Я не мог ничего более добиться от него. В другой раз я проходил по площади Ачо во время боя быков, на котором особенно отличался один матадор.

К ногам его со всех сторон посыпались букеты, энтузиазм зрителей дошел до крайних пределов. Вдруг одна из зрительниц сняла с себя жемчужное колье и бросила его на арену.

– Браво! – неистово закричала публика, аплодируя, не щадя рук. – Браво! Это Периколя.

В один вечер в театре прекрасная и милая, как все андалузки, актриса, пропев великолепную агвидилью с брио и упоительным напевом, исполнила jota aragonesa с салеро до того сладострастным голосом, что все зрители пришли в восторг, и оглушительные крики раздались со всех сторон.

– Браво! Она поет и танцует как Периколя.

Это таинственное имя или слово повсюду преследовало меня, упрямо я пытался разузнать что-нибудь о нем, но тщетно.

Прошло несколько месяцев; но я не мог добиться решения этой загадки и начинал уже приходить в отчаяние, но случай или удача помогли мне в этом тогда, когда я этого нисколько не ожидал, оправдав мою настойчивость и удовлетворив мое любопытство.

Вот как это случилось.

Однажды я прогуливался утром под порталами площади Майор, куря превосходное пюро, как вдруг меня отвлек от этого важного занятия многократный звук колокольчика и голоса окружавших меня:

– Ах! Вот Периколя.

– Пардье, – подумал я, – так она здесь, поэтому я увижу ее. В этот раз я успокою себя и узнаю, что это за неуловимая Периколя, которая имеет право более шести месяцев так сильно занимать меня.

Сказано, сделано; схватив свою шляпу, я подошел к старику приятной наружности, который стоял в нескольких шагах от меня, опершись плечом о портал и, поклонившись ему церемонно для того, чтобы снискать его расположение, сказал ему ласково:

– Извините, сеньор, сделайте одолжение, покажите мне Периколя!

– Вот она, сеньор, – сказал он, указав мне пальцем на тяжелую карету XVIII века, покрытую позолотою, которую везли два белых мула и которая выехала в это время из Саграрио; ее окружали духовенство, певчие и солдаты.

– Как! – воскликнул я с изумлением. – Это карета – Периколя?

– Да, сеньор, – ответил мне старик с плоской улыбкой, – эту карету называют ее именем.

При этом я совершенно растерялся. Загадка эта принимала в моих глазах размеры непроницаемой тайны.

А между тем физиономия старика, которого я расспрашивал, была такая обаятельная, голос так мягок, манеры так вежливы, что я почувствовал себя ободренным к тому, чтобы сделать новое усилие, и после минутного колебания, я снова спросил его:

– Ну странно же называют эту карету! Что заключается драгоценного в ней, что ее везут так торжественно и с конвоем?

– В ней, сеньор, везутся к умирающему Дары.

– Как! – воскликнул я. – Святые Дары в Лиме возят в карете?

– Да, сеньор, – ответил, поклонившись, старик, – так пожелала Периколя.

– Ну хорошо же! – проворчал я про себя. – Опять это же имя.

Через минуту я вновь обратился к старику:

– Я прошу вас извинить мою настойчивость, сеньор, я француз, только что прибывший в этот город, и поэтому не знаю, кто эта Периколя, имя которой произносится повсюду, которая, как кажется, оставила в сердцах жителей Лимы неизгладимое воспоминание.

– Да, действительно неизгладимое, сеньор, потому что она при жизни своей была Провидением для несчастных, и даже после своей смерти она не перестает благотворить. Я с удовольствием расскажу вам о ней.

В нескольких шагах от нас было кафе; мы вошли. Усевшись за столом и приказав подать себе мороженого, я попросил старика исполнить его обещание; он улыбнулся и начал так свой рассказ:

– Сеньор, история, которую вы услышите, весьма обыкновенная; она может иметь только некоторый интерес для моих соотечественников. Но так как вы желаете знать ее, я передам вам ее в нескольких словах.

Около середины XVIII века, то есть в 1740 году, наверное, точнее не вспомню, вице-королем Перу был назначен дон Андрее де Рибера. Он прибыл в Перу, не так как его предшественники, для приобретения состояния, потому что сам был очень богат; но из желания пробудить в американских племенах любовь к метрополии или, по крайней мере, предупредить ненависть к ней.

Миссия дона Андреса заключалась в примирении; никто лучше его не мог выполнить ее, потому что он был кастильянец, старинного дворянского рода, отважный, благородный и чрезвычайно умный; у него правосудие было равно для всех, и благодеяния его расточались безразлично испанцам, креолам и индейцам.

Все любили дона Андреса де Рибера; высшие сановники, духовенство упрекали его только в одном; но это обвинение было, как вы увидите, весьма важно.

Дон Андрее был уже в преклонных годах, ему было около шестидесяти пяти лет. Вследствие разных болезней он часто не мог по целым месяцам выходить из своего дворца. Несмотря на это, а быть может и вследствие этого, вице-короля втихомолку обвиняли в безумной страсти к девушке низшего сословия, в том что он совершенно подчинялся ей и исполнял все ее капризы; была ли эта страсть действительною? В этом невозможно было усомниться: эта женщина имела громадное влияние на вице-короля и хотя это влияние проявлялось только в благодеяниях, но зависть дворянства до того была возбуждена, что вице-королю и мнимой фаворитке ставили его в преступление; все приближенные вице-короля боялись и ненавидели ее.

Эта женщина была Периколя.

– Ах! Вот что это значит, – сказал я с радостью.

– Камилия Периколя, – продолжал с улыбкой старик, – была просто актрисой; я не стану описывать вам ее; я этого не могу; гибкая, маленькая, нежная как все девушки Лимы, она имела обворожительную талию. Легкая и живая как птичка, она едва прикасалась земли своей микроскопической ножкой; ее походка, страстно небрежная, имела змеиные изгибы, полная невыразимого очарования, которое свойственно креолкам; несмотря на то, что ей было двадцать лет, она выглядела всего на пятнадцать. Ее большие голубые и задумчивые глаза, обрамленные черными ресницами, бросавшими тень на ее бархатистые и алые как персик щеки; ее маленький ротик с двумя розовыми губками; ее черные как вороново крыло волосы, все это, вместе взятое, делало ее похожей на ангела, женщину и демона одновременно.

– Одним словом, – воскликнул я с энтузиазмом, – это было идеальное создание.

– Да, – лукаво продолжал старик. – Периколя, была действительно идеальным созданием; истинная креолка, она обладала всеми качествами и пороками ее племени; то вспыльчивая и страстная, как будто в ее жилах текла огненная лава; то скромная и застенчивая, то веселая и бешеная как гитана, она доходила до самых безумных капризов и самых кротких чувств.

Пусть кто хочет объяснит этот, полный неразгаданной таинственности, характер.

Как актриса она обладала необыкновенным талантом; как только она появлялась на сцене, электрическая дрожь пробегала по всем рядам зрителей, которые только и видели ее одну; она исполняла свои роли до того увлекательно, что даже самые пресыщенные люди проливали слезы. В ее ролях субреток веселость ее удваивала, так сказать, смех на губах тех, которых за минуту она доводила до слез.

Когда она пела, ее звучный и мелодический голос производил такие модуляции, что и соловей умер бы от зависти.

Когда она плясала, всеми овладевал энтузиазм, и восторг зрителей был огромен.

Вот какова была Периколя которую все обожали, потому что имея три-четыре миллиона, она употребляла свое богатство для того только, чтобы помогать бедным, которых она умела отыскивать с тактом везде, где бы они ни были.

– Итак, сеньор, – перебил я, – повторяю, что Периколя была ангелом.

– Нет, сеньор, это была женщина и женщина американка, родившаяся на знойной почве, в ее жилах клокотала лава вулканов.

Вы, французы, родившиеся в холодной стране, под туманным небом, вы знаете только бледнолицых женщин, и никогда не поймете, что такое женщина юга и насколько упоительны эти внешне столь слабые, а в действительности столь сильные существа.

Я покачивал головой, будучи недовольным столь нелестным для моих соотечественниц сравнением, сделанным стариком; но не желая возбуждать бесполезного спора, я молчал. Старик продолжал, поглядывая на меня с легкой насмешкой:

– В это время в Лиме, – сказал он, – жил молодой человек двадцати-двадцати пяти лет, мужественной и гордой красоты; он был чрезвычайно богат – это был дон Луи дель Балле. Этот молодой человек любил Периколя; он везде выражал свою страсть самым странным манером и делал неимоверные усилия для того, чтобы обратить на себя внимание актрисы.

Она не обращала внимания, отвернулась от него и забыла о нем; но дон Луи не испугался презрения артистки, настаивал с упорством, которое можно было сравнить только с тем упорством, с каким его отталкивала молодая девушка; так что во всем городе дона Луи дель Балле называли влюбленным в Периколя, от чего жестокая комедиантка хохотала до слез.

Молодой человек сходил с ума от горя и, не зная что ему делать, дерзнул однажды остановить Периколя у входа в театр и сказать ей:

– Сеньора, мое сердце сокрушено, я не могу более жить без вашей любви; почему вы, такая добрая ко всем, так жестоки ко мне? Не желаете ли вы моей смерти? Я исполню ваше желание; через три дня вы будете освобождены от докучливости несчастного, который надоедает вам, потому что через три дня меня не станет.

Потом он холодно и почтительно поклонился молодой девушке и быстро удалился.

Периколя побледнела и растерялась при этой непонятной выходке; но вскоре улыбка появилась вновь на ее устах, и легко, подобно птичке, она впорхнула в театральные коридоры.

Она ежедневно видела молодых людей, цветущих здоровьем, которые грозили ей тем, что они лишат себя жизни из-за нее; но веселая девушка не верила тому, чтобы хотя бы один из ее поклонников мог представить ей столь безумное доказательство своей любви. В следующий четверг, то есть спустя два дня после этого, в Лимском соборе должна была происходить большая церемония, к которой был приглашен архиерей всем высшим обществом города и должен был присутствовать вице-король.

Назначено было торжественное крещение Тюпак-Амарю, последнего перуанского инка, столь подло умерщвленного испанцами.

Это крещение было для духовенства величайшим торжеством, которое оно одержало над индейским племенем; поэтому следовало показать при этом всю святость христианской религии.

Объявление об этой церемонии подняло на ноги весь город, пробудило тщеславие и ревность всех; потому что дворянство желало при этом случае ослепить всех блеском своих богатств; креолы желали не отстать от них.

В настоящее время в Лиме весьма мало экипажей; потому что единственная система передвижения, принятая ее жителями – верховая езда; но в то время в ней были только четыре кареты, которыми однако же восхищались изумленные индейцы; эти кареты принадлежали вице-королю, архиерею, президенту аудиенции и наконец старой маркизе, ненавидящей Периколя, донне Антонио де Скаброза; я должен добавить, что последняя карета была так же стара как и ее благородная владетельница; она полуразрушилась от времени и поддерживалась только искусством ремонтников, по это не препятствовало маркизе чрезвычайно гордиться ею и с гордостью кататься в ней почаще.

В самый день этой церемонии, в то время когда вице-король надевал свой парадный мундир для того, чтобы отправиться в собор, он так сильно заболел подагрою, что несмотря на все свое желание присутствовать при церемонии крещения, вынужден был усесться в кресло и сидеть неподвижно.

В это время вошла Периколя; она смеялась и хохотала по привычке.

– О! Ваша светлость, – воскликнула она, – чья это великолепная карета, запряженная двумя белыми мулами, которую я заметила на дворе вашего дворца? Не принадлежит ли она вашей светлости?

– Увы! Да, моя милая, – ответил дон Андрее болезненным голосом.

– Я не знала, что у вас такой прекрасный экипаж.

– Я это знаю, – продолжал он, – его привезли из Испании только третьего дня; вчера его доставили сюда, и я приказал тайно ночью перевезти его сюда в Калао.

– Ну хороши же ваши сюрпризы, других вы не делаете; но теперь, ваша светлость, вы только напрасно выбросили за нее деньги, потому что в таком состоянии, в каком находится ваша светлость, вы не можете сегодня обновить этого великолепного экипажа.

– К несчастью, это совершенная правда, моя милая; но если я не могу обновить этого блестящего экипажа, то это исполнит за меня кто-нибудь другой.

– Ах! – произнесла она, с гневом закусывая губы. – Мне хотелось бы узнать имя той особы, которая имеет счастье пользоваться милостями вашего сиятельства?

– Ничего нет легче, моя милая, – ответил вице-король, позвонив.

Появился швейцар.

– Запряжена ли моя новая карета?

– Да, запряжена, ваше сиятельство! – почтительно ответил швейцар.

– Прекрасно, – продолжал вице-король, – скажите кучеру, что он, мулы и карета с этой минуты принадлежат сеньоре Камилии Периколя, которая теперь может располагать ими по своему усмотрению. Ступайте!

– Ах, ваша светлость, – воскликнула актриса, хлопнув весело в ладоши, – неужели действительно вы дадите мне эту великолепную карету?

– Да, моя милая, – ласково ответил дон Андрее, – я очень рад, что вам понравился мой подарок.

– Ваша светлость, вы слишком меня балуете.

– Прекрасно, прекрасно, это не стоит благодарности; напротив, поспешите ехать, потому что скоро начнется церемония, а я желаю, чтобы вы явились на нее как можно приличнее.

Молодая девушка поклонилась вице-королю, который поцеловал ее в лоб, и выбежала из зала.

– В особенности, моя милая, советую тебе вести себя благоразумно, – кричал ей дон Андрее.

– О! Не беспокойтесь, – сказала она исчезая.

Ее выезд из дворца произвел всеобщее волнение, и вскоре собралась толпа посмотреть на нее и весело прокричать ей:

– Браво! Периколя, да здравствует Периколя!

Молодая девушка, упоенная радостью, грациозно раскланивалась налево и направо, как вдруг она увидала тяжелую карету маркизы, в которой величественно восседали ее хозяйка и несколько ее друзей. В голове актрисы тотчас же мелькнула сумасшедшая идея, и она, забыв совет вице-короля, наклонилась к кучеру и шепнула ему несколько слов.

Почтенный автомедон стегнул своих мулов, которые поскакали галопом и понесли так несчастливо, что случайно карета актрисы наскочила на карету маркизы и опрокинула ее вверх колесами.

Через пять минут Периколя вошла в собор и, преклонивши колени, с сокрушением стояла перед балюстрадой хора.

Я не стану рассказывать вам о церемонии. Когда она окончилась, Периколя вышла из церкви и, садясь в экипаж, со злорадством увидела бедную маркизу, которую только теперь слуги успели, с большим трудом освободить из-под обломков ее экипажа.

В то самое время, когда она поворачивала в Каль Меркадерес, большая толпа преградила ей путь, и вскоре послышался колокольчик, впереди появился со Святыми Дарами священник.

Толпа расступилась перед священником и стала на колени по правую и по левую сторону дороги. Актриса также вышла и также преклонила колени со всеми.

Вдруг внезапно отворились двери дома, и из него выбежал бледный и окровавленный человек, который бросился к Периколя и остановился перед нею, размахивая кинжалом.

Молодая девушка вскрикнула от испуга, узнав дона Луи.

– Сеньорита, – воскликнул он слабым и дрожащим голосом, – я сказал вам что через три дня я прекращу свою жизнь, я исполняю мою клятву и умираю; да простит вам Бог!

И не успели удержать его, как он поразил себя кинжалом в сердце и замертво упал к ногам молодой девушки, обагрив кровью ее одежду.

Периколя упала в обморок.

Когда она пришла в себя, благодаря оказанным ей заботам, труп дона Луи лежал в двух шагах от нее.

Она с ужасом вскрикнула и закрыла лицо свое дрожавшими руками.

– Плачьте, дочь моя, – сказал ей чей-то кроткий голос, – милосердие Божие велико. Увы! Вы были невольной причиной смерти этого несчастного молодого человека.

Актриса подняла голову и узнала старого священника, который нес Святые Дары.

– О! Отец мой, – воскликнула она зарыдав, – я виновна; простит ли Бог этого несчастного за самоубийство?

– Я надеюсь, дочь моя; но увы, я стар и несмотря на все мои усилия, я не успел примирить его с Богом.

– Хорошо, батюшка, – ответила актриса со странной решимостью, – подобного случая более не повторится. Сядьте со мной в эту карету и отвезите меня в монастырь кающихся грешниц.

– Прекрасно, дочь моя, я исполню ваше желание; устами вашими говорит сам Бог.

На другой день все жители Лимы узнали с горестным изумлением о том, что их любимая актриса поступила в монастырь, раздав все свое значительное состояние бедным и пожертвовав на богоугодные заведения, в пользу несчастных и завещала, чтобы Святые Дары возились умирающим в ее карете.

Несмотря на все просьбы, которые были сделаны ей, актриса не оставила избранный ею монастырь, в котором она умерла спустя пятьдесят лет.

– Вот, сеньор, все то, что я могу рассказать вам о Периколя; я слышал об этом от моего отца, который знал ее в молодости и сохранил о ней самое трогательное воспоминание.

Я поблагодарил старика за его снисходительность, с какой он рассказал мне эту историю, и, заплатив за две порции мороженого, вышел из кафе.

Потом я часто искал его; но уже никогда более не встречал.