Сударыня, будь вечны наши жизни,
 Кто бы стыдливость предал укоризне?
 Не торопясь, вперед на много лет
 Продумали бы мы любви сюжет.
 Вы б жили где-нибудь в долине Ганга
 Со свитой подобающего ранга,
 А я бы в бесконечном далеке
 Мечтал о вас на Хамберском песке,
 Начав задолго до Потопа вздохи.
 И вы могли бы целые эпохи
 То поощрять, то отвергать меня —
 Как вам угодно будет — вплоть до дня
 Всеобщего крещенья иудеев!
 Любовь свою, как семечко, посеяв,
 Я терпеливо был бы ждать готов
 Ростка, ствола, цветенья и плодов.
 Столетие ушло б на воспеванье
 Очей; еще одно — на созерцанье
 Чела; сто лет — на общий силуэт;
 На груди — каждую! — по двести лет;
 И вечность, коль простите святотатца,
 Чтобы душою вашей любоваться.
 Сударыня, вот краткий пересказ
 Любви, достойной и меня и вас.
Но за моей спиной, я слышу, мчится
 Крылатая мгновений колесница;
 А перед нами — мрак небытия,
 Пустынные, печальные края.
 Поверьте, красота не возродится,
 И стих мой стихнет в каменной гробнице;
 И девственность, столь дорогая вам,
 Достанется бесчувственным червям.
 Там сделается ваша плоть землею,
 Как и желанье, что владеет мною.
 В могиле не опасен суд молвы,
 Но там не обнимаются, увы!
Поэтому, пока на коже нежной
 Горит румянец юности мятежной
 И жажда счастья, тлея, как пожар,
 Из пор сочится, как горячий пар,
 Да насладимся радостями всеми:
 Как хищники, проглотим наше время
 Одним куском! Уж лучше так, чем ждать,
 Как будет гнить оно и протухать.
 Всю силу, юность, пыл неудержимый
 Сплетем в один клубок нерасторжимый
 И продеремся, в ярости борьбы,
 Через железные врата судьбы.
 И пусть мы солнце в небе не стреножим —
 Зато пустить его галопом сможем!

 Счастливцы — те, кому Эрот
 Беспечное блаженство шлет,
 Они для встреч своих укромных
 Приюта ищут в рощах темных.
 Но их восторги — краткий след
 Скользнувших по небу комет
 Иль мимолетная зарница,
 Что в высях не запечатлится.

 А мой герой — средь бурных волн,
 Бросающих по морю челн,
 еще не живши — до рожденья —
 Впервые потерпел крушенье.
 Его родительницу вал
 Швырнул о гребень острых скал:
 Как Цезарь, он осиротился
 В тот миг, когда на свет явился.

 Тогда, внимая гулу гроз,
 От моря взял он горечь слез,
 От ветра — воздыханья шумны,
 Порывы дики и безумны;
 Так сызмальства привык он зреть
 Над головою молний плеть
 И слушать гром, с высот гремящий,
 Вселенской гибелью грозящий.

 Еще над морем бушевал
 Стихий зловещий карнавал,
 Когда бакланов черных стая,
 Над гиблым местом пролетая,
 Призрела жалкого мальца —
 Худого бледного птенца,
 Чтоб в черном теле, как баклана,
 Взрастить исчадье урагана.

 Его кормили пищей грез,
 И чахнул он скорей, чем рос;
 Пока одни его питали,
 Другие грудь его терзали
 Свирепым клювом. Истомлен,
 Он жил, не зная, жив ли он,
 Переходя тысячекратно
 От жизни к смерти и обратно.

 И ныне волею небес,
 Охочих до кровавых пьес,
 Он призван, гладиатор юный,
 На беспощадный бой с Фортуной.
 Пусть сыплет стрелами Эрот
 И прыщут молнии с высот —
 Один, средь сонма злобных фурий,
 Он, как Аякс, враждует с бурей.

 Взгляните! Яростен и наг,
 Как он сражается, смельчак!
 Одной рукою отбиваясь,
 Другою — яростно вцепляясь
 В утес, как мужествует он!
 В крови, изранен, опален…
 Такое блюдо всем по нраву —
 Ведь ценят красную приправу.

 Вот — герб любви; им отличен
 Лишь тот, кто свыше обречен
 Под злыми звездами родиться,
 С судьбой враждебной насмерть биться
 И, уходя, оставить нам,
 Как музыку и фимиам,
 Свой стяг, в сраженьях обветшалый:
 На черном поле рыцарь алый.

 Моя любовь ни с чем не схожа,
 Так странно в мир пришла она, —
 У Невозможности на ложе
 Отчаяньем порождена!

 Да, лишь Отчаянье открыло
 Мне эту даль и эту высь,
 Куда Надежде жидкокрылой
 И в дерзких снах не занестись.

 И я бы пролетел над бездной
 И досягнуть бы цели мог,
 Когда б не вбил свой клин железный
 Меж нами самовластный Рок.

 За любящими с подозреньем
 Ревнивый взор его следит:
 Зане тиранству посрамленьем
 Их единение грозит.

 И вот он нас томит в разлуке,
 Как полюса, разводит врозь;
 Пусть целый мир любви и муки
 Пронизывает наша ось, —

 Нам не сойтись, пока стихии
 Твердь наземь не обрушат вдруг
 И полусферы мировые
 Не сплющатся в единый круг

 Ясны наклонных линий цели,
 Им каждый угол — место встреч,
 Но истинные параллели
 На перекресток не завлечь.

 Любовь, что нас и в разлученье
 Назло фортуне единит, —
 Души с душою совпаденье
 И расхождение планид.

 Мне в душу, Хлоя, загляни,
 Ее убранство оцени;
 Ты убедишься: ряд за рядом
 По залам всем и анфиладам
 Висят шпалеры и холсты —
 Десятки лиц, и в каждом ты!
 Вот все, что я в душе лелею;
 Всмотрись же в эту галерею.

 Здесь на картине предо мной
 Ты в образе тиранки злой,
 Изобретающей мученья
 Для смертных — ради развлеченья.
 О, дрожь берет при виде их —
 Орудий пыточных твоих,
 Среди которых всех жесточе
 Уста румяны, темны очи.

 А слева, на другой стене,
 Ты видишься Авророй мне —
 Прелестной, полуобнаженной,
 С улыбкой розовой и сонной.
 Купаются в росе цветы,
 Несется щебет с высоты,
 И голуби в рассветной лени
 Воркуют у твоих коленей.

 А там ты ведьмой над огнем
 В вертепе мрачном и глухом
 Возлюбленного труп терзаешь
 И по кишкам его гадаешь:
 Доколе красоте твоей
 Морочить и казнить людей?
 И сведав то (помыслить страшно!),
 Бросаешь воронью их брашно.

 А здесь, на этой стороне,
 Ты в перламутровом челне
 Венерою пенорожденной
 Плывешь по зыби полуденной;
 И Альционы над водой
 Взлетают мирною чредой;
 Чуть веет ветерок, лаская,
 И амброй дышит даль морская.

 И тысячи других картин,
 Которых зритель — я один,
 Мучительнейших и блаженных,
 Вокруг меня висят на стенах;
 Тобою в окруженье взят,
 Я стал как многолюдный град;
 И в королевской галерее
 Собранья не найти полнее.

 Но среди всех картин одну
 Я отличить не премину —
 Такой я зрел тебя впервые:
 Цветы насыпав полевые
 В подол, пастушкой у реки
 Сидишь и вьешь себе венки
 С невинной нежностью во взорах,
 Фиалок разбирая ворох.

 Сколь мудро это устроенье,
 Что для рыданья и для зренья
 Одной и той же парой глаз
 Природа наградила нас.

 Кумирам ложным взоры верят;
 Лишь слезы, падая, измерят,
 Как по отвесу и шнуру,
 Превознесенное в миру.

 Две капли, что печаль сначала
 На зыбких чашах глаз качала,
 Дабы отвесить их сполна, —
 Вот радостей моих цена.

 Весь мир, вся жизнь с ее красами —
 Все растворяется слезами;
 И плавится любой алмаз
 В горячем тигле наших глаз.

 Блуждая взорами по саду,
 Везде ища себе усладу,
 Из всех цветов, из всех красот
 Что извлеку? — лишь слезный мед!

 Так солнце мир огнем сжигает,
 На элементы разлагает,
 Чтоб, квинтэсссенцию найдя,
 Излить ее — струей дождя.

 Блажен рыдающий в печали,
 Ему видны другие дали;
 Росою скорбный взор омыв,
 Да станет мудр и прозорлив.

 Не так ли древле Магдалина
 Спасителя и господина
 Пленила влажной цепью сей
 Своих пролившихся очей?

 Прекрасней парусов раздутых,
 Когда домой ветра влекут их,
 И персей дев, и пышных роз —
 Глаза, набухшие от слез.

 Желаний жар и пламя блуда —
 Все побеждает их остуда;
 И даже громовержца гнев
 В сих волнах гаснет, зашипев.

 И ладан, чтимый небесами,
 Припомни! — сотворен слезами.
 В ночи на звезды оглянись:
 Горит заплаканная высь!

 Одни людские очи годны
 Для требы этой благородной:
 Способна всяка тварь взирать,
 Но только человек — рыдать.

 Прихлынь же вновь, потоп могучий,
 Пролейтесь, ливневые тучи,
 Преобразите сушь в моря,
 Двойные шлюзы отворя!

 В бурлящем омуте глубоком
 Смешайтесь вновь, поток с истоком,
 Чтоб все слилось в один хаос
 Глаз плачущих и зрячих слез!

 Ангел мой, иди сюда,
 Дай тебя поцеловать:
 В наши разные года
 Нас не станут ревновать.

 Хорошо к летам твоим
 Старость пристегнуть шутя;
 Без оглядки мы шалим,
 Словно нянька и дитя.

 Так резва и так юна,
 Радость у тебя в крови;
 Для греха ты зелена,
 Но созрела для любви.

 Разве только лишь быка
 Просит в жертву Купидон?
 С радостью наверняка
 И ягненка примет он.

 Ты увянешь, может быть,
 Не отпраздновав расцвет;
 Но умеющим любить
 Не страшны угрозы лет.

 Чем бы ни дразнило нас
 Время — добрым или злым,
 Предвосхитим добрый час
 Или злой — опередим.

 Дабы избежать вреда
 От интриг и мятежей,
 В колыбели иногда
 Коронуют королей.

 Так, друг друга увенчав,
 Будем царствовать вдвоем,
 А ревнующих держав
 Притязанья отметем!

 Как людям суемудрым любо
 Венками лавра, пальмы, дуба,
 Гордясь, венчать себе главу,
 На эту скудную листву,
 На эти жалкие тенеты
 Сменяв тенистые щедроты
 Всех рощ и всех земных садов —
 В гирляндах листьев и плодов!

 Здесь я обрел покой желанный,
 С любезной простотой слиянный;
 Увы! Я их найти не мог
 На поприще земных тревог.
 Мир человеческий — пустыня,
 Лишь здесь и жизнь и благостыня,
 Где над безлюдьем ты царишь,
 Священнодейственная тишь!

 Ни белизна, ни багряница
 С зеленым цветом не сравнится.
 Влюбленные кору дерев
 Терзают именами дев.
 Глупцы! Пред этой красотою
 Возможно ль обольщаться тою?
 Или под сенью этих крон
 Древесных не твердить имен?

 Здесь нам спасенье от напасти,
 Прибежище от лютой страсти;
 Под шелест этих опахал
 Пыл и в бессмертных утихал:
 Так Дафна перед Аполлоном
 Взметнулась деревцем зеленым,
 И Пана остудил тростник,
 Едва Сирингу он настиг.

 В каких купаюсь я соблазнах!
 В глазах рябит от яблок красных,
 И виноград сладчайший сам
 Льнет гроздами к моим устам,
 Лимоны, груши с веток рвутся
 И сами в руки отдаются;
 Брожу среди чудес и — ах! —
 Валюсь, запутавшись в цветах.

 А между тем воображенье
 Мне шлет иное наслажденье:
 Воображенье — океан,
 Где каждой вещи образ дан;
 Оно творит в своей стихии
 Пространства и моря другие;
 Но радость пятится назад
 К зеленым снам в зеленый сад.

 Здесь, возле струй, в тени журчащих,
 Под сенью крон плодоносящих,
 Душа, отринув плен земной,
 Взмывает птахою лесной;
 На ветку сев, щебечет нежно,
 Иль чистит перышки прилежно,
 Или, готовая в отлет,
 Крылами радужными бьет.

 Вот так когда-то в кущах рая,
 Удела лучшего не чая,
 Бродил по травам и цветам
 Счастливый человек Адам.
 Но одному вкушать блаженство —
 Чрезмерно это совершенство,
 Нет, не для смертных рай двойной —
 Рай совокупно с тишиной.

 Чьим промыслом от злака к злаку
 Скользят лучи по Зодиаку
 Цветов? Кто этот садовод,
 Часам душистым давший ход?
 Какое время уловили
 Шмели на циферблате лилий?
 Цветами только измерять
 Таких мгновений благодать!

Душа:
 О, кто бы мне помог освободиться
 Из этой душной, сумрачной Темницы?
 Мучительны, железно-тяжелы
 Костей наручники и кандалы.
 Здесь, плотских Глаз томима слепотою,
 Ушей грохочущею глухотою,
 Душа, повешенная на цепях
 Артерий, Вен и Жил, живет впотьмах, —
 Пытаема в застенке этом жутком
 Коварным Сердцем, немощным Рассудком.

Тело:
 О, кто бы подсобил мне сбросить гнет
 Души-Тиранки, что во мне живет?
 В рост устремясь, она меня пронзает,
 Как будто на кол заживо сажает, —
 Так что мне Высь немалых стоит мук;
 Ее огонь сжигает, как недуг.
 Она ко мне как будто злобу копит:
 Вдохнула жизнь — и смерть скорей торопит.
 Недостижим ни отдых, ни покой
 Для Тела, одержимого Душой.

Душа:
 Каким меня Заклятьем приковали
 Терпеть чужие Беды и Печали?
 Бесплотную, боль плоти ощущать,
 Все жалобы телесные вмещать?
 Зачем мне участь суждена такая:
 Страдать, Тюремщика оберегая?
 Сносить не только хворь, и бред, и жар,
 Но исцеленье — это ль не кошмар?
 Почти до Порта самого добраться —
 И на мели Здоровья оказаться!

Тело:
 Зато страшнее хворости любой
 Болезни, порожденные Тобой;
 Меня то Спазм Надежды раздирает,
 То Лихорадка Страха сотрясает;
 Чума Любви мне внутренности жжет,
 И Язва скрытой Ненависти жрет;
 Пьянит Безумье Радости вначале,
 А через час — Безумие Печали;
 Познанье Скорби пролагает путь,
 И Память не дает мне отдохнуть.
 Не ты ль, Душа, так обтесала Тело,
 Чтобы оно для всех Грехов созрело?
 Так Зодчий поступает со стволом,
 Который Древом был в Лесу Густом.