Григорий Чхартишвили

Журнал «Синтё»: опыт выживания высоколобого журнала в условиях рыночной экономики

1

Статью, посвященную чему-нибудь японскому, изящнее начать с многозначительного хайку. Поскольку ничего подходящего из Басё или Такубоку на ум не приходит, сочиним сами:

Меланхоличная лягушка в данном случае — российские литературные журналы, которым сегодня так грустно, что хоть в омут головой. Причина — одиночество в мире масскультуры и еще гордыня.

У нас любят гордиться тем, что толстый литературный журнал — исконно русское и совершенно уникальное явление. Уж во всяком случае, пишут критики, только в России главная жизнь литературы происходит не в издательствах, а в журналах. Наши «толстяки» просуществовали двести лет, вынесли и самодержавие, и диктатуру, и маразм советской империи, а теперь, под бременем рыночной экономики и ее неизбежного порождения — диктата массовой культуры, хиреют. Видимо, прикажут долго жить или выродятся в карликовые заповедники литературного экспериментаторства. Потому что таков суровый закон жизни и иначе быть не может. Такова карма.

Псевдохайку:

На самом деле ничего кармически неизбежного в увядании литературных журналов нет. Следует заметить, что многие русские беды происходят исключительно из инфантильной уверенности в уникальности своего жизненного опыта. Приятно: продираешься первопроходцем через девственные репейники истории, где еще не ступала нога человека. Потом вдруг выходишь на полянку, а там следы костра, ржавая банка, пустые бутылки. И протоптанная тропинка, по которой можно было прийти сюда же, не утыкавшись колючками.

Если говорить о выживании литературных журналов, то тропинку в этом направлении давно протоптали японцы. Вот страна, где литература живет и создается именно в толстых журналах. Пусть им не двести лет, а сто, но ведь и новой, постфеодальной японской литературе ненамного больше. Японский читатель привык открывать свежие имена, читать новые произведения любимых писателей и впитывать критические суждения через главные толстые журналы. Их, главных, в Японии столько же, сколько в России. У нас пять — «Октябрь» (р. 1924), «Новый мир» (р. 1925), «Знамя» (р. 1931), «Дружба народов» (р. 1939), «Иностранная литература» (р. 1955). И у японцев пять — «Новое течение» («Синтё», р. 1904), «Литература и искусство» («Бунгэй», р. 1933), «Мир литературы» («Бунгаккай», р. 1933), «Композиция» («Гундзо», р. 1946), «Плеяды» («Субару», р. 1970). Еще в Японии есть множество полудилетантских \донин-дзасси\ («журнал единомышленников»), питомников молодой литературы. Они похожи на западные университетские, альтернативные и авангардные журнальчики. Необходимое, но маргинальное дополнение к литературному мэйнстриму. Все талантливое из \донин-дзасси\ моментально перекочевывает к «толстякам».

Главное дело больших журналов — выискивать таланты, а тех, кто уже выискан, лелеять и пестовать. Для этого журналы регулярно устраивают всевозможные конкурсы и учреждают многочисленные премии. В последнее время и русские журналы наконец оценили значение этих литературных хэппенингов. Только у нас получение писателем престижной премии пока еще не стало для издателей сигналом к действию — даже широко рекламируемый русский Букер не делает книгу бестселлером. Ну да ничего, это со временем придет, вот только цивилизуется немножко издательский мир. Первые приметы уже есть: улучшаются полиграфический уровень и общая культура книжных изданий, постепенно уходит в прошлое пиратство. Может быть, лет через пять-десять все встанет на свои места, и тогда русские литературные журналы займут в книжно-издательском ландшафте почетную вакансию священной горы Фудзи.

Впрочем, не надо думать, что японские «толстяки» как сыр в масле катаются. Они, бывает, то приостанавливают деятельность, то и вовсе закрываются, но на месте почивших неизменно рождаются новые. Традиция укоренилась, стала необходимой и важной частью культуры.

Псевдохайку:

В условиях рыночной экономики высоколобый литературный журнал заведомо нерентабелен. Японцы это знают, и потому журнал там может существовать лишь при каком-нибудь издательском концерне. В России «толстяки» ведут героическую борьбу за самостоятельное выживание, что вообще-то невозможно. Но надо продержаться, пока общая культурная и издательская ситуация в стране не изменится к лучшему. И журналы держатся, кое-как затыкая дыры в убогом бюджете (спасибо Соросу и неспасибо правительству). Ничего не поделаешь, ведь задача высоколобого журнала на поприще литературной золотодобычи — не грести золото лопатой, а наносить на карту новые золотоносные прииски. И выполнять определенную работу в издательском истеблишменте, о чем речь пойдет ниже.

Дефицит в бюджете японского журнала покрывает издатель. Это вызывает зависть. Но есть в таком безбедном существовании и неизбежный минус — редакция целиком и полностью зависит от своего сюзерена. В прошлом году, например, прекратил существование замечательный ежемесячник «Перелетная птица» («Кайэн»). Прежний владелец издательства считал его своим любимым детищем, а новый имеет иные пристрастия. Другой столп японской литературы, журнал «Бунгэй», несколько лет назад был вынужден перейти с ежемесячного на ежеквартальный режим работы. Бывает, что «крыша» (безо всяких криминальных ассоциаций), под которой существует редакция, по нескольку раз меняется — имя издания, к которому привыкли читатели, передается от одного концерна другому.

Псевдохайку:

На этом фоне журнал «Синтё», который сегодня гостит у «ИЛ», возвышается истинным бастионом стабильности и долголетия.

Нашему гостю необычайно повезло с «крышей». Издательство «Синтёся» («ся» на конце означает «компания»), отметившее в минувшем году 100-летний юбилей, — одно из самых больших и респектабельных в Японии. «Синтёся» выпускает в год около 500 названий книг плюс девять журналов. Из них только один посвящен серьезной литературе и всерьез убыточен, остальные (политический, экономический, экологический, беллетристический, красиво иллюстрированный и др.) либо самоокупаются, либо приносят прибыль. Принадлежит концерн семейству Сато. Основатель династии, Сато Гирё, был классический self-made man с одним необычным для этой разновидности магнатов увлечением — любил литературу. В прошлом году издательство возглавил представитель четвертого поколения семейства. Г-н Сато Таканобу молод, сильно американизирован и является энтузиастом Интернета — вообще компьютеризации. Хочется надеяться, что он не поступит с журналом «Синтё» так же, как поступили с журналом «Кайэн».

Пожалуй, опасения излишни. Во-первых, «Синтё» вполне отрабатывает свой хлеб, принося издательству ощутимую пользу. А во-вторых, у кого же поднимется рука закрыть журнал, существующий с 1904 года и только что выпустивший 1100-й номер?

История «Синтё» — это история японской литературы ХХ века. Здесь печатались все великие или даже сколько-нибудь заметные. Из писателей, хорошо известных в России, — Акутагава, Кавабата, Танидзаки, Мисима, Абэ, Оэ.

Журнал занимается только высоколобой (в Японии она называется «чистой») литературой: печатает романы, повести, рассказы, статьи, дискуссии, маленькие дозы поэзии. Большой роман нередко растягивается на десятки номеров, что с нашей точки зрения странновато, а для японцев вполне привычно. Писатель отдает в редакцию очередную написанную за месяц порцию и пишет себе дальше. Читатели видят: автор трудится в поте лица, а автору каждый месяц — гонорар. Чтоб спокойно творил.

Попав на этот конвейер, романист уже не может расслабиться, захандрить или пуститься в запой. У него, понимаете ли, обязательство перед редакцией, а в Японии это очень серьезно. Если писатель не успевает сдать рукопись в оговоренный срок, журнал может посадить творца в «консерву» (идиоматическое выражение). Происходит это так.

Перед установленным сроком сдачи рукописи нарушителя творческой дисциплины селят в «консерву» (комфортабельный особнячок), вкусно кормят, ухаживают за ним, обеспечивают тихим и удобным кабинетом, но на улицу — ни-ни. Сиди пиши. Каждый день приходит редактор, проверяет, много ли написано за день. Писатели даже в Японии — народ тяжелый, поэтому иногда редактор тоже усаживается в «консерву» и ведет, так сказать, непрерывное наблюдение. Разумеется, при этом происходит масса забавных историй, потому что писатели все равно умудряются вырываться на волю.

Однажды некий маститый прозаик, особо злостный нарушитель дисциплины, сидел в «консерве» со строгим режимом: входная дверь была оснащена особым сигнализационным устройством — трехуровневый инфракрасный луч гарантировал, что никто из двери не выйдет. В комнатке возле прихожей еще поместился и страж — журнальный редактор, тихонечко правивший рукопись. Вечером, когда редактор на цыпочках отправился в кабинет собирать урожай, выяснилось, что классика давно след простыл. Дальнейшее расследование установило, что маститый прокрался в коридор и, по-пластунски проползя под всеми хитрыми лучами, ушел в дебош.

Псевдохайку:

И все же жаль, что у нас этот замечательный обычай не практикуется. Насколько плодотворнее работали бы русские писатели! Для сравнения: среднестатистический русский писатель создает по роману в 10 лет, а если по роману в 5 лет, то уже считается большим тружеником. В Японии же нормальный романист каждый год выпускает новую книгу. Вот вам и «труд напрасный».

Редактор японского журнала не только погоняет писателя, но и себе спуску не дает. В отличие от наших редакций, «Синтё» совсем не похож на вишневый сад, где с утра до вечера пьют чай и мило беседуют с авторами о литературе и общих знакомых. Представьте себе большой зал, перегороженный шкафами на секции. В каждой секции — редакция одного из девяти принадлежащих издательству периодических изданий: длинный стол, заваленный книгами и рукописями (см. фотографию), вокруг него — стулья. Всё.

Есть специальная комнатка, где редактор, засидевшийся допоздна, может переночевать. Но спать ночью приходится не всегда — в журнал «Синтё» можно смело звонить полночь — за полночь, обязательно кого-нибудь застанешь. С точки зрения российского редактора — бесчеловечный, кафкианский мир капитала. С точки зрения японца — нормальная работа.

А главное — журналы-то живы.

2

Интервью с заместителем главного редактора «Синтё» г-ном Рики Судзуки

Г.Ч. Что бы вы хотели сказать читателям «ИЛ» перед тем, как они прочтут подборку ваших публикаций?

Р.С. Вы знаете, из существующих сегодня в мире литературных журналов мне больше всего нравится английская «Гранта». Они все делают просто, без особых затей, но всегда точно формулируют тему, так что чувствуешь преемственность номеров, ясно видишь курс и стиль редакции. Скажу честно, я завидую «Гранте». И даже не тому, как она делается, а тому, что этот журнал делается на английском. У него такая широкая аудитория! Его читают в самых разных странах. Мы же из кожи вон лезем, печатаем множество замечательных произведений, но из-за языкового барьера мало кто в мире может оценить наши усилия. Мы работаем только на Японию. Каждый месяц наши литературные ежемесячники выпускают в свет огромный массив качественных текстов, но кроме японских же газет и журналов никто не откликается на этот поток литературы. Иногда я перестаю понимать, для чего, собственно, мы производим такое количество прозы, эссеистики, поэзии? Вот почему я очень рад тому, что русские читатели получат возможность оценить наш труд и составить себе некоторое представление о работе журнала «Синтё» и о состоянии современной японской литературы.

Г.Ч. А зачем японцам вообще нужны литературные журналы? Ведь у вас много хороших издательств, которые работают очень оперативно и, в отличие от российских издателей, отнюдь не шарахаются от «чистой» литературы?

Р.С. Если говорить цинично, без красивых слов, то журналы существуют лишь потому, что они нужны издательствам. «Чистая» литература, которую мы печатаем, никакого дохода не приносит. Не существует литературных журналов, которые жили бы только за счет своих публикаций, без спонсоров. Мы в вечном, заранее запланированном дефиците. Даже если тираж «Синтё» распродался без остатка, всей выручки едва хватит, чтобы заплатить гонорар авторам, а ведь это не самый основной расход — есть и типография, и распространение, и зарплата сотрудников, и многое другое. И тем не менее издательства почему-то продолжают нас выпускать. Почему? Дело в том, что издательство делает деньги не на журналах, а на издании книг. Даже «чистая» литература может приносить хорошую прибыль, если книга «попадает в цель», а журнал — это возможность проверить реакцию читателей и критиков на то или иное произведение. Кроме того, через журнал издательству удобнее поддерживать контакты с авторами. Журнал позволяет печатать романы с продолжением: писатель закончил очередную порцию и несет ее к нам в редакцию, а к тому времени, когда роман завершен, издательство уже знает, как быть с книжным изданием — какой готовить тираж, сколько денег вкладывать в рекламную кампанию и издавать ли этот роман вообще. Журнальные публикации создают автору и будущей книге хорошее, ненавязчивое паблисити. Так что существуем мы не только ради культурной традиции или в память о былых заслугах.

Г.Ч. Каков сейчас тираж у «Синтё» и других журналов?

Р.С. Примерно пятнадцать тысяч. За те двадцать лет, что я работаю в редакции, он почти не изменился. Да и у остальных литературных журналов аудитория, по-моему, осталась такой же. Вот только журнала «Кайэн» больше нет.

Г.Ч. Может ли подобный казус произойти и с вашим журналом?

Р.С. Разумеется. Ведь мы не независимое издание. Это означает, что мы зависим от издательства «Синтёся» и его общего состояния. Однако маловероятно, что нас закроют. Как я уже говорил, писателям удобнее работать с журналом, а не с издательством. Из наших публикаций складываются сборники — рассказов, статей. Хоть «Синтё» для издательства и представляет дополнительную статью расхода, но закройся мы, и компании придется тратить куда больше денег на добывание текстов, рекламу и т. п. Возможно, издательство вообще не сможет работать.

Г.Ч. Существует ли в Японии такое понятие, как лицо журнала? Как создается облик, стиль, индивидуальность журнала?

Р.С. Еще каких-нибудь десять-пятнадцать лет тому назад между ведущими литературными ежемесячниками действительно имелись существенные различия. «Синтё», например, был оплотом так называемой «Камакурской группы» — старых, именитых писателей, вошедших в литературу еще в довоенные годы. «Гундзо» представлял авторов среднего поколения, первой послевоенной волны. «Субару» и «Бунгэй» делали ставку на новые имена. Однако старые писатели один за другим ушли, и сегодня японские журналы стали очень похожи друг на друга: печатаем одних и тех же авторов, а если появляется новая звезда, то все дружно на нее набрасываемся. Ясной концепции, пожалуй, ни у одной из редакций сейчас нет. Нет ни у кого ясности и в вопросе о том, каким должен быть современный литературный журнал. Единственная возможность заявить о своей редакционной политике — подготовка спецвыпусков и тематических блоков. Их мы делаем часто, почти в каждом номере. Например, многолетняя традиция «Синтё» — обширные подборки, в которых мы пытаемся осмыслить заново творчество того или иного большого писателя.

Г.Ч. Кто читает ваш журнал?

Р.С. В основном люди немолодые. За пятьдесят. Во всяком случае, за сорок. Нам, редакторам, конечно, хотелось бы омолодить читательскую аудиторию, несколько изменить образ «Синтё».

Г.Ч. А кто ваши читатели по профессии?

Р.С. Среди них больше всего преподавателей. И конечно, гораздо больше женщин, чем мужчин.

Г.Ч. Как вы оцениваете нынешнее состояние японской литературы?

Р.С. Если брать широкий временной пласт, начиная с двадцатых и тридцатых, то сейчас у нас в литературе, безусловно, стагнация. Нет писателей такого масштаба, как Мисима или Кавабата, да и популярность «чистой» литературы в целом идет на убыль. Но многие писатели стараются писать изобретательно, по-новому, и нередко получается довольно любопытно. Проблема в том, что обмельчала тематика. Зато авторы виртуозно владеют стилем.

Г.Ч. Кого из ныне живущих писателей публика любит больше всего?

Р.С. Конечно, Мураками Харуки. Еще Миямото Тэру, который пишет и массовую литературу, и «чистую». Он в свое время получил премию Акутагавы, а значит, был признан писателем серьезным. Любят молодую писательницу Ёсимото Банана, которую все же, пожалуй, следует отнести к массовой литературе. Я говорю о тех, кто лидирует по тиражам, лучше всего продается. Еще я назвал бы Мураками Рю.

Г.Ч. «Синтё» печатает и переводные произведения. Испытываете ли вы интерес к современной русской литературе? Переводилось ли у вас что-нибудь в последнее время?

Р.С. В Японии русская литература всегда была в чести, это уже традиция. Достоевский для японцев вообще один из главных мировых писателей, многие наши писатели выросли из Достоевского. Что же касается современной литературы, то мы в основном переводим рассказы. Здесь все зависит от переводчиков и зарубежников, которые с нами работают и на которых мы всецело полагаемся. Особенность «Синтё» в том, что мы придаем большое значение качеству перевода. Нередко для нас переводят ведущие японские писатели — такие, как тот же Мураками Харуки, переводивший Джулиана Барнса, или Аоно Со, сделавший прекрасный перевод Чарльза Буковски. А русское направление у нас ведет Нумано Мицуёси, известный критик, переводчик, преподаватель Токийского университета. По его рекомендации мы в последние годы напечатали рассказы Людмилы Петрушевской, Андрея Битова, Сергея Довлатова, Виктора Пелевина, Татьяны Толстой, Нины Садур, Эдуарда Лимонова, Виктории Токаревой, Валерии Нарбиковой, Натальи Баранской.

Г.Ч. Как вам кажется, удается ли «Синтё» и другим журналам активно влиять на литературный процесс? Можно ли сказать, что вы в авангарде современной японской литературы?

Р.С. Думаю, да. Мы, редакторы, чувствуем свою ответственность, свою миссию. У каждого из нас есть свое мнение о том, что считать настоящей литературой, какую литературу надо поддерживать. Нас сейчас семеро, и каждый с утра до ночи сидит, зарывшись в рукописи. Двоим редакторам еще нет тридцати, двое на четвертом десятке, одному за сорок, одному за пятьдесят, одному уже перевалило за шестьдесят. У каждого поколения, конечно, своя система ценностей. Мы сейчас изо всех сил стараемся находить свежие произведения, не похожие на то, что писалось раньше. С 1988 года мы ввели специальную литературную премию, имени Мисимы, которая присуждается за новаторское письмо.

Г.Ч. Как делится работа между редакторами?

Р.С. Каждый работает со своим контингентом авторов. У одного редактора от пятидесяти до ста «своих» авторов, с которыми нужно поддерживать постоянный контакт. Это и прозаики, и переводчики, и поэты, и критики, и публицисты. Редакторы занимаются организационной работой, добывают рукописи. Рукописи мы читаем по очереди, часто ездим к авторам, выпиваем с ними, обсуждаем планы на будущее. Решаем, как печатать новый роман — сразу или по частям. Нередко встречи происходят в кафе или в ресторане — это важная часть работы. А новых авторов мы находим так. У каждого журнала существует премия за литературный дебют. Редакторы читают все поступающие на конкурс произведения, отбирают шорт-лист для жюри. Обычно это пять названий. Произведение-победитель, естественно, публикуется в журнале, но нередко находятся перспективные авторы и среди тех, кто премии не получил. Они тоже попадают в наш авторский актив. В «Синтё» две таких премии: одна просто за дебют, вторая специально для студентов. На первый конкурс мы обычно получаем около девятисот рукописей, на второй, студенческий, — около пятисот.

Г.Ч. Я видел, что ваши редакторы засиживаются в редакции допоздна, иногда даже до утра. Зачем это нужно?

Р.С. Производственная необходимость. Корректура из типографии обычно приходит вечером, и мы ждем, пока ее прочитают корректоры. К нам она поступает в 10, а то и в 12 часов вечера. Редактор быстро прочитывает, отвозит автору.

Г.Ч. Ночью?

Р.С. Да. Они встречаются у автора дома или где-нибудь в ресторане. Автор вносит правку, редактор ждет. Вот и получается, что у редактора главная запарка начинается на ночь глядя, а с правленой, готовой рукописью он возвращается в редакцию только под утро.

Г.Ч. И что же, нельзя подождать с корректурой до завтра? Чтобы работать не ночью, а днем?

Р.С. Простите, не понял вопроса.

3

Мати Тавара

Из цикла «Мое любимое хайку»

Про Ёсия Нобуко я слышала еще в детстве, от матери. «В девичестве я ею просто бредила», — говорила мать. Однако до недавнего времени я понятия не имела, что Ёсия писала не только прозу, но и стихи. Я веду в Интернете поэтический семинар и однажды попросила каждого из своих корреспондентов назвать одно хайку, самое любимое. Тогда-то я впервые и прочла трехстишья Ёсия Нобуко.

Первое впечатление: как по-доброму смотрит она на людей. И еще: какой простой, предельно ясный стиль. Простой, но при этом удивительно емкий. Почти за каждым хайку — целая история, сразу видно, что писала романистка.

В приведенном выше стихотворении говорится о первой любви, едва начавшейся, неумелой, застенчивой. Когда понимаешь, что влюбилась, внезапно исчезают все слова, ты боишься молчания, но поделать с собой ничего не можешь. Сидишь за столиком, потупив взгляд, и сосешь через соломинку лимонад… Я так и вижу перед собой двух этих робких, юных влюбленных.

Конечно же юных! Будь они постарше, пили бы кофе или еще что-нибудь «взрослое», курили бы. А содовый лимонад — это летняя жара, свежесть, ранняя юность.

Вот другое ее трехстишье:

Здесь, очевидно, речь идет о детях, которые обступили торговца золотыми рыбками и жадно смотрят на аквариум. Это дети бедняков, купить рыбок они не могут — разве что полюбоваться, но торговец не гонит их, а, наоборот, зовет подойти поближе. Я все это вижу. Вижу и других детей, которые покупают рыбок. Вижу как на ладони всю жизнь доброго торговца…

Ёсия Нобуко, конечно, имеет в виду совсем не то, что матери одеты лучше своих малышей. Но лица женщин, любующихся нарядными детьми, сияют горделивой любовью и оттого прекрасны.

В последнее время почти стерлась граница между хайку и сэнрю. Толковее всего, по-моему, разницу между двумя этими жанрами объясняет поэт Сасаки Юкицуна: «Хайку выражает позицию меньшинства, сэнрю — позицию большинства». С этой точки зрения трехстишья Ёсия Нобуко, пожалуй, ближе к сэнрю.

Например, такое:

Или такое:

Во всех этих коротких стихотворениях выражена, так сказать, \позиция\ \большинства\. А разве доказано, что позиция большинства в искусстве — заведомый брак? Что хорошо, то в ярлыках не нуждается. И лучше всего те хайку, в которых ощутима живая прелесть «речной ивы».