Грегори КИЗ

ПУШКА НЬЮТОНА

Пролог

1681

Юпитер нападает на своего Орла

Нагнетать воздух в меха – работа не из легких, особенно когда занимаешься этим делом который день кряду. Гэмфри остановился, вытер пот со лба и с тревогой взглянул на Исаака. Тот уставился в красную утробу печи с одержимостью влюбленного или сумасшедшего.

– Исаак, может, отдохнешь немного? – умоляющим голосом спросил Гэмфри. – Сколько уж дней ты не отходишь от печи?

Исаак даже не посмотрел в его сторону. Следуя только ему ведомому озарению, кинулся к столу и вылил содержимое ступки в колбу, после чего неистово заскрипел пером в своей тетради:

– Я не знаю. А какой сегодня день?

Гэмфри внимательно посмотрел на друга. Тонкая рубаха, вся в пятнах, прилипла к его потному истощенному телу, как пергамент.

– А когда ты в последний раз ел? – попытался призвать он к житейскому благоразумию Исаака.

– Давай работай, Гэмфри, – зарычал Исаак.

Для Гэмфри не впервой было оказаться в такой ситуации. Ему уже доводилось видеть, как Исаак работает дни и ночи напролет, без еды и сна, увлеченный идеями, о существовании которых другие ученые имели лишь смутное представление. И будь Исаак поглощен навязчивыми иллюзиями, Гэмфри не трудился бы здесь как раб, раздувая меха. Гэмфри знал: Ньютон не безумец, заблудившийся в лабиринтах больного мозга. Напротив, он – редчайшее из мыслящих созданий, он – гений. В возрасте тридцати девяти лет Ньютон получил в Кембридже звание профессора и Лукасовскую кафедру математики, теперь ему не было равных в мире науки.

– А сейчас, – тихо произнес Исаак, беря со скамьи железные щипцы. Он рывком открыл печь, и жар хлынул в лабораторию, саму раскаленную, как печь, вытеснив остатки прохладного воздуха, любезно приносимого легким ветерком, проникающим сюда через открытое окно. Ньютон чуть отвернулся от бьющего в лицо жара, уверенно засунул щипцы внутрь печи и вытянул раскаленный, лучезарно сияющий тигель.

С большой осторожностью Исаак наклонил керамический тигель и вылил его содержимое в толстостенную колбу. Гэмфри пробрала дрожь, он испугался, ожидая, что расплавленная жидкость фонтаном извергнется из узкого горлышка колбы, но вместо этого оттуда выскочил крохотный серебряный шарик. Он увидел шарик прежде, чем колба, шипя, извергла едкое облако пара. Пока Гэмфри, задохнувшись, откашливался, прикрываясь платком, Исаак спокойно закрыл дверцу печи.

Едва жар спал, в комнате воцарилась тишина. После того как дверца печи захлопнулась, все вокруг вдруг показалось буднично заурядным. Хотя Гэмфри чувствовал – вот уже десять часов подряд его затягивает вихрь ночного алхимического кошмара.

– А сейчас, – тихо произнес Исаак, – мы посмотрим… Мы посмотрим, нападет ли Юпитер на своего Орла.

Гэмфри не был особенно силен в алхимических терминах. Но он знал, что юпитер – это некий металл, который, по словам искушенных, используется для получения философской ртути, – самый настоящий, истинный металл, отец всех металлов.

Ньютон пристально вглядывался внутрь колбы.

– И растворитель поднимет его наверх, – произнес он так, словно реакция уже произошла. Бросился к своей тетради и принялся что-то быстро записывать.

– Можно мне посмотреть? – спросил Гэмфри. Ньютон нетерпеливо кивнул.

Гэмфри рискнул заглянуть внутрь колбы. В желтоватых флюидах покоилась сфера из какого-то металла. В нос ударил сильный запах. Гэмфри сразу узнал его – аммиак. Но что это за сверкающий вихрь? Распухающий на глазах, несущий неведомую угрозу.

– Исаак, – позвал Гэмфри, когда пламя удвоилось, утроилось, умножилось многократно. Он едва успел отскочить от скамьи. Из колбы вырвался столб пламени и прожег пространство как раз в том месте, где только что находилось лицо Гэмфри. Пламя росло, переливаясь из красного в синее, и рокотало с такой силой, что, казалось, стены лаборатории дрожат. Гэмфри вскрикнул, отворачиваясь от ужасающего огня. Он ослеп на мгновение: яркая вспышка хлестнула по глазам, и глаза горели, словно в них плеснули кислотой. Гэмфри отпрянул, налетел на стол, споткнулся и упал.

Сильные руки подхватили его, он открыл глаза. Свечение стало ярче и походило на пламенеющий меч архангела. Гэмфри еще раз вскрикнул от ужаса и потерял сознание.

Когда Гэмфри очнулся, то обнаружил себя лежащим на земле, на прохладной и нежной траве. Красные точки, пляшущие перед глазами, постепенно тускнели. Изумленный, Гэмфри огляделся. Он был в саду, что окружал лабораторию Исаака. Над головой – спокойное голубое небо с клочьями облаков. Исаак сидел поблизости и неистово строчил в своей тетради. Воздух сотряс оглушительный взрыв.

Пламя, разворачиваясь змеем, прорвалось сквозь крышу лаборатории Исаака, устремляясь высоко в небо, подобно светящейся лестнице Иакова. [1]

– Что это? – простонал Гэмфри, радуясь, что вновь слышит свой собственный голос. Значит, жив.

– Растворитель поднял его наверх, – как ребенку, пояснил Ньютон. – Но откуда же я мог знать? Это все меняет.

– Это пламя…

Ньютон яростно кивнул головой:

– Да! Да! Воздух… он распадается на компоненты. Свечение, высвобожденное философской ртутью! Гэмфри, сам светоносный эфир предстал перед нашими глазами. Мы прикоснулись к животворящей силе материи. Ты понимаешь, что это значит?

– Да, – слабым голосом отвечал Гэмфри, бросив взгляд в сторону лаборатории, – это значит, что у твоего дома снесло крышу и нужна новая.

1715

Ангел королей

Людовик вздрогнул, когда сквозь толстое стекло до него долетел треск мушкетных выстрелов. Вслед за ними толпа неожиданно взорвалась новыми криками. Филипп, стоявший у окна, заплакал.

– Отойди от окна, Филипп, – попросил своего восьмилетнего брата Людовик. «Что если пуля залетит в Пале-Рояль?»

Филипп повернул к нему заплаканное лицо с широко распахнутыми от ужаса глазами.

– Луи, они хотят убить нас! – Филипп всхлипнул. – Они сожгут дворец, и они… А где мама?

– Мама не принимает участия в королевских делах, – ответил Людовик. Он пересек галерею, подошел к младшему брату и настойчиво потянул того за рукав.

– Пойдем, тебе приказывает твой король, – повелительным тоном, на какой только был способен, произнес он.

И тон, и слова подействовали. Всегда действует, когда люди шкурой чувствуют, что ты – король. Весь фокус в том, чтобы заставить их в это поверить. Особенно это касается кардинала Мазарини. Он неизменно указывает Людовику, как поступать, что говорить. И все потому, что он, Мазарини, королем считает самого себя.

Едва Филипп отошел, Людовик скользнул по окну быстрым взглядом. Он увидел толпу – внизу, у стен дворца, и собственное отражение в стекле – бледный лик десятилетнего монарха. Достаточно ли оно твердое и решительное, его отражение, или, как у Филиппа, искажено ужасом?

Лицо казалось спокойным. Он помнил застывшую улыбку на губах матери, яркое сияние ее глаз и попытался изобразить нечто подобное на своем лице.

– Иди сюда, Филипп, – строго позвал он, – я сумею защитить тебя.

– Где мама? – повторил Филипп. – Где солдаты?

– Солдаты охраняют вход во дворец.

Людовик вспомнил ужас в глазах горстки гвардейцев. Он помнил, как они сказали его матери: «Мы все умрем у ваших дверей». Вероятно, они хотели выказать свою отвагу, но слова прозвучали как капитуляция. Людовик сомневался, что на гвардейцев можно рассчитывать в том случае, если толпа ворвется во дворец.

– Кто будет нас охранять? – спросил Филипп.

Людовик вытащил свой меч – маленький, детскую игрушку. Но движение было более грозным, нежели оружие. Одной рукой обхватил Филиппа за плечи, другой сжал меч.

– Твой король защитит тебя, – пообещал он. – А теперь пойдем спрячемся в той комнате, где нет окон.

Они вошли в полутемную гостиную, освещенную единственной лампой. Людовик сел на раззолоченное канапе, усадил рядом младшего брата.

– Здесь мы в безопасности, – заявил он, хотя знал, что это ложь. – И если толпа ворвется в двери, все увидят, что король способен защитить своего брата.

– А Бог с нами или нет? – спросил Филипп, стараясь, чтобы вопрос прозвучал беззаботно, но вышло жалобно.

– Бог с нами, – заверил Людовик.

– Тогда почему монсеньер кардинал переоделся в серое?

Людовик сдержался, чтобы не сказать колкости. Он тоже видел кардинала Мазарини, сменившего красное платье на неприметное серое. Какой болван! Какой трус! Но Филиппу отвечал:

– Кардинал знает, что делает. Успокойся и подумай о чем-нибудь приятном.

– Я постараюсь, Луи, – пообещал младший брат. Снаружи донеслись иные звуки, и Людовик вступил в схватку с собственным страхом. В кутерьме происходящего его будто не замечали, будто напрочь отрицали реальность его существования. Но разве он не король? Разве он не имеет власти над своим королевством? Как Париж осмелился подняться против него? Как он ненавидел Париж!

– Я построю для нас великолепный дворец, – пообещал он Филиппу, но как-то вяло, – среди лесов и полей, подальше отсюда, от этой мерзкой толпы.

Но Филипп уже спал, и Людовик понял, что произносит слова вслух только для того, чтобы успокоить самого себя.

Вот выстрелы послышались где-то рядом, в галерее! Донесся топот многочисленных ног, грубые крики солдат. Людовик крепче сжал игрушечный меч. Если он будет вести себя как король, то он и будет королем, будет королем… Он повторял эти слова как заклинание, пытаясь претворить в жизнь скрытый в них смысл.

Дверь грубо толкнули, она распахнулась: на пороге стоял Джон Черчилль, граф Мальборо. Высокомерное красное лицо, несокрушимый нагрудник, длинный черный плащ трепещет и бьется, как крыло ворона. Мальборо, трижды проклятый дьявол, явился сюда, чтобы поджечь Версаль.

Но это не Версаль, это Пале-Рояль, и ему всего лишь десять лет, Версаль пока еще только в мечтах.

– Ваше величество, – ухмыляясь, произнес Мальборо с сильным французским акцентом, – ваше величество может отложить в сторону свою игрушку. – Граф даже не потрудился поднять дуло своего крафтпистоля.

– Убирайтесь вон из моего дворца, – приказал Людовик, но Мальборо лишь расхохотался в ответ. Мальборо видел Людовика насквозь, знал, что Людовик – не настоящий король…

Все это было так несправедливо, так оскорбительно. Людовик бежал, а смех, умножаясь в стенах, несся следом. Невольный крик сорвался с его губ, и волна унижения захлестнула его с головой.

Ему хотелось вынырнуть из ночного кошмара…

Людовик XIV, Король-Солнце, проснулся. Горькая реальность семьдесят второго года его правления была страшнее ночного кошмара. Нестерпимой болью жгло ногу, боль поднималась выше, проникала в пах, живот, подбиралась к сердцу. Перебивая цветочные ароматы, исходившие от щедро надушенной постели и белья, в нос бил тяжелый запах гниющей плоти: король умирал от гангрены. Людовик помнил, что находится в Версале, в своем чудесном загородном дворце, том самом, о котором мечтал с раннего детства. Людовик видел, что и сейчас, на смертном одре, он окружен своей семьей и придворными. С удовлетворением отметил, что не растратил за долгие годы правления их любовь и преданность.

– Его величество проснулись, – послышался чей-то шепот. Людовик узнал голос своей дражайшей супруги Ментенон. По ее тону догадался: уже не ждали, что он откроет глаза.

– Сир? Нет ли у вас какого-либо желания, которое мы могли бы исполнить? – Это уже Фагон, его личный врач.

– Конечно, Фагон, – с трудом произнес Людовик, – продлите мне жизнь.

Голос старого врача задрожал:

– Сир, нет ли чего еще, что я мог бы…

– Мое дорогое семейство, мои друзья, – слабо начал Людовик и судорожно вдохнул. – Хорошо, что все вы здесь. Это удивительно. Я уже вручил себя в объятия смерти и с нетерпением ждал встречи с Господом. Я уже исповедовался и сказал свое последнее прости. – Он видел лицо Ментенон, на котором толстым слоем лежала пудра, по ее щекам текли слезы, пролагая неровные бороздки. Несмотря на это и на все ее семьдесят пять лет, Ментенон была по-прежнему красива, оставаясь той женщиной, ради которой он отказался от всех любовниц и фавориток. Ее присутствие придавало ему сил, он мог говорить.

– Но сейчас я понял, что не должен умирать. Мальборо вернулся, ища нашего позора и падения. Я не могу уйти и возложить столь непосильное бремя на плечи молодого наследника. Я не могу оставить Францию в такой час.

Все разом и тяжело вздохнули. «А! Так они тоже об этом знают, – подумал Людовик. – Просто они мне не говорили. Под натиском Мальборо и его союзников Франция падет».

– Фагон, наклонись пониже, – попросил король, чувствуя, как силы покидают его. – В cabinet du Roi[2] есть бутылка…

– Персидский эликсир? – недоверчивым шепотом уточнил Фагон. – Смею ли я напомнить вашему величеству, что даже если сомнительное зелье и произведет некоторое действие, это может помешать вашей бессмертной душе обрести покой…

– Я твой король, и я повелеваю, – ответил Людовик, стараясь сохранить шутливый тон. – Делай, что я приказываю.

– Ваше величество, ваше величество, – бормотал Фагон, выходя из комнаты.

Теперь над ним склонилась Ментенон:

– Вы послали за тем эликсиром, что подарил вам отвратительный коротышка из Персии?

– Тот коротышка был послом персидского шаха, мадам.

– Тот скорченный уродец? Вспомните прочие его подарки! Да и что это за подарки?! Тусклый жемчуг и блеклая бирюза. Почему вы думаете, что эликсир стоит больше, чем все эти жалкие побрякушки?

Людовик не сдержал отрыжки, во рту стало кисло.

– Потому что, – он с трудом вдохнул, – мои ученые-философы проводили с ним опыты. Эликсир действует.

Ментенон с испугом взглянула на него:

– И вы мне об этом даже не сказали?

– Зачем? – Он понизил голос до шепота. – Я только сейчас решил воспользоваться им. Я устал быть королем, Ментенон, устал жить, когда все, кого я знал, умерли. Я надеялся по крайней мере умереть раньше тебя. Надеялся снова увидеть мою любимую племянницу, своего брата… – Лицо Ментенон неожиданно заволокло черным туманом, слова потеряли смысл, сливаясь в одну протяжную ноту гобоя, но это уже не имело значения, поскольку он погружался в забвение.

Он лишь надеялся, что принял решение не слишком поздно.

И Людовик снова вернулся в свое детство, в те времена, когда только что умер отец, а он являл собой куклу-марионетку, которую вынули из темного ящика сыграть роль короля. Спектакль окончится, и ее снова засунут назад в ящик. Тянулись дни, когда с ним никто не разговаривал, и собственные слуги смеялись над ним, когда он отдавал приказы.

В этом сне он тонул в садовом пруду. Он не умел плавать.

Ему все же удалось благополучно добраться до берега. И сейчас он кричал, но никто не откликался на призывы о помощи. Он заплакал от унижения и бессилия. Утони он, никто и не заметит.

На сей раз во сне кто-то вытащил его из пруда. Теплый ветерок подул на него и высушил одежду, что-то нашептывая при этом.

– Кто ты? – воскликнул Людовик.

– Тише, – послышалось в ответ. – Есть ангелы, которые охраняют королей, и я – один из них. А ты станешь самым великим из королей.

– Ангел, который охраняет королей, – повторил Людовик.

В своем сне он был счастлив, там было тепло, боль и страх, минуту назад терзавшие его, исчезли. Во сне он спал, ему даровали благостный покой.

1716

Чудо

Бенджамину Франклину исполнилось десять лет, когда он увидел свое первое чудо. Бесцеремонный холодный ветер целый день разгуливал по узким улочкам Бостона, а с наступлением ночи и вовсе распоясался. Закат полыхал, как пламя, но этот пожар никому не грозил бедствием. Равноденствие промелькнуло яркой вспышкой бабьего лета, и ранняя зима сковала в объятиях Массачусетскую колонию.

Только сейчас Бен понял, что сильно замерз, пока стоял на Длинном причале, наблюдая за высоким и стройным силуэтом шлюпа, заходящего в порт. Но его заботил не холод, а то, что он скажет отцу, как объяснит, где пропадал и почему так много времени ушло на поход за буханкой хлеба. Он не должен врать отцу, это ужасный грех. Но после того как брат Джошуа, влюбившись в море, сбежал из дому, отцу очень не понравится, что Бен снова болтался на пристани и любовался кораблями. Отец не хотел терять двух сыновей среди ветра и волн, а все к тому и шло. Бен раздумывал, как бы так преподнести правду, чтобы она не выглядела предосудительно. Можно сказать, что его любовь к кораблям – всего лишь любовь к искусно сделанной вещи. Но правда заключалась в том, что ему действительно хотелось рвануться за своим братом навстречу приключениям, туда, где киты и пираты, неизвестные страны и земли. По правде, он и думать не хотел о том, чтобы навсегда остаться в Бостоне, несмотря на вырванное отцом обещание закончить среднюю школу и колледж.

Настроение у Бена испортилось. Он пошел по Крукт-лейн в надежде сократить путь и выиграть хотя бы несколько минут. В переулке было почти темно, только сияющие на небе звезды освещали дорогу. То здесь то там окна оживляло робкое пламя свечей. Но этот свет не согревал душу Бена, напротив, напоминал, чем он должен будет заниматься завтра. А завтра предстояло топить свечное сало, чтобы делать эти скучные свечи. И завтра, и послезавтра… и так изо дня в день, пока он не состарится. Дойдя до середины переулка, Бен заметил свет, который не дрожал и не колебался. Вначале он подумал, что это свет фонаря, но даже свет фонаря и тот подрагивает. Этот же лился ровно, как свет солнца. По спине у Бена пробежал холодок, не имеющий ничего общего с пробирающим до костей холодом зимней ночи. Поразительный свет струился сквозь полуоткрытые ставни какого-то дома. Бен долго не раздумывал – что раздумывать, когда и так уже опоздал. Свет был явно неестественный, и Бен заподозрил, что здесь кроется какая-то тайна или фокус. Возможно, это свет от бумажного фонарика. Стараясь остаться незамеченным, он пересек двор и увидел источник странного света: им оказался бледно-голубой шар размером с яйцо. Бен сразу догадался, что это свет не огня. Но если не огня, то чего?

Шар светился. Свечение отдаленно напоминало мерцание кремния или поблескивание стали, если бы мерцание и поблескивание лились непрерывным потоком. В детском уме Бена не находилось ничего, с чем бы он мог сравнить то, что явилось его глазам. И все же спинным мозгом он чувствовал, что это алхимия – наука и королева всех магий.

Ну а если это магия, то должен быть и маг. Он приблизился к окну настолько, что чуть ли ни носом уткнулся в толстое стекло.

Шар был единственным источником света в комнате. Огонь не горел в камине, но стекло, когда Бен к нему прикоснулся, оказалось теплым. Бен удивился: неужели магический свет дает еще и тепло? Если так, то это не обжигающее тепло, поскольку мужчина сидел всего лишь на расстоянии фута [3] от светящегося шара и читал книгу. Шар, Бен видел это собственными глазами, по-настоящему плавал над головой мужчины, отчего на лицо ложились тени от парика и бровей. Локоны парика каскадом стекали на плечи незнакомца. Его синяя куртка напоминала униформу. Он сидел, склонившись над столом, разбирая какие-то цифры и закорючки в толстой книге. Свет был таким ярким, а письмена такими четкими, что позволили Бену различить: книга-то написана не по-английски и не по-латыни. Сплошные крючочки и завитки – красивые, непонятные и загадочно притягательные.

«Да уж, нелегко ему читать такой манускрипт», – решил Бен, поскольку видел, как маг несколько раз водит пальцем по одной и той же строчке, прежде чем перейти к следующей.

Бен не знал, сколько времени простоял так, наблюдая. И не знал зачем. Но в голове созрела ясная и конкретная мысль: «Я мог бы быть на его месте. Я мог бы, управляя чудесным светом, читать эту таинственную книгу».

В Бостоне не водились ни киты, ни пираты, но зато в Бостоне были книги. У отца достало средств, чтобы оплатить три года учебы Бена в школе, а Бену этого хватило, чтобы научиться читать и понимать прочитанное. Он уже давно одолел все книги отца и даже дяди. Но ни одной книги по магии ему не попалось. А ведь если существует магия, то должны быть и книги о ней. Сейчас, когда Бен узнал, что в мире есть такие интересные вещи, на жизнь его словно пролился чудесный свет, ведь теперь можно стать кем-то большим, чем простым свечных дел мастером! Наконец Бен отлепился от окна и собрался отправиться домой, рассуждая при этом так: «Если удалось сделать без огня один фонарь, значит, можно сделать и второй. А если их сделать много, то тогда уж ни мне, ни моему отцу не надо будет больше торговать свечами».

На цыпочках пятясь назад, он бросил прощальный взгляд на окно, и в то самое мгновение маг поднял голову от книги и потер глаза. У него было ничем не примечательное лицо, но Бену показалось, что краем глаза маг его заметил, как будто с самого начала знал о присутствии Бена. Затем лицо мага погрузилось в тень, но глаза его успели вобрать волшебный свет шара и вспыхнули красным светом, как у разгоряченной гончей. Бену очень захотелось назад, домой, и он что есть духу понесся по переулку.

– Я же говорил тебе, Джошуа, мир меняется быстрее, чем мы того хотим, – рассуждал дядя Бенджамин, сидя за обеденным столом, опершись на него локтями. – Два года назад в Англии я слышал эту сказку о лампах без огня. Ну вот, одна из них уже добралась и до Бостона. – Он покачал головой, выражая удивление.

Услышав слова брата, отец Бена нахмурился:

– Меня волнуют не столько эти новые штучки, сколько моральный облик моего сына. Вместо того чтобы удивляться его россказням, ты бы лучше вразумил своего племянника по поводу возмутительного шпионства.

Бен почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Он завертел головой по сторонам: не слышал ли кто-нибудь еще обидные слова отца. Слава богу, привычный галдеж его братьев и сестер – восемь из них были сегодня дома – заглушал беседу. После ужина Бен, его отец и дядя Бенджамин часто засиживались за разговорами. Особенно в последнее время, когда старшие братья Бена – Джеймс и Джошуа – покинули родительский дом. Остальные Франклины мало интересовались их вечными учеными дискуссиями.

Дядюшка Бенджамин принял близко к сердцу мягкую укоризну своего брата. Он повернулся к своему племяннику и тезке.

– Юный Бен, – приступил он, – что заставило тебя шпионить за тем человеком? Неужели шпионство – часть твоей натуры?

– Что? – удивился Бен. – О нет, сэр. Я не подглядывал, я изучал. Ну, как если бы Галилей навел свой телескоп на небо.

– Правда? – тихо спросил отец Бена. – Ты хочешь сказать, что твое наблюдение носило чисто научный характер?

– Да, сэр.

– И ты не чувствовал никакой неловкости, заглядывая в чужое окно?

– Но ведь окно ничем не было закрыто, – пояснил Бен.

– Бен, – нахмурился отец, – ты складно оправдываешься, но если ты намерен продолжать в том же духе, этот путь приведет тебя прямо в ад.

– Да, сэр.

– Послушай, Джошуа, – вмешался дядя Бенджамин, – а если бы тебе случилось увидеть такой странный и неестественный свет…

– Я бы прошел мимо или постучался и расспросил бы хозяина. И сделал бы это в урочный час, а не на ночь глядя, – заключил отец Бена. – Я бы не полз к окну, подобно змею, и не заглядывал бы в него украдкой. – Он выразительно посмотрел на брата и сына.

– Ну, это в последний раз, Бен, так ведь?

– Да, дядя, – подтвердил Бен.

Отец Бена тяжело вздохнул:

– Лучше бы я не называл сына в твою честь, Бенджамин. Ты теперь встаешь на защиту каждого его неверного шага.

– Я не защищаю его, Джошуа. То, что он сделал, – плохо. Я просто убедился, что мальчик понял, что он совершил грех. – Дядя не подмигнул Бену, но его взгляд излучал дружескую поддержку.

– Да, я понял, – заверил отца и дядю Бен. Лицо отца подобрело.

– Я знаю, сын, что ты хорошо усваиваешь уроки, – веско произнес он. После чего обратился к брату: – Я тебе рассказывал о том случае, когда он пришел домой, свистя в купленный за пенни свисток?

– Что-то не припоминаю, – ответил дядя Бенджамин. Бен почувствовал, как новая волна краски залила ему лицо. «Когда же наконец отец прекратит рассказывать эту историю? – подумал он. – Ну, слава богу, хоть Джеймса здесь нет, а то бы не упустил случая жестоко поддеть меня за промашку». Вслух Бен не спешил признаваться, что не особенно скучает по Джеймсу, который уехал в Англию и служит там в подмастерьях.

– Я дал мальчику несколько пенсов, – рассказывал отец, – он купил себе свисток и очень довольный вернулся с этим свистком домой. Боже мой, как оглушительно он свистел! Я спросил его, сколько стоит свисток, он мне ответил. И что я тогда сказал тебе, сынок?

– Вы сказали: «Ты отдал десять пенсов за свисток, который стоит два».

– И он усвоил этот урок, – удовлетворенно продолжал отец. – После я одобрял все его покупки, хоть их было не так уж много.

– Я знаю, на что он копит деньги, – сказал дядя Бенджамин, любовно похлопав Бена по плечу, – на книги. Что ты сейчас читаешь, племянник?

– Я читаю «Прощение греха изобилия главному из грешников» мистера Баньяна, – ответил Бен.

– А «Путешествие пилигрима» тебе понравилось?

– Очень, дядя Бенджамин. – Бен поджал губы, готовясь сказать нечто важное. – Ну, уж коли зашел разговор на эту тему…

– Что такое? – удивился отец.

– Поскольку я больше не буду ходить в школу, то хочу продолжать учиться самостоятельно, дома.

– Одобряю твои намерения.

– Да, отец, я знаю. Ваше одобрение – это мое оружие в борьбе с невежеством. Это… ну, в общем, я хочу заняться наукой.

Отец откинулся на спинку стула и задумался.

– Какая тебе выгода от этой науки, Бен? Я никогда не запрещал тебе читать, напротив, всегда поощрял тебя в этом деле. Но меня удивляют все эти новые аппараты. Даже пугают, мне кажется, будто созданы они с помощью черной магии. И ты, Бен, сам так думаешь, иначе не спрашивал бы у меня разрешения изучать науку.

– В Лондоне так не считают, – вставил примиряюще дядя Бенджамин.

– Во Франции тоже, – парировал отец, – но ты же знаешь, для каких дьявольских целей они применяют там эту «науку».

– Ха-ха, так что ж, по-твоему, мушкет тоже «дьявольское» изобретение? Разве не на все воля Божья?

– Так-то оно так! Но ты мне скажи, Божья воля заставляет камни светиться и летать по воздуху? – Отец Бена воздел руки к небу. – Так вот, ни я, ни ты этого не знаем. А Бен и подавно, и именно о его бессмертной душе я сейчас забочусь. Уж не говоря о его кармане – книги не самое дешевое удовольствие.

– Отец, – осторожно начал Бен, старательно взвешивая каждое слово, – вы спрашиваете, какая мне будет выгода от науки. Я отвечу: когда в Бостоне в каждом доме будет светить лампа без огня, кто станет покупать наши свечи?

Оба взрослых повернулись к мальчику и молча уставились на него. Бен втайне ликовал, видя их полную растерянность.

– Повтори-ка еще раз, – шепотом попросил дядя Бенджамин.

– Ну, я полагаю, что эти лампы легко делать…

– А я полагаю, что они недешево стоят, – перебил его отец.

– Да, – согласился Бен, – полагаю, одна лампа в десять, а может, и в тридцать раз дороже свечи. Но представьте, что лампы никогда не сгорают, как свечи, их не придется все время покупать. Разве мудрый человек, покупая вещь подороже, таким образом не экономит?

Его отец умолк, пораженный. Дядя также хранил молчание, наблюдая за поединком между отцом и сыном.

– Нам не известно, горят ли лампы вечно, – наконец произнес Джошуа. – Нам не известно, насколько одна лампа дороже одной свечи – в тридцать раз или больше.

– Да, отец, нам не известно, – согласился Бен. – Но если вы мне разрешите, я смогу поискать ответы на эти вопросы.

– Делай, что считаешь нужным, Бен, – наконец уступил отец. – А когда ты не будешь знать, что делать, посоветуйся со мной. «Одна пробоина может потопить лодку, один неправедный поступок может погубить праведника». Ты видишь, я тоже читал твоего мистера Баньяна.

– Вы все правильно говорите, отец.

– Ну а теперь еще один вопрос, Бен, на который я бы хотел получить ответ. Где ты был до того, как начал следить за магом? Уж очень долго ты ходил за одной буханкой хлеба. Даже если учесть твои шпионские занятия, все равно долго получается.

– А я… – Бен совсем забыл об этом проступке. Он потрогал деревянную столешницу ногтем большого пальца. – Я был на Длинном причале, смотрел, как заходил в порт нью-йоркский шлюп. Я слышал, мальчишки часто рассказывают об этом. Красивое зрелище.

Отец Бена вздохнул:

– Почему мальчики так болеют морем? – спросил он.

– Я не болею, сэр… – начал Бен.

– Я не тебя спрашиваю, парень. Этот вопрос обращен к Всевышнему. Бен, я знаю, если я заставлю тебя торговать свечами, ты будешь вести дело из рук вон плохо или, что еще хуже, сбежишь, как твой брат Джошуа. Так вот, я ломаю себе голову, чем же таким тебя занять. Я постараюсь найти ремесло, более подходящее твоим талантам. Надеюсь, это задержит тебя в Бостоне по крайней мере до той поры, пока ты не достигнешь совершеннолетия.

Бен насторожился:

– Какое ремесло вы хотите мне найти, отец?

– Думаю, я должен отдать тебя в ученики. – Он наклонился вперед и, протянув через стол руку, положил ее на руку Бена. – Твой брат Джеймс скоро возвращается из Англии домой. Я только что получил письмо, в котором он сообщает, что купил пресс и буквы. Он собирается открыть типографию здесь, в Бостоне.

У Бена от радости закружилась голова. Неужели отец собирается отправить его в Англию, да еще служить в подмастерьях в типографии? Это предел его мечтаний.

– Я знал, что тебе понравится эта идея, – воскликнул отец. – Ну, что я говорил, брат?!

– Да, работа в типографии придется ему по вкусу, – произнес дядя, не спуская внимательных глаз с племянника.

– Если Джеймс пойдет на это, значит, будем считать дело решенным, – сказал отец, и глаза его радостно заняли.

– Когда твой брат вернется, ты поступишь к нему в ученики и получишь доступ к тем книгам, о которых мечтаешь. Думаю, это будет занятием, которое принесет тебе радость и заставит надолго, а может, и навсегда осесть здесь, в Массачусетсе.

Бен почувствовал, что его призрачное счастье рассеивается, подобно дыму. Быть учеником у Джеймса? Нет ничего ужаснее! Заниматься книгопечатанием – это да, это интересно. Но провести несколько лет в рабстве у брата – надо знать Джеймса – настоящий кошмар! Одно дело слушаться советов отца, а быть в услужении у Джеймса – совсем другое.

Спать в эту ночь Бен отправился с противоречивыми ощущениями. В душе у него смешались сладкое предчувствие чего-то нового и странная горечь поражения, потери. Он понимал, что в его жизни все изменилось к лучшему, но при этом чувствовал, будто нечто прекрасное ускользнуло от него. И уже проваливаясь в сон, вспомнил, что ускользнул тот волшебный, плавающий в воздухе свет и странные закорючки в таинственной книге. Тень Джеймса и будущее, которое тот нес с собой, застилали надежду на озаряющий свет алхимии.

«Я тоже могу стать магом, – настойчиво звенело в голове Бена. – Я перечитаю все книги, какие только есть в Бостоне о науке и магии, я сделаю свои собственные приборы. Изобретение принесет мне доход, и отец будет мною гордиться». Но в этом настойчивом звоне слышалась фальшивая нотка, и когда сон наконец-то овладел Беном, то получил в свои объятия вконец расстроенного несчастного мальчика.

Часть первая

Радость и безумие

1720

1. Версаль

Людовик проснулся от шума: Ботем, его камергер, совершал обычный утренний ритуал – убирал свою кровать-раскладушку. Прохладный ветер ворвался в открытое окно спальни, но Людовик не обрадовался ему, как бывало. Когда-то этот ветер бодрил его, сейчас же пробегал горькой лаской смерти.

Еще один металлический щелчок, вздох, и он услышал, как Ботем вышел из спальни. Людовик составил в уме план на день. Упорядоченность дней – вот и все, что ему осталось в утешение. Он превратил Версаль в великолепные и точные часы и, хотя был королем, подчинялся этим часам так же беспрекословно, как самый низший придворный или слуга. И даже с большим послушанием и с меньшим правом на свободу – слуга мог улизнуть куда-нибудь по своим делам, например на свидание с прелестницей. У него же не осталось никаких дел, кроме как лежать в постели и притворяться спящим. Зато у него теперь появилось много времени, чтобы думать и вспоминать.

Персидский эликсир продлил ему жизнь и вернул молодость телу, он вновь почувствовал себя тридцатилетним. Но все остальное у него отняли. Умер его брат Филипп, умер его сын Монсеньер, его внук герцог Бургундский и его жена герцогиня Мария-Аделаида. Эти смерти разбили сердце Людовика. Французский королевский дом потерял почти всех наследников. Прахом стали почти все его старые друзья и соратники. Но самой ужасной потерей была потеря Ментенон.

У него осталась только Франция, Франция – ненасытная и неблагодарная любовница. Он знал – хотя министры и скрывали от него это, – на короля тайно роптали. Годы шли, а он становился, вопреки законам природы, все сильнее, здоровье его крепло, и те, кто втайне ждал его смерти и начала новой эры, вынуждены были подло и зло шептаться по углам. Они плели интриги и сочиняли небылицы. Некоторые даже распространяли слухи, будто настоящий Людовик умер, а он – лишь доверенное лицо самого дьявола.

Он вернулся в Версаль, чтобы показать им, что он – король, чтобы восстановить свою славу под стать восстановленному здоровью.

Он услышал голоса вездесущих царедворцев в прихожей, царедворцев, которые только и ждали случая попасться ему на глаза. Услышал шаги и, не открывая глаз, узнал королевского печника, пришедшего зажечь огонь в камине.

Механизмы Версаля заскрипели. Еще шаги – королевский часовщик вошел в комнату, завел часы и удалился.

Да, он правильно поступил, вернувшись в Версаль. Пять лет назад, когда он был при смерти, замок Марли – удобный, славный, уютный Марли – казался местом, где окончится его земной путь. Оттуда Версаль, насквозь продуваемый сквозняками, виделся орудием пытки. На содержание дворца ежегодно тратились фантастические суммы. И все же Версаль был прекрасен, сам Аполлон не отказал бы себе в удовольствии поселиться здесь. И здесь он нужен Франции и своему народу.

Заскрипела, открываясь, боковая дверь – появился главный хранитель гардероба, он принес два парика – парадный и будничный.

Это означало, что в его распоряжении оставалось еще несколько минут. Людовик потянулся под одеялом и с удовлетворением отметил, что чувствует каждый мускул.

После стычки со смертью тело вновь сделалось молодым, живым и с легкостью повиновалось ему. Вместе с жизнью вернулись аппетит и прочие насущные потребности – все, и некоторые из них требовали немедленного удовлетворения.

Почему же, если тело его ожило, чувство страха не уходит? Почему ему снятся сны, один мрачнее другого? Почему он так боится одиночества?

Часы пробили восемь.

– Просыпайтесь, сир, – послышался голос Ботема, – ваш день начался.

Людовик в ту же секунду открыл глаза.

– Доброе утро, Ботем, – ответил он и попытался улыбнуться. Тряхнул головой, глядя на худое лицо пятидесятилетнего мужчины, склонившегося над ним.

– Вы проснулись, ваше величество? – спросил камергер.

– Да, Ботем, – отвечал Людовик, – можешь впустить тех, кто тебе больше всего понравится.

Lever[4] Короля-Солнца продолжался. Вошел врач и справился о здоровье. Затем камергер впустил придворных, тех, кто заслужил честь быть допущенным в святая святых – в спальню короля – благодаря своему проворству и усердию. И все же Людовика охватил страх, вызванный присутствием придворных, их подобострастными докладами и просьбами.

Этот страх не отпускал его до тех пор, пока он не увидел Адриану де Морней де Моншеврой.

– Мадемуазель, – воскликнул король, – чем я заслужил такое исключительное удовольствие видеть вас?!

Адриана склонилась в реверансе.

– Видеть вас – неизменная радость для меня, сир. – Ее улыбка сияла, как безупречный брильянт. – Я надеюсь, ваше величество пребывают в полном здравии.

– Несомненно, моя дорогая. – Он улыбнулся и бросил взгляд на остальных присутствующих. Все они – мужчины, молодые, с блеском надежды в глазах, все они наизготове, соображают, какую пользу можно извлечь из присутствия здесь особы, дорогой сердцу короля.

На Адриане было простое платье с черными лентами, которые подобало носить в Сен-Сире [5] тем, кто достиг высшего ранга. В последние годы жизни Ментенон Адриана стала ее секретарем, но при этом девушка не изменила своей привычки одеваться просто. Людовик не одобрял такие наряды, напротив, требовал, чтобы дамы в Версале появлялись только в grand habit[6], но в своем простом платье Адриана казалась куда милее любой придворной дамы. Платье как нельзя лучше соответствовало ее задумчивому виду и большим умным глазам. Людовик подозревал, что Адриана продолжает носить институтское облачение как свидетельство того, что она посещала школу и успешно выдержала все экзамены. Это означало, что она получила достойное образование, подобающее во Франции всякой женщине дворянского происхождения. Неожиданно Людовику пришла в голову неприятная мысль: «Она продолжает носить это платье для того, чтобы напоминать мне, как ценила ее Ментенон». Чего же, интересно, хочет эта молодая особа?

– Рад видеть вас, – произнес Людовик. – После смерти королевы я находил великое успокоение в ваших письмах. – Этим он дал понять, что разгадал ее намек. И сейчас она попробует воспользоваться преимуществом, которое, как полагает, получила.

Адриана продолжала улыбаться, загадочный изгиб ее губ напоминал улыбку Моны Лизы, чей замечательный портрет одно время висел в его Маленькой галерее.

– Как вы знаете, сир, я живу в пансионе при Академии наук и по мере своих сил и возможностей помогаю философам.

– Вы в Париже! Как вы находите Париж? Она широко улыбнулась:

– Как и вы, сир, – удушающим. Но исследования, которые ведут ваши ученые, потрясают. Конечно, я не все понимаю в том, что они делают и говорят, но тем не менее…

– Мне тоже их теории не вполне понятны, но плоды их трудов по душе. Ученые – источник силы Франции, равно как и те, кто им помогает.

Адриана почтительно склонила голову:

– Не смею злоупотреблять драгоценным вниманием вашего величества и отвлекать от важных дел. Но должна признаться, что пришла просить не за себя. В Академии есть некто по имени Фацио де Дюйе. Это достойнейший человек…

– Который так дорог вашему сердцу? – спросил Людовик с холодком в голосе.

– Нет, сир, – решительно отвергла его подозрения Адриана, – я бы никогда не осмелилась беспокоить вас в таком случае.

– Чего хочет этот достойнейший человек? Адриана уловила перемену в его настроении, почувствовала растущее нетерпение.

– В течение нескольких месяцев он пытался получить аудиенцию у вашего величества, но ему каждый раз отказывали. Единственное, о чем он попросил меня, – передать вам письмо. – Она замолчала и посмотрела королю прямо в глаза – не многие позволяли себе подобную смелость. – Это очень короткое письмо, сир, – закончила Адриана.

Людовик на секунду задумался, затем произнес:

– Я прочту письмо. Этот юнец должен знать, как ему повезло иметь такого покровителя, как вы.

– Благодарю вас, сир. – Она сделала еще один реверанс, понимая, что аудиенция окончена. Неожиданная мысль пришла в голову Людовику, и он остановил Адриану:

– Мадемуазель, через несколько дней я устраиваю праздник на Большом канале. Буду счастлив увидеть вас там.

Глаза Адрианы чуть расширились, странное выражение проскользнуло в них.

– Благодарю вас, сир. Почту за честь, – ответила она.

– Хорошо. Вам сообщат, во что вы должны быть одеты.

После ее ухода он терпеливо выслушал жалобы и просьбы оставшихся придворных.

Когда с утренней аудиенцией было покончено, Людовик выбрался из постели, готовясь к одеванию и заседанию Совета. Но на секунду остановился, решил прочитать письмо, оставленное Адрианой. Он велел Ботему вскрыть его. Письмо, как и обещала девушка, было коротким.

Ваше Величество!

Меня зовут Николас Фацио де Дюйе. Я член Академии Вашего Величества, а в прошлом ученик самого сэра Исаака Ньютона. Искренне прошу Вас выслушать меня, я знаю, как одержать в войне с Англией окончательную и славную победу.

Ваш смиренный и несчастный слуга

Н. Ф. де Дюйе.

– Почему я никогда не слышал об этом де Дюйе? – спросил Людовик канцлера герцога Вилеруа.

Под темно-фиолетовой шляпой с плюмажем лицо Вилеруа исказилось, даже слой пудры не мог скрыть удивления, вызванного вопросом Людовика.

– Сир?

– Я получил от него письмо. Он один из моих философов.

– Да, сир, – ответил Вилеруа, – я знаю этого человека.

– Он к вам обращался?

– У господина де Дюйе совершенно невозможные идеи, сир. Я не хотел беспокоить вас по пустякам.

Людовик смерил взглядом канцлера, а заодно и всех остальных министров. Он намеренно держал паузу. В тишине, почти звенящей, очень тихо спросил:

– Где сейчас Мальборо?

Раздался приглушенный гул голосов министров. Вилеруа откашлялся:

– Сегодня ночью поступили сведения, что он взял Лилль.

– Но ведь у нас есть fervefactum ? Как армия могла взять крепость, если та защищена оружием, от которого у солдат противника кровь закипает в венах?

– Крайне прискорбно, ваше величество, но fervefactum действует только на близком расстоянии. К тому же он очень громоздкий, и его трудно перевозить. Вражеская армия использует дальнобойные снаряды, большинство из которых наделено магической силой самостоятельно находить цель. У этих снарядов есть даже специальное задание – обнаруживать наши fervefactum[7] в момент их действия. И еще – англичане… – лицо герцога исказилось, – при взятии Лилля Мальборо применил новое оружие: некое пушечное ядро, которое превратило стены крепости в стекло.

– В стекло ? – взорвался Людовик.

– Да, сир. Превратили стены в стекло, а потом разбили их без малейших усилий.

– Как взятие крепости скажется на дальнейшем ходе войны?

Вилеруа помолчал, было видно, что это болезненный вопрос для него.

– В казне почти не осталось средств, – начал он тихо. – Народ страдает от голода и непомерных налогов. Люди устали от войны, и сейчас истощение и усталость обернулись против нас. За последние три года мы не выиграли ни одного сражения. Теперь Мальборо двигается к Версалю, и, я боюсь, мы не сможем остановить его.

– Насколько я понимаю, ни канцлер, ни военный министр не могут ничего предложить, чтобы предотвратить нависшую над нами смертельную опасность.

Вилеруа опустил глаза.

– Нет, сир, – почти шепотом произнес он, качая головой.

– Что же, – воскликнул Людовик, обращаясь к остальным министрам, – может быть, у вас есть какие-то предложения?

Гул голосов стих, и в наступившей тишине заговорил маркиз де Торси. Министр иностранных дел высказал всего лишь общее мнение:

– Может быть, нам стоит подумать о переговорах?

Людовик кивнул:

– Как вам всем хорошо известно, я много раз обращался к Мальборо с просьбой заключить мир. И каждый раз мне грубо отказывали. Мое предложение отвергли даже тогда, когда я был опасно близок к низкому поступку: я готов был предать своего внука, а вместе с ним Испанию. Мальборо не хочет мира с Францией, он хочет уничтожить Францию. Он боится нашего могущества и боится наших достижений в новой науке. Вы знаете, что в прошлом году два члена моей Академии наук были убиты? Я выставил отряды специальных войск, чтобы охранять ученых. Но сейчас этого уже недостаточно, я должен перевезти Академию в Версаль, Париж становится слишком опасным местом.

– А русский царь Петр? – вступил в разговор статс-секретарь Фелипо. – Он выиграл войну со Швецией и Турцией и тем самым безмерно укрепил свою власть. Почему бы нам не сделать его своим союзником?

– Царь куда более заинтересован видеть Европу слабой, нежели принимать чью-либо сторону. Вступить с ним в союз значило бы заручиться поддержкой волка в борьбе против собаки. Наши враги по крайней мере отличаются цивилизованностью. А если мы заведем дружбу с Петром, то не успеем оглянуться, как в моих парках начнут плясать медведи. И, что еще хуже, мы вынуждены будем вместе с русским царем вести войну против Турции, а Турция – наше оружие в борьбе с Австрией.

Лицо Вилеруа вновь исказила гримаса:

– Кроме того, Петр не намного отстает от нас по количеству своих философов. Когда Готфрид фон Лейбниц встал под знамя русского царя, за ним последовали многие из его известных собратьев.

Людовик отмахнулся от замечания:

– Я не хочу вести разговор о царе Петре, я хочу подвести итог тому, что было сегодня высказано. Мы проигрываем войну, потому что у нас нет оружия, способного принести победу. Вы, Вилеруа, утверждаете, что в стенах моей Академии собрались самые лучшие философы Европы. Но при этом у Англии артиллерия лучше нашей. Как же так получается?

Вилеруа поправил шляпу.

– Ваше величество, у Англии есть Ньютон и целая школа учеников. У нас больше философов, это правда…

– И к тому же, – Людовик повысил голос, – у нас есть один из учеников Ньютона. В письме он сообщает мне, что вынужден был воспользоваться замысловатыми ходами, чтобы сообщить о найденном им способе победить англичан. И вы считаете это пустяками, недостойными моего беспокойства? – Людовик обвел взглядом комнату. – Господа, я – не адепт и не особенно посвящен в тайны магии и философии. Я – король, я решаю судьбу своего народа. Я хочу видеть этого Фацио де Дюйе! Завтра же он должен быть в Cabinet des Perruques. [8]

Темно-фиолетовые шляпы заколыхались, словно маковое поле, по которому пронесся легкий ветерок.

Фацио оказался нервным пятидесятилетним мужчиной истощенного вида, с непомерно большим, странной формы носом, напоминающим поднятый кверху киль лодки, и глубоко запавшими, блуждающими светло-карими глазами. Губы поджаты уголками вниз, будто только что попробовали какую-то гадость. Людовик с минуту внимательно изучал лицо философа, затем опустился в кресло.

– Давайте сразу перейдем к делу, месье, – сказал Людовик. – Я хочу задать вам несколько вопросов, прежде чем вы расскажете о средстве, упомянутом в вашем дерзком письме.

– Да, сир. – На удивление, у де Дюйе оказался приятный голос, несколько высокий для мужчины. Фацио испытывал благоговейный трепет в присутствии короля и оттого совсем потерялся, не зная, с чего начать. Людовику это понравилось.

– Вы, судя по вашему акценту, швейцарец?

– Именно так, сир.

– Вы были учеником Исаака Ньютона?

– Учеником и доверенным лицом, ваше величество. Чтобы подтвердить это, я принес письма Ньютона, адресованные мне.

– Гораздо больше меня интересуют не доказательства того, что вы были доверенным лицом Ньютона, а причины, почему таковым более не являетесь.

– Мы… – Людовику показалось, что голос Фацио дрогнул, – рассорились. Сэр Исаак – тяжелый человек, он склонен обижать своих друзей.

– Обижать?

– Да, сир. Он может быть непреклонно жестким, даже жестоким. И если его расположение к вам меняется, то это навсегда.

– Надо полагать, что Ньютон выгнал вас.

– Но не за бездарность, ваше величество. По его письмам видно, как он восхищался моими математическими способностями.

– Не позволяйте себе, месье де Дюйе, думать за меня.

– Простите, сир.

– Ваша ссора была настолько серьезна, что вы чувствуете себя вправе предать его? В противном случае вас бы здесь не было, и вы бы не предлагали направить свое магическое оружие против бывшего учителя и друга.

Когда Фацио снова заговорил, на его лбу отчетливо проступили капельки пота:

– Ваше величество, вы, безусловно, правы. Меня не особенно интересует, победим мы Англию или нет. Я хочу победить сэра Исаака Ньютона. Оружие, о котором я собираюсь рассказать, способно достичь и вашей, и моей цели. Одержав верх над Англией, я тем самым смогу доказать Ньютону, что он был не прав, отвергнув меня.

– Расскажите мне о своем оружии, – приказал Людовик.

Фацио откашлялся и дрожащими пальцами развернул скрученный в трубочку лист бумаги.

– Принцип действия довольно-таки простой, но математические расчеты еще нуждаются в доработке, – начал он. – Потребуется создание ряда подобий. Как, вероятно, известно вашему величеству, для доказательства потребовалось осуществить некоторые…

Людовик склонился над бумагой и нахмурился.

– Королю не нужны такие подробности, – чуть слышно пробормотал он. – Короля не интересует, как эта идея пришла вам в голову. Королю интересно, как ее можно использовать.

– А… ну… – де Дюйе на секунду замолчал, после чего тихо продолжил: – Можно уничтожить Лондон или любой другой город, какой вы только пожелаете.

Людовик уставился на него, лишившись дара речи.

– Что значит «уничтожить»? – наконец выговорил он.

– Это значит – стереть с лица земли, как будто города никогда и не существовало.

Стараясь сохранить на лице маску абсолютной непроницаемости, . Людовик долго и пристально рассматривал де Дюйе.

– Каким образом? – тихо спросил он.

Фацио объяснил, и глаза короля округлились. Людовик отошел к окну. С четверть часа он молча смотрел в сад, прежде чем повернулся к человеку, который стоял у него за спиной и крутил в руках свернутый в трубку чертеж.

– Господин де Дюйе, вы – ученый человек. Может быть, вы мне объясните, почему в моем саду такие вытянутые тени, хотя солнце еще в зените?

– Зима, сир, – ответил Фацио. – Земля накренилась таким образом, что Солнце оказалось на южной стороне. Летом теней почти совсем не будет видно.

– Будем надеяться, месье де Дюйе, что Всевышний дарует нам еще одно лето, я так не люблю эти длинные тени. Я даю вам разрешение с завтрашнего дня заняться оружием. Ваше жалование увеличивается втрое, кроме того, вы можете взять себе помощников.

Фацио старался скрыть безудержную радость, охватившую его, но не мог.

– Благословляю вас, идите, – произнес Людовик. Фацио направился к выходу. По его походке было видно, что он готов пуститься в пляс.

2. Ученик печатника

– Ты уверен, что на это было дано разрешение? – спросил Джон Коллинз, подозрительно щуря свои голубые глаза.

Бенджамин Франклин поправил поношенную треуголку и покосился на шедшего рядом приятеля.

– Разрешение? Кто может дать человеку разрешение использовать полученные им от Бога таланты и поступать так, как он хочет? Не робей, мы никому ничего плохого не сделаем, а нам от этого дела только польза выйдет. А если мы процветаем, то и государство процветает! Вот и получается, что мы затеваем патриотическое дело.

Джон фыркнул:

– Я уже слышал эту песню! Сколько нам тогда было? Десять? Помнишь, как ты убедил меня и остальных ребят совершить «полезный» поступок, и мы соорудили причал у мельничного пруда, чтобы удобнее было ловить мелкую рыбешку? И не важно, что мы стащили камни, приготовленные для строительства дома. Ты убеждал нас, что мы совершаем дело, полезное для общества, и в воровстве камней нет ничего предосудительного. Бен пожал плечами:

– Я признаю, что мои убеждения были ошибочны, но цель – благородная, хотя средства для ее достижения вызывают некоторые сомнения.

– А вот у моего отца не было сомнений, когда он потчевал меня розгами, после того как на нас пожаловались рабочие.

– Джон, Джон, – вздохнул Бен, похлопав приятеля по плечу, – теперь я на четыре года мудрее и уяснил для себя, что значит частная собственность. На этот раз я договорился с подмастерьем.

– Но ты же сам знаешь, что подмастерье не решает такие вопросы. Что стоит для нас его слово?

– Его слово для меня на вес золота, поскольку он предлагает то, что мне очень нужно. – Бен начинал злиться.

– Ответ рассудительного человека, – не уступал Джон. – Рассудительный всегда найдет слова для оправдания любых своих действий.

Бен поджал губы, недовольство его росло. В Бостоне немногие – будь то мужчина или женщина, старик или юнец – могли превзойти его в рассуждениях, но лучший друг был одним из тех немногих, кому это удавалось.

Два подростка шли по пустырю, который разделял Квин-стрит – где находилась печатня старшего брата Бена – и Скул-стрит. Был солнечный февральский день. Они шли по тропинке, протоптанной другими детьми, слишком нетерпеливыми, чтобы идти обходным путем по улицам.

Внешне мальчики являли собой две противоположности: у Бена – каштановые волосы, пухлые щеки и острый подбородок, Джон – светло-русый, скуластый, с тяжелой челюстью, похожей на наковальню.

– Послушай, Джон, – снова начал Бен, – если тебя вдруг робость одолела…

– Я никогда этого не говорил, – ответил Джон. – Просто ты убедил меня, что мы получили разрешение Николаса Буна, хозяина, а никак не Томаса Перкинса, подмастерья. А теперь оказывается, что все наоборот.

– Я никогда этого не утверждал, прости, если тебе так показалось. Ты должен уяснить одну вещь: подмастерья имеют свою долю в деле. Вот поэтому я верю слову Тома.

– Долю, говоришь, – хмыкнул Джон. – Рабский труд – вот и вся его доля. Спасибо, я как-нибудь обойдусь без этих живописных синяков и кровавых рубцов, что ты носишь под рубашкой в качестве своей доли за работу в печатне.

– Ну, знаешь, – немного помолчав, пробормотал Бен, чувствуя противный кислый привкус во рту, – не у всех подмастерьев такая участь, как у меня. Но Джеймс мой брат, и мы не должны дурно говорить о нем.

– Как раз я должен дурно говорить о твоем брате, – тут же отреагировал Джон. – Должен, потому что он бьет тебя только за то, что в одном твоем мизинце ума больше, чем в двух его кулачищах.

– Очень красочно изъясняешься. С такими талантами тебе б лучше рифмоплетом быть и стишки сочинять, а не математикой заниматься.

Джон внимательно посмотрел на Бена, но с прежней настойчивостью продолжал:

– Излагать простейшие факты жизни – это вовсе не поэзия. И скажи мне, где это твой хозяин и господин, почему ты не работаешь, а свободно разгуливаешь средь бела дня?

– Тот, с двумя кулачищами, который тебе так не нравится, накачивает себя элем в «Зеленом драконе», – ответил Бен. – Во всяком случае час он там просидит точно, поэтому нам надо спешить.

– А-а! Я-то думал, мы не должны дурно говорить о Джеймсе, – ехидно заметил Джон.

– Говорить правду не значит говорить дурно, – ответил Бен, затем добавил уже более спокойно: – У Джеймса хорошие намерения, вот только темперамент у него… ну, и я тоже, что греха таить, люблю провоцировать…

– Да, похоже на то, – согласился Джон. – Но я все же думаю, что Джеймс мог бы быть и поумнее. Он просто вне себя оттого, что его брат, который младше на целых восемь лет, все время оказывается сообразительнее.

Бен разделял его мнение, но, не желая дальше развивать тему, равнодушно махнул рукой:

– Знаешь ли, работать печатником мне по вкусу. В Бостоне я вряд ли могу найти лучшее занятие.

– А, ну да, в Бостоне, – подхватил Джон, и они обменялись быстрыми взглядами заговорщиков. Им обоим не терпелось посмотреть, а что же там – за горизонтом. Джеймс своими рассказами о Лондоне, где он служил в подмастерьях, только подливал масла в огонь. Иногда Бен был просто уверен, что старший брат делает это нарочно, дразнит его, зная, что Бен не может уйти, поскольку связан с ним обязательствами до своего совершеннолетия.

– Ну вот, мы почти пришли, – сказал Бен. – Ты со мной или нет?

Джон только беспомощно развел руками:

– Моя мама говорит, что судьба у меня такая – кончить жизнь в дурной компании.

Они стояли у входа в книжную лавку, принадлежащую Николасу Буну.

Стараясь держаться солидно, Бен и Джон подошли к самой двери и огляделись по сторонам. Затем Бен постучал.

Дверь открылась, и в ее проеме появился юноша лет девятнадцати, в очках, с всклокоченными рыжеватыми волосами. Его белую рубашку и короткие синие штаны густо усеивали пятна типографской краски.

– А, юные Франклин и Коллинз, – тихо произнес юноша, радостно улыбаясь при виде друзей. – Что привело вас сюда?

– Том, мы пожаловали на заседание масонской ложи, – ответил Бен. – А ты что подумал?

– Вот как, – подхватил шутку Том, – а пароль вам известен?

Бен торжественно поднял вверх руку и, как клятву, произнес:

– Ostiurn apeyite blockheado magno .

– Ничего себе! – возмутился Том. – Я не силен в латыни, но…

– Я сказал: «Откройте дверь, дорогой друг», – перевел Бен.

– Что-то мне не верится, что blockheado[9] по-латыни означает друг , – ответил Том. – А я еще собирался оказать тебе любезность.

– И я за нее тебе, Том, буду премного благодарен. Том добродушно кивнул:

– Ну что ж, проходите. Думаю, господин Бун не заметит отсутствия пары книжек день-другой. Но я уже говорил это.

Оба друга вошли вслед за Томом в лавку. Бен немного порылся в книгах, расставленных на полках, затем в нетерпении обернулся к Тому:

– Когда корабль прибыл из Англии? Дня два назад?

– Точно так. Сегодня я буду распаковывать новые поступления.

– А можно взглянуть на новые книги? Том неожиданно замялся.

– Новые книги? Не знаю, Бен. Полагаю, что и среди этих ты можешь найти что-нибудь интересное.

– Понимаешь, мне нужно что-то более научное, – пояснил Бен.

– Научное, – Том забегал глазами по полкам.

– Подозреваю, то, что я ищу, находится как раз в тех коробках, – простодушно подсказал ему Бен.

Том поморщился:

– Ну, если ты хочешь взять одну из новых книг, то должен будешь вернуть ее завтра же, рано утром.

– Отличные условия, – согласился Бен, – великодушие, достойное благодарности, господин Перкинс.

Том вначале смутился – вероятно, пытался понять, как же так получилось, что он сам предложил одну из новых книг, – затем повернулся к деревянным ящикам. Одну за другой он вынимал бесценные книги. Бен, сгорая от нетерпения, топтался рядом, цепким взглядом обследуя каждую.

– Вот она! – выдохнул он, когда Том с трудом извлек увесистый том.

– «Principia Mathematica» [10]? Книжка сэра Исаака Ньютона? Мне кажется, ты ее читал.

– Это новое издание, – пояснил Бен. – Здесь есть глава по алхимии.

Глядя на книгу в красном переплете, Том все еще колебался, давать или нет.

– Я не знаю, Бен, что делать.

– Я не говорил, что принес тебе подарок? – спросил Бен.

– Правда? – просиял Том, а Бен полез в нагрудный карман и достал оттуда сложенный листок газеты.

– Я так и знал, что ты мне что-нибудь принесешь! – воскликнул Том. – Это «Меркурий»?

– К сожалению, только первая страница, – извиняющимся голосом произнес Бен. – Но зато у тебя теперь есть новости, которые еще не успели состариться. Это вчерашний номер.

– Вчерашний?! Вот здорово! Просто невероятно, новости из Англии дошли до нас всего за один день. Твой брат Джеймс просто гений! Надо же додуматься до такого, – радовался Том, разворачивая листок.

Джон хмыкнул:

– От его брата пользы здесь столько же, сколько от королевской задницы. Это не Джеймс, а Бен придумал с помощью эфирографа получать газету из Лондона.

– Джон… – попытался остановить его Бен.

– Джеймс никогда не купил бы эту машину, если бы Бен его не уговорил.

– Ты преувеличиваешь, Джон.

– Правда? Это твоя идея? – удивился Том.

– Пожалуйста, Том, не повторяй всю ту чушь, которую плетет Джон.

– А разве это не ты придумал?

Бен вздохнул и криво усмехнулся:

– Может быть, и я.

– Может быть, – хмыкнул Джон.

– Знаете, а я ведь никогда не верил, что от всей этой науки может быть какая-то практическая польза. А теперь верю, и все благодаря эфирографу. Подумать только, газета перелетела через Атлантику за какое-то мгновение…

– Вот для того чтобы газеты летали через океан, – произнес Бен, потрясая красным увесистым томом, – я и читаю Ньютона.

– Надо же, Бен, какое совпадение. Ты просто взял и вытянул счастливый билет, – рассуждал Джон, пока они возвращались обратной дорогой на Квин-стрит.

– Да нет здесь, Джон, никакого совпадения, – самодовольно ответил Бен. – Просто мне случайно стало известно, что один уважаемый в нашем городе человек написал письмо Николасу Буну, в котором сообщал, что если эта книга будет заказана, то ее высоко и по достоинству оценят в Бостоне, а следовательно – тут же ее и купят.

– Но откуда ты узнал про письмо и про то, что в нем написано?

Бен хитро улыбнулся:

– Так я же сам его написал, – ответил он.

Бен знал, если дверь печатни открыта, значит, нужно готовиться к неприятностям. Дверь была открыта, стало быть, Джеймс вернулся раньше, чем Бен предполагал.

– А, явился, – сердито заворчал Джеймс, когда Бен переступил порог печатни.

– Я… – начал было Бен, но, взглянув на лицо Джеймса, тут же закрыл рот и положил книгу на стоявшую рядом лавку.

– Я думал, ты набираешь шрифт, – продолжал Джеймс, но уже более спокойно.

– Как раз собирался этим заняться, – произнес Бен. – Я вышел ненадолго, просто прогуляться.

– Ну конечно, просто прогуляться. И куда же ты ходил гулять в такое время? Опять на пристань, красивыми кораблями любоваться?

– Сегодня нет, – ответил Бен.

– Понимаю. Так вот, я еще раз повторяю, братец, что тоже люблю смотреть, как волна набегает на берег. Но давай не будем при этом забывать, что между нами, как между хозяином и его учеником, подписан договор, и этот договор засвидетельствовали наш отец и Господь Бог.

– Я не забываю. – Ответ прозвучал так слабо и неубедительно, как будто Бен лежал под тяжелым железным прессом. Почти каждый день он думал о том, как бы разорвать этот ненавистный контракт.

– Вот и ладно, – сказал Джеймс. Он тяжело опустился на дубовый стул. Обойдясь без гребня, причесал взъерошенные темно-рыжие волосы пальцами, испачканными типографской краской.

– У меня тоже есть сердце, Бен. Я не жестокий человек и не хочу им быть. Но отец научил нас различать, что хорошо, а что плохо, и он возложил на меня заботу о тебе. Я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.

Бен потупил глаза, сдерживая возражения.

– Я прямо сейчас наберу этот шрифт, – пробормотал он.

– Сейчас спешить уже ни к чему. Ты наберешь шрифт, когда я тебе скажу. – Джеймс сцепил пальцы в замок. – У отца нас было семнадцать, Бенджамин. Семнадцать! И он всех поставил на ноги. Отец заслужил, чтобы его бремя стало чуть легче, особенно сейчас, когда дела его идут не очень хорошо. И я не потерплю, чтобы ты бегал к нему со своим нытьем и жалобами.

– Пока что это не я, а ты расстраиваешь отца и вызываешь у него беспокойство! – с сарказмом, неожиданно для себя выпалил Бен. – Это ты все время споришь с ним. Как вчера вечером, например. Ты в глаза назвал его трусом только за то, что его смущают все эти философские новшества, и в особенности новые пушки. Я просто уверен, что в глубине души ты такой же почтительный, как и Исаак!

– Бен, – угрожающе произнес Джеймс.

– Единственное, чего ты боишься, так это чтобы отец не узнал, что ты меня бьешь!

– Да отец и сам любил побаловать нас розгами в назидание, – проворчал Джеймс. – Хотя, мне кажется, одного ребенка он все же испортил.

У Бена кровь бросилась в лицо.

– Ты только и знаешь, что упрекать меня этим, – огрызнулся он.

– Избавь меня от прописных истин, которые ты вычитываешь из своих дурацких книжек, – устало попросил Джеймс. – Ты всегда был его любимчиком. Мы все это знаем и не обижаемся. Но участь взять тебя в подмастерья выпала не кому-нибудь, а именно мне. Так что веди себя тихо и не беспокой отца. Как бы он тебя ни защищал и что бы ни говорил мне, на девять лет ты у меня в подчинении, и, видит Бог, к концу этого срока я сделаю из тебя достойного человека и печатника.

Бен сжал зубы, чтобы не отпустить еще какой-нибудь колкости в адрес старшего брата. Тот внимательно наблюдал за ним, ожидая от Бена покаяния, ведь Бен уже был сегодня однажды бит.

– В любом случае, – продолжал Джеймс, – ты хорошо отдохнул днем, значит, ночью придется потрудиться. Я жду еще один номер «Меркурия», который должен прийти на эфирограф. Ты останешься и примешь его. И что бы ты там ни припас для чтения, придется тебе вернуть это непрочитанным. – Джеймс скривил губы и продолжал: – Интересно, что сказал бы отец по поводу твоей привычки воровать книги? – Он ткнул пальцем в сторону принесенных Беном «Начал».

– Я не ворую… – обозлился Бен.

– Ну а как это, по-твоему, называется? Ты же печатник, Бен, ну или пока что только учишься этому делу. Так скажи мне, из чего складывается доход печатника?

– Доход образуется от продажи того, что мы напечатаем, – ответил Бен.

– От продажи какого объема из того, что мы напечатаем? – напирал Джеймс.

– Как можно большего, – ответил Бен.

– Вот именно. А сколько мы сможем продать, если мой подмастерье пустит гулять по городу копию каждого напечатанного листа?

– Я понял, к чему ты клонишь. Но все же я не крал этой книги, я взял ее на время. И верну потом.

– А все умные мысли, что ты там вычитаешь, тоже вернешь?

– Но у меня нет денег, чтобы покупать такие книги, – защищался Бен. – Если бы я не вычитывал из этих книг о всяких полезных научных штуках, то у тебя никогда бы не было столь успешного дела, которым ты так доволен… – Он замолчал на полуслове, поскольку Джеймс вскочил со стула. Рукава его рубашки были закатаны, и Бен видел, как на руках брата угрожающе напряглись мышцы. Бен закрыл глаза, приготовившись принять удар. Но удара не последовало, а Джеймс все стоял – так близко, что Бен чувствовал кисловатый запах эля в его дыхании.

– Открой глаза, братишка, – велел Джеймс.

Бен повиновался. Джеймс смотрел на него сверху вниз с каким-то странным выражением на лице, оно не было похоже на привычную ярость.

– Зачем ты меня все время злишь? Почему твой рот открывается только затем, чтобы говорить гадости?

«Это ты всегда говоришь гадости, когда споришь с отцом», – подумал про себя Бен. «Это ты всех злишь».

– Я не знаю, – вслух сказал он. А про себя: «Уж слишком легко тебя разозлить».

– Тебе пришла в голову удачная мысль насчет эфирографа, Бен. Я признаю это. Но эта мысль и мне бы пришла в голову, только, может, чуть позже. У меня забот по горло и нет времени на праздные размышления, как у тебя. Запомни, это моя, а не твоя голова болит, когда нужно платить по счетам. И счета оплачиваются, потому что мы печатаем. Наша схема себя пока что оправдывает. И я уверен, в Бостоне мы первыми начнем печатать «Меркурий» день в день. Но знай, что остальные тут же начнут делать то же самое. Поэтому мы должны быть готовы тотчас предложить что-то новое.

– Что ты имеешь в виду? Джеймс положил ему руку на плечо.

– Ты готов говорить со мной о деле уважительно, по-взрослому, без этой твоей мальчишеской гордости?

«Да это тебе все время гордость мешает говорить со мной по-человечески», – подумал Бен и ответил брату, стараясь выказать воодушевление голосом:

– Да, сэр.

– Ну и ладно. Тогда давай сядем, Бен.

– Я тут решил обстряпать два интересных дельца, – начал Джеймс. – Но прежде хотел бы услышать, что ты скажешь на сей счет. Во-первых, я хочу, чтобы ты сочинил несколько новых этих твоих, как ты их называешь…

– «Баллады улицы», – подсказал Бен.

– Ага, – кивнул Джеймс. – Та, о побеге Черной Бороды, принесла нам несколько шиллингов, да и вообще занятная.

– Только отцу не понравилась, – осторожно напомнил Бен.

На этот раз замечание Бена пришлось к месту. Джеймс согласно кивнул головой.

– Наш отец – замечательный человек, и ни один сын не любит своего отца так, как я, но наш отец – человек другой эпохи. Помнишь, как я пытался убедить его, вернувшись из Лондона, бросить свечное дело? Свечные лавки начали разоряться уже тогда.

Бен помнил вечер, когда рассказал отцу о лампе без огня, но уговорить того свернуть с привычной, проторенной дорожки так и не удалось. Джеймс был абсолютно прав, отец же, не поверив, что алхимические лампы станут покупать, продолжал делать свечи. Но вот сам Ситцевая Мама одобрил эти новые «научные» светильники, и вскоре они освещали все главные улицы города. В новом здании мэрии уже не было ни одной свечи. Бостон, в прошлом не раз страдавший от губительных пожаров, смотрел на лампы без огня как на божий дар.

– Пожалуй, еще несколько баллад я могу сочинить, – удовлетворенно произнес Бен.

– Ты особо-то не радуйся этому заданию, – сухо урезонил его Джеймс.

И тут только Бен понял, что брат на самом деле пытается сделать ему приятное. Поручает интересное дело, хотя и свою выгоду при этом не забывает. Бену хотелось бы порадоваться нечаянной удаче, но радость внутри никак не рождалась.

– Хорошо, – произнес он. – Я мог бы написать поэму о сэре Исааке Ньютоне.

Джеймс снисходительно улыбнулся:

– Ну и скукотища же получится. Вот про Мальборо – это да! Сочини что-нибудь боевое, такое наверняка понравится публике.

Бен пожал плечами и кивнул.

– А второе дельце, – продолжал Джеймс, – вот какое. Хочу с помощью эфирографа разыскивать и получать всякие новости, может быть, даже с континента.

– Что? – недоуменно посмотрел на брата Бен.

– Ну, знаешь, не так как мы с Англией работаем, где сидит мой приятель Губбард и посылает нам «Меркурий». Но ежели по-другому подойти, мы могли бы не только «Меркурий» получать, так же? А всякие там донесения перехватывать, например переговоры, а?

– Ну, – начал Бен, – это было бы очень даже замечательно, если бы эфирограф мог работать таким образом. Но он так не работает.

Джеймс нахмурился:

– Бен, я ведь знаю, как работает эфирограф. Между моим аппаратом и тем, что в Лондоне, есть какое-то сродство, которое их связывает. Сродство точно такое же, как притяжение при гравитации или магнетизме.

– Допустим, – согласился с ним Бен. – Но Ньютон придерживается той точки зрения, что притяжение при гравитации и магнетизме разной природы.

– И не думай мне лекции читать, – процедил Джеймс.

– Я только пытаюсь объяснить, почему твою идею нельзя претворить в жизнь.

Джеймс какое-то мгновение холодно смотрел на младшего брата, затем кивнул:

– Ну-ну, продолжай.

– Сродство – это вид притяжения между сходными объектами. Чем больше сходство объектов, тем сильнее сродство. Гравитация – всеобщее сродство, потому что единственное сходство, которое при гравитации требуется, это то, чтобы объекты состояли из материи.

А у магнетизма, как тебе известно, свои особенности. Поскольку магнетизму подвержены определенные металлы, то магнит будет притягивать железо, несмотря на действие гравитации.

Получается, что сродство, которое позволяет двум эфирографам переписываться через океан, еще более специфическое. Вибрация кристаллической пластинки нашего эфирографа и того, что в Англии, одинакова. Это значит, что только эти два аппарата могут переговариваться друг с другом. Такое возможно потому, что стеклодув вначале изготовляет кристалл, а потом разрезает его пополам.

Джеймс нахмурился:

– Должен быть еще какой-то способ, ну, отыскать сродство с другим, не парным кристаллом.

Бен вскинул голову.

– Я не думал об этом. – Он был поражен неожиданно высказанной Джеймсом мыслью. – Книга, которую я принес, это новая редакция «Начал». Если то, что ты хочешь, возможно, то способ должен быть описан в этой книге. Если я прочитаю, обязательно сделаю то, о чем ты просишь. – Бен ждал ответа брата, затаив дыхание.

Джеймс помолчал, затем, тяжело вздохнув, согласился:

– Оставайся здесь на ночь и запиши ту часть «Меркурия», которая должна прийти. Разложи листы, а я приду пораньше, ну и сам наберу шрифт. Тебя разбужу на час позже. Так хватит тебе времени-то эту книгу прочитать?

Бен кивнул.

– Мне чутье подсказывает, братишка, что я на верном пути. А коли так, то наше будущее обеспечено.

«Не наше, а твое», – про себя поправил его Бен.

– Ну, заканчивай сегодняшний набор – и свободен, читай свою книгу. Губбард ничего не будет отправлять раньше одиннадцати. А мне надо тут еще кой по каким делам сходить. – Джеймс поднялся и отряхнул пыль с колен. – Мы ух как много чего добьемся, Бен, коли будем работать без ругани и драк. Порой ты вселяешь в меня надежду, братишка. – Он надел свое светло-коричневое пальто и вышел из печатни. Вне всякого сомнения, направился назад в «Зеленый дракон».

На несколько мгновений Бена охватил безудержный восторг. Ему удалось получить разрешение на чтение книги! Хотя он в любом случае нашел бы для этого время. Но, кроме того, он чувствовал, что идея брата не так уж безнадежна. То, что Джеймс вынужден был обратиться к нему за разъяснениями, доказывало, что Джеймс не так уж много знает, если вообще знает хоть что-то, о ньютоновских законах сродства.

3. Адриана

Адриана, не дописав строчку, остановилась и прислушалась. Она не поняла, действительно ли кто-то скребся в дверь или это перо скрипит по бумаге. Когда звук повторился, она быстро собрала листы с расчетами и спрятала их в ящик стола. Поднявшись, бросила взгляд в зеркало и увидела, что ее отражение бесхитростно выдает смятение чувств: злость, вызванная необходимостью прятать свои бумаги, сплелась со стыдом и с каким-то тайным наслаждением. Это было лицо грешницы, с упоением творящей свой грех.

Адриана знала, ее любовь и преданность науке – не грех вовсе. Просто считалось, что молодая женщина не должна этим заниматься. Но скрывать свои занятия – это уже нечто постыдное, особенно если она не отваживается говорить об этом на исповеди.

Адриана не без колебания подошла к дверям. Скрестись в дверь – так было принято в Версале, но здесь не Версаль. Разве что пожаловал гонец из дворца?

– Кто там?

– Фацио де Дюйе, – ответил приглушенный голос.

– Сударь, только в Версале принято скрестись в дверь, – отозвалась Адриана, – в остальных же местах стучат.

– Да, конечно, – ответил Фацио. – Простите, я могу поговорить с вами?

– Можете, если вас сопровождает компаньонка, – ответила она, постаравшись придать голосу оттенок сожаления. – В противном случае, боюсь, обо мне пойдут дурные слухи.

– О да, дорогая, конечно, – ответил голос за дверью. – Минуту, мадемуазель.

Она вновь подошла к своему столу – проверить, нет ли там чего-нибудь, не предназначенного для постороннего взгляда. Сардоническая улыбка заиграла на ее губах, когда она перевела взгляд на кровать и увидела там открытые «Начала». Она спрятала маленькую рыбку, а громадного кита оставила на самом видном месте. Адриана быстро засунула книгу под матрац.

Как только ее серьезное увлечение математикой получит широкую огласку, карьере в Академии наук сразу же придет конец. Ведь только предыдущая должность секретаря королевы сделала возможным ее пребывание в стенах Академии. И только неустанное распространение слухов, будто ее интересы ограничиваются музыкой, мифологией и рукоделием, позволяет ей заниматься тем, что она любит больше всего на свете, а истинной любовью Адрианы были возвышенная четкость и гармония уравнений. Более того, если ее способности и знания привлекут всеобщее внимание, могут возникнуть ненужные вопросы: как ей удалось проникнуть в запретную для женщин обитель науки? нет ли в этом угрозы окружающим ее людям?

Адриана часто спрашивала себя, почему ее должны заботить окружающие, если им до нее нет никакого дела.

Фацио, вероятно, пришел с благодарностями за ходатайство перед королем. Он обязан ей несоизмеримо большим, чем полагает. Адриана, к несчастью, напомнила Людовику о себе как раз тогда, когда он, вне всякого сомнения, забыл о ней. Король всегда отличался непомерным аппетитом, а персидский эликсир взбодрил его жизненные силы. Хотя, пока жива была Ментенон, с придворными дамами он держал себя неизменно в рамках галантной любезности, относился к ним даже несколько по-отечески, включая и Адриану.

Но во время их последней встречи она уже не нашла того отеческого отношения к себе, как прежде. Что может в ней привлекать Людовика, она и представить себе не могла. Сила красоты всегда была для нее тайной за семью печатями. Когда она смотрела на себя в зеркало, она не видела красавицу, а лишь длинные черные как смоль волосы, кожу, слегка смуглую – давала о себе знать испанская кровь матери, – и глаза цвета спелых маслин. Она видела хрупкое и немного нескладное тело, как у девочки-подростка, несмотря на ее двадцать два года. И еще, как ей казалось, – слишком большой нос.

Тем не менее король находил ее привлекательной. И хотя она всеми силами упиралась и не хотела этого признавать, женская часть ее души была польщена. В конце концов она нравилась не кому-нибудь, а королю! В прошлом, в течение долгого времени, о котором Адриана вспоминала со стыдом, она мечтала стать любовницей короля. Хотя потом она поняла, что быть его любовницей – это не столько счастье и благо, сколько проклятие и горе.

В дверь на сей раз постучали, и Адриана со вздохом подошла к порогу. Она знала, что и Фацио выказывает ей свое расположение, но в роли возлюбленного представить его не могла.

– Да?

– Простите, мадемуазель, – послышался за дверью голос Мари д'Аламбер, смотрительницы женского отделения Академии, – господин Фацио де Дюйе желает поговорить с вами.

– Благодарю вас, мадам, – ответила Адриана и открыла дверь. – Я с удовольствием приму господина де Дюйе.

Фацио с явным наслаждением пил предложенный кофе.

– Мадемуазель, вы оказали мне неоценимую услугу. Король не только принял меня, но и разрешил мне набрать штат помощников и выделил деньги на осуществление моего проекта.

– Рада слышать это, – ответила Адриана. Де Дюйе был не так уж плох, может быть, некоторой доли светского лоска ему и недоставало, но зато он – отличный математик. Внимательно изучив его работы, она поняла, что он когда-то учился у самого Исаака Ньютона. К тому же де Дюйе без стеснения пользовался ее способностью работать с книгами, что давало ей возможность свободно посещать королевскую библиотеку. В действительности де Дюйе столь часто обращался к ее услугам, что она, можно сказать, стала его личным секретарем. Это открывало Адриане доступ на лекции выдающихся ученых. Она даже могла посещать собрания, и все эти немыслимые для молодой женщины свободы не вызывали общего осуждения или порицания. Нужно было только притворно вздыхать, показывая, как это все отчаянно скучно…

Конечно, в ее негласные обязанности также входило укреплять дух де Дюйе, подавая ему призрачные надежды, но, слава богу, это было не особенно обременительно.

– Хотя я ничего не понимаю в вашей работе, но она мне кажется очаровательной, – любезно заметила Адриана.

– Если бы вы захотели, моя дорогая, вы бы разобрались, – заверил ее Фацио. – Вы совсем неглупая женщина. По правде сказать, я думаю, у вас больше ума, чем у некоторых членов Академии. Адриана поднесла руку ко рту.

– Прошу вас, месье, не говорите таких вещей, – выдохнула она. Мадам д'Аламбер сидела в каких-нибудь двадцати шагах от ее комнаты, и Адриана боялась, что она, как чуму, разнесет эту сплетню.

– О, я поставил вас в неловкое положение, простите, я вовсе не хотел этого, – принялся извиняться Фацио. – Но я пришел не просто выразить благодарность и польстить вам. Я пришел предложить вам работать со мной вместе.

– Сударь?

– Мне выделили деньги на помощников, и мне нужен человек, который бы осуществлял переписку с моими коллегами посредством эфирографа. Вы когда-нибудь работали с такими машинами?

– Да, – растерянно произнесла Адриана. – Я была секретарем мадам де Ментенон.

– И вы знаете английский?

– Английский? Да, немного.

– В таком случае я предлагаю вам должность. Вы согласны стать одним из моих помощников?

– Это выглядит так странно, – ответила Адриана. – Разве скудость моих знаний не помешает исполнению порученных мне обязанностей?

Фацио покачал головой:

– Вам ни к чему понимать то, что вы отправляете. В каком-то смысле это даже очень хорошо, что вы не понимаете.

– Ну что ж, – она вздохнула, силясь показать, с какой неохотой соглашается на его предложение, – я постараюсь оправдать ваши надежды. Но как только моя работа перестанет вас устраивать…

Фацио поднялся и взял ее за руку:

– Мадемуазель, я вполне уверен, что ваша работа будет устраивать меня всегда. Не могли бы вы прийти в мою лабораторию завтра утром, ну, скажем, часов так в десять? Мы бы сразу же и приступили.

– Я приду, – обещала Адриана. Ей очень хотелось выяснить, чем же они будут заниматься, она и представления не имела, какой проект Фацио предложил королю. – До завтра, – вежливо произнесла Адриана, в то время как сердце ее ликовало. Для женщины знатного рода было только два пути в жизни: замужество или монастырь. Но в душе Адрианы теплилась слабая надежда на третий – даже не путь, узкую тропинку в неведомый мир науки. Этот мир манил ее с раннего детства. И вот сейчас наконец-то перед ней возникла возможность ступить на эту заветную тропинку.

Но ни в коем случае нельзя показывать свой восторг. Не успел Фацио выйти из комнаты, как она тут же приняла постный вид и тяжело вздохнула.

С того места, где сидела мадам д'Аламбер, донеслось довольное кудахтанье:

– Вы должны были предвидеть этот визит, моя дорогая. Вас научили в Сен-Сире всему, кроме одного, – понимать природу мужчин.

На следующий день Адриана отправилась в лабораторию Фацио. Она нашла его суетящимся между двумя письменными столами, заваленными бумагами и книгами. Лабораторный стол загромождали ступки, тигли, соединенные замысловатой системой трубок. Фацио радостно поприветствовал ее и подвел к бледному молодому человеку, лет двадцати на вид, стройного телосложения, с голубыми, но холодными как лед глазами. Она не стала придавать особого значения этим глазам, тем более что незнакомец посмотрел на нее как на пустое место.

Молодой человек удостоил ее – а может быть, Фацио – чуть заметной, ничего не выражающей улыбкой.

– Сударь, – обратился к нему Фацио, – позвольте представить вам мадемуазель де Моншеврой. Она выпускница Сен-Сира. Это благодаря ей мы снискали королевскую милость.

– Очень приятно, мадемуазель, – ответил молодой человек. Голос его прозвучал тихо и мелодично. Адриана не смогла точно определить его акцент, скорее всего германский, как ей показалось, возможно шведский.

– Мадемуазель, позвольте представить вам моего ассистента. Густав фон Трехт.

Адриана сделала реверанс.

– GutenTag, HerrTrecht, – сказала она.

Густав чуть заметно улыбнулся и покачал головой:

– Мадемуазель, я на самом деле ливонец и по-немецки почти не говорю.

Адриана пыталась вспомнить, где находится Ливония. Кажется, где-то на севере – не то Швеции принадлежит, не то России. Она недоумевала, что делает в Париже этот необычный иностранец. Когда они начнут работать вместе, она, конечно же, выяснит, но только без лишних вопросов.

– Мадемуазель будет помогать нам, – пояснил Фацио. – Она прекрасно ориентируется в библиотеке и умеет обращаться с эфирографом.

– Я уверен, ее помощь будет для нас весьма ценной, – обронил Густав, и Адриана могла поклясться, что в его голосе прозвучали скептические нотки.

– А какой областью знаний вы, сударь, занимаетесь? – спросила она Густава.

– Мой главный интерес – исчисление, – ответил Густав. – Особенно меня интересует его использование для определения сродства ферментов. Кроме того, я изучаю движение небесных тел.

– Сударь, не скрою, вы меня поразили, – ответила Адриана, она действительно удивилась, насколько его интересы совпадают с ее собственными. – Возможно, как-нибудь в будущем вы расскажете мне обо всем этом подробнее, но, конечно же, самыми простыми словами.

– Конечно, мадемуазель, – ответил Густав тоном, который оставлял мало надежды.

– Все это имеет отношение к взаимодействию вещей, моя дорогая, – любезно пояснил Фацио, – их соединению и разъединению.

– О, это похоже на работу эфирографа?

В глазах Фацио вспыхнуло восхищение:

– Да, да, как точно вы заметили. Вы уверены, что ничего не читали по этому предмету?

– О нет, – солгала Адриана. – Я только хотела сказать, что два эфирографа взаимодействуют таким образом, что слова с одного переносятся на другой, ведь так?

Фацио кивнул:

– Верно, я вам сейчас покажу.

Он провел ее через комнату к столу, на котором были установлены три эфирографа. На первый взгляд они представляли собой груду перепутанных шестеренок и проводов. Но на самом деле это был работающий как часы механизм, он приводил в движение пишущий рычаг, нависавший над небольшой плоской поверхностью, на которую помещался лист бумаги. Когда самописец получал сообщение, шестеренки начинали жужжать, провода то натягивались, то обвисали, а рычаг записывал то, что передавалось.

– Сердце этой чудо-машины вот здесь, – произнес Фацио, ткнув пальцем в самый центр, где находилась кристаллическая пластинка, окруженная серебряным полумесяцем. Полумесяц слабо поблескивал. – Вы же близки к музыке, Адриана?

– Да, – ответила она, обратив внимание, что Фацио назвал ее по имени. – Я немного играю на клавесине и флейте и умею читать ноты.

– Тогда, чтобы понять работу самописца, представьте, что это музыкальный инструмент, – начал объяснения Фацио. – Кристалл самописца – это источник мелодии. То есть кристалл можно заставить вибрировать, как струны клавесина. Вибрации в большей степени имеют эфирную природу, нежели воздушную. Но, простите, не позволяйте мне слишком уходить в дебри и запутывать вас. Просто считайте, что самописец вибрирует, как струны клавесина.

– Хорошо.

– А теперь давайте возьмем, ну, скажем, ноту «до» в определенной октаве. Рядом с вами стоит арфа, у которой есть струна, соответствующая этой ноте, вы в это время ударяете по клавише клавесина. Что при этом произойдет с арфой?

– На арфе струна отзовется той же нотой, – бистро ответила Адриана. Это были основы музыкальной грамоты, которые должна была знать каждая образованная дама.

– Совершенно верно! – радостно воскликнул Фацио. – Вот так работает и эфирограф. У каждого самописца есть пара, кристаллическая пластинка одного самописца звучит точно так же, как кристаллическая пластинка его пары, и получается, если вибрирует один, то вибрирует и другой. У нас здесь три самописца, и это значит, что мы переписываемся с тремя учеными.

– Но, сударь, на одной струне можно взять несколько разных нот. Почему же самописец этого не может делать?

– О, мадемуазель, самописец не во всем подчиняется законам музыки. Просто примите за истину, что самописцы работают в паре и настроить их по-другому, как вам бы хотелось, невозможно.

– Очень жаль. Нам бы тогда потребовался всего один самописец вместо трех.

– У каждого недостатка есть свое преимущество. Сообщение, которое мы отправляем с нашего самописца, может быть принято только его парой, и никаким другим. Получается, что самописец совершенно надежен при передаче секретной информации. Письма не потеряются на пути к своему адресату, их не перехватят и не прочитают враги Франции. – Фацио понизил голос. – Пары вот этих двух находятся в Англии. Мы обмениваемся посланиями, не позволяя посторонним «заглянуть» в них.

– Понимаю, – кивнула Адриана, – это очень разумно.

– По крайней мере для наших целей.

– Ну, если это так выгодно для ваших целей, дорогой Фацио, то я вполне всем довольна.

На лице Фацио засияла широкая улыбка, и он смущенно пожал плечами:

– Наука способна творить чудеса, в том смысле, что с ее помощью мы может построить мир в соответствии с нашей волей.

Адриана согласно кивнула, но краем глаза случайно уловила выражение лица Густава. Неожиданно из-за вежливого, немного скучающего фасада выглянуло иное лицо, искаженное презрением, злобой и ненавистью. Его второе лицо явилось на такую краткую долю секунды, что Адриана подумала: а не привиделось ли ей это?

4. Чудесный прибор

– Что-то мне не верится, что эта штуковина имеет хоть какое-то отношение к эфирографу, – проворчал Джон Коллинз, подозрительно глядя на странный прибор, с которым возился Бен.

– Может, и не имеет, – буркнул Бен, проверяя работу своего нового изобретения. – Хотя я тут поставил детали от старого самописца.

– Ну и что у тебя получилось?

– Если Бог милостив ко мне, то это философский камень.

– Если Бог милостив к тебе, то, может быть, он излечит тебя от пагубной привычки все время наступать на одни и те же грабли.

Еще раз взглянув на свое изобретение, Бен вынужден был признать, что оно даже отдаленно не похоже на философский камень. То, что он сделал, напоминало нечто среднее между удочкой и кофемолкой, с преобладанием стеклянных колб, на которые Бен не поскупился.

Джон вздохнул:

– В математике я разбираюсь на порядок, а может быть, и более лучше тебя, но должен признаться, что не вижу никакой связи между расчетами, сделанными нами на бумаге, и этим странным предметом.

– Давай сначала посмотрим, вдруг этот прибор заработает, – предложил Бен. – А уж потом будем анализировать, что у нас вышло. Ну, а если уж он не заработает…

– Также будем анализировать почему, – подхватил Джон. – Хотя, может быть, с этим прибором будет легче объяснить твоему брату, почему его идею нельзя претворить в жизнь.

– Ты лучше шторму объясни, почему он может гулять на море, но не на суше, он тебя быстрее поймет, – ответил Бен. – Но ты знаешь, любое препятствие тренирует мозги, хочешь или нет, а выход найдешь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что, может, идея Джеймса не такая уж глупая. Он заставил меня решать неразрешимую задачу, а вот сейчас мне кажется, что задача очень даже разрешимая.

– А, и ты туда же! – воскликнул Джон. Бен пожал плечами:

– Сорок лет назад скажи кому-нибудь, так никто бы не поверил, что лампа может светить без огня, или что могут быть такие ружья, от выстрела которых кровь закипает, как вода в кастрюле, или что будут непробиваемые боевые доспехи… А потом еще Ньютон взял да изобрел философскую ртуть. Так что давай посмотрим, что у нас с тобой получилось.

Джон покорно поднял вверх руки:

– Ну что ж, запускай.

– Помоги мне оттащить его к воде.

Оба подростка стояли на берегу мельничной запруды, глядя на Чарльз-Ривер, медленно и тяжело несущую свои воды в океан. Слева от них, на расстоянии мили, громоздились медеплавильные печи, оттуда плыла по воздуху сероватая дымка. С соседней верфи доносились стук молотков и хриплые голоса рабочих. Приятели подтащили прибор к самой воде. Бен наклонил вниз длинную медную трубку так, что она коснулась поверхности воды. Затем он смочил пальцы.

– Поверни ручку, – велел он Джону.

– Ну конечно, как ручку повернуть, так это я, – пробурчал Джон.

Ручка сдвинула ось, к которой были прикреплены восемь стеклянных полусфер разных размеров. Бен мокрыми пальцами прикоснулся к одной из них – и послышался отчетливый и чистый звук, какой рождается, если водить пальцем по краю хрустального бокала.

Бен, не отрываясь, смотрел на воду и считал. Досчитав до ста двадцати, он таким же образом прикоснулся к другой полусфере, на этот раз раздался более высокий звук. И снова Бен принялся считать.

– Я просто потрясен, – не удержался от саркастического замечания Джон.

Бен поджал губы и извлек третью ноту из своего прибора. Не успел он досчитать до шестидесяти, как Джон удивленно ахнул, а Бен радостно засмеялся. Джон вдохновенно заработал ручкой – и прибор «запел». Когда Джон устал, они поменялись местами. Наконец оба остановились, тяжело дыша, чтобы полюбоваться результатами своего труда.

– Бен, я не верю своим глазам, – с трудом выговорил Джон, утирая слезы восторга.

Вода вокруг медной трубки замерзла на расстоянии трех футов.

– Я все-таки никак не могу понять, как с помощью результатов этого эксперимента можно заставить эфирограф работать без пары, – перешел от восторгов к научным рассуждениям Джон.

Оставив свое изобретение, они уселись рядышком на небольшой пристани, болтая над водой ногами. Бен рассеянно наблюдал за лодкой, плывущей по реке, ее паруса покраснели в лучах заходящего солнца.

– Честно говоря, я и сам ничего не понимаю, – ответил Бен, – но чувствую, движемся в правильном направлении.

– То, что ты сделал, – это fervefactum , только наоборот, потому что превращает воду в лед.

– На самом деле я еще не закончил эксперимент, – сообщил Бен. – Давай-ка продолжим.

Почти бегом они бросились к прибору. Лед уже начал таять, но вокруг трубки все еще оставался замерзший толстый слой. И вновь Джон принялся работать ручкой, а Бен извлекать звуки. Четыре звука не произвели никакого действия. Но пятый заставил трубку засиять неестественно-розовым цветом, шестой произвел настоящий фурор: лед зашипел и взорвался, ужалив экспериментаторов иглами мельчайших осколков. Джон вскрикнул и выпустил ручку. Оба ошарашено уставились на пар, валивший из трубки.

– Я называю это harmonicum – гармонизатор, – произнес Бен.

Джон вытер лицо и сердито набросился на Бена:

– А что если бы у нас, Бен Франклин, дубина ты эдакая, кровь закипела? А что если бы один из нас оказался как раз напротив отверстия трубки, и вся вода в его теле превратилась бы в пар, вот точно так же, как это сейчас произошло со льдом? А что если бы это был не кусочек льда, а целая глыба?

– Но ведь ничего же этого не было, – рассудительно заметил Бен.

– Но могло быть , – огрызнулся Джон. Хотя Бену стоило бы признаться, что он заранее просчитал варианты возможных результатов эксперимента. – Теперь уж сомневаться не приходится, это fervefactum , – перешел Джон на более спокойный тон. – Но я никогда не слышал, что он может замораживать воду.

Бен кивнул:

– Должен признать, что этот эксперимент открыл нечто особое, я бы сказал, он превзошел мои ожидания. Но давай все проанализируем.

Джон чуть усмехнулся, а потом застенчиво произнес:

– Ты настоящий ученый, Бен, мне до тебя далеко.

– Но ты сильнее меня в математике, – заметил Бен. – Без твоей помощи я бы не догадался, как сделать этот прибор. – Он помолчал, потом неловко и тихо добавил: – Мне очень нужна твоя помощь, Джон.

Лицо Джона вновь обрело привычное подозрительное выражение.

– Тогда объясни мне, – со вздохом произнес он, – я должен понять, что я тут такое рассчитал.

Бен пожал плечами и начал объяснения:

– Мы знаем, что материя состоит из четырех элементов, так ведь?

– Damnatum, lux, phlegma и gas[11], – подтвердил Джон. – Но я не просил тебя разговаривать со мной как со слабоумным.

Бен кивнул:

– Извини. Давай начнем с другого конца. Скажи мне, как ты понял этот эксперимент.

– Я прочитал «Начала» и «Оптику» [12], а также книгу Роберта Бойля, в которой он излагает основы алхимии, – с некоторой торжественностью произнес Джон. – Я знаю, что все вещества образованы из сочетания четырех элементов разных форм, взятых в разных пропорциях.

– И ферментов?

Джон кивнул:

– Ферменты являются образцами или шаблонами, содержащимися в эфире, в котором пребывает материя.

– Упрощенное объяснение, но по сути верное.

– Только не говори мне, что ты все знаешь об эфире, – рассердился Джон.

– Я не все знаю, ты прав, – согласился Бен. – И я вовсе не отвергаю твое объяснение. Именно эфир дает материи форму, и аналогия с шаблонами не такая уж плохая. Но эти «шаблоны» построены по закону сродства, как гравитация, электромагнетизм и общность.

– До этого момента все понятно, – ответил Джон, – а вот дальше – нет.

Бен принялся объяснять:

– Когда мы говорим, что в эфире присутствуют шаблоны, мы не имеем в виду, что вещи находятся там такими, какие они есть в реальном мире, ну, например, как дома, или стулья, или люди. Мы имеем в виду, что в эфире присутствуют формы составляющих компонентов, таких как железо, свинец, золото и… вода. Ньютон сравнивает их с самоткущим станком, и мне нравится такое сравнение. Каждый элемент знает только свой узор. Некто берет эти четыре элемента и сплетает их, чтобы создать какой-то определенный гобелен, с особым узором.

– Получается, что часть формулы, над которой мы работали, должна иметь матрицу, – сделал вывод Джон.

– Вот именно. Теперь ты понимаешь, почему мне так нравится сравнение с самоткущим станком. Это позволяет считать, что фермент меди образует медь из damnatum, lux и gas , последний используется в небольших количествах.

– Понятно.

Бену нравилось играть роль учителя Джона Коллинза, того самого, кто превосходит его в спорах, письме и математике.

– В любом случае, – продолжал Бен, – основа ткани и план, по которому ткется материя, образованы из различных видов притяжения в неповторимых комбинациях. Каждый составляющий, каждый фермент имеет свою собственную, только ему присущую harmonic , или вибрацию.

– Мне еще хватает знаний следить за ходом твоих мыслей, – сказал Джон. – Так работает эфирограф, пара машин имеет идентичную harmonic .

– Именно так. Так же и в случае с железом или стеклом или… – он сделал многозначительную паузу, – водой.

Джон ошалело посмотрел на Бена и изменившимся голосом спросил:

– Ты изменил фермент таким образом, что содержащаяся в нем материя начала ткать не воду, а лед?

– Да! – ликующе выкрикнул Бен и хлопнул приятеля по спине. – Конечно, это очень незначительное изменение, и оно произошло само собой. В конце концов каждый может вскипятить воду…

– Да, но только посредством нагревания, а нагревание меняет фермент достаточно грубым способом. А твой harmonicum сделал это без посредников, напрямую.

– Так работают многие аппараты и приборы, – напомнил ему Бен. – Лампы без огня светят в результате высвобождения свечения из воздуха. Ты правильно заметил, что мой прибор – это уменьшенная копия fervefactum , который применяют французы в войне с англичанами. С того самого момента, когда Ньютон получил философскую ртуть – вещество, способное превращать вибрации в эфир, – мы обрели возможность менять состояния и структуру материи.

– Но твой прибор совсем другое дело.

Бен улыбнулся:

– Мне тоже так кажется, потому что он может делать две разные вещи.

– Замораживать воду и кипятить ее.

– Да. В основном приборы совершают изменение только одного вида. Мой же преобразовывает вибрации звуковые в эфирные. В самом сердце моего аппарата – философская ртуть, я ее вытащил из одного сломанного эфирографа. Единственное, что мне нужно было сделать, – обеспечить некоторое число возможностей…

– Подожди, – Джон поднял вверх руки. – Это что, все было чистой случайностью? У тебя было восемь колб-нот. Но что если бы ни одна из них не подействовала на фермент? Или если бы эффект был… Ведь могло же ничего не получиться!

– Нет, хоть что-то, но должно было получиться, – заверил Бен. – Я не сам придумал этот прибор. Настоящего изобретателя зовут Денис Папин. Вообще-то он использовал его для того, чтобы управлять небольшой лодкой. Прибор действует только на воду, а у воды три состояния: жидкое, твердое и парообразное. Сделав стекла разных размеров, я подумал, что тем самым смогу совершить переход хотя бы из одного состояния в другое.

– А что, в приборе Папина стекла не использовались?

– Нет, он и звук не использовал. Он извлекал нужные вибрации ртути – а следовательно, и эфира – более привычным способом: просто использовал алхимический катализатор для установления нужной harmonic .

Джон смотрел на друга с почти благоговейным трепетом:

– Господи, Бен, как ты додумался до того, что нужно использовать стекла?

Бен поджал губы:

– Долгое время мне в голову ничего путного не приходило. А потом, как ни странно, я получил подсказку от отца. Время от времени он играет на скрипке. Как правило, у него неплохо получается. Но как-то вечером у него все не клеилось, он никак не мог взять верную ноту. И в шутку отец сказал: «Деваться некуда, придется перепробовать все ноты, пока не попадется нужная!» После чего пальцами пробежал по струнам, переходя от одного тона к другому. И тогда вот здесь… – Бен постучал себя по лбу.

– Родилось нечто гениальное, – закончил за него Джон.

– Я не был уверен, что эта штуковина когда-нибудь заработает, пока она не «заработала» у тебя на бумаге, – признался Бен. – И уже после этого я еще раз перечитал книги – мне же нужно было подготовиться к объяснениям, если эта штуковина заработает. За всю последнюю неделю, пока я проводил эксперименты, я узнал куда больше, чем за три года чтения книг.

– Давно известно, что руки учатся быстрее глаз, а трудолюбивый – быстрее лентяя, – продемонстрировал вычитанную мудрость Джон, глаза его при этом подозрительно сузились. – Ты ведь знал, что прибор заработает, поскольку уже проводил эксперименты!

Бен не удержался от лукавой улыбки.

– Ты поймал меня, – признался он.

– И притворялся, будто, как и я, пребываешь в полном неведении?! – По ходу разговора негодование Джона росло. – Послушайте, Бен Франклин, вы что ж, шутки ради решили сделать из меня дурака?

– Да что ты, Джон, – попытался успокоить друга Бен, чувствуя, как лицо его заливает краска. – Ну, понимаешь… а что если бы во время одного из экспериментов у меня кровь закипела? Я не хотел рисковать своим лучшим другом, вот и все.

Выражение лица Джона изменилось, негодование уступило место смущению и напускной строгости:

– А, вон что…

– Вообще-то нам пора возвращаться, – заметил Бен. – Не поможешь мне донести его до дому?

– Но почему стекла, Бен? А не струны скрипки например? – допытывался Джон, пока они тащили неуклюжий прибор мимо зеленой лужайки, на которой собралась толпа любителей поиграть в кегли. При виде парочки все бросили игру и в недоумении уставились на ребят со странной штуковиной в руках.

– Ну так я и попробовал сначала струны, но ничего не получилось, хотя не понимаю почему. Не надо забывать, что главный элемент здесь – философская ртуть, только она трансформирует музыкальные ноты в эфирные вибрации. Я эту трансформацию объяснить не могу, просто так происходит, и все. Возможно, звук должен исходить именно из стекла или же тоны образуют особую harmonic в стекле, что в свою очередь оказывает воздействие на ртуть. – «Несмотря на все мои глубокомысленные рассуждения, – подумал Бен, – я, по правде говоря, и сам не знаю, что я такое сделал».

– Интересно, а почему во время эксперимента трубка стала розовой?

– Если найдешь ответ на этот вопрос, то очень мне поможешь.

– По крайней мере теперь я вижу связь между нашим прибором и эфирографом, – признался Джон. – Если можно с помощью звука изменить фермент воды, то таким же образом можно изменить и фермент вибрационного излучателя эфирографа. А если менять постепенно – как твой отец перебирает струны скрипки, – то можно будет, наверное, настроиться на ферменты других эфирографов.

Бен кивнул:

– Я тоже на это очень надеюсь.

– Ты уже пробовал так сделать?

– Нет, сегодня вечером хочу попробовать. И я надеялся…

– На что? – спросил Джон, когда Бен замолчал на полуслове.

– Я надеялся, что ты поможешь мне сделать математические расчеты, и мы бы их послали куда-нибудь, может быть, даже самому сэру Исааку Ньютону!

– «Коллинз и Франклин по поводу harmonic сродства», – помпезно произнес Джон. – Звучит неплохо.

– А «Франклин и Коллинз» – еще лучше. Только они начали привычную пикировку, как краем глаза Бен заметил какое-то движение сбоку. Укрывшись в тенистом переулке Гилли, за ними наблюдал мужчина, одетый в синюю куртку с медными пуговицами, лицо его скрывала низко надвинутая на лоб широкополая шляпа. Бену показалось, что под шляпой вспыхнули огненными искрами глаза того самого незнакомца, читающего при свете алхимической лампы таинственную книгу, за которым он подглядывал в окно четыре года назад. Бен тотчас отвел глаза в сторону, ноги у него подкосились от страха. Когда они повернули на Квин-стрит, он еще раз оглянулся, но странного незнакомца нигде не было видно.

– Ну все, я пошел спать, – заявил Джеймс. – Закончишь работу, не забудь прикрыть задвижку лампы.

– Не забуду, – заверил брата Бен, хотя никак не мог понять, зачем лампу закрывать. Она все равно будет светить, независимо от того, закрыта или нет.

Эфирограф уже дописывал страницу, Бен готовился загрузить следующий лист, восхищаясь, с какой грацией и точностью пишет машина. Она писала почерком человека, который находился далеко за океаном. Бен представил себе это расстояние, и мурашки побежали у него по спине. В этот самый момент Горацио Губбард сидит за своим самописцем в Лондоне и пишет ручкой, прикрепленной к рычагу эфирографа.

Конечно, для того чтобы здесь получить все, что он пишет, Бену придется бодрствовать чуть ли не целую ночь, меняя бумагу и время от времени заводя ручку, которая заставляет двигаться рычаг самописца.

Кроме того, нужно решить головоломку с тональной настройкой самописца. Сегодняшняя победа еще грела душу, но уже была не такой острой из-за навалившейся усталости.

Мысли Бена все время ходили, как заведенные, по кругу – как двуногая собака, сказал бы его дядя, – он уже получил последнюю страницу «Меркурия», но задача все никак не решалась. Нужно было придумать, как изменить фермент кристалла подобно тому, как он изменил фермент воды. И изменять его нужно постепенно, но в то же время необратимо, точно так же как отец, играя на скрипке, переходит с одного тона на другой. Бен уже начал думать, что это тупиковый путь – использовать звук для создания аналогичных изменений, потому что не мог себе представить, как можно последовательно варьировать степень вибрации прозрачного кристалла, как будто это струна. Если бы можно было использовать проволоку!

Вторая трудность, которую требовалось преодолеть, заключалась в том, что вода – очень простое вещество, а вибрирующая, издающая звук пластина, полученная из стеклянного монокристалла, – нет. Математические расчеты фермента воды были сделаны давным-давно, но структура сложносоставных веществ пока еще остается загадкой для науки.

Он тряхнул головой, разгоняя усталость и сон. Может быть, стоит получше рассмотреть излучатель самописца? Что сегодня сказал Джон? Будто руки соображают лучше, чем голова? Сегодня же ночью это нужно проверить. Бен знал, что сможет решить эту задачу-головоломку. Ну кто еще в возрасте четырнадцати лет сделал такое открытие, как он сегодня?!

Неожиданно его охватил страх: а что если это открытие уже давным-давно кем-то было сделано и отметено как несостоятельное?! И Исаак Ньютон лишь посмеется над ним, получив его бумаги с описанием эксперимента и расчетами.

«Он не будет смеяться, он будет поражен, потому что получит их на свой эфирограф», – дерзкая мысль овладела Беном. Он рожден для больших свершений и открытий, и Бостон слишком тесен для него. Он докажет, что достоин большего.

Излучатель представлял собой пластинку, вырезанную из правильного стеклянного кристалла, часть целого кристалла в два дюйма длиной и в полдюйма шириной. Пластинка крепилась к коробке гайками. В коробке – ртуть, совершенно особое вещество, совсем не похожее на ту ртуть, что наполняет термометры. Плоскогубцами Бен ослабил гайки настолько, что стеклянная пластинка упала ему на ладонь.

Бен несколько минут не отрываясь смотрел на узкую прозрачную полоску, но, увы, откровение на него не снизошло. Вздохнув, он вернул полоску на место и начал затягивать гайки. Должно быть, эта задача все-таки ему не под силу. Он уже достаточно разбирался во всех этих научных премудростях, чтобы понять, как ему фантастически повезло сегодня утром, и понять, сколь многого он еще не знает. Через несколько лет он, может быть, и найдет ответы на все вопросы. Если бы только удалось найти хорошего учителя! Ну а пока остается одно – признать свое поражение.

Слабый треск отвлек его от внутреннего диалога с самим собой, и сердце у Бена оборвалось. Отвлекшись на размышления, он затянул одну из гаек слишком туго, в результате чего излучатель треснул. И хотя Бен не все понимал в принципе работы эфирографа, кое-что он знал наверняка. Точнее, две вещи относительно вот этого конкретного эфирографа его особенно тревожили.

Во-первых, то, что эфирограф с разбитым излучателем работать не будет. Во-вторых, Джеймс убьет его, как только обнаружит поломку самописца.

И еще: у него меньше суток на то, чтобы исправить сломанную машину.

Бен уронил голову на руки и впервые за последний год горько заплакал.

После нескольких часов беспокойного сна Бен проснулся и с тупым отчаянием уставился в окно, за которым просыпался город. Улицы еще окутывала серая мгла, и только у самых высоких зданий хватило сил сквозь нее прорваться.

Что же ему теперь делать? О том, что самописец сломан, Джеймс узнает только завтра к полудню. До полудня есть время. А что потом?

Тяжело вздохнув, Бен сполз с постели, стащил с себя ночную рубашку, натянул бриджи, сорочку и серое пальтишко.

Может быть, сходить к отцу посоветоваться? Рассказать ему, что Джеймс требует невозможного. Может быть, это послужит веским доводом, чтобы разорвать договор с Джеймсом?

Бен на цыпочках пересек печатню, под ложечкой противно засосало, когда он бросил взгляд в сторону эфирографа. Он потянул ручку входной двери, дверь заскрипела и открылась. Воздух, насыщенный влагой утреннего тумана, резкой свежестью ударил Бену в лицо. Он съежился, поплотнее завернулся в свое серое пальтецо и отправился в путь. Башмаки гулко застучали по улице, недавно вымощенной булыжником.

По привычке свернув налево, на Тримонт-стрит, Бен понял, что ноги несут его в другую сторону от отцовского дома. Если бы он пошел к отцу, то это означало бы признать свое полное поражение, за которым наверняка последуют серьезные неприятности. Надо знать Джеймса: упрям, как бык, спорит до последнего, с явной склонностью к радикальным мерам. Они с отцом непременно поссорятся. Но как раз в этом-то – в новой ссоре между отцом и братом – Бен особого смысла не видел.

Он продолжал идти вперед, сквозь туман, надеясь, что, когда утренний туман рассеется, и в его голове прояснится.

Еще раз налево, здесь начинался подъем на склон Кот-тон-Хилл. Неизвестно откуда выскочили собаки и подняли оглушительный лай. По всей видимости, это собаки Эндрю Фэнела, француза, чей огромный дом проступал сквозь дымку тумана чуть выше по склону. Сам не зная почему, Бен ускорил шаг. Ему не понравились собаки, слишком уж истерично они лаяли.

Ноги несли его так резво, что скоро Бен оказался у Большого пустыря. Большим пустырем в Бостоне называли луг, который одной стороной граничил с городом, а другой – с заболоченным берегом залива. Рядом с Большим пустырем находилось городское кладбище, при виде его потрескавшихся надгробий Бену стало немного не по себе. Он остановился. Откуда-то с Большого пустыря доносилось мычание коров. Этот заунывный звук, казалось, предвещал, что нарождающийся день будет самым печальным днем в жизни Бена.

Бен стоял, раздумывая, в какую сторону податься, когда вдруг услышал за спиной звук быстро приближающихся шагов. Шаги звучали весьма странно, словно размеренное тиканье часов.

Бен едва взглянул, как сразу узнал и широкополую шляпу, и фигуру того странного незнакомца. Мгновение Бен стоял, охваченный страхом, и наблюдал, как незнакомец приближается. Сомнений больше не было. Это тот самый маг, за которым он подсматривал в окно четыре года назад, а вчера этот маг наблюдал, как они с Джоном тащили домой harmonicum . Бен не мог понять, шел ли мужчина за ним следом или просто гулял поблизости.

Бен притворился, что с увлечением рассматривает Большой пустырь. Метроном шагов раздавался все ближе и ближе. Бен затаил дыхание, страх парализовал его. «Конечно же, вчера этот человек остановился из любопытства, посмотреть на двух подростков и их странный прибор. Да и каждый бы остановился, зрелище-то было презабавное!» – уговаривал себя Бен.

Шаги замерли у него за спиной. Бен дрожал. Раздалось вежливое покашливание.

– Доброе утро, – произнес незнакомец, когда Бен отважился оглянуться. Он стоял на расстоянии какого-нибудь ярда [13] и рассматривал Бена с чуть заметной улыбкой на полноватом лице. По акценту можно было догадаться, что он откуда-то с севера Англии. Незнакомец улыбнулся шире, отчего на щеках появились ямочки. Но серые глаза не улыбались, взгляд был тяжелый, остекленевший.

– Доброе утро, сэр, – выдавил Бен, чувствуя, как дрожит его голос.

– Вы – Бенджамин, я не ошибаюсь? Бенджамин Франклин? – мужчина протянул руку. Бен тупо на нее уставился, незнакомец удивленно поднял брови и произнес: – Меня зовут Трэвор Брейсуэл.

– Ах да, сэр, – очнулся наконец Бен и протянул незнакомцу свою руку.

– Давайте немного прогуляемся, Бенджамин. – Просьба прозвучала как приказ. Бен кивнул, и незнакомец, положив руку на его плечо, развернул Бена по направлению к Большому пустырю.

– Простите, сэр, но откуда вы знаете мое имя?

– Бостон – маленький городишко, – заметил мужчина. – И выяснить имя мальчишки, который подсматривает в твое окно, совсем не трудно.

Лицо Бена залила краска стыда, но стыд тут же сменился страхом. Куда это они идут?

– Я… простите меня, сэр, – пробормотал он. – Я был тогда совсем маленький и…

– И никогда не видел плоды магических знаний в действии. Да, я понимаю, Бенджамин. Я знаю, как эти вещи поражают воображение.

Эти слова чуть приободрили Бена:

– Вы философ, да?

– Больше нет, – ответил мужчина. – Тебе ведь известно, что такое чудо, как мой свет, теперь легко купить за деньги. Боюсь, моя голова уже не способна осваивать новые знания. И более того…

Он остановился, огляделся по сторонам и крепче сжал плечо Бена. Потом пошел, все быстрее и быстрее, и вот они почти бежали по Большому пустырю. Бен пронзительно закричал, но крик тотчас же увяз и потонул в серой дымке тумана. Бен не поспевал, спотыкался, как вдруг почувствовал, что его уже волоком волокут по пустырю. Он попробовал вырваться, но мужчина схватил его за руку, пальцы, как стальные когти, впились в руку Бена. Он почувствовал себя совершенно беспомощным, в животе образовалась пустота, и Бен понял, что ему пришел конец.

5. Поездка в карете и посвящение в интригу

Адриана с немалым удовольствием наблюдала, как перо самописца плавно выводит строчки на листе бумаги. Математические символы перемежались со словами на латинском, английском, французском языках и рассказывали ей историю изумительной красоты, хотя и незавершенную. Несколькими днями раньше Фацио попросил ее разослать часть их расчетов «коллегам». Адриана не знала, кто они, поскольку «коллеги» никогда не подписывали послания. Ее тоже предупредили, что нельзя писать имя Фацио полностью, а ставить лишь букву «F». Сейчас она получала ответ от М3. По сравнению с Ml и М2, как она их различала, М3 нравился Адриане больше всех. Его ответы отличались, на ее взгляд, особым полетом мысли. Однако Фацио ожидал получить совсем не такой ответ. Нетерпеливо заглядывая ей через плечо, он бросил:

– Это не пойдет!

Адриане очень хотелось знать почему. В отправляемых и получаемых сообщениях она понимала почти все: переписка касалась движения тел, обладающих огромной массой. Адриана ясно видела, что идет расчет какого-то движения, скорее всего орбитального. Только что пришедшее письмо содержало алхимическую формулу, имеющую отношение к сродству, но Адриана не могла определить, к какому именно. Это сродство не было похоже на гравитацию, магнетизм или простую общность, хотя походило более на «притягивающее» сродство, нежели «отталкивающее».

– Это все равно что в темной комнате ловить черную кошку, – жаловался Фацио, направляясь в другой конец лаборатории к Густаву. – Зря я пообещал королю сделать это! Но ведь мне нужно самую малость – получить промежуточную формулу. Всего ничего! А с такими ответами я буду ждать ее до судного дня!

– Я даже не понимаю, как мы можем определить, что нашли правильное решение, – ответил Густав.

– Мы должны знать, что мы правы, до того, как приведем в действие этот объект, – сказал Фацио. – Иначе через месяц будет уже поздно что-либо предпринимать! Мне недостает простейшего ответа! А в том, что ответ должен быть простым, я и не сомневаюсь!

– Мы найдем его, – заверил Густав.

– Надеюсь. Я сказал королю… – но он оборвал себя на полуслове, как будто вспомнил, что здесь Адриана.

«Если бы я только знала, над чем это вы, глупенькие, бьетесь, я, возможно, помогла бы вам», – про себя выговаривала им Адриана. Для нее вся работа Фацио действительно представляла большую загадку. Если бы только ей была понятна связь между расчетами движения и алхимической формулой, то она бы произвела свои расчеты и устроила так, будто они пришли от М2. Именно от М2 приходят письма, написанные разными почерками, из чего она сделала вывод, что у того два секретаря.

Раздался резкий стук в дверь. Выяснить, кто пришел, должна была Адриана, но это означало пропустить часть письма. Она только что поменяла бумагу и теперь не могла найти уважительного предлога, чтобы увернуться от своих обязанностей. Как только формула окажется на столе, а новый лист будет вставлен в самописец, Фацио тут же заберет формулу, и они с Густавом начнут ее обсуждение, а она навсегда потеряет шанс еще раз взглянуть на лист.

Адриана открыла дверь, за ней стоял совсем юный паж. Он поклонился.

– Простите, – произнес он, – я имею честь говорить с мадемуазель де Моншеврой?

Адриана удивилась: обычно приходили к Фацио, иногда к Густаву, к ней же – никогда. Но тут она неожиданно вспомнила о приглашении короля:

– Да, это я.

– В таком случае имею честь проводить вас к королевской карете. Его величество просит вас быть сегодня вечером в Версале.

– Сегодня вечером? Но… королевский праздник завтра.

– Да, мадемуазель, – ответил паж. – Мне велели подождать, пока вы не закончите свои насущные дела.

– Я… – Она беспомощно обернулась, слышат ли Фацио и Густав этот разговор. Они оба удивленно смотрели на нее.

– Конечно, вы можете ехать, – ласково произнес Фацио.

Адриана бросила взгляд на заветный лист с формулой.

– Вначале я должна кое-что закончить, это всего несколько минут. Не будете ли вы так любезны подождать?

С этими словами Адриана вернулась к эфирографу, вновь завела его и с нетерпением принялась ждать, когда сообщение будет дописано до конца.

Подходя к карете, Адриана различила, что там уже кто-то сидит; ей навстречу из кареты вышел мужчина. Пока он, сняв шляпу, раскланивался перед ней, она без труда узнала его.

– Мадемуазель де Моншеврой, – произнес он, – я безгранично счастлив видеть вас.

– И я рада видеть вас, господин министр, – отвечала Адриана, хотя на самом деле боялась Жана-Батиста Кольбера, маркиза де Торси и королевского министра иностранных дел. Торси было немного за пятьдесят, но он хорошо сохранился. Тяжелые, почти квадратные скулы уберегли его лицо от старческой дряблости, а осанке мог позавидовать молодой мушкетер. Только глаза и уголки губ выдавали настоящий возраст и груз ответственности, который нес маркиз. Как большинство придворных, маркиз имел очаровательный фасад, но за его улыбкой скрывались зубы дракона, а взгляд темно-карих глаз имел такую же смертельную силу, как взгляд Горгоны.

Но сейчас Торси демонстрировал безукоризненную галантность: поцеловав Адриане руку, он помог ей сесть в карету, удобно расположиться там и только после этого занял место рядом с ней.

– Совершенно случайно я оказался в Париже как раз в тот момент, когда король послал за вами карету, – пояснил Торси, – и я позволил себе такую роскошь, как сопровождать вас до Версаля.

Адриана опустила глаза, она пыталась представить, что бы ответила Ментенон.

– Вы так любезны. – Из всего арсенала светских любезностей ее воображение выбрало самую традиционную и даже банальную фразу.

За окном кареты проплывали темные и печальные улицы Парижа, их освещал лишь слабый свет алхимического фонаря королевской кареты. Возникали лица, выхваченные желтым светом из темноты. Прохожие смотрели на проезжающую карету, узнавали в ней королевскую, и лица их отражали самые разные чувства. Одни – голодные и обездоленные – встречали королевскую карету откровенно враждебно, другие, их было большинство, – со сдержанным недовольством, но иногда свет озарял в темноте и благоговейно застывшие лица. В общем Париж относился к королю c терпением сидящей на яйцах квочки. Ни для кого не было секретом, что Людовик отказывается признавать существование этого огромного города. Недовольство горожан породила война, которая продолжалась вот уже несколько десятилетий. Даже эра расцвета науки не могла спасти их от голода и страданий. Все эти невзгоды не обошли стороной и Адриану; хотя ее семья и принадлежала к знатному роду, но также осталась без средств, и в детстве Адриане не раз приходилось ложиться спать на голодный желудок. Спасение пришло только благодаря мадам де Ментенон и королю, они удовлетворили просьбу ее семьи, и Адриану в возрасте семи лет приняли в Сен-Сир. Туда принимали девочек из обедневших дворянских семей.

Почти весь Париж обеднел, но не все принадлежали к дворянскому сословию. И это лишало людей даже призрачной надежды получить в жизни хоть что-то. Утрата надежды казалась Адриане опасным состоянием человека, и она считала неприятие королем Парижа большой ошибкой. Если бы Людовик жил в Париже, он бы видел истинную Францию, но, укрывшись в Версале, он видел лишь самого себя.

– Как мадемуазель находит Академию наук? – спросил Торси.

– Академия приносит немалое удовольствие, – ответила Адриана. – Ко мне прекрасно относятся, у меня увлекательная служба. И, должна признаться, остается много времени для любимого дела.

– Что это у вас за любимое дело, моя дорогая? – Улыбка дрогнула на губах Торси. Он прикрыл глаза, будто ожидал услышать от нее сущую безделицу, не представляющую для него никакого интереса.

– Музыка, – ответила Адриана, – и литература. Я намерена когда-нибудь написать историю Академии.

– Как интересно, – воскликнул Торси, – и как похвально. Тогда вам должно быть известно, что именно мой дядя способствовал учреждению Академии.

– Да, конечно, – подтвердила Адриана, – как же это можно не знать.

– Вы чрезвычайно любезны. – Маркиз повернулся и посмотрел на нее. – А знаете ли, – продолжал он все тем же учтивым тоном, – когда Академия открылась, в нее было принято двенадцать женщин.

«Ну конечно знаю», – подумала с горечью Адриана, но вслух ответила:

– Неужели? – Она надеялась, что удивление удалось ей хорошо.

Маркиз улыбнулся.

– Были другие времена, – сказал он. – Мой дядя считал, что женщины ни в коей мере не глупее мужчин. Он верил, что они способны овладеть научными знаниями. Но, к сожалению, ни одна из двенадцати женщин не оправдала своего избрания в Академию. С тех пор женщин в Академию не принимают. Но, как я уже сказал, во времена моего дяди думали и поступали иначе.

– Должно быть, – согласилась Адриана, ослепляя его улыбкой. – Я никогда не могла до конца понять, действительно ли женщины могут заниматься такими вещами, как наука. Кажется, это не совсем женское предназначение.

– О, сколь многие бы с вами не согласились, моя дорогая. Честно говоря, меня всегда удивляло, почему вы предпочли место в королевской библиотеке, а не остались монахиней в Сен-Сире. Вернее будет спросить, как вы смогли получить место в королевской библиотеке?

Сердце у Адрианы сжалось: «Что такого предосудительного Торси может знать обо мне?»

Карета съехала с булыжной мостовой на проселочную дорогу, и тяжелое дыхание города сменилось ароматной и сочной зеленой свежестью.

– Я не знаю, монсеньер, – ответила Адриана. – Я рассказывала королеве о том, что меня интересует, и она решила устроить меня в библиотеку.

– О да, ваши интересы. Я с трудом верю, что королева их одобряла. Мадам де Ментенон не отличалась любовью ни к наукам, ни к порокам.

– Но я говорила ее величеству, что наука меня не интересует, – защищалась Адриана.

– Да, и я допускаю, что она вам поверила точно так же, как это делаю я сейчас, – иронично заметил Торси. – Вы должны понимать, мадемуазель, что меня ни в малейшей степени не заботят ни ваши интересы, ни ваши занятия, но только до той поры, пока они не представляют опасности для короля.

Адриану поразила быстрота, с какой любезность Торси превратилась в гнев.

– Маркиз, – спокойно сказала она, – я уверяю вас, что мне совершенно не понятно, на что вы намекаете.

Торси кивнул, теперь уже от его галантной любезности не осталось и следа.

– Позвольте мне быть искренним с вами, – сказал он. – Я очень хорошо помню вас. Вы были для королевы отличным секретарем. Вы умны, и вы многое умеете скрывать. Но когда король начинает кем-то интересоваться, этот человек вызывает интерес и у меня тоже. А когда я заинтересовался вами, знаете, что я обнаружил?

Адриана молча смотрела на него и улыбалась, чтобы скрыть охватившую ее панику.

– Так вот, я обнаружил, что вы получили эту должность благодаря герцогу Орлеанскому.

– Что? – изумленно воскликнула Адриана, она никак не ожидала услышать такое.

– Да, это правда. Теперь вам понятно, на что я намекаю?

– Монсеньер, я…

– Ну, смелее, смелее, говорите. Вы были секретарем королевы в течение целого года. И вы не можете утверждать, что вам ничего не известно о дворцовых интригах, даже если грех участия в них вас не коснулся.

Адриана судорожно пыталась найти ответ. Если для Торси это привычное упражнение в фехтовании, то сейчас последует смертельный укол. Она заговорила, но ей показалось, что говорит не она, а кто-то другой.

– Да, я знаю, что такое дворцовые интриги. И насколько я поняла, герцог Орлеанский – один из возможных претендентов на трон.

– Случись королю умереть прямо сейчас, он бы стал регентом при дофине, правнуке нынешнего короля, первом претенденте на трон. За дофином следует Филипп, король Испанский, он тоже законный наследник. И даже у герцога Мэна, незаконнорожденного сына его величества от мадам Монтеспан, больше прав на трон, чем у герцога Орлеанского.

– Но если герцог Орлеанский не пытается получить трон с помощью интриг, – удалось вставить слово Адриане, – почему же вас так беспокоит то, что он оказал мне услугу?

– Я не говорил, что герцог не делает таких попыток, – уточнил Торси. – Дофину всего десять лет. И если Франции удастся заключить мир со своими врагами, те никогда не позволят Филиппу сесть сразу на два трона. А если короля не станет, то парламент тут же упразднит его волю относительно герцога Мэна. Парламент не допустит, чтобы незаконнорожденный сын короля правил вместо герцога Орлеанского, который является законным принцем. Теперь вы понимаете, что герцог может сесть на трон, если все обстоятельства сойдутся в одну точку.

– Что вы хотите сказать? – изумилась Адриана. – Герцог Орлеанский замышляет убить короля и дофина?

На этот раз Торси улыбнулся своей настоящей улыбкой, холодной и жестокой, совершенно не похожей на ту галантно-обаятельную, что украшала его лицо совсем недавно. И Адриана удивилась самой себе: именно эта улыбка ей нравится, потому что она настоящая.

– Мне никогда не придет в голову сказать такое, мадемуазель. И, тем не менее, не стоит забывать, что герцог – сын покойного брата короля, и мне не нужно рассказывать вам о той борьбе, которую они вели друг с другом. А что хуже всего, герцог – сын немки, принцессы Палатины.

– Насколько мне известно, между принцессой и покойной королевой не было неприязни, – возразила Адриана. – Но какое это имеет отношение ко мне?

Торси пристально посмотрел на нее.

– Я не знаю ответа, – сказал он. – Если вы знаете, будет лучше, если я услышу его сейчас. Не заставляйте меня выяснять правду через шпионов.

Адриана выдержала его взгляд, хотя губы ее задрожали.

– Видит бог, мне нечего скрывать, – ответила она, – но если вы что-нибудь обнаружите и сообщите это мне – я буду вам признательна.

Торси отвел взгляд и выглянул в окно. Минуту царило молчание, затем Торси опустил стекло и попросил возницу погасить фонари. Тотчас карета погрузилась в полную темноту. У Адрианы по спине побежали мурашки, ее охватил страх – а вдруг маркиз… Но ничего не происходило, и темнота постепенно рассеялась благодаря свету звезд и половинке лунного диска, который посеребрил проплывающий за окном пейзаж. В мерцающем свете лицо Торси было похоже на лицо мраморной статуи.

– Время от времени меня мучит вопрос, – произнес он так тихо, что она едва расслышала слова, – этот новый свет, что вошел в нашу жизнь, не ослепляет ли он нас настолько, что мы перестаем видеть реальность.

Адриана ничего не ответила, Торси усмехнулся:

– Пока я поверю вашим словам, мадемуазель, но советую глаза и уши держать открытыми. Не сомневайтесь, затевается игра, и вам в ней отведена роль. Не знаю, пешки или королевы, но обе фигуры могут объявить шах королю; имейте в виду, я выставлю защиту любой фигуре.

– Я запомню ваши слова, – ответила Адриана. – Но уверяю, у меня нет ни малейшего желания быть королевой, тем более пешкой.

6. Колдун на Большом пустыре

Мужчина остановился так же неожиданно, как и пустился бежать. Он стоял, крепко держа Бена за руку, и равнодушно наблюдал, как тот дергается, пытаясь вырваться.

– Да отцепись же ты от меня, черт тебя подери! – задыхался Бен. – Что тебе нужно? Что я такого сделал? – выкрикивал он, еле живой от страха. Неожиданно мужчина разжал пальцы, и Бен упал лицом в холодную и мокрую траву. Он лежал, плотно зажмурив глаза, ожидая удара кулаком, или ножом, или еще чего-нибудь ужасного.

– Сядь, – спокойно велел Брейсуэл.

Боясь поднять глаза и дрожа всем телом, Бен сел.

– Посмотри на меня.

Бен неохотно посмотрел вверх.

– Ну вот, Бенджамин, а теперь я хочу, чтобы ты послушал то, что я тебе скажу. – Маг присел на корточки, и его глаза оказались на одном уровне с глазами Бена. Маг протянул руку и взъерошил ему волосы. – Послушай и запомни. Что за фокусы ты вчера вытворял со своим прибором? Так вот, ты никогда больше не будешь делать ничего подобного, ты понял меня?

– Ч-ч-что? – кое-как выдавил Бен. Трэвор Брейсуэл ближе придвинулся к нему:

– Больше никаких экспериментов, понял? Не вмешивайся в природу вещей, Бенджамин.

– Я не понимаю. – Бен постарался ответить дерзко, но ему это не удалось. – Накажи тебя господь, я ничего не понимаю.

Неожиданно Бен явственно увидел, что за спиной Брейсуэла вырастает нечто похожее на туман, но только плотнее, темнее, какие-то клубы дыма, а в центре – едва тлеющее пламя, напоминающее формой огромный глаз.

– Вот именно, – раздраженно ответил Брейсуэл, и Бен догадался, что его обидчик разговаривает не с ним. Видение исчезло, но за то мгновение, что Бен разглядывал его, он почувствовал, как это нечто проникло внутрь, именно туда, где прятались самые сокровенные мысли Бена. И Бен получил ответ на мучивший его вопрос.

– Что это было? – рявкнул Брейсуэл. – Что ты видел сейчас?

– А? – у Бена от удивления открылся рот. Брейсуэл судорожно глотнул воздух.

– Впрочем, неважно, – произнес он уже совершенно спокойным голосом. – Не важно, что они тебе сообщили важно, что ты понял меня, не так ли? Ты больше никогда не будешь изобретать никаких приборов и не будешь проводить никаких экспериментов. Ты будешь печатником, Бенджамин Франклин. Только печатником, и никем больше, будешь заниматься только земными делами и будешь жить долго и счастливо.

С этими словами незнакомец, назвавшийся Трэвором Брейсуэлом, поднялся на ноги и, не взглянув больше на Бена, пошел прочь, то теряясь, то вновь возникая в рваной дымке уже рассеивающегося тумана.

А там, в Бостоне, городские часы начали отсчет времени – пробили шесть раз. В воздухе еще плыл звон последнего удара, а Бен уже несся по Коммон-стрит, несся с такой скоростью, что не видел дороги у себя под ногами. На полпути к дому его желудок судорожно сжался, и, хотя Бен не завтракал, его все же вырвало.

Прошло четыре часа после ужасной встречи, а пальцы Бена все еще дрожали, когда он набирал шрифт. Он все еще чувствовал цепкие пальцы незнакомца, впившиеся в его руку, а в ушах звучали слова: «Не вмешивайся в природу вещей, Бенджамин, не вмешивайся».

Что бы это могло значить? И что может Трэвор Брейсуэл сделать ему, если он все-таки вмешается в природу вещей?

Брейсуэл пытается сбить его с выбранного пути? Ну уж нет, он должен быть магом, несмотря на все предупреждения и угрозы Брейсуэла! Ради чего Брейсуэл все это затеял? Что это, своего рода соперничество магов? Он что же, думает, что Бостон такой маленький, что им двоим здесь не разойтись? Бен знал, что алхимики, адепты и маги все время спорят между собой. У сэра Исаака Ньютона тоже есть оппоненты, а некоторым из них он просто объявляет открытую войну, например Готфриду фон Лейбницу, который утверждает, будто он раньше Ньютона открыл дифференциальное исчисление. Но все эти битвы ведутся только словесно, без рукоприкладства и обещаний убить. Что заставило Брейсуэла угрожать четырнадцатилетнему мальчишке? Почему в век научных чудес человека так испугал или разозлил прибор, который просто превращает воду в лед, а потом в пар?

Тут Бена осенило. А что если этот человек вовсе не философ и не маг, а всего лишь один из тех фанатиков-пуритан, какой-нибудь охотник за ведьмами?

А может, он вообще сам дьявол. Но кем бы там ни был этот Трэвор Брейсуэл, поступил он как самый настоящий уличный забияка. А Бену слишком часто приходится иметь с ними дело, поэтому запугать его не так-то легко. От Джеймса ему доставалось куда больше, чем от какого-то незнакомца. Нет, это не из-за Трэвора Брейсуэла у него до сих пор дрожат пальцы.

Тревожило Бена совсем другое: теперь он знал, как настраивать эфирограф. Бен не хотел верить в видение на Большом пустыре, но он не мог отрицать, что в тот самый момент, когда странный глаз коснулся его, внутри сам собой возник вопрос: «Чего ты действительно хочешь?» И внутренний голос не ответил «жить», или «вырваться и убежать», или еще что-либо здравое и практическое. Внутренний голос сказал: «Настраивать эфирограф». И в ту же секунду Бен почувствовал, как ответ сам собой возник у него внутри, словно вырвался из каких-то неведомых глубин, а вслед за ответом из тех же глубин явилась еще и злость на самого себя. Теперь он знал, как настраивается самописец. Казалось, будто в голове соединились в единое целое миллионы осколков.

Дверь с шумом распахнулась, Бен вздрогнул от неожиданности, и только что набранная им строчка рассыпалась. Джеймс шел прямо на него, глаза брата чуть не вылезали из орбит от распиравшей его ярости. В руке он держал газету, которую швырнул чуть ли не в лицо Бену.

– Ты только посмотри на это! – рявкнул Джеймс. Бен молча поднял упавшую газету. Это был «Меркурий» за 7 апреля 1720 года.

– Вчерашняя, – заметил Бен. – Мы ее вчера набирали. Постой, шрифт не наш.

– Вот именно, и как ты думаешь, что бы это значило? – клокотал взбешенный Джеймс.

– Это значит… нет, не может быть, значит, уже…

Джеймс мрачно кивнул:

– Да, уже. Кто-то, должно быть, разнюхал наши планы.

«Конечно, – подумал Бен, – в „Зеленом драконе“ наши планы известны каждому встречному и поперечному». Все печатники, которых Бен знал, уже давно намекали ему, какой у Джеймса длинный язык.

– Наша газета продается? – спросил Бен. Джеймс утвердительно кивнул:

– Наша появилась на улице где-то на час раньше этой, но мне все равно пришлось заплатить мальчишке-разносчику, чтобы он быстрее шевелил ногами.

– Ты же сам просил меня усовершенствовать эфирограф, – начал оправдываться Бен.

– Да, я помню, – огрызнулся Джеймс. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Я себя виню за то, что согласился воспользоваться твоей дурацкой схемой. – Джеймс тяжело опустился на стул. – Здорово, – после долгой паузы произнес он, – что мы теперь имеем? Ты уже сочинил баллады, о которых я тебя просил?

Бен кивнул, но без особого энтузиазма.

– Я написал одну, она называется «Осада Кале», о Мальборо, как ты и хотел. – Он помялся. – Только она не очень получилась.

– Похожа на ту, что ты сочинил про Черную Бороду?

– Да кто его знает.

– Завтра ее напечатаем. А что с самописцем? Ты можешь его настроить так, чтобы мы получали побольше всяких разных новостей?

Бен пристально посмотрел на Джеймса, его на мгновение охватила паника.

– Да, – наконец тихо сказал он. – Кажется, я смогу это сделать.

– Ха, – встрепенулся Джеймс, – значит, я был прав!

– Да, – согласился с ним Бен. – Но мне кое-что от тебя потребуется.

– Чего еще? – насторожился Джеймс.

– Деньги, – ответил Бен. – Мне нужны деньги на стеклодува.

Джеймс сердито нахмурился:

– Я на тебя, Бен, уже такую уйму денег перевел. Сколько тебе еще нужно?

– Я не знаю. Если ты мне разрешишь сейчас пойти к стеклодуву, то я выясню. И если стеклодув быстро справится с работой, то ты сможешь получить новости уже, скажем, сегодня вечером.

Джеймс скептически посмотрел на брата, и Бен неожиданно взорвался:

– Это была все-таки твоя идея.

– Не кричи на меня! И не разговаривай со мной таким тоном!

Бен замер в холодном оцепенении: по щеке Джеймса катилась слеза. Чтобы не вскрикнуть от удивления, Бен рукой прикрыл рот и почувствовал, что его глаза тоже увлажняются.

– Ну иди, иди, – сипло произнес Джеймс и тем самым спас их обоих. Не успел Бен выскочить на улицу, как слезы брызнули из глаз крупными горячими каплями летнего дождя.

– Заработает? – спросил Джон Коллинз и указательным пальцем провел по необычной поверхности стекла.

Бен пожал плечами.

– Если не заработает, то нам с Джеймсом одна дорога – в богадельню. У отца на нас нет больше денег, а нам самим не прокормиться, поскольку теперь в городе все кому не лень продают «Меркурий». – Он сердито вздохнул. – Я считал себя таким умным, Джон.

– Ну, на худой конец, ты можешь лед продавать, – постарался хоть как-то успокоить друга Джон. Но это мало помогло. Откуда Джону было знать, что Бену угрожали, чуть ли ни смертью пригрозили в случае, если он будет продолжать свои эксперименты.

А он их продолжает вопреки всему, да еще в своей собственной спальне, закрывшись от посторонних глаз ставнями. В какую ярость бы пришел Брейсуэл, если бы узнал! Что бы за этим последовало? И на что Бен надеялся? Единственно на то, что у его мстителя нет магического кристалла, с помощью которого тот видел бы сквозь стены.

– Попробуй, вдруг он работает, – предложил Джон.

– Я боюсь, – признался Бен. Как-то раз он уже попытался испробовать это стекло в действии, и окружающие предметы стали расплываться перед глазами с ужасающей скоростью. Поэтому, глядя сейчас на объект, который изготовил для него стеклодув, он чувствовал некоторое смущение.

Объект представлял собой два цилиндра, один внутри другого. Цилиндры были так подогнаны, что легким нажатием пальца внутренний цилиндр можно было двигать вверх или вниз, и он останавливался там, где замирал двигающий его палец. На дне внутреннего цилиндра плавала серебристая жидкость: суспензия философской ртути и ее родной сестры – ртути обычной.

– А сам излучатель… – начал Джон.

– Он переплавлен с добавлением обычного стекла, из этой смеси сформованы цилиндры. Я наведался в торговую лавку и обнаружил несколько сломанных излучателей, мне их продали за бесценок. Так что сюда пошла философская ртуть и тех излучателей.

– Ну, значит, излучатель должен работать, как никогда. Но как ты собираешься заставить его звучать?

– Это такая вещь… она так сделана… я не думаю, что будут трудности. Давай посмотрим.

Бен взял в руки свою необычную конструкцию и закрепил ее в новый держатель, который недавно смастерил. Цилиндры заняли место старого плоского излучателя внутри трансляторного ящичка. Внутренний цилиндр он вытащил настолько, насколько это было возможно.

– Ну а теперь, – обратился он к Джону, – крути ручку самописца.

Джон послушно исполнил приказание. Лист для записи был положен на свое законное место, а карандаш в зажиме пишущего рычага остро заточен.

– Начинай, – торопил Джон.

– Уже и так все началось, – ответил Бен.

– А-а…

В следующее мгновение Бен чуть нажал на внутренний цилиндр, но это не дало никакого результата. Он нажал еще, потом еще, и Джон разочарованно вздохнул.

Неожиданно рычаг судорожно дернулся, и Джон взвизгнул. Бен замер, сердце его бешено заколотилось, цилиндр медленно пополз вверх. Рычаг еще раз дернулся, и – невероятно – карандаш начал выводить жирные неразборчивые строчки.

Йемасси продолжают все так же неудержимо наступать и ухитрились даже привлечь на свою сторону наших бывших союзников Чараки. [14]Но должно признать, что им не во всем сопутствует успех, особенно Йемасси донимают испанцы, которые провоцируют их на каждом шагу, давая тем самым возможность своим солдатам взять реванш за кампанию при Сан-Луисе…

Бен готов был завопить от восторга.

– Работает! – выдохнул он. – О господи, глазам своим не верю, работает.

– Ты же знал, что он заработает, – с подозрением глянул в его сторону Джон. – Ты уже экспериментировал без меня?

– Да нет же, Джон, я хотел, чтобы во время эксперимента ты был со мной на тот случай, если ничего не получится и меня за это захотят выбросить из окна.

– Опускай цилиндр, – задыхаясь от нетерпения, проговорил Джон.

Цилиндр ушел на полдюйма вниз, и пишущий рычаг снова вздрогнул. На этот раз послание оказалось на языке, им обоим непонятном, хотя и написано было латинскими буквами.

– Сделай отметку на цилиндре, – неожиданно предложил Джон, – и у нас излучатель будет со шкалой. Следующий раз мы легко найдем их снова.

– Хорошо придумал, – подхватил Бен.

Третий самописец, который они обнаружили, прислал сообщение на латинском. Бен отложил его в сторону, чтобы потом перевести. Четвертое сообщение пришло снова на английском, и мальчики, горя от нетерпения, набросились на него: похоже, сообщение касалось войны на Европейском континенте.

…ночью были возведены три редута, но еще до полудня гренадеры взяли два из них. Схватка была жестокой, и нам пришлось отступить. Вражеские укрепления устояли во время второй вылазки. Им даже удалось подтащить две или три пушки, и те начали поливать нас свинцовым дождем. Мы должны были установить свои чудо-пушки еще до рассвета, но из-за дождя и этих ужасных, раскисших французских дорог пушки не подошли, на все воля Божья…

– Это сообщение как раз для нашей газеты, – задыхался от счастья Бен.

За этим последовало еще два непереводимых сообщения, одно из них, как Бен определил, было на немецком, второе, скорее всего, на греческом. Они даже и наполовину длины не опустили «волшебный цилиндр», а уже были завалены сообщениями.

– Знаешь, мы ведь ловим тех, кто пишет в этот момент времени, – заметил Джон. – И никому не известно, сколько самописцев, в конце концов, мы можем вот так поймать!

Бену уже приходила в голову мысль, что они занимаются ничем иным, как подслушиванием.

– Я думаю, без разрешения мы не можем печатать перехваченную личную переписку так же легко, как это сообщение о войне, например. Нужно соблюдать правила.

– Ты же можешь написать отправителю и попросить разрешения, ведь так? Ты теперь можешь завязать переписку с людьми со всего света. И это твоя настоящая цель, а вовсе не перехват.

– Да, я согласен с тобой, – ответил Бен. Он вновь начал двигать свой волшебный цилиндр и остановился только тогда, когда карандаш ожил.

На этот раз самописец выводил математические формулы.

– Господи, а это что такое? – удивленно воскликнул Бен.

– Похоже, математики обмениваются любовными записочками, – пошутил Джон. Он покосился на формулы, пытаясь в них разобраться и уловить смысл.

Послание занимало два листа, с припиской по-английски в конце.

Расчеты не закончены, но, наверное, сегодня ничего более я предложить не смогу. Как всегда, недостает типа и степени промежуточного взаимодействия. Механизм поэтому остается незавершенным. Надеюсь завтра, мой дорогой господин F, предложить что-нибудь получше.

Ваш покорный слуга

S.

– Какая-то тайная переписка, – не без удовольствия заключил Джон. – Можно я возьму это домой и попробую разобраться?

– Да ради бога, Джон, – ответил Бен, – я свою порцию получил, текст для набора на сегодня есть!

7. Большой канал

Адриана недовольно скривила губы и стояла, не дыша, пока служанка затягивала шнурки ее корсета.

Выдохнув, она спросила, обращаясь к двум юным особам, которые ей прислуживали.

– Что за праздник король устраивает?

– Насколько мне известно, это будет маскарад прямо на Большом канале. И вы должны быть одеты как краснокожая дикарка из индейского племени Америки, – ответила Шарлотта, девочка лет двенадцати.

– Я – дикарка индейского племени? – Адриана окинула взглядом свое платье и не нашла в нем ничего дикарского.

– Вы превратитесь в дикарку, когда мы закончим, – пообещала Шарлотта и весело рассмеялась. Вторая девочка, по имени Элен, смуглее и старше первой, только улыбнулась.

– Вы будете восхитительны, мадемуазель, – заверила она Адриану.

Таких праздников, какой устраивался на канале, король не проводил уже лет пять, со времен своей последней болезни. Но Адриана помнила рассказы о роскошных представлениях прошлого столетия, когда весь двор наряжался султанами, нимфами и греческими богами. Почти все празднества прекратились, как только король тайно женился на мадам Ментенон; с ее появлением во дворце восторжествовала атмосфера благочестия.

Но мадам Ментенон отошла в мир иной, и, похоже, Людовик вернулся к экстравагантным забавам своей молодости.

Он планирует сделать ее своей любовницей? Если это так, то пусть только на одну ночь. При этой мысли Адриана почувствовала, как краска стыда залила лицо. Мадам д’Аламбер была совершенно права в тот вечер, когда заметила Адриане, что она совсем не знает мужчин. В ее возрасте большинство девушек либо замужем, либо пожертвовали своей девственностью в угоду очаровательному соблазнителю. Но Адриана не воспринимала добродетель как манеру поведения. Несмотря на доводы рассудка, которые она легко могла привести в защиту свободы любви, в душе она точно знала, что Богу и Пресвятой Деве сразу же будет известно, что она согрешила, поддавшись плотскому соблазну. Царящий вокруг разврат – это вовсе не извинение для того, кто развратен.

Что ей делать, если сегодня вечером король заявит о своих притязаниях? Сможет ли она ему отказать? И должна ли она отказывать королю?

Еще несколько дней назад ей мнилось, будто у нее есть третий путь, и она на него вступила. А сейчас этот путь у нее под ногами превращается в туго натянутую проволоку канатоходца. Она знала, что до нее очень немногим женщинам удавалось пройти по такой проволоке. Знаменитая Нинон де Ланкло, например! Но даже и той это удалось лишь благодаря влиятельным любовникам, которыми она себя окружила. При этом не надо забывать, такие женщины, как Нинон, никогда не выходят замуж.

Но отказ Людовику XIV может оказаться худшим злом, чем горение в аду за прегрешения.

Вдвойне невыносимо оказаться перед такой дилеммой сейчас, когда она подошла к разгадке тайны Фацио так близко и ничего на свете не желала с такой силой, как разгадать эту тайну. Менее всего ее прельщала какая-нибудь мелкая роль в тех темных интригах, какими извечно опутан двор и на которые намекал Торси. Почему она очутилась в центре внимания короля и его возможного преемника герцога Орлеанского?

Казалось, ее наряжали целую вечность. Наконец Шарлотта заверещала от восторга и отошла в сторону.

– Неужели, Шарлотта, я такая отвратительная? – с сожалением в голосе спросила Адриана.

В ответ девочки схватили ее за руки и повели через гостиную к большому зеркалу. В первую секунду Адриана не могла вымолвить и слова, настолько увиденное в зеркале отражение поразило ее воображение.

Сколько раз в детстве она лежала перед сном с открытыми глазами, слушала стрекот сверчков, пение ночных птиц и мечтала, мечтала именно о таком платье?! Она воображала себя Золушкой, к которой вот сейчас явится добрая фея и подарит ослепительно прекрасный наряд, в каком еще никто и никогда не появлялся при дворе. Но ее семья прозябала в бедности, хотя ее дядя был одним из приближенных короля и все время твердил ей: «Придет день, и я куплю тебе чудесное платье». Такой день так и не наступил.

А маленькая девочка тем временем росла, и росла не где-нибудь, а в Сен-Сире, где научилась любить простую и строгую красоту и где похоронила все свои детские мечты. Хотя…

Почему похоронила? Это же она стоит перед зеркалом, одетая в волшебно-прекрасное платье. Черный бархатный лиф расшит пересекающимися нитями белого жемчуга. И в каждом образовавшемся окошечке на черном бархате сияет настоящий брильянт. На талии и бедрах – несколько рядов страусиных перьев. Такие же перья идут по низу роскошной серебристо-черной юбки. Шлейф юбки не очень длинный, но как раз такой, какой соответствует статусу маркизы, а не ее собственному.

Низкое декольте прикрывала пелерина из белой куницы, накинутая на плечо и струящаяся изящными складками. Прямые черные волосы Адрианы зачесаны наверх и уложены в замысловатую башню, увитую нитками жемчуга и украшенную перьями.

И вот в таком виде она должна предстать перед Людовиком XIV – величайшим королем Европы, может быть, даже самым великим из всех, что рождались на земле. И в этот ответственный момент ее жизни она желает лишь одного – чтобы король не остановил на ней своего благосклонного внимания и она могла бы вернуться к прежней жизни, к которой так давно стремилась. Она хочет вернуться к жизни, всецело посвященной науке. Она знает, что вся роскошь Версаля не стоит возвышенной красоты, заключенной в окружности круга.

Паланкин, в котором удобно расположился Людовик, плыл по коридорам Версаля, слегка покачиваясь на плечах двух крепких мужчин. Король одаривал любезной улыбкой расступавшихся придворных, толпившихся в залах и вдоль сумеречных балюстрад мраморных лестниц.

Как только король оказался за пределами дворца, настроение его начало подниматься. Паланкины, стекающиеся со всех сторон по дорожкам парка, образовали настоящую процессию. За королем следовал юный дофин – наследник, далее герцоги и герцогини, наиболее приближенные к королю, и, конечно же, Адриана. Людовик позволил себе заглянуть к ней в паланкин и был просто ошеломлен ее красотой; она оказалась куда более очаровательной, чем он ожидал. Девочка из Сен-Сира превратилась в женщину. Представляя ее в серебристо-черном платье, король чувствовал, как у него вновь пробуждается интерес к женщинам. Двор не одобрил бы его, если бы он надолго погрузился в траур по Ментенон. Женщина – сильный рычаг влияния., Людовик понимал, что ни интриганы, ни заговорщики, ни даже те, кто желает ему процветать и здравствовать, не должны почувствовать, что он ускользает из-под их влияния.

Пожалуй, пришло время объявить, что путь в его постель вновь открыт. И Адриана как нельзя лучше подходит для того, чтобы с ее помощью сделать такое объявление. У нее нет политических амбиций и притязаний. Она наивна и неотразима и к тому же расцветала под влиянием очарования и совершенства Ментенон, которая считала Адриану идеальной девушкой. Сама Ментенон была для него идеальной женщиной. И дитя, которое когда-то пленило сердце Ментенон, возродит трепет его собственного сердца.

Он почувствовал легкий толчок – ноги носильщиков вступили на подстриженный зеленый газон – длинную полосу травы, которая, как проспект, вела к месту праздника. Зеленый ковер венчал фонтан Аполлона, за ним открывался вид на Большой канал, который уходил вдаль, к горизонту.

Куда ни брось взгляд – бескрайнее море приглашенных. Многих он знал в лицо, но большинство были незнакомы. Эти бездельники не утруждали себя ожиданием появления короля.

Людовик опустил стекло паланкина, чтобы лучше рассмотреть своих подданных. По мере того как глаза обводили толпу приглашенных на праздник, неприятное чувство в груди росло. Перед ним колыхалась масса элегантно одетых людей. Многие, как предписывалось, – в костюмах, украшенных перьями. Остальные, как он и настаивал, были одеты либо в белое, либо в красное. Все смеялись и приветствовали его низкими поклонами. Но в толпе не чувствовалось живой искры радости и веселья.

Когда-то его любила вся Франция. Что же теперь с ней случилось?

На глаза навернулись слезы. Если бы только он мог объяснить им. Если бы только они поверили и согласились немного подождать, тогда все, как и прежде, стало бы хорошо. Те силы, которые сосут жизненные соки Франции, скоро начнут соперничать друг с другом, чтобы посмотреть, кто из них ниже пал в стремлении получить объедки с роскошного стола Франции. И вот тогда двор и народ узнают, как много он для них сделал. И тогда они снова его полюбят всем сердцем, всей душой.

Адриана не могла не признать, что Большой канал великолепен. Он походил на крестообразное внутреннее море с мраморными берегами. Он воплощал в себе достоинства Версаля. Изумительные пропорции, бесценное творение, приковывающее взгляд, фривольное и легкомысленное.

Трап, перекинутый над застоялой водой, вел на баржу. Король уже успел подняться на борт этого нелепо разукрашенного судна, там были и дофин, и герцог Орлеанский, и герцог Мэн. К своему неудовольствию, Адриана обнаружила, что жены обоих герцогов следовали сразу за ней, ею нарочито бросали вызов их высокому положению. Самыми последними прибыли около шестидесяти придворных, и повсюду – гвардейцы Швейцарской роты, личная гвардия короля, одетая в голубые ливреи с серебряным позументом. Небольшой оркестр играл что-то незнакомое, похожее на военный марш. Звучал оркестр несколько варварски, впечатление усиливалось от примитивного и жалобного завывания волынки – в последнее время волынка вошла в моду.

Башмаки носильщиков глухо застучали по трапу, минуту спустя ливрейный лакей открыл дверцу паланкина, сильные руки подхватили Адриану и опустили на палубу. Ее любезно проводили к закрепленному за ней месту.

Небывалая экстравагантность убранства баржи поразила даже искушенный Версаль. Баржа представляла собой плоскую четырехугольную платформу – настоящий плавучий остров. Ближе к носу возвышалась четырехуровневая пирамида. На каждом углу всех четырех уровней развевался штандарт с сияющим на нем солнцем – символом Людовика XIV. На вершине пирамиды стояли два трона – большой и поменьше; над большим троном играл на ветру самый большой штандарт с великолепной королевской эмблемой; подсвеченная алхимическим фонарем, она сияла подобно настоящему солнцу. Два других фонаря, затейливо убранные, украшали нос и корму баржи, и сотни маленьких солнц светили по краям планшира. Оркестр располагался на небольшом возвышении почти у самого носа. И, начиная со штандартов, все вокруг было украшено гирляндами из перьев и лент.

Мгновенно Адриану охватил ужас, ей показалось, что второй, меньший трон приготовлен для нее. В следующую секунду она вздохнула с огромным облегчением – ее проводили на третий ярус пирамиды. Меньший трон занял дофин, королевский правнук и наследник, его детское лицо сияло в золотистом свете волшебного фонаря. На нем был алый камзол, темно-малиновый жилет и головной убор с огромными перьями, похожими на извергающийся кроваво-красный фонтан.

Подле него восседал Людовик, одетый в ослепительно белый камзол с золотым позументом, на ногах – золотые чулки, белоснежные перья шляпы удивляли невероятной высотой. Остальные члены королевской фамилии, насколько Адриана успела заметить, были одеты подстать королю и наследнику, но все же не так живописно. Только Людовик и дофин восседали на тронах, остальные разместились на ярусах пирамиды. Чувствуя неловкость, Адриана продолжала растерянно стоять.

– Садитесь, дорогая, – прошептал кто-то, дергая ее за руку.

Шепот заставил Адриану вздрогнуть. Сестры в Сен-Сире приучили ее бояться шепота. Испуганно обернувшись, она наткнулась на пару больших карих глаз, в них сияло задорное лукавство.

– Герцогиня, – узнала Адриана, приседая в реверансе. Герцогиня Орлеанская сложила маленькие губки в милую улыбку. Она была одной из незаконнорожденных детей короля от его знаменитой любовницы мадемуазель Атенаис. Лицо герцогини смотрело на Адриану глазами короля и улыбалось его улыбкой. Адриана с горечью вспомнила, что совсем недавно министр Торси предупреждал ее держаться настороже именно с мужем герцогини – герцогом Орлеанским.

– Моя дорогая девочка, – произнесла герцогиня сладчайшим, улыбке подстать, голосом, – какое чудо, что вы с нами, иначе сегодняшний день был бы не таким великолепным. – Герцогиня слегка шепелявила, и ее враги никогда не упускали случая пройтись на сей счет.

– Благодарю вас, мадам, – ответила Адриана. – Должна признаться, я очень удивлена, что меня пригласили на этот праздник. – Рядом с герцогиней Орлеанской села еще одна женщина, Адриана узнала ее – это была герцогиня Мэн. Она едва удостоила Адриану и герцогиню Орлеанскую холодным равнодушным взглядом и демонстративно отвернулась в сторону. Прямо над головой Адрианы, на втором ярусе расположились герцог Орлеанский и герцог Мэн, а внизу, на последнем, четвертом ярусе между шестьюдесятью придворными шла ожесточенная борьба за право сидеть на оставшихся почетных местах.

– А я нисколько не удивлена, милая Адриана, – сказала герцогиня Орлеанская. – Вы нам дороги за все то хорошее, что сделали для покинувшей нас мадам де Ментенон. Мы были так счастливы услышать ваше имя в списке приглашенных, который король зачитал нам. – При этих словах герцогиня устремила свой взор куда-то вдаль. Адриана, чувствовавшая неловкость от разговора, посмотрела в ту же сторону. По темным водам канала скользили яхта английского образца, несколько баркасов, фелюга неаполитанского типа, три военных корабля, большая барка «Дюнкеркуаз», галера «Реалъ» и любимый корабль Людовика – фрегат «Гранд Вессо». Это была знаменитая флотилия Большого канала – миниатюрные копии настоящих боевых кораблей. Два корабля подошли к барже и пристроились подле, как эскорт. На носу одного из них Адриана заметила Торси, облаченного в костюм адмирала, с забавной высокой шляпой на голове. Видно было, что он чувствует себя неловко.

– Адриана, вам ясен смысл этого представления? – беспечно спросила герцогиня.

– Не совсем, – ответила Адриана.

– Это изображение дикого американского племени, которое называет себя ночи, – пояснила герцогиня. – Они обитают в нашей колонии, в Луизиане, и их вождь восседает точно на такой же пирамиде, на какой сидим и мы.

– Точно на такой же? – переспросила Адриана, обводя глазами баржу, украшенную золотом, перьями и лентами.

– Ну, – поспешила поправиться герцогиня, – мне рассказывали, что вождь ночей живет на земляной насыпи, напоминающей по форме пирамиду, но только более грубую и примитивную по сравнению с нашей. Однако, говорят, что все эти дикари необычайно цивилизованные, они поклоняются солнцу и своего вождя воспринимают как дитя солнца.

Адриана напряженно вслушивалась в голос герцогини, пытаясь уловить иронию в ее тоне, и в какой-то момент девушке показалось, что она ее расслышала. Ни для кого не было секретом, что герцогиня до ужаса боялась своего отца. Если бы Людовик умер, то ее муж стал бы регентом и правил, пока дофин не достигнет совершеннолетия. Пять лет назад это чуть не случилось, а сейчас кажется, что этого не произойдет никогда. По всем признакам Людовик не собирается покидать этот свет. И если он проживет еще несколько лет, то никакой регент не потребуется. Адриана представляла, какое разочарование пережила герцогиня: она приблизилась к трону, оставалось сделать всего один шаг, и что же? Теперь она вынуждена только наблюдать, как трон медленно и спокойно уплывает в бесконечное «никогда».

– В таком случае мы все изображаем индейцев? – спросила Адриана.

– О, конечно, разве вы не видите, какая во всем этом дикость? – Герцогиня очень доверительно, по-дружески взяла Адриану за руку и тепло пожала ее. Адриана почувствовала что-то твердое на ладони герцогини.

В этот момент баржа задрожала, невидимый исполин внутри нее откашлялся, вдохнул воздух и низко загудел. Адриана обернулась, происходящее так поразило ее, что рука непроизвольно выскользнула из руки герцогини, и нечто, зажатое между их ладоней, выпало. На лице Адрианы появилась восторженная улыбка, когда она увидела густые клубы пара, поднимающиеся за спиной короля и дофина.

– О боже, – воскликнула Адриана, – это же пароход! – Обернувшись, она посмотрела на герцогиню, глаза которой сияли неподдельным весельем.

– Моя дорогая, – изумленно выдохнула герцогиня, – вы еще сущий ребенок.

Баржа медленно отчалила, и Адриана почувствовала, как так же медленно ее искренняя улыбка сменяется искусственной.

– Дорогая, – продолжала герцогиня, – я только что сделала вам комплимент. Разве хоть один из присутствующих здесь олухов догадался, что мы плывем с помощью пара? Многие ли из них могут объяснить принцип работы парового двигателя? – Герцогиня придвинулась так близко, что ее губы почти касались мочки уха Адрианы. Сколько глаз с любопытством наблюдают за тем, что происходит между ней и герцогиней Орлеанской? Сколько шпионов Торси следят за ними? Если бы министр слышал их разговор, какой бы вывод он сделал? А герцог Орлеанский, который способствовал ее устройству в Академию наук, не он ли надоумил свою жену сесть с ней рядом? Но самый важный вопрос – чего же герцогиня от нее добивается?

– Вы переоценили меня, предположив, что я знаю, как работает это чудо – паровой двигатель, – солгала Адриана.

Герцогиня покачала головой:

– Я редко ошибаюсь в своих оценках, моя дорогая, особенно в оценках тех, кто меня интересует.

– Интересует? – переспросила Адриана, чувствуя, что вновь краснеет.

– Не надо так удивляться, дорогая.

– Но я не собираюсь привлекать ничье внимание, мадам, ничье.

Лицо герцогини Орлеанской сделалось усталым и печальным.

– Я знаю, дорогая, – она вновь сжала руку Адрианы, – но это не имеет значения, вот в чем дело, понимаете?

– Нет, – ответила Адриана, сердце у нее оборвалось, – но боюсь, я могу научиться понимать.

– Если я не ошибаюсь, – продолжала герцогиня, – если вы проявляете столь трепетный интерес ко всему научному, я полагаю, что могла бы устроить для вас экскурсию к паровому двигателю, после того как праздник закончится.

– Я… – начала Адриана, мысли запрыгали в ее голове, как сумасшедшие.

– Я сумею все так устроить, что это не привлечет ничьего внимания. – Герцогиня широко улыбнулась. – Ничьего.

– Спасибо, герцогиня, – ответила Адриана. – Вы очень добры ко мне.

Герцогиня еще раз сжала ее руку и отпустила. Адриана держала то, что осталось в ее ладони. Никаких сомнений, это была записка.

– Как ваше настроение сегодня, монсеньер? – спросил Людовик, и на секунду ему привиделся другой, его единственный законный сын Людовик, последний монсеньер, который со временем должен был стать Людовиком XV.

– Замечательно, ваше величество, – ответил юный дофин. – Мне так нравится моя новая баржа. – Дофин был симпатичным мальчиком с блестящими черными глазами и золотыми кудрями.

– Рад это слышать. – Людовик похлопал мальчика по плечу. Внизу он только что заметил Адриану и слегка нахмурился. Кому пришло в голову посадить ее рядом с герцогиней Орлеанской? Вряд ли она может оказать подобающее влияние на впечатлительную девушку.

Про себя он отметил, что впредь Адриану нужно будет держать подальше от герцогини.

– Когда же начнутся танцы, ваше величество? – спросил юный дофин.

– Ах танцы, они начнутся очень скоро, монсеньер, – заверил мальчика Людовик. – Ты помнишь свою партию?

– Конечно, ваше величество, – уверенно ответил мальчик. – Я должен танцевать партию Жалящей Змеи.

– Очень хорошо.

– Дедушка, а ты в самом деле собираешься танцевать? – очень тихо спросил дофин, чтобы никто посторонний не слышал такой фамильярности.

– А что, в это так трудно поверить? – спросил Людовик. – Я всегда танцевал к радости и восторгу своих подданных.

– А какие партии ты танцевал?

– Разные. Однажды в спектаклях «Женитьба Пеле» и «Фетида» я танцевал – дай-ка припомнить – шесть партий: конечно же, Аполлона и фурию, дриаду, индейца, придворного и Бога Войны. – Людовик улыбнулся, глядя в чистые, наивные глаза ребенка. – Костюм, который на тебе сегодня, очень похож на тот, в котором я танцевал Войну: такой же красный, с огромными багряными перьями.

– А, так, значит, Жалящая Змея – это Бог Войны, да?

– Я слышал, что у дикарей есть два вождя: один правит в мирное время, второй ведет войну, и Жалящая Змея – вождь войны.

– А ты будешь танцевать партию Великого Солнца? – спросил мальчик.

– Именно так, мой славный монсеньер. Но не отвлекайся, слушай музыку, – напомнил ему Людовик. – Вот слышишь, нам пора выходить. Ты идешь первым.

Мальчик улыбнулся, встал со своего трона, но слишком весело и чуть более поспешно, чем полагалось.

– Не торопись, – едва слышно выдохнул Людовик. – Веди себя как король, которым ты, когда придет день, станешь.

И Людовик, к своему удовольствию, увидел, как мальчик с королевским величием начал медленно спускаться по ступеням пирамиды вниз, к танцевальной площадке, где ждали придворные. Они стояли двумя отдельными группами: одна группа одета в красное, другая – в белое.

Наблюдая за разворачивающимся представлением, Адриана нервно вертела в руке записку. Первым спустился с пирамиды дофин. И все придворные, одетые в красное, выстроились перед ним в ряд, включая герцога Орлеанского и герцогиню Мэн. Какое-то время они беспорядочно прыгали и скакали, затем из нестройного ряда выбежал слуга и принялся раздавать длинные перья. В этот момент герцог Орлеанский вместе с дофином вновь поднялись на верх пирамиды, изображая, будто они схватили и похитили Людовика.

– Претворитесь, будто вы спите, – прошелестел шепот герцогини Орлеанской, и Адриана зажмурила глаза, оставаясь мысленно прикованной к паровой машине. «Интересно, паровой котел нагревает fervefactum или обычная печь?»

– Все, пора! – герцогиня толкнула Адриану в бок и вручила ей большое белое перо.

– Куда пора? – удивилась Адриана.

– Мы должны освободить из рук врагов нашего вождя, наше Великое Солнце.

Адриана посмотрела вниз, на разыгрываемую сцену. Дофин с важным, напыщенным видом прохаживался вокруг «похищенного» Людовика, торжественно повторяя по-английски: «Солнце зашло». Кого он изображал в этот момент? Георга – короля Англии? Мальборо?

Адриана без особого энтузиазма последовала за герцогиней, спрятав полученную записку за пояс юбки.

Придворные, одетые в белое, подняли крик и вой, в оркестре забили в барабаны и застучали по жестяным котелкам. Шум получился отвратительный и ужасающий. Одетые в белое галантно колотили одетых в красное своими длинными перьями.

– Вперед! – закричала герцогиня.

Адриана последовала за ней. Молодой мужчина подскочил к Адриане и застыл в стойке. Выставив вперед свою пушистую шпагу, он сделал неуклюжий выпад в ее сторону. Но герцогиня опередила его, ткнув ему в лицо своим пером. Он притворно закричал от боли и очень убедительно зашатался, как сраженный насмерть.

– Нападай! – закричала герцогиня.

Адриана растерянно посмотрела по сторонам и пустила свое оружие в ближайшую цель – ею оказалась пышная дама, одетая в красное. У Адрианы голова пошла кругом от совершенной глупости происходящего, несмотря на то что она сама принимала в нем участие. Взрослые мужчины и женщины дерутся перьями! Что бы сказали парижане, если бы увидели это зрелище?

Король и дофин пробирались на верх пирамиды, подальше от толпы, безумно разящей друг друга перьями. А внизу неистовствовали придворные. Довольно упитанный господин, с короной красных перьев на голове, нацелился прямо Адриане в сердце. Вначале поводил пером между ее грудей, а потом с силой ткнул в самую середину. Адриана замерла, сгорая от унижения и не зная, что делать, и вновь ее выручила герцогиня – она своим белым пером ткнула упитанного господина в лицо. Тот дернулся от боли и схватился за голень, герцогиня удовлетворенно отступила назад: ее удар пером в лицо был всего лишь отвлекающим маневром от чувствительного пинка по ноге.

– Сильно задело? – серьезно спросила герцогиня.

Адриана открыла было рот, чтобы ответить, но тут ее осенило, и она медленно начала опускаться на палубу:

– Я смертельно ранена! – вскрикнула она и упала лицом вниз, надеясь все же, что никто на нее не наступит. Она лежала и размышляла, стоит ли «оживать» и вновь ввязываться в бой, как это делают остальные поверженные придворные.

Не успела Адриана додумать и принять решение, как что-то горячее навалилось сверху. Воздух содрогнулся от ужасающего крика, и она почувствовала, как в нос ударил запах паленого мяса.

8. Смиренная Добродетель

Бен не мог сдержать улыбки, читая только что написанное им и приготовленное к отправке письмо.

Премного благодарна Вам за новости о наших Собратьях в Нью-Йорке, со своей стороны я готова порадовать Вас новостями из нашей Маленькой Колонии. Но, прежде всего, спешу ответить на Ваш вопрос касаемо наших Местных критиков и всех этих Скептиков, которые оплакивают Былую старину и желают вернуть ее, будто она не в пример лучше нашего времени. Так вот, я должна с полной ответственностью заявить, что у нас таких Критиков нет. А что до тех, в Бостоне, кто читает «Меркурий» или «Куранты» при свете алхимических ламп, то и те и другие заслуживают Критики. Мне ничего не остается, как назвать их Величайшими болванами. Конечно, куда деваться, приходится признать, что и в наших краях раздаются допотопные крики о Ведьмах и Колдовстве, и есть люди, что ворчат по поводу Новых нравов. Но у нас все здравомыслящие люди считают, что эти крикуны и ворчуны нарочно Прикидываются таковыми, и все ради того, чтобы казаться смешными и тем самым поддерживать в наших Колониях первозданную Простоту. Они, таким образом, оказывают Услугу. С одной стороны, они нас развлекают, а с другой – Заверяют наших Собратьев в Британии, что те из них, кого судьба занесла сюда, на Американской земле продолжают сохранять Обычаи старины, а вместе с тем Интерес к новому, и прочее, и прочее. Если бы я не знала, что дело обстоит именно так, то могла бы ложно уверовать, будто у нас Процветают Невежество и Глупость в том же самом роде, как, по Вашим словам, они процветают в Вашем славном Городе. Я призываю Вас по-новому взглянуть на окружающую действительность, как Вы знаете, мы часто оказываемся Орлами в чужих странах и Совами у себя дома.

Бен вновь склонился над листком бумаги, описывая наиболее важные события, происшедшие в Бостоне за последнее время. Он их отправит в ответ на только что полученные новости от одной газеты, что недавно начала выходить в Нью-Йорке. По договоренности с печатником из Нью-Йорка они обменивались по эфирографу новостями. Бену удалось заключить подобную сделку с четырьмя корреспондентами: из Нью-Йорка, Южной Каролины, Лондона и Индии. Со всеми он обменивался новостями, поскольку только у него был настраивающийся самописец. В результате газета его брата «Куранты Новой Англии» единственная в Бостоне печатала новости из первых рук, да еще и поступающие с разных концов света. Она продавалась нарасхват, так что они едва успевали печатать. Потому-то Джеймс выписал из Англии новый пресс. Но самое главное – прошло уже два месяца, как Бен усовершенствовал свой эфирограф, а Трэвор Брейсуэл не появлялся, чтобы привести в исполнение свои угрозы. Не попадался он Бену и на улице, из чего можно было сделать вывод, что он вовсе покинул Бостон.

Бен дописал письмо, ему оставалось лишь подпись свою поставить. Рот его растянулся в широкой, до самых ушей улыбке. Уже завтра его провокационное письмо появится в Нью-Йорке, но под ним не будет стоять имя Бенджамин Франклин. Вместо этого он вывел витиевато и размашисто:

Сэр, вечно преданная Вам

Смиренная Добродетель.

Бен не мог объяснить, повинуясь какому импульсу он изобрел себе такой нелепый псевдоним, но этот псевдоним ему очень нравился. К тому же он послужит хорошим укрытием на тот случай, если сообщения Бена попадутся на глаза не дремлющему оку Брейсуэла. А сам псевдоним, после того как он вернется из Нью-Йорка обратно сюда, в Бостон, заглянув по дороге в другие колонии, непременно выставит на посмешище некоторых граждан Бостона и их глупость. И уж коли в других колониях принято подсмеиваться над недостатками отдельных бостонцев, будет как нельзя кстати, если писака из Бостона останется анонимным.

Треугольный парус оглушительно хлопнул, поддавшись налетевшему порыву ветра, при этом гик резко повернулся на шестьдесят градусов. Бен машинально наклонил голову, не столько испугавшись удара увесистой деревянной балки, сколько следуя примеру Джона Коллинза. Он крутанул руль так, чтобы максимально использовать силу ветра, и направил лодку хорошим ходом вверх по Чарльз-Ривер. Налетев откуда-то сзади, ветер принес густые солоноватые испарения болот Роксбери, запах дыма, валившего из труб трех тысяч домов, и запах смолы с многочисленных судоверфей. Таким образом, их настиг призрак Бостона, невидимый, но осязаемый.

Джон оторвал глаза от страницы, которую читал.

– Весьма оригинально, – воскликнул он. – Ты уже набрал этот текст, ну или хотя бы прочитал?

– Он только что пришел, – ответил Бен, – поэтому читай вслух и погромче.

– Я прочитаю лишь интересные места и начну с самого начала письма.

Сэр!

Многие иностранцы, побывавшие на нашем континенте, непрестанно жалуются, что Новая Англия не может похвастаться хорошей поэзией.

Джон сделал паузу, в глазах его прыгали веселые искорки.

После чего мне показалось, что я должна открыть миру красоту нашей отечественной поэзии.

– А почему бы не сделать очевидное, но невидимое – видимым, коль в том есть необходимость, – заметил Бен.

– Слушай дальше. Тут она приводит образцы «нашей» поэзии. Для примера она выбрала «Скорбную элегию на смерть г-жи Мегитебель Кайтель, жены г-на Джона Кайтеля, владельца „Салем и сыновья“.

– Представляю, какой это подходящий примерчик, – хихикнул Бен.

– Она называет его: «Одно из самых необычных стихотворений, когда-либо написанных в Новой Англии, трогательное, возвышенное, обладающее естественной, непринужденной рифмой». Вот послушай, здесь есть отрывок из этого «необычного» стихотворения. – Джон откашлялся и затянул, как похоронную песнь:

И далее:

Смех душил Джона, он не мог читать:

– Ты только послушай, какие рифмы: «сестре – на заре», – он снова рассмеялся, вытирая с глаз слезы, – «опустила – закрыла»!

– Очень трогательно, – поддакнул Бен, – очень возвышенно.

– Скорее напыщенно!

– Просто очень ловко написано. Строчка «… скорбеть и плакать по жене, дочери и сестре» сообщает нам о смерти не одной, но сразу трех женщин. А это уже, согласись, настоящий талант – сказать о многом в немногих словах. Это ли не возвышенно.

Джон нахмурился:

– Понятно. Ты уже читал это. Бен покачал головой:

– С чего ты взял?

– Да потому что именно эту мысль мадам Смиренная Добродетель утверждает в следующем параграфе своей статьи.

– Ну и что с того, – невинно удивился Бен, – эта мысль лежит на поверхности, ее трудно не заметить. Ну, давай читай дальше.

Джон подозрительно посмотрел на него:

– О многом немногими словами, говоришь, да она же дает образец, по которому каждый может написать свою собственную элегию.

– Хорошее дело.

– Очень хорошее. Главное – выбрать нужную персону, чтобы воспеть в творении какого-нибудь там убитого, или утонувшего, или на морозе замерзшего.

– Уж лучше их воспевать, чем повешенного за кражу цыпленка.

– Да, уж куда лучше.

– Надо воспевать тех, у кого нет общепризнанных добродетелей, – продолжал развивать свою мысль Бен. – Хотя, знаешь, я думаю, что смерть возвеличивает человека, даже если при жизни у него и не было особых достоинств.

Джон снова нахмурился:

– Говорю тебе, ты уже читал эти стишки, черт тебя подери. Зачем ты тогда заставляешь меня снова их тебе читать?

– А ты действительно считаешь, что все это чушь, нелепая и смешная? – совершенно серьезно спросил Бен. – Неужели чувствительный стишок, написанный искренним и глубоко скорбящим человеком, заставляет тебя смеяться до слез?

– Скорбь человека не может служить извинением его плохим стихам, – отчеканил Джон. – Если человек не может скорбеть изящно и выразительно, то пусть он по крайней мере скорбит молча. Но знаешь, мне кажется, что все эти критические рассуждения мадам Смиренной Добродетели очень уж остроумные, я бы даже сказал, они – самое примечательное, что я когда-либо видел на страницах газеты твоего брата. Возможно, ты просто еще не оценил по достоинству хорошо завуалированную иронию этой дамы.

Бен усмехнулся:

– Я-то высоко ее ценю, а вот что сейчас будет с твоей оценкой.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что под именем Смиренная Добродетель скрывается не какая-то там остроумная дама, а я, соломенная ты голова, Джон.

С минуту Джон ошарашенно смотрел на Бена и наконец выдавил:

– Эта мадам Смиренная Добродетель – ты?

– Именно, – подтвердил Бен, стараясь казаться беспечным. Хотя знал, что его идиотская улыбка наводит на мысль, будто он лжет.

– Клянусь, я б никогда не догадался. Вообще-то это очень на тебя похоже! А брат знает об этом фокусе?

– Тебе стоило бы полюбоваться, как он и его читатели ломают головы, стараясь угадать, кто подсовывает им под дверь «писульки» этой добропорядочной дамы.

– Ну и кого они подозревают? – весело спросил Джон.

– Звучат имена самых выдающихся литераторов, – ответил Бен. – Представляешь, как это льстит моему самолюбию.

– Как это может льстить твоему самолюбию, если никто не знает, что это твои сочинения?

– Но я-то знаю. А вот если бы Джеймсу это стало известно, то он никогда бы ничего такого не напечатал. Поэтому я совершенно спокойно могу предлагать свои творения на суд читателей, не боясь, что моя персона пострадает от лести или от критики. – Бен предусмотрительно умолчал о своем страхе пострадать от самого обычного и заурядного тумака.

– Я бы на твоем месте желал, чтобы все знали, что это мои творения. Я бы хотел получать причитающиеся мне вознаграждения.

Бен пожал плечами:

– Жаль. Я так надеялся, что у моей Смиренной Добродетели появится достойный оппонент.

– Да ты не волнуйся, у нее найдутся достойные оппоненты. Ее намеки так прозрачны, притом они частенько нацелены на членов городского управления.

– Да, мы уже получили несколько писем от тех, кто не согласен с добродетельной вдовой. Но я-то думал, что мы могли бы направить все эти дебаты в нужное русло, вести их более остроумно, высмеивая глупости обеих сторон.

– И я тоже должен буду скрываться под другим именем? – спросил Джон.

– Ну а что в этом такого, Джон Коллинз? Это будет забавно, разве не так?

– Возможно.

– Подумай, Джон. Выйдет отличное состязание.

– Я подумаю. А пока скажи мне, удалось ли тебе перехватить что-нибудь новенькое из любовных посланий с математическими формулами?

Бен воздел палец к небу.

– А! – Он ухватился за гик, чтобы не потерять равновесия и чтобы гик случайно его не ударил, пока он, повернувшись назад, ищет что-то в ворохе бумаг. Наконец он извлек оттуда свиток, перевязанный лентой. – Вот тебе подарок, – сказал он, протягивая свиток Джону.

– Интересно, у тебя дел было по горло, как ты…

– Я выкроил время, чтобы сделать тебе приятное, – перебил его Бен.

– А я вот все думаю, не изобрести ли нам еще один «франклиновский» прибор, – сказал Джон, развязывая ленту.

– Пожалуйста, не называй приборы «франклиновскими» и никому не говори, что это я их делаю, – забеспокоился Бен.

– Хорошо, хорошо, – раздраженно ответил Джон. – А ты что, разве не хочешь извлечь какую-нибудь пользу или хотя бы получить благодарность за свой труд?

– Да какая ж мне польза оттого, что кто-то еще сделает подобный настраивающийся самописец? Тогда нам с братом прямая дорога в богадельню.

Джон насупился:

– Я думаю, причина не в этом. Неспроста ты подписываешься вымышленным именем, держишь свое изобретение в тайне…

Бен тяжелым взглядом уставился на Джона. Неожиданно его осенило: Трэвор Брейсуэл успел пообщаться по поводу harmonicum не только с ним.

– Джон… – начал он.

– Ну что?

– После того эксперимента на пруду, ну помнишь, с harmonicum, ничего такого с тобой не происходило… особенного?

Джон чуть заметно кивнул, по лицу его пробежала тень. Он тяжело вздохнул.

– Я не хотел говорить… Я хотел спросить… – Ему никак не удавалось сохранить спокойный и уравновешенный тон. Он судорожно сглотнул и испуганно выпалил: – И с тобой это было?

– Ты видел Трэвора Брейсуэла? – чуть слышно спросил Бен.

Джон удивленно вытаращил глаза.

– Звучное имя, – пробормотал он, – хотя, насколько я помню, у человека из моего сна имени не было.

– А при чем здесь сон?

– Когда мы вернулись с пруда, той же ночью мне приснился сон. Такого кошмара я за всю свою жизнь не видел. Мне снилось, что я снова на пруду, и какой-то человек начал кричать на меня и требовать, чтобы я прекратил эксперимент, а потом он схватил тебя за горло – ты тоже там был, Бен, – и начал душить. Я бросился к тебе на помощь, а потом… – он снова нервно сглотнул, и Бен понял, что ночной кошмар до сих пор не дает ему покоя.

– Продолжай, – попросил Бен.

Джон кусал губы и молчал, наконец спросил:

– Тебе такой же сон снился?

Бен кивнул.

– Я тебе потом расскажу, – пообещал он, – сначала ты. Джон уставился на бумаги, лежащие у него на коленях. Он избегал смотреть Бену в глаза.

– Ну вот, а потом передо мной возник ангел, он весь сиял, а в руках у него был огненный меч. Он объявил мне, что Бог отрекся от тебя, но я могу надеяться на прощение. Но я… я не хотел, чтобы тебя убили, поэтому я попытался поговорить с ангелом. Как только я открыл рот, он коснулся меня огненным мечом, и я… – Джон втянул голову в плечи и попытался изобразить улыбку, – ну, я думаю, что во сне я умер. Я чувствовал это так явственно. Я видел, как меня пожирали черви, жирные, они ползали внутри моего черепа. И я находился в каком-то ужасном темном месте… – Джон постарался улыбнуться, но губы у него задрожали, и улыбка вышла жалкой.

– Ну, – начал Бен, – мой сон был немного лучше. – Он рассказал о своей встрече с Брейсуэлом. Но умолчал о том, что встреча состоялась не во сне, а наяву. В этом Бен не сомневался. На следующий день после встречи он видел пятно на том самом месте, где его вырвало в то злополучное утро. Но Бен не хотел, чтобы Джон знал, что это был вовсе не сон.

– А потом еще были? – спросил Джон.

– Ты имеешь в виду такие сны? Нет.

– Тебе не кажется, что это harmonicum их вызвал? – и, не дожидаясь от Бена ответа, Джон торопливо продолжил: – Помнишь то розовое свечение, совершенно непонятно, почему оно возникло и для чего?

– Помню розовое свечение, – ответил Бен.

– Может быть, оно и стало причиной наших ночных кошмаров? Может быть, мы их каким-то образом вызвали из эфира? – Джон говорил это совершенно серьезно.

Бен скептически скривил губы, обдумывая, как бы ему вытащить Джона из дебрей глупости.

– Я читал, – начал он осторожно, – что Готфрид фон Лейбниц считал, будто материя содержит в себе нечто, что он назвал монадами.

– Да… так он называл ферменты, – подхватил Джон.

– В отдаленном смысле, – поправил Бен. – Сейчас его теория в значительной степени подвержена сомнению. Лейбниц считал эти монады живыми и разумными существами, может быть, даже частичками Божественного разума.

– Кажется, нечто подобное утверждал и Ньютон?

– Вовсе нет. Ньютон утверждает, что пространство и время – это органы Бога, посредством которых он воспринимает наши поступки. Лейбниц же полагал, что монады имеют сознание.

Джон мотнул головой, откинув назад волосы, и наградил приятеля скептической ухмылкой:

– Ты что, выдвигаешь гипотезу, будто эти сны наслал на нас пруд в отместку за то, что мы потревожили находящиеся в нем монады?

– Нет, я не выдвигаю такую гипотезу, поскольку думаю, что Лейбниц ошибался. Послушай, вон тот шкот, я хочу сменить галс.

Джон подтянул канат, но по выражению его лица было видно, что он не считает разговор оконченным.

– Все это очень даже возможно, – робко продолжал Джон.

– Все это возможно, – согласился Бен, – только, я думаю, маловероятно. Наука свидетельствует, что мир существует в соответствии с определенными законами – законами движения, сродства, общности. Научные высказывания Лейбница в той или иной степени совпадают с мудростью древних, а те верили, что мир – это бессознательное пространство, в котором господствует прихотливая воля миллионов разнообразных божков. Все передовые ученые и маги опровергают такое представление о мире.

– Разве Лейбниц был тупым идиотом?

– Конечно же нет. Просто он заблуждался.

Джон поджал губы так, что они стали похожи на тонкую ниточку, это означало, что он остался при своем мнении.

– Мне и раньше доводилось слышать твои рассуждения о многобожии, – напомнил он Бену. – Очень даже возможно, что творец нашей вселенной находится слишком далеко, чтобы жаждать нашего поклонения или заботиться о наших бедах насущных. Я вполне допускаю, что между Богом и людьми есть промежуточные ступени, ну, как, например, между человеком и животными.

– Да, как, например, Локк предложил свою великую цепь взаимосвязей. Но эта цепь совсем не похожа на идеи Лейбница.

Бен наклонился за борт и, ловким движением зачерпнув пригоршню воды, подбросил ее вверх. Поток капель обрушился на Джона.

– Ты что! – завопил Джон.

– В этой речной воде обитают сотни видов рыб, – весело сказал Бен, – одни – большие, другие – маленькие, одни находятся на более высокой ступени развития, другие – на более низкой. Но из этого вовсе не следует, что у самой воды есть разум. А вот если бы я бросил в тебя рыбой, то ты мог бы сразу сказать, что она живая, ведь так, а?

– Я могу сказать только то, что ты вымочил все мои листы, – проворчал Джон, стряхивая капли с бумаги. – И если у тебя есть еще какая-нибудь гипотеза, получше предыдущей, то я бы выслушал ее с превеликой радостью.

– Я ничего не знаю, – неожиданно рассердился Бен. – Может быть, ты и прав, может быть, какие-то эфирные частицы и заразили нас, расстроили наш рассудок так, что нам стали сниться одинаковые кошмары.

– Ты говоришь о том человеке, что нам обоим приснился?

Бен улыбнулся:

– Именно. Ну что ж, давай разработаем эту гипотезу. Допустим, где-то рядом есть еще один маг, весьма поднаторевший в своем искусстве. Возможно, наблюдая за нами на пруду, он увидел в наших действиях угрозу своему благополучию и наслал эти кошмарные сны, чтобы запугать нас?

Джон кивнул, хотя лицо его выражало недоверие:

– Это больше напоминает колдовство, процветавшее во времена наших прабабушек, чем настоящую магию.

– Согласен. В науке и алхимии все понятно, потому что там все логически выстроено и математически рассчитано. И хотя ты так порывался найти глупое и ненаучное объяснение…

– Да это ты начал рассуждать о монадах! – возмутился Джон.

– Да, начал, но чтобы разобраться с ними и отвергнуть как заблуждение. Не надо ничего запутывать. Оттого, что мы с тобой не прочитали ни одной научной книжки о снах, вовсе не значит, что их не существует. Во Франции и Испании…

– И там, откуда отправлены эти формулы, – подхватил Джон, вперив взгляд в листы, которые все еще держал в руках, – сны – явление странное и неизведанное.

Бен обрадовался, что разговор перешел в другое русло. Ему совсем не хотелось врать Джону, но что-то внутри сдерживало его и не позволяло признаться, что произошедшее было не сном, а самой что ни на есть явью…

Неожиданно его поразила мысль, будто ему запрещают об этом рассказывать. Хотя странно, ведь он сам принял такое решение. А что если и Джон мучается той же неразрешимой проблемой? Что если обе встречи были наяву, но они могут говорить о них только как если бы видели все это во сне? Хотя у Джона действительно мог бытьсон, поскольку он, Бен, принимал в нем участие… «Надо будет все хорошенечко обдумать на досуге», – решил про себя Бен.

– Как ты только разбираешься в этих формулах, Джон?! Я так усердно пытался развивать свои математические способности, но не слишком-то далеко ушел вперед.

– Ну, несколько шагов-то сделал, – пробурчал Джон, не отрывая глаз от страниц с формулами и время от времени одобрительно кивая головой. Наконец он остановился на одном из листов. – Вот это действительно интересно. Ты понимаешь, что это?

– Расчеты, описывающие движение какого-то тела, разве нет?

– Совершенно верно. Но, обрати внимание, это тело движется по орбите вокруг другого тела, чьи размеры значительно превышают его собственные. Полагаю, что движение происходит вокруг Солнца.

– А тело меньших размеров – одна из планет? Джон замотал головой:

– Не знаю, не знаю. В расчетах много частей отсутствует, вероятно, их уже давным-давно рассчитали, и сейчас только подводят итоги. Во всей переписке решается одна проблема – проблема сродства.

– Как это понимать?

– Они стараются создать мощное притяжение между двумя объектами. Посмотри сюда. Видишь? Это один к одному теорема Папина, та самая, которая позволила создать волшебные пушки.

– Которые Мальборо использует в войне против Франции?

– Совершенно верно!

– И о которых я имею весьма смутное представление, – заметил Бен.

– Поясняю, ядро такой пушки вступает в специфический резонанс с мишенью.

– Получается, что ядро охотится за тобой, – подхватил Бен.

Коллинз воодушевленно тряхнул головой:

– В основном пушки используются для разрушения стен с большого расстояния. Вначале засылают шпионов и инженеров; они разведывают, в каких каменоломнях добывался камень для строительства. Затем к делу подключаются алхимики; те, взяв камень за образец, искусственно создают сродство в своем арсенале. Пушки стреляют с очень большого расстояния. Они дождем ядер поливают крепость с невероятно большой дистанции, но с поразительной точностью попадания.

– Теперь понятно. И эта формула отражает сходное действие?

– Да, – подтвердил Джон. – Но пока что у них есть уравнение, описывающее фермент одного из тел, а для другого тела уравнение отсутствует.

– Словно им не удалось найти каменоломню с нужным образцом камня.

– Вот тут-то и закавыка, – ответил Джон. – По всей видимости, у них есть, как ты говоришь, образец камня, но, кажется, им недостает фермента пушечного ядра.

– Ах вот в чем дело! – Бен наморщил лицо, стараясь понять, что бы все это значило.

– Что тут думать, конечно, эта формула для пушки. Я просто объясняю тебе в рамках тобою же предложенной аналогии. Они ищут возможность изменить траекторию движения одного тела за счет особого и очень сильного сродства, при условии движения второго тела.

– То есть они пытаются создать пушечное ядро, способное найти другое, летящее ядро.

– Именно. Насколько я могу судить, движения, которые они рассчитывают, – дьявольски сложные, и я понимаю эти расчеты только в самых общих чертах. Но формула, способная заставить два ядра встретиться в полете, должна выглядеть точно так же, как вот эта. И единственное, что им никак не удается сделать и над чем они бьются, – это рассчитать характеристики сродства одного из ядер.

На секунду Бену показалось, что мир вокруг закружился в бешеном водовороте, и он сам, как безвольная щепка, подхвачен этим водоворотом. Луч заходящего солнца, отразившись где-то за рекой, в Бостоне, вспыхнул ослепительным светом на поверхности воды.

– По-твоему, все эти великие мужи заняты расчетами формулы? – спросил Бен. – Ты считаешь, что они – выдающиеся философы и значительные личности?

– В целом уровень математических расчетов на порядок выше всего, что мне доводилось видеть, – заверил его Джон. – И большая их часть превосходит все, что было когда-либо напечатано. Также есть некоторые намеки, что финансирует это сам король. – Он усмехнулся. – Может быть, даже сам Ньютон принимает участие; переписка ведется анонимно, вместо подписи ставится одна буква. А почему это так тебя интересует?

– Помнишь, я говорил, что нам надо написать одно письмо?

– Ты имеешь в виду письмо о «франклиновском» эфирографе, да? Можешь не беспокоиться, я уже рассчитал формулу. Я не вполне уверен, что она абсолютно верна, но любой более опытный математик сразу поймет, что я хотел ею выразить.

– Джон, ты понимаешь, что это наш шанс. Мы обязательно должны отправить твою формулу этим математикам.

– Почему и с какой целью?

– Потому! У нас есть решение их неразрешенной задачи.

Джон вперился в него тяжелым, непонимающим взглядом, но уже в следующую минуту глаза его загорелись, и он присвистнул. Джон обернулся и окинул взглядом Бостон. Город теснился между маяком и Тримонтеном, напоминая груду беспорядочно разбросанных детских кубиков, над которыми возвышалось несколько колоколен и одна единственная ветряная мельница.

– Отсюда город кажется таким маленьким, – произнес Джон.

Бен налег на руль, вода ощутимо сопротивлялась, но лодка все же повиновалась тому, кто управлял ею. Бен ничего не ответил приятелю, лишь согласно кивнул головой, мысли его уже летели вперед, туда, где простирался океан, и еще дальше…

9. Покушение на короля

Адриана лежала на палубе, под ногами обезумевших участников маскарада, оглохшая от их отчаянных воплей. Она задыхалась: запах, отвратительнее серы, забивал нос, рот, проникал в легкие. Подле нее упал мужчина, его парик пылал, как факел, руки свело от боли, глаза не видели ничего вокруг. Адриана, все еще чувствуя нестерпимый жар на спине, каталась по палубе. Но платье не горело, или, по крайней мере, она так для себя решила. Глотнув ртом зловонный и дымный воздух, она попыталась подняться на ноги, и это ей удалось. Дым запустил черные когти в самую глубину ее легких. От дыма она ничего не видела перед собой, но тут баржа закачалась под ногами, и в прорехах меж дымными клубами ей предстало происходящее.

Адриане показалось, что перед ней развернулась панорама ада. Все было охвачено пламенем, а в центре огромным костром горела пирамида. У ее подножия, как груда обгоревших бревен, лежали обуглившиеся человеческие тела, некоторые из них все еще горели. Поодаль от пирамиды придворные, с ног до головы перепачканные сажей, дергали руками и ногами, подпрыгивали и кружились в ужасном танце, который мог бы прельстить самого дьявола. Адриана слегка удивилась, увидев герцогиню Орлеанскую, в парике, черном от копоти, растрепанном платье, но целую и невредимую. Мужчине рядом повезло меньше: он ощупывал лицо, красное как помидор, и раскачивался, стоя на коленях, подобно кающемуся грешнику.

– Король! – завизжала герцогиня, рванувшись к пирамиде. – Король! Отец!

«Ну конечно же, надо спасать короля», – подумала Адриана и тоже сделала шаг в сторону охваченной огнем пирамиды. Неожиданно картина ада изменилась. Теперь баржа походила не столько на преисподнюю, сколько на Содом, на башни которого обрушился гнев Господний. Ноги отказались держать Адриану, она упала, и последней промелькнувшей мыслью было: «Я превратилась в соляной столб. Какая глупость, не надо было на все это смотреть».

Адриана пришла в себя от ужасного холода и воды, которая заливала нос и рот. Она попыталась закричать, но только набрала полный рот грязной воды. Чьи-то руки стальным обручем стиснули ее талию, неизвестный тяжело задышал ей в самое ухо.

«Главное – не сопротивляться, – решила Адриана, когда ее охватила паника, заглушившая первоначальный шок. – Нельзя сопротивляться, иначе я утоплю и себя, и своего спасителя». Но эти благие мысли не спасли ее голову от погружения под воду, она принялась барахтаться, пинаясь ногами и толкаясь локтями.

– Перестань! – Слова вошли ей прямо в ухо. – Пожалуйста.

Хриплый голос прозвучал тихо и нежно. Неизвестный спаситель перевернулся и поплыл на спине, держа ее рядом и при этом выталкивая на поверхность. Адриана чувствовала, как он сильно работает ногами. Спину ей все еще пекло.

Неимоверным усилием Адриана заставила тело расслабиться. Мужчина сразу же поплыл быстрее и увереннее. Адриана поняла, что опасность для нее миновала. Она моргнула несколько раз и смахнула капли с ресниц; показалось серое небо над головой и горизонт, она попыталась вытянуть голову и оглянуться назад.

Баржа пылала, вокруг нее плавали два миниатюрных кораблика, и Адриане было видно, как на их борт из воды вытаскивали маленькие человеческие фигурки. В голове родились совершенно глупые мысли: «Короля и дофина среди них не должно быть. Они находились на самой вершине пирамиды, в самом центре пожара. Людовика XIV и Людовика XV больше нет в живых».

Что же случилось?

Мужчина продолжал плыть, напряженно работая ногами, и она вдруг подумала с какой-то бессмысленной и отчетливой ясностью, что никогда ни один мужчина не держал ее в своих объятиях, если не считать отца и дедушку, но это было так давно.

Вдруг незнакомец сменил ритм, а затем подтянул ее вверх. Адриана прижалась щекой к лицу мужчины, которого так и не разглядела. Не удалось ей увидеть его и тогда, когда он повернул голову и на секунду мелькнул его профиль. У самого берега человек пять прыгнули в воду, она почувствовала, как пять пар рук подхватили ее и аккуратно положили на камни. Адриана поймала на себе взгляд своего спасителя, которого вслед за ней вытащили из воды. В следующее мгновение он уже растворился в толпе пострадавших участников карнавала.

– Мадемуазель ранена? Ей нужен доктор? – обратились к ней с вопросами.

– Нет, спасибо. Мадемуазель в полном порядке, – облегченно вздохнула Адриана.

Вдруг толпа на берегу взорвалась криками: «Да здравствует король!», «Король жив!» – Адриане слышались в этих криках и восторг, и разочарование.

– Святой боже! – вырвалось у Джеффри Рэндома. От ослепительной вспышки он закрыл глаза. Когда же открыл их вновь, то взглянул на мушкет, что держал в руках, с восхищением. – Молодчина, «браун бесе» [15], – пробормотал он, оглядываясь по сторонам, не видел ли кто, как он стрелял. Но, как ему и обещали, в галерее он был один. Выглянув наружу, он убедился, что звук выстрела не привлек ничьего внимания.

Тот, кто его нанял, все предусмотрел, по крайней мере до сего момента. Он, Джефф Рэндом, только что убил короля – двух королей, если уж быть совсем точным. Пропасть сколько народу обрадуется, узнав эту новость, не говоря уж о самом герцоге Мальборо. Но без помощи Версаля вряд ли даже самый лучший английский наемный убийца преуспел бы в этом деле.

Мальборо должен оценить такой талант, не важно, кому он достался – простому ли солдату или офицеру. И снова Джеффри Рэндом дал герцогу повод вспомнить о нем как о герое.

«Черт побери, одним выстрелом он решил исход войны, поставил в ней точку! Совсем неплохо для простого парня из Нортамбриана».

Он вскинул мушкет на плечо и с удовлетворением посмотрел на свой мундир. С этой минуты и до того момента, когда он удалится от Франции на безопасное расстояние, он – ничем не примечательный ирландский драгун, состоящий на службе у французской короны, в подтверждение и документы заготовлены. Он спустился вниз по лестнице и, стараясь не заблудиться, прошел несколько залов.

А во дворце Версаля началось столпотворение. Слуги и придворные прилипли к окнам, пораженные и захваченные зрелищем ужасного фейерверка, устроенного им на канале. Кто-то кричал, кто-то рыдал, кто-то… Он прошел мимо стола, за которым несколько мужчин и женщин играли в карты. Ему показалось, что они ставили на спасение короля.

В какое-то мгновение Джеффри стало грустно при мысли о том, что со смертью Людовика и войне конец. Мир бы только выиграл, если бы магические пушки, а еще лучше – обычный огонь старых добрых пушек превратил бы в одно сплошное месиво всех этих напомаженных и надушенных франтов и щеголей, проку от которых ну никакого. В Версале, несмотря на его ослепительную красоту и роскошь, он чувствовал себя попавшим в сточную канаву.

Джеффри почувствовал себя значительно лучше, оказавшись за пределами Версаля. Он быстро и беспрепятственно добрался до конюшни.

– Что там стряслось? – подлетел к нему хозяин конюшни, взволнованный и сгорающий от любопытства.

– Король! – бросил в ответ Джеффри, предельно экономя слова из страха выдать свой иностранный акцент. – Я должен ехать.

– А, да, конечно. Сейчас я приведу вашу лошадь.

– Не беспокойся, я сам, – остановил его Джеффри и шагнул в полумрак конюшни.

Он нашел Темзу по ее тихому ржанию.

– Ну, давай, старушка, – ласково зашептал он, – нам предстоит дальний путь.

И в ту же секунду услышал, как щелкнул взведенный курок пистолета.

– Сэр, советую вам очень медленно повернуться ко мне лицом, – раздался за спиной голос. Джеффри мешкал. Его рука была в нескольких дюймах от собственного пистолета, болтавшегося на боку, а шпага находилась и того ближе. Но все же он повиновался приказу.

– А, это ты, – произнес он, увидев человека, державшего его на прицеле. Он не помнил имени, но знал, что тому было дано точно такое же поручение, несмотря на то что мужчина был в форме гвардейца личной охраны короля. Джеффри усмехнулся. – Ему конец, я добрался до него!

Но гвардеец мотнул головой, при этом австрийский пистолет даже не дрогнул в его руке.

– Нет, – очень тихо произнес он, – боюсь, что король остался жив.

– Это невозможно. Вся баржа вспыхнула одним большим костром.

– У меня нет точных сведений о смерти короля. Но если король остался жив, то поиски виновника пожара будут вестись куда с большим усердием, чем если бы король был мертв.

Джеффри понял, куда он клонит, но все же выдавил из себя улыбку.

– Не пройдет и часа, как я буду уже далеко отсюда. Передавай от меня привет нашему общему знакомому. А, смотри, гвардейцы…

Пистолет чуть дрогнул, когда мужчина взглянул через плечо на вход в конюшню, в ту же секунду Джеффри достал свой и сделал шаг вправо. Гвардеец моментально среагировал и выстрелил, прежде чем Джеффри успел взвести курок. Джеффри вздрогнул: выбив фонтан мелких щепок, пуля попала в доску рядом с ним. Он поднял пистолет и прицелился – ему промахнуться нельзя.

Выстрел его французского пистолета прозвучал как хлопок. Гвардеец охнул и завалился на спину. Джеффри хищно оскалился. Пусть только попробуют встать у него на пути.

В следующую секунду он уже был в седле и молнией вылетел из конюшни на широкую площадку перед входом.

Буквально на расстоянии десяти ярдов стоял гвардеец в ало-голубом, с серебряным позументом мундире, направляя прямо на Джеффри два пистолета. Джеффри чертыхнулся – поздно молить о мгновении для перезарядки оружия. Какой теперь толк от его пустых пистолета и мушкета.

– Слезайте с лошади, сэр, – приказал молодой гвардеец, глаза его горели решимостью, которая не оставляла сомнений: он, не раздумывая, пустит в ход оружие.

– А что если я не слезу?

– Тогда я убью вашу лошадь.

– Не надо убивать ни лошадь, ни меня. В моих карманах достаточно серебра, чтобы заплатить за право проезда.

– Подозреваю, сэр, что вы убили Реми, а он был одним из моих подчиненных. Вы ответите за его смерть, сэр.

Джеффри мгновенно оценил ситуацию:

– Я вижу у тебя на боку шпагу. Умеешь ею пользоваться?

– Для этого я и хочу, чтобы вы слезли с лошади, сэр.

– Ах вот как. – У Джеффри мелькнула искра надежды. Неужели гвардеец такой простофиля? Он соскользнул с седла на землю, выхватил шпагу и сделал несколько выпадов. Гвардеец, держа один пистолет наизготове, спустил второй с боевого взвода и засунул за пояс.

– Отойдите от лошади, – приказал гвардеец. Джеффри повиновался. Гвардеец был выше его ростом, но совсем зеленый юнец. Джеффри отдал ему честь.

– Это несправедливо, – заявил ему Джеффри. – Я честно выполнил поручение нашего… общего… м-м-м… знакомого. И вот его плата за мою верную службу?!

– Вы пытались убить нашего короля! – выкрикнул юный гвардеец, осторожно засовывая за пояс второй пистолет.

– Ну, тогда тащи меня в суд. Я покорно последую за тобой.

– Вы убили гвардейца Швейцарской роты. И за это вы также должны заплатить, сэр.

– Как благородно, – презрительно усмехнулся Джеффри. – На самом же деле вы боитесь, что в суде я выдам имя того, кто надел на меня этот мундир и выдал фальшивые бумаги.

Неожиданно ему пришлось защищаться. Он чуть не пропустил удар шпаги противника, так быстро тот был сделан, и едва успел поднять свою шпагу, чтобы отразить его. Он, не думая, автоматически переставлял ноги, отступая под яростным натиском противника. Но ухватив наконец наступательный ритм гвардейца, попытался извлечь из этого пользу. Он притворился, что заворожен ходом поединка: на каждый выпад отвечал отступлением, на каждое отступление выпадом, пока поединок не превратился в размеренные па менуэта. Когда гвардеец сделает свой главный ход, он поймет, что Джеффри Рэндом совсем не дурак.

Джеффри наступал, шпага его мелькала то здесь то там. Он заставлял гвардейца сосредоточить внимание на игре клинка, но не на работе ног.

И тут гвардеец намеренно сделал ошибку, притворился, что отступает, но вместо этого неожиданно резко атаковал. Финт был хорош, но все же не настолько, к тому же Джеффри ждал подобной атаки, он легко отдернул шпагу назад, но тут же налетел на выставленное вперед колено врага. Колено исчезло, будто его там никогда и не было, но зато Джеффри ощутил что-то очень холодное у себя под ложечкой. Он удивленно посмотрел на шпагу гвардейца, вошедшую ему в солнечное сплетение. Шпага выпала из рук Джеффри.

– Как… как это у тебя получилось? – спросил он юношу. Но услышать ответ ему уже не было суждено. Мрак сомкнулся над ним, и Джеффри упал.

Смеющийся дофин стоял у Людовика перед глазами, его лицо в свете волшебной лампы, висевшей у них над головами, походило на лицо херувима. Он помнил, как вспыхнул яркий свет, а потом мгновенно все погрузилось во мрак. Людовику показалось, что на него набросили плащ, плотно укрыв от обезумевшего мира. Сколько времени прошло с тех пор, он не знал.

Но он точно знал, где находится. Он был в своей спальне в Версале. Он даже слышал хорошо знакомые звуки, сопровождающие передвижение его камергера по комнате. Что сейчас – утро? Или он просто спит и видит сон?

– Ботем, – чуть слышно позвал он, – это ты, Ботем?

– Да, это я, сир, – ответил камергер, голос прозвучал совсем близко.

– Открой шторы или зажги лампу, – попросил Людовик, стараясь не выдать своего раздражения.

– Сир… – начал Ботем. Он сделал паузу, потом продолжил: – Сир, в комнате очень светло.

– Что это значит?

– Ваши доктора говорят, что у вас ослабло зрение, сир, – отвечал камергер, голос его при этом звучал как-то неестественно.

– Что значит ослабло? Я ничего не вижу. Я ослеп?

– Этого они не знают, сир. Все в руках Господа.

– Я умираю, Ботем? – Он никогда не задавал этого вопроса. Раньше он чувствовал приближение смерти. Сегодня король чувствовал себя прекрасно, просто ничего не видел. Он еще раз попытался открыть глаза, но тотчас понял, что они и так широко открыты.

– Врачи заверили меня, ваше величество, что вы совершенно здоровы, вот только зрение ослабло, – ответил Ботем.

– Пошли за врачами, я хочу поговорить с ними.

– Простите, сир, – произнес Ботем, голос его задрожал, – они сделали все, что было в их силах, и я отослал их.

– Отослал? Но почему?

– Сир, во всей Франции нет человека, преданного вам так, как ваш камергер. Кроме того, я глава тайной полиции вашего величества, и это значит, что для меня нет ничего на свете дороже вашей безопасности. И после случившегося я не знаю, кому бы я мог доверять так же, как самому себе. Сир, я не знаю, что еще можно предпринять.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Ботем.

– О покушении на вашу жизнь, сир. Кто-то пытался убить вас.

– Убить меня? Но каким образом?

Голос камергера снова дрогнул:

– Я надеялся, что вы знаете, сир. Дело в том, что пирамида, на которой вы стояли, неожиданно загорелась.

– Пирамида? – повторил Людовик, чувствуя стеснение в груди, ледяной холод мгновенно окатил сердце. – Ботем, что с дофином? Он тоже ослеп?

Воцарилась пауза, самая долгая за весь разговор.

– Дофин… он теперь на небесах, у врат рая, сир.

Людовик тяжело вздохнул.

– Оставь меня, Луи-Александр, – проговорил он наконец. – Отправь полицию и швейцарцев…

– Все сделано, сир. Кроме того, я послал в Париж за вашими мушкетерами.

– Тогда оставь меня. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. – Последние слова он произнес тихо, но насколько мог повелительно. Секунду было тихо, затем послышались удаляющиеся шаги.

Людовик на ощупь сполз с постели, душа его просила молитвы. Но как только он оказался на коленях и сложил руки, слезы хлынули по щекам. Король горестно застонал, пораженный, что ослепшие глаза сохранили способность плакать.

– О, мадемуазель, ваша спина! – воскликнула Шарлотта.

Адриана лежала на постели лицом вниз. Девочки только что сняли с нее платье, и Элен принялась смазывать ожоги то ли маслом, то ли какой-то мазью.

– Есть пузыри? – спросила Адриана.

– Да, мадемуазель, – ответила Элен.

– О господи, что же там такое произошло? – причитала Шарлотта, и в ее высоком голосе звенела нотка неподдельного ужаса. – Говорят, дофин погиб.

– Кто-то пытался убить короля, – пояснила Элен. – Король остался в живых, но дофин погиб.

– Кроме ожогов на спине, мадемуазель, у вас есть еще какие-нибудь травмы?

Адриана осторожно приподнялась и села. Тело казалось свинцовым. Без особого желания подвергла себя тщательному осмотру. Она не видела спины, но все остальное, похоже, было целым. Ощупала голову и не нашла никаких ушибов или шишек. Вот только в горле першило, наверное от дыма.

– Нет, я цела и невредима, и доктора звать не нужно.

– Я не уверена, по правде говоря, что могла бы это сделать, мадемуазель.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивилась Адриана.

– Я хочу сказать, что у наших дверей поставлены два гвардейца из Швейцарской роты, и нам всем запрещено выходить.

– Это еще почему?

– Ищут убийцу, – пояснила Элен.

– Ах, вот в чем дело. – Адриана быстрым взглядом окинула комнату – платье так и осталось лежать на полу там, где его бросили. По тому, как вспыхнули ее глаза, Шарлотта поняла, что они с Элен провинились.

– Извините, мадемуазель, – начала она, – я так была обеспокоена вашим состоянием, что совершенно забыла… – С этими словами она направилась к платью.

Не зная, как успокоить девочку, Адриана от бессилия вцепилась пальцами в простыню. Если она сейчас попытается остановить Шарлотту, это вызовет подозрения. Достаточно того недоуменного взгляда, каким Элен наградила ее. Адриана вынужденно молчала, Шарлотта подняла с полу платье, и намокшая записка герцогини Орлеанской лягушкой шлепнулась на пол. Все три, не издав ни звука, уставились на нее.

– Элен, – усталым голосом произнесла Адриана, – будь так любезна, принеси мне записку.

– Конечно, мадемуазель. – Элен подошла и подняла влажный, свернутый в несколько раз лист бумаги. Адриана уловила в глазах Элен искру подозрения и поняла, что должна каким-то образом развеять все возможные подозрения.

– Элен, пожалуйста, прочитай мне записку, – попросила она.

– Извините, мадемуазель, – ответила девочка, – но я не умею читать.

– Ах, моя дорогая, как жаль, в таком случае дай мне.

Сделав реверанс, Элен подала записку и тихонько, чтобы не слышала Шарлотта, прошептала:

– Это от мужчины?

– Может быть, – загадочно ответила Адриана, беря записку из рук Элен. – А сейчас я бы хотела немного отдохнуть.

Элен кивнула.

– Я буду в соседней комнате, – сказала она, указав рукой в сторону гостиной, – на случай, если вам понадоблюсь.

Адриана кивнула девочке в ответ. Она заколебалась, соображая, как лучше развернуть размокшую бумагу, чтобы не порвать ее.

Если бы не легкий шок, в котором она находилась после пережитого на Большом канале, то сейчас ее охватила бы настоящая паника. Неожиданность и неизвестность стали слишком частыми гостьями за последние сутки, на сильные эмоции просто не осталось сил. Какие-то вялые мурашки поползли по телу – это был единственный признак того, что мир Адрианы рухнул. В записке не оказалось ни слова – только сделанный от руки рисунок совы – символ Афины, символ «Корая».

Совершенно неожиданно она почувствовала Версаль таким, каким воспринимал его король: огромный безостановочно работающий часовой механизм, равнодушный к человеческим чувствам и желаниям. И сейчас этот неумолимый, бесчувственный механизм ощерился, надвигаясь на нее со всех сторон, чтобы раздробить, раздавить, уничтожить. И она не знала, как увернуться от надвигающейся громады. Она не видела для себя пути спасения.

10. Клуб «Адское племя»

Дверь печатни распахнулась с такой силой, что в Бена, стоявшего в десяти футах от двери, полетели щепки. Он завопил и отпрянул назад – в проем вплывало черное облако. Бен напрочь лишился дара речи, увидев, как в семи футах над землей пульсирует пламенем сердце облака. Прямо из-под этого пылающего сердца с ужасающей улыбкой на лице навстречу ему шел Трэвор Брейсуэл.

– Я же говорил, Бен, – зашипел он, – я предупреждал тебя. Разве ты забыл? – Брейсуэл поднял руку – какой-то странной формы, как показалось Бену; в следующую секунду он разглядел в руке пистолет. Такой черный, что сразу и не различишь. Все с той же ужасающей улыбкой Брейсуэл навел пистолет Бену в самое сердце.

Бен проснулся. Схватился рукой за грудь, почувствовал, как бешено колотится сердце.

– О господи, – прошептал он, садясь на кровати, – о господи… – Он сбежал по лестнице вниз, прочь из кромешного мрака комнаты.

Внизу, в печатне, отодвинул задвижку фонаря и оказался в потоке мягкого желтоватого света. Он надеялся, что этот свет заставит кошмар отступить, вернуться назад, в самые потаенные закоулки души.

К сожалению, кошмар не хотел никуда уходить. Этот тяжелый сон не походил на сон обычный. Обычные сны бывают смутными, обрывочными, они могут и напугать, и взволновать, но, когда проснешься, страх отступает, делается ясно и понятно, почему такой сон приснился. Сегодняшний же сон был острый, как лезвие хорошо наточенного ножа, и поразительно яркий. Он больше походил на явь, чем на сон, он не обрывался и не расплывался. Интересно, а у Джона такой же сон был? Похоже, что такой же. Возможно, более фантастический, но не менее реальный.

Бен подошел к столам, лихорадочно ища, чем бы таким заняться, чтобы отвлечься. Взгляд наткнулся на эфирограф, но одна только мысль о том, что надо прикоснуться к самописцу, вселяла ужас. Он не мог понять причину такого ужаса. Неужели сон наложил на него еще одно заклятие, еще один запрет, который он не может нарушить?

А что если это действительно так? Надо с этим разобраться.

На цыпочках он поднялся к себе в комнату и достал спрятанное в книгу последнее письмо от Смиренной Добродетели. Вернувшись вниз, принялся набирать его, время от времени с опаской поглядывая на дверь – не распахнется ли?

Может быть, Брейсуэл приснился, потому что они с Джоном сегодня говорили о нем? Но ведь дня не проходило, чтобы он не думал о Брейсуэле и о его наводящем ужас облаке. Почему сон приснился именно сегодня? Ведь он в последнее время не занимался научными экспериментами, к эфирографу не прикасался, новые приборы не изобретал. Но сон все же приснился.

Неужели Брейсуэл каким-то образом узнал, что они с Джоном вели о нем разговор, и наслал за это кошмар? От такой мысли у Бена даже голова закружилась. Он размышлял на эту тему и раньше: можно ли усилием воли наслать на другого человека кошмар. Боже правый, неужто подобные сны будут преследовать его всегда? И может ли Брейсуэл убить его во сне по-настоящему или только пытается запугать его? Бен кое-как набрал еще одно слово и сделал пропуски по краям. За это время он пришел к тому же выводу, что и Джон: его сон сверхъестественного происхождения.

Но почему же сон приснился именно сегодня? Ведь со дня встречи с Брейсуэлом прошло так много времени! И каким образом этот проклятый колдун узнал о том, что он усовершенствовал свой эфирограф?

Колдун? Бен не знал, почему он так назвал Брейсуэла, но это определение подходило ему больше, чем философ или маг. Эфирограф, алхимические фонари и даже это ужасное оружие, этот fervefactum, которым пользуются французы, все это – изобретения, порожденные светом дня. Все это можно объяснить человеческой логикой. Брейсуэл же сотворен мраком ночи, он ужасен, нелогичен, необъясним.

Как же с ним бороться?

Бен знал, что лучший способ – никак не бороться. Нужно просто исчезнуть из Бостона, а может быть, даже из Америки. Бен закрыл глаза. Мысли скакали в голове, как угорелые кошки. Он может еще раз одолжить лодку у господина Даре. Тот разрешил пользоваться лодкой в любое время, когда Бен пожелает. Он может отправиться в Нью-Йорк, а там уже сесть на пароход, идущий в Англию. А в Лондоне найти сэра Исаака Ньютона или еще кого-нибудь из влиятельных британских философов и попросить у них защиты. Конечно, для этого нужны деньги, которых у него нет, но он мог бы выполнять на корабле какую-нибудь посильную работу и таким образом отработать стоимость билета. Так поступил один из его братьев. Да так делается сплошь и рядом…

Неожиданно входная дверь скрипнула, и у Бена оборвалось сердце. Оцепенев от ужаса, он наблюдал, как дверь открывается все шире и шире…

Но в дверях показалось не облако из потустороннего мира, а Джеймс. Он стоял в проеме, а за его спиной видно было улицу: силуэты домов вырисовывались в белесом свете утра.

– Бен? – изумился Джеймс. – Что стряслось, малыш? – Он усмехнулся. – У тебя такой вид, будто ты собирался сделать что-то нехорошее, а я тебя застукал на месте преступления. И зачем ты шрифт набираешь? Я же разрешил тебе сегодня лечь пораньше.

– Я не мог… не мог уснуть, – ответил Бен, слыша, как дрожит его голос.

Джеймс понимающе кивнул.

– И со мной такое частенько случается. – Он вошел в печатню и закрыл за собой дверь. Брат смотрел слегка остекленевшими глазами, и у него немного заплетался язык. Нетрудно было догадаться: он коротал время в таверне. – Я уж привык – коль ты не в постели, то сидишь с книжкой в руках.

– Мне приснился страшный сон, – объяснил Бен. Ему хотелось все рассказать Джеймсу: о встрече с Брейсуэлом, о сегодняшнем ночном кошмаре. Но он не знал, как сказать правду и при этом не показаться сумасшедшим.

– Что ты там набираешь? Я думал, мы все сделали, – сказал Джеймс и тяжело опустился на скамейку. Он потянулся так, что стало слышно, как хрустнули позвонки.

– Что набираю? Да последнее письмо от Смиренной Добродетели.

– А, от этой достопочтенной вдовы. Признаюсь, я никак не могу догадаться, кто же прячется под этим именем. Только что в «Зеленом драконе» мы ломали над этим голову.

– Ты ломал ее вместе с читателями «Курантов»? Как они себя называют – курантийцами?

– Ага. Ты знаешь, ведь эту дамочку печатают не только у нас, но и в Нью-Йорке!

– Да, я знаю, – ответил Бен. – Это я отправляю ее эссе в Нью-Йорк в обмен на корреспонденцию оттуда.

Джеймс нахмурился и погрозил ему пальцем:

– Ты должен сообщать мне о таких делах, Бен. Не то, что я буду делать, когда ты сбежишь в Англию?

Бен надулся, он не был готов затевать с Джеймсом перепалку.

– Джеймс… – начал он, но брат махнул рукой, чтобы он замолчал.

– Не обращай внимания, я не прав, мне не стоило этого говорить. Я знаю, твой язык – что осиное жало. Но последнее время ты был послушным подмастерьем, столько дней прошло, а у меня не было повода тебя хорошенько выпороть. Более того, я многим тебе обязан, и нам обоим это хорошо известно.

Пиво временами делало Джеймса великодушным, временами – скромным, а иногда – и тем и другим одновременно.

– Спасибо, – ответил Бен.

– Настали новые времена, Бен, такие, каких никогда еще не бывало. Так много всего нового изобретается, придумывается, создается! – Для большей вескости своих слов Джеймс хлопнул по столу ладонью. Он наклонился вперед, глаза его горели. – Бен, здесь, в Бостоне, мы возьмем все в свои руки.

Джеймс полез в карман куртки и вытащил оттуда свернутый листок бумаги.

– Вот посмотри!

Бен взял в руки листок, развернул его и остолбенел – это был сделанный от руки макет первой страницы газеты, который хоть сейчас запускай в набор. Макет очень сильно напоминал их собственную газету «Куранты». Бен прочитал заголовок:

ПЛЕТКА,

ИЛИ АНТИ-КУРАНТЫ

Пробежав страницу глазами, он обратил внимание на большую статью, подписанную Захария Пробный Камень. Было совершенно очевидно, что это такое же вымышленное имя, как и Смиренная Добродетель.

– Кто это написал? – спросил Бен. Джеймс развел руками.

– Думаю, один из министров – либо почтенный Уолкер, либо Мамаша с Приплодом. Кто знает, может, и не один, а несколько человек тут руку приложили. Дай-ка сюда листок, я тебе кое-что прочитаю.

Бен послушно вернул газету брату, тот забегал по ней глазами, нашел что-то, откашлялся и начал читать:

«Не оставляет сомнения, что заметки в газете „Куранты“ – это писульки жалкого бумагомарателя, а читатели газеты – „курантийцы“, как они себя называют, – и вовсе „адское племя“».

Джеймс посмотрел на Бена, глаза его так и сияли.

– Это вызовет настоящую бурю! И мы первые это напечатаем. Сегодня же утром эта новая газета поступит в продажу!

– Ты будешь это печатать? Эти клеветнические нападки на самого себя?

– Естественно! Я буду печатать это наряду со всем тем, что мне присылают для печати. Я всем докажу, что я человек слова. – Он подался вперед. – И вот когда этих клеветников услышит весь мир, когда они явятся во всем своем обличье, я в следующем номере «Курантов» препарирую их, как анатом препарирует собаку. И тогда мы посмотрим, кто из нас окажется в дураках.

Бен не мог сдержать улыбки, неожиданно для себя он почувствовал гордость за своего брата. Однако его внутреннее я – сомневающееся – не сдержалось и вставило свое слово:

– Эти министры – хозяева Бостона. Ты уверен, что тебе следует их дразнить?

– Они первые начали нас дразнить, смотри, как они нас называют – «адское племя». Критиковать мои взгляды на науку и религию – это одно дело, а вот набрасываться на меня лично и на моих друзей – совсем другое. Мы вступаем в новый век, Бен, а наши министры застряли в прошлом. – Джеймс рукой махнул в сторону только что сделанного Беном набора. – Вот и Смиренная Добродетель так думает. Даже само ее имя – уже пасквиль на Хлопковую Мамашу, да и взят он из статейки все той же Хлопковой Мамаши – «Повод для добродетели».

С этими словами Джеймс встал, сладко потянулся и похлопал Бена по плечу.

– Настали великие времена, братишка, и мы должны постараться не отстать от их величия. Я нутром чувствую, что, когда завяжется вся эта баталия, мадам Смиренная Добродетель встанет на мою сторону, – тихо сказал Джеймс и подмигнул Бену. После чего он развернулся и направился к себе в комнату.

Бен сидел и смотрел ему вслед, глаза застили навернувшиеся слезы. Ничего не видя перед собой, он пробежал пальцами по набранному шрифту. И впервые почувствовал, какая мощь просвещенного ума сосредоточена в этих маленьких буковках. Вот это и есть магия управления умами, волшебное оружие против тиранов.

Джеймс только что преподал ему хороший урок, Бен никак не ожидал, что он на такое способен. И только тут Бен вспомнил, что не рассказал брату о Брейсуэле – Джеймс так молниеносно увлек его новостью о новой газете «Анти-Куранты».

«Да черт с ним, с этим Брейсуэлом, – неожиданно разозлился Бен. – Не буду я никуда от него бегать. У меня есть идея, как совладать с тобой, Трэвор Брейсуэл», – петушился Бен, сжимая кулаки.

Без лишних проволочек он приступил к делу. Стиснув зубы и пыхтя от распиравшей его решимости, Бен подошел к эфирографу.

Он приподнял перо, просунул под него чистый лист бумаги и начал писать:

Многоуважаемый господин F!

Недавно Ваша переписка по математическим вопросам попала в поле зрения моего внимания. Спешу заверить, что у меня не было намерения специально вмешиваться в Вашу переписку, но новый вид эфирографа – я его сам изобрел – сделал это за меня и против моей воли. Однако смею надеяться, что Ваше негодование по поводу моего непрошеного вторжения в Ваше приватное общение не будет столь велико, если я признаюсь Вам в следующем. Мне кажется, я располагаю тем решением, которое Вы так упорно ищете. И хотя я преследую одну лишь цель помочь Вам, мой товарищ и я были бы Вам весьма признательны, если бы нашу заслугу оценили в тот момент, когда придет время публикации полученных Вами результатов. Если предложенные условия Вы находите приемлемыми и если Вы хотите получить решение стоящей перед Вами задачи, то, пожалуйста, ответьте мне незамедлительно. Для этого Вам нужно лишь воспользоваться тем самописцем, на который пришло мое сообщение. Если же Вы пожелаете, чтобы я прекратил вмешиваться в Ваши дела, то так и напишите, и я сразу же перестану Вам докучать и принесу тысячу извинений.

Ваш покорный слуга…

Здесь Бен остановился и задумался. Он не хотел подписываться настоящим именем, по крайней мере сейчас. Поэтому, еще сильнее стиснув карандаш, он вздохнул и отчетливо вывел: Янус. [16].

11. Три разговора

На следующий день Адриане было позволено посетить мессу. Гвардеец из Швейцарской роты следовал за ней, как тень. В богатой, даже роскошно убранной церкви она упала на колени и начала искренне молиться за дофина и короля. Ей хотелось напомнить Богу и о себе, попросить у него защиты. Но она передумала, решив, что Бог не забывает ни о чьем существовании, а она не такая уж беспомощная, и, если потребуется и Бог того пожелает, он защитит ее без лишних напоминаний и просьб.

Улучив момент, она внимательно рассмотрела сопровождавшего ее гвардейца. Высокий молодой человек, не намного старше ее, может быть на год, с широко расставленными глазами, что его совсем не портило, и стройным и сильным телом. Но почему-то ярко-синий камзол с красной оторочкой и серебряным галуном смотрелся на нем как чужой. Бесспорно ему принадлежали только потрепанные ножны и провинциальный акцент. Адриана обнаружила его, когда заговорила с гвардейцем.

– Мне показалось, что вам было не по себе в церкви, – тихо произнесла Адриана, когда они вышли во двор.

Над ними, затерявшись среди листвы, выводил свои трели зяблик, а нагретые солнцем и смоченные недавним дождем каменные стены источали особый аромат, навевающий мысли о бренности и покое.

– Эта церковь больше похожа на собор, – признался гвардеец. – Я привык к обстановке победнее.

– Вы хотели сказать – поскромнее? Для Бога церковь не может быть бедной или богатой, – заметила Адриана. – Но я понимаю вас. Молиться среди роскоши Версаля совсем не просто.

Он молча кивнул и, пройдя несколько шагов, вновь заговорил, чем весьма удивил Адриану.

– Я не бездумно повторял слова молитвы, – сказал он. – В детстве и юности я часто молился. – Он бросил на нее смущенный взгляд. – А сегодня я молился за вас, мадемуазель.

Адриану даже бросило в жар, но она не подала виду и не посмотрела в его сторону.

– Вот как? Смею ли я спросить почему?

– Потому что мне вверили заботу о вас, мадемуазель.

– Ах, вверили заботу, – начала Адриана, намереваясь задать вопрос, ради которого она и затеяла весь этот разговор. – Почему вам приказано сопровождать меня повсюду и не отходить от меня ни на шаг?

На этот раз он слегка покраснел.

– Чтобы вы были в безопасности.

– В безопасности?! А кого я должна опасаться?

– Убийцы, сударыня.

– Он что, еще не найден?

– Нет. Нам даже подробности происшедшего до конца не известны.

– Понятно.

Они уже подошли к месту ее временного заточения, и гвардеец любезно открыл перед ней дверь.

– Я буду у входа, мадемуазель, – заверил ее гвардеец.

– Я в этом и не сомневаюсь, – ответила Адриана и удивилась: как-то сразу она поверила в его преданность и надежность. Адриана замялась, был еще один вопрос, который она хотела задать, но что-то ее сдерживало. Больше не проронив ни слова, она нехотя переступила порог своей роскошной тюрьмы.

Прошло, наверное, часа два, когда послышалось легкое шуршание у дверей. Элен поспешила выяснить, кто осчастливил их своим визитом. Адриана стояла у окна и смотрела на небо. Затянутое серыми тучами весь предыдущий день и сегодняшнее утро, небо наконец прояснялось. Но тепло солнечных лучей было таким робким и призрачным, что, казалось, дотронься до стекла – и оно обожжет ледяным холодом. Адриана запахнула шаль, наброшенную поверх ее нового, по-королевски роскошного платья. Она просила Шарлотту раздобыть для нее что-нибудь попроще, но пока усилия девочки не увенчались успехом.

У дверей пошептались, после чего Элен доложила:

– К вам посетитель, мадемуазель, господин Фацио де Дюйе.

Адриана, пораженная, обернулась. В проеме дверей она увидела Фацио, мнущего в руках шляпу, с растрепанными волосами. Адриана поспешно направилась в гостиную.

– Элен, конечно же, просите его, – в широко распахнувшуюся дверь ей был виден стоявший там гвардеец. Лицо его, как и подобает лицу часового, выражало старательную безучастность.

– Элен, ты можешь оставить дверь полуоткрытой, – сказала Адриана.

Фацио неуверенно вошел в гостиную и потянулся к ее руке. Поцеловав, задержал ее руку в своей. Заглянул Адриане в глаза. У него был вид человека, совершенно потерявшегося от волнения.

– Очень хорошо, сударь, что вы не постучали, а поскреблись в дверь, – стараясь казаться жизнерадостной, произнесла Адриана. – Здесь, в Версале, именно так и принято оповещать о своем прибытии. Вижу, вы отлично усвоили придворные манеры.

– А… да, – пролепетал Фацио. – До меня дошли слухи, что вы тоже были на той барже. Вы… с вами все в порядке?

Адриана успокаивающе похлопала его по руке:

– Никогда не бойтесь за меня, мой дорогой Фацио, – ответила она. – Мне слегка опалило спину, только и всего. Мне повезло: в тот момент, когда все началось, я лежала на палубе баржи.

– Очень хорошо, – продолжал Фацио, – но какой ужас, потрясающий ужас видеть трагедию собственными глазами…

У Адрианы комок подступил к горлу, ей стало трудно дышать.

– Я думаю, мне лучше сесть, – произнесла она.

– Ах, извините, я не должен был это говорить, – засуетился Фацио. Адриане показалось, что он сейчас расплачется. Но если он заплачет, то и ей будет не сдержать слез. Она не знала тех людей, что превратились в обуглившиеся трупы, возможно, она была с кем-то знакома, но только мельком.

Она даже не помолилась о них. Она просто забыла… Картина мертвых и умирающих людей всплыла перед глазами. И так отчетливо! Она закрыла лицо руками.

– О дорогая, – воскликнул Фацио, – простите меня, мне лучше уйти сейчас, я зайду как-нибудь потом.

– Не уходите, – вымолвила Адриана, рыдая. – Останьтесь, сударь, ради меня, прошу вас.

Элен и Шарлотта подошли к ней и начали успокаивать. Девочки гладили ее по голове и утирали платочками бегущие по щекам слезы. Выплакав накатившую боль, Адриана немного успокоилась и отослала девочек.

– Извините меня, – произнесла Адриана твердым голосом. – Кажется, я вас перебила, вы что-то хотели мне сказать?

Фацио растерянно пожал плечами.

– Я не помню, о чем начал говорить, – признался он.

– В таком случае расскажите, как вам удалось так быстро попасть в Версаль.

– О, очень просто, король сам послал за нами.

– За вами и Густавом?

– Да… в общем… нет… Я хотел сказать, он послал за всеми нами, за всей Академией.

– Что вы говорите?! – удивилась Адриана.

– Да, Академия переехала в Версаль. Мое оборудование прибудет сюда завтра.

– Это… это что-то невероятное, – запинаясь, произнесла Адриана. «Чистое безумие», – закончила она про себя. – Вам уже выделили помещение?

Фацио утвердительно кивнул.

– Жилые комнаты не такие большие, как хотелось бы, – признался он. – Но рабочие помещения вполне подходящие. Мы уже завтра можем начать работу. Конечно, я найду кого-нибудь, кто смог бы вас заменить, пока вы окончательно не поправитесь и…

– Что? Ах нет, сударь, я совершенно здорова, уверяю вас.

– Адриана, я и думать не смею просить вас приступить к работе сразу же после пережитого кошмара, я уверен…

– Нет, сударь! – почти закричала Адриана, сама себе поражаясь. – Я хочу сказать, Фацио, что сейчас работа необходима мне как воздух. Если я и дальше буду пребывать в праздности, мне не о чем будет думать, как только о пережитом кошмаре. В Сен-Сире нас приучили к тому, что работа – лучшее лекарство от всех болезней.

Он посмотрел ей прямо в глаза, будто пытался распознать ее истинные желания, затем неохотно кивнул.

– Как вам будет угодно, – сказал он. – Но мне бы не хотелось, чтобы говорили, якобы я заставил вас вернуться к работе слишком рано.

– Никто так не скажет, уверяю вас. Король, насколько мне известно, уже приступил к исполнению своих обязанностей. А его горе и страдания несравнимы с моими.

– Король, кажется, еще не совсем пришел в себя. – Фацио очень осторожно подбирал слова, стараясь дать понять, что истинное состояние короля должно описывать более мрачными красками.

– Вы видели его?

– Нас чуть ли не силой к нему доставили. Он потребовал… – Фацио замолчал, на лице его появилась странная гримаса. Адриана поняла, что он таким образом пытается спрятать улыбку. – Насколько мне известно, король всегда так галантен и любезен.

– Да. Я не припомню случая, чтобы видела его в гневе, – согласилась Адриана. – Полагаю, что у него сейчас тяжелый период. Он был груб с вами?

Фацио кивнул.

– Очень точное слово. Он потребовал, чтобы мы завершили работу немедленно. Понимаете, я пообещал ему создать нечто грандиозное.

– Я уверена, вы создадите, – успокоила его Адриана.

– Надеюсь на это, – искренне обрадовался ее поддержке Фацио. – Но дело в том, что мне требуется чуть больше времени, чем он отпустил.

– В таком случае мы должны приняться за работу, и как можно скорее. Давайте приступим прямо завтра.

Фацио сделал еще одну попытку воспротивиться, но отступил под твердым напором Адрианы.

Когда Фацио ушел, Адриана позвала гвардейца.

– Сударь, – сказала она, – завтра мне нужно будет вернуться к моей прерванной работе. Попросите у кого следует разрешения сопровождать меня в лабораторию Фацио де Дюйе. Я не могу больше сидеть взаперти.

Время шло, и тени за окном вытянулись, из серых сделавшись черными. Элен и Шарлотта зажгли камин. Адриана укуталась еще одним одеялом, шерстяным. Она вспомнила, как однажды мадам де Ментенон обмолвилась: «Людовик боготворит идеальную симметрию, поэтому двери должны абсолютно точно располагаться одна против другой. То, что это порождает чудовищные сквозняки, его совершенно не волнует».

Был уже поздний вечер, когда приехал Торси.

– Мадемуазель, – начал он, – я очень занятой человек. Кто-то пытался убить короля, и каждый из нас должен внести свой вклад в поиски злоумышленника.

– А разве не королевский камергер ведет расследование? – удивилась Адриана.

– Конечно, он. И именно он поручил мне проверить некоторые детали.

– Понимаю. Я обязана вашему визиту…

Торси наградил ее хищным оскалом улыбки:

– Я бы в любом случае вас навестил, мадемуазель, независимо от того, получил от вас приглашение или нет.

Адриана напряглась.

– Я вас не понимаю, – ответила она.

– Что ж, буду говорить просто и ясно. Вы помните наш разговор о герцоге Орлеанском и о том, как вас приняли в Академию?

– Конечно, помню.

– Тогда вы понимаете, почему я интересуюсь вашим разговором с герцогиней Орлеанской, который вы вели с ней незадолго до трагедии на барже.

Адриана почувствовала, как в ней против воли поднимается раздражение.

– Мы обменялись невинными любезностями, только и всего, – мы ведь сидели рядом.

– Я сам посадил вас вместе, чтобы посмотреть, что между вами произойдет. Поэтому будьте откровенны со мной. Так о чем шел у вас разговор? Что она вам сказала?

Адриана нахмурилась.

– Вы подозреваете герцогиню?

Лицо Торси потемнело.

– На герцога и герцогиню Орлеанских уже падало подозрение, когда умер первый дофин, а за ним герцог и герцогиня Бургундские.

– Король никогда не считал их виновными в этих смертях, не верил слухам и домыслам.

– О, я вижу, вы решили стать защитницей герцогини Орлеанской?

– Ни в коей мере, – ответила Адриана, но, к своему удивлению, почувствовала, что ей действительно хочется защитить герцогиню. – Если герцогиня участвовала в заговоре и причастна к покушению на короля, я молю Бога, чтобы он был милостив к ней, я ей помочь ничем не могу. А сейчас я лишь излагаю известные мне факты. Король никогда не верил, что герцог и герцогиня Орлеанские причастны к тому убийству. Скажу больше: король не верил, что это вообще было убийство. Виновницей их смерти он считал неизвестную и странную болезнь.

– Откуда вам это известно, моя дорогая? Вам же было всего девять лет?

– У меня хорошая память, сударь. Герцогиня Бургундская часто бывала в Сен-Сире. А несколькими годами позже, когда я уже стала секретарем мадам де Ментенон, эти сплетни все еще были на слуху. Но если ни король, ни королева им не верили, то почему я должна верить?

Торси тяжело вздохнул. Адриана заметила, что он сжал кулаки так, что у него побелели костяшки пальцев.

– Откровенно говоря, я сам никогда не верил этим сплетням. Я считал, что все три дофина и герцогиня умерли, повинуясь злому року. Возможно, от кори или скарлатины. Но сейчас я должен принять во внимание даже самые невероятные версии и предположения. И даже вас, мадемуазель, представить в роли убийцы.

– Я не имею никакого отношения к убийству, – твердо отрезала Адриана. – Мне неизвестно ничего, кроме того, что я видела своими собственными глазами.

– В таком случае расскажите мне, что вы видели.

Адриана подробно рассказала все, что могла вспомнить, включая разговор с герцогиней Орлеанской. Она умолчала лишь об одном: о записке и ее содержании.

Торси, выслушав ее, кивнул головой.

– Ничего нового из вашего рассказа я не узнал, но все же выражаю вам свою благодарность за предоставленные сведения. – С этими словами он поклонился и развернулся, чтобы уйти.

– Подождите, сударь, – остановила его Адриана, – подарите мне еще секунду вашего драгоценного времени.

Торси устало вздохнул.

– С превеликим удовольствием, сударыня.

– Я слышала, что по приказу короля Академия переехала сюда, в Версаль.

– Совершенно верно, и я одобрил это решение короля, – ответил Торси. – Таким образом, весь ход научной мысли оказался под моим пристальным надзором.

– Я бы хотела вернуться к своей работе с господином де Дюйе, – сказала Адриана.

– В данный момент это совершенно невозможно.

– Смею заметить, что король проявляет к работе большой интерес, – настаивала Адриана. – И я бы хотела завершить возложенную на меня часть работы.

Торси пристально посмотрел на нее.

– Если бы вы только знали, о чем просите…

– Вы подозреваете в покушении кого-то из философов? – не дала договорить ему Адриана.

Мгновение Торси продолжал стоять с полуоткрытым ртом.

– С чего вы взяли? – спросил он с неподдельным любопытством.

– Во-первых, вы подозреваете герцога и герцогиню Орлеанских – единственных при дворе, кто что-то понимает в науке. Во-вторых, для любого человека, который хоть чуточку умнее осла, – ах, простите, сударь, понятно, как было совершено убийство.

Лицо Торси застыло, как восковая маска, и вдруг он рассмеялся.

– Какая вы удивительная женщина! – заметил он весело. – Я придерживаюсь мнения, что удивительных женщин нужно держать либо в монастырях, либо закованными в цепи. Дорогая моя, прошу вас, расскажите мне, ослу, как убили дофина.

– У меня есть всего лишь догадка, но я знаю, как найти доказательства.

– Прошу вас, продолжайте.

– Могу ли я отослать Элен и Шарлотту? И можно ли поплотнее закрыть дверь?

Торси не возражал, он сам нетерпеливым жестом приказал девочкам удалиться.

– Ну, я слушаю вас, – обратился он к Адриане, когда дверь была плотно закрыта.

– Вся причина в алхимическом фонаре, том самом, что висел над троном короля.

Торси молчал. Она понизила голос и продолжала:

– Фонарь горит в результате происходящей в нем алхимической реакции: поверхность шара ослабляет сродство воздуха, за счет которого свечение и газ связаны.

– Продолжайте, – произнес Торси.

– Воздух состоит из трех атомов газа в виде фермента, одного атома свечения и двух атомов флегмы. Фонарь выделяет атом свечения, таким образом внутри остается безвредное соединение – инертный газ. Но если выделить один атом свечения, связанный с одним атомом газа, то фонарь погаснет. Если же выделить один атом свечения, связанный с двумя атомами газа, или, как я полагаю, связанный с флегмой, тогда, сударь, произойдет воспламенение.

Глаза Торси сощурились и превратились в узкие щелки.

– Вы хотите сказать, что фонарь подвергся каким-то изменениям с той целью, чтобы воздух превратился в огонь?

– Именно, – подтвердила Адриана.

Торси повернулся к ней спиной и медленно пошел к окну, заложив руки за спину.

– Поклянитесь, – произнес он, не оборачиваясь, – поклянитесь именем Бога и памятью отца, что вы ничего не знаете об этом убийстве, а только строите догадки.

– Клянусь Богом и памятью своего отца, что говорю правду.

Как змея бросается на своего противника, так же молниеносно обернулся к ней Торси. Не успела Адриана и глазом моргнуть, как он уже стоял рядом, сверлил ее горящими глазами и обжигал пламенным дыханием.

– Поклянитесь еще раз, – потребовал Торси.

– Зачем? – удивилась Адриана, стараясь говорить как можно спокойнее. – Вы мне не верите?

– Нет, не верю, но хочу поверить. И еще хочу убедиться, что если вы лжете, то наверняка будете гореть за эту ложь в аду, присовокупив к ней все ваши прочие грехи.

– Что ж, хорошо, – ответила Адриана. Она с трудом выдерживала пронзительный взгляд Торси, похожий на смертельный взгляд василиска. Пришлось напрячь все силы. – Я клянусь Богом и памятью своего отца, что не причастна к убийству дофина и ослеплению короля.

Пока она это говорила, Торси жег ее взглядом, казалось пытаясь проникнуть ей в мозг и там найти правду. Он замолчал, выждал мгновение, потом резко кивнул головой.

– Я верю вашей клятве. Я устрою так, что вы продолжите свою работу с господином де Дюйе. Но мне потребуется от вас ответная услуга. – Он замолчал и сделал шаг назад. – Я хочу, чтобы вы выяснили, кто организовал покушение. Выяснили и рассказали мне.

У Адрианы от его слов так пересохло во рту, что она не могла вымолвить и слова, а лишь кивнула в ответ.

– Мадемуазель, если вы мне все правильно объяснили и воздух сам воспламенился, то скажите мне, каким образом королю удалось избежать смерти?

Адриана облизнула губы и сделала судорожный глоток.

– Король не должен был спастись, – призналась Адриана, – и я не могу объяснить, как это ему удалось.

Саркастически скривив рот, Торси кивнул. Развернулся, не оглядываясь, широкими шагами направился к выходу и резко захлопнул за собой дверь.

Адриана посмотрела на плотно закрытую дверь и подумала о записке с нарисованной совой.

После нескольких лет молчания «Корай» вновь заговорил с ней. Герцогиня Орлеанская одна из «Корая», значит, она, Адриана, в каком-то смысле обманула Торси.

Будучи еще девочкой, она была уверена, что ее знания принесут плоды.

Адриана заскрежетала зубами, вспомнив слова Торси: «Нужно быть либо королевой, либо пешкой». Про себя решила: «Коль скоро я втянута в эту игру, то уж пешкой никогда не буду».

12. Унылые парки

– Он что, так и будет за нами наблюдать? – возмутился Фацио, бросив взгляд в сторону двери, где стоял гвардеец, не спускавший глаз с Адрианы.

– Думаю, что да, – ответила Адриана. – Мне сказали, что он приставлен ко мне по приказу самого короля.

– Ну, если так… – пробормотал Фацио, очевидно не удовлетворенный таким положением дел.

– Ручаюсь, он ничего не понимает в том, чем мы занимаемся, и не сможет шпионить и доносить, – успокоил его Густав, Голос его как всегда звучал мелодично, но глаза обдавали ледяным холодом.

– Кому доносить? – удивился Фацио. – Он же на службе у короля…

– Мой гвардеец не глухой, – довольно резко вмешалась в разговор Адриана. Ей показалось оскорбительным, что молодого человека обсуждают, будто его здесь и нет. Фацио удивленно вытаращил глаза, кивнул и пожал плечами.

– Ну да, – сказал он, – в любом случае нам не до этого. У нас с Густавом сегодня так много работы, что боюсь не успеть к ночи закончить ее.

– Если вы будете думать о поражении, то поражение и притянете к себе, думайте лучше о победе.

Фацио ответил ей слабой улыбкой. Густав не скрывал раздражения. И оба отвернулись к рабочему столу. Адриана последовала за ними, впившись глазами в формулу, над которой те двое ломали голову. Если бы только она могла обнаружить свои познания в математике! Как жаль, что для этого не настало время! Ее и так облагодетельствовали вниманием, может быть даже слишком. Еще месяц назад она незаметной мышкой шуршала где-то в лабиринтах королевской библиотеки. А сейчас короли, министры, герцоги – кто только не борется за право разрушить ее жизнь. И все началось с того самого момента, когда она стала помощницей Фацио.

Адриана отошла назад, к эфирографам, вздохнула и начала разбирать бумаги, которые предстояло разослать. В этот момент один из самописцев звякнул, зажужжал и начал писать.

Ей непременно нужно выяснить, над чем работают Фацио и Густав. Король интересуется ею как женщиной, Торси – постольку, поскольку она представляет интерес для короля, по крайней мере так он ей это объяснил. Важно то, что вопросы Торси касаются в основном ее работы в Академии и отношений с герцогом и герцогиней Орлеанскими. Конечно, если герцогиня член «Корая», значит, именно «Корай» открыл ей дорогу в Академию. Но зачем «Кораю» это понадобилось?

Адриане казалось, что петля затягивается у нее на шее. Она, сама того не желая, оказалась в центре какой-то важной тайны. Она не знала какой, но предполагала, что тайна связана с работой Фацио. И работа эта важная – она интересует короля, Торси, герцогиню…

Адриана поменяла бумагу в самописце. «Должно быть, они разрабатывают новый вид оружия», – подумала она. По тем расчетам, которые она видела, оружие похоже на пушку. Но Адриана была уверена, что это не пушка. Что же на самом деле прячется за расчетами?

Фацио и Густав что-то сосредоточенно обсуждали и не заметили, как пришло новое сообщение. Адриана воспользовалась случаем и быстро украдкой пробежала его глазами.

Сообщение поступило от М2, но почерк был незнакомым. «Наверное, – подумала Адриана, – писал новый секретарь».

Первая строчка поразила ее настолько, что она внимательно прочитала странное письмо от начала до конца. Очевидно, кто-то разыгрывает ее, а может быть, и самого Фацио. Никогда раньше М2 не позволял себе и намека на шутку. Вероятно, к ним подключился посторонний самописец.

Кто-то тихонько поскребся в дверь и отвлек ее внимание. Адриана засунула новое сообщение в кипу бумаг, приготовленных к отправке.

Она не видела, кого гвардеец впустил в комнату, но услышав, как Фацио приветствует гостя, похолодела.

– Герцог! – воскликнул Фацио. – Герцог Орлеанский, позвольте представить вам Густава фон Трехта. Чем мы заслужили такую высокую честь? – рассыпался в любезностях Фацио.

Адриана вставила чистый лист бумаги в самописец и начала писать, всеми силами стараясь остаться незамеченной – фигурой, не заслуживающей внимания, простым секретарем.

– Я пришел, чтобы послужить на благо науки, сударь, – ответил герцог. – Хочу узнать, не может ли Академия сделать что-нибудь для вас, что бы облегчило переезд на новое место.

– Вы так любезны… – начал Фацио.

Густав вежливо кашлянул:

– Нам нужна обсерватория, милорд.

– Обсерватория! – воскликнул Фацио. – Совершенно верно! Чуть не забыл. Нам с Густавом очень скоро понадобится обсерватория.

– Понадобится обсерватория? – переспросил слегка удивленный герцог. Его тон заставил Адриану насторожиться. «Он тоже не знает, чем они занимаются, – поняла Адриана. – И тоже пытается это выяснить». – К сожалению, – продолжал герцог, – уверен, вы знаете об этом, обсерваторию невозможно сюда перевезти. Но я мог бы организовать доставку отражающего телескопа. Один телескоп можно привезти и на лошадях.

– О, я думаю, это было бы великолепно, – обрадовался Фацио.

– Есть еще какие-нибудь просьбы, господа?

– Думаю, что нет… ах, извините, герцог, я не представил вам еще одного своего коллегу. Позвольте представить вам юную мадемуазель…

Адриана закрыла глаза, моля Бога дать ей силы. Она сложила губы в дежурной улыбке и повернулась, чтобы предстать перед герцогом.

Герцог был невысокого роста, изрядно упитанный и смотрел на окружающий мир кроткими глазами. К ее удивлению, ей показалось, что он посмотрел на нее без особого интереса и раскланялся как-то небрежно.

– Очень рад вновь с вами встретиться, мадемуазель де Моншеврой, – произнес герцог.

– О, вы знакомы с мадемуазель, – почему-то немного огорчился Фацио.

– Впервые мы встретились несколько лет назад, – пояснил герцог. – А последний раз виделись два дня тому, при весьма печальных обстоятельствах.

– Как ужасно, – поспешил выразить сочувствие Фацио.

– Моя супруга, герцогиня, справлялась о вас, – продолжал герцог.

– Пожалуйста, передайте ей, что со мной все в порядке. А как она себя чувствует?

– Как и я, она немного обгорела, – ответил герцог. – А вы, похоже, избежали подобного несчастья?

– Мне спину обожгло, – призналась Адриана, – но не очень сильно. Хотя это платье причиняет мне некоторую боль.

– Ах, ради всего святого, сударыня, оденьтесь во что-нибудь более удобное, – посоветовал ей герцог Орлеанский, – попробуйте просторное платье например.

– Боюсь, подобные платья не совсем подходящая одежда для Версаля, – ответила Адриана.

Герцог согласно кивнул:

– Это верно, но у короля сейчас так много иных забот, что вряд ли он заметит, во что вы одеты.

Фацио затаил дыхание, Адриана застыла. Она не понимала, хотел ли герцог этими словами показать жестокое безразличие к ослепшему королю или то была чудовищная бестактность.

– В любом случае, – сказал герцог Орлеанский, снова кланяясь, – не смею вас больше отвлекать. Меня весьма интересует наука, и я бы хотел выбрать день и задержаться у вас подольше, поговорить о ваших исследованиях. Знаете, я ведь тоже провожу научные эксперименты.

– Да, да, сударь, в Академии все знают о вашем увлечении наукой, – неожиданно вступил в разговор Густав. – Мы польщены, что наша скромная работа заслужила внимания такого благородного и просвещенного человека, как вы, герцог.

Герцог довольно улыбнулся и кивнул головой:

– Мадемуазель, господа…

Прощаясь с герцогом, Адриана сделала реверанс, а мужчины поклонились.

– Думаю, он скоро будет королем, – сказал ему вслед Густав.

– Пожалуйста, Густав, не говорите таких слов. Я совершенно уверен, что король поправится и придет в себя.

«Придет в себя?» – удивленно подумала Адриана, бросив взгляд в сторону гвардейца. К еще большему ее удивлению, тот печально покачал, головой.

Вернувшись к эфирографам, она дописала и отправила начатое письмо, затем еще одно. На душе было тревожно, хотя она и понимала, что герцог приходил вовсе не затем, чтобы втянуть ее в какой-нибудь заговор. Гвардеец, несомненно, доложит обо всем виденном и слышанном Торси или, возможно, самому Ботему, но он при этом сможет подтвердить, что ни о чем секретном здесь не говорилось.

Тем временем она отправила еще два письма и наткнулась на то странное сообщение от М2, которое спрятала и о котором почти забыла. Она растерянно смотрела на письмо, и неожиданно ей в голову пришло решение. Адриана подошла ко второму самописцу.

«Сейчас мы проверим, – подумала она, – шутка это или нет, многоуважаемый Янус».

Адриана взяла в руку перо и написала ответ Янусу. Как всегда, по-английски.

Мой дорогой Янус!

Мы двулико взволнованы Вашим предложением. Одно лицо боится, что за нами шпионят, другое же радуется возможности положить конец нашему затруднительному положению. Если это действительно ключ к потайной двери, то уверяю Вас, что Ваши идеи будут удостоены внимания и признания, которых они заслуживают.

Ваша смиренная Минерва.

Итак, если автор послания решил просто пошутить, он поймет, что его шутка оценена по достоинству. Если же это не шутка, то это тоже обнаружится.

На следующий день Адриана проснулась рано, смутные предчувствия ворочались в глубине души и не давали спать. Что-то кричало и рвалось в неистовом желании обрести форму отчетливой мысли и никак не могло выразиться словами. Но у нее была маленькая радость: девочки где-то разыскали ее старое платье – скромное, широкого кроя и темного цвета, наподобие тех, что носили в Сен-Сире.

Ее телохранитель мирно посапывал у входа. Непроизвольная улыбка порхнула по лицу Адрианы – она представила: что будет, если сейчас незаметно проскользнуть прямо у него под носом. Но она не сделала этого, а, напротив, присела и легонько коснулась рукой его лба.

– Проснитесь, сударь, – позвала она.

– Вот дьявол! – воскликнул гвардеец, просыпаясь. Он вскочил, лицо тут же залила краска стыда. – Прошу прощения, мадемуазель, – произнес он смущенно.

– Я отправляюсь на прогулку, – объявила Адриана.

Гвардеец переступил с ноги на ногу, будто проверяя их устойчивость после сна, и поправил перевязь.

– Я готов следовать за вами, – сказал он.

– Никогда не понимал красоты этих парков, – признался гвардеец. Мраморные глаза нереид наблюдали, как они миновали фонтан и направились в сторону Большого канала.

– Что тут непонятного? – удивилась Адриана.

– Они вызывают неприятные чувства. А мне всегда казалось, что парки для того и разбивают, чтобы в них было приятно гулять.

Адриана не могла скрыть улыбки.

– Почему вам пришла в голову такая странная мысль, сударь?

Гвардеец пожал плечами.

– Я вырос в Беарне. [17] Там много виноградников. Мы были бедными, но виноградник у нас имелся, моя мать ни за что не хотела продавать его и держала в образцовом порядке.

– И? – Адриане хотелось, чтобы он продолжил свой рассказ.

– И в саду моей матери, в винограднике, было так приятно гулять. Я всегда думал, что если так хорошо в саду моей матери, то в королевских парках, должно быть, чувствуешь себя как в раю.

Адриана кивнула.

– Но согласитесь, королевские парки очень красивые, если на них смотреть из окна или с холма возле оранжереи.

– Они великолепны, – согласился гвардеец. – Но гулять по ним – сущая пытка.

– Я согласна с вами, – ответила Адриана. Стараясь сменить тему, она спросила: – Вы говорите, что родом из Беарна?

– Да, в Швейцарской роте нет ни одного швейцарца. У нас даже лейтенант француз. Мой отец также состоял в Швейцарской роте, а отец моего отца был мушкетером при Людовике XIII, в то время мушкетеры составляли «легион Цезаря». Мой род служит королю Франции уже много-много лет. Адриана кивнула.

– Мой тоже, – ответила она. – А к какому роду вы принадлежите?

– Д’Артаньянов, – ответил гвардеец.

Она секунду колебалась, потом посмотрела ему прямо в лицо и сказала:

– А я из рода Моншеврой.

– Я знаю, – почему-то смутился гвардеец. – Мой отец хорошо знал вашего дядю и был о нем высокого мнения.

– Какая ирония судьбы: ваш отец и мой дядя верно служили королю, более того, они были друзьями, а вы – мой страж, и получается, мы с вами враги.

Гвардеец снова покраснел.

– Не говорите так, прошу вас, мадемуазель. И не думайте, будто я считаю, что вас нужно держать под стражей.

– Конечно же я так не думаю. – Как ни старалась Адриана, но раздражение все же прозвучало в ее голосе. – И как я могу такое подумать?!

Они прошли вперед еще ярдов тридцать. Все это время Адриана пыталась подавить прорвавшееся наружу раздражение. Наконец ей удалось с ним справиться, и она вновь заговорила:

– Вы уже давно в Версале? Можно я буду называть вас по имени? Как вас зовут?

– Меня зовут Николас, мадемуазель.

– Очень хорошо. А вы должны называть меня Адриана. Так когда вы прибыли в Версаль, Николас?

– Почти три года назад в составе Швейцарской роты, – сказал он не без гордости.

– Три года! И за все это время вы не смогли почувствовать и понять красоты парков Версаля?!

Они продолжали идти дальше; возникшая в разговоре пауза затянулась и сделалась неловкой. Адриана пыталась найти тему для непринужденного разговора, но, к ее удивлению, Николас опередил ее:

– Если вы, так же как и я, считаете парки неуютными, зачем же вы отправились сюда на прогулку?

– Все очень просто. Туда, куда я иду, можно попасть только через парк.

– Вы идете…

– К барже. Я хочу взглянуть на нее. Мне сказали, что большая ее часть уцелела.

– Извините, мадемуазель, но баржу вчера сожгли.

– Зачем? Как ее могли сжечь, не осмотрев внимательно и не выяснив причину пожара?

– Я думаю, ее осмотрели, мадемуазель Адриана, и сам король приказал ее сжечь.

«Как, интересно, Торси собирается получить от меня доказательства моей версии покушения, если главное вещественное доказательство сожгли?» – разозлилась Адриана.

– В таком случае, Николас, я приношу свои извинения за то, что заставила вас пуститься в столь неприятное путешествие по паркам, не имея на то причины, – сказала Адриана. – Хотя у меня уже не осталось времени для прогулок, мне пора в лабораторию.

Николас кивнул:

– Должен признаться, что сегодня мне эти парки показались не такими унылыми, как раньше.

– Отчего же?

Он помолчал некоторое время, затем рассмеялся.

– Я пытался продемонстрировать любезность и галантность, мадемуазель. Но, похоже, мне это не удалось.

Адриана искренне рассмеялась в ответ.

– Да, не удалось, – согласилась она. – Должна признаться, что у меня это тоже не очень хорошо получается. – Неожиданно для себя она похлопала его по руке. – Кроме того, – заключила она с некоторой неловкостью, – вам незачем мне льстить. Вы и так меня пленили.

Он отреагировал не так, как она ожидала. Он замолчал. Адриана поняла, что задела его чувства, но не знала, как деликатно загладить оплошность. Она раздумывала, как же объяснить, что это была лишь шутка. Не находя выхода из неловкого положения, Адриана неожиданно нашла, вернее, поняла, что мучило ее все сегодняшнее утро и не давало спать.

«Обсерватория. Фацио с Густавом нужен телескоп. Но зачем?»

13. Все сошлось в одну точку

Лапы огромного паука обвивали Бена, шурша, заползали ему в уши, глаза. От ужаса он застыл на месте, у него хватило сил лишь на то, чтобы рукой стряхнуть паука с лица, это резкое движение выбросило его из сна в явь. Бен проснулся и испытал величайшую радость, что избавился от нового кошмара.

Ему показалось, что он все еще слышит шуршание паучьих лап, но тут же понял, что это скрипит внизу эфирограф.

Бен выпрыгнул из постели и помчался вниз, в печатню.

Как раз в тот самый момент, когда Бен подлетел к самописцу, у того кончился завод. Бен несколько раз повернул ключ, но машина и не думала продолжать работу. Он вспомнил, что самописец так и остался настроенным на господина F, которому он отправил свое послание. Часы на стене показывали, что прошел всего лишь час, а ответ уже лежал у него перед глазами. Бен взял в руки лист, и по мере чтения губы его расплылись в улыбке.

Они ему не поверили. Возможно, подумали, что их постоянный корреспондент решил пошутить. И если этот их постоянный корреспондент находится сейчас рядом со своим самописцем, то и он, конечно же, подобно Бену, получил это странное послание. В таком случае они установят, что Янус реально существует. Ведь F заподозрил его «двуликую» сущность, что и обернул в шутку в самом начале письма.

Кто бы ни были эти господа, совершенно ясно, они – выдающиеся философы, члены Лондонской королевской академии. А он кто такой? Мальчишка из далеких колоний, да еще и лезет со своими советами.

Нет, он – Янус, вот он кто. И если Янус опростоволосится, то никто никогда не узнает, что Бен Франклин и есть тот самый Янус.

Бен вновь посмотрел в сторону самописца. В это же время кто-то там, за океаном, сидит напротив своего самописца и, может быть, ждет ответа. Но для того чтобы Бена восприняли всерьез, он должен изложить свое решение на языке математики, и завтра Джон обещал представить ему их совместный научный трактат.

Хотя сообщение было написано знакомым Бену почерком господина F, на этот раз оно оказалось подписано незнакомым и полным именем – Минерва. Так древние римляне называли богиню мудрости. Но самым странным, даже нелепым показалась ему дата отправления сообщения. Сегодня было 11 апреля, а у Минервы значилось – 22 апреля. Но он доподлинно знал, что письмо написано именно сегодня, ведь самописец передает сообщения мгновенно.

Неужели F такой рассеянный, что ошибся на 11 дней? Наверное, очень устал и просто описался.

С этой неразгаданной тайной Бен отправился спать, но и во сне загадка не нашла разрешения.

Вопрос с телескопом мучил Адриану два последних дня. После анализа расчетов, что она видела у Фацио и Густава, у Адрианы не осталось и тени сомнения: они изучают определенное небесное тело и ищут формулу сродства. Но только зачем обычному исследованию придавать такую важность и окутывать его тайной? Объяснение всему этому напрашивалось нелепое: Фацио и Густав конструируют некий летательный аппарат, который сможет отправиться в межпланетное странствие.

Во второй половине дня эфирограф доставил второе сообщение от Януса. На этот раз там были одни лишь формулы. Пока Фацио и Густав занимались своими делами, она спрятала письмо в складках просторного платья и вернулась к нему только ночью, когда осталась одна в спальне.

Элен и Шарлотта прибежали на ее непроизвольно вырвавшийся крик, и Адриане пришлось заверить девочек, что с ней ничего не случилось. Успокоив, она отослала девочек спать. И вернулась – словно к неведомому чуду – к формуле, нацарапанной на листе бумаги. В ней чувствовалась определенная незрелость: несколько знаков использованы неточно, в некоторых местах мысль автора звучала невнятно. Но, несмотря на все эти недочеты, суть была предельно ясна. Сомнений не оставалось – перед ней лежат ответ, который так упорно искал Фацио. Почти бессознательно она потянулась за чистым листом бумаги, пером и чернильницей и принялась за работу. Решение уже созрело в ее голове. Такое простое, что и ребенок мог бы до него додуматься: верное сродство можно найти, перебирая все возможные сродства. С помощью именно этого метода Янус усовершенствовал свой эфирограф. Это ясно следовало из того, что предложенный Янусом принцип перебора возможностей для решения дилеммы Фацио был одномерным. Этот принцип навел Януса на мысль, как сделать настраивающийся самописец. А Фацио требовалась формула, которая могла бы работать по крайней мере в трех координатах. Ее перо летало над листом. Раза два Адриана принималась смеяться: ее переполняли восторг и вдохновение. Она забыла о короле, Торси, герцоге и герцогине Орлеанских, обо всех тяжелых испытаниях последних дней. Существовало только уравнение, и оно получалось потрясающим, не просто уравнение – целый метод.

Она закончила расчеты далеко за полночь, затем аккуратным, разборчивым почерком переписала их и в конце поставила подпись – М. В эту ночь Адриана уснула с блаженной улыбкой на лице, формула все еще звучала в голове – хор ангелов пел ее возвышенный гимн.

«…подобно Прометею, вы добыли для людей огонь и должны быть уверены, что пламя, подаренное вами людям, вспыхнет ярким светом». – Бен закончил чтение, возбужденно похлопал Джона по спине и разразился радостным смехом.

– Мы с тобой Прометеи, Джон! – смеялся он. Джон старался сохранить серьезность, но радость так и распирала его, рвалась наружу.

– Ты только посмотри, как они ее изменили! Мне даже в голову не могло прийти, что такое возможно. Но все же это моя формула, это мы первые до нее додумались. Мы будем знаменитыми, Бенджамин Франклин!

– Да, но только после того, как явим миру свои имена, – напомнил ему Бен.

Джон хмыкнул:

– Да я и не переживаю по этому поводу. У нас есть черновики, мы всегда сможем доказать, что это наша идея.

– Честно говоря, – сказал Бен, – почтой я уже отправил письмо в Лондонскую королевскую академию. И, таким образом, у нас появилось еще одно доказательство – почтовая марка на конверте. Думаю, у нас есть все шансы доказать, что открытие принадлежит нам, хотя в письме и стоит подпись Янус.

Они шли по Большому пустырю, но Джон не мог сдержать радости и, забыв о благочинности, пустился в пляс.

– Бен, как ты думаешь, кто эти люди? Кому же мы все-таки отправили наши расчеты?

– Несомненно, они – очень важные персоны. Послушай, в каком это письме было написано, что король отблагодарит нас?

– О да! – еще больше развеселился Джон и принялся изображать короля, осыпающего подданных своей сиятельной милостью. – Прольет на нас свет Аполлона! Хотя мы так и не поняли, над чем эти философы работают. Мы помогли им решить маленькую часть большущей задачи…

– Я бы сказал не маленькую часть, а большую, – перебил его Бен. – Они застряли, а мы им помогли сдвинуться с места.

– Да понятно, что они застряли, но к какой цели они движутся?

Бен пожал плечами:

– Может быть, изобретают новую пушку, чтобы побыстрее разбить французов.

– Нет, на пушку это не похоже.

– У меня для тебя, Джон, есть загадка, куда более интересная, – сказал Бен. – Вот ответь мне с ходу, почему письмо от Минервы подписано не одиннадцатым, а двадцать вторым апреля?

– Что? – Джон вырвал у него из рук листок и нахмурился. – Может быть, они ошиблись, – проворчал он.

Бен пожал плечами.

– Я проверил, все сообщения датируются на одиннадцать дней вперед.

– Одиннадцать? Мне это что-то напоминает, – задумался Джон.

– А что если эти письма не нам посылались? Возможно, это ранее перехваченная переписка, теперь ее кому-то отправляют, а? – рассуждал Бен.

– Это недоразумение, – сказал Джон, пнув ногой подвернувшийся пучок травы, – но только в том случае, если они не пользуются римским календарем. Он с нашим календарем не совпадает, и кажется, ровно на одиннадцать дней.

Бен остановился как вкопанный и с ужасом уставился на друга.

– О господи, – пролепетал он, – ведь это очень похоже на правду.

– Что ты хочешь этим сказать? – Джон щелкнул пальцами. – Я не вижу здесь причины для трагедии.

– Ну как же, все это время мы считали господина F англичанином и думали, что пишем ему в Англию.

– Он и есть англичанин, он же по-английски письма пишет, – резонно заметил Джон.

– Ну и что из того, что по-английски?! Может быть, он переписывается с англичанами. А что если господин F – испанец или… – Бен замолчал. – Джон, – тихо произнес он, а что если этот F – француз? Ты помнишь про его «лучезарный свет Аполлона»? Господи, Джон, эти эпитеты относятся не к королю Георгу, но к Людовику, королю французскому!

– Погоди, – встревожился Джон, – погоди, Бен. Ты начал говорить о богах и богинях. Ты подписался Янусом, он в ответ – Минервой, потом назвал тебя Прометеем, ну и так далее.

– Ни один англичанин не назвал бы короля Георга Аполлоном. Скорее Зевсом или Юпитером. А Людовика XIV французы называют Король-Солнце. О господи, Джон, ты знаешь, что мы такое сейчас сделали? Мы оказали помощь врагам нашей страны!

Джон ничего не ответил, он лишь молча посмотрел Бену в глаза.

14. Возрождение

Людовик проснулся от звука заводимых часов. Версалю было совершенно безразлично, видит Аполлон его великолепие или нет. Версаль позволит ему прожить еще один день, даже не заметив, что король ослеп. И в этом равнодушии Версаля заключалась сила Людовика. Не единожды Версаль спасал его от безумия своей размеренностью и строгим подчинением порядку. И еще не раз спасет.

– Как вы себя сегодня чувствуете, ваше величество? – прозвучал рядом голос Луи-Александра.

– Очень хорошо, – ответил Людовик, производя изнутри осмотр своих почти вековых членов. Ему никогда не нужно было видеть свое лицо, он знал, какое выражение на нем надето. Он знал, как ту или иную эмоцию превратить в улыбку или суровую гримасу. Особенно легко это лицедейство давалось после того, как эликсир даровал ему способность ощущать каждую мышцу своего тела. Но в сложившихся обстоятельствах короля беспокоило совсем другое: он не видел лиц окружающих его людей, не мог читать по этим лицам мысли и чувства, не мог принимать вынужденные признания, выраженные потупленным взором, не мог насторожиться от убийственного блеска не в меру ослепительной улыбки. Он точно знал, доведись ему даже случайно взглянуть в лицо убийцы, он тут же, по глазам узнал бы его.

«Кто же это был? Чей это заговор?» – мысленно спрашивал себя Людовик. В бурлящем вокруг него шепоте не раз до его слуха долетало имя герцога Орлеанского. Но он не верил. Сын его родного брата на такое не был способен. Герцог – существо бесхребетное, напрочь лишенное каких бы то ни было амбиций, он влеком одной лишь страстью – обладать каждой красивой женщиной Франции.

Вполне вероятно, если согласиться с Торси и Ботемом, что покушение совершено английским шпионом. Эта версия самая вероятная, и к тому же она всех устраивает. В доказательство этой версии в конюшне нашли убитого англичанина, и это готов засвидетельствовать один из гвардейцев его Ирландской роты.

А тем временем Мальборо одерживает одну победу за другой. И зачем ему, и без того победителю, устраивать покушение, чтобы вызвать тем самым порицание всех европейских стран? Но Туманный Альбион мог каким-то образом разведать о новом оружии Франции и той роли, которую при его разработке играет король. Как же де Дюйе назвал это оружие? Ах да, «пушка Ньютона».

Обсуждались и другие версии. Существовали внебрачные отпрыски старых дворянских родов, которые несколько лет назад сплотились и образовали Фронду. Но постепенно, шаг за шагом, Людовик разрушил этот союз, заручившись поддержкой менее богатых и знатных, посулив им всякие блага.

То, что осталось от некогда грозной силы, теперь даже в расчет принимать не приходилось. После смерти дофина шанс занять трон появился у его незаконнорожденного сына от мадам Монтеспан – герцога Мэна. Но из всех детей Людовика, если кто его и любит, так это герцог да, пожалуй, еще его внук Филипп, из всех выживших – единственный законный наследник. Но Филипп – король Испании, он со своими союзниками на стороне Франции ведет войну против Британии.

– Луи-Александр, после приема министров я поеду на охоту, – сообщил Людовик одевавшему его камергеру.

– Ваше величество, прошло всего три дня с момента…

– Я тоже умею считать, Луи-Александр. Но мне кажется, я очень давно не был на охоте.

– Королевская полиция еще не завершила расследование, – напомнил Ботем. – В целях безопасности вам не следовало бы покидать дворец.

– Я не собираюсь прятаться во дворце, Луи-Александр, и ждать, когда смерть найдет меня здесь. Включи в мой конвой хоть всю Швейцарскую роту, если желаешь. Вызови из Парижа роту Черных мушкетеров. Делай что хочешь, но сегодня после обеда я отправляюсь на охоту.

Ботем вздохнул, но так, что обострившийся слух короля не уловил ни единого звука.

– Как будет угодно вашему величеству, – тихо ответил он.

Частенько Людовик задавал себе вопрос: «А не течет ли в жилах Бурбонов волчья кровь?» Ничто не пробуждало в нем такой свирепой ярости, как лай гончих и звук трубы, в этот момент ноздри его начинали трепетать, чуя добычу. Всем естеством своим король ощущал смертельный ужас загнанного зверя и его неистовое желание жить.

Чутье волка подсказывало Людовику, что они идут по следу матерого оленя.

Если бы только он мог сидеть в седле, а не болтаться где-то в хвосте, трясясь, как пленник, в громоздкой карете. Если бы только он мог видеть!

Лай собак приближался, они гнали зверя к карете. Колотушки трещали, и огромный олень несся прямо на него. Если бы только у него был мушкет! Если бы только его глаза видели цель!

– Открой глаза, – сказал ему ангел. Ангел часто разговаривал с ним после смерти дофина. – Открой глаза, и ты узнаешь, чем ангел может помочь тебе.

Людовик открыл глаза, и вместо ночного мрака глазам предстал серый туман. Он удивился: невидимый до сей поры, мир быстро наполнялся светом и приобретал отчетливые очертания. Он уже различал молодые деревца и замшелые стволы древних исполинов.

Возница остановил карету и замер, навострив ухо, глядя в ту сторону, откуда доносился приближающийся лай собак. Не раздумывая более, Людовик открыл дверцу кареты и ступил на землю.

Король отчетливо видел куртку и сапоги возницы, но лицо – лицо представляло собой размытое пятно.

– Ваше величество, – послышался удивленный голос возницы. И тогда Людовик мгновенно узнал его.

– Бертран, – назвал он его по имени, и тотчас размытое пятно приобрело черты лица Бертрана: продолговатое, красное, с пышными, свисающими вниз усами. Людовик огляделся вокруг: деревья возвышались ровными рядами, подобно мраморным колоннам Версаля. С появлением короля человек двадцать придворных удивленно замерли на месте. Так же как вначале у Бертрана, вместо лиц у них были расплывчатые пятна.

Ближе всех к Людовику стоял его егерь, он произнес какую-то банальную любезность, и расплывчатое пятно обратилось лицом Жан-Клода. Остальные так и остались безликими манекенами.

– Жан-Клод, дай мне свой мушкет, – приказал Людовик.

Он взял в руки протянутый мушкет, новый, с нарезным стволом. Слава богу, это было не одно из тех новых изобретений, которые палят не то молнией, не то еще чем-то. Людовик запретил использовать эти чудовищные новинки на охоте.

Появился олень, и все стоявшие вокруг короля подняли крик. Людовик тоже увидел зверя. Он видел его так отчетливо, будто смотрел в подзорную трубу. Короля поразило, что выскочивший на него олень был как две капли воды похож на того, которого он убил еще мальчиком, у этого на лопатке виднелось такое же темное пятно.

Глаза оленя бешено вращались, две собаки в остервенении уже готовились броситься на него. Задние ноги оленя были изодраны в кровь.

Замерев на расстоянии пятидесяти шагов от людей, животное осознало свою ошибку и попыталось скрыться, вырваться из кольца своих мучителей. И Людовик спас его, он даровал оленю вечную свободу, выстрелив прямо в сердце.

– Почему у меня такое странное зрение? – задал Людовик вопрос ангелу.

– Потому что я смотрю на мир вместо тебя, – ответил ангел. – Твои глаза повреждены, но я могу смотреть сквозь них, я могу слушать твоими ушами и чувствовать твоей кожей. Из всего, что я увидел, услышал и почувствовал, я создаю для тебя изображение, и получается так, будто ты видишь. Ты должен понять, что это всего лишь приблизительная картина мира.

– Это так странно. Но ответь мне, почему лица одних людей я вижу, а других – нет?

– Ты видишь лица тех людей, которых знаешь: я извлекаю их из твоей памяти. Во всех остальных случаях я делаю то, что в моих силах, Луи.

– Ангелы видят так же, как люди? – спросил Людовик.

– Не сравнивай несравнимое, – ответил ангел. – Может быть, на земле ты и величайший из всех королей, но мой король, мой повелитель – Господь Бог, равно как и твой. Он поручил мне заботиться о тебе, но у тебя нет права задавать слишком много вопросов.

– Извини, – смиренно произнес Людовик, а в душе его кипело негодование: даже бесплотный ангел может им командовать и повелевать.

– Прощаю тебе на сей раз и потому отвечаю на твой вопрос. Ангелы видят не так, как люди. То, что видят глаза ангела, невыносимо для глаз человеческих. Ты должен быть мне благодарен за такой великий подарок, как зрение. Делать так, чтобы ты видел – пусть даже таким странным и несовершенным образом, – мне больно и довольно тяжело.

– Я искренне тебе благодарен, – ответил Людовик. Неожиданно его охватил страх: то, что ангел даровал, он так же может и отнять. И каким бы странным ни было его зрение, это все же зрение.

– Подойди к зеркалу, Луи, я хочу кое-что тебе показать, – сказал ангел. Людовик повиновался.

– О боже! – вырвалось у Людовика. Он не верил своим глазам: на него смотрел Людовик XIV, но вместо парика на плечи ниспадали роскошные каштановые локоны, густые черные усы прикрывали верхнюю губу. Лицо – гладкое, тело – стройное, чулки плотно облегают сильные, мускулистые икры.

Молодость, желанная молодость вновь вернулась к нему.

15. Секреты доверяются

Фацио читал письмо с заветной формулой, полученное из рук Адрианы. Она боялась, как бы он не упал в обморок от потрясения. Даже Густав, через плечо Фацио вглядывающийся в строчки формулы, не мог скрыть торжествующей улыбки.

– Боже мой, – произнес наконец Фацио сдавленным голосом, – так просто и в то же время так… – Он резко повернулся к Адриане: – Кто такой этот Янус?

Адриана пожала плечами:

– Письмо пришло на самописец под номером два.

– Вот как! – Из глаз Густава полетели огненные стрелы. – Это первое сообщение, которое вы получили от Януса?

Адриана кивнула, чувствуя, как ложь неприятным бременем ложится ей на плечи.

Густав хищно ухмыльнулся в ответ, и от этой ухмылки ее охватил безотчетный ужас. Откуда Густаву известно, что она лжет? Он ничего больше не сказал ей, отвернулся и похлопал Фацио по плечу:

– Ну вот, теперь у нас есть ответ, сударь, и мы можем завершить нашу работу в кратчайшие сроки.

– Да! Да, конечно! – радостно засуетился Фацио. – Но все же мне бы хотелось знать, кого мы должны благодарить за это.

– Я уверен, что кто-нибудь из наших английских коллег очень скоро обратится к нам за этой благодарностью, – ответил Густав, кинув взгляд на эфирограф. – Но давайте же будем ковать железо, пока оно горячо.

– Ах да! Теперь мы можем назвать королю дату завершения нашей работы. Это его порадует… – Неожиданно он замолчал и посмотрел в сторону Адрианы и стоявшего за ее спиной Николаса д'Артаньяна. Густав свирепо сверлил Фацио взглядом, из чего следовало, что тот позволил себе сказать лишнее.

«Дата, – повторила про себя Адриана, возвращаясь к эфирографу. – Вот тебе и еще один ключ к разгадке».

В этот же день около трех часов пополудни Торси вызвал ее к себе. Николас проводил Адриану до королевской приемной, где ее ждал министр.

– По настоянию врачей его величество на несколько дней уехал в Марли, – сообщил ей Торси. – Он хочет, чтобы вы приехали к нему туда.

– Хорошо, – ответила Адриана. Втайне она надеялась, что в суматохе и хаосе событий король забыл о ее существовании. Несколько дней назад эта новость вызвала бы у нее радость, но сейчас она испытала лишь облегчение – плотная завеса тревожной неизвестности рассеивалась. Какие-то силы неудержимо вовлекали ее в игру, запутывали в хитросплетениях интрига, совершенно не интересуясь, желает ли она принимать в этом участие.

Надвигающаяся буря, независимо от того, что вызвало ее к жизни, может налететь и сокрушить любого. Но Адриана знала: уж коль буря на тебя надвигается, то лучше оказаться в эпицентре.

Сейчас эпицентром являлся Людовик.

Однако мысль стать его любовницей вызывала в ней больше отвращения, чем когда-либо.

Торси мгновенно отследил по ее лицу движение мыслей и чувств.

– Не стоит ехать в Марли с таким постным выражением, – посоветовал он. – Может быть, король и лишился зрения… – он сделал паузу, будто не решаясь добавить нечто важное, но все же закончил фразу, – но люди, его окружающие, видят все.

– Простите, сударь, – произнесла Адриана, – я… я надеюсь, что мое присутствие будет для его величества некоторым утешением.

Торси смиренно кивнул головой.

– Я тоже на это надеюсь, сударыня. Молодость и красота всегда оказывали на его величество благотворное влияние. – Он замолчал, и глаза его превратились в узкие щелки. – Не намереваетесь ли вы мне что-нибудь сообщить в продолжение нашего последнего разговора?

Адриана покачала головой:

– Я хотела осмотреть баржу, особенно меня интересовал фонарь, но мой страж сообщил, что баржу сожгли.

– Да, ее сожгли, – подтвердил Торси. – Все министры сошлись во мнении, что это английский заговор, в это и короля заставили поверить. И действительно, сразу после пожара гвардеец Швейцарской роты арестовал одного англичанина.

– А что, этот англичанин вызвал какие-то подозрения?

Торси развел руками:

– У англичанина был мушкет, и когда гвардеец приблизился к нему, чтобы задать несколько вопросов, тот выстрелил и убил гвардейца.

– А сам англичанин сознался в покушении? Торси криво усмехнулся.

– Возможно, когда предстал перед Господом Богом. Туда его отправил второй гвардеец, пустив в ход шпагу. Но прежде осмотрел его карманы, и вот что он там нашел. – С этими словами Торси протянул Адриане пули. – Это ни о чем вам не говорит?

– Это может быть катализатор, – подумав, ответила Адриана. – С его помощью легче всего заставить фонарь воспламенить воздух. Но если стрелок сумел попасть в фонарь, не проще ли было выстрелить в самого короля?

– Ответ на ваш вопрос необычайно прост, – Торси понизил голос, – король заговорен от обычных пуль.

– Что вы говорите?

– Да, король неуязвим для пуль, – спокойно ответил Торси.

– Ах вот как! – Адриана нахмурилась, не понимая, как такое может быть. Но от Торси она совершенно не надеялась получить каких-либо объяснений этой загадке, даже если он и знал ответ. – Ну, в таком случае это действительно заговор англичан, – сказала она.

– Я не сомневаюсь в том, что англичане приложили к этому руку, – согласился Торси. – Они знают, что новый король запросит у них мира, и тогда мы потеряем все, чего добились за последние десятки лет. Но, мадемуазель, я чувствую, что жало этого заговора здесь, в Версале. И жало не такое уж маленькое, чтобы уместиться в одном убитом англичанине.

Карету вновь сильно подбросило на ухабе, и в третий раз Адриана заметила, как Николас быстро отвел взгляд в сторону, но задумчивое, даже загадочное выражение осталось блуждать на его лице.

– Потрудитесь объяснить, Николас, что происходит? – разозлилась Адриана. – Зачем вы украдкой за мной следите?

– Прошу прощения, сударыня, – смущенно пробормотал Николас.

– Отвечайте, не тяните, у меня сейчас терпение лопнет, – засверкала глазами Адриана. – Я же вижу, вы что-то хотите спросить у меня, но сдерживаетесь или не решаетесь. Так вот, вопросы, которые замалчиваются, скрывают правду и, значит, таят в себе искусно завуалированную угрозу! – Она замолчала. Вдруг ее осенило, что говорить в такой манере с одним из доверенных людей Торси по крайней мере неразумно.

– Сударыня, еще раз прошу вас принять мои извинения, – смиренно произнес Николас. – Ваши слова – истинная правда. А вопрос о правде и честности меня как раз сейчас и мучает, – сказал Николас так тихо, что она едва расслышала его сквозь стук копыт и грохот колес.

Он опустил глаза, что-то разглядывая у себя под ногами. Помолчал, затем кашлянул и сказал:

– Почему, сударыня, вы прячете от всех свой дар, свои знания? Вот все, что я хотел у вас спросить.

– Торси дал вам какие-то указания на мой счет?

– Всего несколько слов. У меня очень скромные обязанности, мадемуазель, я должен просто оберегать вас. И хотя я не обладаю познаниями в математике или иных науках, я не настолько глуп, чтобы не понимать, сколь велики ваши способности. Но при всем при этом вы зачем-то скрываете их, хотя всем известно, что вы образованная женщина, вы учились в Сен-Сире. Всем известно, что женщины, которые там обучались, пользуются особым почетом в обществе.

– О да, особенно если они усвоили практические науки: как вести любезный разговор, как быть веселыми и услужливыми, если они заучили наизусть некоторые места из Нового, но ни в коем случае не из Ветхого Завета и при этом ничего бы не понимали в теологии. Какую же пользу в таком образовании видит гвардеец, родившийся далеко от Парижа?

Николас нахмурился:

– Я думал, девушек там обучают чтению и математике, и…

– Чтению? Да, но только при этом заставляют любить определенные книги. Математике? Да, но только самым ее азам, не приведи господь, если тебя застанут за какими-нибудь сложными расчетами, и, конечно же, никакой геометрии. Нас учили главному предмету – бояться науки, как грехопадения.

– Но ведь вам все же удалось овладеть серьезными знаниями.

– Это действительно так, – призналась Адриана, досадуя на дрожь в голосе, – но только благодаря королю и мадам де Ментенон. Они отправили меня в школу, где я научилась всему тому, о чем женщина может лишь мечтать. И как же я распорядилась этими знаниями?! Я всё и всех предала, Николас. Мадам де Ментенон перевернулась бы в гробу, узнай она то, что известно Торси.

– А что король?

Адриана покачала головой:

– Король считает меня чистой и безгрешной. Если бы он узнал, что я предала Ментенон и Сен-Сир, то пришел бы в ярость.

– Странно, вопреки той печальной истории, что вы мне сейчас поведали, вы всегда улыбаетесь.

– Я улыбаюсь? – Адриана искренне удивилась.

– Да, даже когда разговариваете с маркизом де Торси. Вы разве не знали об этом?

Адриана растерянно хлопала ресницами, тупо осознавая, что она улыбается даже сейчас.

– Нет, я не замечала, – призналась она.

– Это меня печалит, – сказал Николас.

– Почему?

– Если бы вы улыбались и осознавали это, то этозначило бы, что у вас хорошее настроение, а так…

– Молодая женщина всегда в хорошем настроении, – рассмеялась Адриана. – Серьезная, послушная и в хорошем настроении.

– Вы смеетесь надо мной, – обиделся Николас. Адриана долго и молча смотрела на молодого гвардейца.

– Знаете ли вы, – произнесла она наконец, – что в Сен-Сире строго следили за тем, чтобы нигде не было темных углов? Никаких укромных мест, где девочки могли бы пошептаться! Тайны и секреты в Сен-Сире запрещались. Когда вы были мальчиком, Николас, у вас были секреты?

– Конечно же были.

– Я думаю, что человек становится тебе другом тогда, когда ты открываешь ему свой секрет.

– Сколько лет вы провели в Сен-Сире? – спросил Николас.

– Четырнадцать.

– И все эти четырнадцать лет у вас не было друга?

Адриана тяжело вздохнула:

– Не было. Можно сказать, что появился, но очень поздно, в самом конце моего пребывания там.

Николас понимающе кивнул:

– Простите, мадемуазель, мой вопрос заставил вас вспомнить о печальном.

– Как вы верно заметили, у меня был повод печалиться задолго до вашего вопроса, – сказала Адриана. – Но послушайте, Николас, я вам свой секрет открыла, а вы мне свой – нет.

– Но ведь, по-вашему, если мы обменяемся секретами, то непременно станем друзьями.

– Посмотрим.

Он улыбнулся:

– Ну, тогда я должен немного подумать. Я не хочу, чтобы наша дружба родилась из какого-нибудь пустякового секрета. Это должен быть красивый секрет.

Николас задумался и рассеянно посмотрел на нее. Глаза его неожиданно преисполнились значения, как древние иероглифы. В груди у Адрианы потеплело от этого из глубины идущего света. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и в этот момент в карету ударила молния.

Окна кареты разлетелись вдребезги. Адриана почувствовала, как осколок стекла оцарапал ей щеку. Карета так накренилась вперед, что чуть не перевернулась, но устояла и, подпрыгивая и дрожа, дернулась назад, останавливаясь. Оглушенная Адриана оказалась прижатой Николасом к стенке кареты. Он тряс ее за плечи, его губы почти касались лица девушки, и, хотя она слышала то, что он говорит, не понимала смысла слов. Адриана кивала головой, надеясь, что он догадается, что она не ранена. По крайней мере она думала, что не ранена.

Карета завалилась на бок, будто у нее с одной стороны сняли колеса. Николас потянулся к дверце и рывком открыл ее, выставив вперед пистолет и шпагу. До Адрианы донеслись звуки какой-то непонятной возни. Затем раздался выстрел, за ним последовал слабый короткий крик, еще одна вспышка молнии…

И наступила тишина.

16. Колыбельная

Бен закрутил последний болтик и отступил назад, любуясь своей работой. Напевая и покачивая в такт головой, он вытер засаленные руки о короткие штаны – и без того уже все в пятнах чернил и грязи.

– Я не знаю, будешь ли ты работать, – обратился он к своему творению, – но то, как ты выглядишь, мне нравится.

Со двора зашел Джеймс, переступив порог печатни и отряхивая пальто, он спросил:

– С кем это ты там разговариваешь? С Богом, что ли? Скажи ему, что я был бы вполне счастлив, если б он не лил мне дождь на голову. – Радуясь свой шутке, Джеймс засиял, как выглянувшее из-за туч солнце. Он снял шляпу и стряхнул с нее капли дождя.

– На сегодня я уже закончил свою беседу с Богом, – ответил Бен. – Но в следующий раз, когда буду говорить с ним, я передам твои слова. Ну, как там курантийцы?

– Ты имеешь в виду «наших» курантийцев? Знай, мы и тебя включили в их ряды.

Бен отвернулся к печатному станку, будто что-то там проверяя. На самом деле он хотел скрыть появившуюся на лице дурацкую улыбку.

– Ну и что они решили? – спросил он.

– Мы решили, что лучше нам всем провалиться на месте, нежели позволить министрам указывать, что печатать, а что нет, – ответил Джеймс.

– Отлично сказано, – заметил Бен. – И если я курантиец, то я с вами заодно.

– Это здорово, потому что, если меня арестуют, ты будешь продолжать печатать.

– Арестуют? – удивился Бен, вцепившись в рамку пресса.

– Все возможно, – ответил Джеймс. – Угроза такая существует, хотя я даже и представить себе не могу, в чем они надумают меня обвинить. Обвинить так, чтобы запрятать в тюрьму надолго.

– Ну, если так рассуждать, они и меня легко могут арестовать, – сказал Бен.

– В этом-то и заключается вся выгода судьбы подмастерья, Бенджамин, – довольно заключил Джеймс, похлопав брата по спине. – Они не могут арестовать тебя за то, что я приказал тебе делать.

– Ой-ля-ля! – Бен удивленно поднял брови.

– Вот тебе и ой-ля-ля, – продолжал радоваться Джеймс. – Боже правый, Бен, что это еще за штуковина? – Джеймс только сейчас заметил новое изобретение Бена.

Изобретение, по всей видимости, являлось фонарем, но внешне напоминало бабочку со сплетенными из проволоки расправленными крыльями. Тридцать маленьких заостренных стержней торчали оттуда, где предполагалось быть задвижке фонаря, а сзади, как хвост, торчала деревянная ручка.

– Это что, какое-то оружие, наподобие тех коварных пистолетов, о которых все только и говорят?

– Ну да, что-то в этом роде, – подтвердил Бен.

– Я еще раз тебя спрашиваю, что это такое?

– Да я просто экспериментировал, – ответил Бен. – Я тебе все объясню, после того как испытаю эту штуку в действии.

– Что мы печатаем сегодня вечером? – спросил Джеймс.

– Заметки сэра Генри о его путешествии в Калькутту, – ответил Бен.

– Хорошо. Замечательно, – произнес Джеймс. – Его заметки всегда пользуются интересом у читателей. Посмотри, может тебе удастся раздобыть какие-нибудь новости о военных действиях во Флориде, – сказал он. – Сейчас только и разговоров, что о войне на Юге.

– А как ты думаешь, французы победят? – как можно беззаботнее спросил Бен.

Джеймс пожал плечами:

– Люди уже лет десять пророчат закат французской империи, но эти французишки каждый раз какой-нибудь новый фортель выкидывают, смотришь, и опять вывернулись. А ты что думаешь, Бен? Эта война больше походит на войну научных идей, а не людей.

– Франция первая начала использовать научные знания на поле боя, но сейчас они заметно поотстали от англичан, – ответил Бен. – Им нечем защищаться от новых орудий, из которых Мальборо палит по их крепостям. – «Если, – с горечью подумал он, – я им не помог найти способ защиты». – Чем больше он об этом думал, тем больше крепла уверенность, что господин F – француз. Что ему Джон сказал о формуле? Он сказал, что они, вероятнее всего, рассчитывают, как заставить сражаться в воздухе два пушечных ядра. Согласно картине, сложившейся в голове Бена, во время сражения каждое выпущенное пушечное ядро можно будет сбивать прямо в воздухе. Такое оружие навсегда изменит саму природу и суть войны и сможет вернуть преимущество французской стороне.

– Бен, – позвал брата Джеймс, – у тебя опять этот дурацкий отсутствующий взгляд. О своем эксперименте думаешь? Готовишь новое оружие для Англии?

Бен бросил взгляд на новоизобретенное чудище, стоявшее на столе. «Джеймс, видно, смеется надо мной», – подумал он. Но нет, лицо брата оставалось серьезным.

– Да, – ответил Бен, радуясь тому, что хоть доля правды есть в его словах, – оружие, но не столько для нападения, сколько для защиты.

Джеймс кивнул.

– Нам надо обсудить, как заполучить документ на все твои изобретения, – пробормотал он.

– Наверное, – неопределенно ответил Бен. У него не выходило из головы несовпадение на одиннадцать дней. Неужели этому нет никакого иного объяснения?

«Если не знаешь, то спроси, – вразумлял самого себя Бен, глядя на безмолвный самописец. – Но как спросить? И можно ли верить ответу, который придет?» Бен так и сяк вертел слова, составляя вопрос, но волшебное озарение не посетило его.

С педантичной точностью, свойственной сэру Генри, в назначенное время самописец заскрипел, принимая сообщение из Индии. Бен наблюдал с несвойственным ему равнодушием, как бумага заполняется строчками. Индия также была втянута в войну с Францией. А что если и Калькутта падет? Сэр Генри погибнет? И все из-за того, что какой-то мальчик из Бостона ослеп от жадности и тщеславия!

Бен поблагодарил сэра Генри за сообщение и отправил ему новости из Новой Англии. Завершив привычную работу, он в полном смятении чувств принялся настраивать самописец. Еще не зная, что напишет, установил цилиндр в том положении, которое, как он считал, обеспечивает стыковку с самописцем в Англии. «На все воля Божья», – вздохнул Бен.

Он застыл, сосредоточенно глядя в одну точку, затем потянулся к перу. Но прежде чем взял его в руки, самописец заработал. И в этот момент прямо над самым цилиндром настройки появилось красное свечение. Не успел Бен открыть рот и закричать, как свечение приобрело форму глаза. Глаз моргнул и закрылся, а эфирограф вывел три слова корявым, неразборчивым почерком: «Я вижу тебя».

– Это ты, Бенджамин! Входи! – Мать шире распахнула дверь и заключила Бена в объятия. Бен впервые заметил морщины, избороздившие ее лицо, седые пряди в каштановых, с легкой рыжинкой волосах. – Как давно ты к нам не заходил, сынок, – сказала она.

– Прости, мама. Я был… я был так сильно занят.

– Да-да, я слышала, – ответила она. – Вы тут с Джеймсом наделали шуму. В прошлое воскресенье читали проповедь, и тебя в ней осуждали. Если бы ты ходил по воскресеньям в церковь, то своими ушами слышал бы, что о тебе говорят.

Бен высвободился из материнских объятий и обвел взглядом комнату. Все здесь было такое знакомое, такое родное, что у Бена слезы навернулись на глаза.

– Бен, что-то стряслось? – спросила мать. Он замотал головой:

– Мне нужно поговорить с отцом. Он дома?

– Нет, – тихо ответила мать.

Бену показалось, что он услышал нотки разочарования в ее голосе. Бен любил свою мать, но у него все как-то недоставало времени поговорить с ней по душам. Он мечтал, что придет день, и он все исправит, и все будет хорошо. Он верил, что такой день настанет.

– Отец уехал в Чарльз-Таун по делам. Может, к ночи вернется, а не удастся, так завтра утром.

– А-а, – неопределенно протянул Бен.

– Ты опять с Джеймсом поссорился? – осторожно спросила мать.

– Что? – рассеянно переспросил Бен. – Нет, вовсе нет. Мы не ссоримся теперь, мы хорошо поладили с тех самых пор, как начали печатать газету.

– Оно и понятно. Вам приходится стоять спина к спине, коли весь город против вас ополчился. – Мать широко улыбнулась. – Но это не страшно. Мне куда милее видеть, как мои сыновья воюют с целым светом, нежели друг с другом. Отец от ваших ссор сильно страдает. – Она помолчала. – Ему также больно оттого, что ты совсем не ходишь в церковь. Он думает, что ты забыл все, чему он тебя учил.

Бен покачал головой.

– Я ничего не забыл. Именно поэтому я сегодня и пришел к нему. Он говорил, что, если меня одолеют сомнения, я должен прийти и посоветоваться с ним. – Губы у Бена задрожали, но ему не хотелось плакать перед матерью.

Она сама неожиданно обняла Бена, принялась покачивать его, как в колыбели, гладить по голове натруженной рукой.

– Отец завтра вернется, – ласково приговаривала она, – и что бы там ни случилось, он тебя выручит.

На какое-то мгновение Бен ей поверил, на это краткое мгновение материнское тепло согрело душу и принесло покой.

Часом позже, прохаживаясь взад-вперед по Длинному причалу, Бен растерял веру в материнские слова. Он рассчитывал на помощь отца, но сейчас понял, что в таком странном деле обычный человек помочь не в силах. Отец мало смыслит в науке и еще меньше в колдовстве, с которым Бену пришлось столкнуться. Все, что отец посоветует, будет убедительно, здраво и основательно, но совершенно бесполезно.

И Бену уже стало казаться, что в мире не осталось места здравому смыслу. Может быть, и сам сэр Исаак Ньютон умер давным-давно, и остался от него лишь прах.

Бен решил возвращаться и развернулся лицом к городу, и в этот момент порыв соленого ветра неожиданно ударил ему в спину Словно ветер хотел привлечь его внимание к сидевшей на берегу девушке. Ей было не более шестнадцати лет, она качала ребенка и напевала. Песенка звучала печально, даже жалобно. Голос девушки то поднимался, то опускался в такт бившимся о причал волнам. Простые слова песенки наводили грусть, хотя это была колыбельная песня:

Баю-баю, мой сынок,

Спи, мой резвый стригунок.

Далеко сын ускакал,

Не сыскать следов у скал.

Баю-баюшки сынка,

Спи, вода так глубока,

Конь – огонь, узда крепка,

Не найдут мово сынка.

Бен прибавил шагу. Он и сам не знал, от чего бежит. Впервые крыши Бостона манили его к себе, тянули от неверных морских волн к приветливой и надежной земле.

Бен обошел город от перешейка до мельничного пруда, прежде чем вернуться домой. К вечеру ему стало немного легче, он даже готов был перенести ярость Джеймса по поводу долгого отсутствия. Он расскажет брату – пришло время – о наводящих ужас чудесах, сопровождающих его. Они с Джоном действительно зашли слишком далеко. Они еще мальчишки, а возомнили себя взрослыми мужчинами, хуже того – выдающимися мужами науки. Джеймс может, конечно, и не знать, как из всего этого выпутаться, но у него есть друзья в Англии. Если уж так случилось, что они с Джоном оказали неоценимую услугу Франции, то в Лондоне можно замолвить словечко нужному человеку. Может статься, если повезет, их с Джоном не обвинят в измене.

А что касается этого таинственного дьявольского глаза, Бену даже думать о нем сейчас не хотелось.

На той стороне Юнион-стрит Бен увидел знакомый силуэт, движущийся по тоннелю, образованному длинными вечерними тенями, что падали от домов и деревьев. Брейсуэл ехал верхом на гнедой кобыле и беспрестанно вертел головой по сторонам.

«О господи! – испугался Бен. – Он меня ищет». Бен проскользнул в узкий переулок и пустился бежать. Брейсуэл, очевидно, направлялся к Ганновер-стрит, и Бен решил сделать круг, обойти своего врага, затем пулей пересечь Квин-стрит, а там уже и дом.

«Только без паники», – приговаривал Бен, не снижая скорости. Но легко сказать! Он добежал до Квин-стрит, посмотрел налево, направо – ни лошади, ни злобного колдуна не было видно. Зато множество других людей с криками носились по улице. К небу рвался столб черного дыма. Бен, пораженный, сбавил шаг.

Дым валил из печатни Джеймса, в толпе кричали и требовали воды.

– Бенджамин! – раздался вопль. Это была госпожа Шиф, ее школа стояла рядом с печатней. Из покрасневших заплаканных глаз слезы бежали ручьями. – Бен…

Он, не останавливаясь, ринулся мимо нее к печатне. Оттуда клубами валил густой черный дым. Бен устремился к двери – нужно вынести эфирограф, бумагу…

У самой двери его обдало невыносимым жаром. Навстречу вышли двое мужчин, они кого-то несли. Пока Бен мешкал, чьи-то руки схватили его и оттащили назад, на улицу. Бен закашлялся, голова закружилась, и он упал на тротуар.

– Нет, нет, не надо, чтобы он видел, – донесся до него чей-то крик.

Он повернул голову и встретился глазами с Джеймсом. Глаза брата – неподвижные и остекленевшие – были широко открыты.

Бен принялся кричать и звать брата. Его никто не успокаивал. Вскоре появились ведра с водой, но спасти печатню было уже нельзя, можно только постараться остановить распространение огня на соседние дома.

«Это дело рук Брейсуэла». Даже такая простая мысль далась Бену с трудом. Все потеряло смысл и значение. Больше не существовало ни эфирографа, ни войны, ни Франции… Как глупо волноваться по этаким ничтожным пустякам сейчас, когда Джеймса больше нет, когда Брейсуэл убил его.

Но за что? За что? На секунду Бену показалось, что он знает ответ, но в этот момент рухнула крыша печатни, и миллионы кроваво-красных демонов взметнулись к небу. Бен следил, как искры поднимались все выше и выше, исчезая высоко в небе. Он забыл, о чем думал, и где-то внутри, в самой потаенной глубине, проснулся дикий зверь, зверь, у которого не было мыслей, а только одно желание – жить.

Джеймс умер. Если он будет бездействовать, он тоже умрет. Такова реальность. Он не стал рассуждать, почему так. Дикому зверю ответ не требовался. Зверь рвался спасаться бегством.

Бен поднялся на трясущихся, подкашивающихся ногах, утер слезы. Брейсуэл, наверное, тоже здесь и ищет его. Бен поискал глазами колдуна. Вокруг валялись вещи, которые людям удалось вынести из огня: какая-то книга, кипа бумаг, пальто Джеймса…

«Мне нужно взять пальто», – вяло подумал Бен. Он нагнулся и поднял его. Под ним оказался его фонарь. В голове смешались слабый проблеск надежды, злость и ужас. Бен схватил пальто, фонарь и внимательно посмотрел в оба конца улицы. Бен искал своего врага, убийцу брата, и очень скоро нашел его. Брейсуэл все так же восседал на своей кобыле, неподалеку от церкви и площади. Лица его невозможно было разглядеть, но Бен знал, что убийца наблюдает за ним и выжидает.

Бен больше не раздумывал. Он развернулся в противоположную сторону и пустился бежать со всех ног. Он не мог слышать, но все же чувствовал цокот копыт гнедой кобылы за спиной.

17. «Корай»

Адриана не сводила глаз с металлического дула крафт-пистоля. Она никогда не видела его так близко, да еще будучи под прицелом. Адриана понимала, что за дьявольская штука этот крафтпистоль, она помнила принцип его действия, но сейчас ее волновало другое: сколько отпущено до того момента, когда ослепительная вспышка молнии навеки остановит трепет ее плоти и крови.

Обладатель крафтпистоля заговорил, голос звучал приглушенно – нижнюю часть лица неизвестного скрывал платок.

– Сожалею, мадемуазель, но я должен попросить вас завязать глаза, – с этими словами он протянул ей широкую черную повязку.

– Николас, – слабо позвала Адриана. – Что вы сделали с Николасом? – Она увидела, что гвардеец лежит на земле вместе с остальными из сопровождавшего ее конвоя.

– Он жив, и ваш возница тоже. Я не убийца, мадемуазель. А сейчас, пожалуйста, наденьте повязку.

Взгляд Адрианы заметался между неподвижным телом и таким же неподвижным, наведенным на нее крафтпистолем. Ей хотелось разглядеть, вздымает ли дыхание грудь Николаса, и даже показалось, что она увидела, как он дышит. Хотя никакой уверенности в том, что он жив, у нее не было.

– Очень хорошо, – неизвестный щелкнул пальцами, – а теперь повернитесь.

Она повернулась, явно ощущая, как дрожат колени.

– Стойте спокойно. – Черная повязка закрыла ей глаза, дуло крафтпистоля уткнулось в спину. «Их должно быть двое, – подумала Адриана. – По крайней мере не менее двух». – Повязка затянулась на затылке узлом.

– Вот и все, – послышался голос неизвестного, – а теперь держитесь за мою руку.

Адриана неуверенно протянула руку в пространство и наткнулась на руку незнакомца – неожиданно мягкую и гладкую.

– Сейчас я посажу вас на лошадь, – сказал он. – Вы умеете ездить верхом?

– Разумеется, – ответила Адриана.

Во всех смыслах чувствовала она себя отвратительно. Люди, что захватили ее, явно не были разбойниками с большой дороги: крафтпистоль – слишком дорогое оружие, и, как правило, им владели люди высокого звания и положения: либо офицеры, либо королевские стрелки. К тому же руки незнакомца не отличались шероховатой заскорузлостью рук отпетых висельников. Сомневаться не приходилось – ее похитили.

Кто-то крепко обхватил ее за талию и поднял вверх.

– Весьма сожалею, но ехать вам придется не в дамском седле, мадемуазель. Приношу извинения за некоторую неделикатность обращения.

Ничего не оставалось делать, Адриана села в седло, узкая юбка задралась выше колен.

– Сдвиньтесь назад, сударыня, – произнес уже другой голос. И в следующее мгновение в седло впереди нее вскочил мужчина, почти вытеснив ее своим телом.

– Вам придется держаться за меня, сударыня, – сказал он. Акцент явно выдавал в нем парижанина. И – странно – она уже где-то слышала этот голос.

Когда лошадь неожиданно тронулась с места, Адриана непроизвольно обхватила стройное мускулистое тело мужчины, сцепив пальцы и ощущая под ними пуговицы его жилета. Лошадь перешла с рыси на галоп.

Адриана прильнула к своему врагу, всем сердцем желая ему смерти.

Насколько Адриана могла судить, они ехали всю ночь. Дважды похитители останавливались и кормили ее, четыре раза за время путешествия ей давали пить. В дороге они не проронили ни слова. Похолодало, и Адриана чувствовала себя совершенно разбитой. Ее мучила мысль – жив ли Николас, и представлялось самое худшее.

Постепенно сквозь черную повязку начал пробиваться красноватый свет восходящего солнца. Ей уже казалось, что она приросла и к лошади, и к спине человека, сидящего впереди. Они прижималась к нему, словно к любовнику, и все они – лошадь, мужчина и женщина – слились в одно целое.

Несколько раз Адриана пыталась заговорить со своим похитителем, но тот упорно хранил молчание. Верно, боялся, что она узнает голос. И она действительно в первую же секунду узнала этот голос, он принадлежал человеку, что спас ее во время пожара.

Наконец копыта застучали по булыжной мостовой. Вскоре лошадь остановилась, Адриане помогли спешиться и ввели в какое-то помещение; ее взяли за руку и, спотыкающуюся, повели по застеленному коврами полу.

– Минуту, сударыня, – прошептал женский голос с сильным иностранным акцентом.

– Где я? – с трудом проговорила Адриана. – Что вам от меня нужно?

– Мне нельзя отвечать на эти вопросы, сударыня. Я только должна привести вас в порядок. – В этот момент скрипнула, открываясь, дверь, и Адриану обдало облаком теплого, влажного, пропитанного ароматами воздуха.

Женщина освободила ее от черной повязки; в первую секунду у Адрианы закружилась голова, и она слегка покачнулась.

Она стояла в ванной комнате, освещенной лишь несколькими свечами. От ванны, вмонтированной в пол, поднимался легкий пар.

Адриана повернулась к сопровождавшей ее женщине – пухленькая, лет тридцати пяти, одетая в платье служанки.

– Пожалуйста, мадемуазель, примите ванну, – умоляющим голосом произнесла женщина.

– Меня похитили, – спокойным, ровным голосом произнесла Адриана. – Я думаю, все, кто меня сопровождал, убиты. Меня везли верхом на лошади всю ночь, а в Марли меня ждет король. – Она сама поражалась бессвязности своей речи.

– Я знаю, мадемуазель. Я только могу сказать, что здесь с вами будут обращаться хорошо. Вам не сделают ничего плохого.

– Мне уже сделали много плохого, – оборвала ее Адриана.

Вид у служанки был такой жалкий, что казалось, она вот-вот расплачется.

– Пожалуйста, – умоляла она, – примите ванну, и вам станет значительно легче. А я сейчас принесу вина.

Адриана начала было протестовать, но быстрые руки уже расшнуровывали ее лиф. Не успела Адриана опомниться, как ее погрузили в ароматную воду, чтобы снять усталость и поднять настроение. Когда служанка принесла бокал вина, Адриана осушила его залпом. Второй она пила медленно, наслаждаясь терпким вкусом и пьянящей нежностью напитка.

Адриане показалось странным, что вино не опьянило ее, а, напротив, прояснило мысли. Она повернулась к служанке:

– Как тебя зовут? – спросила Адриана.

– Габриэла, – ответила женщина.

– Габриэла, скажи, зачем меня сюда привезли?

– Синьорина, мне это не известно, – ответила пампушка. – Это знает только мадам.

– Мадам? – довольно резко, почти грубо переспросила Адриана.

Служанка быстро отвернулась и зашептала:

– Пожалуйста, не спрашивайте меня больше ни о чем.

Адриана закрыла глаза, чувствуя, как тепло размягчает и блаженно расслабляет ее члены.

– Хорошо, Габриэла, – вздохнула она. – У тебя… м-м-м… тосканский акцент.

– Да, тосканский, – ответила Габриэла чуть удивленно.

– Расскажи мне тогда о Тоскане, о твоей семье.

– Ну… – неуверенно начала Габриэла, – Тоскана похожа на Францию. Только небо там синее, а кедры тянутся вверх, как башни крепости. Обычно мы… – Она замолчала. – Я рассказываю о том, что вы хотели услышать? – смущенно уточнила она.

– Да.

– Я помню, как мы ходили собирать оливки для нашего синьора. Там росли желтые цветы… – Голос служанки журчал и звенел, как весенний ручеек, а вино усыпляло. – «Хоть бы не утонуть», – последнее, что успела подумать Адриана.

Адриана проснулась в маленькой, со вкусом убранной комнате без окон. Скромное просторное платье коричневого цвета, очень похожее на те, что они носили в Сен-Сире, лежало на кровати. Как только Адриана встала и начала одеваться, вошла Габриэла и помогла ей.

– Ну что ж, теперь-то я могу узнать, зачем меня похитили? – спросила Адриана.

Габриэла кивнула:

– Пожалуйте за мной, синьорина.

Служанка провела Адриану через анфиладу залов, в окнах Адриана успела рассмотреть прилегающий к дому парк и холмистый сельский пейзаж за ним. И больше ничего такого, что могло бы подсказать ей, где она находится. Обычное загородное поместье, каких тысячи по всей Франции.

Ее ввели в небольшую гостиную, и Адриана тут же вспомнила слова Николаса о ее «вечной» улыбке на лице. Представ пред своими похитителями, встречавшими ее стоя, она почувствовала на лице ту самую застывшую улыбку.

Адриана сделала реверанс.

– Герцогиня, – приветствовала она.

– О, вы прекрасно выглядите, мадемуазель, – ответила ей герцогиня Орлеанская. – А я все никак не могу прийти в себя после того ужасного события.

– Зачем вы все это устроили, герцогиня? – спросила Адриана, и голос ее слегка дрожал от злости. – Чего вы от меня хотите?

Герцогиня Орлеанская прижала руку к груди.

– Моя дорогая, вас похитили, но злоумышленники допустили одну маленькую ошибку, они совершили злодеяние на земле моего брата, графа Тулузского. Вам повезло, его егерь освободил вас. Совершенно естественно, что вас привезли сюда. И уж так случилось, я как раз приехала навестить брата.

– Я не могу припомнить, чтобы со мной происходило нечто подобное, – ответила Адриана.

Герцогиня мило улыбнулась.

– Это неудивительно, – ответила она. – Не хочу показаться нелюбезной, – продолжала герцогиня, – позвольте представить вам моих друзей, они приехали со мной из Парижа: мадам де Кастри и мадемуазель де Креси.

Адриана намеревалась держать себя с незнакомками равнодушно и холодно, желая тем самым показать, сколь сильно она возмущена своим похищением. Но как только услышала имя мадам де Кастри, вспыхнула, как девочка, и тут же сделала реверанс. Это имя было ей хорошо известно и очень многое для нее значило.

Мадам де Кастри оказалась маленькой хрупкой женщиной, с лицом совершенно обыкновенным. На вид ей можно было дать и сорок лет, и все шестьдесят. Но глаза… Глаза ее сияли умом, и, насколько Адриана знала, умом необыкновенным.

Мадемуазель де Креси была полной противоположностью: довольно молодая, лет двадцати пяти, очень высокая, не менее шести футов. Она стояла, застыв, как прекрасная фарфоровая кукла. Медно-рыжие волосы, серые глаза, в которых Адриана ничего не смогла прочесть. Адриана удивилась, так сильно эти глаза напомнили ей глаза Густава.

– Теперь, когда мы все знакомы, – продолжала герцогиня, – самое время приступить к утреннему шоколаду.

Адриана кивнула, голова ее лихорадочно заработала, решая уравнение с несколькими неизвестными. Часть этого уравнения была решена несколькими днями раньше: записка с совой свидетельствовала о том, что герцогиня Орлеанская – член «Корая». Королевой же «Корая» являлась мадам де Кастри, – пожалуй, самая умная и образованная женщина Франции.

Убранство гостиной отличалось скромностью: вокруг небольшого карточного столика стояли четыре стула.

Адриана не решалась занять предложенное место. В Версале существовало строгое «право на табурет». [18] И займи Адриана сейчас, в присутствии таких важных персон, отдельный стул, это может сойти за вопиющую бестактность. При дворе даже герцогиням в присутствии высочайших особ приходилось довольствоваться раскладными стульчиками. Заметив ее нерешительность, герцогиня Орлеанская улыбнулась.

– Садитесь, дорогая, здесь мы все равны.

В чашках тончайшей росписи подали еще дымящийся шоколад. Когда Габриэла ушла, плотно притворив за собой тяжелые двери, мадам де Кастри кашлянула, взяла в руки чашку и распевно произнесла:

– Chairete, Korai, Athenes therapainai, — в переводе с греческого это означало: «Приветствую, Корай, подруг богини Афины».

– Chairete, – заученно отвечала Адриана вместе с двумя другими женщинами.

– Enthade euthetoumen temeron, – продолжала мадам де Кастри.

– Heglaux, ho drakon, heparthenos, — ответили остальные. И затем все вместе они закончили приветственный ритуал: – «Сказанное здесь не разглашается».

Мадам де Кастри улыбнулась и сделала маленький глоток из своей чашки.

– Я очень рада, Адриана, – начала она, – наконец-то познакомиться с вами. Наши сестры из Сен-Сира мне рассказывали о вас много лестного.

– И я рада познакомиться с вами, маркиза, – ответила Адриана. – Однако если бы меня пригласили, то я бы с превеликим удовольствием откликнулась, и при этом никого бы не потребовалось лишать жизни. – Она осуждающе посмотрела в сторону герцогини.

Герцогиня спокойно сделала глоток из своей чашки.

– Уверяю вас, моя дорогая, – произнесла она, – никто не пострадал. – Герцогиня осторожно приложила к губам салфетку.

– Почему вы так уверены в этом?

Герцогиня улыбнулась.

– Негодяев, которые вас похитили, строго допросили. Кроме того, в Марли уже сообщили обо всем случившемся с вами. Из Марли за вами уже отправлен конвой во главе с вашим телохранителем. Когда они прибудут, вы сами убедитесь, что ваш молодой друг жив и невредим. Но из всего этого следует, что у нас не так много времени на досужие разговоры.

– В таком случае я внимательно слушаю вас, – ответила Адриана.

– Насколько я понимаю, вы не знали, что герцогиня состоит в нашем обществе, – произнесла мадам де Кастри.

– Я узнала об этом только тогда, когда получила от нее записку со знаком Афины, – ответила Адриана.

– Я не была уверена, что вам удалось узнать содержание записки, – сказала герцогиня и впервые сдвинула брови, – все эти ужасные события…

– Герцогиня, не будем сейчас говорить о том, кто виновен в моем похищении. Меня похитили и везли всю ночь верхом в седле. Я очень устала, и у меня все тело в синяках, поэтому вы должны простить мне излишнюю прямолинейность. Министр Торси подозревал вас и герцога в убийстве дофина и покушении на короля. Я хочу услышать ответ из ваших уст: действительно вы причастны к этому или нет.

Герцогиня закрыла глаза, когда она вновь открыла их, в глазах стояли слезы. При этом герцогиня как-то резко постарела, и ей уже никак нельзя было дать ее сорок три года.

– Я не могу не признать, мадемуазель, что у Людовика есть некоторые недостатки, как, впрочем, у каждого живого человека. Но все же король – мой отец, и он сделал то, на что не отваживался до сих пор ни один другой король: признал брата и меня своими законными детьми.

– Именно это взбудоражило всю Францию и особенно вашего мужа. Всем стало ясно, что со смертью дофина по закону престолонаследия корона Франции достается герцогу Орлеанскому.

– Мой супруг обладает многими достоинствами, – произнесла герцогиня, – но амбициозность не входит в их число. В силу своего характера он не способен на ту хитроумную и подлую интригу, в которой его обвиняют. Но вы требуете от меня не опровержений, вам нужна клятва в невиновности. Так вот, не я была организатором того ужасного несчастья, свидетелями которого мы с вами оказались. Я даже не подозревала, что это покушение готовится. Клянусь перед лицом Бога Отца, и лицом его сына Иисуса, и перед всеми сестрами Афины – ни я, ни мой муж не виновны в этом злодеянии. – Она наклонилась вперед и поставила чашку на стол. Чашка, соприкоснувшись с поверхностью стола, громко звякнула. – Хотя стоило бы мне найти виновника, министр тут же принялся бы утверждать, что герцогиня Орлеанская посвящена в тайну заговора, – закончила герцогиня раздраженно.

– Благодарю вас, герцогиня, за вашу искренность. Тогда я не понимаю, какую же важную тему мы должны здесь обсудить?

– Важная тема на сегодня – это вы, мадемуазель, – ответила за герцогиню мадам де Кастри. – Совсем недавно вы стали довольно важной особой.

– Вы имеете в виду интерес, проявленный ко мне королем?

– И его в том числе, – сказала мадам де Кастри. – Прежде всего позвольте мне уведомить вас, что Тайный орден Афины очень долго работал над тем, чтобы поместить женщину в Академию наук. В результате вы и оказались в Академии. Мы также работали над тем, чтобы наш человек попал в самое ближайшее окружение короля, и – voila[19], король проявляет к вам живейший интерес.

– Вы хотите сказать, что все это результаты работы ордена?

– Во-первых, ваше назначение в Академию – безусловно, да. Вам стоит за это выразить благодарность присутствующей здесь мадам герцогине. Во-вторых, ваша близость к королю – в большей степени счастливая случайность, но мы не должны ее упустить.

– Я… – Адриана запнулась. – Я не думаю, что так близка к королю, как вы полагаете.

– О нет, мадемуазель, – впервые подала голос женщина с лицом фарфоровой куклы, – как раз наоборот, вы даже не представляете, насколько близко вы стоите к королю. – Адриана вздрогнула. Мадемуазель де Креси сидела так тихо, что она почти забыла о ее существовании, несмотря на ее такую яркую внешность. Но сейчас слова де Креси привлекли к ней внимание всех присутствующих женщин.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Адриана.

– Я хочу сказать, что в скором будущем вы станете супругой его величества, – Креси сообщила потрясающую новость как нечто всем давно известное и само собой разумеющееся. – Вы, Адриана де Морней де Моншеврой, будете новой королевой Франции.

18. Молниеотвод

Крики за спиной делались глуше, по мере того как Бен несся по Тримонт-стрит. С Тримонт-стрит он свернул на Бикон-стрит. Несколько человек, попавшихся навстречу и спешащих в сторону пожара, окинули его недоуменными взглядами.

– Эй, парень, что там горит? – спросил у Бена мужчина, показавшийся ему знакомым. Второго встречного он знал наверняка. Это был капитан полиции Самуэль Горн, он тоже спешил в сторону горящей печатни. У Бена молнией пронеслось в голове: «Надо все рассказать капитану, он поможет. Пусть засадит Брейсуэла в тюрьму, а лучше отправит на виселицу. Оттуда этот негодяй уже не сможет причинить никакого вреда».

Но тут он вспомнил ужасный красный глаз. Ему мерещились застывшие глаза Джеймса, Бен все еще чувствовал, как Брейсуэл цепко держал его в своих лапах там, на пустыре. Нет, нужно немедленно покинуть Бостон, в противном случае ему конец.

– Прочь из Бостона, – громко выкрикнул Бен. Совершенно ясно, Брейсуэл убьет его, если он останется в городе. А что если Брейсуэл будет следовать за ним повсюду? А если не Брейсуэл…

Перед глазами всплыли нацарапанные на листке бумаги каракули: «Я вижу тебя». Это сообщение отправил не Брейсуэл, оно пришло из Франции или бог его знает откуда. Хотя это не могло быть простым совпадением: не успело прийти сообщение, как появился Брейсуэл, чтобы совершить убийство.

Бен еще раз свернул направо. Он пересек Большой пустырь и пустился вверх, огибая подножие Коттон-Хилл. Выбраться незамеченным из Бостона не так-то легко. Город располагался на полуострове и с материком соединялся перешейком, который бостонцы для краткости называли «шеей». Брейсуэлу не требовалось прилагать особых усилий, чтобы выследить Бена, нужно просто ждать у перешейка.

Из бурлящего вихря мыслей и эмоций Бен сосредоточенно пытался составить какой-нибудь план, придумать что-то такое, что спасет его, вернет к жизни Джеймса и все исправит к лучшему. И его осенило – лодка господина Даре. Он плавал на ней несколько дней назад. Именно лодка вызволит его из Бостона, ну по крайней мере даст время все спокойно и хорошенько обдумать. А ноги сами несли его в неожиданно выбранном направлении: вокруг холма – к мысу Бартон.

Не успел Бен обогнуть холм, как его облаяли собаки француза, они набросились точно так же, как в то злополучное утро, когда он впервые столкнулся с Брейсуэлом на Большом пустыре. Собаки даже не лаяли, а остервенело завывали. Откуда-то сверху, из черных зарослей деревьев, доносились выворачивающие душу жалобные вопли козодоя. Поглощая последние остатки дневного света, свинцово-серые тучи затягивали небо, призывая кромешную тьму безлунной ночи, но, что хуже всего, обостренный слух Бена уловил звук копыт – еще очень далекий, но неумолимо приближающийся.

Бен продолжал бежать так быстро, как ему позволяли иссякающие силы. Одной рукой он придерживал полы пальто Джеймса, а в другой держал свой фонарь. От страха Бену казалось, что Брейсуэл настигнет его раньше, чем он успеет добежать до маленького спасительного причала господина Даре. А может, лучше через низину Роксбери, там на лошади наверняка не проехать. В темноте среди болот, возможно, удастся спрятаться, если, конечно, Бен не утонет, что тоже вполне вероятно.

А что если добраться до утеса Уэст-Хилл? Бен немного изменил направление маршрута. Сворачивать с городских улиц в безлюдные дикие окрестности показалось Бену крайней глупостью. Но возвращаться было уже поздно.

Оставалось лишь надеяться, что он знает окрестности Бостона лучше Брейсуэла.

Собаки за спиной залаяли еще громче, когда он, задыхаясь, побежал по отлогому хребту, тянувшемуся между Коттон-Хилл и Бикон-Хилл. На вершине хребта ветер, гулявший по безбрежным морским просторам, обрушился на Бена с дикой яростью. «Беги, – казалось, взывал ветер, – беги».

Донеслось ржание лошади, и Бен нырнул вниз, к вонючей топкой низине, на краю которой смутно поблескивала стальная гладь воды.

Звук топота копыт за спиной нарастал. Бен преодолел котловину и начал карабкаться вверх по крутому склону Уэст-Хилл. Оглянувшись, он увидел на фоне сумеречного неба черный силуэт всадника. Над всадником дугой мерцало оранжевое сияние.

– Бенджамин Франклин! – рокотом прокатился голос Брейсуэла.

Бен не подозревал, что у него еще есть силы, чтобы ускорить бег, но ноги сами задвигались быстрее. Взобравшись на утес, он посмотрел вниз, в бездну мрака, и замешкался чуть дольше, чем следовало. В легкие впились миллионы раскаленных игл, ноги скользили по невидимому в темноте краю утеса. Бен тупо осознал, что продолжает держать в руке фонарь. Рядом в землю ударила молния, его ослепила яркая вспышка, уши заложило от резкого хлопка, похожего на звук удара одной доски о другую. Бена обдало жаром, и волосы на голове встали дыбом. Он закричал, споткнулся и упал на колени. Все звуки вокруг слились в один, когда за спиной беглеца остановилась лошадь. Медленно Бен поднялся и повернулся лицом к своему преследователю.

Брейсуэл молча наблюдал за ним, их разделяли каких-нибудь десять шагов. Его крафтпистоль – все еще раскаленно-красный – был нацелен прямо на Бена.

Брейсуэл хрипло засмеялся.

– Встречаются порой такие неисправимые мальчишки, – произнес он. Его глаза сверкали устрашающим огнем из-под полей шляпы. Возможно, это было то же самое свечение, что поднималось над головой колдуна.

– Ты убил Джеймса, – сказал Бен. И сам удивился своему голосу.

– Он бы все равно умер. Все когда-нибудь умирают, – рассудительно ответил Брейсуэл. – Конечно, Джеймс мог бы прожить долгую жизнь и умереть естественной смертью, если бы у него не было такого непослушного брата.

– Я ненавижу тебя, – сквозь зубы процедил Бен. – Какое ты имеешь право, чтобы… чтобы…

– Чтобы что, Бен? Здесь дело не в праве, глупый мальчишка, а в силе. Я обладаю силой, чтобы делать то, что должно быть сделано. Только и всего.

– Но зачем ты преследуешь меня?

– Я предпочел бы не отвечать на вопрос, Бен, это пустая трата сил и времени. Если я начну объяснять тебе причину, придется еще раз пересказывать все, когда я возьму на прицел Джона.

– Джона? – чуть не задохнулся Бен. Он совершенно забыл, что и Джон впутан в этот кошмар.

– Ну конечно, – ответил Брейсуэл, самодовольно поигрывая крафтпистолем. Бен понял, что момент настал – упусти его, и тогда этот момент станет последним в его жизни. «Крылатый» фонарь был направлен в сторону Брейсуэла, оставалось только поднять его и выдвинуть защелку. Дрожь побежала по руке вверх, пальцы продолжало покалывать даже тогда, когда Бен отбросил свое оружие в сторону. Он зажмурился и рухнул на землю. Но и это не спасло, он все равно увидел, как белое пламя выгнулось дугой между крафтпистолем и его изобретением. Лошадь громко заржала.

Бен откатился назад и кубарем полетел вниз. Его несло сквозь заросли шиповника; у самого подножия утеса он так сильно ударился, что перехватило дыхание. Он попытался вдохнуть, понимая, что, вероятно, сломал себе ребро.

Но и оглушенный нестерпимой болью Бен злорадно торжествовал: «Проектор сработал!» Тогда, во сне, Брейсуэл целился в Бена из пистолета. Все правильно, это был крафтпистоль. Если бы Бен ошибся, все усилия были бы напрасны и он остался бы на этом утесе. Мертвый. Бен осторожно поднялся на ноги. Невероятно, но после краткого осмотра своего тела он понял, что все кости целы. Внезапно Бен почувствовал запах горелого мяса и волос.

Он посмотрел вверх и не поверил своим глазам – на фоне слабо освещенного неба вырисовался тонкий, шатающийся силуэт.

– Черт тебя дери, – явственно услышал Бен. Брейсуэл уцелел, хотя заряд, возвращенный проектором в крафтпистоль и взорвавшийся там, должен был убить его. Но Брейсуэл – живой – стоял на вершине утеса, длинное, острое лезвие его клинка, прорвав ножны, торчало наружу.

Даже во время приливов утес окружала каменистая гряда. И сейчас Бен несся по ней, как дикий зверь, спотыкаясь и падая. Его ладони были изранены, а колени разбиты в кровь. Раньше Бен боялся смерти, теперь же – того, что страшнее смерти, того, что он не мог определить словами. Но это ужасное нечто, сверкая глазами, преследовало его в окружении уже знакомых призраков.

Сбегающему по склону Бену казалось, что он движется быстрее Брейсуэла. Уже было видно, как в Чарльз-Ривер отражаются огни работающих на мысе Бартон медных мастерских. На полпути от мыса находился маленький причал, где несколько дней назад Бен оставил лодку мистера Даре, тут же рядом стоял и дом.

Наконец Бен добежал до лодки, она лежала на том же самом месте, где он ее оставил. На ощупь, проклиная тугой узел, Бен принялся развязывать веревку, она тотчас окрасилась кровью его израненных рук. Бен не видел, что происходило у него за спиной, но кожей чувствовал нависающую черноту. Он вздрогнул, представляя, как длинное лезвие входит в тело.

Узел наконец поддался, и, захлебываясь слезами, Бен начал толкать лодку к воде. Лодка упорно не двигалась с места. Он навалился на корму, ноги вязли в грязи, их приходилось с усилием вытаскивать.

Лодка чуть продвинулась, и Бен налег на нее с удвоенной силой. Лодка нехотя поползла вперед. Бен продолжал толкать ее, пока не оказался по пояс в воде и не почувствовал, что нос суденышка легко и свободно скользит по воде. Подняв брызги, он обеими руками ухватился за борт и перевалился в лодку.

– Кто это там? – донесся с берега крик. – Кто барахтается в моей лодке?

Бен обернулся на крик – в освещенном проеме дверей дома маячила черная фигура господина Даре. И тотчас Бен увидел бледные огоньки, сопровождающие Брейсуэла.

Слова застряли у него в горле. Времени на то, чтобы развернуть парус и отдаться на волю спасительного ветра, уже не оставалось. Бен схватил весло и принялся вставлять его в уключину. Неожиданно лодка дернулась: бледная рука ухватилась за корму, и в темноте засверкали ужасные глаза Брейсуэла. Плохо соображая, что делает, Бен схватил второе весло и ударил им по бледной руке. Затем поднял весло вверх и со всей силы обрушил его на голову Брейсуэла. Тот упал. Третий удар пришелся по воде. Бен потерял равновесие. От падения на дно лодки его удержала мачта. Задыхаясь, ловя ртом воздух, он кое-как вставил в уключину второе весло, сел и начал грести. Налегая на весла, Бен не спускал глаз с берега. Господин Даре продолжал что-то кричать, стоя в дверях, но вот черная тень поднялась из воды и закрыла его.

– Мистер Даре! Бегите! – хрипло крикнул Бен и еще сильнее заработал веслами. Он не бросил грести даже тогда, когда лодку подхватило течением и понесло. Начался отлив. Огни Бостона и отвратительные тени, которые отбрасывал город, уплывали вдаль.

19. Стать королевой

–  Королевой?! – вскричала Адриана. – Это полная чушь.

Креси улыбнулась.

– Не знаю, слышали ли вы что-нибудь о нашей сестре Креси, – сказала мадам де Кастри. – Она – наша тайна. Первый раз я встретилась с мадемуазель в тысяча семьсот шестом году, когда ей было всего восемь лет. В то время я была фрейлиной ее величества, – пояснила она, обращаясь к герцогине Орлеанской.

– Как раз тогда мы с вами познакомились, и я вступила в «Корай», – добавила герцогиня, с восхищением глядя на мадам де Кастри.

– Именно в тот год герцог, ваш супруг, как-то вечером и рассказал нам прелестную историю о маленькой девочке, которая умеет предсказывать будущее.

Герцогиня перебила ее.

– Моего супруга всегда обманывали всякого рода шарлатаны, – призналась она. – Его неуемный интерес к науке и одновременно к всевозможным потусторонним явлениям сделал его чрезмерно доверчивым. Тогда он познакомился с каким-то человеком из Вены, который уверял его, будто видит будущее, глядя в стакан с водой. – При этих словах герцогиня состроила презрительную гримаску. – В это время у герцога была интрижка с ла Сериу, этой маленькой куртизанкой, и они находились в ее доме. Предсказатель заявил, что ему нужна наивная девочка, для того чтобы посмотреть в стакан, – герцогиня сделала жест в сторону Креси. – Судьба в те дни была не слишком благосклонна к мадемуазель, и она находилась на попечении у той распутной женщины.

Мадам де Кастри продолжила рассказ герцогини:

– Герцог пожелал убедиться в талантах господина из Вены. Он попросил мадемуазель Креси посмотреть в стакан и описать находившиеся по соседству апартаменты мадам Нанкре. После того как Креси обрисовала их, туда отправили слугу, чтобы он проверил достоверность описания. Креси не допустила ни малейшей ошибки, она совершенно точно описала, какая в комнате мебель, как она расставлена, кто находится в комнате, словом, все. – Говоря это, мадам де Кастри потирала руки, словно они у нее болели. – Когда я узнала об этой истории, то сама решила проверить и убедиться в ее подлинности. Очень быстро я обнаружила, что господин из Вены – явный шарлатан, а вот наша дорогая Креси, которая здесь присутствует, – истинная жемчужина. Истекшие годы доказали, что ее талант безупречен. Девять лет назад, задолго до того дня, когда его величество обманули смерть с помощью персидского эликсира, Креси предсказала нам это событие.

В течение всего странного рассказа Адриана не сводила глаз с Креси, но молодая женщина никак не отреагировала на восхваление ее необычных способностей.

– Когда она выросла, – продолжала мадам де Кастри, – она вступила в наш Тайный орден.

Адриана, не спуская с Креси пристального взгляда, спросила:

– И вы предсказали мой брак с королем?

Креси кивнула:

– Да, мадемуазель. Я видела церемонию вашего бракосочетания. Видела, как вы с королем стоите перед архиепископом. Сомнений не остается.

– Сомнения остаются, – вспыхнула Адриана. – Я могу не принять предложения короля.

Мадам де Кастри пристально на нее посмотрела и сурово покачала головой:

– Вы должны принять предложение, мадемуазель де Моншеврой. Вы должны стать супругой короля.

– Но почему?

Заговорила герцогиня:

– Ментенон никогда не была одной из нас. Она даже не знала о нашем существовании. Но моя мать, допущенная на королевское ложе до Ментенон, принадлежала к «Кораю». Рядом с королем она была ушами и глазами «Корая», хотя король об этом и не догадывался. Теперь же у нас нет таких глаз и ушей.

– Все так просто объясняется? – удивилась Адриана. – Вам нужно только то, чтобы к королю был приставлен человек, который докладывал бы вам о каждом его телодвижении? В течение последних двух лет «Корай» никаким образом не давал о себе знать. И вот теперь вы похищаете меня, но только для того, чтобы сообщить, что я должна своими собственными руками разбить свою жизнь, отказаться от всего, что мне дорого, и все ради того, чтобы у вас был свой человек рядом с троном?!

– Мы не давали о себе знать, – сказала мадам де Кастри, – потому что именно два года назад Креси увидела эту свадьбу. И мы не хотели, чтобы люди, знающие о существовании «Корая», связывали появление новой королевы с нашим влиянием. В этом же кроется и причина вашего мнимого похищения.

– Я могла бы проявить больше изобретательности, будь у меня побольше времени, – подала голос герцогиня Орлеанская. – Я предполагала организовать встречу совсем по-другому. Но после смерти дофина и покушения на короля любая связь с вами вызвала бы подозрения. Ведь Торси и так нас подозревает.

– Торси известен мой интерес к науке, – сказала Адриана, – и то, что ваш муж содействовал моему устройству в Академию наук.

– И что в этом подозрительного? – изумилась мадам де Кастри. – В этом нет ничего противозаконного или неприличного. Не придавайте значения подозрениям Торси. Знайте, Адриана, хотя мы хранили молчание последние годы, мы продолжали делать то, что было в наших силах. Именно герцогиня попросила своего супруга устроить вас при королевской библиотеке, благодаря чему вас заметил Фацио де Дюйе.

– Звучит так, – слабо пыталась сопротивляться Адриана, – словно все это делалось не столько для меня лично, сколько для того, чтобы через меня следить за господином де Дюйе.

– Вы эгоистичны, – чуть слышно даже не произнесла, а выдохнула Креси. Адриана повернула голову в ее сторону и посмотрела прямо в удивительные глаза. – Пелена мрака опускается на мир, и вы тесно связаны с этим мраком. Помните, когда вы первый раз столкнулись с «Кораем»? Вам было всего девять лет.

– Я помню, – ответила Адриана. – Вы и это видели?

Будто не слыша вопроса, Креси продолжала:

– Вы помните наш символ? Сова означает не только стремление к знаниям, которых жаждут наши сердца, не только святую обязанность любить и помогать сестрам богини Афины. У этого символа есть высший смысл, дорогая сестра. Вы помните, в чем он заключается?

Адриана опустила глаза и тихо произнесла:

– Хранить и оберегать.

– Да, подхватила Креси. – Но, похоже, вы помните только о первой части нашей клятвы.

– Я считала, что меня покинули и забыли, – обиделась на ее слова Адриана. – Я думала, меня исключили из ордена и даже не предупредили об этом! А теперь вы хотите, чтобы я была верна клятве… – Она оборвала себя на полуслове. Не стоило выплескивать давно наболевшую горечь и обиду.

– Но теперь-то вы знаете, что все это время мы были с вами?

– Я знаю только то, что вам нужна. Вы говорите о пелене мрака, но я даже представления не имею, что это такое. Вы говорите «хранить и оберегать», но что я должна хранить и оберегать?

– Род человеческий, – совершенно спокойно произнесла мадам де Кастри, – и жизнь на земле.

Адриана надолго замолчала, она не знала, что на это ответить.

– Я выйду замуж за короля и тем самым сохраню род человеческий? – наконец решилась она продолжить разговор.

– Я не видела всю картину в целом, – призналась Креси, – только отдельные эпизоды. Я видела, как надвигается пелена мрака, потому что вы открыли дверь в эту обитель мрака, и вы же теперь должны помочь закрыть эту дверь.

– Ваши слова похожи на бред, – вспыхнула Адриана. – Извините меня, госпожа маркиза, госпожа герцогиня, я служу науке, математике, а то, о чем вы здесь говорите, похоже на мрачные суеверные страхи, на детские страшилки. Когда же дочери Афины утратили веру в науку и могущество Бога, который постигается посредством науки, и вернулись к предрассудкам и черной магии? – Она сама чувствовала, что ее слова звенят в воздухе, как отравленные стрелы, пущенные из тугого лука. Стоило снова обрести сестер по Афине, как тотчас, похоже, ее слова заставят их отвернуться от нее навсегда. Лица герцогини Орлеанской и мадам де Кастри застыли. Наконец мадам де Кастри строго сказала:

– Мне известно, что вы любите уравнения. Вы им доверяете. Это хорошо. Это замечательно. Но в мире существуют такие уравнения, что только Господу Богу под силу их разрешить. И когда такое уравнение возникает перед человеком, помочь его решить может только интуиция. Моя интуиция подсказывает, что остановить надвигающийся мрак мы сможем только в том случае, если вы будете рядом с его величеством. Необходимо принести себя в жертву, – тихо закончила она. – Выйти замуж за величайшего из всех королей – не самая страшная жертва, на которую может пойти женщина.

Адриана знала, что статус королевы сделал Ментенон несчастной. Быть супругой Короля-Солнце оказалось смертной мукой, которую Ментенон никому бы не пожелала. И это несмотря на то, что она глубоко и искренне любила Людовика. Адриана же Людовика не любила.

Но мадам де Кастри права.

Адриана посмотрела на женщин, молча ожидающих ее ответа.

– Я не знаю, над чем работает Фацио, но я могу рассказать о некоторых отдельных деталях, мне известных. И, возможно, более светлые головы, чем моя, смогут разгадать эту загадку. Мне кажется, они создают новое оружие. Если мы располагаем временем, я напишу уравнение, над которым они работают.

– Будьте так любезны, – ответила герцогиня.

– Его величество… Если его величество сделает мне предложение, я не вижу причины ему отказывать. Но я совершенно искренне заявляю, что каждый день буду молиться, чтобы такого предложения он мне не сделал.

– Поспешите с молитвой, – сказала Креси с легкой печалью в голосе, – потому что уже сегодня вечером он сделает вам предложение.

Адриана закрыла глаза.

– Если вы видите такие вещи, почему не можете увидеть чем занимается Фацио? – спросила Адриана. – Почему вы не можете увидеть то, что принесет нам пелена мрака, которую вы предсказываете?

Недовольная улыбка дернула губы Креси:

– Когда я была совсем юной, то могла увидеть все, о чем меня просили, но с каждым годом мое видение становится слабее. Сейчас это сделалось моим проклятием. Я не могу видеть то, что хочу. Я вижу только то, что Богу угодно мне показать.

– Или дьяволу? – съязвила Адриана.

– Богу или дьяволу – не важно, – выдохнула Креси. – Важно то, что все мои видения непременно сбываются; а они редко бывают приятными.

Спустя два часа прибыла карета из Марли. Ее сопровождали тридцать гвардейцев Швейцарской роты, четыре стрелка и десять верховых карабинеров. Адриана, стараясь оставаться равнодушной, наблюдала, как внушительная кавалькада въезжала во двор. Она сосредоточила все свое внимание на деталях экипировки, поэтому не сразу заметила два бездыханных тела, лежащих перед домом. Им была отведена роль похитителей. Один из лежащих был одет точь-в-точь как тот незнакомец, что угрожал ей крафтпистолем, но Адриана точно знала, что это не он.

Во главе швейцарцев ехал Николас с осунувшимся и печальным лицом, одна рука болталась на перевязи, и потому, сидя в седле, он слегка покачивался.

– Мадемуазель, – бросился он к ней, спешившись, – мне нет прощения за то, что я не уберег вас. – Он склонил голову. – Простите меня, – сказал он таким голосом, что у Адрианы сжалось сердце. Он, верно, возненавидел бы ее, узнай, что его позор и пролитая кровь – всего лишь малозначащие детали в разыгранном представлении.

– В этом нет вашей вины, – так, чтобы все слышали, громко ответила она. – Я бы предпочла быть убитой, нежели видеть, как такой отважный воин сокрушается от стыда.

– А я бы предпочел умереть, нежели позволить им прикоснуться к вам, – ответил Николас.

Адриана широко улыбнулась:

– Но кто бы в таком случае сопровождал и охранял меня сейчас, сударь?

Николас снова поклонился и, передав поводья своей лошади одному из стрелков, проводил ее до кареты.

Как только они сели в карету, процессия тронулась в путь. Николас молчал.

– Вы серьезно ранены? – спросила Адриана спустя некоторое время.

– Я чувствовал бы себя несравнимо лучше, если бы рана моя была серьезной, – улыбнулся он печально. – Когда на нас напали и я вышел из кареты, пуля слегка задела мне плечо. А потом что-то… я не знаю, что это было. Как будто бы свет и жизнь высосали из меня, я провалился во тьму, а когда очнулся, ничего не помнил.

– Если пуля задела плечо, то зачем вам перевязь? – удивилась Адриана.

– Кость задета, – признался Николас. Он помолчал, затем добавил: – Я слышал, что его величество очень рассержены.

– Не беспокойтесь, Николас, я заступлюсь за вас перед королем.

– Сударыня, я хотел лишь сказать, что король волнуется о вас. – Он отвернулся к окну и совсем тихо произнес: – Многие испугались, что вас убьют или случится что-нибудь очень нехорошее.

– Но вы же видите, со мной все в порядке.

В карете на какое-то время воцарилось молчание, но вскоре Николас вновь повернулся к ней лицом. Его глаза сияли, но было в них нечто такое тяжелое, что они казались одновременно и ужасными, и прекрасными.

– Я хочу сказать вам, мадемуазель, – начал он, – что если какой мужчина осмелится к вам прикоснуться без вашего на то согласия, это будет означать только одно – я мертв, вознесся к Богу и потому не могу защитить вас. Я бы пожертвовал вечным спасением только ради того, чтобы вы не подвергались новым оскорблениям.

– Полноте, – смутилась Адриана, – полноте, Николас.

Они обменялись долгим проникновенным взглядом. Адриане казалось, что она летит вниз с огромной высоты.

– Вы меня не поняли, – после долгого молчания произнес Николас.

– Нет, Николас, думаю, что я очень хорошо вас поняла, – ответила она.

Было уже совсем темно, когда они подъехали к Марли. Адриане доложили, что король перед сном примет ее у себя в спальне. В дороге, как Николас ни боролся с собой, он все же уснул. Один из гвардейцев сообщил ей, что Николас не ел и не спал с момента ее похищения.

Путь в королевские покои лежал через огромную галерею. Адриана поразилась картине, представшей ее глазам. Галерея, как ковром, была устлана телами придворных. Они сидели или полулежали на полу, играли в карты. Людовик построил Марли как обитель уединения и покоя. И хотя король мог легко обходиться без придворных, сейчас казалось, что он не может существовать без них.

Ее появление привлекло внимание, и по галерее пронесся гул: ее поздравляли с благополучным вызволением из плена. Лица придворных изображали услужливую доброжелательность, и у Адрианы холодок пробежал по спине. Она почувствовала, как пристально вся эта толпа следит за ней, оценивает, строит предположения, как она себя поведет, и как это отразится на их жизни, и какую пользу можно извлечь из ее присутствия при короле.

– Благодарю вас, – отвечала на поздравления Адриана, делая реверанс. – Граф Тулузский и его егерь оказали мне неоценимую услугу, только благодаря им я сейчас стою перед вами.

Адриана сделала еще один реверанс и позволила своему эскорту препроводить ее к королевскому ложу.

Людовик в роскошном халате возлежал на постели, прикрытый до пояса богато расшитым покрывалом.

– Моя дорогая мадемуазель де Моншеврой, – приветствовал ее король сильным, уверенным голосом, – очень рад видеть вас живой и в полном здравии. Господь взыщет с меня за пережитые вами страдания. Молю вас об искреннем прощении.

– Я… Нет-нет, вам не надо молить меня о прощении, ваше величество, во всем, что со мной приключилось, нет вашей вины. Следуя воле Всевышнего, граф Тулузский и гвардейцы Швейцарской роты не позволили моей душе расстаться с телом.

– Вы не ранены? Вам не причинили никакого вреда?

– Никакого, кроме того, что задержали мое прибытие в Марли, ваше величество.

– Ах, Адриана, я мужчина и король великой Франции, но вы превзошли меня своей любезностью, – произнес Людовик и указал Адриане на маленький стульчик, приставленный к его кровати. – Присядьте сюда, я думаю, вы устали с дороги. Кроме того, мне нужно кое-что вам сказать, нечто такое, на что еще несколько часов назад, боюсь, у меня не хватило бы духа.

– Ваше величество…

– Я так много и многих потерял, Адриана, так далеко в прошлом остались мои славные, счастливые дни. Но я хочу, я должен вернуть эти дни. Я нужен Франции таким, каким был в молодости, тогда и сама Франция вернется к временам торжества и славы. Вы понимаете меня, Адриана?

– Понимаю, ваше величество, – ответила Адриана.

– Но я уже не тот, каким был, я стал лучше. Ментенон научила меня быть лучше себя самого. И хотя она вначале сама была просто моей любовницей, она научила меня расточительно менять любовниц по первой прихоти и капризу. – Людовик нахмурился. – Знаете, совсем недавно я собирался завести новую любовницу. И мой выбор пал на вас, Адриана.

– На меня, ваше величество?

– Да, Адриана. Вы так похожи на Ментенон. – Людовик приподнялся и сел в кровати. – Вы видите, как я изменился после смерти дофина? Огонь, который должен был убить меня, лишь пробудил во мне чудодейственную силу персидского эликсира. И сейчас, когда ко мне вернулось зрение, посмотрите, каким молодым я стал!

Адриана почувствовала, как лоб у нее покрылся испариной. Король ничуть не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, если не считать того, что глаза его казались сосредоточенными на чем-то очень далеком и отстраненном. Она не понимала, о чем он говорит.

Растерявшись, Адриана молчала. Людовик взял ее за руку.

– Я понимаю, это невероятно, и вы чрезвычайно удивлены. Должен признаться, что последние годы я чувствовал себя значительно моложе своих лет, но и думать не смел, что увижу себя двадцатилетним юношей, и вот пожалуйста! Сейчас время необычайных чудес! И мои новые помолодевшие глаза смотрят на вас, Адриана, и видят не просто другую Ментенон. Вы красивы и добры, при этом всегда улыбаетесь. Вы невероятно облагодетельствуете меня, двор и Францию, если согласитесь стать моей супругой и королевой. И как королева подарите Франции нового наследника.

Адриана чувствовала, что не в силах сдержать слезы, и они катились по ее щекам, обжигая. Но она плакала беззвучно. Стоявший в другом конце комнаты Ботем отвернулся, лицо его исказилось от сострадания. Адриана не могла бы сказать с полной уверенностью, кому предназначалось сострадание камердинера – королю или ей.

Если Людовик и видел ее слезы, то ничего не сказал по их поводу. Он продолжал смотреть куда-то вдаль, мимо нее, с ожидающим выражением на лице. Она молчала до тех пор, пока не почувствовала, что может говорить совершенно спокойно.

– Я согласна, ваше величество. Я никогда бы не смогла сказать вам «нет».

По крайней мере теперь она попала в самый центр событий, жизни.

20. Тич

Рассвело, и обнаружилось, что берег исчез из виду. Бен протер глаза, от усталости и бессонной ночи их жгло так, словно кто-то швырнул в них песком. Бен не замечал нежной прелести наступившего утра, он видел только края огромной синей тарелки и себя, плавающего посередине.

От баталий минувшего дня болело все тело, а голова напрочь лишилась способности соображать. Ночью Бен не сомкнул глаз, в воспаленном мозгу беспрестанно всплывали картины пережитого кошмара, но у него уже иссякли слезы, чтобы выплакать горе, и не было сил, чтобы молиться о спасении.

Бескрайние просторы моря действовали успокаивающе. Здесь Брейсуэлу не подкрасться незамеченным, Бен увидит этого дьявола, как только тот появится на горизонте. Вряд ли Бен сможет остановить его, но по крайней мере смерть не застигнет его врасплох.

Бену казалось, будто из него вынули душу, он никак не мог поверить, что Джеймс мертв. Он не мог осознать этого и совершенно ясно представлял, как Джеймс смеется, разговаривает, сердится. Джеймс остался для него живым, таким, каким Бен знал его всю свою жизнь. Ночной кошмар с Брейсуэлом казался наваждением. Несколько последних месяцев – ложью, иллюзией, и только Джеймс был настоящим, а потому живым.

Утро заставило Бена четко осознать, что он обязан немедленно вернуться в Бостон. Джеймс мертв. А что если Брейсуэл убьет отца и мать? Что станет с Джоном Коллинзом? Бен окажется самым последним трусом, если сбежит сейчас, спасая свою жалкую жизнь. Ведь Брейсуэл предупредил его, что убьет Джона, и потому Бен должен вернуться назад в город.

Бен встал, кое-как распрямив затекшие ноги, поднял парус.

Без компаса, не видя берега, он представления не имел, куда же направить лодку. Но берег, даже невидимый глазу существует, до него можно добраться. Если он будет держать курс на север, то, скорее всего, выйдет к мысу Код. Если на запад, там тоже земля. И только если плыть на восток, есть опасность потеряться в открытом море…

Где восток, он, слава богу, знал! Поразительно, как человек тупеет после одной-двух бессонных ночей. Бен с трудом принялся поднимать парус.

Он уселся на корме и беспрестанно вертел головой, подскакивая, – не появилась ли на горизонте земля? Он не замечал ни солнечных бликов на морской глади, ни того, как становится теплее с нарождающимся новым днем, ни того, как спокойно и легко покачивается на волнах лодка. «Как Брейсуэлу удалось остаться в живых?» – недоумевал Бен. Крафтпистоль направляет контролируемый взрыв свечения и флегмы, вырывается пламя, похожее на разряд молнии. «Летучий» фонарь, который Бен изобрел, должен был вызвать взрыв внутри крафтпистоля. Взрыв ненаправленного действия. Для Брейсуэла это должно было обернуться похуже удара молнии.

Солнечные блики на воде переплетались и складывались в замысловатые узоры. Бен нахмурился, стараясь разгадать гелиографические письмена. От блеска воды резало в глазах, ему приходилось часто моргать и с каждым разом все труднее и труднее было открывать глаза.

Когда Бен проснулся, было темно, а где-то вдали грохотала гроза. Чертыхаясь, он сел, не понимая, где он и что с ним произошло. Последнее, что он помнил, это как закрылись отяжелевшие веки, солнце нещадно жгло их.

Снова прогремел гром, и по воде, как эхо, пробежала длинная рябь. Бен несколько раз быстро вдохнул, надеясь тем самым немного освежиться. Он никогда не попадал в шторм в открытом море, а его лодка, даже в умелых руках, вряд ли выдержит подобное испытание. Взглянув на небо, Бен увидел звезды, большие и яркие, и при этом ни одного облачка. Неожиданно в той стороне, где предположительно была земля, в небо взвилась россыпь красных огней.

Секунду спустя последовали новые раскаты грома. И тут Бен догадался, что его разбудил не гром, а пушечная пальба. В ночи сошлись в битве два титана. Он видел рваные полосы света, должно быть, стреляли из крафтпистолей или подобного оружия. Почти час Бен, не отрывая глаз, следил за вспышками огня и света, рисуя в воображении картину боя. Сошлись ли там английский и французский военные корабли? Или пираты ведут бой?

Неприятная нервная дрожь отвлекла его от живописного зрелища. Где же он все-таки находится? Сколько времени он спал? А что если он проспал не один, а два дня? Бен не знал, как это выяснить. Во рту пересохло, а живот подвело от голода. Вполне вероятно, могло пройти и два дня. А за это время Брейсуэл мог либо сам умереть, либо убить Джона. Возвращаться в Бостон теперь – совсем безнадежное дело.

Но неизвестность заставляла вернуться. Бен убрал парус, бесполезный ночью. Вскоре грохот битвы утих, оставив Бена наедине с угрызениями совести.

Прошло несколько часов. Первые лучи солнца принесли с собой призрак надежды: вдали показалась земля, возможно, как и предполагал Бен, это был мыс.

Сейчас он узнает, куда его занесло, и уже через день будет в Бостоне. Бен поднял парус и направил лодку к берегу.

Не успел он проплыть и половины расстояния, как его лодка глухо ударилась обо что-то. Бен попытался рассмотреть, что там за бортом, и увидел плавающий в воде бочонок. Он почувствовал, что высаживаться на берег ему что-то расхотелось, и принялся оглядывать море.

Вокруг плавали обломки досок, видимо остатки мачты или бушприта, все это наводило на мысль, что один из кораблей в ночной битве получил смертельный удар.

Приблизившись к берегу, Бен увидел на песке очертания трех человеческих тел. Они лежали среди обломков мачты и еще каких-то предметов, которые он не мог отчетливо разглядеть. Кто знает, может, эти люди живы?!

Ему почудился голос отца. Бен ясно представил, что бы тот сделал, окажись на его месте. К тому же на берегу могла быть пресная вода и какой-нибудь провиант. Может, повезет выяснить, что за корабль потерпел поражение.

Влекомый насущной необходимостью и здравым смыслом, Бен направил лодку к берегу.

Первый, к которому он подошел, лежащий навзничь, был мертв. Пол-лица у него отсутствовало, вторую половину доедали копошащиеся вокруг трупа крабы. Похоже, решил Бен, все мертвы, иначе они бы уже подали какие-нибудь признаки жизни. Вдруг ему почудилось, что кто-то кричит. Он обернулся и окинул взглядом берег.

Он увидел машущую руку, значит, не все здесь мертвые, есть и живые.

– Эй, сюда! – слабо кричал какой-то мужчина. – Эй, мальчик!

Пошатываясь на ослабевших ногах, Бен поспешил к человеку.

– Наверное, сам Господь Бог послал мне тебя, – проговорил мужчина, когда Бен подошел ближе. – А то я уж начал думать, что мне здесь подыхать придется.

Бен замер на месте.

Огромного роста мужчина сидел, опершись спиной о камень. Бен таких огромных людей еще не встречал. Казалось, в плечах у него было не меньше ярда, а поднимись он, так выросла бы башня на все шесть футов. Но, видимо, встать-то гигант и не мог: одна нога у него была обмотана тряпкой, ярко-красной от не успевшей засохнуть крови. Его спутанные черные волосы свисали ниже плеч, черными змейками сползали на испачканную белую рубаху. Борода – дюжина тонких косичек, перевязанных черными лентами, – мирно покоилась на широкой груди.

– Сядь, мальчик, и скажи, как тебя зовут. – Здоровенной рукой, сжимавшей пистолет, мужчина указал на лежащий поблизости камень. – Если хочешь, я первый назову тебе свое имя.

– Я знаю вас, – ответил Бен. – Вас зовут Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода. – При этом Бен начал медленно пятиться назад.

– Вот дьявол, меня и здесь все знают. Это хорошо. Давай садись и скажи, как тебя зовут. Будь воспитанным, учтивым мальчиком.

– Я думаю, что порох в ваших пистолетах намок, – спокойно сказал Бен.

Черная Борода согнал с лица улыбку, и они с Беном встретились взглядами. В глазах Тича Бен увидел свою смерть так же, как видел ее в глазах Брейсуэла. И если Брейсуэл убивал мгновенно, то глаза Черной Бороды обещали смерть медленную и мучительную. «Из огня да в полымя», – подумал Бен.

– Послушай, парень, – очень медленно произнес пират, – может, ты и прав и порох у меня в самом деле подмок чуть-чуть, но может быть, и нет. Патроны у меня хорошо навощены именно для такого вот случая. Лучше я тебе расскажу, что здесь произойдет, если ты сейчас попробуешь сбежать. Я взведу вот этот курок, а если пистолет не выстрелит, я пущу в ход свою саблю. – Он похлопал рукой по внушительных размеров абордажной сабле, лежащей рядом. – Не беспокойся, я потерплю боль в ноге, пока буду ловить тебя. И когда поймаю, а я, черт подери, тебя непременно поймаю, вначале отрежу тебе уши, затем отрублю ноги, ну, и так далее, пока не изрублю в мелкую крошку. Ты понял меня?

Бен не знал, удастся ли пирату осуществить свою угрозу. Вполне вероятно, что удастся, Черная Борода славился такими подвигами.

– Ну, говорите, чего вы от меня хотите, – спокойно сказал Бен.

– Для начала назови мне свое имя, – ответил Тич, – и сядь.

– Если вы не против, я сяду там, где ваша сабля меня не достанет, – сказал Бен. – А зовут меня Бенджамин Франклин.

Черная Борода кивнул.

– Хорошо, садись, где хочешь, но только так, чтобы я мог видеть тебя. Ты не по годам смышленый мальчик.

– Два дня назад убили моего брата. Тот же самый человек собирается убить и меня. В море я сбился с курса и вот встретил пирата по прозвищу Черная Борода. Что вы от меня хотите? Чтобы я оперы перед вами тут распевал?

Черная Борода подмигнул ему и засмеялся – грубый гнусавый звук очень скоро превратился в рокот.

– Ты откуда прибыл? – насмеявшись и успокоившись, спросил Тич.

– Из Бостона.

– Бен Франклин из Бостона. Бен Франк… – Пират широко и с чуть заметным удивлением открыл глаза. – Вот так штука! Ты – один из моих биографов! Черт меня побери, вот так встреча!

– Думаю, что черт вас действительно когда-нибудь приберет, – ехидно поддакнул Бен, отметив про себя, что хоть одно творение, подписанное его собственным именем, должно сослужить ему хорошую службу.

Черная Борода снова засмеялся.

– Чертовски хорошо, – пророкотал пират, – чертовски. – Он подтянулся и сел прямее. – Послушай, Бенджамин, ты мне нравишься, и сейчас я тебе расскажу, как мы можем выручить друг друга. Куда ты держишь путь?

– Назад, в Бостон.

– В Бостон? Но ты же говоришь, кто-то хочет убить тебя там.

– Да.

– За что, мой искусный писака?

– Здесь нет ничего смешного, – огрызнулся Бен. – Он убил моего брата. И пусть это ничего не значит для Эдварда Тича, но для меня это тяжелая потеря.

– Эй, говори, да не заговаривайся, помни, с кем толкуешь, – озлился Тич. – А то мне придется преподать тебе урок хороших манер.

– Да пошел ты к черту, – совсем разозлился Бен. Пират щелкнул курком пистолета. Кремень брызнул искрами, и порох зашипел – только и всего.

– Проклятие и тысяча чертей на твою голову, – проворчал Тич, отбрасывая пистолет в сторону.

– Я же говорил, порох намок, – торжествовал Бен. На ремне, перетянутом через грудь, у Тича болтались три кобуры. Две из них были пустыми, из третьей он вынул пистолет.

– Сейчас этот испытаем.

– Погодите, – испугался Бен. – Погодите, я приношу свои извинения.

– Сатане неси свои извинения, может, ему пригодятся, – зарычал Тич.

– Так я именно это и делаю.

Черная Борода вскинул пистолет, в глазах его горела ненависть, он злобно усмехнулся:

– Говори, чего ты хочешь, парень, уважу твою последнюю просьбу.

– Вы сказали, что мы можем помочь друг другу.

– Ну, сказал.

– И как же?

– Мне нужна твоя лодка, и я тебе за нее хорошо заплачу, но только после того, как ты поможешь мне в нее забраться.

– А, вы успеете перерезать мне горло, – резонно заметил Бен.

– Не перережу, слово даю.

– Не горло перережете, так шею свернете. Мне в любом случае конец.

– Сдается мне, ты и без того слишком уж спешишь навстречу смерти, – проворчал Черная Борода. – Ты просто сгораешь от желания вернуться в Бостон, где кто-то собирается тебя убить. Что ты забыл в этом Бостоне?

– Этот человек хочет убить моего друга тоже.

– Если дело только в этом, то будь спокоен, твой друг уже мертв, – успокоил Бена Черная Борода. – Если власти начали охоту за тем человеком, что убил твоего брата, у него не осталось времени, чтобы тянуть со вторым убийством. Бостон – довольно маленький городишко, и спрятаться там особенно негде. Уверяю тебя, тот человек уже сделал свое дело и дал деру.

– Это вы по себе судите, – сказал Бен.

– Запомни, парень, я не бросаю свои слова под ноги каждому встречному сопляку. Но уж коль тебе посчастливилось встретиться со мной, то держи свой поганый язык за зубами и слушай, что я тебе говорю. Займись каким-нибудь другим, менее опасным делом, в противном случае всю твою удачу, отпущенную на целую жизнь, ты растранжиришь за каких-нибудь десять лет. Похоже, твой братец втянул тебя в скверное дело…

– Не он, а я его втянул. Его и всех остальных.

– Тогда еще хуже. Если ты – главная добыча, вероятнее всего, тот парень будет искать тебя, а друга твоего на время оставит в покое. И поэтому, если хочешь спасти друга, уведи убийцу за собой как можно дальше от Бостона. И сейчас я тот самый человек, кто может тебе в этом помочь, понял?! Я могу помочь твоему преследователю, пустив тебе пулю в лоб, но могу и тебя от него спасти. Так что выбирай, да только не зли меня больше.

Бен посмотрел в сторону моря.

– Если я продам вам свою лодку, как я потом выберусь отсюда? – спросил он.

– Я подскажу способ.

– Сколько вы заплатите за лодку?

– Двести английских фунтов.

Бен остолбенел:

– Я вам не верю.

– В стоимость входит погрузка выброшенного на берег провианта и запаса пресной воды, а также моя доставка на борт.

– Нет! – отрезал Бен и еще тверже добавил: – Нет, сэр. Я продам вам лодку и загружу провиант. Потом я сделаю вам костыль, чтобы вы сами могли добраться до лодки. И ничего сверх этого я делать не буду.

– Согласен, загружай мою лодку. А я потом скажу, где ты найдешь свои деньги.

– И в какую сторону мне идти.

– И в какую сторону тебе идти, – повторил за ним Черкая Борода.

Очень быстро Бен погрузил в лодку все, что нашел на берегу и что могло пригодиться в открытом море. Самым тяжелым грузом оказался бочонок с ромом. Не успел Бен найти его, как Черная Борода велел нацедить полную кружку. Кроме того, пират заставил Бена отнести в лодку два деревянных ящика.

Когда все было погружено, Бен приблизился к Тичу и остановился на безопасном расстоянии. Пират долго сверлил его тяжелым, пристальным взглядом, но пистолет свой на Бена не наводил.

– Костыль, – повелительно произнес он наконец.

– Деньги, – ответил Бен.

Пират полез в огромный карман своей серой куртки, достал увесистый мешочек и швырнул Бену под ноги. Мешочек звякнул.

– Возьми, черт тебя подери, – сказал Тич.

По дороге к лесу Бен пересчитал деньги. Как Черная Борода и обещал, в мешочке лежало двести фунтов. Ножом, полученным от Тича, Бен срезал молодое деревце с вилкообразным разветвлением и смастерил из него подобие костыля. Он швырнул костыль пирату, стоя на расстоянии не менее пятнадцати ярдов.

– Вот возьми, – крикнул он.

Черная Борода кивнул, поднял пистолет и нажал на курок. Раздался оглушительный взрыв, и Бена, как дыханием дракона, обдало облаком черного дыма.

– Тысяча чертей, – заорал Черная Борода, увидев, как Бен судорожно схватился за грудь, но ни крови, ни раны там не нашел. – Когда же они начнут делать пистолеты, которые способны убивать.

– Чтоб тебе в аду гореть, Эдвард Тич, – заорал ему в ответ Бен.

– Не принимай выстрел на свой счет, парень. – С этими словами Черная Борода кое-как поднялся и, опираясь на костыль, заковылял к лодке. Добравшись до нее, он обернув и крикнул Бену: – Зажги костер, но только сначала дождись, когда я скроюсь из виду; если зажжешь раньше, клянусь, я вернусь и убью тебя.

Слова пирата не вызывали сомнения, несмотря на костыль, он передвигался довольно быстро, чего Бен никак не ожидал.

Глядя, как удаляется парус, становясь все меньше и меньше, Бен надеялся, что дырка, проделанная им в днище лодки, еще не скоро себя обнаружит. Он плотно заткнул ее пробкой из черствого хлеба. И только когда хлеб размокнет, вода начнет наполнять лодку.

Парус исчез из виду, и Бен принялся выполнять указание Черной Бороды: разложил костер из найденных на берегу деревянных обломков разбитого корабля и принесенного из леса сушняка. Спичками ему послужил высохший к этому моменту порох из выброшенного Тичем пистолета. Когда костер разгорелся, Бен спрятался за стволом большого вяза и оттуда наблюдал за берегом, готовясь в случае опасности скрыться в лесной чаще.

Уже на закате он увидел паруса приближающегося фрегата, над ним развевался королевский флаг.

– Хитро, хитро придумано, – сказал капитан Колдуэл.

– Прошлой ночью я видел сражение, – сообщил Бен.

– То был «Чемпион», – ответил Колдуэл. – Он пошел ко дну вместе с командой. В темноте мы их потеряли и потому слишком поздно подошли на помощь. – Капитан заскрежетал зубами. – Мы достанем этого Тича. Пусть хоть в ад спустится или на дно моря заляжет, мы его все равно достанем.

Бен устало кивнул головой.

– Что, парень, в Бостон направляемся? – спросил капитан. – Но откуда мне знать, что ты не пират? – Капитан засмеялся, увидев, как вытянулось лицо Бена. От смеха капитана Бен мгновенно поскучнел. – Никогда ничего не бойся, парень, – продолжал капитан. – Ни твое лицо, ни твоя одежда… в общем, я верю, что ты не пират. Но если ты знаешь, куда направился Тич…

– Я продырявил ему лодку, но это ничего не значит, он спокойно мог заделать дыру. Куда же он направился, о том он мне не сказал.

– Оно и понятно. Лодку ему продырявил? Хитро придумал! Так нам легче будет его найти.

– Извините, сэр, а ваш корабль куда направляется?

– После того как мы изловим Тича? Тогда мы пойдем в Филадельфию.

– В Филадельфию? Не в Бостон?!

– Извини, парень. Но из Филадельфии попасть в Бостон – пара пустяков. Я попробую в Филадельфии найти капитана, который с удовольствием тебя туда доставит, да еще и бесплатно.

– Да я даже и не знаю… – замялся Бен. – Мне все равно надо уезжать из Бостона. На самом деле я направлялся в Филадельфию, повидаться с дядей, а уж оттуда намеревался отплыть в Англию.

– Хорошо, парнишка, – сказал капитан, – если получится, я тебе и с этим помогу.

Поиски Черной Бороды длились четыре дня, но безрезультатно: никаких следов пирата обнаружить не удалось. «Граб» нехотя взял курс на Филадельфию. И уже через два дня Бен поднялся на борт корабля, отплывающего в Англию. Он изо всех сил старался не думать о Джоне Коллинзе, о своей матери, об отце. Ему нестерпимо хотелось вернуться в Бостон, но Бен знал: там его ничего хорошего не ждет, кроме погибели. В Лондоне, возможно, удастся выяснить, что они такого с Джоном сделали, что вызвали на свою голову это исчадие ада – Брейсуэла. Вдруг повезет, и ему удастся избавиться от этого колдуна навсегда.

И хотя Бен больше не верил в то, что Бог слышит его молитвы, он все же принялся молиться. Он молился о друзьях и своей семье, о Джеймсе – кто знает, где сейчас его душа, – и еще он молил о прощении для себя.

Часть вторая

Пушка

1. Город большой науки

– Вон они, видишь! – радостно воскликнул Роберт Нейрн, пальцем указывая вдаль. – Белые скалы! Вот наконец и Англия!

Бен оживленно закивал головой и полной грудью вдохнул воздух. Он был уверен, что уже чувствует запах земли. Их славное судно «Беркшир» входило в узкий Дуврский пролив, а там уже и устье Темзы. На востоке угрожающей зеленой полосой тянулся берег Франции. Бен решил, что это, должно быть, Кале, находящийся сейчас в руках Британии. Он помнил, что по оплошности подарил Франции новое оружие, и очень боялся, как бы за те три месяца, что он пересекал океан, французы не сбросили войска Мальборо в море. Хорошо еще, что на судне имелся эфирограф, и капитан считал своим долгом сообщать всем последние новости. Бен надеялся, что, если бы французы предприняли новое наступление, он бы узнал об этом.

– Сейчас я готов расцеловать любую землю, лишь бы мои ноги ощутили твердь, – не мог скрыть своего восторга Бен.

– Послушаем, что ты запоешь через неделю, – ответил Роберт и, тряхнув головой, отбросил назад свои густые золотисто-каштановые волосы. Его глаза позеленели, как море, а может быть, в них отразились изумрудные поля, выступившие из-за белых известковых скал.

– Три года здесь не был. Когда я в последний раз покидал Англию, то сказал себе, что больше никогда не вспомню о ней, но сейчас я готов взять свои слова обратно. На земле так много красивых мест, Бен. Но ни берег Индии, ни южные моря, ни Карибские острова – ничто, Бен, не может сравниться с Англией.

Бен пожал плечами, трудно было не позавидовать Роберту, который успел так много повидать, а ведь он едва достиг совершеннолетия. Но мысль о дальнейшем путешествии по морям-океанам сейчас не вызывала у Бена никакого энтузиазма. Его больше не привлекала разделяющая берега земли однообразная, кажущаяся бесконечной гладь воды. Длительное путешествие все лишает прелести. Встречи с дельфинами и летающие рыбы начинают казаться чем-то обычным, заурядным, пропадает волнующее чувство новизны, такое приятное в начале путешествия. Есть люди, которые с удовольствием и по несколько раз пересказывают одни и те же истории. Их счастливый дар рассказчика не позволяет многократно повторенным историям бледнеть или становиться скучными. Роберт был из числа таких людей. Сын простого солдата, он имел душу романтика и путешественника и успел накопить изрядный запас самых невероятных историй, которые, возможно, были даже не вымышленными, а вполне реальными. Знакомство их началось с пиратских историй. Как только Роберт узнал о встрече Бена с Черной Бородой, из него как из рога изобилия хлынули истории о морских разбойниках. Вскоре юноши обнаружили, что их интересы во многом совпадают. Хотя Роберт не прочел ни одной научной книги, ум у него был живой, и он все схватывал на лету. Дни, проведенные за длинными разговорами, в мечтах о будущем, отвлекли Бена от тяжелых воспоминаний прошлого.

– Я все голову ломаю, где нам в Лондоне поселиться? – продолжал Роберт.

– Нам?

– Ну конечно, если ты не против. Как представлю тебя одиноко скитающимся по Лондону, так мне делается не по себе.

– Я был бы счастлив иметь в Лондоне надежного друга. К тому же ты так хорошо в нем ориентируешься, – не заставил себя ждать с ответом Бен. – слышал, Лондон немного больше Бостона.

– Немного! Да ты что! – воскликнул Роберт. – Лондон! Что такое Лондон?! Где вкуснее всего можно поесть? – в Лондоне. Где самые лучшие развлечения? – в Лондоне. Верь мне, здесь самые сладкие девчонки на свете!

У Бена при упоминании о самых сладких девчонках порозовели уши.

– Мне в Лондоне некогда будет развлекаться, – насупился Бен.

– Ну конечно, мой юный философ. Знаю-знаю, ты пустишься на поиски ученых умников ну и всяких там философских глупостей. Но я попробую выкроить время и помочь тебе вкусить порцию удовольствий, необходимую каждому человеку.

Лицо и уши Бена сделались пунцовыми, он смущался и потому злился на Роберта, а пуще всего на себя.

Роберт дружески и снисходительно похлопал его по плечу:

– Бен, не позволяй мне тебя дразнить. Твоя невинность искушает меня, а твое смущение забавляет. А если серьезно, я хочу показать тебе настоящий Лондон.

– Я был бы тебе за это признателен, – заверил его Бен.

Ветер усилился. Хриплыми голосами возбужденно перекрикивались матросы. Бен счел это за добрый знак. Ближе к вечеру они вошли в устье Темзы. Роберт и Бен впервые за последние восемьдесят дней наблюдали настоящий закат: солнце не тонуло в бескрайних водах океана, оно медленно и лениво опускалось, прячась за земную твердь.

В сумерках выступали сгрудившиеся серыми кучками дома Грейвсенда и виднелся громадный силуэт крепости Тилбури.

Зеленые берега Темзы были сплошь усеяны живописными деревушками, размежеванными полями. В Бостоне большинство каменных домов равнялись с Беном по возрасту, и образцом архитектурного величия он привык считать недавно выстроенную в его родном городе церковь.

Но за несколько последних часов устоявшиеся понятия Бена дали трещину: он увидел два особняка, которые раза в три превосходили своим великолепием дом мистера Фэнела, а уж у того-то дом был самым красивым в Бостоне. Бен задумался: «Если такие особняки стоят в пригороде Лондона, то что же я увижу в самом Лондоне?»

Бену всегда казалось, что Джеймс изрядно преувеличивает провинциальность Бостона, но сейчас он все больше и больше убеждался в том, что его брат не так уж далек был от истины. Неожиданно для себя он преисполнился благодарности судьбе за то, что она послала ему Роберта.

Бен посмотрел на свои руки – пальцы нервно подергивались. Такое случалось с ним в детстве, когда он стоял перед коробкой с долгожданным подарком и сгорал от нетерпения открыть ее. Но сейчас никакая дрожь тела не могла заглушить ту безудержную радость, которая теснила и распирала его грудь: радость встречи с тем неизвестным и желанным, что воплощал собой Лондон.

Корабль бросил якорь в лье от Лондона, оказалось, начался отлив. Пальцы Бена от нетерпения сводила судорога. На горизонте запечатлелась мечта его жизни – Лондон. Картина города впечатляла и поражала. Лондон простирался, занимая всю северную и восточную части горизонта. Дома стояли так плотно прижавшись друг к другу, что Бен не мог разобрать, где заканчивается одно здание и начинается другое. И только шпили церквей – Бен насчитал их не менее двух десятков – вырывались из густой массы строений. На фоке бледно-лилового неба они были похожи на пальцы проповедников, которые отделились от многотысячной толпы и указывали этой толпе путь к Богу.

Над этими двумя десятками гигантов возвышался величественными куполами поистине невиданный доселе исполин. Роберт назвал его собором Святого Павла. На правом берегу Темзы виднелись громоздкие силуэты ветряных мельниц. Не менее пяти этих нелепых монстров стояли совсем рядом, и было слышно, как их огромные колеса лениво поскрипывают, повинуясь прихоти вечернего ветерка.

На севере небо пламенело, и оттого казалось, что ночь поглотила землю наполовину, будто не хватило сил на все земное пространство. В этом было нечто сверхъестественное. В каком-то смысле это свечение мнилось Бену куда более странным, нежели все колдовские чудеса Брейсуэла.

Неожиданно ему в голову пришла мысль: распространению именно этого света Брейсуэл и пытается помешать. Может быть, он боится, что все города, подобно Лондону, своим светом начнут теснить мрак ночи и вместе с ним все те ужасы, которые этот мрак порождает.

– Восхитительная картина! – произнес стоявший рядом Роберт. – Несколько лет назад здесь было не так светло. – Он заговорщически посмотрел на Бена. – Давай возьмем лодку и поплывем к берегу. Что время терять?! Каких-нибудь два часа – и мы в городе.

– Украсть лодку! – воскликнул Бен и, будто желая закрыться от греха, угрожающего проникнуть ему в душу, прижал сжатые в кулаки руки к груди. – Ни за что на свете. Можно попросить, хотя…

Огни «Беркшира» остались где-то позади и затерялись среди тысячи таких же огней. Здесь, у основания Лондона, река сама превратилась в густонаселенный город: фрегаты и торговые корабли, как церкви и соборы, возвышались над своими собратьями, мачтами, словно шпилями, вздымаясь к небу. Баржи на паровых двигателях и прогулочные суденышки, подобно кабачкам и тавернам, зазывали народ повеселиться. Плавучие дома и шлюпки теснились со скромностью незатейливых лачуг, робеющих перед лицом крепких и мощных строений. По закоулкам этого плавучего городка они пробирались навстречу сверкающему огнями большому городу, а вокруг то вспыхивала, то затихала иноязычная речь: говорили на голландском, французском, испанском и еще каких-то языках, Бену совершенно незнакомых.

– Что мы скажем, когда причалим к Тауэру? [20] – спросил у Роберта Бен, сильно налегая на весла.

– Ничего не будем говорить. Они подумают, что у нас есть разрешение сойти на берег. А когда разберутся, что у нас его нет, мы будем уже очень далеко, где-нибудь на Флит-стрит. И вообще мы никому ничего плохого не делаем. Лодку вернут нашему капитану, у нее же на борту написано – «Беркшир». Все просто и ясно как божий день.

– Да, кажется, все складно выходит, – согласился с ним Бен.

Где-то за час до полуночи Бенджамин Франклин вступил в город своей мечты, город большой науки. Над ним возвышался Тауэр. Он был всем сразу: и величественным замком, и страшной тюрьмой, и монетным двором. Средневековая крепость была залита светом алхимических фонарей.

За Тауэром раскинулся безбрежный океан света, населенный тысячами и тысячами человеческих существ, среди которых Бену предстояло разыскать одного-единственного нужного ему человека – сэра Исаака Ньютона.

2. Зверинец

Животное с такой силой бросилось на стенки вольера, что тот содрогнулся, угрожая рассыпаться. Фацио едва успел подавить испуганный крик и отпрянуть назад. Король не шелохнулся, он продолжал спокойно стоять и наблюдать за зверем.

– Похож на обычную корову, – разочарованно произнес Людовик. Адриана не находила никакого сходства с коровой. Никогда в жизни ей не попадалась корова с такой густой длинной шерстью, с такой мощной холкой и грудью шириной не менее пяти футов. И ни одна корова не способна была с такой яростью бросаться на стенки своего загона, стремясь разнести их в щепки и вырваться на свободу.

– Что это за животное? – спросил Фацио.

– Бык, – ответил Людовик все с тем же разочарованием в голосе. – Говорят, они очень опасны для человека. – Он посмотрел на своих спутников невидящими глазами и недоуменно пожал плечами. – Меня же оно пугает не более, чем мирно пасущаяся на лугу корова.

Людовик сделал знак рукой:

– Пойдемте, я покажу вам своего льва. Мне доставили его несколько лет назад, но он все еще впечатляет своей дикой мощью и достоинством.

На самом деле лев оказался старым, с костлявыми лопатками и впалыми боками. Дикий огонь в его глазах давно погас, уступив место мутному взгляду, в котором застыла тоска о былом. Каким-то ужасным образом лев напоминал Ментенон в последние дни ее жизни.

Неужели пройдут годы, и она, Адриана, станет такой же?! И король! Какой он увидит ее тогда? Какой она предстанет перед его глазами, которые разъяренное чудовище приняли за обыкновенную корову, а старую драную кошку – за благородного льва? Та женщина, которую он сегодня видит перед собой и с которой делит ложе, – не она, не Адриана.

К горлу Адрианы подкатил комок, но она быстро успокоилась. Горечь от потери невинности притупилась и не вонзалась шипами в сердце, как раньше. Она знала, что какое-то время могла бы оттягивать момент близости с королем, но рассудила: зачем откладывать неизбежное? Зачем накликать на свою голову неудовольствие короля? Мадам де Ментенон учила ее: не надо ждать слишком многого от плотской любви. И все же Адриана надеялась, что Ментенон не права. В молодости Людовик слыл превосходным любовником, и Адриана надеялась высечь хоть искру любви истинной в момент искусного творения любви плотской. Она надеялась, что это в какой-то мере компенсирует ее потери.

Но Людовик – старый и толстый – не оправдал ее надежд, он не подарил ей искру высшего экстаза, вместо наслаждения она испытала лишь неизвестное ей ранее чувство телесного отвращения.

Адриана пыталась успокоить себя, убеждала, что служит высшей цели, но в глубине души знала, что не во имя высшей цели она согласилась выйти замуж за короля. Она не верила в провидческие грезы Креси. Для «Корая», по ее мнению, она являлась лишь орудием достижения только им известных целей. Главную роль в ее замужестве сыграли слова Торси. Она согласилась стать королевой, потому что боялась превратиться в пешку.

– Пойдемте, дорогая, дальше, – сказал Людовик. – Здесь у меня самые обычные животные, вы можете увидеть их в любом зверинце.

Король двинулся вперед, Фацио и вся свита последовали за ним. Адриана сделала шаг, чтобы присоединиться к процессии, и в этот момент поймала на себе тревожный взгляд Николаса. Она широко улыбнулась ему и про себя подумала, наверное в сотый раз за последнее время: «Нужно попросить короля, чтобы он заменил его кем-нибудь другим».

Хотя еще три месяца назад, несмотря на то, что Николас провинился, допустив ее похищение, она сама умоляла Людовика оставить его при ней. Король исполнил просьбу, поскольку пребывал в весьма благодушном настроении с того самого момента, когда она согласилась принять его предложение стать королевой. С ее стороны было чистейшим эгоизмом удерживать Николаса при себе. Но сейчас она готова была с большей легкостью принять страдания за грех эгоизма, чем пережить отсутствие Николаса.

– Скажите мне, де Дюйе, – произнес король, проходя мимо очередного вольера, – могу ли я уже планировать свою свадьбу?

– Конечно, ваше величество, – голос Фацио дрожал от волнения, – со дня на день наш проект будет окончательно завершен.

Людовик кивнул головой, лицо его сияло подобно божественному лику Аполлона, коим он себя без стеснения.

– Это очень хорошие новости, друг мой. Пожалуйста, передайте мою благодарность своим помощникам. – Он помолчал и взглянул на Адриану. – И примите мои извинения за то, что я похитил у вас самого прекрасного из них.

– Что вы, что вы, ваше величество! Вы лишь спасли ее от скучной рутины, – запротестовал Фацио.

Они завершили осмотр зверинца во дворце Трианон, а оттуда пешком вернулись в Версаль. По дороге Фацио совершил ошибку, осмелившись задать королю вопрос о войне с Англией. Людовик резко оборвал его, хотя и находился в веселом расположении духа. Когда они вернулись в Версаль, Людовик поцеловал Адриану и велел ей оставаться в своих покоях. А сам отправился на закрытое заседание совета министров, прихватив Фацио.

Королевские покои превратились для Адрианы в убежище, не тела – роскошные двери не могли уберечь ее тело от посягательств короля, – а души. Оставшись одна, Адриана неизменно доставала чернильницу, брала в руку перо и пыталась излить на бумагу – из самых потаенных, недоступных для короля глубин души – математические расчеты.

Однако сегодня, внимательно просмотрев результаты своей трехмесячной работы, она не почувствовала удовлетворения. Ее попытки открыть тайну Фацио оказались бесплодными. Не чувствуя сил продолжать, она отдалась на волю собственным прихотливым фантазиям. Играючи Адриана нарисовала аппарат для полетов на Луну и с предельной точностью рассчитала траекторию его движения. После чего с такой же аккуратностью рассчитала траекторию его полетов на Юпитер и Сатурн. Внеся некоторые поправки в формулу Януса, она набросала основные принципы создания «вселенского» эфирографа который мог бы воспроизводить голос и передавать изображение отправителя. Ее фантазия не знала удержу, и она «создала» зеркало, способное запоминать отражения, сделанные им в тот или иной момент времени. Но для ее фантазий не существовало путей воплощения в жизнь: она не могла ни экспериментально проверить свои расчеты, ни обнародовать гипотезы в научном мире, опубликовав их. Единственный реальный результат, который она извлекла в ходе своих фантастических экзерсисов, заключался в том, что теперь ей было доподлинно известно: Фацио не работает ни над одной из этих идей. Как-то он обмолвился и назвал свое изобретение «пушкой Ньютона». Но как понять, что скрывается за этим таинственным определением?

Будь у нее под рукой «Начала» Ньютона, она, возможно, и нашла бы ключ к разгадке.

Адриана сидела и думала: «А не сжечь ли все эти расчеты?» Она не успела принять решения, в дверь тихо поскреблись. Вздохнув, спрятала бумаги в потайной ящик старого стола Ментенон и громким голосом пригласила:

– Войдите.

Пред ней появилась высокая фигура… Креси.

– Здравствуйте, мадемуазель, – произнесла прекрасная фарфоровая кукла. – Мы с вами незнакомы. Позвольте представиться, меня зовут Вероника де Креси. Отныне я ваша фрейлина.

– Простите? – не смогла скрыть удивления Адриана. «Почему эта странная женщина притворяется, будто мы незнакомы?»

На самом деле ответ не требовался – всего в каких-нибудь двадцати шагах от дверей застывшей статуей стоял гвардеец дворцовой охраны. Адриана вспомнила, что, когда герцогиня рассказывала о «похищении» и «освобождении» Адрианы, имя Креси она намеренно опустила.

– Можно войти?

Как только дверь за Креси закрылась, чуть заметная улыбка скользнула по ее лицу.

– Вы ведь понимаете, – не то спрашивала, не то утверждала она.

– Конечно. Теперь вы моя фрейлина, – в тон ей ответила Адриана. – Как вам это удалось?

– Это заслуга не моя – мадам де Кастри. Рисковать пришлось ей. Но мы решили, что такая должность стоит риска.

– Странное решение, поскольку я не чувствую к вам ни малейшего расположения, мадемуазель. В этом весьма неудобном для меня положении я оказалась только благодаря вашим пророчествам и совершенно непонятному для меня суеверию сестер «Корая».

Дымчато-серые глаза мадемуазель Креси на секунду, как молнией, озарились вспышкой.

– Я уверена, что вы не считаете мои предсказания бредом, и, конечно же, вы не считаете мадам де Кастри суеверной.

Адриана тяжело опустилась в кресло, она намеренно не предложила рыжеволосой нахалке стул. И чуть не задохнулась от возмущения, так как Креси, не дожидаясь ее приглашения, села сама.

– Мадам де Кастри не представила мне доказательств вашей способности видеть будущее, а мой математический ум доверяет только формулам. Она же просто потребовала от меня принять ее слова на веру, но так безотчетно можно верить только в Бога!

– И все же вы поверили, несмотря ни на что.

– Вы заблуждаетесь, я просто сделала то, о чем просила меня мадам де Кастри, и сделала потому, что у меня не оставалось выбора.

– Вот именно поэтому я здесь, – сказала Креси, и голос ее прозвучал тепло, он уже не был таким повелительным, как в момент ее появления. – Посмотрите, что я вам принесла.

Адриана неохотно приняла от Креси сверток, но, развернув его, не могла сдержать радости.

– Боже, новое издание «Начал», – воскликнула она, – и еще «Correction of Planetary Motions». [21]

– Я знала, как сильно вы нуждаетесь в этих книгах и как трудно вам их достать, – сказала Креси. – Как только появится возможность, я принесу еще. «Корай» открыл для вас свои библиотеки.

– Спасибо… мадемуазель, – Адриана почувствовала крайнюю неловкость.

Мгновение спустя Креси снова заговорила, на этот раз как-то застенчиво.

– Я должна признаться, что всегда восхищалась вашими научными трактатами, – сказала она. – Уже ваша первая работа «Вероятность существования седьмой планеты» свидетельствовала о редкой одаренности. Сколько вам было лет в ту пору?

– Пятнадцать, – смутилась Адриана. – Мне тогда приходилось работать тайно, по ночам. Одна из девочек донесла на меня, и начальница решила, что я пишу любовные письма.

– И что за этим последовало?

– Ничего. Одна из монахинь была членом «Корая», она предупредила меня. Когда устроили проверку, то обнаружили, что я переписывала молитвы. Благодаря такой «набожности» меня впервые заметила мадам де Ментенон.

– И именно та монахиня представила вас ордену? Адриана утвердительно кивнула.

– Да, – она нахмурилась, – но сейчас эта женщина делает вид, что не знает меня.

Креси опустилась перед Адрианой на колени и взяла ее за руку.

– Извините, мадемуазель, наш разговор причинил вам боль. Но я здесь с вами, чтобы залечить ваши раны. Я знаю, вы не верите моим предсказаниям. Но умоляю вас, забудьте о предсказаниях и о вашем неверии. Позвольте мне стать вашим другом, вашим доверенным лицом. Я буду, минуя Торси, доставлять по назначению ваши письма, публиковать ваши работы в узком кругу посвященных, приносить вам новости о самых последних научных гипотезах и открытиях. Я буду вашим связующим звеном с «Кораем», мадемуазель, если только вы позволите нам вернуться в ваше сердце и вашу жизнь. – С этими словами Креси сжала руку Адрианы и низко склонила голову.

– Вернуться в сое сердце… это так сложно, – ответила Адриана, почему-то краснея. – Я доверяла «Кораю» так как не доверяла никому и никогда. Я доверяла своей наставнице в Сен-Сире. Я думала, она любит меня, но мадам де Кастри приказала, и ее любовь растаяла, словно утренний туман.

Креси поднялась, лицо ее приобрело загадочное выражение.

– Ваша подруга, вероятно, была слабовольным человеком, – сказала она. – Сердцу нельзя приказать, оно само решает, любить ему или не любить.

– Мне кажется, я на грани безумия оттого, что во дворце у меня нет ни одного близкого человека. И, несмотря на это, посторонний человек не может просто так прийти и объявить себя моим другом. – Последние слова она произнесла таким ледяным тоном, что ее саму пробрал холод. – Кем бы ни был этот человек, он должен доказать искренность своей дружбы, – закончила она.

– Если вы ставите такие условия, вряд ли вы обретете друзей, – заметила Креси. – Но все же я понимаю вас. И пока вы будете собирать доказательства моей дружбы, я постараюсь сделать для вас кое-что полезное. Я уже говорила с вашим телохранителем…

– С Николасом?

– А его зовут Николас? – как-то хитро переспросила Креси.

– Мы так условились, – спохватилась Адриана, – называть друг друга нашими христианскими именами. В Версале это не принято…

Креси равнодушно пожала плечами:

– Полагаю, что один друг у вас уже есть. Но меня беспокоит не столько ваш телохранитель, сколько то, что он рассказал. Он поведал мне, как вы ходите из угла в угол по своей комнате и в тоске ждете, когда король пошлет за вами или сам посетит вас.

– Ну и что из того? – возмутилась Адриана. – Я работаю. Я пытаюсь разгадать тайну Фацио де Дюйе.

Креси снова пожала плечами:

– У ваших ног вся Франция. Пользуйтесь этим.

– Что вы хотите сказать? – нахмурилась Адриана. Неожиданно какая-то кошачья улыбка, хищная и ласковая, появилась на лице Креси.

– В таком случае, мадемуазель, вам просто необходим мой совет. Я помогу вам разгадать тайну Фацио де Дюйе, – сказала Креси, озорно сверкая глазами. – Слушайтесь меня, и через два дня нам будет известно все.

– Вы проникнете в тайну вашими колдовскими методами? – саркастически усмехнулась Адриана, стараясь тем самым скрыть, насколько она заинтригована предложением.

3. В кофейне

– Вам налить еще кофе, сэр? – спросила девушка. Бен оторвал глаза от разложенных перед ним бумаг и тут же утонул в теплом море карих глаз и копне волос цвета золотистого меда. Позволь он глазам более длительную прогулку, то заметил бы опасно глубокий вырез лифа и брызги веснушек на пышной груди. Но Бен скромно остановил взор на губах девушки, расплывшихся в милой улыбке, слишком призывной, если учесть, что она предложила всего лишь наполнить опустевшую чашку.

– А-а, м-м-м… да, пожалуйста, – промямлил Бен.

– Раньше я вас здесь не видела, – ворковала девушка, наклонив кофейник так, что его ароматное содержимое зажурчало и забулькало, наполняя пустую чашку.

– Вы правы, я здесь раньше никогда не был, – признался Бен. – Я друга жду.

– Или подругу? – кокетливо пропела девушка, отчего Бен вздрогнул и поднял на нее глаза.

– М-м-м, да, – глупо пробормотал он.

– Вы знаете, – доверительно произнесла девушка, – я могу по выговору мужчины определить, откуда он родом. Те что из Ислингтона, говорят на один манер, а те, которые из Котсуальда, – на другой. Но ваш выговор для меня – загадка. Не сомневаюсь, вы англичанин, но при этом…

– Я… я из колоний, – пояснил Бен, удивляясь, чем мог привлечь ее внимание, и надеясь удержать это внимание как можно дольше.

А вокруг позвякивали чашки, клубились, как едкий дым, разговоры о политике, попадались и такие посетители, которые громко зачитывали друг другу понравившиеся выдержки из газетных статей. Воздух – смесь дыма от полдюжины длинных сигар и каминного чада, по всей видимости, у камина была плохая тяга – вдруг показался Бену разреженным.

– Из колоний? – воскликнула девушка не то восторженно, не то удивленно. – Ой, там, говорят, полным-полно диких индейцев.

Бен понял, что детальных объяснений от него никто не ждет, девушке просто хочется поболтать.

– Это правда, в Бостоне индейцы встречаются на каждом шагу, – ответил он. – Те, которые приняли сторону Франции, возможно, довольно дикие. – Он отхлебнул кофе из своей чашки и подумал: «Где же Роберт? Почему он так сильно опаздывает?»

– А, понятно, – сказала девушка. – А позвольте узнать, что занесло такого юного парнишку в наш город?

«Что бы Роберт на это ответил? Какой хитрой фразой он удовлетворил бы это наивное любопытство?»

– Я… ну, в общем, я не могу ответить на этот вопрос, – только и нашелся что сказать Бен. – Это… тайна.

– Вы кажетесь мне все более и более загадочным, мистер…

– О! – Бен вскочил, и вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул свою чашку. – Ах, извините, я не представился, меня зовут Бенджамин Франклин. – Он неловко поклонился.

Девушка сделала книксен, представив Бену обзор своих соблазнительных прелестей:

– Сара Элизабет Чант, к вашим услугам.

Бен почувствовал, что лицо стало цвета вареной свеклы, но все же у него достало мужества потянуться к ее руке. «Уж быть галантным, так по всем статьям», – решил он. Девушка догадалась, что он хочет поцеловать ей руку, и мягко отстранила его.

– Сэр, – в ее глазах резвились бесенята, – видно, вы очень давно не были в Лондоне, иначе бы знали, как нужно знакомиться с дамами. – С этими словами она сделала шаг вперед и запечатлела на его губах теплый мимолетный поцелуй, от которого по всему телу Бена побежали мурашки. Девушка подмигнула ему, взяла со стола серебряный кофейник и пошла прочь.

Бен, словно у него отказали ноги, так и рухнул на скамейку, лихорадочно схватил лежащий перед ним свежий номер «Меркурия», но не смог прочитать ни строчки.

Конечно, он знал, что в Лондоне поцелуй в губы такое же обычное явление, как и рукопожатие. Он всегда думал, что целовать женщину – это очень приятно, но не подозревал, что настолько.

Бен пришел к выводу, что практическая философия стоит значительно выше философии умозрительной. Случай помог ему удостовериться, что практика приносит более ощутимые результаты. Его результат заключался в том, что он с этой минуты ни о чем другом на свете не мог думать – только о Саре Элизабет Чант. Что было весьма скверно, ведь ему следовало думать о многих и очень важных делах. За десять дней пребывания в Лондоне он отправил сэру Исааку Ньютону не менее трех писем – и ни на одно не получил ответа, хотя совершенно открыто выразил в письмах свое беспокойство относительно тайных планов Франции.

Он строил догадки: возможно, Ньютон уехал из Лондона, возможно, он болен, возможно, письма Бена перехватывает некто, подобный Брейсуэлу.

Бен всеми силами старался подавить растущее отчаяние. Франция, или кто там прячется под этой таинственной буквой F, имела уже достаточно времени, чтобы создать новое оружие. И Бен ей в этом изрядно помог. Теперь Франции совершенно безразлично, заметит Ньютон Бена или нет. Даже если и заметит, то в любом случае исправить допущенную Беном ошибку или изменить ход вещей они уже не смогут. Но больше всего Бена печалило то, что двести фунтов, полученные от Черной Бороды, быстро таяли, хотя они с Робертом умудрились очень дешево снять небольшую комнатенку. Работы у них никакой не было.

Прошел еще час, а Роберт все не появлялся. Бен совсем потерялся, когда вновь появилась Сара и предложила ему еще кофе.

– Что-то твой дружок сильно опаздывает, – тихо сказала она.

– Да, опаздывает. Думаю, что-то его задержало, – ответил смущенно Бен. – «Надо знать Роберта, ему вляпаться в какую-нибудь историю – пара пустяков», – подумал он про себя.

– В таком случае могу ли я попросить вас, Бенджамин Франклин из Бостона, оказать мне любезность?

– Да, конечно, – встрепенулся Бен.

– У меня скоро заканчивается работа. А в такой час – девушка, одна, на улице… сами понимаете. Боюсь, мне не избежать встречи с какими-нибудь грязными приставалами. Вот я и хочу узнать, не проводите ли вы меня до дому?

У Бена пересохло в горле.

– Ну конечно, – только и мог выговорить он.

– А как же ваш друг?

Бен пожал плечами:

– Я долго его ждал, пусть он теперь меня подождет.

– О, да вы, я погляжу, серьезный мужчина, – улыбнулась Сара.

Выйдя на свежий воздух, Бен вдохнул полной грудью. Сара тем временем взяла его под руку.

– Какой красивый город, – пробормотал Бен. Кофейня находилась прямо на Флит-Плаза. Большая красивая площадь была вымощена серым камнем. Уличные фонари освещали здания из красного кирпича, которые и образовывали круг площади. В самом ее центре высоко вверх выбрасывал струю воды фонтан в виде трех обнявшихся русалок, сделанных из гипса.

– В какую сторону нам идти? – глупо спросил Бен. Он почувствовал, как где-то внизу живота зажглось желание, смешанное со страхом и надеждой.

– Здесь рядом, – ответила Сара, крепче сжимая его руку. – Я живу недалеко от Корби-лейн, как раз там, где заканчивается Сити.

– А, ну тогда пошли. – Бен старался подавить волнение и говорить как можно спокойнее. Но слова не слушались его и, вырываясь наружу, странно звенели в воздухе. Он был благодарен Саре за то, что она, казалось, не замечала его скованности, пока они шли по Флит-стрит [22], убегающей от площади на запад. И уже через несколько минут они пересекли границу лондонского Сити.

Когда в Бостоне Джеймс и прочие, побывавшие в Лондоне, называли старейшую часть города «Сити», Бен видел в этом лишь претенциозность, подобную той, с которой жители северного и южного районов Бостона называли места своего проживания «настоящим» Бостоном. Но лондонский Сити реально существовал, в чем Бен не замедлил убедиться, как только они с Сарой пересекли границу, условно отделяющую Сити от остальной части города. Там, где кончался Сити, заканчивался здравый смысл и порядок. Широкие прямые мощеные улицы, лучами разбегающиеся от площадей, чистота, аккуратность и математическая упорядоченность неожиданно исчезали, и возникали темные узкие кривые улочки, таинственные, запутанные, как лабиринт минотавра, и часто опасные, особенно в ночное время.

Сама Флит-стрит сузилась невероятно: от девятисот футов осталось меньше половины. Они вышли на Корби-лейн, в ночной тишине звук их шагов разлетелся глухим эхом. Бен слышал, как в такт шагам глухо стучит его сердце.

Неожиданно Сара прижалась к нему, и губы их встретились, ее рука вела его руку к глубокому вырезу платья. Бена подхватил вихрь сладкий и таинственный, мучительный и восторженный. Каким-то неведомым образом его рука очутилась у Сары под юбкой, коснулась теплой полоски тела чуть выше чулка.

Бена пробрала дрожь, но Сара вдруг резко оттолкнула его и пошла вперед. Он поплелся за ней следом, как старая, преданная собака, тяжело дыша и дрожа всем телом.

– Идем сюда, – прошептала она и схватила его за руку.

– Погоди, – выдохнул Бен. – Я… ты…

– Шлюха? Конечно, глупенький. А тебя это пугает?

– Я… – По правде говоря, это его нимало не заботило. Он все еще чувствовал сладкий вкус ее губ, а руки его хранили тепло ее тела.

– Я разливаю кофе в арабской кофейне, – с легкой обидой в голосе сказала Сара. – Так кем же я, по-твоему, должна быть?

– Я… послушай, у нас в Бостоне тоже есть кофейни, и те, кто там прислуживает, не…

– Много ты знаешь! – засмеялась Сара. – Какой же ты еще глупенький, Бенджамин Франклин! В следующий раз, – посоветовала она, – внимательнее смотри на вывеску. Увидишь, что на ней изображена женская рука, знай, если пожелаешь, тебе предложат не только кофе.

– А… за какую цену?

Сара язвительно улыбнулась и снова прижалась к нему. Он почувствовал ее тело – тугое, теплое.

– Хочешь меня? Ты еще девственник, мой американский джентльмен? – И она снова его поцеловала, затем приблизилась губами к самому его уху и прошептала:

– С девственников я более десяти шиллингов не беру.

Бен и рад был бы отказаться, но, ощущая трепет ее тела, не мог думать о таких пустяках, как десять шиллингов.

– Ты покажешь мне, что надо делать? – пробормотал он.

– Решено, десять шиллингов? – спросила в ответ Сара. – Вы не будете разочарованы, сэр. – И она снова потянула его за руку. – Сюда, несколько ступенек вверх – и там моя теплая постелька.

Он шел за ней, и шум крови в ушах заглушал стук башмаков по лестнице.

4. Маски

Адриана придирчиво разглядывала в зеркале стоящую перед ней троицу. Слева от нее – мужчина, высокий и стройный, стройнее ливанского кедра. Одна рука его небрежно покоилась на эфесе шпаги, другая с элегантной небрежностью одергивала жилет, изукрашенный бронзовым шитьем. Поверх парика на голове треуголка с бобровой выпушкой. Черная маска с крючковатым носом скрывала лицо так, что виднелась лишь сардоническая улыбка на губах.

Мужчина справа отличался таким же высоким ростом, но был значительно шире в плечах. Казалось, ему неуютно в ярко-красном камзоле поверх жилета шоколадного цвета. Лицо его скрывала небольшая маска, усыпанная серебряными блестками, с круглым шутовским носом.

Но особое внимание Адрианы привлекал мужчина в центре. Ниже остальных на целую голову, в старомодной войлочной шляпе, украшенной страусовым пером каких-то невероятных размеров. Поля шляпы с одной стороны заломлены, как у мушкетеров времен Людовика XIII. Золотистый жилет низко опускался на темно-синие кюлоты. Поверх жилета – темно-коричневый камзол, отделанный голубым и золотым кантом. Маленькие усики и бородка нелепо топорщились под маской с огромным алым носом.

– Ничего не выйдет, – простонала Адриана, глядя в зеркало. – Я совершенно не похожа на мужчину.

– Глупости, – сказал первый мужчина, которым, конечно же, была мадемуазель Креси. – Вы выглядите как самый настоящий шевалье.

В подтверждение ее слов Николас закивал головой, а Креси продолжала:

– Да и что с того, если кто-то по голосу и манерам догадается, что вы женщина, а не мужчина. Мужчина, женщина – не важно, важно, чтобы никто не узнал вас. А я уверяю, вы совершенно не похожи на Адриану де Морней де Моншеврой.

– Истинная правда, – со вздохом поддакнул Николас. – Но если нас разоблачат, или если королю станет известна моя роль в этом деле…

– Что за неучтивость вы себе позволяете, – оборвала его Креси. – С каких это пор гвардейцы Швейцарской роты заботятся о личной безопасности и благополучии?!

Маска не помешала Адриане заметить, как лицо Николаса залила краска стыда. Она и сама почувствовала неловкость. Ей хотелось, чтобы Николас не сдавал позиций и продолжал настаивать. Она была уверена, что из их маскарада ничего хорошего не выйдет. Но Креси повернула все так, что он устыдился собственной нерешительности, почувствовал себя виноватым в том, что якобы слагает с себя обязанности телохранителя Адрианы.

– Николас, для вас было бы хуже, если бы мы утаили от вас свой план и не просили сопровождать нас, – сказала Адриана и вдруг поняла, что, сама того не желая, приняла сторону Креси. «Будь что будет, – решила она. – Если этот дурацкий наряд поможет мне выведать секрет Фацио, то игра стоит свеч».

– Надеюсь, на дуэль меня никто не вызовет, – усмехнулась Адриана, похлопывая по богато украшенному эфесу своей шпаги. – У меня нет ни малейшего представления, как пользоваться этой штукой.

– Не вы одна такая, очень многие не умеют держать шпагу в руках, – успокоила ее Креси.

Николас тяжело вздохнул:

– Я знаю, кому придется драться, если дело до этого дойдет.

Адриана вспыхнула от гнева. Ментенон была права: мужчины много обещают, но слишком многого от них ждать не стоит. Разве Николас не клялся ей, что больше ни одному мужчине не позволит к ней прикоснуться, если она сама того не пожелает! Но мужчина-то к ней прикасается! Пусть даже это и сам король. Конечно, она никогда не говорила Николасу, что не желает королевских объятий… Но он должен был догадаться сам.

– Ну, – воскликнула Креси, – в путь! Карета ждет нас.

– Что вы сказали королю о том, куда мы отправляемся? – спросила ее Адриана.

– Само собой разумеется, что с королем об этом я не говорила, – ответила Креси. – Но камергер дал понять королю, что вы себя не очень хорошо чувствуете. Ему сказали, что вы отправляетесь в поместье Моншеврой подышать свежим воздухом. Вы же едете подышать свежим воздухом, не так ли? – подмигнула Креси Адриане.

Адриана задумчиво пощипывала свою накладную бородку. Они выехали из Версаля, держа путь в сторону поместья. Затем тайно остановились в Трианоне, чтобы переодеться в маскарадные костюмы. Допустили ли они по дороге ошибки, которые могли бы их разоблачить? Возможно. Но сейчас это уже не имело значения.

Адриане хотелось испытать, что значит быть мужчиной. Понравится ли ей эта роль? К ее удивлению, несмотря на все опасения, Адриана чувствовала возбуждение, ее обуревала какая-то дьявольская веселость. Ей припомнился случай, как однажды Нинон де Ланкло [23] переоделась в костюм офицера, вооружилась пистолетами и шпагой и верхом преследовала своего любовника в течение целого месяца. И Адриана пустилась в подобное приключение, которое у Ментенон вызвало бы, вероятно, лишь презрение. Но именно это нелепое, постыдное приключение – впервые за последние месяцы – заставило ее почувствовать себя молодой и полной надежд. Почувствовать себя живым человеком.

Несколько месяцев провела Адриана в загородной тиши. Жизнь шла по кругу: Версаль, Марли, Трианон, Фонтенбло – дворцы, которые король часто посещал, являли собой воплощение вкусов и фантазий Людовика XIV, поэтому путешествие по Парижу стало для Адрианы настоящим потрясением.

После эфемерной нереальности дворцовой жизни Париж ударил по нервам жизнью настоящей, и этим сильно напугал Адриану. Угрюмые лица смотрели на проезжающих с нескрываемой враждебностью. Какой-то прохожий даже запустил камнем в карету. Когда они наконец добрались до Пале-Рояля, дворец предстал перед ними как старая, но все еще могущественная фаворитка, которой никогда не суждено впасть в немилость. Людовик XIV уверовал, что сердце Франции бьется там, где находится он сам. Но Пале-Рояль всем своим видом показывал, насколько король заблуждался.

Во чреве дворца мгновенно забылись и Париж, и наводнявшая его оборванная толпа горожан. Нечто сверкающее и призрачное, покачиваясь, висело в воздухе. Искрящиеся пушинки танцевали под нежную мелодию, которую беззаботно играли, казалось, сами эльфы. Изо рта тритона била струя воды и, застывая в воздухе, превращалась в лед. Лед падал в чашу фонтана, разбиваясь на тысячи хрустальных осколков. Дамы и кавалеры визжали и вскрикивали от восторга, забавляясь тем, что опускали руки в ледяную крошку. В то время как Людовик XIV, используя все возможности науки, стремился возродить былое величие Франции, герцог Орлеанский – с помощью все той же науки – создавал для себя забавные игрушки.

Разочарование охватило Адриану, более того, она почувствовала себя оскорбленной, видя, какое легкомысленное применение нашли здесь наука и человеческий талант.

Креси показала пригласительные билеты, и они вступили в зал, где уже начались танцы. Адриана изумилась – сотни людей! Одни танцевали, другие наблюдали с балкона за танцующими, третьи непринужденно прогуливались, теряясь в бесконечном пространстве дворца. Любители карт и бильярда заполняли боковые комнаты, примыкающие к танцевальному залу. Лица скрывали фантастические маски, в большинстве своем походившие на маски венецианских карнавалов. Но попадались совершенно отвратительные, даже страшные. |

– Что же нам теперь делать? – спросила Адриана, когда они оказались в самом центре упоенной весельем толпы. Она похолодела, заметив в зале людей из тайной полиции короля. Но беспокойство тут же исчезло – узнать ее среди скопища масок слишком трудно, почти невозможно. Им самим потребуется особое везение, чтобы в этом роящемся улье найти Фацио.

– Что делать? – послышался голос Креси. – Развлекайтесь и наслаждайтесь, а я тем временем поработаю.

– Развлекаться и наслаждаться? – возмутилась Адриана, но больше ничего не успела сказать, кто-то взял ее за руку.

– Потанцуйте со мной, сударь, – прошелестел нежный голос. Только что начали играть менуэт. Адриана взглянула в глаза черной маски. Изящная маска не особенно старалась скрыть лицо герцогини Орлеанской.

– Нет, нет! – Адриана попыталась вырваться и ускользнуть.

– Моя дорогая, – прошептала герцогиня, – не надо устраивать сцен! Лучше потанцуйте со мной!

– Здесь полиция! Меня могут увидеть.

– Вас быстрее узнают, если вы будете стоять истуканом посреди зала.

Не успела Адриана опомниться, как оказалась в ряду танцующих. Герцогиня, стоя напротив, улыбалась ей. Первая пара уже приступила к фигурам величественного менуэта.

– О боже, я не могу в это поверить, – задыхаясь, проговорила Адриана, когда они вместе с герцогиней, пошатываясь, вышли во внутренний двор Пале-Рояля. Адриана чувствовала, что довольно сильно опьянела: никогда раньше ей не приходилось пробовать коньяк. Откуда ей было знать, что он намного крепче вина?! Не успела она допить то, что оставалось на дне бокала, как герцогиня тут же плеснула в него новую порцию.

– Вы такой замечательный партнер, сударь, – сказала герцогиня, делая реверанс. – Вы должны больше танцевать.

– Правда? – После первого же танца с герцогиней Адриана поняла, что окружающие принимают ее за мужчину. И еще она заметила, что очень многие мужчины переодеты женщинами, а женщины – мужчинами. Она знала, что трансвеститов давно, лет двадцать назад, выдворили из Версаля, но никогда не задавалась вопросом: куда же они все переместились?

Теперь все стало ясно. Дворец герцога Орлеанского являлся их пристанищем еще со времен отца герцога и брата Людовика, Филиппа, который пользовался большой любовью подобного рода мужчин.

– О чем вы задумались, дорогой? – спросила герцогиня, прислоняясь к колонне, поддерживающей внутренние своды дворца. – Тень печали легла на ваше лицо, но ведь еще минуту назад вы были таким веселым.

– Я была… был… это только… «Корай» попросил меня… стать любовницей короля, выйти за него замуж… это так тяжело.

– Брак вообще тяжелое дело.

– Я знаю. Но король… – Адриана нахмурилась. – Простите, я пьяна.

– Не настолько, я думаю, – ответила герцогиня, подливая коньяк в ее бокал.

– Нет, я больше не могу.

– Вы должны, – строго сказала герцогиня. – Ради своего же блага.

Адриана посмотрела на свой вновь наполненный бокал и сделала глоток.

– Но он старый, – выдавила она наконец, – и… безумный.

Герцогиня взяла ее руку и крепко сжала.

– Никогда не говорите таких слов, дорогая, – мягко произнесла она.

– Вы никогда не были с ним. Вы не делили с ним ложе. Он думает, он уверен, что он молод.

– Бедняжка, – вздохнула герцогиня. Вдруг она улыбнулась, и Адриана ужаснулась ее улыбке. Пройдет всего несколько лет, и она сама будет растягивать губы в точно такой же улыбке: искусственной, как маски, что скрывают истинные лица.

– Адриана, вы должны научиться тому, чему мы все научились при дворе: по крупицам собирать минуты удовольствия. Вы должны танцевать, должны заводить любовников, должны быть счастливой тогда, когда выпадает такая возможность. В противном случае вы совсем скоро увянете и зачахнете.

– Но мое счастье не в танцах и любовниках, – печально ответила Адриана.

– Именно в них, дорогая. Признайтесь, ведь несколько минут назад вам было очень весело. А скольких радостей жизни вы еще не изведали. Хорошего любовника, например.

– Я не могу. Я не буду. И что в этом хорошего? Какая разница, кто с тобой в постели.

– Моя дорогая, не нужно думать, что в постели все мужчины одинаковы. Некоторые из них способны доставлять нам бездну удовольствия. Что вы скажете о своем молодом и красивом телохранителе?

– Я не думала о нем в этом смысле, – ответила Адриана. Неожиданно образ Николаса встал у нее перед глазами, и она поняла, что солгала. – Спасибо за вашу заботу обо мне, но я больше не хочу продолжать этот разговор.

– Дорогая моя, вы еще совсем юная. Ваше тело в самом расцвете молодости и красоты. Пользуйтесь этим даром, молодость не вечна, уверяю вас. Пользуйтесь, но только не в Версале. – Она обняла Адриану за плечи. – Зачем вы терзаетесь тем, что не в силах изменить? Вы лишаете себя удовольствий, которыми могли бы наслаждаться, и вместо этого отравляете себя размышлениями о том, как несчастны сейчас и сколько еще несчастий может обрушиться на вашу голову в будущем. Вы умница, когда дело касается науки, но во всем остальном – глупенькая, наивная девочка. Прошу вас, сделайте еще один глоточек коньяка – и нам пора в зал, где играют в карты.

Когда они пробирались к залу, где играли в карты, Адриана обнаружила, что весьма неустойчиво держится на ногах.

Она нахмурилась, происходящее вокруг казалось смутным сновидением; в этом сновидении ее кому-то представляли.

В голове на секунду прояснилось, и Адриана поняла, что ее представили Фацио. Верхнюю часть лица математика скрывала небольшая маска, а его собственный большой, задранный кверху нос являлся прекрасным дополнением к маске. Он смотрелся куда более впечатляюще, чем все эти бутафорские, искусственные носы.

– Это не имеет значения, сударь, – произнес Фацио, приветствуя ее не вставая с места, очевидно, Адриана совсем уже была не способна на вразумительные жесты. «Неужели я до такой степени пьяна?» – Я тоже сегодня изрядно выпил, – продолжал Фацио. – Знакомство с бароном – большая честь для меня.

Барон? Какой барон? Ах да. Она же сегодня – австрийский барон, и к тому же плохо говорящий по-французски. Кажется, она – барон фон Климмер или что-то в этом роде.

– Для меня это тоже честь, – ответил барон-Адриана. Она обратила внимание, что Креси уже здесь. Вокруг толпились какие-то незнакомые мужчины и женщины. Как оказалось, это Креси представила ее присутствующим, продолжая при этом сдавать карты. Ее жилет и верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, не оставляя никаких сомнений относительно ее пола. Лицо Фацио полыхало, как факел, только тут Адриана заметила, что Креси держит одну руку под столом.

– Подсаживайтесь к нам, сударь, – великодушно пригласил Фацио. – Сыграем партию в реверси. [24]

Адриана села на предложенное место, пораженная всем происходящим.

– Господин де Дюйе – знаменитый математик, – сказала Креси, обратившись к герцогине. Адриана потрясенно молчала. Играя роль мужчины, Креси изменила голос, и Адриану словно молнией поразило – она узнала этот голос.

Креси! Это Креси не дала ей утонуть в водах Большого канала. Это Креси похитила ее, а вовсе не какой-то таинственный незнакомец. От сделанного открытия у Адрианы закружилась голова и все поплыло перед глазами. Но в этот момент Фацио начал что-то говорить, и ей пришлось напрячь усилия и вернуться к реальности.

– Не такой уж и знаменитый, – самодовольно возразил Фацио.

Креси вытащила руку из-под стола, раздаваемые карты заскользили по его поверхности. Адриана тупо смотрела на движение рук и карт, понимая, что Креси подтасовала. Кровь застучала у нее в висках, и тысячи крошечных иголочек впились в голову – она вспомнила ночь, проведенную в седле за спиной Креси, ее сильно и гибкое тело.

Исповедь! Завтра же она должна пойти на исповедь.

Адриана закрыла глаза, но обступивший мрак не даровал покоя, а, напротив, закружил в бешеном вихре. «Следи за каждым сказанным здесь словом», – стучало в висках.

– Не скромничайте, – продолжала льстить Фацио Креси. – Мы все слышали о вашем замечательном изобретении, с его помощью одним ударом наши враги будут опрокинуты в море.

– О нет, мне нельзя об этом говорить, – пробормотал Фацио, делая большой глоток из своего бокала.

– Конечно-конечно, – предупредительно поддакнула герцогиня. – Я полагаю, это государственная тайна.

– Король… – произнес Фацио, шумно глотая, – король пугает меня. Я не боюсь признаться в этом. Но я сумею доставить ему удовольствие! Я им всем доставлю удовольствие, и тогда они увидят!

– Что они увидят, сударь? – как-то неожиданно и пьяно выкрикнула Адриана.

В то же мгновение Фацио вцепился в нее пронзительным взглядом.

– Мы… мы с вами знакомы, сударь? – спросил он.

– Ну конечно же, – не замедлила вмешаться Креси, – Я вас только что представила друг другу.

– Ах да, конечно, извините, – пробормотал смущенно Фацио. – Что увидят? А! Они увидят, как глубоко я проник в смысл научных идей Ньютона. Никто другой так не понимает истинную суть его уравнений. Они увидят… – он пьяно усмехнулся и продолжал, – они увидят, что Олово и Свинец пожирают не всех своих детей. Они увидят, что хозяин послал собак Железа облаять Землю! Они увидят, как по воле человека распрямляются эллипсы. Они увидят пушку самого Бога! Двадцать четвертого октября все смотрите на запад. И вы увидите на небе нечто особенное.

– Мы непременно последуем вашему совету, – заверила его Креси, и вновь ее рука опустилась под стол.

– Нет, они увидят, – разошелся Фацио, – главное, он увидит.

– Король? – уточнила герцогиня.

Фацио рассмеялся:

– Да, да, король. Король ученого мира, король исчислений.

– Ньютон? – вновь вступила в разговор Адриана.

– А, вы поняли меня! – почти закричал Фацио. – Барон все знает! Скоро все они обо мне узнают! Я украду пушечное ядро из арсенала самого Господа Бога и нанесу сокрушительный удар по этому непревзойденному королю науки.

– Каким порохом вы при этом хотите воспользоваться? – вставила Адриана.

Фацио снова засмеялся и, залпом осушив бокал, чуть не задохнулся.

– Гравитацией, – сказал он, щелкнув пальцами и опустив глаза в карты. Он улыбнулся. – Однако я позволил себе лишнее. Придет час, и все тайное станет явным. Все узнают.

Но Адриана знала уже сейчас. Она знала все и не могла понять, почему не догадалась раньше. Просто ей в голову не могла прийти такая чудовищная мысль. Она никак не ожидала ничего подобного от такого симпатичного, на первый взгляд, человека, как Фацио. Все же они сумели открыть тайну! Но тайна оказалась ужасной.

Ей давно было известно, что Фацио помешался на учении Ньютона, и особенно на его персоне. Он жаждал превзойти учителя, одержать над ним верх. Но она даже и не подозревала, что Фацио готов уничтожить миллионы людей только ради того, чтобы удовлетворить жажду реванша. На 24 октября назначено ее бракосочетание с королем.

Адриана поднялась из-за стола и направилась в парк. И снова все вокруг закружилось и потонуло в тумане. Сама не понимая как, она оступилась и в полный рост растянулась на траве.

– Чудовище! – выкрикнула она. – Король – самое настоящее, отвратительное чудовище!

У нее перед глазами предстал океан безбрежного космического пространства, закружился, превращаясь в бесконечную спираль, вовлекая все в вихрь непостижимого танца. И она отчетливо увидела воплощение безумной идеи Фацио. Увидела комету, меняющую траекторию движения и падающую на землю. И все только потому, что Людовик пожелал этого. Людовик – чудовище!

Адриана сделала попытку подняться на ноги, в этот момент она уже видела под собой землю, ровную и плоскую. Подумала, что все, наверное, смотрят на нее. И все, наверное, над ней смеются. Над ней склонилось лицо с сурово сдвинутыми бровями, и она узнала лейтенанта полиции, которого видела в зале среди танцующих.

– Милорд, – обратился к ней лейтенант, – что с вами?

– Вы должны остановить его, – пролепетала Адриана, – собаки Железа…

Ее язык продолжал что-то говорить, но сознание затуманилось, она растворилась в глубинах космоса – холодного, мрачного, необъятного…

5. Гермес[25]

Бен лежал на узкой кровати и удивлялся совершенству мира. В комнате Сары было так темно, что он не видел кончика собственного носа. Но сейчас Бен и не нуждался в свете. Рука в темноте скользила по идеальному изгибу божественного бедра Сары, по ее восхитительному выпуклому животику. Он знал наверняка – в мире нет ничего прекраснее ее тела, ее губ, волос…

В плотской любви ничего особенного Бен для себя не открыл. Раньше ему представлялось, что любовь – это нечто возвышенное, некое торжественное объятие. Так по крайней мере писали в книгах. На практике же любовь оказалась неудобным занятием, пахнущим мускусом, по ощущению влажным, на вкус соленым.

И все же это занятие Бену понравилось, грехопадение не вызвало у него ни чувства стыда, ни чувства вины.

– Спасибо, – произнес он, удивляясь тому, что еще не утратил способности говорить, что Всевышний не лишил его дара речи в обмен на дар любви, который только что ему преподнес.

– Бен… – начала Сара и остановилась. Ему очень хотелось сейчас видеть ее лицо.

– Что, Сара? – Имя ее, как и тело, казалось ему самим совершенством.

– Бен, тебе надо уходить.

– Почему?

– Потому что ты – славный маленький мальчик, – вздохнула она. – Потому что ты – не грубый и не жадный. – Она хрипло рассмеялась. – Потому что ты первым делом выложил деньги. А сейчас, пожалуйста, уходи, пока тебя совсем не разморило.

Холодные, неприятные мурашки наперекор теплу, разлитому по всему телу, побежали по спине Бена.

– Мне угрожает опасность? – шепотом спросил он.

– Да.

Он захлопал руками вокруг себя, пытаясь в темноте на ощупь найти свою одежду.

– Скажи, я вел себя как дурак?

– Нет, чуточку наивно только, – ответила Сара с едва уловимой ноткой грусти в голосе. – А сейчас иди. Ты так долго собираешься, просто удивительно.

– Можно мне тебя еще раз поцеловать? – спросил он, решив, что жилет не трудно и по дороге застегнуть.

– За это с тебя еще один шиллинг.

Бен быстро отсчитал пять, и она нежно поцеловала его в губы.

– Ну вот, а теперь иди, голова садовая.

По темной грязной лестнице он спустился вниз. Через тяжелую разбитую дверь вышел наружу. И улица обдала его холодом.

Не успел он сделать несколько шагов, как тяжелая рука опустилась ему на плечо.

– Эй, – резко окликнул неизвестный мужчина, – чой-то ты тут делал?

Бен с силой рванулся, но незнакомец цепко ухватил его, и Бен, потеряв равновесие, завалился назад, ударившись обо что-то теплое и мягкое, что заворчало в темноте.

– Эй, Бен, я здесь!

В тусклом свете улицы Бен едва различил ухмыляющуюся физиономию Роберта.

Бен скатился с мягкого, ворчащего под ним тела и подлетел к Роберту. Переведя дыхание, спросил:

– Кто это там?

– Да парень какой-то, он собирался перерезать тебе горло а потом бросить в Темзу, – беспечно сообщил Роберт.

– Пойдем быстрее отсюда, – задыхался Бен, – пожалуйста, быстрее.

– Как прикажете, сэр, – насмешливо ответил Роберт; он снял шляпу и с притворной галантностью отвесил поклон.

До самой Флит-стрит Бен молчал. Наконец они вышли туда, где пахнуло жизнью, – струился свет уличных фонарей, громыхали по булыжной мостовой экипажи, прогуливались или спешили по своим делам достойного вида джентльмены.

– Где ты был? Почему ты не пришел в кофейню? И почему ты меня не предупредил насчет того, что там делается?

– А зачем? Вдруг ты не согласился бы туда прийти.

Бен схватил Роберта за лацканы поношенной коричневой куртки.

– Так это ты подстроил? Заставил меня сидеть в кофейне, прекрасно зная, чем все закончится?!

– Никто и никогда не знает ничего наперед, – ответил Роберт и задумчиво почесал затылок. – Я лишь предполагал, что такое может случиться.

– А если бы тот болван мне глотку перерезал? Что тогда?

– Так я же все это время на улице торчал и следил, чтобы ничего подобного с тобой не стряслось. Но, черт подери, ты здорово провел время!

– Я не знаю.

– Ученые умники вроде тебя совершенно не видят, что у них происходит под самым носом.

Бен не знал, что ему делать – злиться на Роберта или радоваться полученному удовольствию. И потому решил отмолчаться.

Прошла еще неделя, и Бен потерял всякую надежду получить от Ньютона ответ. Все свое время он проводил за расчетами, совершенствуя их общую с Джоном формулу. К большому огорчению Роберта, он потратил довольно большую сумму из оставшихся денег на покупку ньютоновских «Начал». Бен чувствовал необходимость освежить свои знания, он боялся предстать перед Ньютоном – когда встреча с великим ученым наконец состоится – совершенным дураком.

Бен искал работу, но все безуспешно. К счастью, Роберту повезло больше, он нанялся машинистом локомотива. Роберт развозил грузы по всему Лондону, управляя громыхающей махиной, приводимой в движение паром. Он был признателен Бену за то, что тот из своих денег оплатил снятую ими комнату, на эти же деньги они питались в течение первых недель пребывания в Лондоне. И теперь, устроившись на работу, Роберт в свою очередь содержал Бена. За ним еще оставался долг чуть более двадцати фунтов.

Читая «Начала», Бен пополнял свои знания, а по ходу дела по крупицам собирал сведения из газет, которые брал в кофейнях, предусмотрительно обходя стороной те заведения, где его могли ждать приключения. Таким образом он узнал, что в войне с Францией никаких изменений к худшему не произошло, даже напротив, Англия одерживала на континенте победы. Джеймс-претендент при поддержке Франции продолжал господствовать в Шотландии, но среди всех этих сообщений Бену не попалось ни одного упоминания о новом ужасном оружии.

– Все действия претендента мне совершенно не понятны и кажутся сущей глупостью, – сказал он как-то Роберту, от нечего делать отправившись вместе с ним на локомотиве в Нортгемптон.

Кабина, в которой они ехали, размещалась над баком с водой – стальным цилиндром, размером с добрую лошадь. Паровой двигатель, чьи массивные поршни вращали внушительных размеров колеса, заставлял локомотив бодро бежать вперед. Если внимательно присмотреться, то внутри двигателя можно было разглядеть кривошип и цилиндр fervefactum, где кипятилась вода. Сзади кабины возвышалась воронка, препятствующая контакту воды с воздухом, для того чтобы вода не испарялась и бак всегда оставался полным.

Бену нравилось наблюдать за работой двигателя. Он испытывал удовлетворение, видя разумное воплощение научной мысли в обыденную жизнь человека. Ему приятно было ехать на огромном звере, пыхтящем паром.

– А что тут понимать? – удивился Роберт. – Джеймс утверждает, что английский трон принадлежит ему, а Ганноверский дом заявляет, что им. Вот они и дерутся.

– Это внешняя причина, но суть-то драки в религиозном разногласии, разве не так? Не будь Джеймс католиком, его бы провозгласили королем.

– Конечно, – согласился Роберт, – но повезло Георгу, он – протестант.

– Как глупо воевать и убивать друг друга только потому, что у вас разная вера.

– Это борьба не за веру, а за власть, Бен, и религия здесь только одежды, в которые они рядятся, чтобы прикрыть истинную суть войны. Да если бы они все разом вдруг разуверились и в Боге, и в дьяволе, то и тогда бы не прекратили воевать друг с другом. Так уж устроен этот мир.

– Тебя послушать, так получается, что Георг вербует наемников в Голландии и Баварии только потому, что ему нравится цвет их мундиров, а вовсе не потому, что боится своих британских солдат, у которых могут оказаться сердца якобитов.[26]

Роберт пожал плечами:

– Я не говорил, будто нет людей, готовых драться из-за своих религиозных убеждений. Именно таких короли и министры посылают на поле боя, а сами тем временем курят дорогие сигары и развлекаются с любовницами. Но заметь, ведь у них у всех – и у Георга, и у Джеймса – разные причины для войны.

– Я счастлив, что у меня есть такой глубокомыслящий собеседник, – съехидничал Бен. Он задумался над тем, что сказал ему Роберт. Это были правила игры большого мира, навстречу которому он сделал всего лишь первый шаг.

Поездка в Нортгемптон заняла целый день, и после того как Бен погрузил и выгрузил несколько тонн зерна, он вернулся домой смертельно уставшим.

Переступив порог, он так и рухнул на один из стульев, составлявших убогую обстановку их комнаты.

Не успел он закрыть глаза и погрузиться в раздумья, в какую же таверну отправиться сегодня на ужин, как Роберт легонько хлопнул его по макушке. Бен повернулся и ткнулся носом в письмо с собственным именем на конверте.

– Наверное, принесли, пока мы отсутствовали, – сказал Роберт.

Бен торопливо и неловко вскрыл конверт, впился глазами в подпись и разочарованно вздохнул.

В конце письма стояло: «Гермес». Что за чертовщина? Кто такой этот Гермес? И тут его осенило, что это чей-то псевдоним, как и его – Янус. Заинтригованный, Бен принялся за письмо.

Уважаемый Янус!

Позвольте мне от лица моего знаменитого учителя, сэра Исаака Ньютона, принести Вам извинения. В настоящий момент он занят делом необычайной важности, которое поглотило все его внимание и энергию. Тем не менее Ваши настойчивые письма были замечены сэром Исааком, и он велел мне – одному из его учеников – познакомиться с Вами лично. В связи с чем я имею удовольствие пригласить Вас на собрание научного клуба. Оно состоится 5 сентября в 6 часов вечера в кофейне «Греция», в Деверо-корт, что находится на Стрэнд. Я, как и все остальные члены нашего общества, с нетерпением жду встречи с Вами.

Ваш покорный слуга

Гермес.

Через два дня, сгорая от нетерпения, Бенджамин Франклин, одетый в новую куртку и жилет, купленные на последние деньги, шел по Стрэнд. Он уже миновал Соммерсет-Хаус, Эссекс-Хаус и старое величественное здание Темпл-колледжа. По улице взад и вперед сновали верховые и паланкины, несущие куда-то напомаженных и надушенных джентльменов и дам. Ливрейные лакеи поспешали вслед за своими хозяевами, молоденькие девушки стайками прогуливались по тротуарам, останавливались, восторженно рассматривая товары на лотках уличных торговцев и в витринах магазинов. Стрэнд походила на реку, полную ярко блистающих драгоценных камней. Река бурлила и клокотала и никак не могла решить, в каком же направлении ей течь.

Бен ничего не замечал вокруг. Он видел лишь маячивший впереди поворот направо, ведущий к Деверо-корт, и там вывеску – «Кофейня „Греция“». С каждым его шагом буквы на вывеске делались все больше и больше.

Было 5 часов 50 минут.

6. Разоблачения

–  О красавица в башне высокой, проснись-пробудись от сна глубокого!

Никогда в жизни Адриана не слышала более противного голоса. Все было отвратительным: вызывающее тошноту покачивание кареты, собственный язык, отчего-то ставший непомерно толстым, лучи солнца, острыми копьями бьющие прямо в глаза. Ей казалось, что накануне она утонула в море коньяка и теперь воскресла в неведомом мире отверженных. Она никак не могла вспомнить, что же случилось с ней прошлой ночью.

– Я не сплю. – Адриана сверкнула глазами в сторону Креси, трясшей ее за плечо.

– Извините, я только хотела сказать, что пора покинуть карету, – ответила та.

– Что? Зачем? – Адриана видела, что за окном стеной стоит лес, и зачем выходить, если они еще не доехали до Версаля, она не понимала.

– Затем. Мы с Николасом должны утопить карету в озере.

Адриана удивленно посмотрела на Креси, но все же без дальнейших расспросов позволила извлечь себя на свет божий. Не успела она ступить на землю, как ноги тут же подломились, и она села, опершись спиной об огромный и шершавый ствол вяза.

– Никуда не уходите с этого места, – попросила Креси.

Адриана огляделась. Природа – непревзойденный архитектор – возвела здесь величественную колоннаду из вековых дубов. Их пышные зеленые кроны, смыкаясь, образовывали роскошные арки на фоне голубого неба, и где-то там, растворившись в зелени, оглушительно щебетали птицы. Рядом, на расстоянии нескольких шагов, искрилась водная гладь лесного озера, о котором говорила Креси. Своими размерами озеро больше походило на парковый пруд, но производило впечатление довольно глубокого. Они остановились на краю обрывистого берега, возвышавшегося над озером футов на тридцать.

Николас распрягал лошадей, не забывая настороженным, пристальным взглядом окидывать обступивший их лес.

Адриана прокрутила в голове события прошлой ночи, и голова у нее неприятно закружилась. Она напилась, чертовски напилась и совсем потеряла голову. И в этом виновата герцогиня, это она беспрестанно наполняла бокал коньяком. Но где же была ее собственная голова и здравый смысл! Она вспомнила о встрече с Фацио. Фацио по сравнению с ней оказался еще более пьяным, и он выдал…

Тут она вспомнила все.

– Нам нужно в Версаль, – слабо пробормотала Адриана и, собрав все силы, уже более повелительным тоном повторила: – Мы немедленно должны вернуться в Версаль.

– Уверяю вас, именно это мы и пытаемся сделать, – ответила Креси.

– Вы не поняли, – нервничала Адриана. – Фацио, его формула! Она способна…

– Подождите! – умоляющим голосом остановила ее Креси, перекидывая седло через спину одной из лошадей. «Где она в лесу раздобыла седло?» – удивилась Адриана. – Позвольте мне воспользоваться моим даром и закончить вашу мысль. Формула Фацио способна убить миллионы людей. Формула ужасна, чудовищна. Король – воплощенный дьявол, коль он одобрил работу Фацио. Ну что, я угадала? – Креси произнесла речь, стоя в позе мелодраматического актера, схватившись руками за ворот рубашки, будто вот-вот в порыве отчаяния разорвет ее на себе.

– Вероника, не смейте так говорить! – прикрикнул на нее Николас. – Она ни в чем не виновата.

– Разве она не виновата в том, что напилась? Не виновата в том, что носилась по Пале-Роялю и вопила о смерти и разрушении, о нравственном падении короля? Ну, тогда скажите мне, благородный гвардеец Швейцарской роты, кого мы должны винить во всем этом?

– Николас, то, что она говорит, – правда? – ужаснулась Адриана.

Николас отвел глаза в сторону и неохотно кивнул.

– О боже, меня надо было остановить и куда-нибудь спрятать.

– Мы пытались, – сказала Креси. – Мы окружили вас кольцом, прикинулись пьяными, вам под стать, и начали выкрикивать всякие глупости, лишь бы только ваших не было слышно. Мы удержали вас и не позволили сорвать с себя парик и усы.

– А что Фацио?

– Фацио опьянел настолько, что уснул примерно в то же самое время, когда вы устроили этот спектакль. Я не думаю, что он наутро вспомнит то, что нам рассказал. Но могут найтись люди, которые ему напомнят.

– Зачем вы хотите утопить карету? – спросила Адриана.

– Я потом, позже объясню, – ответил Николас. – Креси, вы не будете возражать?

Адриана нетерпеливо наблюдала, как Креси и Николас, напрягаясь, толкали карету к краю обрыва. Вначале ей казалось, что им не удастся ее и с места сдвинуть. Но не прошло и пары минут, как карета, сорвавшись с обрыва, полетела вниз. Озеро радушно приняло карету в объятия и увлекло на дно.

– Нам пора двигаться дальше, – заявила Креси. – Адриана, вы можете ехать верхом?

Адриана не поняла, спрашивает Креси вообще или относительно ее теперешнего состояния. Но уточнять не стала, а только утвердительно кивнула головой, поднимаясь на неверные ноги. Николас протянул ей поводья золотисто-рыжего коня. Тот был запряжен и оседлан, но Адриана видела, что это конь не из каретной упряжки. Еще две подобные лошади ждали Креси и Николаса.

– Откуда взялись эти лошади? – спросила Адриана, ставя ногу в стремя.

– Здесь побывала славная троица неизвестных, которых д’Артаньян убил. Это их лошади, – бросила мимоходом Креси.

Адриана так и замерла на месте.

– Я ничего не понимаю, – обернулась она к Николасу.

– Поехали, я объясню по дороге.

– Придется поторопиться. Нам с Николасом нужно завершить один трюк. Мы должны не только доставить вас в Версаль живой и невредимой, но еще и сделать это так, чтобы ни одна душа не догадалась, что мы были в Париже. Трое негодяев и мошенников – Креси обвела рукой их троицу – должны исчезнуть, словно их никогда и не существовало.

– Почему?

– Потому, моя дорогая, что я боюсь, как бы вас не убили.

– Кто меня может убить? Король?

– Нет, король вас не убьет. Он, вероятнее всего, сильно рассердится. Но есть люди, которых гибель миллиона людей сделает бесконечно счастливыми.

– Что вы хотите этим сказать?

– Пока я не могу вам объяснить всего. А вот вы, Адриана, должны мне рассказать, в чем суть формулы Фацио.

– Не знаю, могу ли доверять вам, – ответила Адриана после короткой паузы.

– Доверять мне? – холодно переспросила Креси. – Разве вы не поняли, что мы с д’Артаньяном рисковали ради вас жизнью?

– Я знаю, что вы рисковали ради себя. Но не знаю, по какой причине вы это делали. И я не знаю, каким боком это касается меня. Вас я, мадемуазель, совершенно не знаю, правда, мы провели вместе некоторое время. Особенно долго оно тянулось, когда мы с вами ехали на лошади. Помните, мы скакали целую ночь?

– Что вы хотите этим сказать? – насторожилась Креси.

– Сами отлично знаете, о чем я говорю, господин разбойник с большой дороги.

Креси прищелкнула языком и подняла глаза к небу:

– Так вы все-таки догадались?!

– Только вчера догадалась, когда вы так искусно изображали мужчину.

– Поздравляю, мадемуазель.

– Это еще не все, о чем я догадалась. Не единожды мне посчастливилось встретиться с вами в прошлом. Вы были тем благородным рыцарем, кто выудил меня из вод Большого канала, когда полыхала баржа.

– Ваши догадки становятся все более фантастичными, – заметила Креси.

– И все же я уверена, что вы часто переодеваетесь в мужчину и, если нужно, превращаетесь в гвардейца Швейцарской роты, возможно даже и не без помощи моего доброго друга Николаса.

Николас открыл рот, чтобы возразить, но Адриана упреждающе подняла вверх руку.

– Для Креси было сущим пустяком впутать вас в эту безумную затею. Вам же известно, что после моего «похищения» король не любит, чтобы я выезжала в одиночестве или в сопровождении одного телохранителя. И все же вы позволили, чтобы я уехала без эскорта.

Николас залился краской, но выдержал ее взгляд.

– Я сделал то, что считал для вас необходимым, – ответил он.

– Вот как! Я даже не подозревала, что мое «похищение» было мне так необходимо.

На самом деле Адриана ничего не знала наверняка, она лишь строила догадки, но по реакции спутников видела, что находится на верном пути.

– О да, я понимаю, – продолжала она, – заранее подготовленное похищение, и к тому же без человеческих жертв. Вы, Николас, только притворялись раненым, пока Креси – или, может быть, сам граф Тулузский – увозила меня с собой в седле.

– Вы пропустили одну важную деталь, – Креси отразила выпад в словесном поединке, – у д’Артаньяна засела в плече пуля от мушкета.

– Это правда?

– Перестаньте, Вероника, – попросил Николас, – не надо об этом.

– Нет, Николас. – Неожиданно Креси заговорила с совершенно не свойственным ей жаром. Она повернулась к Адриане. – Как только мы тронулись в путь, он прострелил себе плечо только для того, чтобы отвести от вас подозрения, только для того, чтобы спасти вас.

Адриана дрогнула, но ей достало мужества продолжать атаку.

– Я не понимаю, как этот выстрел мог меня спасти. И уж тем более мне неясны мотивы его поступка.

– Возможно, мы просто влюблены в вас, мадемуазель, каждый на свой манер, и потому следуем за вами повсюду, стараясь уберечь от несчастий. И мы видим, как вы платите нам за нашу любовь и преданность. – Креси покачала головой, тихо и беззлобно засмеялась.

Адриана вспыхнула.

– Прекратите смеяться надо мной, – потребовала она. – Чем смеяться, лучше скажите правду, в которую я могла бы поверить! Дайте мне человека, которому я смогла бы довериться!

Ее спутники переглянулись, будто решая между собой, что же ей отвечать. Адриана догадалась, что ими руководит некое третье лицо, которому они подчиняются.

– Я просто хотела дать вам понять, что не такая уж бестолковая и кое-что в происходящем понимаю, – сказала Адриана. – И если сейчас вы собираетесь утопить меня в озере, как ту карету, то знайте, что я ожидала чего-нибудь в этом роде с самого начала.

Николас посмотрел на нее широко распахнутыми от удивления глазами.

– Вы что же, на самом деле думаете, что я могу причинить вам боль?! – с трудом выговорил он.

– Как трогательно, – язвительно заметила Креси, затем совершенно спокойно добавила: – И я не могу причинить вам никакого вреда, моя дорогая.

В ту же секунду она выхватила из-за пояса пистолет:

– Николас, вы слышите?

– Да, – Николас напрягся, – я их слышу.

Он вытащил мушкет. Панический страх охватил Адриану. Ей показалось, что они приготовились убить ее, но в этот момент она услышала отдаленный лай собак.

– Кто-то гонится за нами, – воскликнула она.

– Да. Прошлой ночью несколько человек из тайной полиции увязались за нами, – сказал Николас. – Мне пришлось убить их. Но кто преследует нас на этот раз, я не знаю. – Он подъехал к ней совсем близко, расстегнул камзол и вытащил пистолет. – Возьмите это, – сказал он Адриане, – и поезжайте с Креси вперед. Если вас догонят, прицельтесь и нажмите на курок. Только, когда будете целиться, смотрите, чтобы Креси не оказалась в радиусе прицела.

Полученный от Николаса пистолет был огромных размеров, с обычным затвором, дуло его имело раструб чуть ли не в два дюйма.

–  А вы куда отправляетесь?

– На охоту, – ответил Николас, понизив голос. – Адриана, мне очень жаль, что между нами так много неясного и недосказанного, так много неправды. Жизнь часто ставит человека перед выбором, и бывает, что совершаешь ошибку. – Он замолчал, глаза его потемнели. – Креси сказала правду, я действительно вас люблю, – прошептал он.

– Я совершенно ничего не знаю о ваших с Креси планах, – почти простонала Адриана. Неожиданная волна восторга и ужаса поднялась из самых глубин ее естества и сотрясла все тело. Он признался, а значит, и она больше не может скрывать свои чувства. Адриана открыла рот, но Николас успел развернуть лошадь и уже несся прочь.

– Поехали быстрее. – С ней поравнялась Креси. – Быстрее, если хотите остаться в живых.

– Николас…

– Если кто-то и может выйти живым из самых невероятных переделок, так это Николас. Поверьте мне, я знаю его очень хорошо. Но если ему суждено сегодня погибнуть, давайте постараемся сделать так, чтобы эта жертва не была напрасной. Так что, вперед!

Не прошло и пяти минут, как сзади раздались похожие на треск ломающегося льда хлопки выстрелов. Адриана сжимала в руке пистолет, пытаясь вспомнить, приходилось ли ей держать в руках оружие хотя бы раз в жизни. Одно она знала наверняка – никогда прежде стрелять ей не доводилось.

Адриана растерялась. Не дай бог, если Николас и Креси погибнут, что она будет делать, ведь она даже не знает, где находится.

Если это случится, то во всех несчастьях будет виновата она одна. Если бы она не напилась и не несла всю эту пьяную чушь, то задуманный ими план был бы выполнен без сучка и задоринки.

– Пригните голову, – вдруг прокричала Креси. Она выстрелила – возле самого уха Адрианы просвистела пуля. Послышался глухой шум. Им наперерез из зеленой чащи выехала четверка всадников; один из них смешно повис на своей лошади, держась за гриву, подбородок и шея у него окрасились алым цветом. Второй убрал дымящийся карабин и вытащил палаш, двое других перезаряжали ружья. Прежде чем Адриана выстрелила, она успела заметить, что всадники одеты в форму роты Серых мушкетеров.

7. Ньютонианцы

«Греция» оказалась самой обычной кофейней, каких в приличных кварталах Лондона немало.

Народу в ней была тьма-тьмущая, так что Бен, войдя, встал у порога и принялся изучать обстановку. За длинными столами сидели джентльмены всех сословий и мастей: от щеголей, одетых по последней моде, до обладателей неприглядных лохмотьев. В поисках великого философа Бен сосредоточенно перебирал взглядом лица посетителей. К его разочарованию, среди лиц – а таких было большинство, – излучающих незаурядный ум и ученость, он не встретил ни одного, которое хоть отдаленно напоминало бы сэра Исаака.

Как же ему в этой толпе разыскать Гермеса? И как Гермес узнает его? Даже если они ждут его, им не придет в голову остановить взор на каком-то мальчишке. Во всех своих письмах он умышленно не упоминал возраст, полагая, что сэр Исаак не захочет иметь дело с ребенком.

Бен в который раз обвел взглядом зал и задержался на столе, за которым сидели несколько молодых мужчин и… женщина! Женщина в кофейне – невероятное явление, а если она к тому же молода и ослепительно красива как эта, то это вообще нечто из ряда вон выходящее.

Девушка выделялась красотой, причем красотой экзотической. Она была без парика, волосы иссиня-черные, кожа ослепительно белая, глаза миндалевидной формы и чуть раскосые, губы красные, по-детски припухлые. Вздернутый носик мог навести на мысль, что характер у нее озорной, даже проказливый, но поистине королевское достоинство, с которым девушка себя держала, отметало подобное предположение. Ее внешность вводила в заблуждение относительно возраста: ей можно было дать и шестнадцать, и все тридцать шесть. Она что-то говорила, а все сидящие за столом – четверо молодых мужчин, почти юношей – завороженно слушали ее.

Неподалеку от этой примечательной компании Бен заметил скамейку и узкую щелку между сидящими. Раз он не знает, что ему здесь делать, то почему бы не втиснуться в эту щелку и не послушать, о чем таком повествует это прекрасное создание.

– Наш институт нельзя назвать большим и широко известным в мире, – долетело до слуха Бена. Девушка говорила с акцентом столь же экзотическим, как и ее внешность. – Но нам сопутствовал успех, и потому мы смогли привлечь к работе нескольких выдающихся ученых.

– Да, – подхватил один из мужчин с сильным французским акцентом, – я считаю, что Готфрид Лейбниц – вполне достойное приобретение. Интересно, удалось ли ему заложить основы тех социальных реформ, которые он так превозносит, в вашем институте? – Сарказм говорившего бросался в глаза, а с лица его не сходила самодовольная улыбка. И хотя Бен не испытывал большой любви к Лейбницу и его философии, но в критике этого молодого человека сквозила такая напыщенная самоуверенность, что он почувствовал невольное раздражение.

Девушке также не понравилось замечание.

– Сэр, ваше неуважительное отношение к философии Лейбница всем хорошо известно. Но как бы вы к нему ни относились, он все же был и остается выдающимся ученым. И его ученикам не пристало указывать на ошибки своего учителя. Вы справедливо заметили, что он принял должность при дворе моего царя в надежде воплотить в жизнь свои политические идеи. Но, смею заверить вас, царь Петр хорошо осведомлен о его намерениях. Хотя, могу поспорить, стремление Лейбница переделать человечество ничем не хуже последней безумной идеи сэра Исаака.

– Вот-вот, – подхватил другой парень, певучие интонации которого выдавали в нем англичанина. Единственный в этой компании он был в парике, таком большом, что нависая, тот угрожал поглотить маленькое пухлое личико. В течение первых нескольких минут Бен выяснил для себя две вещи: во-первых, экзотическая красавица – русская, во-вторых, все они говорят о сэре Исааке так, словно очень хорошо его знают. Возможно, один из этих парней или даже сама девушка – Гермес. Бен взял в руки газету и притворился, что внимательно читает ее. Но глаза его то и дело поднимались и устремлялись в сторону молодой компании.

«Самодовольный» смерил «парик» презрительным взглядом.

– Послушайте, – покровительственным тоном произнес он, – сэр Исаак показал нам мир порядка и поэзию гармонии. Из мистицизма Лейбница он извлек свет, суть истины и математическую точность. И это он превратил в систему знаний; на этой основе он построил свои представления о мироздании. Вы что, действительно считаете, что интерес Ньютона к истории и мудрости древних сродни нелепой идее Лейбница, будто мы живем в самом совершенном из миров?

Девушка нахмурилась.

– Я уверена, последние идеи Лейбница вы умышленно представляете в ложном свете, – сказала она. – И так же преднамеренно не хотите замечать увлечения Ньютона теологией и алхимией. В последнее время это увлечение поглотило его целиком, и я не знаю…

– Сэр Исаак уже очень стар, – ответил «самодовольный», – и потому он обратился к религии. Учитывая его возраст, ему можно простить подобную слабость.

– Ах, как это великодушно! – вмешался в спор третий парень. Он сидел напротив девушки и говорил, по-шотландски чеканя слова. Шотландский выговор очень шел к его честному, добропорядочному лицу, обрамленному каштановыми кудрями. – Твоя самонадеянность заводит тебя слишком далеко. Сэр Исаак, если хочешь, – гениальный чудак. С помощью математических методов он открыл тайны алхимии, физики, магии. Так почему мы должны сомневаться в том, что он эти методы с таким же успехом применит к истории?

– Фи, Маклорен, – фыркнул «парик», – признайся, ты сам в это мало веришь. К тому же не забывай, странная идея, овладевшая сэром Исааком, дорого обходится Королевскому обществу. Королю и парламенту нужна наука, которая дает оружие для войны. Их совершенно не волнуют невероятные гипотезы и хронологии, затрагивающие малоинтересный для них вопрос, какой была наука в древнем Вавилоне. Увлечения сэра Исаака сыграли свою пагубную роль и породили причину, в результате которой мы сейчас и оказались в таком неопределенном положении.

– Этот неудобный гениальный чудак – сэр Исаак – дает больше оружия для убийства, нежели кто другой, – спокойно ответил Маклорен. – Но это не имеет никакого отношения к его последним научным изысканиям.

– Как это не имеет? Какую же пользу все эти распри в научном мире принесут в войне с пакостными французами? – выпалил «парик» и вдруг, поняв свою ошибку, посмотрел на «самодовольного». – Ах, простите… не обидел ли я вас, сударь?

Четвертый парень, сидевший спиной к Бену, отчего видна была лишь белокурая копна волос, примирительно поднял вверх руку.

– Друзья, давайте постараемся, чтобы политика и национальная неприязнь не проникли в наши ряды, – сказал он. – Как настоящие философы мы должны быть выше этих глупостей. В любом случае не будем забывать, что нашего доброго друга Король-Солнце выгнал из страны.

– Я поддерживаю ваше предложение, – подхватил француз. – Вам всем хорошо известно, что я считаю Англию более просвещенной по сравнению с душным двором Аполлона. Но все же я полагаю своим долгом напомнить, что неправомерно всю вину за разжигание этой войны возлагать на голову Короля-Солнце.

– Я согласен с господином Стирлингом. Давайте не будем говорить о политике, – вновь вмешалась в разговор девушка.

– Не будем, – согласился Маклорен. – Лучше скажите, кому-нибудь попадался на глаза наш друг Янус?

Бен вздрогнул, кровь бросилась ему в лицо, когда он увидел, что миндалевидные глаза девушки прищурились и вопрошающе остановились на нем.

– Мне кажется, – сказала она, – я его вижу.

– Ты хочешь сказать, что этот мальчишка – Янус? – хмыкнул «парик».

На Бена снизошел странный покой и освободил от сковавшей его в первую минуту робости. Он не знал, что скажет, но тем не менее поднялся со своей скамьи и подошел к столу, за которым сидела компания молодых философов.

Голос его прозвучал удивительно твердо, когда он произнес:

– Янус – это я, – и с этими словами протянул руку Маклорену, сидевшему ближе всех.

– Похоже, провидение над нами посмеялось, – зло обронил «парик». – Мы притащились сюда из-за какого-то мальчишки. Как вам это нравится?

– Вы действительно Янус, молодой человек? – спросил «самодовольный». Казалось, ситуация его забавляла.

– А кто из вас Гермес, господа? Или Гермес – это вы, леди? – спросил Бен. Его рука, протянутая для приветствия, так и повисла в воздухе.

– Но, друзья мои, это же абсурд! – воскликнул «парик».

Бен опустил руку и еще больше вытянулся, выпятив вперед грудь.

– Господа, леди, я прошу вас. Прежде чем отвергнуть меня по причине моего возраста, не сочтите за труд выслушать, в противном случае вы проявите не просто невнимательность, но – простите меня – глупость.

Брови француза испуганными лягушками подпрыгнули вверх. Остальные молча уставились на Бена.

Маклорен первым нарушил молчание.

– Сколько тебе лет, парень? – спросил он, протягивая Бену руку. Бен пожал ее.

– Четырнадцать, сэр, – с достоинством ответил он.

– Скажи мне, Гилес, – произнес Маклорен, не спуская глаз с лица Бена, – ты знаешь, сколько мне было лет, когда я в Эдинбурге написал свою диссертацию?

«Парик», которого, как оказалось, звали Гилес, нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:

– Какое это имеет отношение к делу?

– Мне было тогда пятнадцать, – ответил Маклорен.

– Да-а-а, – протяжно произнес «самодовольный», и в глазах его зажегся лукавый огонек. – А мне едва исполнилось двенадцать, когда несравненная Нинон де Ланкло упомянула в своем завещании некоторую сумму в мою пользу. То была награда за мои поэтические вирши. – Знаете, дорогой мистер Гиз, у некоторых из нас таланты расцветают в самом нежном возрасте.

«Парик» наградил француза ядовитым взглядом аспида, но смолчал.

– Присаживайся, парень, – пригласил Маклорен, – обсудим кое-что.

Пока компания молча переваривала свое пополнение в лице Бена, мальчик в фартуке принес кофе. Вдруг, к удивлению Бена, девушка потянулась и ободряюще похлопала его по руке. Бену почудилось, будто там, где она прикасалась, кожу начало жечь и покалывать.

Маклорен, несмотря на неубедительную позицию в философских дебатах, по всей видимости, в этой компании играл роль председательствующего; он откашлялся и начал опрос вновь прибывшего:

– Что ж, прикажешь нам и дальше величать тебя Янусом? Так вот, Янус, позволь представить тебя членам нашего небольшого клуба, по крайней мере тем, кто сегодня пришел сюда. Дама – Василиса Карева, посланница русского царя Петра. Наш французский товарищ Франсуа Аруэ, – при этом Маклорен показал рукой в сторону «самодовольного».

Француз придал лицу солидную суровость, но его глаза смеялись:

– Уж коли ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Янусом, то я в таком случае для тебя – Вольтер.

– Сэр, – Бен склонил голову.

– Господин, выразивший наибольшее сомнение по поводу твоей персоны, – Гилес Гиз.

Гиз посмотрел на протянутую Беном руку и, изобразив на лице борьбу здравого смысла и любезности, тряхнул эту руку с такой поспешностью, что получилось не рукопожатие, а какая-то пародия.

– Джеймс Стирлинг, – представился парень, что первоначально сидел к Бену спиной. В знак приветствия он кивнул Бену головой. У него были тонкие изогнутые брови, будто навсегда застывшие от удивления, зеленые глаза и скошенный на сторону нос, видно сломанный.

– Меня же зовут Колин Маклорен, – завершил представление шотландец.

– Очень рад со всеми вами познакомиться, – серьезно сказал Бен.

– Взаимно, – ответил Маклорен. – Мы надеемся, что сейчас ты объяснишь нам, почему не упомянул о своем возрасте, когда писал сэру Исааку.

– Я боялся, что, узнав мой возраст, он откажется встретиться со мной, – ответил Бен. – Но дело у меня очень важное, безотлагательное, мне просто крайне необходимо, чтобы он согласился на встречу.

– Такая возможность не исключена, – наставительно заметил Маклорен, – и поэтому объясни нам, что за важное дело ты имеешь к сэру Исааку.

– Меня зовут Бенджамин Франклин, – начал Бен. – Я родился и вырос в Бостоне. В Англию я приехал, чтобы разыскать сэра Исаака Ньютона. Мне кажется, я совершил очень дурной поступок, и к тому же меня преследуют и хотят убить. Пожалуйста, спрашивайте, если вас интересуют подробности. – Он замолчал. По тому, как смотрели на него молодые философы, он понял, что сумел заинтриговать их.

Вольтер чуть слышно хмыкнул, а Маклорен недоуменно заморгал глазами.

– Полагаю, ты начал свою историю с самого что ни на есть начала, – сказал Маклорен. – Я видел твою формулу – если она, конечно, твоя, – в ней определенно просматривается зерно таланта. В ней много нового, и у нее может быть довольно широкое применение. Мы бы никогда с тобой не встретились, если бы твоя формула не произвела на нас благоприятного впечатления. И потому прошу тебя, расскажи о себе подробно и по порядку, но только не увлекайся малозначащими деталями.

Все замерли в сосредоточенном ожидании. Казалось, даже скептически настроенный Гиз желал, чтобы Бен развеял его сомнения. Но присутствие Вольтера беспокоило Бена. Вдруг он на самом деле скрытый французский шпион? Ну и что с того, что он во всеуслышание заявил о своем политическом разрыве с Францией? Ну и что с того, что все присутствующие ему поверили? Но чутье подсказывало, что с Маклореном и его друзьями не стоит торговаться. «Видно, пришло время снять маску», – решил про себя Бен.

– Все началось, – сказал он тихо, – когда мне было десять лет…

– Это невероятная история. Ты что, действительно встречался с Черной, Бородой? Ну-ка расскажи поподробнее об этой встрече! – воскликнул Вольтер, когда Бен завершил свое повествование. – Боже правый, если ты все это сочинил, то я тебя уверяю, мой друг, ты обратился не по адресу. Тебе в таком случае лучше отправиться к писателям!

– Франсуа! – нетерпеливо перебил его Маклорен и обратился к юноше: – Бен, у тебя с собой эта переписка, которую ты называешь французской?

– Нет. К сожалению, мне пришлось все оставить в Бостоне. Но суть я помню.

– И ты считаешь, что эта формула – составная часть какого-то французского заговора? Ты пришел к этому выводу на основании того, что они пользуются папистским календарем?

– Кто-то пытался убить его, – напомнила Василиса. – Просто так…

– Помолчи, Василиса, – прикрикнул на нее Маклорен.

Глаза девушки сузились в две маленькие щелки, но она замолчала.

– Колин, не надо кричать на Василису. Она не собирается выдавать наших тайн, – заступился за девушку Гиз.

– Просто не следует все валить в один котел, – ответил готовый взорваться Маклорен. – Главный вопрос, на который я хочу получить ответ, как эта переписка попала к Бену в Америку. Откуда они узнали о нем?

– Я вот что думаю, – тихо, но спокойно начала Василиса, – если можно установить новое сродство – как Бенджамин сделал на своем эфирографе, – то тогда эфирный компас самописца приобретает способность определять и выбирать направления.

Маклорен задумчиво почесал подбородок:

– Я все равно не понимаю, как направление может стать конкретным.

– Я никогда не слышал об эфирном компасе, – в свою очередь признался Бен. – Почему-то Брейсуэл начал следить за нами с Джоном еще до того, как я сделал настраивающийся самописец. Если Брейсуэл замышлял зло против F, или Минервы, или еще кого из их компании, то это значит, что они состояли в переписке. Вполне возможно, что у него дома был свой эфирограф и ему оставалось только сопоставить приходящие сообщения.

– Это какая-то волшебная сказка, – взорвался Гиз. – Я не знаю, чего хочет от нас этот мальчишка, но то, что он рассказал, похоже на бред суеверных кумушек. За подобным бредом далеко ходить не надо, он рекой льется из любого открытого окна. И кто знает, может быть, он сотню раз сидел где-нибудь здесь, подле нас, наслушался наших разговоров и сочинил потом всю эту чепуху.

– Ты упустил один момент – существует формула, – унял его пыл Маклорен. – Господин Франклин уже достаточно много рассказал нам о себе. Мы можем сделать настраивающийся самописец, о котором он нам поведал, это и послужит доказательством правдивости его слов.

– Если быть абсолютно точным, то это послужит доказательством не его слов, а того, что господин Франклин видел настраивающийся самописец. У нас есть в Бостоне кто-нибудь, кто мог бы подтвердить хоть часть из того, что мы здесь сегодня услышали?

– У меня там друг, – ответил Маклорен. – Но пока, юный Франклин, я не вижу причины, почему мы должны тебе не верить. Если остальные не против, то я завтра же приведу тебя в нашу лабораторию, и мы начнем доводить до ума твою формулу. Возможно, твои страхи по поводу создания французами нового оружия напрасны, мы это проверим.

– Ваша лаборатория находится в Королевской академии? И я смогу встретить там сэра Исаака Ньютона?

За столом дружно загалдели.

– Встретить сэра Исаака там возможно, но маловероятно, – отозвался Маклорен. – Понимаешь, в письме, что ты от нас получил, мы отчасти солгали.

– Солгали? – Бен был готов расплакаться. Маклорен утвердительно кивнул:

– Сэр Исаак не просил нас назначить эту встречу, более того, он никогда не видел твоих писем.

– За последний месяц с сэром Исааком никто из нас и словом не обмолвился, – сообщил Гиз. – Он закрылся у себя в доме и ни с кем не желает ни встречаться, ни разговаривать.

– А почему?

Гиз пожал плечами:

– Что на уме у сэра Исаака, сам черт не разберет. Хотя причин для затворничества более чем достаточно.

– Что вы хотите этим сказать? – не понял смысла его слов Бен.

Они все секунду молча смотрели на Бена, затем Маклорен тяжело вздохнул и сказал:

– На самом деле только господин Гиз и я являемся учениками сэра Исаака Ньютона. Я состою в его учениках всего лишь год. Василиса, например, видела сэра Исаака только один раз, но Академия проголосовала за то, чтобы принять ее в наши ряды на правах гостя. Вольтер…

– А я что-то вроде вольнослушателя, – признался Вольтер.

– А господин Стирлинг – не столько ученик сэра Исаака, сколько Эдмунда Галлея, королевского астролога.

– А, понятно, – протянул Бен. Он вспомнил, как Маклорен назвал себя и своих друзей «клубом». И тут его осенило, что такие молодые люди не могут принадлежать к ближайшему окружению сэра Исаака, да и для Королевского общества они не могут представлять особого интереса.

– Думаю, тебе не все понятно, – сказал Маклорен, голос его сделался тихим и серьезным. – Год назад в Королевском обществе состояло пятьдесят семь человек. Сегодня же в Королевское общество, если не считать сэра Исаака, входим только мы, сидящие за этим столом, и еще двое наших друзей, которые не смогли сюда прийти. Так что на сегодняшний день в Королевском обществе осталось семь человек.

8. Дети Олова и Свинца

Адриана нажала на курок. Пистолет взвизгнул, дернулся, как живое существо, пытающееся вырваться из плена сжимающих его рук. В этот самый момент лошадь под ней споткнулась, а двое из нападавших вместе со своими лошадьми рухнули на землю, окутанные дымом. Стоящие рядом деревья обуглились, листья облетели, словно их сдуло огненным ветром. Лошадь под ней упала как подкошенная. И Адриана, перелетев через ее голову, оказалась на земле.

Она почувствовала во рту вкус крови и потрясла головой, чтобы прийти в себя. Раздался новый выстрел, эхом прокатившийся по окрестным холмам. Сцепив от боли зубы, Адриана подтянула колени к груди, пытаясь тем самым определить, все ли кости целы. Подтянула, а потом так и осталась лежать на земле, свернувшись калачиком.

Всего в нескольких футах от нее застыла ее лошадь. Полголовы лошади обгорело настолько, что видны были кости. Уцелевший глаз не мигая смотрел прямо на Адриану.

«Все это я натворила, – подумала Адриана. – Что за пистолет дал мне Николас? На обычный крафтпистоль он не похож».

До нее долетел звон металла, и она с горем пополам поднялась на ноги.

Последний оставшийся в живых мушкетер скрестил клинок с Креси. Адриана озиралась вокруг, ища, чем бы вооружиться, чтобы прийти той на помощь. Вдруг ее осенило: «Что если не Креси, а мушкетер бьется за спасение моей жизни?»

У обоих дерущихся были почти одинаковые палаши с прямыми широкими лезвиями – обычным вооружением солдат. Однажды Адриана попробовала поднять такой, и далось ей это с большим трудом. Креси же размахивала палашом, как дирижер палочкой. Обхватив рукоятку обеими руками, она без остановки, один за другим обрушивала удары на своего противника. Мушкетер все время отступал, в его широко раскрытых глазах застыли ужас и удивление. Из рассеченной щеки и раны на бедре текла кровь.

Креси играла с ним, как кошка с мышкой. Она воплощала собой неотвратимость рока: потусторонний, дикий взгляд и сладострастная хищная улыбка на губах. Пока Адриана наблюдала за схваткой, рыжеволосая фурия ударом отбила палаш мушкетера и полоснула его по плечу.

Тот потерял равновесие, споткнулся и упал на спину. Креси замерла, дав ему возможность подняться.

Мушкетеру было около тридцати пяти лет, ему не хватало энергии и яростного напора молодости. Он поднялся с искаженным болью лицом и бросил на землю палаш.

– Хватит, ты уже наигралась мной, – проворчал он. – Я лучше отдам свою душу Господу, а с тобой, ведьма, больше драться не хочу.

– Как вам будет угодно, сударь, – ответила Креси и в ту же секунду вонзила клинок прямо ему в сердце. Мушкетер содрогнулся, страшный крик вырвался из его горла. Тело задергалось, будто пыталось соскочить с пронзившего его клинка. Руки бились, как крылья. Но скоро агония прекратилась, испустив дух, он затих.

– Вы не ранены? – как ни в чем не бывало спросила Креси у Адрианы, вытирая свой окровавленный палаш об одежду поверженного мушкетера.

– Нет.

Креси бросила беглый взгляд на поле битвы и недовольно хмыкнула, увидев мертвую лошадь Адрианы.

– Ему следовало объяснить вам, как пользоваться пистолетом, – обронила она.

– Вы убили его. – Адриана никак не могла прийти в себя от только что увиденной ею сцены.

– Да неужели! – огрызнулась Креси. – Сейчас я вам, мадемуазель, кое-что покажу. – Она схватила – будто пять острых зубов впились – Адриану за руку повыше локтя. Когда Адриана догадалась, куда ее волокут, она попыталась вырваться, но у Креси была мертвая хватка.

Один из мушкетеров был еще жив. Прерывисто дыша, он слабеющей рукой скреб землю, пытаясь ухватиться за траву.

– Ну что? – выкрикнула Креси.

– Да, это я его ранила, – едва слышно выдавила Адриана. Она задыхалась от запаха горелой плоти, тут же перед глазами встали груды обгорелых тел на охваченной огнем барже.

– Вот именно, – подхватила Креси. Она чуть наклонилась к Адриане и обеими ладонями обхватила ее лицо. – Спрячьте сострадание и печаль в глубинах своего сердца и помните: если бы не вы их, то они бы вас убили. Именно за этим они сюда и пожаловали. В этом поединке повезло не им, вам. Не вас, вы убили. Понимаете, убили вы, а не вражеская армия, или палач, или ваш телохранитель – вы.

Адриане невыносимо было видеть, как мучается в агонии умирающий.

– Разве ему нельзя помочь? – простонала она.

– Можно. Хотите посмотреть как?

– Нет.

– Тогда отвернитесь. – Креси наклонилась и поцеловала Адриану в лоб. Затем развернула и подтолкнула в спину – прочь от умирающего. И уже в следующее мгновение хриплое дыхание затихло.

– А теперь в путь, нам нужно проехать еще несколько миль.

Адриане не удалось совладать ни с одной из оставшихся в живых лошадей: испуганные и разгоряченные, они не дались в руки. Она вновь оказалась в одном седле с Креси. На этот раз Адриана сама, по доброй воле, крепко обхватила Креси руками. После стольких увиденных смертей она испытывала непреодолимую потребность ощущать живое и теплое человеческое тело.

Ей очень хотелось, чтобы на месте Креси оказался Николас. Но… Тело у Креси было как у дикой кошки – тугое, гибкое. «Наверное, у Николаса такое же тело», – подумала Адриана. Прижавшись к Креси, она чувствовала – спасена, и надежда робким теплом согревала душу. Но Адриана знала, что на самом деле ей следует остерегаться этой женщины и ее странной, почти сверхъестественной силы. Тело Адрианы пульсировало в такт биению сердца Креси, и Адриана ощущала, как открывается перед ней бесконечный космос жизни.

И все же с большей радостью она бы прижималась к Николасу. Лучше бы чувствовать биение его сердца, слиться с его жизнью. В ушах продолжали звенеть его последние слова. Никогда еще Адриана никого не любила. Нет, ей нельзя любить Николаса. Сейчас не время для любви. Но чувства не подчинялись рассудку.

– Как это вам удалось? – спросила Адриана, стараясь перекричать ветер, со свистом бивший в лицо. Ей хотелось разговором отогнать неприятные мысли и страшные картины, которые, подобно шипам тернового венца, терзали голову, проникали болью в самую душу.

– Что удалось? – переспросила Креси.

– Победить мушкетера.

– Я просто делала то, чему меня научили в юности.

– Но где? Откуда у вас такая невероятная сила?

– Невероятная?! – Креси чуть обернулась к Адриане. – Вас это удивляет? – Она гортанно засмеялась. – Мужчины тоже удивляются, когда я на них поднимаю руку.

– Но как вы достигли…

– Эта сила всегда была со мной. Это еще один мой природный дар.

– Похоже, природа щедро вас одарила, – пробормотала Адриана.

– Каждому дается то, что он заслужил, – отрезала Креси и тем самым поставила точку в разговоре.

Адриана поняла намек и неохотно сменила тему.

– Можно узнать, куда мы едем? – спросила она.

– В одно из поместий герцога, – ответила Креси. – Там для нас приготовлено все необходимое, чтобы благополучно вернуться в Версаль. И, кроме того, у нас появится море свидетелей, готовых подтвердить, что вы провели время в поместье.

– Что это за интрига, Креси? В какую игру я вовлечена?

– Сама до конца не знаю, – ответила Креси. – Чуть позже я расскажу вам все, что мне известно.

– Вы знаете, кто пытался убить короля?

– Нет.

«Она отвечает не задумываясь. Правду говорит или спасает привычка лгать?» – подумала Адриана.

Лошадь вынесла их из леса и резвой рысью пошла по открытой холмистой местности. Плотные облака затянули небо, и прорывающийся сквозь них солнечный свет редкими желтыми пятнами ложился на колышущееся зеленое поле пшеницы. Казалось, будто ангел прошел здесь и оставил свой след.

У Адрианы ныло сердце: «Жив ли Николас? Если с ним все в порядке, то он уже должен был нас нагнать».

– Послушайте, Креси, ведь вы могли разговорить Фацио и без моей помощи, – нарушила молчание Адриана. – Зачем я была нужна на этом бале-маскараде?

– Вы единственная, кто способен понять, что он говорит, и вовремя задать ему нужный вопрос. Кроме того… – Креси замолчала. – Вы должны знать, что я никак не ожидала, что наш выезд станет таким опасным. Если бы я могла представить это, я бы никогда не предложила такой план. Я думала…

– Что вы думали?

– Что эта поездка вас по-настоящему развлечет. Мне казалось, что вам нужно немного развеяться.

– Почему вас так волнуют мои нужды?

Креси молчала очень долго, и Адриана сочла, что она пропустила ее вопрос мимо ушей. Но Креси сбавила ход лошади до шага – лошадь вся была покрыта пеной – и снова заговорила:

– Мы познакомились с вами совсем недавно. Но до этого я видела вас много раз – в своих снах, в провидческих видениях. И там мы всегда были подругами. Я поступаю так, как чувствую, а чувствую то, что рождается в моей душе. Вы понимаете меня?

– Вы действительно видите будущее? И то, что вы видите, всегда сбывается?

– Откровенно говоря, сбывается не все, но почти все.

– Если у вас нет полной уверенности в своих видениях, зачем же вы все убеждали меня выйти замуж за короля?

– Правда в том… – Креси вновь замолчала. – Простите, Адриана, я не могу вам этого сказать, я дала клятву сове Афины.

Креси поставила еще одну точку, вернее, многоточие в их разговоре. Но Адриана не хотела мириться с неведением, в которое ее все время возвращали. Она хотела добиться правды, хоть малой доли, но правды.

– Не хотите говорить об этом, давайте о другом. Вы утверждаете, что грядет ужасная катастрофа. Что это за катастрофа?

– Апокалипсис: все охвачено огнем, море поднялось и встало стеной, с небес вода льется не переставая, на земле – голод, чума.

– А на небе? Что вы видели на самом небе?

– Комету. Комета всегда предвещает страшные бедствия.

– Комета, которую вы видели, стояла в небе точкой или перемещалась?

– Перемещалась – и очень быстро.

Адриана тяжело вздохнула.

– Креси, у вас есть ответы на все вопросы, я была не нужна.

– Нет. Видеть и знать – не одно и то же. Вы можете объяснить мои видения?

– К тому времени, когда я качала работать с Фацио, он уже рассчитал траектории движения двух тел и искал способ, как заставить эти траектории пересечься. Для первого из этих тел у него было готово абсолютно точное уравнение траектории движения, а для второго – нет. Для того чтобы тела притянулись друг к другу, необходимо знать гармоническую природу каждого. Это знание дает возможность выстроить между двумя телами некое подобие моста. Мы называем этот мост медиатором.

– Но если не известна гармоническая природа тел, то нельзя создать и медиатор? – перебила ее Креси.

– Именно. Над поиском гармонической природы второго тела Фацио и бился. Когда я с ним работала, мне в руки попало странное письмо с формулой от некоего человека по имени Янус. Этот Янус вторгся в нашу переписку, которую мы вели посредством эфирографов.

– А разве такое возможно?

– Было невозможно, по той причине, что медиатор между двумя парными самописцами неповторим. Но этому Янусу каким-то образом удалось найти способ настраивать на неповторимый медиатор третий самописец. Благодаря его методу нам стало ясно, как решить задачу Фацио с притяжением этих двух загадочных тел.

– Значит, формула Януса позволила вам узнать гармоническую природу второго тела?

– Это Янус так считает. Но в действительности все немного не так. Его формула лишь подсказала, как быстро и в полном объеме создать ряд вероятных медиаторов между двумя телами. Появление контррезонанса должно было свидетельствовать о том, что истинный медиатор найден.

– Это мне понятно. Я не понимаю другое: как подобное можно превратить в оружие, хотя, если подумать, вариантов найдется много.

– Прошлой ночью Фацио сказал: «Олово и Свинец пожирают не всех своих детей». Он воспользовался тайным языком алхимиков. Свинец – это Сатурн, Олово – Юпитер, а их дети – кометы.

– Кометы?

– Объясняю. У планет – эллиптические орбиты, которые тяготеют к выравниванию до круга. У комет орбиты тоже эллиптические, но при этом сильно вытянутые. Кометы близко подходят к Солнцу, после чего исчезают в межзвездной бездне, за границами орбиты Сатурна. Это позволило сделать вывод, что кометы притягиваются к большим планетам вследствие сильного притяжения, которым эти планеты обладают. Можно сказать, планеты «пожирают» кометы, подобно тому как в древнеримских мифах бог Сатурн пожирал своих детей. Одно из тел, которым интересуется Фацио, – комета. Он еще что-то плел о «собаках Железа». Под Железом, я полагаю, он имел в виду Марс.

– Марс? Тогда получается, это «собаки» войны? Адриана пожала плечами.

– Язык алхимии не столько точный, сколько образный. Я вполне допускаю, что между орбитами Марса и Юпитера существуют неизвестные нам кометы. Если гравитация Марса побеспокоит одну из таких комет, то ее можно будет отправить «лаять» на Солнце, а следовательно, и на Землю. В любом случае мы знаем наверняка то, что в формуле Фацио одно из тел небесное, похожее на планету, но значительно меньших размеров, и это тело с неизвестным сродством.

– Почему с неизвестным?

– Потому что никто точно не знает, из чего состоят кометы. Мы можем лишь строить догадки, только и всего.

– А известное тело?

– Земля, – ответила Адриана, – точнее – Лондон.

9. Королевское общество

Маклорен прервал разговор, но лишь для того, чтобы заказать еще кофе. Бен обвел сидящих за столом взглядом, словно ища подтверждения той странной новости, что он услышал от Маклорена.

– Вы думаете, я совершенный болван? – наконец произнес он. – Зачем вы мне такое говорите? Хотите проверить, насколько я наивный и легковерный?

– А мальчишка-то с перцем, – ядовито заметил Гиз. – Он может остаться у нас в качестве ядреной индийской приправы.

Но Вольтер и Василиса в ответ на дерзость Бена рассмеялись. И Бен понял, что в этой словесной баталии одержал верх.

Маклорен посмотрел на него слегка обескураженно и вместе с тем мрачно.

– С какой стати я стану заниматься такими глупостями? – проворчал он.

– Вы что, хотите сказать, что ваши слова – истинная правда? Во что же тогда превратилось Королевское общество? Объясните мне, – попросил Бен.

– Парламент закрыл не только Королевское общество, – заметила Василиса.

– Точнее, он Королевское общество не закрыл, а заменил, – поправил ее Маклорен. – Наш устав отозвали.

– А по какой причине?

Маклорен вздохнул и привычным жестом почесал подбородок.

– Причин назвали много, и все они такие сложные и запутанные. Но если отмести шелуху, останется только три: во-первых, король и парламент хотят, чтобы для них создавали новые, более изощренные способы убийства противников, а сэр Исаак не желает более этим заниматься. Во-вторых, в последнее время сэр Исаак нажил себе очень много личных врагов, но надо учесть, что в политике не бывает ничего личного. В-третьих, как я уже обмолвился, сэр Исаак сейчас не совсем здоров.

– Нездоров?

– Пока это все, что тебе полагается знать на данный момент нашего знакомства, – твердо отчеканил Маклорен. – Поэтому, прошу, не задавай больше никаких вопросов на эту тему.

Бен с многозначительным видом кивнул:

– Вы сказали, что Королевское общество не закрыли, а заменили. Но на что?

К удивлению Бена, ему ответил Гиз.

– Наш устав передали Лондонскому философскому обществу, – сказал он. – И очень многие из членов Королевского общества пришлись там не ко двору.

– В Философском обществе собрались одни ворчуны-розенкрейцеры, которые только и знают что читать свои проповеди и наставления, – вставил Вольтер с какой-то унылой язвительностью. – Суеверные слащавые лицемеры…

– Теперь ты понимаешь, Бен, – отхлебнув кофе, громко сказал Маклорен, стараясь голосом перекрыть вялые бормотания Вольтера, – я лгал, говоря о толпах желающих влиться в наши ряды. За последний месяц ты, пожалуй, единственный кандидат на вступление в наше общество.

Для Бена сверкнула искра надежды. Но остальные присутствующие не выразили особой радости по поводу расширения рядов общества за счет вступления в него Бена. На замечание Маклорена кто хмыкнул, кто чуть заметно улыбнулся, и от этого Бену показалось, что сейчас-то компания его и разыгрывает.

– У нас есть еще одно дело… – осторожно начала Василиса.

Маклорен кивнул.

– Мы выслушали твою историю, Бенджамин, а теперь нам нужно обсудить некоторые вопросы личного характера. Приходи послезавтра во второй половине дня в Крейн-корт. Ты знаешь, где это находится?

– Да, сэр! – ответил Бен. – Но если Королевское общество распустили…

– Устав действительно отозвали, и денежные средства урезали. Но лаборатории и классы в Крейн-корт пока что в нашем распоряжении. Сэр Исаак выкупил их несколько лет назад. Ну, а теперь иди. Увидимся в четверг.

Бен стоял, переминаясь с ноги на ногу. Его выпроваживали, и потому ничего не оставалось, как раскланяться и удалиться.

– Господа, леди, спасибо, что сочли возможным уделить мне внимание, – сказал Бен.

То, что он вернулся домой живым, можно было считать настоящим чудом. Вначале его чуть не раздавил локомотив, вынырнувший сзади. Потом едва не размазали по стене возникшие как из-под земли здоровенные носильщики с паланкином. Бен даже не послал им вслед ругательства. Он был как зачарованный, такое сильное впечатление произвела встреча с молодыми философами.

Роспуск Королевского общества стал для него полной неожиданностью, но Бен быстро сообразил, что это может обернуться удачей. Он рассуждал: «Маститые философы вряд ли удостоили бы мальчишку своим вниманием. Но эти ньютонианцы совсем не похожи на бостонских пустомель курантийцев. Они молоды, умны, обладают значительной долей сарказма, готовы ринуться в бой во имя короны или чего другого, что покажется им достойным битвы».

Пришедшее на ум сравнение с курантийцами вызвало к жизни образ его брата Джеймса, и, идя по Чаринг-Кросс, Бен вновь ощутил, как наваливается невыносимое чувство вины, которое, казалось, развеялось над бесконечными просторами океана во время долгого путешествия. А сердце болело за Джона Коллинза, ведь Бен не имел ни малейшего представления, что сталось с другом – жив он или нет.

Он осознавал, что должен написать Джону, но Брейсуэл не шел из головы, и ужас сковывал члены. Бен не сомневался, стоит Брейсуэлу узнать, где он находится, колдун тут же явится в Лондон. Сможет ли Брейсуэл найти его здесь? Конечно! Он знает, что Бену некуда податься, кроме как в Крейн-корт.

Именно туда Бен отправится послезавтра. От этой мысли по спине пробежал легкий холодок.

Так уж глупо устроен Бен: если что втемяшится в голову, ничем не выбить. Впечатления дня никак не давали уснуть. Он продолжал беспокойно ворочаться на постели, пока далеко за полночь не вернулся Роберт, пошатываясь и заполняя комнату тяжелыми парами рома.

На следующий день Бен отправился в книжный магазин «Стекло Архимеда и книги», который заприметил накануне, и на те деньги, что Роберт ему выделил, купил две книги. Первая называлась «Оккультная философия». Она принадлежала перу Корнелиуса Агриппы и представляла собой собранные в незапамятные времена общие сведения о магии. В ней описывались демоны и подобные им существа. Бену было жалко тратить деньга на подобную ерунду, но ни одна из прочитанных научных книг не могла объяснить тайну колдовской природы Брейсуэла. И если наука обходит стороной такие явления, Бен надеялся, что, возможно, оккультная философия прольет свет на эту загадку. У него не было оснований сомневаться в том, что Брейсуэл реально существует, невероятные способности и сверхъестественные компаньоны Брейсуэла также мало походили на плод больного воображения или досужего вымысла.

Вторая книга, которая привлекла внимание Бена, – «Тайное царство» некоего достопочтенного господина Кирка, с подробными комментариями Т. Дайца, была тоненькая, в дешевом переплете. Он взял книжку с полки и принялся листать.

Первая же страница показалась ему интересной:

…занимают промежуточное положение между человеком и ангелом (в древние времена такие существа называли демонами) и являются разумными спиритами, то есть духами с неустойчивой телесной оболочкой (подобной той, что называют астральной). Эта телесная оболочка похожа на плотное облако и в сумерках становится хорошо различимой.

Слова «плотное облако» сразу напомнили Бену ужасного компаньона Брейсуэла.

Бен не мог удержаться и по дороге домой прочитал книжонку от корки до корки. Наступившая ночь прошла без сновидений, лишь едва уловимые призрачные тени, напоминавшие о кошмаре, всплывали иногда из неведомых глубин души.

Несмотря на обуревавшее волнение, Бен добрался до Крейн-корт без особых приключений. Сам двор был таким узким, что больше походил на ущелье, образованное стенами из красивого красного кирпича, высотой в четыре этажа. Над одним из зданий, по всей видимости самым старым, возвышался пятый этаж из очень темного, почти черного кирпича. Встав на противоположную сторону узкого проулка, Бен кое-как смог рассмотреть на крыше этого здания полусферу. «Наверное, обсерватория», – подумал он.

Бен удивился, когда дверь ему открыла Василиса.

– Здравствуй, Бенджамин, – сказала девушка. На ней было синее платье, отделанное темными кружевами, восточного, как ему показалось, покроя. Бена непреодолимо влекло к девушке. От этого он смущался и всеми силами старался скрыть свое влечение.

– Здравствуйте, – ответил на приветствие Бен.

– Еще никого нет, ты – первый, – сообщила Василиса. – Они живут в своих домах или квартирах, только я – здесь.

– Я пришел немного раньше назначенного времени, – еще больше смутился Бен. – Это, наверное, от волнения.

– Я тебя очень хорошо понимаю, – успокоила его Василиса, случайно коснувшись рукой его руки. – Ты только представь, как я себя чувствовала – бедная девочка из Киева, прочитавшая из трудов сэра Исаака лишь несколько отрывков, которые только и смогла раздобыть. Я даже мечтать не смела о том, чтобы приехать сюда и увидеть этого выдающегося человека, более того, работать с его учениками. – Она улыбнулась, и Бен просто задохнулся от восторга, почувствовав ее руку в своей. От легкого и невольного прикосновения ее бедра закружилась голова.

«Не будь дураком», – сказал он себе. В кофейне Бен видел, какими глазами смотрели на Василису все ньютонианцы, особенно Вольтер. Бен и не сомневался, что все очарованы ею. И Василиса, скорее всего, уже выбрала кого-то из них. Простой мальчишка из колоний вряд ли может вызвать у нее интерес.

– Вот это зал заседаний, – сказала Василиса, указывая на двустворчатые двери, ведущие в просторную аудиторию. Бен с благоговейным страхом заглянул внутрь. Эти стены внимали великим словам Бойля, Гюйгенса и, конечно же, самого Ньютона. Он и сейчас присутствовал в зале – два его портрета украшали стены.

– Иди сюда, – потянула Бена за руку Василиса. – Когда я впервые увидела это чудо, думала, что упаду в обморок.

Очутившись в соседнем зале, Бен не впал в обморочное состояние, но рот его расползся в широкой и блаженной улыбке.

– Планетарий! – выдохнул он. – Я никогда раньше не бывал в планетарии.

– Мне так нравится смотреть, как все здесь движется, – зачарованно прошептала Василиса.

В течение нескольких минут глубокую тишину зала нарушало лишь мерное тиканье часов.

В самом центре планетария светило Солнце, на нем, как и на настоящем, видны были темные пятна. Бена потрясла точность, с которой неизвестные умельцы воспроизвели модель светила. Рядом с Солнцем сероватым шаром двигался по своей орбите Меркурий, далее – Венера, Земля, Марс и, наконец, два гигантских шара – Юпитер и Сатурн. Землю сопровождала ее неизменная спутница Луна. Спутники вращались и вокруг других больших планет.

Раньше Бену уже приходилось видеть модели, изображающие Солнечную систему, но на тех моделях планеты и Солнце поддерживались в воздухе с помощью тросов. Здесь же все свободно парило в пространстве. Бен вспомнил, как четыре года назад точно так же плавал в воздухе сверкающий шар над головой Брейсуэла.

– Невероятно! – прошептал Бен и тут же удивился: – А где часы? Я слышу, как они тикают, но их самих не вижу. Что приводит в движение всю эту систему?

Василиса улыбнулась и показала на потолок. Там, под огромным стеклом, клацали и позвякивали шестеренки огромного механизма.

– Каждая планета настроена на определенный стержень, стержень притягивает планету так сильно, что она может висеть в воздухе и не падать. Движение и орбита планеты сообщаются. Таким образом, каждое тело вращается в соответствии со своей природой.

– Невероятно! Кто все это сделал?

– Модель Солнечной системы для Ньютона и Галлея сделал Джеймс.

– Джеймс? Молчун Джеймс?!

– Да, он неразговорчив, но голова у него светлая. Мне рассказывали, что Джеймс не спал пять суток, когда придумывал принцип действия этой модели.

– И она в точности соответствует реальной Солнечной системе? И планеты движутся с той же самой скоростью, по тем же орбитам, что настоящие?

– Корректировка требуется, но незначительная. Так что месяцами планеты вращаются без каких-либо поправок при условии, конечно, что скорость их движения совпадает с реальной скоростью движения планет. Но в данный момент она превышает реальную раза в три: Колин и Джеймс работают над тем, чтобы добавить в систему еще несколько новых тел.

– Зачем?

– Модель Солнечной системы – не игрушка для забавы, – ответила Василиса. – Это лаборатория, мы проводим здесь эксперименты с движением тел. – Она мягко выпустила его руку и подошла к модели поближе.

– Конечно, размеры тел слишком велики для выбранных между ними расстояний, – пояснила Василиса. – Если соблюсти пропорцию, то планеты получатся крошечными и наблюдать за ними будет очень сложно. Но все поправимо. Посмотри сюда.

Она указала на объект, который Бен до сих пор не замечал: небольшой шарик висел в воздухе недалеко от Сатурна, но и не настолько близко, чтобы быть его спутником.

– Комета? – спросил Бен.

– Да, и отлично сделанная, – ответила Василиса. Сдвинув глубокомысленно брови, Бен медленно обошел планетарий.

– Вот еще одна комета, – пробормотал он, – и здесь комета. А между Юпитером и Марсом – целый слой комет.

– Да, но они отличаются друг от друга, – сказала Василиса, подходя к Марсу. – Вот смотри, у этих орбиты более круглые, почти как у планет, а черные кометы движутся по вытянутым, эллиптическим орбитам.

– Черные кометы?

– Да, у этих комет нет огненных шлейфов, как у обычных. – По лицу ее пробежала тень. – Их нельзя увидеть в телескоп.

Бен неопределенно махнул рукой в сторону небесных тел.

– Тогда как же… – начал он.

– Есть новый прибор, – пояснила Василиса. – Ты о нем еще не слышал. Эти кометы одни из самых маленький сюда нужно будет добавить еще большое число крупных комет.

– Что? Что ты такое говоришь?

– Большое число крупных комет, – повторила Василиса – Но лучше дождаться господина Маклорена. Он тебе все это точнее объяснит. Я же боюсь чего-нибудь напутать.

– Хорошо. Тогда расскажите, как вы используете эту модель для проведения экспериментов, – не отступал Бен.

Василиса согласно кивнула.

– Это можно. Тебе, наверное, известно, что каждое небесное тело влияет на все остальные тела. Например, гравитация Юпитера искривляет орбиту Марса, ну и так далее. Движение любой планеты нельзя рассчитать без учета движения других планет.

– Да, мне это известно, – сказал Бен.

– Ну так вот, собрав воедино все наши знания о Солнечной системе, мы создали эту модель, разместив и запустив в движение все известные нам тела. Но очень скоро обнаружили, что движение нашей модели отклонилось от движения реальной Солнечной системы. Ты понимаешь, что это значит?

– Это значит, что между видимыми телами существуют еще и невидимые, и потому нам неизвестные, – ответил Бен.

Василиса одобрила его радостной улыбкой, и он почувствовал себя на седьмом небе от счастья.

– Верно. Мы периодически корректируем модель, добавляя в нее новые тела. Таким образом мы можем проверять свои гипотезы. Так будет продолжаться до тех пор, пока мы не превратим нашу модель в точную копию Солнечной системы. И тогда получится полная картина галактики.

– Но вы сказали, что есть еще один способ, с помощью которого вы определяете существование невидимых тел.

– Разве? – Василиса чуть заметно улыбнулась. – На сегодня хватит, ты и так получил слишком много информации. Пойдем в гостиную выпьем по чашке шоколада Пусть то, что я сегодня показала и рассказала, станет нашей с тобой общей тайной.

Бен согласно кивнул – ему было приятно иметь общую тайну с Василисой.

Не успели они допить шоколад, как появились Маклорен и Гиз.

– А, ты уже здесь, – увидев Бена, воскликнул Маклорен. – Много ты ему наших секретов успела выдать, Василиса?

– Колин, ты меня удивляешь! – ответила Василиса.

– Ну что ж, как бы там ни было, давай-ка, парень, приступать к работе. У тебя ее невпроворот.

– Работы?

– Ну конечно! А разве ты прибыл сюда не для того, чтобы поступить к сэру Исааку в помощники?

– Я… а… – Бен растерялся.

– Понимаешь, если все наши таланты сложить вместе, то только тогда они сравняются с талантом одного-единственного сэра Исаака Ньютона. Так что чем нас больше, тем быстрее мы достигнем равенства.

Бен уставился на шотландца, пытаясь угадать, шутит тот или говорит серьезно.

– Мы обсудили это дело. – Маклорен медленно выговаривал слова, будто имел дело со слабоумным. – Ты можешь поступить к нам в подмастерья.

Очень скоро Бен убедился: участь подмастерья у философов ничем не лучше участи любого другого подмастерья. Ему поручили самую черную работу, которую остальные делать не хотели. В первый день Бен перемыл все стеклянные колбы и мензурки, подмел полы, наносил воды и несколько раз варил для всех кофе. Улучив момент, он побывал в трех лабораториях, успел осмотреть и потрогать руками алхимические и философские приборы, которых там было видимо-невидимо. Но не выпади ему этого счастья, он все равно считал бы себя вознагражденным за чудесно проведенный день. Провидение подарило ему те сладостные минуты, что он провел вместе с Василисой в планетарии среди движущихся комет, планет и солнца.

Прошла неделя, но ничего не менялось: Бен все так же мыл, подметал, открывал на звонки входную дверь. Наконец он не выдержал и решился обсудить свое положение с Маклореном.

– Я думал, что поступаю в подмастерья, но меня никто ничему не учит, – пожаловался Бен. – Мне даже не платят за черную работу.

– Разве я тебе не говорил? – спросил Маклорен, садясь на скамью и устало потирая глаза. – С завтрашнего дня ты начинаешь делать настраивающийся эфирограф, о котором нам рассказывая. Более того, если у тебя появится желание воспользоваться библиотекой и малой лабораторией, они в твоем распоряжении. – Он замолчал. – У нас нет денег, чтобы платить тебе, но ты можешь жить здесь в одной из комнат, по примеру Василисы.

– Я… – Бен замялся, – дело в том, что я снимаю жилье вместе со своим другом. Я думал, что буду здесь зарабатывать и вносить свою долю за аренду. – Но в душе он только и мечтал, чтобы поселиться здесь и каждую свободную минуту проводить за экспериментами… – Хорошо, я подумаю о вашем предложении, – неожиданно для самого себя закончил Бен.

– Я не говорю, что осуждаю тебя, – тихо сказал Роберт. – Эти твои новые друзья, наверное, очень интересные ребята, а я – разгильдяй и им неровня.

– Роб, дело совсем не в этом. Они не могут платить мне за работу, но дают комнату при Академии. А у меня совсем нет денег, чтобы вносить свою долю за наше с тобой жилье.

– Но я же должен тебе еще несколько фунтов. Кроме того, я могу похлопотать и устроить тебя монтером на локомотив, – ответил Роберт.

– Я считаю, что мы с тобой в расчете, – сказал Бен. – Если бы не ты, я бы уже раз десять как богу душу отдал.

Роберт рассеянно покачал головой.

– Понимаешь, Бен, – начал он, – я попал в затруднительное положение. Прошлой ночью фортуна мне изменила. Я проигрался. Я в долгах. Я очень надеялся, что ты согласишься работать вместе со мной на локомотиве и поживешь здесь, пока я не разделаюсь с долгами.

У Бена противно засосало под ложечкой. Он действительно считал, что многим обязан Роберту. Но то, о чем Роберт сейчас просил его, было слишком высокой платой за благодеяния.

– Роб… – начал Бен, – я… то, что ты играешь и пьешь, – это твое личное дело, и я тебя не осуждаю. Но прошу тебя, не воспринимай мой уход как предательство. В Лондоне у меня нет никого ближе тебя, ты – мой лучший друг. Будь у меня сейчас деньги, я бы дал их тебе. Но пойми, я приехал в Лондон с определенной целью, и работа в Академии – первый шаг к моей заветной цели.

– Это что-то новенькое, – холодно обронил Роберт. – Ты мне ничего не говорил о заветной цели, когда рассказывал о бегстве из Бостона, я понял, что ты просто спасал свою шкуру. Если ты таким образом бежал к своей заветной цели, то сколько же народу из-за твоей цели там пострадало!

Кровь бросилась Бену в лицо, он опустил глаза.

– Я думал, что могу положиться на тебя в трудную минуту, – тихо продолжал Роберт, – но теперь я понял, что Роберт Нейрн должен рассчитывать только на себя самого.

Бен ничего не ответил.

На следующий день Бен переехал в Крейн-корт. Мир науки, подобно огромному магниту, непреодолимо притягивал его к себе.

10. Грех

Людовик покинул ложе, оставив Адриану в одиночестве на простынях, увлажненных потом их любви. Она натянула покрывало, стесняясь собственной наготы, и уткнулась в него лицом. Она знала, если Людовик не услышит всхлипываний, то не увидит и ее слез. Она не хотела, чтобы та неведомая волшебная сила, которая делает Людовика зрячим, показала ему, что его любовь доставляет ей страдание.

«Я превращаюсь в призрак Ментенон», – подумала Адриана.

Сегодня ее тело испытывало настоящую физическую боль, но не потому, что король вел себя в постели грубо. Нет, он никогда не позволял себе этого. На теле остались следы пережитых днем приключений – множество кровоподтеков и ссадин. Движения причиняли боль.

Судьба Николаса оставалась неизвестной, и это тоже причиняло боль, но совсем другого рода.

Они с Креси доехали до поместья герцога. Там Адриана приняла ванну и переоделась в женское платье, после чего они благополучно, как ни в чем не бывало, вернулись в Версаль. Ботем лично встретил ее, не выказав при этом ни малейших признаков подозрения. Вечером она играла в карты с королем и Торси. Министр рассказал о странной троице, посетившей маскарад герцога Орлеанского, а потом убившей нескольких мушкетеров. Торси рассказывал ей об этом без привычной иронии. Король, к слову, спросил о Николасе, и она солгала, сказав, что отпустила его на два дня в Париж навестить кузена. Ей, конечно, приходило в голову, что король и Торси могут знать, где на самом деле находится Николас. Если это так – она погибла. По просьбе короля Адриана рано ушла к себе в спальню, и король не замедлил осчастливить ее своим визитом.

Ей хотелось, как грязное платье, содрать кожу и выбросить ее. Лучшее, что она могла сделать, – забыть о своем оскверненном теле. Мысль о грехопадении, совершенном до брака, терзала Адриану невыносимо. Теперь она знала, что стала предметом низменных утех того, кто готовит апокалипсис, и на Страшном суде ей нечем будет оправдаться и смыть следы скверны, оставленные на теле этим чудовищем.

Оплакивая Николаса и свою погибшую душу, Адриана вдруг задумалась о собственном предназначении. Ее посетила безумная мысль.

Она, Адриана, должна убить короля.

Кто, кроме нее, может сделать это? С кем еще он остается наедине, обнаженный, ничем не защищенный от пуль и кинжала?

Она и так уже потеряла много времени. Что если Николаса убили, и его тело попало в руки мушкетеров?..

Ей даже выгодно, что Людовик, который только что был здесь, в ее постели, охвачен безумием и верит в свою неуязвимость. Это притупляет его подозрительность.

Дверь в спальню скрипнула, послышался голос Креси:

– Я приказала приготовить вам ванну, – мягко и заботливо сказала она.

Адриана услышала в соседней комнате звук льющейся воды: служанки наполняли ванну. Опустившись с помощью Креси в горячую ароматизированную воду, Адриана почувствовала себя лучше, особенно когда невероятно сильные пальцы Креси начали разминать и массировать ее плечи. Как только шея и спина расслабились, Адриана принялась спокойно обдумывать план убийства короля. Ощущая силу пальцев Креси, Адриана блаженствовала: казалось, чужая сила проникает внутрь и наполняет ее, Адриану, жизнью. Вдруг ее поразила мысль: а если Креси и «Корай» заранее предвидели, что она придет к этому решению? Что если они преследуют единственную цель – убить Людовика XIV?

Мысль ужасная, хотя вполне вероятная. Но Людовик не вызывал у Адрианы той яростной злобы, что помогла бы ей исполнить предназначение. «Ну и что ж с того, – рассуждала Адриана, – в конце концов кто-то должен его остановить».

– Вам не больно? – спросила Креси.

– Нет. – Адриана помолчала. – Можно я буду называть вас Вероникой? Сейчас, когда у меня больше нет Николаса… – При звуке его имени Адриана вздрогнула и заплакала. – Я дурно думала о вас прошлой ночью, Кре… Вероника.

– Адриана, вы не первая и не единственная, кто думает обо мне плохо, – ответила Креси.

– Я считала, что вы готовы любой ценой выведать секрет Фацио.

Руки Креси замерли, но не более чем на секунду.

– Вы не так уж далеки от истины. Я действительно была готова на все, – согласилась Креси. – Правда, мне не пришлось для этого использовать свое тело, и постель Фацио я не согревала. Но пошла бы и на это, будь то единственный путь к его страшной тайне.

– Видите, я избавила вас от необходимости приносить себя в жертву, – с горечью заметила Адриана. – А я, повинуясь приказу «Корая», вынуждена отдаваться королю. Мне приходится тяжелее, нежели вам.

– Не говорите так. Сносить наносимые оскорбления трудно. Но становится еще труднее, когда при этом начинаешь корить сама себя.

– Как же вы переносите такие унижения? Неужели вам это нравится?

– Вы имеете в виду плотскую любовь?

– Да. Вам доставляло удовольствие соблазнять Фацио?

Креси гортанно рассмеялась.

– Да. То, что я испытывала, можно назвать удовольствием. Умение соблазнять дает власть над человеком. Видеть мужчину беспомощным – в каком-то смысле наслаждение. Но с Фацио я не получила большого удовольствия, он оказался легкой добычей.

– Мне тоже нравилось чувствовать свою власть над ним, – призналась Адриана. – Хотя я никогда не была такой смелой, как вы. Себе я позволяла лишь улыбаться, а ему – иметь призрачную надежду. Мне кажется, я ревную.

– Ревнуете?

– Как глупо, правда? Все оттого, что мне не удалось завоевать Фацио, а вы сделали это мгновенно и виртуозно.

– Кому-то король может показаться великим завоеванием, – тихо обронила Креси.

– Нет, короля я не завоевала, – возразила Адриана. – Вы же обладаете даром предвидения, разве мое поражение не очевидно? Король любит придуманный образ, а я – лишь его бледная копия.

– Адриана, я сказала «кому-то», но не имела в виду себя. Я вам не завидую. Вы слишком искренне страдаете. Мне бы очень хотелось вызволить вас из этой беды, тем более что я в ней отчасти повинна.

– Не совсем так. Может, вы и предвидели эту беду, но не вы, а я создавала ее своими собственными руками. Я думала: буду королевой… буду повелевать. Думала, что король… я надеялась, что буду счастлива с ним… – Она тяжело вздохнула. – Я обманулась, я предала саму себя.

– Вы еще очень молоды, Адриана, – сказала Креси. – Вам предстоит столь многое испробовать из того, о чем вам даже думать запрещали. Отказываться от грешных радостей жизни – великая глупость.

– Я думала… я думала, что с королем – это не грех.

– Грех! О, все эти рассуждения о грехе и вечном блаженстве! Это заблуждение, Адриана. Разве занятия наукой не убедили вас, что нашему миру Бог не нужен?

– Миру, возможно, и нет, а мне нужен, – робко защищалась Адриана.

– Это проявление слабости.

– Конечно, вам не ведомо, что такое слабость. Вы заглядываете в будущее, как в распахнутое окно. Наравне с мужчинами состоите в Швейцарской роте. Размахиваете мечом, как могучий Роланд или Оливер.

Креси снова рассмеялась.

– Вас это восхищает?

– Я всегда хотела… – Адриана замолчала. – Мадам де Кастри права, – продолжила она, – я всегда искала путь, пролегающий между замужеством и монастырем.

– Да, да, это понятно. Но уверяю вас, причина ваших страданий в другом. Вас раздирает внутреннее противоречие. Вы желаете прожить жизнь Нинон, но прожить ее по принципам Ментенон, если у последней вообще были какие-либо принципы.

– Не говорите так! Не надо на нее клеветать! Я знала Ментенон и сама была свидетелем ее набожности и благочестия…

– Вы видели ее сидящей в клетке, в которую она себя упрятала по собственной же воле. Позвольте мне, Адриана, рассказать вам одну историю, начавшуюся много лет назад. Ментенон училась искусству жизни и любви у Нинон. По ее совету она вышла замуж за Скаррона, ближайшего друга Нинон, очень своеобразного писателя да к тому же человека, разбитого параличом. Это похоже на клевету?

– Нет, – чуть слышно пробормотала Адриана.

– Нет? Ну, тогда я продолжаю. Скаррон не мог дарить любовь юной красавице, какой была в то время Ментенон, и Нинон уступала ей своих любовников, но только тех, кому давала отставку. Для любовных утех она предоставляла подруге свою спальню.

У Адрианы засосало под ложечкой, а в животе образовалась мерзкая пустота.

– Вы хотите сказать… – начала она и не договорила.

– Назовите, как хотите, – сказала Креси, почти касаясь губами уха Адрианы, и Адриана ощутила теплоту ее дыхания. – В сущности, эти женщины желали разного. Нинон хотела лишь одного – жить независимо, как ей хочется, но при этом не будоража своей свободой общественных нравов. А Ментенон свобода была не нужна. Она жаждала богатства и власти. Когда ей удалось стать воспитательницей внебрачных детей короля, рожденных от Монтеспан, она поняла, что ей улыбнулась удача, и решила не упустить свой шанс. От пристального внимания Ментенон не ускользнуло, что король начал тяготиться своими многочисленными грешками, чувство вины все чаще и чаще овладевало им. И вот тут-то, чтобы завоевать Людовика, Ментенон надела маску набожности и благочестия. Она не прогадала. Очень скоро она стала любовницей короля и заняла место Монтеспан. Когда умерла королева, она заняла и это освободившееся место.

Та женщина, которую вы знали, Адриана, была всего лишь маска, с которой Ментенон срослась.

Креси замолчала. Глаза Адрианы отрешенно блуждали по расписанному в барочном стиле, украшенному лепниной потолку. Неприятная слабость, ранее ей не знакомая, растекалась по всему телу. Она услышала правду, которую и без того знала. И правда эта была тяжелой.

– Зачем вы мне все это рассказали? – спросила она Креси.

– Я же говорила вам, придет день, и мы станем подругами. Адриана, я хочу уберечь вас от судьбы Ментенон. Вы тоже надели маску, только эта маска еще не успела прирасти.

– Если вы хотите уберечь меня от судьбы Ментенон, зачем же в таком случае поведали «Кораю» о своем видении?

– Мое молчание не спасло бы вас, а иллюзии дольше держали бы в своем плену. Так называемая мораль Ментенон сковала вас, как цепи. Поймите, невозможно быть одновременно Нинон и Ментенон.

Адриана вытерла слезы с глаз, она даже не заметила, в какой момент они появились. Неожиданно она ощутила прилив сил, словно внутри нее кто-то слабый и шаткий обрел твердость.

– Вероника, пожалуйста, отойдите и сядьте вон на тот стул. Я хочу видеть ваше лицо, – приказала Адриана.

Креси повиновалась.

– Не могу не признать, вы умеете убеждать, – сказала Адриана. – Хотя часто говорите мне неправду. Но сегодня вы совершенно правы. Да, действительно, я выбрала неверный путь и потому потерпела фиаско. Однажды Торси поинтересовался: кто я – королева или пешка? Я поклялась, что буду только королевой. И потерпела поражение, потому что не понимала одной маленькой вещи: королева без воли – пешка. Сейчас я не хочу быть ни королевой, ни тем более пешкой. Я хочу быть тем, кто передвигает шахматные фигуры.

– Я понимаю вас, – отвечала Креси, слабая тень улыбки пробежала по ее лицу.

– Хорошо, что понимаете. Вероника, я не знаю, в чем заключается ваш долг перед герцогиней и «Кораем». Что касается меня, то ни герцогиня, ни «Корай» меня не интересуют, но лишь до той поры, пока они не вмешиваются в мою жизнь и мои собственные планы. Мне нужно кое-что сделать, и мне потребуется помощь. Дело это очень опасное. Могу ли я на вас рассчитывать? Вы поможете мне?

Лицо Креси стало серьезным. Она поднялась со стула. И впервые со дня их знакомства показалась Адриане не заводной куклой, а живым человеком: на лице отразились интерес и готовность к действию.

– Теперь передо мной настоящая Адриана! – воскликнула Креси. – Та, кто являлась в моих видениях и снах, та, которой вы и должны были стать. Приказывайте, я к вашим услугам.

– Только не смейтесь надо мной, – предупредила Адриана.

– Я не смеюсь, в моих словах нет иронии. Я готова дать вам клятву в пределах той свободы, что мне оставили.

– О каких пределах свободы вы говорите? – удивилась Адриана.

– Я не могу поступиться ранее данными клятвами. Но обещаю, впредь я никому не дам слова без вашего на то соизволения.

Адриана взяла в руки полотенце и внимательно посмотрела на странную женщину, застывшую перед ней: «Еще одна хитрая уловка?» – подумала Адриана. Но вслух сказала:

– Не обещайте невозможного.

– Я не обещаю, – ответила Креси.

– Хорошо, тогда сегодня ночью мы должны сделать вот что…

Для тайных ночных прогулок Версаль являл собой самое неподходящее место. Здесь ночью было светло, как днем. Дворец освещали фонари и светильники самых причудливых форм и видов. Нимфы струили свет из широко открытых глаз и чувственных полуоткрытых ртов. То тут, то там сияли эмблемы солнца. Серафимы, развернув крылья, рассеивали ночной мрак мерцающим светом похожим на бледный свет луны. Золоченый архангел Михаил охранял лестницу, в руке он держал пламенеющий огнем меч. Без туфель, в одних чулках Адриана неслышно проскользнула мимо архангела и побежала вниз по лестнице. Вспышкой в голове мелькнула мысль: «Как сделан этот светильник? Почему меч излучает такой неровный, дрожащий свет?»

Сзади послышался шелест юбок и легкий стук каблучков по мраморному полу: ее догнала Креси.

– Ну что? – шепотом спросила Адриана. Они находились в той части дворца, где жили министры преклонного возраста. Одни спали, другие развлекались в салонах Парижа или тешили своим присутствием какую-нибудь сиятельную особу.

– Час или чуть дольше он будет занят важным делом, – ответила Креси, имея в виду стража, которого поставили у дверей Адрианы вместо отсутствующего Николаса. – Она улыбнулась. – Одна молоденькая кухарка согласилась оказать мне услугу. На ее счет не беспокойтесь. Она выразила искреннее желание. Уверяю, эта девушка страдать не будет.

– Очень хорошо. Но лаборатория тоже охраняется.

– А я на что? – притворно удивилась Креси. Адриана промолчала, а Креси поцеловала ее в щеку и пошла вперед.

Адриана стояла на верху лестницы и ждала. Наконец в коридоре она услышала шепот и шорох, производимый неловкими движениями. Она подобрала юбку и побежала по коридору.

Креси вела гвардейца под руку, юноша игриво целовал ее в шею. Они исчезли, свернув за угол коридора.

«Как все просто!» – подумала Адриана.

За то время, что она будет претворять в жизнь свой план, она должна научиться вот так же легко управлять людьми.

По его завершении она, несомненно, станет искусной соблазнительницей, но только болтаться при этом будет на виселице.

У Адрианы со времен работы с Фацио сохранился ключ от лаборатории, и она осторожно открыла им дверь. Войдя внутрь, снова заперла дверь на ключ.

Адриана быстро нашла нужные бумаги и переписала новые части формулы. Ей больше не требовались развернутые расчеты. Напротив, только взглянув на конечные результаты расчетов Фацио, она поняла, что могла бы сделать это лучше. Теперь она знала, что скрывается за каждой цифрой и каждой буквой, ей недоставало лишь отдельных деталей.

И она их нашла. Кроме того, она нашла листы бумаги со странными рисунками, составленными из точек. Казалось, будто кто-то оставил отпечатки грязных пальцев. Приглядевшись, она догадалась, что это следы огня.

Адриана скопировала все данные о комете – массу, размеры, составляющие элементы и алхимический символ железа, указывающий на огромную долю металла. Стало ясно, на Лондон должен обрушиться ком железа диаметром в пол-лье. С какой скоростью он будет лететь? И имеет ли это значение?

Внутренний голос подсказал, что имеет, тогда она нашла соответствующие расчеты и скопировала их.

Ей не требовалось уточнять дату гибели Лондона, она ее уже знала.

Оставалось последнее, может быть, самое важное. Она легонько постучала в дверь спальни Фацио.

Если кухарка и Креси могут это, то чем она хуже?! Адриана закрыла глаза, соображая, что сказать Фацио, когда он откроет дверь и остолбенеет, увидев ее.

Но за дверью спальни царила тишина. Она взялась за ручку – дверь оказалась не заперта. Адриана осторожно заглянула внутрь.

Спальню освещала наполовину прикрытая алхимическая лампа, но Фацио в спальне не было. Сердце ее бешено колотилось, но она знала, что ей требуется всего несколько секунд, чтобы совершить задуманное. «Где же его эфирограф», – лихорадочно стучало в голове.

И, будто откликаясь на ее безмолвный призыв, он тут же попался на глаза. Самописец – наверное, один из первых образцов – стоял на этажерке в углу.

Сняв крышку, Адриана обнаружила внутри паутину. Паутина порвалась, когда она покрутила ручку и завела самописец. Теперь, если Фацио захочет им воспользоваться, он поймет, что его опередили.

Она торопливо укладывала бумагу в самописец. Где-то в спальне оглушительно тикали часы. Это тиканье звоном отдавалось у нее в ушах.

Адриана принялась быстро писать. Если двойник этого самописца не заведен, или сменил владельца, или отжил свой срок, то все ее старания напрасны.

Она не успела дописать послание, как услышала, что дверь лаборатории открывается. Адриана застрочила так, что цифры перед глазами запрыгали потревоженными кузнечиками. Она опускала пояснительный текст – знала, если близнец этого самописца находится там, где она думает, владельцу объяснения не понадобятся. А второй самописец, по ее предположению, должен был стоять у самого Ньютона. Поскольку Фацио отвергли, поскольку гордость его уязвлена, он должен был хранить этот самописец как память о некогда дорогой привязанности.

Она уже слышала, как кто-то возится в дверях спальни.

Останавливать процесс и вынимать бумагу было поздно: она дописала последнюю строчку и опустила крышку самописца. И в тот самый момент, когда Фацио ввалился в спальню, она проскользнула в открытую дверь стенного шкафа и спряталась там.

Фацио все же заметил ее. Он удивленно вытаращил глаза и засмеялся.

Фацио был совершенно пьян. Он попытался стянуть панталоны, но не устоял и свалился на пол, забормотал что-то невнятное, с трудом поднялся, шатаясь, подошел к кровати и рухнул на нее прямо в одежде.

Адриана медленно досчитала до ста: тело на кровати не шевелилось, она тихо вышла из своего укрытия и осторожно вынула бумагу из самописца.

Адриана вернулась в лабораторию, подошла к окну, под которым был широкий выступ стены. По выступу она намеревалась дойти до лестницы, спускающейся в парк. А уже оттуда спокойно вернуться во дворец – что такого? Она просто выходила подышать свежим воздухом.

Повинуясь ее усилиям, окно со скрипом открылось, и вдруг… у Адрианы зашевелились волосы на голове: перед ней в стекле отразился красный свет. Она обернулась, и сердце замерло от ужаса.

Из середины комнаты на нее надвигалось облако черного дыма, в центре которого пламенел огромный глаз.

11. Ньютон

– Не ной, Бен, сосредоточься, сейчас мне нужно все твое внимание, – прикрикнул на Бена Маклорен.

– Сосредоточься, легко сказать! Если б я хоть знал, что мы делаем, – ворчал Бен.

– Я объясню тебе, но чуть позже, – сказал Маклорен. – А пока просто делай то, что я тебе говорю. У нас времени совсем не осталось.

Бен повиновался, но то и дело вожделенно поглядывал в сторону телескопа, хотя определение «телескоп» мало подходило к тому прибору, который вызывал у Бена такое любопытство. «Разве телескопом можно пользоваться днем? Что там Маклорен разглядывает?» – изнывал в неведении Бен.

Бен уже изучил манеру математика – или кем он там был на самом деле – никогда не отвечать на заданный вопрос прямо. Маклорен предпочитал, чтобы Бен без лишних объяснений сам до всего доходил.

Послышался щелчок, и тут же Маклорен протянул Бену квадратную пластинку, сторона которой не превышала фута в длину. Пластинка, казалось, была сделана из ржавого железа. Но, взяв ее в руки в первый раз, Бен определил, что она из нержавеющего металла, скорее всего цинка, а ржавчина нанесена тонким слоем только на одну сторону пластинки. Следуя указаниям Маклорена, Бен наложил на пластинку лист бумаги и плотно прижал бумагу рамкой, а сверху посыпал металлическим порошком. Через короткое время он сдул порошок, и на бумаге остались спиралевидные рисунки, напоминающие отпечатки пальцев. Затем из прибора, в форме обычной коробки, извлек идентичную пластинку, которую заложил туда минуту назад. Пластинка на ощупь оказалась теплой. Он опустил в коробку новую пластинку и потянул ручку. Прибор издал шипящий звук. Бен снял рамку с извлеченной из коробки пластинки и щеткой смахнул металлическую пыль. На бумаге остались выжженные рисунки такой же спиралевидной формы.

Бен пронумеровал лист – 16.

Маклорен тем временем передвинул телескоп на несколько градусов. Бен отпустил ручку коробки, оттуда выскочила очередная пластинка, предыдущую, освободившуюся, Бен отдал Маклорену, и процесс пошел по новому кругу.

– Легче было бы работать, если бы пластинок было не три, а больше, – заметил Бен.

– Согласен, но эти пластинки – жуть какие дорогие, – ответил Маклорен. – А сейчас тебе придется поднапрячься, нам надо сделать еще несколько заходов с минимальными промежутками времени.

Минут через пятнадцать Маклорен отошел от телескопа.

– Ну что ж, давай посмотрим, что у нас получилось, – сказал он.

Бен вытащил из рамки последний лист и отнес Маклорену, который раскладывал на столе всю стопку сделанных ими листов таким образом, что каждый последующий захлестывал предыдущий. Бен увидел, что один лист является продолжением другого, а все вместе они образовывают целостную картину.

– Ну? – задал вопрос Маклорен.

– Э-э-э… похоже на созвездия или нечто подобное, но только размеры какие-то неправильные.

– Что значит «неправильные»?

– То есть звезды по величине так сильно друг от друга не отличаются. Вот смотрите, здесь одна размером с шиллинг, а эта вот – не больше булавочной головки. Кроме того, сейчас же день… Погодите, я понял. Этот телескоп вообще не воспринимает солнечный свет, так?

Маклорен широко улыбнулся и похлопал его по спине:

– Молодчина! Я тебе сейчас скажу, как называется прибор, и тогда все станет совершенно ясно. Это сродствоскоп.

– Ну, тогда действительно все понятно, – обрадовался Бен.

– В таком случае расскажи мне, что мы с тобой делали, и что у нас получилось.

Бен почувствовал, как его распирает от возбуждения, слова фонтаном вырвались наружу:

– Прибор регистрирует силу гравитационного притяжения различных небесных тел. У вас должен быть ртутный преобразователь, который превращает гравитационные гармоники в магнетизм, в результате чего на слой ржавчины наносятся рисунки. Металлическая пыль, которую я посыпаю сверху, прилипает к рисункам, а при нагревании рисунки выжигаются на бумаге. И перед нами сейчас лежит звездная карта, на ней указана масса звезд.

– Все верно! – подтвердил Маклорен. – Хотя в одном месте я должен тебя поправить. Это не звезды. Это планеты, их спутники и кометы. – Маклорен ткнул пальцем в самое большое пятно. – Это Юпитер, а это… – он указал на семь небольших пятнышек, – его спутники.

– Я думал, у Юпитера четыре спутника.

– А ты разве не был в планетарии?

– Был. Я как раз и хотел спросить, почему их там пять. Пятый, наверное, недавно открыли?

– Да, мы его недавно открыли. А теперь можем добавить еще два, – ликовал Маклорен. – Те небесные тела, которые из-за их слишком маленьких размеров не видны в оптический телескоп, можно обнаружить с помощью сродствоскопа. Несомненно, мы знали, что у Юпитера не четыре спутника, а больше. И то, что мы сегодня получили, – лишь доказательство верности наших гипотез.

– А на основании чего вы строили свою гипотезу?

– Помнишь ньютоновские законы гармонического сродства? Притяжение есть функция совокупности сродства и расстояния. В случае с гравитацией – функция прямо пропорциональна массе и обратно пропорциональна квадрату расстояния. Что касается особых видов сродства, то сила притяжения между телами меняется быстрее, чем меняется расстояние между ними.

– Да, я это все знаю.

– Получается следующее: одно тело, двигаясь по своей орбите, искажает орбиту другого тела при условии, что эти тела расположены на довольно близком расстоянии друг к другу, и первое тело имеет значительную массу. Мы можем сказать, например, что орбита Ганимеда искажена, но искажена таким образом, что ни Юпитер, ни Солнце, ни известные нам спутники не могли быть причинами этого искажения. Ipso facto[27], должны существовать неизвестные нам спутники. И вот они перед нами! – Маклорен широким жестом обвел лежащие на столе листы.

Лихо взъерошив Бену волосы, Маклорен принялся искать бумагу и перо.

– Ты мне очень помог, – выразил он свою благодарность Бену. – А теперь иди посмотри, чем другие занимаются. Может быть, кому-то еще нужна твоя помощь.

– А что делать с этим? – спросил Бен, беря в руки целую кипу листов, которые Маклорен почему-то не стал раскладывать на столе.

– А, я совсем запамятовал! Бен, их нужно как можно быстрее отнести сэру Исааку. По правде говоря, я даже не знаю, что на них. Сэр Исаак прислал записку, указав, без каких-либо комментариев, какие участки на небе посмотреть, и наказал составить сродствограмму. За последнее время это его первое обращение к нам, поэтому доставить листы нужно без промедления. С нашей стороны неучтиво заставлять его ждать.

– Но я не знаю, где сэр Исаак живет.

– В переулке Сент-Мартин, возле Лисестер-Филдс.

– А… что мне сказать, когда я его увижу?

– Э, парень, даже и не мечтай. Вряд ли ты его увидишь. Просто отдай бумаги его племяннице – миссис Бартон.

– Ну ладно, посмотрим, как все обернется, – ответил Бен.

Первое впечатление – он погружается в красное. Бен еще раз огляделся и снова утонул в красном. Красным было все: ковер на полу, стены, стулья.

Привыкнув наконец к красному цвету, он стал способен замечать в гостиной и другие предметы. Он увидел портреты. Бен насчитал их пять: на одном – сэр Исаак в парике и мантии профессора Лукасовской кафедры математики; на втором – сэр Исаак держит свой великий труд – «Начала», взгляд устремлен в бесконечность; на третьем – сэр Исаак с седыми жидкими волосами, величественной осанкой и лицом, полным достоинства, один его черный глаз вперился прямо в художника… Помимо портретов здесь были еще и бюсты. Они запечатлели сэра Исаака уже в преклонном возрасте. У бюстов – разные лица: отрешенное, высокомерное… Все лица объединяла одна деталь – насупленные брови и хмурый взгляд.

Бен почувствовал, как ладони у него увлажнились. Сколько раз он представлял себе встречу с Ньютоном! Однажды даже написал речь, которую намеревался произнести при встрече. Сейчас Бен осознал свою глупость, он всегда воображал, что выдающийся ученый примет его как родственную душу, как воротившегося после долгой разлуки внука. Но ни один портрет, ни один бюст не смотрел на Бена глазами любящего дедушки.

У миссис Бартон – приятной женщины лет сорока – достало терпения и такта позволить ему с открытым от удивления и любопытства ртом осмотреть гостиную гения. Вероятно, она привыкла к тому, что все визитеры, переступающие порог этого дома, впадали в транс, подобно Бену.

– Вы говорите, что прибыли из колоний, – сказала она, предлагая Бену стул.

Бен ответил не сразу: его отвлек свистящий звук, донесшийся из комнаты, спрятанной за тяжелой деревянной дверью.

– Да, я родился в Бостоне, штат Массачусетс.

– Массачусетс, – повторила за ним женщина. – Какое трудное слово, не правда ли? Мой брат жил в Америке и писал мне оттуда письма, но в разговоре с нашими друзьями я никогда не могла передать их содержание, потому что не могла выговорить и половины этих немыслимых американских названий. Мне приходилось показывать сами письма.

– Ваш брат живет в Америке?

– К сожалению, уже нет, он умер, – ответила миссис Бартон.

Свист за дверью усилился. Миссис Бартон проследила глазами за взглядом Бена и тяжело вздохнула:

– Что ж, если вы принесли эти бумаги ему…

– Мне велели передать их сэру Исааку лично в руки, – солгал Бен.

Миссис Бартон пристально посмотрела на него.

– Сомневаюсь в этом.

Бен насупился и едва заметно кивнул головой:

– Извините. Но не могли бы вы узнать, может быть, он примет меня?

– Вряд ли, – ответила женщина.

– Скажите ему, что пришел Янус, – попросил Бен.

– Хорошо. Нет ничего страшного в том, чтобы спросить. Подождите немного.

Шурша юбками, она подошла к двери и легонько постучала.

Свист за дверью прекратился.

– Сэр Исаак, – заговорила она через дверь, – молодой человек принес вам бумаги от Маклорена. Если у вас найдется свободная минутка, он хотел бы поговорить с вами. Его зовут Янус.

– Пусть войдет.

Бену почудилось, будто ответил один из портретов со стены. И голос за дверью не показался ему – как он того ожидал – голосом старого человека.

Комната, в которую он вошел, тоже оказалась красной, к тому же там было довольно-таки темно. Чуть приглядевшись, Бен различил несметное количество книг, колб, печку, кронциркуль, целую коллекцию самых разнообразных измерительных приборов и море различных предметов, названий и назначения которых Бен даже не знал. Особенно бросилось Бену в глаза нечто похожее на ступенчатую пирамиду, сделанную из проволоки и металлических пластинок.

– Я передумал, оставь все на столе. – Голос прозвучал из глубины комнаты, там, в сумеречном алькове, маячила неотчетливая тень.

– Сэр…

– Оставь листы на столе и уходи.

Бен взглядом нащупал в густом полумраке стол и дрожащими руками положил на него бумаги. Он замялся, лихорадочно соображая, что же такое сказать, чтобы заинтересовать сэра Исаака.

– Сэр… – начал он, не имея даже представления, каким будет следующее слово.

– Погоди-погоди, – тень зашевелилась. Бен послушно замер.

– Что они там обо мне говорят?

– Э-э… кто, сэр?

– Флэмстид, Локк, де Дюйе… Да все они.

– Сэр, я… Джон Локк?

– Да. Что мой «друг» Локк говорит обо мне? Ты знаешь, он пытался меня отравить!

Бен растерялся, он знал, что Джон Локк умер лет десять тому назад. Но язык не поворачивался напомнить об этом сэру Исааку. «Что же ответить?» – ломал он себе голову.

К счастью, Ньютон не ждал ответа, он продолжал:

– Наконец-то де Дюйе дал о себе знать. Скажи ему, что я недоволен. Крайне недоволен!

– Хорошо, сэр, я скажу, – покорно пообещал Бен. Возникла длинная пауза, затем сэр Исаак снова заговорил, но уже совершенно спокойно:

– Ты мальчик из Америки? Тот самый, кто сумел усовершенствовать эфирограф? Янус?

– Да, сэр, Бенджамин Франклин, – ответил потрясенный Бен. Непроизвольно он сделал несколько шагов вперед. – И к тому же, если я смею так выразиться, ваш искренний почитатель…

– Нет! – неожиданно закричал Ньютон. – Стой там, где стоишь. Не приближайся. – Бен застыл как вкопанный, а Ньютон свистящим шепотом продолжал: – Я снова напал на след Зеленого льва. Если подойдешь ближе, ты его спугнешь. Скажи Маклорену, что я благодарю его. Приходи через… м-м-м… три дня, ты понял?

– Да, сэр.

– И передай этому распутнику Вольтеру, чтобы держался подальше от моей племянницы.

Бен кивнул.

– Хорошо. А сейчас уходи.

Бен попятился и пятился до тех пор, пока не оказался за дверью. Во рту у него пересохло.

Миссис Бартон положила ему руку на плечо.

– Не хотите ли глоточек бренди, господин Франклин? – участливо спросила она.

– Я… я… кажется, да, – ответил он, запинаясь. – Буду премного благодарен.

12. В лабиринте

Адриана стояла и смотрела на ужасный красный глаз – так замирает человек, увидев перед собой ядовитую змею. Инстинкт в таких случаях командует: «Замри, чтобы змея не укусила». Это не походило на змею, но его чужеродность миру людей, сплавленная с ощущением того, что это живое существо, наводила такой же леденящий ужас, как и ядовитая змея.

В звенящей тишине лаборатории Адриана слышала только стук собственного сердца.

В замочной скважине заскрежетал ключ, и этот новый звук вывел Адриану из оцепенения; в следующее мгновение она была уже на выступе стены. Медленными шажками она передвигалась по выступу, прижавшись к стене так, что юбка скрипела, скользя но камню. Промелькнула мысль: «Второй этаж. Если упаду, неужели убьюсь насмерть?» Испуганно оглянувшись, она увидела, как глаз медленно выплывает из окна вслед за ней. Хотя Адриане показалось, что глаз не собирается ее преследовать, леденящий душу ужас будто толкнул в спину. Она ускорила шаг, споткнулась и потеряла опору. Руки Адрианы беспомощно хватались за воздух, тысячи кинжалов впились в тело, затрещала широкая шелковая юбка.

Приземление было подобно удару кувалдой: дыхание остановилось. Адриана плохо понимала, где находится, перед глазами заплясали огненные точки. Вдруг она почувствовала, как сильные руки осторожно поднимают ее, прижимают к широкой мускулистой груди. Не усиливая объятий, ее спаситель пустился бежать. Адриана видела, как увеличивается расстояние между нею и дворцом, видела распахнутое окно лаборатории Фацио. Красный глаз, парящий в оконном проеме, неожиданно начал принимать очертания человека – и возник Густав!

В ту же самую минуту она поняла, кто ее спаситель.

– Николас! – выдохнула она.

– Ш-ш, еще немного потерпи…

– Отпусти, я сама могу.

Он бежал по парку Версаля, держа ее на руках, словно невесомое перышко. Он бежал, прячась под пологом ночного мрака, сторонясь фонарей, освещавших дорожки парка, колоннады и статуи Людовика, поставленные здесь для того, чтобы король, глядя из окон дворца, мог любоваться самим собой.

Николас поднял ее повыше так, что Адриана смогла обхватить его за шею и прижаться к нему. На небе появился тонкий рожок луны и заключил в свои серповидные объятия круглое тело Юпитера. Среброокие боги небес высыпали на небосклон и залюбовались Землей, распростершейся в сонной неге.

Какая же из этих серебряных точек станет ядром космической пушки? Какой звезде предназначено принести на Землю смерть и разрушение?

Беглецов обступили высокие черные стены живой изгороди и скрыли их от глаз Версаля. Но Николас не останавливался. Адриана чувствовала всем телом, каким тяжелым и частым стало его дыхание.

– Пожалуйста, опусти меня, – попросила она. – Я цела, я даже не ушиблась.

– Там было высоко, – прошептал он.

– Я не ушиблась, – настаивала Адриана. – Я, должно быть, упала в какой-то куст.

Наконец он остановился, медленно и осторожно опустил ее на землю. Но руки ее словно приросли к Николасу и никак не хотели отпускать его, Адриане потребовалось усилие, чтобы расцепить их.

– Садись, – прошептал он и в следующую секунду выхватил пистолет. Отскочил на несколько футов назад, прислушался, затем вернулся к ней.

– Если ты можешь идти, то давай еще немного пройдем вперед. Я знаю, как отсюда выбраться.

– Это лабиринт? – спросила Адриана. Николас кивнул.

– Нам лучше некоторое время побыть здесь. Подождем, пока собаки перестанут лаять и стража успокоится. Но скажи, как ты там оказалась? И что ты там делала? – В его глазах и голосе сквозила неподдельная тревога.

– Николас! Ты – живой!

– Как видишь.

– Я… Креси и я, мы думали, что ты погиб.

– Я не предполагал, что мне придется сделать такой большой крюк, – сказал он. – Я лишился пистолетов, шпага сломалась, а у них были крафтпистоли. Мне ничего не оставалось, как петлять по лесу, пока они не отстали. А что с вами приключилось?

– На нас напали мушкетеры, и я выстрелила из того пистолета, что ты мне дал. Что это был за пистолет? От выстрела пала моя лошадь. А потом Креси палашом убила мушкетера. Мы ждали тебя, но тебя не было, и мы подумали, что ты погиб… – Адриана чувствовала себя полной дурой. Казалось, этот глупый лепет льется из нее сам собой, помимо ее воли и здравого смысла.

– Прости, я должен был предупредить тебя о пистолете. Он стреляет расплавленным серебром…

Он еще что-то говорил, но она уже не слышала. Кровь стучала в висках, в ушах звенело – она собиралась с духом.

Адриана рассчитывала, что получится длинный страстный поцелуй, но в последний момент оробела, и поцелуй вышел мимолетным и неловким. Она успела лишь почувствовать его губы – прохладные и почему-то соленые на вкус. У него вырвался возглас удивления. И в тот момент, когда она готова была умереть от стыда за совершенную глупость, он ответил ей поцелуем, тем, о котором она мечтала, – бесконечно длинным и страстным.

– Это не случайность, все предопределено, – сказала Адриана, лежа в объятиях Николаса и глядя на звезды. Она блаженствовала и знала, что это блаженство кратко.

– Я тоже так думаю, – ответил Николас. – Моя бабушка часто рассказывала мне в детстве сказку о том, как два ангела не могли поделить нитку бус. Каждый тянул нитку к себе, и нитка не выдержала – порвалась. Бусинки рассыпались по всей земле, таким образом нарушилось единство и целостность мира. Когда я вырос, то узнал, что философы тратят время на то, чтобы изучить гармонию сфер, будто хотят восстановить утраченные единство и целостность. Но мне непонятны их научные теории.

– Хочешь, я объясню?

– Боюсь, для меня это будет слишком сложно.

– Ты поймешь, это мне стоит бояться, как бы мои объяснения не показались тебе скучными.

– С тобой мне никогда не бывает скучно.

– Могу наскучить не я, а мои сухие и занудные объяснения. Скажи, что ты видишь, когда смотришь на небо?

– Когда я смотрю на небо и когда я смотрю на твое лицо, я вижу одно и то же – красоту. Божественную красоту мироздания.

– И я вижу такую же божественную красоту. И каждый раз, когда я смотрю на небо в телескоп, или представляю его запечатленным в математических формулах, или вот так, как сейчас с тобой, просто любуюсь им, мне открывается новая грань этой красоты. По одним и тем же законам природы движутся по небу звезды и извлекаются звуки из флейты и арфы. Когда я осознаю это, грудь моя наполняется неизъяснимой радостью.

Он помолчал с минуту, потом сказал:

– Я люблю вас, Адриана де Морней де Моншеврой.

Она поцеловала его в щеку.

– Я так рада, что ты жив, Николас. – Ей хотелось очень многое сказать ему. Признаться, как он в считанные минуты превратил ее из полумертвой наложницы короля в живую женщину. Но она молчала и просто целовала его, испытывая наслаждение от жесткости его скул, теплоты его дыхания.

Когда они отпустили друг друга, Николас сел и очень серьезно сказал:

– Адриана, мы должны уехать сегодня же ночью.

– Куда?

– Куда угодно: в Австрию, Акадию [28], Луизиану. Мы не можем здесь оставаться.

Адриана закрыла глаза:

– Ах, Николас, если бы ты сказал мне это два месяца назад!

– Что это меняет? Я знаю, ты не любишь короля.

Адриана чуть не задохнулась от возмущения.

– Любить такого человека? Разве это возможно? Но, Николас, я не могу уехать сейчас.

– Адриана, а ты любишь меня? Ты ведь мне этого не сказала.

– Кажется, да, Николас, – ответила она чуть слышно. – Моим губам нравится прикосновение твоих губ, моему телу нравится нежиться в твоих руках. Думаю, когда-нибудь мне захотелось бы… отдаться мужчине, которого я действительно люблю. И я думаю, что этот мужчина – ты. Но пока я не готова. Одно важное дело поглощает все мои желания.

– Адриана, если ты останешься здесь… Ты помолвлена с королем.

– И, возможно, мне придется выйти за него замуж. Я не хочу этого, Николас. Но, к сожалению, сейчас я не могу думать о личном счастье – миллионы жизней поставлены на карту.

– Я тебя не понимаю.

– Николас, я потом тебе все объясню. А сейчас прошу тебя, поцелуй меня еще раз. Прижми меня к себе крепко-крепко, дай мне немного своей силы и смелости. А потом…

– Я на службе у короля и связан долгом чести: я не могу ему изменить, – прошептал Николас. – Если ты выйдешь за него замуж, я…

Трава чуть слышно зашуршала под легкими ногами, и показалась высокая тень.

– Как я рада, что ты жив, Николас, – послышался голос Креси. – Насколько я могу судить, мадемуазель Адриана находится с тобой, и она в полной безопасности. Но, если вы не против – так будет лучше для всех нас, – я предлагаю разойтись по своим спальням, пока не наступил рассвет.

Николас нехотя побрел туда, где размещалась Швейцарская рота, а Адриана и Креси незаметно проникли во дворец через один из неохраняемых входов. Креси дала Адриане свою шаль, и та прикрыла изодранное платье.

Страж у дверей Адрианы вздрогнул, когда увидел их.

– Мадемуазель, – растерянно пробормотал он, – я не…

– Ты не видел, как мы выходили, Александр, потому что мы никуда не выходили, – закончила за него Креси.

Лицо часового залилось краской.

– Как прикажете, – выдавил он.

– Благодарю за любезность. Смею надеяться, ты не разочаровал Мари!

По лицу часового пробежала судорога, он понял, как легко попался на удочку дворцовой интриги.

В прихожей, свернувшись в кресле, спала Элен. Она вскочила, когда открылась дверь, и застыла, спросонья ничего не понимая.

– Мадемуазель… – пробормотала она сонно.

– Элен, отправляйся к себе в комнату и ложись в постель. Ничего страшного не произошло, просто король вновь захотел меня видеть.

– Да, мадемуазель.

Они остались одни, и Креси помогла Адриане раздеться.

– Я так устала, – пожаловалась ей Адриана.

– О черт! – воскликнула Креси, осмотрев чулки Адрианы. – Я не вижу ни одного зеленого пятнышка, которые в таких случаях трава оставляет на чулках! Невероятно. Как вам это удалось?

Адриана рассмеялась, и смех зазвенел счастьем и радостью. Ей казалось, что в венах у нее течет не кровь, а игристое шампанское. За окном небо уже начало бледнеть, яркой искрой зажглась утренняя звезда.

– А мы этим и не занимались. Он только целовал меня.

– Что, он даже не попытался? Адриана снова засмеялась.

– Пытался, но вел себя очень деликатно. Мне он позволял все, а для себя ничего не просил. – Она заметила на лице Креси скептическую улыбку. – Ну правда, совсем ничего. Я знаю, Вероника, – продолжала она, – это может показаться глупостью, я столько раз была в постели с королем, но в каком-то смысле я так и осталась девственницей.

Лицо Креси смягчилось.

– Это имеет для вас значение? Хорошо, если вы этого хотите, я буду считать вас девственницей.

Адриана внимательно посмотрела на Креси, пытаясь обнаружить на ее лице следы насмешки, но не нашла.

– Спасибо, – сказала она тихо.

– Вы единственная женщина в Версале, способная благодарить за такое ужасное оскорбление. И я с радостью принимаю вашу благодарность. Однако мне не хотелось бы, чтобы неожиданная и счастливая встреча с Николасом затмила наше сегодняшнее предприятие. Скажите, вам…

– Конечно, как я и предполагала, я нашла его у Фацио в спальне.

– Откуда вы знаете, что это тот самый?

– Помните, как на маскараде Фацио отзывался о Ньютоне? Когда-то они находились в очень близких отношениях. По отзывам, которые я слышала о сэре Исааке, он замкнутый человек, и друзей у него почти нет. Но, по всем признакам, Фацио был его другом.

– Вы хотите сказать, что когда-то они были любовниками?

Адриана опешила от вопроса Креси, хотя эта мысль ей тоже приходила в голову.

– Нет, Креси, я хочу сказать только одно: эти два человека когда-то были очень близки друг другу. Но вот уже лет двадцать как они не общаются. И я думаю, что все эти двадцать лет Фацио пытался вернуть расположение Ньютона, но, к сожалению, ему не удалось. Потому любовь его перекипела и превратилась в яд. Он создал оружие, чтобы стереть с лица земли Лондон. И для создания такого оружия он использовал идеи самого Ньютона.

– Именно поэтому вы и решили, что у Фацио должно быть средство связи со своим старым другом и нынешним соперником?

– Да, Вероника, Фацио, несомненно, захочет, чтобы Ньютон узнал о его изобретении. Может быть, он ждет момента, когда комета приблизится к Земле на критическое расстояние и когда уже ничего нельзя будет исправить, вот тогда он обо всем сообщит Ньютону. А может быть, он даст ему возможность покинуть Лондон, с целью показать, во что могут быть превращены его, Ньютона, великие идеи. Люди, подобные Фацио, живут только для того, чтобы снискать признание других. Для Фацио его триумф потеряет смысл, если Ньютон умрет, не ведая, кто повинен в его смерти.

– И что?

– Я отправила сообщение Ньютону. И думаю, что Фацио обнаружит это, когда будет отсылать свое письмо. И вот еще что, Вероника, нечто видело меня в лаборатории.

Креси прищурилась:

– Что значит «нечто»?

– Облако с красным глазом в центре.

Лицо Креси исказилось. Такого выражения Адриана еще не видела ни у Креси, ни у кого другого. Но в следующую секунду лицо Вероники вновь застыло, подобно лицу фарфоровой куклы. «Что это было? – недоумевала Адриана. – Что вырвалось наружу из ее таинственной души – страх? отчаяние?»

Отгадать, какое чувство так потрясло Креси, у Адрианы не было никакой возможности, но она поняла: Креси знает, что это за облако.

– Что, Вероника? Что это было? Вы же знаете!

Креси отрицательно покачала головой, но Адриана схватила ее за руку.

– Вероника, я понимаю, есть вещи, о которых вы поклялись не говорить. Я принимаю это, хотя мне это и не нравится. Вы говорили, что в будущем мы станем подругами. Но если вы с Николасом мне не друзья сейчас, то я должна признать – у меня вообще нет друзей. Я знаю, что вы оба от меня что-то скрываете. Оба преследуете какую-то тайную цель и меня втягиваете в некую тайную интригу. Я это прекрасно понимаю, но все же мне нужно… – к горлу Адрианы подступил комок, но усилием воли она заставила слезы отступить. И когда заговорила вновь, голос ее звучал ровно и спокойно, как и голос Креси: – Вы должны доверять мне. Вы помогли мне решить одно уравнение. Так помогите справиться со следующим.

– Есть вещи, о которых я пока не могу рассказать, – ответила Креси. – Но прошу, задавайте вопросы, я постараюсь на них ответить. Поймите, Адриана, я не вам не доверяю – себе.

– Не увиливайте, Вероника. Мне нужно получить ответ сейчас.

– Я не увиливаю, – заверила Креси. – Скажите, кроме того красного глаза вас еще кто-нибудь видел?

– Возможно, Густав.

– Густав? Я его знаю?

– Нет. Это помощник Фацио, но его не было на маскараде в Пале-Рояле. А если и был, то мы с ним не пересеклись.

– Помощник! Проклятие, я должна была это знать.

– Вероника…

– Адриана, ответ на какой вопрос вы хотите от меня получить?

– Я хочу знать, что это за облако с красным глазом.

Креси отвела глаза в сторону.

– Вы задаете мне самый ужасный из всех возможных вопросов, – сказала Креси. – Одно дело видеть их, это они нам прощают. Но если человек знает, кто они есть… Адриана, я постоянно боюсь за вашу жизнь, поэтому прошу, не надо заставлять меня волноваться еще больше.

– Доверьтесь мне, пожалуйста, – просила Адриана. – Если смерть настигнет меня, научите, как узнать ее в лицо.

Креси погладила Адриану по щеке. Вдруг Адриане показалась, что Креси ее сейчас поцелует. Но Креси не поцеловала.

– Обещаю, я расскажу все, что я знаю, – сказала она. – Только предупреждаю, вам мой рассказ не понравится.

13. Василиса

Почти над самым ухом Бена раздался голос Василисы, но, как она подошла, он не слыхал. От неожиданности Бен вздрогнул и непроизвольно захлопнул книгу, которую читал.

Голос у Василисы был глуховат, но смех звенел, как серебряные колокольчики. Бен обернулся и залился краской. Она стояла посреди его комнаты и как всегда завораживала своей экзотической красотой. На этот раз она оделась на лондонский манер: юбка цвета небесной лазури и свободная блуза с большим вырезом, который открывал трепетную ямочку под горлом и выпуклость груди…

– Я вовсе не хотела тебя напугать, – сказала Василиса.

– А-а… – протянул Бен, он не знал, что сказать, и потому чувствовал себя полным идиотом. – Просто когда я читаю…

– Погружаешься в поток слов настолько, что ничего не слышишь. Да, мне это состояние тоже хорошо знакомо. А что ты читаешь?

– Да так, ничего особенного, – замялся Бен, но Василиса цепким взглядом успела рассмотреть название книги, которое он старательно прикрывал рукой.

– Daemonicum [29]? – удивилась она. – Зачем ты читаешь такую глупую книжку?

– Я взял ее в библиотеке Королевского общества, – забормотал, оправдываясь, Бен.

От этого она не делается умнее. В любом случае не покрывайся с ней на глаза Колину или Джеймсу, а особенно господину Гизу.

– Сейчас в Философском обществе ни о чем больше не говорят, как только о демонах. Какое-то повальное увлечение, – она в притворном возмущении округлила глаза и улыбнулась. – А я пришла узнать, не хочешь ли ты сходить со мной в таверну перекусить?

– А как же Вольтер?

Василиса удивленно захлопала ресницами:

– А что господин Вольтер?

Бен мгновенно понял, что совершил чудовищную ошибку.

– Ну, я не знаю… я думал, что вы и он… ужинаете-ходите на ужин вместе.

Василиса залилась своим серебристым смехом, а Бен почувствовал, что покраснел до корней волос.

– Ты хочешь сказать, что слышал его голос в моей комнате прошлой ночью. Фи, Бенджамин, какие у тебя гадкие мысли в голове!

Бену казалось, что сейчас его голова воспламенится и мозги превратятся в пепел. Ему хотелось, чтобы все именно так и случилось.

– Нет-нет, я ничего не слышал, я просто подумал…

– Это не важно, что ты подумал, Бенджамин. Поскольку мы живем с тобой, можно сказать, под одной крышей, то у нас не должно быть на этот счет никаких неясностей. Господин Вольтер действительно ужинал со мной раз или два. Но мы с ним… м-м-м… просто приятели. И мне не известно, где он сегодня пропадает. Возможно, сидит в какой-нибудь кофейне со своими литературными друзьями, писателями и поэтами. – Она остановилась и уже серьезно продолжила: – Бен, я не против того, чтобы ты знал обо мне и Вольтере, но это не та тема, которую я бы хотела обсуждать.

– Да-да, конечно, – поспешил согласиться с ней Бен. – Я придерживаюсь того мнения, что каждый волен поступать, как он хочет.

Василиса вздернула бровь.

– Бен, ведь ты не будешь теперь плохо думать обо мне? – спросила она.

Бен вообще не знал, что ему теперь думать. Он никогда не встречал женщин, которые бы так легко и свободно говорили о подобных вещах, ну разве что Сара. Но Сара была шлюхой. Общаться с женщиной, которая, подобно мужчине, ищет плотской любви… Да, вот Роберт не растерялся бы в такой ситуации, но Бену стало не по себе. Он даже заводить знакомство с такими женщинами не хотел.

Весь этот сумбур молниеносно промелькнул у него в голове, но вслух Бен сказал:

– Конечно не буду, мисс.

– Послушай, Бен, зови меня просто Василиса. И пойдем в таверну – если ты не голоден, то я, напротив, готова слопать целого слона.

Как только перед Беном появился кусок жареного мяса, у него сразу же проснулся аппетит. Возможно, он нагулял его по дороге в таверну. Василиса уговорила его ужинать в Сити. Для этого им пришлось порядочно пройти по Флит-стрит, а затем по мосту пересечь канал. Возможно, аппетит пробудил бокал сухого португальского вина, которое приятным теплом разлилось у него в желудке. А еще – ему очень льстило внимание красивой русской девушки.

Оказалось, Василиса обладает качеством, которое Бен высоко ценил: она умела вести разговор во время еды. Для Бена разговоры за столом были столь же ценны, как и наслаждение едой. Именно за столом разговоры получались бесконечно долгими и приносили удовлетворение. И хотя сейчас он находился за тысячи миль от обеденного стола в его родном доме, сидел в большой таверне в самом центре города науки с девушкой из далекой, неведомой России, он вспомнил детство, семью, отца и те нескончаемые разговоры обо всем на свете, что они вели между собой.

– Я очень рада, что ты видел его, – сказала Василиса, отправляя в рот кусочек ростбифа. – Даже если ты никогда больше с ним не встретишься, тебе будет о чем рассказать своим детям и внукам.

– Да, – подхватил Бен, – я могу похвастаться, что видел самого сэра Исаака Ньютона в то время, когда он совсем состарился и сошел с ума.

– Он имеет на это право как никто другой, – парировала Василиса. – Он выдающийся ученый. Свою встречу с Ньютоном – даже принимая во внимание его состояние ума – я буду вспоминать как самое яркое событие моей жизни. – Неожиданно она перескочила на совершенно другую тему. – Скажи мне, Бен, зачем ты все-таки читал ту книгу? – Она налила ему еще вина и махнула рукой слуге. Когда тот подошел, вручила три шиллинга и наказала: – Принеси, пожалуйста, еще бутылку португальского.

Как только слуга удалился, Василиса вопросительно подняла бровь.

– Так зачем же, Бен?

– Помните, я тогда рассказывал о Брейсуэле?

– Ну да, ты его еще колдуном называл.

– Василиса, в своем рассказе я кое-что опустил. Я не хотел выглядеть в ваших глазах наивным малолетним дурачком. Хотя, может, вы и будете считать меня таковым, если я сейчас это расскажу.

– Рассказывай, а там посмотрим, кем тебя считать, – сказала Василиса, пододвигая ему бокал с вином. – Вот выпей, это придаст тебе смелости! – С этими словами она сделала глоток из своего бокала.

«Опьянею и потом буду жалеть об этом», – подумал Бен, но все же последовал ее примеру.

– Ну, а теперь расскажи, что ты упустил при нашей первой встрече, обещаю, что не буду считать тебя наивным малолетним дурачком.

Бен отхлебнул вина из бокала и поведал о странном спутнике Брейсуэла и о том, что точно такой же глаз возник над его эфирографом. Василиса заворожено слушала, не смеялась и не называла его наивным или глупым.

– Теперь я понимаю, – сказала она. – Знаешь, ты не первый, кто с этим сталкивается.

– Правда? – удивился Бен.

– Я хочу сказать, что в России, где я живу, эти существа тоже есть. У ведьм и колдунов они служат на посылках. И хотя я, Бен, как и ты, – философ, но я верю в эти существа, потому что видела их своими собственными глазами. – Василиса перешла на шепот. – И даже здесь, в Лондоне… Некоторые члены Королевского общества, перед тем как оно было распущено, умерли при очень загадочных обстоятельствах. Говорят, что накануне их смерти появлялось точно такое же существо, как ты описал.

– Но они не могут быть… я хочу сказать, что должно существовать какое-то объяснение этим явлениям.

– Да, я согласна, объяснение должно быть. Но только откуда ему взяться, если – ты только представь, Бенджамин, – в течение нескольких лет механику Декарта считали непреложной истиной! Ученый мир поголовно верил, что в материальном мире все совершается в результате взаимодействия и взаимовлияния частиц. Ты же видел нелепые графики, которые объясняли природу магнетизма: изображения подвижных частиц винтообразной формы вокруг магнита, которые будто бы вгрызаются в железо, подобно зубам, и таким образом притягивают его.

Бен не мог удержаться от смеха. Он помнил эти схемы, и они действительно казались ему сейчас до нелепости смешными.

– Каких-нибудь пятьдесят лет назад ни один уважающий себя философ не посмел бы признать существования в природе невидимого или действия оккультных сил. А сегодня сэр Исаак Ньютон не только осмелился разработать теорию о невидимом, но и доказал существование этих невидимых сил, более того, показал способ, как управлять ими. Он исследовал ту область, которую большинство философов считали суеверием, и тем самым создал новую науку.

– Да, да! Ты хочешь сказать, что… – Бен ликовал, они с Василисой думали одинаково.

– Маклорен да и все остальные уже вступили бы со мной в спор, будь они здесь, – продолжала Василиса. – Но я думаю, ты, Бен, меня понимаешь и поддерживаешь. Возможно, ньютонианцы слишком поторопились с выводами относительно идей Ньютона и попали в капкан собственной ортодоксальности, в результате чего не способны теперь двигаться дальше. Для этого им нужно было бы признать существование духов, ангелов и демонов, что населяют пространства тьмы и света. Ну скажи, разве древние греки были так уж глупы? А они верили в Олимп – обитель богов и духов. Разве моя бабушка была сумасшедшей, коль она каждый вечер оставляла в углу миску свежего молока для домового? Существует целое царство удивительных существ, о которых наука ни слышать, ни говорить не желает.

– Мне попалась одна книга, – сказал Бен, – под названием «Тайное царство». Состоит она из двух частей. Первая написана неким Кирком, а вторая представляет собой комментарии господина Дайца к первой части. Там ведется разговор о монадах Лейбница…

– Да, да, – возбужденно подхватила Василиса, – я считаю, что часто Лейбниц рассуждает, как самый последний картезианец, но вместе с тем он признает возможность существования в эфире чувствующего начала…

– Мне тоже это противоречие Лейбница долгое время не давало покоя! – Бен обратил внимание на то, что стал слишком сильно размахивать руками. Похоже, вино ударило в голову, но помимо этого он сходил с ума от радости, что наконец-то нашел родственную душу, человека, который разделяет с ним его мысли. – Я хочу сказать, что читал о том, что существует не поддающаяся измерению цепочка развития живых существ от низших к высшим…

– Как например Браун считает… – подхватила Василиса.

– Да! – согласился Бен. – Шур Томас Браун. – Он еле выговорил имя ученого, и ему вдруг стало смешно оттого, что у него заплетается язык. – Если эта цепочка ведет от animalcules[30] и насекомых, от лягушек и собак к человеку, а далее над нашим миром видимых живых существ стоят ангелы и, наконец, сам Творец, тогда получается, что мы находимся где-то посередине этой цепочки, а никак не на вершине. Я хочу сказать, что если между animalcules и нами существует столько видов, то почему не может быть такого же разнообразия живых существ в невидимом мире, что простирается между нами и Богом?

– Вот именно, – согласилась Василиса, наливая в бокалы вина.

Бен проснулся, он лежал, уткнувшись носом в темные волосы, а рядом – теплое, свернувшееся в клубок и неизвестно кому принадлежащее тело. В первую секунду его охватила паника, но постепенно он все вспомнил. Василиса пожелала ему спокойной ночи и поцеловала на прощание. Он поцеловал ее в ответ, а потом уж они не смогли оторваться друг от друга. Он вспомнил, что она много смеялась и пела песни на русском языке.

«Что же теперь делать?» Она все еще спала. Бен удивился тому, что чувствует себя великолепно. Теоретически благодаря брату Джеймсу, а потом Роберту он знал, что после большой выпивки должно обязательно наступить отвратительное похмелье. Но ничего такого с ним не происходило.

Бен не мог отвести взгляда от Василисы. Простыня едва прикрывала ее обнаженное тело. Вчера ночью было темно, лишь сегодня утром его глаза смогли насладиться изящными линиями ее тела и белой кожей. Он прищурился и увидел шрамы на ее теле: маленькие рубцы на спине, руках, ногах. Он недоумевал – откуда они у нее.

Сердце у Бена защемило. Почему Василиса отдалась ему? Потому что они много выпили вчера и не сдержали влечения тел? Не могла же она влюбиться в четырнадцатилетнего мальчика?!

К сожалению, он сам был окончательно и по уши влюблен в Василису Кареву.

С каждой минутой нарождающегося дня на душе у Бена делалось все тяжелее. Он осторожно встал с постели, чтобы не потревожить Василису, оделся и вышел на улицу. Бен боялся остаться с ней наедине, боялся услышать, что она скажет, когда проснется. А что если она вообще ничего не скажет? Она легко может сделать вид, будто ничего не произошло. И он никак не мог решить для себя, хорошо это будет или плохо.

Когда, прошатавшись по городу несколько часов кряду, он вернулся назад в Крейн-корт, Маклорен и Гиз уже были там, но Василиса – к его печали и радости – отсутствовала.

– А, вот и Бен, – воскликнул шотландец. – Не хочешь ли ты поработать секретарем на нашем заседании?

– Как это, сэр?

– Доктор Эдмунд Галлей в зале заседаний. Мы хотим поговорить о сэре Исааке. Я нигде не могу найти Василису, да и Джеймс опаздывает.

– Галлей?

– Ну да, Галлей, но ты не должен, разинув рот на него таращиться, – прошипел Гиз. – И не забывай, он сейчас – наш враг.

– Как жаль, что вам приходится произносить такие оскорбляющие ваше достоинство слова, – раздался сзади густой баритон. Гиз, которого непросто было смутить, вдруг залился пунцовой краской. Беи обернулся и увидел пожилого человека лет шестидесяти, широколицего, с решительным и острым взглядом.

– Доктор Галлей, – начал Гиз, – простите, я только хотел сказать…

– Я знаю, что вы хотели сказать, сэр, – оборвал его Галлей. – И считаю ваши слова ужасной несправедливостью по отношению ко мне. Я допускаю, что корона и сэр Исаак поссорились, но что касается меня, то я был его другом уже тогда, когда вы и на свет еще не появились. И я, а не кто-нибудь другой, финансировал первое издание его «Начал».

– Доктор Галлей, – вмешался в неловкий разговор Маклорен, – пожалуйста, поверьте, мы все испытываем к вам глубочайшее уважение. Прошу вас, располагайтесь здесь в кресле, а мы пока приготовим кофе.

– Что? Вы собираетесь уединиться и продолжать злословить за моей спиной?!

– Нет, сэр, – вновь вступил в разговор уже пришедший в себя Гиз, – я хотел лишь сказать, что вы находитесь в некоторой оппозиции к Философскому обществу.

– Философы не должны ссориться, – заявил Галлей. – Напротив, они должны объединять свои усилия в процессе познания мира. Они должны объединить свои знания в один большой океан, а не разбегаться крошечными ручейками в разные стороны. Я вас всех приглашал вступить в Лондонское философское общество, и мое приглашение остается в силе.

– Мы очень признательны и благодарны вам за это приглашение, – сказал Маклорен, – но пока сэр Исаак…

Галлей дружески положил руку ему на плечо:

– У сэра Исаака уже были в жизни подобные эпизоды, но этот слишком затянулся и стал самым болезненным из всех предыдущих. Мне горько об этом говорить, но его последние письма в некотором роде были… э-э-э… иррациональны. Он, мои дорогие коллеги, подошел к опасной черте, и мы должны уберечь его от страшного падения в пропасть.

– Я не стану притворяться, будто знаю, чего добивается сэр Исаак, – решительно произнес Маклорен. – Если вам это известно, пожалуйста, объясните и нам! – И он жестом пригласил пройти в зал заседаний.

Галлей шумно выдохнул. Казалось, он выдохнул не только воздух из легких, но и значительную долю своей напыщенности.

– Друзья мои, мне очень жаль, но я совсем не располагаю временем и не могу насладиться вашим обществом. Поверьте, мне крайне недостает общения с молодыми философами, особенно я скучаю по моему своенравному ученику Джеймсу. Сегодня я питал надежду хотя бы увидеть его. Но я пришел к вам по долгу службы как королевский астроном.

Ни Маклорен, ни Гиз ничего на это не ответили. Галлей кашлянул и продолжал.

– Понимаете, в чем дело, – начал он нерешительно, – это вовсе не моя просьба.

Гиз и Маклорен все так же молча стояли и смотрели на него. Галлей еще раз тяжело вздохнул и закончил:

– Я думаю, вы заслуживаете того, чтобы услышать эту просьбу от меня лично. Я должен официально попросить вас перенести модель Солнечной системы в новую обсерваторию при дворце.

14. Магическое зеркало

– Духи, феи, демоны! Зачем вы рассказываете мне эти сказки? – рассердилась Адриана.

– Сказки? А разве Библия со всеми ее херувимами и серафимами сказка? А великие мифы античности! Их боги и духи тоже сказки?

– Ну хорошо, Креси, тогда расскажите мне, что вы знаете об этих существах. Только, прошу, избавьте меня от суеверных небылиц, которыми потчуют друг друга темные обыватели.

– Как и вы, я видела эти существа своими собственными глазами. Я разговаривала с ними.

– Разговаривала? Но каким образом?

– Во время моих видений, во сне и с посредством эфирографа.

– Эфирографа?

– Да.

Адриана закрыла глаза:

– Я очень устала, чтобы трезво соображать.

– Вы видели только одно из этих существ, Адриана. Что вы можете о нем сказать?

Адриана вздохнула:

– То же, что и вы. В детстве моя бабушка часто рассказывала мне сказки о феях, гномах, демонах. Но как философ…

– Я не философ, – перебила ее Креси, – но я считаю, что наука должна объяснять все явления, а не только те, которые легко поддаются объяснению.

– Я в основном математикой занимаюсь, – защищалась Адриана, – и ни один из моих предшественников не оставил формулы, с помощью которой можно было бы объяснить природу нежити или блуждающих огоньков.

– У вас есть шанс стать первой.

– Я не желаю… – Адриана остановилась, стиснув зубы, словно сдерживая порыв раздражения, потом продолжила: – Кто они, Креси?

– Они – живые существа, как вы и я.

– То, что я видела, не похоже ни на вас, ни на меня.

– Да, внешне и внутренне они не люди. Я имела в виду, что они, подобно людям, способны мыслить и желать, и, как у людей, у них есть воля.

– И чего же они желают?

– Как и мы – многого.

Адриана закрыла глаза.

– Вот сейчас, когда король, комета, Фацио, вы, я… – Она замолчала, поняв, что уже не говорит, а кричит от избытка чувств. Успокоившись, она продолжала: – Чего же они хотят от нас сейчас?

Креси чуть заметно улыбнулась:

– Я не знаю этого, наверное, но убеждена – ничего хорошего от них ждать не следует.

Адриана кивнула, внимательно изучая непроницаемое лицо Креси:

– На долю секунды я вам поверила, Вероника, а теперь жалею об этом. Вы не говорите мне всей правды.

– Я говорю все, что могу.

Адриана отвернулась:

– В таком случае, я отправляюсь спать. Хочу немного отдохнуть, король может позвать меня в любую минуту.

– Желаю вам хорошо выспаться, – отозвалась Креси, – и пусть вместо духов и демонов вам приснится Николас. Спите спокойно.

Неожиданно для себя самой Адриана смутилась.

– Спасибо, я постараюсь, – ответила она.

Но не успела Адриана опустить голову на подушку и закрыть глаза, как перед ее внутренним взором возникла комета, миллионы мертвых тел и большой красный глаз.

– Ваше величество, если вы соизволите принять, – Фацио де Дюйе нервно теребил пальцами кружевную манжету, – мы принесли вам подарок.

Людовик слабо улыбнулся, скидывая с себя алый, шитый золотом халат. Тот, освободившись от тела короля, покойно опустился на любезно подставленные руки Ботема. Камергер помог королю надеть кюлоты, жилет, камзол.

– Да, эти лучше, – расцвел улыбкой Людовик. И обратился к Фацио: – Подарок? Подарки всегда приятно получать. Но я позвал вас, господин де Дюйе, совсем по другому поводу.

– Сир… – Голос у Фацио дрожал.

– Кто это с вами?

– Позвольте представить, ваше величество, это Густав фон Трехт из Ливонии.

– А-а, ваш помощник. Конечно, я слышал о вас, господин фон Трехт. Хочу заверить вас, де Дюйе, мое удовлетворение успехом вашего дела вернется к вам сторицей. – Людовик не сразу понял, что такого необычного в фон Трехте. Каждый раз, когда он встречал незнакомого человека, тот виделся как в тумане. Иногда эти незнакомые люди походили на кого-нибудь из времен его молодости, особенно если было некое сходство в голосе. Этот же ливонец не был похож ни на одно из знакомых ему лиц, но зрение короля позволяло видеть его совершенно отчетливо, до мельчайших подробностей: от бледной улыбки до маленького шрама на правой щеке. Именно это и показалось Людовику странным.

Фон Трехт поклонился.

Людовик кашлянул и продолжал:

– Однако прежде вам придется испытать на себе мой гнев. До меня дошли слухи, любезный де Дюйе, о вашем непристойном поведении в Пале-Рояле и особенно о ваших возмутительных речах.

Фацио обмяк всем телом и поник, как сорванный цветок водяной лилии.

– Прошу простить меня, ваше величество, – чуть слышно пробормотал Фацио. – Я позволил ввести себя в заблуждение.

– Насколько я понял, вы вначале позволили себе изрядно напиться, а затем нашли компанию трансвеститов и принялись болтать о страшном бедствии, которое обрушится на Лондон в самое ближайшее время! – Людовик умышленно повысил голос.

– Мне нет оправданий, ваше величество.

– А вы, сударь, где вы были в этот момент? – обратился Людовик к фон Трехту.

– Я, ваше величество, находился у себя в комнате. Я читал.

– Сир, мой помощник ни в коей мере не несет ответственности за мое…

– Сударь, я попрошу вас высказать свое мнение, когда мне оно мне потребуется, – перебил его Людовик. – Конечно же, во избежание возможных неприятностей вас охраняли мои агенты, и полиция не спускала с вас глаз. Но с сегодняшнего дня и до того момента, когда Лондон превратится в руины, вам запрещено покидать Версаль. Если, господин де Дюйе, ваша пьяная болтовня дойдет до ушей англичан, и их великий маг и волшебник Ньютон произведет магические пассы и сделает Лондон неуязвимым, вам придется навсегда остаться в Версале.

– Ваше величество, уверяю вас, я не сказал ничего, что могло бы выдать наши планы.

– Шпионы, которые слышали это ваше «ничего», придерживаются иного мнения, – раздраженно заключил Людовик.

– Шпионы?

– Ваши друзья трансвеститы. Полиция и мушкетеры пытались задержать их, но были предательски убиты. Мой камергер, – Людовик кивнул в сторону бесстрастно застывшего Ботема, – и мой министр иностранных дел согласились со мной: такое отчаянное поведение ваших друзей может свидетельствовать только об одном – они получили чрезвычайно важные сведения.

– Если вы позволите, ваше величество, – подал голос фон Трехт, – когда бы я был шпионом и меня бы заметили, то я попытался бы улизнуть и спастись от виселицы, независимо от того, получил ценную информацию или нет. И, насколько я понял, один из трансвеститов тоже был сильно пьян. Настоящие шпионы так себя не ведут.

– Вы хотите предложить свою версию происшедшего?

– Мне не случалось состоять длительное время при дворе, сир, и поэтому мои знания о придворной жизни весьма скудны. Но мне кажется, что многие придворные – простите мне мою дерзость – ведут себя подчас как дети. Возможно, это была просто далеко зашедшая шалость.

– Шалости редко заканчиваются убийством, но ваша точка зрения мне понятна, – недоверчиво произнес Людовик. С фон Трехтом он был согласен только в одном: эти шпионы, если они и не из числа придворных, непременно французы, а не иностранцы.

– Позвольте мне заметить, – попытался вставить слово де Дюйе, – что моя неосторожность уже не имеет большого значения. Даже если бы я сегодня отправился к сэру Исааку или королю Георгу и выложил им в деталях весь наш план, никто уже не в силах что-либо изменить в ходе разворачивающихся событий.

– Отчего же? Впереди целых двадцать дней до того момента, когда чудесный камень упадет с небес на Лондон. Почему вы думаете, что английские маги не в состоянии противопоставить нашему магическому оружию свою магическую защиту?

– Потому что, ваше величество, камень уже падает, и скорость его падения превышает скорость летящей пули или пушечного ядра. И теперь уже никакая сила ни на земле, ни на небесах не может спасти Лондон.

– Но вы же сумели колдовскими методами заставить комету свернуть со своего пути. Что может помешать англичанам отправить ее вновь по первоначальной траектории?

– Время. У них его не осталось. Мы выстрелили из нашей пушки – если можно так сказать – несколько месяцев назад и в самый подходящий для этого момент. Тогда комета двигалась со значительно меньшей скоростью. Мы установили ее сродство с Лондоном. Даже если уничтожить сродство – честно говоря, сир, ни я, ни мои английские коллеги не имеем ни малейшего представления, как это можно сделать, – неумолимый закон гравитации будет продолжать делать нашу работу и доведет ее до конца. Даже если удастся изменить траекторию движения кометы и снизить ее скорость, результат будет ничтожным. Максимум, чего можно будет добиться, – «отогнать» комету на несколько лье от Лондона, но это не спасет город от разрушения.

– Я вас не совсем хорошо понял, раньше вы не говорили об этих нескольких лье. Если комета не попадет в цель, значит, она ее не уничтожит?

– Сир, это оружие обладает колоссальной разрушительной силой. Оно все стирает с лица земли в радиусе шести-семи лье.

– А как же в таком случае наши шотландские союзники? Что же будет с Джеймсом?

– Думаю, как и мы, он сможет любоваться живописным зрелищем, не испытывая при этом неудобств.

– Вы в этом уверены?

– Вот расчеты параметров разрушения, сделанные Густавом. Хотя я сам их еще не смотрел, я полностью доверяю своему помощнику, поскольку он ни разу не допустил никакой ошибки.

– Превосходно, сделайте копии этих расчетов для Ботема и Торси. Мы хотим удостовериться, что все, в ком мы заинтересованы, не будут задеты этим оружием. На каком расстоянии от места падения кометы можно чувствовать себя в безопасности?

– Густав? – обратился Фацио за подсказкой к своему помощнику.

– На расстоянии в десять лье, – ответил фон Трехт. – Хотя я бы рекомендовал пятнадцать – это безопасней.

– Такой большой радиус поражения? – удивился Людовик. – А что мы отсюда увидим?

– Сир, мы побеспокоились на этот счет и принесли вам наш подарок, – сказал, чуть приободрившись, Фацио.

– Что за подарок?

– Зеркало. Его изобрел фон Трехт. Должен признаться – гениальная вещь, – с этими словами Фацио развернул сверток, который они принесли с собой. На всеобщее обозрение предстало зеркало. Людовик улыбнулся. Хотя он и смотрелся в зеркало каждое утро тем не менее обрадовался новой возможности полюбоваться на себя – молодого, с гладким лицом, темными локонами и черными усами, на свое стройное, полное энергии тело облаченное в жилет с алой оторочкой, а поверх – шитый золотом и сапфирами камзол.

– Если вы позволите, сир, я продемонстрирую его действие, – сказал фон Трехт.

На отражающемся в зеркале небе появился силуэт города: гордо вздымающиеся ввысь шпили, невероятно огромные купола…

– Лондон! – выдохнул Людовик. – Это Лондон! Вы сделали для меня подзорную трубу, точно такую, о которой мне в детстве рассказывала моя нянюшка. – На заднем плане зеркального изображения виднелись деревья, их верхушки гнул и трепал ветер, и листья трепетали, как крылья бабочек. Казалось, что зеркало открывает окно в сказку. – Покажите мне еще что-нибудь, – попросил Людовик.

– К сожалению, это не волшебное зеркало, в котором можно увидеть все, что пожелаешь. Оно показывает только то место, которое отражает его двойник. В некотором смысле зеркало – прибор, работающий по принципу эфирографа.

– Из чего следует, что в двойнике этого зеркала кто-то видит мое отражение?

– Да, сир. Если хотите, и вы можете их увидеть. Они стоят и смотрят на вас. Если не хотите, набросьте на зеркало покрывало. Люди по ту сторону зеркала не должны вызывать у вас беспокойства. Это наши союзники якобиты, они вставили зеркало на место стекла в окно заброшенной башни. Поэтому его можно обнаружить только в том случае, если подняться высоко над землей. Когда наши друзья в целях безопасности покинут Лондон, зеркало останется, так что вы сможете собственными глазами наблюдать за происходящим. – Фацио откашлялся и продолжал: – Единственное, чего бы я пожелал, так это того, чтобы изображение было отчетливее.

– Что вы такое говорите! Если изображение будет отчетливее, чем сейчас, я буду чувствовать себя в самом центре событий! Изображение, которое я вижу перед собой, и так предельно четкое! Господа, ваши научные успехи и деяния дают мне повод считать, что вы оба ушли далеко вперед по пути спасения своих душ.

Фацио восторженно закивал головой.

– Да, да, сир, вы совершенно правы, это с моими глазами что-то не в порядке, пелена какая-то, – пробормотал он и поклонился.

После того как Фацио и Густав ушли, Людовик еще долго разглядывал в зеркале великий имперский город и впервые почувствовал сожаление: этот город его волей обречен на разрушение. Но в следующее же мгновение сожаление стерлось воспоминанием о том, что английские ружья и пушки убивают французов во всех странах мира, какие только пришли ему сейчас на ум. И красные мундиры топчут своими сапогами виноградники в самом сердце Франции. Англичане бросили вызов Солнцу, они сами накликали беду на свои головы. Пусть даже в глубине души Людовика шевельнулось некое подобие жалости, это робкое чувство не способно поколебать волю Солнца. Солнце подвластно лишь всеобъемлющему и непреложному Высшему закону бытия.

15. Эгида

Когда Галлей ушел, Маклорен, вне себя от злости и отчаяния, отправился домой, оставив Бену задание: приходящим членам клуба передать, что сегодня все должны собраться в «Греции».

Бен сидел на улице, на мраморных ступенях, и ждал. Он пробовал читать, но мысли беспрестанно возвращались к Василисе, и его вновь и вновь захлестывала буря противоречивых чувств. Что же он ей скажет, когда она появится?

Сердце екнуло: Бен заметил, что кто-то свернул во двор. Отлегло – это оказался всего лишь Джеймс Стадлинг.

– Здравствуй, Бенджамин, – приветствовал его Стирлинг, снимая шляпу и рукой зачесывая назад еще влажные волосы. – Что это ты такой грустный?

– Господин Маклорен просил нас всех собраться сегодня в «Греции» в четыре часа.

Стирлинг нахмурился:

– Судя по твоему лицу, стряслось нечто из ряда вон выходящее. Что произошло?

– Приходил господин Галлей, – спокойно ответил Бен, – он хочет, чтобы модель Солнечной системы перенесли в новую обсерваторию.

– Модель… – Стирлинг еще больше нахмурился. – Мне даже и в голову не приходило, что такое когда-нибудь может случиться.

– Господин Маклорен и господин Гиз так расстроились, что даже не стали обсуждать это между собой, – продолжал Бен. – А что, господин Галлей действительно может отнять у нас модель?

– Думаю, эту затею не он придумал, – пробормотал Стирлинг. – Это идет из королевского дворца, возможно, от самого короля. – Он прищурился, что-то обдумывая. – У них есть на это право, – сделал он вывод. – Модель создана на деньги короля и по закону принадлежит короне.

– Но ведь модель делали не деньги, а вы, своим умом и руками!

Стирлинг отрицательно покачал головой.

– Ты преувеличиваешь, – остановил он благородное возмущение Бена. – Очень многие внесли свой вклад в создание модели. И господин Маклорен, и госпожа Карева, и моя доля в этом присутствует, не говоря уже о Ньютоне. Ему принадлежат идея и разработка основ модели.

– Васили… госпожа Карева ничего не говорила мне о том, что тоже работала над этой моделью.

– Мы все над ней работали, поэтому-то она и нужна Философскому обществу. Уверен, нас продолжают преследовать за нашу строптивость. Сама модель им ни к чему, они только и будут делать, что показывать ее, как невиданного зверя, всяким важным особам. Черт подери, я представляю, как расстроился Маклорен. – Стирлинг помолчал. – А Ньютону сообщили? Он единственный, кто может как-то повлиять на ситуацию.

– О, господи, – воскликнул Бен, – он же попросил меня прийти к нему сегодня.

Стирлинг удивленно вздернул брови:

– Правда? А кто послал тебе приглашение?

Пока Бен, особенно не вдаваясь в детали, описывал свой визит к Ньютону, Стирлинг глубокомысленно кивал головой.

– Вряд ли, конечно, у тебя получится, – сказал он, когда Бен умолк. – Но ты все же постарайся рассказать ему о том, что у нас хотят отнять модель Солнечной системы.

– Я постараюсь, господин Стирлинг. А скажите, почему сэр Исаак и доктор Галлей поссорились? Я думал, что они друзья.

– Не думаю, что они когда-либо были друзьями. На протяжении всей жизни они успешно пользовались друг другом, но такие отношения вряд ли называются дружбой. Сэру Исааку удавалось извлекать немалую выгоду из этой связи. Например, Галлей издал первый вариант «Начал». Многие, возможно справедливо, считают, что без Галлея имя Ньютона так и осталось бы никому неизвестным, потому что в молодости Ньютон вел жизнь настоящего отшельника и не публиковал своих работ. И, несмотря на все это, похоже, что сэр Исаак не помнит благодеяний доктора Галлея. В свое время Ньютону достаточно было замолвить слово, и доктор Галлей получил бы место в Тринит-колледже. Но Ньютон так и не дал ему рекомендацию. И все же до раскола Королевского общества доктор Галлей всегда оставался в лагере Ньютона.

– Что же заставило его перейти в стан врагов?

– Некоторые расхождения во взглядах, хотя достоверно я ничего не знаю. Сэр Исаак сложный человек. Я приехал сюда из Венеции, чтобы учиться, находясь подле него. Но, после того как он рекомендовал меня в члены общества, он напрочь забыл о моем существовании.

– Вы родом из Венеции? – перебил его Бен.

– О нет! Я бежал в Венецию по политическим причинам. Меня обвинили в принадлежности к якобитам, и потому я вынужден был скрываться на чужбине.

– Вы якобит?

Стирлинг улыбнулся:

– Ты дерзкий мальчик. Я не католик, но и протестантом себя не считаю. Хотя при всем при том не хотел бы видеть на троне Стюартов. Ты знаешь, что король Георг не говорит по-английски. Как ты думаешь, какой король нужен стране?

– Думаю, у протестантов и король должен быть протестантом, – ответил Бен.

– Какая глупость! Из чего это следует?

Бену были хорошо известны аргументы, которые пускали в ход обе стороны, спорившие по этому вопросу, но неожиданно он понял, что сам думает так же, как Стирлинг.

– Вообще-то я не знаю, – сознался он. – Я сказал это просто так, чтобы что-то сказать.

Стирлинг снова улыбнулся:

– Говорить о политике – это по части Вольтера, а у меня есть дела поважнее.

– Вас волнуют наемные убийцы, которые за вами охотятся? – спросил Бен.

На лице Стирлинга появилось недовольное и вместе с тем удивленное выражение.

– С чего это взбрело тебе в голову? – резко спросил он.

– Я… так все говорят. Я думал, они так шутят.

– К сожалению, они не шутят. Более того, им не следовало бы так вольно и небрежно обращаться с чужой тайной. По моему следу действительно пущены наемные убийцы, хотя я сомневаюсь, что они меня здесь найдут. Но если я вернусь в Венецию, мне не сносить головы.

– Правда? А какое до вас дело этим венецианским убийцам?

Стирлинг, которого Бен считал тихоней и самым безобидным человеком в компании, улыбнулся, и эта улыбка насторожила Бена. Она свидетельствовала о хладнокровии несокрушимой воле и решительности, качествах, не нуждающихся в том, чтобы их публично демонстрировали или чтобы ими бравировали. Стирлинг принадлежал к породе людей, способных придумать и смастерить нечто фантастическое, как, например, модель Солнечной системы, а потом притвориться, что не имеют к этому ни малейшего отношения.

– Об этом я расскажу тебе в другой раз, – пообещал Стирлинг. – Хотя боюсь, рассказ тебя разочарует. Когда ты должен быть у сэра Исаака?

– Через час.

– Тогда тебе пора идти. Маклорен велел тебе оповестить всех?

– Да.

– И кто еще остался?

– Вольтер и госпожа Карева.

Стирлинг усмехнулся:

– Ох уж этот сладкоголосый французский соловей, – он хлопнул Бена по плечу. – Ну ладно, давай отправляйся к сэру Исааку, а я попробую разыскать эту парочку.

Бен заторопился, чувствуя себя трижды дураком. Упоминание вместе имен Василисы и Вольтера кольнуло его в самое сердце. И он боялся, что Стирлинг увидел судорогу боли, отразившуюся на его лице.

В тот момент, когда Бен подошел к дому Ньютона, миссис Бартон вышла из дверей и направилась к ожидавшей ее наемной карете, лошади нетерпеливо перебирали ногами.

– О, как хорошо, что вы уже здесь, – сказала миссис Бартон, – мой дядя ждет вас. А мне нужно ненадолго отлучиться по делам. – С этими словами она села в карету и уехала.

Бен стоял перед открытой дверью дома Ньютона. Он нерешительно постучал, ему никто не ответил. Он робко вошел внутрь.

Дверь в кабинет – или лабораторию? – также была приоткрыта.

– Сэр Исаак, – позвал Бен, – это я пришел, Бенджамин Франклин.

Ответа не последовало, но Бен уловил запах, который тянулся из полуоткрытых дверей. Он напоминал запах йода, к которому примешивался еще один, похожий на тот, что оставлял в воздухе крафтпистоль Брейсуэла. У Бена волосы на голове зашевелились от дурного предчувствия, и он рванулся к двери кабинета.

Внутри, как и раньше, царил полумрак. Книги были разбросаны по полу и грудой навалены на двух деревянных столах. Странная пирамида из проволоки и металлических пластин светилась темно-красным, почти черным цветом. На ее вершине всеми цветами радуги – от фиолетового по краям и до красного в центре – переливалось некое подобие полого шара. Ужас охватил Бена, когда он разглядел, что находится внутри шара, – красный глаз, точно такой же, что сопровождал Брейсуэла.

Рядом с пирамидой виднелись очертания человеческой фигуры, но Бен никак не мог ее разглядеть, все внимание поглощал красный глаз. Он заметил маячивший у пирамиды красный камзол, не то темные волосы, не то сбившийся парик и пронзительный карий глаз, обращенный в его сторону. Когда Бен наконец оторвался от зловещего красного глаза и посмотрел на стоявшего у пирамиды человека, у него закружилась голова. Неясные очертания фигуры совершенно расплылись.

– Входи, – пригласило пустое пространство голосом Ньютона.

Бен, пятясь, спиной открыл дверь и сделал еще несколько шагов назад: «Боже правый, во что же такое я ввязался?!»

Он надеялся, что дневной свет на улице рассеет кошмар. Но в голове тягостно перемешались сон и явь, видение и реальность…

Отбежав от дома на тридцать шагов, Бен остановился. Он заставил себя сосредоточиться и трезво осмыслить увиденное, на всякий случай не спуская глаз с дверей. «Зачем же убегать сейчас, когда так близко подошел к мучительной тайне красного глаза?» – спросил он самого себя.

Чтобы успокоиться, Бен сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. «Эти философы ничем не лучше меня, просто они старше и потому успели накопить больше знаний, – рассуждал Бен. – А разве трус может достичь в жизни чего-нибудь?!»

Вперившись взглядом в дверь, Бен пошел назад, к дому Ньютона.

– Сэр Исаак, – насколько мог спокойно позвал Бен.

– Что тебе нужно? – заорала в ответ пустота.

Бен огляделся, в глазах рябило, предметы расплывались, но он знал, что Ньютон находится где-то здесь. Он сглотнул подступивший к горлу комок и сказал:

– Я – Бенджамин Франклин. Вы велели мне прийти сегодня.

– Франклин? Тот парень, что умеет настраивать эфирограф?

– Да, сэр. – Поскольку глаза Бена никак не хотели фокусироваться на Ньютоне, он снова уставился в красный глаз. В памяти всплыло послание, пришедшее на его самописец: «Я вижу тебя». Дрожь пробежала по телу Бена.

– Хорошее уравнение, – продолжал Ньютон, словно они – два взрослых человека, обсуждающие обычные, будничные дела. Словно он, Ньютон, не превратился в подобие дымного облака, неуловимую иллюзию, сводящую с ума своей нереальностью. – Требует, правда, некоторой доработки, но я все равно хочу включить его в свое новое издание «Начал».

– Это великая честь для меня, – слабо поддержал разговор Бен. Может, это зыбкое облако вовсе и не Ньютон? Откуда ему знать. Может, это Брейсуэл или сам Вельзевул?

Очевидно, Ньютон заметил, как пристально, не отрываясь, Бен смотрит на красный глаз, плавающий внутри сверкающего шара. Бен не столько увидел, сколько почувствовал взмах руки Ньютона в сторону пирамиды.

– Не бойся этого malakus, — сказал Ньютон. – Он больше не опасен, он даже со своими собратьями не может вступить в контакт.

– Собратьями?

– Да, с остальными malakim. Тебе известно об их существовании?

– Мне приходилось видеть подобный глаз. Но я не знал, что это такое и как оно называется.

– Древние именовали по-разному. Моисей и Соломон называли их malakim, и я тоже так называю. – Зыбкая тень опустилась на скамью. – Ты изучал когда-нибудь историю, Бенджамин Франклин?

– Не так глубоко, как хотелось бы, – честно признался Бен.

– Современная наука пренебрегает историей, – продолжал Ньютон. – Это позор, потому что все достижения сегодня – алхимия Бойля, анатомия Гарвея и даже мои собственные работы являются лишь заново открытыми знаниями древних.

– Вы имеете в виду древних греков? – спросил Бен, как только Ньютон сделал паузу. Тот факт, что у красного глаза есть имя, обрадовал Бена. Значит, существует и разумное объяснение ему. А следовательно, мучающая Бена ужасная тайна скоро раскроется и перестанет его пугать и терзать.

– Ранних греков. Ты слышал о Гермесе Трисмегисте?

– Согласно легенде, он – прародитель алхимии.

– Не совсем так. Но он был великим человеком, настолько великим, что древние греки почитали его, как бога. Так же высоко его возносили и в Древнем Египте, где называли – Тот, а древние римляне дали ему имя Меркурий. Но даже великому Трисмегисту достались лишь крупицы от тех знаний, что были дарованы Адаму в тот момент, когда он вкусил плод с древа познания, или тех знаний, что отрылись Моисею, когда он взошел на гору Синай. Только сейчас мы начинаем робко возвращаться к истинным знаниям. Да и то воспринимаем их излишне скептически.

– Вы сказали «скептически», сэр?

– Да, скептически. Но, несмотря на всеобщее недоверие, я продолжаю задаваться вопросом: какие научные открытия были сделаны в Содоме и Гоморре до их проклятия? Но ты спросил о греках, – уже более рассеянно продолжал Ньютон. – Так вот, полагаю, Пифагор и Платон владели истинными знаниями, я эти знания извлекаю на свет божий из глубины веков. Но великие греки совершили ошибку: они запечатлели послание в мистических символах. Аристотель и его последователи не смогли их правильно расшифровать, неверная интерпретация закрыла знания от мира на несколько столетий.

Бену нелегко был следить за мыслью Ньютона. Ему не хватало научного багажа, чтобы понять смысл слов, а задавать вопросы неясному, расплывчатому очертанию, этому оптическому обману…

Оптический… один из ранних трактатов Ньютона как раз касался оптики.

Как только Ньютон сделал очередную паузу, Бен тут же ринулся с открытым забралом выяснять то, что его так сильно волновало:

– Сэр, этот malakus…

– Ты уже видел подобного, так ведь? – перебил его Ньютон.

– Один человек пытался убить меня. Он убил моего старшего брата. И один из таких malakim всегда сопровождал убийцу.

– Сопровождал? Вот так же плавая в шаре?

– Нет, сэр, он плыл следом в виде большого облака.

– Облака… тот человек философ?

– Не понятно. То ли философ, то ли колдун, – ответил Бен, – но то, что он убийца, я знаю наверняка.

Ньютон заполнил пространство кабинета сухим трескучим смехом.

– Вот этот malakus был послан, чтобы убить меня. До недавнего времени я не знал кем, хотя подозревал многих. Я боялся, что стал нездоров. Когда человек стареет… – Голос Ньютона то поднимался вверх, то опускался вниз, затихая.

Бен вспомнил, что ему наказал Стирлинг. Это, пожалуй, удобный случай, когда он может замолвить словечко о модели Солнечной системы.

– Сэр, Джеймс Стирлинг от имени общества просил меня поговорить с вами об обществе. Общество…

– Старость заставила меня накинуть на плечи вот эту эгиду, – не слушал его Ньютон. – Она защищает меня от всех мыслимых и немыслимых убийц.

Бен растерялся, его совсем не слушали, и он не знал, как продолжить разговор о модели. Не то чтобы Бена не интересовала так напугавшая его эгида, которую он принял за иллюзорный облик Ньютона, просто сейчас на первом месте стояло спасение модели Солнечной системы.

– Сэр, я должен сказать вам нечто очень важное, – снова начал Бен.

– Да?! Ну что ж, скажи, мальчик. Чего ты хочешь от меня? Я должен аплодировать каждому твоему слову, чтобы у тебя хватило смелости произнести следующее?

«Было бы достаточно и того, чтобы вы меня не перебивали», – подумал Бен. И принялся рассказывать о визите Галлея, о том, что у них собираются отнять модель Солнечной системы.

– Ну-ну, – выслушав Бена, сказал Ньютон. – Что ж, отложим мою лекцию о знаниях древних до следующего раза. Пока я сидел здесь взаперти, наедине с великими древними, я узнал много нового и интересного. Не только узнал, но и сделал: ты видишь пойманного мною malakus и мою эгиду. Я не сошел с ума и не терял времени даром. Скажи им об этом, уважаемый Бенджамин Франклин. Я выбираю тебя своим посланником, потому что ты – новичок в наших кругах, а значит, единственный, кого я не подозреваю. – Ньютон поднялся и подошел к Бену, который закрыл глаза, чтобы не упасть, – такое сильное головокружение вызывала эгида. Гладкая теплая рука коснулась руки Бена.

– Раскрой ладонь и возьми это, – сказал Ньютон. В ладонь опустилось нечто круглое и прохладное.

– Возьми это с собой. Один из вас догадается, что нужно с этим делать. А сейчас тебе пора, уходи. Не открывай глаз, пока не отвернешься, иначе у тебя закружится голова и ты упадешь.

– Хорошо, сэр, – послушно ответил Бен.

– Благодарю тебя, Бенджамин Франклин. Скоро увидимся. Я сам приду в Крейн-корт.

– Когда вас ждать, сэр?

– Надеюсь, скоро, – ответил Ньютон.

– А что с моделью?

– Дворцовая карета едет медленно. Сегодня я отправлю письмо, в котором выражу свой протест. Тем самым дело затянется на неделю, а возможно, и на больший срок.

– А разве у нас нет возможности оставить эту модель за собой?

– Нет. Но сейчас это уже не имеет большого значения.

– Но как же, сэр…

– Это не имеет значения, – заревел Ньютон. – Иди!

В «Грецию» Бен пришел в двадцать минут пятого, немного опоздав. Вся компания сидела за тем же самым столом и почти в том же порядке, что и в день первой встречи.

– Ну, вот и подмастерье пришел, – произнес Вольтер, в знак приветствия поднимая чашку с кофе.

– Садись, Бен, – сказал Маклорен. – Я уже всем рассказал о разговоре с Галлеем, а ты присутствовал при нем лично.

– Что Ньютон собирается предпринять? – тут же накинулся на Бена Гиз. – Ты не забыл поговорить с ним о модели?

– Не забыл, – ответил Бен. – Он сказал, что сегодня же напишет письмо с протестом.

– Это правда? – недоверчиво спросил Маклорен. – Похоже, он в… здравом уме?

– По сравнению с первой встречей – безусловно, – заверил его Бен. – Хотя он сказал, что судьба модели Солнечной системы сейчас совершенно не имеет значения. Модель останется у нас еще на неделю или чуть дольше, а что с ней станет потом – не важно.

– Почему только неделю? – спросила Василиса. Бен развел руками.

– Он не сказал. Он все больше говорил об истории и неких существах, которые он называл malakim…

– Malakim? — перебил Вольтер. – Это древнееврейское слово, означающее не то ангелов, не то каких-то духов.

Василиса чуть заметно подмигнула Бену, от его душевных мук и следа не осталось. Он вспомнил их разговор об этих таинственных и страшных существах и сообразил, что она хочет его предостеречь.

– Сэр Исаак всегда говорит загадками, – сказал Стирлинг. – Он верит, что в Библии и прочих древних книгах иносказательным языком изложены законы Вселенной. Для него malakim могут означать и небесные тела, и силы, действующие на эти тела.

Бен знал, что Стирлинг ошибается, поскольку самолично видел красный глаз, запертый в сверкающем шаре на вершине пирамиды. Но Василиса предупредила его, и Бен прикусил язык, не ввязываясь в спор.

– Когда-то, – произнес Вольтер, – один парень убеждал меня, что видел ангела. Этот «благочестивый» юноша не почитал за грех иметь любовниц и продуваться в карты. Он нашел ключ, с помощью которого открывал глубины собственного разума, как алхимики открывают истинную природу металла. Его рецепт был прост: треть бренди, половинная доля арака, треть вина и еще треть бренди…

– Вольтер, дорогой, зачем ты все это рассказываешь? – перебила Василиса.

– Только затем, – пояснил Вольтер, – чтобы поставить на вид: не слишком ли мы серьезно относимся ко всему этому.

– Что ты называешь всем этим? – взорвался Гиз. – Нашу модель, которую у нас хотят отнять, или то, что наш учитель и благодетель потерял рассудок?

Вольтер снисходительно и невозмутимо посмотрел в сторону Гиза и продолжил свой рассказ:

– Этот ангел явился моему другу. У ангела было шесть крыльев, но отсутствовали голова, причинное и мягкое места. Его ни с чем и ни с кем нельзя было сравнить, притом он светился ослепительным светом, как фонарь. Ангел успокоил парня, заверив, что все, что ни делается, – к лучшему. «Лошади сотворены, чтобы на них ездили, – сказал ангел, – и потому вы ездите на них. Ноги сотворены, чтобы носить обувь, и потому вы носите ее. Ты сотворен, чтобы наполнять себя в огромных количествах вином, опустошать карманы и жить с самой низменной из всех женщин – что ты с немалым успехом и делаешь. Поэтому, умоляю, пожалей себя и перестань каяться в грехах!»

– Что же стало потом с этим парнем? – спросил Стирлинг.

– Что стало? Спустя несколько дней после визита небожителя он с особым рвением принялся помогать по хозяйству одной милой дамочке. Но в это время, вернее, не вовремя домой вернулся ее муж. Парень доходчиво тому объяснил, что мужья затем и существуют, чтобы носить рога, а что касается его, моего друга, лично, так он свою работу выполнил очень хорошо и посему имеет полное право собой гордиться.

– И что на это ответил муж? – спросила Василиса.

– Муж не стал вступать в философскую полемику, он пальнул из мушкета – вот и весь сказ. А мораль такова: коль головы мужей созданы для ношения рогов, то головы «помощников по хозяйству» – для того, чтобы их дырявили из мушкетов.

– Но каким образом эта Эзопова басня касается нашего дела? – удивился Маклорен.

– Друзья мои, я всего лишь хочу сказать, что наша наука приносит пользу только в тех пределах, которые мы ей устанавливаем в силу собственного ума, далекого или недалекого – это уж кому как дано. Я не раз вам признавался, что себя лично не считаю выдающимся ученым. Мы не можем судить о Ньютоне по тому короткому эпизоду из его жизни, который разворачивается у нас перед глазами. Уж если кто не в своем уме – так это, скорее всего, мы сами, потому что в нашем представлении безумные ведут себя именно так, как сейчас Ньютон.

– Но мы решаем вопрос о модели Солнечной системы, – простонал Гиз.

– Есть более важные вещи, – вставил Бен.

– Что? – воскликнул Маклорен, и все обратили внимание на Бена.

– Есть вещи более важные, – повторил Бен. – Во-первых, сэр Исаак просил передать, что он «не терял времени даром» и изобрел массу интересных вещей. Одно из своих изобретений он назвал эгидой. Эгида делает его внешний облик расплывчатым и зыбким, в результате чего на него невозможно смотреть…

– Эгида – это некие доспехи, которые носила богиня Афина, они делали ее неуязвимой, – вызвался просветить несведущих Вольтер.

– Продолжай, Бен, – попросил Маклорен, будто не слыша Вольтера.

– Он уверен, что кто-то хочет его убить. – «Как и меня, – неожиданно пронеслось в голове Бена. – Что же нас объединяет?»

– Кто-то? – переспросил Стирлинг.

– Да. Похоже, вначале он подозревал всех, но он попросил меня передать… он просил всем вам сказать, что теперь знает, кто это.

За столом поднялся галдеж, но Василиса ударила ладонью по столу, и шум утих.

– Да погодите вы, – воскликнула Василиса. – Бенджамин, он сказал именно так, как ты говоришь?

Бен задумался:

– Кажется, нет.

– Он подозревает кого-то из нас? – вела допрос Василиса.

– М-м-м, кажется, нет… думаю, что нет. Кажется, он имел в виду вообще всех, думаю…

– Думай точнее, – посоветовал Маклорен, – не позволяй сбивать себя с толку. Он говорил, что подозревает, будто кого-то из нас собирается его убить?

Бен закрыл глаза, пытаясь вспомнить разговор с Ньютоном слово в слово.

– Нет. Вначале он подозревал и всех вас, и Галлея, и Флэмстида, и Джона Локка…

– Последние двое уже давно умерли, – хмыкнул Гиз. – Он просто сумасшедший.

– Да, он признался, что действительно был болен, – подхватил Бен. – Но сейчас считает себя вполне здоровым.

– За его здоровье, – сказал Вольтер, поднимая кофейную чашку. Остальные машинально последовали его примеру.

– У тебя еще есть что рассказать, Бен? – спросил Маклорен.

– Да. Вот, – Бен достал из кармана камешек и протянул его Маклорену.

Маклорен долго и пристально изучал странный предмет. По виду тот напоминал обычную гальку продолговатой формы. Бен успел внимательно рассмотреть камень по дороге в «Грецию». На гладкой блестящей поверхности были выгравированы семь столбцов цифр по три в каждом, возле каждого столбца – алхимический символ. Отдельно, заключенные в квадрат, располагались еще две цифры.

Пока камень переходил из рук в руки, Бен внимательно следил за выражением лиц ньютонианцев.

– Кто-нибудь знает, что это такое? – спросил Бен, когда Стирлинг вернул ему камень.

Никто не знал.

– Понятно, – пробормотал Бен, пытаясь скрыть самодовольную радость, которая распирала грудь и рвалась наружу криком: «А я знаю!»

16. Маневры

Адриана вздрогнула и проснулась: ее паланкин опустили, он тяжело ударился о землю. Адриана недоуменно огляделась по сторонам, пытаясь понять, где она оказалась. Слева от нее спешивались многочисленные придворные, справа – Людовик махал рукой из своего паланкина. Король, любивший свежий воздух, путешествовал с открытым окном и знаками призывал Адриану последовать его примеру.

– Я лично буду командовать полком, – улыбаясь, сообщил ей король и жестом приказал носильщикам спускаться с холма.

Внизу раскинулся огромный луг, на котором маршировали две армии.

Наконец Адриана вспомнила. Ей удалось поспать каких-нибудь четыре часа, затем король послал за ней. Следуя прихоти, он решил воссоздать одно из славных военных сражений былых времен. Возможно, раньше это и показалось бы занятным развлечением, но сейчас Адриана воспринимала затею как извращение. В паланкине было жарко и душно, она приказала лакеям открыть дверь.

Паланкин короля преодолел большую часть склона и, на расстоянии сделавшись похожим на золотого жука, продолжал ползти вниз.

Выбравшись наружу, Адриана почувствовала себя немного лучше: щеки приятно обдувал ветерок, пробиравшийся сквозь густые кроны кленов, дубов и вязов с легким шелестом. Двор начал ставить лагерь: слуги расстилали ковры, натягивали тенты, раскрывали большие солнечные зонтики, откупоривали бутылки с вином и шампанским.

– Позвольте разложить для вас скамеечку, мадемуазель? – послышался голос Элен.

– Нет, Элен, благодарю. Я пройдусь немного, хочу прогуляться по лесу. Будь любезна, пошли следом моего телохранителя. – С этими словами, никого не дожидаясь, Адриана направилась в сторону леса.

У нее не выходил из головы последний разговор с Креси. Если существа из легенд и сказок имеют научное объяснение, то кем же они являются? Насколько она помнила из детства, встречи с подобными существами, как правило, происходят в лесу. Оберон и его феи жили во дворце, который стоял в такой густой чаще, что туда и луч солнца не пробивался. Но Адриана встретилась со своим красноглазым облаком не в лесу, а в Версале. Существо было сотворено из воздуха и огня. Разве настоящую жизнь можно создать только из воздуха и огня? Разве возможно из animalcules, видимых лишь в микроскоп, сотворить существо, подобное тому, что ей явилось?

Адриану догнали четверо швейцарцев, Николас был в их числе. Он наградил ее строгим взглядом. Появление Николаса приятным легким теплом отозвалось в ее сердце.

Тут Адриана заметила, что наперерез спешит Торси, его сопровождали гвардеец и молодой камердинер.

– Доброе утро, мадемуазель, – приветствовал Адриану министр, целуя ей руку. – Похоже, вы ищете особую точку обзора королевской битвы. Смотрите, король как раз достиг места расположения своих войск.

Адриана посмотрела в ту сторону, куда был нацелен указательный палец министра, – Людовик выходил из паланкина. Окружавшие короля люди по сравнению с ним казались гигантами. На расстоянии в сотню ярдов королевское величие Людовика стерлось, он стал тем, кем был на самом деле: толстым пожилым человеком невысокого роста. На секунду Адриана прониклась к нему острой жалостью. Король, как наивный ребенок, верил, что он молод и здоров, верил, что она видит в нем того красавца, каким он когда-то был, каким изображен на величественных портретах, украшавших Версаль. Издалека король казался таким беззащитным…

Но вот Людовик сделал несколько шагов и тотчас превратился в несимпатичное, даже отталкивающее существо. Его четко рассчитанные напыщенные движения заставили Адриану содрогнуться от отвращения.

Она совсем забыла о стоящем рядом Торси.

– Ах, простите, маркиз, я сегодня немного рассеянна.

– Понимаю, – ответил Торси, – вы погружены в размышления.

– Размышления?

Он улыбнулся ей своим волчьим оскалом:

– Сейчас нам расстелят ковер, и тогда я смогу пояснить вам, что за маневры проводятся на поле. – Торси изящным движением руки обвел рассредоточенные на лугу войска. У Адрианы холодок пробежал по спине. У нее было такое ощущение, что министр имеет в виду иное поле и иные маневры.

– Полагаю, зрелище будет живописным, – произнесла Адриана.

За считанные минуты для них воздвигли небольшой павильон, и не успели они войти внутрь, как бой барабанов и душераздирающие завывания гобоев возвестили о начале сражения. Две линии пехоты двинулись вперед. Маленькие дымные облачка вырвались из ружей, мгновение спустя, будто издалека, донесся приглушенный звук выстрелов.

– Сейчас с фланга появится легкая кавалерия, смотрите туда, – посоветовал Торси.

– Хорошо, – послушно последовала его совету Адриана.

Торси взмахом руки отослал лакеев.

– Раньше вы были постоянно обременены делами, – осторожно начал он.

– Да, а сейчас ожидаю дня своего бракосочетания.

– Вот именно поэтому я и нахожу странным, что вы позволяете себе пускаться в такие безрассудные приключения, моя дорогая. Переодеваетесь в австрийского барона. Вторгаетесь в спальню де Дюйе.

Адриана знала, что ее улыбка неизменно присутствует на своем привычном месте. Она не опешила, не растерялась, кровь не ударила ей в голову, лишь по спине вновь пробежал холодок.

– Таким обвинениям, маркиз, требуются доказательства, – нежным голосом ответила Адриана.

Из кармана камзола Торси достал связку писем.

– Вот вам доказательства, подписанные десятком свидетелей. Гвардейцы, которым платят деньги за то, чтобы они видели, слуги, которым платят за то, чтобы они слышали. Найдется много свидетелей, готовых поклясться, что видели вас и вашу фрейлину в Пале-Рояле. Один из моих агентов следил за вами, когда вы обследовали комнаты де Дюйе.

Адриана не сводила глаз с поля битвы. Всадники в сине-серых мундирах приближались к первой линии пехоты. Вдруг лошади испуганно отпрянули: из шеренги выступила вперед группа высоких крепких солдат в странных шляпах без полей. За спиной у них висели мушкеты, но они ими не воспользовались, а принялись бросать в конницу шары с торчащими дымящимися фитилями.

– Это гренадеры, – пояснил Торси.

– У них такие диковинные шляпы.

– Если бы они носили шляпы с полями, то сбивали бы их то и дело, снимая с плеча мушкеты. Но я заметил, мадемуазель, что вы не предпринимаете попыток отклонить мои обвинения.

– Я не придала вашим обвинениям особого значения, – ответила Адриана.

– Я хотел бы верить, что, несмотря на все ваши заблуждения и чужое тлетворное влияние, вы в разговоре со мной все же не станете лицемерить и притворяться.

– Вы вправе верить во что вам угодно.

– Мадемуазель, я не докладывал о ваших похождениях ни королю, ни кому бы то ни было еще.

Адриана посмотрела прямо в лицо министру:

– Отчего же?

– Оттого, мадемуазель, что мне нужна ваша помощь водном важном деле.

– В каком? – самым любезным тоном, на какой только была способна, спросила Адриана и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Мне бы не хотелось, чтобы блистательный, не знающий поражения маркиз де Торси оказался вторым в том деле, с которым он ко мне обращается. То, что вы хотите у меня попросить, возможно, отдано кому-нибудь другому. Вам нужна моя девственность? Ах, простите, она уже подарена королю. Хотите получить мою душу? Какая жалость! Моя душа уже продана. Надеюсь, вы не претендуете на мое сердце? Насколько вам известно, ни один человек не волен распоряжаться своим сердцем. Но если вы хотите попользоваться тем, что уже находится в употреблении, я могу удовлетворить ваше желание. Если вам нужна моя душа, отданная другим, вы, конечно же, можете одолжить ее на время. Мое сердце? Боюсь, над ним я не властна, но уверена, что в роли любовницы вас не разочарую.

Ее тирада повергла Торси в замешательство, но он мгновенно овладел собой.

– Поговорим о сердце, – задумчиво произнес маркиз. – Есть вещи, которые мне так и не удалось понять. Вы изменили королю?

Адриана, приготовившаяся к новой словесной атаке, замерла, пораженная. Почему Торси, осведомленный обо всех ее приключениях, не знает…

– Что? – глупо переспросила она.

– Это не имеет значения, – ответил Торси. – Такие дела меня не интересуют, Я хочу… – В суровых глазах министра заблестели слезы, Адриана смотрела на него с изумлением. – Я хочу, – прошептал министр, – чтобы вы убили короля.

Четверть часа они стояли, не проронив ни слова. Адриана тупо наблюдала за непонятной ей баталией, разворачивавшейся на лугу.

– Настоящая война выглядит так же? – наконец нарушила она молчание.

– Нет, – хрипло ответил Торси. – На войне царят хаос смятение, крики и стоны. Те солдаты, что получили пулю в голову, не знают об этом, они улыбаются своим товарищам и думают, что выиграли сражение. По полям ползет удушающий смрад: гниют трупы убитых, воняют вспоротые животы. Нет, моя дорогая, война совсем не похожа на то, что вы видите.

Адриана кивнула.

– Вы потеряли на войне многих дорогих вашему сердцу людей?

– Мадемуазель, хочу вас сразу предупредить, вы забрасываете удочку, но рыбки не поймаете. Вам достаточно знать решение, которое я принял вопреки своему сердцу, более того, вопреки чести. Я решил, что Людовик XIV правит слишком долго. Если он останется на троне хотя бы еще год, Франция погибла.

– Это вы стояли за покушением на Большом канале? Именно поэтому баржу сожгли как раз тогда, когда я хотела ее осмотреть?

– Нет! – почти крикнул Торси и продолжил уже более спокойно: – Нет. Тогда я был тем, чем и казался, – министром короля и его другом. Однако ваши предположения навели меня на след настоящих преступников. Покушение подготовил «Корай».

Адриана остолбенела, но Торси сделал успокаивающий жест рукой.

– Я не имею в виду тех дам, что образуют группу розенкрейцеров. Я знаю их достаточно давно, но никогда всерьез не интересовался, пока они не стали слишком активно лезть в политику. Вы невольно привели меня к ним, моя дорогая, но, когда я встретился с ними, они меня… убедили.

– Герцогиня клялась мне…

– Герцогиня восхитительная женщина и искусная обманщица, но вам она не лгала. Она действительно ничего не знала о покушении. Мадам де Кастри, которую я уверен, вы знаете, обладает неженским умом.

– Вы узнали правду, и что дальше?

– В первый момент я был шокирован, я вас всех видел болтающимися на виселице. Но сейчас… – Его глаза затуманились. – Сейчас я стал старше и мудрее. Вы понимаете, что будет с Францией, после того как этот чудовищный снаряд де Дюйе поразит Лондон? Мадемуазель, ни одна страна в мире не захочет иметь с нами дело. Я многое видел, я слышал речь короля… – Лицо Торси исказилось и побледнело, казалось, он сейчас упадет замертво. – Людовика больше нет, – произнес он. – Я хорошо знаю короля, тот человек, там, внизу, – не король. И вы, и все остальные тоже должны это знать.

– Убийство короля не сможет остановить комету.

– Но в будущем сделает невозможными более страшные деяния. Если Людовика не станет, мы сумеем остановить войну. Союз Франции и Испании распадется, и на нашу землю наконец придет мир. Новый король будет непричастен к старым грехам. Но если Людовик останется жить…

– То будет разжигать войну до тех пор, пока вся Европа не склонит перед ним голову.

– Пока кто-нибудь из наших врагов не найдет мага, который обрушит на Францию космический мусор более разрушительный, чем тот, что призвал на Лондон де Дюйе. И, как вам хорошо известно, это новое оружие де Дюйе совсем не похоже на пушку. Оно стреляет не тогда, когда человек этого пожелает, а тогда, когда небо приготовит снаряд. Даже мне, человеку не сведущему в науке, это очевидно.

– И кого вы хотите видеть новым королем?

– Остается только герцог Орлеанский; де Мэн – незаконнорожденный сын Людовика и Монтеспан, Франция не примет его.

– Чем же я лично могу быть вам полезна, сударь? – спросила Адриана. – Почему я должна помогать вам в убийстве своего будущего супруга?

– Мадемуазель, короля нельзя убить обычным способом. Он носит особую защитную одежду. И есть существа, которые, по-видимому, за ним наблюдают и его охраняют.

– Существа?

– Я думаю, это демоны, некие духи преисподней.

Из всего сказанного вами следует вывод, что короля можно убить только тогда, когда он голый. Но почему бы не убить его в момент переодевания?

– Ботем скорее согласится увидеть Францию, охваченную огнем, нежели предать короля.

– То же самое многие могут сказать и о вас.

– В свое время они были бы совершенно правы. Но и времена, и люди меняются. Я лишь прошу вас обдумать мое предложение.

– Нет, вы просите о большем, в противном случае вы бы не перечисляли здесь все мои «ужасные» преступления, – сказала Адриана.

– Если бы мне требовалось вас принудить, поверьте, я нашел бы способ это сделать. Но я действительно хочу дать понять, что наши интересы совпадают и что я не преследователь ваш и не враг.

– Разве нет? Честно говоря, маркиз, меня преследуют постоянно. Если не вы, то кто же?

– В ваших несчастьях повинен король, Адриана. Это от короля вам нужно освободиться.

Баталия внизу, похоже, завершилась: тела солдат густо покрывали поле битвы, но крови не был видно.

– Вы оставляете мне право выбора? – спросила Адриана.

– Хотел бы, но не могу. Откажетесь вы, я все равно буду искать способ убить короля. Возможно, мне это не удастся, и король останется жить. Но для вас, мадемуазель, это самое страшное. Если я потерплю неудачу, вам придется выйти замуж за короля. И вы станете второй Ментенон, худшей копией, поскольку вам недостает ее воображения и силы духа. В том случае, если мой замысел раскроется, самое худшее, что вас ждет, это ссылка в какой-нибудь отдаленный монастырь, где жизнь покажется вам слаще, чем при дворе. Если мое дело провалится, вы можете заявить, что я втянул вас в безумный заговор путем шантажа. Если хотите, из всех документов, что находятся в моем распоряжении, я удалю те, в которых упоминается «Корай». Словом, я буду настаивать на том, что являюсь единственным зачинщиком покушения. Но, чтобы все это выполнить, мне нужна ваша помощь.

– Что станет со мной, если дело будет иметь положительный исход? – спросила Адриана.

– Если пожелаете, можете покинуть Францию. Вы исчезнете, при новом короле о вас забудут. Я найду вам достойное место во Флоренции, Венеции, Вене… там, где вы могли бы продолжать свои занятия наукой.

Король садился в свой паланкин. От жалости, что Адриана испытывала к нему в начале сражения, не осталось и следа. Торси прав, Людовик должен умереть. Но Адриана не доверяла министру, впрочем, это не имело отношения к делу. Если это ловушка, то она хорошо придумана и приманка соблазнительна.

Она знала еще кое-что, что было неизвестно Торси. И это могло сыграть ей на руку. Адриана лучезарно улыбнулась министру:

– Скажите, что я должна делать, и я сделаю. Торси криво улыбнулся.

– Это непростое дело, – начал он. – Я предупредил вас, король хорошо защищен.

– Вы дали мне понять, что я должна устроить так, чтобы король оказался подальше от Ботема и притом совершенно голый.

– Боюсь, я был недостаточно откровенен. Прежде я хотел убедить вас, а потом уже выкладывать план действия.

– Понимаю.

– Как я уже сказал, король защищен, но мне неизвестны пределы защиты.

– Вы хотите сказать, что не знаете, как убить его?

– Да, мадемуазель, именно это я и хочу сказать. Когда король находится в полном облачении, оно отталкивает пули и нейтрализует энергию такого оружия, как крафтпистоль.

– Но он снимает свое защитное облачение, когда остается наедине со мной.

– Я уверен в этом. Он не надевал его и во время праздника на Большом канале. В последнем случае – из каприза Ему показалось, что из-за защитного облачения маскарадный костюм плохо сидит.

– Значит, нужно найти еще какой-нибудь способ…

– Да, и я вам даю помощника. – Из внутреннего кармана камзола Торси извлек небольшую книжицу и протянул ее Адриане.

– Здесь вы найдете массу полезной и любопытной информации. Я, мадемуазель, не маг и не алхимик, но мне известно, что яды не действуют на короля. Кто знает, может быть, он вообще бессмертный. Нам остается только молиться, что это не так. Я же вдобавок буду молиться еще и о том, чтобы вы нашли способ спасти Францию.

Адриана, не раздумывая, взяла книжку и открыла ее на первой странице. Это оказалась рукописная копия. Почерк неизвестного переписчика был уборист, но читался легко. «Комментарии к экспериментам, проводимым с персидским эликсиром Мохамеда Мир-бея, или, как его еще называют, эликсиром бессмертия» – значилось на первой странице.

– Это тот самый эликсир, что сохранил королю жизнь? – спросила Адриана.

– Да. Прими он тогда в Марли этот эликсир на час позже, умер бы в почете и славе. Но король предпочел призвать проклятия на свою голову и – на Францию. Сейчас проклятие адским пламенем коснулось и меня.

– Хорошо, сударь, – сказала Адриана с нескрываемым сарказмом, – я приму ваше приглашение, полагаю, мы встретимся в аду. Там, возможно, вас наградят должностью министра самого Люцифера.

– Боюсь, я давно состою у него на службе, – в тон ей ответил Торси.

17. Модель Солнечной системы

– Ну конечно же, – пробормотал Маклорен, следуя вместе с остальными за Беном в зал, где размещалась модель Солнечной системы. – Какой же я глупый!

– Мы все глупые, за исключением разве что Бена, – поправил его Гиз.

– Просто у меня оказалось побольше времени, чтобы все хорошенечко обмозговать, – засмущался Бен, но в душе был польщен небрежным комплиментом, полученным от скептика Гиза.

– Но алхимические символы… – начал было Вольтер.

– Это тоже шифр, – неожиданно вмешался в разговор Стирлинг. – Таким образом обозначаются планеты, но никак не элементы.

– Да-да, – согласился с ним Маклорен. – А колонки из трех цифр – это координаты в трех измерениях.

– Ньютон прислал дополнение к нашей модели! – воскликнула Василиса. – Но что это? Новая планета?

Все столпились вокруг Бена, разглядывая продолговатый камешек.

– Нет, это не планета, скорее комета или ей подобное небесное тело, – заявил Стирлинг. – Здесь указаны координаты, и в соответствии с координатами мы должны включить данное тело в нашу модель.

– А эта цифра указывает дату, на которую нужно настроить модель, после того как мы включим в нее новое тело, – продолжал воодушевленно Маклорен. – Видишь, Стирлинг, Юпитер должен быть в этой точке, а Марс – в этой…

– Совершенно верно. – Стирлинг достал из кармана ключ и прошел в глубину зала. Он открыл маленькую каморку, в которую Бену еще не приходилось заглядывать. Там на огромном деревянном щите крепилось множество полированных латунных колес.

– Мне нужно, чтобы вы встали там, где предположительно должны находиться планеты, – сказал Стирлинг. – Бен, ты будешь Марсом, Маклорен – Юпитером, ты, Василиса, – воплощением небесной Венеры…

– Тогда Меркурий достанется мне, – заявил свое право на место под солнцем Вольтер.

– А куда же мне встать? – заволновался Бен.

– Первая координата указывает на расположение планеты относительно Солнца. На полу есть соответствующие маркировки, – пояснил Стирлинг.

Бен посмотрел на выложенный керамической плиткой пол и удивился, как же раньше не замечал эти концентрические круги. Наверное, сама модель вынуждала его запрокидывать голову.

– Вторая цифра указывает градус лучей, испускаемых Солнцем. По ним определяется точка расположения на орбите. Конечно, мы должны использовать оба показателя, потому что в реальной Солнечной системе планеты движутся по эллиптической орбите, а в нашей модели – по круговой.

– Теперь понятно, – ответил Бен. Хотя он и знал, что обозначают цифры на камешке, но не вполне понимал, как работает модель Солнечной системы. Он не стал спрашивать о третьей цифре: она указывала на расстояние от солнечного экватора до предполагаемой планеты Солнечной системы.

Бен нашел на полу свою точку и встал там. Он обратил внимание, что модель Марса находится в другом конце зала, но как раз напротив него. Все – Василиса, Вольтер, Маклорен и Гиз – заняли места «своих» планет, таким образом получилась полная модель Солнечной системы. Гизу досталось место Сатурна, он стоял к Бену ближе всех.

– Внимание! Включаю! – предупредил Стирлинг. Планеты замедлили ход и вскоре совсем остановились.

Бен зачарованно наблюдал, как они меняли свои орбиты.

– Мне нужно было проверить расчеты спутников Юпитера, поэтому я установил планеты таким образом, что они «ушли» на несколько лет вперед. Сейчас я должен вернуть их в наше время, – пояснил Стирлинг.

Вольтер тихо охнул, когда Меркурий, возвращаясь на свое законное место, со свистом пролетел у него над головой. Василиса, смеясь, помахала вслед стремительной Венере. Остальных миновала опасность столкновения с планетами. Несмотря на преднамеренно увеличенную скорость, планеты, находящиеся между Землей и Солнцем, двигались медленно. Сатурн и Юпитер вообще ползли подобно двум сцепленным часовым стрелкам.

Бен отступил в сторону, давая возможность Марсу занять свое место.

На все перемещения ушло около получаса.

– Ну вот, теперь все выглядит, как подобает, – произнес Маклорен, – или близко к этому.

– Сатурн не совсем там, где должен быть, – заметил Гиз. Окруженная кольцом планета находилась от Гиза на расстоянии полфута.

– Сатурн никогда не встает на свое место, – ответил Стирлинг. – Я не устану повторять, что тот француз прав, существует еще и седьмая планета. Хотя сейчас это не имеет особого значения. Объект Ньютона должен быть помещен… – он обошел замершую в неподвижности модель, не отрывая глаз от меток на полу, и, заколебавшись на мгновение, поднял вверх похожий на яйцо объект, – здесь.

Объект «встал» на определенное для него место. Василиса радостно зааплодировала. А Бен облегченно вздохнул. Еще бы! Окажись он не прав, всеобщее разочарование и раздражение обрушились бы в первую очередь на его голову.

– Если бы вы все сейчас отошли в сторону, это было бы здорово, – сказал Стирлинг, возвращаясь в свою каморку.

Бен прижался к стене. Новоиспеченное тело, не подвергаясь действию гравитации, свободно парило внутри орбиты Марса.

– Когда же новый объект оказался внутри орбиты? – удивилась Василиса.

– Несколько месяцев назад, – ответил на ее вопрос Стирлинг, а планеты начали свое медленное движение. – Это их реальная скорость, – снова заговорил Стирлинг. – Но я уверен, что сэр Исаак хотел бы, чтобы мы понаблюдали за движением нового объекта, с этой целью я увеличу скорость движения тел.

– Зачем он все так усложнил? – недоумевал Маклорен. – Должно быть, он вычислил этот объект с помощью сродствоскопа, вероятно, объект имеет очень маленькие размеры. Почему он не рассчитал орбиту движения нового тела и не прислал нам набросок?

– Наверное, здесь должно произойти нечто интересное, – предположила Василиса, – и он хочет, чтобы мы это увидели.

– Я увеличу скорость настолько, что одна минута станет равна суткам, – комментировал свои действия Стирлинг.

С увеличением скорости стало заметно, что планеты, включая крошечный Меркурий и спутники, движутся по своим орбитам, а Земля и прочие большие планеты вдобавок вращаются вокруг своих осей. Бен не спускал глаз с нового тела.

– Оно движется, – прошептал Бен.

Маклорен подошел ближе к новому объекту, нацелив на него критический взгляд.

– Да, по всей видимости, орбита у этого тела сильно вытянута. Посмотрите, особенно по направлению к Солнцу. О господи! Ну и скорость у этого тела! Никак не меньше тысячи миль в минуту.

– Смею заметить, скорость тела продолжает увеличиваться, – произнес Гиз.

За пять минут – в действительности равных пяти дням – тело преодолело невероятно большое расстояние.

Василиса поняла первой.

– Пресвятая Богородица, – пробормотала она, – вы видите? Видите!

Бен не сразу сообразил, что следует видеть. Но потом… увидел.

– О, черт! – воскликнул Маклорен.

Они наблюдали за телом еще четверть часа. И когда оно с металлическим лязгом врезалось в модель Земли, уже никто этому не удивился.

– Мы расшифровали не все письмена на камне, – произнес Маклорен. Модель Солнечной системы уже вернулась в реальный режим времени. А он стоял и с удвоенным вниманием рассматривал модель. – Осталось расшифровать две цифры – девятку и ноль.

У Бена в голове промелькнуло что-то очень похожее, что-то связанное с этими цифрами. Промелькнуло и пропало.

– Может быть, это размеры объекта? – предположил Стирлинг.

– Возможно, – пожал плечами Маклорен. – Хотя ноль не может быть размером. В любом случае я отправляюсь в обсерваторию. Хочу удостовериться, что этот объект реально существует и не является плодом больного воображения сэра Исаака. Гиз, ты поможешь мне?

– Конечно, – ответил Гиз. – Стирлинг, идешь с нами? Астроном утвердительно кивнул головой.

– Мне нужно хорошенько обдумать положение вещей, – произнес Стирлинг. – Если мы скажем Галлею, может быть, он…

– Галлею? Ты что, совсем разум потерял! – возмутился Маклорен.

– Галлей – знаток по части комет и прочих небесных тел подобного рода, – не сдавался Стирлинг.

– Джеймс, у меня нет права запрещать, но я умоляю тебя, не говори ничего Галлею хотя бы до тех пор, пока у нас не будет доказательств того, что сэр Исаак сделал новое открытие. Первейшая наша задача – уцелеть в научной дискуссии, не говоря уже…

– Галлей никогда бы…

– Я знаю, но сэр Исаак не должен знать даже о существовании такой возможности.

– Надо учесть, – вмешался Вольтер, – что это открытие представляет серьезную угрозу Короне. Информация, которую мы предоставим Галлею, может помочь ему и его друзьям отстоять в нашу пользу модель Солнечной системы и сродствоскоп в придачу.

– Извините, что вмешиваюсь в разговор, – раздался из глубины зала голос Василисы, – но не кажется ли вам, что сейчас нужно думать не о научных распрях и интригах, и даже не о модели Солнечной системы, которую у нас хотят отнять, а о том, что очень скоро на Землю упадет комета. Я, со своей стороны, хочу отправиться в русское посольство и предупредить соотечественников.

– Предупредить? – будто не расслышав, переспросил Гиз. – О чем? Такие объекты падают на Землю каждый день.

– Гиз, эта комета слишком больших размеров, чтобы от нее отмахиваться как от мухи.

– Не надо делать из мухи слона.

– И все же объект довольно большой. Вероятно, несколько сот тысяч футов в диаметре. Подобная масса при такой скорости имеет…

– Мне также хорошо известно, на что способна комета. Но не надо упускать из виду, что наша планета заселена неравномерно, на ней есть большие безлюдные пространства. Вероятность того, что комета упадет в густонаселенном месте, очень мала.

– И все же эта вероятность не исключена, – сказал Маклорен. – Наша модель слишком примитивна, чтобы указать точное место падения кометы. Но несколько часов работы на сродствоскопе, немного расчетов, и, уверен, я смогу определить место падения. Не могла бы ты, Василиса, немного подождать и не беспокоить свое посольство раньше времени?

Василиса впервые за все то время, что Бен знал ее, посмотрела на Маклорена повелительно и строго.

– Я могу подождать, но только один день, не более. Колин, эта комета упадет на Землю через неделю!

– Я знаю. Однако Гиз, может быть, и прав. Есть все основания предполагать, что это событие представляет в первую очередь большое научное значение, а уж во вторую – великую опасность. Могу допустить, что погибнет кучка несчастных дикарей где-нибудь в Южной Америке или на Соломоновых островах.

Василиса недоверчиво посмотрела на Маклорена.

– Хорошо, – сказала она. – Коль мне ничего не остается, кроме ожидания, пойду прогуляюсь.

– Василиса, пожалуйста…

– Бен, пойдем со мной, – с вызовом произнесла Василиса, – будешь следить, чтобы я не предпринимала никаких действий, вызывающих недовольство моих дорогих коллег.

Маклорен вздохнул:

– Не говори глупостей, Василиса. Мы тебе доверяем.

– Я в этом не сомневаюсь. И все же, Бенджамин, если ты не против, пойдем со мной!

К радости Бена, Василиса повернула не в сторону посольства, а в противоположную – к Сити. Некоторое время они шли молча.

– Возьми меня за руку, – тихо попросила Василиса. Бен послушался, но его собственная рука была как деревянная от напряжения, сковавшего грудь и живот.

– Бен, после проведенной со мной ночи ты ничего не хочешь у меня спросить?

– Почему вы пошли на это, госпожа Карева?

– Я думаю, что теперь ты спокойно можешь называть меня Василисой, – сказала она. – Я пошла на это, Бен, потому что ты мне нравишься, и еще – потому что мы много выпили, и еще – потому что мне нравится этим заниматься, – ответила Василиса.

– Но почему вы выбрали именно меня? Почему не Вольтера или кого-нибудь другого, кто постарше?

– Ты волнуешься из-за своего возраста? Бен, у меня на родине мальчиков записывают в военный полк с пеленок. Думаю, и в твоей стране такие же нравы.

Впереди, приветствуя их миллионами солнечных бликов, засверкала Темза.

– Понимаю, тебе кажется, что я обманула тебя, – вздохнула Василиса. – Ты не доверяешь мне и все из-за какой-то разницы в возрасте. Но ты не думай, я не намного старше тебя. Согласна, Вольтер более опытный любовник. Иногда это притягивает к нему, но вместе с тем опыт делает его… м-м-м… небрежным в любви. А ты, Бен, был очень искренним.

– Ты побоялась сказать «неопытным»? Хочешь убедить меня, что тебя привлекла именно моя неискушенность?

– Думай, как тебе нравится, мой милый. В любом случае ты же должен у кого-то учиться. А мне иногда нравится учить. А еще… – он почувствовал, как она напряглась, – будем считать, что я привередливая. В прошлом мне не слишком везло с мужчинами, Бен.

– Твои шрамы…

– Я никогда о них не говорю, – оборвала Василиса. Он почувствовал, что она застыла, превратившись в айсберг.

– Ты рассчитывала, что я маленький и не смогу причинить тебе боль? – пробурчал Бен.

– Боль? Нет, я так не думала. Каждый мужчина, даже не желая того, ранит. Да, конечно, бывают нежные, заботливые… И если я научу тебя любить именно так – любить женщин, не делая им больно, – то от этого выиграем мы оба. А когда ты встретишь свою настоящую любовь… – Она остановилась, должно быть, почувствовала, что Бен дрожит всем телом.

Они подошли к Большой террасе. Внизу несла свои воды Темза, на ее поверхности покачивалось не меньше сотни лодок.

– Нет, это не я, – тихо ответила Василиса на безмолвный вопрос Бена и поцеловала его в губы.

Он знал, что его лицо искажено душевной мукой. Ему хотелось умолять ее полюбить его по-настоящему.

– Ты воспринимаешь все слишком серьезно, – сказала Василиса. – Когда-нибудь ты оглянешься назад и вспомнишь, как все это было забавно.

– Именно об этом я и беспокоюсь, – попытался улыбнуться Бен. – Боюсь, что вспоминать будет нечего или слишком мало.

Она игриво пожала его руку.

– Ну, если ты будешь относиться к этому чуть легче, мы сумеем поправить дело. Но если я увижу, что делаю тебя несчастным… Давай пройдемся по Террасе, – неожиданно предложила Василиса.

Они поднялись на Террасу в том месте, где начинался Флит-канал. Слева от них над рекой поднимался целый город – стены и башни Темпл-колледжа. Справа, где река делала поворот, стоял древний страж Лондона – Тауэр. Именно там Бен впервые вступил в этот необыкновенный город. Терраса представляла собой широкую набережную в милю длиной, через равные промежутки спускающуюся к воде ступенями: здесь причаливали лодки. По мощеной набережной прогуливались разодетые состоятельные граждане, между ними сновали рыбаки и цыгане, лоточники и нищие. В воздухе пахло морем, портящейся на полуденном солнце рыбой, табаком, сладкими булочками и сточными водами.

Они свернули к Тауэру, хотя Бен знал, что они бродят по городу без всякой цели.

– Ты такой молодец: расшифровал ребус Ньютона.

– Это было не сложно. Если бы не было меня, любой из вас разгадал бы загадку.

– Сейчас это уже не важно. Ты очень одаренный, Бен. Почему ты не хочешь поступать в колледж?

Бен криво усмехнулся.

– Все упирается в деньги, – ответил он. – Мой отец хотел, чтобы я учился в колледже у нас, в Америке. Но думаю, его мечте не суждено сбыться.

– Ты никогда не рассказываешь о своей семье.

– Я стараюсь не думать о ней, – тяжело вздохнул Бен.

– У тебя такая плохая семья?

– Нет! Я очень люблю их. Но я предал их, я сбежал.

– Сдается мне, у тебя были на то веские причины.

– Конечно, я могу придумать себе любое оправдание, но факт остается фактом. Когда над моей жизнью нависла угроза, я покинул Америку.

– Наверное, все не так просто, как ты излагаешь. Разве ты не мечтал о свободе еще до того, как возникла угроза твоей жизни, до того, как убили твоего брата?

Бен не ответил, и Василиса продолжила:

– Со мной все происходило примерно так же. Я родилась в стране, где женщине позволено быть только женой и матерью. А я мечтала о большем. Я хотела увидеть мир. Хотела учиться. Но это было невозможно.

– Невозможно? Но ведь ты здесь, в Лондоне!

– Да я здесь, – задумчиво произнесла Василиса. – Но чтобы оказаться здесь и начать новую жизнь, мне пришлось вначале умереть.

– Умереть? Как это?

– Не важно, в другой раз расскажу. Чтобы приехать сюда мне тоже пришлось со многими расстаться и многое оставить. Я рвалась туда, где ценят человека, туда, где мне предназначено быть. Мы с тобой не похожи на обычных людей, равно как и Ньютон, и Маклорен. – Она засмеялась. – Нет, я не хочу сказать, что мы такие же гениальные, как и они…

– Не объясняй, я понял. В Бостоне я бы никогда не нашел то, что мне нужно.

– А здесь? В Лондоне?

– Я нашел. Но только… – Он замолчал.

– Что только?

– Я не позволяю себе думать о моей семье. Будто корабль, что вез меня из Америки, пересек не океан, а реку забвения. Я заставил себя забыть свою прошлую жизнь и не изменю своего решения. На борту корабля я стоял и смотрел на бесконечную гладь океана, а глаза мои были устремлены только на… восток. Я выпросил у капитана разрешение изучать карты. Благодаря картам я объехал весь мир, добрался до Индии и Поднебесной империи. [31] Но к карте Америки я даже не прикасался… – Вдруг Бен потряс головой, будто она у него закружилась, а он пытается стряхнуть головокружение.

– Что случилось? – забеспокоилась Василиса. – Тебе нехорошо?

Он выпустил ее руку, бросился к свободной скамейке и плюхнулся, как куль, выпавший их ослабевших рук портового грузчика. Он поднял глаза и посмотрел на небо. Совершенно неожиданно показалось, что оно стало низким-низким, и нависало угрожающе, как дамоклов меч.

– Те две цифры… – глухо произнес Бен. – Я знаю, что они значат.

– Что?

– Это Лондон. По новой системе – это координаты Лондона, широта и долгота.

Бен огляделся вокруг, ему казалось, что он погружен в какой-то странный сон. Мимо прошествовал важный господин, шпага покачивалась сзади него, как выросший хвост. На ступеньках, у самой кромки воды маленький мальчик в синем камзольчике и треуголке пытался выстрелить из пушки своей игрушечной лодочки.

– Что ты говоришь? Значит, комета упадет на Лондон?

– Это не я говорю, это Ньютон нам… О господи, так вот почему он вспомнил Содом и Гоморру.

– Этого не может быть!

– Этого не может быть. Это просто цифры. Просто уравнение. Философский бред. – Бен закрыл глаза, он попытался заставить себя соображать трезво, найти иной ответ, иное разумное объяснение.

Когда он открыл глаза, Василисы рядом с ним не было. Она исчезла, растворилась в толпе. Он даже не сомневался, что она понеслась сообщить ошеломляющую новость своим соотечественникам. Только им она была предана и верна по-настоящему. Разговор с Ньютоном вновь всплыл у него в памяти. И с устрашающей ясностью он понял два очевидных факта: первое – сознание старого философа погрузилось в кромешный мрак, он действительно сошел с ума. Второе – никому из ньютонианцев нельзя доверять: ни Маклорену, ни Василисе… никому. На всем белом свете он остался один-одинешенек.

18. Эликсир бессмертия

Адриана изучала рукописную книгу. А тем временем, в соответствии с непреложными законами природы, лето сменилось осенью. Но действовали эти законы как-то своеобразно. Наступил октябрь, а жара установилась такая, будто вернулся август со средиземноморской жарой, типичной для южных районов Франции. Адриана вышла в парк и тут же попала в объятия зноя.

В ее комнате тоже было жарко, но все же не так нестерпимо. В сумеречной пещере своей комнаты Адриана с головой погрузилась в изучение книжицы, оставленной Торси. От ее страниц, бесстрастно излагающих историю борьбы жизни и смерти, веяло таким холодом, что Адриана не чувствовала удушающей жары. В книге речь шла о некоем молодом слуге по имени Мартин. Еще год назад Адриана бы и в руки не взяла подобную книгу. Но, как и полагается любой, даже самой захудалой книге, эта тоже наводила на размышления.

– Что вы можете рассказать о Мохамеде Мир-бее? – как-то спросила Адриана у Креси, когда они, изнывая от жары, сидели под навесом на крыше дворца. В руках у них были чашки с апельсиновым шербетом, который бессовестно таял прямо на глазах.

– Я видела его, – спокойно ответила Креси, – не в видениях, в реальной жизни. Одно время он захаживал к моей госпоже мадам ла Сери. Вначале она была заинтригована его экзотическим происхождением, но после разочаровалась.

– Что он за человек? Креси пожала плечами:

– Перс. По-французски говорил плохо, одевался безобразно. Он был мошенником.

– Что значит мошенником? Король принял его как посла.

Креси чуть наклонила свою чашку и поймала ложкой внушительный кусок шербета.

– Король умирал, – сказала Креси. – Его министры – особенно старался Поншартрен – делали все для того, чтобы король перед смертью продолжал чувствовать себя могущественным монархом.

– Вы присутствовали на приеме?

– То была самая невероятная церемония из всех, что мне приходилось видеть. Конечно, мне тогда едва исполнилось восемнадцать, и меня легко было удивить. Весь дворец блистал драгоценностями, на камзол Людовика нашили все брильянты, сыскавшиеся в королевской сокровищнице. Он едва переставлял ноги под тяжестью своего наряда.

– И вся эта пышность ради какого-то мошенника?

– Ради короля. Это происходило в то время, когда Франция еще любила его.

Адриана вспомнила, с какой мукой на лице Торси говорил о первой схватке короля со смертью. Вероятно, Торси прав, и было бы лучше, если бы король умер в тот день.

– Кем же на самом деле был господин Мир-бей?

– На самом деле он был персом, если вы об этом спрашиваете. А почему вас интересуют события пятилетней давности?

– От этого перса король получил эликсир бессмертия.

Креси улыбнулась:

– А к нему в придачу массу всяких дешевых безделушек. Думаю, что Поншартрен и прочие министры могли бы потрудиться сделать перса более похожим на посланника восточного монарха. Полагаю, эликсир подействовал, так как перс получил более того, на что мог претендовать.

– Что с ним стало потом?

– Он остался при дворе, а значит, сладко ел, пил вино и пользовался расположением светлейших особ. Так он прожил почти год, до той поры, пока его не отослали назад в Персию. – Креси усмехнулась. – Сдается, у себя на родине он не знал столь достойного обхождения, как при дворе Людовика XIV. Но самым замечательным в истории этого перса является сувенир, который он прихватил с собой, покидая Францию.

– Что за сувенир?

– Когда все его имущество погрузили на корабль, таможенники нашли один весьма внушительных размеров ящик, который он ни под каким предлогом не хотел открывать. Перс вопил и стенал, утверждая, что в ящике – священные книги его пророка Магомета и неверные не должны их видеть.

Адриана подалась с интересом вперед:

– И что за книги там были?

Глаза Креси дико сверкнули:

– В ящике лежал всего один «том» под названием герцогиня д’Эспиней.

– Что? – опешила Адриана.

– Да, в ящике лежала герцогиня д’Эспиней. Кажется, она сделалась беременной от посланника и к тому же почувствовала вкус к жизни на Востоке. Удивительно! Вашим образованием руководила мадам де Ментенон, и на поверку оно оказывается неполным, коль она не поведала столь поучительную историю. – Креси засмеялась, но тут же остановилась, заметив, что Адриана посерьезнела. – Что случилось?

– Объясните мне, как заурядный шарлатан, обманщик, похититель женщин мог подарить королю эликсир бессмертия?

– Адриана! Ну, где ваше воображение? Если он умудрился украсть герцогиню, то почему бы ему с такой же легкостью не стащить эликсир у какого-нибудь египетского мага?

– Возможно, он и стащил, – задумчиво произнесла Адриана.

Креси недоуменно пожала плечами:

– Кто знает, может быть, у ненастоящего посла и эликсир был ненастоящий, и король выздоровел благодаря божьему промыслу.

– В том-то и дело, что эликсир был настоящим, – сказала Адриана. – Его проверили на живом человеке, прежде чем дать королю.

– Естественно. Ведь эликсир мог оказаться ядом и вместо вечной жизни даровать королю вечную смерть.

– Эликсир дали юноше, умиравшему от чахотки, и юноша выздоровел.

– И что дальше? – Глаза Креси сощурились, как у дикой кошки.

– Эликсир спас юношу не только от чахотки. Когда лошадь сбросила его, и он напоролся на кол, и все внутренности вывалились наружу, он непременно должен был умереть. Но благодаря эликсиру снова выжил.

– Продолжайте, ваша история увлекательнее моей.

– Юноша от рождения отличался слабым здоровьем, врачи прочили ему скорую смерть и потому взяли для наблюдения в свою лабораторию при Академии наук. Там они пытались умертвить его всеми возможными и невозможными способами. Многие из этих способов приводили его к состоянию, близкому к смерти, но он все же не умирал.

– И где этот юноша сейчас?

– Думаю, так и остался в лаборатории. Он сошел с ума, и врачи потеряли к нему интерес.

– Кто рассказал вам эту страшную историю? – спросила Креси, широко раскрыв глаза от удивления.

Адриана взяла лежащую у нее на коленях книжку и подала Креси.

– Эту книжку мне дал Торси, – пояснила она.

– Что это?

– Записки одного из врачей, который работал с тем юношей, и алхимика, помогавшего ему. Здесь описываются эксперименты, которые они проводили с Мартином.

– О боже, с какой стати Торси дал вам записки?

– По его просьбе я должна убить короля, – просто ответила Адриана, – Но только не притворяйтесь удивленной, Креси, пожалуйста, прошу вас!

– Не буду. Я просто не была уверена, что ему удалось вас уговорить.

– Получается, что Торси сказал мне правду. Это «Корай» устроил пожар на барже?

– Да, и я была там, чтобы спасти вашу жизнь, Адриана.

– Но вначале подготовить мою возможную смерть в огне или водах канала?

– И это тоже. Вы изумляете меня.

– Вас удивляет моя детская наивность? Креси отрицательно покачала головой:

– Нет. Все поверили в то, что стрелял англичанин из своего волшебного мушкета. Даже сам англичанин был убежден в этом.

– Но только до тех пор, пока Николас не убил его. Креси ахнула и приложила руку к груди.

– Невероятно, – пробормотала она.

– Смехотворно. С этой частью вашего заговора было легко разобраться. Вначале я думала, что англичанин – лишь хитрая уловка. Но потом осторожно задала несколько вопросов конюху. Торси сообщил мне, что англичанин был убит гвардейцем из Швейцарской роты. Куда направляется англичанин, знал Николас, потому что он тоже участник заговора. Признайтесь, все ведь было именно так?

– Я поклялась хранить тайну, хотя, признаюсь, ваша теория выглядит вполне правдоподобно.

– Я уверена, все происходило именно так. Скажите, как давно Николас состоит в «Корае»?

– Он не является членом «Корая», туда принимают только женщин. Но его мать…

– Нет, не называйте имя его матери, я сама его назову – мадам де Кастри.

– Верно. Он – незаконнорожденный ребенок. Чтобы родить его, мадам де Кастри уезжала во Флоренцию. А воспитывал мальчика отец – д’Артаньян. [32] Но об этом знают очень немногие.

– Интересно, а его мать знает, что он одновременно является еще и шпионом Торси?

Креси нахмурилась и некоторое время хранила молчание.

– А он его шпион, да? – наконец спросила она. – Я этого не знала. Думаю, матери это тоже не известно.

– Я не знаю наверняка, но ничего страшного, – бросила Адриана, – сама спрошу у Николаса.

Николас даже не пытался отнекиваться. Вместо этого он снял шляпу, склонил голову и сел на скамью. Было совершенно тихо, и только где-то наверху легкий ветерок шелестел кронами деревьев.

– Ты должна понять, – произнес он едва слышно, – я делал то, что вынужден был делать.

Адриана стояла, замерев в напряжении. Она молча ждала, когда он поднимет голову и посмотрит ей в глаза.

– Николас, как могло случиться, что теперь ты «вынужден» предать меня? Ты же утверждал, что любишь меня.

Николас медленно обвел взглядом увитые диким виноградом стены павильона из красного мрамора, затем уставился на маленькую часовенку, стоявшую неподалеку.

– У тебя есть полное право не верить мне, – произнес он. – Но я привел тебя сюда, чтобы наконец все рассказать и объяснить. И поэтому не нужно меня уличать в…

– Не сомневаюсь, что ты говоришь чистейшую правду, – быстро парировала Адриана. – Я в тебе никогда не ошибалась, ведь так? Я верно угадала, ты играл мною, словно небрежно дергал струны арфы, и я послушно исполняла придуманную тобой или написанную кем-то мелодию. Но я… – У нее перехватило дыхание. Все выходило не так, как ей хотелось, не так, как она задумала.

Наконец ее глаза встретились с карими глазами Николаса, она увидела в них бездну раскаяния, и обидные, оскорбительные слова застряли в горле.

– Я хотел тебе рассказать, – повторил Николас. – Я вынужден был все докладывать Торси. Откажись я, поручили бы другому. Слежка продолжалась бы, а я бы потерял его доверие. Но мне нужно, чтобы Торси доверял мне до той самой минуты, когда мне придется предать его. Адриана, прошу тебя, послушай свое сердце, оно скажет, что я люблю тебя.

– Мое сердце? Зачем его слушать? У меня глупое сердце. Но скажи, каким образом ты собираешься предать Торси? Что… – По щекам Адрианы побежали слезы.

– Иди сюда, – хрипло произнес Николас.

Их разделяли несколько шагов, но он дотянулся и крепко взял ее за руку, даже слишком крепко. Она дернулась, но вырваться ей не удалось.

– Пойдем, – сказал он более нежно и легонько подтолкнул ее в сторону часовни. – Очень давно я нашел это место. Думаю, часовню поставили здесь еще до того, как Людовик XIII построил охотничий замок, который потом так долго превращался в нынешний Версаль. Сюда давно уже никто не приходит.

Они стояли в полумраке часовни. Николас достал из кармана маленький светящийся камешек, и полумрак отступил, освободив из своего плена единственный зал часовни, скромный алтарь и небольшое распятие. Справа в углу Адриана увидела сложенные стопкой одеяла, кожаные мешки и мушкет.

– Николас, что это?

– Мы покидаем Версаль, – сказал он. – Сегодня, сейчас. Я приготовил все, что нам может понадобиться в дороге: подложные документы, одежду, продукты, вещи, словом, все.

– Но зачем бежать?

– Торси знает, что ты не сможешь убить короля, – с трудом произнес Николас. – Но он надеется, что после твоей попытки король сойдет с ума либо с ним случится нечто подобное. Адриана, Торси в отчаянии, а потому безрассуден. И что будет с тобой потом, после покушения на жизнь короля, ему совершенно безразлично. А мне – нет.

– Ты давно готовился к побегу?

– Думаю, с того самого момента, когда впервые увидел тебя, – ответил Николас. – Я надеялся, что придет время, и ты все поймешь. Поймешь и простишь.

Она обхватила руками его голову и поцеловала в губы. Адриана почувствовала, он – горнило, в нем бушует пламя и идет сложная алхимическая реакция очищения металла, приносится великая жертва. Она, не отрывая губ, страстью раздувала пламя, и оно ширилось, захватывая все больше и больше пространства. Они опустились на пол, тела сплетались все плотнее и плотнее, прорастая друг в друга, пока не достигли физических пределов человеческих объятий, еще один рывок навстречу друг другу, и, наконец… они парили в бесконечном пространстве, где остановилось время.

Они лежали на полу, рукой Адриана нежно касалась груди Николаса, затем она тихо засмеялась и поцеловала его губами, все еще солеными от слез.

– Чему ты смеешься? – тяжело дыша, спросил Николас.

Она рукой показала в сторону распятия.

– Думаю, отныне я проклята без права на отпущение грехов, – ответила Адриана. – Но я люблю тебя, Николас д’Артаньян.

– И ты поедешь со мной?

– Нет, не сейчас, позже…

Она поднесла его руку к своим губам и принялась целовать кончики пальцев.

– «Позже» никогда не наступит, – сказал Николас, – если ты попытаешься убить короля. Тебе не удастся спастись, Адриана.

– Нет, у меня все получится, я смогу убить короля, Николас. И потом мы уедем. Вместе.

– Адриана…

– Тс-с… Ты просил простить. Я прощу тебя, мой милый, но ты в таком случае должен смириться с моим желанием. Я пойду навстречу тебе, а ты иди навстречу мне, не стой на месте. – Она помолчала. – Я так хочу уехать с тобой, Николас, но прежде должна исполнить свой долг.

Нежность в его взгляде сменилась жесткостью и сосредоточенностью. Он помолчал и кивнул в знак согласия.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Адриана. – А сейчас… – Она легко высвободилась из его объятий и встала – совершенно обнаженная. Несмотря на полумрак часовни, она почувствовала легкий стыд. С сожалением начала собирать разбросанную одежду. – Где же она? А вот! – Она подняла рукописную книжицу. – Отдай Торси и скажи ему, что я сделаю это.

Николас приподнялся, опираясь на локти, и улыбнулся:

– Поцелуй меня, а потом я подумаю, как выполнить твою просьбу.

Она снова опустилась рядом. И только спустя полчаса они смогли покинуть часовню. По дороге Адриана придирчиво осмотрела свое платье: никаких следов. Чулки! В какой восторг придет Креси, увидев ее чулки.

19. Предатель

Бен неистово колотил в дверь. Душившее его отчаяние придавало силы.

– Роб! – кричал он. – Пожалуйста, открой.

За дверью послышался грохот, кто-то отчетливо чертыхнулся. Наконец раздался скрип отодвигаемого засова, и дверь чуть приоткрылась.

– О, черт, – донесся из-за двери голос Роберта, – а я все гадал, когда ж тебя назад принесет нелегкая. – Даже сквозь узкую щель до Бена долетел можжевеловый запах джина. – Какого черта тебе здесь надо?

– Роб, это очень важно. Пожалуйста, впусти меня. Роберт, ворча, отворил дверь пошире и отступил немного.

– Я потерял работу, – бубнил Роберт. – Но думаю, тебя это мало волнует. Чего притащился? Выбивать из меня остатки долга?

– Да ты мне ничего не должен, Роб. Это я перед тобой в долгу.

– Приятно слышать, – проворчал Роберт. – Поди, чего-то от меня понадобилось. Просто так, по старой дружбе, ты бы не пришел.

– Именно по старой дружбе и пришел.

– Хм. Ты лучше по старой дружбе навести своих друзей в Бостоне.

Бен аж задохнулся:

– Послушай, Роб. Я не понимаю, почему я так делаю. – Слова прошелестели тихо, Бену почудилось, будто он их вовсе не произносил. – Со стороны может показаться, что я легко выбрасываю людей из своей жизни. Когда я думаю об этом, мне делается горько. Я не бросаю людей, это происходит само собой. И я никак не могу понять почему.

Роберт дугой выгнул брови и притворно перекрестился.

– Что ж, сын мой, – произнес он саркастически, – я готов выслушать твою исповедь…

– Какого черта, Роб, я вернулся, чтобы спасти тебе жизнь! – заорал Бен. «Какого черта, какого черта…» – кровь стучала у него в висках. Казалось, будто он находится вне своего тела и со стороны наблюдает, как разыгрывается дурно написанная комедия. Колени у Бена подломились, и он опустился на пол. Горькая мысль пришла в голову: «Как жаль, что самые искренние и здравые поступки в реальности выглядят как дешевая пьеска».

Он пришел в себя оттого, что Роберт брызнул ему в лицо пивом.

– Воду не держат в этом доме, – грубо пояснил Роберт. Но грубость смахивала на извинения. – Может, и не стоило позволять тебе набивать те же самые шишки, что и я в твоем возрасте. Вот черт, Бен! Ты даже не знаешь, сколько раз меня так и подмывало забрать все твои деньги и улизнуть. – Роберт обнажил в улыбке зубы. – Это как с женщиной. Не важно, сколько раз ты говоришь себе: «Все, баста, она мне надоела, ухожу». А когда она бросает тебя и уходит, на сердце так скребет, что аж… Ну ладно, Бен, расскажи мне, что тебя так расстроило.

Бен все еще чувствовал слабость, во рту пересохло, и хотелось пить, кожа на ощупь стала какая-то тонкая и шероховатая, как бумага.

– Плесни-ка немного пива, – попросил он.

Пиво было плохое, слабое, к тому же кислое, и оставалось его на один большой глоток. Бен смочил язык и губы, ему чуть-чуть полегчало.

– Роб, послушай, то, что я тебе сейчас скажу, может показаться бредом сумасшедшего, но ты все равно должен мне поверить.

– Валяй, выкладывай свой бред сумасшедшего.

– Через неделю от Лондона не останется камня на камне. И все это по моей милости.

Роберт заморгал глазами, но выражение лица его не изменилось.

– Ну, продолжай, – сказал он.

– Я знаю, это похоже на бред, – повторил Бен и начал свой рассказ.

С первой же фразы разрозненные во времени и пространстве события сложились в четкую и ясную картину. Вот точно так же, как яркая вспышка, пришло к нему знание, как настраивать эфирограф. Он рассказал Роберту все: о переписке с неизвестными философами, об их расчетах траекторий движения таинственных небесных тел, их поиске пути изменения этих траекторий. Затем он перешел к зашифрованной записке Ньютона и в заключение поведал о том, как одним махом были разгаданы все тайны и загадки.

– Я дал им ключ, понимаешь, – закончил свой рассказ Бен. – Я помог им устроить эту катастрофу.

Роберт растопырил пальцы и причесал свою взъерошенную шевелюру.

– Ты хочешь, чтобы я поверил, будто французский король призвал с неба комету для того, чтобы она стерла с лица земли Лондон? Иисус Христос и Пресвятая Дева Мария! Я должен в это поверить, после того… а-а… – Он отмахнулся от Бена и его рассказа, как от совершенной безделицы.

– Я понимаю, в это трудно поверить, но только все, что я сказал, – правда! – настаивал Бен.

– Зачем ты мне всю эту ученую белиберду рассказываешь? Иди к своим ученым друзьям! А лучше прямехонько к королю!

– Я рассказал для того, чтобы ты успел уехать из Лондона и спасти свою жизнь.

– И только!

– Нет. Мне нужно было рассказать это человеку, которому я доверяю. Ну, на тот случай, если со мной что-нибудь случится.

– Брось болтать всякую чушь! Случится! – передразнил его Роберт. – Не надо со мной говорить загадками, Бенджамин Франклин. Объясни все по-простому, по-человечески.

– Да не могу я по-простому, я ничего не знаю наверняка. У меня только предположения. Но когда я находился еще в Бостоне, Брейсуэл уже все знал наперед. Он знал, что я получил некую информацию об этом заговоре. Вот только не понимаю, откуда ему стало это известно. Может быть, он сумел вычислить эфирную дорожку моего самописца…

– Ты же говорил, что он начал угрожать тебе еще до того, как ты научился настраивать свой самописец.

– Первый раз он угрожал мне не конкретно, а вообще. Но после того как я отправил послание французским философам, все силы ада восстали против меня. Разве ты не понял? Он вездесущ, этот Брейсуэл. А сейчас и Маклорен, и Василиса… в общем, мы все знаем об этой комете. Но и они знают, что мы знаем.

– Ты хочешь сказать, что среди англичан есть предатель?

– Именно.

– Ага, значит, поэтому вся переписка велась на английском и латинском, несмотря на то, что все философы французы…

– Конечно, им кто-то отсюда, из Англии, помогает. Им нужно было очень точно нацелить комету на Лондон, то есть установить гармоническую связь между кометой и Лондоном.

– Ну а что общество? Как ты его назвал? Философское? Может среди них затесаться этот негодяй?

– Возможно. Но знаешь, Роберт, кажется, я знаю, кто предатель.

Бен влил в себя оставшийся глоток пива и отставил кружку в сторону.

– Я думаю, это сам сэр Исаак Ньютон.

– Сэр Исаак? – Роберт недоверчиво посмотрел на Бена.

– Выслушай меня, – попросил Бен.

– Да я только и делаю, что слушаю тебя, – огрызнулся Роберт.

– Во-первых, у сэра Исаака есть веская причина быть сердитым на Корону…

– При чем здесь Корона, Бен, речь о Лондоне, о миллионе ни в чем не повинных людей!

– Во-вторых, – продолжал Бен, – он, возможно, не в своем уме. Все его ученики считают его сумасшедшим, по этой причине многие прекратили свою работу в Королевском обществе. Напоминаю тебе, общество распустили, и с Ньютоном остались единицы, и то из преданности и уважения к его величию. Я видел его своими собственными глазами и должен признаться, его трудно назвать здравым человеком.

– Ну а в-третьих что? – спросил Роберт.

– В-третьих? Мы сделали модель…

– А вот тут неувязочка. Зачем Ньютону было затевать всю эту суматоху, чтобы потом взять да и предупредить об угрозе своих учеников? А?

– Роберт, да ты сам и ответил на этот вопрос. Он предупредил только тех, кто ему дорог.

– И при этом именно тех, кто может ему помешать и как-нибудь отогнать комету подальше от Земли.

– Роберт, не так просто отогнать комету. Если бы даже мы и владели всеми расчетами, включая французские, то, чтобы найти способ отклонить движение кометы, нам потребовалась бы не неделя, а месяцы напряженной работы. Если бы у нас была готовая формула для изменения траектории движения кометы и все необходимое оборудование, – я сейчас даже и вообразить не могу, каким оно должно быть, это оборудование, – то и тогда мы бы уже ничего не успели сделать! – От возбуждения и отчаяния Бен перешел на истерический крик.

– Все эти твои «если бы да кабы». Человек ничего не может знать наперед, – вразумил его Роберт.

– Может, наверняка я ничего и не знаю, но то, что я предполагаю, очень близко к истинному положению вещей.

– Ты б лучше пошел да проверил все по-научному, а то дерешь тут глотку передо мной.

– Я просто хотел тебя предупредить. Одного друга я бросил умирать. Со вторым не хочу так поступать.

Роберт закрыл лицо руками.

– Как бы мне хотелось оставаться трезвым и рассудительным, – произнес он. – Но, боже правый, я, кажется, начинаю верить в твой безумный бред.

– Теперь ты уедешь из Лондона?

– Неделя, говоришь, осталась?

– Неделя, если, конечно, Ньютон умышленно не ввел нас в заблуждение. Но к тому времени, когда я вернусь, Маклорен астрономическими методами уже все проверит.

– Ну, давай тогда отправимся к нему.

– Что? – Бен оторопело уставился на Роберта.

– Чему тут удивляться? Я не философ, и у меня нет устойчивости в мыслях. Но зато у меня есть устойчивость иного рода, а ты, как я погляжу, падаешь духом, когда тебе угрожает физическая расправа. Тебе все мерещится, что на тебя то Брейсуэл нападает, то какой-то дикий француз, то сам Ньютон. Я знаю, как давать отпор, когда нападают. Уж видно, мне суждено стать твоим защитником.

– Я, конечно, тебе благодарен, – тихо ответил Бен. – Но сэр Исаак вооружен философией, и у него есть надежное защитное одеяние. Я не уверен…

– Бен, – перебил его Роберт, – почти во всех городах мира я чувствую себя как рыба в воде. Но Лондон занимает в моем сердце особое место. Я не хотел бы, чтобы эта небесная глыба разбила его всмятку. Так что позволь мне вооружиться шпагой и пистолетом и отправиться на его защиту.

– У тебя есть оружие?

– Как у каждого уважающего себя мужчины. Я сейчас соберусь и вместе с тобой отправлюсь в Крейн-корт. И тогда мы посмотрим, чего все эти философы стоят.

По дороге в Крейн-корт Бен вынужден был признаться, что с Робертом, здравым и решительным, да к тому же вооруженным шпагой и пистолетом, он чувствует себя увереннее.

Все это время Бен гадал, куда могла пойти Василиса и что она сейчас делает. Ему не хотелось думать, что и она вовлечена в загс вор. В конце концов предположение, что он вел переписку именно с французами, так и осталось всего лишь предположением.

– Роберт, ты не знаешь, каким календарем пользуются русские?

Роберт хмыкнул:

– Что за вопрос!

– Значит, не знаешь? – на всякий случай уточнил Бен.

– Значит, не знаю, – признался Роберт. – В Россию меня судьба не заносила.

Бен решил не мучить себя этим вопросом. Возможно, его подозрения насчет Василисы беспочвенны. Кто скорее всего предатель, так это Вольтер. Он не философ, но присутствует всегда и везде. Зачем, спрашивается?

– Вот мы и пришли, – сказал Бен, указав на Крейн-корт. Было уже довольно темно, и в окнах бывшего Королевского общества горел свет.

– Давай мы с тобой договоримся, – продолжил Бен, – отныне ты – мой кузен из Филадельфии.

– Ну, Бен, из маленького лгунишки ты превращаешься в крупного враля, – почему-то шепотом ответил Роберт.

– Благодарю за повышение в звании, – сказал Бен, открывая дверь.

То, что они увидели за дверью, привело их в состояние шока. Роберт опомнился первым, и рука его змеей скользнула к пистолету, засунутому за пояс. А Бен все продолжал стоять, застыв, как статуя.

– Брось свои жалкие попытки! – заорал сидящий в самом центре зала Брейсуэл, два его пистолета были нацелены прямо на дверь.

Но Роберт его не слышал, он выхватил пистолет, отскочил Бену за спину и положил ему на правое плечо руку, напряженную, прямую, как шомпол. Бен понимал, что, если Роберт сейчас нажмет на спусковой крючок, ему опалит правую щеку. И Бен приготовился: закрыл глаза в ожидании удара грома и вспышки молнии. Но вместо этого послышался довольный смешок Брейсуэла.

А в том, что это был Брейсуэл, сомневаться не приходилось! Хотя его внешний вид в некотором смысле преобразился: на глазу красовалась повязка, на голове – огромный парик, но и тот не скрывал глубокий шрам, пересекающий лицо и шею колдуна. Один из его пистолетов по виду был обычный, кремниевый, а у второго – вместо одного дула обнаружился пучок из трех, соединенных вместе. Этот странный пистолет Брейсуэл держал металлическим протезом, больше похожим на руку скелета, чем на латную рукавицу. Новый облик Брейсуэла довершали военный костюм, черная жилетка и пена кружев вокруг шеи.

– Какая приятная встреча, Бен. Я бы посоветовал тому недоумку, что прячется у тебя за спиной, опустить пистолет, в противном случае, чтобы уложить эту безмозглую обезьяну, мне придется продырявить тебя насквозь.

– Тысяча чертей! Клянусь, твоя пуля застрянет в Бене, – заорал в ответ Роберт. – А на тебе, красавчик, я никак не найду живого места, чтобы сделать еще одну дырку.

Появилась парочка неизвестных, вооруженных крафтпистолями.

– Что здесь происходит? – спросил один из них, поднимая оружие.

– Да складывается какая-то глупая ситуация, – ответил Брейсуэл.

– Не такая уж и глупая, коль у тебя недостает духу выстрелить, – нашел в себе силы вставить слово Бен.

– Не беспокойся, я выстрелю, – успокоил его Брейсуэл. – Мне на руку, если ты проживешь чуть дольше. Уверяю, в этот раз тебе сбежать не удастся. Я убью тебя. – Он обратился к Роберту: – Что, растерялся? Теперь у тебя три цели, попробуй выбрать.

– Те двое меня не интересуют, – мгновенно парировал Роберт. – Ты – моя главная и единственная цель.

– А мы с вами знакомы, сэр? – насмешливо спросил Брейсуэл.

– Не приходилось встречаться, – ответил Роберт. – Уж твою-то рожу я бы не забыл.

– Тс-с, – цыкнул Брейсуэл. – Если ты так стараешься меня разозлить – а именно этого ты и добиваешься, насколько я понимаю, – то мог бы проявить большую изобретательность. Бен, где ты откопал такого смешного и простоватого парня? Он совсем не похож на твоего прежнего дружка. Как же его, черт побери, звали? Джон, что ли? Да, Джон.

– Что ты сделал с Джоном? – забеспокоился Бен.

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться, – высокомерно скривился Брейсуэл. – Хотя, кто знает. Ежели ты меня вежливо попросишь, а твой друг уберет свою пушку, я, может быть…

– Роберт… – начал Бен.

– Нет, – спокойно отрезал Роберт. – Что бы там ни случилось с твоим другом – это уже дело прошлое. Я не знаю, в какую игру играет этот урод, но знаю наверняка: опусти я пистолет, мы оба – трупы.

– Да вы в любом случае трупы. Хотя я бы предпочел, чтобы Бен пожил еще немного и увидел своими глазами, что он натворил.

Во время словесной перепалки тело Брейсуэла оставалось совершенно неподвижным.

– Сэр, – обратился к Брейсуэлу один из вошедших с крафтпистолем. Бену показалось, что он уловил в его голосе французский акцент.

– У нас еще есть время, каких-нибудь несколько минут, – остановил его Брейсуэл. – Видишь, Бен, в конце концов я рад, что ты не послушался моего дружеского совета и не бросил свои занятия наукой. В противном случае мне бы пришлось потерять важные для меня знакомства и связи. Ты мудро поступил, что тогда сбежал от меня.

– Что тебе понадобилось от меня сейчас? – спросил Бен. – Мы не можем помешать тебе, твой зверский план открылся нам слишком поздно.

– Может, поздно, а может, и нет, – загадочно произнес Брейсуэл. – Когда я переступил порог этой святая святых науки, Маклорен как раз корпел над формулой. Видишь, как мы и предполагали… А, привет, Джеймс.

В зал вошел Джеймс Стирлинг.

– О господи, Брейсуэл, что здесь происходит? – Стирлинг вытаращил глаза при виде нацеленных пистолетов.

– Ты забыл меня предупредить, что у нашего друга Бена в Лондоне появилась сторожевая собака, – злобно ответил Брейсуэл.

– Я впервые вижу этого парня, – сказал Стирлинг. – Бен, отойди от него и вели ему убрать пистолет.

– Так это ты? – удивленно воскликнул Бен.

– Бен, а где Василиса? – спросил Стирлинг.

– Надеюсь, в безопасном месте. Она ушла, когда я… – Бен прикусил язык.

– Наконец-то тебе все стало ясно и понятно, – улыбнулся Стирлинг.

– Ты все знал?! – не мог справиться с удивлением и возмущением Бен.

По обычно безмятежному лицу Стирлинга пробежала тень беспокойства.

– Ты сам добровольно поставил меня в известность о своем существовании в тот самый момент, когда отправил «гениальное» послание некоему F. Разве тебе не пришло в голову, что твое послание получат сразу два самописца? Ведь у самописца F есть законная пара. Почти два месяца я ломал себе голову: «Кто же этот Янус?» И вот ты сам к нам явился со своими письмами к Ньютону. Взял да и приехал в Лондон собственной персоной. Янус! Я до сих пор не могу поверить, что все оказалось так просто: какой-то несмышленый мальчишка путается у нас под ногами. Я представлял себе невидимого и искушенного противника, великолепного тактика, у которого в руках чувствуешь себя пешкой. Ты до смерти напугал меня, чертенок, особенно когда затеял совещания с Ньютоном. Мне пришлось сдерживать Брейсуэла, пока я во всем не разобрался. И поверь, сдерживать его было нелегко.

– У меня чесались руки поквитаться с тобой, – подтвердил Брейсуэл.

– Ты что, все это время находился здесь, в Лондоне? – оторопел Бен.

– Да нет, я прибыл совсем недавно. Хотя мне кажется, что я нахожусь здесь целую вечность. Очень ты меня обидел, Бен.

– Ты пытался убить меня.

– Конечно, ты же не хотел со мной сотрудничать, упирался.

– У меня рука начинает уставать, – проворчал Роберт.

– Мы тебя не знаем, – ответил ему Стирлинг. – И если ты выразишь желание нас покинуть, не станем удерживать. Убирайся отсюда вместе со своим пистолетом!

У Бена зарябило в глазах: за спиной Стирлинга обрисовались неясные, расплывающиеся очертания человека. Бен напряг все силы, стараясь сохранить спокойное выражение лица.

– Ты любезен, как проститутка в воскресный день, – огрызнулся Роберт.

– Нам придется выставить их за дверь. Жаль, что Василиса не увидит, какой чести…

Вдруг пространство над головой Брейсуэла начало сгущаться, уплотнилось, и из этой плотности вырвалось пламя. Оно метнулось в сторону зыбкого мерцающего силуэта. Брейсуэл страшно закричал и завертел головой в поисках своего ужасного красноглазого спутника. Возле уха Бена что-то просвистело, грохнуло, пламя обожгло щеку. Его крик слился со взрывом, дым застил глаза.

20. Лик Фетиды [33]

Адриана, будто невзначай, делая вид, что прячется от беспощадно палящего солнца, забрела в грот Фетиды. Здесь была назначена встреча с Торси. Министр явился раньше нее. Сквозь потолок и пол внутрь грота пробивался голубой свет, и казалось, что здесь в самом деле нашла убежище морская богиня Фетида, мать Ахиллеса, утешительница утомленного дневной работой Солнца. Под сумеречными арками статую Аполлона окружали нимфы и во главе их – богиня Фетида.

– Вы одна? – спросил Торси.

– Нет. Снаружи нас охраняет Николас.

– Моя охрана тоже здесь, на благоразумном расстоянии. Вы раньше бывали в этом гроте?

– Нет. Его строительство завершилось лишь месяц назад, – ответила Адриана. – А, насколько вам известно, я была очень занята последнее время.

– Вы знаете, что это второй грот Фетиды? Первый снесли сорок лет назад, когда прокладывали дорогу к северному крылу дворца.

– Нет, я этого не знала, – ответила Адриана.

– Вам стоит его внимательно осмотреть. Кто знает, может быть, иного случая побывать здесь не представится.

Слова Торси острыми жалами впились в сердце Адрианы, но она послушно обошла вокруг статуй.

Аполлон, конечно же, был копией Людовика. Но статуя Фетиды… Адриана смотрела на лицо богини, словно на свое отражение в зеркале.

– О господи! – прошептала она.

– Да-да, – подхватил Торси. – Я назначил здесь встречу не случайно, хочу дать вам последний шанс. Я не могу допустить, чтобы вы отступились в самый последний, решающий момент. Взгляните на Фетиду, видите, как много вы значите для короля? И вы все еще испытываете желание убить его?

– У меня нет пути назад, – ответила Адриана.

– Ну что ж, продолжим в таком случае, – сказал Торси. – Поговорим о верном способе.

– Верном способе? Что вы имеете в виду? – спросила Адриана, хотя ответ ей не требовался.

– Вы же знаете, что все предложенные способы мне придется проверять на практике, – спокойно ответил Торси. – Это не кощунство, скорее проявление сострадания. Бедный Мартин совсем сошел с ума. Его пришлось перевезти из…

– Умоляю, не продолжайте, – закричала в ужасе Адриана. Она никогда не видела Мартина и старалась не думать о нем как о реально существующем человеке. Но сейчас ей предстояло убить его, убить юношу, чье преступление заключалось лишь в том, что он заболел в неподходящее время.

– Будем считать, что его бедам пришел конец, а наши только начинаются. – Торси протянул Адриане сверток. – Это прибор, – сказал он. – Будьте с ним очень аккуратны. У нас не осталось времени, чтобы сделать новый.

– Когда? – спросила Адриана.

– Думаю, завтра ночью. Николас зайдет за мной, а вы должны ждать…

– Я знаю, что мне надо делать.

Вернувшись в свои покои, Адриана развернула перед Креси полученный от Торси сверток.

– Если со мной что-нибудь случится, вы должны знать, как этим пользоваться, – сказала она.

– На оружие это совсем не похоже, – заметила Креси.

Прибор представлял собой полупрозрачный кристаллический куб со вставленным в него ключом. Внутри можно было рассмотреть несколько шестеренок и петлеобразную серебряную трубку. Рядом с выступающей над поверхностью трубкой находилось полусферическое углубление, куда нужно было поместить серебряный шарик диаметром в дюйм.

– Это, Вероника, не оружие, это прибор для нейтрализации действия так называемого эликсира бессмертия.

– Так называемого? Адриана кивнула.

– Проанализировав результаты воздействия эликсира на тело и душу человека, я ожидала столкнуться со сложной химической формулой. Ведь благодаря эликсиру король избавился от подагры и быстро развивающейся гангрены, эликсир вернул королю зрение и сделал тело неуязвимым для огня во время пожара на барже.

– А разве эти чудеса не могли свершиться благодаря естественным жизненным ресурсам самого короля?

– Конечно, все дело в естественных ресурсах, но только стимулировал эти жизненные силы эликсир бессмертия. Так вот, каково же было мое изумление, когда я узнала, что эликсир состоит всего лишь из двух веществ: воды и слабой суспензии философской ртути.

Какое-то время Креси, не мигая, смотрела на Адриану, затем сказала:

– Боюсь, я не понимаю, что из этого следует.

– Философская ртуть сильно резонирует с эфиром. Она занимает промежуточное место между физическими колебаниями и колебаниями эфира. Это свойство философской ртути легло в основу создания эфирографа: при посредничестве ртути физические колебания пера преобразовываются в колебания эфира и обратно.

Креси понимающе кивнула головой.

– А что будет, если проглотить философскую ртуть? – спросила Креси.

Адриана развела руками:

– Предполагаю, что она попадет во все органы тела и там осядет. По крайней мере в случае с Мартином именно так все и произошло. Получается, что ртуть в теле человека выполняет ту же функцию, что и излучатель вибраций в эфирографе.

– Вы хотите сказать… это значит, что… – опешила Креси.

– Король не сам выздоровел, его вылечил некто невидимый. Кто-то или что-то управляет его телом.

– Вам известно, чьими глазами король смотрит на мир? С кем он разговаривает по ночам? Кто дает ему жизненную силу в то время, когда он должен быть давно мертв?

– Нет, этого я не знаю. Это продолжает оставаться для меня загадкой. И этот аппарат поможет мне установить источник, с которым резонирует король, и прервать связь.

– Получается, вы должны лишить его той силы, что дает ему жизненную энергию?

– Да. Если его отключить от невидимого источника жизненной энергии, то тогда обычным способом его можно будет… – Адриана остановилась, горло сдавило, и не было сил произнести это ужасное слово.

– Вместо вас я убью короля, его кровь не испачкает ваших рук.

Адриана хрипло засмеялась:

– Мои руки уже никогда не будут чистыми, Вероника. Король всего лишь эпилог в поэме о смерти. Этой кометой я убью миллион невинных душ.

– Это не убийство, убийство всегда совершается с умыслом, – возразила ей Креси.

Адриана бессильно упала в кресло.

– Вы что же, считаете, что если я – без злого умысла – стану причиной смерти человека, то виноватой в том не буду, останусь лишь слегка запятнанной?

Креси неопределенно пожала плечами:

– Ну, хорошо. Представим, что в аду десятой доле непреднамеренно убитых соответствует тысячная доля убитых умышленно; из этого следует, что на миллион непреднамеренно убитых получается больше тысячи убитых с умыслом, это не считая того несчастного, которого я застрелила в лесу.

Креси удивленно покачала головой:

– Из всех известных мне людей вы – единственный человек, который прибегает к услугам математики с целью усилить чувство собственной вины. Я склоняю голову: вы – королева самобичевания.

– Принимаю этот титул, – легко согласилась Адриана. Если расчеты верны, и по ее вине на смерть обречены миллионы людей, то отчего же так тяжело готовиться к убийству одного человека – короля?

Ответ прост: каким бы чудовищем король ни был, он все же любит ее и доверяет ей. И переступить через любовь и доверие невыносимо трудно. А что если Креси права и суть убийства в его преднамеренности?

В таком случае львиная доля вины падает на Фацио и короля, поскольку это они хладнокровно замыслили убийство невероятных масштабов, а она оказалась лишь случайным сообщником.

«Версаль с каждым днем делается прекраснее», – так чувствовал и так думал Людовик. За последние месяцы, как он и предвидел, Версаль превратился в самое уютное место для Солнца. Через два дня прибудет огненная колесница и унесет его имя на небеса, откуда оно будет сиять лучезарно. Он будет править сотню лет, и человеческое забвение не коснется его имени.

Кроме того, ангел обещал ему, что у него появится новый наследник – его законнорожденный ребенок, совершенное создание, властелин той великой страны, какой Франции суждено стать.

Но самое главное, Господь наконец дает ему шанс расправиться с заклятым врагом. Пройдет всего два дня, и Мальборо узнает, что значит не считаться с Францией, вот тогда-то этот злодей и впадет в отчаяние.

Так рассуждал про себя Людовик, меряя шагами пустоту Зеркального зала. Скоро в этом зале на глазах у всего мира он вновь станет супругом, и весь мир узнает о рождении у него сына.

В теле заиграла кровь, он почувствовал прилив страсти. Тело застонало, желая объятий Адрианы, сердце томилось по ее чарующей улыбке. Но у него еще оставались силы владеть собой. Король направился в ее покои не ускоряя шага, более того, сделав небольшой круг через зал Войны, бросил беглый взгляд на свою конную статую, затем прошел через зал Аполлона. Его страсть разгоралась по мере того, как он преодолевал один зал за другим – зал Марса, Меркурия, Венеры… и, наконец, спустился по Мраморной лестнице. Там, в покоях Ментенон его ждала Адриана.

– Приветствую вас, моя дорогая, – сказал Людовик. Он встал так, чтобы в выгодном свете представить свои сильные, красивой формы икры и изящные манеры.

– Сир, – ответила на приветствие короля Адриана.

– Сегодня завершается ваша жизнь в качестве моей любовницы, и совсем скоро начнется иная жизнь, жизнь королевы.

Адриана ослепила его улыбкой, самой очаровательной из всех, какие любовницы когда-либо дарили своим обожателям. Обласкав Адриану нежной улыбкой в ответ, Людовик принялся раздевать ее.

«Ничего не происходит, мне все это только кажется», – твердила про себя Адриана, пока король снимал с нее сорочку. Сегодня вечером она молилась как никогда, с исступлением. Умоляла дать ей возможность не чувствовать реальности происходящего. Она боялась, ей казалось, что любовь Николаса очистила ее тело, а любовь Людовика вновь покроет его скверной. Адриана пыталась спрятаться в привычной покорности и вялости. Она пыталась еще раз повторить план действий, но мысли ее не слушались. Адриана сжалась в комок на гладкой прохладной простыне, руки короля, запах его духов… Она вспомнила их первую ночь: благоговейный страх, граничащий с ужасом, владел ею тогда. Этот же страх охватил ее и сейчас, сдавил сильнее, чем прежде.

«Он вызывает отвращение. Я ненавижу его. Он заслуживает смерти», – убеждала себя Адриана. Она пыталась вызвать из потаенных глубин души злость, отвращение, боль, но ничего не получалось. Король ласками донимал ее тело, и она не выдержала – разрыдалась.

Людовик замер. Его незрячий взгляд искал ее лицо, искал то, чего не видел. Его собственное лицо было старым, перекошенным: экстаз страсти сменился тревогой. Впервые Адриана увидела Людовика без маски: старый, больной человек, как и она сама, – жертва обстоятельств.

Он приговорил к смерти миллион невинных! Да он ли это сделал?

– Адриана, вы плачете? – взволнованным голосом спросил король.

Наконец-то в ее голове воцарился порядок, и она могла трезво соображать.

– Адриана, пожалуйста, ответьте, – умолял король.

Она рыдала, чувствуя, как скверна растекается по телу, а в голове мелькали мысли, выстраивались строгие ряды цифр и символов.

– Еще есть время, – выдохнула Адриана.

– Время? Какое время? – растерянно и беспомощно спросил король.

– О господи, ее еще можно остановить. Я могу ее остановить.

Людовик приподнялся на руках, нависая над ней, лицо его выражало крайнее удивление.

– Ваше величество, миллион человеческих душ… Я знаю вас так же хорошо, как знала вас Ментенон. Пожалуйста, подумайте и остановитесь. Ментенон не вынесла бы этого. И вы сами заблуждаетесь на свой счет, вам тоже этого не пережить.

– Кто рассказал вам об этом? – медленно и тихо спросил король. – Этот идиот Фацио все выболтал?

– Нет! Нет…

– Как вы смеете! – неожиданно заорал Людовик. Он грубо схватил Адриану за плечи, и ее охватил безотчетный страх. В руках его она ощущала силу отнюдь не восьмидесятидвухлетнего старца, пальцы впились в ее плоть, как железные крючья.

– Кто? Кто предал меня?

– Сир, – простонала Адриана, пытаясь рукой коснуться его лица, – выслушайте меня.

Людовик на мгновение закрыл глаза, потом совершенно спокойным тоном произнес:

– Миллион жизней… Адриана, я забочусь только о том, чтобы спасти Францию.

– Это не спасет – погубит Францию, сир. Эта комета обладает более разрушительной силой, чем вам…

Людовик в негодовании зарычал и снова больно сжал ее руку:

– Еще раз повторяю, вы слишком многое себе позволяете! Как вы осмелились говорить со мной о таких вещах?!

Король так сильно вывернул ей руку, что она закричала от боли. Король от удивления и смущения открыл рот, из глаз его потекли слезы.

– Простите меня, – прошептал он.

Не успела Адриана вымолвить и слова, как из груди короля вырвался красный язык пламени и тут же исчез. Король издал пронзительный каркающий звук и резко оттолкнул ее от себя. Адриана закричала от боли и испуга и скатилась на мраморный пол.

Король сделал новую попытку ее схватить, но Креси с мечом в руках преградила дорогу.

– Бог проклянет твою душу, – чужим суровым голосом произнесла Креси.

– Не прикасайся ко мне! – задыхался король, в горле у него клокотала и булькала кровь. – Именем Бога повелеваю, отойди от меня! Я – король! Стража!

– Адриана! – закричала Креси. – Прибор! Но Адриана не могла пошевелиться, она была вся в крови. Кровь на волосах, на груди…

– Мадемуазель, – молил Людовик, протягивая к ней руки. – Скажите им всем, что я – король!

Меч Креси взлетел и обрушился на Людовика, но голова короля не покатилась с плеч, как должно было быть. Меч, едва коснувшись тела короля, разлетелся на куски.

– Адриана! – закричала Креси.

В эту секунду явился черный ангел и укрыл Людовика своими крылами. Окно распахнулось, ветер принес клубы дыма, в них плясали всполохи огня. В их ореоле на подоконнике застыл Густав. Лицо, белое, как саван, искажала отвратительная гримаса, в руке он сжимал крафтпистоль.

21. Маг

Бен царапал ногтями пол, он готов был зарыться в землю, раствориться, исчезнуть. Ему казалось, что он слышит выстрелы, хотя правое ухо совсем оглохло, а в голове царила звенящая пустота.

Всем телом трясясь от страха, Бен все же нашел в себе силы поднять глаза и оглядеться. В нескольких футах от него стоял, прижавшись спиной к стене, Роберт. Шпагу свою он держал поднятой и, казалось, смотрел прямо на Бена. Один из сообщников Брейсуэла лежал на полу лицом вверх. Он прерывисто, со свистом дышал, на губах пузырилась кровавая пена. Второй оставался на ногах, сжимая в руке короткий тяжелый меч. Бен видел, как меч дрожал в руке, готовый выпасть, но мужчина все же пытался ударить им неизвестно откуда взявшегося человека.

Незнакомцу на вид было около двадцати лет. Сардоническое выражение лица, ямочка на выступающем вперед подбородке. От боли брови его сошлись на переносице, а стиснутые тонкие губы казались еще тоньше. Но глаза незнакомца светились необыкновенным сверхъестественным умом. Эти глаза Бен уже где-то видел. На юноше были алый камзол и жилет, пятна крови проступали на белой рубашке, кровью был испачкан галстук. Рукой он, по всей видимости, зажимал рану на плече. Несмотря на ранение, незнакомец стоял на ногах, и глаза его метали огненные стрелы в сторону Стирлинга.

– Лежи смирно, Бен, – послышался прерывающийся громкий шепот. Бен обернулся.

Брейсуэл, опираясь одним плечом о стену, полулежал на полу. Руку он прижимал к груди, между пальцами струилась кровь. Пистолет, зажатый в металлическом протезе, маячил у Бена перед самым носом: щелкнул взведенный курок. От боли Брейсуэл прикрыл глаза, остались лишь узкие щелки.

– И что дальше? – тихо спросил Бен.

– Дальше? Что дальше? – задыхаясь, повторил Брейсуэл. Он сдвинул брови, будто искал ответ на неразрешимый вопрос.

– Я же просил, закрой дверь! – крикнул Стирлинг.

– Я убью первого, кто приблизится к двери, – проорал в ответ Роберт.

Стирлинг растерялся. Его пистолет был нацелен на незнакомца в красном камзоле, который, несмотря на рану и отсутствие в руках оружия, непонятным образом представлял опасность.

Тут только Бен осознал, что ужасный спутник Брейсуэла отсутствует. А кто ранил того умирающего? Уж больно у него большая рана. Роберт своим пистолетом не мог сделать такую.

– Закрой дверь, Гийом, – повторил Стирлинг. Так, по всей видимости, звали второго компаньона Брейсуэла. Тот с опаской посмотрел на шпагу Роберта.

– Да нет, у меня не получится, – ответил Гийом. – У тебя пистолет. Попробуй сам с ним справиться.

Совершенно неожиданно Стирлинг ударил незнакомца в красном камзоле рукояткой пистолета по лицу. Парень охнул, стукнулся головой о стену, из носа у него потекла кровь.

– Ты кто такой? – заорал Стирлинг с истерической ноткой в голосе. Бен точно знал, кто этот парень. Он подозревал, что и Стирлинг догадывается.

– Закрой дверь, или я убью Бена, – пробулькал Брейсуэл: изо рта у него струйкой текла кровь.

– Бен, пистолет у него разряжен, – бросил Роберт. Взгляды Брейсуэла и Бена скрестились на пистолете.

Брейсуэл выругался и швырнул пистолет Бену в лицо.

Боль обожгла Бена, но он поднялся и изо всей силы ударил Брейсуэла кулаком в лицо. Ударил еще и еще, он не мог остановиться. Брейсуэл вертелся, корчился, пытаясь уйти из-под ударов. Бен навалился на него, в ход пошли руки и локти. «Брейсуэл ранен, ну и черт с ним». У Бена от ударов, которые он наносил, болели руки, но ему было плевать на боль. Бену не жалко было и все пальцы переломать. Брейсуэл, его мучитель, ночной кошмар, убийца его родного брата, был в его власти.

Вдруг, непонятно откуда, Бен получил сильный удар в живот, тело перестало ему повиноваться, и он согнулся пополам. Железная клешня ухватила его за горло и принялась душить. Теперь Бен видел только лицо Брейсуэла: из носа заклятого врага текла кровь, повязка с глаза спала, обнажив пустую глазницу, второй же глаз горел адским огнем ненависти. Вдруг Брейсуэлу снесло полголовы. Бен упал, а железная клешня, как тиски, продолжала сжимать горло.

Бен с яростью и омерзением отцепил клешню, пнул ногой подальше от себя. Вытирая с лица кровь и мозги Брейсуэла, он захлебывался от рыданий и хватал ртом воздух. Почувствовав на губах солоноватый вкус чужой крови, Бен согнулся в неудержимом приступе рвоты.

Когда Бен пришел в себя и поднял голову, то уткнулся глазами в глаза Василисы и увидел в них тревогу.

– Будь ты проклят, Стирлинг, – злобно проворчал Гиз, зажимая тряпкой кровоточащую рану на лбу. – Зачем тебе понадобилось во все это ввязываться?

Вольтер и Гиз, связанные и с кляпами во рту, были найдены в зале, где размещалась модель Солнечной системы. На теле француза виднелись порезы и царапины, а Гиз получил серьезный удар по голове.

Стирлинг ничего не ответил Гизу, только бросил в его сторону вызывающий взгляд. Он сидел на стуле со связанными за спиной руками, рядом с ним стояли два вооруженных пистолетами стража – их привела с собой Василиса. Сама Василиса уже успела прооперировать незнакомца в красном камзоле, который лежал на столе в зале заседаний. Она вынула пулю из его плеча, прижгла рану и теперь накладывала повязку.

Роберт и Вольтер понуро вошли в зал.

– Маклорен мертв, – сообщил Вольтер таким упавшим голосом, что Бен удивился. Подобной чувствительности он от Вольтера никак не ожидал.

– Стирлинг со своей бандой собирался нас убить, – едко заметила Василиса. – Джеймс, я думаю, ты обязан объяснить нам свой поступок.

– Я никому ничего не должен, и менее всего я обязан какой-то русской суке, – огрызнулся Стирлинг.

Один из стражников ударил Стерлинга с такой силой, что стул чуть не опрокинулся.

– Миша! – закричала Василиса.

– Там еще четверо, – простонал парень в красном.

– В вашем доме? – заботливо, с тревогой в голосе спросила Василиса. И Бен почувствовал, как он гордится ею.

– Да.

Василиса что-то сказала стражам, и те вышли из зала.

– Они, не поднимая лишнего шума, сделают все, что в их силах, – заверила присутствующих Василиса.

– Но их всего двое, – удивился Вольтер.

– Двое здесь, и десять я оставила снаружи.

– Василиса, у меня нет слов.

Она нахмурилась:

– Мой дорогой Вольтер, ты же знаешь, я доверенное лицо царя Петра. Ты что же, думаешь, мне не полагается охрана и защита?

– Я бы хотел понять, что здесь происходит, – перебил ее Гиз. – Что это за люди с тобой, Джеймс? Что у тебя с ними общего? И кто этот человек?

Он указал пальцем в сторону незнакомца в красном, которому в это время удалось кое-как подняться и сесть на край стола. На лбу и висках его блестели капельки пота, а лицо искажала боль, и все же ему удалось улыбнуться Гизу слабой улыбкой.

– Господин Гиз, вы меня оскорбляете, мы встречались с вами, и не один раз. Я – сэр Исаак Ньютон.

В воцарившейся тишине только лица Василисы и Бена не исказила гримаса удивления. Они давно догадались, кто этот незнакомец.

– Сэр Исаак? Это невозможно! Вы же… – Гиз, не веря своим глазам, все же согласился признать, что перед ним сэр Исаак.

– Дряхлый старик? Совершенно верно. Но я же сказал вашему другу Бенджамину, что не терял времени даром.

– Вы приняли эликсир бессмертия? – спросила Василиса. – Или это особая, созданная вами иллюзия, которая заставляет нас видеть вас молодым?

– Нет, это не иллюзия. Это реальность. Но она стоила мне временной потери разума. Возможно… – он вздернул бровь, – возможно, в тот момент, когда я вернул себе молодость, я совершенно сошел с ума.

Бен сгорал от нетерпения.

– Как же комета? – выкрикнул он.

– Извините, что мне пришлось прибегнуть ко всей этой тайнописи, – сказал Ньютон. – Я был вынужден, поскольку никому из вас не доверял. Когда вы помещали новое тело в модель Солнечной системы, я наблюдал за вами, желая посмотреть на вашу реакцию.

– Вы были в тот момент с нами? – изумился Гиз.

– Да, укрытый эгидой, – признался Ньютон. – Она способна сделать человека почти невидимым.

– Вам удалось выкурить ядовитого паука из норки, – сердито заявила Василиса, бросив в сторону Стирлинга презрительный взгляд.

– Как вам удалось меня вычислить? – спросил Стирлинг.

– Догадаться, что ты участвуешь в заговоре? Не скажу, что это было просто. Первым сигналом для меня послужило письмо господина Франклина. Правда, тогда я находился в глубокой… м-м-м… депрессии. Но я вспомнил о Бене, когда на мой эфирограф пришло очень странное послание. – Ньютон слез со стола, ноги его дрожали. Он сделал несколько неуверенных шагов к креслу и опустился в него. – Сообщение пришло на мой эфирограф, которым я не пользовался много лет. Я думал, что его пары давным-давно не существует. Когда-то я подарил этот самописец своему ученику и другу. Но вместо его имени под посланием стояла подпись Минерва. [34]

Бен вздрогнул и одними губами прошептал:

– Минерва.

– Это было письмо-предупреждение, и к нему прилагалась формула. Оказывается, один из моих учеников… – Он остановился, переменившись в лице, будто рана в плече причинила неожиданную и острую боль. – Оказывается, – снова заговорил Ньютон, – французский король привлек к себе на службу нескольких философов, обладающих поистине выдающимися способностями. И, как верно догадался господин Франклин, именно они призвали с небес на наши головы этот камень – «небесное пушечное ядро», как назвала его Минерва. Минерва сообщала, что, по ее предположениям, у французских философов есть пособник в Англии. Я сразу же догадался, что это должен быть кто-то из вас. Поскольку, для того чтобы сделать первоначальные расчеты, требовались и модель Солнечной системы, и сродствоскоп. Я не знал одного и до сих пор не могу этого понять, как Джеймс мог предать свою страну.

– Может быть, – произнесла Василиса, – мы расспросим его об этом. Но чуть позже и с большим пристрастием.

– Когда я спрашивал о комете, – заволновался Бен, – я спрашивал, как ее можно остановить. Что мы можем сейчас сделать?

– У меня есть некоторые мысли на сей счет, – неопределенно произнес Ньютон. – Но, по правде сказать, я не слишком верю в их осуществимость, хотя надо попробовать. – Он кашлянул, закрыл глаза и откинулся в кресле. – Да, думаю, нам ничего не удастся сделать, но я вполне готов остаться здесь вместе с моделью Солнечной системы и обсерваторией…

– Сэр, – мягко произнес Вольтер, – Стирлинг со своими друзьями разбил и модель, и обсерваторию.

Ньютон вздрогнул и переменился в лице:

– Все значительно хуже, чем я ожидал. Но я все же должен попытаться остановить комету. И, конечно же, мне понадобится ваша помощь.

– Всех жителей Лондона надо эвакуировать, – сказал Гиз, выражая общую мысль.

– Безусловно, – согласился с ним Ньютон. – Через час или два я буду просить короля об аудиенции…

– И что? – перебила Василиса. – Вы скажете ему, что вы – сэр Исаак Ньютон?! Он не поверит! Он, скорее всего, прикажет вас арестовать. Уверена, когда узнают о произошедшем здесь погроме и убийстве, некоторых из нас тоже возьмут под стражу. Кто-нибудь хочет оказаться в тюрьме и с упорством идиота доказывать тюремщикам, что на их головы вот-вот упадет небесное тело? Но представим наилучший вариант: король вам поверит и объявит эвакуацию. Вы думаете, она будет проходить мирно? Грабители и мародеры наводнят город, толпа поднимет мятеж, всех философов сожгут как еретиков и колдунов.

– Василиса, что ты предлагаешь? – остановил ее живописания Бен.

– Мы должны покинуть город, и покинуть его прямо сейчас. Собрать записи Маклорена и взять с собой этого убийцу. Разве вы не понимаете, какая опасность грозит планете? Если один раз удастся воспользоваться таким ужасным оружием, то последует и второй раз, и третий… Сейчас Лондон, за ним Санкт-Петербург, Амстердам, Вена. Нам необходимо создать средство защиты. Сэр Исаак и Бенджамин обязательно должны покинуть Лондон, желательно, чтобы и все остальные последовали их примеру.

– И ты можешь устроить наш отъезд? – спросил Вольтер.

– Есть пароход, – ответила Василиса, – который через час может отчалить.

– Юная леди, – начал Ньютон, – я полностью понимаю и разделяю ваше беспокойство, но когда настанет ужасный момент трагедии, меня и тех, кто останется со мной, она не коснется.

Василиса от нетерпения принялась кусать губы. Бен в ее взгляде увидел несокрушимую решимость и упрямство.

– В таком случае я вынуждена настаивать. Я стою на страже ваших интересов и интересов всего мира, у меня есть солдаты и оружие, чтобы исполнить мой долг. Сэр Исаак, господин Франклин, господин Гиз, Вольтер и…

– Роберт Нейрн, – подсказал Роберт.

– Позвольте пригласить вас в качестве моих гостей на корабль. Приглашение обязательно только для сэра Исаака и Бенджамина. Остальные вправе покинуть корабль в любое время. Гиз, если хотите, вы можете оповестить жителей Лондона об угрожающей им опасности.

Гиз молчал и, не отрываясь, смотрел на Василису.

– Василиса, не делай этого, пожалуйста, – взмолился Бен.

– Милый мальчик, я делаю это для общего блага. Ты сам скоро поймешь. В Санкт-Петербурге философ, имеющий твой талант, не будет знать отказа ни в чем.

– У него отнимут лишь самую малость – свободу, – ехидно вставил Вольтер.

– Что значит свобода для такого человека, как сэр Исаак? – возмутилась Василиса. – Сэр Исаак, разве вам не приходилось по милости дураков вкушать прелести тюремного заключения? Разве вы были когда-нибудь настолько свободны, что могли делать то, что хотели?

– Василиса, это пустые слова, – не унимался Вольтер.

– Мой милый, дорогой Вольтер, – произнесла нежно Василиса, – несколько месяцев ты ублажал меня и радовал. Пожалуйста, не заставляй меня убивать тебя. Поверь, я не хочу этого делать, но я всегда выполняю то, чего требует от меня долг.

«Ты и со мной выполняла долг, – подумал Бен, и сердце у него оборвалось. – Но ведь я любил тебя». Неужели она подарила ему иллюзию любви только ради того, чтобы потом извлечь из этого пользу? Глядя на нее, такую решительную и властную, он понял, что могла.

– Господин Франклин, – вмешался Ньютон, – что вы скажете на сей счет?

– Я скажу, что, если мы откажемся от предложения Василисы, мы проиграем. По сути, она права.

– Славный мальчик, Бенджамин, – улыбнулась Василиса.

«Подожди, – подумал Бен, – продолжай верить, что я люблю тебя, что я, как верная собака, у твоих ног. Но придет день, и во имя „общего блага“, которое ты здесь проповедуешь, эта собака набросится на тебя».

– Допустим, – произнес Ньютон. – Но у меня в доме есть вещи, которые мне необходимо взять с собой.

– Пожалуйста, сидите, – попросила Василиса. – Скажите, где ваша эгида?

– Она была разрушена, когда malakus Брейсуэла попытался уничтожить меня.

– А где остатки?

– Эгида была надета под камзол.

– Составьте список всех необходимых вам вещей. Я не хочу подвергать вас риску и отпускать домой. Вам потребуется еще одно защитное одеяние, которое сделает вас невидимым. Бен и мои помощники упакуют все, что нужно. А сейчас, прошу вас, джентльмены, проводить меня в порт…

– Я остаюсь, – сказал Вольтер. – Я должен предупредить город о приближающейся катастрофе.

– Я тоже, – поддержал его Гиз.

– Как вам будет угодно, господа, – ответила Василиса. – Но вам все же придется подняться на борт моего корабля. Потом, на Темзе, мы пересадим вас в весельную лодку.

22. Мост

Реакция Креси была молниеносной: она метнула в Густава оставшуюся у нее в руках рукоятку меча. Рукоятка попала прямо между глаз, пистолет в руке Густава выстрелил. Рыжеволосая воительница разъяренной дикой кошкой бросилась на своего противника. В руке у нее блеснул неизвестно откуда взявшийся кинжал. Густав едва успел закрыться рукой от удара, нацеленного в глаз.

Адриана все еще не могла прийти в себя после неожиданного появления черного ангела – крылатой тени, лишенной каких бы то ни было признаков человеческого обличья. Вдруг она, как одержимая, бросилась на окровавленную постель и на коленях поползла к столику, стоявшему с противоположной стороны кровати: там лежал чудодейственный прибор. За спиной слышался звон хрусталя и фарфора: Креси и Густав вели бой. «О господи, да где же Николас?» – пронеслось у нее в голове.

Адриана нажала едва заметную кнопочку на кубе, та чуть слышно клацнула, и раздался мелодичный звук, который становился все выше и выше. После того как звук достигнет определенной высоты и замрет, необходимо поместить в полусферическое углубление шарик.

Послышался оглушительный грохот бьющегося стекла: Креси и Густав, с горящими огнем глазами, вцепились друг в друга мертвой хваткой и налетели на огромное, до самого пола, зеркало. Они разъединились, и голова Креси резко дернулась назад – Густав ударил ее кулаком в челюсть. Креси тяжело упала на пол. Ливонец на секунду остановился, чтобы вытащить вонзенный ему в живот кинжал. Сдавленное дыхание с ужасающим свистом вырывалось у него из горла. Глаза Густава, красные, как глаза сатаны, смотрели прямо на Адриану. Ей показалось, что она уже находится в преисподней.

– Сука, – холодно произнес Густав. – Ты надеешься столь просто разрушить наши планы?!

– Чьи планы? – кое-как выдавила из себя Адриана и в этот момент услышала неистовый стук в дверь спальни.

Густав засмеялся и, сжимая меч, бросился к Креси.

Дверь спальни распахнулась, четверо швейцарцев с пистолетами и обнаженными шпагами ворвались внутрь. Поднялась пальба, в огне и дыме исчезли фигуры гвардейцев. С криками и стонами двое повалились на пол. Адриана в растерянности заметалась: пальба оглушила ее она не слышала звук, который издавал куб.

Густав с широким мечом в руке повернулся к двум оставшимся гвардейцам.

– Они хотят убить короля! – заорал он. – Вы что придурки, совсем ослепли? Они убивают короля!

Его слова заставили гвардейцев замереть разве что на секунду. В следующее мгновение они разрядили пистолеты в Густава. Это было последнее, что они сделали в своей жизни: одним ударом Густав отсек ногу первому гвардейцу и в развороте вспорол живот второму.

В этот момент в распахнутом окне, с лицом страшным и неумолимым, как сама смерть, появился Николас, сжимая пистолеты в обеих руках. Он выстрелил ливонцу в спину. Тот издал чудовищный рык, развернулся и поднял свой меч. Из второго пистолета Николас выстрелил ему в лицо, и Густав рухнул на пол.

Секунду оставшиеся в живых глядели друг на друга. Креси неуверенно пыталась встать на ноги, у Николаса в руках дымились два пистолета, Адриана, тяжело дыша, вжалась в стену, вцепившись руками в прибор. В два прыжка Николас преодолел разделявшее их с Адрианой расстояние и обхватил ее руками:

– Прости, прости меня, – шептал он, целуя ее волосы. – Я увидел, что этот негодяй направился к окну… – Вдруг он увидел, что она совершенно голая, и кинулся на поиски какой-нибудь одежды, чтобы прикрыть ее тело.

– О господи, – воскликнул Николас, заметив на ней кровь; наконец он увидел ангела.

За все время ангел не издал ни единого звука, он даже не пошевелился. Так и стоял, укрыв короля крылами, и глядел на людей пылающими глазами. Они заменяли королю его ослепшие глаза. Этими глазами Людовик видел мир. И ужас, который внушали глаза, превосходил ужас самого ада.

Казалось, мир исчез, он больше не существует. Адриана услышала, как прибор пискнул в последний раз. Это означало, что он установил гармонику короля.

– Прощайте, ваше величество, – прошептала она и бросила шарик в углубление. Он тотчас раскалился докрасна, так как катализатор поймал эфирные колебания короля. Ангел вознесся туманной дымкой, и король вновь сделался видимым, представ во всей своей наготе. Он стонал, беспомощно прикладывая руки к ранам.

Подобный черному серпу, разрезающему воздух, ангел несся к Адриане. Николас одним прыжком встал между ними, но черное лезвие прошло сквозь него, как сквозь пустоту, и устремилось к голове Адрианы.

Вспышка адской боли ослепила ее: Адриана больше не видела зажатый в руке куб.

Адриана пришла в себя. Креси и Николас несли ее на руках. Они стремительно прокладывали себе дорогу сквозь толпу придворных, застывших в изумлении, сквозь мириады красных вспышек и искр, которые, возможно, были всего лишь ее болью. В мозгу пульсировала боль, рождающаяся где-то в руке. Адриана с трудом осмотрела руку: нечто исковерканное, черное…

«Лучше потом рассмотрю», – проплыла в голове мысль.

– Куда мы идем? – задыхаясь, спросила она.

– К карете. Маркиз обещал предоставить мне карету, – ответил Николас.

– Нет! Мы не можем сейчас уехать!

– Она потеряла рассудок, – произнесла Креси. – Ты только посмотри на ее руку.

– Нет, послушайте меня. – «Нужно, чтобы они поняли», – твердила про себя Адриана. – Я могу остановить ее… комету. Я знаю, как остановить ее.

В этот момент они покинули дворец и окунулись в Душную темноту ночи. На небе горели звезды, и легкий сухой ветерок, казалось, нес с собой запах раскаленного железа.

– Адриана, – сказала Креси, – если мы вернемся, нас арестуют и повесят. Вы понимаете это? Мы пытались убить короля, но наша попытка провалилась. Мы не можем вернуться.

– Тогда я вернусь одна, – сказала Адриана и попыталась вырваться из их рук. Но они лишь крепче ухватились за нее.

– За нами, скорее всего, уже пущена погоня, – сказал Николас. – Охрана Версаля получила подкрепление. Пока царит неразбериха, у нас есть немного времени. Но придворные запомнили наши лица и укажут, в каком направлении мы скрылись.

Адриана увидела, что ее пеньюар забрызган кровью. Голова была необыкновенно ясной, и оттого боль чувствовалась еще острее. Она сосредоточилась в запястье, остальную часть руки Адриана просто не ощущала.

Наконец они добрались до кареты. Адриана притворно расслабилась и обмякла, будто покоряясь принятому ими решению. Но как только тиски рук ослабли, она вырвалась и побежала.

Она пробежала всего три ярда и упала.

– Глупая девчонка! – кричала Креси. – Вернитесь! Вы ничего больше не сможете сделать там, в Версале! Если вы действительно знаете, как остановить комету, сделайте это в безопасном месте, там, где вам дадут довести дело до конца!

– Мне нужна лаборатория Фацио!

– Это невозможно, Адриана! Туда нельзя! Если вы хотите заниматься наукой, найдите другое место, вы можете…

– Мне там нечего будет делать! Мы упустим время, и я не смогу повернуть его вспять!

Николас схватил Адриану сзади, и они с Креси силой запихнули ее в карету.

Она оказалась лицом к лицу с Торси.

– Ради всего святого, сядьте и прекратите кричать! – зловеще прошипел он.

– Мы потерпели фиаско, – признался ему Николас.

– Да, – сухо ответил Торси. – Судя по вашим лицам, там было все очень плохо. Вам хотя бы ранить его удалось?

Николас захлопнул дверцу, и карета тут же тронулась с места.

– Он ранен, – ответил Николас.

– У вас что, прибор не сработал? – спросил Торси. – На Мартина он подействовал.

– Я… я им не воспользовалась, – призналась Адриана.

– Нет, она его применила, – опровергла ее слова Креси.

– Торси, я им воспользовалась не вовремя, я знаю, как остановить комету! И я попыталась все объяснить королю, я пыталась убедить его пойти на это.

– О боже! – устало буркнул Торси. – Все усилия напрасны! Все пропало!

– Повторяю, она применила прибор, – сказала Креси с некоторым запозданием, но все же применила.

– Там был черный призрак, – объяснил Николас. – Он поразил ей руку.

– Он и тебя поразил, – добавила Адриана. – Этот призрак разбил куб. Я не предполагала, что, нанося через эфир удар этой силе, могу получить ответный удар. Какая я была дура!

– Поэтому прибор не сработал, – подвела итог Креси.

– Вполне возможно, – устало согласилась Адриана.

Уже вовсю светило солнце. Карета остановилась. Торси вышел, отряхнул короткие, до колен панталоны, поправил парик и шляпу.

– Здесь я распрощаюсь с вами, – сказал он. – Карета доставит вас в маленькую деревушку в Миди. Там вы получите свежих лошадей, провизию, подложные документы, с которыми сможете пересечь границу и попасть в Швейцарию. В придачу вы получите карту и по ней доберетесь до моего старинного приятеля, он вас укроет на первое время.

– Мадемуазель нужна операция, – сказала Креси.

– Это возможно только в Миди. От больших городов и застав держитесь подальше. Боюсь, что Ботем уже разослал по эфирографам приказ о вашем аресте. Будьте покойны, вся Франция гонится за вами.

Адриана попыталась что-то сказать, но у нее не хватило сил: кружилась голова и бил озноб, боль в руке терзала невыносимо. Вместо нее вопрос, который она хотела задать Торси, задала Креси:

– Разве вы с нами не поедете, сударь?

Торси криво усмехнулся:

– Я предал короля, а значит, и весь род Кольберов. Я попытался спасти Францию, но это у меня не получилось. Я не спас Францию, но я и не покину ее.

– Вы настоящий мужчина, сударь, – сказала Креси и поцеловала его в щеку.

– Благодарю вас, мадемуазель, – ответил Торси. – Да хранит вас обеих Бог. За нами остался мост. Я со своими людьми взорву его, погоня отстанет, у вас будет время оторваться и затеряться среди лесов и полей. Это последняя любезность, которую я могу вам оказать. – Он поклонился и пошел в противоположную сторону.

Адриана насчитала десять человек, следовавших за ним, это были Черные мушкетеры. Она взглянула на Николаса, и ее поразило выражение крайней решимости на его лице.

– Нет, – простонала она, собрав все силы.

– Я вернусь, если смогу, – ответил он. – Знай, я очень люблю тебя.

Она попыталась схватить его раненой рукой, но запах обгоревшей плоти ударил в нос, и она вновь чуть не потеряла сознание.

– Креси, остановите его, – умоляюще прошептала Адриана.

– Лишний человек на мосту Торси не помешает, я тоже пойду с вами, – сказала Креси.

– Нет, Вероника, ты нужна Адриане, не оставляй ее одну, – остановил Креси Николас. – Из нас двоих ты более надежная защита для нее.

– Как это ни печально, но я вынуждена согласиться, – ответила Креси, и голос ее дрогнул. – Береги себя, мой друг.

– Николас, – позвала Адриана, когда он уже поставил ногу на ступеньку кареты.

Он застыл и опустил глаза:

– Что? – произнес он с видимым усилием.

– Я люблю тебя. Пожалуйста…

Он закрыл глаза и покачал головой.

– Я вернусь, – только и сказал Николас и с этими словами выпрыгнул из кареты.

Мгновение спустя карета тронулась, грохоча и качаясь на колдобинах проселочной дороги.

– Надо чем-нибудь обернуть руку, – сказала Креси, когда они тронулись в путь.

– Ах, оставьте, мне это совершенно безразлично.

– Адриана, пусть мужчины из-за своего тупого героизма убивают друг друга. А мы останемся жить – вы и я. Я позабочусь о вас.

– Я люблю его, Вероника.

– Я знаю. Но я уже как-то говорила, что если кто-нибудь и может выжить…

– Вы можете увидеть, чем у них все кончится, Вероника?

Креси обняла ее за плечи, погладила по голове.

– Если вам этого очень хочется, – ответила она.

– Прошу вас.

Торси сидел верхом на лошади, в то время как Николас и сапер прилаживали под мостом взрывчатку. Занималась заря, было ясно и прохладно, наконец-то наступила настоящая осень. Деревья дрожали от запоздалого холода и щедро сбрасывали листву, она тут же превращалась в тысячи крошечных флотилий и пускалась вниз по реке.

– Взрывчатки может не хватить, – сказал сапер, и на его черном от загара лице отразилось беспокойство.

Торси пожал плечами:

– Видно, такова судьба. Сделай, что можешь.

Николас высунул голову из-под моста:

– Мост должен быть взорван. Погоню необходимо остановить.

Торси удивленно раскрыл глаза.

– Подойди сюда, Николас, – сказал он. Николас подошел; лицо встревоженное, но полное решимости. Торси внимательно посмотрел на него.

– Почему ты не сказал мне, что влюбился в эту женщину? – наконец спросил он.

– Потому что это касается только меня.

– Мы работаем вместе несколько лет, Николас, и я никогда прежде не видел, чтобы тебе изменял здравый смысл.

Николас нетерпеливо махнул рукой.

– У меня все в порядке со здравым смыслом, и все это время я верно служил вам.

– Не всегда, ты не смог убить короля.

– Это было выше наших возможностей. Нечто… какое-то существо защитило его.

– Очень хорошо, – сказал Торси. – Если все в порядке с твоим здравым смыслом, то садись на лошадь и догоняй их. Предоставь мне решать вопрос с мостом.

– Чтобы остановить погоню, вам нужна моя помощь, – решительно ответил Николас.

– Теперь ты видишь, Николас? Именно это я и имел в виду, когда говорил о потере здравого смысла. Если взрывчатки хватит, то погоню можно будет остановить. Если не хватит, то – нет. Что еще мы можем сделать?

Николас нахмурился, будто только сейчас все понял.

– Вам безразлично, остановим мы погоню или нет, – произнес он.

– Ты прав. Я не собираюсь разыгрывать сцену «Горацио на мосту» ради спасения твоей любви, Николас. Я хочу, чтобы все помнили, что я умер достойно, как подобает мужчине и дворянину моего положения и звания. Ты понимаешь меня?

Николас облизал пересохшие губы.

– Вам вообще незачем умирать, – сказал он.

– Ох, Николас. Я посвятил служению королю и Франции всю свою жизнь. Я знаю, что такое Бастилия, и я не хочу там сгнить, как никчемный бродяга. Моя Франция и мой король – не важно, как они оценят мою жизнь, – они будут знать, что я умер достойно. Но тебе, мой друг, незачем здесь со мной оставаться.

– Я всегда был предан тебе, отец, – ответил Николас.

– Да, ты был хорошим сыном, д’Артаньян отлично тебя воспитал. Я горжусь тобой. А сейчас уходи!

В этот момент послышались крики Черных мушкетеров, они начали выстраиваться на мосту в две линии, взяв на изготовку мушкеты. «Смелые ребята!» – подумал Торси, увидев, кому они готовились дать бой.

Навстречу неслась сотня Королевской конницы. На секунду Торси испытал приятное чувство гордости: он, Кольбер, человек, который еще что-то значит. Засвидетельствовать последние минуты его жизни выслали сотню Королевской конницы, а не наемного убийцу, который прирезал бы его как последнюю собаку.

– Черт! – выругался Николас и бросился к своей лошади, где осталось оружие.

– Николас, умоляю, уезжай, – закричал Торси.

– Взрывчатка еще не заложена.

– Это уже не важно. Уезжай, сын! – Он вздрогнул и поморщился, как от боли. Раздался первый залп, восемь его мушкетеров разрядили мушкеты почти одновременно. Пока они перезаряжали, огонь открыла вторая линия.

Конница ответила градом пуль. Трое мушкетеров упали, пули засвистели вокруг Торси и Николаса. Николас опустился на колено, вскинул мушкет и выстрелил. Торси пожал плечами и беззаботно вытащил один из пистолетов. Прекрасный пистолет, когда-то король подарил этот пистолет его прославленному дяде.

Николас поменял оружие: он отложил мушкет, взял в руки карабин и выстрелил.

Второй залп конницы уложил всех мушкетеров Торси. Сапер полетел в реку, сраженный не то метким стрелком, не то шальной пулей. Шнур так и остался не зажженным.

– Зажги взрывчатку пулей, – очень спокойно попросил Николас Торси. – Если ты зайдешь справа, тебе ее будет видно. Стреляй же, – крикнул он, вскочил на ноги, выхватил крафтпистоль, обнажил шпагу и побежал по мосту.

Торси посмотрел ему вслед и с горечью подумал, что его сын не имеет ни малейшего представления об эстетике смерти. Сам Торси намеревался встретить свою смерть, гордо стоя на мосту с поднятым пистолетом и вызывая огонь на себя.

Конница не собиралась открывать огонь по Николасу. Кавалеристы спешились и стали стеной. Когда Николас добежал до середины моста, они открыли огонь. Николас крутнулся на месте, а Торси почувствовал, как пуля царапнула ему плечо, а вторая вошла в живот. Удивленными глазами он смотрел, как на белоснежной рубашке расплывается красное пятно.

– Проклятие, – пробормотал он.

Николас выстрелил из крафтпистоля, сноп огня вырвался на достаточно большое расстояние и достиг стоявших стеной кавалеристов. Пятеро упали на землю. Николас что-то закричал, потрясая шпагой, в то время как Торси приготовился к новому залпу кавалеристов. Но вместо этого он увидел, как, салютуя Николасу шпагой, из шеренги выступил вперед капитан конницы. Николас, слегка покачнувшись, встал в оборонительную позицию.

«Молодец, делает свое дело! – подумал Торси. – Он задержит конницу и выиграет несколько минут для своей возлюбленной». Но это, в конечном итоге, разрушило собственные планы Торси. Он прикинул, что, когда конница вступит на мост, он потеряет достаточно много крови и уже не сможет встретить их с тем вызовом и достоинством, как планировал. Торси вздохнул: «Николас был хорошим сыном, он заслужил, чтобы отец помог ему».

Торси, покачиваясь, дошел до края моста, постарался разглядеть бочонок с порохом. Затем обернулся назад посмотреть, чем закончится поединок Николаса и капитана. Незнакомое, непрошенное чувство гордости шевельнулось у него в душе.

Николас совершенно не чувствовал левую руку, но она была ему и не особенно нужна. Сейчас ему нужна была только кровь, хотелось, чтобы она не так быстро вытекала из ран в его теле.

Человек в форме капитана, салютуя, поднял вверх шпагу.

– Я капитан Клеве, бросьте шпагу, я гарантирую вам достойное обращение, – выкрикнул он.

– Ставлю капитана против капитана, – ответил Николас. – Если вы согласитесь со своей конницей провести здесь час, то я сдамся.

– Через час вы умрете от полученных ран, – заметил ему капитан. – А если сдадитесь сейчас, то вас еще сможет спасти врач.

– Дайте мне слово, и я сдамся сейчас.

Клеве секунду раздумывал, затем сказал:

– Вы со своими компаньонами пытались убить короля, месье! Вы заслуживаете смерти! Но должен признаться, только ваша смелость и моя честь сдерживают солдат: они готовы застрелить вас немедленно.

– Вам так дорог король? Он вас изрядно облагодетельствовал? Я знаю, какого мнения конница о короле. Те мушкетеры, которых вы убили, всегда, во все времена преданно служили Франции, чего не скажешь о кавалеристах. Все ли вы готовы отдать жизнь за безумного, околдованного короля?

– Я знаю свой долг. Ваши слова не заставят меня ему изменить.

– Я собственными глазами видел, что в короля вселился дьявол, – выкрикнул Николас.

Кавалеристы загудели.

– Советую сдаться, а потом мы выслушаем ваши сказки.

Николас тяжело перевел дух:

– Сударь, я вижу, вы человек чести, поскольку не вынудили меня хитростью отдать вам шпагу. Честь – редкое качество в наше время.

– Не могу с вами согласиться, – ответил Клеве.

– Защищайтесь, – крикнул Николас, – пока я не истек кровью и могу держать шпагу.

Клеве сделал несколько выпадов. С невероятной быстротой он то сокращал, то увеличивал расстояние между ними. Николас не трогался с места, спокойно отражая ложные атаки, пока неожиданно Клеве не перешел в боевую атаку. Николас отразил нацеленный клинок и сделал резкий выпад, стремясь нанести противнику удар в живот. Клеве мгновенно опустил кисть и парировал удар, но Николас успел отскочить, ускользнув от клинка противника, и молниеносно направив свою шпагу ему в горло. Клеве споткнулся и отступил назад, Николас рванулся вперед, пользуясь выигранным преимуществом. К несчастью, его левая нога совсем онемела, и он упал на одно колено. Клеве и не думал давать ему шанс подняться: все в гвардии знали, что Николас еще ни разу не проиграл поединка. Клеве вспомнил об этом как раз вовремя, он с удовлетворением услышал тупой удар: его клинок вошел в тело Николаса и уперся в кость. Ответный удар Николаса безжалостно пронзил ему сердце. Клеве вздрогнул, задохнулся и упал.

Николас, покачиваясь, поднялся на ноги.

– Кто следующий? – выкрикнул он.

Торси перешел на противоположный берег. Он решил, что лучше подойти к бочонку с порохом поближе. С расстояния в десять шагов он мог не попасть в цель из пистолета, особенно если учесть, что руки сильно дрожали, расстояние же в один фут гарантирует, что он не промажет. Торси остановился, не дойдя до намеченной позиции нескольких шагов, отсюда он еще мог видеть Николаса.

Он удостоверился, что мальчик одержал победу, и довольно покачал головой. Затем преодолел оставшиеся шаги и приставил дуло пистолета к деревянному бочонку.

– Вверяю себя тебе, Господи, – сказал он. – Подвластен только твоему суду, и никто более не смеет меня судить. – Он остановился. – Люблю тебя, мой король, – прошептал он. – И только потому, что я любил тебя, я… – Он плотно стиснул зубы. – «Каким сентиментальным делает человека смерть», – подумал Торси и нажал курок.

Николас не слышал взрыва, он его почувствовал. Собрав остаток сил, он добежал до края моста и прыгнул в воду. Вода показалась ему прохладной и ласковой, и он на какое-то мгновение подумал, что все будет хорошо. Сжав волю в кулак, Николас поплыл.

Вынырнув, чтобы набрать воздуха, он увидел мост. Окутанный клубами дыма, тот остался таким же прочным, как и прежде.

Николас почувствовал, как что-то забарабанило по спине, вода вновь сомкнулась над головой. Погружаясь все глубже и глубже, он видел, как красный покров обволакивает его, словно мантия кардинала.

– Его больше нет, – тихо сказала Креси, – он умер.

Адриана не издала ни единого звука, даже не вздрогнула от страшных слов. Слезы не брызнули из глаз, и черное горе не сдавило горло. Она только слышала, как стучит сердце, и от каждого удара кровь волной пробегает по телу.

– Им не удалось взорвать мост? – спросила она Креси.

– Не удалось, мост устоял, – последовал ответ.

– Тогда они догонят нас через пару часов.

– Раньше, – ответила Креси.

– Пусть карета едет дальше без нас.

– Хорошо.

– Тогда, – еле выговорила Адриана, – выходим. Пусть они гонятся за пустой каретой. Мы хоть немного времени выиграем. Пойдем через лес вдвоем, вы и я.

– Вы не можете. Ваша рука… – попробовала остановить ее Креси.

– Я не могу провести в Бастилии остаток своих дней, – ответила Адриана.

– Уверяю вас, ни одной из нас эта судьба не грозит, – заверила ее Креси.

– Я не хочу умирать, жизнь так прекрасна.

По лицу Креси никогда ничего нельзя было прочесть, но Адриане показалось, что на долю секунды оно осветилось гордостью.

– Прекрасно, – сказала Креси, – в таком случае пойдемте.

23. Пушка

По вечернему небу плыли тучи. Они были похожи на истлевшие лохмотья, влекомые в неизвестность быстрым течением темных вод. У Бена жалобно ныло сердце.

– Интересно, какая она? – раздался голос Василисы, стоявшей у борта корабля в нескольких футах от Бена.

– Ну вот, теперь в тебе философ, наблюдающий природное явление, сменил тирана, подчиняющего всех своей воле, – проворчал Бен. – Интересно, что ты почувствуешь, когда в один миг оборвется миллион человеческих жизней?

– То же самое, что и ты, Бен. Смерть неизвестных мне людей вызовет лишь ужас. А гибель тех, с кем я была знакома, кого знала… – Она беспомощно развела руками. – Я буду молиться за них. Или надеяться, что им посчастливилось спастись, что господин Гиз и Вольтер уговорили их бежать из Лондона. Я буду оплакивать Лондон.

– Мы могли бы спасти его.

– Не думаю, – ответила Василиса. – Я знаю, в глубине души ты благодарен мне за мое тиранство. Ты спасен, и разве человек может мечтать о большем? И нравственная ответственность за эту катастрофу ляжет не на твои плечи. Ты можешь поиграть на струнах совести, теша себя мыслью, что нужно было бы остаться в городе вместе с Гизом и Вольтером до конца.

У Бена внутри все болезненно сжалось, слова Василисы обжигали истиной.

– Она может показаться в любой момент, – сказал сэр Исаак, подходя сзади и осторожно придерживая висящую на перевязи руку. Взгляд у него был зачарованный, остановившийся, будто он уже видел нечто ужасное.

– Возможно, мы вообще ничего не увидим, – сказала Василиса. – В конце концов, нас от Лондона отделяют три сотни миль.

– Значит, здесь глубоко? – отрешенно спросил сэр Исаак, не сводя глаз с южной стороны неба.

– Да, под нами большая глубина, – ответила Василиса.

– Думаю, это очень хорошо, – пробормотал сэр Исаак.

Бен заметил, как Василиса недоуменно нахмурилась, и хотя он совершенно не понял, что хотел сказать этим великий маг, он не чувствовал в себе и тени привычного любопытства.

– Какой величины, говорите, этот камень? – спросил Роберт. Он казался самым подавленным из всех.

– С милю в диаметре, – ответил сэр Исаак. – Может, и больше, а может, меньше.

– А вдруг мы вообще ничего не увидим, – выразил сомнения Роберт.

– Думаю, увидим, – успокоили его.

Стирлинг тоже был здесь, на палубе, скованный цепями по рукам и ногам. Он следил за небом с хищной Улыбкой.

– Что, Стирлинг, с радостью ждете появления кометы? – зло спросил Бен. – Будете наслаждаться ужасным зрелищем?

– Нет, не с радостью, но с удовлетворением, – ответил Стирлинг. – Возможно, это принесет покой моей душе.

– Ваша болезнь значительно серьезнее той, что владела мною, – чуть слышно произнес сэр Исаак. – И все же в этой катастрофе моей вины больше, чем вашей. Если бы я так долго не пребывал в уединении, то смог бы остановить комету.

– Как?

– Точно не знаю. Но не Господь Бог благословил создание этого оружия, и не волей Господа быть этому оружию уничтоженным.

Внимание Бена привлекли произошедшие на небе изменения.

– Вот она, – закричала Василиса.

Над южным горизонтом возникла точка ослепительно яркого света, ярче любой звезды, которую Бену когда-либо доводилось видеть. Пронизывая облака, точка медленно приближалась.

Облака озарились сиянием, и тотчас все небо на юге вспыхнуло пламенем. Комета вновь появилась, выплыв из огня. Она стала еще ярче, так что смотреть на нее было почти невозможно.

Лишь Стирлинг сохранил дар речи. Его лицо в голубоватом инфернальном свете отливало серебром.

– О господи! – произнес он.

У Бена так тряслись руки, что, когда рука Василисы коснулась его, он непроизвольно вцепился в нее, как безумный.

Новое солнце зашло за тучу – и вновь вынырнуло, увеличившись в размерах раз в пятьдесят, сияя ослепительным белым светом. Вся южная часть неба побелела. Все, находившиеся на палубе, закричали: свет исчез, вместо него вверх взметнулась бесконечная черная башня – верхушка ее терялась в чернеющей пропасти небес.

В Зеркальном зале в окружении придворных сидел Людовик XIV. На нем был свадебный камзол, чуть ли не сплошь покрытый алмазами и изумрудами. Таким же изобилием драгоценностей сверкали наряды придворных дам и кавалеров.

Кресло Людовика размещалось на возвышении, вокруг которого сидели и стояли все его дети. Неподалеку расположился и Фацио де Дюйе, серьезный и встревоженный.

– Когда это начнется? Долго нам еще ждать? – спросил Людовик де Дюйе, переводя взгляд с окон Зеркального зала, смотрящих в сторону Лондона, на маленькое зеркало перед собой.

– С минуты на минуту, ваше величество. Но я должен предупредить вас, что расстояние между Версалем и Лондоном значительное, поэтому мы мало что сможем увидеть, а в худшем случае не увидим вообще ничего.

Людовик угрожающе нахмурился. Настал момент истины! Франция должна наконец-то понять и снова полюбить свое Солнце.

Вздох изумления пробежал по сверкающей великолепием толпе вельмож и придворных и превратился в волну аплодисментов.

– Что происходит? – спросил Людовик.

– Небо, сир, – ответил Фацио, – вы видите, что с ним творится? Я был не прав, отсюда отлично видно.

Людовик сквозь огромные окна Зеркального зала посмотрел на черное ночное небо.

– Я ничего не вижу, – закричал он.

Но остальные видели, поскольку волна пораженных возгласов усилилась.

«Ты не можешь этого видеть, потому что не вижу я, – послышался голос ангела. – Вернее, вижу, но иным зрением, тебе недоступным. Ты же знаешь, я могу оживлять и преобразовывать только те зрительные образы, которые хранятся в твоей памяти. Этой картины в твоей памяти нет».

– Покажи любой ценой, – раздраженно закричал Людовик.

«Как вам будет угодно, ваше величество. Смотрите зеркало. Коль ваше величество настаивает…»

Небо вдруг изменилось. Но не вид его – словно оно стало другим на вкус или на ощупь. Король почувствовал нечто ужасное, он осязал огромную дыру в небе и сквозь нее – взгляд призрака.

– Остановись! Остановись! – с трудом выдавил король. Бездна вновь превратилась в обычное оконное стекло, в котором отражалось обычное небо.

– Сир, что с вами? – тут же со всех сторон раздались голоса.

– Ничего! – закричал король и усилием воли заставил себя расслабиться. «Веди себя как король. Будь королем! – уговаривал себя Людовик. – Подари своим подданным самое великолепное из тех зрелищ, коими ты баловал их на протяжении всего своего правления. Пусть это будет кульминационным моментом всей твоей жизни».

Он успокоился и обратил внимание, что в его волшебном зеркале появилось нечто новое.

Вечерний Лондон, на который уже легли тени величественных соборов, омыл поток света.

Людовик радостно вскрикнул, его восторг был подхвачен громом аплодисментов остальных зрителей.

– Что? Что это? Что происходит? – не мог понять Людовик.

– Это комета показалась над горизонтом, ваше величество. Картина очень живописная, комета, будто молния, озарила все небо.

«Я действительно ничего не вижу, – подумал про себя Людовик. – Я совершенно ослеп».

«По мере своих сил я помогаю тебе, – успокоил его ангел. – Последнее время я постоянно помогал тебе быть королем».

– Последнее время? – прошептал Людовик, и страх охватил его.

«Когда комета упадет на Лондон, я вынужден буду на время покинуть тебя».

– Почему? – вслух спросил король.

«Когда ты бросаешь в пруд камешек, кругами по воде расходится рябь. Рябь, которую произведет падение кометы, плохо сказывается на ангелах моей природы, мы тяжело заболеваем. Сейчас я остался с тобой для того, чтобы ты смог увидеть свой триумф. Меня сотворили, чтобы служить тебе, великий король. И мне доставляет радость видеть твое торжество».

Секунду Людовик переваривал слова ангела, затем снова обратился к Лондону. Город затопило белым светом, все было белым. Гладь Темзы, сверкая, отливала серебром.

– Ты уйдешь, и я снова ослепну? – спросил Людовик.

«Ты же знаешь, что ослеп во время пожара на барже. Но ты не потерял своего лица. Ты вел себя достойно. Ты был и остался королем».

– Да, я король, – уверовал Людовик и позволил себе удовлетворенно улыбнуться.

Неожиданно Лондон погрузился во мрак.

«Я немного приглушил свет, чтобы он не слепил тебя невыносимой яркостью. Сейчас ты снова увидишь Лондон», – пояснил ангел. Людовик открыл рот, чтобы спросить, что означает эта темнота, но в это мгновение Лондон омыла новая волна света. Над городом появился огромный огненный шар величиной в полнеба. Фацио не рассчитал! Но не успел Людовик так подумать, как Лондон исчез. На секунду он ощутил порыв огня и ветра, а потом все исчезло, осталась лишь серебристая поверхность зеркала.

«Прощай, мой король», – услышал Людовик, и сразу же мир погрузился во мрак. Он слышал, как вскрикнул Фацио, почувствовал прикосновение чьих-то рук к своему телу.

– У него раны! – крикнул кто-то. – О боже, он истекает кровью!

Но Людовика это больше не волновало. Он почувствовал тяжесть, будто его засыпало землей, и он погружается все глубже и глубже. И снова ему было десять лет, он обнимал маленького Филиппа и успокаивал его, твердя, что все будет хорошо.

– Правда, будет? – недоверчиво спрашивал Филипп.

– Конечно. Ведь Господь любит нас. И с тобой ничего плохого не случится, потому что я люблю тебя. Потому что ты – мой брат, а я – всемогущий король.

Он видел, какими печальными глазами посмотрел на него Филипп, и произнес в ответ дрожащим голосом:

– И я люблю тебя, Луи, поэтому не хочу, чтобы ты был королем.

Он понял смысл слов Филиппа и улыбнулся, отдавшись на волю сна, он так давно не знал покоя, так давно к нему стремился.

Не прошло и четверти часа, как начался дождь, но вместо капель на землю падали пылающие камни. Перепуганные придворные воспрянули было и начали аплодировать. Но когда все девять окон Зеркального зала задрожали и зазвенели бьющимся стеклом, все вмиг затихли.

Адриана не видела пылающего неба, она лежала на постели из листьев, тело тряслось в лихорадке. Креси и пожилая крестьянка пытались унять огонь, сжигающий изнутри ее тело.

– Я никогда не думал… – простонал Стирлинг. Черная колонна приобрела форму гриба и продолжала расти, закрывая собой небо.

В лицо Бену ударил порыв ветра. Гребное колесо жалобно заскрипело, когда на него посыпались сверху осколки небес.

– Смотрите! – закричала Василиса, показывая рукой в сторону моря.

Бен увидел, как у самого горизонта вздымалась волна. Она была таких чудовищных размеров, какие невозможно представить. Матросы завопили, указывая в противоположные стороны, – там рождались такие же огромные волны.

– Теперь ты понял, жалкое подобие человека, что натворил? – спросил у Стирлинга Ньютон.

Стирлинг судорожно завертел головой.

– Я… да как я… – Он не мог вымолвить ни единого вразумительного слова.

Но их никто и не услышал бы: все поглотил ужасающий грохот. Казалось, за пятьдесят миль от них одновременно выстрелили тысячи пушек. Бену же почудилось, будто это не грохот, а предсмертные крики миллиона людей слились и превратились в небывалый раскатистый стон.

– Ты со своими французскими друзьями уничтожил не только Лондон. Ты что, разве не просчитывал, что произойдет на земле после падения кометы?

– Конечно же просчитывал! Но я не знал, что там, наверху, действуют совсем другие цифры и расчеты!

– Если ты понимал, что масштабы мироздания так велики, почему не догадался, что вмешательство в непознанную бесконечность вызовет разрушения великих масштабов?

Стирлинг не успел ничего ответить, закричали что-то на своем языке русские матросы.

Бен осознал, что все еще продолжает держаться за руку Василисы.

– Что такое? – спросил он.

– Волна, – спокойно сказала она, показав рукой на юг. Такой волны Бен никогда не видел, даже представить не мог. Волна напоминала фантастическую опухоль, вода вздулась на высоту четыре ярда. Она неслась на них с невероятной скоростью. На западе, там, где был Лондон, она казалась еще громаднее, на гребне кипела пена.

Василиса выдернула руку и побежала по палубе, она что-то кричала по-русски. Корабль подняло вверх, и весь корпус содрогнулся. Палуба уплыла у Бена из-под ног. Бесконечно долго он висел в воздухе среди черных облаков, огненных стрел и бушующих волн. И вновь почувствовал под собой палубу, встретившую его чудовищным ударом, от которого вывернулась лодыжка, а рот и нос наполнились кровью.

Палуба стояла почти вертикально. Бен полетел вниз, как галька, пущенная по поверхности пруда. Он кричал и пытался уцепиться за что-нибудь. В Бостоне Бен слыл отменным пловцом и не знал себе равных. Оказавшись в воде, он ощутил быстрое течение, как в его родной Чарльз-Ривер, поток тут же подхватил его. Ничего подобного он раньше не испытывал, казалось, что сам Нептун сжимает его в кулаке. Но Бену повезло: течение не увлекло его вниз, а несло по поверхности.

Первоначальная паника улеглась, давление потока ослабло, и даже мелькнула надежда на спасение. Бен перевернулся на спину и поплыл туда, где различал в темноте громаду корабля, очерченную линией огней, – корабль лежал на боку, на расстоянии сотни ярдов от него.

Бен закричал. Течение, безумно сильное вначале, постепенно ослабевало, пока не стало похожим на быстрое течение обычной реки. Мрак сгущался: над головой с огромной скоростью неслись облака необъятных размеров и поглощали остатки света. Вся южная сторона неба казалась черной стеной, и только искры адского пламени освещали ее. Казалось, это следы копыт беснующегося в танце дьявола, он торжествовал победу, он украл у Господа небо. Над водой пронесся глухой звук, похожий на отдаленный выстрел пушки.

Пошел дождь – огромные горячие соленые капли с примесью песка. Огни корабля исчезли во мраке ночи. Теперь Бен лишился цели, к которой плыл, напрягая силы. Он окончательно потерял ориентир. Тогда он вновь попытался найти течение, чтобы отдаться на его волю. Это оказалось нелегко. Дождь лил с такой силой, что дышать на поверхности воды становилось так же невозможно, как и на глубине. Он лупил Бена по голове и плечам.

Через полчаса тело Бена стало слабеть. Море, безжалостное и равнодушное, приготовилось поглотить его.

24. День чернее ночи

Бен почувствовал, как первая струйка воды попала в легкие, и, собрав крохи сил, которые уж никак не надеялся в себе обнаружить, принялся отчаянно бить по воде ослабевшими руками и ногами. Он кричал что было мочи, с каждым криком набирая полный рот воды. Черные воды не сочли тело Бена подходящей забавой. Они равнодушно понесли его в неведомые дали, как обломок, как случайно подхваченный мусор. Силы таяли, а вместе с ними и надежда на спасение.

Мириады разноцветных огней вспыхивали на кебе и гасли. Потом погасли совсем. И снова вспыхнули, но уже справа от Бена. Что это? Самоцветы? Вначале дождь поливал огнем, камнями и соленой водой, а теперь – самоцветами?

Бен снова принялся кричать и барахтаться, но делал это уже бессознательно, повинуясь животному инстинкту, существующему вне его.

– Тебе чертовски повезло, Бен, – радостно вопил Роберт, стараясь перекричать шум дождя. Бен, перевалившись через борт, трупом упал на дно шлюпки. – Мы проплывали в каких-нибудь двадцати футах, но если бы не твой крик, мы бы тебя не заметили.

– Я увидел свет фонаря. – Бен едва нашел силы для ответа. – Должно быть, вы проплывали совсем близко.

– Мы начали тебя искать, когда еще можно было различить хоть что-то. А сейчас – такая темень, хоть глаз выколи, ничегошеньки не видно.

Сэр Исаак сидел молча, с его шляпы тонкими струйками стекала вода. И мыслями он улетел куда-то так далеко… Бен очень надеялся, что это не новый приступ безумия. В шлюпке их было только трое.

– А где Василиса? – спросил Бен.

– Не знаю, парень. Думаю, корабль пошел ко дну. Ты уж прости за такую новость, но новости получше я для тебя не припас.

– Возможно, утром…

– Утром нас здесь уже не будет, – спокойно произнес сэр Исаак.

– Сэр, что вы хотите этим сказать? – удивился Бен. В ответ Ньютон лишь улыбнулся, а Роберт ткнул пальцем в сторону большого медного шара, который делил с ними шлюпку. В диаметре шар был фута два, у одного из полюсов виднелся крепежный крюк, шесть тросов, отходивших от него, цеплялись к бортам шлюпки.

– Итак, теперь мы готовы? – вновь заговорил Ньютон. Роберт недоуменно пожал плечами, а у Бена совсем не осталось сил, чтобы выяснять, что означает эта загадочная фраза сэра Исаака.

Ньютон пододвинулся к шару и произвел с ним какие-то манипуляции.

– Осторожно, смотрите, чтобы вас тросами не зацепило, – сказал Ньютон. Но Бен не мог даже пошевелиться. Шар засиял красным светом и, что еще удивительнее, начал подниматься вверх. Тросы упруго натянулись, а шар поднимался выше и выше. Тросы зазвенели, запели на ветру, и шлюпка, покачиваясь, поплыла по воздуху.

Только по колыханию шлюпки Бен догадался, что они летят. Кромешный мрак теснил со всех сторон, и лишь шлюпка островком света плыла по этой черноте. Дождь не лил, а стоял стеной, случайные вспышки молнии раздирали небо на части, но, как только молния гасла, шлюпку вновь поглощала непроницаемая, как забвение, темнота.

– Мы все еще поднимаемся? – спустя какое-то время спросил Бен.

– Да, – ответил Ньютон. – Я хочу подняться выше облаков, выше дождя.

– Выше дождя, – эхом повторил Бен, стараясь понять, не погрузился ли Ньютон в безумие, но воздержался делать какие-либо выводы.

В конце концов, ему довелось лететь в шлюпке по небу. Так отчего же не воспользоваться случаем и не узнать, какой запах у облаков.

Дождь прекратился. И ветер принес специфический аромат: резкий запах гари перебивался другим, химическим и острым. Беглецов омывали потоки то холодного, то горячего воздуха. Жуткая тишина окутывала их, как вата, слышались лишь дыхание, звон тросов да доносившиеся издалека глухие раскаты грома.

– О господи, – воскликнул Роберт, – смотрите!

Вспышка молнии осветила под ними одно облако, затем другое. Клокочущая масса походила на огромный организм, внутренности которого поочередно вспыхивали светом, пробивающимся наружу сквозь скрученную спиралью кожу. Футов сто отделяло шлюпку от этого неведомого живого чудовища.

Бен робко поднял глаза вверх.

– Если мы выше облаков, то где же звезды? – удивился он.

Звезд действительно не было видно, лишь таинственное, загадочное мерцание пронизывало пространство, в котором они плыли. С ужасом Бен осознал, что свечение имеет узор. Секунду назад казавшееся непроницаемым, небо сделалось полупрозрачным, вспыхнул ярко-желтый овал, будто кто-то зажег свечу, желтый глаз напряженно вглядывался в пространство.

Бен спал, лежа на влажном дне шлюпки. Сон был прерывистый, беспокойный. Несмотря на смертельную усталость, мысли в голове неслись потоком, путались, сбивались, закручивались вихрем и вновь выстраивались вязкой, изнурительной чередой. Бен проснулся, потревоженный необычным светом.

– О, луна показалась, а звезд все нет, – пробормотал где-то рядом Роберт. – Как странно.

Огромный шар спокойно изливал красноватый свет на облака, оставшиеся внизу. И даже при этом пусть сумеречном, но все же освещении, Бен не видел ни конца, ни края этой бесконечной пустыни клубящегося тумана.

– Какая яркая луна, – произнес Роберт, голос его дрожал.

Сэр Исаак пробормотал что-то невнятное. Бен недоуменно и зачарованно смотрел на огромный красноватый диск.

– Кратеров не видно, – пробормотал он. – И людей там нет. Роберт, это же не луна, это солнце.

– Солнце? Но небо-то черное. И солнце… оно такое бледное!

Прошло время, солнце стало ярче, но не ослепляло, на него еще можно было смотреть, не отводя глаз. Небо окрасилось в янтарный цвет, ближе к горизонту сгущавшийся до грязно-коричневого.

– Мы изменили мир, – вздохнув, тихо сказал Ньютон. Он сам только что проснулся. – Остается лишь надеяться, что Господь простит нам эту вольность.

– Я не понимаю, – забеспокоился Роберт, – я не философ, я… это что – конец света? Армагеддон?

Ньютон не сводил глаз с солнца.

– Мои исследования в области истории позволяют мне сделать заключение, что конец света еще не наступил, – ответил на вопрос Роберта Ньютон. – Подождем несколько дней, и тогда все станет ясно, господин Нейрн. Во всем, что творится, я понимаю не больше вашего. Думаю, и у господина Франклина нет никаких объяснений. Так что, господин Нейрн, смею заметить, вы оказались в хорошей компании. Но скажу вам, что если это и не то время, которое предсказал Иоанн Богослов в своем «Откровении», то во всяком случае его канун. Это время, когда необходимо воспользоваться разумом, дарованным нам Богом, чтобы постичь суть явлений и окружающего мира. И главное – мы не должны допустить повторения подобной катастрофы.

– Повторения? – изумился Бен.

– Если один безумец призвал с небес комету, и она упала на наши головы, то, что мешает другому безумцу последовать его примеру. Нужно сделать так, господин Франклин, чтобы повторение стало невозможным. И мне сейчас крайне необходим личный секретарь, лаборатория и помощник. Короче говоря, нет ли у вас желания стать моим учеником?

Предложение Ньютона поступило слишком поздно и обещало слишком мало, но кроме этой призрачной надежды, Бен ничего не видел на горизонте своей жизни.

– Да, – после длинной паузы произнес Бен. Согласие было продиктовано не наивностью Бена, не его безудержным тщеславием приобщиться к великому Ньютону, нет, в нем зарождалась мудрость. – Да, я согласен стать вашим учеником. – И это было первое решение в его жизни, которое Бен принял трезво и спокойно.

Дробь дождевых капель о черепичную крышу вывела Адриану из состояния глубокого забытья. В обрывках памяти она пыталась отыскать ответы на вопросы: где она и что с ней произошло?

Последнее, что она отчетливо помнила, было то, как они с Креси бежали по лесу, и как нестерпимо болела рука.

Она поднесла к глазам правую руку и едва не рассмеялась в отчаянии безумия. Так странно. Вместо руки – култышка. Кисти больше не существовало. Адриана осторожно прикоснулась к чистой повязке, и от острой боли судорога пробежала по телу.

В памяти всплыли горячечные сновидения, которые терзали ее в грязном бревенчатом домишке. Сейчас она лежала в небольшой комнате, на чистой постели. За окном, изукрашенным узорами трещин, лил сильный дождь. Веяло сыростью и резким запахом серы.

Адриана попыталась подняться, но тут же поняла: рано – она слишком слаба. Движение вызвало приступ тошноты. К счастью, возле кровати был предусмотрительно оставлен ночной горшок.

Дверь скрипнула и открылась. Вошла Креси, одетая в просторное коричневое платье, коротковатое для ее высокого роста.

– Что? Что такое? – Креси опустилась на колени рядом с ее кроватью, держа в руке влажное полотенце. – Ну вот вы и пришли в себя. Как вы себя чувствуете?

– Вероника, где я? Сколько дней я провела в беспамятстве?

Креси легонько коснулась лба Адрианы.

– Вы очень сильно болели, – ответила она. – Временами мне казалось, что вы не выживете. Вы уже видели свою руку?

– Да.

– Прошло больше недели с того дня, как мы покинули Версаль. Вы помните тот день?

– Да. И Николас…

– Ну что ж, тогда мне не нужно ничего вам рассказывать. – Она помолчала и добавила: – Вы и так все знаете.

– Я одна во всем виновата! Если бы не мои колебания…

– Вы просто чуть раньше потеряли бы руку, вот и все, – оборвала ее Креси. – Не надо больше об этом. Нам и без того предстоит много хлопот. Теперь нужно думать не о прошлом, а о будущем.

– Много хлопот?

– Да. Сейчас поясню. После того как мы оставили карету, нам не пришлось долго скитаться по лесу, да вы и не могли идти долго. Нам попался домик лесника, его жена умела лечить травами. Но вашу кисть все равно пришлось ампутировать.

– А как же погоня?

Креси криво усмехнулась:

– На следующий день выстрелила пушка Ньютона, и после этого преследователи потеряли к нам интерес.

– Правда?

– Адриана, вся западная сторона запылала огнем, с неба посыпались камни. Они горели, и от них загорелся лес. А несколько часов спустя исчезло солнце.

– Исчезло?

– Да, его закрыли непроницаемые черные тучи. И дождь с тех пор льет не переставая. Вы чувствуете, какой отвратительный запах он принес с собой? Все низины затоплены, я вынуждена была перевезти вас из домика лесника в более безопасное место. Я убила какого-то господина и его возницу, так у нас появилась карета, на которой мы и добрались до этого дома.

– Чей это дом?

– Мадам Аларан. Она тоже состоит в «Корае». Нам дали кров, но долго здесь оставаться мы не можем. Все поля в округе затоплены, а слуги в панике бегут, они думают, что наступил конец света. – Креси сардонически улыбнулась. – Но в каком-то смысле эти беды нам на руку. Дороги, ведущие к Версалю, размыты, это облегчает наше бегство и служит защитой от преследователей. Адриана вспомнила свои расчеты падения кометы.

– Я так и не увидела этой ужасной катастрофы, – пробормотала она.

– Это не важно, – тихо сказала Креси. – Достаточно того, что я видела. Уверяю вас, это еще не конец света. Но времена настали смутные и безрадостные. Мы с вами должны как можно быстрее покинуть Францию, пока вы в состоянии путешествовать.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что вы носите в своем чреве ребенка, моя дорогая, – ответила Креси.

Она стояла перед растерзанным и покинутым людьми Версалем. Адриана знала, что все это происходит во сне, она ясно ощущала, что продолжает лежать в постели. Может быть, Креси взяла ее с собой в свои видения? Большая часть дворца уцелела, но окна были выбиты, и струи дождя проникали внутрь, стекали по влажным стенам, словно слезы Творца, опечаленного увиденной картиной мира.

Омываемая потоками дождя, Адриана добралась до грота Фетиды. Со смешанным чувством жалости и триумфа она рассматривала лицо Людовика-Аполлона и заметила, что у него изменилось выражение глаз. Не могущественный монарх устремлял на нее властный взор – на нее смотрел маленький мальчик с печальными глазами, маленький мальчик, которого все предали.

Изменилось и лицо Фетиды – Адрианы. Оно сделалось старше, по-другому изогнулись губы – то ли тревога оставила свою печать, то ли другое, глубоко запрятанное в душе чувство.

Внезапно и сильно заболела рука, будто напоминая, зачем она пришла сюда. Адриана приблизилась к статуе Фетиды и пристально посмотрела ей в глаза. Она не отводила взгляда, не мигала, проникая все глубже и глубже в самую суть, пока не увидела атомы и математическую формулу, которая из этих атомов сотворила форму. Адриана радостно засмеялась, увидев красоту творения.

Улыбаясь, она левой рукой отбила мраморную кисть Фетиды и приложила к своему обрубку. Написала уравнение, ранее не существовавшее. Она писала его не пером и чернилами на бумаге, а атомами, так, как делает это сам Господь Бог.

И сон, или видение, растаял. Она проснулась, пробуждение стерло из памяти отдельные моменты сновидения. С каждой новой минутой она забывала все больше и больше, ширилось время – сжималась память, пока не исчезли последние подробности и детали. К тому моменту, когда Адриана окончательно проснулась, поверх покрывала лежали обе ее руки.

Эпилог

Ангел королей

Петр Алексеевич, император всея Руси, а также Ливонии, Карелии и Швеции, мерил широкими шагами скромные пространства Летнего дворца. Он походил на запертого в клетку тигра. Сорокавосьмилетний император не мог усидеть на месте от избытка энергии, ее было так много, что впору позавидовать молодому. Император жаждал деятельности.

Но как он может действовать, коли ему ничего не известно?! Да, конечно, он получил несколько донесений. Но общая картина выходила такая, будто все эфирографы в мире вдруг и разом вышли из строя. Да, ему известно, что живописное зрелище, которое все наблюдали два дня назад на западной и южной стороне небес, последовавшее затем солнечное затмение и не свойственные этому времени года дожди – лишь малые неприятности по сравнению с теми катаклизмами, что обрушились на Европу. Из двух десятков русских послов, купцов и тайных агентов, бывших в Голландии, только один соизволил прислать донесение. Хотя то, что он получил, и донесением назвать совестно! Несколько в панике от написанных строк о снопах огня, падающих с неба, и невероятной высоты волнах, смывающих плотины и дамбы. Амстердам – город, не знающий себе равных, построенный на клочке суши, отвоеванной у воды, – неожиданно и без сопротивления сдался морю. Во Франции умер Король-Солнце, и смерть его повергла страну в хаос. А из Лондона вообще ни слова, словно все агенты вмиг куда-то испарились.

Все эти бедствия, обрушившиеся на головы западных соседей, пока что миновали Россию. Пока!

Царь прошел в кабинет и оглядел большие круглые диски, в строгом порядке развешанные по стенам. По шкале на дисках, сообщающихся с хитрыми приборами на крыше, можно было определить время, направление ветра и его силу. Сегодня приборы доложили, что ветер западный и очень сильный.

Помаявшись еще немного, он вышел во двор и обратил глаза к небу, затянутому жуткими облаками неправдоподобного желтого цвета. На их фоне гордо и величественно развернулся в своей красе Санкт-Петербург. Бедствия пока не подступили к стенам прекрасного города. Хотя вода в устье Невы и поднялась, но не настолько, чтобы угрожать наводнением. Как всегда, когда царь Петр любовался своим городом – любимым детищем, душа его преисполнялась гордости. Каких-нибудь двадцать лет назад здесь простирались лишь топи да болота, и лачуги убогой не видно было. А теперь, поди ж ты, стоит город, да какой – загляденье, столица, построенная лучшими архитекторами и мастерами, которых он выписывал из Италии, Франции, Голландии, да и свои потрудились на славу. Вот стоит новый величественный город, ознаменовавший рождение новой эры Российской империи и всего мира.

Нельзя допустить, чтобы серьезная опасность угрожала этому городу. Но что же ему, царю, предпринять? Глаза вновь вопрошающе поднялись к небу, ища и не находя ответа. Ворча себе под нос, он направился к придворным философам. Но и они ничего путного ему не сказали. В конце концов он вышел на Троицкую площадь, прошел вдоль Невы и долго смотрел на маленький деревянный домик, который некогда построил и в котором жил, пока из топких болот вырастал его город. Многим казалось странным, что у подданных Петра дворцы куда более роскошные, чем у самого императора. Но для Петра достоянием являлась вся Россия. Он всем сердцем любил скромный Летний дворец с его четырнадцатью комнатами да еще Монплезир, такой же маленький и уютный. В Монплезире он мог сидеть со своей подзорной трубой и наблюдать за кораблями. В этих по-домашнему уютных дворцах он наслаждался редкими и оттого столь ценными минутами уединения с Катенькой.

Возвращаясь с площади, он завернул в трактир «Четыре фрегата», толпа, приветствуя его, взорвалась воплями. Быстрый и острый взгляд Петра выхватил из толпы бражников голландского и французского послов, сидящих в разных концах залы в окружении своей свиты. Они безрадостно приветствовали царя, их лица явно свидетельствовали о том, что они уже приняли изрядную дозу успокоительного зелья и теперь омывают щеки слезами горя.

– Водки и бренди! – громогласно провозгласил Петр.

В таверне воцарилась глубокая тишина, когда Петр прошел и уселся в самом центре залы. Он осушил первую чарку, налил вторую и громко произнес:

– Друзья, в мире случилось нечто ужасное, но мы до сих пор не знаем, что именно и каковы пределы этого несчастья. Уповая на божью волю, надеемся, что скоро все прояснится. До нас дошли страшные новости: в Европе на головы наших соседей и собратьев обрушились чудовищные напасти, поэтому я хочу поднять чашу за упокой души тех, кто погиб. Мы слышали, что Амстердам ушел под воду, но я верю, и вера моя крепка, что в Голландии море никогда не победит человека! Если сегодня море и поглотило город, то эта победа временная! – С этими словами он поднял свою чарку. Его поддержали возгласами одобрения. Царь взглянул на голландцев и понял, что тронул их суровые, закаленные ветром и морем сердца.

Кровь, согретая бренди, взыграла в нем, и он поднял чарку для второго тоста.

– Обращаюсь к моим французским друзьям. Знайте, сердце мое скорбит о вашей печальной судьбе. Но, если в том будет нужда, Россия всегда готова вам помочь. – Он окинул взглядом трактир. – А какие новости у моих английских друзей? – спросил он, но англичане, сидевшие с понурыми лицами, ничего не ответили.

В трактире «Четыре фрегата» люди согревались горячительными напитками и бравыми речами, а небо тем временем становилось все темнее, все холоднее. Наконец Петр вышел в непроглядную ночь и направился домой. Добравшись до постели, он лег. И ему приснился сон.

Ему снова было десять лет. Он, дрожа, прятался в темном углу. Его мать, Наталья, затаилась рядом. В темноте он не мог различить ее лица, но помнил его таким, каким видел в последний раз: смелым, решительным. Несколько часов назад, когда злая судьба столкнула их лицом к лицу с разъяренной толпой стрельцов, вооруженных мушкетами, пиками и бердышами, мать стояла, крепко держа его за руку, и говорила голосом уверенным и сильным.

Стрельцов не иначе как бес попутал. Бунт? Они со времен Ивана Грозного верой и правдой служили царю, являлись личной охраной ему и чадам его. И вдруг подняли бунт, да не где-нибудь, а в стенах самого Кремля. Как гончие псы, охотятся за царской семьей, кого найдут – убивают, грабят царские палаты. Маленький Петр со своей матерью и братом Иваном спрятались в темной трапезной.

«Если мне суждено остаться в живых, – решил про себя Петр, – стрельцы мне за все ответят. Придет день, и они на своей шкуре испытают не только страх, пережитый царем, но и его царскую волю».

Кремлевские палаты обернулись подвалами, полными голодных крыс.

Поздно ночью мать, решив, что он крепко спит, выбралась из укрытия.

– Матушка, – шепотом позвал Петр.

– Чадушко мое, я должна узнать, что творится, – сказала мать, гладя его по голове. – Оставайся здесь и присмотри за Иваном. Сидите тихо-тихо.

– Они могут убить тебя, – беззвучно плакал и цеплялся за материнский подол маленький Петр.

– На это они не решатся, – успокаивала его мать. – Даже стрельцы не посмеют зайти так далеко. Они не убьют меня. Петруша, будь хорошим мальчиком, оставайся здесь, Иван без тебя пропадет.

Петр посмотрел в сторону старшего сводного брата и кивнул головой. В темноте он почти ничего не видел и от страха едва мог говорить.

– Я присмотрю за ним, – пообещал Петр матери.

Она ушла. Прошло какое-то время, и из соседних залов до Петра долетело мужское пение; вскоре он увидел, как движется к ним желтый трепещущий свет. От страха Петра била дрожь, он задыхался. В свете факела показалось бородатое лицо стрельца, забрызганное кровью, с хищным оскалом бешеного пса.

Огонь тускло осветил трапезную.

– Может, тут серебро есть, – послышался голос.

– Может, – ответил другой.

– Не здесь ли царица затаилась? Проклятые Нарышкины! Эй, вы там! Слышите? Вы, проклятые Нарышкины!

Петру чудилось, что его затянуло глубоко под воду и ему никак не вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. «Что же делать? Как спастись?»

И в этот момент что-то черное и мягкое окутало его, что-то, вселяющее покой. Он больше не видел стрельца, он больше не боялся.

– Здесь никого нет, – снова послышался голос. – В трапезной пусто.

Стрельцы ушли.

– Ты кто? – одними губами спросил Петр. Он знал – в трапезной кто-то есть. Уже сколько лет подряд ему снится один и тот же сон. Но на этот раз во сне появился некто новый, темный и сильный – надежный защитник, которого у него не было прежде.

– Я здесь, чтобы помочь вам, Петр Алексеевич, – прошептал мрак. – Есть ангелы, которые охраняют царей. И я – один из них.