Иори Фудзивара

Зонтик для террориста

От автора

У каждого свое золотое время. Последние десять лет для меня золотыми стали выходные: читай себе детективы да попивай виски. Только здоровье от этого крепче не делается: виски пришлось заменить пивом, а потом и пива брать поменьше, но в такие часы я по-прежнему испытываю наивысшее блаженство.

Однако если меня попросят назвать любимого писателя, то, как ни странно, я отвечу: Осаму Дадзай. Был период, когда я читал Дадзая вперемежку с детективными романами. И вот что я заметил: в некоторых его произведениях можно обнаружить общие черты с «крутыми» детективами. Например, рассказ «Бидзан». В его добром взгляде я почувствовал что-то родное, до боли знакомое. До того мне казалось, я постоянно брожу во мраке. Я мучился от неопределенности, и доброта Дадзая помогла мне.

Конечно, Дадзай — гений слова от природы. Строго говоря, есть в его мастерстве и что-то от опытного ремесленника. Часто случается, что сотни талантов не могут сравниться с профессиональным мастерством. Я видел тому прекрасные примеры среди авторов детективов. Если подвергать романы классификации, то существует только две категории: прекрасный роман и тот, что таковым не является. Я люблю прекрасные романы. Наверное, в мое золотое время мне однажды открылся путь: писать книги в своем любимом жанре. Я написал первый роман, и он, к счастью, получил премию. Хотелось бы шаг за шагом совершенствовать свое ремесло, приближаясь к мастерству профессионалов.

Может, эта мечта о далеком будущем, но, надеюсь, она осуществится.

Иори Фудзивара

Моим друзьям: тем, кто выжил в нашу эпоху, и тем, кто, увы, ушел навсегда

1

В эту субботу октября наконец-то кончился дождь.

Я проснулся, по обыкновению, в одиннадцатом часу. Включил свет и высунулся из окна, как всегда. Незаметно появившаяся привычка жильца квартиры, где не бывает солнца. Протяни руку из единственного окошка — и ты уже упираешься в стену соседнего дома. Но небо все-таки видно. Пусть и крохотный кусочек, тонко вырезанный по контуру зданий. Давно я не видел такого цвета: голубого, до рези в глазах. Я натянул свитер и вышел на улицу. В погожий денек совсем неплохо понежиться на солнышке. Да и первый стаканчик пропустить на свежем воздухе — самое милое дело. В ясную погоду не было для меня важнее задачи, чем эта. Должна же быть какая-то задача и у помятого бармена-алкаша, разменявшего пятый десяток.

Ветра не было. Минут тридцать я прошагал в лучах утреннего света. Перешел через шоссе Косю, потом по мосту мимо мэрии. Улегся на газоне с высохшей травой поближе к входу в парк. Занял привычную позицию. До сих пор предпочитавшее прятаться солнце светило наискосок над головой. Как и полагается в субботний день, по парку неспешно прогуливались семьи. Тяжело дыша, мимо проносились бегуньи в коротких облегающих майках. Вдалеке звучала незнакомая музыка: кто-то слушал кассетник. Я достал бутылку из бумажного пакета и налил виски в пластиковый стаканчик. Руки у меня тряслись, я немного пролил. Вот и первый глоток за сегодняшний день, обжигающий горло.

Осеннее солнце светило мягко и умиротворенно. В его прозрачных лучах тихо танцевали сухие листья гинкго. Хорошо. Нет никаких проблем. Ясный день рождал у всех схожие мысли. Струящийся солнечный свет в одиннадцать утра. И вокруг все спокойно. Мирная картина. Наверное, если бы в парке не было таких, как я, и мне подобных, он выглядел бы еще более умиротворенным. На траве, кроме меня, валялись несколько бомжей. Им, поди, тоже иногда хочется выползти на белый свет, подальше от тусклых фонарей Западного выхода.[1]

Я налил второй раз. Дрожь в руках не прошла, и виски опять пролился. Но я знал: немного времени, и я буду в полном порядке. Первую-то я уже выпил, остальное — ерунда. Вечером, когда на донышке остается чуть-чуть, я превращаюсь в достойного, серьезного человека. И приступаю к какой-никакой работе, пусть и не особо уважаемой. А задача на каждый день в этом году у меня одна. Я задумчиво изучал свои трясущиеся руки.

Вдруг я почувствовал чей-то взгляд. Поднял глаза — на меня смотрела девчонка лет пяти-шести. В красном пальто. Она глядела на меня, наклонив голову, пялилась на мои руки, которые я рассматривал.

— Тебе что, холодно? — спросила девчонка.

— Нет. С чего ты взяла, что мне холодно?

— У тебя руки трясутся. Ды-ды-ды.

— Ды-ды-ды? — Я улыбнулся. — Это точно. Но я не замерз.

— Значит, ты болен?

Алкоголизм — тяжелейшая форма зависимости. Но болезнь ли это? Понятия не имею. Никогда об этом не задумывался.

— Наверное, нет. Скорей всего.

— Да-а? Но тебе это в чем-то мешает, правда?

— Нет, не мешает, — ответил я.

— На скрипке хорошо не сыграешь.

Я расхохотался:

— Так я не скрипач. И не пианист. Поэтому больших неудобств не испытываю. А ты играешь на скрипке?

— Угу. Я очень хорошо умею играть.

— Насколько хорошо?

Она запихала руки в карманы пальто. Похоже, не знала, как ответить на мой вопрос. Наконец произнесла:

— Ну-у, я могу Третью Генделя сыграть. Третью сонату.

— О-о. Здорово.

— Я стану скрипачкой.

— Вот и хорошо.

— Скажи, как ты думаешь, у меня получится?

Я ответил, немного подумав:

— Получится, наверное. Если фортуна к тебе повернется.

— Фортуна?

— Ага. То есть удача.

— Значит, мне нужно дружить с удачей?

— Точно.

— Хм, — пробурчала девчонка и взглянула на меня. Она стояла, выпрямив свою тоненькую хрупкую спинку, и не сводила с меня глаз.

Я лежал на траве и размышлял: «Когда я в последний раз разговаривал с девчонкой ее возраста?»

— Дядя, — сказала она как ни в чем не бывало, — а ты потрясный.

— С чего ты взяла? — спросил я.

— Да все отвечают мне: «Конечно, получится, не сомневайся». В моем возрасте не исполняют Генделя. Взрослые меня хвалят, говорят, я прекрасно играю. Но это такие глупости. Никто не сказал того, что ты.

— В мире существуют разные точки зрения. Может, как раз все и правы.

— Нет, не правы. Они дураки.

— Вот как? Не стоит разбрасываться словами.

— Ты о чем?

— По крайней мере, никакой я не потрясный. Не бывает потрясных пьяниц.

— А ты пьяница? Выпиваешь?

— Да. Вот и сейчас тоже.

— Ну и что. Выпивка не имеет никакого значения.

Пока я размышлял над смыслом ее слов, в поле моего зрения показался мужчина, приближавшийся к нам вальяжной походкой. Одного со мной возраста, может, немного постарше. Наверное, девчонкин отец. В очках в серебряной оправе. В твидовом пиджаке и галстуке-платке с узором «огурцами». Наверное, для мужчины после сорока пяти это один из способов почувствовать выходной. С моим потертым свитером его костюм явно не сочетался.

Мужчина положил руку девчонке на плечо. Бросил взгляд на меня и мой виски, но выражение его лица не изменилось. Ровным голосом он обратился к девчонке:

— Не мешай дяде.

Девчонка подняла на него глаза, тут же перевела взгляд на меня и спросила, надув губы:

— Дядя, я тебе мешаю?

— Вовсе нет.

Мужчина посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбка из вежливости.

— Девочки в таком возрасте становятся несносными.

— Мы разговаривали об истинах этого мира.

Мужчина принял безразличный вид:

— Извините. Похоже, мы причинили вам беспокойство. Прошу простить нас.

Он взял девчонку за руку:

— Ну, пошли.

Девчонка заартачилась было, но последовала за отцом. Они стали удаляться, и тут девчонка оглянулась, будто хотела мне еще что-то сказать. Я почувствовал то же самое и помахал ей рукой. Она застенчиво улыбнулась мне в ответ. А потом выдернула руку из отцовской руки и пустилась вперед вприпрыжку.

Иногда я чувствую неприязненное отношение к себе. Это из-за того, как я выгляжу. Из-за того, что от меня уже днем начинает разить спиртным. Но я привык. Привык с помощью разума подавлять охватывающие меня эмоции. Правда, есть же в мире и те, кому не свойственны дискриминация и неприязнь. Редко таких встретишь, и тем не менее они существуют.

Я продолжал рассеянно попивать виски. Задумываясь о словах, сказанных маленькой девчонкой. Они сладким гимном звучали у меня в ушах. «Выпивка не имеет никакого значения».

Когда я окончательно запутался, сколько стаканчиков я уже опрокинул, ко мне подошел молодой парень. Волосы выкрашены в рыжий цвет, прижимает к груди пачку листовок. Одну из них он протягивал мне.

— Не хотите поговорить о Боге? — спросил он.

— Извини, я работаю.

— Работаете? Кем?

— Да вот… — Я потряс перед ним бутылкой. — Профессиональный алкаш.

— Редкая у вас работа, — сказал он и заухмылялся. — Хорошо устроился, папаша.

Парень покивал и ушел.

Я покачал головой. Неужели попадаются простаки, кто встает на путь веры, вняв его россказням? Кто знает. В Синдзюку,[2] что ни случись, удивляться не приходится. Так что и в Боге нет ничего необычного. Я продолжил пить. Наконец-то стала утихать дрожь в руках. Я перевернулся на спину. На небе всего несколько тоненьких облачков. Лучи солнца по-прежнему светили мягко и прозрачно. Вокруг — ряды небоскребов. Парк в самом центре города. Теплое солнце. Чудесное место, чтобы пропустить стаканчик-другой.

Я услышал этот звук сквозь дрему. Звук пришел от земли, с такой силой, что я чуть не подпрыгнул. Раздались крики. Что-то подталкивало меня. Я вскочил. Я знал этот звук, резко отдающий в животе.

Так разрывается взрывчатка.

Повалил дым. Побежали люди. Все они что-то кричали. Но что, разобрать невозможно. Сквозь толпу протиснулись две женщины и с воплями пронеслись мимо меня. Мелкими шажками протрусила группа старичков. Через мгновение я уже летел в противоположном толпе направлении. Полицейский участок Синдзюку совсем рядом. Я рассчитал время. Полторы минуты. Наверное, это все, чем я располагаю. Я добрался до центра парка. Фонтан на площади просел. На площадке слева вырвало стены и крышу сооружения, где велись работы по строительству метро, оголило металлоконструкции. Площадь стала видна как на ладони.

Повсюду лежали люди. Справа по асфальту водопадом хлестала вода, ниже, у ее кромки, образовалась воронка. Оттуда в разные стороны полукружьями сочилась черная грязь. Вокруг были разбросаны не только человеческие тела, но и то, что когда-то ими было. Разорванные куски, потерявшие прежний облик. Плоть и кровь. Когда я спускался по каменной лестнице, мне на глаза попалось нечто напоминающее сломанную ветку. Сначала я не понял, что это. Слишком неестественно оно было вывернуто. Оторванная рука. С аккуратным маникюром цвета красного вина. Чуть ниже на ступеньке сидел мужчина, будто молился. Согнувшись, он держался за живот. Между его пальцев свисало что-то мягкое, тускло отсвечивающее. Его кишки вывалились наружу. Я бежал, и перед моими глазами проносились картины, одна ужаснее другой. Стоны низкоголосым хором разносились по всей площади, время от времени к ним примешивались душераздирающие вопли.

Я побежал к эпицентру взрыва. Мне нужно было найти одного человека. Я надеялся, что он успел уйти из парка. Сколько минут прошло с тех пор? Нет, часов. Тут я увидел, как кто-то бегом поднимается по лестнице со стороны площади. Не пострадавший от взрыва. Похоже, не один я проявлял интерес к произошедшей трагедии. Вокруг были раскиданы трупы и части человеческих тел. Вот туловище без рук и ног и с наполовину оторванной головой. Рядом валяется нога. На ней — будто чья-то шутка — рука другого человека с оголенной костью. Все обожжено до черноты. И перепачкано кровью. За какие-то мгновения эта картина отпечаталась в моем сознании. Повсюду те, кто уже испустил последний вздох или находится на последнем издыхании. Я метался среди них в рассеивающихся клубах порохового дыма. Потоки крови струились, будто змеи. Я ступал в них, перемешивая одни с другими. В ноздри била резкая вонь. Не привычный мне аромат кислятины, а запах крови. Вдалеке от эпицентра взрыва, со стороны парка, выходящей к вокзалу, доносились крики. По-прежнему прозрачно светило солнце. Но мир больше не напоминал тот, каким был совсем недавно. В одно мгновение он сошел с ума. А может, был безумен с самого начала? Во мне пробуждались воспоминания. Поднимались на поверхность, словно пузырьки со дна болота. Я старался подавить их.

На бегу я попытался подсчитать, сколько времени прошло с того момента, как я услышал взрыв. Около минуты. Время вышло. Я уже стал отчаиваться и тут заметил красное пальто. На противоположной стороне площади в тени насаждений, окруженных бетоном, лежала девочка, которая мечтала стать скрипачкой. Она была без сознания, лицо побледнело. Со лба струйкой стекала кровь. Но, похоже, она не пострадала от самого взрыва. Скорей всего, ее отбросило ударной волной и она ударилась обо что-то. Так близко от эпицентра, что иначе как чудом ее спасение не назовешь. Наверное, девочку защитила бетонная ограда, что была выше ее. Правда, неизвестно, есть ли повреждения внутренних органов. Я положил руку ей на шею. Пульс ровный.

— Что ни говори, фортуна на твоей стороне, — пробормотал я. Взял девочку на руки и поднялся по ближайшей лестнице.

Там стоял человек. Ко мне спиной, в черном костюме и очках от солнца. Наверное, он почувствовал мое присутствие и скрылся среди деревьев. Может быть, это тот, кто недавно поднимался по лестнице. Я не прореагировал на него. Послышался слабый звук сирены. Передо мной оставалась задача первостепенной важности. Я огляделся вокруг. На земле сидел молодой рыжеволосый сектант, недавно говоривший со мной. Взгляд остановившийся, изо рта течет слюна. Я ударил его по щекам.

— Ты жив?

— А-а… — Взгляд парня медленно сфокусировался. Наконец он заметил меня. — Что со мной? Что это?..

Я прервал его:

— С тобой все в порядке. Простой шок. Надеюсь, и девчонка выживет.

— А?

— Я говорю: и девчонка выживет. Поручаю ее тебе. Одних молитв недостаточно. Когда приедет «скорая», первой отправишь ее в больницу.

— А почему я?

Я еще раз ударил его.

— Понял меня? Если с ней что-то случится, я тебя пришью. Запомни. Я не шучу.

— А я…

Я не дослушал его. Ушел, не оглядываясь. Перебежал через мост. Мимо меня пронеслись двое полицейских. Они что-то прокричали мне, но я не расслышал. Уже вовсю гудели сирены, будто соревнуясь друг с другом. Я указал пальцем на парк позади меня. Полицейские кивнули и побежали в его сторону. Когда я смешался с толпой зевак у мэрии, патрульные машины кольцом окружили парк. По мосту вдоль целой улицы отелей бежали полицейские. Около главного входа стояло несколько поврежденных автомобилей. Со стороны вокзала прибыли еще несколько полицейских. Все полицейские Синдзюку собрались здесь. Пройдя мимо них, я наконец-то смог спокойно вздохнуть. Я запыхался. И только когда пошел в сторону, противоположную парку, я вспомнил. Молодой проповедник наверняка расскажет обо мне полиции. А я забыл бутылку виски и стаканчик, на которых остались мои отпечатки пальцев. Четкие, как следы ног на свежем асфальте. Наверное, много времени не потребуется, чтобы сличить их с теми, что есть в полиции.

2

В туннеле на Западном выходе по-прежнему стояли ряды картонных домов. Когда я шел по направлению к вокзалу, меня кто-то окликнул.

— Эй, Сима-сан!

Меня знают мало бомжей. Один из них выглядывал сейчас из картонной коробки. У них есть правило — не обращаться друг к другу по настоящим именам. Но он сам попросил называть его «Тацу».

— Что там случилось? Ну и грохот. И копы туда понеслись.

У него был детский голос. Я никогда не интересовался, сколько ему лет. Наверное, чуть больше двадцати пяти. Самый молодой из всех здешних обитателей картонных домов. А может, и вообще единственный, не разменявший тридцатник.

Я наклонился. От его длинных, до пояса, волос воняло. Один из моих немногочисленных знакомых, кто воняет сильнее меня.

— Бомба взорвалась.

— Бомба?

— Ага.

— С чего это вдруг?

— Не знаю. Но, похоже, погибших много. Здесь тоже скоро станет несладко. Наверняка придут копы, станут расспрашивать. Так что надо подготовиться.

— Только их тут не хватало. Для меня ничего нет хуже на свете, чем с копами лясы точить. Может, слинять на время?

Он медленно погладил бороду. Борода у него была шикарная, не по годам. Красный перебитый нос придавал лицу комичный вид.

— Нет, лучше оставаться на месте, — сказал я. — Сбежишь — только вызовешь ненужные подозрения. Если тебе ничего не известно, то лучше честно так и сказать.

— Да-а? Ну, может, ты и прав. Сделаю, как ты говоришь.

— Пожалуй, и беспокоиться-то не о чем.

— Хорошо, если так.

Он говорил медленно и спокойно. По обыкновению, никуда не торопился.

Немного подумав, я добавил:

— Послушай, Тацу. У меня к тебе просьба.

— Какая?

— Забудь, что ты меня сегодня видел.

Он ухмыльнулся:

— Я копам никогда ничего не выболтаю. Даже если у меня перед глазами кто ласты склеит, я — могила.

Я вернулся пешком до пятого квартала. Домой не заходил, отправился прямо в столовку по соседству. Я частенько наведывался сюда, когда мне неохота было готовить себе ужин. Большой выбор блюд. Но сейчас мне нужен телевизор. Дома у меня «ящика» не было.

В столовке царило оживление. Я впервые посмотрел на часы, висевшие на стене. Начало второго. Посетители отличались от привычных. Обычно я заходил сюда около пяти. В это время здесь собирались девчонки-азиатки и трансухи.

Я протиснулся между двумя мужиками, которые с шумом ели лапшу, уставившись в бюллетени с результатами скачек, и уселся у стойки. Хозяин заведения — лысый старик с редкими седыми прядями за ушами — вопросительно посмотрел на меня. Здесь не хватало только одного блюда — виски. Огромный просчет.

— Пиво, — сказал я.

— Еще что-нибудь?

— Больше ничего.

По телевизору показывали юмористическую передачу. Некоторое время спустя раздался сигнал срочных новостей. Побежали титры: «Взрыв на Синдзюку. Свыше 50 человек пострадали».

Полвторого. На канале прекратили вещание обычных программ и начали внеочередные новости. Диктор сказал:

«Сегодня в Токио в районном парке Тюо в Синдзюку в двенадцать сорок произошел взрыв. Есть жертвы. На данный момент число погибших составляет свыше десяти человек. Раненых — более сорока человек. Они отправлены в ближайшие больницы на машинах „скорой помощи“. Пока подробности неизвестны, но, вероятно, взрыв был очень мощным. Наш корреспондент передает с места событий».

На экране появились кадры парка. Вокруг него — оцепление. Репортер стоял перед парком, за спиной его виднелись патрульные полицейские машины, он торопливо рассказывал о том, что произошло. Камеру установили на углу у мэрии. Затем показали наспех отловленных свидетелей. Возбужденный репортер набросился с вопросами на мужчину, типичного клерка, но тот оставался спокоен. Он был в парке и вдруг «бом!» — услышал звук взрыва. Увидел, как в центре парка появились столбы огня, повалил дым, и побежал вместе со всеми. Репортер снова затарахтел. Никакой новой информации. Разве что назвал образовавшиеся потоки Ниагарским водопадом.

На экране возникли кадры, снятые с вертолета. На востоке с выходящего на улицу Коэн-доори[3] метростроевского сооружения наполовину сорвало крышу. Я впервые заметил, что оно имело форму латинской буквы «L». В парке толпилась куча народу. Полицейские и пожарники. Практически всех пострадавших уже вынесли, похоже, они собирали то, что осталось. Разлетевшиеся куски человеческих тел и вещи. Среди них должна быть и оставленная мной бутылка виски. Камера долгое время показывала, как производится осмотр места. Но ощущение реальности происходящего не возникало. Нечетким кадрам не хватало запаха крови, ударявшего в нос. Наконец произошло развитие сюжета: к входу в больницу, видимо, только что подъехала «скорая помощь», репортер рассказывал о раненых. Обрывки информации, ничего больше.

Программа опять вернулась в студию. Ведущий начал диалог с аналитиком, старым журналистом из отдела вещания. Наверное, в отличие от теракта на самолетах специалиста по наземным взрывам тяжело найти. Но, вероятно, через какое-то время такой специалист появится. Телевизионщики, если им понадобится, кого угодно из-под земли достанут.

Комментарий старого журналиста был сделан профессионально. Он привел в пример несколько прошлых случаев, где фигурировала взрывчатка. По количеству погибших нынешний взрыв превзошел взрыв 1974 года в здании компании «Мицубиси Хэви» в Маруноути,[4] где насчитывалось восемь погибших — наибольшее число до сегодняшнего дня. Взрывчатое вещество, скорее всего, имело большую мощность. Так сказал журналист. В Маруноути пространство между зданиями превратилось в коридор, по которому пронеслась взрывная волна. Из-за этого выбило стекла в соседних зданиях, и число пострадавших превысило триста человек. В этот раз за исключением автомобилей, которые выезжали по Коэн-доори из парка, где произошел взрыв, никакого материального ущерба не было. Даже в самом парке люди, находившиеся за пределами площади, практически не пострадали. Вероятно, это произошло из-за того, что площадь имела конусообразную форму, и взрывной волне воспрепятствовали расположенные вокруг поросшие травой холмы высотой в несколько метров, направившие ее вверх. Но те, кто оказался на площади, умерли мгновенно или получили тяжелые ранения. Число пострадавших необычайно велико. Ужасающее кровопролитие. Кроме того, практически полностью разрушены временные железобетонные конструкции, установленные на втором участке западного Синдзюку для прокладки двенадцатой линии муниципального метро. Их металлические стеновые панели разлетелись на куски, часть упала и повредила автомобили на дороге, никто не погиб, но около десяти человек получили ранения. Только по этому эпизоду можно судить, насколько была велика разрушительная сила взрыва. Случайно ли это произошло или по злому умыслу — абсолютно непонятно. Неизвестно также, украдено ли взрывчатое вещество или изготовлено самостоятельно. Самый большой вопрос: кому понадобилось взрывать парк в центре города, да еще в выходной день? Стоит ли за взрывом одиночка или организация — тоже тайна, требующая разгадки. Очень важны географические особенности. Прямо перед мэрией. Поблизости — полицейский участок Синдзюку. И стройка метро, о чем уже упоминалось. Конструкция предполагала с помощью крана, размещенного внутри, спустить через шахты оборудование на подземную строительную площадку, но в момент взрыва работы не проводились. Если взрыв — террористический акт, то его целью являлся какой-либо из этих объектов. Также нельзя исключать возможность несчастного случая при транспортировке взрывчатых веществ. Но это всего лишь догадки. На данном этапе можно предполагать все, что угодно. Так говорил журналист. Действительно, в настоящий момент никто и не ожидал окончательных выводов.

В программе показали автомобиль, проходящий проверку, а потом опять вернулись на место происшествия. Репортер повторял информацию, уточняя факты. Подошли девчонки, которые были в парке и слышали взрыв. Их рассказы об увиденном почти не отличались друг от друга. Девчонки были возбуждены. В выражении их лиц, в том, как они говорили, чувствовался восторг: они соприкоснулись с большой новостью.

— Совсем обалдели, — сказал хозяин за стойкой.

— Да, кошмар, — ответил я.

— Да девицы эти. Финтифлюшки.

— И не говори.

Все посетители столовки смотрели телевизор, но, когда информация стала повторяться, перестали обращать на него внимание. Я ждал. Наконец стали объявлять имена погибших. Сначала двоих. Охранники стройплощадки, мужчины. Одному — пятьдесят, другому — двадцать. Потом имена раненых, включая тех, кто находился в автомобилях. Опознали тридцать одного человека. Среди них — четыре девочки моложе десяти. Мидори Оба, двух лет, Дзюнко Мики, пяти лет, Маю Миядзака, шести лет, и Каору Сагара, семи лет. Трое мужчин за сорок. Рэйдзи Хаттори, сорока пяти лет, Сэйитиро Синмура, сорока девяти лет, и Тэцуо Моримото, сорока одного года. О состоянии раненых не сообщили.

Некоторое время спустя объявили новые имена погибших. Восемь человек. Девочек моложе десяти среди них не было. Один мужчина старше сорока: Акира Мураками, сорок два года.

Ведущий сказал, что найден еще один погибший и теперь их общее число составляет шестнадцать человек, включая тех, кого пока не опознали. Раненых — сорок два человека.

Я продолжал ждать. Погибли мужчина и женщина тридцати лет с одной фамилией, тридцатилетний мужчина, мальчик десяти лет, женщина сорока и две женщины за пятьдесят. Появились новые имена двадцатилетних юноши и девушки. Среди раненых назвали еще одну девочку моложе десяти. Саэ Яманэ, шести лет. Среди пострадавших многим было двадцать один — двадцать два года. Наверное, специально пришли в парк по какому-то делу. Это подтвердилось, когда стали показывать родственников. Пожилая мать сказала, что у ее сына сегодня было собрание класса. Но какое и зачем, неизвестно. Собрание класса, которое проводится в парке субботним днем. Я себе такого и представить не мог. Может, у меня ограниченное воображение? Как и следовало ожидать, начали показывать интервью с родственниками погибших у входа в больницы. У одной из больниц пожилой мужчина, кусая губы, рассказал, что погибли его сын с женой, осталась внучка. Сыну и его жене было немного за тридцать. Репортер настойчиво спрашивал: «Что вы сейчас чувствуете?» У другой больницы только что прибежавшему мальчику, на вид старшекласснику, бесцеремонно совали микрофоны. Кажется, он был родственником женщины за пятьдесят. Мама пришла на встречу клуба хайку.

— Переключи канал. — Хозяин показал пальцем на пульт, лежавший около меня. — И кем они себя только возомнили, эти телевизионщики.

— Да ладно тебе. Дай еще чуть-чуть посмотреть.

Он спросил немного погодя:

— У тебя родственники там?

— Нет, — ответил я.

Больше он ничего не спрашивал.

Время — около четырех. Если на каких-то каналах и транслируют специальные программы, они скоро должны закончиться.

«Подытоживая всю информацию, известную на сегодняшний момент, — сказал ведущий и повторил основные факты: — Погибших — семнадцать человек, включая умерших в больницах, раненых — сорок шесть человек. Среди погибших опознаны двенадцать человек, среди раненых установлена личность тридцати шести. Опознан еще один погибший. Тоору Миядзака, сорока восьми лет».

Есть вероятность. Вероятность, что это отец той девчонки, с которой мы разговорились. Впервые среди пострадавших совпали фамилии девочки моложе десяти и мужчины за сорок. Конечно, это всего лишь предположение. Возможно, ранение получила только девочка, а с ее отцом вообще ничего не случилось. В списках были и другие имена детей. При таком взрыве — не до показа лиц погибших. Я спешил. Ну хорошо, допустим, я прав, и что дальше? Чем я тут занимаюсь? Наверное, хочу узнать, насколько сильно пострадала девочка. И жив ли ее отец. Тогда лучше обратиться в больницы или полицию. Только я не журналист. Можно притвориться родственником, но я не знаю, как ее зовут. В вечерние выпуски попадет только первоначальная информация, а в завтрашних утренних газетах, наверное, напечатают фотографии погибших. Значит, нужно подождать до завтра. В срочных выпусках новостей этого не покажут. Слишком много погибших, и мало времени. Даже суть происшедшего пока до конца неясна. А уж цель его и смысл — и подавно. И потом, по телевизору, естественно, не скажут о рисках, которые я должен просчитать. Так что я тут делаю? Бессмысленно провожу время и пью пиво.

Я поднялся с места и попросил счет.

Когда я вышел из столовки, солнце уже шло на убыль. Для меня пиво — что слону дробина. Ждать возвращения в бар я не мог. По дороге в автомате у винного магазина я купил чекушку виски. Прислонился спиной к автомату, открыл бутылку и налил в крышечку.

По пути я несколько раз останавливался и повторял привычное действие. Когда я вернулся домой, бутылка была пуста.

3

Шесть часов.

Я вышел из дому, открыл бар, который находился через дверь от меня. Как обычно, вытащил на улицу и включил неоновую вывеску. Зашел обратно в бар и выпил стакан виски. По субботам клиенты собираются поздно. Пора бы уже сделать два выходных в неделю, как везде. Но сейчас смысла в этом было не больше, чем в выдохшейся пивной бутылке, открытой накануне. Я поразмышлял об этом немного. Наследил в том самом месте, которое обшаривает полиция. Вычислить меня несложно, так что времени оставалось в обрез. Пара дней? Или три? Или неделя? А может, месяц? Неизвестно. В любом случае найдут меня непременно. Ждать долго не придется. Быстрее, чем накроется моя печенка. Вот это уж точно. Кто-нибудь да видел, как я в ясный день пил виски в парке. И не один человек, а целая толпа. Не следовало мне придумывать себе задачи подобного рода. Я и предположить не мог, чем может обернуться случай. Или же я привык к такой своей жизни и расслабился? Вот и сегодня в назначенный час я машинально открыл бар, продолжая существовать в обычном режиме. Посмотрел на руки: дрожь прошла. Подумал о том, когда лучше расстаться с баром. Опять пришла пора перемены мест.

Когда-то я был его завсегдатаем. Хозяйство вели старички: муж с женой, обоим — где-то под семьдесят. Три года назад муж умер. Я был безработным. Оставшись одна, старушка предложила мне заняться баром. «Тебе можно доверять». Она уже знала, что я алкаш. Но это ее не смущало. Она отошла от дел, наняла меня, прибыль мы стали делить пополам. Последнее время суммы, которые я ей перечислял, за вычетом аренды и необходимых расходов иногда составляли меньше пятидесяти тысяч иен[5] в месяц. То есть таким же был и мой ежемесячный заработок. Бар располагался неподалеку от Дома пенсионеров, в начале улицы Ясукуни. Он занимал первый этаж старого здания, и внутри все жутко обветшало и истерлось. Десять мест за стойкой и один столик. Полный упадок. Сколько мог составлять оборот капитала при таких условиях, я даже представить себе не мог. Наверное, следовало радоваться, что мы хотя бы не уходили в минус. Но старушка никогда не жаловалась. При жизни мужа они занимались баром, живя по соседству. Дом построили давным-давно, участок у них был просторный. Так что старушку спас рост цен на землю. Последний этап экономики мыльного пузыря. Наверное, доход от бара ее не особенно интересовал. Теперь у нее была квартира за городом, которую она сдавала, и сама она жила неподалеку. В общем, ее благоверный отошел в мир иной как нельзя кстати, если можно так сказать. В любом случае я был им благодарен. Для меня предложение работать в баре стало счастливой судьбой, не иначе. Огромный чулан, размером в четыре татами,[6] который раньше использовался как склад, превратился в мое жилье. У меня появился угол, где я прожил три года. Более того, впервые я получил место, где мог работать. Так я сделался самым настоящим алкашом.

В седьмом часу дверь открылась и появились первые посетители. Их было двое. Никогда раньше их не видел. В бар часто наведывались завсегдатаи Золотого квартала.[7] Эти явно к ним не принадлежали. За три года я научился разбираться в клиентах. Но для того чтобы понять род занятий сегодняшних гостей, специальных знаний не требовалось. Они выглядели так, будто за спиной у них горела неоновая вывеска. Классический вид, прямо для учебника. Прическа бобриком. Один — примерно моего возраста, крепкого телосложения. В белом пиджаке и белом галстуке. Второй, молодой, плюгавенький, в ярко-голубом, как южное небо, пиджаке. На щеке шрам, наверное, от ножа, на голой груди сверкает золотая цепочка. У Белого Пиджака на левой руке не хватает двух пальцев по вторую фалангу.[8] Мизинца и безымянного. Редкий случай, чтобы и безымянный отчикали.

Они сели за стойку и некоторое время молча оглядывались вокруг. Как и большинство посетителей, заходящих сюда впервые. Похоже, впечатление у них сложилось такое же, как у других. Но существовало одно отличие. Они высказали свои мысли вслух.

— Тесновато тут, — сказал Голубой Пиджак.

— Ага, тесно. И грязища кругом, — добавил Белый и оценивающе посмотрел на меня. Взгляд у него был холодный как лед. — Жалкое заведеньице. С жалким барменом.

Будь я на их месте, наверное, подумал бы то же самое.

— Что будете заказывать? — спросил я.

— Два пива. И меню.

Я достал пиво из холодильника, открыл его, поставил вместе со стаканами на стойку и сказал:

— К сожалению, меню у нас нет.

— А что есть? — спросил Голубой Пиджак.

— Хот-дог.

— А еще?

— Только хот-дог.

Голубой Пиджак посмотрел на Белый. С таким видом, будто хотел узнать его мнение. Белый Пиджак по-прежнему молча смотрел на меня презрительным острым взглядом. Голубой Пиджак сказал:

— Ничего себе бар. Из закусок одни хот-доги.

Я кивнул.

— Ты что, шутить вздумал?

— Да какие тут шутки. Работаем на клиента.

Белый Пиджак наконец-то открыл рот:

— Совсем докатились. Не бар, а бомжатник. Кроме хот-догов ни хрена.

— Это политика бара. Есть клиенты, которые любят такую простоту. Если вам по вкусу места, где подают все, что душе угодно, то, боюсь, вам у нас не понравится. Синдзюку большой. И заведений, подходящих для вас, здесь как грязи.

— Эй ты! Ты с кем так разговариваешь?! — заорал Голубой Пиджак.

Белый медленно поднял руку, будто хотел остановить его. На руке, где все пальцы были целы, поблескивал «Ролекс».

— Ладно, сделай нам два своих хот-дога.

Я включил микроволновку. Взял хлеб, разрезал его на две половинки, отрезал масла. Надрезал сосиски ножом. Затем порубил капусту. Руки у меня по-прежнему не дрожали. Вот и сегодня смог себя проконтролировать.

Голубой Пиджак сказал Белому, наливая ему пиво в стакан:

— Ну и дела. Режет капусту после заказа.

— Совершенно точно.

— А не в лом?

Я поднял глаза.

— Если бы мне надо было выбрать: делать кучу того, что не в лом, или что-то одно, но в лом, я выбрал бы последнее.

— Мудрено он говорит, этот бармен.

— Жалкий мужичонка.

Белый Пиджак вмешался:

— Он, конечно, жалкий, но интеллигент. Жалкий интеллигент, занимающийся саморекламой. И мы с ним еще пытаемся поговорить. Терпеть таких не могу.

Я бросил масло на раскаленную сковородку и обжарил сосиски. Добавил мелко нарубленную капусту. Посыпал солью, черным перцем и приправой карри. Положил между кусками хлеба капусту и сосиску. И подогрел в микроволновке. Пиджаки тем временем молча пили пиво. Через некоторое время я достал хлеб и положил на тарелку. Ложкой полил кетчупом и горчицей и поставил на стойку.

Голубой Пиджак откусил кусок и откровенно сказал:

— О-о. Вкуснотища.

— Угу, — кивнул Белый Пиджак, и в глазах его будто растаял лед. Хотя, может, мне показалось.

— Я, правда, такое не люблю. Но приготовлено отменно, — добавил Белый.

— Спасибо.

— Нет ничего сложней, чем простое блюдо. Этот хот-дог приготовлен отменно, — повторил Белый.

Он молча ел хот-дог. Закончив, вытер руки не бумажной салфеткой, а носовым платком, который достал из кармана. На платке было написано «Унгаро». Отпив глоток пива, он сказал:

— Хозяин, а ты знаешь, как угодить клиенту.

— Да только клиентов мало.

— Так чего ты хочешь от заведения, где бармен — алкаш.

Я удивился и посмотрел на него. Хотя я и не особенно верил в ее эффективность, но перед открытием бара полоскал рот жидкостью, убивающей дурной запах.

— А что, пахнет? — спросил я.

Он покачал головой:

— По лицу видно. Я таких лиц, как у тебя, столько видел, что тошнит. Могу даже степень определить. Тебе вот недолго осталось.

Я вздохнул:

— Может, вы и правы.

— Правда, я, наверное, немного ошибся.

— В чем?

— Когда я тебя увидел, то подумал, что ты жалкий алкаш. Но, похоже, это не так. Слышь, ты понял, чем мы занимаемся?

— Работаете в универмаге?

Он слегка улыбнулся. В первый раз за все время.

— Любишь ты пошутить. Хозяин тут, что ли?

— Нет, на зарплату горбачусь. Бар не на меня записан.

— Короче, мы не из универмага. Правда, работаем с людьми. Сфера услуг своего рода.

Я молча кивнул. Его манера разговора не подходила к его внешнему облику. Сделав паузу, он сказал:

— Нас пока еще не вычислили.

— Закон о борьбе с организованной преступностью?[9]

— Ну да. У нас малое предприятие. Хочешь, дам тебе совет, как коллега по сфере услуг?

— Валяй.

— Твое заведение «Гохэй» называется, да?

— Ну да, «Гохэй». По имени отца хозяина.

— А ты — Кэйскэ Симамура. Так ведь?

— Потрясающая осведомленность.

— Для малого предприятия существует только один путь, чтобы выжить: информация. О тебе стали поговаривать в нашем бизнесе.

— Не знал. И с каких пор?

— Сегодня, во второй половине дня. Краем уха услышал название этого заведения и твое имя. А мирок наш так тесен. Мало кто знает. Ты понимаешь, о чем я?

— Нет, не понимаю. Я в делах вашего профсоюза плохо разбираюсь.

Он никак не прореагировал на мои слова, даже в лице не изменился.

— Другими словами, положение твое весьма опасное. Только мне и самому невдомек, чего это о тебе стали шептаться в нашем бизнесе.

— Ограниченные возможности малого предприятия?

Белый Пиджак снова улыбнулся:

— Может, и так. Сегодня днем в парке Тюо шумно было.

— Похоже.

— Такое серьезное происшествие. Не для отдела по борьбе с бандитизмом. Сюда, естественно, подключатся парни из безопасности. Будут пахать как кони.

— Да уж наверное.

— При таком раскладе в этих местах особо не развернешься. Даже крупной компании.

— И вы пришли сюда, чтобы предупредить меня?

— Нет, хотел посмотреть на тебя. У малых предприятий есть зуб на крупные компании.

— А то ты меня не видел. И с чего это ты выдаешь мне ваши секреты?

— Ну-у, знаешь, может, мне твой хот-дог понравился.

Белый Пиджак встал. Голубой — вместе с ним. Голубой Пиджак достал бумажник и дал мне десять тысяч иен.

— Сдачи не надо, — сказал Белый и посмотрел на меня.

— Две бутылки пива и два хот-дога. Да это меньше трех тысяч.

— Ну и что. Возьми себе.

Голубой Пиджак открыл дверь. Белый продолжал смотреть на меня.

— Хочешь еще один совет?

— Валяй.

— В сфере услуг желательно обращать внимание, во что ты одет. У тебя дырка на локте.

— Вот спасибо. Не заметил.

— Меня Асаи зовут. Сиро Асаи из «Кёва сёдзи». Может, еще встретимся.

— Я запомню.

— Спасибо за хот-дог. Было вкусно.

Они вышли.

Я убрал посуду со стойки и выпил стакан виски. Потом открыл дверь рядом с туалетом, на которой висела табличка: «Офис». Моя комната. Поискал чистый свитер среди одежды, сваленной горой в углу комнаты. Нашел один, который постирал в прачечной самообслуживания недели две назад. Переоделся. Мужик по фамилии Асаи дал мне дельные советы. По крайней мере, один из них. Второй я плохо понял.

Я вернулся в бар и стал думать над вторым советом. «Сегодня во второй половине дня», — сказал Асаи. Напрашивался единственный вывод. Бар перестал быть святой землей. Меня вычислили.

Некоторое время в баре было пусто. В девятом часу зашли трое ребят, работавших в модных магазинах неподалеку. Заглянула трансуха Ёсико из второго квартала.

— А у нас никого, надоело сидеть-куковать, — сказала она, слопала три хот-дога и умчалась обратно.

Вслед за ней пришли дизайнер рекламы и два редактора издательства медицинской литературы. Давно знакомые клиенты. Все общались друг с другом. Говорили о случившемся в парке Тюо. Наверное, дело рук экстремистов. Других версий не было. Основная тема для обсуждения: какая именно секта постаралась. И здесь возникло небольшое расхождение мнений. Похоже, никто не располагал новой, еще не известной мне информацией. При клиентах я не пил. Продолжал выполнять свои обязанности: открывал бутылки с пивом, колол лед, жарил хот-доги.

Больше никто не появился. Час ночи. Прошло двадцать минут, как ушел последний клиент. Я читал вечернюю газету, которую оставил один из посетителей. Шрифт крупный, информации, помимо той, что я узнал из телевизора, никакой. Я сложил газету и встал с места. Пора закрывать бар. Выпил еще один стаканчик виски, взял табличку «Бар закрыт» и вышел на улицу, чтобы забрать электрическую вывеску.

И тут — сильный удар в живот. Следующий удар — в висок. Меня будто переломило надвое. Я худо-бедно выстоял, но из-за спины ко мне потянулась рука. Наверное, хотели схватить меня. Я согнул правую руку под прямым углом и подался корпусом назад, выдвинув локоть. Послышался тихий стон. Я двинулся вбок. Тело не забыло базовых движений. Мне удалось увеличить расстояние, и я огляделся. Трое парней. Никого из них я раньше не видел. Наверное, нет и тридцати, самое большее лет тридцать — тридцать пять. Может, из той крупной компании, о которой говорил Асаи. Все одеты во что-то темное, незаметное. По крайней мере не похоже, чтобы у них было оружие. Что им надо, неизвестно.

В любом случае перспективы на победу у меня отсутствовали. Разве может победить помятый старый алкаш? Но я не сдавался: встал в стойку, сжал кулаки. Послышались голоса: «Поглядите на боксера!» — и парни набросились на меня. Один размахивал рукой. Дилетант. Не знает элементарных вещей: удар выполняется поясницей. Я качнулся и резко выдвинул на небольшое расстояние левый кулак. Важно дать направление левой. Удар пришелся четко в подбородок. Теперь правой. Кулак вошел в живот, послышался вопль. Я развернулся и сделал обманный маневр левой. Второй парень отшатнулся, и я двинул его коленом между ног. Парень скрючился и заорал. Я схватил его за руку, выкрутил ее и ударил по ней коленом. Послышался хруст сломанной кости. В этот момент сзади на меня накинулся последний. Я обхватил его за голову и упал, потянув за собой. Но маневр был неправильным: я получил удар ногой по ребрам. В этот раз удар достиг цели. Я задыхался. Катался по земле и думал: ну вот и все. Собственно говоря, так оно и было. Я свернулся креветкой, чтобы спасти свои внутренности. Тут же на меня с шумом обрушились удары кожаных ботинок. Все медленно поднялись и стали лупить по мне ногами. Омерзительный звук кожаных ботинок, бьющих по телу. Я напоминал остановившийся футбольный мяч. Какие добросовестные ребята. Ни одного кусочка тела не хотят оставить неповрежденным. Сколько времени продолжалось мое избиение, я не знаю. Постепенно я перестал чувствовать боль. Вкус крови во рту усиливался. Могут и убить, в первый раз за все время подумал я. Даже если это не входит в их планы, стоит им увлечься, и я долго не протяну. Вдруг послышался окрик:

— Стоп.

Голос не принадлежал никому из юнцов. Голос мужчины за пятьдесят. Вскоре он спокойно обратился ко мне откуда-то сверху:

— Это предупреждение. Понятно? Забудь обо всем.

Неожиданно вежливый тон. Я с трудом произнес:

— О чем мне забыть?

— Обо всем. Обо всем, что ты мог сегодня увидеть.

— А что я видел-то? Ничего я не видел.

— Хорошо. Ты ничего не видел. А будешь болтать лишнее, в следующий раз можешь попасть в переплет похуже.

— Ах вот что. Методы у вас банальней не придумаешь.

— Чем выступать понапрасну, лучше сначала пойми, о чем говоришь.

— О’кей, — ответил я. — Я ничего не видел.

— Похоже, ты кое-что соображаешь. Мы тебя предупредили.

Кто-то пнул меня разок. Со всей силы. Наверное, тот парень, которому я сломал руку. Он продолжал лупить меня ногой. Кто-то другой, видимо, пытался его остановить. Потом послышался звук удаляющихся неровных шагов. Я долго лежал не шевелясь. Нюхал асфальт. Его холод проник во все уголки моего тела. Я попытался подняться на локтях. Понемногу собрался с силами и привстал. Застыл в одной позе. Потом приподнял колено и встал, оттолкнувшись руками. Земля покачнулась. Конечно, на самом деле шатался я. Я поплелся в бар. Искать полотенце сил не было. Полил водой бумажную салфетку, которая лежала на стойке, и приложил ее к лицу. Хотел вернуться к себе в комнату, но упал на пол. Кажется, перед тем как потерять сознание, я засмеялся. Сегодня за один день я получил и советы, и предупреждение. Видел взрыв и погибших от взрыва. Странный денек. Я вспомнил слова девчонки. «Выпивка не имеет никакого значения».

— Нет, имеет, — пробурчал я.

Победить этих сосунков я не смог.

Через мгновение мир вокруг меня погрузился во тьму.

4

Я приоткрыл глаза. Ко мне вернулось смутное восприятие реальности. Неяркий свет люминесцентных ламп. Я лежу на спине. Мимо лица ползет здоровенный таракан. Я перевел взгляд: в поле зрения попали часы. Начало одиннадцатого. По крайней мере, мои внутренние часы не сбились с ритма. В это время я обычно встаю. Я поднялся, пошатываясь. Тело — будто рваная тряпка. Но встать я все-таки смог. Я сел на стул около стола и разделся. Подвигал разными частями тела. Медленно, будто проверял работу механизма. То здесь, то там меня пронзала острая боль. Следов от побоев осталось хоть отбавляй, но переломов, похоже, не было. Да и вывихов тоже. Мои внутренности, хотя и с трудом, казалось, справились с выпавшей на них нагрузкой. Я посмотрел на руки. Трясутся. Значит, день начался нормально. Я придвинул к себе бутылку виски. Налил стакан и выпил залпом. Тут же неприятно засосало под ложечкой от голода. Вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра.

Я помочился в туалете, посмотрел на себя в зеркало. По всему лицу — кусочки салфетки. Я осторожно отодрал их и умылся. Без салфетки лицо выглядело одной сплошной раной. Под глазами — черные синяки. Я поискал темные очки в комнате. Лет двадцать назад я никогда не снимал темных очков. Привычка осталась, и очки у меня были всегда. Я вышел на улицу. Поднял с тротуара вывеску «Бар закрыт» и прикрепил ее к ручке двери. Может, за мной кто и следил, но по сторонам я не стал оглядываться. Ну и пусть следят, подумаешь. Средь бела дня никто не осмелится устроить заваруху. По крайней мере, из штатских. К тому же свою работу — предупредить меня — они выполнили с лихвой.

Сегодня опять ясный день. Я попробовал пройтись. Дикая боль пронзила икры обеих ног, но кроме нее никаких проблем, похоже, не было. Я медленно шагал под утренним солнцем, и боль, казалось, начала утихать. Улица Ясукуни в воскресенье словно вымерла. И машин, и людей немного. Солнце светило точно так же, как вчера, но что-то отличалось. Наконец-то я понял, в чем дело. Я смотрю сквозь темные очки. Я дошел до третьего квартала, до станции метро, и купил в киоске две утренние газеты. Зашел в незнакомую забегаловку и заказал там большую порцию риса с говядиной и пиво. Ни официанты, ни посетители не обращали на меня никакого внимания. Наверное, насмотрелись на таких, как я, до отвращения.

Я развернул газету. Крупный шрифт, как во вчерашних вечерних выпусках, бросался в глаза. «Взрыв на Синдзюку. 18 погибших, 47 раненых. Трагедия разыгралась в парке, в выходной, средь бела дня». На первой странице были помещены фотографии погибших, вместе с адресами и местом работы. Только одно тело пока не опознали. На первой фотографии из вертикального ряда — знакомое мне лицо. Парень, который придерживал кишки, выпадавшие из живота. Нобору Сада, тридцати шести лет. Служащий химической компании. Я заметил еще одного знакомого. С ним я обменялся парой слов. Отец той девчонки. Все-таки он погиб. Тоору Миядзака, сорока восьми лет. Начальник первого отдела безопасности и главный инспектор Департамента безопасности Управления полиции. Управление полиции? Мне бросился в глаза подзаголовок: «Среди погибших — руководитель из Управления полиции. Взрыв — дело рук экстремистов?» Я пролистал до страницы, посвященной событиям в обществе. Фотографий здесь не было, фамилии раненых сгруппировали по тем больницам, куда их направили. Я просмотрел весь список. Маю Миядзака, шести лет. Вместе с еще несколькими ранеными ее отправили в больницу при Медицинском университете Тоё. Прогноз выздоровления — три недели. Ее адрес совпадал с адресом начальника сектора общественной безопасности. Йокогама, район Мидори. Я заказал еще пива. Слишком холодное, чтобы пить в октябре, но я осушил кружку в одно мгновение. Если СМИ объявили трехнедельный срок выздоровления, значит, особого повода для беспокойства о ее здоровье нет. Но неизвестно, какими будут психологические последствия. Она потеряла отца. Это может повлиять на ее мечту о музыке. Я вспомнил, как остался без родителей. Я был постарше ее года на два. Они умерли от болезни с разницей в полгода. Единственное, что я помнил. Я даже лица их забыл. А через какое время она забудет лицо отца?

Я вернулся к первой странице и просмотрел статьи.

Вчера после полудня Управление полиции начало официальное расследование, учредив в полицейском управлении Синдзюку совместно с отделом убийств и общественной безопасности «Специальный штаб расследования взрыва в парке Тюо в Синдзюку». Штаб занялся активным поиском свидетелей и анализом взрывчатого вещества. Похоже, для всех — большой шок, что среди погибших — один из руководителей Управления полиции Тэцу Миядзака. На пресс-конференции, созванной штабом в пять вечера того же дня, объявили: взяты показания более чем у ста свидетелей. Свыше десяти из них видели около так называемого Ниагарского водопада большую серую сумку. Раньше всех, около семи утра, ее заметил совершавший пробежку американский бизнесмен, который жил в гостинице неподалеку. На месте, где лежала сумка, образовалась дыра в асфальте диаметром пятьдесят сантиметров. Так как взрывчатое вещество находилось здесь в течение долгого времени, штаб расследования сделал вывод о преднамеренном взрыве.

Из-за гибели крупного чина Управления полиции преобладающей стала версия взрыва, совершенного экстремистами. Но цель его пока определить не удалось: то ли стремились уничтожить представителя управления, то ли это был террористический акт, не направленный ни на кого конкретно. Если бы хотели убить одного человека, то проще было бы взорвать его дом, но взрывчатку положили в немного непривычном месте, и это сбивало с толку. Поначалу возникла версия о том, что взрыв был направлен на объект метростроя в связи с подозрениями в отношении генерального подрядчика, которым занимался отдел спецрасследований токийской прокуратуры. Но названия всех пяти строительных компаний, входящих в совместное предприятие, принявшее заказ на стройку, были настолько неизвестны, что они вряд ли могли послужить объектами взрыва. Более того, взрывчатку можно было бы преспокойно разместить поблизости, чего сделано не было, и данную версию не приняли всерьез. Таким образом, штаб принял две версии: террористический акт без конкретной цели или взрыв с целью уничтожения крупного чина Управления полиции Миядзаки. Все силы были пущены на поиск вещдоков, позволявших установить тип взрывного устройства: часовой механизм или дистанционное управление, что могло послужить важным ключом к расследованию. Однако среди прошлых террористических актов не было прецедентов использования дистанционного управления. Взрывчатое вещество направили на анализ в Институт криминалистики Управления полиции. Также были разосланы запросы в частные компании, связанные с производством взрывчатых веществ, в связи с чем можно было предположить, что в этот раз использовали нечто иное, чем хлорат или динамит, который обычно изготавливали и применяли террористы. Кроме того, по словам специалистов, судя по нанесенному ущербу, мощность бомбы в тротиловом эквиваленте равнялась сорока килограммам, или четыремстам шашкам динамита.

Я внимательно прочитал все статьи, потратив на это целый час. Прочитал я и вторую газету. Содержание ее мало чем отличалось от первой. «В тихий выходной день все изменилось в один миг. Как удержаться от гнева на безумцев?!» «Все силы брошены на поимку преступника. Главный инспектор токийского полицейского управления сделал специальное заявление». «Сложности расследования теракта. Почти все улики уничтожены». Как сообщали заголовки, ни детонатор, ни взрывное устройство пока найти не удалось. На странице светской хроники объектом основного внимания был начальник отдела безопасности Управления полиции Тэцу Миядзака. Из его послужного списка становилось понятно: он шел вверх по карьерной лестнице, не отклоняясь ни на шаг в сторону. В статье говорилось о Миядзаке и его окружении, и даже если отбросить вежливое отношение к покойному, впечатление о нем складывалось благоприятное. Он был несвойственно полицейскому чину мягок, вежлив и воспитан. Когда мы разговаривали с ним в парке, у меня сложилось такое же впечатление. «Он уделял много внимания дочери. Несколько лет назад умерла его жена, и я часто видела, как он выходил вместе с дочерью на прогулки, — рассказывала его соседка-домохозяйка. — Но мне и в голову не приходило, что он работает в полиции». Действительно, сложно представить себе полицейского чина, носящего шейный платок с узором «огурцами». Но почему он вчера оказался в парке Синдзюку, неизвестно. Показания дочери, получившей ранения, в газете не приводились.

Также в статье ничего не говорилось и о рыжем сектанте, которого я встретил. Не было практически никакой информации о раненых, лежавших в больницах. Зато много рассказов родственников погибших, немногих счастливчиков, отделавшихся легкими ранениями, и свидетелей, оказавшихся в парке. Приводились даже свидетельства экскурсантов со смотровой площадки на сорок пятом этаже мэрии. С высоты двести два метра можно было бы окинуть взором всю территорию парка, но посетители приняли гул и встряску за землетрясение, и их охватила паника. Лишь через несколько минут после взрыва они обратили внимание на то, что творится внизу, и столпились у окна, выходящего на восток. Точно так же повели себя и те, кто находился в гостинице-высотке напротив. Я прочитал все статьи во второй газете, и мне стало понятно: вокруг основных фактов возведена ограда. Типичное поведение полицейских структур, а для них — естественно необходимые меры. Наверное, умалчивается и немало другого. Статьи занимали много места, но информация в них давалась скудная. Сейчас органы строго охраняли крепость, построенную ими вокруг фактов. При происшествиях подобного рода редки случаи, когда информация в СМИ появляется первой.

Я погрузился в размышления. Наконец я заметил, что стал привлекать внимание официантов. Я оставил недоеденной полпорции риса с говядиной, взял газеты и вышел. Опять медленно побрел к бару. Дошел до него и открыл дверь. Горел свет, хотя я его выключал перед уходом.

Меня ждал посетитель.

Он сидел у стойки и курил. Увидев меня, встал. Ростом примерно такой же, как я. А во мне метр семьдесят пять. Но весил он, наверное, вдвое меньше. Худенький. Сначала я подумал, что это парнишка. Но нет, оказалось, девушка. С короткой стрижкой. В черных джинсах и черной майке — не по сезону. Лет около двадцати или чуть побольше. «Забыл дверь запереть», — подумал я. Но у меня никогда и привычки такой не было. Воровать-то нечего.

Девушка посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Ты ранен?

— Мы где-то встречались? — сказал я.

В бар она не заходила. По крайней мере, до сих пор.

— Нет. Сегодня в первый раз, — ответила она. — Так ты ранен?

— А что, похоже?

— Похоже, похоже. По такому лицу, как гнилое яблоко, любому станет понятно. Или подрался?

— Вроде того. А ты кто?

Девушка сложила руки на груди и посмотрела на меня. Медленно выдохнула огромную струю дыма. Дым гигантским облаком окутал меня. Такая тощая, а объем легких будь здоров.

— Ты ведь Кикути. Тосихико Кикути. А сейчас тебя, кажется, называют Кэйскэ Симамура.

Я уставился на нее. На девчонку, от которой впервые за двадцать лет я услышал свое настоящее имя.

— А теперь все современные девушки отвечают вопросом на вопрос? Ты кто?

— Я Токо Мацусита.

Я протянул руку:

— Удостоверение личности.

— Ну и ну. Ты всегда с клиентами себе такое позволяешь?

— А сейчас бар закрыт. Так что ты не клиент. А посторонняя.

— Какой ты осторожный. Только с виду тормоз.

Я улыбнулся. Она посмотрела на меня, усмехнулась, спокойно достала из сумки листок бумаги и положила мне на ладонь. Студенческое удостоверение университета Дзёти. Имя и фамилия — те, что она сказала. Адрес: район Уэхара на Сибуе. Родилась в январе семьдесят второго. Двадцать один год.

Я вернул ей удостоверение.

— А если я скажу, что ты обозналась?

— Нет, не обозналась. Я поняла это по твоей улыбке. Абсолютно беззаботная улыбка. Точь-в-точь, как говорила мне мать. Даже беззаботней, чем я думала.

— Мать?

— Юко Эндо. Это ее девичья фамилия. Эндо пишется: «Эн» как «сад», а «До», как «храм». Не забыл?

Я еще раз молча пристально посмотрел на нее. Она усмехнулась:

— Не смотри так на меня. Хотя я и привыкла, что мужики на меня пялятся, непроизвольно руки чешутся заехать по кумполу.

— Твою маму я не забыл, — сказал я.

— Еще бы ты забыл. Ты же не в маразме, чтобы забывать женщин, с которыми жил. Или у тебя столько жен было, что и со счету сбился?

— Нет. Вместе я жил только с одной.

Девушка потушила сигарету в стоявшей рядом пепельнице. Тонкими пальчиками аккуратно сломала «Хоуп»[10] на две половинки у фильтра.

— Ты жил с мамой всего лишь три месяца, да?

— Да, всего лишь три месяца.

— Сними очки, — попросила она.

— Зачем?

— Дай посмотреть, что там у тебя.

— Не надо. Само пройдет. Не впервой. Наверное, столько же, сколько раз на тебя мужики пялились.

— Нда-а, — пробурчала она. — А я-то думала, что в нашем мегаполисе уже вымерли такие неандертальцы, как ты.

— Вот именно в мегаполисе и можно выжить. Посмотри на тараканов.

— Мама говорила, что организм у тебя крепкий, а вот по части мозгов одно твое достоинство — ворчать и огрызаться.

— Я и сам так думаю. Но откуда ты знаешь об этом баре?

— Мама сказала.

На мгновение я онемел. Юко знала про бар… Помолчав, я спросил:

— А откуда она знала?

— Проезжала на машине по улице Ясукуни и случайно увидела тебя. Тогда она остановилась и посмотрела, куда ты вошел. Увидела табличку «Гохэй». Подождала немного — стали собираться посетители. Одного из них она расспросила о тебе, описав твою внешность, и поняла, что ты работаешь барменом. Ей и имя твое сказали, без проблем.

Я вздохнул. Я был похож на больного раком. Все вокруг все знают, кроме меня.

— Странная у вас семейка. Разве матери рассказывают дочерям про своих бывших любовников? И чем она сейчас занимается, твоя мать?

— В твоей газете об этом написано.

Я вспомнил список пострадавших от взрыва, напечатанный в газете. И в телепрограмме сообщали ее фамилию. Сорок четыре года.

— Мацусита… Юко Мацусита? Это она?

Девушка удивленно посмотрела на меня.

— Да. Как ты хорошо помнишь фамилии пострадавших.

— О ней сказали: тяжело ранена. Больше никакой информации не было. Как ее состояние?

— Она умерла. Сегодня утром.

Я замолчал. Стало тихо. Так тихо, что послышались порывы ветра за окном. Мне показалось, что температура в баре понизилась на несколько градусов. Для меня смерть человека — дело привычное. Но, похоже, я ошибался. Я зашел за стойку. Взял бутылку виски. Я наливал виски в стакан, и горлышко бутылки дрожало. Когда оно касалось края стакана, раздавался звон. Я сделал небольшой глоток. Странный вкус. Такое впечатление, будто я пью совсем другой напиток. Оставив свинцовый привкус во рту, виски ухнуло на дно желудка. Я сделал второй глоток, и стакан был пуст.

Понаблюдав за мной, она наконец произнесла:

— Похоже, руки у тебя трясутся не только от той новости, которую ты услышал.

— Хроническое заболевание.

— А что, алкоголизм — это болезнь?

Я вспомнил, как вчера думал о том же самом. И налил второй стакан.

— А ты очень спокойно держишься.

— Прошло шесть часов после ее смерти. Нужно было договориться о похоронах и поминках. Удобная система. Я поняла: она специально сделана для того, чтобы на некоторое время забыть о смерти.

Я молча смотрел вниз, на стакан. Вскоре я услышал ее голос:

— Мама говорила много раз. Хотя ты и беспечный, но душевные потрясения выбивают тебя из колеи. Поэтому и бегаешь. А случай семьдесят первого года уже давно стал историей.

— Ну-ка погоди. — Я поднял глаза. — У тебя же только что умерла мать. Что ты тут делаешь?

— Хороший вопрос, — ответила она. — Хотела сообщить тебе о ее смерти. Подумала, надо, чтобы этот беспечный все узнал. Не знаю почему, но я почувствовала, что должна так сделать.

— И только?

— Еще я кое-что хочу спросить у тебя.

— Я тоже. Но мне надо уходить. Вообще-то я планировал тут же убраться отсюда. В бар скоро придет полиция, на это есть причина. Могут заявиться и сегодня.

— Кто заявится? Из безопасности? — спросила она.

— Нет, теперь уже не только оттуда.

Я постоянно думал об этом по дороге от вокзала. Прочитав утренние выпуски газет, я понял: обстоятельства изменились. Погибли восемнадцать человек. Нет, уже девятнадцать. Один из них — крупный чин Управления полиции. Теперь дело касается всей полиции как организации в целом. Асаи сказал: будут пахать как кони. Якудза обо мне уже известно. А если известно якудза, то и четвертый отдел безопасности, отвечающий за хранение информации, узнает. Обнаружат отпечатки моих пальцев и поймут, какая связь между мною и Тосихико Кикути. Когда — лишь вопрос времени. К тому же недолгого времени. Тем более что появились новые факты. Юко Эндо знала обо мне. А если знает один человек, значит, знают многие. И не важно, истинная это информация или нет. Мое железное правило, по которому я жил все эти годы. И на самом деле вот дочка Юко, она знает.

— Почему здесь должна появиться полиция? Ты имеешь отношение к взрыву?

— Хороший вопрос, — ответил я. — Дело в том, что в момент взрыва я находился неподалеку. Я случайно там оказался, но поблизости остались мои отпечатки пальцев. Сейчас некогда рассказывать. Дай мне твой телефон.

— Что ты собираешься делать?

— Тебе незачем об этом знать. Не обижайся. Лишняя информация может только повредить. Поверь мне, я в этом спец.

— Какой-то некачественный ты спец, по-моему.

— Согласен, — сказал я. — Действительно, возразить нечего.

Она взяла блокнот со стойки.

— Писать нельзя, — резко прореагировал я.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Не хочу оставлять никаких зацепок. Скажи мне.

Я запомнил номер телефона, который она мне продиктовала, и спросил:

— К чему ты прикасалась, с тех пор как зашла сюда?

— Ты про отпечатки пальцев?

Я кивнул. Конечно, если избавиться от всех отпечатков, выглядеть это будет неестественно. Но лучше, чем оставить следы ее присутствия. Полиция обязательно проверит все отпечатки. И наверняка не станет думать, что дочка Юко Эндо зашла сюда просто посидеть в баре.

— Разве в этом есть необходимость?

— В отделе безопасности обо мне знают все. И о моих отношениях с твоей матерью. К чему оставлять повод для ненужных подозрений?

Судя по масштабам происшедшего, полиция, вполне вероятно, потребует снять отпечатки пальцев у всех клиентов, заходивших в бар. Так что необходимо уничтожить следы. Я взял водку и вылил ее на тряпку. Применение алкоголя гораздо шире, чем считается. Он хорошо подходит и для уничтожения отпечатков пальцев. Я протер водкой все места, на которые молча указала Токо. Край стойки, спинку стула, выключатель. И ручку двери в мою комнату.

Я возмущенно посмотрел на нее:

— Ты и в мою комнату заглянула?

— Мне показалось, я попала в самое ужасное место в мире. В аду и то получше, наверное.

Я покачал головой, протер ручку двери, положил окурки сигарет в карман и ополоснул водой пепельницу.

— Я закончил, — объявил я. — Тебе не нужно вернуться в больницу? Туда, где осталась мать.

— Сейчас ее тело отправили на вскрытие. Говорят, завтра утром отдадут. Дедушка пытался воспрепятствовать. Но и у него не получилось. Ты же знаешь, кто мой дед, да?

Да, я знал. Масаэ Эндо. Он работал в Министерстве финансов, потом стал министром торговли и промышленности, потом каким-то другим министром. Сейчас был известен как один из старейших депутатов палаты представителей, либерального толка. Я знал, что он живет в Сёто. Недалеко и от Уэхары, где квартира его внучки. Но даже его власть была бессильна в этом случае. Можно представить, какие силы брошены полицией на расследование.

— Скажи, а от чего она умерла? То есть что за ранения у нее были?

— Разрыв внутренних органов. И у нее оторвало обе ноги, — сказала она тоном официальных сводок. — Сегодня утром ее должны были повторно прооперировать. Но организм не выдержал.

Она посмотрела на меня. И вдруг в ее глазах показалась слезинка. Постепенно сила поверхностного натяжения ослабла, и слезинка, оставив за собой ровный след, тихо скатилась по щеке и упала. Я молча смотрел на нее. Юко Эндо. Она тоже так плакала. Всего один раз видел ее плачущей, рассеянно подумал я. Вскоре она посмотрела на меня. И уже спокойно сказала:

— Почему на мамину долю выпало такое? Ты можешь объяснить мне, почему?

— Я и сам хотел бы знать, — ответил я. — У тебя найдется сегодня время?

— Когда?

— Желательно, когда стемнеет.

Она кивнула. От слез не осталось и следа, будто произошла смена кадра. Возможно, быстрое восстановление — одна из ее способностей. Она взяла сигарету и прикурила зажигалкой «Зиппо».

— Хорошо, — ответила она. — Заупокойная служба завтра. К приглашенным я все равно не имею никакого отношения. Скорее всего, общаться с ними будет дедушкин секретарь.

— Кроме приглашенных на заупокойную службу нужно поговорить и с полицией. А этого секретарь сделать не сможет.

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Вчера вечером в больнице я уже отвечала на всевозможные вопросы следователя. Хотя мама находилась при смерти. Почему мама пошла в парк? Договаривалась ли она с кем-нибудь о встрече? Не знаю ли я кого-либо из пострадавших? И все в таком духе. Я сказала, что ничего не знаю, а он: подумайте, может, у вас есть какие-нибудь предположения. Когда вы в последний раз встречались.

Дедушка не пришел в больницу, но, наверное, и к нему домой нагрянула полиция. Мне задавали дотошные вопросы, но, похоже, следователь помнил о том, что говорит с родственником депутата парламента. Он и обороты использовал очень вежливые.

— И что ты отвечала?

— Ничего не знаю. Но так и есть на самом деле. Разумеется, о тебе я ничего не сказала.

— Тебя спрашивали, когда вы в последний раз виделись, значит, ты живешь одна?

— Да. Мама тоже жила одна в Аояме.[11] А что, полиция придет и ко мне домой?

— А ты как думала? Это их работа. Справедливости ради, надо признать: у них есть способности, развито чувство долга. Твоя мама — одна из погибших. Уже не из потерпевших и раненых. К тому же она имеет отношение ко мне, и в полиции это известно. Или же скоро вспомнят. Не знаю, сколько сотен человек в связи со взрывом они опросили, но твоя мать — пострадавшая, которая интересует их больше всего. Наиболее пристальное внимание сосредоточится на тебе. Ты — человек, у которого были наиболее близкие отношения с матерью. И подобраться к тебе проще, чем к депутату парламента.

Она задумалась.

— Зайдешь ко мне, если не возражаешь?

— Исключено. Полиция нагрянет.

— Нет, они не знают. Когда меня спросили вчера, я назвала дедушкин адрес, так что им пока неизвестно о моей квартире.

Я немного подумал. О способах минимизировать риск. Если все так и есть, как она сказала, у меня остается один день в запасе. А возможностей, абсолютно не сопровождаемых риском, у меня больше нет.

— Договорились. Я приду к тебе в семь, хорошо?

Она улыбнулась:

— Наверное, лучше запастись виски, да?

— Ты бы меня спасла, — честно ответил я. — И еще. Когда ты отсюда выйдешь…

Я объяснил ей, что нужно делать, покинув бар. Она вздохнула, выдохнув дым.

— Придется заниматься таким идиотизмом?

— Я не занимался таким идиотизмом, поэтому есть люди, которым известно это место. Кому конкретно, не знаю. Почему — тоже не знаю. Но меня вычислили. Я был слишком легкомыслен. Стал беспечным. Наверное, оттого, что привык к нынешней жизни. Даже и сейчас за нами, может быть, следят. Я могу ошибаться, но лучше перестраховаться. Тем более я посвятил тебя в так называемый краткий курс молодого бойца.

— Тебя вычислили не следователи, да?

— Если бы следователи, меня бы уже забрали. Повод можно придумать какой угодно.

— Понятно, — сказала она. — Похоже, лучше немедленно переходить к действиям.

Я кивнул, а она открыла дверь и обернулась:

— Какой виски ты любишь?

— Любой сойдет. Лишь бы градусы были.

Она снова улыбнулась. Мне показалось, я понял мужиков, которые не сводили с нее глаз. Не вынимая сигареты изо рта, она, не оглядываясь, вышла из бара. Будто, не раздумывая, спешила действовать.

Я подождал пятнадцать минут. Медленно выпил двойной виски. Посмотрел на руки. Дрожь еще не прошла. Я подумал о Юко. Перед глазами, словно в тумане, появилось ее лицо и исчезло. Больше двадцати лет прошло. Я тряхнул головой и вошел в свою комнату. Напялил пальто — давно я его не носил, надел часы. Распихал по карманам всю оставшуюся выручку. Положил в бумажный пакет нераспечатанную бутылку. Забрал весь свой скудный скарб и протер тряпкой внешнюю ручку двери. Я вышел из бара в начале второго. Вряд ли я когда-нибудь сюда вернусь, но все-таки закрыл дверь на ключ.

По сторонам не оглядывался. Дошел пешком до третьего квартала Синдзюку, зашел в метро. Сел в вагон, шедший в направлении станции «Синдзюку». Когда двери стали закрываться, я открыл их силой и вышел. Тут же сел в идущий в противоположную сторону поезд линии Маруноути. Выйдя на Икэбукуро, зашел в универмаг на Западном выходе. В воскресенье в магазинах толпы народа. Я поднялся на эскалаторе на шестой этаж, быстрым шагом переместился в лифт, который приметил заранее, и снова спустился на первый этаж. В лифте, похоже, были только покупатели. Я вышел через другой вход и сел на кольцевую линию Яманотэ в сторону Уэно. Вышел у Токийского вокзала, снял все деньги с карточки в автомате. Сто двадцать пять тысяч иен. Все мои сбережения. Походил по людному кварталу, убивая время. Хотелось выпить, но я сдерживался. Я снова сел на линию Маруноути и в этот раз вышел на Акасака-мицукэ. В переходе до Нагата-тё линии Хандзомон народу было мало. Я впервые оглянулся. В поле зрения попали три тетки средних лет, несколько празднично одетых мужчин с фуросики[12] и группка старшеклассников. Больше никого. Я добрался до Омотэсандо по линии Хандзомон. Может, и не стоило так заморачиваться, но во мне неожиданно проснулись привычки двадцатилетней давности.

Я вышел из вокзала и зашел в телефонную будку. Я не особенно надеялся, но в справочной мне тут же дали нужный телефон. Я набрал номер, мне ответил грубый мужской голос:

— «Кёва сёдзи».

— Господин Асаи на месте? — спросил я.

— Кто его спрашивает?

— Симамура.

— Директора сейчас нет.

— А во сколько вернется?

— Понятия не имею.

— Тогда позови того молодого, который всегда ходит вместе с господином Асаи. Молодой такой, в ярком голубом пиджаке. Забыл, как его зовут.

— В голубом пиджаке? Мотидзуки?

Кажется, мой мяч попал в цель. Неужели он постоянно ходит в этом пиджаке?

— Ну да. Мотидзуки, — ответил я.

— Ты сказал, что ты Симамура. Какой такой Симамура?

— Скажи, Симамура из «Гохэя», он поймет. У меня важное дело.

Похоже, он понес куда-то радиотелефон. Звук, доносившийся из трубки, изменился. Издалека послышался шум. Кто-то сказал:

— Давай десятку.

— Аут! — крикнул другой.

Вновь голос Голубого Пиджака. Он орал:

— Я же сказал, не приноси мне! — И тот же голос сказал в трубку: — Вчерашний бармен?

— Да. Я хочу поговорить с Асаи. Когда он вернется?

— Невежлив ты со своими клиентами.

— Вы больше мне не клиенты. Я сегодня закрыл бар.

Мотидзуки помолчал. Когда он заговорил, в голосе его появились осторожные нотки:

— Мы сами тебе позвоним. Если не будешь в баре, скажи, куда звонить.

— Со мной невозможно связаться. Я перезвоню в шесть. Передай Асаи, если найдешь его, — сказал я и положил трубку.

Я погрузился в раздумья, слушая пищание телефона-автомата, из которого я не вынул карточку. Я еще раз вставил карточку в автомат и набрал телефон справочной — сто четыре. Опять грубый мужской голос. Наверное, у всех, кто вынужден работать в воскресенье, такая судьба — становиться нелюбезными и грубыми…

— Редакция еженедельного журнала «Сан».

— Будьте добры господина Мори, выпускающего редактора.

— Простите, а…

— Моя фамилия Симамура.

В этот раз включили мелодию. Я знал Мори еще с тех пор, когда сам был завсегдатаем бара. Он и сейчас постоянный посетитель. Обычно заходит по вечерам во вторник. Иногда поздно ночью в понедельник. «Сан» выходит по четвергам. Мори — один из клиентов, с которым я общался по-дружески.

Вот и голос Мори:

— Сима, это ты? Удивлен. У тебя дело ко мне?

— Ты, наверное, занят сейчас?

— Ну да, из-за этого происшествия в Синдзюку. Сегодня опять будем всю ночь сидеть. Так что ты хотел?

— У вас есть какая-нибудь новая информация о взрыве?

— Не очень много. Сегодня опять будет пресс-конференция в полицейском управлении Синдзюку. Интересно, сколько информации они откроют.

— А от «Сан» кто-нибудь пойдет?

Мори рассмеялся:

— Как ты думаешь, почему покупают еженедельные журналы? Потому что мы не состоим в клубе журналистов. Если бы мы публиковали только официальные заявления, тем, кто читает газеты, журналы бы не понадобились.

— Но основную-то информацию вы даете, наверное?

— Она поступает к нам сразу же от агентства «Киодо цусин».[13] А большего нам и не надо. Наш выигрыш — только в прибавочной стоимости. Ты хотел что-то узнать про происшествие на Синдзюку?

— Нет, — ответил я. — Это меня не интересует. Дело в том, что я поцапался с якудза. Ты разбираешься в их кланах?

— Я в этом не силен. Но у нас есть один специалист. Вообще он работает в свободном полете, но сейчас как раз на месте, в редакции. Поговоришь с ним?

— Да, если можно, — ответил я.

Мори быстро принимает решения. А может, он просто не хочет тратить время на всякие рассусоливания. «Э-эй, Мацуда! — послышался голос Мори. — Тут мой приятель хочет что-то спросить про братков. Расскажи ему все, что знаешь».

— Здравствуйте, меня зовут Юити Мацуда, — вежливо назвал он себя.

— Моя фамилия Симамура. Господин Мацуда, я слышал, вы хорошо разбираетесь во взаимоотношениях бандитских группировок.

— Не так чтобы… А какой у вас вопрос?

— Хотел бы узнать про одну группировку.

— Какую?

— «Кёва сёдзи» с Синдзюку.

— А-а, про этих знаю. Новая компания с офисом в районе Кабуки-тё.[14] По-моему, они одни из первых переделались в акционерную компанию до введения в действие Закона о борьбе с организованной преступностью в прошлом году. Поразительная интуиция. Их главу или представителя зовут Асан. У него голова хорошо варит. Он даже, хотя и немного, считается известным в их кругах. Существуют они за счет работы с банкротами и возвращения долгов и мало чем отличаются от других якудза, занимающихся экономической деятельностью. Правда, говорят, что Асаи прекрасно разбирается в законах и экономике, и получается у них так ловко, что комар носа не подточит. Делают все по-умному, так что с юристами разговор ведут на равных.

— А вы знаете, чем этот Асаи занимался раньше?

— Говорят, он входил в клан Эгути синдиката Сэйсю. Может быть, вы знаете, что синдикат Сэйсю попал под действие Закона о борьбе с организованной преступностью.

— То есть получается, их компания подчиняется клану Эгути.

— Нет, похоже, не все так просто. Когда-то они занимали в клане Эгути лидирующие позиции, но, кажется, что-то там случилось, и они отделились. Вроде бы они порвали с кланом, случай весьма редкий в их среде.

Я вспомнил крики «Аут!», доносившиеся в телефонную трубку. Знак выхода из игры. «Десятка» значит десять тысяч иен.

— «Кёва сёдзи» держит и контору для игры в покер?

— Да, рядом с офисом. Но это для них вроде хобби. В районе Кабуки-тё таких заведений тучи, что комаров на болоте, и полиция каждое не проверяет. Но скоро, вполне возможно, ситуация изменится.

— Почему?

Похоже, он на некоторое время задумался.

— Господин Симамура, простите, а вы кем работаете?

— В баре. Заведение чистое. В этом я, правда, не уверен, раз к нам Мори наведывается.

Мацуда засмеялся.

— И у вас проблемы с «Кёва»?

— Вот именно.

— Ну это, думаю, не так страшно. Есть вероятность, что Асаи заберут. А вы сможете спать спокойно.

— Почему?

— Только ни в коем случае никому не говорите. Правда, наверное, не только нам одним известно. — Мацуда понизил голос. — Но даже если кто и знает, написать об этом нельзя, пока не будет официально объявлено. Сейчас везде обмусоливают события в парке Тюо, и никто не хочет оказаться в долгу у полиции. На самом деле во втором отделе расследований в Сакурадамоне[15] ведется работа. Говорят, один игорный дом дал взятку сержанту отдела по борьбе с преступностью полицейского участка Акасака. В обмен на информацию об обысках. Таким образом, существует вероятность, что до того, как факты обнаружатся, Сакурадамон, включая полицейский участок Синдзюку, возьмет инициативу в свои руки и задействует подведомственные структуры. Нужно это для того, чтобы выиграть время, найдя аналогичные прецеденты, и показать, что для Акасаки такая ситуация редкая.

— Но сейчас, наверное, в участке Синдзюку не до этого.

— Конечно. Поэтому возможны два варианта: или дело замнут, когда появятся перспективы в расследовании взрыва, или, наоборот, вытащат на свет, если со взрывом ничего не будет получаться. Но времени нет, и, скорее всего, по срокам осталась одна неделя.

— Понятно, — сказал я. — В журнале «Сан» — хорошие сотрудники.

Послышался смех.

— Сразу видно, работаете на клиента. Умеете комплимент сказать. Если узнаете что-нибудь интересное, поделитесь?

— Непременно, — ответил я. Поблагодарил его, попросил передать благодарность Мори и повесил трубку.

Я вышел из телефонной будки, дул холодный ветер. С Омотэсандо пошел в сторону Харадзюку. Боль, мучившая меня с утра, понемногу утихла. За полчаса я дошел до парка Ёёги. Посмотрел на часы: полпятого. Лег на газон. Посмотрел на руки. Дрожь прошла. Между пальцев проглядывало солнце. Оно уже светило неярко, по наклонной. Я открыл бутылку виски. Налил в колпачок, не пролив ни капли. В воскресенье в парке полно народу. Но на меня никто не обращал внимания. Я приступил к виски. Мои увлечения вряд ли назовешь разнообразными. Никаких других способов провести время я не знаю. Всегда одно и то же. Но есть и отличие от вчерашнего, размышлял я. Возвращаться мне теперь некуда. Правда, не такая уж это проблема. Алкаш теряет место ночлега не реже, чем якудза мизинцы. Он следует потоку. Вот и я приплыл туда, куда должен был. Только и всего. А еще мне стало известно, где Юко Эндо. Правда, когда я узнал об этом, она уже умерла. За эти двадцать с лишним лет я находился ближе всего к ней вчера, в парке. Может быть, я видел ее среди пороха и дыма. А может, видел части ее тела. Может, я даже слышал ее голос. Когда бежал, вдыхая запах льющейся крови. Я пытался вспомнить картину вчерашних событий. Но увидеть в ней Юко мне не удавалось. И услышать ее голос. Интересно, какой она стала за эти двадцать с лишним лет. Я пытался вспомнить ее лицо. Но у меня не получалось. Я рассеянно смотрел, как лучи солнца постепенно меняют свой цвет.

Солнце зашло, стемнело, но я продолжал лежать в той же позе. Оглядевшись по сторонам, я заметил, что вокруг остались одни влюбленные парочки. Похолодало. Я посмотрел на часы. Начало седьмого. Я встал и с трудом пошел. Вдоль парка, по направлению к улице Яманотэ. Перейду Яманотэ, а там и до Уэхары рукой подать.

По дороге я зашел в телефонную будку. Набрал номер. Мне ответили прежде, чем я назвал себя.

— О, алкаш. Говорят, ты закрыл свою лавочку. — Это был Асаи.

— Твои предупреждения сработали, — ответил я.

— Знаю.

— Знаешь?

— Ага. Не думал, правда, что крупная компания отреагирует так быстро. Но ты, говорят, заставил их изрядно попотеть. Похоже, боксом занимался. Одному из них ты руку сломал.

— И кто из Эгути тебе растрепал?

Тишина. Никаких звуков. Наконец послышался голос Асаи. Будто он чему-то радовался.

— А ты откуда знаешь?

— Ты же сам сказал. Малому предприятию, чтобы выжить, необходима информация. Даже такой мошке, как я, иногда она бывает нужна.

— Нда-а, — пробормотал Асаи. — Как я и предполагал. Ты не так прост, как кажешься.

— Я обычный помятый алкаш. У меня один вопросик есть.

— Что еще?

— В связи с чем твой дружок из Эгути упоминал мое имя?

— А какая мне польза, если я тебе отвечу?

— Никакой.

Послышался смех.

— Послушай-ка. В нашем бизнесе тоже есть правила. Получил одно — отдал одно. Получил десятку — отдал десятку. Такой кодекс чести существует у нас с незапамятных времен.

— Да только если играть в покер с компьютером, от него этих правил не добьешься.

Асаи опять засмеялся басом.

— Хорошее у тебя чутье. Я слышал, что наш молодец таскался с трубкой в руке.

— Я как-то заходил к вам с одним из посетителей бара. Я-то потерял только выручку за один день, а у него испарились деньги на жизнь на три месяца.

— И такое бывает. Ладно, ты мне задал вопрос, на который трудно ответить.

— Но вчера ты предупредил меня.

— Так и на меня, бывает, находит. Может, из-за хот-дога. Работа профи. А я люблю смотреть, как работают профи. Но не каждый же день.

Немного подумав, я сказал:

— Хорошо. Я буду искать другие способы.

— Какие способы?

— Ты, похоже, упертый. А пацан, которого зовут Мотидзуки, глядишь, и со мной поговорит.

— Эй, ты язык-то попридержи. Не люблю я таких выражений. Пацан, понимаешь…

— Да? Ну извини, — сказал я. — Хорошо, пусть будет молодой человек. Поищу другие способы.

— Вот и поищи.

— Можно тебя предупредить?

— Если бы ты был на моем месте, сказал бы: «Валяй», да? О чем предупредить?

— Похоже, вам тоже надо бы прикрыть лавочку.

Повисла тишина. Наконец Асаи произнес:

— Причина?

— Я пообещал не говорить.

Опять тишина.

— Дело в Акасаке?

Я промолчал.

— Слышь, Симамура, — сказал Асаи с немного иной интонацией. — Ты мог бы сразу воспользоваться этой информацией в качестве сделки. У меня тоже есть кое-какие наводки. Почему же ты с самого начала не козырнул ею?

— Я незнаком с вашими правилами. Но вчера вечером мне показалось, ты предупредил меня по собственному желанию.

Опять возникла пауза.

— А ты где сейчас находишься?

— В городе.

— Сегодня в бар не вернешься?

— Не вернусь. А тебе-то что?

— Да вот захотелось вдруг взглянуть на тебя.

— А мне уже не до этого.

— Где ты будешь завтра?

— Чего ты привязался?

— А если я скажу, что захотел ответить на твой вопрос?

Немного подумав, я сказал:

— Хорошо. Тогда завтра утром я свяжусь с тобой.

Он продиктовал мне номер.

— Мой мобильник. Если будешь звонить, то лучше на него.

— Так и сделаю, — ответил я и положил трубку.

Я вышел из будки, пошел по улице Иногасира и почувствовал, как похолодал октябрьский ветер. Он раздувал полы пальто, будто резал острыми ножами. Под ноги прикатился комок бумаги. Я положил очки от солнца в карман пальто.

5

Без десяти семь я стоял перед жилым домом. Пять этажей, стены облицованы бежевой плиткой. Здесь скорее живут семьями, чем поодиночке, как я предполагал. Я посмотрел вверх — из всех комнат струился свет, отражалась тень заиндевевших балконных перил. Я обошел окрестности, сделав крюк. Тихий жилой квартал, никаких подозрительных личностей вокруг, никаких странных автомобилей. Никаких людей в штатском.

Я поднялся на третий этаж по красивой лестнице. В коридоре — шесть дверей. На второй — табличка с именем «Токо Мацусита». Я нажал кнопку звонка, дверь открылась, и показалась Токо. Так же, как и днем, без косметики, но одета по-другому. Простое белое платье. В нем она выглядела изысканно. Почему-то белый цвет подчеркивал в ней андрогинность и жесткость. Но при этом она смотрелась элегантно. Будь я молодым парнем, пожалел бы, наверное, что пришел без букета.

Совершенно естественно, словно встречала приятеля, который много раз бывал у нее, она легонько похлопала меня по груди.

— Похоже, алкоголизм и пунктуальность не противоречат друг другу.

— Может, и так, — пробормотал я, взяв в руки кроссовки.

Она первой зашла в комнату, легко и небрежно. Я оказался в гостиной. Чисто и опрятно, ничего лишнего. Для квартиры, где живет девушка, даже слишком аскетично, впрочем, как и ее манера одеваться. У стены стояли две огромных полки, набитые книгами. Все книги — в жестких обложках. Еще телевизор вместе с аудиосистемой, стол и стул. На столе — компьютер. И больше ничего. Через всю комнату я подошел к окну и открыл его. Вышел на балкон, осмотрелся и вновь зашел в комнату, оставив кроссовки на балконе. Проверил, будет ли меня видно, если открыть дверь, и опустился вместе с бутылкой виски на подушки, лежавшие на паркете раннеамериканского стиля.

Молча наблюдая за моими перемещениями, она поставила на стеклянный столик бутылку виски и стакан. Затем медленно и спокойно села напротив меня по-турецки, ноги у нее были длинные, красивой формы.

— Хорошая квартирка, — сказал я.

— Не моя вина, что у деда есть деньги, — невозмутимо заметила она. — Это его квартира. Он купил ее в конце своего срока, после того как были обнародованы активы членов кабинета министров. Так что о ней никто не знает. А я здесь живу временно. Но это не важно, я только что смотрела новости.

— Сказали про твою мать?

Она кивнула:

— Погибла старшая дочь депутата парламента. Но была новость и покрупнее. О тебе.

Я не удивился, но события развивались гораздо быстрее, чем я предполагал. Наверняка отпечатки моих пальцев найдены. В наши дни отправь данные в компьютер, и он за несколько минут выдаст ответ. Конечно, для сбора информации требуется время, но уже прошли целые сутки. Думаю, известно стало еще вчера. В любом случае с объявлением явно поторопились. Есть только одно предположение. В моем баре уже провели обыск. И установили связь между мною и Тосихико Кикути.

Я спросил, наливая в стакан виски, которое принес с собой.

— И что обо мне говорили?

Она достала «Хоуп» и закурила. Потом посмотрела на часы и включила телевизор с пульта. Начинались семичасовые новости канала «Эн-эйч-кей».[16] О взрыве говорили до политических сообщений.

Вчера днем оставался неопознанным один погибший в результате взрыва, произошедшего в парке Тюо в Синдзюку. Сегодня его личность установлена. Это Макото Кувано, сорока пяти лет.

Я поставил недопитый стакан с виски на место.

Господин Кувано, бывший студент Токийского университета, находился в розыске по делу об убийстве в результате взрыва автомобиля в Томигая, район Сибуя, произошедшем в апреле семьдесят первого года, а также по делу о нарушении закона о применении взрывчатых веществ. В результате данного взрыва погиб полицейский. Срок давности в отношении преступлений подобного рода, имеющих наивысшую степень тяжести, по закону об уголовном судопроизводстве составляет пятнадцать лет, но, учитывая, что господин Кувано скрывался за границей, неизвестно, можно ли считать срок давности истекшим. Последняя информация о Кувано поступила в октябре семьдесят пятого года, когда он учился в Парижском университете во Франции. Его местонахождение было установлено благодаря поддержке ICPO, Международной организации криминальной полиции, но Кувано скрылся, избежав преследования совместной следственной группы Японии и Франции, получивших информацию о разыскиваемом. Когда он вернулся в Японию, неизвестно. Личность погибшего в парке Тюо установили не сразу, так как заявлений о пропавшем не поступало, а тело находилось в эпицентре взрыва и оказалось разорванным на части. Окончательные выводы сделали, сравнив отпечатки пальцев. Штаб расследования предположил, что господин Кувано может быть как потерпевшим, так и в некой форме причастным к данному преступлению, что усложняет ход дела. Кроме того, в парке Тюо, неподалеку от места взрыва, были обнаружены отпечатки пальцев бывшего подозреваемого А., сорока четырех лет, когда-то учившегося в Токийском университете, также разыскиваемого как соучастника дела о взрыве. Бывший подозреваемый А., вероятно, не уезжал за границу, и срок давности его преступления истек. Господин Кувано и бывший подозреваемый А. входили в отдельную экстремистскую группировку, которая не принадлежала ни к одной из крупных. Полиция нашла много общего у взрыва в парке со взрывом семьдесят первого года и проводит дальнейшее расследование в данном направлении. Предполагается, что бывший подозреваемый А. располагает информацией о взрыве и разыскивается как важный свидетель.

В новостях стали рассказывать о взрыве семьдесят первого года, анализируя происшедшее.

Я перестал слушать. Сидел, будто парализованный. Лишь некоторое время спустя я наконец опустил глаза и посмотрел на стакан виски в руке. По поверхности цвета сепии шли небольшие волны. Стакан дрожал. У меня тряслись руки. Но не от недостатка алкоголя. Кувано погиб. Диктор сказал, что отпечатки пальцев совпали. Значит, Кувано умер? Дурацкий конец. Неужели так и закончатся эти двадцать два года? Годы без Кувано. Крышка закрылась, громко хлопнув. И никогда больше не откроется. Годы, когда я менял работу и жилье, стоило только замаячить теням службы безопасности. И это время теперь вырезали из моего тела, и вот оно — передо мной, превратилось в какой-то сгусток. Так мне казалось. Если есть начало, есть и конец. Но и вход, и выход потеряны. Двадцать два года превратились в никому не нужный сгусток времени. Он-то и стоял сейчас у меня перед глазами. Покачивался на волнах океана виски.

— Бывший подозреваемый А., — нараспев произнесла Токо. — Каково чувствовать себя знаменитым?

Сгусток перед глазами растаял, ко мне медленно возвращалась реальность. Но эта реальность отличалась от прежней. Реальность мира, в котором нет Кувано. Необходимо было прийти в себя. «Но, с другой стороны, — подумал я, — не слишком ли много совпадений? Их столько, будто кто-то затеял розыгрыш. Макото Кувано. Юко Эндо. Я, находившийся рядом с местом взрыва. Юко — единственная, с кем я жил вместе. И, наконец, Кувано».

Токо выключила телевизор. Опять стало тихо.

Я вздохнул. Вздох, копившийся во мне в течение двадцати двух лет, высвободился и растаял в тишине.

— Мне совсем не до этого, — наконец ответил я. — Да, и настоящего имени моего не назвали, и фотографию не показали.

— До поры до времени. Но в журналах наверняка церемониться не будут. И имя поместят, и фотографию.

— За эти двадцать с лишним лет я ни разу не фотографировался.

— Но многие тебя знают. Можно сделать монтаж или нарисовать портрет. Полиция позовет человек сто и сделает фоторобот: здесь так, тут эдак. И студенческие фотографии разыскать не проблема, наверное.

— Может быть. А как ты считаешь: я связан с этим взрывом?

Токо покачала головой:

— Я не такая дура. Я же заглянула к тебе в комнату. Сделать бомбу ты бы не смог, да и мотивы отсутствуют. Единственно возможный мотив: эти двадцать с лишним лет ты продолжал сохнуть по моей матери, смастерил огромную бомбу и решился на убийство. Ну разве хоть один нормальный человек подумает о тебе такое? К тому же хотя ты и чудной, и царя в голове у тебя нет, к отпечаткам пальцев ты относишься внимательно. Трудно представить, чтобы ты, как новичок, наследил на месте преступления. Любому ясно: ты к этому делу отношения не имеешь. Наверное, и в полиции так считают, хотя и называют тебя важным свидетелем.

Она выдохнула дым, посмотрела ему вслед, а потом перевела взгляд на меня.

— Пойдешь в полицию?

— Нет, не пойду.

— Почему? Раз ты не связан с этим делом, то ты простой свидетель. По старому взрыву срок давности уже истек. Мама говорила, что это был несчастный случай.

— Конечно, по старому делу меня привлечь нельзя. Но под предлогом добровольной явки с повинной они промурыжат меня несколько дней.

— Но это можно вытерпеть. Почему ты не пойдешь?

— В знак протеста.

— Потому что «полиция — орган государственной власти, применяющий насилие»?

— Теперь я об этом не задумываюсь. По-моему, дело в привычке.

Она пристально посмотрела на меня и сказала ошеломленно:

— Ты в своем уме?

— Двадцать два года я жил одной и той же жизнью. Половина того, что я прожил. Мне не хочется сейчас менять то, к чему я привык.

Она молча смотрела поверх меня, а потом произнесла:

— Я уже говорила. Ты динозавр.

Я пригубил виски.

— Ты сама сказала, что хочешь знать, почему с твоей матерью случилась трагедия. Объяснений нет. И, как ни крути, слишком много совпадений. Вероятность такая же, как если бы на нее упал метеорит. Я тоже хочу знать почему. Не от полиции и не из СМИ.

— Я уже справилась со своими чувствами. — На мгновение она опустила глаза, но тут же посмотрела на меня и улыбнулась. — Ты редкий зверь. Будто не из нашего времени. Сейчас конец века. Ты в курсе?

— В курсе. Я знаю, я старомоден. Но что с этим поделать. Не исправишь. Так же как не избавиться от страсти к алкоголю.

Она продолжала улыбаться. Сказала спокойно:

— Тогда расскажи мне о том, что случилось, во всех подробностях.

Я призадумался. Существуют ли причины, по которым я должен ей все выкладывать? Причины существовали. Я был связан с ее покойной матерью. Именно Токо сообщила мне о ее смерти. Полдня не прошло, как разыскала меня. Я кивнул и начал свой рассказ. Я поведал ей о том, что был в парке, почему там оказался, как увидел место взрыва. О странном якудза по фамилии Асаи. И о том, как на меня напали неизвестные парни. Хотя все это случилось вчера, казалось, я рассказываю сказку столетней давности. Кое-что я утаил, но был с ней честен.

Я закончил свою историю, она молчала, погрузившись в размышления. Потом изрекла:

— Случайное совпадение для вас троих. Включая маму.

Я кивнул.

— Ты и о Кувано знала?

— Слышала от мамы.

— А когда мама стала рассказывать тебе о нас?

— Я говорила тебе, как мама узнала, где ты живешь, да? Это было ровно два года назад. Тоже в конце осени. С тех пор она стала упоминать о тебе. Мы разговаривали с ней раз в неделю по телефону. На разные темы. Как подруги. И мужикам тоже кости перемывали. И вдруг зашел разговор о тебе. А потом она стала говорить о тебе постоянно, все больше и больше. В основном о том, как вы жили вместе. Хотя это и длилось каких-то три месяца. Похоже, для мамы ты был главным номером в сборной мужиков-придурков. Теперь я, кажется, понимаю. Ее рассказы были полны ностальгических воспоминаний о милых временах. Как музыка ретро.

Я грустно улыбнулся. Как это похоже на Юко. Да и из рассказа Токо становилось понятно, что она унаследовала материнскую кровь.

Я спросил:

— Но почему она рассказывала тебе об этом?

— Не все в ней поддавалось обычной логике. Ты и сам, наверное, знаешь ее характер.

— Знаю, но ваши отношения выходили за рамки обычных отношений матери и дочери.

Она сурово посмотрела на меня:

— А что, они должны быть обычными?

— Нет, — ответил я.

— Между прочим, ты не все мне рассказал.

— Все.

— Ты не упомянул о том, что произошло с вами в семьдесят первом году.

— Так ты же слышала об этом в новостях.

— Вот уж не думаю, что все на самом деле так, как говорили в новостях. А какие отношения были у тебя с Кувано?

— Тебе это знать необязательно.

— Что такое?! — Она была готова сожрать меня с потрохами. — У меня есть право знать. Я, как дура, по твоему совету обошла весь универмаг и только потом вернулась домой. К тому же я сейчас — мишень для вездесущих СМИ. Дочь погибшей от взрыва дочери депутата парламента. Для подонков такое происшествие — лакомый кусок. Когда я вышла от деда, вокруг было битком набито соглядатаев с камерами наперевес. Да еще и следователь снова заявился. Я, правда, сказала ему, что времени у меня сейчас в обрез, пусть приходит завтра, и он ушел. Но если бы не дед, он разговаривал бы со мной по-другому. В целях предосторожности я поймала такси и поехала на этот раз в универмаг на Сибуе. Такое впечатление, что польза от сегодняшнего дня только в том, что я освоила, как уходить от слежки. В любом случае во время заупокойной службы и похорон мое лицо покажут по телевизору. А может, и в светских новостях. Мука адская.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — ответил я.

Ничего другого сказать я не мог. Ни возразить, ни сделать.

— А тогда почему ты мне хотя бы не расскажешь?

Она посмотрела на меня взглядом, острым как нож, и снова закурила. Зажигалки «Зиппо» всегда так громко щелкают. Почему я об этом подумал?

— Дай покурить, — попросил я.

Она взглянула на меня немного удивленно:

— Ты куришь?

— Бросил, когда понял, что стал алкашом. Решил выбрать что-то одно: легкие или печень. Ты, наверное, посмеешься надо мной. Действительно, выбор бесполезный. А вот сейчас захотелось покурить.

Она послушно положила на стол пачку «Хоуп» и зажигалку. Я вытащил сигарету и закурил. Горький привкус. Впервые за несколько лет мои легкие медленно наполнились дымом, а потом опять сжались.

— Хочу спросить тебя.

— О чем?

— Где твой отец?

— Умер. Попал в аварию, когда мне было пятнадцать. Он был старше матери на пять лет. Работал в МИДе, а погиб, находясь на службе в консульстве в Америке. Разбился на машине. После этого мама вернулась в Японию. Но девичью фамилию брать не стала. Она ее терпеть не могла. Вообще она не придавала большого значения фамилиям, но, похоже, именно Эндо ее раздражала. В итоге от матери я больше услышала о тебе, чем о своем отце. Я как-то сказала ей об этом, а она ответила: «Об отце ты и сама все знаешь». Представляешь? Когда отец умер, мне было пятнадцать. Непростой возраст. Хорошо, теперь я выросла, но это не значит, что мне все равно. Есть на что обидеться. Сложно представить мать, которая говорит такое дочери, правда? Полный абсурд. Ужасно жестоко по отношению к отцу, ты так не думаешь?

— Думаю, — ответил я.

Мы помолчали. Я заговорил первым:

— Но она знала, где я живу. Почему она ни разу не подошла ко мне?

— Ты что, такой тупой? Мне казалось, беспечный и тупой — разные вещи. Но в тебе, похоже, прекрасно уживаются оба этих качества. Короче, мама до самой смерти любила тебя.

Я задумался над ее словами. Но не очень их понял. Я так и сказал:

— Я что-то не очень тебя понял.

— Вопрос гордости. Неужели ты не знаешь, что мамина гордость имела миллион вариаций?

— Не знаю, — ответил я.

Теперь пришла ее очередь вздыхать.

— Ладно, хватит. Лучше расскажи о ваших отношениях и случившемся в семьдесят первом году. Я хочу услышать твою точку зрения. А не СМИ.

Я немного подумал. Есть ли у нее право знать? Похоже, что да. Долг перед ее отцом и перед ней самой. Так мне показалось. Иначе я, наверное, принял бы другое решение.

— Хорошо, — ответил я. — Только имей в виду, мой рассказ коротким не будет.

— Конечно, я хочу знать все подробности.

Я задумался, с чего начать.

— Конец шестидесятых был эпохой студенческих волнений.[17] Наверное, тебе об этом известно.

— В общих чертах. Мама тоже немного рассказывала. Но знания мои глубокими не назовешь. Времена давние, превратились в легенду. Ваше поколение любит делиться своими заплесневевшими воспоминаниями, носятся с ними, как с писаной торбой.

Я снова грустно улыбнулся. Но, наверное, она была права. Для нее эти годы — что эпоха динозавров. Даже мне самому они кажутся странной легендой. Наверное, она считает их ностальгией нашего самоуверенного поколения. Этого я точно не знаю. Да и кто я такой? Помятый алкаш, разменявший пятый десяток. Те дни, словно старая фотография. Лежала где-то долго. И доставать ее не было никакого желания. Но сейчас двое погибших всколыхнули воспоминания. Что говорить — мы родились из этих выцветших лет.

— Это было в шестьдесят девятом году, — начал я.

6

В ту ночь я один сидел на крыше. В пронизывающе холодном ночном воздухе виднелись скопления ярко мигающих огней. Огни Сибуи. Я смотрел на них, не отрываясь. Казалось, вот они — совсем рядом. Было тихо. Лишь изредка доносился звук тупых ударов о стену. Даже камнеметательные машины не способны докинуть камни на крышу четырехэтажного здания. Больше никаких звуков, если не считать того, что я пел. «Девушка с длинными волосами» группы «Голден Капс».[18] Одна из популярных тогда песенок. Ее-то я и напевал. Свободно и беззаботно. Вдруг послышался голос: «Фальшивишь». Я оглянулся: ко мне шла Эндо, в плащ-палатке, выдыхая белый пар.

Я взглянул на нее и спросил рассеянно:

— Как там общее собрание?

— Продолжается. Мне надоело, и я сбежала. Кувано остался, так что потом узнаем у него, чем все закончилось.

— A-a. Можно тебя спросить кое-что?

— Что еще?

— А мне правда медведь на ухо наступил?

— А ты сам не чувствуешь?

— Нет.

Она с жалостью посмотрела на меня и покачала головой:

— Честно говоря, у тебя совсем нет слуха. Абсолютно. Но при этом ты так часто поешь. Вот и сейчас распеваешь свои легкомысленные песенки, когда только что захватили лекционный корпус Ясуда.[19] Ты вообще когда-нибудь задумывался о том, что происходит?

— То есть лучше петь «Интернационал» или «Варшавянку»?

— Идиот.

— Я люблю японские рок-группы. И «Битлз» люблю. Могу спеть «Лебединые слезы» «Окс».[20] Хочешь?

Она смотрела на меня, как на сороконожку. Так и сказала:

— У тебя чувства развиты хуже, чем у насекомого.

Тем не менее она положила локти на перила и молча стояла со мной, смотрела на огни Сибуи.

— Тебе не кажется несправедливым? — спросила она.

— Что?

— Мы здесь делаем все, что можем, и ребята в Ясуде держались до последнего, а в мире ничего не меняется.

— Ну да. Интересно, а в Сибуе в отелях Догэндзаки[21] есть свободные номера?

Я думал, она набросится на меня с кулаками, как обычно. Но она ничего не сказала. Мне показалось это немного странным, и я посмотрел на нее. Похоже, она была в шоке. Все, оказавшиеся в осаде, испытывали аналогичный шок. Девятнадцатое января. В тот вечер по радио передали о падении лекционного корпуса Ясуда в Хонго.

Мы в ту пору вели жизнь на осадном положении в восьмом корпусе в Комабе,[22] который занимал ту же позицию, что и лекционный корпус Ясуда в Хонго, можно сказать, играл роль символа педагогического факультета. С пятнадцатого числа семьдесят человек из отряда педагогического факультета Всеуниверситетского объединенного фронта[23] Токийского университета и из отряда Фронта Комабы находились здесь в осаде. Из нашей группы осталось трое. Макото Кувано, Юко Эндо и я. Территория университета была взята под контроль отрядами, которые союз М., молодежная организация одной политической партии, мобилизовал со всей Японии, и наша связь с внешним миром была полностью прервана. Их лозунги провозглашали прекращение бессрочных забастовок и роспуск нашего Всеуниверситетского объединенного фронта. Некоторые утверждали, что численность мобилизованных отрядов составляла две тысячи человек.

Остававшаяся в осаде, наша троица из французской группы была в своем роде явлением уникальным. Кувано считался лидером. Он отличался тонким умом и сообразительностью. Его уважали и те, кого называли мозговым центром Фронта Комабы. Но при этом он был мечтателем и фантазером. Говорил всегда тихо. Мало кому удавалось возразить ему. Не то чтобы он был настолько убедителен. Он начинал говорить тихим голосом, и не важно, что он говорил, слова его легко и непринужденно проникали в подкорку слушателя, заставляя забыть о всякой логике. Как мягкий дождь, проливавшийся на иссохший песок пустыни. Вот каким был Кувано.

Юко Эндо. Известна своей экстремальностью, которую следовало бы назвать разрушительной. Или, если отозваться о ней более позитивно, слыла представителем крайнего крыла духовного авангарда. Благодаря подобным качествам уже на первом курсе она возглавила театральный кружок. Я ходил на спектакль: Юко заставила меня купить билет. Откровенно говоря, хуже спектаклей я никогда не видел. Сюжета не помню, в памяти осталось только, как Юко швыряла в публику яблоки, плававшие в бочке с голубой краской. Яблоко попало мне в лоб. Когда я потом высказал ей свои претензии, она ответила:

— Ты что, не понял, как тебе повезло? Хотя и на миг, тебе дали шанс вырваться из тоскливых будней повседневности.

Что она имела в виду, для меня осталось загадкой. Если бы она была парнем, я бы, наверное, врезал ей хорошенько.

Что касается меня, то я здесь казался лишним. Большинство входящих во Всеуниверситетский объединенный фронт неуклонно поднимались по лестнице идеологии и воли. Я же не имел с этим ничего общего. Просто крепкое телосложение и физическая сила. Все это признавали. Никто даже не вступал со мной в споры. Однажды Эндо сказала мне:

— Почему у тебя голова такая пустая? Как ты можешь оставаться ничтожным обывателем?

Вообще-то ее критика весьма точно попадала в цель.

Так вот, восьмой корпус. В этом четырехэтажном здании, которое мы называли восьмым корпусом, установился странный баланс сил между союзом М. и нами. Первый этаж захватил союз М. Укрепив окрестности и умело сложив туннель из столов и стульев, они расширили свою территорию. Второй этаж стал нейтральным, мы соорудили на нем баррикаду из столов. Таким образом наша жизнь в осаде ограничивалась третьим и четвертым этажами. В результате постоянного обстрела камнями стекол в окнах двух наших этажей не осталось совершенно. Благодаря этому у нас появилась привычка спать на полу в мертвой для камней зоне под пронизывающим холодным ветром. Но им и этого было мало: каждую ночь они лупили по железным бочкам и жгли на первом этаже дикое количество «Барусана».[24] Смешно говорить, но они всерьез полагали, что подобные меры лишат нас сна. Кроме того, они перекрыли электричество, газ и воду. Все вентили располагались на их, первом, этаже. Такое решение следовало признать мудрым. Без электричества и газа, не говоря уже про воду, деваться было некуда. Эта проблема стала самой крупной темой для обсуждения Фронта Комабы на следующий день после того, как мы оказались в осаде. Необходимо было, чтобы кто-то спустился на первый этаж, захваченный союзом М., и открыл вентиль. Я предложил Кувано пойти вместе. Он тут же согласился. В результате, когда мы спускались на первый этаж, никто из союза М. нас не заметил, и нам удалось открыть вентиль. Обнаружив оплошность, они опять перекрыли воду, но мы успели набрать достаточное ее количество в разные емкости, которые удалось найти.

— Послушай. — Эндо прервала ход моих мыслей. — Мы будем бороться до последнего? Или сдадимся?

— А я откуда знаю. Что сказали на собрании?

— Когда я ушла, они все еще спорили.

— Вот как? А чего бы тебе хотелось?

— Сражаться до конца. Мы боремся уже год с тех пор, как началась заваруха с медицинским факультетом. Не хотелось бы сейчас выбрасывать белый флаг. А тебе, Кикути?

— Мне все равно. Пусть об этом Кувано думает.

— Я вот не могу понять: то ли ты заигрался в нигилиста, то ли просто непроходимый идиот. Скажи, что правильно?

— Понятия не имею. У меня такой характер.

— Вот меня все время удивляет…

— Что?

— Почему ты дружишь с Кувано?

— Да я и сам не знаю.

— Вот, например, — сказала она, — оказывается, вы вместе с Кувано спускались на первый этаж открыть вентиль, да?

— Ну.

— А ты не думал, что парни из М. могут поймать и линчевать вас?

— Думал. Поэтому мы и спустились туда средь бела дня. Даже если бы нас поймали, то днем там бывают и обычные студенты, а на их глазах максимум, что они бы с нами сделали, — сломали бы руку или ногу.

Она вздохнула:

— То ли ты отчаянный, то ли беспечный.

Пролетел камень. Может, заметили наши тени. Тут же в тишине ночи раздался стук о нижнюю стену. Судя по звуку, огромный булыжник. Послышались крики.

— Эй вы! А у нас сейчас будет ужин. Горяченький.

— Как троцкисты рассматривают вопрос ужина?

По выговору, похоже, наемный отряд, набранный из глубинки. Они часто орали что-нибудь про еду. Наверное, и М., и другие считали, что у осажденных существует явная нехватка продовольствия. Впоследствии мы узнали, что группа демонстрантов Фронта Комабы, которая несла нам провиант, была разгромлена третьим отрядом полиции особого назначения, часть демонстрантов схватили и посадили в тюрьму. Хотя мы находились в тени битвы за Ясуду, многих беспокоило, что при осаде отрядов педагогического факультета Всеуниверситетского объединенного фронта ситуация ухудшилась, не хватало воды и пищи. Впоследствии мы прочитали об этом статьи в газетах. Но на самом деле мы не голодали. У нас еще оставалось питания на три дня. Перед осадой мы напали на магазин продкооператива и стащили огромное количество лапши быстрого приготовления.

— Опять они эту чушь несут. Может, камнем в них кинуть?

— Перестань. Какой прок от оружия. Вот если б ты смог кого-нибудь из М. прикончить, другое дело.

Пока мы разговаривали, на крыше показалась хрупкая тень в черном шлеме. Кувано. Разумеется, мы уже несколько дней не мылись. Все были грязные. Его пальто тоже запачкалось. Но почему-то вокруг него по-прежнему сохранялась атмосфера чистоты. Вот каким был Кувано.

Он заметил нас и сказал:

— Так вы здесь. Нет чтобы пойти на общее собрание.

— Быстрее узнать решение от тебя, — ответил я.

— Ну что? Выбрали стратегию? — поинтересовалась Эндо.

— Пока ничего не решили. — Кувано покачал головой. — Ситуация значительно осложнилась. В общем, дискуссия идет по двум направлениям. Первое — бороться до конца. Потому что много тех, кто чисто эмоционально хочет следовать пути Ясуда. Но и в этом случае оставят, наверное, только специальный отряд человек из двадцати.

— Почему?

— Восьмой корпус выдержит противостояние с М. Но если мы будем биться с ними до последнего, университетская администрация, объявившая нам приказ покинуть корпус, отправит сюда стоящий наготове третий отряд особого назначения. Кроме того, есть вероятность, что власть вынесет самостоятельное решение о вмешательстве. После падения Хонго наступит полный крах руководства Всеуниверситетского объединенного фронта. Поэтому часть сил, включая руководство, должна покинуть корпус, а те, кто останется, будут бороться до конца. Это первое предложение. А второе — полное отступление. Вывести весь отряд, который находится здесь сейчас, сделав его центром народного движения, оплотом борьбы. Мнения окончательно разделились.

— А фракции?

— Как обычно, они тоже окончательно разделились. Но такое впечатление, что в конце концов всю власть отдадут нам, не принадлежащим ни к какой партии.

— Неужели они пойдут на такие уступки?

— Думаю, да. В Комабе изначально любое выпячивание своих партийных интересов ведет к поражению. Подобные решения неизбежны, особенно в таких сложных ситуациях. К тому же С., помощник руководителя Всеуниверситетского объединенного фронта, осуществляет логически выверенный, пристальный контроль.

— Ну а ты, Кувано, за что?

— Конечно, за полное отступление.

— Почему? — спросила Эндо.

Кувано бросил на нее беглый взгляд и продолжил:

— Если оставят специальный отряд, я тоже останусь. Не хочу оказаться среди тех, кто уйдет. К тому же мне не нравится идея сохранить все руководство. Но в этом случае, скорее всего, появятся тяжело раненные. А я больше не хочу крови. Помните, сегодня днем прошла деза о том, что в Хонго есть погибшие? Знаете, о чем я подумал? Хватит погибших и раненых. И у нас, и у властей, и даже у М.

— Кувано, что с тобой случилось? Когда это ты успел превратиться в хлюпика-гуманиста? Пары «Барусана» подействовали?

Кувано улыбнулся:

— Неужели они действительно думают, что от него может быть какой-то эффект?

— Хоть какой-то, глядишь, и есть, — вмешался я. — Когда наблюдаю за проходом на втором этаже, прямо оторопь берет. Очень понятно становится, что биологически в прошлом мы связаны с тараканами.

Кувано еще раз улыбнулся. А потом сказал:

— Я устал.

Раньше с ним такого не бывало. Потер руки, будто замерз. Поднял глаза, словно оглядывался вокруг. Смотрел на мерцающие огни Сибуи. Его профиль выделялся на фоне ночного неба.

— Надо же, — пробормотал он. — Красивые огни города. С декабря прошлого года сижу тут, а заметил в первый раз.

На следующий день, двадцатого января, по радио передали официальное решение о прекращении вступительных экзаменов. Решение было окончательным и обжалованию не подлежало. После объявления созвали общее собрание, на котором приняли стратегию полного отступления.

Днем двадцать первого числа мы покинули восьмой корпус. Бросили оружие, Эндо и других девчонок поставили в центр и рядами вышли на университетскую территорию. На нас тут же набросился союз М. Их оказалось неожиданно мало. Меньше двухсот человек. Наемный отряд предпочел не высовываться средь бела дня, когда могли пострадать простые студенты. Нас стали прицельно избивать и пинать. До сих пор парням из М. крепко доставалось. Вот они и озверели. Я шел в последнем ряду. Только дубинки свои они уже сожгли. Боялись, что их привлекут за применение оружия, если власть введет войска. Теперь жалеют, поди, что ничего не осталось, кроме голых рук. Тут я заметил, как Кувано встал ко мне за спину. «Наверное, основные удары придутся на тебя. Половина из них — моя», — сказал он перед отступлением. Свое обещание он выполнил. Наши глаза встретились. Его избивали, а он с довольным видом подмигнул мне.

Несколько дней спустя мы перешли к сопротивлению. Снова начали забастовку на университетской территории в Комабе, продолжая столкновения с союзом М. Мы несколько раз повторяли забастовки и стачки, и численность наша уменьшалась. Так проходили дни. Вскоре университетское руководство объявило о проведении семестровых экзаменов в форме докладов. Бессрочная забастовка постепенно сходила на нет. Мы становились все пассивнее.

В марте мы отправились в Киото. Собрали отряд человек пятьсот, чтобы поддержать движение, выступавшее за отмену вступительных экзаменов в Киотоском университете. Эндо с нами не поехала. Мы спали вповалку в университетской общаге Кумано и в здании Университета Досися,[25] бросили пятьдесят тысяч бутылок с зажигательной смесью, участвовали в столкновениях с отрядами особого назначения, а потом отступили. Экзамены в Киотоский университет сорвать не удалось.

Нужно было возвращаться в Токио, но мы с Кувано остались в Киото. Вечером прошлись вдвоем по району Синкёгоку, поели лепешек окономияки.[26] Кувано вырос на Хоккайдо и к окономияки не привык. Так что жарил я. Он же смотрел на мои руки и восхищался. Я жил у дяди в Осаке вплоть до старшей школы, поэтому лепешек этих нажарил несколько тысяч, не меньше. Мы болтали с Кувано о вкусах Канто и Кансая,[27] грея руки над тэппаном.

И тут Кувано бросил неожиданно, вне всякой связи с предыдущим разговором:

— Слышь, Кикути. Я выхожу.

Он произнес это так небрежно, что мне потребовалось время, чтобы понять смысл его слов. Нельзя сказать, что я абсолютно не предполагал такого развития событий.

— Да? — Вот и вся моя реакция.

— Ветер сменился, — тихо ответил он. — В любых делах наступает момент, когда меняется ветер. Похоже, у нас этот момент наступил.

— Ты уверен? — Я перевернул лепешку лопаткой.

— Ради чего мы боролись? Ты как думаешь?

— Мы боролись с университетской администрацией, с государственной властью, а также с союзом М. и партией. В учебниках напишут так.

— Неужели действительно? Знаешь, я запутался.

— В каком смысле?

Я полил соусом готовую лепешку. Посыпал сушеными водорослями и сказал:

— Ешь.

Кувано кивнул.

— Смотри, часть наших дошла до полного отрицания своих идей. Меня это не прельщает. Наверное, мы боролись с какой-то глыбой, не укладывавшейся в рамки власти и сталинизма. Короче, не с так называемым режимом. И, уж конечно, не с идеологией. А с мировым злом. Злом как составным элементом мира, необходимым для его существования. Как воздух. И что бы мы ни делали, эта расплывчатая глыба оставалась целой и невредимой. Скорее всего, с ней ничего не случится и впредь. Заниматься самоотрицанием в этом случае абсолютно бесполезно. Не имеет никакого смысла. В конечном счете мы вели игру, ты согласен? И игра эта заключалась не в том, победим мы или будем раздавлены. С самого начала мы знали, что проиграем. И все равно решили попробовать и начали игру. Но пока нас окружает неотделимое от мира зло, которое остается непобедимым и неразрушимым, у нас нет способа бороться с ним. Вот о чем я думал. Стоит только пуститься в подобные размышления, и приходишь к выводу, что сам ты ничего сделать не можешь. Попросту говоря, я сломался. Вот такие дела.

— Прямо фатализм какой-то, — сказал я. — И к тому же слишком абстрактный.

— Так и есть, — ответил Кувано.

— Одним словом, наступило истощение.

— Видимо, да. Точнее, упадок.

— То есть игра закончена.

— Да, игра закончена. Ты, может, думаешь иначе.

— Я тебя не брошу.

Мы заказали жареной лапши. Ели молча. С тех пор мы никогда больше не говорили о борьбе. Нас окружали тишина и запах подгоревшего соуса.

Игра закончена.

Мы с Кувано остались на второй год. Перестали ходить на занятия и не думали о том, вернемся когда-нибудь в университет или нет. Мы начали работать. До нас доходили слухи, что студенческая борьба утихла, а борьба партийных группировок за власть усилилась. Кувано и я перестали встречаться со своими прежними друзьями. Не виделись мы и с однокурсниками. Даже с Эндо.

Кувано устроился продавцом в магазин при фабрике по пошиву верхней одежды на Сибуе. Я стал работать в небольшой хлебопекарне неподалеку от Икэбукуро.[28] Каждый день я выходил на работу в пять утра. Закидывал в миксер смесь пшеничной муки с дрожжами. Перемешанная мука превращалась в резиновую глыбу. Я раскладывал куски этой глыбы на металлические подносы квадратной формы. Десятки таких подносов попадали на конвейер, медленно делали круг по огромной печи — и хлеб готов. Я надевал асбестовые перчатки, вытаскивал подносы, сортировал хлеб и укладывал его в деревянные ящики. Потом на грузовике доставлял ящики с хлебом в столовые младших школ. В два работа заканчивалась.

Остальное время я проводил на боксерском ринге. Однажды по дороге на работу я заглянул в зал для бокса, и мне стало интересно. Когда я отзанимался где-то с месяц, директор клуба подозвал меня к себе.

— Сдавай экзамен на профи. У тебя отличное чутье, — сказал он.

Иногда я виделся с Кувано. Он жил в Комагомэ[29] и несколько раз в месяц заходил ко мне. Встречаясь, мы всякий раз болтали о какой-то ерунде.

— Меня перевели из торгового зала в отдел продаж. Наверное, я надолго останусь на нынешнем месте, — рассказывал Кувано.

Он, как и я, устроился на работу с аттестатом об окончании старшей школы. При этом в компании, похоже, ценили его способности.

Юко Эндо пришла ко мне где-то через год после того, как у меня началась такая жизнь.

В моей квартирке в квартале Сиина-тё[30] помещалось четыре с половиной татами. Двадцать минут пешком от вокзала, аренда невысокая. Был жаркий и душный вечер. В дверь постучали. Я подумал: «Газеты принесли», — и открыл дверь. Передо мной стояла Юко. У ее ног — чемодан. Мы не виделись целый год, но она, словно мы расстались вчера, спросила как ни в чем не бывало:

— Можно я поживу у тебя?

— С чего бы это?

— Мне некуда идти.

— Ладно, живи, — коротко ответил я и не стал расспрашивать ее о причинах.

Так началась наша совместная жизнь. Она по-прежнему подтрунивала над моей беспечностью — «без царя в голове», как она говорила. Когда я сдал экзамен на профи, она сказала:

— Может, ты нашел единственный путь развития твоих достоинств.

Ее абсолютно не интересовали никакие домашние дела. Готовил я. Убирал и стирал тоже я. А она молча наблюдала за мной, как будто так и надо. Погрузилась с головой только в одно дело: чтение. По нескольку раз перечитывала книги, которые брала с моей полки. Книг у меня было немного. И все одного жанра. Сборники стихов, выпущенные в шестидесятых. Современная поэзия и современные танка.[31] Мне казалось, в ту пору никакая другая литература не была мне более близка. Я потихоньку пополнял свою коллекцию. Когда я заговаривал с ней во время чтения, она огрызалась:

— Не мешай.

Однажды она сказала:

— Вот уж не думала, что у тебя такие книги. Значит, часть твоего мозга все-таки функционирует нормально.

Наверное, единственная похвала, которую я когда-либо слышал от нее. И почему она поселилась у меня, не знаю. Она говорила, что подала заявление об уходе из университета. В газетах я прочитал, что ее отец, уйдя с поста замминистра финансов, выдвинул свою кандидатуру в палату представителей парламента от одной префектуры региона Тохоку.[32] Может быть, ее участие в студенческой борьбе могло повредить рейтингу отца в избирательных округах консервативного толка. Мы уже тогда знали, какое положение он занимал. Но никто из представителей Всеуниверситетского объединенного фронта не поднимал этот вопрос. Мы не говорили с ней об отце и после того, как она стала жить у меня. Поэтому я ничего не знал о ее личной жизни. Но в наших отношениях не было неловкости и фальши. Мы много болтали. Не о том, что она прочитала. Обычный разговор, который бывает между молодыми парнем и девушкой. И ее суровая критика в мой адрес казалась всего лишь одной из особенностей нашей жизни. Наши увлечения совпадали в одном: кино. По субботам мы ходили в «Бунгэйдза»[33] в Икэбукуро смотреть ночную программу. Среди пяти фильмов компании «Тоэй»[34] в одном обязательно показывали якудза. В те времена с экранов не сходили Кодзи Цуруда, Кэн Такакура, Дзюнко Фудзи.[35] Именно в кино сильнее всего обнажались те перемены, которые мне удалось учуять в Юко. Когда она увлекалась театром, я несколько раз слышал ее категоричное утверждение:

— Кроме Годара, кинематографа не существует.

Кувано заходил ко мне и после того, как у меня поселилась Юко. Он отнесся к этому абсолютно естественно. Только и сказал:

— Привет, давно не виделись.

Кувано не задавал лишних вопросов. Да и Юко ответила ему то же самое, что и мне, и в подробные разъяснения не пустилась. Когда он приходил, она доставала пиво и присоединялась к разговору. Раньше Кувано вообще не воспринимал спиртного, а теперь с удовольствием пропускал стаканчик-другой.

— Суровая сторона отдела продаж, — говорил он. — Приходится пить по работе.

Я же, наоборот, стал следить за собой. Особым мучениям я себя не подвергал, но лишнего старался не есть. Категория легкого веса, шестьдесят один и две десятых килограмма. Моя задача — не набирать больше четырех килограммов. О боевом прошлом мы не вспоминали.

Мы часто говорили о боксе. Сразу после того, как появилась Юко, я впервые выиграл в четырех раундах. И Кувано, и Юко пришли поболеть за меня в зал Коракуэн. Юко резко выделялась среди немногочисленных зрителей с суровыми лицами. Перед входом в Коракуэн ничего не предвещало, что к ней вернется образ экстремальной актрисы. Она бесстрашно вопила из разъяренного зала. Ее голос забивал голос рефери: «Убей его!» Ее истошный крик стоял у меня в ушах во время боя. Мой противник был опытен: он одержал две победы в трех боях. Боксер того же типа, что и я. Поединок закончился быстро. После небольшой разведки я провел успешный удар ведущей левой в лицо противника. И сразу же правой — в почку. Комбинация получилась красивая, даже сам удивился. Противник упал, тут же встал на ноги, но мой следующий удар правой по корпусу уложил его. Первый раунд закончился через две минуты десять секунд нокаутом. Я победил. После боя директор клуба и тренер обрадовались, посмотрев на мое лицо — без единой царапинки. Впервые за два года появился новичок, принесший клубу победу. Тренер сказал:

— Ну и девица у тебя. От страха в дрожь бросает.

Проведя пять-шесть боев и добившись нормальных результатов, можно участвовать в шести раундах. Я объяснял это Кувано, а он спросил:

— Что будешь делать, если станешь чемпионом мира? Прошлое-то выплывет на свет, и все узнают, что ты участвовал в студенческой борьбе Токийского университета.

Похоже, он шутил.

Я засмеялся:

— О чем ты? Я пока только один раз в четырех раундах поучаствовал. Чемпионат мира — несбыточная мечта для такого крошечного клуба, как наш. Я состарюсь раньше.

— Но ты теперь профи, значит, шанс есть. Стань чемпионом. Я знаю, ты можешь.

Как ни странно, Юко встала на мою сторону.

— Ну, Эндо, когда ты кричишь, кровь стынет в жилах. Что же будет на матче за чемпионский титул? Ты хоть знаешь, что в Коракуэне зрители на тебя больше смотрели, чем на ринг? Когда раздался твой вопль «Убей его!», один якудза рот раскрыл и на тебя начал пялиться. Мне даже его коронки видны были.

Мы с Юко расхохотались. Студентами мы никогда так не смеялись.

В тот год умер мой дядя. Единственный родственник. Он помогал мне во всем, с тех пор как я ребенком потерял родителей. Воспитывал меня, пока я не закончил школу. У него было небольшое страховое агентство в Осаке. Не могу сказать, что мы поддерживали близкие отношения, но я все равно считал его своим благодетелем. Иногда я звонил ему. Рассказывал, что учусь в институте, подрабатываю и денег мне хватает. Я уехал в Осаку на заупокойную службу и похороны. Тетя отдала мне машину:

— Мой на ней ездил. А теперь кому она нужна? Может, возьмешь в память о дяде?

Машине этой пошел второй десяток еще в те времена, когда я уехал в Токио и поступил в университет. Но я сказал: «Спасибо большое» — и после похорон уехал на ней в Токио.

Юко вытаращила глаза, увидев, на чем я вернулся.

— Надо же, и это чудо автопрома еще ездит, — улыбнулась она. — А мне нравится. И дизайн у нее без наворотов. Похожа на старого верного пса.

У меня возникли точно такие же ассоциации. Машина походила на памятник эпохе зари японского автомобилестроения. Двигатель на тысячу кубов, колеса и руль. И больше ничего. О дизайне и говорить не приходится. В большой коробке кузова — маленькая коробка для водителя. Только и всего. Был, правда, радиоприемник. Но ни намека на популярную сейчас идею прибавленной стоимости. Будто старое доброе время возникло перед нашими глазами, как есть, без прикрас.

Вместо тренировки я совершал пробежку до пекарни, а по воскресеньям часто выезжал куда-нибудь на машине. По-моему, Юко тоже нравились наши автомобильные прогулки. Иногда мы брали с собой Кувано. Конечно, не обходилось и без приключений. Шины совсем истерлись, тормоза разболтались. Однако о ремонте никто и не заикался. Денег на него не было, а если менять какие-то детали, то все без исключения.

Один раз, осенью, мы с Юко отправились в дальнюю поездку. До Хаконэ[36] на целый день. Склоны гор окрасились багрянцем, который отражался в озере Асиноко. Мы сидели в парке на скамейке, откуда виднелось озеро, и любовались пейзажем. Вдыхали мягкий воздух нагорья. Погода была ясная, теплые лучи солнца окутывали нас. Юко положила голову мне на плечо. Подул ветер, ее волосы легонько гладили меня по щеке. Щекотно. Я хотел сказать ей об этом, посмотрел на нее и умолк. Она плакала. Из глаз у нее выкатилась слезинка, оставляя за собой ровный след. Я никогда не видел, как она плачет. А потом она, похоже, успокоилась. Я смотрел на ее благородный затылок. Что-то покидало нас навсегда. Мы долго сидели, не шевелясь. Молча сидели, не меняя позы.

Через несколько дней Юко исчезла. Я вернулся домой с тренировки, на столике лежала записка. «Прощай, чемпион». Всего два слова. Случилось то, что должно было случиться. Это первое, о чем я подумал. Естественное течение времени привело к развязке. Она вновь обрела место, куда могла вернуться. Подобно ветру, который меняется вместе со сменой сезонов. То же самое случилось и со студенческой борьбой, которую мы вели. С удвоенной энергией я начал тренироваться в клубе. Через месяц состоялся еще один турнир из четырех раундов, и я опять победил. Технический нокаут в третьем раунде. На поединке в марте я вновь одержал победу, имея преимущество по очкам. В клубе вдруг стали обращать на меня внимание. Директор радовался:

— Растет новый король.

Кувано наведывался ко мне, как и прежде. Он не удивлялся, когда Юко поселилась у меня, не удивился и тому, что ушла. Он не упоминал об этом. Я тоже. Кувано всегда приходил поддержать меня в поединках. Тогда зрители четырехраундовых боев ничем не напоминали публику из высшего общества. Кувано смотрелся среди них инородцем. Но его это абсолютно не смущало. Как ни удивительно, он тоже стал вопить: «Убей его!» Тренер спросил меня:

— Куда подевалась твоя милашка?

— Бросила меня, — ответил я.

— Выплесни свою досаду на ринг, — посоветовал он.

— Я стал начальником, — однажды сказал Кувано, зайдя ко мне в комнату.

— Поздравляю, — ответил я.

Это было похоже на Кувано: поступил с нуля на работу в компанию и уже начальник.

— А как твоя пекарня? — спросил он.

— Подняли зарплату немного.

— А разве на один бокс не проживешь?

Он абсолютно не разбирался в этих вещах.

Я рассмеялся и сказал:

— Только если стать чемпионом мира. Даже чемпионы Японии днем подрабатывают.

Он задумался и потом сказал:

— Эй, Кикути, ты знаешь, мы все еще студенты.

Я слегка удивился. Я-то думал, нас давным-давно отчислили.

— Считается, что мы в академке. Если хочешь, можно восстановиться. Я случайно встретил на Сибуе нашего однокурсника, и он мне рассказал.

— Меня это не интересует, — ответил я. — А ты что думаешь?

Помолчав, он сказал:

— Я хочу поехать учиться за границу. У меня накопилось немного денег, вот я и стал подумывать о стажировке. Есть места, где достаточно аттестата об окончании старшей школы.

— Неплохая идея. И куда ты хочешь поехать?

— Во Францию. Но до этого нужно провернуть одно дельце.

— Какое? — спросил я.

— Когда-нибудь расскажу, — пробормотал он.

В моей жизни ничего не менялось. Пекарня, зал для тренировок, дом. Каждый день одно и то же. Единственное развлечение — поездки на машине по воскресеньям. Машина ветшала. Она стояла под открытым небом, на кузове стали появляться пятна ржавчины. Тормоза разболтались еще сильнее, а потом и вовсе перестали работать. Но я все равно не сдавал ее в ремонт. У меня еще оставался ручной тормоз. Старой системы, он тянул трос в форме буквы «т». Во время езды ручник — слишком сильное средство для остановки. Но я быстро овладел секретом правильного применения силы. Я подтягивал его потихоньку и лишь в последний момент резко дергал вверх. На своей изношенной машинке я несколько раз в одиночку добирался до Хаконэ. Проделывал долгий путь только для того, чтобы немного полюбоваться озером Асиноко. В его водах колыхались, подобно легкой осенней тени, три месяца, прожитые вместе с Юко.

Так прошло полгода. Я принимал участие в первом бое чемпионата Восточной Японии. Победил нокаутом в третьем раунде. Таким образом я выиграл шесть боев подряд. Пять из них — нокаутом.

Весенним вечером в субботу мне позвонил Кувано. Я разговаривал с ним по общему телефону, который висел в коридоре. Кувано редко звонил мне. И заявлялся всегда без предупреждения. У него был ключ от моей комнаты.

— Послезавтра уезжаю во Францию, — выпалил он без всяких предисловий.

Я не удивился. Когда он впервые поведал мне о своем желании учиться за границей, у меня появилось предчувствие: так оно и будет.

— Не ожидал, что так скоро, — ответил я.

— У меня к тебе просьба.

— Я провожу тебя. Возьму отгул в пекарне.

— Я не об этом. — Он замялся. — У тебя завтра выходной, ты не мог бы меня отвезти в одно место.

Странная просьба. В отличие от Юко, Кувано никогда не проявлял никакого интереса к поездкам. Да и водить он не умел.

— Если хочешь устроить прощальную вечеринку, то можно у меня. На машине мне пить нельзя будет.

— Выпьем, когда вернемся. Тебе же пока не надо сбавлять вес, да?

— Да, — ответил я.

Следующий поединок на звание чемпиона проводился через месяц.

— Куда мы поедем? — спросил я.

— К подножию Фудзи. Хочу посмотреть лесной океан.[37]

Я засмеялся:

— Какой-то ты старомодный. Решил полюбоваться на прощание японским пейзажем и выбрал гору Фудзи? До чего банально ты стал мыслить.

Кувано ответил, смеясь:

— Ну да. У человека судьба такая: спускаться по лестнице, ведущей к банальности.

На следующий день Кувано пришел в пять утра. Я проснулся за час до этого, как обычно. Закончил небольшую ежедневную пробежку и пил растворимый кофе. Кувано стоял в дверях с огромной старой сумкой на плече.

— А это что? — спросил я его.

— Хлам, — ответил он.

— Хлам?

— Ага. Хлам, который я собрал. Вот хочу съездить выкинуть. И тогда никаких неоконченных здесь дел у меня не останется.

Немного подумав, я ответил:

— Поехать выбрасывать хлам аж до горы Фудзи? Может, выпьешь кофе?

Он кивнул, сел по-турецки на татами и стал молча пить кофе, который я налил ему.

— А где ты будешь учиться во Франции?

— В Новой Сорбонне, Париж-три.

— Что хочешь изучать?

— Пока не решил. Но до начала семестра планирую поучиться разговорному французскому, поэтому и собрался выехать пораньше.

— Несомненно, тебе больше подходит быть студентом или ученым, чем старшим менеджером по продажам верхней одежды.

Кувано засмеялся, пожав плечами.

— А тебе что больше подходит?

— В данный момент — бокс. Мне нравится.

— Тебе нравится, потому что ты сильный. Но теперь я не смогу за тебя болеть.

Я имел в виду не совсем это. Когда удар попадал в цель, я видел, как разлетаются, ярко сверкая, капли пота противника. Такое интенсивно наполненное время я ощущал только на ринге. Я улыбнулся, ничего не объясняя.

— Приезжай на матч на звание чемпиона мира.

— Я верю, что так оно и будет. Ты, Кикути, сделаешь это, неизбежно, — с серьезным видом сказал он.

— На самом деле «неизбежно сделаю»? Звучит как преступление. — Я встал. — Ну что, поехали?

Он кивнул и тоже поднялся.

На часах — полшестого. Мы прошлись до машины, запаркованной неподалеку. Кувано нес свою сумку очень осторожно. Я открыл заднюю дверь, он положил сумку на пол, проверил, хорошо ли она лежит.

— Как мы поедем? — спросил он, садясь на пассажирское сиденье впереди.

— Доверься мне. Сам-то ты все равно дороги не знаешь.

Утром двигатель заводился плохо. Аккумулятор тоже следовало бы поменять. «Сколько еще осталось моей старушке?» — подумал я. Без сомнения, счет шел на месяцы. Но двигатель наконец заурчал. Машина медленно пришла в движение, мы выехали на улицу Яманотэ. Мы собирались доехать до Сибуи и выбраться на скоростное шоссе Томэй. Машин было мало. Воскресенье, да еще раннее утро. Сильно я не разгонялся, машина шла хорошо. Кувано всю дорогу молчал. Впервые он заговорил, когда мы проехали шоссе Косю.

— Наверное, делать тебе замечания — наглость с моей стороны. Сам-то я за рулем ни разу не сидел, — сказал он осторожно. — Но ты водишь как-то не так, как все.

— А-а, — ответил я. — Это точно, вожу я не как обычно. У меня тормоза сломаны.

— Тормоза сломаны?

Нам помешал красный свет. Я потянул ручник на себя.

— Но ты же останавливаешься.

— Парковочный тормоз. А обычные тормоза у меня сломаны.

Кувано задумался, будто пытался понять то, что я сказал.

— Значит, есть две системы тормозов: при парковке и при движении, и у тебя сломаны те, которыми пользуются во время движения.

— Абсолютно точно.

— Поехали обратно.

— Почему?

— Опасно же.

— Не волнуйся. Я уже полгода так езжу.

— Возвращаемся. Без разговоров.

Он уперся, чего обычно с ним не бывало. Я хотел возразить, но огромный грузовик, ехавший по соседней полосе, разогнался и подрезал нас по касательной. Я дернул ручник изо всех сил. И в этот миг перестал чувствовать какое-либо сопротивление. Я посмотрел на свою левую руку. В ней был ручник. С вырванной пружиной. Кувано позеленел.

— Ты был прав, — сказал я. — Я вырвал ручник. Теперь сломаны обе тормозные системы. Иначе говоря, машину не остановить. По крайней мере, обычным, неэкстремальным способом.

Кувано посмотрел на меня. Он уже пришел в себя и выглядел невозмутимо. Присутствие духа моментально вернулось к нему.

— Знаешь, что в сумке?

— Всякий хлам, да?

— Вообще-то там бомба, — спокойно сказал он.

Я взглянул на него:

— Отличный хлам.

— Как будто ты знал.

— Ну, я думал, что-то не так. Глядя на тебя, невозможно было не догадаться. Сам смастерил?

— Что будешь делать? — ответил он вопросом на вопрос.

Голос его по-прежнему был спокоен. В минуты опасности он, напротив, не терял присутствия духа. Особенность характера. Он неоднократно проявлял ее в студенческой борьбе.

Я убрал ногу с педали газа. Постепенно стал снижать одну за другой передачи четырехступенчатой коробки. Показался мост через железнодорожную линию Одакю.

— Есть только один способ остановиться — врезаться во что-нибудь, — сказал я. — Бомба взорвется от столкновения?

— Думаю, нет. Но гарантировать не могу.

— Понятно.

Я повернул направо вдоль канала. Красный свет, остановиться невозможно. Ехавший прямо автомобиль погудел и объехал нас.

Кувано сказал:

— Мы недалеко от Комабы.

И точно. Если можно говорить об удаче в нашем положении, то, к счастью, я хорошо знал местность. Мы проехали еще немного и свернули налево на перекрестке у бань. Вокруг — ни машин, ни людей. Я ехал на пониженной передаче. Скорость упала до десяти километров в час. Если столкнуться с чем-то упругим, наверное, удастся затормозить более или менее мягко. Дорога расходилась на две, я вновь свернул налево. Здесь дорога была широкой и безлюдной даже днем. Я заорал что есть мочи:

— Впереди горка! Поднимемся на нее, и, когда скорость снизится до минимальной, я въеду в какое-нибудь дерево на аллее. Открой дверь, чтобы сразу выпрыгнуть.

Кувано кивнул.

Я хотел спросить о мощности бомбы, но потом передумал. Ее же сделал Кувано. Значит, качество должно быть отменное.

Мы взобрались на горку по центру дороги. И в это мгновение слева показался ребенок на велосипеде, он мчался очень быстро. Столкновения не избежать. Медленнее ехать я не мог. Но я успел резко вывернуть руль до конца направо и изо всех сил нажал на газ. С велосипедом мы, к счастью, разошлись, но справа на нас с неизбежностью надвигалась каменная стена. Машина врезалась в стену.

Я тут же выскочил. Кажется, и Кувано кубарем вывалился из противоположной двери.

Ничего не взорвалось.

— Кикути! Беги! Она горит! — услышал я крик Кувано.

Сзади, рядом с бензобаком показалось пламя. Я побежал. Кувано рванул в противоположную сторону. В этот миг с того же склона, откуда выехал велосипедист, выбежал парень в трениках.

— Не подходи! — снова заорал Кувано. Парень остановился. — Не подходи! Взорвется!

Я инстинктивно упал на землю. Только лицо приподнял. Огонь распространялся на удивление быстро. Машина была объята пламенем. Я увидел, как Кувано снова куда-то побежал. Он несся к мальчику с велосипедом, который в растерянности застыл на месте. Кувано сбил его с ног, закрыл своим телом и снова закричал:

— Взорвется! Беги!

Парень в трениках продолжал стоять. Может, думал, как потушить. Он растерянно смотрел то на Кувано, то на машину.

Раздался грохот.

Дальше я помню только отрывки. Испуганное лицо мальчишки. Через мгновение — стоны. Поднимающийся клубами белый дым. Бьющая в нос кислотная вонь. Кувано, у него рука в крови. Разбросанные части тела, кровь.

Я пришел в себя, когда мы с Кувано бежали по кампусу университета в Комабе. Мы попали на территорию через задние ворота — через них мы когда-то уходили из восьмого корпуса. Миновав университет, мы сели на линию Иногасира. На Сибуе пока полицейских не было. Мы тут же пересели на кольцевую линию Яманотэ. Вышли на Синдзюку, я шел первым. Кувано молча тащился за мной. Мы забрели в полутемный джаз-бар, расположенный в подвале. Он работал всю ночь. Сели в углу и только тогда смогли осмотреть рану Кувано.

— Все в порядке. Ничего серьезного, — сказал Кувано.

Наверное, его задел отлетевший кусок машины. Свитер порвался, из рассеченной раны на предплечье шла кровь. В ране сидел кусок железа. Но, похоже, вены задеты не были. Я выдернул железяку, кровь пошла еще сильнее. Не знаю, может быть, следовало обратиться к врачу. Так и не решив, что предпринять, я крепко завязал рану носовым платком.

— Зачем ты сделал бомбу? — спросил я его шепотом.

Кувано долгое время ничего не отвечал. В баре сидели несколько посетителей. Они слушали саксофон Орнетта Коулмена,[38] звучавший из динамиков. «Голден серкл»,[39] — подумал я.

— Я тебя спрашиваю, зачем ты сделал бомбу? — повторил я.

— Знаешь журнал «Тик-так»?[40] — спросил Кувано, не поднимая глаз.

— Знаю. Библия доя бомбистов. Говорят, в книжных магазинах агенты безопасности ставят на контроль всех, кто покупает этот журнал. Его продают только в университете «Васэда», в книжном «Кисараги», так ведь?

Сказав это, я понял, что Кувано меня совсем не слушает. Он заговорил, будто сам с собой. Начал объяснять, как сделать бомбу:

— Для учебника по изготовлению бомб он не слишком подробный. Мне хотелось создать бомбу лучше, чем в «Тик-таке». Из чистого интереса. Взрывать я ее не собирался. Я начал изучать химию с самых азов, с формул. И тогда понял: самое главное — раздобыть хлорат натрия, и бомба готова. А этот хлорат входит в гербициды. В те гербициды, которые продаются в любом магазине. И название у них — обхохочешься: «Без травы». Смешно, правда? Так вот, добавляешь сахар, древесный уголь, серу, фосфор и перемешиваешь. Процентное соотношение смеси — задача сложная, но у меня, по-моему, все получилось, как надо. Размешивал я пером, ужасно трясся. Но еще сложнее детонатор. Вот его…

Кувано говорил, слова лились из него тяжелым потоком. Говорил он тихо и долго. Словно играл сейшн с Орнеттом Коулменом. Я дал ему пощечину. Кувано посмотрел на меня, будто наконец пришел в себя, и неслышно пробормотал:

— Я убил человека.

7

— Значит, это и есть ваше происшествие семьдесят первого года? — сказала Токо.

— Да.

— И он все-таки уехал во Францию?

Я кивнул:

— На следующий день он улетел из Ханэды.[41] У него был забронирован билет.

— Повезло ему, могли бы поймать.

— В те годы было не так, как сейчас, на определение отпечатков пальцев требовалось время. Нас с Кувано загребли в полицию за участие в демонстрации в шестьдесят восьмом году. Нарушение общественного порядка. Мы провели там три дня, и у нас взяли отпечатки пальцев. Но мы думали, органам потребуется несколько дней, чтобы сличить их с теми отпечатками, которые остались на месте взрыва. Собственно, так оно и произошло.

Токо вздохнула.

— Значит, погибший случайно оказался полицейским?

— Именно так. Двадцатипятилетний постовой. Потом прочитал о нем в газете. Четвертый дан по дзюдо. По утрам он бегал, тренировался. Та же привычка, что и у меня. Наверное, не будь он полицейским, не стал бы смотреть, как горит автомобиль, а смылся бы побыстрее.

Пепельница была доверху набита окурками, но Токо вынула из пачки новую сигарету.

— Получается, взрыв — результат случайного стечения обстоятельств. Почему же ты не пошел с повинной? Тебя бы не стали судить строго. Ты нарушил всего лишь правила дорожного движения. Тебе бы не дали никакого срока, в худшем случае — условный. Ты же ничего не знал про бомбу. И Кувано обвинили бы не в убийстве, а в повлекшей смерть преступной оплошности.

— Может быть, — ответил я. — Я думал об этом. Мы целый день после случившегося мотались с ним по кафешкам на Синдзюку и ломали голову, что нам делать. Но Кувано никак не мог прийти в себя. Для трезвого решения требовалось время. Вот я и убедил его. Чтобы он уезжал, как планировал. А если решит сдаться, то ему достаточно обратиться в японское посольство в любой стране. И тогда, получив от него сигнал, я тоже приду в полицию с повинной.

— Он так и не сдался?

Я молча кивнул.

— Ты не испытывал к нему ненависти?

Я хотел налить виски в стакан — моя бутылка была уже пуста. Я открыл новую, которую поставила мне Токо.

— На мне тоже лежит часть ответственности за произошедшее. А он, мгновенно оценив ситуацию, спас ребенка. Мальчишка остолбенел в прострации. Если бы Кувано не повалил его, тот бы погиб или получил тяжелые ранения. Я же и пошевелиться не смог. Разве я имею право его ненавидеть?

Токо встала и открыла окно. Оглянулась и сказала:

— У твоей истории есть урок.

— Какой урок?

— Если держать тормоза в порядке, можно обойтись без сентиментальных воспоминаний.

Я улыбнулся:

— Это точно.

Она была абсолютно права.

Через открытое окно выветривался дым, скопившийся в комнате. На смену ему приходил свежий холодный воздух.

— Повезло ему. Так и не поймали.

— Тогда система расследований за рубежом была недостаточно развита. Деятельность Красной Армии[42] стала привлекать к себе внимание позже. За год до этого угнали самолет «Ёдо»,[43] это происшествие взбудоражило всю страну. Во второй половине того же года отдельные группировки начали целенаправленную борьбу, проводя серии взрывов. В декабре взорвалась рождественская елка на Синдзюку.[44] Кувано купил билет до Лондона, наверное, поэтому его не удалось разыскать ни полиции, ни через Интерпол.

— А чем занимался ты?

— Да разным. Пришлось поработать и в не совсем легальных местах.

— Неплохо тебе удалось скрываться.

— До сих пор — да.

— А теперь опять превратился в объект пристального внимания.

— Похоже, что так. Но хочу тебя предупредить, органы безопасности основательно покопались в нашем с Кувано прошлом. Думаю, и о моих отношениях с твоей матерью им известно.

— Мама умерла, — сказала она. — А ты, как и прежде, продолжаешь бегать.

— Может, ты и права. Но я собираюсь не только убегать, но и догонять. Я найду того, кто убил Юко и Кувано.

Токо посмотрела на меня. В ее глазах читалось удивление ребенка, который в первый раз увидел в зоопарке необычное животное.

— И откуда у тебя появляются такие странные мысли?

— Кувано был моим единственным другом. А Юко — единственная женщина, с которой я жил вместе.

Она смотрела на меня не отрываясь. И наконец произнесла:

— Что-то мне тоже выпить захотелось.

— Выпей.

Она встала и действительно принесла еще один стакан. Налила виски до краев и поднесла стакан к губам. Она пила виски не разбавляя, но помногу. Я же пил совсем по чуть-чуть и мог продолжать до бесконечности.

— А ты не хочешь поручить все полиции? Что ты один можешь сделать?

— Не знаю. Но хочу попробовать.

— Так же как вы пробовали заняться студенческой борьбой? Опять начнешь игру, в которой победитель известен?

— Может, и так.

Я отхлебнул виски и продолжил:

— Теперь мой черед задавать вопросы. Ты не знаешь, почему твоя мать вчера оказалась в парке?

Она опять потянулась к стакану. Содержимое его значительно уменьшилось. Я вспомнил, как пила Юко. Не могла и кружки пива выпить. Тут же становилась красная как рак.

— Я же сказала тебе, что́ говорила полиции. Не имею ни малейшего понятия. Но теперь поняла: она с тобой хотела встретиться. Раз она знала, где ты живешь, то могла быть в курсе и твоих привычек.

Я думал об этом. Вполне возможно. Действительно, в последнее время я стал весьма неосторожен.

— Но если так, почему она не пришла ко мне в бар?

— Наверное, хотела разыграть случайную встречу.

— Ты сказала, она нашла меня около двух лет назад. Довольно большой срок.

— Я же тебе говорила. Женская гордость. А может, были и другие причины.

— Ты упоминала, что она рассказывала тебе о своем прошлом и о нас. А обо мне нынешнем?

Она покачала головой:

— Нет. Только истории из прошлого. Даже если она собиралась предпринять какие-то действия, меня она в них не посвящала.

— А когда вы общались в последний раз?

— Ты вопросы задаешь не хуже следователя. Ну да ладно. Она звонила мне в четверг, три дня назад. Не по делу, а поболтать. Мы ведь были как подруги. Она достаточно часто звонила мне. И я ей. В тот раз мы обсуждали перспективы коалиционного правительства. Тебе интересно ее мнение?

— Нет, — ответил я. — А больше ни о чем не говорили?

— О тебе.

— В каком плане?

— Я подрабатываю моделью. Знаешь компанию «Санрайз про»?

— Не знаю.

— Крупная компания в модельном бизнесе. Мой менеджер решил заняться шоу-бизнесом. И выбор пал на меня. Идея такая: раскрутить вокалистку с группой. Я решительно отказалась. Рассказала маме. Если у меня нет способностей, зачем себя насиловать? Мы заговорили о музыкальном слухе, и тут мама сказала, что знала одного человека, у которого дела со слухом обстояли крайне плохо. То есть тебя. «Никогда никого не встречала, у кого слух был бы хуже, чем у мужчины, с которым я когда-то жила».

Я вздохнул.

— Что еще?

— Больше ничего. Разговор о тебе часто заходил именно так, был бы повод. Другими словами, она постоянно думала и помнила о тебе. Понятно?

Я продолжал расспрашивать Токо, какие еще касающиеся меня темы они обсуждали с матерью. И хотя разговор шел обо мне, его детали терялись в лабиринтах моей памяти. Оказывается, Юко помнила даже название сакэ, которое я притащил на ночной сеанс в кино. Выяснить удалось немного. Одно понятно — она лишь описывала подробности нашей жизни. Что она при этом думала, общая картина ее мыслей оставалась за кадром. Токо и сама это признавала.

Я изменил содержание вопросов:

— Твоя мама где-нибудь работала?

— В агентстве переводов. Офис находится неподалеку от Аоямы, где она жила. Мама свободно говорила на нескольких языках. Работала синхронистом на международных конференциях и симпозиумах, переводила ответственные коммерческие переговоры. Агентство открылось недавно, но развивалось быстро.

— А твой отец работал в МИДе.

— Мать сосватали отцу. Сразу после того, как она рассталась с тобой. Частый случай — выдать дочку политика за аппаратного работника. Ты понял, почему такая женщина, как мать, смогла согласиться на подобное?

Я покачал головой.

— Мне кажется, я догадалась.

— О чем?

— Она согласилась из-за тебя.

— Из-за меня?

— По-моему, я поняла и то, почему она ушла от тебя. Там, где ты, нет места другому человеку. Ты заперся в самой тесной каморке мира. От которой все держатся подальше. Осознав это, мама разочаровалась.

Только я хотел прокричать: «Подожди со своими выводами», как раздался телефонный звонок. Не выпуская стакана из рук, она взяла трубку радиотелефона. Односложно сказала:

— Да, — и стала слушать молча. Нахмурила брови. — Хорошо, я вернусь часов в двенадцать. Узнай, устроит ли его это время.

Она подождала ответа некоторое время. Похоже, на другом конце линии опять заговорили. Наконец она сказала:

— Хорошо, — и положила трубку. Глубоко вздохнула. — Звонил дед. Говорит, следователь хочет поговорить со мной во что бы то ни стало. Следователь из первого отдела Управления полиции. Пристал как банный лист. Придется вернуться к деду в двенадцать.

— Понял. — Я поднялся. — Тогда я пойду.

Она испуганно посмотрела на меня.

— Что так рано? Еще только начало одиннадцатого. До дедова дома — десять минут на машине, не больше.

— Наверное, они вспомнили о моих отношениях с Юко Эндо. И узнали о том, что ты здесь.

— Я сказала тебе: в полиции нет информации об этой квартире. Невозможно даже представить, чтобы дед дал им адрес. Он тоже полицию недолюбливает. Хотя и занимает высокий пост.

— Я вообще-то газеты читаю, так что могу понять, что к чему. По крайней мере, определить характер твоего деда по его высказываниям. Но и в полиции не идиоты сидят. Они, скорее всего, узнали, что ты живешь одна. И теперь тихо продолжают расследование. Например, выясняют твой адрес.

— Я член семьи пострадавшей.

— Ты, кажется, не выразила горячего желания помочь следствию. Наверное, они не предполагают, что ты общаешься со мной, но не успокоятся, пока не перероют все твои связи. Такие у них правила. Особенно в отношении тех, кто не очень-то приветлив.

Возникла пауза, и Токо тут же сказала:

— Не слишком ли ты высоко оцениваешь полицию?

— Не знаю. Разумнее готовиться к худшему.

— Куда ты пойдешь? Ведь в свой бар тебе уже не вернуться.

— Обо мне не стоит беспокоиться. И на встрече со следователем можешь сказать, что видела меня. Что ты будешь говорить, сама решишь, наверное, нужно приврать, будто я вел себя угрожающе.

— Зачем?

— Меня разыскивает полиция. Любой человек, вступающий со мной в контакт, попадет в неприятную ситуацию. Ты должна стоять на стороне полиции, а не на моей стороне.

Она разъяренно зыркнула на меня. Ее глаза сверкали. Сколько раз я видел этот взгляд! Притягивающее сверкание, которое всегда появлялось в глазах ее матери, когда она сурово отчитывала меня, теперь поселилось во взгляде дочери.

— Я не шучу, — сказала она строго. — Я не обязана подчиняться твоим приказам. И буду делать так, как мне хочется.

Я грустно улыбнулся. На мгновение мне показалось, что передо мной стоит молодая Юко. Я встал, перегнувшись через раму, взял кроссовки с балкона и обернулся.

— У меня к тебе только одна просьба.

— Какая?

— Ты ведь пойдешь на квартиру Юко? Забрать ее вещи или еще за чем-нибудь.

— Конечно. Кроме меня, заняться этим некому.

— Если вдруг обнаружишь какую-нибудь зацепку: дневник, письмо, все, что угодно, что-то, объясняющее причины, почему вчера она оказалась в то время в том месте, скажи об этом не только полиции, но и мне, хорошо?

— Хорошо, — ответила она. — Только расскажу я полиции или нет, это уже другой вопрос, Посмотрю до завтрашней заупокойной службы. Но как мне с тобой связаться?

Дойдя до двери, я сказал:

— Я сам тебе позвоню.

Она стояла и смотрела на меня. Глаза у нее были на том же уровне, что и мои. Если бы она надела туфли на каблуках, то смотрела бы свысока на большинство мужиков.

— Знаешь, я решила.

— Что ты решила?

— Я буду помогать тебе. Приму участие в твоей дурацкой игре.

— Лучше не стоит.

— Почему?

— В этой игре от дилетантов сплошные проблемы.

Я вновь увидел, как в ее глазах вскинулось пламя гнева.

— О чем ты?! Когда мама пришла к тебе, ты молча дал ей кров, даже уговаривать не пришлось. А теперь дочь обращается с элементарной просьбой — стать твоим партнером по собственной воле, — а ты отказываешься.

— И где логика?

— Да что ты знаешь о логике? В большинстве случаев, если ты будешь действовать вместе со мной, то вызовешь меньше подозрений, чем один.

У меня вырвался вздох. Похоже, судьба у меня такая: проигрывать в спорах с теми, в ком течет кровь Эндо. Но в ее словах действительно был здравый смысл.

— Хорошо, — сказал я. — Когда мне потребуется помощь, я позвоню. Самое главное — проверь как можно внимательнее квартиру матери. Естественно, не вторгаясь в ее частную жизнь.

— Что за сюси-пуси! Если не вторгаться в частную жизнь, ничего и не узнаешь!

— Ты права, — ответил я.

Она на самом деле была права.

Она ушла вглубь комнаты. Потом снова появилась и дала мне бумажный пакет из универмага.

— Что это?

— Подарок.

По весу и форме я понял: в пакете — две бутылки виски. Я поблагодарил ее и надел кроссовки.

Дверь была приоткрыта. Она сказала вполголоса:

— В твоей истории есть один непонятный момент.

— Какой?

— Зачем он сделал бомбу?

Я покачал головой:

— Я и сам не знаю. Так и не понял за эти двадцать два года.

Она пристально посмотрела на меня.

— И где ты собираешься сегодня ночевать?

— Деньги на ночлег у меня есть. Найду где-нибудь.

— Можешь остаться здесь.

— В этой квартире для меня слишком опасно. Но за приглашение спасибо.

Она все еще разглядывала меня:

— Скажи еще одно.

— Что?

— Ты на самом деле считаешь эти рок-группы шестидесятых, которых было как грязи, круче «Битлз»?

— Круче или нет, не знаю. Я понимаю, что они жалкие копии «битлов». Но до сих пор люблю их песни.

Я закрыл за собой дверь. Ее изумленное лицо осталось за дверью. Спускаясь по лестнице, я подумал о том, что все-таки один раз соврал. Переночевать мне теперь негде. По крайней мере, в тех местах, в которых останавливаются за деньги. Полиция предупредила всех. Я шел под холодным ветром, обдумывая степень риска того или иного выбора. Старался идти, скрываясь во тьме тихих жилых кварталов. С фантазией у меня было туго. Поэтому появилась единственная идея.

Если сесть на линию Одакю, от Уэхары до Синдзюку — меньше пятнадцати минут.

8

У Западного выхода еще не рассосались толпы белых воротничков. Одиннадцать вечера. У многих лица красные. По пути сюда я не заметил ни одного полицейского. Все как обычно. Через час народу станет меньше. В разгар экономического кризиса пейзаж меняется в зависимости от времени. Я дошел до парка Тюо, здесь атмосфера отличалась от привычной. Но на это имелись свои причины: сбор улик продолжался. Еще и полутора суток не прошло.

Минуя парк по проходу с левой стороны, я остановился в центре городка из картонок. Наклонился перед одним из домиков — квадратной формы, сделан основательно — и позвал:

— Тацу!

Нет ответа. Я позвал еще раз.

Открылась боковая картонная дверь, и показался обладатель роскошной бороды. Потирая глаза, он сказал неторопливо:

— О, Сима-сан. Какими судьбами? В столь поздний час. — Он пристально посмотрел на мое лицо и добавил: — Ну и рожа у тебя.

Я и забыл. Токо не напоминала мне о моих ранах. А в зеркало я в последний раз смотрелся сегодня утром.

— Да так, повздорил немного. Лучше скажи, копы уже приходили?

— Приходили. Целых два раза. В штатском. И о чем они только думают? Откуда у нас, мирных, честных бедняков, возьмутся деньги и желание устроить фейерверк?!

— Ну, у них, наверное, есть свои соображения. Когда они приходили?

— Вчера ночью и сегодня после полудня. Расспрашивали по стандартной схеме, не видели ли мы вчера кого подозрительного. Я ответил: «Кроме меня, здесь подозрительных нет», а они разозлились. Плоховато у них с чувством юмора.

— Значит, после полудня, — пробормотал я и погрузился в размышления. Даже если они решат заявиться сюда снова, запас времени у меня есть. — Послушай, Тацу. У вас не осталось местечка для новичка?

Он присвистнул:

— Что это с тобой? Неужто тут решил перекантоваться?

— Ну да.

— Работу потерял?

— Вроде того. Возьмете к себе?

— У нас новичкам не особо рады. Вон мужики пристроились к нашим домам, понаделали каких-то развалюх, местных обычаев не знают, одни проблемы от них.

— Значит, и мне нельзя?

Он усмехнулся:

— Нет, ты особенный гость. Мой гость. А против того, что я решил, никто здесь возразить не смеет. Так что не стесняйся.

— Тогда, извини, что пристаю к тебе с расспросами, но, может, объяснишь, где набрать картонок и как из них дом сварганить.

— А этого и не надо. У соседей никто не живет.

— Это ты про дедушку Гэна?

— Ага. Дня три назад пропал куда-то.

— А что случилось?

— Перед тем как исчезнуть, он говорил, что нашел хорошую работу.

— На стройку в его возрасте не берут. Интересно, что ему предложили?

— Не знаю. Он не сказал. Но к чему особенно беспокоиться? Может, судьба повернулась к нему. Последнее время холодов больших не было. Или будут сегодня?

Тацу выполз из домика, будто хотел проверить, и повторил:

— Да, сегодня похолодает.

Он прошел несколько шагов, открыл дверь соседнего домика и улыбнулся мне:

— Если дедуля вернется, я сделаю новый дом. А он против такого жильца, как ты, возражать не будет. Облава была пять дней назад, так что в ближайшее время не предвидится.

Я достал бутылку виски из пакета, который дала мне Токо.

— Ух ты! Дорогая бутылочка.

— От всего сердца. Возьми.

— Тогда устроим сейчас праздник по случаю вновь прибывшего.

— Извини, но я немного устал. Можно я пойду отдохну?

Он пожал плечами на манер американцев:

— Ну ладно. Хороших тебе снов, — и быстро ушел к себе, не настаивая. Он и не расспрашивал ни о чем. Не знаю, то ли особенность его характера, то ли местный обычай.

Я забрался в домик.

Закрыл дверь, вокруг — тьма кромешная. Наконец глаза привыкли к темноте. Жилье сделано тщательно. Картонки связаны пластиковыми веревками, углы закреплены одноразовыми палочками. Тацу сказал, что облава была пять дней назад. Городские власти два раза в месяц убирали картонные поселения. Приходили утром, и если жильцов поблизости не было, то и вещи их уносили с собой. Таким образом, домики существовали всего по две недели, но делали их основательно. Хозяину моего домика — дедушке Гэну — уже перевалило за шестьдесят. Перед глазами возникло его лицо. Серьезный старик. Он долгое время работал на стройке, на теле — следы от многочисленных травм. Плата за то, что смог нормально дожить до старости.

Я познакомился с ними этим летом. Воскресным вечером я вышел из душной комнаты, пошел прогуляться по улице у Западного выхода и вдруг увидел орущего пьяницу.

— Эй вы, вонючие бомжи! Понастроили своих сраных хибар, — вопил он.

Хотя я тоже алкаш, но никогда не нажираюсь до такой степени. Я остановился понаблюдать со стороны. Мужик стал мочиться на картонный дом. Старик пытался помешать ему, а другой — молодой парень — набросился с кулаками. Но его с легкостью отбросили назад. Попробовал еще раз — с тем же результатом. Тут вышел я и сбил мужика с ног. Может, потому что я ударил его в живот, мужик начал блевать, валяясь в своей моче, от которой поднимался пар. Молодой парень подошел и пнул его. А потом неторопливо прошептал ему в ухо:

— Кто из нас вонючий? Не люблю слово «бомж». Зови нас «street people».[45]

У него было хорошее произношение. Так я познакомился с Тацу и дедушкой Гэном. С тех пор, встречаясь, мы перекидывались парой слов. Наверное, они унюхали во мне своего.

Кстати, о запахе. В домике дедушки Гэна страшно воняло. На полу, сделанном из двух листов картона, лежала циновка, а на ней — одеяло. От него-то и несло. Довольно-таки сильно. Я достал вторую бутылку Токо и начал пить из крышечки. Постепенно я перестал обращать внимание на запах. Но холод усиливался. Хотя я пил, завернувшись в одеяло, холодный воздух пробирал до костей. Я слышал, что на Западном выходе нет ветров, а от отопительных систем зданий теплее, чем на улице. Тем более еще только конец октября. А здесь такой дубняк. Большинство бездомных принадлежат к поколению более старшему, чем я. Такие, как Тацу, — исключение. Как же они переживут наступающую зиму? Я вспомнил о нашей давней, студенческой, осаде. Тогда на холод я не обращал никакого внимания. Мне было двадцать. Вот я и постарел. Минуя картонки, циновку и одеяло, холод асфальта проникал сквозь кожу внутрь меня. Никакой сопротивляемости организма. Ну и стариком я стал.

Послышались шаги. Дикое количество шагов. Я затаился и стал прислушиваться, боясь пошевелиться. А потом вспомнил, где нахожусь. Отпахнул крышку, впустил свет. Посмотрел на часы — еще девяти нет. Толпы служащих, работавших в близких к центру районах, нескончаемым потоком проходили за колоннами.

Я огляделся вокруг. Вчера ночью я и не заметил, что в домике есть зубная щетка, полотенце, несколько пар белья и книжка рядом со столом из картонной коробки. Я посмотрел на обложку: Сэйси Ёкомидзо.[46] «Деревня восьми могил». Я выполз из домика. Суставы болели. Но не так, как вчера утром. Почему-то сегодняшняя боль была приятней, будто напоминала что-то.

— Хорошо выспался?

Я посмотрел в ту сторону, откуда звучал голос. Тацу стоял и улыбался.

— А вот и завтрак. — Он дал мне коробку.

— Где ты это достал?

— Вчера ночью из мусорки у круглосуточного магазина. Не волнуйся. Срок хранения истек только полдня назад. Похоже, правило выкидывать просроченные наборы с едой в магазинах придумали именно для нас.

Об этом я слышал. Цепочка питания нового типа, родившаяся в нашем обществе потребления. Вроде бы она устроена так, что даже положительно влияет на окружающий мир.

— Поешь у меня?

Я кивнул и пошел к Тацу.

В его домике крыша тоже открывалась, но убранство было побогаче, чем в доме старика, где остановился я. И магнитола, и «колмановская» плитка. И еще одна коробка с едой лежала в углу. Он был здесь старожилом. Наверное, имел свою территорию, где добывал пропитание.

Мы начали есть одинаковый завтрак. Руки у меня тряслись, палочки ходили ходуном. Рисинки падали. Тацу мельком бросил на меня взгляд, но ничего не сказал. Включил радио. Кажется, канал «Джей Уэйв».[47] Негромко зазвучала незнакомая мне музыка. Диджей что-то сказал по-английски. Тацу захихикал.

— Ты что, по-английски понимаешь?

— Ну, так. Когда-то был там. А ты?

— Я в языках совсем не силен.

— Да? А с виду вроде интеллигент.

В это время к нам заглянул один старик. Волосы серебристого цвета свисали до плеч. Выглядел он, как старина Хэм, если бы дожил до восьмидесяти. В руке — книга в твердой обложке. Он вежливо обратился к Тацу:

— У вас не осталось какой-нибудь лишней еды?

— О, профессор. Вчера был плохой урожай?

Старик медленно кивнул:

— Последнее время и здесь не осталось никакого порядка. Вчера отсек, куда выбрасывают мусор из ресторана, — а я там собираю еду, — закрыли на ключ. Кто-то стал раскидывать объедки. Не закрывал крышку бака. Я боялся, как бы работники ресторана не приняли меры. И мои опасения оправдались.

— Поэтому-то новичков и не любят, — сказал Тацу, обращаясь ко мне.

А потом небрежным жестом выдал лишнюю коробку старику.

Старик поблагодарил его и добавил:

— Можно я возьму ее в долг?

— Да о чем вы?!

Старик еще раз склонил голову в вежливом поклоне и ушел, шаркая ногами. Походка у него была неуверенная. Я спросил, смотря ему вслед:

— Кто это такой?

— Самый большой интеллигент из всех. Где-то с полгода здесь, постоянно читает какие-то труды. Хотя и на английском, но я ничего понять не могу, до того запутанные. Поэтому его все и зовут профессором.

— Он врач?

Тацу взглянул на меня:

— Не знаю. С чего ты взял?

— У него с собой была книга «Клинические исследования в судебной медицине».

Тацу вытаращил глаза:

— Так ты сечешь по-английски? А я этого прочитать не мог. «Форенсик джуриспруденс»? Откуда ты слова такие знаешь?

— Немного читаю и пишу. Только знания мои ржавчиной покрылись. И на слух я ничего понять не могу, и с разговорным дело плохо. Мы с тобой разных поколений. Слушай, а хозяин моего домика, дедушка Гэн, с ним на самом деле все в порядке?

Тацу нахмурился:

— Да, откровенно говоря, я тоже немного волнуюсь. В его-то возрасте вряд ли кто-нибудь на стройку возьмет. И вчера вечером холодновато было.

— А с пропитанием у него проблем не было?

— Я ему давал. Последнее время он ослаб немного. Но давай еще денек подождем. Если не вернется, пойдем поищем. От Уэно к Санъя и до Окубо. Наверняка там где-нибудь болтается. Сразу найдем.

Я не стал возражать. Я новичок. Никаких прав не имею. Тут я кое-что вспомнил:

— Тацу, а здесь есть где помыться?

— А зачем тебе?

— Ну, мне вообще-то сегодня надо с одним человеком встретиться. Пять дней не мылся уже. И не брился.

— Ничего не получится, — бросил Тацу. — Среди нас нет любителей чистоты. А те, что и были, пользовались водопроводом в парке Тюо. Только его теперь перекрыли. Еще минимум на пару дней. Но с таким видом, как у тебя, в магазины пока пускают, помочи полотенце и протрись в кабинке туалета. В туалетах на вокзале мыться будешь, когда совсем грязью зарастешь.

— Вот как? — спросил я. — Что ж, помоюсь в туалете универмага.

Я дошел до станции «Синдзюку» пешком. По дороге столкнулся с двумя полицейскими в штатском, но ни один из них не обратил на меня внимания. Будто я был частью городского пейзажа. Похоже, на данном этапе я попал в яблочко. Непонятно, правда, надолго ли.

Перед кассами, где продавались билеты на поезда «Джей Ар»,[48] стояло штук двадцать телефонов-автоматов. Я выбрал самый крайний и набрал по памяти номер.

— Салют, выпускник Токийского универа. Как самочувствие?

Я огляделся по сторонам. Через два автомата двое служащих держали в руках трубки и громко разговаривали. Я повернулся к ним спиной.

— Самочувствие неплохое. Только универа я не заканчивал. Отчислен. Знаешь, за что?

— В одном месте что-то происходит. В то же самое время что-то происходит в другом месте. И в двух этих событиях есть что-то странное. В большинстве случаев это означает, что оба события связаны друг с другом. — Голос Асаи звучал бодро.

— Надо же. Это твоя философия жизни?

— Правило, выведенное на основе собственного опыта. У меня еще кое-что есть. Ты, наверное, пока не читал утренних газет? Когда последний раз новости смотрел?

— Вчера вечером. Семичасовые. По «Эн-эйч-кей».

Асаи скорей всего решит, что я смотрел их в какой-нибудь столовке.

— Я тоже смотрел. Сначала в полседьмого по частному каналу. Сразу после твоего звонка. Объявили результаты пресс-конференции. Я тогда подумал: ошибки нет. Но я каждое утро просматриваю девять газет. Читаю от «Никкэй рюкю» до «Никкан когё».[49]

— Я еще не читал, и что там?

— Похоже, копы поменяли стратегию, успев до верстки утренних газет. Во всех изданиях говорится, что тебя объявили в розыск. Не по старому преступлению, а по новому. Так что там дается твоя настоящая фамилия.

— И в чем меня подозревают?

— Угрозы.

— Угрозы?

— А ты никому не угрожал, что убьешь? Сразу после взрыва во время суматохи.

Я вспомнил рыжего сектанта. Он еще толком не пришел в себя, когда я поручил ему девчонку. И все равно не забыл моих слов. «Понял меня? Если с ней что-нибудь случится, я тебя пришью…» Точно, я так и сказал.

— Понятно.

— Ты теперь не бывший подозреваемый А., как тебя называли по телевизору, а Тосихико Кикути. Подарочек от копов для журналюг. Вот и оправдание готово, и не надо себя контролировать при публикации настоящего имени.

— Или во время открытого расследования.

— Ну да. Но за угрозы дают максимум два года ссылки. А тут в розыск объявили. Ну и методы. Мельчают власти. Хоть плачь. И куда катится Япония?

— Вот уж не знаю. Спроси у политобозревателей. Фотографию показали?

— Да, показали. Наверное, еще студенческих времен. Прямо красавец-мужчина, даром что в участке снимали. Но беспокоиться тебе особенно не о чем. Вряд ли найдется хоть один умник, который в этой фотке узнает тебя нынешнего.

— Понял. Лучше скажи, ты не передумал? Помнишь, мы вчера договорились, что ты ответишь на мой вопрос?

После небольшой паузы он тихо сказал:

— У меня и в мыслях нет становиться порядочным человеком до мозга костей. Но если пообещал, то слово свое держу.

— Прости, — извинился я.

— Только это не телефонный разговор. Где встретимся?

— Давай в парке.

Он ответил испуганно:

— Эй, ты в своем уме? Копам известны твои привычки. В хорошую погоду ты любишь пить виски в парке средь бела дня. Вот и сегодня солнце светит. Могу с тобой поспорить: во всех парках города сегодня дежурят ребята в штатском. На планерках, посвященных расследованию, они необычайно внимательны ко всем подробностям. Так что, уверяю тебя, стоят у каждых качелей. Непременно направят дежурить из районных участков.

— Ты сейчас один? — спросил я.

— Один.

— Я имел в виду не городской парк, а парк Ямасита. Тот, что в Йокогаме.

Асаи засмеялся:

— Сакурадамон и полицейское управление префектуры Канагава? Я смотрю, ты тоже хорошо разбираешься во внутренних делах полиции.

Отношения между токийским и канагавским полицейскими управлениями с большим трудом можно было назвать дружескими. Региональная администрация огородила себя таким высоким забором, что и представить сложно. Асаи это знал. В подобных вопросах он слыл экспертом. В течение долгого времени собирал по кусочкам различную информацию.

— О таких вещах не так тяжело догадаться.

— Да уж, — пробормотал он. — А ты все-таки ас.

Он спросил, во сколько встречаемся.

— В два, — ответил я.

— Хорошо, где конкретно в парке Ямасита? Он довольно большой.

— У «Нагакава-мару».

Вновь послышался смех.

— У корабля же одна деревня собирается. Нет ничего поблагороднее на примете?

— Нет. Я Йокогаму плохо знаю, — сказал я и добавил: — У меня к тебе просьба. Приходи один. И никому не говори о нашей встрече. Даже, к примеру, Мотидзуки.

— А у тебя что, есть какие-то подозрения?

— Нет, просто лучше перестраховаться.

— Ладно. До встречи.

Я положил трубку и вернулся в картонный домик. Тацу нигде не было. Магнитофон и плитка остались внутри. Наверное, никто не смеет прикоснуться к его имуществу. Вдалеке виднелась фигура профессора: он сидел у себя и читал книгу. Я достал бутылку виски. Первый глоток за сегодняшний день. Я опустил взгляд и заметил стопку книг без суперобложек. Я взял одну, из нее выпал желтый листок бумаги.

Я поднял его и стал разглядывать. Листовка. На тонкой бумаге крупными буквами был написан заголовок-обращение к читателям:

«Поговорим о Боге?»

9

На Синагаве я пересел на линию Кэйхин-Тохоку. В вагоне было свободно. Я сел и стал читать газеты, которые подобрал в мусорке на станции «Синдзюку». Все шесть газет, выходящих в столичном округе. Я положил их в бумажный пакет вместе с бутылкой виски, а теперь доставал и читал по одной. В центре первой страницы красовался заголовок: «Взрыв в парке Тюо в Синдзюку. Все больше загадок. Есть ли связь со взрывом автомобиля?» На странице событий в обществе рассказывалось о происшествии семьдесят первого года и о том, что меня объявили в розыск. С реальностью статья имела мало общего. Впрочем, ничего удивительного. Были даны наши с Кувано биографии. Говорилось, что мы прекратили участие в студенческом движении, потому что решили заняться терроризмом в одиночку. Эти выводы соответствующих органов опубликовали во всех газетах. И только в одной рассказывалось о рыжем сектанте. Его называли господином А., настоящее имя не давалось. Единственная его реплика: «Полиция попросила меня ни о чем не говорить». В газете высказывались сомнения по поводу официально обнародованных обвинений в столь незначительном преступлении и давалась моя фотография студенческих времен. Именно такая, как и сказал Асаи.

Была и еще одна, относительно небольшая статья. Так как в воскресенье не выходят вечерние выпуски, ее поместили в сегодняшней утренней газете. Имя еще одной погибшей. Юко Эндо. Говорилось и об ее отце. Что он надеется на скорейшие результаты расследования этого омерзительного преступления. Опубликовали и фотографию Юко. Прошло больше двадцати лет, но она почти не изменилась. Я сидел, не отрывая взгляда от маленькой фотографии, пока поезд не прибыл на вокзал.

Сойдя на станции «Сакураги-тё», я позвонил Токо. Никто не подошел. Наверное, поехала на квартиру матери. Или забирать тело. Я вышел на улицу. Дул холодный ветер, но там, где светило солнце, он не ощущался. Я шел, погружаясь то в тепло, то в холод. Иногда останавливался и прикладывался к бутылке виски. Подарок Токо был почти пуст. Почувствовался запах прилива.

Я дошел до парка Ямасита во втором часу. Поравнявшись с центральным входом, идя по противоположной стороне улицы, услышал голос:

— Симамура!

Меня прошиб холодный пот. Голос принадлежал мужику, который стоял у дороги и ел «франкфуртскую» сосиску. Мужик усмехался. Асаи. Я смотрел на него, не скрывая удивления. Выглядел он совсем не так, как позавчера. Темный пиджак, галстук в косую полоску, белая рубашка. Даже сосиска в руках не вредила образу умного, успешного бизнесмена. Работника торговой компании или банка. Если бы он шел по Маруноути, то его приняли бы за своего.

Он посмотрел на меня и сказал таким тоном, будто говорил о погоде:

— Наверное, лучше называть тебя Симамурой. Или Кикути?

— Называй Симамура, — ответил я. — Быстро ты добрался.

— Да вот подумал, ты приедешь пораньше, чтобы все вокруг проверить.

Я вздохнул:

— Хорошо, что ты не полицейский.

Я вспомнил слова Мацуды из еженедельника «Сан». Точно, соображал Асаи отменно. Он разбирался в психологии людей и моделях их поведения. Асаи еще раз усмехнулся. Выкинул палочку от съеденной «франкфуртской» сосиски.

— Ты все еще хочешь дойти до «Нагакава-мару»? Там прохода нет от фотографирующихся на память провинциалов. Хочешь поработать фоном для съемок?

— А ты знаешь здесь какое-нибудь подходящее местечко?

Он молча пошел вперед. Зашел в ближайшую гостиницу. Даже не посоветовавшись со мной. Портье в бабочке встретил меня вежливым безразличием, к такому отношению я уже привык.

— Что это за место?

— Новый отель.

— Не знал, что его здесь построили.

— Два года назад. Здесь тоже в последнее время молодежь гуляет. Все меняется. И по субботам шумно — играют свадьбы. Но днем по будням в отеле вполне прилично. А в неблагоприятные по гороскопу дни и подавно.

Асаи прошел прямо в кафе на первом этаже, я последовал за ним. Девушка в белой блузке и черной юбке проводила нас к столику у окна, с видом на внутренний дворик, соединяющий со старым зданием гостиницы.

— Я хотел было снять номер, но решил не оставлять образец своего почерка. К тому же здесь и днем можно выпить виски.

В подтверждение своих слов он попросил подошедшую официантку принести две двойных порции «Баллантайна» семнадцатилетней выдержки. Ему разбавленную водой, мне без всего.

Официантка ушла, и я сказал:

— Даже такие, как ты, о себе иногда говорят «ватаси»?[50]

Он грустно улыбнулся:

— Говорить «ватаси» — не твое эксклюзивное право. Я слежу за тем, как говорю, в зависимости от времени, места и компании. Хорошо здесь, тихо, да?

— И здорово, что выпить можно.

— Как я и думал. Первое место в твоем рейтинге. Только, ради бога, не пей здесь из своего бумажного пакета.

— Хорошо, — ответил я.

Асаи достал из кармана сигареты «Ларк».[51] Прикурил от зажигалки «Данхилл», плавно выдохнул дым. Что-то не так. Но что, я не мог понять. Я огляделся вокруг: за столиком напротив сидели трое мужчин средних лет, похоже, вели какие-то переговоры. Никаких других посетителей. Из динамиков лился звук рояля — играли «Осенние листья». В остальном — тишина.

Я спросил, отпив виски:

— Из СМИ ты узнал о случившемся. И о событиях прошлого тоже. Так что должен понимать, в каком я положении. Зачем ты подвергаешь себя опасности?

— Я не доверяю ни властям, ни журналюгам. Они дают только поверхностную информацию. У меня давно появилась привычка читать между строк. Такой, как ты, не станет убийцей. Я это вижу. Я прав? Скажи мне правду.

— Убийцей я себя не считаю. В семьдесят первом году произошел несчастный случай. К которому я оказался причастен.

Он задумался, а потом медленно кивнул:

— Наверное, твоего ответа достаточно.

Я отозвался, наблюдая за выражением его лица:

— Вообще-то мне сначала надо перед тобой извиниться.

— За что?

— Скорее всего, в моем баре был обыск. И отдел безопасности снял отпечатки пальцев. Ты приходил позавчера. Если твои «пальцы» есть в полиции, сотрудники безопасности могут вот-вот заявиться к тебе с расспросами. А если нет, придут попозже, когда разнюхают, что ты со мной связан. В любом случае я причинил тебе беспокойство.

Он улыбнулся. Так, как он никогда до сих пор не улыбался.

— Дурацкий у тебя характер. У самого земля из-под ног уходит, а ты о других думаешь. В наше время немодно такой иметь.

Элегантным жестом он взял стакан виски с водой. Поднял перед собой, будто хотел сказать тост. У него не хватало двух пальцев на руке, но это производило такое естественное впечатление, словно так и надо было.

— Не стоит беспокоиться. Я у тебя в баре не наследил.

— Но… — начал я и вспомнил. Съев хот-дог, он протер руки не бумажной салфеткой, а собственным носовым платком. Пиво наливал парень по фамилии Мотидзуки, он же открывал дверь. И деньги он платил. А стакан из-под пива… Так в любом баре стаканы моют после ухода клиента. Наконец я понял, что меня беспокоило. Здесь он курил, а в моем баре воздерживался. Чтобы не оставлять окурков. — Я понял, — ответил я.

— Если и остались, то только отпечатки Мотидзуки. А он чист. Не забирали ни разу. И вычислить нас нереально.

Асаи был предусмотрителен до крайности. Интересно, почему? Похоже, он догадался, о чем я думаю, и сказал:

— Почему я не оставил следов, связано с ответом на твой вопрос. Ты сказал сейчас: хорошо, что я не полицейский. Но знавал я и такие времена. Давным-давно я работал сыскарем.

Я посмотрел ему в глаза, а потом на левую руку.

— Ты об этом? — Он помахал левой рукой, на которой недоставало двух пальцев. — Их я потерял при аресте одного убийцы. Премия главного инспектора — взамен.

— Когда это случилось?

— Очень давно. Но хватит. К тебе это никакого отношения не имеет. Кстати, перед тем как уйти из полиции, я работал в четвертом отделе полицейского участка Синдзюку. В двадцать восемь лет дослужился до инспектора полиции.

— Значит, у тебя были большие способности, — сказал я.

Инспектор в двадцать восемь. Безумно быстрый карьерный рост, особенно для тех, у кого нет блата.

— Ничего подобного. — Асаи покачал головой. — Наверное, я был очень рьяным копом. Но неспособным. И потом, для сотрудника отдела по борьбе с бандитизмом я слишком глубоко совал свой нос. Горел на работе. Молодой еще был.

Асаи поднес стакан ко рту. Я тоже взял стакан. Он посмотрел в окно. Я тоже. Светлый внутренний дворик. На скамейке — пожилая седая иностранка. На нее падали послеполуденные лучи осеннего солнца. Кроме нее — никого. Тишина.

— Хорошая погодка, — сказал Асаи.

— Да-а, — кивнул я.

Асаи молчал. Я наблюдал за выражением его лица, и мне начинало казаться, будто он прожил столько же лет, что и я. От его носа в обе стороны расходились глубокие морщины. Я тоже хранил молчание. Асаи опять поднес стакан ко рту и посмотрел на меня. Затем моргнул, и его глазам вернулся прежний блеск. Внезапно он заговорил:

— Мой путь был предопределен. Сотрудники отдела по борьбе с бандитизмом могли раздобыть информацию, только проникнув в мир якудза. Иначе ничего бы не вышло. С якудза приходилось общаться. Я потратил кучу своих денег. А в результате погрузился слишком глубоко. Когда я понял, что хотел сунуть только нос, а погряз от ног до макушки, было уже поздно. Однажды в игорный дом, который держал клан Эгути на Роппонги,[52] ворвалась облава. А я был там. Как посетитель. И ничего не знал о планах районного управления Адзабу. Конечно, дело не предали огласке. Я подал заявление об уходе. Его приняли, не могли не принять. Наш начальник пошел просить их начальника. И тогда парни сделали мне предложение. Так я превратился из того, кто гонится, в того, за кем гонятся. Все решилось очень быстро — мир-то похожий. У новых хозяев я тоже работал очень хорошо. И грязную работу делал. Есть, правда, две вещи, от которых я сразу отказался. Первое — торговать девками. Вокруг было много ребят, которые сами по себе не брезговали таким занятием, но клан организованно в этот бизнес не лез. Одна из причин, по которой я оказался у Эгути. Я мочил сутенеров до последнего, поэтому у меня тучи врагов. Ну да ладно, оставим эту тему. Еще одно дело, которым я не занимаюсь, — это наркота.

Он замолчал, и я спросил:

— Клан занялся наркотой, и ты от них отошел. Стал работать самостоятельно. Так, да?

Похоже, некоторое время он сомневался, но в конце концов покачал головой:

— Главу клана сменил его сын. Да и времена стали другие. Разумеется, клан Эгути был ядром синдиката Сэйсю. Владел дочерними предприятиями. Но прибыль от наркоты и в сравнение с этим не идет. Сейчас квартал Кабуки-тё наводнили иностранцы — откуда они только ни притащились — и там творится беззаконие. Когда они вышагивают по улицам, наши, японские якудза прячутся по переулкам. Зона экстратерриториального права. Ни один из кланов не может вмешаться. Даже якудза. И только клан Эгути пытался противостоять. Наверное, помочь могла только открытая демонстрация силы.

— Но как тебе удалось отделиться?!

— Со мной распрощались по-хорошему. Правда, денег я потратил кучу. Лишаться последних пальцев не хотел. Теперь с помощью денег можно уладить все, что угодно. Нравы изменились.

Я когда-то работал в таком месте, где вокруг было полно якудза. Видел и непосредственных исполнителей, и тех, кто уже удалился от дел. Но Асаи не имел ничего общего ни с теми, ни с другими. Он и пальцы называл пальцами, а не на бандитском жаргоне.

— А наркота какая? — спосил я. — Транки?

— Я имею в виду более модные штуки. Бизнес американизировался. Кокаин. Цена конечного продукта доходит до семидесяти тысяч за кило.

— Но я-то какое отношение имею к этому?

Асаи покачал головой:

— Я и сам толком не знаю. Считай, что это мысли вслух. Я здесь нахожусь, чтобы ответить на твой вопрос. А вопрос твой заключался в следующем: в связи с чем упоминалось твое имя? Так ведь? Короче. В клане Эгути до сих пор остались несколько человек, которые хорошо ко мне относятся. Молодежь, занимающая самые низы, поэтому подробностей я не знаю. Рассказали они мне об этом разговоре позавчера, во второй половине дня. Где-то в третьем часу одна компания обратилась с просьбой в клан Эгути. Надо, мол, припугнуть парня по имени Кэйскэ Симамура, который работает в баре «Гохэй», что рядом с Пенсионным фондом. Слегка покалечить и предупредить. Вот такая просьба поступила в верхушку Эгути. «Слегка покалечить и предупредить» — именно так и сказали. Заметь, среди парней, набросившихся на тебя, моих ребят не было. Дали им и дополнительное условие: убивать нельзя ни в коем случае.

— Ты сказал, одна компания. И какая?

— «Фартек». Входит во вторую секцию[53] Токийской фондовой биржи.

— Во вторую секцию ТФБ?

— Меня это тоже несколько удивило. Обычно такие компании подстраховывают себя, обращаясь через дочернюю компанию или через третьих лиц. Но они позвонили напрямую.

— А из какого отдела и кто именно?

— Этого я не знаю. — Асаи достал из кармана листок бумаги и положил передо мной. Копия квартального отчета. — Был бы отчет о ценных бумагах, стало бы понятнее, но общая картина должна быть видна и здесь.

Я взял листок в руки и посмотрел. Главный офис расположен в Ниси-Симбаси, район Минато-ку. Уставный капитал составляет три миллиарда восемьсот миллионов иен. Выпущено свыше тридцати миллионов акций. Около восьмисот сотрудников. Оборот компании на март девяносто третьего года равен семидесяти миллиардам иен. Содержание деятельности: 55 % — торговля, 22 % — производство одежды, 23 % — прочая деятельность. В комментариях говорилось: одежда спортивного стиля — преимущественно для женщин, особенно популярен брэнд «Фарамонд»; с апреля по всей стране начнется продажа памперсов нового типа для стариков.

Да. Об одежде «Фарамонд» слышал даже я. В отчете я ничего странного не увидел.

— Ты акциями занимаешься? — спросил Асаи.

— С чего бы это? Я в экономике несилен. И капиталом не располагаю.

— Это уж точно, — улыбнулся Асаи и заказал у проходившей мимо официантки новую порцию виски для меня.

— А ты больше не будешь? — спросил я.

— Я за рулем, — ответил Асаи. — Финансовое состояние «Фартека» — лучше некуда. Доход от одной акции — тридцать две иены. Цена акции сейчас — семьсот с небольшим, так что Р/Е, то есть отношение цены акции к прибыли на акцию, равно двадцати двум. Пять лет подряд предприятие приносит прибыль, и дивиденды растут. Можно сказать, они даже слишком высоки. Никто не удивится, если компания поднимется в первую секцию Токийской фондовой биржи.

— Я в этих делах ничего не понимаю. Объясни мне в двух словах.

— Если бы я был биржевым маклером, то молча сидел бы и скупал акции «Фартека», как котирующиеся на бирже. Но лучше посмотри на список акционеров.

Я так и сделал. Кое в чем я разбирался. Я поднял глаза:

— Нет основного банка. Есть компании, входящие в крупные корпорации, но их довольно мало. В основном, по-моему, частные компании. Первое место среди акционеров — тринадцать целых семь десятых процента — у «Хотта Косан». Наверное, чья-то частная компания. Ведь в Японии запрещены компании-холдинги. Но, смотри, второе место — двенадцать целых девять десятых процента — у «Мирна энд Рос», иностранной компании. Кроме того, среди директоров компании — иностранец. Альфонсо Канелла. Испанское имя.

— Ишь ты. А говорил, что ничего не понимаешь. Вон как шпаришь. Да ты совсем не дурак.

— Ну, экономические страницы газет я читаю. Времени хватает.

— Значит, и правило пяти процентов тебе известно?

— Нет, такого не знаю.

— Правило, которое власти ввели в конце восьмидесятых. Если акций свыше пяти процентов, включая аффилированные компании, необходимо ставить в известность Министерство финансов. Но ты, конечно, помнишь, как цены на акции начало трясти. Иными словами, «мыльный пузырь» стал лопаться.

Я кивнул. Как не помнить.

— Посмотри на схему. Я проанализировал еженедельный рост цен на акции. В октябре девяностого года — наивысшая цена, четыре восемьсот. Через два месяца, после того как Хусейн вторгся в Кувейт. При этом средний показатель Никкэй[54] за какие-то десять месяцев упал на восемнадцать тысяч иен. А у «Фартека» — резкий рост по сравнению с падением ниже тысячи за год до этого.

Я в этих делах разбирался как свинья в апельсинах. Поразмыслив над тем, что сказал Асаи, я спросил:

— Значит, кто-то скупил акции?

— Да. В Кабуто-тё[55] одно время бушевал скандал с участием то ли гонконгского игрока, то ли какого-то новичка. Дело в том, что в те годы бывали случаи, когда японские игроки, покупая депозитарные расписки, инсценировали покупку акций иностранцем. Рынок отреагировал, скупка акций началась. Однако компания «Мирна энд Рос» официально заявила о себе. Поначалу все решили, что это корпоративный шантаж — green mail, то есть парни хотят заработать на разнице в цене, вынуждая владельцев компании перекупать пакет по стоимости, выше продажной. Однако на следующий год «Мирна энд Рос» отправила своих представителей на собрание акционеров. Министерство финансов не посмело вмешаться, опасаясь международного конфликта.

— И что это за компания?

— Я тоже немного занимаюсь акциями. И попросил одно агентство по ценным бумагам выяснить ситуацию. Вроде бы это нью-йоркская инвестиционная компания. Подробностей не знаю, похоже, она вкладывает капитал в разных странах. Но посмотри. Если средняя продажная цена — две тысячи иен, инвестиций на миллиард. Непонятно, почему иностранцев заинтересовал «Фартек». Финансовое положение у них действительно хорошее, но показатель Р/Е у японских предприятий выше в три-четыре раза по сравнению с другими странами. Иначе говоря, цена завышенная. Для предприятий, занимающихся высокими технологиями, это, в общем-то, понятно, но здесь производитель текстильных изделий, одновременно занимающийся торговлей.

— Каким образом эта компания связана с кланом Эгути?

— Мне неизвестно. Три года прошло, как я ушел из Эгути. К тому же в последнее время у меня голова была забита тем, как отделиться от них, так что до остального руки не доходили. Но я точно могу сказать, связь возникла позже.

— Другими словами, три года назад клан Эгути влез в наркобизнес. Мы сейчас не берем отношения с «Фартеком». Было это в девяностом году.

Асаи кивнул, нахмурившись. Наверное, ему не хотелось распространяться о делах клана, к которому он когда-то принадлежал.

— Сколько времени требуется на скупку акций?

— Зависит от конкретного случая. Наверное, имели место и прямые сделки, то есть один на один, но, учитывая количество купленных акций, без скупки на бирже не обойтись. Думаю, год как минимум.

— Как ты считаешь, это как-то связано со мной? С заурядным барменом заурядного бара?

Асаи грустно улыбнулся:

— Действительно. Отвечая на твой вопрос, я слишком уклонился от темы. Я и не собирался рассуждать об акциях. Надо бы побольше разузнать о той компании. Мне самому интересно.

— Что ты, спасибо за полезную информацию. А с кем конкретно из клана Эгути они связались?

— Ты меня об этом не спрашивай. Разузнай сам. Дело несложное.

Ну и глупость я сморозил. Я кивнул и сказал:

— Так и сделаю.

Асаи оставался последовательным. Я чуть не забыл, кто он такой. Но он был якудза и хорошо помнил законы своего мира. Даже слишком хорошо. И гордился этим.

— Одно я сегодня понял, — сказал я.

— Что именно?

— У меня в баре ты выглядел очень сурово. Наверное, подозревал, что я имею отношение к наркотикам?

— Точно. Думал, ты ими приторговываешь. «Фартек» не выходил у меня из головы. Вот и решил на тебя посмотреть.

— Поэтому и отпечатков пальцев не оставил?

Асаи кивнул:

— Да, поэтому. После того как я ушел из полиции, меня ни разу не привлекали, но мои отпечатки пальцев в полиции есть. На собеседовании при приеме на работу берут.

— Но почему ты так ненавидишь наркоту?

Асаи взглянул на меня, изменился в лице и тихо сказал:

— У меня жена умерла от передоза. «Колес» наглоталась. Четыре года назад.

Немного помолчав, я произнес:

— Прости. Мне не надо было спрашивать.

— Ничего. Дело прошлое.

— Четыре года назад. Не такое уж это прошлое.

— Да? Ты ведь двадцать два года скрывался. Из-за друга. Он ведь другом тебе был, да?

Я промолчал.

Асаи опять посмотрел в окно. И я вместе с ним. Во внутреннем дворике по-прежнему было светло. Пожилая иностранка куда-то ушла. Мы помолчали. Я думал о жене Асаи. Наверное, он женился на ней, после того как оставил работу в полиции. Вероятно, втайне от мужа она пристрастилась к транквилизаторам. Вне всяких сомнений, этому существовали свои причины и обстоятельства. Но по его лицу невозможно было прочитать, какие именно.

— Вот уж и вправду дурацкий у тебя характер, — пробормотал Асаи и посмотрел на меня. — Но когда я съел хот-дог, мнение мое о тебе немного изменилось. Ты где-нибудь учился готовить?

Я задумался. Вспоминал, на каких работах я побывал.

— Не то чтобы учился. Но одно время работал в котлетной. Меня взяли учеником, я только и делал, что резал капусту. Поэтому капусту я режу профессионально.

— Но почему хот-доги?

— Я вырос в Осаке. Был фанатом «Хансин».[56] Когда учился в младшей школе, дядя взял меня на стадион «Косиэн». Я не помню, купил он мне его на стадионе или еще где-то, но я смотрел бейсбол и ел хот-дог. «Неужели в мире есть что-нибудь вкуснее?!» — думал я. И мне захотелось научиться готовить хот-доги самому.

Асаи улыбнулся. По крайней мере, мне так показалось. Он позвал официантку и заказал виски.

— С машиной проблем не будет? — спросил я.

— Не волнуйся. Я могу ее оставить. Я еще не все тебе рассказал. Ну да ладно, лучше скажи, кто тогда играл на внутреннем поле.

— Фудзимото, Ёсида, Миякэ. На второй базе, кажется, Хонъясики. Мне нравился питчер Тои.

— Да… — Асаи смотрел куда-то вдаль. — А я болел за «Гигантов».[57] Я был еще мальчишкой, когда в команду пришел Нагасима. Кроме него на внутреннем поле играли Така, Хироока и Дои. А ты сам бейсболом не занимался?

— В средней школе. А в старшей ходил в изо-кружок.

Асаи заржал:

— Ну и смена интересов.

— У меня не было способностей к бейсболу. Поэтому я с ним и распрощался.

— Но к боксу у тебя способности были.

Я посмотрел на него. О том, что я занимался боксом, не было написано ни в одной из газет. Я читал все утренние выпуски. И тут наконец я вспомнил:

— Тебе рассказали парни из Эгути, да?

Он опять грустно улыбнулся:

— Парни твоих способностей оценить не могут. Я прочитал в газетах имя Тосихико Кикути. И лицо на фотографии мне знакомо. Когда ты побеждал в четырех раундах, я вообще-то занимался тем же самым. В старшей школе и в институте. В любительской лиге. Но я выступал в другом весе — «пера». Тогда-то я и узнал, что в легком появился крутой новичок, и пошел посмотреть. Я видел два твоих последних боя. У тебя на самом деле был талант. Боковое зрение и развитая рефлекторная система. Поэтому ты и оставался практически неуязвимым. Но еще лучше — скорость и сила удара. Если бы ты продолжал, то непременно стал бы новым королем бокса. Да и чемпионом мира, наверное.

Я взял стакан с водой. Алкашу не нужна запивка, я смотрел, как колышется лед в стакане. Он сверкал, отражая свет. Боковое зрение. Развитая рефлекторная система. Сила удара. Сейчас все эти слова для меня что прошлогодний снег. Я рассеянно поднял голову.

— А сообщения в новостях о том, что юный чемпион имеет отношение к взрыву автомобиля, ты видел?

— Видел. Я был удивлен. До сих пор помню, как прочитал в газете. И о том, что ты участвовал в студенческом движении, я тоже не знал.

— А ты чего достиг в боксе?

— В старших классах дошел до финала всеяпонских школьных соревнований. Но в институте бросил на полпути. Где-то через полгода после твоего последнего боя.

— Тоже смена интересов? Почему бросил?

— Мне поставили диагноз — отслоение сетчатки. После боя, в котором я победил. Знаешь, Нобукити в легчайшем весе? Очень хорошо представляю, что он чувствовал. До того диагноза я готовился в Мюнхен, в олимпийскую сборную.

Я посмотрел на него. Абсолютно бесстрастное выражение лица. Будто хочет сказать: «Что поделаешь, такова жизнь».

— А сейчас у тебя все в порядке? С глазами.

— Прекрасно. Операцию сделали успешно. На самом деле ничего страшного и не было. Неизвестно, конечно, что бы случилось, если бы я не оставил спорт.

Мы стали молча пить виски.

— Кстати, — сказал Асаи, — о Кувано, о котором писали газеты. Я его тоже видел.

Я удивленно посмотрел на него.

Асаи покачал головой:

— Не сейчас. Во время твоего поединка. Он сидел рядом со мной и вопил истошным голосом: «Убей его!» Безумное зрелище. Я потому и запомнил.

— Безумное?

— Он с виду был таким спокойным парнем. Но со звуком гонга его будто подменили. Мне показалось, что он не болеет за тебя, а хочет увидеть смертельный бой, не важно, кто победит. Словно жаждал крови.

— Это не про него.

Асаи пожал плечами:

— Да? Раз ты так считаешь, то, наверное, так оно и есть. Он ведь был твоим другом, да? Не обижайся.

— Ладно.

— Он погиб во время взрыва, да? Вроде бы обнаружили по отпечаткам пальцев.

— Да, погиб.

— Знаешь, что я думаю…

— Что?

— Ты, наверное, и это хочешь узнать. Причину его смерти.

— Можно тебя предупредить?

Асаи усмехнулся и сказал:

— Валяй.

— Люди не любят тех, кто читает их мысли.

На этот раз он захохотал во весь голос. Даже стали видны морщинки в уголках глаз.

— Вообще-то говоря, мне тоже нужно тебя предупредить кое о чем важном. То, что ты скрываешься под фамилией «Симамура», больше не тайна. Перед тем как поговорить с тобой по телефону сегодня утром, я отправил Мотидзуки к тебе в бар. Не волнуйся, копы ему на хвост не сели, он в этих делах хорошо сечет. Просто проехался на такси туда-обратно по улице Ясукуни. Туда на одном такси, обратно — на другом. Вернулся уже после твоего звонка. Так вот о чем я хотел тебя предупредить. Вокруг бара — толпы сыскарей. По крайней мере, из того, что он заметил: одна машина плюс четыре-пять человек, которые прохаживаются со «Спортивной газетой» в руках. Ты, похоже, стал звездой.

— Не могу сказать, что совсем этого не предполагал, — ответил я. — Но теперь, когда я в этом убедился, меня беспокоит один вопрос.

— Какой?

— Не слишком ли рано полиция сделала официальное заявление? С точки зрения обычной логики, если бы они знали, где я нахожусь, и хотели меня поймать, то предпочли бы молчать. Ждали бы себе, когда я преспокойненько вернусь в бар. Объявить мое настоящее имя в СМИ — то же самое, что сказать мне: «Беги!» Лишь поняв, что я сбежал, можно переходить к открытому расследованию.

— Меня это тоже удивляет, — спокойно сказал Асаи. — Возможен лишь один вариант. Копы убеждены, что в бар ты больше не вернешься. А топчутся там на всякий пожарный. Кому известно, что ты закрыл бар?

— Тебе и Мотидзуки. Если ты никому об этом не говорил. — Я решил не распространяться о Токо.

— Я никому не говорил. Ты что, подозреваешь меня или Мотидзуки в связях с копами?

— Тебя я не подозреваю. Если бы подозревал, то не сидел бы здесь с тобой и виски не распивал.

— Но Мотидзуки — нормальный парень. Ему можно доверять. Он служил в Силах самообороны, мы были знакомы еще до того, как я ушел в самостоятельное плавание. Давно знаем друг друга. Но с копами у него связей нет. Да и вряд ли он сболтнул кому-то лишнее. В любом случае спрошу у него.

— Ты сказал, что его ни разу не забирали.

— Ни разу. У меня до сих пор остался канал в отделе по борьбе с бандитизмом. Так что все под контролем… Но возможен и такой вариант. Кто-то из СМИ выведал. И пришлось официально объявить. Копы не любят, когда кто-то выделяется. Или еще одна версия. Может, они решили сделать независимое объявление, учитывая важность фактов. По крайней мере, им пришлось сразу объявить о Кувано. Признать задержку в опознании погибшего для них совершенно невозможно. Особенно если тот проходил как подозреваемый по другому делу, не важно, закрыли его или нет. В таком случае и о тебе нельзя было не объявить. СМИ непременно раскопали бы информацию о взрыве автомобиля. А ты имел к нему отношение. Четвертая власть в наше время обладает большой силой.

— …

— На мой взгляд, вполне правдоподобно. Понятное дело, парни из полиции предполагают, что у тебя возникнут сомнения. Если кто-то из твоего окружения и связан с копами, вряд ли он тебе специально намекнет об этом.

В его словах был резон. Наверное, так оно и есть. К тому же Асаи хорошо разбирался в особенностях полицейского мышления. Я вздохнул:

— Да. Скорее всего, я слишком усложняю.

Я положил в карман копию квартального отчета, которую дал мне Асаи. Асаи посмотрел на меня и подозвал официантку. Сказал:

— Мы хотим взять с собой бутылку «Баллантайна».

Официантка вытаращила глаза от удивления, но заказ приняла. Она принесла пакет с названием отеля, Асаи отдал его мне. Я заглянул внутрь пакета, там лежала новехонькая бутылочка.

— Ну что, пошли потихоньку? Это тебе.

— Вообще-то у меня денег немного. Только и хватит, что оплатить сегодняшнюю выпивку.

Асаи усмехнулся:

— Чего это ты застеснялся? Могу я хоть что-нибудь сделать для тебя? Спишу потом как расходы по работе. А тебе и так капитал на бегство нужен. Или, скорее, средства для борьбы?

Он оплатил счет наличными. Я решил не перечить и воспользовался его добротой.

— Я твой должник. Если смогу открыть бар вновь, верну тебе десяток бутылок.

— Буду ждать.

Я встал, взял в руку пакет. Шикарный бумажный пакет, который не вязался с моим обликом.

Мы молча вышли из гостиницы. Асаи посмотрел на меня и остановился:

— Я все-таки поеду на машине. Давай вместе? Или не хочешь связываться с пьяным за рулем?

Я посмотрел ему в глаза. Он не выглядел пьяным. Я взглянул на часы. Три десять. Понедельник. Вряд ли нас остановят.

— Поехали, — ответил я.

10

На стоянке стояла машина, наверное, иномарка. Она не выглядела броско. В такую вкладываешь деньги, чтобы не было видно, что она их стоит. Седан темно-красного цвета.

Когда мы выехали на улицу Ямасита-парк, я спросил:

— Что это у тебя за тачка?

— «Ягуар». «Суверен», или как там его. Двигатель, кажется, тысячи четыре.

— Похоже, машинами ты особенно не интересуешься.

Асаи небрежно положил руки на руль, который располагался справа.

— Нет, не интересуюсь. Мотидзуки мне выбрал. Я ему сказал: бери на свой вкус, вот он эту и купил. Мои требования были: в пределах десяти миллионов и неброская. Ты где выйдешь?

— Да где угодно в городе. Только не на Синдзюку.

Он молча кивнул. Больше ничего не спрашивал. Вел он идеально. Если сбоку его подрезали, он покорно уступал дорогу. У бейсбольного стадиона Йокогамы мы повернули на скоростное шоссе. Машина ехала так мягко и плавно, что казалось, она практически не двигается. Похоже, за исключением одежды вкус у Мотидзуки не так уж плох. Я сидел на белом кожаном сиденье и рассеянно вспоминал свою машину, которую потерял при взрыве свыше двадцати лет назад.

— Раз ты доверяешь Мотидзуки покупку твоей машины, ты, видно, высоко его ценишь.

Асаи улыбнулся, будто вспомнил о чем-то:

— Он водил танк.

— Танк?

— Я же говорил тебе, что он из Сил самообороны. Он поэтому и бросил наземные войска. Есть «девяностый» танк. Последняя модель. Стоит миллиард двести, а кондера в нем нет. Вообще-то стоит один, но для компа. «Девяностые» ввели в действие летом. Мотидзуки на нем проехался. «Жуткая жарища», — говорит. А потом у него второй срок закончился, и он ушел из армии. Никак не мог понять, почему на махине, в которую миллиард двести вбухали, нет ни одного кондиционера для экипажа. Действительно, он прав: летом условия не сахар. К тому же бензина жрет литр на двести пятьдесят метров.

Я засмеялся:

— Значит, твоя тихая машина — прямая противоположность «девяностого»?

— Похоже, что так. Кстати, ты же наверняка не успокоишься, начнешь выяснять, с кем из Эгути был разговор, так?

— Ну да.

Он мельком бросил на меня взгляд:

— Будешь?

— Не знаю. Наверное, придется.

— Вот уж точно — тыкать в танк бамбуковой палкой. Но предупреждай тебя не предупреждай, ты же меня не послушаешь, да?

— С чего ты взял?

— Потому что ты редкое ископаемое. Самой старой закалки из всех, кого я встречал.

В окне проплывали здания рядом с Йокогамским вокзалом. Появился указатель. Направо — Гиндза, Ханэда. Налево — третье шоссе Кэйхин.

— Наверное, нам лучше прямо в город не въезжать, — сказал Асаи и повернул руль налево.

Машина по-прежнему не издавала ни звука.

Я вспомнил один вопрос:

— Скажи, зачем тебе контора для игры в покер? Если твой бизнес позволяет тебе покупать такие автомобили, доходы от покера — сущая ерунда.

— Я держу игорную контору, и она не дает мне забыть, что на самом деле я поганый якудза. Вообще-то я ее уже закрыл, следуя твоему предостережению. Обычно я честно выполняю то, о чем меня предостерегают.

Мы замолчали. На двухполосной дороге машин было не очень много. «Ягуар» плавно шел среди других автомобилей. Я посмотрел в боковое зеркало рядом со мной.

Первым нарушил молчание я:

— Хочу еще об одном тебя предупредить. Только что заметил.

Он кивнул, немного сжав губы.

— Сейчас я не скажу тебе: «Валяй». Я и сам вижу. Нас преследуют. На уровне белого мотоцикла. Но, конечно, не на нем.

Преследовавший нас мотоцикл был виден в боковое зеркало с моей стороны. У водителя он находился в мертвой зоне. Наверное, Асаи заметил его на повороте. Я видел его, когда мы въезжали на автостраду. На нем ехали двое, хотя это и нарушение правил движения на скоростных дорогах. Оба были в скрывавших лицо шлемах, черных кожаных комбинезонах. Асаи вел машину очень осторожно. Ехал со скоростью восемьдесят километров в час. Нас обогнало уже много автомобилей. На мотоцикле обогнать еще проще, и они должны были выехать вперед давным-давно, но, похоже, совершенно не собирались этого делать. Ехали у нас в хвосте, впритирку.

— Странно, — сказал я. — Уверен, до Йокогамы за мной никто не следил. Да и за тобой, наверное, тоже. Почему они нас преследуют, другой вопрос. Странно, что кто-то знал, где мы встречаемся.

Он кивнул:

— Я тоже не понимаю. Я никому и словом не обмолвился. Как мы и договорились по телефону.

Мы выехали из Йокогамы. Шоссе стало трехполосным. Асаи сказал:

— Я предложил тебя подвезти и тем самым, вполне возможно, оказал тебе медвежью услугу. Извини, если так.

— Я-то ладно, а что ты собираешься делать?

— Посмотрю за ситуацией. Но в любом случае надо подготовиться. Ты не откроешь бардачок?

Я нажал на широкую ручку, и дверца мягко открылась. Эту вещь я видел впервые. Она поблескивала матовым серебром стали. Пистолет. Точнее револьвер. Асаи вытянул руку, взял револьвер и небрежно положил его себе на колени. Опять взялся обеими руками за руль.

— Ну, теперь ты, наверное, понял. Я поганый якудза.

Внезапно он нажал на газ. «Ягуар» на удивление плавно прибавил скорость. Я посмотрел на панель приборов перед Асаи: стрелка спидометра поползла вверх и за мгновение поднялась до ста тридцати километров в час. Вокруг машин было мало. Они ехали со скоростью, немного превышавшей сто километров в час. Асаи ловко крутил руль, обгоняя их. Мотоцикл сзади тоже мгновенно прибавил скорость. Ему проще было маневрировать в потоке автомобилей. Даже если он проигрывал по скорости, он мог двигаться практически по прямой. Но было непонятно, только ли они следят за нами.

— Кажется, они поняли, что мы их заметили. Вести можешь?

— Не уверен.

Асаи засмеялся:

— Когда я стал сыскарем, я начал заниматься кэндо[58] вместо бокса. У меня третий дан. Но вряд ли это помогает при вождении автомобиля.

— Интересно, они просто едут за нами или еще что-нибудь придумали?

— Не знаю. Сейчас проверим.

Он еще сильнее нажал на газ. Стрелка спидометра поднялась до ста пятидесяти. Мотоцикл тоже повысил скорость, не отставая от нас. Наша машина двигалась по второй полосе, посередине, но теперь перестроилась в крайнюю левую. Обогнав автомобиль, ехавший впереди, она опять вернулась в свой ряд. Сбоку от меня проплывало дорожное ограждение. Я понял причину этих передвижений: Асаи хотел, чтобы я оставался в зоне безопасности.

Появился указатель выезда на развязку Кохоку. Здесь скопилось множество автомобилей. Наверное, большинство водителей собирались съехать с автострады. Длиннющая очередь на выезд. Мы проехали вдоль нее. Приближался выезд. Асаи пробормотал:

— Нет, так не получится.

Я не мог с ним не согласиться. У выезда все было забито пытающимися пролезть без очереди автомобилями. Мы решили туда не соваться и поехали дальше. Машин стало меньше, общая скорость потока выше.

В этот момент мотоцикл приблизился к правой стороне «ягуара». Асаи открыл окно и закричал:

— Пригнись!

Я оглянулся и как следует разглядел мотоцикл. Сидевший сзади парень держал в руке пистолет. Асаи взял револьвер в правую руку. Левой рукой резко повернул руль вправо. Он хотел врезаться в мотоцикл. Но и мотоциклист среагировал быстро. Отъехал в сторону, будто отпрыгнул, оказался сзади и снова стал приближаться. Мотоцикл перемещался вместе с движением руки Асаи. Два раза повторилось то же самое.

Я взял полотенце из бардачка и заорал:

— Поезжай по правой полосе. Не стреляй!

— Почему?

— Потом объясню, поезжай!

Асаи немного засомневался, но через мгновение помчался по линии, разделяющей центральную и правую полосы. Теперь мотоцикл приближался слева, с моей стороны. Я открыл окно.

— Что ты делаешь? — завопил Асаи.

— Потом объясню. Поезжай прямо, на той же скорости. А потом снижай. До семидесяти километров.

В этот раз Асаи быстро принял решение. Он резко затормозил. Послышался визг шин, мотоцикл чуть не врезался в «ягуар». Водитель и пассажир всем телом подались вперед. Мотоцикл стал было обгонять нас, но выровнялся, сбросил скорость и поплелся за нами, семьдесят километров в час. Вот он снова стал приближаться. Опять с моей стороны. Парень, сидевший сзади, держал пистолет обеими руками и целился в меня. Я хорошо их рассмотрел. Приближаясь, они меняли угол. Медленно направляясь ко мне. Я подумал, что впервые на меня наставили дуло пистолета. Взял полотенце, обмотал бутылку виски, которую купил мне Асаи, и вытащил ее из бумажного пакета. Прицелившись в фару, я бросил бутылку из окна. Она полетела, крутясь в воздухе. Все-таки в бейсбол меня бы не взяли. Бутылка ударилась о переднее колесо мотоцикла и горлышком застряла между спицами.

Послышался хлопок. Выстрел пистолета. Потом звон разлетевшейся бутылки. Грохот упавшего мотоцикла. Он упал набок и скользил по дороге. Вместе с ним скользили, переворачиваясь, и двое парней. И пистолет, из которого стреляли, тоже.

Асаи громко выдохнул:

— Ну, ты даешь.

— Притормози еще.

Я увидел, как поднимаются наши преследователи. Мимо медленно проезжали оторопевшие автомобили: по скоростной магистрали идут пешеходы. Один из парней поднял пистолет и положил в карман комбинезона. Они пытались перейти дорогу, пробегая между машинами. Перелезли через ограду и начали карабкаться на поросший травой склон. И вскоре скрылись из виду.

Я заметил, как Асаи положил револьвер обратно в бардачок, и сказал ему:

— С парнями, похоже, все в порядке.

— Просто диву на тебя даюсь. Ты о парнях, что ли, беспокоился? Поэтому попросил скорость сбавить. Послушай, у нас с тобой — необходимая оборона. Если бы мы столкнулись, то у них все внутренности — в клочья. Повезло им. К тому же они в шлемах были. Так что, поди, царапинами отделались. Что не так — и мы бы с тобой тут не сидели.

— Правда?

— А что, нет? Ладно. Лучше скажи, из других машин не заметили? — спокойно спросил Асаи, разглядывая окрестности.

— Да вроде пока все в порядке. Ну, может, кто и обратил внимание на пушку. В таком случае, наверное, подумали: разборки якудза. Жаль, вряд кто решит, что кино снимают. Интересно, в полицию сообщат?

— Добропорядочные граждане обычно не хотят связываться с якудза. Но, вполне вероятно, найдется один любитель совать нос в чужие дела, распираемый чувством долга. Такой и про нашу тачку донесет. Только номера он, скорее всего, не запомнил. Значит, сойдешь на следующей развязке. Машину бросим где поудобней. Не думаю, что на магистрали стоит патруль, но лучше перестраховаться. Даже если выяснят, что тачка принадлежит мне, ничего страшного: пострадавших-то нет. Ну, валяется на трассе мотоцикл, что дальше? Денька через два-три приеду заберу ее, если проблем не появится.

— Целую бутыль вискаря коту под хвост отправил.

— Не переживай, куплю тебе новую.

Он перестроился в левый ряд. Показалась развязка с шоссе Кэйхин—Кавасаки. Здесь тоже скопилась очередь ожидающих, но не настолько длинная, как у предыдущей развязки. Вскоре мы оказались на обычной дороге. Я внимательно смотрел на лица тех, кто ехал в соседних автомобилях. Асаи точно таким же взглядом осматривал окрестности. Но ничего подозрительного не было. Похоже, за нами никто не следил.

— Я поражен. Ты тоже на бутылке отпечатков не оставил, — пробормотал Асаи.

Я заметил валявшееся на полу полотенце и положил его обратно в бардачок. Действительно, ни я, ни Асаи не касались бутылки голыми руками. Только работники гостиницы. Даже если полиция займется осколками, на нас с Асаи она выйти не должна.

— Проблема в другом. Почему они гнались за нами? И потом, кто они такие? Как нас выследили?

— Думаю, на последний вопрос у меня есть ответ.

Оглядываясь по сторонам, Асаи съехал на пустынную дорогу в жилом квартале. Он вышел из машины, я — за ним. Асаи подошел к заднему бамперу, наклонился и стал вглядываться вниз. Вскоре он засунул руку под бампер, с силой дернул за что-то и вытащил черную коробочку размером с пачку сигарет, она умещалась у него на ладони.

— Как я и думал, — сказал он.

— Что это за штуковина?

— Система, в которой соединены приемник и передатчик джи-пи-эс.

— А-а, модная нынче примочка, которая принимает волны от геостационарного спутника?

— Ага. Ошибка — около двадцати метров. Делается по спецзаказу. Такую сейчас любой дурак может сварганить. Я видел, на мотоцикле был монитор.

Он достал носовой платок из кармана. Аккуратно вытер черную коробку и выкинул в ближайшую мусорку.

— Поехали.

Когда машина тронулась, я спросил:

— Как ты думаешь, кто ее приделал к твоей тачке?

— Парни из Эгути, — ответил он, ничуть не раздумывая.

— Откуда ты знаешь? Лица у них были в шлемах.

— Я видел их оружие. «Беретты». Скорее всего «эм-девяносто два». Автоматические. Они популярны во всем мире, но не у нас. Не такие громоздкие, как дурно сделанные «Токаревы». Я знаю, у группировки Эгути их несколько десятков. Я и сам их в руке держал.

Я был удивлен наблюдательностью Асаи. Я-то даже монитора не заметил. Он по-прежнему не пользовался бандитским жаргоном. Не говорил: «пушки», «волыны». Хотя он и осознавал себя якудза, но не переступал за прочерченную им самим линию. Интересно, как ему удавалось вести такую противоречивую жизнь.

— А твой пистолет тоже необычный? — спросил я.

Он кивнул:

— Согласен с предыдущим мнением. По крайней мере, в нашей стране. Дешевых филиппинских подделок куча, а мой подлинный. Кольт «Кинг кобра». Тридцать восьмой калибр. Но в Америке такие в супермаркетах продают. Когда ездил туда, мне приятель купил. Баксов за пятьсот, если правильно помню. У нас такие деньги и школьнику под силу.

— А как ты его провез?

Асаи усмехнулся:

— Лучше тебе не знать секретов якудза.

Пока мы ехали среди жилых домов, я думал о пистолете.

— Послушай, я в пушках почти не разбираюсь, но, насколько я знаю, у автоматического оружия остаются гильзы после выстрела.

Асаи аж крякнул:

— Точно. А ты здорово соображаешь, даром что дилетант. Это действительно проблема. Вопрос в том, насколько будут осведомлены в полиции. Или не важно. На хайвее валяется мотоцикл. Водителя нет. Значит, копы наверняка прочешут окрестности?

— Думаю, да.

Голос Асаи прервал ход моих мыслей:

— Но запас времени у нас еще есть. Независимо от того, найдут гильзы или нет. Здесь неподалеку должны быть линии метро Дэнъэн-Тосисэн и Джей Ар Намбу-сэн. На их пересечении — станция «Мидзонокути». Вот там и бросим тачку.

— Как скажешь, — ответил я. — Но откуда ты все знаешь?

— В пределах компетенции копа и якудза. А вот как ты вспомнил про гильзы?! Поразительно. Кстати говоря, я передумал.

— Что «передумал»?

— Сегодня я просто собирался ответить на твой вопрос. Но я попал в зону пристального внимания Эгути, и обстоятельства изменились. Теперь и у меня проблемы. Хочу тебя попросить.

— О чем?

— Расскажи мне о себе и о том, что случилось. Конечно, если не против.

— Может, лучше тебе не проявлять интерес к моей персоне.

— Конечно, я не имею никакого отношения к взрыву. Но с тобой я теперь связан. По крайней мере, мне так кажется.

Я немного подумал. Действительно, до сих пор Асаи ни о чем меня не спрашивал. Только узнал, не причастен ли я к убийству, и все.

— Хорошо, — ответил я. — Дойдем до вокзала, посидим где-нибудь.

— Наверное, там, где можно виски выпить, да? — заметил Асаи.

Официант ресторана сказал, что виски есть.

— Проходи вперед и подожди меня, хорошо? — попросил я Асаи.

— А ты куда?

— Мне нужно позвонить.

— Кому?

— Подружке, — ответил я и отправился на поиски телефона-автомата.

Я посмотрел на часы: начало пятого. Как ни странно, времени прошло немного. Номер я помнил наизусть. Трубку сняли, и я сказал:

— Алло.

— О, Судзуки! — услышал я голос Токо.

Я вспомнил вчерашний день. Вчера, когда она взяла трубку, находясь рядом со мной, голос ее собеседника слышен не был. К тому же дело происходило вечером, вокруг — тишина. Значит, и моего голоса никто не услышит.

— Рядом с тобой сыскарь? — спросил я.

— Конечно. А как иначе. Сейчас дел невпроворот, давай не будем про рекламу.

— Ну да, ты же модель. Может, я позвоню тебе через час? Если можно, обзови меня дураком или еще как-нибудь, будто сердишься на меня.

— Идиот! Беспечный придурок без царя в голове.

Она бросила трубку. Актриса из нее хорошая. Правда, несет всякую отсебятину.

Я вернулся в ресторан. Виски уже стоял на столе. Асаи пил свою порцию. Рядом с ним — бумажный пакет из гостиницы. В нем — завернутый в полотенце пистолет. Этим полотенцем я вытер отпечатки пальцев в машине Асаи.

— Как дела у подружки? — спросил Асаи, глядя мне в лицо.

— Она была не одна, — ответил я и начал свою историю.

Я пил виски и рассказывал о происшествии в парке Тюо. О том, что случилось в семьдесят первом году, и о Кувано. Немного упомянул и Юко. О Токо не стал. Выдумал, будто узнал о смерти Юко из сегодняшних газет. За двадцать два года только двое узнали мою историю. Причем Асаи — второй человек за два дня.

Асаи молча слушал. Даже вопросов не задавал. После того как я закончил, он продолжал молчать.

Я думал, он спросит так же, как и Токо, не пойду ли я в полицию, но он не спросил. Заговорил спокойным тоном:

— Ты не жалеешь, что так и не закончил университет?

Я задумался. До сих пор никто не задавал мне такого вопроса. Асаи смотрел на меня, не сводя глаз.

Я погрузился в воспоминания. Вспоминал, чем я занимался эти двадцать два года. Больше всего я проработал на стройке. А еще мыл окна, работал токарем. А еще в залах игровых автоматов, барах и патинко.[59] На офисные должности меня не брали: не было водительского удостоверения. Только грубый физический труд. Я думал, может, в этом есть какой-то смысл. Но я продолжал свою работу не из-за смысла. И не потому, что находился в бегах. Я об этом даже не задумывался. Мне нравилось. Нравилось, даже когда я превратился в уже немолодого алкаша. Я и барменом работать любил.

— Нет, не жалею, — ответил я. — Совсем не жалею. По-моему, я жил так, как мне больше всего подходило.

Асаи улыбнулся. Как будто и не был якудза.

— Можно тебя предупредить?

— Валяй.

— У тебя есть недостаток. А сейчас эпоха контроля качества. Найти изделие с браком — задача не из легких. Не подходишь ты по характеру к этим временам.

Я вспомнил, что вчера кто-то сказал мне нечто подобное.

— А я думал, у бракованных — одна дорога: в якудза.

— Вот тебя бы я в якудза ни за что не стал бы агитировать. То же самое, что предлагать тебе стать священником. — Асаи посерьезнел. — Ключ к разгадке — парень в темных очках, который был на месте взрыва. Что он там делал?

— Я тоже об этом думал, — кивнул я. — Но ничего в голову не приходит. Может, он имел отношение к взрывному устройству. Узнать бы, что это было за устройство.

— Про взрывное устройство пока ничего не говорят. Как и про тип бомбы. Сами копы еще не знают. Скрывать бы не стали, смысла никакого. Известно в полиции про того парня или нет, тоже непонятно.

— Да. Одно точно — в бомбе нет хлората натрия. В этом я разбираюсь благодаря Кувано. Кислотой не пахло.

— Похоже, СМИ дают ограниченную информацию. Попробую поискать другие источники.

Я посмотрел на Асаи.

— Я же сказал тебе: у меня остались связи в отделе по борьбе с бандитизмом. Больше ни о чем не спрашивай. Ради репутации одного подразделения.

— Хорошо, — ответил я. — А вообще у меня появилось еще больше вопросов, чем было.

— Точно. Сплошные вопросы. Давай решать их по очереди. Первый. Кого хотели пристрелить парни: тебя или меня?

— Ни тебя, ни меня.

Асаи посмотрел с удивлением:

— Что ты имеешь в виду?

— Сколько пуль в «беретте»?

— Обычно в магазине — пятнадцать пуль. И что?

— Они целились в нас во время езды. То есть в движущуюся мишень. К тому же если хотели убить меня, то времени между наведением и выстрелом тратилось слишком много. И при таком количестве пуль естественней было бы палить по машине очередями. «Беретта» же автоматическая? Даже профи не пришло бы в голову управиться одним выстрелом.

Асаи слушал меня, погрузившись в раздумья, наконец он поднял голову:

— Несомненно, ты прав. Они ехали совсем рядом, и если бы хотели остановить нас, то стреляли бы по колесам. Тем более если им надо было нас убрать, пристрелить по одному на дороге — верный способ. А на самом деле выстрел произошел от падения мотоцикла.

Я кивнул.

— Что ж, будем считать, что так оно и было. Тогда зачем они устроили это яркое ослепительное шоу при свидетелях?

— Именно это шоу меня и настораживает. Такими методами — преследовать цель на мотоцикле — часто пользуются террористические группировки Европы и Южной Америки. У нас я что-то о подобном не слышал. Но пожалуй, чтобы запугать, способ самый действенный.

Асаи выглядел удивленным:

— То есть они хотели нас запугать?

— Как один из вариантов. Не вижу большого смысла плодить гипотезы, но давай оставим эту. Как ты думаешь, где тебе поставили передатчик в машину?

— Я пользуюсь парковкой в пяти минутах ходьбы от офиса. Плачу сразу за месяц. Наверное, одна из самых дорогих в Японии. А войти может кто угодно.

— Хорошо. Предположим, что передатчик тебе поставили там. Только зачем он группировке Эгути?

— Врагов у меня хватает. Угрозы ли это или еще что, но подготовка отменная. Наверняка парни из Эгути постарались. Одного не могу понять, почему именно в тот момент, когда мы вместе с тобой были? Ты можешь объяснить?

Я покачал головой:

— Нет. Кто кроме Мотидзуки знает о нас с тобой?

— Насколько я могу судить, только Мотидзуки. Но все равно я ему верю. Он мой должник.

— Ты говорил, он был танкистом. Когда он уволился из Сил самообороны?

— Пять лет назад. А что?

— А про кондиционер в «девяностом» танке он тебе когда рассказывал?

— Когда покупал мне машину. Он тогда заржал, будто вдруг вспомнил эту историю, и рассказал мне. Года два назад.

— Значит, он врет, — сказал я.

Асаи пристально посмотрел мне в глаза, я ответил ему тем же.

— Получается, что Мотидзуки скрывает причину, по которой ушел с прошлой работы. Сначала я не обратил внимания, а вопрос очень простой. Я когда-то работал вместе с мужиком из Сухопутных сил самообороны. Он о многом мне рассказывал. Номера моделей машин бронетанковых войск начинаются с того финансового года, в котором начались их поставки. Поэтому «девяностый» танк ввели в эксплуатацию в девяностом или девяносто первом году. Может, кто-то ему и рассказывал про кондиционер. Но сам Мотидзуки не мог ездить на таком танке.

Асаи изменился в лице. На мгновение в его взгляде появились острые льдинки, которые я уже видел однажды. Появились и тут же исчезли.

— Похоже, теперь я твой должник.

— Скорей всего, это безобидная ложь. Или он просто фанат всяких армейских штук.

— Ну-у, — пробормотал Асаи, будто разговаривал сам с собой, — может, оно и так. Но его никто за язык не тянул. А в моем мире даже самая крошечная ложь недопустима. Особенно для парней такого уровня, как Мотидзуки. Скала начинает рушиться с муравьиной норки. Смотришь — а вокруг одни обломки.

И тогда наконец у меня возник вопрос, который подспудно мучил меня долгое время.

— Хочу тебя спросить, — сказал я, — о том, что ты сегодня утром говорил по телефону. Кто тебе напел, что я люблю выпивать в парке в погожие дни? Я сегодня прочитал от корки до корки шесть газет. Ни в одной не писали о моих привычках.

Асаи побледнел. У него было точно такое же выражение лица, как в тот момент, когда он говорил о смерти жены. Голос стал ровный, будто металлическая плита.

— Тоже Мотидзуки. Перед тем как мы зашли к тебе в бар, он сказал: «В парке-то сейчас полным-полно копов». Я спросил, о чем это он. И Мотидзуки рассказал мне о твоей привычке. Я думал, он прочитал это в газетах. Я просматриваю их девять штук за день, так что какие-то мелочи могу и не заметить.

— О моих привычках известно только в полиции. Информация, полученная в ходе опроса свидетелей.

— Ты прав. Похоже, не я один имею связи среди сыскарей. — Асаи посмотрел на меня. — Вот и мне захотелось узнать побольше. Видимо, пришла пора действовать.

— Надеюсь, ты не полезешь в самое пекло.

Асаи чуть улыбнулся:

— Не знаю. А хоть бы и так. Тоже работа якудза. А любая работа — это судьба.

11

— Ну, я пошел, — сказал Асаи. — Как с тобой связаться?

Я рассказал ему о своем доме из картонных коробок, он засмеялся. Предложил одолжить мне мобильник, но я отказался:

— Как ты думаешь, много ли бомжей с мобильными телефонами?

Он снова рассмеялся.

— Это точно. Тогда обязательно позвони мне сегодня вечером, можно поздно. Слишком заметно будет, если я сам к тебе приду, — сказал он и скрылся в метро.

Под мышкой он держал бумажный пакет, я проводил его взглядом. Интересно, что он сделает с Мотидзуки? Но это его проблема. Наверное, у него есть мысли по этому поводу.

Я позвонил со станции «Мидзонокути». Теперь реакция была другая.

— Это ты? — произнесла она спокойным голосом.

— Зачем к тебе приходила полиция? — спросил я.

Послышался вздох.

— Не пойму, то ли японская полиция такая приставучая, что не отвяжешься, то ли такая умная, что догадалась обо всем.

— Что умные, что приставучие — один черт. И зачем они приходили?

— О том же подумали, что и ты. Спрашивали, нет ли каких-нибудь ключей к разгадке у мамы в квартире. Но о моем жилье все так, как ты и предполагал. Разузнали в университете. А ты что сегодня целый день делал?

— Пил.

— Ну, это я и без тебя знаю. И где ты пил? И откуда сейчас звонишь?

— Не задавай сразу кучу вопросов. Пил я в Йокогаме. А сейчас я то ли в Йокогаме, то ли в Кавасаки, толком не пойму.

— В Йокогаме? Один пил?

— Нет, у меня была компания.

— Какая компания?

— Якудза. Я тебе вчера о нем немного рассказывал.

— Тот странный якудза, который приходил к тебе в бар предупредить?

— Ага. Я как-нибудь расскажу тебе поподробнее. Лучше ответь, откуда они узнали, что ты ходила сегодня домой к Юко?

— Помнишь, вчера ночью сыщик сказал, что у него возникли ко мне новые вопросы? Тогда же он попросил при нем поискать в квартире матери зацепки, которые могли бы дать ответ, почему она оказалась в тот день в парке. Я, конечно, отказалась. Но дед был вместе со мной. И он посоветовал: если я найду что-нибудь, хоть какой-то намек, рассказать об этом полиции. Короче, так и вышло. Дедушкин совет оказался для полиции полезной рекомендацией.

— Они у тебя за спиной не стояли?

— Хотя и сказали: «Мы целиком полагаемся на вас», а сами следили за мной, пока я была у мамы. Я их заметила. Мельком из окна. Но тогда они меня не окликнули, а приперлись ко мне домой. Невзначай и про тебя спросили. Не знаю ли такого имени. Я ответила: «Конечно знаю. Читала в газетах». Но тебе не кажется, что в газетах пишут какую-то жуть? Как будто СМИ вместе с полицией сами придумывают картину преступления.

— По-моему, это называют информационным обществом. Так ты что-нибудь нашла?

— Много рукописей. Очень старых. Даже пожелтели от времени.

— Рукописи? — удивленно переспросил я. — И что в них?

— Стихи.

— Стихи?

— Танка.

— Танка… Чьи?

— Ну конечно, мамины. Ее почерком написаны. Я тоже не ожидала. Мы никогда с ней этого не обсуждали.

Продолжая говорить, я обдумывал услышанное. Стихи. И представить себе не мог. Когда Юко жила у меня, она зачитывалась сборниками современной японской поэзии, которые стояли у меня на полках. Но мне и в голову не могло прийти что интерес к поэзии войдет у нее в привычку. Когда и по какой причине она стала писать стихи? Что за стихи она писала? Не знаю. Я и вообразить себе не мог.

— Их много, — вновь услышал я голос Токо. — Страниц сто. На каждой по пять стихотворений. Значит, всего где-то пятьсот.

Пятьсот танка…

— И о чем она писала?

— Я в этих танка плохо разбираюсь. Я ходила в школу за границей, для меня японская поэзия — все равно что шифр. К тому же я подробно их не читала. Времени совсем не было.

— А еще что-нибудь нашла?

— Больше ничего. Ни дневников, ни записных книжек, ни еженедельников. Еженедельник у нее, наверное, был, но она, скорее всего, взяла его с собой, когда пошла в парк. Я и у сыщика спросила. Но он сказал, что среди вещей, обнаруженных в парке, его пока не нашли. Сейчас они изучают, что сгорело во время взрыва, что разлетелось на части. Наверное, он не врал. Если бы они что-нибудь нашли, то должны были бы обратиться ко мне.

— Пожалуй. Даже записок по работе, каких-нибудь пометок — ничего не нашла?

— Рабочее расписание — этим занималась мамина секретарша. Я сегодня утром обратилась к ней. Позвонила ей в офис. Короче говоря, никто не знает про ту субботу. Секретарь сказала, что ее уже расспрашивала полиция. Ничего странного. Мама, похоже, четко разделяла работу и личные дела.

Я подумал о возрасте Токо. Двадцать один год. Нетрудно забыть. Для девушки своих лет она принимала весьма трезвые и взвешенные решения. Я не давал ей никаких подсказок, а она сама хорошо представляла, чем ей нужно заняться.

— Значит, рукописи со стихами сейчас у тебя?

— Да. Я положила их в сумку и принесла домой. Полиция не знает. Я им не сказала. Хочешь почитать?

Я спросил, прежде чем ответить:

— Тело мамы вернули?

— Да, — ответила она. — Сегодня рано утром. И по совету полиции мы сразу же отвезли его в крематорий. Фрагменты костей и пепел уже собрали.[60] Так мы поняли, что часть тела отсутствует. Полицейские предупредили, что восстановление тел погибших при взрыве имеет свои пределы. Но как можно говорить такое родственникам? Представляешь?

Она держалась спокойно, но чувствовалось: в глубине души она рвет и мечет. Я хорошо представлял, как выглядят не восстановленные тела погибших при взрыве. Но, наверное, она забыла. Не мне было напоминать. Видимо, в полиции ей дали разумный совет. Но я не мог ей такого сказать.

— Значит, сегодня во время заупокойной службы будут прощаться уже с прахом?

— Да. Начнется в семь. Мне пора возвращаться к деду. Но, скорее всего, я смогу как-нибудь улизнуть оттуда.

— Лучше не надо.

— Почему?

— Это будет выглядеть подозрительно. Наверняка полиции там будет хоть отбавляй. У них привычка такая. Лучше не отходи никуда от праха матери. А погребение завтра?

— Да. Забыла сказать. Церемонию прощания перенесли на следующую субботу. Все равно уже кремировали, и со стороны деда очень много желающих прийти. Так что сегодня вечером — много дел, но завтра рано утром я успею вернуться к себе.

— Тогда позвоню тебе завтра.

— А если я до этого захочу связаться с тобой, что мне делать? Где ты поселился?

— В городе. Но телефона у меня нет.

— Неужели в городе есть такие места, в которых нет телефонов?

— Есть. Хотя от твоей реальности они отдалены на несколько световых лет, там тихо и мирно.

— Все равно не скажешь, даже если попрошу, да? — Она замолчала, но вскоре произнесла: — Тогда запомни этот номер. Прямой телефон в мою комнату у деда в доме. Если захочешь поговорить со мной сегодня, звони туда. Когда закончится церемония, я постараюсь никуда не уходить из комнаты.

Я задумался, запоминая ее номер, но она прервала мои раздумья:

— Между прочим, я не только отвечала на вопросы сыщиков, но смогла и из них кое-что вытянуть.

— Правда? И что они тебе сказали?

— Помнишь, ты говорил о маленькой девочке? Которая играет на скрипке. Маю Миядзака, дочка начальника отдела безопасности. Она получила золотую медаль на музыкальном конкурсе, который проводила какая-то газета. Хотя всего лишь первоклашка. В группе младших школьников. Говорят, она на самом деле вундеркинд.

— Да, — опять хмыкнул я.

— Подожди, еще не все. Травма у нее не тяжелая, но она вроде бы частично потеряла память. Не помнит, что было в день взрыва. Так что полиции пока не удалось ничего у нее разузнать.

Потрясающе. Чтобы выведать у полицейских такую информацию, надо обладать недюжинным мастерством. Они специалисты по тому, как расспросить человека, записать и проанализировать, что он сказал. Пусть иногда они ошибаются в своем анализе, все равно они профессионалы. Но где это видано, чтобы сам следователь выдал хотя бы часть необнародованных фактов?! Об этом даже журналистам не удалось ничего разнюхать.

— Ничего себе, — сказал я. — Я и забыл, что у тебя талант убеждать людей. Как ты смогла это выведать? Говорила, что имеешь право знать как добропорядочная гражданка своей страны? Или строила глазки молодому сыщику?

Она проигнорировала мои слова:

— Обычно сами они не осознают себя слугами народа. А разговаривая со мной, наверное, вспомнили о своей функции. Я просто болтала с ними о том, что вызывает сочувствие у добропорядочных граждан. Только подумайте, пострадали совсем маленькие дети. Шрамы от ран могут остаться у них на всю жизнь. Но девочку ранило не так сильно, и все равно жаль ее, бедняжку. И во время разговора тот следователь, что постарше, любезно все рассказал мне.

На мгновение в моем сознании промелькнула картина взрыва. Были там и дети. Я вспомнил маленькую скрипачку. Мне захотелось с ней поговорить. Но она сейчас отгорожена толстыми стенами.

— Кто из следователей рассказал тебе про девочку? — спросил я.

— Он дал мне визитку. Инспектор Синто, начальник первого отдела расследований Управления полиции. Начальник отдела — большая шишка?

— Очень даже. Поражаюсь, как тебе удалось.

На сбор информации пущены небывалые силы.

Вероятно, это связано с постом, который занимает ее дед.

— Кстати, — сказал я, — извини за неожиданную просьбу. Я бы хотел сегодня остаться у тебя. Ты мне позволишь?

Похоже, она ничуть не удивилась, ответила спокойно:

— Хочешь поскорее прочитать мамины стихи, да?

— Да.

Мне невмоготу было ждать до завтра, когда она вернется домой. Такая поэзия, как танка, иногда может открыть душу пишущего больше, чем дневниковые записи. По крайней мере, насколько я знаю.

— Хорошо, — непринужденно ответила она. — Я оставлю их в комнате. А ты приходи. Договорились?

— Да, если получится.

Даже если полиция следит за ее передвижениями, вряд ли они установят слежку за пустой квартирой.

— А что делать с ключами? Ты уверен, что сможешь открыть дверь? Или мне оставить ее открытой?

— Я не специалист по взлому дверей.

Я объяснил ей, как можно передать ключ, она ответила:

— Хорошо, я поняла, — и затем добавила: — Если ты что-нибудь найдешь в маминых стихах, сообщи мне об этом сразу, ладно?

— Разумеется, — ответил я.

— Тогда я поехала к деду. Позвони мне пораньше, — сказала она и повесила трубку.

Выйдя из будки, я наконец-то заметил двух школьниц, которые молча сверлили меня глазами, с нетерпением ожидая, когда я закончу.

— Достали эти дядьки, которые часами треплются по телефону, — понеслось мне в спину, когда я пошел в сторону станции.

После Тамагавы поезд помчался в туннель, оставляя позади начавшие сгущаться сумерки. Я погрузился в размышления. Просмотрел два вечерних выпуска газет, которые купил на станции «Мидзонокути», но статьи стали гораздо меньше. И новой информации ноль. О моем баре не говорилось ни в одной из газет. Только полное эмоций описание похорон погибших. Вероятно, эксгумация жертв, сразу погибших при взрыве, была проведена быстрее, чем вскрытие Юко. Я вышел на Сибуе, перешел на линию Иногасира. Полседьмого. Час пик. Вагон переполнен возвращающимися с работы служащими офисов. В Симокитадзаве я пересел на линию Одакю. Совсем стемнело. В Ёёги-Уэхаре вышло много народу. Мне тоже неплохо было бы смешаться с толпой. Хотя я и не похож на служащего офиса, но в общем потоке вряд ли сильно выделяюсь.

Со станции я позвонил снова. Почему, не знаю. Какой смысл лишний раз убедиться в том, что никого нет. Токо сказала, что заупокойная служба начнется в семь. По идее, она давным-давно ушла из дому. Занимаюсь какой-то ерундой, грустно улыбнулся я и собрался уже повесить трубку. Но в это мгновение кто-то подошел к телефону. Я молчал. На другом конце провода тоже хранили молчание. Это была не Токо. Она бы как-то отреагировала. И не полиция. На нынешнем этапе им бы и в голову не пришло играть в такие игры. По проводам тянулась неестественная тишина. Неуютное отсутствие каких бы то ни было звуков. Молчание, во время которого слышно только биение собственного сердца. Прошло несколько секунд. Или несколько десятков секунд? Невозможно понять, как долго это продолжалось на самом деле. Внезапно трубку бросили. Я пошел, ускоряя шаг. Так же как и вчера, я сделал круг, оглядывая окрестности. А потом побежал. На пути к дому Токо мне не попалось на глаза ничего странного, ничего подозрительного. Чтобы добраться до ее дома, мне потребовалось около десяти минут. Я запыхался. Но все равно на одном дыхании добежал до третьего этажа. В коридоре никого не было. Судя по запаху, в какой-то из квартир жарили тэмпуру.[61]

Стараясь не шуметь, я подошел к квартире Токо и встал перед дверью. Внизу к двери был приделан здоровый почтовый ящик. Из него торчала вечерняя газета. Я вытащил ее и просунул руку за огромную висящую дверцу ящика. Но мои пальцы ничего не нащупали. Я попросил Токо приклеить запасной ключ скотчем к дверце ящика изнутри. Я положил газету обратно и подумал немного. Покрутил ручку двери. Она легко открылась. Заглянул в большую комнату. Занавески задернуты. Повернул выключатель у двери, зажегся свет. В прихожей обуви не было. Отсюда не видно места, где вчера вечером я сидел. Я разулся и зашел в комнату. Там стоял стеклянный стол, на который я вчера ставил стакан. На нем должна лежать рукопись со стихами Юко. Так мне пообещала Токо. Но на столе ничего не было. За исключением одной вещи. Ключа с кусками оборванного скотча. Я открыл дверь, ведущую в другую комнату. Спальня Токо. Кровать, аккуратно застеленная бежевым покрывалом. Трюмо, типичный атрибут девичьих комнат, кое-какая мебель. И больше ничего. Я заглянул еще в одну комнату. В японском стиле. Похоже, ею не пользовались, в ней даже никакой мебели не было. Я посмотрел в туалете и в ванной. Никого. Погасил свет и проверил балкон. И здесь никого. Я взял со стола ключ и вышел из квартиры. Вставил ключ в замок, повернул со щелчком и запер дверь. Понятно одно. Кто-то опередил меня: сделал то, о чем я говорил Токо, именно так, как я и собирался.

12

Я шагал в направлении, противоположном потоку толпы, движущейся из квартала офисов в центре города. Кроме меня, никто не шел по обрамленной рядами колонн проезжей части. Специальный проход для местных обитателей специального жилого квартала.

Девятый час. Я дал два обещания позвонить. Асаи еще рановато. Токо я звонил с Восточного выхода, но она не подходила. Я принимал участие в похоронах один-единственный раз, когда умер мой дядя. Но насколько я помню, улизнуть с церемонии — дело непростое.

Тацу слушал радио в картонном доме. Тело его покачивалось в такт музыке. Если не ошибаюсь, в это время он обычно сидит в своей берлоге. Основные передвижения начинаются поздно ночью, когда все выходят на поиски пропитания.

Я подошел поближе, он поднял руку и улыбнулся мне.

— Как дела?

— Хуже некуда, — ответил я. — А дедушка Гэн так и не вернулся?

— Нет, не вернулся.

Тацу помахал бутылкой виски, которую я дал ему вчера.

— Ну что, по одной?

Я кивнул и зашел к нему. Положил рядом с собой пластиковый пакет с покупками из магазина в подземке. Пританцовывая в такт музыке, Тацу ловко налил виски. Я отпил глоток и спросил:

— Что это за музыка?

— Рэп. «Degable Planets».[62]

Я прислушался. Трио, два парня и девушка, что-то пело скороговоркой. Скорее даже не пели, а наговаривали. Непонятный для меня мир. И слов совсем не разобрать. Но у меня не возникало впечатления, будто я слушаю жужжание пчел, которое обычно вызывала у меня музыка, называемая рэпом. Скорее она напоминала декламацию стихов.

— Не смейся надо мной, если я не прав. — Непроизвольно мне захотелось поделиться впечатлениями. — Я вовсе не разбираю английских текстов. Но сдается мне, эта песня с интеллектуальным оттенком.

Тацу все-таки усмехнулся. Но сказал он совсем не то, что я предполагал:

— Сима-сан, у тебя хороший слух. Наверное, музыкой занимался?

Я грустно улыбнулся и ответил:

— Никто мне такого не говорил, кроме тебя. У меня комплекс по поводу собственного слуха.

— Нет, у тебя хороший слух. Все ребята из «Degable Planets» — интеллектуалы. На их творчество оказали влияние Сартр, Кафка.

— Вот как? И такой рэп бывает? Как называется эта песня?

— «Счастье — здесь».

— Шутишь?

— Правда. В моем переводе. По-английски: «It’s good to be here». Поэтому «Счастье — здесь».

Мне понравилось:

— Здорово. Хороший перевод.

— А то! — похвастался он.

И тут я заметил, что из кармана Тацу торчит мятая зеленая бумажка, похожая на денежную купюру. Я показал на нее пальцем и спросил:

— Что это у тебя?

— А-а, это. Долларовая бумажка, — ответил он, запихивая ее в карман. — На память оставил.

— Так ты же бывал заграницей, да, Тацу? Куда ты ездил?

— В основном по Америке колесил. Дольше всего задержался в Нью-Йорке. Я не хотел больше возвращаться в эту дурацкую страну.

— Вот как? А что ты там делал?

— Да так. По-разному.

Сам Тацу никогда ни про кого не расспрашивал. Даже не узнал у меня, почему я тут оказался. Не спросил, почему остался без работы. И я у него больше ничего не выпытывал. Наверняка видел он всякое. Иначе, вернувшись на родину, не стал бы бомжем в столь молодом возрасте.

— Значит, в Нью-Йорке, — пробормотал я.

Я ни разу не выезжал за границу. Жил в мире, далеком от паспортов и виз.

Виски в бутылке Тацу почти не осталось. Я достал из пластикового пакета новую бутылку и две пенопластовые коробки с рисом. В пакете оставалось еще две бутылки.

— Это что?

— Подарок. У меня осталось немного денег. Это рис с мясом, купил в столовой навынос. Тебе порцию и старику-профессору. Он неважно выглядит.

— Хорошо. Я передам профессору попозже. — Тацу нахмурился и затеребил бороду. — Только знаешь, Сима-сан. Я сегодня с радостью приму твой подарок, но, по-моему, тебе не стоит продолжать в том же духе.

— Почему?

— Здесь так же, как и во всем мире, в определенной мере работает закон: сильный пожирает слабого. И здешние обитатели хорошо это понимают. Ты любишь, чтобы тебя жалели?

— Но, Тацу, сегодня утром ты дал ему коробку с обедом.

— Потому что он сам меня об этом попросил. К тому же я ему ту херню специально не покупал. Слишком жирно. Выпивка — другое дело. Потому что не продукт первой необходимости.

— Вот как? Значит, я перестарался? — Действительно, я допустил оплошность. Я еще не привык к правилам их мира. Для них я по-прежнему аутсайдер. — Впредь буду внимательнее, — сказал я, и Тацу наконец-то улыбнулся.

— Ну, не стоит так грузиться. Ты же хотел как лучше. В любом случае, передам коробку профессору.

Добрые помыслы могут принести людям боль. Особенно в тех местах, где не принято делать добро. Мне было тяжело об этом думать, и я сменил тему:

— Скажи-ка, а сегодня копы не появлялись?

— Нет, сегодня не приходили. Наверное, поняли, что расспрашивать нас не имеет никакого смысла.

Согласиться я с ним не мог, достал из кармана пальто желтый листок бумаги и развернул перед ним.

— Тацу, ничего не знаешь про это?

Он взял листок в руки, посмотрел на него и вскинул голову.

— Что это? Похоже, на листовку какой-то секты. Ты интересуешься этой фигней?

— А ты что об этом думаешь? Хочу узнать твое мнение.

Тацу пристально уставился на листовку и пробормотал:

— Ну и дела. Значит, «Поговорим о Боге». О Боге я бы и сам не прочь поговорить. Интересно, с каким богом я мог бы пообщаться? Только эта копия доверия не внушает.

— Вот как? Копия?

— К тому же ни адреса, ни телефона нет. Если это листовка для привлечения новых членов, то ничего у них не получится. И текст жуткий.

— Я с тобой полностью согласен.

— Откуда она у тебя?

— Вообще-то она лежала в книжке дедушки Гэна.

— Да? Только с дедулей как-то не вяжется. Он, по-моему, никогда религией не интересовался.

— Листовки раздавал рыжеволосый парень, лет тридцати. Он и ко мне приставал. Ты его не видел?

— Нет, не видел.

— Нет? — Я выпил стакан до дна. Поблагодарил за виски и встал.

— Послушай, Сима-сан, — окликнул меня Тацу. — Ты здесь надолго решил задержаться?

— Даже не знаю. Может статься, еще попользуюсь вашим гостеприимством.

Тацу усмехнулся:

— Похоже, сегодня опять похолодает. Для новичка испытание опасное.

— Точно, для таких престарелых, как я, эта жизнь не фунт изюму.

Я помахал рукой и вернулся к себе. Меня ждала моя съемная крепость из картона.

Я лег спать, распахнув крышку, попивая виски из крышечки. Стаканы-то я забыл купить. Запах, которым пропиталось мое жилище, больше не раздражал меня, как вчера. По крайней мере, я начал привыкать к этому месту. Я открыл новую бутылку. Хотя Тацу и сказал, что не видел рыжего сектанта, тот наверняка встречался с обитателем моего домика. Только вот где? И почему он обратился к такому старику, как Гэн? Желание исполнить свою миссию спасти упавших на самое дно социальной иерархии? Но рыжий не производил подобного впечатления. Парень работает на копов, участвует в их фальсификациях. Или у полиции есть что-то на него, и он не может отказаться. В любом случае он не настоящий служитель религии. Тогда зачем он встречался с местными обитателями? Дело темное. Пока ничего не могу понять. Наверное, Токо права. Если бы с самого начала я сделал так, как она говорила, никаких проблем не возникло бы. Отправился бы в полицию и рассказал обо всем. Взвалил бы на них тяжкий груз. Полный загадок. Непонятный и расплывчатый. Как просто. Они не то, что я. У них — неисчислимая сила, а я — один. У них — все возможности для научных исследований, я ими не располагаю. На их стороне — власть, позволяющая вытянуть показания практически из любого, я такими механизмами не владею. Короче, у меня вообще ничего нет. Но есть и еще одно отличие. Для них это всего лишь работа. У меня по-другому. Я проглотил виски. Алкоголь, как обычно, прошел по горлу и опустился на дно желудка, не оставив после себя никаких вкусовых ощущений.

Незаметно подкрался холод. Предчувствия не обманули Тацу: сегодня резко похолодало. А может, мне так казалось из-за того, что я долгое время лежал без движения. Поселение бомжей окружали стены, но холодный воздух так же, как и вчерашней ночью, тихо просачивался внутрь. В этом году лето было плохое. Наверное, и зима будет суровей, чем обычно. Пробирает до костей. Но настоящие морозы еще впереди. Некоторые замерзают до смерти. Интересно, как сейчас превозмогают холод обитатели домиков? «Счастье — здесь». Я вспомнил странное название рэпа. Хороший перевод, хотя и звучит иронично, если подумать, в каком положении оказался Тацу. Он тоже из интеллектуалов. Интересно, что ему пришлось испытать в Америке? Он говорил, что дольше всего прожил в Нью-Йорке. Нью-Йорк. Город, который я видел только в кино…

Я встал. Пошел по направлению к вокзалу.

Тацу куда-то исчез. Картонная крыша была открыта, но его самого видно не было. Я заглянул к нему, на полу валялась коробка от диска с рэпом.

У телефонов-автоматов рядом с вокзалом стояли всего человека четыре-пять. Самый крайний, с которого я сегодня утром звонил Асаи, был свободен. Я набрал номер телефона дома Токо, который она мне продиктовала. На этот раз она подошла сразу.

— Что-нибудь удалось разгадать из маминых стихов?

— Это параллельный телефон?

— Что?

— Ты сейчас говоришь по радиотелефону? Если есть параллельная трубка, то возьми ее.

Послышался звук смены трубок. Затем она спросила с подозрением:

— Ты о чем?

— Вообще-то я не смог прочитать стихов твоей матери. Не нашел.

— Почему? Я все подготовила, как ты сказал.

— Радиотелефоны легко прослушиваются. Они распространяют вокруг себя электромагнитные волны. Говорят, на Акихабаре[63] достать подслушку — плевое дело. Один из моих клиентов рассказывал.

— Так что случилось?

Я объяснил ей ситуацию. Токо ни разу меня не перебила. Молчала даже после того, как я закончил. Видимо, задумалась.

Наконец она пробормотала:

— Кто это мог сделать? И для чего?

— Вот именно. Кто и для чего? Но одно точно — твой телефон прослушивается. Наверное, из машины, которая была неподалеку. Я сейчас задам тебе несколько вопросов, а ты отвечай мне, ничего не спрашивая. Хорошо?

— Чего уж тут хорошего? Давай спрашивай.

Она быстро пришла в себя. Похоже, шока оттого, что кто-то проник в ее квартиру, она не испытывала.

Я спросил ее с некоторым облегчением:

— Ты говорила, твой отец был сотрудником МИДа. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда работал в посольстве в США. Тебе тогда было пятнадцать, значит, это случилось шесть лет назад, то есть в восемьдесят седьмом году. После этого вы с матерью вернулись в Японию. Где вы жили в Америке?

— В Скарсдейле.

— За исключением Японии в географии я не силен. Ты не могла бы объяснить подробнее или хотя бы в общих чертах, где это?

— Это жилой район в пригороде Нью-Йорка. Ехать по Бронкс-ривер-парквей до Манхэттена. Меньше часа на метро по линии Гарлем. Там много японцев. В основном служащие японских компаний или их филиалов. В общем, это элитный квартал.

— А чем в то время занималась Юко? Домашним хозяйством?

— Нет. Работала в рекламной фирме на Мэдисон-авеню, поручив мое воспитание няне. Мама была прирожденной деловой женщиной.

— Значит, она часто выезжала в Нью-Йорк?

— Ну да. А какое это имеет отношение?

— Может быть, моя идея ужасно нелепая. Могу поспорить, она вызовет у тебя улыбку. Это вопрос перевода.

— О чем ты?

— В Нью-Йорке есть один известный парк. Даже я о нем знаю. Центральный парк. Извини за мой детский английский, но как будет «Сентрал-парк» по-японски?

Она на мгновение замолчала, а потом громко засмеялась:

— Действительно, парк Тюо.

Она продолжала смеяться. А затем, отсмеявшись, сказала:

— Центральный парк Нью-Йорка огромный по сравнению с крошечным парком Синдзюку. Даже смешно сравнивать. Но к чему эти сравнения?

— Сколько газет выписывает твой дед?

— Все. А что?

— Значит, у него остались газеты двух-трехдневной давности?

— Остались, наверное, но зачем они тебе?

— Собери, пожалуйста, все, начиная с вечерних субботних выпусков. Хочу почитать.

— Скажи зачем.

— Надо проверить одну вещь. Я читал только часть и не обратил на это внимания.

— На что не обратил внимания? Хватит важничать, расскажи подробнее.

— У тебя же сейчас, наверное, нет времени. Вот проверю в газетах, тогда расскажу. Не исключено, что это мои дурацкие предположения, не более того. Не хочу, чтобы ты надо мной смеялась. Завтра рано утром сможешь оттуда уйти?

— Конечно смогу. Где мы встретимся?

— У тебя, — ответил я.

13

Теперь я позвонил Асаи. По мобильнику связаться не удалось. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — сказал женский голос. Пока я размышлял, уместно позвонить в офис или нет, кто-то легонько постучал меня по спине. Испугавшись, я обернулся и увидел перед собой старика. С улыбкой на безмятежном лице, с тем же томом, что и сегодня утром, под мышкой.

— Большое вам спасибо. Мне передали.

В первое мгновение я не понял и с удивлением посмотрел на него.

— Мясо с рисом. Ваш подарок.

Услышав его вежливые слова, я наконец-то вспомнил.

— А-а, вы об этом? Я уж стал беспокоиться, не сделал ли чего лишнего.

— Почему?

— Тацу сказал мне: здесь не принято никого жалеть.

— Вот что? Тацумура так сказал? А я вам благодарен. Когда получаешь такой подарок, на душе становится тепло. Очень вкусно было. Я давненько не ел мяса с рисом.

— Погодите. Вы сказали, Тацумура. Это настоящая фамилия Тацу?

— Ой, а вы не знали? Он сам мне сказал.

— Он сам вам так назвался?

— Да. Он и меня о многом расспрашивал. Я даже удивился. Сам я на Синдзюку недавно, но как бездомный понабрался кое-какого опыта. Меня зовут Кисигава.

Я огляделся. Взглянул в сторону квартала картонных домов. Никто не обращал на нас внимания. Я посмотрел на часы: начало одиннадцатого. Толпа пока не сильно уменьшилась по сравнению с часом пик.

— Моя фамилия Симамура, — представился я. — Если вы не против, давайте пройдемся по подземному центру у Восточного выхода.

Старик улыбнулся:

— Я как раз об этом подумал и вышел из дому. Холод сковывает старческое тело. А в подземном центре у Восточного выхода тепло. К тому же надо хоть чуть-чуть подвигаться. Что я и собирался сделать, перед тем как увидел вас.

Мы спустились со стариком в подземный переход метро линии Маруноути. Походка у него была неуверенная, он шагал будто птица, упавшая на землю. Пошатывался из стороны в сторону, но я старался идти с ним вровень. Мы брели по подземному центру в сторону Восточного выхода. Народу столько же, сколько обычно. Интересно, подземный центр когда-нибудь не сможет вместить всех желающих? Или же его успеют расширить до того, как это произойдет? Мне все равно. По крайней мере, сейчас температура от скопления людей значительно выше по сравнению с холодом улицы.

Я спросил на ходу:

— Господин Кисигава, вы врач?

— В общем-то да. Я говорил об этом Тацумуре. Это он вам сказал?

— Нет, — с трудом выдавил я.

Усмехаясь, старик посмотрел на свою книгу.

— Судебная медицина?

— Да. Преподавал в университете на севере. Но это было очень давно.

Мне показалось, что меня огрели по голове. Не потому что старик рассказал мне о своей профессии. Тацу знал, что старик — врач. Хотя сегодня утром он разыграл удивление, на самом деле он был в курсе. И, как заметил старик, нарушил правило обитателей городка у Западного выхода. Пусть я и не настоящий бомж, но могу понять, что такое случается нечасто.

Я постарался держаться спокойно:

— Я думал, Тацу — не из тех, кто расспрашивает о прошлом, но, видимо, бывают и исключения.

— Нет, он многое знает не только про меня, но и про других. Например, о владельце домика, в котором вы сейчас живете. Кажется, его зовут Гэндзо Кавахара? Он приехал сюда на заработки из Акиты,[64] но так и не смог вернуться на родину. А сейчас он, вероятно, куда-то уехал. Хорошо было бы, если домой.

Я впервые услышал настоящее имя дедушки Гэна. Гэндзо Кавахара. В первый раз я узнал и о том, что он приехал на заработки. Я шел рядом со стариком и размышлял. Гигантский людской поток двигался по направлению к вокзалу. Я заметил: если идти в противоположную с ним сторону, проходящие мимо нас люди сохраняют большую дистанцию, чем обычно. Я достал из кармана листовку и со словами: «Извините за неожиданный вопрос» — протянул ее старику:

— Вы когда-нибудь видели это?

Старик бросил взгляд на листовку и сказал:

— А-а. Ее принес молодой человек с крашеными волосами. Он пришел вместе с Тацумурой, поэтому я поговорил с ним. Тогда он о многом меня расспрашивал. Но я не интересуюсь религией и подобными организациями.

— Он пришел вместе с Тацу?

— Да. Он потом сказал: «Если вас это не интересует, то и не стоит обращать внимания». Но почему-то тот молодой человек заговаривал только с нами.

— С вами?

— Со стариками. Мне показалось это странным: в последнее время религиозные организации ориентируются на молодежь.

По спине у меня пробежал холодок.

— И когда это было?

— Недавно. Всего недели две-три назад.

— А какими он пользовался фразами, чтобы привлечь вас в свои ряды?

— По-моему, он не старался привлечь нас, а рассматривал наши кандидатуры, кто больше подойдет им. Помню, я еще подумал, специфическая какая-то организация.

— Дело в том, что этот крашеный парень обратился и ко мне, но по другому делу.

— Да? — Старик улыбнулся. — Я читал этот листок, но вряд ли его послание рассчитано на таких, как вы. По-моему, этот крашеный молодой человек совсем не разбирается в людях.

Я опустил взгляд и прочитал несколько фраз из листовки:

— «Давай поговорим с тобой вместе с божественной субстанцией, которая утверждает: ты несчастен, если не можешь превзойти эту реальность». Текст далек от связного, но, несомненно, ориентирован на молодежь. Кстати, господин Кисигава, вы сейчас не сказали: «религиозная организация». Вы назвали ее специфической. А что вы про нее подумали?

Старик остановился, и я вместе с ним. Толпа, стекавшая потоком вниз по направлению к вокзалу, неохотно разделялась на две части перед нами и смыкалась за нашими спинами. Старик нахмурился и сказал, понизив голос:

— Тацумура — хороший юноша. Я обычно не рассказываю о своем прошлом, но он располагает к душевному разговору.

— Хороший юноша, — повторил я. Даже сейчас мое мнение о нем не изменилось. — И что?

— Поэтому я не хотел бы доставлять ему неприятностей.

— Значит, то, что он был вместе с раздававшим листовки сектантом, вы рассматриваете как неприятную для него ситуацию, то есть как его возможную причастность к какой-либо противозаконной организации или лицу? Получается, так?

Старик слабо улыбнулся:

— Логичный вывод. Может быть, так оно и есть, а может, это всего лишь мои личные впечатления.

Он снова пошел, я вместе с ним.

— Но если оставить все как есть, вдруг с Тацу случится что-то неладное? Вы не расскажете мне о своих впечатлениях?

Услышав мои слова, старик остановился и задумчиво посмотрел на меня.

— Скажите, о чем вы подумали? — еще раз спросил я.

Сначала он не решался, а потом сказал сдавленным голосом:

— Похоже, вы с ним в весьма дружеских отношениях. И доверять вам можно. Да?

— К сожалению, я не знаю, как отвечать на подобные вопросы.

— Вы честный человек, — засмеялся старик. Смеялся он чисто и беззаботно. — Хорошо. Мне действительно показалось, что эта организация занимается чем-то противозаконным, как вы подметили.

— А чем именно?

— У вас не возникло впечатления, что текст листовки полон метафор?

— Метафор? То есть иносказаний?

— Совершенно точно. Подтекста.

Я еще раз посмотрел на листовку. Не очень понятно.

— Я не специалист. Не дадите подсказку?

— У Тацумуры была долларовая купюра. Если вы не знакомы с особенностями их мира, эта подсказка окажется для вас слишком сложной. Разумеется, к вам она не имеет никакого отношения, а я сталкивался с подобными делами в суде.

Я видел купюру, которая выглядывала у Тацу из кармана. Он сказал, что это бумажка в один доллар. Я еще раз посмотрел на листовку. На этот раз одно из слов стало принимать смутные очертания, словно тайнопись. Наконец картинка сложилась.

— Надо же, — пробормотал я. — Я тоже слышал о таких вещах. Я прав?

— Вы знали? Тогда вы поняли правильно. Только не осуждайте меня за то, что я не предупредил их. Молодежь не прислушивается к старческим наставлениям.

Я вспомнил картонный дом Тацу с открытой крышей.

— Господин Кисигава, вы знаете, откуда Тацу добывает еду?

— А зачем вам это знать?

— Хочу проверить одну вещь. Если он попал в опасный переплет, я, может быть, смогу ему чем-нибудь помочь. Вполне вероятно, что помощь требуется срочная.

Старик пристально посмотрел на меня, его глаза светились мягким светом.

— Вы подарили мне мясо с рисом. Похоже, вы умеете думать о других. — Вздохнув, он продолжил: — Зона действий Тацумуры — часть квартала Кабуки-тё. В районе бейсбольного тренировочного центра, к востоку от больницы Окубо. Он сказал мне об этом, когда показывал тот район.

— Я очень вам благодарен, — сказал я и спросил: — Извините ради бога, а сколько вам лет?

— На следующий год — счастливая дата: две семерки, семьдесят семь. — И добавил, смеясь: — Если удастся пережить нынешнюю зиму.

Я снова поблагодарил его и, оставив старика в подземном центре, вышел на улицу, где толпа была ничуть не меньше. Я перешел улицу Ясукуни, народу стало еще больше.

В последний раз я заходил в Кабуки-тё несколько месяцев назад. Но здесь ничего особенно не изменилось. Абсолютно другой мир, не такой, как у Западного выхода. И от подземного центра на Восточном он тоже отличался. Его обитатели — люди совсем другого толка. Толпа в подземном центре в большей массе направлялась в сторону вокзала, из Кабуки-тё пока никто туда не спешил. Район бурлил, будто водоворот. В эти часы его улицы всегда казались мне забродившей массой. Разноцветный свет, электронные звуки, голоса зазывал, усиленные микрофонами, коктейль запахов. Все перемешивалось и клокотало. Вот идут пьяные в стельку мужики, оглашая окрестности неразборчивыми криками. Мимо пробегают девушки, разговаривая на языке чужой страны. В стороне блюет парень, дергаясь всем телом. Рядом девушка рассеянно наблюдает за ним. Вот группа девчонок, наверное, школьницы, оглушительно визжат. Мужчины и женщины непонятного рода занятий. Молодежь, слоняющаяся без определенной цели. Разные люди приходят сюда, но нет никакого смысла пытаться определить, кто они и зачем здесь. Я алкаш, за сорок, но кого это здесь волнует? Я пробирался сквозь водоворот толпы, лица менялись в мелькающем свете. Попадались и полицейские. Когда мимо меня прошли трое с дубинками в руках, я занервничал. Но они на меня даже не взглянули.

Я обошел полицейскую будку Кабуки-тё неподалеку от больницы и зашел в парк Окубо. Тут тоже тусовались несколько бомжей. Я никого из них не знал. Я вышел из парка и пошел дальше. В этом районе народу собиралось не так много, как около театра Кома. Я заметил винную лавку, она была открыта. Я купил там бутылку виски и расспросил об окрестностях у продавца, наверное, владельца лавки. Затем пошел по узким улочкам и увидел круглосуточный магазин с яркой вывеской. В магазин заходить не стал, только осмотрелся вокруг. Завернул за угол и обнаружил мусорку. За закрытой на замок железной решеткой стояли три пластиковых ведра. Я повернул в другую сторону.

Дул сильный ветер, я засунул руки в карманы пальто. Стал заходить в центры игровых автоматов. Вряд ли найдутся другие места, куда тебя пустят без денег. У третьего игрового центра я увидел знакомого парня. Он медленно шел навстречу. Я чихнул и сгорбился. Я поднял глаза и, прежде чем попасть в его поле зрения, успел открыть дверь аптеки, которая находилась слева от меня. Мы разминулись в один чих. Я наблюдал за ним через окно у стойки с напитками. Рыжий сектант остановился. Огляделся вокруг и вошел в игровой центр напротив. Я ждал. С небольшим перерывом подтянулись два мужика в пиджаках, с виду офисные служащие, вслед за ними парень в свитере. Пиджак и Свитер исчезли в недрах игрового центра, будто их засосало. Второй Пиджак остался около видеопроката рядом с моей аптекой. Достал сигарету и закурил. Только попахивало от него не табаком, а сыскарем в штатском. Я указал пальцем на энергетический напиток и сказал продавцу, что выпью здесь. Заплатил и стал потихоньку тянуть его через трубочку.

Решение ко мне не приходило. Я наблюдал за игровым центром. Самый большой из всех, которые мне доводилось видеть до сих пор. С двумя входами на одной улице. Проходившая мима парочка остановилась, засмотревшись на яркие неоновые огни. В это мгновение я вышел из аптеки и прямиком направился в игровой центр, умело использовав ситуацию. Мужик у видеопроката посмотрел на меня. Я спиной почувствовал. Им неизвестно, как я сейчас выгляжу. Единственное, на что я мог надеяться. Но его поведение непредсказуемо. Я на него даже не смотрел. Мгновение спустя я оказался в водовороте электронных звуков и огней.

В центре было людно. Однако они выделялись из толпы молодежи, словно чернильные кляксы на белой бумаге. Два черных пятна. Пиджак дергал за ручку стоявшего с самого края автомата для игры в покер. Взгляд его витал вдали от крутящихся барабанов автомата. Свитер жал на кнопку «ловца летающих тарелок», смотря поверх стекла. Их взгляды пересекались у автомата автомобильных гонок. За рулем сидел рыжий сектант и смотрел на экран. Соседнее с ним место пустовало, увлеченным игрой он не выглядел. Я огляделся вокруг. Больше знакомых лиц нет. Всеобщее ожидание.

Я вышел из центра. Опять спиной почувствовал взгляд мужика у видеопроката. Даже если он вызвал кого-нибудь на подмогу, вряд ли они успеют. Думаю, у него и времени кого-то вызвать не хватило. Я пробыл в игровом центре меньше полминуты. Другое дело, если ему приспичит отсюда уйти. Но, похоже, он уходить не собирался. Видимо, не собирался он и следить за мной. Ждал кого-то. Я снова вышел на улицу, пройдя через переулок. По улице Куякусё бродили толпы пьяных.

Я зашел в телефонную будку и позвонил Асаи. Опять недоступен.

Я открыл бутылку виски, купленную в винном. Пил виски, стоя в будке, и размышлял. Офис Асаи находится здесь, в Кабуки-тё, думал я. В этот момент я увидел парня на противоположной стороне улицы. Он шел, никуда не торопясь, в руках нес белый пластиковый пакет. Я выскочил из будки ему навстречу. Схватил за руку и зашептал на ухо:

— Лучше тебе не заходить в игровой центр. Там не очень-то весело.

Его роскошная борода затряслась. Он смотрел на меня невидящим взором.

— Сима-сан? — наконец выдавил из себя Тацу после долгого молчания. — Откуда ты знаешь про этот центр?

— Заглянул недавно. Там дружок твой сидел. Привел с собой троих прилипал.

Тацу усмехнулся. Похоже, он пришел в себя.

— Думаешь, я не знаю, что копы за ним приглядывают? Я смотрел отсюда, как они друг за дружкой потянулись. У меня привычка: заранее проверять, все ли в порядке. Я уже передумал идти в этот центр.

— О, а ты предусмотрительный.

— Да. Но ты так мне и не ответил. Откуда ты знаешь про центр? А-а, наверное, спросил у профессора, где моя территория.

— Точно. Ты хороший человек, Тацу. Передал господину Кисигаве мясо с рисом, как я и просил. Он так благодарил меня, даже неловко стало. Суть да дело — вот мы с ним и разговорились.

Тацу снова улыбнулся:

— Я не из тех, кто плюет на доброту других.

— Пойдем поговорим на ходу.

Я направился в сторону улицы Ясукуни, он покорно поплелся за мной.

— Почему ты скрыл от меня, что знаком с рыжим сектантом?

— А мне что, нужно выкладывать тебе всю подноготную? Или же ты связан с ним по другим делам, а, Сима-сан? Или как там правильнее, Кикути, да?

На этот раз он меня сильно не удивил.

— Вот как? Ты знал?

Он хрипло засмеялся:

— Значит, я прав. До сих пор я сомневался. Но ничего у меня воображеньице, работает. Я не только целыми днями свой кассетник слушаю. Времени у меня хоть отбавляй, любую газету или журнал могу в мусорке найти. Ты любишь поспать. Вчера утром я все газеты успел просмотреть, до того как ты глаза протер. А потом опять их выкинул, чтобы тебе на глаза не попались.

— Но как ты догадался из этих статей, что это я?

— Ты появился сразу после фейерверка в парке Тюо. К тому же со вчерашнего дня тебя волнует, не приходили ли копы. Не находишь, по времени идеально совпадает с тем, что написано в статьях? Но уверенность ко мне пришла, когда ты объяснил название книжки профессора. Далеко не каждый способен разобраться в таких мудреных словах.

Я легонько вздохнул. Перейдя через улицу Ясукуни, я повернул налево, направившись к «Исэтану».[65] Тацу молча следовал за мной.

— Но почему надо было скрывать прошлое господина Кисигавы?

Кажется, он сомневался, но в конце концов сказал, видно, решился:

— А разве нестыдно интересоваться чужой жизнью? Особенно если это несколько расходится с моими принципами. Поэтому я и молчал. Но сегодня ты проявил ко мне заботу. В общем, Нисио — так зовут рыжего парня — появился у нас где-то с месяц назад, он проводил исследование по нашим дедкам. И я помог ему. Он знал, что я хорошо со всеми знаком, вот и обратился ко мне. Я, конечно, не особо хотел влезать в эти дела, но согласился. Он говорил, что проводит религиозное исследование прав бездомных. Ненужное любопытство, конечно, ну да ладно.

— И о чем он расспрашивал?

— Да ничего особенного. Работа, место прописки, состав семьи. Вот, пожалуй, и все. Исследовал, какие старики становятся бездомными. Задавал и медицинские вопросы.

— Ты сказал, что стыдился. Но, думаю, по другим причинам. Ты не просто так стал помогать ему. Что ты получил взамен?

Тацу покраснел в один миг. Подавленно опустил голову. Видимо, я сильно задел его самолюбие.

— Как ты догадался? — спросил Тацу прерывающимся голосом.

Я достал из кармана желтую листовку.

— Господин Кисигава специалист по судебной медицине. Он дал мне подсказку. Может, эта листовка и для привлечения адептов, но есть и другие пути ее применения. Реклама наркоты, я не ошибся?

Тацу молчал. Я еще раз прочитал текст листовки:

— «Давай поговорим с тобой вместе с божественной субстанцией, которая утверждает: ты несчастен, если не можешь превзойти эту реальность». «Божественная субстанция» — это наркота, «превзойти реальность» — эффект от наркоты, «поговорим вместе» — ширнемся. Очень понятная картинка складывается. С другой стороны, это гимн дури. В нем, по-моему, собраны все метафоры, которые ходят среди любителей веществ. Я слышал, что подобные сборища иногда напоминают секты. Вдобавок есть и бизнес-эффект. Расплывчатость текста подходит для привлечения новых потребительских слоев. А копам и невдомек. Судя по всему, сработано по высшему разряду.

— Ну, ты и силен, — сказал Тацу. — Я тоже понял что к чему, когда прочитал листовку. Обычно такие тексты распространяют всякие торчки. Вот я и попросил причитающийся мне гонорар.

— Причитающимся гонораром оказался кокаин?

У него забегали глаза.

— Ты догадался даже, что за вещество.

— Я бармен. На работе я слышу разные истории. Один клиент рассказывал. Сам он давным-давно соскочил, но вспоминал, как нюхают кокаин через свернутую трубочкой долларовую бумажку. Мол, японские купюры под это дело не подходят: атмосфера не та.

Тацу молчал.

— Вот и тут кокаин, — пробурчал я.

И Асаи о том же. Может, есть какая-то связь? Одно я точно понял, почему Тацу вернулся в Японию. Он говорил, что не хотел возвращаться, но, наверное, на самом деле его повязали в Штатах и депортировали насильно. Я не стал делиться своими догадками, а просто спросил:

— Значит, сегодня Нисио пообещал тебе очередную порцию?

— Нет. Я вообще-то стал беспокоиться о старике.

— О Гэне?

Он кивнул и сказал хрипло:

— Наверное, надо рассказать тебе все. В этом месяце мы встречались с Нисио каждый понедельник в одиннадцать вечера в том самом игровом центре. То есть в последний раз я виделся с ним в прошлый понедельник. Мы делали вид, что играем на автоматах, и он незаметно передавал мне кокс. Только такая щедрость меня, наоборот, напрягала. Я совсем немного помог ему в его исследованиях, а он отблагодарил меня целых четыре раза. Да еще и товаром на продажу. Я сказал тебе, что дедуля нашел хорошую работу. И я не то чтобы соврал тебе. Нисио говорил, если найдется подходящая кандидатура, он даст шанс старику как следует подзаработать. Что-то типа сторожа-охранника, но делать ничего не надо — просто ночевать на месте работы. Я спросил его, почему он ищет в таком неподходящем месте, как наше, а он рассмеялся: хотим сэкономить на зарплате. Конечно, зная, чем он занимается, я понимал — работка стремная. Поэтому я дедуле ничего не говорил, наверное, Нисио сам с ним пообщался. И когда на прошлой неделе дедуля рассказал мне, я его предупредил, чтобы он с ними не связывался. Похоже, старик поддался на уговоры, и я забеспокоился. Вот и решил сегодня разузнать у Нисио. Он на крючке у копов, так что дури все равно бы не принес. Я и подумал, припру его, когда он будет один, и выспрошу про дедулю. А в результате ничего не получилось.

— Я не собираюсь читать тебе нравоучений о вреде наркоты. Но твое увлечение может повредить окружающим.

— Ты прав. Не знаю, что это за работа, но, если дедуля согласился, дела могут обернуться прескверно.

— Прежде всего надо разузнать, что они задумали. Ты не все мне рассказал.

— Почему это?

— Ты говорил недавно, что, прочитав газеты, догадался: главный герой статей — это я. Меня разыскивают в связи с угрозами. Ну, да это ладно. Скажи лучше, откуда ты знаешь, что я угрожал Нисио. В газетах не указывали фамилию потерпевшего.

— А-а, мне один бандюк рассказал. Он сегодня днем приходил.

— Какой бандюк?

— Кажется, его Мики зовут. Я видел его всего один раз, когда он разговаривал с Нисио около игрового центра. Когда он заметил меня, его аж перекосило. Нисио называл его Мики. Якудза со шрамом на щеке. Он приходил сегодня, хотел запугать меня. Чтобы я не ходил в игровой центр.

— А на нем не было ярко-голубого пиджака?

— Был. Откуда ты знаешь?

— Скорее всего, мне он известен под именем Мотидзуки.

— Значит, наверное, Мики — ненастоящее имя. Будут они под своими именами в такое дерьмо вязаться.

— Может, ты и прав. Но зачем ему понадобилось тебя запугивать?

— Видимо, он связан с Нисио. Ну, какая из Нисио бедная овца, которой угрожали? Могу себе представить. Копы наверняка просекли, что он барыга, и таскаются за ним постоянно. Вот он и боялся, что я по дурости попаду в расставленные сети. Переживал, видно, как бы торчка не взяли за жабры и он не выложил все, что знает, о сети наркодилеров. Только я и без того, отправляясь в игровой центр, смотрел, чисто ли вокруг. Сейчас из-за дури можно круто залететь… Ну-ка постой. Странно как-то. Откуда Мики-то знает? С Нисио он связаться не может — вокруг стаи полицейских. Видеть он мог так же, как и я, только статьи в газетах, а там имя не указано. Тогда откуда он знает, что Нисио имеет отношение к фейерверку в парке?

— Действительно странно, — ответил я.

14

— И что ты теперь собираешься делать? — спросил я.

— Сегодня вернусь в свою берлогу и залягу спать. Жратву я раздобыл.

— Купил за деньги, да?

По лицу Тацу было видно: он испугался. Не умеет скрывать своих эмоций. Всего-то двадцать с небольшим.

— С чего это ты взял?

— Во-первых, вещи твои немалых денег стоят. Плитка «Колман», CD-плеер. Когда я впервые тебя увидел, у тебя такого барахла и в проектах не водилось. Во-вторых, твой рэп. «Degable Planets» или как их там? Коробка от диска новехонькая. Вряд ли ты все это где-то подобрал. Похоже, в последнее время у тебя появились деньжата.

— …

— Не знаю, как было раньше, но теперь ты не подбираешь коробки с обедами в мусорных ящиках круглосуточных магазинов. Я погулял вокруг парка Окубо, там только один такой магазин. Я уточнил в винном. В винных лучше всех знают о своих конкурентах. Мусорка круглосуточного закрыта на замок. И подобраться к ней никак нельзя. В твоем пакете — не просроченная коробка.

Он посмотрел на меня. Выглядел он подавленно. Его самолюбие. И у бездомного есть чувство собственного достоинства. Чувство, которое можно ранить, если речь заходит о деньгах. Несомненно, больше всего он боялся, что об этом станет известно. Я нащупал его слабую точку.

— Да. Нисио мне и деньги давал. Ну и что тут такого? Теперь загнобишь меня? Или будешь презирать до конца дней?

— Не угадал. У меня нет права осуждать других. Хороша картина: алкаш гнобит торчка. Каждый решает для себя по-своему. Тем более бездомный. За одну только вчерашнюю ночь я очень хорошо понял, каково это — пережить холода. Я благодарен тебе, Тацу, за то, что ты дал мне ночлег. И осуждать или презирать тебя я не собираюсь.

Он немного помолчал, опустив голову, но вскоре поднял глаза: в них появился новый блеск.

— Послушай, Сима-сан. Я понимаю, у тебя своих дел невпроворот, но ты мне не поможешь?

— В чем тебе помочь?

— С дедулей. Я места себе не нахожу, вдруг с ним что-то случилось? Ведь Нисио дал мне и кокс, и деньги. Как ни посмотри, гонорар приличный. А я, вполне возможно, подставил дедулю по полной программе. Очень волнуюсь я за него.

— Помогу, — ответил я. — Дело в том, что дедушка Гэн, вполне возможно, имеет ко мне какое-то отношение.

Глаза Тацу засияли.

Я валялся в домике дедули и пил виски.

Когда мы вернулись, Тацу попросил меня рассказать, что я знаю. Но на меня навалилась жуткая усталость. Поездка в Йокогаму, да еще пешком я протопал немерено. К тому же надо было пораскинуть мозгами кое о чем.

— Я уже не мальчик. Я устал. Дай мне сегодня отдохнуть. А завтра спокойно поговорим, — сказал я.

— Хорошо, только завтра расскажи мне все, что знаешь, — попросил Тацу.

— Конечно, — ответил я.

Господин Кисигава смотрел на нас издалека и улыбался.

Я не наврал Тацу: я действительно устал. Но мне не спалось. Я продолжал пить виски. Когда-то виски для меня был огненной водой. А теперь это просто цветная жижа с градусом. Так я думал, подливая себе эту жижу. Пока находиться в городке безопасно. Рыжий сектант по фамилии Нисио не будет трепаться на допросах про Тацу. Могу поспорить. Я читал в газетах про «контрольную поставку» — о популярном типе расследования, когда преступника используют как приманку. Но ее применяют или к группировкам, которые занимаются контрабандой, или к барыгам. Торчков же волокут в участок и припирают к стенке. Никаких препятствий для этого нет. Привычные, излюбленные методы. Если бы Нисио проболтался, Тацу бы уже загребли. Но вряд ли Нисио так быстро согласится затянуть петлю на своей шее. Пока окрестности Западного выхода, совершенно очевидно, не входили в сферу внимания полицейских. Но про наркоту они наверняка просекли. И при этом превратили Нисио в пострадавшего от угроз во время взрыва. То есть выбрали способ с приманкой. По крайней мере, в настоящее время у Нисио не обнаружили никаких вещдоков. Не знаю, сколько еще это продлится, но сейчас мой дом-коробка — зона безопасности.

Меня больше волнует другой вопрос. Зачем Нисио приходил в игровой центр? Неизвестно, осознает он сам или нет, что попал в сети полиции. Похоже, он пользовался этим центром по привычке, но кого там ждали копы? Вряд ли обычного торчка. Учитывая сложившиеся обстоятельства, такой мелкой рыбешкой они бы не удовлетворились. Может, Мотидзуки, который называл себя Мики? Вполне вероятно. Но где он сейчас? Я не знал.

Сон не шел, я продолжал думать.

Начало светать, я посмотрел на часы. Скоро шесть. Я встал и поглядел в сторону соседа. Крыша домика Тацу была закрыта, не слышно ни звука. И вокруг тишина. Я отправился к домику господина Кисигавы. Бесхитростная конструкция. Он спал на картонке, завернувшись в пальто. Я сел рядом с ним на асфальт, и он тихо открыл глаза.

— Как рано, — сказал он, продолжая лежать.

— Я пришел к вам, чтобы спросить кое-что, — ответил я.

Выслушав старика, я поблагодарил его и попросил не рассказывать о нашем разговоре Тацу.

Он кивнул и ответил:

— Хорошо. А что вы теперь собираетесь делать?

— Пойду пройдусь немного.

Он хихикнул:

— Эх, молодежь…

— Молодежь? Это вы обо мне?

— По моей классификации, молод тот, кто безрассуден в своих поступках.

— Вот оно что. Но не мне с вами тягаться по части безрассудства. Спать на улице, когда тебе перевалило за семьдесят… Такое приключение мне не по силам.

Старик засмеялся мне вслед, а я пошел по безлюдной улице до входа на линию Одакю. В столь раннее время еще не найдешь утренних газет в мусорке. Пришлось купить их в только что открывшемся киоске. «Надо бы позвонить Асаи», — подумал я, но решил сделать это позже. Вчера я безрезультатно пытался связаться с ним до трех ночи.

Электрички, в центр и из центра, шли пустые. Я сел и развернул газету. В глаза бросились огромные буквы заголовка с первой страницы одной из трех купленных мною газет. «Взрыв в парке Тюо в Синдзюку. Военная бомба с дистанционным управлением?» Я просмотрел две другие газеты. На первых страницах никаких статей о взрыве не было. Наверное, корреспонденты первой газеты раздобыли сенсационную информацию. Я стал читать статью. В начале стояла оговорка: «Как говорят приближенные к расследованию источники…»

«В результате проводимого штабом расследований анализа взрывчатого вещества и взрывного устройства появились предположения о том, что была применена радиоуправляемая мощная пластиковая бомба военного назначения из материала, именуемого „Композиция 4“ (С4). По мнению специалистов, С4 обладает мощностью, вдвое превышающей динамит. Кроме того, благодаря пастообразной консистенции С4 можно придать любую форму, вследствие чего им часто пользуются террористы. В Японии данное взрывчатое вещество местного производства применяют в Силах самообороны и в ряде исследовательских организаций, в частности в некоторых университетах. Но анализ показал, что при данном взрыве использовалось вещество, чей состав немного отличается от японских стандартов, тем самым более вероятно, что его ввезли из-за границы. Кроме того, осколки микросхем, найденные на месте взрыва, вероятно, являются частями беспроводного приемного устройства. Если факты подтвердятся, то данный взрыв будет первым радиоуправляемым взрывом в истории Японии. В связи с этим в штабе расследования преобладает версия о террористическом акте, направленном на одного из высших лиц Управления полиции Тэцу Миядзаку. Все силы брошены на выявление каналов, по которым взрывчатое вещество попало в Японию, и анализ оставшихся элементов механизма дистанционного управления».

Когда я закончил читать статью, показался район Ёёги-Уэхара. Я пошел пешком до дома Токо. Навстречу мне спешили работники офисов, с раннего утра отправлявшиеся на работу. О квартире Токо знали не только в полиции. Я шел, обращая внимание на то, что вокруг. Ничего странного, насколько я мог судить. Незаметно даже, чтобы полиция расставила здесь своих агентов.

Я открыл дверь ключом Токо и вошел внутрь. Вчера, когда я звонил сюда, в этой комнате кто-то был. По крайней мере, скопировать ключ он успеть не мог. Конечно, Токо надо бы сменить замок. Но сейчас на это нет времени. Я не придумал ничего лучшего, кроме как воспользоваться ее квартирой. Я посмотрел на полки на кухне. Заметил бутылку виски. Посмотрел на руки. Вопреки обыкновению, они не дрожали. Потому что я пил всю прошлую ночь. Сегодня утром концентрация алкоголя у меня в крови отличалась от обычной. Но может, она была близка к той, что бывает у многих взрослых людей и которую не считают особенной. Размышляя об этом, я подошел к зеркалу. Мои ожидания не оправдались. В зеркале отражался измочаленный алкаш, прибитый годами. Типичный пример бомжеватого сорокалетнего мужика.

Я вернулся в гостиную. Набрал номер Асаи со стационарного телефона. Он подошел сразу, я даже не ожидал.

— Это ты, Симамура? — спросил он немного устало.

— Ты попросил меня, и я звонил тебе много раз. Но так и не смог дозвониться. Ты был занят?

— Конечно, был занят, — ответил он. — Я не такой дебил, чтобы не выключать мобильник, когда за мной следят. Только времени это заняло больше чем я предполагал.

— Я так и подумал.

— Мне удалось выудить кое-какую информацию. Не знаю, понравится ли она тебе.

— У меня тоже для тебя кое-что есть. Но тебе это, скорее всего, не понравится. Как там с Мотидзуки?

— Не могу отловить. Я поспрашивал, где он. Говорят, исчез со вчерашнего дня. Похоже, нам надо с тобой встретиться.

— Меня сейчас ждет одна работа.

— Тогда вечером. И мне так удобнее. Вообще-то мне тоже надо кое-чем заняться.

— Хорошо. Предупреждаю сейчас. Полиция может выйти на тебя. Думаю, лучше избавиться от пушки.

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что у копов на меня есть козыри.

— Ордера на арест у них нет. На данном этапе это маловероятно. Но ордер на обыск — вполне возможно.

— А шмон по какому поводу? Из-за тех связей с Акасакой?

— Нет, не из-за этого. — Я собирался рассказать ему то, что узнал от Тацу, но тут около двери послышались шаги. Дверь была закрыта на замок, так что войти мог только один человек.

— Все, не могу больше говорить. Пообщаемся вечером. Где встретимся?

Асаи ответил, поняв ситуацию:

— Только не в Йокогаме, — и быстро сказал мне адрес. Название дома в Хамамати на Нихонбаси. — Это место не знает никто, кроме меня.

— Понял, — ответил я. — Тогда отнеси его туда.

— Будет сделано. Я, по-моему, говорил тебе, что всегда прислушиваюсь к тому, о чем меня предупреждают.

Раздались гудки, и, когда я положил трубку, дверь открылась. Заглянула Токо, она была в черном свитере и черных джинсах.

— Ты кому звонил? — Она посмотрела на меня с подозрением.

— Узнавал прогноз погоды. Сегодня весь день будет ясно. Идет антициклон с материка. Сильно похолодает.

— Ты не умеешь врать. Не мог придумать что-нибудь поумнее?

— К сожалению, фантазии у меня маловато. Твоя мама мне частенько об этом говорила.

Она бросила взгляд на телефон и сказала:

— Ну ладно.

Слишком быстро сдалась. Я посмотрел на нее.

— Ты, похоже, налегке. А где газеты?

— Ты просто представить себе не можешь, как далеко шагнул прогресс.

— О чем ты?

Не обращая на меня внимания, она подошла к столу с компьютером.

— Теперь вот что есть, — сказала она и включила компьютер. — Все газеты и новостные агентства. Статьи можно посмотреть в Сети.

Я тупо уставился на нее, она разочарованно бросила:

— Ты действительно отстал от времени. Если хочешь дожить до двадцать первого века, лучше запомни эти простые операции.

— Это можно узнать на компьютере?

— В интернете есть база данных с поиском по статьям.

Я смотрел, как она нажимает на клавиши, — на дисплее появились непонятные надписи.

— Сначала я ввожу восьмизначный пароль. Мой пароль — «тысяча семьсот тридцать восемь-ТОКО». Огромное Спасибо Тебе за Все, Токо. Понятно? В строку поиска достаточно забить пару слов: «взрыв» и «Синдзюку». И у тебя будут все статьи с этими словами.

Вскоре я увидел на дисплее газетную статью. Из тех, что я читал. Я был поражен:

— Ну и времена!

— Да, вот такие времена.

— Что говорить, я принадлежу к старому поколению. Скажи, за тобой не следили?

— А разве в этом еще есть необходимость? — спросила она, не снимая рук с клавиатуры. — Копы знают про эту квартиру. Выходя от дедушки, я сказала стоявшему у ворот охраннику в штатском: «Огромное спасибо тебе за все», как в моем пароле. Они, наверное, думают, что я поехала переодеться. Я села в такси, но, по-моему, за мной никто не увязался. Ну что, распечатаем?

— Нет, не надо, — немного подумав, ответил я. — Не хочу оставлять никаких улик. Объясни мне только, как пользоваться этим хозяйством.

Следуя ее указаниям, я начал тюкать одним пальцем по клавиатуре. Вот уж точно, время ушло вперед гораздо дальше, чем я предполагал.

Я пробежался по всем статьям, начиная с самых первых, вышедших в вечерних субботних выпусках. Я внимательно читал все появляющиеся на экране статьи, запоминая необходимые подробности. Узнав от Токо, как это сделать, я выбрал газеты другого жанра. Со вздохом понаблюдав за движениями моего пальца, Токо ушла куда-то, показывая всем видом, что не может выносить моей отсталости. Она появилась вновь, держа в руке бокал с виски. Попивая виски, стала смотреть на экран. Покончив со статьями во всех газетах, я шумно вздохнул. Прошло около двух часов.

— Что случилось? — спросила она.

— Я извлек два урока с твоей помощью.

— Какие уроки?

— Первый — стоит достичь моего возраста, и не успеешь оглянуться, как непознанный мир начинает расти, будто снежный ком. И уже целой жизни не хватит, чтобы догнать. Скажи, а какого времени самые ранние статьи в этом поиске?

— Где-то до восемьдесят пятого года, если не ошибаюсь. А какой второй урок?

— Я думал все газеты на одно лицо. Но, оказывается, это не так. Лучше читать, не пропуская. В газетах раскиданы отрывки, как в картинке-пазле.

— О чем ты? Ты что-то понял?

— Причину, по которой твоя мать оказалась в парке.

Токо смотрела на меня, вытаращив глаза.

— Разумеется, мою гипотезу надо проверить. Но, кажется, я нашел ключ к разгадке. В субботу, сразу после взрыва, я смотрел специальный выпуск по телевизору в столовке неподалеку. Мне хотелось узнать, что произошло. А еще — в каком состоянии девчонка по имени Маю Миядзака. В тот момент я не обратил внимания. Супермастерство телевизионщиков — брать беспардонные интервью у родственников пострадавших. Хозяин столовки рассвирепел и попросил переключить канал. Дело в том, что сейчас я особенно внимательно читал статьи о родственниках. Жертв много, так что в разных газетах печатали разные истории. После начальника отдела безопасности Миядзаки больше всего говорили о тридцатилетних супругах, у которых остался годовалый ребенок, Ничего удивительного, писать о младенцах — излюбленная тема для СМИ. Но по телевизору показывали сына пятидесятилетней женщины. Помню, парень, с виду старшеклассник, говорил вежливо и очень грамотно. Ирония нашего времени: сейчас по-японски грамотно говорят только за границей. Вот я и подумал: может статься… Так оно и оказалось. О нем написали в трех газетах. Мамору Сибаяма. Погибшую мать звали Ёко. Ей был пятьдесят один год. В одной из статей сообщалось: «Мамору долгое время провел за границей…» Значит, можно предположить следующее. Ты говорила: для ребенка, учившегося за границей, танка — темный лес. Он тоже учился за границей. Я помню, по телевизору он сказал: «Мама встречалась с подругами по хокку». Ребенок, проведший долгое время вдали от родины, мог перепутать хокку и танка.

Токо еще сильнее вытаращила глаза.

— То есть ты хочешь сказать, что Ёко Сибаяма была маминой подругой по клубу танка?

— Точно сказать не могу, но вполне вероятно. Если я прав, то должен быть еще один человек. Кроме твоей матери, погибли три женщины сорока — пятидесяти лет. Жертва, которой было пятьдесят восемь, ни при чем. Ее дочь сама рассказывала о том, что пришла в парк погулять вместе с матерью. Но о родственниках Юкано Ямадзаки, сорока семи лет, не сообщается ни в одной из газет. Начальник финансового отдела банка Нидзё. Деловая женщина. Вероятно, ее близкие отказываются от интервью, но, вне всяких сомнений, она тоже входила в число любительниц танка.

— Почему?

— Метод исключения. Больше подходящих кандидатур нет. Мамору Сибаяма сказал: «…Встречалась с подругами». Значит, помимо его матери в парк пришли еще несколько человек. Скорей всего, полиция его допросила. Естественно, следователи думали так же, как и я, и уточнили, кто был в парке с его матерью. Я могу только предполагать, но, вероятно, он назвал имя одной женщины — Юкано Ямадзаки. Возможно, они общались. Но о Юко он не знал. Может быть, твоя мать встретилась с ними только в тот день. Такие подробности мне неизвестны. Но, похоже, на сегодняшний момент полиция считает лишь этих двух женщин подругами «по хокку». Если бы я ошибался, они должны были тебя спросить, не писала ли Юко хокку. Может быть, они как раз собираются спросить тебя об этом. Может быть, они уже заметили, что хокку на самом-то деле — танка. Соответственно, если мои предположения верны, то и в полиции когда-нибудь придут к аналогичным выводам.

— Полиция спрашивала меня, конечно, не знакома ли была мама с кем-нибудь из других пострадавших. Называли мне и фамилии этих двух женщин. Но я ответила, что не знаю их. По-моему, у них не нашли маминых координат. По крайней мере, полиции не удалось их найти ни в личных вещах, ни у родственников.

— Давай рассуждать от противного. У твоей матери тоже не осталось никаких адресов и телефонов ее друзей и знакомых. Может быть, так же и с ее подругами «по хокку». В любом случае это нужно проверить.

— И как ты это проверишь?

— Ясно как. Навещу семьи Сибаямы и Ямадзаки.

15

Я зашел в только что открывшийся супермаркет на станции «Дзиюгаока» линии Тоёко. Купил пальто. Пришлось потратиться, хотя и выбрал самое дешевое, за несколько тысяч иен. Для реализации дальнейших планов мне следовало иметь вид попристойнее. К тому же я собирался к тем, кто только что похоронил близких. Пальто, которое я не снимал, даже когда спал, я выкинул в мусорный ящик на вокзале.

До станции «Оямадай» я добрался быстро. Всего две остановки. В торговых рядах около вокзала, несмотря на будний день, было довольно много народу. В магазине, где продавали мелочи, я купил блокнот и ручку. Выйдя из торговых рядов, я уперся в Восьмую кольцевую, перешел по светофору через дорогу. И сразу же очутился в тихом жилом квартале. Я никогда здесь не был, только слышал название, но чем дальше я шел, тем больше убеждался в том, что покупка нового пальто оказалась правильным решением. Я полагался на свою память: дома у Токо я посмотрел адрес в газете и карту.

Перед выходом от Токо пришлось решать одну небольшую проблему. Токо хотела пойти со мной она настаивала. Вполне прогнозируемая реакция, но я не мог подвергать ее риску: я находился в розыске. Я потратил полчаса на убеждения, и в конце концов она согласилась, но потребовала от меня взамен срочно помыться в душе.

— Ты сам, наверное, не чувствуешь, чем от тебя пахнет. Сейчас на нормального человека ты не похож, — сказала она безжалостным тоном учительницы начальных классов.

Я покорно выполнил ее указания. Скорей всего, она права. В ванной я избавился от приставшей ко мне за неделю грязи, помыл голову и вытерся приготовленным Токо полотенцем. Потом я прополоскал горло разбавленным шампунем. Чтобы избавиться от запаха алкоголя. Но так и не понял, добился ли результата. Более того, я даже не был уверен, стал ли выглядеть приличнее. Я оделся и вышел из ванной. Токо строго сказала:

— Стой здесь.

Она рассматривала меня сверху вниз, как подержанный автомобиль. Когда последний раз молодая девушка разглядывала меня столь пристально? Даже воспоминания об этом растаяли в туманной мгле. Я чувствовал себя неуютно, но терпел. Наконец она произнесла:

— О’кей. Видок ниже среднего, но теперь, по крайней мере, если пойдешь в чужой дом, тебя оттуда не выгонят.

Я пообещал ей купить новое пальто и только после этого был выпущен на улицу.

Как свидетельствовала табличка у входа, Сибаямы жили в особняке, окруженном белой стеной. В гараже на два места стоял один автомобиль. Наверное, все мероприятия, связанные с похоронами, закончились, царила тишина. Вокруг — ни полицейских, ни журналистов. Я нажал кнопку домофона сбоку от двери.

Некоторое время спустя мне ответили. Голос мальчика, которого я видел по телевизору.

— Я хотел бы с вами поговорить, — сказал я в домофон. — Я из еженедельного журнала «Сан».

Прошло еще немного времени, и меня вежливо попросили подождать.

Дверь открылась, из-за нее выглядывал мальчишка в сандалиях. Смотрел на меня смущенно. Более того, как ни странно, в его глазах сквозил интерес.

— Мамору, да? — Я достал только что купленные блокнот и ручку. — Прошу извинить меня за то, что отрываю вас от дел, но мне хотелось бы поговорить с вами. Моя фамилия Мацуда, я работаю в еженедельном журнале «Сан».

— Мацуда? — спросил он с подозрением. — По-моему, журналист, который приходил вчера, тоже называл себя Мацудой.

Я понял слова Мори, почему журнал хорошо продается. «Сан» внимательно следил за судьбой каждого из пострадавших. Я постарался в подробностях вспомнить свой телефонный разговор с Мацудой. Мне потребовалось на это несколько секунд, и, хотя и с трудом, я вспомнил его полное имя.

— А-а, вы про Юити? — спросил я. — У нас два Мацуды. Меня зовут Сатио Мацуда. Юити попросил меня уточнить некоторые детали, о которых он забыл спросить. У вас найдется время?

Мальчишка пристально посмотрел на меня и наконец произнес:

— Вы не могли бы передать господину Мацуде мои извинения: вчера дедушка рассердился. Не успели закончить заупокойную службу, а тут… Вот дедушка и… В общем, он выгнал господина Мацуду.

«Вот как?» — подумал я. Похоже, обстоятельства складывались в мою пользу. Он еще школьник, так что визитки у меня просить не станет. А может, повлияла долгая жизнь за границей. Симпатичный парнишка. Мне показалось, что я совершаю преступление. Наверное, с моральной точки зрения так оно и было.

— Соболезную по поводу кончины вашей матери. Юити просил меня передать: он сожалеет, что побеспокоил вас в такой день. С дедушкой все в порядке?

Мальчик кивнул.

— Он совершенно выбит из колеи. Сейчас лежит, отдыхает. На втором этаже.

Я подумал о том, что на виду постоянно только этот мальчуган. Никакого намека на присутствие отца. И в интервью по телевизору, и сейчас.

— Извини, пожалуйста, за бестактный вопрос, но твой отец живет с вами?

— Папа умер год назад. И теперь этот взрыв, у него — я имею в виду дедушку — случилось что-то вроде шока. Нас постоянно осаждают полицейские и медиа. Ой, простите. Я сейчас не вас имею в виду.

Не по годам вежливый парнишка. Называет деда он,[66] а прессу — медиа, но говорит вежливо и грамотно. Он производил на меня то же впечатление, что и в телевизионном интервью. Пора было переходить к теме разговора. Сегодня сюда наверняка наведаются и другие, не только Мацуда. Вполне вероятно, в большом количестве.

— Ничего страшного, — улыбнулся я. — Вы много времени провели за границей, да?

— Да. Мы вернулись три года назад. По делам отца мы долго жили вдали от Японии. И теперь я никак не могу привыкнуть к школе.

— Да? А где вы жили?

— В Нью-Йорке. Никуда не переезжали. Лет восемь, наверное. У отца была длительная командировка в нью-йоркское представительство торговой компании.

«Значит, Нью-Йорк, — подумал я. — Одиннадцать лет назад уехали и три года назад вернулись. По времени совпадает».

— Вот как? Говорят, мама сочиняла хокку, вероятно, она давно начала увлекаться японской поэзией?

— Нет. С тех пор как приехала в Нью-Йорк. Похоже, за границей ее стало интересовать все японское. Но я перепутал. Господин Ямадзаки сказал «танка». Он видел меня в какой-то новостной программе и поправил ошибку.

— Господин Ямадзаки? Он как-то связан с погибшей Юкано Ямадзаки?

— Да, ее отец. Я первый раз говорил с ним о случившемся. Вчера утром подумал: «Надо бы выразить соболезнование» — и позвонил ему. Тогда-то он меня и поправил. Я не интересуюсь японскими короткими стихами и почти ничего о них не знаю.

— А что сказал господин Ямадзаки?

— По-моему, он ненавидит и полицию, и медиа. Он вовсе не плохой человек, но, похоже, старой закалки. Поэтому он предупреждал: «Извини, что вмешиваюсь, но лучше не разговаривать со СМИ. Неизвестно, что они напишут». Не обижайтесь, пожалуйста, это он так считает. Но я хочу стать журналистом, поэтому мне интересны интервью для медиа. Я собираюсь когда-нибудь вернуться в Штаты и поучиться там журналистике.

— Думаю, из тебя получится отличный журналист. Что ни говори, а основа журналистики — это любопытство.

Он радостно улыбнулся в ответ. Улыбка человека, у которого есть мечта. Где мои времена, когда я жил мечтой? По крайней мере, теперь я понял, откуда у него интерес в глазах. И почему он столь любезен со мной.

— Значит, погибшая госпожа Ямадзаки была подругой твоей мамы? Ты тоже хорошо ее знал?

— Да. В Штатах. Когда мы жили в Уайт-Плейнс, госпожа Ямадзаки часто приезжала к нам в гости с Манхэттена. Я много с ней общался.

— Уайт-Плейнс?

— Жилой район в пригороде Нью-Йорка.

— Он находится рядом со Скарсдейлом?

— Да, совсем близко. А что?

— Так, ничего. Раз вы так долго прожили в Нью-Йорке, у твоей мамы, наверное, было много подруг. Например, среди любительниц танка.

— Да, очень много. С некоторыми из них она поддерживала связь, вернувшись в Японию.

— А ты не знаешь Юко Мацуситу?

Он задумался.

— Этого имени я не слышал. Но точно сказать не могу. В Штатах мама была ядром группы, так что она знала много имен и фамилий. К тому же я абсолютно не интересовался ее занятиями. И об этой группе мы с ней практически не говорили.

— Получается, твоя мама была кем-то вроде организатора? Ты не помнишь, когда она создала это объединение?

— Объединение?

— Группу любителей танка.

— А, вот вы о чем. Я был еще маленьким. Наверное, сразу после того, как мы приехали в Нью-Йорк.

— И как называлась их группа?

Парнишка почему-то заулыбался:

— Они всегда пользовались аббревиатурой. Странное название для группы поэтов, совсем не поэтическое. ВЦП.

— ВЦП?

— Заглавные буквы от «Воспоминания о Центральном парке». Они любили собираться на свежем воздухе и часто устраивали встречи в Центральном парке. Вот и назвали себя в его честь.

— Значит, они продолжали регулярно собираться и здесь, в Японии?

— Видимо, да. Мама уходила из дому каждую третью субботу месяца. Но я не знал, что они собираются на Синдзюку.

— И тем не менее ты сразу же оказался на месте взрыва. Как ты догадался, что твоя мать — среди пострадавших?

Мальчик помрачнел.

— Я был в школе. Школа находится на Сибуе. Во время занятий туда позвонили. Как сказали в полиции, мамины автомобильные права чудом остались целы. Я помчался на Синдзюку. Маму удалось опознать.

— Прости, — сказал я. — Но почему все-таки парк Тюо?

— Я не знаю. В полиции тоже об этом спрашивали. Он ведь — даже я знаю — такой крошечный и неприметный.

— Да, если судить по заграничным меркам. Но возможна и такая версия. Парк Тюо по-японски означает «Центральный парк».

Парень сначала вытаращил глаза от удивления. Реакция — точь-в-точь как у Токо. Через мгновение он громко рассмеялся. И долго не мог успокоиться.

— Вот оно что? А я и не подумал об этом. Но может, вы и правы. Мама и ее подруги, несмотря на возраст, любили пошутить. Не мне говорить, но мама была женщина острого ума. Надо же. Memory of Central Park. Воспоминания о парке Тюо…

— Они придумали это название в Америке, так что, наверное, смысл не столь торжественный: «В Центральный парк с воспоминаниями».

— Да, у вас получился хороший перевод.

— Наверное, у тебя остались стихи мамы и ее подруг. Обычно объединения поэтов танка регулярно выпускают сборники произведений. Печатают свои журналы. Наверное, сборники выходили под названием «Воспоминания о Центральном парке». Я хотел бы посмотреть, если у вас остались.

— Да, сборники у нас были. Семь выпусков по два экземпляра каждый. Но я не могу их вам показать. Дедушка положил несколько выпусков маме в гроб как память. Все остальные экземпляры забрала полиция.

— Полиция?

В это мгновение сверху послышался скрипучий голос:

— Кто там?

Мальчишка закричал в ответ:

— Мой приятель, — и подмигнул мне.

— Спасибо тебе, — ответил я с улыбкой.

— Дедушка устал от атак медиа. Правда, они скоро утихнут. Честно говоря, таких воспитанных людей, как вы, мало.

— Я тоже буду с тобой откровенен. У представителей СМИ во всем мире одинаковый характер. Не хотелось бы разрушать твои мечты, но общее у них одно — цинизм и пошлость.

Мальчишка улыбнулся. Откровенно и непринужденно.

— Скажи, а когда полицейские забрали сборники стихов?

— Вчера вечером. Часов в восемь, после того как ушел второй господин Мацуда. Сказали: «Дайте нам на время, мы обязательно вернем».

— Понятно, — ответил я. — Но разве они не просили вас показать телефонные и записные книжки матери сразу после случившегося?

— Просили. Я обыскал всю мамину комнату, но ничего не нашел. Дело в том, что мама очень любила свою электронную записную книжку и никогда с ней не расставалась. В ней были и телефоны с адресами. Полицейские говорили, что нашли обломки. Но, конечно, информацию из нее извлечь не удалось.

— Понятно, — снова сказал я. — Из сборников объединения ВЦП можно понять, с кем общалась твоя мама. Адреса там вряд ли указаны, а имена и фамилии участниц должны быть. Наверное, полиция рассуждала аналогичным образом.

— Да, они говорили что-то подобное и просили одолжить им сборники.

— Но почему они обратились с этой просьбой только через два дня после случившегося?

— Наверное, потому что не так хорошо, как вы, разбираются в литературных жанрах. Откровенно говоря, следователь, который приходил к нам, не отличался высоким уровнем умственных способностей. Но не надо писать об этом в статье.

— Разумеется, — ответил я и улыбнулся.

Я задал ему еще несколько вопросов. Его мать была домохозяйкой, но и после смерти мужа жила вполне обеспеченно. Помимо руководства объединением поэтов она активно занималась благотворительной деятельностью. Может, на нее повлияли долгие годы, проведенные за границей. Из рассказа мальчика складывалось впечатление, что она была социально активной женщиной.

Я спросил его о семье Ямадзаки. Он не очень хорошо их знал. У них была лапшевня. Единственное, что мне удалось выяснить. Пришла пора откланиваться. Я спросил напоследок:

— Похоже, мне надо будет встретиться и с господином Ямадзаки. Я хочу почитать стихи. А найти их, наверное, теперь можно только у него, если не в полиции.

Мальчишка задумчиво посмотрел на меня.

— Господин Мацуда, а почему вас так интересуют эти танка? Какое отношение они имеют к тому, о чем пишут в еженедельном журнале?

— Не знаю, понравится ли тебе то, что я сейчас скажу, но одна из задач еженедельных журналов — знакомить читателей с такими сторонами человеческой жизни, о которых не пишут в газетах. Более того, иногда в подобных репортажах всплывают неизвестные полиции факты. Поэтому я попрошу тебя ничего не говорить полиции. И обо мне тоже.

Он кивнул, расплывшись в улыбке. Верит, что миссия СМИ — оставить власть в дураках. Такая у него была улыбочка.

— Только общаться с господином Ямадзаки вам, наверное, будет непросто. Я уже говорил, он не особо жалует медиа.

— Буду знать. Я привык к подобному отношению.

Я поблагодарил парнишку и собирался уходить, когда он спросил:

— А какой тираж у журнала «Сан»?

Я вспомнил слова Мори.

— Продается около семисот тысяч. А что?

— Если вы знакомите читателей с разными сторонами человеческой жизни, может быть, мамины… Нет, ничего.

Я посмотрел на мальчишку. Он покраснел от смущения.

— Вот оно что. Может, мы напечатаем мамины стихи, да? И их прочитают семьсот тысяч человек. И дедушка будет рад.

— Нет, нет, что вы… — Он покраснел еще сильнее. Кажется, я угадал. Немного подумав, я ответил:

— О’кей. Я попрошу ответственного редактора.

Мальчуган засветился от радости.

— Но обещать ничего не могу. Договорились?

— Конечно.

— Для этого мне необходимо раздобыть сборник стихов твоей мамы и ее подруг.

— Хотите, я попрошу полицейских поскорее вернуть сборники? Или могу позвонить господину Ямадзаки.

— Нет, тебе лучше ничего не предпринимать. Я сам постараюсь все уладить. А ты не говори полицейским о том, что я приходил. Даже неудобно, будто ставлю тебе условия.

— Сделаю, как вы сказали, — четко ответил он басом.

Я шел в сторону станции, погрузившись в раздумья. Хороший парень. Интересно, что бы он подумал, если бы заглянул в мой блокнот? Все страницы его были девственно чисты. Слушая его, я лишь притворялся, что делаю записи.

Я вернулся к Восьмой кольцевой. Только хотел перейти дорогу, как послышался громкий гудок автомобиля и передо мной остановился черный «мерс». Открылась водительская дверь, и я увидел Токо.

— Едем к Ямадзаки?

Наверное, мина у меня была кислая. Она сказала:

— Что ты скривился? Живо залезай в машину!

Я покорно открыл переднюю дверь.

— Откуда у тебя эта тачка?

— Как только ты ушел, я сразу позвонила секретарю деда, и он мне ее подогнал. Успела. Хорошо, что место такое видное. Другой дороги нет. Я просто подождала тебя минут десять.

— Для чего тебе эти игры с огнем?

— А разве все остальное не опасно? Ко мне в квартиру кто-то проник, а я даже в полицию не заявила. К тому же ты не забыл? Я дочь погибшей при взрыве. И что, в тот момент, когда появляются новые улики, я должна сидеть сложа руки, вместо того чтобы искать разгадку смерти матери? Не настолько я плохая дочь.

Я вздохнул, автомобиль тронулся с места. Стиль ее вождения образцовым не назовешь. Она дала по газам и с дикой скоростью начала метаться из одного ряда в другой. Абсолютно противоположная манера езды по сравнению с Асаи. Водит отчаяннее, чем якудза. Я хотел ей сказать об этом, но потом передумал. Вздохнул еще раз и спросил:

— Как там с моей просьбой?

— А-а, ты об этом? Ничего не получилось. Мамина секретарша тоже ничего не слышала о Ёко Сибаяме и Юкано Ямадзаки. А как у тебя дела?

Я вкратце пересказал ей свой разговор с мальчиком.

— Значит, все-таки танка, — пробормотала она. — Предположение о том, что Центральный парк — это парк Тюо, тоже оказалось верным. Но скорей всего, маминой фамилии в сборнике нет.

— Я с тобой согласен. Почему ты так решила?

— Ты меня экзаменовать собрался? Ну, ладно. Кажется, я начала понимать ход твоих мыслей. Логическая схема одноклеточного. Значит, так. Полицейские пришли к нему вчера в восемь вечера. Чтобы найти фамилию, много времени не нужно: просмотрел оглавление, и все. То есть, если бы мамина фамилия была в сборнике, полицейские навестили бы меня в тот же вечер и засыпали вопросами.

— Гениально, — сказал я. — Но это не означает, что ее стихов в сборнике нет.

— Возможно, она писала под псевдонимом?

— Именно! — порадовался я. — Псевдонимы не столь распространены среди поэтов танка, как хокку, но и не такая уж редкость.

— Кажется, сейчас моя очередь.

— Ты о чем?

— Ямадзаки — упрямый дедок, ненавидящий СМИ. Как ты думаешь, кого он примет в своем доме? Таких же родственников погибших, как и он сам.

Она была права. Я колебался, обдумывая ее слова. Родственница жертвы взрыва приходит к родственнику другой жертвы. В этом нет ничего противоестественного. По крайней мере, гораздо проще согласиться на эту встречу, чем общаться с любопытными корреспондентами. Это не противоречит обычной морали простых людей.

— Хорошо, — сказал я. — Поручаю тебе общение с Ямадзаки.

Она опять вдавила в пол педаль газа. Я решил не отстегивать ремень безопасности, пока мы не доберемся до дома Ямадзаки.

16

Как и сказал мальчишка, дом Юкано Ямадзаки находился неподалеку от станции Омори, одно здание вместе с лапшевней. На яркой и оживленной улице только на этом доме была ужасно старая вывеска, которая выделяла его среди всех остальных. Здание выглядело так, будто выпало из общего потока времени. Еще и часа не было, а на двери лапшевни висела табличка «Закрыто».

Токо бросила взгляд на парадный вход и, не мешкая ни секунды, открыла дверь. Закричала громким голосом:

— Есть кто-нибудь?

В глубине лапшевни послышалось шуршание, и из недр кухни вышел старик. Седоватый, лет семидесяти. Добродушным он не выглядел. Не меняя мрачного выражения лица, он пристально посмотрел на нас с Токо.

— Кто такие? — Голос его был под стать лицу. Звучал совсем недружелюбно.

— Дедушка, ты, наверное, папа Юкано-сан? — бодро спросила Токо, полностью игнорируя настрой деда.

— Ты что такая невоспитанная? Я спросил вас, кто вы такие.

— Меня зовут Токо Мацусита.

— Дочкина подружка, что ли?

Она покачала головой:

— Наверное, моя мама была ее подругой.

— Наверное? А кто твоя мать?

— Юко Мацусита. Она погибла тогда же, когда и твоя дочь. Во время взрыва.

На мгновение в глазах старика появилась растерянность.

— Мне очень жаль. И какое у вас ко мне дело?

— Принесли благовония за упокой Юкано-сан.

— А что это за мужик с тобой?

— Мамин приятель.

— Нда-а, — пробормотал старик. — Сюда, — неприветливо бросил он и пошел вглубь лапшевни.

Я следил краем глаза за Токо. Она еле заметно улыбалась. О чем она думает, непонятно. Мы молча последовали за стариком.

На буддийском алтаре в комнате стояла фотография. В черной рамке — умное лицо с правильными чертами. Мы зажгли ароматические палочки, сложили ладони, и затем Токо, посмотрев на фотографию, обратилась к старику:

— Твою дочь, дедушка, тоже очень жаль. У нее все еще было впереди. Она ведь работала начальницей отдела в банке?

Я следил за ней боковым зрением, понемногу выпадая в осадок. Она говорила смело, как взрослый человек, помятый жизнью, познавший и боль, и радость. И одновременно с этим в ее словах чувствовались живые, естественные эмоции.

Старик скривил губы и пробормотал:

— Глупая она. Деловая женщина, или как там оно называется, не знаю, но не потащилась бы незамужняя за границу, ничего и не случилось бы.

— Почему ты думаешь, что виновата заграница?

— Так не вступи она в поэтический кружок в Нью-Йорке, не оказалась бы в этом треклятом парке.

— Ты про что?

— Поэтический кружок, который собирался каждый месяц. Она к ним пошла в тот день, дура.

— А-а, — сказала Токо, — в прессе об этом не писали.

— Пресса твоя — мухи, которые слетаются на людское горе. Я прогнал всех идиотов, которые ко мне приходили.

— Да? И я тоже. Дедушка, может, ты и полиции об этом не говорил?

Старик выдержал паузу и бросил:

— А этих господ я ненавижу еще сильнее. Никогда в жизни им ни слова не скажу.

— И тут мы с тобой похожи. У нас много общего. Дедушка, а почему ты их так не любишь?

— Да всякое было. Может, чайку?

— Ага, — кивнула Токо.

Старик тут же вернулся с чаем: наверное, своим приходом мы оторвали его от чаепития. Принес две хороших чашки с крышками. Токо сделала глоток и сказала:

— Какой вкусный!

Я согласился с ней. Морщины старика стали еще глубже. Легкая улыбка, если хорошо приглядеться. Улыбнулся в первый раз.

— Молодая, а разбираешься. На чае я никогда не экономлю. Позволяю себе роскошь.

— А что плохого немного пороскошествовать? У тебя на самом деле такой вкусный чай.

— Хм, — буркнул старик.

— Дедушка, можно я повторю свой вопрос? Почему ты не любишь представителей власти?

— Моего отца застрелила тайная полиция. Во время прошлой войны. Ну и потом, не доверяю я им.

— Вот оно что. Извини, что заставила тебя вспомнить о прошлом.

— Да ничего. Но вы, наверное, пришли не только соболезнования выражать. Что вам нужно? Не верю я в эти поговорки о несчастье, которое будто бы сближает.

— И я тоже. Вообще-то мы ищем одну вещь, память о маме.

— Какую вещь?

— Моя мама тоже жила в Нью-Йорке. Может быть, она ходила в тот же самый поэтический кружок, что и твоя дочь. Наверняка не знаю. Я слышала, что стихи кружка печатали в сборниках. Но их нигде не найти. Вот мы и пришли к тебе — вдруг у тебя они сохранились.

— Хм, — опять буркнул старик и пристально посмотрел на Токо. — С виду молодая, а такая хваткая.

— Конечно. Не стоит меня недооценивать. В наше время не все девушки отплясывают на дискотеках. И не надо предвзятых мнений.

На этот раз старик тихонько засмеялся. Скрипуче, будто закашлялся, но все-таки он смеялся.

— Ты чем-то похожа на мою дочку. Такая же деловая. Книжки эти у меня остались. Показать?

— Конечно. Я ради них и пришла.

Старик кивнул и поднялся с места. Когда он двинулся на второй этаж, я зашептал Токо на ухо:

— Ну, ты даешь.

— Я таких дедушек очень люблю. Твой типаж.

— Обнадежила. Теперь я за свою старость не беспокоюсь.

Старик вернулся и бросил перед Токо пачку книжек. В каждой несколько десятков страниц, аккуратно сброшюрованы и переплетены. На обложке написано по-английски «Воспоминания о Центральном парке». Выпуски с первого по седьмой. Токо молча взяла в руки одну из книжек и стала читать оглавление. Если Юко писала под псевдонимом, вычислить его можно, только прочитав сами стихи. И то неизвестно, получится ли. Я тоже взял книжку и только открыл ее, как Токо закричала:

— Нашла! Я нашла мамины стихи. Она пользовалась псевдонимом. Дедушка, ты не отдашь мне все эти книжки?

Я был поражен. Но еще сильнее я поразился, когда старик с легкостью ответил ей:

— Бери. У меня этих книг куча. Солить их, что ли?! Возьми.

— Спасибо, — ответила Токо и поднялась с места.

Вставая, я подумал, что она ни в чем не обманула старика. У выхода она обернулась:

— Знаешь, дедушка, а может, у нас получится отомстить тем, кто убил твою дочь. Вот он отомстит.

— По крайней мере попытаюсь, — сказал я. — Обойдусь без помощи властей.

Но старик только тряхнул головой, наверное, мы его утомили.

Мы вернулись в машину, я сел на пассажирское сиденье и открыл оглавление сборника, который смотрела Токо. Список из двадцати имен. Среди них — Ёко Сибаяма. Но распознать псевдоним Юко я был не в состоянии. Разумеется, имени Юко Мацусита я там не обнаружил.

— Ты про этот сборник сказала, что в нем — стихи Юко? И где они? Как ты разгадала ее псевдоним?

— Очень просто. Поехали пока в сторону Сибуи.

Она завела машину. Я почувствовал резкий старт, но взгляда от оглавления не оторвал. Я по-прежнему не мог догадаться. Решил сдаться и посмотрел на Токо:

— Дай подсказку.

— А ты совсем несообразительный. Я сразу же поняла. Там есть одно очень поэтическое имя.

Я снова посмотрел на оглавление. Действительно, есть такое имя. Ёнэ Кудо. Но какое отношение оно имеет к Юко?

Похоже, Токо надоело ждать, когда я додумаюсь, и она сказала:

— Анаграмма. Простейшая анаграмма.

— Вот оно что, — выдавил я из себя. — Я не силен в головоломках, где надо разгадывать буквы алфавита. Иероглифы ее имени читаются как Ёнэ, да?

— Видимо, да. Она воспользовалась девичьей фамилией.

YONE KUDO. Если поменять порядок букв, то получится YUKO ENDO. Я посмотрел и другие сборники. Это имя встречается только в четвертом и пятом. То есть восемьдесят пятый и восемьдесят шестой годы, как написано на обложках.

— Полиции придется нелегко. Тут и псевдоним, и старик, который не собирается оказывать власти никакого содействия. Наверняка у Юкано была записная книжка, но он ни за что не станет ее показывать.

— Согласен, — ответил я, читая стихи Юко.

— Я в танка плохо разбираюсь. Скажи, если найдешь что-нибудь.

— В большинстве своем это лирические описания улиц Нью-Йорка.

В каждом из сборников было по двадцать стихотворений с простыми названиями «Цикл Пятая авеню», «Цикл Шестая авеню».

Я начал негромко читать первые танка из «Цикла Пятая авеню», и Токо попросила:

— Объясни, в чем смысл.

— Что тут объяснять, это не такие сложные стихи. В первом «день кипящего масла» означает солнце в разгар лета, которое светит так сочно и густо, будто пролили масло. Впечатления о городском пейзаже. В лучах этого солнца небоскребы кажутся огненными столбами. А «на небе пристанища не найти» значит нет способов убежать от этой нестерпимой жары. И мир, переполненный страданиями, который символизирует этот жаркий день, не меняется, и изменить его невозможно. Чувствуются нотки отчаяния. Но это мое личное мнение. «Куски мяса» во втором танка — это прохожие. Красный светофор Нью-Йорка, остановивший прохожих разных рас и национальностей, кажется ей гранатом с обнаженной мякотью. Вот о чем она пишет.

Некоторое время спустя Токо сказала:

— Мне было лет тринадцать-четырнадцать. Мама в то время счастливой не выглядела. Наверное, стихи об этом?

— Может быть.

— Но почему надо было похищать эти стихи у меня из квартиры? В чем причина?

— Действительно. — Ничего другого я сказать не мог.

Токо замолчала. Я читал стихи Юко. Закончив, я вернулся в начало и стал смотреть на одну танка не отрываясь.

Машина свернула с шоссе Дайити-Кэйхин на улицу Яманотэ. Остановилась перед светофором, на перекрестке около станции «Одзаки».

— Выйду здесь, — сказал я и открыл дверь. Посредине дороги.

Токо посмотрела на меня:

— Куда это ты собрался?

— Вспомнил об одном дельце. Я тебе позвоню.

В спину полетели ее ругательства.

Кажется, она орала: «Идиот!»

Но какие слова последовали дальше, я уже не смог разобрать. Зажегся зеленый, и машины, стоявшие позади нее, загудели. Внезапно «мерседес», как безумный, сорвался с места и с дикой скоростью исчез из поля зрения.

Я вошел в телефонную будку неподалеку от станции. Вставил карточку, набрал номер.

— Редакция журнала «Сан», — услышал я после первого гудка.

День сдачи номера прошел, сегодня — выходной. Для выхода на работу требовались веские причины. Может быть, этой причиной был я.

— Будьте добры, господина Мори, — сказал я.

— Его сейчас нет.

— А господин Мацуда? Моя фамилия Симамура.

На другом конце провода возникла пауза, будто говоривший лишился дара речи, затем он произнес:

— Он на месте. Передаю трубку.

— Господин Симамура? — подошел к телефону Мацуда. Он говорил спокойно. — Или лучше называть вас господином Кикути? Я очень долго ждал вашего звонка. Судя по вашему характеру, вы непременно должны были позвонить. Мори так сказал. В нашей редакции иногда говорят правильные вещи.

— Я звоню вам, потому что появилось много новых обстоятельств.

— Каких обстоятельств?

— Во-первых, я хочу извиниться перед вами, еще у меня к вам просьба и вопрос.

— Если у вас столько всего, может, встретимся где-нибудь? Разумеется, я не сообщу о нашей встрече в полицию. Сто процентов. Сказать вам, с каким заголовком мы выйдем послезавтра? «Неужели агенты безопасности Японии такие идиоты?» Мы взглянули с абсолютно иной точки зрения на случай семьдесят первого года. В квартире господина Кувано, ныне погибшего, были найдены следы взрывчатого вещества, а у вас нет. Мы собрали и другие материалы о том, что вы готовились к соревнованиям по боксу, свидетельства ваших знакомых. Все это полностью оправдывает вас. К тому же это был несчастный случай. Взрыв на Синдзюку — дело рук другого человека. Мы проводим кампанию по признанию вас невиновным. Хотим создать прецедент, противоположный Лос-анджелесскому делу.[67] Революционный поворот для еженедельного журнала.

— Вот оно что, — сказал я. — Но получается, что журнал «Сан» уже связывает меня с Кикути. А в газетах, по-моему, об этом еще не писали.

— Агенты безопасности рассказали нашему Мори. Они сняли отпечатки пальцев в баре. Среди отпечатков клиентов оказались и его. У него тоже был привод в полицию со времен студенческого движения. Вообще-то именно сейчас в участке Синдзюку у него во второй раз берут свидетельские показания. В завтрашних вечерних выпусках газет совершенно точно опубликуют и фамилию Симамура, и название бара. И если мы, послезавтра выйдя в продажу, обскачем всех, служба безопасности потеряет лицо перед прессой. Вот так обстоят дела. Может, все-таки встретимся?

Студенческое движение. Его слова вызвали во мне противоречивые чувства.

— Нет, не стоит. Извините, что приходится по телефону.

— Тогда подождите секунду.

Наверное, приготовил бумагу для записей.

— Что ж, продолжим, — сказал Мацуда.

— Начну с извинений. Из того, что я от вас услышал, могу сделать вывод: мне нужно попросить прощения еще и у господина Мори. У меня не было ни времени, ни возможности извиниться перед всеми клиентами бара, но я надеюсь, вы это понимаете. И еще одно. Дело в том, что я без разрешения воспользовался именем журнала «Сан». Наверное, вы знаете, у погибшей по имени Ёко Сибаяма есть сын Мамору. Я сегодня заходил к нему. И, чтобы разговорить его, назвался корреспондентом «Сан» Сатио Мацудой. Сначала я хотел представиться Юити Мацудой, но вы меня опередили.

Послышался смех. Я продолжил:

— Теперь просьба. Дело в том, что Ёко Сибаяма писала танка. Не могли бы вы опубликовать в следующем выпуске хотя бы одно ее стихотворение? Стихи сейчас находятся в полиции. У вас, Мацуда-сан, наверняка найдутся способы, как их оттуда вызволить.

— О чем вы?

Опустив подробности, связанные с Юкано Ямадзаки, я весьма осторожно передал фрагмент разговора с мальчиком. Мацуда засмеялся.

— Сама эта история — интересный материал для сюжета. Хорошо. Обещаю под свою ответственность. И главный редактор, и Мори непременно меня поддержат. Я собирался снова встретиться с Мамору Сибаямой, что ж, не буду разубеждать его в существовании корреспондента Сатио Мацуды. А какой вопрос?

— Расскажите мне, кто входит в верхушку клана Эгути.

Мацуде потребовалось некоторое время. Похоже, он искал тетрадку. Затем затараторил, будто читал по бумажке. Закончив, он спросил:

— Вам этого достаточно?

— Вполне. Спасибо.

— Но что вы задумали? Что собираетесь делать? Мы ничего не можем понять.

— Честно говоря, я и сам пока толком не знаю. Но в любом случае спасибо. Я вам очень признателен.

Я уже собрался было повесить трубку, когда Мацуда сказал:

— Послушайте, Симамура-сан. Вы не могли бы дать нам знать, когда собираетесь выбраться на свет?

— Непременно. Вы мне очень помогли. Но я предупрежу вас только в том случае, если действительно без проблем смогу туда выбраться.

Послышался смех.

— Желаю, чтобы у вас все получилось.

Я снова поблагодарил его и положил трубку. И в это мгновение у меня неожиданно возникла идея. Есть еще одно место, куда мне нужно наведаться.

17

До встречи с Асаи оставалось время, но я отправился в район Нингё-тё неподалеку от Хамамати. Усталость пробралась в каждую клетку тела. Всю вторую половину дня я провел за столом, названивая по телефону. Непривычное занятие. Как не устать. Видно, мало силенок у меня осталось. Энтузиазм иссяк раньше, чем я успел все сделать. За одним исключением. Я долго терпел — не пил виски. Срочно требовалось остановить дрожь в руках.

В метро было многолюдно. Еле развернул вечернюю газету. Мацуда сказал про завтрашнюю прессу, и сегодня действительно нигде не упоминалась фамилия Симамура. Все утренние газеты, чувствуя, что коллеги по перу оставили их в дураках, пытались наверстать упущенное, сообщая о взрывчатке и детонаторе. Штаб расследований был вынужден провести пресс-конференцию. В целом они признают реальную взаимосвязь. Но определенно сказать ничего не могут ввиду сильных сомнений. Вероятно, полицейские структуры будут осторожничать, пока все окончательно не раскроется.

Я рассеянно посмотрел на страницу событий в обществе и заметил крошечную статейку внизу, прямо над рекламой. «Бездомного с Синдзюку сбил насмерть автомобиль». В глаза бросилась фамилия бездомного. Ютака Тацумура, двадцать восемь лет. Коротенькая статейка. Разве у мира есть причины, чтобы интересоваться каким-то бродягой? Один из бомжей погиб в ДТП. Чего тут особенного? Тацу сбили около десяти утра. На улице Куякусё. Черный автомобиль на большой скорости скрылся в направлении улицы Сёкуан. Имя узнали из просроченного паспорта, помимо которого у него, как ни странно для бездомного, нашли несколько десятков тысяч иен наличными и немного однодолларовых бумажек. И все. Никакой другой информации. Ни фотографии, ничего. Разумеется, не сообщалось и о том, что сделают с его телом. Но по паспорту можно узнать, где он прописан. И тогда, наверное, кто-нибудь сообщит его семье. Только остались ли у него родители, беспокоящиеся о судьбе сына? Неизвестно. Информация уместилась в рамке в несколько сантиметров. Вся его жизнь. Занавес закрылся. Вот и для меня жизнь Тацу закончилась так нелепо.

— Эй! — окликнул меня стоявший рядом мужик: наверное, я задел его краем газеты.

Но вид у меня, скорее всего, был суровый, и мужик молча опустил глаза.

Я вышел на станции «Нингё-тё». Первый пункт, куда я поспешил отправиться, — бар. Заказал закуску, но к ней даже не притронулся — жадно выпил неразбавленный виски, будто воду. Вчера ночью Тацу хотел рассказать мне что-то. А я отказался: «Извини, я устал». Решил подумать в одиночестве. Только какой смысл был в этих раздумьях? Если бы я поговорил с ним, ситуация могла сложиться по-другому. Именно я ткнул его носом, указав на деньги и дурь, подачки от рыжего сектанта. И тем самым задел его самолюбие. Он умер, не избавившись от угрызений совести. Я не имел права обижать и унижать его. Не должен был этого делать. А я увлекся. За его роскошной бородой скрывалось подавленное выражение лица. Когда я шел по вечерней улице, оно стояло у меня перед глазами. Сегодня с самого утра я не пил ни капли. Но виски, как всегда, казался безвкусным. Стало еще хуже. Меня вытошнило. Сидевший рядом со мной мужик заорал, я двинул ему. Молоденький официант побежал нас разнимать. Я и ему вмазал. Тогда подлетел еще один, с пивной бутылкой в руке. Уклоняясь от удара бутылкой, я заехал кулаком ему по морде. Официант с грохотом повалился на спину. Я заметил, как чья-то рука снимает трубку телефона на барной стойке. И тут же выскочил из бара. Сначала я побежал, но дыхалка отказала сразу. И я поплелся на ватных ногах по незнакомым улицам. Не понимая, где я. Не зная, куда иду. В точности, как моя жизнь. В точности, как я сам. Вдалеке послышалась сирена патрульной машины. Я наклонился у обочины, пытаясь сблевнуть. Не получилось. Я запихал в рот пальцы — никакого эффекта. Даже желудочного сока не было. Из глаз потекли слезы, в это мгновение кто-то крепко схватил меня за плечо.

— Очухался? — Голос Асаи. Я лежал на диване. — Да-а, я и представить себе не мог, что ты нажираешься до такой степени.

— Где я?

— У меня дома. Когда я возвращался от станции, услышал шум. Решил посмотреть, что случилось, и оказалось, это твоих рук дело.

— Правда? — рассеянно спросил я.

— Иди прими душ. Полегчает немного.

— Хорошо.

Я сделал воду погорячее. Она стекала по телу, обжигая его. Но растопить что-то, сидящее внутри меня, ей было не под силу. Стоя под горячими струями, я понемногу успокоился. Вышел из ванной, вытерся полотенцем и оделся.

— Новое пальто — только в помойку, — засмеялся Асаи. — Ну, теперь ты знатный преступник. Пока, наверное, ситуация еще не прояснилась, но у копов появится официальный повод. Нанесение телесных повреждений.

— Похоже, что так. Какой я идиот.

— С чего это ты так надрался?

— Убили одного моего приятеля.

— Кого убили?

Я рассказал о том, как говорил вчера вечером с Тацу и как прочитал в газете о его смерти. Асаи слушал меня, нахмурив брови:

— Еще выпьешь?

Я кивнул.

— На этот раз пей не торопясь, — предупредил Асаи.

Я стал отпивать виски понемногу, как он посоветовал. Постепенно я вошел в обычный ритм.

— Но почему ты решил, что этого парня убили?

— Слишком совпало по времени. Только и всего. Никаких доказательств у меня нет, но я наверняка прав. Машина, которая его сбила, находится в угоне.

— Нда, — пробормотал Асаи. — Ты сказал, что твоему приятелю угрожал некто, похожий на Мотидзуки. К тому же копы следят за кем-то, кто общается с парнем по имени Нисио. Он, несомненно, связан с происшествием в парке. Если там и замешаны наркотики, то сейчас это не столь важно. Но ты подумал: если Нисио выдал Мотидзуки, то, наверное, к нему придут с обыском. И предупредил меня. Так, да?

— Да. Но, похоже, Нисио не проговорился. Иначе в твоем офисе уже прошел бы обыск. Мотидзуки угрожал Тацу и, разумеется, знал о движениях полиции.

— Сомневаюсь. Во-первых, как проверить, что это действительно Мотидзуки? Полно парней со шрамом на щеке, которые любят носить голубые пиджаки. И потом, какие причины у Мотидзуки убивать Тацу?

— А я и не говорю, что Тацу убил Мотидзуки. Ты так и не нашел его?

Асаи покачал головой:

— Никаких следов. Отродясь такого не бывало.

Я посмотрел на часы на стене. Начало десятого.

— Ты сказал, у тебя есть дела, — заметил Асаи. — Раскопал что-то новое?

Я вкратце рассказал о том, что Юко писала танка, что рукопись была кем-то похищена из квартиры ее дочери, что я наведался в семьи Сибаямы и Ямадзаки. Имени Токо я не упоминал, придумав, что узнал обо всем от знакомого журналиста. Я опять воспользовался названием еженедельного журнала «Сан».

— Благодаря этому я понял, почему Юко в тот день пришла в парк. Но больше мне ничего не удается разгадать.

Он снова пробормотал:

— Нда-а.

Я посмотрел на него и продолжил:

— А как у тебя дела? За кем ты следил вчера вечером? Когда выключал мобильник.

— Кудзии Камисия.

— А кто это?

— Второй человек в клане Эгути. Я был его помощником. Так что он приходился мне боссом. Всю ночь я поджидал его. Босс вернулся в четыре утра. С бабой. Впрочем, это не имеет отношения к делу. Я позвонил в дверь. И сказал, что у меня к нему срочное дело. Меня проводили в гостиную, где мы и поговорили. Вполне мирно.

— Послушай, скорее всего, ты попал к ним на крючок. И ты хочешь сказать, что в такой ситуации просто нанес им мирный визит?

Асаи улыбнулся, в уголках его глаз появились морщинки.

— Парни официально не признают, что гонялись за мной. Да я и сам в этом не уверен. Когда я сказал, по какому делу пришел, мой собеседник не изменился в лице. Видно, решил пока притвориться, что ничего не знает, а потом придумать методы нападения. Я ушел из клана, но добился самостоятельного роста и вхожу в костяк. Я не мелкая сошка, и Эгути не могут меня игнорировать.

— О чем вы говорили?

— Я сказал, что Симамура — мой приятель. И спросил, кто приказал им проучить его. Мы мирно беседовали, но он уже приструнил своих молодцев. Начал искать того, кто мне настучал. Когда-то мне придется склонить перед ним голову.

— Он говорил про «Фартек»?

— Здесь тонкий момент. Действительно, заказ пришел от сотрудника «Фартека». От начальника секретариата. Его фамилия — Нагахама. Но, похоже, это была личная просьба, не связанная с компанией. По крайней мере, босс на этом настаивал. Есть и еще кое-что. В этот понедельник Нагахама подал заявление об уходе. На самом деле. Я позвонил сегодня в «Фартек» и попросил подозвать к телефону начальника секретариата Нагахаму. Мне ответили, что он оставил компанию на этой неделе. Где он теперь, неизвестно.

— А что за личные связи были у этого Нагахамы с кланом Эгути?

— Когда-то он работал в административном отделе. Говорят, с тех пор и установил контакты с Эгути. Расчеты с крупными сокайя.[68]

— А ты не говорил с ним про дурь?

— Не имею права. При моем нынешнем положении это будет расцениваться как вмешательство во внутренние дела клана.

Я встал и подошел к окну. Внизу простиралась река Сумидагава. Я посмотрел на ее темные воды. Квартиру его просторной не назовешь, но денег она, наверное, стоила немало. Я вернулся на диван.

— Скажи, пистолет у тебя с собой?

— А ты как думал? Машины у меня сейчас нет. Не в офисе же его оставлять.

— Покажи мне.

Асаи нахмурился:

— Ты что задумал?

— Да я никогда в жизни пистолетов раньше не видел. И откуда возьмется такой шанс. Вот хочу воспользоваться случаем и разглядеть его поближе.

Асаи открыл ящик и молча выложил на стол револьвер, который я видел вчера. Я взялся за рукоятку и посмотрел на него поближе. Примитивная штука, сделанная из железа. Одного я только не ожидал. Пистолет был тяжелый. Гораздо тяжелее, чем я себе представлял.

— Осторожней. В нем пять боевых пуль.

— Ты говорил «Кинг кобра»? А где тут предохранитель?

— В нем его нет, — засмеялся Асаи. — Он двойного действия. Нажимаешь на спусковой крючок. Взводишь курок. Барабан движется. Если продолжать жать на спусковой крючок, вылетит пуля. Чтобы перевести револьвер в режим одиночных выстрелов, взводишь курок один раз и пали. Очень просто.

Я сделал, как он сказал. Послышался щелчок. Барабан повернулся на одну шестую.

— Так, да?

— Прекрати. Это не игрушка для дилетантов.

Я направил дуло на Асаи.

— А когда дилетанты берут в руки пистолет, то они, наверное, вот так, по-дурацки, выглядят, да?

Асаи смотрел на меня, а не на дуло револьвера.

— Перестань. Это плохая шутка.

Я покачал головой:

— А я не шучу. Не умеешь ты врать. Про меня, правда, то же самое говорят. Кого ты прикрываешь?

Асаи переменился в лице. Но он не выглядел ни злым, ни испуганным. Превосходная выдержка. Бесстрастно смотрел на меня, не отводя глаз.

— Заместитель главы клана Эгути очень вежливо с тобой обошелся.

— Ну да, — спокойно сказал Асаи. — Я не последний человек в нашем бизнесе. Что ты хочешь сказать?

— Второго человека в клане зовут Яги, не так ли? Может, история про начальника секретариата и правда. Но ты мне назвал имя Кудзии Камисия. Наверное, непроизвольно вырвалось название места, куда ты отправился потом. Яги живет в Коива. А в Кудзии Камисия живет глава клана.

Выражение лица Асаи не изменилось:

— И?

— Говорят, нынешний, третий по счету глава клана довольно молод. Его назначили всего в двадцать четыре года. Сейчас ему тридцать. Хидэо Тисима, если не ошибаюсь.

Наконец в лице Асаи что-то дрогнуло. Я продолжил:

— Вообще-то сегодня во второй половине дня я ездил в район Нагата.

— Нагата? Подал жалобу депутатам парламента?

— Там помимо сборища депутатов есть еще одно место. Парламентская библиотека. Память у меня стала совсем ни к черту. Нужно было кое-что проверить. Я просмотрел микрофильмы старых газет. Статьи можно искать и в компьютере, но совсем давнишних там нет. В частности, за семьдесят первый год. В апрельских выпусках я наткнулся на фамилию Хидэо Тисима. Восьмилетний мальчишка, свидетель взрыва. Тот самый, кого спас Кувано, когда взорвалась моя тачка.

Последовал громкий вздох.

— Не то чтобы я тебя недооценивал, но, похоже, я сам старею. — Он усмехнулся. — Можно тебя предупредить?

— Валяй.

— Ты опустил дуло. Такая оплошность может стоить жизни.

Я посмотрел на револьвер в своей руке. Действительно, дуло висело, смотря в пол.

— От этой штуковины мне никакого проку.

Я осторожно положил пистолет обратно на стол. Асаи пробормотал:

— На взводе барабан перестает вращаться.

Нажимая на спусковой крючок, он осторожно перевел курок большим пальцем. И небрежно положил револьвер на стол. Посмотрел на меня, будто утратил к оружию всякий интерес.

— Сегодня утром ты из него стрелял, не так ли? — спросил я. — Еще остался легкий запах пороха. И пуль у тебя только пять, когда должно быть шесть. Расскажи мне правду, прошу тебя. А то придется с тобой подраться. У алкаша хотя и мало шансов на победу, но они все-таки есть.

— Подраться с тобой было бы интересно. Но отложим на потом. Мы уже не мальчишки и не майки тайсоны, — сказал Асаи и замолчал. Молчал он долго, не сводя с меня взгляда. Выражение глаз у него было странное. Потом он произнес: — Все-таки мне не удалось стать якудза до мозга костей. — Сказал просто, без всяких эмоций. — Я многим обязан старому главе клана. Он любил меня, несмотря на мое сыскарское прошлое. Когда он умер, мое положение пошатнулось. Уже не мальчик. Раньше я называл его сына шалуном. Он любил покуролесить. Но он стал главой клана, и что-то изменилось. Кодекс чести он знал. Но его политика была более рациональной. Короче, он, как говорится, заматерел. Я не говорю, что это плохо. Склад ума у него другой, не такой, как у меня. Может, основная причина была именно в этом. Я сделал для клана немало, и благодаря его рационализму мой уход решился с помощью денег. Обычно со сменой главы, как бы ни был молод новый глава, все остаются в клане. Я оказался исключением. Но я благодарен третьему главе. И сегодня утром я наставил пистолет на своего благодетеля. Рядом с ним был молодой охранник, я быстро его вырубил. Вот этим револьвером. Пуля прошла через руку, так что жизнь его вне опасности. Тем не менее факт остается фактом: я направил пистолет на своего благодетеля. К тому же на главу самого уважаемого клана среди входящих в синдикат Сэйсю. Ты понимаешь, что это значит? Конец моей судьбе в нашем мире. И не только в нашем мире. Не знаю, сколько мне теперь жить осталось. Хорошо, если полгода. — Он говорил с невозмутимым видом. Не меняя выражения лица, он продолжил: — Хочешь, угадаю, о чем ты сейчас думаешь? Я и сам об этом спросил. О наркоте. «Стреляй!» — спокойно ответил глава. Мы живем по одним законам. Так что я понимал: сколько бы я ни настаивал, он ничего не скажет. И я ушел.

— Но ради чего ты так рисковал? И почему собирался скрыть от меня?

Он задумался и наконец сказал:

— Действительно. Я и сам толком не понимаю. Наверное, по двум причинам.

— Об одной я догадываюсь.

Он усмехнулся:

— Что ж, поделись.

— Одно из действующих лиц в происходящих событиях — Мотидзуки. И ты его покрываешь.

— Вот еще, — буркнул Асаи. — Я, конечно, якудза, но Мотидзуки мне не кум и не брат. В конце концов, у нас акционерная компания. Какой резон мне прикрывать своих подчиненных до такой степени?

— Есть резон, — ответил я. — Более того, существуют и другие причины интереса главы клана к взрыву семьдесят первого года. Ты говорил, что похоронил жену. Ты не сказал, как ее зовут, но, видимо, ее имя Кояко.

Асаи шумно вздохнул. На то, чтобы согласиться, ему требовалось время. Так я понял из его вздоха.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил он.

— Короче, она тоже имела отношение к тому взрыву. Постовой, погибший на месте взрыва автомобиля в семьдесят первом году, был женат. Жену его звали Кояко. Впоследствии она вышла за тебя замуж. Поэтому Мотидзуки приходится тебе шурином.

В ответ Асаи предложил:

— Еще по одной?

— Давай, — ответил я.

Он налил мне виски в стакан и тихо спросил:

— Как ты узнал?

— Похоже, шумиха по поводу превращения нашего общества в информационное — не такое уж вранье. Газетные статьи можно разыскать различными способами, очень удобно. Я приступил к поискам, узнав от одного знакомого, работающего в еженедельнике, кто входит в верхушку клана Эгути. Да, я дилетант, но мне хотелось сделать что-нибудь самому. Не могу же я вечно приставать к тебе с расспросами. Правда, начал я, по-моему, слишком поздно… Имя молодого главы клана показалось мне знакомым. И я отправился в парламентскую библиотеку. Газеты уделяли взрыву семьдесят первого года много внимания, и я без труда нашел фамилию Хидэо Тисима. Затем я просмотрел всю прессу за тот период. Вплоть до дня похорон погибшего постового. Помню, его звали Акира Ёсидзаки. Жертва моего небрежного обращения с автомобилем. А потом я нашел одно странное имя. У постового Ёсидзаки было немного родственников. Поэтому СМИ писали и об окружении его жены. В одной газете взяли интервью у ее младшего брата, которому тогда было всего восемь «Жалко», — по-детски сказал он. Звали его Мики Мотидзуки. Так что погибшему Тацу угрожал все-таки Мотидзуки. Тацу, перепутав иероглифы, принял имя за фамилию. В другой газете сообщалось об отце жены. Сэнтаро Мотидзуки, директор компании по производству сакэ в Хиросиме. Я разыскал телефон в справочнике и позвонил в Хиросиму. Оказалось, что отец до сих пор находится в добром здравии и по-прежнему возглавляет компанию. Мне было неловко, но я все-таки представился старым приятелем постового Ёсидзаки. Отец твоей жены оказался хорошим человеком. Очень доброжелательно поговорил со мной — незнакомцем, позвонившим по телефону. Сказал, что его дочь Кояко через несколько лет после взрыва еще раз вышла замуж. За младшего товарища ее мужа по школьной боксерской секции. Полицейского по имени Сиро Асаи. Также он рассказал, что Асаи стал полицейским, чтобы отомстить за постового Ёсидзаки.

Асаи пристально смотрел на меня. Он молчал, и по его лицу ничего невозможно было прочитать. Наконец он заговорил:

— В таком случае я стал для тебя занозой в заднице.

— Нет. Даже не знаю почему. Если бы ты до сих пор жаждал мести, у тебя была куча возможностей отомстить мне. Ты мог сделать со мной все, что угодно. А сегодня ты даже позаботился обо мне.

На его лице появилось подобие грустной улыбки:

— Вообще-то ты прав.

— С какой целью ты сблизился со мной?

— В день, когда я пришел к тебе в бар, я ни в чем тебе не солгал. Я на самом деле не знал. Все так и было, как я тебе сказал. Ты мне веришь?

— Верю. Иначе ты бы не назвался своим именем, Сиро Асаи.

— Я не знал и во время твоего первого телефонного звонка. Когда ты предупредил меня, чтобы я прикрыл офис. Я понял, только посмотрев по телевизору о происшествии семьдесят первого года. И сказал тебе, что видел тот сюжет. Когда мы встречались в отеле в Йокогаме, я, конечно, кое-что скрыл от тебя. Но я ни в чем тебе не солгал. Только слишком разоткровенничался. Я не собирался рассказывать тебе про клан и наркоту. Видно, ты чем-то задел меня за живое. Хочешь — верь, хочешь — нет.

— Верю, — еще раз сказал я. — Но твой интерес, в какой бы форме он ни проявлялся, — покончить с этим делом. Почему же ты ничего не предпринимаешь?

Асаи пожал плечами и сказал:

— Со временем люди меняются. — Он говорил будто сам с собой: — У меня сложились теплые отношения с покойным главой еще с тех пор, когда я работал сыскарем. Дядюшка испытывал противоречивые чувства. Даже был благодарен этому Кувано. За то, что тот спас жизнь его сыну. С другой стороны, сочувствовал Ёсидзаки. Он и со мной сблизился из-за этого случая. Потому что я жил с женщиной, чей муж погиб во время того взрыва. Он говорил, мы для него — как дети. Именно поэтому меня и позвали в клан Эгути, после того как я ушел из полиции. Вот почему я хотел выяснить, что тогда произошло на самом деле. К тому же у меня был интерес и к твоей персоне. Мне хотелось узнать, как сложилась жизнь талантливого боксера. Вот, собственно, и все. Такое у меня возникло желание. Когда я работал в полиции, я достал старые материалы по делу и еще раз изучил их. Они сильно отличались от того, что говорилось в официальных заявлениях. Поэтому, когда ты сказал, что не собирался никого убивать, я решил, как и говорил тебе по телефону, просто ответить на вопросы. Конечно, кое-чего я не знал. Но из разговоров с тобой все прояснилось. Я узнал все, что хотел. Да и Кувано умер.

Я долго смотрел на Асаи. Мне вспомнились его слова: «Не хочу забывать, что я поганый якудза». Точно, со временем люди меняются. Но эти слова меньше всего подходили тому, кто их произнес.

— Почему ты пошел против молодого главы клана? — спросил я. — Хочешь, скажу? Мотидзуки тоже изменился. Может быть, в этом дело? Перешел на сторону тех, кто поставляет дурь. Связан с подпольными поставщиками, сотрудничающими с кланом. Ты хочешь вытащить своего шурина из наркобизнеса. Наверное, и у главы клана ты спрашивал о нем.

— …

— Можешь не отвечать. Только зачем надо было разыгрывать этот спектакль? Разве не Мотидзуки был одним из тех парней, что преследовали нас на мотоцикле?

Асаи покачал головой:

— Вот в этом ты не прав. Я с Мики против тебя ничего не задумывал. Когда ты мне рассказал про него, я удивился. И про его отношения с полицией я ничего не знал. Ведь это он упомянул о твоей привычке выпивать в парке. А я не заметил ничего подозрительного.

— Значит, эту комедию с нападением придумал не ты?

— Комедия это была или нет, не знаю, но я к ней не имею никакого отношения. Вообще-то я и об этом спросил молодого босса. Он не ответил ни да, ни нет. Значит, да. Дело рук молодых парней, действовавших по его приказу.

— Понятно. Но, похоже, Мотидзуки задумал мне отомстить.

— Может, и так. За мою жену, его старшую сестру. Вполне вероятно. Мики говорил мне еще ребенком: «Давай вместе отомстим врагам!» Но если он не отказался от своей цели, я не вправе его останавливать. В этом вопросе я предпочту придерживаться нейтралитета.

— Понимаю, — ответил я.

В моем положении требовать чего-либо от Асаи было бессмысленно. Он жил по законам своего мира.

— Я повторюсь, но что касается взрыва в семьдесят первом году, мы с ним ни о чем не договаривались и ничего не задумывали. И когда я поручил ему найти твой бар, это было чисто административным поручением. И когда всплыли ваши с Кувано имена, я не стал заводить разговор о врагах давнего прошлого. Время ушло. Он взрослый мужчина, и я не могу вмешиваться в его решения. И если он, имея на это полные основания, задумал отомстить, вполне возможно, он испытывал ко мне презрение.

— Я знал об этих твоих мыслях.

— Откуда?

— А ты никогда не упоминал о том, чем занимается Мотидзуки.

— В смысле?

— Твой тесть рассказал мне по телефону. Ему очень хотелось поговорить о своем сыне. Видно, гордится, что сын служил в Силах самообороны, а сейчас перешел на работу в крупную компанию. «Фартек» называется. Поднялся до начальника отдела планирования. Вот так.

Лицо Асаи исказилось от удивления:

— Постой! Мики — начальник отдела планирования в «Фартеке»?

Такую реакцию не сыграешь. Наверное, давно не общался со своим тестем.

— Ты что, не знал?

— Не может быть. Не знаю, чем занимаются начальники отдела планирования, но эти три года Мики довольно часто днем ездил со мной. С тех пор как мы стали акционерной компанией, мы ввели семичасовой рабочий день. Нереально, чтобы он где-нибудь еще мог работать как штатный сотрудник.

Я задумался:

— Значит, он просто решил похвастаться отцу. Так, наверное?

— Ну да, скорей всего. Ничего другого я предположить не могу.

— Ты, кстати, так и не ответил на мой вопрос.

— Какой?

— Ты направил пистолет на главу клана Эгути. Пошел на такой риск, а мне ничего не сказал. Ты говорил, есть две причины. Какая вторая?

Морщины около носа Асаи стали глубже. Долгий тихий вздох. Я молчал. Через некоторое время он начал говорить:

— Я уже сказал тебе, что жить мне осталось недолго, раз я направил пистолет на босса. То же самое касается и того, кто об этом узнает. Он последует за мной. Я видел разных людей в нашем бизнесе. Большинство из них — шваль. Но сейчас я встретил мужика, у которого есть хребет. Давно не встречал. Последнее время не осталось таких мужиков. И я не хочу, чтобы он последовал за мной.

Он подождал, пока его слова дойдут до меня. О чем он? Значит, он прикрывал меня?

— Нда-а. Надо же, есть еще люди, которые беспокоятся о помятых алкашах…

Асаи почему-то усмехнулся:

— И не я один, наверное. Я не гожусь в игроки в покер. Открою тебе все карты. Есть еще один человек, который льет по тебе слезы. Девушка. По имени Токо Мацусита.

Я посмотрел ему в глаза. Аж дыхание перехватило. Наконец я произнес:

— Откуда ты знаешь ее имя?

— Ну и темнота ты. Пещерный человек. Знаешь, что радиотелефоны можно прослушать, и совершенно не разбираешься в их стандартных функциях. Неужели не слышал про кнопку «повтор»? Нажимаешь ее, и набирается номер, по которому ты звонил последним. Сегодня утром мы разговаривали с тобой по телефону. Немного погодя раздался звонок. Девушка сказала: «Это ведь не бюро прогнозов погоды? Я перезвонила по номеру, который набирал один беспечный товарищ». Она представилась, я тоже. Девушка с характером. «А вы тот странный якудза?» Я спросил, что делает Симамура. Она ответила: «Он в душе». Мы немного поболтали.

Теперь пришел мой черед вздыхать. Все-таки Токо была права. Мне не хватает чего-то важного. Я слишком беспечный.

— Давай подытожим, — наконец изрек я. — Из твоих слов следует, что «Фартек», вероятно, имеет давние связи с кланом Эгути по части наркотиков. Реакция главы клана только подтверждает эти выводы. Ты сказал, что скрыл это от меня, потому что не хочешь подвергать меня опасности. Может, причина не только в этом? Наверное, они уже создали или создают крупную структуру.

Он медлил с ответом, но сказал, будто решившись на что-то:

— Похоже, что так.

— Видимо, твой шурин Мики Мотидзуки занимает в этой структуре какой-то пост. Мы сейчас не говорим о его желании отомстить мне.

— Наверное, да.

— Но ты хочешь вытащить его из грязного бизнеса.

— Да. Единственный брат покойной жены. Помнишь, я говорил тебе: он обязан мне жизнью. Это правда. Моя жена умерла от транквилизаторов. А давал ей их он. Поставлял наркотики родной сестре. Узнав об этом, я хотел убить его. И шрам у него на щеке — моих рук дело. Он плакал, обещал навсегда порвать с якудза. Я стал вести себя с ним очень жестко. Именно по этой причине, как я и сказал тебе, я не прощаю ему ложь. Наверное, он опять взялся за старое. Но все равно я хочу дать ему еще один шанс.

Наступила тишина. Я тихо сказал:

— Все-таки ты не смог стать якудза до мозга костей. Ты сам говорил об этом, так оно и есть. Полицейский в тебе полностью не умер.

Асаи улыбнулся:

— А я и забыл.

— О чем?

— О еще одной работе, которую я сегодня сделал. Я говорил тебе, что у меня остались связи с отделом по бандитизму. Я сегодня пообщался с одним знакомым сыскарем.

— На тему?

— Да, странно как-то. Он занимается другим делом, так что штаб расследования его не задействовал. Поэтому подробностей он не знает, но есть два момента. Первое — где-то в час дня в воскресенье в штаб поступила наводка. Звонил человек, он якобы видел утром в субботу мужчину по фамилии Симамура из бара «Гохэй», который шел по Синдзюку с серой сумкой на плече. Именно поэтому необычайно быстро провели обыск в твоей квартире и официально объявили твое имя. Естественно, звонок был анонимный. Но это не Мики. В то время он находился рядом со мной. Второе. Перед встречей со мной в штабе царила суматоха. Прошел слух, что официальное объявление журналистам сделают раньше планируемого срока. Какое объявление, не знаю. Информация, засекреченная даже для своих. Руководство штаба как на иголках.

— Хм. И это все?

— Все.

Мы замолчали и погрузились в раздумья. Первым нарушил тишину я:

— Хочу тебя попросить.

— О чем?

— Одолжи мне пиджак. Какой-нибудь попроще. И галстук.

— Хорошо. А куда ты собрался?

— Нельзя мне шататься в этих местах в прежней одежде. Меня же разыскивают в связи с нанесением телесных.

Асаи засмеялся.

— Ты прав. Подожди, — сказал он и ушел в соседнюю комнату.

Я взял револьвер со стола и положил в карман пальто. Пальцы коснулись копии квартального отчета, которую он мне дал. Я вытащил ее из кармана и посмотрел.

Асаи принес пиджак. Я спросил, натягивая рубашку:

— А «Фартек» новое название, да?

Асаи посмотрел на меня с подозрением:

— Ты о чем?

Я показал пальцем на копию:

— Здесь написано: дата основания тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Вряд ли в те времена были в ходу такие названия компаний. Наверное, изменилась политика фирмы или просто дали новое название. Ты не знаешь, как она называлась раньше?

— Знаю. Единственное, что удалось узнать. Раньше она называлась «Хорида Индастриз». Ее основателем и владельцем был Харуо Хорида. Наверное, «Фару» в «Фартеке» от Харуо. А «тек» — технологии. А зачем тебе?

Я остановился. Протянул руку к белой рубашке.

— Вот оно что, — сказал я.

Половина двенадцатого. Выходя из комнаты, я заметил, что Асаи посмотрел на стол. Но он ничего не сказал. Спросил вместо этого:

— Куда это ты собрался?

— Пойду к девчонке своей зайду.

— Думаешь, оставит на ночь у себя?

— Да я и не собираюсь у нее оставаться. Я не уверен, пустит ли она меня вообще.

— Если не получится, можешь вернуться ко мне.

Я кивнул и собирался закрыть дверь, когда он тихим голосом произнес:

— Ты взял у меня без спросу одну вещь. Не знаю, что ты задумал, но я сделал вид, что не заметил. У Мики тоже есть пистолет. Понял? Я не могу принять чью-либо сторону.

— Понял, — ответил я.

— Я считал, тебе лучше не знать. Поэтому скрывал от тебя неприятные подробности. Но, видно, ты не из тех, кому достаточно полуправды. Одно только скажу. В кого бы ты ни метил, не убивай. И ни за что не позволяй убить себя.

— Хорошо, — пробормотал я, закрыв дверь. — Надеюсь, так и будет.

18

— Чего это ты притащился на ночь глядя? — сурово спросила Токо, высунувшись из-за двери. Судя по выражению ее лица, она была не в духе.

Я не ошибся.

— Есть разговор. Не бойся, кидаться на тебя не буду.

Но, похоже, сейчас лучше обойтись без шуток. Она бросила на меня взгляд, полный злости, и выпалила с ненавистью:

— Хорош гусь. Бросил бедную девушку на произвол судьбы, а теперь приперся как ни в чем не бывало.

— Я с тобой согласен. В моем престарелом возрасте все становятся черствыми.

— Черствыми? Да ты тот еще сухарь! Если хочешь войти, выполни два условия.

— Говори.

— В моей квартире больше нет места для алкоголиков. Никакого спиртного.

— Утром у тебя в кабинете оставалась бутылка виски.

— Я ее разбила. Девушка в ярости может позволить себе такую мелочь, ты так не думаешь?

— Думаю, — ответил я. — Хорошо, я потерплю. А второе условие?

— Что ты думаешь о людях, которые по собственной воле пытаются тебе помочь? Ну-ка, скажи.

— У меня не очень-то богатый опыт. Не могу отвечать за всех людей. Но лично тебе я благодарен. К тому же ты хорошенькая и притягиваешь к себе. До сих пор я ни разу не встречал таких очаровательных девушек, как ты. Поэтому и не знаю, как себя вести с тобой.

Дверь открылась. Я почувствовал себя Али-Бабой, произнесшим волшебное слово.

Я аккуратно свернул пальто, в котором лежал револьвер, и положил его в углу комнаты так, чтобы оно не привлекало внимания. Она стояла, уперев руки в бока, медленно скользя по мне взглядом сверху вниз. А потом сказала разочарованно:

— Где ты взял этот пиджак? Совершенно тебе не идет.

— Что поделаешь. Какой дали. Я вообще никогда в жизни пиджаков не носил.

— Тогда рассказывай. Все рассказывай. Выкладывай на чистоту. Попробуешь что-нибудь утаить — не будет тебе прощения, — изрекла она и налила кофе.

Мой организм сейчас не воспринимал ничего, кроме алкоголя. Но, превозмогая себя, я отпил глоток. Нельзя было подливать еще больше масла в огонь ее гнева. Я начал рассказывать, повинуясь ее требованиям. О домишке из картона, о Тацу, об Асаи. Как всегда, я следовал устоявшейся привычке. Я не говорил ей всего. Промолчал о пистолете и еще о некоторых вещах. Но она смотрела на меня со скучающим видом. Только когда я сказал: «Ты общалась с Асаи», она, встрепенувшись, ответила:

— Да. У тебя же в мозгу винтиков не хватает.

Я не смог ей возразить. Рассказал ей и об анонимном звонке в штаб расследований.

— В тот день я был на волосок от ареста. Если бы ты не пришла ко мне в бар, меня могли бы поймать.

Наконец ее лицо смягчилось.

— Интересно, кто звонил?

— Не знаю, Асаи сказал, что это не Мотидзуки. Даже представить себе не могу.

— Но кто-то хочет тебе отомстить. Может, взрыв — его рук дело?

— Может быть. Но остается много непонятного. Если это и так, зачем убивать такое количество невинных людей? И потом, откуда он достал военную взрывчатку? Все покрыто туманом.

— Значит, это все, что ты хотел мне рассказать? И за этим ты ко мне пришел?

— Да, — соврал я. — Хотел сначала все проверить, прежде чем рассказать тебе. Но у меня есть несколько вопросов. О твоем отце. Ты не могла бы мне как можно подробней рассказать о его последних днях.

Она послушно стала отвечать на мои вопросы, вспоминая на ходу. Я слушал ее. Когда она закончила говорить, я посмотрел на часы. Шел третий час ночи.

— Спасибо, — сказал я. — Что ж, мне пора.

В это мгновение ее лицо изменилось. Вернулось прежнее злое выражение, с которым она меня встретила. Все-таки перемены настроения у девушек лежат за гранью моего воображения.

— Куда ты собрался?

— Я пока еще не придумал.

— Но на Западный выход Синдзюку тебе нельзя возвращаться. Если ты решил поехать к якудза Асаи, то поймаешь такси — и водитель запомнит твое лицо и адрес.

— Ты вообще-то права… Я хотел прогуляться.

— Идиот. Хочешь, чтобы тебя остановили на улице для выяснения личности? Сейчас есть только одно безопасное место. Тебе придется остаться у меня.

— Но здесь живет молодая женщина, одна.

— Не стоит меня недооценивать. Только попробуй ко мне пристать, не поздоровится.

— Понял. — Я засмеялся. — Ты права. Останусь у тебя до первой электрички. Тебе пора спать. Да и я уже устал.

Токо улыбнулась. Впервые за сегодняшний вечер.

Она резко повернулась ко мне спиной и направилась в ванную комнату. Было слышно, как она чистит зубы. Затем отправилась в спальню. Перед тем как закрыть дверь, она пожелала мне спокойной ночи. Я пожелал ей в ответ.

Я погрузился в раздумья. О том, что предстоит сделать завтра. Постепенно меня одолела дремота. Вчера я ни на минуту глаз не сомкнул. Я лег на ковер. В комнате было тепло, работал o6oгpeватель. Я немного посопротивлялся приходящему ко мне очарованию сна, но вскоре сдался. В одно мгновение сон необычайной силы потащил меня за собой.

Я не знал, сколько времени. Щекой я чувствовал дыхание, более горячее, чем дуновение обогревателя. Влажные, нежные волны.

— Ты спишь? — послышался шепот.

— Сплю, — ответил я, не открывая глаз.

— Эй, почему ты до сих пор на меня не набросился?

— Не хочу, чтобы мне не поздоровилось.

— Открой глаза.

— Наверное, это сон. Не хочу открывать глаза и просыпаться.

Наступила долгая пауза. Свист ветра и звонкий хлопок. По моей щеке. Сильнейшая пощечина. Мощнее моего удара правой.

— Ты сказал, что я хорошенькая, очаровательная и притягиваю к себе. Ты мне врал?

— Нет, не врал. Просто, как говорят, я тот еще сухарь.

На этот раз паузы не последовало. Моя щека снова зазвенела. Затем послышался звук удаляющихся шагов по ковру. Громко хлопнула дверь. Я открыл глаза и тут же снова их закрыл. Щека горела. Мной снова овладел сон. Но такой тихий и мирный, какого я никогда раньше не испытывал.

Сквозь щель в занавесках проглядывал рассвет. На часах — половина шестого. Вопреки обыкновению, мои внутренние часы сдвинулись. Я посмотрел на дверь в спальню Токо. Она была плотно закрыта, будто створки раковины моллюска, и погружена в тишину. Особых надежд я не питал, но может, смогу реализовать одну из целей, с которой пришел сюда. Я встал и сел за компьютер Токо. Включил его. Перед глазами появился экран с непонятными надписями. Я попытался вспомнить, что она вчера делала. Точно. Сначала пароль. «Огромное Спасибо Тебе за Все, Токо». Так кажется. Поводив пальцем по клавиатуре, я наконец-то ввел нужную комбинацию. Но на экране ничего не появилось. Я потыкал в разные клавиши без разбору — никакого эффекта. Отчаявшись, я выключил компьютер и снова включил его. Несколько раз повторил то же самое. Я разозлился, но клавиши нажимать не перестал. Через какое-то время я увидел на экране знакомое меню. Выбор газеты. Ключевое слово. Чтобы набрать необходимые комбинации, я потратил уйму времени. Наконец-то появились статьи. Опять нажал на клавиши. Следующая статья. На чтение уходило время. Вскоре мой взгляд остановился на одном слове. Я задумался. Посмотрел на книжные полки, нашел там словарь. Давно в руках не держал. Вот нужное слово! Вернулся к компьютеру и выключил его. В комнате Токо по-прежнему тихо. Уже восьмой час. Я прочитал не так-то много статей. А времени убил кучу и устал к тому же. Все-таки не умею я обращаться с технологиями нашей эпохи. Я взял пальто. Надел ботинки и хотел было тихонько выскользнуть из квартиры, но тут на глаза попались сборники стихов, лежавшие на столе. Наверное, больше я их никогда не открою.

В полдевятого я вошел в больницу при Медицинском университете Тоё. Больных в амбулаторном отделении было немного, впрочем, как и посетителей, пришедших навестить лежавших в больнице. По телефону мне сказали, что свидания разрешены с десяти часов.

Я встал у регистратуры хирургического отделения. Серьезного вида мужчина средних лет в голубой форме посмотрел на меня. Мой ровесник, но по лицу заметно: жизнь у него совсем не такая, как у меня. Форму он начал носить в молодости, так что она стала частью его тела. Наверное, непривычный пиджак навел меня на эти странные мысли. Если бы не Асаи, я бы даже галстук себе завязать не смог.

Я обратился к работнику регистратуры:

— Я хотел бы узнать номер палаты одной из ваших пациенток. Маю Миядзака, шести лет. Где она лежит?

Почему-то он насторожился:

— А кто вы?

— Первый отдел расследований Управления полиции. Синто моя фамилия.

Он перестал хмуриться. Даже удостоверения не проверил.

— Виноват. К нам часто приходят журналисты. Полиция строго-настрого запретила сообщать номера палат. А они все ходят, надоедают. Происшествие серьезное, понятное дело.

— Я вообще-то первый раз здесь. Потерял записную книжку. Но спрашивать по телефону из управления как-то неловко, вот я и пришел сюда сам.

Он радушно улыбнулся:

— Триста шестая палата в корпусе «Ц».

— А ребята из участка Синдзюку еще дежурят?

— Вот не знаю. До позавчерашнего дня дежурный полицейский сидел даже ночью, чтобы никто не ходил. А сейчас? Могу позвонить на пост медсестер и спросить у них.

— Не надо. Я как раз туда собираюсь. Большое спасибо.

Больничный корпус был новый, просторный, чистый. Мимо проходили врачи и медсестры, но никто из них не обращал на меня внимания. Я стоял в конце коридора с палатами трехсотых номеров. Полицейских видно не было. Нужная мне палата находилась вне зоны видимости поста медсестры. Я пошел по коридору, встал перед триста шестой. На двери — имя «Маю Миядзака» и больше ничего. Отдельная палата. Я прислушался. Изнутри не доносилось никаких звуков.

Я тихонько открыл дверь. Никого. Только маленькое тельце на кровати. Девочка лежала, закутавшись в одеяло, повернувшись к окну. Капельницу сняли. Я бесшумно подошел к кровати и встал рядом.

Тельце перевернулось на бок. Я посмотрел на девочку. Рана на лбу заметно уменьшилась. Когда-нибудь ее вообще не будет видно. Девочка тихо спала. Я взял складной стул, прислоненный рядом и сел на него. Девочка приоткрыла глаза, наверное, ее разбудил скрип стула. Поморгала и с удивлением посмотрела на меня.

— Доброе утро, — негромко сказал я проснувшейся девочке.

— Дядечка? — тонким голоском спросила она. — Дядечка из парка? — Голосок ее стал погромче.

Я приложил палец к губам.

— Не забыла. Да, тот самый дядечка-алкаш. Еще рано. Говори тихо.

— Дядечка, а ты сегодня опять пьешь?

Внезапно я понял. Не пью. Со вчерашнего вечера, когда я пришел к Токо, я не брал в рот ни капли. Я посмотрел на руки. Дрожи не было. Я бессильно улыбнулся.

— Нет. Похоже, я забыл сегодня выпить. С тобой все в порядке?

— Ага, — ответила девочка. На щеках появился румянец. — Голова как в тумане. Но ничего страшного. Все в порядке.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Скоро опять сможешь играть на скрипке. Говорят, ты получила премию на конкурсе.

Она кивнула. И тихонько проговорила, будто вспомнила впервые:

— Точно. Я и забыла, что нужно заниматься.

— Давно забыла, не помнишь?

— Даже не знаю. Сегодня какой день недели?

— Четверг.

— Значит, я с субботы не занималась.

— Да. Ты долго спала, с самой субботы. Хочу спросить тебя: ты не помнишь, что случилось в тот день?

— Ага. Сейчас увидела тебя и вспомнила. А до сих пор все было как в тумане… Скажи, где мой папа?

Ей не сказали о смерти отца. Можно только посочувствовать тому, кто первым объявит ей об этом.

— Он лежит в другом месте. — Когда я вру, на языке появляется привкус ржавчины. — У него небольшая травма. Но он скоро поправится. Ты часто ходила с папой в парк?

— Да, иногда. Но когда он повстречался с тетей, он стал ходить в парк по субботам.

— С тетей?

— С тетей Юко. Она красивая. Дядечка, ты не скажешь папе? Я знаю его тайну.

— Не скажу. А что у папы за тайна?

— Папа влюблен в тетю Юко. Поэтому в этот день он всегда наряжается и берет меня с собой в парк.

— Каждую третью субботу месяца, да?

— Да. Третья суббота месяца — особый день. Я называю его парковым.

— И давно так?

— Э-э, с начала лета.

— А почему папа берет тебя с собой?

— Ну, как объяснить. Я же… не Кюпи-тян…[69] а… Ну кто соединяет мужчину и женщину…

— Купидон.

— Точно, Купидон. Я Купидон. Это я первая заговорила с тетей Юко в парке. Мы с ней подружились, и папа стал ходить в парк вместе со мной. Я была с ним, и он мог разговаривать с тетей Юко. Дядечка, почему ты смеешься?

— Да так. Смешной у тебя папа. А тетя Юко? Она тоже влюбилась в папу?

— Папе, по-моему, не на что было надеяться. Безнадежная любовь.

Я давился от смеха. Маленькие девочки быстро растут. Я проникся симпатией к ее отцу, которого больше не было на этом свете. Мужчина моего поколения испытывал платоническое чувство. Скромная безнадежная любовь высшего чина Управления полиции. Я вспомнил его галстук с узором «огурцами».

— Значит, в ту субботу вы опять встретились с тетей Юко, да?

— Да. Только тетя Юко всегда приходила вместе с другими тетями. Папа разговаривал с ними, но на самом деле ему хотелось общаться с одной тетей Юко. Я видела, как он пытался договориться с ней о свидании. Но у него не получилось.

— Они собирались на площади с водопадом?

— Да.

— А что было потом в тот день?

— Тетя стала странная.

— Странная?

— Она отпихнула меня.

— Почему?

— Я не знаю. А дальше совсем ничего не помню.

— Эх, — сказал я. — А что было до этого, помнишь? Около водопада лежала большая сумка.

— Лежала, — тут же ответила она. — Я села на нее верхом и играла, но папа накричал на меня. Перед тем как пришли тети, когда я играла одна, сумку забрал дедушка. Он лег на нее и уснул.

— Дедушка? А какой дедушка, не помнишь?

— Такой, как ты. В галстуке. Дядечка, только тебе совсем не идет этот галстук.

— Мне тоже так кажется. И для чего придумали эти удавки? Ты помнишь лицо того дедушки?

— Ну, у него был шрам вместо уха.

— Какая у тебя хорошая память.

— Еще бы. Ведь тот дедушка был такой странный. Как будто наполовину уснул. Может быть, пьяный? Дядечка, ты тоже бываешь пьяный?

— Бываю. Но днем я не сплю. Как же этот дедушка дошел до парка, если он спал?

— Его дядя привел.

— Дядя? Какой?

— Невысокого роста. А потом оставил дедушку, а сам куда-то ушел.

— А ты не помнишь его лица?

— Нет, не помню. Он тоже был в галстуке… А, вспомнила. На нем были темные очки.

В этот момент послышался стук открываемой двери. Я оглянулся — на меня уставилась пожилая медсестра с подносом в руках.

— Как же можно! Вы ведь обещали предупреждать нас, когда будете брать показания.

— Простите. Я заглянул на пост, но вы отсутствовали. — Я посмотрел на девочку. — Что ж, на сегодня закончим.

— Ты уже уходишь?

Я кивнул, уже вставая, а девочка сказала:

— Дядечка.

Я оглянулся:

— Ну, чего тебе?

— Ты придешь на мой концерт?

— Приду. Обязательно.

— Тогда скажи, какую музыку ты любишь.

Немного подумав, я ответил:

— Японские рок-группы шестидесятых.

— Японские рок-группы шестидесятых? А что это за музыка?

— Чем-то похожа на этно. Только они давным-давно распались.

— Я найду ноты и разучу. Ты еще придешь ко мне?

— Да. Приду в ближайшее время.

Ощущая на себе холодный взгляд медсестры, я помахал рукой у двери. Девочка радостно улыбнулась мне с кровати.

Я вышел в коридор. На глаза мне попался полицейский в форме, шагавший в мою сторону. Наверное, увидел, как я выхожу из триста шестой. Он окликнул меня:

— Ты кто такой?

— Я Синто из первого отдела расследований Управления полиции. Приходил взять показания у свидетеля.

Похоже, эта фамилия была известна и среди патрульных участка Синдзюку. Полицейский вытянулся по струнке.

— Виноват. Простите.

— Ничего страшного. Спасибо за службу, — сказал я, повернулся к нему спиной и медленно пошел. За поворотом я ускорил шаг, а по лестнице вообще побежал.

Я запыхался, выскочив на улицу. Поймал такси, назвал адрес: Западный Симбаси. Мне необходимо было сейчас снова связаться с Асаи. Позвоню, когда выйду из такси. В это мгновение диктор сказала по радио бодрым голосом:

«Сегодня опять будет ясная погода».

Я посмотрел в окно. Точно. Сегодня опять будет ясно.

19

Здание «Фартека» выглядело современно, десять с лишним этажей. Наверное, это так называемые умные здания,[70] модные в последнее время. Я вошел внутрь, остановился у стойки. Увидев меня, две девушки встали. Необычный прием в наши дни.

Я сказал одной их них:

— Хочу встретиться с директором-распорядителем Канеллой.

— У вас назначено?

Я покачал головой. Она осмотрела меня с головы до ног и учтиво ответила:

— Прошу извинить, но, к сожалению, Канелла не встречается ни с кем без предварительной договоренности. Таков принцип.

— Вы не могли бы передать, что пришел Тосихико Кикути. Думаю, принципы господина Канеллы позволяют исключения. Может, у меня ничего не получится, но я не думаю, что с ним так сложно связаться.

Наверное, ей не понравился мой тон. Я нахмурился, а она с подозрением посмотрела на меня, но взяла трубку внутреннего телефона и начала говорить по-английски. О чем она говорила, я не понял. Закончив разговор, она с удивлением посмотрела на меня. Видимо, ответ, который она получила, относился к разряду больших исключений. Она ответила, скрывая изумление:

— Он согласен встретиться с вами.

Она попросила обратиться в приемную на десятом этаже, где располагались кабинеты сотрудников. Я поблагодарил ее и направился к лифтам.

В лифте я оказался один. Я прокручивал в памяти разговор с Асаи, то, что услышал от него непосредственно перед тем, как войти в здание. Новая информация из отдела по борьбе с бандитизмом. Причина спешки главного штаба. Пока я раздумывал об этом, лифт остановился. Я вышел, передо мной опять была приемная. Видимо, здесь уже все знали обо мне. На этот раз мне ответил мужчина в пиджаке:

— Кабинет в конце коридора справа.

Я пошел по бесшумному коридору.

На двери висела табличка. На золотом фоне черным была выгравирована фамилия. «Альфонсо Канелла». Я постучал.

— Входите, пожалуйста, — ответил мне по-английски низкий голос.

Я тихо открыл тяжелую дверь.

Просторная комната. Отделка из какого-то материала, о котором я и представления не имел. А уж о его цене и подавно. Справа — дверь. Во всю стену, напротив двери, через которую я вошел, — стекло. Точно, сегодня опять ясный день. Сверкающие солнечные лучи светят через окно. У окна — стол. На нем — ваза с белоснежными космеями. Между столом и окном — худая спина мужчины, он смотрит на город, простирающийся перед ним. Безумно дорогой костюм. Мужчина стоит в тени. Я ступил на мягкий ковер с длинным ворсом, который будто хотел проглотить меня, и подошел к столу.

Мужчина оглянулся.

— Двадцать два года прошло, Кикути, — тихо сказал Кувано.

Он слегка улыбнулся. Такая же мягкая улыбка, как раньше. Двадцать два года. Время вполне достаточное, чтобы изменить все. Но человек, даже полностью переменившись, может улыбаться по-прежнему. Легко.

— А по-моему, совсем не так много, — сказал я. — Мы с тобой виделись четыре дня назад. В парке. Не поздоровались, правда.

Он заморгал:

— Я предполагал, что когда-нибудь ты здесь появишься. Но ты оказался проворнее, чем я думал.

— С годами становишься нетерпеливее. Но это, похоже, не про тебя. Ты разработал ужасно запутанный план и сидишь не дергаешься.

Он посмотрел на меня и сказал спокойно:

— Да, может, ты и прав.

Лицо его практически не изменилось по сравнению с молодыми годами. Только щеки стали впалыми, и чувствовалась в нем какая-то неприкаянность. Наверное, мы разделили поровну прожитое нами время.

— Мы можем говорить по-японски? — спросил я. — Ты, наверное, сделался потомком японских эмигрантов из какой-то латиноамериканской страны.

— Откуда ты узнал? — Те же ровные интонации, что и раньше.

— Я слышал, ваша компания два года назад привлекла к себе внимание вследствие участия зарубежного капитала и работы со специалистами-хакэн.[71] В компьютере я нашел газетные статьи за тот год.

— Вот как? — Кувано вновь слегка улыбнулся. — Ты теперь пользуешься компьютером? Не очень-то вяжется с твоим образом.

— Совсем не вяжется. Я к этой штуковине и за километр больше не подойду. Кстати, говорят, директор Канелла известен своей нелюбовью к интервью. Ни за что не соглашается. Во всех упоминаниях — только то, что он японских кровей. Но нашлась одна статейка. Нью-йоркский корреспондент экономической газеты взял интервью в головной компании «Мирна энд Рос». Очень короткое и простое. Талантливый инвестор, господин Канелла известен в некоторых кругах под прозвищем Брэ, он говорит по-английски и по-испански, но считается загадочным молчуном. Альфонсо обычно называют Алом. А здесь Брэ. Странно. Я изо всех сил пытался вспомнить занятия по языку в университете, на которых я практически не появлялся. Даже и представить себе не мог, что в мои-то годы возьму в руки французский словарь. Это же твое имя. VRAI.[72] То есть истина. Другими словами, Макото.[73] Прозвище, которое тебе, наверное, дали в Париже. Но мне потребовалось время, чтобы разгадать эту загадку. Все началось с сомнений, которые возникли, когда я узнал прежнее название вашей компании — «Хорида индастриз». Тут-то я и вспомнил швейную компанию, в которой ты когда-то давным-давно дослужился до старшего менеджера. В те времена она располагалась на Сибуе.

Он ответил, продолжая улыбаться:

— Тебе о нас рассказал тот странный якудза? По фамилии Асаи, да?

— Вроде того.

Я грустно усмехнулся. Асаи все постоянно называют странным якудзой. Даже Кувано.

— Но сейчас ты здесь один. И как ты заметил, я говорю только по-английски и по-испански. Даже в ресторанах по-японски я изъясняюсь крайне плохо.

Он отошел от стола и приблизился ко мне. Протянул мне левую руку. Видимо, для рукопожатия.

Естественная привычка тех, кто долгое время прожил за границей. Но я не пошевелился. Я смотрел на его правую руку. Она свободно свисала вниз, в белой перчатке.

— У меня нет желания пожимать тебе руку, — сказал я. — Даже если бы ты протянул мне свой навороченный протез.

Кувано спокойно поднял свою левую руку, оставшуюся без рукопожатия, положил на правое плечо и спросил:

— Вот как? Ты знал?

— Да. И не только я. Сейчас полиция проверяет ДНК частей тел погибших при взрыве в парке Тюо. В частности руку, по отпечаткам которой так быстро установили, что она принадлежала тебе. Обнаружив формалин, они, видимо, наконец-то поняли, что поторопились с выводами. А среди других частей тела нашли оторванный мизинец. Судя по отпечатку, он принадлежит неизвестному лицу. На экспертизу потребуется время, но когда-нибудь они поймут, что ты оставил в парке руку, которую уберег от разложения.

Выражение лица Кувано не изменилось.

— Разве мертвые ткани можно так хорошо сохранить?

— Образец налицо. Говорят, это очень просто, были бы деньги и соответствующий специалист, отвечающий за хранение. Я и у специалистов уточнил. Существуют препараты, которые расширяют стенки капилляров и не дают крови сворачиваться. Кровь вымывают, затем вводят формалин. И хранят в формалиновом газе при низких температурах. Тот же способ, каким сохраняют тело Ленина.

— Нда. И как тебе удалось найти такого специалиста.

— Среди бездомных.

— Бездомных?

— Да. На улице живут люди самого разного толка. Я говорил с бывшим университетским профессором, специалистом по судебной медицине. Там много интересных людей. Был даже тот, кого ты выдал за собственный труп. Старика звали Гэндзо Кавахара. Когда он работал на стройке, ему проволокой отрезало ухо. Про ухо мне рассказал свидетель взрыва. Ты ввел в свою руку его кровь. Хотел выдать за свежачок. Накачал дедулю какими-то наркотиками, притащил на место взрыва. А еще есть и такие бездомные, как молодой Тацумура, который умер под колесами автомобиля. Его убили. Они жили, дыша тем же воздухом, что и я.

Кувано все так же улыбался. Улыбку его можно было даже назвать обаятельной, если не знать, что она принадлежит убийце.

— Вот как? Но за это отвечал Мотидзуки. Что касается старика, то он выбирал из тех, у кого не было родственников. К тому же он провел необходимые исследования, чтобы совпала группа крови и всякие прочие тонкости.

— Одного не могу понять. Почему Мотидзуки взялся тебе помогать? Ведь его родственник погиб от бомбы, которую сделал ты.

— Знаешь, Кикути, я только сейчас заметил. Ты стал вежливее: больше не говоришь о себе «орэ».

— Я постарел. Только и всего. Отвечай на мой вопрос.

— У каждого человека — своя точка кипения. Элементарно.

— Ты не мог бы объяснить попроще? Тебе же давно должно быть известно: заумные разговоры не для меня.

Кувано по-детски наклонил голову и принялся меня рассматривать.

— Ты, говорят, сейчас работаешь барменом. Сколько у тебя в год выходит?

— В прошлом году немного не дотянул до миллиона. А ты к чему?

— У меня сейчас есть сила. — В его голосе чувствовалась самоирония. По крайней мере, мне так показалось. — Сила по имени деньги. Весьма банальная, но мощная. Покажи любому человеку наличные. Если равные твоему годовому доходу, то здесь, в Японии, такой сумме никто не удивится. Но поднимем ее в десять раз, до десяти миллионов, что тогда? У того, кто увидит такую сумму, сердце дрогнет, наверное. А может, и нет. Не дрогнет, и не надо. Увеличим сумму еще в десять раз, до ста миллионов. Наличными. И положим перед человеком. В такие моменты в большинстве случаев разум проигрывает страстям. Короче говоря, человек меняется. Как вода, которая при ста градусах превращается в пар. Конечно, бывает, что и такой суммы мало. Но увеличивай ее и найдешь точку кипения у любого. Это непреложный закон, который я выучил за эти двадцать с лишним лет.

— Первый раз слышу, чтобы человек подчинялся непреложным законам.

— Может, ты и прав. Но по моему опыту исключений — ноль. Или ты хочешь сказать, ты — единственное исключение?

— Этого я не знаю. Я не настолько уверен в себе. Ты уже знаешь, наверное, что я алкаш? У алкашей нет гордости. Значит, у Мотидзуки была точка кипения. Ты это хотел сказать?

Он кивнул:

— Да. Сто миллионов иен наличными. И его как подменили. Когда я вернулся в Японию, я встретился с родственниками полицейского, погибшего в семьдесят первом году. Все-таки, наверное, меня это волновало. Тогда я увидел Мотидзуки. И мне захотелось испробовать свой закон. Теперь он мой помощник. Его должность — начальник отдела планирования. На работу он практически не ходит, подчиняется непосредственно мне как внештатный сотрудник. У меня сейчас в компании довольно широкие полномочия.

— А начальник секретариата Нагахама попал к тебе в соответствии с тем же законом? Решил проучить меня с помощью недостойной шпаны, нападающей на мирных барменов.

— А ты догадался. Я попросил его формально уволиться с работы. Мне сейчас нужны люди, действующие втихую.

— Этим методам ты тоже научился за двадцать с лишним лет?

— Ну да. Но, разумеется, не только им.

— Это уж точно, не только им. Похоже, ты научился еще куче всего. Например, методам массовых убийств. Зачем ты убил Юко? Зачем убил начальника отдела безопасности Миядзаку? Зачем убил многих других, оказавшихся невинными жертвами взрыва?

Кувано повернулся к стоявшему рядом дивану и кивнул:

— Может, сядешь? Наш разговор, похоже, затягивается.

— Нет, мне и стоя неплохо, — ответил я.

Мы молча стояли и смотрели друг на друга.

Кувано спокойно сказал:

— Вот как? А ты не изменился. И сейчас стоишь на ринге. Ты провел шесть боев и ни в одном не проиграл. Все еще хочешь улучшить свой результат? Я прав? Ты все время хочешь удержаться на ногах. Хочешь биться стоя.

Я стоял не шевелясь, не сводя с него взгляда. Я об этом никогда не задумывался, но, вполне вероятно, он был прав. Возможно, я действую так, как говорит Кувано, не отдавая себе в этом отчета. Мне это неизвестно. Кувано хорошо меня знает. Наверное, даже лучше, чем я сам. Я вытащил из кармана пальто пистолет Асаи, не соображая, что я делаю. Направил дуло на Кувано. Его лицо даже не дрогнуло.

— Я теперь дружу с такими штуками.

— И что ты собрался сделать?

— Воспользоваться по мере необходимости. Так зачем ты убил Юко и начальника отдела безопасности?

Кувано вздохнул:

— Может, сначала ты выслушаешь мою историю о том, как я жил в те годы, когда мы с тобой не виделись?

— Хорошо. Рассказывай. Только покороче.

— Семьдесят первый год. Я поехал в Париж. Я дал тебе обещание и собирался когда-нибудь сдаться с повинной в посольство. Но удивительное дело — передо мной открылся новый мир. И не утихшее до конца желание борьбы возродилось во мне с новой силой. Я-то думал, что полностью завязал с прошлым… Я испытывал перед тобой угрызения совести и не забывал о тебе. Но опять начались споры с однокурсниками о политике. В результате я установил контакты с южноамериканской организацией, у которой был филиал в Париже. К тому времени, как на меня вышел Интерпол, я уже оказался в Южной Америке по делам организации. Шел семьдесят пятый год. Я был в одной маленькой стране, не будем называть ее.

— Что это за организация?

— Называется «Колера де Тьерра». Гнев земли. Повстанцы левого крыла. В те времена они называли себя подлинными преемниками Гевары. Слышал о них?

— Нет, не слышал.

— Так я и думал. В Японии о них ничего не известно. Маленькая организация из далекой страны. Но это не важно. Я прошел у них военную подготовку, научился пользоваться оружием. Не только таким примитивным, как у тебя сейчас в руках. Шли дни, и в один прекрасный момент я понял, что стал террористом. Я изменился. Может, и у меня тоже была точка кипения, которая зависела не от денег. Я принимал участие в покушении на правительственных лиц. А однажды попал под военную облаву. Обычное плановое задержание, для которого даже не требуется никаких улик. Но вмешались японские представители. Передо мной появился первый секретарь посольства Японии. Он требовал моей выдачи.

— Это был Тэцу Миядзака из Управления полиции.

Он слегка улыбнулся.

— Как ты догадался?

— Начнешь следить за передвижениями полицейских, и информация подобного рода у тебя в руках. Высшие чины Управления полиции поднимаются по служебной лестнице следующим образом: через десять лет после прихода на работу в управление их часто отправляют в посольства за границу. Обычно первыми секретарями. Когда я узнал, что нынешний взрыв — скорее всего акт чистого терроризма, я понял: Миядзака — одна из мишеней взрыва. Из того, что ты мне рассказал, это единственный вывод, который напрашивается.

— Хм, чистый терроризм, да? Как ты это понял?

Я ничего не ответил, и Кувано продолжил:

— Ладно, можешь не говорить. Суд не признал его требований моей экстрадиции. Если бы дело происходило сейчас, результат мог бы быть иным. Влияние бюджета Японии, выделяемого на помощь развивающимся странам, очень велико. Но в те времена ситуация отличалась от нынешней. И у маленькой страны была своя гордость. Тогда Миядзака перешел к другим требованиям: наказание по всей строгости. Вмешательство во внутреннюю политику страны. Как ни странно, его требования в конце концов были выполнены. Доказательств не существовало, но Миядзака выступил в суде с показаниями о взрыве семьдесят первого года в Японии. Меня признали террористом. И отправили в тюрьму для политических преступников. В тюрьму, в которую, как говорили, можно войти, но из которой нельзя выйти. В ней содержали и обычных убийц. Вот такое местечко. Конечно, в Японии об этом ничего не известно. Как и обо мне. Но я набрался опыта в весьма интересных условиях. — Кувано продолжал улыбаться. Улыбка застыла на его лице, будто приклеенная. Не меняя выражения лица, он сказал: — Кикути, ты что-нибудь слышал об электрическом ящике?

— Об электрическом ящике? А что это такое?

— Приспособление, с помощью которого надзиратели пытают осужденных. Ты понимаешь меня? Надзиратели. Пытать-то нет никакой необходимости. Они так развлекаются. Электрический ящик — шириной метр с небольшим, высотой в человеческий рост. Еле-еле влезаешь в него стоя. Одна стенка у него стеклянная, так что снаружи видно, что происходит в ящике. Тебя запихивают в него, а по стенкам пускают ток. Второй электрод подсоединяют к твоему члену. Поэтому пошевелиться, даже чуть-чуть, невозможно. Но от усталости тело начинает пошатываться. И ты касаешься стенки. В это мгновение включается ток. Такую боль может представить только тот, кто испытал ее на себе. К тому же, как ни странно, несмотря на эту дикую боль, член встает. А надзиратели ржут. Я поразился человеческому воображению, которое способно даже пытку превратить в развлечение. Без всякой иронии. Это же надо придумать такое приспособление. Меня запихивали в этот ящик раз в три дня на десять часов.

Я молча смотрел на Кувано. На его лице по-прежнему оставалась мягкая улыбка. Может быть, пролетевшее время мы все-таки поделили не поровну. Наверное, у каждого из нас было свое время. Я не сводил с него глаз.

Кувано сказал:

— Конечно, пыткой дело не ограничилось. Сама тюрьма жила по законам джунглей. Я был слаб и тщедушен, и многие из обитателей тюрьмы насиловали меня. Видимо, одно из благодеяний, подаренных мне Миядзакой.

Наконец мне стало понятно, что связывало Миядзаку и Кувано. И я спросил:

— Тебе удалось оттуда сбежать?

— Да, я сбежал. Я понял, что смогу выжить там года два, не больше. На второй год я сблизился с самым страшным из заключенных. Стал его официально признанным любовником. Я стал подговаривать его убежать вместе. Короче, он убил несколько надзирателей, и мы сбежали. Разумеется, став свободным, я пристрелил своего любовничка.

— Сочувствую, — сказал я. — Может, ты в моем сочувствии и не нуждаешься, но я сочувствую тебе. Но какое это отношение имеет к тому, что ты сделал?

— Еще немного послушаешь меня? — спросил Кувано. — В столице той страны я раздобыл себе новые документы на эмигранта японского происхождения. Никаких сложностей. Ведь когда-то Япония преследовала своих граждан, вынуждая их эмигрировать. Но, хлебнув горя, я хотел жить как обычный человек. Нехорошо было с моей стороны по отношению к тебе, но в Японию я больше возвращаться не собирался. Одна местная девушка влюбилась в меня. Ее семья попросила меня жениться на ней. Я не смог отказать. Взял фамилию жены. Ее отец был влиятельным человеком. Обладал властью большей, чем у президента. Но, наверное, ты можешь предположить, каким образом в Южной Америке в те времена получали такую власть.

— Добившись успеха в выращивании и переработке листьев коки, а также создав наркоторговый картель.

— Именно. Похоже, работая барменом, ты тем не менее остаешься в курсе происходящего в мире.

— По-моему, ты потерял то же, что и я.

— Что потерял?

— Не знаю. Но раньше ты никогда не позволял себе такого уничижительного тона но отношению к разным профессиям.

На мгновение мне показалось, будто тень пробежала по его лицу. Он сказал, покачав головой:

— Может, ты и прав.

— Что касается кокаина, то я не много знаю о других странах. За последние несколько лет проблема с наркотиками в Америке широко обсуждается СМИ. На глаза мне попалась статья о Колумбии. Во втором по значению городе находится Медельинский картель. Название этого синдиката я видел много раз. Известно мне и имя его босса — Эскобар. Читал я и о том, как были раскрыты планы взорвать тюрьму, где он содержится.

— Да. Пабло Эскобар. В Медельине есть еще несколько влиятельных личностей, которые являются главной мишенью для федерального агентства США по борьбе с наркотиками. В третьем по величине городе Колумбии, Кали, есть повстанческая организация, которая замышляла взорвать тюрьму. Противостоять этим парням способен только мой тесть. В его стране производство кокаина поставлено не на столь широкую ногу, как в Колумбии, но механизм отлажен. А что касается противостояния правительству, то он связан и с повстанцами левого крыла, к которым я принадлежал. Скорее даже составляет с ними одно целое. Для них финансовый вопрос очень важен. Я вошел в семью, стал влиятельным человеком. Незаметно превратился из террориста-одиночки в того, кто отдает приказания тысячам. Однажды неподалеку от меня взорвалась бомба: за мной охотилась небольшая группа повстанцев. Я выжил. Но у меня аккуратненько оторвало правую руку. Перед тем как потерять сознание, я приказал своим подчиненным сохранить ее. Наверное, подумал подсознательно: а вдруг когда-нибудь пригодится. Мечтал, что смогу использовать ее, как сейчас.

Я вспомнил картину взрыва. Как на чьей-то ноге, будто нелепая шутка, лежала оторванная рука с куском оголенной кости.

— Твоя мечта осуществилась, — сказал я. — Правда, пришлось принести в жертву одного старика. Но ты вернулся сюда не только из-за этого.

— Конечно. Причин было несколько. Ты и сам, наверное, догадываешься.

— Одна — создание организации, занимающейся контрабандой наркотиков. Естественное желание развивать бизнес.

— Да. Япония остается последней девственницей. Знаешь, какое количество кокаина было конфисковано здесь в прошлом году? Всего лишь тридцать один килограмм. В Америке за один раз находят тонны. Привозят в двадцать раз больше, но все равно с точки зрения масштабов производства — это кустарный семейный бизнес. Возможности японского рынка завораживают. Конечная цена в четыре-пять раз выше, чем в Штатах.

— И здесь появляется клан Эгути, да?

Кувано кивнул:

— Я искал крупного партнера. Но когда узнал, что нынешний глава клана — тот самый мальчишка, я был поражен. Разобравшись, кто есть кто, мы очень быстро договорились. В нем течет кровь настоящих якудза. Он умеет быть благодарным. И к тому же способен принимать рациональные решения. Наши интересы идеально совпали.

Я понял, почему нынешний глава сказал наставившему на него дуло пистолета Асаи: «Стреляй».

Вполне вероятно, результат был бы тем же самым и без этой предыстории. Для тех, кто взобрался на вершину, правила одинаковые.

Я вздохнул:

— Были, наверное, и другие причины, помимо этого бизнеса.

— Были. В частности, стремление отмыть деньги. Япония и в этом вопросе — что малый ребенок. Здесь очень хорошая система дивидендов, что позволяет очистить часть прибыли. Я занимаюсь инвестициями помимо основной деятельности. И результаты отличные.

— Понятно. Но этим всего не объяснишь. Почему ты присмотрел себе именно эту компанию?

— Потому что я здесь когда-то работал. И хорошо знаю внутреннюю ситуацию. К тому же она не входит в первую секцию биржи, поэтому не слишком выделяется. Это самые главные из причин, но есть и другие. Когда я здесь работал, я не мог реализовать себя. Управляющее звено было абсолютно беспомощным. Я провел внутреннее расследование. Уже не осталось тех, кто помнил бы меня, а управление велось по-прежнему. Существовала только одна причина процветания компании: ей повезло с инвестициями в недвижимость во времена экономики «мыльного пузыря». Такая организация легко может превратиться в плацдарм для мести.

— Для мести? По отношению к кому? Из-за того, что тебя когда-то использовали беспомощные менеджеры?

— Нет. Я хотел использовать компанию как плацдарм для мести всей Японии. Стране, которая сделала меня таким. Эта страна — дерьмо. Жиреет на экономике, а сама дерьмо дерьмом. Она распространяет и воспроизводит дерьмо. Я понял это, когда торчал в электрическом ящике. Мне захотелось развратить ее изнутри. Вот какое у меня возникло желание. Случайно получилось так, что мне попался в руки подходящий инструмент. Посмотри на Америку. Провозглашая войну наркотикам, она, по крайней мере, осознает, какая эпоха наступила после окончания «холодной войны». Сейчас наркотики — один из крупнейших двигателей мира. Это наилучшее стратегическое оружие, которое позволяет развратить и уничтожить страну изнутри.

Я пристально смотрел на него. Объект его ненависти, мировое зло, о котором он говорил раньше, теперь скатилось до уровня одной страны. Не удержавшись, я невольно пробормотал:

— Ты изменился. Сильно изменился.

Кувано ответил мне бесстрастным голосом:

— Наверное. Я многое испытал, и что-то внутри меня погнулось. Да и сколько времени утекло.

Да. Время утекло. Я и сам об этом думал. Я смог, молча оглянувшись, уйти с ринга. Да, это мне удалось. Но последний удар гонга еще не прозвучал.

— Ты совершил преступление до того, как вернулся сюда, — сказал я. — Я сейчас говорю не про Южную Америку. А про Нью-Йорк. Это ты убил мужа Юко. Зачем?

— С чего ты взял?

— Он попал в аварию из-за неисправности тормозов. Та же ситуация, что и в семьдесят первом году. Жестокая шутка.

— …

— Юко писала танка. Они были украдены. Предположительно причина только одна. Прочитав стихи, я мог бы о чем-то догадаться. Это необходимо было скрыть. Легко определить, кто прослушивал телефон дочери Юко и украл ее танка. Ты встречался с Юко в Нью-Йорке.

Впервые выражение его лица изменилось.

— Ты где-то нашел ее стихи?

— Да, нашел.

— И что там?

— Вот как. — Кувано задумался. — А почему именно это стихотворение?

— Одно из серии, посвященной Нью-Йорку. Выделялось на фоне других. Вчера я случайно увидел в утренней газете слово «террорист». Оно попалось мне в статье, где говорилось о том, что при взрыве использовалась военная взрывчатка. Также упоминалось, что эту взрывчатку, видимо, ввезли из-за рубежа. У меня плохое воображение. Как еще Юко могла быть связана со взрывом? Когда я прочитал ее стихотворение, я понял: в ее окружении был человек, которого называли террористом. Откуда рядом с женщиной, ведущей обычную жизнь за границей, появится террорист? Есть только один вариант. Я знаю человека, чье прошлое наводит на подобные мысли. Да ты и сам сказал. В этой танка — реально действующий террорист. Именно прочитав стихотворение, я подумал, что взрыв — скорее всего, террористический акт. Более того, вы с Юко были в таких отношениях, которые позволяли вам обсуждать общее прошлое.

Он смотрел на меня, не отрываясь, долгое время и наконец сказал:

— Вот как? У нее было такое стихотворение?

Я взглянул на Кувано. Он больше не улыбался. Смотрел вдаль. После долгой паузы он тихо сказал:

— Ты прав. Я ездил в Нью-Йорк. Уже как Канелла. Моя прежняя фамилия слишком бросалась в глаза соответствующим органам. Я отправился туда учредить компанию, которая занималась бы отмывкой капитала. Но мир полон мистики. Компания находилась на Пятой авеню. Я и представить себе не мог, что столкнусь с Юко на улице. С тех пор мы стали встречаться. Ходить на свидания. Я очень хорошо помню тот день, о котором говорится в стихотворении. Жаркий летний день. Солнце светило так беспощадно, что я купил зонтик от солнца в магазине на Пятой авеню. Она ела мороженое и испачкала руки. Поэтому я держал над ней зонтик. Ручка его была сделана из дерева, и я крутил и подбрасывал его, как вертолетик из бамбука. Мирный день. Она смотрела на меня и смеялась. Такая красивая. — Кувано опустил глаза. — Да, я убил ее мужа. Причина простая. Я не хотел ни с кем делить ее. Только и всего. Я стал профессиональным убийцей. Никаких эмоций не испытывал. Убить его было легко. Как ты и сказал. Я подпилил тормоза в его машине. Поехал рядом, подпихивая его, вызвать аварию оказалось парой пустяков. Дорога Бронкс-ривер-парквей — двухполосный серпантин. На ней часто случаются аварии. Полиция ничего толком и не проверяла.

Кувано поднял глаза на меня и тут же отвел взгляд в сторону. Он подошел к окну. Посмотрел на ясный, солнечный пейзаж. Маленькая черная спина. В ней не чувствовалось ничего неестественного, включая движения рук. Действительно, протез у него был сделан отменно.

Я сказал ему в спину:

— Она знала?

— Может, и знала. Но не говорила об этом, хотя, наверное, догадывалась. По крайней мере, это ясно из ее стихотворения.

— А зачем ты убил ее?

— Разумеется, причина в тебе, — тихо ответил Кувано, стоя ко мне спиной.

— Сказать тебе правду? — Кувано обернулся.

На фоне ярких солнечных лучей его лицо превратилось в черную тень. Контраст между светом и тенью, точно как в танка Юко.

— Впервые я был очарован ею не во время нашей встречи в Нью-Йорке, а задолго до этого, с тех времен, когда мы занимались студенческой борьбой и сидели в осаде в восьмом корпусе. Но она уже в те годы думала о тебе. Я заметил это в разгар борьбы. Я завидовал тебе. Конечно, из-за нее, но и не только. Ты подавлял меня в различных смыслах. Но ты был беспечен. Вот уж действительно без царя в голове. Но тебя нельзя было назвать тупым и ограниченным. Свободен и беспечен, как дерево, одиноко стоящее посреди весеннего ноля. Лучше объяснить не получается, но я так чувствовал. Победителей нет. Об этом знали немногие. И она одна из них. Вот почему ее тянуло к тебе. А ты меня подавлял. Тебе самому, наверное, и в голову это не приходило. Но так было всегда. И когда ты стал заниматься боксом. У меня никогда бы не получилось ничего похожего. Я говорю сейчас не о физических способностях. Борьба закончилась, а ты был полон сил. Я завидовал тебе. Всякий раз, когда ты участвовал в поединке, я завидовал тебе так сильно, что казалось, сойду с ума. Но что еще хуже, я стыдился своей зависти. Я так часто мечтал стать бессовестным наглецом. У меня получилось всего один раз. Я стал настоящим негодяем, который ничего не стыдился. Однажды я пришел к тебе, но тебя не было дома, она оставалась одна. И тогда мне удалось превратиться в подонка. Сначала она сопротивлялась, а потом легла как мертвая. Никогда больше я не испытывал к себе такой ненависти, как в тот день. В ее оправдание могу сказать: она ушла из твоего дома из-за того случая. Она была чистой девушкой. И именно поэтому приняла решение больше никогда с тобой не встречаться. Она не хотела разрушать образ друга, который ты хранил.

Я молчал. На мгновение мысли в моей голове остановились, а потом перед глазами одновременно пронеслись все картины прошлого. Дни студенческой борьбы. Время, которое мы проводили втроем. Все эти картины болью отзывались в сердце. Боль, резкая, как от яркого света, слепящего глаза, и тягучая, как щемящее воспоминание. Месяцы, годы утекали, подобно водным потокам. Двадцать с лишним лет, вслед за моим невежеством.

— Может статься, что… — Я запнулся. — Может статься, что ты сделал тогда бомбу, только чтобы посоперничать со мной?

— Вообще-то я и сам толком не знаю, для чего я это сделал. Но скорее всего именно поэтому. Наверное, я хотел победить тебя, сделав самую опасную вещь и обладая ею. Думаю, меня посещали именно такие мысли. Звучит весьма безответственно, но что поделаешь. Я слабак. А всякие штуковины, цель которых — разрушить и уничтожить, придуманы для слабых. Есть и такая точка зрения.

Наступила пауза. Я стал прислушиваться к тишине.

Он снова заговорил:

— Да, я прослушивал телефонные переговоры ее дочери. И это я украл танка. Но не для того, чтобы спрятать их от тебя. Мне самому хотелось почитать. Стихотворения, о котором ты сказал, в той рукописи не было. Многие из стихов посвящены тебе, любовная лирика… Вернемся в Нью-Йорк. Когда мы встретились с Юко вдали от родины, я вновь был очарован ею. А ее, наверное, излечило время. Или жизнь за границей повлияла. По крайней мере, встреча со мной не была для нее неприятной. Мы стали часто видеться. Она испытывала ко мне ностальгические чувства, не более. Так и не смогла забыть тебя. В разговорах мы всегда возвращались к воспоминаниям о конце шестидесятых. И всегда говорили о тебе. Тогда я впервые понял, что потерял всякую надежду, и пребывал в отчаянии. Ты знаешь, когда приходит отчаяние? Когда сталкиваешься с реальностью этого мира, которую нельзя изменить. У меня еще оставалась надежда, когда я стоял в электрическом ящике. Надежда на то, что когда-нибудь я оттуда выберусь. Но на этот раз все было кончено. Она делала вид, что не замечает, но, наверное, тоже знала об этом. И она сказала мне: «Прощай». Когда погиб ее муж. Точнее, когда я его убил. До тех пор у нее и в мыслях не было уехать обратно в Японию. Да, надо мной можно посмеяться. Прошло время. Много времени. В позапрошлом году я вернулся сюда. Другим человеком, не имевшим ничего общего с прежним мною. Я теперь другой человек с паспортом на имя Канелла. Ты, наверное, можешь догадаться, что я сделал, как только оказался в Японии?

Я долго смотрел на Кувано. Он все еще оставался черной тенью на фоне ослепляющего света. Наконец я сказал:

— Могу догадаться. Ты отмотал назад все эти двадцать с лишним лет. Будто сложил их в коробку с игрушками. А для этого ты разыскал разных людей. Юко. Тэцу Миядзаку. Меня. Так?

Голова в тени кивнула. Я спросил жестко:

— Но почему ты убил Юко?

— Так и не понял? То, что нельзя вернуть, следует разрушить. Так-то. Вот каким человеком я стал. Я изменился.

Я смотрел на Кувано. Лицо его не выражало ничего определенного. Вероятно, у него не было другого выхода.

Он продолжил:

— Разумеется, я хотел отомстить Миядзаке. Поэтому я на самом деле был изумлен, когда узнал, что раз в месяц они оказываются в одном и том же месте. Объекты разрушения и мести собрались в одной точке. Поняв это, я придумал свой план, он снизошел на меня, будто божественное откровение. Я говорил тебе, что мой тесть — влиятельный человек. Сейчас он занимает пост главы Министерства внутренних дел. Поэтому меня знают в японском посольстве его страны. Раздобыть военную взрывчатку оказалось проще простого. Я воспользовался дипломатической неприкосновенностью.

— Ты рассказывал Юко о том, как пользовался этой взрывчаткой.

— Да. Когда я рассказывал ей об этом в Нью-Йорке, она слушала меня с неиссякаемым интересом. Будто историю из далеких миров. Наверняка она не представляла ее в реальности. Я рассказал ей и об электрическом ящике, и о Миядзаке. И о том, что случилось в семьдесят первом году. Может, мне просто хотелось с помощью этих откровенных историй привлечь ее внимание к себе. Только ничего не получилось. Но из-за них она догадалась. Когда она была в парке вместе с Миядзакой, я специально сделал так, чтобы она меня увидела. Она взглянула на сумку, которая лежала неподалеку, и тут же поняла, что я задумал. Отпихнула дочку Миядзаки к цветнику. В это мгновение я нажал кнопку дистанционного управления. Площадь имела конусообразную форму. Так что я был в безопасности.

— Но ты просчитался.

— Да. Я совершил две ошибки. Первая моя ошибка — Нисио. Когда ты сейчас говорил о свидетеле взрыва, ты имел в виду дочку Миядзаки, да? Нисио должен был ее убить. Или, по крайней мере, увести с этого места. А он грохнулся в обморок: не ожидал увидеть столь страшной картины. Короче, мне попалась паршивая овца. Вторая моя ошибка — твой знакомый бомж. Я и представить себе не мог, что он знает старика. Ну и ты еще. Разнюхал все похлеще полицейских. Но представь, какой анекдот. Этот Миядзака был влюблен в нее. Так же, как кое-кто еще.

— Жертвами взрыва оказалось множество ни в чем не повинных людей. Ты и это назовешь анекдотом?

Кувано рассмеялся. Сначала тихонько. Постепенно он стал смеяться все громче и громче, и вскоре в его смехе появились истеричные повизгивания.

— Просто я действовал на южноамериканский манер. У нас особые методы. Ты слышал о взрыве «боинга» авиакомпании «Авианка» в восемьдесят девятом году? А как ты думаешь, почему его взорвали? Люди Медельина уничтожили стукача, который летел в самолете. Погибли свыше ста человек, не имевших к нему никакого отношения. Но это обычный метод для Южной Америки. Мы считаем его абсолютно нормальным.

— Только не мы, а ты. Ты даже не смог стать настоящим террористом. Превратился в жалкого убийцу.

Истерика Кувано набирала обороты.

— Нет, не только. Разве рядом с двумя жертвами не было еще одного человека?

— Ты обо мне?

— Да. Еще одно случайное совпадение, необходимое, чтобы начать игру.

— Игру?

— Я же сказал. Раньше ты уничтожал и подавлял меня. Поэтому я был очень рад узнать, что ты полюбил выпивать в парке. Теперь мы могли сыграть на равных. Вот какой у меня созрел план.

Он закончил говорить, и внезапно прекратился его дерганый смех. Наступила тишина. Стало так тихо, что делалось не по себе. Я стоял не шевелясь. Только ощущал дрожь в похолодевшем теле.

— Ты хочешь сказать, что все, происшедшее до сих пор, — игра? Ты убил старика по имени Гэндзо Кавахара, выдав его за себя. Оставил на месте взрыва свою руку. Попросил Нисио подойти и заговорить со мной в парке. Позвонил с доносом в полицию. Ночью меня избили бойцы клана Эгути. Когда я ехал с Асаи в машине, на нас напали парни на мотоцикле. То ли угрожали, то ли насмехались. Так ты пытался вызвать во мне панику. И ты хочешь сказать, что все это — часть игры? Да?

Он отвернулся. Теперь его лицо можно было разглядеть, хотя и нечетко. Но оно утратило выражение, став непроницаемым.

— Да. Именно так. Но, похоже, я опять проиграл. Я донес на тебя в полицию, а ты все равно вышел сухим из воды. Тебя не сломили угрозы, сколько на тебя ни дави, ты остаешься таким же парнем без царя в голове, как и прежде. При этом знаешь, в каком направлении двигаться. Даже двадцать с лишним лет не смогли тебя изменить. Я очень четко это понял, когда мне доложили, что ты пришел сюда. Короче, судьба у меня такая — вечно тебе проигрывать.

Внезапно во мне будто что-то вскипело. Я поднял руку, в которой держал пистолет.

— Значит, теперь ты проиграешь мне окончательно и бесповоротно.

Я направил пистолет на Кувано. Рука прямая, дрожи нет. Я взвел курок. Цель — черная тень Кувано. На его лице не дрогнул ни один мускул. Все то же бесстрастное выражение. Дошел до своей точки кипения? Значит, не за горами и тот миг, который полностью изменит меня? Миг, когда я нажму на курок. Я думал об этом, держа пистолет и не меняя прежней позы. Я стоял не шевелясь. Сколько времени прошло, не знаю. Наконец дуло стало дрожать. И тогда он сказал:

— Ты не сможешь в меня выстрелить.

Его слова встряхнули меня. Я обхватил левой рукой запястье правой, чтобы избавиться от дрожи. Напряг палец. Медленно, так, чтобы с силой нажать на курок.

Эхом разнесся выстрел.

20

Ваза, стоявшая на столе, разлетелась вдребезги. Белые лепестки космей медленно парили в воздухе. Мы с Кувано одновременно посмотрели в сторону, откуда прозвучал выстрел. Дверь справа была открыта. Там стоял мужчина. В руке он держал пистолет. Асаи.

— Извините, что вмешался. Но тебе, приятель, не пристало быть убийцей, — сказал Асаи и ухмыльнулся, заметив, как я смотрю на его руку. — Пистолет? А я не говорил, что у меня только один.

— Как ты догадался, что я здесь? — спросил я.

— Сегодня рано утром мне позвонила твоя девчонка. Сказала, что ты пропал. Но в ее компьютере есть система резервного сохранения. Позволяет воспроизвести, что последним смотрели в Сети. Так она нашла адрес этой компании. И потом, ты одолжил у меня пиджак, а мест, куда требуется пойти в пиджаке, не так много. А если вспомнить, о чем мы говорили с тобой вчера, то и ребенок догадается. Я сразу сюда примчался. Ты ведь звонил мне из телефона-автомата перед этим зданием. А я в то время стоял на противоположной стороне дороги. Говорил по мобильнику, наблюдая за тобой.

Не удержавшись, я вздохнул. Моя рука, сжимавшая пистолет, безвольно опустилась.

Кувано сказал, будто его радовала сложившаяся ситуация:

— Ты якудза по имени Асаи?

— Да. — Асаи повернулся к нему. — Нехорошо получилось, но я подслушал ваш разговор. Могу быть свидетелем. Кстати, есть и еще один. Твоя правая рука. Шутка. Я о Мотидзуки. Это бесплатное приложение болталось перед зданием фирмы с самого утра. Я отловил его около входа за два часа до того, как появился Симамура, то есть Кикути. Завел его за здание и вытряс из него всю правду. Конечно, у меня были и личные счеты. Необходимо было покончить с этим делом. — Он посмотрел на меня. — Он рассказал и про Тацумуру, о котором ты мне говорил. Действительно, он убил его. Выложил, как инсценировал ДТП. Боялся, что одними угрозами не обойтись. В общем, он оказался слабаком. Деньги превратили его в верного пса того, кому он раньше хотел отомстить. Я даже дал ему еще один шанс, напрасное усилие.

— Как ты вошел сюда? — спросил Кувано.

— На этом кабинете висела табличка «Начальник отдела планирования». Мой спутник под дулом пистолета, который я держал в кармане пальто, сопроводил меня сюда. Ужасно избитый способ. Твой верный пес сейчас здесь. Валяется на полу, не в силах пошевелиться. В моем ударе правой еще осталась сила.

Кувано посмотрел на меня. Его глаза опять смеялись:

— Я смотрю, у тебя весьма оригинальные друзья.

— Похоже, что так.

— Вы, конечно, можете издеваться над другими, мистер Канелла, но я бы на вашем месте побеспокоился о собственной шкуре. Сюда скоро нагрянут копы, — сказал Асаи и посмотрел на меня: — Пошли. Оставь полиции разбираться с этим типом.

— А полицию вызвал ты?

— Нет, твоя подружка. Перед тем как ты вошел сюда, она снова позвонила мне на мобильный. Вся в растрепанных чувствах. Переживала, как бы ты не попал в беду. Я ей и присоветовал: через час вызывай полицию. Час как раз прошел.

Я посмотрел на Кувано. Теперь он улыбался безмятежно. В его выражении лица даже почему-то чувствовалась глубокая умиротворенность.

— Послушай, Кикути, — позвал он меня. — Неловко сейчас просить тебя, но все-таки…

— Ты о чем?

— Не одолжишь мне свой пистолет?

— Для чего?

— Ты когда-то сказал: игра закончена. Переигрываем заново. Но вот сейчас игра действительно закончена. Я больше не собираюсь иметь дела с полицией и властями.

Асаи хотел было что-то сказать, но Кувано остановил его.

— Это невозможно, — сказал я. — Он мне не принадлежит.

— Тогда позволь мне рассказать тебе одну историю. Когда ты пришел сюда, я знал, что проиграю. Я признал свое поражение. И тогда мне захотелось рассказать тебе обо всем. Об одном только я забыл.

— О чем?

— О том, почему я прослушивал телефон Токо Мацуситы.

— И почему ты мне не сказал?

— Токо — моя дочь.

Я молча посмотрел на него. Кувано продолжил тихим голосом:

— Семьдесят первый год. В тот день, когда я позвонил тебе и предложил покататься на машине, я встретился с Юко. В последний раз перед тем, как мы увиделись вновь в Америке. Ты, наверное, знаешь, что вскоре после этого она вышла замуж. Я узнал правду от нее самой в Нью-Йорке. Ты мне веришь?

Я долго смотрел на него, не отводя взгляда. Его глаза светились странным светом. Будто он отказался от всего и все готов был принять. Я смотрел и смотрел на него. Очень долго. И наконец понял. Он ждал подобной развязки. Называя это игрой, он заманил меня сюда. Иначе человек с таким тонким умом никогда бы не использовал военную взрывчатку. Он применил бы обычную взрывчатку экстремистов. И никогда не оставил бы отпечатков пальцев Гэндзо Кавахары. Не стал бы пользоваться услугами клана Эгути и не устраивал бы с их помощью таких грубых наездов. Не вернулся бы в фирму, где работал когда-то. Он стремился именно к такой развязке.

— Не верю, — ответил я. — Но я тоже постарел. Если я кое-что у тебя забуду, наверное, вряд ли навлеку на себя гнев.

Чувствуя на себе взгляд Асаи, я осторожно положил пистолет на стол. Асаи ничего не сказал. Кувано вновь улыбнулся. Улыбка, полная глубокого умиротворения.

— Спасибо. Я рад, что встретился с тобой напоследок.

— А я не хотел с тобой встречаться. Не хотел видеть, как ты изменился. Не хотел смотреть на того, кто перестал быть человеком.

— Значит, это судьба. Судьба нашего поколения, посвятившего себя борьбе.

— Мы жили не поколением, а каждый сам по себе. Тебе это должно быть прекрасно известно.

Я повернулся к нему спиной. Асаи молча пошел за мной. Мы вышли в коридор, я тихо закрыл тяжелую дверь. До нас тотчас донесся звук. Короткий, сухой, он даже не оставил эха.

Мы шли с Асаи молча. Когда лифт поехал, он пробормотал:

— Электрический ящик.

— Да.

— Несчастная судьба, и у него тоже.

— …

— Вот уж и не думал, что бывает такое, самоубийство влюбленных не по собственной воле…

Я перебил его:

— У меня к тебе одна просьба.

— Я знаю. Понимаю, что нужно молчать.

Лифт остановился на первом этаже, открылись двери. Передо мной стояла Токо. Внезапно она заорала:

— Идиот!

Я пригляделся: ее глаза полны слез. Они стекали по щекам, словно тяжелая жидкость. Я смотрел на нее. Черты лица, как у Юко. А выражение… Напоминало мне кого-то.

— Почему ты ушел, не предупредив меня?

— Ты спала крепким сном. Не хотел тебя будить.

— И вовсе я не спала. Слышала, как ты неумело копаешься в компьютере. А потом взял и сбежал тихо, словно мышь.

Тут вмешался Асаи:

— Да ему хоть кол на голове теши. Он и не знает, что дам нужно приветствовать по утрам.

— Надеюсь, ты не совершил никакого криминала?

Я хотел было ответить, но тут в здание ворвалась группа полицейских. Внезапно они замерли, наверное, заметили пистолет в руках Асаи. Окружили нас на расстоянии и, похоже, медлили с решением. Прошло немного времени, и послышался чей-то приказ. Все одинаковым жестом схватились за кобуру. Грустно улыбаясь, Асаи бросил пистолет. Он с грохотом ударился о пол, и когда он упал, Асаи посмотрел на меня:

— Ну что, пошли?

— Угу.

— Куда это вы собрались?

— Детка, не стоит беспокоиться. Его не будут обвинять и тащить в суд.

— Ну что ж…

Мы с Асаи пошли к полицейским.

За спиной раздался голос:

— Я буду ждать. Я теперь очень хорошо понимаю, за что мама полюбила тебя.

Асаи посмотрел на меня и ухмыльнулся:

— Можно тебя предупредить?

— Валяй.

— Надо бы тебе быть поделикатнее с чувствами молоденьких девушек.

Времени на ответ не было. Мы оказались в водовороте яростных воплей полицейских. В запястья впились наручники. Я услышал голос Асаи:

— Все пистолеты были у меня. Не забудь.

В это мгновение я заметил мужика под пятьдесят, который шел к нам, рассекая толпу полицейских. Он обратился ко мне. Таким голосом, будто собирался поговорить о погоде:

— Похоже, мы доставили тебе кучу неприятностей, а, Кикути?

— Да не то чтобы. А ты кто такой?

— Синто, первый отдел расследований. В общих чертах мне все рассказала по телефону девушка, пока я ехал на машине. Нисио арестован. В клане Эгути сейчас идет обыск. Вырвем все с корнем. Мы к этому еще вчера готовились.

— А в чем меня обвиняют?

— Нанесение телесных повреждений, нарушение закона о ношении оружия и мошенничество. И как у тебя наглости хватило пользоваться моим именем? Ну а остальное зависит от сегодняшних событий. Не настолько уж мы не осведомлены в сложившейся ситуации. Мы следили за Нисио. Нашей целью был, разумеется, Мотидзуки. Но мы не собираемся сваливать всю вину на него. Он мелкая сошка. А вот тот, кто донес на тебя… Когда мы пришли с обыском в твою квартиру, у нас, естественно, возникли сомнения. Мы записали его голос на случай, если кто-то возьмет на себя ответственность за взрыв. На месте взрыва мы нашли немного наркотиков и стали расспрашивать ваших друзей по студенческим временам. Так у нас сложилась примерная картина.

— И, зная все это, вы продолжали меня разыскивать? Чистыми методами вы пользуетесь, ничего не скажешь.

— Не тебе об этом говорить. Дело очень запутанное. Но благодаря тебе мы все-таки приплыли к нужному берегу. Значит, он был жив.

— Если вы о нем, то он снова умер. Можете добавить к списку моих обвинений доведение до самоубийства.

— Вот как?

Ко мне подошел один из полицейских. Синто строго сказал ему:

— Наручников достаточно. Цепи прикреплять не надо.

Перед зданием стояло около десяти патрульных машин. Нас с Асаи рассадили в две стоявших впереди. Запихали на задние сиденья, по обеим сторонам уселись молодые полицейские, и машина тронулась. Они сидели молча. Я вспоминал слова Кувано, одно за другим. Требуется время, чтобы все разложить по полочкам. Но на это мне вряд ли потребуется двадцать с лишним лет. Я вспомнил об электрическом ящике. Тряхнул головой, отгоняя от себя эти воспоминания. И подумал о Юко. О Юко в тот день. Знала ли она, что я нахожусь в то мгновение в парке, рядом с ней? Неизвестно. И мы никогда об этом не узнаем. Я вспомнил танка, которую написала Юко. Нью-Йорк. Улицы, залитые ослепительным солнцем. Кувано и Юко вдвоем идут по мирной летней улице. Под жаркими солнечными лучами Кувано, словно ребенок, вертит зонтик. Он смеется.

— О чем ты задумался? — спросил меня один из полицейских.

Я помолчал некоторое время, а потом услышал собственное бормотание:

— Сегодня я потерял друга.

На миг мне почудилось, будто за окном показались белые космеи. Но они тут же исчезли вдали.