Георгий Алексеевич Осипов

«Все объекты разбомбили мы дотла!»

Летчик-бомбардировщик вспоминает

Об авторе

Георгий Алексеевич ОСИПОВ родился в Балашове в 1916 году.

В Саратове в 1931 году окончил семилетку, затем два года учебы в ФЗУ, и в марте 1933 года, получив квалификацию токаря, по призыву комсомола отправился в Нижний Тагил на ударную стройку второй пятилетки «Тагилстрой», где возводился крупнейший металлургический комбинат. В семнадцать лет стал бригадиром слесарей-монтажников. С 1934 по 1937 год обучался в Оренбургской летной школе, которую окончил с отличием по первому разряду с присвоением звания лейтенанта.

В 1938 году участвовал в боях у озера Хасан.

С начала 1941 года — заместитель командира эскадрильи.

В годы Великой Отечественной войны прошел боевой путь от командира эскадрильи до инспектора по технике пилотирования 6-го смешанного авиационного корпуса. Совершил 124 боевых вылета, в основном в качестве ведущего эскадрильи и полка.

В 1944 году направлен для обучения на командный факультет Военно-воздушной академии в Монине. По завершении обучения с июля 1948 года служил в должности командира учебного полка, а с 1949-го — в должности заместителя начальника Оренбургского авиационного училища штурманов. С 1950 года учился в адъюнктуре при кафедре тактики бомбардировочной авиации. В июне 1953 года защитил диссертацию на степень кандидата военных наук по теме «Тактика действий бомбардировочной авиационной дивизии». С 1953 по 1961 год служил старшим преподавателем кафедры тактики бомбардировочной авиации, а с 1961 по 1972 год — в должности заместителя начальника кафедры организации и методики боевой подготовки в Военно-воздушной академии.

Автор 81 научного труда. Из них опубликовано 46 работ, в том числе в соавторстве учебник «Тактика бомбардировочной авиации» (1958) и учебник «Методика тактической подготовки подразделений, частей и соединений» (1974).

В 1979 году написал и проиллюстрировал фотографиями брошюру «Боевой путь 57-го бомбардировочного авиационного Калинковичевского ордена Богдана Хмельницкого полка», которая размножена методом самиздата и разослана всем ветеранам полка.

Награжден 5 орденами Красного Знамени, 2 орденами Отечественной войны II степени и 2 орденами Красной Звезды.

Полковник в отставке, до 1991 года продолжал научную работу в качестве научного сотрудника отдела информации академии, ведет активную работу по военно-патриотическому воспитанию.

Предисловие

Прошло более 60 лет с начала Великой Отечественной войны, но события минувшей войны не забываются. Они волнуют и тревожат сердца не только участников войны, но и молодых людей новых поколений.

Прочитав записки летчика, полковника в отставке Г. А. Осипова, я как будто сам окунулся в суровые события тех лет и вспомнил пережитое.

В книге «В небе бомбардировщики» автор рассказывает о своем боевом пути военного летчика, о боевых друзьях, товарищах и подчиненных, с кем вместе наносил бомбардировочные удары по врагу, будучи заместителем командира эскадрильи, командиром эскадрильи, заместителем командира полка и инспектором по технике пилотирования 6-го смешанного авиационного корпуса.

Заслуженный боевой летчик и авиационный командир Г. А. Осипов внес вклад и в теорию боевых действий бомбардировочной авиации. Под его руководством и при активном его участии был разработан и в 1958 году впервые в Советском Союзе издан учебник «Тактика бомбардировочной авиации».

В новой книге читателю представляется суровая правда о боевых действиях бомбардировщиков в сражениях Великой Отечественной войны. Автор убедительно показал, что источником подвигов летного и технического состава в жестоких сражениях с фашистской авиацией и зенитной артиллерией были любовь к Родине, верность воинскому долгу и страстное стремление освободить родную землю от фашистских захватчиков.

Запоминаются образы Героев Советского Союза летчиков Рудя Н. М. и Архангельского Н. В. Они прибыли в полк из училища в начале 1942 года, а к лету 1944 года, совершив по 150–160 боевых вылетов, стали отважными мастерами бомбовых ударов. Самолет командира звена Рудь четыре раза в воздушных боях был сбит, и каждый раз летчик возвращался в часть и продолжал наносить бомбардировочные удары по врагу.

Интересен рассказ о поучительном примере решительных волевых действий командиров при выходе бомбардировщиков из-под внезапного удара танков противника по аэродрому.

Автор тепло рассказывает о самоотверженности и мастерстве первых помощников командиров и исполнителей ударов по целям штурманов эскадрилий Желонкина Ф. Е., Каменского И. И. и Осипова Г. Ф.

Незабываемы подвиги летчиков Афонина В. М., Воеводина В. В., Муратова И. Е. и Черепнова В. А.

Поражает воображение рассказ о необыкновенной находчивости и мужестве штурмана Паршутина П. В., сумевшего прилететь на аэродром и посадить самолет на фюзеляж, после того как в бою над целью был разрушен штурвал, а тяжелораненый летчик покинул самолет с парашютом.

Не забыты в книге и боевые помощники летного состава авиационные инженеры, техники, механики и оружейники, и особенно заслуженные из них Белов К. Н., Коровников В. Н., Чугунов А. Н., Кауров А. И. и другие.

Умело и правдиво описаны бомбардировочные удары, воздушные бои, верно показана психология летчиков, штурманов и стрелков-радистов в ожесточенных сражениях, их чувства и неиссякаемое стремление победить врага.

В широком плане книга «В небе бомбардировщики» является предостережением всем, кто собирается напасть на Россию, и напоминанием современникам о необходимости заблаговременно строить новые бомбардировщики и готовить кадры для бомбардировочной авиации.

Содержательная и поучительная книга Г. А. Осипова должна стать полезной в деле военно-патриотического воспитания молодежи в свете реализации государственной программы «Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации на 2001–2005 годы».

А. Ф. Ковачевич,

бывший заместитель начальника Военно-воздушной академии им. Ю. А. Гагарина,

Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации,

почетный гражданин Щелковского района.

4 декабря 2002 г.

В бой на Московское направление

Шел тысяча девятьсот сорок первый год.

Воскресенье, 22 июня, на Дальнем Востоке, где базировался наш полк на аэродроме Чернышовка, выдалось солнечным, тихим и теплым. Долина реки Даубихе, теперь Арсеньевка, млела в солнечной дымке. По синеватым вершинам окрестных хребтов клубились белые облака. Над аэродромом, заросшим по краям фиолетовыми ирисами, белыми и розовыми пионами, щебетали птицы и жужжали пчелы. Белоснежные бомбардировщики полка стояли в одну линию на всем протяжении огромного летного поля. Между самолетами неспешно ходили часовые. Стояла оглушительная тишина, которую разорвал пронзительный и тревожный вой сирены. Забегали посыльные. Застучали по дорогам и лестницам сапоги.

Одеваюсь по тревоге, гляжу на часы. Половина десятого. Бегом на аэродром. Рядом со мной бегут старшие лейтенанты П. П. Рябов и Н. П. Гладков.

— Кому это вздумалось испортить нам выходной? — ворчит на бегу Гладков.

— Это что-то серьезное, слишком уж неожиданно заревела сирена, — высказал свои соображения Рябов.

На аэродроме объявили — война. Фашистская Германия напала на Советский Союз. Как ни ожидали мы войны, сообщение ошеломило неожиданностью и тяжестью. Сбор личного состава прошел организованно. Все прибыли с оружием, противогазами и личными вещами. По плану тревоги мы быстро подвесили бомбы, рассредоточили самолеты по летному полю и накрыли их маскировочными сетками. Укрытий для самолетов не было, пришлось об этом пожалеть. На другой день наши белоснежные бомбардировщики СБ начали перекрашиваться в защитный цвет. Говорили, что перекраску можно было бы выполнить заранее. В районе постоянных стоянок отрыли ровики для ящиков со взрывателями и щели для укрытия личного состава от бомбежек.

Заместитель командира полка майор А. Перехрест послал меня на мотоцикле на запасный аэродром, чтобы организовать там уборку копен сена с летного поля и прием самолетов третьей эскадрильи, передислоцированной туда по плану рассредоточения.

Гадали, вступит ли сразу в войну Япония, ждали хоть каких-нибудь сообщений из Москвы о ходе боевых действий.

— Трудно нам будет, если еще начнет войну Япония, — вздохнул старший лейтенант Ф. Г. Лесняк.

— Наверное, не начнет. Только в апреле был заключен советско-японский пакт о нейтралитете, — возразил заместитель командира эскадрильи по политчасти старший политрук A. A. Лучинкин.

— С немцами у нас тоже был договор о ненападении, да Гитлер его вероломно нарушил, а Япония его союзник.

— Да, нам надо быть готовыми к нападению и со стороны японцев. До границы сто двадцать километров, — согласился Лучинкин.

В сводках Информбюро и в газетах были тревожные сообщения, недоговоренности и противоречия, жадно ловили мы каждое сообщение московского радио.

В первых числах июля полк получил приказ перебазироваться на фронт. Готовясь к перелету из Приморья, мы уточнили боевые расчеты, провели на самолетах регламентные работы, дали провозные и контрольные полеты летчикам, имевшим перерыв, получили полетные карты на часть маршрута до Байкала и наметили боевые порядки.

3 июля, после выступления И. В. Сталина по радио, в полку состоялся митинг. Текст выступления зачитал заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар Ф. А. Куфта. Все выступившие на митинге клеймили позором наглых фашистских захватчиков и клялись не пожалеть жизни за Родину. Когда расходились после митинга, Гладков похлопал по плечу Лучинкина:

— Горькую правду сказал Сталин и правильно нацелил весь наш народ на разгром врага.

— Да, очень хорошо сказал и убедительно поставил задачу покончить с благодушием и беспечностью, — согласился Лучинкин. — Непонятно только, зачем за неделю до войны писали, что слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы.

— А чего тут непонятного? Это дипломатия. Но ты, Дима, политработник, и тебе яснее такие дипломатические тонкости, — начал заводить Луч инки на Гладков.

— Я понимаю, что это политика, но все это пока не ясно.

— Спрячь, Дима, свое непонимание за голенище и никому не показывай. Давай лучше готовиться к перелету, а то путь предстоит неблизкий, более семи тысяч километров, — сказал Гладков.

— Да это я просто так, — прогудел Лучинкин.

Я пошел проверять технику пилотирования у летчика А. И. Устинова, а Гладков — у А. М. Погудина.

Вылетели 6 июля утром. Провожал нас командующий ВВС 1-й Краснознаменной армии полковник A. C. Сенаторов. Когда наша эскадрилья выруливала на старт, он стоял перед моим самолетом и с грустью махал нам рукой.

И вот наш 57-й бомбардировочный полк, построившись в воздухе в колонну эскадрилий, взял курс на Хабаровск. Во главе колонны из пяти эскадрилий летели командир полка майор Суржин, батальонный комиссар Куфта и заместитель командира полка майор Перехрест. В составе нашей пятой эскадрильи летели командир эскадрильи капитан Н. И. Барулин, его заместители старший лейтенант Лесняк, старший политрук Лучинкин, командир звена Н. М. Тараканов и летчики — лейтенанты Г. И. Алексеев, А. Д. Голубков, С. Я. Митин и младший лейтенант А. И. Устинов. В состав каждого экипажа, кроме штурмана и стрелка-радиста, входил еще техник. В моем самолете летел техником Г. С. Крысин.

В Хабаровске мы заправили самолеты полка топливом и через два дня отправились дальше на запад. Следующую посадку произвели на аэродроме Возжаевка. В этом гарнизоне нас поразили пустые дома начсостава. Отсюда семьи уже эвакуировали в Сибирь.

На другой день вылетели в Укурей. Перелет проходил в густом дыму. Горела тайга. Ведущий полка немного отклонился в сторону границы с Маньчжурией, но потом вывел полк на железную дорогу, и мы все долетели благополучно.

Две ночи отдыха, и 11 июля — отправка на Усть-Орду. Этот перелет проходил при низкой облачности и дожде. Меня со звеном самолетов послали на разведку погоды. После взлета и до Байкала летели на высоте пятьдесят-сто метров, а перед Байкалом облачность кончилась, и, набрав высоту, мы всласть налюбовались красотами сказочного озера.

На другой день, 12 июля, мы перелетели в Красноярск, 15-го — в Новосибирск, а 16-го полк приземлился на аэродроме Омска. Здесь, на летном поле, мы встретили А. Н. Туполева с инженерами его конструкторского бюро, прилетевшими на самолетах Ли-2. Сразу завязалась беседа. Молодые инженеры «по секрету» рассказали нам, что эвакуировались сюда для того, чтобы построить новый авиационный завод и через год-два начать выпуск нового бомбардировщика Ту-2, который, по их словам, будет намного лучше пикирующего бомбардировщика Пе-2. Когда в начале 1943 года на Юго-Западном фронте я встретил полк, вооруженный самолетами Ту-2, летчики этого полка говорили, что новый самолет лучше Пе-2 по бомбовой нагрузке и пилотированию на посадке.

Из Омска 17 июля перелетели в Челябинск, 18-го — в Чкалов, а 19-го — в Энгельс. На аэродроме Энгельса находились четыре дня. Шел дождь. Я отпросился у командира к родителям в Саратов. Отец и мать были рады мне и напуганы тем, что я летел на фронт. Брат Владимир и сестра Вера держались стойко. Они беспокоились за меня, но вида особенно не показывали. От родителей я узнал, что младший брат Костя на Северо-Западном фронте, а старший Алексей — в московском ополчении. Мать перекрестила меня на прощание и просила беречь себя.

Из Энгельса вылетели в Сасово 23 июля. После сбора эскадрильи над аэродромом я провел свою группу над Панкратьевской улицей и домом родителей в Саратове. Пролетая над домом, покачал крыльями, а затем присоединился к боевому порядку полка.

В Сасово полк находился двенадцать дней. За это время нашу часть переформировали в два бомбардировочных полка. Полк, в котором я остался на должности заместителя командира эскадрильи, сохранил прежний номер и командный состав. В него вошли третья, четвертая и пятая эскадрильи. Первая и вторая эскадрильи составили вновь сформированный полк, командиром которого был назначен майор Перехрест. Здесь же, на аэродроме Сасово, заводские бригады установили на наших бомбардировщиках СБ систему заполнения топливных баков углекислым газом. Это являлось очень необходимым решением, поскольку самолеты СБ загорались от попадания пуль в бензобаки. В установленной системе трубки от баллона с углекислотой шли прямо к бензобакам, и летчик по мере расходования топлива должен был понемногу открывать вентиль и заполнять баки углекислым газом.

Для уточнения вопросов переформирования и предстоящего перебазирования на фронт 25 июля я с начальником штаба полка и старшим инженером на самолете СБ вылетел в Тулу.

На аэродроме в Туле встретил своего командира отряда в летной школе капитана H. H. Круглова. Он служил на Тульском аэродроме заместителем командира истребительного полка ПВО. Мы оба были рады встрече, долго и задушевно беседовали. Круглов рассказал, что уже сбил два фашистских разведчика. Через два месяца я вновь побывал на аэродроме в Туле и узнал, что он трагически погиб. В воздушном бою с фашистским разведчиком Круглов был тяжело ранен, но сумел посадить поврежденный самолет в поле. К самолету подбежали убиравшие хлеб колхозники, но открыть кабину истребителя не решились, полагая, что это фашистский летчик. Так и умер Николай Круглов, истекая кровью в кабине самолета, на глазах стоявших вокруг него людей.

После окончания переформирования полка мы с еще большим нетерпением ожидали перелета на фронт, жадно ловили скупые сообщения Совинформбюро, газет и гадали, куда могут нас направить. А сообщения день ото дня становились все тревожнее и безрадостнее. В начале июля сообщалось о боях на полоцком, борисовском и бобруйском направлениях, 12 июля — на витебском и псковском, а 16 июля — на смоленском. С первых дней августа сообщалось о том, что особенно упорные бои развернулись на смоленском направлении. И мы гадали, где идут эти ожесточенные бои: западнее города, в самом Смоленске или восточнее его.

Ночью в районе Сасова пролетел немецкий разведчик и была объявлена тревога. После тревоги долго не могли уснуть. Переговаривались между собой о том, как будем воевать. Командир эскадрильи Лесняк считал, что наши бомбардировщики целесообразно использовать для ударов по аэродромам и железнодорожным узлам, а я полагал, что в трудных условиях оборонительных сражений нас, скорее всего, будут использовать для нанесения ударов по наступающим войскам противника. Только к двум часам все замолчали, и каждый остался наедине со своими мыслями. Я вспомнил детство и юность. Было в них много трудного и прекрасного.

Мой отец Алексей Гаврилович и мать Анисья Петровна — выходцы из крестьянских семей Балашовского уезда. После службы в армии отец оставил родную деревню Ивановку и поселился на окраине города Балашова. Там он сначала работал плотником на строительстве Рязано-Уральской дороги, а потом участвовал в сооружении балашовского элеватора и моста через реку Хопер, став десятником.

Я родился в Балашове в 1916 году. В семье было шестеро братьев и две сестры. Жили все дружно, и старшие помогали младшим. В год смерти В. И. Ленина я пошел в школу. Отец, несмотря на материальные трудности, много внимания уделял нашему воспитанию. Когда я учился в школе, отец работал инструктором по организации сельскохозяйственных артелей и много ездил по командировкам. Он каждый год выписывал нам газету «Пионерская правда», журналы «Пионер» и «Знание — сила». Большой поклонник Л. Н. Толстого, отец и нас пристрастил к чтению художественной литературы, но Толстого я тогда не понимал, за исключением отдельных его сказок. В свободное время я увлекался строительством авиационных моделей, радиоприемников и фотографией, а лето проводил на реке Хопер.

В 1930 году, когда мои старшие братья и сестры разлетелись из родительского дома, семья переехала в Саратов. Меня взял к себе старший брат Владимир, и мы жили на его аспирантскую стипендию. В Саратове в 1931 году я вступил в комсомол и закончил семилетку. Так как вдвоем на аспирантскую стипендию и триста граммов хлеба в день жить было голодно и трудно, я не стал продолжать учебу в средней школе, а поступил в фабрично-заводское училище, где давали небольшую стипендию и немного больше хлеба.

Быстро пролетели два года учебы в ФЗУ, и в марте 1933 года, получив квалификацию токаря, я по призыву комсомола отправился из Саратова в Нижний Тагил на ударную стройку второй пятилетки «Тагилстрой», где возводился крупнейший металлургический комбинат. Здесь сначала я работал токарем, но через месяц меня вызвали в комитет комсомола, где секретарь заявил:

— Хватит тебе, Осипов, стоять у токарного станка. Ты у нас из комсомольцев самый образованный, и мы предлагаем твою кандидатуру на должность бригадира комсомольской бригады слесарей-монтажников. И никаких возражений.

Возражать было бесполезно. Так в семнадцать лет я стал бригадиром слесарей-монтажников. В бригаду включили десять комсомольцев, прибывших с лесозаготовок, несколько политэмигрантов из Польши, троих механиков, демобилизованных из Красной Армии, и группу ударников — молодых строителей некомсомольцев. Так как большинство рабочих бригады не владели умениями и навыками работы по специальности, я организовал с ними профессиональную учебу. Сам обучал их слесарному делу, клепке и развальцовке их учил старый котельщик Шилкин, а такелажному искусству — опытный монтажник Худорожков. В заключение со всеми членами бригады было проведено занятие по правилам установки оборудования по осям и уровню.

Все рабочие бригады занимались с желанием, несмотря на то что по постановлению ВЦИК у нас был десятичасовой рабочий день. Взяв обязательство выполнять план монтажа на 120 %, наша бригада фактически выполняла его на 150 %, досрочно сдавая первоочередные объекты, за что газета «Тагильский рабочий» несколько раз помещала репортажи о нашей бригаде и фотографии ее ударников. Зимой по вечерам я штудировал учебники, мечтая поступить в политехнический институт. Но жизнь спутала все планы.

Летом 1934 года меня вызвали в партком «Тагилстроя».

Секретарь парткома спросил меня:

— Осипов, хочешь быть летчиком?

Я ответил, что хочу.

— ЦК ВКП(б) проводит специальный набор. Партком рекомендует тебя и еще трех парней из твоей бригады. Вы — высотники, работаете ближе к небу, вам и учиться на летчиков. Надеюсь, что оправдаете доверие партии, — сказал секретарь парткома на прощание.

— Оправдаем, — ответил я.

Кроме нас, монтажников, партком рекомендовал в летное училище еще несколько молодых техников-строителей.

На медицинской и мандатной комиссиях в Свердловске большинство кандидатов было отсеяно. В летную школу поступили только я и техники В. Дьяченко, Б. Горелихин и А. Костомаха.

В Оренбургской летной школе я занимался с большим желанием, поэтому учиться мне было легко. Мой инструктор лейтенант Сальников выпустил меня в первый самостоятельный полет на самолете У-2 после восемнадцати вывозных полетов и проверки командиром эскадрильи Лазаревым. Свободное время в летной школе я посвящал гимнастике, лыжам и чтению художественной литературы.

Летом 1937 года на партийном собрании эскадрильи меня, как отличника летной подготовки, приняли в кандидаты партии. В том же году я закончил летную школу с отличием по первому разряду и присвоением звания лейтенанта.

Стоим в строю. Все в новенькой форме с двумя кубиками лейтенантов на голубых петлицах. Зачитывается приказ об окончании летной школы. Начальник училища С. П. Синяков вручает мне удостоверение личности со званием лейтенанта. Выпускной вечер. Счастье нового положения. Радужные мечты о будущем. От всего этого кружилась голова и сладко ныло сердце.

Когда восторги от выпуска прошли, я сделал для себя первый серьезный вывод: «Раз я офицер и посвятил себя военному делу, надо основательно его изучать». Исходя из этого, перед отъездом из Москвы на Дальний Восток к месту службы в далекое село Новая Сысоевка я зашел в магазин «Военная книга» на Арбате и накупил целый чемодан книг по военной истории, тактике, стратегии и применению авиации. Большинство книг были изданы в серии «Библиотека командира».

В 57-м бомбардировочном авиационном полку моя служба началась с переучивания на бомбардировщик СБ. Первым моим командиром звена был Н. Т. Красночубенко, опытный, вдумчивый и заботливый командир, научивший меня как полетам на новом самолете, так и воспитанию подчиненных. Очень ярким и талантливым во всем был и командир эскадрильи Бурдин. Он умел мобилизовать личный состав на выполнение задач боевой подготовки, на преодоление трудностей неустройства быта и на организацию коллективного отдыха.

6 августа 1938 года в боевом порядке полка из пяти эскадрилий летим бомбить японских захватчиков у озера Хасан. Впереди, справа и слева от нас — другие полки бомбардировщиков и истребителей, всего около пятисот самолетов. Первые разрывы японских зенитных снарядов среди боевого порядка нашей эскадрильи. Бомбы сброшены. Вся сопка Заозерная, захваченная японцами, перепахана воронками от разрывов бомб.

Через год меня назначают командиром звена. Отдаю все силы совершенствованию боевой подготовки звена. Летаем днем и ночью в простых и сложных метеоусловиях, и на соревнованиях в ВВС 1-й Отдельной Краснознаменной армии наше звено занимает первое место. Вскоре наш полк занял первое место по боевой подготовке в ВВС Красной Армии.

В начале 1941 года перед строем полка зачитали приказ о моем назначении на должность заместителя командира пятой эскадрильи. Командир эскадрильи Барулин поздравил меня с назначением и сказал:

— Займись, Осипов, отработкой тактики действий экипажей, звеньев и эскадрильи бомбардировщиков. Время сейчас тревожное. Нам надо не только хорошо летать, но и научить наши экипажи воевать. Ты это умеешь, а я тебе помогу.

А теперь командир эскадрильи Лесняк, я — его заместитель, а Барулин стал помощником командира полка.

^{Г. А. Осипов. 1937 г.}

Вспомнились теоретические статьи о характере войны, опубликованные перед войной. В них часто повторялся тезис о том, что «новая война начнется с того, чем закончилась предыдущая».

Но весь ход начавшейся войны, известный нам по сводкам, показывал, что война началась совсем по-другому: глубокими прорывами подвижных войск противника, а не пограничными сражениями, как ожидалось. Думалось, что по-другому должна была бы действовать и авиация, но как — было неясно. И нам предстояло в этой смертельной борьбе за Родину найти свое место и сыграть маленькую, но достойную роль.

В связи с введением «Положения о военных комиссарах» политработники полка Куфта, Лучинкин и П. А. Столяров стали комиссарами и в начале августа уехали на инструктаж в политотдел дивизии в Тулу.

Возвратившись из Тулы, комиссар нашей эскадрильи Лучинкин сначала многозначительно молчал, а потом по секрету сообщил мне, что линия фронта проходит значительно восточнее Смоленска, но севернее и южнее города ведут бои в окружении две наших армии. Стало ясно, что враг продвинулся на 400–450 километров в глубь нашей территории. Все это наполняло душу тревогой за судьбу Родины.

Вечером в комнате у Лучинкина собралось командование эскадрильи, пришли командир Лесняк, адъютант командира Рябов и я. По старой памяти пригласили и Гладкова.

— Ну, Дима, когда же, наконец, нас собираются отправить на фронт? — спросил Гладков.

— Обещают скоро, а когда — не говорят, — ответил Лучинкин.

— А каково в действительности положение на фронте? — спросил Лесняк.

— В штабе дивизии в Туле все считают, что положение стало лучше. Наши войска остановили продвижение немцев под Смоленском, — ответил Лучинкин.

— Да, под Смоленском остановили, а вот под Киевом житомирское направление сменилось на белоцерковское и корестеньское, значит, опять отступаем, — заметил Гладков.

— Почему наши все время отступают? — спросил Лесняк, не обращаясь ни к кому.

Наступило молчание, которое прервал Лучинкин:

— Известно, почему отступают, и мне, и тебе, командир, и всем нам. Товарищ Сталин 3 июля сказал, что отступление наших войск объясняется тем, что фашисты начали войну неожиданно в невыгодных для нас условиях, когда наши войска не были отмобилизованы, а 170 немецких дивизий в полной боевой готовности были придвинуты к границам Советского Союза. Вот почему.

— Дима, ты мне прописные истины не читай. Я это слышал и сам вместе с тобой разъяснял личному составу. У меня душа болит о другом, — сказал Лесняк.

— Так о чем же, командир?

— О том, что мы слышали и повторяли до войны, и о том, что случилось, — ответил Лесняк и, помолчав, продолжал: — Помнишь, Дима, как мы собирались воевать? «Ни пяди своей земли…», «малой кровью», «война будет наступательной» и прочее.

— Ну, это, командир, говорили до войны с Финляндией, пока не узнали, почем фунт лиха, но и тогда в печати кое-кто предупреждал, что война может перекинуться к границам СССР, — сказал Гладков.

— А что же изменилось после войны с белофиннами? — запальчиво спросил Рябов.

— То, что К. Е. Ворошилов призывал быть готовым ко всему, а С. К. Тимошенко, став наркомом, приказал коренным образом перестроить боевую подготовку и «учить войска тому, что нужно на войне», — ответил Гладков.

— Нет, Петрович, — возразил Лучинкин, — не только после войны с Финляндией, но и раньше, на восемнадцатом съезде партии, еще в 1939 году, партия поставила задачу соблюдать осторожность, не давать втянуть в конфликты нашу страну и укреплять боевую мощь армии.

Я поддержал Лучинкина, сказав, что действительно укрепляли и немало сделали за это время, о чем можно судить по уровню боевой подготовки летного состава нашего полка, который может выполнять боевые задачи днем и ночью в простых и сложных метеоусловиях.

— «Соблюдать осторожность», «Соблюдать осторожность», вот и дособлюдались, — сказал Лесняк. — Германия провела мобилизацию, а мы ее только обозначили, фашисты развернули свои дивизии на нашей границе, а мы свои отодвинули, самолеты на оперативные аэродромы не рассредоточили. Чтобы не втянуть себя в конфликт, немецких разведчиков не перехватывали и не сбивали. Придумали проведение учений и переучивание летного состава в приграничных округах, где же наша «готовность ко всему», где «состояние мобилизационной готовности перед лицом военного нападения»? Не полностью мы выполнили требования партии. Вот в чем вопрос, вот что меня мучает дни и ночи, а ты, Дима, говоришь мне известные вещи.

— Видишь ли, командир, мы многого не знаем, — сказал Рябов.

— И наверное, никогда не узнаем, — добавил Гладков.

— Может, когда-то и узнаем, но думаю, не скоро, — задумчиво произнес Лучинкин.

Только через много лет из мемуаров крупных военачальников мы узнали, что боевая готовность войск и авиации в западных военных округах была невысокой. Что за несколько дней до начала войны И. В. Сталин, нарком обороны С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. К. Жуков из многочисленных источников имели данные о развертывании немецких войск у наших границ и их готовности начать вторжение в пределы СССР. Однако Сталин «расценивал такого рода достоверные сообщения как провокационные. Ему казалось, что они имеют своей целью толкнуть Советское правительство на такие шаги, которые могут быть использованы Гитлером для нарушения пакта о ненападении. Чтобы лишить Гитлера возможности использовать какой-либо предлог для нападения на СССР, войскам не было дано указаний о заблаговременном развертывании своих сил и занятии оборонительных рубежей вдоль западной границы СССР»[1].

«Определенную долю ответственности за упущения в подготовке Красной Армии к отражению первых ударов фашистских агрессоров несут также руководители народного комиссариата обороны и Генерального штаба»[2].

Чтобы разрядить затянувшееся молчание, Гладков произнес:

— Мы еще не на фронте, а перед фронтом. Повоюем, тогда все прояснится.

— Давайте лучше готовиться к перелету на фронт, — сказал Рябов.

— Да, быстрее бы включили нас в действующую армию, — вздохнул Лесняк и приказал Рябову проверить размещение мотористов, а мне — приготовиться к проведению на следующий день занятий с летным составом по выполнению противозенитного маневра.

6 августа, после получения приказа о перебазировании на фронтовой аэродром Сельцо брянского направления, полк быстро взлетел и выстроился в боевой порядок. Наша эскадрилья, теперь первая, летела впереди, а за ней вторая под командованием Красночубенко. Перед аэродромом мы встретили небольшую группу фашистских бомбардировщиков, а на летном поле не обнаружили посадочных знаков. В этих условиях командир полка майор Суржин решил не производить посадку на аэродроме Сельцо и привел полк на Брянский аэродром.

Во время захода на посадку один из самолетов полка был атакован нашим истребителем, взлетевшим с Брянского аэродрома.

После посадки Суржин ругался, молодой летчик-истребитель растерянно оправдывался и извинялся, и нам всем было неприятно оттого, что не все летчики-истребители умеют в воздухе отличать свои самолеты от фашистских. Командир авиационной части ПВО на аэродроме в Брянске был очень недоволен тем, что наш полк здесь произвел посадку, и потребовал вылететь с аэродрома немедленно.

Через тридцать минут наш полк вылетел на аэродром Сельцо, где командир батальона аэродромно-технического обслуживания оказался в растерянности от посадки нашего полка. У него было очень мало бензина и почти не было бомб. Вырулив самолеты к опушке леса и замаскировав их свежими ветками, экипажи ушли отдыхать. Личный состав тыловой части в страхе ждал налета бомбардировщиков противника на аэродром, а мы, необстрелянные, тоже не засыпали, передумывая события этого дня.

Утром полк получил приказ перелететь на аэродром Шайковка, что мы быстро выполнили. На аэродроме, несмотря на то что шел уже второй месяц войны, не было ни укрытий, ни средств ПВО. От налетов авиации аэродром прикрывался одной счетверенной установкой пулеметов «максим». Все тридцать бомбардировщиков пришлось рассредоточить вокруг летного поля открыто, без каких-либо укрытий и маскировки.

Авиаторы, встреченные нами на аэродроме, выглядели усталыми и подавленными. Гимнастерки на них были далеко не первой свежести. Один из них, летчик истребителя МиГ-3, сказал, что нашего авиационного полка хватит не более чем на три дня. Мы ему не поверили. Хотя и раньше, в Туле, мне приходилось слышать о том, что полки СБ в боях на фронте очень быстро теряли самолеты и более чем на неделю боевых действий их не хватало.

Мы с Гладковым пошли осматривать летное поле и аэродром. По краям летного поля валялись сожженные и изуродованные бомбами истребители, бомбардировщики и штурмовики Ил-2. В беспорядке было брошено авиационно-техническое имущество многих воевавших здесь авиационных частей. Штабели неиспользованных авиационных бомб, кучи лент патронов и снарядов, сумки с инструментами, самолетные чехлы, колодки и козелки хаотично покрывали стоянки самолетов. Почти все дома авиационного городка были изуродованы взрывами тяжелых авиационных бомб. Многочисленные воронки от бомб на летном поле были засыпаны.

Так как помещение для личного состава эскадрильи не было подготовлено, то к вечеру я повел летчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников к темневшей на южной окраине аэродрома небольшой рощице. Когда подошли к роще, поняли, что здесь находится кладбище. Устроившись между могилами, мы переночевали.

Наш полк вошел в состав ВВС 24-й армии Резервного фронта. Командовал армией генерал-майор К. И. Ракутин. В полосе предстоящих боевых действий линия фронта проходила от Варшавского шоссе на север по Десне, окружала полукольцом с востока Ельню и далее шла на Ярцево.

Перед фронтом 24-й армии оборонялись немецко-фашистские соединения группы армий «Центр». На Ельнинском выступе фронта оборонялись всего две танковых, одна моторизованная и несколько пехотных дивизий немцев[3]. Войска противника плотно прикрывались зенитной артиллерией и истребителями Второго воздушного флота. Состав самолетов этого флота превосходил авиацию Резервного, Западного и Брянского фронтов как в количественном, так и в качественном отношении.

В ВВС 24-й армии, кроме нашего полка, входили еще 10-й истребительный авиаполк на самолетах МиГ-3 и разведывательная эскадрилья. ВВС армии вели боевые действия во взаимодействии с ВВС Резервного фронта, в состав которых входили 38, 10 и 12-я смешанные авиационные дивизии.

Координацию действий авиации на Западном направлении осуществлял командующий ВВС Западного фронта. Ему оперативно подчинялись ВВС Резервного и Брянского фронтов[4].

На следующий день после прибытия начали разбираться в обстановке. С утра подвесили бомбы, опробовали пулеметы и уточнили боевые расчеты. Штабу полка несколько раз ставилась и отменялась боевая задача. Наконец было приказано собрать весь личный состав на окраине аэродрома.

Выслушав рапорт начальника штаба полка майора Стороженко М. П. о построении летного состава полка для постановки боевой задачи, командир полка майор Суржин сказал:

— Товарищи! В районе Ельни наши войска остановили крупную танковую группировку противника, и теперь части 24-й армии ведут бои по окружению и уничтожению этой группировки. Нашему полку приказано в пятнадцать часов сорок минут под прикрытием истребителей 10-го истребительного полка уничтожить скопление танков и пехоты противника на северо-восточной окраине города Ельни и в Чанцево. Приказываю удар по войскам у Ельни нанести первой эскадрильей, а по пехоте и танкам в Чанцево — силами второй и третьей эскадрилий.

Далее командир полка поставил задачи каждой эскадрильи и объявил, что на боевое задание полк поведет сам во главе первой эскадрильи, а слева от него полетит комиссар Куфта. Затем к летному составу обратился комиссар полка Куфта, который сказал:

— Командование доверило нам защищать Родину на Московском направлении. Я призываю вас с честью выполнить долг перед Родиной.

В этом боевом вылете я возглавил правое звено ведущей эскадрильи. Ведомыми в звене летели экипажи лейтенантов Г. И. Алексеева и А. Д. Голубкова. Когда моторы были запущены, техник Крысин, находившийся на крыле рядом со мной, обнял меня, поцеловал и стал навсегда прощаться. Я отстранил его, послав к черту, и прокричал:

— Не спеши нас хоронить, мы еще поживем и повоюем!

После взлета полк быстро собрался в колонну эскадрилий и взял курс на аэродром истребителей. Все летчики шли в боевом порядке плотно, как на параде. Проплыл справа под крылом Спасск-Деменск, а истребители сопровождения так к боевому порядку и не пристроились. Впереди в дымке показался город Ельня.

— Боевой, — передает штурман Желонкин и открывает бомболюки.

Разрывы зенитных снарядов и трассы автоматических пушек располосовали воздух вокруг бомбардировщиков.

— Командир, мессера атакуют вторую эскадрилью, — доложил мне стрелок-радист Жданов.

— Бомбы сброшены, горят пять танков, — сообщает штурман.

— Командир, горят все самолеты второй эскадрильи! — взволнованно сообщил стрелок-радист.

— Смотри за воздухом! — кричу ему в ответ.

И в этот момент самолет задрожал. Это Жданов начал отстреливаться от истребителей противника длинными и короткими очередями.

Оглядываюсь и вижу, как все девять самолетов второй эскадрильи летят в четком строю и горят. Так, горящие, они дошли до цели, сбросили бомбы по фашистским танкам, и только после этого боевой порядок нарушился, бомбардировщики стали отворачивать влево и вправо, а экипажи — прыгать с парашютами.

После удара по цели командир полка стал уходить в рваную кучевую облачность. Истребители противника начали атаку ведущей группы. Одна пара «мессеров» пошла на сближение с нашим звеном, а вторая атаковала ведущее звено. Организованным огнем стрелков-радистов был сбит ведущий истребитель. Он загорелся и метеором полетел к земле. Самолет комиссара Лучинкина ушел вверх и скрылся в облаках. Был подбит, задымил и начал отставать самолет моего правого ведомого лейтенанта Георгия Алексеева. Вскоре за его самолетом потянулся огненный след. Оставшиеся семь самолетов нашей эскадрильи сомкнулись и продолжали огнем пулеметов отражать атаки истребителей. После того как один из «мессеров» был сбит, остальные боялись подходить близко, затем отстали.

Лейтенант Алексеев Г. И. пытался потушить мотор и бензобак огнетушителем, но когда это не удалось, подал экипажу команду покинуть самолет. Штурман лейтенант Дьяченко немедленно выпрыгнул, а стрелок-радист Биньковский доложил, что тяжело ранен и не сможет покинуть самолет с парашютом. Чтобы спасти Биньковского, Алексеев пытался посадить горящий самолет на фюзеляж, но когда от дыма и пламени находиться в кабине самолета стало невозможно, он тоже покинул самолет с парашютом, однако ему не хватило высоты для того, чтобы раскрыть парашют, и он разбился.

Возвратившийся в полк штурман Дьяченко рассказал, что похоронил Алексеева и Биньковского, завернув в парашюты, недалеко от места падения самолета у деревни Новые Мутищи Ельнинского района.

Комиссар эскадрильи Лучинкин, после того как на его самолете огнем истребителей был поврежден правый мотор и был тяжело ранен в живот стрелок-радист старшина Соловьев, ушел в облака, оторвался от истребителей противника, а потом произвел посадку в Юрьеве в двенадцати километрах от Сухиничей[5]. Техники, прибывшие к месту вынужденной посадки самолета Лучинкина, насчитали в нем около ста восьмидесяти пробоин. В первом боевом вылете из двадцати семи бомбардировщиков, вылетевших на удар по танкам у Ельни, было потеряно одиннадцать[6].

Большинство экипажей со сбитых самолетов второй эскадрильи через несколько дней возвратились в полк. Пришли и командир эскадрильи Иван Тимофеевич Красночубенко, и его заместитель Голенко и стрелок-радист И. И. Зеленков, сбивший истребитель противника в этом роковом для эскадрильи воздушном бою.

Все летчики, штурманы и стрелки-радисты до первого боевого вылета по-разному подшучивали над предстоящей опасностью. Но, увидев, как горели самолеты второй эскадрильи, перестали шутить, сделались серьезными и задумчивыми. Многие чувствовали себя настолько подавленными, что не ели, не спали, а в свободное время лежали на спине с открытыми глазами.

В том, что истребители сопровождения не взлетели и не прикрыли нас, обвиняли начальника связи и начальника штаба полка. Причины больших потерь в первом боевом вылете большинство видело в превосходстве немецких истребителей и в недостатках организации боевых действий со стороны командования ВВС 24-й армии.

От летчиков, следовавших на переформирование из западных военных округов, мы уже знали о больших потерях нашей авиации на аэродромах и в воздухе в первые дни войны. Знали мы и о том, что боевые и летно-тактические свойства германских самолетов намного превосходили наши бомбардировщики СБ, ДБ-3 и истребители И-15 и И-16, которые были созданы в годы второй пятилетки. Однако большие потери, понесенные полком в первом боевом вылете, потрясли всех. Поэтому, когда на другой день командир полка собрал руководящий состав, все тягостно молчали.

— Ну, что носы повесили? — обратился ко всем Суржин и продолжил: — Наши потери большие, но бывает и хуже. Сегодня вторая половина нашего старого полка под командованием майора А. Перехрест наносила удар по войскам противника в районе Рославля. Все двадцать семь бомбардировщиков полка сбиты. На аэродром не вернулся ни один самолет. Тяжело, товарищи, кривить душой нечего. Основная причина наших потерь — это большое превосходство фашистских истребителей в скорости и вооружении. Однако полк понес большие потери не только потому, что нас не прикрывали истребители, но и потому, что мы не научились воевать на самолетах образца 1934 года. Никто других самолетов нам не даст. Давайте вместе подумаем, как нам лучше выполнять боевые задачи на наших самолетах и сократить количество потерь. Условия боевых действий вы теперь знаете. У «мессеров» скорость на сто сорок километров в час выше, чем у СБ, они вооружены пушками, а на наших самолетах — только пулеметы. Что могут предложить командиры эскадрилий?

— Хорошо бы перейти на действия ночью, — предложил Лесняк.

— А что предлагает командир третьей эскадрильи? — спросил Суржин.

— Надо добиваться, чтобы нас прикрывали истребители, — ответил Богомолов.

Заместители командиров эскадрилий и штурманы предложили не ограничивать ведущих групп и экипажи в выборе маршрутов полета к цели, высоты удара, направления захода и ухода от целей, а также использовать для ухода от атак истребителей противника облачность.

Выслушав всех, Суржин ответил:

— Конечно, я буду добиваться, чтобы нас прикрывали наши истребители, но особенно на них не рассчитывайте. В ВВС 24-й армии всего один 10-й истребительный полк, а в нем осталось всего семь самолетов, которые должны обеспечить как прикрытие войск армии от ударов противника, так и сопровождение бомбардировщиков. Ведущим групп и всем экипажам разрешаю самостоятельно выбирать тактические приемы при выполнении боевых задач. Буду просить командование ВВС армии перевести наш полк на боевые действия ночью.

9 августа полк двумя эскадрильями под прикрытием четырех МиГ-3 бомбил скопление пехоты и танков на северо-западной окраине Ельни. Я возглавлял правое звено в эскадрильи, которую вел Лесняк. На боевом курсе нас интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Атаки двух пар «мессеров» успешно отбили истребители сопровождения и стрелки-радисты. Третья эскадрилья, атакованная истребителями противника, оказалась без прикрытия и после сбрасывания бомб ушла в облака. В воздушном бою стрелок-радист старший сержант Листратов сбил один истребитель противника. На аэродром наша эскадрилья возвратилась благополучно, только четыре самолета получили по пять-десять пробоин. Из третьей эскадрильи на аэродром возвратились только три бомбардировщика, два самолета были сбиты над целью, а три из-за повреждений произвели посадку на других аэродромах[7].

За обедом летчики, штурманы и стрелки-радисты, еще возбужденные боем, громко обсуждали прошедший боевой вылет, ладонями рук показывали маневрирование атаковавших нас истребителей и действия своих бомбардировщиков.

— Ну как, Осипов, до тебя дошло, что нам грозит? — спросил Лесняк.

— Дошло, — ответил я.

— Что дошло?

— То, что неизвестная опасность — это не столько опасность, сколько неизвестность, — ответил я.

— Ты обратил внимание, что летчики, не представляющие всей глубины того, что нам грозит, действуют смелее, чем те, кто осознает размеры опасности?

— Да, заметил, но последние действовали в бою более правильно и сознательно, — ответил я.

Опыт, опыт, опыт. Дорого он нам доставался и каждому по-разному. Если летчик Л. при первых разрывах зенитных снарядов цепенел и забывал о времени и пространстве и не мог оторвать взгляда от разрывов до тех пор, пока огонь не прекращался, то другие мгновенно оценивали обстановку, овладевали положением и начинали маневрировать и действовать по обстоятельствам.

В тот же день вечером наша эскадрилья под прикрытием пяти МиГ-3 нанесла удар по войскам противника, сосредоточенным в районе Петруши и Ушаково. На цель летели против солнца, что затрудняло прицеливание. Противник встретил нас зенитным огнем еще до линии фронта. Между самолетами непрерывно разрывалось по восемь-двенадцать снарядов одновременно. Преодолев сосредоточенный зенитный огонь, эскадрилья успешно нанесла удар по живой силе и автомашинам противника и благополучно возвратилась на аэродром[8].

За освобождение Ельни

После трех боевых вылетов мы начали сами разбираться в наземной и воздушной обстановке на направлении боевых действий. На Ельнинском выступе немцы имели несколько сот танков, много полевой артиллерии. Войска противника находились в многочисленных траншеях, укрытиях и организованно прикрывались зенитной артиллерией и истребителями, которые патрулировали за линией фронта и быстро наращивали силы вылетами с ближайших аэродромов.

Войск и боевой техники у противника было так много, что порой не верилось, что у 24-й армии хватит сил для окружения и уничтожения вражеской группировки.

В то время как почти по всему фронту наши войска отступали или оборонялись, наступательные действия 24-й армии вселяли в нас надежды на перелом в войне и поднимали настроение, несмотря на тяжелые потери и досадные недостатки в организации и управлении боевыми действиями авиации. С нетерпением мы ждали сообщения с описанием наших тяжелых потерь 8 августа. Наконец, в вечернем сообщении Совинформбюро мы прочитали:

«Наша авиация в течение 9 августа наносила удары по мотомехчастям и пехоте противника и атаковывала его на его аэродромах. В течение 8 августа уничтожено 14 немецких самолетов. Наши потери — 12 самолетов».

Конечно, мы понимали, что сообщения Совинформбюро предназначались в основном для поддержания морального духа населения и для зарубежной общественности, но, находясь на фронте, нам хотелось читать сообщения и о действиях своего полка.

Летчики, штурманы и радисты, возвратившиеся со сбитых самолетов в полк, рассказывали, что не все члены экипажей подожженных самолетов сумели благополучно покинуть самолет с парашютами. В связи с этим с летным составом было организовано занятие по технике покидания подбитого или горящего самолета. Занятие проводил начальник парашютно-десантной службы нашей эскадрильи лейтенант Иван Дьяченко.

Охотник и весельчак Дьяченко был признанным балагуром всего полка, не унывал он и после того, как выпрыгнул из горящего самолета над Ельней и похоронил своих погибших товарищей Алексеева и Биньковского, — он по-прежнему «загибал» и беззастенчиво врал по любому поводу.

— Не думайте, что покинуть горящий самолет с парашютом легко. Отделившись от самолета, следует сделать затяжку, чтобы не дать расстрелять себя истребителям противника. На высоте триста-четыреста метров надо рвануть кольцо и, когда купол парашюта раскроется, следует достать пистолет и приготовиться к приземлению, — с вдохновением рассказывал Дьяченко.

— А что делать, если купол парашюта не раскроется? — задал вопрос летчик Устинов.

— Еще раз с силой рвануть кольцо.

— А если опять не раскроется? — не отставал Устинов.

— Тогда надо покрепче взяться руками за штаны, — ответил Дьяченко.

— Зачем за штаны? — недоуменно спросил Устинов.

— Чтобы прилично выглядеть. А то подойдет девушка посмотреть на безвременно погибшего авиатора, а у него штаны лопнули. Она и отвернется. А если будешь крепко держаться за штаны, то все будет в порядке.

Дружный хохот заглушил последние слова Дьяченко.

10 августа, когда в нашем полку осталось четырнадцать бомбардировщиков, а в прикрывавшем нас истребительном полку только четыре истребителя, командир полка майор Суржин убедил командующего ВВС 24-й армии в целесообразности использования нашего полка для боевых действий ночью. Боевые действия ночью сулили нам уменьшение потерь и повышение эффективности использования наших устаревших бомбардировщиков СБ.

В ночь с 10 на 11 августа полк получил приказ уничтожить войска и боевую технику противника у железнодорожной станции в центре Ельни. Для того чтобы обеспечить обнаружение и поражение целей экипажами полка ночью, звену самолетов под моим командованием было приказано перед наступлением темноты поджечь эти цели и произвести разведку войск противника в районе Нежоди, Леонове и Ельни. Действия звена должны были прикрывать четыре истребителя МиГ-3 с нашего аэродрома под командованием командира эскадрильи 10-го истребительного полка. Когда мы встретились с ним для уточнения вопросов взаимодействия, он отверг мои предложения об общем боевом порядке и сигналах, и сказал:

— Я постараюсь прикрыть тебя, Осипов, но ты меня не связывай условиями и местом в боевом порядке.

— Почему? — спросил я.

— Потому что МиГ-3 согласно инструкции развивает скорость до 640 километров в час только на высоте пять-шесть тысяч метров, а на средних высотах, с которых вы собираетесь бомбить, у «мессеров» скорость больше, чем у нашего истребителя, да и у ваших СБ скоростенка маловата. Поэтому мы будем прикрывать вас свободным полетом с превышением высоты в полторы-две тысячи метров и будем отсекать атаки немецких истребителей атаками сверху. Так что вы в воздухе нас не ищите, надейтесь, но и сами не плошайте, — сказал в заключение командир истребителей.

Мне пришлось согласиться с его аргументами, хотя в душе я надеялся на непосредственное сопровождение звена.

После этого разговора я поставил боевую задачу экипажам А. Д. Голубкова и А. И. Устинова.

— Зачем выходим на цель за пятнадцать минут до захода солнца? — спросил Устинов.

— Приказ, — ответил я.

— Можно было бы и на двадцать минут позже выйти, — проворчал Устинов. — После захода солнца полчаса светло.

Маршруты на картах проложены, расчеты выполнены, с летчиками и стрелками-радистами обговорили порядок маневрирования при отражении атак истребителей и в огне зенитной артиллерии противника, но до вылета оставалось еще около двух часов.

Ожидание боевого вылета, когда все готово, казалось бесконечным и мучительным для всех, однако особенно переживал лейтенант А. Д. Голубков. Мне казалось, что для него в этом ожидании объединялись отчаяние, большая вероятность смерти и слабая надежда на успех.

Усевшись на моторные чехлы под крылом самолета, Голубков достал фотографию жены, долго смотрел на нее, а потом начал писать ей письмо, которое он вложил вместе с фотографией в конверт и передал технику Борисюку с просьбой отправить на другой день.

— Зачем отсылаешь фотографию? — спросил штурман его экипажа Нургалеев.

— Боюсь потерять, — ответил Голубков.

Нургалеев пытался его отговорить, шутил, но Голубков молчал.

Стрелок-радист нашего экипажа старшина Жданов тоже написал телеграмму и передал для отправки технику Крысину. В ней было только три слова: «Здоров, целую, Жданов». Ежедневные телеграммы Жданова жене сначала возмущали меня, как проявление неуверенности, потом я привык и не обращал на них внимания.

До вылета осталось еще полчаса. Чтобы скоротать время, я еще раз осмотрел кабину, карту, пистолет и все, что было в карманах. Отойдя в сторону от самолета, лег на траву. Мысли мои улетели домой. Вспомнил о том, что осталось до войны не сделанным. Не закончил подготовку в академию, многое не прочитал и кое-что не сделал. Все откладывал. А откладывать, оказывается, некуда. Надо жить несколько по-иному, подумал я, и все задуманное стараться сделать быстро, до конца и полностью.

Тихий светлый вечер. После взлета берем курс на Спасск-Деменск. Истребители сопровождения догнали нас и скрылись в высоте. От Спасск-Деменска поворачиваем на Ельню. Солнце еще ярко светит над горизонтом. На фоне предзакатного неба Ельня выглядит темно-синей.

Ожесточенно бьют зенитки. Разрывов вокруг самолетов так много, что пороховой дым наполняет кабину и раздражает горло.

— Бомбы сброшены, веду разведку, — докладывает Желонкин.

Начинаю маневрировать и разворачиваться от цели. В этот момент зенитный снаряд попал в самолет Голубкова. Подбитый бомбардировщик вошел в крутое пикирование и врезался в пристанционные постройки. Над местом падения поднялся огромный смерч огня и черного дыма. При отходе от цели нас атаковали два истребителя «Хейнкель-113». Маневрирую, чтобы уйти из-под их обстрела и создать благоприятные условия стрелкам для отражения атак.

— Вижу большой взрыв. Наши зажигательные бомбы попали в цель. Ельня горит, — докладывает штурман[9].

Трассы снарядов истребителей противника пролетают то выше, то ниже наших самолетов. Прекратил огонь стрелок самолета Устинова. Жданов отстреливается. Но вот «хейнкель» хлестнул очередью по моему самолету. Разбита приборная доска. Брызги стекол от боковой форточки кабины осыпали лицо. Запахло спиртом. Жданов доложил, что огнем истребителя разворотило левый бок фюзеляжа и пробита гидросистема, затем выстрелил еще несколько очередей и сообщил, что патроны кончились.

Один из атаковавших нас истребителей отстал. Очевидно, огонь наших стрелков-радистов достал до него, а у другого, наверное, кончились боеприпасы, и он пристроился к моему самолету слева так, что мне хорошо было видно лицо врага. Но таранить мой самолет над нашей территорией он, видимо, не решился. Несколько секунд мы с ненавистью смотрели один на другого, а потом он скрылся.

Перед аэродромом аварийно выпускаю шасси и благополучно приземляюсь. Пока техники считали и латали пробоины в моем самолете и в бомбардировщике Устинова, доложил командиру полка о выполнении задания, о гибели Голубкова и о том, что Ельня горит.

Выслушав доклад, Суржин приказал по готовности самолета снова нанести удар по скоплению войск противника в центре Ельни. Пока техники ремонтировали самолет, заправляли его бензином и снаряжали бомбами и патронами, мы поужинали и немного отдохнули.

Наконец самолет отремонтирован, на бомбодержателях висят фугасные и зажигательные термитные бомбы. Выруливаю на старт. Миганием аэронавигационных огней запрашиваю разрешение на взлет. Светового ориентира для взлета не выставили, но я выбираю в качестве ориентира звезду на горизонте и по сигналу руководителя полетов, поданного взмахом фонаря «Летучая мышь», взлетаю.

На разбеге спина привычно прижимается к спинке сиденья. Нагруженный бомбами самолет отрывается от земли в конце аэродрома. Делаю круг над аэродромом и убеждаюсь, что на нем не видно ни одного огонька, нет световых ориентиров и в окрестностях. Только около Мятлева крутится светомаяк Дальней авиации.

Беру курс на Ельню. Ориентируемся по хорошо различимому Варшавскому шоссе, а потом по Спасск-Деменску. Ельню обнаружили по зареву и пожарам — город бомбили. На небе ни одного облачка. Заходим на цель с юга вдоль линии фронта.

— До цели три минуты, — доложил штурман.

— Не промажешь, Федя?

— Не промажу. Выдержи хорошо боевой, а ветерок я уже заранее промерил, — отвечает Желонкин.

— Боевой!

Вокруг самолета вспыхивают красные звездочки разрывов снарядов. Через тридцать секунд зажигательные и фугасные бомбы полетели на врага. Разворачиваюсь на запад и через пять минут снова иду на цель. Сброшенные зажигательные бомбы перечеркнули цель яркой полосой огня. Кажется, что этот огонь освещает самолет и демаскирует его. Впереди по курсу опять мельтешат красные вспышки разрывов зенитных снарядов. Сбросив на цель остальные фугасные бомбы, берем курс на аэродром[10].

Но найти свой аэродром оказалось очень трудно. Светомаяк у Мятлева прекратил работу. Световых ориентиров на аэродроме ни одного нет. Даже стартовый наряд держал посадочный знак из фонарей все время под колпаками, чтобы не подвергнуться удару фашистских бомбардировщиков. Несколько раз безуспешно мы заходили от перекрестка Варшавского шоссе и железной дороги в попытке обнаружить аэродром. Наконец нам это удалось. Стали в круг, зажгли бортовые огни. После этого нам открыли посадочный знак и перед приземлением включили посадочный прожектор.

Первая же ночь боевой работы полка показала недостаточность навигационного обеспечения и аэродромного обслуживания. Из-за отсутствия приводных средств на аэродроме четыре экипажа в ночь после выполнения ударов по фашистским войскам в Ельне не смогли найти свой аэродром и произвели посадку на запасных.

12 августа я повел на боевое задание звено с задачей уничтожать и изнурять живую силу противника в районе Ельни, Леонидово и Данино. Ночь была светлая, и ведомые летчики быстро пристроились и уверенно держались в боевом порядке. Зайдя на цель вдоль железной дороги, мы на первом заходе сбросили по две бомбы по войскам противника в Ельне и ушли на запад без всякого противодействия. На втором заходе мы нанесли удар с тыла по скоплению фашистских войску Леонидово. Здесь зенитная артиллерия противника встретила наши самолеты плотным заградительным огнем. Я терялся в догадках о том, как немцы определяли данные для стрельбы без освещения нас прожекторами. На последнем заходе по две оставшиеся фугаски мы сбросили на фашистов в Данино. Как только бомбы были сброшены, я начал противозенитный маневр. Во время маневра летчик Устинов не удержался в боевом порядке, отстал и потерял мой самолет. Возвратились на свой аэродром парой и благополучно произвели посадку. Утром вернулся на свой аэродром и Устинов, севший ночью на запасном аэродроме Россошное[11].

На рассвете 13 августа мы проснулись от завывания и взрывов бомб и лающих звуков очередей фашистских самолетных пушек. Аэродром бомбили и штурмовали девять самолетов Ме-110. Укрывшись в неглубоких щелях, бессильные оказать противодействие, мы ругались, и только комиссар Лучинкин приговаривал:

— Рано вы, фрицы, прилетели. Значит, этой ночью мы достали вас до самых печенок. Ничего, мы тоже посетим вас в вашем осином гнезде.

Фашистские самолеты сначала засыпали аэродром прыгающими осколочными бомбами — «лягушками», а затем, не встречая противодействия, обстреляли из пушек наши самолеты, места расположения личного состава, столовую и автомашины. В результате вражеского налета был уничтожен один бомбардировщик СБ, один был поврежден. Кроме того, в других частях сгорели один самолет Пе-2 и три истребителя ЛаГГ-3[12].

После этого налета немцы бомбили наш аэродром каждый день, а иногда и по два раза в день. В основном личный состав нормально выдерживал боевое напряжение в воздухе и систематические бомбежки на аэродроме. Но у отдельных психически слабых и неустойчивых людей проявлялись срывы и самолетобоязнь. Заслышав пульсирующий гул приближающихся фашистских бомбардировщиков, они прятались в щели и цепенели. Так, по несколько часов не выходили из щелей техник В., перед этим контуженный и засыпанный землей в щели, и дежурный врач батальона аэродромного обслуживания, раненный накануне осколком в спину.

Разбросанные по аэродрому «лягушки» представляли большую опасность как для людей, так и для самолетов. При малейшем касании «лягушка» подпрыгивала на высоту три-четыре метра и взрывалась, поражая осколками.

Команды солдат батальона медленно очищали от «лягушек» стоянки, полосу выруливания и летное поле. Командир полка Суржин кричал на командира батальона:

— Почему до сих пор аэродром не очищен от «лягушек», разбитых и сгоревших самолетов?

— За три недели ваш полк уже пятый на аэродроме, а я один. Каждый день немец бомбит. Когда же мне успеть убрать все эти проклятые «лягушки» и битую технику? Мне и горючее, и бомбы надо подвозить, — тихо отвечал командир батальона.

— Я буду докладывать командующему, что не могу летать! — кричал Суржин.

— Докладывайте, — так же тихо ответил командир батальона.

Для того чтобы очистить аэродром от «лягушек», штурман Кравец сформировал три команды стрелков-радистов с карабинами. Они прочесывали аэродром и расстреливали обнаруженные «лягушки» из карабинов с расстояния 30–35 метров. Инженер полка Я. М. Римлянд применил для уничтожения «лягушек» еще более эффективный способ. Длинный стальной трос он приказал взять за концы мотористам и заставил их волочить трос по аэродрому. «Лягушки», задетые тросом, подпрыгивали и взрывались, а трос тащили дальше. Общими усилиями к вечеру аэродром был очищен от «лягушек» и готов к полетам.

Горечь первых поражений и потерь не вызвала у летчиков, штурманов и стрелков-радистов сомнений в том, кто победит в этой войне. Люди искали тактические приемы и способы как выстоять в борьбе с врагом и как его победить.

В ночь на 13 августа экипажи полка, действуя эшелонированно, один за другим наносили удары по фашистским войскам. Наш экипаж вылетел в полночь. Ночь была светлая. Ельня горела. На высоте двух-трех тысяч метров белыми пятнами плыли облака. На боевом курсе самолет захватили лучи прожекторов, и вскоре начался обстрел зенитной артиллерии. От нестерпимого света режет глаза. Веду самолет по приборам. Но вот бомбы сброшены по северной части цели. Пытаюсь уйти от прожекторов в кучевое облако. Три луча погасли, но четвертый продолжает держать наш самолет в луче. Прекратился зенитный огонь, а затем погас и прожектор. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как самолет задрожал от стрельбы хвостового пулемета.

— Истребитель справа сверху, — сообщает стрелок-радист.

Выше крыла чиркнули красные трассы пушечного огня. Бросаю самолет влево в ближайшее кучевое облако, затем в следующее, но самолет быстро проскакивает их, а истребитель не отстает и снова атакует. Жданов отстреливается и близко его не подпускает. Чтобы уйти из-под огня истребителя противника, маневрирую разворотами вправо и влево на десять-двенадцать градусов и резким скольжением со снижением по информации стрелка-радиста и по своим наблюдениям. В результате большинство огненных трасс летит мимо самолета. Трудно сказать, сколько длился этот бой, но тогда мне казалось, что очень долго.

Когда облака кончились, в последней попытке уйти от атакующего истребителя я перевел самолет в пикирование и через несколько секунд от острой боли, пронзившей голову, потерял сознание. Когда я очнулся, земля стремительно надвигалась на меня. Потянув штурвал на себя, я вырвал самолет из пикирования над самыми макушками деревьев. Истребитель отстал.

— Что с тобой? Что с тобой? — взволнованно спрашивает Желонкин.

— Ничего, давай курс на аэродром, после расскажу, — ответил я.

Из-за редких облаков светила луна, а на земле ни одного огонька. После посадки мне рассказали, что и другие самолеты полка в эту ночь были атакованы истребителями противника. Особенно досталось экипажу летчика Карповича[13].

Когда я рассказал о случившемся со мной в полете полковому врачу Левертову, он объяснил мне, что это от насморка блокируется сообщение лобной пазухи с носом, дал капли в нос и рекомендовал пока резко не снижаться.

14 августа полк получил задачу уничтожать резервы противника на северной окраине Ельни. В связи с усилившимся противодействием зенитной артиллерии противника командир полка Суржин приказал нашему экипажу подавить зенитные батареи в период нанесения ударов самолетами нашего полка. К самолетам идем вместе с Суржиным.

— Осипов, взлетай за мной. Я постараюсь вызвать на себя огонь вражеских зениток, а вы бейте по стреляющим батареям, да экономьте бомбы, — сказал командир полка.

Командир полка майор Суржин был среднего роста, худощавый. На вид ему было лет тридцать. Его узкое продолговатое лицо с прищуренными колючими глазами светилось волей и энергией. В коротких волосах выделялась седая прядь. На гимнастерке он с гордостью носил орден Красного Знамени, полученный за боевые действия в Испании.

Летчики, штурманы, радисты и техники уважали Суржина. Он прекрасно летал, глубоко знал и понимал тактику и умело воспитывал личный состав. Враг пустозвонства и всяких обещаний, он был горяч, круто руководил штабом и командовал эскадрильями. С людьми он говорил откровенно и личным примером учил самоотверженно и умело выполнять боевые задачи. Не раз я летал вместе с Суржиным наносить удары по фашистским войскам и всегда восхищался его неподдельной отвагой, летным мастерством, оригинальностью тактических приемов и удалой дерзостью в бою с врагами.

Взлетаю за самолетом командира полка в десять часов сорок пять минут. К Ельне подлетаем с запада и с высоты две тысячи метров начинаем плавно снижаться. Но вот вспыхнули красные разрывы снарядов. Это они стреляют по самолету Суржина. Окруженный десятками разрывов, он идет на цель. Определяем с Желонкиным, что зенитная артиллерия ведет огонь с позиций, расположенных восточнее и севернее города. На высоте семьсот метров заходим на ближайшую батарею и сбрасываем три бомбы. Попадания хорошие. Вражеская батарея прекратила огонь, но за нашим самолетом потянулись хлысты эрликонов[14]. Наблюдаем, как в результате бомбового удара экипажа Суржина произошел большой взрыв и возник пожар.

Маневрируя, со снижением уходим на свою территорию и летим вдоль линии фронта. Как только снова появились вспышки залпов зениток, снова разворачиваемся на цель и наносим удар по батарее севернее города. Теперь и наш самолет интенсивно обстреливают как эрликоны, так и зенитки среднего калибра. После сбрасывания бомб по батарее интенсивность огня несколько уменьшилась. С разворотом вправо уходим на восток[15].

За время полета погода резко изменилась. Появилась дымка, и местами на землю лег туман. Из-за ограниченной видимости невозможно было даже разглядеть Варшавское шоссе. Прилетев в район аэродрома, мы безуспешно пытались его найти. Требую от стрелка-радиста запросить командный пункт аэродрома по радио. С командного пункта приказали лететь на запасный аэродром. Когда подлетели к запасному аэродрому Кувшиновка, там туман закрыл белой пеленой всю долину реки Угры и ее окрестности.

Что же делать? Посоветовавшись со штурманом, решил лететь в сторону Москвы и попытаться произвести посадку на один из аэродромов истребителей ПВО, но бесполезно. В густой дымке мы не нашли ни одного аэродрома с действующим ночным стартом.

Попытка найти аэродром в районе Тулы тоже не удалась. Весь район был закрыт туманом.

До рассвета еще два с половиной часа, а горючего в баках около половины. Беру курс на восток в надежде случайно обнаружить какой-нибудь аэродром с ночным стартом или дотянуть до рассвета и произвести посадку в поле.

Регулирую двигатели на самый экономичный режим с обеднением горючего, так, что из патрубков вытягиваются длинные языки голубого пламени, и во все глаза ищу аэродром. На земле ни одного огонька. Хочется спать. Федя Желонкин то засыпает, то начинает разговаривать со мной для того, чтобы я не заснул. Напряженно вглядываюсь в небо на востоке, надеясь заметить изменения его цвета, предвещающие начало рассвета. Горючего оставалось все меньше и меньше. Потеряв детальную ориентировку и всякую надежду найти аэродром для посадки, я уже готовился подать команду штурману и радисту покинуть самолет с парашютами, но впереди, как мираж, показались огни города без светомаскировки и вселили надежду на посадку. Штурман докладывает, что это Моршанск. Делаю круг над городом. В предрассветной мгле нахожу аэродром и произвожу посадку.

Начальник авиационного гарнизона не верит, что мы на самолете СБ пробыли в воздухе пять часов. Нас не арестовали, но держали под наблюдением до тех пор, пока через диспетчера ВВС не навели справки и не получили подтверждение о том, что мы действительно возвращались с боевого задания.

Через два дня по разрешению диспетчера ВВС мы перелетели в Тулу, а затем в Наумовку. Аэродром Наумовки предоставили нашему полку для маскировки самолетов и для отдыха летного состава, изнуренного ежедневными бомбежками на аэродроме Шайковка. Каждый вечер наши самолеты перелетали на аэродром Шайковка, вели с него боевую работу, а утром возвращались в Наумовку, где аэродром был окружен густым лесом, на опушках которого мы маскировали бомбардировщики под кронами деревьев. На этом же аэродроме базировались остатки 50-го полка на самолетах Пе-2. Этот способ базирования действовал эффективно несколько дней, до тех пор, пока загоревшийся на взлете самолет Пе-2 не демаскировал аэродром. В это время над аэродромом находился немецкий разведчик.

Через полтора часа две группы «юнкерсов» уже бомбили наш аэродром с пикирования. Их налет был таким неожиданным, что, когда уже завывали бомбы, я прыгнул в неглубокую щель, а в следующий момент в двадцати метрах от меня взорвалась двухсоткилограммовая фугасная бомба, завалив меня вывороченными взрывом деревьями и комьями земли. Хорошая маскировка все же спасла наши самолеты, и уже вечером мы перелетели на аэродром Шайковка и продолжали наносить удары по противнику.

Во второй половине августа и начале сентября основные усилия нашей части были сосредоточены на поддержку наступления войск 24-й армии и на уничтожение живой силы и боевой техники противника на Ельнинском выступе. Противник вынужден был отвести из-под Ельни сильно потрепанные две танковые, моторизованную дивизии и моторизованную бригаду и заменить их пятью пехотными дивизиями[16].

В эти же дни 24-я армия при активной поддержке авиации сломила сопротивление противника в районе Ельни, нанесла поражение действовавшим там дивизиям, отбросила их на запад и ликвидировала Ельнинский выступ. Каждую ночь экипажи летчиков Красночубенко, Лесняка, Лучинкина, Гладкова, Устинова, Суржина, Тараканова, Родионова и других наносили удары по скоплениям фашистских войск и по артиллерии на огневых позициях на направлении наступления войск 24-й армии.

В этих упорных и кровопролитных боях летчики, штурманы, стрелки-радисты, командиры и комиссары эскадрилий проявили исключительную настойчивость, доблесть и мужество. В бою все действовали по-разному, но уже начало сказываться накапливание опыта, хотя каждому давался он по-своему. Если в первых боевых вылетах все держались стойко, смело и действовали решительно, еще не осознавая глубины опасности, то по мере приобретения опыта все летчики, штурманы и стрелки-радисты начали понимать, как надо достигать внезапности и маневрировать в огне зенитной артиллерии и каким образом предупреждать и отбивать атаки истребителей и уходить от их преследования.

Меры, принятые командованием полка, командирами эскадрилий и каждым экипажем, позволили резко уменьшить боевые потери. Но потери еще были. Погиб экипаж младшего лейтенанта Александра Родионова, сбитый истребителем противника при заходе на посадку[17]. Этот случай еще раз напомнил нам, что на войне надо «держать ушки топориком» от взлета до посадки.

В конце августа в полку появился майор Курепин. Его прислали на должность заместителя начальника штаба полка. На вид ему было лет сорок пять. Когда на совещании руководящего состава полка его представляли, Курепин рассказал, что до войны служил на командных должностях, но в 1938 году по состоянию здоровья был уволен в запас. С началом войны его призвали в армию. Прибыл он из штаба ВВС 21-й армии, где служил на должности начальника оперативного отдела.

Представляя Курепина, командир полка спросил:

— Какие будут вопросы?

— За что вас так резко понизили? — спросил командир эскадрильи Красночубенко.

— За плохую исполнительность, — уклончиво ответил Курепин.

— Что еще можете рассказать о себе? — спросил инженер Римлянд.

— Что рассказывать? Было в моей жизни немного радости и много горя, а говорить об этом неинтересно.

После мы узнали, что Курепина из штаба ВВС 24-й армии выгнал командующий генерал-майор Погребов. Командующий приказал Курепину организовать заставы на основных дорогах, идущих с запада, для того чтобы задерживать сбитых и переходящих линию фронта летчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников, потерявших части, формировать из них роты и отправлять эти роты на пополнение стрелковых частей под Ельню. Получив приказание, Курепин имел дерзость напомнить Погребову о том, что существует приказ по ВВС, согласно которому всех сбитых и потерявших части авиаторов надлежит направлять на сборный пункт личного состава ВВС в Москву. Погребов возмутился и сказал, чтобы его и духа не было в штабе ВВС 24-й армии.

Курепин обо всем говорил обстоятельно и тихо, как человек, поживший и знающий цену словам. Работал он очень хорошо и быстро завоевал деловой авторитет как опытный высокообразованный человек.

На одном из партсобраний секретарь парторганизации полка старший лейтенант Козлов поставил вопрос о задачах коммунистов по предупреждению потери ориентировки при возвращении с боевого задания, в связи с непрекращающимися случаями потери ориентировки при возвращении экипажей ночью на свой аэродром. Штурманы Чередник и Каменский остро критиковали тех, кто теряет ориентировку, и плохую организацию навигационного обеспечения приводными средствами возвращения бомбардировщиков на свой аэродром. Тараканов назвал действия стартового наряда граничащими с трусостью, когда они, боясь ударов фашистских бомбардировщиков, не открывают световых посадочных знаков нашим возвращающимся самолетам чуть ли не до их приземления. Штурман полка Вылегжанин признал критику в свой адрес правильной и улучшил расстановку и режим работы световых приводных средств. А командир полка Суржин заставил стартовый наряд лучше выполнять обязанности и лучше работать прожектористов и батальон аэродромно-технического обслуживания. После этого партсобрания случаи потери ориентировки резко сократились.

Кроме поддержки наступления войск 24-й армии, наш полк 31 августа и 1 сентября участвовал в воздушной операции ВВС Красной Армии по срыву наступления 2-й танковой группы противника. В этой операции на нас была возложена задача уничтожить фашистские самолеты на аэродроме Сеща.

Для постановки боевой задачи летный состав собрался в штабе полка. Вошли командир полка Суржин, начальник штаба М. П. Стороженко и штурман В. И. Вылегжанин. Майор Суржин с начала боевых действий показал себя смелым решительным командиром. Личным примером он показывал, как в условиях превосходства противника надо уничтожать заданные цели, преодолевать зенитный огонь и отражать атаки истребителей. За это все ему прощали вспыльчивость и манеру все вопросы решать сразу, иногда даже не разобравшись. Но на этот раз он старался быть обстоятельным, хотя сдерживался с трудом.

Суржин предоставил слово Стороженко, который охарактеризовал летному составу общую воздушную обстановку, сообщил, что, по данным воздушной разведки, на аэродроме Сеща сосредоточено более тридцати бомбардировщиков и неустановленное количество фашистских истребителей. Затем поднялся Суржин.

— Командование доверило нам нанести удар по аэродрому Сеща для того, чтобы обеспечить действия наших наземных войск и авиационных частей по срыву наступления танковой группы противника, — сказал он. — Мне приходилось летать с этого аэродрома, поэтому мой экипаж и экипаж Устинова полетят первыми перед наступлением темноты для того, чтобы нанести удар по самолетам противника на аэродроме и создать очаги пожаров, ориентируясь на которые все остальные экипажи должны выходить на заданные цели. Под самолеты подвесить фугасные, осколочные и зажигательные бомбы. Главной целью наших ударов считать фашистские бомбардировщики, и мы должны как можно больше их уничтожить.

Определив очередность выхода на цель, порядок нанесения ударов и управления, Суржин предоставил слово Вылегжанину. Штурман полка дал указания о прокладке маршрута полета, выходу на цель и особенно подробно разъяснил порядок возвращения экипажей на свой аэродром.

Заместитель командира третьей эскадрильи Гладков взлетел, когда уже стемнело. Впереди него полетел на цель экипаж Лесняка, а за Гладковым — комиссар Лучинкин.

Самолет Гладкова с бомбами на внутренних и внешних держателях нехотя отрывается от земли. Круг над аэродромом и от светомаяка курс на цель. Отойдя от аэродрома, самолет погрузился в темноту, как в океан. На земле светомаскировка, а отдельные слабые огоньки говорили или о дерзкой смелости, или о какой-то трагедии. Это или пожар после налета вражеских самолетов, или еще не весть что. И только небо, покрытое отдельными облаками, выглядело, как черный плащ волшебника, сияющий звездами. Через двадцать минут полета штурман Каменский доложил:

— Проходим линию фронта, под нами Десна.

— Понял, — ответил Гладков и спросил: — Иван, а ты не придумал, как нам лучше отомстить фрицам за ежедневные бомбежки нашего аэродрома?

— Думаю, Петрович, — ответил Каменский.

— Думай быстрее, а то впереди видишь левее по курсу зарево? Мне кажется, что это горят самолеты в Сеще, — сказал Гладков.

— Давай фугасными бомбами ударим по северо-западной стоянке с ходу, а зажигалками и осколочными нанесем удар со второго захода, — предложил Каменский.

— Согласен, только второй заход сделаем на малой высоте.

Вот и Сещинский аэродром, горят самолеты на северной стоянке. Над аэродромом в перекрестии лучей прожекторов самолет Лесняка, по нему бьют зенитки. Но вот серия разрывов бомб огненным смерчем перечеркивает западную стоянку немецких самолетов, и вслед за ней вспыхивает и распространяется пламя пожаров. Это нанес бомбовый удар экипаж Лесняка.

— Боевой, — передает Каменский.

Ослепительные сабли прожекторов скрещиваются на самолете Гладкова. Осатанело бьют зенитки. Запах пороха пиропатронов в кабине сигнализирует о том, что бомбы сброшены, и Гладков с противозенитным маневром разворачивает самолет и уходит на запад.

— Командир, смотри, как хорошо попали за Шайковку! — кричит стрелок-радист Зеленков.

— Вижу. Кажется, горят два самолета. Снижаюсь. Поддай, Иван, фрицам огоньку еще зажигательными! — приказывает Гладков.

Сделав пологий разворот и снизившись на высоту трехсот метров, Гладков с юго-запада снова зашел на цель. Сброшены зажигательные бомбы. От огненного пятна, разлившегося под самолетом, и от горящих на аэродроме фашистских самолетов в окрестностях становится еще светлее. В это время вражеские прожекторы схватили в свои лучи самолет комиссара Лучинкина.

— Каменский, Зеленков, ударьте из пулеметов по прожекторам! — командует Гладков и с пологим снижением направляет самолет на ближайший по курсу прожектор.

Изрыгая пламя, как из гигантской паяльной лампы, строчат передние пулеметы. Прожектор погас, но по самолету открыли огонь эрликоны, по ним стреляет Зеленков. А на цель заходит следующий бомбардировщик. Взрывы бомб и смерч огня зажигательных бомб уничтожают самолеты противника. На аэродроме врага пылают огромные пожары, освещая все вокруг и окрашивая небо в багряный цвет.

Через день полк снова нанес успешный удар по самолетам на аэродроме Сеща. Эффективность ударов наших экипажей по самолетам на аэродроме Сеща превзошла все самые смелые ожидания. По данным воздушной и агентурной разведки, на этом аэродроме ударами нашего полка было уничтожено и повреждено до тридцати самолетов противника[18].

За успешные действия в воздушной операции на брянском направлении приказом по ВВС 24-й армии личному составу полка была объявлена благодарность командующего ВВС Красной Армии, а наиболее отличившиеся представлены к правительственным наградам[19].

Не менее успешно полк наносил удары по фашистским самолетам на аэродромах Боровское и Шаталово на смоленском направлении, за что приказом командующего ВВС 24-й армии личному составу полка была объявлена благодарность[20].

6 сентября торжественно отметили в полку освобождение нашими войсками Ельни. Несмотря на то что полк потерял в боях под Ельней более половины самолетов, мы были очень рады этому событию. Это был первый успех в войне, достигнутый наступлением. Причастность к этому успеху вселяла в нас новые силы. Укреплялась вера в то, что немцы хотя и сильные, но бить и побеждать их можно и нужно. И хотя боевые действия шли в небе Смоленской земли, эти бои носили наступательный характер, но было ясно, что борьба предстоит тяжелая, жестокая и длительная.

Открывая митинг, комиссар полка Куфта поздравил с успехом весь личный состав, подчеркнул вклад полка в боевые действия войск 24-й армии и почтил память погибших в боях за Ельню. Выступившие на митинге летчик Устинов и штурман Кравец заверили командование в том, что они еще больше усилят удары по фашистским захватчикам.

Немцы тоже по-своему отреагировали на успешные действия наших бомбардировщиков по их аэродромам Сеща, Шаталово и Боровское.

В начале сентября пятнадцать бомбардировщиков Ю-88 утром нанесли сильный удар по аэродрому Шайковка, а затем в течение этого и последующих дней по два-три раза бомбили нас на этом аэродроме и площадке Наумовка. Аэродром оглох от взрывов бомб и лающих пушечных очередей. Из-за этих непрерывных бомбежек один самолет СБ был уничтожен и несколько повреждено, но вести боевые действия с этих аэродромов стало совершенно невозможно, и в конце первой декады сентября наш полк перебазировался на аэродром Кувшиновка, расположенный рядом с Юхновом. Здесь самолеты эскадрильи мы разместили под кронами деревьев в глубоких просеках леса.

С середины сентября войска 24-й армии перешли к обороне и начали подготовку наступательной операции на рославльском направлении. Немецко-фашистские войска тоже оборонялись и подтягивали резервы для решительного наступления на Москву. Немецкая авиация усилила налеты на наши войска, аэродромы, объекты тыла, а также повысила интенсивность полетов разведчиков.

Экипажи нашей эскадрильи и полка, оказывая содействие наземным войскам, систематически наносили удары по аэродромам Боровское, Шаталово, вели воздушную разведку выдвижения немецко-фашистских войск по дорогам от Смоленска в направлениях Рославля, Ельни, Болтутино, Монастырщины и Хиславичи с нанесением бомбардировочных ударов по обнаруженным колоннам танков и мотопехоты. Кроме того, по специальному заданию командования Резервного фронта наши экипажи сбрасывали боеприпасы, продовольствие и другие грузы партизанам, находящимся западнее Рославля.

Утром 14 сентября комиссар Лучинкин зачитал личному составу эскадрильи сводку Совинформбюро и рассказал о подвигах наших солдат и летчиков при отражении наступления фашистских войск. Принесенные им свежие газеты пошли по рукам.

— Смотри, Дьяченко, «Красная Звезда» сообщает, что в ночь на 12 сентября английские бомбардировщики совершили налет на Кельн, все вернулись на базу, за исключением одного, — сказал Устинов.

— Ты веришь этим сообщениям?

— А почему бы и не верить?

— Потому, что из-за этих сообщений был целый скандал в небесной канцелярии, — ответил Дьяченко.

— При чем тут небесная канцелярия?

— А при том, что когда летному составу одной капиталистической страны ставили задачу на удар по какому-либо объекту, то командир говорил им: «Летите и бомбите. Наше дело святое. Все, кто будет сбит и погибнет за святое дело, будет в раю». Ночь темная, земля черная. Бомбардировщики летят, бомбят, прожектора, шарят по небу, зенитки лупят, истребители атакуют. Кто из такого налета вернулся, а кто и нет. Утром у райских ворот собрались человек сто летчиков-бомбардировщиков со сбитых ночью самолетов. Кто без шлема, кто в разорванном обгоревшем комбинезоне, а кто и без сапога. Переминаются с ноги на ногу, греются и галдят, почему долго райские ворота не открывают. Архангел, Николай-угодник, который вроде вахтера там, открыл ворота, впустил трех летчиков и заперся на засов. Остальные летчики подняли шум и кричат: «Обещали в рай, почему не пускаете?» Николай-угодник приоткрыл окошко в воротах и говорит: «Не орите, не безобразничайте и не безбожничайте. Радио вашей страны сегодня сообщило, что ночью летали восемьсот бомбардировщиков, бомбили. Все возвратились на базу, за исключением трех. Вот я их и впустил, а всем остальным от ворот поворот».

— Ну, Иван! Ну, загнул! — смеялись вокруг.

— Да, Иван, летчикам капиталистических стран после гибели еще рай обещают, а нам, безбожникам, одна дорога — в ад, — иронически заметил летчик Устинов.

— А ты думаешь, в аду все гладко? — снова начал заводиться Дьяченко.

— А чего же, снарядов для адских мук, что ли, не хватает? — поддержал его Устинов.

— Везде свои трудности. Когда один наш летчик попал на тот свет, встретил его дьявол, вроде разводящего, и говорит: «Пойдем». Идут они по аду. Летчик смотрит: справа грешники раскаленные сковороды лижут, неподъемные камни на гору катят, на огне поджариваются, а слева под деревьями другие грешники сидят у столиков, левой рукой женщин обнимают, сидящих у них на коленях, а правой рукой кружку с пивом в рот запрокидывают. «Меня сюда, сюда», — дернул дьявола за шерсть летчик. «Не останавливайся. У нас тут заманиловка, вроде дьявольского агитпункта, мучения не меньше, чем в другом месте», — гаркнул дьявол. «Какие же тут мучения?» — спросил летчик. «Дурак, кружки-то у грешников с дырками, а женщины, — наоборот, как дочери у пушкинского царя Никиты», — ответил дьявол.

— Ну и дела в раю! — смеялись вокруг.

В этот день наш экипаж получил задачу до наступления темноты доставить груз партизанам в район западнее Рославля. Под самолет подвесили четыре грузовых парашюта с продуктами, батареями для рации и боеприпасами. Представитель штаба фронта при подготовке к полету проинструктировал нас, что в сорока километрах западнее Рославля надо найти железнодорожную будку, на крыше которой будет разложено мужское белье. Севернее будки на поляну к двум кострам следует сбросить груз на парашютах.

Так как линию фронта предстояло пролететь засветло, лечу на малой высоте в двадцати километрах севернее шоссе, идущего от Юхнова на Рославль над лесным массивом. Выйдя на железную дорогу в десяти километрах западнее Рославля, повел самолет на запад над железнодорожным полотном на малой высоте. Рельсы с полотна были сняты, и над насыпью торчали только перебитые шпалы. Вскоре мы обнаружили будку с разложенными на крыше белыми рубахами и трусами. Только начали разворот, как на поляне вспыхнули два костра. Набираю высоту и захожу для сбрасывания груза. Грузы на парашютах приземлились в центре поляны[21]. Видим, как к ним бегут несколько человек от костра. Сердце радуется, что в тылу врага ведут борьбу с фашистами преданные своей Родине люди. Сделав прощальный круг над поляной и покачав крыльями, беру курс обратно к линии фронта. Оборонительные позиции немцев пролетели благополучно, даже никто не обстрелял, и вскоре вернулись на свой аэродром.

На другой день представитель штаба фронта, отправлявший груз к партизанам, сообщил нам, что груз получен, передал благодарность от партизан и ориентировал, что к партизанам надо будет слетать еще.

15 сентября с утра снова получили задание днем отвезти и сбросить на парашютах груз партизанам в тот же район.

На этот раз готовимся лететь на задание двумя экипажами. Кроме нашего экипажа, на другом самолете подготовился к полету опытный летчик — заместитель командира второй эскадрильи старший лейтенант Николай Голенко со штурманом Иваном Дьяченко. Самолеты и экипажи подготовлены, груз подвешен, но нет погоды. С утра стоит низкая, почти до земли, облачность. В ожидании вылета оба экипажа расположились под крылом нашего самолета.

— Разрешите к вашему шалашу, — усаживаясь на чехол, сказал Голенко.

— Милости просим. Только с тобой ухо надо держать востро, — ответил штурман Желонкин.

— Почему?

— Грабишь ты нашу эскадрилью. Забрал в свой экипаж Дьяченко и Жданова прихватил.

— Не наговаривай на меня, Федя. С Иваном Дьяченко мы стали друзьями по несчастью. В первом вылете погибли мой штурман и радист, а у Ивана летчик и радист. Так что сама судьба свела нас в один экипаж. А Жданова в наш экипаж дали, потому что Осипов неделю болел, — оправдывался Голенко.

— Ну и экипаж, с бору по сосенке. Прыгуны собрались, — продолжал Желонкин шутливо подзадоривать Голенко.

— Мы прекрасно понимаем друг друга.

— Понимаете или условились, что понимаете, и вам все ясно? А я что-то стал плохо отличать очевидное от совершенно темного, — не унимался Желонкин.

— Это у тебя, Федя, наверное, от ночных полетов.

— А у тебя, Коля, иллюзия ясности оттого, что начитался ты при подготовке в академию Лапчинских, разных Ружеронов и Клаузевицев и тебе кажется, что на войне тебе все понятно, и ты счастлив, что как будто все понимаешь.

— Нет, я не такой счастливчик, как корреспонденты газет, легко объясняющие все сложности современного положения и исторические события.

— Вся прошлая история войн не стоит бумаги, на которой она написана, а тем более времени, затрачиваемого на ее изучение.

— Почему, Федя?

— Потому что у немцев, например, прошлые сомнительные успехи порождают надежды на новые безнаказанные захваты, вызывают манию величия и делают их самоуверенными, жестокими и послушными исполнителями воли изувера Гитлера, — сказал Желонкин.

— Ну, я с тобой не согласен. История учит и предупреждает от ошибок.

— Ерунда! Военная история что захочет, то и оправдает, — сказал Желонкин.

— Но есть же уроки истории, — не сдавался Голенко.

— Есть, но из этих уроков можно взять любую тактику и любой образ поведения. Если, Коля, ты собираешься в настоящем и будущем действовать на основе некритического восприятия прошлого, ты погиб, — сказал Желонкин.

— Осипов, помоги мне отбиться от твоего штурмана. Объясни ему, что он не прав, — обратился ко мне Голенко.

Я заметил, что, на мой взгляд, история учит лишь тому, что на войне надо ждать всяких неожиданностей, и не согласен как с теми, кто считает, что, изучив примеры боевых действий в прошлых войнах, можно застраховать себя от ошибок в настоящей войне, так и с теми, кто недооценивает прошлый опыт боевых действий и отметает его как хлам.

Обед нам привезли на стоянку самолетов. К восемнадцати часам облачность немного приподнялась, метеорологи сообщили, что над линией фронта высота облачности 1200 метров, и нам разрешили взлет на задание. Так как в районе аэродрома облачность была очень низкой, мы договорились с Голенко лететь по маршруту за облаками, а после пролета линии фронта пробить облака вниз, восстановить ориентировку и выполнять задание. После взлета летели мы не в строю, а свободно на расстоянии видимости. Облака оказались очень тонкими. Мы сразу пробили их вверх и продолжали полет за облаками. Но вскоре верхний край облачности резко пополз вверх, и самолету не хватало скороподъемности, чтобы лететь за облаками. Тогда мы еще больше разомкнулись и вошли в облака на высоте около трех тысяч метров.

Сначала полет в облаках проходил нормально и сравнительно спокойно, а затем потемнело и началась непрерывно усиливающаяся болтанка. Самолет бросало то вверх, то вниз. Слышался скрип крыльев, и чувствовались металлические удары и скрежет. Сосредоточив внимание на приборах, я изо всех сил старался сохранить пространственное положение самолета и курс. Временами я ловил себя на отдельных ошибках. Исправлял их и снова допускал. Порой казалось, что самолет катится по какому-то гигантскому жестяному желобу. Все перепуталось, стрелки на приборах беспорядочно прыгали, но усилием воли я снова и снова восстанавливал пространственное положение бомбардировщика по приборам. Вдруг сильнейший бросок вниз оторвал меня от сиденья. Зависнув на привязных ремнях и вцепившись в штурвал, я снова выравниваю самолет, и через несколько мгновений бомбардировщик вырывается из облаков. Впереди — заходящее солнце, сверху — голубое небо, под нами — линия фронта, а сзади — стена облачности. Тогда я понял, что мы пролетели через холодный фронт.

От неожиданности или еще почему, но нас никто не обстреливает. Восстановив ориентировку, снижаемся на малую высоту. На земле тут и там большие лужи у дорог. Видно, что только что прошел сильный дождь. Вот и полотно железной дороги. Находим знакомую будку. Но на крыше белья нет. На поляне никто костров не зажигает. Летаю по кругу над поляной, жду, ищу в воздухе самолет Голенко. Что с ним? Возвратился на аэродром, потерял ориентировку или не справился с пилотированием при пролете холодного фронта? Нет, нет. Гоню от себя худшие предположения. Голенко всегда был сильным летчиком.

Летаем над заданным местом по кругу уже более получаса, и никаких условных сигналов. Когда совсем стемнело, посоветовавшись с Федей Желонкиным, решил груз не сбрасывать, а возвращаться на аэродром.

На обратном маршруте, после пролета линии фронта, вышли на Варшавское шоссе и полетели вдоль него. За Спасск-Деменском встретили стену сплошной облачности, полыхающую молниями, ту, которую пролетели вечером при полете в район сбрасывания груза. Но теперь я в облака не пошел, а, снизившись на высоту пятьсот метров, полетел под облаками. Хлестал проливной дождь. Самолет бросало. При вспышках молний просматривалось блестевшее от дождя Варшавское шоссе. «Да и под облаками пересекать холодный фронт не очень просто», — подумал я, но это просто прогулка по сравнению с тем, что перед этим пришлось пережить, пересекая холодный фронт в облаках.

Дождь заливает передние стекла кабины. В боковые форточки земля выглядит темной и мертвой, и только от патрубков моторов тянулись хвосты бледно-голубого пламени с красными искрами. Вот и Юхнов, мост через Угру. Выхожу на свой аэродром. На нем светового старта нет, и не видно ни одного огонька. Включаю бортовые огни и летаю по кругу над аэродромом. Льет проливной дождь. Приказываю стрелку-радисту Монзину дать несколько зеленых ракет, чтобы привлечь к себе внимание и связаться по радио с командным пунктом. На запрос по радио с командного пункта полка приказали лететь на запасной аэродром. В сплошном ливне своего запасного аэродрома мы не нашли и произвели посадку на запасный аэродром дальнебомбардировочной авиации Ватолино у станции Касторная.

Утром дал телеграмму о посадке в свой полк. За мной прилетели заместитель командира полка Николай Иванович Барулин с техником Крысиным и помогли улететь нам на свой аэродром.

Через несколько дней из экипажа Голенко вернулся на аэродром штурман Иван Дьяченко, покинувший с парашютом разваливающийся бомбардировщик в тот роковой вечер, когда мы пролетали холодный фронт по маршруту к партизанам.

Дьяченко по-прежнему не унывал. Когда я встретил его около столовой в окружении летного состава, он с серьезным видом заправлял о том, что, выпрыгнув из падающего самолета и приземлившись с парашютом около деревни Нестеры, оказался в очень трудном положении, так как все женщины деревни, увидев у него в руках шелковый купол парашюта, приглашали его к себе на ужин.

В 20-х числах сентября наш полк перебазировался на аэродром Павловское, располагавшийся у реки Угра в двенадцати километрах севернее Юхнова. Новый аэродром был с трех сторон окружен лесом, на опушках которого мы очень хорошо замаскировали наши самолеты. Технический состав разместили в землянках вблизи от самолетов, а летный — в деревне Павловская. Вместе с нашим полком на этом аэродроме базировалось несколько самолетов Пе-2 и ТБ-3. Кроме того, здесь же располагалась готовившаяся к высадке в тыл врага группа партизан, состоявшая из молодых московских парней, бывших рабочих авиационного завода, и несколько отдельных разведчиков, мужчин и женщин, которых экипажи нашей эскадрильи по ночам сбрасывали на парашютах в тыл врага.

Одна из молодых женщин — разведчица — каждый день тренировалась в бросании кинжала в стенку сарая, вела себя очень дерзко, а когда пришло время прыгать ночью с парашютом, то она испугалась, и пришлось ей помочь оторваться от самолета.

24 сентября наш экипаж летал ночью на разведку войск противника в районе Починок, Монастырщины, Рославля с бомбардированием обнаруженных колонн. Ночь была светлая, небо ясное. Разведку мы вели с высоты восемьсот метров и снижались до трехсот метров для уточнения состава и характера обнаруженных объектов. В этом районе мы обнаружили так много танков, артиллерии, автомашин и войск, что не успевали считать.

Весь лес восточнее дороги Смоленск — Рославль был забит фашистскими танками, автомашинами и войсками. Немецкие солдаты жгли костры и почти не маскировались. По дороге Смоленск — Рославль двигалась непрерывная колонна автомашин с зажженными фарами. Даже когда мы нанесли бомбовый удар по этой колонне, фары машин погасли только в местах падения бомб.

Наши разведывательные донесения были немедленно переданы в штаб ВВС 24-й армии. Оттуда последовало указание, чтобы экипажи-разведчики не преувеличивали обстановку, и потребовали, чтобы все летавшие экипажи еще раз письменно доложили о местах и составе обнаруженных войск, танков и артиллерии противника.

Нам было совершенно непонятно, почему в штабе ВВС 24-й армии пытались уйти от реальных фактов о больших сосредоточениях войск противника перед фронтом 24-й и 43-й армий и упорно не хотели верить разведчикам.

С 25 по 28 сентября экипажи полка продолжали вести разведку и наносить удары по войскам противника, выдвигавшимся от Смоленска и станции Починок в направлении линии фронта, и особенно на Болтутино, а также наносили удары по аэродромам Шаталово и Боровское[22].

Выход из-под удара танков

К концу сентября немецко-фашистские войска закончили подготовку к наступательной операции на Московском направлении, получившей условное наименование «Тайфун». Против войск Западного, Резервного и Брянского фронтов, как известно, действовало 74 дивизии, в том числе 14 танковых и 8 моторизованных дивизий[23]. Эти войска поддерживал 2-й воздушный флот, имевший 950 самолетов[24].

В составе ВВС трех наших фронтов (Западного, Резервного и Брянского) имелось только 373 исправных самолета[25], в том числе в ВВС нашего Резервного фронта их было 65, а в нашем полку — только семь.

Фашистские самолеты вели интенсивную разведку авиации на наших аэродромах, но безуспешно. Мы к этому времени научились хорошо маскироваться, хотя капониров для укрытия самолетов еще не строили.

Воздушной разведкой экипажи полка обнаружили переброску противником пикирующих бомбардировщиков и истребителей на аэродромы Шаталово и Боровское, и бомбардировочные удары нашей эскадрильи и полка по обнаруженным самолетам противника на этих аэродромах оказались очень чувствительными для фашистской авиации.

Усилия нашего полка в конце сентября — начале октября нацеливались на поддержку действий войск 24-й и 43-й армий.

27 и 28 сентября полк наносил удары по самолетам на аэродромах Боровское и Шаталово, по артиллерии на огневых позициях в районе Болтутино и по колоннам фашистских войск, выдвигавшимся по дорогам от Смоленска на восток и юго-восток[26].

Для удара по аэродрому Боровское наш экипаж взлетел вслед за самолетом командира полка. Ночь была светлая, и ориентироваться было легко. Когда пролетели линию фронта, над самолетом оказались причудливые полосы желто-фиолетовых перистых облаков, похожих на огромные крылья демона. Луна просвечивала их насквозь. Экипаж командира полка Суржина развесил над вражеским аэродромом осветительные бомбы. Аэродром было видно очень хорошо, но самолетов на нем мы не обнаружили. Бомбовый удар нанесли по месту предполагаемой стоянки самолетов. Два пожара и трассы снарядов зенитной артиллерии подтвердили, что наши бомбы упали туда, куда надо. Горели два фашистских истребителя.

По дорогам от Смоленска на юго-восток продолжали двигаться автомашины противника. Сначала мы пытались их считать, но потом сбились и зафиксировали только длину и состав колонн.

Зная недоверчивое отношение командования к докладам о больших скоплениях немецко-фашистских войск восточнее дороги Смоленск — Рославль, мы докладывали разведданные о противнике, добытые в полете, лаконично и сжато, только то, что видели, без всяких оценок.

Другой удар в эту же ночь наш экипаж нанес перед рассветом по артиллерии на огневых позициях в районе Болтутино. Противник противодействия не оказывал. Перед утром костры в районах сосредоточения немецких войск погасли. Линия фронта выглядела безжизненной. Ни огонька, ни вспышки выстрела, ни взрыва. Легкая дымка, ползущая от Десны, окутала наш берег и берег, занятый противником. Когда возвращались на аэродром, в воздухе на высоте уже начало светать, а на земле еще лежала ночь, и очертания лесов, деревушек и дорог тонули в сизой дымке. Перед восходом солнца небо на востоке стало лимонно-желтым, а на западе темно-голубым. Приземлились на аэродроме, когда стало почти светло.

Командир нашего полка майор Суржин был смелым и решительным летчиком, повседневно показывающим пример, как надо действовать в бою. Но жил он замкнуто и среди офицеров полка друзей не заводил. На гимнастерке Суржии носил орден Красного Знамени, полученный за участие в войне в Испании, но о своих боевых действиях в Испании вспоминать и говорить не любил.

Утром после завтрака, когда Суржин был в хорошем настроении, я спросил его, почему он не расскажет летному составу о своем опыте боевых действий в Испании.

— Испания! Она у меня в печенке, — с горечью ответил Суржин.

— Но все-таки испанский боевой опыт нам надо в какой-то мере использовать, — пытался робко возразить я.

— Опыт, опыт! Когда возвратились из Испании, мне в ВВС тоже предложили написать об этом опыте. Я откровенно написал, что наш бомбардировщик СБ имеет недостаточную скорость, его пулеметы ШКАС имеют маловатый калибр и в бою часто отказывают, на бензобаках самолета нет противопожарных устройств, и поэтому СБ часто горели от одного попадания пули. Да и точность бомбометания была недостаточная, потому что бомбить с пикирования самолет не позволял. И за эти соображения меня же обвинили в том, что я умаляю достоинства и боевые возможности советской боевой техники и сею у летного состава неуверенность в способность победить врага на наших самолетах. Что касается боевого опыта, то в Испании, если зазеваться, наши самолеты сбивали франкистские истребители почти так же, как над Ельней[27]. Так что, Осипов, ты меня лучше не спрашивай.

28 сентября командир полка поставил всем экипажам задачу быть готовыми нанести удары по артиллерии на огневых позициях и резервам противника перед фронтом 24-й армии на направлении Болтутино. Конфиденциально Суржин сообщил, что 24-я армия готовится к наступлению в начале октября.

Мы нанесли цели на карты и тщательно изучали их. В течение следующих трех дней все экипажи полка готовились к боевым действиям в соответствии с поставленной задачей. Так как объекты ударов были расположены близко от передовых частей наших войск, летный состав тщательно изучал их и отрабатывал порядок точного выхода на каждую цель, а технический состав ремонтировал и готовил к боевым действиям наши бомбардировщики.

Три дня готовились мы к поддержке наступления наших войск, но получилось все наоборот.

Вечером 2 октября нам поставили задачу срочно нанести удар по живой силе и танкам противника в районе Савченко и на дороге от Савченко на Исаево.

Хотя нас не информировали о начале наступления немцев, но при подлете к линии фронта все стало ясно. Обстановка резко изменилась. Фронт горел. Горели деревни восточнее Десны. Вспышки выстрелов и непрерывные разрывы снарядов с обеих сторон четко обозначили фронт боя наших войск с противником и участок прорыва. Снизившись на высоту семьсот метров, мы нанесли удар по танкам противника на дороге Савченко — Исаево[28].

Когда при докладе о выполнении боевой задачи мы сообщили об обстановке на фронте, начальник штаба Стороженко зашикал на нас и строго запретил сообщать кому бы то ни было в полку о начавшемся наступлении немцев.

Задачу на второй боевой вылет ставил командир эскадрильи старший лейтенант Лесняк. На свой экипаж он взял обязанность самолета осветителя, а остальным экипажам приказал нанести удар по освещенным на аэродроме Боровское самолетам.

Федор Григорьевич Лесняк был невысокого роста, широкий и плотный. Он отличался прекрасной техникой пилотирования, умением летать в любую погоду и широким тактическим кругозором. Должность командира эскадрильи не лишила его ни простоты, ни общительности. Строгая требовательность в тактичной форме основывалась у него на большом опыте летной работы, правильной оценке реальной обстановки и знании способностей и возможностей подчиненных летчиков и штурманов. Он четко определил, кому следует предоставить инициативу при выполнении боевого задания, кого надо держать под контролем, а кому следует помочь и на земле, и в воздухе. Систематически показывая примеры самоотверженности и мужества при ударах по фашистским войскам и объектам, он личным примером учил подчиненных действовать в бою. Лесняк всегда чувствовал ответственность за выполнение боевого приказа, будущее людей, эскадрильи и своей Родины. Мне у Лесняка нравились оптимистический настрой, ясный ум и товарищеское отношение.

Во втором вылете тремя бомбардировщиками мы нанесли удары по аэродрому Боровское и еще тремя — по аэродрому Шаталово. Несмотря на противодействие зенитной артиллерии, удар по самолетам противника на аэродроме Боровское выполнили как по нотам. На первом заходе экипаж Лесняка обозначил аэродром серией осветительных бомб, а мы, осмотрев освещенный аэродром, обнаружили на стоянках около пятнадцати самолетов Ю-87. Малокалиберная зенитная артиллерия немцев сосредоточила огонь по факелам осветительных бомб, пытаясь их сбить, а экипажи Устинова, Лесняка и наш на втором заходе нанесли бомбовый удар по освещенной стоянке этих самолетов. При отходе от цели все наблюдали, как горит подожженный нами пикирующий бомбардировщик[29].

На другой день вечером командиры эскадрилий и их заместители без вызова собрались на командном пункте полка. Начальник штаба полка Стороженко не отходил от телефона, пытаясь уточнить в ВВС 24-й армии или ВВС Резервного фронта наземную обстановку и линию фронта, но — безрезультатно.

За столом сидел заместитель начальника штаба полка майор Курепин и сосредоточенно писал.

— Что пишешь? — спросил его Суржин.

— Оформляю боевые донесения за боевые вылеты ночью и днем, товарищ командир полка.

— Пиши, пиши. Боевые вылеты проходят, а правда о них остается, — сказал Суржин.

В ночь на 4 октября четырьмя самолетами мы вылетели с задачей найти танковую колонну противника на шоссе Рославль — Спасск-Деменск и бомбардировать ее. Ночь была лунная и светлая, дороги хорошо просматривались. Пролетев мимо светомаяка у Мятлева, мы обнаружили, что фронт приблизился к Спасск-Деменску. Город был весь в огне. Горели дома и ближайшие к Спасск-Деменску села. Несмотря на ночь, наши наземные войска вели ожесточенное сражение западнее города, что было видно по непрерывным вспышкам выстрелов и всполохам разрывов. Варшавское шоссе восточнее Спасск-Деменска было забито автомашинами и повозками наших отходящих войск, а в нескольких километрах западнее города по шоссе двигались на восток немецкие автомашины и артиллерия. Фашистские танки мы обнаружили у Кузьминичей. Часть их стояла около населенного пункта, а другие вытянулись по дороге. Снизившись до шестисот метров, зашли на цель с запада под небольшим углом к дороге. Серия разрывов наших бомб точно накрыла танки у Кузьминичей и на дороге[30].

— Отлично! — кричит по самолетному переговорному устройству стрелок-радист Монзин.

— Один танк взорвался и горит. Товарищ командир, уменьшите высоту, я причешу фрицев из пулемета, — просит Монзин.

Снижаюсь. Монзин и Желонкин длинными очередями бьют по фашистским машинам на шоссе.

— Патроны кончились. Жалко, что ни одна машина не загорелась, — с огорчением докладывает Монзин.

Другая четверка бомбардировщиков нашего полка в эту ночь нанесла бомбовый удар по аэродромам Боровское и Шаталово, создав на них три очага пожаров[31].

Когда после выполнения боевой задачи наш и другие экипажи доложили о том, что бои идут вблизи Спасск-Деменска, нас резко и публично отругали начальник штаба Стороженко и комиссар полка Куфта, в том смысле, чтобы мы не сеяли паники.

Спросив конфиденциально Мишу Стороженко о том, что значит эта сцена, я услышал от него, что перед нашим докладом его и командира полка за донесение о боях у Спасск-Деменска отчитало начальство из Знаменки, т. е. из штаба ВВС армии, в том же плане, чтоб не сеяли панику, и приказали объявить личному составу о том, что войска 24-й армии перешли в наступление.

Все это очень удручало, так как было непонятно, что это такое: беспечность, очковтирательство, трусость или глупость?

Всем, кто летал в эту ночь на боевые задания, было ясно, что наш фронт вдоль Варшавского шоссе прорван и над войсками 24-й и 43-й армий нависла большая опасность.

День 4 октября начался с воздушной тревоги. Через наш аэродром и южнее прошло несколько групп немецких бомбардировщиков в сторону Медыни и Малоярославца. Наш аэродром не бомбили. В течение дня нам несколько раз ставили, изменяли и отменяли боевые задачи на действия по наступающим войскам противника. Наконец, вечером нам приказали наносить бомбардировочные удары по колоннам танков, артиллерии и автомашин противника на шоссе Рославль — Спасск-Деменск и на дорогах от Барсуки на Уварово и от Ельни на Спасск-Деменск. Комиссар полка Куфта подчеркнул важность срыва и задержки наступления фашистских войск и призвал всех приложить максимум усилий для успешного выполнения поставленных задач. Но весь летный состав, понимая нависшую опасность, и без того рвался в бой.

Так как все самолеты были подготовлены еще днем, то взлетели восемью экипажами еще засветло. В заданных местах обнаружили большие скопления танков и автомашин и в сумерках начали их бомбить. Кругом горели наши русские села. Штурман Желонкин быстро выбрал цель. Первый удар мы нанесли по колонне танков и автомашин с высоты семьсот метров. Остальные экипажи действовали также, и при отходе от цели мы наблюдали в местах попадания бомб несколько горящих автомашин[32].

Возвращались от цели вдоль Варшавского шоссе. Дымился Спасск-Деменск, а немецкие танки и автомашины ползли по шоссе к Юхнову и уже миновали железную дорогу у Мятлева, где раньше работал светомаяк. Сразу после посадки организовали быструю заправку самолетов бензином и подвеску бомб. Медлить нельзя. Надо сделать как можно больше вылетов. Как назло, на одном из бензозаправщиков отказывает насос и заправка идет медленно. По готовности снова взлетаем и летим на цель. Бомбим танки противника в районе Барсуки, а затем снижаемся на высоту двести метров и обстреливаем из пулеметов фашистские автомашины, двигающиеся на Юхнов.

Во втором боевом вылете на нашем бомбардировщике отказал прибор скорости, и на обратном маршруте я определял скорость самолета по давлению встречного потока воздуха на кисть левой руки, высунутой в форточку. После посадки техник Аверин и инженер Пархоменко обнаружили, что трубка от приемника к прибору перебита осколком зенитного снаряда. Трубку быстро починили, и мы снова вылетели бомбить наступающие фашистские войска[33].

Возвращаясь перед рассветом после третьего вылета, мы обнаружили колонну немецких танков и автомашин на шоссе в пятнадцати километрах от Юхнова. После посадки возбужденные летчики и штурманы обсуждали с командиром эскадрильи Лесняком место и состав обнаруженной вражеской колонны.

Докладываем об этом начальнику штаба Стороженко. Он нервничает. Командир полка куда-то уехал. Стороженко доложил в штаб ВВС 24-й армии и ВВС Резервного фронта о подходе немецких танков к Юхнову.

В эту ночь восемь экипажей полка совершили двадцать восемь боевых вылетов для ударов по наступающим войскам противника[34]. На рассвете усталые, вместе с летным составом других экипажей, мы ушли спать в деревню Павловку.

В половине седьмого меня разбудил адъютант эскадрильи старший лейтенант Рябов.

— Немецкие танки вышли к нашему аэродрому, — сообщил он.

Быстро поднимаем летный состав эскадрилий и бежим на аэродром. Слышим недалекие выстрелы и разрывы снарядов. Навстречу нам по улице деревни к броду через реку Угру движется непрерывный поток отдельных артиллерийских орудий и повозок с ранеными. Легкораненые солдаты и командиры идут, держась одной рукой за орудия и повозки. Повязки пропитались кровью. На лицах страдание, а в глазах страх фашистского преследования.

В лесу, недалеко от опушки, где были замаскированы наши бомбардировщики, уже собрался технический состав. Укрываясь за стволы толстых деревьев, я вышел на край опушки и по стремянке залез на первый сук сосны. Глазам открылся весь аэродром. На противоположной стороне у летной столовой стояли четырнадцать немецких танков. Три из них изредка стреляли в направлении нашей стоянки самолетов. Снаряды разрывались то в одном, то в другом месте. Время от времени с противоположной стороны аэродрома доносились пулеметные очереди[35].

Запыхавшийся стрелок-радист, прибежавший из поселка Климов Завод, где размещался летный состав самолетов ТБ-3, сообщил, что в поселке более двадцати танков и много автомашин с фашистской пехотой и что летный состав убежал в лес на запад от поселка, а ему удалось прибежать сюда. Экипажи трех самолетов Пе-2, прибывшие на аэродром с рассветом, сидели в кабинах самолетов в готовности.

Внезапно над аэродромом появились 15 пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Они с ходу проштурмовали аэродром, а после разворота перестроились в пеленг для бомбометания.

В это время, по собственной инициативе, на двух самолетах Пе-2 взлетели экипажи Гаврилова и Кожевникова. На третьем самолете Пе-2 не запустился мотор, и он стоял размаскированный. Фашистские Ю-87 начали бомбить стоянку самолетов и другие объекты и сразу же зажгли раскрытый самолет Пе-2. Наши стрелки-радисты отражали атаки пикирующих бомбардировщиков противника из турельных пулеметов, при этом техник Бессонов сбил один Ю-87, который врезался в лес южнее аэродрома. Укрывшись в щелях, мы ждали окончания налета. В это время на большой скорости подошли ранее взлетевшие самолеты Д. Д. Гаврилова и В. Д. Кожевникова и атаковали фашистские бомбардировщики. С первой же атаки летчик Кожевников сбил один Ю-87[36]. Не ожидая такого поворота боя, фашистские бомбардировщики прекратили атаки и ушли.

После налета, когда весь личный состав собрался, подбежал начальник штаба полка Стороженко и доложил оставшемуся за командира полка майору Барулину о том, что он сообщил по телефону в штаб ВВС 24-й армии и в штаб ВВС фронта в Знаменку о выходе на наш аэродром танков противника. Там ему не поверили. На запрос, куда перелетать полку, если удастся взлететь, назвали один за другим три аэродрома вблизи Вязьмы. Потом приказали срочно перелететь в Гжатск, а затем связь оборвалась.

Горевший самолет Пе-2 демаскировал стоянку, и огонь с немецких танков по самолетам на стоянке усилился.

Техники с самолетов ТБ-3 и группа партизан, которая должна была забрасываться в тыл противника, просили у Барулина выделить летчиков на их самолеты. Барулич отказал им, указав, что наши летчики не умеют пилотировать самолеты ТБ-3, а на вопрос, что же им делать, предложил сжечь самолеты и уходить с техническим составом нашего полка.

Обратившись ко всему личному составу полка, Барулин приказал немедленно размаскировать самолеты, взлететь, нанести бомбовый удар по танкам противника у летной столовой, после чего произвести посадку на Гжатском аэродроме. Командиром группы он назначил командира второй эскадрильи капитана Красночубенко.

Я приказал старшему технику эскадрильи И. И. Углову после взлета бомбардировщиков уничтожить все авиационное имущество и выводить остальной летный и технический состав вместе со штабом полка на восток.

— По самолетам! Взлетать со стоянки по готовности! — подал команду Барулин.

Летный состав и техники бросились к самолетам, но в следующее мгновение несколько снарядов разорвались над бегущими людьми. Все залегли. Появились раненые.

— По самолетам! — снова командует Барулин.

Человек десять вскочили, но после очередных разрывов снарядов снова залегли.

— По самолетам! — срывающимся голосом кричит Барулин, но никто не встает.

Положение становилось критическим. Огонь немецких танков усиливался, и от него могли сгореть все наши самолеты. Кроме того, обнаружив стоянку самолетов по горевшему Пе-2, фашистские танки могли в любой момент подойти вплотную и уничтожить самолеты огнем в упор или разрушить их гусеницами.

Майор Барулин встал с земли, вышел из-за сосны и негромко позвал:

— Командиры эскадрилий, ко мне!

Мы подошли к Барулину и стояли, как и он, под градом осколков, не пригибаясь и не ложась на землю при каждом разрыве снарядов над нами. Последним подошел Красночубенко. Он сломал лодыжку ноги, прыгая от немецких бомб в щель, и шел, сильно хромая, Барулин выждал мгновение, строго посмотрел на нас и скомандовал:

— Командирам эскадрилий поднять личный состав и выполнять приказ. Трусов расстреливать на месте. Выполняйте.

Отойдя шагов на тридцать в сторону, я подал команду:

— Первая эскадрилья, ко мне!

Сначала медленно, а затем дружно вокруг меня собрались летчики, штурманы, стрелки-радисты, техники и мотористы.

— Размаскировать самолеты и взлетать по готовности. За мной! — крикнул я и побежал к своему самолету.

Не ожидая повторных напоминаний, весь личный состав эскадрильи, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды, начал размаскировывать самолеты и готовить их к вылету.

Подбежав к самолету, я сразу же сел в кабину, подготовился к запуску моторов и, как только последние деревья, маскировавшие самолет были отброшены, запустил моторы. Техник Крысин находился на крыле рядом со мной.

— Разрешите лететь вместе с радистом? — просит он.

— Быстрее! — кричу я ему и, как только он скрылся в кабине стрелка-радиста, прямо со стоянки даю полный газ.

Холодные моторы хлопают, сразу не набирают обороты, затем выходят на полные, и я начинаю взлет в направлении танков. Фашистские танки стреляют в упор, перед самолетом взвиваются бурые фонтаны земли от рвущихся снарядов, но самолет уже в воздухе. Таким же порядком взлетели и остальные экипажи. Пристраиваюсь к самолету Красночубенко. И вот вся группа полка в сборе. Красночубенко завел группу бомбардировщиков на скопление фашистских танков с запада на высоте шестьсот метров. Серии разрывов наших бомб накрывают вражеские танки и столовую[37].

После удара летим на Гжатск. Наш самолет все время отстает от боевого порядка полка. Плохо тянет левый мотор. После последнего боевого вылета Крысин собирался снять блок цилиндров и заменить прогоревший поршень, но не успел.

Личный состав полка, оставшийся на земле после взлета самолетов под командованием начальника штаба полка Стороженко и инженера полка Римлянда, один самолет оставил ремонтировать, один неисправный СБ сжег, перешел вброд реку Угру и вышел к своим войскам.

Один самолет ТБ-3 сожгли партизаны, а на другом улетел командир партизанского отряда Андреев с борттехником. Они забрали с собой двадцать человек своего будущего отряда. Андреев до войны учился в летном училище, но был отчислен. А в сложившейся обстановке они с борттехником решили взлететь на самолете ТБ-3 — и взлетели. Посадку произвели, по рассказам, на аэродроме Киржач, где при приземлении немного подломали шасси самолета.

Гжатский аэродром встретил нас неприветливо. На аэродроме не было ни бензина, ни бомб, ни питания. Батальон аэродромного обслуживания заканчивал эвакуацию с аэродрома. В штабе Резервного фронта грузили ящики с документами и уезжали. У оставшихся офицеров стали выяснять, что делать нашему полку и куда дальше перелетать. С запада доносилась артиллерийская канонада.

Техник Крысин вышел на Минское шоссе. В сплошном потоке отходивших тыловых подразделений и разрозненных остатков различных частей он разыскал бензозаправщик с бензином, повернул его на аэродром и к вечеру заправил бензином все самолеты эскадрильи и полка.

На ночь все экипажи разместились в каком-то брошенном помещении на голых нарах. Глубокой ночью нас разбудил капитан, прибывший из штаба Резервного фронта. У Красночубенко распухла сломанная нога, и он попросил меня разобраться, что ему надо.

Капитан сказал, что он от маршала Буденного, и потребовал немедленно произвести воздушную разведку дороги Юхнов — Гжатск с целью установить, не движутся ли по этой дороге немецкие войска в направлении Гжатска. Разведданные капитан потребовал представить ему лично.

Я поднял свой экипаж, и мы начали готовить самолет к вылету. Когда все было готово, выяснилось, что, в связи с убытием батальона аэродромно-технического обслуживания, на аэродроме нет ни ночного старта, никаких световых приводных средств и даже нет радиостанции, на которую можно было бы передать добытые данные разведки.

В создавшейся обстановке мы могли взлететь и произвести разведку, но вернуться и передать добытые данные не могли. Обсудив положение с капитаном, решили, что взлет мы произведем перед рассветом, с тем чтобы произвести посадку и передать разведданные после рассвета.

Остаток ночи до вылета мы коротали у самолета с капитаном. От него мы узнали, что штаб Резервного фронта два дня назад потерял связь с 24-й и 43-й армиями и уже начал эвакуироваться на новое место под Боровск и что маршал Буденный собирается сутра ехать в 43-ю армию и приказал разведать дорогу на Юхнов для того, чтобы случайно не попасть к немцам и чтобы противник внезапно не ударил по Гжатску со стороны Юхнова.

— Почему же нашему фронту Москва не помогает? — спросил капитана Желонкин.

— Не знаю, — ответил капитан и, подумав, добавил: — наверное, потому что не докладывали, пытались ликвидировать прорыв своими силами.

— Неужели наверх так ничего и не сообщали?

— Вчера в общих чертах донесли о тяжелом положении, а в каком положении войска на самом деле — никто не знает. Поэтому Буденный и собирается с утра в 43-ю армию.

Взлетели на разведку за двадцать минут до начала рассвета. Летим под облаками на высоте около шестисот метров. Проселочная дорога на Юхнов просматривалась плохо, и мы сразу ее потеряли и возвратились к Гжатску, чтобы выждать до рассвета, когда будет виднее. На юго-западе полыхало огромное зарево. Развернулись и полетели разведать, что это такое. Через десять минут полета мы увидели, что это полыхает Вязьма. Южнее и восточнее города шло ожесточенное сражение. Непрерывно стреляли орудия, рвались снаряды. Горели села Кокарево, Черемушки и Двоевка. Заревом пожаров было освещено много танков и автомашин юго-восточнее Вязьмы. Дорога от Лосино на Вязьму была забита фашистскими танками и автомашинами.

Возвращались к Гжатску вдоль Минского шоссе. Начинало светать. По шоссе от Успенского на восток в три-четыре ряда двигались наши отступавшие войска и беженцы. Повозки, машины, артиллерийские орудия и разрозненные группы людей.

От Гжатска развернулись на юг и полетели вдоль проселочной дороги на Юхнов. На дороге до самого Юхнова войск не обнаружили. В Юхнове дымились догоравшие здания, но фашистских автомашин и танков было очень мало. Город как будто вымер.

Развернувшись на запад, мы обнаружили много немецких войск, автомашин и артиллерии на Варшавском шоссе и на дороге Юхнов — Знаменка.

Большое скопление вражеских войск было также в населенном пункте Угра. Здесь наш самолет интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Один снаряд разорвался рядом с левым мотором и, очевидно, повредил масляный бак. По крылу поползло масло, но мотор работал нормально. Только перед посадкой давление масла упало, и мотор пришлось выключить.

После посадки все данные воздушной разведки доложили с нетерпением ожидавшему нас капитану. Он все записал, дважды переспросил о дороге на Юхнов и уехал на поджидавшей его полуторке к Буденному.

Утром на Гдатский аэродром прибыл помощник командира полка Барулин. В середине дня 6 октября из штаба Резервного фронта поступило распоряжение о передаче нашего полка в состав ВВС 49-й армии и приказ перебазироваться в Каширу. Все экипажи во главе с Красночубенко немедленно вылетели на Каширский аэродром, а два самолета, в том числе и мой, из-за неисправностей остались в Гжатске.

Когда Красночубенко с группой улетел, Барулин сообщил, что приказ отменен. Надо перелетать не в Каширу, где очень маленький аэродром, а в Серпухов, на аэродром Липицы. Изменение приказа запоздало. При посадке на аэродром Каширы выкатился и скапотировал самолет, пилотируемый командиром звена Таракановым.

Под вечер техник Крысин с нашей помощью отремонтировал маслобак и мотор самолета, и мы вылетели на аэродром Липицы. Вместе с нашим экипажем в кабине стрелка-радиста летел и Барулин. Оставленный из-за неисправности в Гжатске самолет СБ экипаж сжег 8 октября, когда бои развернулись за Гжатск.

В полете по маршруту к Липицам погода начала портиться. Густой снег уменьшил видимость до предела и вынудил нас лететь над верхушками деревьев. Из-за невозможности продолжать полет произвели посадку на аэродроме Боровск, где стояло несколько истребителей.

Командир полка на аэродроме Боровск Пруцков сообщил нам, что собирается перебазироваться, и рекомендовал нам не задерживаться на аэродроме. На другой день погода улучшилась, и к вечеру мы перелетели в Серпухов на аэродром Липицы.

Сдав самолет под охрану, всем экипажем устроились ночевать в одном из домов деревни, расположенной на пригорке. Спать улеглись в горнице на полу. Ночью проснулись от канонады выстрелов и недалеких взрывов. Непрерывно гремели залпы артиллерии, ухали разрывы бомб, и где-то рядом время от времени строчил пулемет. Небо было белым от каких-то невероятных пожаров.

Все быстро встали и оделись. Хозяйка стояла на коленях и молилась перед иконами. После того как накануне мы выходили из-под удара танков, а две последние ночи провели под самолетом в Гжатске и Боровске, внезапную стрельбу, взрывы и пожары мы приняли за бой за Липицы, тем более что нам было известно, что перед фашистскими войсками на этом направлении наших войск почти не было.

Обсудив положение с Барулиным, решили пробиваться на аэродром к самолету и попытаться улететь. Но как только Барулин попытался открыть входную дверь, кто-то совсем рядом резанул очередью из пулемета. Отскочив от двери, мы решили выбираться из дома на другую сторону через маленькое окошко в сад. Сосредоточившись в кустах сада, мы увидели, что улица, которую нам надо было пересечь, ярко освещена, а за домом, совсем рядом, короткими очередями стрелял пулемет.

Быстро переползли улицу и, скатившись по откосу на аэродром, подбежали к самолету и начали готовить его к вылету. Здесь, осмотревшись, мы расхохотались и начали хлопать друг друга по плечам, задыхаясь от смеха над самими собой. Никакого боя за Липицы не было. Немецкие бомбардировщики налетели на мост через Оку у Серпухова и повесили много осветительных бомб, которые мы приняли за пожар. А зенитная артиллерия стреляла как по фашистским бомбардировщикам, так и по осветительным бомбам.

— А пулемет? Он же стрелял рядом, — пытался еще уточнить положение Барулин.

Стрелок-радист Монзин сбегал к дому, где мы ночевали, и рассказал, что ночью около нашего дома остановилась полуторка со счетверенной пулеметной установкой. А когда начался вражеский налет, зенитчики с полуторки пытались сбить осветительные бомбы из пулеметов. Вот так и вели мы себя в ту ночь, как пуганые вороны.

Спать больше не ложились. Утром нам приказали перелететь на аэродром Шувоя. В Шувое нам сообщили, что самолеты нашего полка сосредоточиваются на аэродроме Дракино, но место аэродрома в Дракино не указали. Поэтому 10 октября по пути в Дракино мы произвели посадку в Подольске, для того чтобы уточнить место расположения аэродрома в Дракино.

Подольск оказался горячим аэродромом. За два часа, пока мы на нем находились, его трижды бомбили фашистские самолеты. Рвались бомбы, стреляли зенитки, над аэродромом шли воздушные бои. Но летный и технический состав как будто бы и не замечал этого и деловито готовил самолеты к повторным боевым вылетам. Истребители и бомбардировщики вылетали на боевые задания и возвращались, и все это под грохот разрывов бомб и лающие очереди зенитной артиллерии.

На командном пункте я спросил у дежурного, где можно найти командира подразделения бомбардировщиков, чтобы дозарядиться горючим.

— Командир улетел, а его комиссар Горелихин — в соседней землянке, — ответил дежурный.

— Горелихин? Его не Борисом звать?

— Да, это он. Что, вместе служили? — спросил дежурный.

Я ответил, что начинали, и пошел в соседнюю землянку. Приехав из Нижнего Тагила вместе с Горелихиным, мы были курсантами Оренбургской школы летчиков. С яркими командирскими задатками, Горелихин отлично освоил как теоретический курс, так и полеты на самолетах. Каков он теперь?

В землянке я его сразу узнал. Он сидел за сколоченным из грубых досок столом и вслух изучал обстановку на карте, такой же энергичный, со звонким голосом, как и раньше. Мы обнялись и расцеловались. Горелихин был комиссаром эскадрильи и воевал также, как я, на самолете СБ. Мы кратко рассказали друг другу о себе, спросили о товарищах. Как всегда жизнерадостный, неуспокаивающийся, Борис сказал:

— «Лихая нам досталась доля», но Москвы не отдадим.

— Не отдадим, — ответил я.

В эти трудные дни, когда экипажам полка приходилось несколько раз перелетать с одного аэродрома на другой, большую работу провел инженерно-технический состав.

5 октября, когда бомбардировщики полка улетели с аэродрома в Павлове, а личный состав под воздействием огня с танков ушел через реку Угру, на аэродроме остался один неисправный самолет СБ с экипажем летчика С. Я. Митина. Находясь в полутора километрах от немецких танков, старший техник-лейтенант А. Н. Чугунов со старшим техником А. Н. Кауровым и механиком Краюхиным в течение восьми часов отремонтировали самолет. После завершения ремонта вечером лейтенант Митин с экипажем, забрав с собой техников и механиков, под огнем противника взлетел и произвел посадку под Москвой.

Техники С. Г. Матвеев, Бражников и Чугунов с инженером полка Римляндом под непрерывными бомбежками восстановили поврежденный бомбардировщик на аэродроме Липицы, ни на минуту не прекращая работу.

Весь летный состав с глубоким уважением относился к техникам, механикам и мотористам. Каждый летчик знал, что его жизнь в каждом боевом вылете зависит и от них. Уважая техников за большой труд, летчики одновременно и ругали их за чрезмерную, как казалось летчикам, осторожность, когда техники не выпускали самолет в боевой вылет из-за различных недостатков в состоянии материальной части самолетов, моторов и оборудования.

Родина зовет

Перелетев к 10 октября на аэродром Дракино, наш полк вошел в состав 38-й авиадивизии ВВС 49-й армии.

Перед войсками 49-й армии противник продолжал наступление, клиньями врезаясь в расположение наших войск. Сплошного фронта не было. 12 октября части 13-го армейского корпуса немцев захватили Калугу. Две фашистские дивизии наступали со стороны Малоярославца и Высокиничей в направлениях Тарусы, Алексина и Серпухова. В районе Тарусы по направлению Высокиничей был неприкрытый участок фронта шириной около тридцати километров. Затем этот участок был занят нашими войсками, и наступление немцев к концу октября было остановлено на рубеже Бураново, Синятино, Кременки, Дракино.

Фашистская авиация прикрывала истребителями наступавшие войска и поддерживала действия передовых частей налетами крупных групп бомбардировщиков.

Войска 49-й армии вели оборонительные бои, сдерживая наступление противника с целью не допустить захвата Серпухова и не дать противнику возможности сомкнуть кольцо окружения вокруг Тулы.

Состав нашей авиации сильно поредел. К 10 октября в ВВС Резервного фронта оставалось только 28 самолетов[38]. В связи с расформированием Резервного фронта и его ВВС наш полк был передан в ВВС 49-й армии. На аэродроме Дракино полк имел шесть бомбардировщиков, и один неисправный самолет находился на аэродроме Липицы.

Основной целью действий нашего полка было замедлить темп наступления противника бомбардировочными ударами по танковым и моторизованным колоннам, скоплениям войск на дорогах и у населенных пунктов.

Собрав весь летный состав, командир полка информировал нас об обстановке, ориентировал о боевых задачах в предстоящих действиях и с горечью сообщил, что 5 октября в Знаменке немецкие танки напали на штабы ВВС 24-й армии и Резервного фронта, где были уничтожены и пропали пятьдесят представлений командования 57-го бомбардировочного полка на награждение личного состава орденами и медалями, в том числе представления на несколько человек к званию Героя Советского Союза[39] и пять человек к ордену Ленина.

— Ничего страшного, повоюем и без орденов. Только бы фашистов к Москве не допустить, — сказал командир эскадрильи Лесняк.

— Обойдемся, не в наградах счастье, — поддержал его Гладков.

— Разобьем фрицев — награды будут, — сказал Лучинкин.

— Будут-то будут, да только новое начальство старых заслуг не оценит, — возразил Суржин.

Заканчивая совещание, Суржин приказал начальнику штаба Стороженко каждый вечер перед наступлением темноты высылать на автомашине разведгруппу на 15–20 километров западнее аэродрома, так как наших войск перед немцами с запада не было и аэродром от внезапного нападения никто не прикрывал.

Аэродром Дракино с двух сторон был окружен лесом. Наши самолеты хорошо маскировались на опушке. В глубине леса находились землянки командного пункта полка и для личного состава. Западнее аэродрома были вырыты окопы и траншеи для полосы обороны, но войсками они заняты не были.

Экипажей, способных выполнять боевые задания, было восемь, в том числе экипажи командира эскадрильи Лесняка, старших лейтенантов Гладкова, Николаева, лейтенантов Тараканова, Гаврилова, Антоновича, младшего лейтенанта Устинова и наш экипаж.

В ночь на 11 октября экипажи полка бомбили скопление автомашин и танков противника в Чемоданово, колонны автомашин на дороге Юхнов — Медынь и вели воздушную разведку аэродромов Шайковка и Киров. Все боевые задания были точно выполнены[40].

Разведгруппа в составе двенадцати мотористов, вооруженных винтовками, пулеметом и гранатами, под командованием адъютанта эскадрильи Рукавишникова на автомашине провела разведку противника по дороге до Высокиничей и, не встретив ни немцев, ни наших войск, к рассвету возвратилась на аэродром.

Днем полк под прикрытием истребителей 163-го истребительного полка нанес удар по скоплению войск противника в районе Чемоданово и на дорогах от Юхнова на Калугу, уничтожив шесть автомашин[41]. В условиях возможного внезапного нападения немцев на аэродром техники механики и мотористы работали при подготовке самолетов с винтовками, обвешанные гранатами и наготове имели бутылки с зажигательной жидкостью и зажигательные ампулы КС.

Днем 12 октября полк экипажами самолетов Пе-2 бомбардировал колонну вражеских войск на шоссе Медынь — Ильинское. В воздушном бою с восемью Ме-109, завязавшимся над целью, был сбит самолет заместителя командира эскадрильи старшего лейтенанта Д. Д. Гаврилова. Летчик покинул горящий самолет с парашютом и через два дня прибыл в полк в изорванном реглане, а смертельно раненные штурман С. Я. Талалаев и стрелок-радист И. В. Низовцев погибли вместе с самолетом[42].

Вечером 13 октября нам поставили задачу бомбить скопление фашистских войск на дороге Калуга — Зубово, но перед отъездом на аэродром эту задачу отменили и приказали нанести удар по колонне танков и автомашин на шоссе от Медыни на Малоярославец. При постановке новой задачи командир полка информировал нас о том, что наши войска оставили Калугу и ведут тяжелые бои у Детчино.

Когда после уточнения боевой задачи мы вышли из штаба, солнце уже зашло. На бледно-лимонном небе чернел ряд домов деревенской улицы. Стоя в кузове полуторки, поехали на аэродром. На опушке леса техники освобождали самолеты от маскировки.

Цель мы нашли быстро, ориентируясь по Варшавскому шоссе, которое было хорошо освещено отблесками пожаров, полыхавших западнее Малоярославца. Снизившись на высоту семьсот метров, наш экипаж нанес удар по колонне противника, голова которой находилась у Адуева. Две горящих автомашины и один сильный взрыв, от которого тряхнуло самолет, были результатом нашего удара. Не успел я поздравить Желонкина с метким бомбовым ударом, как бомбардировщик окружили трассы зенитных снарядов, тянувшиеся с восточной окраины Медыни[43]. Приглядевшись, мы обнаружили там скопление танков.

Теперь стояла задача найти свой аэродром. Ориентироваться помогала река Ока. В кромешной тьме вспыхивает посадочный знак и продолжающий его бледно-красный пунктир огней. Мигаю бортовыми огнями, чтобы на аэродроме не боялись, что их сейчас разбомбят, и захожу на посадку. Перед приземлением самолета вспыхнул прожектор, и после пробега все сразу погасло. Рулю наугад в сторону своей стоянки. С мигающим фонариком наш самолет встречает техник Крысин и заводит на стоянку.

Для доклада о результатах выполнения боевой задачи экипаж вызвали на командный пункт. Ночью в непроглядной тьме на малознакомом аэродроме дойти до командного пункта оказалось сложнее, чем лететь по приборам. Я то и дело сбивался с тропинки, попадал в лужи и наталкивался на кусты. Выслушав наш доклад о результатах удара и обнаруженных танках, командир полка приказал нашему экипажу по готовности нанести по ним удар.

Пока самолет заправляли бензином и подвешивали бомбы, мы присели в сторонке на тару от бомб. С неба доносился пульсирующий гул моторов фашистских бомбардировщиков. По этому характерному гулу все научились отличать их от своих самолетов и днем и ночью.

— Наверное, летят на Серпухов, — высказал предположение Монзин.

— Мост через Оку летят бомбить, — ответил Желонкин.

Через несколько минут на востоке вспыхнуло белое зарево от немецких осветительных бомб и донеслись короткие серии глухих взрывов. Это бомбили мост у Серпухова.

— Самолет готов, — доложил техник Крысин.

В полной темноте на ощупь занимаем места в кабинах бомбардировщика. И вот мы снова в воздухе. На цель зашли с юго-запада. Яркость пожаров уменьшилась, и танки стали почти не видны. Наносим удар по скоплению танков на восточной окраине Медыни с высоты шестьсот метров. Бомбы по месту расположения танков упали точно[44], но ни взрывов, ни пожаров после удара не возникло. С огорчения снизились на высоту сто метров и из пулеметов проштурмовали фашистские автомашины на шоссе от Адуево до Ильинское, но опять не зажгли ни одной машины.

После пожаров, освещавших окрестности у Варшавского шоссе, ночь при возвращении показалась особенно темной. С трудом находим аэродром, и я завожу самолет на посадку. Наконец, самолет касается летного поля, гаснут прожекторы. На стоянке умолкают моторы.

Когда после посадки докладывали результаты удара, начальник штаба Стороженко проинформировал нас о том, что с поддержки войск 49-й армии на малоярославецкое направление наш полк переключает командование ВВС Западного фронта.

В трудные дни отступления и борьбы с превосходящими силами фашистских войск под Москвой коммунисты и комсомольцы эскадрильи и полка играли авангардную роль. Коммунисты Лесняк, Гладков, Лучинкин, Тараканов, Чередник своим поведением цементировали экипажи, звенья и эскадрильи и обеспечивали решительность и настойчивость действий при уничтожении заданных целей, преодолении противодействия истребителей и огня зенитной артиллерии противника. При выполнении самых сложных боевых задач они были впереди.

Беспримерной смелостью и отвагой Лесняк, Гладков, Устинов, Сергаков, Кауров, Чугунов, Монзин показывали пример и увлекали всех летчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников на самоотверженное выполнение воинского долга в смертельной борьбе с немецко-фашистскими войсками.

Утром нас разбудили взрывы бомб. Пять бомбардировщиков Ю-88 бомбили с пикирования командный пункт полка, землянки летного состава и стоянку самолетов. В результате вражеского налета был убит механик Ковалев, несколько человек были ранены и контужены, а осколками бомб повреждены два самолета[45]. Однако с учетом повреждений от зениток в ночных боевых вылетах в полку оказалось семь неисправных самолетов из девяти.

Всю ночь на 14 октября полк, оказывая поддержку войскам 43-й армии, бомбил противника на дорогах Юхнов — Медынь и колонну автомашин, следующую от Медыни на Малоярославец. Хотя фашистские войска обошли Малоярославец с юга, защитники города упорно оборонялись. Город горел. Горели села вокруг Малоярославца.

Наш экипаж нанес первый удар по скоплению танков у шоссе восточнее Кувшиновки, а второй удар — по скоплению танков и автомашин на дороге Ильинское — Шумятино[46]. При возвращении с боевого задания наш самолет чуть было не столкнулся с бомбардировщиком, пилотируемым Гладковым, который летел на цель. Наши самолеты пролетели на встречных курсах в трех-пяти метрах один от другого, так что мгновение мне был слышен рев моторов самолета Гладкова, а мою машину сильно тряхнуло. Обсудив с Гладковым этот случай, мы решили, что, хотя нас летает по маршрутам к цели и обратно сравнительно мало, для того, чтобы исключить столкновения, следует маршруты полетов обязательно разводить по высоте. Об этом мы знали и раньше, но на войне перестали выполнять.

На следующий день полк не летал. Облачность легла на верхушки деревьев. Разведгруппа полка от местных жителей узнала о том, что наши части ведут бои с противником юго-восточнее Малоярославца.

Так как наш аэродром оставался неприкрытым с фронта своими войсками, 15 октября полку приказали перелететь в Каширу, а затем в Гридино. С запада хорошо слышалась канонада наземного боя. Но низкая облачность не позволяла нам взлететь в течение всего дня.

Вечером командир полка приказал под каждым самолетом выставить дежурного моториста со спичками и бензином, для того чтобы поджечь самолеты в случае прорыва немцев на аэродром.

Весь день через аэродром брели в сторону Серпухова на восток разрозненные группы и одиночные солдаты, потерявшие в боях свои части. Заросшие, измученные, в грязных шинелях, с кое-как перевязанными ранами и потухшими глазами, они ничего не просили, только спрашивали, как пройти на Серпухов.

— Надо этот поток направить в обход аэродрома, — обратился командир эскадрильи Лесняк к начальнику штаба.

— А чем они тебе мешают? — спросил Стороженко.

— Не мешают, а своим видом и отходом отрицательно влияют на настроение нашего личного состава, — ответил Лесняк.

— Ладно, сейчас прикажу выставить с западной стороны аэродрома пост и заворачивать всех в обход, — согласился Стороженко.

Когда вечером отправляли разведгруппу в сторону Высокиничей, ее командиром был назначен капитан Рябов.

С утра 16 октября мимо нашего аэродрома в направлении Кузьминичей проходили части стрелковой дивизии, для того чтобы занять неприкрытый участок фронта от Тарусы до Высокиничей. Солдаты были все пожилые, но хорошо вооруженные, дисциплинированные и бодрые.

Во второй половине дня погода немного улучшилась, и полк перелетел в Гридино, так как в Кашире аэродром был слишком маленький.

Исправных самолетов осталось только два. Инженер полка Римлянд и весь технический состав день и ночь работали, чтобы восстановить поврежденные в боях самолеты. В тот же день, сразу после посадки в Гридино, командир полка приказал мне перегнать самолет СБ, с отбитой зенитным снарядом кабиной штурмана, на центральный аэродром Москвы для ремонта на авиационном заводе.

Сев в кабину, я обнаружил, что мои ноги на педалях находятся впереди самолета, а на искореженной приборной доске находятся только указатель скорости и высоты. Штурман Желонкин разместился со стрелком-радистом в задней кабине, и мы взлетели. Так как самолет без кабины штурмана выглядел довольно странно и необычно, и мог быть принят нашими зенитчиками за немецкий, мы летели на малой высоте и периодически подавали сигнал: «Я свой самолет». Железнодорожные станции и пути от Москвы в сторону Рязани и Горького были забиты эшелонами с эвакуирующимися. Люди сидели с узлами и всякими вещами на открытых железнодорожных платформах и на крышах вагонов.

По шоссе мчались грузовики и автобусы с покидающими Москву людьми.

На авиационном заводе нас приняли приветливо. Рабочие на руках закатили самолет в ближайший цех, и бригадир пообещал к вечеру поставить на бомбардировщик новую кабину и отремонтировать все неисправности.

Пока ремонтировали самолет, мы с Желонкиным пошли пройтись по Москве. На улицах и в метро царило возбуждение. Люди с чемоданами, мешками и сумками спешили к центру, а от центра — к Казанскому и Курскому вокзалам. Ехали на открытых грузовиках, в перегруженном городском транспорте, на крышах автобусов и троллейбусов. Только на Красной площади было строго и спокойно.

Обойдя Кремль, мы вышли на Каменный мост и остановились. Москва, тревожная и возбужденная, нервно гляделась своими мостами и Кремлем в колеблющееся зеркало Москвы-реки.

На другой день утром рабочие вручили нам самолет. Свое слово они сдержали. Бомбардировщик стоял как новенький. Дружеские рукопожатия с рабочими, пожелания крепче бить фашистских захватчиков, и через тридцать минут мы уже летим в Гридино.

Жители Москвы и учреждения продолжают эвакуироваться. Грустно. Тяжело. Но мы еще повоюем и Москвы фашистам не отдадим.

От непрерывных дождей летное поле аэродрома Гридино размокло, из-за чего пять дней мы не могли летать. За эти дни техники восстановили четыре самолета, и в полку стало уже пять исправных бомбардировщиков.

В 20-х числах октября комиссар Куфта зачитал перед строем воззвание Военного совета Западного фронта. В нем говорилось:

«Товарищи! В час грозной опасности для нашего государства жизнь каждого воина принадлежит Отчизне. Родина требует от каждого из нас величайшего напряжения сил, мужества, геройства и стойкости. Родина зовет нас стать нерушимой стеной и преградить путь фашистским ордам к родной и любимой Москве. Сейчас, как никогда, требуются бдительность, железная дисциплина, организованность, решительность действий, непреклонная воля к победе и готовность к самопожертвованию…»

После зачтения воззвания летчики, штурманы и стрелки-радисты, выступая на митинге, заверили командование и партию в готовности бесстрашно выполнять боевые задания и, если потребуется, отдать жизнь, но не допустить немецко-фашистские войска к Москве. Командир эскадрильи Лесняк, выступая на митинге, обратился к командованию с просьбой, в связи с очень сложными метеоусловиями — ставить нашим экипажам боевые задачи и на действия днем из-под облаков.

Днем 22 октября наш экипаж и экипаж Митина взлетели для удара по войскам противника на дороге Недельное — Высокиничи[47]. Остальные экипажи полка при взлете не смогли оторваться от аэродрома из-за того, что грунт летного поля от непрерывных дождей сильно раскис.

Сплошная облачность висела на высоте восемьсот метров. Экипаж Митина летел в двух километрах впереди нашего самолета. На дороге от Высокиничей до Черной Грязи мы обнаружили до пятнадцати отдельных автомашин, но они шли на больших дистанциях и бомбить их было невыгодно, а у переправы через реку Протву от Черной Грязи на Недельное скопилось много войск, артиллерии и автомашин противника.

— Боевой, — передает Желонкин.

Слышу запах сгоревших пиропатронов, значит, бомбы сброшены и штурман фотографирует результаты удара.

— Отлично! Горят две машины, — кричит Монзин.

— Командир, впереди два «мессера» атакуют самолет Митина, — сообщает Желонкин.

Сердце екнуло. Самолет Митина крутой горкой по-истребительски уходит в облака. Вслед ему тянется трасса огня от одного из истребителей. «Мессера» проскакивают, а бомбардировщик Митина с опущенным носом и глубоким креном вываливается из облаков. Истребители противника сразу же развернулись и снова пошли в атаку на самолет Митина и на нас. Штурман открыл огонь из спарки пулеметов по атакующим истребителям, отсекая их от самолета Митина, а Митин выровнял самолет и снова с большим углом ринулся в облака. Стрелок-радист Монзин, отстреливаясь, доложил, что один истребитель атакует наш самолет. Под крылом хлестнула трасса вражеских снарядов, но в следующее мгновение я ввел самолет в плотные облака, и атаки прекратились.

Через пять минут пробили облака вниз и осмотрелись. Истребителей противника не было, но не было видно и самолета Митина. Впереди под нами просматривалось шоссе Малоярославец — Медынь, по которому в обе стороны двигались фашистские автомашины. «Родина зовет!» Снижаемся и штурмуем из пулеметов автомашины врага. Обстрелянная Желонкиным автомашина резко сворачивает с шоссе и переворачивается. Монзину тоже удалось пулеметным огнем зажечь одну автомашину, о чем он с радостью докладывает. Перед Медынью нас снова пытались атаковать два «мессера», но мы сразу же ушли в облака и взяли курс на аэродром. Через некоторое время, пробив облака вниз, мы восстановили ориентировку по Оке и возвратились на аэродром. Самолет Митина, к общей радости, произвел посадку через десять минут после нас. В крыльях и фюзеляже его самолета насчитали около пятидесяти пробоин.

Лейтенант Митин в нашем полку был сравнительно молодым летчиком. Он еще не успел овладеть полетами в облаках и ночью. Поэтому в этом воздушном бою, уходя от атак истребителей в облака с большим углом на максимальной скорости, он каждый раз терял в облаках пространственное положение, вываливался из облачности, выравнивал самолет и снова устремлялся в облака при очередной атаке истребителей. Так это повторялось до тех пор, пока истребители противника не потеряли его.

После этого случая Митин ходил за мной по пятам и все время просил научить его летать по приборам и ночью. Такая возможность представилась только зимой 1942 года. Я научил его летать по приборам и ночью сначала на самолете Пе-2, а затем на боевом самолете. Этого было достаточно, чтобы Митин стал мастером полетов по приборам. Когда осенью 1942 года от нашего полка приказали выделить лучшего летчика во вновь формируемый полк истребителей-перехватчиков, вооружаемых самолетами с радиолокационными станциями перехвата, то выделили лейтенанта Митина.

Из-за раскисшего грунта вести боевые действия с аэродрома Гридино стало невозможно, и командир 8-й авиационной дивизии на другое утро приказал нам пятью самолетами без прикрытия истребителей нанести удар по самолетам противника на аэродроме Синявино и после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродроме Сарыбаево[48]. Несмотря на дождь, низкую облачность и раскисшее поле аэродрома, все экипажи взлетели и одиночно пошли на боевое задание. По маршруту к цели облачность понизилась до двухсот метров, а видимость порой была менее километра. Передние стекла кабины заливало дождем, и ориентироваться можно было только через открытые боковые форточки. Два раза мы заходили на цель, но не обнаружили ни аэродрома, ни самолетов противника, да и в том, что это было Синявино, сомневались и я, и Желонкин. Набрать высоту и уточнить общую ориентировку было невозможно. Тогда мы начали искать запасные цели. Через некоторое время уточнили ориентировку и обнаружили колонну автомашин с артиллерией на дороге Черная Грязь — Высокиничи. Но бомбить с высоты сто пятьдесят метров невозможно, так как самолет подорвется на собственных бомбах. Уточнив курс вдоль дороги, набираем в облаках высоту пятьсот метров, сбрасываем бомбы по цели по расчету времени и берем курс на свой аэродром.

В районе Серпухова пытаюсь осторожно пробить облака вниз, но безуспешно. Высота сто метров, а земли не видно. Снова набираем безопасную высоту и летим в сторону аэродрома. Наконец, между Каширой и Коломной мы вышли под облака, увидели Оку и взяли курс на Сарыбаево. Мещерские леса, над которыми мы летели, под дождем выглядели мрачно и совсем не радовали глаз. Озера, леса, болота без конца.

Несмотря на усталость, мягко сажаю самолет на незнакомый аэродром Сарыбаево. Поверхность летного поля была почти такой же вязкой, как в Гридино, только ее еще не успели размесить колесами самолеты. На стоянку заруливаю почти на полном газу. Выключив моторы, мы укрылись от дождя под крылом самолета и стали ждать автомашины.

— Не ждите, здесь машины ходят с трудом. Пойдемте в столовую, — пригласил нас проходивший мимо штурман третьей эскадрильи И. Г. Шулико.

Не успели мы отойти от самолета и триста метров, как увидели вынырнувший из-под облаков немецкий бомбардировщик Ю-88, заходивший бомбить аэродром. Мы побежали в сторону от линии курса вражеского бомбардировщика, но, увидев, как с него посыпались бомбы, бросились в ближайшую щель. Щель была неглубокой и наполовину заполнена водой. Чтобы не окунуться в воду, каждый завис над водой, упершись руками и ногами в стенки щели. Но, по мере того как завывание бомб и взрывы приближались к нам, руки слабели, и мы оказались в ледяной воде. После бомбежки разделись, выкрутили мокрое обмундирование и пошли в столовую. Там не было ничего горячего. Спасибо, что хоть дали по куску хлеба и по несколько долек колбасы.

Разместили нас в заброшенном изъязвленном временем доме, срубленном из толстых бревен. Такие дома из полуметровых бревен я видел только в Нижнем Тагиле. На полу было немного соломы. Мокрые, дрожащие от холода Желонкин и Монзин начали превращать в дрова какие-то доски, а я растопил печь. Вскоре у жарко горящего огня расселись остальные экипажи, рассказывая друг другу перипетии выполненного боевого вылета.

Штаб полка на аэродром еще не перебазировался, и докладывать о результатах удара, кроме командира эскадрильи Лесняка, было некому. Из донесений летного состава стало ясно, что особенно отличились в этом боевом вылете экипажи летчиков Митина и Лантуха. Они все же нашли аэродром противника и штурмовым ударом сожгли на нем два фашистских самолета Ю-87[49].

На следующий день, поддерживая обороняющиеся войска 49-й армии, экипажи полка одиночными самолетами без прикрытия истребителей нанесли первый удар по колонне автомашин противника на дороге от Малоярославца к реке Протве и по скоплениям войск в Добром, Угодском заводе и Воробые. Второй удар наши бомбардировщики нанесли по фашистским самолетам на аэродроме Фатяново. На вражеском аэродроме экипажи полка застали одиннадцать истребителей и, действуя с высоты шестьсот метров, уничтожили три Ме-109[50]. В этих боевых вылетах смело и дерзко действовали экипажи Лесняка и Устинова. После бомбометания они с бреющего полета штурмовали фашистские войска почти до полного израсходования патронов, а от атак истребителей уходили в облака.

Разведка дорог, проведенная вместе с ударами по противнику, показала, что немцы подтягивают танки, артиллерию и мотомехвойска от Высокиничей к Серпухову, а также в направлениях Тарусы и Алексина.

В ночь на 25 октября три наших экипажа бомбардировали и проштурмовали из пулеметов скопление войск и автомашин западнее Алексина, автоколонну с артиллерией — на дороге от Петрищева на Тарусу. После этого боевого вылета не вернулся на аэродром экипаж старшего лейтенанта Аниканова Я. М. со штурманом эскадрильи старшим лейтенантом В. А. Чередником[51].

В конце октября танки и пехота противника вели наступление с целью прорвать оборону наших войск в направлении Серпухова. Войска 49-й армии упорно оборонялись на рубеже Буриново, Воронино, Дракино и далее по Оке до Алексина.

Полку была поставлена задача в ночь на 29 октября оказать максимальное содействие обороняющимся войскам ударами по подходящим резервам и артиллерии противника на огневых позициях. На трех исправных бомбардировщиках наши экипажи сумели выполнить по три боевых вылета, нанеся удары по скоплению танков и пехоты противника на южной окраине Ложкино у Тарусы и западнее Высокиничей. Нашему экипажу в первом вылете была поставлена задача уничтожить железнодорожный эшелон на станции Ферзиково.

Пролетев ярко освещенную пожарами, взрывами и ракетами линию фронта на Оке в темноте, мы сразу не нашли станцию Ферзиково, но потом от Калуги мы точно вышли на цель и нанесли бомбардировочный удар, в результате которого на станции произошел сильный взрыв и возник пожар[52].

Второй удар наш экипаж нанес по артиллерийской батарее северо-западнее Тарусы. Цель нашли быстро. Вокруг Тарусы кипел ожесточенный бой. Ока была красной от зарева пожаров и взрывов. Батарея противника вела огонь. После нашего удара огонь прекратился. Взошла луна, и видимость улучшилась.

В третьем вылете мы бомбили скопление войск в лесу западнее Высокиничей. После удара наблюдали только взрывы своих бомб в лесу. От цели взяли курс на восток. Летели на высоте двести метров. Под самолетом мчались поля, овраги и перелески. Дрожали холодные звезды. В форточки кабины врывался тугой ледяной воздух.

Аэродром Сарыбаево окончательно раскис, и 29 октября утром полк перебазировался на аэродром Григорьевское, расположенный в двадцати пяти километрах от Луховиц. Григорьевское — средних размеров деревня, три крепких добротных рубленых дома. Жители, в основном бывшие железнодорожники, ушедшие на пенсию и осевшие после службы в деревне.

Аэродром большой, но открытый, не имеющий вокруг ни леса, ни кустарника. Самолеты рассредоточили по окраинам летного поля без маскировки. На фоне грязи и жухлой травы самолеты на аэродроме просматривались плохо.

Командование 49-й армии осталось довольно результатами действий наших бомбардировщиков в прошлую ночь. Сразу после посадки собрали летный состав, и нам объявили приказ командующего ВВС 49-й армии, в котором всем экипажам полка объявлялась благодарность за отличное выполнение боевых задач[53].

В полку осталось шесть самолетов. Вечером нашему экипажу и экипажу Карповича приказали в ночь на 30 октября произвести разведку погоды и попутно бомбардировать войска противника западнее реки Протвы и у Тарусы.

Моросил дождь. После взлета сразу попали в облачность на высоте триста метров. Вышли под облака и взяли курс на Серпухов. После пролета Каширы началось обледенение. Снег с дождем забил переднее стекло. С винтов начали срываться куски льда и пушечными ударами бить по фюзеляжу. И хотя до линии фронта оставалось всего пятнадцать километров, посоветовавшись с Желонкиным, я решил возвращаться. Обледеневший самолет стал плохо слушаться рулей. Для того чтобы лететь без снижения, пришлось моторам давать почти полный газ. Видимость — только через боковые форточки. С трудом находим аэродром и с ходу на увеличенной скорости заходим на посадку. Приземлились благополучно.

Заслушав мой доклад, командир полка отменяет дальнейшие боевые вылеты. Долго ждем на старте самолет Карповича, включив посадочные прожектора, но он так и не возвратился. Очевидно, после того, как бомбардировщик обледенел, он потерял управление и разбился[54].

Для выполнения боевых задач в трудных оборонительных боях под Москвой необходимо было поддерживать у личного состава решимость победить врага и стремление к самоотверженности при выполнении боевых заданий.

Наши партсобрания, работа командиров, комиссаров и агитаторов направлялись на эти цели.

На партийном собрании 2 ноября младшему лейтенанту Устинову вручали партийный билет. Устинов обещал в каждую ночь выполнять как можно больше боевых вылетов и уничтожать фашистов и их боевую технику.

По докладу комиссара Куфты о задачах коммунистов в связи с грозной обстановкой под Москвой собрание приняло решение усилить удары по врагу, а наш экипаж и экипаж Устинова взяли обязательство в каждый боевой вылет брать не по шестьсот килограммов бомб, как было положено по норме, а по тысяче килограммов[55].

Выступая при обсуждении доклада, Лесняк сказал:

— Родная Москва для нас все, и я клянусь защищать ее своей грудью.

Лесняк сдержал свою клятву в боевых вылетах и всем своим последующим поведением, оставшись защищать Москву даже тогда, когда полк был направлен на перевооружение.

Вечером наш экипаж получил задание произвести воздушную разведку войск противника на дорогах Кузьмищево — Таруса и от Ферзиково на восток. Погода не благоприятствовала полетам на боевые задания: низкая облачность с обледенением и ограниченная видимость. Но летчики полка привыкли к осенней погоде в Подмосковье. Надо было помочь наземным войскам. Это все понимали. По прогнозам метеорологов, над аэродромом высота облачности четыреста метров, а западнее Серпухова ожидается повышение до шестисот метров.

После взлета по маршруту к цели летим под облаками. Постепенно облачность понижается, и к линии фронта мы подлетаем уже на высоте двести метров.

— Штурман, видишь, как оправдывается прогноз метеорологов.

— Ничего, командир. Это осень, а она, как капризная женщина. Никогда не узнаешь, что у нее на уме, — отвечает Желонкин.

Выходим в район боевых действий. Юго-западнее Серпухова идет бой. Линия фронта хорошо освещена залпами «катюш» и взрывами снарядов. Дорога от Кузьмищева на восток выглядела пустынной, а от Ферзикова на Тарусу двигались автомашины и повозки. Отбомбив и проштурмовав эту цель, мы, ориентируясь по Оке, возвратились на аэродром. На другой день погода еще больше ухудшилась. Понизилась температура, и моросил дождь. Нашему экипажу снова поставили задачу бомбардировать колонну войск противника на дороге Ферзиково — Таруса. Я приказал подвесить на самолет, кроме шести стокилограммовых бомб в люках, еще две двухсотпятидесятикилограммовые бомбы под крыльями. Всего под самолетом висело тысяча сто килограммов бомб. К двадцати двум часам дождь прекратился, и мы начали взлет.

Самолет долго бежал, и в конце аэродрома его пришлось слегка «подорвать», чтобы отделиться от земли. Сразу же за Коломной началось обледенение. Куски льда, срываясь с винтов, выстрелами били по самолету, пугая штурмана. Начала падать тяга. Чтобы сохранить тягу, перевожу винты с большого шага на малый и обратно. Это помогает сбросить с винтов часть льда. Бомбардировщик становится все тяжелее и тяжелее и вяло реагирует на рули.

— Давай курс на аэродром, — приказываю штурману и начинаю разворот.

От обледенения самолет начал терять высоту. Лечу с полным газом на наивыгоднейшей скорости с небольшим снижением. На посадку захожу на этой же скорости, не сбавляя газ, так как инстинктивно чувствую, что если немного сбавить газ, то самолет потеряет скорость и упадет. Приземляю самолет с полным газом на колеса на скорости двести километров в час. Бомбардировщик долго бежит и, миновав аэродром, подпрыгивает на пашне. Наконец, мне удается его остановить. Отрулив немного в сторону, выключаю моторы, спрыгиваю с крыла и падаю в изнеможении на землю[56]. Несколько минут лежу лицом вниз. Вдруг сильный удар о землю около головы заставляет меня вскочить на ноги. «Неужели это сорвалась с держателя двухсотпятидесятикилограммовая фугаска?» — мелькнуло в сознании. Осторожно ощупываю большой предмет, лежащий поперек самолета. Оказалось, что это глыба льда толщиной до двадцати пяти сантиметров, свалившаяся с передней кромки крыла, после того как на земле она подтаяла. Прибежали инженер эскадрильи Углов и техники с вопросами:

— Что случилось? Почему вернулся?

Молча даю им пощупать глыбы льда, упавшие с передней кромки крыла. В это время на посадку заходит еще один самолет. На старте включены оба прожектора, но самолет падает, не долетев до аэродрома, разбивается и горит. Это все из-за обледенения.

Наконец, наступила хорошая погода. Ночью небо вызвездило, и с 5 на 6 ноября экипажи полка на трех исправных самолетах выполнили по три боевых вылета, уничтожая живую силу и технику врага на подступах к Серпухову и Тарусе. Одновременно мы вели воздушную разведку в интересах войск 49-й армии.

В этих действиях особенно отличился комиссар эскадрильи Лучинкин, а также Лесняк и Устинов. Экипаж Лучинкина зажег немецкий бензовоз и уничтожил несколько автомашин у пункта Черная Грязь, а экипаж Лесняка фугасными и зажигательными бомбами уничтожил скопление автомашин в этом районе, а потом до полного израсходования патронов штурмовал войска противника на дорогах и в ближайшем тылу. Устинов со своим экипажем нанес три успешных удара по фашистским войскам, подходившим к линии фронта, полетел на четвертый боевой вылет, но вынужден был возвратиться из-за отказа одного мотора[57].

Под праздник, в ночь на 7 ноября, несмотря на резкое ухудшение погоды и снегопад, экипажи полка нанесли четыре удара по войскам противника на дороге от Черной Грязи до Высокиничей и от Угодского Завода на юго-восток[58].

Боевые действия в эти две ночи были успешными, и командующий ВВС 49-й армии в приказе № 09 от 6 ноября 1941 года объявил благодарность всему личному составу полка за успешное выполнение боевых задач в ночь на 6 ноября[59].

После ноябрьских праздников из-за плохой погоды пять дней мы не летали, а боевые действия на фронте шли все с большим напряжением. Фашистские войска рвались к Москве, пытались овладеть Серпуховом, чтобы отрезать и окружить Тулу, а мы сидели на аэродроме в вынужденном бездействии.

В это время нашему полку поставили задачу бомбардировочными ударами по артиллерии, живой силе и боевой технике противника поддержать контрудар войск 49-й армии севернее Серпухова. В случае встречного наступления противника мы должны были разрушить переправы через реки Нара и Ока южнее Серпухова. Весь день 12 ноября мы изучали цели и готовились к боевым действиям. Каждый горел желанием помочь нашим войскам и был полон жгучей ненависти к фашистским захватчикам. Но контрудар войск 49-й армии, очевидно, откладывался и во второй половине ночи. Несмотря на ухудшение погоды, все экипажи взлетали для нанесения удара по танкам противника в районе Изволь и на ведение воздушной разведки войск противника в районе Алексин, Калуга и Карокезово.

Наш экипаж обнаружил скопление автомашин, танков и солдат северо-восточнее Высокиничей и бомбовым ударом поджег цель. На втором заходе мы проштурмовали это скопление войск противника из пулеметов и установили, что в результате нашего удара горит одна автомашина[60].

В эту ночь не вернулся с боевого задания экипаж летчика Тараканова со штурманом Фадеевым А. П. и стрелком-радистом Сергаковым. После стало известно, что самолет Тараканова над целью был сильно поврежден огнем зенитной артиллерии и летчик произвел вынужденную посадку с убранным шасси в районе города Михайлова.

14 ноября экипажам полка приказали нанести по два удара в целях подготовки контрудара 49-й армии. Командир полка решил вести боевую работу не с аэродрома Григорьевское, поле которого было немного испорчено, а с полевой площадки, расположенной в пятнадцати километрах западнее аэродрома. За час до темноты на площадку выехали машины с ночным стартом, прожекторы, бензозаправщики и бортовые машины с бомбами. Через сорок минут для перелета на площадку взлетели четыре бомбардировщика с экипажами и техниками на борту. С нашим экипажем вылетел техник Крысин. Подлетаем к площадке, но на ней нет никаких посадочных знаков. Летаю по кругу над площадкой в ожидании, что подъедут высланные машины и стартовый наряд разобьет старт. Вместе со мной по кругу летают самолеты Лесняка, Лучинкина и Гладкова. Ночь выдалась темная. Пролетав над площадкой час, пытаемся связаться по радио с полковой радиостанцией, но никто не отвечает. Тогда принимаю решение возвратиться на аэродром Григорьевское и выяснить, в чем дело. Возвращаюсь на аэродром Григорьевское, становлюсь в круг и приказываю стрелку-радисту дать несколько зеленых ракет. На аэродроме старта нет, и никто не отвечает. Наконец минут через сорок с трех сторон аэродрома выстрелили по одной красной ракете. Я понял, что на аэродроме ночного старта нет, и, оценив, что ракеты поданы со стоянок, а в центре летное поле, принимаю решение произвести посадку на аэродром с бортовыми осветительными средствами — ракетами Хольта.

После включения обе посадочные ракеты загорелись под правым крылом самолета, и я повел самолет на посадку. Ракеты хорошо освещают круг местности под самолетом справа. Вот и земля. Выравниваю и выдерживаю самолет до трехточечного положения и после приземления торможу, а в это время вижу, что самолет бежит через штабели ящиков, сбивает их колесами. Что есть силы пытаюсь тормозить. Наконец самолет остановился. Выключаю двигатели, сбрасываю ракеты Хольта, выхожу на крыло и вижу, что самолет стоит среди штабелей бомб, а сброшенные ракеты упали на ящик с бомбами и шипящими струями бьют в бок пятидесятикилограммовой фугаски. Монзин и Крысин, выпрыгнув из кабины, мигом сбросили пылающие ракеты с бомб.

Когда ракеты догорели, начал соображать, что же произошло. Я неправильно определил место центра аэродрома, потому что одна из ракет, выстреленных с земли, была подана не со стоянки, а от штаба полка, находившегося в деревне Григорьевское. В результате этой ошибки мой самолет выкатился в конце пробега за летное поле и вкатился в бомбосклад. Осматриваем бомбардировщик. Никаких повреждений. Только согнута труба выпускной антенны.

Вскоре на аэродром возвратились автомашины и прожекторы, посланные на полевую площадку. Они не смогли проехать туда из-за раскисшей от дождей дороги. Когда выложили ночной старт и включили посадочные прожекторы, произвели посадку и остальные три самолета, летавшие над аэродромом около трех часов.

Быстро начали готовить бомбардировщики к вылету на боевое задание. Командира полка кто-то из дивизии отругал за задержку с вылетом, и он бегал от самолета к самолету, поторапливая техников с дозаправкой топливом и подвеской бомб. Первым должен был вылетать Гладков, но техник Д. никак не мог запустить моторы, жалуясь на разряженный аккумулятор.

— Почему не взлетаете? — срывающимся на крик голосом спросил у Гладкова Суржин.

— Аккумулятор сел, — ответил Гладков.

— Инженер! Техника Д. за срыв выполнения боевого задания отстранить и представить материал на передачу его в военный трибунал. Хватит уговаривать. Враг под Москвой. Несвоевременный выход самолета — это невыполнение боевой задачи, — жестко сказал Суржин.

Через некоторое время принесли другой аккумулятор, запустили моторы, и Гладков направил самолет на старт.

— Ты еще не отстранил техника? — спросил Суржин у инженера полка Римлянда.

— Мне сейчас некем было его заменить. Надо другие самолеты быстрее к вылету готовить, — ответил Римлянд.

— Ты что заводишься? — полупримирительным тоном спросил подошедший комиссар Куфта.

— Самолеты к вылету не готовы, а тут «отстранять». Самолет — это техника. Так можно нас всех отстранить и отдать под трибунал, — ответил Римлянд.

— Конечно, самолет — техника, но ее всегда надо держать в готовности, — произнес Куфта.

Техника Д. под суд не отдали, а остывший Суржин после даже не вспоминал об этом случае.

На мой бомбардировщик подвесили тысячу сто килограммов фугасных и зажигательных бомб. Экипажу была поставлена задача нанести удар по резервам противника в Никольском и поджечь его. После взлета беру курс вдоль Оки на Серпухов. Ночь темная, как опрокинутая черная пропасть. Светлее становится только при подходе к линии фронта. Несмотря на глубокую ночь, ожесточенное сражение северо-западнее и юго-западнее Серпухова не утихало. От голубоватых залпов «катюш», орудийных выстрелов, взрывов, ракет и пожаров над линией фронта было светло. Ослепленные огнями при пролете района сражения, цель — Никольское, мы нашли не сразу, а только с третьего захода. Наносим удар. Очаги огня от зажигательных бомб и загоревшееся строение осветили улицу Никольского и окрестности. Снова заходим на цель на малой высоте. По улице мечутся гитлеровцы, выезжают автомашины. Желонкин бьет по ним из передних пулеметов, а затем стрелок-радист Монзин поливает их пулеметным огнем[61].

Во втором вылете наш экипаж нанес удар по колонне автомашин на дороге Великово — Никольское[62].

Погода начала портиться. Пошел мокрый снег, и командир полка в третий вылет послал только наш экипаж с задачей нанести удар по подходящим резервам противника и произвести разведку погоды в районе боевых действий[63]. По маршруту к цели снег усилился, а видимость временами уменьшалась до километра. С трудом нашли цель и нанесли удар по колонне войск противника. От взрывов наших бомб самолет подбросило и сильно накренило. На какое-то время я потерял пространственную ориентировку, но потом быстро привел бомбардировщик к режиму горизонтального полета и, осторожно развернувшись, взял курс на Серпухов, а затем на свой аэродром. Снегопад усилился, и видимость уменьшилась. С трудом нашли свой аэродром. В непроглядной тьме ночи только на посадочной полосе яростно боролся с темнотой свет прожекторов. Это руководитель полетов, правильно оценив резкое ухудшение погоды, не гасил прожекторы. Как мы были благодарны ему за это!

После посадки в моем самолете обнаружили несколько пробоин от осколков собственных бомб.

При докладе о выполнении задания командир полка спросил меня:

— Как считаешь, можно будет еще выпускать экипажи на задания?

Я ответил, что ни в коем случае выпускать нельзя.

Несмотря на плохую организацию боевых действий в начале ночи, весь летный состав получил большое удовлетворение от результатов своих ударов. Приятно было внести свой боевой вклад в ожесточенное сражение, которое вели наши войска северо-западнее Серпухова. После оказалось, что это был последний боевой вылет нашего полка во время героической обороны Москвы.

Еще два дня экипажи полка днем и ночью дежурили под самолетами в готовности к боевым вылетам, но непрерывный мокрый снег, обледенение и низкая облачность не позволяли подняться в воздух. А затем нашему полку последовал приказ сдать оставшиеся бомбардировщики и отправляться на перевооружение в Казань. Вместе с самолетами командование дивизии забрало из полка три экипажа. Грустно было расставаться с боевыми друзьями: командиром эскадрильи Лесняком, командиром звена Таракановым и летчиком Устиновым.

Вечером Рябов организовал проводы из полка экипажей Лесняка и Устинова. Пришел и майор Курепин. Он тоже убывал из полка в распоряжение управления кадров ВВС.

— Вы, может быть, на меня обижаетесь, но я полюбил ваш полк и всех вас, — сказал Курепин.

— Повоевали мы не очень славно. Теория Дуэ о решающей роли бомбардировочной авиации не подтвердилась, — сказал Лесняк.

— Звонили за границей об этой теории до войны много, но бомбардировочная авиация еще далеко не доросла до того, чтобы самостоятельно решать судьбу современной войны, — согласился Курепин.

— Наш боевой опыт подтвердил некоторые положения по применению бомбардировщиков, записанные в Боевом уставе бомбардировочной авиации, изданном перед войной, но многое, как вы сами убедились, пришлось отбросить, особенно такие рекомендации как высоты действий бомбардировщиков по объектам на поле боя, — сказал Гладков.

— На фронте нам, как участникам и очевидцам, многое было непонятно, хотя мы наглядно видели, как практически осуществлялись задачи и требования, объявленные в речах Сталина и других военных руководителей, и как при этом мы сами воевали. Многое из увиденного не найдет отражения в печати ни сейчас, ни в будущем, — сказал Курепин.

— Хватит стратегии. Хорошо, что в этих боях укрепилась боевая дружба, — ответил Рябов.

— Да, стратегия нам не по зубам, — вздохнул Лесняк и продолжал: — Раньше представление о войне у нас было самое противоречивое. Когда мы летели на фронт с Дальнего Востока, ни я, ни вы и не представляли себе, что фашисты так опасны для нас. Мы все представляли самих себя и нашу авиацию сильнее, а война все поставила на свои места.

— Командир, зачем вы остаетесь здесь? Поедемте с нами получать новые бомбардировщики, — обратился к Лесняку Гладков.

— Нет, Петрович, с вами ехать я не могу, — ответил Лесняк.

— Почему?

— Видишь ли, хоть у меня грудь не большая, но сейчас я должен своей грудью защищать Москву.

— Ты что-то темнишь, командир. При чем тут грудь? — не унимался Гладков.

— Я должен быть здесь, — ответил Лесняк и продолжал: — Желаю вам быстрее перевооружаться, освоить новые самолеты, и тогда мы снова встретимся на фронте.

— А мы желаем вам боевых успехов в новой для вас части, — пожелал я Лесняку.

Потом мы попрощались. Это было прощание навсегда.

19 ноября с утра шел мокрый снег. На открытых автомашинах личный состав полка выехал в Рязань, где мы погрузились в товарные вагоны и отправились на перевооружение в Казань. В связи с уходом Лесняка меня назначили командиром первой эскадрильи.

Итак, первый тур боевых действий полка был окончен. За три с лишним месяца непрерывных боевых действий днем и ночью во взаимодействии с войсками 24-й и 49-й армий полк уничтожил на аэродромах и в воздушных боях 76 вражеских самолетов, 86 танков, множество автомашин, артиллерийских орудий, железнодорожных вагонов и фашистских солдат и офицеров. Но и полк понес тяжелые потери. От истребителей и зенитного огня противника было потеряно двадцать три самолета и пятьдесят пять человек летного состава[64]. По сравнению с другими бомбардировочными полками, действовавшими в обороне Москвы, наш 57-й бомбардировочный полк показал более высокую боеспособность и проявил незаурядную стойкость. Высокая боеспособность и живучесть нашего полка в трудных условиях боевых действий под Москвой обеспечивались высоким уровнем боевой подготовки личного состава, сплоченностью, крепкой дисциплиной, любовью к Родине и жгучей ненавистью к фашистским захватчикам. Недаром перед войной полк завоевал первое место в ВВС Красной Армии и получил приз за высокий уровень боевой подготовки. Даже тяжелейшие потери в первом вылете 8 августа не сломили боевого духа летчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников. Летный состав быстро приспособился к условиям боевых действий, успешно выполнял сложнейшие боевые задания и умело преодолевал ожесточенное противодействие истребителей и зенитной артиллерии противника.

Но были и недостатки в организации и ведении боевых действий, основными из которых являлись плохое управление, отсутствие прикрытия бомбардировщиков истребителями, плохая организация взаимодействия, неустойчивая радиосвязь летающих экипажей с командными пунктами. Наземные войска плохо обозначали передний край и обычно делали это после пролета наших самолетов. Местоположение целей для ударов часто указывалось ориентировочно, а иногда по устаревшим разведданным. Но, несмотря на перечисленные недостатки, летный состав, преодолевая трудности, проявлял настойчивость, мужество и самоотверженность при выполнении ударов по врагу.

Многие летчики, штурманы и стрелки-радисты, после того как в бою их самолеты оказывались сбитыми, спасались с парашютами и, проявляя верность воинскому долгу, мужество, преодолевая нечеловеческие лишения, переходили линию фронта, возвращались в полк и продолжали летать и наносить удары по врагу. Техники и инженеры в условиях отсутствия запасных частей, нехватки времени, в холод и под бомбежками всегда поддерживали самолеты в готовности к боевым вылетам. За время боевых действий под Москвой инженерами и техниками было эвакуировано с линии фронта шесть подбитых бомбардировщиков и восстановлено после крупных повреждений в боях шестьдесят два самолета[65].

Перевооружение

От Рязани до Казани ехали несколько суток. Поезд тащился и подолгу стоял на станциях, пропуская эшелоны с войсками и техникой, следовавшими на Москву. Все станции были забиты поездами и составами с оборудованием эвакуируемых заводов и эшелонами с рабочими и служащими предприятий, перевозимыми на восток.

В теплушке со штабным имуществом мне дали место на верхних нарах. Здесь же ехали комиссар Куфта, начальник штаба полка Стороженко, инженеры Римлянд и Пархоменко, врач Левертов и несколько других штабных офицеров.

В Казани личный состав полка разместили в помещении химико-технологического института. Город был переполнен людьми, здания не отапливались. Тыловая летная норма по сравнению с фронтовой была голодная. Перевооружаться и получать пополнение нам предстояло в запасном полку, которым командовал майор Курепин. Он успел получить новое назначение, раньше нас прибыл в Казань и вступил в должность. Курепин принял нас хорошо, но поставил с перевооружением на очередь, а перевооружения ожидали многие бомбардировочные «безлошадные» полки, потерявшие в боях все свои самолеты. Нам пришлось бы ожидать получения новых бомбардировщиков долго. Поэтому мы попросили Курепина помочь нам быстрее перевооружиться. И он пообещал что-нибудь сделать. Курепин сдержал слово.

Сразу после Нового года командир полка поставил мне задачу сформировать группу из пятидесяти человек для выполнения особого задания по сборке и освоению новых американских бомбардировщиков. Моим заместителем назначили Римлянда. Конкретное задание я должен был получить в управлении ВВС в Москве.

В течение трех дней группа была сформирована. В нее вошли инженеры Пархоменко П. И., Заяц Д. Г., командир звена Николаев А. Ф. и лучшие техники, в том числе Коровников, Крысин, Белов. Получив напутствие от Суржина и Куфты о том, что от выполнения предстоящего задания будет зависеть быстрое перевооружение полка на американские бомбардировщики, в январе вместе с группой я выехал в Москву.

10 января в управлении ВВС меня принял инженер иностранных заказов Базь. Он рассказал, что в Белом море замерзли во льдах два американских корабля, торпедированных немецкими самолетами, но оставшиеся на плаву. Задача нашей группы заключалась в том, чтобы снять на лед с этих кораблей находящиеся на них два американских бомбардировщика, доставить их на ближайший аэродром, собрать, облетать и составить инструкцию по эксплуатации и пилотированию этих самолетов. При облете самолетов Базь просил меня обратить внимание на трехколесное шасси и в проекте инструкции для летчиков отразить особенности полетов с трехколесным шасси, имеющем переднее колесо. В наших ВВС это была новинка.

Базь проинформировал меня, что, по просьбе нашего правительства, Рузвельт обещал начиная с 1942 года поставлять нам бомбардировщики и истребители, а эти первые самолеты высланы американцами для предварительного их изучения и освоения с тем, чтобы подготовить условия и базу для быстрого перевооружения авиационных частей ВВС Красной Армии к моменту массовой поставки американских самолетов. Базь вручил мне командировочное предписание и письмо к командующему ВВС Архангельского военного округа за подписью главного инженера ВВС. В письме предписывалось оказать всяческое содействие в выполнении возложенного на нас задания.

12 января пассажирским поездом всей группой выехали в Архангельск. На место прибыли 15 января. В тот же день в ВВС округа меня принял полковник Ворожбин. Он помог разместить людей нашей группы и рассказал, что корабли с бомбардировщиками застряли во льдах в 30–40 километрах от берега. По нашей просьбе Ворожбин выделил нам два трактора ЧТЗ с огромными санями, проводников и несколько солдат. Оценив обстановку, я решил самолеты тянуть на Кегостров, где был свободный аэродром. Ворожбин со мной согласился. На другой день меня принял командующий ВВС округа полковник Кислов. Он сразу узнал меня, помнил еще по Дальнему Востоку, и поинтересовался, как воюют Лесняк и Красночубенко. Решение тянуть самолеты на Кегостров Кислов одобрил, пообещал всяческое содействие и пригласил обращаться к нему при возникновении затруднений.

Мы выехали к месту нахождения кораблей. Двигались на тракторных санях. Лед сначала был ровный, а потом стал торсистый, с отдельными полыньями. Осмотрев корабли, обнаружили, что они были не торпедированы, как говорили, а поражены в кормовую часть авиационными бомбами топмачтовым бомбометанием. При этом бомбы пробили отверстия в бортах кормовой части на высоте около метра над водой, но не взорвались. Трюмы кораблей были заполнены тысячами бочек с голубым этилированным бензином, а на палубе стояло по одному бомбардировщику типа Б-25Б со снятыми крыльями и по одному танку. Сняв самолеты с палубы кораблей и погрузив их на огромные тракторные сани, мы потащили их на Кегостров. Так как по пути были обнаружены отдельные коварные полыньи, Римлянд поставил у каждых саней по два техника с топорами для того, чтобы, в случае необходимости, рубить троса и не допустить ухода саней с самолетами под лед, если трактор провалится. Предосторожность оказалась не напрасной. Ведущий трактор провалился, ушел под лед. Тракторист еле успел выпрыгнуть из кабины, а техники обрубили трос, и сани с самолетом были спасены.

В понедельник, 19 января, оба бомбардировщика мы доставили на Кегостров. Для удобства в работе я перевел всю команду из Архангельска на Кегостров, разместив людей в землянках. Сразу приступили к сборке и расконсервации самолетов.

В кабинах самолетов я нашел инструкции по эксплуатации и пилотированию бомбардировщиков, сборник карт с трассами США и наручные часы для членов экипажа. Приехавший посмотреть, как идет работа, полковник Кислов пообещал выделить переводчика.

21 января прибыл переводчик солдат Эльянов. Это был остроумный и веселый человек. С ним перевод инструкций пошел очень быстро. Эльянов был признан в армию с четвертого курса университета, хорошо владел литературным английским языком, но совершенно не знал и не понимал технической и авиационной терминологии. Я проводил с ним за переводами целые дни, а иногда прихватывал и часть ночи. Основная трудность перевода американских инструкций заключалась в том, что они были переполнены рекламными вставками, ссылками и очень мало содержали нужных сведений. Так, например, в инструкции указывалось, что если у вас отказал гидроаккумулятор, то следует позвонить по телефону представителю фирмы «Локхид». Кроме того, на одной-двух страницах сообщалось, что фирма «Локхид» готова поставить вам жидкость для амортизаторов, смазки для электромоторов и т. д.

Одновременно с переводом инструкции инженеры Римлянд и Пархоменко организовали занятия с техническим составом по изучению бомбардировщика.

Познакомили меня с четырьмя техниками, которые рассказали, что вскоре после начала войны по заданию правительства они вместе с М. М. Громовым и летчиком майором Романовым ездили в США с целью подбора самолетов для поставок в Советский Союз. В США они летели через Чукотку и Аляску. В Америке посетили несколько заводских аэродромов, где знакомились с самолетами. Рузвельт принял Громова и обещал поставлять в СССР все выбранные Громовым самолеты, в том числе и бомбардировщики «Либерейтор». Но этому воспротивились руководители ВВС США, поддержанные конгрессменами. В частности, против поставки в СССР бомбардировщиков выступал генерал Арнольд. Из всех техников, побывавших в США, наиболее знающим оказался механик Громова Сергей Семенович Максимов, который помог нам разобраться в технике самолетов.

К концу февраля самолеты были готовы. Мы сделали переводы и описания по конструкции самолетов, вооружению, пилотированию и эксплуатации. Вместе с подъехавшим из Москвы майором Романовым я облетал один бомбардировщик. Все системы и оборудование самолета действовали нормально. На основании выполненных переводов, опыта эксплуатации и облета самолета я написал инструкцию летчику по полетам и эксплуатации бомбардировщика Б-25Б. Помня просьбу инженера Базь, в инструкции я изложил некоторые особенности взлета, посадки и выруливания самолета с трехколесным шасси. В частности, в инструкции было указано, что при выруливании самолет хорошо управляется с помощью тормозов и устойчиво рулит по прямой на малой и большой скоростях. На взлете самолет устойчив и прост и не имеет тенденций к неуправляемым разворотам даже при боковом ветре. На взлете разбег сравнительно небольшой, хвост поднимать не надо, а во второй половине разбега следует только слегка приподнять переднее колесо. Посадка самолета обеспечивается с короткого выдерживания после выравнивания на два колеса с последующим опусканием переднего колеса и торможением. Эффективность тормозов на пробеге очень высокая, и бояться капотирования не следует. В качестве недостатка трехколесного шасси я указал на возможность крупной аварии в случае поломки или разрушения передней стойки и переднего колеса.

В конце февраля командующий ВВС округа Кислов пригласил меня на показ радара, смонтированного англичанами. Оборудование радара было размещено в маленькой палатке прямо на снегу. Втиснувшись в палатку вместе с Кисловым и его начальником штаба генерал-майором авиации Михельсоном, я увидел стойку с аппаратурой и круглый экран диаметром 12–15 сантиметров, на котором высвечивалась сетка. Английский офицер, показав на едва двигавшуюся на экране световую точку, объяснил, что это отметка от самолета, взлетевшего с соседнего аэродрома, и что с помощью сетки на экране можно определить азимут и расстояние до этого самолета. Когда вышли из палатки и поблагодарили английских офицеров, Кислов спросил:

— Ну, как?

— Дерьмо, — ответил его начальник штаба Михельсон.

— Не согласен с вами. Эту штуку можно будет использовать для наведения наших самолетов на самолеты противника, — сказал Кислов.

Командир полка Суржин прислал письмо, в котором сообщал, что самолеты Б-25Б наш полк получать не будет, и опасался, как бы мою группу не забрали в какую-нибудь другую часть. Выслав в ВВС составленные мной инструкции, мы сдали собранные и облетанные бомбардировщики Б-25Б группе майора Романова и 4 марта выехали в Москву. Поезд до Москвы шел пять суток, и только 9 марта мы прибыли в столицу. Доложив в штабе ВВС о выполнении задания и свое мнение об американских бомбардировщиках, я попросил инженера Базь и Сидорова помочь перевооружить наш полк на эти самолеты.

Меня поблагодарили за выполненную работу, наотрез отказали дать самолеты Б-25Б нашему полку, потому что они предназначались для частей Дальней авиации, но заверили, что наш полк не забудут и перевооружат другими американскими бомбардировщиками.

— Быстрее только укомлектовывайтесь летным составом, — на прощание рекомендовал Сидоров.

12 марта мы возвратились в Казань. В полку были рады нашему возвращению, а мы радовались этому не меньше. После приезда я занялся доукомплектованием эскадрильи. Из выпускников Оренбургского летного училища 1941 года я подобрал летчиков: сержантов Рудь, Падалку, Недогреева, Никотина и Чиркова для своей эскадрильи и летчиков Архангельского Н. В., Муратова И. Е., Клепцова и Жарикова для второй эскадрильи. С первой же беседы все летчики мне очень понравились. Я организовал с ними полеты на самолетах Пе-2 для отработки техники пилотирования по приборам, а затем вывез и выпустил их летать самостоятельно ночью.

В первых числах апреля полк получил распоряжение переехать на Кавказ в Кировабад и там перевооружиться на американские бомбардировщики. Погрузились в теплушки и выехали из Казани 8 апреля. Наш эшелон тянулся медленно, и до места назначения мы ехали девятнадцать дней. В Тамбове я отпросился у Куфты съездить на два дня на родину, в Саратов.

В Саратове у родителей собрался весь женский и детский коллектив нашей семьи. Сюда из Москвы приехали сестра Анна с сыном Владимиром и жена брата Алексея Татьяна с дочерью Наташей. Отец разыскал в Сызрани и привез к себе эвакуированного из Ленинграда сына брата Павла Вадима. Матери, сестре Вере и брату Владимиру было с ними много хлопот. В городе, как и везде, свирепствовал голод, и питание детей обеспечивала в основном сестра Вера. Все взрослые члены семьи работали. Отец и брат расспрашивали меня о фронте, о боевых действиях, радовались успехам наших войск в наступлении под Москвой и умоляли меня поберечься.

Выехав через два дня из Саратова, 21 апреля я догнал эшелон своего полка в 25 километрах за Сталинградом. На станциях в Сальских степях продукты продавались сравнительно дешевле, и после полуголодного существования в дороге все объедались хлебом и картошкой.

В Кировабад прибыли 27 апреля. Личный состав эскадрильи разместился хорошо. Приятной неожиданностью для нас было то, что командиром запасного полка в Кировабаде был бывший командир эскадрильи нашего полка майор Саломаха. Он принял нас как родных и обещал организовать быстрое перевооружение и переучивание полка. Командир нашего полка майор Суржин ждал вызова в Москву. Все дело переучивания и перевооружения на новые самолеты пришлось взять в свои руки мне и Гладкову. Перевооружаться нам предстояло на американские самолеты Б-3 «Бостон», которые перегонялись в Кировабад из США через Иран.

Самолет Б-3 был двухмоторным бомбардировщиком с трехколесным шасси и экипажем из четырех человек. Бомбодержатели позволяли подвесить под самолет 600 килограммов бомб. Стрелковое вооружение бомбардировщика было слабое и состояло из четырех пулеметов калибра 7,6 мм. Два пулемета размещались неподвижно для стрельбы впереди и два в задней кабине для защиты верхней и нижней полусферы сзади. Бомбардировочный прицел на самолете был примитивный, состоящий из рамки с несколькими натянутыми на нее струнами.

Перед началом переучивания мы с комиссаром Лучинкиным провели партийное собрание эскадрильи, на котором нацелили весь личный состав на изучение и освоение нового бомбардировщика. Коммунисты, участвовавшие со мной в сборке и освоении бомбардировщика Б-25Б на Кегострове, в своих выступлениях обратили внимание на особенности американской техники. Выступая, я призвал летчиков и штурманов быстрее и решительнее преодолеть психологический барьер в кабине самолета при переходе отсчета с метров на футы, с километров в час на мили в час и с литров на галлоны и обеспечить переучивание без летных происшествий. Для того чтобы вселить уверенность в молодых летчиков, я сказал, что по первым полетам все летчики имеют высокий уровень техники пилотирования и способны свободно овладеть новым самолетом самостоятельно, без вывозных полетов на самолете с двойным управлением, которого в запасном полку не было.

Используя знания и навыки, полученные при сборке и освоении бомбардировщиков Б-25Б на Кегострове, мы быстро организовали переучивание летного и технического состава эскадрильи. Изучение конструкции самолета, двигателей, вооружения, оборудования и кабин самолета с летным составом мы закончили за двенадцать дней, а переучивание по технике пилотирования и выпуск в самостоятельный полет — за шесть дней.

Первыми на новых бомбардировщиках самостоятельно вылетели я и комиссар Лучинкин. Всего летчики выполнили по 10–12 полетов по кругу и по 3–4 полета в зону. Все летчики, штурманы и радисты очень внимательно относились к занятиям по переучиванию, конспектировали, изучали скупую инструкцию и часами сидели в кабинах самолетов, проговаривая и имитируя с органами управления свои будущие действия в полете.

Обладая большой широтой внимания и необыкновенной памятью, летчик Рудь внешне безразлично относился к занятиям, мало записывал, не зубрил, но перед самостоятельным вылетом показал отличные знания. Самостоятельно на новом самолете Рудь слетал на «отлично», свободно, без напряжения и так, как будто всю жизнь летал на этом бомбардировщике. Забегая вперед, следует отметить, что в последующем Рудь летал по строго установленным правилам, но когда возникала сложная обстановка в бою или непредвиденная ситуация, Рудь действовал вне правил, творчески, как настоящий художник, поднимаясь в пилотировании до такого уровня совершенства, который многие себе и не представляли.

Закончив программу переучивания, мы выпросили у Саломахи топливо и провели несколько полетов на отработку слетанности эскадрильи в боевых порядках. Все переучивание прошло хорошо. Было только одно происшествие. На самолете, пилотируемом летчиком Никотиным, в конце разбега оторвалось основное колесо шасси. Заметив это, я связался по радио с Никотиным и предложил ему выполнять посадку с креном на оставшееся колесо в трехточечном положении. Молодой летчик Никотин блестяще выполнил мои указания, в результате самолет после посадки повреждений не получил. Пришлось только заменить стойку шасси.

В целом все летчики хорошо готовились к полетам, летали уверенно и быстро освоили полет в строю. При переучивании помогала хорошая радиосвязь командно-диспетчерского пункта на старте с летчиком.

В конце мая сменилось командование полка. Командира полка Суржина отозвали в Москву. Майор Суржин был энергичный, решительный и смелый командир, лично показывавший пример действий в бою. Своей кипучей энергией он добился получения хорошего пополнения и внеочередного перевооружения и переучивания нашего полка на новые современные бомбардировщики.

Вскоре командиром нашего полка был назначен майор Саломаха. В 1940 году личный состав эскадрильи, которой он командовал, был откомандирован из нашего полка для участия в советско-финляндской войне.

Передачи, приема и построения полка не было. Саломаха представился только руководящему составу полка, сказав:

— Все, переучивание закончено.

От Оскола к Волге

28 мая руководящий состав полка срочно вызвали в штаб. Начальник штаба Стороженко сообщил, что полку приказано 1 июня вылететь на Южный фронт, и отдал распоряжение готовиться к перелету. Определив состав летного и наземного эшелонов, боевой расчет и порядок управления при перебазировании, я отдал распоряжение адъютанту и старшему технику эскадрильи о подготовке к перелету на фронт и приказал собирать летный состав для подготовки к перелету.

Когда были подготовлены полетные карты и завершилась подготовка экипажей к перелету, я обратился к летному составу эскадрильи со следующими словами:

— Товарищи! Закончилось наше переучивание. Завтра вылетаем на фронт. На фронте от каждого из вас потребуется умение взлетать с небольших аэродромов с бомбами, быстро собираться и строго соблюдать свое место в боевом порядке, находить цель и, преодолевая огонь зениток, уничтожать ее бомбами, отразив атаки истребителей, вернуться на аэродром и благополучно произвести посадку. Все это очень просто и дьявольски трудно. В связи с тем что многому из этого вы не успели научиться, будем использовать перелет на фронт для отработки быстрого сбора в боевой порядок, строгого выдерживания места в строю, выполнения противозенитного маневра, перестроения и размыкания перед посадкой, выполнению посадок в короткие сроки на незнакомых аэродромах. Я уверен, что вы все это сможете выполнить. Будьте только внимательными, исполнительными и соблюдайте требования безопасности полетов. Не думайте, что если полетели на фронт, то теперь можно будет летать как захочется. Помните требования приказа Народного комиссара обороны № 130 от 1 мая, где сказано: «Летчикам — изучать свое оружие в совершенстве, стать мастерами своего дела, бить в упор фашистско-немецких захватчиков до полного их истребления».

Летный состав выслушал мою беседу с большим вниманием, никто не задал ни одного вопроса. Все как будто притихли.

Когда 31 мая я докладывал майору Саломахе боевой расчет эскадрильи, расчет на перебазирование и о готовности летного состава к перелету, он, почти не глядя, утвердил все, а потом сказал:

— Осипов, я полечу с тобой.

— Ведущим или впереди девятки? — спросил я.

— Нет, нет. Я полечу с тобой на твоем самолете в третьей кабине со стрелком-радистом, а твой техник Крысин пусть летит на каком-нибудь другом самолете. Понимаешь, у меня перерыв в полетах, а вот когда прилетим на фронт, я полетаю по кругу и в зону, восстановлю навыки в технике пилотирования и буду сам водить полк.

Таким образом, перелет полка по маршруту Кировабад, Махачкала, Сталинград, Морозовск предстояло возглавить мне и моей эскадрильи, и мы со штурманом Желонкиным начали еще тщательнее готовиться к перелету.

Рано утром 1 июня полк взлетел, собрался в колонну эскадрильи и взял курс на Баку. Над аэродромом Насосная развернулись на север вдоль берега Каспийского моря. Погода стояла безоблачная. Благополучно долетели и произвели посадку в Махачкале. Все молодые летчики на незнакомом аэродроме приземлились отлично. В Махачкале наши самолеты быстро заправили бензином, летный состав накормили. Когда перед вылетом в Сталинград выстроили весь летный состав полка, я дал предполетные указания как ведущий, а Саломаха стоял рядом и изредка комментировал их, усиливая значение отдельных положений. Перелет от Махачкалы до Сталинграда проходил при значительной болтанке, но все летчики хорошо держались в строю. Рудь, как обычно, летел вплотную к моему самолету, командир звена Шенин, немного увеличив интервал, старательно выдерживал дистанцию, и было видно, что это стоило ему большого напряжения. Только командир звена Митин не боролся ни с самолетом, ни с болтанкой, самолет как будто сам его слушался.

В Сталинграде посадку произвели на аэродром Варопоново. В течение трех дней нам не разрешали перелет в Морозовск, и в эти дни мы с Гладковым побывали в Сталинграде. Город выглядел светлым, зеленым и чистым. И мы отдыхали, гуляя около Волги. Ни мы, ни жители Сталинграда тогда и не предполагали, какой ад пожаров и разрушений придется пережить этому городу через три месяца.

4 июня под вечер перелетели в Морозовск. Молодые летчики чувствовали себя все увереннее. В Морозовске наш полк поступил на формирование 221-й бомбардировочной дивизии. Кроме нашего полка, в состав дивизии поступили 794-й и 660-й бомбардировочные авиационные полки.

Командир дивизии Герой Советского Союза полковник И. Д. Антошкин встретил полк на аэродроме. Размахивая руками, он энергично командовал рассредоточением самолетов по окраинам аэродрома, знаками рук указывая, куда следует выруливать самолетам, выкатившимся с посадочной полосы.

Антошкин родился в 1900 году, участвовал в Гражданской войне, в 1927 году окончил Качинскую школу летчиков. В финской войне командовал 18-м авиационным полком скоростных бомбардировщиков (СБ) в составе ВВС 15-й армии. Лично водил эскадрилью на боевые задания. В мае 1940 года Антошкину за успешное выполнение боевых заданий в борьбе с белофиннами и проявленные при этом личную отвагу и мужество было присвоено звание Героя Советского Союза. В начале войны он был назначен командиром 23-й авиационной дивизии, а теперь формировал 221-ю бомбардировочную авиационную дивизию Резерва Верховного Главнокомандующего.

На другой день на совещании руководящего состава командир дивизии ознакомил нас с обстановкой, представил комиссара дивизии С. Черноусова, старшего инженера Д. И. Степанова и поставил задачу быть готовым по прибытии наземного эшелона переправиться на оперативный аэродром в состав 4-й воздушной армии для боевых действий по поддержке войск Южного фронта.

Обстановка складывалась благоприятно. 221-я дивизия хотя и формировалась в полосе Южного фронта, но еще находилась в резерве. Это обстоятельство давало возможность использовать некоторое время на совершенствование боевой подготовки молодых летчиков и экипажей, чем мы немедленно занялись, одновременно сколачивая звенья и эскадрильи.

Войска Южного фронта оборонялись. 4-я воздушная армия после тяжелых боев по поддержке войск на Изюм-Барвенковском плацдарме была обескровлена. В полках было менее чем по семь самолетов, а половина летного состава были «безлошадные».

Узнав, что в Морозовске находится еще штаб 50-й дивизии Дальней авиации, мы с Гладковым разыскали его и встретились с командиром дивизии, бывшим любимым командиром нашего полка. Принял он нас радушно. За столом мы с Гладковым наперебой рассказывали полковнику С. Лебедеву, как личный состав полка воевал под Ельней и защищал Москву. На прощание мы пожали друг другу руки, пожелав успехов в борьбе с ненавистным врагом.

13 июня полк перелетел на оперативный аэродром Верхняя Ольховатка в 30 километрах северо-восточнее Ворошиловграда. Самолеты эскадрильи замаскировали на опушке рощи. Организовали связь и уточнили вопросы взаимодействия с полком обеспечивающих истребителей. Нам установили готовность к боевому вылету, но задач не ставили. В этих условиях мы проводили полеты на отработку групповой слетанности, бомбометания и стрельбы по наземным целям. Командир дивизии поощрял нашу инициативу. К каждому полету на бомбометание или стрельбу я составлял тактическую обстановку и вводными по радио обозначал обстрел зенитной артиллерии и атаки истребителей противника для отработки тактических приемов преодоления их противодействия. Каждый летный день я заканчивал подробным разбором техники пилотирования, бомбометаний, стрельб и поведения экипажей при реагировании на вводные. После официального разбора летчики и штурманы эскадрильи подолгу затягивали беседу, задавая различные вопросы по тактике действий экипажей в различных ситуациях боевого полета.

— В чем главная опасность для летчика на войне? — спросил однажды Никотин.

Я ответил, что опасности, вообще отвлеченной для летчика, не существует. На войне опасность состоит из ряда отдельных угроз для жизни каждого и для бомбардировщика. Опасны атаки истребителей, в несколько раз менее опасен обстрел самолетов зенитной артиллерией. Кроме того, опасно отрываться от боевого порядка эскадрильи, терять ориентировку, терять скорость, не следить за расходом горючего. Так что некоторые угрозы были в полетах и раньше и могут возникнуть в будущем.

— А что значит овладеть тактикой бомбардировщика? — спросил летчик Недогреев.

— Овладение тактикой заключается в том, чтобы выполнить поставленную задачу, то есть разбомбить и уничтожить цель, предвидеть действия противника, преодолевать противодействие истребителей и зенитной артиллерии, сохранить самолет и экипаж, преодолев все угрозы одну за другой. Но главное — точно поразить цель, — ответил я.

— Товарищ командир, объясните, пожалуйста, что такое мужество, а то мы склоняем это слово все время, а что это такое, никто не говорит, — спросил Рудь.

— Мужество летчика — это способность в боевом вылете преодолеть или победить свой страх ради Родины и боевых товарищей, товарищ Рудь. Есть и другое мужество, основанное на честолюбии. Некоторые побеждают свой страх в бою, для того чтобы отличиться, выдвинуться среди других и получить награду.

— А если у меня и то, и другое, плохо это или хорошо? — не отставал Рудь.

— По-моему, хорошо, только первые мотивы мужества должны быть ведущими, — ответил я.

Над нашим аэродромом часто пролетали воздушные разведчики противника, но аэродром не бомбили. Так как воздушных стрелков в экипажи полк не получил, я предложил мастерам по вооружению стать воздушными стрелками. Большинство из них с радостью приняли предложение, и мы приступили к обучению новых воздушных стрелков стрельбе по воздушным мишеням и отражению атак истребителей противника во взаимодействии с верхними стрелками-радистами и другими стрелками звеньев и эскадрильи. Вместе с комиссаром Лучинкиным мы тщательно изучили политическое лицо и прошлое поведение каждого нового воздушного стрелка и провели с ними ряд бесед. Лучинкин говорил новым воздушным стрелкам, что они должны гордиться тем, что теперь принадлежат к летному составу.

Для проверки облетали вновь назначенных стрелков в воздухе. Большинство показали себя устойчивыми к перегрузкам и болтанке в полете, а тех, кто не выдерживал и пачкал пол в кабине, пришлось заменить. Остались недовольными только инженер по вооружению Д. Заяц и старший врач полка Левертов. Заяц ворчал:

— Какие из них стрелки? Они просто захотели есть летный обед да носить летное обмундирование. А кто теперь будет бомбы подвешивать под бомбардировщики и снаряжать пулеметы?

Левертов сетовал:

— Как же так назначать на летную должность без медицинской комиссии? Это же нарушение всех приказов.

Но медицинскую комиссию ждать было некогда. Каждый час мог последовать приказ на боевой вылет.

На совещании командир дивизии Антошкин на словах довел до руководящего состава директиву Верховного Главнокомандующего, в которой, наряду с другими причинами поражения наших войск на Керченском полуострове, указывалось на необходимость организации четкого взаимодействия наземных войск с авиацией. Антошкин сообщил, что немцы готовятся к наступлению, и потребовал повысить готовность к боевым действиям, тщательно изучив с летным составом порядок взаимодействия с наземными войсками.

Вечером 23 июня в полк поступило распоряжение рано утром перебазироваться на север, на аэродром Копенки в 30 километрах от Россоши, в состав 8-й воздушной армии Юго-Западного фронта. Начальник разведки дивизии Катеев информировал нас, что линия фронта в районе предстоящих боевых действий проходит от Солнцево на юг вдоль железной дороги до Прохоровки, 15 километров восточнее Белгорода, далее Ольховатка, Двуречная. В районе Щебекино, Волчанск, Ольховатка противник сосредоточил ударную группировку 6-й армии с большим количеством живой силы, танков и артиллерии.

8-я воздушная армия только что сформировалась на Юго-Западном фронте под командованием генерал-майора авиации Хрюкина Т. Т. В составе армии было пять истребительных, три бомбардировочных и две штурмовых дивизии, но большинство из них были обескровлены в предыдущих боевых действиях. Против Юго-Западного фронта действовал 4-й воздушный флот немцев в составе 1875 самолетов.

После того как нас проинформировали об обстановке и состоянии аэродрома Копенки, мы с Гладковым доложили командиру полка расчет на перебазирование эскадрильи и получили приказ готовиться к перелету.

На рассвете 24 июня полк организованно перелетел на аэродром Копенки. Бомбардировщики рассредоточили и замаскировали в зеленых посадках на западной окраине аэродрома. После доклада о перебазировании получили боевую задачу о нанесении всем полком удара под прикрытием истребителей по фашистским танкам на дороге от Волчанска на Октябрьское-2. Командир полка поручил мне в первом вылете возглавить полк. Первые два вылета оказались неудачными. В первом вылете нам приказали возвратиться из-за того, что истребители, предназначенные для сопровождения нашего полка с аэродрома Лентаровка, улетели прикрывать другой бомбардировочный полк. Во втором вылете, выйдя на цель, большинство бомбардировщиков эскадрильи не смогли сбросить бомбы по цели из-за неисправности бомбардировочного вооружения и недостаточного опыта применения его летным составом при бомбометании. Инженер по вооружению Заяц в какой-то степени оказался прав. При подготовке бомбардировочного вооружения к вылету сказалось отсутствие опытных мастеров по вооружению, которых мы забрали в воздушные стрелки. Девушки-оружейницы, накануне прибывшие в полк, еще недостаточно освоили новую для них боевую технику и работали неуверенно.

Вечером 25 июня мы получили приказ нанести удар по танкам противника в районе населенного пункта Ефремовка. Постановка задачи не заняла много времени. Все экипажи были готовы, только отметили место цели на картах. После неудачи с несбрасыванием бомб в предыдущем боевом вылете летный состав чувствовал свою большую вину и старался искупить допущенные ошибки.

По пути к самолетам летчик Недогреев крикнул Рудю:

— Коля! Врежем!

— Врежем! — отозвался Рудь.

Быстро взлетели. Эскадрилья собралась в боевой порядок — «клин звеньев». Небо раскинуло перед нами свои чертоги. На пронзительно синем пространстве громоздились белоснежные шапки кучевых облаков. С истребителями сопровождения связь установили еще на подходе к аэродрому Лентаровка, а над аэродромом к нашей эскадрилье уже пристроились пять истребителей ЛаГГ-3. Не делая круга над аэродромом, берем курс на цель. Яркое солнце светило нам в спину, а впереди на 15–20 километров все было видно как на ладони. «Солнце сзади будет благоприятствовать внезапности нашего удара», — подумал я. Надо будет использовать уход в сторону солнца после бомбардирования цели.

Гудят тысячешестисотсильные моторы. На каждом самолете больше «лошадей», чем в любом конном полку. Справа от моего самолета в звене летит бомбардировщик комиссара эскадрильи Лучинкина, слева, с небольшим принижением, пристроился вплотную самолет летчика Рудя. Он держит крыло своего самолета на уровне стабилизатора ведущего. Сначала я опасался случайного столкновения от такого близкого полета, но потом привык, уверовав в филигранную точность пилотирования этого молодого летчика. Я и Рудь хорошо видели лица друг друга и время от времени обменивались улыбками. Рудь свободно управлял самолетом и олицетворял уверенность в том, что преодолеет любое противодействие противника, поразит цель и благополучно возвратится на аэродром. В кабине он сидел спокойно, откинувшись на спинку сиденья. На губах его играла еле заметная улыбка, а глаза были серьезные и, как всегда, немного удивленные.

Вот и цель. На северо-западной окраине Ефремовки в четыре ряда стояло около шестидесяти немецких танков, а немного дальше — более ста различных автомашин.

— Боевой, — передает Желонкин и доворачивает меня на цель.

Танки закрывает носовая часть самолета. Оглядываюсь влево и вправо. Все самолеты с открытыми бомболюками как бы застыли на боевом курсе.

— Бомбы сброшены, — докладывает штурман.

— Фотографируй результаты удара, — приказываю ему.

— Есть, уже включил.

— Товарищ командир, все экипажи бомбы сбросили, — докладывает стрелок-радист Монзин.

Впереди справа появились разрывы зениток. Начинаю разворот от цели и осматриваюсь. Все лощины, дороги и села забиты немецкими войсками, танками, артиллерией и автомашинами. Бей по любой цели — не промахнешься. Такое большое скопление фашистских войск и боевой техники я наблюдал только в конце сентября 1941 года на рославльском направлении. Большинство колонн немецких войск двигалось от Волчанска на Нежеголь, на северо-восток. Сердце защемило. После разворота от цели слышу по радио радостный доклад командира звена Митина:

— Смотрите, смотрите! Горят!

Удар был удачный. Перечеркнутая девятью сериями бомб, цель была окутана черным дымом. Горели танки и автомашины. Истребителей противника в воздухе не было, и сопровождавшие нас истребители ЛаГГ-3 резвились, переходя с фланга на фланг и выписывая «ножницы» сзади боевого порядка эскадрильи.

Когда пролетели Лентаровку, редкая кучевая облачность кончилась, и перед нами стелилась грустная ширь полей с темными полосками посадок на горизонте. Сбросив напряжение, я любовался, как полевая дорога по зеленым полям убегала куда-то в прекрасную даль. После посадки на стоянке нас встретили начальник штаба полка, начальник оперативного отдела штаба дивизии Паркин и начальник разведки дивизии майор Катеев. Быстро опросив командиров звеньев летчиков, я доложил о выполнении боевой задачи и обстановке в районе боевых действий. Катеев долго наносил на карту обнаруженные в районе боевых действий скопления немецких войск, танков и автомашин и уточнял опросом собравшихся летчиков и штурманов места расположения, состав и направления движения вражеских войск. На вопрос Паркина, что он видел восточнее Нежеголь и Волчанска, командир звена Митин ответил:

— Товарищ подполковник, там бомбить не перебомбить. Войска в каждом населенном пункте.

— Катеев, беги быстрее на КП и докладывай в штаб воздушной армии Хрюкину, а я еще немного поговорю с летным составом, — сказал Паркин.

После этого успешного боевого вылета настроение поднялось как у летного, так и у технического состава. За ужином все возбужденно обсуждали прошедший вылет и острили. Желонкин сообщил мне, что результаты удара, судя по проявленной фотопленке, отличные.

Когда в полку возникли отказы бомбардировочного вооружения на самолетах и отдельные экипажи возвратились с боевого задания с бомбами, секретарь парторганизации Лузгарев в беседах с лучшими оружейниками и электриками установил причины этих отказов и поставил на партсобрании вопрос об обеспечении безотказной работы бомбардировочного вооружения. Коммунисты остро критиковали летчиков и штурманов за возвращение с боевого задания с бомбами. Коммунисты-оружейники высказали ряд соображений по рациональной эксплуатации бомбосбрасывателей летным составом и усилению контроля за подвеской бомб молодыми оружейницами. Штурман Желонкин предложил перенести бомбосбрасыватель из кабины летчика в кабину штурмана.

После партсобрания случаев отказа бомбардировочного вооружения на самолетах больше не было.

На другой день, 26 июня, полк двумя эскадрильями нанес три удара по мотомехчастям противника в районе Купино. В боевых вылетах каждую эскадрилью сопровождало звено истребителей ЛаГГ-3. Первый удар мы нанесли рано утром по скоплению автомашин и живой силы на восточной окраине Купино[66]. Над целью нашу девятку обстреляли две зенитные батареи и атаковала восьмерка истребителей противника. После сбрасывания бомб по цели увожу эскадрилью из-под атак «мессеров» энергичным набором высоты, а истребители сопровождения отсекают попытки вражеских истребителей атаковать бомбардировщики сзади снизу. По дорогам от Нежеголь на Купино и из Купино на Красную Поляну, поднимая пыль, двигались танки, артиллерия и автомашины противника.

Вторая эскадрилья, которую возглавлял Гладков, по маршруту к цели все время отставала, а при возвращении Гладков произвел посадку на аэродром наших истребителей. Как позже выяснилось, на его самолете не убралось шасси, и он вынужденно приземлился из-за нехватки топлива. Пока самолеты снаряжали бомбами и дозаправляли бензином для повторного вылета, штурман эскадрильи старший лейтенант Федор Елисеевич Желонкин собрал всех штурманов и проинструктировал их о повышении меткости и эффективности бомбардировочных ударов. Еще до начала активных боевых действий он проверил умения и навыки в навигации и бомбометании у всех молодых штурманов, подучил и потренировал слабых и снова проверил.

С Федором Елисеевичем Желонкиным я бессменно летал с 1939 года, и по службе росли мы с ним вместе. Я стал командиром звена, он — штурманом звена. Меня назначили командиром эскадрильи, его — штурманом эскадрильи.

Среднего роста, худощавый, стройный, Желонкин был хорошо физически развит и закален. В совершенстве владея самолетовождением и бомбометанием, он был наделен неутомимой работоспособностью и не очень утомлялся в воздухе. Обучая штурманов и проверяя навигационную подготовку летчиков, он обладал большим тактом и никогда не унижал подчиненных и не хвалился перед ними своими знаниями и боевым опытом, а старался зажечь у каждого стремление к творческому решению задач ориентировки и нанесения ударов по объектам противника. Он искренне радовался, когда ему удавалось вызвать гордость у летчиков и штурманов за самостоятельное решение сложных задач, возникавших при выходе на цели и их уничтожении.

Второй удар в середине дня мы нанесли по тем же объектам. Мы летели на запад над полями поспевающих хлебов. Изломом стальной ленты тускло сверкнула река Оскол. Пристроив истребители сопровождения, взяли от Волоконовки курс на Купино. Под самолетами проплывали обрывки незаконченных окопов, щелей и противотанковых рвов. Здесь недавно заняла оборону 28-я армия.

При подходе к цели обнаружили, что пятьдесят автомашин противника сосредоточились в роще на юго-западной окраине Купино, а колонна автомашин с артиллерией вытягивается по дороге из Купино на Красную Поляну. Решил бомбить и колонну, и скопление автомашин. Еще на подходе к цели нас начала обстреливать зенитка. По десять-двенадцать снарядов одновременно разрывались между бомбардировщиками. Стрелки и наши истребители организованным огнем отбивали атаки противника. Но вот бомбы сброшены, горят фашистские автомашины. Штурман докладывает о трех огромных взрывах, возникших в скоплении вражеских автомашин после нашего удара[67].

С боевого задания не вернулся экипаж командира звена второй эскадрильи Лантуха со штурманом Фрянским. Стрелки-радисты видели, как его самолет от атак истребителей вошел в кучевое облако и не вернулся.

После посадки у самолета заслушиваю доклады летчиков и штурманов о выполнении боевой задачи и результатах воздушной разведки. Докладывая, они возбужденно, энергично жестикулируют, ладонями показывая направления и порядок атак истребителей противника и объясняя свои действия в бою. Все ведут себя по-разному. Почти каждый после доклада просит разрешения закурить и глубоко, с удовольствием, затягивается папиросой. Штурман Извеков при ответах на вопросы немного заикался. Командир звена Митин докладывал о выполнении боевой задачи подчеркнуто спокойно, но, вернувшись к своему самолету, обругал своих стрелков и даже тихого ведомого летчика Никотина, а затем обрушился на техника самолета:

— Меренков! Ты опять не протер мне лобовое стекло кабины. Все стекло загажено мухами. В воздухе не разберешь, где грязь, а где истребители противника.

Меренков, вытянувшись, молчал. Он уже привык к беспричинной ругани своего командира после каждого боевого вылета и почти не обижался на него, зная, что через час он отойдет и будет, как всегда, добрым и заботливым.

Штурман Ревуцкий и стрелок-радист Моценко лежали около самолета, ничком на траве, не в силах справиться с последствиями душевного напряжения и переживаний боевого вылета. Подхожу к ним. Они быстро встают, но на вопросы отвечают односложно, чувствуют себя подавленно.

27 июня продолжаем бомбить сосредоточение немецких войск восточнее Нежеголь и Волчанска. В первом боевом вылете ударом по скоплению танков и автомашин на окраине Белянки мы подожгли три танка и десять автомашин, а во втором вылете нанесли удар по сорока автомашинам и артиллерии в местечке Волчья, уничтожив пять автомашин и два бензовоза[68]. Пламя и черный дым от горящего бензина высоко поднялись в небо. При отходе от цели эскадрилью обстреляли две зенитных батареи противника и атаковали три Ме-109. Их атаки легко отразили наши истребители сопровождения и стрелки-радисты.

После посадки еще не остывший от воздушного боя стрелок-радист Монзин, размахивая огромными ручищами, рассказывал мне, как нас атаковывали истребители и как действовали при отражении атаки ведомые летчики и стрелки. Старший сержант Геннадий Федорович Монзин был выдающимся стрелком-радистом ведущего командирского самолета. В нем ярко проявлялись мужественность и выразительная мужская красота. Монзин не только сам отважно сражался с истребителями противника метким огнем, не подпуская их близко, но умело руководил взаимодействием стрелков-радистов и стрелков ведомых самолетов боевого порядка в процессе воздушного боя. Сигналы его огромных рук понимали все летчики и стрелки. Среди стрелков-радистов эскадрильи он имел непререкаемый авторитет, и слушались его беспрекословно. Особое внимание Монзин уделял поиску тактических приемов отражения атак истребителей противника во взаимодействии с истребителями сопровождения. Монзин учил стрелков всегда видеть весь воздушный бой в задней полусфере, а не только атакующего истребителя, сосредоточивать огонь по наиболее опасному истребителю противника, не отключаться от рации и все время информировать о положении атакующих истребителей своего командира и экипажи самолетов эскадрильи. С ним мы отработали маневр бомбардировщика для ухода из-под огня по сигналам отворотами и скольжением, и в воздушных боях нам это неоднократно удавалось.

Во время ужина раскрасневшийся Рудь радостно вспоминал, как в последнем вылете с нашей эскадрильей ушли из района боевых действий еще пять наших истребителей, и, подшучивая над летчиками второй эскадрильи, сказал:

— К боевой эскадрилье даже над линией фронта пристраиваются наши истребители, а вы их над аэродромом не можете никак пристроить к себе.

— Не выхваляйся, а то пристроятся «желтоносые» — до дома не долетишь, — с обидой ответил ему капитан Каминский.

Рудь сделался серьезным и прекратил разговор.

После ужина мы с капитаном Рябовым пошли вдоль стоянки самолетов проверить маскировку и охрану самолетов. День угасал, осветив на короткий миг верхушки деревьев. Техники, механики и мотористы лежали и спали под самолетами вповалку на моторных чехлах. Недалеко от палатки оружейниц встретили подтянутого и начищенного летчика Муратова.

— Ты опять к нашим девчонкам? — спросил адъютант Рябов.

— Конечно, только вы, товарищ капитан, не подумайте чего плохого. Я к ним, как брат.

— А ты знаешь, Муратов, что командир полка запретил всякое «братание» с оружейницами?

— Знаю.

Трудный боевой день закончился. Большинство отдыхает, но любовь живет, несмотря ни на что.

28 и 29 июня боевых задач полку не ставили. Сверху начали экономить силы авиации. В эскадрилье ремонтировали и готовили самолеты, а летный состав отдыхал под самолетами в готовности к боевому вылету. Это было короткое затишье перед грозой. Дни стояли жаркие, знойные, без ветерка.

30 июня утром началось наступление 6-й немецкой армии из района Волчанска, Щебекино. Прорвав оборону 21-й и 28-й армий, не успевших закрепиться на новых рубежах и восстановить силы после предшествующих боев, колонны танковых и механизированных немецко-фашистских соединений устремились в северо-восточном и восточном направлениях на Скородное, Чернянку и Волоконовку и 2 июля на отдельных участках вышли на реку Оскол и начали бои за переправы[69].

Части и соединения 21-й и 28-й армий, отходя с рубежа на рубеж, тоже переправлялись через Оскол. Основной задачей нашего полка с началом наступления немецких войск было уничтожение танков, артиллерии и живой силы с тем, чтобы сдержать наступление врага и тем поддержать свои войска. 30 июня командир полка поставил задачу первой и второй эскадрильям нанести бомбардировочный удар по наступающим танковым колоннам и скоплению более ста автомашин у Варваровки.

Когда летчики и штурманы проложили на картах маршрут полета к цели, а стрелки-радисты получили данные у начальника связи полка, я дал летному составу краткие предполетные указания и пошел на стоянку самолетов. Вместе со мной шел Николай Петрович Гладков.

— Я не суеверный, но чувствую, что сегодня пробиться к цели будет трудно, — сказал он.

— Ничего, Петрович, пробьемся, — ответил я.

Около моего самолета Гладков остановился.

— Ну, дружище, быть может, больше не увидимся, — сказал он.

Обнялись, и Гладков пошел. Перед тем как подняться в кабину самолета, он помахал мне рукой. В черном реглане и шлеме с очками, высокий, мощный, он вселял уверенность в победе.

Пока я надевал парашют, осматривал приборы и проверял управление, техник Крысин протер стекла в кабине штурмана и особенно тщательно вытер лобовое стекло моей кабины.

Но вот зеленая ракета метеором прочертила дугу на небе. Техник Крысин провернул винты, и я запустил моторы. Командир полка находился уже на старте, выстраивая самолеты для взлета. Взревели моторы, отпущены тормоза, и бомбардировщик рванулся вперед. Знакомая тяжесть перегрузки навалилась на тело, прижимая его к спинке. Набрав скорость, слегка поднимаю переднее колесо. Скорость самолета нарастает еще более стремительно. Перед концом аэродрома плавно отрываю самолет от земли, немного выдерживаю его на высоте отрыва и перевожу в набор высоты. Стрелок-радист докладывает:

— Шасси убралось, все в порядке. Ведомые взлетают за нами без задержек.

Собрав эскадрилью в боевой порядок, лечу на аэродром истребителей.

— Эскадрилья Гладкова летит за нами на дистанции два километра, — сообщает Монзин. — Истребители сопровождения пристроились.

Устанавливаю радиосвязь с командиром четверки наших «лаггов» и беру курс на цель.

Эскадрилья летела между ослепительно белыми кучевыми облаками, как по ущелью. Впереди, в клубах желтой пыли, просматривается Варваровка, но танков еще не рассмотреть. Обстановка в воздухе резко изменилась. Уже на подходе к цели эскадрилью атаковали восемь Ме-109, а над целью в воздушном бою участвовали уже восемнадцать «мессеров» и несколько истребителей Хе-113. Атаки противника были отбиты истребителями сопровождения и огнем стрелков. Зенитная артиллерия пристрелялась по нашему ведущему звену. Клубы дыма от рвущихся зенитных снарядов окружили наши самолеты. В кабине пахло сгоревшей взрывчаткой. Бомбовый удар нанесли по скоплению танков и автомашин противника на северной окраине Варваровки. Штурман отметил более десяти очагов пожаров и пять больших взрывов, возникших на цели от разрывов наших бомб[70].

После удара по цели начал уводить эскадрилью из-под атаки истребителей противника путем энергичного набора высоты. Этот тактический прием был задуман и опробован в предыдущих воздушных боях. Он основывался на преимуществе в тяговооруженности нашего бомбардировщика над истребителем Ме-109. При этом наши истребители сопровождения тоже получали преимущество. Заранее взяв превышение и используя оборонительный огонь бомбардировщиков, они атаковывали преследующих нас истребителей на наборе высоты, заставляли их отказаться от продолжения атак.

Гладков, до того как к его эскадрильи не пристроились истребители сопровождения, решил идти на цель без прикрытия. Над целью вторая эскадрилья была атакована более чем двадцатью истребителями противника. Бой был жестокий, и, хотя наши истребители помогали эскадрилье Гладкова отразить атаки, «мессерам» удалось поджечь самолеты старшего сержанта Муратова И. Е. и летчика Пастухова. Горящие, они некоторое время продолжали полет, и, отбивая атаки, стрелок-радист Печорин с самолета Пастухова сбил один «мессер». В районе Круглое летчик Муратов, штурман Извеков Е. Д., стрелок-радист Захаров и стрелок Кривощекин покинули горящий бомбардировщик с парашютами, но немедленно были атакованы истребителями противника. Применив скольжение, они достигли земли. Летчик Пастухов долетел на горящем самолете до Волоконовки, где экипаж покинул самолет с парашютами.

В тот же день вечером четырьмя звеньями мы нанесли удар по скоплению танков и автомашин западнее и севернее Огибная, уничтожив два танка и несколько автомашин[71]. Командиры и летчики трех звеньев первой эскадрильи, проявив настойчивость и мужество, несмотря на яростное противодействие истребителей и зенитной артиллерии противника, прорвались к заданной цели и нанесли по ней бомбовый удар.

Звено второй эскадрильи под командованием младшего лейтенанта Ткаченко под прикрытием пяти наших истребителей дважды пыталось прорваться к цели, но, атакованное превосходящими силами истребителей, вынуждено было возвращаться. После второй попытки самолет командира звена был подожжен огнем истребителей Ме-109. Ткаченко В. Т. посадил горящий самолет на фюзеляжу пункта Комышеваха. После приземления экипаж, использовав бортовые огнетушители, сумел погасить пожар на самолете.

Вечером, когда ложились спать, заметили, что многие матрасы пустовали.

— Коля, тебе не кажется, что скоро и наши матрасы могут оказаться свободными? — обращаясь к Рудю, спросил Недогреев Н. Я.

— Можешь не беспокоиться, меня не собьют, а если и собьют, то я все равно вернусь, даже приползу, а на свой топчан вернусь, — ответил Рудь.

— Не зазнавайся, Коля. Штурман Каменский подсчитал, что через тридцать вылетов все топчаны будут пустые.

— Откуда такой бред?

— Это не бред, Коля, а математика. Под Москвой полк выполнил около шестисот боевых вылетов и потерял двадцать три самолета. Это значит, что одна потеря приходится примерно на тридцать боевых вылетов.

— Плевал я на такую математику. Я свой топчан не освобожу. Давай лучше спать, — заключил Рудь, вытягиваясь на соломенном матрасе.

Но лечь спать не удалось.

— Командирам эскадрилий и всему летному составу немедленно явиться на командный пункт! — прокричал запыхавшийся посыльный.

На командном пункте командир полка поставил задачу с рассветом нанести удар по танкам противника у пункта Ямы. Объявив летному составу боевой расчет, порядок нанесения удара и приказав разбудить всех в два часа тридцать минут, я пошел спать. А спать оставалось всего два часа.

1 июля для первого удара самолеты вырулили на старт еще в темноте, а взлетели в предрассветных сумерках. Эскадрилья собралась в боевой порядок — «клин звеньев».

Летим на цель. Слева вел звено бомбардировщиков С. Я. Митин, справа — Н. П. Шенин. Под крылом проплывали поля и долины речушек, залитые туманом как молоком. Вот и река Оскол, чем-то немного напоминавшая мне родной Хопер.

— Боевой, — передает Желонкин.

Бомбы точно накрыли скопление танков и автомашин противника[72]. Удар застал фашистов врасплох. Только вдогонку нам стреляет зенитная артиллерия. После зениток замыкающее звено атакуют сзади два истребителя Ме-109 и один Ме-110. Хорошо, что над рекой Оскол вражеских истребителей отсекли наши «яки», а то нам бы не избежать потерь.

Второй удар мы нанесли по той же цели под прикрытием девяти наших истребителей, уничтожив несколько танков и автомашин. Над целью эскадрилью атаковали шесть «мессеров», но и их отогнали наши истребители[73].

В эти дни мне много помогал комиссар эскадрильи Д. А. Лучинкин. Выше среднего роста, атлетического, поистине богатырского сложения, он ярко олицетворял наиболее типичные черты русского характера: постоянство, веру в свои силы и непоколебимую веру в победу над врагом. Лучинкин был хорошо связан с людьми эскадрильи, любил политработу, но не отмежевывался и от летных вопросов организации и выполнения боевых задач. Как летчик, он безукоризненно пилотировал самолет и обладал живым тактическим мышлением. Естественно и просто, без громких фраз и лозунгов, он умел формировать боевое настроение в эскадрилье, опираясь на партийную организацию и показывая пример выполнения сложнейших боевых задач в воздухе.

Третий удар эскадрилья нанесла в одиннадцать часов по колоннам танков и автомашин противника у Рубленого и Комиссаров, вылетая немедленно по готовности звеньев.

Четвертый раз в этот день эскадрилья вылетела для удара по фашистским войскам, прорвавшимся в район Лубянки. Подлетев к аэродрому истребителей, мы встретили стену мощной грозовой облачности. Истребители сопровождения взлетать отказались, выложив на аэродроме стрелу в сторону грозы, а нам передали по радио приказ возвратиться на свой аэродром[74].

Итак, ведем активные боевые действия шестой день. В эскадрилье потерь пока нет. Вместе со своим стрелком-радистом Монзиным Г. Ф. много внимания уделяю организации обороны боевого порядка эскадрильи в воздухе. Каждому стрелку-радисту и воздушному стрелку определены ответственные секторы наблюдения и огня. Эти секторы перекрывали друг друга. Летчики просматривали переднюю полусферу в сторону ведущего, а штурманы — переднюю полусферу во внешнюю сторону и вниз. Каждый обнаруживший в своем секторе истребитель противника должен был немедленно оповестить о нем свой экипаж и по радио ведущего командира и все экипажи остальных самолетов.

Когда истребитель противника одновременно обнаруживали несколько человек, то в эфире начинался галдеж, и в этих случаях порядок наводил Монзин или я приказывал всем замолчать.

Приобретение боевого опыта делало решения и действия летчиков в боевых вылетах более гибкими, а волю более твердой. Для себя я отмечал, что это было не плохо для летчиков, весь опыт которых состоял из трех месяцев пребывания в полку и 10–12 боевых вылетов. Летчик Никотин A. C., подтянутый и аккуратный, с юношески угловатой фигурой, был всегда бледен и молчалив. Казалось, что улыбка не посещала его лицо. Летчики подшучивали над ним, говоря, что танки, автомашины и артиллерийские орудия, выглядевшие с воздуха очень маленькими козявочками, вдохновляли Никотина тем, что он полагал, что и его бомбардировщик с земли выглядит маленькой птичкой и, следовательно, для зенитчиков представляет трудную цель. Но скромного, несмелого и замкнутого Никотина, глубоко переживающего каждое замечание командиров, совершенно нельзя было узнать в воздухе. Как только самолет отрывался от земли, им управлял уверенный в своих силах, смелый, инициативный и решительный летчик.

Штурман звена Иванников В. Н. прослыл снайпером бомбометания. Все расчеты он выполнял в уме и прицеливался в кратчайшее время, но в воздушном бою забывал про ориентировку и иногда попадал впросак, когда командир звена Митин спрашивал внезапно: «Где находимся?»

Смело и уверенно выполняли боевые задачи летчики Падалка С. С. и Недогреев Н. Я. Недогреев показал себя не только мужественным и искусным летчиком, но и инициативным и ответственным. Это он сбросил бомбы по танкам противника, когда у ведущего бомбы не упали из-за отказа бомбардировочного вооружения.

Особенно из всех высокими боевыми качествами отличался летчик Рудь Н. М. Воевал он смело, с боевым задором. В полете не испытывал страха. Большим подспорьем в бою было чувство боевого товарищества с членами экипажа и чувство локтя с другими самолетами боевого порядка. Поэтому в боевом порядке Рудь держался близко от командира, надеясь на его силу, опыт, умение и возрастание мощи от совместных действий. Как летчик, Рудь обладал, наряду со смелостью, и врожденной осторожностью. Самолет перед боевым вылетом, подвеску бомб и подготовку экипажа проверял сам, и очень тщательно, требуя устранить малейшие обнаруженные недостатки. Когда нас атаковывали истребители противника, Рудь кричал: «Бей фашистских стервятников!» На земле он часто улыбался и радовался всему хорошему: завтраку, надежному самолету и экипажу, успеху в боевом вылете и возможности потанцевать вечером с солдатками или местными женщинами. Глядя на него, инженер Пархоменко П. И. говорил:

— Молодец! Умеет жить, находя радость во всем, что нас окружает на войне.

2 июля бои разгорелись с новой силой. В этот день мы четыре раза вылетали для нанесения ударов по наступающим фашистским войскам. Наша задача заключалась в том, чтобы разрушить немецкие переправы через Оскол и уничтожением танков, автомашин и живой силы противника помочь войскам 21-й армии переправить свои части на восточный берег реки Оскол и организовать заслон немецко-фашистскому наступлению.

Адъютант эскадрильи Рябов П. П. построил экипажи. Я дал летному составу предполетные указания и направился к самолету. У самолета меня всегда встречал техник Крысин и на два шага сзади него — стрелок-радист Монзин и воздушный стрелок Новиков А. Н. Они защищали бомбардировщик от атак истребителей противника сзади. Два друга, два боевых товарища. Высокий мощный Монзин Г. Ф. и невысокий, но плотный Новиков.

Воздушный стрелок Алексей Николаевич Новиков был молодой старший сержант. Ему было двадцать лет. В воздушные стрелки он первым попросился из механиков по вооружению. Его серые пристальные глаза пронизывали собеседника. Короткие прямые волосы были зачесаны слегка в сторону. Непрерывно летая на боевые задания, он приобрел большой боевой опыт и славу непробиваемого воздушного стрелка. В воздушных боях ему немало пришлось испытать, но ни разу он не допустил атакующих истребителей противника к хвосту нашего самолета. Короткими снайперскими очередями он отбивал намерения истребителей противника продолжать атаки нашего бомбардировщика сзади снизу. Воздушные стрелки и радисты любили и уважали Новикова за особую скромность, стойкость в бою и за умение смело и самоотверженно бить воздушного противника. Новиков летал на боевые задания всю войну, совершил более двухсот боевых вылетов и участвовал весной 1945 года в последних ударах по врагу в Берлине, но ни разу самолет, защищаемый им, не был сбит в воздушных боях.

Взлетели в половине седьмого утра. Веду эскадрилью под прикрытием четырех ЛаГГ-3 разрушать немецкую переправу у Осколища. При подходе к цели обнаружили, что переправа разрушена, а рядом, у Средней Лубянки, наведена новая переправа, по ней идут танки, а около нее на западном берегу скопилось много вражеских танков и автомашин. Принимаю решение бомбить вновь обнаруженную переправу и разворачиваю эскадрилью на нее. Но прямо над переправой было тесно от наших и фашистских истребителей, крутившихся в смертельной карусели воздушного боя. Опасаясь столкновения, я с первого захода не смог вывести эскадрилью для удара по переправе. Отвернув влево, снова завожу боевой порядок эскадрильи на цель. Истребители продолжают воздушный бой над переправой.

Будь, что будет, решил я и повел эскадрилью через рой дерущихся истребителей. Впереди меня по курсу вертикально вверх выскочил наш истребитель ЛаГГ-3, а за ним в преследовании желтым брюхом ко мне поднимался Ме-109. Немного довернув, я атаковал немецкий истребитель, открыв огонь из передних пулеметов, и подал по радио команду «Огонь!». Очередь была удачная, на глазах у всей эскадрильи «мессер» вспыхнул и свалился на крыло[75]. Желонкин передал:

— Боевой, влево пять, так держать.

По радио понеслись возгласы восхищения и боевого задора. Перекрывая всех, я приказал по радио:

— Держать боевой!

Эскадрилья замерла. Между моим самолетом и бомбардировщиком комиссара Лучинкина сверху вниз промчался наш истребитель Як-1. Справа и слева проносились наши и вражеские истребители. Стрелки вели огонь в азарте воздушного боя. Но вот бомбы сброшены, и опять крики восторга по радио:

— Переправа разрушена! Две бомбы в переправе!

После сбрасывания бомб нас атаковали четыре «мессера», но их атаки были успешно отбиты истребителями сопровождения и огнем стрелков. После разворота от цели вижу, что переправа разрушена, а на западном берегу горит несколько автомашин[76]. Во втором вылете всем составом эскадрильи мы разрушили вновь наведенную немцами переправу у Осколища и уничтожили до десяти автомашин и несколько танков у переправы[77]. Атаку четверки фашистских истребителей отбили сопровождавшие нас истребители.

В третьем вылете восемью бомбардировщиками под прикрытием шести «лаггов» мы нанесли удар по скоплению 40 танков и 60 автомашин на северо-западной окраине Фащеватое, уничтожив несколько танков и автомашин.

Заруливая после посадки, я заметил, что на аэродроме происходит что-то необычное. Техники и мотористы грузили в автомашины имущество со стоянок самолетов. Встретивший меня старший техник эскадрильи Белов сообщил, что приказано срочно перебазироваться на аэродром совхоза «Лисичанский», потому что к нашему аэродрому уже близко подошли передовые части немцев и их продвижению никто не препятствует.

Доложив начальнику штаба полка майору Стороженко М. П. о выполнении боевой задачи, сразу получаю новую — ударом эскадрильи разрушить переправу через Оскол у Чернянки, а после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродром совхоза «Лисичанский». Показав место нового аэродрома и сообщив, что для приема самолетов туда уже вылетел на самолете Пе-2 командир полка, Стороженко убежал организовывать перебазирование наземного эшелона полка на новый аэродром.

Пока я готовился к постановке боевой задачи, а бомбардировщики — к повторному вылету, у моего самолета собрался весь летный состав. Кто-то затеял спор, кому в бою труднее — ведущему или ведомому.

— На ведомые самолеты направлены все атаки истребителей противника, — сказал летчик Падалка.

— Не совсем так, — возразил ему стрелок-радист Монзин. — «Мессера» атакуют и пытаются сбить прежде всего ведущего бомбардировщика, но они при этом попадают под огонь стрелков с ведомых самолетов. И тогда истребители кидаются на ведомых, чтобы с ними разделаться, а затем сбить ведущего.

— Ведущий отвечает за выполнение боевой задачи, и по нему сосредоточен огонь всех зенитных средств и истребителей противника, — поддержал Монзина штурман Каменский И. И.

— А почему же тогда ведомые самолеты чаще сбивают? — не унимался Падалка.

— Потому, что все ведомые защищают ведущих, а ведущие организуют оборонительный огонь всей группы, — ответил командир звена Митин.

— Хватит болтать. Слушай боевую задачу, — прервал спор адъютант эскадрильи Рябов.

Когда я ставил летному составу боевую задачу, подошел летчик старший сержант Муратов, самолет которого был сбит истребителями противника 30 июня. Зная о том, что, после того как его экипаж покинул горящий самолет с парашютами, их атаковали восемь Ме-109, я спросил у Муратова:

— А где остальные?

Вместо ответа он достал из кармана залитый кровью комсомольский билет штурмана Извекова В. Д., простреленный фашистской пулей в самом центре, и сказал, что всех смертельно раненных сдал в медсанбат. Жаль было Извекова. Я живо вспомнил его юное лицо с выражением удивления в больших глазах. Обратившись к личному составу и подняв комсомольский билет над головой, я сказал несколько слов об этом замечательном штурмане и открыл митинг. Летчики, штурманы и стрелки в своих коротких выступлениях клялись отомстить фашистским стервятникам за Извекова.

Об этом экипаже хотелось рассказать особо. Старший сержант Иван Егорович Муратов был выдающимся летчиком и сразу обратил на себя внимание командиров и товарищей. Горячий, порывистый и настойчивый, он быстро завоевал авторитет смелого и умелого бойца. В воздухе и на земле он боролся за честь своего звена и эскадрильи. Летный состав любил его за добродушный характер, чувство товарищества и за искреннюю преданность летному делу. Он отлично выполнял боевые задания в группе и еще лучше — задания по разведке. Выполняя боевые задачи одиночно экипажем-охотником, он всегда искал важную цель и метко поражал ее бомбами и пулеметным огнем. В его экипаже царила боевая дружба. Штурман и стрелки понимали в бою друг друга с полуслова. По путевке комсомола он поступил в Оренбургское летное училище, которое в 1941 году закончил с отличием. Летом 1943 года ему было присвоено звание младшего лейтенанта, и он был назначен командиром звена. К началу 1944 года он совершил более ста пятидесяти боевых вылетов и был награжден тремя боевыми орденами. Под стать Муратову был и штурман экипажа старший сержант Виталий Дмитриевич Извеков. Закончив в 1939 году среднюю школу, он поступил в Оренбургскую школу летчиков-наблюдателей и закончил ее в 1941 году. Мужественным поведением, отвагой и настойчивостью он создал себе славу воздушного разведчика. К концу 1944 года он совершил более ста тридцати боевых вылетов. Был сбит и тяжело ранен в грудь, но после излечения снова вернулся в полк и продолжал наносить с воздуха удары по фашистам.

Впоследствии Муратов рассказал о том, как был сбит его бомбардировщик. При ударе по скоплению танков и автомашин в районе Волчанска эскадрилья была атакована истребителями противника. Самолет Муратова загорелся, но продолжал полет на цель. Только сбросив бомбы на танки противника, Извеков дал курс на свою территорию. Объятый пламенем самолет развалился на части. Экипаж воспользовался парашютами, но Извекова атаковали истребители, и он получил сквозное ранение в грудь. Муратов после приземления нашел истекавшего кровью Извекова и доставил его в медсанбат.

Как только последний самолет был заправлен бензином, эскадрилья вылетела на боевое задание. После взлета недалеко от аэродрома мы обнаружили отдельные разрозненные группы наших отходящих войск, а еще через 10–15 километров увидели колонны фашистских войск, двигавшихся маршевым порядком в направлении Россоши. Сердце сжалось от боли за судьбу Родины.

В четвертом боевом вылете мы должны были разрушить переправу через Оскол у Чернянки. К цели летели в дожде, но все летчики хорошо держались в боевом порядке. Переправа у Чернянки оказалась разрушенной, и мы нанесли удар по скоплению войск противника западнее Чернянки, уничтожив несколько танков и автомашин противника[78].

На обратном маршруте дождь прекратился. Выглянуло солнце. Земля, омытая дождем, была разрисована сочными желтыми и зелеными красками. Путь эскадрильи временами преграждали несколько узких полос дождя. Некоторые из них просвечивались. После пролета одной из таких полос боевой порядок эскадрильи был освещен яркими лучами спустившегося к горизонту солнца, и в этот миг на противоположной гряде облаков возникла огромная тень наших самолетов. Видение длилось около двадцати секунд. Летчики от восторга кричали по радио без позывных:

— Смотрите! Смотрите!

Посадку на незнакомом аэродроме произвели четко, как будто всегда здесь летали.

В этих напряженных боевых вылетах летный состав почувствовал, что жизнь каждого члена экипажа зависит друг от друга, и прежде всего от товарищей, летящих рядом. Это обстоятельство породило крепкую беззаветную боевую дружбу, которой каждый из нас очень дорожил, пронеся ее не только через войну.

Вечером по пути к импровизированной столовой я зашел за Николаем Петровичем Гладковым. Он заканчивал разбор боевых вылетов с летным составом, и я присел в сторонке, чтобы его подождать.

Потери, понесенные второй эскадрильей в последние дни, не сломили Гладкова. У него появилась только некоторая резкость в отношениях и чувствовалась напряженность во всем его поведении. Все это только способствовало его слитности с бешеным ритмом войны. Разбирая действия летного состава в боевых вылетах этого дня, Гладков освещал их сквозь понимание всех событий и особенностей боевых действий. На разборе он открывал своим подчиненным то, что они обычно не замечали: и слабость ПВО, и осторожность истребителей противника. Анализируя участие экипажей в бою, он не только указывал недостатки в действиях летчиков, штурманов и стрелков-радистов, но и подмечал новые тактические приемы, отрывался от простой фиксации фактов, стремился сделать обобщения для проведения последующих боевых действий. Гладков чувствовал себя в ответе за все, что делалось в эскадрилье, и особенно за выполнение боевых задач. Он гордился боевыми успехами летного состава полка и эскадрильи и тяжело переживал потери и неудачи. Он знал, что, нанося чувствительные удары по врагу, он помогает идти к общей победе над фашистскими захватчиками. Некоторые приписывали ему смелость, основанную на презрении к смерти. Но они глубоко заблуждались. Его смелость и мужество основывались на воинском долге и командирской ответственности за выполнение боевых заданий.

По пути в столовую в разговоре с Гладковым мы отметили, что, несмотря на перебазирование взаимодействующих с нами истребителей на другие аэродромы в связи с продвижением немцев, прикрытие наших бомбардировщиков истребителями было очень организованным и надежным. За весь день напряженных боевых действий наш полк не потерял ни одного самолета. Чувствовалось умелое руководство боевыми действиями со стороны руководства воздушной армии.

Вечером на партсобрании эскадрильи обсуждался один вопрос: «О повышении эффективности бомбардировочных ударов по наступающим колоннам вражеских танков». Штурман Чернышов С. П. предложил наносить удары с меньших высот, более рационально выбирать направление захода на цель и интервал в серии между сбрасываемыми бомбами. Желонкин высказался за построение боевого порядка для удара по танкам в колонну звеньев и самолетов. Ему страстно возразил заместитель командира эскадрильи Медведев К. А., указав, что в таком боевом порядке нас расколошматят истребители противника. Но в целом обсуждение оказалось полезным. Мы снизили высоты при бомбардировке танков и строже стали подходить к определению других элементов тактических приемов.

3 июля полк двумя эскадрильями с утра до вечера наносил удары по переправам противника через реку Оскол западнее Чернянки и по фашистским танкам, автомашинам и войскам западнее переправ. Все четыре вылета были успешными. Бомбардировочными ударами мы разрушили мост, переправу, сожгли и повредили много танков и автомашин[79]. Особенно меткий удар по вражеским танкам нанес в этот день штурман второй эскадрильи Каменский.

Старший лейтенант Иван Иванович Каменский был среднего роста, стройный и подвижный. Для своих двадцати пяти лет он выглядел очень молодо. Мелкие черты лица временами озарялись спокойной улыбкой, но по характеру он был немного меланхоличный. С Гладковым он летал давно. Энергичный, волевой, прекрасный штурман и бомбардир, он держал на высоком уровне штурманскую службу в эскадрильи и личным примером учил штурманов точной ориентировке и меткому поражению целей. В полку он выделялся ясностью ума, глубоким пониманием наземной и навигационной обстановки, а также умением делать из этого правильные выводы и реализовывать их в боевых вылетах. За войну он совершил около ста двадцати боевых вылетов, в которых проявил мужество, находчивость и штурманское мастерство.

Вечером комиссар полка Куфта собрал весь личный состав и зачитал телеграмму, присланную из штаба дивизии, в которой объявлялась благодарность летному составу дивизии от Военного совета 21-й армии. В телеграмме говорилось: «За отличные боевые действия по мотомехчастям противника в периоде 28 по 30 июня 1942 года всему летному составу дивизии объявляем благодарность»[80].

Затем Куфта Ф. А. зачитал приказ командующего 8-й воздушной армией от 1 июля 1942 года, в котором объявлялась благодарность всему личному составу полка за успешную боевую работу[81].

Летному составу было очень приятно и радостно, что их боевые усилия по помощи войскам 21-й армии, отходящим под напором превосходящих сил противника, замечены и оценены командованием армии и командующим 8-й воздушной армией.

После зачтения телеграмм Рудь начал приставать к комиссару с вопросами:

— Товарищ комиссар, наши войска опять отходят. Мы несем большие потери. А когда же союзники откроют второй фронт?

— Когда-нибудь откроют. Обещают, — уклончиво отвечал Куфта.

— На них надо нажать, — не унимался Рудь.

— А вы читали в «Правде» о ленд-лизе, товарищ Рудь?

— Читал, только мне было стыдно читать этот договор. Идет война, льется кровь, а американцы, как торговки на базаре, — ответил Рудь.

— Ну вот, еще пишут, что они делают налеты на Германию, — добавил комиссар.

Тогда мы еще не знали, что Черчилль в своих мемуарах напишет позже: «В течение последних шести месяцев 1942 года ни одна американская бомба не была сброшена на Германию».

4 июля с утра эскадрилья находилась в готовности к вылету. Задачи ставились и отменялись каждый час, но команды на вылет не поступало. Инженер Римлянд предположил, что это из-за нехватки бензина. Наконец, нам приказали немедленно нанести удар по переправе немцев через Дон у Гремячего. Цель была в полосе соседнего фронта, и нас неприятно поразило то, что вражеские войска, наступавшие от Курска, уже вышли на подступы к Воронежу. Слово «Дон» ударило по сознанию как набатный колокол.

Быстро ставлю боевую задачу летному составу, и около семнадцати часов эскадрилья уже летела на цель. Когда до объекта удара оставалось менее половины пути, у Голодаевки встретили мощную грозовую облачность. Пытаясь обойти грозу с запада, попали в проливной дождь и очень сильную болтанку. Земля скрылась под низкими облаками. Молнии прорезали боевой порядок во всех направлениях. Через лобовое стекло ничего не видно. Открываю боковые форточки. В кабину врываются брызги грозового дождя. С концов крыльев стекали сине-белые шнуры электрических зарядов. Оценив, что в таких условиях ведомым в боевом порядке не удержаться, я вывел эскадрилью из грозы и попытался обойти грозовую облачность с востока, но там было еще хуже. Осмотрев показания пилотажных приборов, всматриваюсь вперед, пытаясь найти проходы в нагромождениях грозовых туч. Но мощные вертикальные потоки разбросали боевой порядок. Сначала начал отставать самолет летчика Никотина A. C., затем провалилось и исчезло звено Митина С. Я. В следующее мгновение в черном облаке среди полыхающих молний скрылось звено Шенина Н. П., и только самолеты заместителя эскадрильи Медведева К. А. и летчика Рудя Н. М. каким-то чудом держались около моего самолета, каждую секунду угрожая мне столкновением. Рудь летел вплотную со мной. На его лице не угасала улыбка и восхищение. «Вот буревестник-то, — подумал я. — Летим в бездне опасности, а он ликует».

Земли не видно. Фонарь кабины заливают потоки дождя и града. Пилотирую самолет по приборам. В этих условиях, убедившись в бесплодности найти цель, приказываю по радио всем экипажам выходить из грозы на восток и возвращаться на свой аэродром.

Вышли из грозы. Летим на аэродром. После потрясающей силы грозы изумрудная земля выглядела свежей и благодатной. После посадки обнаружили трещины на фонарях и небольшие вмятины на обшивке самолетов от града.

5 июля с рассветом летный состав и техники были уже у самолетов. Подошел старший техник эскадрильи Белов и доложил:

— Товарищ капитан, для выполнения боевых задач полностью готовы шесть бомбардировщиков.

Воентехник 1 ранга Белов К. Н., коренастый, крепкий в плечах, весьма продуманно и четко организовал эксплуатацию сложных боевых самолетов в полевых условиях. С внешне сурового лица, заматерелого на солнце и ветрах, смотрели добрые заботливые глаза. Я его знал еще с 1939 года, когда служил на Дальнем Востоке. Инженерно-техническая струнка въелась в него за пятнадцать лет службы в авиации. Спокойно, без суеты, Белов организовывал ремонт и восстановление поврежденных в боях бомбардировщиков. Уверенно эксплуатировал как отечественные, так и американские самолеты, не зная ни одного слова по-английски.

Выделив один самолет для воздушной разведки и пять бомбардировщиков для удара по переправе немцев через реку Оскол, я приказал собрать летный состав для постановки боевой задачи.

Быстро подготовив экипажи, мы немедленно взлетели и бомбовым ударом разрушили переправу немцев через Оскол у Лубянки, уничтожив несколько фашистских автомашин у переправы. Вслед за первым мы нанесли повторный бомбовый удар по той же цели, для того чтобы не допустить проведения восстановительных работ и постройки новой переправы.

Во второй половине дня наша эскадрилья нанесла два удара и разрушила вражеские переправы через Дон у Гремячьего[82]. Противник оказывал у переправ яростное противодействие огнем зенитной артиллерии и атаками истребителей. Над переправой у Гремячьего атаками двух истребителей Ме-109 был подожжен самолет Никотина. На горящем бомбардировщике летчик перелетел на восточный берег Дона, приказал экипажу покинуть самолет с парашютами и сам, раненный, выпрыгнул. Все благополучно приземлились. Раненого летчика Никотина отправили в госпиталь, а штурман Орлов М. Д. возвратился в полк. Это была первая боевая потеря в эскадрилье за одиннадцать дней боевых действий. До этого было нанесено двадцать три удара по врагу без потерь.

Обстановка в районе боевых действий резко осложнилась. Передовые части войск противника вышли в район юго-восточнее Острогожска. Между реками Оскол и Дон почти по всем дорогам, в направлениях на восток и юго-восток, двигались большие и маленькие колонны танков, автомашин и артиллерии. Связь с нашими отходящими войсками была частично нарушена, и разобраться, по какой дороге наступали фашистские войска и по какой дороге отходили наши части, было очень трудно даже нам, летчикам. В окутанных пылью колоннах невозможно было отличить наши машины от немецких. Для того чтобы различить кресты на фашистских танках, приходилось снижаться до бреющего полета и лететь вдоль колонны с подветренной стороны. Поэтому мы и бомбили фашистские войска только в доподлинно известных местах, у переправ, хотя передовые части противника ушли далеко на восток.

Для того чтобы определить состав и принадлежность войск, двигавшихся по дорогам, экипажи командира звена Митина, летчиков Рудя и Погудина А. М. в течение всего дня вели воздушную разведку между реками Оскол и Дон.

Первым возвратился из разведки самолет летчика Рудя, за ним провел посадку самолет командира звена Митина. Вместе с майором Катеевым Я. М. под деревьями ожидаем возвратившихся разведчиков.

Подошел Рудь и доложил о выполнении задания на разведку и о проведенном им воздушном бое. Не остывшее от боевого возбуждения лицо летчика слегка горело, в больших глазах светился яркий ум. Волевой подбородок и губы выражали уверенность человека, знающего и любящего военное летное дело. Он воевал инициативно и дерзко. Дух боевых действий для Рудя олицетворяли бомбардировочные удары, добывание разведывательных данных, напряжение воздушных схваток, взрывы, пламя и, конечно, его боевые товарищи. В душе он искренне верил в цели и задачи войны, в неизбежность разгрома фашистских войск, понимал свою роль, но из кокетства любил задавать командирам и комиссарам каверзные вопросы. В нем привлекали уверенность, смелость и дерзость в бою. Однако между боевыми вылетами Рудь внешне всегда выглядел изумленным и немного робким. Большой талант летчика и бойца у него непринужденно сочетался с ребячеством.

Начальник разведки штаба дивизии майор Катеев лично сам опрашивал экипажи разведчиков и немедленно передавал добытые данные в штаб 8-й воздушной армии.

Истребители противника оказывали нашим разведчикам ожесточенное противодействие. Летчики Митин и Рудь уходили от атак истребителей противника с бреющего полета вверх энергичным набором высоты, а при удобном случае сами дерзко атаковывали самолеты противника. Летчик старшина Погудин, разведуя принадлежность и состав войск на дороге Коротояк — Старый Оскол и Острогожск — Шатиловка, неожиданно был атакован звеном истребителей Ме-110. Вывернувшись из-под атаки противника, Погудин сам атаковал напавших на него истребителей и сбил один из них, а затем, петляя по глубоким оврагам и отстреливаясь, сумел уйти от двух других истребителей. Несмотря на повреждения гидросистемы и пробоину в покрышке колеса, Погудин, выполнив задание, отлично посадил самолет на своем аэродроме[83]. После осмотра в бомбардировщике Погудина было обнаружено около пятидесяти пробоин, в том числе был пробит снарядом и бензобак.

Данные, добытые разведчиками, были настолько противоречивы и так быстро менялись, что на другой день, 6 июля, полк с утра находился в готовности к боевым действиям, но нам никак не могли поставить боевую задачу из-за неуверенности в принадлежности обнаруженных на дорогах войск.

Наконец, к вечеру нам приказали уничтожить колонну танков на дороге от Острогожска на Каменку. Удар по танкам нанесли шестью бомбардировщиками. После удара мы наблюдали, как два танка загорелись, а два остановились[84].

Место цели, где мы наносили удар, указывало на опасную близость танков противника к нашему аэродрому. Поэтому после посадки нам приказали немедленно, без дозаправки топливом, перелететь на аэродром Нижняя Меловатка, расположенный восточнее Дона. После перелета, в сумерках рассредоточили и замаскировали самолеты в зеленых посадках на западной окраине аэродрома.

Рано утром 7 июля я вылетел на разведку с целью определения принадлежности наших войск и войск противника в районе боевых действий за Доном. Для того чтобы надежнее опознать обнаруженные войска после перелета реки Дон, перешел на бреющий полет. Полет на предельно малой высоте на скорости около 400 километров в час сначала захватывает быстротой, сменой мелькающих рощ, деревушек, дорог, оврагов и ручьев и вызывает волнующее боевое настроение. А потом это мелькание и постоянная напряженность начали меня утомлять, и потребовалось значительное усилие для того чтобы облететь и просмотреть все указанные в задаче на воздушную разведку дороги и населенные пункты.

Все дороги от Острогожска, Алексеевки и Волоконовки на юг и юго-восток были забиты фашистскими и нашими войсками. Было видно, что немецкие войска повернули на юг, а наши, находясь в полуокружении, начали общий отход и тоже двигались на юг или к переправе через Дон. Боев между нашими войсками и немцами не обнаружил. Колонны войск двигались параллельно, как будто это не смертельные враги, а какое-то фантастическое соревнование в движении на юг. Совершенно определенно опознал колонны наших войск с артиллерией в двадцати километрах восточнее Каменки, на дорогах от Ольховатки на Россошь и от Никитовки на Кантемировку. Огромное количество наших войск, автомашин и артиллерии скопилось западнее переправы через Дон у Павловки. Закончив разведку, мы нанесли удар по фашистской автоколонне на дороге Николаевка — Ольховатка[85]. После посадки, доложив о результатах разведки, отошел покурить в поле перед стоянкой. Ко мне подошли комиссар Лучинкин и Рябов.

— Ну как, командир? — спросил Лучинкин.

Я ответил, что немцы наступают колоннами по всему фронту от Волоконовки до Старого Оскола, а наши войска отходят отдельными группами и колоннами к Дону, так что трудно разобраться, кто где.

— Повторяется история 1941 года. Газеты пишут об ожесточенных боях под Севастополем и под Воронежем, — сказал Рябов.

Я возразил, что история не совсем повторяется и что мне кажется, наши войска отходят более организованно, не теряя управления и не давая себя окружить.

— В «Правде» сообщили, что вступил в силу договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и что Калинин поздравил Рузвельта с национальным праздником, — сообщил Лучинкин.

— Договор — это бумажка. Вот если бы вместо договора они второй фронт открыли! — воскликнул Рябов.

— Чего захотел! Наши союзники пока что контратакуют войска Ромелля под Эль-Аламейном, — мрачно заметил Лучинкин.

Наступило молчание.

— Никто, ребята, нам не поможет. Нам надо самим остановить и разбить фашистов, — прервал молчание комиссар.

Лучинкин был прав. Американцы пока оказывали нам только небольшую экономическую помощь. Они рекламировали свои намерения бомбардировочными ударами по фашистской Германии выполнить свои союзнические обязательства. Однако это были только слова.

— Командир, давай побеседуем с личным составом, поднимем дух и мобилизуем всех на усиление отпора врагу, — предложил Лучинкин.

Я согласился.

— Тогда ты поговори с летным составом, а я проведу беседу с техниками и мотористами, — сказал комиссар.

Я предложил Лучинкину в этой тяжелой обстановке не отделять летный состав от технического, и мы договорились, что я проведу беседу во втором и третьем звеньях, а он в первом и со специалистами.

После разведки наша эскадрилья нанесла удар по колонне танков и автомашин, двигавшихся от Острогожска на Карпенко, уничтожив два танка и несколько автомашин[86].

Утром 8 июля, выйдя рано утром на стоянку, я обнаружил палатку, раскинутую перед замаскированными самолетами.

— Это что еще за фокусы? — указывая на палатку, спросил я А. М. Римлянда.

— Не ори, тише! — ответил он, приложив палец к губам. — Этой ночью разбили командный пункт нашего командующего 8-й воздушной армией генерал-майора авиации Хрюкина.

— А зачем же демаскировать стоянку? — уже шепотом спросил я.

— Не спеши. Выспятся, оглядятся и сами уберут палатку под деревья, — ответил Римлянд.

С началом отхода войск Юго-Западного фронта обстановка на западном берегу Дона стала еще более сложной. Один за другим летали наши экипажи на воздушную разведку, определяя принадлежность войск, двигавшихся в междуречье Оскола и Дона и от Острогожска и Россоши, но сделать это удавалась далеко не полностью. 8 июля вернувшиеся рано утром из разведки экипажи Гладкова и Чижикова опрашивал сам командующий воздушной армией. На прямые вопросы генерала Хрюкина Гладков уверенно утверждал, что немцы движутся по дороге Острогожск — Россошь, а о том, чьи войска следовали западнее и восточнее этой дороги, Гладков и Чижиков отвечали неуверенно, чем вызвали недовольство командующего.

На самом деле ни немцы, ни наши отходящие войска в движении ни чем себя не обозначали. Положение осложнялось еще и тем, что по одной и той же дороге часто двигались на одном участке наши войска, а на другом — войска противника. По результатам разведки эскадрилья нанесла три удара по фашистской мотомехколонне, наступавшей от Острогожска на Россошь[87].

Истребителей сопровождения не было. Прикрытие бомбардировщиков организовывалось воздушной армией только в районе цели по команде «Ветер». По этой команде остатки истребителей воздушной армии вылетали в район цели на период бомбардировочного удара и «выметали» истребители противника из воздушного пространства над районом боевых действий.

Конечно, экипажи бомбардировщиков без непосредственного сопровождения своих истребителей чувствовали себя менее уверенно, но все понимали, что сопровождать нас некому, а враг рвался на юго-восток и надо было напрячь все силы, чтобы его остановить и нанести ему максимальный урон. В сложных условиях боевой обстановки хорошо действовали командиры звеньев Митин и Шенин. Оба они были смелые и мужественные командиры. Но действовали в боевых вылетах по-разному. Если Шенин всегда шел на пролом, не обращая внимания ни на какое противодействие, то Митин в каждом вылете применял различные тактические приемы и проявлял тактическую хитрость для преодоления противодействия зениток и истребителей.

— Медвежья тактика — лезть напролом — хороша в лесу, а не в небе, — подтрунивал над своим другом Митин.

— Хитрость только заменитель ума, а не ум, — парировал ему Шенин.

Летчики любили Митина за смелость, мужество, за способность бросить бомбардировщик в крутое пикирование, умение выйти из длительного пикирования над землей и с ревом пронестись над целью, поливая огнем из всех пулеметов мечущихся ошалелых фашистов.

Вечером в полк прибыл общевойсковой майор с представителем от штаба воздушной армии. Предъявив документы, он заявил, что прибыл от Василевского, находящегося здесь, на фронте.

— Имею личное задание от начальника Генерального штаба разобраться в принадлежности войск на дорогах Воробьевка — Бутурлиновка и Средний Икарец — Семено-Александровка. Прошу выделить лучших разведчиков. С одним из них полечу сам. Вылет немедленно, — заявил майор.

Я выделил для разведки экипажи командира звена Митина, летчиков Рудя и Падалку, показавших в прошедших боях себя смелыми и искусными разведчиками и не очень опасавшимися встречи с истребителями противника. Мы не стали разъяснять майору трудностей предстоящей разведки, так как понимали сложность обстановки и высокую ответственность выполнения этой задачи.

После короткой подготовки все три экипажа вылетели на разведку. С задания вернулись только экипажи Митина и Рудя. Лучше всех выполнил заданную воздушную разведку экипаж самолета Рудя. Он определил, что по этой дороге в одном и том же направлении в северной части дороги двигались немецкие войска, а в южной части дороги следовала большая колонна наших войск.

Экипаж Митина тоже выполнил задание, но зенитным снарядом на его бомбардировщике вырвало левую боковую часть фюзеляжа на уровне третьей кабины, где находился майор из Генерального штаба. Из-за сильного задувания потоков воздуха условия наблюдения у него во второй части полета ухудшились. Майор после полета долго тер слезящиеся глаза. Ему нашли его карту, вырванную в полете из рук и заброшенную в бомболюки. Он нанес на карту результаты своих наблюдений и разведданные, добытые в полете летавшими летчиками и штурманами, и немедленно уехал на ожидавшей его машине.

9 июля эскадрилья одним звеном нанесла удар по танкам на западной окраине Подгорного и попутно вела разведку принадлежности войск в районе Митрофановка — Кантемировка. Обстрелянное зенитным огнем и атакованное двумя истребителями противника звено отбило атаки и благополучно возвратилось на аэродром. После посадки на одном из самолетов было обнаружено две пробоины в крыле.

Двумя звеньями эскадрилья нанесла удар по колонне танков и автомашин, выдвигавшихся из Россоши, повредив два танка и уничтожив несколько автомашин[88].

Мой экипаж и экипаж Медведева по заданию командира дивизии Антошкина вели воздушную разведку принадлежности войск восточнее Россоши у Кантемировки и Митрофановки, а также переправ через Дон у Нижней Калитвы и Гороховки. Разведку вели с высоты полета четыреста метров, а то снижались и на бреющем летели рядом с дорогой.

В полете установили, что от Россоши к Нижней Калитве отходят наши войска. На дороге между пунктами мы обнаружили колонну автомашин ЗиС-5 и ГАЗ-АА. Через переправы у Нижней Калитвы и Гороховки тоже переправлялись наши части. А по дороге Россошь — Митрофановка принадлежность войск точно установить не удалось. Здесь двигались и немцы, и наши, и разобраться в этом слоеном пироге с воздуха было невозможно.

Когда возвращались из разведки, обнаружили, что наша переправа через Дон у Нижней Калитвы полузатоплена, а на обоих берегах были свежие воронки от фашистских бомб.

Наш доклад о принадлежности войск восточнее Россоши командиру дивизии понравился, и он искренне поблагодарил нас за добытые данные.

Утром 10 июля на разведку отправился экипаж Митина. Возвратившись, летчик доложил, что по дороге Россошь — Митрофановка движутся пятьдесят фашистских автомашин. Сообщив эти данные в штаб и получив разрешение, я послал звено самолетов для удара по этой колонне Звено Шенина нанесло удар по этой колонне у Богоносовки, уничтожив четыре машины. Вторым звеном мы нанесли удар по скоплению вражеских автомашин у Будянки[89].

Звено второй эскадрильи, имея задачей бомбить самолеты на аэродроме Марьевка, при подходе к цели встретило группу взлетевших с аэродрома транспортных самолетов Ю-52 под прикрытием двух Ме-110. Атаковав безрезультатно эту группу, звено нанесло бомбардировочный удар по немецкой автоколонне на дороге Кулешовка — Ольховатка.

В середине дня наша эскадрилья получила задачу уничтожить самолеты противника на аэродроме Марьевка. Быстро подготовил экипажи, и эскадрилья взлетела в составе шести бомбардировщиков. Летим без прикрытия истребителей на небольшой высоте, чтобы эффективнее нанести удар. На аэродроме Марьевка самолетов не оказалось, и мы стали искать запасную цель. Вскоре обнаружили пятнадцать танков и до тридцати автомашин на дороге от Кулешовки на Ольховатку. С ходу атаковали эту колонну, уничтожив один танк и три автомашины. Потом мы снизились на бреющий полет и начали штурмовать скопление подвод и мотоциклистов на перекрестке дороги Дроздово — Ольховатка. С ревом неслась эскадрилья над колонной фашистов, поливая их огнем из всех пулеметов[90].

Еще у аэродрома Марьевка эскадрилью атаковали две пары «мессеров», но огнем стрелков первая атака была отбита. При этом стрелки-радисты Сергаков И. К. и Ерохин В. А. сбили один истребитель противника, который ткнулся на фюзеляж у Соловков, а второй стал кружиться над ним. Два других истребителя Ме-109 после атаки ушли в сторону солнца, а затем с дальних дистанций продолжали атаковывать нашу группу.

Снаряд попал в мотор бомбардировщика Рудя. За крылом вытягивается зловещий шлейф черного дыма. На горящем самолете Рудь в течение трех минут продолжал лететь в боевом порядке, а потом посадил самолет на фюзеляж на западном берегу Дона в двух километрах от Кулаково. Остальные самолеты в этом бою тоже получили много повреждений от огня вражеских истребителей, но долетели до своего аэродрома. Во время посадки на самолете летчика Недогреева Н. Я. после приземления отвалился мотор, после чего самолет наполовину сгорел. В уцелевшей части самолета техники насчитали более ста пулевых и снарядных пробоин.

Доложив о выполнении боевой задачи, я попросил у командира полка разрешения слетать на самолете Пе-2 к месту приземления горящего самолета летчика Рудя и вывезти экипаж на восточный берег реки Дон. Сначала командир полка отказал, сказав, что там немцы, на что я заметил, что немцы на Дон вышли только местами, и если я обнаружу, что в районе приземления самолета Рудя есть немцы, то посадку выполнять не буду. Командир полка разрешил вылет. Вместе с Желонкиным мы полетели.

Обнаружив самолет Рудя и убедившись, что вокруг никого нет, я произвел около него посадку. Не выключая мотора, мы подошли к сгоревшему самолету. Экипажа не было. Из ближайшей рощи к нам подошел мальчик. На вопрос, где экипаж, он махнул рукой в сторону Дона и сказал: «Ушли». В это время по дороге от Топино появились фашистские мотоциклисты. Мальчик побежал в рощу, а мы сели в самолет и взлетели. Возвращались на бреющем полете.

Экипаж летчика Рудя возвратился в полк через несколько дней. Они переплыли Дон. Тяжелораненого Ерохина оставили в Большой Козинке, а со штурманом Ревутским И. Г. добрались до аэродрома. Мы все были очень рады их возвращению, так как летчика Рудя успели полюбить почти все в эскадрилье. Нашел я Рудя в общежитии летного состава. Он был исхудалый и слабый. Лицо опухло и почернело. Глаза ввалились и потухли. Лежа на топчане, он снова и снова переживал этот воздушный бой. В который раз он рассказывал то одному, то другому, как они дрались и горели, и ему становилось легче.

11 июля, с рассветом, четыре самолета нашей эскадрильи нанесли удар по аэродрому Марьевка и сожгли на нем два фашистских самолета. Три бомбардировщика второй эскадрильи, наносившие удар вслед за самолетами первой, уничтожили три немецких самолета, но при возвращении были атакованы восемью «мессерами». В воздушном бою стрелок-радист Рожков сбил один истребитель противника, но и «мессера» повредили самолет Жарикова, вынужденного приземлиться на фюзеляж в районе Даниловки. На самолете летчика Погудина в бою было прострелено колесо. На посадке его самолет развернулся и врезался в деревья на краю аэродрома[91].

В 10 часов 45 минут для второго удара по колонне танков и автомашин на дороге Смаглеевка — Богучар вылетело звено под командованием Шенина Н. П. в составе ведомых экипажей летчиков Недогреева Н. Я. и Чиркова Д. Ю. Звено с задания не вернулось и пропало без вести. Так как они полетели без сопровождения истребителей, то, вероятнее всего, были атакованы фашистскими истребителями и сбиты.

Ни один человек из экипажей этого звена не вернулся в полк, и как они погибли, осталось неизвестным. Прошло четыре часа после их вылета, и мы, потеряв всякую надежду на возвращение звена Шенина, обсуждали возможные предположения об их судьбе. Рябов считал, что все самолеты звена сбиты немецкими истребителями, а Гладков предполагал, что, возможно, они потеряли ориентировку и произвели посадку на другом аэродроме. Все так спорили, что не заметили, как к нашему аэродрому подлетели шесть истребителей Ме-109. Над аэродромом они разделились на две группы. Пара стала барражировать, а четверка — штурмовать наши самолеты и личный состав. Сделав по четыре захода, истребители противника сожгли один наш бомбардировщик, а другой сильно повредили пушечным огнем. Три других бомбардировщика, хорошо замаскированных на стоянке, немцы не обнаружили. Вся штурмовка продолжалась десять минут.

Отбежав от стоянки на пятьдесят метров, я залег в какую-то канаву. Чувство беспомощности душило меня. Противник атакует, а мы, как кролики, лежим и ждем, попадут или не попадут в нас пули. Закончив штурмовку, все шесть фашистских истребителей собрались в одну группу и ушли на запад.

После налета противника я собрал личный состав и попытался спасти горевший самолет, но было уже поздно. На совещании у командира полка Гладков высказал мысль, что с этого аэродрома целесообразно перебазироваться, так как с него фашисты не дадут нам летать.

Вечером из дивизии приказали полку перебазироваться на аэродром совхоз «Воробьевский» у Панфилово. Пять самолетов сразу же перелетели, а личный состав к новому месту базирования отправился на автомашинах. На другой день после перебазирования в Панфилове наши самолеты были атакованы на аэродроме двумя немецкими истребителями, но — безрезультатно. Ни один наш самолет не получил повреждений.

В течение 13 июля экипажи Медведева и Митина вели воздушную разведку войск противника южнее и западнее реки Дон.

18 июля перелетели на аэродром Верхняя Ахтуба, расположенный на восточном берегу Волги напротив Сталинграда. Летное поле на аэродроме оказалось очень маленьким и неровным. При посадке помощник командира полка майор Богомолов подломал на самолете переднюю стойку шасси. В тот же день в полк передали еще три бомбардировщика с экипажами из двух других полков дивизии, направляемых на перевооружение. Это были экипажи летчиков Черепнова и Девиченко. Утром получили задачу вести воздушную разведку противника в интересах Сталинградского фронта.

Так как на аэродроме Верхняя Ахтуба не было бензина, командир дивизии Антошкин поручил мне организовать выполнение задач разведки с аэродрома Воропоново.

В этот же день командир звена Митин со штурманом Чернышовым выполнили три вылета по разведке войск противника западнее рек Чир и Цимла до Миллерово.

Во втором вылете между Морозовском и Миллеровом самолет Митина перехватили два фашистских истребителя. Митин начал уходить от них с набором высоты. На высоте шесть тысяч метров истребители отстали, но Митин продолжал набирать высоту. В глазах у него мелькали точки несуществующих истребителей. От кислородного голодания в голове звенело. Когда стрелок-радист доложил, что он окоченел, а воздушный стрелок потерял сознание, Митин перевел самолет в крутое снижение и вывел его в горизонтальный полет только на высоте три тысячи метров. Выругавшись, что с такими кроликами их все же собьют «мессера», Митин поинтересовался состоянием воздушного стрелка и, получив сообщение, что тот очухался, приказал штурману Чернышову продолжить разведку. После посадки, доложив результаты разведки заместителю начальника штаба дивизии Паркину, он рассказал нам, как уходил от истребителей.

Я поставил Митину задачу установить направление движения немецких войск от Миллерова в излучину Дона, и его экипаж вылетел. Штурман Чернышов в полете своевременно и точно обнаруживал колонны вражеских войск, докладывал их состав Митину, наносил на карту и одновременно информировал командира о том, что на полях налилась пшеница, поспела рожь и где-то цветет гречиха. Около Морозовска встретили истребитель Ме-110. Митин немедленно атаковал его, но и сам был атакован другим Ме-110. Спикировав до земли, Митин начал уходить от преследовавших его истребителей по балкам на бреющем полете. Стрелки отстреливались, не подпуская близко атакующих. С бомбардировщиком Митин обращался уверенно и бесцеремонно, выжимая из него все, на что сам был способен в бою. И это не раз давало ему тактические преимущества перед противником. На этот раз тактический прием удался. К моменту перелета через Дон истребители противника отстали. Доложив о результатах воздушной разведки, Митин обрушился с бранью на штурмана Чернышова.

— Ты мог бы сойти за штурмана, если бы не был похож на колхозника. Больше смотришь, где что растет, а не следишь за истребителями противника! — кричал он.

На другой день для разведки выделили три самолета, а для сбора и передачи разведывательных данных к моей группе прикрепили подполковника Паркина. Каждое утро мы перелетали на аэродром Воропоново, вели с него воздушную разведку, а донесения подполковник Паркин немедленно передавал в штаб Сталинградского фронта и в штаб 8-й воздушной армии.

19 июля по три вылета для разведки выполнили экипажи заместителя командира эскадрильи Медведева, командира звена Митина и командира звена второй эскадрильи Ткаченко В. Т.

20 и 21 июля потри раза на воздушную разведку летали экипажи Ткаченко В. Т., Фартышева И. И., Лантуха и Архангельского Н. В. Ими была вскрыта крупная группировка немецких войск, наступавших от Боковской и Чернышевской на Перелазовский и от Суровикино на Нижне-Чирскую. Обнаружены были также передвижения крупных колонн фашистских войск от Миллерово на юг и юго-восток.

Утром 22 июля при перелете с аэродрома Верхняя Ахтуба на аэродром Воропоново я обнаружил, что аэродром посадки закрыт туманом. Увидев, что соседний аэродром Гумрак открыт, я по радио приказал всем экипажам произвести посадку на аэродроме Гумрак, для того чтобы переждать до рассеивания тумана в Воропоново и не возвращаться в Верхнюю Ахтубу.

После посадки в Гумраке запыхавшийся посыльный вызвал меня на командный пункт, предупредив, что командир здесь полковник Василий Сталин. Прибыв на командный пункт, расположенный в глубоком деревянном укрытии, я доложил В. Сталину о причинах посадки группы и попросил разрешения перелететь на аэродром Воропоново, как только туман там рассеется.

В. Сталин выслушал меня и, спросив, что за самолеты и откуда, неопределенно сказал:

— Посмотрим.

После этого он прошел на стоянку, посмотрел самолеты и, поговорив в сторонке о чем-то с сопровождавшими его офицерами, сказал мне, что задерживает самолеты и экипажи, а мне приказал улететь с аэродрома на самолете Пе-2.

Прилетев в Верхнюю Ахтубу, я доложил о случившемся командиру полка и командиру дивизии Антошкину. Антошкин сообщил в штаб 8-й воздушной армии и, получив какие-то указания, приказал мне лететь на аэродром Гумрак и передать полковнику Сталину приказание начальника штаба воздушной армии о том, чтобы возвратить задержанные самолеты для ведения воздушной разведки в интересах фронта.

В Гумраке, зарулив самолет на стоянку, я увидел, как В. Сталин занимается строевой подготовкой с летным составом. Все летчики авиационной группы были одеты в новые регланы, хромовые сапоги и новые летные шлемы.

— Раз, раз, раз, два, три, четыре, на месте! Прямо! Напра-во! Нале-во! — командовал Сталин.

Минут через пятнадцать, когда колонна летчиков удалилась к центру летного поля, от командного пункта взлетела зеленая ракета. В. Сталин, выхватив из-за пояса ракетницу, продублировал выстрел зеленой ракеты. Все летчики побежали к самолетам, стоявшим вокруг аэродрома, а Сталин быстро пошел к командному пункту, где выстрелил вторую зеленую ракету. По этому сигналу летчики начали немедленный взлет без выруливания прямо со стоянок навстречу друг другу. Как они при этом избегали столкновений, приходилось только дивиться. Взлетевшие истребители собрались над аэродромом в три группы по восемь самолетов и взяли курс на запад.

От летчиков, оставшихся на земле, я узнал, что вылетели они для отражения налетов немецких бомбардировщиков на переправы через Дон. Они же рассказали мне, что В. Сталин — командир смешанной авиационной группы, состоящей из трех эскадрилий истребителей Як-1 и одной эскадрильи бомбардировщиков Пе-2. В эти эскадрильи были отобраны наиболее отличившиеся в воздушных боях летчики из других фронтовых истребительных полков. Каждый летчик уже имел несколько побед в воздушных боях и одну-две правительственные награды. Когда я спросил, зачем потребовались В. Сталину наши бомбардировщики, мне ответили, что он рассчитывает, что, на что-нибудь пригодятся, и посоветовали не связываться с В. Сталиным и убираться с аэродрома поскорее.

Я и сам понимал, что связываться с В. Сталиным опасно, но я выполнял приказ и пошел на командный пункт, однако меня не приняли.

Рано утром 23 июля полковник Антошкин снова послал меня к В. Сталину выручать самолеты и экипажи с инструкцией, несмотря ни на что, ровно в 8.00 войти на командный пункт к Сталину и передать приказ генерала Хрюкина Т. Т. вернуть самолеты и экипажи. Прилетев на аэродром Гумрак, я, ни к кому не обращаясь, стал прохаживаться около командного пункта, а ровно в 8.00, не отвечая на вопросы дежурного, быстро спустился на КП и вошел. В. Сталин сидел за столом прямо перед входом. Увидев меня, он встал и грозно спросил:

— Опять пришел?

В это время зазвонил телефон, и майор, сидевший слева, почтительно подал В. Сталину телефонную трубку.

— Да, привет, спасибо, нормально, — отвечал Сталин.

Затем наступила пауза, в процессе которой В. Сталин пытался что-то сказать, но говоривший на другом конце провода, видимо, не давал себя перебивать. Потом начал говорить В. Сталин:

— Да, да, да, конечно, они мне не нужны. Я их не задержу, мне надо было просто выяснить. Да.

На этом разговор окончился. В. Сталин некоторое время смотрел на меня, потом сказал:

— Забирай свои самолеты и личный состав, и чтобы через тридцать минут вашего духа не было на аэродроме.

Через час все бомбардировщики произвели посадку на аэродроме Верхняя Ахтуба. Мой доклад о возвращении самолетов и экипажей полковник Антошкин выслушал с нетерпением и приказал:

— Дивизия и 57-й бомбардировочный полк выводятся в резерв на доукомплектование. Будем восстанавливать силы и готовиться к новым боевым действиям. Немедленно с группой офицеров штабов дивизии и полка вылетайте на боевом самолете на аэродром Рассказово, проведите рекогносцировку аэродрома и условий размещения личного состава. Сегодня же возвращайтесь и лично мне доложите результаты рекогносцировки.

Итак, второй тур боевых действий полка закончился. Итоги были и хорошие, и плохие. Особенно огорчало то, что мы снова отступили от Оскола к Волге.

Перед отлетом в Рассказово к самолету подошел Лучинкин. Он сообщил, что убывает в группу перегонки самолетов с Аляски в Советский Союз.

Попрощались коротко, но тепло. Лучинкин был прекрасный боевой комиссар-летчик. Кого-то теперь назначат в эскадрилью вместо него.

Такого, как Лучинкин, найти трудно.

Восстанавливаем силы

Лечу из-под Сталинграда с аэродрома Верхняя Ахтуба в Рассказово. Пассажирами в кабине стрелков — представители штаба дивизии во главе с майором Катеевым и старший инженер полка Римлянд. Под крылом проплывают сначала выжженные сталинградские степи, затем близкие сердцу нивы на Саратовской земле и родная река Хопер. Здесь еще не было войны, но враг уже близко.

В Рассказово в течение двух часов провели рекогносцировку аэродрома и населенного пункта. Аэродром оказался маленьким. Для стоянок самолетов места мало. Условия для размещения личного состава полка и штаба дивизии были тоже неудовлетворительные. Кроме того, на аэродроме не было батальона аэродромно-технического обслуживания.

По возвращении в Верхнюю Ахтубу вечером устно доложил результаты рекогносцировки командиру дивизии Антошкину. Поморщившись после моего доклада, он приказал перебазировать наш полк и штаб дивизии в Рассказово.

Транспорта не было. Штаб, личный состав полка, а также штаб дивизии погрузили на видавшую виды деревянную баржу. Однако два дня не могли достать буксир, который отбуксировал бы ее в Саратов.

Немцы обнаружили, что баржа с личным составом, и по ночам начали ее бомбить. Прилетевший «юнкерс» первый проход над баржей сделал холостой и пошел на следующий.

— Пошел на второй заход. Сейчас будет бомбить, — комментировал действия вражеского бомбардировщика штурман полка Шулика И. Г. Сразу же человек пятнадцать сели в имевшуюся при барже лодку и отчалили к берегу.

— Быстрее лодку возвращайте! — кричали им с баржи.

На втором заходе «юнкерс» сбросил по барже две бомбы, которые разорвались в тридцати метрах от борта баржи, и пошел на следующий заход.

— Лодку, лодку! Лодочку! — кричали с баржи, но переправившиеся на берег оставили лодку и разбежались по бугру. Некоторые начали прыгать с баржи в воду и вплавь добираться до берега. На следующем заходе «юнкерс» сбросил по барже серию из шести бомб, но и они упали сбоку.

Техник Коровников В. Н., доплыв до берега, пригнал лодку к барже, но плыть на берег уже никто не хотел, так как вражеский бомбардировщик улетел.

Наконец буксир выделили. Он подошел ночью, зачалил баржу и потащил ее вверх по Волге. Все вздохнули с облегчением. На следующее утро инженер Белов доложил, что три самолета эскадрильи к перебазированию готовы. Погрузив в бомболюки самолетов оставшееся имущество техников и часть офицеров штаба, я возглавил звено и вылетел в Рассказово. Пассажирами на моем самолете летели командир полка Саломаха и комиссар Куфта. В Рассказово полк не задержался. Полковник Антошкин добился, чтобы штаб дивизии разместили в Тамбове, а наш полк — на аэродроме Орловка в десяти километрах юго-западнее Тамбова.

На полевом аэродроме Орловка имелся всего один барак, в котором разместились личный состав полка и столовая. На совещании руководящего состава командир дивизии Антошкин объявил о том, что дивизия и наш полк вошли в состав формируемого генерал-майором Судцом 1-го бомбардировочного авиационного корпуса. Перед руководящим составом полка Антошкин поставил задачу доукомплектоваться самолетами и летным составом и готовиться для новых боевых действий днем в сложных метеорологических условиях. Затем Антошкин попросил нас высказать свои предложения. Мы с Гладковым предложили заменить на бомбардировщиках американские пулеметы калибра 7,62 мм, которые в боях оказались малоэффективными, на отечественные калибра 12,7 мм, переделать систему бомбодержателей, чтобы на самолет можно было подвешивать до тысячи килограммов бомб.

— Да и американские бомбардировочные прицелы — балалайки — тоже целесообразно заменить на советские оптические прицелы, — предложил Желонкин.

Комиссар Куфта предложил укомплектовать полк хорошо подготовленными летчиками и штурманами, а не выпускниками училищ, которых для полетов в сложных метеоусловиях потребуется готовить целый год.

— Все ваши предложения я учту и постараюсь их реализовать, но вы в полку должны хорошо организовать боевую подготовку, — заключил совещание командир дивизии.

Через несколько дней в полк стали поступать хорошо подготовленные экипажи вместе с самолетами.

Прибывшие на пополнение летчики и штурманы были из постоянного состава летных училищ и имели большой опыт летной работы. В эскадрилью прибыли экипажи Черкасова А. Л., Аввакумова, Ширана, Чепышева, Смородинова М. П. и Пузанского. Среди новых летчиков особенно выделялись Ширан и Черкасов, прибывшие с должностей командиров звеньев, и Пузанский, прибывший с должности заместителя командира эскадрильи.

Ширан, спокойный, немногословный, отлично пилотировал самолет днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях и обладал развитыми командирскими качествами.

Черкасов был очень опытный и способный летчик. Закончив летное училище, он был оставлен на инструкторской работе и при всех своих талантах не продвинулся по службе выше командира звена. В нашем полку ему представлялись возможности роста и продвижения. Стройный и подтянутый, Черкасов был всегда щегольски одет. В эскадрилье он показал глубокие знания теории и практики полетов, правильное понимание тактики бомбардировщиков, эрудированность в вопросах военной истории и особенно истории военной авиации. Когда я поручил ему провести занятия с летчиками по особенностям техники пилотирования бомбардировщика, он провел их с блеском. Не понравилось мне только то, что Черкасов, считая себя, не без оснований, выдающимся летчиком, немного свысока смотрел на летчиков-сержантов, считая их слабыми, недостаточно умелыми и смелыми.

Пузанский, немножко мешковатый, опытный летчик и командир, уставший от курсантов, добрый и улыбчивый, выглядел добродушным, но староватым, и Рудь не замедлил сострить при первом же знакомстве в столовой:

— Куда ты, дедушка, прилетел? Здесь печки нет. У нас воевать надо.

На что Пузанский добродушно ответил:

— Обойдусь, ребята, и без печки, надеюсь, что в бою согреюсь. А воевать, ребята, сумею и вас не подведу.

— Тогда держись, дедушка. «Мессера» огоньку поддадут, — в тон смеялся Рудь.

После знакомства с прибывшим летным составом началась боевая подготовка с целью отработки техники пилотирования самолета по приборам, ночью, бомбометания, слетанности и сколоченности звеньев и эскадрильи. За август провели пятнадцать летных дней и ночей.

В конце августа из эскадрильи забрали для комплектования ночного истребительного полка на самолетах А-20Б командира звена Митина и моего заместителя старшего лейтенанта Медведева. Вместо Медведева заместителем командира эскадрильи назначили Пузанского, а вместо Митина я рекомендовал старшего лейтенанта Черкасова.

Когда Черкасову объявил приказ о назначении, он поблагодарил за доверие и сказал:

— Есть, товарищ командир, буду командовать комсомольцами.

Я сказал Черкасову, что летчики его звена Девиченко Н. И. и Черепнов В. А. не пай-мальчики, они имеют боевой опыт, а его задача — научить их пилотировать самолет так же блестяще, как пилотирует он сам и летчики Смородинов и Аввакумов.

— Это непосильная задача, — ответил Черкасов.

На что я сказал, что на фронте непосильных задач не существует.

1 сентября во главе девяти бомбардировщиков эскадрильи я вылетел в Москву на завод для замены американского вооружения на советское. Посадку произвели на Центральном аэродроме и сдали самолеты на 81-й авиационный завод, расположенный на окраине аэродрома. На заводе на наши бомбардировщики устанавливали новые турели с крупнокалиберным пулеметом, оптический прицел и советские бомбодержатели, что увеличивало в два-три раза возможности каждого самолета по силе бомбового удара и значительно повышало мощь огня и обороноспособность бомбардировщиков в бою с вражескими истребителями.

В конце первой декады сентября меня вызвали в управление главного инженера ВВС и поставили задачу провести испытания ночного истребителя с радиолокационной станцией, созданного на основе бомбардировщика А-20Б. При испытаниях мне надо было снять летные характеристики и сделать заключение о маневренных и взлетно-посадочных качествах переделанного самолета. Указания по снятию характеристик и составлению отчета о результатах испытания я должен был получить у начальника летно-испытательной станции 81-го завода, а результаты испытаний представить в ВВС.

Начальник летно-испытательной станции встретил меня очень любезно, снабдил всякими учетными и отчетными бланками и, познакомив с находившимися в комнате авиаконструктором Ильюшиным и летчиками-испытателями В. К. Коккинаки и В. А. Степанченком, выразил надежду, что они расскажут мне, как надо вести испытания.

Комбриг Коккинаки к моей просьбе рассказать, как провести испытания, отнесся холодно, сославшись на занятость, а Василий Андреевич Степанченок был очень любезным и отзывчивым. Рассказав, как целесообразно построить испытания и произвести замеры летных характеристик самолета, Степанченок помог мне составить план испытаний, в котором все задачи я распределил по полетам. Когда, после первого испытательного полета, мы с Желонкиным заполняли бланки-отчеты, подошел Степанченок, поинтересовался тем, как прошел полет, а потом предложил свои услуги — провести остальные испытательные полеты вместо меня и дать мне возможность побольше побыть в Москве. Я с радостью принял это предложение. Но на другое утро меня вызвали в ВВС, крепко отругали за самовольную передачу испытаний Степанченку и приказали все испытательные полеты произвести самому.

Когда я сообщил Степанченку о запрещении и извинился перед ним, он сказал, что раньше предполагал, что так и будет, и с горечью махнул рукой. Вечером после полетов, чтобы смягчить неприятное впечатление от запрещения, я пригласил Степанченка в ресторан.

Вскоре в компании со Степанченком и Желонкиным ужинали в полупустом зале ресторана «Арагви». Сказав, что ему всю жизнь не везет, Степанченок рассказал, что его отец был советским служащим на КВЖД. В Манчьжурии, где он жил с отцом на одной из станций, Степанченок увлекся планеризмом, сам построил планер и без инструктора научился летать на нем. Когда в Советском Союзе узнали об этом, ему разрешили поступить в летную школу. На первых порах в ВВС ему помог Уборевич. Окончив училище, Степанченок работал инструктором на Каче, любил планеризм и первым в мире выполнил на планере «мертвые петли» Нестерова, перевороты, штопор и полет на спине. Но, как он говорил, за «маньчжурское происхождение» его время от времени спрашивали, не завербован ли он японской разведкой и не является ли японским шпионом.

— Вот и здесь не доверяют, запретив испытания этого истребителя, — закончил свой рассказ Степанченок.

— Это не вам не доверяют, а инженеры ВВС хотят, чтобы испытания провел летчик, имевший опыт полетов на подобных самолетах, — успокаивал Степанченка Желонкин.

Когда мои испытательные полеты приближались к завершению, произошло чрезвычайное происшествие. Самолет, который я испытывал, располагался на стоянке рядом с самолетом Ил-4, который испытывал Коккинаки. Когда Коккинаки вырулил на старт на самолете Ил-4, ему не разрешили вырулить на взлетную полосу. Причиной запрещения было ожидание на посадку специального самолета из США. Простояв полчаса у старта, раздраженный Коккинаки резко порулил самолет обратно на стоянку. При заруливании на место он не удержал на тормозах самолет и винтом своего левого мотора отрубил хвост моему самолету.

На происшествие сбежались представители 81-го завода и командование Центрального аэродрома. Причиной происшествия было то, что за время руления на старт и со старта на самолете Ил-4 Коккинаки был израсходован весь воздух в тормозной системе. Коккинаки решил без тормозов на моторах поставить самолет на стоянку. Это ему не удалось и привело к происшествию.

Коккинаки не выдвинул к акту никаких возражений и, бегло просмотрев его, подписал. Оценивая характер повреждений испытываемого самолета, я предположил, что их можно восстановить не ранее чем через неделю. Каково же было мое удивление, когда на другой день я увидел свой самолет с новым хвостом. Техник самолета доложил, что после осмотра самолет через полчаса будет готов к испытательным полетам. Инженеры завода рассказали мне, что по просьбе Коккинаки директор завода выделил бригаду рабочих, которая за ночь сделала к самолету новый хвост. А Коккинаки порвал ранее составленный на происшествие акт.

Пребывание в Москве я использовал для того, чтобы получить орден Красного Знамени, которым был награжден приказом командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова в ноябре 1941 года. В наградном отделе Президиума Верховного Совета СССР, куда я обратился, нашли приказ, дали мне направление на фотографирование и пригласили 4 сентября прибыть в Кремль для получения ордена.

Сдав пистолет и получив пропуск в бюро пропусков у Спасской башни Кремля, направился в круглый зал Верховного Совета. В Кремле по дороге в зал контролеры несколько раз еще проверяли пропуск и спрашивали, есть ли оружие.

В круглом зале собралось около ста двадцати человек. Среди них была и небольшая группа партизан во главе с Ковпаком. Секретарь Президиума Верховного Совета Горкин ознакомил собравшихся с порядком вручения орденов и строго наказал не жать руку М. И. Калинину, а только легко притронуться к ней. Затем он спросил, кто будет выступать с ответным словом. Вызвался батальонный комиссар.

Вошел Михаил Иванович Калинин. Был он очень худой, с лицом зеленовато-серого цвета. Волосы у него спадали на обе стороны головы. Поздоровавшись, Калинин приступил к вручению наград. Первым Золотую Звезду Героя Советского Союза получил Ковпак, и награды были вручены его спутникам. Вручая награды, Калинин каждому находил слова ободрения.

Когда все награды были вручены, слово был предоставлено батальонному комиссару. Он в своем слове благодарил партию, Сталина и Калинина за полученные награды и обещал, не щадя жизни, также громить немецких захватчиков, как их громили.

От этих слов Калинин вскочил с места и начал ходить вдоль стола. Глаза его заблестели гневом, и, как только батальонный комиссар закончил речь, Калинин подошел к трибуне и, обращаясь к награжденным, спросил: «Вы так же будете громить немцев, как их громили? Плохо, очень плохо вы их громили. Немцы окружили Ленинград, их армии стоят под Москвой, дошли до стен Сталинграда и занесли сапог над Кавказом. А вы будете их так же громить, как громили? Над Россией нависла смертельная опасность. Фашистских захватчиков надо громить не так, а в сто раз сильнее, лучше для того чтобы остановить, уничтожить и погнать с нашей земли. Если сегодня я вручаю вам ордена и медали, то не за то, что вы хорошо воюете, а за то, что каждый из вас в этих боях проявил личную храбрость и мужество. А воюете вы очень плохо». И так Калинин сек нас в течение примерно десяти минут. Все опустили головы. Мне хотелось провалиться от горьких, но правдивых слов Калинина. Закончив речь, Калинин предложил с ним сфотографироваться. Сначала с Калининым фотографировались партизаны, а потом авиаторы. Уходили мы после награждения как побитые, но с желанием оправдать доверие Родины и усилить удары по наглому врагу.

Перевооружение наших самолетов на заводе заканчивалось. Закончил и я испытательные полеты на ночном истребителе и результаты доложил инженерам ВВС. Перед отлетом в Тамбов меня пригласили в бухгалтерию завода, где мне начислили за испытательные полеты около восьми тысяч рублей, четыре тысячи получил Желонкин и около двух тысяч — стрелок-радист Наговицин. Эти деньги были большой неожиданностью.

Вернувшись в Орловку в последней декаде сентября, начали интенсивные полеты на боевую подготовку с целью отработки техники пилотирования по приборам днем и ночью, самолетовождения с новым для нас радиополукомпасом и бомбометания с новым бомбардировочным вооружением.

Так как в дырявом бараке в Орловке жить было холодно, 57-й полк перебазировался на Тамбовский аэродром, где личный состав разместили в казармах, и мы продолжали полеты на боевую подготовку.

В конце сентября всему личному составу полка, участвовавшему в боевых действиях летом 1942 года на Юго-Западном направлении, были вручены боевые награды. Всего было награждено шестьдесят пять человек. Ордена и медали вручал первый секретарь Тамбовского обкома ВКП(б). Я получил второй орден Красного Знамени. После награждения личный состав полка вместе с командованием дивизии и представителями обкома сфотографировался на память у обелиска «Кадры решают все». Вечером в столовой был торжественный ужин.

После ужина Журавлев, начистив сапоги и с гордостью поглаживая новенький орден Красного Знамени, сказал Муратову:

— Пойдем к девчонкам.

— Пошли, только берегись! Ирка скажет, что на груди твоей широкой мерцает орден одинокий, — сказал Муратов.

— А про тебя Ленка тоже скажет, что на груди твоей могучей одна медаль висела кучей, — сказал Журавлев.

— Положим, не медаль, а орден Красной Звезды, и надеюсь, что в следующий раз получу орден Красного Знамени, — с обидой ответил Муратов.

— Ладно, не дуйся. Пошли.

В середине октября меня на самолете вызвали в Москву к генерал-майору авиации Судец. Причина вызова была неизвестна. Провожая наш экипаж в Москву, командир дивизии Антошкин инструктировал меня о том, чтобы я не сказал что-нибудь лишнее и не соглашался ни на какие назначения.

Штаб первого бомбардировочного авиационного корпуса находился недалеко от Академии имени Жуковского и размещался в вилле «Черный лебедь».

Генерал Судец принял меня в большом кабинете на втором этаже. У него было лицо запорожца, отражавшее украинские и запорожские черты, властный взгляд черных глаз, лысый череп и зычный голос. Он спросил меня, как идет подготовка новых и старых экипажей. Особенно интересовался результатами бомбометаний с отечественными оптическими прицелами и результатами стрельб. Я доложил ему, что бомбить стали значительно лучше, а стрельб не выполняли, так как для стрельб нет полигона.

— Передайте Антошкину, чтобы немедленно опахали участок местности на краю одного из полевых аэродромов, обозначили цели и чтобы все экипажи отстрелялись как с передних, так и с задних пулеметов, — сказал Судец.

Затем Судец, сообщив мне, что хочет переучиться и самостоятельно вылететь на самолете А-20Б, выбрал меня инструктором и спросил, как, по моему мнению, это лучше сделать.

Я предложил ему прочитать инструкцию по пилотированию и эксплуатации самолета, а затем изучить кабину летчика и вылететь самостоятельно на нашем аэродроме без всяких провозных, так как самолета с двойным управлением нет. Согласившись с моим предложением, генерал Судец пообещал через день-два прилететь к нам и отпустил меня.

Через два дня Судец прибыл на наш аэродром.

— Рассказывай оборудование кабины, — сказал Судец, когда мы по стремянкам поднялись на самолет. Я рассказал. — Теперь слушай, я тебе перескажу про кабину, а ты поправляй, если ошибусь.

Оборудование кабины и порядок его использования генерал рассказал полно и без ошибок.

— Ну, Осипов, расскажи мне теперь порядок запуска моторов, выруливания, взлета, полета по кругу и посадки, — приказал Судец.

Я подробно все рассказал. Судец пересказал мне все дважды.

— Давайте парашют, — приказал генерал.

Ловко надев парашют, Судец запустил моторы и отпустил меня с плоскости самолета. Связавшись по радио со стартовым командным пунктом, Судец вырулил, взлетел и на «отлично» произвел полет по кругу. Выйдя из самолета, он улыбаясь спросил:

— Капитан, какие у вас будут замечания по первому самостоятельному полету генерала?

— Никаких. Все без замечаний, — ответил я.

— Спасибо тебе, Осипов. Что же ты не научишь летать на боевом самолете своего командира дивизии? — спросил Судец.

Я понял, что этот вопрос был упреком полковнику Антошкину, стоявшему рядом, и промолчал.

— Мы с командиром дивизии поедем обедать, а ты, Осипов, подбери мне самолет, техника, штурмана и радиста для полета в Куйбышев и Москву. Штурмана и радиста я тебе верну, а самолет и техника оставлю у себя. Теперь, как командир корпуса, я буду летать на этом самолете, так что оформите и все необходимые документы.

Через час генерал Судец улетел на боевом бомбардировщике в Куйбышев. С ним полетели Желонкин и Наговицин. А техником я выделил ему наиболее педантичного и аккуратного Буненкова. Через несколько дней Желонкин и Наговицин вернулись в полк.

Интенсивными полетами на отработку бомбометаний и стрельб по наземным целям мы завершили подготовку эскадрильи к боевым действиям.

Подводя итоги боевой подготовки на торжественном собрании эскадрильи, посвященном празднованию годовщины Великой Октябрьской революции, я отметил, что все экипажи готовы к боевым действиям в простых и сложных метеорологических условиях днем, а половина экипажей эскадрильи готовы и к действиям ночью.

Октябрьские праздники на Тамбовском аэродроме прошли весело. Был концерт, танцы и праздничный стол.

В небе под Сталинградом

На другой день после праздников поступил приказ перебазироваться под Сталинград, на аэродром Панфилово, в состав 17-й воздушной армии Юго-Западного фронта. Командующим 17-й ВА был Красовский С. А.

Составляя план и боевой расчет на перебазирование, мы вместе с инженером эскадрильи постарались взять побольше людей, необходимого имущества с летным эшелоном на своих самолетах, зная по прошлому опыту, что наземный эшелон к месту нового базирования добирается очень долго.

В день перебазирования, 10 ноября, выпал снег и ударил мороз. Эскадрилья перебазировалась в Панфилово организованно, в едином боевом порядке. Во второй эскадрилье при взлете с Тамбовского аэродрома столкнулись и потерпели аварию и поломку самолеты капитана Чижикова С. М. и Погудина А. М.

При перебазировании из Тамбова на фронтовой аэродром Панфилово наш полк продолжали преследовать происшествия. Экипаж лейтенанта Смородина М. П., выделенный для переброски старшего инженера полка Римлянда и старшего инспектора дивизии Андреева из Тамбова, летел в Панфилово под низкой облачностью, которая постепенно перешла в туман. Летчик не справился с пилотированием и столкнулся с землей. При этом погибли все члены экипажа, Римлянд и Андреев. Похоронили их на кладбище в Панфилове.

Аэродром в Панфилово был большой, ровный. Самолеты разместили в земляных капонирах на южной и западной сторонах летного поля. Штаб полка и летный состав второй эскадрильи разместили в трех домах на южной окраине аэродрома, а летный состав своей первой эскадрильи я разместил по звеньям в домиках в поселке Панфилово.

Сразу же самолеты и летный состав привели в готовность к боевому вылету. Летный состав эскадрильи, находящийся в готовности, разместили в землянке на аэродроме.

Закончив размещение, мы с Гладковым не спеша обошли и осмотрели весь аэродром, зашли и в поселок, расположенный восточнее, куда солдаты тянули провода для связи. В поселке в хорошем большом доме расположился штаб 221-й дивизии.

Так все было бы хорошо, но мучили мыши. Мышей было так много, что, когда самолет рулил по аэродрому, раздавленные мыши сваливались с колес комьями, как печенка. В землянке мыши не давали отдыхать летному составу, забираясь в комбинезоны, кусая спящих за лица и угрожая перегрызть жгуты электропроводки в самолетах. Кроме того, мыши были заражены туляремией — чумкой. У людей, заразившихся этой болезнью, повышалась температура до сорока градусов, и человек выходил из строя на две недели.

Оценив опасность от мышей, грозящей боеспособности эскадрильи, я приказал установить дежурство у самолетов и уничтожать мышей в самолетах. Землянку летного состава мы окружили узким рвом с отвесными краями, в который падали мыши, а в землянке организовали постоянное дежурство мотористов, с задачей снимать с летного состава и уничтожать мышей. Эти меры оказались весьма эффективными. В полку было только пять случаев заболевания туляремией.

В землянке летный состав, томясь от бездействия, расспрашивал летчиков и штурманов, имевших боевой опыт, о том, как надо вести себя в предстоящих боевых вылетах.

— Комиссар Куфта говорил нам, что «поведение летчика в бою — это сплав мысли и чувства, это воздействие обстановки, задачи, опасности на ум и его ответные действия с целью победить», а как надо действовать, объясни, пожалуйста, — спрашивал Аввакумов летчика Рудя.

— Трудно это объяснить. Слетаешь, тогда узнаешь.

— Ну, а все-таки? — не отставал Аввакумов.

— Лети поближе к командиру, держи уши топориком, хвост морковкой, фрица не бойся, верти головой и помогай товарищам, да слушай, что докладывают стрелки и штурман, и все будет в порядке, — ответил Рудь.

На аэродроме Панфилово всех нас охватило чувство нетерпеливого ожидания важных событий на фронте. Точно никто ничего не знал, но слухов было много. В летной столовой нам на завтрак, обед и ужин давали только большой ржаной сухарь, маленький кусочек маргарина, да кружку кипятку без сахара. Командир батальона аэродромного обслуживания на наши возмущенные вопросы шепотом отвечал:

— Верховный приказал в первую очередь на фронт подвозить танки, горючее и боеприпасы. Поэтому мы и не получаем положенного продовольствия.

— Товарищ комиссар, защитники Сталинграда истекают кровью, а мы пятый день сидим на аэродроме с бомбами и ничего не делаем, — обратился Рудь к Куфте.

— Потерпи, Рудь, придет и наш черед, — отвечал Куфта.

То, что нам не ставили до сих пор боевой задачи, тоже наводило на мысль о том, что нас держат для каких-то ответственных действий.

Через несколько дней после перебазирования в Панфилово на совещании руководящего состава полка командир дивизии полковник Антошкин И. Д. ориентировал полк о предстоящих боевых действиях. Он потребовал, чтобы полк всем составом был готов поддерживать боевые действия ударной группировки Юго-Западного фронта с Клетского плацдарма и уничтожать авиацию противника на аэродромах.

14 ноября своей воздушной разведкой мы обнаружили около ста истребителей на аэродроме Морозовск и более двухсот бомбардировщиков и транспортных самолетов на немецком аэродроме в Тацинской.

Так как пять экипажей эскадрильи не имели опыта боевых действий, я использовал дни вынужденного бездействия для проведения занятий и бесед по тактике отражения атак истребителей, выполнению противозенитного маневра, управлению эскадрильей и звеньями при отказе радиосвязи, а также по способам взаимодействия с сухопутными войсками и своими истребителями.

После получения боевого приказа в эскадрилье провели тщательную подготовку к первому боевому вылету. Удар планировалось нанести эскадрильями, которые должны были возглавить я и Гладков.

Вечером провели открытое партийное собрание. На собрании выступил начальник политотдела дивизии В. А. Михалюк. Он подчеркнул важное значение предстоящих боевых действий, а также роль и значение эскадрильи и каждого экипажа, летчика, штурмана, стрелка-радиста и техника в успешном выполнении предстоящей боевой задачи.

Штурман Журавлев, выступая на собрании, заявил:

— Наш экипаж не пожалеет ни сил, ни жизни для того чтобы разгромить гитлеровцев перед войсками нашего фронта, и готов выполнить любое задание командования.

В день начала контрнаступления, 19 ноября, над аэродромом стоял густой туман, и полк не смог вылететь на боевое задание. На другой день погода тоже была нелетная.

Подготовленный к боевым действиям летный состав рвался в бой и томился от бездействия. Прибывшего в полк заместителя командира дивизии по политчасти полковника Черноусова С. И. летчики забросали вопросами о том, почему полк не выпускают на выполнение боевой задачи.

— Куда же вы полетите, если облачность над аэродромом и в районе цели высотой сто метров и ниже? — спросил летчиков Черноусое. — В таких условиях вы больше наломаете своих самолетов, чем нанесете поражение противнику.

— Товарищ комиссар, все-таки и в такую погоду отдельные лучшие экипажи выпустить на задание можно было бы. А сидеть во время наступления наших войск на аэродроме и мотивировать свое бездействие плохой погодой — это все равно что предоставить воздух противнику! — в сердцах выпалил Гладков.

— Ладно, товарищи. Мы с командиром что-нибудь сделаем, — сказал Черноусое.

Вскоре из штаба дивизии поступило разрешение при плохих метеоусловиях лучшим экипажам действовать методом «охоты», и 20 ноября мы несколькими экипажами нанесли удары по войскам противника в районе Лучинского.

Сообщение о соединении войск Юго-Западного фронта с войсками Сталинградского фронта в районе г. Калача и окружении вражеской группировки под Сталинградом вызвало большую радость и энтузиазм у всего личного состава полка.

Утром 25 ноября командир дивизии полковник Антошкин прибыл в штаб полка и поставил задачу ударами по резервам и опорным пунктам противника поддерживать боевые действия 1-й гвардейской и 5-й танковой армий на внешнем фронте окружения, особенно в направлении Боковской и Чернышевской, и ударами по аэродромам противника Морозовск, Тацинская и Миллерово вести борьбу за господство в воздухе и изолировать окруженную группировку от подвоза резервов и снабжения.

Наконец облачность над аэродромом поднялась до высоты трехсот метров, и нам приказали двумя эскадрильями нанести удар по мотомехчастям противника в Боковской.

Поставив боевую задачу эскадрилье, я обратился к летному составу со следующими словами:

— Товарищи! Каждый боевой вылет будет испытанием для экипажей, для нашей эскадрильи и для меня. В смертельной войне с немцами каждый рискует жизнью. Но запомните, что, кроме жизни, каждый из вас рискует честью, уважением, авторитетом и доверием Родины. Ответим же на доверие Родины отличным выполнением боевых задач.

При выруливании на моем самолете заклинило дисковые тормоза колес. Чтобы не задерживать вылет эскадрильи, я по радио передал командование своему заместителю старшему лейтенанту А. Пузанскому, сам вылетел после исправления тормозов через десять минут.

По маршруту к Дону облачность поднялась, и мы набрали высоту две тысячи метров. Участок прорыва наших войск на глубину шесть километров был покрыт воронками разрывов артиллерийских снарядов, а дальше вся местность была перечеркнута гусеницами наших танков. Вдоль дорог валялась разбитая боевая техника врага, повозки и трупы лошадей.

— «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями», — продекламировал я Желонкину.

— Наша артиллерия и танки, — весело ответил мне штурман.

Перелетев линию фронта, обнаружили колонну из пяти танков и семи автомашин на дороге Лиховцы — Нижняя Латышская и нанесли по ней удар. Эскадрилья в Боковской уничтожила два танка и четыре автомашины[92]. Результаты всех ударов сфотографировали.

При докладе о выполнении боевой задачи Черепнов, Девиченко и Аввакумов сообщили об отказе на их самолетах аккумулятора, гидросистемы и тормозов.

В этом вылете неудача постигла и командира второй эскадрильи Гладкова. У него отказал мотор, и он вынужденно произвел посадку в районе Клетско-Почтовой, не долетев до цели.

Вернувшись в полк, Гладков очень переживал свою вынужденную посадку. И раньше, когда его постигали неудачи, он проклинал весь мир, себя и начальство. А теперь весь свой гнев он обрушил на техника самолета и инженера эскадрильи, ругая за плохую подготовку самолета к вылету.

— Не греми, Петрович, — успокаивал его инженер по электроспецоборудованию Пархоменко. — Конечно, твой техник самолета в какой-то степени виноват, но главная причина всех сегодняшних отказов техники на самолетах в том, что самолеты две недели не летали, а стояли в этом мышином аду.

Военинженер 3 ранга Павел Иванович Пархоменко возглавлял в полку подготовку электроспецоборудования бомбардировщиков к боевым вылетам. Он был очень общительным. В выражении его лица сочетались ясный ум, тонкий скептицизм, ирония и незлая насмешливость. Помогали ему старшие техники Аверин и Лузгарев. Его усилиями поддерживались в исправном состоянии пилотажно-навигационные приборы, электрооборудование и аппаратура связи на всех самолетах полка. Свою сложную технику он знал отлично и даже при отсутствии запасных частей умел восстанавливать поврежденное в боях оборудование бомбардировщиков. Зная, что на войне иждивенцев не любят, Пархоменко редко обращался за помощью в дивизию и с разбитых самолетов создал резерв запасных частей. У Пархоменко счастливо сочетались все качества инженера и педагога. В своей сложной работе он опирался как на старых техников, так и на молодых механиков и мастеров, которых он постоянно учил и растил.

Противник продолжал отчаянно сопротивляться и 26 ноября нанес контрудар по войскам 1-й гвардейской армии от Кружилин и Боковской. Командир полка майор Саломаха 28 ноября приказал мне возглавить полк и двумя эскадрильями без прикрытия истребителей нанести удар по живой силе и скоплению автомашин на юго-западной окраине Боковской. В заключение командир полка передал строгое приказание командующего 17-й воздушной армией Красовского во всех случаях при полете к цели и при возвращении с боевого задания как группам, так и одиночным самолетам обязательно пролетать над передовым командным пунктом воздушной армии, расположенным на плацдарме южнее Серафимовичей.

При подготовке экипажей к боевому вылету я потребовал от летчиков строго выдерживать боевой порядок, а особенно летчикам ведущего звена и командирам звеньев, для того чтобы крайним ведомым было легче держаться в строю и отражать атаки истребителей.

Построив боевой порядок полка в колонну из семерки самолетов первой эскадрильи и пятерки второй, мы взяли курс на цель и нанесли мощный бомбовый удар по скоплению пятидесяти автомашин у Боковской. В результате удара возникли очаги пожаров, а контрольные снимки зафиксировали попадание бомб в четыре танка и девять автомашин[93].

На следующий день опять была низкая облачность и видимость около одного километра. Но, несмотря на это, наиболее подготовленные экипажи-охотники уничтожили самолеты на аэродроме Миллерово, нанесли удар по эшелону на железнодорожной станции Миллерово и по войскам противника в Боковской.

30 ноября рано утром командир полка информировал, что линия фронта проходит от Ниже-Кривской на Боковскую, а далее по реке Чир до Попова и по железной дороге до Новомаксимовской, и приказал нашей эскадрилье бомбардировочным ударом уничтожить истребители противника на аэродроме Морозовск без прикрытия истребителей, так как с аэродромов 282-й истребительной дивизии до нашей цели у наших истребителей не хватало радиуса действия. Одновременно вторая эскадрилья под командованием Гладкова наносила удар по самолетам противника на аэродроме южнее Обливской.

Когда я поставил боевую задачу летному составу, многие приуныли. Действительно, нанести удар по осиному гнезду, каким слыл аэродром Морозовск, расположенный далеко за линией фронта и плотно прикрытый барражирующими истребителями и зенитной артиллерией, было непросто. Не унывали только Рудь и командир звена Ширан.

Главное — обеспечить внезапность удара. Поэтому я начал взлет с рассветом. Некоторую надежду в начале маршрута подавала редкая облачность, в которую можно было бы укрыться в трудных обстоятельствах.

Но после пролета Дона облачность кончилась, небо стало совершенно ясным, а видимость увеличилась до двадцати километров. Впереди — река Чир и Георгиевский.

Линия фронта осталась позади. При ее пролете эскадрилью обстреляла несколькими залпами одна зенитная батарея. Все ждали атак истребителей. Насколько они были связаны или вытеснены нашими истребителями, мы не знали. Они могли атаковать нас и над линией фронта, и на подходе к цели. Поэтому, пытаясь обнаружить истребители противника, каждый напрягал зрение до тех пор, пока перед глазами не начали возникать мушки — плод нашей иллюзии.

Увеличиваю скорость полета и приказываю усилить наблюдение за воздухом. Впереди в утренней дымке показался Морозовск. Здесь мы базировались шесть месяцев тому назад. Беру курс на аэродром.

— Командир, на аэродроме вижу до десятка самолетов на разных стоянках, два истребителя взлетают и два выруливают на старт, а на железнодорожной станции стоят два эшелона с паровозами и один без паровоза, — докладывает Желонкин.

— Будем бомбить эшелоны, — приказываю Желонкину и передаю этот приказ по радио всем экипажам.

— Доверни влево пять, — передает Желонкин. — Боевой!

— Есть, боевой! — отвечаю Желонкину.

— Нас догоняют десять «мессеров», — докладывает Наговицин.

— Где они?

— Ниже нас пятьсот, сзади — слева тысяча двести.

— Сообщи всем о месте истребителей, — приказываю Наговицину.

— Влево два, так держать, — командует Желонкин.

Оглядываюсь налево. Бомбардировщики идут в четком боевом порядке, бомболюки открыты, «мессера» дымят, но заметно приближаются. Бомбардировщик вздрогнул, освобождаясь от бомб.

— Бомбы сброшены, фотографирую результаты удара, — докладывает Желонкин.

Увеличиваю скорость до максимальной. С первыми разрывами бомб на станции зенитчики противника не выдержали и открыли огонь. Разрывы немецко-фашистских зениток накрыли группу атакующих нас «мессеров» и продолжали рваться между нашими боевыми порядками и группой истребителей. От такой неожиданности немецкие летчики начали беспорядочно в панике отворачивать в разные стороны, а мы благополучно развернулись влево, оторвались от истребителей противника и стали на обратный курс. После перелета линии фронта перед подходом к передовому командному пункту воздушной армии боевой порядок эскадрильи внезапно атаковала пара «мессеров». Только высокая бдительность и организованность стрелков-радистов и стрелков помогли нам отбить эту неожиданную атаку и избежать потерь.

Хотелось бы отметить старшего сержанта Георгия Матвеевича Наговицина, который зарекомендовал себя отличным храбрым стрелком-радистом и начальником связи эскадрильи. В полете он непрерывно поддерживал радиосвязь с экипажами ведомых самолетов и истребителями сопровождения и с командным пунктом полка. Находясь на ведущем бомбардировщике эскадрильи, он хорошо чувствовал ход воздушного боя и разгадывал тактику атакующих истребителей. В воздушном бою он точно определял момент открытия огня по истребителям противника и умело управлял групповым оборонительным огнем. За войну он совершил более двухсот боевых вылетов, награжден тремя боевыми орденами, лично сбил два истребителя противника, ему было присвоено офицерское звание. Его отличали личная храбрость, отвага и большой боевой опыт, которые создали ему заслуженный авторитет среди летного состава.

На фотоснимках результатов удара хорошо было видно много прямых попаданий бомб в эшелоны, девять очагов пожара и два сильных взрыва предположительно вагонов с боеприпасами[94].

После анализа результатов удара командир полка и командир дивизии одобрили мое решение не бомбить полупустой аэродром, а нанести удар по железнодорожным эшелонам на станции.

После посадки командир полка поставил задачу нанести удар по колонне войск противника на дороге от Селивановки на Чернышевскую под прикрытием пяти истребителей Як-1. В указанном районе цели не обнаружили. На высоте тысяча пятьсот метров я провел эскадрилью на Чернышевскую. За нашей эскадрильей полетела и вторая. Все снежное поле южнее Чернышевской было покрыто трупами лошадей. Очевидно, конница здесь попала под огонь пулеметов противника или была расстреляна с воздуха. Обнаружив на юго-восточной окраине Чернышевской скопление войск, нанесли бомбовый удар, уничтожив два танка и двенадцать автомашин[95].

Уже над нашей территорией перед Клетской, где был передовой КП воздушной армии, нас опять атаковала четверка «мессеров», но их атаки были отбиты сопровождавшими нас истребителями.

В тот же день после обеда нам снова поставили боевую задачу бомбить обнаруженные в предыдущем боевом вылете войска противника у Чернышевской. Погода стояла отвратительная. Над аэродромом дико неслись низкие облака, накрапывал дождь. Взлетно-посадочная полоса покрывалась льдом. Так как из-за низкой облачности и обледенения наши истребители сопровождать нас отказались, я решил выполнять боевую задачу одиночными экипажами. Все экипажи нашли цель и нанесли удар по противнику, уничтожив двадцать немецких автомашин, и сожгли бензозаправщик[96].

На следующий день, 1 декабря, рано утром обеим эскадрильям полка была поставлена боевая задача нанести удар по железнодорожной станции Морозовск. Построив эскадрилью в боевой порядок — клин из семи самолетов, мы взяли курс на цель. У Клетской к нам пристроились пять истребителей 517-го истребительного полка под командованием Савченко. Установив с ним радиосвязь, я повел смешанную группу на цель. Если до Дона облачность висела на высоте пятьсот метров и шел моросящий дождь, то от Клетской облачность разорвалась до пяти баллов и поднялась до двух тысяч метров. Постепенно набрали высоту до двух тысяч метров.

— Пролетаем реку Чир, до цели тридцать, — докладывает Желонкин.

— Сзади восемь «мессеров», — докладывает Наговицин.

Сообщаю по радио об истребителях противника Савченко и вижу, как справа на встречных курсах сближаются с нами еще четыре истребителя противника.

— Осипов, уходи за облака, а мы постараемся не допустить туда худых, — передает по радио мне Савченко.

Увожу эскадрилью за облачность. Облака очень тонкие, со значительными разрывами. Набираю над облаками высоту, чтобы исключить внезапные скрытные атаки «мессеров» из-под облаков.

— Боевой! — командует Желонкин.

— Наши истребители пристроились, — докладывает стрелок-радист.

— Бомбы сброшены. Разворот. Курс двадцать пять, — передает Желонкин.

Истребители противника продолжают преследовать нас, пытаясь на большой скорости атаковать из-под облачности. Но как только «мессера» появляются на фоне облаков, наши истребители сопровождения атакуют их сверху, и «мессера» немедленно ретируются в облака. Наконец, атаки противника прекратились, но и облачность сомкнулась, исчезли все разрывы и просветы между облаками.

Верхний край облачности пополз вверх, и пришлось набрать высоту до трех тысяч пятьсот метров. Как ни напрягали мы зрение, а разрывов в облаках нигде не было видно.

«Что же делать? — думаю я. — В эскадрилье два летчика, Девиченко и Черепнов, только в Тамбове научились летать в облаках, а как у истребителей сопровождения?»

— Сколько летчиков у вас летает в облаках? — запрашиваю Савченко.

— Один я, — отвечает Савченко.

— По расчету времени до Клетской две минуты, — докладывает Желонкин.

Решаю пробивать облака строем и подаю команду по радио:

— Будем пробивать облака строем. Кто потеряет ведущего — уходить вниз со снижением. Сомкнуться!

— Бомберы, мы с вами, — докладывает Савченко.

Не убирая газ, чтобы летчикам легче было держаться в строю, перевожу самолет на снижение со скоростью пять метров в секунду. Оглядываюсь налево и направо. Все самолеты прижались ко мне, а истребители — к замыкающим бомбардировщикам и летят крыло в крыло.

Лишь бы не было болтанки в облаках, — молю я судьбу и вхожу в облака на высоте две тысячи шестьсот метров. Теперь от приборов отрываться нельзя. Приказываю стрелку-радисту докладывать мне, как идут самолеты. Высота — две тысячи метров, земли не видно. Монзин время от времени докладывает:

— Идут отлично. Держатся, как на параде, четко.

Время тянется бесконечно медленно. Высота — тысяча пятьсот метров. Земли не видно.

— Командир, началось небольшое обледенение! — сообщает Желонкин.

«Этого еще нам не хватало!», — подумал я, включая подогрев приемника указателя скорости. Наконец, на высоте восемьсот метров Желонкин закричал:

— Просматривается земля!

На высоте шестьсот метров вся группа вышла под облака. Под нами была знакомая белая степь, перерезанная отдельными балками.

— Федя, восстанавливай ориентировку, — говорю Желонкину.

— Впереди справа Серафимовичи, мы уклонились на запад, — докладывает Желонкин.

— Савченко, отвести вас на аэродром? — запрашиваю истребители.

— Не надо, долетим сами. Спасибо, бомберы!

Истребители, отвернув вправо, скрылись, а мы пошли на свой аэродром.

Сразу же после посадки получили задачу нанести удар десятью самолетами по колонне войск противника на дороге Каменка — Нижний Астахов — Пономарев.

По готовности самолетов взлетели, встретились с пятеркой истребителей сопровождения и пошли на цель. У Поповки обнаружили большую колонну автомашин, а на северо-восточной окраине населенного пункта — до пятнадцати немецко-фашистских танков. Перестроив эскадрилью в колонну звеньев, нанесли удар по обнаруженной цели, уничтожив пять автомашин[97]. Противодействия противник почти не оказывал. Только из-за сильного обледенения самолетов от моросящего дождя и не решился выполнить второй заход для штурмовки.

Задолго до рассвета 2 декабря меня срочно вызвали на командный пункт полка. Там, кроме командира полка и начальника штаба, находился и командир дивизии полковник Антошкин, из чего стало ясно, что предстоит что-то серьезное. Антошкин всем своим видом выражал нетерпение. Его лицо играло желваками мускулов и быстро сменяющимися выражениями, отражая ход мыслей. Он даже что-то шептал при этом про себя. Когда вошел Гладков, Антошкин приказал:

— Майор Саломаха, ставьте задачу командирам эскадрилий.

— Товарищи командиры эскадрилий, нашему полку приказано нанести удар по танкам противника, выгружающимся из эшелона на станции Миллерово. Погода у нас — ясно, а в районе цели — низкая облачность пять-шесть баллов. Приказываю каждой эскадрилье выделить по два наиболее подготовленных экипажа и обеспечить их вылет с рассветом. Вопросы будут? — закончил Саломаха.

В присутствии командира дивизии Саломаха торопился. Слова выскакивали у него непрерывно со свистом, как сжатый воздух из баллона.

— Надо бы послушать метеоролога, — сказал Гладков.

Саломаха вопросительно посмотрел на командира дивизии. Антошкин поморщился.

— Ну, слушайте, слушайте, чего вы уставились на меня? — раздраженно распорядился Антошкин.

— Начальник метеобюро, доложите погоду, — приказал Саломаха.

Метеоролог ловко развернул карту с метеообстановкой и начал:

— Погода в нашем районе обусловлена областью высокого давления, центр которого…

— Короче, — перебил метеоролога Антошкин.

— В районе Панфилово, Клетская, Вешенская безоблачно. Очень высокая влажность, с рассветом по всему району ожидается внутримассовый радиационный туман, который может не рассеяться в течение всего дня, — закончил метеоролог и щелкнул каблуками.

— А на какие аэродромы мы посадим наши самолеты после выполнения боевой задачи? — спросил Гладков.

Саломаха развел руками. Наступило молчание.

Антошкин взял телефонную трубку, позвонил в дивизию и приказал соединить его с командующим воздушной армией С. А. Красовским.

— Товарищ командующий, метеорологи докладывают, что с рассветом все аэродромы в нашем районе закроет туман, так что некуда будет принимать возвращающиеся с задания самолеты.

Затем что-то говорил Антошкину Красовский.

— Есть, есть, слушаюсь. Доложу, — закончил Антошкин, бросил трубку и, обращаясь к Саломахе, сказал: — Командующий приказал выполнять задачу.

— Гладков, какие экипажи вы выделяете? — спросил Саломаха.

— Сам полечу, и Муратов, — мрачно ответил Гладков.

— Вам нельзя, вы потребуетесь, чтобы позже вести эскадрилью, — вмешался Антошкин.

— А мне некого больше для такого задания выделить.

— Осипов, вы сможете выделить три экипажа на задание, кроме себя? — спросил Саломаха.

— Смогу. Полетят Рудь, Ширан и Аввакумов, — ответил я.

— Тогда быстрее готовьте экипажи и с рассветом выпускайте их на задание, — приказал Саломаха.

Около семи часов утра самолеты всех четырех экипажей вырулили на старт и начали по одному взлетать. В морозном воздухе за винтами взлетающих самолетов оставались огромные белые спирали влажного воздуха. Ядра конденсации, образовавшиеся при взлете, вызывали цепную реакцию, и, когда последний самолет взлетел, весь аэродром затянуло плотным туманом. По телефону мы начали запрашивать соседние аэродромы дивизии и воздушной армии, но все отвечали, что у них плотный туман.

Посланные на задание экипажи, прилетев в район цели, обнаружили, что Миллерово вместе со станцией и аэродромом закрыто низкой облачностью с высотой нижней кромки менее двухсот метров. Разрывы в облаках наблюдались только значительно южнее Миллерово.

Экипажи Рудя и Муратова под облаками на высоте сто пятьдесят метров вышли на железнодорожную станцию Миллерово и не обнаружили на ней ни эшелона, ни танков. Чтобы не подорваться на собственных бомбах, они ушли за облака и нанесли удары по запасным целям. Экипаж Ширана нанес удар по железнодорожному эшелону на станции Чертково, а экипаж Аввакумова — по станции Глубокой.

При возвращении летчик Муратов, оценив, что весь район закрыт сплошным туманом, обнаружил частично открытый аэродром истребителей Ендовский и произвел на нем посадку. Рудь долго искал, куда бы приткнуть самолет, и произвел посадку на открытую от тумана улицу поселка Абрамовка в тридцати пяти километрах западнее Новохоперска. Аввакумов, отчаявшись найти аэродром и израсходовав все горючее, посадил самолет в тумане на фюзеляж в поле, в пяти километрах от станции Байчурово.

Исключительную находчивость, смелость и летное мастерство в этих условиях проявил командир звена Ширан. Он с помощью радиокомпаса вышел на приводную радиостанцию нашего аэродрома, связался с командным пунктом по радио и передал, что будет садиться на аэродром в тумане. Одновременно он попросил от места посадочного знака периодически подавать ракеты вверх. Ракеты на излете простреливали слой тумана и служили ориентиром для захода на посадку.

И вот я на старте выстреливаю вместе со стартером через десять-пятнадцать секунд ракеты вверх и держу в готовности санитарку и полуторку с мотористами, вооруженными огнетушителями. Напряженно вглядываясь в пелену тумана, я понимаю, что туман — это стихия, пока не подвластная человеку, и только в глубине сознания теплится надежда, что находчивость, выдержка и высокий класс техники пилотирования позволят Ширану найти выход из этого отчаянного положения. Вскоре из тумана выскочил самолет Ширана, приземлился, немного пролетев посадочный знак, и снова скрылся в тумане. Даже для бывалого летчика это было почти невероятно.

Когда Ширан докладывал мне о выполнении боевой задачи, я спросил его:

— А как же вы определили так точно направление захода на посадку?

— По панфиловскому элеватору. Верхушка и крыша элеватора торчат над пеленой тумана, а заход на посадку у нас всегда через этот элеватор. Вот я и сообразил, — ответил, улыбаясь, Ширан.

На другой день, загрузив самолет Пе-2 моторными чехлами и лампой подогрева и захватив техника Крысина, я полетел в Абрамовку выручать экипаж Рудя и его самолет.

В Абрамовке я нашел самолет на улице между двумя колодцами с высокими журавлями. Осмотрев окрестности населенного пункта и улицу, я понял, что взлететь можно только с улицы. Приказав спилить один колодезный журавль, разобрать выступающий над землей сруб и заделать отверстие колодца шпалами, я назначил вылет на следующее утро.

Утром Крысин подогрел моторы лампой подогрева, но не опробовал их, так как бензина в баках оставалось очень мало. Я сел в кабину и начал готовиться к запуску моторов, а Крысин с экипажем Рудя начали грузить в бомбоотсек моторные чехлы.

Вдруг весь самолет охватило пламенем. Сбросив парашют и схватив бортовой огнетушитель, я спрыгнул перед самолетом на землю.

— Что случилось? — кричу Крысину.

— При погрузке чехлов сорвали контровку и открыли сливной бензокран. Бензин хлынул на горячую лампу подогрева и вспыхнул.

— Немедленно закрой кран, — приказал я Крысину.

Крысин, закрыв левым рукавом лицо, бросился в пылающие бомболюки, а я, направив струю огнетушителя ему под ноги, начал сбивать пламя. Крысину удалось закрыть сливной кран, и он выскочил из бомболюков в горящей одежде. Стрелки начали катать его в снегу и потушили одежду. С помощью бортового огнетушителя мне удалось наполовину уменьшить бушевавшее пламя, но зарядка огнетушителя кончалась, а лужа бензина под самолетом полыхала. Тут мне на помощь пришел Рудь. Он сквозь огонь пробрался в кабину стрелков-радистов и принес второй бортовой огнетушитель. С помощью второго огнетушителя пламя под самолетом удалось потушить. Но пожар не кончился. Разогретые пламенем центропланные бензобаки гудели, как чайники на плите, грозя вот-вот взорваться. От раскаленных стенок фюзеляжа начала тлеть и гореть противошумовая ватная обшивка внутри фюзеляжа, постоянно угрожая вызвать новую вспышку интенсивного пожара. Приказав всем лезть в фюзеляж и тушить тлеющую ватную обшивку, я остался снаружи следить, чтобы не вспыхнул снова бензин под самолетом.

Только к вечеру нам удалось ликвидировать все очаги тлеющей ватной обшивки внутри фюзеляжа.

На следующее утро, взлетев с улицы в Абрамовке на почерневшем от пожара самолете, мы благополучно возвратились на аэродром Панфилово.

Перед вечером, когда была снята боевая готовность и летный состав пошел отдыхать, ко мне обратился штурман звена лейтенант Ильин и попросил перевести его из экипажа старшего лейтенанта Ширана в любой другой экипаж. Эта просьба была для меня неожиданной, так как Ширан заслуженно пользовался репутацией одного из лучших летчиков.

— Чем вы мотивируете вашу просьбу? — спросил я у Ильина.

— Ничем, я только очень вас прошу, — ответил он.

Сказав Ильину, что подумаю о его просьбе, я при первой же возможности спросил Ширана, почему его штурман просится в другой экипаж. Ширан ответил, что не знает.

— А у вас есть какие-нибудь претензии к Ильину?

— Никаких, — ответил Ширан.

Рассказав о просьбе Ильина комиссару эскадрильи Калашникову, я попросил его выяснить причину этой размолвки и попытаться сохранить хороший экипаж Ширана.

Калашников начал расследование, и вскоре причины выяснились. Механик по вооружению сообщил, что почти после каждого вылета на разведку на самолете командира звена Ширана ему приходится заряжать новый боекомплект для передних и задних крупнокалиберных пулеметов.

На вопрос, куда расходуется боекомплект патронов, стрелок-радист Ганин сначала не хотел отвечать, а потом рассказал следующее. Во всех боевых вылетах на разведку и удары по различным объектам, выполняемых одиночно, Ширан сначала полностью выполнял полученное боевое задание, а потом летел к аэродрому Морозовск, на котором базировались немецкие истребители. Ширан штурмовал самолеты противника на аэродроме из передних пулеметов, а стрелкам приказывал обстреливать зенитные точки и самолеты на этом же аэродроме. После атаки аэродрома Ширан уходил от истребителей противника в облака или на бреющем полете.

Из-за этих атак штурман Ильин ругался с Шираном, обвиняя его в самовольстве.

Ильин говорил:

— Командир, не проявляй храбрость, опасную для всего экипажа.

— Глупости! Ты знаешь, что я это делаю не из-за честолюбия. Лучше скажи, что ты боишься, — отвечал Ширан.

Я спросил комиссара, что он думает по этому поводу.

— С одной стороны, вроде бы и перевыполняет план и бьет проклятых фашистов, а с другой — нарушает приказ о выполнении боевой задачи. А ты, командир, как оцениваешь его поведение? — спросил Калашников.

Я ответил, что прямого нарушения приказа в поведении Ширана усмотреть нельзя, так как партия и военный совет фронта приказывают нам бить немцев как можно сильнее, что, собственно, и делает Ширан, и что при этом он проявляет исключительную смелость, тактическое мастерство, а вот то, что он не докладывает о результатах своих дополнительных ударов по врагу, — это плохо.

— Давай поговорим с ними обоими, — предложил Калашников.

Вскоре Ширан и Ильин стояли перед нами. Ширан держался с достоинством, как будто пришел за получением новой боевой задачи. Одухотворенное аскетически строгое лицо немолодого летчика, острый вопросительный взгляд из-под разлетов темных бровей олицетворяли натуру мужественную, стойкую, волевую, готовую смело идти навстречу врагу и победить его. Штурман Ильин стоял на полшага сзади. Наклоненная немного в сторону голова, опущенные глаза и безвольно опущенные руки выражали виноватое смущение.

— Доложите, товарищ старший лейтенант, результаты ваших штурмовок истребителей противника на аэродроме Морозовск, — обратился я к Ширану.

— Уже нажаловался, — сверкнув глазами в сторону Ильина, сказал Ширан.

— Ничего он не нажаловался! Докладывайте, — приказал комиссар.

— Три истребителя сожгли, а сколько повредили — не знаю, потому что не все самолеты противника после наших атак загорались, — доложил Ширан.

— Кто вам разрешил штурмовать самолеты на аэродроме Морозовск? — спросил Калашников.

— Никто. Я считал, что для этого просить разрешения не требуется.

— А почему не докладывали о результатах ваших штурмовок? — спросил я Ширана.

— Боялся, что товарищи и командование подумают, будто бы я хочу поскорее заработать себе орден, — ответил Ширан.

После этого я спросил у Ильина, почему он хочет перейти из экипажа Ширана.

— Если откровенно, то наш самолет не штурмовик, а бомбардировщик. И когда Ширан штурмует истребители противника на аэродроме, он сидит за бронеперегородками, находящимися и спереди, и сзади него, а я сижу впереди, как на балконе, ничем не прикрытый от огня зениток, а это не так приятно, — ответил Ильин.

— Ваша просьба о переводе в другой экипаж будет удовлетворена, — сказал я.

— Беру просьбу обратно и никуда из экипажа Ширана переходить не хочу, — тихо проговорил Ильин, глядя в пол.

Ширану я указал, что во всех случаях, когда боевое задание полностью выполнено, на обратном маршруте я разрешаю атаковать обнаруженные цели, но обязательно докладывать об этом после полета.

— Особенно надо атаковать в воздухе немецкие транспортные самолеты, с помощью которых немецко-фашистское командование пытается организовать снабжение группировки войск, окруженной под Сталинградом, — подчеркнул я.

Когда Ширан и Ильин ушли, Калашников сказал:

— Молодец наш Ширан, а мы с тобой, командир, немного недоработали с контролем. При выполнении каждым экипажем боевых задач одиночно самостоятельно нам надо усилить контроль за результатами боевых действий.

Я согласился с комиссаром и попросил его шума из-за случая с Шираном не поднимать, чтобы не вызвать у личного состава эскадрильи различных настроений, которые у некоторых могут быть и отрицательными.

После 2 декабря боевых задач полку не ставили. Из дивизии приказали готовиться к нанесению ударов по аэродромам противника с целью уничтожения главным образом бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов, с помощью которых немцы пытались организовать снабжение войск, окруженных под Сталинградом.

Технический состав ремонтировал поврежденные в боях самолеты, а мы изучали разведывательные данные об аэродромах противника. По этим данным на аэродроме Миллерово отмечалось от двадцати до сорока бомбардировщиков, а на аэродроме Тацинская — от двухсот до трехсот самолетов.

8 декабря командир полка, вызвав меня и Гладкова в штаб, поставил боевую задачу:

— Приказываю всеми исправными самолетами без прикрытия истребителей бомбардировочными ударами уничтожить самолеты противника на аэродроме Тацинская. Запасная цель — железнодорожные эшелоны на станции Тацинская. Аэродром периодически прикрывается двумя-тремя барражирующими над ним истребителями Ме-109. Погода по маршруту и в районе цели: облачность пять-шесть баллов на высотах две-три тысячи метров. Командиры эскадрилий, как вы предлагаете выполнять боевую задачу?

— А почему опять без прикрытия истребителей? Цель-то находится в восьмидесяти километрах за линией фронта. Пока мы до нее долетим, «мессера» смогут нас расчехвостить, — не выдержав, спросил Гладков.

— Прикрытия не будет, потому что до цели у истребителей горючки не хватает.

— Как не хватает, когда они перебазировались на передовые аэродромы? — не унимался Гладков.

— Сказано, не будет истребителей, значит, не будет. Как предлагаете выполнять боевую задачу — в общем боевом порядке полка или по эскадрильям? — повторил свой вопрос командир полка.

Так как в этих условиях эскадрильи могли понести большие потери, я предложил выполнять задачу одиночными самолетами из-под облаков и из-за облаков с тем, чтобы каждый экипаж имел бы возможность уйти в облака от атак истребителей.

Предложение было принято Саломахой и Гладковым.

Летим к Тацинскому аэродрому. Шестибалльная облачность на высоте около двух тысяч метров способствует скрытному подходу к цели и внезапности нанесения удара.

На цель зашли с юго-запада. Фашистский аэродром обнаружили издали по столбам черного дыма от шести горящих немецких бомбардировщиков. Над аэродромом барражировали две пары истребителей противника. Наш заход для противника был неожиданным, и зенитчики обстреляли наш бомбардировщик только после сбрасывания бомб. От сброшенных нами бомб на стоянке загорелось еще два немецких транспортных самолета. Делаем контрольный снимок и ныряем в облака, так что истребители противника не успевают нас атаковать.

В этот день мы нанесли восемнадцать бомбардировочных ударов по самолетам на аэродроме Тацинская и по запасной цели, уничтожив и повредив 17 самолетов противника и разрушив вокзал на железнодорожной станции[98].

«Мессера» пытались перехватить наши бомбардировщики в разрывах облаков и за облаками. Интенсивно обстреливали каждый бомбардировщик три зенитные батареи противника, но наши экипажи, накопившие боевой опыт, в большинстве случаев умело уходили от атак и обстрела в облака.

Особенно отличились в налете на Тацинский аэродром экипажи летчиков Ширана, Пузанского, Погудина, Озерова и Архангельского.

Экипаж Архангельского, атакованный истребителями в разрыве между облаками, принял воздушный бой, отразил первую атаку, при этом стрелок-радист Рожков В. В. сбил истребитель Ме-109, который упал в районе Краснокутской. Второй «мессер» в последующей атаке изрешетил левое крыло самолета, но в это время Архангельский увел поврежденный бомбардировщик в облака.

После посадки и заруливания стою у своего самолета и напряженно вглядываюсь в серое небо на юге, с надеждой ожидая возвращения самолета Пузанского. От взлета его самолета прошло уже два часа, а Пузанский не возвращался.

Мне все больше и больше нравился комиссар эскадрильи Иван Яковлевич Калашников. Он не был летчиком и на боевые задания не летал, поэтому, когда осенью вместо опытного летчика комиссара Лучинкина в эскадрилью был назначен Калашников, я опасался снижения уровня партийно-политической работы в эскадрилье и уменьшения авторитета комиссара. Но, к счастью, этого не произошло.

Калашников тщательно изучил личный состав эскадрильи и умело организовал работу партийной и комсомольской организаций. На открытых партийных собраниях обсуждались вопросы повышения ответственности летчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников за судьбу Родины, воспитывались в них уверенность в свои силы и возможность разгромить немецко-фашистские войска. Калашников неустанно разъяснял летному и техническому составу важность стоящих перед эскадрильей боевых задач, на свежих примерах рассказывал о мужестве и героизме наших летчиков Рудя, Ширана и Девиченко, стрелков-радистов Монзина, Наговицина, Сергакова и всегда поддерживал у личного состава уверенность в силе наших бомбардировщиков, их оружия и веру в нашу победу. Всегда на стоянке самолетов или в землянке Калашников мобилизовывал коммунистов и комсомольцев на организацию быстрой подготовки бомбардировщиков к повторным боевым вылетам. Свои слова он всегда подкреплял делом. Проявляя инициативу и оперативность, комиссар Калашников помогал оружейникам правильно организовывать использование автомашин для подвозки бомб под самолеты, а инженеру эскадрильи помогал рационально использовать бензозаправщики для дозарядки самолетов.

Неутомимая энергия и продуманные мероприятия позволили на 30 минут сократить время подготовки эскадрильи к повторному вылету.

— Деловой пришел к тебе комиссар, — говорил Гладков, завидуя мне.

Заместитель командира эскадрильи капитан Пузанский и стрелок Калинин возвратились в полк только через три дня. Экипаж Пузанского бомбил самолеты на аэродроме Тацинская и поджег четыре Хе-111. При возвращении его самолет был атакован четырьмя истребителями Ме-109. В воздушном бою стрелок-радист Сергаков И. К. сбил один «мессер», но и сам был ранен в правую ногу, а огнем истребителей была разбита и заклинена турель пулемета. Пузанский увел бомбардировщик от атак истребителей в облака.

При подходе к Клетской Пузанский вывел самолет под облака, и в районе Песчаной его беззащитный самолет снова был атакован двумя истребителями. «Мессера» подошли к бомбардировщику почти вплотную и пушечным огнем разрушили оба мотора. Винты остановились, и Пузанский посадил самолет на фюзеляж в поле, в семи километрах от Клетской. Фашистские летчики еще шесть раз атаковали самолет Пузанского уже на земле, убив штурмана лейтенанта Ромащенко в тот момент, когда он выходил из кабины через верхний люк. Пузанский, раненый стрелок-радист Сергаков и стрелок Калинин М. И. укрылись от огня фашистских стервятников под моторами самолета[99].

Похоронив Ромащенко и сдав раненого Сергакова в госпиталь, Пузанский и Калинин возвратились в полк и попросились снова участвовать в боевых действиях, чтобы отомстить за Ромащенко.

На следующий день, 9 декабря, взлетев двумя эскадрильями с целью бомбить самолеты противника на аэродроме Тацинская за Доном, на пути к цели мы встретили низкую облачность. Лететь под облаками стало очень трудно. В этих условиях вторая эскадрилья вернулась на свой аэродром, а я, распустив боевой порядок эскадрильи, по радио приказал экипажам самостоятельно искать и бомбить обнаруженные объекты противника.

Выполнить задачу самостоятельно в этих сложнейших условиях удалось не всем.

Когда бомбардировщики Черкасова, Ширана и Черепнова отвалили от моего самолета, мы снизились до высоты пятьдесят метров и начали искать цель. Передние стекла кабины заливал дождь. Открываю левую форточку и наблюдаю за землей через нее, боясь наскочить на какой-нибудь бугор или мачту. От редких рощ и полосок лесных посадок поднимался туман. Осматриваем пункт за пунктом, дороги. Целей нет. Затем облака над нами просветлели, немного поднялись, и солнечные зайчики на земле сигнализировали о первых окнах в сплошной облачности. Наконец, Желонкин обнаружил скопление немецких автомашин в Каменске, где нас обстреляли зенитки. После пролета разворачиваемся, наносим удар по обнаруженным автомашинам и берем курс на свой аэродром. Полет по обратному маршруту оказался еще более сложным, чем к цели. При перелете через Дон мы чуть было не врезались в высокий берег, где нижний край облачности сомкнулся с землей. Обледенение кабины резко затруднило ориентировку, и мы не сразу вышли на свой аэродром, а вынуждены были искать его полетом вдоль железной дороги.

Наконец, мы на аэродроме. Зарулили на стоянку и выключили моторы. Выпрыгнувший из кабины штурман Желонкин вылил целый водопад ругательств в адрес бога, чертей и погоды, из-за которой нам пришлось выполнять боевую задачу в таких невероятно сложных метеорологических условиях. С тревогой ожидаю возвращения и посадки остальных экипажей эскадрильи. Бомбардировщики возвращаются на аэродром по одному, как усталые бродяги, и медленно заходят на посадку. Наконец, все зарулили, и экипажи собрались около моего самолета. Заслушиваю короткие доклады о выполнении боевой задачи и иду в штаб.

Черкасов нанес удар по автоколонне немцев, следовавшей из Боковской на юго-запад. Черепнов бомбил автоколонну у Пономарева, и только экипаж Ширана не нашел подходящей цели, сбросив листовки, вернулся на аэродром с бомбами[100].

Я не упрекал Ширана за возвращение с бомбами, так как и наш аэродром к этому времени закрыло облачностью высотой около пятидесяти метров, при которой всем нам, достаточно опытным летчикам, приходилось очень трудно выполнять заход на посадку. К тому же еще и разыгралась степная метель.

При моем докладе о выполнении боевой задачи эскадрильей в штабе полка присутствовал расстроенный командир второй эскадрильи Гладков. В столовую мы пошли с ним вместе. Николай Петрович сообщил мне, что, встретив в полете очень низкую облачность с обледенением, он вернулся со своей эскадрильей на аэродром. При этом он упрекнул меня в излишнем риске при плохой погоде. Махнув левой рукой, Гладков сказал:

— Мало тебе, что ли, того, что неделю назад из-за тумана мы чуть было не потеряли четыре лучших экипажа. А теперь тебя на партсобрании опять будут склонять за то, что Ширан возвратился с бомбами.

Я ответил ему, что мне самому очень не хочется возвращаться на аэродром с бомбами не только потому, что не выполнялась боевая задача, но и потому, что не хотелось переживать унизительного расследования и упреков за возвращение с бомбами.

Гладков чувствовал себя в ответе за все, что делалось в его эскадрилье, но особенно за выполнение боевых задач. Он гордился успехами нашего полка и переживал недостатки.

Вслед за нами в столовую вошел экипаж Архангельского, вернувшийся с воздушной разведки. Ему пришлось преодолеть не только сложные метеоусловия и обледенение, но и ураганный зенитный огонь и атаки истребителей в районе Ворошиловграда. За столом Архангельский медленно ел, не проронив ни слова. На его почерневшем от напряжения лице глаза запали, а веки опухли.

Я обратил внимание Гладкова на то, что Архангельский плохо выглядит.

— А ты посмотри в зеркало на себя и увидишь, что сам смотришься не лучше, — ответил Гладков.

После ужина иду по стоянке самолетов. Шальные порывы степной метели с колючим снегом сбивают с ног. Но на стоянке техники Меренков, Крысин Г. С., Береговой A. C., Белов К. Н., Коровников В. Н. в окружении механиков и мотористов готовят бомбардировщики к боевым действиям следующего дня.

Вот уже месяц, как мы ведем боевые действия на Юго-Западном фронте. И чем больше летали мы на боевые задания и глубже врезались в мир войны, тем лучше воспринимали ее суровые истины и быстрее подчинялись ее жестоким законам и правилам.

Постоянное ощущение близкой опасности подтягивало людей, сделало их серьезнее. Правда, у новичков с первыми боевыми вылетами испарились иллюзии о легкости и успешности наших ударов, так же как и чувство фатальной обреченности у некоторых погибнуть при первой встрече с противником.

Прежний боевой опыт 1941 года и лета 1942-го немного помогал, но останавливаться на нем было опасно. В каждом вылете надо было атаковать противника с неожиданного направления и непрерывно обновлять тактические приемы.

Молодые летчики и штурманы быстро освоили тактику бомбардировщиков в бою, перенимая опыт товарищей. На опыте все поняли, что в бою каждый зависит от своих товарищей. Без них бомбы и пулеметные очереди летели бы мимо цели, без них бомбардировочный удар и огонь были бы неэффективными. Понимание этого обстоятельства крепко сплотило экипажи, эскадрилью и весь полк.

Следующее утро, 10 декабря, одарило нас совершенно ясной погодой с прекрасной видимостью. С утра нам несколько раз ставили и отменяли боевую задачу. Чувствовалось, что нервничали в штабе дивизии и не все было ясно в штабе воздушной армии.

Появилась новая грозная опасность для наших войск. В районе Рычковский, Тормосин, Нижне-Чирская и Котельниково сосредоточилась крупная группировка немецко-фашистских войск, которая начала контрнаступление с целью деблокировать группировку войск противника, окруженную под Сталинградом[101].

С целью разгрома тормосинской группировки войск противника наш полк, поддерживая войска 5-й танковой армии, с 10 по 13 декабря нанес пять мощных бомбардировочных ударов по войскам противника.

Во второй половине дня 10 декабря эскадрилье поставили боевую задачу всем составом без прикрытия истребителей уничтожить скопление мотомехвойск противника на окраине Нижне-Чирской.

При подготовке экипажей эскадрильи к боевому вылету я указал, что полечу во главе ведущего звена, а ведомое звено поведет Ширан, он же будет моим заместителем в воздухе.

Проложив маршрут полета на карте и проверив подготовку экипажей летчиков Рудя и Черкасова, любуюсь, как спокойно, деловито и умело готовит к боевому вылету экипажи своего звена Ширан. Он летал совсем не так, как летчик Рудь. Сев в кабину самолета, он бегло осматривал приборы и проверял органы управления, быстро запускал моторы и кивком головы подавал команду убрать колодки. Когда колодки из-под колес убирались, Ширан властно клал руки на штурвал и рычаги управления моторами. Самолет как бы вздрагивал, почуяв его, и становился покорным его воле. В полете, выполняя боевое задание, он вел самолет смело, дерзко, полностью сливаясь с машиной. Бомбардировщик в его властных и умелых руках делал все возможное и, казалось, даже невозможное. За предыдущие годы инструкторской работы он в совершенстве овладел техникой пилотирования самолета, воздушной стрельбой и бомбометанием. К пилотированию относился с любовью, как к искусству. Ширан никогда не рисовался и ничего не делал для внешнего эффекта, но в бою проявлял обдуманную смелость, дерзость, злость и нестандартную тактику. Невероятным чудом была его посадка в густом тумане у посадочного знака. Все свое умение, мастерство и энергию он отдавал подготовке и выполнению боевых задач.

Взлетели шестью бомбардировщиками. Боевой порядок эскадрильи выстроили в колонну звеньев. Вторая эскадрилья летела только одним звеном, так как остальные самолеты ремонтировались.

Видимость была прекрасная, и еще издали мы обнаружили большое скопление автомашин и артиллерии на юго-западной окраине Нижне-Чирской. Сама станица была забита автотранспортом. Много автомашин двигалось и по дороге от Тормосина.

— Боевой! — передает Желонкин.

В этот момент боевой порядок группы накрывают разрывы крупных зенитных снарядов. Маневрировать нельзя, а разрывы залп от залпа ложатся все ближе и ближе к нашим самолетам. Оглядываюсь. Все бомбардировщики летят крыло в крыло в строгом боевом порядке, и только самолет Черепнова выскочил вперед из-под разрывов снарядов.

«Опять этот Черепнов», — выругался я про себя.

— Командир, бомбы сброшены, веду фотоконтроль, — докладывает штурман.

Дешифрование фотоснимков показало, что своим ударом мы уничтожили четыре танка и двенадцать автомашин противника[102], а всего на фотоснимках в районе Нижне-Чирской насчитали более трехсот единиц боевой техники.

Увеличиваю скорость и начинаю плавное снижение, и сразу все разрывы зенитных снарядов остались сзади и выше.

— Разворот, курс десять, — передает Желонкин.

После разворота обстрел зениток прекратился.

— Восемь «мессеров» тысяча метров ниже нас, — докладывает Наговицин.

Все больше увеличиваю скорость. Четверка «мессеров» атакует эскадрилью снизу сзади. Но скорость сближения их с нашими самолетами небольшая, и стрелки дружным сосредоточенным огнем отбивают атаку.

Выйдя из атаки, истребители противника пытались набрать высоту и атаковать эскадрилью сверху справа. Но мы перешли в энергичный набор высоты. Облегченные от сброшенных бомб и части израсходованного топлива, бомбардировщики круто шли вверх. Следующая атака «мессеров» была также отбита, и истребители противника отстали.

— Командир, ударили хорошо. Наблюдал пять больших пожаров в местах падения наших бомб, — информирует меня Желонкин.

11 декабря над аэродромом с утра висели низкие облака, и метель крутила вихри снега, через которые плохо просматривались даже самолетные капониры на противоположной стороне.

В ожидании боевой задачи на вылет летный состав лежит и сидит на нарах в землянке. У самолетов свистит ледяной ветер, летят волны поземки, а в землянке тепло от железной печки.

Возвратившиеся с места вынужденной посадки и гибели лейтенанта Ромащенко капитан Пузанский и сержант Калинин рассказывают летному составу о том, как они вели воздушный бой с превосходящими силами истребителей противника, обстоятельства гибели штурмана Ромащенко и ранения стрелка-радиста Сергакова.

— Зачем вас понесло после ранения Сергакова лететь через Клетскую? — спросил Пузанского Рудь.

— Как зачем? Так проложен маршрут.

— Маршрут, маршрут! У вас же Сергаков был ранен. Немцы давно поняли, что все наши самолеты на задание и с задания проходят через Клетскую, устроили нам там ловушку и атакуют наши бомбардировщики в этом месте.

— А как вы, товарищ Рудь, обходите эту ловушку? — спросил Пузанский.

— По тактической необходимости, — лаконично ответил Рудь.

— Жалко Ромащенко, — вздыхает Пузанский.

— Сволочи фрицы! — возмущается Рудь. — Это же зверство — сделать шесть атак по лежащему на земле самолету. Лежачего-то не бьют.

— На войне бьют и стоячего, и лежачего. Сергаков-то завалил их ведущего «мессера», вот они и окрысились, — сказал стрелок-радист Зеленков.

— Все равно, это бесчестно! — продолжал возмущаться Рудь.

— Конечно, бесчестно, — поддержал Рудя командир звена Черкасов. — Забыли и мы, и немцы про авиационную честь, про законы неба. Вот раньше, в Первую мировую войну, когда сбивали летчика, то над аэродромом пролетал самолет противника и сбрасывал вымпел с запиской от летчика сбитого самолета, и ему иногда товарищи даже сбрасывали белье и письма. Наш знаменитый летчик-ас Крутень, сбив немецкий самолет, произвел посадку рядом с ним и оказал летчику медицинскую помощь. И к летчикам тогда было более уважительное отношение. Как только летчик сбивал самолет, ему присваивали офицерское звание и награждали Георгиевским крестом.

— Вот если бы у нас так было, я обязательно завалил бы фашистский бомбардировщик или транспортник противника, — со вздохом сказал Рудь.

— А откуда вы, товарищ старший лейтенант, все это знаете? — с недоверием спросил адъютант эскадрильи Рябов.

— Об этом мне рассказывал наш знаменитый летчик Арцеулов, с которым я встречался у своего родственника, художника, — ответил Черкасов.

— Что-то я не слыхал про такую знаменитость, — заметил Муратов.

— Нет, о нем что-то было. Это планерист, что ли? — спросил Архангельский.

— Кролики, не знаете своих знаменитых летчиков! Константин Константинович Арцеулов — внук художника Айвазовского. Он и летчик, и замечательный художник. Начал летать на первых самолетах еще в 1911 году. Во время Первой мировой войны совершил около двухсот боевых вылетов и сбил двадцать самолетов противника. Он первым в 1916 году выполнил штопор, за что его звали «безумным прапорщиком». А потом он испытывал новые самолеты, учил летать Чкалова и Водопьянова, а планерный спорт был у него просто увлечением. Теперь он уже не летает, а только рисует, — ответил Черкасов.

— Товарищ Черкасов, может быть, Арцеулов и знаменитый летчик и художник, я не спорю, — сказал Рябов. — Но на собственной шкуре знаю, что от немецких летчиков никаким воздушным рыцарством и не пахло и никаких законов в небе они не соблюдают. Немецкие стервятники безжалостно расстреливают наших летчиков, спасающихся на парашютах, и гоняются за ними даже после их приземления.

Вошел командир полка Саломаха и поставил нам боевую задачу ударами двух эскадрилий без прикрытия истребителей уничтожить самолеты противника на аэродроме Тацинская.

Через тридцать минут мы взлетели. Гладков повел на задание эскадрилью в составе шести самолетов, а я возглавил пять бомбардировщиков. Из-за низкой облачности по маршруту к цели мы были вынуждены лететь на высоте двести метров. После того как пролетели над передовым командным пунктом воздушной армии южнее Дона, облачность поредела, потом кончилась. Ярко светило солнце. Но за пятьдесят километров до цели земля под нами снова оказалась укутанной низкими облаками.

Подлетая к Тацинской, мы обнаружили, что район аэродрома закрыт туманом. В небольшие разрывы тумана опознали только восточную часть железнодорожной станции Тацинская, на которой ярко горели три вагона в стоявшем эшелоне, но прицелиться по эшелону с первого захода мы опоздали.

Приказываю Желонкину нанести удар по горящему эшелону на станции Тацинская и завожу эскадрилью на второй заход для удара с юга. Когда мы снова зашли на цель, облачность закрыла всю железнодорожную станцию и примыкающие к ней пути.

Возвращаться на аэродром с бомбами не хотелось, и, снизившись, я попытался вывести эскадрилью на цель под облаками, но вскоре вынужден был выскочить вверх за облака, так как нижний край облачности местами смыкался с землей. Начали искать подходящую цель в редкие разрывы облаков, но безуспешно. В окнах облаков мы видели или поля, покрытые снегом, или населенные пункты, в которых не только войск, но даже и жителей не было видно. Внезапно в одном из больших разрывов между облаками мы обнаружили скопление немецких автомашин и войск на южной окраине станицы Скосырской.

Доворачиваю эскадрилью на обнаруженную цель, и мы наносим по ней удар. От разорвавшихся бомб самолет подбросило.

— Ну как, попали? — спрашиваю Желонкина.

— Попали в три автомашины. Возникло три больших взрыва, — докладывает Желонкин[103].

— Что за большие взрывы?

— Да раз в двадцать больше, чем от бомб.

Слышу, как Гладков по радио докладывает на командный пункт полка о том, что его эскадрилья, вылетевшая раньше нас, уничтожила на станции Тацинская пять железнодорожных вагонов.

За время полета мы не встретили никакого видимого противодействия, а при осмотре самолетов техниками обнаружилось, что самолеты Рудя и Черепнова имеют много повреждений от огня двадцатимиллиметровых пушек противника.

Во второй половине дня 11 декабря поступил срочный приказ немедленно без прикрытия истребителей нанести бомбардировочный удар по контратакующей группировке противника южнее Суровикино.

Взлетели двумя группами из девяти самолетов. Облачность почти рассеялась, и видимость стала хорошей. Цель обнаружили еще издали. В восьми километрах южнее Суровикино у полевого стана скопились более ста вражеских автомашин и артиллерийских орудий, а в двух-трех километрах северо-восточнее наши наземные войска вели напряженный бой.

Бомбардировочный удар по скоплению войск и боевой техники противника у полевого стана нанесли метко, уничтожив девять автомашин[104]. На обратном маршруте, с чувством выполненного долга, в четком строю прошли над командным пунктом воздушной армии, чтобы порадовать Красовского.

Возвращаясь из штаба полка после доклада о результатах боевого вылета, я встретил комиссара эскадрильи Калашникова. Он с ходу спросил:

— Ты слышал нездоровые разговорчики Черкасова про авиационную честь и про награждение летчиков в царской армии? Ну, интеллигенция, ну, разболталась. Вот если узнает комиссар полка Куфта, будет нам выволочка! — возмущался комиссар.

Я сказал Калашникову, что Куфта уже все знает, и добавил:

— У него партийная информация поставлена не хуже, чем у тебя.

— Сильно ругался? — спросил Калашников.

Я рассказал Калашникову, что Куфта снял с меня небольшую стружку. Сказал, что мы с ним уступили агитацию и пропаганду в землянке Черкасову и что он приказал провести беседы с летным составом на темы «Забота товарища Сталина и партии о Военно-воздушных силах» и «О советских героях-летчиках», а об авиационной чести приказал побеседовать с Черкасовым мне.

— А что сказал Куфта насчет разговорчиков о присвоении летчикам офицерских званий в царской армии за сбитый самолет? — спросил Калашников.

— Сказал, что с сержантскими званиями летчикам и штурманам была допущена ошибка и что партия это положение исправит. Всем летчикам и штурманам опять будут присваиваться офицерские звания, — ответил я.

Вечером, беседуя с Черкасовым, я напомнил ему, что войну с гитлеровской Германией мы ведем насмерть. Рыцарские времена давно прошли. Немецкие летчики, разрушая наши мирные города, убивая наших людей и расстреливая в воздухе и на земле летчиков, спасающихся на парашютах, давно зарекомендовали себя наглыми убийцами. Поэтому говорить летному составу о какой-то авиационной чести по отношению к ним вредно, так как такие разговоры могут зародить в сознании летного состава опасные иллюзии. Немцев надо только бить везде и всегда, и разговаривать с ними следует только языком бомб и пулеметов.

— Виноват, товарищ командир. Глупость я наболтал. Больше ничего подобного от меня никто не услышит, — извинялся Черкасов.

На прощание я попросил Черкасова, что если он знает историю русской авиации, то неплохо было бы рассказать летному составу о смелости, отваге, мужестве и героизме русских летчиков во время Первой мировой и Гражданской войн.

12 декабря инженер эскадрильи Углов И. И. доложил, что два поврежденных накануне самолета отремонтированы и готовы к боевым действиям.

Теперь в боевом расчете эскадрильи снова стало пять исправных самолетов.

Боевая задача не заставила себя ждать, и уже в полдень под прикрытием пяти истребителей мы всем составом нанесли бомбардировочный удар по шестидесяти танкам, тридцати автомашинам и большому скоплению войск на северо-западной окраине Сысойкина, уничтожив два танка и пять автомашин.

Противодействие зенитной артиллерии было незначительным, но самолет Черепнова опять выскочил над целью вперед, на уровень с моим самолетом.

При возвращении, преодолев сильное обледенение, все самолеты благополучно приземлились на своем аэродроме.

С воздуха было ясно, что противник, сосредоточив в районе Тормосина много войск и боевой техники, пытается оттеснить наши войска и прорвать кольцо окружения. Эскадрилья Гладкова в этом же вылете бомбила крупное скопление резервов противника южнее Суровикино.

На разборе боевых вылетов за последние три дня я строго предупредил летчика Черепнова о выскакивании вперед боевого порядка эскадрильи при обстреле зенитной артиллерии и за самовольное перестроение из «клина» в боевой порядок «фронт самолетов» при отражении атак истребителей противника. Это был не первый разговор с Черепновым, и каждый раз он молчал или скупо обещал исправиться. Экипаж Черепнову попался не лучший, но он сумел обучить и воспитать всех так, что слушались они его беспрекословно и понимали с полуслова. В эскадрилье члены экипажа Черепнова держались особняком, ни с кем не дружили, но между собой держались крепко и скрытно, а Черепнов всегда и во всем защищал своих, особенно штурмана.

Летчики говорили, что Черепнов держит свой экипаж очень строго, а сам носит в кармане комбинезона заячью лапку как амулет.

Все эти обстоятельства меня беспокоили, и я попросил комиссара эскадрильи Калашникова поговорить с Черепновым и подружить его с другими летчиками.

Худой, с заостренным лицом, Черепнов на первый взгляд был похож на школьника или курсанта. Только засаленный меховой комбинезон да летный шлем делали его похожим на летчика. Ходил он мягко, как тигр, ни на кого не глядя, а если поднимал голову, то из-под побелевших на солнце и ветрах бровей можно было увидеть всегда сердитые и даже злые глаза.

Комиссар Калашников нашел Черепнова недалеко от его самолета. Он сидел на сене, прислонившись к копне, и старательно шлифовал набранную из плексигласа ручку кинжала.

— Здравствуй, Черепнов, — сказал Калашников.

— Здравия желаю, товарищ комиссар, — вскочив, ответил Черепнов.

— Да ты сиди. Я тоже присяду к тебе.

— Пожалуйста, садитесь, — бросив охапку соломы рядом с собой, сказал Черепнов.

— Что делаешь?

— Кинжал.

— Зачем он тебе?

— Я стреляться не собираюсь, товарищ комиссар, если попаду к немцам, буду драться пистолетом, кинжалом и зубами.

— Как дела в экипаже? — спросил Калашников.

— Нормально. Самолет готов. Экипаж под самолетом. Ждем боевого задания.

— Хочу, Черепнов, поговорить с тобой.

— О чем?

— О поведении в бою.

— Об этом командир со мной уже говорил и пригрозил отдать под суд.

— Ты опытный боевой летчик, отмечен правительственной наградой. Но почему у тебя не хватает выдержки сохранять место в боевом порядке при обстреле зенитной артиллерии и атаках истребителей?

— Вы что, товарищ комиссар, пришли в душу мне посмотреть? А вам не страшно будет заглянуть мне в душу? — вызывающе спросил Черепнов.

— Я не из пугливых.

— Смотрите, товарищ комиссар, да не раскаивайтесь. Душа у меня страшная.

Наступило молчание. Черепнов шлифовал ручку кинжала, а Калашников смотрел и думал, откуда столько дерзости в таком на первый взгляд молчаливом летчике.

— У нас в эскадрилье все дружат, а ты, Черепнов, живешь как-то замкнуто, с другими летчиками и штурманами почти не общаешься, — прервал молчание Калашников.

— Были у меня друзья в 860-м полку, да все погибли в летних воздушных боях. Из всего полка уцелели только мой экипаж да экипаж Девиченко. При переформировании полка наши экипажи перевели в ваш 57-й полк. Да только черта в ступе! Погибать я не собираюсь, и если к концу войны в этом полку останется хотя бы один самолет, то на нем будет летать мой экипаж, — заявил Черепнов.

Забегая вперед, отмечу, что 24 апреля 1945 года в последнем бомбардировочном ударе полка по Берлину в боевом порядке летел экипаж Черепнова, единственный из оставшихся в живых экипажей полка, которые вели боевые действия в те дни 1942-го и начала 1943 года под Сталинградом и на севере Донбасса.

— Твоя уверенность в своих силах похвальна, но это не мешает тебе, Черепнов, дружить с нашими летчиками, — сказал Калашников.

— С кем дружить? Рудь и Девиченко, а остальные — офицеры. А какая дружба у сержанта с офицерами? — спросил Черепнов и добавил: — Я со всеми — товарищ, а дружба, товарищ старший политрук, дело тонкое.

— Не понимаю, Черепнов, что ты имеешь в виду, объясни.

— В бою я не связан ни со штабом, ни с теми, кто остался на земле. Там я надеюсь на самолет, подготовленный техниками, и на свой экипаж, который поможет мне выполнить боевую задачу и выжить.

— Ну, положим, твой успех в бою, Черепнов, зависит не только от экипажа, но и от командира и от группы бомбардировщиков, в которой ты летишь, — возразил Калашников.

— Да, в какой-то мере зависит и от эскадрильи, но главное все зависит от экипажа. И в экипаже жизнь каждого зависит друг от друга, поэтому мы и дружим беззаветно.

— На этой основе, Черепнов, ты мог бы дружить и с другими экипажами.

— Товарищ комиссар, дружат потому, что один другому нравится, или понимают, что из дружбы можно получить пользу в бою. В экипаже это конкретно, в эскадрилье зависимость одного от другого меньше, а в полку ее почти нет, — объяснил Черепнов.

— Ну ладно, Черепнов, тебя не убедишь, а вот разговорчики насчет выживания ты брось. Это гнилые разговоры.

— Разговоры я могу бросить, если они вам не нравятся, но мнение свое не изменю.

— А в чем, Черепнов, суть твоего мнения?

— В бою, товарищ комиссар, не все так просто, как кажется и как примитивно описывают это иногда в газетах.

— А что не просто, на что ты намекаешь?

— Это длинная история, товарищ комиссар. Я не выбирал свой экипаж и не выбирал ваш полк, а воюю там, куда меня послали, — сказал Черепнов.

— Ну и что из этого?

— То, что каждый из нас в бою летает все время под угрозой смерти или ранения. А это и тянет нас друг к другу.

— Ну и дружите, Черепнов, разве я против? Сильный и дружный экипаж только на пользу как эскадрилье, так и полку. Только не замыкайтесь слишком в одном своем экипаже.

— В боевом вылете наша прямая цель состоит в том, чтобы выполнить боевое задание и победить врага, а другой целью, о которой никто не говорит, является сохранить самолет, жизнь, выжить в бою. И здесь загвоздка в том, что сохранение жизни зависит как от меня самого, так и от действий штурмана и каждого стрелка, — сказал Черепнов.

— Со своей скрытой целью выжить ты, Черепнов, можешь дойти до того, что предложишь всем составом экипажа сдаться в плен немцам. Это будет самый простой способ выжить, — раздраженно сказал Калашников.

Черепнов почернел и замолчал.

— Что же ты молчишь, Черепнов? Командование ставит перед нами задачу разгромить и изгнать немцев с территории нашей Родины, а ты будешь бороться за выживание?

— У командования и у летчика на войне цели общие и разные, — мрачно сказал Черепнов.

— Как так разные?

— У командующего воздушной армией и командира дивизии основная цель — победить. В боевых вылетах они не участвуют, поэтому о выживании не задумываются. А командир полка, командир эскадрильи и каждый летчик летают в бой и, кроме главной цели — выполнение боевого задания, стремятся еще и сохранить силы эскадрильи, самолеты, выжить.

— Ну, это ты преувеличиваешь, Черепнов!

— Не преувеличиваю, товарищ комиссар. Вы думаете, мне непонятно, зачем командир нашего полка стремится не переформировываться, а пополнять потери за счет экипажей из других частей и сохранять старые кадры? Все для того чтобы от опытных экипажей быстрее обучить молодых и улучшить условия выживания, сохранить самолеты и экипажи в боевых действиях. И командир эскадрильи все время твердит нам, что успех боевых действий и победа в бою зависят от строгого соблюдения экипажами мест в боевом порядке, огневого взаимодействия, от выполнения приказов и использования опыта старых летчиков. А все для того, чтобы сохранить боевой состав эскадрильи, остаться сильной эскадрильей.

— Да, Черепнов, эскадрилья летает и дерется вместе, сообща, а не каждый сам по себе. В этом ее сила.

— Дерутся-то все вместе, а погибают по одному. Вот в чем корень, товарищ комиссар.

— Ожесточенный ты человек, Черепнов. Не могу я тебя понять, — сказал Калашников. — Узнает командир полка про такие настроения в эскадрилье — позор.

Черепнов встал, стряхнул с комбинезона былинки сена, попробовал на ноготь остроту кинжала и спрятал его в ножны. Встал и Калашников.

— Разрешите закурить, товарищ комиссар? — официальным тоном спросил Черепнов.

— Давай закурим, — ответил Калашников, протягивая Черепнову папиросы.

— А что, Черепнов, ты носишь в кармане комбинезона? — затянувшись папиросой, спросил Калашников.

— Насчет того, чтобы лазить в карманы, мы не договаривались. Хватит того, что душой поинтересовались, — ответил Черепнов.

— Ну ладно, не заводись. Летчики говорят, что ты с амулетом летаешь.

— Мало ли что говорят! Девки говорят, что наш техник звена что-то выдающееся носит, да никто не видел, — сказал Черепнов.

Рассказав мне о своем разговоре с Черепновым, комиссар Калашников попросил меня побеседовать с летным составом о «выживании», не называя Черепнова.

В беседе с летным составом я сказал, что разговоры о «выживании» надо прекратить, так как они не свойственны нашим боевым экипажам, с беззаветной смелостью выполняющим труднейшие боевые задачи при ожесточенном противодействии противника.

Инстинкт самосохранения есть у каждого, и все, естественно, берегут свою жизнь и на земле, и в воздухе. Сохранение жизни в бою — это прежде всего победа над противником. Но забота о сохранении жизни никогда не должна идти в ущерб успешному выполнению боевой задачи, долг перед Родиной должен быть всегда выше всего. И если надо, следует пожертвовать жизнью для того, чтобы выполнить боевую задачу.

Выслушав меня, летчики вопросительно поглядывали друг на друга, но вопросов никто не задавал.

С утра 13 декабря в полк прибыл командир дивизии полковник Антошкин и перед руководящим составом поставил задачу готовиться к поддержке наступления наших войск на Среднем Дону и на юго-запад от Боковской.

Уточнив боевые расчеты и приказав инженеру эскадрильи в ближайшие два дня отремонтировать поврежденные в боях самолеты, я начал изучать с летным составом район предстоящих боевых действий и намечаемые для бомбардировочных ударов цели. В это время в землянку вбежал запыхавшийся начальник штаба полка и передал приказ немедленно всем составом самолетов нанести удар по танкам и войскам противника, сосредоточенным в Нижне-Чирской для наступления с целью деблокирования окруженной под Сталинградом группировки. В этом месте от внешней линии фронта до окруженных под Сталинградом немецко-фашистских войск было самое короткое расстояние, около сорока километров.

Немедленно взлетели двумя группами из девяти и трех самолетов и нанесли удар по скоплению танков и автомашин северо-западнее Нижне-Чирской у МТФ и в самой станице, уничтожив четыре танка, двенадцать автомашин, два бензовоза и много немецких солдат и офицеров[105].

— Ну как, подготовились? — смеялся старший техник эскадрильи Белов, когда, зарулив на стоянку, я вышел из самолета.

— Все равно надо готовиться, — ответил я ему.

— Если будем готовиться так, как сегодня, то много самолетов мы не подготовим.

После этого вылета в последующие дни нам боевых задач не ставили, и следующие два дня мы тщательно подготовили летный состав и самолеты к боевым действиям в предстоящем наступлении.

Очень тщательно с высоким мастерством подготавливал самолеты к боевым вылетам и восстанавливал повреждения, полученные в боях, авиационный механик младший воентехник Сергей Нефедович Просолов. За безотказное обеспечение нескольких сот боевых вылетов он был награжден двумя боевыми орденами. После службы в армии он до 1965 года работал мастером производственного обучения, а сейчас на заслуженном отдыхе, живет в Москве.

В наступлении на Среднем Дону перед нашим полком были поставлены задачи участвовать в непосредственной авиационной подготовке прорыва, а затем уничтожать резервы и самолеты противника на аэродромах, а также наносить удары по железнодорожным эшелонам противника. Но боевой готовности с нас не сняли, и весь летный состав с утра до вечера дежурил в землянке.

Летчики, штурманы, радисты и стрелки сидели и лежали на нарах, дремали, читали газеты и книги. Те, кто не спал и не читал, собрались у железной печки.

Ближе всех к печке сидел Черкасов и задумчиво смотрел немигающими глазами на раскаленные угли. Обращаю внимание, что он, как всегда, спокоен, сидит прямо и гордо, не скрывая своего превосходства над окружающими. За ним склонился над истрепанной записной книжкой Рябов, проверяя, все ли сделал по своим адъютантским обязанностям за начальника штаба эскадрильи. Отчаянно храбрый штурман Рябов участвует почти в каждом боевом вылете. То с одним, то с другим летчиком. На другой стороне, оперевшись на деревянную стойку, сидит Рудь. У него фигура вытянувшегося подростка, задорный голос и приятная открытая, как у девушки, улыбка. Немного в стороне курит Черепнов. Его злое, напряженное лицо как будто застыло в вечной ненависти. Вокруг него на нарах лежат члены его экипажа.

У узкого окна под потолком стоит Гладков. Всегда сосредоточенный, он смотрит в окно сквозь волны свистящего под ветром снега на самолет Чижикова, на котором техники меняют мотор. «Успеют или не успеют они поставить новый мотор к завтрашнему дню?» — думает Гладков.

Завтра должно начаться наступление наших войск на Среднем Дону. Боевая задача летному составу на первый день наступления поставлена, боевой порядок определен, каждый экипаж и самолет подготовлены. Надо только точно нанести бомбовый удар по заданным целям. Но Гладков знает, что успешное выполнение боевой задачи будет зависеть не только от него и подготовки экипажей, иначе не было бы возвращений, невыполнения боевых задач и тяжелых потерь бомбардировщиков и экипажей от огня зенитной артиллерии и истребителей.

Рядом с Гладковым, прислонившись к стене, сидит летчик Муратов. Обычно энергичный, беспокойный и активный, сейчас он глубоко задумался.

— О чем задумался, Муратов? — спросил Гладков.

— Думаю, что каждый наш успешный боевой вылет состоит из неожиданностей, странных загадок и затаенных действий.

— Точно! — поддержал Муратова Рудь. — Летишь на задание, обещанных истребителей нет. Цель находится не там, где указывалось, зенитки, которых не ждали, лупят по самолетам вовсю. Вот тут и начинаются загадки и неожиданности.

— Не преувеличивай, Рудь. Это не всегда так, — возразил Гладков.

— Меня восхищяют летчики и командиры, которым кажется, что перед боевым вылетом они знают все, что будут делать, а я перед каждым вылетом на боевое задание мучаюсь в догадках, — заметил Муратов.

— Мучаться бесполезно. На войне много зависит от везения. Его-то нам и надо добиваться всеми способами! — воскликнул Рудь.

— Не везение, а хорошая подготовка к боевому полету и тактика. Надо весь полет держать уши топориком, искать противника и бить немцев, а не бояться их, — возразил Гладков.

— Да, драться с фашистами надо с беззаветной храбростью, а у нас летчиков иногда обвиняют в якобы ненужной лихости, а лихость — это крик русской души, — поддержал Гладкова Рудя.

— Я не уважаю только героизм, который как маску надевают перед вылетом на врага, — сказал Рябов.

— А что поделаешь? — обратился к Рябову Черкасов. — Все мы немного боимся, но волей подавляем страх и свое собственное маленькое малодушие, делаем наше дело да еще пример показываем.

На Среднем Дону

16 декабря, в день начала наступления наших войск на Среднем Дону, с утра стоял туман, а потом низкая облачность. Поэтому полк в авиационной подготовке прорыва не участвовал.

Весь летный состав, настроенный на боевые действия, рвался в бой, чтобы помочь своим наступающим войскам, однако, вынужденные из-за погоды бездействовать, с тоской и ненавистью все смотрели на туманную мглу.

— В полной готовности и в полной бездеятельности, — повторял Гладков.

Особенно мучился бездеятельностью летчик Рудь. В эти туманные дни, когда на стоянке трудно было различить даже соседний самолет, гул летящего над аэродромом выше тумана самолета захватывал душу Рудя желанием лететь, бомбить, невыразимой тоской по воздуху, полету, действию.

В полдень из дивизии была получена метеоинформация о том, что южнее Дона шесть-семь баллов облачности высотой пятьсот метров.

Я предложил командиру полка спросить разрешение у дивизии на нанесение в этих условиях бомбардировочного удара по самолетам противника на аэродроме Тацинская, чтобы не пропадал боевой настрой летного состава.

Саломаха позвонил командиру дивизии. Тот долго не отвечал. Наконец, через два часа разрешение было получено.

Командир дивизии приказал боевой порядок полка из двух эскадрилий возглавить мне и, лично инструктируя меня по телефону, строго-настрого потребовал возвращаться на аэродром в случае, если облачность будет ниже двухсот метров.

Подготовка летного состава не заняла много времени, так как по этому аэродрому противника мы действовали уже не первый раз. Через полчаса полк взлетел, и мы взяли курс на Тацинскую. Чем ближе мы подлетали к Дону, тем ниже прижимали нас облака к земле.

Перед пролетом устья Хопра я подумывал уже о том, чтобы возвращаться, но за Доном нижний край облаков поднялся до трехсот метров, облачность разорвалась, и я уверенно повел полк на цель. Дальше по маршруту облачность становилась все реже. Но бомбить с высоты триста метров из-под облаков было нельзя из-за опасности подорваться на собственных бомбах. Поэтому я увел боевой порядок полка за редкие облака. Удача сопутствовала нам. В большом разрыве облаков перед нами открылся аэродром Тацинская, на котором находилось много самолетов.

— Прицеливаюсь по стоянке Ю-88-х, — доложил Желонкин.

— Давай, Федя! — ответил я ему.

— Командир, с аэродрома взлетают «мессера»! — сообщил Наговицин.

— Оповести всех и внимательнее следи за воздухом, — приказал я стрелку-радисту.

— Бомбы сброшены, контрольный снимок сделал, три бомбардировщика горят. Разворот, курс 30 градусов, — передал Желонкин.

Дешифрование контрольного фотоснимка показало, что этим ударом мы уничтожили пять самолетов Ю-88 и один Ме-1091.

Пролетев реку Чир, снизились под облака на высоту триста метров.

— Четверка «мессеров» сзади полтора километра, — доложил Наговицин.

— Командир, отказал левый мотор, — сообщил по радио командир звена Черкасов.

— Самолет Черкасова отстает. Его атакуют «мессера»! — кричит стрелок-радист.

Стрелок-радист экипажа Черкасова Хиздрохулов, отражая атаку истребителей, сбил Ме-109, после чего «мессера» не подходили близко к отставшему самолету, а обстреливали его со средних дистанций и резко выходили из атак.

Уменьшаю скорость, чтобы самолет с отказавшим мотором не быстро отставал, и приказываю по радио всем поддержать огнем экипаж Черкасова. В следующее мгновение на встречных курсах ниже нас проносится пара наших истребителей Як-1. Они отсекают атакующие истребители противника, которые гнались за нами от Тацинской, и мы благополучно вместе с самолетом Черкасова возвращаемся на свой аэродром.

В первый день наступления, 16 декабря, наши войска силами 6-й и 1-й гвардейской армий не смогли прорвать оборону противника на Среднем Дону, подвергаясь сильным ударам авиации противника, действовавшей с аэродромов Миллерово и Тацинская[106]. Для того чтобы уменьшить противодействие авиации противника нашим наступающим войскам, с утра 17 декабря полку была поставлена задача без прикрытия истребителей нанести два удара с целью уничтожения фашистских самолетов на аэродроме Миллерово.

Взлет начали сразу после рассвета. У летчика Озерова из второй эскадрильи на взлете один мотор не развил полных оборотов, и его самолет на разбеге выкатился за границы аэродрома и потерпел аварию, у него сломалась передняя стойка шасси.

К цели подошли внезапно для противника, застав на аэродроме шестьдесят бомбардировщиков, скученных на северной стоянке. Интенсивный зенитный огонь пяти батарей немцы открыли с опозданием. Бомбы по самолетам были уже сброшены. В результате удара было уничтожено пять бомбардировщиков Ю-88 и шесть повреждено[107].

Вскоре после посадки из дивизии приказали нанести повторный удар по аэродрому Миллерово.

Во втором вылете четыре бомбардировщика нашей эскадрильи возглавил мой заместитель капитан Пузанский, а пять самолетов второй эскадрильи — капитан Чижиков.

С нетерпением я ожидал их возвращения с боевого задания. Наконец, послышался гул возвращающихся самолетов, а затем показались три самолета первой и четыре самолета второй эскадрилий.

Техники и оставшийся на земле летный состав, всматриваясь, считали самолеты, а потом начинали гадать, кто не вернулся.

Возвратившиеся с задания летчики и штурманы доложили, что при подходе к аэродрому Миллерово зенитная артиллерия противника начала интенсивно обстреливать боевой порядок наших самолетов задолго до боевого курса. На боевом курсе разрывы зенитных снарядов накрыли полностью боевой порядок обеих эскадрилий. И хотя своим ударом полк уничтожил еще пять немецко-фашистских бомбардировщиков, над целью было потеряно два самолета[108]. В первой эскадрилье был сбит самолет летчика старшего лейтенанта Аввакумова со штурманом лейтенантом Деулиным В. Н., стрелком-радистом сержантом Герасимовым И. Ф. и воздушным стрелком сержантом Чайкой Н. Т.

Во второй эскадрилье загорелся от прямого попадания зенитного снаряда и, круто снижаясь, развалился на части самолет командира звена лейтенанта Щеголева В. Н. со штурманом старшим сержантом Ковалевым П. П., стрелком-радистом Ампилоговым Н. Т. и воздушным стрелком Ропкой.

Одной из причин этих тяжелых потерь был шаблон в тактике нанесения повторного удара, в котором направление захода, высота бомбометания и маневр в районе цели были выполнены почти в точности, как в первом ударе.

За ужином летный состав сидел в подавленном состоянии.

— Давайте помянем не вернувшихся с боевого задания наших восьмерых товарищей, — предложил Черкасов.

— Не буду. Они еще могут вернуться. Таких случаев было много, — возразил Рудь.

— Вряд ли вернутся. Самолет Щеголева был поражен прямым попаданием зенитного снаряда и на крутом снижении развалился на части, — выразил сомнение Погудин.

— А я видел, как бомбардировщик Аввакумова перевернулся на спину и стремительно полетел к земле, — добавил Черкасов.

— Стрелкачи! Кто из вас видел, как подбитые самолеты врезались в землю? — спросил Рудь.

Наступило молчание.

— Ну вот, что я вам говорил. Давайте лучше пожелаем, чтобы наши товарищи быстрее возвратились в полк, — предложил Рудь.

— Жизнь летчика полна смертельного риска. За малейшие ошибки он расплачивается падением, — заметил Погудин.

— Ерунда! Наш боевой опыт учит, что опытные смелые летчики умеют не делать ошибок или исправляют допущенные промахи, побеждают и выходят живыми из сложнейших положений, — возразил стрелок-радист Зеленков И. И.

— Боевой опыт, боевой опыт! Если он чему-нибудь и учит, так это только тому, что в боевом вылете следует ждать черт знает что, — сказал Черкасов.

— Что же, по-вашему, каждый раз надо быть готовым к смерти и к бессмертной славе, как говорил Маяковский? — спросил Рудь.

— Я этого не говорил. Против неожиданностей надо держать высокий уровень боевой подготовки и боевой готовности, — ответил Черкасов.

— Бросьте этот спор. Мы должны летать и бить фашистов, пока живы, а наша слава пусть будет бессмертной, — примирительно произнес Рябов П. П.

— Судьба Аввакумова и Щеголева ждет всех нас, — негромко заметил Иван Иванович Каменский, сидевший рядом со мной.

— Гнилая твоя теория, Иван! — возразил ему Гладков. — По-твоему, через тридцать боевых вылетов каждый из нас должен погибнуть, а мы с тобой выполнили уже больше семидесяти вылетов. Примерно по столько же боевых вылетов у Осипова, Архангельского, Рудя и Муратова, и ничего — еще летаем.

— Это не моя теория, а теория вероятностей. Кто-то может выполнить и по сто, и по двести вылетов, но в среднем за все время боевых действий нашего полка на всех фронтах на каждые тридцать боевых вылетов приходится одна боевая потеря самолета, — обиженно сказал Каменский.

— Осипов, а ты что думаешь об этой фатальной неизбежности гибели? — спросил меня Гладков.

Я ответил, что расчеты Каменского впечатляют, но наши летчики привыкли к смертельному риску в бою и никогда не свыкнутся с реальностью смерти. Должна быть надежда, и она у каждого есть.

— Ладно, Иван. Только ты свою теорию не распространяй среди летного состава и не порть им настроение, а нам — обедню, — сказал Гладков, обращаясь к Каменскому, и отошел к своему заместителю Чижикову, сидевшему в стороне.

Чижиков сидел за столом, подперев голову ладонями рук, и отрешенно смотрел невидящими глазами перед собой. Маленькое лицо его покраснело. Гладков присел рядом с ним и спросил:

— О чем ты загрустил, мой боевой заместитель?

— Да просто так, — встрепенулся Чижиков.

— А все-таки? — не отставал Гладков.

— Да вот, командир, думаю. Война идет второй год, и конца ей не видно. Вчера погиб Ромащенко, сегодня экипажи Щеголева и Аввакумова.

— Ну и что? На то и война.

— А то, что главное, командир, надо остаться живым, а все остальное — мелочь по сравнению с этим.

— Откуда у тебя такие идиотские мысли? — с возмущением спросил Гладков.

— Привез из боевого вылета на Миллеровский аэродром, увидев, как над целью взорвался самолет Щеголева и как его пылающие обломки падали на землю. Никто не успел даже воспользоваться парашютом. Их уже нет, а мы ужинаем.

— Ты сошел с ума, потому что увидел эту смерть. Мне это чувство знакомо. Я пережил подобное, когда все девять бомбардировщиков нашей эскадрильи подожгли «мессера» над Ельней и я, выбросившись из горящего самолета, висел на парашюте. А теперь привык. Забудешь об этом и ты. Нам, Чижиков, предстоит долго воевать, и мы встретим еще кое-что пострашнее сегодняшнего. Смотри, не скажи этого еще кому-нибудь.

— Командир, я ведь и хотел сказать, что нам надо жить, чтобы победить, — оправдывался Чижиков.

— Это другое дело.

Первая действительная встреча с опасностью, когда на глазах у тебя сбивают соседние самолеты, конечно, производила впечатление. После такой встречи некоторые задавали себе фатальный вопрос: «Что же будет со мной?»

В этих условиях поддержкой каждого была целеустремленность на защиту Родины и на выполнение своего воинского долга. Каждый из нас в эскадрилье и полку знал, за что и во имя чего он воюет. Это было главной духовной поддержкой в трудную минуту.

18 декабря утром, когда самолеты на аэродроме еще были окутаны туманом, нашей эскадрилье поставили задачу уничтожить немецкие транспортные самолеты на аэродроме Глубокой. Вместе с нашими четырьмя самолетами в общей группе должны были лететь и три бомбардировщика второй эскадрильи. Действовать предстояло без прикрытия истребителей. Ветер сдул туман, и по небу клочьями пены неслись низкие облака.

Построив боевой порядок в колонну звеньев, мы взяли курс на цель. За Доном облачность разорвалась до 6–7 баллов.

Выйдя на аэродром противника у Глубокой, мы обнаружили, что самолетов на нем нет, а на железнодорожной станции стоит эшелон и скопилось до шестидесяти автомашин и несколько танков. Передаю по радио о том, что будем бомбить запасную цель, и захожу на железнодорожную станцию с юга.

— Бомбы сброшены, горят восемь машин. Несколько бомб попали в эшелон и железнодорожные пути, — докладывает Желонкин.

Беру курс на свой аэродром, и без всякого противодействия мы возвращаемся. Но облачность уплотнилась и еще больше понизилась. Заход на посадку выполняем на высоте сто метров.

Не успели мы закончить доклад о результатах удара, как командир полка поставил задачу немедленно по готовности самолетов нанести удар по скоплению войск противника в Дегтево, расположенном на реке Калитва в пятидесяти километрах северо-восточнее Миллерово. К цели летели на высоте сто-двести метров. В Дегтево севернее и западнее населенного пункта на большой площади скопилось много артиллерии, войск, автомашин и повозок.

Было видно, что противник отступает и уже начался беспорядок. Но бомбить с высоты двести метров было невозможно из-за опасности подорваться на собственных бомбах. Поэтому, зайдя с юга вдоль реки, мы набрали высоту в рваных облаках до пятисот метров и нанесли удар по скоплению войск.

Доложив о выполнении боевой задачи начальнику штаба полка, я зашел в землянку.

Комиссар эскадрильи Калашников зачитывал личному составу последнюю сводку Совинформбюро. Рассказывая об успехах наших войск под Сталинградом, на Среднем Дону и о результатах выполнения боевых заданий экипажами нашей и соседней эскадрилий, Калашников воодушевлял летчиков, штурманов, стрелков, техников и механиков на лучшую подготовку бомбардировщиков к боевым вылетам и на эффективное выполнение боевых задач.

Экипажей и самолетов в полку и эскадрильях становилось все меньше, а боевых задач сверху нам ставили все больше. Так, с утра 19 декабря нам поставили задачи: произвести воздушную разведку направлений движения и состава войск противника, отходящих под ударами наших соединений, успешно наступавших на Среднем Дону и от Боковской, уничтожать отходящие войска противника на дороге Кружилин — Грачев и подвижной состав на железнодорожной станции Глубокой. Последнюю задачу приказали выполнять экипажам второй эскадрильи.

Задачу произвести разведку я поставил экипажу Ширана, разрешив ему самостоятельно выбрать цель для бомбардировочного удара попутно с разведкой, а уничтожать отступающие войска противника решил своим экипажем и экипажем Черепнова. Так как облачность была всего на высоте триста-шестьсот метров, решил удары наносить одиночными экипажами. На дороге от Кружилина на Грачев двигалось около ста пятидесяти автомашин с войсками и много артиллерийских орудий. Выбрав наиболее плотный участок колонны, мы нанесли бомбовый удар с высоты шестьсот метров и уничтожили две автомашины. Затем, снизившись до бреющего полета, я проштурмовал колонну из передних пулеметов до полного израсходования боеприпасов и зажег еще одну автомашину[109]. Немецкие солдаты спрыгивали с автомашин и разбегались в стороны от дороги. На третьем заходе я приказал стрелкам проштурмовать из пулеметов вражескую колонну. Экипаж Черепнова уничтожил две автомашины противника около Грачева.

С задания не вернулся экипаж командира звена Ширана со штурманом лейтенантом Ильиным, стрелком-радистом Ганиным и воздушным стрелком Больфосовым.

В середине февраля техники, ездившие в Глубокую для эвакуации сбитого самолета Рудя, обнаружили самолет Ширана по номеру на хвосте в пятнадцати километрах северо-восточнее Миллерово. Самолет лежал на фюзеляже в четырехстах метрах от дороги. Жители Дегтева рассказали, что этот самолет несколько раз бомбил и обстреливал отходящую колонну итальянских войск и был сбит зенитным огнем. Летчик посадил самолет рядом с дорогой на фюзеляж, но, когда солдаты к нему подбежали и открыли кабину, летчик скончался от смертельного ранения.

Наступление наших войск на Среднем Дону развивалось успешно. В последующую декаду погода в районе боевых действий была не такая хорошая, чтобы можно было наносить удары эскадрильями, но и не такая плохая, чтобы сидеть на аэродроме. Войска, прорвавшие оборону на Среднем Дону, требовали поддержки. Летный состав стремился оказать содействие своим наступающим войскам. В этих условиях, наряду с ударами всем составом эскадрильи, мы выполняли боевые задачи одиночными экипажами и звеньями. Очень пригодилась подготовка экипажей к боевым действиям в сложных метеорологических условиях.

Уточняя линию фронта перед боевым вылетом 20 декабря, мы отметили, что наши танковые части овладели Кантемировкой, Маньково-Калитвенской, Нутейниковым, Кашарами и Мешковым[110]. Это было продвижение от Дона на 40–55 километров. Весь летный состав радовался успехам наших войск и рвался в бой.

В этот день с утра с целью задержки продвижения резервов к Миллерово экипажи полка при низкой облачности и плохой видимости нанесли удар по железнодорожному эшелону на станции Глубокой и взорвали три вагона[111].

Во втором вылете в этот день полк нанес бомбардировочный удар по колонне артиллерии и автомашин с пехотой, отходящей от Кашары на Миллерово. Экипажи Гладкова, Черкасова, Погудина и Архангельского в этом вылете уничтожили тринадцать автомашин и дезорганизовали движение отходящих войск[112].

21 декабря мы снова задерживали выдвижение резервов противника на восток ударами по железнодорожным эшелонам на участке дороги станция Лихая — Морозовск.

Так как на аэродроме стояла низкая облачность, местами переходящая в туман, а в районе целей стоял туман с большими разрывами, задачу было приказано выполнять одиночно экипажами-охотниками.

При постановке боевой задачи экипажам я рекомендовал им стараться найти и разбомбить эшелон на станции, а не на перегоне, с тем чтобы еще разрушать станционные пути.

Наш экипаж взлетел первым и взял курс на Лихую. На участке маршрута от Поповки до Криворожья наблюдаем две колонны отходящих войск противника.

— Командир, смотри, как немцы драпают! Какие заманчивые цели! — радостно кричит мне Желонкин.

Отвечаю ему, что отвлекаться на эти цели нельзя, надо выполнять боевую задачу. Выйдя на железную дорогу, взяли курс на восток и вскоре обнаружили эшелон противника на разъезде Жирнов. Снизившись на высоту шестьсот метров, нанесли бомбовый удар, взорвав один вагон. Экипажи Черкасова, Архангельского и Муратова бомбили два эшелона на станции Ковылкин. На контрольном фотоснимке экипажа Черкасова было зафиксировано пять попаданий в железнодорожные эшелоны и три попадания бомб в станционные пути. Экипаж Погудина разбомбил эшелон на станции Вальково, а Девиченко — на станции Тацинской[113].

На свой аэродром я вернулся первым и, зарулив на стоянку, стал ожидать посадки остальных экипажей.

Самолеты возвращались на аэродром на малой высоте поодиночке. После посадки и осмотра всех самолетов оказалось, что три повреждены огнем зенитной артиллерии.

Во время доклада о выполнении боевой задачи начальник штаба спросил у Желонкина:

— Какая же погода от аэродрома до Дона?

— Низкая облачность, местами переходящая в туман.

— Какой туман, товарищ Желонкин?

— Туман такой мягкий, что только бутылки завертывать, чтоб не разбились.

— Мне не до шуток. Из штаба дивизии уже поступила новая боевая задача, — с раздражением сказал Стороженко.

Срочно приказывалось нанести удар экипажами нашей эскадрильи по эшелонам противника на станции Морозовск, а экипажами второй эскадрильи уничтожить самолеты на аэродроме Морозовск.

Над нашим аэродромом висела низкая облачность, а пролетев Дон, вылетевшие на задание экипажи увидели, что туман рассеялся и ярко светило солнце, поэтому увеличили высоту.

Преодолевая огонь дивизиона зенитной артиллерии и атаки истребителей противника, экипажи полка уничтожили на аэродроме Морозовск четыре и повредили три бомбардировщика Ю-88, а на железнодорожной станции Морозовск в результате бомбового удара вспыхнуло три очага пожаров, за которыми последовало несколько сильных взрывов в эшелонах[114].

Над целью на самолете Девиченко Н. И. огнем зенитной артиллерии были повреждены рули высоты и направления. На подбитый бомбардировщик накинулись три истребителя противника. Отражая их атаки, стрелок-радист Мельников С. И. и воздушный стрелок Егоров И. Е. сбили один «мессер», но в следующий момент Мельников был смертельно ранен, а Егоров ранен в ногу. Летчик Девиченко продолжал мужественно вести плохо управляемый самолет. «Мессеры» подошли вплотную к беззащитному самолету и огнем отбили у него хвост и смертельно ранили летчика Девиченко. Неуправляемый падающий самолет покинули с парашютами штурман Журавлев и раненый стрелок-радист Егоров, а Девиченко и Мельников упали с самолетом. Истребители противника несколько раз атаковали опускавшегося на парашюте Журавлева В. В., но ему удалось благополучно приземлиться. Через два дня Журавлев пришел в полк и рассказал:

— Когда переходил линию фронта, каждое мгновение боялся быть подстреленным немцами или своими или нарваться на мину. Шел ночью, ориентируясь по звездам. Было очень трудно, терялись силы, падал, поднимался и, не давая себе передышки, шел и шел вперед. Выбившись из сил, ножом отрезал штанины у комбинезона. Стало идти немного легче, но скоро упал и не хотел вставать. Услышав восточнее одиночные выстрелы, поднялся, плюнул на самосохранение и пошел прямо, не обращая ни на что внимания, пока западнее Урюпина не встретился с танкистами 1-го гвардейского мехкорпуса.

В следующие три дня из-за тумана, снегопада и метели мы не летали. Инженеры и техники, несмотря на метели, восстанавливали поврежденные в боях самолеты.

25 декабря начальник штаба Стороженко информировал летный состав о том, что наши танковые соединения овладели Тацинской и Урюпином, а в районе Алексеевско-Лазовского и Каменского нашими войсками окружены, разгромлены и взяты в плен соединения итальянской армии. Противник подтягивает резервы от станции Лихая к Тацинской. В связи с этим экипажам полка была поставлена боевая задача уничтожать железнодорожные эшелоны с резервами немецко-фашистских войск на участке от станции Лихой до Тацинской.

Немедленно взлетели пять экипажей. Действуя одиночно, «охотниками», экипажи летчиков Черкасова, Пузанского, Черепнова, Муратова и Архангельского произвели по два боевых вылета, нанося удары по железнодорожным объектам, и уничтожили тринадцать вагонов, семь автомашин и разрушили железнодорожные пути на станции Грачи[115].

— Посмотри, командир, какие снимки результатов ударов привез Черкасов, — сказал Калашников, когда я зашел вечером в штаб полка.

На каждом снимке отчетливо просматривалось по два-три попадания бомб в каждый эшелон.

Я ответил, что другого от этого экипажа и не ожидал.

— Штаб полка посылает эти снимки в штаб дивизии, — сообщил Калашников.

На следующий день, 26 декабря, полку была поставлена задача поддержать наступление войск 5-й танковой армии ударами по резервам противника в Тормосине и на станции Чернышковской.

В первом вылете общий боевой порядок полка было приказано возглавить мне. Удар предстояло нанести без прикрытия истребителей. Построив боевой порядок в «клин самолетов», мы взяли курс на Тормосин. Небо было ясное, видимость до двадцати километров.

При подлете к линии фронта напрягаю зрение, ищу в воздухе истребители противника, но их нет. Под утренним солнцем блестели только задонские просторы. На заснеженной земле хорошо было видно, что севернее Рычковской и Суровикино наши войска ведут напряженный бой. По дороге на Чернышковскую и Обливскую от Тормосина движется много автомашин и артиллерии, но между ними большие дистанции, как цели они были для нас невыгодными. На западной окраине Тормосина скопилось до семидесяти автомашин и около десяти танков, и мы нанесли по ним удар, уничтожив шесть автомашин и бензоцистерну, которая особенно ярко загорелась, распустив широкий шлейф черного дыма[116]. Разнокалиберная зенитная артиллерия вела по боевому порядку беспорядочный огонь, не причинив нашим самолетам повреждений.

Во втором вылете группу бомбардировщиков полка возглавил Гладков. Они тоже нанесли удар по скоплению войск и боевой техники противника в Тормосине.

В третьем вылете я возглавил группу полка из шести самолетов, и мы нанесли удар по железнодорожному эшелону и скоплению автомашин на станции Чернышковской. Одна из сброшенных бомб, очевидно, попала в склад боеприпасов, в результате чего произошел взрыв колоссальной силы[117]. Столб пламени и огня поднялся на высоту тысяча метров и закрыл всю станцию. Летчики по радио восторженными возгласами поздравляли друг друга с исключительно удачным ударом. Озабоченность проявлял только штурман нашего экипажа Федя Желонкин. Он несколько раз спрашивал меня:

— Что же мы привезем на фотоснимках? Один дым.

Но его опасения оказались напрасными. Так как в группе фотографировали результаты удара с трех самолетов, то после проявления и сравнения фотоснимков можно было видеть цель до удара, начало и развитие взрыва и окончательные результаты — станцию, покрытую огнем и громадным облаком дыма.

Вечером в эскадрилью прибыл на пополнение экипаж старшего лейтенанта Шубнякова П. Г. со штурманом Богаевым A. A., стрелком-радистом Заболотным и воздушным стрелком Варфоломеевым.

После представления я предложил Шубнякову устроиться и изучить условия боевых действий и тактику выполнения боевых задач. Рябов предложил экипажу Шубнякова занимать в общежитии любые из восьми свободных мест.

Когда Шубняков сел на крайний топчан, штурман Волков сказал:

— Не ложитесь на этот топчан, товарищ старший лейтенант. Он приносит несчастье. До вас на нем спал старший лейтенант Ширан, не вернувшийся с задания две недели назад.

— Вот на этом топчане я и буду спать, а ты ложись рядом, — сказал Шубняков своему штурману Богаеву.

Быстро раздевшись, Шубняков лег на топчан и заснул раньше, чем Богаев успел стянуть сапоги.

На другой день Шубняков обратился ко мне с просьбой проверить его экипаж и включить в боевой расчет. Я объяснил Шубнякову, что в запасном полку его экипаж неплохо подготовили «утюжить воздух», а для боевых вылетов они еще не готовы и им необходимо не менее месяца изучать боевую обстановку, противника и тактику действий бомбардировщиков. Из опыта боевых действий нашего и других бомбардировочных полков было известно, что почти каждый молодой или новый экипаж, сразу же посланный в бой, как правило, сбивают в первых же вылетах.

Шубняков обиделся. Он летал уже четыре года и успел за это время налетать на бомбардировщиках более семисот часов. И по возрасту он был в эскадрилье после Пузанского самым старшим.

Такие наши асы, как Рудь и Архангельский, выглядели по сравнению с ним мальчишками, Шубняков обратился к комиссару полка Куфте, заявив, что вырвался на фронт не для того чтобы торчать без дела в землянке и слушать молокососов, а затем, чтобы бомбить фашистов и драться за Родину.

Куфта изложил ему те же причины невключения его в боевой расчет, что и я, пообещав ускорить ввод его экипажа в боевые действия.

В течение 27 декабря экипажи нашего полка продолжали поддерживать наступление наземных войск на тормосинском направлении, нанося бомбовые удары по резервам и железнодорожным эшелонам противника на станции Чернышковской и на перегонах от Обливской до Морозовска.

При полете к цели пятерка самолетов под командованием Гладкова перехватила немецкий транспортный самолет Ю-52, следовавший к окруженной группировке в район Сталинграда, сразу же атаковали его и сбили. Героем этого боя стал стрелок-радист Гладкова Иван Иванович Зеленков. Когда самолет Гладкова после двух атак поравнялся с Ю-52 и летел с ним на параллельных курсах, именно Зеленков несколькими очередями в упор вывел из строя фашистских летчиков, после чего военно-транспортный самолет завалился в крутую спираль и врезался в землю.

Экипаж Черкасова бомбил и штурмовал колонну войск противника на дороге у Верхнего Гнутова, уничтожив две автомашины и автоцистерну с горючим[118].

Противник подбросил резервы и начал оказывать ожесточенное сопротивление нашим наступающим войскам в районах Миллерово, Тацинской и севернее Морозовска[119]. Весь день 28 декабря наш полк наносил удары по танкам и немецко-фашистским войскам у Мариновской и южнее Тацинской, поддерживая отход 24-го танкового корпуса и сражение наших войск у Скосырской. Совершив шестью экипажами шестнадцать боевых вылетов, полк уничтожил три танка и одиннадцать автомашин противника[120].

Для того чтобы уменьшить противодействие нашим войскам со стороны вражеской авиации, на другой день нам была поставлена задача уничтожать самолеты противника на аэродроме Морозовск.

Несмотря на низкую облачность и сильное обледенение, экипажи полка прорвались к цели и нанесли по ней бомбовый удар.

Вечером одиночные самолеты противника с небольшой высоты бомбили наш аэродром. Основной удар фашистские летчики нанесли по штабу полка и общежитию летного состава. Бомбардировщики сбрасывали бомбы с небольшой высоты. Короткие завывания бомб заканчивались черными фонтанами смерти и взрывов. В результате бомбежки был убит помощник начальника штаба полка капитан Даниленко Д. С., ранено несколько человек личного состава и взрывом бомбы сорвана крыша с общежития летного состава второй эскадрильи.

Последующую неделю полк не летал. Низкая облачность, снегопад и обледенение исключили какие-либо полеты.

На новогоднем ужине, когда командир дивизии Антошкин и комиссар Черноусов поздравили личный состав полка и пожелали полку боевых успехов в новом году, командир полка Саломаха конфиденциально обратился к Черноусову:

— Товарищ комиссар, наш полк успешно воюет и летом, и зимой, личный состав второй раз представляем к правительственным наградам, а меня, командира полка, опять обходят и забывают. Почему? Не понимаю.

— Крепче бейте фашистов, а награды вас не обойдут, — похлопывая по плечу, успокаивал Саломаху Черноусов.

В середине января 1943 года командир полка Саломаха убыл из полка в распоряжение отдела кадров ВВС.

Временное исполнение обязанностей командира полка было возложено на Куфту.

Куфта был хороший комиссар. Он прекрасно знал личный состав и имел большой опыт политработы. Во взаимоотношениях с начальниками и подчиненными был настойчив, но не агрессивен. При возникновении спорной проблемы или вопроса он сразу же намечал допустимые границы, в которых собирался действовать, и действовал настойчиво и по-партийному принципиально. Отличный летчик, Куфта мог бы стать хорошим командиром полка.

5 января начальник штаба полка Стороженко приказал вылет полка на задание возглавить мне и после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродроме Сарычи. Летели к цели без прикрытия истребителей.

Выйдя на Ново-Марковку, войск противника в указанном районе мы не обнаружили.

— Ищи запасную цель, — приказал я Желонкину.

Целей на дорогах и в населенных пунктах было много, но все они были незначительными — пять-семь автомашин, и то на значительных дистанциях.

Наконец, Желонкин доложил:

— Командир, давай посмотрим большую рощу юго-восточнее Терновской. Смотри, сколько следов по снегу с дороги ведет туда.

Разворачиваю группу на Терновскую, и нас сразу же начинает обстреливать зенитная артиллерия. В роще и на ее опушке мы обнаружили значительное скопление немецких танков и автомашин. Танки начали расползаться в стороны, но поздно. Зайдя с юга, мы нанесли бомбовый удар по обнаруженной цели, уничтожив два танка и три автомашины[121].

На новом аэродроме в Сарычах нас встречали комиссар полка Куфта и начальник штаба Стороженко. Все летчики на новом аэродроме приземлились отлично и отрулили на указанные им стоянки. Аэродром был большой, с хорошо укатанной взлетно-посадочной полосой и большой землянкой для экипажей, ожидающих вылета.

Хутор Сарычи, где мы разместились, на самом деле был большим селом, раскинувшимся вдоль реки Хопер.

Меня адъютант Рябов поместил в хате председателя колхоза.

Снегопад и бураны перемели все дороги, сделали их трудно проходимыми для автотранспорта. На новом аэродроме стало не хватать горючего и боеприпасов.

Несколько дней сидим в готовности к боевым действиям, а боевой задачи нам не ставят, нет погоды.

Утром заместитель командира полка по политчасти Куфта зачитал личному составу Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года о введении погон.

Хотя воинские звания офицеров в Красной Армии были введены в 1936 году, а генералов — в 1940-м, введение ношения погонов вызвало в первое время у кого смущение, а у кого и короткий шок. Очевидно, сказывалось впечатление от довоенных фильмов и книг, в которых все золотопогонные офицеры в большинстве случаев показывались как беляки, контрреволюционеры, мучители народа, а солдаты и младшие чины — как революционеры, патриоты и носители лучших традиций правды, чести и свободы.

Летный состав, расположившись на нарах, покрытых соломой, и вокруг длинного стола, обсуждал эту новость:

— А это здорово, что вместо треугольников, кубарей и шпал теперь на погонах будут звездочки, — сказал Рябов.

— За погонами пойдут белые перчатки, денщики, офицерская честь, а потом и до дуэлей дойдет, как у беляков, — мрачно заметил старший техник Белов.

— До дуэлей не дойдет, они были строго запрещены еще в царской армии, а ординарцы у командиров давно уже есть, их надо только узаконить, — возразил Рябов.

— Жаль, что отменили дуэли, а то я бы давно вызвал на дуэль Черепнова, — сказал Рудь.

— Нам с тобой сначала звездочки на погоны надо заработать, а потом уже защищать офицерскую честь, — добродушно огрызнулся Черепнов. — Сержантам «дуелеф» не положено.

— А как же говорят: «Береги честь смолоду»? — не унимался Рудь.

— Не дергайся, тебе пока беречь нечего, — усмехнулся Черепнов.

— Ну, это ты врешь. Чести у меня много. Об этом весь полк знает.

— У тебя много честолюбия, а не чести. Ты рвешься заработать еще один орден да известность. Это мы все знаем.

— А хочешь, я сейчас без дуэли набью тебе морду за такие слова? — сказал Рудь, грозно надвигаясь на Черепнова.

— А ну, петухи, разойдитесь, — приказал Рябов, встав между спорщиками.

Когда все снова улеглись и уселись, штурман, младший лейтенант Чернышов, ни к кому не обращаясь, спросил:

— А что такое все-таки честь?

— Непорочность девушки! — крикнул Монзин.

— Хороший авторитет!

— Уважение!

— Честь-честью провести вечерок.

— Хорошо выполнить боевое задание, с честью.

— Тесть любит честь.

— Честью просить, вежливо, без рукоприкладства!

— Приветствовать, отдавать честь! — выкрикивали со всех сторон.

— Штурман Орлов, ты бывший прокурор, объясни, пожалуйста, этим крикунам, что такое честь, — попросил Чернышов.

— Сразу и не найду определение, но честь — это духовные качества и принципы поведения человека, которые заслуживают уважения у окружающих и которыми можно гордиться. Честь и достоинство каждого в нашем государстве охраняется законом.

— Ну вот, товарищ капитан Рябов, зря вы не позволили мне дать по морде Черепнову для защиты чести, потому что честь надо защищать самому, — выпалил Рудь, обращаясь к Рябову.

— Успокойся, Рудь, Орлов тут в основном правильно рассказал о чести, но главное в воинской чести заключается в личной ответственности каждого за защиту Родины, и такая честь была и до Указа о введении погон, — ответил Рябов.

Когда в землянку вошел и присел у печки комиссар полка Куфта, еще не остывший от предыдущего спора Рудь обратился к нему:

— Товарищ комиссар! Меня Черепнов обвиняет в честолюбии, а я считаю, что быть честолюбивым неплохо.

— Честолюбие, товарищ Рудь, — это желание быть известным и получить почетное положение в коллективе.

— А чего же плохого, если я хочу в боях заработать еще один орден?

— Ничего плохого, товарищ Рудь, в этом нет. Некоторые честолюбцы для достижения своих целей стремятся подчинить себе других и славу получить за счет них, а благородное честолюбие — это стремление подчинить себе себя самого и добыть славу для полка и для себя. А вы, товарищ Черепнов, что думаете на этот счет? — спросил Куфта.

— И я так же понимаю. Только Рудь надеется получить почести и радости в будущем, а я хочу получить хотя бы что-нибудь, но сегодня. В этом и вся разница в нашем отношении к честолюбию, — ответил Черепнов.

Вечером, возвращаясь с Калашниковым из штаба полка, встретили летчиков Рудя, Муратова и Архангельского.

— Куда вы направляетесь? — спросил их комиссар.

— Идем посмотреть, как устроились на новом месте оружейницы, — ответил Муратов.

— Смотрите, молодцы, это же ваши подчиненные! — предупредил их Калашников.

Эти ребята не задумывались, куда могут завести их ухаживания за оружейницами. Как и многие летчики, они глубоко заблуждались, полагая, что на фронте, когда они каждый день рискуют жизнью, они свободны за свои похождения.

Но наши девушки-оружейницы не довольствовались только их дружбой, признаниями в любви и излияниями страстных чувств. Каждая, как женщина, задумывалась о будущем и «плела свою паутинку».

Наконец, горючее подвезли, и нам поставили задачу поддержать наступление наших войск бомбардировочным ударом по скоплению автомашин и живой силы противника в Миллерово.

В середине дня полк восемью самолетами, преодолевая противодействие зенитной артиллерии, бомбил скопление войск у станции Миллерово, уничтожив пять автомашин и один паровоз[122]. Потеряв базовые аэродромы Морозовск и Тацинская, немецко-фашистское командование для снабжения окруженных войск под Сталинградом создало новые аэродромы для транспортных самолетов у станций Зверево, Каменск и Лихая, начало выгрузку снабженческих грузов на этих станциях и перевозку их транспортными самолетами окруженной под Сталинградом группировке.

16 января мы получили задачу сорвать воздушные перевозки противника, для чего в течение дня уничтожать эшелоны и грузы на станции Зверево и самолеты на аэродроме рядом с этой станцией.

Первой взлетела вторая эскадрилья под командованием Гладкова для удара по эшелону на станции. Через час во главе первой эскадрильи вылетел я.

При подходе к цели мы обнаружили два разгружающихся эшелона. Один вагон горел, и несколько вагонов было разрушено. На аэродроме стояло пять транспортных самолетов и три рулили.

— Смотри, командир, как хорошо поработала эскадрилья Гладкова! — сообщил мне Желонкин.

Я предлагаю Желонкину ударить по эшелонам не хуже.

— Боевой! — командует Желонкин.

Выдерживаю курс.

— Бомбы сброшены, семь попаданий в эшелоны и штабели грузов[123].

— Посмотри, командир, какой взрыв и пожар возникли после нашего удара! — сообщает Желонкин.

На развороте наблюдаю большой пожар, возникший на станции после нашего удара, и облако от взрыва.

Но еще больше поразило меня то, что на аэродроме стало уже одиннадцать транспортных самолетов и два заходили на посадку.

— Впереди ниже большой транспортный самолет, — докладывает Желонкин.

— Атакуем! — подаю команду летчикам, со снижением устремляюсь в атаку и открываю огонь. За мной открывают огонь и ведомые летчики. Но слишком короткая атака. Транспортный ФВ-198 резко разворачивается и уходит на Ворошиловград. Преследовать его мы не стали, так как сами летели без прикрытия своих истребителей.

На основе разведданных о посадке транспортных самолетов на аэродром Зверево после возвращения быстро сформировали группу из шести исправных бомбардировщиков под командованием Черкасова для удара по самолетам на аэродроме Зверево.

К моменту выхода группы Черкасова на цель на аэродроме находилось уже тридцать транспортных самолетов. В результате удара на аэродроме было сожжено два и повреждено четыре транспортных самолета[124].

На обратном маршруте группа встретила немецкий четырехмоторный транспортный самолет Хе-177. Черкасов его атаковал, но без видимого результата.

После посадки летчики, окружив Черкасова, возбужденно обсуждали безрезультатную атаку Хе-177.

— Надо было его преследовать и атаковать последовательно по одному или парами! — азартно утверждал Рудь.

— Мы не истребители, — возражал ему Черепнов.

— Когда атакуете фашистские бомбардировщики, вспоминайте иногда про своих товарищей штурманов и не будьте честолюбивыми эгоистами, — негромко заметил штурман, старший лейтенант Волков.

— Почему это «эгоистами»? — возмущенно спросил Рудь.

— Потому что во время атаки вы, летчики, прикрыты от ответного огня с самолета противника броневой перегородкой, а мы — штурманы — беззащитны. Сидим перед вражескими пулеметами, как на балконе, — ответил Волков.

— Командование требует срывать вражеские перевозки в район окруженной под Сталинградом группировки, и мы и впредь будем атаковать любой вражеский самолет, обнаруженный в воздухе, а насчет огня — это уж кому как повезет, — резюмировал спор Черкасов.

За ужином комиссар эскадрильи Калашников, обсуждая итоги боевой работы задень, сказал:

— Черкасов смело выполняет боевые задания и дает отпор любым проявлениям трусости.

Я спросил Калашникова, кто у нас проявляет трусость.

— Черепнов и некоторые штурманы считают, что нам не следует атаковывать встреченные в воздухе транспортные самолеты и бомбардировщики противника, — ответил Калашников.

Я сказал ему, что надо будет разработать тактику этих атак, и тогда никто возражать не будет. А когда эта задача возникает неожиданно в воздухе, то приходится импровизировать, и не всегда удачно, это мне стало ясно, когда в очередном боевом вылете я тоже не сумел сбить транспортный самолет противника.

17 января с утра эскадрилья под командованием Гладкова снова нанесла удар по транспортным самолетам противника на аэродроме Зверево, уничтожив пять самолетов Ю-52[125].

После взлета группы Гладкова командир полка приказал мне послать экипаж летчика Рудя на воздушную разведку аэродромов и по передвижению войск противника с бомбардированием обнаруженных объектов в районе Артемьевска, Сталино, Ровеньки. Подготовив экипаж Рудя к вылету, я со старта наблюдал за выруливанием и взлетом его самолета.

Рудь был не только талантливый летчик, но и обаятельный, хороший товарищ. Он мог организовать товарищеский ужин в перерыве между боевыми вылетами. Он любил свой самолет, так как был уверен в его надежности, и уже не раз доверял ему свою жизнь и выполнение боевой задачи. Про себя Рудь считал, что настоящим боевым летчикам не следует строго придерживаться установленных шаблонных порядков и правил, и не соблюдал их, когда считал целесообразным для успеха выполнения боевой задачи, но делал это так чисто, что засечь его нарушения не представлялось возможным. А когда я намекал ему на допущенные нарушения, обещая наказать, он только лукаво улыбался.

Сейчас он выруливал, чтобы оторвать перегруженный бомбами самолет от заснеженного аэродрома, прорваться сквозь огонь зениток, обмануть или отбиться от истребителей противника, добыть разведывательные данные об объектах далеко за линией фронта и бомбовым ударом поразить цель, а затем в облаках или на бреющем полете вернуться и произвести посадку на своем аэродроме.

Я был уверен, что он боевое задание выполнит. Самолетом он управлял легко и свободно и только в зенитном огне плотно обхватывал штурвал. Пилотировал Рудь очень координированно и точно. В сложной боевой обстановке он никогда не терялся, а принимал наиболее целесообразное решение и упорно его выполнял.

Всегда уверенный в себе и своей удаче, Рудь твердо верил, что немцев мы разобьем и победим и он благополучно вернется с войны.

После возвращения с боевого задания Гладков сообщил, что на аэродроме Зверево они бомбили до восьмидесяти самолетов Ю-52, видели ниже боевого порядка барражирующих истребителей противника и улетающие с аэродрома самолеты.

Перед обедом командир полка приказал мне возглавить группу полка в составе восьми бомбардировщиков и уничтожить транспортные самолеты противника на аэродроме Зверево. Действовать предстояло без прикрытия. Поставив боевую задачу экипажам, я ориентировал их, что в случае нападения истребителей противника после удара будем уходить от их атак с набором высоты.

Запускаю моторы и медленно выруливаю на старт. За моим самолетом рулят самолеты Черкасова, Чижикова, Черепнова, Архангельского.

На старте Монзин докладывает:

— Все самолеты вырулили.

Выпускает самолеты замполит Куфта. Запрашиваю разрешение на взлет. Куфта взмахивает белым флажком. Взлет разрешен.

— Взлетаем, — передаю Желонкину и, отпустив тормоза, даю полные обороты двигателям. Нагруженный бомбами самолет набирает скорость и, поднимая за собой облако снежной пыли, отрывается от земли в ослепительно солнечное небо.

Все ведомые самолеты быстро пристроились и летят крыло в крыло. По маршруту к цели — ни одного облачка. За Доном пролетаем над черными вереницами станиц и хуторов, вытянувшихся вдоль речек, ручьев и балок. Переметенные поземкой дороги с воздуха еле заметны. Фронт ушел от этих станиц, а они остались в степной глуши, зализывать нанесенные войной раны. Справа дымным пятном проплывает Миллерово. До цели менее десяти минут. Доворачиваю группу вправо, чтобы на цель зайти с севера, вдоль основных стоянок самолетов на аэродроме противника. Истребителей противника мы еще не обнаружили, но по обрывкам полос конденсации было видно, что в районе Лихой и Зверево шел воздушный бой.

Когда за нашими самолетами тоже потянулись струи инверсии, я приказал стрелкам усилить наблюдение за воздухом и попытался снижением и набором высоты вывести боевой порядок из этого предательского слоя, демаскирующего наш полет и перед зенитной артиллерией, и перед истребителями противника.

Вот и цель. Западнее и восточнее взлетно-посадочной полосы аэродрома — до шестидесяти самолетов Ю-52.

Выдерживаю боевой курс.

— Четверка «мессеров» заходит для атаки справа сзади, ниже нас, — докладывает Монзин.

Какое-то время истребители противника гнались за нами, как желтоносые собаки. Но, набрав превышение, немедленно атаковали наш боевой порядок всей группой.

— Бомбы сброшены, фотографирую результаты, — сообщает Желонкин.

Самолет дрожит от коротких очередей стрелков. Над плоскостью пролетают трассы снарядов с истребителей противника.

— Командир, фотоконтроль окончен. Подожгли шесть «юнкерсов» и не меньше разрушили прямыми попаданиями бомб! — радостно докладывает Желонкин[126].

Даю полную мощность двигателям и начинаю набор высоты для того чтобы оторваться от атакующих истребителей противника. В этот момент боевой порядок группы накрывают восемь разрывов зенитной артиллерии. Сразу же начинаю противозенитный маневр плавным разворотом влево и спрашиваю Желонкина:

— Посмотри, откуда бьет зенитка?

— От станции Лихая, — отвечает Желонкин.

— «Мессера» развернулись влево нам наперехват, — докладывает Монзин.

Чтобы сорвать перехват истребителей противника, я прекращаю разворот на обратный курс и лечу вдоль железной дороги в сторону Тацинской, продолжая интенсивный набор высоты.

Обстрел зенитной артиллерии прекратился. Приказываю Монзину докладывать мне о положении и действиях истребителей противника.

— «Мессера» идут за нами слева сзади, тысяча и ниже пятисот метров, дымят, — докладывает Монзин.

Продолжаю набирать высоту. Высота — пять тысяч метров. Руки стали тяжелыми, движения выполняю с трудом, в глазах временами плывут радужные круги. Включаю кислородный прибор, но кислорода нет. Мороз сковывает руки.

Знаю, что так же трудно и тяжело остальным летчикам, но продолжаю набор высоты и, спросив у Желонкина курс на аэродром, разворачиваюсь влево.

Теперь я вижу истребители противника. На развороте они сблизились с нами до пятисот метров и летят на триста метров ниже нас.

Продолжаю набор высоты. Высота шесть тысяч метров. Боевой порядок немного растянулся. Понимаю, что всем трудно, но снижаться нельзя, так как истребители, получив преимущество, сразу же нас атакуют.

— Истребители противника отвернули и ушли, — доложил Монзин.

Приказываю следить за воздухом, так как это может быть и хитрость противника, и начинаю снижаться. На высоте тысяча метров отдышались и отогрелись, а затем и благополучно произвели посадку. По проявленным снимкам в штабе полка установили, что в результате нанесенного удара на аэродроме Зверево мы сожгли шесть и повредили десять самолетов Ю-52[127].

На мое требование зарядить все самолеты кислородом инженер полка по спецоборудованию Пархоменко сообщил, что в обслуживающей полк части аэродромно-технического обслуживания медицинского кислорода нет и не ожидается.

Вечером в столовой только и говорили о том, как от «мессеров» мы забрались на шесть тысяч метров.

— Ну, товарищ капитан, если бы вы продолжали еще набирать высоту, я запросил бы пардона, — обращаясь ко мне, сказал капитан Чижиков.

— А я, наверное, и до семи тысяч выдержал бы, — запальчиво похвалился Муратов.

— Я тоже не стал бы отставать, так что, когда надо, набирайте высоту, на нас не оглядывайтесь, — заметил Черепнов.

Бодрое настроение летного состава радовало, но, глядя на сидевших за длинным столом, нельзя было не видеть, что все похудели и устали. Только лица, потемневшие от ветра и мороза, стали мужественнее. Два месяца мы ведем непрерывные боевые действия. Эти месяцы для летного состава прошли в постоянной готовности и выполнении боевых вылетов. Спали урывками в землянке, под самолетом, в общежитии. Постоянное ожидание боевой задачи, максимальное напряжение сил в боевом вылете при ударе по цели, короткий отдых между вылетами, когда боевое напряжение не успевало угаснуть, все это бешено гнало время, обостряло внимание и уменьшало страх. Все стали смелее и мужественнее, несмотря на понесенные нами потери.

Еще больше окрепла боевая спаянность в эскадрилье. Все экипажи обычно ходили одной компанией. Различия в положении и воинских званиях сглаживались боевой дружбой, товариществом и одной судьбой в боевых вылетах. Командир полка и командир дивизии иногда предупредительно поругивали нас за некоторое ослабление дисциплины, но это только так казалось.

Перемена была только в способах проявления дисциплины. Суть дисциплины, заключающаяся в уверенности командиров в том, что боевые приказы будут выполнены немедленно и точно, не уменьшалась, а увеличивалась.

Противник выгружал резервы на станции Лихая и выдвигал их по дорогам к фронту в направлении Каменска. Полку была поставлена задача уничтожать выгружающиеся немецко-фашистские войска и задерживать выдвижение их к району боевых действий.

Утром 18 января двумя эскадрильями вылетели на выполнение боевой задачи. Я возглавлял пять самолетов первой эскадрильи. По маршруту к цели летели на высоте шестисот метров под почти сплошной облачностью. От моросящего дождя передний стекла кабин обледенели, что ухудшило видимость и ориентировку. Перед Каменском облачность разорвалась, и мы набрали высоту две тысячи пятьсот метров. Это оказалось весьма кстати, так как из Каменска нас внезапно обстреляли три зенитные батареи. Удар нанесли по выдвигавшейся от станции Лихая на север колонне автомашин и танков, уничтожив два танка и одну автомашину[128]. При возвращении от цели сплошная низкая облачность с обледенением заставила лететь нас на высоте сто-триста метров. Четверка бомбардировщиков, возглавляемая Гладковым, нанесла бомбовый удар по войскам противника у станции Лихая.

После посадки нам приказали снова нанести удар по резервам противника, следующим от станции Лихая на Каменск. В связи с низкой облачностью действовать было приказано одиночными экипажами.

Поставив боевую задачу и проверив подготовку экипажей, я приказал летчикам перед вылетом проверить исправность систем антиобледенения и отпустил экипажи.

— Рудь, хорошая погода нам предстоит для неуспешного вылета, — мрачно сказал Муратов.

— Заткнись и не каркай. Летали в погоду и похуже, — ответил Рудь.

Наш экипаж, преодолев обледенение и облачность местами до пятидесяти метров, нанес удар по автоколонне противника, вытягивавшейся от Лихой. Экипажи Чижикова и Озерова уничтожили на аэродроме Зверево один Ю-52 и повредили еще два транспортных самолета. Экипажи Рудя, Черкасова, Будаева и Муратова бомбили танки и автомашины противника в Лихой и на дорогах у Белогородцево и Содка, совершив еще по два вылета.

На аэродром Сарычи прекратился подвоз горючего и полк две недели не летал. Каждый день нам ставили боевые задачи. Летный состав в готовности к вылету все дни находился в землянке на аэродроме, но разрешения на вылет не поступало, и так день за днем.

Особенно томились в эти дни прибывшие на пополнение экипажи старших лейтенантов Шубнякова и Миленького. Это были очень хорошо подготовленные летчики и штурманы, но мы их в течение месяца не планировали на боевые вылеты, давая возможность освоиться, изучить воздушную и наземную обстановку в районе боевых действий. Экипаж Шубнякова готовился к боевым действиям особенно тщательно. Они каждый день тренировались, отрабатывая взаимодействие при отказе связи, отражении атак истребителей, пожаре и вынужденном покидании подбитого самолета. Штурман Богаев и стрелки Заболотный и Варфоломеев выточили кинжалы с наборными рукоятками из плексигласа, запаслись патронами и спичками.

Проверив их подготовку в конце января, я включил экипаж Шубнякова в боевой расчет на очередной боевой вылет.

25 января сообщили об освобождении нашими войсками города Миллерово, и одновременно из дивизии поступило распоряжение произвести рекогносцировку аэродромов Криворожье и Миллерово для перебазирования на них нашего полка. Куфта предложил мне слетать на Пе-2 вместе с ним на эти аэродромы и осмотреть их.

Когда мы прилетели в Миллерово, город местами еще слегка дымил догоравшими зданиями. На аэродроме валялись шесть разбитых бомбами немецких самолетов. Вокруг летного поля в беспорядке лежало различное авиационное имущество, бомбы и ящики с патронами, брошенные немцами при отступлении.

Обойдя уцелевшие дома на южной окраине аэродрома, мы не встретили ни одного местного жителя. В одном из домов мы обнаружили двадцать трупов немецких солдат, лежавших на искореженных двухъярусных нарах. В край комнаты попала и разорвалась под полом стокилограммовая фугасная бомба, уничтожив сразу двадцать гитлеровцев. Я обратил внимание Куфты на эффективность советской стокилограммовой фугасной бомбы, заметив, что система и методика оценки результатов наших бомбардировочных ударов несовершенна, за исключением фотоконтроля, но в эскадрилье имеется всего один-два аэрофотоаппарата, и самолеты с ними часто используют для полетов на разведку.

Оценив в Миллерово размеры летного поля, места стоянок и помещения для штаба полка и личного состава, мы перелетели на аэродром Криворожье.

Криворожье мало пострадало от боевых действий. Жители собирались после пяти месяцев немецкой оккупации. Аэродром был в хорошем состоянии с достаточным запасом горючего и боеприпасов.

Быстро нарисовав кроки[129] аэродрома и записав данные о возможностях размещения личного состава, штаба и запасах продуктов, а также имеющихся линиях связи, мы вылетели в Сарычи.

Наступавшая темнота вынудила нас произвести посадку на первом же встречном аэродроме около Поповки, на котором базировались штурмовики. На командном пункте мы встретили командира полка Ивана Тимофеевича Красночубенко, нашего бывшего командира эскадрильи по 57-му бомбардировочному полку. Мы были очень рады друг другу. Куфта и я рассказали Красночубенко о том, как воюет наш полк, а Красночубенко рассказал, что после ранения осенью 1941 года под Москвой он был назначен командиром штурмового полка, познакомил нас со своей женой — стрелком-радистом его экипажа, которая уже накрыла на стол, и рассказал об успехах и неудачах своего полка в наступлении на Среднем Дону.

Особенно беспокоил Красночубенко последний случай. Сущность его была в следующем. Неделю тому назад в одной из станиц бригада итальянских войск согласилась сдаться нашим наступающим войскам, но выторговывала какие-то условия сдачи в плен. Основные силы наших войск, обойдя станицу, продолжали развивать наступление, оставив для приема пленных неполный батальон.

Командующий фронтом приказал нанести удар штурмовиками по торгующимся итальянцам. Красовский несколько раз ставил задачу полку Красночубенко о нанесении ударов по этой группе итальянцев, но стоял сплошной туман над районом боевых действий, и Красночубенко не мог выпустить в полет ни одного штурмовика. Наконец, погода прояснилась, и Красночубенко во главе восьмерки штурмовиков вылетел на выполнение боевого задания, на котором настаивал Красовский.

Когда группа штурмовиков подлетела к станице, Красночубенко увидел, что из станицы по дороге на юго-запад вытягивается колонна тупорылых итальянских грузовиков.

— Опоздали, уходят, сволочи, — решил Красночубенко и подал команду перестроиться в колонну и атаковать уходящую итальянскую колонну с круга с нескольких заходов.

Летчики атаковывали точно, тем более что противодействия никакого не было, и сожгли половину автомашин колонны. Когда возвратились, узнали, что итальянцы в станице сдались, а наш батальон, забрав их автомашины, направился догонять ушедшую вперед часть.

— Хорошо, что при атаке колонны восьмеркой штурмовиков был ранен только один наш солдат, а то не знаю, как бы пришлось отвечать за этот удар, — закончил свой рассказ Красночубенко.

На другой день, рано утром, мы улетели от гостеприимного хозяина на свой аэродром в Сарычи.

Антошкин, выслушав результаты рекогносцировки, одобрил наше предложение перебазировать полк на аэродром Криворожье, и 7 февраля, несмотря на плохую погоду, полк, после выполнения боевого задания, произвел посадку в Криворожье.

За Донбасс

29 января в наступление на Балаклею, Лихую перешли войска 6-й и 1-й гвардейских армий Юго-Западного фронта. Продвижению наших войск сильно мешали удары вражеской авиации.

31 января командир полка приказал мне возглавить боевой порядок полка в составе семи бомбардировщиков и без прикрытия истребителей нанести удар по немецко-фашистским самолетам на аэродроме Славяносербск, а экипаж летчика Рудя выслать на воздушную разведку аэродромов и войск противника в районе Сталино, Константиновка, Ворошиловград.

Подготавливая экипажи к вылету, особое внимание я уделил отражению атак истребителей противника. Для усиления оборонительных возможностей на фланги боевого порядка я поставил самолеты с опытными экипажами летчиков Черепнова и Муратова. Самолет Шубнякова разместил справа внутри боевого порядка, а своим заместителем назначил Чижикова.

Подготовка к вылету закончена. Все экипажи томятся под самолетами, а сигнала на вылет нет. К моему самолету подошел замполит эскадрильи Калашников и с возмущением сказал:

— Командир, стрелку-радисту из экипажа Черепнова надо оторвать язык!

— За что?

— Зная, как вымотать душу и позлить, он ведет разговорчики о том, что прикрытия истребителей не будет и Осипов не полетит.

— Правильно, наших истребителей не будет, а чтобы нейтрализовать «разговорчики», пойдем пройдемся по стоянке, — предложил я комиссару.

Подошли к самолету Черепнова. Экипаж грелся у костра, разложенного в пустом капонире. Еще раньше я заметил, что Черепнов каменел, по мере того как погибали в боях один за другим его друзья, и перед боевым вылетом мне не хотелось делать ему внушение. Когда мы подошли, Черепнов четко доложил о готовности экипажа. Суровому и злому лицу Черепнова волевой изгиб рта придавал мужественный характер.

— Что, греетесь? — спросил я.

— Нет, просто любим смотреть на огонь и угли костра, — ответил Черепнов.

Пока Калашников в сторонке отчитывал за болтовню стрелка-радиста, я пошел к следующему самолету.

Командиры экипажей четко докладывали мне о готовности к вылету и несколько озабоченными и напряженными мы нашли только экипаж Шубнякова и капитана Чижикова.

Закончив обход, мы вышли перед стоянкой покурить. Я обратил внимание Калашникова на Чижикова.

Чижиков сидел на таре от бомб, а приступы страха накатывались на него, как будто волны, одна за другой. Как он завидовал бесшабашному настроению перед боевым вылетом летчиков Муратова и Архангельского! Завидовал он и Черкасову, который никогда не выдавал себя переживаниями и острой восприимчивостью к опасностям и всегда выглядел изящно небрежным, за что на него хотели быть похожими многие летчики.

Чижиков ненавидел чувство страха перед полетом и старался не показывать его экипажу. Его беспокоило воспоминание о том, что из-за подобного оцепенения или скованности, навеянных страхом, однажды при вылете из-под Тамбова на фронтовой аэродром под Сталинград он допустил ошибку на взлете и поломал самолет, а потом неловко оправдывался перед командованием и летным составом, сваливая все на плохую работу левого мотора.

Чижиков знал, что, как только он сядет в кабину самолета, половина этого ледяного страха исчезнет сама собой, а остальная часть страха испарится после того как на взлете он оторвет от земли нагруженный бомбами самолет. В воздухе он не боялся ни зенитного огня, ни истребителей противника, но сейчас страх его мучил, и для того чтобы отвлечься, он подозвал штурмана и стрелков и начал проверять их подготовку к вылету и инструктировать, как действовать в различных ситуациях боевого вылета.

Получив сигнал на взлет, я собрал экипажи, дал им короткие предполетные указания и подал команду «По самолетам!».

По пути к самолету Черепнов выкрикнул одно из крепких выражений, которые ободряли экипаж, и сказал:

— Держись, ребята! Пока я с вами, с нашим бомбардировщиком ничего не случится.

После взлета все самолеты быстро собрались и заняли свои места в боевом порядке. Шубняков держит место в строю уверенно и точно. Погода по маршруту ясная, и только южнее проплывают отдельные гряды облаков. Через полчаса после взлета под крылом показывается Миллерово. Беру курс на цель. Перед проходом линии фронта, увеличиваю скорость. Стрелок-радист Монзин докладывает, что самолет Шубнякова отстает. Оглядываюсь и вижу, что самолет Шубнякова отстал и идет ниже боевого порядка. Спрашиваю Шубнякова по радио:

— Почему отстаете?

— Плохо тянут моторы, — отвечает Шубняков.

— Бомбите запасную цель и возвращайтесь на аэродром, — приказываю ему по радио.

Впереди показался аэродром Славяносербск. На краю летного поля хорошо просматривается до двадцати пяти немецких бомбардировщиков.

— Боевой, — передает Желонкин.

Сбрасываем бомбы. Желонкин докладывает:

— Два самолета противника горят и три повреждены[130].

— Сзади ниже пара «мессеров», — докладывает стрелок-радист.

С набором высоты разворачиваюсь от цели.

— «Мессера» атакуют сзади слева, — сообщает Монзин.

Организованным огнем стрелков первая атака истребителей была отбита. Истребители противника некоторое время преследовали нас, но атаковать не смогли.

Экипаж Шубнякова, выйдя из боевого порядка, начал искать запасную цель. После удара по железнодорожному эшелону на перегоне самолет Шубнякова был атакован истребителями противника.

Шубняков увел самолет от атак в облачность, но при выходе из облаков снова был атакован. Огнем истребителей был убит стрелок-радист младший сержант Заболотный, затем выведен из строя один мотор и подожжен второй. На горящем самолете Шубняков перелетел линию фронта и посадил его на фюзеляжу Верхне-Вишневской.

С осколочными ранениями головы Шубняков вытащил из кабины горящего самолета штурмана Богаева, у которого от деформации фюзеляжа были повреждены ступни ног, а воздушный стрелок Варфоломеев вынес из самолета убитого Заболотного. Самолет полностью сгорел.

Когда на другой день в полк возвратился с места приземления Варфоломеев, я попросил комиссара эскадрильи Калашникова и врача полка Левертова съездить в Верхне-Вишневскую и привезти в полк раненых Шубнякова и Богаева.

Не вернулся в этот день с разведки и экипаж летчика Рудя. Возвратившийся на следующий день в полк штурман Журавлев рассказал о том, что произошло с ними. Экипаж разведал и сфотографировал аэродромы Сталино, Константиновка и Ворошиловград, на которых размещалось более трехсот самолетов противника. Затем добыл ценные данные о передвижении резервов. При возвращении в районе Ворошиловграда самолет был атакован пятью истребителями Ме-109. Отражая атаки, стрелки старший сержант Константинов и сержант Быков сбили один истребитель противника, при этом Константинов был убит, а Быков ранен в голову и в руку. Затем огнем истребителей был выведен из строя левый мотор.

Искусно маневрируя, старший лейтенант Рудь сумел оторваться от атакующих истребителей противника, перелетел линию фронта и благополучно посадил самолет в двух километрах от Глубокой. Не теряя драгоценного времени, штурман, старший сержант Журавлев, немедленно доложил ценные разведданные по телефону начальнику штаба 17-й воздушной армии[131].

Штурман старший сержант Владимир Владимирович Журавлев был выше среднего роста, атлетического сложения. Узкое лицо с голубыми глазами выражало энергию. К выполнению боевых задач Журавлев всегда относился творчески. Враг шаблона, он всегда искал новые тактические приемы. Критически оценивая действия своего и других экипажей, он смело называл допущенные ошибки в бою, для того чтобы не повторять их в последующих вылетах. В боях он трижды был сбит, но каждый раз возвращался в полк и снова летал на боевые задания.

Отличный штурман, с большим боевым опытом, Журавлев никогда не зазнавался. Молодые штурманы и летчики эскадрильи запросто советовались с ним по штурманским и тактическим вопросам. На партийных собраниях он выступал с острой принципиальной критикой действий коммунистов в бою и при подготовке самолетов к боевым вылетам, но на него никто не обижался. Журавлев не чурался трудностей, которые приходилось переносить, и смело брал на себя ответственность за выполнение труднейших боевых заданий по нанесению бомбардировочных ударов и воздушной разведке.

И после войны вся деятельность Журавлева была освещена смелостью, находчивостью и умением идти на рассчитанный риск. Он стал штурманом-испытателем новых вертолетов и участвовал в испытаниях почти всех вертолетов, сконструированных в нашей стране в пятидесятые и шестидесятые годы, за что ему было присвоено высокое звание «Заслуженный штурман-испытатель».

1 февраля нам поставили задачу без прикрытия истребителей бомбардировочным ударом уничтожить войска и боевую технику противника в эшелонах на станции Сентяновка.

Группу полка приказали возглавить Гладкову, а я во главе трех самолетов должен был лететь у него ведомым. Так как погоды не было, все экипажи находились в готовности вылететь на задание по сигналу из дивизии.

По окраине аэродрома иду в землянку летного состава. На летном поле обнаглевшая метель буйствовала вовсю. Белыми вихрями снег несся через взлетно-посадочную полосу. Горизонт в дымке. Даже капониры и самолеты на противоположной стороне скрылись в снежной мгле.

В землянке у самой печки грелись окоченевшие под самолетами техники. Две лютых фронтовых зимы проморозили людям кости и жилы.

— Собачий холод, — говорит техник звена Коровников, протягивая руки к печке.

— Собачий холод переносят только авиаторы, — говорит Рябов.

— По дороге к миру когда-нибудь согреемся, — говорит Коровников.

— Наша дорога к миру покрыта телами наших убитых товарищей и трупами врагов. На ней особенно не согреешься, — вступил в разговор штурман эскадрильи Каменский.

— Тогда, Иван Иванович, грейся воспоминаниями о прошлом, — говорит Рябов.

— Мои воспоминания о прошлом наметают сугроб в душе. От них тепла нет, только неспокойно сердцу.

Запищал зуммер телефона. Гладков взял трубку, выслушал указания и приказал:

— По самолетам! Взлет через пятнадцать минут. Будьте внимательны при выруливании. Не побейте в пурге самолеты друг друга.

— Ну, Черепнов, полетим? — натягивая шлемофон, бодро спросил Рудь.

— Полетим, только к цели, наверное, придется пробиваться чертовски трудно, — ответил Черепнов, застегивая комбинезон.

— Мы с тобой не хуже и не лучше других.

— Я давно привык трезво смотреть на опасность боевых вылетов, и почти не страшно, что однажды придется умереть.

— А мне умирать совсем не хочется. Хотя тоже готов ко всему, но лечу, надеясь на успех, — сказал Рудь.

У самолета продрогший на ветру техник Крысин докладывает о готовности бомбардировщика. Под ударами метели самолет покрылся иголочками синего инея. Застегнув парашют и устроившись в кабине, готовлюсь к запуску моторов. Если у самолета метель угрожающе шипела, то в кабине самолета она свистела, рыдая аккордами созвучий в антенне и крыльях. В вихрях поземки выруливаю и взлетаю за Гладковым.

После взлета видимость улучшилась, но из-за сплошной низкой облачности мы летим по маршруту на малой высоте. Перед целью облачность поднялась, и Гладков вывел группу на высоту девятьсот метров. Впереди черным медальоном на нитке железной дороги показалась станция Сентяновка. На ее путях два эшелона с дымящими паровозами. Заходим на цель. Трассы снарядов малокалиберной зенитной артиллерии прошивают боевой порядок бомбардировщиков.

Штурман открывает бомболюки, и бомбы летят на вражеские эшелоны.

— Разбили тринадцать вагонов и один эшелон подожгли, — докладывает Желонкин.

— Сзади снизу атакуют два «мессера», — сообщает Наговицин.

По самолету летчика Рудя хлещут трассы снарядов атакующих истребителей. Самолет дрожит от огня стрелков. В следующее мгновение самолет Черепнова увеличил дистанцию и взял принижение, и его стрелки сразу же выбили истребители, атаковавшие самолет Рудя. На станции ярко разгорелся один из эшелонов.

— Всем в облака! — командует по радио Гладков.

Отворачиваю вправо и ухожу в облака. Истребители отстали, а самолеты Рудя и Черепнова летят вплотную к моему самолету. Под облака вышли только перед пролетом Дона.

После нашей посадки на разведку войск и аэродромов противника был послан экипаж Погудина. Из-за низкой облачности и плохой видимости на аэродром он не вернулся, а произвел посадку в районе Слащевской.

Не вернулся в этот день и экипаж старшего лейтенанта Озерова В. Е. со штурманом старшиной Каримовым У. С., стрелком-радистом Розановым и воздушным стрелком сержантом Хочковским В. И., выполнявший воздушную разведку аэродромов в Сталине и Горловке.

4 февраля бомбили танки противника на южной окраине Голубовки и в Серго, уничтожив два танка. Из Голубовки нас обстреляла зенитная артиллерия, но — безрезультатно.

Когда после посадки я зарулил на стоянку, у самолета меня встретил адъютант эскадрильи капитан Рябов.

— Георгий Алексеевич, разрешите мне дней пять полетать на боевые задания с Гладковым! — попросил он.

Упрекнув Рябова в том, что, участвуя почти в каждом боевом вылете своей эскадрильи, он еще и к соседям нанялся, я разрешил.

Рябов был летающим адъютантом эскадрильи. Он участвовал почти в каждом боевом вылете, но это не мешало ему всегда четко докладывать о боевом составе экипажей и звеньев, своевременно организовывать размещение, обмундирование и питание личного состава, а также вести несложную эскадрильскую переписку. В воздухе он отличался хорошей ориентировкой, быстротой реакции на изменения в воздушной обстановке и характере целей, а также меткими бомбовыми ударами по объектам противника. Его уважали за необыкновенную смелость, яростную ненависть к фашистским захватчикам, глубокие знания тактики и возможностей средств противовоздушной обороны противника. Командование полка неоднократно поручало ему, в качестве ведущего штурмана полка, наносить ответственные бомбардировочные удары. На аэродроме он тоже был нарасхват. Когда требовалось срочно собрать какие-то сведения, подготовить документы или уладить дело с батальоном аэродромно-технического обслуживания, командование полка часто поручало это Рябову.

С 5 по 10 февраля полк ежедневно наносил удары по аэродромам Ровеньки, Алмазное и Сталино, эшелонам на станции Дебальцево и живой силе противника. Полк на боевые задания водили Гладков и старший лейтенант Миленький.

При ударах по самолетам противника на аэродроме Сталино особенно отличился стрелок-радист Зеленков с самолета командира эскадрильи Гладкова. Организовав групповой огонь стрелков, он сумел отразить атаку пяти истребителей противника.

Старший сержант Иван Иванович Зеленков, невысокого роста, плотный, подвижный и энергичный, заслуженно пользовался славой меткого стрелка и надежного радиста. Его загрубевшее на солнце и ветрах лицо с живыми пытливыми глазами светилось мужеством и хитринкой. Он был человеком яркого русского характера с хорошим ощущением жизни, обладающий чувством юмора. Вместе с Гладковым он летал с 1940 года — и в мирное время, и на войне. Ответственные обязанности начальника связи эскадрильи и стрелка-радиста в экипаже командира эскадрильи Зеленков выполнял с талантом и высоким мастерством, неоднократно отражая, казалось бы, смертельные атаки истребителей противника. В воздушных боях он лично сбил истребитель Ме-109 и три самолета в группе совместно с другими стрелками. В 1943 году ему присвоили звание младшего лейтенанта. Совершив за войну 218 боевых вылетов, он был трижды ранен и каждый раз возвращался на свой самолет. Войну он закончил ударом по Берлину в конце апреля 1945 года. За мужество и отвагу в боях с фашистами награжден медалью «За отвагу» и двумя орденами Красной Звезды. После войны Зеленков успешно служил командиром радиотехнических подразделений и частей, а после увольнения из армии работал в Севастополе на заводе.

В эти дни по поручению старшего батальонного комиссара Куфты я организовал перебазирование полка на аэродром Криворожье, расположенный в тридцати километрах восточнее Миллерова.

11 февраля боевую задачу от имени командира полка ставил начальник штаба Стороженко. Он сообщил, что наши войска овладели станцией Лозовая, вышли подвижными группами к Красноармейской и Дебальцеву. Мне во главе четырех самолетов было приказано нанести удар по скоплению живой силы и автомашин на северной окраине Константиновки, а экипажу Черкасова было приказано, сфотографировав результаты нашего бомбардировочного удара, произвести тщательную разведку войск противника в районе Константиновки. Задание предстояло выполнять без прикрытия истребителей.

Небо было ясное, но по аэродрому мела низовая поземка. В боевом расчете возглавляемой мной четверки — экипажи Пузанского, Черепнова и Рудя. К самолету иду вместе с летчиком Рудем. Внешне казалось, что Рудь свысока смотрел на перепитии военной судьбы, беспечно относился к опасностям в боевых вылетах. Летал он увлеченно и умел ничем не дорожить ради выполнения боевой задачи, а главное — удача сопутствовала ему.

Вот и сейчас, поднявшись на крыло самолета, Рудь не спеша застегнул лямки парашюта и упруго сел в кабину.

— От винтов!

— Есть от винтов! — ответил техник.

Один за другим запустились моторы. Убраны колодки, и тяжело нагруженный бомбардировщик порулил на старт, вслед за моим самолетом. Взревели моторы, остался позади стартер, стремительно нарастает скорость. Пружинистый подскок, и самолет в воздухе, а сзади остался шлейф снежной пыли.

Рудь упивается скоростью и быстро занимает свое место в боевом порядке. Сейчас он чувствует себя хозяином в небе. Свободно читает карту местности проплывающих под крылом населенных пунктов, запорошенных снегом речушек, дорог и голых лесов. К цели ему открыты все пути. Он внимательно следит, какой маршрут выберет ведущий, и, не задумываясь, повторяет все его маневры.

Подлетев к Константиновке, войск противника мы не обнаружили и полетели через Дзержинск на Горловку, где обнаружили на южной окраине до десяти танков и пятидесяти автомашин. С ходу нанесли по ним удар и при отходе наблюдали пожар и один сильный взрыв в местах падения бомб по цели. Стрелки-радисты наблюдали, что сзади ниже нас в районе Дзержинска горел и вел бой с двумя «мессерами» самолет старшего лейтенанта Черкасова. После разворота от цели они потеряли его из вида. Кроме Черкасова из этого полета не вернулись его штурман старший лейтенант Волков, стрелок-радист Сапожников и воздушный стрелок Болдырев.

Вечером летный состав обсуждал обстоятельства гибели экипажа Черкасова.

— На разведку надо бы посылать не один самолет, а пару, тогда можно было бы дать отпор «мессерам», — сказал Рудь.

— Колька, ты не то фантазер, не то счастливчик, выдвигая такое предложение! — воскликнул Муратов.

— Наверное, и то и другое, а может быть, и не то, и не другое. Боевые задания выполняю, а как мне иногда удается выкрутиться, кажется, что и сам не знаю.

На другой день, обеспечивая наступление наших войск на Красногорск, мы нанесли бомбовый удар без прикрытия истребителей по колонне танков и автомашин противника на дороге от Андреевки на Задонское, уничтожив и повредив до десяти машин[132].

Сильное противодействие наступлению наших войск оказывала немецко-фашистская авиация, в связи с чем нам приказали нанести удар по самолетам противника на аэродроме Горловка и проинформировали, что перед нашим полком удар по этой же цели нанесет 745-й бомбардировочный авиационный полк.

Несмотря на то что над аэродромом висела сплошная облачность высотой ниже ста метров, из дивизии поступил приказ немедленно вылетать.

Группу из пяти бомбардировщиков возглавил Гладков. После взлета до Северского Донца они летели на бреющем под облаками. За Донцом облачность кончилась. Гладков понимал, что лететь на цель сразу за 745-м полком было опасно, потому что истребители противника, поднятые на отражение налета 745-го полка, скорее всего, сумеют перехватить бомбардировщики нашего полка. Исходя из такой оценки обстановки, Гладков в районе Кадиевки, Дебальцево сделал два больших круга для того чтобы набрать высоту и потянуть время, в расчете заставить истребители противника идти на посадку. Затем группа полка на высоте около 6000 метров взяла курс на аэродром Горловка, на котором находилось до трехсот вражеских самолетов. Преодолев противодействие огня трех зенитных батарей, группа Гладкова мощным метким ударом уничтожила и повредила одиннадцать самолетов противника[133].

После сбрасывания бомб в хвосте группы появились пять истребителей Ме-109. «Мессера» парами атаковывали наши бомбардировщики сзади. На дальности 300–400 метров они открывали огонь, а затем, попадая под ответный огонь наших стрелков, резко уходили вверх и пытались снова атаковать. Дружный оборонительный огонь не позволил «мессерам» прицельно вести огонь. Высокое мастерство управления воздушным боем при отражении атак истребителей противника показал стрелок-радист экипажа Гладкова Зеленков. Он не только сам вел меткий огонь по атакующим истребителям, но сигналами ведомым летчикам создавал своевременные превышения и принижения самолетов, исключающие мертвые зоны и наилучшие условия для сосредоточения огня по атакующим истребителям. Отражая атаки «мессеров», группа ушла под облака и возвращалась на свой аэродром на бреющем полете.

Особенно отличились в этом воздушном бою старший лейтенант Миленький и старший сержант Рудь. Они не только отражали атаки истребителей противника, но, используя быстрые переходы с фланга на фланг, сами дерзко атаковывали «мессеров», чем заставили их держаться на большом расстоянии и действовать очень осторожно.

Служебное положение летчика на войне определяется достоинствами ума и сердца, искусством рук и ног, нравственной чистотой и высоким пониманием воинского долга перед Родиной.

Командир эскадрильи, возглавляющий группу бомбардировщиков в боевом полете, должен обладать особым характером. Конечно, от каждого командира требуется умение вести бомбардировщики в бой. Но вести эскадрилью без прикрытия истребителей для удара по аэродрому, на котором находится около трехсот истребителей и бомбардировщиков противника, нужны крепкая воля, дерзость, настойчивость и тактическая хитрость в преодолении противодействия и нанесении внезапного удара.

17 февраля на командном пункте, приколов к стене карту с обстановкой, Куфта поставил нам боевую задачу: вылетом по сигналу, без прикрытия истребителей, бомбардировочным ударом уничтожить железнодорожные эшелоны немцев на станции Волноваха. Командование группой полка в этом вылете Куфта возложил на меня.

От полученного задания летный состав приуныл, что я сразу почувствовал.

— Командир, тебе известно, что бомбардировщики 45-го и 745-го полков, накануне наносившие удары по самолетам на аэродроме Сталино, при возвращении понесли значительные потери от истребителей противника? — спросил меня Желонкин.

Я ответил, что мне это известно.

— А наша цель Волноваха на пятьдесят километров еще южнее Сталино, — задумчиво сказал Желонкин.

Конечно, задание было трудным. Оценив наземную и воздушную обстановку, я наметил замысел действий для того, чтобы избежать атак истребителей противника, но при подготовке экипажей им о нем не сообщил, потому что в воздухе обстановка могла сложиться по-разному.

Вылет на задание несколько раз откладывали. Наконец, сигнал на взлет поступил, и в пятнадцать часов мы взлетели.

От Константиновки развернул группу и полетел на Волноваху. Впереди на безоблачном небе над аэродромом Сталино висел инверсионный след, как предупреждение об опасности истребителей противника. Обхожу Сталино с запада и приказываю Желонки ну уточнить курс на цель.

— С аэродрома Сталино взлетели четыре «мессера», — доложил Наговицин.

— Следи за воздухом! — приказываю стрелку-радисту.

— Боевой! На станции четыре эшелона, — сообщает Желонкин.

Перед целью нас пытались атаковать два «мессера», но метким огнем стрелков эта атака была отбита, и истребители больше не появились. В кабине запахло сгоревшими пиропатронами, и самолет вспух. Это значит, что Желонкин сбросил бомбы. Выдерживаю курс для контрольного фотографирования результатов удара.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль закончил. Разворот влево, обратный курс тридцать, — командует Желонкин.

— Федя, доложи, как попали? — спрашиваю штурмана.

— Попали хорошо. Пять бомб в эшелоны, одна в станционное здание и до десяти попаданий в станционные пути. Наблюдаю сильные взрывы в эшелонах. Они горят[134]. Почему не разворачиваешься на обратный курс? — спрашивает Желонкин.

Объясняю ему, что полетим прямо в Азовское море, иначе нас перехватят истребители противника, ожидающие нашего возвращения в районе Сталино. Из района Азовского моря будем возвращаться между Ростовом-на-Дону и Таганрогом. Этот маневр мы выполнили точно. Ни один истребитель противника нас больше не атаковал. Опоздали мы только на двадцать минут с посадкой на свой аэродром Криворожье.

Летный состав был в восторге. Одобрило мой маневр ухода от атак противника и командование полка.

— Товарищ командир, давайте еще раз так слетаем, — предлагал Рудь.

Соглашаясь с ним, я понимал, что если повторить этот маневр, то немецкие истребители будут ожидать и перехватывать нас с другой стороны.

В этот же день летавшие в разведку летчик Архангельский со штурманом Черногорским добыли важные данные о сосредоточении танков и автомашин противника южнее Красноармейского и о самолетах на аэродромах Сталино, Горловка и Алмазная.

Штурман старший сержант Николай Григорьевич Черногорский родился в 1922 году. В полку имел авторитет меткого бомбардира и искусного воздушного разведчика. Высокий, с мужественным лицом и лихим чубом светлых волос, Черногорский обладал выдающейся физической силой, незаурядным штурманским мастерством и веселым открытым характером. Особенно живыми его делали глаза, слегка прищуренные от яркого солнечного света и пытливо смотрящие на собеседника. Большой рот с толстыми губами и покрасневший от загара блестящий нос сообщали лицу непосредственность и добродушие. Когда в полк поступало молодое пополнение летчиков и штурманов, замполит полка поручал Черногорскому проведение бесед с ними.

Черногорский задушевно беседовал с молодыми летчиками, штурманами и радистами, внушая им уверенность в успехе боевых действий и с юмором освещая разные ситуации. Беззаботный лихой вид и авторитет смелого и умелого штурмана рождали у слушателей веру в его слова.

20 февраля прибывшие в полк командир и комиссар дивизии представили личному составу нового командира полка майора Бебчика, бывшего командира эскадрильи 45-го бомбардировочного авиационного полка. Одновременно с Бебчиком из этого полка к нам были переведены старший инженер полка Галопа, штурман звена С. Орлов и несколько радистов и механиков.

22 февраля два самолета под общим командованием летчика Архангельского нанесли удар по аэродрому Сталино, а на обратном маршруте эта пара атаковала встретившуюся группу из восьми Хе-111, но — безрезультатно. Об Архангельском хочется рассказать особо.

Иногда долго присматриваешься и изучаешь летчика, пока определишь к нему свое отношение. А встречаются такие выдающиеся летчики, что взглянешь на его взлет и посадку, ощутишь в крепком пожатии руки и во взгляде целеустремленность, мужество и одухотворенность — и поверишь в него навсегда. Такое впечатление от первой встречи оставил у меня летчик Архангельский. Это впечатление с каждым годом укреплялось. У него открылись новые прекрасные грани духовного богатства талантливого летчика.

Старший сержант Николай Васильевич Архангельский родился в 1921 году. Закончив в конце 1941 года Чкаловское училище летчиков, он прибыл в наш полк. Получив боевую закалку в упорных боях лета 1942 года, в боевых действиях под Сталинградом, на Среднем Дону и в боях за Донбасс, он показал себя мастером бомбовых ударов и отважным разведчиком. По данным разведки, добытым Архангельским, полк и дивизия не раз организовывали удары по войскам и объектам противника. Неоднократно Архангельский вступал в воздушные бои с истребителями противника и атаковывал вражеские бомбардировщики.

Так, 10 июля 1942 года, при разведке аэродрома и резервов противника в районе Россоши, от зенитного огня на его самолете загорелся мотор. На объятом пламенем самолете он сфотографировал объекты разведки и только после этого полетел на свою территорию. Над линией фронта самолет атаковали два истребителя противника Ме-109 и подожгли второй мотор. В воздушном бою экипаж сбил один истребитель, потушил пожар на самолете и произвел посадку на своей территории, доставив ценные результаты разведки командованию.

2 февраля 1943 года, при разведке резервов противника, самолет Архангельского был атакован истребителями Ме-109 и Ме-110. Ведя воздушный бой, экипаж разведал большое скопление войск в районе Артемовска и, умело используя превосходство своего самолета в скороподъемности, ушел от преследовавших его истребителей в облака и доставил на аэродром данные разведки[135]. За силу и уверенность все его любили. Не задумываясь, с ним можно было разделить любую опасность.

Подвоз бензина из-за бездорожья на наш аэродром прекратился. Несмотря на это, 24 февраля пятерка бомбардировщиков под командованием Гладкова со штурманом Рябовым нанесла бомбардировочный удар по семидесяти фашистским самолетам на аэродроме Сталино, уничтожив и повредив семь самолетов противника[136]. После удара они произвели посадку в Миллерово, заправившись там бензином, а затем перелетели на наш аэродром Криворожье.

Вечером новый инженер полка на совещании руководящего состава доложил командиру полка о том, что оставшиеся в полку шесть бомбардировщиков латаны-перелатаны и только условно могут считаться боеготовыми и выпускаться на боевые задания. По этому докладу командир полка Бебчик приказал организовать бригаду из свободного техсостава и вести поиск запасных частей на сбитых самолетах в районе боевых действий.

— Все, что можно снять со сбитых самолетов, давно уже снято и использовано, — ответил на приказание Галома.

Над аэродромом нависли низкие облака, но нас всех вызвали на командный пункт. Получив доклад о готовности самолетов и боевых расчетах эскадрилий, командир полка Бебчик поставил боевую задачу. В условиях, когда наши войска отражают контрудары противника со стороны Краснограда, Первомайского и из района Чаплино, сегодня, 25 февраля, бомбардировочным ударом, без прикрытия истребителей, уничтожить войска и технику противника в железнодорожных эшелонах на станции Красноармейской. Командиром группы полка Бебчик назначает меня.

— А как с погодой, товарищ командир? — задает вопрос Черепнов.

— До меридиана Ворошиловграда сплошная облачность высотой двести метров, а дальше на запад ясно, — ответил Бебчик.

Указав экипажам места в боевом порядке и сказав, что заместителем в воздухе назначаю старшего лейтенанта Миленького, я с комиссаром Калашниковым ушел к самолету и стал готовиться к вылету.

Возвратился взволнованный стрелок-радист Наговицин, бегавший в штаб за данными по связи.

— Наговицин, говори скорее, что там случилось? — спросил комиссар.

— Ничего, я просто так.

— Пришел, так вываливай, не молчи, — потребовал комиссар.

— В штабе говорят, что в 745-м полку при налете на станцию Красноармейскую не вернулись три самолета, а вернувшиеся изрешечены истребителями и требуют ремонта, — ответил Наговицин.

— Какая выдержка! Ты хочешь этим своим сообщением воодушевить летный состав на удар по фашистским эшелонам на железнодорожной станции? — ругался Калашников.

— Да нет! Вы же спрашивали. Я хотел предупредить, — оправдывался Наговицин.

— Спасибо за предупреждение. Готовься к вылету и держи язык за зубами, — приказал я Наговицину.

Так как всякие тайны в полку распространялись с быстротой молнии, то о больших потерях в 745-м полку уже знал весь летный состав, в связи с чем почувствовалось некоторое уныние, напряженность и беспокойство людей. Не унывал, казалось, только Рудь.

К цели пришлось лететь на высоте, сто метров, но все летчики держались в боевом порядке четко, как будто и не было трудностей.

За Северским Донцом небо стало чистым, и солнце ярким светом залило боевой порядок эскадрильи. У Славяносербска самолет Погудина вдруг отстал от боевого порядка, а затем летчик доложил по радио о том, что на его самолете отказал мотор и он возвращается на аэродром.

Набираем высоту. Над линией фронта нашу группу обстреляли зенитки. Впереди станция Красноармейская. На путях стоят четыре эшелона. Бомбы летят в цель. Противодействия никакого.

— Разрушили три вагона, три попадания в пристанционное здание и несколькими бомбами разрушили железнодорожные пути[137], — докладывает Желонкин и дает мне обратный курс.

После посадки узнали, что на самолете Погудина в полете разрушился редуктор мотора. Он долетел до своего аэродрома на одном моторе, но на посадке не справился со сносом, сломал шасси и погнул винты.

Последующие три дня, несмотря на низкую облачность и обледенение, полк бомбардировочными ударами поддерживал боевые действия наших наземных войск, атакованных превосходящими силами противника и с боями отходивших на рубеж Северского Донца.

Боевые задания выполнялись в основном одиночными самолетами.

26 февраля с утра все экипажи были уже в готовности. Начальник штаба Стороженко проинформировал летный состав, что танковые и пехотные соединения немцев продолжают наступать от Константиновки на северо-восток. В Константиновке и Андреевке обнаружено крупное сосредоточение резервов пехоты на автомашинах.

Над аэродромом нависли низкие облака, из которых моросил мелкий дождь, сразу же замерзавший на дорожках и крыльях самолетов.

Вскоре поступило боевое распоряжение ударами одиночных самолетов уничтожить сосредоточение войск и техники противника в районе Андреевки. Запасная цель — резервы противника в Константиновке. По маршруту и в районе цели сплошная облачность высотой четыреста-восемьсот метров с обледенением, а над аэродромом высота облаков сто метров и видимость два километра.

— Как в такую погоду разрешают взлет? — спросил Чижиков.

— Доверяют, — сказал Пузанский.

— Приходится доверять. Нашим войскам сейчас очень трудно, и только мы можем им помочь, — сказал замполит Куфта.

Взлетаю за самолетом экипажа Будаева. За мной взлетают экипажи Пузанского, Чижикова и Миленького. В воздухе включаю все антиобледенительные устройства и беру курс на Лисичанск. Облачность постепенно повышается до восьмисот метров. От Лисичанска берем курс на цель. Лобовое стекло кабины заросло слоем льда. Ориентируюсь в боковую форточку. Впереди слева четыре свежих очага пожаров в Андреевке. Горят здания и автомашины, это поработал экипаж Будаева. На южной окраине до шестидесяти автомашин стоят в две колонны рядом с дорогой. Колонна автомашин вытягивается из Андреевки на Ново-Еленовку.

— Федя, бьем южнее пункта, — передаю штурману.

— Влево восемь, так держать. На боевом!

Вокруг самолета рвутся зенитные снаряды. В кабине пахнет порохом. Над Андреевкой бомбардировщик окружили трассы малокалиберной зенитной артиллерии.

— Бомбы сброшены, горят две автомашины, разворот, — передает Желонкин[138].

От зенитного огня разворотом ухожу в облака. Через три минуты выхожу под облачность, мы снижаемся и с запада штурмуем немецкие автомашины из передних и задних пулеметов. После штурмовки энергично набираю высоту и снова ухожу в облака.

— Курс тридцать, через пять минут будет Лисичанск, — передает штурман.

— Как стреляли? — спрашиваю Наговицина.

— Стреляли хорошо, только ни одна машина больше не загорелась. Горят только те, по которым долбанул штурман, — отвечает стрелок-радист.

Экипажи Пузанского и Чижикова тоже бомбили автомашины у Андреевки, уничтожив одну автомашину, а экипаж Миленького нанес удар по тридцати автомашинам в Красноармейске, уничтожив две автомашины и обстреляв войска противника из пулеметов.

На другой день, несмотря на низкую облачность и плохую видимость, для поддержки наших обороняющихся войск одиночно вылетели пять экипажей. При полете к цели на самолете Миленького отказал мотор, а на самолете Рудя вышла из строя гидросистема самолета, и они возвратились на аэродром. Экипажи Будаева, Чижикова и Пузанского бомбардировали войска и боевую технику противника в районе Сергеевка, Беззаботовка, Ново-Александровка, уничтожив пять автомашин и много живой силы противника[139]. Над целью их атаковали истребители противника, но все экипажи после удара по целям ушли в облака и благополучно возвратились на аэродром.

С утра 28 февраля нам поставили боевую задачу бомбардировочным ударом уничтожить войска и боевую технику противника в районе Беззаботовка, Александровка, Доброзолье, но погоды нет, и экипажи сидят в готовности. В двенадцать часов приказали действовать по заданным целям одиночными экипажами и информировали, что над целью многослойная облачность на высоте восемьсот метров. С интервалом в десять-пятнадцать минут взлетели пять экипажей.

Все летчики и штурманы как на подбор: Чижиков со штурманом Витценко, Рудь с Журавлевым, Пузанский с Чернышовым, Будаев с Севостьяновым и Муратов с Паршутиным. Счастье на войне не отличается постоянством, и боевые действия в этот день сопровождались потерями. Над целью все экипажи были обстреляны зенитной артиллерией и атакованы истребителями Ме-109. Экипажи летчиков Чижикова, Рудя, Пузанского бомбардировочным ударом уничтожили пять автомашин и один танк. Отражая атаки истребителей противника при подходе к цели и на боевом курсе, они после сбрасывания бомб ушли в облака и благополучно возвратились на свой аэродром[140].

После посадки и доклада о выполнении задания, сижу в землянке и жду возвращения экипажей Муратова и Будаева. Вместе со мной Рудь ожидает возвращения с задания своего друга летчика Муратова.

^{57-й бомбардировочный полк после Сталинградской битвы. Февраль 1943 г.}

Рудь жил войной. Он, как и Рябов, рвался в боевые вылеты, стараясь не пропустить ни одного. Он любил самолет и быстрое движение. При встрече с противником в воздухе он действовал инициативно, быстро и не боялся идти на риск. В непрерывных боевых действиях он обрел не только боевой опыт, но и командирские качества. Несмотря на то что в экипаже все обязанности были строго расписаны и регламентированы, в полете Рудь периодически спрашивал штурмана, стрелка-радиста и стрелка об обстановке, требовал стрельбой проверить пулеметы, поддерживал радиосвязь с ведущим командиром и следил за ориентировкой и воздушной обстановкой. От штурмана он требовал, чтобы тот в любое время мог доложить, где находится самолет, хотя и сам непрерывно вел ориентировку.

Экипаж лейтенанта Будаева в составе штурмана сержанта Севостьянова, стрелка-радиста старшего сержанта Алексеева и стрелка старшего сержанта Леменько не вернулся с задания и, очевидно, был сбит.

Экипаж Муратова в этот день тоже не вернулся с задания, но на следующий день он возвратился на аэродром. Летчик рассказал:

— На боевом курсе нас атаковали два «мессера». Когда снаряд разбил верхнее остекление кабины и меня засыпало осколками плексигласа, я ушел в облака. Штурман Паршутин говорит мне, что бомбы он не сбросил, и потребовал идти на повторный заход. Второй раз мы зашли на скопление немецких автомашин у Беззаботовки с запада. Как я ни подкрадывался к цели, маскируясь нижней кромкой облаков, на боевом курсе нас снова атаковали два «мессера». Мосейчук И. Т. и Матвеев П. И. отстреливаются, Паршутин просит еще немножко подержать на боевом, и тут слышу удар в бронеспинку, запахло гидросмесью. Секунды на боевом курсе казались вечностью. Наконец, штурман сообщил, что бомбы сброшены. Ухожу в облака и сразу же протыкаю их вверх. Слой облаков оказался очень тонким. Мосейчук кричит, что «мессера» не отстают. Маневрирую от хлещущих очередей снарядов истребителей и ухожу в следующий слой облаков. «Мессера» отстали, но чувствую, что с самолетом что-то неладное, теряю пространственное положение и вываливаюсь под облака. Сразу же направляю самолет снова в облака и начинаю разбираться, в чем дело, и вновь, потеряв пространственное положение, оказался под облачностью. Под облаками в визуальном полете понял, что на самолете отказали авиагоризонт и гидрополукомпас, а Мосейчук опять кричит: «Два истребителя сзади тысяча!». Ухожу в облака и пилотирую самолет по скорости и указателю поворота. Через пятнадцать минут мы вышли под облака и начали восстанавливать ориентировку. Местность была незнакомая. Из-за обледенения остекления кабин и плохой видимости мы крутились около двадцати минут, пока опознали, что вышли на Тацинскую. Взял курс на аэродром, но бензин кончился, и, выпустив аварийно шасси, я произвел посадку у Федоровки.

Два дня над аэродромом лежал туман. Затем с утра 2 марта северный ветер прогнал низко над землей грязные лохмотья туч, и небо стало ясным.

Пяти экипажам бомбардировщиков под командованием Гладкова со штурманом Рябовым поставлена задача без сопровождения истребителей уничтожить скопление войск и боевой техники немцев в Князево. Цель прикрывается зенитной артиллерией и периодически истребителями противника.

По приказам наши бомбардировщики на боевые задания должны были летать в сопровождении истребителей прикрытия. Но приказы приказами, а война войной. То истребителей не хватает, то цель так далеко, что истребителям не хватает радиуса действий.

— Что, Петрович, опять без прикрытия? — спросил Гладкова Каменский.

— Конечно. Ты же знаешь, что, когда командование посылает нас без прикрытия истребителей, оно выполняет приказ и надеется на случай.

— А ты на что надеешься?

— Нам можно надеяться только на свое умение, везение, хитрость и дерзость.

— Желаю успеха! — сказал Каменский.

После взлета по маршруту к цели группа набрала высоту пять с половиной тысяч метров. На цель зашли с тыла, с юго-запада, на планировании.

— Через пять минут цель, — докладывает Рябов Гладкову.

— Не промажем, Петя? — спросил Гладков.

— Не промажем, если боевой хорошо выдержишь. Сделай площадку на четырех тысячах метров, я уточню ветер.

Преодолев противодействие зенитного огня, группа нанесла удар по скоплению автомашин, танков и войск на северной окраине Князево, уничтожив один танк, две автомашины и повредив пять немецких автомашин. На большой скорости ушли на север, а затем благополучно вернулись на свой аэродром.

4 марта. Противник продолжает наступать. Наши войска, отойдя на рубеж Северского Донца, ведут ожесточенные оборонительные бои[141]. Над аэродромом восемь-девять баллов низкой облачности, а на западе метеорологи обещают уменьшение облачности до двух-трех баллов. Шесть экипажей летного состава собрались в землянке командного пункта. Самолетная лампочка тускло освещает вынутые из планшетов карты и обветренные лица летчиков и штурманов.

Майор Бебчик, сдвинув брови, напряженно вглядывается в карту, развернутую на столе.

— Приказываю шестью самолетами в 10.50 уничтожить скопление автомашин и живой силы противника в районе Задонское. Группу поведет капитан Осипов. Задача ясна?

— Ясна, товарищ майор! — отвечаю командиру.

— Прошу уточнить, где находится цель, — спрашивает штурман Желонкин.

— Место цели уточните сами, когда выйдете на Задонское, — ответил Бебчик. — Готовьте летный состав и по своему расчету выруливайте, а я пошел на старт.

Подготавливая летный состав, я приказал штурманам Журавлеву и Чернышову в полете искать цель и об ее обнаружении докладывать мне по радио. Без четверти девять мы запустили моторы и порулили на старт. Взмах белого флажка, и начинаю взлет. На прямой после взлета вся группа собралась.

— Курс двести восемьдесят, — передает Желонкин.

Беру заданный курс. Справа летит в строю самолет моего заместителя Пузанского, слева вплотную летит Рудь, а за ними Архангельский, Миленький и Чижиков. По маршруту облачность кончилась, но появилась густая дымка. На небе тусклое солнце, внизу муть. Горизонта не видно. Эта дымка могла скрыть нас от истребителей, но и могла быть использована противником для внезапной атаки.

По реке и известным ориентирам выходим на Задонское, но из-за плохой видимости ни в пункте, ни вблизи него войск и боевой техники не видим.

— Журавлев обнаружил скопление автомашин на опушке леса в двух-трех километрах юго-восточнее Задонского, — сообщает по радио летчик Рудь.

Информирую о цели своего штурмана и решаю нанести по ней удар. Чтобы в дымке не потерять цель, повторный заход выполняю с северо-запада, придерживаясь реки.

— На боевом, — передает Желонкин.

Противодействия никакого. Все бомбардировщики в плотном боевом порядке замерли на боевом курсе.

— Бомбы сброшены, горят три автомашины, фотоконтроль окончен, — сообщает штурман.

На обратном маршруте снизились под облака и благополучно возвратились на аэродром. Дешифрование снимков цели после удара показало, что нашими бомбами было уничтожено три и повреждено пять автомашин противника[142].

В тот же вечер командир полка поставил боевую задачу: семью бомбардировщиками под командованием Гладкова, без сопровождения истребителей, утром 5 марта нанести бомбардировочный удар по скоплению автомашин и танков в Каменке. Поданным разведки, цель прикрывалась батареями зенитной артиллерии и барражирующими истребителями противника. Для достижения внезапности и преодоления средств ПВО Гладков со штурманом Каменским решили взлететь до рассвета и нанести удар по цели с большой высоты.

Вместе с командиром полка провожаю на старте экипажи. Самолеты выруливают и взлетают в темноте. Мысленно желаю друзьям успешного выполнения задания и возвращения без потерь.

Утро подарило прекрасную безоблачную погоду с хорошей видимостью.

В 6.50 вся группа была уже в воздухе и летела по маршруту к цели.

— Трудная предстоит Гладкову с Каменским задача. Как думаешь, получится у них? — спрашивает Бебчик.

— Главное, надо внезапно выйти на цель, а как получится, узнаем после их возвращения, — отвечаю командиру.

О выполнении удара узнали потом из рассказов вернувшихся с задания товарищей.

Гладков по маршруту к цели набрал высоту пять тысяч метров. Штурман Каменский точно вывел группу на начало боевого пути и еще издали обнаружил место скопления автомашин и танков. Заработала зенитка. Боевой порядок бомбардировщиков летит среди многочисленных разрывов зенитных снарядов. Но вот бомбы сброшены, и над расположением фашистских войск поднимаются пять столбов черного дыма. Это горят два танка и три автомашины[143].

— Фотоконтроль закончен, разворот, — передает Каменский Гладкову.

— Ниже нас две тысячи метров два «мессера», — сообщает ему стрелок-радист.

Не уменьшая высоты, группа Гладкова возвращается от цели. Для пополнения топлива производит посадку в Миллерово, и после дозаправки самолетов они перелетают на свой аэродром в Криворожье. Здесь выяснилось, что два бомбардировщика повреждены зенитным огнем и требуют ремонта.

6 марта с утра пяти экипажам наших бомбардировщиков под моим командованием приказано находиться в готовности к боевому вылету.

Самолет-разведчик обнаружил в Алексеевском большое скопление автомашин и танков, прикрытое с воздуха барражирующими истребителями противника. Вскоре командир полка, поставив мне задачу в 11.00 нанести удар пятью бомбардировщиками без прикрытия истребителей по скоплению войск противника в Алексеевском, приказал действовать с больших высот. Но так как кислорода на самолетах не было, то он предложил мне подобрать для боевого вылета летчиков помоложе и покрепче.

Исключив из боевого расчета экипажи Чижикова и Пузанского, я включил в боевой расчет экипажи летчиков Рудя, Черепнова, Архангельского и Миленького.

Метеоролог сообщил, что от Миллерова до Евсюга ясно, затем до Кременной полоса толстой сплошной облачности и в районе цели ясно.

После взлета и сбора в боевой порядок «клин самолетов» по маршруту к цели мы набрали высоту пять тысяч метров. Прогноз метеорологов оправдался, и перед Евсюгом мы ушли за облака. Когда облачность кончилась, мы уточнили детальную ориентировку и взяли курс на цель.

Для преодоления противодействия зенитной артиллерии и истребителей противника я решил действовать на максимально возможной скорости и изменить высоту перед боевым курсом. Только мы перешли на снижение и начали увеличивать скорость, как Желонкин закричал:

— Командир, не столкнись! На встречном четыре Пе-2.

Немедленно прицеливаюсь по ведущему и открываю огонь из передних крупнокалиберных пулеметов, подводя трассу к носу самолета противника. Моему примеру следуют все летчики боевого порядка. Навстречу нам летят снаряды истребителей Ме-110. Встретив наш ответный огонь, немецкие истребители проскочили вниз под боевой порядок, а затем с разворотом ушли в сторону солнца.

— Ну, Федя, чуть было не срубили нас твои «пешки», — упрекаю штурмана.

— Черт их разберет на таком расстоянии, — оправдывается Желонкин. — Через пять минут будет цель.

Приказываю Наговицину следить за истребителями противника и, разогнав скорость до максимально возможной, вывожу группу на заранее намеченную высоту удара четыре тысячи пятьсот метров. Маневр удался. Все снаряды зенитной артиллерии рвутся выше и сзади бомбардировщиков.

— Три вправо, так держать, на боевом, — передает штурман.

Ведомые самолеты летят плотно, крыло в крыло. Моторы ревут почти на полной мощности.

— Два «мессера» ниже нас на тысячу, а «сто десятые» скрылись, — докладывает стрелок-радист.

Грязные хлопья разрывов зенитных снарядов постепенно приблизились и начали вспухать вокруг бомбардировщиков. Осколки бьют по крыльям.

— Так держать, так держать, — твердит штурман, удерживая в прицеле скопление немецких танков и автомашин у Алексеевского.

Веду самолет по струнке, и только разрывы зенитных снарядов под крыльями покачивают его.

— Бомбы сброшены, горят две автомашины и танк. Фотоконтроль окончен. Разворот, — сообщает Желонкин.

С левым разворотом ухожу от цели. Пара «стодевятых» тоже перешла влево, перехватывая нас после разворота.

— Снизу сзади атакуют два «мессера», — докладывает стрелок-радист.

Пулеметы захлебываются огнем. Первую атаку истребители противника сосредоточили на замыкающий бомбардировщик летчика Черепнова. Взяв самолетом превышение и сократив дистанцию, Черепнов подставил атакующих под ответный огонь всех пяти бомбардировщиков, да и стрелок-радист этого экипажа Климентенок меткими очередями заставил атакующую пару истребителей отвернуть. Сделав разворот вправо с набором высоты, «мессера» пытались атаковать нас со стороны солнца, но несколько отстали, и атака у них не получилась. В последующую минуту, со снижением увеличив скорость, «мессера» еще дважды атаковывали наш боевой порядок сзади снизу, но при медленном снижении натыкались на дружный шквальный огонь наших стрелков. Они близко не подходили, а когда стрелок-радист экипажа Черепнова меткой очередью высек дым из ведущего «мессера», они отвернули и ушли.

Через некоторое время Наговицин доложил:

— Четыре «стодесятых» три километра сзади дымят!

Мы подлетели уже к краю облачности. Решив не испытывать судьбу, когда боеприпасы у стрелков израсходованы в предыдущем воздушном бою, увожу пятерку в спасительную облачность. Благополучно возвратились на аэродром и произвели посадку.

После выключения моторов все экипажи собрались у моего самолета. Летчики и штурманы докладывали о выполнении боевой задачи и данные попутной разведки.

— При отражении третьей атаки истребителей я подбил «мессера», и от него потянулся дым, — докладывает Климентенок.

— Не клянчи. Подбил — не сбил. Когда собьешь, тогда и запишут, — перебил Климентенка его командир Черепнов.

Подошел адъютант эскадрильи Рябов и доложил:

— Командир, вы выполнили заключительный боевой вылет в третьем туре. Поступило приказание сдать оставшиеся самолеты и убыть на доукомплектование.

В штабе я узнал, что наш полк и вся 221-я бомбардировочная дивизия выводятся в резерв на доукомплектование.

В течение нескольких дней мы сдали оставшиеся бомбардировщики и авиационное имущество в 244-ю бомбардировочную дивизию, рассчитались с батальоном аэродромно-технического обслуживания и провели совещания личного состава по итогам боевых действий в эскадрилье и полку.

В операциях по окружению сталинградской группировки, на Среднем Дону и в боях за Донбасс наш полк совершил 557 боевых вылетов, нанося удары по самолетам, танкам, железнодорожным объектам, войскам и на воздушную разведку. Действуя часто без прикрытия истребителей и в исключительно сложных метеорологических условиях, полк потерял девять самолетов и 32 человека летного состава[144]. Летный состав эскадрильи и полка, выполняя боевые приказы, проявлял мужество, отвагу, дерзость и настойчивость, метко поражая цели и нанося врагу большой урон в боевой технике и живой силе.

За смелость и мужество, настойчивость в выполнении боевых задач семьдесят пять человек личного состава были награждены орденами и медалями. В том числе стали орденоносцами летчики Рудь, Черепнов, Архангельский, Муратов, штурманы Желонкин, Журавлев, Аверин, Рябов, стрелки-радисты Наговицин, Монзин, воздушный стрелок Новиков и другие.

Над Курской дугой

18 марта мы перебазировапись на самолетах Ли-2 на Тамбовский аэродром. Здесь наш полк перешел на трехэскадрильный состав и доукомплетовался личным составом и самолетами за счет 855-го бомбардировочного полка. При доукомплектовании в личном составе полка и дивизии произошли значительные изменения.

Полковник Антошкин стал командиром 6-го смешанного авиационного корпуса и сформировал его штаб на базе офицеров 221-й бомбардировочной дивизии. Командиром дивизии был назначен подполковник Бузылев. Меня назначили заместителем командира полка, а Гладкова — на такую же должность в 745-й полк.

Вступив в должность заместителя командира полка, я вместе с командиром Бебчиком занялся комплектованием эскадрилий. Командирами эскадрилий были назначены Помазовский, Никонов и Кондрашов.

Летчики Рудь и Архангельский были назначены командирами звеньев. Когда реорганизация полка была закончена, командиры эскадрилий и летчики стали рваться в бой. Но сейчас были не двадцатые годы, и немцев одним порывом и силой не возьмешь. Нужны были и сила, и тактика. Наша сила была в бомбовых ударах, штурмовых действиях и массировании. А вот с тактикой дело обстояло сложнее. Чтобы разнообразить тактику, надо было мастерски летать и владеть навигацией, а наши молодые летчики и штурманы пока радовались, только когда прилетали на свой аэродром.

Следовательно, несмотря на войну, надо сначала научить их как следует летать, бомбить, стрелять, а потом уже думать о тактике. А чтобы организовать боевую подготовку, пришлось выпрашивать лимиты горючего, разрешение на полеты и начинать летать. Командир корпуса Антошкин поддержал наши начинания и выделил топливо.

Как только летное поле аэродрома подсохло, мы организовали полеты на боевую подготовку и начали интенсивно готовить летный состав к боевым действиям. Командир полка Бебчик убыл в отпуск по семейным обстоятельствам, и всей боевой подготовкой занялся я. Несмотря на очень ограниченные лимиты горючего для самолетов, мы подготовили эскадрильи и полк к боевым действиям днем в простых и сложных метеоусловиях и подготовили пятнадцать новых летчиков к полетам ночью. Всего на боевую подготовку в полку было выполнено около тысячи полетов днем и 659 полетов ночью[145].

Полеты на боевую подготовку мы использовали для сколачивания экипажей, звеньев, эскадрилий и полка, для отработки взаимодействия и управления.

Новые командиры эскадрилий показали себя достаточно подготовленными, волевыми и энергичными. Мало у них было только боевого опыта.

Помазовский, хотя пришел с должности командира звена, подавал неплохие надежды. В свой тридцать один год он был старше своих подчиненных. Очень спокойный и рассудительный, он основательно тренировал летный состав и говорил, что все его летчики, штурманы и стрелки стремятся в бой. Беспартийный Помазовский несколько стеснялся, разговаривая с секретарем парторганизации эскадрильи Лузгаревым. На гимнастерке он с гордостью носил орден Красного Знамени.

Командир второй эскадрильи Никонов хорошо сошелся с назначенным к нему штурманом эскадрильи Рябовым и за полтора месяца подготовил эскадрилью к боевым действиям. С его приходом в эскадрилье стало больше порядка и организованности, но еще не хватало духа боевой дружбы. Опытный боевой штурман Рябов хорошо дополнял Никонова, и Никонов не стеснялся признавать, что у его штурмана значительно больший боевой опыт и владение тактикой. Рябов поддерживал в эскадрилье боевые традиции полка.

16 апреля заместитель по политической части командира полка Куфта попросил построить личный состав полка. Он произнес теплую прощальную речь, в которой сообщил, что убывает из полка, вспомнил успехи и потери под Москвой и Сталинградом. От проникновенных слов и воспоминаний о погибших товарищах многие прослезились. Когда расходились, Рябов сказал:

— Куфта прощался с нами, как Наполеон с гвардией, только не целовал Боевого знамени.

Я ответил, что от нас уходит хороший замполит, много сделавший для полка, при всех свойственных каждому человеку мелких недостатках, но не знал, что Рябов так много знает о Наполеоне.

Рябов, остряк и никогда не унывающий человек, четко представлял себе цели и задачи в войне, свою роль защитника Родины, роль и значение окружавших нас людей. Под внешним легкомыслием в нем скрывался талантливый организатор, отважный боец и очень серьезно и много размышлявший человек.

В мае на пополнение полка из Астрахани прибыла группа девушек-оружейниц. Среди них были Лариса Овражко, Валя Макеева, Надя Гейко, две Ольги Поповых, Лида Клименко, Мария Рыхлеева и Женя Мокрожицкая. Это пополнение было очень кстати, так как всех оружейниц, прибывших в полк весной 1942 года, пришлось из-за интересного положения демобилизовать, и готовить вооружение бомбардировщиков к боевым вылетам было некому.

— Что мы будем с ними делать? — сетовал инженер по вооружению Заяц.

— Они будут подвешивать бомбы и готовить пулеметы, — урезонивал его начальник штаба полка.

— Это я знаю, только надолго ли? — вздохнул Заяц.

Конечно, и Заяц, и все мы знали, что девушки умели ловко подвешивать стокилограммовые бомбы, снимать и чистить тяжелые крупнокалиберные пулеметы и пушки, снаряжать патронные ящики на бомбардировщиках, но, глядя на их талии и хрупкие изящные фигуры, было страшно за то, каких сил требовала эта работа.

Новых оружейниц разместили в одной землянке. Два дня они стирались и гладились, развесив на веревках гимнастерки и женское бельишко, а потом старшина Лариса Овражко с песней привела их строем в столовую. Все девушки были в начищенной обуви, хорошо подогнанных гимнастерках и свежих юбочках до колен.

Летный и технический состав в это время тоже не дремал. Все подтянулись и начистились. Вскоре появились и симпатии между Помазовским и Овражко, летчик Марченко полюбил Надю Гейко, а Архангельский был неравнодушен к Лиде Клименко.

В середине мая в полк прибыл новый заместитель командира полка по политической части майор Роднов Михаил Алексеевич.

29 мая командир полка поставил задачу на перебазирование в состав 16-й воздушной армии и приказал мне подготовить план перебазирования летного эшелона, а начальнику штаба — план перебазирования наземного эшелона. В заключение, обращаясь к личному составу, он сказал:

— У нас в полку теперь тридцать летчиков, тридцать штурманов и по столько же стрелков-радистов и стрелков. Все мы будем испытаны войной. Давайте же, друзья, выдержим это испытание с честью.

1 июня мы перебазировались на аэродром Борки, в 16 километрах от Задонска, войдя в состав 16-й воздушной армии Центрального фронта. Командующим 16-й ВА был генерал С. И. Руденко. Одновременно перебазировались на фронт штабы 221-й дивизии и 6-го смешанного авиационного корпуса, в состав которых входил наш полк.

Сталинградская битва стала перевернутой страницей истории. Впереди предстояла битва под Курском.

Закончив размещение полка, маскировку самолетов, организацию связи со штабом дивизии, мы организовали взаимодействие с 517-м истребительным полком. После этого провели ознакомительный боевой вылет полка с участием командира, меня, командиров эскадрилий, звеньев и отдельных рядовых экипажей. Удар нанесли тремя группами бомбардировщиков по немецким войскам в районе Каменска (35 километров юго-восточнее Орла). В этом боевом вылете мы с воздуха ознакомились с начертанием линии фронта, воздушной и наземной обстановкой в районе предстоящих боевых действий, проверили намеченные при организации взаимодействия способы встречи с истребителями, построение общего боевого порядка, порядок управления и взаимодействия.

В начале июня всем летчикам и штурманам, имевшим сержантские звания, было присвоено звание «младший лейтенант». Особенно радовались этому летчики Рудь, Черепнов, Архангельский и Муратов.

В середине июня нашему полку было приказано принять личного представителя Рузвельта капитана Рикенбекера. Командир полка Бебчик заболел, и весь прием пришлось проводить мне.

Ночью на двух самолетах Ли-2 нам привезли новое шерстяное обмундирование для всего личного состава, продукты и хорошие папиросы.

Прибывшие из Москвы представители ВВС рассказали, что в Конгрессе США недруги нашей страны сделали запрос президенту, в котором говорилось, будто самолеты, предоставляемые США по ленд-лизу Советскому Союзу, используются плохо. Советские летчики будто бы не умеют на них летать, и все самолеты ржавеют и пропадают. Для того чтобы определить, как мы фактически применяем американскую технику, и был послан Рузвельтом его личный представитель капитан Рикенбекер.

Одновременно с переодеванием и подгонкой личному составу нового обмундирования я организовал наведение порядка на стоянках и приказал инженеру почистить самолеты.

К десяти часам для встречи Рикенбекера на наш аэродром прилетел командир корпуса генерал-майор авиации Антошкин, а вслед за ним на самолете С-47 прилетел Рикенбекер.

После встречи и представления Рикенбекер сказал:

— Майор, покажите мне, где ваши самолеты.

Я пригласил Рикенбекера пройти на стоянку. Все бомбардировщики были так хорошо замаскированы под кронами деревьев, что их не было видно ни с воздуха, ни с аэродрома. Пройдя всю стоянку, Рикенбекер внимательно осмотрел один бомбардировщик, проверив и оценив бомбовую зарядку и боекомплекты пулеметов. Увидев, что на американских бомбардировщиках стоят советские крупнокалиберные пулеметы, Рикенбекер сказал:

— На следующий год вы будете получать из Штатов бомбардировщики с американскими крупнокалиберными пулеметами и 20-миллиметровыми пушками.

Затем, указав на мотористов и оружейников, он спросил:

— А почему ваши механики вырядились во все новое и выглядят, как зеленые деревенские леденцы?

— Они одели все новое в честь вашего приезда, господин Рикенбекер, — смущенно ответил командир корпуса.

Выразив восхищение маскировкой и боеготовностью самолетов, Рикенбекер заявил:

— Бомбардировщики содержатся у вас хорошо. Я хотел бы посмотреть, как вы умеете летать и воевать на них.

Взлет звеньями, сбор в боевой порядок и посадку блестяще продемонстрировали летчики первой эскадрильи под командованием Помазовского, а полет на боевое задание показала третья эскадрилья под командованием Кондрашова. С командного пункта корпуса организовали надежное непосредственное прикрытие эскадрильи Кондрашова двумя восьмерками истребителей.

После посадки третьей эскадрильи и просмотра Рикенбекером мокрых фотоснимков результатов удара, мы организовали торжественный обед в честь американского гостя. На обеде были произнесены речи за Сталина и Рузвельта и за разгром фашистской Германии.

Перед приездом Рикенбекера всем было выдано по две пачке папирос — «Северная Пальмира» и «Герцеговина Флор» с предупреждением до приезда гостя папиросы не курить, а когда Рикенбекер попросит дать ему закурить, то предлагать папиросы следует только из этих пачек.

Когда после речей Рикенбекер попросил, наконец, закурить, к нему потянулись сразу пять или шесть рук с шуршащими фольгой коробками папирос. Но в этот момент вперед всех к нему протиснулся командир батальона майор Яковлев и протянул вышитый кисет с махоркой.

Рикенбекер взял кисет. Достал из него щепотку махорки, потер ее между пальцами и в наступившей тишине сказал:

— Это не табак, это солома, пропущенная через лошадь.

Смущенного Яковлева отвели в сторону советские офицеры, сопровождавшие гостя. Только потом мы узнали, что эта шутка была заранее заготовлена американским представителем.

Взяв папиросу «Северная Пальмира», Рикенбекер спросил у меня о том, сколько мной выполнено боевых вылетов. Когда я ответил, что у меня около ста боевых вылетов, он сказал:

— У американских летчиков-бомбардировщиков установлена максимальная норма двадцать пять боевых вылетов, после чего они возвращаются в Штаты и в боевых действиях больше не участвуют.

Потом Рикенбекер взял шестигранную рюмку и произнес:

— Эту рюмку я возьму у вас на память. Вы хорошо воюете на американских бомбардировщиках. Я расскажу об этом президенту Рузвельту, а он пришлет вам всем награды от нашего правительства.

После обеда Рикенбекер сфотографировался с командиром корпуса и с одним из лучших наших летчиков — Архангельским и улетел.

Свое слово Рикенбекер сдержал. Он прислал нам в полк фотографию, на которой Рузвельт и его жена подняли бокалы, а Рикенбекер поднял перед объективом нашу шестигранную рюмку. Вместе с фотографией были присланы и американские ордена и медали, которыми командование корпуса наградило личный состав.

14 июля ночью двенадцатью бомбардировщиками мы нанесли бомбовый удар по складу, штабу и скоплению живой силы на северо-западной окраине Брасово, по которым перед нами днем действовали бомбардировщики 3-го бомбардировочного корпуса[146].

Пролетели железную дорогу от Орла на Курск.

— Впереди Брасово, — сообщает штурман.

Над целью мечутся голубые ножи прожекторов. На летящем впереди нас самолете командира звена Миленького скрестились два луча прожекторов. К ним присоединился третий, затем четвертый. Вокруг ярко освещенного бомбардировщика красными звездочками вспыхивают десятки разрывов зенитных снарядов. Трудно Миленькому со штурманом Чернышовым.

— Боевой, — передает Желонкин.

Наш самолет захватывают в свои лучи вражеские прожекторы. Включив в кабине полное освещение, выдерживаю боевой курс по приборам.

— Бомбы сброшены, цель в огне пожаров, — сообщает Желонкин.

Вырвавшись из лучей прожекторов, несколько минут лечу тем же курсом на запад, привыкая к темноте, а затем беру курс на свой аэродром.

Ударом бомбардировщиков нашего полка мы усилили разрушения и пожары на цели, возникшие от дневного удара бомбардировщиков[147].

В ночном налете отличились экипажи летчиков Рудя, Архангельского, Черепнова, Муратова и новые командиры эскадрилий Помазовский и Никонов.

Рудь после сбрасывания бомб по цели снизился в стороне на малую высоту и, атаковав прожекторы противника, заставил два из них погаснуть.

Остальные прожекторы немцы после этого начали периодически выключать.

Архангельский, обнаружив стреляющую зенитную батарею, снизился и атаковал ее с двух заходов, заставив прекратить огонь.

Черепнов демонстративными действиями, несколько раз заходя на цель и отворачивая от нее, дезорганизовал прожектора и огонь зенитной артиллерии противника, а потом снизился и нанес мощный бомбовый удар по складам противника, в результате которого возник еще один очаг пожара. Постепенно, с каждым новым боевым вылетом, у Чзрепнова менялось представление о смелости и мужестве. Он стал понимать, что успех выполнения боевой задачи достигается точной оценкой возможностей противника, сохранением самообладания в критических ситуациях и правильным выбором тактики действий. Всему этому Черепнов учился у своих старших товарищей.

На самолете Муратова осколком зенитного снаряда над целью была перебита электропроводка, в результате чего отказали внутренняя связь, радиополукомпас и освещение. Используя условные сигналы, штурман Черногорский и летчик Муратов привели самолет на аэродром, где благополучно произвели посадку.

После посадки моего самолета командир полка поручил мне принять самолеты, возвращающиеся с боевого задания, а сам пошел на командный пункт.

Вскоре по нашему аэродрому сбросили бомбы два фашистских бомбардировщика. Они разбили взрывами бомб световые посадочные знаки, повредили посадочную полосу и забросали аэродром листовками. Утром, построив личный состав полка в две шеренги, мы прочесали весь аэродром, собрали и сожгли все вражеские листовки.

На командном пункте ко мне обратился командир эскадрильи Помазовский:

— Товарищ майор, разрешите слетать эскадрильей на боевое задание днем! Мне надо потренировать летный состав.

Я отказал Помазовскому, указав, что нельзя тратить силы перед крупной операцией, а он продолжал просить. Было понятно, что боевой вылет Помазовскому нужен был для того, чтобы утвердиться в должности командира эскадрильи, но разрешать вылет было нельзя.

Молодые летчики немного страшились встречи с истребителями противника и внезапного обстрела зенитной артиллерии и с уважением смотрели на «стариков» — в большинстве командиров звеньев, а также летчиков Черепнова и Муратова. «Старики» держались особняком и снисходительно делились боевым опытом с молодыми необстрелянными экипажами.

— Если подобьют мотор, можно дотянуть до аэродрома на другом моторе. Если подожгут самолет, то, смотря как будет гореть, можно произвести посадку на шасси или фюзеляж. А если сильно будет гореть, то надо только прыгать с парашютами. Но главное — надо прежде всего перелететь на свою территорию, — рассказывал командир звена Рудь окружившим его молодым летчикам, штурманам и стрелкам-радистам.

Из ознакомительного и ночного боевых вылетов и изучения информации штаба 16-й воздушной армии нам стало ясно, что на Орловском выступе фронта враг сосредоточил крупную группировку войск, плотно прикрытую огнем зенитной артиллерии и истребителями.

Орловская группировка противника перешла в наступление на Ольховатку, Поныри утром 5 июля.

Обеспечивая оборонительные бои наших войск на направлении главного удара противника, наш полк эскадрильскими группами наносил бомбардировочные удары по изготовившимся к наступлению и прорвавшимся фашистским танкам и пехоте.

5 июля в десять часов первая эскадрилья под командованием Помазовского под прикрытием восьмерки истребителей нанесла удар по резервам противника в Хитрово и возвратилась на аэродром без потерь.

— Ну как там? — спросил техник звена Коровников у спустившегося из кабины самолета Желонкина.

— Силища!

— С какой стороны?

— С обеих. И на земле, и в воздухе все клокочет от разрывов, — сказал Желонкин.

— Что будем докладывать о результатах нашего удара? — спросил у Желонкина Помазовский.

— Надо все экипажи опросить. Я видел четыре очага пожаров, возникших на цели от разрывов наших бомб, но что горело — танки или автомашины, — в этой пыли не рассмотрел. Точно фотоснимки покажут.

Подошедшие к командиру эскадрильи летчики и штурманы возбужденно сообщали неуверенные и противоречивые сведения. Чувствовались взволнованность и отсутствие боевого опыта. Только Рудь спокойно и четко доложил, что ударом уничтожены два танка и три автомашины.

— Хватит митинговать! — крикнул подъехавший на полуторке начальник штаба полка Стороженко. — Быстрее готовьтесь к повторному вылету. Помазовский, Желонкин, залезайте в кузов. Поедем на КП, — приказал Стороженко.

Вскоре ушла в воздух вторая эскадрилья во главе с капитаном Никоновым и штурманом Рябовым с задачей уничтожить резервы противника севернее Озерков на ольховатском направлении. При выходе на цель эскадрилью атаковали две пары истребителей Ме-109. Одну пару истребителей связала боем четверка наших истребителей, а другая пара «мессеров» открыла огонь по бомбардировщикам. Групповым огнем стрелков, руководимых Зеленковым, ведущий «мессер» был сбит, а ведомого отогнали наши истребители сопровождения. В результате удара в скоплении вражеских автомашин возникло четырнадцать очагов пожаров.

Третья эскадрилья капитана Кондрашова взлетела через час после второй. Под прикрытием четырех Як-1 с высоты тысяча семьсот метров, преодолев яростный зенитный огонь, она нанесла мощный удар по сосредоточению мотомехвойск и артиллерии у Глазуновки, уничтожив один танк и десять автомашин[148].

Над целью зенитным снарядом был разбит и остановился левый мотор на бомбардировщике командира эскадрильи. Передав командование своему заместителю Абазадзе, Кондрашов вышел из строя, но его самолет был немедленно атакован истребителями ФВ-190. Стрелки Беляев и Зенков отражали атаки «фоккеров» до полного израсходования боекомплекта. После этого истребители противника атаковали подбитый самолет Кондрашова с близкой дистанции. Бомбардировщик загорелся. Перелетев на свою территорию и приказав экипажу покинуть самолет с парашютами, Кондрашов посадил пылающий бомбардировщик в 16 километрах восточнее Малоархангельска[149].

После удара по цели в ожесточенном бою с шестью истребителями ФВ-190 стрелки подбили один истребитель, но и в эскадрилье были сильно повреждены бомбардировщики Воеводина В. В. и Марченко В. Ф. Пара наших Як-1 из группы сопровождения прикрыла подбитые бомбардировщики и не допустила повторных атак по ним истребителей противника.

Бомбардировщик Воеводина, подбитый над целью, был атакован двумя истребителями ФВ-190. Стрелки Торопов В. А. и Горбатов И. Д. во взаимодействии с истребителями сопровождения отбили атаки «фоккеров», а летчик Воеводин на самолете с остановившимся левым мотором, отбитой половиной руля высоты, заклиненными элеронами, пробитой правой группой бензобаков и поврежденной гидросистемой прилетел на свой аэродром, приказал экипажу покинуть самолет с парашютами и посадил плохо управляемый бомбардировщик рядом с аэродромом, чтобы не занимать аварийным самолетом посадочную полосу.

На самолете Марченко в этом бою были разбиты руль поворота, бензобаки и гидросистема. Проявив выдержку, он также прилетел на свой аэродром и сумел нормально произвести посадку.

Выйдя из самолета, Марченко молча курил. Члены его экипажа тоже молчали. Они нанесли удар по врагу. Возвратились из самого пекла Курской битвы, преодолев противодействие зениток и истребителей противника, и сумели произвести посадку на аэродром на сильно поврежденном в бою бомбардировщике, который каждую секунду мог вспыхнуть.

Об ожесточенности противодействия противника в этот день можно было судить по тому, что на остальных самолетах, вернувшихся с боевых заданий, имелось от пяти до сорока двух осколочных и пулевых пробоин[150].

Молодые летчики и штурманы перед первыми боевыми вылетами сначала прощались друг с другом, как перед вечной разлукой, а позже стали намечать, что будут делать вечером.

В заключительном вылете этого дня первая эскадрилья бомбардировочным ударом подавила огонь артиллерийской батареи восточнее Архангельского и без потерь возвратилась на аэродром.

Фотоснимки показали, что за четыре удара в этот день наши бомбардировщики уничтожили два танка, двадцать пять автомашин, взорвали склад боеприпасов и создали пятнадцать очагов пожаров в местах расположения резервов противника.

Мощные удары наших бомбардировщиков по прорвавшемуся противнику уже в первый день «замедлили темп наступления гитлеровцев на этом участке», как об этом свидетельствует К. К. Рокоссовский в книге «Солдатский долг» (стр. 216).

Без громких слов летчики, штурманы, стрелки-радисты и воздушные стрелки делали свое дело, нанося меткие удары по наступающим войскам противника. Они проявляли беспредельное мужество, смелость, самоотверженность и достаточную тактическую грамотность.

За ужином летный состав, еще не остывший от последнего боевого вылета, громко обсуждал свои действия при выполнении боевой задачи, а за столами третьей эскадрильи было тихо. Еще неизвестна была судьба командира.

Поздним вечером, уточнив боевые расчеты на следующий день, я пошел проверить охрану самолетов на стоянках. Часовые были выставлены, но почти под каждым самолетом работали техники с переносными лампочками, визжали дрели и стучали молотки. Из чехлов сооружены палатки, и в них ремонтируют снятые с самолетов агрегаты. Подхожу к одной из палаток. В ней техники Коровников и Кауров.

— Над чем колдуете, товарищи? — спрашиваю их.

— Ремонтируем гидроаккумулятор. Хотим к утру подготовить все самолеты, — отвечает Кауров.

Технический состав работал самоотверженно, и к утру следующего дня почти все самолеты, поврежденные в боях, были отремонтированы и готовы к боевым действиям.

6 июля бомбардировщики нашего полка нанесли четыре удара эскадрильями с целью подготовки и поддержки контрудара войск фронта. В результате этих ударов по большим скоплениям фашистских танков и автомашин с пехотой было уничтожено пять танков и сорок одна автомашина противника[151].

Каждому удару бомбардировщиков противник оказывал сильное противодействие зенитным огнем и атаками истребителей. При бомбардировании ста немецких танков и автомашин у Озерков зенитным огнем на самолете летчика Афонина был разбит левый мотор и возник пожар. Афонин В. А. выключил двигатель, применил систему тушения пожара двигателя и перевел его винт во флюгерное положение. Пожар прекратился. Вышедший из строя подбитый бомбардировщик немедленно атаковали истребители противника. Стрелки Шулика В. А. и Фельдман М. Ц. отбили атаки и сбили один Ме-109, но от огня истребителей перестал работать второй мотор. Проявив выдержку и летное мастерство, Афонин потушил пожар на самолете и приземлился на своей территории в 12 километрах восточнее Фатежа[152].

Летчик Егоров из-за тяжелого ранения воздушного стрелка Стрелкова произвел посадку на аэродром наших истребителей Козьминки. Там он отправил раненого Стрелкова в госпиталь, а сам прилетел на свой аэродром. Командир эскадрильи Помазовский огорченно говорил:

— Летчику Егорову не везет ни в самолетах, ни в техниках. У него на самолете всегда что-нибудь отказывало или работало плохо. То откажет самолетное переговорное устройство и он разговаривает с экипажем условными знаками, то свечи, то тормоза.

Смертью героев, не свернув с боевого пути, погибли в этот день командир звена старший лейтенант Ф. Ф. Миленький, стрелок-радист И. В. Сабельников и воздушный стрелок А. И. Шелковой при ударе по шестидесяти фашистским танкам в Новом Хуторе. Над целью зенитный снаряд взорвался в кабине Миленького. Взрывом оторвало переднюю кабину самолета со штурманом С. В. Орловым и контузило его. Очнувшись на небольшой высоте, Орлов покинул падающую кабину с парашютом, попал в плен, бежал из плена, возвратился в полк и продолжал до Берлина наносить бомбардировочные удары по врагу. В апреле 1944 года Орлов был назначен штурманом эскадрильи. За время войны он совершил 34 боевых вылета, за что был награжден орденом Красного Знамени и дважды орденами Отечественной войны I степени. После войны Орлов окончил штурманский факультет Военно-воздушной академии и служил на руководящих штурманских должностях и преподавателем на военной кафедре.

Вечером из дивизии поступило боевое распоряжение немедленно нанести удар по скоплению фашистов в Ржавце. Эту задачу я поставил командиру второй эскадрильи Никонову со штурманом Рябовым. За тридцать минут до наступления темноты девятка бомбардировщиков вылетела на задание. Расчет показывал, что самолеты этой группы возвратятся на аэродром в темноте, поэтому я приказал в 20.00 включить приводную радиостанцию и немедленно выложить ночной старт. Командир батальона через некоторое время доложил мне, что приводная станция включена, а прожектористы и вся стартовая команда грузят бомбы в автомашины на железнодорожной станции, и поэтому ночной старт выложить некому.

Для того чтобы обеспечить посадку возвращающихся бомбардировщиков в темноте, я расставил вдоль посадочной полосы и на подходе самолетов солдат и мотористов с пиротехническими свечами и приказал им непрерывно жечь свечи, как только я подам зеленую ракету и бомбардировщики пойдут на посадку. Посадочный знак я тоже обозначил пиротехническими свечами.

Наступила ночь. Когда эскадрилья возвратилась на аэродром, я по радио кратко проинструктировал летчиков о порядке выполнения посадки. Затем, подав зеленую ракету и убедившись, что все пиротехнические свечи зажжены, я по радио спросил Никонова:

— Как видно посадочную полосу?

— Удовлетворительно, — ответил Никонов.

Я разрешил посадку. Через пятнадцать минут все бомбардировщики благополучно приземлились, без ночного старта и прожекторов.

В первые дни активных боевых действий спокойно и мужественно водил эскадрилью Помазовский, нанося удары по наступающим фашистским танкам. Вспоминая о минувших боях, через пятнадцать лет после войны, находясь в Монине, Помазовский с восторгом и большой любовью называл имена дорогих ему летчиков:

— Помните младшего лейтенанта Афонина? Какой был хороший летчик-комсомолец. В первом боевом вылете его самолет был изрешечен зенитками и истребителями, мотор остановился, а он сумел на одном моторе прилететь на аэродром и на плохо управляемом самолете произвести посадку.

После ужина летный состав, собранный для разбора боевых действий за прошедший день, обсуждал гибель экипажа Миленького.

— Ну как, страшно? — спросил Рудь Воеводина.

— Конечно, немного страшно. Но в воздушном бою мы все подвергаемся опасности и знаем, что наша смерть — дело случая. Поэтому она и не страшна, мгновение, и все, — ответил Воеводин.

— Когда «мессера» на моем горящем самолете разбили второй мотор и подошли вплотную, я подумал о близкой и неотвратимой смерти, без надежды на случай, но случай меня все-таки выручил, — сказал Афонин.

— Не случай, а выдержка и техника пилотирования, — пробасил молчаливый командир звена Шубняков.

Командир полка на разборе потребовал строже выдерживать боевые порядки и лучше отражать атаки истребителей. За посадку ночью он объявил благодарность летчикам второй эскадрильи и приказал заместителю начальника штаба Шептуну оформить наградной материал на летный состав экипажей летчиков Воеводина и Афонина.

— Поздравляю и завидую, — сказал летчик Казаченко, крепко пожимая руку Воеводину.

— Слава — вещь капризная, то придет, то уйдет, — заметил Рудь.

— Ты, Рудь, на чужую славу не зарься, она не женщина. А у тебя своей славы хватает, — сказал Муратов.

— Не притворяйся, что ты не хотел бы получить еще один орден, — ответил ему Рудь.

Шептун снисходительно смотрел на них, как на мальчишек. Ему слава не нужна. Четко и умело выполняет он свои обязанности. А они пусть добывают себе ордена в ударах по противнику и воздушных боях.

В эти напряженные дни командир полка Бебчик и я возглавляли боевой порядок полка при нанесении ответственных ударов и при участии полка в массированных ударах по противнику, организуемых штабом воздушной армии. В моем экипаже теперь летают штурман Желонкин, стрелок-радист Черкасов A. A. и воздушный стрелок Балдин М. С.

С утра 7 июля немцы развернули наступление на Поныри. Поддерживая обороняющиеся войска 13-й армии, бомбардировщики полка всем составом нанесли четыре сокрушительных удара по большим скоплениям танков и автомашин в районах Степь, Кошары, Бобрик и Подсоборовка[153].

В середине дня командир полка приказал мне возглавить боевой порядок полка и нанести бомбардировочный удар по скоплению танков и автомашин севернее Понырей.

Получив боевую задачу, мы с Желонкиным вышли из землянки КП на аэродром. В густом летнем воздухе пели птицы, летали бабочки, и над цветами деловито гудели пчелы.

Выруливаю на старт. Бомбардировщики всех трех эскадрилий рулят вслед за мной. Визг тормозов, рев моторов наполнили воздух аэродрома. Когда все самолеты вырулили и выстроились на старте, стало сравнительно тихо. Закамуфлированные сверху и голубовато-зеленые снизу, более двух десятков бомбардировщиков перед взлетом выглядели довольно грозно. Сбоку от старта дежурили грязно-зеленая «санитарка» и допотопная пожарная машина.

Командир полка по радио разрешил взлет, и стартер продублировал разрешение взмахом белого флажка. Взлет прошел четко. Полк бомбардировщиков стремительно несся на запад, под крылом самолета расстилалась Воронежская, Орловская и Курская земля, за которую мы летели в бой. Когда пролетали Ливны, к боевому порядку полка с каждой стороны пристроилось по две пары истребителей сопровождения.

От тысяч разрывов снарядов, мин, бомб, полыхающих автомашин и танков от Понырей на северо-восток тянулся широкий шлейф бурой пыли и черного дыма.

— Впереди цель, вправо восемь, — передает Желонкин.

Напрягаю зрение, стараясь обнаружить воздушного противника. Несколько черных точек, возникших впереди, стремительно превращаются в истребители. Доворачиваю на них группу и открываю огонь. Моему примеру следуют летчики первой эскадрильи. Затрепетало пламя на носах атакующих «фоккеров», в следующее мгновение они проскочили под наши самолеты и с набором высоты стали заходить для атаки сзади.

— Командир, взгляни, сколько фашистских танков у Подсоборовки! — кричит штурман. Справа у Подсоборовки до семидесяти фашистских танков и автомашин.

— Бей по ним! — приказываю штурману.

— Пятнадцать вправо. Еще три вправо, — передает Желонкин. — Так держать!

Самолет дрожит от огня крупнокалиберных пулеметов стрелков. Между бомбардировщиками появились черные разрывы крупных зенитных снарядов. Осколки секут фюзеляж и крылья, оставляя в них рваные зияющие пробоины. Выдерживаю боевой курс. Наконец бомбардировщик вспух, освободившись от бомб.

— Бомбы сброшены, — докладывает Желонкин.

— Завалили одного «фоккера»! — радостно кричит стрелок-радист Черкасов.

— Фотоконтроль закончил, бомболюки закрыты, — сообщает штурман.

С правым разворотом вывожу боевой порядок полка из-под зенитного огня.

— Наши истребители сбили еще одного «желтоносого», — докладывает радист.

На развороте смотрю на цель. На месте сброшенных нами бомб поднялось семь столбов черного дыма. Это горят немецкие танки и автомашины.

— Курс — девяносто пять, — сообщает Желонкин.

«Фоккера» отстали, и сопровождавшие нас «яки», еще не остывшие от боя, носились с фланга на фланг нашего боевого порядка.

Про себя отмечаю, что немцы к наступлению на Курск приготовили не только «тигры» и «пантеры», но и истребители ФВ-190 и крупнокалиберную зенитную артиллерию, которая вела огонь по самолетам значительно точнее, чем та, противодействие которой нам приходилось преодолевать раньше.

На аэродром возвратились без потерь. В ожидании докладов командиров и штурманов звеньев о выполнении боевой задачи курю перед стоянкой. Напротив летчик Черепнов после вылета воспитывает техника самолета:

— Опять правый мотор недодает обороты и дымит.

— Наверно, свеча, — со вздохом оправдывается техник.

— Свеча, свеча! — уже гремит Черепнов. — Твои плохие свечи скоро приведут к тому, что наш самолет в бою сгорит, как свечка. Нет, не как свечка, а как факел! А почему в полете лампочки шасси мигали?

— Наверное, контакт, — ответил техник.

— У тебя все то свечи, то контакт, а нам приходится из-за этого аварийно выпускать шасси. Я смотрю, что у тебя нет контакта с техникой и ответственности за подготовку самолета к боевому вылету.

Техник, опустив голову, молчал, а Черепнов, выругавшись, отошел в поле и закурил.

Пока бомбардировщики заправляли горючим и подвешивали бомбы, возбужденные летчики, штурманы и радисты обменивались впечатлениями.

— Крепко мы сегодня ударили по фрицам! — подвел итог разговора Рудь.

При докладе командиру полка о выполнении боевой задачи я информировал его и об изменении характера противодействия противника ударам бомбардировщиков.

Затем полк в составе двух эскадрилий во главе с Бебчиком нанес удар по большому скоплению танков противника в районе Бобрик, уничтожив три танка и четыре автомашины. При отражении атак истребителей противника, старший сержант Федор Марьянович Дибров сбил «фоккер», атаковавший бомбардировщики на боевом пути снизу[154]. И в последующих боях Дибров показал себя метким отважным стрелком. Совершив 134 боевых вылета, он еще сбил самолет связи противника в районе Жлобина[155], за что был награжден орденом Отечественной войны II степени. После войны Дибров учил детей математике в школе № 137 города Свердловска.

Участие в массированных ударах по танкам противника, организованных командующим 16-й воздушной армией, и учет недостатков, допущенных в боевых действиях 5 и 6 июля, позволили нам 7 июля, в условиях сильного противодействия, все боевые вылеты выполнить успешно и без потерь. За день полк уничтожил 26 танков, 34 автомашины, сбил два истребителя ФВ-190 и один Ме-109[156].

8 июля до трехсот немецких танков двинулись на позиции наших войск северо-западнее Ольховатки. Полку с утра поставили задачу в течение дня уничтожать танки и живую силу противника северо-западнее Ольховатки и в районе Понырей.

Во главе полка в колонне из двух эскадрилий лечу бомбить танки противника, сосредоточенные у Бобрик. На темном фоне земли под самолетами плыли отдельные ослепительно белые облака.

Когда у аэродрома Козьминки к нашему боевому порядку пристроились десять истребителей Як-1, я установил радиосвязь с командиром группы сопровождения капитаном Сорокиным.

Район сражения, как и накануне, затянут дымом и пылью от многочисленных разрывов снарядов и пожаров. Это ухудшало видимость и несколько затрудняло поиск цели. Чтобы снизить эффективность зенитного огня, мы взяли курс на двадцать градусов правее цели и только за минуту до сбрасывания бомб встали на боевой курс.

У Бобрик приготовилось для атаки до 150 фашистских танков, и по ним мы начинаем прицеливаться. Но внезапно появиться над целью не удалось. Залпы зенитной артиллерии встретили нас над линией фронта, и разрывы снарядов спереди приближались к боевому порядку ведущей эскадрильи. Маневрировать нельзя. Выдерживаю боевой курс, хотя снаряды рвутся вокруг самолета, а черный дым проникает в кабину и першит горло.

— Самолет Воеводина перевернулся на спину, — сообщает Черкасов.

В следующее мгновение бомбардировщик Воеводина, опустив нос, стремительно летит к земле.

— Сзади сверху шесть «мессеров» атакуют замыкающую эскадрилью! — кричит стрелок-радист.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль, — подчеркнуто спокойно сообщает Желонкин.

Истребители противника, прорвавшись через огонь замыкающей эскадрильи, атакуют нашу ведущую группу сзади, одновременно справа и слева, пытаясь нарушить боевой порядок, отбить от него самолеты, а затем уничтожить одиночные бомбардировщики, лишенные огневой поддержки. На фюзеляжах истребителей нарисованы карточные тузы, головы тигров и львов. Эти картинки свидетельствовали об особенностях фашистских летчиков, управлявших самолетами. За ними скрывалась бесшабашная смелость или трусость.

Подаю команду «Сомкнуться!».

— Горят пять танков, курс сто, — сообщает штурман.

— Кондрашин вышел из строя и отстает, — докладывает командир эскадрильи Никонов.

По радио приказываю Сорокину прикрыть подбитый отстающий самолет.

— Прикрою сам, не беспокойтесь, — отвечает Сорокин.

Через некоторое время Сорокин радостно сообщает:

— Притузил одного туза!

На развороте вижу, как от отставшего самолета Кондрашина потянулся шнур темноватого дыма. Затем дым потемнел и появились языки пламени. Нас сопровождают только шесть истребителей.

Из рассказов штурмана П. И. Тимонина и стрелка-радиста B. C. Смирнова из экипажа Кондрашина, возвратившихся на другой день, узнали, что над целью зенитным огнем были разбиты рули высоты и рули поворота. Плохо управляемый самолет атаковали два «мессера». Бомбардировщик загорелся. Были тяжело ранены летчик и воздушный стрелок Калинин М. И. Отражая атаки истребителей, стрелки сбили один «мессер», а другой истребитель сбил капитан Сорокин. Раненые штурман Тимонин и стрелок-радист Смирнов спаслись из горящего самолета на парашютах, а смертельно раненный летчик Кондрашин, истекая кровью, посадил пылающий самолет на своей территории и сгорел в самолете вместе с тяжелораненым стрелком Калининым[157].

Слушая рассказ о гибели товарищей, Афонин только пожимал плечами, потому что знал, что, когда у экипажа впереди бой, люди уже не боятся. Страшит только неизвестность.

Уместно будет сказать несколько слов о младшем лейтенанте Петре Ильиче Тимонине как о смелом и инициативном штурмане звена. Он родился в 1922 году. В 1939 году пришел в авиацию, окончив штурманское училище, в 1942-м его приняли в кандидаты партии. Войну он начал 25 июля штурманом экипажа 6-го бомбардировочного полка. При выполнении боевых заданий в нашем полку бомбардировщик, на котором летал Тимонин, был дважды сбит. Тимонин обгорел, получил травму черепа и разрыв коленных суставов, но до конца войны продолжал наносить бомбовые удары по врагу. За мужество и отвагу он был награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны II степени. Среднего роста, с крупной головой на могучей шее, жизнерадостный и энергичный, Тимонин был способен на всякую тактическую хитрость. В его действиях как штурмана отмечались быстрота, точность, четкая исполнительность и здоровая инициатива. С летчиками он быстро сходился и крепко дружил. Более ста семнадцати раз он бомбил войска и вражеские объекты и всякий раз блестяще выполнял боевые задания. После войны он посвятил себя штурманской работе в гражданской авиации, где успешно трудился дежурным штурманом аэропорта Краснодара.

Во втором вылете в этот день полк нанес удар по танкам противника северо-западнее Ольховатки, уничтожив четыре танка и несколько автомашин. При подходе к цели зенитным огнем был поврежден мотор на бомбардировщике летчика Кособокова С. А. Отставший экипаж нанес удар по зенитной батарее противника. Когда самолет уходил от цели, его атаковали два истребителя Ме-109. В тяжелом воздушном бою стрелок-радист Белошенко и воздушный стрелок М. Н. Барашкин метким огнем сбили оба атаковавших их истребителя, которые упали в шести километрах севернее. Летчик сумел благополучно посадить бомбардировщик, с остановившимся левым мотором и пробитыми бензобаками, в 15 километрах восточнее Малоархангельска.

В этом воздушном бою мужественным бойцом показал себя воздушный стрелок старший сержант Максим Николаевич Барашкин. Он был среднего роста, с плотной фигурой. Его крупные внимательные глаза выражали волю, смелость и энергию. Комсомолец, он в совершенстве владел оружием и надежно отражал атаки истребителей противника сзади снизу. В эскадрилье он заслуженно пользовался авторитетом снайпера воздушной стрельбы. Совершив сто двадцать семь боевых вылетов, он в труднейших боях выходил победителем и сбил три истребителя противника. Когда в одном из воздушных боев был тяжело ранен стрелок-радист, Барашкин искусно маневрировал огнем, успевая отражать атаки истребителей противника как с верхней турели, так и с люкового пулемета. За мужество и отвагу в боевых действиях Барашкин награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». После войны Барашкин посвятил себя работе в одном из опытно-конструкторских бюро, где пользуется заслуженным авторитетом.

После посадки самолетов полка из дивизии поступило распоряжение находиться в готовности к немедленному вылету. Поэтому весь летный состав собрался у командного пункта. Все были голодны, и разговор шел вяло.

— Наступление немцев мы ждали и к его отражению хорошо готовились, но многого сделать не удалось, — со вздохом сказал Рябов.

— Обидно, что на наших самолетах нет кассет для применения противотанковых бомб. Штурмовики такие бомбы получили и применяют, а нам не дали, — поддержал его Желонкин.

— Что там бомбы, у меня штурман и стрелки с утра ничего не ели, — сердито заметил Черепнов.

— Смотри, как Черепнов заботится о своем экипаже! — сказал Желонкин.

— Ерунда! Это он просто использует возможность устроить скандал и пошуметь, — добродушно сказал Рябов.

Затем разговор перешел на самое главное: на резко возросшее противодействие противника нашим ударам. Даже бывалые летчики никогда еще не встречали такого сильного противодействия зенитной артиллерии, как на орловском направлении. Зенитки и истребители противника были сильны и встречали нас над полем сражения меткими залпами и молниеносными атаками. Только благодаря заранее отработанному противозенитному маневру и организованному огню стрелков в этих условиях мы смогли сравнительно длительное время наносить сильные бомбардировочные удары по рвущимся к Курску войскам противника и избежать больших потерь.

В этом нашло отражение крепнущее боевое мастерство командиров эскадрилий и звеньев. Стойкость, настойчивость в выполнении боевых задач, инициатива и самоотверженность летного состава ярко выражались в боях на орловском направлении как основная черта Великой Отечественной войны.

В эти трудные и напряженные дни активных боевых действий многие были образцом стойкости и мужества при выполнении воинского долга. Летчики Муратов, Рудь, Архангельский, Воеводин, Афонин, командиры эскадрилий Кондратов и Никонов были примером в технике пилотирования и стойкости при преодолении огневого противодействия противника. Штурманы Извеков, Чернышов, Тимонин, Черногорский, Рябов и Каменский показывали пример нанесения метких бомбовых ударов по танкам и живой силе врага. Стрелки-радисты и воздушные стрелки Монзин, Наговицин, Зеленков, Беляев, Белошенко, Барашкин и Черкасов отважно отражали атаки «фоккеров» и «мессеров» и беззаветно защищали бомбардировщики в бою. Коммунисты-техники Коровников, Кауров, Крысин, Добровольский, Михотин, Хисамов показывали образцы подготовки бомбардировщиков к боевым вылетам.

Утром 9 июля командир полка приказал мне возглавить полк для удара по танкам противника в районе Понырей. Боевой порядок ведущей девятки я сформировал из экипажей первой и третьей эскадрилий, назначив своим заместителем Помазовского, а замыкающей в полку поставил вторую эскадрилью под командованием капитана Никонова.

В ожидании сигнала на вылет подошел к Никонову. 33-летний Анатолий Николаевич Никонов с каждым боевым вылетом все лучше и увереннее выполнял боевые задачи. В 1941 году он окончил три курса Академии командно-штурманского состава и ушел на войну. Хорошо разбирается в тактике, но в воздухе при обстреле зенитной артиллерии в бою с истребителями обычно следует решению, намеченному еще на земле перед вылетом, и мало проявляет инициативу. Это при неблагоприятных условиях могло привести к потерям.

Для того чтобы поощрить инициативу, советуюсь с Никоновым о порядке выполнения предстоящего задания, а он, наверное, подумал, что я намерен проверить его академические знания, и на все предложенные мной тактические приемы отвечал:

— Согласен, буду делать так, как вы, товарищ майор.

С подчиненными Никонов установил строго формальные отношения, и это несколько отрицательно сказывалось на сколоченности и боевых действиях эскадрильи. Война показала, что отношения, основанные только на служебном положении, недостаточны для успеха в бою. В экипаже, звене и эскадрилье требуется тесная связь людей, высшим выражением которой является боевая дружба, потому что в бою происходит самое суровое испытание характеров.

Зеленая ракета начертила крутую дугу над командным пунктом, подан сигнал на вылет. Быстро вырулили и взлетели.

— Вторая эскадрилья заняла свое место в боевом порядке, — докладывает стрелок-радист.

— Курс двести семьдесят пять, до аэродрома истребителей пятнадцать минут. До Фатежа двадцать пять, — сообщает Желонкин.

Летим на запад. Теплые лучи солнца освещают рощи, лесопосадки и поля спеющих хлебов.

Передаю штурману, чтобы от Фатежа он дал мне курс на Кромы, для того чтобы немцы ожидали удар западнее, а на траверзе цели мы внезапно развернемся на Поныри и нанесем удар по танкам.

За Ливнами к нам пристроились двенадцать истребителей сопровождения. По две пары заняли места на флангах каждой эскадрильи, а четверка образовала ударную группу, и это было очень кстати, так как полет мы выполняли под кучевой облачностью.

В этих условиях ударная группа истребителей, просматривая воздушное пространство за облаками, подстраховывала нас от внезапных атак истребителей сверху сзади из-за облаков.

А истребители противника не заставили себя ждать. Еще до цели нас атаковала спереди справа четверка красноносых «фоккеров», а затем атаки истребителей противника повторялись сзади, сбоку и снизу.

«Фоккеры» нападали на нас поодиночке и стаями, как бешеные собаки, и только меткий огонь наших стрелков и истребителей сопровождения мешал им довести свои атаки до конца.

— Вправо десять, боевой! — передает Желонкин.

По интенсивности огня стрелков и по трассам снарядов противника, мелькавшим то над одним, то над другим крыльями, и по проскакивавшим над кабиной «фоккерам» было ясно, что атаки истребители противника сосредоточили на наш самолет и на ведущее звено. У выходящих из атаки «фоккеров» синие, зеленые и серые фюзеляжи. Два истребителя ФВ-190 стремительно сзади атакуют ведущего. Стрелок-радист Наговицин развернул турель. Ведущий «фоккер» в перекрестии прицела. Секунда выдержки. Красная трасса крупнокалиберных пуль уперлась в красный нос истребителя противника. Тот медленно завалился на крыло, потом задымил и черным шлейфом дыма рухнул на землю, взметнув столб огня.

— Бомберы, сбитый вами «фока» упал у Подсоборовки[158], — сообщает по радио командир группы истребителей прикрытия Савченко.

Зенитные снаряды рвутся ниже боевого порядка.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль окончен, — докладывает штурман.

На развороте вывожу полк из-под зенитного огня и осматриваю цель и поле сражения. Под нами горят вражеские танки и автомашины. Напряжение боя на земле несколько спало, но фашистских танков, автомашин и артиллерии севернее Понырей было еще много.

— Кто сбил истребитель? — запрашиваю по радио.

— Наговицин, — ответили сразу несколько человек.

— Задание выполнено, потерь нет, — доложил Никонов.

Приятно возвращаться без потерь. Поблагодарив истребители Савченко за прикрытие, возвращаемся на свой аэродром.

Заслушав доклады командиров и штурманов эскадрилий о выполнении боевой задачи, я поздравил Наговицина со сбитым истребителем и объявил ему благодарность.

Высокий, стройный, всегда подтянутый Наговицин искусно управлял групповым оборонительным огнем бомбардировщиков и сам метко стрелял по истребителям. Надежно он поддерживал связь в полете внутри эскадрильи, с командным пунктом полка, а когда надо, и с авиационным представителем в войсках. Его смуглое волевое лицо с немного раскосыми глазами никогда не улыбалось. Когда его выдвинули на должность начальника связи эскадрильи, в штабе полка возражали, говоря, что он не имеет образования связиста.

— Пусть не имеет специального образования, зато связь в эскадрилье организует и поддерживает хорошо и лучше всех стреляет, — ответил я начальнику связи полка.

Слушая потом, как стрелки-радисты других экипажей докладывают Наговицину о проверке радиостанций, установке заданных частот и готовности вооружения самолетов, я видел, что дело пойдет и новый начальник связи брал стрелков-радистов в крепкие руки. Забегая вперед, следует отметить, что в конце 1943 года Наговицину было присвоено звание младшего лейтенанта. В последних ударах по фашистам в Берлине в апреле 1945 года Наговицин, Зеленков и Новиков были единственными представителями летного состава полка, начавшего боевые действия в 1941 году под Ельней. Они прошли всю войну и закончили ее ударом по Берлину.

После доклада о выполнении боевой задачи и уточнения боевых расчетов все отправились в импровизированную столовую обедать.

В воздухе нас объединяли экипаж, боевой порядок, строй, а на земле — землянка, в которой ожидали задания на боевой вылет, и застолье во время обеда и ужина, потому что с завтраком нас всегда торопили и было не до разговоров. С начала войны в эскадрильях и полку в среде летного состава установился обычай по возможности обедать всем вместе. Общение и товарищество на фронте играло большую роль. За столом обсуждались итоги боевых действий, поведение летчиков и стрелков-радистов в бою, высказывались суждения о тактических приемах истребителей противника и тактике наших бомбардировочных ударов.

Именно здесь, за столом, штурман Желонкин выдвинул предложение о попутной разведке вместе с бомбардировочным ударом. Распространение этого приема позволило добыть много ценных данных о противнике и сэкономить ресурс, выделяемый на воздушную разведку.

Сегодня в разговорах летного состава сквозила тревога возникновения больших потерь от атак истребителей ФВ-190.

— Мы просто чудом избегали потерь от «фоккеров», — сказал бывалый штурман Черногорский.

— Да, атаковали они нас долго и опасно, — согласился с ним стрелок-радист Степурин.

— Какого черта наши истребители сопровождения их так близко подпускают? — с возмущением сказал Монзин.

— Нам надо самим что-то предпринимать, — заметил всегда молчаливый Шубняков.

Я предложил провести короткую конференцию по этому вопросу и обменяться боевым опытом, на что все согласились.

10 июля полк, участвуя в массированном ударе 16-й воздушной армии, бомбардировал скопление танков в районе Кошар, уничтожив шесть танков. При отражении атак истребителей противника стрелок-радист Сенин Ф. М. сбил один ФВ-190, который, перейдя в беспорядочное падение, взорвался у Понырей[159].

После сбрасывания бомб по цели от огня зенитной артиллерии загорелся левый мотор на самолете старшего лейтенанта Андреева, летчик на горящем самолете произвел посадку у пункта Березовец. Штурман лейтенант Махиня, стрелок-радист Туровцев и воздушный стрелок Скоробогатов A. B. землей потушили пожар и не дали сгореть самолету[160].

С каждым боевым вылетом углублялась и крепла сколоченность и боевая дружба в экипажах и между экипажами. Экипаж бомбардировщика был дружной командой, в которой каждый был готов умереть за другого. Между боевыми вылетами мы провели с летным составом конференцию по обмену опытом прошедших боев и изучили со стрелками-радистами и воздушными стрелками тактические приемы отражения атак истребителей ФВ-190. Скоротечность атак новых немецких истребителей увеличилась, в связи с чем потребовалось заблаговременное их обнаружение и сосредоточение по атакующим ФВ-190 огня стрелков всей группы бомбардировщиков.

Для того чтобы уменьшить скоротечность атак, я предложил командирам эскадрилий увеличить скорость полета до предела, обеспечивающего выдерживание ведомыми летчиками своих мест в боевых порядках на разворотах. После конференции часть летчиков и штурманов не расходилась, продолжали спорить о технике пилотирования и ее роли в выполнении боевых задач.

— Я летал со многими летчиками, и все пилотируют самолет по-разному, — сказал Рябов.

— Правильно, — поддержал его Извеков. — Глядя через окошко на Рудя, мне всегда кажется, что он кладет свои руки не на рычаги газа и штурвал, а на клавиши рояля. Взрывая воздух ревом моторов, он как будто наслаждается музыкой.

— А меня всегда восхищает, как Архангельский выруливает, взлетает и пилотирует самолет. Он гармонично сливается с самолетом, и самолет в полете становится частью его, а он становится головой и мозгом всего сочетания самолета и экипажа, — сказал штурман Полетаев.

— А по-моему, летчик Л. летает не хуже, чем Рудь, — возразил Погудин.

— Ничего не понимаешь ты в полетах, если говоришь, что Л. летает, как Рудь. Л. — ремесленник, Рудь — художник, а ты, по меньшей мере, дурак, это бесспорно, — с досадой возразил Журавлев.

— Не более бесспорно то, что ты умный, — ответил Погудин.

— Ты спроси любого комэска! — не унимался Журавлев.

— Не спорьте, ребята. Искусство летчика определяется не только полетами, но проявляется прежде всего в технике пилотирования, — примирительно сказал Кондратов, стоявший в стороне.

— Ну что? — обратился Журавлев к Погудину.

— Хорошо, когда твое мнение совпадает с мнением начальства, — отпарировал Журавлеву Погудин.

12 июля войска Центрального фронта перед Ольховаткой и Понырями отбросили противника на его прежние позиции[161].

Командир полка Бебчик на митинге личного состава зачитал копию телеграммы Военного совета 13-й армии. В ней говорилось:

«Командующему воздушной армией Руденко. Военный совет просит передать летному составу горячую благодарность наших войск за активную поддержку с воздуха в отпоре врагу. Воины с любовью и теплотой отзываются об удачных ударах с воздуха своих братьев по оружию — славных соколах нашего фронта. Твердо уверены в том, что до конца операции летчики будут существенно поддерживать воинов 13-й армии.

Примите наш боевой дружеский привет. Пухов, Козлов»[162].

Выступившие на митинге командир звена Архангельский, штурман звена Чернышов и командир эскадрильи Кондрашов попросили передать воинам 13-й армии, что личный состав полка восхищен их стойкостью и всегда готов поддержать их с воздуха.

Но не все у нас всегда было только хорошо. Две эскадрильи при выполнении боевой задачи не нашли заданную цель и, не проявив настойчивости, сбросили бомбы по второстепенной цели. Приказом по полку от 14 июля за нарушение условий выполнения боевого задания командиру эскадрильи Помазовскому был объявлен выговор, а штурман третьей эскадрильи Кононов был отстранен от должности и вместо него назначен Чернышов[163].

Это обстоятельство всколыхнуло весь личный состав. Вечером провели открытое полковое партийное собрание. На повестке один вопрос: задачи коммунистов по повышению эффективности бомбардировочных ударов по врагу. По докладу штурмана Каменского сначала никто не хотел выступать, а потом развернулось заинтересованное обсуждение. Коммунисты подвергли острой критике Кононова и действия Помазовского.

Старший инженер полка Галома в своем выступлении укорял коммунистов-летчиков за то, что они плохо выдерживали курс после сбрасывания бомб, поэтому фотоснимки контроля результатов удара иногда получались низкого качества. В заключение Галома потребовал, чтобы все коммунисты-летчики после сбрасывания бомб не менее сорока пяти секунд строго выдерживали курс.

— А вы не прикидывали, какие мы понесем потери от зенитного огня, если будем следовать вашим требованиям? — бросил реплику Кондрашов.

— Нет, не подсчитывал.

— Если мы примем ваше предложение, то вы и до утра не залатаете всех повреждений самолетов от огня зениток, — сказал Кондрашов.

— Конечно, находясь на земле, можно боевой курс держать и пять минут. Но надо не полк держать под убийственным зенитным огнем после сбрасывания бомб, а выделить один экипаж для фотоконтроля результатов удара, — предложил Чернышов.

— Фотоконтроль — последнее дело, — начал свое выступление Желонкин. — Главное не фотоконтроль. Чтобы эффективно ударить по цели, надо ее вовремя обнаружить, а для этого нужны координаты цели, ее фотоснимки или схемы, а мы не имеем ни того, ни другого. Следует улучшить разведку и доразведку объектов бомбардировочных ударов, а то нам обычно указывают цель так: «у такого-то пункта» или «четыре километра северо-восточнее Понырей». Наши цели, как правило, подвижные. Прилетаем в указанный район, а там ничего нет, и начинаем мы всем полком или эскадрильей крутиться и искать цель. Да и бомбы под самолеты надо подвешивать в соответствии с характером каждой цели и отказаться от удобного для тыловиков стандарта «по десять стокилограммовых бомб на самолет».

— Правильно здесь говорил Желонкин, — поддержал его штурман второй эскадрильи Рябов. — Надо еще высоту ударов снизить и боевой порядок групп самолетов строить в соответствии с конфигурацией каждой цели, а не летать всегда и везде только в боевом порядке «клин звеньев».

— Согласен с предложениями штурманов, — сказал командир звена Архангельский. — Но, если мы хотим повысить эффективность бомбардировочных ударов, нам надо еще усилить прикрытие боевых порядков бомбардировщиков истребителями на боевом курсе, а то, как только подходим к цели, наши истребители сопровождения начинают свалку с истребителями противника, а мы вынуждены собственными силами отбиваться от «фоккеров». Если обеспечение не улучшится и все останется по-старому, то эффективность повысить будет трудно. Когда при выходе на цель нам проходится одновременно преодолевать огонь зенитной артиллерии, отражать атаки истребителей и прицеливаться по объекту удара, то, как ни старайся, а меткость удара уменьшается.

Постановили: каждую бомбу — только в цель и довести эффективность бомбардировочных ударов до ста процентов.

Обсуждение этого вопроса на партсобрании оказалось очень полезным. Каждый еще больше почувствовал личную ответственность за выполнение боевых задач, и нам с командиром полка потребовалось также много сделать по организации и обеспечению боевых действий, для того чтобы удары стали эффективнее.

После собрания Рудь потребовал от оружейников протирать и даже мыть подвешиваемые под самолет бомбы и придирался к малейшим повреждениям оперения бомб, для того чтобы сохранить их баллистические качества.

Архангельский, получив разрешение, приказал подвешивать под его бомбардировщик связки крупных осколочных бомб на внешние держатели.

В результате действий наших бомбардировщиков при отражении наступления фашистских войск с 5 по 14 июля было уничтожено около восьмидесяти танков, трехсот автомашин, тринадцать орудий и семь складов с боеприпасами[164]. При преодолении ожесточенного противодействия истребителей и зенитной артиллерии стрелками-радистами и воздушными стрелками было сбито девять истребителей противника типа ФВ-190 и Ме-109 и потеряно семь своих бомбардировщиков и десять человек летного состава.

Поддерживаем контрнаступление

15 июля войска Центрального фронта перешли в контрнаступление на Кромы. Наш полк с этого дня поддерживал наступление наших войск на орловском направлении, нанося удары по опорным пунктам, узлам сопротивления, железнодорожным станциям, резервам и отходящим войскам.

Перед наступлением секретари партийных и комсомольских организаций и агитаторы Орлов, Коновалов и Шулепов проводили беседы по воспитанию у летного состава наступательного порыва, инициативы и настойчивости при ударах по заданным целям и ответственности перед Родиной за выполнение боевых задач в предстоящем контрнаступлении.

В этот день командир полка приказал мне возглавить полк и нанести удар по скоплению войск противника в опорном пункте Бузулук. В боевом распоряжении дивизии были определены время удара, бомбовая зарядка, высота бомбометания, а также направление и количество заходов на цель. Я понимал, что при организации сосредоточенных ударов соединения и воздушной армии регламентация действий полка, по времени, высоте и направлении удара необходима, но это одновременно сковывало инициативу в выборе тактических приемов, а иногда приводило и к шаблону в тактике действий.

Боевая задача командирам эскадрилий была поставлена в присутствии всего летного состава. Когда летчики и штурманы заканчивали прокладку маршрутов и расчеты, мне сообщили, что летчик младший лейтенант Плисов оставил в чемодане партийный билет и еще какие-то бумаги. Я попросил не объявлять этого и не портить настроение летному составу перед боевым вылетом. Во время войны партийные документы и удостоверение личности каждый должен был иметь при себе, в том числе и в боевом вылете.

Подойдя к Плисову, я спросил его, готов ли он к полету. Плисов, высокий стройный, четко доложил о готовности и показал полетную карту. Держался он степенно и спокойно. От всего его облика веяло силой. Но за сдержанностью и серьезностью угадывалась живая, подвижная натура. В движении бровей, в блеске глаз светилась мысль и чувствовались напряженное ожидание и скрытая тревога.

Отойдя в сторону, я позвал к себе командира звена Рудя и попросил его проследить за экипажем Плисова в воздухе и не давать ему отрываться от боевого порядка.

У самолета меня встретил спокойным докладом о готовности к боевому вылету стрелок-радист старшина Антон Андреевич Черкасов. До войны он окончил Харьковский университет. Сразу чувствовалось, что он хорошо знает, что надо для предстоящего боевого вылета. Это был плотный коренастый мужчина среднего роста, с крупным лицом, украшенным карими глазами. Летая на боевые задания в нашем экипаже и экипаже командира полка, Черкасов умел непрерывно поддерживать четкую связь с командирами эскадрилий и командным пунктом полка, с истребителями сопровождения и летчиками ведущей группы. Это обеспечивало устойчивое управление боевыми действиями полка в воздухе. При отражении атак Черкасов четко докладывал мне о воздушном противнике в задней полусфере и одновременно обеспечивал сосредоточение группового огня бомбардировщиков на отражение наиболее опасных атак истребителей противника. Всего он совершил 156 боевых вылетов, в которых сбил два Ме-109, за что был награжден двумя боевыми орденами. В феврале 1944 года в одном из боев он получил тяжелое ранение и был отправлен в госпиталь. После войны он работал директором средней школы в Готвальдовском районе Харьковской области, а сейчас на пенсии.

Вскоре мы вылетели. В четком боевом порядке колонна эскадрилий. Летим по маршруту к району боевых действий. Над нами темные кучевые облака. Параллельно с нашей летят две полковых колонны бомбардировщиков Пе-2 и две эскадрильи 8-го гвардейского полка. Душа радуется от такого мощного соседства. Перед целью облачность понизилась и стала черной. Заблистали молнии. Высота восемьсот метров. Осатанело лупит зенитка всех калибров. Разрывы зенитных снарядов и трассы эрликонов заполнили весь воздух вокруг бомбардировщиков. По фюзеляжу и крыльям градом стучат осколки.

— Вправо три, так держать. Боевой, — передает Желонкин.

Справа крыло в крыло летят бомбардировщики Рудя, Черепнова и Плисова. Вдруг у самолета Плисова разрывом зенитного снаряда отрывает хвост. Подбитый бомбардировщик переходит в пикирование и на глазах у всех взрывается вместе с бомбами при ударе о землю. Вместе с Плисовым при взрыве самолета погибли штурман младший лейтенант Богуцкий, стрелок-радист старший сержант Головатый А. А. и воздушный стрелок старший сержант Тургумбаев[165].

— Так держать, так держать, так держать, — твердит штурман, охваченный боевым порывом.

Наконец, бомбы сброшены, фотоконтроль закончен. Опорный пункт противника у Бузулука подавлен. Приказываю Черкасову доложить по радио на командный пункт о выполнении боевой задачи и беру курс на аэродром.

После посадки летчики второй эскадрильи при докладе о выполнении боевой задачи сообщили о большом количестве повреждений их самолетов осколками зенитных снарядов. В общей сложности было повреждено восемь самолетов.

Вечером за ужином боевые друзья почтили память погибших товарищей.

— Хороший человек был Плисов. Все рассказывал, как счастливо он жил до войны и какая чудесная у него была девушка, — задумчиво проговорил Афонин.

— В мирное время все мы тащим за собой свое прошлое, хорошее или плохое, все равно тащим. А здесь, на войне, все наше прошлое осталось там, в покинутом доме с брошенными вещами, — сказал Каменский.

— Наше настоящее — бой, смертельная борьба. Наше будущее — смерть или победа, — сказал Рудь.

— Много хочешь, а плена ты не желаешь понюхать? — спросил Погудин.

— Не хочу и не собираюсь.

— Не зазнавайся. Если чем-нибудь оглоушат, можешь в лапы к фашистам угодить.

— Можешь — не можешь. Я не хочу и не попаду, пока теплится хоть капля сознания.

— А ты, наверное, хочешь застрелиться?

— Черта с два. И не подумаю, — ответил Рудь.

— А ты что грустишь? — спросил Рябов своего командира Никонова.

— Грустно потому, что этот день кончится. Завтра в бой, и вечером мы опять недосчитаемся кого-нибудь из этих прекрасных ребят.

— Чем грустить, давай возьмем пример с нашего летчика Погудина, — шутя предложил Рябов.

Летчик младший лейтенант Погудин во второй эскадрилье был старожилом. Он прилетел на фронт с полком еще в 1941 году. Под Ельней в том же году был сбит, считался погибшим, но перешел линию фронта, прошел проверку, весной 1942 года возвратился в полк и продолжал с ожесточением воевать. Отличался он не только боевым опытом, но и систематической тренировкой действий в критических ситуациях боевой обстановки.

Погудин систематически тренировал свой экипаж действиям в бою. Он выдумывал обстановку и вводные или брал их из прошлого опыта и требовал от штурмана и стрелков действий на эти вводные в воздухе и на земле. Так он отработал действия экипажа в бою с истребителем, порядок поведения в случае ранения одного стрелка, штурмана и даже летчика. Отрабатывал он и тушение пожара на самолете в воздухе, покидание самолета с парашютами, действия членов экипажа после приземления на вражеской территории и порядок спасения одного члена экипажа другим из горящего бомбардировщика после аварийного приземления на фюзеляж. Некоторые летчики посмеивались над ним, а другие перенимали его опыт и тоже точили кинжалы, создавали и берегли неприкосновенный запас продуктов, спичек, патронов, а некоторые стрелки-радисты раздобывали автоматы и гранаты, которые брали с собой в полет.

16 июля войска противника яростно сопротивлялись и местами переходили в контратаки[166].

В этот день нам поставили задачу для срыва контратаки немцев всем составом нанести удар по резервам противника в районе Очки. Инженер полка Галома сообщил, что исправных самолетов во всех трех эскадрильях только десять, а остальные будут отремонтированы к вечеру или на следующий день.

— Если Осипов, как вчера, опять приведет на аэродром восемь подбитых самолетов, то на следующий день летать совсем не на чем будет, — сказал Галома.

— Технический состав медленно восстанавливал поврежденные в бою самолеты. Я прошел утром по стоянкам. Под каждым самолетом люди работают, но слышен мат, — сказал командир полка Бебчик.

— Технари у нас работяги безответные. А то, что матерятся между собой, это ничего. Надо же чем-то душу отвести, — оправдывался инженер.

Ведем боевые действия одиннадцать дней, а в полку осталось только десять исправных самолетов. В связи с небольшим количеством самолетов я решил боевой порядок полка построить в колонну из двух сборных пятерок бомбардировщиков. Поручил замыкающую пятерку возглавить Никонову и поставил боевую задачу летному составу.

— А где находится цель? — спросил штурман Аверин.

Ответил, что сам не знаю и при подходе к Очки будем ее искать. Как мы ни просили точных данных об объектах действий, часто мы их не получали. Каждый объект, по которому предстояло наносить удар, окружала тайна неизвестности. Какой он? Виден или плохо просматривается? Как прикрывается зенитными средствами и истребителями? При постановке боевой задачи об объекте действий сведений сообщалось очень мало. Обычно называли его и ориентировочно указывали место, например, мотопехота на дороге от такого-то пункта до такого или артиллерия западнее деревни Н.

— Товарищ майор, разрешите обратиться! — выпалил подбежавший летчик Муратов.

— Слушаю.

— Меня врач Левертов отстранил от боевого вылета из-за горла.

— У Муратова ангина с температурой. Он уже вчера три вылета выполнил в таком состоянии, — поясняет подошедший Левертов.

— Тоже мне температура — тридцать семь и пять! — возмущается Муратов.

— Поправляйся, потом полетишь, — отвечаю Муратову.

— Надо бы дать передышку летчикам Воеводину, Афонину и штурману Тимонину после потрясений и ушибов, а то командиры эскадрилий планируют их на боевой вылет, — сетует Левертов.

— Пусть планируют, — отвечаю Левертову и иду к самолету готовиться к вылету.

В этих ожесточенных боях летный состав проявлял высокий боевой дух, ненависть к врагу, мужество, стойкость и выносливость. Экипажи выполняли в день по три боевых вылета. Ночью им приходилось отдыхать не более четырех-пяти часов, так как с рассвета до темноты все должны были находиться на аэродроме у самолетов в готовности к немедленному вылету по вызову. При ударах по объектам противника бои были ожесточенными и изнуряющими, и, несмотря на все это, летчики рвались в бой, чтобы разгромить врага.

После взлета берем курс на запад. К пролету Задонска полк был в сборе. Перед подходом к аэродрому Кузьминки к нам пристроились три пары истребителей Як-1. От Фатежа разворачиваемся на север и летим на цель. Шелковистое небо отливает розовато-белым. Вся местность вдоль железной дороги на Орел изрыта траншеями и окопами, опорными пунктами и воронками от бомб и снарядов. Еще издали над нашими передовыми частями видна четверка наших барражирующих истребителей.

Над линией фронта нас обстрелял дивизион зенитной артиллерии, но противозенитным маневром со снижением мы легко вышли из-под огня.

— Цель видишь? — спрашивает штурман.

— Пока не вижу.

— Надо искать.

— Командир, взгляни влево севернее Очки.

В указанном Желонкиным месте просматриваются до пятидесяти автомашин. Очевидно, резерв противника.

— Бей! — передаю штурману.

— Влево десять. Боевой!

Впереди снова возникают черные клубы разрывов зениток. По возбужденному радиообмену наших истребителей слышу, что появились истребители противника.

— Бомбы сброшены, горят четыре автомашины, курс сто восемьдесят, — сообщает штурман.

— Два «фоккера» атакуют замыкающую группу, — докладывает Черкасов.

Оглянувшись, вижу, что эскадрилья Никонова отстала на развороте.

— Никонов, подтянись! — приказываю по радио.

— Понял, сокращаю дистанцию, — отвечает Никонов.

Наши истребители отбили атаку истребителей противника, не допустив их к бомбардировщикам, и мы возвращаемся без потерь.

17 июля противник продолжал контратаковать наши наступающие войска. Линия фронта почти не изменилась. В этот день наши бомбардировщики, возглавляемые Бебчиком и Помазовским, нанесли три сосредоточенных удара по скоплениям войск и оборонительным сооружениям противника севернее Кромы, разрушив опорный пункт и уничтожив много живой силы. Каждый бомбардировочный удар наносился с двух-трех заходов и приурочивался к переходу в атаку наших танковых частей.

На другой день мы получили из штаба дивизии копию отзыва 3-го танкового корпуса о действиях авиации. В отзыве говорилось:

«Бомбардировочная и штурмовая авиация 16-й воздушной армии 17 июля нанесла пять сосредоточенных и эшелонированных ударов во взаимодействии с танками по скоплениям войск противника. Войска дают отличную оценку работе авиации… Начальник штаба 3-го танкового корпуса полковник Девятов»[167].

После зачтения телеграммы стихийно возник митинг. Командир звена Рудь и командир эскадрильи Никонов в своих выступлениях заверили командование, что не пожалеют сил для изгнания немцев с Орловской земли. Техники звеньев Кауров и Меренков заявили, что авиатехники, механики и мотористы первой эскадрильи берут обязательство к исходу следующего дня отремонтировать и ввести в строй три поврежденных бомбардировщика.

Из анализа карты с обстановкой и изменениями линии фронта за пять дней было видно, что наши войска, перейдя в контрнаступление на Кромы, продвигались медленно. Им приходилось преодолевать сопротивление фашистов на заранее подготовленных позициях. Наши удары направлялись на уничтожение резервов, опорных пунктов и узлов сопротивления[168].

19 июля наши войска прорвали оборонительный рубеж противника южнее Кром[169]. Немцы, стремясь не допустить развития прорыва, контратаковали наши войска со стороны крупного узла сопротивления Гостомль. Группы бомбардировщиков под командованием Помазовского и Кондрашова двумя ударами подавили артиллерию и резервы противника западнее Гостомля.

На следующий день, 20 июля, поступила задача ударом полка разрушить крупный узел сопротивления Гостомль и уничтожить в нем танки и автомашины. Для выполнения этой задачи я решил из шестнадцати бомбардировщиков полка построить боевой порядок — колонну эскадрилий из семерки и девятки. Ведущую семерку бомбардировщиков возглавил сам, а ведомую поручил вести Никонову.

На цель вышли с юго-востока, от Тросны. Ярко светило солнце. Уже издали узел сопротивления выглядел как нарисованный. Рядом с ним сосредоточилось до шестидесяти танков и автомашин, кроме того, большая колонна автотранспорта приближалась к Гостомлю от Кром. С первыми разрывами зенитных снарядов начинаю противозенитный маневр, и все разрывы остаются сверху сзади от самолетов. У танков противника появились сизые дымки, и они поползли на северо-восток.

— Пять вправо, боевой, — передает Желонкин.

Выдерживаю курс, высоту и скорость. Зенитные разрывы приближаются к нам сзади и накрывают ведущую эскадрилью.

— Бомбы сброшены, разворот, — передает Желонкин.

Вслед за нами бомбит вторая эскадрилья. Там прицеливается отважный снайпер бомбовых ударов Рябов. На развороте взглянул на Гостомль. Узел сопротивления противника, перечеркнутый сериями разрывов двухсот бомб, закрыли дым и пыль. Рядом поднялись в небо четыре столба черного дыма от пылающих автомашин. Истребителей противника нет, и наши «безработные» истребители сопровождения время от времени переходят с фланга на фланг боевого порядка полка. Контрольный снимок подтвердил разрушение узла сопротивления немцев у Гостомля.

Вечером для подведения итогов боевых действий за день командиры и штурманы эскадрилий собрались в штабе полка. Командир полка отметил организованное и четкое выполнение задач второй эскадрильей, быстрое восстановление поврежденных бомбардировщиков в эскадрилье Помазовского и приказал повысить требовательность и организованность во всех подразделениях.

Следует отметить, что летный состав и техники уважали в каждом командире строгость и организованность, лишь бы он был распорядителен и справедлив. Высшей наградой командиру всегда была любовь подчиненных. Особенно ярко это проявилось после войны, когда служебная зависимость исчезла, а любовь и уважение остались.

Когда летчику Черепнову присвоили звание младшего лейтенанта и назначили командиром звена, он начал дружить с другими летчиками и штурманами. У него уважение к товарищам начиналось с уважения к самому себе. Это уважение у него выросло на основе ощущения силы, уверенности и сформировавшегося мастерства.

Штурман полка Каменский на совещании отметил, что эффективность бомбардировочных ударов за последние вылеты повысилась, но надо не успокаиваться, а точнее определять ветер при полете к цели и еще строже выдерживать режим полета на боевом курсе.

В своем выступлении я проанализировал ошибки в технике пилотирования и изложил указания по преодолению противодействия истребителей. Фашистские истребители были еще сильны и настойчивы, когда атаковывали нас парами и четверками. Встречи в воздухе с одиночными немецкими истребителями показали, что одиночный фашистский летчик в бою осторожен, нерешителен и пуглив. Поэтому бдительность в воздухе к воздушному противнику надо сохранить.

До конца августа мы продолжали поддерживать наступающие войска Центрального фронта на кромском направлении, ежедневно нанося по два-три удара по оборонительным сооружениям, живой силе и танкам противника без потерь. Меня беспокоили появившаяся беспечность и элементы зазнайства у летного состава, выражавшиеся в ослаблении наблюдения за воздухом.

В Кромах немцы создали мощные узлы сопротивления, прикрыв ими направление на Орел и к дороге Орел — Брянск.

1 августа командир полка приказал мне возглавить полк и нанести удар по большому сосредоточению танков и автомашин в Кромах.

Боевой порядок полка решил построить для полета по маршруту в колонну двух эскадрилий, а удар по целям нанести в пеленге групп, чтобы поразить все заданные объекты. Впервые нам дали влажный снимок цели. Изучая цель по снимку, мы установили, что танки противника размещались на главной улице и в центре, а также в северной части городка. Но танки — цель подвижная, поэтому точки прицеливания предстояло уточнить при самом ударе.

Когда подготовка летного состава была закончена, ко мне подошел штурман полка Каменский, готовившийся к вылету с командиром второй эскадрильи.

— А вы знаете, Георгий Алексеевич, что мои родители живут вот здесь? — указал он на дом на центральной улице Кром.

— Может быть, тебя заменить, Иван Иванович? — спросил я.

— Нет, я полечу и буду бомбить сам, — ответил он.

И вот мы в воздухе. Взяв истребители сопровождения, от Понырей берем курс на Кромы. Над линией фронта нас интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. До десяти зенитных снарядов разрывалось между самолетами одновременно.

— Задымил самолет Косматова, — докладывает стрелок-радист.

— Горит мотор, разрешите выйти из строя? — запрашивает командир звена старший лейтенант Косматов В. П.

Я разрешил и приказал сомкнуться.

— Самолет Косматова со снижением развернулся на сто восемьдесят, — докладывает Черкасов.

— Вправо пять. Боевой, — передает штурман.

Перед целью замыкающая эскадрилья перестроилась в пеленг, и истребители противника немедленно использовали открытый фланг и заднюю полусферу, для того чтобы атаковать нашу ведущую эскадрилью. Самолет дрожит от огня крупнокалиберных пулеметов. Между левым мотором и кабиной красными метеорами засверкали трассы снарядов, от которых слегка отскочил самолет даже невозмутимого в бою командира звена Рудя.

— Бомбы сброшены, горят четыре танка и семь автомашин, — докладывает Желонкин.

Разворачиваюсь и беру курс на аэродром. Проглядев первую атаку «фоккеров», наши истребители вступили с ними в бой и больше к бомбардировщикам не подпускали. Самолет Косматова на аэродром не возвратился, и экипаж в составе штурмана звена Кононова, стрелка-радиста Гладкова и воздушного стрелка сержанта Нечаева пропал без вести[170].

Очевидно, после того как он развернулся, его атаковали и сбили истребители противника.

После освобождения нашими войсками города Кромы Каменский ездил повидаться с родителями. К счастью, они остались живы. Дом их был поврежден взрывом одной из наших бомб, но они во время удара находились в погребе.

2 августа мы продолжали поддерживать наступление наших войск ударами по артиллерии и опорным пунктам. Противник подбросил свежие части истребителей и начал оказывать нам сильное противодействие.

Командир полка Бебчик с утра улетел организовывать посадку самолетов полка на новом аэродроме Лимовое, куда нам приказали перебазироваться.

Ритм фронтовой жизни был очень прост. Боевое задание, полет сквозь огонь к цели. Удар, бой, возвращение на аэродром и ожидание нового задания и боевого вылета.

Приняв с боевого задания бомбардировщики первой и второй эскадрилий, я приказал командиру третьей эскадрильи бомбардировочным ударом подавить артиллерию противника у Кутафина Колки и после выполнения боевой задачи приземлиться на новый аэродром Лимовое.

Собрав летный состав, Кондрашов поставил ему боевую задачу и начал готовиться к вылету. Мне нравилась у Кондрашова хорошая черта в управлении эскадрильей. Перед постановкой боевой задачи он советовался с командирами и штурманами звеньев, учитывал их мнение и тем воспитывал у подчиненных тактическое мышление.

Пока третья эскадрилья готовилась к вылету на задание, я поставил задачу на перелет на аэродром Лимовое командирам первой и второй эскадрилий.

Эскадрилья Кондрашова с трех заходов надежно подавила артиллерийскую батарею противника у Кутафина Колки. На первых двух заходах бомбардировщикам противодействовала только зенитная артиллерия, а на третьем заходе группу атаковали истребители ФВ-190. Истребители сопровождения связали боем пять «фоккеров», а две другие пары истребителей противника продолжали атаковывать бомбардировщики.

При отражении первой атаки на самолете летчика младшего лейтенанта Коновалова И. П. был поврежден мотор, и самолет начал отставать. Истребители противника набросились на отстающий бомбардировщик. В воздушном бою были убиты стрелок-радист сержант Крещук и воздушный стрелок сержант Крупенчик, а также были перебиты тяги рулей управления. Когда самолет стал неуправляемым и перешел в пикирование, летчик приказал покинуть его с парашютами. При покидании неуправляемого самолета штурман младший лейтенант Филин И. Д. погиб, а летчик Коновалов, приземлившись на территории, занятой противником, спрятался в нескошенной пшенице, ночью перешел линию фронта, возвратился в полк и продолжал наносить удары по фашистам. За время войны И. П. Коновалов совершил 97 успешных боевых вылетов, был назначен заместителем командира эскадрильи и за успешное выполнение боевых заданий был награжден орденами Красной Звезды и Красного Знамени. После войны Коновалов служил командиром корабля в Гражданской авиации, а сейчас находится на заслуженном отдыхе и живет в Москве.

Заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал-полковник авиации Ворожейкин, лично наблюдавший за нанесением ударов наших бомбардировщиков по артиллерии, дал высокую оценку боевым действиям полка. В телеграмме командиру 6-го смешанного авиационного корпуса от командующего 16-й воздушной армией говорилось:

«Командиру 6-го сак. Генерал-полковник Ворожейкин, лично наблюдавший работу бомбардировщиков 2.8.43, приказал передать: бомбардировщики действовали прекрасно. Впредь так выполнять боевые задачи. Руденко»[171].

В конце дня я отправил на аэродром Лимовое первую и вторую эскадрильи и осмотрел стоянки оставляемого нами аэродрома. Погрузив в свой бомбардировщик имущество летной столовой и оставшийся технический состав, мы перелетели на аэродром Лимовое.

3 августа звено младшего лейтенанта Архангельского при полете к цели, встретив четыре немецких бомбардировщика Ю-88, немедленно атаковало их. Один из бомбардировщиков был сбит, загорелся и упал на землю[172]. Необыкновенную выдержку, находчивость и мужество в эти дни проявил штурман Паршутин.

4 августа во главе боевого порядка полка из двух эскадрилий я летел для нанесения удара по скоплению отступавших фашистских войск в Нарышкино. Когда пролетали линию фронта, небо распростерло над нами крылья перисто-слоистых облаков.

После удара по цели стрелок-радист Черкасов доложил мне, что летчик младший лейтенант Погудин А. М., летевший справа, покинул самолет. Оглянувшись, вижу, что кабина летчика открыта, а Погудина в кабине нет. Для того чтобы покинутый летчиком самолет не столкнулся с другими бомбардировщиками, увеличиваю скорость, а затем начинаю разворот от цели. После разворота стрелок-радист снова докладывает, что самолет Погудина отстает, но летит за боевым порядком полка.

«Что за чертовщина? — подумал я. — Покинутый летчиком самолет всегда падает, а здесь что-то не то». На всякий случай приказал командиру группы истребителей сопровождения 517-го истребительного полка выделить часть сил для прикрытия отстававшего бомбардировщика.

А в этом самолете произошло следующее. Над целью зенитным снарядом разбило штурвал управления и тяжело ранило летчика. Теряя сознание, он покинул самолет. Штурман Паршутин П. В. в решающий момент смертельной опасности принял решение взять управление, ответственность за самолет и за экипаж на себя. Помогла ему в этот критический момент и школа Погудина. Он приказал стрелку-радисту взяться за рычаги управления и вести самолет по его командам, потому что из кабины радиста горизонта не было видно, да и приборов, кроме указателя высоты, там тоже не было. Управляя самолетом, штурман и радист привели его на аэродром Лимовое и произвели посадку на фюзеляж в конце аэродрома[173].

При жестком приземлении на самолете возник пожар в кабине летчика. Инженер-капитан П. И. Пархоменко и техники-лейтенанты И. Г. Заикин и Л. А. Шемякин, подбежав к самолету, с помощью земли и других средств потушили пожар, спасли самолет и помогли выбраться из кабины раненым стрелкам Карасю М. Ю. и Ковалеву Ф. А.

Командующий 16-й воздушной армией, позже маршал авиации Руденко, лично на аэродроме изучив обстоятельства этого случая, за мужество, находчивость и выдержку наградил орденами Красного Знамени Паршутина и Карася и медалью «За отвагу» Ковалева, а Пархоменко, Заикина и Шемякина наградил часами.

У штурмана старшего сержанта Паршутина была обыкновенная биография тех лет. Родился он в 1916 году. В конце 1940 года закончил 2-е штурманское училище. В нашем полку воевал с лета 1942 года и был награжден орденом Красной Звезды. После этого случая он закончил летное училище и в конце войны бил фашистов уже в качестве летчика.

Наши сердца наполнились гордостью, когда в сводке Совинформбюро мы прочитали об освобождении Орла и что в боях за этот город отличились авиационные соединения генерал-лейтенанта Руденко. На митинге, посвященном освобождению нашими войсками городов Орел и Белгород, командир звена Шубняков, штурман звана Журавлев и начальник связи эскадрильи Зеленков заверили партию, правительство и командование в том, что усилят удары по врагу, для того чтобы разбить и изгнать фашистские полчища с нашей земли.

5 августа, при ударе по скоплению живой силы и автомашин северо-западнее Молодовое, группа наших бомбардировщиков уничтожила четыре автомашины, но была обстреляна интенсивным огнем шести зенитных батарей. От прямого попадания зенитного снаряда самолет летчика младшего лейтенанта Гашкова загорелся и разрушился. Экипаж покинул падающий самолет и приземлился на территории, занятой противником, при этом штурману Фурсову Н. Т. удалось спрятаться, уйти от погони, перейти линию фронта и прибыть в полк, а остальные пропали без вести.

6 августа за успешную боевую работу всему личному составу полка была объявлена благодарность Военного совета Центрального фронта, а тридцать человек были награждены орденами и медалями[174]. Приказом по полку от 6 августа Рябова, Архангельского и меня занесли в книгу героев части.

7 августа вторая эскадрилья наносила удар по резервам противника у Апальково. Над линией фронта ее интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Ведущий, командир эскадрильи Никонов, не свернул с боевого пути. Мощным бомбовым ударом эскадрилья уничтожила много автомашин и живой силы противника. Зенитным огнем на ведущем бомбардировщике были повреждены правый мотор, гидросистема и ранен в правый бок командир эскадрильи Никонов. Передав командование заместителю, Никонов вышел из строя.

— Петя, я ранен. Дай курс на ближайший аэродром, — запросил он у штурмана.

— Курс сто семьдесят. Держись, командир. Вывожу на аэродром Фатеж, — ответил Рябов.

— Петя, у меня темнеет в глазах. Может, ты выпрыгнешь с парашютом?

— Нет, командир, держись. Впереди аэродром.

— Сажусь с ходу, — ответил Никонов и посадил израненный бомбардировщик на фюзеляж на окраине аэродрома.

Выбравшись из кабины, Рябов вынес на руках из самолета потерявшего сознание Никонова и на подъехавшей санитарке отправил его в госпиталь.

В этот же день образцы стойкости и мужества проявили экипажи первой эскадрильи под командованием заместителя командира эскадрильи Стеба. После того как этой группой была подавлена артиллерия противника у Ясной Поляны, ведущий Стеба повел пятерку бомбардировщиков на третий заход для удара по запасной цели — скоплению автомашин и пехоты у Апальково.

На этом заходе зенитным огнем было выведено из строя по одному мотору на самолетах летчиков Куклина А. Я. и Казаченко В. Г., в результате чего они начали отставать.

При отходе от цели на эскадрилью напали восемь истребителей ФВ-190.

Поддерживая огнем отставшие бомбардировщики, эскадрилья вела неравный воздушный бой с истребителями противника. После первой атаки противника загорелся самолет летчика Куклина. На самолете Рудя снаряд попал в мотор. Мотор уменьшил обороты и задымил. Из черно-серого дыма показались зловещие языки пламени. Рудь выключил горящий мотор и привел в действие противопожарную систему. Пламя пропало, но мотор продолжал дымить. От второй атаки истребителей загорелся самолет летчика Казаченко, но стрелки-радисты Быков В. К., Лермонтов П. С. и другие продолжали с горящих самолетов отражать атаки истребителей противника.

В воздушном бою были тяжело ранены штурман Витценко И. Ф. в экипаже Рудя и стрелок-радист Лермонтов на самолете Казаченко. Затем снова загорелся бомбардировщик летчика Рудя.

Летчик Куклин пытался посадить горящий, плохо управляемый самолет, но врезался в землю в районе Гостомля.

Летчики Рудь и Казаченко, перелетев линию фронта и не в состоянии дальше пилотировать горящие бомбардировщики, подали экипажам команду воспользоваться парашютами. Рудь при покидании горящего, плохо управляемого самолета ударился спиной о стабилизатор, раскрыл парашют, но при приземлении от острой боли потерял сознание. Стрелка-радиста убили истребители противника во время снижения на парашюте. Воздушный стрелок Вощилов, приземлившись с парашютом в районе Горчаково, нашел своего командира Рудя и помог ему прийти в сознание, похоронил Быкова и доставил Рудя с поврежденной спиной в полк. Когда раненого Рудя на носилках выносили из «санитарки», он улыбнулся и сказал:

— Пока. За меня отомстят летчики, штурманы и стрелки.

Из другого экипажа спаслись на парашютах из горящего самолета летчик младший лейтенант Казаченко, штурман Орлов М. Д. и воздушный стрелок Табакин В. Ф., а тяжелораненый стрелок-радист Лермонтов сгорел вместе с упавшим самолетом[175].

Когда Казаченко, Орлов и Табакин собрались все вместе, штурман Орлов пристально посмотрел на Казаченко, как будто видел его в первый раз.

— Ты что на меня уставился? — спросил Казаченко.

— Хочу запомнить лицо человека, который спас мне жизнь, — ответил Орлов.

Боевые действия бомбардировщиков по поддержке контрнаступления наших войск на Орловский выступ были совсем нелегкими, хотя именно так понимают в широкой массе читателей под впечатлением утверждения о завоевании господства в воздухе на Курской дуге и действительно впечатляющих успехов наземных войск и авиации.

Это были напряженные и упорные бои. Войска и объекты противника плотно прикрывались несломленной системой огня зенитной артиллерии и истребителями. Искусно маневрируя, противник быстро сосредоточивал на направлении наших ударов значительные силы истребителей и активно противодействовал нашим бомбардировочным ударам.

Вечером на совещании руководящего состава командир полка провел обсуждение причин и анализ потерь бомбардировщиков и летного состав за последнюю неделю. Причинами этих потерь были усиление противодействия вражеских истребителей, недостаточное прикрытие бомбардировщиков истребителями сопровождения и выполнение каждого удара по цели с трех заходов.

Тактика нанесения ударов бомбардировщиками с нескольких заходов увеличивала продолжительность подавления артиллерии и опорных пунктов противника и воодушевляла нашу атакующую пехоту. Однако наши действия при этом лишались внезапности, и запаса боеприпасов бомбардировщикам хватало на отражение атак истребителей только на двух заходах на цель, а на третьем заходе, израсходовав боеприпасы, бомбардировщики часто оставалась беззащитными и поэтому несли потери.

Кроме того, на совещании было установлено, что удары по резервам целесообразно наносить с одного захода, потому что танки и автомашины противника после первого удара начинали рассредоточиваться, из-за чего эффективность ударов на втором и третьем заходах резко снижалась.

— Командир эскадрильи Кондрашов, в чем вы видите причины наших отдельных потерь и неудач в последние дни? — спросил Бебчик.

— Причин называлось много, но, по моему мнению, в результате чрезмерной централизации управления мы стали жертвами концентрации и специализации ошибок.

— Централизация требует дисциплины, — заметил командир полка.

— Это ясно, но мне, как командиру эскадрильи, для успешного выполнения боевой задачи должна быть предоставлена и инициатива в решении того, как я должен использовать бомбардировщики, экипажи и боеприпасы для успеха в бою. А меня кругом сковывают: бомбовая зарядка такая-то, боевой порядок, высота удара, направление захода на цель, направление ухода от цели и количество заходов — все регламентируется сверху. Из такой постановки выходит, что я совсем дурак и на мою сообразительность не надеются, — сказал Кондрашов.

При подведении итогов командир полка приказал удары по артиллерии и опорным пунктам продолжать наносить с трех заходов, но экономить боеприпасы, а удары по резервам, переправам, железнодорожным станциям выполнять с одного захода.

Ошибки в боевых вылетах разобрали, причины установили, мероприятия наметили. Но война диктовала свои законы. Приходилось выполнять боевые задачи и вести воздушные бои в условиях подавляющего превосходства противника и в очень сложных метеоусловиях, когда нельзя, но надо. Выводы — одно, а возможности — другое, и тут помогали смелость, хитрость и везение.

Обсуждали потери и среди летного состава. Расспрашивали о воздушном бое стрелков из экипажа Стебы и оставшихся в живых членов экипажей со сбитых самолетов.

— Выпрыгнул я из горящего самолета, и повисла моя жизнь на стропах парашюта, — рассказывал штурман Орлов. — Стало так тихо, что почувствовал я себя счастливым, но ненадолго. Как начали меня обстреливать «фоккера», я — скользить. После приземления отстегнул парашют и спрятался в первой же попавшейся воронке, а истребители противника меня и здесь проштурмовали, да не попали.

К потерям привыкнуть нельзя. Из прошлого опыта было известно, что погибших в боях летчиков, штурманов и стрелков вспоминали все реже. Время размывало память и тем самым предоставляло какое-то забвение и надежду живым. Однако гибель семи человек и потеря четырех бомбардировщиков за один вылет переживались всеми достаточно тяжело. У некоторых появился страх. Страх как любовь: то разрастается, то угасает. Из опыта было известно, что чувству страха были подвержены почти все, а способность преодолевать его зависела от настроения. Для этого нужен был успешный боевой вылет. Исправных самолетов осталось мало.

8 августа с утра шел дождь, но к вечеру погода улучшилась. Небо на западе приобрело нежно-опаловый оттенок. Летное поле и самолеты купались в косых лунах солнца. Когда из дивизии поставили боевую задачу, я возглавил сводную группу бомбардировщиков полка для подавления артиллерии противника на огневых позициях в районе Нерусский. Учитывая потери в предыдущем воздушном бою, мы попросили взаимодействовавших с нами истребителей выделить, кроме группы непосредственного прикрытия, и небольшую ударную группу.

В 517-м истребительном полку тоже осталось мало летчиков и самолетов, но командование полка выделило две пары истребителей для непосредственного сопровождения и пару в ударную группу. При подходе к цели два желтоносых «фоккера» атаковали нас спереди и после атаки проскочили вниз. На втором заходе на цель нас атаковали уже четыре ФВ-190. Наша ударная группа, не ввязываясь в бой, отбила и эту атаку. Артиллерийскую батарею мы подавили надежно, уничтожив одно орудие прямым попаданием бомбы.

9 августа мы получили распоряжение в течение всего дня находиться в боевой готовности, но задачи нам так и не поставили. Это была передышка на пятнадцать дней, и весьма кстати. После месяца непрерывных напряженных боев в полку осталось менее половины боевых самолетов, да и те требовали ремонта и проведения регламентных работ.

За эти пятнадцать дней были отремонтированы все самолеты, получены новые бомбардировщики и введены в строй экипажи, прибывшие на пополнение. Наряду с вводом в строй молодых экипажей, мы с командирами эскадрилий еще раз проанализировали все боевые потери и наметили меры для их сокращения. После потерь в боях на Курской дуге бывалыми ветеранами стали не только экипажи командиров звеньев Рудя, Черепнова и Архангельского, но и экипажи летчиков Афонина, Воеводина, Калмыкова, Кособокова и Марченко.

Руководящий состав и лучшие боевые экипажи участвовали в конференции по обмену боевым опытом, организованной командиром корпуса.

Перед началом конференции встретили заместителя командира 745-го бомбардировочного полка Николая Петровича Гладкова.

— Привет, Петрович! Ну, как на новом месте живешь, наверное, как граф? — спросил Желонкин.

— Нет, Федя, не как граф, а как графин. Все за горло хватают.

— Не прибедняйся! Тебя голыми руками за горло не возьмешь, — сказал Желонкин.

На конференции нас хвалили за повышение эффективности бомбардировочных ударов и за хорошее управление боевыми действиями в воздухе и упрекали за большие потери, допущенные в начале августа.

Мы выступили с просьбой меньше регламентировать из штабов дивизии и корпуса тактику нанесения ударов для полка и эскадрильи при ведении эшелонированных действий и предоставлять больше инициативы командирам полков и эскадрилий.

В перерыве молодые летчики 517-го истребительного полка жалели летный состав бомбардировщиков за то, что в полете он скован строгим боевым порядком, и хвастались тем, что они свободно маневрируют и при удобном случае атакуют истребители противника.

— А вы заметили, как немецкие зенитчики лупят по боевому порядку бомбардировщиков, а как только наши истребители приближаются к бомбардировщикам, то огонь прекращается? — спросил стрелок-радист Зеленков у летчиков-истребителей.

— Ну, заметили, иногда бывает, — неуверенно ответил один из летчиков.

— А вы знаете, почему так?

— Нет.

— Это фрицевский командир зенитной батареи, как только подходят истребители, командует: «Прекратить огонь. Эти сами заблудятся и разобьются», — отвечает Зеленков и хохочет вместе со всеми.

Майор Гладков поднял на конференции вопрос о месте командира полка в ходе боевых действий, но в связи с присутствием на конференции рядового летного состава обсуждать его не стали.

Командир корпуса Антошкин в заключение поблагодарил всех выступивших на конференции, ориентировал командиров дивизии и полков о предстоящих боевых задачах по поддержке наступления войск фронта и сказал:

— Что касается излишней регламентации тактики действий полков и эскадрилий, то это наши штабы по инерции копируют постановку боевых задач воздушной армии на сосредоточенные удары, когда действительно необходимо устанавливать для каждой группы высоту удара, направление выхода на цель и ухода от цели. Обещаю предоставить инициативу в действиях как полкам, так и эскадрильям. Постарайтесь только правильно использовать предоставленную инициативу.

Боевые действия бомбардировщиков при отражении наступления противника на курском направлении и при поддержке контрнаступления наших войск позволили подумать о месте командира бомбардировочного полка. В этот период о месте командира полка каждый говорил по-разному. Прошедшие боевые действия и участие в сосредоточенных ударах воздушной армии придали этому вопросу остроту, так как одни командиры полков управляли своими частями в основном с командных пунктов на аэродромах, а другие считали, что командир должен быть всегда во главе боевого порядка полка и вести его на боевое задание.

Опыт боевых действий показал, что крайние точки зрения в этом вопросе недопустимы. Командир полка или его заместитель должны возглавлять бомбардировочный полк в тех случаях, когда удар наносится всеми силами при выполнении важнейших задач и при участии в массированных ударах, организуемых вышестоящими соединениями. Это позволит командиру полка оценивать обстановку в районе боевых действий, характер противодействие зенитных средств и истребителей, правильно распределять силы по объектам удара и оперативно корректировать порядок преодоления противовоздушной обороны.

При выполнении боевых задач отдельными эскадрильями и экипажами командиру полка необходимо управлять боевыми действиями с аэродрома для того чтобы организовать вылет, боевое обеспечение, посадку самолетов и подготовку к повторному вылету.

Время подтвердило целесообразность такого порядка управления. Весной 1944 года командующий ВВС в специальном документе потребовал, чтобы все командиры частей и соединений лично возглавляли полки и дивизии при массированных ударах и боевых вылетах всем составом и выполнении важнейших задач. Пример такого управления показывали командиры корпусов Полбин и Савицкий.

Под крылом — Украина

С середины августа развернулась подготовка к поддержке прорыва сильно укрепленной обороны противника в направлении города Севска войсками 65-й армии и 2-й танковой армии.

Командир полка поручил мне возглавить боевой порядок полка в первый и второй день Севской операции.

26 августа мы со штурманом полка и штурманами эскадрилий участвовали в поездке ведущих групп 221-й бомбардировочной дивизии из Фатежа в Гапоново для ознакомления на месте с объектами предстоящих действий в полосе предстоящего прорыва и уточнения вопросов взаимодействия с наземными войсками.

С командного пункта командующего артиллерией корпуса нам открылась широкая панорама оборонительных позиций фашистских войск на пологих скатах реки Сев. По словам командующего артиллерией, противник имел перед фронтом 65-й армии четыре пехотных дивизии в первом эшелоне, а в резерве — две пехотных и одну танковую дивизию[176].

Нам показали на карте и на местности оборонительные сооружения противника, места расположения артиллерии, танков и резервов и подчеркнули необходимость подавления артиллерийских батарей и опорных пунктов в глубине обороны. На наши вопросы, где и сколько располагается зенитной артиллерии, никто определенно ответить не смог. В результате поездки знакомство с местностью и некоторыми объектами наших ударов позволило нам лучше ориентироваться при поиске целей в первом и последующих ударах.

23 августа мы перебазировались на аэродром Фатеж и получили конкретную боевую задачу на первый вылет: с трех заходов подавить три артиллерийские батареи противника у Избиничей.

Распределив цели между ведущей и замыкающей эскадрильями на каждом из трех заходов, я уточнил со взаимодействующими истребителями общий боевой порядок, сигналы взаимодействия, порядок встречи и управления. Учитывая, что в боевых действиях по уничтожению войск противника на орловском направлении полк понес значительные потери от огня зенитной артиллерии, я наметил для преодоления противодействия зенитной артиллерии выделить демонстративную группу, подавить зенитные батареи звеном бомбардировщиков и каждый из трех заходов на цель выполнять с разных направлений.

26 августа в 8 часов 05 минут мы взлетели. Полк быстро собрался в боевой порядок, и по маршруту к цели заняли свои места в общем боевом порядке шестнадцать истребителей сопровождения 517-го полка. Погода безоблачная. Видимость отличная. При подходе к линии фронта вижу, что все поле сражения на направлении прорыва затянуто дымом и пылью от разрывов снарядов, мин и бомб. Над Севском в два яруса бьет зенитная артиллерия, вероятно, по штурмовикам и бомбардировщикам. Параллельно нам заходят на цели полки Пе-2, а вслед за нами летят группы бомбардировщиков нашей дивизии.

8.38. На цель выходим точно в заданное время.

От начала боевого пути приказываю выйти вперед демонстративному звену Муратова и становлюсь за ним. Зенитки бьют по звену Муратова, оно маневрирует, а мы спокойно прицелились и сбросили часть бомб по артиллерийским батареям. Зенитный огонь противника сразу же был перенесен на возглавляемую мной эскадрилью, но я уже повел полк на второй заход, а подвергнутая нашему удару артиллерийская батарея прекратила огонь.

На втором заходе возглавляемая мной эскадрилья маневрировала в зенитном огне, но не бомбила. По обнаруженной зенитной батарее меткий удар нанесло звено Архангельского, а по артиллерийским батареям бомбили вторая и третья эскадрильи. На развороте от цели нас пыталась атаковать шестерка «фоккеров», но их атака была успешно отражена сопровождавшими нас истребителями и групповым огнем стрелков замыкающей эскадрильи.

В это время с командного пункта 16-й воздушной армии мне приказали на третьем заходе нанести удар по опорному пункту противника в четырех километрах западнее Лукинок. Передав распоряжение о перенацеливании командирам экипажей, захожу на новую цель. Зенитная артиллерия встретила нас редкими разрывами. В Лукинках много фашистских солдат и автомашин. Сбрасываем все оставшиеся бомбы по опорному пункту и скоплению вражеских войск. От нашего бомбового удара весь пункт охватывается общим пожаром. Это был редкий эффект, когда от фугасных бомб возник огромный пожар. После посадки бомбардировщики быстро зарулили на свои стоянки, где их ждали техники, оружейники и механики. Организованно началась дозаправка самолетов горючим и подвеска бомб. Оружейницам помогали подвешивать бомбы стрелки и штурманы. Летчики собрались вокруг командиров эскадрилий для докладов о выполнении боевой задачи.

Вскоре Кондрашов, Шубняков и Помазовский доложили мне, что все экипажи задание выполнили, самолеты повреждений не имеют, а пленки фотоконтроля отправлены в фотолабораторию.

Доложив командиру полка о результатах удара, я сразу получил задачу в 13.00 с высоты тысяча четыреста метров подавить артиллерию и разрушить опорный пункт Угревичи.

Поставив боевую задачу экипажам, я приказал на первом и третьем заходах всем бить по артиллерии, а на втором разрушить опорный пункт Угревичи. Когда подготовка летного состава была закончена, я отпустил всех к самолетам, а сам подошел к командиру и начальнику штаба полка, курившим в тени у командного пункта.

— Ну как, Осипов, прорыв наших войск на Севск не намечается? — спросил Стороженко.

Я ответил, что сражение развернулось жаркое и преимущество нашей авиации подавляющее, а о прорыве говорить еще преждевременно.

— О прорыве, вернее о результатах наступления наших войск, узнаем не раньше как завтра из утренней информации с линии фронта, — сказал командир полка.

— Если будет большой успех, то могут информировать и сегодня, — возразил Стороженко.

— Ты, Осипов, береги самолеты. Если будет сильный зенитный огонь, прикажи разомкнуться, да не разрешай Кондрашову висеть со своей эскадрильей у тебя на хвосте, а то он взял манеру летать за ведущей группой почти без интервала, — сказал Бебчик.

По сигналу зеленой ракеты выруливаю на старт. Слева Рудь, справа — бомбардировщик Помазовского. Все самолеты выстроились на старте для взлета звеньями и парами. Бебчик взмахнул белым флажком. Отпускаю тормоза и начинаю разбег. На петле по направлению взлета все самолеты полка заняли свои места в боевом порядке, а перед пролетом Дмитриевска-Льговского к нам пристроились истребители сопровождения. Впереди нас шли на цель две большие группы бомбардировщиков нашей дивизии, а южнее летело на запад несколько групп «пешек».

— В хорошей компании летим, — говорит Желонкин.

— Компания веселая, но так немудрено и столкнуться, — отвечаю штурману и приказываю ему и Черкасову внимательнее следить за воздухом и предупреждать меня о сближении наших самолетов.

— Курс двести восемьдесят, — передает Желонкин.

Поле сражения еще издали бугрилось сотнями разрывов снарядов и пожарами населенных пунктов. Над Севском стоял купол желто-коричневой пыли с черными столбами дыма от горящих автомашин и танков.

— Батареи за Угревичами вижу по вспышкам выстрелов, — сообщает Желонкин.

— Боевой!

— Есть, боевой! — отвечаю штурману.

— Зенитки бьют по замыкающей эскадрилье, — докладывает Черкасов.

Выдерживаю курс, скорость и высоту.

— Бомбы сброшены, разворот, — передает штурман.

На развороте вижу, что артиллерийская батарея противника огонь прекратила. На втором заходе мы без противодействия мощным бомбовым ударом разрушили опорный пункт противника Угревичи.

— Командир, батарея противника за Угревичами снова ведет огонь двумя орудиями, — докладывает Желонкин.

На третьем заходе видим, как «лапотники» Ю-87 под прикрытием истребителей с пикирования бомбят наши войска. Большой соблазн атаковать их, но нельзя. Мы строго регламентированы высотой, направлением полета и разворотами в массированном ударе воздушной армии.

^{Перед боевым вылетом. 1944 г.}

Но наши истребители не упустили возможность и сверху атаковали самолеты противника.

Снова десятки осколочно-фугасных бомб полетели на фашистскую батарею и заставили ее замолчать.

— Два «мессера» атакуют замыкающую эскадрилью, — докладывает Черкасов.

После разворота от цели наши истребители отбили атаку Ме-109-х и, разгоряченные боем, носились вокруг нашего боевого порядка, демонстрируя бдительность.

Заслушав доклад Кондрашова и командиров ведомых экипажей, идем с Желонкиным на командный пункт.

— Сейчас бы пообедать!.. — мечтает Желонкин.

Но обедать не пришлось. Нетерпеливо выслушав доклад о результатах боевого вылета, командир полка приказал немедленно готовиться и в том же составе нанести удар с трех заходов по резервам противника, подошедшим к Угревичам. Летный состав цель знал. Поэтому его подготовка прошла быстро, но задержала дозаправка бомбардировщиков бензином.

Наконец, в 16.00 мы в воздухе и стремя парами Як-1 летим на цель. Около Угревичей за бугром — до пятидесяти автомашин и пятнадцать танков. На первом заходе бьем по скоплению автомашин и танков.

— Накрыли хорошо, машины горят! — радуется штурман.

На развороте вижу, как от скопления вражеских автомашин поднимаются шесть столбов черного дыма.

— Два «фоккера» слева… — доклад Черкасова заглушает очередь из пулемета.

Под самолетом пролетают трассы снарядов, а над нами на большой скорости с разворотом влево проносятся два желто-зеленых истребителя противника. За ними устремляются два наших Як-1.

Приказываю по радио усилить наблюдение за воздухом.

Второй заход выполняем с четырьмя истребителями сопровождения. После внезапной атаки «фоккеров» наши истребители нервно маневрировали около бомбардировщиков, но вступившая в бой пара истребителей не возвращалась. Десятки бомб летят на резервы и оборонительные сооружения у Угревичей. Всю цель заволокло облаком желтой пыли и черного дыма.

На третьем заходе без противодействия наносим удар по той же цели и возвращаемся на аэродром.

Доложив о выполнении боевой задачи, идем в столовую сразу обедать и ужинать. Но есть уже не хочется.

— На третьем заходе зенитки нас совсем не обстреливали. Наверное, у них снаряды кончились, — предположил стрелок-радист Черкасов.

— Если ты еще так прошляпишь «фоккеров», как сегодня, то у истребителей найдутся снаряды и на тебя, и на нас, — ответил ему Желонкин.

— Я до сих пор не пойму, откуда выскочили эти истребители, — смущенно оправдывается Черкасов.

— Когда собьют, понимать будет поздно. Надо внимательнее следить за воздухом, — продолжал прорабатывать Черкасова штурман.

Большое значение в ходе активных боевых действий бомбардировщиков имела воспитательная работа. Летчики, штурманы, стрелки-радисты, прорываясь к целям сквозь вражеский огонь и атаки истребителей, испытывают большие психологические и моральные нагрузки. Полет к цели, преодоление противодействия, удар по противнику, воздушный бой, где каждый дерется за себя и за своих товарищей, требуют высокого духовного и физического напряжения. Поэтому в боевых вылетах так важны пример командира, политработника и беззаветная боевая дружба.

На другой день из информации с линии фронта мы узнали, что на направлении Севска наши войска прорвали первую полосу обороны противника на шесть-восемь километров.

С утра 27 августа, для поддержки ввода в бой и наступления соединений 2-й танковой армии на Севск, нам приказали в течение дня наносить удары по танкам, артиллерии и живой силе противника непосредственно перед наступающими войсками. В первом вылете командир полка приказал мне всем полком с двух заходов нанести удар по артиллерии и автомашинам противника в районе Лененим. При постановке боевой задачи летному составу особое внимание я уделил изучению линии фронта и сигналов ее обозначения для исключения сбрасывания бомб по своим войскам. Чтобы повысить эффективность удара, я приказал сбрасывать бомбы по сигналам ведущих в эскадрильях и звеньях, на самолетах которых летели такие снайперы бомбовых ударов, как Чернышов, Рябов, Черногорский, Полетаев и Тимонин.

Напряженное сражение, развернувшееся вокруг Севска, было видно еще издали при подходе к линии фронта. Земля кипела и вздымалась от сотен одновременных разрывов снарядов нашей артиллерии. Над Севском в смертельной карусели вился клубок наших и вражеских истребителей. Огненными метеорами, оставляя в небе черный след, летели к земле сбитые самолеты.

В пыли и дыму, стоящих над районом сражения, по вспышкам выстрелов с трудом находим две стреляющих артиллерийских батареи противника южнее Лененим, а на западной окраине этого пункта обнаруживаем восемь танков и до шестидесяти автомашин.

— Пять вправо, так держать, — передает Желонкин.

Через боевой порядок полка и рядом проскакивают наши «яки» и «фоккера», но нас не атакуют. Связанным смертельной схваткой вражеским истребителям не до бомбардировщиков.

— Бомбы сброшены. Обе батареи огонь прекратили. Разворот, курс сто, — отрывисто передает Желонкин.

По дорогам к Севску с запада и севера, поднимая тучи пыли, движутся колонны немецких автомашин, танков и артиллерии. Как потом выяснилось, это подходили к району сражения пехотные и танковые дивизии немецких войск[177].

Веду полк на повторный заход к началу боевого пути. Навстречу, выше нас, летят на цели колонны бомбардировщиков Пе-2, а ниже нас, изрыгая пламя пушек и ракет, шестерками и восьмерками фашистские войска и оборонительные сооружения атакуют штурмовики.

— Смотри, командир, какая сила, не то что в сорок первом, когда нам поддавали и сверху, и снизу, — радуется Желонкин.

Гордость за мощь нашей армии и авиации охватывает и меня.

На втором заходе две зенитных батареи противника начали обстреливать нас еще до пролета линии фронта. Между самолетами и выше разрывалось одновременно по восемь снарядов. Но маневрировать нельзя, штурман прицеливается.

— Бомбы сброшены, горят пять автомашин, — докладывает штурман.

Сразу же левым разворотом вывожу полк из-под зенитного огня и беру курс на аэродром. Во втором вылете наш полк под командованием Бебчика ударом по подходящим к Севску резервам уничтожил один танк и несколько автомашин с пехотой.

В этот же день наши войска овладели Севском. Бомбардировщики в эти дни оказали ощутимую поддержку наземным войскам. На другой день мы получили копию телеграммы с отзывом 2-й танковой армии, в которой говорилось:

«Командующему 16-й ВА генерал-лейтенанту Руденко. В период тяжелых наступательных боев по овладению г. Севск и разгрому немецко-фашистских войск, подходивших из глубины, мы получили большую помощь от наших соколов. Своевременные и мощные удары штурмовиков и бомбардировщиков помогли нам сорвать планы врага. От лица танкистов Военный совет благодарит вас, вашего… начальника штаба… командиров соединений, летный и технический состав. Командующий 2-й ТА генерал-лейтенант Богданов, член Военного совета генерал-майор Латышев, начальник штаба генерал-майор Прейсман»[178].

Прибывший командир корпуса Антошкин на аэродроме вручил ордена и медали летному и техническому составу, отличившемуся в боевых действиях на Курской дуге.

После награждения выступил командир эскадрильи Никонов. Он поблагодарил за награды и заверил командование, что еще сильнее будет наносить удары по врагу.

Все поздравляли награжденных, а получившие награды поздравляли друг друга.

— Хорошо бы еще орден Красного Знамени заработать!.. — мечтательно сказал Муратов, поглаживая новенький орден Красной Звезды.

— Не торопись, слава для нас на войне приятная и страшная вещь, — сказал штурман полка Каменский.

— Почему? — недоуменно спросил Муратов.

— Приятная, потому что всем нравится, когда ценят его заслуги. А страшной она становится для тех, увенчанных славой, кто почувствует себя обязанным от награды и попытается воевать еще лучше. Получил награду — радуйся, дерись с врагом честно, так, как дрался, а лучше всех сделать не пытайся. Таких пуля только и ждет, — ответил Каменский.

— Вашу мудрость я уважаю, но все-таки постараюсь заслужить орден Красного Знамени, — сказал Муратов.

В последующие дни мы продолжали наносить бомбардировочные удары по подходящим резервам противника, железнодорожным станциям и складам.

28 августа девятка бомбардировщиков под командованием Никонова ударом по железнодорожной станции Хутор Михайловский уничтожила и повредила десять вагонов и три цистерны с горючим[179].

В этот же день первая эскадрилья, во главе с Помазовским, разрушила и сожгла склад горючего на окраине Глухова. Над целью бомбардировщики были атакованы двумя истребителями ФВ-190. Из-за повреждения мотора самолет летчика Афонина В. А. начал отставать. Истребители противника сосредоточили на нем атаки, но умелым маневрированием по командам стрелков Афонин выводил бомбардировщик из-под огня противника, а стрелки Шулико В. А. и Фельдман М. И. меткими очередями не позволяли вести истребителям прицельный огонь по бомбардировщику с близкого расстояния. Один из «фоккеров» зашел строго в хвост и, прикрываясь стабилизатором самолета Афонина, начал сближаться с ним для атаки. Стрелок-радист Шулико метким огнем сбил фашистский истребитель, но одновременно своим же огнем начисто отрубил правую часть своего стабилизатора с рулем высоты. Бомбардировщик опустил нос и стремительно понесся к земле. Летчик Афонин, проявив мужество и высокий класс техники пилотирования, сумел вывести плохо управляемый самолет из отвесного пикирования и ушел от преследовавшего его истребителя в облака. Штурман Журавлев быстро восстановил ориентировку, вывел самолет на свой аэродром, где Афонин произвел посадку[180].

Зарулив на стоянку и выключив двигатели, Афонин немедленно выбрался из самолета. Нетвердым шагом он отошел в сторону, лег на траву и прижался к ней лицом.

— Что с тобой, ты ранен? — спросил его штурман Журавлев.

— Нет, не ранен. Просто никак не могу поверить, что жив, — ответил Афонин, не поднимая головы.

Осмотрев самолет, механики обнаружили, что правая часть стабилизатора с рулем высоты отбита, а в фюзеляже, крыльях и моторных гондолах зияло более ста пробоин, из которых сочились бензин, масло и жидкость гидросистемы.

Присутствовавший на аэродроме корреспондент фронтовой газеты сделал несколько снимков самолета с половинкой хвостового оперения и экипажем.

Летчик младший лейтенант Афонин В. А. был невысокого роста, коренастый, с редкой шевелюрой светлых волос, клочьями падавших на большой лоб. Из-под выгоревших на солнце бровей смотрели серьезные глаза. Мне нравился этот двадцатилетний энергичный и решительный в действиях летчик. В 1936 году он вступил в комсомол. В 1939 году окончил аэроклуб, а в 1942-м — Оренбургскую школу летчиков. Службу в нашем полку он начал неудачно, потеряв ориентировку со штурманом Бабочкиным во время учебных полетов. Но уже на Курской дуге Афонин показал себя смелым, мужественным и настойчивым летчиком. Главным его качеством было сознание ответственности за выполнение боевого задания, за самолет и за экипаж, который надеялся на него.

Мужественно вел себя Афонин и в воздушном бою 29 марта 1944 года, когда его самолет в составе группы из пяти бомбардировщиков наносил удар по артиллерии и живой силе противника у Волковичей. Над целью группа была атакована двенадцатью ФВ-190. В воздушном бою на самолете Афонина были убиты стрелок-радист Дерновский и воздушный стрелок Голяутдинов. После этого истребители противника, атакуя с близкой дистанции, перебили управление и подожгли бомбардировщик. Когда неуправляемый пылающий самолет перешел в крутое пикирование, Афонин покинул его в районе Пропойска с парашютом, возвратился в полк и продолжал наносить удары по врагу.

Афонин всегда и везде чувствовал себя в ответе за судьбу Родины. После войны он окончил Военно-воздушную академию и служил на командных должностях в военно-воздушных силах. Он награжден шестью боевыми орденами и в настоящее время отдает силы профсоюзной работе во Львове.

На разборе боевого вылета в полку были отмечены правильные действия, летное мастерство и хладнокровие летчика Афонина при сильном повреждении бомбардировщика в бою.

— Восхищен! Есть с кого брать пример, — поздравил Афонина летчик Воеводин.

— Тебе с меня? Твоей выдержки и умения хватило бы на трех летчиков, — смущенно ответил Афонин.

— А с кого же тогда брать пример? — спросил Воеводин.

— С командиров звеньев Архангельского и Рудя, которые возвращаются с боевых заданий с незначительными пробоинами в самолетах.

Когда 60-я армия 29 августа освободила Глухов и войска Центрального фронта, развивая успех, повели наступление на Конотоп и Бахмач, все усилия наших бомбардировщиков переключились на поддержку наступавших на этом направлении войск.

В приказе Верховного Главнокомандующего от 31 августа по поводу освобождения городов Севск, Глухов и Рыльск были отмечены отличные действия нашего авиационного соединения и всему личному составу нашей части объявлена благодарность.

В ответ на внимание командования летный состав рвался в бой.

С 1 по 9 сентября наши бомбардировщики вели напряженные бои, поддерживая с воздуха наступление войск Центрального фронта на нежинском направлении, обеспечивая овладение городами Конотоп и Бахмач.

Когда из дивизии поступило боевое распоряжение разрушить переправу немцев через реку Сейм, юго-западнее Путивля, я вызвал на командный пункт для постановки боевой задачи командира эскадрильи Кондрашова с его штурманом Чернышовым. За минувшие два месяца боев они зарекомендовали себя самой высокой меткостью бомбардировочных ударов, нестандартным тактическим мышлением и мужеством.

Капитану Илье Васильевичу Кондрашову было тридцать четыре года. Лицо степняка с цепкими глазами под выгоревшими на солнце бровями. Уроженец города Уральска, он окончил военную школу летчиков в Сталинграде и служил в частях бомбардировочной авиации. Орден Красного Знамени носил за смелость и отвагу, проявленные в советско-финляндской войне. Высокий авторитет у летного состава Кондрашов завоевал в боях, возглавляя эскадрилью. Мужественно преодолевая противодействие истребителей и зенитной артиллерии, Кондрашов всегда настойчиво прорывался к заданной цели и умело управлял эскадрильей в воздухе и на земле.

Третья эскадрилья после сформирования воевала только два месяца, но во всем коллективе уже чувствовалась боевая сплоченность и высокая ответственность. Сравнивая командиров наших эскадрилий, я отдавал предпочтение Кондрашову. У него в эскадрилье была лучшая организованность и лучше налажен контроль за выполнением приказов. Он чутко заботился о летном и техническом составе, и они платили ему активностью и дружбой.

Штурман эскадрильи старший лейтенант Сергей Петрович Чернышов был на двенадцать лет моложе своего командира. Внешне Чернышов был ему полной противоположностью. Юная стройная фигура. Интеллигентное лицо. Живые приветливые глаза. Ходил и делал все быстро. При взгляде на лицо Чернышова внимание привлекали твердый подбородок и энергичные губы. Держался он уверенно, каждым движением подчеркивая кипучую энергию. Окончив в 1940 году Мелитопольское училище штурманов, Чернышов воевал с начала войны. В нашей части он совершил более ста боевых вылетов и за короткий срок выдвинулся до штурмана эскадрильи. От других его отличали глубокое понимание наземной и воздушной обстановки, точное ориентирование и меткое поражение цели. В полете Чернышов, не надоедая, информировал своего командира об ориентировке и наземной обстановке, освещая ее своим пониманием в тактическом смысле.

— Товарищ майор, капитан Кондрашов для получения боевой задачи прибыл!

Пригласив Кондрашова и Чернышова сесть, я поставил их эскадрилье задачу разрушить переправу через реку Сейм, указав, что переправа прикрывается двумя батареями зенитной артиллерии. Приятно было наблюдать, как быстро и точно, без суеты, они нанесли цель и уточнения линии фронта на карты. На Кондрашове — видавший виды черный кожаный реглан. Карандаш в наторевших на штурвале руках выглядел маленьким. Закаленное на солнце и ветрах лицо сливалось по цвету с регланом. Волевой характер подчеркивал цепкий взгляд неморгающих глаз.

— Задача ясна, разрешите выполнять! — доложил Кондратов.

Я спросил, как они собираются наносить удар.

— Если истребители противника перед целью нас не атакуют, удар будем наносить в боевом порядке «колонна звеньев», а если атакуют, то бить по переправе будем в боевом порядке «клин звеньев», — ответил Кондрашов.

Утвердив это решение, я отпустил их на стоянку. Вскоре третья эскадрилья взлетела и взяла курс в район боевых действий. Не встретив противодействия, Кондрашов перед целью перестроил эскадрилью в колонну звеньев. Используя для достижения внезапности солнце и кучевые облака, эскадрилья вышла на цель на высоте тысяча триста метров под углом пятнадцать градусов к переправе и нанесла бомбардировочный удар. В результате прямыми попаданиями бомб мост был разрушен и подожжен. Одновременно были уничтожены фашистские автомашины и повозки, находящиеся на переправе и на подходах к ней[181].

Зенитная артиллерия обстреляла группу бомбардировщиков только при отходе ее от цели. Высокую меткость удара по переправе, кроме Чернышова, показали штурманы Полетаев и Журавлев.

За успешный удар по переправе командир 221-й бомбардировочной авиационной дивизии объявил благодарность личному составу эскадрильи[182].

Авиация противника ударами по передовым частям наших войск противодействовала их наступлению. В целях борьбы с вражеской авиацией нам приказали 3 сентября под прикрытием двадцати истребителей Як-1 уничтожить самолеты противника на аэродроме Конотоп. В боевом распоряжении указывалось, что контроль за результатами нашего удара будет произведен экипажем летчика Патрина из 745-го бомбардировочного полка.

Командир полка решил выполнить эту задачу двумя эскадрильями во главе с Кондрашовым. Замыкающую девятку возглавили Помазовский с Желонкиным. Понимая, что успех этого удара будет во многом зависеть от внезапности выхода на аэродром, я рекомендовал Кондрашову и Чернышову для достижения внезапности при полете к цели использовать кучевые облака.

И вот обе эскадрильи в воздухе. Встретившись с истребителями, Кондрашов повел общий боевой порядок группы за облака. Обойдя Конотоп с севера, Кондратов снизился под облака и с запада завел обе эскадрильи на цель. Перед сбрасыванием бомб с аэродрома успели взлететь три истребителя противника.

Сбросив около двухсот бомб на стоянки фашистских самолетов, бомбардировщики уничтожили двенадцать самолетов и пять повредили, в том числе шесть ФВ-190, один Ме-109, два Ю-87, два Ю-52 и один Хе-111[183]. Зенитная артиллерия противника открыла огонь по самолетам с опозданием.

Взлетевшие с аэродрома истребители противника атаковать наши бомбардировщики не решились. Но когда для контроля результатов удара над аэродромом появился самолет летчика Патрина, фашистские истребители набросились на него, и в неравном бою самолет Патрина был сбит.

Командующий 16-й воздушной армией в телеграмме командиру 221-й бомбардировочной дивизии высоко оценил удар нашего полка: «Командиру 221-й бад. Поставленная мной задача уничтожить материальную часть самолетов противника на аэродроме Конотоп выполнена на „отлично“. От лица службы объявляю благодарность летному составу, участвовавшему в налете. Командующий 16-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации Руденко. 4 сентября 1943 года. 15 ч. 10 мин.».

Удары нашего полка по переправе через реку Сейм и по аэродрому Конотоп были высоко оценены командующим ВВС Красной Армии. Управление ВВС, оценивая эти удары как мастерские, большой эффективности, описало их в «Информационных листках» № 20 и № 21, изданных в ноябре 1943 года[184].

5 сентября на полетных картах мы отметили, что наши войска овладели важными узлами сопротивления противника Середина Буда и Хутор Михайловский. Это было в ста двадцати километрах от рубежа, с которого начиналось наступление под Севском. Противник оказывал ожесточенное сопротивление нашим наступающим войскам юго-восточнее Конотопа.

По телефону нам поставили задачу немедленно всеми силами уничтожить скопление автомашин, артиллерии, танков и живой силы противника юго-восточнее Конотопа и Бобрика. На выполнение задачи вылетели тремя эскадрильями в составе двадцати трех бомбардировщиков. Преодолев противодействие противника, первая и вторая эскадрильи нанесли удар по скоплению автомашин и танков юго-восточнее Конотопа, а третья нанесла удар по резервам противника в Бобрике. Всего было уничтожено один танк, три артиллерийских орудия и пятнадцать автомашин противника[185].

6 сентября войска 60-й армии овладели Конотопом и продолжали наступать на Бахмач. В этот день мы наносили бомбардировочные удары по отходящим гитлеровским войскам и узлам сопротивления на бахмачском направлении.

В результате быстрого продвижения войск Центрального фронта на запад образовались открытые фланги. Командованию фронта и воздушной армии нужны были данные о наземных войсках, перевозках и авиации противника как на направлении наступления, так и на флангах.

7 сентября поступило распоряжение в течение дня вести разведку войск, укреплений и переправ на Десне и в районе Бахмача, перевозок от Гомеля и Киева на Бахмач и аэродромов Чернигов, Городня, Зябровка, Злынка и Борисполь. Для ведения разведки я назначил экипажи Архангельского, Муратова, Плахова и свой экипаж.

Экипажу Плахова была поставлена задача разведать войска, оборонительные сооружения и переправы на реке Десне от Новогород-Северского до Вересочь и войска противника в районе Бахмача.

Экипажу Архангельского предстояло добыть сведения о перевозках противника от Гомеля на Бахмач и установить количество и типы самолетов на аэродромах Гомель, Злынка, Зябровка и Чернигов.

Перед экипажем Муратова стояла задача разведать перевозки немцев на участке Киев — Бахмач и самолеты на аэродроме Борисполь.

Нашему экипажу предстояло разведать войска и укрепления противника на Десне от Вересочь до Остер и самолеты противника на аэродроме Городня.

Противник в последние дни усилил свою авиационную группировку, и его истребители оказывали сильное сопротивление в воздухе. Все экипажи, назначенные на разведку, были опытные, не раз отличавшиеся при выполнении различных боевых задач. Летчики и штурманы, устроившись у стола, сколоченного из неоструганных досок, развернув карты, проложили маршруты и подготовили расчеты на фотографирование заданных объектов, а стрелки-радисты в углу командного пункта получили инструктаж от начальника связи полка.

Командир звена Архангельский, выше среднего роста, атлетического телосложения, спокойный и неспешный в движениях, внимательно изучает обстановку на карте и объекты разведки. Брови сдвинуты, образовав складку на переносице. Густые каштановые волосы лихим чубом падают на правую сторону высокого лба. Глаза темно-карие, холодные, глубоко посаженные. Ему двадцать два года, но выглядит он несколько старше. Решительный взгляд. Говорит сдержанно, со следами уральского акцента. Во время Курской битвы его приняли в члены партии. Когда Архангельского назначили командиром звена, он сплотил вокруг себя коллектив летного и технического состава и, вместе с летчиком Муратовым, сцементировал и укрепил вторую эскадрилью. С летчиками, штурманами и стрелками своего звена он систематически отрабатывал тактику отражения атак истребителей и не упускал случая напасть на вражеские самолеты и атаковать их.

Его штурман Виталий Дмитриевич Извеков, стройный, даже сидя, находится в непрерывном движении. Светлосерые живые глаза лучатся неистощимой энергией. С командиром экипажа они одногодки. Прокладывая на карте маршрут, Извеков все время рассуждает, производит расчеты, оценивает обстановку и объекты разведки. Среди летного состава Извеков заслуженно пользуется славой отважного разведчика. Из ста пятнадцати боевых вылетов, выполненных им, более пятидесяти совершено на воздушную разведку. После сквозного ранения в грудь летом 1942 года под Волчанском Извеков вернулся в строй и зимой 1942/43 года вел разведку войск, коммуникаций и аэродромов противника. В первой половине февраля 1943 года воздушной разведкой аэродромов Сталино, Ворошиловград, Славянок и Дебальцево Извеков помог вскрыть в Донбассе крупную группировку фашистской авиации, изготовившейся для поддержки наступления вражеских войск. Попутно с разведкой он наносил снайперские бомбардировочные удары, уничтожив 28 декабря 1942 года железнодорожный эшелон противника на перегоне Каменск — Миллерово[186].

По готовности экипаж Архангельского отправился к самолету и начал готовиться к вылету. Усевшись в кабину, Архангельский подал команду:

— От винтов!

— Есть от винтов! — четко козырнул командиру механик Хисамов Ш. К.

Процесс запуска двигателей, руления и пилотирования самолета вызывал у Архангельского радость. Он гордился тем, что Родина доверила ему такой сложный и могучий самолет для нанесения ударов по фашистам. Взмах флажка стартера, и бомбардировщик начал разбег. Когда на разбеге, по мере нарастания скорости, крылья самолета налились силой, Архангельский неуловимым движением оторвал его от земли и устремился на боевое задание.

Разведка оказалась трудной. Среди разрывов снарядов зенитной артиллерии и атак истребителей Архангельский провел самолет со своим экипажем по всему маршруту так, чтобы добыть разведывательные данные и уберечь самолет и экипаж от бесчисленных опасностей, подстерегавших его от взлета до посадки. Зарулив на стоянку и выключив моторы, Архангельский не спеша сошел с крыла по заботливо приставленной механиком стремянке. Потягиваясь, чтобы размять затекшее в кабине тело, он глубоко вдыхал запахи осенней травы и думал о докладе по результатам разведки и добытым данным начальнику штаба.

Стороженко сам появился у самолета на автомашине, развернул толстую тетрадь и начал опрос летчика и штурмана. Архангельский доложил, что все задание выполнено, за исключением фотографирования аэродрома в Чернигове, на подходе к которому их самолет был атакован двумя истребителями Ме-109. В воздушном бою стрелок-радист Степурин М. М. и воздушный стрелок Аксенович И. И. отбили атаки истребителей, но хвостовая часть самолета была повреждена двумя снарядами истребителей.

В девять часов взлетел на разведку экипаж летчика старшего лейтенанта Николая Дмитриевича Плахова со штурманом старшим лейтенантом Миродяном. Они прибыли к нам на пополнение в начале июня 1943 года, но за три месяца зарекомендовали себя смелыми, тактически грамотными, настойчивыми и искусными разведчиками. В десять часов Плахов доложил по радио, что задание выполнил и возвращается. Затем от экипажа поступило сообщение на командный пункт о том, что в районе Конотопа их самолет атакован двумя истребителями ФВ-190 и загорелся. После нам сообщили, что горящий самолет Плахова был снова атакован истребителями над расположением наших наземных войск. В результате самолет перешел в пикирование и весь экипаж героически погиб вместе с самолетом[187].

В ожидании следующего вылета в плохо освещенной землянке командного пункта остались мой экипаж и экипаж Муратова.

Летчик младший лейтенант Иван Егорович Муратов, высокий, стройный, быстрый в движениях, склонившись над картой заместителя начальника штаба, изучал обстановку. Время от времени он резким движением рук откидывал назад непослушные русые волосы, спадавшие на лоб. Рядом с ним склонился над картой его штурман Николай Григорьевич Черногорский, еще более высокий и могучий, чем Муратов. На крупной голове Черногорского была еще более пышная, чем у командира, шевелюра светлых волос. Красное лицо с большим носом и выгоревшими на солнце глазами украшали волевой подбородок и красивые губы. Пристальный взгляд голубых глаз штурмана устремлен на карту, пестрящую синими значками аэродромов авиации противника.

— Обмануть бы нам истребители противника, а остальное мы разведаем в лучшем виде, — вздыхает Черногорский.

— Проскочим, штурман. На небе пошла кучевка, а это нам на руку, — отвечает Муратов.

— Давай, командир, выйдем к Борисполю с юга. Там вроде дорог поменьше, значит, и связь, и оповещение у немцев похуже, — предлагает Черногорский.

Отправив на разведку экипаж Муратова, я приказал Архангельскому готовиться к повторному вылету, а сам пошел к самолету, где меня уже ожидали Желонкин, Черкасов и Балдин. В связи с гибелью экипажа Плахова нам с Желонкиным предстояло, кроме своего задания, провести разведку и оборонительных сооружений на Десне, войск противника в районе Бахмача и аэродрома в Чернигове. Еще раз просмотрев намеченный маршрут, мы с Желонкиным определили, что предстоит около четырехсот километров пролететь над территорией, занятой противником, просмотреть два аэродрома, где можно ожидать противодействия не только зенитной артиллерии, но и истребителей противника.

— Многовато, командир, мы на себя взяли, — сетует штурман.

— А что делать, если Плахова сбили?

— Как бы нам не загреметь вслед за ним, — сказал Желонкин.

Приказав стрелкам внимательнее следить за воздухом и экономить патроны, я подбодрил их, сказав, что кучевая облачность — наш союзник и с ее помощью мы постараемся достичь внезапности.

После взлета мы набрали высоту и за облаками перелетели линию фронта. Перед Новогород-Северским мы вышли под облака, взяли курс вдоль Десны и начали разведку. Весь высокий правый берег Десны был изрыт окопами и траншеями. Особенно плотными оборонительные сооружения были южнее и севернее Новогород-Северского. У Пироговки и Свердловки мы сфотографировали фашистские переправы и мощный узел сопротивления, занятый войсками на левом берегу реки перед Свердловкой. В населенных пунктах северо-западнее реки находилось много немецких автомашин и небольшие группы танков. Над Авдеевкой нас обстреляла зенитная артиллерия, но маневром со снижением я быстро вывел самолет от разрывов зенитных снарядов.

— Вправо десять, еще три вправо, пятнадцать влево, — ведет меня вдоль реки штурман.

Под крылом Украина расстилалась ширью полей, темной зеленью лесов и рощ и разноцветным ожерельем станций, нанизанных на ниточки железных дорог. Летим над берегами Десны уже пятнадцать минут. Желонкин перестал фотографировать и только отмечает на карте участки берега, подготовленные для обороны и занятые войсками.

— Смотри, командир, здесь немцы не отходят, а собираются обороняться, — говорит Желонкин.

Перед впадением в Десну реки Снов разворачиваемся на север и летим на Городню между шапками кучевых облаков.

— Ниже нас летят две группы бомбардировщиков Ю-88 под прикрытием «мессеров», — докладывает Черкасов.

Подальше от встречи с ними я ныряю в ближайшее облако. Выйдя под облака, находим восточнее Городни аэродром и на нем отмечаем двадцать два немецких пикирующих бомбардировщика Ю-87 и два транспортных самолета.

— Может быть, долбанем по ним бомбами? — предлагаю штурману.

— Давай сэкономим бомбы для удара по Черниговскому аэродрому, — отвечает Желонкин.

После фотографирования аэродрома снова ухожу в облака.

— Курс сто восемьдесят, до Чернигова семь минут, — передает штурман.

Уменьшаю обороты и на высоте полторы тысячи метров выхожу под облака. Впереди, в сизой дымке, Чернигов и стальная лента Десны. Вот и аэродром. На стоянках восемнадцать бомбардировщиков Ю-87 и семь истребителей Ме-109.

— Негусто, но все-таки мы по ним долбанем. Влево пять, на боевом! — передает штурман.

Самолет задрожал от длинной пулеметной очереди стрелка-радиста.

— Два «мессера» сзади снизу! — кричит Черкасов и продолжает отстреливаться.

Над фонарем моей кабины блеснула трасса эрликонов.

— Бомбы сброшены, — докладывает Желонкин.

Полный газ, и с набором высоты увожу самолет в облака. Облачность оказалась редкой, и «мессеры» продолжали атаковывать нас и в облаках.

— У Балдина кончились патроны, — сообщает Черкасов.

Это значит, что снизу теперь самолет беззащитный.

Наконец, попалось крупное облако. В нем мы развернулись на сорок пять градусов влево, и, когда выскочили из облака, истребители нас потеряли. Некоторое время еще продолжаю полет в облаках, а потом прошу штурмана уточнить детальную ориентировку и дать курс для разведки немецких войск в районе Бахмача.

Вскоре на перекрестке двух железных дорог показался Бахмач. Небо потемнело. Черные предгрозовые облака, громоздившиеся восточнее Бахмача, с белыми наковальнями на вершинах, злорадно предупреждали о неукротимой силе стихии. На станции Бахмач стоят два эшелона и десятка три скелетов сгоревших вагонов от разбитых эшелонов.

— Вправо тридцать, так держать, фотографирую оборонительную полосу юго-восточнее Бахмача, — сообщает Желонкин и просит: — Еще вправо пятнадцать.

— Куда ты меня ведешь? — спрашиваю штурмана.

— Командир, полоса оборонительных сооружений потянулась на юг. Давай немного просмотрим ее, — предлагает Желонкин.

Самолет окружили разрывы зенитных снарядов. Стреляет одна батарея. Маневрирую. К первой батарее присоединяется вторая, затем третья. Летим в густом сосредоточии разрывов.

— Федя, что-то непонятно. Над Бахмачом не обстреливали, а над голым полем лупят вовсю? — спрашиваю Желонкина.

— Командир, здесь очень много войск противника. Взгляни направо в балку.

Действительно, в балке было более ста автомашин, много повозок, артиллерийских орудий и солдат. После освобождения Бахмача мы узнали, что южнее этого города находилось около четырех немецких пехотных дивизий.

— Справа сзади два «худых» заходят в хвост, — тревожно сообщает стрелок-радист.

Разворачиваюсь на восток и устремляюсь с набором высоты к темной плотной облачности. Самолет дрожит от пулеметных очередей. Затем огонь прекратился.

— Патроны кончились. «Мессеры» разделились и заходят справа и слева, — сообщает Черкасов.

Над крылом сверкнул сноп пушечного огня. Резко бросаю самолет влево, и мы входим в спасительную облачность. «Мессеры» нас потеряли. В облаках сильная болтанка. Напряженно веду самолет по приборам. Решаю с набором высоты выйти за облака. Бомбардировщик все время вздрагивает, пробиваясь сквозь нагромождения туч.

— Давай курс на аэродром, — запрашиваю штурмана.

— Курс шестьдесят. Командир, нас преследует рок холодного фронта. Такие дикие облака встречаются не в первый раз в наших полетах, — говорит Желонкин.

На юге сверкали молнии, Желонкин и Черкасов молчали. Взглянув на карту, я прикинул, где мы сейчас должны были находиться. Выходить под облака без патронов нельзя. Слишком свеж был пример летчика Плахова. Продолжаю набирать высоту. От резкого толчка на самолете что-то треснуло. Потом бомбардировщик швырнуло в сторону. Крупные капли дождя, разбиваясь о козырек, оставляли на нем призрачные следы. Наконец, самолет вырвался из облаков к солнцу. Через некоторое время мы нашли в облаках окно, у Рыльска вышли под облака, возвратились на аэродром и доложили начальнику штаба результаты разведки.

8 сентября наши войска вели упорные бои за овладение Бахмачом. Противник восточнее Бахмача создал опорные пункты и узлы обороны, а южнее города фашисты сосредоточили несколько пехотных дивизий, которые контратаковывали наши наступающие войска.

В полдень эскадрилья под командованием капитана Никонова разрушила узел сопротивления противника, а затем двумя эскадрильями во главе с Помазовским и Никоновым был нанесен удар по большому скоплению живой силы, автомашин и артиллерии противника южнее Бахмача и было уничтожено два артиллерийских орудия и до двадцати немецких автомашин. Зенитная артиллерия оказывала яростное противодействие бомбардировщикам. Истребители противника пытались помешать выходу эскадрилий на цели, но наши истребители и близко не подпустили их к бомбардировщикам.

Все группы возвратились с задания без потерь.

— Вот это господство в воздухе, когда «худые» носятся вокруг, а наши истребители не допускают их атаковать бомбардировщики! — возбужденно говорит Монзин.

— Главное не то, что истребители нас не атакуют, а то, что мы успешно уничтожаем заданные объекты! — вразумляет Монзина штурман полка Каменский.

9 сентября войска Центрального фронта освободили город Бахмач. Нашей 221-й бомбардировочной авиационной дивизии, как особо отличившейся в боях за этот город, приказом Верховного Главнокомандующего было присвоено почетное наименование Бахмачской, а всему личному составу объявлена благодарность.

В последующие дни мы летали бомбить живую силу и артиллерию фашистских дивизий, окруженных южнее Бахмача и наносили бомбардировочные удары по колоннам войск, отходивших на Нежин. В связи с высоким темпом наступления наших войск объекты для бомбардировочных ударов нам стали назначать на 260–300 километров дальше, чем в начале операции. Надо было перебазировать наш полк на запад, ближе к передовым наступающим частям. Из дивизии поступило распоряжение 15 сентября перелететь на аэродром Цымбалово. Для организации перебазирования мы с инженером Галомой вылетели на новый аэродром.

Аэродром Цымбалово находился в шести километрах от города Белополь. Летное поле и стоянки самолетов были подготовлены на стерне скошенного поля. Укрытий и средств маскировки на аэродроме не было. Батальон аэродромного обслуживания подготовил землянку для командного пункта и заканчивал строительство землянки для летного состава.

Осмотрев аэродром и составив кроки, мы нашли командира батальона и спросили, как обстоит дело с запасами для боевой работы.

— Продуктов много. Могу прокормить два полка. Бомб на один вылет. Патронов нет, а горючего на одну заправку, — ответил он.

— Что же так плохо живете? Как будете обеспечивать боевые действия? — спросил Галома.

— Снабжаемся с Курского узла, дорога длинная, а автомашин мало. Поэтому горючего и боеприпасов мало, но к прилету вашего полка мы подвезем патроны и еще три бензозаправщика бензина, — пообещал командир батальона.

— Три бензозаправщика бензина — это для нас слезы. Одну эскадрилью не заправить, — сокрушался инженер.

Наметив план размещения самолетов, штаба и личного состава, мы вылетели обратно.

Командир полка, выслушав мой доклад о рекогносцировке, сказал:

— Составляй, Осипов, расчет на перебазирование летного эшелона. Здесь бензин тоже кончается. Если полетим на боевое задание, то заправлять самолеты после посадки будет нечем.

Утвердив план перебазирования летного эшелона полка, я рассказал летчикам об особенностях нового аэродрома и проинструктировал их о выполнении посадки при перебазировании. Вечером, посадив в самолет восемь человек передовой команды, я перелетел в Цымбалово. Там мы развернули командный пункт, установили связь со штабом дивизии, а представители от эскадрилий начали готовить в селе помещения для летного и технического состава и размечать стоянки самолетов.

Перебазирование прошло четко и организованно. Уже через два часа после посадки на новый аэродром все самолеты и экипажи были приведены в боевую готовность.

В день перебазирования, при уточнении обстановки на полетных картах, мы провели линию фронта западнее Нежина. Войска 60-й армии Черняховского освободили этот город. Впереди был Киев. Личный состав переживал большой боевой подъем. Все жили мечтой помочь братьям-украинцам и принять участие в освобождении столицы Украины Киева.

Пять дней мы просидели в Цымбалово, не сделав ни одного боевого вылета, а 20 сентября перебазировались на аэродром Конотоп.

Аэродром Конотоп был освобожден нашими войсками при участии боевой группы, сформированной из личного состава батальона аэродромного обслуживания. Эта боевая группа ворвалась на аэродром, перерезала все провода к заминированным объектам аэродрома и тем самым сохранила большинство кирпичных зданий, ангаров и других аэродромных сооружений. Под углом каждого здания в городке Конотопского аэродрома лежали пятисоткилограммовые бомбы, с помощью которых фашисты собирались взорвать все сооружения.

Личный состав мы разместили в кирпичных казармах, а командный пункт — в железобетонном бункере. Устроились мы в Конотопе хорошо. Не давали нам отдыхать только фрицы, которые каждую ночь бомбили аэродром. Из-за этого нам часа по два приходилось отсиживаться в щелях. Однажды бомбежка застала меня на командном пункте в железобетонном бункере. Резонанс от рвущихся вблизи бункера бомб был настолько велик, что казалось, перелопаются барабанные перепонки и разорвется голова.

Утром 21 сентября Стороженко довел до летного состава изменения линии боевого соприкосновения. Летчики и штурманы, достав из планшетов истрепанные карты, наносили новое положение наших войск. За последнюю операцию все полетные карты были покрыты лапшой из синих и красных линий от Севска и далеко за Нежин. Теперь линия фронта острым клином врезалась в Днепр севернее Киева на участке Мнево, Чернобыль и вплотную подходила к Чернигову.

С аэродрома Конотоп начали поддерживать войска, вышедшие на Днепр и к Чернигову, ударами по отходящим колоннам фашистов и по резервам в районах сосредоточения. Ведущими в эскадрильях посменно назначались Помазовский и Стеба, Кондрашов и Абазадзе, и только вторую эскадрилью бессменно водил в бой капитан Никонов.

Вскоре у нас стало не хватать некоторых типов бомб, а рядом с Конотопом на площади в несколько гектаров находился захваченный нашими войсками склад немецких боеприпасов. Командир корпуса Антошкин приказал мне вместе с инженером корпуса по вооружению на трех бомбардировщиках в течение пяти дней провести испытания немецких трофейных бомб. Техники и механики по авиавооружению сделали простые приспособления для подвески трофейных бомб под самолеты, и мы выполнили пятнадцать испытательных бомбометаний. Бомбы нормально сбрасывались, хорошо взрывались и поражали цели. Со штурманом полка Каменским пришлось уточнить время падения бомб и составить таблицы для выполнения бомбардировочных расчетов.

Когда в заданный срок мы доложили командиру корпуса о результатах испытаний и изложили рекомендации по использованию трофейных бомб, он поблагодарил нас и сказал:

— В Конотоп прибыли два эшелона наших бомб и на подходе еще два эшелона. Так что будем бить фашистов нашими советскими бомбами. Это надежнее, а трофейные пусть пока полежат в запасе.

Боевые расчеты эскадрилий из-за потерь сильно похудели. Поэтому, закончив испытания трофейных бомб, я занялся подготовкой и вводом в строй пяти новых экипажей. Летный состав новых экипажей давно уже изнывал, приставая к командирам эскадрилий и ко мне с просьбами включить их в боевые расчеты, но с июля месяца мы вели боевые действия почти без передышки, и до молодых экипажей ни у кого не доходили руки.

В короткую программу ввода в строй молодого летного состава я включил проверку техники пилотирования, тренировочные полеты по кругу и в зону, по маршруту, на бомбометание, воздушную стрельбу, связь, разведку, групповую слетанность и в заключение полет на облет района боевых действий всей группой. При утверждении программы командир полка приказал выполнить ее в течение двух недель и все новые экипажи допустить к полетам на боевые задания.

Экипажи летчиков младших лейтенантов Васильева, Гилизидинова, Морозова, Тропынина и Уткина с энтузиазмом приступили к полетам, молодые летчики быстро восстановили навыки в выполнении взлета и посадки, овладели полетами в боевых порядках. Используя хорошую радиосвязь для отработки наиболее сложных элементов, таких, как маневрирование в огне зенитной артиллерии и при отражении атак истребителей, я провел показные полеты с объяснением своих действий по радио. Штурманы восстановили навыки в ориентировании и бомбометании по цели, а радисты — в наблюдении за воздухом и воздушной стрельбе. В процессе учебных полетов особое внимание уделялось сколачиванию экипажей и непрерывному поддерживанию связи с ведущим группы бомбардировщиков.

Из всех молодых летчиков уверенностью, инициативой и точностью выполнения заданий особенно выделялись Тропынин и Гилизидинов, хотя и остальные летали очень хорошо. Нашим полетам мешали только самолеты Ли-2, прилетавшие на наш аэродром из Москвы и с других аэродромов с грузами для войск, форсирующих Днепр.

В последние дни сентября и в начале октября резко возросло напряжение наших боевых действий по поддержке войск фронта, форсировавших Днепр и Сож. У меня отобрали все бомбардировщики для выполнения боевых задач, и командир полка послал меня на аэродром Хибаповка для организации перебазирования туда полка. В связи с этим полеты на ввод в строй молодых экипажей пришлось прекратить и организовывать перелет полка на новый аэродром и вести боевую работу. А боевые действия становились все напряженнее.

За плацдармы на реках Днепр и Сож

28 сентября к реке Сож южнее Гомеля вышли войска 65-й армии Белорусского фронта и на другой день начали форсировать реку у деревни Ново-Терешковичи[188]. Противник оборонял западный берег реки Сож четырьмя пехотными дивизиями. Наши наземные войска вступили в крайне тяжелые бои за форсирование реки и удержание захваченных плацдармов.

Наши бомбардировщики с 29 сентября по 6 октября, действуя эскадрильями по пять-десять самолетов, поддерживали бои наземных войск за удержание плацдармов, уничтожая бомбардировочными ударами артиллерию, опорные пункты и резервы противника, выдвигавшиеся к участкам форсирования и к плацдармам. Преодолевая противодействие зенитной артиллерии и отражая атаки истребителей, эскадрильи бомбардировщиков все боевые вылеты выполняли без потерь. Но из-за непрерывной боевой работы и трудных условий эксплуатации самолетов начались отказы авиационной техники в воздухе.

2 октября, при возвращении с боевого задания, самолет летчика Дуботолкина Д. М. из-за отказа гидросистемы выкатился с посадочной полосы, в результате чего сломалась передняя стойка шасси и была деформирована передняя кабина. В этот же день возвратился с боевого задания и произвел посадку с бомбами летчик Гадючко М. А. В воздухе на его самолете из-за отказа гидросистемы не убралось шасси. Через четыре дня этот же экипаж опять произвел вынужденную посадку с бомбами из-за остановки левого мотора.

Командир звена А. Калмыков 3 октября, взлетев на боевое задание, обнаружил отказ пилотажных приборов. Пока выяснял причины отказа, потерял свою эскадрилью и, не выполнив задания, произвел посадку с бомбами[189].

Я попросил старшего инженера полка Галому усилить контроль за подготовкой самолетов к боевым вылетам, на что он ответил:

— Сделаю все что можно. Но ты, Осипов, сам видишь, что техники между боевыми вылетами успевают только заливать в самолеты бензин и подвешивать бомбы, а ночью латают пробоины и повреждения самолетов. Боюсь, что если нам не дадут время на регламентные работы, то количество отказов на самолетах может увеличиться.

Вечером, собрав летный состав, я провел занятие по методике контроля самолета перед вылетом и по действиям в особых случаях полета при отказе авиационной техники в воздухе.

На 4 октября было намечено перебазирование. Командир полка с утра улетел на аэродром Хибаловка принимать полк, а я ждал разрешения на перелет из дивизии.

^{Г. А. Осипов на 1-м Белорусском фронте}

В середине дня из дивизии поступило боевое распоряжение уничтожить выдвигающиеся к плацдармам на реке фашистские мотомехвойска в Ильинцах и скопление танков и автомашин в Малом Карогаде.

Приказываю выгрузить из самолетов авиационное имущество, подвесить бомбы и подготовить их к боевому заданию. Задачу на удар по танкам поставил командиру третьей эскадрильи Кондрашову, приказав после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродром Хибаловка.

Первую эскадрилью, усиленную двумя экипажами для удара по мотомехвойскам в Ильинцах, решаю возглавить сам, с Желонкиным. Когда Помазовский доложил, что летный состав экипажей эскадрильи собран для получения боевой задачи, я пригласил всех на командный пункт.

Летчики и штурманы быстро расселись. Случайно или намеренно, но это был цвет — лучшие летчики и штурманы. Я с гордостью окинул их взглядом. Это были мои подчиненные и мои соратники. Впереди всех сидели Рудь и инициативный штурман Тимонин. За ними Стеба и высокообразованный скромный штурман Борисенко. Слева — Помазовский с Макарычевым. За другим столом разместились летчик Афонин со штурманом Петровым и Казаченко с бывалым штурманом Орловым. У стены на лавке уселись мрачный Черепнов с жизнерадостным штурманом Авериным, Коновалов с героическим штурманом Паршютиным и Шулепов с не менее боевым штурманом Журавлевым. Молодые, но уже заматерелые в боях лица, крепкие руки и внимательные, чуть напряженные глаза.

Поставив боевую задачу, назначил своим заместителем Помазовского и отпустил всех по самолетам.

Взлетели звеньями. Слева от моего самолета летит как всегда, Рудь, справа — Помазовский. Правое звено в составе летчиков Афонина и Казаченко ведет Стеба, а в левом звене за Черепновым летят командиры звеньев Коновалов и Шулепов. Вскоре к нам пристроились пять истребителей сопровождения из 517-го истребительного полка вместо обещанных шести. Установив связь по радио с командиром группы истребителей, старым моим знакомым Сорокиным, продолжаю полет к цели.

В 14.30 пересекаем реку Сож. На реке кипит бой. С западного берега ведут огонь немецкие орудия. Черные и бурые фонтаны земли обозначают взрывы снарядов. Горят населенные пункты. Переправа разрушена, и половина ее торчит до середины реки, а вторую половину прибило к западному берегу.

Заговорила зенитная артиллерия, и разрывы окружили боевой порядок. Но до цели еще около сорока километров, и противозенитным маневром мы выходим из-под обстрела. Затем отворачиваем вправо, чтобы пролететь над глухими лесами и зайти на цель с севера.

— Курс сто восемьдесят. Впереди Ильинцы, — сообщает штурман.

Крупное село Ильинцы стоит на прямой, как стрела, дороге, пересекающей лес с запада на восток.

— Командир, в Ильинцах войск не вижу, — докладывает Желонкин.

— Большая колонна автомашин на дороге три километра восточнее Ильинцев, — сообщает по радио Рудь.

Между самолетами боевого порядка возникают четыре разрыва зенитных снарядов. Передаю по радио всем экипажам о том, что удар будем наносить по колонне, и разворачиваюсь на цель. Зенитный огонь усилился.

— Бомберы, появились «фоккеры»! — информирует Сорокин.

В тот же момент внезапно нас атаковали спереди три истребителя ФВ-190. За ними шли в атаку еще два, но мы открыли по ним групповой огонь из передних крупнокалиберных пулеметов, и «фоккеры» с разворотом ушли вверх.

— Боевой! — передает Желонкин.

Колонна противника плотная. Более ста автомашин на коротких дистанциях. Заходим на нее с запада под углом пятнадцать градусов.

— Вправо три, так держать! — передает штурман.

— Сзади сверху два «фоккера», — сообщает стрелок-радист Черкасов.

Но стрелки все наготове, и атака истребителей групповым огнем отбита.

— Бомбы сброшены, фотографирую. Домой с тем же курсом, — сообщает Желонкин.

На флангах боевого порядка снова появились наши истребители сопровождения. Спрашиваю штурмана, как ударили по цели.

— Девять автомашин горят и пять разбито, а точнее покажет фотоконтроль[190], — отвечает Желонкин.

— Командир, у меня штурман Борисенко не отвечает ни мне, ни радисту, — сообщает по радио Стеба.

Разрешаю заместителю командира эскадрильи Стебе выйти из строя и вне очереди произвести посадку. Завожу и распускаю группу для посадки на новом аэродроме. Самолеты принимает Бебчик. Все летчики отлично производят посадку на незнакомом для них аэродроме Хибаловка и заруливают самолеты по назначенным им стоянкам. Летное поле на лугу, как ковер. Самолеты приземляются и рулят очень мягко.

Зарулив на стоянку и выключив моторы, иду к самолету Стебы, где уже собрался весь летный состав. Снаряд попал Борисенко в голову, когда он наблюдал в прицел за результатами удара. Его похоронили на кладбище в Хибаловке. Провожая товарища в последний путь, я сделал несколько виражей на самолете над кладбищем.

На разборе боевого вылета объявил благодарность командиру звена Рудю за помощь ведущему группы в поиске цели. Закаленный в боевых действиях летом 1942 года, под Сталинградом и в Курской битве, Рудь воевал все лучше и лучше. Он стал более уравновешенным, но по-прежнему неутомимым в боевых вылетах. Он прекрасно владел тактикой, знал возможности средств ПВО противника, всегда внимательно изучал цели и боевой опыт товарищей. В полку и эскадрилье его любили как веселого, жизнерадостного товарища, умеющего беззлобной шуткой скрасить трудности войны. Получив офицерское звание младшего лейтенанта, он расспрашивал всех о законах офицерской чести в старой русской армии и среди авиаторов Первой мировой войны, считая себя принадлежащим к когорте славных советских асов. Став в 1943 году командиром звена, Рудь проявил незаурядные командирские качества. Сразу же после его назначения почувствовалось, что молодой командир хорошо знает своих подчиненных летчиков, штурманов, стрелков и техников, умеет подмечать у них достоинства и недостатки и развивать те качества, которые необходимы для победы в боевом вылете.

Во время войны ему выпала опасная удача. В боевых вылетах он был четыре раза сбит и каждый раз возвращался в полк, продолжая наносить удары по врагу.

Третья эскадрилья во главе с Кондрашовым и штурманом Чернышовым бомбардировочным ударом уничтожила в пункте Малый Карагач два танка и пять автомашин. Перед целью группа бомбардировщиков была обстреляна зенитной артиллерией и атакована пятью истребителями ФВ-190. Истребители противника сосредоточили атаки на ведущее звено и особенно на самолет командира эскадрильи. Воздушный стрелок Зенков метким огнем сбил ведущего «фоккера». «Фоккер» прочертил на небе дымный след, перешел в пикирование и врезался в землю западнее Карагача. После этого двух других истребителей противника связали боем наши истребители сопровождения, а другая пара истребителей противника прорвалась сквозь групповой огонь стрелков и атаковала самолет летчика Кособокова.

Огнем истребителей был ранен летчик Кособоков С. А., затем радист Скурский С. Р. и выведен из строя правый мотор. Летчик Кособоков, собрав силы, продолжал полет за эскадрильей на одном моторе. Истребители противника продолжали атаковывать отставший самолет. Воздушный стрелок Барашкин М. А. занял место стрелка на верхней турели и меткими очередями отражал атаки истребителей. Когда истребители противника поняли, что без потерь им сверху сзади добить раненый бомбардировщик не удастся, они зашли для атаки из-под хвоста, но Барашкин, разгадав замысел противника, перешел на люковый пулемет и огнем выбил вражеских истребителей из-под хвоста. Тогда «фоккера» разделились и одновременно атаковали бомбардировщик сзади сверху и снизу. Снарядами истребителей на самолете были перебиты тяги управления руля, разбиты гидросистема и люковая пулеметная установка. В результате бомбардировщик перешел в пикирование. Летчик Кособоков, собрав силы, с помощью триммеров вывел самолет из пикирования. Но истребители противника не отставали.

— Командир, люковый пулемет разбит. Держись ближе к земле, а сверху я «фоккеров» не подпущу, — просит летчика Барашкин.

Истребители еще раз пытались атаковать подбитый бомбардировщик, но, встреченные метким огнем с верхней турели, ушли. Кособоков привел подбитый бомбардировщик на аэродром. При выпуске шасси выпустилась только передняя стойка. Летчик мягко посадил самолет на переднее колесо и хвостовую часть фюзеляжа[191].

Раненых Кособокова и Скурского отправили в госпиталь, а Кондрашов докладывает о результатах выполнения боевой задачи. Сзади него стоит Барашкин. О воздушном бое с истребителями Барашкин М. Н. рассказывает медленно, обстоятельно, с глубоким пониманием мгновенных изменений воздушной обстановки и тактики истребителей противника.

— То, что ты меткий стрелок, мы знаем. На твоем счету три сбитых истребителя противника. Но объясни, как ты успевал стрелять по атакующим истребителям и с верхней, и с нижней пулеметных установок? — спросил инженер по вооружению Заяц.

— Успевал, пока «фоккера» атаковывали нас то сверху, то снизу, а как взяли они наш самолет в «клещи», то истребителя, атаковавшего сверху, я отбил, а атаковавший снизу разбил нам люковый пулемет и гидросистему, — ответил Барашкин.

За подвиг, совершенный Барашкиным, я предложил Кондрашову перевести его в стрелки-радисты. Кондрашов согласился.

— Тогда пускай Барашкин сдает зачеты по связи, и подавай рапорт для отдачи приказом по полку, — сказал я Кондрашову.

В тот вечер за ужином летчики, штурманы и стрелки обсуждали боевые действия за прошедший день. Все восхищались стойкостью летчика Кособокова и находчивостью и мужеством Барашкина.

— Рудь, а твой самолет как заколдованный. Скажи, в чем секрет твоего боевого везения? — спросил Воеводин.

— Такого секрета нет, — ответил Рудь.

— Но все же скажи, почему тебе так везет?

— Мой бомбардировщик три раза был сбит, и один раз я был вынужден произвести посадку на улицу населенного пункта в тумане, и ты считаешь, что это везение?

— Но ты во всех случаях оставался жив.

— Да, это правда, — сказал Рудь. — Тайна того, что моя звезда еще не потухла, наверное, в любви к жизни, ненависти к фашистам и вере в товарищей и в победу.

— Ты вот уже два года воюешь. Но как жить в постоянном напряжении?

— Старайся жить сегодняшним днем, не сожалеть о прошлом и не бояться будущего, и все будет в порядке, — ответил Рудь.

На аэродроме Городня всех смущала тишина. Все предыдущие дни и месяцы с 5 июля этого года были наполнены непрерывным грохотом, завываниями и взрывами бомб, особенно на аэродроме Конотоп, которые, казалось, никогда не кончатся.

Напряжение боевых действий за плацдармы временно спало. Войска Белорусского фронта, захватив плацдармы на реке Сож южнее Гомеля, встретили сильное противодействие противника. Снизилась и интенсивность действий наших бомбардировщиков. Воспользовавшись этим, я снова организовал полеты по вводу в строй молодых экипажей. Провел с ними облет района боевых действий в группе под прикрытием истребителей, и 10 октября приказом по полку экипажи летчиков Тропынина, Гилизидинова, Васильева, Морозова и Уткина были допущены к ведению боевых действий и включены в боевые расчеты эскадрилий.

Через два дня, по распоряжению из дивизии, мы выехали с представителями от других полков корпуса в Каменку, на командно-наблюдательный пункт 65-й армии для уточнения вопросов взаимодействия с наземными войсками в операции по форсированию Днепра на участке Лоев — Радуль.

Здесь, в лесочке у Каменки, кроме нас, собрались представители от воздушной армии и от соединений штурмовиков.

Командующий артиллерией 27-го корпуса развернул карту и ориентировал нас о том, что войска 65-й армии готовятся к форсированию Днепра на участке Лоев — Радуль и к прорыву обороны противника на западном берегу в направлении Колпень, Надвин, Демехи[192].

На западном берегу перед фронтом наступления наших войск немцы имели восемнадцать пехотных батальонов и более трехсот орудий и минометов.

Дав характеристику обороны противника, командующий артиллерией корпуса сказал, что первая позиция будет подавлена артиллерийским огнем. От штурмовиков они ждут помощи в подавлении опорного пункта Шитцы и других огневых средств, а нас, бомбардировщиков, просят подавить и разрушить опорные пункты Доев, Крупеньки, Сенская, Колпень, Бывалки, Тесны и Тростянец, а также подавить огонь артиллерийских батарей.

Уточнив сигналы обозначения своих войск и места расположения зенитных батарей противника, мы на своих картах записали примерные размеры объектов действий и отметили их наиболее уязвимые места. После этого скрытно, по одному, мы прошли к церкви на окраине Радуля и по внутренней лестнице поднялись на колокольню, где были стереотруба и бинокли. С колокольни открылась широкая панорама реки и высокого западного берега Днепра. Мимо колокольни время от времени с воем проносились снаряды и разрывались где то восточнее.

— Пристреливают фрицы колокольню. Думают, что у нас здесь наблюдательный пункт, — сказал нам артиллерист.

— Напрасно стараетесь показать нам, какая у вас тут музыка! Мы к таким концертам привыкли, — сказал Гладков.

— Такого замысла у нас не было, — оправдывался артиллерист. — Мы знаем, что вы люди бывалые, и гордимся, когда видим, как вы деретесь над нами. Прошу вас от всех солдат и командиров: делайте побольше заходов на цели, даже холостых. Только летайте над нами. Пока вы в воздухе и мы вас видим, фашистские солдаты лежат носом вниз, а наши, не останавливаясь, идут в атаку.

Затем старший офицер от 16-й воздушной армии назвал фамилии авиационных представителей со средствами связи и наведения, назначенных в каждую дивизию первого эшелона 65-й армии. От нашей бомбардировочной дивизии в 69-ю стрелковую дивизию был направлен мой старый друг — заместитель командира 745-го бомбардировочного полка майор Н. П. Гладков. Он расположился на наблюдательном пункте комдива и непосредственно на местности изучал объекты и уточнял сигналы взаимодействия с командирами стрелковых частей и подразделений.

— Георгий Алексеевич, обязательно прилетай и свяжись по радио со мной. Я подскажу, куда лучше долбануть фрицев! — крикнул мне Гладков, когда мы уходили из Каменки к автомашине.

Противник выгружал свои резервы на железнодорожном узле Гомель. Перед наступлением наших войск на лоевском направлении мы участвовали в сосредоточенном ударе воздушной армии, нанося бомбардировочный удар двумя эскадрильями по железнодорожному узлу Гомель. Ведущую эскадрилью возглавил Никонов со штурманом Рябовым. Этим ударом на станции было уничтожено несколько вагонов, пути и разрушены станционные постройки.

Как и намечалось, форсирование Днепра войсками 65-й армии началось рано утром 15 октября. С утра полк в составе двадцати одного бомбардировщика под командованием Бебчика с двух заходов подавил артиллерию и минометы на огневых позициях между Доброгоща и Ленинском. На третьем заходе полк был перенацелен и ударом по скоплению танков уничтожил три танка и несколько автомашин восточнее Ленинска. Наши истребители полностью господствовали над полем сражения и не подпустили для атаки бомбардировщиков ни один истребитель противника.

При докладе о выполнении боевой задачи командир второй эскадрильи Никонов с гордостью представил штурмана лейтенанта Николая Константиновича Полетаева, отличившегося при уничтожении вражеских танков. Полетаеву было только двадцать два года. Он был молод. Но это был вполне сформировавшийся боевой штурман. В незыблемости его фигуры, крепости плеч, рук и ног сквозило утверждение своей силы и гордости за Родину. Его истинно русские воля и характер закалились во фронтовом небе. Никонов не ошибся, увидев в нем выдающегося боевого штурмана. За войну он выполнил более ста бомбовых ударов по врагу. За меткое поражение целей и хорошие организаторские способности Полетаев был выдвинут на должности штурмана звена и штурмана эскадрильи. В решении всех штурманских задач и в бомбардировочных ударах по целям Полетаев имел свой почерк. Война била Полетаева, как и всех нас. Несколько раз он был ранен и контужен, ему приходилось спасаться с подбитых в боях бомбардировщиков, но он мужественно переживал ранения, отступления, поражения и снова летел в бой. В воздухе и на земле он был спокойный и суровый. Отдавая указания штурманам, был экономен в словах. При ударе по каждой цели долго целился, чтобы уничтожить объект противника чего бы это ни стоило. За мужество и отвагу в боях с фашистами Полетаев был награжден тремя боевыми орденами, в том числе и орденом Красного Знамени.

После войны полковник Полетаев посвятил себя испытаниям бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов и здесь показал свой выдающийся штурманский талант, за что ему было присвоено высокое звание заслуженного штурмана-испытателя СССР. Впоследствии мы время от времени встречались и вспоминали о боевых днях и товарищах.

В следующем боевом вылете в этот день полк в составе двадцати одного самолета под моим командованием вылетел в 14.30 для подавления артиллерии противника в районе Бывалки, Тесны, Тростянец.

Много раз поднимал я бомбардировщик с аэродрома и вел эскадрилью или полк для удара по немецким захватчикам, и в каждом вылете было что-то новое, новые условия, новые опасности и новые шансы успешно выполнить боевое задание.

Полк в колонне эскадрилий мчится на цель. Для удара каждой эскадрилье было намечено по одной батарее противника. Перед подлетом к Днепру по радио установил связь с Гладковым.

— 252-й, я — Ясень, действуйте по заданным целям. Учти, над Днепром свалка! — сообщил Гладков.

Еще издали видно, как немецкие бомбардировщики Ю-87 с пикирования бомбят боевые порядки наших войск на левом берегу и на захваченных плацдармах. Над ними наши истребители ведут воздушный бой с «фоккерами», а с запада подходят новые группы бомбардировщиков Ю-87. Поверхность Днепра кипит от разрывов бомб и снарядов.

— Атакуем «лапотников»! — приказываю по радио.

Доворачиваю на восьмерку «юнкерсов» и открываю по ним огонь. Затем на встречных курсах атакуем следующую группу немецких бомбардировщиков. От неожиданной атаки фашистские самолеты метнулись вниз и влево, но ни один не загорелся.

— Пять вправо, боевой, — передает Желонкин.

Замираем на боевом курсе. Зенитный огонь сосредоточен по средней эскадрилье.

— Бомбы сброшены. Разворот на следующий заход, — передает Желонкин.

При заходе на начало боевого пути вижу, что разрывов снарядов на Днепре стало меньше, фашистские бомбардировщики ушли, а наши истребители продолжали крутиться в смертельной карусели, несколько сместившись от реки на запад.

На втором заходе мы нанесли удар по тем же целям. В результате артиллерийские батареи врага огонь прекратили. На третьем заходе всеми тремя эскадрильями нанесли удар по опорному пункту Тесны, где взорвали склад боеприпасов и создали пять очагов пожаров[193].

После посадки стою перед самолетом и заслушиваю доклады Никонова и Абазадзе о выполнении боевой задачи. Вокруг собрался летный состав и рассказывает данные попутной разведки.

— Отлично мы слетали. Наши истребители не подпустили к нам ни одного «худого»! — возбужденно говорит Рудь.

— Товарищ майор, а вы разрешили бы мне выйти из строя, чтобы как следует с хвоста долбануть «лапотников»? — спрашивает Архангельский.

Отвечаю, что не разрешил бы, так как это не наша главная задача.

— Поэтому я и не запрашивал.

— Вот если бы мы встретили Ю-87 после сбрасывания всех бомб, тогда можно было бы отшибить им лапти, — мечтательно говорит Муратов.

Радуясь в душе боевому задору Архангельского и Муратова, мысленно анализирую свои решения и действия. Если на земле перед боевым вылетом каждое решение принималось мной на основе тщательной оценки противника, объекта действий и своих возможностей, то в воздухе ряд сложнейших вопросов тактики удара и воздушного боя решались мной по интуиции. Поразительно было то, что в большинстве случаев эти решения и действия были правильными. Однако на земле я допускал серьезные ошибки, особенно в оценке подчиненных. Допустив ошибку, я обычно вспоминал, что частично предугадывал и ожидал ее, но поступал почему-то по-другому.

17 октября — второй день наступления на Лоевском плацдарме, а небо по-прежнему покрыто низкой облачностью и на аэродром налетает порывистый ветер с дождем. В этих условиях было особенно необходимо помочь нашим войскам, штурмующим немецкие укрепления с Лоевского плацдарма. В середине дня возглавляю полк из трех эскадрилий в составе двадцати самолетов. Летим бомбить артиллерийские батареи и опорные пункты в районе Тростянец, Тесны, Бывалки. Под крылом — Белоруссия. Под самолетом плывут выжженные деревни, состоящие из одиноких русских печей с трубами, разметанные взрывами железнодорожные станции и расхристанные пожарами и взрывами церкви.

Наши войска уже захватили плацдарм на западном берегу и овладели Лоевом. Через Днепр наведен мост, и его плотно прикрывают истребители. На первом заходе бьем по артиллерийским батареям противника и подавляем их огонь. На втором заходе нас перенацелили, и тремя эскадрильями мы наносим мощный удар по опорному пункту Бывалки. Попали бомбами точно, но ни пожаров, ни взрывов не отметили. После Николай Петрович Гладков рассказывал, что в Бывалках фашисты создали мощный опорный пункт с дерево-земляными огневыми точками, и еще до нашего удара там все сгорело, что могло гореть, но войска противника продолжали в нем ожесточенно сопротивляться.

Когда возвращались от цели, прорвавшиеся сквозь облака косые лучи солнца раскрасили небо перед нами в необыкновенные цвета. Земля меняет цвет только по временам года, а небо в полете меняется очень быстро. Под впечатлением сияния красок я расслабился, и мои думы, как небо, быстро меняли тона. То они тлели радугой иллюзий, плыли голубыми окнами надежд, громоздились грозовыми облаками будущего с адскими молниями и блестящими звездами стремлений на черных пятнах неизвестности.

— До аэродрома пять минут, — доложил Желонкин.

Расслабляться и мечтать в полете нельзя, и я запросил КП аэродрома, с какого направления выложен посадочный знак.

Наши действия по артиллерийским батареям и удар по опорному пункту Бывалки наблюдал заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал-полковник авиации Ворожейкин и дал им высокую оценку. Копию его телеграммы зачитали всему личному составу. Очень хорошо показали себя в боях за Лоевский плацдарм экипажи молодых летчиков, впервые допущенных к участию в боевых действиях.

К вечеру сообщили, что наши войска сначала обошли, а потом и овладели опорным пунктом Бывалки.

К 20 октября наши войска овладели плацдармом глубиной 18 километров. Впереди была вторая полоса заблаговременно подготовленной фашистской обороны, так называемые надвинские позиции. Наступление временно прекратилось, началась перегруппировка войск.

Напряжение боевых действий снизилось и у нас, и мы немедленно воспользовались этим, чтобы предоставить инженерно-техническому составу возможность произвести регламентные и ремонтные работы на самолетах, так как количество отказов авиационной техники в последнее время начало угрожающе расти.

20 октября наш Центральный фронт был переименован в Белорусский. Вместе с фронтом и 16-й воздушной армией и мы, бомбардировщики, нацеливались на освобождение Белоруссии.

В этот же день экипаж Архангельского, посланный на разведку войск противника в районе Речица, Калинковичи, через десять минут после взлета сообщил по радио о возникновении пожара на его самолете. Вскоре показался и дымящий самолет Архангельского. Он с ходу произвел посадку и после остановки самолета открыл бомболюки. Оттуда вырвалось пламя. Мужественный экипаж не растерялся, и с помощью бортовых огнетушителей Архангельский и стрелок-радист Степурин сумели потушить пожар до того, как к самолету подъехала пожарная машина. Причиной пожара было возгорание жидкости, вытекавшей из гидроаккумулятора.

Противник стянул на «надвинские позиции» против Лоевского плацдарма пять пехотных дивизий, подтянул авиацию и периодически контратаковал наши войска, пытаясь потеснить их на плацдарме.

28 октября было получено боевое распоряжение двумя ударами уничтожить группировку войск противника, выдвигавшуюся для контрудара из Надвин и Демехи.

^{Экипаж бомбардировщика А-20 «Бостон». Командир — Г. A. Осипов, второй слева}

Первый удар по скоплению войск в районе Надвин нанесла вторая эскадрилья под прикрытием четырех Як-1. Для повышения меткости удара Никонов перед целью перестроил эскадрилью в колонну звеньев. Над целью группа бомбардировщиков была обстреляна огнем зенитной артиллерии и атакована четырьмя истребителями ФВ-190. Групповым огнем стрелков и истребителями сопровождения атака была отбита, но наши истребители, связанные воздушным боем, несколько отстали. В это время к замыкающему самолету летчика Гилизидинова сзади приблизился истребитель Як-1 с бортовым номером «106» и, атаковав наш бомбардировщик, круто развернулся и ушел вниз. В результате на бомбардировщике было перебито управление моторами и разбит руль поворота. Летчик Гилизидинов, проявив выдержку, перелетел линию фронта, приказал штурману младшему лейтенанту Новокшенову покинуть самолет с парашютом, а сам посадил плохо управляемый самолет с остановленными моторами на фюзеляж около Лоева[194].

Приняв на посадку самолеты эскадрильи Никонова, по дороге на командный пункт прохожу мимо стоянки самолетов первой эскадрильи. Подготовка к вылету закончена, и все экипажи у самолетов ждут сигнала на вылет. Вот бомбардировщик с хвостовым номером «четверка», красная. Черепнов сидит на чехлах и время от времени поглядывает на командный пункт. Штурман Аверин лежит на спине и глядит в небо, а стрелки Клементенок и Швыдков дремлют, привалившись друг к другу спинами и закрыв воротниками лицо от пронзительного ветра.

— Как дела? — спрашиваю Черепнова.

— Готовы. Что-то долго сигнала нет на вылет.

Вскоре на задание вылетела группа в составе двух пятерок бомбардировщиков, возглавляемая Помазовским, для удара по скоплению войск противника западнее Надвин. На первом заходе над целью группа бомбардировщиков была атакована десятью истребителями ФВ-190.

Четверка истребителей противника атаковала и связала боем трех наших истребителей сопровождения, а шесть истребителей противника ринулись в атаку на бомбардировщики. Групповым огнем стрелки сбили двух «фоккеров», и их покинули летчики с парашютами, но остальные продолжали атаки на группу бомбардировщиков.

Когда самолет летчика Уткина, подбитый зенитным огнем, начал отставать, его атаковали два «фоккера», после чего он перешел в отвесное пикирование и разбился. Вместе с Уткиным героически погибли штурман младший лейтенант Крупенников, стрелок-радист Франчок и воздушный стрелок Швабовский.

На втором заходе был сбит двумя «фоккерами» и упал около Надвина бомбардировщик младшего лейтенанта Морозова. Вместе с ним погибли штурман младший лейтенант Петров К. Н., стрелок-радист Смирнов B. C. и воздушный стрелок Фельдман М. Ц.

— Какой же рок витает над молодыми летчиками? За два дня мы потеряли три молодых экипажа! — воскликнул Рудь, выходя из самолета.

— Хоть не пускай их на боевые задания, — вздохнул командир полка Бебчик.

— А кто же тогда будет летать? — спросил Помазовский.

— Заколдованный круг, — сказал командир полка.

В этом тяжелом воздушном бою отважно сражался экипаж летчика Воеводина. Используя своевременный и искусный маневр самолета, стрелки этого экипажа сбили один истребитель противника и метким огнем не подпускали близко «фоккеров», атаковавших эскадрилью.

Летчик лейтенант Вячеслав Васильевич Воеводин был смуглый, высокий и стройный. Он отличался жизнерадостностью и общительностью. Смелый, решительный и искусный летчик, он не раз выходил победителем из кризисных ситуаций, возвращаясь на аэродром на израненном в воздушном бою бомбардировщике. Он совершил более 97 боевых вылетов, за что его грудь украшали два ордена Красной Звезды и орден Отечественной войны II степени. В 1944 году он был назначен командиром звена и закончил войну бомбардировочными ударами по фашистам в Берлине. После войны он успешно служил на командных должностях в ВВС, посвятив себя испытаниям и совершенствованию авиационного вооружения. После увольнения из Вооруженных сил Воеводин работал на командно-диспетчерском пункте одного из крупнейших аэродромов Подмосковья.

29 октября получили задачу нанести удар по резервам противника северо-западнее Надвина. Подготовили летный состав, в 10.30 доложили о готовности, но сигнала на вылет нет — плохая погода. Командир полка ушел на старт. Стороженко сел к телефону для связи с дивизией, а я пошел на стоянки еще раз проверить готовность эскадрилий к выполнению боевой задачи. У крайнего самолета второй эскадрильи меня встретил летчик Муратов.

— Товарищ майор, самолет и экипаж к вылету на боевое задание готовы, — доложил он.

Проверив полетную карту Муратова, я стал проверять полетную документацию штурмана Черногорского.

— Где ваша цель? — спрашиваю Черногорского.

— Как всегда северо-западнее Надвина, а на каком расстоянии, не указано. Будем искать.

Муратов, откинув со лба волосы, с тоской смотрит на низкие быстро бегущие облака, и говорит:

— Да, не будет погоды. При такой облачности можно было бы выполнить задание только одиночными экипажами.

Я соглашаюсь с ним.

— Может быть, вы разрешите нам, товарищ майор? — спрашивает Муратов.

Отвечаю, что разрешают сверху, и иду к следующему самолету.

У самолета командира эскадрильи Никонова встретил Рябова. Спросил его, как воюется.

— Воюем, мечтаем о победе, и каждый с победой связывает свои собственные надежды, а будущая победа, наверное, все их объединит, потому что без разгрома фашистов не может осуществиться ни одна наша мечта.

— Товарищ майор, с командного пункта сообщили, что вылет переносится на два часа, — доложил командир эскадрильи Никонов.

Проверив подготовку к вылету экипажей командиров звеньев второй эскадрильи, иду в третью. Здесь меня встретил Кондрашов и сообщил, что в эскадрилье проводится партийное собрание.

Под самолетом Воеводина собрались коммунисты эскадрильи. Принимают в партию мастера по вооружению Валентину Макееву. Смуглая, черноглазая, крепкая, Макеева уверенно отвечает на вопросы коммунистов. Штурман эскадрильи Чернышов в своем выступлении говорит, что Макеева обеспечила более ста боевых вылетов. Она в короткие сроки успевает подвешивать под самолет тяжелые бомбы, пополнить патронные ящики, проверить пулеметы и бомбовооружение и помогает еще готовить вооружение девушкам на других самолетах. Собрание единогласно постановило принять Макееву в члены партии.

Через месяц на командном пункте в Городне секретарь парткомиссии дивизии вручил ей партийный билет. Получая партбилет, Макеева сказала:

— Буду готовить бомбардировщики к боевым вылетам до полного разгрома фашистов. Пусть бомбы, которые я подвешиваю, несут взрывы, пожары и смерть фашистским захватчикам.

После войны Валентина Федоровна Макеева соединила свою жизнь с однополчанином Владимиром Гонтарем. Они поселились в Михайловке Ворошиловградской области. Валентина Гонтарь посвятила свою жизнь воспитанию детей в детском саду. Газета «Ворошиловградская правда» от 8 марта 1985 года писала в статье «Верность»: «С полевого аэродрома улетали на боевые задания самолеты. Им заряжала пушки и пулеметы, подвешивала бомбы и младший авиаспециалист Валентина Гонтарь. От ее умения тоже зависел успех боевого задания, а зачастую и жизнь экипажей. Боевые пути-дороги довели до Берлина. Сейчас В. Ф. Гонтарь на заслуженном отдыхе. Многие из тех, кого папы и мамы приводили к ней в детсадик за ручку, уже стали родителями. Но Валентине Федоровне не сидится дома. Она всегда среди людей, бывает в молодежных коллективах, школе. Как и всю трудовую жизнь, воспитывает молодежь».

С запада один за другим шли теплые, холодные, размытые и вторичные, как выражались метеорологи, фронты. Летать становилось все труднее. От затяжных дождей аэродром Хибаловка раскис, и на северной части летного поля при рулении самолеты начали застревать.

30 октября летал в Городню для рекогносцировки нового аэродрома базирования полка. В Городне аэродром был хороший с крепким летным полем. Условия для размещения полка были также благоприятными. Заслушав мой доклад о рекогносцировке, командир полка решил немедленно перебазироваться в Городню, но непрерывные дожди и раскисшее летное поле исключали взлет с аэродрома Хибаловка. При составлении плана перебазирования полка мы с начальником штаба Стороженко столкнулись с неприятной дилеммой, суть которой состояла в том, что загрузить перелетающие бомбардировщики авиационным имуществом и людьми было нельзя из-за опасности того, что наши бомбардировщики не взлетят с раскисшего аэродрома, а перевозить людей и имущество автотранспортом тоже стало почти невозможно из-за непроходимости полевых дорог, покрытых грязью.

Разрешение дала погода. За два солнечных дня аэродром немного подсох, и, полностью загрузив бомбардировщики, 5 ноября мы перебазировались в Городню, захватив с собой как всех людей, так и имущество.

Устроившись на новом аэродроме, сразу начали готовиться к поддержке наступления войск фронта с Лоевского плацдарма. С летным составом изучали цели, составляли боевые расчеты, определяли боевые порядки и последовательность маневрирования в районе целей. Но над Белоруссией стояла плохая погода. Половина экипажей разведчиков вылетала и возвращалась: от Гомеля или от реки Сож над землей висела низкая облачность с обледенением, переходящая местами в туман. Видимость менее километра.

Несмотря на низкую облачность, дожди и плохую видимость, в отдельные дни с 7 по 9 ноября наиболее подготовленными экипажами командиров звеньев Архангельского, Рудя и Черепнова ведем разведку резервов, перевозок по железным дорогам и авиации на аэродромах противника перед Белорусским фронтом.

Поставив экипажам задачу на разведку, проверяю подготовку их к боевому вылету у самолетов.

Без суеты деловито готовится к полету экипаж Черепнова. Зная, от чего зависит успех разведывательного полета, Черепнов проверил боекомплект всех пулеметов, заставил стрелка-радиста короткой очередью опробовать пулемет. Затем он проверил, хорошо ли закреплены бомбы, и приказал штурману опробовать работу фотоаппарата. Заслушав доклады всех членов экипажа о готовности к боевому вылету, Черепнов с недовольным лицом доложил мне о готовности к вылету.

— Обижаешься, Черепнов, за то, что проверяю? — спросил я его.

— Младшим лейтенантам на заместителя командира полка обижаться не положено, — ответил Черепнов.

Получив разрешение на вылет, он поднялся в кабину, запустил моторы, вырулил на старт и взлетел.

Экипаж Черепнова славился тем, что умел выполнять самые сложные боевые задания. Он всегда находил и поражал заданные цели даже тогда, когда другие считали это невозможным. Боевые действия шлифовали характер Черепнова. Смелый, спокойный и тактически хитрый, Черепнов с блеском выполнял сложнейшие задания по воздушной разведке и «охоте». Опытным бойцом он был и при нанесении ударов по объектам противника в составе эскадрильи и полка. Без всякого стремления отличиться или быть замеченным, он искусным маневром и метким огнем стрелков своего экипажа не раз выручал своих товарищей в кризисных ситуациях воздушных боев с истребителями противника. О живучести бомбардировщика Черепнова среди стрелков и механиков рассказывали легенды, потому что за всю войну его самолет ни разу не был сбит и Черепнов всегда, даже со значительными повреждениями самолета, возвращался на аэродром.

В этом боевом вылете Черепнов со штурманом Авериным добыли ценные данные о расположении фашистских резервов в Репице, Василевичах и районе Калинковичей. Вечером на телефонный звонок командира корпуса Антошкина о том, кто добыл эти данные, я доложил, что это экипаж Черепнова. Антошкин приказал представить весь экипаж к наградам.

Наступление наших войск с Лоевского плацдарма началось 10 ноября, но низкая облачность и ограниченная видимость не позволяли нам в этот день выполнить боевые задачи полковой группой и эскадрильями, как это было спланировано заранее. Тогда перешли на боевые действия одиночными экипажами.

В течение 10 и 11 ноября экипажи Рудя, Архангельского, Черепнова, Муратова, Кондрашова, Никонова, Абазадзе, Калмыкова, Стебы и других выполнили по несколько боевых вылетов для подавления артиллерии и опорных пунктов противника в Покамбовичах, Вешемире, Еремине и Костюковке. Некоторые экипажи возвращались, не найдя в таких сложных метеоусловиях целей, но большинство действовало успешно.

Командир звена Рудь, подавив фашистскую батарею у Еремино, возвращался на свой аэродром. Еще одно задание выполнено. Поглядывая на проплывавшие под крылом знакомые речушки, дороги, населенные пункты, Рудь думал, что уже второй год участвует в непримиримой жестокой войне с фашистами и пока удача сопутствовала ему. Был во многих боях и переделках, трижды его самолет был сбит, и каждый раз он уходил от противника и возвращался в свой авиационный полк. Теперь, когда фашистов погнали за Днепр, стала видна близость победы, но борьба еще предстояла напряженная.

12 ноября полк под моим командованием вылетел для подавления артиллерии на огневых позициях южнее Вешемир. В боевом порядке — три эскадрильи в составе 21 самолета. Установив радиосвязь с командиром восьмерки истребителей непосредственного сопровождения, берем курс в район боевых действий. По маршруту облачность постепенно понижается, и мы летим уже на высоте девятьсот метров.

Оборона противника прорвана, и наши войска ведут ожесточенный бой уже в тридцати пяти километрах западнее Днепра. Над переправами через Днепр кружатся наши истребители. Заходим на начало боевого пути и берем курс на цель. Ведомые эскадрилий перестраиваются в боевой порядок «змейка» для ударов по заданным объектам. Перед целью нас встречает кучными залпами зенитная артиллерия.

Бомбы сброшены, огонь фашистских артиллерийских батарей подавлен, и мы летим на второй заход, затем на третий. При отходе от цели замыкающую третью эскадрилью пытались атаковать два истребителя ФВ-190, но наши стрелки и истребители сопровождения отбили эту атаку без потерь.

8 ноября войска фронта овладели Речицей и вышли на реку Березину. Поддерживая войска фронта, перешедшие в наступление в районе Пропойска в направлении на Гомель, мы нанесли два бомбардировочных удара и подавили вражескую артиллерию в районах Еремино и Костюковка.

26 ноября наши войска освободили Гомель.

В середине ноября командир полка Бебчик и майор Гладков уехали на учебу в академию. Вместо Бебчика командиром полка был назначен майор Иванцов К. Ф. Гладков пытался возражать против направления его во время войны на учебу в академию, на что командир корпуса Антошкин сказал:

— Чапаева тоже во время войны направляли учиться в академию.

Одновременно был объявлен приказ о моем назначении на должность инспектора по технике пилотирования 6-го смешанного авиационного корпуса. В полку мне устроили теплые проводы. Летчики просили не забывать и продолжать летать с ними на боевые задания.

Во время войны много разных летчиков выдвигалось на должности командиров звеньев, эскадрилий, полков и дивизий и смещалось с них и только отдельные командиры показывали образцы умелого руководства, смелость, мужество и организованность. Боевой опыт и успех боевых действий были критериями правильности управления подразделениями и частями бомбардировщиков.

С середины ноября 1943 года началась моя служба в 6-м смешанном авиационном корпусе в должности инспектора по технике пилотирования. В составе корпуса были бомбардировочные и истребительная авиационная дивизии. В связи с наличием истребителей мне пришлось научиться летать и на истребителях типа Як-1 и Як-9. В управлении корпуса в мои обязанности входили: контроль за состоянием техники пилотирования летчиков, частей и соединений, расследование, анализ и предупреждение летных происшествий, рекогносцировка аэродромов и аэроузлов при подготовке перебазирования корпуса, и контроль за функционированием запасных и ложных аэродромов, закрепленных за корпусом.

Так как в управлении корпуса, кроме меня, не было летчиков, летавших на боевые задания, генерал-майор Антошкин поручил мне подготовку для него соображений к принимаемым им решениям по вопросам применения бомбардировщиков, построению боевых порядков и организации массированных ударов всем составом корпуса.

Но больше всего времени у меня уходило на расследование летных происшествий и организацию их предупреждения. За год небоевые потери самолетов в соединениях корпуса составляли около десяти процентов от численного состава. Основными причинами летных происшествий были недостаточная подготовка летного состава, поступавшего на пополнение, выполнение летчиками полетов в сложных метеорологических условиях, к пилотированию в которых они не были подготовлены, ограниченные размеры отдельных полевых аэродромов, неудовлетворительное состояние взлетно-посадочных полос на них, а также отдельные случаи нарушения правил полетов.

Первое расследование крупной вспышки летных происшествий мне пришлось провести в родном 57-м бомбардировочном авиационном полку. У этих аварий было много очевидцев, но я начал расследование с командира полка, потому как нет ничего разноречивее свидетельств очевидцев, каждый из которых видит и оценивает событие по-своему.

— Не успели мы с тобой, Осипов, поменяться местами работы, как ты уже прилетел к нам с расследованием, — сказал командир полка Иванцов, встречая меня у самолета.

Я попросил Иванцова рассказать об обстоятельствах происшествия, когда в течение трех минут на аэродроме было разбито четыре бомбардировщика.

— Рано утром получили распоряжение всем составом полка нанести удар по артиллерии противника севернее Костюковичей. Поставив боевую задачу командирам эскадрилий и подготовив летный состав, я вышел на старт для выпуска самолетов. Бомбардировщики всех трех эскадрилий вырулили и выстроились на старте для взлета. Разрешаю взлет Помазовскому. Его самолет после отрыва как-то странно покачался, а потом выровнялся и перешел в набор высоты. Разрешаю взлет командиру звена Рудю. Самолет Рудя перед отрывом потянуло вправо. Летчик прекратил взлет, начал тормозить. Но самолет выкатился с летного поля, после чего у него сломалась передняя стойка шасси и деформировалась передняя часть фюзеляжа. Даю старт бомбардировщику летчика Егорова. Самолет Егорова после взлета накренился, начал разворачиваться, а затем упал на землю и загорелся. Разрешаю взлет летчику Тропынину. Его самолет на разбеге уклонился на пятьдесят градусов влево, столкнулся с учебным бомбардировщиком, упал и загорелся. Очередной самолет командира звена Калмыкова прекратил взлет, а все остальные самолеты взлетели и выполнили боевую задачу. Всего разбито четыре бомбардировщика, из них два сгорели, — закончил рассказ Иванцов.

— А как бы вы поступили, если бы и следующие самолеты на взлете продолжали бы падать? — спросил я Иванцова.

— Продолжал бы выпускать на боевое задание остальных. За аварии я получу взыскание, а вот если бы я прекратил взлет и не выполнил боевую задачу, меня отдали бы под суд военного трибунала, — ответил Иванцов.

— Кто же виноват в этих летных происшествиях? — спросил я Иванцова.

— Конечно, летчики. С них мы и спросим, — ответил он.

Побеседовав с летчиками, допустившими аварии, с техниками, механиками и мотористами и старшими техниками эскадрилий, я установил, что ночью был сильный дождь с ветром, а к утру ударил мороз до восьми градусов. Крылья, стабилизаторы и рули самолетов покрылись ледяными шишечками величиной с крупную фасоль. При подготовке самолетов к вылету на боевое задание техники, механики и мотористы счищали шишечки льда с самолетов жгутами из веревок и скребками. Некоторым удалось убрать лед полностью, но большинство не успели этого сделать к началу выруливания, и обледеневшие самолеты вырулили на старт. Они в первую очередь и потерпели аварии на взлете.

На вопрос, почему прекратил взлет, Рудь ответил:

— На разбеге я заметил, что самолет медленно набирает скорость и плохо слушается рулей.

Рудь — опытный, чуткий и исключительно талантливый летчик. Он заметил неладное и принял меры. На такой же вопрос командир звена Калмыков откровенно признался:

— Передо мной разбились три самолета, а когда я начал взлет, то почувствовал, что самолет вялый. Меня охватила неуверенность, и я прекратил взлет.

Для меня причина аварий самолетов была ясна. Самолеты потерпели аварии на взлете из-за потери устойчивости и управляемости, возникшей ввиду наличия льда на крыльях и рулях. С моими выводами полностью согласился старший инженер корпуса Д. И. Степанов. Виновниками были прежде всего техники и механики, выпустившие бомбардировщики на боевое задание с неочищенными ото льда крыльями и рулями, а также летчики, командиры эскадрилий и командир полка, не проконтролировавшие подготовку самолетов к боевому вылету.

Командир корпуса Антошкин, заслушав мой доклад о результатах расследования, сказал:

— Иванцова я не буду сурово наказывать, потому что он только недавно вступил в командование полком, но проект приказа по авариям подготовьте и вместе со Степановым помогите Иванцову произвести разбор причин этих аварий с личным составом полка, а то он еще не знает глубоко особенностей этих бомбардировщиков.

Еще до отдачи приказа мы с инженером корпуса составили и разослали во все части телеграмму с изложением причин аварий, мер по их предупреждению с указаниями по подготовке к полетам и пилотированию самолетов в осенне-зимних условиях.

Посещая авиационные части корпуса и проверяя организацию летной работы, технику пилотирования и подготовку молодых летчиков к боевым действиям, я бывал и в своем родном полку. Накануне посещения 57-го бомбардировочного полка я спросил у командира корпуса разрешение слетать с полком на боевое задание.

— Ни сегодня, ни завтра ударов по объектам противника этому полку не планируется. Если сможете, то слетайте со штурманом корпуса Головцовым на воздушную разведку.

Я согласился.

— Тогда берите карту и записывайте. Надо разведать железнодорожные перевозки на участках Бобруйск, Жлобин и Житковичи, Калинковичи, Жлобин. Попутно просмотрите и аэродром в Бобруйске. Подходящую цель для бомбардировочного удара выберите сами, — поставил задачу командир корпуса.

На следующий день, 30 ноября, мы с Головцовым на самолете Пе-2 вылетели на аэродром Городня. Приказав подготовить бомбардировщик, я ознакомил с заданием стрелка-радиста Черкасова и воздушного стрелка Балдина и договорился с ними о сигналах и порядке информации при отражении атак истребителей. С Головцовым мы договорились начать разведку со Жлобина. Там же нанести бомбардировочный удар, чтобы облегчить самолет от бомб. Затем просмотреть участок дороги до Бобруйска и аэродром. От Бобруйска над лесами и болотами выйти на станцию Житковичи и провести разведку перевозок полетом вдоль железной дороги до Жлобина.

Семибалльная слоистая облачность над аэродромом способствовала выполнению задач разведки. Облака были укрытием от истребителей, но они же были и грозным врагом — источником обледенения, болтанки и иллюзий. Штурман Головцов проверил зарядку и работу фотоаппарата и доложил о готовности к вылету.

— По местам!

На стоянке нас провожают Стороженко, Каменский и Помазовский. Проверив внутрисамолетную связь и установив радиосвязь с командным пунктом полка, выруливаю на старт и взлетаю.

Бомбардировщик, взревев моторами, стремительно набрал скорость по подмерзшей полосе и быстро оторвался от аэродрома.

— Под нами исходный пункт маршрута, курс триста пятнадцать, до Жлобина двадцать две минуты, — доложил штурман.

Летим под облаками. Впереди — темно-свинцовая лента реки Сож.

— Осипов, выдержи точнее курс. Промерим снос и определим ветер, — попросил Головцов.

— Справа Гомель, до Жлобина шесть минут, — сообщает штурман.

Линия фронта встретила залпами зениток. Маневрирую по высоте и скорости, но восемь разрывов зенитных снарядов преследуют самолет.

— На станции Жлобин два эшелона, вправо три, боевой, — передает штурман.

Снаряды рвутся все ближе к самолету. Их становится все больше. Кабина наполнилась дымом сгоревшей взрывчатки, а Головцов все прицеливается. Престиж штурмана корпуса. Наконец он доложил:

— Бомбы сброшены. Разрушили два вагона. Снимок станции сделал, а Черкасову приказал передать результаты разведки по радио на командный пункт.

Энергичным маневром вывожу самолет из-под зенитного огня. Разрывы остаются сзади выше самолета.

— Курс триста пять, до Бобруйска семь минут, — передает штурман.

На железной дороге до самого Бобруйска ни одного эшелона. На Бобруйском аэродроме до сорока немецких истребителей.

— Осипов, выдержи курс, сфотографирую аэродром, — просит Головцов.

— Слева сзади два «фоккера», дальность восемьсот, — сообщает радист.

Над крыльями сверкают трассы снарядов истребителей противника. Отстреливаются и Черкасов, и Балдин. Слева наперерез нам несутся еще два истребителя. Резко с большим углом увожу самолет в облака. Истребители отстали.

— Курс двести тридцать пять, до Житковичей двадцать три минуты. Когда выйдем под облака, уточню ориентировку и дам поправку на курс, — сообщил Головцов.

Через пять минут полета мы вышли под облака, но над сплошными лесами и болотами с одинокими пепелищами сожженных деревенек. Ориентировку восстановить не удалось до выхода на железную дорогу западнее Житковичей. Нижний край облачности постепенно понизился, и мы летим на высоте восемьсот метров. Пошел крупный снег. Он залепил лобовое стекло кабины, и самолет пришлось вести по приборам и ориентироваться в открытую форточку. На станции Житковичи обнаружили три эшелона с паровозами.

— Пять влево, так держать, фотографирую станцию, — передает штурман.

Самолет окружают трассы, тянущиеся от эрликонов. Они все ближе.

— Снимки сделал, теперь лети вдоль дороги, — передает штурман.

Крутым разворотом вправо вывожу бомбардировщик из-под обстрела малокалиберной зенитной артиллерии, а когда обстрел прекратился, лечу на восток вдоль железной дороги. На станции Птичь мы обнаружили еще один железнодорожный эшелон. Снегопад прекратился.

— Впереди Калинковичи. На станции четыре эшелона, а над станцией два истребителя, — передает Головцов.

Ухожу в облака и прошу штурмана дать курс на Жлобин.

— Курс тридцать, до Жлобина пятнадцать минут, — сообщает Головцов.

Развернувшись в облаках на заданный курс, мы через две минуты вышли под облака, осмотрелись, по Домановичам уточнили ориентировку и, просмотрев железную дорогу до Жлобина, не обнаружили на ней ни одного эшелона. Движения по этой дороге не было, очевидно потому, что был поврежден мост через Березину. На аэродром возвратились благополучно. Командир корпуса Антошкин остался доволен результатами разведки и объявил благодарность начальнику разведки корпуса майору Катееву Я. М.

С начала января 1944 года над Белоруссией и в междуречье Днепра и Припяти висела низкая облачность. Мокрый снег сменялся дождем с обледенением. Временами легкий морозец прихватывал аэродромы, а потом опять продолжалась оттепель.

Выполняя задачу прекращения подвоза резервов к участку предстоящего наступления наших войск, бомбардировщики одиночно и группами наносили удары по железнодорожным станциям и эшелонам противника.

6 января экипажи разведчиков командира звена Архангельского со штурманом Извековым и летчика Воеводина со штурманом Черепанским обнаружили на железнодорожной станции Житковичи восемь эшелонов с войсками и грузами и передали разведдонесение на командный пункт.

Используя улучшение погоды, для удара по обнаруженной цели на станции Житковичи взлетела группа бомбардировщиков под командованием Иванцова со штурманом Каменским. В связи с большим удалением цели полет выполнялся без прикрытия истребителей.

В 14 часов группа нанесла удар по скоплению эшелонов на станции, в результате было уничтожено десять вагонов, возникло два очага пожаров, а затем последовал сильный взрыв. Когда бомбардировщики отходили от цели, все эшелоны врага горели[195].

8 января 65-я и 61-я армии Белорусского фронта при поддержке авиации перешли в наступление с целью разбить мозырскую группировку противника и овладеть городами Мозырь и Калинковичи[196].

Но намеченный сосредоточенный удар бомбардировщиков корпуса по объектам противника на участке прорыва наших войск из-за плохой погоды не состоялся, и только со второй половины дня наши бомбардировщики начали поддерживать наступающие войска ударами по артиллерии, автомашинам и железнодорожным станциям, с целью воспрещения подхода резервов противника к участку прорыва. Бомбардировщики полка нанесли удары по железнодорожным эшелонам на станциях Птичь, Житковичи, Старушки и на перегонах между ними. Этими ударами было уничтожено 80 автомашин и 41 вагон[197].

За отличные боевые действия по разгрому мозырско-калинковичевской группировки врага приказом Верховного Главнокомандующего № 07 от 15 января 1944 года 57-му бомбардировочному полку было присвоено наименование Калинковичевского.

На митинг по случаю присвоения почетного наименования командование полка пригласило и меня. Полк выстроился с развернутым Боевым знаменем. После зачтения приказа о присвоении наименования командир полка зачитал поздравление от Центрального Комитета КП(б) Белоруссии, Совета Народных Комиссаров и Президиума Верховного Совета Белорусской ССР, в котором говорилось:

«57-му бомбардировочному авиационному Калинковичевскому полку. Центральный Комитет КП(б) Белоруссии, Совет Народных Комиссаров и Президиум Верховного Совета Белорусской ССР горячо приветствуют офицеров, сержантов и рядовых 57-го бомбардировочного авиационного Калинковичевского полка и поздравляют с одержанной победой в боях за освобождение от немецких захватчиков города Калинковичи Белорусской ССР и присвоением вашему полку наименования Калинковичевского.

Воины Белорусского фронта, силою оружия, самоотверженностью и решительностью вы сокрушаете гитлеровскую военную машину и несете великое освобождение белорусскому народу. Миллионы белорусских людей еще находятся под игом немецких оккупантов. Отцы, матери, братья и сестры, жены и дети, томящиеся в немецкой неволе, ждут вас, герои войны, как своих родных, как освободителей.

Слава офицерам, сержантам и рядовым 57-го бомбардировочного авиационного Калинковичевского полка!

Вечная слава героям, павшим в борьбе за освобождение Белоруссии, за свободу и независимость нашей Родины.

Смерть немецким захватчикам».

Поздравление подписали П. Пономаренко, И. Былинский и Н. Наталевич[198].

Выступившие на митинге командиры звеньев Рудь, Архангельский и штурман звена Полетаев, выразив благодарность за присвоение почетного наименования, поклялись высоко держать славу, завоеванную в борьбе с немецкими захватчиками. Штурман младший лейтенант М. Орлов в своем выступлении сказал:

— Присвоение наименования полку и благодарность Верховного Главнокомандующего обязывают нас еще самоотверженнее вести борьбу с немецкими захватчиками до полного уничтожения и изгнания их с нашей земли. В ответ на заботу партии мы должны повысить эффективность бомбардировочных ударов по войскам и объектам противника.

16 января экипажи-охотники полка повторным ударом по станции Житковичи подожгли стоявшие там эшелоны. Разгоревшимися пожарами и взрывами на станции было уничтожено четыре эшелона противника, о чем сообщалось по агентурным данным в разведдонесении 16-й воздушной армии от 18 января 1944 года[199].

К 30 ноября наши войска, продолжая наступление, отбросили противника к низовьям реки Птичь к Петракову.

Росла слава полка. Война отнимала жизни дорогих боевых друзей. В полк прибывало новое пополнение.

В тяжелых боях у станции Василевичи был сбит и героически погиб экипаж летчика младшего лейтенанта Марченко и командира эскадрильи капитана Кондрашова. Экипаж Кондрашова со штурманом Чернышовым, начальником связи Н. Беляевым и воздушным стрелком Зенковым при полете на боевое задание 13 января ночью погиб, попав в исключительно сложные метеорологические условия.

С начала февраля резко возросла активность истребителей противника. Они пытались не допустить ударов наших бомбардировщиков по заданным целям.

5 февраля шесть бомбардировщиков под командованием капитана Никонова в сопровождении четырех истребителей Як-1 наносили удар по скоплению автомашин в Секиричах в жестоком бою с превосходящими силами истребителей противника.

Уже на боевом курсе группа бомбардировщиков была атакована восемнадцатью истребителями ФВ-190 и Ме-109. Противник восьмеркой «мессеров» связал боем группу истребителей прикрытия, а остальными истребителями атаковал снизу сзади боевой порядок бомбардировщиков.

Группа бомбардировщиков в сомкнутом боевом порядке, отбивая групповым огнем атаки противника, нанесла мощный удар по автомашинам у Секиричей, при этом огнем стрелков был сбит один ФВ-190. При отходе от цели атаки истребителей противника усилились. Стрелки Солнцев B. C. и Саранцев B. C. сбили еще один истребитель противника, но одновременно были сбиты и упали в районе Секиричей самолеты заместителя командира эскадрильи Стебы и командира звена Калмыкова В. А. Вместе с ними героически погибли штурманы Фурсов Н. Т. и Амбросьев, стрелки-радисты Белозуб H. A. и Саранцев и воздушные стрелки Погодин В. Н. и Матвеев П. И.

Группа бомбардировщиков сомкнулась и, взяв обратной курс, продолжала отражать атаки истребителей противника. В следующее мгновение был сбит командир группы истребителей сопровождения старший лейтенант Стешко, затем загорелись самолеты Никонова и Рудя. Отражая атаки, стрелок-радист Топоров и воздушный стрелок Скоробогатов А. Р. сбили еще один ФВ-190, затем завалили истребитель противника стрелок-радист Кузьмин В. Т. и воздушный стрелок Чирков. Но патроны у стрелков закончились, и уже над линией фронта «фоккера» подходили к бомбардировщикам сзади на дистанцию 20–25 метров и стреляли в упор.

Никонов, Рудь, Гадючко и Яшин после перелета линии фронта сумели посадить пылающие бомбардировщики с тяжелыми повреждениями на своей территории.

Большое мужество и боевое мастерство в этом воздушном бою проявил воздушный стрелок экипажа командира эскадрильи старший сержант Солнцев B. C. При отражении атак противника он не только сбил один Ме-109, но метким огнем не допускал атак истребителей противника снизу. За всю войну он совершил 154 боевых вылета. Несколько раз самолет, на котором летал Солнцев, был сбит, но он, залечив ушибы, снова возвращался в строй. За мужество и отвагу при выполнении боевых задач он был награжден двумя орденами Отечественной войны II степени. После войны он работал слесарем-лекальщиком в государственном оптическом институте в Санкт-Петербурге.

После посадки легкораненые штурманы Полетаев Н. К. и Тимонин П. И. помогли выбраться из горящих самолетов остальным членам экипажей[200].

Таких тяжелых потерь за один вылет в полку не имели с 1941 года.

21 февраля 1-й Белорусский фронт силами 3-й и 50-й армий нанес удар по противнику в районе Рогачева. Бомбардировщики непосредственно поддерживали наступление наших войск, уничтожая переправы, и ударами по железнодорожным станциям не допускали подхода резервов.

Весь день 22 февраля с командиром корпуса Антошкиным мы летали по полкам и дивизиям корпуса и к середине дня прилетели в Городню. Самолеты 57-го бомбардировочного полка возвращались с боевого задания. На командный пункт с почерневшим лицом вошел командир полка Иванцов.

— Что случилось, товарищ Иванцов? — спросил Антошкин.

— Сегодня при ударе по железнодорожной станции Тощица прямым попаданием зенитного снаряда был сбит бомбардировщик командира звена лейтенанта Муратова И. Е. Вместе с ним погибли начальник воздушно-стрелковой службы полка майор Желонкин, стрелок-радист Калиниченко и воздушный стрелок Хоняк П. Т.[201].

Мы сняли шапки, отдавая последнюю дань нашим боевым друзьям. Летный состав очень переживал гибель в бою своих товарищей, а командир звена Архангельский приказал написать крупными буквами на борту своего бомбардировщика: «Мщу за друга Муратова».

В результате наступательной операции войска 1-го Белорусского фронта, при поддержке бомбардировщиков, форсировали Днепр и заняли важный узел сопротивления врага на бобруйско-рогачевском направлении, захватив большой плацдарм на правом берегу Днепра между Новым Быховом и Рогачевом[202].

Весна в Белоруссии началась рано. Из-за раскисшего грунта летать с аэродромов стало трудно. В марте боевые задачи не ставили, и полки занимались боевой подготовкой, пополняли самолетный парк и личный состав.

Это время мы использовали для организации и проведения в полках конференций по обмену боевым опытом. Так, только в 57-м бомбардировочном полку на конференции летного состава были обсуждены вопросы достижения внезапности бомбардировочного удара, противозенитного маневра группы бомбардировщиков, взаимодействия бомбардировщиков в воздушном бою с истребителями сопровождения. В обсуждении докладов приняло участие 17 человек[203].

В Белорусской операции

С середины апреля в соединениях и частях нашего корпуса началась подготовка к боевым действиям в новой операции. В частях осталось около половины самолетов. Поэтому усилия были направлены прежде всего на пополнение самолетами и летным составом. После совещания у командующего 16-й воздушной армией командир корпуса поставил мне задачу развернуть интенсивную боевую подготовку экипажей и ввод в строй молодого летного состава с целью совершенствования техники пилотирования, бомбометания и воздушной стрельбы. Одновременно вместе со штурманом корпуса Головцовым мы организовали проведение в корпусе тактических конференций по обмену боевым опытом. В докладах и выступлениях на конференциях были оценены тактические приемы, сильные и слабые стороны фашистских истребителей и предложена тактика нанесения бомбардировочных ударов по различным объектам. В двух полках были проведены летно-тактические учения.

2 мая в авиационной катастрофе самолета Ут-2 погибли командир корпуса генерал-майор И. Д. Антошкин и его заместитель по политической части полковник Иванов. Похоронили их на одной из площадей Гомеля.

Катастрофа выбила нас на некоторое время из колеи. Командиром корпуса был назначен полковник М. X. Борисенко.

15 мая командира корпуса, начальника штаба и меня вызвали в Злынку на совещание по вопросам борьбы с летными происшествиями и небоевыми потерями. Здесь собрались все командиры корпусов и авиационных дивизий и руководящий состав воздушной армии во главе с командующим генералом Руденко. Совещание проводил член Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант К. Ф. Телегин.

Из доклада заместителя командующего воздушной армией и выступлений командиров авиационных корпусов следовало, что положение с аварийностью очень серьезное. Летные происшествия уносили много летного состава и самолетов. В заключение выступил Телегин. Он достаточно обстоятельно и нелицеприятно назвал основные причины летных происшествий и небоевых потерь, а также указал их виновников. Телегин подчеркнул, что страна напрягает все силы для того, чтобы обеспечить боевыми самолетами, летным составом и оружием авиацию действующей армии и совершенно непростительно терять в летных происшествиях самолеты и летный состав и тем самым ослаблять могущество Военно-воздушных сил и силу ударов по врагу. В заключение Телегин потребовал улучшить подготовку и ввод в строй молодых летчиков, усилить контроль за техникой пилотирования руководящего состава, а организацию и руководство полетами поднять на уровень современной техники. Больше использовать средства радиосвязи и радионавигации. Улучшить подготовку самолетов ко всем полетам, контроль за подготовкой самолетов и повысить уровень аэродромно-технического обслуживания, особенно в части состояния взлетно-посадочных полос.

— Если мы сумеем за год сократить небоевые потери хотя бы на половину, то мы сэкономим несколько авиационных полков для боевых действий, — сказал в заключение Телегин.

Жесткая критика члена Военного совета фронта в значительной мере относилась к соединениям и частям нашего корпуса. Мы имели не только потери боевых самолетов из-за летных происшествий, но и несколько аварий и катастроф самолетов связи Ут-2, совершенных руководящим составом частей и соединений из-за пренебрежительного отношения к правилам полетов на легких самолетах.

Контроль за выполнением мероприятий по сокращению небоевых потерь командир корпуса возложил на меня, и я с утра и до вечера работал в полках и дивизиях, проверяя технику пилотирования руководящего состава и помогая на месте в улучшении подготовки молодых летчиков и совершенствовании руководства полетами. Принимаемые меры давали результаты, и аварийность в частях корпуса начала постепенно уменьшаться. В работе по обеспечению безопасности полетов меня повсеместно поддерживали командиры полков и эскадрилий. Большинство из них не хотели пассивно ждать летного происшествия и активно поддерживали мероприятия старших начальников в стремлении навести жесткий порядок в голубом небе.

Одновременно с совершенствованием летной и тактической подготовки в корпусе были проведены сборы командиров и руководящего состава штабов дивизий, посвященные вопросам планирования боевых действий, управления полками, взаимодействию между бомбардировщиками и истребителями, разведке и штурманскому обеспечению боевых действий.

Партийные организации усилили работу по воспитанию у личного состава эскадрилий и полков ненависти к врагу и преданности Родине. Агитаторы и заместители командиров частей по политчасти неустанно разъясняли положение фашистской Германии, действия союзников и политику партии и мобилизовывали технический состав на тщательную подготовку самолетов, вооружения и бесперебойное обеспечение боевых действий, а летный состав — на беззаветное выполнение боевых заданий.

На партийных и комсомольских собраниях обсуждались задачи коммунистов и комсомольцев в предстоявших боевых действиях и принимались решения, обязывающие усиливать удары по врагу и показывать пример в выполнении боевых задач.

Штурман корпуса Головцов уточнил порядок использования приводных радиостанций и много работал над улучшением организации штурманского обеспечения боевых действий частей корпуса.

Старший инженер корпуса Степанов Д. И. организовал ремонт и восстановление самолетов, поврежденных в предыдущих боях, и подготовку авиационно-технической службы к новой операции. На аэродромах создавались запасы горючего и боеприпасов.

В связи с пополнением корпуса новой, 132-й бомбардировочной авиационной дивизией мне было приказано провести рекогносцировку нескольких аэродромов и подобрать аэроузел для ее базирования. Рекогносцировку мы проводили вместе с командиром 132-й дивизии генерал-майором авиации И. Д. Федоровым. Командир корпуса утвердил наши предложения по размещению дивизии, и вскоре все бомбардировочные полки этого соединения перелетели, усилив вдвое мощь бомбардировочных ударов корпуса.

В период подготовки к Бобруйской наступательной операции в 16-ю воздушную армию прибыли для оказания помощи командующий ВВС Красной Армии маршал авиации A. A. Новиков и главный штурман ВВС Б. В. Стерлигов.

В целях повышения силы сосредоточенных ударов и сокращения их продолжительности в предстоящей наступательной операции командующий воздушной армией Руденко на совещании поставил задачу отработать сбор дивизий и корпусов в общие боевые порядки. Стерлигов дал указания по отработке организации массированных ударов бомбардировочными корпусами и по способам сбора авиационных соединений.

Командир корпуса поручил выполнить эту задачу мне и штурману корпуса Головцову. Вместе с командирами бомбардировочных дивизий мы разработали два варианта боевых порядков дивизий и корпуса и способы сбора частей и соединений. Это был первый опыт сбора соединений авиационного корпуса в общий боевой порядок. После утверждения предложенных боевых порядков и способов их сбора мы в течение нескольких дней в полетах проверили их реальность, обозначив каждую эскадрилью одним самолетом.

На сбор боевого порядка корпуса, состоящего из трех дивизий, по маршруту на догоне нам не хватало времени и длины маршрута из-за небольшого удаления района базирования соединений корпуса от района боевых действий и недостаточного диапазона скоростей бомбардировщиков. Сбор корпуса в общий боевой порядок на петле занял около часа, и боевой порядок корпуса получился очень громоздкий и трудно управляемый.

Когда мы доложили Стерлигову результаты полетов по сбору корпуса в общий боевой порядок, главным штурманом ВВС и командующим воздушной армией было принято решение: корпуса в общий боевой порядок не собирать и не строить, а действовать дивизиями.

Для того чтобы иметь возможность проверять технику пилотирования у летного состава 282-й истребительной дивизии, в начале июня я переучился, самостоятельно вылетел и оттренировался на самолетах Як-1 и Як-9. Вывозные полеты в качестве инструктора дал мне штурман 742-го истребительного полка майор Таламанов. Это был прекрасный летчик, и он многому меня научил по технике пилотирования истребителя.

11 июня нашему корпусу была поставлена задача на боевые действия в Бобруйской наступательной операции. В первый и второй день операции корпус ударами по опорным пунктам, узлам сопротивления, артиллерии и резервам противника на северном участке прорыва должен был содействовать наступлению 3-й и 48-й армий у Рогачева.

В последующие дни операции корпусу предстояло наносить удары по наиболее важным объектам в полосе наступления войск фронта.

14 и 15 июня вместе с командиром корпуса летали на розыгрыш предстоящей операции. Розыгрыш проводил К. К. Рокоссовский в 28-й армии в присутствии Г. К. Жукова и A. A. Новикова.

Командир корпуса полковник Борисенко после розыгрыша вернулся к самолету очень расстроенный. На мой вопрос «Что случилось?» Борисенко рассказал, что после общего розыгрыша действие авиации в первый день операции уточнял с командирами авиационных соединений маршал авиации A. A. Новиков. В заключение он спросил, кто возглавит авиационные дивизии и корпуса в первый день операции. Командиры корпусов и дивизий отвечали «я», а Борисенко ответил, что недавно вступил в должность командира корпуса и еще не успел переучиться на новый бомбардировщик. Командующий ВВС A. A. Новиков приказал Борисенко на следующий день к 16.00 доложить ему о том, что он самостоятельно летает на новом бомбардировщике.

На другой день с утра командира корпуса начали вывозить на учебном бомбардировщике командир 221-й бомбардировочной дивизии Бузылев и я. К 15 часам я выпустил Борисенко в самостоятельный полет. После двух самостоятельных полетов по кругу Борисенко по телеграфу доложил маршалу авиации Новикову о том, что он вылетел на бомбардировщике самостоятельно. Следует отметить, что в последующем Борисенко отлично летал на бомбардировщике.

Накануне наступления во всех частях корпуса были проведены митинги, на которых командиры, боевые летчики, штурманы и стрелки-радисты клялись метко поражать бомбами заданные цели, точно выполнять все боевые задачи командования и тем помочь наземным войскам разгромить фашистских захватчиков.

Командир 8-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка Г. И. Фролов у развернутого знамени поклялся в предстоящей наступательной операции высоко держать гвардейскую честь полка.

Наступление войск 1-го Белорусского фронта началось 24 июня. Намеченные сосредоточенные удары бомбардировочных дивизий корпуса не состоялись из-за низкой облачности и туманов над районом базирования и на направлениях прорывов. К середине дня погода улучшилась, и в 12 и 17 часов корпус силами 150 бомбардировщиков нанес два сосредоточенных удара перед фронтом наступления 3-й и 48-й армий по опорным пунктам противника в районах Большая Кузьминка, Тихиничи, по артиллерии и минометам на огневых позициях. Истребители сопровождения хорошо прикрыли бомбардировщики, и оба удара были выполнены почти без потерь.

25 июня наши бомбардировщики продолжали поддерживать войска фронта в завершении и расширении прорыва, обеспечивая продвижение подвижных соединений и не допуская подхода резервов.

Во второй половине дня в штаб корпуса поступило боевое распоряжение: в конце дня и ночью уничтожать самолеты противника на Бобруйском аэродроме, уничтожать скопление резервов противника западнее Озаричей, вести разведку войск противника западнее Рогачева, в районах Бобруйска, Осиповичей и западнее Паричей.

Поставив задачу бомбардировочным дивизиям, командир корпуса приказал мне со штурманом корпуса Головцовым немедленно нанести удар по самолетам на Бобруйском аэродроме и произвести воздушную разведку войск противника в Бобруйске, на дороге от Бобруйска на Осиповичи, в районах Глусска и Паричей.

Взяв в экипаж в качестве воздушного стрелка начальника воздушно-стрелковой службы корпуса инженер-капитана О. Роднова, мы вылетели на задание за час до захода солнца. Разведку начали с Бобруйска. В городе дымились здания, а на окраинах было много автомашин и войск. По дороге на Осиповичи двигались небольшие колонны в составе трех-семи автомашин каждая. На аэродроме Бобруйска застали десять истребителей и шесть транспортных самолетов.

— Боевой! — передает Головцов.

Бомбы падают на фашистский аэродром и рвутся между самолетами, но ни один вражеский самолет не загорелся. У Титовки на восточном берегу Березины обнаружили большое скопление автомашин, артиллерии и повозок, переправлявшихся по мосту к Бобруйску.

— Вот куда бы ударить! — сетует штурман.

— Ударили туда, куда было приказано, — отвечаю ему.

— Курс двести пятьдесят градусов, — передает Головцов.

Вскоре на перекрестке дорог, на берегу реки, показался Глусск. В этом городке никаких войск мы не обнаружили. Держим курс на Паричи. Солнце зашло, и начались сумерки. Мы снизились и обнаружили большое количество автомашин, артиллерии и танков в районе Паричей. Выбрасывая клубы синего дыма, тягачи, самоходные орудия и автомашины выезжали на дорогу Жлобин — Бобруйск и к дороге, ведущей с востока к переправе у Паричей. Боевые корабли с реки вели артиллерийский огонь по фашистским войскам на берегу. Выполняю еще проход от Жлобина на Бобруйск, и везде наблюдаем большие скопления автомашин на дорогах.

— Смотрите, смотрите, сколько фашистских войск на дороге! — кричит Роднов.

Передаю, чтобы он прекратил болтать и лучше смотрел за воздухом, потому что впереди Бобруйск. Перед Бобруйском нас внезапно атаковал фашистский истребитель, тип которого в сумерках даже не успели определить. Снижаюсь к самой земле. Там темнее и проще скрыться на темном фоне лесов.

— О результатах разведки донес по радио на командный пункт. Курс сто тридцать пять, — передает Головцов.

Посадку произвели в темноте. Результаты разведки доложили начальнику разведки корпуса майору Катееву, ожидавшему нас на стоянке. Особенно возбужденно и восторженно об обнаруженных войсках и объектах рассказывал Роднов. Это был его первый боевой вылет.

О. Роднов окончил Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского и на должности начальника воздушно-стрелковой службы корпуса показал себя хорошо подготовленным и инициативным специалистом. Он организовал в полках и дивизиях постоянное совершенствование воздушно-стрелковой подготовки стрелков-радистов и воздушных стрелков. После войны он преподавал на одной из кафедр Московского авиационного института, и мы с ним изредка встречались, вспоминая боевые дни.

26 июля 9-й танковый корпус обошел бобруйскую группировку с севера и вышел на реку Березину. Войска, наступавшие с юга, завершили окружение Бобруйской группировки с юго-запада. Войска противника начали общее отступление. Утром во всех частях и штабе корпуса прошли короткие митинги в честь приказа Верховного Главнокомандующего от 25 июня, в котором объявлялась благодарность летчикам нашего корпуса полковника М. Х. Борисенко.

В течение дня бомбардировщики корпуса уничтожали живую силу и боевую технику врага, нанося бомбардировочные удары по колоннам отходящих войск на дорогах, в районах скоплений, по вражеским переправам через Березину, совершив 160 боевых вылетов. Улучшались порядок взаимодействия с наземными войсками и взаимодействие бомбардировщиков с истребителями. Теперь группы наших бомбардировщиков встречались с истребителями сопровождения на отрезке маршрута при полете к цели, а не над аэродромом истребителей, как это было раньше.

В связи с быстрым продвижением наших войск и еще большим удалением объектов действий бомбардировщиков командир корпуса приказал мне срочно, с утра 26 июня, произвести рекогносцировку семи аэродромов в районе Речицы и на другой день утром доложить ему предложения по перебазированию 221-й и 132-й бомбардировочных дивизий на новые аэродромы, ближе к району боевых действий. Рекогносцировка аэродромов со снятием крок и оценкой условий для базирования и управления оказалась очень трудной, и в штаб корпуса я вернулся, когда уже наступила темнота, а потом до полуночи обрабатывал собранные материалы и готовил предложения на перебазирование соединений корпуса на новые аэродромы.

27 июня войска фронта при поддержке авиации завершили окружение войск противника в Бобруйске и вражеской группировки, находившейся юго-восточнее города. В районах Савичи, Телуша, Ступенин и Дубовка противник сосредоточил большое количество танков, самоходных орудий артиллерии и войск, которые контратаковали наши войска с целью прорваться из окружения по дороге от Жлобина на Бобруйск.

Вечером в штаб корпуса поступило боевое распоряжение командующего 16-й воздушной армией уничтожить скопление войск и техники противника юго-восточнее Бобруйска в районах Савичи, Телуша, Титовка и Дубовка. Действовать приказывалось без прикрытия истребителей с высот 1200–1600 метров, учитывая, что ниже будут наносить удары штурмовики.

Поставив боевые задачи по телефону командирам бомбардировочных дивизий, командир корпуса Борисенко приказал мне вылететь в 8-й гвардейский полк, а сам полетел в 132-ю бомбардировочную дивизию.

Когда я прибыл на аэродром 8-го гвардейского бомбардировочного полка, командир полка Фролов уже поставил задачу летному составу, и в 19 часов группы бомбардировщиков начали выруливание и взлет. Взлетали звеньями и парами бомбардировщиков.

В результате бомбардировочных ударов по скоплениям войск и боевой техники образовались крупные взрывы и пожары. На земле горели танки, самоходки, автомашины с боеприпасами и бензоцистерны. На дорогах образовались нагромождения артиллерийских орудий, разбитых танков и горящих автомашин. Фашисты в панике метались по лесам и полянам. Некоторые водители вражеских автомашин пытались прорваться к Бобруйску, выезжая на железнодорожную насыпь, но здесь их настигали бомбы и снаряды наших бомбардировщиков и штурмовиков. Возвратившись с задания, бомбардировщики быстро дозаправлялись горючим, снаряжались бомбами, и экипажи вылетали на повторные удары по окруженной фашистской группировке. К 20 часам весь район сосредоточения вражеских войск, подвергшийся удару бомбардировщиков и штурмовиков, затянуло облаками пыли от взрывов и дымом от пожаров.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в книге «Воспоминания и размышления» об ударе авиации по фашистской группировке пишет следующее: «Мне не довелось наблюдать, как проходила ликвидация противника в Бобруйске, но я видел, как шел разгром немцев юго-восточнее его. Сотни бомбардировщиков 16-й воздушной армии С. И. Руденко во взаимодействии с 48-й армией наносили удар за ударом по группе противника. На поле боя возникли пожары: горели многие десятки машин, танков, горюче-смазочных материалов. Все поле было озарено зловещим огнем. Ориентируясь по нему, подходили все новые и новые эшелоны наших бомбардировщиков, сбрасывавших бомбы разных калибров. Немецкие солдаты, как обезумевшие, бросались во все стороны, и те, кто не желал сдаться в плен, тут же гибли. Гибли сотни и тысячи немецких солдат, обманутых Гитлером, обещавшим им молниеносную победу над Советским Союзом».

На другой день, 28 июня, во всех частях авиакорпуса зачитывалась телеграмма Главного маршала авиации А. А. Новикова, высоко оценившего действия соединений 16-й воздушной армии при разгроме окруженной группировки. В телеграмме говорилось: «…авиационные части свою задачу выполнили отлично, за что всему летному составу, принимавшему участие в массированном ударе, — летчикам, штурманам, стрелкам-радистам — объявить благодарность»[204].

Закончив уничтожение Бобруйской группировки, войска 1-го Белорусского фронта овладели Осиповичами и развернули наступление на Марьину Горку и Слуцк.

С 28 по 30 июня бомбардировщики корпуса, действуя одиночными самолетами, уничтожали отходившие колонны немцев в районах Пуховичей и Марьиной Горки и препятствовали переброскам фашистских войск по дороге Минск — Слуцк.

30 июня командир корпуса ориентировал меня на то, что корпус передислоцируется в состав 6-й воздушной армии под Ковель, и приказал немедленно на боевом бомбардировщике со штурманом и начальником связи корпуса вылететь на аэродром Сарны и произвести рекогносцировку аэродромов и аэроузлов, выделенных 6-й воздушной армией для базирования соединений и частей корпуса. Все девять выделенных для корпуса аэродромов оказались в удовлетворительном состоянии. Осмотрев их, вечером я возвратился в штаб корпуса и, доложив результаты рекогносцировки, предложил штаб корпуса и штаб 221-й бомбардировочной дивизии разместить во Владимировце.

Летчикам-бомбардировщикам нашего 6-го смешанного авиационного корпуса была объявлена благодарность за освобождение Бобруйска и Осиповичей в приказе Верховного Главнокомандующего от 28 и 29 июня 1944 года.

С 1 по 4 июля экипажи бомбардировщиков корпуса еще продолжали одиночно наносить удары по войскам противника, препятствующим нашим передовым частям продвигаться к Минску. Но действовать становилось все труднее. Большое удаление объектов ударов от аэродромов исключило прикрытие истребителями и действия бомбардировщиков группами.

С 3 июля соединения и части корпуса начали перебазирование на аэродромы южнее Полесья для предстоящего содействия наступлению левого крыла 1-го Белорусского фронта на Хелм и Люблин, и к 9 июля перебазирование всех полков и первых эшелонов штабов в новый район завершилось.

Началась подготовка к Люблинско-Брестской операции войск левого крыла 1-го Белорусского фронта, которые 18 июля перешли в наступление в направлении Хелм и Люблин. Бомбардировщики корпуса массированными ударами по опорным пунктам артиллерии в районах Мацюев, Любомиль содействовали прорыву сильно укрепленной обороны противника, уничтожали его резервы в районе Любомиль, Борки, а с развитием оперативного успеха разрушали переправы противника через Западный Буг, препятствуя подходу резервов и выводу его войск и боевой техники на западный берег реки[205].

Занятый обязанностями инспектора по технике пилотирования корпуса, я время от времени летал на боевые задания в составе 57-го бомбардировочного полка, возглавляя боевые порядки бомбардировщиков. Особенно памятными остались два боевых вылета с целью разрушения немецких переправ через Западный Буг.

Войска левого крыла 1-го Белорусского фронта 18 июля 1944 года прорвали фронт противника западнее Ковеля и двинулись к Западному Бугу, с целью развить наступление на Люблин и Седлец. Фашистские войска, опасаясь окружения и разгрома на восточном берегу, начали поспешный отход на западный берег.

20 июля из штаба воздушной армии поступило боевое распоряжение в 6-й смешанный корпус: разрушить переправы противника через Западный Буг у Забужья и Словатычей и отрезать пути отхода войск противника в Польшу.

Командир корпуса полковник Борисенко, заслушав соображения штурмана корпуса майора Головцова о необходимости выделения одной бомбардировочной дивизии для выполнения этой задачи, приказал мне с Головцовым возглавить 57-й бомбардировочный полк и разрушить сначала переправу у Забужья, а во втором вылете — у Славатыче.

^{Г. А. Осипов — инспектор по технике пилотирования 6-го смешанного авиационного корпуса}

Прибыв в полк на аэродром Владимирец, я отобрал для выполнения боевой задачи лучшие экипажи, в том числе заместителя командира полка Помазовского, командира эскадрильи Шубнякова, командиров звеньев Архангельского, Афонина и других. Быстро поставил боевую задачу, и мы вылетели, взяв курс на Забужье. Для надежности решили бомбить переправу с двух заходов. Перед переправой нас пытались атаковать два истребителя ФВ-190, но с ними немедленно завязали бой сопровождавшие нас истребители.

Вот и Западный Буг. Через переправу у Забужья движется бесконечная колонна вражеских автомашин, артиллерии и повозок. Заходим на переправу с юго-востока.

— Боевой! — передает Головцов и открывает бомболюки.

Вокруг боевого порядка рвутся зенитные снаряды. Точно выдерживаю курс, скорость и высоту. От этого зависит меткость бомбового удара. Ведомые самолеты летят крыло в крыло.

— Половина бомб сброшена, но в переправу ни одна не попала, — докладывает Головцов.

С небольшим разворотом и снижением вывожу полк из-под обстрела зениток.

— Второй заход по переправе сделаем с юго-запада, — предлагает штурман.

На втором заходе стрелок-радист Алексеев докладывает:

— Нас атакует пара «фоккеров».

Самолет содрогается от коротких и длинных очередей стрелков Алексеева и Клементенка. Снова выдерживаю боевой курс. Сбрасываем на переправу остальные бомбы.

— Переправа разрушена двумя бомбами. Выдержи курс, я сфотографирую результаты удара, — радостно докладывает Головцов.

— От прямых попаданий бомб переправа взлетела на воздух! — наперебой кричат мне по радио летчики.

В эфире гвалт. У всего летного состава боевое возбуждение. Порыв захватывает и меня. Снижаемся на малую высоту и начинаем штурмовку отходящих войск, артиллерии и автомашин на дороге к Влдаве и у пункта Долгоброды. Летчики по одному заходят на колонну. Ведут самолет, чуть не касаясь винтами вражеских автомашин, поливая их огнем. Лошади шарахаются с дороги, опрокидывая повозки, солдаты разбегаются, но пули настигают и их.

Докладывая о выполнении боевой задачи, летчик Афонин отмечает отличные действия в бою своего воздушного стрелка старшего сержанта Ромашова, который успешно отбил атаки истребителей противника снизу. В последующем Ромашов совершил 59 боевых вылетов и был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Не успели мы после посадки доложить о результатах удара, как получили приказ командира корпуса немедленно по готовности взлететь и разрушить переправу противника у Словатычей.

Снова в воздухе в том же составе и боевом порядке. Переправу у Словатычей мы разрушили в нескольких местах с первого захода. Путь отхода фашистским войскам был отрезан. На втором заходе нанесли бомбовый удар по автомашинам, скопившимся у переправы, а затем и проштурмовали их.

После посадки на стоянке нас встречал командир корпуса Борисенко с мокрыми фотоснимками результатов первого удара в руках. Выслушав наш доклад о выполнении боевой задачи, он, обращаясь к штурману корпуса Головцову, сказал:

— Ну вот, а ты, Головцов, предлагал послать дивизию!

— Это просто наша удача, — оправдывался Головцов.

— К удаче надо добавить боевой опыт экипажей 57-го бомбардировочного полка, — сказал Борисенко.

За успешное разрушение переправ противника всему летному составу, участвовавшему в боевых вылетах, командир корпуса объявил благодарность, а летчиков и штурманов приказал представить к награждению орденами.

Одним из снайперов бомбардировочных ударов, попавшим одной бомбой в фашистскую переправу через Западный Буг, был штурман Геннадий Фокиевич Осипов, летевший в экипаже Шулепова В. В. Смелый и горячий, он как будто был создан для дерзких бомбардировочных ударов по важным объектам в тылу противника. Неунывающий, Осипов подкупал людей своей жизнерадостностью. Штурманское дело он знал хорошо, и каждому летчику полеты с ним приносили большую пользу. Хорошие штурманские и командирские качества выдвинули его в штурманы эскадрильи. С летчиками его всегда объединяло стремление нанести мощный удар по сильному и коварному врагу, и действовал он целеустремленно и согласованно. Не терялся он и в сложной обстановке, выпадавшей на его долю. Так, 22 июля 1944 года в боевом вылете он спасся, выпрыгнув с парашютом на малой высоте из разрушающегося бомбардировщика после столкновения с другим самолетом.

В другой раз, при ударе по батарее зенитной артиллерии 9 октября 1944 года у Дузны, самолет капитана Ткач, на котором выполнял боевое задание Осипов, в бою был подожжен и частично потерял управление. Летчик посадил горящий самолет на своей территории, а штурман Осипов помог выбраться из горящего самолета контуженному стрелку-радисту Синякевичу и вынес на руках из горящей кабины своего боевого товарища — смертельно раненного воздушного стрелка Вощилова Н. И. Закончив войну ударом по Берлину во главе первой эскадрильи, Осипов продолжал служить в ВВС на должности старшего штурмана-испытателя, а потом работал на хозяйственных и партийных должностях в народном хозяйстве.

У командиров эскадрилий я поинтересовался, как воюют молодые летчики, введенные в строй осенью прошлого года. Хорошие отзывы получил о Тропынине и Гизилидинове.

Летчик младший лейтенант Василий Иванович Гилизидинов был высокого роста, стройный и всегда подтянутый. Он пользовался авторитетом хорошего летчика и гордился им. Как командир экипажа, он тщательно готовил к каждому боевому вылету штурмана и стрелков, вникал во все события жизни и работы летного и технического состава и обладал способностью правильно анализировать события, факты и действия личного состава экипажа.

О нем у меня остались воспоминания как о храбром молодом коммунисте-летчике. При подготовке к вылету Гилизидинов тщательно изучал и вникал в воздушную и наземную обстановку. Он умело мобилизовывал подчиненных на боевые действия, и его самолет и экипаж всегда были в готовности к боевому вылету. Совершив 54 боевых вылета, он научился успешно преодолевать противодействие зенитной артиллерии и истребителей противника. После войны он служил в Вооруженных силах на политработе и в 1980 году уволился с должности заместителя начальника училища по политической части в Харькове.

После боевых вылетов Головцов уехал с Борисенко, а я возвращался в штаб корпуса в машине старшего инженера корпуса Степанова.

— Осипов, ты летаешь на боевые задания уже четвертый год. Почему тебя до сих пор не сбили? — спросил Степанов.

— Если бы я не знал, что вы мой добрый товарищ, то я послал бы вас в направлении нецензурного слова, — ответил я.

— Не кипятись! А все-таки почему?

Я ответил Степанову, что, во-первых, это мое счастье, а во-вторых, это очень просто. Рассчитанным маневром я всегда стремился добиваться выгодного положения, добивался внезапности, неожиданно выходя на цель. Еще до удара стремился вселить страх врагу четким боевым порядком, стрельбой из передних пулеметов. Никогда не рассчитывал на случай, за исключением, когда риск сулил больше преимуществ в достижении успеха, и старался обмануть противника во всем. Замысел удара я не доверял даже летчикам возглавляемой мной группы, а окончательный порядок действий в бою перед вылетом не знал и сам, вырабатывая и осуществляя его в зависимости от складывавшейся обстановки.

В августе бомбардировщики нашего корпуса наносили удары по отходящим войскам противника на дорогах к реке Висле и по немецким переправам в районе Аннополя.

В период с августа по октябрь бомбардировщики поддерживали бои за удержание и расширение Пулавского и Магнушевского плацдармов и за овладение Прагой, пригородом Варшавы. Удары наносились группами бомбардировщиков, под прикрытием истребителей, по артиллерии, танкам и живой силе противника в районах Замбка, Утроты, Писконя Дужа, Здобыж, Домослав и в прилегающих к ним лесах и оврагах. Особенно мощный удар был нанесен по опорному пункту противника Дембе. Уничтожив шесть танков, десятки орудий и более сотни железнодорожных вагонов, мы потеряли от противодействия средств ПВО только в 221-й бомбардировочной дивизии четырнадцать бомбардировщиков и сорок три человека летного состава[206].

В этих боевых действиях бомбардировочные полки и эскадрильи применяли различные способы действий и тактические приемы нанесения ударов по объектам противника. Эти тактические приемы определялись стремлением командования нанести максимальное поражение объектам противника при борьбе за плацдармы, характером объектов ударов бомбардировщиков, требующих мощного огневого воздействия, характером противодействия противника, а также сложными метеоусловиями.

Многие летчики бомбардировочных частей были награждены орденами за отличное выполнение боевых заданий.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 октября 1944 года за образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом отвагу и героизм было присвоено звание Героя Советского Союза нашим прославленным летчикам лейтенанту Н. В. Архангельскому и лейтенанту Н. М. Рудю. У каждого из них на боевом счету было много боевых вылетов, уничтоженных танков, самолетов, артиллерийских орудий и другой боевой техники врага.

Летчик-бомбардировщик должен обладать особым складом характера. Он должен мгновенно реагировать на обстановку, быть настойчивым в достижении цели и иметь выдержку до самопожертвования. Несмотря на противодействие, он должен прорваться к цели и поразить ее бомбами при любом противодействии зенитных средств и атаках истребителей противника. При этом он должен сохранить свое место в боевом порядке и поддерживать огнем и маневром своих товарищей.

Одним из таких летчиков был заместитель командира эскадрильи лейтенант Николай Васильевич Архангельский. Он родился в 1921 году в Шадринске. После окончания средней школы пошел в авиацию и в конце 1941 года окончил с отличием Оренбургское военное училище летчиков. С марта 1942 года он проходил службу в нашем 57-м бомбардировочном авиационном полку в должностях летчика, командира звена и заместителя командира эскадрильи. Участвуя в боевых действиях с июня 1942 года, он совершил 210 боевых вылетов[207]. Его боевая работа изобиловала примерами мужества, отваги и героических подвигов.

Опираясь на личное превосходство в технике пилотирования и тактике, он постоянно шел на рассчитанный и нерассчитанный риск, стремился как можно больше убить фашистов, уничтожить немецких самолетов, танков и автомашин. Сам, беззаветно сражаясь с врагом, он уважал командиров, летчиков, штурманов и стрелков, которые воевали также. Архангельскому были свойственны проницательный ум, безошибочность расчета и сила воли. В нем поражала прежде всего непоколебимая уверенность в свои силы, успех, счастье и большая энергия, которая проявлялась в решительности, неутомимой деятельности и умении быть сдержанным. Как настоящий летчик, он принимал решения обдуманно и действовал быстро.

4 декабря 1943 года, проводя разведку резервов противника в районе Бобруйска, Архангельский установил интенсивное движение автомашин с войсками и грузами на дорогах, ведущих в Бобруйск. Сообщив по радио разведданные командованию, Архангельский снизился на бреющий полет и с нескольких заходов атаковал обнаруженные колонны и станцию Бобруйск, уничтожив бомбами и огнем пулеметов восемь вагонов и четыре автомашины. За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками, Архангельский был награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной войны II степени.

Со второй половины октября и до середины января 1945 года бомбардировщики активных действий не вели. Части пополнялись самолетами и летным составом. Шла подготовка к Висло-Одерской операции.

Командиру корпуса полковнику Борисенко было присвоено звание генерал-майора авиации. В октябре 6-й смешанный корпус был преобразован в 5-й бомбардировочный авиационный корпус. При этом 221-я бомбардировочная дивизия с 57-м бомбардировочным полком остались в составе 16-й воздушной армии. Но мне не довелось присутствовать при этой реорганизации. Командир корпуса предложил мне отправиться учиться в Военно-воздушную академию командно-штурманского состава и дал характеристику о боевом опыте и умении управлять группами бомбардировщиков при выполнении боевых задач. Я ответил согласием.

Генерал-майор Борисенко устроил мне теплые проводы в штабе корпуса, после которых командование и руководящий состав штаба сфотографировались со мной на память.

О боевых действиях экипажей 57-го бомбардировочного полка мне писали в Монино боевые друзья, а действия эти разворачивались очень стремительно.

От Варшавы до Одера

После выхода на Вислу и захвата плацдармов на ее западном берегу перед войсками 1-го Белорусского фронта оборонялась 9-я немецкая армия, поддерживаемая группировкой 6-го воздушного флота. В Висло-Одерской наступательной операции войскам фронта предстояло завершить освобождение Польши, разгромить противостоящую группировку и, выйдя на Одер, обеспечить условия для нанесения завершающего удара по Берлину.

К началу 1945 года в 57-м бомбардировочном полку был введен в строй вновь прибывший молодой летный состав, отработаны тактические приемы нанесения бомбардировочных ударов, подготовлены экипажи-разведчики и снайперские экипажи, на что было затрачено около тысячи полетов. В дивизии под руководством заместителя начальника штаба Стороженко и штурмана дивизии были организованы занятия с летным составом по изучению района боевых действий, порядка взаимодействия с наземными войсками, совершенствованию разведки и управлению боевыми действиями бомбардировщиков в воздухе.

Командир полка Иванцов с командирами эскадрилий и их штурманами в первых числах января выезжал на плацдарм в передовые части для изучения объектов предстоящих ударов и местности в районе боевых действий. На встречах с командирами полков 286-й истребительной дивизии были отработаны вопросы взаимодействия бомбардировщиков с истребителями.

Партийная и комсомольская организации 57-го бомбардировочного полка организовали проведение нескольких бесед опытных летчиков, штурманов и стрелков-радистов, на которых Архангельский, Полетаев, Наговицин и Зеленков делились боевым опытом, давали товарищеские советы по обнаружению и поражению вражеских целей и отражению атак истребителей противника. При этом молодому летному составу прививался дух боевых традиций части.

Инженерно-технический состав в лице таких опытных техников, как Кауров, Меренков, Коровников, Береговой и Хисамов, инженеров Галома, Заяц и Пархоменко, не только привел в полную готовность все бомбардировщики, но много сил приложил для того, чтобы научить молодой летный состав грамотной эксплуатации самолетов в боевых условиях.

221-я бомбардировочная дивизия была назначена для поддержки наступления 69-й и 33-й армий, 11-го и 9-го танковых корпусов с Пулавского плацдарма в направлении на Лодзь. В соответствии с боевой задачей полки дивизии должны были с началом наступления бомбардировочными ударами подавить и уничтожить вражескую артиллерию перед Пулавским плацдармом, а затем нанести удары по резервам противника, узлам дорог и переправам по заявкам командующих 69-й и 33-й армий.

Перед днем наступления личный состав 57-го бомбардировочного полка был выстроен на митинг у развернутого Боевого знамени. Командир полка Иванцов зачитал обращение Военного совета фронта, а затем письмо командования 16-й воздушной армии, обращенное к летному составу:

«Товарищи летчики! Мы идем в последний и решительный бой! На нас возложена чрезвычайно ответственная задача, как на самый подвижный и могучий род войск. Бейте же, товарищи, врага со всей смелостью, отвагой и жестокостью. Не давайте ему ни двигаться, ни дышать, ни в воздухе, ни на земле. Под вашими ударами артиллерия противника должна замолчать, дороги должны замереть, резервы должны быть скованы и уничтожены. Своими подвигами поднимайте еще выше славу советской авиации. Вперед за нашу Родину!»[208].

Страстно на митинге выступили командир эскадрильи Шубняков, летчик Афонин, штурманы Осипов и Войтко и начальник связи эскадрильи Зеленков. После выступлений личный состав, преклонив колено, торжественно клялся выполнить с честью все боевые задания командования и свой высокий воинский долг перед Родиной.

С утра первого дня наступления войск 1-го Белорусского фронта аэродромы и район боевых действий были закрыты густым туманом. К 10 часам на аэродроме Радзынь туман местами приподнялся, и две эскадрильи в составе 14 самолетов 57-го полка вылетели для удара по артиллерии в районе Бжуэа. Встретив по маршруту к цели сплошную низкую облачность с сильным обледенением, бомбардировщики возвратились, с большим трудом в разорванном тумане нашли свой аэродром и произвели посадку.

В 11 часов командир полка Иванцов выслал на разведку погоды наиболее опытный экипаж старшего лейтенанта Героя Советского Союза Архангельского. Проведя разведку погоды, Архангельский по радио доложил, что весь район боевых действий закрыт туманом и очень низкой облачностью высотой 50 метров со снегопадом и обледенением и что он возвращается на аэродром.

В 11 часов 52 минуты обледеневший бомбардировщик Архангельского при попытке выйти под облака столкнулся с землей и потерпел катастрофу, взорвавшись на собственных бомбах. Вместе с Архангельским Н. В. смертью героев погибли штурман Пономарев И. К., стрелок-радист старший сержант Якименко Г. П. и воздушный стрелок сержант Аксенович И. И.[209].

16 января погода улучшилась. Войска 69-й армии и 11-го танкового корпуса штурмом овладели городом Радом и начали стремительно продвигаться на Лодзь. Воздушные разведчики обнаружили большие колонны отходящих войск, боевой техники и автомашин на дороге Радом — Томашув.

Для удара по отходящим войскам вылетели три эскадрильи бомбардировщиков в составе 24 самолетов. Первая эскадрилья во главе с Шубняковым и штурманом Осиповым нанесла удар по скоплению войск и автомашин у моста через речку в десяти километрах западнее Радома, уничтожив три автомашины и повредив мост. Вторая и третья эскадрильи, возглавляемые Якшиным И. К. со штурманом Устимовым А. И. и Абазадзе Ш. А. со штурманом Черногорским М. А., нанесли сокрушительный удар по скоплению войск и боевой техники на дороге у разрушенного моста у Опочно, уничтожив много автомашин и живой силы[210].

Повторный удар полк в составе 22 бомбардировщиков нанес по скоплению отступавших войск на дороге Опочно — Томашув, уничтожив девять автомашин и один танк и создав на дороге большую пробку[211].

Остановившуюся севернее Опочно в лесу колонну автомашин, артиллерийских орудий и повозок вскоре атаковали и разгромили наши передовые танковые части, наступавшие на Томашув.

Бомбардировщики 8-го гвардейского и 785-го бомбардировочных полков нанесли удар по большому сосредоточению войск и боевой техники противника у переправы через реку Пилица у Иновлудзи, разрушив мост через реку. В результате противник, бросив около пятисот исправных автомашин, спешно отошел к Томашуву.

На другой день, 17 января, 57-й полк ударом двух эскадрилий под командованием Яншина и Абазадзе уничтожил скопление отходящих войск, артиллерии и автомашин на дороге Опочно — Пиотркув. Вместе с двумя эскадрильями по этой цели наносили удары и два других полка 221-й бомбардировочной дивизии. Вечером Москва салютовала соединениям 1-го Белорусского фронта. В приказе отмечалось, что в этих боях отличились и летчики нашей дивизии полковника Бузылева.

18 января с утра стояла низкая облачность, исключающая боевые вылеты, но во второй половине дня погода несколько улучшилась, и двенадцать наиболее подготовленных экипажей под командованием Иванцова нанесли удар по шести эшелонам и скоплению войск на станции Добрынь[212].

19 января войска 1-го Белорусского фронта овладели городами Лодзь, Кутно, Томашув и другими. В этот день три группы бомбардировщиков во главе с командиром полка нанесли удар по скоплению войск противника на перекрестке дорог у Коло[213].

В связи с быстрым продвижением наших войск на запад резко усложнились условия базирования бомбардировщиков. Им стало не хватать радиуса действий для нанесения ударов под прикрытием истребителей. Наступившая оттепель вывела из строя многие аэродромы, в то же время фашистская авиация базировалась в основном на подготовленных аэродромах с искусственным покрытием. Все это ухудшило условия обеспечения боевых действий бомбардировщиков истребителями, что немедленно привело к увеличению боевых потерь.

Низкая облачность, снегопады и плохая видимость ограничивали боевые действия бомбардировщиков, и боевые вылеты прекратились почти на целый месяц.

После завершения Висло-Одерской операции авиация 16-й воздушной армии поддерживала бои наших войск за удержание плацдармов на западном берегу Одера и содействовала войскам в уничтожении вражеских гарнизонов в познаньской крепости и в районах Шнайдемюля и Штаргарда.

Когда 57-й бомбардировочный полк перебазировался ближе к фронту на аэродром Куцыны, перед летным составом была поставлена задача: содействовать нашим войскам в уничтожении противника в познаньской крепости и в районах Штаргарда и Шнайдемюля.

19 февраля три эскадрильи полка в составе 20 бомбардировщиков нанесли мощный удар по войскам противника в Штаргарде, разрушив тридцать три здания и создав 16 очагов пожаров.

Второй удар по фашистским войскам в городе Штаргард нанесли три группы полка, возглавляемые командирами эскадрилий Якшиным, Шубняковым и Абазадзе. Из-за низкой облачности бомбардировщики летели на цель на высоте менее пятисот метров. Обстрелянные над целью огнем малокалиберной зенитной артиллерии, бомбардировочные эскадрильи одновременно были атакованы двенадцатью истребителями ФВ-190. Отражая первую атаку, воздушные стрелки и стрелки-радисты групповым огнем сбили один истребитель противника, но и в бомбардировочных эскадрильях были подожжены и сбиты пять самолетов, в том числе бомбардировщики командира звена Воеводина со штурманом Черепанским, стрелком-радистом Статниковым и воздушным стрелком Джевахой, летчика Клочкова со штурманом младшим лейтенантом Кальным и стрелками Галкиным и Козловым, летчика лейтенанта Сазонова со штурманом Ахметовым и стрелками Туровцовым и Скоробогатовым, летчика лейтенанта Тропынина И. А. со штурманом младшим лейтенантом Росляковым Б. И. и стрелками Чертковым С. П. и Кузьминым В. Т., летчика лейтенанта Паршютина со штурманом лейтенантом Коноваловым и стрелками Павловым С. М. и Борисовым В. А.

Горящие бомбардировщики Воеводина, Сазонова и Тропынина перелетели линию фронта и произвели посадку на своей территории[214].

Это была тяжелая потеря для полка из-за значительного превосходства вражеских истребителей и достигнутой ими внезапности атаки бомбардировщиков, наносящих удар с небольшой высоты в сложных метеоусловиях.

В этих напряженных боевых действиях метко поражал цели штурман старший лейтенант Никита Васильевич Войтко. Он совершил 59 боевых вылетов и за мужество и отвагу был награжден орденом Отечественной войны I степени. После войны он работал в ДОСААФе, а потом на партийной и хозяйственной работе в Тирасполе.

Наряду с тяжелыми потерями продолжала расти слава бомбардировочного полка. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 февраля 1945 года «за успешные действия полка по прорыву глубоко эшелонированной обороны противника на рубеже Висло-Радомского направления, за смелые и дерзкие подвиги личного состава, выраженные в эффективном бомбардировании живой силы и техники противника и освобождении городов Радом, Варшава, Томашув, 57-й бомбардировочный авиационный Калинковичевский полк награжден орденом Богдана Хмельницкого II степени»[215].

Одновременно с нанесением ударов по войскам противника в Штаргарде с 3 по 11 марта, экипажи полка бомбардировочными ударами содействовали войскам 5-й ударной и 8-й гвардейской армий в штурме и овладении городом-крепостью Кюстрин[216]. Особенно мощными были следующие удары:

5 марта эскадрилья под командованием Абазадзе со штурманом Тимониным и группой бомбардировщиков под командованием Шубнякова со штурманом Осиповым, отразив ожесточенные атаки истребителей, ударами 29 бомбардировщиков разрушили опорный пункт противника на северо-восточной окраине Кюстрина и подавили большую группу артиллерии на северо-западной окраине Кюстрина[217].

11 марта полк двумя бомбардировочными ударами, преодолевая сильное противодействие зенитных средств, разрушил опорные пункты противника в юго-западной части Альтдама и Зидовсауза. После посадки на многих бомбардировщиках зияло по 30–35 пробоин от зенитных снарядов[218].

На другой день, 12 марта 1945 года, Москва салютовала войскам 1-го Белорусского фронта, овладевшим городом Кюстрин.

Вперед, на Берлин!

К наступлению на Берлин начали готовиться еще на аэродроме Крейзинг. 11 апреля самолеты полка скрытно перебазировались на аэродром Томашув. Здесь рассредоточили и замаскировали самолеты и получили боевую задачу.

Секретари парторганизаций и агитаторы разъясняли личному составу полка значение подготавливаемой операции, в которой предстояло победоносно завершить Великую Отечественную войну. Главная задача бомбардировщиков заключалась в том, чтобы точно выйти на заданные цели и метко поразить их бомбами. Но это знали все и без агитации, и каждый летчик и техник с нетерпением ждал начала активных боевых действий.

15 апреля на митинге командир полка Иванцов зачитал обращение Военного совета фронта к бойцам и офицерам. В нем говорилось: «Войска нашего фронта прошли за время Великой Отечественной войны тяжелый, но славный путь. Боевые знамена наших частей и соединений овеяны славой побед, одержанных над врагом под Сталинградом и Курском на Днепре и в Белоруссии, под Варшавой и в Померании, в Бранденбурге и на Одере. Славой наших побед, потом и своей кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него., первыми произнести грозные слова сурового приговора нашего народа немецким захватчикам. Призываем вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой. Вперед, на Берлин!»[219]

57-й бомбардировочный полк с началом наступления имел задачу разрушить опорные пункты в глубине обороны в полосе наступления 8-й гвардейской армии.

С утра 16 апреля над аэродромом и в районах боевых действий стоял туман. Он закрыл аэродромы и не допускал взлетов для нанесения запланированных ударов. Как только туман начал подниматься, несмотря на сложные метеоусловия, три эскадрильи полка в составе двадцати шести экипажей нанесли три мощных бомбардировочных ударов по артиллерийским и минометным батареям северо-западнее Зеелов (цель № 261) и по опорным пунктам Дидерсдорф, Нейэнтменполь и Мюнхеберг перед фронтом наступления войск 69-й армии.

Первую эскадрилью на цель вели командир эскадрильи Шубняков со штурманом Осиповым, вторую — Иванцов с Артеменко и третью — Абазадзе с Тимониным. Всего по заданным целям было совершено 76 боевых вылетов. Над целью бомбардировщики были атакованы восемью истребителями ФВ-190 и четырьмя Ме-109. Отражая атаки истребителей, стрелки-радисты и воздушные стрелки сбили шесть истребителей противника. Но серьезные повреждения от атак истребителей получили и пять бомбардировщиков полка.

В результате бомбардировочных ударов полка были уничтожены три артиллерийских батареи, разрушены три опорных пункта, 30 зданий и в районах опорных пунктов возникло тринадцать очагов пожаров[220].

В этих боевых вылетах мужественным летчиком показал себя младший лейтенант Георг Арутюнович Саркисян. Несмотря на повреждения самолета в бою, он держался в боевом порядке, а его стрелки Смирнов и Черников отражали атаки истребителей противника. За короткий срок Саркисян совершил 40 боевых вылетов, за что награжден орденом Красной Звезды. После войны Саркисян окончил Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского, а после увольнения из армии работал старшим инженером по кадрам на одном из крупных предприятий.

Мужественно дрался в этом бою воздушный стрелок экипажа Черепнова Алексей Алексеевич Швытков. Метким огнем он отразил все попытки истребителей противника атаковать звено бомбардировщиков сзади снизу. Всего Швытков совершил 54 боевых вылета, был ранен, вернулся в строй и был награжден орденом Отечественной войны II степени. После войны инвалид войны Швытков живет в Сергиевом Посаде.

17 апреля войска фронта, прорвав вторую полосу обороны и продвинувшись на 6–13 километров, овладели Зееловскими высотами. Группы бомбардировщиков соседних полков, вылетавшие на задания, из-за низкой сплошной облачности и плохой видимости вынуждены были возвращаться, но 23 экипажа нашего полка мелкими группами и одиночно прорвались в район действий 3-й и 5-й ударных армий и уничтожили артиллерийские и минометные батареи у Гелесдорфа. При возвращении с боевого задания экипажи молодых летчиков Сучкова, Денекина и Толмачева из-за плохих метеоусловий, произвели посадку на других аэродромах[221].

18 апреля ударная группировка 1-го Белорусского фронта продолжала развивать наступление на запад. Низкая облачность с дождем, местные туманы, а также облака дыма, поднявшиеся над полем сражения, ограничивали действия бомбардировщиков. Но во второй половине дня погода улучшилась, и полк двумя эскадрильями нанес два удара по скоплениям танков, артиллерии и автомашин противника в районах Боедорф, Газельберг и Франкельфельде перед фронтом наступления войск 69-й армии.

Удары наших бомбардировщиков были высоко оценены командующим 69-й армией генерал-полковником Колпакчи. «От имени своих войск объявляю благодарность бомбардировщикам полковников Пушкина и Бузылева, действовавших в районе Альт-Малиш, Альтцешдорф, Дебберин», — отмечалось в телеграмме, присланной в нашу дивизию[222].

19 апреля из-за неблагоприятных метеоусловий, удар по скоплению войск противника в Хоппенгорте полк нанес наиболее подготовленными экипажами под командованием Шубнякова[223].

20 апреля войска фронта прорвали внешний оборонительный обвод Берлина. Начался штурм фашистского логова.

Во второй половине дня перед бомбардировщиками полка была поставлена задача разыскать и уничтожить танки и войска противника юго-западнее Франкфурта. На задание вылетели двадцать два экипажа в двух группах под командованием Абазадзе и Рубцова[224]. Несмотря на сложные метеоусловия, бомбардировщики обнаружили фашистские танки в 13 километрах от Франкфурта в районе Бигена и нанесли по ним мощный удар, уничтожив три танка и много живой силы.

Из-за очень плохой видимости и низкой облачности, 21 апреля полк боевых действий не вел.

22 апреля, поддерживая наступление войск 69-й армии на Франкфурт-на-Одере, бомбардировщики полка нанесли три удара по опорным пунктам и войскам противника в городе. Над целью висели низкие тучи. Удар бомбардировщики наносили с высоты 600 метров, преодолевая сильное противодействие зенитных средств ПВО. Бомбы, сброшенные 44 экипажами, разрушили 61 здание, 40 железнодорожных вагонов и одновременно создали 32 очага пожара.

В результате мощных бомбардировочных ударов город горел. Оборона противника была подавлена, и на следующий день город-крепость Франкфурт был занят нашими войсками[225]. Командир полка зачитал телеграммы с благодарностями летным экипажам, действовавшим по объектам во Франкфурте-на-Одере, от войск, штурмовавших город-крепость.

23 апреля войска 1-го Белорусского фронта, охватывая Берлин с северо-запада, главной ударной группировкой вели бои за последний городской оборонительный обвод, и на отдельных участках ворвались в центральную часть города. Из-за плохой погоды в первой половине дня бомбардировщики не могли вести боевые действия. Во второй половине дня, когда видимость немного улучшилась, полк звеньями бомбардировщиков без прикрытия истребителей нанес мощный удар по огромному скоплению фашистских автомашин и войск у Беескова и разрушил переправу через Шпрее. Противник оказывал сильное противодействие бомбардировщикам. В этих сложных условиях звенья бомбардировщиков вели на цели Иванцов со штурманом Артеменко, Шубняков с Осиповым, Сивунин с Скорбенко, Гадючко со Смирновым, Воеводин с Росляковым, Соколов с Устимовым, Шулепов с Селиверстовым и Абазадзе с Черногорским.

Меткий удар по переправе нанесло звено, возглавляемое командиром звена Гадючко М. А. со штурманом Смирновым. Штурман звена лейтенант Сергей Васильевич Смирнов за короткий срок показал себя отважным и метким бомбардиром. 9 октября 1944 года при ударе по скоплению войск и артиллерии противника в Дуже, несмотря на тяжелое ранение осколком зенитного снаряда в ногу, Смирнов нашел в себе силы и поразил бомбами заданную цель. За короткий срок он совершил 32 боевых вылета, за что был награжден орденом Отечественной войны II степени. В настоящее время живет в Краснодаре.

25 апреля армии фронта продолжали вести ожесточенные бои в самом Берлине, повсеместно встречая яростное сопротивление. Для того чтобы оказать содействие наземным войскам, перед бомбардировщиками, была поставлена задача разрушить опорные пункты обороны, нарушить управление и уничтожить живую силу противника.

Выполняя эту боевую задачу, бомбардировщики полка нанесли два сосредоточенных удара всем составом по скоплению боевой техники и живой силы на западной части Берлина в Штефанскофене[226]. Первый удар полк нанес в 13.30, а второй — вечером. В боевом порядке полка для удара по Берлину экипажи летели в следующем составе:

1-я группа:

Бузылев, Суханов, Назаров.

Соколов, Устимов, Синкевич, Горбатов.

Тропынин, Жданов, Чертков, Кузьмин.

Гадючко, Смирнов, Ванькин, Абдула.

Майданченко, Проскурко, Зайцев.

Сазонов, Серба, Статников, Колпаков.

Воеводин, Росляков.

Гилизидинов, Кириченко, Яремчук, Гомозов.

Денекин, Пеноков, Чоникян, Брель.

2-я группа:

Шубняков, Осипов, Наговицин, Новиков.

Баннов, Кожин, Паршенков, Заржевский.

Шулепов, Лузганов, Смирнов.

Саркисьян, Бевда, Смирнов, Черников.

Рогуцкий, Середенко, Воронцов, Хаирзаматов.

Трифонов, Макарыш, Вукаренко, Мохлин.

3-я группа:

Абазадзе, Черногорский, Степурин, Горшков.

Черепнов, Аверин, Климентенок, Швыдков.

Олексеенко, Войтко, Патлох, Боровиков.

Афонин, Полетаев, Куликов, Кульнин.

Харезашвили, Овчинников, Рыбололов, Мотурин.

Сивунин, Скорбенко, Задревский, Военлоченко.

Земляков, Зельник, Каращенко, Трифонов.

Кацман, Денисенко, Белозеров, Горбунов.

Сучков, Кондратьев, Щербаков, Нечаев.

Из летного состава, который в 1941 году начинал боевые действия, в боевом порядке находились только Наговицин и Новиков. Из пополнения 1942 года — экипаж Черепнова. Из пополнения 1943 года — экипажи Афонина, Воеводина, Абазадзе, Сивунина, Шулепова и Шубнякова.

Послесловие

Кончилась война. Отгремели орудийные залпы салютов и отсветили фейерверки Дня Победы.

На Параде Победы в Москве я встретился с бывшим адъютантом эскадрильи майором П. П. Рябовым. Он — штурман бомбардировочной дивизии — шел в парадном полку 2-го Белорусского фронта, а я шел в полку Военно-воздушной академии. Вместе с Рябовым мы в 1941 году начали войну, вместе воевали и теперь шли торжественным маршем по Красной площади.

Промчались послевоенные годы, но боевая дружба, скрепленная кровью, пролитой в боях, не стареет. Ко мне, в Монино, приезжали однополчане и товарищи по фронтовым дорогам Н. П. Гладков, бывшие комиссары эскадрильи Д. Лучинкин и И. Я. Калашников, Герой Советского Союза Н. М. Рудь, бывшие штурманы В. Журавлев, Н. Полетаев, бывшие стрелки-радисты Карась и М. Н. Барашкин. Из сослуживцев 6-го смешанного авиационного корпуса меня посетили старший инженер корпуса Степанов Д. И., начальник штаба корпуса Галькевич и начальник штаба разведки Катеев Я. М. Все выражали пожелания об организации встреч однополчан.

И такие встречи ветеранов 57-го бомбардировочного авиационного полка организовывались в Москве, Калинковичах, Бобруйске и Монине. Создан Совет ветеранов, разыскавший многих однополчан. В средних школах города Химки и поселка Герцена созданы стенды боевого пути 57-го бомбардировочного полка.

Каждая встреча однополчан сопровождалась проведением военно-патриотической работы ветеранов с молодежью в Музее революции и Музее Вооруженных сил в Москве, в средних школах, с выступлениями перед трудовыми коллективами городов Калинковичи и Бобруйска.

Большую организаторскую работу по связям с ветеранами, школами и Советом ветеранов 16-й воздушной армии бессменно проводил Максим Николаевич Барашкин. Он являлся организатором всех встреч ветеранов, как в Москве, так и в Химках.

После войны наши судьбы сложились по-разному, но несмотря на годы, многие ветераны как служили в армии по-ударному, так и трудились по-ударному в народном хозяйстве.

Командир эскадрильи Н. П. Гладков после окончания Военно-воздушной академии служил командиром полка и командиром бомбардировочной дивизии и в 1957 году вышел в запас.

Штурман звена В. В. Журавлев посвятил жизнь испытаниям новых вертолетов и стал заслуженным штурманом-испытателем СССР.

Стрелок-радист И. И. Зеленков стал начальником связи эскадрильи и до ухода в запас служил на командных должностях в радиотехнических частях, а сейчас работает на заводе в Севастополе.

Штурман Н. К. Полетаев испытывал новые бомбардировщики и военно-транспортные самолеты. Стал заслуженным штурманом-испытателем СССР и сейчас трудится на поприще управления Воздушным движением.

Командир звена Афонин окончил Военно-воздушную академию, служил на командных должностях в ВВС, а сейчас трудится на промышленном предприятии во Львове.

Командир звена Воеводин служил на командных должностях в бомбардировочных частях ВВС, а теперь работает в службе руководства полетами на одном из крупнейших аэродромов.

Стрелок-радист Барашкин связал свою судьбу с Конструкторским бюро Лавочкина, где успешно работал до последнего времени.

Штурман эскадрилий Г. Ф. Осипов после армии работал в хозяйственных и партийных органах.

Хисамов, механик самолета Героя Советского Союза Архангельского, посвятил себя службе в Полярной авиации и стал заслуженным транспортником.

Наши отважные трудолюбивые оружейницы нашли свою судьбу в труде и в семьях. Л. Овражка вышла замуж за Помазовского, Умнова — за Тимонина, а фотолаборант И. Соловьева — за Журавлева.

Трудно перечислить имена и описать судьбы всех боевых товарищей и друзей, которые самоотверженно трудились, крепили обороноспособность и славу нашей Родины. Эта книга — не история полка. Об авиаторах-бомбардировщиках написано пока немного. Мои воспоминания — попытка восполнить этот пробел и рассказать о том, как летчики, штурманы, стрелки-радисты, воздушные стрелки и техники, не щадя жизни, защищали нашу Родину.

Монино, 1981–1986–2002 гг.