Федор Иванович Успенский

История Византийской Империи VI–IX вв. Том 2. Период III (610–716 гг.) Ираклий и его преемники. Иконоборческий период (717–867 гг.)

(История Византийской империи — 2)

ПЕРИОД III (610–716 гг.) Ираклий и его преемники

Глава I

Общая характеристика. Военные приготовления,

Происхождение фемного устройства

С началом VII в. в истории Византии можно наметить не только определенные факты, служащие показателем окончательного разрыва с римскими традициями и идеалами, но, вместе с тем, в характере и настроении государственных деятелей и общества встретить новые черты, принесенные новыми людьми и новыми взглядами. Царствование Ираклия открывает новую эпоху в истории Византии, полагающую границу между старым и вновь народившимся историческим движением. Но представить в надлежащем освещении характер деятельности Ираклия чрезвычайно затрудняет как скудость дошедших до нас сведений об его внутренней деятельности, так и то обстоятельство, что новые элементы государственности, постепенно входящие в жизнь с этого времени, не нашли себе ни надлежащей оценки, ни определенного места в исторических изложениях.

Византия времени Ираклия не походит на империю времени Юстиниана. Необычайное напряжение сил при Юстиниане имело целью воскресить идею Римской империи и связать разнообразные народности, входящие в империю, единством веры и закона; эта мысль была практически осуществлена благодаря необычайной энергии Юстиниана, равно как искусству его оценивать людей и давать им соответствующие их способностям поручения. Но в самой идее всемирной империи не было жизненности, и создание Юстиниана в политическом отношении не было долговечным. Напротив, задача Ираклия была определенная и конкретная, речь шла не о новых завоеваниях, а о средствах к сохранению того, что было можно спасти от разрушения. Предыдущая эпоха военных возмущений, вследствие которых на престоле императоров часто были случайные люди, достигшие высшей власти по капризу судьбы, сопровождалась крайним расстройством экономических средств, падением благосостояния, уменьшением армии и истреблением громадного числа людей, в особенности из достаточных и правящих классов. Есть известие, что Ираклий, делая перепись составу своей армии, нашел, что только двое изо всего наличного числа служили при Фоке, а весь состав принадлежал к новому набору. Это наблюдение приложимо и к другим состояниям. Первое время по своем воцарении Ираклий находится в колебании. Решительных мер правительство не принимает, вступить в решительную борьбу с врагами империи не решается и ведет переговоры о мире и союзе, не имевшие, впрочем, успеха. Только в 622 г., когда Малая Азия, Сирия, Палестина и Египет находились уже под властью Персов, Ираклий выступает с определенной внешней политикой и становится во главе вновь организованного и им самим подготовленного войска. Итак, для нас остается малопонятым предварительный период подготовки к военной деятельности.

О том, откуда Ираклий взял средства на войну и каким образом приготовил он войско, способное выносить неимоверные тяжести службы в войне с персами, лучшую страничку дает писатель Феофан: «В 622 г., апреля 4, отпраздновав Пасху, в понедельник вечером Ираклий выступил в поход против персов. Находясь в крайней нужде, он позаимствовал денежные средства из церквей и монастырей, из Великой церкви приказал отобрать паникадила и другие церковные сосуды и начеканил из них золотой и мелкой разменной монеты. Для управления делами за своим отсутствием назначил регентство, в которое вошли, кроме его сына, патриарх Сергий и патрикий Вон, муж тонкого ума и умудренный разумом и опытностью. Отправив письмо к кагану аварскому, просил его оказать внимание к Ромэйскому царству, с которым заключил союз дружбы, и назначил его опекуном своего сына. Из столицы Ираклий держал путь морем на местность, называемую Пилы[1], откуда пришедши в области, получившие фемное устройство[2], собрал войско в лагерь и стал учить его военной службе по новой системе, упражняя его в гимнастике и в военном искусстве. Разделив отряд на две части, приказал делать им между собой примерные бескровные стычки и приучал их к военным крикам, и пэанам, и восклицаниям, и движениям, имея целью, чтобы они, когда наступит военное время, не казались новичками, но смело, как бы в шутку, шли на неприятеля. Нашедши же войско доведенным до состояния большой распущенности и трусливости, упадка дисциплины и порядка и рассеянным по разным местам, он скоро соединил всех воедино» ¹. Писатель еще раз возвращается к описанию военных упражнений на два строя с примерными сражениями при звуках труб и при ударах щитами, из чего можно заключить, что у него в распоряжении был значительный материал для этой стороны деятельности Ираклия. Но в приведенной выдержке самое интересное есть место о фемах, — термин, в первый раз встречающийся в историографии и обозначающий крупную реформу, относящуюся к гражданской и военной администрации. Разделение империи на фемы является при Ираклии уже фактом вполне определившимся и действующим на практике. Очень любопытно и то обстоятельство, что реформы в военной науке, с которыми знакомит нас Феофан, поставлены в соотношение с фемами. Это совершенно правильный взгляд, т. к. устройством фем достигались прежде всего военные цели, и реорганизация армии обусловливалась особенным устройством гражданского населения в тех административно-военных округах, которые назывались фемами. Итак, мы намечаем здесь один из важных моментов подготовительной деятельности Ираклия, которой посвящены были первые десять лет его царствования; это военная и гражданская реформа, выразившаяся в устройстве фем. Независимо от того, у Феофана есть намек на ряд других мероприятий, которыми Ираклий пытался обеспечить себе успех в военных предприятиях, составлявших цель его жизни. Таков, между прочим, вопрос о регентстве и в особенности о престолонаследии.

Не только естественное чувство привязанности к родственникам руководило Ираклием в раздаче высших титулов и должностей, но и недостаток в людях, т. к. большинство родовитых и состоятельных лиц было или уничтожено, или ослаблено пытками, конфискациями имуществ, заточениями и убийствами. Так, вокруг трона мы видим родственников Ираклия. Достоинство куропалата пожаловано брату его Феодору, двоюродный брат Никита был главной опорой царства. Только Приск, зять Фоки, остался в милости при Ираклии из посторонних лиц, да и то на короткое время. С особенным вниманием он озаботился устройством судьбы своей семьи. Дочь свою Епифанию, рожденную от первой жены, он назначил августой, точно так же венчал на царство в первые годы по воцарении малолетнего сына своего Константина. Может быть, тем же мотивом укрепления собственной династии объясняется наделавший большого шума брак его с собственной племянницей Мариной, дочерью сестры Марии. Царица Марина оказалась, однако, не на высоте положения. В трудную минуту жизни Ираклия она далеко не поддержала его, как прежде Феодора Юстиниана, а, напротив, по ее внушениям Ираклий принял малодушное решение перенести свою столицу в Карфаген в 618 г., когда обстоятельства сложились в Константинополе в высшей степени неблагоприятно, и только настойчивость патриарха Сергия помешала исполнению этого решения.

При вступлении Ираклия на престол политическое положение империи было отчаянное. Северные провинции империи были наводнены славянами и аварами. Ираклий сразу оценил здесь положение и принял ряд мер, имевших капитальное значение для ближайших столетий на Балканском полуострове. Он прежде всего понял, что империи не следует бесплодно тратить сил на борьбу со славянской иммиграцией; отказавшись от областей, занятых славянами, Ираклий нашел в себе довольно государственной мудрости, чтобы оставить славян в покое до того времени, пока империя не соберется с силами и не сможет начать с ними культурную и политическую борьбу.

Главное внимание обращено было на Восток, где под властью Хосроя II Персидская империя обнаружила громадное напряжение и завоевательную силу, отняв у Византии на протяжении нескольких лет Сирию, Палестину и Египет и нанеся христианской империи неимоверное нравственное поражение тем, что огнепоклонники овладели Животворящим древом креста Христова. В период от 622 по 628 г. Ираклий в несколько походов на Восток достиг таких успехов, что персы отказались от своих завоеваний в Египте, Сирии и Палестине и получили такой удар, от которого никогда не оправились. Среди преемников Юстиниана Ираклий стоит выше всех.

Еще в конце IV в., когда имперская армия была наводнена варварскими отрядами, и когда германо-готы угрожали заполонить самую столицу, начали подниматься голоса патриотов в пользу национализации войска. «Война для защиты государства, — говорил в своей речи к Аркадию епископ Птолемаиды Синесий, — не может с успехом вестись иностранными войсками. Берите защитников отечества с собственных полей и из подвластных городов, ибо в них вы найдете настоящую охрану того государственного порядка и тех законов, в которых сами они родились и воспитались. Разве не усматривается крайней опасности в том, что те чуждые нам военные люди, которым вверена защита нашей страны, могут захотеть наложить свою власть на безоружное население? Постарайтесь же умножить собственные полки, вместе с этим поднимется и народный дух, который с успехом выдержит борьбу с варварским вторжением» ².

Перейти от системы найма иностранных отрядов к национальному войску, однако, не удалось византийскому правительству ни в V, ни в VI в. При Юстиниане, когда империя развила до самых крайних пределов свою военную силу, блестящие военные дела выполнены были под предводительством Велисария, Нарсеса и других полководцев не национальным войском, а наемниками из глазных народов, вступавших в особый договор с империей и носивших имя федератов. Почти у каждого предводителя юстиниановского времени была собственная дружина из нанятых на службу иностранцев, которые как личная свита в качестве оруженосцев служили ядром войска. Последний случай найма в военную службу большого иноземного отряда относится к царствованию Тиверия (578–582), составившего особый корпус в 15000 человек, который был им поручен Маврикию, комиту федератов, впоследствии провозглашенному царем.

Сознание неудовлетворительности этой системы и громадная опасность для империи со стороны персов и славян побуждали правительство делать попытки к изменению военной системы. Разрешить этот вопрос удалось, однако, не сразу. На том пути, по которому подготовлялась реформа военного дела, византийское правительство должно было считаться с двумя обстоятельствами: с недостатком населения, в особенности на границах, угрожаемых неприятельскими вторжениями, и с обилием пустопорожних незанятых и необработанных земель. В административном отношении центральному правительству предстояло отказаться от господствовавшей со времени реформ Диоклетиана и Константина системы отделения гражданской и военной власти и усилить свои органы в провинции соединением в одном лице военной команды над местными военными людьми и гражданской власти над населением определенной территории. В этом отношении весьма любопытно проследить подготовительные мероприятия к новой системе, отмеченные еще до времени Ираклия.

Признаки новых взглядов обнаруживаются частью в единичных попытках Юстиниана I реформировать военное дело. К подобному заключению приводит рассмотрение его мероприятий по организации провинции Армении, о которых сообщают историки Малала, Феофан и Кедрин³. Сравнивая между собой три версии названных писателей насчет распоряжений Юстиниана в Армении, мы можем себе представлять дело в следующем виде.

В провинции Армении, которая имела особенную важность ради соседства с Персией, Юстиниан сосредоточил военную власть в одном лице с титулом стратилата. Но как оседлого населения в провинции, I которое участвовало бы в несении военной службы, было мало, ибо армяне «отличались бродяжничеством и непостоянством»⁴, то состав военных частей усилен был четырьмя полками, вызванными из Анатолика. Самыми существенными, однако, нужно признать те меры, которыми предусматривалось привлечение к военной службе местных элементов, важность которых определялась знанием путей сообщения в Армении. В военную службу или в военные списки занесены были, кроме того, гражданские чиновники области. Как ни сухо известие о военной организации Армении, из него можно вывести следующие заключения: Юстинианом или, может быть, его преемниками сделана попытка сосредоточения военной власти в одних руках, туземное население привлекалось к отбыванию воинской повинности, гражданская власть частью становилась в подчинение военной, частью отдельные гражданские чины переименовывались в военные. Та же цель усиления провинциальной власти на случай исключительных обстоятельств диктовала византийскому правительству другое мероприятие, которым необычно усиливалась гражданская власть возложением на нее военных полномочий. Эта мера проведена была в Египет усилением власти губернатора Александрии с титулом августалия, которому предоставлена была военная власть «ради многочисленности населения Александрии» с подчинением ему всех военных сил как в городе Александрии, так и в двух Египтах⁵.

В самом конце VI в., именно при Маврикии (582–602), отмеченная тенденция в отступление от римской системы распространяется в ином направлении с большей последовательностью, чем в юстиниановскую эпоху. Именно в двух провинциях, отдаленных от центра и поставленных в исключительное положение вследствие того, что население этих провинций было совершенно чуждо византийской культуре, организованы были наместничества с наименованием экзархатов. Такая административная реформа была произведена в Италии и Африке. По случаю вторжения в Италию лангобардов от империи отошли почти две трети итальянской территории, и оставшиеся по большим городам гарнизоны едва могли держаться под защитой стен. Чтобы усилить и централизовать военную власть в Италии, создан был экзархат со столицей в Равенне в замену прежнего magister militum. По таким же побуждениям и почти в то же время образован экзархат в Африке с центральным управлением в Карфагене. Военные средства, какими располагал Ираклий в 610 г. при походе своем в Константинополь, достаточно объясняют, в какой степени самостоятельна и независима была власть экзарха⁶. Нельзя не признать, что в учреждении экзархата сказалась большая практичность и административная опытность правительства, которое сумело поставить в надлежащие границы гражданскую и военную власть в экзархате, предоставив решающую роль военной власти, но не лишив надлежащей компетенции и гражданские чины. В организации экзархата важно отметить прекрасный опыт создать самостоятельную и самодовлеющую административную единицу, в которой все части находятся в соподчинении и которая исполняет военные и гражданские функции на счет материальных средств, извлекаемых в данной провинции. Прежде чем переходить с указанными наблюдениями ко времени Ираклия, напомним, что первоначальная роль Фоки в военном лагере на Дунае имела целью, по-видимому, также образование экзархата, если только у Феофана, говорящего об избрании его войском в экзархи, не допущено ошибки⁷.

Когда Ираклий в 622 г. предпринял поход в Персию, он остановился на довольно продолжительное время в областях, получивших уже фемное устройство, и производил здесь обучение новобранцев новой системе военного искусства. Здесь в первый раз мы встречаем термин «фема» с совершенно особым техническим значением применительно к гражданской и военной администрации византийского государства. Думают, что фемное устройство начатками своими обязано реформам Юстиниана, и что в организации экзархатов можно находить некоторые элементы того же фемного строя, хотя едва ли можно отстоять это мнение во всех подробностях. Положительных свидетельств писателей по отношению к фемному устройству, столь характерному для Византии, к сожалению, не сохранилось. Когда император Константин Порфирородный (911–947) стал собирать в архивах империи сведения по вопросу о фемном устройстве, он нашел весьма мало точного и достоверного и поэтому ограничился обозначением современного ему административного деления империи на фемы. До какой степени недостаточны были найденные Константином сведения, видно из той неуверенности и крайней осторожности, с которой он предположительно возводит это учреждение к имени Ираклия. Так, о феме Армениак он выражается следующим образом: «Кажется, можно думать, что она получила таковое наименование при царе Ираклии и в ближайшее за ним время»⁸. Точно так же в предисловии к сочинению о фемах он с большей уверенностью сводит на время Ираклия и его преемников новую систему фемного устройства ⁹.

Хотя вопрос о фемах с точки зрения их происхождения в самое последнее время был тщательно изучаем профессорами Дилем и Гельцером¹⁰, но в нем остается еще достаточно невыясненных сторон. Исследователи византийского фемного устройства исходили из той мысли, что под фемой разумеется военный отряд-дивизия или корпус, расквартированный на известной территории и состоящий в определенной военной организации и соподчинении частей под командой военачальника с званием стратига. Между тем, при более внимательном изучении источников, нельзя не приходить к заключению, что хотя фема обозначает в тесном смысле корпус или дивизию, но, с другой стороны, этот термин никогда не утрачивал своего первоначального более широкого смысла. Первоначальный смысл фемы обозначает гражданский административный округ, в который входят жители городов и деревень, управляемые гражданскими чиновниками и отбывающие разнообразные государственные повинности, в числе коих и военно-податную. Отношение фемы как военного термина к феме — административному округу с его административной, судебной и финансовой системой — оставалось малозатронутым, почему и само исследование фемного устройства теряло значительную долю своего общеисторического интереса. В смысле учреждения, возникшего в VII в. и развившегося при Исаврах, фемное устройство обозначает особенную организацию гражданского населения провинции, приспособленную специально для отбывания военной повинности. Таким образом, раскрыть историю фемного устройства — значит выяснить меры правительства по отношению к землевладению и к земельному устройству крестьянского населения, т. к. военно-податная система, в конце концов, основывалась на организации военно-податных земельных участков ¹¹.

Не входя здесь в изложение подробностей, ограничимся анализом одного места [из сочинения] Константина Порфирородного, которое вводит в самое существо фемного устройства: «Протоспафарий Феодор Панкрати берет подряд навербовать в анатолийской феме в селении Платаниаты и в ближайших деревнях 500 ратников, способных к стрельбе и годных к конной службе. Если ратники окажутся владеющими полным земельным наделом, то обязываются на собственный счет сделать кавалерийское снаряжение; если же надел их недостаточен, то они имеют право на получение коней с казенных конских подстав или взять их с одиночек — соплателыциков анатолийской фемы»¹². Это место, в котором есть несколько технических выражений, вскрывает явление, до сих пор остававшееся незамеченным, что существо фемного устройства заключается не в военных отрядах, имевших расположение по городам и селениям, а в самом характере экономического и земельного устроения сельского населения. Итак, названному выше протоспафарию предстояло произвести имущественную перепись в определенной местности и сделать военный набор в 500 ратников. Если бы оказалось, что по своему имущественному положению селение Платаниаты не в состоянии выставить требуемое число новобранцев, то следовало подвергнуть переписи другие селения. Далее, т. к. предстояла задача некоторых ратников зачислить в пехотные, других в кавалерийские полки, то здесь возникали некоторые специальные условия, с которыми нужно было сообразоваться.

Служба в пехоте была дешевле; следовательно, для пехотинца требовалось более скромное имущественное положение; служба же в кавалерии была дороже, и потому в кавалерию назначался тот, у кого земельный надел был больше. Таким образом, если новобранец имел полный надел, соответственный конной службе, то был обязан на собственный счет приготовить кавалерийское снаряжение; в противном случае конь выдавался ему с конской казенной подставы или с одиночек-соплателыциков, под которыми следует разуметь одиночек по семейному положению, отбывающих военную повинность по системе складчины — один ратник с нескольких крестьян.

Главная заслуга византийского правительства заключалась в том, что при введении фемной организации оно поставило военную службу в зависимость от землевладения, чем и обусловливались устойчивость и живучесть фемного устройства. Служба положена с земли, и обыватель служил в таком отделе войска, какому соответствовал земельный участок, находившийся в его пользовании. Соответственно тому были участки для пехотной службы, для кавалерийской и морской. Таковы основные черты фемного устройства, которое своими начатками относится ко времени Ираклия.

Судить о том, в какой местности прежде всего применено было фемное устройство, мы лишены возможности. Несомненно одно, что в 622 г., при выступлении в первый персидский поход, Ираклий от Никомидии направился в области с фемным устройством и здесь производил обучение новобранцев. Впоследствии здесь была фема Опсикий, служившая охраной столицы и прилегающих местностей, и потому можно бы с некоторым основанием первые распоряжения по отношению к фемной организации приписывать ближайшей к столице области на азиатской стороне. Но впоследствии при ближайших преемниках Ираклия особенное значение приобрела фема Анатолика. Об организации и происхождении этой фемы сохранились притом более пространные сведения. Уже при Маврикии здесь находим первые мероприятия к усилению военной власти. Стратигу Анатолики, в каковом звании видим Филиппика, женатого на сестре Маврикия Гордии, подчинены были провинции Азия и Лидия и части Карий, Фригии, Ликаонии, Писидии, Каппадокии и Исаврии. Это была самая главная фема, и ее стратиг в чине патрикия занимал одно из высших мест по табели о рангах… Подчиненный ему военный корпус, по приблизительному расчету в 10 тыс. человек, часто играл роль в политических судьбах Константинополя.

Другая фема, образовавшаяся также еще до Ираклия, это фема Армениак. Военная организация этих фем постепенно выросла в VII в. под давлением обстоятельств, т. к. Анатолика и Армениак находились на постоянном военном положении вследствие возрастания могущества арабов и набегов их на Византию. Что касается европейских провинций, здесь прежде всего организовалась в фему Фракия, в которую вошли диоклетиановские провинции: Европа, Родоп, Фракия, Эмимонт, Скифия и Мизия. Хотя при Ираклии на Балканском полуострове произошли большие перемены вследствие ослабления аваров и установления мирных отношений со славянами, которым были уступлены на известных условиях занятые ими области, тем не менее, стратиг фемы Фракии с подчиненными ему военными силами имел громадное значение, потому что на место аваров в VII в. начинает расти на Балканском полуострове сила и влияние болгарского хана. При полном развитии фемного устройства в империи насчитывалось 26 военных округов с одинаковым устройством.

Глава II

Завершение славянской иммиграции

Легенда о поселениях хорватов-сербов

Само. Общая схема древней истории славян

Как мы видели в одной из предыдущих глав, к царствованию Ираклия следует относить завершение иммиграции славян в империю, окончательное утверждение их на Балканском полуострове и первоначальные формы политической и гражданской организации их как в пределах Византийской империи, так и в ближайшем с ней соседстве. Самым выразительным свидетельством к характеристике политического положения дел в первой половине VII в. служит известие Исидора Севильского от 615 г.: «Славяне отняли у римлян Грецию, а персы — Сирию, Египет и многие другие области». В частности, что касается Балканского полуострова, здесь совершился ряд событий первостепенной важности, которыми на долгое время обусловлен был ход славянской истории и которые имеют настолько важное значение для истории Византии, что необходимо требуют себе видного места в изложении событий описываемой эпохи.

Оценивая главные источники для первоначальной истории славян, следует приходить к выводу, что известия Прокопия, Маврикия и автора сказаний о чудесах св. Димитрия не могут относиться к одному и тому же племени, т. е. что анты и славяне древних источников имели между собой существенное различие не только по месту жительства, но и по чертам быта. Весьма вероятно, что черты славян в описании Маврикия, указывающие на привычку жить в лесах и болотах, относятся к тем славянам, которые жили на северо-востоке; к ним же следует отнести и сентиментальное описание трех гусляров, приведенных в стан Маврикия, и того народа, из которого они происходили. Здесь, конечно, мы имеем перед собой отголоски легенды и следы преданий, принесенных в Константинополь служилыми людьми славянского происхождения, поступившими на службу или к византийским военным людям, или к правительству в качестве наемной дружины, или федератов. Это рассказы об отдаленных славянах, с которыми Византия едва ли приходила в непосредственные сношения. Независимо от подобных легенд, которые потом найдут себе место в сочинении Константина Порфирородного, византийская историография сохранила сведения, хотя и не так подробные и проверенные критикой, как бы то было желательно в настоящее время, но достаточно реальные и относящиеся именно к тем славянским племенам, с которыми византийскому правительству чаще всего приходилось иметь дело на Балканском полуострове. Наиболее удовлетворительными остаются наши сведения о тех племенах, которые образовали болгарский народ. Постановленный и географическими, и историческими условиями в такое положение, которое влекло его к югу и северо-востоку, болгарский народ естественно подчинился культурному влиянию Византии и с помощью завоевательного тюркского элемента развил в себе те начала, каких недоставало славянам: военное сословие, центральную власть хана и национальную Церковь.

Выше мы привели сказание о Кувере, которому следует приписывать большое значение. Но кто был Кувер и в каких событиях принимал он участие? Т. к. в сказании подразумевается первый удар, нанесенный аварскому могуществу славянами, то без колебания можно признать, что здесь идет речь о времени Ираклия и ближайшим образом о событиях, последовавших за осадой Константинополя в 626 г. Затем, хотя автор имеет смутное представление о последовательности событий и о центре, из которого исходило антиаварское движение, тем не менее, он стоит на почве вполне реальных отношений, которые выясняются из других источников.

В истории патриарха Никифора (IX в.) находим следующее известие о тех же событиях: «В то же время поднял восстание против аварского кагана Куврат, двоюродный брат Орхана, властителя уногун-дуров, и, стеснив его народ, изгнал из своей страны. Он послал посольство к Ираклию и заключил с ним мир, который соблюдаем был с той и другой стороны до конца их жизни. Император послал ему дары и почтил достоинством патрикия»¹.

Отметим здесь три факта: 1) Куврат поднял восстание против кагана; 2) был в союзе с Ираклием; 3) получил от империи достоинство патрикия. Что касается странного термина уногундуры, то несколько ниже у того же автора находим объяснение, что здесь разумеются болгаре². Следует думать, что Кувер сказаний о чудесах св. Димитрия и Куврат или Коврат патриарха Никифора есть одно и то же лицо, потому что роль, им приписываемая, вполне совпадает и по существу дела, и в хронологическом отношении. Некоторый свет на те же отношения и на то же лицо бросает новый памятник, именно хроника Иоанна, епископа Никну (в Нижнем Египте), жившего в VII в. и пользовавшегося так же, как и автор занимающего нас сказания, утраченными для нас материалами³. Говоря о событиях, последовавших за смертью Ираклия, именно о внутренних смутах, вызванных вопросом о престолонаследии, епископ Иоанн вводит в изложение этих событий и Куврата, т. к. было мнение, что этот последний поддерживал партию вдовы Ираклия: «Куврат, князь гуннов и племянник Орхана, в юности был крещен и воспитан в Константинополе в недрах христианства и вырос в царском дворце. Он был соединен тесной дружбой с Ираклием I и после его смерти, как осыпанный его милостями, оказывал признательную преданность его детям и его супруге Мартине. В силу святого и животворящего крещения, им полученного, он побеждал всех варваров и язычников. Говорили, что он поддерживал права детей Ираклия и был против Константина. Вследствие этих слухов византийское войско и народ подняли восстание» ⁴.

Не приписывая особенного значения месту у писателя Феофана, где поминается это имя⁵, т. к. здесь источником служил патриарх Никифор, мы должны прийти к заключению, что сообщаемые анонимным писателем о чудесах св. Димитрия сведения отличаются большей подробностью и именно в таких существенных сторонах деятельности Кувера, которые не затронуты ни у греческого, ни у эфиопского историка, хотя, с другой стороны, у этих последних есть факты, оставшиеся неизвестными или почему-либо спутанными у первого.

В смысле характеристики деятельности Кувера в нашем сказании есть достаточно яркий материал, но, как сказано выше, лишенный хронологической почвы и систематичности. Автор несколько раз указывает на то, что князья окружавших Солунь славянских племен приняли греческую культуру, усвоили себе греческую одежду и язык: таков был князь ринхинов Первунд⁶, таков Мавр, лицо, приближенное к Куверу и обладавшее знанием как греческого, так славянского и болгарского языков ⁷, но не сообщает ничего подобного о Кувере, хотя этот последний еще больше был проникнут греческим образованием, чем первые. Есть лишь одна сторона, на которой сближается наш автор с епископом Иоанном из Никиу, именно оба они одинаково объясняют успехи Кувера в борьбе с соседями тем, что в пользу их были христианская вера и святое крещение.

Переходим снова к сказанию о чудесах. Наиболее оригинальным и совсем не затронутым другими источниками известием следует признать то, что после одержанных над аварами побед Кувер со своим народом перешел Дунай и завладел Керамисиевым станом в греческой стране, откуда начал угрожать разным городам империи, между прочим Солуни и царственному городу Константинополю. Как объяснить этот любопытный факт? И прежде всего что разуметь под топографическим термином Керамисиев лагерь?

Прежде всего нельзя не отметить то наблюдение, что у писателя неодинаково пишется этот термин, что дает основание предполагать, что он и для самого писателя был не столь обычным, т. е. что это не греческий, а иностранный и, может быть, болгарский термин. Что место военного расположения, стоянка или лагерь древних болгар, имело название κάμπος на официальном языке, это прекрасно засвидетельствовано надписью Омортага⁸, где так названо расположение болгарского стана в Плиске со столицей хана и его двором: εις της Πλσκας τον κάμπον μένοντα. Как до сих пор не может быть разъяснено, какому языку принадлежит слово Πλσκα или Плиска, так и по отношению к термину Κεραμήσιος нам не следует крепко держаться за латинский и греческий язык, для которого термин вполне чужд. Предположение, что выражение «Керамисиев стан» должно быть объясняемо не из греческого языка, может находить себе некоторое подтверждение и в том, что керамисианами наш автор называет спутников Кувера, поселенных в захваченном им месте по переходе через Дунай, и что этот термин иногда употребляется в связи со славянами. Нельзя также не привести здесь себе на память имя болгарского хана Кормесия, жившего в начале VIII в.⁹ Признаемся, мы даем лишь соображения и делаем догадки к объяснению довольно необычного термина. В дальнейших выводах мы склоняемся к тому заключению, что Кувер поселился со своими спутниками поблизости от Дуная и имел целью своих замыслов Восточную Болгарию, как это весьма определенно указано и в легенде. Теперь, что касается того пункта, который первоначально захватили болгаре, то здесь, не рискуя делать новые топографические расследования, мы можем идти по следам изучивших древнюю историю болгар по переселении их за Дунай. В этом отношении следует указать на так называемый Аспарухов Угол, Переяславец на Дунае и Николицельское укрепление.

Вышеизложенными данными не ограничиваются сведения о Кувере, находимые у нашего автора. Т. к. он пользовался утраченными в настоящее время источниками, то нельзя не придавать большого значения и дальнейшим его известиям. Основная мысль его состоит в том, что поселенцы Керамисиева стана стали посягать на Солунь, Константинополь и города Фракии, и что исполнителем этих замыслов они избрали именно Кувера, назначив его своим князем и каганом. В дальнейшем излагаются сношения Кувера с императором, имевшие результатом два важных для болгар условия: а) раз решение оставаться в занятой земле и б) право собирать дань с дреговичей.

Все это весьма правдоподобно и не встречает никаких опровержений в вышеуказанных других памятниках, согласно которым Кувер находился в весьма дружественных отношениях с Ираклием и получил от него сан патрикия. Наш автор дополняет лишь сведения о Кувере указанием на самый капитальный факт, из которого выросло могущество болгар, именно на постепенное порабощение славянских племен, раньше здесь поселившихся. Где собственно сидели дреговичи, этого нельзя определить из слов нашего памятника, ибо выражение «не так далеко» еще не может быть доказательным. Но нельзя не придавать цены тому сообщению, что болгаре, ходя за данью к славянам, расспрашивали их о Солуни и узнали, что она находится не так далеко, и многие из лиц ромэйского происхождения начали переходить с женами и детьми в Солунь, а отсюда епархом города препровождаемы были в Константинополь. Здесь снова автор обращается к Куверу, которому не могли нравиться перелеты из его лагеря в Солунь и который принял вместе со своими советниками следующее коварное решение. «Оказалось важным подыскать среди приближенных к Куверу архонтов такого, который, отличаясь и в прочем превосходством и искусством, имел бы знание ромэйского, славянского и болгарского языка и изощрен был во всякой демонической хитрости. Он должен притвориться повстанцем и, подобно прочим, искать прибежища в богоспасаемом городе, притворно выдав себя за верного слугу нашего царя, и ввести с собой к нам много своих приверженцев и затем взять город, возбудив в нем внутреннюю войну. Все это предполагалось сделать с той целью, чтобы облегчить для названного Кувера способ завладеть городом вместе со своими приближенными и прочими архонтами и, утвердившись в нем, вооружиться против окрестных племен, подчинить их своей власти, идти войной на острова и на Азию, и на самого царя».

Указанная писателем махинация, так хорошо придуманная, была возложена к исполнению на некоего Мавра, который в точности исполнил все поручение и обманул доверие как архонтов города, так и самого императора. Последний пожаловал ему почетное звание ипата и назначил стратигом всех тех пришлых людей, которые убежали из стана Кувера[3].

Таким образом, с передачей части военной власти наиболее опасному для спокойствия города лицу, которое было притом орудием Кувера, для осуществления плана болгар открылась полная возможность. Вновь назначенный стратиг избрал из своих единомышленников кентархов, пентиконтархов и декархов[4], и его оплиты держали в городе стражу днем и ночью, получая содержание от казны. Предполагалось воспользоваться великим днем Страстной субботы, когда все население будет в церквах, чтобы поджечь город и, пользуясь наступившей смутой, захватить его. Прибытие греческого флота к городу расстроило замыслы предводителя болгар, и сам Мавр впал в тяжкую болезнь.

Наконец, вследствие приказания императора Сисинний посадил на корабли часть упоминаемых керамисианцев, а сам Мавр с перебежчиками представился императору и был назначен им князем¹⁰.

В приведенном сказании о Кувере есть еще одна черта, вскрывающая обычный прием Византии по отношению как к славянам, так и к другим варварам. Какая цель была прибытия Сисинния с флотом? По всему видно, что прибытие морских судов в Солунь не стояло в связи с замыслами Кувера и Мавра, а имело другое значение. Флот имел целью содействовать переходу болгар и славян из Керамисиева стана в Солунь, а отсюда в Константинополь. И когда выяснилось число охотников, желавших перейти к византийцам из Константинополя, то были отправлены транспортные суда в Солунь с целью посадить на них славян. Из дальнейшего видим, что правительство назначило им своего князя и предоставило им земли для поселения. Таким образом, мы должны принять, что в Солуни происходила систематическая вербовка охотников колонизовать свободные земли. Органами и посредниками в сношениях между правительством и варварами были принявшие греческую культуру старшины, из которых назначались и устроители колоний. Ниже мы будем иметь случай видеть, что преемники Ираклия в обширных размерах применяли намеченный здесь способ порабощать варваров и пользоваться ими как для заселения свободных земель, так и для усиления военных сил государства. Рядом с развитием фемного устройства усиленно шла колонизация европейских и азиатских областей новыми народами.

Доселе мы обращали внимание исключительно на северо-восток и юг Балканского полуострова. До времени Ираклия в область наблюдения тогдашней летописи вступают лишь те славянские племена, которых поселения и воинственные набеги простираются на запад по Дунаю до впадения в него Тиссы. Сингидун, ныне Белград, есть крайний предел распространения сведении о славянах в доступных нам источниках Фракия и Македония, Фессалия и Греция и некоторые острова стали доступны славянской иммиграции. Подразумеваемая часть славян в культурном отношении стала в тесную зависимость от Византии и с большей или меньшей готовностью в лице своих племенных старшин начала служить политическим интересам византийского государства. Элементы образования государственности и общественная организация исходили, однако, не от Византии, но от тюркского племени, пришедшего из-за Дуная и подчинившего себе часть славян, занимавших северо-восточную половину Балканского полуострова

Что касается западной части полуострова, то происходившее здесь передвижение народностей остается в высшей степени малоизвестным. Вообще о славянах за пределами сферы влияния Византии или почти нет известий, или передаются легенды и сентиментальные повествования, не имеющие исторического значения. Самым живым фактом по отношению к западной части полуострова нужно признать вырвавшийся у знаменитого папы Григория Великого вопль в письме к епископу Салоны Максиму от 600 г.: «Славянский народ смущает меня и огорчает: огорчаюсь, ибо соболезную вам, смущаюсь, ибо славяне из Иллирии стали уже проникать в Италию¹¹, но не советую вам впадать в отчаяние, ибо тем, кто будет жить после нас, суждено увидеть еще худшее».

Движение славян на запад Балканского полуострова к Адриатическому морю закончилось тем, что к началу VII в. вся Далмация, за исключением приморских городов с римским населением, оказалась во власти славян. О начале этого движения, шедшего по всей вероятности вместе с аварскими вторжениями, очень сухие известия сохранились у латинских и восточных писателей, которыми, однако, утверждается тот факт, что рассказ Константина Порфирородного о движении сербов и хорватов в Далмацию в последние годы Ираклия носит на себе легендарный характер ¹². Ибо не подлежит сомнению, что славяне уже в III в. были на Драве и Саве, и что в VI в. начали тe же славяне проникать и в Далмацию, а к началу VII в. угрожали уже Италии ¹³.

История расселения славян по побережью Далмации, конечно, предполагает уже господство их на Саве и Тиссе и должна быть рассматриваема как последняя волна движения их на запад по материку. С этим вопросом стоит в связи весьма крупный и доселе еще не разъясненный историко-литературный факт, которого нельзя здесь не коснуться. Это известие Константина Порфирородного о переселении сербов и хорватов в земли, ныне обитаемые этими народами. С упомянутым известием в тесной связи находится также вопрос о происхождении Югославянской ветви славянского племени.

Четыре главы сочинения Константина об управлении империей (гл. 29, 30, 31, 32)¹⁴ составляют до сих пор не разрешенную еще загадку в историографии. Содержание этих глав, кратко говоря, в следующем. В первой, между прочим, идет речь о взятии Салоны, важного города Далмации, варварами, которых автор называет славянами и аварами¹⁵. Захватив Салону, эти варвары утвердились затем в Далмации, прогнав из нее старое римское или романизованное население. Факт завоевания Салоны Константин ставит в хронологическую связь с переселением сербов и хорватов на Балканский полуостров в царствование Ираклия.

Т. к. авары с половины VI в. действительно господствовали на Дунае и Тиссе, владели Паннонией и имели в подчинении некоторые славянские племена, то в общем известие Константина, как имеющее внешнюю вероятность, считалось основным источником для ранней истории сербов и хорватов. Можно бы задуматься разве над тем обстоятельством, что такой основательный ученый, как император Константин, имевший в своем распоряжении государственный архив и многообразные способы осведомления, позволил себе допустить смешение этнографических терминов и безразлично употребить слова «аваре» и «славяне». Но, не останавливаясь на этом, выделим из 29 главы самое существенное в смысле общего исторического факта: Далмация захвачена в царствование Ираклия теми хорватами, которые переселились из ранее занимаемой ими страны, называемой Белохорватия.

В следующих двух главах снова повторено повествование о захвате Салоны теми же варварами, затем помещен рассказ о хорватах. От хорватов, обитавших за Баварией, отделился один род и пришел с народом своим в Далмацию, которую освободил из-под власти аваров и подчинил себе. В довольно несвязном и спутанном повествовании настойчиво проведена мысль, что хорваты заняли бывшую под властью аваров землю с ведома и согласия императора Ираклия.

В 32 главе идет речь о движении сербов из страны, называемой Белосербия; точно так же, как и хорваты, эти последние, также с согласия царя Ираклия, получили для обитания свободные земли, занимаемые ими до настоящего времени: Сербию, Черногорию, Боснию и Герцеговину. В частности следует заметить, что по воззрению Константина сербы и хорваты были два пограничных племени, занимавшие большое пространство за Дунаем и Карпатами, нынешнюю Чехию, Моравию и Галицию. Белохорваты составляли восточную ветвь, белосербы — западную.

Сообщение Константина, определяющее как географические пределы распространения хорватов и сербов, так и хронологию заселения ими той территории на Балканском полуострове, которая доныне носит их имя, составляет единственный источник, из которого можно отправляться в этом основном вопросе сербохорватской археологии. В оценке этого сообщения образовались в науке два направления, из коих одно поддерживает Константина, другое смотрит на его известие как на легенду, составленную для объяснения реального факта, происхождение которого в X в. было забыто. Именно, в X в. географически и этнографически образовалось отдельное политическое тело с именем хорватов, которые на севере распространялись до Истрии, на востоке — до течения р. Вербас, на юге — до Антивари. Это вообще была приморская страна, которая в X в. имела уже за собой блестящую эпоху, т. к. Константин говорит, что Хорватия выставляет 60 тыс. конницы и 100 тыс. пехоты и владеет значительным флотом.

Чтобы до некоторой степени осмыслить первичные стадии истории славян на Балканском полуострове, необходимо отрешиться от приведенных в известии Константина дат и исторических сближений и ограничиться скудными заметками, восходящими к более раннему времени. Это тем более необходимо, что в связи с легендой о переселении хорватов и сербов при Ираклии получается неверное освещение и других фактов славянской истории.

Выше мы видели, что занятие славянами Далмации нужно относить к половине VI в., и что тот громадный этнографический переворот, который происходил в течение VI в. на Балканском полуострове, не мог не сопровождаться постепенным занятием славянами Паннонии и нынешней Сербии, Боснии и Далмации¹⁶. В удостоверение этого приводятся и филологические данные, выдвинутые, главным образом, профессором Ягичем¹⁷. В VII в., по его мнению, не было еще этнографического и филологического разграничения в сербо-хорватской ветви славян, и, следовательно, не может быть речи о том передвижении с севера, о котором говорится у Константина. Остается лишь невыясненным, при отрицательном отношении к известию Константина, то обстоятельство, что мысль о первичном разделении славян на две ветви, т. е. на славян и антов, засвидетельствована как древними, независимыми от Константина, источниками (Прокопий и Иорнанд), так и персидскими, происходящими также из более раннего времени, чем известия Константина ¹⁸.

Из предыдущего можно сделать только отрицательный вывод. Вошедшие в сочинение Константина известия о передвижении славян с севера и занятии ими Далмации в VII в. с согласия императора Ираклия не оправдываются ни ходом событий, ни другими источниками и — что всего важней — не объясняют югославянской истории. В VII в. в истории славян обнаруживается действительно жизненное явление: славянами сделан был первый шаг на пути образования государственного союза. И весьма любопытно то обстоятельство, что Константин не нашел в доступных ему материалах никаких следов этого движения. Имеем в виду образование княжеской власти у славян и стремление к основанию независимых княжений. Один и тот же факт намечен в двух направлениях, но в том и другом случае основным мотивом к возвышению военной или княжеской власти является освободительная борьба против аварского господства. Прежде всего разумеем житье Димитрия Солунского, где читается рассказ о Кувере, которого аварский каган назначил князем над подчиненными ему славянами и болгарами¹⁹. Кувер поднял свой народ против аварского хана, нанес ему несколько поражений и утвердил свое княжение на юг от Дуная, угрожая исконным греческим городам: Константинополю, Солуни и др. По связи с историей Кувера в том же источнике находим указание на способ колонизации славянами византийских областей, с предоставлением им права внутренней племенной организации под управлением своего князя. Таким образом, к VII в. обнаруживаются начатки той организации, из которой должны были возникнуть славянские племенные союзы или отдельные государства. Почему эти попытки VII в. не увенчались успехом и не сопровождались естественным процессом образования государств, это остается еще далеко не выясненным.

Между тем, в тот же период и для той же цели освободительного движения против аварского порабощения образуется, по-видимому, другое зерно. Это княжение Само. О княжестве Само сохранились известия только в латинских источниках ²⁰, между тем как византийская летопись совсем не знает об этом имени. Притом же оба названные источника не могут считаться хорошо осведомленными о славянских событиях; по одному — центр господства Само был в Чехии и Моравии, по другому — в Хорватии, вследствие чего доселе неясно, где было зерно, и куда простирались границы этой первой славянской государственной организации. Не может быть сомнения лишь в том, что Само объединил славян под своей властью и начал борьбу с аварами в царствование Ираклия, т. е. приблизительно около 623 г. Но деятельность Само в границах Византийской империи осталась совершенно не отмеченной византийской летописью, а случайно захвачена Фредегаром потому, что король франкский Дагоберт должен был, расширяя свои владения на Восток, столкнуться со славянами.

Но известия Фредегара о княжении Само не выше по своему достоинству сообщений Константина. Касающиеся Само главы Фредегара слишком ясно выдают свой легендарный характер и не могут быть рассматриваемы как надежный материал ни по существу реального их содержания, ни по хронологическим приурочениям. Таким образом, останавливаясь на предположении, что в руках составителя относящихся до истории славян глав хроники Фредегара было сказание о славянском князе, который вел успешную борьбу с аварами и германцами²¹, мы не находим возможным вводить рассказ Фредегара в свое изложение, как не могли воспользоваться и рассказом Константина.

Нужно прийти к заключению, что оба наши источника основываются в изложении истории героического периода славянской истории VII в. на сказаниях, до нас не дошедших. Следы этих сказаний мы видим и в летописи, и у Константина Порфирородного. Сюда относится и сентиментальный рассказ о трех славянских гуслярах, приведенных в стан императора Маврикия, и наивное повествование об обитаемой этими славянами стране, в которой нет железа и где не употребляют оружия. Сюда же можно причислить ответ князя Лавриты на предъявленное к нему аварами требование подчинения и дани: «Есть ли кто под солнцем, кто мог бы сокрушить наше могущество; мы привыкли господствовать, а не повиноваться чужим властителям». Таким же характером легенды или народного сказания отличаются многие места в повествовании Константина (гл. 29, 30) и Маврикия. Нет сомнения, что и некоторая часть сказания о Кувере, нашедшая себе место в чудесах св. Димитрия, также почерпнута из народных сказаний. Таким образом, весь материал, который относится к освободительному движению славян от аварской власти, носит несколько легендарный и сентиментальный характер, каким могли быть окрашены предания княжеских дружин, которым не суждено было, однако, достаточно развиться вследствие роковых для славян событий VII–VIII вв.

Не отрицая за княжеством Само важного значения в смысле утверждения славянского элемента на западных окраинах и продолжительного успешного соперничества с германским преобладанием, историк все же не может уклониться от постановки самого естественного в данном положении вопроса о том, что же в сущности представляли собой отмеченные источниками VII в. попытки образования у славян княжеской власти и начатки государственного их объединения? Здесь необходимо коснуться вопроса о культурном состоянии славян в период столкновения их с греками византийскими на юге и с итальянцами и германцами на юго-западе.

Много было говорено об историческом возрасте славян сравнительно с германцами, причем главным образом принималась в соображение хронологическая разница образования государственности у германцев и славян, т. е. целый период в 300 лет, если считаться с германскими государствами V–VI вв. и славянскими IX в. Нельзя не признать некоторой доли искусственности и произвольности в этом сравнении дать образования государств. Нужно бы доказывать, с целью оправдать разность возрастов, недопустимое положение, что славяне в V и VI вв. являются в истории на весьма низкой ступени культурного развития. Но на этом нельзя настаивать, т. к. все данные говорят за то, что славяне были уже в оседлом быту и занимались земледелием. По отношению к внутреннему быту факты языка указывают на семейно-родовой быт как на исконную форму жизни славян. Те из древних писателей, которые имели случай лично ознакомиться со славянами, отметили характерные особенности их жизни: «Все эти народы, славяне и анты, не повинуются одному повелителю, но из древности живут в демократии, поэтому у них общественные дела всегда обсуждаются на сеймах (вечах)». То же замечание несколько позднее сделано Маврикием: «Не признавая над собой чужой власти, они не находятся в согласии и друг с другом; всякий может высказывать противоречивое другим мнение; что положат одни, на то не соглашаются другие, никто не хочет уступить. Так как у них много старшин, не ладящих друг с другом, не бесполезно привлекать некоторых из них на свою сторону увещеваниями или подарками, дабы возбудить между ними распрю и препятствовать соединению их под одним вождем».

Такой быт, конечно, должен составлять большое препятствие для образования значительных племенных союзов и государственной организации. Что славяне, делавшие нападения на империю и занявшие Балканский полуостров и частью Грецию, были именно в таком семейном и общественном быту, какой отмечен приведенными выше свидетельствами, это подтверждается всей их бойкой, цветистой, многообещавшей, но оказавшейся пустоцветом, а потому и бесплодной до IX в. историей. В методологическом отношении против бедности красок и скудости источников наука располагает теперь сравнительно-историческим методом, посредством коего достигается восстановление общего типа развития народов. Можно понять, что при таком направлении изучения славянской истории открытия в истории одного народа обогащают фактами историю родственных народов, т. к. оказывается весьма естественным, что черты жизни, утратившиеся или оставшиеся незаписанными для одного племени, во всей живости хранятся иногда у другого. Так, при помощи тщательного анализа фактов средневековой западной и восточноевропейской истории получилось наблюдение, что при всех сходствах в развитии общих явлений между Востоком и Западом замечаются и характерные отличия. В этом отношении прежде всего нужно указать, что древний период славянской истории на Балканском полуострове, изучаемый на основании известий, почерпнутых из наблюдений над западными окраинами Византийской империи, не может быть отделяем от своего естественного географического театра и потому должен удерживать наименование византийского периода. Здесь речь идет не о пустом звуке, не об имени, в котором в сущности мало привлекательности, а о самом содержании периода, которому усвояем данное наименование. Как в основе первоначальной истории западноевропейских народов, основавшихся в разное время на жительство в пределах Римской империи, заложены разнообразные влияния, исходившие от Рима, которые в совокупности принято называть романизацией, так и основные черты древней славянской истории в пределах Восточной империи должны были развиваться под воздействием влияний, исходивших из Царяграда, которые подразумеваются под именем византинизма.

Правда, византийское влияние выразилось далеко иначе и в другом порядке, чем романское. Славянские племена не стерли византийского государства, не уничтожили империи, как это сделали западные народы с Римом, и вместо периода образования государственности на развалинах империи ограничились в течение 300-летнего периода попытками слияния с империей, и этот процесс сопровождался весьма вредными последствиями в особенности для тех племен, которые наиболее проникли на юг Балканского полуострова. С точки зрения хронологии фактам германо-романской истории, т. е. образованию государства Меровингов, или лангобардов, на восточной половине Европы следовало бы противопоставить события славянской истории, стоящие в связи с занятием Балканского полуострова, с осадой Солуни, с освободительным движением под властью Кувера и Само. Но этим противоположением так умаляется реальное содержание славянской истории, что для спасения его была необходима или теория несоответствия исторических возрастов славян и германцев, или сентиментальная теория о мирных наклонностях славянского племени. По отношению к германской истории периода образования государственности, ограничиваясь наиболее жизненными и важными в культурном отношении фактами, в которых выражаются органическое развитие и смена идей и направлений, можно выделить некоторые основные элементы или первичные стадии, составляющие существенное содержание жизни исторических народов. Таковыми должны быть признаны: исконные особенности германского быта, отмеченные, между прочим, Тацитом; изменения в германском быту под воздействием римского права (романизация); влияние христианства и связанных с ним учреждений. Под влиянием указанных взаимодействующих сил складываются обширные политические группы и вырастает королевская власть, причем римское духовенство служит проводником римского права и романских учреждений во вновь возникших королевствах. Германская дружина — советники и соратники короля — обусловливает социальный, административный и экономический строй государств.

Перенося эти наблюдения на славян VI–VII вв., мы должны приходить к следующим выводам. Хотя славяне не церемонились с Восточной империей, хотя их действия на окраинах империи, нападения на города и колонизация свободных мест должны бы сопровождаться тем же результатом, сознательно подготовляемым и неоднократно выраженным их вождями, что и нападения германцев на Западную империю, но этот желанный результат оказался неосуществимым. Славяне оказались слабыми в борьбе, не уничтожили Восточной империи и не заменили императора кем-либо из своих жупанов, но значительной частью вошли в состав империи, придав новые черты византинизму и сами испытав разнообразные его влияния. Ясно, что при значительных сходствах внешней обстановки славянская история пошла не тем путем развития, что западная, вследствие некоторых особенных условий, которые или укрылись от внимания исследователей, или находятся в зависимости от расовых особенностей славянского племени. Не нужно забывать, что первые опыты объединения нескольких славянских колен под одной властью осуществились, по-видимому, далеко за чертой непосредственного влияния Византии, в то время как ближайшие племена долго остаются в первичной стадии жупного устройства, наблюдаемого одинаково и у тех колен, которые поселились в областях империи и приняли подданство императора.

Византии не представлялось выгодным способствовать образованию крупных центров среди славянства; напротив, самые элементарные соображения выгоды склоняли византийских государственных людей к тому, чтобы поселить рознь и вражду между отдельными коленами — жупами, поддерживая одного славянского вождя против другого. Жупное устройство по коленам, отсутствие сильной княжеской власти и постоянная борьба между отдельными коленами — вот те черты, которыми характеризуется славянская жизнь в период заселения Балканского полуострова. Старому государству с организованной военной и административной системой не стоило большого труда наложить свою руку и на такие племена, которые с оружием в руках занимали области империи. То обстоятельство, что византийские известия отмечают как наиболее отличительные черты славянской жизни отсутствие сильной княжеской власти, демократические обычаи, выражающиеся в перенесении политических и общественных вопросов на вече, решения которого необязательны для меньшинства, служит указанием, что эти формы быта наблюдались именно у тех славян, которые жили в пределах империи и старались удержать их «в противность ромэйским обычаям». Показание Льва Мудрого, что славяне неохотно исполняют приказания чужого лица и что гораздо легче сносят несправедливости и обиды собственных старшин, лишь бы не следовать ромэйским обычаям и законам, относится, конечно, к тем славянам, которые жили в пределах империи, составляя, однако, из себя привилегированное общество, на которое не простирались имперская администрация и суд. Т. к империя старалась не поступаться своими владениями в пользу варваров, то с течением времени все захваты вооруженной рукой приобретали легальный характер, становясь фактом колонизации с разрешения правительства.

В актах Димитрия Солунского отмечаются случаи вербовки славянских отрядов для колонизации свободных имперских земель, для VII в. имеется ряд летописных известий, знакомящих с обычной системой правительства пересылать большие славянские отряды из Европы в Азию и давать им такое устройство, которое было бы совместно с интересами государства. Вследствие подобного приобщения славян к жизни Византии образовались между греками и славянами такие отношения, которые сопровождались неизбежными взаимными воздействиями и влияниями, имеющими обнаружиться в дальнейшей истории.

По отношению к периоду образования государств у славян нужно делать различие между теми, которые произошли естественным путем сплочения жуп и колен, и теми, которые образовались под влиянием пришлой чужеземной власти. Независимо от того громадное различие наблюдается и в исторических судьбах, и в культурном развитии между государствами, образовавшимися под воздействием германо-католическим, и теми, которые подпали под влияние греко-православного исповедания. В этом лежит зерно различия славян по культуре и религии, — различия до такой степени глубокого, что оно отразилось на всей тысячелетней истории славянского племени.

Переходя к славянским племенам, основавшимся в границах Византийской империи, мы встречаемся с явлением, которое не поддается объяснению без предварительного обсуждения вопроса о густоте славянских поселений. Принимая в соображение, что в пределах распространения славян по Балканскому полуострову сохранились до настоящего времени значительные слои старых обитателей, как албанцы, влахи и греки, и что самые сильные волны славянского движения, добежавшие до Эгейского моря и до Морей и частью перекатившие на азиатский материк, постепенно смешались и потерялись в туземных элементах, мы должны думать, что заселение славянами Балканского полуострова не имело большой густоты. При недостатке организаторских сил в своей собственной среде, при отсутствии центральной власти, которая побудила бы коленных старшин и представителей отдельных родов подчиняться общим, а не частным интересам, отдельные колена и жупы обречены были вести скромное существование, не достигнув предстоявшей перед ними государственной и национальной задачи. Можно было бы ожидать, что авары, подчинив себе занятые славянами области империи, сообщат им необходимую организацию и создадут во Фракии и Македонии такое же государство, какое удалось в VII–VIII вв. создать болгарам орды Аспаруха, но в действительности этого не случилось.

Глава III

Взятие Иерусалима персами. Вторжение в Персию в 623 г. и ряд поражений, нанесенных персидскому царю

Осада Константинополя аварами и персами

Всемирно-историческое значение персидской войны

Первые годы правления Ираклия изображаются в историографии как период наибольшего унижения и самых крупных потерь империи в Европе и Азии. Хотя положение дел на Востоке становилось более и более тревожным со времени вступления Ираклия на престол, но он долго не был в состоянии располагать достаточными военными средствами для войны с Хосроем. По-видимому, Малая Азия и Сирия оставались совсем без защиты, т. к. персы в короткое время сделали здесь большие завоевания. Так, в 611 г. завоевана была Сирия вместе с ее главным городом Антиохией, в следующем году персы вступили в Малую Азию и овладели Кесарией Каппадокийской, захватив десятки тысяч пленников и отправив их в Персию. В 613 г. полководец Хосроя Сарвар угрожает Палестине, причем был завоеван Дамаск, и скоро затем началась осада Иерусалима. В затруднительном положении, не имея ни войска, ни денег, Ираклий обратился к церковным средствам — тому источнику, из которого он пользовался и в последующее время¹.

Самым важным событием было взятие Иерусалима в 614 г. Осада и падение Иерусалима находятся в связи с еврейским вопросом того времени. Со времени Фоки против иудеев было гонение в империи, которое продолжалось и при Ираклии. Персидские успехи в Палестине и Сирии возбудили надежды евреев и заставили их искать защиты у завоевателей, под знамена которых они стекались большими толпами и возбуждали в персах фанатизм и непримиримую вражду против христиан. Этим объясняется исключительно кровавый характер последовавших за падением Иерусалима событий. Осада города продолжалась три недели. Когда, наконец, персам удалось разрушить часть стены и ворваться в город, они предоставили участь христианского населения фанатизму евреев, которые и свели здесь счеты с христианами, угнетавшими их преследованиями и презрением. Говорят, что не один десяток тысяч христиан погиб в Иерусалиме от руки иудеев, до тридцати пяти тысяч уведено было пленников. Город и храм подверглись беспощадному грабежу, при котором завоеватели руководились не только жаждой добычи, но чувствами мести и религиозной нетерпимости. В особенности пострадали христианские святыни, перед утратой которых отступали на второй план и пленение патриарха Захарии, и разрушение города. Храм Гроба Господня и все постройки св. Елены были преданы пламени, драгоценная утварь, благоговейно приносимая сюда со всех стран, была расхищена, священные реликвии частью уничтожены, частью взяты победителями. Между этими последними особенно была тягостна утрата Животворящего древа креста, которое взято было персами и увезено в Ктесифон.

Постигшая Иерусалим судьба была тяжким ударом для всего христианского мира. Палестинские христиане нашли себе убежище в Александрии, где патриарх Иоанн Милостивый оказал им деятельную помощь из церковных средств. Но опасность грозила и самой Александрии, так что Ираклий чрез гражданского управителя Египта патрикия Никиту предлагал александрийскому патриарху выдать свои средства на государственные потребности, прежде чем овладеют ими персы Действительно, в 616 г. персы переправились в Африку и завоевали Египет, патриарх и патрикий Никита принуждены были оставить свою область и спасаться в Константинополе. В следующем году отдельный персидский отряд направился в Малую Азию, дошел до Халкидона и угрожал самой столице. Конечно, редко империя была в таком отчаянном положении.

Ведя с персами безнадежные переговоры, Ираклий видел, что нужно прибегнуть к крайним средствам, что в Константинополе нет более безопасности для византийского царя. В таком положении он пришел к решению, которое характеризует беспомощность его и истощение ресурсов: именно он решился перенести столицу в Карфаген и сделал для того приготовления. Раз принял подобное же решение Юстиниан, но царица Феодора поддержала его энергию; теперь подле императора не было советницы, подобной Феодоре, но на страже интересов империи оказался доблестный патриарх Сергий, который внушил императору твердость духа и взял с него слово употребить все силы на защиту столицы. Между тем случилось, что корабли, готовые отплыть в Карфаген с нагруженными на них сокровищами, были разбиты бурей, что признано было за проявление божественной воли.

Хотя неприятель был в виду Константинополя, Ираклий решился начать переговоры о мире. Он сам отправился в неприятельский стан и убедил персидского полководца Сайта снять осаду с Халкидона. Вместе с тем снаряжено было торжественное посольство из 70 важных лиц, которому поручено было идти к Хосрою. Но посольство подверглось поруганию, как только вступило на персидскую почву, всех его членов заковали в оковы и под стражей привели пред Хосроя. Попытка вступить в переговоры не только не увенчалась успехом, но еще более раздражила греков против персов. Персидский царь в сознании своего могущества и с целью показать крайнее презрение к Ираклию приказал с Сайта содрать кожу, а послов заключить в темницу. В ответ же на отправленное ему с посольством письмо говорил, между прочим, следующее: «Да не обманывает вас тщетная надежда. Если Христос не мог спасти Себя от евреев, убивших Его на кресте, то как же Он поможет вам? Если ты сойдешь в бездны моря, я протяну руку и схвачу тебя!»

Вот при каких обстоятельствах предстояло Ираклию решать вопрос о судьбе своей империи. И нужно признать, что византийский царь весьма глубоко оценил значение событий и понял, что борьба с персами требует полного успокоения северной границы, и что нужно во что бы то ни стало обеспечить себя со стороны Балканского полуострова. Здесь происходил этнографический переворот: во Фракии, Македонии и на побережье Адриатического моря продолжалось передвижение славянских племен, которые частью осели на новых местах, частью передвигались на юг и запад под напором аваров, народа тюркского племени. Можно думать, что утверждение аваров на Дунае и Тиссе и основание ими долговременного господства в дунайских областях, в местах славянского расселения, оказало значительное влияние на судьбы славянского племени. Хотя авары появляются как кочевая орда с хищническими наклонностями, и хотя укрепленный их стан, или хринг, скорей напоминал временный лагерь, а не постоянное местожительство, но у них было хорошо поставлено военное дело, сильно развита власть военного предводителя, и для занятия военным делом они нуждались в даровом труде подвластного земледельческого населения, каковым были славяне. С конца VI в. византийская летопись, упоминая об аварских набегах и завоеваниях, постоянно смешивает авар и славян, т. к., действительно, в аварском войске славяне составляли значительный отдел. Быстрое распространение славян по Норику и Паннонии и занятие ими местности от Адриатического до Черного моря должны быть объясняемы главнейше тем, что славяне шли здесь вместе с аварами, которые в качестве организующего военного элемента дали силу и напряжение расселению славян.

Ираклию приходилось считаться с весьма серьезным положением. Иногда дорогим выкупом можно было заручиться временным спокойствием от аварского кагана, иногда возбудить движение среди славян и тем отвлечь внимание аваров к внутренним делам. Во время царя Маврикия Дунай признавался границей аварской власти, но это не мешало аварам предпринимать постоянные хищнические вторжения в собственно византийские области; при Фоке в 604 г. вновь заключено было соглашение с аварами, но оно также не обезопасило империю от набегов диких наездников. Ираклий привнес новую точку зрения в разрешение славяно-аварского вопроса. Уже не в первый раз византийским государственным деятелям приходилось решать проблему о новых народах; в V в. Феодосии отступил от старых традиций в пользу германского элемента, который в лице готского племени был принят в империю на равных правах с греками и вошел в состав войска и администрации. Эта мера вполне отвечала потребностям времени и принесла империи громадную пользу. Ираклию предстояло решить подобный же вопрос по отношению к славянам. Литературная традиция, сохранившаяся у Константина, по которой Ираклий дал разрешение сербам и хорватам на поселение их в областях империи, скрывает в себе намек на важный факт, относящийся ко времени Ираклия: именно в это время найдена была наилучшая формула, удовлетворявшая и византийское правительство, и славянские племена, занявшие Балканский полуостров, применив которую, Византия вступила в тесное единение со славянами, а последние нашли благоприятное устройство под законами империи и в ее границах, на правах подданных императора.

Пока мы лишены еще возможности выяснить предварительные мероприятия для достижения указанной цели. Но не может быть сомнения в том, что Ираклию удалось разделить интересы аваров и славян и подготовить антиаварское движение на Балканском полуострове. Некоторые указания в этом смысле имеются в деятельности Кувера и в истории осады Константинополя в 626 г. Но самое важное в этом отношении основывалось на отдельных соглашениях с предводителями славянских колен, вступавшими в известные обязательства к империи и получавшими свободные земли для обитания, организованные как военноподатные участки; к этому вопросу мы еще будем иметь случай возвратиться. Путем соглашений со славянскими старшинами начата была колонизация Малой Азии, прежде всего провинции Вифинии, позволившая провести новую административную и земельную систему, с которой стоят в связи военные успехи Ираклия.

В то время как персы на Востоке делали одно завоевание за другим и отдельные отряды их угрожали самому Константинополю, столице империи предстояло испытать еще новое бедствие, происходившее от голода и язвы. Константинополь всегда зависел в доставке хлеба от Египта, Малая Азия могла служить лишь вспомогательным средством, но к 618 г. подвоз хлеба из Египта был закрыт вследствие персидских завоеваний, а на Балканском полуострове угрожала опасность от аварского нападения. К 619 г. относятся сношения Ираклия с каганом, имевшие целью заключение или возобновление ранее заключенного мира. Было условлено, что Ираклий встретится с каганом неподалеку от Длинных стен, куда простирались аварские наезды, в Ираклии (древний Перинф). Но свидание не состоялось, потому что Ираклий благовременно заметил подготовленную ему аварами засаду и, оставив следовавшие за ним запасы и царскую утварь, поспешно спасся в Константинополь. До какой степени слабости доведена была империя в это время, видно из того, что авары погнались за греками, дошли до самого предместья столицы, захватили громадную добычу и взяли в плен множество сельского населения. Тем не менее, Ираклий находил благоразумным искать мира с аварами, потому что на Востоке дела шли еще хуже.

В 620 г. каган согласился на мир, но взял за это очень дорогую цену. Прежде всего Ираклий должен был дать заложников для обеспечения принятых на себя обязательств. В числе заложников были побочный сын его Иоанн Афаларих и племянник Стефан, сын сестры царя Марии. Кроме того, увеличено количество ежегодной дани, вносимой в пользу аваров. На этих условиях каган давал Ираклию свободу приступить к осуществлению планов его по отношению к Персии.

Начало персидского похода относится к весне 622 г. Нам следует дать себе отчет, как состоялся этот поход, какими средствами располагал Ираклий для открытия военных дел с Персией, и чем обусловливался неожиданный успех его предприятий на Востоке, напомнивший блистательные походы Александра Македонского. Прежде всего нужны были материальные средства на ведение войны, а в этом отношении Ираклий не мог рассчитывать на помощь ни европейских, ни азиатских провинций, частью находившихся на военном положении, частью занятых неприятелем. Есть известие, что и ранее этого времени он черпал денежные средства у Александрийской Церкви и употреблял их на государственные нужды; теперь та же мера применена была в обширных размерах к церквам и монастырям столицы. Хрисовулы Ираклия 612 и 619 гг., которыми ограничивалось число духовенства в храме св. Софии и предписывалась экономия в расходовании церковных сумм, подготовляли уже его последующие распоряжения насчет церковных имуществ. Просвещенный и патриотически настроенный патриарх Сергий не поставил препятствий к проведению вопроса об употреблении церковных сокровищ на военные потребности, тем более, что войну с персами можно было рассматривать после завоевания Иерусалима и отнятия Животворящего древа как подвиг религиозный. Драгоценностями св. Софии не ограничивались жертвы Церкви, примеру Великой церкви последовали столичные и провинциальные епископские храмы, пожертвования коих позволили правительству начеканить достаточно золотой и серебряной монеты на потребности предстоящей войны.

Весьма характерно еще известие, сообщаемое современником², что всю зиму перед походом Ираклий провел в строгом уединении в одном из предместий Константинополя, занимаясь чтением военных и исторических сочинений. Перед походом приняла была также чрезвычайная мера для обеспечения порядка в управлении государством на время отсутствия императора. С этой целью учреждено регентство, вверенное десятилетнему царевичу Константину, патриарху Сергию и патрикию Бону. На второй день Пасхи, 5 апреля 622 г., помолившись в церкви св. Софии, Ираклий обратился к патриарху с следующими словами: «Оставляю сей город и сына моего на попечение Божие и Богоматери и в твои руки!» Затем, взяв в руки нерукотворный образ Спасителя, служивший ему как военное знамя, Ираклий открыл поход на корабле, готовом к отплытию.

На основании ближайших событий этого похода можно выводить заключение, что из Константинополя вышла незначительная часть войска, вероятно, гвардейские части и свита императора, т. к. сбор войска и организация частей предстояли впереди. Следует вспомнить, что Константинополь находился под угрозой персидского отряда, приблизившегося к Халкидону, и что предполагаемое большинством историков движение Ираклия в Киликию и высадка в Пилах ³ едва ли соответствуют положению дела и намерениям Ираклия. Больше вероятностей в том предположении, что Ираклий высадился в Пилах в Никомидийском заливе, и что именно здесь, в провинции Вифинии, были те фемы, где устроен был Ираклием защищенный лагерь и где он провел шесть месяцев, занимаясь набором войска и обучением военному делу новобранцев. Это время нужно считать употребленным весьма целесообразно во всех отношениях. Ираклий успел ознакомиться с новобранцами, обучить их военному делу и внушить им к себе доверие. Здесь уместно сделать замечание по поводу отмеченного историками отсутствия в отрядах Ираклия ветеранов. Откуда же были набраны свежие люди? Не подлежит сомнению, что главная часть новобранцев происходила из славян, которые к этому времени наводнили Балканский полуостров и содействовали к образованию фемного устройства в Малой Азии, давая из себя значительное число охотников для колонизации Вифинии.

Осенью того же 622 г. Ираклий пошел в Каппадокию. Первым последствием этого движения было то, что персидский вождь Сарвар, стоявший под Халкидоном, оказался в опасности быть отрезанным от сношений с Персией и принужден отступить на те же провинции, которые теперь занимал Ираклий. Здесь зимой произошло сражение, которое окончилось поражением персов и имело последствием освобождение Малой Азии от врагов. Зиму 623 г. византийские войска провели в Армении и Понте, а сам Ираклий возвратился морем в Константинополь, где его присутствие было необходимо, между прочим, и для того, чтобы побудить аварского кагана держать свое обещание о мире.

После Пасхи 623 г. Ираклий снова выступил походом в Армению. Этот поход, продолжавшийся три года, совершен был среди невероятных трудностей и напоминает во многом экспедицию Александра Македонского. Поход Ираклия происходил по тем же местностям, которые прославлены подвигами македонского героя, и ознаменован не менее редкими и исключительными по отваге приключениями. Этот гомерический поход Ираклия обозначает, независимо от всего прочего, чрезвычайно высокое развитие военного искусства в византийской армии и характеризует большие военные дарования полководца. Ираклий нашел средства для войны там, где до него не думали искать, — в Закавказье и суровой Армении, которые были избраны базисом для наступления в центр Персидского царства. Это был и по своим результатам такой военный подвиг, какого Византийская империя не знала до сих пор.

Точкой отправления на этот раз служила для Ираклия Лазика, или Колхида, где он вошел в сношения с разными кавказскими воинственными племенами, которыми усилил свое войско, доведенное до 120 тыс. Отсюда чрез Армению он вторгся в Персидское царство, именно в провинцию Атрапатену, южней Аракса, и стал угрожать центральным владениям персидского царя. По всем вероятиям, это движение не было предусмотрено Хосроем, который позволил византийскому войску вторгнуться в Персию, сам оставаясь в главном городе провинции Ганзаке[5]. Находясь в критическом положении, персидский царь отдал приказ полководцу Сарвару поспешить в Персию и соединиться с другими там действовавшими частями; сам же с отборным отрядом, которому уже нанесено было поражение передовыми частями войска Ираклия, поспешил отступить в Месопотамию на соединение с остававшимися там гарнизонами. Между тем Ираклий овладел Ганзаком, где нашел большую добычу и богатства, но не нашел Животворящего древа, которое персы хранили в Ктесифоне. Идя по следам Хосроя, византийцы напали на город Фиварму, где истребили главное святилище огнепоклонников и огромную статую Хосроя.

Преследуя персидского царя, Ираклий овладел многими городами и опустошал страну. Наконец, наступила зима, заставившая подумать о прекращении военных действий и о зимних квартирах, говорят, что в военном совете склонялись к двоякому решению: по одним — нужно было продолжать движение и напасть на Хосроя, по другим — возвратиться к первоначальной базе похода, на Кавказ. Любопытно, что и это решение, как и другие фазы похода, было освящено религией. Так, прежде чем отдать приказ об отступлении на север, император объявил трехдневный пост и потом, раскрыв Евангелие, в нем вычитал указание, согласно которому и поступил. Нельзя не оценить практический смысл этого решения. Избрав для зимнего расположения страну при подошве Кавказа и по берегу Каспийского моря (Албания), он обеспечивал себе возможность добывания средств к продовольствию и к пополнению убыли в людях. Дабы привлечь к себе симпатии населения, он отпустил на свободу 50 тыс. пленников, которых, впрочем, и неблагоразумно было иметь с собой на зимних квартирах. События, последовавшие в зиму 623/24 г., проследить в высшей степени трудно, т. к. в сохранившихся известиях встречаются противоречия ⁴.

Главным мотивом движения на север было упрочить безопасность со стороны кавказских народов, с каковой целью Ираклий начал переговоры с грузинскими и соседними мелкими князьями (лазы, авазги). Но, с своей стороны, и персы приняли меры, чтобы возбудить против него движение между кавказскими племенами. Против Ираклия снаряжены были три армии, которые имели задачей запереть его в Кавказских горах и не пропустить его снова в персидские пределы. Указанные обстоятельства заставили Ираклия, не доверяясь колебавшимся между персами и византийцами союзникам, отступить из Албании на юг и самому напасть на персов. Военные действия происходили в Армении и имели решительный характер. Двумя поражениями, нанесенными персам при Тигранокерте и при Салване, на оз. Ван, не только устранена была угрожавшая опасность, но открыта возможность снова начать наступательные действия против Хосроя. Таковы были обстоятельства осенью и зимой 624 г.

Весной следующего года Ираклий перенес театр деятельности в Месопотамию, на границу обеих империй. По всей вероятности, движение на запад должно быть объясняемо ходом событий в самом Константинополе и известиями о замышляемом союзном нападении авар и персов на столицу христианской империи. Весной и летом 625 г. военные события происходят частью в Армении и Месопотамии, частью в пределах Византийской империи. Ираклий захватил города Амиду и Мартирополь, принадлежавшие прежде Византии и недавно отнятые персами, и послал о том извещение регентам и сенату. С целью предупредить движение персидского полководца Сарвараза в Малую Азию он продолжал движение на восток, имел с персами сражение на Евфрате и заставил Сарвараза отступить назад. В течение 625 г. Ираклий не выходил из пределов Византийской империи и на зиму снова расположился на квартирах у Кавказских гор, вероятно, в той же Лазике, где он зимовал в начале персидских походов.

Наступил самый критический момент в отношениях между Персией и Византией, на целые столетия вперед определивший дальнейшую судьбу Востока. Относительно подробностей остается еще много неизвестного и мало выясненного в событиях 626–627 гг., но общее направление широко захватывавшей политики Ираклия хорошо определяется по тем фактам, которые произошли на перифериях обширной области византийского влияния и которые способствовали окончательному падению персидского военного могущества. Персидский царь задумывал смелое предприятие — отвлечь внимание Ираклия от Востока подготовленном ему таких затруднений в Европе, которые заставили бы его оставить Армению и Персию и все средства употребить на спасение столицы и европейских владений. Для этого служил союз с аварским каганом и предположенное на лето 626 г. одновременное из Азии и Европы нападение на Константинополь. Между тем как происходил обмен сношений между Сарваразом, назначенным со стороны Хосроя действовать из Азии, и каганом, обещавшим сделать нападение со стороны Европы, попытаемся разобраться в скудных известиях о мероприятиях, осуществленных Ираклием для отражения опасного соглашения. Императора снова находим в Лазике, где он заботится об организации военных сил и где завязывает новые сношения с кавказскими племенами, вербуя между ними охотников на службу.

В смысле военных мер следует отметить то обстоятельство, что Ираклий, несмотря на критическое положение, нашел более полезным оставаться с главным войском на театре военных действий, откуда и руководил ходом дел. Т. к. Хосрой выставил два отряда, из коих один находился уже в Халкидоне, а другой под предводительством Саина должен был следить за Ираклием и не позволить ему подать помощь столице, то для византийского главнокомандующего вся задача представлялась в том, чтобы обмануть бдительность Саина и выделить часть войска на помощь столице. Эта задача была выполнена действиями особого отряда, во главе которого поставлен был Феодор, брат императора, и который, как увидим ниже, в самое критическое время оказался вблизи Константинополя. Но самой важной, по-видимому, мерой были начавшиеся тогда переговоры с тюркским племенем хазар, жившим на север от Кавказа и имевшим вскоре затем играть большую роль в Юго-Восточной Европе. С хазарами заключен был Ираклием союзный договор, по которому эти кочевники обязались сделать набег на персидские владения и, с другой стороны, держа в своей власти кавказские горные проходы, обеспечивать безопасность со стороны севера.

Свидание между каганом хазар и греческим царем происходило при Тифлисе. Из последующих данных можно заключать, что союзом с хазарами Ираклий обеспечивал себе возможность похода на Персию и пополнение военных сил, ослабленных выделенными против Саина и Сарвараза отрядами.

Переходим к изложению событий, имевших место летом 626 г. Защита города и государственное управление вверены были регентству. Патриарх Сергий и патрикий Вон, бывшие опекунами малолетнего сына Ираклия и стоявшие во главе регентства, несли на себе все бремя ответственности за текущие дела. При выступлении Ираклия в поход мир на Западе обеспечен был союзом с аварским каганом, которому обещано было платить 200 тыс. золотых, или около 800000 рублей на наши деньги, и который, кроме того, заручился заложниками со стороны империи, в числе коих был побочный сын царя Иоанн, сын патрикия Вона и др. Но на верность кагана нельзя было положиться, защита города состояла в его собственных укреплениях с суши и с моря, а главное, во флоте, который стоял в константинопольских гаванях и поддерживал сношения столицы с европейскими и азиатскими городами и с островами. Во все время существования империи флот составлял ее главное преимущество в борьбе со всеми врагами; пока был в распоряжении столицы флот, она могла быть обеспечена подвозом хлеба и оружия Зимой 625/26 г. азиатская сторона Босфора и Мраморного моря находилась во власти персов, т. к. Сарвараз захватил Халкидон и Хрисополь и опустошил прибрежные области, не внушая, однако, опасности Константинополю, т. к. у него не было военных судов. Вот почему для персов было важно, чтобы с европейской стороны вышла против Константинополя другая союзная с ними сила, и чтобы одновременным движением с востока и запада можно было принудить Константинополь к постыдной сдаче. Этот расчет был верен; с таким расчетом действуют против Константинополя турки-сельджуки и печенеги в XI в.; такой же план не раз составляли османские турки, прежде чем они завоевали Константинополь. Но всегда Константинополь спасался от неминуемой опасности со стороны Европы и Азии посредством своего флота, которого не имели окружавшие империю варвары.

Вследствие соглашения между персами и аварами на лето 626 г. предположено было движение на Константинополь аварского кагана с подчиненными его власти славянами. В день апостолов Петра и Павла передовой отряд в 300 тыс. подступил к Длинной Анастасиевой стене и, похваляясь, что это только передовой отряд, а что главное войско идет вслед за ним, побудил небольшой византийский сторожевой отряд отступить под защиту городских стен. Анастасиева стена была пробита и перестала быть защитой для массы крестьянского населения, занимавшегося обработкой земли и культурой богатых подгородных помещичьих усадеб. Варвары раскинули лагерь близ Константинополя, высылали мелкие отряды до самых стен и отрезали город от всех внешних сношений. В городе не могло быть недостатка в военных людях, поэтому сделана была вылазка, имевшая удачный исход и стоившая жизни многим варварам.

Между тем каган дал знать посредством зажженных костров на азиатский берег о прибытии своем и послал к регентам для переговоров, а равно с целью разузнать о положении дел знатного пленного грека, патрикия Афанасия. Кагану желательно было в особенности осведомиться о том, сколько ему заплатят, если он согласится отступить и даст обещание дружбы. Патриарх и патрикий Вон употребили все средства, бывшие в их распоряжении, чтобы доказать неуместность предложений кагана и ошибочность его взглядов на положение дел в Константинополе. С этой целью обратили внимание аварского посланца на те военные отряды, которые составляли гарнизон столицы, и доказывали, что с этими средствами и с той милицией, какой располагали городские димы, город не только мог хорошо защищаться против нападений, но и предпринимать вылазки. При таком настроении правительства казались совершенно недопустимыми требование кагана выдать ему все хранящиеся в городе сокровища и его угроза в противном случае взять город силой и жителей обратить в рабство. Т. к. при подобных условиях невозможно было прийти к соглашению, то каган приступил к осаде города, имея притом основательную надежду на содействие со стороны персидского войска, расположившегося в Халкидоне, в виду Константинополя. Правда, сношения между аварами и персами не были допускаемы достаточно численной византийской флотилией, бывшей в распоряжении регентства, и только зажигаемые на малоазийских холмах костры да горящие византийские усадьбы на берегах Босфора и Мраморного моря обозначали область, занятую неприятелями.

К 29 июня каган приблизился к осажденному городу со своими главными силами, значительную часть которых составляли славяне Балканского полуострова Если не говорить о части города, обращенной к морю, которая пока не подвергалась опасности, то со стороны суши наиболее важным в смысле нападения и опасным в смысле защиты было то место сухопутных стен, которое находится между Адрианопольскими воротами и Пушечными (Топкапу) или Романовскими воротами. Сюда направлялись главные удары со стороны всех, когда-либо угрожавших Константинополю со стороны суши; здесь происходили наиболее ожесточенные схватки и во время турецкой осады в 1453 г. Каган сосредоточил на этом месте главные силы и с утра до ночи посылал новые и новые отряды славян, которые своими телами постепенно наполняли глубокий ров перед стенами. Но т. к. все нападения были с успехом отбиваемы, то понадобилось прибегнуть к тяжелым орудиям, т е. к устройству передвижных башен, с которых можно было бы бить стены машинами. Каган построил с этой целью на указанном пространстве 12 искусственных сооружений по высоте равных со стенами города, с которых пытался бить стены и поражать защитников осаждаемого города. Тогда в первый раз применен был со стороны Византии знаменитый греческий огонь, которым были истреблены аварские сооружения. Мы будем иметь случай впоследствии остановить внимание на этом новом для своего времени военном изобретении, давшем грекам на долгое время преимущество перед их врагами и остававшемся их государственной тайной; теперь же заметим, что это изобретение, сделанное в византийском флоте, с успехом применено было против деревянных сооружений, при помощи которых каган думал завладеть городскими стенами.

Желая воспользоваться произведенным впечатлением, патрикий Вон отправил в аварский стан посольство с предложением выдачи дани, как это было условлено самим Ираклием, но каган дерзко настаивал на требовании, чтобы жители Константинополя вышли из города, предоставив аварам все свои богатства. Кроме того, каган хвалился, что он может угрожать городу одновременно и с суши и с моря. Для этой цели могли служить ему подвластные ему славяне, жившие по берегам Средиземного моря и на островах, которые владели уже морскими знаниями и были опытными моряками. У кагана таким образом в распоряжении мог оказаться флот, который должен был поддерживать сношения между азиатским и европейским берегами, между персами и аваро-славянами. Правда, славянские лодки во всем уступали большим и тяжелым судам византийского флота, стоявшего как в константинопольских, так и в других гаванях, но каган мог воспользоваться своими лодками одновременно со стороны Золотого Рога и вообще мог затруднить морские сношения столицы с провинциями. Это положение дела хорошо рисуется в переговорах, происходивших в первых числах августа. В лагерь аварский представились патрикий Георгий и Афанасий, логофет Феодосии, синкелл Феодор и другие лица и пытались привести кагана к более умеренным требованиям. К своему крайнему изумлению, византийские послы увидели здесь посланцев персидского полководца Сарвараза (Шахбараза), стоявшего на азиатской стороне Босфора. Каган сказал: «Вот персы предлагают послать мне три тысячи воинов; итак, если хотите, пусть каждый возьмет с собой одежду и рубашку и идет к Сарваразу: он мне друг и вас не обидит! Но город и имущество ваше принадлежит мне, а спасения вам нет, разве обратитесь в рыб и уйдете морем, или в птиц и улетите на небо. Нет вам помощи ни от царя, ни от войска его». После таких заявлений византийскому посольству не оставалось ничего другого, как уйти обратно в Константинополь.

Между тем каган приказал славянам начать действия на своих судах; ближайшая его цель была установить правильные сношения с противоположным берегом и перевезти персов в свой стан. Но предприятие его потерпело полное крушение. С одной стороны, греки перехватили персидское посольство, переправлявшееся с европейского берега на азиатский, с другой-против славянских мелких судов высланы были большие суда византийского флота, которые без труда потопили славянских матросов и уничтожили их флотилию. Таким образом, несмотря на большие военные средства и исключительно благоприятные условия, каган не мог достигнуть преследуемой цели, между тем приближение осени и недостаток съестных припасов в опустошенной кругом стране побуждали его спешить с окончанием похода. Чтобы задержать колебавшихся в верности славян и дать войску надежду на получение добычи, он сделал еще попытку ворваться в город со стороны Золотого Рога и церкви Влахернской Богоматери, где построена магистром Воном Ираклиева стена для ограждения образовавшегося здесь за старой стеной Феодосия нового квартала. Для осуществления задуманного плана считалось полезным содействие славянских матросов, которые были посажены на свои легкие суда и переведены в самое устье Золотого Рога, — в местность, где были мост и церковь св. Каллиника и куда не мог проникнуть византийский флот. Эта часть сухопутных укреплений представляла, по-видимому, наиболее слабое место, в особенности, если бы неприятелю удалось одновременно напасть с двух сторон. Но патрикий Вон предупредил выполнение этого смелого предприятия благовременными мерами. Именно: он расставил византийские суда по всей длине Рога от нынешнего Айван-сарая до квартала Касим-паша и приказал в ночь на 4 августа, когда авары назначили ночное нападение на город, зажечь костры в местности Влахернского квартала. Это было, по-видимому, условным знаком для славян к началу одновременного нападения на город. Но костры были зажжены с целью завлечь славян в засаду, и здесь нашли себе смерть те, которые спаслись от меча моряков, нанесших сильное поражение славянам.

Эта победа имела решительное значение в истории знаменитой аварско-славянской осады Константинополя. Она окончательно разбила надежды кагана и произвела тяжелое впечатление на союзников, которые начали поспешное отступление из аварского лагеря. Как необходимое следствие этого нужно рассматривать немедленное отступление всего аварского войска от Константинополя и начавшееся с тех пор ослабление могущества кагана. Хотя он приказал передать регентам, что скоро вернется и отомстит за причиненные ему обиды, но фактически понимал все значение своей неудачи и опустошением окрестностей города, а равно уничтожением военного запаса отнимал у себя возможность возвратиться сюда, по крайней мере, в близком будущем. К тому же времени до Константинополя дошли известия о приближении отряда, предводительствуемого братом императора Феодором. Византия праздновала освобождение от неминуемой беды молебным пением Богоматери, помощи которой приписывалось по общему убеждению спасение города.

Отступление аваров и славян от Константинополя в 626 г. должно быть оцениваемо в особенности с точки зрения современных рассказанным событий Южной и Юго-Западной Европы. Подразумеваемые события тем более имеют значения, что вскрывают первые попытки организации славян в государственное тело и носят характерные признаки образования княжеской власти, объединяющей отдельные жупы и колена под властью предводителя военной дружины. Как видно из житья св. Димитрия Солунского, каган аварский, которому в то время были подчинены славяне Балканского полуострова, решился уступить требованиям славян и дал им князя в лице Кувера; этот же замыслил восстание против аваров, для чего соединил под своей властью различные племена и начал войну с аварами. Нанеся им неоднократное поражение, он утвердился за Дунаем на местах господства аваров и начал заявлять притязание на Солунь, Константинополь и другие города Фракии. С другой стороны, ослабление аварской власти сказалось почти одновременно с изложенными выше событиями в юго-западной части Европы, также занятой славянами. Именно в Чехии и Моравии к тому времени образуется славянское княжение под властью Само.

Как бы ни были фантастичны в подробностях дошедшие до нас известия о Само и об обстоятельствах его утверждения во власти, но никак нельзя выставить основательных возражений против самого зерна сказания Фредегара. Нужно признать достаточно выразительным тот факт, что как среди славян Балканского полуострова, так и между северо-западными ветвями того же племени в первой половине VII в. возникли начала государственной организации и соединения отдельных колен под властью предводителя дружины или коленного старшины. В последующих главах предстоит выяснить тот многозначительный факт, что эти начатки организации пропали бесследно и не сопровождались серьезными результатами для ближайшего времени. Разыгравшаяся под Константинополем драма, проведенная ближайше регентством, должна была иметь громадное влияние на ход восточной войны, которою лично руководил Ираклий. Выше было сказано, что весной и летом 626 г., т. е. во время осады Константинополя, император находился на Востоке, пополнял свои войска на Кавказе и вел переговоры с хазарами — народом, скоро имеющим играть большую роль в событиях Юго-Восточной Европы. Этими переговорами имелось в виду как обеспечить возможность дальнейших предприятий против Персии, так и приготовить для аваров затруднения в подчиненных им землях. Действовавшие против Константинополя персидские отряды оказали мало влияния на общий ход дел. Отряд Сарвараза, стоявший в Халкидоне, ограничился в сущности угрозами и опустошениями Малой Азии; отряд Сайта был ослаблен братом Ираклия Феодором.

Таким образом, к осени 626 г. Ираклий мог себя чувствовать уже спокойным за участь столицы и приняться за осуществление дальнейших планов на Востоке. Прежде всего здесь имеет значение свидание Ираклия с хазарским ханом Зивилом под Тифлисом, причем произошел демонстративный обмен любезностями, предводителю хазар обещана рука дочери царя Епифания, он же выставил на помощь Ираклию 40 тыс. союзного войска. Затем Ираклий начал свой знаменитый поход в середину Персии, сопровождавшийся невероятными успехами, обессмертившими его имя. Этот поход, относящийся к 627 г., имел ближайшей целью нанести удар самому Хосрою в его собственной стране и закончился вторжением в нынешнюю Месопотамию, столь прославленную неожиданными открытиями и раскопками в истекшее столетие, выдвинувшими на очередь глубокой важности мировые вопросы. Главные битвы происходили на территориях Тигра и Евфрата, вблизи древних городов Ниневии и Вавилона.

«История исследования древней Ассирии и Вавилонии и открытия из-под земли бесчисленных храмов и дворцов этих древних государств полна особенной привлекательности⁵. Эта история так богата необыкновенными неожиданностями, так исключительна по значению и важности достигнутых результатов для различных ветвей знания и при этом так многообразно перемешана со странными приключениями всякого рода, что часто она более походит на занимательный роман одаренного богатой фантазией писателя, чем на реальное представление действительных событий и фактов. Ниневия и Вавилон! Какие блистательные имена, какие выдающиеся типы напряжения человеческой силы, духовной зрелости, религиозной глубины и благородных стремлений! Но, с другой стороны, сколь отвратительна эта история по происходящим в ней ужасным событиям, по примерам безграничной власти, неумеренной страсти к наслаждениям, нравственной порчи и позорного падения. Невежественные крестьяне пашут землю на развалинах Хорсабада и Коюнджука, бродячие бедуины пасут свои стада на покрытых травой склонах Нимруда и Калат-Ширгат[6], турецкие казармы или магометанские поселки венчают вершины Ербиля и Не-би-Юнус. Ничто не говорит путешественнику о погибшем блеске ассирийской цивилизации, кроме заросших куч щебня и остроконечных холмов. И при всем том еще более производят захватывающее и страшное впечатление та дикость и беспредельное опустошение, которыми отличается нынешняя Вавилония. Вся эта страна имеет вид ниспосланного Богом наказания на Содом и Гоморру. Давно уже засыпались бесчисленные каналы, которые подобно кровеносным жилам прорезывали по всем направлениям плодородные равнины и приносили радость и счастье в каждое селение и усадьбу».

Эта удивительная страна ныне привлекает к себе внимание всего культурного мира по изумительным находкам, сделанным здесь в прошедшем веке, и по живым остаткам бытовой обстановки, о какой повествуют библейские сказания. С этой точки зрения нам нельзя не коснуться положения Месопотамии в начале VII в., когда Ираклий сделал поход в пределы Персии и нанес окончательное поражение персидскому царю. Поход Ираклия в Месопотамию открылся осенью 627 г. Но откуда вторгнулся византийский царь, какая была его ближайшая цель, и почему персидские полководцы допустили его перейти границу, на это мы не можем дать ответа за скудостью известий. Имея в виду, что база Ираклия была на Кавказе, следует допускать, что он шел долиной Аракса по направлению к оз. Урмию в провинции Персармения; обыкновенная в персидско-византийских отношениях укрепленная линия — Дара, Нисиби — оставалась на этот раз в стороне. Несмотря на выставленный против него персидский отряд под предводительством Разада, который, однако, не оказал особенной энергии, Ираклий смело шел вперед и в октябре месяце приблизился к р. Забу, притоку Тигра, где дал роздых утомленному трудным горным переходом войску и затем, переправившись через Забу, остановился лагерем близ города Ниневии, как замечает писатель Феофан⁶. Современники Ираклия не знали уже точного положения Ниневии, разрушенной в 625 г. до Р.Хр. и скоро забытой до такой степени, что даже лучшие писатели, как Плиний и Страбон, не могли сказать об этом городе ничего определенного. Самый близкий к занимающему нас времени писатель Аммиан Марцеллин, живший в конце IV в., упоминает о Ниневии в таких выражениях, которые ясно показывают, что хотя имя хранилось в предании, но кроме засыпанных холмов и тогда уже ничего не осталось от величественного города⁷. Здесь, в местности близ Мосула на Тигре, в декабре 627 г. произошли события, положившие основания к коренной перемене политических отношений на Востоке.

За византийской армией следом шел персидский вождь Разад, который наконец решился дать битву. За мелкими стычками передовых отрядов последовало большое сражение; оно продолжалось целый день от утра до вечера и в главных чертах описано в «Хронике» Феофана. Выбор места сделан Ираклием, и не только главное руководство битвой принадлежало самому царю, но он же стоял в середине войска и не раз вступал в единоборство с персидскими вождями. Нередко Ираклий подвергал опасности свою жизнь; наконец, под ним был ранен конь, сам он получил несколько царапин в лицо, но он вознагражден был решительной победой над персами. В битве пали полководец Разад, три подчиненные ему начальника и погибла значительная часть войска. Взята была у персов богатая добыча: 28 знамен, множество панцирей, шлемов и разного оружия. В особенности много было взято дорогих предметов в ставке Разада: золотые шпаги, перевязи, украшенные золотом и жемчугом, копье, панцирь, дорогой кафтан, наручники и седло — все это из золота и драгоценных камней.

Но т. к. персы получили подкрепление, то они сделали новую попытку задержать движение Ираклия, который, однако, искусными движениями удержал за собой выгоды одержанной победы. Здесь в руки победителей досталось еще несколько дворцов персидского царя, снабженных обильными запасами и продовольствием. Отпраздновав Рождество и Новый год в одном из дворцов Хосроя, Ираклий получил известие, что персидский царь находится в Дасдагерде, что около Багдада, и готовится вступить в борьбу. Но скоро затем получено было новое известие, что Хосрой, не считая себя безопасным в Дасдагерде, поспешно навьючил на верблюдов и мулов бывшие там сокровища и удалился в Ктесифон. «Кто бы мог вообразить, — говорит Феофан, — что Хосрой побежит пред лицом ромэйского царя из своего дворца в Дасдагерде в Ктесифон, хотя он 24 уже года не выносил пребывания в нем и перенес столицу в Дасдагерд». Победители нашли здесь 30 знамен, огромные запасы восточных товаров: много алоя и большие алойные деревья весом в 70 и 80 литр, много шелку, перцу, восточных тканей, сахар, инбирь и другие товары. Кроме того были найдены слитки серебра, шелковые одежды, а равно ковры и вышивания — все это в таком громадном количестве, что пришлось многое предать огню. Точно так же подверглись сожжению походные шатры Хосроя и передвижные портики, которые расставлялись на местах расположения лагеря, а равно колонны с царскими бюстами. В этих дворцах оказалось множество страусов, коз, онагров, павлинов и фазанов, и для царской охоты здесь содержались львы и тигры. Богатства и диковинные вещи во дворцах персидского царя произвели на войско сильное впечатление и подняли его мужество.

В византийский лагерь стали стекаться в большом количестве содержавшиеся в персидском плену александрийцы, эдесситы и пленные из других городов. В сознании важности достигнутых результатов Ираклий отпраздновал здесь Богоявление и дал роздых людям и лошадям. Он не желал оставлять позади себя ни провианта, ни пристанища для неприятеля и безжалостно уничтожал все постройки, «дабы дать почувствовать Хосрою, какие страдания испытывали ромэи, когда он жег и опустошал их города»⁸. Дворцовые служители, захваченные в плен, показали, что Хосрой тайно покинул Дасдагерд за 9 дней до прибытия византийского войска, и что бегство его было устроено в большом секрете от войска и жителей города. Все эти подробности, передаваемые писателем Феофаном, рисуют наглядно произведенное победами Ираклия громадное впечатление и подготовляют к роковым событиям, нанесшим непоправимый удар персидской державе.

Но движение на Ктесифон вслед за отступавшим Хосроем все же представляло значительную опасность. Мы должны вспомнить, что Ираклий имел у себя в тылу армию Сарвараза, стоявшую летом 626 г. в Халкидоне, что эта армия, соединившись с другими персидскими отрядами, которыми Хосрой располагал в Каппадокии, могла бы сделаться очень опасной для византийского, так далеко в Персию вдавшегося отряда, тем более, что средства Хосроя далеко не казались исчерпанными. Вследствие указанных обстоятельств дальнейшее движение было на некоторое время приостановлено. Дальнейшие события могут быть восстановлены в фактическом отношении по письму Ираклия от 15 марта 628 г., которое было прочитано в церкви св. Софии константинопольской ровно через два месяца, т. е. 15 мая. Хотя это письмо не дошло до нас, но из него некоторые данные повторены в другом письме Ираклия, вполне сохранившемся⁹.

Но прежде, чем говорить о последовавших в начале 628 г. событиях, необходимо упомянуть о ходячих в то время анекдотах, нашедших частью место в летописи. Прежде всего, ходила легенда о том, что сам Хосрой оттолкнул от себя полководца Сарвараза. Будто бы он поверил доносам на измену Сарвараза и на его сношения с неприятелем и послал доверенное лицо в Халкидон с приказанием убить предводителя, а отряд его привести в Персию. Посол Хосроя был будто бы перехвачен на дороге греками, и найденное у него письмо было показано Сарваразу, который сообщил о нем войску. Вероломный поступок Хосроя произвел весьма тяжелое впечатление на верного ему Сарвараза и заставил его изменить своему государю. Это сказание пытается объяснить тот факт, что стоявший под Халкидоном отряд ничем не заявил о себе и не произвел ожидаемой от него диверсии, но на самом деле об измене его нет положительных известий. Трудно также проверить те данные, которые касаются принятых Ираклием мер относительно движения вперед против Ктесифона, где персидский царь нашел себе убежище и где, однако, не считал себя вполне безопасным. Не подлежит сомнению то, что Ираклий в феврале и марте не продолжал наступления, а, напротив, отступил по течению Нарвы. Он надеялся, что затруднительные обстоятельства принудят Хосроя к уступчивости, и в этом настроении писал: «Своим движением вперед я стремлюсь к миру, ибо не по своей охоте предаю огню персидские селения, а вынуждаемый тобой Прекратим военные действия и заключим мир».

Персия испытывала крайнее напряжение, началось среди народа недовольство, вспыхнула революция. Весьма правдоподобное воззрение передается у Феофана. «Хосрой взял в военную службу всех людей своих чиновников и всю прислугу свою и жен своих и, вооружив их, приказал всех отослать в отряд Разада и стать лагерем на р. Нарве в 12 милях от Ктесифона и разрушить мосты через эту реку»¹⁰. Неудачная война и опустошения, произведенные византийским войском, произвели свое действие: «ненависть к Хосрою возросла среди персидского народа» В феврале и марте Ираклий находился в местности Газака, в горной цепи между Ассирией и Мидией. В это время в Персии произошел тот переворот, которого не без основания ожидал византийский император и который освобождал его от продолжения страшно утомительной войны. Вследствие общего недовольства против Хосроя произошла революция, причем власть перешла к Сирою, сыну Хосроя, который должен был озаботиться прекращением военных действий с Ираклием. После насильственной смерти Хосроя преемник его заключил вечный мир с византийским царем на условиях восстановления старой границы между империями и возвращения всех пленников с патриархом Захарием во главе. Но в глазах современников и с точки зрения Восточной Церкви неоцененное преимущество этого мира заключалось в том, что персы обязались возвратить христианам Животворящее древо креста Господня. К началу апреля 628 г. предварительные переговоры с Сироем доведены до конца, и Ираклий мог подумать о возвращении в Константинополь.

Выше было указано, что ход событий занимающего нас времени восстановляется по письму Ираклия, отправленному в Константинополь и торжественно прочтенному 15 мая в храме св. Софии. По возвышенному настроению и тону начало письма напоминает песнопения нашего благодарственного молебствия по случаю освобождения от нашествия Наполеона. «Воскликните Богу вся земля. Работайте Господу в радости, войдите пред лице Его в веселии и познайте, что господь есть сам Бог. Да возрадуется небо, и да веселится земля, и да наслаждается море и все в них находящееся, и все христиане, хваля и славословя, возблагодарим единого Бога, радуясь во святом Его имени радостию великою. Ибо пал высокомерный и богоборный Хосрой, пал и низвержен в преисподнюю, и истребилась от земли память его. С шумом погиб тот нечестивый, который в надменности и презрении изрыгал нечестие на Господа нашего И.Христа, истинного Бога и пречистую Матерь Его, благословенную владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию. Обратился труд его на голову его, и на вершину его сошла неправда его. Ибо 24 истекшего февраля против него начал возмущение первородный сын его Сирой, как было о том сказано в первом нашем указе[7], и все персидские архонты с местными войсками и с теми, которые были собраны с разных стран, перешли от проклятого Хосроя на сторону его сына вместе с Гурданаспой, прежним экзархом персидского войска. Тогда замыслил этот богоненавистный Хосрой спастись бегством и, будучи схвачен и заключен в оковы, посажен в новую крепость, им самим построенную для хранения накопленных им богатств. И 25 февраля Сирой короновался царем персов, а 28 того же месяца богоненавистный Хосрой был предан жесточайшей смерти, дабы познал, что родившийся от Марии Иисус, распятый иудеями, как он писал[8], на которого он изрыгал хулу, есть Бог всемогущий, воздавший ему согласно писанному нами. В другом же нашем указе, данном из лагеря близ Ганзака, где изложены события от 17 октября до 15 марта, мы ознакомили вас с тем, как Бог и владычица наша Богородица сверх человеческого соображения оказали содействием нам и христолюбивым нашим воинам, и как побежал перед нами богоненавистный и позорный Хосрой от Дасдагерда в Ктесифон, и как погибли дворцы его со многими областями персидского государства, и как все это помогло Сирою начать против него заговор. После того, как мы послали этот указ 15 текущего марта с целью собрать точные сведения о Хосрое и Сирое, мы отправили в различные места нарочитых людей, которые 24 марта привели двух пленников, передавших нам донесение одного персидского протасикрита по имени Хосдаи, в котором значилось, что Сирой, провозглашенный на царство, отправил к нам его вместе с другими персами со своим письмом, и что он посылает двух упомянутых мужей вперед просить у нас охраны для его и сопровождающих его людей. Эта просьба Хосдаи была уважена. Как стало нам известно, он напуган был видом многих персидских трупов, лежащих на пути, число коих достигало 3 тысяч, и потому боялся пуститься в дальнейший путь без нашей охраны. Мы отправили 25 марта превосходительного стратилата Илию, по прозванию Варсока, и друнгария Феодота с военным отрядом и с 20 запасными оседланными конями, чтобы встретить их и сохранно привести к нам. К ним присоединили и Гусданаспу Рази, персидского хилиарха, перешедшего на нашу сторону во время смуты. В том же стане близ Ганзака 30 марта получено было донесение от упомянутых Илии, Феодота и Гусданаспы, что их застигла вьюга в горах Цара, и что они прокладывают себе путь с помощью персов, что по дошедшим до них слухам недалеко от тех мест находится посольство Сироя, которое из-за снежных заносов не может двинуться далее в горы. Отсюда убедились мы и христолюбивое наше войско, как водила и водит и спасает нас милость и благость Божия. Ибо если бы мы замедлили еще несколько дней в горах Цара и если бы дождались там такой погоды, то при недостатке продовольствия в тех местах наши войска подверглись бы большим лишениям. Но по милости Божией, пришедши в область Ганзак, мы нашли здесь большие запасы продовольствия для людей и коней и могли расположиться в самом городе Ганзаке, который довольно благоустроен и имеет до 3 тысяч домов, так что в нем и в окрестностях мы могли с удобством провести значительное время. Мы провели в лагере близ Ганзака до 3 апреля, когда явился к нам Фэак от имени Сироя, которого мы приняли в тот же день и час. Он передал нам послание Кавата Сироя, царя персидского, в котором заключалось извещение о вступлении на царство и заявление о том, что он желает соблюдать мир с нами. Копию этого письма присоединяем к настоящему указу»[9].

Ираклий оставался в Ганзаке до 8 апреля и, т. к. переговоры с Сироем обещали прийти к желательному концу, возложил дальнейшее ведение дела на своего брата Феодора и решился возвратиться в Константинополь. Возвращение императора в столицу было большим народным торжеством. Первоначальная встреча происходила во дворце Иерии, на азиатской стороне Босфора, близ нынешнего Кадикея, где была трогательная встреча отца с сыном-регентом^1J. Триумфальный вход в Константинополь происходил через Золотые ворота по Месе до церкви св. Софии.

Персидская война составляет крупную эпоху в истории Византии. Персидской монархии нанесен был непоправимый удар; образовались в мировой политике или совсем свободные, или слабо замещенные позиции, которые Византийское государство не успело за собой укрепить. Сирия и Палестина, Египет и все области, недавно перешедшие под власть Персии, возвратились к Византии, но она не обладала достаточной силой ассимиляции и не возвысилась до широких мировых задач, которые предстояли ей Узкий национализм и религиозная исключительность, настаивавшая на признании единой догмы и жестоко преследовавшая за различия в религиозных верованиях, помешали Византии исполнить широкую политическую и религиозную миссию и открыли на Востоке свободный путь для распространения магометанства.

Церковное предание соединяет с обстоятельствами походов Ираклия в Персию следующие два празднества, соблюдающиеся доселе в практике Восточной Церкви; это, во-первых, акафист Богородице «Взбранной воеводе» и, во-вторых, Воздвижение Креста. Уже из этого можно вывести заключение о той глубине религиозного чувства, которое лежало как в основе веденной Ираклием персидской войны, так и в настроении современного общества.

Глава IV

Преемники Ираклия

Седьмое столетие вообще принадлежит к наименее освещенным историей эпохам средних веков. Это нельзя объяснять ни незначительностью происходивших в то время событий, ни отсутствием интереса к современным явлениям. Нет, в VII в. нарождались и частью развивались события громадной важности; достаточно указать на мусульманство, встряхнувшее весь тогдашний мир и давшее новое направление всемирной истории. Не было недостатка и в просвещенных лицах, которые понимали и могли оценить значение событий. Тем не менее, нужно признать существенным признаком времени утрату- идеалов, измельчание характеров и понижение талантливости в людях, которым выпадала руководящая роль в жизни… В VII в. выступают на сцену другие люди, отличающиеся от своих предшественников… Ясно, что мы имеем дело с переходной эпохой, в которую начинают иметь значительное влияние инородческие элементы, и что тогдашние государственные деятели не стояли на высоте задач, предстоявших к разрешению Византийской империи. Тем не менее, было бы ошибочно высказывать такое суждение о занимающей нас эпохе, что она не представляла в себе ни живых элементов последовательного развития, ни таких зачатков органической жизни, которые в будущем не дали бы зрелого плода. Конечно, и в это время происходил обмен начал, какими живет человечество; одни теряли обязательную силу, другие нарождались и приобретали авторитет; находясь, однако, перед общеизвестным фактом, состоящим в скудости исторического материала, мы должны попытаться проникнуть в психологию событий и объяснить те настроения, которыми создавались исторические факты.

Когда Ираклий принимал последние распоряжения в обеспечение престолонаследия, дела империи находились в полном расстройстве. В течение десяти лет, которые разделяют мир с Персией от смерти Ираклия (641), и при ближайших его преемниках на Востоке произошел громадный переворот, совершенно уничтоживший былое влияние и величие Византии. Театр героических подвигов Ираклия — Персия, исконные области империи на Востоке — Сирия и Палестина, наконец, Египет и часть островов были уже отторгнуты от Византии, морская власть на Средиземном море начинала переходить к арабам, словом произошел ряд событий громадной важности, совершенно изменивших взаимное положение исторических народов и государств. Для всего Востока и южноевропейских стран, как Италия, Франция, Испания, седьмое столетие напоминало бурную эпоху Великого переселения народов, и если внесенное арабами и славянами потрясение не сопровождалось теми же последствиями, что Великое переселение народов, то причина тому все же находится в относительной твердости военной организации империи, в новых началах, проведенных в гражданскую администрацию, наконец, в церковном устройстве христианской Церкви, которая нередко принимала на себя тяготы гражданского управления и восполняла слабость светской власти. Выставить все эти разнообразные элементы, указать их происхождение и роль в событиях составляет необходимую для нас задачу. Но для выполнения ее встречаются значительные трудности, которые мы надеемся препобедить тем, что не будем стремиться к полноте изложения скудно освещенных летописцами и неискусно подобранных фактов, а лишь к наиболее ясной группировке и систематизации тех немногих событий, в которых выражено существенное содержание эпохи и настроение современных деятелей.

Семейное положение царского дома представляется в следующем виде. Ираклий от двух браков, с Евдокией и по ее смерти с Мартиной, имел четырех сыновей Старший сын Константин, бывший членом регентства во время персидских походов, происходил от первого брака; остальные же: Ираклий или Ираклеон, Давид и Марин — от брака с Мартиной. Константин носил сан кесаря и принимал уже участие в политических делах, между прочим, вел войну с арабами. Будучи уже почти 30 лет от роду, он, естественно, должен был считаться прямым наследником Ираклия. Второй по старшинству сын по имени Ираклеон происходил от второго брака, на нем почили честолюбивые надежды Мартины, которая употребила все свое влияние, чтобы и он был назначен кесарем еще при жизни Ираклия, и чтобы по смерти отца он разделял власть со старшим братом. Честолюбие Мартины шло еще дальше: она желала стоять во главе правительства вместе с своими сыновьями. Неожиданная смерть Константина, случившаяся через три месяца после вступления на царство, открывала широкую дорогу для замыслов императрицы-матери, но против нее было общественное мнение, которое приписывало отраве преждевременную смерть Константина.

Против Мартины и ее сына Ираклеона составилась значительная партия, во главе которой стояло военное сословие; для привлечения на сторону этой партии народных симпатий выставлены были интересы внуков Ираклия, сыновей умершего Константина, которым якобы угрожало честолюбие Мартины. В 642 г. по воле сената и народа партии царицы-матери нанесен был страшный удар. Мартина была присуждена к отсечению языка, а ее сын — к не менее жестокому и более позорному наказанию, которое потом повторяется по отношению к лицам царской фамилии, — к усечению носа. После этого жестокого изуродования царица и ее сын сосланы в заточение, где никто о них не вспоминал, и где оба кончили в безвестности свою жизнь.

Власть переходила к внуку Ираклия, рожденному от старшего его сына, Константина, по имени Констант. Чтобы иметь возможность составить себе понятие о политическом значении переворота, достаточно привести содержание речи, какую вновь избранный царь, которому было только 11 лет, держал к сенату: «Мой родитель Константин продолжительное время царствовал вместе со своим отцом, а моим дедом Ираклием, и по его смерти жил весьма короткий срок, ибо зависть Мартины, его матери, пресекла его лучшие надежды и отняла у него жизнь — в пользу Ираклеона, который был плодом незаконного сожития между Ираклием и Мартиной. Ваш боговдохновенный приговор справедливо низверг с престола как мать, так и сына, дабы Ромэйское царство не было свидетелем беззакония. Ваше достопочтенное собрание, так мудро взвесившее этот вопрос, приглашаю давать мне совет и делиться опытом на общее благо моих подданных»¹.

Стоит лишь вспомнить о возрасте Константа, чтобы понять, что вышеприведенные слова характеризуют не личное его мнение, а передают настроение получившего с возведением его на престол большинства и рисуют в главных чертах взаимное положение партий как в последние годы Ираклия, так и при его преемниках. Очень резкое обвинение, брошенное против Мартины и Ираклия в незаконном сожитии, передает воззрения той церковной партии, которая с неудовольствием смотрела на брак Ираклия с племянницей и не могла ему простить нарушения церковных правил. Нельзя, кроме того, не обратить внимания на влиятельную роль сената в деле правительственного переворота и не отметить господствующего положения, предоставленного ему в малолетство Константа, который приглашает сенат оказывать ему содействие и подавать совет.

Продолжительное царствование Константа, от 642 до 668 г., соответствовало эпохе, чрезвычайно богатой разнообразными событиями, которые хотя в большинстве не зависели от его воли, но значение которых в жизни империи могло бы быть гораздо гибельней, если бы Констант не был проникнут государственными идеями и пониманием политического положения дел. Это был человек твердой воли и недюжинных способностей, который не уклонялся от борьбы и не бегал опасности. Но ему трудно было при всех благоприятных обстоятельствах вступления на престол удержать за собой популярность в Константинополе. Военная партия, которая возвела его на престол как прямого потомка Ираклия, скоро охладела к Константу, а его церковная политика возбудила против него духовенство и народные слои и сделала его весьма непопулярным в столице.

Говоря о церковной политике, мы должны возвратиться к тому вопросу, который не переставал занимать умы в течение всего VI в., к вопросу о божеском и человеческом естестве Богочеловека. К VII в. из монофизитского учения возникла догма монофелитская, снова взволновавшая умы и бывшая причиной разнообразных нестроений. Монофелитское учение развилось на почве совершенно искренних стремлений найти средний термин для примирения монофизитов с господствующим церковным учением. Умный политик и искренний патриот император Ираклий не мог хладнокровно относиться к тому положению, в котором он нашел церковный вопрос. Ввиду опасности, угрожавшей Востоку сначала от Персии, а потом, под конец его царствования, — от арабов, Ираклий хорошо понимал всю глубину несчастия, проистекавшего от религиозных смут, вследствие которых Сирия, Палестина и Египет все более и более теряли связь с центром и стремились к обособлению. Патриарх Сергий, к которому Ираклий питал особенное доверие, проводил в церковном вопросе примирительные взгляды и пытался привести к той же политике Ираклия².

Уже во время своих походов на Восток, начиная с 622 г., император вступил в сношения с монофизитскими епископами, и таким образом мало-помалу подготовлялась почва для учения об одной воле и одной энергии во Христе. Решительным шагом в этом смысле было возведение в 631 г. на патриарший престол в Александрии епископа Кира, который был убежденным проповедником учения единой воли и который начал с большим успехом проводить в своей области примирение монофизитов с церковным учением. Патриарх Сергий, с своей стороны, поощрял деятельность александрийского собрата. Общее настроение на Востоке было благоприятное для взаимного примирения, но вошедшее тогда в оборот мнение, что «Халкидон приобщился к монофизитам признанием единой энергии во Христе», не было основательным. Однако сильным противником новой формулы соглашения оказался александрийский монах Софроний, который настоятельно убеждал патриарха Кира удержаться от провозглашения учения об одной энергии и с тем же предложением прибыл в Константинополь к патриарху Сергию. Скоро затем, именно около 634 г., Ираклий приказал патриарху Сергию сделать сводку мест, касающихся учения об единой энергии; в то же время начаты были сношения по этому вопросу с папой Пшорием, который, соглашаясь с мнением константинопольского патриарха, вообще не одобрял словопрений по вопросу об энергиях и советовал предоставить это дело грамматикам.

Между тем упомянутый выше монах Софроний возведен был в патриархи Иерусалима. В своем исповедании веры новый патриарх тщательно уклонялся о г вновь придуманной формулы соединения, хотя не делал никаких намеков на лица и учение об единой энергии. Вероятно под влиянием новых разговоров, вызванных исповеданием веры Софрония, патриарх Сергий в 636 г. составил проект указа, который в 638 г. был подписан Ираклием и опубликован под именем «Экфесис», т. е. «Изложение», признанный на константинопольском поместном соборе вполне согласным с апостольским учением. Этому акту суждено было играть важную роль в последующей истории церковного движения, хотя и не в том значении, как надеялся патриарх Сергий. В «Изложении» сделана попытка примирить православие и монофизитство посредством введения догмата единой божественной воли во Христе при двух естествах (монофелитство). Как мало, однако, «Изложение» принесло успокоения, видно из того, что сам Ираклий через год после его издания уже отказывался от этого акта в своей переписке с римским епископом: «„Экфесис" не мой, не я его составил, а патриарх Сергий, просьбам которого я уступил и подписал его». Вслед за изданием «Изложения» произошло следующее.

Настоящий творец проекта единения патриарх Сергий умер в том же 638 г.; озаботиться сообщением «Изложения» другим патриархам выпало на долю преемника Сергия патриарха Пирра. Между тем против нового акта началась сильная оппозиция в Риме, может быть, вызванная не столько самым существом дела, как необычным способом сообщения его Западной Церкви. Тогдашний экзарх Равенны патрикий Исаак вооружил против себя римское духовенство уже тем, что по смерти папы Гонория самовольно захватил Латеран и часть имущества папы и тем настроил враждебно против византийской церковной политики нового папу Иоанна IV. При этих условиях император Ираклий готов был отказаться от «Изложения», а после его смерти римский папа настоятельно требовал от сыновей его Константина и Ираклеона пожертвовать «Изложением» ради мира Церкви и не вводить нового принципа, могущего возбудить смуту. Последовавшие в Константинополе дворцовые перевороты, о которых говорено выше и вследствие которых власть перешла к малолетнему Константу, затормозили начатое из Рима движение и придали отношениям между Римом и Константинополем довольно острый характер. В перевороте, сопровождавшемся низвержением Мартины и возведением на престол Константа, оказался замешанным патриарх Пирр, который принужден был бежать из Константинополя в Карфаген. Римский епископ, пользуясь нестроениями политическими и церковными, требовал от вновь избранного патриарха Павла II (641–654), чтобы он разобрал на соборе дело своего предшественника и отменил «Изложение», иначе отказывался принять его в общение и признать его избрание.

Хотя в Константинополе продолжали держаться пресловутого акта, но против него началось сильное движение и в Африке, где находился низложенный патриарх Пирр, который присоединился к западной точке зрения на «Изложение» и за то признан был в Риме в правах патриарха Константинополя. Наступил весьма опасный период церковных споров, который сопровождался весьма натянутыми отношениями к Риму и, с другой стороны, совершенно отсекал от единения с православием африканских коптов. При таком положении дел, и в особенности когда римский епископ принял участие в церковном и политическом движении провинции Африки и подверг отлучению возведенного на место патриарха Пирра преемника его Павла, в Константинополе пришли к сознанию необходимости уступок. Этими настроениями внушено было издание в 648 г. нового церковного акта, известного под именем «Тип», которым патриарх Павел имел намерение удовлетворить недовольных и восстановить церковный мир. В этом акте, скрепленном подписью императора Константа, устранены все догматические положения, и его назначение ясно определяется следующим местом: «Воспрещается всем нашим православным подданным на будущее время поднимать споры об одной воле или об одном действии, о двух действиях или двух волях, и, чтобы отнять всякий предлог у желающих спорить без конца, мы приказали снять вывешенное на паперти Великой церкви „Изложение". Кто осмелится поступить вопреки сему распоряжению, подлежит страшным наказаниям».

Но издание «Типа» далеко не привело к желанному результату. В Риме не только не были удовлетворены и не соглашались примириться, но преемник Феодора папа Мартин I на латеранском соборе 649 г., на котором приняли участие как представители итальянского, так и греческого духовенства, между прочим, и известный Максим Исповедник решительно восстали против этого акта и послали определения собора как императору, так и всем епископам. Еще важней то, что и среди православного византийского духовенства началось сильное брожение и недовольство церковной политикой. Точка зрения православной партии выясняется следующими словами св. Максима:

«Кто из верных может принять этот указ, запрещающий говорить о том, о чем Сам Господь говорить повелел чрез своих апостолов и учеников? Кто вместе с неистовыми еретиками отвергает святых (а таковы все не желающие говорить ни об одной, ни о двух волях), тот вместе с диаволом отвергается Бога.

Делайте со мной что хотите, но я никогда не буду иметь общения с теми, кто принимает „Тип"».

Однако император Констант не остановился перед самыми решительными мерами, чтобы сломить упорство римского епископа и дать торжество своей церковной политике. В связи с занимающими нас событиями стоит упоминание о Херсонисе на южном берегу Крыма, куда в 653 г. сослан был в ссылку папа Мартин I. Решительные меры, принятые этим папой против монофелитизма и против «Типа», побудили императора начать с ним открытую борьбу. Он приказал экзарху Олимпию отправиться в Рим и захватить папу. Но при этом произошли совершенно неожиданные события. Экзарх Олимпий не наложил руки на папу, а, напротив, вступил с ним в дружеские отношения и ослушался императора. Только преемнику Олимпия экзарху Феодору Каллиопе удалось в 653 г. обманным образом посадить папу Мартина на корабль и доставить в Константинополь. Здесь его заключили под стражу, предали суду и присудили к изгнанию. В Херсоне, находясь в тяжелых условиях вследствие недостатка удобств и необходимых средств к жизни, на что он жалуется в своих письмах ³, томился он непродолжительное время и умер 16 сентября 655 г.

Религиозная борьба нисколько не утихала после изложенных событий. Примирительная политика императоров, объясняемая желанием сохранить в единении с православием отделившийся монофизитский Восток, не привела к ожидаемой цели. С течением времени, вследствие сделанных арабами завоеваний в областях, отторгшихся от церковного единения с Константинополем, утратилась и самая основа для примирительных проектов и уступок, почему в 680 г. при царе Константине Погонате на VI Вселенском соборе вопрос о двух энергиях и волях во Христе решен был без отношения к «Изложению» и «Типу».

Наиболее существенным выразителем политических планов Константа служит то, что последнюю часть своего царствования он провел не в Константинополе, а на Западе, частью в Афинах, частью в Южной Италии, именно в Сиракузах. Не в первый и не в последний раз у царей из дома Ираклия являлась мысль перенести столицу в другое место. Несомненно, в течение VII в. еще возможно было колебание по отношению к этнографическим основам, на каких будет строиться империя. Может быть, что угрожавшая опасность от арабов внушала совершенно основательную мысль перенести столицу из Константинополя, для которого в особенности становилось опасным одновременное движение на него из Европы и Азии, и для безопасности которого морские походы арабов на Средиземном море представляли большую опасность. Может быть, сознавалось глубокое значение для Восточной империи ее итальянских владений, и настояла надобность сделать попытку освободить Италию от лангобардов. Так или иначе, чтобы понять попытку Константа перенести свое пребывание на Запад и чтобы объяснить почти шестилетнее проживание его в Сиракузах, необходимо войти в подробное рассмотрение византийско-итальянских отношений в VII в., чем займемся в следующей главе.

Насильственная смерть Константа в Сиракузах в 668 г. показала, что вокруг него было много недовольства, и что в сопровождавшей его армии была тенденция отложиться и избрать своего царя.

Выдвинувшийся при этом совершенно неизвестный Мизизий армянского происхождения был, по всей вероятности, подставным лицом, т. к. по усмирении военного бунта кара постигла некоторых лиц с более громкими именами, Юстиниана и Германа; последний был впоследствии патриархом.

Старший сын Константа, Константин IV, получивший прозвание Погонат (668–685), вслед за известиями о событиях в Сиракузах немедленно отправился с флотом в Сицилию и при помощи войска, доставленного ему экзархом из Италии, скоро потушил бунт в Сиракузах и предал смерти как самозванца Мизизия, так и других причастных к движению. Говорят, что при отправлении в экспедицию он был безбородым, а возвратился с густыми на щеках волосами, откуда и произошло данное ему прозвище Погонат. В высшей степени трудно характеризовать деятельность Константина IV, и это не потому, чтобы его время было бесцветным и не представляло выдающихся событий; напротив, внутри и вне империи совершается процесс громадной исторической важности, подготовляющий полный переворот политических отношений империи столько же на Востоке, как и на Западе.

Именно при преемниках Ираклия на Востоке почти незаметно для современников выросла громадная политическая и военная сила, проникнутая духом религиозной пропаганды, которая с неудержимой силой распространяла в исконных областях империи быстрые завоевания и отнимала у византийского императора провинцию за провинцией. В занимающую нас эпоху никто не мог сказать, как далеко пойдут арабские завоевания, и каким путем можно спасти ближайшие к Константинополю области, в особенности принимая в соображение то обстоятельство, что арабы вырвали у Византии долго никем у нее не оспариваемое морское могущество на Средиземном море. Излагая историю преемников Ираклия, при которых происходило распространение власти арабов на счет империи, мы не могли касаться арабского вопроса, разве только мимоходом, чтобы изложить его в особой главе со всеми подробностями, каких требует существо предмета.

С другой стороны, арабско-мусульманский вопрос, затронувший самые основы существования империи, уже сам по себе отразился многообразными влияниями на административном строе и социальном положении населения Византийского государства. Нужно помнить, что во все времена Восточная империя черпала свои материальные средства и военные силы из восточных провинций. Арабы своими завоеваниями и, главным образом, своими ежегодными набегами на плодородные области Малой Азии лишили империю ее жизненного нерва, вырвали у нее самые населенные и обработанные области, из которых она собирала людей и хлебные запасы. Чтобы восстановить нарушенное на Востоке положение дел, необходима была экстренная мера, которая в одно и то же время обеспечила бы малоазийские провинции от враждебных набегов и, с другой, возвратила им трудовое население и культурные условия жизни. В течение VII в. и преимущественно при Константе и его преемниках начинает обнаруживать в империи свое влияние вновь народившаяся административная система, известная под именем фемного устройства, цель которой была именно в том, чтобы урегулировать положение провинций, выведенных из обычных условий жизни столько же арабскими завоеваниями на Востоке, как славянской иммиграцией на Западе. История административных мероприятий, постепенно подготовивших фемную систему, составляет также отличительную черту излагаемой эпохи. Легко понять, что и этот вопрос нуждается в особом внимании и не может быть изложен мимоходом. Принимая во внимание вышесказанное, характеристика деятельности внуков и правнуков Ираклия, если их не ставить в соприкосновение с главнейшими фактами эпохи, будет всегда неполна.

Переходим к истории Константина IV. У него было два брата, Тиверий и Ираклий, которые, по-видимому, желали разделять власть вместе с Константином, и один из которых, во всяком случае, должен был принять на себя регентство, пока старший брат был в Италии. Весьма любопытно, что в ближайшее время за провозглашением Константина в Константинополе начался военный бунт. Часть войска, находившегося в Азии, вступила в Хрисополь и требовала, чтобы братья императора были коронованы, и чтобы на троне была царственная троица в соответствии с небесной Троицей. Но военное движение было потушено со страшной жестокостью. Вожди движения поплатились жизнью, а братья опозорены членовредительством (вырвана часть носа). Главные события времени Константина IV, с точки зрения политической и церковной истории, суть: а) война с арабами, которые дошли до самого Константинополя и подвергли его продолжительной осаде; б) разрешение продолжительных церковных споров на шестом Вселенском соборе в 680 г. Независимо от того не прекращались попытки правительства установить более правильные и благоприятные для империи отношения к славянам. Во всех этих событиях Константин заявляет себя чертами мужественного и энергичного характера и правильным пониманием потребностей государства. Арабское движение в первые годы Константина усилилось до такой степени, что в течение семи лет; с 672 г. арабский флот ежегодно входил в Дарданеллы и подвергал Константинополь тесной осаде с моря. Нельзя, конечно, отрицать значения за этими морскими набегами, начинавшимися весной и продолжавшимися до осени каждый год. Зимняя стоянка неприятельских кораблей была в Кизике, и империя не находила достаточных средств вытеснить арабов и освободить столицу от такого опасного соседства. Но едва ли можно приписывать этим набегам такое широкое, даже мировое значение, как это сделал Папарригопуло ⁴, и сопоставлять деятельность Константина IV с заслугами Карла Мартелла. Прежде всего ясно, что это не была осада в тесном смысле, т. к. не видно, чтобы арабы делали высадку и облагали столицу с суши и с моря, как это было сделано персами и аварами в 626 г. или как будет повторено теми же арабами при Льве Исавре в 717 г.

Нужно, однако, отдать справедливость принятым Константином мерам. Несмотря на то, что Константинополь бывал отрезан от морских сношений, все же в нем были собраны достаточные военные средства и продовольствие, и ни разу столица не оказалась в таком затруднительном положении, чтобы склониться перед врагом. Напротив, в распоряжении императора оказывается в это время такое военное средство, какого не имели враги и какое в течение всех средних веков давало византийцам постоянное и бесспорное преимущество перед всеми врагами на море. В это время в первый раз доходят известия об изобретении Каллиником, инженером или архитектором сирийского происхождения, особого горючего состава, который имел способность гореть на воде и производил страшный переполох в неприятельском флоте. Это есть знаменитый «греческий огонь», иначе жидкий или морской огонь, который составлял секрет византийского военного искусства и долгое время давал империи преимущество в морских ее войнах… Константином применено было это изобретение против арабского флота. Для этого были им построены особые суда, на которых расположены были сифоны или глиняные сосуды с жидким составом, который мог возгораться при соблюдении известных условий ⁵. Обладая таким средством, византийский флот не только с успехом отражал нападения неприятеля, но и наносил ему существенный вред и большие потери.

Таким образом, после ежегодной неудачной попытки в течение семи лет захватить город арабы, наконец, со стыдом должны были удалиться, замечает летописец, несомненно пользовавшийся здесь каким-нибудь не дошедшим до нас житийным материалом. Окончательное расстройство неприятельским кораблям нанесли бури, застигшие их близ Силея у берегов Памфилии, и подстерегавший их здесь имперский флот под предводительством стратига фемы Кивиррэотов. В то же время произошло сухопутное сражение арабского отряда с византийскими войсками, в котором арабы потеряли 30 тыс. убитыми. Вообще нужно думать, что это была значительная удача Константина Погоната в борьбе с арабами, которая имела последствием заключение 30-летнего мира (678) на весьма благоприятных для империи условиях. Можно думать, что этими счастливыми обстоятельствами и перевесом в борьбе с арабами греки были обязаны изобретению Каллиника⁶.

В церковном отношении этот период также ознаменовался положительными приобретениями для Церкви. Т. к. все распоряжения и акты со времени Юстиниана I, клонившиеся к умиротворению Церкви и имевшие целью возвращение к православию монофизитов, не привели к желаемому концу, и т. к. с арабскими завоеваниями почти все монофизитские области отошли от империи, то не представлялось более надобности настаивать на признании тех актов, которые были изданы императорами в целях уступок инакомыслящим и которые сделались поводом к новым спорам и церковным разделениям (монофелитство). Константин очень верно оценил положение этого вопроса и, как только освободился от арабского нашествия, обратился к папе Агафону (678–681) с письмом, в котором, указав на свою терпимость в церковных делах, выразил мнение, что нет нужды продолжать споры до бесконечности к радости еретиков и язычников. Поэтому он предлагал папе послать в Константинополь своих уполномоченных, чтобы сделать попытку соглашения по спорным вопросам, обещая, с своей стороны, полное беспристрастие и безопасность для представителей Римской Церкви.

Прежде чем ответить на приглашение императора, папа собрал поместный собор, обсудил на нем вопрос о монофелитстве и приготовил таким образом готовый материал для будущего соборного решения. Вот почему шестой Вселенский собор мог собраться лишь в 680 г. На нем были представители от лица папы, три епископа от имени собравшегося в Риме поместного собора, несколько монахов из греческих монастырей. Римский епископ снабдил своих уполномоченных письмом на имя императора, в котором указал, между прочим, что неблагоприятные обстоятельства, постигшие Западную Церковь, являются причиной того, что ее представители не обладают такой ученостью, как восточные богословы, и что он для руководства им дал подробное догматическое письмо⁷. Со стороны Восточной Церкви на соборе присутствовали патриархи константинопольский и антиохийский; что касается александрийского и иерусалимского патриархов, от них на соборе были представители. Собор открыт под председательством императора 7 ноября 680 г. в царском дворце, в сводчатой зале, называемой трулл.

Собор имел 18 заседаний, и последнее его заседание было 16 сентября 681 г. Большие промежутки между заседаниями были употреблены на подготовку материала и на обсуждение главных положений по спорным вопросам. Уже на первых заседаниях выяснилось, что император стоит на одинаковой точке зрения с представителями папы. Последние начали с того положения, что т. к. монофелиты хотели ввести новшества в воспринятую от святых отцов веру, то на них и лежит обязанность привести доказательства. Но когда антиохийский патриарх Макарий начал ссылаться на тексты в доказательство монофелитской догмы, отцы собора признали эти ссылки частью недоказательными, частью недостаточными, частью, наконец, не соответствующими рукописным данным, хранившимся в патриаршей библиотеке. Макарий оказался главным защитником монофелитского учения и поплатился за свою настойчивость лишением престола и отлучением от Церкви. Выставленные римским епископом Агафоном положения были признаны собором соответствующими апостольскому и отеческому учению и положены в основание соборных определений. Подверглись отлучению четыре константинопольские патриарха, наиболее резко высказывавшиеся против Рима во время религиозных споров: Сергий, Пирр, Павел и Петр. Но, как будто в удовлетворение Восточной Церкви, внесен был в список отлученных и один из римских пап- Гонорий. По вопросу догматическому состоялось следующее определение: Церковь признает во Христе два естества соединенные, но не слитые, и две воли. На будущее время положен строгий запрет на дальнейшие споры об этом догмате под угрозой для лиц духовного сана-извержения, а для мирян-лишения имущества. На последнем заседании император выразил пожелание от имени собора, чтобы подлинный и скрепленный подписями экземпляр деяний препровожден был каждому патриарху. В особом послании к папе Агафону собор выражал ему похвалу как столпу православия, уведомил его о постановлениях соборных и просил оказать им поддержку.

Деяния шестого Вселенского собора имеют важное значение в истории Церкви. Прежде всего на этом соборе восстановлен был мир в Церкви; кроме того, здесь было достигнуто после взаимных уступок соглашение между папой и императором. Римский престол в особенности много выиграл на этом соборе как вследствие авторитетного и влиятельного положения, занятого на соборе папой и представленным им изложением веры, так и теми преимуществами, какие за ним были признаны частью открыто, частью по молчаливому согласию. Так, между прочим, архиепископы Крита, Солуни и Коринфа рассматривались как папские викарии, автокефальность Равенны ограничена была некоторыми условиями; право суда римского престола над восточными епископами признавалось, между прочим, по делу патриарха Макария, которое после соборного решения представлено было на окончательный приговор папы. Возобновление правильных сношений между Римом и Константинополем имело последствием назначение вновь постоянных римских представителей в столице империи. Все эти преимущества получали двойное значение для римского престола, если принять в соображение то обстоятельство, что к концу VII в. лангобардская Италия постепенно переходила от арианства к католичеству.

Спустя четыре года после VI Вселенского собора Византийская империя за смертью Константина Погоната перешла к его сыну Юстиниану II, имевшему только 16 лет от роду. Это был последний представитель дома Ираклия, обладавший значительными дарованиями и природными способностями, свойственными всем потомкам Ираклия, но, вместе с тем, человек, не получивший дисциплины ума и много повредивший как лично себе, так и государству необдуманными решениями и жестокими поступками. Юстиниан II, царствовавший два раза, в первый раз от 685 до 695 г и во второй — от 705 по 711 г., был поставлен лицом к лицу с событиями большой исторической важности, подготовлявшимися в продолжение всего VII в. Это был арабский вопрос на Востоке и славянский на Западе; последний осложнился еще тем обстоятельством, что в нем стали принимать участие болгаре, переселившиеся за Дунай и начавшие основывать на Балканском полуострове независимое государство. Нося славное имя Юстиниана и питая в душе широкие притязания, молодой царь не имел счастья собрать около себя способных государственных людей, каких было много около Юстиниана I, а те министры, на которых он полагался и которые его именем управляли делами, не имея способностей сотрудников Юстиниана, превосходили их корыстолюбием, жадностью и всяческими недостатками. Вследствие этого Юстиниан II не возбудил к себе добрых чувств между современниками и не имел приверженцев. Когда после десятилетнего правления против царя началось в Константинополе движение, он был схвачен вместе со своими ненавистными сотрудниками Феодосием и Стефаном и подвергся обычному в ту эпоху жестокому членовредительству, а его министры публично на площади преданы сожжению. Юстиниан отправлен в заточение в Южную Россию, в Херсон, где, однако, не успокоился, а ровно через десять лет снова достиг престола и царствовал во второй раз, имея прозвание Ринотмит (с прорванными ноздрями).

Оценка правления Юстиниана II представляет немаловажные трудности в том отношении, что вместе с ним заканчивается подготовительный период образования византинизма, что к его времени, с одной стороны, обнаруживаются во всей силе разрушительные элементы, наносившие удар старой системе, с другой — начинают входить в жизнь новые начала, которыми империя могла не только поддерживать свое существование, но еще испытать эпохи подъема материальных и духовных сил и накопления культурных богатств, которыми она успела поделиться со славянами. Попытаемся бросить взгляд на главные события времени Юстиниана II.

Хотя с арабами был заключен мир при Константине Погонате, но Юстиниан воспользовался смутами, происшедшими в калифате, и начал войну. Победы полководца Леонтия заставили арабов предложить новые условия мира, гораздо более благоприятные, чем бывшие при Константине. Между прочим, очень важное обязательство принял калифат: уделять Византии половину дани с Армении, Грузии и Кипра, но, взамен того, император обязался вывести с Ливанских гор военную колонию мардаитов, которые в качестве тогдашних клефтов наносили своими неожиданными набегами большой вред сирийским арабам. Перемещения целых племен из одной местности в другую характеризуют данную эпоху, и потому едва ли следует так отрицательно смотреть на принятую Юстинианом систему, как это делают новые историки⁸. Поселения большими массами разных племен на свободных местах должны быть рассматриваемы в связи с новой административной системой, которая тогда входит в практику и объясняется редкостью населения в одних провинциях и густой иммиграцией славян — в других. Настойчивое желание ослабить арабов и новая с ними война в 692 г. едва ли не объясняется преувеличенными надеждами Юстиниана на те военные колонии из славян, которые к тому времени были основаны в Азии именно с целью успешнейшей борьбы с арабами. Весьма любопытно отметить, что на этот раз расчет оказался ошибочным, ибо славяне в критический момент перешли на сторону врага, что и вызвало поражение императора и обращение его в бегство.

Сколько на Востоке представляли постоянную опасность арабы, столько же на Западе угрожали набегами и опустошениями славяне и болгаре. И здесь походы Юстиниана не всегда были удачны; но т. к. не могло быть речи о полном восстановлении спокойствия в провинциях Фракии и Македонии, давно уже находившихся в процессе брожения и смуты, то можно считать некоторым успехом уже и то, что Византия все же находила средства не только удержать за собой западные области на Балканском полуострове, но и произвести такие реформы в их администрации, которые способствовали упорядочению их быта и усилению оборонительной силы их.

В 695 г. против Юстиниана составился заговор, вследствие которого, как сказано, он был лишен власти и сослан в заточение в Херсон. Здесь в первый раз в круг исторического кругозора непосредственно входят области, принадлежащие к Русскому государству. Несколько выше была речь о ссылке в Херсон папы Мартина, и в связи с этим обстоятельством дошли до нас известия о положении, в каком находилась эта удаленная от Константинополя провинция. Особенный интерес, возбужденный к истории Херсониса в русской исторической науке, способствовал тому, что мы можем бросить некоторый свет на эту провинцию⁹. Оказывается, что Херсонис издавна был торговым городом. Около города были соляные варницы на озерах. Добывалось также множество рыбы в реках Черноморского бассейна, которая приготовляема была впрок и составляла предмет вывоза. Черноморская икра и соленая рыба были лакомым блюдом у византийцев[10]. Но, с другой стороны, благосостояние города зависело от доставки хлебных продуктов из других византийских портов, и т. к., по письмам папы Мартина, в городе была крайняя дороговизна предметов первой необходимости, то можно догадываться, что его торговля в VII в. значительно пала, а это, в свою очередь, может служить вообще свидетельством жалкого положения зависевшей от Херсона области.

Находясь в Херсоне, Юстиниан, по-видимому, совсем перестал занимать внимание правительства и пользовался здесь известной свободой. Он нисколько не скрывал надежды снова вступить на престол и говорил об этом так открыто, что херсонесцы стали опасаться, как бы не навлечь на себя подозрения в сочувствии его замыслам, и приняли решение или убить его, или отправить узником в Константинополь. Но Юстиниан предупредил херсонцев и бежал в крепость Дорас, или Магнуп. на границе готских владений в Крыму. Отсюда Юстиниан завязал сношения с хазарами, которым принадлежала часть Крыма, и просил у кагана позволения поселиться в его владениях¹⁰. Тогда начинает несколько выясняться история хазар, этого любопытного народа, игравшего немаловажную роль в южнорусской истории. Мы уже знаем, что с хазарами начал сношения император Ираклий во время своих персидских походов, тогда их владения простирались на юге до Кавказских гор (до Аракса), на севере и востоке владения их граничили с финнами и болгарами. Когда последние в VII в. двинулись за Дунай, область, ими покинутая, занята была хазарами, и с тех пор они составляют в Юго-Восточной Европе важный этнографический и политический элемент и ведут войну за существование на два фронта: с арабами на Востоке, с империей — на Западе. В X в. хазарам нанесен окончательный удар победами русских князей. Таким образом, ясно, что, когда Юстиниан задумал заинтересовать в своем деле властителя хазар, которые были соседями империи на Черном море, то он поступил не так легкомысленно, как это могло бы казаться с первого взгляда. Хазарский народ отличался в известной степени зачатками культуры, не чужд был христианства, вел обширные торговые сношения с Восточной Европой и Персией. Для хазар не было безразлично, таким образом, воспользоваться смутами в империи и оказать поддержку претенденту на византийский престол.

Переговоры Юстиниана с каганом привели их к полному соглашению. Бывший император убедил кагана в солидности своих прав и основательности надежд на возвращение престола. Юстиниан породнился с каганом браком, женившись на его сестре, носившей христианское и громкое в империи имя Феодоры. Претенденту предоставлено было жить в Фанагории, откуда он мог поддерживать сношения с недовольными существующим правительством в Константинополе. Но ему предстояло впереди испытать еще много неожиданностей. Тогдашний царь Тиверий III был встревожен дошедшими до него известиями и послал к кагану посольство с дарами и настоятельной просьбой выдать ему Юстиниана живым или мертвым¹¹. Каган не остался глух к дарам и делаемым обещаниям и распорядился, чтобы за Юстинианом учрежден был тайный надзор. Вместе с тем, поручено было правителю Фанагории и начальнику Боспора принять меры к убийству Юстиниана. Намерения кагана и сделанные им распоряжения сделались известны Феодоре, которая посвятила в них своего мужа и дала ему возможность избежать угрожавшей опасности.

Здесь начинается новая фаза приключений Юстиниана. Убив сам тех лиц, которые следили за ним, и оставив свою супругу на попечение тестя, Юстиниан устроил тайное бегство из Фанагории на заготовленном заранее корабле и с теми приверженцами, которые у него оказались в то время, пошел вдоль южного берега Крыма до гавани Символа (Балаклава), где вошел в сношения с преданными ему и очевидно сочувствовавшими задуманному им предприятию людьми в Херсоне. Все эти подробности должны быть хорошо взвешены, ибо они объясняют, что у Юстиниана была партия, которая обеспечивала ему успех в его замысле. Как можно понять из дальнейшего, Юстиниан, потеряв надежду на хазар, рассчитывал теперь найти союзника в другом месте. Из Херсона он направился вдоль северо-западного побережья Черного моря к устьям Дуная и нашел здесь гостеприимство у хана болгарской орды, еще весьма недавно переселившейся за Дунай и начавшей устраиваться на Балканском полуострове, по имени Тервель.

Хотя не все еще выяснено в обстоятельствах утверждения болгар за Дунаем, но весьма вероятно, что главный болгарский стан тогда уже был на месте нынешней деревни Абобы, близ Шумлы и Преславы¹². Ханы болгарской орды, распространившие свою власть над славянами, жившими на север от Балкан, делали уже неоднократную попытку утвердиться и на юг от Балканских гор и зорко следили за событиями в империи, которыми всегда пользовались для своих набегов в имперские области. Как показывают древнейшие памятники болгарского быта, найденные при раскопках их древней столицы, болгаре скоро подчинились культурным влияниям, идущим из Константинополя, и ханы их постепенно вводили при своем дворе обычаи и обряды византийского двора.

Юстиниан мог быть заранее уверен в благорасположенном приеме хана Тервеля, т. к. последний хорошо мог оценить представляемые в деле восстановления Юстиниана на троне важные выгоды. Посланный для переговоров с Тервелем некто Стефан поставил вопрос так ясно и столько надавал обещаний болгарскому властителю, предлагая скрепить союз даже браком Тервеля с дочерью Юстиниана, что план похода на Константинополь с целью восстановления на престоле сверженного императора решен был без колебаний. Юстиниан был принят в болгарском стане с большими почестями и провел между болгарами осень и зиму 704/05 г. Весной предпринят был поход на Константинополь, в котором вместе с болгарами принимали участие и подчиненные им славяне. Из хода дел ясно, что правительство не приняло никаких серьезных мер против Юстиниана и его союзников. Без всякого сопротивления болгаре дошли до стен Константинополя и три дня стояли под стенами в ожидании сдачи города, в котором была значительная партия приверженцев последнего представителя дома Ираклия. Хотя открытой сдачи не последовало, но Юстиниан с немногими воинами нашел возможным тайно ночью проникнуть в город через водопровод, и тогда сопротивлению положен был конец. Трудно понять на основании скудных известий, почему так легко досталась Юстиниану победа. Если предположим, что город был взят на щит болгарами, то необходимо последовали бы расхищение сокровищ и отчаянная борьба между победителями и побежденными. По ходу событий нужно допустить, что Юстиниан, открывши доступ через водопровод, не сдал города Тервелю, а нашел возможным достигнуть власти без большого сопротивления, не позволяя болгарам сделаться хозяевами положения.

Так или иначе, предприятие Юстиниана увенчалось полным успехом. Он завладел властью в городе и скоро освободился от своего союзника, уплатив ему за оказанное содействие богатыми дарами и драгоценными царскими сосудами и почетным титулом кесаря, даваемым только лицам императорской фамилии. Тервель отступил от столицы, а Юстиниан принял меры к утверждению вновь приобретенной власти.

Вторичное царствование Юстиниана II продолжалось от 705 до 711 г. Это было во всех отношениях суровое царствование, свидетельствующее о жестоких нравах людей той эпохи. Можно сказать, что Юстиниан мало чему научился в десятилетний период невзгод и ничего не забыл. Прежде всего он жестоко отомстил двум лицам — прежним двум императорам Леонтию и Тиверию, которые занимали престол в истекший десятилетний период. Первый, уже лишенный носа и заключенный в монастырь, не был опасен для Юстиниана, второй, отказавшись от борьбы, спасся из Константинополя бегством. Но оба были представлены торжествующему Юстиниану в цепях, и он имел наслаждение смотреть на цирковое представление, попирая ногами поверженных перед ним врагов, а народ восклицал: «На аспида и василиска наступишь и будешь топтать льва и дракона»¹³. Затем оба императора были публично обезглавлены на площади. Жестокая расправа постигла и многих других лиц, принимавших участие в низложении Юстиниана. Патриарх Каллиник, венчавший на царство обоих, был ослеплен и сослан в Рим. Но самым вопиющим преступлением была казнь на стенах города Ираклия, брата Тиверия, полководца, прославившегося в войнах с арабами. Наступило царство террора, в котором погибли сотни военных и гражданских чинов, считавшихся приверженцами предыдущего правительства.

С трудом можно понять проявления такого зверства в характере Юстиниана, тем более, что в других отношениях он не лишен был трогательной внимательности по отношению, например, к своей жене Феодоре. Так, он послал за ней в Хазарию почетное посольство на кораблях, а когда корабли погибли от бури, отправил новое посольство. По прибытии в Константинополь Феодоры он венчал ее и рожденного от нее сына Тиверия и провозгласил их августами. Чрезвычайно тревожная и полная разнообразных приключений жизнь этого государя подавала бы повод к обнаружению его жестокости в частных отношениях, но нужно отметить, что везде, напротив, заметна благорасположенность к нему со стороны тех, кто находился с ним в близких сношениях. Без близких и расположенных к нему друзей Юстиниан не мог бы достигнуть осуществления своей мечты о новом вступлении на царство.

Историк Феофан по поводу первого низложения Юстиниана в 695 г. заметил: «Юстиниан низвержен был по следующему случаю. Он приказал патрикию и стратигу Стефану по прозванию Русий ночью избить константинопольский дим и начать с патриарха» ¹⁴. Это место может дать некоторый новый материал для выяснения роли Юстиниана II. Выражение «избить константинопольский дим» следует истолковать здесь в смысле привилегированной части городского населения, которая пользовалась еще старыми муниципальными правами и которая всегда мозолила глаза императорскому правительству, начиная со времени Юстиниана I. Много прав уже было отнято у города, но остатки муниципальных свобод изредка прорывались наружу в жизни городов. Считая себя недаром носящим имя Юстиниана, император с особенной энергией вел борьбу с привилегиями некоторых классов городского населения. С этой точки зрения получают яркое освещение и предпринятые им репрессии против Херсона, относящиеся к 710–711 гг. и бывшие причиной вторичного его низвержения и погибели его дома.

Едва ли следует доверять настроению греческих писателей, сообщающих наиболее подробные известия о событиях, касающихся жестокой расправы Юстиниана с городом Херсоном¹⁵. Прежде всего нельзя никак допустить, что против Херсона был отправлен флот, состоящий из 100 тыс. моряков. Если бы Юстиниан собрал все перевозочные средства, и тогда он не мог бы иметь такого громадного количества судов, чтобы посадить на них 100 тыс. Кроме того, для чего понадобилась бы такая армада против отдаленного города, лежащего на северном берегу Черного моря и в начале VIII в. едва ли имевшего много населения. Тем не менее, известия о походах на Херсон представляют такие подробности, которые могут иметь большое значение для характеристики как общего положения дел на Крымском полуострове, так и тех средств, какими располагала империя для удержания своей власти в Крыму. Карательная экспедиция составлена была на средства, собранные с различных классов населения; собственно военных людей было в ней немного, а были крестьяне, ремесленники, представители городского дима и члены сенаторского сословия¹⁶. Назначение флота состояло в том, чтобы перебить население Херсона, Босфора и других мест. Но т. к., вместе с тем, приказано было поставить архонтом Херсона оруженосца императора и спафария Илью и водворить там на жительство Вардана, присужденного к ссылке, то ясно, что распоряжение об истреблении жителей должно быть толкуемо условно.

Патрикий Стефан, начальник флота, не исполнил во всей точности поручения, а пощадил нескольких юношей, которых взял в качестве пленников. Но что всего любопытней, кара постигла тудуна, как назывались чиновники хазарского правительства, и Зоила, одного из самых влиятельных представителей Херсона, вместе с 40 другими знатными гражданами. Зоилу усвояется наименование протополита, а другие имеют титул протевонов. Нет сомнения, что то и другое обозначения относятся к лицам, принадлежащим к городскому самоуправлению. Никак нельзя забывать, что в Херсоне теперь была власть хазарского кагана, и что тудун был допущен в город с согласия городских властей. Следовательно, экспедиция Юстиниана имела более политическое значение, чем личную месть.

Но крымская трагедия далеко не окончилась рассказанными жестокостями. Когда флот в октябре месяце шел назад в Константинополь, его застигла буря, погубившая, по свидетельству наших источников, до 73 тыс. Между тем херсонесцы, напуганные дошедшими до них слухами, что Юстиниан приготовляет против них новый флот, обратились к хазарскому кагану с просьбой, чтобы он принял город под свою защиту и послал им для охраны военных людей. Так начался в Херсоне открытый бунт, который крайне раздражил Юстиниана и побудил его принять меры против непокорного города. На этот раз, однако, отправлен был в Херсон незначительный отряд с патрикием Георгием и эпархом города Иоанном с приказанием восстановить тудуна и Зоила в занимаемых ими прежде должностях. Но в Херсоне оказалась значительная партия, имевшая в своем распоряжении достаточные средства для борьбы, кроме того, и стены города защищали жителей против неприятеля. Херсониты не пустили военных людей в город, предали смерти патрикия Георгия и Иоанна, а тудуна и Зоила выдали хазарам, присланным в помощь городу. Непосредственно затем в Херсоне был объявлен на царство сосланный сюда Вардан, принявший имя Филиппика.

Император стал готовить новый поход против нарушивших верность городов Крымского полуострова, поставив во главе экспедиции патрикия Мавра. Между тем в Крыму события шли к развязке. Жители Херсона вступили в переговоры с хазарами, к которым бежал и Вардан-Филиппик. Византийский отряд встречен был поэтому враждебно, Мавр начал бить стены, и хотя нанес своими машинами вред главной башне Кентинарской¹⁷, но скоро отчаялся в дальнейшем успехе осады и перешел на сторону движения против Юстиниана.

Хазары во всем этом враждебном Византии движении играют деятельную роль. Ясно, что каган господствует над ближайшей к Херсону областью и поддерживает смуту в этом городе. Когда Мавр и подчиненный ему отряд перешли на сторону возмутившегося города и провозгласили своим царем Филиппика, начаты были переговоры с каганом о выдаче содержавшегося у хазар вновь провозглашенного царя. Весьма трудно выяснить действительную роль во всем деле кагана, в распоряжении которого, по-видимому, были судьбы города Херсона. На просьбы выдать Филиппика он вступил в торг с гражданами и взял за царя выкуп по одной номисме с человека.

Между тем Юстиниан с целью отвлечь внимание хазар от Крыма обратился к болгарскому хану Тервелю с просьбой о помощи, получил от него 3000 воинов и, не надеясь, по-видимому, спокойно удержаться в Константинополе, выступил в Малую Азию, где собрал войско в феме Опсикий. Раскинув лагерь на черноморском берегу близ Синопа, Юстиниан выжидал хода событий, которыми уже был не в состоянии управлять. Провозглашенный в Херсонесе Филиппик явился в Константинополь и без труда завладел городом, где у Юстиниана не нашлось приверженцев. Объявив прощение всем частям, которые находились еще вместе с Юстинианом, и обезопасив спокойное возвращение болгарского отряда на родину, Филиппик достиг того, что Юстиниан остался без защиты, попался в плен к спафарию Илье, который был послан за ним. Последнего царя из дома Ираклия постигла суровая участь: его голова была представлена Филиппику и послана им в Рим. Оставшийся в живых в Константинополе сын его Тиверий был взят в церкви Влахернской Богоматери от святого алтаря, где он думал найти спасение, и публично зарезан на стене на башне св. Каллиника. Такова судьба потомков Ираклия, сто лет управлявших империей в наиболее трудную эпоху ее существования. Нам остается еще бросить взгляд на итальянские отношения в начале VIII в.

Юстиниан имел свои причины приписывать некоторым гражданам Равенны участие в заговоре, следствием которого было его низвержение в 695 г.¹⁸ Патрикий Феодор явился на корабле в гавани Равенны и обманным образом привлек к себе знаменитых равеннцев. Когда они, не подозревая измены, пришли на корабль, здесь перехватали их, заковали в цепи и потом отправили в Византию. Юстиниан подверг их жестоким пыткам и присудил к мучительным казням. В Италии это событие произвело сильное движение против Византии, и многие города тогда же готовы были отложиться от императора, если бы он, предвидя опасность, не пригласил в Константинополь и ласками не привлек на свою сторону римского епископа, по счастью для него восточного происхождения (Константин I, 708–715). Почет, оказанный Константину в столице империи, и новые привилегии епископскому престолу, может быть, подкупили папу в пользу императора. Пользуясь его отсутствием, из Рима явился в город экзарх, арестовал знатнейших из клира и народа. К сожалению, мы имеем обо всем этом весьма отрывочные сведения и не знаем, почему происходили аресты; но когда экзарх возвратился в Равенну, там поднялось против него сильное неудовольствие, стоившее ему жизни.

Волнения в Равенне происходили в 710 и 711 гг. Во главе движения стоял сын Иоанникия, казненного Юстинианом II, Георгий; он носил звание капитана (capitano del popolo). Весь город разделен на 12 знамен или отрядов (bandus); каждый отряд подчинялся отдельным начальникам. По образцу равеннской милиции устроено было городское войско и в других местах. В союз с Равенной вступили и другие города экзархата, совокупные усилия северных городов греческой Италии направлены были к низвержению византийского господства. В 710 г., таким образом, ясно обозначилось, что городская община не погибла в Италии, что в милиции нашла она силу против внешнего угнетения; идя таким путем, городские общины постепенно развиваются в городские коммуны и республики. В то же время и в Риме по случаю присылки еретических мнений нового императора обнаружилось небывалое движение. Populus Romanus в согласии с клиром сделал постановление-не принимать мнений императора Филиппика (711–713) и не признавать над собой его власти. В жизнеописании папы Константина римская область по обеим сторонам Тибра в первый раз названа дукатом. Во главе ее стоит избранный народом дука как высший военный сан области.

Таким образом, к VIII в. в Италии образуются два учреждения — папство и городская милиция, которые заключали в себе готовые элементы для борьбы с Византией, для которых намечаются новые исторические факторы, подготовленные предыдущим периодом.

Глава V

Западные границы империи

Лангобарды до конца VII в.

Есть мнение, что императорский наместник в Италии Нарсес пригласил в Италию лангобардцев, чтобы отомстить двору за несправедливое к нему недоверие. Нет нужды прибегать к подобному объяснению итальянских событий. Сношения лангобардов с империей начались гораздо ранее, т. к. лангобардские наемники служили в имперском войске и принимали даже участие в порабощении Италии. Побывав в прекрасной стране и ознакомившись с призрачным военным могуществом империи, лангобарды и без прямого приглашения Нарсеса могли прийти к мысли о возможности поселения в Италии. В 568 г. на место отозванного Нарсеса прибыл в Италию префект Лонгин; он вступал в Равенну, когда лангобарды начали завоевание Северной Италии под предводительством славного в предании по своим военным подвигам Албоина.

В высшей степени любопытное обстоятельство, что лангобарды при своем вторжении в Северную Италию не встретили значительных препятствий; только за стенами укрепленных городов, которых брать лангобарды не были в состоянии, спасалось сельское население от варварского нашествия. Поэтому занятие Италии направлялось узкой полосой, сначала по долине р. По, потом, минуя Равенну, к юго-западу. Рим и Неаполь остались под властью Византии, в Средней Италии главным опорным пунктом их власти было Сполето, а на юге — Беневент. Первыми городами, захваченными лангобардами, были Фриуль (Forum Julii) и несколько южней Аквилея. Успехи завоевания ничем не нарушались, и уже летом 569 г. Албоин взял важный город будущей Ломбардии, Милан, и в то же время начал осаду Павии, которая оказала самое упорное сопротивление и сдалась лишь через три года. Здесь лангобардские короли основали свою столицу.

В 572 г. Албоин был убит по проискам жены своей, королевы Розамунды, происходившей из королевского рода Гепидов и взятой лангобардами в плен. Предводители дружин и начальники родов, которых было более 30, избрали в короли герцога Клефа, но и он правил не больше полутора лет и в 574 г. погиб от руки убийцы. Затем более 10 лет у лангобардов было бескоролевье; в течение этого времени особенно выразились слабые стороны государственного устройства этого народа. Отдельные герцоги желали править самостоятельно, не повинуясь центральной власти; образованные ими герцогства не имели между собой связи и имели вид самостоятельных владений. Десятилетие от смерти Клефа до избрания в короли Автари было чрезвычайно благоприятным для Византии периодом, чтобы задержать движение лангобардов. Хотя империя не воспользовалась этим временем, но все же период бескоролевья оказал вредное влияние на устройство лангобардов в завоеванной стране. Каждый герцог заботился о собственных выгодах и обогащении на счет подчиненного населения, общегосударственная идея отсутствовала, и преобладали сепаратные стремления. При таких условиях не могло быть общего движения против сильнейших центров византийской власти на полуострове. Правда, герцог Беневентский угрожал Неаполю, Сполетский — Риму, из Павии делали демонстрации против Равенны, но каждый из этих городов, будучи в состоянии померяться силами с отдельным герцогством, не устоял бы против соединенных сил всех лангобардов. Несмотря на благоприятные условия, империя не предприняла действительных мер к освобождению Италии и дала лангобардам время пережить бескоролевье и сознать необходимость принятия таких мер, которые обеспечивали бы им спокойствие в будущем.

По смерти Клефа 35 герцогов оказались во главе городов и территорий, захваченных лангобардами¹, за исключением Сполето и Беневента, которые еще оставались под властью Византии. В 584 г. ввиду грозящей опасности с севера от франков избран был королем сын Клефа Автари, причем герцоги поступились в пользу короля некоторыми правами и пожертвовали на содержание королевского двора часть своих земель.

Теперь посмотрим на отношения империи к событиям, происходившим в Италии. В первые годы движения лангобардов Византия не имела в Италии такого главнокомандующего, каковы были Велисарий или Нарсес. Представителем империи в 567 г. был префект Лонгин, который не вел оборонительной войны, по всей вероятности, потому, что не имел для того военных средств. Тяжелое положение, в котором находилась империя вследствие набегов аваров и по случаю войны с персами, до известной степени объясняет беззащитное положение западной границы, хотя не может оправдывать громадной ошибки, допущенной византийским правительством почти добровольной уступкой такой важной провинции лангобардам. Ошибка скоро была сознана, что видно в принятии исключительных мер к охранению византийского господства в Италии. Ближайшим следствием нового порядка вещей, установившегося на полуострове, было не только полное разобщение ее частей, но и отделение ее городов от всяких сношений с органами византийской власти в Равенне. Рим по целым годам не мог сноситься по своим делам с правительством, и все, что оставалось в Средней и Южной Италии свободным от лангобардов, по необходимости стало тянуть более к Риму, чем к Византии.

Империя хотя и поздно, но поняла ошибку и пыталась поправить дело устройством нового и оригинального органа власти в Италии. Мы говорим об экзархате. Происхождение экзархата не может быть с точностью определено. Во главе провинции после Лонгина и Бадуария (575–577), которые имели звание префекта, некоторое время не было особо назначенного лица. Из Рима было снаряжено посольство в Константинополь с просьбой о помощи, но император Тиверий, ссылаясь на недостаток войска и денег, отказал в посылке военного отряда и ограничился переговорами с франкским королем, который обещал сделать на лангобардов нападение с севера. Лишь по истечении двух лет, т. е. в 579 г., отправлен был из Константинополя специальный военный отряд под предводительством особого военного начальника с широкими полномочиями, которому были подчинены небольшие гарнизоны, рассеянные по городам Италии. Следует думать, что к этому времени относится появление экзархата².

Первое упоминание об экзархе находим от 584 г. в письме папы Пелагия II к своему апокрисиарию в Константинополе, диакону Григорию, будущему знаменитому папе того же имени. Письмо рисует так живо тогдашнее положение дел в Италии, что его можно привести сполна³. Представитель папы завязал в Константинополе сношения при дворе и между высшими сановниками, пользовался покровительством императрицы Константины и Маврикия, будущего императора. Благодаря его влиянию заключено было трехлетнее перемирие с лангобардами, для чего представитель императора вступил в переговоры с королем Автари. Но перемирие скоро было нарушено, и Пелагий сообщает своему уполномоченному следующее о происшествиях в Италии. «Мы отправляем к тебе с необходимыми известиями нотария Гонората вместе с епископом Себастианом, который, побывав в тех местах и в Равенне с патрицием Децием, может сообщить тебе обо всем по личным наблюдениям, дабы ты доложил императору, что найдешь возможным. Бедствия и страдания, причиняемые нам клятвопреступным лангобардским королем, никто не в состоянии выразить словами. Вместе с братом нашим Себастианом, который имеет сделать доклад императору о нуждах и опасностях, угрожающих всей Италии, постарайтесь всемерно принести нам облегчение, ибо государство (res publica) находится в таком отчаянном положении, что если Господь не вдохнет в сердце благочестивейшего императора, чтобы он присущее ему милосердие распространил на своих рабов и благоволил дать нам облегчение или в лице одного главнокомандующего (magister militum), или дуки, то мы окажемся в крайнем положении, ибо Римская область совсем лишена защиты. Экзарх же пишет, чтобы на него не возлагали никакой надежды, так как признается, что не в состоянии защищать и собственную область[11]. Итак, да внушит ему Господь мысль без замедления оказать нам помощь, прежде чем военная сила отвратительнейшего народа не захватит и те места, которые пока еще принадлежат империи».

Таким образом, в 584 г. был уже в Равенне генерал-губернатор с титулом экзарха, хотя положение дел в Италии нисколько от того не изменилось. Но т. к. дальнейшая история византийского господства в Италии стоит в связи с экзархатом, то здесь уместно будет остановить внимание на этом новом административном учреждении, которое не стоит, впрочем, совершенно одиноко в системе устройства провинций.

В лице экзарха следует видеть высший чин византийской администрации, большей частью в сане патрикия, который ввиду исключительных обстоятельств соединял в своих руках административную и судебную власть. Гражданская власть префекта претории, военная (magister militum) и судебная (judex) соединялись теперь в руках военной администрации, и во главе отдельных провинций стояли военные чины с титулом duces, а во главе всех военных округов поставлен патрикий с именем экзарха, ad regendam omnem Italiam. В качестве высшей власти в стране экзарх был облечен исключительными привилегиями по церковной, гражданской и военной администрации и занимал истинно царское положение, пользуясь неограниченными полномочиями. Занимаемый им в Равенне дворец имел наименование священного (sacrum palatium), как назывались только места царского пребывания; при посещении Рима ему устраивалась царская встреча: сенат, духовенство и народ в торжественной процессии выходили к нему навстречу за стены города⁴.

Административные и гражданские акты помечались годом царствования императора и именем экзарха. Его власть простиралась на все проявления общественной жизни. Он был главнокомандующим всех военных сил, расположенных в Италии, и всякое серьезное военное дело зависело от его личного руководства; от него зависело право войны и с лангобардами. В гражданской администрации он был высшим авторитетом по отношению ко всему служащему персоналу, от него зависело назначение на должности и удаление с мест военных губернаторов (трибуны, дуки). Судебная и финансовая часть также подлежала его контролю как высшей и апелляционной инстанции. При тесной связи церковных и гражданских дел в ту эпоху, при той политической роли, какая выпадала на долю римского папы в VII–VIII вв., особенно важно было для истории византийско-итальянских отношений, как выразится власть экзарха относительно римского папы. Это наиболее любопытная сторона в занимающем нас вопросе, и мы остановимся на ней ниже.

Возвращаясь к истории постепенного распространения лангобардов по Италии, мы должны отметить тот факт, что первые годы Византия не принимала никаких решительных мер и ограничивалась обороной городов, в которых оставались небольшие гарнизоны. Первая более или менее правильная битва дана была лангобардам в 575 или 576 г., но она была проиграна греками. Следствием этого было дальнейшее распространение лангобардов в Среднюю Италию и утверждение их в Сполето и Беневенте. Таким образом, Равенна оказалась отрезанной от Рима, лангобардские нападения стали угрожать Риму и Неаполю, это именно положение дел рисуется в письме папы, приведенном выше.

Избрание в короли Автари мало изменяло итальянские отношения, потому что герцоги, привыкшие во время бескоролевья самостоятельно распоряжаться в своих областях, продолжали округлять доставшиеся им герцогства и притеснять беззащитное римское население. Большим успехом можно считать совершенно новый факт в отношениях империи и лангобардов, случившийся при экзархе Смарагде (585–589), именно трехлетнее перемирие. Правда, империя этим актом признавала совершившийся факт захвата лангобардами части ее владений, но, с другой стороны, нельзя не видеть здесь и перемену к лучшему в интересах несчастной страны, предоставленной хищническим опустошениям страшного врага. Этим перемирием король Автари воспользовался для того, чтобы положить основания к устройству лангобардского народа на новой земле и к определению отношений герцогов к королевской власти. К тому же времени относятся первые дипломатические сношения с франкским государством, которое могло быть весьма опасным для лангобардов, если бы стало против них действовать в союзе с императором.

В 590 г. Автари умер от поднесенного ему яда; что он возбудил против себя много недовольства, это легко объясняется его стремлением обезопасить королевскую власть против своеволия герцогов и принятыми им мерами к защите своих арианских подданных против католического духовенства. Религиозному вопросу суждено было иметь большое значение в итальянско-византийских отношениях не только потому, что лангобарды были арианами и, следовательно, еретиками, с точки зрения господствовавшего в Восточной и Западной Церкви учения, но еще и потому, что в недрах самой православной Церкви был раскол, который имел свои корни в разностях воззрений на догмат о божеском и человеческом естестве в Богочеловеке. Вследствие лангобардского завоевания и соединенных с ним политических перемен произошел переворот в положении многих епископий, в особенности Северной Италии, поставивший их в иные отношения к Риму, чем это было прежде. Находясь в области, занятой лангобардами, епископ Милана и патриарх Аквилеи с подчиненными им епископиями выступили из непосредственной зависимости от римского епископа; независимо от того некоторые католические епископы оставили свои кафедры и спаслись в области, куда не доходили еще лангобарды, а на их место вступили или ариане, или схизматики. Вследствие этого была опасность, что Северная Италия и в церковном отношении отделится от империи, как уже она отделилась политически. Церковное положение в стране занимало внимание византийского правительства и весьма глубоко затрагивало интересы римского епископа. Воспользоваться этим положением как политическим орудием против империи и приготовить в завоевателях-арианах опору католической Церкви и итальянской народности против империи несомненно было весьма дальновидным и патриотическим предприятием, которое требовало большого ума и знания современных отношений. Мы подходим к самой интересной личности в истории средних веков, которая положила устои для римского папства и подготовила освобождение Италии из-под власти империи

Папа Григорий Великий (590–604) есть самый крупный выразитель национальной идеи итальянского народа. В то время, как гражданская власть оказалась ниже тех требований, какие к ней предъявляли смутные обстоятельства, римский епископ, став на защиту итальянского народа, приготовил твердую почву притязаниям пап на политическое главенство в Италии. Ко времени Григория Великого нужно относить начало возвышения папства, и в этом отношении ему должно быть уделено в истории значительное место⁵. По происхождению своему Григорий принадлежал к древней патрицианской и сенаторской фамилии, обладал большими богатствами, которые употребил на благотворительные дела и устройство монастырей. Получив прекрасное образование и имев впереди блестящую служебную карьеру, Григорий пожертвовал почестями и положением своему духовному влечению и постригся в монахи. Папа Пелагий II оценил его способности и послал его в Константинополь своим нунцием (апокрисиарий), где он оставался до 584 г. После Пелагия в 590 г. клир и народ избрали Григория на епископскую кафедру в Риме. Пока происходили сложные формальности утверждения этого избрания со стороны императора, Григорий по обычаям того времени вступил в управление Римской Церковью.

Постигшее за год перед тем наводнение сопровождалось большими бедствиями для Италии. Вода затопила низменные местности в Северной и Средней Италии, причем пострадали предместья города Рима и повреждены были частные и общественные здания. В особенности чувствителен был вред, нанесенный церковным хлебным запасам. К стихийному бедствию присоединилась моровая язва, производившая большие опустошения в Риме и его окрестностях. При таком внутреннем положении дел, отягчаемом постоянными внешними угрозами лангобардского нашествия, Григорий, говорят, был смущен ввиду тяжелой ответственности и воспользовался своими связями в Константинополе, чтобы ходатайствовать перед императором о неутверждении его избрания.

Из первых распоряжений папы Григория можно видеть, какое значение имела Церковь в конце VI в., и как римский епископ понимал свои обязанности. «Я не знаю, — выражается он в одном письме, — принял ли я на себя должность пастыря или земного владыки». Что прежде всего обращает на себя внимание в деятельности Григория, это общественное служение епископа Рима и отзывчивость его на запросы, выдвигаемые временем и обстоятельствами. Риму и его окрестностям угрожает голод, и не было другого государственного учреждения, кроме Церкви, которое было бы в состоянии принять на себя заботу о прокормлении бедных. Церковь была единственным прибежищем для бедных и голодных, и на епископе города Рима покоились все надежды. Дабы предотвратить бедствие, Григорий открыл имевшиеся в Церкви запасы хлеба и вступил в живые сношения с управителями церковных имений, требуя от них немедленной присылки хлеба. Одно из первых его писем было в Сицилию, которая была житницей Италии, и где были значительные церковные имущества (патримонии св. Петра). Сицилийский урожай помог Григорию предотвратить опасность, угрожавшую его пастве. Король лангобардов Автари, предпринявший в 589–590 гг. новое движение с целью округлить свое завоевание, побудил императора искать сближения с франкским королем Хильдебертом, который своим вторжением в Северную Италию мог нанести лангобардам значительный вред и отвлечь их от походов в Среднюю Италию. В то же время назначением нового экзарха Романа (589–596), которому даны были в распоряжение более значительные военные средства, византийское правительство старалось заручиться союзниками и друзьями в самой Италии среди герцогов и обезопасить наиболее важные пункты, как Равенна и Рим. При таких обстоятельствах произошла смерть Автари в 590 г.

Довольно трудно разобраться в обстоятельствах, сопровождавших смерть короля и вступление на престол его преемника, туринского герцога Агилульфа. На первый план выступает здесь вдова Автари, королева Теоделинда, происходившая из баварского королевского дома и исповедовавшая католическую веру. Будто бы она отдала свою руку храброму Агилульфу и тем содействовала избранию его в короли. Существенное значение этого обстоятельства, которое вполне было оценено папой, заключается в том, что католическая королева могла оказать влияние на арианского короля и окружавших его людей, и ввиду этих соображений папа не преминул завязать с ней переписку. Быть может, под этим углом зрения следует смотреть на некоторую уступчивость нового короля по отношению к представлениям экзарха Романа. Во всяком случае, идя по этому пути, последующие папы достигли обращения лангобардов к католичеству. Но это случилось позже, предстояло еще преодолеть множество затруднений.

Ближайший к Риму герцог Сполето Ариульф в особенности ставил папу в тяжкое положение, угрожая сношениям Рима с Равенной и Неаполем и отрезав Вечный город от остальной Италии. В 592 г. собранная им из охотников разного происхождения дружина вступила в Римскую область и стала под стенами города. В городе не видим ни гражданских, ни военных властей, экзарх далеко и занят защитой Равенны; чтобы добраться до Рима, ему нужно было воспользоваться морскими судами и обойти кругом всю Италию. Таким образом, обстоятельства передавали папе не только гражданские, но и политические судьбы Рима. Положение становилось тем опаснее, что были слухи о движении на Рим герцога Беневента. Чтобы предотвратить опасность, папа послал к герцогу Ариульфу послов с предложением денежного откупа. Герцог не прочь был снять осаду и отступить, но ставил условием, чтобы предложение папы было подтверждено подписью экзарха. Но здесь встретились препятствия весьма деликатного свойства. Экзарх не считал удобным дать свое согласие на акт, к которому папа и лангобарды пришли помимо его воли и без его предварительного разрешения. Он полагал, что, дав согласие на заключение перемирия, он ослабит свое влияние в Риме и заслужит нерасположение императора, и потому не согласился на представления папы. В письме к архиепископу равеннскому Григорий жалуется, что экзарх помешал ему заключить мир, и убеждает архиепископа употребить все свое влияние на экзарха, чтобы расположить его в пользу папы. Оказывалось, что в Риме не было достаточного гарнизона, и что некому было защищать стены.

Осенью 593 г. Рим снова подвергся осаде, и на этот раз со стороны короля. Повторились те же сцены, которые были при осаде города в прошедшем году. «Наши напасти увеличились до чрезмерности, — говорил папа в своей проповеди, — со всех сторон мы окружены мечами, со всех сторон нам угрожает опасность смерти. Одни приходят с оторванными руками, другие взяты в плен».

В это время Григорий сказал несколько проповедей на текст из пророка Иезекииля. Чертами современности особенно богата одна беседа по яркому сопоставлению тогдашнего положения Рима с пророчествами об Иерусалиме и Самарии⁶. Приводим несколько мест из этой беседы.

«Какая же остается нам в сем мире отрада? Везде видим печаль, всюду раздаются стоны. Города разрушены, крепости срыты, поля опустошены, земля обращена в пустыню. На полях не осталось колонов, в городах нет жителей, и те малые остатки, которые еще мы видим, каждодневно и неослабно терпят новые поражения. Небесные бичи разят без конца, ибо еще не уничтожили греховности нашей. На наших глазах одних берут в плен, других увечат, иных убивают. Какая же отрада дана нам в сей жизни? Но если даже такой мир мы любим, то, значит, мы любим не радости, но раны. Посмотрим, что сталось с Римом, бывшей владычицей вселенной. Многообразно удрученный различными страданиями, разорением граждан, утеснением варваров, частыми опустошениями, он испытал все то, что пророк Иезекииль говорил о Самарии (XXIV, 4, 5, 10, 11). Котел был поставлен тогда, когда был основан этот город; тогда в него налита вода и собраны в нем куски, когда отовсюду стекались в него народы, которые, как горячая вода, подверглись кипению в мировых событиях и разварились в кипятке, подобно кускам мяса. Об этом прекрасно сказано: вскипел котел, и разварились в нем кости, ибо сначала сильно бурлила в нем погоня за славой, но потом пропала и сама слава вместе с теми, которые гонялись за ней. Под костями разумеются сильные земли, под мясом народ, ибо как костями держится мясо, так вельможами слабость народа. Но теперь у него отняты все сильные мира, ибо кости переварились, и народа больше нет, ибо мясо распустилось. Где сенат, где народ? Растопились кости, распустилось мясо, погас весь блеск гражданских достоинств, уничтожился весь состав его. И мы немногие, которые еще влачим жалкое существование, находимся под постоянным опасением то меча, то разнообразных страданий. Поставь, сказано, пустой котел на уголья. Ибо при отсутствии сената гибнет народ, и среди немногих оставшихся ежедневно увеличиваются скорбь и плач, так переживает последние дни опустевший Рим[12]. Но что говорить о людях, когда на наших глазах разрушаются самые здания. Куда девались те, которые некогда гордились его блеском? Где их роскошь, где их гордость, где постоянная радость и чрезмерная веселость?»

Агилульф осаждал город, вероятно, без особого напряжения и не взял его. Папа организовал защиту из граждан, сам входил на стены и видел своими глазами, как римлян целыми толпами отправляли на продажу в Галлию. Он не мог ожидать помощи ни из Византии, ни из Равенны и начал вести переговоры о мире опять от своего имени. Но как вопрос шел не только о снятии осады с Рима, но и об общем мире, то потребовалось согласие экзарха. Встречая и на этот раз упорное сопротивление к утверждению так желанного мира, мы не иначе можем объяснять действия экзарха, как ревнивым охранением прав. Весьма вероятно, что он заподозрил действия Григория и в глазах императора, который написал папе укорительное письмо, порицая его за непринятие некоторых мер к защите города. Папа отвечал почтительно, но с достоинством: «Когда дело идет об Италии, я бы просил ваше величество смотреть на дела, а не склонять слух к внушениям других. Впрочем, я более надеюсь на милосердие Иисуса, чем на твое правосудие».

Хотя война продолжалась и после того, как Агилульф, получив окуп, снял осаду с Рима, но папа употреблял все меры и перед императором и перед лангобардским королем, чтобы заключить окончательный мир. Ему удалось достигнуть, что прежний экзарх был отозван, а новый был уступчивей на его представления. Мир с лангобардами заключен был, наконец, в 599 г.; благодарственные письма Григория к равеннскому архиепископу и королеве Теоделинде показывали, что этот мир состоялся вследствие влияния на Агилульфа названных лиц. Договаривающиеся стороны были, с одной стороны, лангобардский король и его герцоги, с другой — византийский наместник в Равенне (Каллиник). Когда дело дошло до подписания договора, лангобардский король изъявил желание, чтобы и Григорий приложил свою подпись. Момент, характерный для суждения о том, как смотрели на римского епископа в Италии. Но тогда папы еще помнили границу между светскою и духовною властью, еще не было теории о соединении в лице папы двух этих властей, неизвестен был принцип двух мечей в руках папы… и Григорий отказался от подписи договора.

Престол св. Петра занимал первое место между западными епископскими кафедрами. Даже восточные епископы, хотя не без оговорок, признавали за ним первое право чести. Когда константинопольский патриарх принял титул вселенского, Григорий прямо высказался против него, утверждая, что такой титул еще приличен был бы римскому епископу, но что он не желает носить его из боязни оскорбить других патриархов. Но если право чести и усвоялось римской кафедре, с этим далеко не соединялось мысли о том, чтобы римскому епископу принадлежало право решения вопросов веры и суда над другими епископами. Тем не менее, в VII в. входит папская власть с готовыми уже задатками главенства в западном христианском мире в вопросах веры и церковной дисциплины. Эта теория выработана Григорием в отношениях его к равеннскому и миланскому архиепископам; она основывалась, однако, не на канонических правилах, но на личности самого Григория и почете, которым он по справедливости пользовался между своими собратьями. Но, во всяком случае, первые завоевания римский престол имел в собственной Италии, где местные епископы, бедные и приниженные вследствие лангобардского завоевания, не могли равняться по силе и значению с римским епископом. Семь северных провинций, например, были подчинены в церковном отношении миланскому архиепископу. Но когда лангобарды взяли Милан, архиепископ бежал в Геную и не только сам нуждался в поддержке, но и его паства получала новых епископов и священников из Рима. Равеннский архиепископ, правда, пользовался некоторыми привилегиями, но его епархия ограничивалась иногда только стенами города. Вообще, бедствия времени побуждали итальянцев соединяться теснее около епископа, а почетнейшим и влиятельнейшим между ними, бесспорно, был римский.

В Риме и вообще в греческой Италии Григорий пользовался высшим значением, чем императорские чиновники. Со времени падения остготского владычества общественная жизнь в городах во многом изменилась. В Риме не встречаем ни консулов, ни сената, ни публичных игр, с чем связывались воспоминания о минувшем императорском времени. Угасли значительные древние роды, разорились крупные землевладельцы. Повеяло другим, новым для Рима направлением: церковные вопросы стали занимать людей, интересующихся вообще какими-нибудь вопросами, церковные праздники сменяют народные празднества старой поры. Общество искало опоры, мирного убежища против бед и насилий: Церковь открыла нуждающимся такое убежище. Те массы бедного люда, которые имели право требовать panem et circenses, и требование которых удовлетворялось специально для того назначенными лицами и учреждениями, и теперь еще более нуждались в прокормлении, но общество не могло ничем помочь им. Сокровища Церкви и щедрость епископа оставались единственным источником, из которого с избытком получали нуждавшиеся. В притворах церквей, в оградах монастырей в воскресные и праздничные дни бедные получали пищу и одежду из рук чиновников папы. Ворота города открыты были для больных, лишенных крова и пищи, бежавших от преследования лангобардов, в Риме принимали их, лечили и кормили. Таким образом, тесные обстоятельства времени должны были сблизить римское население с их епископом; со времени Григория епископский престол принимает значение национального учреждения.

Римский епископ не был еще светским властителем, но был уже крупным собственником-землевладельцем. Его патримонии, или земли, приписанные престолу св. Петра, находились в Южной Италии, Сицилии, Далмации; в особенности же ему принадлежало много владений, составлявших прежде ager Romanus. Земли его были населены и обрабатываемы колонами. Управление их поручалось духовным лицам, которые имели право суда и надзора за хозяйством, подлежали строгой отчетности по сбору податей и доставке их в Рим. Переписка папы с управителями его патримоний заслуживает полного внимания того, кто имел бы в виду заняться состоянием земледельческого класса в это время⁷. Земля обрабатывалась колонами, прикрепленными к участку и платившими оброк деньгами или натурой. Отсюда-то получал папа ежегодно денежные суммы и хлебные запасы, которыми он снабжал римское население во время продолжительных осад, выкупал пленных и платил выкуп лангобардам. Сфера влияния папы не ограничивалась церковными делами. Судебная и финансовая система, господствовавшая в Италии, при бесконтрольности со стороны центрального правительства открывала легкую возможность к злоупотреблению и насилию. В самом деле, мог ли экзарх контролировать действия судей или сборщиков податей в Средней и Южной Италии, мог ли ограждать население против своеволия военной власти, которая между тем в бурную эпоху лангобардского нашествия должна была получить преобладающее значение? Стоит обратить внимание на некоторые черты деятельности Григория вне города Рима, и именно по соответствию с теми правами, какие даны были Прагматической санкцией Юстиниана.

Римский епископ имел полную возможность знать, что делается во всех концах Италии. Правители патримоний доносили ему не только о хозяйственных делах, но и о состоянии страны, в которой находилась патримония. Местные епископы, находившиеся в подчинении от Рима по церковным делам, были также и верными исполнителями желаний и поручений папы; они даже находились в некоторой зависимости от правителей патримоний⁸. Само собою разумеется, где можно было, он действовал на гражданские чины чрез местного епископа, на экзарха- чрез равеннского архиепископа; но были при этом затруднения деликатного свойства, где Григорию по совести необходимо было вмешаться, но где по практике и обычаю считалось неуместным его вмешательство. Таковы все вопросы внутреннего управления: суд, сбор податей и др., исключавшие непосредственное участие в них духовной власти. Но Григорий не останавливался на этом затруднении и нашел средства распространить нравственное влияние на действия правителей провинций. Если же кто не обращал внимания на предостережения, Григорий жаловался на того прямо константинопольскому двору[13]. В этом отношении нравственный контроль его простирался на отдаленные провинции, как Африка, на правителей островов Сардинии и Корсики. Иногда Григорий обращался с обличением прямо к обвиненному перед ним лицу. Так, проконсул Италии присвоил себе хлебные запасы, собранные в Неаполе: Григорий указывает ему неприличие его поступка.

Нельзя не сказать, что папа Григорий стоял в этом отношении на той степени нравственного могущества и умеренной осторожности, которую можно поставить в образец епископам всех времен. Тем не менее, Григорий был первый папа[14], положивший основание светской власти римского престола; в его деятельности лежит зерно разделения Восточной и Западной Церкви. Что касается первого, то политически образованные из преемников Григория любили ссылаться на его письма, на разнообразные способы вмешательства его в деятельность светской власти и выводили из них правило и историческую основу для своих притязаний, игнорируя то обстоятельство, что широта деятельности Григория обусловливалась временным положением Италии и общим уважением, которое стяжал себе этот епископ. Что касается второго, напомним следующие обстоятельства. Трудно в настоящее время с убедительностью доказывать положение, что церковный вопрос был прямою причиной разделения Церквей. Не вероучение, а тот или другой патриархат, тот или другой новообращенный народ возбуждают самую горячую вражду и служат поводом к обличениям. В спорах о вероучении восточный патриарх и римский епископ еще могли бы согласиться; но с ними всегда соединялись непорешенные владельческие вопросы: то об Иллирике, то о Далмации, то о Моравии или Болгарии. Западная Церковь делает завоевания в германском мире, и римский епископ становится духовной главой его; Восточная — в соответствующей мере в славянском (и турецко-татарском) мире. Разные исторические пути уже обусловливались различием в стремлениях этих двух церквей и национальностей.

До Григория римский епископ имел еще местное значение, неоспоримые права его простирались только на десять провинций его диоцеза. В Северной Италии его права оспаривали равеннский, миланский и аквилейский архиепископы. Мы видели, что при лангобардах эти духовные властители должны были уступить Григорию. Последний, кроме того, шагнул далеко за границы Италии, когда он обратил в христианство вестготов в Испании, англосаксов в Британии и когда затем получил возможность назначать епископов и в лангобардские земли.

Чтобы не выступать из хронологических рамок времени Григория Великого, мы должны еще остановить внимание на титуле Вселенский по отношению к константинопольскому епископу, в первый раз начавшем входить в практику в это время. Само собой разумеется, вопрос о титуле Вселенский получает важное историческое значение лишь в связи с притязаниями на главенство в христианском мире, какие начинают обнаруживаться в отношениях между Восточной и Западной Церковью. Как видно было выше, ко времени папы Григория относятся первые попытки в этом смысле, послужившие для продолжателей его политики основаниями к наступательным действиям против Восточной Церкви. В этом смысле важен и спор о титуле Вселенский. Он возник при следующих обстоятельствах, которые уже и сами по себе характеризуют противоположность воззрений на Западе и Востоке на основные права римского и константинопольского епископов. Еще в последние годы папы Пелагия II константинопольский патриарх Иоанн IV Постник (582–595) составил в 587 г. собор для обсуждения жалоб на антиохийского патриарха Григория, на котором, между прочим, сделаны были и другие постановления. Заседания этого собора подали повод к неудовольствиям со стороны римского епископа, который не хотел согласиться с некоторыми решениями собора, между прочим, и потому, что константинопольский епископ усвоил себе на этом соборе титул Вселенского (οικουμενικός).

Хотя за смертию Пелагия и вступлением на римскую кафедру папы Григория дело о титуле не имело на этот раз дальнейшего движения, но через пять лет оно поднялось снова по случаю обращения в Рим как к высшей судебной инстанции по церковным делам клириков Восточной Церкви. Папа принял жалобы и удовлетворил их на поместном соборе, признав неправильными постановления константинопольского патриаршего суда. В переписке по этому делу снова выдвинулся вопрос о титуле, и папа энергично протестовал в письме к императору против гордости патриарха, решившегося именовать себя Вселенским. «Сколько зависит от меня, — писал Григорий, — я всегда желаю и остаюсь в повиновении воле государя. Но теперь не мое личное дело, а Божие. Не я один, но вся Церковь возмущена. Благочестивые законы, честные соборы, самые заповеди Христа нарушены чрез присвоение горделивого и пышного некоторого слова». Теоретическая сторона всего спора, имеющая значение исключительно с точки зрения римского главенства в христианской Церкви⁹, которому, по-видимому, угрожали притязания константинопольского патриарха, насколько они поддерживались императором, не может особенно интересовать нас, т. к. все основания, приводимые той и другой стороной в этом споре, находились в непримиримом противоречии, а римская точка зрения опиралась на то положение, что только апостол Петр и его преемники на римском престоле могли бы усвоить себе это наименование, и что незаконное применение этого титула к епископу Константинополя обозначает только желание присвоить себе монархическую власть в Церкви.

Несмотря на крайне горячую защиту своей точки зрения перед императором и восточными патриархами, в которых он думал найти союзников против константинопольского патриарха, в конце концов Григорий не выиграл спора с Иоанном IV Постником. При жизни последнего, не прерывая с ним официальных сношений, папа запретил только своему представителю в Константинополе служить литургии вместе с патриархом, а при преемнике Иоанна, патриархе Кириаке (595–606), отношения еще более обострились, так что некоторое время папа не посылал в Константинополь своего представителя.

Хотя спор о титуле не привел к разрыву между Римом и Константинополем, но значительно охладил отношения императора к папе. Это сказывалось не только в церковной политике, но отражалось на всем строе тогдашних государственных отношений. Деятельная роль, выпавшая на долю епископа Рима в переговорах с лангобардским королем, затронула экзарха, который и без того не мог равнодушно смотреть на политическую роль папы. В Равенне и Риме образовались враждебные политические течения, которые тем более вредили интересам империи, что они не составляли тайны для лангобардов. Король Агилульф, оставив пока Среднюю Италию, угрожал движением на юг, и в 596 г. вместе с герцогами Сполето и Беневента действительно стал производить опустошения в Кампании и выражал намерение напасть на Сицилию и Корсику, где находились богатые патримонии римского престола, и откуда папа получал самые важные материальные средства. Ввиду этого обстоятельства самые заветные желания папы заключались в установлении прочного соглашения с лангобардами, чего он и достиг при посредстве королевы Теоделинды в 598 и в 603 гг.

В самом начале VII в. сменились главные деятели изложенных выше событий. Константинопольская военная революция 602 г. сопровождалась трагической смертью царя Маврикия и вступлением на престол Фоки, который не разделял ревнивых опасений своего предшественника по отношению к римскому престолу; через два года сошел с мировой сцены папа Григорий, хотя и не достигнув осуществления своих притязаний, но приготовив для своих преемников необходимые для успеха средства. Письма папы Григория к Фоке, которыми он приветствовал совершившийся переворот, слишком характерны, чтобы вполне обойти их. «Слава в вышних Богу, — писал Григорий, — да веселятся небеса и да торжествует земля. Весь народ, доселе сильно удрученный, да возрадуется о ваших благорасположенных деяниях»¹⁰. И какая злая ирония могла продиктовать нижеследующие слова в том же письме: «Пусть каждый наслаждается свободой под ярмом твоей империи. Ибо в этом и состоит различие между властителями других народов и императорами, что первые господствуют над рабами, императоры же Римского государства повелевают свободными!» Можно думать, что к льстивым заявлениям не остался глух император Фока; в 607 г. он разрешил спорный вопрос о титуле в пользу преемника Григория Великого, папы Бонифация III. Декретом императора апостольский римский престол признан главой всех Церквей, и весьма вероятно, что тогда же патриарху запрещено было подписываться на официальных актах титулом Вселенский.

В VII в. в Италии начал складываться такой порядок вещей, при котором становилось возможным сожительство итальянцев с лангобардскими завоевателями, хотя византийское правительство не отказывалось от надежды на возвращение всей Италии под власть империи. Родственные связи, установившиеся посредством браков между лангобардскими королями и баварскими герцогами, позволили папам войти в непосредственные сношения с арианствующими лангобардами и влиять на их политику. Католичество стало делать успехи среди ариан, и в городах стали появляться католические епископы рядом с арианскими. Римские епископы не только приобретали нравственное влияние на всю Италию — лангобардскую и византийскую, но и скрепляли своим авторитетом два враждебные элемента — победителей и побежденных. В то время, как церковная власть постепенно делала прочные завоевания в стране, императорское правительство, действовавшее через своих представителей в Италии, экзархов Равенны, рядом политических ошибок вызвало полное охлаждение итальянцев к Византии. Главный интерес изучения лангобардской и греческой Италии в эту эпоху сосредоточивается на выяснении двух положений: каким путем постепенно эмансипируется епископ Рима от власти императора, и какими средствами он надеялся вести борьбу с представителем его авторитета — экзархом, и, с другой стороны, какие условия вызвали падение византийского влияния в Италии, несмотря на то, что политические обстоятельства должны были бы скреплять Италию с Константинополем, т. к. Южная Италия подверглась иммиграции со стороны греческого элемента.

Отдаленность Равенны от Константинополя, трудность сношений между Италией и Византией, в особенности когда море стало не безопасно от арабских корсаров, имели большое значение в развитии дальнейшей истории экзархата. Хотя императоры не оставляли на слишком продолжительный период власть экзарха в руках одного и того же лица, тем не менее, обширные полномочия, какими был наделен экзарх, и значительные военные силы, бывшие в его распоряжении, нередко давали этим представителям высшей власти в стране соблазнительный повод к открытому бунту против носителей императорской власти. Элементов недовольства в Италии было достаточно и в клире, и в военном сословии, и в народе, обремененном реквизициями, враждебными набегами неприятелей и податями. Попытки восстания и отделения Италии обнаруживаются во время Ираклия, в 616 и последующих годах. Прежде всего признаки недовольства обнаружились в войске. Неправильности в раздаче жалованья были причиной военного бунта, он разросся, однако, до такой степени, что окончился насильственной смертью экзарха Иоанна. Вновь назначенный экзарх Елевферий должен был заняться усмирением мятежа, но и он нашел положение дел весьма благоприятным для большой политической авантюры и, не довольствуясь отложением от Византии, захотел восстановить Западную Римскую империю со столицей в Риме. Вероятно, по соглашению с епископом Рима Елевферий направлялся уже в Вечный город, чтобы короноваться от руки римского епископа, но на дороге был убит собственными солдатами. Это был первый случай, после падения Западной империи, восстановления теории империи на Западе, которую имел воскресить Карл Великий.

После Елевферия новое движение было поднято в 642 г. при экзархе Исааке хартуларием Маврикием, который наложил руку на церковные имущества в Риме и получил богатые средства на содержание значительной партии приверженцев. Он собирал присягу на верность и распространял слух, что экзарх объявил себя независимым. Движение было усмирено военной силой. Но скоро затем, в 650 г., новый экзарх Олимпий повторил попытку Елевферия восстановить империю на Западе. Это последнее восстание стоит в связи с церковным спором при императоре Константе II. Олимпий имел поручение сломить упорство папы Мартина I и принудить его подчиниться воле императора, выраженной в изданном им «Типе». Но экзарх, взвесив положение дел и опираясь на авторитет римского епископа, объявил себя независимым. До Константинополя доходили тревожные слухи об отпадении Италии, о бунте папы и экзарха, и требовалось принятие экстренных мер, чтобы спасти эту провинцию. Два года Олимпий самостоятельно управлял итальянскими делами, и только смерть его избавила империю от опасности совершенно потерять свой авторитет в Италии.

Ввиду изложенных обстоятельств получает важное значение решение императора Константа перенести столицу на Запад и принять на себя лично наблюдение за событиями в Италии. На Востоке эта мысль не пользовалась сочувствием, и византийские греки никак не могли признать правильной такую политику, которая бы видела центр тяжести мировых событий не на Востоке, а на Западе. Немногие в VII в. понимали политическое значение мусульманства, и начало арабских завоеваний на суше и море многим казалось не внушающим серьезных опасений. На самом же деле арабский вопрос поднимался тогда уже во всей грозной силе, и ни один из прежних врагов империи не представлял такой опасности для Востока, как арабы. В то время, как арабы постепенно завоевали Сирию, Палестину, Египет и начали угрожать островам и Южной Италии, положение Константинополя делалось все более и более изолированным, в своих военных и финансовых средствах он стал в зависимости более от Запада, чем от Востока. С этой точки зрения в попытке Константа перенести свое пребывание на Запад мы должны усматривать разумный государственный расчет, находящий для себя объяснение в том, что Константинополь скоро будет нуждаться в помощи извне, и что Запад скорее может дать такую помощь, чем истощенный войной и порабощенный арабами Восток. Лангобардский вопрос в Италии становился, таким образом, на первый план. Нельзя также не принять в соображение и того обстоятельства, что, находясь в Италии с флотом и с достаточными военными силами, император легче мог следить за арабами и принимать своевременные меры к обузданию их.

В 663 г. император Констант, несмотря на серьезный протест в Константинополе, отправился в Афины, где провел зиму, летом посетил Рим, наконец, поселился в Сиракузах, где и жил до самой своей смерти (668). Любопытно взглянуть, осуществима ли была теперь задача изгнания из Италии лангобардов и восстановления на севере ее старых границ империи. К этому времени итальянские отношения представлялись в следующем виде. Новый король Ротари, избранный в 636 г., был женат на Гундеберге, дочери Теоделинды, и, следовательно, был доступен через свою супругу влияниям со стороны Рима. Но летопись отмечает, что король и королева не были между собой в согласии по политическим вопросам, и что отношение Ротари к римскому населению и католической Церкви далеко не отличалось благорасположением. Хотя Ротари был искренним арианином, он не нашел нужным начать борьбу с католической Церковью, тем более, что как раз на это время падает ожесточенная религиозная вражда между папой и императором. Важнее внутренняя деятельность Ротари.

Задачей каждого лангобардского короля, сознававшего себя окрепшим на престоле, была борьба с герцогскою властью, которая ослабляла лангобардов и мешала национальной политике королей. Пока герцоги имели право вести самостоятельную политику и вступать в отдельные соглашения с франками, с экзархом и с римским папой, до тех пор короли лишены были возможности выступить истинными национальными государями лангобардов. Деятельность Ротари в этом отношении характеризуется определенными чертами устроителя государства и строгого блюстителя справедливости. С беспощадной строгостью относился он к тем герцогам, которые стояли на дороге к осуществлению его политических планов. Указывается как на выразительный пример достигнутых им в этом отношении результатов на то, что даже герцог Беневентский, который был сильнее всех герцогов и управлял на юге почти самостоятельно, — и он послал в Павию своего сына, чтобы получить от короля согласие на передачу ему герцогской власти.

Самым выразительным актом времени короля Ротари служит его эдикт, изданный в 643 г. Это — первый акт лангобардского законодательства на римской почве, составленный на основании обычного права. Известно, что ни один германский народ не был так исключителен в ревнивом охранении своих народных прав и в противоположении своей народности к побежденным. Закон, изданный Ротари, совершенно не признает римского населения, среди которого утвердились лангобарды¹¹. Цель его, как и других народных законов, изданных в завоеванных германцами землях, — защита слабых против сильных и установление такого общественного порядка, при котором бы каждый жил под защитой закона и мирно пользовался принадлежащим ему имуществом. Важность закона состоит в том, что он смело и открыто выставляет правовые нормы лангобардского населения и противопоставляет их римскому праву. Закон написан на латинском языке, и в некоторых его определениях проявляется уже влияние римской культуры. По взгляду закона есть только один народ, господствующий в стране на правах воина, землевладельца и господина, — это лангобарды. Римляне не имеют ни личных, ни имущественных прав, все городское и сельское население рассматривается на положении рабов или полусвободных. В письмах папы Григория указывается, как пленные римляне толпами были уводимы на продажу в рабство. Во всем законе только раз упоминается имя римлянин, и то применительно к женщине, впавшей в блудодеяние ¹²,- до такой степени лангобардское право было нетерпимо к чуждой национальности. Ясно, что при завоевании Италии местное население лишено было личных и имущественных прав, и только с течением времени римляне, вследствие особенной королевской милости и при условии полного отречения от прежней национальности, могли быть возвышаемы до свободного состояния.

Характерный признак цены лица по древнему праву — вира — назначена по закону Ротари только за лангобарда, римлянин не имеет виры. Полноправный, благородный лангобард отличается особенным преимуществом — правом военной службы. С точки зрения народного хозяйства, он есть землевладелец, т. к. весь государственный строй исходит из того основного положения, что лангобард, завоевавший своим мечом землю, имеет право на эту землю, и т. к., с другой стороны, военная служба остается и на будущее время его обязанностью, то он не сам занимается обработкой земли, а имеет для этой цели подчиненное население, сидящее на его участке и занятое его обработкой. Но едва ли было бы справедливо утверждение, что с лангобардским завоеванием значительно ухудшилось положение сельского населения. Во всяком случае рядом с известиями о жалком состоянии завоеванного населения встречаются и другие, по которым римское население уходило на земли, занятые лангобардами, чтобы избавиться от вымогательства и непосильных поборов со стороны византийских чиновников.

Итальянские города при лангобардах имели значение не как самостоятельные общины, но как резиденции королей и герцогов; центром администрации и суда делаются королевские дворы (curtes regiae), городское население становится смешанным, управление переходит к лангобардским поселенцам. Постепенная смена римских имен германскими заметна при сравнении известий Григория Турского и Павла Диакона: у первого встречаем между историческими деятелями только римские имена, у последнего римляне упоминаются весьма редко и то между духовными лицами.

Лангобардский закон оставляет, однако, для римского населения возможность некоторых средств к изменению бесправного положения. Так, купцы и откупившиеся на волю получали равные с победителями гражданские права. Браки лангобардов с римлянами, — причем римлянка возводилась в свободное состояние, — должны были значительно ослабить суровые постановления закона и способствовать к уравнению побежденных с победителями. Культурные преимущества, предприимчивость и трудолюбие были на стороне римского населения и, во всяком случае, давали ему средства к успешной конкуренции с лангобардами. На этом пути мог совершаться медленный процесс восстановления нарушенных завоеванием прав.

Не менее важными нужно признать военные дела Ротари. Он, по-видимому, лучше своих предшественников понял, что лангобардам нельзя останавливаться на полдороге, что положение их в Италии далеко не прочно. Прежде всего он предпринял движение за Апеннины с целью округления своих владений на севере и установления более правильной границы с франкским королевством. Сделанные на севере приобретения он не отдал, однако, в управление кому-либо из герцогов, какова была прежняя система, а присоединил к королевским владениям Точно так же он распространил свои владения по направлению к Равенне, нанеся здесь византийским войскам сильное поражение, в котором осталось на поле сражения 8 тыс. трупов. Почти в то же время замечается наступательное движение против империи в Южной Италии из Беневента, где герцоги Радоальд и преемник его Гримоальд начали также наступательную войну против империи из Беневента. Здесь были отняты у Византии Сорренто и Салерно (646), и империя стремилась заключить с лангобардами перемирие, отказавшись от упомянутых городов.

После смерти короля Ротари в 652 г., пользуясь смутами, происшедшими в Павии из-за королевского достоинства, могущественный беневентский герцог Гримоальд умертвил короля Гарибальда и овладел королевским троном (662). Чтобы придать вид законности своему насильственному поступку, Тримоальд женился на дочери убитого им короля. Но никто, впрочем, не смел оспаривать у него власти, т. к. соединенные в одних руках земли королевства и беневентского герцогства равнялись половине всех лангобардских владений в Италии. Таким образом, во время Гримоальда положение лангобардов в завоеванной стране совершенно изменилось; на севере и на юге находившиеся под византийским господством города и области подверглись крайнему стеснению. Требовалась экстренная мера, чтобы спасти экзархат и зависевшие от него провинции.

В 662 г. византийский царь, вопреки воле сената и народа, препобедив множество затруднений, отправился, как говорено выше, из Константинополя на Запад. В столице осталась царица с детьми; по некоторым известиям, их задержали в качестве заложников. Брат Константа, Феодосии, постриженный по его приказанию в церковный сан, был убит за несколько времени перед тем. На пути в Италию, которая была целью путешествия, император посетил Афины, где провел зимние месяцы. Весной 663 г. мы находим, однако, Константа на юге Италии занятым деятельными приготовлениями к войне. Во власти греков оставались здесь лишь приморские города, которых лангобарды не могли брать, потому что не имели флота. Кроме Тарента, где высадился Констант, под властью его оставались Неаполь, Амальфи, Сорренто, Гаета, находившиеся в постоянной опасности быть захваченными отрядами могущественного герцога Беневента. Как раз в это время Гримоальд был на севере, в своих королевских землях, а в Беневенте оставался сын его Ромуальд, что было весьма благоприятным обстоятельством для успеха задуманного императором предприятия. Он, действительно, захватил несколько принадлежавших лангобардам мест и приблизился к Беневенту, где ему оказано было, однако, упорное сопротивление. Получив известие о происшествиях на юге, Гримоальд поспешил на защиту своего герцогства и побудил Константа отступить от Беневента. Чтобы защитить себя против неожиданных нападений с тыла, император оставил 20-тысячный отряд на севере от Неаполя, в Формии, и предпринял путешествие в Рим.

Мы приведем здесь несколько мест из прекрасной книги Грегоровиуса «История города Рима»¹³, в которой дана всесторонняя оценка этому событию: «Со времени Одоакра здесь не бывало императора, здесь между развалинами оставался лишь епископ или папа — бесспорный в то время представитель латинского народа во всей Италии. Констант постоянно находился если не в открытой борьбе, то в глубоком несогласии с Римской Церковью, которая уже испытала от него много огорчений и оскорблений. И Церковь имела основания бояться его: явись он сюда после подчинения Беневента как победитель, она первая испытала бы тяжкие последствия. Счастьем для нее было, что он прибыл не как победитель». «Книга римских епископов» ¹⁴ сохранила церемониал приема этого императора. «Уже у шестого камня за городом, отмечавшего мили, императора встретили папа, духовенство и представители города с крестами, знаменами и свечами. Виталиан не имел высокого мужества Амвросия, который воспретил великому Феодосию вступить на ступени миланского храма за то, что он запятнан был кровью страшно наказанных бунтовщиков. Но он не мог не вспомнить при виде Константа о насильственной смерти, причиненной родному брату, о голодной смерти папы Мартина, о мученической смерти исповедника Максима. В торжественной процессии император вступил в Рим; это было в среду, 5 июля 663 г. Нужно думать, что он шел по Via Appia и, следовательно, через porta Sebastiana и далее к церкви св. Петра, как это сделал король Феодорих при своем вступлении в Рим. Затем он поселился в старом дворце цесарей. Как ни был запущен этот дворец, но он, во всяком случае, еще был возможен для обитания, ибо в нем жил дука города Рима. В следующую субботу был император в базилике S. Maria Maggiore и сделал ей приношение, в воскресенье ходил в торжественной процессии в храм св. Петра, где был встречен клиром и папой. Здесь папа предложил угощение, и Констант возложил на алтарь шитый золотом паллий. В следующую субботу посетил Латеран, где взял ванну, и обедал в базилике Юлия».

Можно весьма пожалеть, что не осталось никаких известий о том впечатлении, какое произвел Рим на императора, ни в частности о том состоянии, в каком находились в VII в. памятники Вечного города. Но вот что читается далее у Грегоровиуса: «Греческого императора едва ли занимали меланхолические соображения о судьбе столицы мира. Напротив, бросив беглый взгляд любопытства на груду развалин Вечного города, составлявшую его собственность, он открыл между ними, к своему удовольствию, некоторые предметы, могущие удовлетворить его алчность. На улицах и площадях стояло еще много бронзовых статуй, которые видел в свое время Прокопий и которых византийцы тщательно разыскивали и в запертых храмах. Папа показал своему гостю пантеон, императорский дар Церкви, Констант посмотрел на его кровлю, блистающую позолоченной бронзой, и отдал приказание нагрузить эти драгоценные плиты на свои корабли. Тяжело ему было отказаться от золотых пластинок на кровле св. Петра, которыми воспользоваться помешало ему или благоговение к базилике, или страх возбудить в Риме возмущение. Только 12 дней оставался он в Риме, и этого времени было достаточно, чтобы лишить город его последних античных сокровищ. Превосходная конная статуя Марка Аврелия из позолоченной бронзы чудом спаслась от жадности Константа. Она находилась на латеранском поле, к востоку от базилики. В день своего отбытия император слушал литургию на гробе апостола, затем простился с папой и ушел на кораблях, нагруженных добычей, в Неаполь. Но награбленными древностями не удалось воспользоваться ни ему, ни его столице. В Сиракузах, где Констант проживал последние годы своей жизни на острове Ортигии, и куда стекались значительные богатства из Южной Италии и из Африки, он был убит подкупленным рабом в бане. Впоследствии оставшиеся здесь сокровища и предметы искусства разграблены были сарацинами».

Мрачная картина царского посещения города Рима, сопровождавшегося расхищением остававшихся еще памятников искусства, должна была оставить сильное впечатление в населении Италии, для которого на Риме сосредоточивались все политические надежды. Для всякого, кто мог хладнокровно осуждать положение дел, становилось ясно, что из Константинополя нельзя ожидать помощи и что нужно искать спасения здесь же, в Италии. Оставляя пока дальнейшую историю итальянско-византийских отношений, в заключение настоящей главы укажем еще на один живой элемент, который, организовавшись и усилившись при содействии римского епископа, впоследствии оказал значительное влияние на освободительное движение в стране, — разумеем городскую милицию.

Не входя в рассмотрение вопроса о том, как могли сохраниться следы муниципальной жизни до средних веков, ограничимся следующими наблюдениями. В истории развития городской римской общины следует делать различие между собственно курией и выделившимся из нее богатым классом граждан. Зажиточные люди, высвобождаясь от влияния курии, образовали рядом с ней новый элемент городского общества, отличаемый от курии, как honorati и possessores. В период борьбы с лангобардами, когда итальянские города нередко должны были собственными средствами защищать себя против набегов варваров, само городское общество организовало защиту. Хотя после Агилульфа не видим общего движения лангобардов к новым захватам в Италии, тем не менее военное положение не прекращалось, и опасность продолжала угрожать и внутри и вне, именно от арабов. Около половины VII в. в главнейших городах Италии заметно присутствие новой силы, городской милиции, которая обнаруживается всякий раз, когда городу угрожает опасность со стороны экзарха или других чиновников из Византии, — доказательство, что эта милиция образовалась не по правительственному распоряжению, но для защиты местных интересов. Впрочем, в Византии сначала даже могли благоприятствовать этому, потому что императорское правительство освобождалось таким образом от обязанности делить свои скудные военные силы и направляло их исключительно на Восток. Организация милиции не могла принадлежать бессильной курии, в военном деле главным образом принимают участие упомянутые honorati и possessores, которые как сами начинают носить оружие (primates militiae), так и нанимать охотников.

В VII в. милиция заявляет себя во внутренних отношениях города, ближайше — в выборах пап; первый случай такого рода относится к 685 г. Понятно, что городское войско должно было по отношению к византийским чиновникам держаться не в подчинении; напротив, оно охраняло интересы города против нарушителей и по самой сущности было враждебно византийской власти. Недоверие Византии, выразившееся в репрессивных мерах по отношению к выборам епископа, давало городской милиции случай заявить свои симпатии. С 686 г. на папском престоле видим то сирийцев, то греков, посаженных, несомненно, против желания римского населения; и каждый выбор ведет за собою ряд столкновений между городским населением и экзархом.

С 687 до 701 г. на престоле св. Петра сидел Сергий I. При нем византийские богословы постановили на Трулльском соборе ряд правил, обязательных для церковного благочиния и практики. Протоколы собора присланы были для подписи и к Сергию. Когда папа отказался скрепить постановления Трулльского собора и вести их в подведомственной ему Церкви, император Юстиниан II приказал своему уполномоченному схватить папу и представить в Константинополь. Но когда в Италии узнали о намерениях императора, то милиции городов Равенны, Пентаполя и др. собрались к Риму, чтобы не позволить императорскому послу нанести оскорбления папе. Тщетно протоспафарий Захария приказывал запереть ворота, для спасения жизни он убежал в Латеран и скрылся в спальне папы. Милиция окружала папский дворец и — будь на то согласие Сергия I — умертвила бы императорского посла. Но папа обеспечил ему безопасный выход, и Захария при громком смехе и шутках толпы должен был удалиться из Рима. Такой факт, конечно, имеет важное значение в истории пап и Италии: он показывает, как дорого было для итальянцев лицо, занимающее римский' престол, и какая опасная для Византии сила образовалась в милиции.

Тем не менее, Византия продолжала оскорблять национальное чувство итальянцев и, вместе с тем, обнаруживать слабость своих сил, когда следовало настойчиво поддержать притязания. Еще у ней оставалось средство оберегать свою власть в Италии назначением на римский епископат лиц иностранного происхождения, чем и пользуется она в конце VII и начале VIII в. Еще можно было запугать итальянцев лангобардами; но какой для Византии оборот могли получить дела, если на престоле папском будет сидеть лицо римского происхождения, если притом папа будет поставлен в необходимость предпочесть союз с лангобардами, к тому времени уже обращенными в католичество?

В таком виде складывались итальянские отношения к концу VII в.

Глава VI

Славяне в VII и в начале VIII в.

Утверждение болгар на Балканском полуострове

К сожалению, и в начале VIII в., как в половине VII, события Юго-Восточной Европы очень бледно представлены в историографии, так что мы должны во многих случаях руководиться догадками и домыслами. Для VII в. характерным фактом является беспредельное распространение славян по Европе, по островам Архипелага и по Малой Азии, которому до сих пор не подыскано надлежащего объяснения и которое мало выяснено по его ближайшим последствиям. В то время как на западной окраине славянства возникает сказание о героическом Само, положившем начало государственного объединения у чехо-мораван и словаков, на южной окраине наблюдаем утверждение славян в Далмации, в Истрии и в Фессалии, а на юго-востоке происходит чрезвычайно сильный толчок со стороны болгарской орды, которая перешла за Дунай и основала свое господство среди славянских племен, колонизовавших провинцию Мизию. Все эти явления среди славянского мира падают приблизительно на половину VII в., и можно думать, что они находятся между собой в некоторой причинной связи. Не может возбуждать сомнения лишь тот факт, что на всех территориях, занятых славянами, было старое население, значительно затронутое греко-римской культурой и христианским просвещением, и что занятие этих областей требовало от славян значительного напряжения сил и известной организации. Но в борьбе с новыми условиями, найденными славянами в указанных местах расселения, их ожидали такие затруднения, какие превышали их материальные силы. Чтобы стать на высоте тех задач, которые предъявлены были славянам условиями соседства и требованиями культурной жизни, им необходимо было сгруппироваться в племенные союзы и положить начатки государственной организации. Но этот процесс совершался у славян слишком медленно, и в большинстве случаев начатки государственного объединения происходили под действием причин, вызываемых внешним завоеванием.

Таким образом, наиболее важным фактом в истории славян VII в., независимо от условий и обстоятельств их расселения, следует признать утверждение болгарской орды на юг от Дуная и основание здесь болгарского государства. В последние годы вопрос о переселении болгарской орды угро-финнского происхождения сделался предметом особенного внимания со стороны различных ученых. Вопросу был придан живой интерес находкой надписи в Болгарии, в которой найден был ключ к выяснению хронологии древних болгарских ханов. Именно в самом конце надписи остававшийся до сих пор непонятным хронологический болгарский термин поставлен в соотношение с византийским индиктом[15], что и дало возможность открыть загадку хронологии¹.

И независимо от сказанного, переход болгарской орды на юг от Дуная, дав совершенно новое направление истории славян на Балканском полуострове, вызывает к себе особенное внимание и по ближайшим последствиям, которыми оно сопровождалось. Хотя известия об этом переходе довольно скудны, но из них все же можно вывести некоторые положительные данные. Аспарух, или Есперик, с которого начинается новая эра истории болгар и которому первому посчастливилось указать одной из частей великой орды новые поселения на южной стороне Дуная, принадлежит к VII в. По новейшим вычислениям дату перехода болгар за Дунай следует несколько передвинуть и вместо принятого доселе 679 г. принять 659/60 г.² Что касается вопроса о том, можно ли Аспаруха рассматривать как сына Кровата, или Курвата, здесь окончательное решение будет зависеть от того, можно ли имя Кроват сближать с полулегендарным именем Курт, находящимся в знаменитом перечне древних ханов. Кроват, или Курват, есть несомненное историческое лицо, смерть которою отнесена к царствованию Константина II (642–668)³, следовательно, и переселение части болгарской орды под предводительством Аспаруха падает на то же царствование согласно тем хронологическим данным, которые черпаются из хронологического перечня ханов. Первый подлинный факт, с которым мы встречаемся после передвижения орды Аспаруха, есть занятие им укрепленного лагеря близ устьев Дуная; действительное место нахождения этого лагеря, однако, до сих пор не может считаться окончательно установленным.

Занятая Аспарухом местность описана у греческого писателя Феофана не совсем точно и притом названа не по географическому положению, а термином, взятым из болгарского языка⁴. Некоторые передают это наименование словом «угол», но трудность понимания нисколько не облегчается при подобной подстановке слова. Может быть, всего вероятней искать объяснения в турецко-татарском слове «аул», но при этом устранялась бы всякая идея географического обозначения занятой болгарской ордой местности. Нельзя слишком много настаивать и на том, что эта местность была болотиста, т. к. кочевой конный народ не мог считать себя безопасным в болотистой и слишком ограниченной тесными пределами местности⁵. Нужно поэтому допустить, что следы укрепления близ Исакчи, где ныне находится село Николицель, указывают местонахождение первого лагеря или аула, служившего первым опорным пунктом болгар по переходе их на Дунай в 659–660 гг.⁶ Точно так же следует отказаться от мысли искать в другом каком месте Переяславца, т. е. древней столицы болгарских ханов, как только в местности близ Исакчи. Самое имя Переяславец, или Преслава, появившееся со времени русских походов на Дунай, не туземного происхождения и заимствовано из греческих терминов ύπέρφημον и πάνφημον, каковыми обозначены в тырновской надписи Омортага древние столицы болгар. И болгарское слово Ογλος, в конце концов, должно быть в родстве с упомянутыми греческими и русскими терминами.

Ближайшие окрестности занятой болгарами местности были в то время заселены славянскими племенами, вследствие чего империя оставила некоторое время без надлежащего отпора совершившийся факт. Но т. к. болгаре начали делать набеги на окрестные поселения, то император Константин IV Погонат (668–685), с которым и начинается собственно история болгарского княжества за Дунаем, предпринял против них поход. По этому случаю в первый раз упоминается о фемах как существенной части военной организации империи. Император приказал переправить во Фракию малоазиатские фемы и, снарядив флот, двинул на болгар морские и сухопутные силы. Хотя во главе всего предприятия был сам царь Константин, но успех далеко не соответствовал ожиданиям. Оказалось, что болгар нельзя было достать за их укреплениями; сами же они не решались выступить в открытый бой с огромною византийской ратью. Через несколько дней император по случаю болезни ног должен был отправиться в Месимврию для пользования тамошними купаньями, предоставив продолжение военных операций подчиненным стратигам. Это обстоятельство было истолковано болгарами в смысле слабости и трусости перед ними со стороны греков и так ободрило их, что они вышли из своих укреплений и нанесли императорскому войску много вреда.

В высшей степени, однако, сомнительно, чтобы дальнейший шаг к завладению всей предбалканской Болгарией сделан был болгарами так скоро, как это изложено у историка Феофана. Первой задачей болгар было, конечно, подчинение независимых славянских племен в предбалканской Болгарии и защита своих границ. На юге в особенности следовало укрепить балканские проходы и обезопасить себя со стороны империи. Согласно этой цели племя северян поселено было у прохода Берегава или Рашкого для защиты и наблюдения самой важной позиции; другие племена защищали южные и западные границы со стороны аварского царства. Что касается Аварского каганата, имевшего расположение между Дунаем и Тиссой, то он был к тому времени значительно ослаблен двояким движением среди славян в VII в.: со стороны Кувера в Македонии и со стороны Само в Чехии и Словакии.

Дальнейшим шагом к утверждению болгар на Балканах было основание ими хринга или укрепленного аула поблизости от Шумлы, в местности Абоба. Остатки этого укрепления, в котором была столица болгарских ханов прежде основания ими новой столицы при самой подошве Балканских гор в так называемой Великой Преславе (ок. 821 г.), сделались предметом подробного изучения со стороны Русского археологического института в Константинополе⁷ и бросили обильный свет на славянские древности. Но, прежде чем сообщить результаты сделанных наблюдений над раскрытой раскопками института болгарской столицей, проведем несколько дальше внешнюю историю болгарского ханства. Преемники Аспаруха до конца VII в., имя которых не сохранилось в древнем перечне, очень хорошо поняли необходимость передвижения от берегов Дуная к югу и, укрепившись на обширной равнине, представлявшей больше удобства для содержания и пастбища коней, начали, по выражению византийского летописца, шириться и надменно относиться к соседям, и грабить, и подчинять себе принадлежавшие империи селения и крепости. Чтобы обезопасить себя против новых соседей, которые начали угрожать своими наездами фракийским городам, империя принуждена была согласиться платить болгарам ежегодную дань (679).

В царствование Юстиниана II (685–695) отношения Византии к болгарам становятся так серьезны, что отражаются на общей политике империи: болгарская орда перестает иметь местное значение, болгарский вопрос сливается со славянским и в этом смысле приобретает громадный политический интерес. Юстиниан отказал в выдаче болгарам дани и решился начать с ними войну, для чего перевел из Азии кавалерийские полки, так как сила болгар заключалась в коннице. Но что обращает на себя особенное внимание, это широкий театр военных действий, который обнимает предприятие Юстиниана и ближайшие последствия его похода. Прежде всего военные действия простираются на болгарское становище у Шумлы; по всей вероятности, болгаре встретили византийское войско у подошвы Балканских гор и были отражены Юстинианом. Но на этом дело не окончилось. Поход продолжался в Македонию до города Солуня, т. е. направлен был против славянских племен, которые тогда уже стояли в политическом союзе с болгарами и обязаны были служить в военной службе у хана. При этом летописец передает весьма любопытный факт, что византийское правительство воспользовалось этим походом, между прочим, для того, чтобы вывести славянскую колонию в Малую Азию, предоставив славянам свободные места в феме Опсикий. Но на возвратном пути из похода против болгар Юстиниан был окружен ими в балканских проходах и мог спастись лишь с большими потерями в сопровождавшем его отряде. Это происходило в 688 г.

На основании данных, заключающихся в житии св. Димитрия Солунского, можно заключить, что в VII в. у византийцев была в употреблении особая система приглашения на службу славянских охотников или принятия в подданство целых племен, которым предоставлялась известного рода внутренняя самостоятельность в решении их дел под начальством или их собственного, или назначенного правительством племенного старшины или князя. Такие славянские поселения имели специальную задачу исполнять военную службу с пожалованных правительством земельных участков. Первые упоминания о славянских колониях в Малой Азии находим даже ранее утверждения болгар на Балканском полуострове: печать с греческой надписью о славянской колонии в Вифинии, находящаяся в коллекциях Русского археологического института, должна быть относима к 650 г., а этим памятником утверждается тот факт, что вифинские славяне ставили военных людей на службу империи⁸.

Выше было указано, что правительство не один раз основывало в Малой Азии большие славянские поселения. Хотя имеется известие, будто Юстиниан перебил оставшихся в феме Опсикий славян, но дальнейшие события показывают, что здесь сохранились славяне. В 710 г. Юстиниан во вторичное свое царствование опирается, главным образом, на иноземные элементы. Так, он призывает на помощь болгарского хана Тервеля, который привел с собой 3 тыс. болгар и славян и, переправившись в Азию, вошел в связь с войском Опсикия⁹. Можно догадываться, что в Опсикий и тогда были родственные прибывшему из Болгарии войску элементы. Со времени Юстиниана намечаются также в общих чертах дальнейшие успехи болгарского развития. Именно Юстиниан, лишенный престола, снова приобретает власть, благодаря заключенному им политическому союзу с болгарским ханом Тервелем и родственному союзу с хазарским ханом, на сестре которого Юстиниан был женат.

Особенно заслуживают внимания сношения с Тервелем, у которого Юстиниан искал убежища после бегства своего из Херсона и потом из фанагории. В то время (ок. 705 г.) столицей Болгарии было уже укрепление близ Шумлы, хан Тервель владел уже значительными землями, и болгарам принадлежали некоторые балканские проходы, которыми они пользовались для своих набегов на фракийские города. Юстиниан обещал Тервелю большие дары, брачный союз с дочерью императора и соответственные с положением царского зятя почести и звания, если он согласится помочь ему возвратить престол. Тервель согласился на сделанные ему предложения, принял у себя с честью Юстиниана и представил на службу ему большое войско из болгар и славян. Известно, что в начале 705 г. Юстиниан, сопутствуемый Тервелем, явился под стенами Константинополя и, не прибегая к штурму стен, ночью вошел в город через водопровод и спокойно занял Влахернский дворец. Утвердившись на престоле, Юстиниан возвел Тервеля в сан кесаря, выдал ему дорогие подарки, заключавшиеся в драгоценных сосудах из дворца, и оказал ему такие почести, которые значительно поднимали его авторитет между болгарами и славянами. Весьма вероятно, что тогда заключен был и особый договор, по которому болгарам уступлена византийская область ¹⁰. Но через три года мир с болгарами был нарушен. В 708 г. Юстиниан снарядил флот и конное войско и сделал высадку при Анхиале. Нанесенное здесь византийцам поражение характеризуется весьма выразительными чертами. В то время, как византийский флот стоял под Анхиалом, кавалерийские части расположились в окружающих равнинах. Не было принято никаких мер предосторожности, как будто лагерь находился не в неприятельской стране, люди как овцы рассеялись по полю собирать траву. Поставленные на ближайших холмах соглядатаи донесли Тервелю о положении, в каком находится неприятельский стан, и он приказал сделать неожиданное нападение, увенчавшееся полным успехом. Болгаре захватили много добычи и нанесли грекам сильное поражение; сам Юстиниан едва спасся с немногими в Анхиале, откуда тайно сел на корабли и ушел в Константинополь.

Несмотря на анхиальское поражение, Юстиниан до конца своего царствования оставался с болгарами в союзных отношениях, как видно из того обстоятельства, на которое было указано выше, что в 710/11 г. Тервель послал императору на помощь трехтысячный отряд, который и сопровождал его в Малой Азии, пока воцарение Филиппика-Вардана не положило конца этому беспокойному искателю приключений, нашедшему для себя опору в союзе с хазарами и болгарами. Нужно думать, что в княжение Тервеля и в соответствующий ему период крайнего упадка политического и военного значения империи болгаре успели прочно укрепиться в занятых областях и начали без помехи делать набеги на открытые и незащищенные области Фракии. Такой случай описан под 712 г.¹¹, когда болгаре сделали опустошительный набег на имперские области, дошли до Босфора и разграбили окрестности Константинополя до самых Золотых ворот. Как было беззащитно положение столицы, видно из того, что такой отважный набег не нашел отпора, и что болгаре с награбленной добычей спокойно ушли за Балканы.

Само собою разумеется, болгарское владычество на Балканском полуострове должно было затрагивать самые существенные интересы империи, которая не могла относиться равнодушно к неожиданным набегам и опустошениям своих областей. Даже то обстоятельство, что хану Тервелю был пожалован сан кесаря, не изменило характера отношений между двумя соседями. Перед вступлением на престол Исаврийской династии состоялось между болгарами и византийцами соглашение, имевшее форму договора, в котором определялись на будущее время государственные отношения между двумя странами и твердо обозначалась граница владений Болгарии. Этого договора, который, по всей вероятности, был записан на каменной колонне, как большинство последующих соглашений между болгарами и греками, не сохранилось, но о нем есть упоминание у современного событиям писателя. Именно Феофан при изложении событий времени хана Крума под 813 г. заметил, что тогда был возобновлен договор, состоявшийся при Феодосии и патриархе Германе с Кормесием, ханом болгар ¹².

Сделав некоторые исправления к тексту Феофана, что при Феодосии III болгарами правил еще Тервель, а правление Кормесия, или Кормисоша, относится к 743–759 гг., мы можем считать совершенно реальным фактом те черты, которые заимствуются из договора 715/16 г. В нем шла речь прежде всего о границах, т. к. этот вопрос имел самое первостепенное значение; затем о выдаче парадных шелковых одежд и тонкой красной кожи; наконец, об обмене перебежчиками и о допущении торговых людей с той и другой стороны под тем условием, что этот первоначальный договор свидетельствует уже о культурных сношениях и предполагает известную степень развития в болгарской орде или, по крайней мере, в правительственных классах, мы должны особенно обратить внимание на то, что болгарская орда в начале VIII в. была уже в периоде образования государственности, и что византийскому правительству предстояла задача постепенно ввести ее в интересы высшей культурной жизни. Ниже мы будем иметь случай возвратиться к этому вопросу, теперь же обратимся к анализу той статьи, которая трактовала о границах. К сожалению, эта статья обозначена слишком кратко: граница идет во Фракии от Милеона¹³. В настоящее время весьма трудно приурочить к определенной географической местности названный здесь термин; поэтому всего проще остановиться на остатках древнего вала и рва, составлявшего границу между Болгарией и Византией и называемого у греков ήμεγάλη σούδα, а у болгар — еркесия. Этот ров и вал, которым много занимались местные ученые ¹⁴, и которого следы иногда наблюдаются и поныне, идет от Черного моря, начинаясь близ Бургаса, до среднего течения Марицы. Что касается местного имени Милеон, то его пытаются видеть в одной из вершин Сакар-планины. Положением этой горы определяются границы Болгарии к началу VIII в. Новая династия, занявшая императорский престол в 717 г. в лице Льва Исавра, продолжала наблюдать дружественные отношения с болгарами. Да иначе и быть не могло ввиду тех исключительных затруднений, с которыми нужно было бороться основателю династии. Арабское нашествие, соединенное с осадою Константинополя, давало болгарам полную возможность свести счеты с Византией, но в это время болгаре оказали империи громадную услугу, делая набеги на арабский лагерь, расположенный под стенами столицы, и помогая Льву Исавру справиться со страшными врагами. Говорят, что болгаре истребили тогда до 22 тыс. арабов.

Точно так же и обстоятельства заговора против Льва в Солуни и Константинополе с целью возведения на престол свергнутого им императора Артемия рисуют отношения между Болгарией и Византией в таком свете, как будто обе державы находились тогда в равноправных отношениях. Оказывается, что между обеими странами поддерживаются правильные сношения, что греки ищут приюта в Болгарии, и болгаре приглашаются царским письмом «не укрывать изменников и не нарушать добрых отношений». Вследствие настойчивых представлений из Константинополя хан выдает царю Артемия и солунского митрополита и других заговорщиков. Затем во весь продолжительный период правления Льва Исавра о болгарах не сохранилось никаких известий. С 719 г. по смерти Тервеля, как видно из древнего перечня болгарских ханов, были еще два княжения, не отмеченные никакими событиями, пока в 743 г. не вступил на престол хан Кормисош. Его правление почти совпадает с царствованием Константина Копронима…

Рассмотрев первый период болгарской истории со времени переселения орды Аспаруха за Дунай, мы можем бросить взгляд назад и вывести некоторые заключения по отношению к пройденному периоду. Если отправляться из тех скудных данных, которые заимствуются из летописи, то для суждения о политическом, социальном и административном состоянии болгар мы не имели бы хотя сколько-нибудь удовлетворительного материала. Но не более десяти лет тому назад Русскому археологическому институту в Константинополе посчастливилось напасть на следы той стоянки или укрепленного лагеря болгар, который находился близ Шумлы, и из которого, по всей вероятности, хан Тервель сносился с византийским царем. Отсюда же болгаре простирали свои набеги, с одной стороны, по Фракии до стен столицы, с другой-по Македонии до Солуни. Сделанные институтом наблюдения и раскопки на месте расположения упомянутого лагеря раскрыли весьма важные данные, по которым можно составить ясное представление о болгарской орде, поселившейся на Балканах, и о постепенных изменениях, которые в ней происходили под влиянием сношений с Византией.

Болгарское становище, сделавшееся предметом изучения, представляло собой земляной вал и ров с остатками каменных стен и разных сооружений в центре. Земляные укрепления составляют фигуру не совсем правильного четырехугольника. Линия вала с севера на юг имеет приблизительно 7 километров; линия же от востока к западу на севере достигает 4, а на юге — около 3 километров. По всей длине вала идет глубокий ров, и поныне хорошо сохранившийся, в особенности на северной стороне. Центр всей площади, замыкаемой валом и рвом, представляет отдельное и самостоятельное укрепление, имеющее форму трапеции. Окружающие центр или кремль укрепления стены сложены из тесаного камня, но они подвергались постепенному расхищению и в настоящее время представляют лишь основы фундамента стен и башен. Внутри кремля находились следы крупных каменных сооружений, в которых обнаружены были остатки дворца, придворной церкви и множество разнообразных построек. Это и есть главный лагерь, или «хринг» болгарской орды; это — тип расположения всех конно-кочевых народов, приходивших в Европу и располагавшихся в ней на продолжительное житье: аваров, болгар, угров и др. За линией каменной стены, но также внутри вала, находились следы других больших сооружений из камня. Здесь была открыта обширная церковь.

Произведенными на описанной площади раскопками обнаружены были прежде всего разнообразные постройки различного назначения Именно в кремле открыты дворцовые здания, занимавшие весьма обширную площадь, и между ними дворец с тронной залой, жилые помещения и здание для религиозных церемоний, обращенное со временем в христианскую церковь, служившее также и местом погребения. Из камня построена только дворцовая палата; что касается жилых помещений — они были в большинстве деревянные, и проследить план их постройки по оставшимся в некоторых местах основаниям весьма трудно. На месте бывшего расположения этих зданий под верхним слоем земли находится пласт пепла и угля. В большинстве это — маленькие постройки с небольшими в них комнатами. Здесь найдено множество ветвистых лосиных рогов, остатков костей животных, кабаньих и оленьих черепов. Ни в одной части раскопанных построек не было найдено таких обильных остатков домашней жизни и следов быта, в котором охота на оленей и кабанов занимала видное место. Там же найдено несколько монет, обломки стеклянных браслетов и рисунок доселе употребительной в Болгарии игры. Главное здание дворца было построено из материала, который ранее служил другой цели и раз уже был частью другого здания. Так, обнаружены камни с греческими пометами, с латинскими надписями; найдена в стене база колонны с остатками декрета в честь Марка Аврелия. Ясно, что материал для постройки брали из окружающих зданий римской эпохи. Подобные же наблюдения выводятся и на основании рассмотрения кирпича и черепицы. Форма и марка кирпича, равно как знаки на черепице, указывают на разные эпохи производства. Ясно, что материал изготовлялся на разных заводах и не из одинаковой глины. Дворец был монументальной постройкой ¹⁵ болгарского хринга; он появился, конечно, вслед за деревянными постройками, хотя тоже не позднее VIII в. Это — прямоугольник длиной в 52 м, шириной в 26. Он построен был греческими мастерами и вообще служил уже несомненным признаком культурного роста болгарской орды, начавшей проникаться разнообразными воздействиями со стороны Византии.

Особенно богатый и разнообразный для выводов материал найден был в церкви, находившейся близ дворца. Хотя она имела три нефа и три апсиды, но со временем подверглась страшной катастрофе, так что далеко не везде уцелел самый фундамент. Здесь были найдены гробницы и остатки погребений под полом. Что церковь была снабжена колоннами, доказывается несколькими фрагментами колонн с надписями имен городов. Обращает на себя внимание то, что в могилах оказываются признаки христианского погребения.

Очень любопытные находки сделаны при раскопке каменных стен, окружающих кремль, а также вводящих в крепость ворот. Открыто несколько башен, служивших защитой для стен, и двое ворот. При очистке северных ворот найдены предметы из железа и меди и гончарного производства и несколько предметов церковного назначения: крест-складень, дискос и др. Здесь же найдено несколько ценных предметов, как перстень, монета, медный сосуд, наконечник стрелы. В восточных воротах оказались в четвертом ряду камней кладки рисунки, сделанные острым орудием и представляющие различные сюжеты: 1) всадник на коне с копьем, направленным против врага; 2) олень с ветвистыми рогами; 3) воин в высоком головном уборе; 4) колчан со стрелами. Башни были разных форм: пятиугольные, квадратные и круглые на поворотах.

В получасовом расстоянии от кремля по линии старой Римской дороги найдены основания обширной базилики, может быть, первой христианской церкви в Болгарии, современной обращению страны в христианство. Это была весьма обширных размеров церковь с двумя нарфиками, имевшая 57 м в длину и 28 м в ширину. Несмотря на многовековое истребление, не пощадившее даже камня в стенах и мраморных колонн, все же при очистке церкви можно было находить интересные предметы. Во многих местах сохранились мраморная настилка пола и базы колонн на месте их первоначальной постановки, всего 16 баз со множеством фрагментов цветного и штучного мрамора. В дальнейшем в той же церкви постепенно найдены карнизы, фронтоны и рельефы разных принадлежностей храмовой постройки, капители, кресты и в особенности обломки надписей большей частью на греческом языке. Обилие мелкого обделанного и шлифованного мрамора служит указанием, что церковные стены были облицованы мрамором. Найдено между другими предметами из стекла и железа множество сплава из свинца, из чего можно заключить, что церковь была разрушена от пожара и подверглась вместе с дворцовыми постройками страшному разорению от варварской руки. Следует думать, что это была рука весьма сурового истребителя: громадные мраморные колонны оказываются разбитыми на мелкие кусочки, от имевшихся на них надписей найдено десятка два и даже более обломков, на которых сохранились две или три буквы и в лучшем случае немногосложное слово.

Полученный вследствие раскопок материал имеет громадное значение для постановки вопроса о древностях болгарской жизни и о древнеславянской культуре. Не говоря об архитектуре и стиле построек, археологический материал распадается на следующие отделы.

1) В количественном и качественном отношении на первое место следует поставить надписи. Большинство их представляют фрагменты колонн с надписями весьма разнообразного содержания, захватывающего такие явления староболгарской жизни, которые не отмечены летописью. Сюда относятся надписи с именами византийских городов, постепенно подпадавших власти болгар, надписи в честь героев и государственных деятелей, надписи с фрагментами договоров между Болгарией и Византией. Эти надписи должны занять преимущественное положение как материал, современный отмечаемым в них фактам и отношениям и рисующий такие стороны жизни, о которых нет намека в исторических памятниках.

2) На строительном материале, из которого составлены башни и стены, обнаружены рисунки, сделанные резцом и представляющие или отдельные сюжеты, или целые композиции. Сюда же нужно причислить знаки и рисунки на черепице и кирпиче с изображением человеческого тела, животных и растений. Эти знаки и рисунки местного происхождения и имеют бесспорно важный интерес для истории культуры страны.

3) Предметы искусства и украшения: перстни, браслеты, фрагменты сосудов найдены при раскопках в значительном количестве и могут свидетельствовать как о развитии вкуса, так и о торговых сношениях болгар с соседями. Золотые и медные монеты и свинцовые печати служат показателем хронологического термина, далее которого нельзя продолжать историческую жизнь открытого раскопками поселения.

Наиболее важными в настоящем случае представляются, однако, те данные, на основании которых можно судить о политическом и племенном устройстве болгарской орды и о постепенной смене древнего строя на местах нового обитания. В этом отношении надписи на колоннах тем более представляют цены, что они относятся еще к языческому времени и бросают свет на первоначальную эпоху организации болгарского княжества. Сюда относятся, главным образом, надписи в честь государственных деятелей и героев. Как бы ни был ограничен имеющийся в распоряжении науки материал этого рода, но он обладает неоцененными достоинствами по своей древности, т. к. относится к языческой эпохе, и по своей официальности, ибо представляет собой значение государственного акта. Надписи занимающего нас содержания касаются разных вопросов староболгарской истории и права. В них обыкновенно отмечаются: 1) титул хана, от имени которого ставится колонна; 2) наименование государственного деятеля или героя, в честь которого посвящен каменный монумент, со всеми его званиями и занимаемыми им должностями; 3) отношение его к хану с указанием военных и других заслуг; наконец, 4) происхождение лица, его род-племя.

По этим памятникам мы в первый раз знакомимся с национальным титулом болгарского властителя: Κανάς Υβηγη. Этот титул обозначает на кумано-тюркском языке: хан великий или славный¹⁶. Вследствие сношений с Византией и под влиянием христианской идеи власти в дальнейшем получается прибавка к титулу о εκ θεοΰ αρχών. Каким значением пользовалась власть хана по переходе болгар за Дунай, это вопрос весьма интересный, но трудно поддающийся выяснению ¹⁷. Все заставляет думать, что народ-войско, каковым были болгаре, должен был иметь прочно организованную и опирающуюся на обычаи и учреждения высшую военную власть, которая и в мирное время удерживала за собой те права, каковыми располагала в походе. Правда, в VIII в. по утверждении на занятой территории наблюдается в болгарской жизни переворот, клонившийся к ограничению власти хана знатными родами или племенными старшинами, стоявшими во главе отдельных частей орды. Но это не может служить к ослаблению принципиального положения, ибо несомненным является тот факт, что болгаре внесли на полуостров в среду мало организованных славянских племен дисциплину и порядок, которых у них не было. Во внутренних смутах, объясняемых домогательствами отдельных племенных старшин ограничить власть хана, нет оснований, что касается VIII в., видеть ни национальных противоположностей между славянским и тюркским элементом, ни религиозной борьбы между христианскими и языческими верованиями.

Вслед за титулом в надписях следует наименование лица, в честь которого поставлена колонна. Здесь мы имеем несколько имен староболгарских вельмож, оказавших особые услуги. Ценность этого материала увеличивается тем, что он приближается по точности к официальным актам. Прежде всего указывается личное имя чествуемого вельможи или героя, затем приводится его титул или звание и, наконец, обозначаются его особенные отношения к хану. Не говоря здесь о личных именах, которые могут служить пополнением болгарского именослова, остановим внимание на чинах или титулах и званиях, которые бросают свет на боярское и служилое сословие у языческих болгар. Таковы титулы жупан, тархан; первый означает у славян племенного князя и с тем же значением должен быть принимаем у болгар; что же касается тархана, то это было высшее военное звание, даваемое заслуженным государственным мужам, занимавшим высшие места в администрации. Далее следуют звания: багатур или русское богатырь, вагаин, воила, соответствующие нашему термину боярин. Уже давно было замечено, что русское слово богатырь заимствовано из тюркских языков, где оно встречается в различных формах. У болгар богатыри встречаются в самой отдаленной древности; к русским это учреждение привилось от степных конных и кочевых народов, с которыми они находились в соседстве или в военном союзе в весьма отдаленные времена. Богатырь по своему существу и значению характеризует Восток с его формами быта и степь с ее опасностями от диких кочевников. «Слово «богатырь» обозначало степного удальца, непременно наездника на лихом коне, проезжающего огромные степные пространства, сроднившегося с конем и всеми условиями степной жизни. Между такими наездниками этим почетным титулом пользовались те, которые отличались неутомимостью, выносливостью, силой и храбростью, составляли гордость дружины какого-либо хана и посылались им на самые трудные и смелые предприятия»¹⁸. Нет сомнения, что в тех условиях жизни, которые характеризуются раскопками, хан был окружен военной дружиной, в которой храбрые багатуры составляли такое же украшение, как известные имена богатырей в дружине эпического князя Владимира.

Менее определенного можно сказать о терминах вагаин и воила. Этими терминами обозначаются члены военного сословия, представители высшего и низшего дворянства. Может быть, вагаин следует сблизить со словом «бег» и под этим термином подразумевать лиц, принадлежащих к сословию бегов¹⁹. Что касается «воила», это слово легко сближается с βολιάς, которое обозначает вообще боярское сословие. Во всяком случае, надписи характеризуют наличность многочисленного служилого сословия военных людей, которые окружают хана и занимают важные места в военной и гражданской администрации.

Особенно любопытны указания на особенные отношения служилых людей к вождю как предводителю дружины. Что дружинное начало было весьма обычным явлением в болгарском быту в VIII в., это мы видим в упоминаемых в надписях «ближних людях», как следует передавать термин οι δρεπτοΐ άνθρωποι. Прежде окончательного своего утверждения в Мизии болгаре по крайней мере 200 лет участвовали в важных военных событиях того времени. Чтобы быть в состоянии удержать свое место среди военных кочующих народов, болгаре должны были обладать и военным искусством, и такими учреждениями, которыми бы поддерживалось и развивалось у них военное искусство. Смутная эпоха передвижения народов имела, между прочим, и то последствие, что часто соединяла чуждые народы в военное братство, стирала различия между ними и способствовала распространению одинаковых нравов и обычаев. Известно громадное значение конного строя, внесенного в Европу азиатскими народами и изменившего европейскую систему ведения войны. И болгаре не могли не позаимствоваться некоторыми обычаями от тех народов, с коими они сталкивались во время своих скитаний по Южной России до переселения за Дунай. Словом, дружинный быт болгаре ²⁰ могли заимствовать, если уже вести речь о заимствовании чужих учреждений, от готов, с которыми они долгое время жили в соседстве в Южной России и места коих они заняли с конца V в.

Надо думать, что под именем οί θρεπτοΐ άνθρωποι хан воздает почет умершим членам своей дружины или своего комитата. Если дружинное начало входило в организацию болгарского государства, то в этом имеется объяснение таких особенностей староболгарской истории, которые иначе оставались бы совершенно изолированными. Древнеболгарский государственный строй был аристократический: после хана высшую власть имел совет шести знатных, затем следовали внешние и внутренние бояре.

Болгарский комитат, или дружинное начало, о котором дают сведения надписи на колоннах, характеризуется военными подвигами и походами, за которые и воздана была честь героям. Один прославлен за то, что умер в военном походе, другой сложил голову на войне с врагами, третий потонул в Днепре, четвертый — при переправе через р. Тиссу. Все эти подвиги характеризуют военный быт и, будучи увековечены на каменном столбе, поставленном близ дворца или на площади, служат свидетельством высшего почета, которым пользовалось военное искусство.

В конце каждой надписи обыкновенно обозначается род-племя умершего. Эта черта дает еще новую особенность к характеристике болгарского политического устройства. Разделение болгарского народа на γένη есть исконное учреждение; оно принесено было болгарами в Мизию из Восточной Европы как истинно национальное учреждение О разделении болгар на роды имеются весьма ранние известия. Хотя пятерное число отделов, на которые разделялась орда болгарская, не может быть доказано, но и в Аспаруховой орде уже по переселении ее за Дунай было несколько частей. Родовые имена указывают на существование, по крайней мере, пяти родов, засвидетельствованных надписями. Таковы роды Куригир, Ерми, Кувер, Кацагар. Кроме того, по древнему перечню ханов значатся родовые имена Дуло, Вокил, Укил, Угаин. На основании упоминания десяти комитатов в эпоху обращения Болгарии к христианству можно бы допускать существование десяти племен, но у писателей не находим подтверждения на это, хотя встречаем числа пять, семь, восемь.

Представляя собой организованную военную силу, болгаре, хотя по числу были и слабее семи славянских племен, с которыми им пришлось встретиться за Дунаем, но скоро получили над ними перевес, т. к. из своего укрепленного хринга могли безнаказанно делать конные наезды на открытую страну, лишенную крепостей и городов. О первоначальных отношениях болгар к славянам известия очень скудны, и по ним трудно судить, как происходил процесс постепенного поглощения или ассимиляции славянского и тюркского элементов. Прежде всего следует считаться с тем, что Мизия была византийская область, и что империя держала там свои гарнизоны²¹; затем самый способ распространения болгарской власти первоначально выражался в наложении на славян дани и военной службы, как это засвидетельствовано по отношению к Мизии и Македонии²². По всей вероятности, это не было такое непосильное бремя, которое заставило бы славян жалеть о политической перемене, наступившей с пришествием болгар, и, во всяком случае, не лишало их возможности делать выбор между болгарами и византийцами. И нужно сказать, что болгарское вторжение содействовало большому движению среди славян и вызвало случаи многочисленной эмиграции славян в пределы империи, которая искусно направляла эту эмиграцию в Малую Азию. Были неоднократные случаи, когда славяне действительно обнаруживали свои симпатии к грекам и во время похода изменяли болгарскому хану. Так было раз в 762 г., когда правил Телец. При нем произошло громадное передвижение славян в Малую Азию, число переселившихся определяется в 208 тыс. душ, а при Юстиниане II из другой славянской колонии, поселенной в Опсикии, было организовано опричное войско в 30 тыс.²³ Все эти обстоятельства, конечно, ослабляли славянский элемент на Балканах и служили полезным подспорьем для болгарской орды в ее наступательном движении на юг и запад. Эти факты, с другой стороны, достаточно определенно ставят вопрос о том, что болгаре явились в Мизию завоевателями, что славяне должны были вступить к ним в подчиненные отношения ²⁴.

Для характеристики болгар в занимающую нас эпоху, т. е. прежде чем они слились со славянами и обратились в христианство прекрасные данные почерпаются из арабских писателей «Государство болгарское сильно и велико. Они сражаются с греками, славянами, хазарами и тюрками, но самые сильные их враги суть греки. От Константинополя до земли болгар 15 дней пути. Всякое укрепленное место у болгар окружено тыном и деревянным забором, что составляет защиту, подобную стене, которая возвышается за рвом. Кони, на которых они сражаются, всегда пасутся на свободе, и никто не садится на них, кроме военного времени. Когда они строятся в боевой порядок, то ставят впереди стрелков, а позади располагают своих жен и детей. Они не знают монетных знаков; все их сделки, а равно брачные договоры, составляются по цене овец и быков. Когда заключается мир между ними и греками, они посылают в Константинополь молодых рабов того и другого пола из славян или из другого народа. Когда умирает знатный болгарин, они собирают слуг умершего и его приближенных и сжигают их вместе с умершим или, выкопав глубокую яму, ставят в ней тело умершего и оставляют с ним его жену и близких, пока они умрут. У них в обычае оставлять большую долю наследства дочерям, чем мальчикам»²⁵.

Приведенная характеристика языческих болгар составляет самый ценный материал для освещения вопроса о нравах и верованиях этого народа. В высшей степени можно пожалеть, что раскопками первой болгарской столицы не открыты языческие погребения ханов и знатных лиц дружины, на основании коих представлялась бы возможность непосредственно судить о погребальных обычаях и бытовой обстановке древних болгар. Закончим этот очерк несколькими заимствованиями из другого, хотя и весьма важного, но мало еще изученного иностранного источника, разумеем «Ответы папы Николая на вопросы болгар»²⁶, которым и впоследствии придется еще воспользоваться. Этот документ, происходящий из папской канцелярии и относящийся к IX в., представляет обильный материал для характеристики староболгарской жизни. В нем есть несколько указаний на верования и обычное право болгар. Так, например, указывается, что болгаре, выходя на бой, совершают гадания и исполняют обрядовые действия с религиозными играми и пением; так, приводится мудрое рассуждение о том, что папа не находил уместным рекомендовать болгарам, как еще. весьма слабым (очевидно в христианской жизни), воздерживаться от военных упражнений. В смысле же старинных черт, вынесенных с далекого Востока, можно указать на магический камень, на священные книги, заимствованные у сарацин, на обычай давать клятву на оружии и т. п.

Болгарам выпала исключительная доля на Балканском полуострове. Смешавшись со славянами и дав им военную организацию и дисциплину, болгаре образовали сильное государство и чрез принятие христианства приобщились к европейской христианской культуре. По своему военному могуществу они стали играть важную роль в истории Византии и неоднократно ставили ее в крайне затруднительное положение. История средневековой Византии не была бы полна и не имела бы характерных признаков византинизма, если бы выделить из нее те факты, которые относятся к порядку взаимных отношений между империей и болгарами. В будущем государственной организации первого, второго и, скажем даже, третьего Болгарского царства многие из основных черт болгарского характера сгладились, переродились или даже совсем уничтожились, дав место славянским народным особенностям; но внимательный наблюдатель не может отказать и нынешним болгарам в таких национальных чертах, которые имеют себе объяснение не в славянском, а в тюркском национальном характере. Скажем даже более, что посредством длинного процесса ассимиляции этих двух чуждых взаимно национальных элементов вырос тот могучий организм, крепкий, сосредоточенный и хорошо самоопределяющийся, каким является болгарский государственный организм. В истории Византии ему суждено играть немаловажное значение.

Глава VII

Основания фемного устройства

При изложении военных событий второй половины VII в. в истории Византии все чаще и чаще входит в употребление термин фема, которым обозначается новое административное и военное устройство империи¹. Т. к. фемное устройство составляет весьма оригинальную черту византинизма, которая не может быть объяснена ни заимствованием из греко-римской системы учреждений, ни из западноевропейского быта, то ясно, что эту особенность нельзя пропускать без внимания, а, напротив, необходимо рассмотреть ее по связи с другими переменами, постепенно происшедшими в империи. Фемное устройство, начавшееся быть применяемым на практике в VII в., делается господствующим при императорах иконоборцах и сопутствует империи как при полном развитии ее политического, духовного и материального могущества, так и при упадке ее.

Нет ничего удивительного, что давно уже и притом с разных сторон ученые пытаются выяснить особенности устройства фем и показать их важность в военной, административной и экономической истории².

Усматривая в фемном устройстве один из существенных признаков совершившегося преобразования Восточноримской империи в Византийскую и считая фему подлинной чертой византинизма, мы находим уместным здесь, в конце первого подготовительного к собственной истории Византии тома, дать подлежащую оценку этому новому учреждению и попытаться выяснить обстоятельства его происхождения.

Ссылаясь на изложенное выше о происхождении фемного устройства, переходим к основаниям, на которых это устройство имело свою силу и жизненность.

Существенный признак фемного устройства заключается в том, что оно преследовало главнейше военные цели, вызвано исключительно военными потребностями и представляло для правительства наилучший способ использовать живые силы населения для государственных целей. Для единства и усиления власти в феме во главе ее стоял военный чин с званием стратига, которому подчинены были все учреждения и все классы населения фемы. Нет сомнения, что это устройство выросло постепенно, что нельзя указать творца этой системы, которой, однако, по суждению всех исследователей, суждено было спасти империю от неминуемой гибели и снабдить правительство средствами для борьбы с внешними врагами. В X в. император Константин Порфирородный ³, собирая в государственном архиве материалы по занимающему нас вопросу, пришел к заключению, что начало системы устройства фем следует относить ко времени Ираклия, и что поводом к тому была настоятельная необходимость времени: «Ныне, когда Ромэйская империя утратила свои провинции на западе и востоке и урезана в своих частях со времени царя Ираклия, его преемники, находясь в затруднении по отношению к способам и средствам управления государством, раздробили его на небольшие части». Как мотивы, так и хронология в общем обозначены точно, новейшими исследованиями несколько подробней указан разве процесс реформы, который продолжается и при иконоборцах, и частью при македонской династии.

Если не говорить здесь об экзархатах равеннском и африканском, в устройстве которых находятся общие черты с фемной организацией, то в течение VII в. постепенно образовались фемы: Армениак, Анатолика, Опсикий, Кивиррэоты, Фракисийская, Фракия, Еллада, Сицилия. К крайнему сожалению, историк не может указать ни одного закона, ни одного акта, которым можно было бы выяснить цели любопытной и весьма важной реформы; напротив, все происходило, по-видимому, так естественно и спокойно, что введение в жизнь фемного устройства прошло совсем не отмеченным. Тем настоятельней потребность собрать хотя бы косвенные указания по занимающему нас вопросу.

Что касается собственно военного устройства фемы, то лучший и, можно сказать, единственный материал дает Константин Порфирородный, который, взяв за образец фемного устройства Анатолику, предоставляет по этому образцу судить о других. Вот в каком виде он представляет военно-административную организацию фемы. Во главе стоит стратиг Анатолика. За ним следуют чины, ему подчиненные: турмарх, мерарх, комит штаба (κόμης της κόρτης), хартуларий фемы, доместик фемы, друнгарий банд, комиты банд, кентарх спафариев, комит этерии, протоканкелларий, протомандатор. Всего 12 чинов вместе со стратигом. В последние годы привлечен был Гельцером новый материал к изучению фем, именно арабские известия географов Хордадбега и Кодамы, писавших в VIII в. о том же предмете. Сообщение их заключается в следующем: патрикий (т. е. стратиг) командует 10000 людей. Он имеет под начальством двух турмархов, у каждого из них под командой по 5000 человек. У турмарха находится в подчинении по 5 друнгариев, у каждого из коих в команде по 1000 человек. Каждый друнгарий имеет под своей командой по 5 комитов, имеющих под начальством по 200 человек. Каждый комит имеет в своей команде по 5 кентархов, из коих каждый начальствует отрядом в 40 человек. У каждого кентарха под командой четыре декарха, имеющие в начальстве по 10 человек⁴.

При первом же взгляде на эти два свидетельства можно заметить, что они не вполне совпадают между собою, не находясь, однако, в противоречии. У Константина находим перечень всех чинов, подведомственных стратигу. У арабского географа приведены лишь чины, имеющие под собой военную команду. Известие первого важно с точки зрения фемного управления вообще; свидетельство второго — с точки зрения состава отдельных частей фемы. В частности — и в этом самое существенное — Хордадбег дает сведения о взаимной соподчиненности разных чинов и о числе команды в заведовании каждого офицера. Таким образом, десятитысячный состав анатолийской фемы под главным командованием стратига представляется разделенным на следующие отдельные команды:

1) две турмы с двумя турмархами во главе по 5 тыс. в команде у каждого;

2) десять банд по пяти в каждой турме с таковым же числом друнгариев во главе, по 1 тыс. человек в команде у каждого;

3) пятьдесят дружин по пяти в каждой банде с комитами во главе, из коих у каждого по 200 человек команды;

4) двести пятьдесят кентархий по пяти в дружине с кентархами во главе, имеющими под командой по 40 человек;

5) наконец, тысяча декархий по четыре в каждой кентархий, с декархами или десятскими во главе, имеющими по 10 человек в команде.

Все это, конечно, в высшей степени интересные сведения, которыми раскрывается загадочный смысл термина фема и определяется в круглых цифрах состав византийского военного округа или дивизии. Из сопоставления известий Константина с данными Хордадбега ясно, однако, что последний не вводит в администрацию фемы некоторых чинов, которым первый дает далеко не второстепенные роли. Независимо от того, разность в перечнях у того и другого на шесть чинов, ибо у арабского географа пропущены мерарх, комит штаба, хартуларий, доместик, протоканкелларий и протомандатор.

Этот пропуск половины чинов в составе фемы заслуживает серьезного внимания с точки зрения доброкачественности сообщений арабского географа, т. к. едва ли можно объяснить подобный пропуск предположением, что он имел в виду только строевые чины фемы. В действительности, Хордадбег не упоминает офицеров, заведомо стоявших во главе военных частей и имевших команду; таковы мерарх и доместик. Если же это нельзя назвать иначе, как недостатком, то и вопрос об общей ценности вновь открытого источника значительно изменяется. Может быть, и его круглые цифры о числе команды в разных частях фемы также не заслуживают доверия. Переходим к рассмотрению чинов фемы.

Стратиг (Στρατηγός). Все стратиги фем по византийской табели о рангах причислялись к первому классу чинов и носили титул патрикия или анфипата патрикия — звания, соединенного с высшими привилегиями и с титулом превосходительства. Уже в силу занимаемой должности стратига той или другой фемы такой офицер, хотя бы лично не имевший чина патрикия, в торжественных придворных церемониях, на царских приемах, а равно за царским столом занимал место, выше всех патрикиев придворного и гражданского ведомства по рангу фемы, в которой он был стратигом. Но т. к. пожалование чином патрикия, а равно и назначение в стратиги зависело от личного усмотрения царя, то неоднократно бывали случаи, что в должности стратига стоял и протоспафарий и даже спафарий[16]. Что касается власти стратига в феме, то, по-видимому, ему принадлежало назначение всех подведомственных чинов, хотя, как увидим ниже, в феме были и такие чины, которые от него не зависели.

Турмарх, мерарх. Так назывались ближайшие за стратигом чины, начальники отдельных команд или турм, расположенных в определенной местности. Хотя до сих пор мы мало имеем географических названий для мест стоянки турм, но все же можно утверждать, что штаб турмы располагался в более населенных пунктах, часто в городах. Сколько было турм в каждой феме, это трудно сказать с уверенностью, но свидетельство арабского географа насчет числа двух турм едва ли можно принимать за достоверное. В феме Анатолика знаем турму из семи банд, имевшую расположение в τα Κόμματα⁵; в феме Фракисийской упоминается несколько турм, — во всяком случае, не менее трех⁶; в феме Армениак упоминаются два турмарха, следовательно, две турмы ⁷; в феме Македонии знаем турму, расположенную в городе Визе⁸. Что касается мерарха, то прежде всего нужно думать, что мерархия организована была точно так же, как турма. По крайней мере, та и другая составлялись из определенного числа банд или друнгов⁹. Затем, по всей вероятности уже в X в., мерархия была термином устарелым, вытесненным термином турма ¹⁰.

По отношению к вопросу о числе военных людей, находящихся в команде турмарха, известие арабского географа дает круглую и определенную цифру — 5000 человек. Признаемся, нам представляется это весьма сомнительным результатом кабинетных операций с цифрами. Приняв в каждой турме по 5 банд и находя, что командиры банд назывались друнгариями, арабский географ мог совершенно спокойно прийти к выводу о 1000 человек в банде и 5000 в турме. На самом же деле против этого могут быть серьезные возражения. Прежде всего Константин Порфирородный, ссылаясь притом на источник, определяет численный состав турмы только в 900 человек ¹¹.

Что касается банды как военной единицы, то показание Хордад-бега о численном ее составе в 1000 человек тоже не оправдывается византийскими известиями. Правда, банда есть подразделение турмы, но вывод арабского географа о составе банды зависит от двух посылок, которые подлежат сомнению: 1) он считает по две турмы на фему, хотя могло быть и три турмы в феме; 2) он считает по пяти банд в турме, и отсюда получается его круглая цифра 10000. Но неверность этого расчета сама собой бросается в глаза, если недостаточно обоснована первая посылка. На самом деле, едва ли не следует отказаться от точных числовых данных в приложении к фемам, тагмам и их подразделениям. Может быть, и существовала схема для численного состава каждой военной части, но на практике приходилось считаться с наличным составом команды, и таковая редко обозначается круглыми цифрами; напомним хотя бы контингенты, выставленные тагмами и фемами в критскую экспедицию ¹². Но всего решительнее положение дела рисуется следующим рассуждением в одном специальном военном сочинении: следует организовать полки соответственно с наличностью имеющейся команды¹³. Т. к. банда есть термин кавалерийский, то мы можем для освещения вопроса сослаться на одно место из другого военного сочинения, которым утверждается число тридцати банд в кавалерийской тагме ¹⁴. Не говоря о том, что банд в феме должно быть больше десяти, самый состав банд определяется византийскими источниками совершенно иначе — в каждой банде 50 всадников ¹⁵.

Комит штаба (Κόμης τήςκόρτης). По отношению к этому чину действительно мы не нашли ни одного места, которое указывало бы на подчинение ему команды военных людей. Напротив, все говорит, что главное назначение его было состоять при стратиге, исполняя в феме роль начальника штаба военного округа ¹⁶. Во время военного похода на его обязанности лежит провиантская часть, наблюдение за исполнением сторожевой службы и дежурство при царской палатке ¹⁷. На этой должности служащие могли выдвигаться очень скоро. Царь Михаил Аморейский начал свою карьеру в этом звании¹⁸. Но все же следует здесь заметить, что перевод термина κόμης словом «граф» далеко не соответствует существу дела. Только один комит — Опсикия, носивший чин патрикия, имел титул превосходительства и может претендовать на графский титул; все же другие κομήτες числились то в 3-м, то в 4-м классе и носили небольшие чины, поэтому византийский термин κόμης было бы лучше передавать словом «комит». В латинских актах comites также не смешиваются с графами, а обозначают отдельные звания ¹⁹.

Хартуларий (Χαρτουλάριος του δέματος). Специальное назначение должности состояло в заведовании списками военных чинов в феме, так что хартулария можно бы отождествлять с начальником канцелярии фемы²⁰. Но можно предполагать, что вместе с тем хартуларий фемы имел под собой и военную команду[17].

Доместик фемы (Δομέστικος του δέματος). О значении должности можем судить на основании места в «Тактике» Льва Мудрого, где доместику фемы усвояется служба состоять при особе стратига²¹. По-видимому, это вполне соответствует нынешнему званию адъютанта.

Друнгарий банд, комиты (Δρουγγάριος των βάνδων, κομήτες). Эти два чина, подобно современным батальонным и ротным командирам, составляют воплощение строевой силы фемы. Тот и другой командовали отрядами военных людей и стояли в непосредственном подчинении к турмарху: друнгарий выше чином и командой, комит следовал за ним. У Константина иногда оба чина сливаются в одно звание друнгарокомиты²². Сколько было друнгов в каждой банде? По известию арабского географа, в каждой из 10 банд было по 5 друнг; следовательно, всего в каждой феме 50 комитов и 10 друнгариев; приведенное под чертой число 64 друнгарокомита, даваемое Константином Порфирородным, может служить подтверждением цифр Хордадбега. Каждая банда имела свое знамя с изображенным на нем числовым знаком²³.

Кентарх (Κένταρχος). Этот офицерский чин имел в команде по расчету Хордадбега по 40 человек. Но т. к. его круглые цифры далеко выше действительности, то нужно думать, что и команда кентарха должна быть значительно сокращена. Есть даже некоторые основания предполагать, что декархия не обозначает самостоятельной команды, а только первого воина в шеренге ²⁴.

В самом конце лествицы чинов в феме стоят у Константина Порфирородного два чина, по всей вероятности, не принадлежащие к военному строю, это протоканкелларий и протомандатор. По поводу значения этих званий можно ограничиться несколькими замечаниями. Протоканкелларий есть фемный нотарий, на его обязанности лежала выдача и скрепа разных актов. По отношению к протомандатору лучшее место имеем в «Тактике» Льва Мудрого; это был курьер или рассыльный для передачи распоряжении стратига подчиненным ему чинам по феме²⁵. Каждый турмарх обязан был иметь при стратиге своего курьера, который назывался мандатором, старший между ними или штабный носил имя протомандатора²⁶. В общем перечне византийских чинов протоканкеллариям и протомандаторам отводится место в самом конце 6-го класса.

Рассмотрение подведомственных стратегу чинов приводит к заключению, что под фемой в военном отношении разумеется в тесном смысле кавалерийская часть, состоящая из определенного числа военных людей, разделенных на эскадроны и взводы, под командой стратига и подчиненных ему эскадронных и взводных командиров. При каждой феме есть штаб, канцелярия и чины для личных поручений главнокомандующего.

Как можно видеть, у Константина Порфирородного, как и у арабских географов, дан лишь образец военной организации фемы или взаимной соподчиненности разных военных чинов в феме, как в самостоятельном учреждении. По этим сведениям мы можем иметь представление о феме, как военном термине — корпус, дивизия, — но совершенно лишены средств понять положение фемы-корпуса или дивизии- в той обстановке, в какой ей приходилось жить на предоставленной для ее расположения территории и среди населения городов и деревень, которое также входило в состав фемы, составляя неотъемлемую часть ее Дополним эти сведения некоторыми частными подробностями. Сравнивая между собою различные известия о распоряжениях Юстиниана в Армении, имевших целью реорганизацию военного управления в этой области²⁸, мы находим, во-первых, что к отбыванию воинской повинности в этой области было привлечено местное население; во-вторых, что военная власть в области вручена одному лицу — стратилату, который заменил прежних дук и комитов; в-третьих, в военные списки, т. е. в военный состав администрации области, занесены гражданские чиновники; в-четвертых, состав военных частей области увеличен переселением в Армению четырех полков из Анатолики. В этих мероприятиях следует усматривать начало организации в фему провинции Армении.

Укажем еще одну маленькую подробность в мероприятиях Юстиниана по отношению к взятым им в плен болгарам пленных болгар послал царь в Армению и Лазику, где они были зачислены в «нумерные полки». Об организации обширной фемы Анатолики в конце VII в. сохранились следующие сведения: «Восток разделен на фемы, когда Римская империя начала подвергаться нападениям и завоеваниям арабов и постепенно сокращаться. До Юстиниана и Маврикия Анатолия была под одной военной властью, как видно на примере Велизария, который был единовластным на востоке. Когда же агаряне начали делать походы против ромэев и опустошать селения и города, цари принуждены были раздроблять одну власть на малые начальства» ²⁹.

Что касается значения фемы как административного округа с гражданским населением, живущим в городах и селениях, в этом отношении у писателей встречаем обильный материал, который считаем излишним здесь указывать. Гражданское управление фемы зависело не от стратига и не от подведомственных ему военных чинов. Во главе гражданского управления фемы, по-видимому, стоял протонотарий фемы. Он выступает на сцену тогда, когда фема-войско оказывается в соприкосновении с окружающей средой. На обязанности его лежала доставка продовольствия, поставка для войска почтовых и вьючных лошадей, вообще вся интендантская часть. Будучи таким важным и ответственным органом, протонотарий не подчинен, однако, ведомству стратига, а состоит в приказе хартулария сакеллы. Другие чины фемы — хартуларий, претор фемы или судья — ведали администрацией, судом и финансами³⁰.

Чтобы видеть, как ясно различаются в феме военный и гражданский элементы, достаточно сослаться на следующие места Феофана³¹. Царь Никифор I (802–811), усмирив движение в анатолийской феме, провозгласившей царем патрикия и стратига фемы Вардана, всех фемных архонтов и ктиторов полонил, а всему войску отказал в выдаче жалованья ³². Приведенное место чрезвычайно ясно различает два элемента в феме: с одной стороны, архонты и ктиторы — элемент, имеющий в своих руках влияние на земельное владение, с другой-войско, военные люди. В числе девяти казней времени Никифора о первой Феофан говорит в таких выражениях: «Никифор, желая вконец разорить войско, сделал распоряжение, чтобы христиане изо всех фем переселены были в славянские земли, и чтобы имущество их было продано. И было дело горшее неприятельского пленения: одни в отчаянии богохульствовали и призывали врагов, другие оплакивали родительские могилы и завидовали умершим. Ибо не в состоянии были свое недвижимое имущество унести с собой и жалели о погибели состояния, приобретенного трудами предков» ³³.

Следует припомнить при толковании приведенного места, что выше писатель рассказывал о сильном недовольстве Никифором среди войска, и что царь должен был употребить против военных людей энергичные меры. Теперь писатель излагает общую меру, направленную к тому, чтобы на будущее время искоренить среди фемного войска дух неповиновения с целью унизить или, еще лучше, разорить войско, ибо в дальнейшем особенно выставляется на вид потеря имущества. И что же? Эта радикальная мера заключается в том, что христианам из всех фем было приказано переселиться и распродать имущество. Едва ли здесь писатель имеет в виду исповедывающих христианскую веру в противоположность к нехристианам. Нужно думать, что «христиане» употреблено здесь в том же общем смысле, как у нас слово «крестьяне». Но тогда возникает вопрос: каким образом предпринятая против населения фем мера могла достигать той цели, ради которой объявлялись выселение и продажа имущества, словом, почему это могло унизить и разорить войско? Здесь мы находимся перед фактом тесной внутренней связи, скажем даже, зависимости фемы как военной организации от фемы — гражданского округа, дающего из себя контингент для образования военных частей. Разорением населения фем Никифор имел в виду достигнуть усмирения войска, набираемого среди этого населения ³⁴. Не может быть сомнения, что в словоупотреблении писателей никогда не забывалось, что фема обозначает собственно не военную организацию, не военный корпус, а гражданскую область, организованную таким образом, чтобы она могла нести военную службу со своего населения.

Из приведенных мест ясно, что фема, будучи военным округом с расположенным в нем корпусом военных людей, есть, вместе с тем, гражданская организация живущего на известной территории населения. Это последнее посредством системы земельного наделения постановлено было в такое положение, чтобы с наилучшим успехом быть в состоянии отбывать воинскую повинность. Нужно думать, что в этом и состояла заслуга византийского правительства, что оно поставило военную службу в зависимость от землевладения; равно как в этом же заключается причина устойчивости и живучести фемного устройства. Службой была обложена земля; обыватель служил в таком отделе войска, какому соответствовал находящийся в его владении земельный участок. Соответственно тому известная группа населения, подводимая под военно-податное состояние, наделяема была таким количеством земли, которое обеспечивало бы ее в ее необходимых потребностях и давало бы достаточный доход на содержание воина на действительной службе. В этом отношении фемное устройство сводится в своем происхождении к капитальному вопросу о формах землевладения в Византии.

Внешние обстоятельства, вызвавшие необходимость военных реформ и соединения гражданской и военной власти в одних руках, обозначены в сочинениях Константина Порфирородного. Он указывает, главным образом, на успехи арабского завоевания. Но пока на Востоке успехи арабов приобрели угрожающий характер, Запад в VI и VII вв. подвергался постоянной опасности от аварских и славянских набегов. Славяне потому в особенности обращали на себя внимание государственных деятелей Византии, что это был враг, настойчиво стремившийся заселять пограничные области империи, что в занятых областях он не оставался на долгое время, потому что новые волны народного движения увлекали его дальше, на новые места. В течение VI–VII вв. для империи предстоял к разрешению высокой государственной важности вопрос: как организовать громадное движение славян в пределы империи, как быть с теми славянами, которые по праву войны занимали целые области на Балканском полуострове, и с теми, которые поселялись на указанных им местах по взаимному соглашению и договору. Следует заметить, что в VII в. правительство, по-видимому, успешно разрешило вопрос о славянской иммиграции и притом в либеральном смысле. Так, сербам и хорватам предоставлены были для заселения Босния, Герцеговина, часть Далмации, Славония и Старая Сербия; так, со славянами Фракии и Македонии оказалось возможным вступить в некоторые соглашения и изменить состояние враждебности в состояние мирного сожительства. Нельзя сомневаться, что в течение VII в. Балканский полуостров был насыщен славянскими колонистами, которые привыкали к оседлости и мирным земледельческим занятиям бок о бок с прежними поселенцами: греками, албанцами, фракийцами, румынами и другими.

Выше мы с достаточной подробностью останавливались на славянском вопросе и видели, как славянские вожди задавались широкими и честолюбивыми притязаниями захватить Балканский полуостров, овладеть большими городами и добраться до Архипелага и Мраморного моря. Многократные осады Солуни, движение по морю на собственных судах и высадки на островах обнаружили в достаточной мере как военные и морские способности славян, так, в то же время, и сравнительную слабость их, в особенности их политическую неразвитость, вследствие которой им не суждено было соединить вообще довольно большие силы и организоваться под одной властью для нанесения Византии смертельного удара. Напротив, внешний блеск византийского образования, роскошь и богатства столицы, почести и отличия, какими император награждал наиболее видных и влиятельных из славянских князей, — все это пленяло ум лучших славянских деятелей VI–VII вв. и делало их послушными орудиями высшей политики Византийского государства.

Как можно догадываться на основании многочисленных указаний, империя в VI–VII вв. была слабо населена, в Азии и Европе лежало множество пустопорожних, незанятых мест, вследствие чего ослабела численность национального войска, и явилась потребность в наемных иноземных отрядах. Теперь выясняется, что правительство в обширных размерах организовало систему колонизации славянами свободных земель в Европе и в Азии, что для этого существовали особые приемы приглашения и записи охочих людей. Устроителями колоний выбирались известные между славянами родовые старшины или племенные князья, затронутые уже византийской культурой и образованием; правительство обыкновенно предоставляло устроителям колоний привилегию устраивать колонистов на отведенном месте и производить между ними суд и расправу по обычаям племени. Из жития св. Димитрия Солунского почерпаются точные сведения, что в Солуни существовала особая контора для записи охотников на переход в подданство империи, что по исполнении требуемых формальностей правительство присылало в Солунь морские суда для посадки и перевозки переселенцев в отведенные им для жительства места ³⁵.

Давно уже замечено, что в VIII и IX вв. империя характеризуется новыми бытовыми чертами, каких не заметно было раньше, и, между прочим, обращено внимание на то, что класс мелких землевладельцев получил сильное приращение, подобно тому, как это произошло на Западе после переселения народов. Не возвращаясь к бесспорному факту занятия славянами европейских областей империи, остановимся на известиях о трех больших поселениях славян в Малой Азии.

Система колонизации пустопорожних земель то своими же подданными, переводимыми казенным порядком с места на место, то инородцами, принимаемыми в подданство или вступавшими во временные обязательные отношения, практиковалась в империи с давних пор и притом в весьма широких размерах. По отношению к славянам известия о правительственных поселениях больших масс в Малую Азию в особенности привлекают к себе наше внимание по связи с устройством фем. У летописца Феофана под 664 г., следовательно, в царствование Константа, сообщается, что арабский вождь Абдеррахман вторгся в имперские области, перезимовал в них, опустошив страну на далекое пространство³⁶. Славяне же, говорится далее, вошедши с ним в договор, в числе 5 тыс. ушли с ним в Сирию и были поселены в области Апамеи, в селении Скевоковоле³⁷. Хотя мы лишены средств составить себе понятие о том, как оказалась в Малой Азии славянская колония, и в каком положении она была после своего перехода в Сирию, — словом, хотя никаких дальнейших известий о росте и судьбе этой колонии нет, но, конечно, она не могла погибнуть без следа, и ясно, что переход славян к арабам означает то, что условия, в какие она была поставлена в империи, не отвечали ни ее потребностям, ни желаниям.

Под 687 г. у того же писателя читается известие о другом большом поселении славян в Малой Азии³⁸. Именно, говоря о походе Юстиниана II Ринотмита в Македонию против славян и болгар, летописец сообщает, что некоторых из них он победил и понудил насильственными мерами, а других по соглашению побудил переселиться в Малую Азию. Переправив их на ту сторону у Абидоса, император дал им для поселения область Опсикий. О судьбах этой колонии имеются и дальнейшие известия. Через четыре года, именно после срока, который мог рассматриваться как льготный, правительство потребовало от колонистов обязательной военной службы и притом таким образом, что из них набран был отряд в 30 тыс воинов, названный опричным ополчением (Λαός περιούσιος). Этот отряд был подчинен одному из старейшин славянских по имени Невул.

Как можно догадываться, данная славянам организация несколько напоминает военное положение и земельное устроение наших казаков. Обязательная поставка тридцатитысячного отряда была, очевидно, условием поселения славян на свободных землях. Предполагается, что в колонии было вдвое, если не втрое большее количество крестьянских дворов, и численный состав всей колонии должен был заключать в себе никак не менее 250 тыс. душ. Частные указания, какими летописец снабдил известие об этой колонии, могут быть здесь особенно отмечены: Юстиниан отобрал из переселенцев и перевел на военное положение 30 тыс., дал им вооружение и поставил их под власть их собственного старшины. Все эти черты характеризуют устройство, даваемое славянским колонистам, и не может быть сомнения, что подобным образом устроенная колония должна была иметь заметное влияние в судьбах провинции Опсикия. Проследить ее судьбы в подробностях мы не можем, но находим несколько определенных указаний и, кроме того, косвенные намеки. Оказывается, что предводитель славянского отряда изменил императору во время войны с арабами и с 20 тыс. своих людей предался на сторону врага, и что будто бы Юстиниан приказал перебить всех оставшихся на месте славян. Что касается первого, то арабы в своих походах на имперские области пользовались услугами славян и, весьма вероятно, переманивали их к себе на службу; что же касается поголовного избиения всех колонистов, то это не только не согласуется с политикой Юстиниана по отношению к славянам, но и противоречит дальнейшим известиям о славянском элементе в Опсикий. Известно, что в 710–711 гг. Юстиниан для своего утверждения на престоле находил опору в болгарском славянском элементе и в войске Опсикия,

Наконец, третье большое поселение славян в Малой Азии последовало в 754 г. в царствование Константина Копронима. По словам летописца Феофана, это было добровольное переселение, происшедшее вследствие смут на Балканском полуострове. Славяне в громадном количестве переходят в подданство Византии, число их определяется в 208 тыс, место поселения указывается р. Артана. Положение этой реки определяется на современных картах в Вифинии, она впадает в Черное море. Таким образом, новая славянская колония выведена также в области Опсикий, как и вторая, потому что византийская фема этого имени находилась в Вифинии. Предполагая, что и эта колония была организована по системе наделения землей с обязательством отбывания военной повинности, мы можем определять численный состав выставляемого ею отряда в 20 тыс. Если славянские колонисты не были предоставлены на жертву случайности, если с них мог набираться для военной службы такой большой контингент, как 30 или 20 тыс., то, конечно, славяне не могли не играть значительной роли как в войнах, веденных империей на Востоке, так и во внутренних переворотах, в военных движениях и смутах. О том, что обязательные отношения военно-податной службы лежали на славянах, поселенных в Опсикий, и в позднейшее время, прекрасное доказательство имеется в известии о критском походе в 949 г., в который славяне Опсикия выставили 250 мужей ³⁹.

Известия о трех больших колониях славян в Малой Азии, относящиеся к VII и VIII вв., дают нам возможность ознакомиться с основным условием устройства фем. Правда, в этих известиях недостает подробностей, поэтому нужно довольствоваться частью аналогиями, частью догадками. Аналогии дают те случаи, когда империя принимала к себе на службу военнопленных сарацин, поселяемых в фемы с условием принятия христианства. Таким поселенцам выдавалось денежное жалованье на обзаведение хозяйством и скотом для обработки участка земли, также определенное количество зерна на пропитание и на посев ⁴⁰; кроме того, новые поселенцы освобождались на три года от взноса податей. Точно так же аналогии представляют те условия, на каких поселены были при императоре Феофиле в начале IX в. персы в числе 14 тыс. Они удержали национальную организацию, получили право управляться собственным вождем, который принял христианскую веру, и, наконец, переведены в военно-податное состояние.

Наиболее существенным признаком нужно признать, конечно, тот, что колонисты записывались в военные списки и подводились под военно-податное состояние. Что касается прочих привилегий, как выдача денежных сумм на хозяйство и обзаведение инвентарем или выдача хлебных запасов на прокормление и посев, — это были весьма обыкновенные условия, не возбуждавшие трудностей при исполнении и не затрагивавшие политического положения колонии. По отношению к государственно-правовому состоянию славянских колонистов имеется в настоящее время совершенно новый и оригинальный памятник, бросающий новый свет на этот вопрос. В коллекциях Русского археологического института в Константинополе есть печать славянской военной колонии в Вифинии, относящаяся к VII в. Она дает на одной стороне изображение императора с обозначением индикта, а на другой — надпись на греческом языке, свидетельствующую, что это печать славян из Вифинии, выставивших военный отряд⁴¹. Нужно думать, что печать относится к 650 г. и представляет изображение императора Константа, ко времени которого, как мы видели выше, относится первое известие о славянах в Малой Азии. Этот единственный в своем роде памятник закрепляет как официальный акт все те данные, которые были указаны выше, о колонизации славянами Малой Азии. Но основное значение этого памятника заключается в том, что им подтверждается политическая организация славянских колоний. Они были организованы с целью отбывания военной службы, и их положение характеризуется именно военно-податным качеством их. Отличие славянской колонии состояло в том, что она не только участвовала в несении военной службы, но обязана была выставлять определенный контингент, определенное число военных людей на службу империи. Это число на печати не обозначено, но печать свидетельствует, что повинность исполнена, контингент поставлен. На обратной стороне печати читается титул старшины, стоявшего во главе колонии; он носил почетное служебное звание, каким награждались состоящие на службе империи лица IV класса (από υπάτων). Хотя можно пожалеть, что имя славянского старшины стерлось, но не в этом сущность вопроса. Ясно, что славянская колония была одарена некоторыми привилегиями, что она прежде всего управлялась своей властью, а не византийским чиновником, что в административном и судебном отношениях она зависела от договорного начала с византийским правительством и не становилась в бесконтрольное подчинение административному произволу местной византийской власти.

Переходим теперь к выяснению вопроса об организации славянских колоний, или, что то же, об организации фемы. Каким образом правительство обеспечивало себе исправное отбывание славянами военно-податной повинности? По отношению к организации военно-податных участков ограничимся пока общими указаниями. Организация военной службы⁴² на системе пожалования небольших земельных наделов или поместий не есть явление совершенно новое. Отвод казенных земель для добровольных и подневольных поселенцев, а также объявление военно-податными уже земель населенных — это была весьма обычная практика в Византии, применявшаяся одинаково в западных и восточных провинциях. В первом случае на заранее отведенные земли приглашались охотники или военнопленные, во втором — крестьянское население облагалось военной повинностью, натуральной и денежною. В том и другом случае обязанность военной службы переходила по наследству от отца к сыну, который поэтому становился и наследником военного участка.

Рассмотрим одно место [из] Константина Порфирородного, которое не только ставит в тесную связь такие на первый взгляд отдаленные учреждения, как военное устройство и землевладение, но и вводит в самую сущность подлежащего изучению вопроса. «Следует знать, что кавалерист нижнего чина должен иметь недвижимое имущество, т. е. земельный надел, в пять литр или, по крайней мере, в четыре литры, что царский матрос должен иметь недвижимое имущество, или земельный надел, в три литры. Должно знать, что существовало правило, по которому призывным ратникам в случае объявления набора не позволялось, если они зажиточны, давать складчиков, но чтобы они несли службу сами за себя; если же они небогаты, то им даются складчики, дабы при помощи их могли нести свою службу. Если же они вполне обеднели и даже при содействии складчиков не в состоянии отбывать военной службы, то лишаются военного звания. Земельные же участки таковых воинов неотчуждаемы и переходят в казенное ведомство на тот случай, что, если бы кто из лишенных военного состояния снова поправился, то мог бы получить свой участок и снова быть зачисленным в свой отряд»⁴³.

Приведенное место прекрасно дополняется и иллюстрируется законодательными памятниками X в., касающимися организации военно-податной земли ⁴⁴. Военные участки, будучи организованы по аналогии с крестьянскими земельными наделами, имеют известное отношение к гражданским земледельческим и податным группам, иначе говоря, не порывают связи с организацией сельской общины. Это усматривается из целого ряда мер, которыми цари македонской династии старались предупредить поглощение военных участков системой крупного землевладения.

Новеллы, во-первых, обеспечивают условия перехода военных участков из рук в руки. Преимущественное право на владение военным участком в случае освобождения его обеспечивается за следующими группами: 1) за ближайшими родственниками бывшего владельца; 2) за родственниками в дальних степенях; 3) за теми из односельчан или соседей, которые подведены под один разряд по отбыванию воинской повинности, т. е. за складчиками и сокопейщиками; 4) за членами группы военно-податных, причисленных к одной податной общине; наконец, 5) если бы не оказалось в предыдущих группах желающего принять воинский участок, то право на него переходит на крестьянскую волость, иначе говоря, военная организация растворяется, в конце концов, в крестьянской.

Во-вторых, новеллами устанавливаются частные правила о военных участках, на основании которых можно составить некоторое понятие об организации их. И прежде всего весьма важны указания на экономическую квалификацию военных участков. Ценность участка, с которого идет военная служба на коне, определяется в 4 литры; для морской службы недвижимая собственность оценивается в 4 или в 2 литры по месту службы моряка. Определяя ценность золотой литры суммой от 300 до 400 руб., мы можем до некоторой степени подойти к решению вопроса о реальной величине земельного участка, оцениваемого в 1, 2 и т. д. литр⁴⁵.

Литра золотая состояла из 72 номисм, или по обыкновенному в Византии словоупотреблению перперов; каждый перпер стоил от 4 до 5 руб. на наши деньги. Следовательно, конный участок в четыре литры представляет меновую ценность в 288 перперов, или от 1152 до 1440 руб. Далее, принимая в соображение некоторые указания на доходность земли при отдаче ее в аренду, можно заключать, что обыкновенный крестьянский участок в 60 модиев, т. е. около 15 десятин, давал аренды 5 перперов; цена же подобного участка в продаже определяется приблизительно 60 перперами (модий несколько меньше 1 перпера). Таким образом, реальная величина конного участка должна быть около 280 модиев, или приблизительно 70 десятин под культурой. Сумма дохода с подобного участка может быть рассчитана или по аналогии с обычной арендой (один перпер на 12 модиев или 3 десятины), или соответственно с обычной податью на пахотную землю, в том и другом случае доход с конного участка определяется в 24–25 перперов. Такова, по-видимому, средняя сумма, потребная на исполнение военной службы в кавалерии.

Частные постановления в новеллах по отношению к военным участкам заключаются в следующем:

1. Стратиотам воспрещается продавать имущество, с которого они несут военную службу. Военный участок обязательно переходит от отца к сыну с одинаковым обязательством военной службы. В случае дележа участка между несколькими сонаследниками они обязаны вскладчину нести с него службу.

2. Частная собственность стратиота, внесенная в военные писцовые книги, разделяет судьбу военно-податного надела, т. е. не подлежит отчуждению.

3. От покупки военных участков и права наследования в них устраняются знатные или чиновные лица, митрополит, епископ, монастырь, богоугодные учреждения и т. д.

4. Признается, однако, право сорокалетней давности. Военный участок теряет свой военно-податной характер, если кто докажет, что владел им 40 лет по частному праву. В таком виде организованы были военно-податные участки в фемах, и эта организация поддерживалась обычаем и законом до конца XI в. Для изучающего вопрос о военном устройстве в Византии особенное значение должно иметь то наблюдение, что правительство одинаковыми мерами защищает крестьянское и военное землевладение, в том и другом случае на страже целости и неотчуждаемости участков ставя само сельское население и его хозяйственные интересы. Не менее важным моментом оказывается и тот, что военное дело поставлено было в тесную зависимость от владения землей, и что средства к защите государства черпались из экономической организации крестьянского хозяйства. Путем продолжительных опытов и смены различных систем византийское правительство пришло к разрешению одного из капитальных вопросов государственной жизни. Что та система, которая нашла себе применение в фемном устройстве, была наилучшая для своего времени, это доказывается как живучестью ее, так и военным могуществом Византии и успехами в борьбе с арабами и болгарами в VII, VIII и IX вв.

Перейти от системы найма иностранных отрядов к национальному войску не удалось византийскому правительству ни в V, ни в VI в. господствующей в отмеченный период системой были федераты. Последний случай найма в военную службу большого чужеземного отряда относится к царствованию Тиверия II (578–582). Этот отряд в 15000 человек⁴⁶ поставлен был под начальство Маврикия, комита федератов, впоследствии провозглашенного царем. Но уже к тому времени признаки новых взглядов обнаруживаются в единичных попытках реформировать военное дело у Юстиниана I. По крайней мере, к подобному заключению приводит рассмотрение мероприятий его по организации Армении, в которых есть два пункта, несомненно подготовлявшие фемную организацию: привлечение к военной службе туземцев и устранение существовавшего доселе строя⁴⁷. Введение фемного устройства зависело от обстоятельств; как мы видели выше, для этого нужны были свободные. земли и рабочие руки. Земель несомненно было много, но население весьма редко. Система колонизации пустопорожних земель была, по-видимому, одним из главных ресурсов при проведении фемного устройства. Армяне и славяне значительно усилили население восточных провинций и способствовали утверждению новой организации военного дела.

Раскрыть историю фемного устройства в Византии — значит выяснить меры правительства по отношению к землевладению и к устройству крестьянского населения. И в дальнейших стадиях своего развития судьба этого устройства зависела от финансовых и экономических воззрений византийского правительства.

Первое официальное упоминание о фемах имеется от 687 г. в письме Юстиниана II к папе Иоанну⁴⁸, причем как старшие по происхождению фемы названы: Опсикий, Анатолика, Фракисийская, Армениак (ранее 665 г.), Кивиррэот. С течением времени количество фем возрастает, причем старые фемы, в особенности Опсикий и Анатолика, раздробляются на меньшие подразделения и возникают новые. В пору полного развития фемного устройства в Азии было 14, в Европе- 12 фем. Чтобы выяснить первоначальный смысл фемы и мотивы происхождения фемного устройства, необходимо держаться тех известий, которые касаются первых фем и не относятся к фемам позднейшего образования при императорах-иконоборцах и далее. Замечено прежде всего исследователями, что первые фемы имеют не географические наименования, каковы фемы образования позднейших периодов; не говорится о феме Армения, Анатолия, Кивира и проч., но Армениак, Анатолика, Кивиррэот, Опсикий и проч., т. е. основной мотив названия не в географической номенклатуре, а в характере населения⁴⁹. Точно так же на основании официальных актов конца VII в., именно подписей на актах шестого и пято-шестого собора, утверждается, что вначале фема была исключительно военной организацией, и что при первоначальном введении этой организации гражданское управление провинций оставалось неизменным, лишь со времени Льва Исавра происходит крутой поворот в сторону усиления власти стратига фемы на счет гражданской администрации провинций.

Различая в феме два элемента: военный, как место расположения дивизии или корпуса, и гражданский, как административный округ, в который входят жители городов и деревень, управляемые своими гражданскими чинами, мы не должны, однако, терять из виду, что оба эти элемента уже в VIII в. сливаются, т. е. что фема-гражданский округ поглощает фему-дивизию, что вторая растворяется в первой. Таким образом, если в период своего полного развития фемное устройство является характерным выражением административного, земельного и финансового устройства Византийского государства, то мы неизбежно возвратимся к нему еще не раз, в особенности когда будем говорить о внутреннем устройстве империи.

Приведенные выше факты и сделанные из них выводы позволяют приходить к заключению, что не усиление власти начальствующих военными отрядами в провинциях составляет цель и содержание фемного устройства. С одной стороны, система фем спасла империю от неминуемой гибели и дала ей возможность выдержать сильный натиск со стороны внешних врагов; с другой — в смысле эволюции военных учреждений она заменяет систему наемных отрядов и национализирует имперское войско.

Глава VIII

Арабы, Магомет

Во все время существования империи ни одному народу не пришлось играть такой роли в истории Византии, как арабам. Не только как носители военного и завоевательного принципа, но и как основатели нового культа, арабы слишком глубоко затронули самые основы Византийской империи, поколебали ее устои и не раз угрожали самому существованию государства.

Как религия, выросшая на почве исторической эволюции и отвечавшая религиозным и культурным потребностям своего времени, мусульманство имело громадное влияние на судьбу самого православного христианского мира, т к. распространилось по тем областям, которые искони были христианскими и составляли достояние патриархатов Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского. Усилившись главным образом на счет областей, отнятых от империи, арабы составили громадную политическую и военную силу, которая приобрела мировое значение посредством развития флота, торговли и широкого распространения научных и художественных занятий. Византийская империя, и без того заявлявшая определенно выраженное стремление ограничивать местные провинциальные тяготения и все направлять в пользу Константинополя и пришедшая уже к возвышению кафедры константинопольского патриарха над другими восточными патриархатами, с потерей обширных провинций на Востоке быстро приближается к полному осуществлению заложенного в ней принципа византинизма, который направляется к преобладанию эллинской народности над всеми другими.

Никому, конечно, не могло казаться возможным, чтобы за пределами империи в VII в. образовалась новая культурная сила, которая обладала бы таким избытком духовных и материальных средств, каким заявило себя мусульманство уже в первой половине VIII в. По-видимому, византийские государственные люди более считались с тем народом, который в VII в. занял почти весь Балканский полуостров и большими массами колонизовал Малую Азию. В самом деле, славянам, которые заняли культурные области в Европе и распространились до Адриатического моря и Архипелага, открывалась в VII в. безграничная историческая перспектива. Отдельные колонии их выдвигаются в соседство с германцами, итальянцами, греками и на Востоке в значительных массах поселяются в Малой Азии; местные элементы, встреченные в занятых ими местах, не были так плотны, чтобы угрожать их благополучию. Но славянам не удалось создать политического и этнографического центра; не оказалось у них такого вождя, который соединил бы разрозненные племена, находившиеся в подчинении своих родовых старшин, в одно целое и дал бы им определенную задачу как цель их деятельности. Вследствие этого историческое воспитание славянского племени значительно замедлилось и в дальнейшем встретило такие препятствия, каких не было в VII в

Трудно, конечно, разрешить вопрос о психологических мотивах, дающих тот или иной характер историческим деятелям. Одно не может подвергаться сомнению, что народы и царства создаются под воздействием сложных причин, которые действуют постепенно и в своей эволюции представляют множество разнообразий. Нужно отказаться от мысли, что мусульманство является творческим произведением одного лица, и что Магомет может быть понят вне физической и культурной обстановки, в которой он воспитался и вырос.

Площадь, занимаемая Аравией, составляет громадное пространство в 2500 км длины и около 1000 ширины. На этом пространстве и ныне едва ли можно считать более 5 миллионов жителей. Весьма важно установить, что население Аравии не только с самых древних времен, но и после разделяется на оседлое и кочевое, и что Аравия только в некоторых частях, в особенности по берегу Красного моря, где находятся плодородные области Геджас и Йемен и еще в самом центре (Неджед), способна к культуре, а в большинстве представляет песчаную пустыню, доступную кочующим племенам. По сторонам от Неджеда частью вследствие влияния морских сношений и частью соседства с двумя культурными странами — Персией и Византией обнаруживаются начатки политической организации и культурной оседлой жизни задолго еще до Магомета. В точности определить, какая цивилизация была в Аравии до появления Магомета, пока еще не удалось, но на основании многочисленных указаний следует принимать, что цивилизация была, и притом в весьма отдаленные времена. Достаточно указать на сношения Соломона с царством Сабейским (в Йемене) и на данные, сообщаемые ассирийскими и южноарабскими памятниками¹, из которых усматривается, что Аравия находилась в оживленных культурных сношениях с восточными империями.

В византийскую эпоху пограничные арабские области были вовлечены в историческую жизнь и подверглись разнообразным влияниям, шедшим из Византии и из Персии, т. к обе империи в целях обороны от бедуинов находили полезным поддерживать то или другое пограничное племя и платить жалованье его шейху, чтобы он оберегал границу против других кочевых племен. Так образовались два арабских владения: одно на Евфрате, где господствовали лахмиды, другое — на границе Сирии под управлением гассанидов. В византийских летописях представители того и другого дома нередко упоминаются под именем филархов, которые то стоят в дружественных отношениях с империей, то изменяют ей и поступают на жалованье к Персии. Оба эти пограничные владения служили посредствующим органом в сношениях между вольными бедуинами и культурными империями. Почти беспрерывные войны между Персией и Византией в VI в., в которых арабы принимали деятельное участие, дали возможность этим последним не только жить войной и грабежом, но и постепенно приходить к мысли о слабости сил империи и о возможности начать с ней самостоятельную борьбу за преобладание на Востоке.

Из гассанидов наибольшей известностью пользуется Гариф или Арефа византийской летописи, современник Юстиниана, носивший сан патрикия и владевший арабами с титулом короля. Наиболее знаменитым в королевстве лахмидов был Эль-Мундир, или Аламундар (V в.). Уже в середине V в. в Центральной Аравии обнаруживается попытка соединения нескольких племен в одно политическое целое и стремление направить соединенные силы арабов на север, где соплеменники их- гассаниды и лахмиды — постоянно обогащались добычей во время войн Персии и Византии. Таково было соединение арабских племен под главенством племени Кинда; этот союз был чрезвычайно опасен потому, что мог соединиться с гассанидами или лахмидами, и императору Анастасию в 503 г. с большим трудом удалось усмирить воинственного шейха Гарифа и направить его против государства лахмидов. Таким образом, движение между арабскими племенами обнаруживалось в разных местах. Византийское правительство, следуя всегдашней своей политике, выработанной в сношениях с варварами, старалось держать равновесие между вассальными арабскими владетелями; но должна была наступить пора, когда арабы поймут свои выгоды и перестанут служить орудием чужой политики. Это случилось после того, как войны между греками и персами окончились в VII в. полным разгромом Персии, и когда византийское правительство попустило персам и арабам разрушить пограничное княжество лахмидов и тем лишить свои владения в Месопотамии естественной защиты.

Не менее значительны были другие влияния, постепенно действовавшие на приморские области Аравии и приготовлявшие здесь почву для национального подъема. Противоположность между Севером и Югом хорошо определена в Библии: беспокойные бедуины Севера, сыны Измаила, и оседлое и затронутое издавна культурой население Юга, жители государства Сабейского, или Савского. Провинции по берегу Красного моря, Геджас и Йемен, с весьма отдаленных времен отличались иным характером жизни, чем другие части Аравии, что обусловливалось торговым значением упомянутых областей. Таково описание Йемена у Масуди: «Там можно видеть прекрасные здания, великолепные деревья, каналы и реки, прорезывающие страну во всех направлениях ². Путешественник мог пройти эту страну от одного конца до другого, не испытав солнечного зноя, на всем пути он находил достаточную тень, ибо деревья покрывали всю эту страну. Обитатели пользовались всеми удобствами жизни и в обилии имели все необходимое. Плодородная земля, чистый воздух, ясное небо, многочисленные источники, сильное государство, твердое правительство — все способствовало тому, чтобы сделать из этой страны обетованную землю. Жители отличались благородством характера и благорасположенностью к иностранцам и к путешественникам». Благоприятные условия жизни этой части Йемена зависели от знаменитых водяных заграждений Мареба, построенных тою царицей, которая посетила Соломона. От этих заграждений зависело плодородие страны, благополучию которой положен был конец прорывом заграждений, последовавшим около первого столетия христианской эры.

Красное море имело громадное значение в мировой торговле как в древнее время, так и в средние века. В Южной Аравии рано создались промышленные и торговые общества. На юго-востоке Аравии в провинции Гадрамаут находится местность, производившая во всем мире знаменитый и дорогой ладан, а на юго-западе была добыча золота. Значение Аравии во всемирной торговле усилилось во время Юстиниана, т. к. постоянные войны с Персией закрыли обычные пути, которыми сирийское и египетское население и побережья Средиземного моря поддерживало свои сношения с Персией и Индией. Эта торговля пошла теперь двумя путями в обход владений персидского царя: один — северней Каспия, другой — Красным морем. Таким образом через Аравию шли вина греческих островов, шерстяные ткани Милета, пурпур тирский, манускрипты Египта и Пергама, товары Индии, слоновая кость и черепаховые изделия Африки, рабы, китайский шелк, обезьяны, павлины. Часть товаров направлялась водой, часть шла транзитом, караванами через Аравию.

При трудностях плавания на Красном море с древних времен сделался известным сухопутный караванный путь между Йеменом и Сирией. Он шел через область знаменитого ладана (Гадрамаут) в страну Сабейскую, затем береговой плодородной полосой через Мекку и Медину к Синайскому полуострову на Петру и Газу, где был главный склад товаров, привозимых в Европу и вывозимых на Восток. Эта страна была разделена на несколько самостоятельных государств, между которыми Сабейское занимало первое место. Чтобы понять, почему, однако, в событиях VII в. историческая роль выпала не на долю Йемена, а более северной провинции Геджаса, нам нужно коснуться религиозного движения Аравии.

Гёджас составляет плодородную долину между двумя горными кряжами, из коих один идет вдоль моря, другой — к области Неджед. Эта долина самой природой была указана как главный караванный путь между Сирией и Южной Аравией. На этом пути лежали два места, получившие громадную известность в истории: Мекка и Медина, в древности Макораба и Ясриб. Здесь были главные станции караванной дороги, и уже в древнее время эти два города получили довольно большое значение. Население их было смешанное, особенно было много северных колонистов. Известно, что во время Магомета в Северном Гёджасе было много еврейского населения; это обстоятельство следует принимать в соображение, когда встречаемся с указанием, что основание святилища в Мекке и начала арабской религии относятся к Аврааму. Не подлежит сомнению, что это смешанное население с течением времени усвоило арабский язык и нравы и в Мекке имело свое религиозное и политическое средоточие в поклонении Каабе. Зарождение в Мекке культа, которому суждено было получить громадное историческое значение, объясняется именно торговым значением Мекки.

Процесс религиозного и политического возвышения Мекки толкуется следующим образом. Т. к. город находился на границе между старым Сабейским царством и пустыней, населенной свободными и дикими племенами, для которых торговые караваны были всегда привлекательной целью ради хищнических нападений, то для жителей Мекки и ее окрестностей было в высшей степени важно принять меры к защите идущих на север караванов, и самым лучшим средством было поставить торговлю под защиту чуждых и для местных бедуинов страшных богов. Возник союз из племен Геджаса, которые жили от караванной торговли; он имел средоточие в поклонении Каабе и получил с течением времени большое значение между дикими арабскими племенами. В Мекке ежегодно совершались весенние религиозные празднества, на которые стекались отвсюду поклонники, и на которых устраивались ярмарки. Уже с давних пор время подобных праздников и обмена произведений между культурными обитателями Геджаса и дикими сынами пустыни наблюдалось как совершенно исключительный период в году, когда нельзя было посягать на чужую жизнь и собственность. Таким образом, еще задолго до Магомета было священным обычаем не только в Геджасе, но и между арабами пустыни наблюдать мир в течение четырех месяцев, и во все это время каждый спокойно мог идти в Мекку, устроить там свои дела и возвратиться домой.

Культ Каабы не был исключительным для определенного числа племен; напротив, сделаны были все облегчения для приобщения к нему самых отдаленных арабов пустыни. Каждое племя, примкнувшее к политическому союзу, имевшему центр в Мекке, получало право поставить в храме своего собственного идола, так что всего в нем было до 360 идолов. Терпимость простиралась так далеко, что в Каабе были изображения Авраама и девы Марии с Иисусом, а равно идолы разных чуждых народов. Каждый араб мог видеть в Каабе свое собственное божество и обращаться к нему в случае нужды за помощью и советом. Но более других чтимым идолом был агатовый истукан, принадлежавший племени Корейш, а выше его был Черный камень, который составляет главную святыню мусульман и до настоящего времени. По свидетельству европейских путешественников, которым удалось его видеть, это кусок базальта красно-коричневого, почти черного цвета, вулканического происхождения. В настоящее время он состоит из дюжины кусков.

К VI в. в религиозном настроении арабов произошли большие перемены. Живая вера в богов из камня и дерева подверглась сомнению и критике. Хотя над народными божествами возвышался Ил или Аллах, но он стоял далеко от сознания арабов, у него не было ни храмов, ни богослужения, чтобы приблизить его к народу; необходимо было облечь почитание его в определенные обряды и создать религиозную догматику и церковную иерархию. Давно уже высказывалась мысль, что по своим воззрениям на божество арабы могли без особенных затруднений принять или иудейство, или христианство. Иудеев было в Аравии значительное количество, некоторые арабские племена усвоили себе еврейский закон, а в Йемене иудейство было даже государственной религией. Но Магомет нашел иудейство не совсем пригодной для своего народа верой. Что касается христианства, оно имело в Аравии многих приверженцев и входило в Аравию двумя потоками из Абиссинии и из Сирии. В Йемене на Синае между арабами Сирии было много христиан, но получить христианскому догмату влияние над арабским народом не пришлось, потому что его отвлеченные логические построения и умозрения слишком далеки были от психики араба и не отвечали на его реальные запросы. Из еврейских и христианских воззрений в VI в. выработалось монотеистическое направление, в котором нашло многих приверженцев учение об едином Боге и о воздаянии за дела, содеянные в настоящей жизни. Те, которые примыкали к этому направлению, носили имя ханифов; они одинаково отрицали как иудейство, так и христианство и стояли на пути к образованию особого религиозного учения, которое наиболее отвечало бы потребностям арабов.

Происхождение Магомета и годы его детства разукрашены преданием и вымыслом. Выпавшая ему на долю историческая роль была так велика, что современникам и ближайшим потомкам естественно было видеть в нем провиденциальное существо, самым рождением и обстоятельствами жизни предназначенное к исключительной сверхчеловеческой роли. По преданию, он родился в Мекке в 571 г., но настаивать на этой дате нет твердых оснований, как и на другой дате — 570 г Происхождением своим он обязан не очень значительной семье, которая, хотя имела отношение к святилищу, но не отличалась ни богатством, ни связями. Отец его Абдуллах занимался торговым делом, но умер в молодых годах, оставив жену свою Амину беременною. Магомет родился по смерти отца и получил очень небольшое состояние, которое едва было достаточно для скромной жизни. По смерти матери мальчик поступил на попечение деда своего, а затем дяди Абу-Талиба, который также жил в бедности и не мог доставить племяннику обеспеченной жизни и воспитания. Вследствие этого детские годы Магомет, или Мохаммед, провел в чужих людях, нанимаясь пасти стада у состоятельных обывателей Мекки. Это было занятие унизительное, за которое брались люди весьма скромного происхождения, женщины и рабы.

Юные годы жизни пророка разукрашены вымыслом и не представляют реальных фактов, которые могли бы служить к характеристике его. На 24 году жизни с ним случилась важная перемена, имевшая большое влияние на дальнейшую его судьбу. Он познакомился с богатой вдовой, ведшей караванную торговлю, и поступил к ней на службу приказчиком. Путешествие с караваном не только расширило его кругозор и дало случай завязать новые знакомства, но позволило ему войти в доверенность своей госпожи, которая оценила его и предложила ему обручиться с ней. Это и была известная Хадиджа, которую так уважал и любил Мохаммед, несмотря на разность лет (ей было 40 лет), что никогда не забывал ее и после ее смерти и имел привычку ставить ее качества и добродетели в пример другим своим женам. Весьма вероятно, что во время торговых путешествий на север он мог войти в сношения с христианами и беседовать с ними о вере.

Нет сомнения, что до своего выступления на общественную деятельность в качестве проповедника новой религии Мохаммед разделял верования своих единоплеменников. Когда и вследствие каких причин он вступил на новый путь мышления и открытого исповедания оригинальных взглядов на Бога и обязанности человека по отношению к Высочайшему Существу, это остается до сих пор загадкой. Здесь перед нами выступают психологические мотивы, которых происхождение и первые обнаружения едва ли удастся когда-нибудь уловить и объяснить. Нельзя останавливаться на мысли, что Мохаммед был ловкий обманщик: он и сам верил в получаемые им внушения свыше, и верили в его искренность те лица, которые ближайше могли наблюдать за ним. Более основания в том предположении, что он получил от своей матери в наследство нервную болезнь, которую доктор Шпренгер называет мускульной истерией. С Мохаммедом часто случались приступы нервной болезни, которые имели большое значение в его видениях, предсказаниях и повелениях, непосредственно получаемых им от архангела Гавриила. Будучи по своей природе мечтателем, Мохаммед любил задаваться теоретическими вопросами и беседовал с христианами и иудеями об их вере. Выше мы указывали, что всего ближе рисует нравственное и религиозное состояние Мохаммеда религиозная арабская секта ханифов; по всей вероятности, первая стадия религиозного развития пророка шла именно в этом направлении. Если далее допустить, что в период от женитьбы на Хадидже до выступления на проповедь новой религии Мохаммед продолжал делать торговые путешествия, которые необходимо ставили его в сношения с людьми разных вер, то нет оснований отрицать и непосредственных влияний на него со стороны иудеев и христиан, которых было много и в Южной и Северной Аравии³. Независимо от того среди самих арабов Мекки, даже между близкими к Мохаммеду людьми, замечалось уже колебание относительно веры в принятую от предков религию. Многие уже решили этот вопрос про себя, прежде чем Мохаммед решился открыто начать борьбу с суеверием.

Это произошло, когда ему исполнилось 40 лет. Он жил с семьей в недалеком расстоянии от Мекки, на горе Хыре, в пустынной и скалистой местности, ища уединения и избегая общества людей. Здесь в одной пещере он впал в тревожное забытье, и ему было видение. По собственным словам Мохаммеда, к нему приблизилось необыкновенное существо-в последующих видениях это обыкновенно был архангел Гавриил-и заявило к нему требование, которое новейшие ученые понимают различно. «Ыкра», — сказало ему видение, что значит «читай» или «проповедуй», по другому толкованию. Мохаммед два раза отказывался исполнить это требование, наконец, после троекратного повторения подчинился, и тогда видение исчезло, и он пробудился от сна, и «слова видения как бы были написаны у него в сердце». Как бы ни толковать эти слова, которые потом включены были в Коран[18], это первое видение нужно рассматривать как начало его общественного служения. С тех пор он часто подвергался воздействию таинственной силы, которая внушала ему действия и слова, легшие в основание преподанного им учения. Основой учения Мохаммеда были единобожие и нравственные отношения человека к божеству. Эта идея вносила совершенно иные понятия в религиозные представления арабов Мекки, чем то было до сих пор, и хотя старые верования подверглись колебанию и сомнениям, но с ними предстояло Мохаммеду выдержать продолжительную и упорную борьбу.

Первыми и самыми искренними приверженцами Мохаммеда были его домашние. Это была преданная ему жена Хадиджа, которая искренне веровала в его пророческое призвание и всеми мерами защищала его против насмешек и нападений и поддерживала своим влиянием и преданностью. За ней следовали ее дочери и приемный сын Али, младший сын Абу-Талиба, дяди пророка, равно как Зейд, единственный раб в семье Мохаммеда. Таково было первоначальное зерно новой религиозной общины. Для распространения учения Мохаммеда имело большое значение то обстоятельство, что к нему присоединился богатый купец Абу-Бекр, человек положительного характера и влиятельного положения. Он с энергией и убеждением принялся за распространение нового учения и оказал ему большую поддержку и своими материальными средствами. В ближайшем родственном кругу Мохаммеда также последовали обращения; таковы Зобейр, Ваккас, в особенности Отман из влиятельного рода Омайя, вместе с принятием нового учения женившийся на Рокайе, дочери пророка. В пятый год откровения (ок. 615 г.) присоединился к новой вере Омар, юноша 26 лет, необыкновенного роста и большой физической силы. Ему суждено было играть весьма важную роль в религиозной общине, складывавшейся вокруг Мохаммеда. Он отличался трезвым взглядом на вещи, не останавливался перед препятствиями для достижения задуманной цели и для торжества нового учения был незаменимый человек. Есть мнение, что без Абу-Бекра и Омара ислам никогда бы не получил распространения. Мохаммеду всегда недоставало практического смысла и такта. Абу-Бекр и Омар дополняли его, доводя до необходимого заключения его идеи и часто давая им практическое направление. Мохаммед думал, Абу-Бекр говорил, Омар действовал — такова роль каждого в этой удивительно стройно и гармонично составленной троице.

Хотя между последователями Мохаммеда были люди с характером и наделенные способностями, но следует признать, что они происходили большей частью из среднего класса и не были многочисленны. На первых порах учение Мохаммеда распространялось медленно и мало затронуло жителей Мекки. Мало того, большинство отнеслось с насмешками к его притязанию объявить себя божественным посланником и издевалось над его сношениями с небесными существами, которые дают ему обязательные для людей повеления. Что касается влиятельных и богатых людей, которым принадлежала власть в Мекке, то они к новому учению отнеслись с подозрительностью и опасением. Это были представители родов Омейяды, Махзумы и др., которые видели в учении Магомета не только подрыв веры, но угрозу их авторитету и влиянию в Мекке. Шейх Омейядов, Абу-Софиан, в особенности был весьма серьезным противником, потому что пользовался уважением среди местных арабов и относился с большим презрением к пророку. Омейяды будут играть религиозно-политическую роль в истории мусульманства как дамасские халифы, и с Абу-Софианом мы встретимся в дальнейшем изложении истории Магомета. Другой род, Махзумы, в лице своего представителя Ибн-Могиры пытался оспаривать авторитет пророка, уличая его в самозванстве и противоречиях.

Первые годы положение пророка было весьма мало обеспечено и в смысле личной безопасности, и в смысле приобретения новых приверженцев. Как принадлежащий к роду Хашима, Магомет мог найти защиту и покровительство в лице своего дяди Абу-Талиба, который был и представителем рода. Когда к нему обращались противники учения Магомета с требованием, чтобы он заставил молчать Магомета или лишил его своего покровительства, то Абу-Талиб с достоинством указывал на то, что нельзя воспретить каждому свободно выражать свое мнение. Но если Магомет как член рода Хашима мог находить защиту у своего шейха, то этот последний не мог отстоять его авторитета как пророка и посланника Божия. Насмешками и издевательством Магомет доводим был до крайнего раздражения, так что с трудом мог показываться в народных сборищах. Те из приверженцев пророка, которые не имели влиятельных защитников, в особенности женщины и рабы, подвергались явным оскорблениям и насилию, некоторые даже поплатились жизнью. Тогда часть верующих отправлена была в Абиссинию, которую Магомет считал почти вполне разделяющею его воззрения. К этому же времени (ок. 615 г.) относится очень важный факт в истории развития учения Магомета, именно попытка приблизиться к религиозным воззрениям жителей Мекки и представителей враждебных ему родов. Ему предстояло сделать небольшую уступку в практике единобожия и ввести в свой культ некоторых богов соседних арабских племен. На этом очень настаивали его враги, обещая ему сделать с своей стороны значительную уступку, признав в нем пророка Божия и прекратив таким образом уже обострившуюся вражду между жителями Мекки. Сделанная Магометом уступка, нашедшая выражение в 53 суре Корана, считается признаком крайнего ослабления и ставится Магомету в большой упрек. Именно он удовлетворил желание враждебной партии, объявив, что богини Лат, Оза и Манат заслуживают поклонения, но скоро понял, что этим наносил удар своему религиозному принципу, и публично отказался от приведенных выше слов, назвав их внушением сатаны.

Таким образом, эта временная уступка больше повредила Магомету, поколебав его авторитет между его приверженцами, чем принесла пользы. Что же касается враждебной партии, то она еще более ожесточилась против всего рода Хашима и подвергла его отлучению, прекратив с ним браки и всякие житейские сношения. К этому присоединилось новое несчастие. В 619 г. умер представитель рода Хашима и защитник Магомета Абу-Талиб, а через несколько месяцев его постиг другой удар, именно смерть преданной ему жены Хадиджи, которая была самым верным его союзником.

Под влиянием личных огорчений и неудач, которые преследовали Магомета, в его душе постоянно складывалось и с течением времени получало более и более резкую форму то настроение, которому дано такое господствующее положение в нравственном учении ислама о предопределении и в фанатизме. Только избранным и предопределенным суждено принять истинную веру, прочие от века осуждены на погибель. Бог ведет к вере кого хочет и оставляет в заблуждении кого заблагорассудит. Неумолимая судьба и строгий догмат предопределения отнимают у человека всякую возможность направлять свою деятельность посредством усилий воли к познанию истины и веры. «Известно, — говорит Мюллер, — что это воззрение, которое сначала в Коране не было строго проведено, а выступило на первый план лишь с течением времени, переработано было в магометанской догматике в учение о безусловном фанатизме, которое и доныне неразрывными цепями сковывает духовную жизнь магометанского Востока. Сам Магомет никогда не доходил в этом отношении до конечных выводов. Логическая последовательность его не занимала»⁴.

Отчаявшись в успехе своей проповеди в Мекке, где число его приверженцев не выходило из небольшого круга людей среднего состояния, Магомет сделал попытку найти точку опоры в соседнем городке Таифе, но там встретили его злыми насмешками и надругательствами. «Если бы Аллах, — говорили ему, — хотел послать пророка, то неужели он не мог найти кого получше тебя». Но, хотя попытка в Таифе была весьма неудачна, тем не менее выход из затруднительного положения оказывался именно в сношениях с арабскими племенами соседних с Меккой городов. Мы приходим к громадной важности факту в жизни Магомета и в истории ислама — к бегству пророка из Мекки в Медину в 622 г.

Сношения с жителями Ясриба, получившего имя Медины после бегства Магомета, были столько вопросом крайней необходимости, сколько политического сознания взаимной пользы задуманного соглашения. Прежде всего между арабскими племенами этих городов были постоянные распри и взаимная ненависть, утихавшая лишь в священные месяцы путешествия в Мекку; приняв на себя защиту Магомета и проповедуемого им учения, мединцы надеялись не только свести счеты с мекканцами, но и приблизиться к обладанию святилищем Каабы. Независимо от того в Медине происходили раздоры между двумя родами, которые грозили довести город до полного ослабления, а еврейское население города громко говорило о близком пришествии Мессии и обещало вместе с этим явлением полный переворот в социальной жизни города. Т. к. проповедь Магомета о новом политическом и социальном строе могла быть многими отождествляема с учением ожидаемого Мессии, то в Медине для Магомета была приготовлена весьма благоприятная почва, о которой он имел ясное представление. В 622 г., в марте дядя Магомета Аббас заключил соглашение с представителями Медины, прибывшими в Мекку на поклонение, причем определены были условия, на которых приверженцы Магомета принимались в Медину, и обязательства мединцев следовать учению, провозглашенному пророком. Вследствие этого соглашения большинство приверженцев Магомета небольшими группами в числе 150 человек переправилось в Ясриб, а корейшиты, не успевшие принять мер против этого переселения, решились наложить руку на Магомета, Абу-Бекра и Алия, которые еще оставались в Мекке. Было составлено постановление, по которому все роды корейшитского племени должны избрать по одному представителю о г каждого рода и сообща убить Магомета. Благодаря осторожно принятым мерам Магомету удалось обмануть бдительность корейшитов и тайно пробраться в Ясрибу, которая с того времени получила наименование Медины, или Города Пророка. Этот факт считается эрой летосчисления мусульман и относится к 16 июля 622 г. Пророку было тогда 52 года от роду.

Во многих отношениях с этого времени меняется характер деятельности Магомета, и самые расположенные к пророку исследователи не скрывают, что первый период жизни его гораздо более внушает к нему чувства уважения, чем последующий, открывающийся с 622 г. Но в смысле развития магометанской доктрины теперь открывается главнейшая эпоха жизни Магомета. В Мекке он был едва терпим, влияние его ограничивалось небольшим кругом малозначительных людей, о религиозной и политической организации своих учеников и приверженцев он не мог и помышлять. Не то в Медине. Здесь он признан был главой большой городской общины, которая подчинялась его религиозному учению и обязалась следовать его приказаниям. Здесь необходимо было приступить к практическому осуществлению теоретических положений об условиях общественной жизни и богопочитания в новой среде, отложившейся от старой веры и от исконных традиций арабского народа. Магомет начинает делать опыты и устанавливает прецеденты для будущих поколений. Прежде всего весьма важно отметить тот прием, которым Магомет учреждает род синикизма (συνοικισμός) в своем новом государстве. «Ансары», как названы мединцы в религиозной общине, получили право принимать к себе в духовное родство пришлых членов из Мекки и других мест, которые под именем мохаджиров вступали таким образом в политический и религиозный состав медицинской общины. Племенная и родовая рознь с этим вместе уступала перед религиозной идеей. В то же время начинается организация общественного богослужения: построена мечеть, входит в жизнь требование обычных собраний на молитву, возвещаемых возглашениями моэззина, устанавливается подать «зекат» на потребности культа.

Находясь во главе общины верующих, Магомет должен был принять участие в урегулировании гражданских отношений ее членов, в решении возникающих между ними споров и недоразумений. Так нарождались основы мусульманского права на основании отдельных мнений и решений пророка, которые, в свою очередь, основывались на арабском обычном праве и частью на еврейском законе. Но скоро он должен был порвать с евреями, т. к. последние стали обличать его в неправильном применении библейских текстов, и т. к. магометанство не могло идти рядом с иудейством. Так, в 623 г. он приказал обращаться на молитве не к Иерусалиму, а к Мекке; оставил еврейский пост и назначил мусульманский Рамазан; вместо субботы праздничный мусульманский день переведен на пятницу.

Вследствие установления дисциплины в религиозной общине Медины не могло не обнаружиться недовольства против Магомета. Партия недовольных вступила в сношения с мекканцами, так что между двумя городами начались недоразумения. Необходимо было определить отношения мединской общины к Мекке, где был религиозный центр всей Аравии. Путешествия на поклонение в Мекку составляют одну из главных обязанностей правоверного, и на этой почве невыясненных пока отношений к Мекке должны были возникнуть серьезные недоразумения, которые подготовлялись, кроме того, разбойническими нападениями мединцев на торговые караваны, принадлежавшие мекканским купцам. Но что наиболее заслуживает внимания, это военная организация религиозной общины и ее предприятия с целью насильственного распространения нравственных и религиозных идей магометанства. Уже в 643 г. было сделано нападение на караван, шедший из Мекки в Сирию, и притом в дни священного месяца, посвященные поклонению. В связи с этим нужно объяснять появление в Коране статьи, по которой война с неверными признается богоугодным делом, в какое бы время она ни была начата.

В следующем году предпринято более смелое дело — нападение на караван, во главе которого стоял богатый мекканский купец Абу-Софиан, охраняемый вооруженной силой в 600 человек. Магомет напал на этот отряд при Бедре, имея при себе только 314 человек, т. е. с небольшим половину против неприятеля. Но на этот раз предприятие было вполне удачно. Мекканцы были разбиты и обращены в бегство, и богатый караван достался Магомету. Значение этой победы для распространения идей мусульманства было чрезвычайно велико: теперь и сомневавшиеся в божественном посланничестве пророка убедились, что он большая сила, с которой нужно считаться, и идти против которой, во всяком случае было небезопасно. С тех пор и в самом характере пророка замечается резкая перемена. Он стал проявлять слишком большую жестокость и мстительность по отношению к тем, кто имел несчастие оказаться ему на дороге, не стеснялся выдавать за божественное откровение и такие собственные решения, которыми преследовалась его личная польза. Магомет присуждал к смертной казни пленников, лишал жизни неугодных ему поэтов и писателей, осмелившихся осмеивать его деятельность, наконец, начал беспощадно преследовать евреев, присуждая их к изгнанию и конфискации имущества.

Отношения Медины к Мекке продолжали быть враждебными. В 625 г. Абу-Софиан во главе корейшитов в числе 3000 человек решился напасть на Медину. Магомет мог собрать не больше 1000 человек и потерпел полное поражение при горе Оходе. Это сильно подорвало авторитет пророка, но он не потерялся и объяснил неудачу гневом Аллаха за непослушание. В 627 г. против Магомета составлялось громадное ополчение в 10000 воинов, в числе коих больше половины состояло из кочевых арабских племен. Во главе этого ополчения стоял Абу-Софиан из Мекки. Магомет предпринял ряд укреплений вокруг Медины и сделал город настолько защищенным, что неприятельский отряд не решился брать его силой. Между тем среди осаждающих начались раздоры, заставившие их отступить от Медины. С тех пор имя Магомета стало пользоваться известностью между независимыми бедуинскими племенами, которые постепенно присоединялись к нему и тем побуждали его выступить с более широкими политическими и властительными задачами. Но для этого существенным препятствием была Мекка, которая в качестве религиозного арабского центра оставалась для Магомета недоступной. В 628 г. он решился, однако, в дни священного месяца совершить установленный хадж и с 1500 приверженцев отправился смиренным пилигримом в Мекку. Хотя на этот раз ему не дано было разрешения поклониться святыне, но было заключено соглашение, которым устранялись недоразумения между Меккой и новым учением, утвердившимся в Медине. В силу договора, заключенного на 10 лет, магометанам предоставлялось право каждый год в течение трех дней быть в Мекке для поклонения святыне. Но что в особенности в этом соглашении было важно для мусульман, это разрешение для всех арабов свободного перехода в общину Магомета. Теперь мусульманство вышло из состояния секты, не пользовавшейся правами гражданства и имевшей местное значение, и до известной степени уравнялось в правах с народной религией. Так и понял сам Магомет значение совершившегося акта, что показывают дальнейшие его действия. Разумеем весьма странные, притязательные и труднообъяснимые послания его к царям византийскому, персидскому и абиссинскому с предложением подчиниться вере Магомета. Конечно, эти послания не сопровождались никакими последствиями, но они достаточно рисуют настроение Магомета и его взгляды на политическую роль мусульманства.

В том же году покорен был еврейский торговый город Хейбер, причем досталась победителям богатая добыча, из которой пятая часть выделена на долю пророка. В 629 г. совершено было торжественное путешествие в сопровождении 2000 поклонников, которые в случае нужды могли бы обратиться в воинов, в священный город, где совершены были установленные обряды хаджа, ставшие, в свою очередь, обязательным примером для мусульман последующего времени. Но как широкая политическая и религиозная миссия, открывавшаяся перед Магометом, не могла свободно развиваться без обладания Меккой, где были сосредоточены и материальные средства для культа и благотворительности, то в начале 630 г. пророк решился силой завладеть священным городом, лишив корейшитов привилегий, соединенных с владением ключами Каабы. Со всею осторожностью, не подавая вида о своих действительных намерениях, Магомет собрал значительное войско в 10 000 человек из мединцев и соседних бедуинов и, только уже выступив в поход, сообщил о цели его. Остававшийся в Мекке Аббас, дядя Магомета, вступил в переговоры с Абу-Софианом и убедил его принять учение Магомета. Вследствие этого и в силу абсолютного авторитета, которым начало пользоваться новое учение, Мекка сдалась без сопротивления и занята была Магометом, сделавшись с тех пор центральным пунктом мусульманства, приобретшего мировое и религиозно-политическое значение. Мероприятия Магомета в Мекке обличают в нем большой смысл и понимание совершившихся событий. Уничтожив языческих идолов, он окружил величайшим почтением храм Каабы и Черный в нем камень.

Гуманным отношением к жителям Мекки он привлек их на сторону мусульманства и имел в них ревностных защитников нового порядка вещей. Мекка нисколько не проиграла с переменой культа, т. к. осталась главным религиозным местом всей Аравии, и мекканцы сделались ревностными распространителями мусульманства. В политическом отношении обладание Меккой придало делу Магомета необычайно быстрый и неожиданно счастливый оборот. Подчинение независимой Аравии теперь стало вопросом времени, т. к. мелкие независимые племена не могли устоять против соединенных сил бодро и смело пошедшего вперед воинственного мусульманства. Воинственные предприятия Магомета против сирийских арабов в 630 г. сосредоточивали под его властью отряд в 30000 пехоты и 10000 конницы. Таковы были силы мусульманства в последние годы жизни Магомета.

Магомет умер в Медине в июне 632 г., дав твердые основания новой религии, которой суждено было утвердиться среди культурных стран Азии, Африки и Европы, и которая нанесла страшный вред и неоднократные поражения христианским народам. Нам остается еще сказать несколько слов к характеристике откровений пророка. Раз шли переговоры между жителями города Таифа и Магометом насчет условий подчинения первых исламу. Представители города соглашались принять ислам под условием, если им предоставлена будет на три года льгота не платить десятины и отправлять богослужение по старым обычаям. Когда же Магомет стал указывать, что это произведет неблагоприятное впечатление среди других правоверных, то послы заметили: «А ты скажи, что так повелел поступить Аллах». Магомет уже готов был уступить, но тогда вмешался Омар: «Вы испортили сердце пророка, да сожжет господь ваше». Это замечание дало иное направление переговорам, так что Магомет отказался от всяких уступок. Сделанное выше указание, как легко могла применяться воля Аллаха для придания авторитета мнениям и распоряжениям Магомета, иллюстрируется многими аналогичными случаями. Когда Магомету необходимо было прекратить соблазнительные разговоры по поводу женитьбы его на жене своего приемного сына Зейда, он сослался на откровение, разрешавшее на будущее время подобные браки. Точно так же он несколько раз должен был объяснять полученным откровением свои отношения к христианке Мариате, возбуждавшие ревность и смуту среди прочих его жен.

После смерти Магомета мусульманство выступает на историческую арену как военная и политическая сила и приходит в непосредственные сношения с Византийской империей. Прежде чем следить за этими отношениями, в которых мусульманство почти всегда одерживало верх над империей и отняло из-под власти Византии значительные провинции, мы должны остановиться на основных положениях, проповедуемых Кораном, и на главных принципах ислама.

Религиозное учение Магомета выражено в священной книге мусульман, называемой Кораном. В этот сборник включены как откровения, данные Магомету чрез архангела Гавриила или другого служебного духа, так и поучения, повествования и законы, идущие непосредственно от самого пророка. Часть изречений пророка записывалась его слушателями, часть оставалась в памяти и передавалась устно. Это на первых порах не представляло особых затруднений, т. к. откровения были довольно кратки и сообщались в виде стихов, которые легко воспринимались и удерживались в памяти. При жизни Магомета не было попыток собрать и привести в порядок отдельные сообщения и изречения пророка, по смерти же его это встретило большие затруднения. Калиф Абу-Бекр озаботился собранием хранившихся в памяти отдельных изречений Магомета, поручив это дело Зейду, секретарю пророка. Первая редакция Корана, составленная из многочисленных отрывков, частью записанных на кости, на камне, на пергаменте или на пальмовых листьях, частью же со слов учеников и очевидцев пророка, оставалась в частном пользовании ближайших потомков и родственников Магомета. Рядом с этой редакцией в среде мусульман образовались постепенно другие частные редакции и списки, представлявшие некоторые отличия от первой. При калифе Османе (644–654) введена была общая и одинаковая для всех редакция, причем упомянутый выше Зейд разделил Коран на суры, или главы, и составил исправленный Коран в четырех копиях для всеобщего пользования. Дабы на будущее время вновь не считаться с вопросом о разночтениях, сделано было распоряжение об уничтожении всех списков, которые к тому времени могли бы оказаться в частных руках. Таким образом редакция Османа считается наиболее авторитетной и правильной, хотя помимо этой официальной были в обращении и другие, отличающиеся от нее копии Корана.

Из предыдущего можно понять, что расположение всего материала, содержащегося в Коране, было делом личного усмотрения Зейда, Османа и других редакторов. Имея в своем распоряжении отдельные краткие изречения, редакторы должны были прежде всего озаботиться приведением их в порядок. Но т. к. нельзя было принять ни хронологической системы по отсутствию данных о том, в какое время дано то или другое изречение, ни предметной, т. к. в каждом изречении трактовалось о предметах смешанного содержания, то принята была чисто внешняя и формальная система: изречения, или суры, распределены по длине и краткости, сначала длинная, а затем краткая сура. Таким образом, Коран представляет полное отсутствие системы, в нем изречения следуют без всякой внутренней связи и порядка, со множеством утомительных повторений одинаковых фраз и оборотов. Старания мусульманских и европейских ученых внести порядок и систему в Коран в общем оказались безуспешны. Единственно, что оказалось достижимым, это установление различия в языке и стиле различных сур, а по этим особенностям сделана попытка отделить суры наиболее древние, произнесенные в Мекке, от более поздних, относящихся к последним годам жизни пророка, суры исключительно религиозного характера от других, с преобладающим политическим элементом, суры, имеющие в виду небольшую общину верующих от таких, которые внушены гордым сознанием торжества мусульманского учения и распространения его по всей Аравии. Но этот процесс изучения еще не окончен; в него притом же введено много субъективизма со стороны отдельных исследователей.

Всего в Коране 114 сур, или глав, делящихся на стихи. По воззрению мусульман, Коран существовал в настоящем его виде от века, поэтому совершенства его не подвергаются сомнению. С точки зрения европейской науки за ним признаются достоинства и недостатки, свойственные творению человека. Даже в лучшей своей части-в серии рассказов- Коран отличается бледностью и сухостью изложения, и притом эти рассказы частью заимствованы из Библии и из Талмуда. В начале пророческой деятельности Магомет произносил откровения, дышавшие силой и страстностью, описания величия Божия и картины неба и ада у него высокохудожественны, но затем воображение ослабевает, проявляются бледность и растянутость. Для ознакомления с характером изложения в Коране сообщаем содержание фатихе, имеющей значение христианской молитвы Господней: «Хвала Богу, Господу миров, милосердому, милостивому, владыке дня суда. Воистину Тебе мы поклоняемся и у Тебя просим защиты. Наставь нас на путь правый, на путь тех, к кому Ты был милостив, на кого нет гнева, и кто не заблуждается». Что касается поучительных сур, они слишком монотонны и скучны, хотя в распространении ислама они-то и играли важную роль.

Коран издавна сделался предметом ученой обработки мусульманских богословов. Комментарии имели целью или истолковать аллегорический смысл некоторых сур, или объяснить и примирить встречающиеся противоречия. Комментаторы внесли в Коран много искажений и подделок как с целью применить некоторые изречения Корана к изменившимся условиям жизни, так и для того, чтобы оправдать появившиеся с течением времени разности вероучения и секты. Изложенное Магометом учение как религиозный, нравственный и политический принцип сделалось жизненным правилом его учеников и последователей и с необычной энергией проявилось в истории в качестве всемирного деятеля под наименованием мусульманства, или ислама. Прежде чем говорить о необычайно быстром распространении ислама как религиозной и политической системы, попытаемся бросить взгляд на внутреннюю, так сказать, философскую сторону этой новой системы.

Никому в VII в. не могло прийти в голову, что в ближайшем соседстве с тогдашним культурным миром, но уже за пределами его готова образоваться новая религиозная система, которая окажет могущественное и во многих отношениях роковое влияние на судьбы старых мировых империй — Персидской и Византийской. И не только трудно было это предположить с точки зрения мировой истории, но и до сих пор не удалось с достаточной убедительностью выяснить психологические мотивы общественной деятельности основателя мусульманской религии. Точно так же трудно объяснить причины успешного распространения мусульманства, которому нужно было пробивать путь в среде, где действовали уже давно зрелые религиозные системы. При оценке ислама как общеисторического явления следует отдавать себе отчет и в том, что он распространялся, по крайней мере в первые столетия гиджры, без помощи религиозной миссии, какая была организована в христианстве, и что даже в настоящее время пропаганда мусульманства идет гораздо успешней, чем распространение христианства. В общем число последователей Магомета можно полагать больше 200 миллионов, и притом не подлежит сомнению то обстоятельство, что скорей и естественней делается переход от язычества и фетишизма именно к более простой мусульманской системе монотеизма, чем к сложному и умозрительному христианскому вероучению о троичности лиц в божестве. Посмотрим же, в чем состоят основные положения ислама.

Как исповедание возвещенной Магометом религии ислам отличается большой простотой. Он основан на чистом монотеизме, т. е. на вере в единое всемогущее существо (Аллах) и в пророческое избрание Магомета: «Нет другого бога, кроме Бога, и Магомет есть пророк Его». Единый Бог и равенство пред ним всех людей; обещание рая правоверным и исполняющим закон и наказания адскими мучениями для тех, кто является ослушником закона. Самый же закон ограничивается несложными обрядовыми требованиями: 1) пятикратное совершение в течение дня установленного богослужения; б) пост в продолжение месяца Рамазана; в) паломничество в Мекку. Эта удивительная простота и ясность религиозной системы в соединении с духом справедливости по отношению к ближним должна быть признана главной причиной распространения мусульманства среди народов, бывших в соседстве с Аравией. Правда, в числе обязанностей, налагаемых на правоверного, есть боевой призыв, давший мусульманам военный и завоевательный характер. Борьба с неверными и насильственное распространение ислама есть один из существенных признаков мусульманства, и для обращения язычников Магомет советовал прибегать к самым крайним мерам. К этому следует присоединить учение о предопределенной каждому судьбе, придавшее мусульманству свойственный ему характер фатализма.

Что касается христиан, иудеев и персов-огнепоклонников, к ним могла быть допущена терпимость, если они платят определенный налог. Но успехи быстрого распространения ислама не могут быть объяснены указанной чертой, т. к. религиозные верования и нравственные убеждения не навязываются силой. Изучая историю арабских завоеваний, мы должны признать, что не военная сила обеспечивала за ними успех, и что суровые меры по отношению к побежденным не есть характеристическая черта мусульманской истории: стоит вспомнить об обширных привилегиях, данных мусульманскими вождями-завоевателями христианам Иерусалима, Египта и Константинополя. Если многие христиане обращались к мусульманской вере и усвояли язык завоевателей, то это объясняется тем, что арабы относились к ним с большей справедливостью, чем византийские императоры и греческие чиновники, и что религия ислама была слишком несложна и сильно действовала на чувство. В настоящее время считается уже вполне выясненным, что Магомет принял основой своего учения иудейские и христианские воззрения, о которых осведомился чрез устные рассказы живших в Аравии христиан и иудеев.

Переходим к истории распространения ислама при ближайших преемниках Магомета. Смерть пророка, последовавшая в 632 г., возбудила прежде всего вопрос о наследстве в созданном им религиозном сообществе. Магомет не назначил себе преемника, а между тем мужского потомства у него не было, и, следовательно, разрешение вопроса о преемстве духовной и гражданской власти могло встретить некоторые затруднения. Благоприятное разрешение этих затруднений обусловливало существенным образом ближайшую судьбу ислама, т. к. объединение различных племен, населявших Аравию, зависело от общепризнанного авторитета пророка и держалось его именем. Правда, около него образовался кружок лиц, которые принимали участие в общественных делах и при жизни пророка и которые были с ним связаны узами родства. Таковы были Али, сын Абу-Талиба, т. е. двоюродный брат Магомета, женатый на дочери пророка Фатьме; Абу-Бекр, на дочери которого Аише был женат сам Магомет, и, наконец, Омар — правая рука пророка в делах, требовавших решительности и силы. Известно, что ислам обязан своими успехами, главным образом, этим двум лицам, ближайшим преемникам Магомета: Абу-Бекру и Омару; пророк успел дать теорию ислама, истолкователем ее был Абу-Бекр, а Омар осуществил эту теорию на деле, дав ей практическое приложение военными походами и завоеваниями.

Избрание Абу-Бекра калифом (632–634) прекратило споры из-за власти и расстроило замыслы тех племен, которые надеялись воспользоваться благоприятным моментом и присвоить себе главенство в мусульманском обществе. Абу-Бекр и по личным отношениям к Магомету, и по вполне признанному авторитету считался естественным представителем власти и преемником пророка. Когда по предложению Омара дать клятву на верность Абу-Бекру, товарищу посланника Божия, все собравшиеся в мечети изъявили согласие, Абу-Бекр принял звание калифа, с которым соединяются светская и духовная власть и судебные полномочия. Только Али, всех больше имевший прав на калифат, оставался некоторое время в стороне и дал клятву на верность спустя полгода.

Непродолжительное правление Абу-Бекра было сопряжено с чрезвычайными опасностями. Далеко еще не сплотившиеся под властью Магомета арабские племена начали волноваться, появился ряд пророков и политических деятелей, возникли недоразумения между старыми мусульманами и новыми, между верующими Мекки и Медины, племенная вражда и соперничество родов готово было нанести существенный удар всему предприятию Магомета. Но калиф победил противников народившегося порядка, нанося им поражения и принуждая их к покорности и повиновению. В этом отношении громадную услугу оказали ему полководцы Халид и Омар.

Чтобы потушить внутреннее брожение и отвлечь умы арабов от домашней смуты, Абу-Бекр указал им достойную для привыкших к военному делу номадов цель во внешних предприятиях, имевших задачей распространение ислама. Коран заповедует вести войну с неверными, пока не прекратится всякое сопротивление, и пока вера в Аллаха не будет единственной религией. Страх смерти, по учению ислама, не может останавливать верующего, ибо в предопределенный час смерть должна постигнуть человека, где бы он ни находился, хотя бы за стенами укреплений. Так воинствующий ислам начал свои наступательные действия против Византийской империи сейчас же по смерти Магомета.

Глава IX

Мусульманство и Византия

В высшей степени важно выяснить начало сношений и враждебных столкновений между арабами и христианской империей. Еще в 629 г. будто бы Магомет обращался с посланием к царю, предлагая ему подчиниться новому вероучению. Если это предание и не имеет под собой реальной почвы, то, во всяком случае, характеризует настроение первоначальных деятелей и политическую миссию мусульманства. Следует припомнить, что в Византии в это время царствовал Ираклий, военный гений высокого качества, нанесший неизлечимую рану Персидскому царству и умевший прекрасно использовать материальные средства, какие могла дать Византия. Понял ли Ираклий все значение организовавшейся в его время политической силы в Аравии, или нет? Из тех мероприятий, какие он принял для защиты Сирии от арабских вторжений, можно скорей заключить, что византийский император не распознал в арабах серьезного врага и поэтому не считал нужным выступить против него со всеми средствами, какими империя могла бы располагать в последние годы его жизни после победоносной войны с персами.

К сожалению, известия о первых столкновениях арабов и греков в Сирии до такой степени скудны или переполнены фантастическими измышлениями торжествовавшего победителя, что по ним трудно судить о реальной действительности и о причинах, обусловливавших успех арабов и поражения византийцев. Правда, в нескольких случаях положительно отмечаются измена со стороны начальников греческих гарнизонов и добровольный переход на сторону мусульман осажденных крепостей. Подобные явления находят себе объяснение в дурной системе византийского управления, в религиозных притеснениях и в суровых денежных поборах, которые побуждали искать лучших условий жизни под арабским господством. С другой стороны, материальные выгоды войны в странах с богатой и старой культурой, военная добыча из взятых городов, в значительной части поступавшая в распоряжение воинов, наконец, воинственный характер арабского населения, привыкшего к постоянной войне, — все это были весьма благоприятные условия для объяснения невероятных успехов арабских завоеваний в Сирии, Палестине и Месопотамии.

Выше было говорено, что на границе империи с независимыми арабскими племенами постепенно возникали полузависимые от Византии вассальные княжения, правители которых обязывались оберегать границы и служить империи за определенные денежные выдачи. Таково было княжество гассанидов на северо-востоке Аравии, в соседстве с Сирией; таково же было княжество лахмидов на северо-западе Аравии по течению Тигра, служившее разделом между Персией и Аравией. Население этих владений принадлежало к арабскому племени, но вследствие продолжительных культурных влияний из соседних империй вело уже оседлый род жизни и скорей примыкало к персам и грекам, чем к бедуинам, по своим склонностям и роду жизни. Первые попытки привлечения этих полукультурных племен в новый религиозный и политический союз, основанный Магометом, привели арабов к военным столкновениям с Византией, которая не могла быть холодной зрительницей того, как вассальному княжеству гассанидов начали угрожать арабские завоевания. Первые попытки проникнуть в Сирию относятся еще ко времени Магомета. В 628 г. арабы неосторожно прошли до Мертвого моря, где при Муте трехтысячному отряду их нанесено было сильное поражение. Абу-Бекр движением на Сирию хотел занять умы сильно волновавшихся арабов и отвлечь их внимание от внутренних споров о наследстве по случаю смерти Магомета.

В начале 634 г.¹ по усмирении повстанцев Абу-Бекр послал Халида ибн Сайда с 7-тысячным отрядом в Сирию против греков и союзных с ними арабов. Этот поход пользовался такой большой популярностью, что скоро составилось еще несколько отрядов охотников идти в Сирию, чтобы вести войну с неверными и отомстить за поражение при Муте. С течением времени посланы были таким образом еще три отряда в помощь первому. Но разделение власти между многими вождями было препятствием к успешным военным действиям, хотя Абу-Бекр в надежде на легкую победу назначил для каждого отряда особенную цель. Так, Абу-Убейда долго оставался под Босрой, на границе пустыни и Палестины, ввиду энергичного сопротивления, оказанного ему жителями города, между тем как Халид ибн Сайд прошел до Дамаска и потерпел здесь полное поражение. Чтобы придать больше единства мусульманским предприятиям и быть в состоянии выступить против неприятеля большими массами, Абу-Бекр отказался от ранее составленного плана и приказал отдельным вождям идти на соединение и, кроме того, потребовал от военачальника Халида ибн Мелида, который вел самостоятельные военные действия в Персии, помощи сирийским войскам. Следствием подобных мер было то, что арабам сдалась Босра, и что они могли сосредоточить свои силы на осаде главного города Сирии, богатого и торгового Дамаска.

Император Ираклий собрал значительное войско для защиты Сирии, но оно было разбито арабами летом 633 г. близ Дамаска; новое войско, состоявшее из 80 тыс., встретилось с арабами на р. Ярмук, в небольшом расстоянии от Тивериадского оз. Здесь арабам в первый раз предстояло сразиться с многочисленной и организованной армией, и здесь в особенности могло иметь гибельные последствия соперничество между вождями. Халид ибн Сайд, превосходя других умом и храбростью и понимая важное значение предстоящих событий, убеждал своих товарищей пожертвовать личным самолюбием и подчиниться начальству того, кто будет избран на то общим голосом. Вожди согласились избрать эмиром Халида и выполнили тот план сражения, какой им был предложен. Битва при Ярмуке была одной из самых кровопролитных в истории арабских войн. Три раза мусульмане должны были отступать перед натиском византийской конницы и снова вступать в бой, т к. стоявшие сзади жены не допускали их до беспорядочного бегства. Наконец Халиду удалось отрезать неприятельскую конницу от пехоты и ударить всеми силами на византийский лагерь, расположенный между рекой и близлежащими горами. Поражение христиан было полное, ибо часть потонула в реке, другая часть погибла от меча мусульман. Одержанной при Ярмуке победой арабы обеспечили за собой успех последующего завоевания Сирии.

Дальнейший ход событий падает на время калифа Омара (634–644), который приказал сирийским отрядам осаждать Дамаск. Абу-Убейда, стоявший во главе осаждавшего отряда, выделил небольшие части из него, чтобы наблюдать за греческим войском, посланным на выручку Дамаску, и поставил город в отчаянное положение. Начальник дамасского гарнизона, родственник царской семьи Фома, пытался воодушевить жителей города на борьбу с мусульманами, обнадеживая Их скорой помощью извне. В течение 70 дней происходили ожесточенные стычки под стенами города; но как помощь не приходила, то жители Дамаска принуждены были сдаться. Они вступили с Абу-Убейдой в переговоры об условиях сдачи, стараясь выговорить для желающих право выйти из города; взяв с собой свое имущество. В это время другой вождь, Халид, ворвался в город и начал беспощадно опустошать его, пока Абу-Убейда не потребовал от него соблюдать выговоренные жителями условия сдачи. Таким образом главный город Сирии был потерян для Византии, причем со стороны Ираклия не было принято чрезвычайных мер к защите этой важной провинции.

Правда, император следил за ходом военных дел из Едессы, но нельзя не видеть, что Босра, Дамаск и другие города оборонялись лишь своими силами или теми незначительными гарнизонами, какие в них содержались, и что главный вождь византийской армии, брат царя Феодор, после нанесенного ему поражения при Ярмуке не принимал более участия в войне с арабами. Следует еще заметить, что арабы оказались весьма снисходительны к христианскому населению завоеванных городов; так, в Дамаске они оставили за духовенством несколько христианских церквей, ограничившись небольшим налогом на жителей в пользу мусульманских благотворительных учреждений. Судьба Сирии и Палестины казалась решенной бесповоротно; император Ираклий, удаляясь с Востока в свою столицу, озаботился тем, чтобы главная святыня Иерусалима, Животворящее древо креста Господня, не попалась в руки мусульман, и перенес его в Константинополь.

Успехам арабов в Сирии и Палестине после падения Дамаска не было никаких преград. Вскоре были завоеваны Гомс, древняя Эмеса, Баальбек, или древний Илиополь; очередь доходила до Иерусалима. Прежде чем приступить к военным действиям, арабы вступали в переговоры с городскими управлениями, предлагая им обсудить нижеследующую формулу, образец которой сохранился по случаю переговоров с Газой: «Наш повелитель приказал начать с вами войну, если вы не согласитесь принять нашего закона. Присоединяйтесь к нам, будьте нам братьями, и мы не сделаем вам зла. Если не захотите этого, платите нам дань, а мы будем защищать вас от тех, кто будет вредить вам. Если же и на это не согласны, то знайте, что мы будем вести с вами войну до тех пор, пока не исполнится воля Божия». Арабы сдерживали обещание и давали весьма щедрые милости тем городам, которые сдавались им без сопротивления. И любопытно отметить, что в Месопотамии на почве персидской державы арабы не имели таких легких побед, как в областях Византийской империи. С другой стороны, не бывало случая, по крайней мере, в первые годы арабских завоеваний, чтобы персы, перешедши под власть арабов, непосредственно обращались в мусульманство, между тем как во владениях византийского императора эти случаи были не редки. «В религиозном отношении, — говорит по этому случаю Вейль, — христиане, переходя под власть мусульман, только выигрывали в свободе, ибо магометане не вмешивались в их духовные дела, а что касается политической стороны, то верные раз данному слову калифы довольствовались очень умеренной данью, вследствие чего мусульманское господство было гораздо мягче, чем власть императора, который в истинном смысле слова высасывал кровь из отдаленных провинций. Это обстоятельство объясняет ту баснословную легкость, с какой завоеван был мусульманами Египет»².

Возвращаемся к победоносному шествию по Сирии. За подчинением Дамаска в 636 г. последовала сдача других городов Сирии. Главное начальство над арабскими войсками имел Абу-Убейда, который из Гомса шел на север Сирии и взял Антиохию и Алеппо. В то же время другие арабские отряды имели задачей подчинение Палестины и занимали приморские города от Лаодикеи до Газы. Несколько более затруднений доставила осада Кесарии и Иерусалима в 638 г. Иерусалим и по своему укрепленному положению, и по своему исключительному значению в христианском мире составлял предмет особенного внимания со стороны арабов и потому, что как место Гроба Господня он имеет священное значение и для мусульман. Но жители города с успехом выдерживали осаду, пока голод не заставил их вступить в переговоры. Главная роль здесь принадлежала патриарху Софронию, который известен своей борьбой против монофелитства.

Сдача города последовала на весьма выгодных условиях для христиан, но понять подробности весьма не легко, т. к. известный акт, излагающий привилегии, предоставленные Омаром Иерусалиму, не может считаться подлинным актом Омара. Во всяком случае, не подлежит сомнению то, что сам Омар присутствовал при заключении договора с христианами. Предание говорит, что патриарх Софроний поставил непременным условием сдачи Иерусалима личное присутствие наместника пророка, и что Омар согласился исполнить это желание патриарха Софрония. Простота в обращении и суровый образ жизни произвели сильное впечатление на христиан, когда они увидели, как Омар — повелитель сильного государства — путешествует на верблюде, довольствуясь самым необходимым для удовлетворения своих потребностей: мешок с рисом и финиками и сосуд с водой. Заключив договор, Омар посетил Иерусалим и сделал распоряжение о постройке знаменитой мечети на месте прежнего храма Соломонова.

Теперь, что касается привилегий, которыми и доселе пользуется патриархат и которые в большинстве основываются на грамоте Омара, то вкратце они заключаются в следующем. Христиане сохраняют жизнь и имущества, храмы их неприкосновенны, они пользуются свободой исповедания своей веры, но не препятствуют желающим из их среды переходить в мусульманство. Как подданные калифа они должны платить наложенную на них подать. В сущности это весьма важные привилегии, гарантирующие жизнь и свободу вероисповедания, на основании которых впоследствии христиане могли приобрести себе и некоторые гражданские права.

Почти в то же время, как шли завоевания в Сирии и Палестине, с не меньшим успехом мусульмане распространялись в Месопотамии и Персии. Полузависимое от Персии арабское владение под управлением династии Лахмидов прежде всего должно было испытать на себе подъем арабской силы, причем Персия, только что окончившая войну с Византией, не в состоянии была оказать вассальному государству достаточной поддержки. Еще при Абу-Бекре подчинены были Гира и некоторые другие города и уничтожено полунезависимое существование Лахмидов. При Омаре военные действия в Месопотамии поручены были тому же Абу-Убейде, которого военные подвиги мы отметили при изложении событий в Сирии и Палестине. В 634 г., вскоре после победы над греками при Ярмуке, мусульмане потерпели от персов поражение в Месопотамии в битве, называемой «битва у моста». Персы не сумели воспользоваться этим обстоятельством вследствие кровавых переворотов и придворных интриг, которые надолго отвлекли внимание их от государственных задач. Наконец власть получил Иездегерд, случайно спасшийся от общей гибели царского дома Сасанидов, которому удалось вновь собрать значительное войско для отражения арабов.

Омар назначил в персидский поход заслуженного и авторитетного вождя, бывшего в родстве с Магометом, Саада ибн Аби-Ваккаса, который явился на персидскую границу с 30-тысячным войском. Произошла большая битва при Кадесии в 636 г., которая окончилась полным поражением персов, и вследствие которой арабы сделались обладателями Месопотамии. Эта битва имеет громадное значение в истории мусульманства, и арабская поэзия разукрасила сражение у Кадесии разнообразными вымыслами. Для укрепления за собой важной в военном и торговом отношении области, имевшей ключ к Персидскому заливу и передававшей в руки завоевателей один из торговых путей в Индию, арабы построили недалеко от слияния рек Тигра и Евфрата крепость, из которой вырос богатый и торговый город Босра, владевший морскими судами и командовавший Персидским заливом.

Следствия утверждения арабов в Месопотамии были громадного значения. Для персов оставалось мало надежды спасти провинции, лежавшие на восток от Тигра со столицей Мадаин (Ктесифон), куда теперь направились замыслы арабских вождей. Хотя Иездегерд держался некоторое время в своей столице, но, когда арабское войско за Евфратом доведено было до 60000, и когда персидские города стали сдаваться арабам без большого сопротивления, Иездегерд принужден был оставить Мадаин и ночью, забрав небольшую часть сокровищ, ушел в провинцию Мидию и заперся в крепости Гольван на большой торговой дороге, ведущей в Багдад. Мусульманский вождь, вступив в огромный и богатый город, почти покинутый своими жителями, припомнил слова Корана, относящиеся к египтянам, утонувшим в Черном море: «Как много садов покинули они и ручьев и нив, как много чудных и восхитительных мест, которыми наслаждались».

Приказав снести все оставленные сокровища в Белый дворец, Аби-Ваккас отделил пятую часть в казну на церковные и благотворительные учреждения, а остальное разделил между воинами. Добыча оказалась так велика и такой цены, что на долю каждого простого воина, принимавшего участие в войне, досталось около 3 тыс. рублей. Из сокровищ, найденных в Ктесифоне, особенно поразили победителей золотой конь, серебряный верблюд с золотым верблюжонком и в особенности драгоценный ковер, украшенный дорогими камнями и представлявший рисунок из цветов, фруктов и деревьев. Арабы так мало понимали в то время значение произведений искусства, что разрезали удивительный ковер на куски и разделили его между начальными людьми³. Взятием Мадаина нанесен был окончательный удар Персидскому царству; на всем пространстве от Ниневии до Сузы арабам не было оказано значительного сопротивления, так что Персия с 637 г. могла считаться арабской провинцией На развалинах Ктесифона основан был арабами город Куфа, сделавшийся административным центром мусульманской провинции

Уже в эти первые годы неимоверных успехов арабского оружия над византийскими и персидскими военными силами появилось новое слово, обозначавшее совершенно новое явление — переход христиан в мусульманство. Таковые переходы были весьма обычны в первое время арабских завоеваний, особенно в Сирии, где и вошел в употребление термин μαγαρίτης, μαγαρίζω для обратившихся в мусульманство христиан

Арабы готовились перенести свои военные предприятия в Египет, где их ожидали не менее блестящие успехи, чем в Сирии и Месопотамии. Представляется неразрешимой загадкой вопрос о том, почему исконные владетели так легко подпадавших арабскому господству богатых и населенных областей не приняли надлежащих мер к защите и не оказали арабам серьезного сопротивления. Если принять в соображение, что занимающие нас события относятся к царствованию Ираклия, который обнаружил беспримерные таланты искусного полководца в войнах с персами и в защите столицы от нападений аваров и славян, то слабость византийского военного напряжения, обнаруженная в столкновениях с арабами, должна казаться еще более загадочной. Как будто у Ираклия не стало более ни людей, ни денег для отражения гораздо более важного врага, чем персы; как будто в Константинополе иссякло религиозное одушевление ввиду неимоверных поражений, испытанных империей одинаково как на поле брани, так и в области религиозных убеждений. Мусульмане выступали не только против политической власти византийских императоров, но и против христианской империи, совместное существование мусульманства и христианства казалось бы невозможным, т. к. та и другая религии имеют притязание на мировластительство. Выяснить с достаточной рельефностью роль царя Ираклия в событиях последнего десятилетия его царствования далеко еще не удалось историкам, т. к. нельзя же успехи арабов объяснять истощением империи после персидских походов. Напротив, арабы обогащались, делая завоевания в богатых и культурных областях, т. к. находили везде большую добычу в деньгах и дорогих предметах. Попытаемся рассмотреть некоторые подробности первых столкновений между мусульманами и христианами.

Прежде всего успеху мусульман в византийских областях содействовали во многих случаях иудеи, подвергавшиеся крайнему преследованию в Византии и искавшие защиты и покровительства у мусульман. В Иерусалиме и Эдессе происходили страшные сцены убийства и насилия над иудеями, которые охотно служили арабам против греков, надеясь под господством первых на лучшее устройство судьбы. В рядах арабских отрядов поэтому было всегда значительное число иудеев, прекрасно знавших страну и местные условия и оказавших громадные услуги завоевателям. Следует, далее, взвесить то обстоятельство, что сам Ираклий ни разу не становился во главе войска, назначенного действовать против арабов. Хотя, начиная с 632 г., т. е. с первых мусульманских походов в Сирию, Ираклий находился поблизости от театра военных действий, именно в Эдессе и Дамаске, но поручил войско полководцу Сергию, который при Газе был разбит и взят в плен. Начальник Босры Роман, напуганный предложением сдать город, убеждает своих подчиненных согласиться на требование платить небольшую дань и во время сражения изменнически предает город врагам. Во время начавшейся осады Дамаска Ираклий отступил на север и следил за ходом дел из Эдессы; при этом значительную роль играли стенобитные машины, приготовленные для арабов перебежчиками из византийского лагеря. Посланный на помощь Дамаску брат царя Феодор был разбит арабами, между тем арабы вступили в переговоры с осажденными и обещали им в случае сдачи значительные привилегии, какими и воспользовался сдавшийся арабам Дамаск. После сдачи этого города Ираклий перешел в Антиохию и назначил начальником своих отрядов перса Ваана.

После потери Дамаска Ираклий, видимо, потерял надежду на благоприятный исход дел в Сирии и Палестине. Трусость, измена и предательство были почти обычными явлениями в истории арабско-греческой войны. У Ираклия недостало энергии вооружиться против крайней деморализации, какая овладела большинством его подданных, да и сам он становился жертвой болезненных предчувствий. Постигшее Палестину страшное землетрясение и появление кометы в виде копья, обращенного на Константинополь, тревожило умы и лишало последних надежд на благоприятный исход событий. К этому присоединились неприятности в собственной семье Ираклия и угрызения совести за незаконный брак с Мартиной, в котором многие хотели видеть причину всех несчастий, постигших империю. Находясь в крайне удрученном состоянии, Ираклий собрал в антиохийском храме духовенство и народ и советовался с ними насчет переживаемых событий. Раздался голос одного старца, присутствовавшего в собрании: «Мы терпим справедливое воздаяние за наше забвение Евангелия, за беспорядки, ссоры, насилия и за отдачу денег в рост». Император принял эти слова сказанными на свой счет, склонил голову и подумал, что своим присутствием он вредит делу веры Христовой. В этих расположениях, свидетельствующих о крайнем нравственном ослаблении, Ираклий решился возвратиться в Константинополь. Что он считал положение дел вполне безнадежным, видно из того, что, принимая это решение, он отправился предварительно в Иерусалим и взял с собой драгоценную христианскую святыню, недавно им же освобожденную из персидского пленения, Честное древо креста Господня. Говорят, что, оставляя Сирию, Ираклий несколько раз повторил с глубоким горем: «Прощай, Сирия, прощай навсегда!»

Но в ближайшем будущем предстояли новые потрясения. Западная граница империи опиралась на завоевания в Африке, сделанные еще при Юстиниане ровно за сто лет перед теми событиями, к изложению которых здесь мы приступаем. После легких побед над Гелимером Юстиниан в 534 г. торжественно заявил, что по милосердию Божию присоединены к империи Африка, Ливия и все тамошние провинции. Фактически это не соответствовало действительному положению дел, т. к. власть императора простиралась лишь до Нумидии, а западные провинции до Гибралтара (три Мавритании) оставались, за исключением нескольких приморских мест, вне влияния империи. Кроме того, предстояло удовлетворить разнообразные притязания африканского населения. Известно, что с вандалами византийское правительство мало церемонилось: они частью были перебиты, частью выселены в азиатские провинции, образовав там особые полки, частью, наконец, лишены имущественных и гражданских прав⁴. Что касается романского населения и интересов католической Церкви, в этом отношении Юстиниан расточал щедрые милости, о которых громко свидетельствуют признания епископов, собравшихся на соборе в Карфагене и выражавших свою радость по случаю восстановления императорской власти в Африке.

Но при всем том в завоеванной провинции дела обстояли не совсем благополучно. Туземцы Нумидии и Мавритании, различные колена берберийского происхождения хранили выжидательное положение и, приняв подданство императора и дав ему заложников, группировались около своих племенных князей и выжидали удобного случая, чтобы показать свою самостоятельность и напасть на города и селения, принадлежавшие культурному романскому элементу. Означенные колена имели уже довольно прочную организацию, составляя значительные союзы колен под одною военною властью и будучи в состоянии выставить в случае нужды до 30 тыс. конных воинов. Местные кочевые и полузависимые племена были в состоянии свергнуть византийское господство, если бы между ними было больше согласия и сознания общих интересов. Только благодаря взаимной вражде племен и кровавой мести византийскому главнокомандующему удавалось иметь дело не с целым народом, а с отдельными коленами, и в каждом частном случае получать перевес над врагом. Вследствие назначения в Африку опытных и энергичных генералов, патрикиев Соломона и Германа, которым вручалась гражданская и военная власть, Юстиниану удалось потушить восстание берберийских племен, к которым присоединилась и часть войска, и после решительных побед, одержанных над повстанцами в 539 г., дать вновь завоеванной провинции сравнительное спокойствие, безопасность и благосостояние.

После Юстиниана значение африканских владений приобретало большее и большее значение вследствие естественных богатств, мира и высокой культуры, какою пользовалась эта страна, находившаяся далеко от центра, а равно вследствие экономической зависимости Константинополя от подвоза хлеба из африканских портов. Ввиду признания исключительной важности западных владений империи правительство императора Маврикия решило ввести в администрации Африки важные реформы, подчинив ее одному лицу, в руках которого соединена была гражданская и военная власть, с титулом экзарха. Таким образом на западе рядом с Равеннским экзархатом возник Африканский, к которому были причислены следующие области: проконсульская провинция, Бизацена, Нумидия и Мавритания, острова Сардиния и Корсика⁵.

В начале VII в. Африканский экзархат имел во главе патрикия и экзарха Ираклия, который достиг в Африке почти неограниченной власти во время правления Фоки, и которого сын, освободив империю от тирании Фоки, вступил на престол в 610 г. В этих событиях с особенной ясностью выступила чрезвычайно важная роль провинции Африки и стоявшей во главе провинции фамилии Ираклиев. Т. к. в движении против Фоки участвовали не только регулярные африканские войска, но и контингенты от полузависимых мавританских и берберийских племен, то понятно, что успех революционного движения, выдвинувший Ираклия, тесней скрепил Африканский экзархат с империей и объединил в общей идее подчинения потомкам Ираклия разноплеменный состав экзархата. Нельзя здесь не вспомнить того обстоятельства, что раз, находясь в отчаянном положении вследствие угрожающего положения от персов, Ираклий принял решение в 619 г. оставить Константинополь и перенести столицу империи в Карфаген. Только настоятельные увещания патриарха Сергия и просьбы населения удержали царя от принятого решения. Особенное внимание Ираклия к Африканскому экзархату видно и в том, что управление им доверялось царским родственникам, пользовавшимся исключительным доверием Ираклия. Таков экзарх Никита, двоюродный брат царя, сын его дяди Григория. Впоследствии во главе экзархата был сын упомянутого Никиты.

До какой степени непрочно было положение столицы империи ввиду постоянных угроз со стороны персов и аваро-славян и как в этом отношении Запад, где уже прекратились волнения и передвижения народов, представлял более безопасности и спокойствия сравнительно с Востоком, видно на примере императора Константа II, который в 662 г. пытался перенести столицу в Рим и в течение шести лет жил в Сицилии, управляя отсюда восточными делами. Под мудрым управлением экзархов провинция Африка достигла в VII в. высокого благосостояния и богатства. Христианская проповедь имела большой успех между язычниками и приобщила к культурным областям многочисленные языческие племена Бизацены и Мавритании, епископы новообращенных стран принимали участие в соборах, собиравшихся в Карфагене. Торговля и промышленность африканских областей, сношения с Египтом и с Сицилией обогащали страну и создавали из нее непрерывающуюся цепь цветущих селений и городов ⁶. Первые впечатления арабов при ознакомлении с Египтом и Африкой полны энтузиазма и изумления перед богатством городов, роскошной природой и множеством добычи, какая доставалась завоевателям.

Первые попытки арабов проникнуть в Египет относятся к 634 г., когда еще не было окончено завоевание Персии, Сирии и Палестины. Но на сей раз опасность миновала. Ираклий сосредоточил все силы, какими располагала Африка, и приказал стратигу Пентаполя идти навстречу врагу. Может быть, сделаны были некоторые послабления в пользу берберов, которым предоставлены незащищенные области. По свидетельству арабских источников, к тому времени византийцы постепенно отступали перед туземцами, переводя свои гарнизоны в большие города и оставляя туземному населению равнины и открытые места и довольствуясь более или менее призрачной властью над прежними подданными, почти достигшими независимости⁷. Существенными недостатками византийского господства, подтачивавшими в самом основании авторитет власти христианского императора, была финансовая система, в особенности же упорная церковная политика, стремившаяся к проведению единства в религиозных воззрениях. Большинство египетского населения принадлежало к монофизитскому толку, в особенности в Верхнем и Среднем Египте. Император как исповедник учения о двух естествах во Христе всеми мерами стремился провести на Востоке идею религиозного единства и для этого издал известную формулу «экфесис», которою имел в виду сблизить враждующие партии. К несчастью, его религиозная политика встретила большое недовольство в Африке, где учение о двух естествах и волях сделалось символом господствующей византийской политической и народной партий, а монофизитизм и монофелитство слились с освободительными притязаниями местного африканского населения, в особенности коптов.

Ко времени арабского вторжения в Египет вражда между коптами и греками в особенности получила большое напряжение на почве религиозных несогласий. Т. к. мусульманам было хорошо известно положение дел в византийских владениях Египта, то понятно желание Омара воспользоваться возгоревшейся с новой силой борьбой для торжества религии пророка. Считая, однако, это предприятие весьма серьезным, Омар не сразу уступил настоятельным требованиям лучшего тогдашнего полководца, уже получившего известность завоеваниями в Палестине, Амру ибн Аасу, который считал нужным предпринять поход в Египет. Говорят, что Омар послал арабскому вождю следующее письмо касательно похода: «Если это письмо попадет в твои руки прежде, чем вступишь в Египетскую землю, то воротись назад; а если уже ты перешел границу, то продолжай поход». Амру прочитал это письмо уже по переходе за границу и на собственный страх пошел к столице фараонов Мемфису. Первый укрепленный пункт, в котором находился гарнизон, оказавший сопротивление арабам, был в Фарме (Пелузий), поблизости нынешнего Порт-Саида. Здесь Амру простоял 30 дней и взял город при помощи коптов. Затем через Бильбейс арабский вождь направился к Вавилону, на левом берегу Нила, где получил из Аравии значительные подкрепления. Эта местность находится поблизости от нынешнего Каира и получила важное значение в истории мусульманского господства в Египте как столица арабских завоевателей.

Вскоре по завоевании Вавилона арабы получили прочные основания для своей власти в расположении местного населения, которое под предводительством влиятельного и богатого Мукавка вошло с завоевателями в соглашение насчет условий подчинения коптов арабам.

Требования арабского вождя были умеренны, ибо, не посягая на свободу верования коптов, Амру ограничился назначением умеренной поголовной подати, собираемой только с взрослого мужского населения. Полагают, что число обложенного этой податью населения доходило до 6 миллионов⁸. Греческое и романизованное пришлое население принуждено было спасаться в укрепленные места и, главным образом, Александрию, куда направился Амру, пользуясь услугами и всяческим содействием со стороны местных жителей.

Осада Александрии потребовала со стороны арабов много времени и больших усилий. Город был хорошо защищен и имел достаточно гарнизона и съестных припасов; кроме того, пользуясь морским положением, он мог всегда получать подкрепления и продовольствие со стороны моря. Поэтому осада Александрии продолжалась больше года (640–641), и взятие ее последовало уже по смерти Ираклия, который некоторое время лично принимал участие в защите города. Не один раз арабы врывались в город, но были с большим уроном отражены, раз даже сам Амру будто бы попался в плен и спасся только благодаря особенным обстоятельствам. Окончательная сдача Александрии последовала в конце 641 г., когда город не только перестал получать подкрепления из Константинополя, но даже должен был поступиться частью своего гарнизона по требованию нового правительства в Константинополе, которое для собственной безопасности стало нуждаться в египетских войсках. Т. к. город взят военной силой, то по отношению к жителям и имуществу их не имели места никакие предварительные соглашения, поэтому арабы потребовали у Амру разрешения разграбить город и поделить добычу между воинами. Но калиф Омар отдал приказание поступить относительно Александрии с тою же мягкостью, как арабы относились тогда вообще к населению во вновь завоеванных землях, т. е. ограничиться поголовной и поземельной податью.

Александрия была самым большим и богатым городом, какой только находился во власти арабов; это был город с 4 тыс. дворцов, с таким же числом бань, с 400 театров и со множеством торговых людей. Арабский вождь заявил желание основать в Александрии свое пребывание, но Омар предпочитал лишить Александрию ее первостепенного в Египте значения и приказал основать новый город на том месте, где стоял арабский лагерь во время осады Вавилона. Так возник Фостат, слившийся потом с Вавилоном и давший начало знаменитому в летописи мусульманской истории Каиру. Благословенная долина Нила не только доставляла обильное пропитание находившемуся при Амру войску, но стала житницей бесплодной Аравии. Еще до завоевания Александрии, когда Амру стоял под Вавилоном, Омар потребовал у него хлебных запасов для Медины, и тогда же были отправлены в Аравию караваны с хлебом. Хотя эти караваны, по арабским рассказам, были так велики, что первый верблюд был уже в Медине, когда последний выходил из Египта, тем не менее чувствовалась необходимость соединить Египет и Аравию более удобными и легкими путями сообщения. Собрав сведения о существовавшем прежде канале между Египтом и Красным морем, Омар приказал расчистить его и сделать судоходным Известно, что этот канал был вырыт фараонами в VII в. до Р. Хр., поддерживаем был персами и римлянами и в последнее время, во время византийского господства, оказался запущенным. Без особенно больших затруднений Амру в два года удалось достигнуть того, что египетские корабли стали привозить запасы хлеба прямо в Аравию.

В то же время Амру постепенно распространял границы арабского господства на западе. Берберы — обитатели Ливии и Пентаполя — легко мирились с мусульманским господством. Таким образом Амру и подчиненные ему вожди покорили Барку, Триполь и Сабру. Дальнейшему движению на запад воспротивился Омар, который находил небезопасным столь быстрое распространение арабов, особенно ввиду попыток со стороны Византии возвратить снова Александрию. Вследствие этого завоевание Африки последовало несколько позже. Выразительной чертой характера Омара нужно признать крайне суровые меры, принятые им для увеличения доходов, получаемых с завоеванных провинций. Сколько ни доставлялось ему сокровищ и продовольственных средств, он все находил мало и требовал от своего наместника новых взносов. Известно, что он погиб от руки Фируза, которого жалобу на несправедливые вымогательства наместника он не захотел удовлетворить.

При калифах Османе и Али в арабских владениях Азии и Африки начались большие смуты вследствие междоусобий, возникших между преемниками Магомета из-за власти. Но, тем не менее, движение арабов из Нильской долины на запад постепенно продолжалось вместе с отливом христианского населения, по преимуществу духовенства и монахов, бежавшего в Африку из Сирии и Египта как в страну, обещавшую до известной степени религиозную свободу и безопасность. В Карфагене представителем власти императора был тогда патрикий Григорий, христианские доблести которого и покровительство, оказываемое благотворительным учреждениям и искавшим в них приюта беглецам из занятых мусульманами земель, ставятся ему в особую заслугу в современных жизнеописаниях святых ⁹. Но случилось так, что между беглецами оказалось много монофизитов, которые начали распространять свои неправославные воззрения между африканскими христианами. Положение дел еще ухудшилось с тех пор, когда царица-регентша Мартина, управлявшая империей по смерти Константина III, дала значительное преобладание партии монофелитов, вследствие чего в Константинополе и в провинциях еретики подняли голову и стали занимать епископские кафедры. Главным борцом за торжество православия против монофизитских и монофелитских учений выступил в Африке известный Максим Исповедник, нашедший большого ценителя и почитателя его богословского образования в лице тогдашнего правителя провинции Африки. Религиозная проповедь Максима и громадное влияние, каким пользовался он, были причиной возбуждения антидинастического направления, ибо он открыто говорил, что Господь не будет милостив к ромэйской державе, пока во главе ее находится потомство Ираклия. Подобные слова падали на весьма восприимчивую почву, т. к. недовольство правительственным деспотизмом и вымогательствами никогда не утихало в этой провинции.

В 645 г. в Карфагене происходило публичное состязание между бывшим константинопольским патриархом Пирром, сосланным в Африку, и исповедником Максимом по поводу вопросов вероучения. На состязании присутствовали экзарх, епископы и светские представители высшего общества. Монофелитское учение подверглось беспощадной критике со стороны Максима, и патриарх Пирр признал себя побежденным. Это сопровождалось важными последствиями, возбудившими православное население провинции. Духовенство Нумидии, Бизацены и Мавритании составило собор, на котором единогласно высказалось против новшеств, проводимых в Константинополе, и анафематствовало всех тех, кто сделал бы попытку коснуться догматов, установленных соборами и святыми отцами. Результаты соборных деяний сообщены были патриарху и императору Константу II с просьбой прекратить соблазн и восстановить религиозное единство. К сожалению, византийское правительство имело другую точку зрения на основании теории церковного единства в империи.

При таких условиях и при непрочности положения на престоле потомков Ираклия для патрикия Григория, правившего отдаленной и богатой провинцией, пропитанной освободительным от империи движением, выступил во всей обаятельности вопрос о независимости. Экзарх не мог оказаться безучастен и к придворным событиям, к слухам об интригах царицы Мартины, низвержению ее и вступлению на престол Константа II. И внутреннее состояние провинции Африки, и слабость власти в столице — все внушало патрикию надежду на успех смелого предприятия, и он провозгласил себя императором. Хотя в управляемом им экзархате это революционное движение встречено было с большим сочувствием не только со стороны романизованных классов, но также и в массе местного берберийского населения, тем не менее экзарх понимал громадную важность настоящего момента и предпочел встретить предстоящие события не в Карфагене, а внутри страны, в укрепленном городе Суфетуле.

Ближайшая опасность угрожала, впрочем, не со стороны Константинополя, а из соседнего Египта. Мы видели, что Омар приостановил движение на запад своего полководца Амру; преемник Омара, калиф Осман, в 647 г. дал приказание Абдаллах ибн Сайду, наместнику Египта, идти на Африку. Легкая мусульманская кавалерия, в которой арабы не имели себе соперника в то время, набросилась на незащищенные места провинции Бизацены и наносила громадный вред крестьянскому населению. Патрикий Григорий, собрав большое войско из византийских гарнизонов и из местных племен, выступил против неприятеля в сопровождении своей дочери, которая сражалась с арабами с редким мужеством и храбростью. В равнине Сбейтлы произошла кровавая битва, в которой византийцы потерпели страшное поражение, потеряв своего предводителя экзарха и его дочь, попавшуюся в плен. После одержанной победы арабы приступили к осаде города Суфетулы (Сбейтла), который взяли на щит и подвергли страшному опустошению. Дальнейшие успехи арабов были, однако, приостановлены в крепких северных городах, занятых греками, которых они за слабым развитием осадного искусства не могли еще с успехом осаждать. Вследствие этого Абдаллах охотно согласился на мирные переговоры и очистил на этот раз занятую страну, получив за это громадную выкупную сумму.

После изложенных событий арабы не делали попыток завладеть Африкой в течение значительного периода времени. Внутренние раздоры в калифате и переход власти к племени Омейядов в потомстве Абу-Суфиана отвлекли внимание арабов от внешних предприятий почти на 20 лет. Новое серьезное движение из Египта обнаруживается в первый раз только в 659 г., когда калиф Моавия для похода в Африку назначил старого и испытанного в битвах полководца Амру, который раз уже совершил удачный поход в эти земли, но был приостановлен осторожным Омаром. Политическое положение провинции после возмущения экзарха Григория, по-видимому, далеко не улучшилось, и вообще половина VII в. в истории Византийской империи представляет эпоху крайнего ослабления и упадка материальной силы и власти. Император Констант пытался изданием своей формулы под именем «Типа» примирить религиозные партии, но возбудил против себя недовольство и в особенности в римском епископе, к которому тесно примыкала по своим воззрениям Африканская Церковь.

И тем более можно пожалеть о горячности, с которой обсуждались церковные споры, что Констант II сознавал всю важность переживаемых событий и с целью противодействия арабам и удержания западных областей в связи с империей решился на экстренные средства, перенеся на некоторое время свое пребывание в Сицилию и приняв меры к укреплению Карфагена и к усилению средств защиты в Африке. К сожалению, все это требовало новых материальных средств и вызвало увеличение повинностей, которые ложились тяжелым бременем на Африканский экзархат и усилили раздражение против власти императора. Когда в 665 г. арабы готовили большую экспедицию в Африку, эта страна находилась в полном брожении: экзарх был изгнан из Карфагена и заменен самовольно избранным начальником, туземные берберийские племена находились в анархии и готовы были охотней подчиниться мусульманам, чем сносить тяжелую зависимость от императора. Прочные завоевания в Африке начались после 665 г., когда арабское войско вторглось в византийскую область и начало опустошать во всех направлениях Бизацену. Император послал из Сицилии отряд в 30 тыс. под предводительством патрикия Никифора, который, однако, не остановил арабов, но потерпел от них поражение. Богатая добыча, взятая арабами в этом походе, и легкость, с которою удалось им выгнать греков даже из некоторых укрепленных мест, внушили им уверенность, что византийская Африка может быть ими занята без особенных трудностей.

Исполнителем воли калифа на этот раз явился Окба ибн Нафи, который с 10-тысячным отрядом проник в византийскую область. Для ясности изложения следует сказать, что провинция Африка, или арабский термин «Ифрикия», обнимала главным образом приморские области, начиная от Египта: частью Пентаполь с городом Барка, далее провинцию Триполь, затем Бизацену, Нумидию, Африку с Карфагеном и Мавританию, или Магриб. Пентаполь и Триполь были присоединены к арабским владениям вслед за подчинением Египта; следовательно, к экзархату Африки в занимающее нас время относились области, начиная с Бизацены. Таким образом, все географические термины, которые далее встретятся в изложении арабских походов, относятся к пограничным местам между Триполи и Бизаценой. Во время похода Окбы ибн Нафи в 667–668 гг. провинция Триполь до острова Джербы перешла уже под власть арабов, равно как и внутренняя полоса земли с оазисами Уаддан и Феццан. Это была эпоха наибольшего потрясения империи: насильственная смерть царя Константа II в Сиракузах и появление двух бунтовщиков, объявивших себя императорами в Сицилии и в Малой Азии, побудили Константина Погоната собрать все силы, какими располагала империя, для борьбы с самозванцами. Это дало возможность арабам не только без помехи распорядиться с приобретенными областями, но и обеспечить на будущее время обладание значительной частью экзархата.

С этой целью Моавия приказал Окбе утвердиться в завоеванной области и основать на границах Бизацены укрепленный лагерь. Арабский полководец увеличил свой отряд свежими силами из берберов, завоевал новые области на юг от Триполи и двинулся далее на северо-запад к Бизацене, заняв Кастилию и Гафсу. Но самым смелым и важным в стратегическом отношении было то, что он пришел к мысли основать город Кайруан (670) поблизости от морского берега, избрав его опорным местом для господства в Африке и для будущих военных предприятий против империи. Этот город возник на обширной болотистой равнине, в небольшом расстоянии от Гадрумета и при подошве гор, которые защищали византийскую область. Не обращая внимания на неблагоприятные условия почвы и на возражения военных людей, он в течение пяти лет с настойчивостью занимался устройством города и приготовил в нем опорный пункт для новых завоеваний и убежище на случай поражения. Впоследствии здесь образовался прекрасный юрод со множеством роскошных мечетей и частных зданий и, вместе с тем, важный торговый пункт.

Что не может не поражать историка, это полное отсутствие данных для суждения о том, как отнеслись византийцы к постройке Кайруана и предпринимали ли какие попытки, чтобы выбить арабов из занятой ими позиции. «Основание Кайруана, — говорит Диль, — имело неисчислимые последствия для будущих судеб Африки. Прежде, когда мусульманские экспедиции направлялись из Египта или из Барки, соединенные с ними опустошения при всей их беспощадности были всегда ограничены по времени, и между византийскими владениями и арабами образовали заслон берберийские племена Триполи и Бизация, которые до известной степени ослабляли напор врагов. Теперь, на границах самой Проконсульской провинции возвышалась цитадель, занятая сильным гарнизоном, откуда будут беспрестанные вылазки против крепостей, защищающих пограничную область (limes), постоянные опустошения, нарушающие покой провинции. Каждая новая экспедиция здесь найдет безопасное место для склада добычи; здесь в случае неудачи она имеет возможность запастись свежими силами. И, между тем как византийская провинция под этим постоянным напором будет постепенно приближаться к погибели, мусульманство победоносно будет расширяться из Кайруана по всей Африке, и религиозная пропаганда, идя рядом с завоеваниями, укрепит эти последние. Конечно, еще около 30 лет византийцы будут с мужеством и по временам с успехом вести борьбу; тем не менее, основание Кайруана обозначает решительный поворот к падению Африканского экзархата» ¹⁰.

Окба скоро был отозван из Африки, и на его место назначен Абу-Могаджир. Но это не имело существенного значения для экзархата, т. к. разжалованный генерал снова вошел в милость калифа и получил в управление Африку. В 683 г., оставив в Кайруане небольшой гарнизон, он бросился на запад, чтобы докончить подчинение византийской Африки, и, не приняв никаких мер к защите отступления на случай возможной неудачи, неосторожно дошел до Мавритании, хотя в тылу у него составился значительный отряд из берберов и остатков византийских гарнизонов, имевший целью отрезать ему отступление. Действительно, когда Окба считал кампанию оконченной, дошедши, по арабским, преувеличенным конечно, известиям, до берегов Атлантического океана или до нынешнего Танжера, на возвратном пути к Кайруану он был окружен восставшими племенами в своей стоянке близ Тегуды, где пал геройской смертью. Ближайшим следствием этого поражения было то, что опорный пункт арабов в Кайруане был утрачен, и еще на десять лет продолжено было в Африке господство императора.

Наступательное движение против византийских приморских владений в Африке вновь обнаруживается в 693 г., когда калиф Абд ель-Мелик отдал распоряжение о начатии действий против Карфагена. Наместником калифа в Африке был Гассан ибн Номан, занятый в то время подготовлением средств для борьбы с обширным союзом берберийских племен, стоявшим под управлением храброй царицы, известной под именем Кагены, или Волшебницы, которая имела среди воинственных горных племен громадный авторитет. Мусульманский вождь открыл кампанию смелым и решительным движением против главных позиций, остававшихся во власти Византии на морском берегу, в 695 г. осадил столицу экзархата Карфаген. После битвы под стенали города, в которой экзарх потерпел поражение, Карфаген взят приступом и занят мусульманами. Остатки войска и часть романизованного населения искали спасения в Сицилии и на островах; большинство же населения взято в плен и обращено в рабство. Но это не был еще заключительный акт истории Африканского экзархата под византийской властью.

Гассан, оставив гарнизон в Карфагене, поспешил против царицы Кагены, которая, спустившись с горных вершин Нумидии, расположилась лагерем в долине Багайя. Около царицы собрались не только берберийские племена, но и значительная часть местного культурного и христианского населения-все те, для кого нежелательно было усиление мусульманской власти. Произошла битва на берегах речки Уэд-Нини, в которой арабам нанесено было страшное поражение. Вот почему грекам снова могло улыбнуться счастье в Африке. В то время, как Гассан испытал поражение от союза берберийских племен и, не имея средств держаться в завоеванной стране, отступил в Пентаполь, к Карфагену прибыл греческий флот под предводительством патрикия Иоанна и без труда овладел городом, восстановив в приморских частях экзархата византийскую власть (697). Но это продолжалось один лишь год, потому что в 698 г. греческий флот должен был отступить из Карфагена под угрозой мусульманских морских судов.

С тех пор экзархат, за исключением нескольких городов в Мавритании и Проконсульской провинции, окончательно подчинился мусульманам. Конечно, арабам не даром досталось утверждение в этой прекрасной и весьма обработанной стране, о которой современники занимающих нас событий говорили: от Триполи до Танжера вся страна была похожа на сад. Но с конца VII в. они научились уже под руководством греков строить суда и имели в распоряжении морской флот, которым пользовались для перевозки людей и военных материалов во все приморские места, находившиеся в их владении. В особенности серьезное сопротивление нашли арабы в союзе независимых племен, во главе которого стояла царица Кагена. Чтобы отстоять свою свободу, эти племена вполне опустошили страну и уничтожили города и крепости, дабы не оставить арабам средств держаться в разоренной стране. Героическая легенда о последней борьбе берберов с арабами соединена с именем царицы Кагены, которая не раз нанесла поражение арабам и славно погибла в одной из битв с Гассаном.

Преемник Гассана в управлении Кайруаном и новой провинцией с Карфагеном во главе, Муса ибн Носейр (704), довершил покорение Африки смелым движением на запад и подчинением приморской страны до крепости Септем (Танжер). Последним правителем этой самой крайней на западе византийской области был комит Юлиан. Овладев африканской береговой полосой от Египта до Танжера, арабы нанесли громадный ущерб благосостоянию страны, управляемой экзархом. Походы Гассана и Мусы истребили до основания культуру, уничтожили города и погубили сельское население Африки. Последние берберийские племена, потеряв в постоянных битвах с арабами своих вождей, должны были подчиниться завоевателям, принять мусульманство и сделаться ревностными приверженцами ислама. С арабским завоеванием Северная Африка, бывшая христианской и высококультурной страной, утратила большую часть своего населения, обращенного в рабство и распроданного на базарах Востока, и обратилась в пустыню, которую населяют бедуины. «Большинство городов Ифрикии, — говорит арабский историк, — опустошены вследствие сопротивления, оказанного берберами; селения покинуты жителями, хозяйственные заведения сожжены, оросительные работы запущены»¹¹. Что касается христианской Церкви, то хотя арабы допустили свободу отправления религиозных обрядов под условием платы определенной дани, тем не менее с первых же лет арабского завоевания обращение в мусульманство сделалось весьма обыкновенным явлением, и множество церквей обращено было в мечети. Впрочем, веротерпимость не была последовательной и неизменной политикой калифов. Так, Омар II в 717 г. лишил христиан их привилегий, и они были обязаны или оставить страну, или принять мусульманство. Часть христиан переселилась в Италию и Францию, большинство же обратилось в ислам. Таким образом, вскоре после завоевания цветущая прежде Африканская Церковь доведена была до крайнего оскудения.

В заключение нам остается ознакомиться с завоевательными притязаниями ислама, обращенными на малоазийские владения и на самую столицу Византийской империи.

Уже первоначальная история победоносного расширения мусульманства представляет ясное доказательство того основного положения, которое проникает самое существо мусульманства как религии и как политической системы, что его живой нерв заключается в военном деле, и что самый мудрый калиф всегда умел направлять на новые военные предприятия мусульманский народ-войско. Движение арабов в Сирию и Месопотамию, завоевания их в Средней Азии до Индии сделали из них, по преимуществу из легкой кавалерии арабской армии, первое в свете сухопутное войско, которое не знало себе соперника. Осадное искусство, сначала совсем им не известное, система обороны и укрепления стана, где необходимы были знания техники земельных сооружений, скоро усвоены ими были от сирийцев, греков и армян и стали быть применяемы в войнах с Византией. Но завоевания, сделанные в Египте и в Африке, вызвали у арабов появление морских судов и постепенно приготовили их к господству на Средиземном море. В самом деле, владение морским берегом Африки с морскими торговыми гаванями нельзя было обеспечить за собой без достаточного флота, равно как почти невозможно было поддерживать сухопутные сношения из Египта с Баркой, Карфагеном, Танжером и еще более снабжать эти места гарнизонами, военными запасами и разным продовольствием. А затем впереди были Кипр, Крит, Родос и Сицилия и, наконец, Константинополь, куда направились жадные взоры калифов, начиная с конца VII в.

Начало знакомства с морским делом относится к половине VII в. К648-649). Это было смелое для арабов предприятие, на которое они не сразу решились. Говорят, что осторожный Омар никак не соглашался вверить судьбу правоверных неверной стихии, и только при его преемнике наместник Сирии Моавия воспользовался прекрасным строительным материалом, какой представляли финикийские леса, и изготовил значительный флот. Первыми строителями и матросами были, конечно, сирийские христиане, и первое предприятие имело целью поход на Кипр. На 1700 судах арабы подплыли к Кипру, взяли главный город Констанцию и опустошили весь остров. На этот раз Моавия не утвердил за арабами первое морское завоевание, т. к. император Констант послал на Кипр отряд морских судов, которым удалось прогнать арабов. Но, начиная с 650 г., морское господство Византии на Средиземном море начинает подвергаться ограничениям со стороны арабов, которые своими набегами на малоазийские берега причиняли империи немалый вред. В 653 и 654 гг. занят арабами Кипр, и в то же время неприятельские корабли показались в виду Халкидона, угрожая столице.

По поводу этих событий, которые должны были сильно затронуть современников, у писателя Феофана есть несколько любопытных известий. В 654 г. Моавия, захватив Родос, низверг статую Солнца, знаменитый родосский колосс, и продал ее одному торговцу еврейского происхождения из города Эдессы, который навьючил на 900 верблюдов материал, полученный из обломков статуи. В следующем году Моавия сделал большие приготовления судов и занялся снаряжением их для замышляемого им похода против Константинополя. Заготовка судов производилась в Триполи на финикийском берегу. Два местных жителя, родные братья, пылая ревностью по Боге, неожиданно напали на три-польскую темницу, в которой содержалось много пленных ромэев, взломали ворота и освободили заключенных. Затем они убили правителя города и его арабский гарнизон и предали огню весь приготовленный для похода запас; сами же спаслись бегством в византийские области. Но арабы не оставили своего намерения. Моавия, отправившись походом на Кесарию Каппадокийскую, поручил выполнение морского предприятия Авулафару, назначив его адмиралом флота. Он пошел по берегам Ликии, где находился в то время царь Констант, и вступил с ним в сражение. Несмотря на дурной сон, предвещавший поражение, император вступил с арабами в сражение и потерпел сильное поражение Он неминуемо попался бы в плен, если бы не надел одежду простого матроса и не перешел в другой корабль.

Таковы были первые столкновения с арабами на море. Дальнейшие успехи их приостановлены были последовавшими в калифате смутами по смерти Османа и борьбой из-за власти. В 659/60 г. Констант заключил с арабами мир, причем калиф обязался платить дань ¹².

С переходом власти калифа к Моавии (661) притязания на обладание морем и опустошительные набеги на приморские области Византии снова входят в систему арабской политики. Сухопутные набеги на внутренние города и опустошения приморских мест ставили империю в чрезвычайно тяжелое положение, т. к. лишали культурные области Малой Азии постоянного оседлого населения, с которого собирались подати и шла воинская повинность. С этого времени входит в политику императоров обычай заселять пустопорожние места на Востоке славянскими колонистами, переводимыми из областей Балканского полуострова, и частью переселенцами из Армении, чем придана была малоазийским провинциям новая сила, поднявшая экономические средства и военную силу империи. В 668 г. со вступлением на престол Константина IV Погоната Моавия возложил на своего сына Иезида осуществление главных своих планов насчет империи. За скудостью данных трудно проследить в подробностях хорошо согласованные арабские предприятия против Константинополя с суши и с моря. В течение семи лет арабы угрожали столице постоянной опасностью нападения и осадой с моря.

Предводитель арабских сухопутных сил Суфиан ибн Ауф пришел к Халкидону с сухопутным войском, а флот вошел в Дарданеллы и высадил значительный отряд на европейском берегу близ Эвдома, или в нынешнем Макрикей, за стенами города. Этому отряду предстояло осаждать город со стороны суши, от Мраморного моря до Золотого Рога. Во все времена одновременное обложение Константинополя с суши и с моря представляло для города большую опасность, несмотря на крепкие его стены и искусную систему защиты. Почему на этот раз не удалось предприятие, трудно сказать. По всем данным, флот под начальством Абд-Еррахмана прибыл весной 672 г. От апреля до сентября арабы находились в непрерывных стычках с гарнизоном константинопольским, но, по-видимому, не имели успеха. С наступлением осенних непогод арабский флот снимал осаду и уходил зимовать в Кизик, которым овладели арабы в первый год осады и которым пользовались затем как морской зимней стоянкой. Нет сомнения, что это давало императору возможность сделать новую заготовку припасов и исправить причиненные врагом повреждения стен и таким образом свести на нет и то немногое, что успевали сделать арабы летом. Главным успехом греки обязаны новому военному средству, если не изобретенному в это время, то впервые примененному в защите Константинополя от арабов в 672–679 гг. Это средство, известное под именем жидкого, водяного или морского огня и чаще под именем греческого огня, приписывается сирийскому химику или архитектору по имени Каллиник, сообщившему свой секрет византийскому правительству, которое сделало из него государственный секрет и долго пользовалось им с большим успехом против своих врагов. Константин IV построил для применения этого изобретения особые суда больших размеров с устроенными на них трубами или сифонами для выбрасывания горючего вещества. Эти суда назывались сифонофорными, и приближение их к неприятельскому флоту внушало последнему чрезвычайный страх, т. к. выбрасываемый огонь горел и на воде и беспощадно уничтожал все, к чему прикасался ¹³.

Хотя секрет состава знаменитого греческого огня остался неизвестным, не раз было высказано мнение, что по существу это был состав, подобный пороху, хотя в нем были и другие отличные от пороха свойства, если придавать значение описаниям поразительного действия состава даже на воде. Состав выбрасывался на неприятельские корабли, а равно с высоты стен на осаждающего город неприятеля из особо устроенных глиняных и наглухо закрытых сосудов, которые в нужное время раскрывались посредством механического приспособления вверху сосуда и с силой на значительное расстояние выбрасывали горючий материал. Что это не был вполне пороховой состав, видно уже из того, что содержался в глиняных сосудах, которые, по-видимому, не разрушались и после употребления состава в дело, как это видно из множества подобных сосудов, находимых еще и по настоящее время. Действие состава, во всяком случае, было решительное и чрезвычайно губительное для неприятеля. Не только в деле под Константинополем с арабами в 672 и следующих годах, но и во все средние века до изобретения пороха знаменитый греческий огонь играл важную роль в войнах Византии и не раз спасал империю в крайней опасности.

Возвращаясь к арабским походам, повторяемым каждую весну движением на Константинополь из Кизика, мы должны признать их вполне неудавшимися и соединенными для арабов с громадными потерями. Сознав бесполезность семилетних усилий, арабы должны были отказаться от продолжения борьбы и на возвратном пути у берегов Памфилии близ Силея испытали сильную бурю, которая истребила часть флота, тогда как остатки подверглись нападению со стороны стратига кивиррэотской фемы. Наконец, и сухопутное войско на обратном пути от Константинополя сделалось легкой добычей византийских вождей Флора, Петроны и Киприана, которые убили 30 тыс. арабов. Можно думать, что Византии осталось воспользоваться благоприятным положением дел и поправить свои дела на границах Сирии, где арабы достигли значительного преобладания. Ослабление арабов скоро отразилось на состоянии взаимных отношений в Сирии. Христианское население Ливана — жители гор, недоступных для арабов, известные под именем мардаитов, — начало делать нападения на Сирию и Палестину; со стороны же Малой Азии заслоном против арабских нападений начинают быть обширные славянские колонии, организованные в фемы. Таковы были основания, побудившие калифа Моавию искать соглашения с Константином Погонатом и заключить с ним мир на 30 лет. Между условиями этого мира следует в особенности отметить уплату ежегодной дани в пользу империи.

Это был первый успех христианской империи над арабами. Царь Константин Погонат первый в длинной серии византийских царей оказал важную услугу христианству и европейской культуре, задержав победоносное движение арабов и поставив им серьезную преграду в укреплениях Константинополя. Услуга его была сознана и современниками, что видно из слов летописца, сказавшего в повышенном настроении «Узнав об этих событиях, жители западных стран, как каган аварский и выше его владеющие короли, экзархи и кастальды и самые сильные из западных народов, послали к царю послов с дарами и просили утвердить и любовь с ними Уступая их просьбам, царь утвердил и с ними мир, как верховный владыка. И была великая тишина на Востоке и Западе»¹⁴ Под несколькими замысловатыми выражениями, под которыми подразумеваются европейские государи VII в., несомненно следует читать и франкского короля, и лангобардских герцогов Италии, и, может быть, вестготских властителей Испании. Все эти государи до известной степени были в сфере влияния империи

Этими событиями, сулившими мир и спокойствие тогдашнему историческому миру, мы заканчиваем первый том истории Византии. Летописец помышлял о всеобщей тишине при рассказе о событиях конца VII в, между тем сколь далеко было человечество от этой вожделенной тишины, о которой оно мечтает, но к которой нимало не приближается на протяжении целых тысячелетий, доступных нашему изучению И сколько ударов готовил еще мусульманский мир как христианской столице империи, так и западноевропейскому человечеству! Тем не менее

Иконоборческий Период (717–867 гг)

Глава I

Характеристика периода

Лев Исавр. Отражение арабского нашествия

Почти все VIII столетие и первая половина IX характеризуются общим термином «иконоборческого периода». Этот период не только носит во главе имя Льва Исавра, но и тесно связан с этим именем главными течениями, берущими начало в царствование этого императора, и теми реформами в законодательстве, которые падают на его время, обнимая военное дело и гражданские отношения по преимуществу земледельческого класса. Не потому, однако, занимающему нас периоду усвоено наименование иконоборческого, чтобы вопросом о борьбе за почитание икон исчерпывались все интересы, но потому, что умственная, нравственная и политическая жизнь общества в это время более или менее зависела от иконопочитания и направлялась стоявшими в борьбе партиями почитателей икон и противников почитания икон (иконокласты — иконоборцы). Но если, выясняя значение термина, мы стали бы отправляться от одного лишь внешнего представления о почитании икон или гонении против иконопочитателей, то наше понимание периода было бы и односторонне, и весьма недостаточно. Уже давно и многими было отмечено, что иконоборческие цари вооружались, главным образом, против суеверий современного общества, и что предпринятые ими реформы направлялись ко благу подданных, в интересах государства. Нельзя, кроме того, оставлять без внимания, что и тесно понимаемый вопрос о почитании икон не ими поставлен на очередь, а занимал умы многих христианских деятелей и ранее VIII в.

Кроме почитания икон, иконоборческим движением были затронуты самые существенные вопросы христианского вероучения: о воплощении Бога-Слова, о Богородице, а также подвергались колебанию обряды и формы богослужения. Независимо от сего иконоборческий период нанес большой удар монастырям и монастырскому роду жизни, возбудив сомнение в правильности и целесообразности того явления, что множество здоровых и могущих приносить пользу обществу людей оставляет гражданские обязанности и идет в монастыри, что на монастыри затрачивается значительная часть труда, и что монастырям и богоугодным учреждениям принадлежала чуть ли не треть всей государственной земли. Отсюда видно, что иконоборческий период есть период реформ, глубоких и разнообразных перемен во всех условиях религиозной, гражданской и политической жизни Византийского государства и потому заслуживает особенного внимания.

Если нужно было бы назвать в истории Византии наиболее рельефный период, которым резко характеризуется византинизм и который дает тон всему дальнейшему историческому развитию, то, конечно, таким следовало бы признать именно период, начинающийся со Льва Исавра и продолжающийся до Василия Македонянина. Иконоборческая эпоха задела за живое самые чувствительные струны человеческого существа; тогда люди боролись не на живот, а на смерть из-за отвлеченного принципа, живо интересуясь ходом религиозной борьбы и жертвуя для торжества идеи самыми дорогими интересами. Как выше сказано, иконоборческие цари не только боролись против поклонения иконам, но выступали с реформами, и в этом состоит основной факт, по которому иконоборческой эпохе принадлежит глубоковажное значение в истории Византии.

Усвояя иконоборческому периоду капительное значение в истории и считая его наиболее выразительным проявлением византинизма, мы должны отметить еще, что самый исторический материал, составляющий содержание истории VIII и IX столетий, т. е. самая этнографическая основа, к началу этого периода получает разнообразные примеси от иммиграции новых элементов. Повторились, правда в меньшем объеме, те явления, какие имели место в эпоху переселения народов и которые вызвали падение Западной империи. В течение VII в. славянами окончательно была занята значительная часть Балканского полуострова, что не могло не придать совершенно нового характера дальнейшему развитию истории стран, заселенных новыми обитателями. В желании обезопасить себя со стороны Балканского полуострова и ослабить волны движения славян, византийское правительство принимает ряд мер к заселению ими Малой Азии; с этой целью практиковалась система правительственной колонизации славянами тех областей, которым угрожало арабское завоевание. Но эта мера, в свою очередь, создавала ряд непредвиденных затруднений на Востоке. Существенным мотивом, который до известной степени объясняет судебную реформу и земледельческий закон исаврийских царей, должны быть признаны славянская иммиграция и колонизация византийских областей новыми подданными. Исаврийские цари должны были посредством нового законодательства, частью опиравшегося на обычное право славян, определить условия жизни мелкого земледельческого класса и согласовать его гражданское положение с существовавшими в империи законами.

В такой же мере административная и законодательная деятельность Льва зависела от славянской колонизации Балканского полуострова и некоторых частей Малой Азии, как его религиозная политика до известной степени была обусловлена и частью подготовлена мусульманскими завоеваниями и влиянием магометанства. Ислам вырос на почве исторических и культурных условий, какие представляли в то время две империи на Востоке: Персия и Византия. Отторгнув от Византийской империи Сирию, Палестину, Египет, Африку и некоторые острова, мусульманство своими военными успехами ограничило пределы империи, лишило ее большинства инородческих элементов и содействовало большему сцеплению родственных этнографических групп. Как в нынешней Турции освобождение находившихся под властью ее чуждых народов способствовало сцеплению и национальному возрождению турок, так и в прежней Византии потеря областей с инородческим населением сопровождалась усилением эллинского национального самосознания, выразившегося в выработке идеи ортодоксальности. Хотя византийское православие с отпадением названных выше областей утрачивало в своем объеме, но взамен того оно выиграло в цельности и крепости. Реакционные элементы на перифериях группируются в усилившихся религиозных сектах; православное же византийское царство, опираясь на эллинское национальное начало, приобретает тот характер исключительности и филетизма, с которым Византия вступает в средние века и который отличает византинизм как исторический принцип.

В числе других признаков, характеризующих период, следует указать еще на то, что византийский престол был занимаем в это время двумя инородческими династиями: исаврийской и армянской. Обе династии, выставившие ряд весьма способных и даровитых правителей, старались придать эллинизму то место в империи, какое ему могло принадлежать по праву, причем иконоборческая система служила обычным орудием административного и законодательного воздействия. Весьма любопытно, что в провинциях возникают попытки к организации независимых княжений. Среди узурпаторов выделяются смелостью и талантливостью самозванцы славянского происхождения.

Каким образом среди полной дезорганизации и общего расстройства государственного порядка, какое замечается в конце VII в., могла образоваться такая способная и энергичная сила, какую представляет собой Лев Исавр, — это остается неразрешимой загадкой. С 695 г., когда был низвергнут последний представитель дома Ираклия, Юстиниан II, наступил двадцатилетний период анархии, во время которого власть переходит в руки бунтовщиков и авантюристов, поддерживаемых своевольными военными частями. Порядок до известной степени сохранялся еще в столице и больших городах, сельское же население провинций находилось в брожении и часто не знало, на чьей стороне держаться; армии, посылаемые против внешних и внутренних врагов, бунтовали; славяне и арабы — одни со стороны Европы, другие из Азии — угрожали самому существованию империи. В это время шесть императоров лишились престола насильственным образом, из них четыре погибли от руки палача. Было бы излишне упоминать о нравственных и культурных условиях среды, в которой вырос Лев Исавр, тем более что известия о происхождении и ранних годах его жизни крайне скудны и разноречивы.

Попытаемся, однако, собрать сведения об условиях, в которых образовался характер такого важного исторического лица, которым обозначается определенная эпоха в истории. По одним известиям, Лев происходил из Германикии, что в Северной Сирии; по другим-из горной Исаврии, что в южной части Малой Азии, против острова Кипра. Основываясь на том, что в Исаврии есть город Германикополь, и что исаврийское происхождение Льва подтверждается как традицией, так и эпитетом «исавр», сросшимся с его именем, мы можем географический термин «Германикия» вполне отождествить с городом Исаврии Германикополем. Установить происхождение Льва из этой горной области важно и в том отношении, что здесь же он имел одного из главных помощников в подготовке иконоборческого движения.

В горных областях Тавра, составлявших в конце VII в. границу византийских и арабских владений, происходило усиленное брожение умов на религиозной почве, вызванное успехами мусульманства и направлявшееся к подрыву православия. В юные годы Льва последовало переселение части его соплеменников и сородичей во Фракию, в первое царствование Юстиниана II. Первые шаги политической карьеры Льва сделаны были во Фракии, где он оказал содействие царю Юстиниану II, когда тот с помощью болгар шел против Византии, за что был обласкан и принят на военную службу с офицерским чином спафария. Несмотря на крайнюю жестокость этого царствования и на систематические преследования против личных врагов Юстиниана, Льву удалось избежать опасностей и даже особенно выдвинуться на служебной лестнице. На него было возложено важное поручение отправиться на Кавказ и попытаться воздействовать на Грузию и Колхиду в том смысле, чтобы подготовить здесь союз против арабов, замышлявших движение на Кавказ. Эта миссия, полная всяких приключений и неожиданностей, исполнена была Львом с успехом и дала ему возможность запастись опытом и знанием для предстоявшей ему впереди деятельности. В 713 г. по возвращении в Константинополь он нашел на престоле Анастасия, т. к. Юстиниан и его преемник Филиппик были уже убиты, который вознаградил заслуги Льва тем, что назначил его стратигом фемы Анатолика. Уже это назначение главнокомандующим самой важной и обширной фемы ставило Льва в число первых государственных людей Византии, а личные его связи со стратигом соседней фемы Армениак Артаваздом, за которого он скоро затем выдал дочь свою Анну, передавали в его руки главный нерв, приводивший в движение политику империи, именно военные силы страны. Эти два вождя держали в своих руках судьбы империи, в то время находившиеся в крайней опасности вследствие сухопутного и морского движения на Константинополь арабов.

Никогда магометанский мир не представлялся столь грозным и могучим, даже в XV и XVI вв., как в период, к которому мы приступаем. В начале VIII в. арабы угрожали христианской Европе с двух сторон: с крайнего Востока — нападением на Константинополь и Фракию, с отдаленного Запада — предприятиями против Испании и Южной Франции. С горячим пылом и рвением, не знавшим препон, и с сознанием превосходства перед всеми христианскими народами, которые везде уступали победоносно наступавшему мусульманству, арабские вожди и повелитель правоверных, казалось, приближались к осуществлению заветной и столь часто выражаемой мысли о подчинении калифу всего известного тогда мира. Особенно важно отметить, что положение дел в империи было тогда крайне опасно и благоприятствовало враждебным против нее замыслам.

С 695 г., со времени изгнания из Константинополя Юстиниана II, продолжался целых 20 лет период анархии, когда престол переходил из рук в руки, от одного авантюриста или избираемого бунтующей армией честолюбца к другому. Калиф Сулейман, с 715 г. ставший во главе мусульманского мира, находил все основания воспользоваться этими обстоятельствами для движения на Константинополь и приказал готовить флот на берегах Сирии. Предшественник Льва на престоле византийской империи Анастасий (713–716) секретно отправил небольшую эскадру, чтобы уничтожить приготовленный арабами материал для постройки кораблей. На суда был посажен отряд из фемы Опсикий под начальством логофета Иоанна. Но эта эскадра взбунтовалась против своего вождя, провозгласила царем некоего Феодосия и вместо выполнения данного ей поручения предпочла движение на Родос, а потом к столице, чтобы свергнуть Анастасия и возвести своего избранника Феодосия. Анастасий отказался от власти и с согласия своего более счастливого соперника стал жить в Солуни частным лицом. Но правление Феодосия продолжалось недолго.

О вступлении Льва Исавра на престол любопытные сведения находятся у писателя Феофана. Хотя это скорей народное предание, занесенное без достаточной критической оценки в летопись, но в нем сохранилось настроение современности и непосредственное отношение к совершившимся событиям. Лев Исавр как стратиг обширной фемы непосредственно был заинтересован арабскими военными планами и наблюдал за движениями их и приготовлениями к походу. Но и то, что происходило в столице вследствие возмущения фемы Опсикий и избрания в цари Феодосия, не могло не занимать его внимания. Именно фема Опсикий вместе с «готогреками» заняла силой столицу, прогнала из нее партию низверженного императора и, вместе с тем, произвела в городе страшную резню. Успех фемы Опсикий возбудил зависть той фемы, которою командовал Лев Исавр; она провозгласила императором своего стратига, не признав Феодосия, заодно с фемой Анатолика была фёма Армениак.

Лев Исавр, как сказано выше, тщательно наблюдал за арабским движением; арабский полководец Сулейман вступил с ним в переписку: «Зная, что власть над ромеями должна перейти к тебе, я прошу тебя придти к нам, чтобы переговорить о мире»¹. Сарацины, подступив к городу Аморию, провозглашают Льва царем и убеждают жителей последовать их примеру. Между тем Лев в ответ на полученное письмо спрашивал: если сарацины желают мира, то зачем они осаждают Аморий? «Приходи только, — отвечал Сулейман, — и я отступлю». После трехдневного пребывания у сарацин и после продолжительных переговоров Лев понял, что они не намереваются отступить. Тогда, пригласив их на пир, он пытался выведать их намерения. Во время пира ему донесли, что сарацинские всадники окружили место стоянки; но один сарацинский воин объяснил, что это сделано ради поимки вора, убежавшего из лагеря с большой суммой денег. «Не беспокойтесь, — сказал стратиг, — куда бы он ни скрылся, от нас он не уйдет».

Вступив в сношения с жителями Амория, Лев внушает им бодрость и советует крепко держаться. В это время пришел для свидания со Львом епископ Амория, сарацины же потребовали выдачи его. Стратиг скрыл у себя епископа и приказал своему служителю: «Переодень его в другую одежду и пусть под видом дровосека или водоноса уйдет он в горы!» А затем, желая освободиться от сарацин, он говорит им: «Пойдемте к эмиру, там переговорим обо всем». Взяв с собой свиту из 200 человек и как бы желая охотиться, он поехал влево, а сопровождавшие его сарацины спрашивают: «Куда идешь?» «А вот хочу расположиться станом на этой поляне». «Нехорошо поступаешь, — сказали арабы, — мы не идем с тобой». На другой день стратиг посылает в арабский лагерь своего доместика гвардии к Сулейману и приказывает сказать: «Я положился на ваше слово, а вы коварно хотели задержать меня, вот почему я ушел». Между тем в сарацинском лагере обнаружилось недовольство действиями Сулеймана: «Что держишь нас под стенами, а не позволяешь делать наезды?» И войско, собрав палатки, отступило от Амория.

Обезопасив Аморий от сарацин и поставив в нем гарнизон под начальством турмарха с 800 воинов, сам Лев отступил в Писидию. Арабский же вождь Мослема, зная, что между стратигом и царем Феодосием существует вражда, и желая подкупить стратига лаской и иметь с ним мир, приказал не подвергать опустошению подчиненные ему области. Тогда стратиг дает знать Мослеме: «Хотел бы видеть тебя, но я раз положился на слово Сулеймана, а он хотел захватить меня, теперь я боюсь». «Вижу, — говорит посланному Мослема, — что твой господин шутит, потому что я совсем не делал нападений на его область». Тогда Мослема написал стратегу: «Приходи ко мне, будем в мире, и я все исполню, чего желаешь». Лев, видя, однако, постоянное приближение Мослемы, хотя и в обход фемы Анатолики, сам отступил на запад, прибыл в Никомидию и после одержанной победы над сыном царя Феодосия весной 717 г. был избран царем в Константинополе. Избрание происходило с соблюдением установленных форм, т. к. Лев имел в свою пользу и голос патриарха и согласие Феодосия, за него же были сенат и народ. Получив через патриарха обещание со стороны Льва, что его жизнь не подвергнется опасности, Феодосии сложил с себя власть и принял пострижение, проводя остаток жизни в Ефесе.

Рассказанные здесь события, почти дословно заимствованные из летописи Феофана, ставят Льва Исавра в особенно близкие отношения с арабскими вождями Сулейманом и Мослемой, которые вступили уже на византийскую территорию и приготовляли согласованное нападение на Константинополь. Для выяснения характера политической и религиозной деятельности царя Льва в высшей степени важно установить те основания, по которым ему усвоено было наименование арабофила, или зараженного сарацинскими воззрениями, и помимо его религиозных взглядов, которые современникам казались близкими к мусульманским, выделить в летописных известиях серию повествований о непосредственных его сношениях с арабскими вождями. Реальность и правдоподобность этих повествований может быть подтверждена, между прочим, географической обстановкой и упоминанием мест и городов, около которых арабы проходили и где останавливались, имея в виду не подвергать опустошению фему Анатолику².

Возвращаясь к изложению похода арабов на Константинополь, мы можем смело утверждать, что если бы высшая военная власть не попала благовременно в такие искусные руки, то, конечно, империя не могла бы устоять против напора арабов. Стоит лишь принять в соображение, что против Византии стоял теперь враг, далеко превосходивший Восточную империю по силе и военным средствам. Не в том было главное преимущество мусульманского мира, что в начале VIII в. он простирался от Инда до Атлантического океана, что, не довольствуясь обширными азиатскими и африканскими приобретениями, он перебросился в Европу и завладел Испанией и Южной Францией; существенная опасность была в неимоверной самонадеянности арабов, в том настроении всего мусульманства, что для правоверных нет более такого врага, с которым можно было бы серьезно считаться, и что, следовательно, нет более непреодолимых препятствий к распространению ислама. Калиф Сулейман посылал в Европу своего брата, дав ему лучшую армию, какую когда-либо выставляли арабы. Заранее уверенный в успехе своего предприятия, он дал обещание лично прибыть на театр военных действий, если того потребуют обстоятельства. Предварительные сношения Мослемы со стратигом фемы Анатолики, по-видимому, имели целью установление такого рода соглашения, в котором нашли бы примирение интересы Льва и арабов. Во всяком случае, по арабским преданиям, был заключен договор у Льва Исавра с арабским вождем³.

Военные действия Мослемы после отступления от Амория заключались в том, что он, захватив Пергам, подступил к Абидосу, где вошел в сношения с арабским флотом, состоявшим из 1800 кораблей, и переправил сухопутное войско на европейскую сторону Еллиспонта, в провинцию Фракию. Заняв некоторые фракийские города, он прошел берегом Мраморного моря до столицы, куда прибыл 15 августа с тем, чтобы начать правильную осаду Константинополя с суши и с моря. Между прочим, известно, что вокруг сухопутных стен он приказал вырыть ров и сделать высокий вал, поверх которого вывел каменное заграждение. К первому сентября прибыл и флот из больших военных кораблей, который должен был отрезать столицу от сношений с европейскими и азиатскими ее провинциями, а главное — пресечь сношения с Черным морем и с черноморскими городами Херсонисом и Трапезундом.

Осада Константинополя продолжалась целый год. Теперь является вопрос: каким образом город оказался в таком состоянии защиты, что все усилия арабов оказались безуспешными, и они потерпели под Константинополем громадные потери? Прежде всего, по воззрению историка Феофана, Лев Исавр одержал над арабским вождем большую дипломатическую победу⁴. Это нужно понимать в том смысле, что Лев затягивал дело переговорами и личными объяснениями, желая выиграть время. От венчания на царство в марте 717 г. прошло 5 месяцев до обложения столицы врагами. Этим временем и воспользовался, сколько мог, новый царь для защиты. Правда, сухопутные и морские стены находились в хорошем состоянии; для флота была защищенная стоянка в Золотом Роге. Необходимые запасы были заготовлены своевременной доставкой их в казенные магазины. Кроме того, сделано соглашение с болгарами, чтобы они тревожили своими нападениями арабский стан. Обыкновенно приписывают заслугу в этом отношении Льву, но, конечно, часть следует приписать его предшественнику Анастасию. В общем нужно сказать, что грекам нельзя было меряться количеством сил с врагами, но у них было преимущество искусства и техники; они умело воспользовались теми сравнительно небольшими средствами, какие были в их распоряжении.

Главную роль должен был играть в осаде флот. Он был разделен на две части в видах более тесного обложения: одна часть поставлена была у азиатского берега между Халкидоном и нынешней Модой, другая расположена у европейского берега от Галаты по Босфору. «Благочестивый царь», как здесь случайно назван царь Лев, вообще не пользующийся расположением дошедших до нас писателей, выждал время, когда течением из Босфора и ветром большие военные суда выведены были из надлежащего положения, направил на неприятельский флот свои суда с страшным «морским» огнем и произвел в нем громадные опустошения: «Одни суда, объятые огнем, отнесены к городским стенам, другие утонули в глубине; наконец, некоторые отнесены были к островам Оксии и Платии». Неприятели, хотя и сильно пострадавшие от действия огня, решились, однако, немедленно поправить дело и вместе с тем отомстить за поражение. Именно: Сулейман посадил на суда отборных воинов в полном вооружении и, приблизившись к стенам города, сделал попытку взять стены с моря. Но и это предприятие оказалось безуспешным, т. к. константинопольский гарнизон не допустил арабов к стенам и снова нанес им поражение своим огнем, бросаемым вниз на неприятеля. Хотя царь приказал снять цепь, которая запирала вход в Золотой Рог, но неприятель не посмел воспользоваться этим, боясь ловушки, а отступил в Босфор, к Стении.

Между тем умер калиф Сулейман, так энергично относившийся к войне с Византией, не успев ни послать нужных подкреплений, ни дать распоряжений относительно продолжения войны. Но принятым мусульманами обычаям в прежнее время, военные действия против Константинополя продолжались только весной и летом, а на зиму флот отходил в более безопасное место. На этот раз осада продолжалась без перерыва и принесла арабам много разочарований, к каким они далеко не были приготовлены. Мы видели, что сухопутное войско стояло лагерем под стенами города. За расстройством флота надежды арабов могли еще основываться на действиях с суши. Но до глубокой осени не слышим ни об одном серьезном деле с этой стороны: в инженерном искусстве и в защитительных сооружениях византийцы были учителями средневековых народов и не позволили арабам придвинуться к стенам города. Но главное бедствие для арабов было в условиях климата. Зима оказалась необычайно суровой, окрестности Константинополя в продолжение трех с лишком месяцев были покрыты обледенелым покровом, так что в лагере Мослемы погибла от бескормицы большая часть верблюдов и лошадей, а равно и воины, привыкшие к теплым зимам родины, не вынесли суровости фракийских холодов. В этом была причина крушения всего мусульманского предприятия против Царяграда. Неудача похода ясно определилась уже в конце 717 г. Но в наступившем 718 г. новые неблагоприятные для арабов обстоятельства приготовили им небывалое поражение и непоправимые бедствия, от которых нельзя было скоро оправиться.

Весной прибыли две новые эскадры с подкреплениями: одна из Александрии в 400 судов, она стала якорем в Босфоре; другая из 360 судов шла из Африки с военными запасами и продовольствием и остановилась, не доходя до Константинополя из опасения греческого огня, в гаванях Вифинии. Между тем, арабские моряки, набранные из египетских христиан, ввиду сомнительного исхода войны решились бежать на сторону христиан и ночью прибыли в Константинополь и сообщили императору точные сведения о двух эскадрах: «От дворца Иерии до города море покрыто судами». Эти сведения побудили императора принять немедленное решение- «послать против неприятельского флота огненосные корабли с сифонами». «Нападение сопровождалось полным успехом: одни корабли сделались жертвой пламени, другие посажены на мель, иные захвачены в плен. Взяв добычу и запасы, наши с радостью возвратились», — говорит Феофан, у которого заимствуем все относящиеся сюда подробности⁵.

Сухопутная армия старалась еще держаться во Фракии. Но ей приходилось бороться с страшными лишениями по недостатку съестных припасов и фуража для скота. Высылаемые отряды для отыскания продовольствия один за другим были отрезываемы и не привозили ожидаемых припасов; в этом отношении большую услугу Византии оказали болгары, погубившие значительное число врагов. Вследствие указанных обстоятельств в лагере обнаружились голод и болезни, погубившие огромное число воинов. «И многие настигли их бедствия в это время, так что самим опытом познали они, что Бог и Пречистая Дева и Богоматерь блюдут сей город и христианское царство».

Все указанные обстоятельства не могли не поднять дух населения в столице и ее окрестностях. Стали происходить из города вылазки на судах; море очистилось до такой степени, что рыбачьи лодки появились у островов и городских стен, и никто не препятствовал им заниматься ловлей рыбы. В Малой Азии шел на выручку осаждавшей столицу армии отряд под начальством Мордасаха. Но, когда этот отряд был поблизости Никеи и Никомидии, царские мужи, скрываясь в засадах с военными людьми, неожиданными нападениями и наносимыми поражениями не допустили его до соединения с армией Мослемы и заставили спасаться бегством. Таким образом, для предводителя мусульманского войска не оставалось другого выбора, как снять осаду и начать отступление. Велика была радость в Константинополе 15 августа 718 г., когда жители города узнали, что остатки арабского войска посажены были на суда, и что город освобожден от осады. В самом деле, это была одна из лучших армий, какую только выставлял мусульманский мир против христиан, и она погибла почти без остатка.

До какой степени чувствительны были потери арабов, видно из подсчета, сделанного писателем по отношению к возвратившимся к сирийским берегам кораблям. После страшной бури, испытанной вновь при выходе из Дарданелл, и после разных потерь в Архипелаге возвратилось к берегам Сирии только пять судов. Что касается остатков сухопутной армии, то она высадилась в одной из гаваней Мраморного моря и возвратилась в Дамаск сухим путем; но она потеряла под Константинополем более 100 тыс. и возвратилась в весьма жалком состоянии. Так окончилось это военное предприятие арабов, в сущности в первый раз испытавших такую серьезную неудачу, которая считается событием мировой важности. Греческий историк Лампрос⁶ сравнивает эти события с греко-персидской войной и называет Льва Мильтиадом средневекового эллинизма.

Несомненно, что имя Льва Исавра должно занимать выдающееся место в истории. Конечно, это был весьма талантливый воин и редкий по способностям государственный человек. В оценке его заслуг нужно, однако, отправляться не из отвлеченных теорий об «эллинизме» или о «цивилизации», как бы ни были сами по себе высоки и ценны эти теории ⁷, а из реальных потребностей той эпохи и из понимания живых задач, предъявляемых потребностями социальных и духовных течений.

Нам кажется поэтому, что отношение Льва к мусульманскому миру заслуживает более тщательного и глубокого изучения, ибо отсюда до известной степени объясняются и его реформы, и его меры против суеверного почитания икон. И прежде всего следует взвесить громадное развитие политического и военного могущества мусульманства в начале VIII в. Для этого мы должны, прежде чем продолжать знакомиться с политикой Льва Исавра, возвратиться назад и посмотреть на историю калифата после окончательного изгнания греков из Карфагена в 698 г.

В начале VIII в. все африканские владения Византии находились уже под властью калифа. Местное африканское население без особенных колебаний приняло ислам и охотно вступило в военную службу под знаменем пророка. Лишь на самом западном конце провинции Мавритании небольшая область под защитой укрепления Севта (Septa — Ceuta) и островов Сардинии, Майорки и Минорки сохраняла еще имя провинции или фемы, по обычаю того времени. Весьма вероятно, что начальник этой крепости носил еще некоторое время громкий титул экзарха, но, не владея ни флотом, ни достаточным войском, мог опираться исключительно только на последнюю, находящуюся за проливом в Южной Испании христианскую власть в лице вестготских владетелей. Правителем африканских владений был Муса ибн Носаир, византийскую же власть представлял начальник крепости Севта на Гибралтаре комит Юлиан. В первые годы VIII в. Муса успел подчинить самые западные части Африки до океана, именно область Тингитану, и в 706 г. начал осаду последней крепости, в которой засел византийский гарнизон под начальством комита Юлиана. Встретив отчаянное сопротивление и находя, что гарнизон Севты защищается совсем иначе, чем племена, с которыми он имел дело в этой области, арабский вождь снял осаду и удалился с большой добычей в Кайруан. Участь византийских владений была решена в 709 г. Названный комит, находясь в тесных сношениях с вестготами Испании и принимая непосредственное и живое участие в междоусобиях, терзавших это германское королевство, оказался приверженцем сыновей короля Витицы против узурпатора Родриха. Чтобы доставить преобладание лишенным власти сыновьям Витицы, он задумал воспользоваться военными силами арабов и указал им на Испанию как на легкую добычу.

История завоевания Испании арабами далеко не может считаться выясненной за недостатком источников⁸, в особенности роль византийского комита Юлиана возбуждает разнообразные недоразумения. Не подлежит сомнению лишь то, что крепость Севта была сдана арабам, и что наместник Африки Муса, с разрешения калифа Валида, приказал сделать высадку в Испанию сначала с небольшим отрядом с целью собирания справок. Один из подчиненных Мусе арабских вождей, Тарик ибн Сияд, переправился в Испанию с небольшим отрядом в 500 человек, разграбил местность около города Алжесирас и возвратился назад с богатой добычей. В следующем 711 г. повторена была военная экспедиция с большими силами, причем предводитель отряда Тарик завладел неприступной скалой, которая с тех пор носит его имя Гебель-Тарик, т. е. Гибралтар. Отсюда начались дальнейшие предприятия арабов в Испании. Получая постоянно подкрепления из Африки, Тарик собрал у себя значительные силы и, пользуясь смутным положением Испании и неудовольствиями местного населения против вестготов, начал делать в стране быстрые завоевания. Вестготы и африканские берберы, первые под предводительством короля Родриха, вторые — под вождем Тариком, встретились близ нынешнего Кадикса в 711 г. Известной битвой при Херес-дела-Фронтера решена была судьба Пиренейского полуострова. Готы были разбиты, сам король исчез с поля сражения, и никто не знал, что с ним случилось. Но в Испании никто не жалел о падении готского господства, кроме разве духовенства и дворянства. Низшие классы населения, утесненные поборами, ждали лучших условий жизни под арабским господством и, во всяком случае, были равнодушны к происходящим событиям. Евреи, в особенности терпевшие большие притеснения при вестготском господстве, охотно помогали утверждению арабов на полуострове.

Как яркий выразитель того героического периода, когда ислам победоносно шел вперед, не встречая нигде равного силами и религиозным воодушевлением врага, Тарик весьма умело воспользовался легкой победой, быстро пошел вперед к главному городу в стране, Толедо, который сдался ему вследствие измены. Вестготское владычество приходило к концу, духовенство и высшее общество потеряли голову и покорно подчинялись победителю, который обогащал добычей своих сподвижников и приобретал громадный авторитет в Испании. Но его слава и собранные им громадные богатства возбудили зависть в наместнике калифа Мусе, который из Кайруана следил за событиями в Испании и был крайне недоволен тем, что вся слава досталась подчиненному ему вождю. Летом 712 г. он вступил в Испанию с отборным войском и начал завоевание тех городов, которые оставлены были Тариком. Через год, взяв Севилью и Мериду, он имел торжественное вступление в Толедо, где встретил его Тарик. Здесь произошла унизительная сцена, Муса нанес оскорбление Тарику и приказал заковать его в цепи и заключить в темницу. Сокровища вестготских королей и другая богатая добыча захвачена была Мусой, которому не стоило большого труда окончательное подчинение всего полуострова. Через год, т. е. к осени 713 г., вся Северо-Восточная Испания до Пиренеев была под властью арабов. Только горсть храбрецов под предводительством Пелагия отстаивала свою независимость на недоступных высотах Сиерры. Никто, конечно, не мог думать, что эта горсть храбрецов скоро положит основание будущему христианскому свободному королевству в Испании.

Подвигам Мусы положен был предел в Дамаске. Подозревая его в честолюбивых замыслах, калиф Велид поставил ему в вину жестокое отношение к Тарику и приказал ему сдать команду в Испании другому лицу и явиться в Дамаск для оправданий. Муса назначил правителями отдельных частей своей обширной области собственных сыновей и с огромными богатствами Африки и Испании отправился сухим путем через Африку в Дамаск. Здесь он нашел уже преемника Велида, Сулеймана, который обошелся с ним весьма строго, обвинив в неправильном распределении добычи и присудив к уплате громадного штрафа. Муса умер в 716 г. частным человеком; сделанные им в Африке и Испании распоряжения отменены, и сыновья его по приказанию калифа были убиты.

Чрезвычайно опасным было движение арабов за Пиренейские горы. Назначенный правителем Испании Эльхор ибн Абдеррахман в первый раз перешел горы в 717 г. Это было как раз время, когда калиф Сулейман организовал нападение на империю и приказал осаждать Константинополь с суши и с моря. Весьма может быть, что Мослема, с одной стороны, и Эльхор — с другой, выполняли план, очень широко задуманный и имевший определенную цель: подчинение исламу всех земель, входивших в прежнюю Римскую империю, т. е. всего известного тогда мира. Вновь открывавшаяся перед арабами страна представляла еще не совсем завершившуюся политическую и национальную организацию, в особенности в Южной Франции соперничество между германским и кельтским элементами подавало надежду на успех военных предприятий со стороны арабов. Герцог Аквитании Эвдон и майордом Меровингов Карл Мартелл, которым принадлежало политическое влияние в стране, далеко не были между собой в согласии. В то время как арабы начали правильное движение в Аквитании против герцога Эвдона, франки оставались спокойны и не приняли участия в защите страны. В 720 г. была завоевана Нарбонна, которая после этого сильно укреплена и долгое время служила для мусульман военной опорой во всех их предприятиях против Меровингов. Когда в следующем 721 г. арабы понесли тяжкое поражение под стенами Тулузы, это не имело для них рокового значения только потому, что Абдеррахман ибн Абдулла успел спастись с остатками войска в Нарбонне, и уже через несколько лет арабы снова начали наступательное движение в Аквитании.

Назначенный в 730 г. главным предводителем испанских войск Абдеррахман вновь дал громадное напряжение военной деятельности и в 732 г. предпринял шаг, который сопровождался столько же роковыми последствиями для мусульманства на Западе, как неудачная попытка взять Константинополь (717–718) на Востоке. Уничтожив войско герцога Эвдона в битве при Дордоне, арабы дошли до Луары, где встретил их Карл Мартелл и между Туром и Пуатье нанес им страшное поражение. Оба эти поражения, хотя не сломили силу мусульманства, но в достаточной степени поколебали веру в его непобедимость и дали подчиненным народам возможность бунтами и восстаниями ослаблять сковавшую их цепь. Мы считали необходимым изложить приведенные обстоятельства для оценки всемирно-исторического значения борьбы Льва Исавра с арабами.

Из предыдущего следует вывести заключение, что мусульманство в начале ΥΓΓΓ в. развило такую силу, и калиф правоверных замышлял такие широкие планы против всей Европы, что оказанное громадным мусульманским силам сопротивление под Константинополем как первый сильный и решительный удар, нанесенный на суше и на море, совершенно изменило ход событий на Востоке и дало царствованию Льва Исавра новое направление.

Прежде всего мусульмане ни разу до XV в. не повторяли таких походов на Константинополь, хотя и продолжали как народ воинственный и привыкший к постоянным войнам делать наезды на слабо защищенные области империи. Так, при калифе Гишаме с 726 г. вновь начинаются наезды и опустошения арабской конницы, которые повторяются почти каждый год в царствование Льва. Эти наезды имели целью не только села и деревни, но даже города: так, раз была взята Кесария Каппадокийская, раз подверглась осаде Никея. В особенности в 739 г. была предпринята арабами очень большая экспедиция, но и она, впрочем, не имела строго определенной цели. Четыре вождя, между которыми встречаем Сулеймана, участвовавшего в походе 717 г., командовавшие четырьмя отрядами, делали наезды на разные области. Один из отрядов вступил в фему Анатолику и здесь при городе Акроин, на юг от Дорилея, уничтожен был византийцами под личным предводительством царя Льва и его сына Константина. Таким образом, это не было военное предприятие, похожее на движение 717 г.

Войны с арабами, составлявшие главную и наиболее трудную задачу царствования Льва, к сожалению, недостаточно освещены за недостатком источников. Тем более значения в глазах историка представляет сохранившийся в Никее памятник, говорящий о мусульманском походе, относящемся именно к занимающему нас времени. Это надпись на мраморной плите, вделанной в стену, состоящая из 5 строк и сохранившая память о событии, о котором в современной летописи имеем краткое указание. Надпись свидетельствует о том, что на этом месте при помощи Божией посрамлена дерзость врагов, и что христолюбивые цари Лев и Константин в память своей победы воздвигли эту башню. По всей вероятности, упоминаемый в надписи факт относится к 726/27 г., и о нем у летописца Феофана, говорящего о нападении арабов на Никею, присоединено, что арабы разрушили в некоторых частях стены города и едва не взяли храма в честь отцов первого Вселенского собора, в котором изображены честные лики их ⁹. Сопоставляя данные надписи и летописи, можно заключить, что храм в память первого Вселенского собора находился близ той башни, на которой сохранилась указанная выше надпись.

Возвращаясь к деятельности Льва Исавра в первые годы его правления, нужно присоединить, что внешняя война составляла не единственную заботу его. Счастливая война с арабами, без сомнения, укрепила его положение на престоле и заставила примириться с введенным им новым порядком, но это было достигнуто далеко не сразу и не легко. Продолжительный период анархии выдвинул на историческую сцену несколько лиц с большим честолюбием, которые думали воспользоваться наступившими смутами для укрепления своего личного положения. Так, стратиг Сицилии Сергий ввиду осады Константинополя арабами задумал отделиться от империи и основать в Сицилии независимое княжение. Находившийся под его властью гарнизон провозгласил царем некоего Василия Ономигула, принявшего имя Тиверия. Когда об этом получены были известия в Константинополе, арабский флот начал уже осаду столицы. Император поручил доверенному лицу, хартуларию Павлу, весьма важное поручение — отправиться в Сицилию и попытаться возвратить к долгу и послушанию сицилийского стратига и подвластное ему войско. Со всеми необходимыми предосторожностями вновь назначенный стратиг Павел тайно вышел из Константинополя и неожиданно явился в Сицилию. Сергий убежал тогда в Калабрию и тем предоставил прибывшему вновь стратигу свободу действия. Когда в Сицилии стало известно о мерах, принятых Львом Исавром для борьбы с арабами, и о положении дел в Константинополе, неожиданно изменилось настроение военных людей, и приверженцы отделения от империи оказались в значительном меньшинстве. При этих условиях стратигу Павлу удалось захватить самозванца Тиверия и его приверженцев, предать их казни и сохранить Сицилию в подчинении власти Льва.

В Солуни находился один из царей эпохи анархии, Анастасий. Это был далеко не дюжинный человек, ему, по всей вероятности, следует приписать заблаговременное приведение Константинополя в такое состояние, при котором он мог выдержать осаду со стороны арабов. Он имел в столице свою партию приверженцев, которые составили заговор с целью низвержения Льва и возведения на престол Анастасия. Во главе движения стояли высшие лица. Таков был патрикий Сисиний Рендакий, магистр Никита Ксилинит и архиепископ города Солуни. Что придавало особенно серьезное значение этому заговору, это сношение заговорщиков с ханом болгарским Тервелем и обращенное к нему приглашение помочь своими силами произвести политический переворот в пользу Анастасия. Как происходила подготовка к этому заговору, до некоторой степени видно из сообщения летописцев Феофана и Никифора. Анастасий известил хана болгарского о возможности переворота и обещал ему большую денежную выдачу, если он приготовит экспедицию на Константинополь. Сборное место было назначено в Ираклии на Мраморном море, куда уже собрались заговорщики и где был болгарский отряд. Но Лев предупредил заговорщиков и прежде всего наложил руку на сторонников Анастасия в Константинополе, приказав захватить и казнить главнейших между ними: патрикия Исоя, комита Опсикия, протасикрита Феоктиста, Никиту Анфрака, архонта городских укреплений и других. Между тем и в стане заговорщиков в Ираклии произошли колебания. Болгаре были отвлечены от сомнительного предприятия самим Львом, который удовлетворил их дарами и заставил выдать сообщников. Так были частью выданы, частью убиты Никита Ксилинит, патрикий Сисиний, Анастасий и, наконец, архиепископ Солуни.

Льву удалось в первые годы правления и отразить нападение внешнего врага, сделав его на все последующее время далеко не столь опасным для империи, и утвердить на престоле Византии династию Исавров успешным потушением двух мятежей.

Глава II

Иконоборческий эдикт

На Льве Исавре лежит ответственность за довольно грубый способ, с каким тонкий вопрос веры и богопочитания предоставлен был правительством военной и полицейской власти, оскорбившей религиозное чувство народа и сделавшей из местного вопроса событие государственной важности ¹. В предыдущей главе мы могли оценить талантливые распоряжения Льва, касающиеся общественного блага, и должны сказать, что ему не чуждо было понимание современных государственных потребностей, к удовлетворению коих он шел прямо и открыто и которые для него имели высокое значение. И административные, и судебные, и социальные реформы отвечали назревшим потребностям и вносили в жизнь новые либеральные начала, которые легли в основание дальнейшей эволюции византийского общества. Приступая к оценке самой важной стороны деятельности основателя исаврийской династии, мы встречаемся с фактом, который, по-видимому, не соответствует характеру его либеральной и крайне благожелательной государственной деятельности. Чтобы выяснить происхождение первого акта, которым открывается иконоборство, чтобы понять значение иконоборческого эдикта, мы должны последовательно и методически раскрыть мотивы, вызвавшие этот акт, и попытаться представить обстановку, в которой он созрел и выступил на сцену.

И прежде всего следует снова отдать отчет в том, что мусульманство составляло для Льва Исавра и его современников страшную угрозу и такого противника, который колебал самые устои христианской империи не только тем, что выставил против нее громадные материальные средства, но и тем, что начал систематическую литературную и словесную пропаганду на почве вероучения

Первые меры против иконопочитателей должны объясняться исторической обстановкой, они являются мерой государственной необходимости. Весьма можно пожалеть, что иконоборческая партия не выдвинула из своей среды ни одного крупного имени, что обличительная литература имеет дело с общими принципами, не останавливаясь на конкретных фактах, которые для историка представляли бы большую ценность. Но едва ли не напрасно оставлен был без надлежащей оценки факт, сообщаемый летописцем по отношению к Омару II, что, желая убедить Льва к принятию мусульманства, он послал ему догматическое послание². Весьма важно заметить, что писатель несколько ниже тем же именем обозначает письмо папы Григория в ответ на эдикт Льва против поклонения иконам. Итак, в царской канцелярии был акт, составленный или арабскими, или христианскими богословами и направленный против христианской веры. Содержания этого акта мы не знаем, но думаем, что в начавшейся борьбе с иконопочитанием некоторые мотивы против икон могли быть взяты и из этого акта. Во всяком случае прозвание «мусульманствующего» σαρακηνοφρων усвоенное Льву Исавру современниками, должно иметь себе объяснение не в его внешней политике, которая, как мы видели выше, именно нанесла мусульманству самый чувствительный удар, а в его настроении и в складе его убеждений. В актах VII Вселенского собора есть доклад монаха Иоанна, по словам которого Лев воспринял мысль о гонении на иконы от калифа Иезида (720–724), и что посредником в этом деле был епископ наколийский Константин. Сам Иезид, издавая свой акт или послание к Льву против иконопочитания, руководился будто бы также внушениями лаодикейских иудеев. Эта традиция о значительной доле участия мусульман и евреев в вопросе об иконопочитании, как он развивался в VIII и IX вв., и воспринятая, между прочим, в летописи³, в свое время будет нами рассмотрена и проверена. Как бы ни смотреть на сложившуюся легенду об отношениях Льва к магометанам и к евреям, основной мотив иконоборческого движения ведет нас во всяком случае к Востоку, именно Лев Исавр своим иконоборческим эдиктом отвечал на резкие нападки против христиан со стороны евреев, магометан и разных восточных сект, возникших в среде самого христианства. Кроме того, Лев Исавр своим эдиктом делал уступку значительной части малоазийского духовенства, которое уже и с своей стороны формулировало в определенную систему возражения против иконопочитания. Здесь, конечно, следует принять во внимание и известия о военной карьере Льва до его вступления на царство. В этом отношении очень любопытны известия летописца Феофана, обличающие часто не литературный источник, а заимствование из легенды или из народных рассказов. Все эти мотивы, могущие объяснять иконоборческое движение, должны быть нами взвешены и каждому из них дано надлежащее место. Но следует твердо помнить, что иконоборческая борьба, начавшись в определенное время и в известной обстановке, подвергалась исторической эволюции и постепенно выдвигала новые и новые вопросы, которые не входили в расчет иконоборческой политики Льва, но выступили постепенно в соответствии с характером и образованием лиц, которые приняли участие в этом движении.

Т. к. военная карьера Льва Исавра сделана была на Востоке, и т. к. восточные войска поддерживают его в возмущении против законной власти, то, несомненно, в этом следует искать разгадки тому направлению, которое приняла политика Льва Исавра. Но здесь обращают также на себя внимание следующие факты. Все литературные указания локализуют очаг иконоборческого движения во Фригии: епископ Константин наколийский считается главой и руководителем иконоборческой партии. Оказывается, что те части Малой Азии, где зародилось иконоборческое движение VIII в., были гнездом противоцерковных движений и религиозных сект: таковы монтанисты и в особенности павликиане. Первые составляли религиозную секту во Фригии, усилившуюся в VIII в. вследствие связей с павликианством. Что касается павликиан, то участие их в иконоборческом движении хорошо доказывается, между прочим, письмом к царю Феофилу, последнему в серии иконоборцев, составленным восточными епископами, где епископ Антоний силейский, принадлежавший к партии иконоборцев, назван разделяющим павликианскую ересь⁴. Павликианство — это болгарское богомильство, характерным отличием его является крайний дуализм. Единый Бог господствует над высшим надземным миром, но мир земной есть создание другого бога, враждебного первому, по имени сатанаил. Многие положения и выводы из них, сделанные со временем в иконоборческой системе, являются общими и павликианству-богомильству. В свое время мы увидим, что первым правительственным актом вслед за утверждением православия в 843 г. было избиение павликиан. В особенности внутренняя связь богомильства и системы иконоборческой обнаруживается в Синодике в неделю православия и «Беседе» пресвитера Косьмы ⁵. Переходим к эдикту против икон. К 726 г. относится известие Феофана: «В этом году начал нечестивый царь Лев дело о низвержении святых и честных икон»⁶. Что здесь разумеется именно официальный правительственный акт, видно из последующих слов того же автора: «И узнав об этом, папа Григорий составил против Льва догматическое послание, доказывая, что не подобает царю вмешиваться в дела веры и изменять древние церковные догматы, установленные святыми отцами». Первый и самый важный результат этого правительственного акта, до нас, однако, не дошедшего, а погибшего во время жаркой начавшейся затем борьбы, как и большинство других материалов иконоборческого движения, и было это самое письмо папы Григория, представлявшее собой возражение на эдикт Льва. Понятна отсюда капитальная важность того папского письма для восстановления содержания утраченного эдикта ⁷. Упомянув о прежних письменных актах, в которых Лев, как и подобает христианскому царю, оставался верным святоотеческим правилам, папа приступает к иконоборческому эдикту и продолжает в следующих выражениях: «Кто оглушил твои уши и развратил сердце, как искривленный лук, и ты устремил взоры назад? Десять лет по милости Божией ты поступал правильно и не занимался вопросом о святых иконах. Ныне же[19] говоришь, что «иконы занимают место идолов» и что «поклоняющиеся иконам суть идолослужители», и сделал распоряжение об уничтожении их и об окончательном истреблении. Ты написал, что не должно воздавать поклонения тому, что создано руками, ни всякому изображению небесному или земному, и присоединяешь: скажи мне, кто нам внушил почитать и воздавать поклонение рукотворным предметам, и я признаю, что это божественный закон».

Здесь папа сделал Льву упрек, что он напрасно не спросил об этом прежде сведущих и опытных людей, намекая этим на патриарха Германа, и потом, снова возвращаясь к тексту эдикта, дает церковное толкование 2-й заповеди. «Ты говоришь: «поклоняемся камням, стенам и доскам; мучеников называем богами»; ты написал, что «как царь иудейский Осия после 800 лет устранил из храма медного змия, так и я после 800 лет очистил церкви от идолов». Святые отцы одели и украсили Церковь, а ты обнажил ее и преследуешь, хотя ты имеешь в лице епископа Германа, нашего сослужителя, такого отца и учителя, с которым тебе следовало бы посоветоваться как с человеком старым и имеющим опыт в церковных и светских делах. Он имеет 95 лет и служил многим патриархам. Ты же к нему не обратился, а воспользовался советами преступного дурака епископа ефесского[20] и подобных ему. Да будет тебе известно, что догматы святой Церкви не царское дело, а архиерейское, и что епископам приличествует решать подобные вопросы. Потому-то архиереи приставлены к церквам и стоят вдали от общественных дел, подобным образом и цари должны стоять вне церковных дел и заниматься тем, что им поручено. Ты написал, что нужно собрать Вселенский собор. Мне кажется, это излишне. Ты гонишь иконы, преследуешь и разрушаешь; остановись, подари нам молчание, и в мир возвратится покой, и прекратится соблазн. Западные короли приняли твои изображения с честью, пока еще не знали о твоем враждебном действии против икон; когда же осведомились, что ты послал спафарокандидата Иовина в Халкопратию, чтобы низвергнуть и разломать известный образ Спасителя-Антифонита, от которого совершались многие чудеса, и что хотя оказавшиеся там благочестивые жены просили спафарокандидата не делать этого, а он, приставив лестницу, поднялся вверх и трижды поразил секирой лик Спасителя, то означенные жены, не перенося вида такого беззакония, отняли лестницу и убили его на месте, и что ты отправил туда воинов и приказал убить, не могу сказать, скольких женщин в присутствии многих знатных мужей из Рима, Франции, из земли вандалов, из Мавритании, Готфии; но, когда они поведали каждый в своей земле о твоих детских выходках, то бросили на землю твои изображения и исцарапали твое лицо и отвергли власть твою. Ты хочешь нас застращать и говоришь: пошлю в Рим военную силу и изображение святого Петра уничтожу и связанного возьму тамошнего епископа, подобно тому, как это сделал Константин II с папой Мартином». Эту последнюю угрозу папа не оставил без внимания, ответив намеком на политический союз, который в Константинополе должны были понять весьма легко: «Римскому епископу стоит только удалиться в Кампанию на 24 стадии, а там ищи ветра», т е. там лангобарды дадут ему защиту!

Оставляя в стороне некоторые сомнения относительно времени составления этого акта⁸, мы должны остановить внимание на двух заключениях, необходимо вытекающих из этого письма и точно определяющих сущность содержания эдикта Льва Исавра. Напрасно высказывается мнение, что первоначально не имелось в виду принятие решительных мер против икон, а только будто бы преследовалась цель затруднить доступ толпе к священным изображениям, подняв их выше или сняв те, которые были предметом слишком материального почитания. Это мнение не соответствует положению дела, ибо, как видно из сохранившихся по настоящее время древних храмов с мозаичными изображениями, последние совсем не находятся так низко, чтобы быть предметом того обожания, против которого боролись иконоборцы. Кроме того, следует хорошо оценить то обстоятельство, что тот случай, которым открывается история гонения против икон, имеет совершенно особенное значение. Образ Христа-Антифонита был на большой площади, где было всегда громадное движение народа, и он находился над воротами Халки, не будучи доступен для толпы, разве только при помощи лестницы. Решение правительства начать дело с образа Спасителя, и притом находящегося на самом бойком месте в городе, обозначает не робкий шаг с его стороны, а зрело обдуманный поступок.

Нужно согласиться еще с тем, что те места из эдикта, которые мы отметили в письме папы Григория, как бы они ни были отрывочны и мало последовательны в сохранившемся изложении, категорически и бесповоротно сводят основной вопрос к разбору оснований для культа икон. Как в эдикте, так и в последующей литературе, которая выяснится в дальнейшем изложении вопроса и которая найдет себе окончательное выражение в так называемом Синодике в неделю православия, основные положения, против которых ратуют иконоборцы и которые отстаивают византийские православные богословы, сосредоточиваются на законодательстве Моисея (Исх. XX, 4) о непоклонении рукотворным изображениям и на догмате о телесном домостроительстве Бога-Слова. Отсюда следует заключить, что, выступив прямо против изображения Спасителя, Лев наносил удар не только горячему религиозному чувству всех христиан, но — что еще важней — колебал догматическую основу христианской религии, идя в этом отношении рука в руку с самыми враждебными течениями против христианства — с мусульманством и иудейством.

Прежде чем говорить о ближайших следствиях, вызванных этим актом в империи, необходимо остановиться еще на выяснении наличности бытовой обстановки, из которой может получить себе объяснение этот акт.

Выше было говорено о довольно настойчивой традиции, приписывающей иконоборческое движение мусульманскому влиянию. Это нужно, конечно, понимать в том смысле, что доведенное до крайней простоты мусульманское учение об едином Боге, противопоставляемое христианскому философскому воззрению на троичность, нередко подкупало простых людей, которые без особенного колебания принимали мусульманство в завоеванных арабами областях; но этому можно дать и более широкое толкование, т. к. мусульманство как политическая и религиозная сила делало открытый вызов христианству и ставило при вступлении Льва на царство вопрос о том, за кем останется действительная победа: мусульманству с иудейством или христианству принадлежит будущее? Рядом с магометанскими влияниями — оттого и прозвание Льва мусульманствующий, или саракинофил, — в обличительной литературе выдвигается еще та черта, что иконоборцы заражены иудейскими воззрениями на божество, что они действовали под влиянием евреев.

Весьма любопытно отметить, что с конца VI в. начинается весьма распространенный в Византии род литературы: состязания с иудеями — disputatio ad versus ludaeos. В этом отделе литературы ведется жаркая полемика против посылаемого христианству упрека в поклонении рукотворным изображениям божества. В догматическом смысле иконоборческое движение наносило христианству новый удар с точки зрения Ветхого Завета, иначе говоря, со стороны иудаизма. Леонтий, епископ неапольский из Кипра, живший в начале VII в., в своем сочинении против иудеев указывает, что они заявляли себя особенно жестокими врагами христианского культа⁹. Полемика иудеев против христиан и обратно- христианская полемика против иудеев, как хорошо известно, начинается весьма рано и продолжается с особенной страстностью в период иконоборчества¹⁰. Известный диалог Паписка и Филона представляет роль иудея именно в нападках на христианский обычай поклонения иконам и тем характеризует эпоху происхождения этого произведения. Т. к. Ветхий Завет составляет общую книгу для христиан и евреев, где те и другие должны были заимствовать основания для всей тайны новозаветного домостроительства, то понятно в полемике значение ветхозаветных мест, из которых, однако, иудеи и христиане вычитывали неодинаковый смысл.

В сущности эдикт Льва мог иметь для себя оправдание в обстоятельствах времени и частью в церковной практике. Магометане, завоевывая христианские земли, обратили внимание на бесчисленные изображения святых и, чтобы привлечь христианское население к поклонению своему пророку, злобно осмеивали поклонение иконам, как идолослужение. Христиане, говорили они, под предлогом почитания истинного Бога наполнили мир богами еще более, чем их было в языческих храмах. Римский мир снова стал языческим, и христианство обратилось в культ идолов. С другой стороны, и в самой христианской Церкви обнаружились сомнения и колебания относительно поклонения иконам. Некоторые греческие епископы, сравнивая культ первых веков христианства с современным им, не могли не заметить существенных отличий. Тогда язычники упрекали христиан, что их бедная плебейская вера не имеет ни храмов, ни алтарей, ни прекрасных статуй, на что христиане с полною искренностью и справедливостью могли отвечать: зачем мне изображение Бога, когда и сам человек есть образ Божий; на что мне строить храм Богу, когда и весь этот мир, дело рук Его, не может вместить в себе Бога; не лучше ли, если мы приготовим вместилище Богу в нашем уме и в глубине нашего сердца? Нельзя думать, что эдикт против иконопочитания не имел себе поддержки в современных воззрениях; нет, с Львом Исавром стояла значительная партия, разделявшая его взгляды и поддерживавшая его в начавшейся борьбе. Тем не менее, редко византийские императоры платились такими потерями и смутами, взволновавшими империю до самых отдаленных окраин, как в VIII в. по случаю иконоборческих эдиктов.

Нужно представлять себе дело так, что и ранее Льва существовала партия духовенства, не разделявшая господствующих воззрений на поклонение иконам, и что эта партия частью заражена была павликианскими воззрениями на божество и церковную обрядность. Эта партия вступила в сношения с светской властью, которая под влиянием мотивов политического свойства склонна была подать руку партии духовенства и выступить против иконопочитания. И по своему характеру, и по наклонностям Лев едва ли был способен входить в существо отвлеченных религиозных вопросов; поэтому весьма возможно, что в эдикте им употребляемы действительно те неизысканные и несогласные с литературными требованиями высшего образованного круга выражения, которые так оскорбляли папу и представителей греческого клира. Как результат предыдущих сопоставлений и соображений мы считаем нужным выставить следующие положения: а) иконоборческий эдикт резко и бесповоротно поставил вопрос не только о почитании икон, но и о догмате тайны искупления; б) иконоборческое движение было делом церковной партии и светской власти; в) применение принципов иконоборчества проходило разнообразные стадии развития и едва ли имелось в виду первыми руководителями и виновниками начавшегося движения.

По господствовавшему в империи обычаю, акты, подобные занимающему нас, препровождались для всеобщего сведения ко всем представителям светской и духовной власти. К сожалению, мы не можем составить себе представления о ближайших последствиях эдикта, ибо сохранился только ответ на этот эдикт папы Григория с опровержениями. Одно место из письма Германа епископу клавдиопольскому Фоме, в котором указывается, что целые города и множество народа находятся в волнении из-за вопроса об иконах, едва ли может служить основанием к характеристике общего положения. Оно может относиться только к тем епархиям, где эдикт приводился в исполнение. Все заставляет думать, что правительство в первые годы по издании эдикта не принимало никаких мер к насильственному проведению закона о святых иконах, а потому в провинциях империи не замечаем протеста. Почти современник этих событий Феофан замечает, что население столицы было весьма опечалено эдиктом и замышляло поднять возмущение, но ограничилось тем, что сделало нападение на царских мужей, которые исполняли распоряжение царя по отношению к иконе Христа над воротами Халки¹¹. Правительство, однако, не оставило без наказания виновников и подвергло многих наказаниям «за благочестие»: усечению членов, бичам, ссылке и лишению имущества. Но это едва ли были исключительные меры. Серьезней было другое движение, начавшееся в Греции и на островах.

Редко упоминаемая в средние века Греция в начале VIII в. начинает обращать на себя внимание в качестве фемы Еллады. В VI–VII вв. положение Греции характеризуется крайней скудостью известий и слабостью населения, вследствие чего Северная Еллада подверглась значительной иммиграции со стороны славян. В церковном отношении митрополия Еллады подчинена была, как Иллирик и Македония, епископу Рима. Начавшееся в Греции антидинастическое движение, правда, падающее на 727 г., едва ли может быть объясняемо как протест против иконоборческой системы. Это скорей военный бунт, организованный турмархом Агаллианом, сопровождаемый обычным провозглашением царем некоего Косьмы. Любопытно, что вместе с турмархом Агаллианом приняли участие в движении военные люди Кикладских островов или фемы Эгейского моря. Имея при себе провозглашенного ими царя, греки Еллады и островов прибыли на кораблях к Константинополю, но Лев нанес им поражение 18 апреля 727 г. и затем казнил главных виновников. Имело ли это движение политический или религиозный мотив — решить трудно. Не подлежит сомнению то обстоятельство, что эдикт не имел в самой Византии важных последствий.

Папа, от которого, как сейчас увидим, исходил самый решительный и серьезный протест против эдикта, между прочим, как было сказано, упрекал Льва, что он не посоветовался с патриархом Германом. Действительно, роль патриарха, правда, престарелого и не отличавшегося силой воли и настойчивостью, позволяет усомниться в том, принял ли он все меры к тому, чтобы остановить царя в его церковном новшестве. Правда, Герман, несмотря на просьбы царя, не присоединился к его взглядам и не подтвердил царского распоряжения об иконах; напротив, напоминал царю обещание, данное в присяге при вступлении на царство, — не нарушать апостольских и святоотеческих преданий. Но патриарх все же оставался во главе Церкви три или четыре года по издании эдикта, и только в 730 г., когда царь в собрании сената поставил вопрос об иконах и требовал его разрешения, патриарх со всем авторитетом выступил против царской воли, требуя созвания для этого вопроса Вселенского собора, и, когда его мнение не было принято, сложил с себя омофор и удалился в частный дом. Царь же с полной свободой провел дело о святых иконах и приказал избрать на место Германа патриаршего синкелла Анастасия, который вполне разделял церковную его политику. Патриарх Герман пережил первый период иконоборческого движения и умер в 740 г., будучи погребен в монастыре Хора.

Посмотрим теперь, как развивалась иконоборческая система. Как уже мы видели, вопрос с самого начала вступил на политическую почву, первые стадии его развития могут быть изучаемы на переписке с папой. В 730 г. папа отвечал или на второй эдикт по вопросу об иконопочитании, или на личное письмо, написанное в ответ на первый эдикт. «Послание вашего богохранимого царства и во Христе братства, — писал папа, — мы получили чрез посла вашего Руфина, и я так был поражен твоей настойчивостью и решимостью оставаться в прежних расположениях, что мне жизнь стала невыносима». Выбирая из этого письма лишь те места, которыми характеризуются мысли и воззрения Льва Исавра, приведем следующие выражения: «Ты написал: я царь и вместе с тем иерей. Да, таковыми действительно были твои предшественники, которые создавали церкви и вместе с архиереями заботились ревностно и прилежно об исследовании истины православия. Ты же, приняв царскую власть, не соблюл заветы отцов, но, нашедши церкви Божий блистающие золотыми украшениями, опустошил их и обнажил. Ибо что такое наши церкви? Это рукотворные здания из камня, дерева, глины, извести; но они украшены живописью и изображениями чудес святых и страданий Господа и пречистой Его матери и святых апостолов.

По этим изображениям люди составляют понятие о существе изображенных предметов. Мужи и жены, держа на своих руках новокрещенных малых детей или поучая юношей или иноземцев, указывая пальцем на изображения, таким образом образуют их ум и сердце и направляют к Богу. Ты же, лишив этого бедный народ, стал занимать его празднословием, баснями, музыкальными инструментами, играми и скоморохами. Ты написал: почему ничего не сказано об иконах на шести Вселенских соборах? Но и о хлебе и о воде ничего не сказано, это заповедано искони и установлено обычаем; так и об иконах установлено издавна, и сами архиереи с иконами приходили на соборы, и ни один христолюбивый человек без иконы не пойдет в дорогу…» Таким образом и в этом письме, насколько оно воспроизводит официальные акты, характеризующие первые годы иконоборческой эпохи, затронут исключительно вопрос в тесном смысле иконоборческий, т. е. папа оппонирует, главным образом, против того, что распоряжением императора церкви Божий обнажены и лишены своей красоты и что вместо прежних святых изображений стали народ занимать пустяками. Мы не останавливаемся здесь на возражениях папы и на приводимых им доказательствах в пользу установившегося в Церкви обычая поклонения иконам. Церковная точка зрения на иконы будет развита с особенной тонкостью и обстоятельностью в обширной обличительной литературе и в деяниях VII Вселенского собора, где подобрана и святоотеческая литература и разобраны главные положения иконоборцев.

Но для того, чтобы точно обозначить роль Льва Исавра в иконоборческом движении и чтобы выделить все наслоения, которые впоследствии привзошли к первоначальному и основному положению, когда иконоборческое движение сделается политическим, национальным и социальным принципом, мы должны остановить внимание на возражениях против иконоборцев современника этой эпохи и знаменитого отца Церкви Иоанна Дамаскина.

Дамаскин, как показывает прозвание, был уроженец Дамаска, в то время уже мусульманского города и даже столицы Омейадов. Он был сын мусульманского чиновника по имени Мансур и представляет собой замечательный образец широкого распространения христианской культуры под господством арабов. Рассказывают, что он получил образование от одного пленного грека, уроженца Калабрии, который дал ему как обширное философское, так и христианско-церковное образование. В высшей степени любопытно, что первые и самые сильные научные возражения против иконоборческой системы идут из мусульманского центра, из Дамаска. Ему принадлежат три трактата или три слова «Против клевещущих на святые иконы». Попытаемся воспользоваться некоторыми заключениями Дамаскина.

Писатель не скрывает, что речь направлена прямо против царя, только сознание бесспорного преимущества истины пред царским величием дает ему достаточную смелость. Дамаскин начинает с разбора основного положения иконоборцев, заимствуемого из Ветхого Завета, и в частности 2-й заповеди, т. е. вместе с тем и главного места еврейских возражений. Нельзя, говорит он, понимать эти слова в буквальном смысле, нужно их понять и объяснить по смыслу, ибо буква убивает, дух животворит. Икона есть напоминание (υπόμνημα), внешний знак, имеющий для безграмотных то же значение, что книга для умеющих читать: что слово для слуха, то же икона для зрения. Притом же следует различать между служебным поклонением и поклонением относительным-из почтения к заслугам святого мужа, первое принадлежит божеству, второе святым. Аргументация Дамаскина в пользу святых икон заимствуется частью из психологических мотивов. Церковь обязана руководить духом верующих, заботиться о религиозном настроении присутствующих на богослужении, а может она этого достигать лишь посредством того, что в ней есть видимого. Это та же мысль, которую я недавно слышал от одного умного афонского монаха, когда я стал указывать ему на слишком большие затраты на украшение церквей. «У вас в миру, — сказал он, — есть разные развлечения: театры, собрания и разные увеселения, а у нас только церковь, в ней все наши средства развлечения, в ней мы ищем успокоения и всего, что возвышает и настраивает на добро дух».

Ветхий Завет, говорит Дамаскин, не знал Бога вочеловечившегося и телесного, потому и не нуждался в изображениях. И как ныне Бог во плоти явился и с людьми обращался, то мы имеем право изображать видимого Бога. Но как некоторые высказывали мнение, что можно допустить икону Христа и на этом остановиться, то Дамаскин авторитетно замечает: мы изображаем Христа, царя и Господа, но не имеем права лишать Его воинства, воинство же Господа это Его святые. Может ли земной царь иметь значение без воинства? Дамаскин заключает первое слово следующим выводом: не следует повиноваться царскому повелению, если оно пытается изменить святоотеческие предания. «Как касаться раскаленного железа я боюсь не ради природы железа, а ради огненного вещества, соединенного с железом, так я поклоняюсь Твоей плоти, Господи, не ради природы этой плоти, но ради ипостасно соединенного с ней Божества».

Второй и третий трактаты написаны по желанию верующих, т. к. оказались неясности, которые нуждались в дополнительных объяснениях. По отношению к библейским текстам, воспрещающим поклонение рукотворным изображениям, Дамаскин дает следующее толкование. Как в каждом вопросе, так и относительно икон нужно различать цель, с какою воздается поклонение. «Поклоняюсь не веществу, но творцу вещества-тому, кто сделался творением для меня и кто в веществе положил себе обитание». Третье слово составляет часто не что иное, как повторение сказанного в предыдущих словах. В частности, различается ή λατρεία, т. е. непосредственное поклонение божеству, и σχετική προσκύνησις, причем философски обозначается разность поклонения, приличествующего Богу и Богородице и святым, последние суть боги не по природе, а по причастию к божественной природе ¹⁴.

Заключение ближайшего свидетеля событий этой эпохи утверждает также мысль, что в первых распоряжениях Льва преследовалась исключительно церковнобогословская идея ¹⁵. В Константинополе, говорит он, процветал тот священный и дивный Герман, защитник православных догматов, ведя жестокую борьбу с львоименным царем и его сподвижниками, а в древнем Риме — Григорий, священнейший апостольский муж и сопрестольник верховного Петра, блистающий словом и делом. Он изъял Рим и Италию и все западные области из политического и церковного повиновения Льву и подчиненной ему империи. А в Дамаске, сирийском городе, блистал жизнью и словом Иоанн златоструйный, пресвитер и монах, сын Мансура, знаменитый учитель. Лев низвергает с трона Германа как подчиненного ему человека, папа же Григорий мужественно обличает его в своих письмах, пользующихся большой известностью. Иоанн же Дамаскин на соборе восточных епископов подвергает нечестивого анафеме… Что касается фактического преследования при Льве против почитателей святых икон, то следует свести его мероприятия в сущности к немногим случаям. В IX в. по восстановлении православия составлен был список мучеников за иконы. Из числа их только 40 человек должны быть отнесены ко времени Льва, но и между ними большинство пострадало на площади Халки во время поругания, нанесенного изображению Христа.

Таким образом, в первые годы по объявлении эдикта Константинополь и империя, за исключением Востока, хранили выжидательное положение. Тревога поднята была на Западе, где иконоборческий вопрос приобретает политическую окраску и более широкий смысл. Отношения между Римом и Константинополем не ограничивались пересылкой довольно резких писем. Италия формально была подвластная империи провинция, здесь власть императора сосредоточивалась в руках его наместника, экзарха, который получил приказание в 726 г. лично наблюсти над исполнением иконоборческого эдикта в Риме. Но здесь давно уже было глухое недовольство против Византии, и начальник римского гарнизона, дука Василий, был изгнан из города. Тревожное и частью революционное движение в византийской Италии еще более усилилось, когда экзарх Павел был убит в Равенне в 727 г. Лев немедленно отправил в Италию флот и нового экзарха в лице Евтихия. Но положение становилось все более и более серьезным столько же от противодействия папы, как и от нового и неожиданного усиления притязаний со стороны лангобардов. Король Лиутпранд стал теснить самую Равенну, взяв ее гавань, и поставил свои гарнизоны в городах Пентаполя.

Папа Григорий, понимая, что ослабление Византии ведет за собой усиление лангобардской власти в Италии, должен был приостановиться перед решительными мерами и предпочел до времени поддерживать византийское влияние. При его преемнике Григории III (730) обстоятельства круто изменились. Из Константинополя отвечали на это посылкой флота, который, однако, потерпел крушение и не восстановил нарушенного в Италии авторитета императора. Столько же явный протест, выразившийся в соборном римском постановлении, как и безуспешность принятых доселе мер к возвращению папы в должные границы повиновения вывели Льва из терпения, и он принял против папы экстренные меры, на которые едва ли решился бы при хладнокровном обсуждении дела. Он наложил руку на церковные доходы римского престола, идущие от церковных имуществ, бывших в пределах имперских владений, и передал их в государственную казну. Еще решительней была другая мера, касавшаяся подчиненных Риму митрополий на Балканском полуострове. Он включил в константинопольский патриархат Елладу, Иллирик и Македонию, бывшие прежде в подчинении Рима, а равно остров Сицилию

и Калабрию. Этим проведено было строгое разделение между Римской и Константинопольской Церковью, так что первая стала в собственном смысле Римской и Романо-Германской, а вторая — Греческой и Греко-Славянской.

Приведенные факты не были, конечно, прямым следствием иконоборческого движения, т. к. они неизбежно должны были совершиться вследствие других — и гораздо более могущественных — влияний, но крутые меры Льва ускорили эти явления и придали им более резкий характер. Итальянские события получили первостепенное значение не только в судьбах империи, но и в судьбах европейской истории, поэтому необходимо рассмотреть их в особой главе.

Глава III

Следствия иконоборческой политики Льва Исавра в Италии

Из рассмотрения событий времени Льва Исавра следует вывести заключение, что в Константинополе и вообще на Востоке иконоборческая его политика не вызвала резкого народного протеста, что можно объяснять, с одной стороны, осторожным применением эдикта, с другой-потаканием провинциальных властей, которые не настаивали на исполнении эдикта на местах. Так или иначе, в восточных провинциях в царствование Льва не замечается никакого движения в смысле протеста. Зато на отдаленном Западе, особенно в Италии и в областях, зависевших в церковном отношении от папы, с этого времени начинается громадное политическое движение, имевшее ближайшим своим последствием события мирового значения. Нам предстоит остановиться на них с особым вниманием.

Независимо от иконоборческой политики византийских царей в Италии подготовлялось революционное движение против императоров, и во главе этого движения стояло не меньшее лицо, как римский папа. Византийские владения в Италии сосредоточивались в двух центральных областях: в Равенне с протяжением на север до Истрии и в Риме. Обе области соединялись небольшой полосой, защищенной гарнизонами и идущей через Апеннины, а сношения с Константинополем на севере шли морем через Равенну, а на юге — через Неаполь. В военном смысле обе области имели отдельную военную организацию, т. к. в каждой упоминается особый военный гарнизон. Во главе отдельных военных отделов находим военные чины с титулом magister militum, а под его властью duces. Но рядом с теми военными силами, которые держала в Италии империя, в конце VII в. обнаруживается действие нового военного элемента — городской милиции, которая организуется из городских сословий и торговых и ремесленных классов и заявляет о себе в первый раз в Риме в 685 г., и скоро затем (692–694) в Равенне и дукате Пентаполя[21], в первый раз возникшем в это время. Эта новая военная организация, ставшая на защиту папы и национальных итальянских интересов против притязаний экзарха и греческой администрации, начинает играть важную роль всякий раз, как нарушалось доброе согласие между императором и римским папой. При вступлении на престол Льва и в ближайшие затем годы не было недостатка в поводах к серьезным недоразумениям. В Равенне признание власти нового царя прошло без заметных потрясений, зато на юге, в Сицилии, поднялся бунт, и явился самозванец под именем Тиверия. Хотя волнение скоро потухло благодаря умным мерам, принятым со стороны Льва, но в Италии в это время во главе церковной политики стоял папа Григорий II, римлянин по происхождению и патриот, каких не часто видел папский престол. При нем папство выступает с самостоятельной национальной политикой, причем в выборе средств для проведения полезных для Италии, и в частности для церковных интересов, мероприятий папа не стеснялся никакими соображениями. Если требовала польза, он склонялся к миру с лангобардами, если становилась опасной близость лангобардов, он искал покровительства у императора. В начале VIII в. лангобардские короли как будто с целью наверстать потерянное время с особенной энергией стремились к объединению Италии под своей властью. До известной степени интересы папы и короля могли в этом отношении совпадать, на сколько для того и другого важно было освободиться от императорского вмешательства в итальянские дела: и папа, и король Лиутпранд могли назваться носителями принципа «Италия для итальянцев». Но когда лангобарды с целью использовать этот принцип в интересах национальных делали значительные территориальные приобретения и становились опасны для политических вожделений римского папы, последний выставлял новый принцип — единства империи — и искал поставить лангобардам препоны в союзе с экзархом и в помощи имперских войск. Для папы осуществление лангобардской идеи было равносильно полному крушению честолюбивых замыслов; это значило бы обратиться к скромному положению лангобардского епископа. Ближайшая опасность была от беневентского герцога, который был почти независим от короля и пользовался всяческими средствами стеснить Рим и лишить его сношений с Неаполем и Южной Италией. При этих условиях для папы было весьма важно удержаться в благоприятных отношениях с императором. С точки зрения Льва Исавра, было необходимо не только поддержать, но и еще усилить авторитет власти в Италии, значительно пошатнувшийся в период смут в империи. Самый капитальный вопрос состоял в восстановлении правильного взноса повинностей в государственную казну с итальянских владений, и на этой почве должны были возникнуть серьезные недоразумения.

Стоявшие во главе императорской партии в Риме дука Василий и спафарий Марин составили будто бы заговор на жизнь папы; хотя заговор не удалось осуществить, но это характеризует отношения в Риме между приверженцами папы и императора. Экзарх Павел, которому было приказано провести в Италии распоряжение о сборе податей, нашел препятствие к тому в папе и, когда сделал попытку принудить его к исполнению царской воли силой, то встретил в Риме такие затруднения, каких никак не мог предвидеть. Прежде всего посланный им из Равенны отряд встретил сопротивление в милиции города Рима, которая выступила на защиту своего епископа. Но что всего удивительней, так это было появление лангобардов на стороне римского епископа: герцоги Сполето и Беневента поставили свои отряды на границах римских владений, чтобы оберегать папу от экзарха. События складывались слишком неблагоприятно для империи, ей приходилось отстаивать свои права в Италии против папы и лангобардов, которые в случае соглашения могли угрожать полным и окончательным освобождением Италии от чуждого господства. Ход событий направлялся, впрочем, не путем соглашения папы с лангобардским королем: итальянские дела с половины VIII в. получают всемирно-исторический интерес вследствие осложнения борьбы новыми элементами.

Папа Григорий II приносил с собою на римский престол дар широких политических комбинаций, который позволял ему частью предугадывать направление событий. Италия в то время готовилась к таким переменам, которые могли оказать весьма важное влияние на судьбы римского престола. Молодой король Лиутпранд, любимый всем народом, отличавшийся редкою честностью в сношениях с людьми, имел намерение обеспечить состояние лангобардов в Италии распространением владычества их если не на весь полуостров, то, по крайней мере, на экзархат. Мы знаем, что византийское господство в Италии, особенно в экзархате, нередко подвергалось колебаниям и поддерживалось слабыми военными силами. Симпатии местного населения, после того как лангобарды приняли католичество и сделались менее исключительными в отрицании римского права, не могли не склоняться в пользу лангобардов. Лиутпранд и хотел казаться, и действительно был христиански-католическим королем, защитником Церкви и почитателем духовенства. Со стороны вероисповедной и национальной интересы римского населения и лангобардские в начале VIII в. близки были к совершенному совпадению. И король, и папа ко взаимной пользе и выгодам могли желать одного: уничтожения греческого господства в Италии. Императорская иконоборческая политика может быть сравниваема с искрой, брошенной в горючий материал. Она оживила политическую и экономическую борьбу между императором и папой религиозными мотивами.

Мы видели выше, что папа отвечал полным несогласием привести в исполнение эдикт Льва против икон. Когда император повторил требование и присоединил угрозу низложения с престола, то папа созвал в Риме собор, на котором отвергнуты были императорские распоряжения, вследствие чего началась открытая вражда между императором и папой. Уведомляя императора о постановлении Римского собора, папа объяснял, что императору не следует вмешиваться в вопросы веры и подрывать установленные Церковью обычаи, и особенно энергично настаивал на отделении светской и духовной власти, реагируя против выражения царя: «Я царь и первосвященник, в котором действительно нельзя не видеть намека на римское языческое первосвященничество, соединенное с титулом императора». Здесь в первый раз выражены в определенной формуле отношения между светской и духовной властью. Первая разрешает мечом мирские дела и казнит тело человека заключением в темницу и смертью. Вторая же — без оружия и без средств к защите — властна над грешной душой и может подвергнуть ее церковному отлучению, но не с тем, чтобы беспощадно погубить, а чтобы обратить к божественной жизни. Так начинает заявлять о себе новый принцип деления двух величайших властей на земле, принцип, господствовавший в средние века. Решительный и строгий тон папы может быть объясняем новым положением, в каком оказалось теперь папство. Действительно, за ним стояли теперь национальные милиции Рима, Пентаполя и Истрии, готовые положить за него жизнь. На место византийских отрядов появляются местные войска под начальством своих дук (duces). В самой Равенне поднялась война между приверженцами папы и сторонниками экзарха, стоившая жизни представителю императора.

Итальянские города прогнали греческих чиновников и избрали своих национальных вождей, была мысль об избрании своего императора. Стоило папе захотеть, и византийской власти теперь же наступил бы конец. Но Григорий очень хорошо понимал, что при тогдашних обстоятельствах в этом перевороте весь выигрыш был бы на стороне короля лангобардов. Он не мог не сознавать, что своим возвышением папство обязано именно отдаленности центральной власти. Поэтому, находя еще не своевременным окончательный разрыв с империей, он желал легальными мерами подействовать на императора и успокоить движение в Италии. Соображения папы были весьма основательны, ибо лангобардский король Лиутпранд также внимательно присматривался к событиям и готов был немедленно воспользоваться ослаблением византийского влияния в интересах лангобардской национальности. Король Лиутпранд был противник, каким папа не мог пренебрегать. Романизованные и обратившиеся к католичеству лангобарды уже не были враждебно настроены к итальянскому населению и мало отличались от итальянцев по обычаям. Для Лиутпранда, так же как для папы, представлялось невозможным не воспользоваться возбужденным состоянием греческой Италии, в которое она была приведена эдиктом против иконопочитания. Экзархат и Пентаполь служили постоянным укором неблагоразумной уступчивости предшественников Лиутпранда; он не только был рад изгнанию греческих чиновников, но, без сомнения, и поддерживал восстание. В 727 г., когда в Равенне убили экзарха Павла, Лиутпранд явился с войском перед городом и взял его. В некоторых городах экзархата и Пентаполя также посадил он свои гарнизоны и затем двинулся к Риму. Тогда Григорий II понял, что власти римского епископа более угрожает не византийский император, а король, что для папы выгоднее придерживаться Византии, чтобы достигнуть исполнения своих широких планов. И вот с Григорием II начинается особая дипломатическая наука, которая служила недостижимым идеалом для политиков европейских стран. Лиутпранд был весьма честный и искренно верующий человек; именем св. Петра и Церкви на него можно было действовать весьма убедительно. Григорий не только уговорил его оставить намерение завоевать Рим, но еще получил в дар св. Петру город Сутри, в 40 верстах от Рима, — первый дар Церкви целого города, основание и первое приобретение для будущей церковной области, крепость на дороге между Равенной и Римом.

Лиутпранд, однако, скоро должен был пожалеть о своем добродушии, когда папа вооружил против него венецианцев; чтобы лишить Лиутпранда новых завоеваний, папа помирился даже с греками[22]. Греческий и венецианский флот, по его настоянию, явился под Равенной, прогнал из нее лангобардов и восстановил греческое господство в экзархате. Король лангобардов, оскорбленный таким вероломством, вступил в союз с новым экзархом, патрикием Евтихием, и решился наказать папу. В 729 г. мы видим его под стенами Рима — момент чрезвычайно знаменательный для папы и судеб лангобардского народа. Григорий не защищался, хотя никто так ясно не сознавал важности события. Он отправился в лагерь Лиутпранда, обратился к нему с горячею речью, и король падает перед ним на колени. Так искусно затронул папа чувствительнейшие струны души его. Григорий не дает ему времени прийти в себя, ведет послушного короля к гробу св. апостола, и здесь Лиутпранд отрекся от своих замыслов на политические завоевания, пожертвовал интересами народа в угоду наместника св. Петра. Взаимные отношения Григория II и Лиутпранда обусловливали уступчивость папы императору и не позволяли ему прервать сношения с Византией.

В конце концов, по крайней мере внешним образом, перевес остался на стороне империи, и революция в Италии была потушена частью военной силой, частью подкупом и дипломатическими переговорами. Теперь император снова начал приводить в исполнение свои планы по отношению к реорганизации податной системы в Италии и подведению ее устройства к однообразию, принятому для всей империи. Но, главным образом, имелось в виду нанести удар церковному могуществу и ослабить материальные средства папы, заключавшиеся в церковных имуществах, рассеянных по всей Италии, по преимуществу же на юге.

Ход событий продолжался в том же направлении и при преемнике Григория II, сирийце по происхождению Григории III (731–741). Он послал в Константинополь обычное посольство с извещением об избрании на престол и с ходатайством об утверждении избрания. Но при этом папа не преминул коснуться и вопроса об иконах. Посол не решился показаться на глаза императору и возвратился назад. Хотя Римский собор епископов простил его, но обязал вновь принять на себя ту же миссию. Но на сей раз он задержан был в Сицилии и сослан в изгнание на один год. В Риме составился собор, произведший отлучение против иконоборцев; косвенно это отлучение задевало и императора, который принял вызов и отвечал на него энергичной мерой. Дабы лишить папу средств воздействовать на западные провинции и вместе с тем наказать его за враждебные действия, выразившиеся в восстании сицилийском и в общем революционном движении Италии, император сделал распоряжение об отделении от римского престола всех епископий, лежащих на восток от Адриатического моря, равно как Сицилии и Калабрии, и о подчинении их константинопольскому патриарху. Вследствие этой меры константинопольский патриарх сделался действительным главой всей Церкви в империи, а римский папа низводился на степень провинциального епископа, так что его противодействие принимаемым в империи догматическим и церковным мерам могло теперь считаться совершенно неопасным. Этот шаг со стороны Льва Исавра имел громадное историческое значение, послужив начальным мотивом к отделению Востока и Запада и к обособленному развитию церковно-политических отношений в Риме и в Византии. Не довольствуясь указанной мерой, император наложил руку на материальные средства римского престола, подвергнув секвестру церковные владения (патримонии св. Петра) в Сицилии, Бруттии и Калабрии, приносившие в папскую казну до 3¹/₂ талантов золота¹. Этой мерой нанесен был большой удар Римской Церкви и, с другой стороны, уничтожено было влияние папы в Южной Италии. В административном отношении Италия разделена была тогда на три самостоятельные управления, подобно византийским фемам: Сицилия с Южной Италией, Рим и Равенна.

Герцоги Сполето и Беневента были естественными союзниками папы в его борьбе с королем Лиутпрандом. Ослабление византийского влияния, сопровождавшееся освободительным движением в Италии, открывало герцогам честолюбивые перспективы на расширение политической самостоятельности и увеличение своих владений. Григорий построил на этом план своих отношений к лангобардскому королю, под рукой оказывая поддержку непокорным герцогам. В то же время король Лиутпранд старался ослабить влияние папы и ограничить притязания герцогов тесным сближением с экзархом. К 728 г. Лиутпранд начал ряд решительных предприятий в Средней Италии, к которым подал повод герцог Сполето Траземунд, захвативший укрепление Галлезе и тем прервавший сношения Рима с экзархатом. Для папы было чрезвычайно важно иметь в своей власти эту крепость, и он достиг возвращения ее уплатой большой суммы герцогу, причем вошел с ним в соглашение насчет будущей совместной политики. Король, видя в этом угрозу для себя, напал на Пентаполь и занял Сполето (739), а герцог бежал в Рим и нашел защиту у своего союзника папы. Лиутпранд вторгся в римский дукат, опустошил римскую область и занял четыре города, владение которыми открывало ему на будущее время свободный путь к стенам Рима. В следующем году король опустошил экзархат и приказал подвергнуть грабежу и разорению владения церкви св. Перта в Кампании. Для папы наступал очень тяжелый период. Он видел, что при том состоянии, в какое приведены ходом событий итальянские дела, ему неоткуда ждать помощи и волей-неволей придется уступить Лиутпранду. Поэтому он послал к королю посольство с просьбой уступить Церкви те четыре города, владение которыми делало его господином Рима[23], и в то же время увещевал епископов Тусции отправиться к королю и поддержать просьбу папы. В крайнем случае он предполагал сам отправиться в лагерь лангобардов и своим личным авторитетом попытаться умилостивить короля. В то же самое время папа обратился за помощью к франкским майордомам. Это был чрезвычайно дальновидный и смелый шаг, и хотя два письма папы к Карлу Мартеллу остались без ответа, тем не менее, это обращение Григория III к франкам было богато важными последствиями, которые мы выясним несколько ниже. В 741 г. сошли со сцены главные деятели эпохи: ранее всех византийский император, затем Карл Мартелл, а в конце года папа. Судьбы Церкви, а вместе и разрешение назревших задач переходило в руки папы Захария I, грека по происхождению и уроженца из Южной Италии.

С этого времени замечается решительная перемена в политических отношениях. Папа Захарий, равно как его предшественники Григорий II и Григорий III, а равно и не менее знаменитые преемники Стефан III (753–757), Павел I (757–767) и Адриан I (772–795) были носителями скорей светского принципа, чем представителями духовного идеала. Они также стремятся к образованию государства и подготовляют почву для светской власти папства, как Клодвиги, как Гогенцоллерны или русские собиратели Олеги и Калиты. Политические союзы, в которых выигрывает тот, кто хитрей и дальновидней, холодное и сознательное нарушение под клятвой данного слова, искусное подтасовывание исторических фактов и намеренная подделка документов — эта политика была в духе времени, ее разделяли и многие другие исторические деятели. Но в руках римских пап были еще другие средства к достижению преследуемых целей: они безгранично злоупотребляли религиозным чувством современников и насильно вымогали у них уступки посредством легенд и вымыслов, где главные роли распределялись между Христом, Богородицей, апостолом Петром и другими чтимыми у христиан именами.

Захарий I, десять лет управлявший Римскою Церковью и итальянскими делами (741–752), нашел возможным замириться с лангобардским королем и без посредничества франков. Но он пожертвовал для того союзниками, не только предоставив Лиутпранду наказать герцогов Сполето и Беневента, но и подкрепив его силы римскими войсками. При этом пострадала, конечно, честь политики папы, но зато сберегался римский дукат и обеспечивалось возвращение 4 городов, занятых Лиутпрандом. Герцог Траземунд был пострижен в монахи, и место его занял подручник Лиутпранда, подчинился также и герцог Беневента; таким образом лангобардский король, по-видимому, достиг своей цели, у него не было врагов в Италии, власть его беспрекословно исполнялась во всей области, занятой лангобардами; такою властью далеко не пользовались его предшественники. Тем не менее, союз лангобардского короля с римским папою имел роковое значение для первого. Папа решился посетить короля в его лагере в Терни, чтобы окончательно установить вопрос о римском дукате. В торжественной процессии как наместник Христа на земле папа отправился к королю, производя на пути большое впечатление в народе.

Как только Лиутпранд получил известие о вступлении папы на лангобардскую территорию, он послал ему навстречу своих людей, а в Нарни ожидал высокого путешественника военный эскорт. Пред воротами базилики в Терни встретил папу и сам король, окруженный своими вельможами и войском. Переговоры начались на следующий день. Мягкими речами папа так подействовал на короля, что он удовлетворил все желания своего гостя. И, между прочим, Лиутпранд составил акт, которым передал папе упомянутые выше четыре города вместе с их жителями. Это был важный реальный акт к основанию светской власти римского епископа. Кроме того, заключен был уже с Римским дукатом как отдельным и самостоятельным политическим телом 20-летний мир и выданы папе захваченные в плен итальянцы. Наконец, любезность короля простиралась до того, что он возвратил папе патримонии св. Петра, захваченные в период последних войн. Угощая папу и удовлетворяя его просьбы и желания, король пришел в такое веселое настроение, что выразился: «Я не помню, чтобы когда имел такое приятное общество за столом».

В 742 г. король Лиутпранд предпринял последнее дело, чтобы увенчать свою политику в Италии, именно движение на экзархат и Пентаполь. В самом деле, не было ничего легче, как положить конец византийскому господству, выгнав слабые гарнизоны из греческих городов. Но папа и на этот раз вмешался в дело: когда его увещания не возымели действия и Лиутпранд продолжал осаждать Равенну, Захарий снова отправился к нему на свидание. Несмотря на явное желание уклониться от личных переговоров, папа достиг, однако, свидания с Лиутпрандом и убедил его отказаться от завоеваний в греческой части Италии. Так, при всех сочувственных качествах, при значительных способностях и понимании нужд своего народа Лиутпранд терял твердость и уступал всякий раз, как папа вступал с ним в личные переговоры и объяснения. Лангобарды по смерти Лиутпранда не имели такого способного короля и потому, не став при нем твердою ногою в Италии, после него должны были постепенно терять и свои области, и влияние и мало-помалу утрачивать независимость и национальность.

Когда в 744 г. умер король Лиутпранд, политическое положение Италии оказалось далеко не определившимся; нельзя еще было предвидеть, кому принадлежит будущее: лангобардскому ли королю, или римскому папе. Наиболее ясной представлялась роль империи, которая при Льве Исавре утратила в Италии свое влияние и не могла содержать достаточных военных сил, чтобы защищать свои притязания. Вместе с тем и для лангобардского короля, и для папы не оставалось больше сомнения, что в предстоящей борьбе за национальную свободу в Италии последнее и решительное слово будет принадлежать не византийскому царю.

По смерти Лиутпранда некоторое время во главе королевства был его племянник Гильдебранд. При нем началась реакция, выразившаяся в движении против королевской власти, вследствие чего в Сполето восстановлен был низверженный Лиутпрандом Траземунд, а на севере герцог фриульский Рачис провозгласил себя королем. Переворот встретил большое сочувствие со стороны папы, и новый король подарил Римскую Церковь двадцатилетним миром. Женившись на римлянке по имени Тассиа, Рачис оказывал покровительство итальянцам и тем возбудил против себя нерасположение среди лангобардов. Раз Рачис напал на Пентаполь и осадил Перуджию, но в дело вмешался папа, лично посетил короля в его лагере и убедил его отступить от осажденного города. Это переполнило чашу терпения лангобардов, усматривавших в уступке короля папе измену национальным требованиям. В 749 г. вместо Рачиса избран в короли брат его Айстульф, в котором национальная лангобардская идея получила могущественного выразителя. Прежде всего он напал на северные части греческих владений в Италии. Он захватил важный торговый город на устье р. По Комачио, затем Феррару, составлявшую ключ к Равенне, и прошел до Истрии. Не прошло и двух лет после его вступления на престол, как Равенна очутилась в его руках, будучи сдана ему последним экзархом Евтихием в 751 г.

Правда, в руках императора оставались еще Венеция и Истрия, Неаполь и Южная Италия. Но Айстульф принимал решительные меры, чтобы покончить с чуждым господством в Италии. Он ввел новый закон о военной службе и обязал крупных земельных собственников являться на войну в панцире и на коне и поставлять определенное число всадников в зависимости от размеров находящегося в его владении участка. Далее в законах Айстульфа проходит слишком резкая черта обособленности между лангобардами и итальянцами. Торговые и другие сношения между лангобардами и итальянцами наказывались конфискацией имущества, если они происходили без специального разрешения короля. Можно догадываться, что Айстульф питал твердое намерение достигнуть объединения Италии. С национальными герцогами затруднения могли считаться поконченными; это обнаружилось по случаю смерти герцога Сполето, которому король не назначил преемника, а принял герцогство в непосредственную свою власть. За подчинением Равенны и уничтожением экзархата лангобардский король мог не считаться с Византией, оставался Рим с его политическими притязаниями. Айстульф пошел против папы и стал угрожать Риму. Как видно, Айстульф не желал останавливаться на изгнании греков из Италии, а имел целью подчинение себе всего полуострова со включением и римского дуката. Происшедшая в это время смерть Захария и обычные в Риме смуты, соединенные с выбором нового папы, благоприятствовали Айстульфу. Вступив в римскую область, он выразил волю подчинить Рим и окружающие его крепости (т. е. римский дукат) своей власти и брать определенную дань с каждого жителя.

Выбранный в 752 г. в папы Стефан III засылал посольства к королю и большими подарками старался расположить его к миру. Но Айстульф предъявлял такие требования, какие папе казались насмешкой и издевательством. Находясь в отчаянном положении, папа отправил жалобу и просьбу о помощи в Константинополь в надежде, что новый император найдет возможным поддержать вооруженной силой свои интересы в Италии. Между тем, как разгневанный упорством папы король посылал в Рим страшные угрозы и обещал ничего не пощадить, если его требования не будут исполнены, римское население совершало религиозные процессии по церквам и, посыпав головы пеплом, молилось Богу об освобождении от страшной опасности. В это же время папа, устраивая процессии и принимая в них личное участие, нашел возможным тайно отправить письмо во Францию к королю Пипину, в котором просил его принять меры для безопасного путешествия наместника св. Петра в его столицу. Так начались сношения пап с Каролингами, совершенно изменившие ход событий в Италии и имевшие, вместе с тем, громадное значение для истории Византии.

Изложение истории сношений пап с Каролингами отвлекло бы нас слишком далеко от времени Льва Исавра, и потому мы возвратимся к этому вопросу в одной из последующих глав. Здесь же уместно будет бросить взгляд на любопытное явление движения греческого православного населения из восточных областей в Италию, имевшее громадное культурное значение в средние века. Было бы не совсем справедливо утверждать, что это движение началось с VIII в. и вызвано иконоборческой политикой.

Со времени мусульманских завоеваний в Сирии и Палестине православное население спасалось большими массами в Египет и Африку, пока здесь не угрожало арабское нашествие. Но с тех пор, как арабы утвердились в Африке и в конце VII в. окончательно лишили греков их африканских владений, Сицилия и Южная Италия сделались естественным приютом для гонимых христиан, в особенности из монашествующего духовенства, которые начали сильно колонизовать Южную Италию. Мы заметили уже, что хотя иконоборческая политика наиболее встречала сопротивления среди греческого населения, но сирийский и арабский Восток и инородческие элементы Малой Азии не были так враждебно настроены против иконоборческих эдиктов, как христианский Запад и в особенности Италия, в которой национальное освободительное движение против греческого господства нашло в иконоборческой политике императоров прекрасное средство для оживления и поддержания этой борьбы. Здесь иконоборческий вопрос перешел слишком скоро на политическую почву. С одной стороны, Рим поощряет антивизантийское движение в греческой Италии, с другой — император отвечает актом отделения от римского престола значительной части его владений и отчуждением церковных имуществ в пользу государства. В VIII в, в особенности с тех пор, как началось преследование монахов и ограничение монастырских привилегий, Южная Италия сделалась прибежищем гонимых и недовольных. Полагают, что число переселившихся в Калабрию и Отранто доходило до 50 тыс. человек³. В одной только Калабрии насчитывается до 97 монастырей ордена св. Василия, основанных в это время, в Россаыо было 10 монастырей с 600 монахов.

В Южной Италии сохранились от иконоборческой эпохи значительные христианские памятники-рукописи, иконы и другие произведения христианского искусства, — подвергавшиеся опасности уничтожения в городах и монастырях империи. Италия сделалась почти недоступна для иконоборцев, так что здесь в течение VIII в. возникла живая и непрерывная религиозная струя, соединявшая греческий Восток с Западом. Греческие монастыри, образовавшиеся в Италии, будучи враждебно настроены против религиозных увлечений иконоборческих императоров, вместе с тем служили их политическим целям, поддерживая в Италии греческий культ, язык и содействуя эллинизации страны. В то время, как постепенное отделение Италии от империи становится бесповоротно совершившимся фактом, греческая Италия — Калабрия, Отранто и Бари- в той же степени укрепляет свои связи с империей и под наименованием византийской фемы сохраняет совершенно чуждый латинству характер. Особенности церковной жизни, развившиеся в греческой Италии, обнаружат свое действие в последующие века и в свое время будут отмечены.

Глава IV

Внутренняя деятельность Льва Исавра. Административные и судебные реформы. Законодательство

Оценка внутренней деятельности Льва во всей ее совокупности встречает и до сих пор значительные трудности, которые далеко еще не превзойдены. Причина тому столько же заключается в недостатке, а частью и намеренном искажении источников, сколько в общем несочувственном отношении к Льву как виновнику иконоборческого движения, которое разделяла вся церковная партия, возобладавшая после иконоборческих царей и наложившая печать ненависти или презрительного молчания на память об его деяниях. Нужно отдать себе отчет в том, что в иконоборческий вопрос было внесено много страстности и раздражения и что в связи с эдиктами Льва шло вперед развитие умственной, нравственной и общественной жизни.

При выяснении термина «иконоборчество» нельзя отправляться из тех положений, которые нами выведены на основании содержания эдиктов, притом же не сохранившихся в оригинале, а следует всмотреться в силу отражения, с какой царское слово против святых икон отозвалось в монастырях, в селах и деревнях, и как общим чувством религиозного раздражения могли воспользоваться лица и сословия, видевшие в Исаврах личных врагов, которые притом не имели связей с придворными и служилыми слоями империи. Иконоборческое движение направлялось к тому, чтобы захватить самые существенные вопросы христианского вероучения. В связи с догматическими церковными верованиями о божественном домостроительстве, о воплощении, о культе Богородицы иконоборческое движение вскоре должно было затронуть практические вопросы, именно обряды или формы, в коих выразилась церковная жизнь в Византии: о монашестве, о церковных имуществах, о переустройстве всей церковной жизни. Таким образом, то движение, которое связано с именем Льва Исавра, затронуло весьма глубоко самые тайники жизни общества и имело тенденцию поколебать устои, на коих покоился религиозный и социальный строй империи. С течением времени к иконоборческому движению присоединяются мотивы политические; наконец, оно осложняется борьбой национальностей, в которой угрожала опасность греческому элементу, служившему основой того порядка вещей, который выражается в термине византинизм. Все эти обстоятельства, привнесшие большие осложнения в развитие иконоборческого движения, не могли не повлиять на оценку деятельности родоначальника исаврийского дома, придав неправильное освещение и таким фактам, которые не имели иных целей, как достижение общего блага и исправление очевидных недостатков.

В предыдущих главах мы пытались выяснить содержание иконоборческого эдикта и ближайшие следствия, которыми он сопровождался.

Нужно признать, что Лев не пошел так далеко, как его сын, в принудительных мерах по отношению к иконопочитателям: его отношения к римскому папе объясняются не религиозными мотивами, а политическими, в которых и следует видеть причину той страстности, с которой велась борьба. Едва ли можно составить правильное понятие о характере Льва на основании его иконоборческого эдикта, который при нем не был проведен во всей последовательности. Есть другие государственные акты, принадлежащие этому царю, по которым лучше можно судить о задачах и целях, преследуемых его правлением.

И прежде всего Лев не только провел далее начавшуюся еще до него административную реформу империи, с которым она остается почти все время существования, но и ввел в ней существенные изменения, обусловленные потребностями времени. Говорим об организации фем, с начала VIII в. составляющих характерную особенность административного устройства империи. С свойственною ему энергией и последовательностью в проведении раз принятых мер он не остановился перед затруднениями, возникавшими из-за соперничества и пререканий между светской и военной властью в провинциальном управлении, и сосредоточил в руках военных чинов главные ветви гражданского управления. Это был совершенно правильный и необходимый выход из положения, в котором оказались провинции империи ввиду опасности со стороны арабов на востоке и западе и болгар на севере. Как мы видели выше, фемное устройство развивается постепенно и в начале VIII в. не дошло еще до своей полной организации. В VIII в. было три или лучше две фемы в Европе и одиннадцать в Азии; кроме того, были специально морские фемы для флотской службы. При исаврийских императорах происходила дальнейшая организация азиатских фем. Так, громадная фема Анатолика, в которой был стратигом сам Лев, была разделена таким образом, что из нее выделена была значительная часть в отдельное управление, названное фема Фракисийская; главным городом в ней был Ефес. Обе фемы по особенным отношениям к основателю династии- в Анатолике он был стратигом, а во Фригии, входившей в Фракисийскую фему, он родился-питали к его дому непоколебимую верность. Стратиги Ланкин и Сисинний по смерти Льва оказали незаменимую услугу исаврийцам, поддержав Константина Копронима против Артавазда.

Первое упоминание о стратиге фракисийском относится к 740 г., хотя, конечно, фема существовала раньше; приблизительно в то же время (742) в первый раз упомянут стратиг фемы Фракия на Балканском полуострове. При Льве получила особенное значение фема Опсикий, находившаяся под командой зятя его Артавазда. Вероятно, с целью ослабить значение стратига этой фемы с титулом комита Константин Копроним выделил из области Опсикия обширную часть с городом Анкирой в самостоятельную фему Вукеллариев; она упоминается в первый раз в 767 г. Кроме сухопутных фем или военных округов с кавалерийскими и пехотными частями, к началу VIII в. была уже известна морская организация. Вся приморская часть Малой Азии от Галикарнасса до Фригии, где была родина исаврийского дома, составляла особое управление морского ведомства под именем фемы Кивиррэотов. Стратиг флота с титулом друнгария упоминается в 697 г.² Другая флотская организация была из жителей островов Эгейского моря — фема 12 островов, или Эгейская. В таком виде является новая административная организация империи при исаврийских царях.

Эта организация вполне отвечала потребностям времени и имела ту особенность, что привлекала к участию в военной службе все элементы населения местностей, включенных в фему, не обременяя государственную казну чрезвычайными расходами. На основании арабских данных, которые достаточно разъясняют военную организацию фемы, мы можем видеть, что кавалерия составляла самую главную часть византийского войска, в особенности в войнах с арабами. Действительно, когда предстоял набор новобранцев, снаряжение конем составляло наиболее серьезную задачу воина; самый поход назначался в зависимости от состояния кормовых трав и от фуража. Но, конечно, кавалерией не ограничивались военные силы империи. Кроме флота и артиллерии, в военном деле играли важное значение пехотные полки.

В настоящее время не может подлежать сомнению, что фема в смысле военного корпуса или дивизии никогда не теряла первоначального своего значения как гражданский административный округ, в который входят жители городов и деревень, управляемые гражданскими чиновниками и отбывающие определенные повинности, в числе коих на первом месте была военно-податная повинность.

Вследствие крайне скудной населенности европейских и азиатских провинций императоры должны были разрешить в больших размерах переселение в империю славян. Поселения славян, как можно судить по немногочисленным данным, организованы были таким образом, чтобы колонисты за предоставленные им земельные участки несли государственные повинности и отбывали военную службу. Для этой цели служила система выделения так называемых военных участков, владение которыми обязывало или к личной военной службе, или к участию в снаряжении одного ратника в качестве складчика наряду с другими лицами, владеющими равными военными участками. Система выделения в феме свободных земель или объявления свободными бывших казенными земель, которые делились на участки, достаточные для прокормления крестьянской семьи и для снаряжения, в случае объявления набора, рекрута, практиковалась в империи в больших размерах и составляла громадный ресурс для удовлетворения военных и финансовых потребностей. Наблюдая частности и подробности организации земельных наделов, мы замечаем в них некоторое сходство с организацией казацкой службы на началах земельного владения, как она практикуется в России. Во всяком случае, в фемном устройстве Византия нашла лучший способ применить к государственным потребностям славянскую иммиграцию.

Крупные заслуги Льва Исавра относятся к законодательству. При нем изданы два кодекса: устав крестьянский и гражданское уложение, последнее известно под именем «Эклога». С изучением законодательства иконоборцев получает важное значение вопрос о новых принципах права, введенных в византийскую жизнь со времени Исаврийской династии. Господствующее ныне по этому предмету воззрение основывается на авторитете фон Лингенталя³, известного составителя «Истории греко-римского права», который дал всестороннюю оценку исаврийскому законодательству. На русском языке превосходные исследования «Эклоги» принадлежат академику Васильевскому и Павлову ⁴. В рукописях «Эклога» носит следующее оглавление: «Издание законов вкратце, учиненное Львом и Константином, мудрыми и благочестивыми царями, из институтов, дигест, кодекса и новелл великого Юстиниана и исправленное в более гуманном смысле[24]».

Вот что говорится в предисловии к этому памятнику: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа императоры Лев и Константин. Господь и Творец всего, Бог наш, создавший человека и отличивший его свободою самоопределения, дал ему закон на помощь, посредством коего сделал известным, что следует делать и чего избегать, чтобы одно было избираемо как спасительное, а другое отметаемо как заслуживающее наказание. Поелику же Он, вручив нам державу царствия, дал тем свидетельство нашей к Нему любви, повелев нам пасти верное Его стадо, то мы убеждены, что нет ничего, чем мы могли бы более возблагодарить Его, как тем, чтобы управлять в суде и правде вверенными нам людьми. Занятые такими заботами а, устремив неусыпно разум к изысканию угодного Богу и полезного обществу, мы поставили впереди всего земного справедливость, как посредницу с небесным, острейшую всякого меча в борьбе с врагами. Зная, что законоположения, изданные прежними царями, содержатся во многих книгах, и что заключающийся в них разум для одних труднопостижим, а для других, особенно же обитающих вне сего богохранимого града, и совершенно недоступен, мы созвали главнейших наших патрикиев, славнейшего квестора и славнейших ипатов и прочих имеющих страх Божий и повелели собрать все их книги к нам, и, рассмотрев все с усердным вниманием, мы сочли приличным, чтобы в этой книге были более ясно и кратко изложены решения относительно дел, чаще всего встречающихся, и разных договорных соглашений, а также и наказания соответственно обвинениям. Тех, которые поставлены исполнять закон, мы убеждаем воздерживаться от всяких человеческих страстей, но от здравого помысла износить решения истинной справедливости, не презирать нищего, не оставлять без обличения сильного, неправду содеявшего, чтобы не наружно и на словах превозносить правду и справедливость, а на деле предпочитать несправедливость и лихоимство, но, напротив, когда тяжутся две стороны — чтобы обе были поставлены в совершенно равное одна к другой отношение, и чтобы столько именно было отнято у обидящаго, сколько окажется пострадавшим обидимый».

Очень важны заключительные слова предисловия: «Всячески желая положить предел мздоимству на суде, мы решили давать жалованье из нашего казначейства славнейшему квестору и секретарям, и всем служащим по судебным делам на тот конец, чтобы они уже ничего не брали с какого бы то ни было лица, у них судимого, дабы не исполнилось на нас сказанное пророком: продаша на сребре праведного». Нельзя не обратить здесь внимания на черты реальности, какие можно находить в предисловии. Хотя весьма вероятно, что многие выражения составляют обычную риторику и не имеют в себе особенного значения, но нельзя считать таковою заключительную часть, в которой выражается намерение сделать суд общедоступным и даровым. Если иконоборческим царям удалось провести это намерение, на что нет, впрочем, других указаний, то, конечно, подобным распоряжением они опередили бы свой век. Но, как известно, законодательные меры иконоборцев были отменены царями македонской династии. Очень любопытно также и то место предисловия, где идет речь об условиях, при которых появился новый кодекс: собраны рукописи и изучены известными тогда законоведами. Эти последние названы по имени во многих рукописях: патрикий и квестор Никита, патрикий и ипаты Марин и Нонн. В высшей степени следует пожалеть о том, что предисловие к «Эклоге» не дает других черт современности, по которым можно было бы хотя до некоторой степени воссоздать настроение законодателя и окружавшую его действительность. В этом отношении остались лишь намеки и следы. Восстановить то человечное и гуманное, которое поставил Лев Исавр своей целью в законодательстве, остается задачей, которая едва ли достижима при нынешнем состоянии источников.

Как по своему отношению к древнему русскому законодательному памятнику «Русской Правде», так и по точному воспроизведению жизни крестьянского сословия, жившего в империи в век происхождения «Эклоги» и дополнительных к ней статей, Крестьянский закон обращает на себя серьезное внимание со стороны византийско-русских учений и, как естественно предполагать, рассматривается далеко не с одинаковой точки зрения. Между тем как, по мнению большинства исследователей, в Крестьянском законе ярко отразилась новая струя, влившаяся в империю вместе с славянской иммиграцией, которая принесла и новые правовые воззрения и чуждые греко-римскому обществу формы земельного владения⁵, в последнее время стали высказываться мнения, которыми отрицается за этим законом то значение, какое усвояли за ним прежние исследователи⁶. Между прочим, новые данные в вопрос привносятся из критики текста Крестьянского закона. Прежде всего, по мнению представителей второй категории, Крестьянский закон не может быть рассматриваем ни по своему назначению и происхождению, ни по своей редакции как закон, который можно было бы поставить рядом с «Эклогой». Если в нем выделить древнейший состав от привносных статей, то окажется, что он не имеет никаких точек соприкосновения с Юстиниановым правом. Далее, в сохранившихся оригинальных и переводных на русский и сербский языки редакциях Крестьянского закона наблюдается такая свобода в расположении материала и такие отличия по смыслу, которые позволяют сомневаться в том, чтобы оригинал этого закона имел когда-либо официальное значение, т. е. чтобы он имел правительственное происхождение. Независимо от того, как по своему составу, обнимающему далеко не совокупность крестьянских отношений, а лишь немногие стороны быта, так и по происхождению и плану, т. к. закон нигде не носит имени иконоборческих императоров, так называемый Крестьянский закон должен быть признан скорей частным юридическим руководством, похожим на германские правды или на записи обычного народного права, чем на закон официального характера. Он имеет не только специальное содержание, для которого нельзя указать источника в имперском законодательстве, но не представляет внешних признаков единого устава для землевладельцев, — это есть запись нескольких бытовых черт из жизни свободных крестьян. Но в какой обстановке находятся крестьяне, кто над ними стоит, каково их отношение к другим классам общества и к государственной власти, об этом, за исключением случайных и мимоходных намеков, в памятнике нет указаний. Таковы заключения о занимающем нас памятнике, выведенные на основании изучения его текста по различным редакциям.

Несмотря на неполноту содержания и указанные выше недостатки редакции, наш закон не может не представлять исключительного интереса для истории крестьянского сословия и земельного хозяйства в империи. Если, как показывает критика текста, это не был официальный закон, подобный «Эклоге», то, во всяком случае, не подлежит сомнению его значение в смысле записанной редакции обычного права новых этнографических элементов, которые вошли в империю в VI–VII вв. Кроме того, многочисленные списки крестьянского закона на славянском языке, равно как включение его в древние русские юридические сборники, придают этому памятнику важное значение в вопросе культурного обмена между Византией и славянами и обратно. Напомним, что Крестьянский закон превратился в русской Кормчей в устав о земских делах Ярослава, т. е. этот закон усвоен русскому законодателю. Принимая во внимание, что земледельческий устав, приписываемый Ярославу, был применим к быту древнерусского крестьянства, мы естественно приходим к заключению, что оригинальная его редакция на греческом языке появилась на византийской почве тогда, когда славянские колонии, образовавшиеся по правительственному почину на Балканском полуострове и в Малой Азии, стали получать организацию и административное устроение применительно к новым формам быта. Сравнительное изучение греческих списков и славянских переводов Крестьянского закона может приводить к выводу, что греческие и славянские редакции не только представляют известного рода эволюцию земельного и финансового хозяйства, но также выражают особенности в земельной и податной системе в различных областях действия этого устава.

В культурном отношении против Льва и его преемников высказываются иконопочитателями крайне резкие обвинения. Как Лев, так и его советник ренегат Висир, о котором, впрочем, ничего не известно из источников, рисуются людьми невежественными и грубыми. В частности, Льву посылается упрек в том, что он закрыл воспитательные и учебные заведения и положил конец благочестивой системе образования, установленной при Константине Великом и державшейся до его времени ⁷. Кроме того, на Льве тяготеет обвинение не меньше того, что лежит на Омаре, истребившем будто бы знаменитое собрание рукописей в Александрийской библиотеке. Есть известие⁸, что на площади Халкопратии находилось высшее ученое и учебное заведение, в котором преподавались науки 12 избранными профессорами под наблюдением вселенского учителя. Это учреждение, содержимое на казенные средства, имело задачей столько же учить богословию и наукам молодых людей, сколько заниматься изучением древних рукописей и перепиской оных. Библиотека этой высшей школы была богата древними рукописями, из которых профессора заимствовали важные сведения и делились ими с царями.

Будто бы Лев желал привлечь на свою сторону профессоров школы и тем обеспечить успех задуманных им реформ, но не имел успеха. Тогда он закрыл школу, изгнал вселенского учителя и профессоров и запретил пользование книгами, если не уничтожил их посредством злостного и намеренного поджога.

Эта легенда, которой в средние века придавали полную веру, также должна быть отвергнута, как и рассказ об Омаре и Александрийской библиотеке. По всей вероятности, речь идет здесь о том учреждении, которое возникло при Феодосии и о котором на своем месте была у нас речь. Сказание об уничтожении этой школы и потому должно быть отвергнуто, что о нем не сохранилось упоминания у Феофана, ближайшего писателя ко времени Льва и тщательно собравшего все слухи и рассказы, на основании которых можно было низвести Льва Исавра на уровень зверя. Что касается предполагаемого закрытия учебных заведений, и в этом отношении в высшей степени сомнительно утверждение Феофана. Какие учебные учреждения разумеет оно? Школы при монастырях продолжали существовать и прежде, и после Льва, частные лица занимались преподаванием и в VIII в. Стоит ознакомиться с жизнеописаниями Никифора, патриарха, и Феодора Студита, чтобы вывести заключение о пристрастности и неверности высказываемых здесь суждений. Эпоха VIII в., конечно, не была творческой эпохой, созидательная работа нашла непреодолимые препятствия в иконоборческом движении; тем не менее, и умственное движение, и школьное образование не останавливались в это время, и если при иконоборцах не замечаем больших культурных предприятий, то, с другой стороны, никогда в Византии не было такой внутренней борьбы, никогда не ставилось на карту столько важных и дорогих интересов, как в это время.

В связи с рассматриваемым здесь вопросом позволим себе остановить внимание на памятниках искусства. Конечно, нельзя ожидать церковного строительства или развития фресковой живописи и мозаики за время иконоборцев: это вполне противоречит духу их реформы. Но позволительно обратить внимание на довольно неожиданный факт, обнаруженный в Солуни в 1908 г. При переделках в мечети Касимиэ, бывшей церкви Димитрия Солунского, обнаружены мозаики весьма хорошей сохранности и высокой техники по выполнению. Мозаики изображают св. Димитрия, патрона Солуни, в различных его отношениях к покровительствуемому им городу и по происхождению своему должны принадлежать к VII–VIII вв. Независимо от всего прочего, высокая техника искусства, разнообразие сюжетов, свобода творчества и проч. придают этой находке большое значение в общей истории византийского искусства. В частности, несколько раздвигается традиционный взгляд на скудость производительности VII–VIII вв. На одной картине есть надпись: «Во время Льва ты видишь в цветущем состоянии церковь св. Димитрия, которая ранее была добычей огня». Весьма может статься, что первоначальная мысль о Льве Исавре окажется несостоятельной, как скоро будет доказано, что с именем Льва был в Салониках префект или митрополит, хотя вообще весьма необычно обозначать хронологию памятника или события именем административного лица, кроме консула ⁹. Но т. к. теперь может считаться установленным, что пожар, от которого пострадала церковь, был в VII в., именно в 629–634 гг., то не подлежит сомнению и то заключение, что восстановление происшедших от пожара повреждений произошло вслед за пожаром. Хотя в технике мозаик замечается разность, происходящая от разновременных поправок и переделок различных мастеров, но это ведет к предположению о продолжении мозаических работ в византийских церквах даже и в глухой иконоборческий период. Да иначе и нельзя представлять себе ход дела. Явления культурного порядка нуждаются, конечно, для успешного своего развития в поощрениях со стороны правительства и могут подлежать упадку или подъему, но было бы наивно думать, что можно одним почерком пера прекратить культурное движение, которому был дан надлежащий толчок в предыдущем развитии народа.

Глава V

Константин Копроним. Восточная граница-арабы. Западная граница-болгары

Исаврийская династия достигла власти не по праву наследства; вступлению Льва на престол предшествовал длинный период анархии, во время которой провинциальные войска не раз провозглашали царями излюбленных своих вождей. Заботы об утверждении власти за своим потомством поэтому должны были занимать основателя династии. В качестве опоры династии рассматривался товарищ Льва по командованию военным округом на востоке, содействовавший ему при свержении Феодосия, стратиг фемы Армениак Артавазд. Он тесно сблизился с царским домом, породнившись с царем вследствие брака с его дочерью Анной и получив в командование ближайшую к Константинополю фему Опсикий — назначение, не препятствовавшее ему оставаться в столице и носить придворное звание куропалата. Происшедшие от этого брака два сына, Никифор и Никита, получили должности стратигов в двух важнейших фемах, один в Европе, другой в Азии. Не лишено значения в том же смысле укрепления династии и то обстоятельство, что в 732 г. за 14-летнего Константина сосватана была дочь хазарского хана, принявшая по крещении весьма популярное имя Ирина. Родственным союзом с хазарским ханом нельзя было не дорожить из-за того, чтобы иметь в хазарах союзников против арабов. Этим же соображением, вероятно, руководился в свое время и Юстиниан II, женившись на хазарской принцессе.

Соединенная с обстоятельствами крещения Константина легенда, которою и объясняется усвоенное ему прозвание Копронима, имеет свое происхождение в религиозной и политической борьбе и в нравах тогдашней партийной полемики. Сохранившиеся до нашего времени сведения о царях иконоборческого периода исходят из партии ожесточенных их врагов, которые не щадили в особенности Константина и густыми темными красками изобразили его жизнь и деятельность. Нужно думать, что в VIII в. существовала и благорасположенная литература об иконоборческих императорах, но она тщательно истреблена иконопочитателями, когда им посчастливилось получить перевес над иконоборцами. Об этом мы найдем случай говорить ниже, в настоящем же случае достаточно будет сослаться на следующий факт двойственного воззрения на Льва, сохранившийся в основном нашем источнике, именно в летописи Феофана под 718 г.: «В сем году у нечестивого царя Льва родился нечестивейший сын его Константин, предтеча антихриста»¹. Но тот же писатель несколько выше два раза усвояет царю Льву наименование благочестивого царя². Эта двойственная точка зрения на царя Льва в произведении одного и того же писателя может служить указанием на то, что и сам Феофан имел под рукой образцы сочувственной к Льву Исавру литературы, которые он не успел вполне редактировать согласно воззрениям иконопочитателей.

По смерти Льва в 740 г. царская власть естественно должна была перейти к сыну его, который имел тогда 22 года и был в состоянии править самостоятельно. Воспитанный в качестве будущего наследника престола и с детских лет сопричисленный к власти, Константин не скрывал своего сочувствия к реформам своего отца и вследствие того не пользовался расположением иконопочитателей. Нет сомнения, что и в среде старой аристократии, устраненной от высшей власти и влияния Исаврами и их приверженцами, могли оказаться такие, для которых смена царствования представляла благоприятный случай для возвращения утраченного влияния. Но трудно было ожидать, чтобы во главе движения против сына Льва оказался комит и стратиг Опсикия Артавазд, не принадлежавший к византийской аристократии и получивший первое место в империи благодаря тесным связям с новой династией. Опираясь на войско и давая духовенству и ревнителям иконопочитания надежду на отмену распоряжений предыдущего царствования, Артавазд приготовил в Константинополе революцию против Константина. Как происходило движение и где были сосредоточены нити заговора, об этом трудно составить себе понятие. Интрига подготовлялась довольно медленно, и в течение целого года Константин, по-видимому, не подозревал опасности. В июне 741 г. Константин отправился в Малую Азию, имея в виду поход против арабов. Расположившись лагерем во Фригии в местности Крас, он начал организовать войско для похода. Это время признано было заговорщиками благоприятным для их предприятия, которое осуществлено было без особенных потрясений.

Стратиг Опсикия Артавазд находился в то время в Дорилее, и император предложил ему явиться в лагерь. Но Артавазд успел к тому времени поднять возмущение в своей феме, принял титул императора и пошел против Константина. В первой же стычке был убит патрикий Висир, имевший, как говорят, огромное влияние на Льва Исавра в подготовлении иконоборческого движения, и Константин оказался так мало подготовлен к сопротивлению и защите, что счел за лучшее бежать в Аморий, главный город соседней большой фемы Анатолика, где было больше приверженцев исаврийской династии, и где он мог организовать для себя оборону при содействии преданного ему стратига Ланкина. Между тем Артавазд, предоставив своему сопернику полную свободу действий, немедленно вступил в сношения с представителями своей партии в Константинополе. Здесь на его стороне был временный правитель за отсутствием императора, патрикий и магистр Феофан, а также патриарх Анастасий. Они распустили слух, что царь умер, и что восточные фемы провозгласили императором Артавазда, и легко достигли того, что народ в церкви святой Софии провозгласил Артавазда царем как «мужа православного и защитника божественных догматов». Но как в Константинополе было мало войска, правитель дает знать стратигу Фракисийской фемы Никифору, собственному сыну, чтобы он поспешил занять Константинополь своими войсками. Когда Фракисийская фема заняла город, заперла городские ворота и поставила на стенах гарнизоны, партия Артавазда могла считать свое положение упроченным и очистила город от приверженцев Константина.

Тогда Артавазд вступил в Константинополь, и первым его делом была отмена постановлений предыдущего царствования против святых икон. Нужно принять во внимание, что при тогдашних обстоятельствах эта мера могла касаться только столицы; притом же было весьма естественно новому императору заручиться расположением столичного населения[25]. Но и Константин далеко не был беззащитен и не думал складывать оружия. За него стояли две азиатские фемы, Анатолика и Фракисийская, и, кроме того, с ним была флотская фема Кивиррэоты, т. е. почти вся Малая Азия. Здесь весьма отчетливо обнаружились политические симпатии в связи с национальными: европейские области были за Артавазда и за принцип иконопочитания, азиатские — за законного представителя власти и за иконоборческий принцип. С войсками, собранными в верных ему фемах, Константин подошел к Босфору и остановился в Хрисополе. Казалось бы, что он теперь же мог осадить столицу и принудить своего соперника к сдаче, но вследствие непонятных для нас причин на этот раз он отступил назад и провел зиму 741/42 г. в Амории. Таким образом объясняется то обстоятельство, что несколько официальных актов этого времени носят имя Артавазда, который признан был в императорском достоинстве папой, венчал на царство сына своего Никифора, а другого сына, Никиту, назначил стратигом фемы Армениак, где он имел приверженцев, будучи сам армянского происхождения.

Но весной 742 г. наступила развязка запутанного положения, которая может считаться неожиданной, т. к. здесь в первый раз обнаружились военные дарования и вообще далеко не обычные административные способности законного наследника престола. Артавазд в мае 742 г. выступил в Вифинию в фему Опсикий и начал производить в ней работы, прибегая к слишком крутым мерам. Для Константина было весьма важно, что и фема Опсикий не оказалась преданной Артавазду, а между тем вся борьба между соперниками решалась на азиатской территории. Находясь во главе фемы Анатолика, Константин нанес, прежде всего, поражение Артавазду при Сардах и заставил его после потери армии и военных запасов спасаться в Кизик и отсюда в Константинополь. Но в Азии оставался еще сын Артавазда Никита, находившийся во главе фемы армянской и поздно выступивший в поход, когда уже главная часть драмы была разыграна. В августе того же года отряд Никиты был разбит наголову при Модрине в феме Вукеллариев, причем погиб патрикий Тиридат, двоюродный брат Артавазда, и значительная часть начальствующих лиц. «В этой битве, — замечает летописец, — где сражались армяне и фема Армениак с войском фем Анатолика и Фракисийская, пало немало жертв с той и другой стороны. Исконный сеятель зла диавол возбудил такую злобу и усобицу между христианами, что без сожаления губили дети отцов и братья братьев и без пощады предавали огню имущество и жилища друг друга».

Этим делом решена была судьба Артавазда, т. к. ничто теперь не препятствовало Константину идти на самый Константинополь. В сентябре того же года он переправился на европейский берег и начал осаду столицы со стороны суши; в то же время стратиг Фракисийской фемы Сисинний прибыл с флотом из Абидоса и запер для Константинополя все выходы к морю. Столица оказалась в отчаянном положении, она была окружена со всех сторон — от Харсийских ворот до св. Маманта, где был лагерь Константина, — враждебными силами, а между тем большой и многочисленный город оказался без необходимых для жизни средств. Дороговизна припасов возросла до крайней степени: за меру ячменя (около 20 ф.) платили около 40р.; в той же степени поднялись цены на все продукты⁴.

Артавазд пытался поправить беду экстренными мерами. Он отправил морем своих уполномоченных для покупки хлеба на юге, но около Абидоса хлебная партия захвачена была судами кивиррэотского флота и доставлена Константину, который употребил хлебные запасы на продовольствие своей армии. Сделана была попытка произвести вылазку и напасть на осаждавшую армию, но попытка оказалась неудачной и — самое важное — лишила Артавазда его правой руки, магистра Феофана Монета. Точно так же не имели успеха огненосные суда, снабженные греческим огнем, обыкновенно наводившие ужас на неприятельский флот. Ввиду отчаянного положения, вследствие голода и начавшейся смертности Артавазд предоставил оставить город тем, которые не участвовали в гарнизонной службе. Тогда началось настоящее выселение и потребовалось принять серьезные меры, чтобы не выпускать из города молодых людей, переодетых в женское или монашеское платье. Все вышедшие были принимаемы в лагере Константина, получали продовольствие и увеличивали число его приверженцев. Наконец, Артавазда ожидал еще сильнейший удар. Сын его Никита после поражения при Модрине собрал часть войска и подошел к Хрисополю, имея намерение помочь осажденной столице. Но Константин, не снимая осады, поспешил переправиться через пролив и погнался за Никитой, который стал отступать на Никомидию. Здесь он был застигнут войском Константина и взят в плен вместе с бывшим епископом Гангр Маркеллином, служившим теперь в армии в качестве куратора. Обоих пленников ожидала горькая участь: Маркеллин был казнен, а Никита закован в цепи и в таком виде выставлен под стенами Константинополя «на показ» горожанам и отцу его.

При всем том город не сдавался. Наконец 2 ноября Константин ворвался в Константинополь через сухопутную стену и таким образом положил конец этому несчастному междоусобию, стоившему много крови. Хотя Артавазд успел выйти из Константинополя с патрикием Вахтангом, очевидно, тоже армянского происхождения, но был захвачен и приведен в оковах в Константинополь, где были уже во власти его более счастливого соперника и оба его сына. Артавазд был присужден вместе с сыновьями к ослеплению, а патрикий Вахтанг обезглавлен на площади Кинигия.

Потушив восстание и сделав безвредными Артавазда и его сыновей, Константин праздновал свое торжество цирковыми играми, на которых побежденные противники, а равно и главный их помощник патриарх Анастасий, должны были исполнять данные им роли: первые были проведены по цирку, обремененные цепями, а последний подвергнут публичному бичеванию и, посаженный на осла задом наперед, торжественно проведен по цирку. Весьма любопытно отметить, что позорное наказание, испытанное патриархом, не послужило препятствием остаться ему на патриаршем престоле и быть во главе Церкви до 754 г. Что касается других мер, принятых против приверженцев Артавазда, являющихся под пером летописца Феофана весьма жестокими, то нужно вспомнить о том, что до нас дошла только враждебная иконоборцам литература, слишком сгустившая темные краски. Есть одна черта в известиях Феофана, которою отмечен, вероятно, реальный факт⁵. Константин привел с собой в Константинополь новых людей, не доверяя прежним придворным и административным чинам, и обогащал своих новых слуг имуществами, конфискованными у чинов византийского служилого дворянства.

Для второго, как и для первого, представителя исаврийского дома самым капитальным вопросом внешней политики были отношения к арабам. Арабско-мусульманский вопрос занимает в истории Византии такое крупное, скажем даже, роковое значение, что историку необходимо с ним обходиться с большим вниманием и обращаться к нему весьма часто. После знаменитой осады Константинополя в 717 г. они, правда, перестали быть для Льва Исавра так страшны, как в первый год его царствования, и не предпринимали против империи обширного и хорошо комбинированного наступления, но все же византийский царь никогда не забывал, что мусульмане самые опасные враги восточного христианского царства. В царствование Льва арабы несколько раз делали вторжения в империю; в особенности следует вспомнить поход 726 г., когда они дошли до Никеи, где им было, однако, нанесено поражение, память о котором сохранилась в Никее на башне Артавазда⁶. В 737 г. повторился новый поход, наконец, в 739 г. арабы вторглись в фему Анатолика и соседние области тремя армиями. Одна из них под предводительством Ал-Баштала дошла до местности Акроин в Анатолике, где была встречена двумя императорами, Львом и Константином, и где произошло сражение, окончившееся большим поражением арабов.

Это было последним военным делом Льва, которым он еще раз обуздал напор арабов и побудил их сократить конные наезды и быть внимательней по отношению к государственной границе между калифатом и империей. Правда, обозначить эту границу к половине VIII в. было бы чрезвычайно трудно. То, что искони было границей империи на востоке, стало уже давно арабским достоянием. Сирия и Палестина, Армения до Кавказских гор и р. Риона на севере были завоеваны еще первыми преемниками Магомета. В конце VII и в начале VIII в. восточная граница империи еще отодвинулась далее на запад, причем к арабам отошла значительная область от Антиохии и Алеппо до гор Тавра. Пограничными городами, подвергавшимися наибольшей опасности от арабских наездов, здесь были Тиана и Кесария. Самые важные фемы, выдерживавшие напор арабов, почти ежегодно вторгавшихся в не защищенные крепостями и сторожевыми отрядами открытые места, были Анатолика на юге и Армениак на севере. Военные потребности вызывали здесь необходимость образования новых военных округов, и, действительно, с течением времени появляются на этой границе новые фемы.

Мы видели выше, что заговор против Константина обнаружился именно во время приготовлений его к походу на Восток. Вообще можно заметить, что со времени иконоборческой династии дальнейшему наступательному движению арабов в Малой Азии поставлен был предел. Это весьма наглядно свидетельствуется, между прочим, и тем, что во время междоусобной борьбы в 741–742 гг. арабы не повторяли значительных набегов, хотя происходившая смута могла сулить им легкий успех и добычу, тем более, что оба соперника, боровшиеся за власть, искали союза у Валида II, преемника Ишама. Наступившая в калифате смута вследствие начавшейся борьбы между Омейядами и Аббасидами сопровождалась такими последствиями, которые позволили Константину V начать наступательное движение против мусульман и отбросить их на восток от намеченной выше границы. Так, в 745 г. он вступил в область за Тавром и сделал некоторые приобретения в Северной Сирии. В особенности имело большое значение то обстоятельство, что ему удалось отнять у арабов родину исаврийского дома Германикию и перевести в Византию родственников своих по матери, которые оставались там под арабской властью.

В следующем году произошла морская битва с арабами, причем византийский флот нанес сильное поражение араба при острове Кипре, возвратив этот остров, отнятый при Юстиниане II. Наступательное движение против ислама особенно выразительно доказывается походами 751 г., когда Константин вступил в Северную Месопотамию и затем в Южную Армению. Прежде всего он осадил Мелитену и принудил город к сдаче. Христианское население выведено было в империю и получило земли во Фракии, мусульманам предоставлено было избрать другие места для поселения, т. к. город был уничтожен и его стены и укрепления срыты. В дальнейшем движении подобная же участь постигла армянский город Эрзерум, или Феодосиополь, Малатию, затем Самосат. Ясное дело, что в этом направлении Константин приближался к старой границе, отделявшей Византию от Персии, однако он не обманывался насчет своих средств, не укреплял взятые города, а срывал их до основания, чтобы лишить арабов возможности снова найти в них точку опоры против Византии. В Армении он имел приверженцев, которые оказывали ему содействие, таков патрикий Кушан. Чтобы понять значительные успехи Константина на восточной границе, следует принять в соображение междоусобную войну в калифате, предшествовавшую падению дома Омейядов⁸.

Восстание наместника Армении и Месопотамии Мервала сопровождалось смутами по всему калифату и вызвало падение династии в 750 г. Главное движение направлялось из Персии и Средней Азии, в основе его было национальное начало. Вообще к этому времени замечается в калифате ослабление религиозного пыла, местные народные элементы берут перевес над арабами и начинается история раздробления калифата. Отлагается Испания, в которой возникает отдельный калифат; заявляет притязания на независимость Африка. С началом правления Аббасидов, перенесших столицу из Дамаска в Багдад, арабская национальность перестает иметь главное значение в судьбах мусульманства, багдадские калифы начинают вербовать охранную для себя стражу из персов, берберов и турок. Вместе с тем в религиозной политике калифата произошла перемена в смысле нетерпимости и исключительной враждебности к христианству, вследствие чего значительные партии христиан стремились к переселению или в византийские области Малой Азии, или в Сицилию и Южную Италию

Усобицы и убийства, сопровождавшие происшедший переворот, продолжались шесть лет. Именно на этот период (750–756) падают успехи византийского оружия на восточной границе. По смерти Абдул-Аббаса калифат перешел к брату его Абу-Джафар-Мансуру, знаменитому основателю Багдада и непримиримому врагу христиан. Но с этих пор война с арабами утратила тот острый характер, какой она имела в первой половине VIII в.; хотя почти каждый год имеются известия о пограничных столкновениях, но это не война, а наезды на пограничные области военной вольницы, которые сопровождались уводом в плен людей и домашних животных — так называемый сарацинский полон, — но не изменяли политической границы между Византией и арабским калифатом. Лишь для точности и полноты изложения можно указать на некоторые отдельные факты В 768 и последующих годах упоминается о нападениях Ал-Аббаса на Армению, причем осаде подвергся город Камаха; затем Ибн-Вакка опустошил Северную Сирию и занял Германикию. Но и византийцы с своей стороны крепко держались в Армении, в области Диарбекира. Когда в 770 г. арабы хотели проникнуть в Малую Азию со стороны моря, то стратиги трех фем, Анатолики, Армениака и Вукеллариев, выступили против них с суши, а флот фемы Кивиррэотов отрезал им отступление морем. Хотя арабы прорвали окружавшую их цепь византийской конницы, но в общем не имели успеха и должны были отступить. Таким образом, со стороны Востока положение казалось вполне обеспеченным. Арабские нападения не требовали уже напряжения всех сил империи, т. к. местные войска фем считались достаточными, чтобы оберегать от них границу.

Ко времени царствования Константина V относится весьма важное внутреннее событие — страшная чума, поразившая империю и сопровождавшаяся крупными социальными и экономическими последствиями. Чума перенесена была из Средней Азии в Сирию, где свирепствовала в 744 г., обошла Египет, Африку, Сицилию, перебросилась в Грецию и на острова Архипелага и поразила Константинополь, где ее страшные опустошения относятся к 748 г. Постигшая империю, и в частности греческий полуостров, катастрофа превосходила все, что сохранила память людей о народных бедствиях, и унесла столько жертв, что правительству предстояла трудноосуществимая и весьма деликатная задача — как пополнить образовавшуюся во многих областях убыль населения.

Что происходило в это время в столице, об этом сообщает весьма картинные сведения писатель Феофан: «Заразительная болезнь, начавшись в Сицилии и Калабрии, подобно всепожирающему пламени, распространилась в Монемвазию и Елладу и ближайшие острова в течение 14-го индикта (744–745 гг.) В Константинополе эта зараза обнаружилась так. Неожиданно и невидимо стали появляться на одеждах людей и на священных облачениях в церквах масленые крестики. Неизвестность того, что сулит это знамение, породила в людях печаль и большое смущение. Гнев Божий беспощадно поражал не только городских жителей, но и всю столичную округу. Многим стали казаться привидения, им виделось, что будто бы они идут вместе с какими-то неизвестными страшными людьми, которые при встрече приветствуют их и дружески разговаривают, смысл же их слов никоим образом не передавали. Замечали, что они входят в дома и что одних из домочадцев убивают, других ранят копьем. Большинство из того, что они говорили, случилось на самом деле. Весной 1-го индикта (747) моровая язва достигла наибольшего напряжения, а летом так усилилась, что целые дома совершенно запирались и не оставалось кому погребать мертвецов. По требованию крайней нужды придумали прилаживать на оседланных животных доски и на них класть мертвецов и таким образом вывозить их, точно так же как и в телегах, складывая трупы в кучу, одного над другим. Таким образом переполнены были все городские и подгородние кладбища, равно как все пересохшие цистерны и пруды, и, когда не хватило их, стали копать виноградники и огороды, находившиеся внутри древних стен, так как смертность так увеличивалась, что едва можно было найти место для погребения трупов»⁹.

Следствия этого черного года были ужасны. Население столицы сильно поредело, нужно было озаботиться экстренными мерами, чтобы привлечь в город новых поселенцев. Император призвал в столицу множество семей из всех провинций, а главным образом из Греции и с островов.

Моровая язва вместе с другими обстоятельствами произвела громадное передвижение в населении империи и имела чрезвычайно важные последствия. Если в столицу переселились многочисленные семьи из Пелопонниса, то в самой Греции оказалось чрезвычайно скудно греческое население. Успех славянской колонизации, проникшей до Пелопонниса, несомненно, объясняется в значительной степени вымиранием населения от чумы и правительственным выселением части оставшегося населения в Константинополь. Несколько славянских племен, дошедших в это время до самого Тайгета, в течение многих столетий оставались независимыми и сохраняли особенности славянского быта. Что касается самой столицы, то и здесь наплыв новых элементов во многом изменил первоначальный характер населения и, по всей вероятности, немало содействовал успехам церковной и административной реформы, проводимой исаврийцами. Между прочим, следует обратить внимание на особенные меры, принятые царем Константином для обмена населения в некоторых провинциях, имевшие последствием полную отмену старых исторических и этнографических традиций древности и вводившие в подлинный средневековый византинизм. Всячески содействуя колонизации Малой Азии славянами и давая им такое земельное и административное устройство, при котором они могли бы успешно выполнять возложенную на них в фемах военную службу, Константин, с другой стороны, принял чрезвычайные меры к переселению павликиан из Сирии и Армении во Фракию.

Павликианство как церковное еретическое учение играет весьма важное значение в истории Византии. Основатель ереси Константин происходил из местечка Мананали близ Самосата. Из исключительного уважения к имени апостола Павла он усвоил себе прозвание Сильвана и в 660 г. основал религиозную общину в Армении. В основе его учения лежал дуализм, и потому вначале павликианство смешивалось с древним еретическим учением манихеев. В 687 г. Сильван был казнен. Но его ученик и преемник Симеон, принявший имя Тита, дал этой секте большое распространение и перенес ее в Малую Азию. Павликиане считали себя преимущественными христианами и усвояли своему учению апостольскую древность. Видимый мир есть произведение злого начала, Демиурга, которому принадлежит и создание человеческого тела, почему они оказались в противоречии с христианской догматикой прежде всего в отрицании человеческой природы во Христе. Принимая учение о Троице, совершенно в противоположность православному учению развили догмат о Богородице. Не придавая чести и почитания Деве Марии, павликиане смотрели на Богородицу как на простой орган, которым воспользовалось божественное тело Спасителя. И в этом отношении они далеко уклонились от православного воззрения, приблизившись к ереси монофизитов. Уклоняясь от внешних обрядов богослужения, они не признавали поклонения иконам, отрицали посты, молитву и не принимали монашества. В смысле церковной обрядности держались простых обычаев апостольской Церкви, а из священных книг принимали Новый Завет за некоторыми ограничениями и отрицали книги Ветхого Завета, самым же высшим почетом у них пользовались послания апостола Павла. Отрицание церковного авторитета, стремление к простым формам апостольской Церкви и другие черты сближают павликиан с церковными учениями либерального характера, развившимися в средние века и подготовившими Реформацию, как богомилы, альбигойцы, гусситы.

Нельзя не видеть, что в религиозном и обрядовом учении павликиан были черты сходства в некоторых отношениях с системой иконоборческих императоров, но было бы трудно в настоящее время ставить вопрос о том, какими побуждениями руководился царь Константин — политическими или экономическими, — когда он пришел к мысли переселить во Фракию значительное число павликиан. Но за устранением вопроса о целях и побуждениях остаются перед нами во всей силе последствия этой меры. Прежде всего таким путем во Фракии усиливался народный элемент, какого там недоставало после обширной славянской иммиграции: крепкий и воинственный народ, имевший задачей противостоять болгарско-славянскому напору. Нельзя, с другой стороны, не считаться и с тем обстоятельством, что в европейских областях до сих пор не замечалось склонности к усвоению иконоборческих принципов, напротив, греческий элемент всемерно отстаивал иконопочитание и защищал эллинизм и православие. То обстоятельство, что с павликианами введен был в европейские провинции новый элемент, весьма благорасположенный к усвоению религиозной реформы, значительно ослабляло противодействие и приготовляло торжество новых идей и на Балканском полуострове — так, по крайней мере, могло думать правительство Константина V. Чтобы судить о том, сколько было жизненной силы и энергии у павликиан, достаточно указать на то, что эта религиозная секта дала начало славянскому богомильству, имевшему гнездо в Филиппополе и распространившемуся по Балканскому полуострову в средние века, и что византийские императоры нашли в павликианах надежное военное средство в своей политике во Фракии и Македонии к ослаблению притязаний болгар и славян.

Независимо от вышеуказанного следует здесь отметить в заключение, что со второй половины VIII в. обнаруживается во всей своей силе то начало, которому предстояла весьма важная роль в истории византинизма. Уже из предшествующего можно было заметить, что с вступлением на престол исаврийской династии в Константинополе получает преобладание восточный национальный элемент и восточное политическое влияние. Цари иконоборческого периода, может быть, не всегда сознательно предпринимали реакцию против исключительно эллинских притязаний, которые сказывались в тогдашнем направлении византийской внутренней политики. Не может быть сомнения, что не рационалистические мотивы руководили иконоборческими царям в их реформах, как бы ни были способны подкупать в этом смысле некоторые их действия, а могущественно подействовавший Восток, вдохнувший жизнь и бодрую силу в арабов и давший религиозную систему павликианам. Иконоборчество держалось главнейше на Востоке, в европейских провинциях господствовали римско-эллинские предания и идеалы, которые под давлением победоносного мусульманского движения вместе с духовенством, монашеством и греческим народом передвигались все далее и далее на Запад.

Лев Исавр, дав физический отпор арабам под Константинополем, не был в состоянии противостоять тому духовному влиянию, которое шло с Востока без шума и без звона оружия. Эллинизация Вселенской Церкви была уже совершившимся фактом в VII в. и Вселенская патриархия, благодаря своей эллинской исключительности, уже выбросила из своих недр громадные области, населенные христианами. С иконоборческими царями ставился на очередь громадной важности вопрос для всего последующего культурного развития: возобладает ли в империи эллинизм или же нет, ограничится ли византинизм осуществлением эллинских политических и национальных притязаний, как они выражались в церковной политике, или же воспримет к общению восточные народные начала и тем даст более широкую постановку делу дальнейшего развития. Колебание правительства в смысле отношения к этим двум основным программам характеризует эпоху иконоборческого движения и свидетельствует об ожесточенной борьбе людей того и другого направления. В царствование Константина V правительство бесповоротно шло к утверждению азиатских элементов. Переселение павликиан во Фракию было весьма искусной мерой к распространению воззрений, подрывавших господствующую религиозную систему. В этом же смысле следует объяснять и выселение греков из Пелопонниса и с островов. Ослабление эллинизма в Греции шло рядом с усилением здесь славянской иммиграции; привлечение в столицу новых элементов населения, и притом отовсюду, также содействовало тому, чтобы в Константинополе образовались космополитические тенденции, чтобы на место римских традиций привились восточноазиатские и чтобы эллинизм утратил в империи то значение, которым доселе пользовался. Таким путем приготовлялась почва к тому, чтобы на патриаршем престоле появился славянин, и чтобы верхи служилого дворянства сильно окрасились наплывом восточных элементов.

Значение мусульманского вопроса для империи до известной степени разрешено было политикой Льва Исавра. В царствование Константина с арабами продолжались, правда, столкновения и были даже войны, но, в конце концов, успех чаще был на стороне Византии и — что касается Северной Сирии и Месопотамии — здесь границы империи вследствие побед, одержанных над арабами Константином V, приближались к Даре и Нисиби, пограничным крепостям лучшего времени политического и военного могущества Византии. Гораздо серьезней было положение дел в Европе. Занявшая провинцию Мизию болгарская орда, по-видимому, обнаруживала большую склонность к расширению по Балканскому полуострову и к усвоению византийского военного искусства и культуры. В этом отношении болгаре весьма выгодно отличались от своих соплеменников, не раз приходивших в Европу и занимавших культурные области, как авары, гунны, половцы и др. Нужно думать, что к половине ΥΓΠ в. они уже перешли от Дуная на юг и утвердились на том месте, где открыта их столица недавними раскопками Р.А. института. Хотя формально владения их продолжались до Балканских проходов, которые империя удерживала за собой в качестве естественных укреплений, не нуждавшихся в больших гарнизонах для своей охраны, но фактически уже во время Льва Исавра болгаре свободно проходили горные клизуры и неожиданно являлись на юг от Балканов, внося опустошения и грабеж в малозащищенные открытые места. Чтобы обезопасить себя от подобных неожиданных нападений, империя вносила ежегодную дань для удовлетворения хана и его дружины. Вместе с тем, находя проходы, частью уже находившиеся во власти болгар, недостаточной защитой границы, император начал строить на южном склоне Балканских проходов κάστρα, или укрепления, защищавшие пограничную линию; кроме того, стали организоваться новые поселения из переселенцев Сирии и Месопотамии.

После хана Тервела, современника Льва, значительный период, соответствующий царствованию Константина, отмечается правлением хана Кормисоша, основателя новой династии ханов, по отношению к которому имеются точные известия в византийской летописи. Именно: под 755 г. сообщено, что во Фракии поселены сирийцы и армяне, от которых распространилась ересь павликиан, и что в то же время болгаре потребовали дани за построенные укрепления¹⁰. Когда Константин отказал им в требовании, болгаре сделали на империю набег и опустошили всю Фракию, дошедши до Длинных стен, проведенных еще Анастасием в 504 г. от Силиврии до Деркона для защиты столицы и ее окрестностей. Что последовало за этим походом, трудно решить, т. к. известия писателей не согласны между собой. Если отдать предпочтение известию патриарха Никифора, то за этот поход болгаре поплатились весьма дорого, т. к. царь Константин погнался за ними, обремененными добычей, и нанес им сильное поражение. Не ограничиваясь этим, он собрал морскую силу и сухопутное войско и, высадившись у Дуная, опустошил болгарские селения и взял многих в плен. Сухопутное же войско напало на болгар близ укрепления Маркеллы, поблизости от границы, и обратило болгар в бегство. Тогда болгаре стали просить мира и дали в заложники своих детей¹¹. По словам историка Феофана, события происходили не так счастливо для Византии, ибо болгаре благополучно возвратились домой, а через четыре года нанесли Константину, сделавшему на них поход, сильное поражение в Берегавском проходе ¹². Хотя положение укрепления Маркеллы не может быть с точностью определено, но для нас имеет значение то обстоятельство, что Маркеллы и проход Берегава у наших писателей стоят одно вместо другого. Есть полное основание думать, что тогда болгаре не распространяли еще свою власть далее Балканских ущелий, и что граница находилась в это время на южном склоне Балкан, будучи отмечена рвом и валом (эркесия) и рядом укреплений ¹³.

В ближайшее затем время в Болгарии начались внутренние смуты, сопровождавшиеся насильственным низвержением ханов и возведением на их место представителей отдельных племен. Этот период борьбы племенных старшин, составлявших совет хана и стремившихся к ограничению его власти, продолжался значительное время и, конечно, имел важные последствия для болгар. Племенная аристократия, стремившаяся к ограничению власти ханов, должна была нередко искать помощи у соседней империи, а отдельные представители власти, или изгнанные, или притесняемые боярами, спасались целыми семьями в Константинополь и искали содействия и помощи у императора. Вместе с этим началось заметное влияние на жизнь и нравы болгар со стороны Византии. В 762 г. «болгаре подняли бунт и перебили властителей своих, преемственно занимавших у них власть хана, и избрали себе мужа злонамеренного по имени Телец, которому было 30 лет от роду»¹⁴. То обстоятельство, что хану Телецу византийский писатель придает неодобрительную характеристику, должно быть объясняемо в том смысле, что он наделал немало неприятного Византии. И, действительно, в это время наблюдаем сильное движение на болгарско-византийской границе. Прежде всего Телец сделал нападение на пограничную область и начал сильно угрожать византийским укреплениям, устроенным для защиты славянского населения Фракии.

В связи с этим движением находится факт громадного переселения славян в Малую Азию. Можно весьма пожалеть, что не сохранилось указаний на ближайшие обстоятельства, при которых происходило это переселение, но связь его с болгарским походом на Фракию не может быть отрицаема. Говорят, что громадная масса славян числом в 208 тыс. переправлена была Черным морем и поселена в Вифинии на р. Артане. Чтобы понять значение того переселения славян, следует принять в соображение следующие обстоятельства. Колонизацией славянами Малой Азии византийское правительство, конечно, достигало важных результатов в политическом, экономическом и военном отношении. Поставленные в совершенно новые условия и отделенные от общения со своими соплеменниками, переселенцы должны были с течением времени утратить свои племенные особенности и поступиться привилегиями, какие на первых порах давало им правительство. С другой стороны, переход такой большой массы народа из Фракии или Македонии необходимо должен был оставить на месте значительную пустоту, которая, правда, пополнялась новыми пришельцами, но во всяком случае не могла не вызывать значительного нарушения экономического и административного строя. Если переселение происходило из пограничных с болгарами областей, то оно имело целью предупредить завоевание и усиление болгар новыми подданными. Если рассматривать переселение как акт добровольный, то он показывает, как неспокойно было положение на Балканском полуострове и как мало было у славян желания менять византийское господство на болгарское. Некоторым объяснением к этому служит то, что последовало в ближайшее время.

Император приготовил большой поход на болгар из морских и сухопутных сил. На судах была отправлена конница, 800 хеландий по 12 всадников на каждой, имевшая назначением Анхиал; сухопутное войско пошло через Фракию на соединение с конницей. Это было в июне 762 г. Хан Телец со своей стороны сделал нужные приготовления, именно собрал с подчиненных и соседних с болгарами славянских племен 20-тысячное войско и выступил против императора. Но в анхиальской долине болгарскому войску нанесено было окончательное поражение, множество неприятелей было перебито, часть взята в плен, а иные сдались добровольно. Константин с блестящей добычей и пленниками возвратился в Константинополь, где устроил триумфальное шествие, а пленников отдал в ипподроме цирковым партиям и народу. Поражение при Анхиале может считаться одним из важнейших военных дел царствования Константина. Победа над болгарами возбудила в Константинополе чувство удовлетворения и сильно подняла авторитет императора. Нужно думать, что была взята и значительная добыча. Очень любопытный факт передан у писателя Никифора, что в числе военной добычи были два больших золотых сосуда, каждый весом до 800 литр, отлитых в Сицилии¹⁶. Для хана болгарского это поражение имело роковые последствия, т. к. оно было причиной новой революции. Болгаре не хотели более оставаться под таким неудачливым предводителем, подняли против него движение и убили его и вместо Телеца поставили Савина, зятя прежнего хана Кормесия¹⁷. Последовавшие затем события весьма характерны для занимающей нас эпохи болгарской истории.

Новый хан искал сближения с Константинополем частью для того, чтобы возобновить мирные отношения, нарушенные неудачной войной, частью и для foro, чтобы найти опору в Византии против туземных партий. Сношения хана с императором, действительно, были истолкованы в весьма неблагоприятном смысле. «Ты хочешь поработить Болгарию ромэям?» — резко бросали болгаре обвинение своему хану¹⁸. И болгаре были до известной степени правы в своих подозрениях. Ход событий направлялся к тому, что при дворе ханов составилась уже византийская партия, и что византийское влияние чувствовалось уже на болгарах. Произошел вновь бунт среди болгарской служилой аристократии. Савин бежал в город Месимврию и искал покровительства у императора, а на его место провозглашен новый хан в лице Пагана[26]. Между тем, император принял меры к тому, чтобы жены хана и приверженцы его не потерпели обид в Болгарии, и приказал всех их выдать посланным для этого людям.

Таким образом, в Константинополе оказалась теперь вся семья хана и его приверженцы.

Все заставляет думать, что после 762 г. болгаре находились в весьма удрученном состоянии, частью происходившем от внутренней смуты, частью вследствие утраты военного значения. В Константинополь были отправлены послы с предложением заключить мир, но здесь не приняли предложений и угрожали новым походом. Тогда хан Паган лично явился в Константинополь для переговоров о мире. Это было уже полное торжество для Византии; в столице воспользовались прибытием хана, чтобы произвести впечатление на варваров блеском и богатством двора и преимуществами культурной жизни. На торжественном приеме, оказанном болгарам, царь сидел на троне, окруженный свитой, рядом с ним на другом троне сидел бывший хан Савин. Все заставляет предполагать, что император не хотел признать нового хана и требовал восстановления в правах своего подручника, нашедшего в Константинополе защиту и поддержку. Этим можно объяснять выраженное им неудовольствие против болгар за их смуты и вражду к Савину. Если на этот раз он согласился заключить мир, то неясно, на каких условиях.

В то время как Савин оставался в Константинополе, в Болгарии, по-видимому, управлял Умар, но его положение было весьма ненадежно, т. к. он был посаженик императора. Кроме того, для характеристики взаимных отношений Византии и Болгарии того времени весьма любопытны следующие данные, далеко не получившие надлежащего освещения в источниках¹⁹. Именно: император в это время (ок. 764 г.) мог, по-видимому, с полной свободой распоряжаться в Болгарии, где уже у него были тайные приверженцы, в особенности же важно было то, что он лишил болгар той поддержки, какую они всегда находили в славянах. Князь племени северян Склавун, который служил во Фракии орудием враждебной политики ханов и производил большие опустошения, принужден был стать в зависимые отношения к империи; точно так же старшина племени скамаров, перешедший в мусульманство и носивший имя Христиан, был приведен в Константинополь пленным и подвергся мучительной казни. Весьма любопытно здесь мимоходом брошенное замечание писателя, что этого несчастного отдали после отсечения рук и ног врачам для «исследования строения человеческого тела».

Трудно выяснить обстоятельства, которыми сопровождался внутренний переворот в Болгарии. После Умара, который был посажеником Константина Копронима и заместил Савина-Винеха, мы видим на ханском престоле Токту. Этот последний переворот вызвал решительные меры против Болгарии. В начале 765 г. император неожиданно двинулся походом в Болгарию и без всякого сопротивления прошел Балканскими проходами. Здесь на северной стороне гор была уже болгарская область, на которой во многих местах располагались хринги, или аулы. Константин напал на один из таких аулов на р. Тыче, или нынешней Большой Камчии, где впоследствии возникла Преслава, и поджег его²². На следующий год предпринят был новый поход в Болгарию и притом с чрезвычайными силами. Прежде всего была снаряжена громадная флотилия в 2600 судов, на которую были посажены войска из фем, кроме того, значительное сухопутное войско пошло Фракией к Балканским проходам. Что касается флота, он должен был высадить войска в Месимврии и Анхиале и, очевидно, действовать затем в связи с пешими отрядами. Но все предприятие на этот раз окончилось большой неудачей. У берегов Болгарии флот был застигнут сильной бурей, которая разбросала и разбила суда и погубила множество войска, так что император «приказал сетями вылавливать из воды трупы и предавать их погребению». Это было в июле 766 г. На несколько лет затем совершенно прекращаются известия о византийско-болгарских отношениях.

К 772 г. в Болгарии мы находим вновь избранного хана в лице Телерига. Можно догадываться, что это не был посаженик императора, т. к. с этого времени вновь усиливается наступательная политика против болгар. И на этот раз предполагалось вести войну на два фронта. По этому поводу у Феофана есть пикантное известие, немало смущавшее славянских исследователей: «В этом году в месяце мае, 12-го индикта[27], двинул Константин флот в 2 тысячи судов против Болгарии и сам, сев на красные хеландии, направился в поход с целью вступить в реку Дунай. Стратиги конных фем должны были подступить к проходам, чтобы сделать попытку ворваться в Болгарию, пользуясь замешательством, вызванным движением флота». Подчеркнутое выражение «красные» по-гречески передано словом ρούσια, а это слово долго объясняли в смысле «русские» и видели здесь самое древнее упоминание о народе русском. Но то, что последовало, далеко не соответствовало задуманному плану. Ни с той, ни с другой стороны не было желания воевать, и на мирные предложения со стороны Болгарии последовало полное согласие заключить прочный мир. В тех выражениях, которые употребляет писатель для обозначения условий мира, можно видеть указание на то, что он сам читал мирный договор, заключенный в то время²³. Но все заставляет думать, что искреннего желания мира не могло быть ни у болгар, ни у греков. Раз граница между теми и другими не могла быть твердо установлена, т. к. она была уже за Балканами в так называемой Восточной Румелии, то взаимное обязательство не переступать границы не могло быть исполнено, даже если бы на то было желание. Кроме того, в это время сфера политического влияния болгар распространилась уже далеко на юг и запад между славянскими племенами, так что недоразумения и столкновения интересов могли происходить и не на границе. Таков именно характер дальнейших отношений между обеими сторонами.

В Константинополе было получено известие «от тайных друзей» из Болгарии, что там подготовляется поход в Македонию против славянского племени велесичей с целью переселить их в Болгарию. Слух пришел как раз в такое время, когда в столице были болгарские послы, которые, конечно, свидетельствовали о мирных расположениях своего хана. Чтобы обмануть их внимание и вместе не пропустить времени для своевременного воздействия на болгар, Константин оповестил о предстоящем походе против арабов и приказал переправлять через пролив военные запасы. Но как только вышли болгарские послы, он собрал большой отряд из фракийских тагм и Фракисийской фемы и поспешно двинулся к болгарской границе Сражение произошло в местности Лифосорий и окончилось большим поражением болгар[28]. Но Византия была не в состоянии нанести болгарам решительного удара. Даже наиболее успешные военные походы ограничивались небольшим исправлением границы и постройкой новых пограничных укреплений, которые, однако, не достигали своей цели — оберегать пределы империи от враждебных наездов.

В 774 г. состоялся новый поход. И снова видим огромный флот и кавалерийский отряд, направляющийся к границам Болгарии. Корабли дошли до Месимврии и здесь рассеяны были бурей, поход оказался не достигшим цели. До какой степени переплетались отношения между Болгарией и империей и как сильно было влияние Византии в ханстве, видно, между прочим, из следующего. Телериг не мог привести в исполнение ни одного замысла против Византии без того, чтобы об нем не было предварительно доведено до сведения императора. Понимая, что ему изменяют его же собственные подданные, он придумал следующую хитрость, чтобы узнать имена их. Уведомляя императора, что политические обстоятельства заставляют его искать прибежища в Константинополе, он просил его сообщить ему, кто в Болгарии приверженцы императора, чтобы ему можно было открыться перед ними и вместе с ними бежать из Болгарии. Будто бы император выдал ему имена своих приверженцев, и Телериг приказал казнить их.

В 775 г., в год смерти своей, Константин вновь сделал поход в Болгарию. О результатах сего девятого по счету похода трудно судить, т. к. император в походе заболел и не мог принимать личного участия в этом предприятии. С большим трудом перенесли его на носилках в Силиврию, а на пути домой он умер в сильных мучениях. При его преемнике, царе Льве IV, хан болгарский Телериг бежал в Константинополь и был здесь дружественно принят и обласкан. В первый раз теперь получаем известие о реальном влиянии византийской христианской культуры на языческих болгар Телериг был обращен в христианство и крещен, получил сан патрикия и женился на византийской принцессе. После того на несколько лет прекращаются известия о Болгарии.

Бросая общий взгляд на болгарско-византийские отношения при Константине V, мы должны признать, что и здесь, подобно как на восточной границе, империя постепенно перешла из оборонительного в наступательное положение, и что постройкой линии укреплений на юг от Балкан император пытался положить пределы распространению болгарской власти. По-видимому, не так успешны были попытки Константина задержать движение болгар по направлению к Македонии. Здесь среди южных славянских племен болгаре в течение VIII в. приобрели себе значительное влияние, которое сказалось совершенно ясно в начале следующего века. Успех Константина V объясняется не только его смелыми и большей частью хорошо организованными походами внутрь враждебной страны, но и системой укреплений на севере Фракии и военным устройством, данным пограничным областям, почему болгарская конница не осмеливалась делать наезды по Фракии и опустошать окрестности Константинополя В высшей степени важно, конечно, и то, что болгарские ханы стали посещать Константинополь и испытывать те могущественные влияния и глубокие впечатления высокой сравнительно культуры, роскоши и искушений блеска и почестей придворных, на которые всегда и все народы шли так охотно и которыми Византия умела приобретать себе приверженцев. Весьма может быть, что указанный порядок вещей сулил Болгарии в близком будущем большие политические и национальные утраты, как это происходило со многими славянскими племенами, старшины и князья которых подпадали влиянию византийской политики. Но к счастью для болгар период внутренних смут скоро завершился, и в начале IX в. они вступили в новый период национальной политики.

Глава VI

Иконоборческое движение при Константине Копрониме

И чтобы дать более или менее точное представление об иконоборческом движении, мы предполагаем провести историю этого движения при сыне Льва Исавра, не касаясь внешних событий. Царь Константин, не считавшийся вообще с препятствиями во внешней политике, не менее страстности и прямолинейности внес и в церковный вопрос, который, впрочем, не им был поставлен на очередь и не им доведен до окончательного решения. В высшей степени трудно выяснить мотивы, руководившие Константином в его церковной политике. Можно думать, что он не вполне оценил последствия иконоборческой политики и не понял, что она заведет его так далеко. Следует считаться с тем все более и определенней выясняющимся обстоятельством, что само иконоборческое движение получило свое направление далеко не сразу, а постепенно и вследствие сложных условий, вызванных временем и личными характерами исторических деятелей. Нельзя забывать и того, что применение принципа иконоборчества было делом политической и церковной партии, с одной стороны, и исаврийской династии-с другой. И подразумеваемая партия, вербовавшая приверженцев всюду, и сама новая династия, принявшая под свою защиту иконоборческую политику, постепенно привнесли в историю этого движения такие новые элементы, которые не следуют логически из богословских и философских оснований, как они были поставлены в начавшейся борьбе.

По всей вероятности, при Льве Исавре не были строго проведены постановления относительно поклонения иконам. После изданных им эдиктов в 726 и 730 гг., о которых, впрочем, мы очень недостаточно осведомлены, не было предпринято никаких новых распоряжений. Короткое правление Артавазда едва ли могло изменить положение дела, кроме того, его церковная политика, если даже она была искренняя, а не показная, не сопровождалась внутренними реформами. Восток при нем был в брожении и в значительной степени держал сторону Константина, а на Западе эдикты против икон и вообще не имели применения. Таким образом, со времени воцарения Константина V для церковной политики представлялись несколько новые требования, вызываемые изменившимися обстоятельствами. И прежде всего в течение 11 лет по вступлении на престол Константин не решался затронуть церковных вопросов. Правда и то, что это были годы беспрерывных почти войн на восточной и западной границе, годы напряженной деятельности к удержанию внешних врагов на почтительном расстоянии от границы империи. Первые известия о возвращении Константина к иконоборческой политике своего отца относятся к 752 или 753 г. К этому времени переселены были во Фракию павликиане, которые ближе всего стояли к церковным воззрениям иконоборчества, к этому времени также приобретены были значительные успехи над арабами в Северной Сирии.

При оценке мероприятий Константина по отношению к церковной политике следует принимать в соображение, что он не прежде приступил к решительным действиям, как собрав церковный собор, на чем настаивал еще патриарх Терман и ревнители иконопочитания при Льве. Само собой разумеется, это было довольно опасное средство, т. к. собор мог прийти к другим решениям, чем какие имел в виду император, но раз он решился подвергнуть столь важный вопрос обсуждению епископов, собранных от всего христианского мира, то мы должны верить, по крайней мере, что он искренне относился к предпринятому делу и готов был предоставить его обсуждению широких церковных кругов. Во всяком случае, здесь мы можем руководиться довольно точными данными и войти в некоторые подробности бесспорно одного из самых любопытных вопросов в истории Византии.

Принимая во внимание, что созванию собора в Константинополе предшествовало обсуждение догматической и церковной стороны вопроса об иконопочитании на частных собраниях, можно допускать, что предварительные меры к привлечению на свою сторону приверженцев император начал употреблять с 752 г.² В высшей степени важно прежде всего определить личную роль Константина V в официальной постановке дела и отношение к нему византийского духовенства. В жизнеописании св. Никиты игумена есть весьма любопытное место в этом отношении. «Некоторые полагают, — говорит жизнеописатель, — что эта ересь не имеет большого значения, и потому легко склоняются к ней, а другие даже не усвояют ей наименования ереси, а просто рассматривают как несогласие во мнениях. По моему же мнению, эта ересь чрезвычайно важная, и думаю, что со мной согласится всякий благомыслящий: она ниспровергает все домостроительство Христа. И о том следует подумать, что основателями других ересей были епископы либо священники, эта же ересь произошла от самих императоров; прочие ереси развивались и усиливались мало-помалу через распространение и опровержение, эта же в самом начале была могущественна, так как опиралась на императорский авторитет»³. Личное участие императора Константина в распространении иконоборческих идей засвидетельствовано еще в следующих словах того же писателя: «Я забыл и это сообщить вам, что сам читал 13 поучений Константина, которые сказаны были в течение двух недель, но которые не имеют важности»⁴.

Другие литературные произведения, касающиеся начала иконоборческого движения при Константине, точно так же частию были направлены лично против императора и в опровержение им самим изложенных богословских воззрений. Таковы главнейше обличительные слова, принадлежащие патриарху Никифору, составленные приблизительно в 810–820 гг. и дающие множество драгоценных материалов для выяснения личной точки зрения Константина V⁵. Возражая на сочинение неизвестного писателя, которого он называет Мамоном и под которым разумеется Константин Копроним, Никифор определенно указывает главные мнения «изобретателя и отца» нового догмата, так что мы имеем твердую почву под ногами для определения той стадии, на которой стоял иконоборческий вопрос накануне созвания собора, и того положения, которое занимал в этом вопросе сам император. И есть полная вероятность в предположении, что патриарх Никифор находил для себя материал для возражений и спора именно в тех письменных поучениях, о которых говорено выше, хотя в его время иконоборческая система была уже изложена в официальных соборных актах. Обличительные слова Никифора показывают, что к половине VIII в. иконоборческий вопрос получил такое развитие, какого он еще не имел при Льве Исавре. Что всего важней, дело далеко не ограничивалось отрицанием поклонения иконам, а перешло в христологическую полемику и в отрицание культа Богоматери⁶.

Чтобы приготовить умы к указанным вопросам, император воспользовался предвыборными собраниями, устроенными в различных местах, и до известной степени создал себе партию среди высшего духовенства. В течение 752 г. разосланы были приглашения на собор, который должен был состояться в начале следующего года и быть открытым во дворце Иерии, на азиатской стороне Мраморного моря, между Хрисополем и Халкидоном (ныне Мода). Перед открытием собора умер константинопольский патриарх Анастасий, но император не спешил с замещением вакантного престола, хотя присутствие даже и одного патриарха могло придать собору больше авторитета. Это тот самый патриарх, который перешел на сторону Артавазда из-за принципа иконопочитания, а потом перекинулся к Константину V и, по-видимому, разделял его церковные и догматические воззрения. Февраля 10-го 753 г.⁷ собралось многочисленное собрание епископов, числом 338. Нужно принять в соображение, что Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский патриархаты, как находившиеся под властью мусульман, не могли участвовать в деятельности собора; что касается римского епископа, то хотя его уполномоченные были как раз в это время в Константинополе, но на соборе не присутствовали. Ниже мы будем иметь случай рассказать, какие важные задачи разрешались тогда в Риме и как важно было папе Стефану быть в стороне от движения, затевавшегося на Босфоре. Председателем собора был назначен ефесский епископ Феодосии, сын императора Тиверия III (698–705), помощниками его были Сисинний, епископ Перги Памфилийской, и Василий, епископ Антиохии Писидийской. Деяния собора продолжались от 10 февраля до 8 августа во дворце Иерии, а от 8 до 27 августа во Влахернской церкви Богоматери, где происходило назначение нового патриарха в лице Константина, епископа силейского, и где объявлены были окончательные постановления, скрепленные подписями членов и утвержденные императором, по господствовавшему в практике обычаю.

Деяний этого собора не сохранилось, и мы не имеем возможности восстановить то, что происходило на его заседаниях. Но самое существенное, т. е. соборное определение, так называемое δρος, и введение к нему, помещено в деяниях или протоколах VII Вселенского собора, имевшего место в 786/87 г. и которого главным назначением было лишить канонической важности постановления собора, бывшего при Константине V. В 6-м заседании этого собора Лев Асикрит сделал предложение рассмотреть акты занимающего нас иконоборческого собора и выслушать приготовленное уже в предварительной комиссии опровержение сделанных на нем постановлений. Доклад был разделен между епископом неокесарийским Григорием и диаконами Иоанном и Епифанием. Первый прочитывал статью за статьей определения иконоборческого собора, последние докладывали опровержения на каждую статью⁸. Чтобы составить себе некоторое представление о происходившем на соборе, мы должны обратиться к тому документу, который был прочитан на соборе диаконом-сакелларием Иоанном. Но прежде приведем несколько справок, рисующих нравы той эпохи.

Вся та часть соборных протоколов, где предъявлялись документы и излагались положения противной стороны, имеет большой литературный и исторический интерес, т. к. делались ссылки на сочинения, которые теперь безвозвратно утрачены. Несколько мест здесь не будут излишни в буквальной передаче для характеристики того возбуждения и страстности, какими сопровождалась иконоборческая борьба⁹. Так, диакон и скевофилак Димитрий заявил: «Осматривая святую и великую церковь, я нашел там утраченными две книги, которые были снабжены серебряными изображениями. При расследовании оказалось, что еретики бросили книги в огонь и сожгли их. Еще я нашел книгу Константина Хартофилака, в которой говорилось об иконах, но злонамеренные люди вырезали листы, где было место об иконах, и вот теперь эта книга у меня в руках, и я заявляю ее святому синоду». Лев, епископ фокейский, сказал: «В представленной книге пропало несколько листов, а вот в моем городе предано сожжению больше 30 книг». Диакон Косьма сказал: «Вот эта книга, найденная мной в патриархии, содержит Ветхий Завет, к ней были присоединены схолии, и, между прочим, одна в защиту святых икон, но наветники истины выскоблили эту схолию. Посмотрите это место, тут немного можно еще разобрать». Он же показал другую книгу, повествующую о подвигах мучеников и о нерукотворной иконе Камулианской, но в ней вырезаны листы об иконах. Патриарх Тарасий указал на книгу Лимонарь, в которой оказались вырезанными листы о святых иконах.

Можно было бы ожидать, что сами отцы собора, ввиду представления стольких случаев безжалостного истребления книг, с большей осторожностью отнесутся к вещественным доказательствам противной партии, но на том же соборе торжествующей партией был подан голос против всех сочинений, написанных против икон, этот голос требовал уничтожения их огнем и анафематствования их авторов. До какой степени варварства дошло в эту эпоху обращение с так называемыми историческими справками, видим из полного недоверия к так называемым цитатам, из подозрения везде плагиата. Известный Феофан Начертанный в личном споре с императором Феофилом привел одно место из Исайи. Феофил возразил, что это место не так читается в его книге, и подтвердил справедливость сказанного чтением места по раскрытой сейчас же книге. Феофан стал горячиться и кричать, обвиняя императора, что он портит всякую книгу, к которой прикоснется. «Пусть, присовокупил он, — принесут ту книгу, которая находится в патриархии и лежит в библиотеке на таком-то месте, тогда я поверю». Послали за этой книгой. Феофан протянул руку со словами: «Нужно перевернуть три листа, и там найдешь искомое место».

Но возвратимся к собору и его постановлениям, прочитанным в 6-м заседании VII Вселенского собора. Прежде всего, оказывается, что собор 753 г. называл себя «святым Вселенским седьмым собором», это место возбудило строгую отповедь со стороны диакона Иоанна, который совершенно отрицает за ним законное право на имя Вселенского. Затем во вступительной части, из коей приведены наиболее важные положения, заключается следующее. Хотя Моисей и пророки осудили поклонение твари паче создавшего, но люди впали в этот тяжкий грех; дабы спасти человечество, Бог послал на землю Своего Сына. Но диавол с течением времени снова ввел идолопоклонство под личиной христианства. Водимые Духом Святым благочестивые императоры созвали собор епископов, чтобы исследовать вопрос о ложном влиянии икон, отвлекающих дух людей от почитания, приличествующего Богу, к постыдному и материальному поклонению творению. Мы пришли к убеждению, что искусство живописи составляет хулу на основной догмат нашего спасения, т. е. на воплощение, и противоречит мнению шести вселенских соборов. Все святые отцы и вселенские соборы единогласно учили, что никто не может допускать соединения или смешения на место неисповедимого, неизреченного и необъяснимого соединения двух природ в одной ипостаси. Что же делает невежественный живописец, который, руководясь прибылью, изображает то, что не должно быть изображено, и хочет своими грязными руками дать форму тому, что воспринимается лишь сердцем и исповедуется устами? Сделав изображение, называет его Христом. Имя же Христа обозначает Бога и человека. Следовательно, здесь имеем образ Бога и человека, т. е. художник без рассуждения изобразил божество, которое не может быть изображено, и смешал в своем изображении божество с сотворенной плотию, т. е. допустил такое смешение, которое никогда не должно иметь места. Кто почитает этот образ, так же виноват, как и живописец. И автор, и почитатель находятся в том же заблуждении, как Арий, Диоскор и Евтихий. Итак, кто делает изображение Христа — изображает божество, которое не может быть изображаемо, и смешивает его с человечеством (как монофизиты) или еще описывает тело Христа как бы не обожествленное, как бы отдельное и как бы различное, как думают несториане. Что касается изображений Марии, пророков и мучеников, то, говорится в протоколах, и эти изображения должны быть отвергнуты.

Христианство вконец истребило язычество и, следовательно, не только языческие жертвы, но и языческие изображения. «Основываясь на Священном Писании и на творениях святых отцов, мы объявляем единогласно именем св. Троицы, что мы осуждаем и изгоняем из христианской церкви всякое изображение, сделанное при помощи живописи. Кто на будущее время позволит себе сделать подобное изображение, или кланяться ему, или поставить его в церковь или в частный дом, или даже тайно иметь у себя подобное изображение, он подлежит извержению из сана, если он епископ, священник или диакон, или анафематствованию, если он монах или мирянин; он подвергнется, кроме того, ответственности по гражданским законам, как противник Бога и враг догматов, заповеданных святыми отцами».

В заключение указано еще несколько общих правил, характеризующих положение иконопочитания до созыва собора: «Запрещаем под предлогом борьбы с заблуждением писанных изображений налагать руку на священные сосуды и на одежды ради переделки тех частей, которые имеют изображения, равно как и на покровы и на предметы культа. Прежде чем предпринимать в Церкви какие изменения, надобно спрашивать разрешения у патриарха или у императора. Никто из архонтов и лиц гражданского чина не имеет права под предлогом икон врываться в св. церкви и совершать в них насилия, как это случалось уже»¹⁰. Затем следовали специальные постановления против иконопочитания, причем за каждой статьей произносилось анафематствование.

При обсуждении постановлений иконоборческого собора мы должны помнить, что самых протоколов его заседаний не сохранилось, а что в соборные деяния иконопочитателей внесены лишь окончательные постановления — с целью опровержения их. Между этими постановлениями нужно различать догматическую часть и, если позволительно так выразиться, прикладную — применительно к тогдашнему положению вопроса об иконопочитании. Что касается догматической части, то давно уже выяснено, что она вполне совпадает с учением Церкви, утвержденным на вселенских соборах, и признана православною на VII Вселенском соборе. Когда докладчик, епископ неокесарийский, прочитал на соборе догматическую часть иконоборческого определения¹¹, то диакон Епифаний так формулировал отношение к ней собора: «До сих пор мыслят согласно с творениями святых отцов, или лучше, усвоив себе отеческие мнения, приписали их себе». Но вслед за тем были прочитаны следующие постановления против иконопочитания, которые представляли собой как бы вывод из догматических положений:

1) кто пытается представить вещественными красками божественный образ Бога-Слова по воплощении, а не поклоняется Ему всем сердцем, умственными очами — анафема;

2) кто пытается человекообразно описать вещественными красками неописуемое естество и ипостась Бога-Слова в воплощении и не признает, что и по воплощении оно остается неописуемым, — анафема;

3) кто пытается изобразить на иконе нераздельное по ипостаси единство природы и плоти Бога-Слова и называет этот образ Христом, допуская, таким образом, смешение двух природ — анафема;

4) кто разделяет соединенную в ипостаси Бога-Слова плоть и пытается изобразить ее на иконе — анафема;

5) кто разделяет на две ипостаси одного Христа, отдельно полагая Сына Божия и отдельно сына Марии, и признает между ними относительное единение, а не тождество, — анафема;

6) кто изображает на иконе обожествленную чрез единение с Богом-Словом плоть, как бы отделяя ее от восприявшего и обожествившего божества, — анафема;

7) кто пытается изобразить вещественными красками Бога-Слова, принявшего в своей ипостаси образ раба и во всем нам уподобившегося, кроме греха, и отделяет Его от неотделимого и неизменяемого божества и вводит как бы четверицу в Святую и Животворящую Троицу — анафема;

8) кто не исповедует Приснодеву Марию истинной Богородицей, превысшей всей видимой и невидимой твари, и с чистой верой не испрашивает Ее ходатайства пред рожденным от нее Богом нашим — анафема;

9) кто пытается вещественными красками изобразить на иконах лики святых, а не вдохновляется, напротив, доблестями их, изображенными в их жизнеописаниях; кто не почитает их святости и не испрашивает их молитв как имеющих по священному преданию дерзновение ходатайствовать за мир — анафема.

Это, конечно, такие постановления, которые стояли уже в большом противоречии с церковной практикой. Но и по отношению к некоторым, по крайней мере, статьям можно сказать, что они не вполне обозначают положение вопроса. Вообще, в особенности статьи 8 и 9 о Богородице и о святых далеко не соответствовали официальным правительственным воззрениям на существо дела, что, впрочем, выражено и в протоколах VII Вселенского собора. Так, докладчик полемической части, диакон Епифаний, когда доложена была статья о почитании святых, прочитал: «Если ссылаются (члены собора 753 г.) на церковное предание, то должны бы исповедать и следующее: кто не принимает иконные изображения, да будет проклят. Ибо таково предание кафолической Церкви, весьма хорошо соответствующее цели дать нам напоминание в прототипах. Но бесстыдно уклонившись от этого таинственного поучения, они обращаются к кафолической Церкви с этим гибельным возгласом: не хотим знать твоих путей. Посему уже после оглашения настоящего их постановления они отвергли благоприятную приемлемость Богом ходатайств святых и выскоблили эту статью в своем постановлении»¹².

Следует отметить еще одно обстоятельство по отношению к занимающему нас собору. Хотя он был закончен обычными возглашениями и славословиями царям Константину и Льву, и хотя полное согласие между собором и царем, по-видимому, не нарушалось¹³, но сохранились в литературе вопроса указания на то, что царь выступал в иконоборческом вопросе с более радикальными мнениями, чем принятые на соборе. Выше уже было говорено, что весьма интересные разъяснения к положению вопроса заимствуются из обличительных речей патриарха Никифора. Так, между прочим, патриарх говорил об отношении царя к епископам: «Изложив в присутствии епископов свое мнение и суждение об этом догмате и выразив согласие принять то, что ими постановлено, немного спустя, обдумав притворно сказанные слова, объявляет свое исповедание с учительским и судебным авторитетом» ¹⁴. Далее следуют собственные слова Константина в передаче патриарха. «„Если мы убедили вас, что правильно рассуждаем относительно этого одного изображения (речь идет об образе Христа), то теперь побеседуем о других иконах, чтобы и об них вы составили себе понятие. И я охотно соглашусь с вашим определением, если оно будет согласно с мнением других епископов и если будет опираться на благовидные свидетельства". Таковы его выражения, — продолжает Никифор, — которые мы привели дословно, дабы показать его отчуждение от Бога и обличить его клятвопреступление и лицемерие. Что же это такое, что он предполагает говорить о других иконах, и какие он имеет цели? Наговорив много странных и нелепых вещей по поводу воплощения Бога-Слова, он нечестиво устремился к своему заблуждению относительно священных памятей святых и, прежде всего, против первейшей между святыми и высочайшей из всех созданных существ, против Пречистой Владычицы нашей Богородицы, дабы и Ее подвергнуть хуле, как и рожденного от Нее».

Трудно было бы утверждать, заимствованы ли приведенные слова из собственных сочинений императора, или, напротив, они были произнесены им на соборе или в одной из соборных комиссий, но не подлежит сомнению самое существенное, что соборные определения были гораздо консервативней, чем собственные воззрения царя, и что с подписавшими соборные определения епископами государствующая Церковь могла еще впоследствии вступить в соглашение и принять их к общению. Принадлежащая Константину точка зрения определенно выясняется в дальнейшей речи патриарха Никифора. «Какие же цели преследовала его богоненавистная душа? И здесь не сослался ли он снова на неописумость, или не сказал ли, что святые состоят из двоякой природы, божественной и человеческой? Или, может быть, принял мнение тех, которые утверждают, что святые, по ипостаси двоякой природы состоя из души и тела, так что если их изображают, то по необходимости вместе с душой. Те же рассуждения, какие он применял к ипостаси Христа, суесловно употребил и относительно святых. Но поелику нет ничего нечестивого и гнусного, что он не измыслил бы против славы Бога и святых, и не было такой нелепости, какой бы он не предпринял для этого, то он прежде всего имел дерзость устранить слово Богородица и совсем изъять его из христианского словообращения. Ибо он не выносил этого имени и досадовал на него. Далее он устранил и отменил все соединяемые с этим именем молитвы и песнопения, с коими мы обращаемся к Рожденному от Нее, веруя в Ее ходатайство и предстательство непреложное. Наконец, вполне запретил молитвы и прошения под страхом наказания. Что и продолжать более о почитании других святых? Он не удовлетворился тем, что постыдно издевался над ними богохульными словами, но самые священные и честные останки их приказывал бросить в огонь и уничтожить»¹⁵.

Весьма может быть, что у патриарха Никифора встречаются преувеличения и обобщения и что он сгущает краски, т. к. писал свои обличительные слова в то время, когда иконоборческая система дошла до своих последних выводов и легла всей невыносимой тяжестью на православную Церковь. Но и в других весьма близких по времени источниках сохранились указания на слишком прямолинейные мнения и весьма грубые по своей непосредственной простоте выражения Константина насчет священных предметов. Мы привыкли к выражениям, говорится в одном современном произведении: иду к Св. Марии, или к святым апостолам, или к св. Стефану, но тиран не терпит этих выражений и отнял у святых их титул. У писателя Феофана под 762/63 г. приводится следующий рассказ. Пригласив к себе патриарха, царь говорит ему: «А что будет, если назовем Богородицу Христородицей?» Патриарх же, бросившись ему на шею, говорит: «Помилуй, владыко, пусть и на мысль не приходит тебе такое слово. Разве не видишь, как позорится и проклинается всей Церковью Несторий»¹⁷. Царь сказал ему в ответ: «Я хотел только узнать твое мнение, а остальное уж твое дело!»

Теперь посмотрим на ближайшие последствия собора. Несомненно, самое важное состояло в том, что ослушникам соборных определений угрожал гражданский закон, и что началось применение закона к отдельным лицам. После того как определения собора разосланы были по отдельным церквам, новый патриарх, провозглашенный на одном из последних соборных заседаний во Влахернской церкви, бывший силейский епископ Константин, должен был, прежде всего, привести в исполнение ту часть постановлений, которая касалась святых икон. Но первые годы Константин Копроним не производил вопиющих насилий. Может быть, основательно предположение, что войны с болгарами и другие дела отвлекали царя от церковной политики. Жизнеописание св. Стефана указывает на жалкую участь знаменитых церквей, которые лишались своих украшений, мозаик и фресковой живописи. Так, Влахернская церковь Богоматери, стены которой были покрыты картинами, изображавшими земную жизнь Спасителя, вместо беспощадно уничтоженных христианских сюжетов" снабжена была изображениями в новом вкусе: картинами природы, деревьями, птицами; в некоторых случаях заменяли церковные изображения сценами охоты, театральными представлениями и т. п. Но настоящее гонение на иконопочитателей начинается с 761 г., когда, в особенности в окрестных монастырях близ Константинополя, пострадало несколько истинных ревнителей святых икон. Тогда именно пострадали Петр Каливит, Андрей Критский и др. Но самым страшным периодом применения законов против иконопочитателей было последнее десятилетие жизни Константина. Под 764/65 г. у летописца замечено: в этом году нечестивый и безбожный царь ожесточился против всех боящихся Бога.

В особенности сильное впечатление произвело на современников жестокое распоряжение по отношению к одному из популярнейших подвижников — святому Стефану, жившему в монастыре св. Авксентия, против Константинополя. Патриарх Никифор, приступая к описанию мучений св. Стефана, предпосылает следующую характеристику положения. «Уже нечестие царя явно обнаружилось, и всякий путь благочестия подвергался порицанию, и жизнь благочестивых и богоугодных людей стала предметом хулы и издевательства, в особенности ужасному гонению подпало священное сословие монашествующих. Из них тех, которые блюли свой обет и оставались в своем чине и восставали против безбожного догмата иконоборцев, предавали разнообразным мучениям и истязаниям: у одних беспощадно выжигали бороду, у других выщипывали волосы на голове, иным пробивали головы досками, на коих были священные изображения, наконец, у некоторых вырывали глаза или бесчеловечно отсекали иные члены тела Как будто снова возродилось язычество, и пущено было в оборот всяческое средство, чтобы ослаблять и наносить вред ведущим богоугодную жизнь. Уже некоторых они увлекли в бездну погибели, уже есть такие, которые уступили их нечестивому повелению или принужденные насилием, или подкупленные ласкательством, или прельщенные деньгами, служебными преимуществами, или другими многообразными способами, поддаваясь обману, отвергли свои обеты и, сняв почтенное одеяние, вместо постриженных оказались волосатыми и преобразились в мирское состояние, стали сноситься с женщинами и вступили с ними в сожитие» ¹⁸.

Против св. Стефана выставлено было обвинение, что он обольщает многих учением о призрачности житейской славы, что проповедует об отвращении от дома и родных, о презрении к царскому дворцу и о преимуществах уединенной жизни. За это он был подвергнут ударам и присужден к темничному заключению; наконец, связав веревками его по ногам, тащили его по городу и бросили его тело в предместье Пелагия, где погребались преступники¹⁹. Открылась в это время широкая дорога для доносов; кто желал выслужиться перед правительством, обвинял своих близких и знакомых в поклонении иконам. Многие из служилого сословия подверглись вследствие того различным наказаниям. Чтобы придать своей церковной политике абсолютное значение, император потребовал всеобщей присяги, чтобы каждый поклялся в верности иконоборческим постановлениям²⁰. Говорят, что сам патриарх Константин позволил себе с амвона Великой церкви, положив руку на Животворящее древо, торжественно заявить, что он не принадлежит к иконопочитателям.

Эти радикальные меры, конечно, принадлежат светскому правительству, которое, по всей вероятности, имело главную опору в военном сословии. Уничтожение мозаичной и фресковой живописи в церквах и монастырях шло постепенно, в зависимости от обстоятельств. Так, живопись во Влахернах была уничтожена еще до собора, а в патриаршей церкви изображения оставались до времени патриарха Никиты (766–780), при котором они были сняты или заменены светскими сюжетами. Не встречая протеста ни среди духовенства, ни среди светского общества, император наложил руку на церкви и монастыри и без стеснения обращал их на светские надобности. Общежительный монастырь Дал-мата обращен в казармы, монастыри Каллистрата, Дня и Максимина разрушены до основания²¹. В особенности пострадали церкви и монастыри с мощами. Так, мощи св. Евфимии были брошены в море, а храм обращен в склад военных предметов и в конюшни.

Понять психологию Константина V при оценке его церковной политики едва ли возможно при сравнительном недостатке известий, в особенности со стороны иконоборческой партии. Во всяком случае, историк должен считаться с бесспорным фактом, что на стороне иконоборческой политики императора было значительное большинство — и это не только среди военного и служилого сословия, но и вообще среди городского населения. Конечно, столица давала тон всему; конечно, по тому, как относились к императорским мерам в Константинополе, Константин мог судить о возможности применения тех же мер в провинции. Можно сказать, что интересы иконопочитания отстаивало одно сословие- это монахи. Эта сторона вопроса нуждается в особенно внимательном и подробном выяснении, т. к. в ней заключается объяснение реальной силы иконоборческого периода. Борьба с монахами составляет особый эпизод трагической истории Константина Копронима. Она начинается с 765 г и в течение пяти лет ведется с упорством и энергией. Силы были далеко не равные, и победа должна была оказаться на стороне правительства, вооруженного и законом, и мечом. Напрасно было бы объяснять оказанное иконоборческому правительству сопротивление со стороны монахов исключительно материальными выгодами. В свое время мы попытаемся вникнуть в психологические мотивы знаменитого борца за иконы в первой половине IX в., игумена Студийского монастыря в Константинополе Феодора, и надеемся показать, какими могущественными средствами воздействия обладало и само монашество, почему оно в конце концов и могло удержать за собой оспариваемое у него поле.

Борьба против монашества, по-видимому, открылась громким делом против св. Стефана и сопровождалась целым рядом подобных же насильственных действий. Эта «ненавистная» раса, по выражению Константина, носящая одеяние тьмы, обречена была на окончательное истребление. Под страхом наказаний и темничных заключений множество монахов искало прибежища на Востоке, в патриархатах, подчиненных мусульманам, особенно же в Сицилии и Южной Италии, но значительная масса попалась в руки правительства. Св. Стефан в темнице Фиалы в Константинополе нашел 340 монахов, из них многие без глаз и с вырванным носом, с отрубленными руками и ушами²². Трудно было бы останавливаться на отдельных случаях, упомянутых в житийной литературе. Приведем более драматические рассказы.

В 766 г. император отправил в азиатские фемы своих верных стратигов: в Анатолику — Михаила Мелиссина, в Фракисийскую — Михаила Лаханодракона и в фему Вукеллариев — Манеса — с поручением принять энергичные меры против ненавистной «расы». В особенности распоряжения Лаханодракона изображены живыми красками у писателя Феофана²³. Этот стратиг согнал всех монахов и монахинь своей фемы в главный город области, в Ефес, и, собрав их в равнине, объявил им: «Кто не хочет быть ослушником царской воли, пусть снимет темное одеяние и немедленно возьмет себе жену, в противном случае будет ослеплен и сослан на остров Кипр». Многие в этот день получили мученический венец, но много было и таких, которые изменили своим обетам и погибли.

Дабы предупредить возможность возникновения в своей феме новых монашеских общин, Лаханодракон привел в исполнение радикальную меру, именно, конфисковал монастырские имущества и распродал мужские и женские монастыри, священные сосуды, и книги, и домашний скот, и все монастырское достояние, и вырученные деньги внес царю. Монастырские и святоотеческие книги предал огню и, где находил останки святых, бросал в огонь и подвергал наказанию того, кто хранил у себя святыню. Словом, он не знал границы в своей жестокости, так что, по словам писателя, в этой феме не осталось ни одного носящего монашескую одежду. Насильственное обращение фракисийских монахов к брачной жизни было лишь воспроизведением того, что происходило в Константинополе. В разгар суровых мероприятий против константинопольского монашества (765) Константин устроил в августе месяце редкое зрелище в ипподроме. Здесь происходило шествие монахов и монахинь попарно, с каждым мужчиной шла женщина, а зрители плевались и издевались над участниками забавной процессии ²⁴. И, когда император громко выражался, что противные монахи не дают ему покоя, народ кричал: больше уж нет этого отродья²⁵.

Нельзя отрицать, что в конце царствования Константина иконоборческая борьба приняла совершенно иной вид, чем это было при Льве Исавре. Каждый период давал церковной политике иконоборцев новую окраску. Константин перенес все внимание на монашеское сословие, в котором нашел сильную оппозицию против принимаемых им мер относительно св. икон, и с течением времени за этой борьбой вопрос об иконах отошел на второй план. Насколько были необходимы эти меры, отвечали ли они назревшей государственной потребности и сулили ли империи возрождение и исцеление от экономических и социальных бед, это вопрос чрезвычайно деликатный, который неоднократно ставился в положительном и отрицательном смысле²⁶. Нельзя переносить на время иконоборцев наши воззрения и создавать для людей VIII в. едва ли возможные для них планы. Прежде всего нужно заметить, что, как ни энергично велась борьба против монашеского чина, она не велась систематически и последовательно и потому не имела того результата, какой мог быть в виду.

Правительство располагало всеми доступными для него средствами, чтобы секуляризовать государство от преобладания Церкви. Но оно приступило к осуществлению той церковной политики, какая ему казалась наилучшей и по времени наиболее необходимой, без хорошо обдуманного плана и начало действовать не теми средствами, какие всегда находятся в распоряжении просвещенных правительств. Мы не находим у царей иконоборческого периода ни законодательных актов к организации социальных условий на новых началах, ни попыток распространить среди населения образование, ни новых административных мер к утверждению замышляемых реформ. Ни Константин V, ни те из его преемников, которые считали нужным вновь обратиться к тем же приемам борьбы, не считались с расположениями и настроениями своих подданных и главнейше той части населения, которой суждено было стать во главе византинизма и из которой — может быть, даже к большому несчастию империи — на все будущее время правительство черпало свои главные культурные и административные силы. По нашему мнению, церковная политика исаврийской династии обречена была на полный провал потому, что она была внушена потребностями, родившимися на Востоке, и не считалась с настроениями европейских подданных.

Известно, что в заключительном собрании собора 753 г. на вакантную патриаршую кафедру торжественно назначен был силейский епископ Константин. Нельзя ни минуты сомневаться, что это был сторонник иконоборческой системы, и что император не без основания возвел его на высшее место в церковной иерархии. Хотя вся церковная политика в это время была личным делом императора, тем не менее, в судьбе патриарха Константина есть некоторые обстоятельства, которые обращают на себя внимание с точки зрения истории религиозной борьбы. Прежде всего патриарх, по-видимому, находился в наилучших отношениях с императором, это видно столько же из того, что он принимал участие в семейных царских радостях, воспринимая от купели сыновей его, но и, главным образом, из того, как энергично он поддерживал иконоборческую систему царя. Только один раз он не согласился пойти за царем, когда этот делал попытку убедить его признать Богородицу Христородицей²⁷. Но вот в 765 г., следовательно, в самый разгар суровых мер и беспощадных казней, открыт был широкий заговор, в котором оказался замешанным и патриарх. Это был заговор 19 сановников против царя, хотя цель заговорщиков точно не определяется²⁸. Во главе заговора стояли: Константин, патрикий и логофет дрома; Стратигий, спафарий и доместик экскувитов; Антиох, стратиг Сицилии и бывший логофет дрома; Давид, спафарий и комит Опсикия; Феофилакт, спафарий и стратиг Фракии, и др. Виновников постигло страшное наказание. Первые двое были публично обезглавлены, а остальные ослеплены и сосланы в ссылку. Стоял ли в каком соотношении этот заговор с делом св. Стефана²⁹, сказать трудно; но спустя несколько дней после казни страшная кара постигла патриарха. Его схватили по наветам некоторых клириков и монахов, доносивших, будто он произносил против императора порицательные слова в разговоре с упомянутым выше патрикием Константином.

Патриарх был заточен сначала в Иерию, а потом на Принкипо. На освободившуюся кафедру возведен был 16 ноября того же года священник церкви свв. Апостолов, славянин происхождением, евнух Никита. Это первый случай, отмеченный византийской летописью, проникновения славянского элемента в самые высокие слои греческой иерархии. Он оставался на престоле до 780 г. и как иностранец не пользовался хорошей славой среди греков. Но мы должны думать, что в нем император желал иметь сторонника своей политики, который притом же, не имея связей среди византийского общества, легче мог поступиться в угоду царю теми церковными обычаями и теми привилегиями, которые для него, как для недавно приобщившегося христианской культуре, не могли представляться особенно дорогими.

Ссыльного патриарха ожидали еще новые мучения. Год он содержался на Принкипо, как против него вновь началось дело, которое ведено было при необычайной обстановке. По-видимому, добыты были новые данные по тому же делу о Девятнадцати вельможах, или, может быть, раскрыты новые преступные с точки зрения правительства действия бывшего патриарха — это не совсем ясно. Но все дело получило чрезвычайно неожиданный оборот. Драматический рассказ Феофана состоит в следующем: «В 766 г., в месяце октябре, доставлен был с Принкипо лжеименный патриарх Константин и подвергнут был такому тяжелому телесному наказанию, что не мог после того идти, и его принесли на носилках в церковь св. Софии. Был при этом царский асикрит, или чин императорского приказа, имевший письменное изложение его проступков. По царскому приказу собрано было в храме население столицы и вслух всех собравшихся прочтено было определение о винах его. По прочтении каждой отдельной статьи асикрит наносил бывшему патриарху удар в лицо, а тогдашний патриарх Никита восседал на своем троне и смотрел на это. Когда окончена была эта церемония, ввели Константина на амвон и поставили прямо, а патриарх Никита, окруженный епископами, взял в руки обвинительную грамоту и, возложив на себя омофор, произнес отлучение на Константина. Затем его вывели из церкви, не поворачивая его лица к выходу, и дали ему название Невидящего. На следующий день были цирковые игры. Константина обрили, остригли на голове волосы и брови, одели в шутовскую короткую одежду без рукавов и посадили на осла, оседланного задом наперед, дав в руки всадника хвост осла. В таком виде провели его по ипподрому, причем народ и димы издевались и плевали на него. Осла вел в поводу племянник Константина, у которого были вырваны ноздри. Когда он проходил мимо димов, народ сходил вниз, плевал на него и бросал грязью. Против царского места стащили его с осла и попирали ногами его шею, а затем до конца представления он оставался против димов, которые издевались над ним, посылая ругательные слова. Через несколько дней Константин был обезглавлен, и голова его три дня висела на площади Милия на показ народу. Тело же его брошено было в ров на площади Пелагия, где погребают преступников».

Нужно вдуматься в эти исключительные меры по отношению к попавшему в немилость патриарху, чтобы задаться вопросом о причинах, какими можно было бы оправдать изысканную жестокость царя. Историк Бэри высказал предположение, что Константин не соглашался с мерами императора против монахов и тем возбудил против себя непримиримую вражду³¹. К сожалению, современные источники оставляют нас в полном недоумении по этому вопросу и не дают никаких данных к раскрытию загадки. Если придавать значение настроению историка Феофана, то в связи с приведенным местом он ставит следующее: «С этого времени он еще с большим бешенством буйствовал против святых церквей».

Успех церковной политики Константина был далеко не окончательный. Он истреблял иконопочитателей и монахов, но в его же царствование и помимо его воли в самом же Константинополе нарождались и воспитывались новые борцы против его системы. Таковы были монахи Студийского монастыря как Платон и знаменитый Феодор Студит, такова была в особенности супруга его сына, августа Ирина, которая с 770 г. вошла в царскую семью и принесла с собой чуждые иконоборческой политике церковные воззрения.

Глава VII

Юго-западная окраина. Потеря экзархата

Революционное движение в Риме. Каролинги

Сицилия и Калабрия

В истории иконоборческого периода совсем отдельное место принадлежит вопросу, который нам предстоит развить в настоящей главе. Итальянские отношения при Константине V шли по тому направлению, какое им было дано иконоборческой политикой отца его Льва. В политическом смысле нигде иконоборческая система не принесла таких роковых для империи последствий, как на юго-западной окраине. Здесь греко-византийский мир стоял лицом к лицу с совершенно чуждым ему латино-германским миром, который заключал в себе более живучести, гибкости и приспособляемости к настоятельным жизненным запросам и успел воспользоваться прямолинейностью восточных императоров с таким искусством и дальновидностью, что произвел мировой переворот в истории в пользу романо-германского элемента и решил в пользу этого последнего спор о политическом и церковном преобладании.

Иконоборческие эдикты, конечно, не могли сами по себе произвести те исторические последствия, которые здесь подразумеваются. Они были непосредственным поводом, давшим содержание резкой переписке и подогревшим обнаружившиеся к тому времени недоразумения между Востоком и Западом. Главная причина споров лежала в политических, религиозных и национальных требованиях, которые неизбежно должны были привести к взаимному столкновению. Император стоял на стороне старых прав империи и держался обеими руками за свои итальянские владения, которые ускользали из его рук.

По смерти Льва III и двух пап, носивших имя Григорий и преследовавших одинаковую по отношению к империи политику (740–741), итальянские дела оставались в неопределенном положении, и ежечасно готовы были вспыхнуть вооруженные столкновения на границах с лангобардами. В Италии за империей оставались небольшие клочки и узкие полосы: Апулия и область Отранто, или прежняя Калабрия, Бруттия, Неаполь, Рим под именем дуката, Равенна с городским округом, пять приморских городов под наименованием Пентаполя и, наконец, Венеция ¹. Несколько раз в различных частях Италии составлялись соглашения между различными городами против византийского господства, в иных местах объявлялись самозванцы, принимавшие звание императора. Авторитет наместника или экзарха постепенно падал, и римский дукат приобретал с каждым годом более самостоятельности. Григорий III, по свидетельству местной папской хроники, занимается возобновлением римских укреплений, ведет переговоры с лангобардскими герцогами по политическим делам, заботится о путях сообщения между Римом и Равенной. Весьма вероятно, что к тому времени римский дукат уже вышел из-под непосредственной власти экзарха и получил самостоятельную организацию. Римский епископ начинает чувствовать себя государем, и Рим находится в периоде образования светского государства. Политический такт и опытность руководили наместником святого престола в его слишком смелом и до известной степени революционном решении — порвать связи с империей и искать союза и поддержки у христианнейшего народа франков². Этот момент в истории имеет обширную литературу и разработан весьма подробно.

Союз Каролингов с папами дал новое направление европейской истории. Этим союзом, с одной стороны, положено начало объединения римско-германского мира в Священной Римской империи, с другой — в нем кроется основание духовного могущества папства и светской власти римского престола. В половине VIII в. франкские майордомы из дома Каролингов решились захватить королевскую власть и нуждались для того в содействии со стороны представителя церковной власти; с другой стороны, и римские папы, находясь в борьбе с лангобардами, искали себе военной поддержки вне Италии. Обстоятельства сблизили эти самые могущественные тогда силы, которые в тесном союзе произвели величайшую в мире революцию. Римский папа нашел возможным освятить церковным авторитетом замышляемую Пипином узурпацию, дав известный ответ на вопрос Пипина о том, кому называться королем, и фактически разрешив франков от присяги королю Хильдерику III³. Услуга, оказанная Римом Каролингам, обязывала этих последних принять участие в итальянских делах, которые без франкских походов в Италию складывались для папы весьма неблагоприятно.

Незадолго до венчания Пипина королевским венцом лангобардский король Айстульф занял Равенну и овладел Пентаполем. Смерть папы Захария, который дал Пипину знаменитый совет, и обычные при выборе нового папы смуты были благоприятным обстоятельством для Айстульфа, который вступил в римский дукат и в июне 752 г. начал угрожать Риму. Выбранный на престол св. Петра Стефан III сначала стал засылать посольства к Айстульфу с богатыми дарами и с просьбой дать мир Церкви, на которые лангобардский король или мало обращал внимания, или отвечал такими требованиями, какие не могли быть исполнены. Сношения с императором тоже не давали положительного результата, из Константинополя тоже получались уклончивые письма и предложения, как будто дело шло о самых обыкновенных и легко устранимых недоразумениях, а не о политической судьбе Италии и римского престола. Папа очень хорошо понимал серьезность положения, назначал в Риме религиозные процессии, в которых принимал сам участие, неся на руках икону Христа. Народ с посыпанными пеплом головами сопровождал церковную процессию. В этих трудных обстоятельствах Стефан III нашел случай тайно с одним пилигримом переслать письмо к Пипину, в котором просил оказать ему помощь, послав своих уполномоченных, которые проводили бы его во Францию, т. к. он желает видеться с королем франков.

Пипин одобрил желание папы и принял меры для безопасного путешествия наместника св. Петра. Это было в 753 г., через год после низвержения последнего Меровинга и перенесения королевской власти на Каролингов. Историк города Рима Грегоровиус говорит по этому поводу: «Узурпатор трона Хильдерика находил нужным успокоить смущение франков торжественным актом помазания от руки самого папы. Здесь и там сцеплялись отношения и разнообразные потребности людей. Папа, восставший против императора, и Пипин, похитивший корону у своего короля, устроили дальнейший ход истории народов. Из взаимных потребностей Рима, который нуждался во внешней помощи, и юной династии Каролингов выросла германо-римская империя. Постепенное происхождение этой церковно-политической системы из таких малых начатков и временных потребностей образует одну из поучительнейших глав всеобщей истории»⁴.

Нельзя сомневаться в том, что сношения папы с Пипином составляли тайну для императора, иначе в Константинополе не могли бы так безразлично относиться к происходящим в Италии событиям. Во всяком случае, Византия могла еще войти в соглашение с Айстульфом и сразу уничтожить поводы к вмешательству франков, но там были заняты в это время приготовлениями к иконоборческому собору! Из Рима нельзя было попасть во Францию, минуя лангобардские владения, поэтому папа, воспользовавшись приказанием императора вести с королем переговоры, отправился в Павию, сопровождаемый епископом Хродегангом и герцогом Отхаром, посланными к нему из Франции. Деловые переговоры в Павии не привели ни к какому результату. Айстульф не тронулся ни слезами папы, ни письмом императора и не соглашался уступить завоеванных областей. Что касается путешествия во Францию, король очень хорошо понимал могущие возникнуть из этого последствия, поэтому старался удержать папу от этого предприятия. Но когда Стефан III, поддерживаемый франкскими посланцами, не уступал королю, то 15 ноября, наконец, ему дано было разрешение, которым он поспешно воспользовался и в конце года благополучно миновал границу. Франкский король вполне оценил значение факта. Это было необычное посещение, это еще в первый раз глава Западной Церкви ступал на почву франкского государства, и притом с этим посещением соединялись весьма важные политические цели.

За сто миль до замка Понтиона, где находился тогда двор, папу встретил старший сын Пипина Карл, тогда еще мальчик. 6 января 754 г. была торжественная встреча в Понтионе. Король со всем семейством выехал ему навстречу, пал перед папой на колени и потом некоторое время шел пешком возле коня папы, исполняя должность маршала. С пением гимнов и псалмов приняли папу в королевском дворце. Зиму 754 г. папа провел в монастыре С.-Дени, который был ему назначен для пребывания. Здесь и должны были происходить переговоры между двумя гениальными заговорщиками. К сожалению, переговоры велись так, что до нас не сохранилось никаких письменных актов. Лишь на основании вероятных предположений и последующих событий, в особенности же на основании последующей переписки папы Стефана с королем Пипином, можно делать догадки о последовавших между ними соглашениях и взаимных обязательствах.

Предпринимая путешествие к франкам, папа должен был тщательно обдумать формальную сторону дела. Если он вступал в союз с франкским королем, то с этим вместе, в силу тогдашних государственно-правовых воззрений, ему необходимо было перенести на чужеземного государя звание патриция, с которым соединялись верховные права над Италией, воплощавшиеся в наместнике императора экзархе Равенны. Но папа не мог располагать правом, которое ему не принадлежало, а между тем это право нужно было создать, потому что иначе король и сам мог встретить непреодолимые затруднения для осуществления вмешательства в итальянские дела⁵. Прежде всего предстояло выяснить вопрос об империи и о правах императора в Италии; его нельзя было совершенно игнорировать, но и поставить прямо не решались ни папа, ни король. Затем нужно было придать удобную форму военному вмешательству в итальянские дела. Это был громадной важности вопрос, и Пипин должен был решить его с согласия чинов франкского государства. Такое значение и имеет собрание государственных чинов в Кьерси, имевшее место весной 754 г.

В Кьерси решен был главный вопрос о походе в Италию, также был, по всей вероятности, составлен проект передачи Пипину экзархата и Пентаполя. Знаменитый дар церкви св. Петра, т. е. начало светской власти пап, относится также к этому времени. По словам жизнеописания папы Стефана, «когда в Кьерси собрались чины государства, Пипин сообщил им о желаниях папы и получил их согласие исполнить то, о чем он предварительно договорился со святейшим отцом»⁶, т. е. сейм дал согласие исполнить договор с папой — идти в Италию с целью войны с Айстульфом из-за экзархата. Но прежде чем была исполнена эта статья соглашения, папа с своей стороны оказал громадную услугу новой династии: 28 июля 754 г. в церкви С.-Дени совершено было миропомазание над Пипином и его сыновьями Карлом и Карломаном. При этом папа под страхом отлучения заповедал вельможам и народу избирать себе королей только из этой освященной Церковью фамилии Каролингов. С другой стороны, Пипин дал торжественную клятву за себя и за свое потомство заботиться о Церкви и блюсти ее интересы. Таким образом, один папа три года тому назад разрешил Пипина и франкский народ от присяги Меровингу — законному государю, теперь другой папа закреплял духовным авторитетом своим светскую власть над франками за наследниками Пипина.

Подлинный документ дара Пипина утрачен, но содержание его до известной степени можно восстановить на основании переписки ближайших к этому времени пап, т. к. все притязания Римской Церкви к франкскому королю основывались в этом даре. Прежде всего, в этом знаменитом акте шла речь о вознаграждении убытков, понесенных Церковью вследствие лангобардских завоеваний. Т. к. патримонии Римской Церкви рассеяны были по всей Италии, то лангобардские нападения, в особенности же завоевание экзархата, нанесли большой ущерб папскому хозяйству. Эти именно земли и поместья, составлявшие действительную собственность Римской Церкви, нужно понимать там, где говорится об Justitia S. Petri. Пипин обещался возвратить эти имущества из благоговейного почтения к св. Петру, «реституировать блаженному Петру и святой Римской республике отнятые у нее владения». В этом смысле папа поручал Пипину все дела св. Петра, и Пипин давал обещание защищать права Церкви⁷.

Далее в разбираемом памятнике шла речь о римском населении и о жителях городов, непосредственно или посредственно зависевших от папы. Здесь нужно, конечно, понимать население Римского дуката, которое, по преимуществу, папа мог называть своим народом. Пипин давал обещание защищать не только Церковь, но и всех римлян дуката. Дар Пипина мог простираться только на Римский дукат, т. е. он обещал восстановить за Церковью ближайшую к Риму область, занятую лангобардами. Несколько труднее восстановить значение тех выражений, которыми обозначается возвышение, прирост церковной области (exaltatio, augmentum). Сюда, без сомнения, относятся спорные права на некоторые патримонии, находившиеся в лангобардском королевстве уже с первых лет поселения их в Италии. Ближайше определить такие местности было невозможно в предварительном проекте, исполнение коего зависело от успеха войны с лангобардами; можно было сказать лишь в неопределенном смысле: обещаемся уступить Церкви все, что предоставит нам военное счастье. Поэтому несправедлива мысль, что Карл В. в 774 г. только подтвердил за папой дар Пипина. Дар Карла В. сохранился в биографии папы Адриана, но он никак не может быть подтверждением договора в Кьерси, потому что Пипин не мог дарить и обещать того, что еще не было в его власти.

До половины VIII в. при всем богатстве и влиянии папы были только богатыми землевладельцами; новое пожалованье Пипина закрепляло за ними верховные политические права над Римским дукатом⁸. С тех пор римское население должно было давать присягу на верность папам как своим государям. В спорах своих подданных с лангобардами папа посылает уполномоченных к лангобардскому королю для совместного разбора дел; назначает судей и других чиновников для управления городами. Римское войско повинуется папе; когда угрожает Риму опасность, он стягивает военные отряды из Тусции и Кампании, Перуджии и Пентаполя. В случае нужды направляет военную силу и для внешней войны, например, против герцога Беневента. На папской службе появляются герцоги (duces) и др. светские и духовные чины, составляющие его совет (optimates)[29]. Судебные приговоры папы имели значение высшей инстанции, его чиновники имели власть судить, лишать свободы и наказывать преступников.

Ограничение верховных прав папы состояло в особых отношениях папской области к франкскому королевству. Отнятые у лангобардов земли переходили сначала к франкским королям, а от них уже к папе; вновь образующееся государство нуждалось в постоянной защите против неожиданных нападений. Таким образом, папская область должна была встать в некоторые зависимые отношения к франкскому королю. Римляне приносили присягу на верность папе и королю, составляли как бы одно с франками государство, видимым выражением чего было то, что Пипин и его сыновья назывались королями франков и патрициями Рима. В перенесении патрициата на франкских королей выражалась дань традиции: во все время греческого господства в Италии принцип императорской власти воплощался в равеннском патриции или экзархе. И теперь папа обязан был доносить королю, новому патрицию, о важнейших событиях в своем государстве; политические сношения с лангобардским королем и другие внешние дела папа не мог вести без согласия короля франков. И тем не менее, существование папской области было обеспечено[30].

Возвращаясь к изложению ближайших событий, последовавших за переговорами папы с Пипином, мы должны сказать, что об уничтожении лангобардского королевства тогда еще не было мысли. Уже франкское войско, среди которого находился и папа, шло походом в Италию, когда Пипин еще раз отправил посольство к Айстульфу, предлагал ему без пролития крови отказаться от занятых областей. И сам папа просил о том же лангобардского короля, обещая выдать ему сумму в 12 тыс. солидов за возвращение занятых мест. Но Айстульф не хотел и слышать об отступлении. Предпринятый в Италию поход окончился скоро. После одной битвы, проигранной лангобардами, Айстульф был заперт в Павии и должен был согласиться на предложенные ему требования. По заключенному с Пипином договору он обязался уступить Равенну и другие недавно занятые города, сделать удовлетворение церкви св. Петра и признать свою зависимость от франкского короля. Он дал клятву в исполнении заключенного договора, выдал заложников и, наконец, выплатил Пипину и его приближенным значительные суммы Пипин удалился из Италии, а папа с торжеством вступил в Рим.

По удалении короля Пипина папа Стефан III стал ждать уполномоченных от лангобардского короля, с которыми он должен был договориться о передаче городов. Но Айстульф в начале 755 г. со всем своим народом вторгся в Римский дукат и оцепил самый Рим. Если и не давать полной цены описанию бесчеловечных поступков лангобардов по отношению к осажденным, потому что это описание принадлежит самому папе, то все же можно предполагать, что коварная политика папы возбудила в Айстульфе и лангобардах самое сильное раздражение. К этому времени относятся любопытнейшие письма папы Стефана к Пипину, которыми уже мы частью пользовались, говоря о даре Пипина. Как скоро узнал папа, что лангобардский король не хочет исполнить договора, сейчас же известил об этом Пипина и потом, во время осады Рима, пользовался всяким удобным случаем, чтобы напомнить франкскому королю о принятых им на себя обязательствах относительно престола св. Петра. «Заклинаю вас Господом Богом и Девой Марией и Петром, верховным апостолом, который помазал вас на царство — порадейте за св. Церковь и постарайтесь исполнить обещание, которое вы дали св. Петру, поспешите воздать ему, что обещали по записи, скрепленной вашей рукой, на пользу души своей. Мы поручили вам все дела св. Церкви, и вы отдадите Богу и блаженному Петру в день страшного суда отчет в том, как вы старались о пользе его и что предпринимали для возвращения ему мест и городов. Вам предоставлено такое высокое счастье — способствовать приращению Церкви и ратовать о восстановлении прав верховного апостола. Ни один из ваших предков не заслужил такого блистательного поручения, но вас предъизбрал и предопределил Бог в вечные времена».

Пипин почему-то медлил ответом и не предпринимал решительных мер. Папа снова обращается с отчаянным воплем к патрициям римским. «Спаситель наш мог и иными путями, по своему изволению, защитить св. свою Церковь и восстановить права верховного апостола. Но, одобрив для этого ум и совесть вашу, побудил нас отправиться к вам. Имея к вам сильное доверие и побужденные волею Божией, мы вверили трудному и отдаленному путешествию наше тело и душу, отягощенную скорбями, терпели от снега и холода, от жару и разлива рек, подвергались крайним опасностям при переправе через реки и при переходе через горы ⁹. Умоляю вас, порадейте за св. Церковь и за дело св. Петра; что обещано вами св. Петру, должны передать ему во владение. Помните и никогда не выпускайте из вашей памяти, какой обет дали вы привратнику небесного царствия, знайте, что он строго блюдет свои права, и сообразите это. Спешите возвратить ему, что обещали в форме дара, да не преследует вас вечное раскаяние и не угрожает осуждение, в будущей жизни. Ибо знайте, верховный апостол крепко держит вашу дарственную запись¹⁰… на страшном суде он предъявит ее Праведному Судье, и тогда вам трудно будет вести с Ним счеты». От страшных угроз переходя к ласкательству, напоминает папа и о заслуге св. Петра по отношению к Пипину, т. е. что Пипин помазан в короли, будучи возлюблен верховным апостолом и превознесен над всеми другими. 55 дней продолжалась тесная осада Рима; окрестности были опустошены, сношения осажденных прерваны. Крепкие стены еще защищали город, но Айстульф готовился на приступ, если римляне не выдадут ему своего епископа.

От 24 февраля 756 г. сохранилось три письма папы, отправленных во Францию морским путем. В особенности любопытно одно из них; в нем поражает крайняя бесцеремонность, с которой папа отожествляет свои личные интересы с волей св. Петра, и та фамильярность, с какой он обращается с божеством для подкрепления своих далеко не благочестивых пожеланий¹¹. Письмо, о котором идет речь, представляет собою в своем роде неподражаемый образец самого постыдного злоупотребления высшими принципами веры и насилия немощной совести. Уже несколько писем отправил Стефан III к Пипину; все, что могла подсказать ему угрожающая опасность, чувство самосохранения, политическая опасность, все это было красноречиво высказано с авторитетом наместника св. Петра и с указанием на награду или наказание от самого ключедержца небесного царства.

Но Стефану казалось, что Пипина не трогают его письма, что он не спешит на помощь. Он сочиняет письмо от апостола Петра и отправляет его вместе с двумя своими. «Я, апостол Петр, предъизбранный по милости Божией просветитель всего мира, получил от Бога власть вязать и разрешать людей. Посему все повинующиеся мне да будут совершенно уверены в разрешении их грехов. Я, апостол Божий Петр, взываю к вам, как к моим сыновьям, защитите от руки врагов Рим и народ, Богом мне вверенный, и не допустите до осквернения дом, в котором покоится мое тело… Будьте уверены, я стою перед вами как живой и мое воззвание подкрепляю сильными обязательствами… И госпожа наша, Матерь Божия, Приснодева Мария, вместе со мною увещевает вас и повелевает вам, также и престолы, и господства, и все небесное воинство, и мученики, и исповедники, и все угодники Божий… Защитите и освободите со всею поспешностью св. Церковь от руки лангобардов… тогда и я в сей жизни и в день воздаяния буду вам покровительствовать и приготовлю вам в царстве Божием светлые и прекрасные обители, где вас ожидает награда вечного воздаяния и бесконечные райские увеселения… Заклинаю вас, возлюбленные, Богом живым: не дозволяйте лангобардам терзать мой Рим и обитающий в нем народ, иначе ваши души и тела будут мучиться и терзаться в вечном тартаре вместе с дьяволом и его слугами; не допускайте расхищать божественное стадо, Богом мне вверенное, да и вас не рассеет и не попустит расхитить Господь. Известно уже, что изо всех народов под небом франки по преимуществу любезны мне, апостолу Божию Петру. И потому я руками наместника моего поручил вам освободить из рук неверных Церковь Божию. Твердо держите в памяти, сколько я, раб Божий, званный апостол, помогал вам, когда вы просили меня: я давал вам победы над врагами, верьте, что и впредь буду помогать, если со всею поспешностью вы пойдете для освобождения моего Рима… Если же вы умедлите и не так скоро соберетесь исполнить мою волю, то да будет вам известно: властию святой и нераздельной Троицы по благодати апостольства, данной мне Христом, я отчуждаю вас от царства Божия и вечной жизни».

Приведенное письмо получено было Пипином во второй половине марта, 1 мая состоялось собрание государственных чинов, и непосредственно затем Пипин предпринял в Италию второй поход. Между тем Айстульф снял осаду с Рима и в начале апреля был уже в Павии. Узнав о приближении франков, он вышел им навстречу к Альпам, но не устоял против сильного натиска и снова поспешил к Павии. Находясь в тесной осаде, он обратился к Пипину с просьбой о мирных переговорах и заявил согласие принести полное удовлетворение как за нарушение договора, так и за ущерб, нанесенный Церкви. Само собой разумеется, на него возложено было обязательство в точности исполнить прежний договор и, кроме того, выдать Пипину и его воинам треть всех сокровищ, собранных в Павии. Лангобардское королевство признало зависимость от Пипина и обязалось выплачивать ежегодную дань. Нарни, Комачио и другие города экзархата, которые Айстульф занял и которые должен был возвратить уже после первого похода Пипина, были теперь с соблюдением всех форм переданы папе¹². Ключи этих городов вместе с заложниками от каждого из них представлены были в Рим, и здесь акт передачи вместе с ключами положен у арки св. Петра. Это было началом территориального владения, фундаментом папской области. Чрезвычайно важные события происходили в Италии, устанавливался в стране новый политический порядок, и делились области, находившиеся во власти империи. Как же относился ко всему этому император Константин V, так ревниво оберегавший восточную и западную границы?

По отношению к своим итальянским владениям Константин не обнаружил той энергии и предусмотрительности, какая его отличала в сношениях с арабами и болгарами. Весьма вероятно, что как Лев III, так и Константин V, слишком убаюканные достигнутыми ими успехами в борьбе с арабами и вследствие перенесения центра политической силы мусульманства из Сирии и Египта в Месопотамию, перестали обращать внимание на поддержание военного флота, которым должны были оберегаться заморские владения. Не имея же в достаточном количестве морских судов ¹³, Византия не могла с успехом отстаивать свой интерес в Италии. Так, по крайней мере, можно объяснять себе те события, которые развивались в Италии в занимающее нас время. Во время второго похода Пипина Византия обнаружила некоторое беспокойство. В это время в Рим прибыл императорский протасикрит Тёоргий и силенциарий Иоанн, имевшие поручение устроить итальянские отношения. Но из того, что они встретили здесь, было ясно, что в Константинополе не были хорошо осведомлены об истинном положении дел. Прежде всего, для послов было совершенной новостью, что Пипин предпринял уже второй поход. По-видимому, не имея сведений о тайном договоре между папой и Пипином и надеясь еще уладить дело личными переговорами с Пипином и объявлением ему воли императора, они поспешили морским путем в Марсель в сопровождении доверенного лица папы, который должен был следить за действиями императорского посольства. Здесь только осведомились греческие послы о действительной цели похода Пипина.

Оставив в Марселе своего товарища вместе с папским уполномоченным, протасикрит Георгий поспешил на встречу Пипина и нашел его уже близ Павии. Здесь произошло свидание его с королем франков, причем разъяснилось совершенно неожиданное обстоятельство. Когда посол стал именем императора требовать восстановления нарушенных прав Византии и возвращения под руку императора городов экзархата, обещая за это большие денежные выдачи в виде удовлетворения, то франкский король весьма решительно отклонил требования посла, причем в последующих объяснениях указал свою точку зрения. «Никогда, — говорил он, — я не соглашусь — и ни в чью пользу — располагать землями и городами, предоставленными св. Петру и Римской Церкви; не ради какого-либо лица, но единственно из любви к св. Петру и ради прощения моих грехов предпринимал я походы в Италию». Послу не оставалось ничего более, как донести императору о положении дел в Италии, сложившихся весьма неблагоприятно.

Айстульф недолго пережил постигшие его политические неудачи. Он умер в 756 г. после несчастного падения с лошади на охоте. Еще не разрешен был окончательно лангобардский вопрос, еще не совсем выяснились дальнейшие стадии образования папской области; но нельзя было сомневаться в том, что дальнейшая роль в мировых событиях Западной империи будет принадлежать не Византии, а другим политическим силам. Извещая Пипина о неожиданной смерти короля лангобардов, которая так кстати развязывала затянувшийся узел, папа писал: «Божественным ударом поражен и низвержен в глубину ада этот тиран, последователь дьявола, пожиравший христианскую кровь и истреблявший христианские церкви». Но в начале следующего года умер и папа, столько сделавший для возвеличения престола св. Петра.

Айстульф не оставил наследника. Вопрос о престолонаследии и в спокойное время у лангобардов всегда вызывал внутреннюю смуту, теперь же в особенности он представлял затруднения. Большинство склонялось к избранию в короли герцога Тусции Дезидерия, который имел опору и в преданном ему ополчении Тусции, и в высших церковных кругах. Папа заблаговременно заручился важными обещаниями со стороны Дезидерия. С него взята торжественная клятва, что он не замедлит выдать папе остающиеся еще за лангобардами города и что будет жить в мире с Церковью и в верности королю франков. Такими обещаниями Дезидерий обеспечил себе поддержку со стороны папы и Пипина. В марте 757 г. он объявлен королем. Предстояло прежде всего выдать папе те города, от которых лангобарды отказались по договору с Пипином. Если бы действительно договор вступил в силу, то лангобардское королевство возвратилось бы к тем границам, в каких оно было до Лиутпранда[31]. Но папа получил только Фаенцу и Феррару.

Смерть папы Стефана III в апреле того же года и избрание нового папы Павла I вызвали некоторую перемену в политических отношениях. Чувствуя свое положение на престоле упроченным, Дезидерий не спешил более с выражениями своей преданности Церкви и не заявлял желания выдать папе те города, о которых шла выше речь. Напротив, он желал воспользоваться наступившим роздыхом для приведения в порядок нарушенных военным временем дел. Так, герцогства Сполето и Беневент во время смуты перешли в зависимость «патриция», или франкского короля. С точки зрения лангобардского короля, это был акт возмущения, и он спешил наказать герцога Альбоина. Еще более поводов к беспокойству представляли тайные сношения Дезидерия с византийским императорским послом Георгием. Как можно судить на основании донесений папы Павла I королю Пипину, речь шла ни более ни менее как о восстановлении византийской власти в экзархате и о взаимном военном союзе между лангобардами и империей для совместных действий против папы. Трудно, конечно, предполагать, чтобы император Константин был тогда в состоянии сделать поход в Италию, но папа верил в возможность этого и передавал свои опасения Пипину. Последний, однако, не придал большой цены сообщениям из Рима и предоставил папе добиваться уступок со стороны Дезидерия мирными переговорами и соглашениями. Король франков был отвлечен от внешней политики внутренними делами, и в течение целых десяти лет лангобардский король Дезидерий мог укреплять свое положение, не опасаясь нападений ни с севера, ни с востока. Ход событий даже открывал ему широкие виды по отношению к ближайшему сопернику, папе.

Итальянские дела, казалось, начали устраиваться без посредства франкских королей. Дезидерий, оказывая услуги папскому престолу, не терял из виду и собственных выгод и постепенно усиливал свое влияние в стране. В особенности важны были завязавшиеся у него сношения с семейством Карла. В 770 г. мать королей Берта была проездом из Рима в Павии и заключила проект родственного союза между домом Дезидерия и Каролингами. Предполагалось, что сын лангобардского короля Адельхис вступит в брак с сестрой Карла Гизелой, а один из молодых королей женится на лангобардской принцессе. Этот союз мог изменить в самом корне франко-итальянские отношения и совершенно ниспровергнуть так искусно построенное папами здание. Понятно поэтому, как встревожен был папа этим союзом и как желал он помешать осуществлению проекта.

Вот что писал Стефан IV к Карлу: «До нашего слуха дошло нечто такое, о чем мы не можем говорить без душевного сокрушения: будто бы Дезидерий убедил ваше величество вступить в брак с его дочерью. Если так, я почитаю это за дьявольское наваждение, ибо это не будет супружеское соединение, но самое позорное сожительство. Мы знаем из истории и Божественного Писания, как тяжко грешат те, которые вступают в брак с иностранками. Я не могу допустить, чтобы такое дело могло совершиться без участия дьявола. Как знаменитый народ франков, превосходящий славою все другие, блестящий и знаменитейший род вашего величества… смешивается с вероломным и паршивым племенем лангобардов! Да лангобардов никогда и не считали народом, от них происходит ка-кое-го прокаженное отродье! У кого есть здравый смысл в голове, тот и помыслить не может, чтобы такие именитейшие короли позволили себе столь отвратительное и ужасное смешение. Ибо какое общение света с тьмой и какая часть у верного с неверным? Вы уже имели жен из вашего почтенного племени, следует любить их, а не искать чужеземных связей. И то следует помнить вам, что вы обещались блаженному Петру и его наместнику быть друзьями друзей и врагами врагов наших. Как же теперь замышляете погибель душам вашим, вступая в союз с нашими врагами: клятвопреступный народ лангобардов продолжает притеснять Церковь Божию и нашу римскую провинцию». Очень длинное письмо, в котором ласкательства сменяются угрозами, заканчивается следующим: «Эту нашу просьбу и увещание мы возложили на раку св. Петра и совершили над ней бескровную жертву и со слезами посылаем ее прямо из церкви. И если кто, чего да не будет, преступит это увещание, да будет ему известно, что силою власти господина моего, блаженного Петра, ему угрожает отсуждение от царства Божия и вечные муки вместе с диаволом» ¹⁴.

Известно, что папские угрозы не подействовали на Карла: он развелся со своей женой и взял за себя дочь Дезидерия (Дезидерату). Этот брак имел, однако, роковое значение для лангобардского королевства. Не прошло и года после женитьбы Карла, как он отверг Дезидерату и отослал ее назад к своему отцу. Причины расторжения супружества неизвестны, но несомненно, что Карл действовал по внушениям папы¹⁵. Король Дезидерий был весьма оскорблен таким поступком Карла и перестал следовать осторожности и уступчивости в сношениях с ним. Обстоятельства дали ему в руки весьма сильное оружие против Карла. В 772 г. к нему прибыла вдова Карломана Гельберта с детьми; она искала у лангобардов защиты, потому что Карл присвоил себе удел своего умершего брата и лишил прав наследства племянников. Принимая у себя вдову-королеву, Дезидерий имел основания ожидать смуты во франкском государстве и надеялся выставить соперников Карлу.

В событиях 773/74 г., имевших последствием падение лангобардского королевства, принимают участие, с одной стороны, Дезидерий с вдовой и сыновьями Карломана, с другой — Карл и папа Адриан I (772–795). Адриан сразу изменил колеблющуюся между лангобардами и франками политику римского двора, направив все свои силы на усиление связей с Карлом. Дезидерий же стал его принуждать помазать на царство детей Карломана и угрожал нападением на римскую область, если папа не согласится исполнить его желание. Так началась последняя ссора лангобардов с папой, вызвавшая в третий раз вмешательство Каролингов. Чтобы замедлить наступательное к Риму движение Дезидерия, Адриан не делал решительного отказа помазать франкских королевичей и обменивался посольствами с лангобардским королем. Но в то же время под тем или другим предлогом удалял из Рима влиятельнейших лангобардов, лишая тем Дезидерия последней опоры. Дезидерий, не сомневаясь более в обманных действиях папы, направился к Риму, опустошая папские патримонии. Адриан отправляет посольство к Карлу, просит у него защиты и особенно резко выставляет то обстоятельство, что Церковь терпит притеснения именно вследствие соблюдения интересов Карла. В ожидании помощи папа собирает в Рим милицию верных ему городов дуката и Пентаполя и посылает навстречу лангобардам посольство — уже не мирного и не уступчивого свойства. Послы должны были передать лангобардскому королю, что папа уже заготовил церковное отлучение на лангобардов, которое возымеет свою силу, как только король вступит в папскую область, т. е. в Римский дукат. Угроза ли подействовала, или, что вероятнее, опасность со стороны франков, только Дезидерий прекратил движение к Риму и возвратился на север. Карлу заметно не хотелось идти в Италию, он предлагал даже Дезидерию значительную отступную сумму, если он откажется покровительствовать его племянникам и уладит отношения с папой. Но эти предложения были отвергнуты Дезидерием.

Третий поход франков в Италию состоялся в сентябре 773 г. Рассматривая обстоятельства этого похода, нельзя не удивляться той легкости, с которой совершено завоевание Италии. Дезидерий со всеми силами лангобардов направляется к Альпам, чтобы запереть горные проходы; и, несмотря на это, Карл не только без урона провел войска, но одним появлением своим произвел общее замешательство в лангобардском войске и бегство сына короля Дезидерия Адельхиза. Есть указание, что папа успел посеять измену как в войске короля лангобардов, так и в его владениях, что именно это обстоятельство и было причиной весьма слабого сопротивления ¹⁶. С частью верных ему лангобардов Дезидерий заперся в Павии, сын его со вдовой и детьми Карломана — в Вероне. Сам Карл приступил к осаде Павии, другой отряд расположился под стенами Вероны. Столица лангобардов не сдавалась более 8 месяцев, Верона же скоро была взята, и Карл имел удовольствие овладеть племянниками, которыми так пугал его Дезидерий. Летом 774 г. сдался на всю волю Карла и Дезидерий. Так пало королевство лангобардов, последний король их отведен был пленником во Францию, сын его бежал к византийскому императору, чтобы оттуда предъявлять свои притязания на Италию. Приняв титул лангобардского короля, Карл начинает вводить в Италии франкское устройство и соединяет Францию и Италию в одно государство.

Продолжительным пребыванием в Италии Карл воспользовался и для того, чтобы определить свои отношения к папе, который питал самые широкие надежды на увеличение своей власти и влияния в Италии с падением лангобардского королевства. Затянувшаяся осада Павии позволила Карлу удалиться из лагеря и отправиться в Рим на Пасху 774 г. Жизнеописатель Адриана подробно описывает приготовленную в Риме встречу Карла¹⁷. Уже самая подробность рассказа свидетельствует, сколько значения приписывали в Риме этому посещению. Карл должен был высказать папе, как он понимал свои обязанности патриция по отношению к Риму и какие права соединялись в его представлении с этим званием. С своей стороны Адриан, напомнив о даре Пипина и правах св. Петра, хлопочет о подтверждении за римскою областью поземельных владений (по дару Пипина). С этой целью был вновь составлен список городов, подаренных Пипином за 20 лет назад. Карл подтвердил его своей подписью. Немецкие ученые защищают подлинность акта, записанного в биографии Адриана, и говорят, что Карл мог подписать его, но не имел намерения приводить в исполнение и только, уступая усиленной настойчивости папы, время от времени исполнял некоторые его части. До нас не сохранился акт дара Карла, — в биографии Адриана он составлен на память и притом назван не даром, a Promissio donationis. Между тем, как в Риме льстили себя надеждой, что Карл передаст престолу св. Петра экзархат, Венецию, Истрию, Сполето и Беневент, Парму, Региум, Мантую, Корсику и еще некоторые места, ибо в таких размерах понималось там Promissio donationis¹⁸; сам Карл занялся введением в Италии франкского устройства. Именно, назначил своих графов для управления, поставил по городам гарнизоны и послал своих уполномоченных (missi) для принятия под франкскую власть лангобардских городов. Хотя папа жаловался на королевских миссов, «которые передавали ему только епископии и монастыри, да ключи от городов, не передавая власти над населением», но Карл, совершенно иначе понимая свои задачи относительно Италии, не обращал внимания на домогательства папы. По его взглядам, он стал наследником лангобардских королей и светским властителем Италии, между тем как его отец считал себя лишь защитником Церкви и предпринимал походы в Италию в интересах папы.

Дальнейший ход событий направлялся здесь по такому пути, какой не был предусматриваем ни королем Пипином, ни папами. После пленения Дезидерия и принятия на себя титула лангобардского короля Карл (774) на некоторое время оставляет итальянские дела и сосредоточивает свое внимание на Германии, где, между прочим, вел 30-летнюю войну с саксами. Между тем как Рим и часть Италии, фактически освободившись из-под власти византийского императора, начали жить самостоятельными интересами и сознавать себя как нечто отдельное от империи и не находящееся с ней в неразрывной связи[32], широкий размах внешней политики Карла и его завоевания в Восточной Европе привели его к мысли о высочайшей в мире узурпации — о перенесении титула императора, носителем которого были византийские цари, на короля франкского. Это событие, подготовленное тайными переговорами и сношениями с Римом, совершилось в 800 г. и будет изложено в своем месте.

Походы Каролингов в Италию сопровождались громадными последствиями, которые должны оцениваться не только с точки зрения местной итальянской, но и общеевропейской истории. Пробудив освободительное движение и вызвав в городах и в Церкви стремление к организации местных сил и к борьбе с чуждыми элементами, эти походы вместе с тем должны были вызвать реакцию в тех провинциях, которые подверглись к тому времени уже значительной эллинизации. Господству Византии в Италии нанесен был сильный удар в половине VIII в., но сфера ее политического и культурного влияния в Южной Италии нисколько не ослабела и в IX в. византийские императоры снова выступают с притязаниями на господство в Средней и Северной Италии. Таким образом, с потерей экзархата Византия далеко не утрачивала своих владений в Италии, а, напротив, продолжала владеть на юге двумя территориями, организованными в фемы по образцу других провинций, и, кроме того, на севере удерживала за собой береговую область с городом Венецией. Отношение императора Константина V к тем событиям, с которыми мы ознакомились, было бы совсем не понятно, если бы мы не обратили внимания на те области, на которые после потери экзархата усилилось политическое и культурное влияние Византии.

После похода Карла Италия представляла собой, за исключением областей франкских и церковных, еще две лангобардские области: герцогства Сполето и Беневент. Первое, правда, скоро подчинилось Каролингам, но Беневент, защищенный горами Абруццо с севера, мог долее удерживать самостоятельность. Собственно византийские владения после 754 г. представляли собой две группы земель: береговая полоса с Неаполем в центре и две южные оконечности полуострова, Калабрия и Отранто, или герцогство Калабрия. Последнее, несмотря ни на какие политические превратности, остается верным Византии и сохраняет свою особность по языку и обряду, как принадлежащее к Восточной империи и к Церкви. Хотя беневентские герцоги, расширяя свои владения к югу, в конце VII в. отняли у Византии Бриндизи, Тарент и Отранто, но за империей оставался еще город Галлиполи, которым и ограничивались здесь ее владения. Но зато в нынешней Калабрии они владели всей гористой местностью у Мессинского пролива. Стоит заметить здесь, что именно с этого времени имя Калабрии стало употребляться в новом значении, будучи перенесено с восточной оконечности полуострова на западную и заменив прежнее имя Бруттии. Византийская фема Калабрия обозначала, таким образом, совокупность владений империи у Тарентского залива. В административном отношении византийское герцогство, или дукат Калабрия, было в зависимости от фемы Сицилия. После падения экзархата главным представителем византийской власти на Западе был стратиг Сицилии, и Сиракузы рассматривались как столица всех южноитальянских владений Византии Со времени Константа II, который сам прожил в Сиракузах шесть лет с целью организовать администрацию и защиту Южной Италии, Сицилия и Калабрия составляли одно неразрывное целое в административном и финансовом отношении. Во время иконоборческой борьбы Калабрия присоединяется к Сицилии и не разделяет оппозиции против иконоборческих императоров остальной Италии. В административном «церковном» отношении она введена в зависимость Константинопольского патриархата, будучи по языку и богослужению страной греческой.

В Средней Италии влияние греческого языка было далеко не так сильно. Хотя в VIII в. произошла большая эмиграция в Италию греческих монахов, но в большинстве это были люди, стоявшие во вражде к византийскому светскому и духовному правительству, и потому влияние их не могло быть продолжительным и устойчивым. Между тем южноитальянское и сицилийское духовенство сохраняет все связи с Константинополем и играет в этом отношении деятельную роль на соборе 787 г. Твердое положение, занимаемое в Сицилии и Калабрии, позволяло императору не покидать надежды на возвращение экзархата и на завоевание церковных владений. Пока не наступила пора начать серьезную войну на юго-западной окраине, защита этих отдаленных владений лежала на стратиге Сицилии. Нужно думать, что в его распоряжении были значительные военные силы. Патрикий и стратиг Сицилии не раз объявлял себя императором, таков Сергий в 718 г., таков Елпидий в 781 г.

В истории борьбы за итальянские владения важное значение принадлежит также дукам Неаполя. Под властью их была береговая полоса от Палермо до Террачины. После падения экзархата в Неаполе находим дуку Григория в чине спафария, который управляет своей областью в зависимости от патрикия — стратига Сицилии. Неаполитанское духовенство то стояло на стороне папы и под его духовной властью, то склонялось к константинопольскому патриарху. К концу VIII в. Неаполь стремится к независимости, первым автономным дукой был Стефан, соединивший потом в своих руках и церковную власть. По его смерти власть над Неаполем перешла к его сыну, а потом к зятю. Номинально признавая власть императора, неаполитанский дука, тем не менее, преследует задачи политического отделения от Византии. Так постепенно исчезает на монетах изображение императора и заменяется патроном города св. Ианнуарием. Политическая судьба Неаполя зависит от его северного соседа, беневентского герцога; в борьбе с Беневентом выработался у неаполитанцев местный патриотизм. Ввиду постоянной опасности с севера беневентские дуки дорожили своими отношениями к Византии и нередко искали союза и помощи у сицилийского стратига. Такие отношения продолжались здесь до начала IX в., когда арабы начали делать высадки и завоевания в Сицилии и Южной Италии.

Падение лангобардского королевства в 774 г. не сопровождалось непосредственными последствиями для Южной Италии, хотя она находилась под властью лангобардов. Главнейше здесь господствовал герцог Беневента, владения которого после каролингских походов нисколько не сократились, и сам герцог, приняв титул князя, продолжал быть представителем лангобардского независимого народа в Италии. На северо-западе это княжество граничило с Римским дукатом, причем лангобарды господствовали долиной р. Лирис и владели городами Сора, Арпино и Арче; к северо-востоку, к Адриатике, граница поднималась еще более к северу и шла несколько выше Ортоны по р. Пескара, соприкасаясь здесь с герцогством Сполето. Обнимая собой владения Неаполитанского дуката в Кампании, Беневентское герцогство на юге граничило с византийским дукатом Калабрия и с фемой Сицилия¹⁹. Здесь граница между византийскими и лангобардскими владениями от В. к 3. шла немного северней Amantea и затем по Тарентскому заливу до Бриндизи. Положение Беневента и всегда было несколько исключительное, т. к. Беневент был почти недоступен для лангобардского короля, пока пути сообщения между Равенной и Римом были во власти Византии. Вследствие этого герцогская власть была в Беневенте наследственная в одной семье, между тем как на севере герцоги назначались королем, в Беневенте все административные чины зависели от герцога, между тем как на севере они назначались королем и ему давали отчет в своей деятельности. Политическая борьба из-за преобладания, начавшаяся между римским престолом и империей, давала герцогу Беневента полную возможность воспользоваться этой борьбой в интересах своего герцогства.

Неаполитанский дукат и княжество Беневент имели важное значение в истории византийского господства в Италии как области, на которые империя могла обнаруживать непосредственное влияние. Как известно, герцог Беневента Арихис имел в замужестве дочь короля Дезидерия и поэтому считал себя единственным наследственным представителем прав лангобардов. В особенности с тех пор, как королевич Адельхис, сын Дезидерия, нашел себе прием в Константинополе и получил здесь сан патрикия, сношения Беневента с империей и образование здесь византийской партии были весьма естественными. Стоит обратить внимание на то, что после падения Павии Арихис принимает ряд особенных мер, чтобы возвысить свое положение. Не только он принял новый титул князя, но и короновался, и был помазан от руки своих епископов, и вообще придал своему герцогству такое положение, которое как будто равнялось королевскому. Издаваемые им акты стали помечаться как королевские: «Издан в нашем священном дворце».

Выяснить политическую роль беневентского князя Арихиса, который в течение 30 лет был почти неограниченным властелином Южной Италии, столько же важно с точки зрения местной итальянской истории, сколько и со стороны политических притязаний Византии. По свидетельству местной хроники, Арихис был далеко недюжинный человек²⁰. Он отличался приверженностью к Церкви и старался украсить Беневент новыми церковными зданиями и мощами мучеников и святых, которые он разыскивал по всей Южной Италии. Главным его сооружением был храм св. Софии, сделавшийся национальным святилищем. Уже одного наименования храма достаточно, чтобы судить, под какими влияниями происходила строительная деятельность Арихиса. Желая иметь в своем княжестве более защищенное место на случай борьбы с франками, Арихис построил укрепления в Салерно и сделал из этого маленького селения свою вторую столицу, укрепив ее стенами и перенеся сюда свои сокровища. Салерно впоследствии будет играть большую роль в судьбах Южной Италии. Двор беневентского князя отличался необыкновенным блеском и роскошью. В торжественных выходах и церемониях князь был окружен своими вельможами и военными людьми, носившими пышные звания; иностранных послов он принимал, сидя на золотом троне.

Можно понять, до какой степени трудно было Арихису сохранить независимое положение после того переворота в Северной Италии, который был произведен походами Каролингов. Самым непримиримым для него врагом был папа, который пользовался всяким случаем, чтобы возбуждать против него подозрения у Карла; по словам папы Адриана I, Арихис замышлял присоединить к своим владениям римскую Кампанию и имел тайные сношения с константинопольским двором²¹. Очень любопытны те известия, которые касаются союза между беневентским князем и императором с целью возвращения экзархата и восстановления нарушенного политического строя в Средней Италии. Самого высокого напряжения положение дела достигло к 781 г., когда Карл считал полезным войти в прямые сношения с Константинополем, чтобы предупредить вмешательство империи в итальянские дела. Под влиянием настойчивых донесений папы Адриана, что Арихис находится в постоянных сношениях с патрикием сицилийским и замышляет поход на Италию, Карл сам прибыл в Рим, чтобы на месте выяснить, насколько серьезна опасность. В действительности положение дел не было тревожно. Напротив, весной 781 г. происходили в Риме переговоры о брачном союзе между Каролингами и императорским домом, и вообще с этого времени до 787 г. установились доверчивые отношения между франками и Византией. Кризис наступил в 787 г., когда Карл вновь по настояниям папы явился в Италию. На этот раз жалобы Адриана I имели основание, т. к. действительно Арихис не только сносился с Константинополем, но и подготовил высадку византийских войск в Южную Италию. Заметим кстати, что сношения Арихиса с византийским двором засвидетельствованы, между прочим, в недавно изданном житии Филарета Милостивого ²², где идет речь о проекте брака Арихиса с сестрой императрицы Марии, супруги Константина VI.

Прибыв в Капую, Карл пригласил к себе для переговоров беневентского князя, который между тем заперся в укрепленном Салерно и отправил к Карлу своего сына Ромуальда. На вторичное приглашение явиться лично Арихис отправил с знатным посольством второго своего сына, Гримоальда. Карл, очевидно, не желал резкими мерами возбуждать Арихиса и ограничился тем, что удержал у себя заложником одного из беневентских принцев. В это же время произошел разрыв между Карлом и царицей Ириной по делу о брачном союзе Константина VI с дочерью Карла Ротрудой. Вследствие каких причин прерваны были переговоры о браке, в настоящее время судить трудно, но важно то, что непосредственно затем обнаружены были секретные переговоры Арихиса с царицей Ириной. Именно: из донесения папы Адриана Карлу²³ видим, что Арихис хлопотал перед византийским двором о пожаловании ему сана патрикия и права на управление Неаполитанским дукатом. С своей стороны он готов был признать над собой верховную власть императора и-что в особенности любопытно — принять у себя византийские обычаи в стрижке волос и в одежде. Предполагалось, кроме того, что шурин его, Адельхис, выступит на помощь ему со вспомогательным византийским отрядом. Из того же письма папы видно, что из Константинополя отправлены были два спафария, которым было поручено доставить Арихису пожалованные знаки его достоинства: расшитые золотом одежды, шпагу и грамоту на звание патрикия²⁴

Нужно согласиться, что Арихис ставил большую ставку: он становился с пожалованьем ему патрикийского звания представителем политических интересов Византии в Южной Италии и достигал посредством соглашения с Византией того, чего не удавалось достигнуть в союзе с Каролингами. Что же касается Византии, то в беневентском князе и вместе римском патриции она приобретала прекрасное средство вновь поставить вопрос об экзархате и об утраченных владениях в Средней Италии. Так, по крайней мере, рисуется положение дел в глазах папы, который передает похвальбу Адельхиса, что он двинется с войском в Равенну. Фактически греко-лангобардский союз не имел положительных результатов. Арихис умер в августе 787 г., не дождавшись прибытия византийского посольства. Что же касается военной высадки, то она, не будучи поддержана со стороны Беневента, окончилась постыдным поражением Адельхиса и бывших с ним греческих вождей

Немного выступив из границ занимающего нас царствования, мы надеемся найти для себя оправдание в чрезвычайной важности событий, которые предстояло нам выяснить. Было бы трудно понять, как мог Константин V Копроним и его ближайшие преемники помириться с потерей экзархата и с утратой влияния в Италии. Рассмотрение положения дел в Неаполитанском дукате и в Беневенте убеждает, что Византия не теряла надежды на восстановление утраченного влияния, и что в самой Южной Италии были такие элементы, на которые она в нужное время могла опереться.

Глава VIII

Семейство Константина V. Лев IV. Ирина и Константин

Давно уже замечено, что при довольно частой смене царствующих династий нередко случалось, что императорская власть попадала в руки людей совершенно скромного происхождения и не получивших достаточного образования. Но такова была обстановка придворной жизни и таковы были традиции при константинопольском дворе, что уже во втором поколении являлись члены царской семьи, вооруженные всеми знаниями, какие могла давать тогдашняя школа. Хотя об иконоборческой эпохе сложилось одностороннее представление, будто тогда совершенно погасло образование, но в действительности при исаврийских царях школьное образование не переставало быть предметом забот правительства и различных учреждений, как это будет видно ниже. Что касается царской семьи, следует думать, что здесь в особенности крепко держались раз установившиеся порядки, по которым царские дети получали наилучшее для того времени образование.

В семье иконоборческих императоров по странному сочетанию случайностей жили традиции старого времени даже по отношению к иконопочитанию. Первая жена Константина происходила из семьи хазарского кагана. Обращенная в христианство еще до замужества и получив имя Ирины, она, с 731 г. живя в Константинополе, была свидетельницей борьбы Льва III против иконопочитателей и осталась до конца жизни верной последовательницей почитания святых икон. Самым лучшим выражением царившего в царской семье направления, которое, конечно, исходило от царицы Ирины, служат обычаи и характер дочери Ирины и Константина, царевны Анфусы. Она представляла в себе редкое сочетание глубокого благочестия, доходившего до аскетических подвигов, с делами благотворительности. Она отказалась от брака и окончила свою жизнь в монастыре; все свое состояние употребила на устройство приюта для сирых детей и на помощь страждущему человечеству. Таково было направление воспитания при дворе Константина. От этого же брака родился в 750 г. сын Лев, впоследствии занявший царский престол.

По смерти Ирины Константин женился второй раз на Марии, о которой почти ничего не известно и которая, по-видимому, скоро умерла. Наконец, третья его супруга была Евдокия, происходившая из фамилии Мелиссинов. От нее родилось пять сыновей: Христофор, Никифор, Никита, Анфим и Евдоким. В 768 г. члены царской семьи возведены были при торжественной церемонии в придворные ранги. Царица Евдокия провозглашена августой, следующие за Львом сыновья возведены в сан кесарей, а Никита получил сан нобилиссима. Старший сын Лев был соправителем отца с юных лет, будучи коронован еще в 750 г. Большое значение в истории как царского семейства, так и вообще в направлении дальнейшей внутренней политики исаврийского дома имел брак наследника престола с афинянкой Ириной, который совершен был в 768/79 г. Греческие патриоты любят выставлять этот факт в доказательство значительного культурного положения Афин в VIII в. и вместе с тем в опровержение тех историков, которые указывают на крайнее ослабление эллинского элемента в это время вследствие иммиграции славян.

По нашему мнению, ввиду известных обычаев византийского двора, наблюдаемых при выборе невест царям и наследникам престола посредством оповещения по всему государству о том, чтобы более известные красавицы были представлены ко двору, едва ли может говорить в пользу или против Афин то обстоятельство, что невеста будущего императора Льва IV избрана была из этого города. К сожалению, историк Феофан не сообщает подробностей ни о происхождении Ирины, ни о ближайших обстоятельствах, при которых последовало приглашение ее в Константинополь, хотя из данного им описания сделанной ей встречи можно видеть, что это было действительно большое торжество. «1 ноября 8 индикта прибыла афинянка Ирина из дворца Иерии в Константинополь в сопровождении больших и малых судов, украшенных шелковыми тканями. Ей устроена была встреча высшими лицами города, которые приветствовали ее вместе со своими женами» ¹. Через день патриарх совершил ее обручение с царем Львом в церкви Фара, а 17 декабря она была коронована августой в триклине Августеона.

Вместе с царицей Ириной, женщиной твердого характера и воли, в царский двор вошел такой элемент, какого в нем до сих пор не было. Иконоборческие императоры, несомненно, имели сильную поддержку относительно своей церковной политики в восточных элементах, и весь период, который мы теперь изучаем, представляет колебание между эллинскими и восточными традициями. Привлечение гречанки — и притом весьма энергичной и умной — ко двору было уже большим завоеванием со стороны партии иконопочитателей. На долю Ирины выпала редкая судьба для обыкновенной женщины, родившейся в скромной обстановке. Через пять лет после ее вступления во дворец умер император Константин, и престол перешел к супругу ее Льву IV, который вполне подчинился влиянию своей жены. Можно сказать, что со времени смерти Константина в течение почти 30 лет Византийская империя направляема была властной рукой царицы Ирины, с именем которой соединяются весьма крупные события, и которая, вместе с тем, столько же обрисовывает эпоху иконоборческого периода, как и свекор ее, царь Константин V.

Сначала в качестве влиятельной супруги Льва IV, потом с 780 г. в качестве правительницы за своего малолетнего сына Константина VI, наконец, как самостоятельная и самодержавная распорядительница империи Ирина оставила глубокий след в истории. В характере ее деятельности, правда, остаются не совсем выясненные обстоятельства, именно в том отношении — что следует отнести к ее личному почину и что приписать влиянию ближайшей среды. Приняв на себя задачу осуществить надежды иконопочитателей и реагировать против церковной политики иконоборческих императоров, Ирина вошла в самое русло тогдашнего исторического течения и сделалась предметом восхваления-с одной стороны и жестоких порицаний — с другой. Но весьма вероятно, что честолюбие и властолюбие были главными качествами Ирины, достигшей престола благодаря своей красоте. Вся история ее отношений к сыну не может быть оправдана ни требованиями политики, ни государственной необходимостью, что до известной степени могло бы быть принимаемо в соображение при других подобных же возмущающих душу отношениях^2[33].

Наследник престола Лев по прозванию Хазар, как родившийся от матери хазарского происхождения, имел 26 лет от роду, когда умер Константин V в сентябре 775 г. Скоро обнаружилось, что новый царь далеко не обладал нужными по обстоятельствам времени качествами, чтобы держать грозным на границах имя империи. И на западной, и на восточной границе почувствовалось отсутствие твердой руки и определенной системы. Но в особенности вредно было колебание во внутренней, т. е. главнейше церковной политике. Будучи искренним приверженцем иконоборческой системы, Лев, однако, отступал от практики, принятой в предыдущие царствования по отношению к монашеству, равно как не делал подбора лиц при назначении на высшие церковные должности и провел много из черного духовенства на митрополичьи кафедры, чем, естественно, поднял надежды иконопочитателей³.

Лучшая страница к характеристике Льва принадлежит писателю Феофану, и мы приведем здесь его рассказ. «Царь Лев начал брать полной рукой из сбережений, оставленных его отцом, и тем расположил к себе войско и народ. Некоторое время казался благочестивым и другом Святой Богоматери и монахов, почему назначал на важнейшие митрополичьи кафедры лиц из черного духовенства. Производил большие военные наборы в фемах и увеличил полки. Вследствие этого представители гражданского населения фем вместе с большим количеством войска обратились к Льву с просьбой принять в соимператоры сына его Константина. Он же отвечал им: сын у меня один, и я боюсь исполнить ваше желание, так как в случае, если мне приключится смерть во время его малолетства, вы убьете его и изберете в цари другого. Но они с клятвой удостоверяли его, что не допустят никого в цари, кроме его сына, если бы Бог и послал по его душу. Так народ надоедал от Вербного воскресенья до Великого четверга, собираясь в ипподроме и заявляя просьбы. Наконец, в Святую пятницу он приказал им дать клятву, и поклялось все войско на Честном и Животворящем древе, как представители фем и сената, так и городские тагмы и все горожане и представители ремесленных цехов в том, что не допустят на царство никого, кроме Льва и Константина и потомства их, и дали собственноручную запись в этой клятве. И на следующий день, в Великую субботу, вышел царь в трибунал 19 аккубитов и возвел в сан новелиссима брата своего Евдокима, так как следующего за ним по старшинству Анфима возвел в тот же сан сам отец их, Константин. И проследовал царь в Великую церковь с двумя кесарями и тремя новелиссимами и с малолетним Константином и, переменив одежду, вошел на амвон с сыном своим и патриархом. И народ, вошедши в церковь, положил свои записи на святую трапезу. Царь же держал такую речь: вот, братья, я исполняю вашу просьбу и возвожу сына моего в цари, вы принимаете его от Церкви и от руки Христа. И все воскликнули: Сын Божий, будь поручителем, что от Твоей руки принимаем кира Константина, царя, и что будем защищать его и умрем за него. На следующий день, который был Великое воскресенье Пасхи, 24 апреля, индикта 14, на рассвете царь вышел с патриархом в ипподром, и там на переносном алтаре в присутствии всего народа патриарх сотворил обычную молитву, и затем царь короновал своего сына. И затем в процессии проследовали в Великую церковь два царя с двумя кесарями и тремя новелиссимами. После того, как проследовали цари, прошла и царица Ирина в сопровождении школ, несущих знамена, и вошла чрез подъем Халки в катихумении Великой церкви. В мае того же индикта раскрыт был заговор Никифора, кесаря и брата царя, в котором принимали участие некоторые спафарии и страторы, и другие царские мужи. И царь, собрав силенций в Магнавре, сообщил народу о том, что против него было говорено. Они единогласно потребовали предать смерти того и другого[34], хотя забыли клятвопреступники, в чем давали присягу отцу их: не допускать по смерти его насилий по отношению к его детям. Царь же, наказав заговорщиков и постригши их, сослал их в заточение и под стражу в Херсон и окрестные места».

Эта прекрасная страничка, выхваченная прямо из придворного журнала и напоминающая по своей документальной точности официальный акт, бросает некоторый свет на внутреннюю политику при Льве IV. Здесь прежде всего обращает на себя внимание участие фем во внутренней политике и заявленное представителями фем требование приобщить к царской власти малолетнего сына Льва Константина, которому тогда было не больше пяти лет. Исаврийская династия по смерти Константина V уже была хорошо обеспечена в смысле престолонаследия, т. к. у Льва IV было пять братьев, из коих два носили сан кесаря, а остальные- нобилиссима, не говоря о том, что и в прямом потомстве Льва уже был наследник в лице Константина. Приобщение этого последнего к власти и коронование было весьма обычным в византийской практике, так что во все времена можно находить правительственные акты, выходящие от двух царей. Почин в смысле кооптации обыкновенно принадлежал верховной власти, домогательство же фем, выставленное в приведенном месте Феофана, представляется довольно странным и неожиданным. Оно может иметь себе объяснение в последующих сценах жестокой борьбы из-за власти между Ириной и ее сыном и в исключительной роли, какую играют в это время военные отряды как в церковной политике, так и в борьбе между матерью и сыном.

Исаврийская династия, как по своему происхождению, так и по коренной политике, тянет к Востоку. Малоазийские провинции пользуются особенным вниманием иконоборцев, точно так же малоазийские фемы платят приверженностью к династии. Итак, нужно думать, что под представительством фем здесь следует подразумевать азиатские фемы. В царствование Льва упоминаются следующие фемы в Азии: Анатолика, Армениак, Опсикий, Фракисийская и Вукелларий; последние две образованы уже при Исаврийцах⁴. Весьма может быть, что и некоторые из других фем, относимых к позднейшему времени, на самом деле существовали уже в это время, как можно объяснять выражение: «Умножил полки, сделал большие наборы по фемам». Но сущность вопроса сводится к тому, что умножение полков и наборы не могут быть поставлены в причинную связь с требованием фем короновать Константина. В приобщении к власти малолетнего царевича был прямой и необходимый интерес самого Льва, и, следовательно, вся сцена разыгранная на Страстной неделе 776 г., была искусно подготовлена и поставлена правительством Льва на тот конец, чтобы принять от войска и сената, и городских сословий публичную присягу на верность наследнику престола Константину. Что для этого потребовалась чрезвычайная мера подстрекательства фем к настойчивому выступлению в ипподроме, достаточным тому объяснением служит непосредственно затем раскрытый политический заговор, в котором были замешаны два старшие члена царской семьи, братья царя — Никифор и Христофор, имевшие целью, как можно догадываться, поставить вопрос о престолонаследии иначе, чем этого желал император. В дальнейшем увидим, что честолюбивая императрица Ирина, имевшая влияние на дела и при жизни своего мужа, должна была в качестве регентши принять решительные меры против притязаний на власть со стороны кесарей — братьев своего мужа.

С точки зрения внешней политики, главное внимание привлекали к себе болгарские дела, как это было и в царствование Константина. Но для Льва IV не представлялось возможным продолжать здесь наступательную политику, тем более, что внутренние смуты, происходившие в Болгарии, давали Византии возможность поддерживать и увеличивать своих приверженцев даже при дворе хана. Весьма вероятно, что к соперничеству отдельных племен и родовых старшин из-за власти присоединилась и борьба славянского и болгарского элементов, которым предстояло пережить значительный период, прежде чем слиться в одно политическое и национальное тело. Немаловажным успехом для Византии считалось то обстоятельство, что в 777 г. хан Телериг бежал в Константинополь и здесь принят был с особенным почетом. Очень важно отметить, что империя относится к болгарскому владетелю как к государю, ему пожалован был сан патрикия, и, кроме того, он введен был в царскую семью посредством брака с родственницей царицы Ирины. Первый также раз летопись отметила тот факт, что бывший хан принял в Константинополе христианство и вступил в условия культурной жизни. Оказывая покровительство хану Телеригу, империя заручилась действительным средством влиять на болгарские партии и в случае нужды угрожать непосредственным вмешательством. Т. к. на несколько лет прекращаются затем известия о воинах на западной границе, то вполне основательно заключать, что здесь взаимные отношения основывались на прежних мирных договорах и имели мирный характер.

Несколько иначе представляется дело на восточной границе. В 778 г. предпринят был поход в Сирию, в нем приняли участие стратиги: Фракисийской фемы Михаил Лаханодракон, Анатолики — Артавазд, Вукеллариев — Тачати, Армениака — Каристероци и Григорий — Опсикия; здесь перечислены все тогдашние фемы, поставившие 100 тыс. войска. Целью похода были пограничные с арабами области в Сирии, дело завязалось у Терманикии, которая могла бы быть легко взята, если бы Лаханодракон, подкупленный неприятелем, не отступил от города и не начал опустошать страну. В последовавшей затем битве императорские войска одержали победу над арабами, следствием которой было окончание похода. Но в следующем году арабы вступили в Малую Азию и осаждали Дорилей, главный город Анатолики. Византийцы не приняли на себя труда вести с арабами формальную войну, и то, что предпринято было в настоящем случае, входит в обычную практику на будущее время. Войско расположено было малыми отрядами по отдельным укреплениям и имело задачей, не вступая в сражение с главными силами, предупреждать конные наезды с целями опустошения и грабежа и уничтожать пастбища и фураж. Это немедленно принесло добрые плоды. После того, как арабская кавалерия продержалась 15 дней под Дорилеем и уничтожила пастбища и запасы в ближайших местах, за недостатком продовольствия ей необходимо было отступать назад, потому что кони стали гибнуть от бескормицы. На возвратном пути арабы продержались один день под Аморием, но, найдя его хорошо защищенным, должны были отказаться на этот год от дальнейших действий. Но в 780 г. снова повторился арабский наезд в фему Армениак; стратиг Лаханодракон нанес этому отряду арабов полное поражение, причем погиб Осман, сын калифа Мади.

В сентябре 780 г. последовала смерть императора. Летопись отмечает, что он позволил себе взять одну драгоценную корону из церкви св. Софии, прельстившись украшавшими ее каменьями, и что его постигло наказание за это безбожное дело. С другой стороны, ходил слух, что Льва отравила супруга его, Ирина. Сыну Льва, Константину, было 10 лет, когда умер отец его. Хотя вопроса о престолонаследии не могло существовать, потому что Константин уже 5 лет был коронован, тем не менее, «неисповедимыми судьбами промысла», по выражению летописца, за малолетством сына царскую власть делит с ним его мать, благочестивейшая царица Ирина. Двадцать с лишком лет потом дела Византийской империи направляются женской рукой, и большинство событий внутренней и внешней политики конца VIII в. носит печать ожесточенной борьбы между разными партиями, тонкой интриги и страстности.

Если принять во внимание живые силы, бодрость и победоносное движение к Востоку со стороны Каролингов, если оценить благовременность искусно поставленных ими на очередь важных исторических, церковно-политических и национальных задач, то, конечно, сцены мелкой интриги, заговоры, членовредительство, ссылки и позорные наказания, которыми наполнена современная история Византии, весьма определенно решали бы вопрос о сравнительной ценности восточной и западной истории в занимающую нас эпоху, если бы в этой борьбе, питающейся низменной интригой и мелкими честолюбиями, не обнаруживались иногда высокие идейные стремления, самоотверженная преданность отеческим преданиям и верованиям, наконец, если бы в истории Византии мы пренебрегли созидательными этнографическими элементами, которые имеют постоянную тенденцию эмансипироваться от эллинизма в церковном и политическом отношении, пытаясь создавать самостоятельные политические организации.

Хотя роль царицы Ирины подле своего десятилетнего сына и царя определялась совершенно ясно обычаем и законом, но скоро по смерти Льва IV, «прошло лишь 40 дней», как обнаружен был политический заговор, имевший целью государственный переворот в пользу кесаря Никифора. Эти пять дядей малолетнего царя, носившие титулы кесарей и нобилиссимов, хотя сами не отличались ни талантами, ни характером, постоянно были орудием в руках других честолюбцев, составляя враждебную Ирине партию. На этот раз во главе заговора стояли лица высокого административного положения, приверженцы иконоборческой династии, подозревавшие, быть может, в Ирине будущую восстановительницу православия. Это были логофет дрома Григорий, бывший стратиг фемы Армениак Варда, доместик экскувиторов Константин, друнгарий 12 островов Феофилакт и другие, т. е. самые крупные представители военной и морской администрации. Но царица Ирина на этом первом важном деле своего царствования обнаружила в достаточной степени и свою жестокость, и настойчивость. Все замешанные в заговор были подвергнуты телесным наказаниям, пострижены в монахи и сосланы в заточение; что же касается членов царской семьи, с ними поступлено было гораздо проще. Кесарей и нобилиссимов царица приказала постричь в духовный сан, и в ближайший праздник Рождества эти подневольные священники должны были служить в церкви св. Софии и в довершение всего «раздавать народу св. причастие»⁵. Таково было выступление Ирины против своих ближайших родичей и первых чинов в государстве.

Но это не внушило осторожности Никифору и его братьям, они еще будут участвовать в новых интригах, равно как царица Ирина будет с новой и более изысканной жестокостью отстаивать свою власть. Можно догадываться, что мысль о возведении на царство старшего из кесарей была разделяема не только перечисленными выше лицами, но что она была распространена даже в провинциях. В начале 781 г. был назначен на военный пост стратига Сицилии патрикий Елпидий, который, по-видимому, занимал этот пост и ранее. В апреле дошел слух до столицы, что Елпидий стоит на стороне кесарей, т. е. что он возмутился против правительства Ирины. Ввиду неспокойного положения дел в Южной Италии и неопределившихся отношений к папе, Ирине не могло не внушать серьезных опасений возмущение Елпидия. Она послала в Сицилию спафария Феофила, поручив ему захватить патрикия и представить в Константинополь, но оказалось, что Елпидий имеет в Сицилии преданную ему партию и войско и что взять его не так легко. Императрица, однако, воспользовалась тем обстоятельством, что в Константинополе оставалась жена Елпидия с детьми. Она подвергла несчастную женщину телесному наказанию, постригла и заперла в государственную темницу, а между тем подготовлялась к решительным действиям и против мужа ее.

В следующем году изготовлен был флот, а из фем набран был отборный экипаж; во главе назначенной в Сицилию экспедиции поставлен патрикий Феодор, которому и удалось сломить сопротивление Елпидия. Весьма любопытно, что, потеряв надежду на успех своего дела, Елпидий вместе с дукой Никифором ушел к арабам в Африку, которые приняли его с царскими почестями, хотя и не воспользовались его именем для открытого движения против Византии. Чтобы не возвращаться другой раз к трагической судьбе царских дядей, упомянем теперь же, что в 792 г. снова было раскрыто движение в пользу провозглашения Никифора царем; на этот раз во главе движения стояли константинопольские войска. Тогда старших членов царской семьи постигла роковая судьба: Никифор был ослеплен, а остальные братья поплатились усечением языков. Наконец, в 797 г., когда и сам Константин VI был уже ослеплен по приказанию своей матери, вновь составился заговор, имевший целью государственный переворот в пользу одного из представителей исаврийской династии, хотя теперь все они были изувечены и сделаны негодными для деятельности. Нет сомнения, что теперь Никифор с братьями, искалеченные и содержавшиеся в заключении на Босфоре в Ферапии, были жалкими орудиями чужой интриги, чего, впрочем, не скрывает историк Феофан⁶. Им помогли освободиться из заключения и заставили спастись затем в церковь св. Софии, где обещали провозгласить одного из них царем. Но преданный императрице евнух Аэций захватил их в церкви, причем никто не оказал сопротивления в защиту несчастных царевичей, и сослал их в заточение в Афины, где как в отечественном городе Ирины они были под верной охраной и не могли более внушать опасности.

В рассуждении характера Ирины и в смысле оценки ее непомерного честолюбия и властолюбия следует вникнуть в отношения ее к собственному сыну, которому она соцарствовала. Прежде всего в высшей степени важно отметить, что в 781 г., когда Константину было 11 лет, она затеяла чрезвычайно умный с точки зрения общей политики шаг: соединить брачными узами первый на западе царственный дом Каролингов с императорским домом. В связи с этим проектом, который для своего осуществления нуждался в посредничестве папы, несомненно тогда уже назревала мысль о соединении Восточной и Западной Церквей посредством отмены иконоборческих эдиктов. С этой целью в 781 г. Ирина снарядила торжественное посольство из сакеллария Константа и примикирия Мамала и поручила им просить дочь короля франков Карла по имени Ротруда за сына ее Константина. Стороны пришли к соглашению, и переговоры сопровождались обручением. До совершения брака послан был ко двору Карла евнух и нотарий Елисей, чтобы обучать франкскую принцессу греческому языку и литературе и знакомить с обычаями Византийской империи.

Какие обстоятельства заставили императрицу через шесть лет изменить намерение по отношению к родственному союзу с Карлом и искать невесты сыну между красивыми девицами империи, это трудно выяснить⁸. Если есть основание предполагать, что Ирина после VII Вселенского собора почувствовала себя гораздо ближе к неограниченной власти, чем это было раньше, и стала опасаться, чтобы знаменитый и тогда уже франкский король не сделался неудобным для нее советником ее сына, и чтобы, с другой стороны, франкская принцесса не внесла нежелательных для нее новшеств, то, конечно, разрыв брачных переговоров после сделанного уже обручения и по капризу Ирины остается фактом, характеризующим холодность и бессердечность царицы.

В 788 г. для Константина была найдена невеста в лице Марии из фемы Армениак. Справедливо ли мнение, что Константин против желания согласился на этот брак, это трудно решить; но хорошо известно, что это супружество было не из счастливых. Независимо от того отношения между матерью и сыном становились тем более натянуты и недоверчивы, чем более подрастал Константин и чем отчетливей он стал судить об окружающей его действительности. Мать держала его в удалении от дел, он не пользовался ни влиянием, ни почетом. Все склонялось перед тогдашним временщиком, патрикием и логофетом дрома, т. е. министром путей сообщения, Ставракием, который давал чувствовать и молодому царю свое над ним превосходство. Очень легко понять, что подобными натянутыми отношениями спешили воспользоваться как те, которые были на стороне Ирины и ее религиозной политики, так и те, которые стояли за права теперь уже почти устраненной от власти исаврийской династии и были приверженцами церковной политики иконоборцев.

В 790 г. созрел заговор, имевший целью низвержение Ставракия и ссылку его в Сицилию. 9 февраля было в Константинополе землетрясение, вследствие которого жители вышли из своих домов и проводили время в садах, на площадях или вообще старались держаться под открытым небом. Сама царица с сыном удалилась в загородный квартал св. Маманта. Пользуясь общим перепугом и смятением, заговорщики думали воспользоваться этим временем для выполнения своего плана, но Ставракию донесли заблаговременно о готовящемся покушении, и он принял свои меры. Жестокая расправа постигла сообщников Константина. Это были магистр Петр, патрикий Феодор Камулиан и Дамиан, протоспафарий Иоанн Пикридий. Их наказали, и постригли, и сослали в заточение по разным местам. Раскрыто было и участие царя Константина в этом заговоре; хотя его не судили и не подвергали публичному наказанию, но Ирина, говорят, жестоко разбранила его, нанесла ему удары и подвергла его на несколько дней домашнему заключению⁹. Это был критический момент в отношениях между матерью и сыном. Ирина еще ревнивей стала оберегать свою власть и приказала в публичных актах свое имя ставить впереди имени сына. С этого же времени под влиянием злых советников она начала придумывать благовидные поводы, чтобы устранить сына от власти. Уже ей нашептывали близкие люди, что в судьбах Промысла решено не допускать до царствования ее сына, и что ей чрезвычайно легко будет получить согласие на то от войска и сената.

Ирина решилась на чрезвычайную меру, потребовав присяги от войска: «Пока ты живешь, не допустим, чтобы был у власти твой сын». Все шло по желанию царицы, пока присяга принималась в европейских фемах, но дело приняло иной оборот, когда стали снимать присягу в Азии. Здесь мы находим столько реальной правды и дипломатической точности у писателя Феофана, что берем страницу у него в дословной передаче. «Снимавшие присягу явились в фему Армениак. Но фема не изъявила согласия присягать в том смысле, что не допустим к власти твоего сына, пока ты живешь, равно как фема не желала, чтобы имя Ирины провозглашалось ранее Константина, но чтобы было по-старому». Из дальнейшего оказывается, что правительство, до известной степени предвидя нежелательный оборот дела в азиатских фемах, где династия исаврийцев имела исконных и искренних приверженцев, заблаговременно поставило верных людей во главе каждой фемы в той надежде, что им удастся оказать давление на народ и войско. Когда же в Армениаке обнаружилось движение в пользу Константина, то туда был послан с особенными полномочиями начальник царской стражи, спафарий Алексей Мусулем, человек популярный в этой феме и, может быть, сам по происхождению армянин. При этом произошло следующее: «Спафария Алексея задержали в феме и поставили над собой стратигом, а собственного стратига, патрикия Никифора, взяли под стражу и провозгласили царем одного Константина. Когда слух об этом прошел по стране, то войска прочих фем, прогнавших своих стратигов, тоже провозгласили одного Константина». Это уже было военное возмущение, неожиданный для царицы политический переворот.

Движение шло, усиливаясь, и «в октябре того же года выборные от фем в местности Атроа провозгласили единогласно Константина своим царем». Тогда Ирине пришлось поневоле уступить. Она отказалась от захваченной власти и пожертвовала преданными ей людьми. Ставракий после учиненного над ним телесного наказания был пострижен и сослан в фему Армениак, другой любимец ее, евнух Аэций, лишен должностей и сослан, та же участь постигла и других приближенных к ней лиц. К власти были призваны новые лица, которые были удалены от дел при Ирине. Главнейшими из них были Михаил Лаханодракон и протоспафарий Иоанн Пикридий. Самой царице предоставлено было жить в выстроенном ею дворце Елевфериевом при заливе того же имени, между Псаматией и Еникапу. Константин, однако, не питал вражды к своей матери, а через год, уступая ее просьбам, возвратил ей титул августы и предоставил ей участие в государственных делах. Но полученный ранее урок дал Ирине больше опытности в интриге и научил ее осторожности и сдержанности. Желая во что бы то ни стало достичь неограниченной власти и отметить тем лицам, которые помешали ей в 790 г., Ирина начала действовать систематически и с большой выдержкой.

Константину нельзя отказать во многих добрых качествах: он был деятелен и благорасположен к людям, не позволял себе резких выходок против Церкви и духовенства, пользовался популярностью в народе и особенно любим был в военных кругах. Царица мать успела, однако, пользуясь его легкомыслием и слабоволием, расстроить его добрые отношения к преданным ему людям и постепенно возбудить против него народ и войско. Уже то обстоятельство, что он так скоро сам нарушил данную фемами клятву о верности ему одному и приказал вновь провозглашать рядом со своим имя своей матери, должно было сильно повредить ему в азиатских фемах. Но этим дело не ограничилось. Он нанес большое огорчение феме Армениак, которая так самоотверженно была к нему привязана. Упомянутый выше Алексей Мусулем, оказавший Константину в качестве стратига Армениака громадную услугу, как и следовало ожидать, был вознагражден саном патрикия и отозван в Константинополь. Но здесь против него подготовлена была интрига, получившая некоторый вид правдоподобия в том, что фема Армениак, заявившая несогласие на новое приглашение принести присягу и царице Ирине, выразила настойчивое требование иметь у себя прежнего стратига Алексея. Царю Константину было донесено, что Алексей питает честолюбивые замыслы и что его следует остерегаться. Поверив наговорам, царь подверг его обычному в то время и столь часто упоминаемому нами роду наказания: битье розгами, пострижение, ослепление и заключение в темницу. Это было в 792 г.

В то же время Константин подорвал свой авторитет-и также в военной партии, расположенной к исаврийцам, — другим, столько же неосторожным, как жестоким поступком. Ему сделан был донос, по всем вероятиям исходивший от партии его матери, что расположенные в Константинополе войска замышляют провозгласить царем одного из его дядей, именно бывшего кесаря Никифора, теперь же опозоренного постриженца в монахи. Тогда именно допустил он себе вопиющее и отвратительное злодеяние, приказав ослепить старшего дядю и урезать языки остальным четверым. Между тем, в малоазийской феме Армениак начался бунт, который разгорелся в междоусобную войну фем. Прежде всего фема в отмщение за своего бывшего популярного стратига Алексея Мусулема захватила царского посаженика, стратига и патрикия Феодора Камулиана. Чтобы потушить бунт, царь послал протоспафария Константина, приказав присоединиться к нему стратигу Вукеллариев, но повстанцы так искусно повели дело, что захватили в плен обоих царских людей и ослепили их. Движение разрасталось, и необходимо было принимать серьезные меры. После Пасхи в 793 г. Константин сам должен был отправиться в поход, взяв отряды от прочих фем. Огромная фема Армениак, обнимавшая все южное побережье Черного моря от Синопа до нынешнего Поти, была подвергнута крайнему разорению и опустошению. Можно догадываться, что в движении принимали участие не только военные элементы, но и население фемы. Казни, жестокие наказания, конфискация имущества и ссылка постигли множество обитателей этой фемы. Любопытно, что казни подвергся епископ Синопа, а 1000 человек в оковах приведены были в Константинополь и проведены по городу с надписаниями на лицах «армянский заговорщик». Нет сомнения, что подобные действия Константина сильно подорвали его авторитет и ослабили в военных кругах уважение к династии Исаврийцев.

Царица Ирина имела большой авторитет в церковных сферах, как восстановившая поклонение свв. иконам и начавшая вновь правильные сношения с Римской Церковью. Ей было весьма легко вооружить против сына патриарха и монашество, и она достигла этого с большим искусством. Константин не любил свою супругу Марию, хотя и имел от нее двух дочерей, Евфросинью и Ирину. Около 795 г. он развелся с женой и постриг ее в монахини. Это окончательно испортило его положение в тех именно слоях общества, где был особенно значителен авторитет Ирины. Семейные добродетели не были в обычаях тогдашнего константинопольского общества, и нельзя настаивать на том, что царь имел связи на стороне. Но для него имело роковые последствия увлечение его одной девицей, состоявшей в свите ею матери, по имени Феодота. Ни для кого, впрочем, не было секретом, что сношения царя были поощряемы Ириной, которая желала вызвать публичный скандал и уронить своего сына в глазах церковных людей. Феодота происходила из хорошей семьи и имела большие связи, так что сношения с ней предстояло узаконить браком. В это именно время и поднят был вопрос о разводе с первой женой. Т. к. законных причин для развода не имелось, то Константин выставил предлог, что жена приготовила ему отраву. Но патриарх Тарасий, понимая очень хорошо отношения царской семьи, не принял на себя ответственности по этому делу и устранился от расторжения этого брака с Марией и равно не дал разрешения на новый брак с Феодотой. Как сказано выше, царь не посмотрел на патриарха, постриг свою жену и нашел священника, который обвенчал его с Феодотой. Хотя этот брак был совершен вопреки церковных правил, но царь придал ему большую торжественность: сорок дней продолжались празднества во дворце св. Маманта, поднявшие на ноги ревнителей церковного чина и вооружившие против царя духовенство.

В этом новом легкомысленном поступке царя было одно обстоятельство, слишком обострившее и без того довольно напряженное состояние дел. Феодота приходилась родственницей влиятельному тогда лицу среди черного духовенства, игумену монастыря Саккудион на Олимпе близ Бруссы Платону, мнением которого не могли пренебрегать самые высшие лица в администрации. Тогда же начиналась известность племянника его, знаменитого впоследствии игумена Студийского монастыря Феодора, который по своему высокому образованию и необычайной энергии был самым крупным выразителем православного направления мыслей. Нужно еще присовокупить, что постриженная в монахини царица Мария тоже имела большие связи в среде помещичьей в Пафлагонии, а равно в монашеских кругах, т. к. приходилась внучкой Филарету Милостивому. Находясь в монастыре, она занималась перепиской священных книг, и, между прочим, сохранилось Евангелие, написанное ее рукой¹¹.

Таким образом по поводу нового брака Константина началось сильное движение. Благочестивые старцы монастыря Саккудион во главе со своим игуменом стали громко протестовать против нарушения канонов и незаконного брака царя. Платон отказал в общении с патриархом Тарасием, обвиняя его в попустительстве по отношению к царю и в непринятии церковных мер против игумена Иосифа, который решился венчать Константина и Феодоту. Раздраженный систематическим противодействием монашеского чина Константин решился принять решительные меры. Он послал в монастырь военный отряд и приказал захватить игумена Платона и заключить его в монастырь в Константинополе, а сочувствовавших ему монахов подверг телесному наказанию и сослал в заточение в Солунь. Вместе с другими подвергся наказанию и ссылке и племянник игумена Феодор. Летописец, рассказав об этом, замечает: «Их подстрекала царица мать, как людей противодействующих ее сыну и позорящих его».

Указанные меры, действительно, вооружили против царя все слои общества и имели последствием то, что последний представитель исаврийской династии, потеряв расположение приближенных лиц и вооружив против себя духовенство и военное сословие, безвременно и трагически потерял власть. Катастрофа была подготовлена царицей Ириной и произошла вполне спокойно. В 796 г. Константин провел лето вместе с матерью в Бруссе, пользуясь тамошними теплыми ваннами. В это время Ирина подготовила уже партию преданных ей лиц, на которых вполне могла рассчитывать в нужное время. Она выжидала лишь благоприятных обстоятельств. В октябре того же года императрица Феодота разрешилась от бремени сыном, которого назвали Львом. Т. к. по случаю родин Феодота находилась в столице, то царь поспешил из Бруссы во дворец, чтобы быть подле супруги. Это было для Ирины весьма удобное время организовать заговор. Вступив в переговоры с начальниками военных отрядов и найдя их расположенными действовать вместе с ней и приступить к низвержению Константина, она заручилась их согласием на то, чтобы провозгласить ее единодержавной. Конечно, и она со своей стороны не жалела обещаний, убеждений и подарков в пользу своих приверженцев, причем Ставракий, испытанный друг Ирины и опытный государственный деятель, руководил заговором и сношениями с военными людьми.

Константин был далек от мысли, что его положение колеблется, и что против него готовится восстание. Весной 797 г. он предпринял поход против арабов. В его свите были друзья Ирины, которым было весьма важно, чтобы поход не удался; они сделали с своей стороны все возможное, не останавливаясь даже перед изменой, чтобы унизить царя и сделать его смешным в глазах войска. Наконец, летом 797 г. наступил кризис. Июня 17 царь возвращался из ипподрома в свой любимый дворец св. Маманта, и как раз в этот день должны были захватить его военные люди из константинопольских гвардейских полков, преданных царице Ирине. Но Константин был предуведомлен о покушении и успел сесть на морское судно, чтобы переправиться на восток и искать защиты в феме Анатолика. Это было очень благоразумное решение, которое поставило Ирину в крайнее затруднение. Опасаясь, что сын успеет найти в азиатских фемах приверженцев и поднимет движение, она уже готова была вступить с ним в переговоры и послать к нему епископов, которые бы поручились за безопасность ее, как сверх ожидания дело приняло благоприятный для заговорщиков оборот. Т. к. между лицами, бывшими теперь с царем, оказались и такие, которые состояли в заговоре, то она уведомила их, что если они не употребят крайних мер для исполнения задуманного дела, то участь их решена, она выдаст их Константину. Тогда Константин был насильственно посажен на корабль и доставлен в Константинополь. 15 августа его заключили в порфировую залу, в которой он родился, «и там же в 9 часу он был страшно и бесчеловечно ослеплен с ведома матери и ее советников».

Хотя трагическая судьба Константина VI представляется исключительной по бесчеловечности даже по нравам того же времени, но Ирина слишком угодила представителям церковной партии своими мерами к восстановлению иконопочитания и устройством VII Вселенского собора, так что современники не произнесли над ней справедливого суда. Но в летописи Феофана остался след оскорбленного нравственного чувства: «Померкло солнце на 17 дней и не посылало лучей своих, так что суда теряли свое направление и носились по течению; все говорили и признавали, что солнце отказало в своих лучах по случаю ослепления царя. Так достигла власти Ирина, мать его» ¹². Константин пережил постигшее его несчастье, он жил еще несколько лет без друзей и без почета, только супруга его Феодота осталась ему верна до конца и несколько скрашивала его тяжкую долю.

В октябре 802 г. и сама Ирина сделалась жертвой военного заговора, но мы возвратимся еще ко времени ее единодержавия.

Глава IX

Церковная политика при преемниках Константина, Вселенский собор

Не может быть сомнения, что церковный вопрос — и именно вопрос иконоборческий — по своему громадному влиянию на все слои общества, по своей чрезвычайной для всех доступности и непосредственному ко всем отношению имел первостепенное место в настроениях и расположениях мыслящих людей занимающего нас периода. Почти все литературные памятники эпохи находятся под известным влиянием этого настроения, почти все деятели, оставившие какой-либо исторический след по себе, отдали посильную дань этому вопросу. В рассуждении событий VIII и IX вв. кажется несовместным и нецелесообразным занимать внимание внешними делами более необходимого и надолго отвлекаться от эволюции церковной политики, так резко и грубо выдвинутой царем Константином V.

Было бы, однако, ошибочно думать, что мы не в состоянии сделать анализ психологии того общества, которое пережило гонителя церковного и монашеского чина и видело воцарение сына его, Льва IV. Что не может не остановить внимания, это устойчивость прежних обычаев и нравов в тех слоях общества и в тех семьях, о которых сохранились до нас воспоминания; это продолжающаяся вереница тех же имен и характеров на церковных и гражданских должностях как при ревностных иконоборцах, так и при иконопочитателях. Все заставляет думать, что, несмотря на жестокие мероприятия последних лет жизни Константина V, иконоборческая система мало проникла в сознание общества и не сопровождалась теми результатами, которыми хвалился император: «Теперь у нас нет больше этих отвратительных». Вообще, жизнь шла своим чередом. Это в высшей степени ясно доказывается многочисленными примерами из жизни среднего класса общества и притом как столичного, так и провинциального. В ту самую эпоху, до которой мы дошли в настоящее время, начинают выступать с деятельной ролью как в общественной, так и в литературной области лица, родившиеся и получившие образование во время иконоборческого режима.

Стоит ознакомиться с житьем Филарета Милостивого, написанным в IX в., чтобы убедиться, что в Пафлагонии помещичье сословие не испытывало неудобств от иконоборческой церковной политики; внучка благочестивого Филарета, сделавшаяся супругой Константина VI, была не только благочестива, но и грамотна, т. к. занималась в монастыре перепиской рукописей. Какой затем богатый и обильный материал для характеристики психологии среднего класса представляет семья Фотина и Феоктисты, живущая в столице и имеющая довольно обширные и влиятельные связи? Игумен монастыря Саккудион на Олимпе Платон, дядя знаменитого Феодора Студита, выступивший со всей энергией против незаконного брака царя с Феодотой; молодой монах Феодор, родившийся ок. 760 г. и в ту же эпоху бракоразводного дела Константина начинающий уже обращать на себя внимание и своими учено-литературными знаниями, и своим дисциплинированным умом, и настойчивым характером; наконец, брат его Иосиф, впоследствии архиепископ Солунский. Откуда Феодор Студит мог запастись литературным образованием, если не было школы, именно государственной школы, хотя в этом думают разуверить нас иконопочитатели? Возможно ли было бы такое явление, как наблюдаемое в семье, из которой вышел Феодор Студит, что отец и мать, и дети, и даже родственники избирают монашескую жизнь и постригаются свободно в монахи, если бы иконоборческая система достигла таких результатов, о которых говорят летописные известия? Есть все вероятия, что даже в первый период своего развития, т. е. до VII Вселенского собора, иконоборческая система не имела на своей стороне таких преданных и убежденных людей, как система иконопочитания, и что реакцию против эдиктов и распоряжений Льва III и Константина Копронима провести было не так трудно.

Уже сын Константина в краткий период своего правления показал, что он не расположен продолжать преследование монахов, и что в борьбе с иконопочитателями он также склонен делать важные уступки. В 780 г. произошло, однако, обстоятельство, доказавшее, что преследования против иконопочитателей не прекратились. В феврале умер патриарх Никита, о котором, к сожалению, летопись не сохранила других известий, кроме его славянского происхождения. Через две недели, именно во второе воскресенье Великого поста, избран на его место анагност Павел (780–784), уроженец с острова Кипра, который неохотно согласился на это избрание, т. к., по-видимому, был из партии иконопочитателей. Но правительство настояло на его избрании, хотя не могло не знать о церковных взглядах кандидата на патриаршую кафедру. В середине поста сделан был донос на важных лиц дворцового ведомства, вследствие чего они подверглись обычным в то время за религиозные и политические дела жестоким наказаниям: телесное бичевание, пострижение и заключение в государственную темницу. Это были протоспафарий Иаков, кувикуларии и паракимомены Папия, Стратигий, Феофан, Лев и Фома. Все эти лица, кроме Феофана, который сподобился мученического венца, по освобождении из темницы вступили в монастырь и, по словам Феофана, сделались опытными старцами. Во всяком случае, в царствование Льва IV это был единичный случай преследования иконопочитателей, а затем более 20 лет церковная политика находится в руках благорасположенного к реакции в пользу иконопочитания светского и духовного правительства. Поэтому можно было ожидать определенных попыток к реорганизации церковных дел. Царица Ирина, на которую расположенная к реформе партия могла возлагать все упования как на преданную поклонницу свв. икон и как на тайную защитницу иконопочитателей, фактически стояла теперь во главе империи за малолетством сына своего Константина.

Мы уже имели случай заметить выше, что Ирина в первые годы царствования пришла к мысли о восстановлении сношений с Римской Церковью, и что с этой целью она не только вступила в сношения с папой, но чрез его посредство — с франкским королем. Следствием этих сношений был, во-первых, договор о брачном союзе между дочерью Карла семилетней Ротрудой и Константином VI, во-вторых, тогда же выступили на первую очередь церковные дела, весьма пострадавшие со времени иконоборческих эдиктов Льва III. О ближайших обстоятельствах, вызвавших царицу Ирину открыто поставить вопрос об отмене иконоборческих постановлений, мы не можем сказать чего-либо определенного. Нужно думать, что реакция была делом вполне назревшим, и что Ирина находила для себя в этом отношении поддержку и, во всяком случае, сочувствие как в империи, так и в Италии у папы. Может быть, некоторые затруднения угрожали со стороны высших церковных представителей, из коих многие связаны были постановлениями иконоборческого собора 753 г., в котором сами принимали личное участие, другие же приняли пострижение и посвящение от иконоборческих епископов. Но и в этом отношении завязавшиеся оживленные сношения с Италией открывали царице возможность опереться в крайнем случае на греческое духовенство, нашедшее приют в Южной Италии, равно как на сицилийских и южноитальянских епископов. Кроме того, Ирина нашла себе весьма деятельных помощников в среде высшего духовенства Константинополя и искусно воспользовалась наступившим в 784 г. отречением патриарха Павла. «С тех пор, — говорит Феофан, — начали все открыто держать речь как в пользу, так и против поклонения святым иконам»¹.

Старый патриарх, добровольно сложивший власть и ушедший в монастырь, посоветовал, говорят, царице решить церковный вопрос на Вселенском соборе. Назначенный на вакантную кафедру в 785 г., царский асикрит, или статс-секретарь, Ирины Тарасий поставил необходимым условием своего согласия также созвание собора. Во всяком случае с избранием Тарасия, близкого ко двору человека и весьма осведомленного на счет желаний императрицы, вполне выясняются ближайшие стадии движения церковного вопроса. Теперь ясно, что Ирина нашла в патриархе Тарасий именно такого человека, какой был нужен для проведения затруднительного и столь тревожного для Церкви дела, как предстоявший собор. Была лишь одна слабая сторона в деле избрания нового патриарха, это слишком поспешное проведение его из светского звания в высший духовный сан, и с этим формальным недостатком нужно было Тарасию серьезно считаться.

Первая забота духовного и светского правительства заключалась теперь в рассылке оповещений насчет собора, а для Тарасия, в частности, предстояло отправить известительные послания к патриархам о вступлении его на кафедру Константинопольского патриархата. Хотя это было обычным делом между Церквами, но при настоящем случае имелись и некоторые затруднения, вытекающие как из не совсем обычного возведения Тарасия прямо из светского звания, так и из ненормального положения восточных патриархатов под арабским господством. Тем не менее, все необходимые в этом случае акты были выполнены, как это видно из протоколов VII Вселенского собора, сохранившихся со всеми приложениями и большинством оправдательных статей². Можно видеть, что светское и церковное правительство не хотело терять времени и вместе с извещением об избрании патриарха ставило вопрос о созвании Вселенского собора и о назначении депутатов ³.

В циркулярном послании, отправленном на Восток архиереям и иереям Антиохии, Александрии и Иерусалима, патриарх Тарасий открыто заявляет, что он ранее проходил гражданскую службу и что ныне из светского звания прямо возведен в епископский сан по настоянию «защитников истины благочестивейших царей, архиереев и народа» Прося отеческой и братской помощи у восточных собратьев, он излагает затем обычное исповедание веры и предлагает послать доверенных лиц для участия в соборе. В свое время восточные патриархи отозвались на послание Тарасия и, как увидим, доверенные от них лица участвовали в деятельности собора. Но для правительства еще важней было заручиться благорасположением в этом вопросе со стороны Римской Церкви. Поэтому как царица Ирина, так и патриарх ⁴ просили папу принять в соображение церковный вопрос, разделяющий Восток и Запад, и прибыть самому в Константинополь, где ему будет оказан почет и внимание. Из письма царицы видим, кроме того, что сношения с папой велись чрез сицилийского епископа Константина и что другой итальянский епископ, именно епископ Неаполя, должен был прибыть с Константином в столицу империи. Следует принять во внимание, что число членов собора, имевших прибыть из западных провинций, в интересах правительства желательно было по возможности увеличить, и, действительно, сицилийское и южноитальянское духовенство представлено было на этом соборе в значительном числе. Хотя епископ Константин на соборе не присутствовал, но его заменял Феодор, епископ Катанеи, сопутствовавший, между прочим, послу Тарасия Льву, который представил папе известительное послание патриарха.

Папа Адриан отвечал на императорское послание обширным письмом 27 октября 785 г., точно так же и на послание патриарха Тарасия. Оба эти акта были прочитаны на соборе и изложены в протоколах II заседания. Самая существенная сторона этих документов, которые не могли быть прочитаны на соборе во всей полноте, заключается: а) в притязании папы на возвращение церковных владений, отнятых царями-иконоборцами; Ь) в упреках, посылаемых Тарасию за усвоение титула вселенский; с) в выражении неудовольствия по случаю прямого возведения Тарасия в епископский сан из светского звания. Этим правонарушениям не придается важного значения лишь под тем условием, что на очереди стоит весьма важный вопрос о восстановлении иконопочитания и о примирении Церквей, и что от Тарасия ожидается в этом смысле важная услуга для Церкви. Поэтому папа Адриан, не давая резкого тона своим замечаниям, заканчивает послание согласием отправить на собор своих легатов, каковыми назначал пресвитера Римской Церкви Петра и настоятеля монастыря св. Саввы Петра. Этим лицам и принадлежало первое право голоса и места на соборе. Что касается восточных патриархов, то заместителями их были на соборе Иоанн и Фома, пресвитеры и монахи, имевшие право голоса и места вслед за патриархом Тарасием.

С формальной стороны все предварительные мероприятия удались, ибо после прибытия ответных грамот от представителей Церквей Запада и Востока можно было приступить к соборным деяниям. Предполагалось открыть заседание собора в церкви свв. Апостолов 17 августа 786 г.; к этому времени собрались в Константинополе епископы и митрополиты провинциальных Церквей и множеств черного духовенства, для которого в особенности представляли живой интерес предстоявшие деяния этого собора. При этом перед самым открытием собора произошли прискорбные события, о которых трудно высказаться, были ли они неизбежны, или же можно было их предвидеть и предупредить. Оказалось, что среди прибывших на собор епископов были такие, которые не сочувствовали деятельности царицы и патриарха и находили, что иконоборческая церковная политика имеет на своей стороне значительные выгоды. С другой стороны, высказывалось опасение, что весьма многим епископам, принимавшим участие и подписавшим деяние 753 г., в настоящее время может угрожать отлучение или, по крайней мере, удаление с кафедры. Все это производило брожение умов и не могло не разразиться в бурное волнение. Хотя патриарх Тарасий в своей речи к членам собора и говорит, что таких епископов было не много и что лучше не называть их по именам, но ясно, что и среди самих духовных лиц был шумный беспорядок, помешавший правильному делопроизводству. Но противодействие синоду обнаружилось еще с другой стороны и до такой степени серьезное — что поставило не только членов собора, но и само правительство в отчаянное положение.

Обнаружилось движение против собора среди гвардейских полков, квартировавших в столице. Хотя военный бунт в истории Византии не есть явление редкое и не может представлять собой ничего неожиданного, тем не менее, находим уместным выяснить особенный характер занимающего нас волнения. Константинопольский гарнизон, состоявший из кавалерийских тагм, или полков-схоларии, экскувиторы, арифмы и иканаты, — имел в своем составе крупных помещиков-землевладельцев и отличался большим влиянием и материальными средствами. Ирина в своей дальнейшей внутренней политике, в особенности в ее ожесточенной борьбе с сыном, обыкновенно опиралась на тагмы, а фемы держали сторону Исаврийца Константина. В этом смысле для нас имеют большой интерес и малейшие намеки на роль военных частей в рассматриваемых событиях. Что касается епископов, враждебно настроенных против собора, которые, составляя частные собрания, волновали народ и поддерживали смуту в войске, то патриарх пытался действовать авторитетом церковной власти; но с военным движением правительство не могло справиться. Когда члены собора стали собираться в храм свв. Апостолов, некоторые части церковных зданий оказались заняты войском, которое шумело и выражало неудовольствие против собора. Когда, тем не менее, собор открылся в присутствии царицы Ирины и Константина и под председательством патриарха, то бывшие вне отряды с шумом ворвались в храм и набросились на архиереев с угрозами оказать насилие. Ни личное вмешательство царей, пославших своих приближенных успокоить воинов, ни слова патриарха не могли образумить бунтовщиков. Тогда собрание разошлось, а враждебная собору партия громко торжествовала победу. Часть епископов возвратилась к местам своего служения, часть задержалась, вероятно, в столице, потому что правительство решилось сломить упорство непокорных и во что бы то ни стало составить собор.

Принятые Ириной меры к тому, чтобы обуздать своеволие константинопольского гарнизона и вместе с тем не лишить столицу обыкновенных сторожевых военных частей, весьма интересны столько же для характеристики военной системы в империи, как и для правительства Ирины. Оказывается, что стоявшие тогда в столице тагмы были старого набора и суровой военной школы Константина V; что это войско не только питало преданность к Исаврийскому дому по воспоминаниям о военной славе и победах, но и потому, что в большинстве оно было набрано из азиатских провинций и разделяло церковные воззрения Исаврийцев и было на стороне иконоборческой политики. Царица Ирина выступает представительницей чисто эллинских народных элементов и в вопросе церковной политики является ревностной почитательницей свв. икон. Редко с такой ясностью и очевидностью обнаруживаются в истории Византии этнографические противоположности, как в настоящем случае, хотя, с другой стороны, на пространстве нескольких веков нельзя обнаружить более чувствительного показателя настроений общества, как вопрос об иконопочитании.

Итак, имея целью освободить столицу от войск восточного происхождения, преданных Исаврийской династии и иконоборческой идее, Ирина, однако, должна была тщательно скрывать свои намерения из боязни вызвать в Константинополе бунт. Расчет царицы заключался в том, чтобы побудить тагмы к добровольному выступлению из столицы. Для этого с большим искусством проведена была следующая двойная игра. С одной стороны, появилось объявление о предстоящем походе на Восток против арабов. Т. к. с арабами была почти непрекращавшаяся война, выражавшаяся в ежегодных наездах арабской кавалерии на пограничные области, то в реальной необходимости подобного похода никому нельзя было сомневаться. Вместе с царской палаткой и с обозом выступили в поход и гвардейские полки и сделали остановку в Малагине, первой большой сборной станции близ Никеи. В это же время сделано было распоряжение о занятии столицы стоявшими во Фракии фемами, т. е. туземными европейскими войсками местного набора, которые не имели ни особенного расположения к Исаврийцам, ни к поддерживаемой ими церковной политике. Когда столица была занята фемами и городские стены перешли во власть нового гарнизона, тогда правительство, не находя более нужды скрывать свои намерения, распустило по домам бывшие константинопольские тагмы, отобрав у них вооружение. Писатель, у которого мы берем эти любопытные подробности, делает еще следующее добавление: т. к. в столице оставались жены и дети служивших в гвардейских полках, только что распущенных, то сделано было распоряжение о препровождении всех оставшихся на азиатский берег с указанием каждому отправиться на место родины ^б.

Вся произведенная царицей Ириной сложная реформа в устройстве военной защиты Константинополя имела целью располагать «преданным войском и послушными начальниками военных частей», и эта цель была достигнута к лету 787 г. В мае указанного года отправлены были приглашения ко всем епископам вновь собраться для участия в соборе, на этот раз, однако, не в Константинополе, а в Никее, где имели место заседания 1-го Вселенского собора. Заседания собора открылись 24 сентября. Царица не принимала личного участия в деятельности собора, со стороны светской власти представителями были патрикий и комит Опсикия Петрона и царский остиарий и логофет военного министерства Иоанн. Во главе собора как первые и почетные члены его были папские легаты, оба носившие имя Петр, и затем представители восточных патриархов Иоанн и Фома, которые, очевидно, провели весь год в столице в ожидании открытия нового собора. Но практически как председательство, так и направление деятельности собора находилось у патриарха Тарасия. Что касается числа соборных членов, то оно колеблется в показаниях источников между 330 и 367. По самым подписям соборных актов число членов определяется количеством 308.

Собор имел восемь заседаний. Первые заседания посвящены были частию организационным вопросам, между прочим, предстояло решить весьма занимавшее всех дело о тех епископах, которые сорвали первое заседание в прошедшем году и которые вообще не сочувствовали идее собора для обсуждения вопроса о поклонении свв. иконам. С трогательным единодушием собор дал прощение двум партиям заведомо иконоборческих епископов и принял их в общение с Церковью. После единогласного выражения мнения собора в пользу прегрешивших эти последние заняли места по их рангу между членами собора. Всего было допущено к общению 10 епископов. Когда была прочитана записка Феодосия, епископа амморийского, в которой он выражал сердечное сокрушение в своем еретическом образе мыслей, некоторые епископы растроганы были до слез ⁷. Несколько раз восточные епископы среди обсуждения дел восклицали: «Мы все грешны, все нуждаемся в прощении», а епископ Ипатий выразил такое признание, которое могло поставить собор в немалое затруднение. Он сказал: «Нас никто не принуждал и не совращал, но мы в этой ереси родились, воспитались и выросли» ⁸. В третьем заседании, происходившем 28 сентября, собор главнейше занимался чтением официальных актов синодика патриарха Тарасия к восточным патриархам, ответа на этот акт и др. Но, между прочим, в этом же заседании обсуждалось дело епископа неокесарийского Григория; он не только принимал деятельное участие в деяниях иконоборческого собора 753 г., но и руководил им и, по свидетельству некоторых лиц, позволял себе прежде насилия и притеснения по отношению к тем, кто не соглашался с ним. Дело Григория давало повод к принятию некоторых ограничений на его счет, и председательствующий выдвигал против него некоторые отягчающие обстоятельства, но в конце концов и по отношению к этому епископу, после того как была прочитана его записка, было даровано прощение.

В деловом отношении обилен важными заключениями четвертый день заседаний, приходившийся на 1 октября. В этом заседании были читаны места Священного Писания и святоотеческих творений, подтверждающие обязательность поклонения святым иконам. После того как все заранее подобранные места выслушаны были отцами, патриарх Тарасий в кратких словах сделал следующее заключение: «Святые отцы, стражи кафолической Церкви, всегда бодрствующие на верху мысленных ее укреплений, изрекли свое слово, отсекли повод к состязанию и всякому суесловию и, сохранив Церковь в целости, прогнали всяческий строй противников и духовным мечом поразили вместе с старыми ересями и нынешнее заблуждение злых клеветников на христианство ⁹. Итак, воскликнем все единогласно вместе с нашим учителем, божественным апостолом Павлом: Христос есть мир наш, соединивший оба в одно, Ему подобает слава, честь и поклонение…»

Собор подтвердил слова председателя в следующих выражениях: «Учения богозвучных отцов нас исправили; черпая из них, мы напоены истиной; следуя им, мы отогнали ложь, наученные ими, мы целуем святые иконы. Веруя в единого Бога, в Троице прославляемого, целуем честные иконы. Кто не следует этому, да будет анафема». Затем прочитан был акт, составленный епископом Евфимием сардским, следующего содержания: «Святые отцы, исполняя божественное повеление Бога и Спаса нашего И. Христа, данный им светильник божественного знания не скрыли под сосудом, но возложили на свещник полезнейшего научения, дабы светил всем, находящимся в доме, т. е. рожденным в кафолической Церкви, и дабы никто из благочестиво исповедующих Господа не споткнулся о камень еретического зловерия, ибо они всякое заблуждение еретиков отдаляют и загнивший член отсекают, — посему святой и Вселенский сей собор благоволением Божиим и соизволением благочестивейших и верных наших царей, Ирины — новой Елены, и нового Константина, собравшийся вторично в Никее, приняв в соображение мнения блаженных отцов, воздает хвалу Богу, давшему им слово к нашему научению и к устроению кафолической и апостольской Церкви. Мы же, во всем содержа мнения и повеления богоносных отцов наших, проповедуем едиными устами и единодушно, ничего не прилагая и ничего не отнимая от предания, но на нем утверждаемые, так исповедуем и учим, как определили святые шесть Вселенских соборов»[35]. В конце этого акта заключается сущность догматического определения: «Не собор, не царская держава, не богопротивные соглашения освободили Церковь от идольского заблуждения, как пустословил иудейский синедрион, издевавшийся над святыми иконами, но как спас, так и освободил от идольской лести Сам Господь славы и вочеловечившийся Бог. Он Сам в нас наполнил чрез телесное Его строительство предвозвещенные чрез пророков Его речения, живя и обращаясь с нами и изгладив на земле имена идолов. Почитаем господские и апостольские, и пророческие слова, которыми мы поучаемся чтить и величать прежде всего Пречистую Богородицу, высшую всех небесных сил, святые и ангельские силы, блаженных и всехвальных апостолов, славных пророков и за Христа пострадавших мучеников и святых, и богоносных учителей, и всех преподобных мужей; испрашиваем их ходатайств, как могущих нас сделать угодными царю всяческих Богу. Воздаем почтение и изображению Честного и Животворящего креста и святым мощам, принимаем и святые иконы и почитаем их по древнему преданию кафолической Церкви. Почитая сии святые иконы, воздаем им почтительное поклонение… дабы чрез созерцание изображений приходить к воспоминанию и представлению прототипа и быть участниками в некотором освящении»

Это первое официальное догматическое определение со времени обнаружения иконоборческой борьбы, принятое в четвертом заседании VII Вселенского собора, имеет большой интерес и с точки зрения развития вопроса как определенной философской и догматической системы. Нельзя не обратить внимания, что в данном определении много места занимает такой пункт, которому не было места ни в иконоборческом эдикте Льва, ни в современных ему опровержениях, но о котором дает уже знать определение собора 753 г. И действительно, на соборе было выражено, что иконоборческая система подрывает тайну божественного домостроительства, т. е. догмат вочеловечения и искупления. Когда нам удастся рассмотреть весь период, отмеченный наименованием иконоборческого, то будем в состоянии выделить и другие стадии развития, осложнявшие и разнообразившие первоначальную проблему: быть или не быть иконам в церквах.

Одно заседание вслед за другим шло через короткие промежутки; можно догадываться, что материал был обработан и приготовлен в Константинопольской патриархии. Пятое заседание происходило 4 октября и имело предметом своим чтение и обсуждение таких мест из отцов Церкви, которыми иконоборцы пользовались против поклонения свв. иконам. Материал, сообщенный на этом заседании, весьма важен; здесь, между прочим, делались ссылки на такие сочинения, которые теперь уже утрачены, здесь выяснилось, кроме того, как варварски относились иконоборцы и иконопочитатели к историческим справкам и так называемым источникам. Делались ссылки-на апокрифы, на испорченные или на уничтоженные впоследствии сочинения. Хотя на соборе было представлено несколько случаев безжалостной порчи книг еретиками, но нельзя скрыть, что и православные с своей стороны поступали не лучше, и на том же соборе некоторые члены потребовали уничтожения огнем всех книг против поклонения свв. иконам¹⁰.

На шестом заседании, происходившем 6 октября, по предложению асикрита Леонтия заслушано было определение иконоборческого собора 753 г. и в то же самое время опровержение его положений. Важность материала, здесь заключающегося, мы уже оценили выше при изложении деяний иконоборческого собора при Константине Копрониме. Не говоря о догматической части, которая здесь рассмотрена и опровергнута со всем искусством и со всей силой тогдашней византийской учености, собор с особенным напряжением отстраняет притязание иконоборческого собора на наименование «Вселенский» и устанавливает твердую почву для церковной практики почитания свв. икон и мощей, что представлялось тем более важным и требовавшим много искусства и учености, что это был обычай Церкви, а не верование, которое утверждалось бы на символе.

На седьмом заседании, имевшем место 13 октября, прочитано было соборное определение. Этот акт имеет большое значение в истории Восточной Церкви как последний, в сущности, акт соборной Вселенской Церкви, как основной документ, на который ссылались и могут ссылаться Западная и Восточная Церкви в своих сношениях. Уже и то имеет значение, что заключительное определение было прочитано южноитальянским епископом Феодором и что в нем нашли себе применение дальнейшие стадии догматического учения после составления символа; кроме того, в нем в окончательной полноте и подробности обосновано учение Церкви о поклонении святым иконам. По всем этим соображениям следует остановиться вниманием на некоторых положениях этого соборного определения, которое, конечно, требовало предварительной обработки и обсуждения и вообще делает честь редакторскому искусству составителя. Определение начинается Никейским и Константинопольским символом, в изложении которого весьма любопытно отметить особенность 8-го члена. В греческом тексте читается без прибавления, а в латинском переводе — с добавлением Filioque¹¹. Выразив далее полное согласие с учением всех шести Вселенских соборов, соборное определение переходит к вопросу, составлявшему камень преткновения¹², в следующих выражениях: «Кратко сказать, неизменно принимаем все церковные устные и письменные предания, из коих первое есть иконное изображение, как согласное с историей евангельской проповеди к удостоверению в истинном, а не воображаемом вочеловечении Бога-Слова. Определяем, чтобы с тем же тщанием и вниманием, как изображение Честного и Животворящего креста, выставлялись честные и святые иконы в Божиих церквах, приготовленные красками, мозаикой или другим способом на священных сосудах и одеждах, на стенах, на досках, на домах и на путях: иконы Господа и Спаса нашего И. Христа, Пречистой Владычицы нашей и Богородицы, ангелов и всех святых и преподобных мужей. Чем чаще зритель всматривается в иконные изображения, тем более настраивается к памяти и желанию первообразов и к возданию им целования и почтительного поклонения, не воздавая, однако, им истинной латрии, или поклонения по вере, приличествующего только божественной природе, но тем же способом, как изображению Животворящего креста и святому Евангелию и другим священным предметам, он принесет в честь их курение ладана и свечи, как это установлено из древности. Ибо воздаваемая иконе честь переходит на прототип, и кланяющийся иконе покланяется ипостаси изображенного на ней» ¹³.

Всеми членами собора было одобрено и подписано это определение и произнесено торжественное отлучение на тех, кто отрицает поклонение свв. иконам и кто был причастен к иконоборческой ереси. В том же заседании доложен был особый акт, именно, составленный от имени председателя собора патриарха Тарасия доклад царице Ирине и царю о том, что произошло на соборе и к каким пришли определениям. Т. к. здесь повторены основные положения приведенного выше определения, то нет нужды подробно останавливаться на нем; любопытно лишь отметить филологический экскурс для объяснения термина поклонения, приличествующего Богу и святым иконам¹⁴. Выражение προσκυνεΐν значит приветствовать и целовать, т. е. άσπάζεσδοα и φιλεΐν, и имеет отношение к взаимным чувствам между людьми. Но оно имеет отношение и к священным предметам, как у Григория Богослова: «Почти Вифлеем и поклонись яслям». Λατρεία же обозначает поклонение служебное, приличествующее высочайшему существу — Богу. Хотя нередко προσκύνησις употребляется и в смысле латрии, но этим выражается лишь один признак заключающегося в нем смысла, ибо может быть поклонение из чести, из благодарности, из страха, как и по латрии. Священное Писание говорит: «Господу Богу твоему поклонишься и ему одному воздашь поклонение» (λατρεύσεις). Если же так, то должно считать богоугодными и приемлемыми иконные изображения божественного домостроительства Господа нашего Иисуса Христа, Пречистой Богородицы Марии и честных ангелов и всех святых и воздавать им поклонение и целование.

Деяния VII Вселенского собора могли считаться законченными уже подписанием того определения, о котором сейчас была речь. Но правительство в настоящее время чувствовало себя, после принятия мер к перемене всего состава константинопольского гарнизона, настолько крепким и безопасным по отношению к церковной политике, что решилось дать в самой столице торжественное зрелище одержанной им победы над иконоборцами. После седьмого заседания последовало царское распоряжение явиться членам собора в столицу, где им оказан был во дворце ласковый прием, после которого на 23 октября назначено было последнее и заключительное собрание во дворце Магнавры. На этом собрании присутствовали царь и царица, представители народа и войска. Патриарх открыл собрание речью, в которой изложил основания, побудившие собор назначить свое последнее заседание в Константинополе. Затем, после обычных приветствий царице и царю, Ирина отдала следующий приказ: «Да будет прочтено составленное на соборе определение, дабы мы и предстоящее христолюбивое воинство выслушали его». Тогда соборный акт (ορός) был прочтен диаконом и кувуклисием Косьмой, а после прочтения царица просила. «Пусть объявит святый Вселенский собор, все ли согласны с прочитанным определением». Тогда последовал возглас: «Так веруем, все гак мыслим, все подписали по доброй воле, сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера утвердила вселенную». По просьбе епископов царь и царица скрепили деяния собора своими подписями при громких восклицаниях присутствующих. Заключительное заседание было, таким образом, торжественным и публичным актом, дававшим характер твердости и неизменности важным решениям, принятым правительством царицы Ирины. Одним из первых распоряжений царицы было затем восстановление над воротами Халки того образа Спасителя, который был разрушен по распоряжению Льва III. Люди умеренного направления радовались происшедшей перемене. «Наступил мир в Церкви Божией, — говорит Феофан, — хотя враг не перестает сеять сорные травы через своих делателей, но Церковь Божия побеждает всегда, находясь в осадном положении» ¹⁵.

Собственно говоря, церковная политика не ограждена была на последующее время от новых потрясений. Уже мы неоднократно имели случай отметить, что успехом своим Ирина была обязана, главным образом, передвижению военных частей с одного места на другое, назначениям новых главнокомандующих по фемам, или военным округам, кроме того, содействию епископов сицилийских, южноитальянских и, наконец, папе, для которого имел большое значение вопрос о соединении Церквей. Пока Ирина держала власть в своих руках, система иконопочитания могла считаться обеспеченной, но, с одной стороны, исаврийские предания, с другой — иконоборческие идеи, так крепко засевшие в азиатских провинциях, постоянно держали в напряжении церковную партию, получившую после VII Вселенского собора господство. В борьбе, не прекращавшейся во все царствование Ирины, соперничество между сыном и матерью подогревало постоянно церковный вопрос, который, несомненно, продолжал играть свою роль и принимать политическую окраску в зависимости от времени и обстоятельств. Весьма любопытно в этом отношении оброненное писателем Кедриным замечание под 795 г. по поводу проекта незаконного брака Константина с Феодотой и уклончивости патриарха Тарасия дать церковное согласие на этот брак: «Если не будет этого согласия, то я возвращусь к иконоборческой системе»^1б. Независимо от того, неприятности стали угрожать и с той стороны, где, казалось, все было предусмотрено и подготовлено. Так, когда настало время сноситься с Римской Церковью об утверждении соборных актов, то начали выясняться некоторые формальные упущения при организации собора. Стали, например, высказывать мнение, что представители восточных патриархов были самозванцы, или, во всяком случае, лица, не имевшие легальных полномочий, и что, следовательно, собор, восстановивший иконопочитание, в сущности не выше того собора, который отменил почитание икон. С другой стороны, что касается папских представителей, то говорилось, что на соборе заставили присутствовать двух римских священников, бывших в то время в Константинополе по другим церковным делам, что эти лица, не понимая по-гречески, плохо ориентировались в том, что тогда кругом их происходило. Впоследствии нам придется вновь возвратиться к этому вопросу, когда будем излагать реакцию против собора и против системы иконопочитания; теперь же на 20 с лишком лет можем оставить византийские церковные партии, пока они собираются с силами для нового ожесточенного столкновения в начале IX в.

Глава X

Царица Ирина и Карл Великий. Две империи

Византийская империя, поглощенная религиозными вопросами и борьбой партий, не могла уделить достаточного внимания внешней политике, за исключением ближайших своих окраин, угрожаемых арабами и болгарами. Т. к. усиление этих врагов затрагивало самые существенные и живые интересы государства, то византийское правительство не могло задаваться более отдаленными задачами и целями, кроме тех, которыми удовлетворялись насущные потребности. Между тем империи предстояло осуществление мировых задач. Мировое значение империи обусловливалось тем, что ее владения находились в Европе и Азии, т. е. охватывали весь известный тогда культурный мир и включали множество племен и народов. Могущество императора, кроме войска и флота, заключалось в том, что под его рукой были и восточные патриархи, и римский папа. Но со времени иконоборческой борьбы, когда император отлучен был Римской Церковью и объявлен схизматиком, римский папа стремится к тому, чтобы стряхнуть с себя власть императора. Достигнув этого при помощи лангобардского оружия, папа, однако, скоро понял, что лангобардский король гораздо опасней для Рима, чем отдаленный от Италии обширными пространствами император.

В половине VIII в., хорошо взвесив и обдумав предпринимаемый политический акт, папа заключил секретно от императора союз с Каролингом Пипином Коротким. В основе этого союза лежала взаимная услуга и выгода: папа разрешил Пипину низвергнуть своего короля Хильдерика III и самому стать на его место, а Пипин дал Римской Церкви политические права и земельные владения в Италии и положил начало Папской области или светской власти папы. Следствием этого было, с одной стороны, уничтожение лангобардской власти в Италии и присоединение отвоеванных у лангобардов земель к Франкскому государству, с другой же стороны — распространение власти франкских королей на Италию и Юго-Восточную Европу и зарождение идеи Западной империи. Намеченные здесь события имеют европейское, если не всемирно-историческое значение и делают перелом в истории. Нам предстоит в этой главе попытаться дать оценку одной из важнейших страниц византийской истории. Роковой смысл происшедших в небольшой период времени событий состоит в том, что на одной стороне стоял всемирный исторический деятель и гений в лице Карла Великого, а на другой — обыкновенная женщина, к тому же поставленная в крайнее затруднение религиозной смутой и дворцовой интригой.

В 781 г., когда Карл находился в Риме, празднуя Пасху с папой Адрианом, к нему явились послы из Константинополя с предложением от имени царицы Ирины союза и брачного проекта. Именно: предполагалось сосватать франкскую принцессу Ротруду, восьмилетнюю дочь Карла, за византийского царя Константина VI. В летописях можно было указать уже пример подобных, хотя и не осуществившихся, переговоров о браке: это переписка Константина Копронима с Пипином по вопросу о браке между Гизелой и Львом IV¹. Карлу этот союз казался желательным во многих отношениях и, между прочим, потому, что для представителя новой еще династии было весьма большой честью породниться с императорским домом, с которым не мог равняться никто в мире. Этим соглашением он надеялся, кроме того, разом покончить с притязаниями и угрозами лангобардского королевича Адельгиза, нашедшего прием в Константинополе и не перестававшего предъявлять права на лангобардскую корону. Как можно догадываться, и папа Стефан III не имел ничего против этого брака, т. к. обручение произошло в Риме со всею торжественностью при тех же самых поручителях-послах².

Следует думать, что ближайшие затем события, имеющие отношение к переговорам о соборе и к восстановлению добрых отношений между Восточной и Западной Церковью, были естественным последствием указанных переговоров. Но затем, после окончания Вселенского собора, неожиданно складывается новая политическая комбинация и обнаруживается разрыв сношений по вопросу о брачном союзе и поспешное заключение брака Константина с девицей армянского происхождения по имени Мария. Этот поворот взглядов на взаимные отношения Франкской державы к Византийской империи, и обратно, сопровождавшийся нарушением брачного соглашения, должен быть здесь обстоятельно объяснен как факт несомненной исторической важности. Если нам удастся понять создавшуюся после 787 г. политическую обстановку, тогда легко будет видеть, кто был виновником разрыва, Карл или Ирина. Действительно, после сближения в 781 г. и заключенного на основе этого сближения соглашения политические обстоятельства через шесть лет значительно переменились. Прежде всего после своего второго похода в Рим Карл, слишком поглощенный делами на севере и северо-востоке, мало заботился об итальянских отношениях, достаточно, впрочем, организованных во время предыдущего продолжительного пребывания в Италии. Хотя за это время продолжалась правильная переписка между папой и Карлом, но она ограничивалась довольно обычными приветствиями и извещениями о победах и совсем не касалась ни южноитальянских, ни византийских дел. Весьма любопытно, что около 786 г. находилось в Константинополе посольство Карла, состоявшее из капеллана Витбода и Иоанна; можно думать, что это посольство должно было, между прочим, устроить дело о переезде франкской принцессы в Константинополь в следующем году, и что тогда же оказались для этого некоторые затруднения, о которых, однако, не говорят ни франкские, ни византийские летописи.

После восстановления мира между Восточной и Западной Церковью страх перед греками и лангобардами перестал быть руководящим основанием политики римского папы, и для него не было необходимости слишком тесно примыкать к франкскому королю, в покровительстве которого была известная доля стеснения. С другой стороны, царица Ирина в изменившихся отношениях к Риму нашла руководящие указания для своих дальнейших отношений к Каролингской династии. Для выяснения роли Ирины нам даже нет нужды вдаваться в политические комбинации. Царица Ирина сама привыкла к обаянию власти и не рассчитывала поступиться ею в пользу сына, притом она и сама была орудием в руках партии, которая не хотела перемен и всеми мерами старалась укрепить царицу в мысли, что верховная и безраздельная власть должна принадлежать ей одной, и что предполагаемый брачный союз с франкской принцессой нанесет большой ущерб ее влиянию и, во всяком случае, не принесет той пользы, какая от него ожидалась, т. к. в настоящее время Ирина не нуждалась в союзнике для утверждения своего господства, которому если и была опасность, то лишь от партии, державшейся за ее сына³.

Таким образом, когда итальянские дела вновь потребовали личного участия Карла в 787 г., он имел свидание с константинопольскими царскими послами в Капуе, и тогда именно имел место разрыв брачного соглашения, о котором слишком глухо сказано у Феофана: «Ирина разрушила заключенное с франками соглашение». Нельзя, конечно, останавливаться на той мысли, что Карл не пожелал расстаться с дочерью или что партия казалась не блестящей[36], нет, разгадка вопроса кроется в расположениях царицы Ирины и иллюстрируется военными событиями, имевшими место в том же году.

Герцог Беневента Арихис, за которым была дочь Дезидерия, находился тогда в сношениях с Ириной и получил от нее звание патрикия; сын Дезидерия Адельхиз делал в то же время высадку в Италию и имел целью захватить Равенну. Словом, во время заседаний VII Вселенского собора Византия находилась уже в полном разрыве с франками. Высланный царицей флот под предводительством логофета Иоанна и патрикия Феодора, высадив военные отряды в Калабрии, завязал упорную войну с приверженцами франкской партии. Греки были разбиты и потеряли своего предводителя⁴. О понесенном поражении можно судить по тому, что 4000 было убито и 1000 взято в плен. С тех пор на продолжительное время Византия отказалась от деятельной роли в Южной Италии.

В связи с рассмотренными обстоятельствами, указывающими на резкую перемену отношений между империей и франкским королем из-за Южной Италии, возник ряд других споров и недоразумений по поводу постановлений VII Вселенского собора. Как было всегда в обычае, греческий текст соборных актов препровожден в Рим, где по приказанию папы Адриана I с него был сделан перевод на латинский, который, впрочем, был исполнен так неумело и обиловал столь грубыми ошибками, что известный писатель IX в. библиотекарь Анастасий счел нужным вновь сделать латинский перевод с актов VII Вселенского собора. Но первый перевод, сделанный по приказанию Адриана I, получил на Западе большое распространение и громадное политическое и литературное значение вследствие того, что немедленно был передан во Францию и вошел в знаменитый сборник «Libri Carolini». Весьма любопытно, кроме того, отметить, что оживленная и прежде и после переписка между папой и Карлом совершенно обрывается в ближайший период за событиями 787 г., из чего нельзя не заключить о временном охлаждении между франкским королем и его верным другом и союзником на папском престоле. Этими данными мы должны воспользоваться для оценки фактов всемирно-исторической важности, обнаружившихся в происхождении упомянутого литературного памятника «Каролингские книги» и в постановлениях франкского собора во Франкфурте-на-Майне, бывшего в 794 г.

Первое упоминание о «Каролингских книгах» встречается в IX в. и принадлежит архиепископу Гинкмару; по его словам, он в юности читал во дворце довольно значительную книжку, направленную к опровержению VII Вселенского собора⁵. Памятник составлен по приказанию Карла одним из приближенных к нему ученых, по всей вероятности, Алкуином, в сочинениях которого встречаются сходства с некоторыми местами занимающего нас произведения⁶. Некоторые места, впрочем, указывают, что речь ведется от имени самого Карла, например: «Мы предприняли этот труд с согласия духовенства вверенного нам от Бога царства», а из одного места в 1-й книге «Libri Carolini» можно заключить, что сочинение появилось в 790 г., спустя три года после VII Вселенского собора. Существенное значение этого памятника заключается в том, что он знаменует резкий и бесповоротный разрыв между Западом и Востоком. И не в том его сила и назначение, чтобы догматическим методом опровергнуть положения Никейского собора посредством подбора мест из Священного Писания и отцов Церкви, а в намерении унизить Греческую Церковь и излить яд злобы и ненависти против царствующих в Константинополе Ирины и Константина; с этой именно целью автор произносит беспощадную критику на царей, равно как на нравы и обычаи, господствовавшие при дворе.

Цель книги хорошо выражена в I главе. «Неизмеримое честолюбие и ненасытная жажда славы овладели на Востоке не только царями, но и епископами. В пренебрежении святого и спасительного учения апостольского, преступая заповеди отцов, они посредством своих позорных и нелепейших соборов пытались ввести новые верования, каких не знали ни Спаситель, ни апостолы. И дабы слава их распространилась до отдаленного потомства, они не задумались разорвать узы единства Церкви. Несколько лет назад в Вифинии происходил собор, который имел дерзость объявить отмену икон. Слова Спасителя в приложении к языческим идолам этот собор применил ко всем изображениям, не принимая в соображение, что образ есть род, а идол — вид, и что нельзя делать заключения от вида к роду и наоборот. Около трех лет тому назад, в той же местности был составлен второй собор, на котором председательствовали преемники прежних царей и где присутствовали, между прочим, члены, бывшие на предыдущем соборе, и этот собор впал в ошибку, как и первый. Первый собор запретил даже смотреть на иконы, второй повелел их обожать и молиться им (aborare). Эти два собора осквернили невесту Христову и отвергли учение отцов, которые не повелевают воздавать божеское поклонение иконам, но употреблять их лишь для украшения церквей». И это еще не самое резкое, что находится в рассматриваемом сочинении. Раздражение автора не знает пределов, когда он переходит к Ирине и Константину. Они позволили себе в письме к папе выразиться: «Бог соцарствующий нам»; «Бог избрал нас, и мы ищем Его славу в истине»; «Они называют божественными свои слова и действия». Эти и подобные выражения, перешедшие из языческого римского государства в христианскую империю Константина и вошедшие в практику в Византии, конечно, не заслуживали тех упреков и порицаний, какие высказываются в указанном сочинении, тем более, что и сам Карл после принятия императорского титула и коронования в Риме не преминул воспользоваться обычаями и терминами, воспринятыми от языческой империи, и самая Западная империя удержала наименование Священной Римской империи германской нации. Тем не менее, автор делает следующую вылазку против царей: «Древнее языческое заблуждение, рассеянное пришествием Христа, оставило следы в душе этих властителей, которые тщеславятся мыслию, что в них святилище веры, и которые дерзают навязывать Церкви новшества и нелепые повеления и не "стыдятся называть себя божественными и свои действия священными». Мы не будем останавливаться на том отделе, который посвящен полемике против деяний Никейского собора, опровержению приведенных восточными епископами мест из Священного Писания и отцов Церкви, но не можем не отметить, что здесь и тени нет того обычного у западных богословов смирения и скромного признания превосходства греческого богословского образования; напротив, с гордым сознанием своей верности древней апостольской и Римской Церкви, франкский богослов издевается над догматическими заблуждениями греков, над отсутствием у них критического смысла и в наивном самомнении посылает им такие упреки, которые совсем не обоснованы⁷. Такое же значение имеет собор во Франкфурте[37]. Составление полемического сочинения против Восточной Церкви и деяния Франкфуртского собора должны быть рассматриваемы под одним углом зрения: ими подготовлялся созревший уже у Карла план полного разрыва с Восточной империей и перенесения империи с Востока на Запад. Окружавшие его ученые богословы и канонисты издалека изучали этот вопрос и старались придать ему исторические и канонические основания. Как иногда непрочны и грубоваты эти основания, видно, между прочим, из следующей выходки против Ирины как женщины. Для западных государственных деятелей была недопустима мысль, чтобы женщина могла председательствовать на соборе епископов и тем более, чтобы она позволила себе публично говорить в поучение представителей Церкви. «Немощность женского пола и непостоянство духа не позволяют женщине выступать с авторитетом учительным; легко склонная к ошибкам женщина нуждается в руководстве мужчины. В священных книгах читается, что женщина дана мужчине для размножения рода, для помощи, но не сказано, чтобы она была назначена для учительства». В заключение приводятся исторические примеры, что женщины, получавшие в свое управление государства, приводили их к погибели. Ниже мы увидим, что то обстоятельство, что во главе Восточной империи стояла женщина, послужило для западных юристов основанием рассматривать империю как вакантную и возложение императорской короны на Карла как акт вполне легальный.

Здесь мы подходим к выяснению капитальной части предстоящей к разрешению в этой главе задачи. Венчание Карла императорской короной в 800 г. не было таким неожиданным для него событием, как это представляет франкская летопись. Напротив, это не только было заранее обдумано и предусмотрено, но — поскольку можно оценить факты и отношения времени Карла Великого — это было логическим выводом из целого ряда событий, которые подготовляли и методологически приводили к возложению императорской короны на Карла. В праздник Рождества в 800 г. нанесен был роковой удар Восточной империи, ибо рядом с Византией выросла новая политическая сила, обладавшая более живыми способностями и энергией юности, которая нашла в себе достаточно смелости и приспособляемости к новым условиям средневековой жизни, чтобы с большим успехом, чем Византия, осуществлять задачи империи в Европе. Олицетворением этой новой силы был Карл Великий и объединенные им германо-романские народы⁸.

Карл вступил на престол (786) 26 лет. В таком возрасте едва ли доставляется определенный план на всю жизнь даже у гениального человека. Широкая политическая программа Карла созревает не вдруг и выполняется постепенно; большая часть внутренних преобразований падает на вторую половину его 46-летнего царствования и не во всех подробностях им выполнена. Но есть одна черта, которую можно считать весьма характерной у Карла и которая наблюдается у него постоянно: он не терпел полумер и неуклонно проводил задуманные им планы, невзирая ни на какие препятствия. Политика Карла была в строгом смысле национальная: в своих выводах и подробностях она опиралась на германские элементы. Соединенная из различных романо-германских народностей, его империя поставлена была лицом к лицу со славянским, турецко-татарским и другими этнографическими элементами Европы. Как ни кратковременна была империя, руководимая Карлом, но именно тогда германский мир сделал самый смелый шаг в государственном, национальном и культурном отношении. Объединившись в империю Карла, германский мир имел уже естественное тяготение к обособлению при широком развитии чувства национального самосознания, которое приводило частию к порабощению соседних европейских народов, частию к распространению на них религиозного и культурного влияния.

В деятельности Карла выделяются, таким образом, два ряда фактов: 1) внешнее и внутреннее объединение всего германского мира; сюда относятся войны с саксами и лангобардами, подчинение Аквитании и Баварии; 2) наступательное движение объединенного германского мира на Восток, распространение политического влияния и христианского просвещения на славянские народности по Эльбе, равно как на аваров и славян на Дунае и Тиссе. Своими походами Карл обезопасил германцев от напора арабов и норманнов и возможного порабощения ими Европы. Более опасные пункты соприкосновения с инородными и враждебными элементами были им усилены устройством особой системы пограничных областей (марка) и сосредоточением гражданской и военной власти в руках одного лица[38]. С походами Карла на отдаленный северо- и юго-восток начинается история северо-западных и частию юго-восточных славян; в своем победоносном движении на юго-восток Карл раздвинул границы своей власти до пределов Византийской империи, так что с конца VIII в. последняя непосредственно соприкасалась с монархией Карла Великого. Для понимания последующей истории Восточной Европы в высшей степени важно дать надлежащую оценку тому положению, которое создалось к началу IV в.

На мировом театре теперь уже не господствует христианская греко-восточная империя под властию императора, рядом с ней возникла огромная европейская держава, обнимавшая народы от Дуная до Пиренеев и от Северного моря до Адриатики и даже до Рима, имевшая притом то значительное перед старой империей преимущество, что вошедшие в состав ее народы были скованы не только огнем и железным кольцом, но единством церковного и административного устройства и сознанием общности интересов. При таких условиях заранее можно было предвидеть, что победа в борьбе за существование обеспечена была за германским элементом, и что славянам предстояло испытать потери и важные поражения. Ввиду первостепенного значения затронутого вопроса для всей последующей истории Византии и, в частности, для славянской истории необходимо бросить здесь хотя бы беглый взгляд на пройденный Карлом Великим путь, который привел его к решению задачи о перенесении империи на Запад.

Первое двадцатилетие правления Карла (с 768 г.) занято было беспрерывными войнами. Удача сопровождала самые труднейшие предприятия его, поощряя к новым замыслам и более сложным задачам. Но нельзя не признать, что до 788 г. Карл лишь с лучшим успехом и большим напряжением преследовал политические задачи своих предшественников. И саксонские, и итальянские войны, не им начатые, составляли жизненный вопрос для существования Франкского государства. Рядом с австразийцами, турингами и алеманнами, составившими одно политическое целое, саксонская вольность, язычество и первобытная свобода пограничных отношений внушали постоянные опасения за спокойствие северо-восточных границ государства. Саксония была приютом крамольников и убежищем врагов государственных и церковных порядков. Начав с саксами войну, Карл волей-неволей должен был предпринимать постоянные походы в их землю, пока не дошел до Эльбы и не обезопасил спокойствие всей страны линией укреплений.

Удача в войнах с саксами и успешная дипломатия в деле присоединения Баварии открыли Карлу новый, доселе, может быть, неведомый кругозор. Соединенному романо-германскому миру предстояла задача для ограждения единства и безопасности границ вступить на чуждую почву, занятую многочисленным славянским миром. В этом направлении Карл уже не имел себе предшественников; напротив, он полагает начало новым завоевательным тенденциям, выдвинув германский мир на политическую и религиозную борьбу со славянскими народами. В сфере политической им проведена резкая грань между западноевропейским и восточноевропейским миром, т. е. первому указаны пути к преобладанию и порабощению последнего. Завоевательные стремления прикрываются высокими побуждениями: миссией христианства, защитой проповедников.

К 803 г. относятся последние распоряжения Карла относительно замирения саксов. Он расположился лагерем на левом берегу Эльбы, где были еще вспышки неудовольствия на франков. Тут явился к нему с дарами бодричский князь Дражко, князь колена издавна союзного. Карл решился тогда совсем разорить гнездо саксонской свободы, т. е. разогнать или насильно вывести население при устьях Эльбы и заменить его новыми верноподданными колонистами. Устья Эльбы предоставлены были бодричам; для безопасности границ против датчан и славян возведено немецкое укрепление на правом берегу реки — Эзесфельдт, в котором посажен многочисленный гарнизон и поблизости поселены немецкие колонисты. Эта колония должна была мирным путем производить давление на бодричей; союзнические отношения этого колена еще при жизни Карла должны были перейти в даннические. Результатом деятельности Карла между полабскими славянами было то, что, возведши несколько укреплений в славянских землях и усилив немецкую колонизацию на Эльбе, он дал возможность распространению немецкого элемента между славянами⁹. Перешагнув Эльбу и основав на правом берегу ее немецкие поселения, Карл и его преемники стали непосредственно влиять на раздробленные и враждующие между собой славянские колена. Этим указан был верный путь к политическому и духовному порабощению славян полабских. Последующая история этой народности если не исчерпывается, то может характеризоваться девизом: беспрерывная неравная борьба с немцами.

Не менее важное значение для всей последующей славянской истории имело распространение франкского господства на юго-востоке. С подчинением Баварии границы Карловой державы на юго-востоке соприкасались с Аварским царством. Бавария отделялась от Аварского царства р. Инном (Энжа), за которою начиналась Авария, или Гунния; зерно этого некогда страшного азиатского народа жило в пределах старых римских провинций Норика и Паннонии, но подвластные аварам земли простирались к востоку за р. Тиссу. Заняв дунайскую и тисскую равнину со второй половины VI в., авары в течение двух веков почти не имели себе соперников. От Византийской империи они получали ежегодные поминки, славянские подданные возделывали для них землю и доставляли им продовольствие. Для борьбы с аварами образовался и первый политический союз славян в VII в.[39] К концу VIII в. сила этих хищников ослабела: часть славян освободилась из-под их власти, предводители отдельных орд стремились к независимости и спорили за достоинство кагана.

Авары согласились подать помощь баварскому герцогу Тассило, когда он нашелся вынужденным обратиться к ним. Но известно, что эти-то сношения и послужили главным обвинением против Тассило — в Ингельгейме; уже баварский герцог был под стражей, когда авары появились в Баварии и Фриуле. Отряды аварские были разбиты в 788 г., и Карл готовился внести оружие в собственные их владения. В 791 г. состоялся поход в аварскую землю: два войска шли по берегам Дуная, в середине флот с военными снарядами и съестными припасами. В сражениях с аварами отличались новые подданные Карла: лангобарды и дука Истрии Иоанн[40]. Кстати заметить, что одна часть войска, участвовавшего в аварском походе, держала обратный путь через Чехию ¹⁰.

Окончательное подчинение аварской земли от Инна до впадения Дравы в Дунай (Паннония) последовало в 795–796 гг.; оно сопровождалось разграблением главных мест обитания авар (хринги) и оттеснением аварского населения к Тиссе. На места, освобожденные аварами (они долго носили название аварской пустыни), устремились славяне и скоро заняли всю местность между Дунаем и Дравой, Дунаем и Тиссой (паннонские славяне). В 811 г. славяне имели уже перевес над остатками аварского населения и потом поглотили их без следа. Продолжительное сожительство авар и славян оставило глубокую память в сознании этих последних.

У Нестора¹¹ находим следующее место: «Си же Обре воеваху на словены и примучиша дулебы и насилие творяху женам дулебским. Аще поехати будяше Обрину, не дадяше въпрячи ни коня, ни вола, но веляше въпрячи три ли, четыре ли, пять ли жен в телегу и повезти Обрина… Быша бо Обре телом велици и умом горды, и Бог потреби я, помроша вси, и не остася ни един Обрин. Есть притъча в Руси и до сего дне: погибоша аки Обре, их же несть племени, ни наследка» ¹². Завоевание Истрии и Фриула, с одной стороны, Аварского царства — с другой, поставило франков в непосредственное соседство со славянами. На Эльбе, среди полабских славян Карл успел только возвести укрепления и начать колонизацию немцев; о других распоряжениях мы не имеем известий. Тем с большим интересом можем проследить его мероприятия среди славян придунайских и хорутанских. Здесь обращает на себя внимание деятельность зальцбургского архиепископа Арно. Он получил епископскую кафедру еще при Тассило, пользовался доверием герцога, хотя нельзя сказать, чтобы слишком радел об его интересах¹³. После переворота, лишившего Баварию независимости, Арно сделался близким лицом Карла и вел самую деятельную пропаганду в пользу франкского господства¹⁴. Алкуин давал Арно полезные советы и посылал в помощь ему своих учеников. Сделавшись архиепископом по воле Карла, Арно начал христианскую миссию между славянами приальпийскими и паннонскими[41]. Первые еще в VII в. подчинены были баварцами, вторые — с конца VIII в. после падения Аварского царства. Устройство архиепископий в то время было делом очень редким, папы нелегко уступали местному духовенству церковные права над целою областью. Только в исключительных случаях и то под внешним давлением соглашались папы на устройство архиепископий с подчинением им местных епископов страны.

В IX в. упоминаются только три архиепископий: Майнц, Кельн и Зальцбург, все на восточных окраинах государства[42]. Весной 798 г. Арно был в Риме и получил от папы знаки архиепископского достоинства (паллий) и право высшего духовного надзора над всей Баварией[43]. Когда он возвращался из Италии, к нему пришло письмо от Карла с поручением — идти к хорутанам и проповедовать у них христианство. Посетив славянские земли и устроив в некоторых местах церкви, Арно поставил затем епископа, которого права простирались на всю область до впадения Дравы в Дунай. Этим вводилось церковное устройство в славянских землях, начался сбор десятины и других податей в пользу Церкви. Весьма любопытны некоторые письма Алкуина к Арно по поводу введения церковного устройства. «Будь проповедником благочестия, а не вымогателем десятины, — писал Алкуин. — Зачем возлагать тяжелое ярмо на непривычные к нему выи, когда ни мы, ни наши братья не могли бы нести его». В том же духе пишет Алкуин Карлу: «И мы, рожденные и воспитанные в христианской вере, нелегко даем десятину: гораздо тяжелее эта дань слабой вере, детскому духу и материальному чувству». На окраинах славянских земель возводились колонии церковные, монастыри; под них подписывались окрестные населенные земли. Монастыри, может быть, имели большее влияние на проповедь христианства, чем епархиальное духовенство; в особенности монастыри несли с собой колонизацию немецкого элемента на славянские земли[44]. Введение церковных учреждений в завоеванных землях, сбор десятины, синоды не были делом мирной пропаганды, но поддерживались военными мерами. Каждая земля, добытая силой оружия, становилась собственностью короля; часть ее предоставлялась вольным колонистам, другая жертвовалась военным людям и монастырям. Для постоянного наблюдения за безопасностью границы, также для защиты духовенства и устройства земли Карл облекал обширными полномочиями доверенных лиц. Это так называемые пограничные графы — маркграфы. Они возводили укрепления на границах неприятельской земли, снабжали их гарнизонами и имели в своих руках силу и власть действовать к замирению неприятельской земли и к предупреждению враждебных нападений. Епископы должны опираться на графов, говорил Карл, а графы — на епископов, чтобы тому и другому в совершенстве исполнять свои обязанности¹⁵. Первым наместником Баварии и организатором церковного и гражданского устройства в славянских землях был граф Герольд, брат жены Карла. Затем после его смерти (799) образуется марка восточная, или аварская (княжество Рагузское-Австрийское), и хорутанская, или славянская (княжество Фриульское).

Относительно народов славянского происхождения франки допустили ту уступку, что оставляли за ними на первых порах свободу внутреннего управления: в Паннонии, Далмации и Хорутании упоминаются туземные славянские князья, стоявшие под верховной зависимостью франкских графов. С течением времени, когда между славянским населением появились значительные колонии немцев, мало-помалу туземные имена славянских правителей сменяются немецкими Вопрос о первоначальных отношениях славян к немцам на Эльбе и на Дунае — весьма важный в славянской истории. Правильной постановке его не благоприятствует совершенное отсутствие славянских источников; сухие летописные заметки каролингского времени — единственный доступный нам материал. Но латинская летопись не занимается и не знает внутренних отношений, в каких находились славяне, столкнувшиеся в конце VIII в. с немцами. Славянскому историку при изложении этих отдаленных событий первоначальной исторической жизни славян естественно останавливать свое внимание на окраинах; здесь он все-таки может найти некоторую руководящую нить для составления суждений и выводов. Мировое значение политики Карла получает особенное освещение со стороны рассмотрения его распоряжений на юго-востоке, где вследствие окончательного удара, нанесенного аварам, открылась для него новая сфера административной деятельности и церковной миссии между языческими народами. Не менее того это выясняется из его сношений с мусульманским калифом в Багдаде, знаменитым Гарун-аль-Рашидом, в которых можно усматривать начало протектората над христианами в мусульманских владениях ^1б.

Возвращаемся к вопросу о короновании Карла императорской короной.

По смерти папы Адриана, которая случилась в ночь на Рождество 795 г., был избран на римский престол Лев III. С Византийской империей более не церемонились, так что римское избрание не нуждалось в утверждении, во всяком случае, на этот раз не происходило обычных пересылок посольствами Уведомление об избрании нового папы послано было не на Восток, а на Запад, причем папа Лев III, отправляя «защитнику Церкви» ключи от гроба св. Петра, вместе с тем послал и знамя города Рима. Это уже был необычный шаг, и едва ли можно истолковать его в символическом смысле, как посылку ключей. Посылка знамени обозначала передачу гражданской и военной власти над Римской областью. Это хорошо подтверждается установившимся с того времени обычаем в Риме — обозначать издаваемые в папской канцелярии документы по годам правления Карла. В ответе Карла не находим, однако, намека на решение внести какие-либо существенные изменения в отношения его к Риму. Он лишь подтвердил, что сохраняет с папой те же условия мира, какие были наблюдаемы при Адриане, и особенно выдвинул свою роль защитника Христовой Церкви от нападений и опустошений язычников и неверных и охранителя чистоты и целости католической веры. Легко понять, что это уже весьма широкая задача, далеко не совместимая со скромной ролью франкского короля, и что, следовательно, тогда уже пред умом Карла носилась идея универсальной власти. Придворные поэты иллюстрировали эту идею, придавая Карлу название «отца Европы, светоча Европы и августа»¹⁷.

Осенью 798 г. пришедшие из Константинополя послы должны были уведомить Карла о перевороте в столице империи, вследствие которого Константин VI был устранен от власти и ослеплен, и Ирина сделалась единодержавной правительницей. Несомненно, в Ахене имели об этом и неофициальные известия, рисовавшие все это исключительное по своей жестокости дело в настоящем свете. Но особенно приближали Карла к прямой постановке вопроса об империи и о возложении на себя императорской короны итальянские дела. Хотя современные известия мало освещают положение партий в Риме при вступлении на престол Льва, но нельзя сомневаться в том, чтобы приверженцы Адриана I, пользовавшиеся влиянием и доходными местами при прежнем папе, не пытались сохранить свое положение при новом правительстве. Высказывается догадка, что именно это опасение смут побудило папу Льва сделать рискованный шаг при вступлении на престол посылкой Карлу знамен городских. Действительно, в 799 г. в Риме началось революционное движение против папы, во главе которого стояли примикирий Пасхалис и сакелларий Кампул — оба из близких людей к папе Адриану. Воспользовавшись торжественной процессией, совершавшейся 25 апреля, вооруженная толпа напала на папу, сбила его с ног и нанесла сильные побои. Оскорбленный и униженный Лев III, спасение которого приписано было впоследствии чудесной помощи св. Петра, нашел защиту и покровительство в короле франков, который пригласил его к себе для личных переговоров.

Франки не в первый раз принимали у себя римского первосвященника, и церемониал приема был уже готов. На этот раз главе Церкви оказаны были царские почести. От границы его сопровождали архиепископ кельнский Гильдибальд и граф Аскарих, а навстречу был послан сын Карла Пипин, подобно тому как на встречу папы Стефана в свое время вышел Карл по приказанию своего отца. Карл ожидал папу в Падерборне, где приготовлена была торжественная встреча с военным парадом и церковной церемонией¹⁸. Но решение по делу папы Льва III представляло значительные затруднения, тем более, что из Рима стали приходить жалобы на него со стороны враждебной ему партии. Положение Карла было в высшей степени затруднительно и в том отношении, что ему предстояло выступить судьей в деле главы Церкви, и что это был первый случай в истории отношений церковной власти к светской на западе. В одном из писем к Карлу, относящихся к занимающему нас времени, ученый друг его Алкуин так выражается по поводу современных церковных затруднений: «По отношению к святой Церкви Христовой, которая возмущена многообразной развращенностью бесчестных и осквернена преступными деяниями скверных людей не только в низших слоях, но даже в самых высших, нужно принять самые серьезные меры предосторожности. Ибо в мире существовали доселе три высочайшие существа: апостольская верховная власть, представляемая викарием блаженного Петра, князя апостолов, хотя ваше милостивое послание дало мне понять, что сталось с этой властью и кто был на этой кафедре; затем следует императорское достоинство, т. е. гражданская власть второго Рима, но как безбожно низвергнут правитель этой империи и притом не чужими, а своими ближними, это стало известно всему свету; наконец, следует королевская власть, в каковой промышлением Господа нашего Иисуса Христа вы поставлены главой христианского народа: могуществом вы выше упомянутых властей, мудростью славней, достоинством царства превосходней. В тебе одном почиет спасение христианской Церкви, ты мстишь злодеям, ты исправляешь заблудших, утешаешь печальных, поощряешь добрых» ¹⁹.

Как бы ни был осторожен Карл в переговорах с папой и в установлении своей новой роли посредника и судьи между папой и враждебной ему в Риме партией, тем не менее ясно, что в приведенном письме Алкуина определенно намечалась главенствующая роль в тогдашней Европе и в католической Церкви для франкского короля, и не может быть сомнения, что Карл разделял мысли Алкуина и охотно шел на ту роль, которая приготовляема была для него.

Первоначальное намерение идти в Рим вместе с папой было потом отложено, и осенью 799 г. Лев III с военной охраной отправлен в Рим, где ему оказана была торжественная встреча народом и духовенством. В начале декабря сопровождавшая папу франкская свита, во главе которой были кельнский архиепископ Гильдибальд и зальцбургский Арно, с пятью епископами и тремя графами приступила к следствию по делу о восстании против папы. Есть некоторые данные, из которых можно выводить, что Арно не совсем был на стороне папы и не считал его безвинным в прискорбных происшествиях; но официальным решением судебного следствия было установлено, что против Льва не было представлено серьезных обвинений, вследствие чего главные виновники движения против папы, Пасхалис и Кампул, были отправлены в изгнание, делу же о претензиях римлян против Льва не было дано дальнейшего движения.

Между тем, в то же время при дворе Карла, в ближайшем кружке его ученых друзей, где он носил прозвание Давида, а Алкуин — Флакка, вопрос о перенесении императорской короны должен был обсуждаться во всех подробностях. Теоретические основания для этого предприятия были выработаны частию Алкуином, как показывают его письма, подробности же и самая обстановка приготовлены были на месте по соглашению с папой. Одно случайное обстоятельство могло расширить перспективы приверженцев Карла, посвященных в проект. Из Иерусалима прибыл монах с подарками и святынями от Гроба Господня, который именем патриарха просил помощи у могущественного государя Запада и защитника Церкви. Для Карла в этом могло представляться новое доказательство, что Византийское царство оскудело и не в состоянии более оказывать защиту Церкви. Насколько можно доверять известию, будто из Константинополя недовольные царицей Ириной приглашали Карла идти на Восток и захватить империю, это трудно решить²⁰, но настроение приближенных Карла было такое приподнятое, что они могли искренно верить в возможность подобного расположения умов в Константинополе. В кругу влиятельнейших друзей Карла, говорит Гартман, который состоял из Алкуина, Ангильберта, Арно зальцбургского и Павлина аквилейского, уже давно была речь о возможности и необходимости мировой политики для Франкского государства²¹. Не напрасно у них встречается сравнение с империей и не без умысла прилагаются королю Карлу, хотя бы в поэтическом тоне, атрибуты императора. Здесь уместно выяснить мировое значение идеи империи.

Империя составляла единственную политическую идею, свойственную одинаково северным германцам и римлянам; хотя она в сознании потомков римских провинциалов Галлии и Германии несколько помрачилась, но влияние Римской Церкви и ее проповедников вновь пробудило и укрепило эту идею, т. к. Римская империя являлась лишь гражданской формой католической Церкви. По воззрениям современников, Карл исполнил долг, который лежал на Римской империи по отношению к Западу. Т. к. власть его переросла значение обыкновенного варварского королевства, то естественно, что только в Риме, средоточии мира, он мог проявить свою фактическую власть. Казалось, что взаимно не покрывают себя содержание и форма его верховного владычества, как будто повторилось такое же внутреннее противоречие, какое наблюдалось тогда, когда майордом Пипин царствовал именем Меровинга. Это выяснилось, когда в августе 800 г. в Майнце собрание чинов королевства решило поход в Италию.

Идея империи наряду с другими историческими факторами имела в средние века громадное значение как на Востоке, так и на Западе. Эта идея развивалась и вырабатывалась в двух совершенно различных направлениях: на Востоке она нашла полное выражение в императорстве, подчинившем своей власти и самую Церковь — т. е. в цезаро-папизме; на Западе совершенно обратно: папа, благодаря известным обстоятельствам, сосредоточил в своих руках не только духовную власть, но и светскую, следовательно, идея империи выразилась здесь в папском цезаризме. С V в. как на Востоке, так и на Западе является ряд ученых, которые нашли возможность не только развить эту идею империи в литературе, но и провести ее в жизнь, воспитать в ней целое поколение и сделать ее лозунгом политических стремлений его. Вот почему многие факты средневековой истории не могут быть объяснены иначе, как только выяснением этой идеи империи, безусловно господствовавшей в умах передовых политических деятелей, как на Востоке до самого покорения Восточной империи османскими турками, так и на Западе в продолжение VIII и последующих столетий. Но эта идея империи, перенесенная на Запад на франкских королей, даже в те времена, когда еще продолжала жить Восточная империя, неизбежно должна была вступить с цезаризмом папства в открытую борьбу, продолжавшуюся с Генриха IV до конца ХГП в. Мало этого. Даже после падения Восточной империи эта идея императорства находила поклонников в лице московских князей, считавших себя прямыми наследниками восточных императоров.

Основателем цезаро-папизма на Востоке нужно признать Константина В. Доставив торжество христианству, Константин В. придал ему характер монархической общины, во главе которой стоял сам император, главные стремления Константина В. можно формулировать в трех положениях: 1) сосредоточить в своих руках управление всею Церковью; 2) быть признанным высочайшею главою верных — первосвященником Иисуса Христа; 3) введенный им порядок рассматривать как образ небесного строя, как нечто совершенное и безукоризненное. После Константина В., сделавшего первый шаг к обладанию духовною властию, преемники его, как, например, сын его Константин II, открыто заявляют свои притязания быть решителями споров не только в светских, но и в духовных делах. В 335 г. на соборе в Милане Константин II сказал: «Не канон, а моя воля должна быть законом для Церкви. Восток не противится моим приказаниям, пусть и Запад следует его примеру, иначе я сумею наказать непослушного»; а в V в. мы уже видим полное благоговение перед особою императора; даже епископы в протоколах соборных постановлений (Халкидонский собор 451) выражаются обыкновенно так: «Тогда сказал божественный всеблагочестивый наш повелитель». Тогда же произнесено было многолетие «царю первосвященнику, учителю веры».

Таким образом, уже в V в. личность императора в глазах представителей Церкви и епископов была окружена ореолом святости. Самые обстоятельства падения Западной Римской империи много способствовали распространению и укреплению в умах этого взгляда на императора. Стоит проследить последние годы Западной Римской империи, когда власть находилась всецело в руках варваров, представителей военных сил империи, как, например, Стилихон, Рицимер, Орест, и, тем не менее, ни один из них не решился возложить на себя императорскую корону, а довольствовался званиями консула, патриция, союзника и друга римского народа. Сами императоры последних годов Западно-Римской империи, хотя бессильные и не больше как только креатуры варварских предводителей, все же назначались из римских фамилий — так велико было уважение варваров к сану императоров; наконец, частые свержения императоров на Западе еще больше усиливали значение восточного как единого законного императора.

Немало также способствовали возвышению восточных императоров их вмешательства в дела Западной империи по случаю назначения императоров. Так, Зинон назначил Юлия Непота, а раньше еще Анфимия, и хотя их судьба была печальна, но уже эти факты в связи с другими, например походом против Гензериха, короля вандалов, имели значение, как примеры исторические, на которые могли ссылаться восточные императоры в своих дальнейших притязаниях на обладание Италией и на преимущественное уважение со стороны западных государей. Требовался ряд особенно благоприятных обстоятельств, чтобы теория Римской империи, разработанная и нашедшая историческое приложение в Константинополе, могла быть перенесена на Запад и вновь найти себе применение в империи Каролингов. Эти обстоятельства заключались, с одной стороны, в иконоборческих эдиктах императоров Исаврийской династии, во-вторых, в постепенном освобождении римского епископа из-под влияния Восточной империи. Папы Григорий I и Григорий II, один в начале VII, другой в первой половине VIII в, должны считаться главными представителями этого освободительного движения. Последний в 731 г. произнес отлучение против восточного императора, открыто порвал всякие связи с империей и сделал вакантным для Запада императорский титул.

Из предыдущего видно, что идея перенесения императорского титула на представителя Каролингов находила себе оправдание как в исторических событиях, роковым образом разобщавших Восток от Запада, так и в настроениях умов культурных представителей тогдашнего западного общества. С точки зрения истории Византии, это была узурпация, или восхищение чужих прав, т. к. константинопольские цари фактически были представителями империи и законными носителями императорского титула, но, с точки зрения всемирного исторического развития, это был неизбежный ход событий, вследствие которого живая отзывчивость и приспособляемость к потребностям данного времени берет перевес над вялостью, косностью и формализмом.

По прибытии в Рим Карлу предстояло заняться на месте разбором дела о римской революции. Для этой цели под его председательством образована была комиссия из духовных и светских лиц. Хотя свидетельские показания давали повод к спорам и сомнениям, но часть франкского духовенства держала сторону папы, и король выразил мнение, что обвинения против Льва не имеют значения и продиктованы злобными чувствами. Но был еще весьма щекотливый вопрос в этом деле: о неподсудности папы какому бы то ни было суду на земле; эта точка зрения высказана прежде всего в письмах Алкуина, и затем она повторена в торжественном собрании римского и франкского духовенства и светских чинов, происходившем в церкви св. Петра. Тогда Лев III изъявил согласие по собственному почину принести оправдание в тех обвинениях, которые против него высказывались, и с кафедры св. Петра он сделал следующее заявление: «Я, Лев, епископ святой Римской Церкви, заявляю в свое оправдание, никем не осужденный и не вынуждаемый, но по личному и свободному моему решению перед вами и перед лицом Божиим, и перед Его ангелами, и блаженным князем апостолов Петром, в храме которого находимся, что я ни сам не повинен в исполнении, и не подстрекал других к исполнению тех преступных и злодейских поступков, в которых меня обвиняют, свидетельствуюсь Богом, на суд которого мы явимся и пред лицом которого стоим теперь. Это заявление делаю я по моему собственному свободному изволению и не потому, что подобное действие основывалось на канонах, и не с тем, чтобы вводить такой обычай в практику святой Церкви, в обременение моих преемников или моих братьев и соепископов».

Таким образом, был разрешен в одной части тот вопрос, ради которого было предпринято Карлом путешествие в Рим. Если можно здесь думать о предварительном соглашении между папой и королем, то этим торжественным очищением Льва III от обвинений, имевшим место 23 декабря 800 г., исполнена была одна сторона соглашения, зависевшая от короля. От папы же зависело то, что происходило 25 декабря. В праздник Рождества при большом стечении народа в храме св. Петра папа возложил корону на голову Карла. При этом зрелище присутствующие в церкви начали громко произносить обычные в Риме и Константинополе восклицания: «Многие лета и победы над врагами Карлу, благочестивейшему и Богом венчанному августу, великому и миролюбивому императору». При этом папа по старому римскому церемониалу пал ниц перед новым императором.

Биограф Карла, описывая церемонию возложения на Карла императорской короны, желал уверить современников и потомство, что для Карла это был вполне неожиданный акт, «что если бы только он подозревал намерение папы, то не пошел бы в церковь». Само собой разумеется, нельзя ни минуты сомневаться, что весь церемониал установлен был заранее, и что Карл знал об нем и дал свое согласие. Весьма вероятно, что еще перед церемонией состоялось предварительное постановление, или род акта избрания, по которому франкский король принимал на себя императорское достоинство по» тем мотивам, которые мы пытались объяснить выше. В самом деле, как иначе понять, что и корона оказалась готова, и установленный обряд с восклицаниями и приветствиями был известен собравшимся в церкви, и все, наконец, произошло без нарушения строя и порядка. Ясное дело, что коронование Карла было заранее предрешенным и подготовленным актом, в котором выразился неизбежный результат исторического развития.

Историки пытаются объяснить неудовольствие Карла совершенно иными мотивами. То, что могло взволновать Карла²², это скорей обстановка, в которой происходило провозглашение новой империи, т. к. двойная церемония возведения и освящения на самом деле слилась в один акт, и папе принадлежала инициатива в том и другом случае. Ничем не различалась политическая сторона акта от церковного, одобрение народа непосредственно следовало за коронованием и санкционировало совершившийся факт. Последующие византийские писатели выдвигали эту разницу в короновании восточных и западных императоров и доказывали, что императорское величие унижено подчинением его папской власти… Подобные мысли, говорит Гаске, могли приходить в голову Карла во время церемонии венчания. При всей преданности святому престолу Карл все же мог находить чрезмерным быть обязанным империей первому своему подданному, почему впоследствии, когда он короновал при своей жизни Людовика, он приказал ему самому взять корону и возложить на свою голову.

Тем не менее, и Карл, и его ближайшие сотрудники должны были считаться с тем реальным фактом, который имел выражение на Восточной империи в Константинополе. На Западе не думали создавать второй империи, почему и выставили фикцию о вакантности императорского престола, т. к. по той же фикции женщина не могла быть императором. Может быть, в связи с той же фикцией об оскудении императорского достоинства в Константинополе преобладало некоторое время намерение разом покончить с греческим господством в Италии и предпринять поход в Сицилию ²³. Но т. к. в случае даже благоприятного исхода этого предприятия оставалась невыясненной дальнейшая перспектива-господство Византии на Востоке и обладание Константинополем и зависевшими от империи землями на Балканском полуострове, — то Карл имел достаточно политического опыта, чтобы не вдаться в авантюру, и скоро оставил завоевательные намерения. С другой стороны, и царица Ирина, занятая в это время войнами со славянами и арабами и будучи озабочена мерами к охране собственного положения, не была склонна выступить с протестом против состоявшегося в Риме незаконного, с точки зрения империи, акта. Через год после того, в начале 802 г., в Ахен прибыли послы от Ирины «для утверждения мира», которые, как можно заключить из последующих событий, не выступали перед Карлом с неприятными речами. Весьма любопытно, что в ответ на это посольство Карл отправил к Ирине епископа амиенского Иессея, который вместе с апокрисиарием папы Льва III предложил в Константинополе проект брачного союза между Ириной и Карлом с целью соединить таким образом Восток и Запад²⁴.

Западные послы должны были прибыть в Константинополь осенью 802 г., и есть основания думать, что, с точки зрения Ирины, в предлагаемом проекте было наиболее благоприятное разрешение создавшегося затруднения. Но в ту же осень 21 октября, когда западное посольство было еще в столице, в Константинополе произошел придворный переворот, лишивший Ирину власти. Во главе движения был Аэций, который, составив заговор против Ирины, выдвинул своего брата, логофета Никифора. Таким образом, начавшиеся между Карлом и восточной императрицей переговоры на этот раз не привели ни к какому результату. Весьма может быть, что успех предприятия Аэция частию зависел от хода начатых переговоров, если только допустить, что Ирина изъявляла согласие на предложение Карла. В этом случае Аэций мог прикрываться национальной идеей²⁵.

Понимали ли современники значение совершившегося события? Мы можем оценивать образование Западной Римской империи по его последствиям, имевшим сильное влияние на ход событий средневековой истории и обусловившим в весьма значительной степени дальнейшую историю Византийской империи. В этом смысле современники не могли понять изложенных сейчас событий. Империя Карла Великого выдвинула в европейской истории германскую идею, придав ей широкое всемирное значение. Романо-германский мир, объединенный в политическом отношении империей и в церковном-главенством Римской Церкви, получил гражданскую и военную организацию, какой недоставало его соседям Юго-Восточной Европы, и воспользовался своим преимущественным положением с той целью, чтобы занять в Европе такое главенствующее место, какое обеспечивали за ним его военная сила и государственная организация. Таковы те преимущества, которые возникали для романо-германского мира со времени объединения его Карлом Великим. На северо-восточной и юго-восточной границах империя Карла соприкасалась с открытой, незащищенной и слабонаселенной страной, занятой многочисленными славянскими племенами. Слабые, разъединенные, управляемые племенными старшинами и коленными князьями, находившимися часто в раздоре, славяне оказались далеко ниже своих хорошо вооруженных и дисциплинированных соседей и должны были, несмотря на отчаянное сопротивление, постепенно отступать перед германцами по всей линии как на Эльбе, так и на Дунае.

Еще с конца VIII в. часть славян была порабощена германцами и вошла в великий романо-германский союз народов, поступившись в его пользу славянскими областями. Первые попытки государственной организации у северо-западных славян относятся именно к этому времени и были вызваны, по всей вероятности, настоятельной нуждой выработать необходимые средства для успешной борьбы с грозными соседями. Но до какой степени была велика разница исторического развития между германскими и славянскими политическими и военными организациями, достаточно видно из того, что славянская эпоха образования государств относится к IX в., тогда как германские государства начинают складываться в V в. Следовательно, организованный в империи Карла германский мир в занимающую нас эпоху имел уже большой опыт государственной жизни и значительную культуру, т. е. такие преимущества, которые славянам нужно было еще приобретать усиленным трудом и заимствованиями от соседей. Непосредственным же путем образование империи Карла Великого содействовало тому, что начал рассеиваться туман, покрывавший историю Юго-Восточной Европы, и что латинские летописи стали касаться быта и истории тех народов, к которым доходили латинские миссионеры и которые стали постепенно входить в сферу влияния Западной империи и Римской Церкви.

Глава XI

Славянские поселения в Греции. Эллинизм в истории Византии

Бросая общий взгляд на время царствования Ирины, мы должны признать, что ему придают определенный характер и важное историческое значение два факта: созвание собора для решения иконоборческого вопроса и провозглашение Западной империи, имевшее последствием конечное устранение старых традиций Римской империи и переход к новым формам средневековья. Хотя не в таком же широком смысле, как приведенные факты, останавливают на себе наше внимание падающие на время царицы Ирины упоминания о славянских поселениях в Греции. Уже было говорено, что Ирина происходила из Афин, и с конца VIII в. начинает, таким образом, несколько выясняться история Греции, о которой в VI столетии имеются весьма скудные известия, а затем почти на сто лет нет и помина в летописи. Между тем, при переходе к IX в., находясь в периоде полного развития византинизма, в котором эллинскому элементу принадлежит выдающееся место и организаторское значение, мы должны дать себе отчет в том состоянии, в каком Греция выступает к занимающему нас периоду после всех потрясений, произведенных в ней славянской иммиграцией. И прежде всего необходимо осветить этот вопрос с литературной стороны.

В 1830 г., когда дипломатические переговоры об освобождении Греции из-под турецкого владычества, на направление которых значительное влияние имели статьи и речи, распространявшиеся о заслугах эллинского народа для европейской цивилизации, появилась в Штутгардте первая часть сочинения профессора Фальмерайера: «История полуострова Морей в средние века». Вооруженный неподражаемым остроумием и массою неизвестного другим документального материала Фальмерайер доказывал в своем сочинении, что греков теперь нет, что эллинское племя исчезло с лица земли. Заманчивость сюжета и оригинальность доказательств обеспечили за книгой Фальмерайера весьма широкое распространение, и теория его вскоре сделалась общеизвестною и популярною, особенно в Германии.

Не уничижение только Греции имелось в виду у Фальмерайера, он желал обратить внимание европейских правительств на восточный вопрос вообще и в частности расшевелить чувства недоверия немцев к славянам. «Разнообразная смесь народностей с сильным преобладанием славянского элемента, — говорил он, — нынешняя якобы греческая национальность не имеет ни собственных исторических задач, ни внутренних духовных сил, но питается светом и духом, исходящим из центра всего славянского мира. Бессмертные произведения духа эллинов и некоторые развалины теперь остаются единственными свидетелями, что когда-то существовал этот народ. И если бы не эти руины, курганы и мавзолеи, если бы не плачевная судьба нынешнего населения, о которой европейцы нашего времени сострадательно выражают свои нежные чувства и удивление, льют слезы и потоки красноречья, то все эти глубокие чувства оказались бы потраченными на пустое привидение, на бездушный образ, которому нет ничего соответствующего в действительности. Ибо не найдется даже капли чистой и несмешанной эллинской крови в жилах христианского населения нынешней Греции. Скифские славяне, иллирские арнауты, потомки северных народов, соплеменники сербов и болгар, далматинцев и московитов — вот кто те народы, которых мы называем ныне эллинами и которых, к собственному их изумлению, вводим в родословную Перикла. На нынешнем греческом материке не найдется ни одной семьи, предки которой не происходили бы от скифов или арнаутов, франков или огреченных азиатов Фригии, Киликии, Каппадокии и Лидии. И если эллинофилы думают находить себе утешение в мысли, что греческий язык и при совершенном исчезновении старого населения Эллады непрерывно удержался и господствовал у новых поселенцев, то мы должны, к несчастью, лишить их и этого утешения, так как на равнинах Аркадии и Эллады, Мессении и Лаконии, Виотии, Фокиды и Акарнании в течение многих поколений господствовала славянская речь»¹. Теория Фальмерайера возбудила весьма жаркие прения и породила богатую литературу на немецком и греческом языках.

Но против этой ереси, как называл Папарригопуло теорию Фальмерайера, вошедшей в учебники и книги, написанные для публики, долго не находилось борца, который выступил бы с таким же знанием дела и остроумными приемами, какими обладал Фальмерайер. Лучшие из них, Цинкейзен и Копитар, справедливо указали на недостаточные сведения Фальмерайера в славянском языке и опровергли некоторые из его выводов. Но он не только не уступил им, но и написал еще ряд статей и сочинений, в которых доказывал ославянение не только Пелопонниса, но и Аттики, и Фессалии². Единственным серьезным противником мог быть тогда француз Бюшон, много занимавшийся средневековой историей Греции, но он уклонился от спора с Фальмерайером. На греческом лучшее сочинение в опровержение этой теории написано Папарригопулом: «Славянские поселения в греческих странах»³. Наконец, в 1867 г. ученый немец Гопф сделал весьма старательный обзор литературы предмета и подверг критике те источники, на основании которых Фальмерайер построил свою разрушительную теорию⁴. Филологическая сторона дела, именно вопрос о влиянии славянского языка на образование новогреческого, разработана преимущественно трудами знаменитого слависта Франца Миклошича.

Мы имели уже случай… привести места писателей, свидетельствующие о сильных опустошениях, каким подвергался греческий полуостров со стороны славян со второй половины VI столетия.

Если оставаться на почве летописных данных, которые от VI в. представляют почти непрерывный ряд вторжений, опустошений и последовательных осадков славян на греческом материке, то теория Фальмерайера не может не заключать в себе весьма сильных и подкупающих в ее пользу оснований. Прежде, чем перейти к указаниям слабой стороны этой теории, находим уместным привести здесь соображение французского ученого Роже де Беллогэ по отношению к скрещиванию рас⁵

Беллогэ доказывает, что никогда не встречалось в истории, чтобы завоеватели, вступавшие в чужую землю, имели целью общее истребление; уничтожалось то, что могло представлять опасность, т. е. та часть населения, которая могла носить оружие, что же касается стариков, женщин и детей, этот элемент не подвергается истреблению. Кроме того, варвары, нападая на культурное население, каковым в нашем случае были греки по отношению к славянам, не могли истреблять его и в том соображении, чтобы не лишиться средств пропитания и иметь в подчиненном населении даровых работников. Таким образом, никогда не бывает полного уничтожения побежденной нации, а случается чаще наоборот, что побежденная нация с течением времени получает расовый перевес над победителями, т. е ассимилирует их вследствие скрещивания пород. Победители могут получить перевес над побежденными в том случае, если они совершенно отделяются от последних, организовавшись в касту или составив в занятой стране военный лагерь[45]. В настоящее время теория Фальмерайера имеет лишь литературное значение, т. к. вполне доказана и выяснена слабость оснований, на которых она построена⁶. Не останавливаясь более на этой теории, которая вызвала немало возражений и стоила больших огорчений греческим патриотам, мы все же должны сделать надлежащую оценку хорошо засвидетельствованной и бесспорно значительной по числу славянской иммиграции в Пелопоннес.

В первой половине VII в. славяне владели уже морскими судами и делали нападения на Крит и другие острова. Не может быть сомнения, что в то время они уже владели некоторыми частями в Средней и Южной Греции. По всей вероятности, эти славяне участвовали со своими далматинскими собратьями в нападениях на Южную Италию около половины VII в.⁷ Трудно, конечно, гадать, что происходило в этих местах за тот период, от которого мы не имеем известий, и насколько глубоко внутрь страны вдавалось движение славян. Но вот любопытное известие, относящееся к половине VIII в. и свидетельствующее о том, что происходило в Южной Греции в первой четверти того же века Епископ Виллибольд, плывя из Сиракуз на поклонение святым местам, пристал к городу Монемвасии, который, по словам жизнеописателя, находился в славянской стране⁸. Со времени Льва Исавра получаются более точные данные о положении Греции и о симпатиях господствующего в ней населения. Оказывается, что население Греции, именуемое у византийского писателя новым и доселе неупотребительным термином элладики, возмутилось по случаю издания иконоборческого эдикта и, снарядив флот, двинулось на Константинополь. Хотя это движение не имело серьезных последствий, т. к. Лев Исавр нанес повстанцам поражение и казнил зачинщиков бунта ⁹, но вся обстановка, в которой произошло событие, достаточно показывает, что Греция этого времени не только была населена оседлым элементом, но и представляла известного рода организацию в качестве области, подчиненной культурному государству. Об этом говорит и военный флот, и религиозный мотив движения, и то обстоятельство, что во главе военной организации стоит турмарх Агаллиан. Весьма может быть, что Греция начала тогда получать устройство фемы и имела во главе стратига, и что самое имя элладики применяется к новому населению, вошедшему в состав Греции¹⁰.

Ослаблению Греции в этнографическом отношении в особенности содействовали несчастные события, имевшие место в 746–747 гг. В Греции и на островах в 746 г. распространилась моровая язва, занесенная из Сицилии. От этой язвы пострадали многие города, и в числе их Монемвасия. Летом 747 г. моровая язва свирепствовала в Константинополе и произвела в нем страшные опустошения, которые правительство Константина V нашлось в необходимости вознаградить путем обязательной колонизации столицы из всех провинций империи. Может быть, этот именно период, когда правительство переводило колонистов из Греции, и без того достаточно ослабленной славянскими поселениями, имеет в виду Константин Порфирородный в своем знаменитом месте из «Фемы»: «Ославянилась вся страна и сделалась варварской, когда моровая язва захватила всю вселенную, и Константин Копроним управлял ромэйским скипетром¹¹. Громадная смертность, постигшая столицу, сопровождалась разнообразными последствиями. Между прочим, вследствие принятых правительством мер¹² из Фессалии под давлением болгар должны были двинуться на юг те славяне, которых мы видели там у Пагасейского залива уже в оседлом состоянии и занятых культурой хлеба и фруктов. Кроме того, некоторые известия заставляют предполагать, что между утвердившимися в Пелопоннисе славянскими племенами в конце VIII в. происходило движение в пользу образования княжеской власти.

Из времени Ирины сохранилось упоминание о двух походах в Грецию, вызванных происходившими там событиями. В 783 г. самый могущественный при Ирине государственный муж Византии, влияние которого отражалось даже на судьбе сына Ирины Константина, патрикий и логофет дрома Ставракий, получил поручение устроить дела на Балканском полуострове и в Греции, находившиеся, как можно заключить по некоторым намекам, в большом расстройстве. Поход его «с большой военной силой» имел целью славянские племена, которые не признавали византийской власти и не платили податей. Хотя писатель и говорит при этом, что Ставракий сначала был в Солуни, а потом в Греции, но, по всей вероятности, слава этого похода, доставившего любимцу Ирины триумф в столице, заслужена военными действиями в Пелопоннисе, куда давно не ходили имперские войска. Можно весьма пожалеть, что писатель Феофан так сух в этом случае и дает мало подробностей ¹³. Но употребленный им способ изложения «подчинил все славянские племена и заставил их платить дань империи», равно как отдельное указание на то, что из Пелопонниса получена «большая добыча и выведен многочисленный полон», который в следующем году и выставлен был в ипподроме на показ народу, могут свидетельствовать, что этот поход действительно сопровождался важными последствиями. Ясно, что шла речь о некоторых славянских коленах, осевших в Средней Греции и в Пелопоннисе, о которых история сохранила память и в позднейшие столетия и которые по своей сравнительной малокультурности и численной слабости, не будучи в состоянии дать преобладание славянскому элементу в занятой области, тем не менее, требовали исключительных мер со стороны правительства, чтобы подвести их под состояние подданных императора.

Нужно поставить в связь с походом Ставракия исключительное по своей обстановке и не менее важное по значению военное движение Ирины по Фракии «с большой военной силой и с музыкальными инструментами», предпринятое в 784 г.¹⁴ Летописец выдвигает в своем рассказе об этом событии то, что Ирина прошла Балканский полуостров от Верии до Филиппополя и отсюда до Анхиала без всяких военных столкновений, занималась строительством городов и в мире возвратилась. Для оценки этого известия следует принять в соображение, что под Верней нужно понимать пограничный с Болгарией город, и что эта мирная военная прогулка по Фракии должна обозначать известного рода общую уверенность в спокойствии на этой стороне Балканского полуострова.

Для характеристики положения дел в Северной Греции имеется еще известие от 799 г. о событиях, последовавших вскоре после устранения от власти и ослепления царя Константина. Как известно, в Афинах Ирина держала в заключении представителей Исаврийской династии, ослепленных сыновей Константина Копронима. Несмотря на то, что она имела все основания полагаться на верность греческого населения Афин, тем не менее, здесь обнаружилось движение в пользу ослепленных царевичей, и составился заговор с целью провозглашения царем одного из них. Само по себе это обстоятельство мало интересно, но останавливают внимание некоторые подробности. Сторону несчастных царевичей поддерживает славянский князь Акамир, начальствовавший племенем велесичей, поселившихся в Фессалии¹⁵, а его подстрекали к тому местные люди, которых писатель называет элладики — новый термин, уже встречавшийся нам выше. Имея в виду, что Афины, где содержались царевичи, были тогда в управлении патрикия Константина Сарантапиха, приходившегося даже родственником царицы, легко поставить себе ряд вопросов к объяснению участия в этом заговоре славянского князя и элладиков.

В самом деле, общая политическая обстановка того времени совершенно ясна. Эллинизм константинопольский, греческий и островной стоит на стороне иконопочитания и поддерживает реакцию против Исаврийцев, положение Ирины опирается главнейше на эллинские элементы. Реакционное движение в пользу ослепленных Исаврийцев питается в Греции, конечно, не эллинскими элементами. Таким образом, славянский князь Акамир и элладики должны представлять собой родственную политическую группу; из этого получается весьма вероятное предположение, что под элладиками нужно разуметь не греков, а смешанное и, главным образом, славянское население полуострова. Ирина легко справилась с заговором, послав в Афины спафария Феофилакта, который указал виновников и, захватив, ослепил их. Хотя движение в пользу Исаврийцев оказалось потушенным на этот раз, но в разных местах греческого полуострова уже в начале IX в. обнаруживается присутствие чуждых этнографических элементов, от которых византийское правительство не стремится вполне освободить Грецию, но только желает поставить их в служебное положение. Чтобы не возвращаться вновь к этому вопросу, считаем нужным войти здесь в дальнейшие подробности относительно славянского элемента в Греции. Собственно о трех славянских племенах сохранились известия: велесичи у Пагасейского залива, о которых упоминают сказания о св. Димитрии; милинги и езериты по склонам Тайгетского хребта, об них сохраняются известия во весь период средних веков; наконец, встречаются отдельные поселения в других местах, между прочим, у Коринфского залива близ города Патр и, может быть, близ Афин. Чтобы судить о политической роли этих племен, осевших в Греции, достаточно остановиться на выяснении нижеследующих данных, касающихся славян у Коринфского залива и у Тайгета.

В северном Пелопоннисе на Коринфском заливе есть город Патры, который в занимающую нас эпоху имел важное значение в торговом и промышленном отношении и едва ли не превосходил самые Афины. В самом начале ГХ в. (805 или 807 г.), в царствование Никифора, Патры подвергались нападению и осаде со стороны славян и были спасены от грозившей им опасности, благодаря заступничеству апостола Андрея, патрона города, который здесь был замучен и мощи которого хранятся в городском соборе. Т. к. событие, о котором предстоит здесь говорить, не занесено в летопись, то имеем основание заключить, что оно не выходило из обычных явлений, происходивших в той отдаленной провинции; в сочинение Константина Порфирородного¹⁶ известие об этом событии попало, вероятно, из местных сказаний о чудесах св. апостола Андрея. При царе Никифоре, говорится в этом сказании, славяне, замыслив восстание, стали опустошать соседние греческие селения, а потом разграбили окружающую Патры равнину и осадили город. По прошествии некоторого времени голод и жажда заставили жителей города вступить в переговоры с осаждающими и условиться насчет сдачи города. Именно в это время и оказана была Патрам чудесная помощь. Оказывается, что стратиг фемы находился тогда в крепости Коринфе, и осажденные, естественно, ожидали, что он прибудет на выручку и освободит их от славян. Ожидая стратига, жители Патр нашли возможным послать на горы дозорщика, чтобы он условленным знаком дал им знать, приближается из Коринфа войско или нет. В случае приближения он должен был склонить вперед данное ему с этой целью знамя; в случае отрицательном знамя нужно было держать прямо. Т. к. ожидаемой выручки не было, то сигнальщик стоял на виду у горожан, держа прямо знамя, случилось, однако, что конь его споткнулся, вследствие чего знамя склонилось вперед, из чего осажденные вывели заключение, что из Коринфа приближается стратиг с войском. В надежде на близкую помощь, они открыли ворота и бросились на врагов; их изумленным взорам ясно представился апостол Андрей, преследующий и побивающий врагов. Следствием этого было то, что варвары, охваченные страхом и удостоверившись собственными глазами, как святой апостол помогает жителям города Патр, сами прибегли с молитвами в честной храм его. Когда же императору донесено было коринфским стратегом о происшедшем, то он сделал распоряжение, чтобы славяне со всеми их семьями, родством и со всем имуществом записаны были за храм апостола в митрополии Патры. С тех пор записанные за митрополию славяне приняли обязательство содержать стратигов, царских посланцев и иностранных послов, когда они останавливаются в Патрах. Для этого они имеют своих трапезарей и поваров и доставляют все потребное на изготовление стола, т. к. митрополия ни о чем не заботится, а сами славяне по разверстке и складчине всей общины вносят все необходимое по этой статье ¹⁷.

Вся обстановка, в которой происходит рассказанное событие, обличает современный событиям рассказ и, в свою очередь, служит оправданием того факта, который и в X и XI столетиях мог быть наблюдаем и исторически засвидетельствовал зависимость славянских крестьян от митрополии Патр. Официальное подтверждение тому находится в синодальном послании патриарха Николая II (1084–1111) к царю Алексею I Комнину, в котором патриарх защищает привилегии митрополии Патры, дарованные ей царем Никифором по случаю чудесного избавления города от варваров, как названы в этом акте славяне.

Что касается славянских поселений в других местах Греции, наиболее данных сохранилось о милингах и езеритах, живших в горных ущельях по склонам горы Таигета. Они неоднократно доставляли много хлопот византийскому правительству набегами на населенные греческие места и восстаниями. Хотя большинство их обращено было в христианство духовенством митрополии Патр, но все же исключительность положения их и известная внутренняя самостоятельность удерживается весьма продолжительное время ¹⁸.

В начале XIII в., по завоевании Греции крестоносцами IV крестового похода для подчинения милингов франки должны были построить две крепости, Мистру и Майну. Рифмованная французская хроника, известная под именем Морейской, дает весьма любопытные сведения не только о политической роли этого свободолюбивого славянского племени, но и об особенностях его быта и административного устройства¹⁹. Когда милинги принуждены были сдаться франкам, то они поставили условием, чтобы за ними была сохранена их свобода, чтобы на них не было наложено податей, и чтобы вассальные отношения их были понимаемы в том смысле, как в прежнее время господства империи²⁰. Автор хроники вполне понимает, что франки в этом случае имели дело со славянами ²¹.

Не останавливаясь более на вопросе о славянских поселениях в Греции, который в половине прошедшего столетия слишком занимал умы греческих и славянских ученых и который, будучи приведен к его реальному значению, не может в настоящее время служить камнем преткновения и соблазна даже для греческих патриотов, сверх меры чувствительных к вопросу о чистоте своей расы, переходим к заключительной оценке поднятого Фальмерайером горячего спора²². Несмотря на увлечение и сознательное нежелание признаться в ошибках, которые были ясно доказаны, несмотря на то что, как теперь можно считать несомненным, он всем пожертвовал эффекту чрезвычайного открытия и заведомо несостоятельного обобщения, Фальмерайер оказал бесспорную и притом весьма ценную услугу науке. Прежде всего он побудил греков и славян глубже заняться исследованием источников и точней определить область распространения славян по Греции. Особенно важными результатами сопровождались исследования, направленные к выяснению географических терминов и местных имен на греческом полуострове, а равно элементов славянского языка в новогреческом. Что касается местных имен, в этом отношении остается значительная разность в выводах между греческими и славянскими учеными. Гопф допускал на 40 географических имен одно славянское. Папарригопуло считал возможным полагать одно славянское имя на десять греческих. Славянские и русские ученые держатся мнения, что три четверти географических имен в Греции славянского корня. Греческий национальный взгляд особенно резко выражен у Сафы²³, но нужно признать, что он стоит на неверной дороге. Он отрицает славянство за такими, например, словами, как Елова, Соха, Пескова, Старова. Он даже утверждает, что чуждые поселения в Греции были совсем не славянские, и доказательство на то приводит в том, что у писателей, поселившихся в Греции, этнографический элемент именуется Σ9λάβοι, а не Σλάβοι. Выводы о влиянии славянского языка на новогреческий можно находить у Крека и у Миклошича.

Борьбой с теорией Фальмерайера открывается пробуждение интереса к средневековой греческой истории, которою греки пренебрегали более, чем это следовало. С тех особенно пор начали изучать древних писателей, стали искать свежего материала в полузабытых архивных делах, в актах патриархата и различных монастырей, в библиотеках и архивах тех стран, с которыми средневековая Греция имела политические или торговые сношения и связи. Вследствие этого пробуждения появились на свет вновь открытые писатели и памятники литературы духовного и светского содержания, которыми бесспорно доказывается как непрерывность греческой истории, так и принадлежность нынешней греческой нации к тому корню, от которого хотела оторвать греков смело пущенная в оборот теория немецкого ученого. Успехи изучения греческой истории имеют влияние на судьбы изучения славянства, т. к. вновь поступившие в обращение материалы осветили некоторые стороны ранней славянской истории, выдвинув в особенности тот факт, что Византийская империя, приняв в свои пределы много славянского населения и не успев поглотить или ассимилировать его, не может быть понимаема и изучаема в смысле прямого и естественного продолжения эллинской истории, подобно тому как империя Карла Великого не есть продолжение Римской империи.

Значение греческого и многообразных инородческих элементов в судьбах истории Византии остается до сих пор далеко еще не выясненным в существенных подробностях вопросом.

В полемике, возникшей по поводу выраженных Фальмерайером мнений об уничтожении греческой национальности в Греции, между прочим, обращено было внимание на следствия моровой язвы, свирепствовавшей в 746/47 г., которая истребила громадное количество населения на Балканском полуострове, на островах и в столице империи. Чтобы несколько восполнить образовавшуюся вследствие того редкость населения, правительство прибегало к разнообразным мероприятиям колонизации. Во Фракию двинута была волна поселений из Сирии и Армении, чем достигались столько же экономические цели, как и политические — введение восточных этнографических элементов в занятую славянами область. Что же касается Константинополя, сюда колонизация направлялась из Греции и с островов, т. е. здесь правительство также преследовало политические цели, усиливая в столице эллинский элемент²⁴. И это тем более заслуживает внимания, что между Исаврийцами Константин был самый сознательный представитель иконоборческой политики и самый энергичный борец за представительство восточных этнографических элементов. Конечно, следствием его распоряжений могло быть усиление славянского движения на греческом полуострове, и без того потерявшем значительную часть населения от моровой язвы; но это не имело такого значения, как если бы сама столица империи не предохранена была от неизбежного и значительного наплыва со стороны армянских, сирийских и славянских колонистов.

Константин, принимая в столицу греческое население, подчинялся господствовавшей в Византийской империи политической тенденции держать сторону эллинизма и оставить за эллинским народом господствующее положение в Церкви и в администрации. Если только исаврийские императоры в иконоборческой своей системе проводили антиэллинскую политику, то усилением греческого населения столицы они наносили непоправимый удар своим планам. Английский историк Бэри близко подходил к оценке намеченного нами факта в следующих словах по поводу моровой язвы и ближайших последствий: «С одной стороны, громадное число обитателей Греции, державшихся эллинских традиций, или погибло, или было переселено на новые места, где оно подвергалось новым влияниям. С другой стороны, огромная часть населения Константинополя, среди которой сохранились римский обычай и римская традиция, будучи сметена с лица земли громадной смертностью, была заменена чистыми греками, которые не испытывали римского влияния, но подверглись некоторым воздействиям чрез сношения с славянами. Совершался постепенно двойной процесс в Константинополе: новые греческие поселенцы подверглись влиянию византинизма, и в то же время Константинополь стал эллинизироваться в большей степени, чем прежде. Это был важный шаг на пути к образованию эллинской национальности, к каковой цели неуклонно стремилась Византийская империя. Следует особенно подчеркнуть тот факт, что эти перемены отмечают конечное отделение империи от древнего мира и усвоение ею вполне средневекового характера»[46].

Несомненно, в этих словах кроется важный смысл и глубокое понимание истории Византии, хотя автор и удержал старый термин «поздняя Римская империя». Роковым несчастьем для этой империи была именно тенденция дать преобладание эллинизму, хотя инородческие элементы врывались в него со всех сторон и громко заявляли о своих правах на признание. Не подлежит сомнению, что вследствие исключительной по нетерпимости церковной политики константинопольского патриарха в V и VI вв. отторглись от церковного единения с Греческой Церковью Сирия, Палестина и Египет Какие печальные политические последствия имело это отпадение, мы отметили выше при изложении истории первых арабских завоеваний. Теперь, в период иконоборческой смуты, в связи с религиозными спорами о поклонении иконам выступают на первый план национальные идеи. Восток вооружается против Запада, и наоборот, и правительство прибегает к мерам искусственной колонизации и размещения народов, чтобы уравновесить эту борьбу и овладеть движением, хотя бы на короткое время. Официальный правительственный тон всегда одинаков: эллинская ли династия на престоле или инородческая — она необходимо находится под влиянием эллинской культуры и разделяет воззрения православной Церкви, господствующей в империи и неразрывной с византинизмом.

Давно уже отмечен любопытный факт: от почти неграмотных или малограмотных родителей во втором уже поколении идет линия высокообразованных и вполне посвященных в тогдашнюю школу людей. В течение иконоборческого периода основная задача византинизма концентрировать все эллинское и давать ему полное преобладание в Церкви и администрации, отсекая чуждые эллинизму элементы, по-видимому, была достигнута. Девятый век и утверждение Македонской династии представляют больше единства в церковной политике и, безусловно, больше последовательности и метода во внешних сношениях с соседями, чем предыдущие эпохи. Но присущая византинизму односторонность, проистекающая из указанной выше роли в нем эллинизма, лишила его податливости и приспособляемости к постоянно нарождавшимся новым историческим условиям, без чего он не оказался способным к эволюции.

Глава XII

Царь Никифор I. Споры двух империй из-за Венеции. Внутренняя деятельность. Преподобный Феодор Студит

Царица Ирина была единодержавной владычицей в течение пяти лет, с 797 по 802 г. Часть этого времени главное влияние на дела имел евнух Ставракий, а после его смерти в 800 г. — его соперник, евнух Аэций. Тот и другой временщики нашли себе при дворе своих приверженцев, и влияние политических партий отражалось на внешних и внутренних делах, не говоря уже о постоянном раздоре церковных партий. Трудно при таких условиях стать на сторону Ирины и говорить о твердости ее характера и последовательности в системе управления. Напротив, нередко собственное ее положение подвергалось опасности вследствие излишней слабости ее и доверия к любимцам. Ирина, устранив сына от власти, открывала дорогу честолюбивым притязаниям вождей придворных партий и предводителей военных отрядов. Ей необходимо было принять во внимание вопрос о преемнике и разрешить династическое затруднение, неизбежно имеющее возникнуть, или кооптацией, или браком, но она об этом не думала, или ей не позволили отнестись самостоятельно к этому делу ее советники и любимцы.

Перед самой смертью Ставракий имел намерение произвести переворот и даже подготовил в столице заговор, подкупив деньгами стоявшие в Константинополе полки. Но за ним следил Аэций, и царица приняла своевременные меры к обузданию Ставракия и ограничению его власти среди войска ¹. По смерти Ставракия все влияние перешло к Аэцию, но и этот последний, оставляя царице весь внешний блеск власти и обаяние всеобщего поклонения, под рукой принимал меры к тому, чтобы отыскать преемника Ирины, который основал бы новую династию. Последние годы Ирина была наверху счастья, ей удалось осуществить неслыханные доселе притязания. В законодательных актах, изданных в ее царствование, она обозначала: «Ирина, великий царь и автократор ромэев». Во всем блеске она сделала необычно торжественную процессию в Пасху 799 г., которая так описана в тогдашней летописи: «Из церкви свв. Апостолов она проследовала в позлащенной колеснице, в которую были впряжены четыре коня белой масти; по четырем углам колесницы были четыре патрикия: Вардан, стратиг фракисийский, Сисинний, стратиг Фракии, Никита, доместик схол, и Константин Воила; при этом царица бросала народу щедрые подачки»². В Константинополе она пользовалась большой популярностью, обласканные ею монахи и духовенство оказывали ей всюду почет и внимание. По отношению к столичному населению царица издала ряд законодательных, в высшей степени либеральных мер; так, сняты были с городских жителей повинности, облегчены были таможенные пошлины для ввозимых в город товаров. Этими мерами она приобрела себе имя большой благотворительницы.

И тем не менее, под Ирину подкапывались окружавшие ее царедворцы. Аэцию предоставлено было слишком много власти. Он командовал двумя фемами на востоке: Анатоликой и Опсикием; брат же его Лев имел под своим начальством фемы Фракию и Македонию. Когда, таким образом, значительная часть военных сил была во власти всесильного временщика, Ирина оказалась игрушкой в руках партий. В 802 г. явившееся в Константинополь посольство от Карла Великого с предложением Ирине брачного союза могло бы разрешить назревший вопрос о наследстве, но тогда уже был готов заговор в пользу насильственного переворота ³, которым воспользовались, однако, не те, кто его подготовил. В то время как франкские послы были еще в Константинополе, когда обсуждался вопрос «о соединении Востока и Запада», 31 октября произошел совершенно неожиданный переворот. Аэций и стоявшая вместе с ним заодно военная партия, считая почти выполненной свою политическую программу, мало церемонились с партией служилой византийской аристократии, которая в это время успела сплотиться.

Современный событиям летописец так описывает наступивший переворот: «Октября 31-го, индикта II, в 4 часа ночи с воскресенья на понедельник патрикий и главный логофет Никифор свергнул с престола благочестивейшую Ирину попущением Божиим, неисповедимыми судьбами по множеству грехов наших. На стороне его были патрикий и доместик схол Никита и брат его патрикий (и стратиг Фракии) Сисинний из рода Трифиллиев, злых клятвопреступников. К той же партии принадлежали патрикий Лев Серандапих, патрикий Григорий Мусулакий, патрикий и квестор Феоктист и патрикий Петр, привлекший на свою сторону некоторых начальствующих лиц из стоявших в столице полков».

Как видно, во главе движения стояли высшие лица гражданского и военного управления, а Серандапих находился даже в родстве с Ириной- это, конечно, содействовало успешному выполнению переворота, а кроме того, ночное время и недомогание царицы, бывшей в то время в своем любимом дворце Елевферия. Заговорщики обманули стражу около Большого дворца и были свободно пропущены через ворота Халки. Они выдавали себя за исполнителей воли Ирины, которая будто бы под давлением Аэция, желавшего провозгласить царем своего брата, предпочитает возвести на престол логофета Никифора. Таким образом, в ту же ночь совершилось во дворце провозглашение Никифора, а утром коронование в церкви св. Софии. Находившаяся уже под крепкой охраной Ирина принуждена была принять совершившийся переворот и признать Никифора в царском достоинстве. Вынудив у нее признание, где спрятаны ее сокровища, Никифор сначала назначил ей пребывание на острове Принкипо, но через несколько дней заключил под крепкую стражу на острове Лесбосе, где она и умерла в августе 803 г.

Непродолжительное царствование Никифора от 802 по 811 г., представляя значительный интерес с точки зрения падающих на это время событий, не может быть понято и изложено в надлежащем освещении за скудостию и односторонностью летописных известий. В особенности трудно отделить то, что принадлежит личной инициативе и самостоятельному почину Никифора, от унаследованного из предыдущего времени и обязательного для него как члена партии, произведшей политический переворот. Весьма понятно, что Никифора выдвинула враждебная Ирине и ее церковной политике партия: самое его происхождение из провинции Писидии может указывать на его иконоборческие симпатии; к тому же заключению по отношению к его политическим взглядам приводит и то обстоятельство, что константинопольские полки оказались на его стороне, и что войска малоазийских фем, за исключением движения в пользу Вардана, не обнаружили недовольства по случаю переворота. Если вспомнить, как при Ирине чувствительны были военные части ко всякой перемене в политике, то должны будем согласиться, что за Никифором была военная сила, которою Аэций, несмотря на командование главными фемами, далеко не мог распоряжаться. Но нужно отдать справедливость царю Никифору, что он не заявляет себя на престоле человеком партии, но старается действовать в государственных пользах. Так следует понимать то, что сына своего Ставракия, коронованного патриархом Тарасием в 803 г., он женил на афинянке Феофано, родственнице царицы Ирины, как будто желая этим подать добрые надежды приверженцам прежнего правительства.

Предыдущая деятельность Никифора прошла в финансовых ведомствах, вопросы о налогах, податях и таможенных пошлинах составляли его специальную область занятий; и в этой столь важной для государственного хозяйства сфере сделаны им важные улучшения и преобразования, которые не были поняты современниками, подверглись порицанию и осмеянию и сравнены по тяжести с египетскими казнями. Не будучи подготовлен к военным делам, он тем не менее лично участвует в главных походах, от которых зависели судьбы империи, и, как увидим, на войне в трагической обстановке потерял жизнь. Во внутренних и внешних делах в первые годы IX в. назрели вопросы первостепенной важности, с которыми необходимо было считаться и которые нужно было решать так, чтобы не слишком пострадали существенные интересы империи. И нужно признать, что царь Никифор оказался не ниже предъявленных к нему потребностями империи задач. По важности для всего последующего времени и по исключительному значению для занимающего нас периода первое место следует отдать сношениям с новообразованной Западной империей. В то время как в Константинополе происходили описанные события, послы Карла Великого как раз были очевидцами сего происшедшего и должны были оставить столицу Восточной империи, не достигнув той цели, ради которой начаты были переговоры с Ириной. Новое правительство, во всяком случае, не могло продолжать этих переговоров и потому, что держалось других воззрений на предстоящие империи задачи в Италии. Но, отпуская франкское посольство, Никифор присоединил к нему своих уполномоченных, которые имели передать Карлу сведения о восшествии на престол Никифора и, может быть, предложения по поводу вновь народившегося вопроса о двух империях. С точки зрения Восточной империи притязания Карла на титул императора стали еще более спорными, с тех пор как на Востоке оказался носителем императорской короны законно избранный сенатом и народом и коронованный патриархом мужчина* а не женщина, как это было. Вследствие этого сделанные Карлом предположения насчет заключения мира не встретили в Константинополе сочувствия и оставлены без ответа.

Предстояло прийти к соглашению не только по отношению к границам, т. к. две империи пришли в соприкосновение вследствие завоеваний Карла, но и выяснить сферу политического и церковного влияния обеих империй. Равеннский экзархат, обнимавший сделанные Юстинианом завоевания в Италии, включал в себя Венецию и Истрию, управляемые, впрочем, отдельным дукой. В Истрии было несколько значительных городов, дававших империи дань. С течением времени итальянские владения утрачены были, за исключением Неаполя и некоторых других приморских городов, вследствие лангобардских завоеваний, а после присоединения лангобардских областей к Франкскому государству своими остатками территориальных владений в Южной Италии и несколькими приморскими городами в Средней, Восточная империя вошда в непосредственное соседство с Западной. В одной из предыдущих глав мы достаточно останавливались на возникавших из-за этого соседства затруднениях, которые постоянно держали в напряженном состоянии византийского стратига. Но южноитальянские владения, которыми византийское правительство дорожило больше ради традиции и из самолюбия, до известной степени были обеспечены тем, что Византия владела флотом и постоянно могла доставить в Сицилию военные средства, между тем у Карла военного флота не было. По отношению к южноитальянским владениям, кроме того, Византия выработала уже определенную систему и успела составить в Италии свою партию, которая и поддерживала ее притязания.

Не то в Северной Италии: здесь распространение франкской власти наносило непоправимый ущерб остаткам византийских владений в Венеции и Истрии, т. к. недоставало в этих областях ни греческого населения, ни церковного влияния, исходящего из Константинопольского патриархата, и т. к. образование фриульской марки и имело своей целью поглощение этих византийских владений. Независимо от всего остального, здесь образовалось прочное церковное устройство под главенством Аквилейской епископии, которая распространяет свою церковную власть на Норик и Паннонию. В этих областях суждено было в IX в. разыграться ожесточенной борьбе политических и церковных притязаний, начало которых относится еще к концу IV в., когда 8 местных епископов жаловались императору Маврикию, что франки насильственно вторгаются в их церковные области с миссионерскими целями. Нам необходимо войти здесь в некоторые подробности с целью выяснения политической и церковной миссии, предстоявшей Западной империи на ее восточной окраине.

Начало христианской просветительной деятельности в гористо местности между верховьями Дуная, Адриатическим морем и Бодеским озером падает на время самостоятельности Баварского герцогств. В конце VII в. прибыл в Баварию св. Руперт, епископ Вормса, которому и принадлежит как просвещение герцога истинным христианство, так и основание главного в стране христианского учреждения, монастыря св. Петра в Зальцбурге, который сделался рассадником христианства по всей окрестной стране. Второй проповедник был св. Еммерам, епископ Пуатье. Он пошел с проповедью христианства за границы Баварии в землю славян и аваров, которые при виде его «завыли, как волки». Память его деятельности сохранилась в основанном им монастыре в Регенсбурге. В 739 г. по приглашению герцога Одило прибыл в Баварию св. Бонифаций и положил основание церковному устройству Баварии. Основаны были четыре епископии: в Пассове, Зальцбурге, Фрейзингене и Регенсбурге; все эти епископии принимали участие в распространении христианства у соседних славян. С тех пор как Бавария вошла в состав монархии Карла Великого, как герцог Тассило III был обвинен (787) в государственной измене за союз с аварами против франков и заключен в монастырь, границы Франкского государства доходили на восток до р. Энжи (Enns), впадающей в Дунай. Эта река составляла границу между Баварией и Аварией, или Гуннией, т. е. аварской землей, здесь была пограничная линия затронутой христианской культурой страны и огромных областей, занятых частию народом тюрко-татарского происхождения, частию славянами.

Ближайший славянский народ, живший на юге от Энжи, назывался хорутане, самое крайнее, вдавшееся на юго-запад славянское племя, всего ранее подвергавшееся воздействию западной культуры и христианского просвещения. Судьба авар была решена Карлом уже в то время, как они позволили себе стать на сторону баварцев. Хотя они отправили к Карлу посольство для переговоров о границах, но в 791 г. против них был предпринят первый поход, сопровождавшийся страшными опустошениями аварской страны и имевший последствием уничтожение аварских крепостей до р. Рааба. С не меньшим успехом подобные походы построены были в 795 и 796 гг. Каролингская летопись дает подробное описание этих походов, в которых франкским вождям, маркграфу Эриху Фриульскому и Герольду, шурину Карла, имевшим на своей стороне хорутанского князя Звонимира, удалось почти уничтожить страшное доселе по силе Аварское царство. Громадные сокровища, найденные в главном аварском хринге на р. Тиссе и в каганском дворце, были так разнообразны и многоценны, что их обращение во Франкском государстве временно произвело падение цены драгоценного металла и сильное вздорожание жизненных средств⁶.

Непосредственная германизация этой самой западной альпийской ветви славянства начинается в обширных размерах с конца VIII в. С точки зрения восточноевропейской истории, не лишено значения точней обозначить пределы распространения славянства в альпийских областях, т. е. в нынешней Австрии. Конечно, результаты исследования будут далеко не лестны для славян, они отступают здесь весьма далеко против первоначальных поселений. Можно полагать границей древнего Расселения славян на юго-западе линию от Аквилеи на Фриуль, к верховьям Дравы, Зальцбургу и Чешским горам⁷. Со времени распространения франкского могущества эта линия стала постепенно отступать на восток. Германизация направляется здесь двумя путями. Прежде всего на восток от Баварии, в области распространения древних альпинийских славян и словинцев. К выяснению этой стороны дела важные свидетельства имеются в дарственных грамотах баварских герцогов и немецких королей, преемников Карла, в пользу местных монастырей. Так, в 770 г. герцог Тассило жертвует церкви св. Петра местность между Иннихеном и Линцем «даже до пределов славянских», каковая местность была издавна необитаема по причине «неверного славянского народа», который предстояло привести к познанию истины. В 777 г. тот же герцог дарит вновь основанному им монастырю на р. Кремже несколько участков, заселенных славянами, которые занимались земледелием и добыванием соли. В грамоте есть намеки на устройство и форму жизни этих славян, причем названы их старшины, Талиуб и Спаруна, и указаны как такие земли, которые заняты с согласия правительства, так и по самовольной заимке⁸. В одной грамоте Людовика Немецкого читаем: «Наш дед Карл дал своим верным позволение для увеличения церковных владений занимать свободные земли в Паннонии». Таким образом, по окончании походов в Аварию, сопровождавшихся разгромом Аварской державы, открылась широкая волна немецкой колонизации, т. к. свободные земли щедро раздавались военным людям и монастырям.

Не менее того германизация шла на юго-восточном направлении, в страну славян хорутанских. В этой области культурная и просветительная деятельность Германской империи и латинской Церкви шла из Зальцбурга. Еще в 796 г. сын Карла Пипин поручил пастырскому попечению зальцбургского епископа Арно новоприобретенные земли в Хорутании и Паннонии. В 798 г. Карл подтвердил распоряжение сына и приказал Арно отправиться к славянам, чтобы расположить и приготовить их к принятию христианства. Этот деятельный исполнитель воли германского короля несколько времени пробыл в Хорутании и Паннонии и лично положил начатки церковной организации в этих странах, которая скоро, впрочем, встретилась с противоположной волной христианской миссии, направлявшейся из Константинополя и связанной с именем славянских просветителей Кирилла и Мефодия. Уже указанное обстоятельство придает рассматриваемому вопросу широкий исторический интерес и побуждает выяснить основания, на которые опирались в конце IX в. в своем церковном споре Восточная и Западная Церковь. Для освещения этого вопроса весьма важное значение имеет полуофициальный памятник, составленный в 871 г. от лица Зальцбургской архиепископии и защищающий ее права на церковную власть у хорутан. Составитель этой замечательной записки начинает историю обращения Хорутании со времени Само и, между прочим, высказывает мысль, которая и доселе еще не может считаться окончательно опровергнутой, что зерно державы Само было именно в Хорутании¹⁰, и что он был князем хорутан. Чем ближе подходит составитель к своему времени, тем больше имеет он под рукой исторического материала, который служит ему для обоснования той мысли, что со времени подчинения этой страны Зальцбургу в течение 75 истекших лет ни один епископ, откуда бы он ни пришел, не имел духовной власти в этой пограничной земле и ни один чужеземный пресвитер не смел более трех месяцев исполнять там церковные требы…

Хотя записка эта имеет полемическую цель — доказать исконное право зальцбургского духовенства на спорную область, но исторические справки в ней получены из хорошего источника и незаменимы для истории страны. Немного спустя после Само авары стали делать жестокие насилия хорутанам. Тогдашний князь их, Борута, вступил в соглашение с баварцами и при помощи их победил авар, но должен был вместе с тем признать над собой и над соседними славянами (в Крайне) власть франкских королей; в обеспечение же своей верности дал в заложники своего сына, который был воспитан в франкских обычаях и в христианской вере.

По смерти Боруты правил хорутанами уже воспитанный в иноземных обычаях Горазд, а после него — Хотимир. Таким образом, уже в VIII в. до времени Тассило хорутанские славяне начали подвергаться влиянию германцев. В записке Зальцбургской архиепископии с особенной настойчивостью выставляется то обстоятельство, что первые проповедники и духовные руководители христианских князей в Хорутании происходили именно из Зальцбурга. Так было до франкского господства, во время управления Зальцбургской Церковью епископа Виргилия; так продолжалось и после, со времени распоряжения Карла Великого, подчинившего вновь завоеванные страны на восток и юг от Баварии пастырскому попечению архиепископа Арно, который посвящал священников и посылал их в славянские земли к князьям и вельможам.

С течением времени сочтено было полезным дать славянам своего епископа; для этого достойным лицом оказался Феодорик, которого послали в славянские земли — к хорутанам и их соседям за р. Дравой. Занимающая нас записка зальцбургского анонима продолжает и далее описывать заслуги преемников архиепископа Арно в распространении христианства у славян. Как можно видеть, подчиненное ему духовенство не ограничилось ближайшими к Баварии областями, но имело притязание на Паннонию, куда с конца IX в. направлена была деятельность греческого духовенства. С начала IX в. области на восток от Баварии, открывшиеся для германизации и латинского церковного влияния, составляли род заслона для обеих империй; некоторое время Византия не обращала внимания на свои восточные окраины, заслоненные аварскими и славянскими поселениями; в конце IX в. среди самих славян обнаружилось политическое и церковное движение, которое не без влияния, конечно, со стороны Константинополя обратило их от Запада на Восток и сопровождалось важными последствиями в истории Византии. Для ближайшего времени интересы империй сталкивались, однако, не здесь, а на побережье Адриатики.

Прежде всего обращает на себя внимание важный процесс, постепенно подготовляющийся в дукате Венеция, которая и после падения экзархата (756), и после подчинения Лангобардского королевства (774) продолжала оставаться под властью империи, хотя утверждение господства Каролингов в Италии ставило ее в весьма затруднительное положение. Находясь под управлением византийской военной власти magister militum, который имел в подчинении и Истрию, дукат, или герцогство, Венеция, под которым следует понимать целый ряд городов и торговых поселений, начиная от Аквилеи и Градо и продолжая до устьев Бренты, в занимающее нас время еще только вступал на путь политического обособления и с большим искусством воспользовался для этого своим положением между сферами влияния двух империй¹¹. Без сомнения, Венеции было бы невозможно достигнуть блестящего материального положения и политической самостоятельности, если бы ее не оберегала взаимная боязнь и соревнование двух сильных соседей. Уже в конце VIII в. здесь заметна попытка избирать наследственных дук, которые притом при своей жизни назначали себе в соправители сыновей или родственников. Византийское правительство смотрело сквозь пальцы на это отступление, лишь бы дука признавал себя в зависимости от империи. Дальнейший шаг к обособлению состоял в учреждении своей епископии в Оливоло, чем ослаблялась связь с Истрией и с патриархатом Градо. Покровительствуемая за свою верность императорским флотом и имея торговые привилегии для своих купцов, которые плавали по всем морям империи и вели прибыльную торговлю с восточными приморскими городами, Венеция очень ясно понимала свои выгоды и хорошо определяла свои отношения к западному и восточному императорам. Организуя итальянское управление, Карл Великий не мог не уступить Венеции некоторых торговых преимуществ в Италии, но, когда прекратились сношения с Византией, он сделал распоряжение о том, чтобы венецианским купцам был запрещен доступ в области прежнего экзархата. Скоро обнаружилась в Венеции борьба духовной и светской партий, первая тянула на сторону франкского, вторая — греческого влияния. Для патриарха Градо это был неизбежный исход, когда Истрия вошла в пределы Франкской монархии. Около 798 г. дука Венеции Маврикий умертвил патриарха Иоанна, на место которого был возведен его родственник Фортунат. Этот последний пользовался личным расположением Карла и сумел благорасположить его к церковной партии и охладить к светской власти в Венеции. В связи с этим по случаю раздоров, в правительственных светских кругах несколько трибунов и нобилей приняли сторону Фортуната и, переселившись во франкскую часть Северной Италии, выбрали дукой одного из трибунов по имени Обелерий. Это было в 803 г. и совпадало с первыми, далеко не удовлетворившими Карла сношениями его и переговорами с царем Никифором. По установившемуся обычаю, дука Обелерий выбрал себе в соправители брата своего Беата и хотел, по-видимому, начать новую эру в истории Венеции, переселившись в Маламокко и Риальто вместе с правительственными учреждениями и знатными фамилиями, и поставить на место епископа в Оливоло диакона Иоанна из своих приверженцев.

Как смотреть на происшедшие в Венеции в 803–804 гг. события? Не может быть сомнения, что это обозначало преобладание в стране императорско-германскои партии, т. к. ясно, что новый дука вступил на место дук, назначенных византийским правительством. Что в особенности заслуживает внимания: Обелерий снарядил флот и направил его в Далмацию, где к нему присоединились византийский дука Павел и епископ Зары. Таково было положение дел, обозначавшее антивизантийское движение по всей Истрии и Далмации. В начале 805 г. оба венецианские дуки и приставшие к ним далматинские уполномоченные, дука Павел и епископ Донат, явились к Карлу с подарками и дали ему ленную присягу на те владения, которые принадлежали Восточной империи. Чтобы оценить всю важность этих событий, которые, впрочем, имели слишком эфемерное значение по своей непродолжительности, достаточно сказать, что это давало бы, прежде всего, Карлу в руки венецианский и далматинский флот, без которого он не мог считать себя в спокойном обладании Италией, затем он приобрел бы этим несравненные преимущества для осуществления своих политических и церковных панов в соседних с Далмацией славянских землях. Словом, Западная империя без борьбы и без потери одним ударом наносила Восточной империи такое чувствительное поражение, которое лишало бы ее политической роли на Балканском полуострове.

Но и в Византии понимали значение Венеции и Далматинского побережья. Император Никифор весной 806 г. отправил флот под командой патрикия Никиты с целью возвращения к повиновению отложившиеся области. По-видимому, не было оказано сопротивления ни в Венеции, ни в Далмации. Венецианский дука Обелерий получил от византийского правительства титул спафария, а его соправитель Беат взят в Константинополь и там удержан под разными предлогами, точно так же и епископ Оливола Христофор. Весьма любопытно, что указанный поворот в положении дел совершался на глазах короля Пипина, которому по акту раздела 6 февраля 806 г. достались Венеция, Истрия и Далмация; присутствие на месте императорского патрикия Никиты и внушительный флот без особенных затруднений восстановили в этих областях власть восточного императора. В 807 г. заключено было перемирие на условиях сохранения произведенного в пользу Византии переворота. По истечении срока перемирия в следующем году снова появился здесь императорский флот под командой патрикия Павла, который имел целью не только защиту византийской провинции, но даже, как показали события, и наступление. Именно, весной 809 г. греческий флот сделал нападение на соперничествовавший с Венецией город Комаккио в долине р. По. Хотя предприятие не было из удачных, тем не менее, из него видим, что царь Никифор далеко не считал потерянным положение дел в Северной Италии. Но вслед за тем произошли события, давшие неожиданный поворот отношениям между империями.

Только что патрикий Павел удалился со своим флотом, как на Венецию сделал нападение король Пипин и в течение шестимесячной осады поставил правительство и богатых венецианских купцов в необходимость переходить из Риальто в Маламокко и другие города, представлявшие трудный доступ для франкской армии. Но в конце концов Пипин одержал верх, принудив к сдаче последний оплот венецианцев и захватив в плен дуку Обелерия и его соправителя. Это была полная победа Западной империи, Венеция должна была признать свою зависимость от Карла и обязаться к ежегодной дани. Многие знатные венецианцы уведены были пленными во Францию. Король Пипин замышлял уже поход в Далмацию, но его остановило приближение византийского флота под командой патрикия Павла. Так сложились обстоятельства на границе между двумя империями в 810 г. Для Византии, несомненно, это была весьма чувствительная потеря, трагический смысл которой усматривается из того, что царь Никифор оказался в то время не в состоянии сделать еще напряжение для борьбы с франками, потому что Восточной империи угрожала гораздо более серьезная и непосредственная опасность со стороны Болгарии. Нужно оценить положение, в котором находился в это время царь Никифор, чтобы понять принятое им решение — начать с франками переговоры на тех условиях, на каких они были прерваны им семь лет тому назад. Весной 810 г. отправлен был им спафарий Арсафий к королю итальянскому Пипину для начатия переговоров о мире. Но т. к. Пипин умер летом этого года, то Карл пригласил его к себе в Ахен, где происходил обмен мнениями насчет самого существенного вопроса, решения которого Карл домогался, — о Западной империи.

Весной 811 г. Арсафий прибыл с письмом Карла в Константинополь, в котором Карл приветствовал Никифора как брата, давал понять, что Венеция, Истрия и Далмация могут быть снова уступлены Византии, если только за ним будет признан титул императора, титул βασιλεύς, каковым доселе пользовался только император византийский, и, наконец, уведомлял, что для установления точных условий договора прибудет специальное посольство. Когда франкское посольство, состоявшее из базельского епископа Геито, графа Гуго Турского и др. лиц, прибыло в Константинополь, оно не нашло в живых Никифора, погибшего в войне с болгарами. Вновь избранный на царство Михаил Рангави дал согласие на установленные предварительными переговорами условия и отпустил франкское посольство, присоединив к нему своих уполномоченных-митрополита Михаила, протоспафария Арсафия и Феогноста-с богатыми подарками для Карла и с поручением обменяться мирными грамотами. В 812 г. Карл подписал договор об уступке Византии спорных областей на севере Италии и Далматинского побережья и, в свою очередь, торжественно приветствован был со стороны византийского посольства титулом императора. На возвратном пути через Рим посольство виделось с папой Львом, который вручил ему подписанный им акт церковного мира между Римом и Константинополем. В свою очередь, константинопольский патриарх не замедлил отправить в Рим синодик, которым покрывались любовью и братским общением все предшествовавшие недоразумения и раздоры. Таким образом, восстановился мир и доброе согласие между старой и новой империей.

Бросая взгляд на взаимное положение империй и взвешивая громадное политическое и торговое значение спорных областей, мы должны признать, что Карл щедро платил восточному императору за благоприятное для него решение вопроса об императорском титуле. В самом деле, вопрос шел не только об отказе от добытых оружием областей, но вместе с тем западный император оставлял за Византией все выгоды морского преобладания и жертвовал до некоторой степени раскрывшейся перед ним на Дунае и в Далмации сферой влияния на новые народы, которые оставались еще чужды христианству и культурной жизни. Эти уступки были оценены византийскими государственными деятелями, которые на этот раз оказались сговорчивей, чем семь лет назад, и решились пожертвовать дорогой фикцией единой империи на земле в пользу непосредственной и реальной выгоды. Но самый большой выигрыш выпал на долю третьих лиц: Ахенский мир особенной статьей гарантировал границы и торговые права Венеции. Эта статья впоследствии постоянно повторялась в договорах с римскими императорами германской нации, она касалась Истрии и Фриуля и берегов Адриатики от Равенны и Комаккио до Анконы, где венецианцам предоставлялось право свободного передвижения с торговыми целями под условием платы незначительной пошлины. Очень любопытно отметить тот пункт договора, которым венецианцы обязывались давать императору помощь морскими силами в том случае, если он идет войной на славян¹².

В самой Венеции Ахейский договор сопровождался полным переворотом: дука Обелерий отставлен от должности и препровожден в Константинополь, его соправитель Беат бежал в Далмацию. Дукой избран византийский ставленник Агнелл и в помощь ему два трибуна. Центр управления перенесен в Риальто, где новый дука начал постройку дворца для будущих дожей. Находясь в формальной зависимости от Восточной империи и имея определенные договором отношения к Западной, Венеция достигла теперь почти полной самостоятельности во внутреннем управлении и начала приобретать громадное значение как единственный посредник в торговых делах между отдаленным Востоком и Западом. Скоро затем для политического и церковного роста Венеции оказало немаловажное значение совершенно исключительное обстоятельство, именно, перенесение мощей евангелиста Марка из Александрии в Венецию. Во время управления дожа Юстиниана в 819 г. венецианское торговое судно, находившееся в Александрии, прибыло к берегам Венеции с упомянутыми мощами, и со всею осторожностью это ценное приобретение было перенесено в дом правительственных учреждений. На площади Венеции рядом с дворцом дожей по завещанию того же Юстиниана начата постройкой знаменитая базилика св. Марка, патрона Венеции, которая стала национальным памятником и палладиумом Венеции.

Характеристика Никифора наиболее определяется его внутренней деятельностью. Как ни темны краски, наложенные на Никифора современным ему летописцем, все же можно легко видеть, что это был человек большого практического ума, который правильно определил самые слабые места государственного управления и пытался уврачевать их по мере своего уменья. Т. к., главным образом, дело шло о правильном распределении государственных повинностей и податей и т. к. в этом отношении император был суров, не давая пощады ни лицам, ни учреждениям, то понятно, что его финансовая система встретила большое неудовольствие среди современного общества и оставила весьма недобрую о нем память. Попытаемся бросить взгляд на административную деятельность Никифора. Прежде всего он желал обеспечить преемство власти за своим сыном, т. к. иначе та же случайность, благодаря которой он получил царство, могла легко и лишить его приобретенного положения. Хотя сын его Ставракий был мало пригоден к царствованию, тем не менее, он был коронован патриархом Тарасием императорской короной, и его имя стало упоминаться в актах и провозглашениях рядом с именем отца. Династический вопрос и потому занимал царя, что его вступление на престол не обошлось без обычных в Византии военных беспорядков. В феме Анатолика провозглашен был царем стратиг этой фемы патрикий Вардан, военное возмущение сообщилось и другим анатолийским фемам, кроме Армениака. Правда, Никифору удалось разъединить восставших и сделать безопасным Вардана, который сдался на милость царя и постригся в монахи в построенной им обители на острове Проти, но никак нельзя думать, что положение дел на Востоке не внушало серьезных опасений и после того, как восстание было усмирено.

Весьма нелегко представить в надлежащем освещении финансовые мероприятия царя Никифора и вызванное ими раздражение, т. к. неясна цель, какая преследовалась этими мерами, и т. к. нельзя всего объяснить алчностью, коварством и злой волей, как это делает большинство историков. Между тем, у самого главного нашего руководителя для истории этого времени, у писателя Феофана, встречаем чрезвычайно важные указания, взятые частью из действительной жизни, частью из официальных актов, по которым можно заключать, что финансовые меры Никифора вытекали из реальных потребностей того времени и имели целью не интересы частных лиц, а общее благо. Возьмем самый настоятельный вопрос, составлявший жизненный смысл всего иконоборческого периода, от более или менее правильной организации которого зависело существование Восточной империи; разумеется вопрос о военной повинности, о способах набора и содержания военных людей. Чтобы несколько объяснить представляющиеся здесь затруднения, рассмотрим хотя бы одно место, где говорится о принятых Никифором мерах по усмирению мятежа восточных фем¹³. Сказав, что царь конфисковал имущество Вардана, писатель продолжает: «Воспользовавшись этим случаем, он захватил в фемах всех архонтов и земельных собственников и задержал выдачу жалованья военным людям. Да какое слово в состоянии по достоинству изобразить совершенные им в те дни по Божию попущению и по нашим грехам дела?» Легко понять, что писатель в этом случае судит пристрастно и не хочет войти в положение дела: восточные фемы подверглись наказанию за бунт, и царь имел право наложить подобные наказания. Таким образом, предстоящая нам задача может быть понимаема в том смысле, что принятые царем Никифором меры, возбуждающие негодование писателя Феофана, должны быть объяснены с точки зрения их происхождения и преследуемой ими цели. В истории Никифора у Феофана есть исключительная по своему содержанию глава¹⁴, в которой он собрал в один венок все злодейства царя и, приравняв их к египетским казням, изложил в десяти положениях. Нам всегда казалось, что подразумеваемая глава имеет принципиальный смысл и что объяснение ее заслуживало бы отдельного исследования. Остановимся вниманием прежде всего на тех положениях, которые затрагивают военную систему и земельный вопрос-два жизненные явления, слишком тесно между собой связанные в Византии и составлявшие центральное место в ее осуществлении. Отдельно рассматриваемые места Феофана дают мало для понимания, но, будучи сопоставлены между собой и введены в надлежащую историческую обстановку, они получают значительный интерес. Первое обвинение против императора заключается в следующем: «Безбожными приемами ища всячески унизить войска, Никифор выселил христиан из всех фем и определил устроить их в славянских областях, владения же их назначил на продажу. И стало положение хуже неприятельского пленения: многие в отчаянии богохульствовали и накликали неприятельское нашествие, другие же оплакивали родительские могилы и завидовали счастью умерших, были и такие, что надевали на себя петлю, лишь бы освободиться от мучительной жизни. Ибо благоприобретенную недвижимость не в состоянии были взять с собой, и родительскими трудами нажитое добро пропадало даром. И все были в безвыходном затруднении: бедные — по указанным и другим причинам, о которых скажу ниже; богатые же-из сострадания к ним и по бессилию оказать им какую-либо помощь, так как и сами ожидали тяжких бедствий. Это началось в месяце сентябре и окончилось к святой Пасхе. Второе вместе с этим бедствие заключалось в том, что он сделал распоряжение об отбывании воинской повинности бобылями и об вооружении их на счет соседей[47], обязав их доставлять в казну по 18¹/₂ номисм в качестве круговой поруки перед государством».

К земельным мерам относятся еще следующие два бедствия, помеченные у Феофана номерами 3 и 4: это, во-первых, распоряжение о проверке земельных участков и о повышении с них податей; во-вторых, отмена сделанных прежде облегчений в уплате повинностей. Между прочим, в вину императору поставлено и то, что введена плата в 2 кератия на письменные акты[48], может быть, напоминающая наши гербовые пошлины. Итак, мы рассмотрели четыре казни из десяти, относящиеся более или менее к однородной сфере, и, конечно, не имеем никакого основания признать меры Никифора исключительными или особенно жестокими. В частности, что касается выселения военных людей из некоторых фем в славянские области, эта мера так была обычна в империи во все времена, что следует удивляться той картине бедствия, какая нарисована автором. Весьма вероятно, что здесь нужно видеть один из случаев обмена населения Малой Азии и Балканского полуострова, вызванный на сей раз непокорным духом азиатских фем, выразившимся, между прочим, и в возмущении патрикия Вардана и имеющий скоро затем сказаться в бунте Фомы. Но правительство организовало систему переселений на началах наделения землей на новых местах поселения и, конечно, не допускало такого разорения, о каком свидетельствует текст Феофана. Можно заметить, что заключительные слова писателя: «Началось с сентября, а окончилось к Пасхе» — позволяют предполагать здесь применение правительственной системы перевода крестьянского населения из одной местности в другую. Что касается той местности, куда именно направлялась колонизация, это не так легко определить. «Славиния» — это термин часто употребляемый у Феофана и притом для различных славянских областей в Македонии и Фессалии. Нам бы казалось наиболее вероятным думать здесь о Паннонии как стране, освободившейся для колонизации вследствие распадения Аварского царства. Приведенные места возбуждают ряд других вопросов. Почему предпринятая правительством колонизация должна была неблагоприятно отразиться на военных людях? Не потому ли, что переселенцы- «христиане» — были именно часть войска и наоборот? Здесь писатель двумя-тремя штрихами дает указание на существо фемного устройства, в котором военная служба шла с земельных участков, так что часть государственных земель в каждой феме была отделена под военные участки, владельцы коих записаны были в военное звание.

После данных объяснений становится понятным то, что принятая мера должна была лечь тяжким бременем на фемное войско. Военная служба и повинности разлагались на оставшихся на местах крестьян вследствие закона о круговой поруке, о которой речь идет во втором обвинении против Никифора. Как второе его злодеяние писатель указывает именно увеличение тягостей военной службы, т. к. с привлечением к отбыванию воинской повинности бобылей или лиц, не имевших за собой достаточных наделов, доходами с которых могли бы содержаться пешие или конные воины, обязанность вооружить и содержать такого воина возлагалась на соседей. Такая повинность, переложенная на монетную единицу, выражалась в сумме 18 ¹/2 номисм, т. е. приблизительно от 60 до 70 р. на наши деньги. Принимая в соображение акты, касающиеся организации военно-податных участков в Византии в X в., к рассмотрению которых мы придем ниже, нужно признать, что при Никифоре I ценой в 18 ¹/₂ номисм определяются расходы по содержанию на войне пехотинца. Кроме того, следует здесь отметить, что упоминание о круговой поруке и об обязанности соседей (όμοχώροι) содержать на свой счет неимущего воина вводит нас в такую организацию военно-податных и земельных отношений, которая свойственна славянам. Наконец, в третьем и четвертом пунктах обвинений против Никифора ставятся ему в вину увеличение податей и отмена сделанных прежде послаблений. Может быть, что здесь имеются в виду специально те изъятия, которые сделаны были в последние годы Ирины, именно уменьшение таможенных пошлин с товаров, ввозимых в Дарданеллы и Босфор¹⁵, равно как облегчение от других повинностей, а может быть, и общая мера, распространенная на землевладение, промышленность, торговлю и проч. В частности, обложение письменных актов податью в 2 кератия, напоминающее наш гербовый сбор, едва ли может быть предметом для серьезных упреков, тем более что керат составляет мелкую единицу ценностью от 15 до 20 коп. на наши деньги.

Едва ли следует придавать серьезное значение и пятому обвинению «С первого года вступления на царство он обложил подымной податью крестьян, приписанных к богоугодным заведениям: сиропитательный дом, странноприимный, для престарелых, равно как церковных и монастырских крестьян. Кроме того, приказав взять в царское заведование наиболее доходные имущества, лежавшие на них подати возложить на оставшихся за богоугодными домами крестьян, так что податные сборы возросли вдвое, а хозяйства и усадьбы уменьшились». Оценка этой меры Никифора зависит, конечно, от общего взгляда на привилегии, какими пользовались монастырские и богоугодные учреждения, равно как от свойства самой подати, называемой подымной. Нет нужды доказывать ту мысль, что в интересах государства привилегии в пользу одного класса или учреждения должны уравновешиваться услугами, приносимыми государству. Что же касается характера подымной подати, в этом отношении определенного заключения еще не установлено. По одним мнениям, она соответствует поголовной подати. По другим же — представляет особый ряд обложения. Не может быть сомнения, что это подать с дыма или с огня; есть данные для определения величины этой подати — от 40 до 50к. на наши деньги. Отяготительность ее основывалась не на величине, а на тех обстоятельствах, на которые указано у писателя, т. е. на том, что подать собиралась не с действительного числа дымов, а с фиктивного, вследствие чего она могла возрастать соразмерно с уменьшением населения в данной местности ¹⁶. В нашем случае тяжесть этой подати основывалась на том, что Никифор обратил некоторые имения в царское заведование или попечение. Куратория, как обозначен этот род заведования, обозначает обращение той или другой недвижимости на потребности царского хозяйства. Вместе с этим экономическое и административное распоряжение данным имуществом поступало в особое учреждение, зависящее от дворцового ведомства. Таким образом, и эта мера, как бы она ни была обременительна, не составляет чего-либо исключительного, напротив, была применяема и в других государствах и держалась до новейших времен. Значение ее получает объяснение в связи с некоторыми мерами, принятыми Никифором против монастырских привилегий.

Пропуская затем совершенно не имеющие значения обвинения в мероприятиях против искателей кладов и в обложении податями живого товара — рабов, если они были куплены в Кикладских островах, переходим к девятой и десятой вине Никифора, которые изложены следующим образом: «Он принудил приморских жителей, занимающихся мореплаванием, преимущественно малоазиатских обитателей, никогда не живших земледелием, покупать присвоенные им себе земельные участки». В особенности следует отметить десятую вину: «Собрав более значительных торговых людей Константинополя, он возложил на них обязательство взять двенадцать литр золота с выплатой процентов по четыре керата на номисму и с несением обычных торговых пошлин».

Оба приведенные акта, если только они проведены были чрез законодательство, представляли бы весьма большой интерес, но в том виде, как они изложены у Феофана, возбуждают некоторые сомнения. Если император стремился к поощрению торговли, то странно было бы отвлекать мореплавателей к занятиям земледелием. Некоторый свет бросает на этот вопрос система военной морской службы, основанная на землевладении. Как служба на коне, так морская служба и пешая построены были в Византии на системе владения земельной собственностью. Доселе принято было думать, что окончательная организация военной службы на системе землевладения относится к X в. и вообще принадлежит царям Македонской династии. Если только мы правильно понимаем место Феофана, девятая вина Никифора именно и заключается в первом опыте обязательной приписки к земельному участку тех лиц, которые должны нести военно-морскую службу.

Наконец, что касается десятой вины, она представляет весьма любопытную финансовую операцию, заключенную на выгодных условиях для той и другой стороны. В данном случае нужно подразумевать на одной стороне казну, на другой — торговых людей столицы Государство делает ссуду в 12 литр золотом за проценты в четыре керата с номисмы. Принимая в соображение, что золотая литра составляла 72 номисмы или перпера, а в каждой номисме следует полагать от 4 до 5 р. на наши деньги, мы можем принять, что данная в ссуду сумма достигает 20 000 р. и что процент в четыре керата на номисму составит 6-70 коп. на 4р. или ок. 16 процентов на 100. Легко понять, что это составляло бы даже в наше время далеко не чрезвычайно высокий рост, а в начале IX в. нечасто можно было найти ростовщика, который бы согласился дать ссуду за 16 %. Как же понять упрек, посылаемый царю Никифору за эту финансовую сделку с константинопольскими купцами? Весьма вероятно, что имелась какая-либо государственная надобность, для удовлетворения которой Никифор обратился к общественной предприимчивости. В этом отношении можно присоединиться к мнению профессора Ламброса, который говорит: этим распоряжением имелось в виду вызвать содействие к постройке больших судов, которыми можно было бы воспользоваться в случае необходимости и для военных целей¹⁷. К подобным мерам и в другое время византийское правительство прибегало для постройки торгового флота, который служит и для военных целей, пока при Василии Македонянине не был организован государственный военный флот.

Из предыдущего можно вывести заключение, до какой степени пристрастна оценка деятельности Никифора у того писателя, по сообщениям которого мы должны писать его историю. В особенности в той области, которая касается церковной политики или, еще ближе, системы иконопочитания — наш источник отличается крайней односторонностью и пристрастием. Никифор не принадлежал к приверженцам иконопочитателей и не разделял взглядов царицы Ирины на положение Церкви и духовенства в государстве, но следует отдать ему ту справедливость, что в этом отношении он поступал довольно осторожно. Со смертию патриарха Тарасия в 806 г. и с избранием в патриаршее достоинство Никифора, бывшего до того на государственной службе в должности секретаря (асикрит) и возведенного в высший церковный сан из светского звания, определенно выступает на сцену церковная политика. Здесь нам предстоит говорить о столкновении царя с игуменом Студийского монастыря, знаменитым в церковной истории Феодором Студитом.

Еще до решения вопроса об избрании нового патриарха царь обратился с запросом по этому делу к игумену Феодору и дяде его, старцу Платону. В ответе на царское приглашение высказаться о кандидате на патриаршество Феодор, между прочим, выразил следующую мысль по общему вопросу об отношении светской власти к духовной: «Бог даровал христианам два дара — священство и царство, ими устрояется земное и небесное. Если хотите доставить вашему царству величайшие блага, то да получит Церковь себе представителя, равного вашей царской доблести» ¹⁸. По всей вероятности, царю был достаточно понятен намек, что Церковь нуждается, с точки зрения студийского игумена, в большей самостоятельности и независимости от светской власти, но он едва ли мог разделять это мнение. Во всяком случае, при избрании патриарха восторжествовала воля царя, и выбор остановился на асикрите Никифоре, который в Пасху 12 апреля возведен в патриархи вопреки желанию Платона и Феодора, не одобрявших хиротонии нового патриарха и замышлявших из-за этого схизму¹⁹. Так резко выраженное положение игумена Феодора против царской воли побуждает нас остановить внимание на этом церковном деятеле и ознакомиться с его ролью. Уже и то обстоятельство, что в самой почти середине иконоборческого периода мог образоваться такой крупный характер с определенным православием церковным направлением и высоким богословским образованием, составляет такое любопытное явление, мимо которого нельзя пройти историку.

В кратких чертах вот та обстановка, в которой вырос Феодор Студит. Родившись в Константинополе ок. 759 г. в служилом классе византийского дворянства, он вынес из детства православные религиозные представления и получил достаточное первоначальное образование в доме отца своего, квестора Фотина. Возвышенными качествами своего характера он обязан был своей матери Феоктисте, также происходившей из среднего столичного общества и представляющей собой симпатичный тип матери. Семейство Фотина и Феоктисты состояло из троих сыновей — Феодора, Иосифа и Евфимия — и одной дочери; в близкой, не только родственной, но и духовной связи с этой семьей стоял брат Феоктисты Платон. Весьма существенной чертой, выражающей нравственное направление тогдашнего общества, служит то, что в царствование Ирины и Константина VI вся эта семья покинула мирскую обстановку и избрала монашеский род жизни. Семи лет Феодор начал обучаться грамоте под руководством особого учителя и в дальнейшем прошел обычный в средние века курс грамматики, риторики и философии, перейдя в заключение к изучению Священного Писания и святоотеческой литературы. Вместе с отцом и матерью и братьями Феодор вступил в монастырь 22 лет от роду, когда перед ним начала открываться общественная деятельность. Это было в 781 г. Было ли это влияние игумена монастыря Символов в Вифинии, т. е. брата Феоктисты Платона, который тогда уже пользовался влиянием в высших кругах общества, или же объясняется это религиозным подъемом, наступившим со времени принятия государственного управления Ириной, не беремся решать, но дальнейшая судьба этой семьи и роль Платона и Феодора в истории начала IX в. служат лучшим выражением изучаемого периода. Первоначальные аскетические подвиги семьи Фотина относятся к местности, весьма известной монашескими колониями в пределах Олимпа, на малоазийском берегу. Здесь, в местности, составлявшей владение семьи, основан был монастырь Саккудион, управление коим принял на себя игумен Платон. Феоктиста с дочерью была пострижена в одном из женских монастырей.

В 788 г. Феодор был посвящен патриархом Тарасием в пресвитерский сан. Это было сейчас же после VII Вселенского собора. Феодор имел тогда около 30 лет от роду, и хотя не принимал участия в соборе, но имел случай высказать свое неодобрение действиями патриарха. Именно: он стоял на стороне применения строгих мер против нарушителей церковных канонов и не находил целесообразным слишком снисходительное отношение собора к иконоборческим епископам, которые так легко были прощаемы и оставляемы на своих кафедрах. В оценке значения самого собора он скорей приближался к латинской точке зрения²⁰, т. е. высказывал мысль, что на нем не было действительных уполномоченных от восточных патриархов, и что римские послы совершенно случайно попали на собор, будучи в то время в Константинополе по другим делам. В 794 г. Феодор был избран в игумены монастыря на место Платона.

Первый случай к открытому выступлению Феодора на широкий путь общественной деятельности, доставивший ему большую известность и влияние в церковных и общественных консервативных кругах, подал брак царя Константина с Феодотой, которому предшествовал насильственный развод с Марией. Как известно, этот брак был совершен с нарушением церковных правил; патриарх, уклонившись сам от венчания царя с Феодотой, как того требовал обычай, допустил, чтобы бракосочетание совершено было игуменом монастыря Кафары Иосифом ²¹. Вокруг игумена монастыря Саккудион Платона и его племянника Феодора образовалась тогда значительная партия церковных людей, поставивших целью выразить протест против церковной власти, допустившей неканонический брак императора. Что придало острый характер начавшемуся тогда церковному раздору, это то обстоятельство, что новая царица состояла в родстве с семьей Платона и Феодора. Правительство употребило ряд мер, чтобы смягчить недовольство монашеской партии, но игумен Саккудиона оставался непреклонен и, ссылаясь на Священное Писание и творения свв. отцов, утверждал, что как член Церкви он обязан охранять чистоту церковных канонов даже вопреки мнению высшей духовной власти. Царица думала тронуть Феодора подарками, император решился даже лично посетить монастырь, но все попытки оказались безуспешны и не тронули Феодора. Тогда, по приказанию царя, отправлена была в монастырь военная команда; игумены и монахи подвергнуты бичеванию, Платон отведен под стражей в столицу, а Феодора с 11 товарищами отправили в заточение в Солунь. Но узники на пути к месту ссылки были предметов особенного внимания местных властей и торжественно были встречаемы на местах остановок окрестными поселянами²². И в самой Солуни, куда Феодор прибыл 25 марта 796 г., ссыльным оказано было внимание светской и духовной властью. Феодору предоставлена была свобода заниматься его любимым делом, из Солуни написано им несколько писем.

Когда в июле 797 г. Константин был лишен власти по проискам своей матери и жестоко ослеплен, Феодор и его товарищи немедленно вызваны были в Константинополь, где им устроена торжественная встреча, и поводы к дальнейшей их оппозиции, казалось, были окончательно устранены распоряжением патриарха Тарасия, запретившего священнослужение тому пресвитеру Иосифу, который венчал Константина и Феодоту. Около 2 лет затем Феодор оставался в своем монастыре, пока нашествие арабов в 799 г. не побудило его бежать в столицу, где, впрочем, его ожидала более широкая общественная и церковная деятельность в новом почетном звании, предложенном ему царицей Ириной, — игумена монастыря Студия, откуда и удержалось за ним наименование Студита. Здесь в этом монастыре вместе с трудами по устроению монашеской жизни вырос церковный и общественный авторитет Феодора, с которым едва ли может идти в сравнение какой-либо другой авторитет, не облеченный никакими официальными полномочиями. Имя Феодора, постепенно получившее широкую известность и почет как в высших кругах, так среди черного духовенства и простого народа, привлекало в монастырь Студия общественную и частную благотворительность и возвышало значение этого учреждения, которое в небольшой период времени сделалось первоклассным монастырем столицы и заключало в себе до 1000 монахов. В таком состоянии находился монастырь, его игумен считался одним из первых авторитетов по вопросам монастырского устройства и церковной дисциплины, когда в начале 806 г. поднят был вопрос о канонических нарушениях при избрании патриарха Никифора.

Трудно высказаться определенно, имели ли Платон и Феодор своих кандидатов на патриаршую кафедру, и питал ли игумен Студийского монастыря намерение быть патриархом²³. Во всяком случае, для императора не мог быть желательным такой настойчивый характер на кафедре патриарха и такой прямолинейный выразитель независимости духовной власти, каким неоднократно уже заявлял себя Феодор Студит. Избрание Никифора, человека высокого образования и хорошего общества, имело с точки зрения студитов тот важный недостаток, что избранный на эту высшую церковную должность не проходил последовательно духовных степеней и взят прямо из светского звания, а этот не раз уже и прежде допускавшийся обычай много повредил Церкви. Царь ввиду открытого сопротивления студийских старцев готов был изгнать их из города, но приближенные объяснили ему, что это может повести к большим неприятностям, почему царь удовлетворился временным заключением под стражу игуменов Платона и Феодора. Но ближайшие распоряжения нового патриарха вызвали новый протест со стороны студитов. По настоянию императора патриарх снял запрещение с игумена Иосифа, бывшего под эпитимией по делу о венчании Константина VI. Из этого, однако, возникла серьезная церковная смута. Чтобы разрешить вопрос об Иосифе, составлен в Константинополе поместный собор, на который получил приглашение и студийский игумен. Собор стал на сторону патриарха и признал правильным его решение об Иосифе вопреки горячо защищаемому Феодором противоположному мнению. По этому делу, поднявшему горячие споры между высшим духовенством и монашескими кругами, примкнувшими к студитам, между прочим, был пущен в обращение принцип «спасительной экономии» или принятия таких решений, которые, хотя и не соответствуют абсолютной справедливости, но предупреждают обнаружение еще большего зла. Во имя такой экономии, чтобы не раздражать царя и не наносить обиды патриарху, собор простил Иосифа и находил справедливым разрешение ему священнодействия, между тем студийский игумен, держась другого принципа и стоя на канонической почве, требовал обвинения Иосифа и запрещения ему священнодействия и, в противном случае, угрожал великим расколом в Церкви. Студиты прекратили общение с патриархом и в течение 2 лет держались в стороне от официальной Церкви.

В 808 г. по случаю заговора на жизнь императора начались розыски и допросы среди духовных лиц и, между прочим, следователь допрашивал брата игумена Феодора, архиепископа солунского Иосифа, «почему он не имел общения с двором и патриархом». Этот ответил: «Я не имею ничего ни против благочестивых императоров, ни против патриарха, но я против эконома Иосифа, который повенчал прелюбодея и за это низложен по священным канонам». Следователь, тогдашний логофет дрома, сказал ему: «И наши благочестивые цари не нуждаются в твоих услугах ни в Солуни, ни в другом месте». Тем не менее, ненормальные отношения между правительством и студитами продолжались без перемены; Феодор в письмах к патриарху и к своим приверженцам упорно защищал принятую им точку зрения и не соглашался на уступки в смысле «спасительной экономии». В этом отношении он шел весьма далеко, подрывая авторитет собора и право патриарха принимать окончательные решения в делах Церкви. «Собор, — говорил он, — не есть простое собрание епископов и священников, хотя бы их было и много, но собрание во имя господа в мире и верности канонам. Власть иерархам дается ни в каком случае не для нарушения правил, в противном случае каждый епископ может стать новым евангелистом». Это, конечно, весьма либеральные идеи, которые никак не могли быть приняты официальной Церковью. Современники хорошо понимали, что уступка Феодору в деле Иосифа могла повести к новым требованиям с его стороны; было известно, что он переписывался со своими приверженцами в Риме и обращался к папе с просьбой, чтобы он выступил в качестве верховного судьи в делах Константинопольской Церкви.

В 809 г. против студитов были приняты административные меры: игумены Платон и Феодор и солунский архиепископ Иосиф были взяты под стражу и заключены в монастырь Сергия и Вакха, и для разбора всего дела созван собор. Хотя деяний этого собора не сохранилось, но есть полная возможность составить понятие о постановлениях его по письмам Ф. Студита. Признав, что действия патриархов Тарасия и Никифора в деле о браке царя Константина с Феодотой вызваны были «спасительной экономией», собор постановил подвергнуть отлучению тех, кто не принимает принципа экономии Обвиняемые были приглашены в заседание собора и выслушали произнесенное на них осуждение, затем они были заключены в разные монастыри на Принцевых островах. Феодор Студит продолжал, однако, пользоваться известной свободой и продолжал вести оживленную переписку с приверженцами и почитателями, разъясняя свою точку зрения и опровергая постановления собора. В особенности отличаются необычным для восточного православия духом полные ласкательства письма к папе Льву III: «Так как Петру Христос даровал вместе с ключами царства небесного и достоинство пастыреначальника, то к Петру или его преемнику необходимо относиться по всем новшествам, вводимым в кафолической Церкви отступниками от истины». Внушая папе мысль опровергнуть составленным в Риме собором постановления Константинопольского собора, он говорит: «Если они не побоялись составить еретический собор, хотя не властны составлять и православного собора без вашего ведома, то тем более справедливо было бы твоему божественному первоначальству составить законный собор и православным учением отразить еретическое»²⁵.

При довольно натянутых отношениях в это время между Римом и Константинополем, когда еще только подготовлялся мирный договор между империями, сношения Феодора с папой слишком сильно затрагивали императора и патриарха, но против него не было принято никаких репрессивных мер царем Никифором. Это должно служить достаточным аргументом против обвинений его в жестокости и несправедливости. Дело студитов закончилось по смерти императора Никифора в войне с болгарами в 811 г., когда на престол вступил зять его, куропалат Михаил Рангави. По его желанию патриарх Никифор вновь наложил запрещение на эконома Иосифа и таким образом уничтожил повод к церковному соблазну. Студиты примирились с Церковью и снова возвратились в монастырь. Но церковно-политическая роль игумена Феодора только начиналась: через три года ему суждено было вновь выступить против светского и духовного правительства в более важном вопросе.

Рассматривая известия о внутренней деятельности Никифора, переданные в слишком неблагоприятном освещении современной хроникой, мы должны прийти к выводу, что в мероприятиях его не видно случайности и страстности, какая часто может быть отмечена у Константина V, и что, напротив, в церковной политике Никифора заметна скорей нерешительность, бывшая причиной, между прочим, так долго волновавшего умы спора о законности венчания Константина VI и Феодоты. Что касается финансовых мероприятий, то Феофан, по всей вероятности, не входил в их оценку и передал лишь народный взгляд на тяготу податей и пошлин. «Никифор, усиливая притеснения христиан, установил систему безбожных дозоров при покупке всякого рода домашнего скота и плодов, несправедливые конфискации и поборы с имущественных лиц, назначил рост на постройку судов — он, который законом установил отмену роста и ввел другие бесчисленные вредные измышления, исчислением коих можно бы сделать обременительною нашу историю»²⁶. Как приведенное место, так и то, что читается у нашего историка несколько ниже, обличает или непонимание, или пристрастие: «Сделал распоряжение, чтобы военные люди имели в рабском подчинении епископов и клириков, чтобы распоряжались на владельческом праве епископиями и монастырями и злоупотребляли имуществами Церкви; золотые и серебряные сосуды, искони посвященные Богу, употреблял на частную потребность и позволил себе объявить догму, что священные церковные предметы могут быть обращены на общественную надобность, подобно тому, как Иуда говорил о мире Господнем». Легко видеть, что здесь весьма слабо выставлены обвинения, они выражены в слишком общих чертах и не могут характеризовать деятельность царя Никифора.

По нашему крайнему разумению, все приведенные места относятся к начаткам системы обращения обширных церковных владений на государственную службу. Выше мы упоминали об обращении церковных владений в государственную кураторию, теперь очевидно писатель имеет в виду то же самое явление. Через сто лет государство придет на этой почве к учреждению прении — условной отдаче монастырских земель светским людям с обязательством отбывания воинской службы. Таким образом, и в этом случае мероприятия Никифора не имеют того характера личной наживы, святотатства или алчности, как они представлены у Феофана. У того же писателя есть очень выразительное место, лучше характеризующее Никифора, чем многое другое, сказанное в обвинение ему «Он относился с неодобрением ко всем своим предшественникам за то, что они не умели управлять государственным кораблем. Всецело отрицая Промысел, он утверждал, что ничто не может противостоять державному государю, если только он сумеет воспользоваться находящеюся у него властью»²⁷.

Глава XIII

Болгаре в первой половине IX в. Крум и Омортаг

Тридцатилетний мир

В занимающий нас период¹ обнаруживается значительный подъем в пограничной с Византией стране, воинственные правители которой своими опустошительными набегами на фракийские равнины и города постоянно держали империю в опасности. Тем с большим вниманием следует отнестись к происходившему тогда культурному перелому в Болгарии, что он совершался под влиянием многоразличных соседских сношений с Византией. Уже и прежде было замечено, что не раз целые семьи болгарских ханов и их ближайших бояр переходили в Византию и оставались здесь на более или менее продолжительное жительство.

В самом конце VIII в. при Ирине и Константине заметно стремление болгарских владетелей распространить свою власть на македонских славян, но Константин VI в 791 г. предпринял поход в Болгарию с целью отвлечь Кар дама от участия в движении македонских славян². Упомянутый хан был весьма серьезный соперник: в следующем году это испытал царь Константин, потерпевший от болгар страшное поражение близ крепости Маркеллы. По ходу дела ясно, что это укрепление было на границе и что там находился земляной вал, возведенный болгарами против империи³. Испытанное здесь унижение и громадные потери возбудили в столице такое сильное недовольство, которое угрожало избранием нового царя. Константин предупредил, однако, опасность актом крайней жестокости, приказав старшего дядю ослепить, а прочим четверым отсечь языки. Можно думать, что после этой победы болгаре выговорили себе ежегодную денежную выдачу со стороны империи; по крайней мере, об этом говорят притязания Кардама, предъявленные в 796 г.: «Или уплати мне договорное, или я дойду до Золотых ворот и опустошу Фракию», на что получился ответ: «Ты стар, зачем беспокоиться и идти сюда, лучше я приду в Маркеллы, выходи туда, а там — что судит Бог». Военные отряды с той и другой стороны сошлись неподалеку от Адрианополя, где простояли 17 дней, не вступая в сражение⁴.

Сообщенными фактами исчерпываются наши сведения о Болгарии до конца VIII в. Новое направление внешней и внутренней политике этого государства, постепенно приобретавшего первостепенное значение для империи, дали ханы Крум и затем Омортаг. Чтобы понять усиление Болгарии в начале IX в., мы должны, между прочим, принять в соображение и происшедшие на западе события, т е. ослабление Аварского царства и открывшуюся вместе с тем свободу для славян колонизовать новые земли по Дунаю и Тиссе. Вместе с тем, во главе Болгарии становится далеко не заурядная личность, хорошо оценившая положение вещей и перенесшая центр тяготения болгарских политических притязаний с Юга на Запад. Крума нужно считать современником Никифора по вступлению на престол, и вместе с тем это был такой соперник, какого Византия еще не знала между болгарскими вождями. Он не только владел в совершенстве военным искусством, но не лишен был дара больших политических комбинаций, дав новое направление внешней политике Болгарии и хорошо выбрав наиболее уязвимые места империи, на которые можно было с успехом сделать нападение. До сих пор главная цель болгар сосредоточивалась в установлении более или менее твердой границы к югу от Балканов во Фракии, западные области менее подвергались опасности, и Византия оберегала себя здесь рядом укрепленных городов, между которыми Среден, или София, занимал важное место. Наиболее серьезные столкновения в области Стримона на юго-западной границе Болгарии начинаются к 809 г. Можно думать, что здесь была довольно хорошая военная организация, и едва ли страна не была уже подведена под фемное устройство ввиду пограничного ее положения с болгарами. Во всяком случае, при изложении событий, относящихся к 809 г. и сопровождавшихся для Византии громадными потерями, современная летопись отмечает такие подробности, которые дают подтверждение высказанному соображению.

В то время как правительство прислало в Стримонскую область жалованье военным людям и приступило к раздаче его, неожиданно напали болгаре и произвели сильное побоище. «Убит был стратиг и с ним много войска и именитых военных людей, как из Стримонской области, так и из других фем, разграблен и увезен весь военный снаряд»⁵. И обозначенная точно сумма, подлежавшая раздаче, — 1100 литр золота, или 11 талантов, т. е. около 320000 рублей на наши деньги, — достаточно показывает, что имеем здесь дело с большой военной организацией[49]. Но это было лишь началом тех унижений, какие пришлось испытать Византии от Крума. Перед Пасхой того же года он осадил Софию, или Сердику по тогдашнему произношению, и взял город, разбив византийское войско, доходившее до 6 тыс. По-видимому, удар был совсем неожиданный, но переход Софии под власть болгар так затронул интересы Византии, что царь Никифор поспешил предпринять поход во вторник на Страстной неделе, объявив столичному населению, что он надеется праздновать Пасху в ауле Крума. Но оказалось, что в лице этого хана Никифор имел такого соперника, какого еще не было между ханами, предшественниками Крума. Поход на этот раз был безуспешен, т. к. в войске обнаружилось враждебное к царю движение.

Но самое важное, что отмечено и у Феофана и что давало болгарам неоднократно перевес в борьбе с Византией, это были перебежчики. На этот раз на сторону болгар перешел спафарий Евмафий — специалист по инженерной науке, каких в Болгарии еще не было, а если и были, то из греков. Как бы то ни было, Никифор не мог оставить Софию во власти Крума, т. к. этим завоеванием открывались для болгар неограниченные перспективы на западе, расширявшие их власть над разъединенными славянскими коленами. Никифор принял все меры, чтобы приостановить усиление Болгарии, и два года готовился к походу. В 811 г., имея в своем распоряжении громадные военные силы, набранные во Фракии и азиатских фемах, царь Никифор подступил к границе Болгарии. Крум послал к нему в Маркеллы предложение о мире, но на этот раз царь решился нанести удар в самое сердце Болгарии, для чего не побоялся опасных балканских проходов и счастливо миновал их 20 июля.

Есть основание предполагать, что между окружающими царя лицами готовилась измена: оказывается, что некто из приближенных к нему рабов по имени Византии бежал к Круму, захватив царскую одежду и десять талантов золота. Но первые сшибки с врагами были благоприятны для царя. Не только он миновал балканские проходы, но, нанеся поражение болгарам, захватил ханскую столицу, которая находилась в то время в Плиске, или нынешней Абобе, собрал богатую добычу и предал огню аул Крума⁶. Но весь этот успех не обеспечивал за Никифором победы. В начале IX в. болгаре имели уже свои укрепления на юг от Балканских гор — земляной вал, или эркесию; кроме того, в их распоряжении могли оставаться балканские горные проходы, если только Никифор не оставил достаточных сил для охраны их. Скоро обнаружилось, что победоносное войско оказалось запертым: впереди был Крум с войском, отрезавший движение на север, в тылу горные проходы, укрепленные по приказанию хана деревянными сооружениями. Византийский отряд оказался в отчаянном положении: «Нельзя избежать погибели, разве обратившись в птицу», — говорили между собой люди. Два дня войско было в томительном ожидании, в ночь на третий день в лагере послышался шум приближавшихся вооруженных врагов, и утром следующего дня, 26 июля, индикта 4, произведено было нападение на византийский лагерь.

В схватке был убит царь Никифор и с ним множество знатных лиц, патрикиев и стратигов, протоспафариев и спафариев, стратигов восточных и западных фем вместе с огромным числом войска. По выражению летописца, «погибла вся христианская красота», захвачено все вооружение и запасы, и царская ставка. Такого мрачного дня не запомнит история византийского военного дела. Отрубленная голова Никифора долго висела на дереве «на показ приходивших к нему племен и в наше посрамление», добавляет патриот грек. Затем она была высушена, и очищена, и обложена серебром и в таком виде служила для Крума чашей, из которой он «в похвальбе заставлял пить славянских племенных старшин»⁷.

В походе принимал участие сын Никифора Ставракий, который был ранен и едва спасся бегством в Адрианополь. Хотя он имел значительную партию и был поддержан патриархом Никифором, но уже в начале октября того же года составился заговор в пользу зятя умершего царя, куропалата Михаила Гангави, женатого на принцессе Прокопии. Слабый и больной Ставракий отказался от престола, а Михаил провозглашен был царем ромэев в ипподроме избранием сената и военных частей, стоявших в Константинополе. Царствование его продолжалось менее двух лет, но не на нем сосредоточивается интерес времени, а на Круме. Важная победа, одержанная над царем Никифором, должна была дать в руки Крума громадные средства для усиления его авторитета среди славянских племен на Балканском полуострове. Это сказалось в ближайшее время в обширных завоеваниях, сделанных им во Фракии и Македонии. Прежде всего Крум напал на пограничные укрепления, составлявшие преграду для распространения болгарской власти во Фракии; таков был Девельт, взятый посредством осады. Весьма любопытно при этом отметить, что между жителями города, которые сдались Круму и перешли к нему в подданство, был и епископ. Все заставляет думать, что тогда уже болгаре начали изменять свои обычаи и входить в разнообразные соседские сношения с греками и славянами.

На полуострове отмечается сильное движение, поднятое военными успехами Крума. Многочисленные города теряют свое население, искавшее безопасности в более южных местностях: бегут жители из Анхиала, Веррии, Провата и Филиппополя. В 812 г. Михаил вышел в поход против Крума, причем августа Прокопия сопровождала его до Чорлу, но его поход не имел положительных результатов. Самым важным предприятием Крума было нападение на приморский город Месимврию, который считался опорой власти империи на этом берегу Черного моря. «Если не поспешишь заключить мир, — писал Крум царю, — то я возьму Месимврию». И действительно, в середине октября Крум начал осаду этого важного города, который кроме крепких стен имел еще защиту и во флоте. Но у болгар уже были в распоряжении военные средства, приобретенные наукой и опытом. Оказывается, что осадное искусство и приготовление стенобитных машин болгаре усвоили от одного арабского инженера, который перешел из византийской службы в болгарскую. При помощи этого техника Крум после месячной осады взял город. Что в особенности было чувствительно для византийской гордости, это то обстоятельство, что в Месимврии как важном и хорошо защищенном морском городе» служившем складом военных запасов и продовольствия, были сложены и те снаряды, которые составляли тщательно охраняемый государственный секрет. Именно там найдено болгарами 36 медных сифонов для бросания так называемого греческого огня, значительный склад этого драгоценного состава и запасы золота и серебра, не говоря уже о складах всякого продовольствия. Поэтому дошедшее в столицу 5 ноября известие о взятии города повергло всех в крайнее сокрушение.

Можно удивляться, что правительство не предприняло в это время никаких мер, чтобы отвлечь внимание Крума от важнейших византийских позиций в Восточной Фракии, как Девельм и Месимврия, но современный и осведомленный источник разъясняет дело: «Был же Михаил ко всем милостив и снисходителен, только в государственных делах без царя в голове[50], во всем подчиняясь магистру Феоктисту и другим вельможам»⁸. Таким образом, с весной следующего 813 г. Крум начал спешно готовиться к походу на Фракию, как об этом доносили императору бежавшие из Болгарии христиане. Чтобы предупредить это движение, царь Михаил тоже выступил в поход и действительно побудил этим Крума вернуться обратно.

И перед осадой Месимврии, и по взятии города Крум не раз предлагал заключить мир, но в Константинополе неохотно шли на его предложения по причинам, о которых будет речь несколько ниже.

Напротив, весной 813 г. в столице шли обширные приготовления к войне, для чего набор был объявлен даже по малоазийским фемам, или военным округам, что вызвало, впрочем, большое раздражение, в особенности в Каппадокии и в Армениаке. В мае начался поход, но он, по-видимому, не имел определенной цели, т. к., по свидетельству Феофана, войско занималось грабежом и наносило фракийским городам и селениям большой вред. Но вот появился на театре военных действий и Крум и остановился в небольшом расстоянии от царского войска. Место расположения войск и состоявшейся 22 июня битвы называлось Версиникия и находилось неподалеку от Адрианополя⁹, где раз уже сходились Константин V и Кардам.

Уже одно это обстоятельство показывает, как умело воспользовался болгарский хан своей победой, и как смелы были его предприятия. Начальники византийских отрядов, патрикий и стратиг Анатолики Лев, которого ожидала царская власть после этой битвы, и патрикий и стратиг Македонии Иоанн Аплаки, горели желанием напасть на болгар, но у царя были свои советники. Что момент был весьма серьезный — это чувствовалось всеми, в особенности в столице. Патриарх совершал молебствия в церкви свв. Апостолов о победе над врагами, а в народе происходило брожение на все еще живой основе иконопочитания. С Михаилом для последних открылась широкая перспектива на возвращение утраченного в царствование Никифора положения, но за то отчаянное состояние военных дел возбудило энергию в партии иконоборцев. Для них с именем Константина Копронима соединялось представление о золотой поре военного и политического могущества Византии. Разломав вход в царские гробницы и открыв саркофаг своего героя, они обращались к нему с воплем: «Встань и помоги государству, оно погибает!» В народе распространилась молва, что Константин сел на коня и отправился воевать с болгарами. Против этого движения напрасно боролся епарх города, подвергая виновников наказанию.

Новые и неожиданные известия из-под Адрианополя ухудшили положение дел в столице. 22 июня Крум одержал над царем решительную победу, византийское войско обратилось в поспешное бегство, так мало оказав сопротивления, что Крум даже опасался — не военная ли это хитрость; но когда выяснился ход дела, захватил царский стан и военные снаряды и побил великое множество врагов. Побежденный и бежавший царь желал сложить власть, но его отговаривали августа Прокопия и ближайшие советники. Но ввиду сильного военного движения против него и очень определенно выступившей кандидатуры стратига Анатолики Льва Михаил должен был сложить с себя власть. Провозглашение Льва происходило 11 июля, а на следующий день патриарх венчал его царской короной. Михаил с супругой и детьми без всякой борьбы отказался от власти и постригся в монахи. Следует отметить, что сын его, царевич Никита, получивший в монашестве имя Игнатий, впоследствии был патриархом. Время было чрезвычайно опасное, потому что Крум, опьяненный победой, оставив под Адрианополем часть войска, поспешно шел на Константинополь, не встречая более во Фракии сопротивления. Едва новый царь принял необходимые меры к защите стен, через 6 дней после вступления его на царство столица была окружена болгарскими силами от Влахерн до Золотых ворот. Константинополь должен был испытать в это время немало тревожных дней; отголоски сильного впечатления остались в летописи.

Мы приведем здесь несколько строк из Феофана, которого незаменимые известия как раз и покидают нас на этом событии: «Этот новый Сеннахерим окружил город пешими и конными силами, хвалясь своей силой, совершал скверные и демонские жертвы на равнине у Золотых ворот и моря и желал вонзить свое копье в эти самые ворота. Видя неприступность городских стен и осведомившись о готовности царского войска, он не решился приступить к осаде и заговорил о мире, делая царю лестные предложения. Воспользовавшись этим, царь пытался устроить ему засаду, но по грехам нашим и по оплошности исполнителей, которые ранили Крума, а не нанесли ему смертельного удара, попытка не увенчалась успехом. Разгневанный этим злодей выслал конный отряд в квартал св. Маманта и предал сожжению тамошний дворец. Украшавшие же ипподром статуи медного льва, медведя и дракона с мраморными украшениями нагрузил на телеги и отправил в Болгарию, сам же осадил Адрианополь и взял его». Упомянутые здесь трофеи были употреблены впоследствии на украшение моста через Камчию преемником Крума Омортагом в 822 г.

Приведенное место Феофана, который бесспорно был хорошо осведомлен в событиях, но судил об них односторонне, дополняется другими писателями, так называемыми «продолжателями Феофана» Весьма вероятно, что у них в распоряжении были даже такие записи современников, которые были недоступны самому Феофану ¹⁰. Между прочим, у Семеона Магистра находим следующие дополнения: «По обычаю своему Крум принес в жертву за Золотыми воротами людей и много животных. Обмочив ноги на морском берегу и вымывшись, он окропил войско и был от него приветствуем возглашениями, затем проходил среди своих жен, принимая от них поклонение и славословия. С городских стен на это смотрели толпы народа, и никто не посмел нарушить эту церемонию или пустить в него стрелу. И, исполнив все по желанию своему, окружил город валом. Через несколько дней, пограбив окрестные места, стал делать предложения насчет денежного выкупа и выдачи большого количества одежд и определенного числа отборных девиц. И царь Лев дал знать Круму: «Выйди на берег моря с немногими из своих без оружия, и мы прибудем к этому месту также без оружия на лодке, поговорим и исполним все по твоему желанию» Условившись так, ночью вывели трех вооруженных людей и скрыли их в усадьбе некоей Галлы за Влахернскими воротами и приказали им по условному знаку выйти из засады и убить Крума, когда он прибудет на свидание. На следующий день прибыл Крум на берег моря по условию с тремя спутниками: с логофетом своим и с Константином по прозванию Пацик, бежавшим в Болгарию за несколько лет перед тем, и с его сыном, рожденным от брака с сестрой Крума; все четверо, отделившись безоружные от войска, подошли к морю согласно условию, не подозревая засады. В то же время приближались из города те, которым было назначено вести с Крумом переговоры. Когда они вышли из лодки, Крум сошел с коня и сел на землю, а коня его, оседланного и взнузданного, держал сын Константина. И когда начались переговоры, один из прибывших из города Ексавул сделал условный знак, сняв рукой головной убор. Крум понял опасность и тотчас вскочил на коня, который был перед ним в готовности. Крум со спутниками направился к лагерю, а со стен кричали: «Крест победил». Скрытые заранее три воина преследовали Крума и выпустили на него свои стрелы, но он достиг своего лагеря, а его спутники захвачены были теми, что прибыли из города на лодке. Логофет был убит на месте, а Константин с сыном захвачены в плен живые» ^и. Это картинное описание, несомненно, происходившего у всех на виду события весьма характерно и для ознакомления с Крумом и обычаями болгар, и для нравов тогдашних византийских греков. Можно понять, как мало после того могло быть доверия у болгар в сношениях с христианской империей.

Ответ Крума был жестокий. На следующий день он приказал беспощадно опустошать предместья и окрестности города. Так подверглись опустошению многие церкви и дворцы, в особенности сильно пострадало предместье св. Маманта, о чем было говорено выше. Т. к. им нигде не представлялось сопротивления, болгаре прошли по Босфору, разграбив находившиеся здесь торговые заведения и затем все приморские местности по Мраморному морю; Силиврия, Ираклия, Родосто, Паний, Аспро — вся местность до течения р. Марицы испытала страшное нашествие раздраженного Крума. Все, что можно было взять, болгаре брали и отправляли за Балканы, а остальное жгли и истребляли. По Марице повернули к Адрианополю, который уже в осаде. Через некоторое время город доведен был до крайности голодом и лишениями и сдался на волю победителя. Множество пленников и, между прочим, епископ Михаил и будущий византийский император Василий отведены были в Задунайскую Болгарию¹². Когда происходили эти события, Лев оставался в столице, не принимая никаких мер к отражению болгар; заботы об утверждении своей власти, по-видимому, всего больше занимали его в это время. Так, он приобщил к власти и венчал на царство сына своего Симватия и сделал распоряжение, чтобы собранные в столице войска провозглашали его и сына под именем популярных царей Исаврийской династии Льва и Константина.

Весной 814 г. со стороны Болгарии опять начались угрожающие приготовления. Крум снова пошел на Фракию с громадными силами и дошел до Аркадиополя, ныне Люле-Бургас, на большой дороге к столице империи, захватив здесь большую добычу. Кроме того, по доходившим в Константинополь слухам, готовилась другая военная сила, в которую вошли авары и славяне и которая была снабжена всеми приспособлениями и машинами для осады Константинополя, т. к. Крум не мог забыть нанесенного ему оскорбления и покушения на его жизнь. Царь Лев начал поспешно укреплять влахернские стены и строить новые укрепления с внешней стороны стен, но не успели их закончить, т. к. весной же последовала неожиданная смерть Крума, освободившая империю от грозящей беды. У одного из продолжателей Феофана¹³ сообщен несколько иной взгляд на военные отношения этого времени. Именно, будто Лев обращался к Круму с просьбой о мире, не получив же благоприятного ответа, занимался укреплением стен и предпринял поход к Месимврии. Здесь посредством военной хитрости он едва не взял в плен Крума и овладел всем болгарским станом. Но мы находим этот рассказ весьма подозрительным.

Хотя византийская летопись достаточно выясняет отношения Болгарии к Византии при Круме, но очень мало в ней затронута северная и, в особенности, западная граница Крумовой державы. Все заставляет предполагать, что он не удовлетворился на западе движением к Софии и взятием этого города, но воспользовался ослаблением Аварского царства и дал основы для расширения болгарских пределов в западном направлении. Этот любопытный вопрос мы пока оставим до обозрения деятельности Омортага, теперь же коснемся его мимоходом по связи с легендарны ми известиями о законодательстве Крума. У византийского писателя X в. лексикографа Свиды¹⁴ под словом «болгаре» заключаются глубокой важности сведения, которые и до сих пор еще мало оценены. Прежде всего, в начале и в конце статьи с особенной настойчивостью выражена мысль, что это те самые болгаре, которые до основания уничтожили Аварское царство. Мысль об уничтожении болгарами всех аваров выражена с такой же силой, как и в русской летописи: «Погибоша, их же несть ни племени, ни избытка». После того идет статья о законах, изложенная в такой форме: «Спрашивал Крум аварских пленников как думаете, отчего погиб и хан ваш и весь народ? Они же ответили: умножились взводимые друг на друга обвинения, погибли те, у кого было больше храбрости и ума; затем бесчестные и воры получили влияние в судах; далее, пьянство, когда стали заниматься виноделием, все начали упиваться вином. Наконец, взяточничество и торговля. Все сделались торговцами и начали обманывать друг друга. От этого и постигла нас бедственная участь. Крум же, выслушав это, созвал болгар и объявил следующие законодательные постановления:

1) если кто взведет на другого обвинение, не прежде давать ему веру, как взяв его и подвергнув допросу; если окажется, что он оклеветал, то убить его,

2) запрещается кормить вора; у преступившего отнимается имущество, у вора перебить голени;

3) приказал уничтожить все виноградники,

4) просящему помогать не без рассуждения, а согласно состоянию, чтобы он снова не оказался бедным; в противном случае имущество его отбирается в казну».

Как ни кратки указания на законодательство Крума, но они вскрывают чрезвычайно важную сторону жизни тогдашней Болгарии и дают до некоторой степени меру для оценки того культурного переворота, который произошел среди болгар к началу IX в. Крум выступает здесь уже государственным устроителем, подготовляющим созданное им из болгар и славян государство к культурной жизни. Место этого законодательства в науке должно определяться, конечно, сравнением с древними законодательствами: с германскими правдами и с Русской Правдой. Любопытно, что император Домитиан также требовал уничтожения виноградных лоз, как средство против пьянства, и что, по учению болгарских богомилов, лоза создана злым началом — Сатаниилом.

В характере Крума в общих чертах намечается уже созидательная деятельность. Он уже является не предводителем кочевой орды, которая делает быстрые набеги на культурные соседние области, берет жителей в плен и поспешно отступает, но стремится к прочным завоеваниям и делает походы с большим обозом, со стенобитными машинами и осадным инструментом. В борьбе с врагами он пользуется всеми средствами, какие давала тогдашняя военная наука. Для этого он находил возможным привлекать к себе на службу иностранцев и пользовался их услугами в обширных размерах. Осада и взятие Месимврии, Адрианополя и Софии — это весьма серьезные военные дела, которые нельзя было предпринимать без помощи техники. Не без основания Крум захватывал в плен большие массы греков и славян: услугами военнопленных он пользовался в высшей степени умело и целесообразно. Теперь не может подлежать сомнению, что изумительные военные сооружения в Абобе и обширные дворцовые постройки, исполненные с соблюдением планов и пропорций греческими мастерами, относятся или ко времени Крума, или его сына Омортага. Но самым импозантным памятником эпохи Крума и его далеко не заурядной деятельности, стремящейся к прочным сооружениям на память потомству, служит единственный на Балканском полуострове замечательный рельеф на скале, изображающий Крума на коне. Это так называемый Мадарский всадник на скале, господствующей над обширным плато, высеченный на расстоянии 23 метров от подножия скалы и снабженный большой надписью на греческом языке, которая, хотя и очень выветрилась, но сохранила в нескольких местах имя Крума¹⁵.

Продолжительное соседство болгар с империей должно было выразиться в разного рода актах, регулирующих взаимные отношения. После длинного ряда войн наступали десятки лет мира. Война нарушала права пограничных жителей, сопровождалась уводом полона, иногда и добровольным переходом с одной стороны на другую. После войны настояла необходимость восстановить добрые соседские отношения, а для этого требовалось назначение нейтральной полосы, на которой и велись переговоры. В летописи сохранились многократные указания не только на мирные соглашения, но даже на письменные акты, а в самой Болгарии существует несколько фрагментов подобных договоров с Византией, иссеченных на камне¹⁶. Таким образом, здесь историк попадает на твердую почву и может с некоторыми подробностями выяснить основания, на коих покоились мирные отношения между болгарской ордой и культурным государством. Что составляет существенный интерес этих мирных соглашений, это постепенное проникновение к болгарам культурных обычаев и потребностей, вызываемых оседлой жизнью. Таково известие Феофана о переговорах Крума с царем Михаилом I (811–813) насчет мира¹⁷. При этом сообщены в главных чертах и статьи договора. В этом акте говорилось 1) о границах; 2) о выдаче парадных шелковых одежд и тонкой красной кожи; 3) об обмене перебежчиками- военнопленными и политическими. Наконец, в особенности любопытна статья, которою обусловливается, чтобы торговые люди с той и другой стороны снабжались грамотами, скрепленными печатями, а у тех, которые оказались бы без грамот, конфискуется товар. Ясное дело, что и с Болгарией Крума можно было уже вступать в такие сношения, которые характеризуют культурные нации.

Ближайшие годы за смертию Крума остаются малоизвестными, прежде чем не появляется во главе Болгарии еще более импозантная фигура в лице хана Омортага, или Мортагона. Омортаг — это одна из самых выразительных фигур древней болгарской истории. С этим именем соединяется эпоха закрепления болгар на полуострове, закладка прочных устоев для дальнейшего государственного бытия болгар и завершение процесса слияния завоевателей с побежденными славянскими племенами. К его времени относятся памятники внутренней организации, расширение государственных границ в северо-западном направлении и постройка новой столицы в Преславе, у подошвы Балканских гор. Чтобы иметь средства для проведения важных и широких мероприятий как внутри государства, так и вне, в особенности на северо-западном фронте, где только начальные попытки сделаны были при Круме, этот умный и энергичный государь должен был прежде всего обеспечить себя со стороны Византии, по отношению к которой достаточно были намечены границы Болгарии победами Крума. Одно из первых важных его дел было заключение тридцатилетнего мира с империей, который принес большую пользу той и другой стране и дал Омортагу полную возможность направить все силы на осуществление своих планов на северо-западе.

Вообще, в занимающее нас время вопрос о мире с болгарами заботил не только правительство, но и общественное мнение¹⁸. Но, по-видимому, заключение мира с болгарами в Константинополе не находило поддержки в народе и в некоторой части духовенства. «Первого ноября, — говорит Феофан, — царь призвал патриарха и советовался с ним о мире; присутствовали митрополиты Никеи и Кизика, и вместе были тут и злые советники с Феодором, игуменом студийским. Патриарх и митрополиты с царем были за мир, Феодор и его приверженцы говорили против мира. «В нарушение Господней заповеди, не нужно, — говорили они, — заключать мира, ибо грядущего ко Мне не изгоню вон, сказал Господь», не понимая ни того, что говорят, ни того, на чем основываются, «ибо со стороны болгар нет у нас перебежчиков, а мы выдали внутренних бояр, хотя могли бы спасти их, если бы заключили мир. Если же и есть несколько бежавших к нам, то следовало иметь в виду пользу громадного числа наших соплеменников, ибо приятней Богу спасать многих, чем немногих, жертвовать же многим для малой прибыли есть дело большего безумия». Из приведенного места можно вывести, что вопрос о выдаче пленных и перебежчиков составлял в деле мирного соглашения с болгарами самое важное затруднение; несмотря на принятие этой статьи царем и митрополитами, против нее высказался Федор Студит. Точка зрения этого последнего может быть понята разве только со стороны религиозных интересов, узко, впрочем, понимаемых. Студиты не хотели выдавать болгар, как могущих обратиться в христианство, и пренебрегали тысячами пленных греков, отведенных в Болгарию²⁰. Правда, у продолжателя Феофана оппозиция против соглашения с болгарами переведена на сенат. Так или иначе, летопись сохранила ясные следы попыток мирного соглашения еще при Круме, но в Константинополе этот проект встретил оппозицию среди духовенства. Но т. к. настоятельная необходимость мира сознаваема была той и другой стороной, то в конце концов после длинных переговоров преемники Крума и царя Михаила пришли к соглашению.

Относительно тридцатилетнего мира между Львом IV и Омортагом существуют некоторые сомнения хронологического свойства. Известно, что Крум умер в 814 г. весной в приготовлениях к походу против Византии; из этого уже видно, что его старания о мире не увенчались успехом. Царь Лев IV, вступивший на престол при трудных обстоятельствах, заключил этот столь желанный мир с преемником Крума, как об этом говорит летопись²¹. Но о хронологическом приурочении этого важного акта высказываются различные мнения. В самое последнее время этот вопрос получил живой интерес вследствие — новых фактов, открытых раскопками в Болгарии, произведенными Русским археологическим институтом, которые бросили новый свет на время Крума и Омортага. Между прочим, вновь подвергнут был тщательному изучению фрагмент надписи на колонне, найденной поблизости от древней болгарской столицы, в Сулейман-кей, в которой начертан был занимающий нас договор Болгарии с Византией²² По новым исследованиям, с разных сторон направленным к раскрытию хронологии древней болгарской истории, следует прийти к выводу, что тридцатилетний мир с Византией был чрезвычайно важной эпохой, и что он заключен при Омортаге, а не при его предшественнике²³. Этим договором, относительно подлинной даты которого все же остаются сомнения, разрешались давние споры между империей и Болгарией, и на продолжительное время устанавливались добрососедские отношения, продолжавшиеся почти до обращения Болгарии в христианство ²⁴.

Насколько можно судить по фрагментарному тексту, сохранившемуся в надписи на колонне, договор заключал следующие статьи: 1-я — пограничная полоса между договаривающимися сторонами, которая шла от Девельта на запад до Констанции на Марице, проходя через Агафоники и Макри-Ливада, по линии между Адрианополем и Филиппополем²⁵. Далее во 2-й статье трактуется о населении на той полосе, которая по миру отходила к Болгарии, — это население остается за болгарами, а те славяне, которые не были под византийской властью и участвовали в войне, возвращаются (на места их прежнего обитания). По статье 3-й определяются условия обмена военнопленными, причем за лиц чиновных военного звания назначается определенная цена в 1 и 2 номисмы, а простой народ обменивается «душа за душу». Недостающая часть на конце, по всей вероятности, заключала в себе статью о торговых сношениях, т. е. о требовании с торговых людей грамот, скрепленных печатями.

Оценить деятельность Омортага, который стоял во главе Болгарии до 831/32 г., препятствует недостаток летописных известий. Обеспечив себя соглашением со стороны Византии и стараясь не нарушать мирных отношений на юге, Омортаг, естественно, выступал из поля зрения византийских летописцев, которые на некоторое время совсем оставляют без внимания Болгарию. Тем важней национальная болгарская летопись, сохранившая память о деятельности Омортага в надписях, начертанных на каменных колоннах. В большинстве это надписи в честь государственных деятелей и героев, первоначально находившиеся на месте расположения древнего становища, или аула, а потом перенесенные на другие места. Первостепенная важность этого материала, не говоря об его историко-политическом значении, усматривается из того, что в нем находятся единственные следы староболгарского права и древних учреждений, которым нанесен был смертельный удар принятием христианства и последовавшим затем государственным переворотом. В этих надписях, весьма сходных по форме и общему смыслу, исходящих от государственной власти, обыкновенно указывается имя вельможи с принадлежащими ему званиями и должностями и с определением его отношения к хану, точно характеризуются его военные или государственные заслуги и, наконец, дается его родословная. Здесь мы знакомимся с тюркскими титулами воила, жупан, тархан, багатур и др.; отсюда получаем представление о дружинном начале, господствовавшем в древней Болгарии, и, может быть, о начатках феодальной системы. В числе заслуг, оказанных этими лицами, приводятся такие, которые вскрывают память об забытых исторических событиях. Одна надпись говорит: «Он потонул во время похода в реке Тиссе»; другая упоминает о герое, «утонувшем во время похода в реке Днепре», наконец, иные говорят о смерти на войне или просто в походе. Эти последние сообщения позволяют судить о военных предприятиях Омортага совершенно в другом направлении, чем это было доселе, именно на севере и северо-западе.

В политическом отношении поворот военной деятельности Омортага от юга на запад свидетельствует о больших способностях тогдашнего вождя Болгарии. Уже было говорено о громадном перевороте на Дунае и Саве, вызванном движением германцев на восток и империей Карла Великого. Омортагу принадлежит крупная заслуга в том отношении, что, прекратив распри с Византией, он мог обратить свое внимание на западную окраину славянского мира, где его завоевания шли на счет ослабевшего Аварского царства и, по всей вероятности, направлялись против распространения франкского господства по Дунаю и Саве. Надпись, говорящая о походе за Тиссу, подтверждает важный факт широкого распространения власти болгар в западном направлении. Не менее того неожиданно, но вместе с тем подтверждено надписью на колонне движение болгар на севере от Дуная. Ясно, что в сферу влияния Омортага входили здесь Молдавия, Валахия и Южная Россия, куда он предпринимал военное движение, и где при переправе через Днепр утонул один из его героев²⁶. Можно пожалеть, что до сих пор нельзя с уверенностью говорить о том, что происходило в первой четверти IX в. в землях, лежавших западней Сердики, или Софии, по Тимоку и Мораве, куда, очевидно, была теперь направлена деятельность Омортага, и где подготовлялась уже славянская политическая организация. В то время массы мораван и словаков переходили в Паннонию, освобожденную от аваров вследствие побед полководцев Карла Великого²⁷.

По всем данным, однако, здесь не было достигнуто полного замирения при жизни Карла. В 817 г. к Людовику Благочестивому является греческое посольство по делам далматинского побережья. В следующем году пришли к франкам послы хорутанского князя Борны и другого князя, Людевита, принесшего жалобу на маркграфа фриульского Кадолая. В 819 г. началось в Паннонии движение Людевита, причем славянами было нанесено поражение маркграфу Кадолаю. Вследствие этого брожение передалось далее на восток к Тимоку, где уже начиналось болгарское политическое влияние. Может быть, имея поддержку в Болгарии, Людевит долго держал в значительном напряжении силы маркграфа, который в 820 г. снарядил большое войско из баварцев, алеманнов и саксов против Людевита и страшно опустошил его страну. Но в 822 г. снова был предпринят против Людевита поход, на этот раз окончившийся счастливо для франков. Людевит был разбит, изгнан из своего княжества и в следующем году убит в Далмации. Так потушено было начинавшееся в этих местах стремление к политической организации славян²⁸.

Самые последние годы дали новый материал для оценки государственной деятельности Омортага, — это известная Чаталарская надпись²⁹. Она сделана после 822 г. и свидетельствует о построении Омортагом новой столицы на р. Камчии, получившей впоследствии имя Преславы (821–822). Весьма любопытно, что в надписи упоминается об украшении новой столицы четырьмя колоннами и поставленными на них медными львами. Перенося столицу на юг, к самой подошве Балканских гор, откуда легче можно было следить за горными проходами, Омортаг не оставил в пренебрежении старый аул, называемый Плиска. Что эта последняя не потеряла своего значения и после постройки нового укрепленного стана, свидетельствуется тем, что в начале X в. в Плиске — Абобе построен был обширный христианский храм, превосходящий все существующие в Болгарии церковные сооружения. Хотя в надписи Омортаг говорит о себе δ εκ θεοΰ άρχων, но это не должно вводить нас в заблуждение: он был предан языческому культу, соблюдал языческие обряды при заключении договора с Византией и преследовал болгар за переход в христианскую веру.

Глава XIV

Иконоборцы и иконопочитатели в первой половине IX в. Завоевание арабами Крита и Сицилии

В первые годы IX в., со времени возведения в патриархи бывшего гражданского чиновника Никифора, Студийский монастырь занял вместе со своими игуменами Платоном и Феодором несколько оппозиционное положение по отношению к высшей церковной власти. Чтобы сломить упорство монахов, император тогда же думал разогнать студитов и закрыть монастырь, но его остановило то соображение, что закрытие такого значительного монастыря может вызвать неудовольствие и повредить авторитету нового патриарха. В ближайшие затем годы студиты должны были испытать ряд притеснений и неприятностей, и в течение двух лет Феодор и Платон (809–811) находились в ссылке. Хотя при Михаиле Рангави им сделано было удовлетворение по делу об Иосифе, но с вступлением на престол Льва V, человека с определенным направлением в церковных вопросах, студитам вновь предстояло выступить в качестве бойцов в защиту церковных интересов.

Лев V вступил на престол избранием войска и одобрением этого избрания со стороны сената. Он был перед тем стратигом фемы Анатолики и по происхождению армянин. По церковным убеждениям Лев принадлежал к приверженцам иконоборческой системы и весьма может быть, что самым избранием на царство был обязан сильной в войске и в восточных провинциях партии иконоборцев. Во всяком случае, стоявшая тогда во главе церковного управления партия с патриархом Никифором во главе имела основания не доверять новому избраннику войска и пыталась, хотя безуспешно, связать Льва письменным обязательством сохранить без изменения церковный строй¹. Император уклонился от предложения подписать заготовленный ему патриархом акт, так что с первых же дней обнаружились недоразумения между светской и духовной властью, которые не предвещали ничего хорошего. Что у царя Льва при самом вступлении на престол уже имелось намерение произвести иконоборческую реакцию, это доказывается весьма определенными летописными известиями, а равно обстоятельствами дела, к изложению которых сейчас переходим.

Едва утвердившись на престоле и не останавливаясь перед страхом болгарского нашествия и осады Константинополя, царь Лев уже весной 814 г. окружает себя доверенными людьми иконоборческого направления, которым делает поручение заняться подготовкой вопроса о церковной реформе в смысле желаний иконоборческой партии. К этому же времени выясняются состав и силы того и другого лагеря. Говоря в предыдущей главе о переговорах по вопросу о заключении мира с болгарами, мы видели, что политический смысл и важное значение этого договора совершенно устранялись так называемыми дурными советниками, во главе коих был игумен Студийского монастыря. Не говоря о прочем, здесь важно отметить политическую роль Феодора Студита, в какой ему удалось выступить в эту эпоху замышляемых правительством церковных реформ. Более видным лицом со стороны иконоборческой партии тогда же начинает выдвигаться Иоанн Грамматик, анатолиец по происхождению, занимавший в Константинополе скромную церковную должность анагноста. По своим способностям и высокому образованию выгодно отличаясь среди тогдашнего духовенства, Иоанн поставлен был во главе комиссии, которой было поручено рассмотреть все дело о взаимном отношении систем иконоборчества и иконопочитания и приготовить об этом материал для предполагаемого к созванию собора. В высшей степени можно пожалеть, что как о самом Иоанне Грамматике, так и об его сотрудниках и об их работах сохранилось слишком неблагорасположенное известие со стороны писателя, явно к ним враждебного: «Иоанн в сообществе с некоторыми грубыми невеждами уполномочен был царем пересмотреть старые книги, скрывающиеся в монастырях и церквах. Собрав множество книг, они старательно исследовали их, но не нашли ничего из того, чего злостно добивались, пока не напали на синодик Константина Исавра. Найдя в нем для себя точку опоры, начали искать и в других книгах для себя нужные места, отмечая знаками те, которые, по их мнению, могли убедить неразумную толпу, что в древних книгах можно находить запрещение поклоняться святым иконам. Когда Лев спросил одного из них, можно ли подтвердить книгами поклонение иконам, тот отвечал: об этом нигде не написано, но говорят, что таково древнее предание. И они боролись против истины, начав с Пятидесятницы собирать книги, в июле привлекли на свою сторону Антония, епископа силейского, и до декабря держали дело в тайне»². Можно думать, что упомянутая комиссия должна была представить царю записку о тех основаниях, которыми руководились отцы ΥΓΓ Вселенского собора в своем определении по отношению к святым иконам. О подготовительных работах комиссии не могло не распространиться слухов, но на вопросы любопытствовавших Иоанн держал уклончивый ответ: «Царь поручил разобрать по старым книгам один вопрос».

В декабре 814 г. дело начинает получать гласность. Патриарх стал тревожиться и принимать меры предосторожности. Т. к. личные объяснения между царем и патриархом не привели к соглашению, то последнему было предложено войти в непосредственные сношения с Иоанном Грамматиком, но от этого в патриархии нашли справедливым отказаться. Переговоры между иконопочитателями и иконоборцами сделались предметом широкой гласности. Об этом стали разговаривать среди народа и в войске; как в первый период иконоборческого движения, так и теперь произошла манифестация перед воротами Халки, причем противники иконопочитания бросали камнями в чудотворный образ Спасителя. Патриарх Никифор озаботился собранием поместного собора из бывших в Константинополе епископов и игуменов монастырей для обсуждения мер к сохранению церковного строя и совершил в Церкви св. Софии торжественное молебствие о мире Церкви и о смягчении царя. С своей стороны император, не желая разрывать сношений с господствующей Церковью, предложил патриарху прибыть во дворец для новых объяснений. Т. к. с патриархом прибыли и члены бывшего в патриархии собора и остановились перед воротами дворца, то царь согласился допустить во дворец сопровождавшее патриарха духовенство и устроить род совещания по вопросу об иконах. Явившиеся сюда епископы смело отстаивали то положение, что иконопочитателям нет оснований входить в пререкания с противниками поклонения свв. иконам; эту мысль с особенной настойчивостью выразил в своем обращении к царю Феодор Студит. В его речи, между прочим, было следующее место: «Дела Церкви принадлежат ведению пастырей и учителей, царю же принадлежит управление внешними делами, ибо и апостол сказал, что Бог поставил одних в Церкви апостолами, других пророками, третьих учителями, и нигде не упомянул о царях. Цари обязаны подчиняться и исполнять заповеди апостольские и учительские, законодательствовать же в Церкви и утверждать ее постановления — это отнюдь не царское дело»³.

Это, конечно, было выражение довольно необычного для Византии воззрения на разделение духовной и светской власти; император был смущен словами Студита и сказал: «Смелый монах заслуживал бы казни за дерзкие слова, но этой чести пока ему не будет предоставлено». С тех пор, т. е. с конца декабря, началась упорная борьба между защитниками церковной свободы и партией иконоборцев. Полиция начала разгонять собрания и обязывала подпиской не принимать участия в обсуждении религиозных вопросов. Студийский игумен разослал окружное послание ко всем верным сынам Церкви, в котором доказывал, что молчание и уклончивость в сфере церковных дел есть измена Церкви и православию. Как, однако, царь Лев осторожно приступал к задуманной реформе, видно из того, что в праздник Рождества он счел нужным приложиться к праздничной иконе в церкви св. Софии. Но с началом 815 г. борьба принимает весьма определенный и резкий характер. Иконоборческая партия прежде всего озаботилась собрать свои силы и низвергнуть патриарха Никифора. Для этого он постепенно лишен был административной власти и потом подвергнут домашнему заключению; наконец, в марте созван был в Константинополе поместный собор из представителей иконоборческой партии, который должен был рассмотреть взведенные против патриарха Никифора обвинения и постановил лишить его власти. С соблюдением предосторожностей в глухую ночь он был отправлен в заточение в построенный им на Босфоре монастырь Агафа, а на его место избран иконоборец Феодот Касситера из рода Мелисинов, которые при Константине Копрониме вошли в родство с императорами и были приверженцами иконоборческой системы. Но и со стороны студийского игумена последовал резкий протест: 25 марта в день Благовещения он устроил крестный ход вокруг своей обители с пением и несением честных икон. Тогда правительство решилось действовать настойчивее.

Иконоборческий собор, состоявшийся после избрания нового патриарха в апреле 815 г., имел прямой своей задачей, выражавшей волю царя, возвращение к системе иконоборчества, а следовательно, восстановление авторитета собора 753 г. Весьма может быть, что царя серьезно занимала мысль, что иконоборческая эпоха была гораздо счастливей для империи, чем последующее время. Он не раз указывал, что Лев Исавр и Константин одерживали победы над язычниками и варварами, между тем как иконопочитатели терпели от них поражение, и что, вероятно, почитание икон есть преступление, за которое христиане терпят от язычников. При таких распложениях, которые разделяли с царем большинство его единомышленников, легко было достигнуть предположенной цели. Хотя к участию на соборе были приглашены и иконопочитатели, но игумен студийский не счел возможным явиться, сославшись на то, что без согласия своего епископа, от которого он принял посвящение, он не может участвовать на соборе. Смысл отказа заключается в том, что Феодор не признавал ни законности избрания нового патриарха, ни каноничности в действиях его собора. Деяний этого собора не сохранилось, и о составленных им определениях мы можем судить на основании посторонних упоминаний⁴.

Собранные здесь отцы весьма скоро покончили с решением главного вопроса: отвергли постановления 787 г. и восстановили иконоборческий собор 753 г. Несколько трудней было заручиться согласием прибывших на собор православных членов, но на этом не останавливались. Окончательное определение составлено было в смысле возвращения к иконоборческой системе и сопровождалось отлучением на всех иконопочитателей. Следствием этого было, с одной стороны, ограничение прав и лишение мест для тех, которые не давали согласия подчиниться определениям собора, с другой — резкие и открытые обличения правительства со стороны иконопочитателей. Многие в это время стали спасаться бегством в Италию под защиту Рима; между последними был и монах Мефодий, о котором нам придется много говорить ниже; сам Феодор Студит не раз обращал свои взоры к римскому папе.

Когда протест Студийского монастыря стал слишком обращать на себя внимание, император решился удалить из Константинополя игумена Феодора и дал указ о ссылке его в заключение в Малую Азию и о закрытии его монастыря. Это была весьма смелая и решительная мера столько же ввиду большой популярности самого игумена, сколько значения в столице обширного и богатого монастыря, считавшего тогда не менее 1000 братии⁵. Ученики и почитатели Студита, рассеявшись по разным городам империи и частью переселившись в Рим и Южную Италию, сделались громкими глашатаями славы своего учителя и ревностными защитниками православия. Своим гонением на студитов правительство действительно подготовляло в них громадную нравственную силу, которая равномерно распределялась по провинциям империи. Что же касается самого игумена, то в течение десяти лет до самой своей смерти в 826 г. он принял на себя задачу будить между своими многочисленными приверженцами и учениками религиозное чувство и стоял на страже православия во главе воинствующей Церкви. Своими письмами, речами и беседами он постоянно держал в напряжении партию иконоборцев и поддерживал надежды на лучшее будущее в тех, которые слабели под гнетом преследования. С духовным и светским правительством он вел открытую борьбу, апеллируя к суду римского папы и признавая в нем верховного судью в церковных делах⁶. Из византийского монашества он желал сделать полное жизненной энергии учреждение, т. к. отдавал предпочтение тем, которые подвизаются в условиях общественной жизни, перед другими, пустынножительствующими и спасающимися в горах. Слова и речи игумена Студийского монастыря были событием и быстро разносились с одного конца империи на другой. Есть у него, между прочим, такое место: «Недавно я говорил нечто о таинственном, и сейчас же распространилось мое слово отсюда до Константинополя, оттуда до Бруссы — и тесно мне и говорящему, и молчащему».

Настоятельные требования правительства, чтобы Феодор не писал и не отсылал своих сочинений к друзьям, не достигали своей цели; даже угрозы телесным наказанием не приводили его в смущение. Своему ближайшему ученику Навкаратию он писал раз: «Если император вздумает совершенно лишить меня языка, и тогда я найду способы взывать, окрыляемый духом. Я буду писать всем находящимся в изгнании отцам, это приносит пользу как пишущему, так и получающему, — я готов взывать даже до последних пределов вселенной». Царь приказал перехватывать письма и доставлять ему, но у Феодора было достаточно преданных слуг, которые охотно исполняли его поручения и служили ему письмоносцами. До какой степени последовательности проводимы были правительственные распоряжения против непокорных, трудно составить себе понятие; по сообщениям Феодора Студита, правительство наложило руку на воспитание молодого поколения и заставило детей учиться по новым учебникам. Несмотря на строгость мер, студийский игумен, пользуясь общепризнанным авторитетом, ввел строгую дисциплину в преследуемой Церкви и всеми мерами настаивал, чтобы иконопочитатели не входили в общение с иконоборцами. Когда почувствовался недостаток в священниках, он разрешил принимать получивших посвящение на Западе: в Риме, Неаполе и Сицилии.

Правительство почувствовало крайние неудобства церковной смуты. Империя разделилась в церковном отношении надвое, появилась паства патриаршая и паства студийского игумена. С последним были и некоторые епископы: солунский Иосиф, никомидийский Феофилакт, ефесский Феофил, никейский Петр; но вместе с ним стояла громадная масса городского и сельского населения, которое поддерживало и доставляло приют гонимой Церкви. Ведя упорную борьбу с правительством, Феодор не терял надежды на авторитетное вмешательство папы в дела Константинопольской Церкви и посредством своих почитателей и друзей, во множестве бежавших в Италию, старался расположить Римскую Церковь в пользу иконопочитателей. Чтобы до некоторой степени противодействовать влиянию студийского игумена, патриарх Федот посылал к папе Пасхалису I своих апокрисиариев, но они не были выслушаны. Что же касается преследуемых иконоборческим правительством и посылаемых Студитом лиц, то в них папа принимал близкое участие и предоставил для них монастырь св. Пракседы, в котором церковная служба совершалась на греческом языке. Независимо от этого папа послал в Константинополь нарочитое посольство с ходатайством в пользу гонимых. Феодор выражал по этому случаю мысль, что Римской Церковью действительно правит преемник князя апостолов, и что Бог не оставит без помощи Византийскую Церковь. Из обширной переписки Феодора узнаем, между прочим, что он посылал в Рим преданного ему Епифания, которому вручено было письмо для монаха Мефодия, того самого, которому затем предстояло стоять во главе Церкви в Константинополе. Весьма вероятно, что в это время Мефодий и возвратился из Рима в Константинополь (ок. 820 г.). Некоторые письма Студита попадались в руки царских приставников и, доставленные царю, прочитывались; раз Лев «рассвирепел» от такого письма и отдал приказ дать преподобному сто ударов ремнем; это было в 819 г. незадолго до насильственной смерти Льва (25 дек. 820 г.). Феодор был переведен в Смирну, где местный иконоборческий митрополит заключил его в темницу.

С новым царствованием представителя аморийской династии в лице Михаила II (820–829) в положении иконопочитателей не произошло перемены. Хотя подвергшиеся гонению и ссылке при Льве V получили свободу и могли возвратиться на места первоначального своего обитания, но система продолжалась та же и господствующее положение оставалось за иконоборцами. Попытка со стороны бывшего патриарха Никифора и Феодора Студита побудить императора приступить к отмене иконоборческой системы не имела успеха. Точка зрения Михаила II на церковный вопрос ясно выражена в данном им ответе на докладную записку патриарха Никифора. «Кто раньше нас занимался исследованием церковных догматов, те и дадут перед Богом ответ, хорошо или худо они узаконили. Мы же в каком положении нашли Церковь, в том и заблагорассудили оставить ее. Посему мы определяем, чтобы никто не дерзал принимать слово ни против икон, ни за иконы, но да не будет и слуху — как будто их никогда не бывало — о соборах Тарасия, Константина и Льва, и да будет соблюдаемо глубокое молчание по отношению к иконам»⁷. Но само собой разумеется, обнаруженное здесь Михаилом Травлом безразличие в этом деле не могло быть выдержано при ближайшем соприкосновении с действительностью.

Первые заботы Феодора Студита при новом царствовании заключались в осуществлении мысли о созвании собора, на котором вновь был бы поставлен вопрос об иконах, правительство же соглашалось лишь на частное собеседование между представителями того и другого направления. В письмах и ходатайствах по этому вопросу студийский игумен выставлял соборный авторитет Церкви или «пятиглавую» ее власть как единственно компетентное учреждение для решения тогдашнего церковного дела, между тем царь не доверял слишком сделавшимся обычными ссылкам на примат Римской Церкви и видел в отговорках Студита упорство и сопротивление, а в сношениях с папой — политическую измену. Таким образом, соглашение между иконоборцами и иконопочитателями не могло состояться. Вскоре затем по приказанию императора Феодор и преданный его ученик Николай, разделявший с ним заключение в Смирне, вызваны были в Константинополь (821), где и оставались около двух лет, пока продолжалось громадное народное движение, поднятое самозванцем Фомой. Последние годы жизни (823–826) Феодор провел в одном из монастырей на азиатском берегу, поблизости от столицы, и по смерти погребен на острове Принкипо.

С вступлением Михаила II на престол совпадает обширное народное движение, начавшееся в Малой Азии и перебросившееся в европейские провинции. Это движение исходило от самозванца Фомы, прикрывавшегося именем царя Константина VI, и представляет собой своеобразное проявление иконоборческого движения, глубоко затронувшего народные массы и захватившего вместе с религиозными политические и социальные интересы государства. Ввиду громадного значения поднятых восстанием Фомы вопросов, а равно принимая в соображение, что в деле Фомы иконоборческое движение доходит до своего кульминационного пункта, мы находим полезным рассмотреть его со всеми подробностями.

Какое значение приписывалось современниками этому движению, видно уже из особенного внимания, уделенного ему в летописи. Правда, первоначальная история Фомы, в особенности его происхождение и юные годы сделались уже в IX в. предметом народных сказаний и окрашены вымыслом, но его похождения на Восток и его на широких основаниях задуманное возмущение против основателя новой династии нашли себе достаточное освещение у летописца Генесия, которым пользовались писатели X и XI вв.⁸ И что в особенности важно, не далее как в 824 г., т. е. сейчас же по усмирении этого восстания, император Михаил II сделал подробное изложение всего дела в письме к императору Людовику Благочестивому⁹. Т. к. это письмо дает новые и интересные сообщения о положении иконоборческою вопроса в империи, то мы обращаемся сначала к нему. В официальном акте, конечно, не могло заключаться всего того, что передавалось о Фоме в народе, зато в нем есть такие данные, которые отличаются характером деловой точности.

Во время императрицы Ирины Фома бежал из Константинополя к персам, избегая наказания за преступление. Здесь он отрекся от христианской веры и получил большое влияние у неверных. С течением времени он распустил слух, что его настоящее имя есть Константин, и что он сын царицы Ирины, избегнувший ослепления и спасшийся невредимым от козней своей матери. Вследствие чего к нему примкнули многие из тамошних жителей, и он начал производить разбойнические нападения на соседей, одних привлекая к себе силою, других — раздачей денег, иных — обещанием почестей и должностей. Имея под рукою преданных ему персов, агарян, армян, авазгов и других, во время царствования Льва Армянина он начал военные действия и захватил всю Армению, Халдею на Кавказе и Армениак. При таком положении дел царь Лев был убит заговорщиками и возведен на престол Михаил II. Последний должен был бороться с крайними затруднениями, вызванными возмущением Фомы, т. к. значительная часть империи разделяла веру в самозванца, признавая в нем сына Ирины. Самозванец же искусно воспользовался шатанием умов, продолжал увеличивать число своих приверженцев и, захватив царский флот, переправился на европейский берег во Фракию и Македонию. Таким образом силы бунтовщика осадили столицу и лишили ее сношений с провинциями в месяце декабре, 15 индикта (822).

Несмотря на незначительность сил, бывших в распоряжении Михаила, он пытался прорвать образовавшееся вокруг Константинополя кольцо, но Фома, нашедши сильную поддержку в славянских народах Фракии, Македонии и Солуни, с успехом продолжал наступление и осаду Константинополя в течение целого года. Наконец император решился напасть на лагерь самозванца, расположенный в тридцати милях от столицы, и нанес Фоме поражение, причем часть его приверженцев разбежалась, часть спаслась по городам. Пять месяцев после того Фома упорно держался против царских воевод, наконец захвачен был в одном городе со всеми своими приверженцами, попался в плен и подвергся казни. Два его сына потерпели ту же участь. Так потушено было по официальному изложению возмущение Фомы, которое поддерживаемо было столько же политическими, как религиозными и национальными мотивами, в чем и заключается главный его интерес.

Царь Михаил не имел основания выяснять указанные мотивы движения, хотя письмо его позволяет делать о них догадки. За изложением дела Фомы в письме следует главная часть, объясняющая посольство. Это посольство возложено было на протоспафария и стратига Феодора, митрополита мирликийского Никиту, архиепископа Венеции Фортуната, диакона и эконома Софийской церкви в Константинополе Феодора и кандидата Льва. «Многие из церковных людей и мирян, — говорится далее, — отверглись апостольских преданий и отеческих постановлений, сделались виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на место их поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как честному и Животворящему древу, пением псалмов и молитвами просили у икон помощи, многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении. Желая принять монашеский чин, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Некоторые из священников и клириков скоблят краски с икон, смешивают их с причастием и дают эту смесь желающим вместо причащения. Другие возлагали тело Христово на образа и отсюда приобщались святых тайн. Некоторые, презрев храмы Божий, устраивали в частных домах алтари из икон и на них совершали священные таинства и многое другое, непозволительное и противное нашей вере, допускали в церквах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили поместный собор, на котором определено было снять иконы с низких мест в храмах и оставить те, которые были на высоких местах, дабы невежественные и слабые люди не воздавали им божеского поклонения и не зажигали перед ними свечей. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, которые оказывают приверженность к подобным новшествам. Есть, кроме того, такие, которые, не признавая поместных соборов, бежали из нашей империи в Рим и там распространяют поношение и клевету на Церковь. Оставляя без внимания их гнусные изветы и богохульства, извещаем вас, что мы исповедуем и нерушимо держим в сердце символ святых и Вселенских шести соборов, соблюдаемый всеми православными христианами». В заключение, извещая о дарах, предназначенных для римского папы, царь Михаил просит Людовика дать послам свободный пропуск в Италию и содействовать к удовлетворению желаний византийского царя, чтобы были изгнаны из Рима находящиеся там «изменники христианской веры».

Приведенное письмо свидетельствует о двух важных фактах, касающихся борьбы православной и иконоборческой партий в Константинополе: а) что эта борьба выражалась в политической смуте, направляемой самозванцем Фомой; б) что православные искали поддержки в Риме против иконоборческих царей и усиливали тем притязания римского папы на главенство в Церкви. Нет сомнения, что в числе тех сеятелей крамолы и изобретателей злых новшеств, о которых говорит письмо Михаила II, нужно разуметь и будущего патриарха Мефодия, бежавшего после низвержения патриарха Никифора в Рим и пытавшегося вместе с Феодором Студитом возбудить вмешательство папы в церковные дела Византии.

Рассказанные в письме Михаила обстоятельства имеют весьма важное значение для истории иконоборческого движения. Уже независимо от всего прочего любопытно то, что царь Михаил почел нужным изложить со всеми необходимыми подробностями дело, по-видимому, мало относящееся к цели посольства к западному императору и не стоящее в связи с церковным вопросом, о котором, главным образом, должна была идти речь в сношениях с императором и с папой. По всей вероятности, возмущение Фомы затрагивало и церковный вопрос, но царь Михаил не нашел удобным говорить об этом с надлежащей откровенностью, ограничившись приведенным нами в своем месте намеком.

Понятна поэтому важность задачи при помощи византийских памятников раскрыть мотивы в движении самозванца Фомы. Оставляя в стороне рассказ Амартола как весьма бледный фактическими чертами и не могущий идти в сравнение даже с официальным письмом Михаила, обращаемся к Генесию, который и в настоящем вопросе оказывается основным писателем и которым, главным образом, воспользовались другие. Сравнивая его изложение с историей продолжателя Феофана, нельзя не приходить к заключению, что последний черпал полной рукою из хроники Генесия. Но и Генесий писал о возмущении Фомы больше по устному преданию, чем основываясь на письменных изложениях. До него дошло об этом несколько преданий. По одному — Фома и Михаил давно уже питали взаимное нерасположение, с тех пор как Михаил был стратигом анатолийской фемы, а Фома или был подчиненным ему офицером, или же занимал нижний военный чин. Согласно этому преданию, Фома, хотя и происходивший из скифского племени, ко времени вступления Михаила на царство пользовался на Востоке большой популярностью и начал против царя возмущение, заручившись расположением войска. Он скоро нашел средство привлечь на свою сторону и симпатии восточного населения, возбудив в нем надежды на улучшение экономического его положения. Об этой мере Фомы Генесий выражается следующим образом: «Задержав всех сборщиков податей, он формально отменил установленные законом сборы и раздачей народу денег приготовил против Михаила значительную военную силу». По другому преданию, которое писателю кажется вероятнейшим, Фома происходил из незнатного рода и, прибыв в Константинополь для приискания средств к жизни, вступил на службу к одному патрикию именем Вардан и скоро, заподозренный в связи с его женою, должен был бежать из Константинополя. Нашедши убежище в сарацинской земле, Фома переходит в магометанство и начинает делать набеги на греческие земли с помощью сарацин. Такова традиция, записанная у Генесия.

Несомненно, здесь видим два предания, которые в своей основе не могут быть примирены. Продолжатель Феофана, приступая к изложению этой смуты, «наполнившей бедствиями вселенную и вооружившей отцов против детей и братьев на братьев» ¹⁰, указывает тоже два литературные течения, в которых не одинаково передается о судьбе самозванца. По одному литературному преданию, к которому склоняется и сам писатель, Фома происходит от незнатных и бедных родителей славянского племени, поселенных на Востоке. Ради отыскания средств к жизни Фома прибыл в Константинополь и здесь поступил на службу к одному из вельмож, с женою которого вступил в связь. Когда узнал об этом господин его, Фома бежал на Восток к агарянам, отрекся от христианской веры и сделался ожесточенным врагом империи, нападая на границы ее с толпой приверженцев; сила его стала увеличиваться, и в Ромэйской империи, когда он распустил слух, что он царевич Константин, сын Ирины.

По другому преданию, Фома был при Льве V начальником отряда федератов — стражи, набираемой из иноземцев; он начал бунт против Михаила II, мстя ему за убийство своего благодетеля Льва. В этом предании успех возмущения Фомы объясняется двумя причинами: во-первых, еретическим образом мыслей царствующего Михаила II, во-вторых, экономическими и социальными причинами. Именно: Фома облегчил повинности, идущие в казну, и обуздал своеволие сборщиков податей. Так, ему удалось поднять Восток, вооружив рабов против господ, простых воинов против своих начальников. В дальнейшем изложении обстоятельств бунта наши источники не представляют противоречий. Верными царю Михаилу остались только фема Опсикий, благодаря стратигу Катакиле, и фема Армениак, командуемая Олвианом.

Нельзя не придавать особенной важности социальному мотиву движения, который подтверждается еще тем обстоятельством, что Михаил II, по представлению означенных стратигов, счел полезным сделать скидку податей специально для фем Опсикий и Армениак.

В рассматриваемом нами движении следует выдвинуть еще одну сторону, которая выясняется, главным образом, на основании сирийских и арабских известий¹¹. Оказывается, что во время царствования Ирины Фома нашел у арабского калифа Гарун-аль-Рашида ласковый прием; выдавая себя за сына Ирины Константина, он приобрел себе расположение среди мусульман переходом в их вероисповедание. В качестве претендента на престол византийского императора он был всегда полезным средством в руках арабов, чтобы держать в страхе империю. В правление Мамуна, подготовляя восстание против императора, Фома несомненно имел за собой если не формальный союз с арабами, то пользовался открытой поддержкой и вспомогательными силами калифа. Слишком краткое и оброненное как бы мимоходом замечание, что бунтовщик венчался императорским венцом от руки антиохийского патриарха Иакова, должно быть оценено с точки зрения тогдашних обстоятельств и введено в надлежащие рамки. Антиохийский патриарх не мог вступить в сношения с Фомой без воли калифа, и самая церемония венчания на царство обличает уже широкий размах политики, причем участие Церкви должно было получить громадное значение среди приверженцев Фомы и в населении Малой Азии. Кроме того, чрезвычайно смелый план самозванца — идти на Константинополь и одновременно с этим движением нападение на острова и приморские города — свидетельствует о настоящем военном плане и организации задуманного Фомой предприятия. В составе собранного Фомой войска действительно участвовали разнообразные инородческие элементы, для которых с идеей империи соединялись совсем иные представления, чем для византийского правительства.

Овладев морскими берегами, самозванец получил в свое распоряжение и морские суда, и опытных моряков, но он озаботился постройкой и новых судов, сосредоточив стоянку морских сил у острова Лесбоса. В дальнейшем осуществлении плана нападения на столицу произошла значительная ошибка. Предполагалось комбинированное движение с моря и с суши. Сухопутное войско поручено было названному сыну Фомы Константину, который не выдержал нападения со стороны оставшихся верными Михаилу стратегов Армениака и Опсикия, попался в плен, и отрубленная его голова была отослана в Константинополь. Что касается морских сил, Фома сосредоточил их в проливе у Абидоса и, отрезав таким образом Константинополь от всяких сношений с морем, начал вести переговоры с населением европейского берега, предполагая сделать высадку во Фракии. Воспользовавшись темной ночью, он выбросил на фракийский берег часть своего войска и нашел здесь вполне подготовленную почву, т. к. обаяние его имени приготовило ему между славянским населением Балканского полуострова много приверженцев¹³. Царь Михаил находился в отчаянном положении и не был в состоянии оказать Фоме сопротивления. В Константинополе успели только снабдить царские суда греческим огнем и запереть железной цепью вход в Золотой Рог, как у города появился неприятельский флот, и началась тесная осада окруженного с моря и с суши города. Это происходило осенью 821 г. Неприятельский флот прорвал заграждавшую вход в Золотой Рог цепь и поднялся к нынешнему Эюбу, где произошло соединение морского и сухопутного войска. Можно полагать, что в декабре 821 г. началась правильная осада Константинополя.

Михаил II имел в своем распоряжении обыкновенный гарнизон столицы и гвардейские полки. Кроме того, верные ему стратиги фем Армениак и Опсикий, Ольбиан и Катакила успели доставить в Константинополь значительные подкрепления из Малой Азии и несколько поднять дух столичного населения Скоро обнаружилось, что надежды самозванца на сдачу города были обманчивы. Осаждавшее войско расположилось в местности Космидий, где был загородный монастырь Косьмы и Дамиана за стенами города, построенный в V в. патрикием Павлином. Весь Босфор находился в руках неприятельских отрядов, которые проникали до берегов Черного моря. Осадный инструмент и стенобитные машины были у Фомы в достаточном количестве, и он надеялся взять город со стороны храма Влахернской Богоматери. С своей стороны царь Михаил сосредоточил защиту на этой части стен, утвердив свое знамя на крыше Влахернской церкви. В городе сознавали страшную опасность, как во время аваро-славянского или арабского нашествий, и обратились к усердной молитве о заступничестве «непобедимого воеводы», который не раз помогал городу в трудные минуты. Весьма любопытно читать, что иконоборческий по своим настроениям император «приказал своему сыну Феофилу взять победоносное древо Креста и честную одежду Богоматери и обойти стены города со священным клиром и гражданами и молиться о божественной помощи» ¹⁴. Крепкие стены города и наступивший холод поставили Фому в весьма затруднительное положение, осадные работы не достигали цели, флот же не мог действовать по причине противного ветра. С наступлением весны 822 г. Фома вновь приступил к осаде города. Но тогда уже среди собранных им людей не было более твердой надежды на успех, часть войска начала колебаться. И когда Михаил решился сделать вылазку, то одержал перевес над самозванцем; в то же время и флот неприятельский частию перешел на сторону императора, частию сделался негодным для войны вследствие действия греческого огня. Дальнейшие дела под Константинополем шли скорей в пользу императора, чем повстанца. Большим выигрышем для Михаила было то, что теперь с ним опытные вожди, прибывшие из Малой Азии, Ольбиан и Катакила, которые не уступали Фоме в военном искусстве. Во всю зиму 821/22 г. столица была под страхом со стороны осаждавшего ее неприятельского войска, как об этом сказано в письме царя к Людовику.

Восстание Фомы не получило гибельного для Михаила результата лишь вследствие того, что в это дело вмешался болгарский вождь Мортагон. Об этом вмешательстве совсем умалчивает царь Михаил в своем письме, византийская же летопись сообщает противоречивые показания. Георгий Амартол говорит, что Михаил просил у болгар помощи против Фомы, и когда последний узнал об этом, то поспешил им навстречу, нанес им поражение и с значительно ослабленными силами должен был потом защищаться против царских войск, которые действовали в соглашении с болгарами. Генесий, свидетельство которого в других отношениях отличается фактическою достоверностью, в настоящем случае передает несколько подозрительную версию, будто Мортагон, услыхав о событиях в Византийской империи, сам предложил царю Михаилу симмахию, но что этот отказался от союза, и тогда Мортагон вторгся в имперские области и нанес поражение Фоме. Версия невероятная уже потому, что при том положении дела, какое рисует Генесий, Фома и Мортагон были бы союзники, а не враги: при общности интересов они должны были бы совместно действовать против столицы и, без сомнения, взяли бы ее, если бы и на этот раз Византия не нашла средств разъединить интересы врагов.

Как Генесей, так и Михаил находили оскорбительным для национального самолюбия объяснять победу над Фомой союзом с болгарами, а между тем Византия действительно состояла в союзе с Болгарией- отсюда умолчания и неверности относительно этого эпизода как у Генесия, так и у продолжателя Феофана, во многом сходного с ним. Ясно, что силы Фомы благовременно были отвлечены от столицы, и что Михаил воспользовался этим моментом, дабы собрать войско и двинуться на него из столицы. Ослабленный делами с болгарами, Фома заперся в одной крепости, а царь стал осаждать его, употребляя выражение продолжателя Феофана, не машинами и другими орудиями, дабы не выдать тем, которые населяют Скифию, тайны византийского военного искусства, но голодом и лишением жизненных средств.

Неудачи должны были ослабить средства самозванца. После первых неблагоприятных для него военных дел он потерял доверие окружающих и должен был заботиться не о расширении своих операций, а, напротив, о постепенном отступлении. С остатками сил он заперся на берегу Мраморного моря в местности Диавас, откуда посылал разъезды в окрестности с целью грабежа. Но когда византийские вожди Ольбиан и Катакила выступили против него с достаточной силой, то окружающие Фому сподвижники его, утомленные продолжительным и безнадежным сопротивлением царским войскам, решились покинуть Фому и предаться на сторону Михаила. Последний акт драмы разыгрался в Аркадиополе, ныне Люле-Бургас, куда укрылся Фома с несколькими из преданных ему людей; здесь он в течение 5 месяцев еще держался против царского войска. Но голод и лишения вооружили против него население города и его гарнизон, так что в середине октября 823 г. Фома был схвачен и выдан царю Михаилу. Торжествующий победитель хотел было узнать от Фомы, не назовет ли он кого из преданных ему людей между приближенными к царю. Он мог бы, говорит наш историк, назвать многих, если бы «некто Иоанн Эксавулий не заметил, что было бы нелепо давать веру изветам врагов против друзей. И этим словом он спас многих несчастных граждан и друзей Фомы от казни»¹⁶. Это признание очень важно в том отношении, что обнаруживает множество тайных приверженцев Фомы в столице и среди приближенных царя.

Нет сомнения, мы недостаточно оценили бы причины популярности Фомы, если ограничились бы теми фактами, которые отмечены летописью. В летописи до некоторой степени выяснены мотивы успеха Фомы, лежавшие в его славянском происхождении, и это уже весьма важное обстоятельство, которым нельзя пренебрегать в истории Византии. Но еще любопытнее, что успех движения Фомы лежит в том, что он является орудием православной партии, задумавшей реагировать против иконоборческого правительства. Религиозный мотив, слегка намеченный в письме к Людовику, служил объяснением, почему Михаил решился изложить возмущение Фомы в письме к папе, которое трактует о церковной политике вообще.

В литературной традиции о возмущении. Фомы обращает на себя внимание отношение летописцев к этому самозванцу. Все сохранившиеся сведения исходят от писателей православной партии, и всеми писателями руководит одно и то же чувство по отношению к самозванцу. На это обратил внимание Гирш в своих «Византийских этюдах». «Замечательна, — говорит он, — страстность, с которой составитель летописи высказывается против Фомы; принимая во внимание, что царь Михаил был враг иконопочитания и к тому же узурпатор, нельзя понять, почему православный писатель так беспощадно бичует противника его»¹⁷. Едва ли, впрочем, уместны здесь какие бы то ни было недоразумения. Наши сведения о возмущении Фомы дошли до нас в редакции X в. Представителям торжествующего православия неудобно было особенно останавливаться на том обстоятельстве, что самозванец Фома пытался поднять знамя православия против иконоборцев, как не находили они удобным в X в. ссылаться на попытки православных найти помощь в Риме у папы.

Очень определенные указания на религиозный мотив в движении Фомы находим в жизнеописании Феодора Студита¹⁸. Жизнеописатель сообщает, что Феодор Студит около того времени жил в монастыре Кресцентия на Востоке. Когда же тирания Фомы захватила Азию, вышло царское повеление, приказывающее ему и патриарху Никифору возвратиться в Константинополь. «Не ради сожаления к ним сделано это распоряжение, а из боязни, чтобы православные не присоединились к партии Фомы, ибо ходила молва, что он принимает святые иконы и поклоняется им».

Приведенное место не оставляет более сомнения, что успех возмущения Фомы столько же зависел от социальных мотивов, возбуждая надежды на более благоприятное экономическое положение, сколько от религиозных, т. к. Фома являлся выразителем протеста против иконоборческого направления. С этой точки зрения сам по себе незначительный эпизод вмешательства болгарского князя во внутреннюю смуту Византии приобретает большой исторический интерес, ибо Мортагон своим вмешательством еще на 20 лет поддержал иконоборческую партию и нанес сильное поражение инородческим элементам империи, стремившимся возобладать над эллинизмом. Словом, восстание Фомы приобретает важный исторический смысл, между прочим, в истории славяно-византийских отношений. В частности, для истории Византии оно сопровождалось усилением арабского элемента на западной границе, где испанские и африканские арабы, пользуясь трехгодичными смутами в империи, овладели Критом и Сицилией. К этим обстоятельствам мы обратимся в следующей главе.

Опасное для государства движение, о котором была речь, должно было на время отвлечь внимание от религиозной борьбы. С человеком такого характера, как царь Михаил II, иконопочитатели еще могли бы заключить некоторого рода соглашение, к которому правительство не раз подавало случай. Но руководитель православной стороны отличался большой прямолинейностью и не хотел пойти на путь уступок и приспособлений, на какой приглашали его и сами иконопочитатели. Об этом можно судить на основании собственных слов Феодора в письме к епископу никейскому Петру: «Мы поклонились блаженнейшему архиерею нашему-и по милости Божией рассеяли клеветы и обвинения, которые взвели на нас ревнители мира. Они изображали нас отщепенцами, отделившимися от священного нашего архиерея, самовольно назначающими епитимий, обличенными в общении с еретиками»¹⁹. О положении иконоборческого вопроса и взаимном отношении иконопочитателей и иконоборцев в 824 г. лучшие сведения дает тот официальный документ, которым мы пользовались выше. Православные настаивали на созвании Вселенского собора и выдвигали авторитет римского папы, иконоборцы же с императором считали это дело подлежащим компетенции местной власти. При жизни Феодора Студита, пользовавшегося общепризнанным авторитетом и твердо державшего бразды правления среди иконопочитателей, иконоборческое правительство не переступало границ терпимости и не увеличивало раздражения в народе новым мероприятием. По смерти Феодора 11 ноября 826 г. иконоборческая система поддерживалась лицами, начавшими заявлять о себе с 814 г. Как иконоборцы, так и иконопочитатели не думали складывать оружия, напротив, готовились к борьбе с новыми силами. Период, отмеченный влиянием студийского игумена Феодора, принес православной партии большую пользу в двояком отношении: 1) в богословских творениях Феодора религиозная сторона системы иконопочитания нашла себе окончательное выражение; 2) своей жизнью и примером и своими письмами и поучениями он дал православной партии внутреннюю организацию и нравственную силу, которая помогла ей выдержать последний натиск иконоборческой системы; что касается, в частности, монашества, то уставом общежительного монастыря он обновил монашескую жизнь и сообщил ей новое содержание. Этими заслугами и до сих пор высоко держится в православной Церкви имя преподобного Феодора Студита.

За капитальными общегосударственного значения вопросами внутренней политики отступала до некоторой степени на второй план упорная и давняя и чуть не каждый год возобновлявшаяся война с арабами. Перестав быть той стихийной силой, которая нигде не встречала преграды, арабы в IX в. после испытанных поражений и разделения калифата обратились в чрезвычайно беспокойных и надоедливых соседей, которые делали наезды на пограничные области империи, грабили страну и уводили в плен население, чем наносили громадный ущерб благосостоянию византийского государства.

В самом калифате произошли перемены, изменившие дальнейшую историю мусульманства в смысле перемещения центра тяжести и перехода главного влияния от арабской народности к персам, а от них — к туркам-сельджукам и затем османским. В политическом отношении это было устранение с исторической сцены Омейядов и победа над ними Аббасидов, победа, искусно и осторожно подготовленная в Центральной Азии, вследствие чего административный и религиозный центр мусульманства передвинулся из сирийского Дамаска в иранский Багдад.

В то же время в центре мусульманства получают широкое развитие наука, литература и искусство; в развитии мусульманской культуры играют роль, впрочем, не арабы, а принявшие ислам иностранцы, и, главным образом, персы и арамеи: чрез посредство последних мусульмане усвоили плоды эллинистической культуры. Высокий культурный подъем в калифате нашел отражение, между прочим, в пространных и окрашенных вымыслами фантазии повествованиях о посольствах, отправляемых из Константинополя в Багдад и обратно от калифа к византийскому царю. Таковы посольства Иоанна Грамматика, геометра и астронома Льва, с другой стороны-путешествие арабского ученого Мухаммеда ибн Мусы в империю²⁰. Весьма вероятно, что эти сношения сопровождались значительными заимствованиями в Константинополе арабской архитектуры и искусства.

Во всяком случае, сферы влияния калифата и империи часто до такой степени совпадают между собой, что периоды упадка и подъема мусульманства неизменно совпадают со слабостью или усилением империи. Занимающий нас теперь период, с точки зрения Византийской империи, представляет собой подготовку духовных и материальных сил к широкой и разнообразной деятельности; с точки зрения калифата — начало ослабления и действия разрушительных элементов; со второй половины IX в. это взаимодействие сил двух обширных миров чрезвычайно рельефно обнаруживается в истории калифата и империи. Для Византийской империи больше значения имела восточная граница, чем юго-западная, отделенная морем и защищаемая флотом. Но все попытки мусульман прорвать восточную границу и прочно утвердиться в Малой Азии разбились об упорное сопротивление царей Аморийской династии.

Наиболее важным в общегосударственном смысле вопросом времени Михаила II следует признать беспрерывные войны с мусульманами и наступательное движение арабов на западные и восточные окраины империи и на острова. Расширение калифата по Азии, Африке и Европе сопровождалось важными затруднениями в смысле управления обширными подчиненными арабами землями и далеко не было благоприятно для распространения мусульманства как религиозного принципа. Нужно также принять в соображение и то обстоятельство, что. в смысле мировой державы распространившееся на три части света мусульманство и само не могло остаться верным первоначальным своим принципам. Так, чтобы иметь финансовые средства, пришлось пожертвовать основным правилом государственного права, по которому вновь присоединившиеся к магометанской вере народы приравнивались к природным арабам и освобождались от повинностей. Немало розни вносили племенные счеты в недрах самого арабского народа и образовавшиеся вследствие того притязания на господство некоторых родов.

В Африке обнаружилась этнографическая противоположность в среде мусульманства, местные берберы стали стремиться к первенству над пришлыми завоевателями. Вследствие этого, пользуясь временными затруднениями калифата, часть африканских мусульман отделилась от династии Омейядов и образовала самостоятельное княжение, или эмират. В 800 г. аглабит Ибрагим, став во главе нового движения, принудил калифа Гарун-аль-Рашида признать его законным и вассальным эмиром, обязавшись платить ему установленную дань и признавать его своим сюзереном. Происходившие в Африке события во все времена имели отражение в Сицилии столько же потому, что здесь был центр византийского господства на Западе и опорный пункт для всех притязаний на возвращение утраченных заморских владений, сколько и потому, что утверждение мусульманской власти в Африке было постоянной угрозой для византийской Сицилии. Около 700 г. арабы захватили остров Кос-суру, находящийся почти на половине пути между Сицилией и Африкой, и поставили себя, таким образом, в ближайшее соседство с островом. С тех пор морские набеги африканских корсаров на острова и Южную Италию сделались бичом для прибрежных стран Средиземного моря, страх сарацинского нашествия и полона является весьма обычным в современных жизнеописаниях святых и в летописях; христианская Европа в 8 и 9 вв. платила дорогую дань мусульманам многочисленным полоном, накопленными в культурных странах сокровищами и неимоверными бедствиями.

Постепенное завоевание Сицилии арабами началось при императоре Михаиле II Травле (820–829) и вызвано было вмешательством третьего эмира из династии Аглабитов Сиадет-Аллаха (817–838) во внутренние дела острова. В то время как император Михаил находился в первые годы по вступлении на престол в борьбе за власть с самозванцем Фомой, не только мусульманский элемент поднял голову на Востоке и на Западе, но и отдаленные провинции империи пытались порвать свою связь с непопулярным и эгоистичным константинопольским правительством. Освободительное движение начал турмах Евфимий; это был второй военный чин в администрации фемы, который, по-видимому, возвысился еще до прибытия сюда стратига Фотина в 826 г. Теперь, когда Фотин принял меры к восстановлению на острове императорской власти, турмарх Евфимий, принявший уже титул императора, выступил против него со своими местными военными силами и нанес ему полное поражение, взял в плен и предал смерти. Но вскоре начались раздоры между Евфимием и подчиненными ему чинами; один из назначенных им правителей, называемый в арабских известиях Балатом, или Палатом, и находившийся с ним в родстве Михаил Палермский перешли на сторону законной власти и стали теснить его. Находясь в затруднительном положении, Евфимий посадил на корабли оставшуюся верною ему партию и отправился в Африку с намерением предложить эмиру Сиадет-Аллаху верховную власть над островом. Находясь в гавани Сузы, он вступил в переговоры с правительством эмира, которому предстояло решить важную проблему о военном походе в Сицилию и вместе с тем об открытой войне с Византийской империей.

Решение этого вопроса было предложено на обсуждение совета знатных в Кайруане. Главное затруднение заключалось в том, чтобы установить точку зрения на заключенный с Сицилией договор в 813 г.: можно ли считать его уже нарушенным, или нет. Против умеренной партии, которая советовала предварительно собрать точные данные о положении дел в Сицилии, выступил с решительным мнением кади города Абу-Абдаллах Асад, указавший, между прочим, на то, что в сицилийских тюрьмах и доселе томятся мусульманские пленники, что пророк завещал правоверным войну с неверными; его призыв к войне победил осторожных и колеблющихся. Означенный кади и ранее пользовался большим влиянием на эмира и имел известность первого знатока церковного и гражданского закона; по своему же званию кади Кайруана владел судебной и полицейской властью над мусульманами и пользовался влиянием во всех государственных делах. Общее мнение склонилось также в пользу того решения, чтобы военная экспедиция против Сицилии поручена была начальству кади Асада, и хотя соединение военного звания несовместимо было с положением кади, тем не менее, встретившееся затруднение было разрешено авторитетом Сиадет-Аллаха.

Таким образом, в гавани Сузы, где стояли суда византийского самозванца Евфимия, начала подготовляться морская экспедиция, подогреваемая высоким религиозным одушевлением. Собралось около 10 тыс. пехотинцев и 700 всадников — лучшая военная сила африканских арабов, — для посадки которых было заготовлено 100 морских судов. 14 июня 827 г. африканский флот отправился в Сицилию, на этот раз не с целью грабежа и наживы, а с намерением приобщить к исламу новую страну. Через три дня мусульманский флот пристал к Сицилии в гавани Мазара, к югу от Лилибея, где самозванец имел встретиться со своими сторонниками. Немедленно обнаружилась полная невозможность примирить интересы мусульманской и христианской партий. Предводитель арабского флота, охотно пользуясь услугами Евфимия и его приверженцев для выяснения своих ближайших задач в Сицилии, не мог, однако, предоставить ему самостоятельности и не соединял своего отряда с повстанцами против императорской власти. Вследствие чего скоро произошли недоразумения между Асадом и Евфимием. Против африканцев и их союзников на острове едва ли могла организоваться большая сила, которую должны были составить оставшиеся верными законному правительству гарнизоны городов и незначительная часть туземного ополчения под предводительством упомянутого выше Балата. Хотя арабские источники чрезмерно преувеличивают количество выступавших против Асада неприятелей и восхваляют его личную доблесть, но в сущности первое сражение Асада с христианами, окончившееся поражением последних, было столкновением с небольшим отрядом; все ведет к заключению, что Сицилия была в то время лишена военной защиты.

В самом деле, после одержанной над Балатом победы арабский-вождь почти без всякого сопротивления прошел поперек острова к главному городу Сицилии — Сиракузам, опустошая окрестности и забирая на пути пленников и заложников. Но здесь Асаду начало изменять счастье, тем более, что его союзник Евфимий, обманувшись в возлагаемых на арабов надеждах, стал подстрекать сицилийцев к сопротивлению. Прежде всего важно было задержать неприятеля и дать время прибыть из Константинополя подкреплениям. С этой целью к Асаду явились из Сиракуз послы и начали с ним переговоры об условиях, на каких город может сдаться арабам, хотя в то же время происходили поспешный подвоз припасов к угрожаемому неприятелями городу и восстановление стен. Когда для арабского предводителя выяснилось, что приостановка военных действий выгодна сицилийцам и нисколько не приближает к сдаче Сиракуз, он решился немедленно приступить к осаде города, хотя это и представлялось безумием ввиду сравнительно слабых сил и недостатка в осадных средствах. Но Асад имел основания ожидать помощи от Африки, кроме того, к нему прибывали охотники из Испании и из Крита, который также сделался добычей мусульман в 825 г. И действительно, на первых порах казался возможным успех: императорский флот не приближался к острову, а посланный из Палермо небольшой отряд, не оказав осажденным никакой пользы, был рассеян арабами. Но т. к. страна была опустошена вследствие неприятельского нашествия, и осада затянулась на продолжительное время, то в арабском лагере обнаружился недостаток съестных припасов, вызвавший голод и появление эпидемии, жертвой которой сделался и сам предводитель арабского войска (осенью 828 г.).

Хотя в арабском лагере не теряли надежды на благоприятный оборот дел и избрали вождем Мухаммеда ибн ель-Джевари, но на самом деле положение осаждающих становилось весьма опасным. К острову стали прибывать подкрепления из Константинополя и морские суда из Венеции, посланные дожем Джустиниани; тогда арабам не осталось иного выхода, как сесть на суда и поспешить в Африку. Но т. к. выход из гавани был оберегаем прибывшим флотом из Венеции, то арабы сожгли свои суда и решились углубиться внутрь страны. В расстоянии небольшого перехода от Сиракуз они захватили сначала укрепление Минео, а потом восстановили сношения с морем посредством занятых ими городов Жирженти и Енна, или Кастроджованни. Т. к. обе крепости находились на противоположных концах острова, и арабы не могли вступить между собой в сношения, то казалось, что к концу 829 г. предприятие их в Сицилии должно было окончиться неизбежной катастрофой.

Прежде чем продолжать, однако, изложение дальнейшей борьбы христиан с мусульманами в Сицилии, которая тянулась с переменным успехом до периода Македонской династии, находим уместным бросить здесь взгляд на успехи, одержанные мусульманами на других пунктах западной границы империи. Весьма важным в этом отношении событием было завоевание Крита, лишившее Византию морского преобладания на Средиземном море и ограничившее для нее свободное распоряжение ее морскими силами. Напор на Сицилию шел из Африки, завоевание Крита направляемо было из другого мусульманского центра. В испанском калифате под управлением Ал-Хакима происходили сильные внутренние смуты, вследствие которых часть жителей Кордовы должна была искать спасения в бегстве и нашла приют в Александрии. Через три года по переселении в Египет (818–819) испанские арабы захватили Александрию и объявили себя независимыми от калифа Ал-Мамуна из Аббасидов, имевшего столицу в Багдаде и сильно занятого тогда усмирением смут в Персии.

В 825 г. после утверждения своей власти Ал-Мамун послал в Египет своего полководца привести к повиновению египетского наместника, отложившегося от калифата, а равно отнять Александрию у испанских бунтовщиков. При таких условиях бежавшие из Кордовы арабы решились искать счастья в новой авантюре и избрали для этого остров Крит. Очень большая осведомленность арабов насчет беззащитного положения острова объясняется как прежними их походами и набегами на острова и прибрежные местности, так и точным знанием условий, в которых империя находилась именно в данное время. Под начальством избранного ими вождя Абу-Хафса и с согласия калифа испанские арабы пристали в 825 г. к Криту в бухте Суда и, не встречая почти никакого сопротивления, начали занимать критские города и производить набеги и опустошения в незащищенных местах. Чтобы отнять у арабов всякую мысль о возможности возвращения на родину, Абу-Хафс, по преданию, приказал уничтожить корабли и указал им строить укрепленный лагерь, который под именем Хандака и дал потом арабское наименование Кандии самому острову. Когда все укрепленные места перешли во власть арабов, местное население было обращено в рабство, и ислам стал насильственно вводиться между населением Крита. Со стороны империи предпринят был ряд мер к возвращению острова, но все меры оказались безуспешны, так что более 100 лет, именно до 961 г., Крит оставался под властью арабов. Стоит отметить, что в 826 г. явился на Крит стратиг анатолийской фемы протоспафарий Фотин и пытался возвратить остров под власть императора, но ему нанесено было сильное поражение, так что он едва мог спастись от плена. Другая попытка спасти Крит была сделана в 827 г. под начальством стратига Кратира.

Хотя этому вождю и удалось одержать над арабами победу, но он вследствие беспечности и самоуверенности не только потерял все свое войско, но и сам попался в плен и был казнен арабами. С тех пор в течение 135 лет Византия не могла восстановить своей власти на этом острове.

Возвращаемся к истории сицилийских дел. Смелые искатели приключений, казалось, были оставлены здесь на произвол судьбы и ко времени вступления на престол царя Феофила (829) едва могли держаться в укреплении Мазара, первом опорном пункте, с которого и начались их завоевания в Сицилии. Но в 830 г. к арабам явилась помощь с двух сторон, так что скоро они сделались господами положения. С одной стороны, к Сицилии пристала испанская флотилия корсаров под начальством бербера Асбаг-ибн-Вакила по прозванию Фаргал, которая, впрочем, не имела цели оказать помощь стесненным единоверцам, руководясь исключительно желанием добычи. К тому же времени прибыл к Сицилии отряд судов, посланных Сиадет-Аллахом. Находившиеся в Сицилии арабы вошли с ними в переговоры насчет совместных действий против императорских гарнизонов в Сицилии, согласившись признать над собой высшую власть Асбаг-ибн-Вакила. Последний, имея в своих руках значительные военные средства, начал ряд довольно успешных предприятий на острове. Прежде всего он пошел на крепость Минео, где стоял присланный императором стратиг Феодот.

В августе 830 г. арабы напали на греков и совершенно победили их, причем в битве пал и патрикий Феодот, а остатки греческого отряда заперлись в Кастроджованни. Но скоро затем разразившаяся в лагере победителей повальная болезнь, от которой погиб и сам начальник экспедиции, изменила взаимное отношение сторон. Греки снова стали стеснять арабов, и последние теряли постепенно занятые ими местности. В конце концов им не осталось другого исхода, как сесть на суда и возвратиться в Испанию. Из участников того отряда, который прибыл в Сицилию три года тому назад вместе с Асадом, осталась небольшая горсть воинов, которая заперлась теперь снова в Мазаре. Между тем, та часть африканских арабов, которая прибыла в Сицилию по поручению Сиадет-Аллаха, перенесла театр военных действий на север острова, пристав ко второму по значению городу Сицилии Палермо.

Осада Палермо продолжалась целый год, от июля 830 до августа 831 г. Густонаселенный город, в котором было не менее 70 000 жителей, сильно пострадал от неприятелей и от моровой язвы. Наконец, спафарий Симеон, бывший, вероятно, начальником гарнизона, вступил с арабами в переговоры об условиях сдачи города. Выговорив безопасность для себя и своей семьи, для епископа и немногих граждан, он принужден был сдать город на волю арабского предводителя и сам спасся в Константинополь. С тех пор положение арабов в Сицилии могло считаться вполне утвердившимся. Палермо составлял весьма важное приобретение и надежную точку опоры для дальнейших предприятий как на острове Сицилии, так и в Южной Италии. Независимо от этого, удобства культурного города, богатства, в нем найденные, и множество пленников — все это было хорошей наградой за испытанные прежде лишения и неудачи. Приобретенные арабами в Сицилии успехи и мировое значение Палермской гавани стали привлекать сюда массу новых искателей приключений со всех концов мусульманского мира.

Капитальное значение происходивших в Сицилии событий с точки зрения византийских интересов заключалось в том, что Сицилия была мостом, соединявшим Африку с Южной Италией, и что переход влияния в Сицилии на сторону арабов серьезно затронул положение греков в Южной Италии. Сицилийские арабы начали делать набеги на итальянские прибрежные области, которые сначала ограничивались грабежами и собиранием добычи, а со временем стали сопровождаться организацией поселений на важнейших местах. Весьма любопытным и имевшим громадное значение обстоятельством были тесные дружественные отношения, возникшие между арабами и Неаполем. Находясь в постоянной борьбе с Беневентом, неаполитанский дука, который был под властью сицилийского стратига, не пренебрегал никакими союзниками, откуда они ни появлялись бы. В 836 г. арабы оказали Неаполю помощь в борьбе с Беневентом, и, в свою очередь, в 843 г. неаполитанцы пришли на помощь арабам со своими кораблями и помогали им осаждать Мессину. Переход этого города во власть арабов обеспечивал за ними не только обладание северо-восточной частью Сицилии, но давал возможность запереть пролив для византийского флота и сделаться полновластными распорядителями в западной части Средиземного моря, но они не так скоро воспользовались своими выгодами. Хотя арабы ограничивались лишь небольшими приобретениями в Сицилии, опустошениями незащищенных мест, тем не менее, так стеснили императорские гарнизоны, что они не выходили из укрепленных городов, еще остававшихся в их власти: Енна, Сиракузы, Катана, Таормина. Все давало арабам решительные преимущества и делало вопросом незначительного времени окончательную потерю для греков господства в Сицилии. Усилия арабов направлены были на центральный и более укрепленный пункт византийской власти — на Енну, где греки чувствовали себя под защитой крепких стен в полной безопасности. Но в начале 859 г. крепость была взята арабами вследствие измены одного пленника, указавшего на запущенный водопровод, которым можно было проникнуть в город. Окончательное утверждение арабов в Сицилии в 878 г. открывало для них широкие завоевательные и честолюбивые притязания на мировом театре, где должны были в это время вступить в состязание Восточная и Западная империи.

Глава XV

Восточная граница империи. Потеря Амория

Сын Михаила II Феофил, вступивший на престол по естественному преемству власти от отца к сыну, которое казалось окончательно забытым в Константинополе, далеко оставляет позади себя ближайших предшественников как по благородству характера, так и по сознанию высокой ответственности, которая лежала на нем как на государе. Хотя основатель аморийской династии ничем не выдавался из среды обыкновенных военных людей, но в Большом дворце императоров накопилось достаточно культурных преданий, которые легко возобладали над Михаилом II и побудили его дать своему сыну и наследнику престола самое лучшее по тому времени образование, приставив к нему в качестве воспитателя известнейшего ученого и ритора Иоанна Грамматика, о котором было говорено в начале предыдущей главы.

Наследник престола был сопричислен к власти своим отцом с первых лет его правления и имел возможность вполне ознакомиться с правительственными делами еще до смерти своего отца. Его склонность к литературным занятиям и к поэзии и покровительство науке и искусству выразились в многочисленных новых предприятиях его времени и в деятельности современных ему ученых и художников. В особенности источники отмечают любовь Феофила к правосудию, во имя которой он не допускал никаких изъятий даже по отношению к самым близким лицам. Женившись на девице пафлагонского происхождения по имени Феодора, которая вместе с другими красавицами, собранными со всей империи, представлена была ему во дворце и остановила на себе его внимание, Феофил едва ли, однако, нашел в своей супруге друга и товарища, который разделял бы его взгляды. Рассказывается несколько анекдотов о том, как царь и царица различно относились к принципиальному вопросу времени — к иконопочитанию и как вследствие этого женская половина дворца, состоявшая из родни царицы и дочерей ее от Феофила, составляла совершенно обособленное общество. Однажды царь заметил из дворцового сада входящий в гавань заморский корабль, нагруженный товаром. Узнав, что этот корабль с сирийскими товарами принадлежит царице Феодоре, царь приказал уничтожить его и порицал супругу за то, что, занимаясь торговлей, она унижает свое звание.

Т.к. деятельность Феофила главнейше была направлена на Восток, то нам необходимо здесь подробней ознакомиться с состоянием дел Багдадского калифата и выяснить причины столкновений между Аббасидами и империей. В занимающее нас время Византия подвергалась опасности постоянных нападений и со стороны моря, и со стороны суши.

Остров Крит, сделавшись арабским владением, стал высылать во всякое время корсаров к берегам Малой Азии. Самая морская фема Кивиррэотов подвергалась опустошениям, что служит указанием на то, как Византия слаба была морскими силами. Остатки византийского флота здесь были разбиты в 829 г., и арабы после того почти без сопротивления делали набеги на Кикладские острова, на Афон и на прибрежные места Азии. Еще хуже было положение со стороны сухопутной границы. Прежняя пограничная линия укреплений на персидской границе была уничтожена вследствие завоевания Персии арабами, и самое значение прежних крепостей Дара и Нисибис было утрачено с тех пор, как арабы завоевали Палестину и Сирию. Теперь арабы хозяйничали, так сказать, в пределах империи. Когда с разрешения калифа Ал-Мамуна в Антиохии православный патриарх короновал императорским венцом самозванца Фому, то в этом выразилось крайнее падение авторитета православного царя, которое чувствительно отозвалось в Константинополе. Не менее того слабость империи по отношению к калифату свидетельствуется и смелыми предприятиями на море со стороны критских и сицилийских арабов, против которых Византия не могла предпринять ничего серьезного.

В IX в. арабы умели и воевать, и защищать завоеванные места. Пограничная с Византией линия арабских укреплений опиралась главным образом на Антиохию и Самосат, где арабы имели свои военные запасы и откуда организовались военные предприятия против империи. Арабские владения шли, однако, далее означенных городов, простираясь до гор Тавра. Важнейшим пограничным укреплением был здесь Таре, лежащий недалеко от киликийского горного прохода. Он был окружен двойной стеной и снабжен продовольствием, военными запасами и сильным гарнизоном, представляя собою во всякое время достаточную силу и для нападений, и для защиты. Пограничная укрепленная линия от Тарса шла на север на Адану и Мопсуестию, затем на Аназарб, Мараш и Малатию, или Мелитену. Вся эта линия была сильно укреплена и имела в непосредственном соседстве византийскую оборонительную линию в фемах Анатолика, Каппадокия и Харсины. Т. к. не проходило ни одного лета и весны без того, чтобы сарацинская легкая кавалерия не врывалась в названные фемы, то легко судить о постоянном напряжении, в каком находились пограничные области, и о важности службы граничар, или акритов, обязанных оберегать горные проходы Тавра.

В царствование Михаила II калифат не был в состоянии обнаружить весь свой воинственный пыл на границе с Византией, благодаря случайному обстоятельству, отвлекшему внимание Ал-Мамуна к внутренней войне, вызванной появлением религиозно-социальной секты хуррамитов, распространяемой неким Бабеком персидского происхождения. Гнездом нового учения была горная страна на юго-западе Каспийского моря, между Арменией и Адербиджаном; многие племена, принявшие учение Бабека, подняли восстание против калифа и более 20 лет вели с его правительством войну, разбивая высылаемые против них отряды и приобретая себе новых приверженцев. В особенности в 829–830 гг. повстанцы уничтожили все высланное против них войско, нанеся сильный удар самолюбию Мамуна. Независимо от всего прочего, повстанцы состояли в сношениях с империей и, вероятно, находили в ней для себя поддержку. Разобраться в подробностях здесь в высшей степени трудно, но заслуживает внимание легенда о генерале Феофове, сложившаяся в это время и проливающая некоторый свет на занимающий нас вопрос. Это был выходец из мест, находившихся в то время в политическом и религиозном движении. Об нем ходили слухи, что он происходит из персидского царского рода, но на самом деле даже ближайшие к этому времени писатели Генесий и продолжатель Феофана не могли сказать об нем ничего точного и определенного. Он перешел на сторону Византии с 14 тыс. своих соотечественников, которые зачислены были на военную службу и получили привилегированное положение. Что же касается самого Феофова, то он сделал в Византии отличную карьеру, достиг важных военных отличий и вошел в царскую семью в качестве зятя Феофила по браку с Еленой, сестрой царя.

Независимо от вполне заслуженного почета за свои военные заслуги, в которых мог тогда равняться с ним разве один магистр Мануил, дядя царицы, Феофов выставляется в летописном предании человеком в высшей степени популярным как в столице, так и в провинциях, где были расположены военные колонии персидского происхождения. Все писатели, — что бывает очень редко, — отзываются об нем с чувством глубокого уважения, восхваляя его ум, образование и православный образ мыслей. Широкая популярность Феофова под конец навлекла даже на него подозрение со стороны императора и была причиной больших для него неприятностей, о чем будет речь впоследствии. В настоящем случае следует отметить, что восточные провинции, дававшие в первую половину иконоборческой эпохи самых энергичных борцов против иконопочитания, в занимающее нас теперь время выставляют ревностных почитателей святых икон и сторонников перемены в церковной политике. Это обстоятельство и должно объяснять легкость, с которою произведен был в 843 г. переворот в пользу восстановления православия.

Военные столкновения между калифатом и империей начались на восточной границе вслед за вступлением на престол Феофила и продолжались в течение трех лет до смерти Ал-Мамуна, умершего в 833 г. в Тарсе во время похода против Византии. Выступив из Багдада в 830 г., Мамун прибыл в Таре и в половине июля вместе с сыном своим Аббасом вступил в пределы империи. Военные действия происходили близ укрепленной линии, о которой была речь выше, именно в феме Анатолика, где арабов встретил сам Феофил с двумя лучшими своими полководцами Мануилом и Феофовом. Арабы имели в этом походе решительный успех и овладели несколькими византийскими укреплениями. На следующий год возобновилась война с новой силой. На этот раз нападающей стороной был царь Феофил, который неожиданно перешел теснины Тавра и напал на арабскую крепость Таре, в которой погубил значительное число населения. Другие отряды двинулись на северо-запад, где в феме Харсианы арабам было нанесено сильное поражение и, по свидетельству византийской летописи, захвачено в плен до 25 тыс. человек. После этой победы Феофил держал торжественный триумфальный въезд в столицу, описание которого сохранилось у Константина Порфирородного ¹. Мы приведем из этого памятника некоторые места. «Когда Феофил прибыл во дворец Иерию (что в нынешнем Фанараки на азиатском берегу), навстречу ему прибыла августа и регент с магистром и епархом города и сената, возложив охрану города на гвардейские полки. Сенат приветствовал царя земным поклоном в некотором расстоянии от входа во дворец, а царица (Феодора) вошла за решетку нижней залы и приветствовала его целованием. Феофил приказал сенату оставаться с ним в Иерии в течение семи дней как бы в консистории с целью выждать, пока доставят сюда пленных агарян. По истечении семи дней отплыл из Иерии к святому Маманту и пробыл там три дня, и отсюда прибыл во Влахерны, где вышел из корабля и, сев на коня, держал путь за внешние стены в палатки, которые были раскинуты на долине. Тогда же были доставлены к месту стоянки царя и военнопленные. Городской же епарх занялся украшением города, убрав его наподобие брачной комнаты. Разнообразные ткани и шелковые материи, и серебряные светильники, и цветы, и разных цветов розы украшали главную улицу города от Золотых ворот до Халки. В триумфальном шествии принимали участие разделенные отрядами войск на отдельные группы пленники, добыча и оружие. Затем ехал император на белом коне, покрытом драгоценной попоной, держа в руке скипетр. На нем была одета вытканная золотом широкая одежда (хитон, или хламида) с лороном в розовых и виноградных узорах, опоясанный шпагой и имея на голове тиару. Вместе с ним ехал кесарь (это был Алексей Муселе), одетый в золотой панцирь с наручниками и наколенниками из золота, нося на голове кесарскую повязку с золотым обручем, опоясанный шпагой и сидя на белом коне в драгоценной попоне, в руке у него было золотое копье. При вступлении царя в великие Золотые ворота магистр, регент и епарх города поднесли ему золотой венец, украшенный драгоценными камнями и дорогим жемчугом, который царь принял и держал на правом плече. Тут устроили ему торжественный прием, обычный для праздничной процессии, городские димы, приветствуя его возглашениями. Оттуда шествие направлялось через Сигму мимо св. Мокия до Миля. Здесь сошли с коней члены сената и пошли впереди царя до колодца св. Софии. Перед входом в Халки находится возвышение, на нем с одной стороны стоял золотой орган, известный под названием «Несравненного чуда», с другой — золотой и украшенный драгоценными камнями трон, а посреди большой золотой крест. Когда царь сел на трон, началось представление городских сословий и поднесение даров. Царь принимал подношения, благодарил и держал речь об удачах окончившейся войны. Присутствовавшие славословили его восклицаниями. Затем, встав с трона, сел на коня и, проследовав чрез портики Ахилла мимо бань Зевксиппа, вступил в некрытый ипподром и, пройдя под кафисмой через Дафну, спустился в крытый ипподром и отсюда, сошед с коня, вошел во дворец. На следующий день происходили приемы и пожалование чинов и наград, давались представления в цирке, причем вновь в торжественной процессии показывались народу пленники и военная добыча» ¹.

Можно думать, что оценка удачного лишь до некоторой степени похода была слишком преувеличена. Едва ли не в том же году Ал-Мамун предпринял вновь наступление в византийские пределы. Царь Феофил предлагал калифу возвратить часть пленников, лишь бы достигнуть мира на Востоке, но по всем данным следует заключить, что летом 831 г. война велась на восточной границе, именно в феме Каппадокия. Здесь арабы взяли город Ираклию — Кивистру, захватили много пленников в городе Тиане и нанесли поражение византийскому отряду, во главе которого стоял сам Феофил.

В следующем году (832) снова начались военные действия, хотя калифу предстояло принять личный поход в Египет, чтобы усмирить тамошнее восстание. По окончании египетского похода Мамун осадил византийское укрепление Лулу, которое защищало киликиискии проход и находилось на пути от Тарса в Тиану. В течение ста дней арабы не могли взять этой крепости, пока не выстроили сами двух башен, при помощи которых могли наносить вред византийскому гарнизону. Хотя Феофил спешил прийти на выручку осажденной. крепости, но был на пути разбит арабами, захватившими богатую добычу. Тогда крепость сдалась арабам и была ими обращена в опорный пункт при наступлении против Византии. Ввиду этого Феофил вступил в сношения с калифом насчет заключения мира и обмена пленными. Но со стороны повелителя правоверных последовал такой высокомерный ответ, который не оставлял места для мирного соглашения ².

На следующий год арабы вступили в Каппадокию. Можно заметить, что с каждым годом они делали новые завоевания внутри страны. На этот раз сын Мамуна Аббас занялся возобновлением и укреплением Тианы, которая составляла прежде византийскую пограничную крепость, а теперь пришла в полное разрушение. Между тем сам калиф приготовлял большие военные средства для наступления против империи. Может быть, тогда уже осуществилось бы предприятие против Амория, важного города фемы Анатолика и отечества царствовавшей в Византии в это время династии, но среди приготовлений к походу Ал-Мамун умер в августе 833 г. и погребен в Тарсе.

Ближайшие затем годы при преемнике Мамуна, калифе Ал-Мутасиме, нет известий о военных действиях на восточной границе, хотя и попытки Феофила заключить мир с арабами не увенчались успехом. В 837 г. сам Феофил начал военные действия на восточной границе. Два обстоятельства должны быть приняты в соображение для объяснения этого решения: во-первых, возвращение к нему из Багдада магистра Мануила, который мог сообщить царю важные сведения о положении дел в калифате; во-вторых, начавшиеся сношения с Бабеком, вследствие которых для Византии открылась возможность нанести арабам чувствительный удар, в то время как силы их заняты были усмирением движения в провинции Адербиджан. Поход был предпринят при самых благоприятных условиях. Редко империя располагала такими громадными силами, как на этот раз — в войске было до 100 тыс., в состав его входили славяне и перешедшие к Феофилу персы из приверженцев Бабека. Феофил открыл поход в направлении к Месопотамии, где в то время не могло быть значительного сопротивления. Ему удалось взять без труда арабские крепости Малатию и Самосат, составлявшие ключ арабских укреплений на северо-западной границе калифата, и затем приступил к важному городу Запетре, или Созопетре, который, между прочим, пользовался, по византийским известиям, особым для Мутасима значением как его отечественный город. И этот город был взят и подвергся беспощадному опустошению: победители жестоко издевались над пленниками, выкалывая им глаза и отрезывая уши. Это была вторая победа Феофила, которую он отпраздновал в столице новым триумфом. В память этой победы начат был постройкой загородный дворец на малоазийском берегу в нынешней местности Мальтепе, известный под именем дворца Врия[51]. Но эта последняя победа весьма затронула калифа Мутасима, и он решился немедленно мстить за нее.

В 838 г. военные действия между калифатом и империей достигают своего высшего напряжения. Арабы не ограничиваются кавалерийскими наездами и опустошением страны, они проникают в середину Малой Азии и почти одновременно берут две важные византийские крепости, Аморий и Анкиру. Мутасим мог располагать теперь большими военными силами после удавшегося наконец усмирения Бабека. По словам арабского летописца Табари, ни один калиф до того времени не имел с собой в походе такого числа войск, оружия, снарядов, мулов, кожаных мехов, мехов для молока, железных орудий, нефти³. Дабы для всех была ясна цель движения, было сделано распоряжение обозначить имя Аморий на знаменах и щитах арабского войска. Хотя подготовлявшееся событие — осада и взятие Амория — имело для империи весьма важное значение, т. к. дело касалось родины царствующего дома, но о ходе событий не сохранилось достоверных известий, и нам приходится довольствоваться весьма незначительными и сухими данными, — по которым трудно восстановить систему и план действий арабской и византийской стороны. Независимо от упомянутых условий, Аморий имел в то время важное церковное и политическое значение, будучи возведен в метрополию и пользуясь обширным влиянием в феме Анатолика. Ввиду своего политического и географического положения этот город представлял собой сильную крепость, стены его были защищены 44 башнями. Арабское войско было разделено на две большие части, из коих одна шла с юга от крепости Тарса по направлению к Аморию, другая — с северо-восточной стороны через Армению на Анкиру.

Ближайшие и непосредственные распоряжения к защите Амория сделаны были из Дорилея, где император имел свою главную квартиру. Защита была вверена стратигу Анатолика патрикию Аэцию, причем гарнизон был усилен новыми частями под начальством протоспафария Федора Кратира. Из других начальственных лиц упоминаются патрикий Феофил Вавуцик, турмарх Каллист, друнгарий Константин и некто Мелиссин. Со стороны арабов главным вождем был Афшин-Хайдар ибн Каус, которому и предоставлена была задача отвлечь внимание Феофила от Амория движением на северо-востоке; во главе же отряда, направлявшегося от Тарса к Аморию, стоял Ашнас турецкого происхождения. Первое и решительное действие, решившее и судьбу Амория, происходило далеко от того театра, который, казалось бы, был намечен самым расположением главных войск — Дорилей, Аморий и Таре. Из спутанных и противоречивых известий арабских писателей следует выводить заключение, что царь Феофил сначала имел целью встретить ту часть арабского войска, которая стояла на р. Ламус недалеко от Тарса и которая должна была идти на Аморий. Но вследствие полученных слухов о движении неприятелей на фему Армениак он признал возможным отделить часть из своего отряда и лично направиться с ней в Армениак, чтобы остановить движение Афшина, — это, собственно, и было, по-видимому, причиной неудачного для Феофила исхода всего предстоявшего предприятия. Недалеко от Команы в феме Армениак византийское войско, предводимое двумя лучшими генералами Мануилом и Феофовом, сошлось с арабским отрядом, во главе которого стоял Афшин. Здесь произошла известная по своим гибельным последствиям для империи битва на равнине Дазимон. Она началась утром 22 июля и сначала шла удачно для греков, но со вступлением в дело арабской конницы счастие повернуло на сторону мусульман. Когда началось беспорядочное бегство византийского войска, царь подвергался неминуемой опасности быть окруженным врагами и попасться в плен, но ему помог выбраться из опасного места Мануил, проводив его до Амасии, где сосредоточивались остатки потерпевшей поражение армии. За этим несчастием следовало другое. Наступавшее с северо-востока арабское войско стало угрожать Анкире, и, прежде чем была послана помощь этому городу, он был уже взят неприятелем. После этого все арабские силы стали сосредоточиваться у Амория.

Для царя Феофила, который снова приблизился к Дорилею, не оставалось надежды на успешный исход войны, и он поспешил обратиться к Мутасиму с письмом, в котором объяснял последовавшие при взятии Запетры жестокости и предлагал калифу выдачу пленников и всяческое удовлетворение, если он оставит продолжение похода. Но Мутасим отдал уже приказ своим военачальникам Афшину и Ашнасу приступить к осаде Амория и сам стал лагерем среди осаждавшей город армии. Осада началась 1 августа 838 г.; она потребовала значительных земляных работ и возведения укреплений вокруг стен, чтобы получить возможность пользоваться стенобитными машинами и таранами. Но и аморийский гарнизон под начальством патрикия Аэция честно исполнял свое дело и наносил большой урон осаждающим. Обе стороны имели значительные потери, и пока нельзя было предвидеть, на чьей стороне окажется перевес. В высшей степени трудно понять, что в это время делал Феофил: был ли он в Дорилее или отозван был в Константинополь неблагоприятными оттуда вестями. Легенда объясняет взятие города Амория изменой со стороны одного мусульманина, который содержался в Аморий в плену. Он будто бы выдал калифу секрет военной обороны города и указал часть стены, которая не могла выдержать действия стенобитных машин.

С тех пор как неприятель начал бить стену в указанном ему месте, для защитников города не оставалось никакой надежды на спасение, т. к. скоро обрушилась часть стены, и все усилия гарнизона заделать обвалившееся место бревнами и посредством наложения войлока уменьшить силу удара машин не могли спасти город. В самых последних и решительных делах принимал участие сам Мутасим. Прежде всего был заполнен в некоторых местах глубокий ров перед городскими стенами, затем придвинуты были подвижные башни с достаточным числом военных людей. В то же время продолжала постепенно увеличиваться вследствие действия стенобитных машин упомянутая выше брешь в стене, которую уже невозможно было своевременно заделывать. Тогда защитник этой части стены, не получая помощи от стратига Аэция, вступил в переговоры с арабами насчет условий сдачи крепости. По словам предания, и на этот раз хитрость и измена помогли арабам. Они ворвались в город во время прекращения военных действий, когда завязались переговоры об условиях сдачи. Так или иначе, Аморий взят был на щит после упорного сопротивления, продолжавшегося почти два месяца и стоившего осаждавшим огромных жертв, измеряемых десятками тысяч погибших.

Победители не дали пощады завоеванному городу. Множество беззащитных жителей было убито, множество взято военнопленными. Город предан огню, грабежу и страшному опустошению. По приказанию калифа пленники были поделены на два разряда — знатные и простые люди, — и все были разделены между главными вождями. Собранная военная добыча продавалась в течение пяти дней, что не успели продать- сожгли. Женщин, детей и рабов продавали по дешевой цене и целыми группами — по пяти и десяти. Блестящий успех, каким сопровождался поход 838 г., мог бы поощрить Мутасима к дальнейшему движению против царя Феофила, до такой степени удрученного постигшими его неудачами, что он впал в тяжкую болезнь, от которой долго не мог поправиться. Но Мутасим возвратился назад с громадным обозом добычи и со множеством пленных, в числе коих были высшие сановники и между ними патрикий Аэций и протоспафарий Феодор Кратир. Все пленники приведены были в Багдад и поселены в построенном Мутасимом городе Самра на р. Тигр, где они томились в заключении и приняли мученическую смерть в 846 г.

Следствием поражения, испытанного летом 838 г., Феофил пришел к мысли составить род европейской коалиции против мусульман. С этой целью он вступил в сношения с западным императором Людовиком Благочестивым, с дожем Венеции и, наконец, с испанским калифом Абдаррахманом II из династии Омейядов. Прежде всего византийское посольство в конце 838 г. появилось в Венеции у дожа Петра Трандонико. Во главе этого посольства был патрикий Феодосии, который побудил Венецию снарядить флот и послать его против сицилийских арабов, начавших делать завоевания в Южной Италии. Но экспедиция не имела успеха, ибо венецианский флот был разбит арабами. Пробыв в Венеции около года, патрикий Феодосии 17 июня 839 г. был принят германским императором в Ингельгейме, причем вел переговоры о диверсии против мусульман направлением флота в Африку с целью раздробить силы Мутасима и занять его неожиданными для него затруднениями на африканском театре. Хотя и это посольство не сопровождалось никакими последствиями в смысле создания коалиции против мусульман, но в связи с появлением в Германии византийских послов находится один эпизод, о котором нельзя не упомянуть уже по одному тому, что он имеет отношение к имени «русь». Именно в Ингельгейме явились люди, называющие себя именем «русь», за которых ходатайствовал пред Людовиком царь Феофил, прося облегчить им путь на их родину, т. к. та дорога, какою они пришли в Константинополь, оказалась занята варварскими народами. Ниже нам придется снова возвратиться к этому известию, почерпаемому из латинской хроники⁴, имеющему особенное значение в русской истории и возбудившему разнообразные объяснения, теперь же достаточно упомянуть об нем в его реальной обстановке и обозначить, что здесь в первый раз мы встречаемся в истории с русским племенем. Что касается посольства в Испанию, оно сопровождалось ответным посольством, которое было принято в Константинополе и давало обещания снарядить флот, как только в Испании восстановлено будет спокойствие.

Несмотря на сделанные попытки произвести диверсию против Багдадского калифата со стороны Западной Европы, положение дел на восточной границе осталось весьма неудовлетворительным. Можно вообще утверждать, что внешняя политика Феофила, выразившаяся в отношениях империи с арабами, была одинаково неудачна и на Западе, и на Востоке; там и здесь в конце изучаемого периода мусульманство получало перевес и стесняло империю в ее исконных владениях. Проникновение же арабов в самый центр малоазийских владений империи совершенно расстроило систему военной обороны, уничтожив значение фемы Анатолика. Поэтому Феофил не пожалел громадной суммы в 2400ф. золота, или около миллиона рублей, чтобы получить от арабов почетный мир и выкупить всех пленников, но калиф поставил такие оскорбительные условия, на которые Феофил не мог изъявить согласия. Таким образом, мир не был заключен и война продолжалась, хотя не с таким, как прежде, напряжением. Некоторым удовлетворением для самолюбия греков было то, что византийский флот сделал удачное нападение на Антиохию на Оронте, что сухопутное войско опустошило арабские владения от Мелитины до Мараша. Наконец, хотя и пришли к соглашению относительно мира, но не договорились насчет обмена пленными.

Совершенно исключительное значение как в истории искусства, так и в культурном отношении имеют постройки времени Феофила. Главнейший Большой дворец украшен и расширен громадными и дорогими сооружениями, служившими предметом удивления для современников и иностранцев, посещавших Константинополь в X и XI вв. Как можно догадываться, между двумя главными частями дворца, из коих одна принадлежала ко времени Константина Великого и была поблизости от ипподрома, а другая лежала к юго-востоку и возникла в позднейшее время (хрисотриклик), находилось не занятое постройками место, на котором и были предприняты Феофилом замечательные постройки в восточном стиле: Триконх, Сигма и ряд портиков; между ними особенной известностью пользовалась мистическая фиала по своим чудесам акустики. В ближайшем расстоянии от Триконха был дворец из карийского мрамора для дочерей Феофила и знаменитый илиак — площадка, или балкон. Все эти здания отличались изысканной роскошью, украшены были мраморными колоннами, мозаикой и золотом. Затейливые неожиданности, встречавшие посетителя в тронном зале Магнавры, т. е. золотой трон с развесистым золотым деревом, с грифонами и львами и золотым органом, — все это характеризует вкусы царя Феофила, как и заново построенный им на азиатском берегу дворец Врийский ⁵.

Но Феофил был представителем старого, уже пережитого периода, кругом него подготовлялась религиозная реформа, о чем он, по-видимому, не имел надлежащего представления. Его предсмертные распоряжения о регентстве, в которое были введены ревностные иконопочитатели, и приказание умертвить Феофова ввиду его приверженности к иконопочитанию — могут служить ясным указанием, что царь Феофил не отдавал себе ясного отчета в происходившем тогда в империи внутреннем перевороте.

Глава XVI

Царица Феодора

Восстановление православия. Михаил III

Смерть Феофила не была полной неожиданностью и не застала правительство в неготовности. Можно думать, что регентство за малолетством наследника престола Михаила III назначено было самим императором. Оно состояло из царицы Феодоры, ее дочери Феклы, патрикия Феоктиста и протомагистра Мануила, дяди царицы¹. Довольно влиятельное значение имел и брат царицы, патрикий Варда, который с течением времени становится самым важным государственным мужем в империи. Вообще, следует сказать, что в это время первые роли принадлежали лицам армянского происхождения, прибывшим вместе с Феодорой. Кроме ее матери Феоктисты и трех незамужних сестер, сделавших потом хорошие партии посредством браков с лицами из знатных фамилий, важным значением пользовались дядя ее Мануил и братья Варда и Петрова. Пять дочерей Феофила и Феодоры избрали монашескую жизнь, за исключением Марии, вышедшей замуж за Алексея Муселе, тоже армянского происхождения.

Итак, люди восточного происхождения держали в своих руках правительство в малолетство Михаила III, и тем любопытней, что это правительство прежде всего считало для себя обязательным изменить церковную политику и восстановить православие, которое в первый период иконоборчества имело на Востоке самых ожесточенных врагов. Посмотрим на политику регентства и на внешние отношения империи в малолетство Михаила, оставшегося по смерти отца 4-летним ребенком.

Первым лицом в регентстве был логофет Феоктист. Ему доверяла Феодора не потому, что он отличался большими способностями государственного мужа, но более потому, что он был хорошим исполнителем ее предначертаний и верным истолкователем ее воли. Не имея удачи во внешних войнах и потерпев неоднократно поражение от врагов, Феоктист, тем не менее, постоянно находил защиту в Феодоре и платил ей преданностью и верностью. Положительным его качеством было то, что он держал в порядке государственное хозяйство и обогащал казну сбережениями. Дядя царицы Мануил имел больше значения при Феофиле, чем во время регентства. Прежде он заставлял о себе говорить как о способном генерале, ведшем удачные войны с мусульманами, во время регентства Мануил мало принимал участия в государственных делах и вел частную жизнь в своем удаленном от центра дворце.

Самая важная роль в регентстве с течением времени перешла к Варде, брату царицы, вошедшему в расположение наследника престола. Как способный и образованный человек Варда прекрасно мог направлять политику государства и принимать меры к успокоению внутренних смут, имея подле себя верного и надежного человека для военных предприятий в лице брата своего Петровы и впоследствии сына Антигона. Но Варда весьма неудачно справлялся со своими обязанностями по отношению к наследнику, потакая дурным наклонностям Михаила и мало заботясь об его нравственном развитии. Вся его цель заключалась в том, чтобы сделать царевича неспособным к серьезным занятиям и по возможности на продолжительное время остаться для него необходимым, окружив его своими приверженцами и удовлетворяя его капризы и страсти. По-видимому, наиболее искусства в оценке положения дел и в управлении обширным государством оказывала сама царица, хотя ближайшие ее помощники, и в особенности полномочный министр ее Феоктист, далеко не были на высоте своего положения. И в деле восстановления православия, и в организации государственного управления, и в особенности в наблюдаемом ею порядке расходования государственных средств — везде видна умная и практичная женщина, умевшая оценить ближайшие пользы и потребности данного времени. При оценке ее отношений к Михаилу часто делают сравнение ее с царицей Ириной, но при этом забывают, что Феодора ни разу не прибегала к интриге и к жестоким мерам и спокойно уступила свое место в управлении государством недостойному сыну, когда поняла, что обстоятельства сложились не в ее пользу.

Между тем и внешнее, и внутреннее положение империи требовало от регентства внимания и постоянных оборонительных мер, в особенности со стороны мусульман. Хотя к половине IX в. силы мусульман раздробились и не могли уже с прежней энергией быть направлены к одной цели и на одно предприятие, тем не менее, Багдадский калифат и сам по себе был довольно опасным соперником, как показало дело при Амории в 838 г., которое, по мнению тогдашних летописцев, свело в могилу царя Феофила. Вероятно, под влиянием одержанной над Византией победы в Малой Азии арабы неоднократно снаряжали морские экспедиции против империи, и в самом начале правления регентства арабский адмирал Аподинар предпринял демонстрацию против самого Константинополя. Но на этот раз буря нанесла большой ущерб арабскому флоту у мыса Хелидонии, у берегов древней Памфилии.

Хотя наступательные действия против арабов на суше и на море под начальством канцлера Феоктиста не сопровождались удачей и не содействовали славе этого члена регентства, но все они показывают общее направление политики правительства, желающего не отступать перед напором арабов. Так, Феоктист предпринял поход на Кавказ с целью покорения авазгов в древней Колхиде; затем он снарядил экспедицию на остров Крит с целью изгнания арабов, недавно захвативших этот остров. Можно заключать из сохранившихся известий, что составлен был внушительный флот, который благополучно пристал к Криту и мог бы поставить арабов в весьма затруднительное положение, если бы не была допущена непростительная ошибка и небрежность со стороны Феоктиста. На основании дошедших до него ложных и с намерением пущенных слухов, что в столице готовится переворот, угрожающий регентству, он оставил командование флотом и поспешно возвратился в Константинополь. Покинутое в Крите войско не могло предпринять никакого действия против арабов и само сделалось добычей неприятеля. Наконец, тот же Феоктист, назначенный во главе сухопутного войска против арабов Сирии и Палестины, потерпел от них большое поражение на границе империи у горы Тавра, причем многие из его войска были убиты и взяты в плен, а часть добровольно перешла к арабам[52].

Несмотря на успехи на стороне мусульман, вследствие которых множество военнопленных было уведено из Византии, ежегодные столкновения, по-видимому, наскучили тем и другим, вследствие чего в 845 г. начались переговоры об обмене пленными и о мире. Это каждый раз составляло немаловажную задачу в сношениях между арабами и византийцами. Нужно было точно установить количество пленников на той и другой стороне и способ доставки их на нейтральное место. На этот раз после наведенных справок выяснилось, что мусульманских пленников содержалось в Византии 3500 человек. Надлежало доставить их на обычное место размена пленными на р. Ламус на расстоянии однодневного перехода от Тарса. Со стороны мусульман распоряжался обменом евнух Хакан, со стороны греков — два представителя византийского правительства. Дело происходило 16 сентября 855 г. Когда стали договариваться об условиях размена, возникли недоразумения, породившие горячий спор. Греки в обмен на пленных арабов желали выменивать сильных и здоровых, а не стариков или слабых; наконец, согласились менять «душа на душу». Для передачи пленных со стороны на другую на Ламусе построено было два моста — греками и арабами. Когда греки выпускали по своему мосту мусульманского пленника, арабы посылали грека по своему мосту. Дело происходило весьма медленно и потребовало четырех дней; по сообщениям арабских писателей, выпущено было тогда свыше 4000 мусульман. Присоединим еще любопытную подробность: в это время получили свободу те пленники, которые захвачены были Феофилом в 837 г. в городе Запетре, а равно и христианские пленники, уведенные в Багдад при взятии Амория в 838 г.

С именем царицы Феодоры соединяется громадного значения акт завершения иконоборческой смуты. Нам предстоит выяснить условия, вследствие которых иконоборческая система должна была, в конце концов, уступить место иконопочитателям. Для чего следует здесь предварительно ознакомиться с положением церковных партий в предшествующий период.

Иконоборческая партия выдвинула при Михаиле II и Феофиле образованного и энергичного монаха в лице Иоанна Грамматика. Он появляется в первый раз в истории в 814 г., когда царь Лев V поручил ему заняться подготовкой литературного и архивного материала по вопросу о предположенной им отмене постановлений ΥΓΓ Вселенского собора. Тогда он выступает в скромной должности анагноста еще молодым человеком, но с тех пор, пользуясь расположением царей армянской и аморийской династий, ровным и твердым шагом делает служебную карьеру и достигает самых верхов церковной администрации. Византийские летописцы дают весьма несочувственный отзыв об Иоанне, иначе, впрочем, и не могли к нему относиться люди, видевшие в нем причину всех бедствий, какие Церковь испытала в IX в. Он был главным виновником того, что Восточная Церковь в 814 г. вновь потеряла свои устои, с таким трудом приобретенные в постановлениях VII Вселенского собора; он снова внес в империю смуту и брожение умов, и поэтому православные по церковным воззрениям писатели не могли хладнокровно говорить об этом лице. Незаметно, чтобы он слишком быстро поднимался по служебной лестнице. При царе Михаиле II он состоял настоятелем дворцовой церкви Сергия и Вакха, но вместе с тем пользовался уже значительным влиянием вследствие личного расположения императора, доверившего Иоанну воспитание сына своего Феофила, наследника престола и будущего царя. К нему посылали на исправление и собеседование более влиятельных исповедников православия. Литературное и ученое имя, каковое признают за ним и недоброжелатели, было приобретено им в этот ранний период деятельности. Значительным шагом вперед было для него получение звания патриаршего синкелла при патриархе Антонии, бывшем епископе силейском, с которым вместе они работали по подготовке материала к иконоборческому собору. В звании синкелла Иоанн получил возможность принимать участие в высшей церковной политике и влиять на светские дела. Кроме того, настоящая его должность ставила его в постоянные сношения с гражданским правительством и открывала ему дорогу к высшим церковным степеням.

Прежде всего при царе Феофиле ему поручается важная миссия к калифу Мотасиму, кроме того, значение его сказывается в его роли примирителя между царем Феофилом и одним из известнейших его государственных деятелей, патрикием Мануилом. По отношению к посольству, которое падает на осень 831 г., известно, что с ним соединялось формальное недоразумение. Царь Феофил поставил во главе письма свое имя, а между тем тогдашний обычай в сношениях с калифом требовал, чтобы на первом месте стояло имя повелителя правоверных. Вследствие этого нужно было написать другое письмо². В летописях и литературе житий Иоанну усвояется характер необыкновенного человека, ему приписываются сношения с нечистой силой, занятия чернокнижием, чародейством и т. п., вообще он поражал современников необычными знаниями и, подобно Фотию и не менее знаменитому папе Сильвестру II, окружен сверхъестественными чертами, выделяющими его из обыкновенных людей.

Об необычайной демонической силе Иоанна сложились сказания, имеющие глубокий интерес с точки зрения полузабытых русско-византийских отношений — с этим волшебным именем едва ли не связана повесть о нападениях Руси на Константинополь. «Раз дикое языческое племя с тремя предводителями во главе опустошало и грабило ромэйскую землю. Царь и народ были в отчаянии. Тогда Иоанн успокаивает царя, советуя не терять присутствия духа и исполнить одно его предложение, которое состояло в следующем. Между медными статуями, поставленными в ипподроме, была одна с тремя головами, которую он по своей тайной науке относил к вождям того племени.

Итак, приказав приготовить три железных молота и вручив их трем сильным людям, в ночной час, в светской одежде, он приходит с этими людьми к той статуе. Произнеся чародейственные слова, посредством которых перевел силу тех вождей в статую, или, лучше, овладел посредством чар присущею статуе силой, приказал каждому сильно бить молотом. Двое из людей сильным размахом молота отбили у статуи две головы, третий же только повредил голову, не отделив ее от статуи. Соответственное тому случилось с вождями. Произошла между ними жестокая усобица, в которой один одержал перевес, отрубив головы двум другим. Итак, спасся один, но и то не вполне благополучно, а племя это, будучи ослаблено, в позорном бегстве удалилось на свои места» ⁴.

Но самым любопытным свидетельством общественной роли Иоанна служит указанное выше посольство его в Багдаде. Продолжатель Феофана, сказав об отличном расположении, которым Феофил отличал Иоанна, продолжает: «Царь снарядил его послом к архонту Сирии, снабдив его и другими роскошными предметами, которыми славится Ромэйское царство и которые приводят в изумление иноземцев, и вручив золотой казны больше четырех кентинариев. Дорогие предметы назначены в подарок эмиру, золото же — в личное распоряжение Иоанна, на приемы и представительство: ибо посол должен был сорить золотом, как песком, по своему усмотрению, дабы внушить мысль, что казна пославшего неистощима. Послу даны были два сосуда из золота и драгоценных камней — в просторечии называют их умывальными чашами, — чтобы всячески возвеличить и облечь его в блеск. Он же, прибыв в Багдад, произвел величественное впечатление и своим острым умом, и пророчественным даром, и своим богатством, и роскошью. Посланцам калифа и другим посетителям он щедро раздавал подарки, какие мог только дарить царь ромэев. Вследствие чего имя его сделалось почетным и знаменитым. Еще только достигнув варварских пределов, он поразил всех, которые посланы были для встречи его и для осведомления о здоровье царя, наградив их царскими дарами. Прибыв же к калифу и представившись ему, передал ему царскую грамоту и после приема отправился в отведенное ему помещение. Горя желанием более и более возвысить ромэйское влияние, всем к нему приходящим по какой бы то ни было причине дарил по серебряной чаше, наполненной золотом. Раз, угощая у себя варваров, он внушил слуге объявить о пропаже одной из тех умывальных чаш, которые были выданы ему для стола на этот случай. Когда же началось сильное смятение, и варвары, жалея о пропаже такой прекрасной и дорогой чаши, стали в беспокойстве разыскивать ее и употребляли все старания обнаружить вора, тогда Иоанн приказал подать другую чашу и прекратил поиски и смятение следующими словами, приведшими в изумление сарацин: «Пусть пропадает и эта!» Вследствие этого и эмир, платя тою же щедростью и не желая уступить в великодушии, честил его с своей стороны дарами, на которые он, впрочем, мало обращал внимания, и освободил из темницы до сотни пленных, которых, разодев в великолепные одежды, препроводил к Иоанну. Этот же очень похвалил и одобрил великодушие предлагающего дар, но отказался принять его, объяснив: пусть они живут спокойно и на свободе, пока не будет произведен размен пленными и пока содержащиеся в плену сарацины не будут возвращены взамен этих. Такой поступок привел в изумление калифа. С этих пор он относился к послу не как к чужестранцу, но приблизил его к себе и часто приглашал для беседы, показал ему свои сокровища, и прекрасные здания, и придворные церемонии и так честил его до почетного отправления его назад. Прибыв к Феофилу и сделав ему донесение о своем посольстве, он убедил его построить по сарацинскому образцу дворец Врийский, который по форме и архитектурным украшениям вполне воспроизводит сарацинский стиль. Архитектор этого дворца, построенного по плану Иоанна, был некто Патраки, носивший сан патрикия. Только в том отступил он от первоначального плана, что около царского покоя устроил храм во имя Владычицы нашей Богородицы, а в притворе дворца — трехпридельный храм, превосходный по красоте и изяществу: средний придел в честь Архистратига, а боковые-во имя жен мучениц».

В приведенной выдержке из греческого писателя сохранились любопытные данные о сильном влиянии, проникавшем в Византию с Востока. Известно из других источников, как много заботился царь Феофил о придворном этикете, как по его имени назывался знаменитый трон, на котором восседали цари X в. при торжественных приемах иностранцев. Есть основания думать, что постройки времени Феофила и нововведения в придворном церемониале произведены не без влияния патриарха Иоанна, который вывез с Востока разнообразные наблюдения и о постройках которого, поражавших современников, сохранилась память в X столетии.

Вскоре по возвращении из посольства Иоанн был возведен в патриархи. Определение хронологии занятия им патриаршей кафедры соединяется с значительными трудностями⁵. Полагая, что наиболее вероятная дата будет 832 г., мы должны целое десятилетие иконоборческого периода отнести на время этого патриарха, при котором непопулярная система рухнула окончательно и бесповоротно.

Несмотря на большие способности нового патриарха и на бесспорное влияние, каким он пользовался при дворе в качестве воспитателя царя Феофила, иконоборческая система не только не утверждалась в империи, но заметно теряла и ранее приобретенное положение. Следует приписать в этом отношении весьма значительное влияние женской половины царской семьи. Хотя сам Михаил II своим браком в 824 г. с Евфросинией, дочерью ослепленного Константина VI, преследовал скорей династические, чем вероисповедные, цели, но по отношению к бракосочетанию сына своего Феофила с Феодорой, пафлагонского происхождения, он обнаружил крайнюю неосторожность. Весьма вероятно, что еще со времени Исаврийской династии двор и высшая администрация были наводнены людьми восточного происхождения, и что влияние высших правительственных кругов сказалось и в выборе невесты для Феофила. У нее не было отца, когда на нее пал счастливый жребий переменить скромную провинциальную обстановку на царский дворец, но ее дядя и братья имели уже положение в придворной службе. За Феодорой прибыли ко двору мать ее Феоктиста, получившая патрицианское достоинство и высший придворный сан зосты, и вместе с ней три незамужние сестры — Каломария, София и Ирина. С течением времени сестры царицы Феодоры сделали хорошие партии: первая вышла за брата патриарха Иоанна магистра и патрикия Арсавира, София — за Константина Вавуцика, наконец, Ирина была замужем за Сергием, братом патриарха Фотия. Дядя Феодоры Мануил и братья Варда и Петрона уже ранее были на значительных местах и проложили ей дорогу к трону*. И эти последние, со своей стороны, соединились браками с именитыми родами и образовали довольно сомкнутый круг, в который трудно было попасть постороннему человеку. Дочери царицы Феодоры, числом пять, все поступили в монашество, за исключением Марии, выданной за Алексея Муселе, тоже армянского происхождения.

* РОДСТВО ФЕОДОРЫ

Итак, можно положительно сказать, что люди восточного происхождения, главным образом армяне и другие инородцы, держали в своих руках влияние и власть в царствование Феофила. Как известно, иконоборческая система в VIII в. вербовала наиболее верных себе приверженцев именно с Востока, теперь же при дворе Феофила именно выходцы из малоазийских фем приносили с собой новые веяния, враждебные господствовавшей системе. При жизни Феофила еще сдерживались скрытые иконопочитатели при дворе и в царской семье, но для серьезного наблюдателя становилось ясно, что искусственными средствами нельзя более бороться против движения, сделавшегося довольно общим даже в восточных провинциях.

Императрица Феодора и вся ее довольно многочисленная семья тайно сочувствовала православию и ходатайствовала перед царем в пользу смягчения суровых мер против иконопочитателей. Все заставляет думать, что поддерживаемая царями армянской династии система не имела корней даже в высших классах. Царская дума, сенат и весь служебный штат официально стояли на стороне правительственной веры, но вне службы, в домашней жизни те же люди руководились противоположными настроениями и были ревностными иконопочитателями.

При всем несочувствии к православным царь Феофил должен был мириться с очень хорошо ему известным положением вещей, что в его дворце самые близкие люди — жена и дети — кланяются иконам и что его теща, зоста Феоктиста, хотя и жившая в отдельном дворце, часто приглашала к себе его дочерей, своих внучек, и внушала им любовь и благоговение к иконам. Таким образом, хотя Феофил до конца жизни не изменил принятой системе и не хотел делать послаблений иконопочитателям, но он должен был видеть, как ненадежно положение иконоборческого правительства и как трудно ослабить со всех сторон обнаруживающееся недовольство. Самым ярким доказательством того, как деликатно было положение правительства, служит странная роль, которую должен был во время Феофила играть наиболее видный представитель антиправительственной церковной политики по смерти Феодора Студита монах Мефодий. Он в глазах правительства был опасен не столько как иконопочитатель, т. е. представитель противоположных взглядов на церковную политику, но более как политический деятель, виновник смуты и скандала. Ввиду этого в царствование Феофила монах Мефодий содержался при дворце и был всегда на глазах царя, который до такой степени мало доверял ему, что всякий раз брал его с собой, если нужно было на продолжительное время оставить столицу.

В последние годы Феофила, по-видимому, замечалось в провинции новое движение, напоминавшее то, которое доставило много хлопот и с громадными трудностями было потушено при царе Михаиле II. Именно: между военными людьми того времени возвышается некто Феофов, лицо иноземного происхождения, о котором ходили темные и разноречивые рассказы, в которых не могли разобраться самые осведомленные и близкие к тому времени писатели. Но так или иначе, он пользовался большой военной славой и при дворе был принят, как потомок персидской царской династии. Это был вообще весьма популярный человек не только в столице, но и в провинциях, и в особенности среди военных отрядов восточного происхождения. Все писатели отзываются об нем с чувством глубокого уважения, восхваляя его ум, образование и православный образ мыслей. С течением времени против него созрела злая интрига, питаемая завистью и имевшая некоторое основание в том, что раз Феофов был провозглашен в лагере царем. Хотя этот случай не имел для него дурных последствий, т. к. царь убедился из его объяснений и последующего образа действий, что провозглашение произошло без его ведома, тем не менее, этого не могли забыть недоброжелатели Феофова и напомнили царю в последние дни его жизни. Говорят, что будто бы одним из предсмертных распоряжений царя Феофила было приказание убить Феофова. Правда, все происходило при такой обстановке, что никто не мог проверить ходивших по городу слухов. Во всем этом ясно одно, что царь Феофил перед смертью имел причины опасаться переворота со стороны популярного полководца Феофова, которого предание выставляет, как сказано, и преданным православию человеком⁶. Если это так, то как состав регентства по смерти Феофила ввиду малолетства сына его, так и самые первые мероприятия регентства в политическом и церковном отношении должны быть рассматриваемы с точки зрения вынуждаемых обстоятельствами уступок общественным требованиям.

Приступая к рассмотрению вопроса о наступившем вслед за смертию Феофила перевороте в церковной политике правительства, мы должны прежде всего высказаться в пользу мысли, что политический, а частию и этнографический элементы имели первостепенное значение в побуждениях, руководивших регентством, немедленно приступить к изменению церковной политики. Взглянем на события, последовавшие за смертию царя Феофила. Едва ли можно доверять известию, что члены регентства для управления империей назначены были еще самим Феофилом. Т. к. в выборе патрикия и канцлера Феоктиста и протомагистра Мануила в члены регентства весьма ясно заметно влияние иконопочитателей, ибо это преданные идее православия правительственные лица, то является предположение, что царица Феодора, стоявшая во главе регентства, сама влияла на выбор лиц. Если назначение произведено было бы Феофилом, то он дал бы место в управлении патриарху Иоанну: это избавило бы его притом от забот о судьбе поддерживаемой им системы, тогда ему не нужно было бы прибегать к тем средствам, к каким, по словам летописцев, он должен был прибегнуть, именно: обязать клятвой Феодору и членов регентства, что они не восстановят православия и не удалят патриарха Иоанна.

Известно, что современных известий не сохранилось о времени после царя Феофила. Хотя летописец Георгий Амартол пережил это время, но его летопись закончена 842 г., и притом конец ее дошел до нас в весьма испорченном виде. Вся традиция о событиях с 84-2 г. черпается из летописцев X и XI вв. Т. к. в настоящее время вопрос о развитии летописной традиции IX и X вв. довольно уже выяснился благодаря прекрасным, частию немецким, частию русским исследованиям, то я могу прямо объяснить, что у летописцев второй половины X в. большинство известий о времени после царя Феофила, не почерпнутых из продолжателя Георгия, заимствовано у Генесия. Таким образом, летописная традиция о событиях 842 и ближайших лет сводится, в сущности, к изучению сейчас названного писателя.

Генесий писал историю по предложению Константина Порфирородного и, как говорит в предисловии, писал на основании свидетельства очевидцев и устного предания. Главное отличие его от других и вместе громадное преимущество заключается в том, что он поставлен был в благоприятные условия сообщить хорошие сведения о занимающем нас периоде по фамильным преданиям. Автор летописи, известный под именем Генесия, был сыном того Константина армянина, который играл выдающуюся роль в событиях, стоящих в связи с низвержением патриарха Иоанна. Таким образом, Генесий мог сообщить очень хорошие известия об этом времени на основании наблюдений и личного опыта своего отца. Важность Генесия для истории летописной традиции о событиях 842 г. видна еще из того, что он есть старший по времени летописец, закрепивший письменное и устное предание и давший первый материал для следовавших за ним опытов летописи того же времени. О судьбе Иоанна по смерти Феофила Генесий сообщает следующее: «Когда члены регентства согласились между собой относительно восстановления православия, царица Феодора позволила православным собираться во дворце канцлера для предварительного обсуждения вопроса и подготовки материала к предположенному собору». Нет никакого сомнения, что в этих собраниях не принимал участия патриарх. Таким образом, когда предварительная комиссия пришла к решению возвратиться к постановлениям VII Вселенского собора, неминуемо должен был выступить на очередь вопрос о главе Церкви, о председателе будущего собора. «Итак, — продолжает историк, — посылают к нему знатных людей, начальствующих царскою стражей, чтобы удалить его из патриархии, но он не сдавался. Хотя они пытались (силой?) низвести его, но он коварно заставил их уступить и оставить его. Дают об этом знать пославшим и возбуждают большое против него раздражение. Итак, отправляется к нему патрикий Варда спросить, почему он не оставляет патриархию. А он, измыслив оправдание, показал свой живот, исколотый оружием, и объяснил, что эти раны нанесли ему посланные язычники. „Чувствуя сильную боль, я, — продолжал он, — просил извинения, что не могу сейчас же оставить патриархию, пострадал же я особенно от Константина армянина, начальника тагмы экскувитов"». Сказав далее несколько теплых слов в защиту своего отца, Генесий продолжает: «Когда было раскрыто, что эта театральная сцена измышлена с злым намерением, остроумный расследователь возгорел гневом, почему он по заслугам лишился церковной власти, а тому, кого он оклеветал, способствовал получить торжественно похвалу».

Процесс против патриарха Иоанна в приведенном свидетельстве Генесия возбуждает против себя важные сомнения. Очевидно, писатель желает оправдать начальника тагмы экскувитов и потому передает все дело с некоторыми умолчаниями. Из предыдущего легко понять, что желательно было скрыть Генесию. Очевидно, ему неприятно было констатировать факт, что отец его очень сурово обошелся с патриархом и нанес ему раны. Было ли что подобное, и получил ли Константин инструкции, которые его уполномочивали силой взять патриарха и употребить против него оружие, если бы он стал сопротивляться, конечно, трудно высказаться об этом со всею решительностью. Но в источниках есть достаточный намек, позволяющий восстановить этот эпизод в неблагоприятном смысле для отца нашего писателя.

Ближайшим к Генесию летописцем нужно считать продолжателя Феофана, четвертая книга истории которого («Михаил и Феодора») также написана при Константине VII и по его предложению. Фактически рассказ его мало отличается от вышеприведенного, но благодаря некоторым подробностям, в особенности отсутствию того деликатного сыновнего чувства, которое должно было руководить пером Генесия, мы находим позволительным бросить на процесс патриарха Иоанна более обильный свет. Призвав друнгария стражи Константина, царица поручает ему отправиться к патриарху и известить его, что по просьбе благочестивых людей правительство намерено приступить к восстановлению икон. Вследствие этого патриарху предлагается или дать согласие на это решение правительства, или, в случае несогласия, оставить патриарший престол и удалиться из города. Константин был принят в Фессальской палате патриаршего дворца. Пораженный словами Константина, патриарх ничего другого не сказал ему, как только, что ему нужно обдумать хорошенько это дело, и с этими словами отпустил его. Но в то же мгновение схватил нож и нанес себе раны в живот с таким расчетом, чтобы, не причиняя себе опасности для жизни, пустить достаточно крови и тем возбудить к себе сострадание в толпе. Смятение и шум распространились по патриархии и достигли царского слуха, предупредив возвращение друнгария: молва гласила, что патриарх убит по личному приказанию царицы. Отправленный для производства следствия патрикий Варда без труда обнаружил, что раны сделаны умышленно, и все происшедшее было восстановлено по показаниям слуг, причем представлено и орудие, при помощи которого произведено поранение. Почему Иоанн, обвиненный в покушении на свою жизнь, лишен престола и сослан в поместье Психа.

Из сличения известий Генесия и продолжателя Феофана получается возможность восстановить с довольно приблизительною точностью то, что происходило в патриархии. Друнгарий Константин явился к патриарху с отрядом царской стражи, которая состояла из язычников, по всей вероятности, из варягов. Что здесь не обошлось без грубой расправы, можно заключать из следующего. Продолжатель Феофана дает весьма живое наблюдение, заимствованное или из дела о патриархе Иоанне, или из описания очевидца. Из его описания следует, что около патриархии собралась толпа народу, которую, очевидно, привлекла свита друнгария Константина, что о происшествии в патриархии толпа узнала еще прежде, чем удалился Константин. Из этого легко заключить, что в патриархии происходили довольно шумные сцены и, может быть, вооруженная схватка между патриаршими служителями и варягами. Весьма вероятно, что царица не желала прибегать к насилию и не предвидела кровавых последствий. Спешили замять дело и назначили для производства следствия брата царицы, патрикия Варду. Что следствие произведено было небеспристрастно, и что нашлись такие свидетели, которые показали, как патриарх схватил нож и нанес себе раны с расчетом, это уже не требует особенных объяснений.

После низложения он спокойно проживал в одном монастыре, отказавшись от борьбы, но не изменив своих убеждений. Есть, впрочем, известие, в верности которого трудно сомневаться, что на него был сделан донос, будто он в своем монастыре приказал выскоблить глаза на одной иконе. Ревностная защитница иконопочитания царица Феофила приняла было суровое решение наказать его лишением зрения, но по ходатайству некоторых приближенных заменила этот приговор телесным наказанием. Он был жив еще в 846 г., как можно заключить из одного места письма патриарха Мефодия к иерусалимскому патриарху, но не выражал никакого желания вступить в соглашение с иконопочитателями⁷.

Переходим к рассмотрению обстоятельств, при которых произошла отмена иконоборческой политики. Царь Феофил умер 20 января 842 г. По господствующему мнению, которое до сих пор держится в науке, уже в марте того же года, в первую неделю Великого поста, последовало провозглашение торжества православия после того, как новое правительство созвало церковный собор, сменило одного патриарха и избрало нового и приняло множество других мер с целью полного изменения церковной политики. Ясное дело, что в один месяц нельзя было произвести всех указанных перемен, и что византийская летопись в этом отношении не дает нам надежных указаний. Лучший летописец, переживший эпоху торжества православия, Георгий Амартол, остановился в своей хронике на 842 г. и сообщил о событиях, имевших место в это время, очень скудные и весьма сбивчивые сведения⁸. В самом деле, заключительная страница, посвященная Михаилу и Феодоре, представляет жалкое упражнение, из которого ничего нельзя построить в историческом отношении. Поэтому весьма важно выяснить вопрос, каким путем сохранились известия о соборе 842 г. и об утверждении православия, читаемые в хрониках, составленных в X и последующих веках? Мимоходом заметим, что ответ на этот вопрос имеет для нас — именно для объяснения первых страниц русской летописи-принципиальное значение. Не только по отношению к тем событиям, о которых идет речь, но и вообще о времени Михаила III попадаются в литературе X в. такие указания, которые возбуждают научное любопытство, но и источник которых до сих пор не удается определить. Выше было указано, что особенно крупное значение имеет для этого времени летопись Генесия, составленная по фамильным преданиям. Находимые у него данные о последовавших за смертию Феофила событиях заключаются в следующем. За малолетством Михаила III во главе управления стояло регентство из царицы Феодоры, патрикия и канцлера Феоктиста, протомагистра Мануила, к ним присоединяется еще Варда, брат царицы Феодоры. Все эти лица принадлежали, несомненно, к приверженцам Феодоры и в религиозном отношении разделяли ее воззрения.

Итак, для православных, находившихся при Феофиле в принижении, наступила пора поднять голову. Члены регентства, Феоктист и Мануил, вступают в переговоры с царицей Феодорой по отношению к ближайшим мерам к отмене иконоборческих постановлений, и т. к. не предвиделось особенных противодействий со стороны иконоборцев, то правительство смело вступило на путь реформ. Решительными мерами по отношению к патриарху Иоанну регентство освободило себя от главного соперника, который мог бы еще, опираясь на высшее духовенство, поставить некоторые затруднения правительству, но, как мы видели, Иоанн VII не нашел нужным вступать в борьбу и удалился в назначенный ему монастырь. Затем предстояло решить вопрос об избрании патриарха. Ни при иконоборческом заместителе патриаршей кафедры, ни при вакантности ее нельзя представлять себе осуществления задуманных регентством реформ, следовательно, избрание в патриархи монаха Мефодия, известного уже борца за православие и давно бывшего в сношениях с царицей Феодорой, должно было последовать непосредственно за низвержением Иоанна VII. Все дальнейшие мероприятия по отношению к подготовке собора, на котором был окончательно решен вопрос о восстановлении почитания святых икон, равно как председательство на соборе и приведение в исполнение соборных постановлений, затрагивавших существенные интересы многочисленного духовенства, получившего посвящение от иконоборческих епископов, все это должно быть отнесено к деятельности патриарха Мефодия. Но следует сказать, что рассмотрение летописной традиции оставляет нас в крайнем смущении: она не знакомит с событиями с достаточной полнотой, мало характеризует главных деятелей и вообще не дает ответа на многие существенные запросы. Но что всего печальней, в летописной традиции не нашлось указаний на два факта: 1) когда и как происходил собор, чем он занимался и какие результаты его деяний; 2) совпадает ли происходивший в Константинополе собор с торжеством православия.

Прежде всего нужно признать неподлежащим сомнению вывод, что собор должен был происходить в 843 г. Это столько же вызывается сложностью и разнообразием предварительных административных распоряжений, какие должны были предшествовать сознанию собора, сколько подтверждается заключениями из греческих текстов, появившихся в печати в недавнее время ⁹. Оказывается, что избрание Мефодия в патриархи, равно как и собор для восстановления православия, происходило во втором году правления Михаила и Феодоры, и что дата восстановления православия должна падать на 11 марта 843 г.

Благополучно совершившаяся и не вызвавшая внутренних потрясений церковная реформа 842–843 гг. до такой степени соответствовала желаниям большинства населения империи и так горячо была поддержана самым влиятельным и популярным сословием-монашествующим духовенством, что она скоро сделалась предметом монастырской и народной легенды и в разукрашенном фантазией виде вошла в жизнеописания деятелей и героев, имевших соотношение к этому важному перевороту. Но живая действительность с последовательным ходом постепенно развивавшихся событий утрачена бесповоротно, т. к. ни официальных актов, ни современных записей не сохранилось, а ближайшие потомки тех лиц, которые участвовали в событиях, доверчиво относились к дошедшим до них повествованиям. Таким образом, историку необходимо ограничиться самыми общими указаниями и скорей истолковывать факты, чем излагать их. Мало того, что нет современных известий, утрачены самые протоколы деяний собора со всеми литературными материалами и местами из Священного Писания и отцов церкви, которыми подтверждались принятые на соборе постановления. Совершенно одиноко стоит церковное слово, сказанное по случаю перенесения останков патриарха Никифора и относящееся еще к патриаршеству Мефодия (f847), в котором сохранились живые черты современности. «Понимая, — говорит оратор, — что ничто так не будет способствовать безопасности империи, как окончание церковной смуты, царица Феодора, переговорив с высшими сановниками государства, призвала наиболее влиятельных между монахами и предложила им на обсуждение вопрос о восстановлении иконопочитания. Когда же нашла, что все они согласны и ежедневно горят одним желанием и болят сердцем о перемене религии, потребовала от них, чтобы они выбрали места из святоотеческих книг в подтверждение истины, указала место во дворце, куда предполагалось созвать собор, и обратилась с манифестом к народу. Собралось такое множество, что нельзя было перечесть, ибо прибыли не только те, которые сохранили чистый ум во время нечестия, но очень многие из тех, что разделяли еретические мнения и были назначены на церковные должности иконоборцами. Переменив свои мысли, и они предали проклятию врагов святых икон»¹⁰.

Созванному регентством собору предстояло возвратиться к постановлениям VII Вселенского собора. Утвердив своим авторитетом и вновь придав каноническую важность определениям собора 787 г., отцы собора, созванного Феодорой, должны были и в своих действиях сообразоваться с практикой того же собора. Не имея актов собора, восстановившего православие, мы имеем то, что до некоторой степени заменяет их, — первую часть Синодика в неделю православия¹¹. Этот замечательный памятник церковной литературы по своему существу есть ряд кратких положений, которые были результатом деятельности собора 843 г. Если отцы собора отправлялись в своих решениях от упомянутых соборных деяний, то очевидно, что в той части, которая касалась учения о святых иконах, утраченные деяния занимающего нас собора должны были совпадать с протоколами VII Вселенского собора. Из предыдущего можно выводить заключение, что Синодик может быть рассматриваем как документальное свидетельство о том, что происходило на соборе 843 г.

Принимая во внимание обычную практику делопроизводства на соборах, мы должны допустить, что последними его распоряжениями были те статьи сохранившегося Синодика, которые касаются вопроса об иконах. Как известно, эти статьи были торжественно прочитаны в церкви св. Софии в неделю православия, и по настоящее время с некоторыми сокращениями они читаются в кафедральных соборах раз в год, в первое воскресенье Великого поста. Кроме отлучения от Церкви иконоборцев и провозглашения похвал и вечной памяти подвижникам и ревнителям православия, здесь обращают на себя внимание статьи христологического содержания, в которых приводятся ветхозаветные пророчества и обетования о Христе и Богородице. Этим прежде всего определяется богословский и философский смысл иконоборческого вопроса, волновавшего Церковь и Византийское государство более ста лет. Затем из рассмотрения этой части Синодика вытекает, что иконоборческое движение само подвергалось с течением времени известному процессу развития в зависимости от внешних условий. Так, к борьбе из-за церковного обряда присоединились не только мотивы государственных реформ, но и этнографические и социальные особенности и притязания эллинизма и восточных народов, входивших в империю. Нет сомнения, что победой над иконоборчеством нанесен был удар и тем либеральным тенденциям, которые были выдвинуты в рассматриваемый период. Но было бы также односторонним заключение, что иконоборческая борьба дала только отрицательные результаты. В течение этого периода выдвинулись многие культурные и политические вопросы, вытекавшие как из поступательного движения византинизма, так и из громадного успеха, сделанного в это время германским миром на западе и мусульманским — на востоке и юго-западе империи. Уже самая элементарная справедливость требует признать, что если бы иконоборческий период не заключал в себе никаких прогрессирующих элементов, то византинизм не был бы в состоянии ни сохранить в себе жизненных сил для дальнейшей эволюции, ни уделить достаточно духовных сил славянам, которые именно в конце IX в. пробуждаются к исторической жизни.

Главная заслуга в устроении Церкви после отмены иконоборческой системы должна быть приписана патриарху Мефодию. Соединившись в тесный союз для ниспровержения патриарха Иоанна, православные, однако, не остались в согласии между собой. О церковных настроениях при Мефодии мы также очень скудно осведомлены тогдашней летописью, как и относительно соборных данных. Не подлежит, однако, сомнению тот факт, что часть духовенства стояла с патриархом, другая против него. Некоторый свет на эти отношения бросает снова жизнеописание св. Иоанникия, которым мы уже пользовались выше: «Когда Мефодий, получив священный трон, утишил волнения и успокоил дела, поднимается среди православных другая смута, и Церковь делится снова надвое и образует противоположные партии. Одна полагала, что нет никакого нарушения благочестия в том, чтобы рассматривать получивших священный сан от иконоборцев, как имеющих правильное рукоположение; другая же держалась того воззрения, что было бы вполне нечестиво и богопротивно и невозможно допускать их к священнослужению, как получивших дар из нечистых рук. В это время боголюбезный Иоанникий, то лично, то посредством писем, старался привлечь отторгшуюся часть стада и соединить ее с единым Богом и с единым добрым пастырем, а не наемником»¹². Приведенные места дают понять, что Мефодию приходилось бороться с двоякого рода затруднениями, из коих одни касались церковной администрации, другие — вероучения. Что касается вопроса о духовных лицах, получивших рукоположение при иконоборцах, или хотя бы рукоположенных и православными епископами, но разделявших иконоборческие мнения, то Церковь имела уже на этот счет практику, которая действовала издавна и не могла вызывать особенно жаркой борьбы. Согласно этой практике, раскаявшиеся в заблуждении и принявшие постановления VII Вселенского собора оставляемы были на прежних местах. Есть еще любопытная черта в житии, ведущая к предположению, что религиозная смута прекращена была или посредством собора, или публичного обличения; эти последние данные свидетельствуют, что затруднения Мефодия были гораздо серьезнее, чем можно полагать с первого взгляда.

Кратковременный период управления Церковью Мефодием получает некоторое освещение из письма его к иерусалимскому патриарху. В этом письме нужно различать две части. Первая излагает содержание грамоты, полученной от иерусалимского патриарха на более раннее письмо Мефодия, написанное после возведения его в патриархи. Вторая часть, из которой видим, что письмо составлено в четвертый год патриаршества Мефодия, рисует яркими красками тяжелое его положение. Оказывается, что никто из тех лиц (т. е. епископов и священников, принятых в общение с православною Церковью) не показал плодов раскаяния, никто не смирился и не устыдился, и не удалился от святого места, поругаемого им: «Они дошли до такого бесстыдства, что при встрече с кем-либо из наших относятся к нему свысока, чрезмерно гордо осматривают его с ног до головы, бросают ему резкую укоризну» ¹³. Эта часть письма имеет интерес с точки зрения взаимного положения партий, бывшей иконоборческой и господствующей православной. Как можно видеть, Мефодию приходилось болеть сердцем и мучиться не потому, что он заместил вакантные церковные должности своими неспособными людьми, а потому, что имел слабость оставить на местах многих лиц из иконоборческой партии.

Но что всего замечательнее в истории церковных настроений при Мефодий, это упорный протест против него со стороны монахов Студийского монастыря. Эта обитель составляла сама по себе весьма внушительную нравственную силу, значение которой хорошо понимало даже светское правительство. Касающиеся смуты в Студийском монастыре материалы свидетельствуют, что против студитов составлен был Мефодием собор, подвергший их отлучению ¹⁴. В завещании Мефодия есть статья о студитах, которою разрешается принимать их в общение с Церковью под тем условием, если они предадут анафеме написанное против Тарасия и Никифора.

Как завершение церковной политики, выразившейся в восстановлении православия и в стремлении к установлению в империи церковного единства, можно рассматривать систематическое гонение на павликиан, которое стоило будто бы сотни тысяч жертв. Павликианство как противоцерковное учение зародилось в Малой Азии и распространилось первоначально в Армении и Сирии. Это было рационалистическое религиозное движение, стремившееся к очищению современной Церкви от внешних форм и обрядностей и к устройству ее на началах апостольского времени. Легко видеть, что эта секта коренится в законных стремлениях духа человеческого к самоопределению в вопросах веры, но понятно также и то, что она не могла быть терпима в государстве, как ниспровергающая установленные веками формы церковного быта и вводящая иной, чуждый христианской Церкви авторитет в вероучении и определении религиозности. Чтобы в нескольких словах выяснить живучесть этого направления, достаточно указать, что, несмотря на суровые преследования, оно никогда не умирало и вновь давало о себе знать в распространеннейших сектах богомилов, альбигойцев, анабаптистов, квакеров и, может быть, нынешних молокан, штундистов и даже толстовцев. Имя павликиан эта секта, зародившаяся в конце VII в., получила потому, что она приняла послания апостола Павла за основное руководство в деятельности членов своих и в устройстве основанной ею христианской общины. Самые известные руководители секты усвоили себе имена ближайших сотрудников и учеников Павла. Так, Константин принял имя Силуяна, Симеон-Тита, Сергий, живший уже в VII в.,- Тихика. Учрежденные павликианами религиозные общины носили имена основанных Павлом церквей: Ахэя, Македония, Коринф, Ефес и т. п. Устройство павликианских общин приближалось, насколько это было возможно, к простоте жизни и несложности форм первоначальной христианской общины, которая видела апостола Павла и пользовалась его наставлениями.

Вождь павликианской секты Сергий, прозванный Тихиком, особенно содействовал распространению ее; занимаясь мастерством плотника, он обошел те страны и города, которые в свое время посетил апостол Павел, передавая своим приверженцам глубокий религиозный пыл и укрепляя их в вере, что он и есть тот Утешитель и дух, которого ожидают верующие. В течение многолетней кипучей деятельности, в период от царицы Ирины до Феофила, Сергий собственным примером и личным убеждением скрепил членов павликианской общины и дал ей громадную внутреннюю силу и распространение. Он имел основание сказать о себе в одном из своих писем: «От Востока до Запада и от Севера до Юга обошел я все страны с проповедью Евангелия Христова, и все пешком на своих ногах». Под влиянием большого организаторского таланта Тихика павликиане в занимающее нас время совершенно выделились из состава господствующей Церкви и приняли вид самостоятельной и самодовлеющей общины, которая шла вразрез с уставами Церкви. Составить точное представление о вероучении павликиан, впрочем, не так легко, т. к. собственные произведения павликианских учителей уничтожены во время борьбы Церкви с этой сектой, а произведения греческих писателе¹⁵ слишком пристрастны и пропитаны раздражением, так что не могут служить достоверным материалом для ознакомления с сектой.

Уже основная постановка вопроса о близости манихейства и павликиансгва может возбуждать сомнения и пущена в оборот Петром Сицилийским с целью вооружить против павликианства церковную и гражданскую власть. Между тем нельзя не признать, что основные пункты учения павликиан, касающиеся отрицания церковной иерархии, непризнания Церкви и ее таинств и понимания в символическом смысле установительных слов причащения, в особенности же отрицание поклонения Богородице и Честному кресту, не имеют необходимой связи с манихейством и скорей сближаются с иконоборческой системой. В сущности, существенной чертой павликианства нужно считать отрицание в ней епископской и священнической власти; этим качеством павликианство вооружило против себя церковную и навлекло на себя мщение светской власти. Освободившись от церковного авторитета, присвоив себе право истолковывать по субъективному усмотрению Священное Писание, павликиане необходимо должны были с течением времени стать не только в противоречие, но и во враждебное отношение с Церковью¹⁶.

Судьба павликианства в Византии была весьма печальна. Основатель секты Силуян был побит камнями, Симеон-Тит сожжен, Сергий-Тихик был убит в 835 г. Но времена иконоборчества были еще лучшей порой, худшая эпоха началась после восстановления православия. Правда и то, что, когда правительство начало преследовать сектантов, павликиане присоединились к исконным врагам империи, мусульманам, и вместе с ними стали делать нападения на византийские области. Царица Феодора не остановилась пред самыми крайними мерами по отношению к павликианам и потому, между прочим, что в них она видела приверженцев системы иконоборчества, которой она нанесла окончательный удар. Она отправила против павликиан своих «доверенных»: Аргира, Дуку и Судали, дав им высшие полномочия на тот конец, чтобы или обратить их к Церкви, или нещадно истреблять¹⁷. Т. к. сектанты не соглашались отступить от своей веры, то их сажали на кол, убивали и топили в море. Число погибших доходило до ста тысяч, имущество их отписывалось в казну.

Казалось бы, сектантам угрожало окончательное уничтожение, но они организовались в военную дружину и нашли возможность долго отстаивать свою жизнь, нанеся империи немало горя. Во главе их встал военный муж, служивший протомандатором у стратига фемы Анатолика, по имени Карвей. Его судьба полна приключений. С 5 тыс. павликиан, своих единоверцев, он удалился к арабам и чрез посредство эмира Мелитины был представлен калифу, который принял павликиан в свои владения и предоставил им для заселения два города. Терпевшие в империи притеснения павликиане переселялись к своим единоверцам, увеличивая число их. С течением времени они построили собственный город Тефрику в области Севастии и получили большое военное значение в постоянных войнах с империей эмиров Мелитины и Тарса, с которыми павликиане воевали против христиан. Защита империи против этих врагов была поручена Петрове, на которого как стратига Фракисийской фемы, тогдашний доместик схол и член регентства Варда возложил эту серьезную и ответственную задачу. Но Феодоре не удалось ни истребить павликиан, ни обратить к господствующей Церкви. Первое серьезное поражение нанесено было павликианам в 871 г., когда был убит вождь их Хрисохир, а через 100 лет огромная масса павликиан выведена была во Фракию и поселена близ Филиппополя, где она встретится нам снова под именем богомилов ¹⁸.

Славянские поселения в Пелопоннисе составляли также немалую заботу для правительства Феодоры, которое не могло хладнокровно переносить, что несколько отдельных племен, живших в гористых местах Южной Греции, продолжали охранять свои племенные особенности внутреннего управления и быта. Те мелкие племена, которые со всех сторон были окружены эллинским населением, как славяне у Пагасейского залива близ Димитриады, постепенно теряли свои народные особенности, сливаясь с местными жителями; другие племена, как жившие у Патр, потеряли даже свою свободу и перешли в состояние церковных крестьян ¹⁹. В том и другом случае над славянами получали преобладание высшая культура и христианская Церковь. Весьма вероятно, что в великом движении, которое сопровождалось возмущением самозванца Фомы, греческие славяне также имели долю участия. Царица Феодора, при которой Средняя и Южная Греция уже организована была как фемы Эллада и Пелопоннис, поручила, как и естественно, устройство фемы стратигу протоспафарию Феоктисту Вриеннию. С помощью военных отрядов, приведенных из Фракии и Македонии, Феоктист мог начать окончательное подчинение славян и подведение их под византийскую административную систему. После усмирения северных ахейских славян при Никифоре I в начале IX в. в занимающее нас время могли обращать на себя внимание два племени, которые долго еще и впоследствии напоминают о себе в Пелопоннисе, это милинги и езериты, жившие по склонам Тайгетского хребта и сохранившие свое имя и известного рода внутреннюю самобытность до самого турецкого завоевания. Не столь многочисленные, как у Тайгета, были еще славянские поселения в Пелопоннисе близ древней Олимпии.

Победы протоспафария Феоктиста нанесли славянам большой удар, и самые воинственные между ними и защищенные горами Тайгета племена принуждены были платить дань империи, именно: на милингов возложено было 60 номисм, а на езеритов — 300. Уже из незначительности дани можно заключать, что или племена эти были весьма немногочисленны, или зависимость их была слишком слабая[53]. Т. к. обращение в христианство милингов и езеритов последовало позднее, именно в царствование Василия I (867–886), то следует полагать, что при царице Феодоре было достигнуто лишь внешнее их подчинение.

Как мы видели выше, условия воспитания наследника престола поставлены были царицей Феодорой весьма неудовлетворительно.

Царевич лишен был доброго влияния и предоставлен в юном возрасте своим натуральным склонностям, развитие которых с годами сделало его весьма неспособным государем и слишком дурным человеком. Если кто заслуживает в этом упрека в небрежности и невнимании к своим прямым обязанностям, то это, конечно, мать. С юношеских лет Михаил получил вкус к веселому обществу сверстников, к охоте, к веселым пирушкам и пьянству. Он стал страстным любителем цирковых представлений, в которых принимал личное участие в качестве наездника, более всего дорожил популярностью между цирковыми партиями и наездниками, на которых тратил большие суммы. В происходивших со стороны регентства вмешательствах в жизнь Михаила Барда всегда принимал сторону этого последнего и этим становился еще ближе к своему воспитаннику. В молодые годы он позволял себе связи с женщинами, и одна из его любовниц, Евдокия Ингерина, так завладела его чувствами, что царица Феодора с целью отвлечь его от этой связи женила его в семнадцатилетнем возрасте на девице знатного рода Декаполитов по имени Евдокия. Но вынужденный брак не изменил отношений Михаила к его незаконной привязанности. Явным следствием были придворные интриги, начавшиеся между членами регентства.

Видя в канцлере Феоктисте виновника принятых против царевича мер и желая устранить его с дороги, Варда воспользовался городскими слухами о близких отношениях между царицей Феодорой и канцлером — логофетом и побудил царевича взять Феоктиста под стражу и предать смерти (ок. 855 г.). Это служило предвестием приближавшегося переворота, т. к. царица в Феоктисте действительно лишилась своей главной опоры. Прежде всего дочери Феодоры — Фекла, Анастасия, Анна и Пульхерия — выведены были из Большого дворца и пострижены в монахини; затем все влияние Феоктиста и занимаемое им в регентстве положение перешло к Варде. Хотя царица оставалась еще формально во главе правительства, но на деле власть уходила от нее, и она, верно оценив положение дел, сочла более благоразумным уступить власть сыну и обратиться к частной жизни. Можно, впрочем, думать, что Феодора питала надежду на возвращение к власти, если только ей удастся поколебать влияние Варды, но сделанные в этом направлении попытки только ухудшили ее положение, т. к. ей с дочерьми указано было жить в монастыре Гастрии, куда обыкновенно ссылались царицы и принцессы, присутствие которых при дворе считалось нежелательным или опасным.

Для характеристики времени Феодоры в хозяйственном отношении заслуживает внимания следующая подробность. В конце января 856 г. она собрала членов сената в заседание и дала отчет о состоянии денежных сумм в казне. Оказалось, что правительство владело громадными запасами в золоте и серебре: 1090 кентинариев золотом и 3000 кентинариев серебром, что по расчету равняется приблизительно 35 миллионам р. Это, конечно, была громадная сумма, которая до известной степени может служить показателем и экономических средств империи и правильной системы в расходовании государственных средств в период малолетства Михаила III.

С 856 г. начинается самостоятельное правление Михаила. Он принес на престол все пороки, в которых воспитали его, и не унаследовал ни одного царского качества. В характеристике Михаила как человека безнадежно испорченного и утратившего благородные качества души не может быть двоякого мнения, все писатели порицают этого царя-пьяницу. После отмены регентства объявленный сенатом и имперскими чинами царем он прежде всего отличает высшими наградами Варду, пожаловав его саном магистра и назначив доместиком схол. Когда же раскрыт был заговор на жизнь его, то Варда получил высший сан куропалата и при своем безнравственном и слабовольном воспитаннике-царе стал пользоваться неограниченными полномочиями.

Чтобы хотя до некоторой степени ознакомить с обычными занятиями молодого царя, приведем страницу из летописи Симеона магистра. «Предавшись всякому распутству, Михаил растратил огромные суммы, которые сберегла его мать. Принимая от святого крещения и усыновляя детей наездников цирка, он дарил им то по 100, то по 50 номисм. За столом в пьяной компании товарищи его пиршеств состязались в бесчинствах, а царь любовался этим и выдавал в награду до 100 номисм самому грязному развратнику, который умел выпускать газы с такой силой, что мог потушить свечу на столе. Раз он стоял на колеснице, готовый начать бег, в это время пришло известие, что арабы опустошают Фракисийскую фему и Опсикий и приближаются к Малангинам, и протонотарий в смущении и страхе передал ему донесение доместика схол. «Как ты смеешь, — закричал на него император, — беспокоить меня своими разговорами в такой важный момент, когда все мое внимание сосредоточено на том, чтобы тот средний не перегнал левого, из-за чего я и веду это состязание!»²⁰ Но самое худшее — это было сообщество, в котором он любил вращаться: сатиры и бесстыдники, способные на самые грязные выходки. Он одевал их в священные и золототканые одежды, возлагал на них омофоры и бесстыдно и неприлично заставлял совершать священные действия. Начальника их по имени Феодосии, или Грилл, называл патриархом, а прочим 11 присвоил имена митрополитов знаменитейших кафедр. Участвовать с ними в этой забаве он считал высшим благом, чем самое царствование. Он считался первопрестольным колонийским и двенадцатым по порядку. Под игру на кифарах они исполняли священные песни и, подражая таинственным песнопениям, то понижали голос, то произносили слова громким и пронзительным звуком. В золотые и украшенные жемчугом сосуды вливали уксус и горчицу и давали желающим пить, издеваясь таким образом над таинством причащения. Иногда этот Грилл, сидя на белом осле, совершал процессии по улицам в сопровождении своей ряженой ватаги и, бывало, попадался навстречу блаженному патриарху Игнатию во время совершения им литии. Тогда Грилл и его приспешники, подняв фелони, начинали сильней бить в свои инструменты и поносить клир бесчисленными ругательствами, оставляя без внимания увещания благочестивого мужа, он разве немного сходил с дороги. Нарисованная выше картина ночных попоек, цирковых забав и скоморошеских процессий должна бы предрасположить нас к тому, чтобы не искать в царе Михаиле никаких положительных качеств. Но уже то обстоятельство, что между его современниками и даже имевшими к нему близкое отношение людьми встречаем высокие характеры и просвещенные умы, может дать повод не без пользы присмотреться к нему со стороны его правительственной деятельности. Конечно, на первом плане нужно поставить военное дело.

Оказывается, Михаил не пренебрегал военной честью империи и старался лично вести войска на опасные места на границе с мусульманами. Здесь важным значением пользовались по своим враждебным к империи расположениям занятые павликианами места Сивас и Тефрика²¹, откуда почти ежегодно происходили наезды на византийские области. Эмир мелитенский и правитель Тарса руководил павликианскими отрядами, подкрепляя их арабскими конниками. Отношения с арабами составляли в это время самую важную сторону внешней политики; почти постоянно в столице были мусульманские послы, и, с другой стороны, из империи снаряжались посольства к калифу. Вот почему значительной долей и притом важнейших известий мы обязаны за это время арабским писателям. Между прочим, у Табари встречаем такое место, характеризующее влияние Петровы²². Между представителями империи и калифата шла речь об обмене пленными, обе стороны подтвердили клятвой свои обещания. Т. к. со стороны Византии принес клятву именем императора Петрона, то арабский посол спросил царя, обязательна ли для него данная его дядей клятва, император отвечал на это утвердительно кивком головы. «И не слышал я от него, — говорится далее, — ни одного слова с тех пор, как вступил в греческую землю до моего ухода. Говорил один переводчик, император только слушал и головой говорил, да или нет. Сам же император никогда не говорил, и его делами распоряжался дядя».

Несмотря на перемирие и обмен пленными, произведенный, как было в обычае, на р. Ламус, в 860 г. между империей и калифатом снова происходили военные дела. Поход этого года, предпринятый также лично царем Михаилом, падает на то время, когда под Константинополем появилась русь, которая произвела опустошение окрестностей и начала угрожать самому городу, очевидно, лишенному в то время своего гарнизона. Никита Орифа, адмирал, или друнгарий флота, не имел в своем распоряжении достаточных средств для отражения русских и поспешно дал знать царю, находившемуся тогда у Черной реки, чтобы он возвратился в столицу. Когда русские были прогнаны от столицы, Михаил вновь отправился в поход на восточную границу. На границе калифата и империи в округе Сивас, у Дазимона, произошло сражение, окончившееся поражением Михаила, после которого он едва спасся от плена. Для характеристики положения, в котором находилась столица летом 860 г., т. е. во время русского нашествия, важно еще отметить, что критские арабы тогда же сделали набег на Киклады и доходили до Проконниса.

В 863 г. снова возобновились военные действия. На этот раз мелитинский эмир Омар сделал поход на север в фему Армениак, где взял важный приморский город Амис, ныне Самсун. Этот город издавна имел большое торговое значение на южном побережье Черного моря, и, кроме того, появление арабского войска внутри византийских владений должно было немало обеспокоить правительство. Не полагаясь на местные войска фем, император послал против Омара стратига Фракисийской фемы Петрову, который с помощью вспомогательных отрядов из разных малоазийских округов нанес арабам сильное поражение в местности, положение которой недостаточно определено, между фемами Пафлагония и Армениак. В этой битве погиб эмир, и уничтожено было его войско. После этого дела Петроне было дано звание магистра. Фактически, однако, положение дел на восточной границе нимало не изменилось до самой смерти Михаила III. В общем, это была постоянная война, сопровождавшаяся опустошением незащищенных местностей и захватом пленников и прерывавшаяся на время переговорами о перемирии и разменом пленными, причем с той и другой стороны нередко оказывались отступники от веры отцов. Сильного напряжения не достигали эти столкновения лишь потому, что само положение калифата далеко не было обеспечено от смут и анархии. Арабский элемент встретил сильное соперничество в турецких отрядах, окруживших трон падишаха, и подготовил опасный разрыв между калифом и турками.

Со стороны моря империи наносили много вреда арабы, занявшие Крит и развившие у себя морское дело и пиратство. В 866 г. снаряжен был флот против критских корсаров, но в это время произошли неожиданные обстоятельства, вследствие которых поход был отменен. Именно: в апреле месяце у берегов Малой Азии главный вдохновитель этого похода кесарь Варда был убит на глазах императора Василием Македонянином, который около того времени вошел уже в расположение императора и с тех пор сделался первым после царя человеком в империи.

Нам остается еще коснуться церковных отношений времени Михаила. Это тем более следует отметить, что как Михаил, так и кесарь Варда в религиозных убеждениях скорей придерживались отрицательных взглядов, император по крайней индифферентности, а дядя его — по рационалистическим воззрениям. Известно выражение императора, передаваемое в жизнеописании патриарха Игнатия: «Мой патриарх-это Феофил, кесарев — Фотий, а у народа патриарх Игнатий»²³. Кесарь Варда с первых же лет самостоятельного правления Михаила получил громадное влияние на политические и церковные дела. Придворные интриги и борьба мелких честолюбий, увеселения и пьяные пирушки были предоставлены царю и его ближайшим товарищам, Варда же оставил за собой правительственную деятельность. Мы видели, что военное дело вел брат его Петрона, внутренняя же администрация всецело лежала на его ответственности. В особую заслугу ему ставили то, что он лично наблюдал за отправлением правосудия и оживил изучение права. Несомненным подъемом обязаны ему школы, хотя, конечно, нужно признать неправильным мнение, что он впервые открыл совершенно запущенные в эпоху иконоборства учебные заведения. Что касается высшего учебного заведения в Магнаврском дворце, оно обязано Варде своим переустройством, новыми материальными средствами и хорошими профессорами. Во главе этого учебного заведения стоял знаменитый философ Лев, бывший архиепископ солунский. Личным поощрением учеников и вниманием к их нуждам Варда много содействовал поднятию учебного дела в империи и утверждению его на продолжительное время²⁴. Занимавший после патриарха Мефодия вселенский престол Игнатий (846–857) был иерарх высокого происхождения, сын царя Михаила Рангави, низвергнутого с престола Львом Армянином в 813 г. После несчастия, постигшего семью Рангави, четырнадцатилетний сын Михаила Никита был оскоплен и заключен в монастырь, где под именем Игнатия провел 33 года в строгом монашеском уединении и утратив надежду на возвращение лучших дней. В 846 г. по смерти Мефодия царица Феодора вспомнила об нем и поручила ему управление Церковью, которая далеко еще не нашла себе после восстановления православия твердого водительства.

Легко понять, что добросовестный отшельник, всю жизнь проведший вдали от людей и не могший питать к ним добрых чувств, едва ли был таким духовным вождем, который отвечал бы потребностям времени. Он не обладал ни авторитетом, ни достаточным уменьем, чтобы повлиять на придворные сферы, и не пользовался расположением ни царя, ни кесаря Варды. Благочестивый пастырь ввиду ходивших в городе слухов, что Варда находился в преступной связи с своей невесткой, женой его сына, публично отлучил его от св. причастия, чем возбудил против себя его ненависть. Вследствие этого выступления против всесильного временщика патриарх Игнатий поплатился своим положением вселенского патриарха. На место его был избран и посвящен Фотий, а низверженный Игнатий заключен в монастыре на острове Теревинфе, где и оставался десять лет, до вступления на престол Василия Македонянина, который, желая на время порвать с церковной политикой Фотия, решился в удовлетворение консервативной, по преимуществу монашеской партии снова призвать к управлению Церковью Игнатия (867).

С устранением Игнатия в положении церковных дел наступила значительная перемена, приведшая к разрыву отношений между Восточной и Западной Церковью. Кесарь Варда, которому легко было бы оценить мировое значение подготовлявшихся событий, более, по-видимому, занят был мерами к укреплению своего личного положения, чем задачами мировой политики. Когда с падением Феодоры и убийством Феоктиста все влияние перешло к нему, он несознательно допустил, что около царя образовались такие влияния, которые могли быть для него вредны. Уже и то обстоятельство, что с именем Варды стала соединяться идея о судебном правосудии, школьном образовании, церковном строительстве и т. п., могло подать повод к подозрительности царя Михаила. В ближайшем к нему кружке стали говорить о замыслах Варды и об опасных для царя планах, его занимающих. Около 862 г. приближенным к царю лицом становится Василий, которому мало-помалу удалось занять из небольшого чина царской конюшни высшее звание в империи. Это был любимец счастья, вышедший из самой скромной доли и давший империи самую славную династию, какая только бывала во главе Византийской империи. Сделавшись первым человеком при Михаиле, Василий должен был возбудить к себе соревнование со стороны Варды, и между ними возникли недоразумения. Василий успел уверить императора, что Варда замышляет заговор и имеет в виду царский трон, и убедил его в необходимости принять средства к защите. Во время упомянутого похода, когда флот остановился у берегов Малой Азии, Варда был убит на глазах царя, и предпринятый поход отменен. Это было причиной сильного недовольства против царя, который подвергался укоризнам и порицанию за то, что погубил лучшего государственного человека и не исполнил популярного предприятия. Затем события, сопровождавшиеся насильственной смертью царя, следовали весьма быстро. Мая 26 867 г. Василий был объявлен кесарем и императором, а 23 сентября того же года Михаил был умерщвлен по приказанию Василия.

Как ни ничтожен характер Михаила и как ни глубоко пали при нем нравственные требования и общественные запросы, мы должны признать, что краткий период его царствования открывает в истории империи совершенно новые перспективы и в десятилетие от 856 до 867 г. появляются на исторической сцене новые, хорошо подготовленные для деятельности люди, которые оказываются совершенно приспособленными и воспитанием, и обучением к предстоявшим широким задачам как в политической и церковной сфере, так и в культурно-просветительной деятельности. В этом отношении новый период истории следовало бы открывать не с Василия Македонянина, который является исполнителем уже намеченного и приготовленного ранее, а именно со времени Михаила III, при котором историка встречают вполне «новые люди и новые песни». Мне кажется, что эти новые явления в жизни византийского общества составляют вывод из пройденной эпохи и должны быть поставлены в связь с иконоборческим движением. Ни патриарх Фотий, ни Константин и Мефодий, ни сам Василий Македонянин не могут быть рассматриваемы вне условий среды, которая их воспитала, а эта среда, несомненно, была иконоборческая. Царствование Михаила III, таким образом, следует рассматривать с двоякой точки зрения: с одной стороны, в это время доживают и заявляют право на существование старые представители иконоборческой эпохи, с другой — начинают действовать новые люди, воспитавшиеся под влиянием политических и церковных событий нового времени, т. е. начала IX в. С одной стороны, византинизм сдерживал государство и Церковь в цепях узкого филетизма и отвлеченного принципа, в котором преобладающим элементом было послушание букве, а не духу и требованиям жизни, с другой — возникшая на Западе Каролингская империя и усилившаяся столько же вследствие образования церковной области в Риме, как и просветительной деятельности св. Бонифация между германцами, Римская Церковь поставила перед гордым своим старым и теперь падающим могуществом восточным византинизмом новые задачи, побудив его к обеспечению своего пошатнувшегося положения. Случилось так, что с началом второй половины IX в. для государственных деятелей Восточной империи представлялась полная возможность наверстать потерянное и дать империи новый блеск, несмотря на сделанные уступки в пользу Каролингской империи.

Не подлежит сомнению, что иконоборческий период характеризуется борьбой за идеи, и что эпоха процветания византинизма, как называют македонский период, во многом ему обязана.

К сожалению, иконоборческий период остается во многих подробностях маловыясненным и по основным его выводам довольно спорным. Руководившая движением и задававшая тон партия не осталась у дел, а была насильственно отстранена, и все основания, которыми она руководилась в жизни (акты, записи, сочинения), подверглись или уничтожению, или порче, так что цели и стремления иконоборческих императоров и их сотрудников в сущности для нас неизвестны. Торжество православия сопровождалось не только восстановлением почитания святых икон и вообще церковной реакцией, но и отменой многих других новшеств, которые рассматривались как результат той же системы. Известно, что самые законы, изданные иконоборцами, признаны были в X в. негодными и отменены. Конечно, нужно считать увлечением мысль, что иконоборческий период заслуживает сравнения с освободительным движением XVI в., но и в VIII в. в Византии подвергнуты были колебанию многие из устоев жизни. Борьба шла не из-за икон только, икона служила лишь символическим выражением противоположных воззрений на предметы поклонения; икона как вещественный предмет послужила материалом для проверки мировоззрения враждовавших партий. То обстоятельство, что была выяснена разность между λατρεία и τιμητική προσκύνησις, не могло занимать массу верующих, это было дело богословов и образованных классов. Но вместе с тем христианству нужно было отстоять свои принципы и поклонение иконам против мусульманства и иудейства и против бросаемых ему упреков в идолопоклонстве. С богословской и философской точки зрения выяснен принцип поклонения иконам в сочинениях Ф. Студита, т. е. уже в IX в.

Идейные завоевания совершаются весьма медленно. В течение ста с лишком лет теоретический вопрос церковности приковывает к себе напряженное внимание всех классов общества, возбуждает страсти и поглощает материальные и духовные силы страны. А между тем в это время на отдаленных окраинах происходят, не останавливая на себе должного внимания, события первостепенной важности. Не будем здесь приводить на память возрастающие успехи мусульман и болгар, с которыми Византия еще могла справиться и движение которых вперед угрожало самому существованию Византийского государства. Но то, что произошло в IX и X вв. в Италии, — образование Папской области и великая узурпация Каролингов — наносило невознаградимый ущерб престижу и мировой политике Византийской империи. Вместе с началом действия иконоборческого эдикта совпадает отлучение от общения с Западной Церковью Востока; с тех пор Запад эмансипируется и начинает самостоятельное развитие. Римская Церковь, порвав с империей, ищет себе защиты и покровительства в возрастающем Франкском государстве, которое создает и смело ставит в это время свои мировые притязания. Каролинги выработали и привели к осуществлению идею перенесения императорской власти на короля франков и нашли церковное освящение этой революционной мысли в авторитете папы. Мировластительные притязания Рима находили поддержку у самих греков; крупнейший писатель IX в. Феодор Студит признавал за Римской Церковью верховный авторитет в делах веры. Немаловажным ударом для империи было и то, что в течение иконоборческого периода гонимые православные, в большинстве из черного духовенства, во множестве колонизовали Южную Италию, придав на долгое время стране наименование Греции.

После восстановления православия Византия должна была вернуться к тем устоям, на которых покоилось ее существование в начале VIII в. Но вернуться к старому было нельзя, да это и не могло соответствовать ее интересам. Принципы иконоборчества, несомненно, были навязаны с Востока, в основе их лежат мусульманские и иудейские воззрения, торжество иконоборческих идей необходимо приводило к преобразованию Византии в особое государство с преобладанием восточных этнографических и культурных элементов. Между тем, не только по значению эллинского этнографического состава в империи, но и по господствующим культурным особенностям и по историческим тенденциям Византия не могла мириться со скромной ролью восточного государства в средневековой Европе. Уже в конце VIII в. с достаточной ясностью можно было видеть, что европейские народы начинают давать европейской истории совершенно новое значение, что местные истории франков, саксов, лангобардов, баварцев и др. начинают придавать истории Западной империи особый блеск, силу и величие. Разве не ясно было для государственных деятелей Византии, что болгаре, мораване, русские, вообще восточные и южные славяне должны были и до известной степени уже приготовлены были войти в подчинение Константинопольского патриархата и вместе с тем содействовать воскрешению имени империи, блеск которого потускнел вследствие новых завоеваний Каролингов и увеличения пределов Римской Церкви присоединением к ней вновь обращенных германских народов. По-видимому, намечаемый здесь исторический момент хорошо был сознан при переходе власти от Михаила III к Василию Македонянину, т. к. при новой династии империя вступает на новый путь, на котором развивает громадные духовные и материальные силы.

Из вышеизложенного уже ясно, что иконоборческих императоров современный историк обязан защищать против многочисленных и разнообразных взведенных на них обвинений. Наиболее несправедливо обвинение в систематическом гонении на школы и на просвещение. Главное обвинение в этом отношении высказано против Константина Копронима как сознательного и злонамеренного гасильника просвещения. Но никаким доказательством нельзя подтвердить этого. Все обстоятельства, касающиеся Феодора Студита и его семьи и распространения в среднем классе грамотности, отмеченные нами в своем месте, свидетельствуют о том, что в конце VIII в. ни школы не были закрыты, ни домашнему обучению не поставлено препятствий. Что касается начальных годов IX в., то появление на исторической сцене таких научно образованных людей, как Иоанн Грамматик, подготовивший иконоборческую реакцию в 814 г., профессор и математик Лев, выдающийся по своим знаниям, знаменитый патриарх Фотий, поражающий своим обширным литературным образованием, свидетельствует о высокой постановке школы. А грандиозная и беспримерная в средневековом эллинском мире личность Константина Философа, имеющая себе двойника разве в Оригене, не менее импозантная фигура паннонского архиепископа Мефодия и многие современники их, родившиеся и получившие воспитание в конце VIII и начале IX в., не обязаны ли своей школьной образованностью и научной подготовкой современной им общественной среде и высшей школе, в которой они получили образование и любовь к научным занятиям? Подобная общественная среда, несомненно, была при иконоборческих царях; об ней, например, говорит следующее прекрасное место из письма Фотия²⁵. Уже будучи патриархом, он рисует такую картину радостей и наслаждений, какие он получал в скромной доле профессора высшей школы в Константинополе. «Могу ли без слез, — пишет он папе Николаю, — говорить о том времени, когда мои друзья собирались около меня и приводили ко мне других, горевших желанием учиться? Мне доставляло высочайшее наслаждение видеть, с какой ревностью они занимались наукой, с каким вниманием расспрашивали меня, как изощряли свой ум математическими вычислениями и с каким рвением стремились к постижению истины посредством изучения философии и Священного Писания, венца всех знаний. Это было обыкновенное общество, в котором я вращался. Бывало, иду во дворец, меня сопровождает толпа слушателей до самого входа и уговаривает не засиживаться там долго и скорей вернуться. В этой привязанности учеников я видел для себя высшую и невыразимую награду и оставался во дворце не более, как того требовало дело. Возвращаясь домой, я встречаем был у дверей моим ученым обществом. Те из учеников, которые своими превосходными качествами снискали некоторое право на короткое со мною обращение, замечали, что заждались меня, другие просто приветствовали. Отношения наши были просты и искренни, их не нарушали козни, не омрачала зависть. И всего этого я теперь лишен и горько оплакиваю перемену».

Чтобы отстоять предвзятую мысль о густом-мраке невежества, господствовавшего при иконоборцах, указывают на известия о просветительной деятельности кесаря Варды, брата царицы Феодоры, с именем которого соединяют открытие византийского школьного образования. Но в открытых Вардой школах не могли получать образование люди, которым обязан своим подъемом византинизм при Македонской династии, следовательно, ему нужно приписывать реформу в этом важном деле, а отнюдь не открытие школ. Варде принадлежит, по свидетельству летописцев²⁶, главным образом преобразование и обеспечение материальными средствами школы при дворце Магнаврском, в которой, как можно догадываться по перечислению наук, преподавались известные в средневековой школе trivium и quadrivium²⁷, где после грамматики и риторики следовали геометрия, астрономия, философия и наука всех наук — богословие.

К подобным же заключениям, которые пока еще не могут быть так утвердительно выражены, как первые, приводит изучение памятников искусства. Иконоборческая эпоха не влияла так разрушительно на художественную производительность, как это утверждалось до сих пор. Гонение было не на искусство вообще, а на почитание изображений святых и воздавание им божеских почестей. В настоящее время начинают становиться известными такие памятники высокого художественного выполнения, происходящие, по всей вероятности, из эпохи иконоборцев, которые должны совершенно ослабить ту точку зрения, что искусство заглохло в IX в. и неожиданно вновь ожило при Македонской династии. В самое последнее время открыты мозаики в церкви св. Димитрия в древней Солуни, которые подали повод к новым выводам по вопросу о состоянии искусства в эпоху VI–IX вв.²⁸ Изучение этого памятника не закончено еще, но, по всем вероятиям, он должен пролить новый свет на историю византийского искусства.

Важным также обвинением против царей иконоборческого периода выставляется жестокость, с какой они преследовали своих противников-иконопочитателей. Хотя историку не следовало бы считаться с этим обвинением, которое не может быть рассматриваемо как знамение эпохи, а скорей служит обычным явлением всякой религиозной борьбы и обнаруживается с одинаковой жестокостью во все времена, но и в этом отношении нельзя не обратить внимания на то, что деятельность иконоборческих царей без меры и слишком густо окрашена пристрастными и нетерпимыми писателями. Достаточно напомнить, что жестокость, проявлявшаяся в членовредительстве, в мучениях, в продолжительном заключении и в казнях, засвидетельствована одинаково и в отношении иконопочитателей, и иконоборцев. Если произвести подсчет, то сомнительно, на чьей стороне подымется вверх чаша гуманности и справедливости, на стороне первых или последних. Во всяком случае, жестокость царицы Ирины по отношению к своему сыну или принесение в жертву чистоте православия сотен тысяч павликиан при царице Феодоре может выдержать сравнение с любым преступным распоряжением Константина Копронима или последнего иконоборца Феофила.

В высшей степени любопытно для оценки иконоборческого движения следующее обстоятельство, на которое доселе не было обращено внимания. В первый период движения видим на Востоке, в особенности в военных частях, горячих защитников иконоборческой идеи, которые готовы жертвовать жизнью ради торжества Исаврийской династии и выдвинутого ею религиозного принципа. Во втором периоде одушевление иконоборческой идеей совершенно падает: ни в Анатолике, ни в Фракисийской феме не встречаем более бунтов из-за иконоборческой идеи. Напротив, самозванец Фома привлекает на свою сторону массы народа в Малой Азии, хотя он слыл за славянина по происхождению и хотя выдавал себя защитником иконопочитания.

Источники и литература

Сноски к Введению

¹ See bo m. Village Community. В «Журн. Мин. Нар. Просв.» за 1911 г. (март и апрель) помещена статья по этому вопросу профессора Π.Γ. Виноградова.

² Monum. Germaniae Historica. Capitularia ed. Boretius (Capitul. de villis и Capit. Aquisgranense).

³ Λάμπρος Μιχαήλ Ακομινάτου τα σωζόμενα. II. Ρ. 207–208; моя книга «Образование второго Болгарского царства». Прилож., с. 65–66.

⁴ Nicetas Acominatus. P. 391, 537, 761.

ПЕРИОД I

Сноски к главе II

¹ Herodoti, I. V. С. 923. Русский перев. Ф. Г. Мищенко. 11.18–49.

² Cod. Theod. IX. 14, 3.

³ Polybii Hist. lib. XXXVI. С. 4 (V. IV. P. 106 sq. ed. Dindorf).

⁴ Annal. XII. 63.

⁵ Seeck. Geschichte des Untergangs der antiken Welt. Берлин, 1895–1909. 3 тт.; Bury. A History of the later Roman Empire. T. I. Introduction; Schurtze. Geschichte des Untergangs des griechisch-romischen Heidentums. Иена, 1887–1892. 2 тт.; Корелин. Падение античного миросозерцания. СПб·., 1895; Boissier. La fin du paganisme. Париж; есть рус. перев. 1892–1894. Москва.

Сноски к главе III

¹ Описание Тацита. Annales. XV. 38–45. Литература обширная. Назовем: Baur. Das Christenthum der drei ersten Jahrhunderten; Hausrath. Neutes-tamentliche Zeitgeschichte; Renan. Ongines du christianisme, и др.

² Suetonius. Nero. C. 38.

³ Dio Cassius. 62, 16.

⁴ Priamum felicem vocabat, quod superstes omnium suorum extitisset.

⁵ Annales. XV. 44.

⁶ Schiller. Nero. S. 433. Anm. 4.

⁷ Suetonius. Tib. 36.

⁸ Plinii epist. X, XCVI.

⁹ Acta S. Maximiliani: «Mihi non licet militare quia christianus sum»; «Non possum militare, non possum malefacere».

¹⁰ Burckhardt. Die Zeit Constantins des Grossen. 3. Aufl. S. 308–309.

¹¹ Burckhardt, 157; Wietersheim. Geschichte der Volkerwanderung. B. III. S. 223.

¹² Vita Constantini. C. 28.

¹³ Panegyr. Nazarii. C. 14.

¹⁴ Lactantii. C. 48; Eusebii. Historia ecclesiastica. X. 5.

¹⁵ Vita Constantini. II. 24–42, манифест к язычникам; II. 48–60 — к восточным народам.

¹⁶ Burckhardt. Die Zeit Constantins des Grossen. S. 340–341.

¹⁷ Объяснения рельефов: Huelsen. Das Forum Romanum. Rom, 1904. S. 64, 86–88.

¹⁸ Athanasii. Oratio contra gentes, ap. Migne. Pair. gr. T. XXV. Col. 4 (составлено приблизительно в 347 г.).

¹⁹ О нем: Clausse. Basiliques et mosaiques chretiennes. Т. I. Paris, 1893. P. 117–120.

²⁰ О положении базилики: Huelsen. S. 194–195.

²¹ Cod. Theod. XVI. 2.

²² Hefele-Leclercq. Histoire des conciles. I. Paris, 1907. P. 357.

²³ Из письма к александрийскому епископу Александру (Vita Const. II. С. 64; Migne. P. gr.). XX. Col. 1038.

²⁴ Loeschcke. Das Syntagma des Gelasius (Rheinisches Mus. T. LX. 1905) приходит к выводу о существовании протоколов.

²⁵ Vita Constant. Lib. III. С. 10.

²⁶ Histoire des conciles. I. P. 431.

²⁷ Burckhardt. Die Zeit Constantins des Grossen. S. 389–390.

²⁸ Ibid., 392.

²⁹ Ammiani Marcellini. XXI. 15, 18.

³⁰ Ibid. 10, 8.

Сноски к главе IV

¹ Firmicus Maternus, de errore profanarum religionum. О нем: Ebert. Allgem. Geschichte der Literatur des Mittelalters. Leipzig, 1889. I. S. 130–134; Teuffel. Gesch. der rom. Literatur. 3. Aufl. S. 953.

² Schiller. Geschichte d. romisch. Kaiserzeit. II. S. 290–292.

³ C. Th. 16, 10, 2–3.

⁴ C. Th. 16, 10, 4.

⁵ C. Th. 12, 1, 46.

⁶ Ammiani Marcellini. 20, 4, 1: «Constantium urebant Juliani virtutes».

⁷ Дата провозглашения, по новым данным, относится ко второй половине мая. Morey. The date of the election of Julian (Supplem. Papers of the Amer. School in Rome. Vol. I. P. 192–194).

⁸ Для образца приведем следующие слова (ер. 680. Libanii R. I. 421): «Σώμα μεν ανθρώπου, ψυχή δε 9εοϋ… των δεών τω μεν σΐτον έσ9ίειν διέστηκεν, εν δε τη της αρετής ασκήσει καί τη της ψυχής έπιμελείία πλησίον αυτών εστίν». То есть: «По телу он был человек, а¹ по духу бог… от богов только тем отличался, что вкушал пищу, а по упражнениям в добродетели и по душевным свойствам он к ним приближался».

⁹ Ammiani Marcellini. XXI, 10, 7.

10 XXXII. 4, 3.

¹¹ Cedreni. I. P. 532. Bonn.

¹² Ibid.: Εεπατε τω βασιλεΐ' χαμαί πέσε δαίδαλος αύλά' ουκέτι Φοίβος έχει καλύβαν, ου μάντιδα δάφνην, ου παγάν λαλέουσαν' άπέσβετο και λάλον ύδωρ.

¹³ Juliani Imp. Ер. 78 (И. 603, ed. Teubn.).

¹⁴ Juliani. Ер. 38.

¹⁵ Superstitiosus magis quam sacrorum legitimus observator. A mm. Marc. XXV. 4, 17.

¹⁶ Epist. 49.

¹⁷ Epist. 63.

¹⁸ Epist. 4.

¹⁹ Epist. 52.

²⁰ Epist. 6.

²¹ Epist. 26.

²² Epist. 42.

²³ Cod. Theod. XIII. 3, 5. Magistros studiorum doctoresque excellere oportet moribus primum, deinde facundia: sed quia singulis civitatibus adesse ipse non possum, jubeo quisque docere vult non repente nee temere prosiliat ad hoc munus, sed judicio ordinis probatus decretum curialium mereatur, optimorum conspirante consensu: hoc emm decretum ad me tractandum refertur ut altiore quodam honore nostro judicio studiis ci vita turn accedat.

²⁴ Migne. Patrol, gr. 76. Col. 510. На него делал возражение Кирилл александрийский: Προς τα του εν άΟέοις Ιουλιανού.

²⁵ Ibid. Col. 708.

²⁶ Cedreni. I. P. 535. Ed. Bonn.

²⁷ Amm. Marc. XXV. 4.

Сноски к главе V

¹ Cod. Theod. XVI. 5, 6, а. 381 Jan. 10 (ed. Mommsen-Meyer. I. 856).

² Hefele-Leclercq. Histoire des Conciles. II. P. 24–25.

³ Superstitio, insania [Cod. Theod. XVI. 10, 2; 10, 3 (a. 341, 346)].

⁴ Monum. Germ. Historica Auctor. antiquiss. VI pars. I. P. 280.

⁵ Sozom. VII. 15. Athanasiades. Die Begriindung des orthodoxen Staates durch Kaiser Theodosius den Grossen. Leipzig, 1902. S. 13–15.

⁶ Cod. Theod. XVI. l,2;Sozomeni. VII, 4.⁷ Sozom. VII, 9.

⁸ Waitz. Leben und Lehre des Ulfila. 1840; BesseL.Leben des Ulfila. 1860.

⁹ Григорьев. Журн. мин. нар. проев. Март. 1875.

¹⁰ Guldenpenning. Geschichte des ostromischen Reiches unter den Kaisern Arcadius und Theodosius II. Halle, 1885. S. 91; Kaufmann. Deutsche Geschichte. Leipzig, 1880. I. 289.

¹¹ Getica. P. 86–87. Ed. Μοmmsen; Mon. Germ, historica Auctor. antiquiss. Tomi V. Pars I. Berol. 1882.

¹² Mommsen. Das romische Militarwesen seit Diocletian//Hermes. XXIV. 1889. S. 195.

¹³ Procopii. De bello Persico. II, 15: ξύμβολα της αρχής; Theoph. Chro-nogr. Ed. Boor. P. 240: об Арефе, филархе арабском.

¹⁴ Agathiae. V. С. 13; Zocimi. P. 206, 12.

¹⁵ Иоанн Антиохийский. Р. 611.

¹⁶ Моя статья «Константинополь в последние годы IV века»//Известия Русского археологического института в Константинополе. IV. 159.

¹⁷ Migne. Т. LXVI. Col. 1089. С. 14, 15.

¹⁸ Grosvenor. Constantinople. Т. 1. 377–380.

Сноски к главе VII

¹ Ludwich. Eudociae augustae carmina graeca//Bibl. Teubneriana. Lipsiae, 1897; Diehl. Figures byzantines. Paris, 1906.

² Teuffel. Gesch. der Rom. Lit. S. 1134.

³ Hefele. II. S. 149.

⁴ Μ an si. Concilia. VI. 716.

⁵ Μ a n s i. VI. Col. 736: Δια το τύν θεύν λό^Όν σαρκώδη ναι και ένανδρωπήσαι και εξ αυτής της συλλήψεως ένώσαι έαυτω τον εξ αυτής ληφ9έντα ναόν.

Сноски к главе VIII

¹ Епарху посвящены две страницы в сочинении: Zachariaev. Lingen-thal. Geschichte des griechisch-romischen Rechts. S. 365–367. 3-е Auflage. Berlin, 1892. Специальная работа напечатана в «Известиях археологич. института». Т. IV. Вып. 2 и принадлежит автору этой книги.

² Mommsen. Romisches Staatsrecht. II. S. 1117 (3. Aufl.).

³ Ο της πόλεως έπαρχος εν тй πόλει μείζων πάντων εστί μετά τον βασιλέα. Eclogae Leonis et Constantini. IV. 11, ар. Migne. Patrol, gr. T. CXIII. Col. 468; ср.: Σάεα. Μεσαιωνική βιβλιοθήκη. IV. P. 28: Το του έπαρχου αξίωμα… βασίλειος δε αυτή αρχή ει μη όσον άπόρφυρος.

⁴ Ulpianus (Mosaicarum et rom. legum. Coll. 14, 3, 2): Fam eo perventum est constitutionibus, ut Romae quidem praefectus urbis solus super ea re (лишение свободы) cognoscat, si intra milliarium centesimum sit in via commissa, ap. Mommsen. О. с. II. S. 969.

⁵ Mommsen. S. 1059, 1063, 1067.

⁶ Как видно из приведенного выше места Εκλογή των νόμων, ар. Migne. Т. CXIII. Col. 468.

⁷ Constantini de Cerimoniis. P. 503.10: Κα9ώς το παλαιό ν έκράτει τοις βασιλεΰσιν εσός εξερχόμενου του βασιλέως έπΐ φοσσάτου τον πραιπόσιτον παρεαν την εαυτού αρχής έπικράτειαν, καϊ τω μαγίστρω και τω έπάρχω την της πολιτείας καϊ του κοινού την διοίκησιν. Приведенное место служит превосходным комментарием известия Начальной Русской летописи под 6374 г. «Цесарю же отшедшю на Огаряны (Орифонта в Константине граде остави)… весть епарх посла к нему, яко Русь идет на Царьгород». Тогдашний епарх Никита Орифа, хорошо известный в Византийской летописи, был временным заместителем царя по случаю похода на агарян, в котором царь принял личное участие.

⁸ Ecloga. 1Ж I–X. Basil. VII, 5: О έπαρχος τοις συγκλητικοΐς απρόσφορος δικαστής άνευ διορισμού βασιλέως.

⁹ De Cerimoniis. P. 246, 6.

¹⁰ Ibid. P. 263.

¹¹ Ibid. P. 264.

¹² Theophanis chronogr. Ed. de Boor. P. 239, 8: Εξερχσμένου αυτού… καθήμενου εν τω όχήματι ηρξαντο αυτόν υβρίξειν και λιβανίξειν…

¹³ Chron! paschale I. P. 588. Κύρος προεβλήΟη έπαρχος πραιτωρίων καϊ Επαρχος πόλεως, και προήει μεν ως έπαρχος πραιτωρίων είς την καροΰχαν των έπαρχων' άνεχώρει δε καθήμενος είς την καροΰχαν του έπαρχου,τής πόλεως' εκρατησεν γαρ τάς δύο αρχάς επί χρόνους τεσσάρας, διότι καθαρός ην πάνυ; ср.: Ρ. 571, 5; Theoph. P. 239.

¹⁴ Cedreni. 1. Ρ. 681–682.

¹⁵ Chron. paschale. P. 595–596; Theoph. P. 115 10.

¹⁶ Theoph. P. 150, 2: Τον επάρχον εν ταΐς συνάξεσι καϊ εν ταΐς λιταΐς τότε έπενόησεν άκολου9εΐν ό βασιλεύς… καϊ έγένετο είς ε9ος.

¹⁷ Ibid., 184.

¹⁸ Ibid., 230, 20: Καϊ άγανακτήσας ό βασιλεύς κελεύει Μουσωνίω τω έπάρχω κράτη σαι τους τοϋτο ποιήσαντας, καϊ έκολάσΟησαν.

¹⁹ Chronic, paschale. P. 608, 3: Άπολυ3ήναί τινας συσχε9έντας από του έπαρχου της πόλεως λι9οβόλους.

²⁰ Ibid. Ρ. 571, 5: Έκάη το πραιτώριον Μοναξίου έπαρχου πόλεως από του δήμου — δια την ενδειαν του άρτου και έσύρη ή καροϋχα αΰτοϋ…

²¹ Nicole. Le Livre du prefet ou I'edit de I'empereur Leon le Sage sur les corporations de Constantinople. Geneve, 1900. Memoires de 1'Institut Genevois. T. XVIII; G e h r i g. Das Zunftwesen Constantinopels im zehnten Jahrhundert. Hilder-brands. Jahrbucher fur Nationalokonomie. Band 38. 1909; Stockle. Spatromische und byzantinische Zunfte. Leipzig, 1911.

²² Этому вопросу посвящена глава в книге: Stockle. S. 135. Zussammen-hang der spatromischen und byzantinischen Zunfte.

²³ Theoph. Chronogr. Ed. de Boor. 232: "Ε9νος Άβάρων είχον τάς κόμας 6πισ9εν μακράς πάνυ δεδεμένας πρανδίοις.

²⁴ Ρ. 30, § 3: Πασά η κοινότης του συστήματος εν καιρώ αγοράς καταβαλλέσ9ω, κα9ώς εΰπορεΐ τις. καϊ ούτως αναλόγως ττ| εκάστου καταβολή καϊ ή διανομή παρά του έξάρχου γινέσΟω. Эта же статья встречается в уставах других двух корпораций (VI, § 8 и IX, § 3). Дословный перевод этой статьи: «Вся община в ярмарочное время облагается сбором согласно имуществу каждого, и сообразно с внесенной каждым долей производится екзархом раздел» — не дает ясного смысла.

²⁵ Stockle. S. 27–28.

²⁶ loannis Lydi, de magistratib. P. 200. Μάγκιπες οί του δημώδους και άνδραποδώδους άρτου δημιουργοί.

²⁷ Basil. Ι. VI. Tit. 4, 13: Πάντα τα εν Κωνσταντινουπόλει σωματεία καϊ οΐ πολΐται και οί από του δήμου παντός τω έπάρχω της πόλεως ΰποκείσΟωσαν.

²⁸ Leonis et Constantini. Delectus legum. Αρ. Migne. Patrol, gr. T. CXIII. Col. 465–468.

²⁹ Chron. pasch. 589, 3; Theoph. Chronogr. P. 97, 13. Ed. de Boor.

³⁰ Malalas. P. 361, 15; Chron. pasch., Theophanes, Cedrenus. 1. 598, 22.

³¹ A. Marcellini. Lib. XIV. 1, 9. Ed. Teubneriana.

³² Cedreni. 1. P. 648, 16: "ωχετο τοίνυν συν τούτοις και ό εκ των φώτων των κατά τάς εσπέρας λαμπτήρων επικαλούμενος οίκος, εν ω αί περιουσίαι των εμπορευομένων τα τε σηρικά και πολυτελή καϊ χρυσόπαστα.

³³ Codinus, de Signis. P. 36, 16: Ό δε Ζεύξιππος το λουτρόν υπό Σεβήρου κατεσκευάσδη και έστοιχειώ$η μετά κανδήλας απτεσΦαι υαλίνης, το δε ύδωρ ζέειν σφοδρώς και τον αέρα του λουτρού' αλόγιστοι δε τίνες έλ^όντες τοΰιο κατέστρεψαν.

³⁴ De Cerimoniis. 499, 10.

³⁵ De Cerim. 505, 5: Δίκην νυμφικών παστάδων.

³⁶ О нем: Mordtmann. Esquisse topographique. P. 68; Woodward. Some notes on the Monument of Porphyrios // The annual of the British School at Athenes. N XVII. Session 1910–1911.

³⁷ Getica. Ed. Mommsen, Monumenta Germaniae. V. 1. P. 95. C. CXXVIII.

Сноски к главе IX

¹ Μ an si. Concilia. VI. Col. 563.

² Mansi. Concilia. VI. Col. 147; Hefele. II. 421–423.

³ Mansi. Sacrorum conciliorum nova collectio. VII. Col. 116.

⁴ Mansi. VII. 148–155.

⁵ Odobesco. Le tresor de Petrossa. I. Paris, 1900. P. 160, 493.

⁶ Специальная монография: Mortroye. Genseric. La conquete vandale en Afrique. Paris, 1907; Diehl. L'Afrique Byzantine. Paris, 1896.

Сноски к главе X

¹ Παπαρρηγοπουλου. Ιστορία του Ελληνικού ε9νους. II. 483, 484.

² Ibid. II. 579.

³ Ibid. II. 607.

⁴ Ibid. II. 703.

⁵ Предисловие к III т., σελ. δ.

⁶ Krumbacher. Geschichte der byzantin. Literatur. S. 919.

⁷ Mommsen et Meyer. Theodosiani Libri XVI. Cum constitutionibus Sirmondianis. Berolini, 1905. 1–2, 5–6.

⁸ Cod. Theod. XVI. P. 878–879.

⁹ Гидулянов. Митрополиты в первые три века христианства. Москва, 1905. С. 200 и ел.; Он же. Восточные патриархи в период четырех первых вселенских соборов. С. 360 и ел.

¹⁰ Письмо 92 (русск. пер. VI. 198–199).

¹¹ Письмо Юстиниана II к папе Иоанну от 687 г. Ар. Mansi. XI. Col. 737.

¹² Гидулянов. Вост. патриархи, 481.

¹³ Деяния вселенских соборов Изд. Казанской духовной акад. I. 265.

¹⁴ Гидулянов. Восточные патриархи, 551.

¹⁵ Gregorii Theologi. Ep. 147, 202; Patrologia Сгаеса. Т. XXXVII.

¹⁶ Marin. Les moines de Constantinople. Paris, 1897.

¹⁷ Моя статья: Археологические памятники Сирии//Известия. VII.

¹⁸ Tillemont. Memoires pour servir a Fhistoire eccles. XV. P. 347: «II n'y a guere de saints dans I'eglise dont le nom soit aussi celebre qu'est celui de S. Symeon Stylite. Cependant 1'honneur que nous luy rendons aujourdhui n'est qu'un reste de celuy que les Fideles luy ont rendu de son vivant mesme»; см. еще р. 462.

¹⁹ De Vogue. Syne Centrale. I. P. 142; ср.: Ф. Успенский. Памятники Сирии//Известия Русского археологического института в Константинополе. VII. Моя статья: О вновь открытых мозаиках в церкви св. Димитрия// Известия. Т. XIV.

Сноски к главе XI

¹ Krumbacher. Geschichte der Byzantin. Literatur. S. 919 (2-te Ausgabe).

² Для внутренних отношений см.: Sievers. Studien zur Geschichte der romischen Kaisern. S. 489.

³ Mommsen. Ostgothische Studien. S. 245. Neue Archif der Gesellsch. 14 B. 1889.

⁴ Malchi Fragm. II ed. Dindorf. P. 397.

⁵ Malchi Fragm. 18; Comes Marcell. A. 479.

⁶ О числе шедшего в Италию войска см. соображение: Dahn. Die Konige.

⁷ Hartmann. Gesch. Italiens. I. 73.

⁸ Monumenta Germ. Histor. Auctorum antiquissimorum. 1–2; Eugippii. Vita s. Severini. C. I, IV–VI; X, XXVIII, XLIV. Эти места сохранились и поныне под названием: Klosterneuburg, Tulln, Mauer.

Сноски к главе XII

¹ Rose. Kaiser Anastasius. Halle, 1882. S. 16.

² Comes Marcellinus. P. 94//M. G. Histor. Chron. minora. Vol. XI.

³ Ζωναράς (XIV. 4) прямо говорит: Δια τάς εφόδους Βουλγάρων και των ΣκυΟών.

⁴ Лучшие известия у Иоанна Антиохийского // Fragmenta. Hist. Graecorum. V. Ар. Muller Landolfi Sagacis Additamenta. P. 365, 366. Auctor. antiquissim. 1 — 11.

⁵ Главный источник — Иисус Стилит: Chromque de Josue le Stylite ecrite vers Pan 515 — par P. Martin. Leipzig, 1876. Важно исследование: Мег ten. De bello Persico ab Anastasio gesto. Jena, 1905.

⁶ Sachau. Reise in Syrien und Mesopotamien. Leipzig, 1883. S. 396–398.

⁷ "Αγιος ό θεός, άγιος ισχυρός, άγιος αθάνατος, όσταυρωβεϊς δι' ημάς, έλέησον ημάς.

⁸ Herzog. Real-Encyclopadie. Sub. ν. χρυσάργυρον.

⁹ Подробности: Панченко Б. А. О «Тайной истории» Прокопия//Ви-зант. Временник. III. С. 496–501, 486–487.

¹⁰ Anon. Valesii 12, 57. Ар. Mommsen. Chronica minora. Vol. I. P. 322.

¹¹ Cassiodori Variae. Monumenta Germaniae Historica. Auctorum antiquissimorum. XII.

¹² Orosii VII. C. 43.

¹³ Cassiodori Variae. I. 1 (написано ок. 508 г.).

¹⁴ Variae. IX. 25.

¹⁵ D a h n. Die Konige der Germanen. Ill (die Edicte der Konige… und das goth.

¹⁶ Cassiod. II. Ep. 16; III. 43

¹⁷ Variae. II. 27.

¹⁸ Bury. A History of the later Roman Empire. I. 382

¹⁹ Theod. Lector. II. 18; Dahn. III. S. 188, n. 4.

²⁰ Gregorovius. Gesch. d. Stadt. Rom. 1869. I. 310.

Сноски к главе XIII

¹ Новое научное сочинение: Niederle. Slovanske Starozitnosti. Praha, 1903.

² «La table de Peutinger, d'apres lOriginal conserve a Vienne» — par Desjar-dino. Paris, 1879–1884.

³ Claudii Ptolemaei. Geographiae edid. Wi 1 berg. P. 200. Карта Птолемея у Niederle. I. 11. С. 376; его вывод о славянских именах на карте I, II. С. 431.

⁴ Дринов М. С. Заселение Балканского полуострова славянами. Москва, 1873; Иловайский Д. И. 1) Разыскания о начале Руси. Москва, 1876, 2) Дополнительная полемика по вопросам варяго-русскому и болгаро-гуннскому. Москва, 1886; 3) Вторая дополнительная полемика по вопросам варяго-русскому и болгаро-гуннскому. Москва, 1902.

⁵ lordanis. Getica. С. \//Ed. Mommsen. Auctor. antiquiss. V. 1. P. 62–63.

⁶ Acta SS. Oct. C. V. § 194–207; Tougard. § 110–123.

⁷ Theoph. Chronogr. Ed. Boor. I. 348, 364, 365, 432; Известия Русского археологического института. Т. VIII. 32 и ел.

⁸ Hum a n n. Ueber die Etnologie Klemasiens. Verhandl. der Gesellschaft fur Erdkunde zu Berlin. B. VII. 240–254.

⁹ Подробности в моей статье, помещенной в «Известиях Русского археологического института». Т. XIV. С. 48, 57.

ПЕРИОД II

Сноски к главе I

¹ Dahn. Procopius v. Caesarea. Berlin, 1865; Die hi. Justinien et la civilisation Byzantine au VI siecle. Paris, 1901; Панченко Б. А. О Тайной истории Прокопия. СПб., 1897; Holmes. The age of Justinian and Theodora. II. P. 605.

² Dahn. Procopius v. Caesarea. Emleitung. S. 10.

Сноски к главе II

¹ Cod. Just. 1, 27; I. I.

² Cassiodori Variae VIII, I; Auctorum antiquissimorum. XII. 231.

³ Cod. Justin. I. Tit. 27.

⁴ Diehl. L'Afrique Byzantine. 10–11.

⁵ De bello Goth. 2. P. 13.

⁶ De bello Gothico. 1. C. 8. P. 39.

⁷ De bello Goth 11. 6. P. 168.

⁸ De bello Goth. 11. 6. P. 171: Ημείς, δε Γότ3οις Βρεταννίν δλην συγχωροϋμεν εχειν, μείζω το παρά πολύ Σικελίας ούσαν και 'Ρωμαίων κατήκοον το ανέκαθεν γεγενημένην.

⁹ Главный источник: Procopius. De bello Goth. 11, 28; Hartmann. Gesch. Italiens im Mittelalter. Gotha., 1897. I. S. 286. В примечаниях к тексту — подробные указания литературы.

¹⁰ De bellp Goth. 11, 29. P. 266: Επειδή τε οι πρέσβεις εκ 'Ραβέννης προς αυτόν ΐκοντο, γράμμασιν οικείοις έπιρρώσαι τάς ξυνδήκας ήκιστα ηδελεν.

¹¹ De bello Goth. 11, 29. P. 268: βασιλέα της εσπερίας Βελισάριον ανειπεΐν έγνωσαν.

¹² De bello Goth. I, 24. P. 114.

¹³ Procopii. De bello Goth. III. 12. P. 325.

¹⁴ Procop. III. 6, 9-13. P. 301, 312, 327.

¹⁵ Hartmann. I. S. 405. Anm. 4; ср.: Прокопий. De bello Gothico. II. C. 20.

¹⁶ Hist. Arc. 18. P. 106.

¹⁷ Pauli Diaconi. II. C. 5; жалоба обращена к имп. Юстину II и его супруге Софии.

¹⁸ Zachariae a Lingenthal. lustiniani novellae Constitutiones; Bibl. Teu-bneriana. CLXIV. P. 354. A. 554.

¹⁹ Pragmat. C. XI: «lura vel leges Codicibus nostris insertas, quas in Italiam dudum misimus, obtinere sancimus… ut una deo volente facta republica legum etiam nostrarum ubique prolatetur auctoritas».

²⁰ Hartmann. Untersuchungen zur Gesch. der byzantin. Verwaltung. Leipzig, 1889. S. 46, 150.

²¹ Nov. 128., C. 16.

²² Diehl. Etudes sur 1'administr. byzantine dans I'Exarchat de Ravenne. P. 43–46.

²³ Hartmann. Untersuchungen zur Gesch. der byzantin. Verwaltung in Italien. S. 86, 87, 169.

²⁴ Vita Constant. 1. 8. II. 19; De laud. Const. C. 16.

²⁵ Diehl. lustinien et la civilisation Byzantine. P. 131.

Сноски к главе III

¹ О немецких народностях на Дунае: Zeuss. Die Deutschen und die Nach-barstamme; Mullenhof. Deutsche Altertumskunde. 2-er Band. Berlin, 1887. S. 101–103. Сочинение снабжено древними картами.

² lordanis. Getica. Ed. Mommsen; Monum. Germaniae. V. P. 63: «Sclaveni a civitate Novictunense et laco qui appellatur Mursiano usque ad Danastrum et in boream Viscla tenus commorantur-Antes vero — a Danastro extenduntur usque ad Danaprum»; Zeuss. Die Deutschen. S. 594; Mtillenhof. 11, 94.

³ Niederle. Slovanske Starozitnosti. I. Praha, 1903. 192–193.

⁴ Mtillenhof. Deutsche Altertumskunde. II. S. 379–384; Radonic. Глас. 1901. С. 204.

⁵ De В. G. III. 40. P. 450.

⁶ Ibid. P. 451.

⁷ Niederle. III. 192–193.

⁸ Hist. arc. C. 18.

⁹ Procopii. De B. Gothico. III. C. 35. P. 430, 15.Ibid. C. 38. P. 441.

¹¹ De Bello Goth. Ill, 38. P. 442: "Η πρώτη μεν θρακών των παραλίων εστί, του δε Βυζαντίου διέχει όδόν ημερών δυοκαίδεκα.

¹² Между прочим, моя книга «Первые славянские монархии». С. 8–9.

¹³ Известия. Т. X. С. 558.

¹⁴ Обзор источников и литературы в моей статье: О вновь открытых мозаиках в церкви св. Димитрия в Солу ни//Известия. XIV.

¹⁵ Acta SS. Т. LII. Octobris IV. Р. 50–209.

¹⁶ Tafel. De Thessalonica eiusque agro. Berolini, 1839.

¹⁷ Tougard. De I'histoire profane dans les actes grecs des Bollandistes. Paris, 1874. 26 2382

¹⁸ Gelzer. Die Genesis der byzantinischen Themenverfassung. Leipzig, 1899.

¹⁹ Стано]евип. Византща и Срби. Кн. прва, 1903; Кн. друга, 1906; Niederle. Slovanscke starozitnosti. II. Svaz. I. Praha, 1906.

²⁰ Schonfelder. Die Kirchengeschichte des Johannes von Ephesus. Munchen, 1862.

²¹ Есть немецкий перевод Иоанна Ефесского, принадлежащий Schonfelder, и английский: Smith. The third Parth of the Ecclesiastical History of John Bishop of Ephesus. Oxford, 1860.

²² Dindorfius. Historici grasci minores. II: Menandri fragm. 47. P. 98: Κατά δέ·τό τέταρτον έτος Τιβερίου Κωνσταντίνου Καίσαρος βασιλείας εν τη θράκτι ξυνενέχ amp;η το Σκλαβηνόν Ε amp;νος μέχρι που χιλιάδων εκατόν θράκην και αλλά πολλά ληΐσασ9αι.

²³ Chronique de Jean eveque de Nikiou. Texte ethiopien trad. Par Zotenberg. Paris, 1883 (первоначально в «Notices et Extraits». Vol. XXIV).

²⁴ Chronique de Michel le Syrien, patriarche Jacobite d'Antioche (1166–1199). Par. Chabot. T. I. Paris, 1899; сравн. места у Нидерле. II. 1. С. 204–205.

²⁵ Chronique de Jean. P. 430: «On rapporte, au sujet de 1'empire remain, que les rois de ce temps, avec des barbares, des peuples etrangers et des Illyriens, ravageaient les villes des chretiens et emmenaient les habitants captifs. Seule la ville de Thessalonique fut epargnee, car ses murs etaient solides et, grace a la protection de Dieu, les peuples etrangers ne reussirent pas a s'en emparer; mais toute la province fut depeuplee».

²⁶ Chabot. Chronique de Michel le Syrien. I. 361. 1. X. Ch. XXI: «La cruelle inimitie entre les Romains et les Perses s'etait prolongee pendant vingt ans. Les Remains furent attaques de nouveau par les peuples des maudits barbares a chevelure inculte, qu'on appelle Avares, qui s'ebranlerent et s'avancerent des extremites de 1'Orient et aussi par le peuple occidental des Esclavons…»

²⁷ Erben. Regesta. N. 1; сравн. место из письма папы Григория I. Migne. Patrol. Lat. LXXVII. Col. 1092: «De Sclavorum gente, quas vobis valde imminet, affigor vehementer et conturbor; affligor in his, quae iam in vobis patior, conturbor quia per Istriae aditum iam Italiam intrare coeperunt».

Сноски к главе IV

¹ Bury. History of the later Roman Empire. I. P. 372, 418; Noldeke. Geschichte der Perser und Araber. S. 455; Diehl. Justinien et la civilisation Byzantine. P. 209–218; Holmes. The age of Justinian and Theodora. II. P. 367, 585.

² Дестунис. Прокопия История войны с персами. I. X1II. С. 161.

³ De В. Р. I. XVII (рус. пер. с. 225).

⁴ «Персидская война» в рус. пер. с. 226.

⁵ Proccpii de В. Р. II. 2 (рус. пер. П. С. 14–15).

⁶ De В. Р. II, 3 (рус. пер. II. С. 22–23).

⁷ Diehl. Justinien. P. 380, 390.

⁸ Duchesne. Les missions chretiennes au sud de rempire//Melanges d'Archeologie et d'histoire. 1896; Diehl. Justinien. P. 393 squ.

⁹ Justiniani Novellae (ed. Zachariae a Lin gen thai. Const. XCVI, a. 538).

¹⁰ De B. P. I. 19 (рус. пер. с. 254, 260 и ел.).

¹¹ Надписи, между прочим, изданы в «Corpus Inscr. Graecarum», 8647–8649.

Сноски к главе V

¹ Ги б б о н. История упадка и разрушения Римской империи (рус. пер.). IV. С. 321 и cл.

² Ср.: Friedlander. II. Р. 64.

³ Прекрасный комментарий к этому сочинению дает Д. Ф. Беляев: Вуzantina. Очерки, материалы и заметки по визант. древностям. Кн. I и II.

⁴ Источники, литература и подробности в моей статье: Партии цирка и димы в Константинополе//Визант. Временник. Т. I.

⁵ DeB. Pers. I. 119–120.

⁶ Έπήρχοντο γαρ και τοις κατά πάλιν αρχουσι, άρξάμενοι από του Βυζαντίου (Malal. 416, 5; Theoph. 166, 28).

⁷ Malal. 416, 10; 393, 5.

⁸ Theoph. 254, 7; 279, 20; 287, 23.

⁹ Ibid. 233,11: Ό βασιλεύς εδημότευσε πολλούς καϊ επεμψεν εις το Μακρόν τείχος.

¹⁰ Procopii. De Β. Persico. 1, 24. P. 125: рус. пер. Дестуниса. 1, 324.

¹¹ Malal. LXVIII. P. 451.

¹² Procopii. De Bello Persico. I, 24, 25.

¹³ Malalae. Lib. XLIII. P. 451: Κελεύσας μηδένα διδάσκειν φιλοσοφίαν μήτε νόμους έξηγεΐσ9οα.

¹⁴ Teophanis. Ι. Ρ. 276: Έποίησεν 6 βασιλεύς διωγμό ν μέγαν κατά των Ελλήνων και πάσης αίρέσεως.

¹⁵ Diehl. Justinien. P. 564.

¹⁶ Ibid. P. 564–565.

¹⁷ loannis ep. Ephesii. Commentarii de beatis orientalibus. P. 225 (ed. van Douwen et Land).

¹⁸ loannis episc. Ephesii. Commentarii. P. 217.¹⁹ Ibid. P. 221.

²⁰ Моя статья в «Известиях института». VII. С. 93–212.

²¹ Известия института в Константинополе. VII. С. 178.

Сноски к главе VI

¹ Procopii. De В. Р. 1, 24. Р. 121. ² Agathiae. Hist. V. 7. P. 291.

³ Choisy. Histoire de Г architecture. Paris, 1899. II. P. 51.

⁴ Diehl. Justinien. P. 478–479.

⁵ Савваитов. Путешествие новг. архиепископа Антония в Царьград. СПб., 1872. С. 73 и след.

⁶ Там же. С. 57–58.

⁷ Византийские церкви. С. 113//Труды VI археол. съезда в Одессе. III.

⁸ Кондаков Н. П. Византийские церкви. С. 116–117.

⁹ Lethaby et Swainson. Sancta Sophia. P. 244–245.

¹⁰ Более подробные данные в книге: Lethaby et Swainson. P. 273, 287.

¹¹ Ebersolt. Sainte-Sophie de Constantinople. Paris, 1910. P. 25.

¹² Const. A. 535. XIV. P. 71.

¹³ Вульф. Семь чудес Византии и храм свв. Апостолов//Известия института. I. С. 35.

¹⁴ Strzygowski. Die byzantinische Wasserbehalter von K-pel. S. 215.

¹⁵ De aedifi. iis. P. 268.

¹⁶ Diehl. Justinien. P. 234–5; он же. L'Afrique Byzant. 139.

Сноски к главе VII

¹ Главные пособия: Η е у d. Histoire du commerce du Levant au Moyen-Age. Edition fran9aise par Turcy Raynaud. I, II. Leipzig, 1885–1886; Zachariae von Lingenthal. Eine Verordnung Justinian's uber den Seidenhandel aus den Jahren 540–547//Memoires de 1'Academie Imperiale de St.-Petersbourg. VII serie. T. IX. N. VI, 1865; Gelzer. Byzantinische Kulturgeschichte. Tubingen, 1909.

² В первый раз Пальмирский тариф открыт и издан князем Абамелек-Лазаревым: Пальмира, археологическое исследование. С.-Петербург, 1884. В Россию тариф перевезен с разрешения султана Абдул-Гамида по ходатайству императорского российского посла в Константинополе и при участии института. См. в моей статье: Археологические памятники Сирии. С. 123//Известия. Т. VII.

³ Amm. Marcellini. XIV, 3; XXIII, 3; Cod. Justinianus IV. 63, de commerciis. «Mercatores tarn imperio nostro quam persarum regi subjectos ultra ea loca, in quibus foederis tempore cum memorata natione nobis convenit, nundinas exercere minime oportet, ne alieni regni scrutentur arcana. Nullus igitur imperto nostro subiectus ultra Nisibin, Callinicum et Artaxata emendi sive vendendi species causa proficisci audeat…»

⁴ Procopii. Hist. Arcana. C. 25. P. 141: Αίτιώμενοι μείζον μεν ή πρότερον εν χρόνω τω παρόντι υπέρ αυτής καταβάλλεσ9αι το τίμημα Πέρσαις, πλείω δε νυν τα δεκατευτηρια είναι εν γη τη 'Ρωμαίων.

⁵ Procopii. Histona Arcana. С. 25. P. 138.

⁶ Migne. Patrologia Graeca. T. LXXXVIII. Col. 72.

⁷ Ibid., col. 445, 449 и др.

⁸ Cosimo Stornajolo. Le miniature della topografia Christiana di Cosma Indicopleuste. Milano, 1908. P. 6.

⁹ Migne. Col. 448.

¹⁰ Ibid. Col. 73: Δια της ζώσης φωνής παραλαβών υπό του 8ειοτάτου ανδρός και μεγάλου διδασκάλου Πατρικίου…

¹¹ Stornajolo. Le miniature della topografia cristiana. P. 10–11.

¹² Migne. Col. 397.

¹³ Gelzer. Byzantmische Kulturgesch. Tubingen, 1909. S. 109.

¹⁴ Migne. T. 88. Col. 448–449. Это описание знаменитого острова Тапро-вана, который у Косьмы назван ή Σιελεδίβα.

¹⁵ Migne. Col. 441.

¹⁶ Ibid. Col. 449: Ot δε κατά τόπον βασιλείς της Ινδικής.

¹⁷ Gelzer. Bysant. Kulturgeschichte. S. 120.

¹⁸ Πρόλογος ά. Col. 53.

¹⁹ Cosimo Stornajolo. Le miniature. P. 16–17.

²⁰ "Οθεν ακριβώς κατέγραψα (Migne. Col. 441, 444).

²¹ Migne. Col. 88: Ταύτα δε παραλαβών εκ τοδ 9είου ανδρός, ήτοι καί αυτής της πείρας, έσήμανα.

²² Ibid. Col. 400.

²³ Kondacoff. Histoire de 1'art byzantin. P. 139–140.

Сноски к главе VIII

¹ Codex Gregorianus, Hermogenianus, Theodosianus.

² Krueger. Hist, des sources du droit romain. P. 448; Diehl. Justinien. P. 248–267.

³ lustiniani Novellae. Ed. Zachariae a Lingenthal//Bibl. Teubner. Nov. XVI. P. 93.

⁴ Ουκ αυτό δίδωσι μόνον όσον προφάσει των καλουμένων έπενοήΟη σουφφραγίων. Const., XVI. Ρ. 95.

⁵ Ibid. Ρ. 102: Και ούτως άρχοντες των υπηκόων ως αν πατέρες των υιών, άγατώντες μεν αυτούς ανεύθυνους οντάς…

⁶ Ibid. P. 106.

⁷ Nov. XXIII (24). Ρ. 152.

⁸ Ibid. Ρ. 153: Έπιτρέψαντές τε αύτοΐς καί τα πολιτικά διοικεϊν καί τα περί των νόμων γράφειν.

⁹ Ibid.: Τάξει δε χρήσ9αι μια ταξεωτών εκατόν.

¹⁰ Ibid. Ρ. 157: Καί πάντα εξει τα της αρχής παράσημα.

¹¹ Ibid. P. 158: Και μήτε τάς πόλεις στασιάζεσΟαι συγχωρεϊν, μήτε τους κωμήτας άπαυ9αδιάζεσ9αι προς το δημόσιον.

¹² Nov. XXXI (28). Р. 191.

¹³ Ibid. P. 192.

¹⁴ Nov. XXXIII. P. 206.

¹⁵ Nov. XLV(31). P. 277.

¹⁶ Ibid. P. 200.

¹⁷ Nov. XCVI. A. 538. P. 529.

¹⁸ Diehl. L'Afrique byzantine. P. 117, 453.

¹⁹ Nov. XCVI. P. 529: Oi παγάρχοι.

²⁰ Nov. XCVI. P. 545: Εν r) πυκττί άπεγράψατο τον του έξαγωγίου τίτλον εκφέροντα διαφόροις αίτίαις χίλιους χρυσούς ούτως. Точная цифра восстановляется на основании дальнейшего текста.

Сноски к главе IX

¹ Boecking. Dom. Ulpiani Fragmenta. Lipsiae, 1855.

² Savigny. Vermischte Schriften. II, 205 и след.; Mommsen. Syrisches Provinzialmass und Romischer Reichskadaster//B журнале «Hermes». Berlin, 1869. Ill, 429.

³ Vermischte Schriften. 70. Обращение Сидония к Майориану: «Geryones nos esse puta, monstruumque tributum. Hie capita, ut vivam, tu mihi tolle tria».

⁴ Ibid., 212–213. Моммсен (в «Hermes». III. 431) со всею решительностью стоит за идеальную гуфу: «Das iugum ist kein Flachenmass, sondern — die fur die Grundsteuer verwendete Einheit einer zu 1000 Goldstucken abgeschatzten Bodenflache, auf welche je nach den verschiedenen Bonitirungsclassen 5, 20, 40, 60 Jugera an Flachenraum entfielen».

⁵ Bruns und Sachau. Syrisch-Romisches Rechtsbuch. Leipzig, 1880; Sachau. Syrische Rechtsbucher. Berlin, 1907–1908. I, 11.

⁶ Первоначальный перевод и толкование этого места в издании Brunns und Sachau (§ 121. S. 37) подверглись некоторым дополнительным объяснениям в новом издании: Sachau. Syrische Rechtsbucher. S. 135.

⁷ Marquardt. Romische Staatsverwaltung. II. S. 237.

⁸ Подробности в моей статье: Следы писцовых книг в Византии//В «Журн. Мин. Нар. Просвещения». Янв. 1884.

⁹ Novella CLI1 (128). Р. 276.

¹⁰ Υπέρ εκάστου ίούγου, ή ίουλίων η κεντουρίων — чтение второго термина весьма сомнительно.

¹¹ Nov. XXI (17). P. 137.

¹² Nov. XXI. A. 535. P. 145: άπαν όσον απορον της επαρχίας έστϊ, τοϋτο ταΐς εκείνων κτήσεσιν επιζήσεις — это место допускает разные толкования. Очевидно, речь идет об επιβολή.

¹³ Zachariae a Lingenthal. Geschichte des griechisch-romischen Rechts. III. Aufl. S. 229 squ.

¹⁴ Выражения όμόκηνσα и όμόδουλα не могут считаться разъясненными. Nov. CLII. Р. 279.

¹⁵ Панченко Б. А. О «Тайной истории» Прокопия. С. 140–143.

¹⁶ Zachariae. Op. cit. S. 232.

¹⁷ Общее значение вопроса оценено, между прочим, в статье г. Бороздина, помещенной в журнале «Термес», № 4 и 5 за 1909 г.

¹⁸ Самое капитальное сочинение: Mitteis. Zur Geschichte der Erb-Pacht im Alterthum//Abhandl. Sachs. Ges. der Wissensch. XX. Leipzig, 1901; Pauly. Real-Ekcyclop. V, 2. S. 2514; Энциклопедич. словарь Брокгауз-Ефрон. Т. 80. Ст. 785.

¹⁹ Novella XV (7). P. 75.

²⁰ Ibid. P. 85: Επί τούτοις έμφυτευτικήν συγγραφήν εις αυτόν γίνεσ amp;αι κατά το σχτ\μα…

²¹ Nov. CXLVI1I (120). Ρ. 246.

²² Ibid. Ρ. 247: Επί τινι ποσότητε ταΰτα εις έμφύτευσιν διδόναι.

Сноски к главе X

¹ Gfrorer. Byzantinische Geschichten. II. S. 361–362.

² Acta Sanctorum. Octobris. T. IV. Miracula.

³ § 166: Ό των αυτών Σκλαβίνων εξαρχος, τοΰνομα Χάτζων. Acta SS. § 169; Tougard. § 46. Acta SS., § 177; Tougard. Acta SS., § 180; Tougard § 52. § 35.

Acta SS. Oct. IV. § 185. P. 173; Tougard. § 65. P. 148. Tougard. § 76.

⁹ Ibid. § 110.

¹⁰ Erben. Regesta. № 1; Migne. Patrol. Lat., LXXVII. Col. 1092: De Sclavorum gente, quae vobis valde imminet, affligor vehementer et conturbor; affligor in his, quae iam in vobis patior, conturbor quia per Istriae aditum iam Italiam intrare coeperunt.

¹¹ Theophanes. Ed. de Boor. P. 300: Ηράκλειος δε ό βασιλεύς ευ ρε παραλελυμένα τα της πολιτείας 'Ρωμαίων πράγματα' την γαρ Εύρώπην οι "Αβαρες ήρήμωσαν και την Άσίαν οι Πέρσαι. — Общественный факт, что авары воевали вместе со славянами.

¹² Pauli Diac. IV. 40: Hoc anno Sclavi Histriam interfectis militibus la-crimabiliter depraedati sunt.

¹³ Isidori Hispalensis episcopi Chronicon//Migne. Patr. Lat. LXXXIII. Col. 1056: Heraclius quintum agit imperii annum. Cuius initio Sclavi Graeciam Romanis tulerunt, Persae Syfiam et Aegyptum.

¹⁴ Eand. Anecdota Syriaca, Thomas presbyter. Vol. I. Eugduni Bat. 1862. P. 115: Slavi Cretam ceterasque insulas invasere.

¹⁵ Pauli Diaconi. Hist Eongobard. IV. P. 44//Mon. Germ. Hist., Scriptores rerum Eangob, et Ital., ed. Bethmann et Waitz. Hannov., 1878. P. 135: Venientes Sclavi cum multitudine navium non longe a civitate Seponto castra posuerunt.

¹⁶ В высшей степени пикантное место дают «Acta SS.», § 190: Τους 9αλαττίους πλοτήρας τους έπΐ παρακρμιδη καρπών εν ττ(βασιλευούσή άνιόντας πόλει πάμπολλους έκπορΟήσαντες, από τε των νήσωγ καί της στενής δαλάττης και των έπΐ το Πάριον και Προκόννησον τόπους και αυτούς τους είς το τελωνείον άμα των πλοείμων αΐχμαλωτίσαντες…

¹⁷ Schlumberger. Sigillographie de ['empire byzantin. P. 197–198.

¹⁸ Miracula. Eib. IE § 158.

¹⁹ Ibid.: "Ασπερ κατεσκεύασαν εκ μονοδένδρων γλυπτάς νήας, απείρους τον αριθμόν υπάρχουσας, κατά το προς 9άλατταν κατεστρατοπέδευσαν μέρος… Ясно, что упомянутым в житии славянским племенам принадлежал морской берег в Македонии!

²⁰ Tougard. § 86. Р. 166.

²¹ Ραλλη-Ποτλη. Σύνταγμα των 9είων καί ιερών κανύνων. V. Ρ. 72.

²² Τ he ο ph. Chronogr. P. 561.

²³ Echos d'Orient. № 77. Juillet 1909; Vailhe. Projet d'alliance turcobyzantine au VI s.

Сноски к главе XI

¹ Finlay. History of Greece. I. 298.

² Acta Sanct. Octobris. IV. P. 132.

³ Theophilacti Simocattae. Ed. Bonnae. P. 36.

⁴ Finlay. I. 298.

⁵ Theophanis. Chronogr. 251, 25: Αγοράσας σώματα εθνικών κατέστησε στράτευμα είς δομα ίδιον, άμφιάσας καί καΟοπλίσας αυτούς χιλιάδας ιέ.

⁶ Theoph Ρ. 267, 32: Ειρήνης δε βαρείας την άνατολήν καταλαβούσης άβαρικός επί την Εύρώπην έκύμαινε πόλεμος'δια τούτο ό Μαυρίκιος τάς δυνάμεις από ανατολής επί την θράκην μετήγαγεν.

⁷ Ibid., 233: Εύρόντες^ δε του τείχους του Άναστασικοϋ τόπους τινάς πεπτωκότας εκ των σεισμών, είσελ9όντες ήχμαλώτευσαν…

⁸ Ibid.: Ό βασιλεύς έδημότευσε πολλούς και Ιπεμψεν είς το μακρόν τείχος.

⁹ Ibid., 254, 5.

¹⁰ Ibid., 254, 6: Ό δε βασιλεύς τα του παλατιού στρατεύματα έξαγαγών της πόλεως και τους δήμους φυλάττειν τα μακρά τείχη έκέλευσεν.

¹¹ Ibid., 279, 17.

¹² Ibid., 279, 18–19.

¹³ Ibid., 278, 33: Φασϊ δε τίνες τον Μαυρίκιον υπο8έσ9αι τω Κομεντιόλω

όπως το ρωμαϊκό ν στράτευμα παραδώση πολέμοις δια τάς αταξίας αυτών. ^ι

¹⁴ Ibid., 280, 7.

¹⁵ Theoph. Ed. de Boor. P. 282–288.

¹⁶ Theophyl. Hist. VIII, 7. P. 327, 15.

¹⁷ Theophyl. VIII. 7. P. 327, 12: Και τους δημάρχους είσκαλεσάμενος προς τα βασίλεια έπυνδάνετο των δημοτεύοντων επί λεπτού τον άρι9μόν.

¹⁸ Fin1ау. History of Greece 1, 302; В u г у. A History of later roman empire. 1 1, 86.

¹⁹ Ed. de Boor. P. 280.

²⁰ Theoph. 287, 7: Και έπϊ άσπίδος τούτον (т. е. Фоку) ύψώυαντες εύφήμησαν εξαρχον.

²¹ Ibid. VI, 2. P. 243–244.

²² Chronicon paschale. P. 699: Αναφαίνονται πλοία ικανά κατά το στρογγυλοϋν καστέλλιν.

ПЕРИОД III

Сноски к главе I

¹ Theoph. Chron. 302–303; Ramsay. The Hist. Geography of the Asia Minor. 1, 187 и др.

² Migne. Patrologia graeca. T. LXVI. Col. 1050.

³ Malalas. 429. 16; Theoph. 175, 7; Cedreni. 1, 643, 20.

⁴ To Αρμενίων δίστατον και πολυπλανές, ар. Zachariae a Lingenthal. lus III. 290.

⁵ Edict. XIII. C. I.

⁶ Лучшее об экзархате у Diehl: Etudes sur I'administration byzant. dans 1'exarchat de Ravenne. 568–751.

⁷ Theoph. 287,7.

⁸ De Thematibus. I. P.

⁹ Ibid. P. 12.

¹⁰ Diehl. L'origine du regime des Themes («Extrait des Etudes d'hist. Dediees a Monod»); Gelzer. Die Genesis der Byzantin. Themenverf. Leipzig, 1899.

¹¹ Этому вопросу посвящено нами исследование в «Известиях Русского археологического института». Т. VI: Военное устройство Визант. империи.

¹² De Cerim. 657–658. 18.

Сноски к главе II

¹ Nicephori arch. Const. Opuscula hist. Ed. de Boor. P. 24, 10: Έπανέοτη Κοϋβρατος δ ανεψιός Όργανα δ των Ουνογουνδούρων κύριος τω των Άβάρων χαγάνω…

² Ibid. P. 33, причем назван Κοβράτος в достоинстве хана.

³ Chronique de Jean eveque de Nikiou, texte ethiopien. Trad, par Zotenberg. Paris, 1883.

⁴ Ibid. P. 400: «Koubratos.chef des Huns, neveu d'Organa».

⁵ Thepphanes. Ed. de Boor. P. 357, 12: Κροβάτου του κυροΰ της λεχδείσης Βουλγαρίας τον βίον μεταλλάξαντος.

⁶ Acta SS. § 185; Tougard. § 70.

⁷ ActaSS. § 198; Tougard. § 113.

⁸ Известия Русского археологического института. Т. X. С. 545.

⁹ Theophan. 433; 497, 19. Следует принять в соображение и разночтения: Κομέρσιος Cormesus. За указание развалин этого имени приносим благодарность г. К. Шкорпилу.

¹⁰ Tougard. § 121: Ό αυτός Μαύρος συν των μετ' αύτοΰ αποφυγών τα του 3εοστέπτου βασιλέως κατέλαβεν ϊχνη, έκεΐσε δεχθείς καϊ αρχών χρηματίσας.

¹¹ Erben. Regesta. I; Migne. Pair. lat. LXXVII. Col. 1092.

¹² Niederle. Slovanske Starozitn. II. 1. P. 223–224.

¹³ Ibid. II. 1. 278.

¹⁴ De admin, imperio. C. 29–30. Ed. Bonnae.

¹⁵ Ibid., C. 29: Εύρον ε'9νη σκλαβενικά άοπλα οντά, ατινα και αβαροι έκαλοΰντο. И далее σκλάβοι οί και "Αβαροι.

¹⁶ В первый раз эта мысль проведена у Racki, см.: Niederle. II. 1. S. 256, 261.

¹⁷ Archiv fur Slavische Philol. XVII. S. 56, 85.

¹⁸ Бартольд. Зап. Имп. Ак. Наук. I. П. 4 (1897); Туманский. Записки Восточн. отдел. Императ. Русского археол. общества. Т. X. 1897.

¹⁹ Этому вопросу посвящена моя статья в «Известиях Русск. археол. института». Т. XIV. 1. С. 44–58.

²⁰ Хроника Фредегара изд. в «Mon. Germ. Hist.». Vol. II, и «Conversio Carantanorum». Ibid., XIII.

²¹ Krusch. Neues Archiv der Cesellsch. fur altere deutsche Geschichtskunde. VII. 1882; Погодин. Из истории слав, передвижений. С. 152–154.

²² Прокопий. De В. Goth. IV.

Сноски к главе III

¹ Gelzer. Leontios v. Neapolis. Leben des heil. Johannes der Barmherz. S. 23.

² Георгий Писида. Ираклиада. II. 109, 120.

³ The о ph. 303, 9: Κατά τάς λεγομένας Πύλας.

⁴ Gerland. Die persichen Feldzuge. 28–29//Byzant. Zeitschr. III. 2.

⁵ Hilprecht. Die ausgrabungen in Assyrien und Babylonien. Leipzig, 1904; I Kapitel.

⁶ Theoph. 318, 2.

⁷ Кулаковский и С они и. Аммиан Марцеллин. Кн. XVIII. 7. Киев, 1906–1908. С. 223.

⁸ Theoph. 322,20.

⁹ Chron. pasch. I. P. 729, 15.

¹⁰ Theoph. 324,20.

¹¹ Известия инст. VI. Hieria.

Сноски к главе IV

¹ Theoph. Ed. de Boor. P. 342, 10.

² Herzog. Realencyklop. XIII, 402: Monotheleten.

³ Проф. Шестаков. Папа Мартин I в Херсоне//Труды XIII археологического съезда в Екатеринославе. II. С. 136.

⁴ Παπαρρηγοπουλος. Ιστορία. III. P. 357.

⁵ Theoph. Chronogr. Ed. de Boor. P. 353: Ό δε προλεχθεΐς Κωνσταντίνος… διήρεις ευμεγέθεις κακκαυοπυρφόρους και δρόμωνας σιφωνοφόρους κατεσκεύασε. Ниже у Феофана читается важное место о положении дворца Евдома на берегу Мраморного моря.

⁶ Theоph. P. 354, 14: Τότε Καλλίνικος αρχιτέκτων από Ηλιουπόλεως Συρίας προσφυγών τοϊς 'Ρωμαίοις πυρ 9αλάσσιον κατασκευάσας τα των Αράβων σκάφη ένέπρησε και σύμψυχα κατέκαυσεν.

⁷ Μansi. Concilia. XI. Col. 195; Hefele. Conciliengesch. III. S. 249; Hartmann. Gesch. Italiens. II. S. 258.

⁸ Λαμπρός. III. P. 752; Bury. II. 320.

⁹ Бертье-Делагард. Как Владимир осаждал Корсунь // Изв. отд. русск. языка и слов. Имп. Ак. Наук. XIV. Кн. I; Шестаков. Памятники христианского Херсониса. III. С. 30 и след.

¹⁰ Nicephori. Breviarium. 40.

¹¹ Nicephori. 41: Έκλιπαρών — εί ζώντα Ίουστινιανόν ή την κεφαλήν αΰτω έκπέμψαι.

¹² Раскопки Русского археологического института в Константинополе// Известия. Т. X.

¹³ Псал. 91, 13.

¹⁴ Theoph. 368, 16: Έκέλευσε Στεφάνω τω πατρικίω και στρατηγώ νυκτός άποκτεΐναι τον δήμον Κωνσταντινουπόλεως, αρ'ξασΟαι δε από του πατριάρχου.

¹⁵ Theophanes. 376; Nicephori. 44.

¹⁶ Nicephori. 44: 'Εκ τε των στρατιωτικών καταλόγων, έτι δε καϊ του γεωργικού και των βαναοσικών τεχνών, των τε εκ του συγκλήτου βουλής και του της πόλεως δήμου.

¹⁷ Theoph. 379, 23: Δια του κριοΰ τον λεγόμενον Κεντηναρήσιον πϋργον καταβαλόντος. Ср. такого же наименования башню в Никее//Известия инст. III. 180.

¹⁸ Gregorovius. II. 182–199.

Сноски к главе V

¹ Pauli Diaconi. 11, 32. Post cuius mortem Langobardi per annos decem regem non habentes sub dicibus fuerunt; Hartmann. Geschichte Italiens im Mittelal-ter. 11; 1 Halfte. Gotha, 1900.

² Hartmann. Untersuchungen zur Geschichte der Byz. Verwaltung in Italien. S. 8; Diehl. Etudes sur I'administr. byzant. dans 1'Exarchat de Ravenne. P. 6–22.

³ Migne. Patrol. Lat. LXXII. Col. 703.

⁴ Diehl. L'exarchat de Ravenne. P. 174, 175.

⁵ О папе Григории обширная литература. Укажем: Lau. Gregor I nach seinem Leben. 1845; Hartmann. Gesch. Italiens. II. I. S. 120. На русском: Успенский Ф. Церковно-полит. деят. папы Григория. Казань, 1901.

⁶ Migne. Patr. lat. LXXIV, 1010. Lib. 11. Horn. VI; Gregorovius. Geschichte der Stadt Rom. II. S. 42–45.

⁷ Gregorovius. Geschichte der Stadt Rom. II. S. 59–60.

⁸ Epist. IV, 24. Так, папа поручает диакону Григорию: «Propterea experien-tiae tuae praecipimus ut de vita et actibus ipsius (речь идет об епископе) subtili indagatione studeat perscrutari… ad nos eum cum scriptis tuis de his, quae in veritate cognoveris, omni modo sub competenti cautela transmitte.»

⁹ Разбор вопроса в книге Успенского: Церковно-политич. деятельность папы Григория. С. 208 и ел.

¹⁰ Migne. LXXVn. Epistol. Lib. XIII. Epist. XXXI.

¹¹ Edictum Rotharis. Ed. Bluhme. Mon. Germ. Разбор эдикта: Hegel. Gesch. der Stadteverfassung in Italien. I. S. 386; В runner. Deutsche Rechtsgesch. I; Hartmann. Gesch. Italiens. II. 2, 1. Кар.

¹² Edictum. § 194. Si quis cum ancilla gentili fornicatus fuerit, componat domino elus solidus XX, et si cum Romana XII sol.

¹³ Gregorovius. II. S. 150 squ.

¹⁴ Liber pontificalis ecclesiae Romanae. Ed. Duchesne. Paris, 1886.

Сноски к главе VI

¹ Bury. The Chronological Cycle of the Bulgarians//Byz. Ζ. Β. XIX. S. 127; Marquardt. Известия Института. Т. XV.

² В игу. Byz. Z. XIX. I, 137.

³Theoph. P. 357.

⁴ Ibid. P. 358: Τον "Ογλον καταλαβών βορειοτέρους του Δανουβίου ποταμούς μεταξύ τούτων κάκείνων ωκησεν.

⁵Προφ. Златарский. Период, списание. Кн. 63. С. 326–327.

⁶ Известия Русского археологич. института. Т. X. С. 517, 558.

⁷ Там же. Абоба-Плиска с альбомом.

⁸ Известия Русского археологич. института. Т. VIII. С. 28 и ел.

⁹ Nicephori pair. P. 47. Ed. de Boor.

¹⁰ Hamart. ed. Muralt. P. 622.

¹¹ Theoph. P. 382; Niceph. P. 48.

¹² Theoph. P. 497.

^:13Ibid. P. 497, 19: Αι (σπονδαϊ) τους ορούς περιεϊχον από Μηλεώνων της Θράκης.

¹⁴Известия. Τ. Χ. С. 503 и ел.; Златарский. Период, списание. Кн. 63. С. 490; Иречек. Путеш. по Болгарии. С. 682.

¹⁵ Известия. Т. X. С. 77.

¹⁶ Там же. С. 193.

¹⁷ В болгарском журнале «Ми на л о» [Кн. I] г. Баласчев дает исследование этого вопроса.

¹⁸ Миллер В. Экскурсы. С. 222.

¹⁹Radloff. Die altturk. Inschr. II. 138.

²⁰ Известия. X. С. 206 и след.

²¹Theoph. 358, 15.

²² Ibid. 359,17: Κυριευσάντων δε τάς λεγομένας επτά γενεάς υπό πάκτον οντάς. По отношению к македонским славянам места разобраны в «Известиях». Т. XIV. С. 54.

²³ Ibid. 366, 1.

²⁴ Болгарский журн. «Мина л о». Кн. 2. С. 205 и cл.

²⁵ Marquart. Osteurop. und ostasiatische Streifzuge. S. 204–205.

²⁶ Jaffe. Regesta pontif. Romanorum. I. P. 360; Migne. Pair. lat. T. 119. Col. 978.

Сноски к главе VII

¹ Theoph. 352, 368, 378, 380, 383 и др. (Ed. de Boor).

² Bury. A history of later Roman empire. II. P. 339; Diehl. LOrigine du regime des themes. Paris, 1896; Gelzer. Die Genesis der byzant. Themenverf. Lpz., 1899; Успенский. Известия Русского археол. инст. в Константинополе. VI. 154.

³ De Thematibus. P. 12.

⁴ Bibl. geohraphorum. Ed. de Goeje. Pars VI. Lugduni Batav., 1889. P. 196.

⁵ De adm. imp. 225, 14. Место важно для доказательства территориального характера военных терминов. О местности Κόμματα см.: Ramsay. The Histor. Geography of Asia Minor. P. 216, 227.

⁶ Dе Cerim. 663, 3.

⁷ Theoph. Chronogr. 469, 9.

⁸ Известия. Т. IV. Ст. г. Баласчева.

⁹ Лучшее место: De Cerim. 663, 15; у Генесия упоминается: Εν τω Χαρσιανοΰ 9έματι μεράρχης ό Μαχαίρας (Ρ. 97).

¹⁰ Ducange. Glossarium graecitatis. S. v.: Μεράρχαι, τουρμάρχης. Рукопись Московской Синод, библиотеки (архим. Владимира № 436). Fol. 271.

¹¹ De Thematibus. 17, 14.

¹² De Cerim. 666–667.

¹³ Вена. Cod. philos.-philol. LV. Fol. 171.

¹⁴ Ibid. XXIV. Fbl. 278.

¹⁵ Моск. Синод, библ. Cod. 436. Fbl. 127 v. (по каталогу архим. Владимира): Των καβαλαρικών διατάξεων οι αρχηγοί έχέτωσαν βάνδα τα δε βάνδα αυτών είναι ανά άνδρας πεντήκοντα; Fol. 128 г.: φοΰλκον — βάνδα τρία ήτοι άνδρες 150: Fol. 129 г. 10 банд — 500 человек.

¹⁶Leo. Tactica. Q. 4, § 30: "Εστί δε ή του στρατηγού προέλευσις εις τινας άρχοντας διαιρούμενη οίον τον τε κομητα της κόρτης αύτοΰ κ3Ϊ τον του δέματος δομέστικον.

¹⁷ De Cerim. 489. 3, 17. 20.

¹⁸ Genesii. Regum. I. P. 10, 13.

¹⁹ Lex Ripuariorum. Tit. 88.

²⁰ Zachariae v. Lingenthal. Geschichte des Griechisch-Rom. Rechts. XIV: Ό χαρτουλάριος προς την του στρατού καταγραφήν; ср.: Ducange. Glossarium Latinit. S. v. chartularii (со ссылкой на «Тактику» Льва. С. 4, § 31).

²¹ Ducange. Glossar. graecitatis. S. v.: Δομέστικος του δέματος ος μετά κόμητος κόρτης είς την προέλευσιν του στρατηγού τέτακται.

²² De Cerim., 663, 6: Δρουγγαροκόμητες 64, έχοντες οι αυτοί δρουγγαροκύμητες οί μεν ανά στρατιωτών 2, οί δε ανά 3.

²³ Εν δε εκαστον βάνδος 'εχέτω το ίδιον φλάμουλον… 'έχειν δε καί τα φλάμουλα τα γνωρίσματα από στοιχείων.- Cod. Моск. Син. б. № 436. Fol. 129 ν.

²⁴ Моск. Син. библ. Cod. 260. Fol. 269 ν.: οί κένταρχοι εφεξής δε οί δέκαρχοι, ήγουν οί πρώτοι των λεγομένων άκιών.

²⁵ Ducange. Glossar. graecitatis. S. v.

²⁶Leonis. Tactica: "Εκαστος τουρμάρχης άφοριζέτω ίδιον μανδάτορα προς το μη παραμένειν αυτόν είς την κόρτην του στρατηγού; Clossar. S. ν. Μανδάτωρες.

²⁷ De Cerim. 738, 5. Протомандаторы в тексте Константина пропущены, их место должно быть там, где стоят протомандаторы экскувиторов, т. е. р. 738, 10.

²⁸Malalas. 429; Theoph. 175; Cedreni. 643.

²⁹ Упоминается в 669 г. и в письме Юстиниана II к папе: Mansi. XI. 737; Gelzer. Die Genesis. 10, 20 и др.

³⁰ Пока лучшее место о гражданской администрации фемы находится yZachariae. Geschichte des griechisch-romischen Rechts. 2-е Aufl. S. XIV.

³¹ Тheоph. Ed. de Boor. P. 480, 1; 486, 10.

³² Theoph. 480, 1.

³³ Theoph. 486, 10.

³⁴ Что таково было потом войско, об этом у Феофана (490, 5).

³⁵ Моя статья о вновь открытых мозаиках в церкви св. Димитрия//Известия института. XIV. 57–58.

³⁶Theoph. 348.

³⁷ Sachau. Reise in Syrien und Mesopotamien. S. 70; Известия института. VIII. 28 (ст. Б. А. Панченко).

³⁸ Theoph. Р. 364.

³⁹ Constantini. De Cerimoniis. 666, 669.

⁴⁰ Constantini. De Cerimoniis. II. C. 49; Панченко Б. А. в «Известиях института». VIII, 51 и сл.

⁴¹ Памятники славян в Вифинии VII в.//Ст. Панченко Б. А. в «Известиях». VIII. 25: Των άνδρας δόντων Σκλαβόων της Βιδυνών επαρχίας.

⁴² Zachariae. Geschichte des griechisch-romischen Rechts. 2. Aufl. S. 525; Καλλιγά. Μελέται καί λόγοι. 183–304; Васильевский. Журн. минист. народного просвещения. Март, 1879; Успенский, в том же журнале, август, 1885.

⁴³ De Cerimoniis. 695, 14.

⁴⁴ Новеллы изданы: Zachariae a Lingenthal. Jus Graeco-Romanum. III. В русском переводе они читаются в статье Васильевского: Ж. М.Н. просв. Март, 1879.

⁴⁵ За подробностями отсылаем к указанной выше литературе вопроса.

⁴⁶ Theoph. Chronogr. 251,25: Ό δε βασιλεύς Τιβέριος άγοράσας σώματα έ9νικών κατέστησε στράτευμα εις όνομα ίδιον άμφιάσας και κα9οπλίσας αυτούς χιλιάδας 15.

⁴⁷ Malala. Chronogr. 429, 16: Theoph. 175, 7.

⁴⁸ Mansi. Concilia. XI. Col. 737.

⁴⁹ Diehl. LOrigine des themes. P. 55.

⁵⁰ Gelzer. Die Genesis der Themenverfassung. S. 65–67.

Сноски к главе VIII

¹ Sprengel. Das Leben u. die Lehre d. Μ.; Μu 11 er. Der Islam im Morgemmd Abendlande. I. S. 23–24; Lebon Gustav. La civilisation des Arabes. Chap. Ill; Крымский. История мусульманства. Ч. I, II.

² Lebon G. La civilisation des Arabes. P. 67.

³ Miiller. S. 50–51.

⁴ Der Islam. S. 71.

Сноски к главе IX

¹ Weil. Geschichte der Chalifen. Mannheim, 1846. I. S. 37.

² Gesch. der Chalifen. I. S. 104.

³ Bury. I. 268–269.

⁴ Diehl. L'Afrique Byzantine. I. Paris, 1896. P. 36 squ.

⁵ Ibid. P. 469.

⁶ Ibid. P. 529–530.

⁷ Ibid. P. 540.

⁸ Weil. Geschichte der Chalifen. S. 110.

⁹ Имеется в виду, главным образом, жизнеописание св. Максима; Migne. Patrologia. Т. ХС и XCI. Р. 459 и след.

¹⁰ Diehl. L'Afrique Byzantine. P. 574.

¹¹ Ibid. P. 590–591.

¹² Theoph. Chron. P. 347; В u г у (p. 292) толкует это место, но неубедительно.

¹³ Theoph. Chronogr. 354.

¹⁴ Theophanis. P. 356, 2.

ИКОНОБОРЧЕСКИЙ ПЕРИОД

Сноски к главе I

¹ Theoph. Р. 387: Έλ9έ ούν προς αμας καϊ δις λαλήσωμεν τα προς είρήνην.

² Τ he ο ph. Chron. P. 390. Таковы места поблизости Амория: Μασαλαιός, θεοδοσιανά, Άκροϊνός. См.: Ramsay. The Historical Geogr. of Asia Minor. Index.

³ Weil. Gesch. der Chalifen. 1. S. 567.

⁴ Т he о ph. P. 395, 14: Μηδέν δε παρά Λέοντος δεξάμενος καϊ γνούς ότι ένεπαίχ9η υπ' αύτοΰ.

⁵ Theoph. P. 397, 14.

⁶ Λαμπρός. Ιστορία της Ελλάδος. III. 729.

⁷ См.: Bury. A. History of the later Roman Empire. I. 405.

⁸ Dahn. Die Konige der Germanen. VI. 2-е Aufl. S. 686; Fournel. Les Berberes. Etude sur la conquete de i'Afrique. I. 238; Muller. Der Islam. I. 424 и ел.; Leclercq. L'Espagne chretienne. Paris, 1906. P. 360; Huart. Histoire des arabes. Paris, 1913. Vol. II. P. 134 squ.

⁹ Theoph. 405–406.

Сноски к главе II

¹ Для иконоборческого вопроса укажем: Gfrorer. Byzantinische Geschich-ten. II; Schwarzlose. Der Bilderstreit. Gotha, 1890; Успенский Ф. Очерки по истории византийской образованности. СПб., 1891. Прекрасный обзор литературы и фактический материал у Hefele-Leclercq. Histoire des Conciles. T. III. Paris, 1910. P. 601.

² Theoph. P. 399, 25: Έποίησε δε και επιστολή ν δογματνκήν προς Λέοντα τον βασιλέα.

³ Theophanes. P. 399, 401–402.

⁴ Migne. Patrol. Τ. 95. Col. 373, 376, где между прочим упомянуты монтанисты.

⁵ Успенский Ф. Очерки по истории визант. образованности. С. 205–211. Он же. Синодик в неделю православия (отд. отт. С. 41–43); Попруженко М. Г. Козма пресвитер//Известия Р. А. института. Т. XV. С. 124.

⁶ Theoph. Р. 404.

⁷ Mansi. Concilia. XII. P. 959; Hefele. Conciliengesch. III. 376–404 (франц. пер. Leclercq. III. P. 632).

⁸ Hartmann. Gesch. Italiens. II. 2-е Halfte. S. 118, и в другом соч.- Unter-suchungen. S. 131-отрицает подлинность письма.

⁹ Migne. Patrol. Lat. Т. 94. P. 1271.

¹⁰ Siffert Me. Dialogue between a Christian and lew. Marburg, 1889. Перечень антииудейских сочинений: 1, 12–27.

¹¹ Theoph. P. 405.

¹² Migne. Patrol. T. 94. Col. 1231 и ел.

¹³ Ibid. Col. 1281.

¹⁴ Ibid. Col. 1352: последние 9εοΐ λέγονται αληθώς ου φύσει, άλλα 9έσει… "Ωσπερ τοίνυν άληδώς είσϊ ου φύσει αλλ' ως του φύσει 9εοϋ μέτοχοι.

¹⁵ Theophanis. P. 408.

Сноски к главе III

¹ Theoph. Ed. de Boor. P. 410. 14.

² Hartmann. Gesch. Italiens. II. S. 150–151.

³ Lenormant. La Grande Grece. II. 387 squ.

Сноски к главе IV

¹ Theoph. P. 414.

² Ibid. P. 370, 23.

³ ZachariaevonLingenthal. Geschichte des griechisch-romisch. Rechts. Berlin, 1892 (3-е Aufl.).

⁴ Законодательство иконоборцев//Журн. Μ. Η. проев. Ч. 199–200; Павлов. Книги законные. С.-Петербург, 1887.

⁵ Начиная с Zachariae a LingenthalH продолжая Paparrigopoulo, «Histoire de la civilisation hellenque», Васильевским, Павловым, Успен-ским/уЖурн. М. Η. проев. Ч. 225 (1883) и др.

⁶ Панченко Б. А. Крестьянская собственность в Византии//Известия Р. А. института в Константинополе. Т. IX.

⁷ Theoph. 405. П.

⁸ Zonaras. IV. Р. 340; HamartoliG. P. 634.

⁹ Успенский. Известия Р. А. института в Константинополе. Т. XIV; Т af-г а 1 i. Sur les reparations faites au VII S. a Feglise de S. Demetrius // Revue Archeologique. 1909. II. P. 381; Tafrali. Topographie de Thessalonique. Paris, 1913. P. 172–173.

Сноски к главе V

¹ Theoph P 399-400

² Ibid 396, 8, 19

³ Ibid 418

⁴ Ibid 419 (сообщает цифры)

⁵ Ibid 420, 25

⁶ Известия Ρ Α института Т III 180

⁷ Lombard Constantm V Pans, 1902 Ρ 34-35

⁸ Well Gesch der Ghahfen I S 666-680

⁹ Theoph Ρ 422

¹⁰ Ibid Ρ 429, 26

¹¹ Nicephon Ρ 66-67

¹² Theoph 429,431,7

¹³ Известия X С 514, 564 Карнобадский Гиссар и Бакаджик

¹⁴ Theoph Ρ 432 25 Οί δε Βούλγαροι έπανασταντες έφονευσαν τους κοριούς αυτών τους άπο σειράς καταγόμενους

¹⁵ Nicephon 69, Theoph 432, 28, ср Известия VIII 34

¹⁶ Nicephon Ρ 69 Και δυο χρυσοί λουτήρες, οι εν τη νήσω κατεσκευασ9ησαν Σικελια, δημοσιεύονται

¹⁷ Ibid Ρ 70 το δυστυχές Τελεσσιου $εασαμενοι

¹⁸ Theoph 433, 18 Прекрасное место Χομβεντον ποιησαντες οί Βούλγαροι άντεστησαν στερρώς τω Σαβινω λέγοντες, ότι δια σου ή Βουλγαρία μέλλει δουλουσ amp;αι τοις ρωμαιοις

¹⁹ Theoph 436, 14

²⁰ Ibid Άποστειλας δε ό βασιλεύς λα9ρα είς Βουλγαριαν

²¹ Σκαμαρεις Основное место у Μ e n a n d e r Fragm 35, Bury II Ρ 117

²² Theoph 436, 23 Места писателей разобраны в «Известиях» Т X С 547 Чаталарская надпись вполне разъясняет известие Феоф^ана

²³ Theoph 447 Και εποίησαν έγγραφα και ώμοσαν άλληλοις.

Сноски к главе VI

¹ Hefele-Leclercq Histoire des Conciles III 694 n

² Theoph 427, 20 Σιλεντια καθ' έκαστη ν ποιών τον λαον έπεισε προς το Ίδιον αυτού φρόνημα δολιω έπεσδαι

³ Acta SS apr 1 Ρ 260, Ibid XXX С 27, приложения

⁴ Ibid XXX С 29

⁵ Это знаменитые «Возражения» патр Никифора См Migne Patrol Т 10 °Col 206 и ел

⁶ Migne Patrol 100 Ρ 342, Lombard Constantm V, Empereur des Romains V Ρ 114-115

⁷ Новые хронологические разыскания — см Hubert Chronologic de Theophane Byz Ζ 1097 Τ V Ρ 491-доказали необходимость исправить хронологию на 1 год.

⁸ Mansi Concilia XIII Col 205 Но здесь сохранились не деяния собора, а лишь окончательные постановления

⁹ Русский перевод «Деяния вселенских соборов» Т VII Казань, 1873 С 408.

¹⁰ Hefele-Leclercq III 698 n

¹¹ Μansi XIII Col 336.

¹² Ibid Col 348–349.

¹³ Ibid Col 353.

¹⁴ Migne Pair 10 °Col 340.

¹⁵ Ibid Col 341.

¹⁶ Огайо contra Caballmum Ар Migne Vol. 95.

¹⁷ Theoph Ρ 435,14. Другие места у Hefele-Leclercq III Ρ 795η

¹⁸ Nicephori P 71.

¹⁹ Nicephon Ρ 72, 73, Theoph P 437.

²⁰ Niceph Ρ 73 Εφ' οίς δρκοις βεβαιούν έβουλευσαντο άπαν αύτοΐς το ύπηκοον ως το λοιπόν είκονι μη προσκυνεΐν αγίων τίνα

²¹ Theoph 443, Mann Les momes de Constantinople Pans, 1897.

²² Lombard Constantm V P 152 squ.

²³ Theoph P 455.

²⁴ Ibid P 437, 26.

²⁵ Жизнь ев Стефана. См. Lombard P 159, 165.

²⁶ В защиту и оправдание политики Константина следует назвать главней-ше Paparrigopoulo Histoire de la civilisation hellenique Pans, 1878, Lombard Constantm V Paris, 1902.

²⁷ Theoph 435, n

²⁸ Ως κατά του βαοιλεως πσνηρα βουλευσαμενοι (Theoph 438).

²⁹ Как настаивает L о m b a r d Const P 147.

³⁰ Theoph 441, 10 Και άσηκρητης ην συν αύτω βαστάζων τομον χάρτου εν ώ ην γεγραμμενα τα τούτου αίτια.

³¹ Bury History II Ρ 469.

Сноски к главе VII

¹ Duchesne Liber Pontificahs T 1 P 202 Hefele-Leclercq III P 711

² В основе лежит знаменитый «Cod Carolmus» Ed Gimdlach, Mon Germ Epistolarum Т III P 469, Langen Gesch der rom Kirche Bonn, 1895, Gregorονιus Gesch. des Stadt Rom, Hartmann Geschichte Itahens im Mittelatter II Band, Кудрявцев Судьбы Италии Москва 1850

³ Основное место в «Annal Launssenses» ар Pertz SS I Burghardus episcopus et Fordradus capellanus missi fuerunt ad Zachanam papam mterrogando de regibus in Francia qui ilhs temporibus non habentes regalem potestatem, si bene fuissent an non Et Zachanas papa mandavit Pippmo, ut mehus esset ilium regem vocan qui potestatem haberet, quam ilium qui sine regah potestate manebat Theoph P 403, 13 λυσαντος αυτόν της έπιορκιας της προς τον ρήγα του αΰτοϋ Στεφανου.

⁴ Gesch. des Stadt Rom II S 270.

⁵ Hartmann Gesch Itahens II S 181 squ Leipzig.

⁶ Liber Pontific Vita Steph II С 27squ,Jaffe Regesta P 191 № 1771. Подробный разбор вопроса Oelsner Jahib des Frankisch Reiches 1871 S 130 squ Vos beato Petro polhciti estis ems justitiam exigere et defensionem S ecclesiae procurare

⁸ Cod Carolin epist P 37 quod semel b Petro obruhstis nulla deberet ratione ab ems mre et potestate separari

⁹ Ep 7 Далее обязательства Пипина Et vos b Petro polhciti estis ius lustitiam exigere eu defensionem s ecclesiae procurare He человеческое дело пору чаю вам, non emm gladius hommis sed gladms Dei est, qui pugnat

¹⁰ Ibid P 492 Sciatis enim, quia sicut cyrographum, vestram donationem prmceps apostolorum firmiter tenet.

¹¹ Cod Carolin no Ю

¹² Кудрявцев С. 541.

¹³ Этому вопросу посвящена статья Bury The naval Policy of the Roman Empire//Centenario della nascita di Amari Vol II 1910.

¹⁴ Jaffe IX P 158.

¹⁵ Gregorovius II S 333.

¹⁶ Такие указания собраны и оценены у Кудрявцева Судьбы Италии 661–662, Abel Jahrbucher der Frank Gesch S 115 120.

¹⁷ Anastasii. Vita Hadr.; Abel. Jahrb. 128.

¹⁸ Vita Hadriani. P. 186.

¹⁹ Для вопроса об южно-итальянских владениях Византии см.: lules Gay. L'ltalie Meridionale et I'Empire Byzantin. Paris, 1904. P. 5–48. Там же географические карты Южной Италии; Spruner-Menke. Hand-Atlas. N. 21.

²⁰ Chron. Salernit. Pertz. SS. Ill; Leo Ost. 1–9.

²¹ Cod. Carol. P. 581.

²² Васильев А.//Изв. Р. А. института. V. С. 56, 77.

²³ Cod. Carolinus. Ep. 83. P. 617.

²⁴ Ibid.: Ferentes secum ve'stes auro textas simul et spatam… patncium eum constituendi.

Сноски к главе VIII

¹ Theoph. P. 444. 15.

² Diehl. Figures Byzantines. P. 78–109.

³ Theoph. 449: Καί εδοξεν ευσεβής είναι και φίλος της αγίας 9εοτόκου και των μοναχών, ο9εν και μητροπολίτας εκ των άββάδων εν τοις πρωτίστοις δρόνοις προεβάλετο.

⁴ Theoph. 451, 14; Gelzer. Die Genesis der Themenverf-.~S. 79.

⁵ Theoph. 454, 21: Τους δε άνδραδέλφους αυτής άποκείρασα Ιερατεΰσαι καϊ μεταδουναι τω λαώ πεποίηκεν εν τη εορτή της χριστού γεννήσεως.

⁶ Ibid.^l474;i2.

⁷ Ibid. 455, 19. Павел Диакон обучал греческому языку тех лиц, которые хотели сопровождать принцессу // Известия. V, 57.

⁸ Ibid. 463, 21: Λύσασα δε ή βασίλισσα Ειρήνη την προς τους Φράγγους συναλλαγήν.

⁹ Theoph. 465, 8: Τύψασα δε καί τον υίόν και πολλά λοιδορήσασα άπρόϊτον εποίησεν επί ημέρας ίκανάς. Приведенные слова не оправдывают выражение Диля (Figures byz. P. 95): I'empereur lui-meme fut battu de verges comme un enfant rebelle.

¹⁰ Theoph. 465–466.

¹¹ Λαμπρός, IV, 37.

¹² Theoph. 472, 19.

Сноски к главе IX

¹ Theoph. 258, 5. Почти в тех же выражениях говорит он о начале иконоборчества. Р. 404, 4.

² Μ a n s i. Concilia Sacrosancta. T. XII, XIII.

³ Такова Divalis sacra Ирины и Константина к папе: Μ a n s i. XII, 984.

⁴ Theoph. 460, 25: Καί άποστείλας εν Ρώμη τα συνοδικά αυτοΰ… άποστείλασα δε καϊ ή βασίλισσα ήτήσατο πεμφ9ήναι γράμματα τε αΰτοΰ και ανθρώπους προς το εύρεΟήναι εν τη συνόδω.

⁵ Mansi. XII, 999.

⁶ Theoph. 462, τ.

⁷ Mansi. XII. Col. 1015.

⁸ Ibid. Col. 1031.

⁹ Mansi. XIII. 128.

¹⁰ Об этом см. мое сочинение: Очерки по истории визант. образованности. СПб., 1891. С. 36, 37.

¹¹ Hefele-Leclercq. Histoire des Conciles. III. 772, n. 3.

¹² Mansi. XIII. Col. 376.

¹³ Ibid. Col. 376, 377.

¹⁴ Ibid. 404, 405.

¹⁵ Theoph. 463, 10.

¹⁶ Cedreni. П. 26. 13: ΕΙ μη τοΰτο γένηται τους ναούς των ειδώλων ανοίγω. К толкованию места Hefele-Leclercq. III. 801.

Сноски к главе X

¹ Codex Carolinus. Ер. 48.

² Casquet. L'empire byzantin et la monarchic franque. P. 254–255, 253–275.

³ Ibid. 263.

⁴ Casquet. P. 265; Hartmann. Gesch. Italiens. III. S. 306–312.

⁵ Hefele-Leclercq. III. P. 1062, n. 3; Gundlach. Mon. Germ. Epist. III. P. 449.

⁶ Hefele-Leclercq. III. P. 1065.

⁷ Hefele-Leclercq. III. P. 1071, squ.; Hartmann. Gesch. Ital. II, 321.

⁸ Пшвнейше: Abel. Jahrbucher unter Karl dem Grossem: Sim son. Jahrbucher. Berlin, 1866–1883.

⁹ Vita Caroli M. II: Omnes barbaras ac feras nationes, quae inter Renum a Visulam fluvias, oceanumque ac Danubium positae… ita perdomuit, ut eas tributarias efficeret. Inter quas fere praecipuae sunf Velatabi, Surabi, Abodriti, Boemanni.

¹⁰ Einh. A. 791.

¹¹ П. С. Р. Л. 1. C. 5.

¹² Ср. также: Fredegar. C. 48.

¹³ Budinger. Oesterreichische. Gesch. I. 148.

¹⁴ Zeissberg. Sitzungsber d. K. A. d. W. In. Wien, 1863. 319.

¹⁵ Monumenta Germaniae. Leges 1. P. 127.

¹⁶ Васильев А. В. Карл В. и Харун-ар-Рашид//Виз. Временник. XX, 63. Размах мировой германской политики, с которым ждет сопоставления современная нам германская империя.

¹⁷ Cabrol-Leclercq. Dictionnaire d'Archeologie chretienne. Fasc. XXV; Poetae Carol I. V. 366, 406. Ap. Hartmann. II. S. 354.

¹⁸ Liber Pontificahs, Vita Leonis. C. 11–16; Hartmann. II. 355.

¹⁹ Alcuini. Epist. 95. Ap. Migne. 100.

²⁰ Anna 1. Lauriss. Einhardi. Anno. 799. Известие о приглашении находится в Ann. S. Petri Colon. Monum. Germ. S. XVI, 730; Hartmann. Gesch. Italiens. II. 355. Anm. 10, 11.

²¹ Ibid. S. 343–344.

²² Gasquet. L'empire byzant. P. 283.

²³ Theopan. 475, 12.

²⁴ Ibid. 475, 27: Εφθασαν δε καϊ οι άποσταλέντες παρά Καρούλου αποκρισιάριοι και του πάπα Λέοντος προς την ευσεβεστάτην Ειρήνην αιτούμενοι ζευχ9ήναι αυτήν τω Καρούλω προς γάμον, και ένώσαι τα εωα και τα εσπερία.

²⁵ Harnack Ο. Das karol. und das byz. Reic. Gottingen, 1880. S. 42, 43.

Сноски к главе XI

¹ Fallmerayer. Geschichte des Halbinsel Morea wahrend des Mittelalters. Stuttgart und Tubingen. 1830–1836.

² Fragmente aus dem Orient.

³ Παπαρρηγοπουλου. Περί εποικήσεως σλαυικών τινών φυλών εις την Πελοπόννησον. В переработке эта статья вошла в «Ίστορικαΐ πραγματεΐαι». Афины, 1858.

⁴ Hopf. Griechenland. S. 100//Энциклопедия Эрша и Грубера. Т. 85.

⁵ De Belloguet. Types Gaulois. P. 51–53.

⁶ Как на более новый опыт рассмотрения этого вопроса можно сослаться на статью проф. А. А. Васильева: Славяне в Греции//Визант. Временник. Т. 5. С. 410 и сл.

⁷ Pauli Diaconi. Hist Longobard. IV, 44.

⁸ Monum. Germ. S. XV, 93: Venerunt Saracusam — et inde navigants venerunt ultra mare Adriaticum ad urbem Manafasiam in Slawinia terrae.

⁹ Nicephori. P. 57; Theoph. 405, 18.

¹⁰ Таково мнение Bury: Hictory of the Later Roman Empire. Vol II. 437, 438.

¹¹ Constantini. De Thematibus. II. P. 53.

¹² Theoph. 429. 22: Εν τη πόλει δλιγωσδέντων των οικητόρων εκ του θανατικού, ήνεγκε συμφαμίλους εκ των νήσων και Ελλάδος.

¹³ Theoph. 456, 27.

¹⁴ Theoph. 457, 7: ΈξήλΟεν ή βασίλισσα Ειρήνη συν τω υίώ αυτής και δυνάμεως πολλής επί την θράκην έπιφερομένη δργανα και μουσικά.

¹⁵ Theoph. 473, 33: 'Εβουλήθη Άκάμηρος, δ των Σκλαυινών της Βελζητίας δίρχων νυχΟεΐς ύπο των Ελλαδικών εξαγαγεΐν τους υιούς Κωνσταντίνου…

¹⁶ Constantini. De administrando imp. P. 217. С. 49.

¹⁷ Αυτοί οι Σκλαβηνοϊ από διανομής και συνδοσίας της ομάδος αυτών επισυνάγουσι τάς τοιαύτας χρείας.

¹⁸ Васильев А. А. Славяне в Греции. С. 429, 434 // Виз. Врем. V.

¹⁹ Первое издание хроники Вис ho n. Recherches historiques sur la princi-paute francaise. II. Paris, 1845; новое изд.: Schmitt. The Chronicle of Morea. London, 1904. Об этой хронике моя статья в «Журнале Μ. Η. проев.». 1883. Ч. 225. С. 30.

²⁰ Schmitt. P. 201–202. Vers^ ЗОЮ-3030.

²¹ Έδούλωσε τα σκλαυικά κ' είχεν τα εις Οέλημάν του.

²² Разбор теории у проф. В ас и лье в а//Визант. Врем. Т. V. С. 626.

²³ Σαθας. Documents inedits relatifs a Fhistoire de la Grece (в особенности в Т. IV).

²⁴ Theoph. 429, 22; Bury. History of the later roman Empire. ΙΓ. P. 455, 456.

Сноски к главе ХГГ

¹ Theoph. 474, 27: Ειρήνη δε — πάντα στρατευόμενον έκώλυσε προσπελάζειν Σταυρακίω.

² Ibid. Ρ. 474, 6. ^ι

³ Ibid. 475, 30: Εί μη Άέτιος ούτος έκώλυσεν, παραδυναστεύων και το κράτος εις τον Ί'διον αδελφσν όφετεριζόμενος.

⁴ Точных данных о предмете переговоров не имеется: Einhardi. Annales а. 803: Venerunt ad imperatorem in Germania — in loco qui dicitur Saltz et pactum faciendae pacis in scripto susceperunt.

⁵ Acra SS. III. Martii. P. 705.

⁶ Моя работа: Первые слав, монархии. С. 20 и сл.

⁷ Niederle. Slovanske Starozitnosti. II, 2. S. 352 дает рисунок прежнего и нынешнего расселения славян.

⁸ Erben. Regesta et Diplomata. I.; Niederle. II. 2. S. 349-51, где указана обширная местная литература для этого вопроса.

⁹ Он озаглавлен так: «De conversione Bagoariorum et Carantanorum Li-bellus».

¹⁰ Samo quidam nomine Sclavus manens in Quarantanis fuit dux gen-tis illius.

¹¹ Для ранней истории Венеции: Hodgson. The early history of Venice. London, 1901;Kretschmayr. Gesch. v. Venedig. Gotha, 1905.

¹² Hartmann. III. Г. S. 65.

¹³ Theoph. 480, 2.

¹⁴ Ibid. P. 486, 487.

¹⁵ Ibid. P. 475, 16.

¹⁶ Об этой подати: Theoph. P. 487; Theoph. Contin. P. 54; Zachariaea Lingenthal. Zur Kenntniss des romischen Steuerwesens. S. 13; Ba-сильевский. Материалы для истории византийского государства//Журн. мин. нар. проев. Август, 1879. С. 368 и ел. Само собой разумеется, для выяснения сущности вопроса требуются еще новые исследования. Очень хорошая статья помещена в «Bibl. de 1'Ecole des Charles»: XLIV annee. 1883. P. 452–488: «On sail (p. 457) que par f e u on entendait la reunion des habitants d'une meme maison, vivant sous la meme toit». Тяжесть подати выражалась в том, что известная область должна была платить с установленного числа дымов, хотя бы население уменьшилось в 10 раз. «Le feu (p. 459) devient une pure unite administrative; un diocese, une localite ont tant de feux, mais ce chiffre indique seulement la part contributive de ce diocese, de cette localite, dans les depences generates». Λαμπρός. Ιστορία της Ελλάδος. IV, 55.

¹⁸ Epist. I, 16.

¹⁹ Theoph. 481,22.

²⁰ Epistclae. 1, 38.

²¹ Theoph. 470, 27.

²² Epist. 1, 3.

²³ О Феодоре Студите: Schneider. Der HI. Theodor von Studion. Minister, i. W., 1900; Гроссу Н. Преподобный Ф. Студит. Киев, 1907.Только что появилась обширная и глубоко захватывающая эпоху диссертация А. П. Доброклонско-го: Преподобный Феодор, исповедник и игумен студийский. Ч. I. Одесса, 1913.

²⁴ Этому вопросу посвящена статья в «Analecta Bollandiana»: XXXII. Fascic. IV. Les relations de S. Theodore avec Rome.

²⁵ Epist. 1, 33.

²⁶ Theoph. 488, 9; 489, 9.

²⁷ Theoph. 489, 14. Это редкое по выразительности место читается: Τους προ αύτοΰ βασιλείς απαντάς ως ακυβέρνητους έμέμφετο, καθόλου την πρόνοιαν άναιρών και μηδένα λέγων γίνεσδαι του κρατούντος δυνατώτερον, εί βούλοιτο ό κρατών έντρεχώς αρχειν.

Сноски к главе XIII

¹ Для занимающего нас периода болгарской истории, кроме т. X «Известий института», отметим новейшие исследования: ЗлатарскийВ. Н. Сулейманкейская надпись//Известия Болгарского археолог, дружества. III. 1913 г. 2; ряд статей Г. Д Баласчева в его издании «Минало»; наконец, главы о Круме и Омортаге в новой книге Bury: A History of the Eastern Roman Empire. London, 1912.

² Theoph. 467, 8.

³ Ibid.: Κωνσταντίνος έπεστράτευσε κατά Βουλγάρων και έκτισε το κάστρον Μαρκέλλων; а Кардам: Μετά πάσης της δυνάμεως αυτού Εστη εν τοις όχυρώμασιν.

⁴ Проф. Златарский. Периодическо списание. Т. 63. С. 664.

⁵ Theoph. 485, 2.

⁶ Несколько важных подробностей у Theoph. 490.

⁷ Theoph. 491.

⁸ Ibid. 499, 32.

⁹ Ibid. 501, 31,470, 17.

¹⁰ Theoph. Continuatio. Ed. Bonnae, 1,15, замечает о несчастной битве с болгарами: Και ούτω μεν ταύτην γενέσθαι την μάχην τινές ήμΐν εγγράφως παραδεδώκασιν.

¹¹ Symeon Mag. De Leone. P. 612–614.

¹² Sym. Mag. P. 615, 19: Και λαβόντες οί Βούλγαροι την αίχμαλωσίαν πασαν μετώκισαν αυτούς εις Βουλγαρίαν εκείθεν του "Ιστρου πόταμου.

¹³ Theoph. Cont. P. 24–25.

¹⁴ Bekkeri. Suidae Lexicon. P. 225. Βούλγαροι; Бобчев. Крумово законодательство. Статья помещена в «Известия на Историческото дружество». 1906. Кн. 2.

¹⁵ Известия Р. арх. института. Т. X. С. 401.

¹⁶ Там же. С. 217 и сл. Theoph. Р. 497, 16. Theoph. Contin. De Leone, 31, 10; Genesii. 11. P. 41.

¹⁹ Theoph. 498–515.

²⁰ Theoph. Cont. P. 12–13.

²¹ Ibid. P. 31: Καϊ γαρ τάς τριακοντούτας σπονδάς τοις Ουννοις δη τούτοις τοις καλουμένοις Βουλγάροις ένωμότως ποιών και είρηνικάς συμβάσεις καταπ ραττό μενος.

²² Известия. Χ. Материалы для болгарских древностей. А б о б а-П лиска. С. 225 и ел.

²³ Bury. The Bulgarian Treaty of A. 814//The english histor. Review. April, 1910; The chronol. Cycle of the Bulgarians//Byz. Zeitschr. XIX. S. 427; Marquart. Известия. XV.

²⁴ Сомнения основываются на известии Ген ее и я. Regum. II. Р. 41.

²⁵ Подробности в: Известия. X. 222.

²⁶ Там же. С 214.

²⁷ Прекрасное место в «Conversio» Anon. Salisburg: Coeperunt populi sive Sclavi vel Bavaril inhabitare terram unde illi ezpulsi sunt Hunni…

²⁸ Краткие известия у Ейнгарда. Annales. 817–822. Главное пособие: Dummler. Arcriv fur К. oesterr. Geschichtsquellen. X, 1853; Geschichte des ostfrank. Reiches. 1, 34; Hartmann. Geschichte Italiens. III. S. 106–108.

²⁹ Открыта раскопками Русского археол. института//Известия. X. 545 и ел.

Сноски к главе XIV

¹ Niceph. Opuscula. P. 163: Και δη τόμον συντάξας το της άμωμήτου λατρείας ημών περιέχοντα σύμβολον ύποσημήνασδαι χερσίν οικείαις τον βασιλέα προέτρεπεν.

² Incerti auctoris. Vita Leonic Armeni. Αρ. Migne. Τ. 108. Col. 1024.

³ Vita Nicephori. P. 88, 15.

⁴ Μ an si. Conoilia. T. XIV. Col. 135; Vita Niceph. P. 202; Melanges de Rome. P. 348 (1903) fascic. 4, статья Serruys.

⁵ Главные сведения о жизни Феодора черпаются из его биографии и из его сочинений: Patr. Cursus completus. Ser. graeca. Т. 99.

⁶ Моя книга: Очерки по истории визант. образованности. С. 44 и ел.

⁷ Vita Niceph. P. 209–210.

⁸ Genesii. Regum. lib. II.; Theoph. Contin. P. 49–73; Cedreni. P. 74; Zonarae. Ed. Dind. III. P. 392.

⁹ Этот важный документ напечатан: В а г о n i i. Annal. Ecclesiastic!. Τ. XIV. P. 62.

¹⁰ Ed. Bonnae. P. 50.

¹¹ Васильев А. Византия и арабы. С. 27 и ел.

¹² Langlois. Chronique de Michel le Grand. P. 268: Maimoun loi fournit un contingent de troupes et le fit partir pour Constantinople.

¹³ Barоnii. Annales. XVI. P. 63.

¹⁴ Genesii. II. P. 39, 16.

¹⁵ Ed. Muralt. P. 698.

¹⁶ Genessii. II. P. 44.

¹⁷ Hirsch. Byzantin. Studien. S. 24–25.

¹⁸ Подробности в моей книге: Очерки по истории визант. образованности. С. 79 и ел.

¹⁹ Vita. P. 320; Epist. 11, 157.

²⁰ Т he о ph. Contin. P. 185; Ibn-Chordadbeh. Ed. de Goeje. Bibi. Geogr. arabicorum. Vol. VI. P. 106. Подробности и литературные указания у проф. А. Васильева: Византия и арабы. Вступление.

Сноски к главе XV

¹ De Caerimoniis. I. P. 503. Прекрасный опыт объяснения богатого материала, заключающегося в «Церемониях», дает сочинение Беляева: Byzantina. Очерки, материалы и заметки по византийским древностям. С.-Петербург, 1891–1906. В трех книгах.

² Васильев (Византия и арабы. С. 99) приводит по Табари содержание письма калифа, в котором высказывается предложение Феофилу принять мусульманство.

³ Васильев. Прилож. С. 30.

⁴ Annal. Prudentii. Monum. Germaniae Scriptores. I. P. 434.

⁵ Беляев Д. Φ. Byzantina. 1. С. 90 и след.; Ebersolt. Le grand Palais de Constantinople et le livre des Ceremonies. Paris, 1910. P. 160; Bury. A History of the eastern Roman empire from the fall of Irene. London, 1912. P. 129–135.

Сноски к главе XVI

¹ Genesii. Lib. IV. P. 80.

² Васильев. Византия и арабы. 1, 95 и приложение 11.

³ Все эти имена сближены в сочинении: Hergenrother. Photius Patriarch. I. S. 325.

⁴ Contin. Theophanis. IV. C. 7.

⁵ Вопрос разобран в соч. А. А. Васильева: Византия и арабы. Приложение II.

⁶ Моя книга: Очерки по истории визант. образов. С. 59–60.

⁷ Муральт. Георгий Амартол. СПб., 1859. С. 718. Моя статья в «Ж. Μ. Η. проев.» Январь, 1890.

⁸ Разбору источников о событиях занимающего нас времени посвящена первая глава в моей книге: Очерки по истории византийской образованности. СПб., 1891.

⁹ Имеется в виду жизнь св. Иоанникия: Acta SS. Novembris. II. P. 372; Васильев А. Виз. и арабы. I. Приложение III. С. 144.

¹⁰ Asta SS. Martii. II. P. 318.

¹¹ Мои сочинения: Очерки по истории визант. образованности. С. 89 и ел.; Синодик в неделю православия//в Записках Ими. Новоросс. Унив. Т. 59.

¹² Migne. Pair. Craeca. Т. 116; Vita S. Joann. С. 51–52, 57.

¹³ Pitra. Juris eccles. Graecorum Hist. II. P. 355–357.

¹⁴ Ibid. P. 361–363.

¹⁵ Главный источник-современный Фотию писатель Петр Сицилийский: Petri Siculi. Historia haereseos manichaeorum qui et Pauliciani dicuntur; Ap. Migne. Patrol, graeca. T. 104. Col. 1240 и ел.

¹⁶ Терновский. Грековосточная Церковь в период вселенск. соборов. Киев, 1883. С. 520, 525.

¹⁷ Главное место: Тheоph. Contin. Lib. IV. С. 16. P. 165 Bonn.

¹⁸ Основное сочинение: Karapet ter-Mkttschian. Die Paulikaner im Byzant. Kaiserreiche. Leipzig, 1893.

¹⁹ Васильев. Славяне в Греции//Виз. Врем. V, 420.

²⁰ Sym. Magister. De Michaele. С. 14. P. 659–662.

²¹ Васильев. Византия и арабы. С. 182–183.

²² Там же. С. 188.

²³ Vita Ignatii. P. 248: «Εμοΐ μεν ό πατριάρχης ό Θεόφιλος (это уже упомянутый выше скоморох Грилл) ό Φώτιος δε τω καίσαρι, καϊ τοις χριστιανοΐς ό Ιγνάτιος καΟέστηκεν».

²⁴ Основное место: Genesii. Lib. IV. P. 98; Hergenrother. Photius I. S. 470.

²⁵ Βαλεττα. Φωτίου επιστολαι. 146.

²⁶ Genesii. Lib. IV. P. 98.

²⁷ Hergenrother. Photius Patnarch. I, 471.

²⁸ Моя статья в «Известиях». Т. XIV; Tafrali. Thessalonique au XIV siecle. 1913; Diehl. Comptes rendus des seances de 1'Acad. des Inscr. et Belles-Lettres. 1911. P. 25; D i e h 1. Manuel d'art byzantin. P. 346.