Елена Хаецкая

Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской

После игры «Завоевание Рая», Екатеринбург

Елена Хаецкая, не остыв от впечатлений

1. Предуведомление

— Как надлежит читать сие сочинение, коли взбредет охота ознакомиться:

Трактат о жизни королевы Мелисенты, написанный моим вторым персонажем, Фатимой (в образе которой я выбралась из рая после смерти Мелисенты), состоит из главок, частью сочиненных мною, частью безбожно переписанных из разных авторов, вроде Ибн Баттуты и Марко Поло (о, анахронизм!) Впрочем, и эти почтенные авторитеты мною частично перевраны — в моих корыстных целях, разумеется.

Тексты, помещенные в знаки ///, являются примечаниями. Они не входят в собственно текст трактата и принадлежат перу позднейшего комментатора.

Лживые стихи о Мелисенте написаны в поезде «Свердловск — Ленинград» Татьяной Протасовой (леди Протасиком, она же Агнес де Вуазен) и мною — совместно, под стук колес.

Мастерский загруз был написан Эженом, о чем также указано в надлежащем месте.

Трактат надлежит читать с доброй ухмылкой. Ни одно ироническое замечание в чей-либо адрес НЕ ЯВЛЯЕТСЯ НАЕЗДОМ! Любая насмешка относится исключительно к персонажу, но не к человеку.

Да пребудет милость Господня с вами и ныне и вовек!

Кавалер ордена «За фанатизм», врученного в раю архангелом Гавриилом

Елена Хаецкая

2. Подлинная история королевы Мелисенты

(рассказано Фатимой, дочерью дамасского эмира)

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Не уподоблюсь Юсуфу, как о том поведал Фарид-аддин Аттар. Повстречались после многолетней разлуки Якуб и Юсуф, и спросил Якуб Юсуфа, отчего тот не дал знать о себе, почему не отправил даже письма? Однако Юсуф показал тысячи листов чистой бумаги с одной только фразой в начале: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного». Он писал на этих листах длинные письма, но все написанное, кроме первой фразы, исчезало. Ибо что можно сказать сверх басмалы, вмещающей в себя весь мир?

События, о которых я расскажу, достойны того, чтобы быть явлены, и потому, если захочет Аллах, я доведу свое дело до конца.

Мой отец, Муин-ад-Дин, эмир Дамаска, — самый умный из всех живших. Сейчас он уже умер. У него было много сыновей, но все они погибали в сражениях, либо же умирали во младенчестве. И призвал к себе жен своих и наложниц эмир и так сказал им:

— Много сыновей нарождалось у меня. Но все они умерли, и толку от них я видел немного. Теперь же я желаю, чтобы одна из вас принесла мне дочь. Пусть хотя бы дочь будет умная.

Вот так и случилось, что я родилась на свет.

Меня зовут Фатима. Это хорошее имя. Так звали дочь Пророка.

Из живших на земле мой отец лучше всех знал королеву Иерусалима Мелисенту. Вот ее подлинная история, которую он мне поведал и которую я расскажу, если захочет Аллах.

3. Мастерский загруз: история Мелисенты

(написано Эженом)

— Мелисента была регентшей при малолетнем Балдуине III, к тому же, по одной из легенд, страдавшем проказой. Во время взятия сарацинами Эдессы она послала отряд рыцарей на помощь Жослену Эдесскому, но подмога ее запоздала.

Спустя три года на встрече королей-крестоносцев и правителей Иерусалимского королевства в Акре Мелисента безуспешно пыталась отговорить Людовика (Французского) и Конрада (Императора Священной Римской Империи Германской Нации) от штурма Дамаска, напоминая им об основной цели похода — отвоевании Эдессы. Судя по, как теперь говорят, «неофициальным данным», у Мелисенты была связь, сильно тайная, с Дамаском, и вообще взаимоотношения Иерусалима и Дамаска, балансируя между войной и миром, склонялись, хоть и медленно, в сторону сотрудничества.

Фактически же положение правителя Иерусалима было похожим на то, что несколько лет назад было в Чечне: русская администрация, ненавидимая всем населением, кроме русской диаспоры.

Едва ступив на престол, Балдуин III (по легенде, которая отрабатывается на игре) неожиданно заболел проказой. Средневековое сознание прочно связывало эту болезнь с Божьей карой. Поговаривают, что юный Балдуин в бытность свою принцем отличался игривым нравом и любил топить купеческие корабли арабов, а имущество… Впрочем, может быть, это лишь слух? Мелисенте, как близкой родственнице Балдуина, это всяко видней.

Кроме того, ни в коем случае нельзя допустить нападения крестоносцев на Дамаск: во-первых, взяв его, Конрад или Людовик и не подумают вернуть законное имущество Арденнско-Анжуйской династии Иерусалиму. Во-вторых, к Мелисенте поступили сведения о Дамасском Доме Мудрости, где много информации и по политическим вопросам (как лучше обуздать Восток), и по экономическим (как лучше обобрать его), и по религиозно-мистическим, и даже книги некоего Усамы ибн Мункыза… (На самом деле под именем Усамы ибн Мункыза скрывался мой отец, который действительно являлся кладезем премудрости и иногда составлял книги). Конечно, можно просто захватить Дамаск, но нет никакой уверенности, что во время штурма библиотека Дома Мудрости не сыграет в ящик… Да и администрация Дома находится с Мелисентой в дружеской переписке…

Таков был мастерский загруз Эжена. В дальнейшем мы увидим, как Мелисента прожила свою жизнь и насколько удачно она пошла поперек загруза (ибо по особенности своего характера обыкновенно склонялась плавать вверх по течению).

4. Летописец Мишо о происхождении Балдуина III

— В 1131 г. Балдуин II заплатил дань смерти; в последний свой час он велел перенести себя к Гробнице Иисуса Христа и тут же скончался на руках дочери своей Мелисенты и зятя своего Фулька Анжуйского. 18 лет был он графом Эдесским, 12 лет — королем Иерусалимским; два раза — военнопленным и семь лет просидел в оковах. Балдуин II отличался храбростью, но злая судьба не допустила его принимать большого участия в славных событиях, ознаменовавших его царствование. Он был набожнее, чем, может быть, это подобало князю и воину, руки его и колена одеревенели от благочестивых упражнений.

Балдуин II обращал особенное внимание на внутреннее устройство государства. Чтобы предохранить Иерусалим от недостатка продовольствия, он дал хартию армянам, сириянам, грекам и сарацинам, на основании которой тем дозволено привозить в город без пошлины вино, пшеницу и всякое зерно.

Фульк V Анжуйский, сын Фулька Решина и Бертрады де Монфор,///Бертрада де Монфор, если этого кого-то интересует, была дочерью Симона I, графа Монфора, и Агнес д'Эврэ, супругой Фалька IV Анжуйского. Знаменитому Симону IV де Монфору, завоевателю Лангедока, Бертрада приходилась двоюродной бабкой.///прибыл в Палестину, чтобы принимать участие в делах христианских рыцарей; он сделался зятем и наследником короля Иерусалимского. В продолжение целого года Фульк Анжуйский содержал на свой счет и водил на войну сто человек вооруженных ратников; благочестием своим и храбростью он заслужил уважение всех христиан.

Король Фульк погиб, упав с лошади на равнине Птолемаидской. Ему было уже за сорок, когда он вступил на престол. Старый король, не отличавшийся деятельностью и энергией, строил крепости вместо того, чтобы собирать войска; во время его царствования воинственный дух христиан уступил место духу раздора. Вступив в управление государством, он нашел его сильным и могущественным; умирая, он оставил колонии христианские на пути к разрушению.

5. О том, какие звезды покровительствовали Иерусалиму

— Мудрейший Абу Райхан Беруни в «Книге вразумления начаткам науки о звездах» относит Иерусалим к области влияния небесного Льва. О нраве Льва он говорит: «Величественный, грозный, быстро гневающийся, жестокосердый, сутяга, плут, много волнующийся, греховодник, забывчивый, сильный по природе, смелый». Места, отмеченные Львом, — горы, крепости, башни, царские дворцы, каменоломни и солончаки; вещества и предметы Льва — броня, высокие металлические сосуды, изумруды и яхонты, золото и серебро, и все, что обрабатывается огнем; что до видов животных, то это — дикие кони, львы, нападающие на людей, и все животные с когтями.

А ученый еврей Абрахам бен Эзра из Монпелье в своей книге «О начатках мудрости» говорит о небесном символе Иерусалима следующее: «Знак Льва соединяет в себе природу огненную, мужскую, дневную и восточную; и есть он знак летний, стоящий на убыли времен, и связана с ним левая сторона всех вещей и восточная; и ветры его суть ветры восточные; и природа его горяча и суха; и запахи его резки и горьки, а цвета его суть шафрановый и те, что заключены между рыжим и красным.

Те из людей, кто рождены под эти знаком, будут сильны и гневливы; и обличьем своим будут внушать страх; и будут отважны и сильны; и будут склонны ко сну и бездеятельности; и будут они верны своему слову; в скорби же будут велики; и не станут внимать мудрым советам и поучениям и через то претерпят беды; и сердце их будет склонно к жестокости; а природа их подобна природе зверя гиены, ибо рожденные под эти знаком хищны и прожорливы».

Королева Мелисента многое унаследовала от природы своего города, хотя и рождена была совершенно под иным знаком; так что действовала она двойственно, то поддаваясь собственной природе, то идя на поводу у природы своего города Иерусалима.

Впрочем, довольно ученых рассуждений. Вот история королевы, рассказанная без прикрас, как того захотел Аллах.

6. Мелисента теряет своего прокаженного сына

— Некогда у королевы Иерусалима Мелисенты был муж, Фальк Анжуйский. Когда же он умер, то на престол Иерусалима возвели юного Балдуина III, сына Фалька и Мелисенты; правительницей от лица Балдуина поставили его мать, королеву.

Еще в ранней юности Балдуин получил в руки отряд головорезов, готовых по его слову топить корабли и грабить купцов. И так бесчинствовал он и предавался различным порокам, невзирая на нежный возраст свой, и прогневал всех богов, и разгневались на него Иса и Аллах. И был поражен Балдуин за грехи свои проказой, так что разъела ему хворость лицо и руки, и выгрызла дыру у него в переносице, и сделался он лицом как кошка или лев, а в довершение Божьих кар лишился рассудка. Так, в забвении грехов своих и имени, безумии и язвах, содержался он под стражей в особой башне в Иерусалиме.

Дабы всегда отличить Балдуина от других людей, королева повесила ему на шею амулет. Ибо проказа столь обезобразила лицо юного принца, что узнать его сделалось невозможно.

Однажды утром слуги пришли к узилищу Балдуина, дабы накормить безумца и дать ему воды, и обнаружили решетки выломанными, а камеру пустой. И посейчас я не знаю, кто выкрал юного принца.

Мелисента, хоть и была обеспокоена пропажей сына, но не слишком горела желанием его отыскать. Ведь никто не смог бы возвести на престол прокаженного или безумца, так что никакая опасность со стороны Балдуина пока что ей не угрожала. Тем более, что исцелить от проказы его могли только в Дамаске, и на этот счет королева вела тайную переписку с моим отцом.

Куда больше опасалась она Плантагенетов, королей Английских, ибо подозревала их в посягательстве на свою власть.///Генрих Плантагенет приходился Фальку Анжуйскому родным внуком — от первого брака.///

В день исчезновения Балдуина оборванный нищий с подозрительно смуглым лицом всучил ей письмецо такого содержания:

«Мелизанда! Остерегайся Плантагенета. И если не хочешь распрощаться с Иерусалимом, пошли доверенных лиц, не гнушающихся воровством бумаг, в Палермо… Аль Мумак ибн Дабражилатиль».

Время было дорого и не стала Мелисента посылать людей в Палермо, а вместо того задумалась над тем, не направить ли ей наемных убийц прямо к Генриху Английскому, либо к Матильде, его матери.

В ту пору на территории Иерусалима находились прецептории двух рыцарских орденов: иоаннитов и тевтонов. Иоанниты, называемые также госпитальерами, возвели в городе обширный храм и госпиталь с палатами и садиком и даже с отделением для больных иноверцев, и целые дни проводили они в молитвах и заботах о болящих и раненых. Тевтоны же строили крепость, о чем следует рассказать отдельно, если позволит Аллах.

7. О стенах Иерусалима

— В Библии латинских франков есть такой рассказ:

«Когда услышал Санаваллат, что мы строим стену, он рассердился и много досадовал и издевался над иудеями; и говорил при братьях своих и при Самарийских военных людях, и сказал: что делают эти жалкие иудеи? неужели им это дозволят? неужели они оживят камни из-под груд праха, и притом пожженные? А Товия Аммонитянин, бывший подле него, сказал: пусть их строят; пойдет лисица и разрушит их каменную стену.

Мы же однако строили стену, и сложена была вся стена до половины ее. И у народа доставало усердия работать.

Когда услышали Санаваллат и Товия, что стены Иерусалимские восстановляются, что повреждения начали заделываться, то им было весьма досадно. И сговорились все вместе пойти войною на Иерусалим и разрушить его. И мы молились Богу нашему и ставили против них стражу днем и ночью для спасения от них».

Таким образом о стенах Иерусалимских в Библии рассказано все правильно; однако ж тевтоны поступали не всегда по своей Библии. А многие из них и вовсе не читали Библии и не знали о такой истории. И это впоследствии послужило многим из них к погибели.

Каждое утро Иерусалим просыпался дважды: сперва в половину шестого утра, когда из Дамаска доносился вопль «Аллах акбар!» — ибо в этот час у нас самозабвенно кричали с минарета, созывая правоверных, — и второй раз часов в восемь, когда тевтонские топоры принимались стучать по бревнам. И уподобляясь вьючным животным и бессловесным рабам, трудились гордые рыцари Христовы, ибо почитали подобный труд для себя за честь. И возвели они крепость, и не нашлось бы ей подобной. Была она неприступна, и взять ее было невозможно. Высота ее достигала двух с половиной человеческих ростов, а ворота были тяжелы и надежны; и имелись также подъемные ворота и штурмовой коридор.

Тевтоны носили бревна и обтесывали их, пригоняли друг к другу, вбивали гвозди, связывали веревки. Они трудились во славу Божью, и с ужасом и восхищением глядели на труд их все прочие люди. А госпитальеры говорили: «Зачем они трудятся? Разве есть какой-нибудь враг, способный штурмом взять эту стену?» А королева Мелисента сердилась на тевтонов за то, что они привлекали к работе рыцарей из ее личной гвардии.

И так выросла Иерусалимская цитадель, и была она воистину великой.

Между королевой Мелисентой и тевтонами не было приязни, ибо нешуточно подозревала она их в том, что, обладая столь сильной крепостью в центре Иерусалима, захотят они в конце концов овладеть и самим городом, а на трон владык Иерусалимских посадить своего великого магистра.

8. О евреях

— В том же городе Иерусалиме находилась малая еврейская община. Евреи давали деньги под залог, занимались торговлей, выполняли кое-какие поручения, но больше всего они читали Тору и проводили время в бесконечных разговорах о величии Божества, которое они именовали Ха Шем.

Эти евреи отличались чрезвычайно практическим складом ума. Понимая, что в христианском королевстве не обойдется без еврейского погрома, они заранее вывесили объявление: «Погром — 50 шекелей, с осквернением синагоги — 70 шекелей, постоянным клиентам скидка».

Впрочем, жители иерусалимские утверждали, будто два еврея вербально выносят двух рыцарей за две минуты, и я охотно этому верю, ибо оснований не верить у меня не имеется.

///И так увлеклись евреи своей ролью, что испекли мацу на плоском камне, раскалив тот в костре; и была та маца вполне съедобной, и ели ее в Иерусалиме, да похваливали!///

9. О том, как королева Мелисента поссорилась с магистром Тевтонского ордена

— И вот пришел к королеве Мелисенте трубадур из Прованса, именем Джауфре Рюдель де Блая, безнадежно влюбленный в графиню Триполитанскую, которую полюбил не видав, по рассказам о ее добродетели и красоте. Был он безупречно изыскан и тошнотворно куртуазен и вел с королевой беседы утонченные о любви и различных оттенках этого чувства, о достоинствах графини Триполитанской, о своем томлении и о сочиненных по такому случаю стихах.

И еще спросил он тайком королеву Мелисенту, нет ли Триполитанской графини в свите ее величества. Говоря так, поглядывал Джауфре на фрейлину королевы, некую Агнес де Вуазен, девицу утонченной красоты и великого коварства, которая, непреклонно оставаясь в девичестве, недрогнувшей рукой по поручению королевы отправила на тот свет немалое количество народу, используя для такого дела яд и кинжал.

Королева лишь рассмеялась подобному предположению, однако предложила мессиру Джауфре сменить несбыточную мечту о графине Триполитанской на вполне достижимое счастье с Агнес де Вуазен.

Однако Джауфре Рюдель был предан сердцем одной лишь графине Триполитанской и отклонил любезный намек королевы с такой тонкой деликатностью, что решительно ничьи чувства не оказались этим задеты.

Королева решила воспользоваться любезным предложением трубадура и совершить путешествие на запад. Это путешествие имело такой вид, будто ее величество желала нанести дружеские визиты и запросто прогуляться с милым кавалером. На самом же деле Мелисента производила разведку, а излияния влюбленного трубадура слушала вполуха, то и дело произнося «да-да», «разумеется», «сочувствую, мой друг» и прочие глупости, зачастую невопопад.

Мелисента весьма обрадовалась, когда магистр тевтонского ордена, в миру известный как Корвин, предложил ей свою охрану. Кроме Корвина, королеву взялся охранять еще один тевтонец.

Следует заметить, что ее величество отчаянно боялась за свою жизнь и постоянно ожидала покушения. Внутренне дрожа от страха и бросая по сторонам недоверчивые взгляды, королева Иерусалимская оперлась на руку трубадура Джауфре и, сопровождаемая архиепископом, фрейлиной, шутом и двумя тевтонцами, двинулась по дороге.

Свита переговаривалась и пересмеивалась; Мелисента рассеянно внимала изящным руладам трубадура, торопливо прикидывая в уме, кто из владык нынешней Европы может стать ее потенциальным союзником. В личную симпатию Мелисента не верила. Она искала естественных союзников. Архиепископ не сомневался, что это — император Конрад. Немец. Ну конечно же. Ее величество хмурила лоб. Она чувствовала подвох. Она не доверяла архиепископу и его поспешному мнению, она не доверяла никому. И меньше всех — Конраду, с которым, впрочем, не была даже знакома.

Беседуя куртуазно, прибыли они со всевозможной пышностью в Тулузу, где были приняты Альфонсом-Иорданом, графом Тулузским, который немедля проявил всевозможное вежество. Королева же Иерусалимская, несмотря на оказанные ей почести, продолжала пребывать в подозрительном настроении и все время озиралась по сторонам, ожидая предательства. Особенно усугубляло ее недоверчивость то обстоятельство, что она находилась в полном неведении касательно своих врагов. Воспаленное воображение рисовало ей их легионами…

Беседа текла рассеянно, сопровождаемая скромным, но изысканным угощением; граф Тулузский блистал манерами и остроумием; сеньор Джауфре вполголоса изливал свои печали и мечты изысканными стихами, а Мелисента продолжала лихорадочно соображать, с чьей стороны ей ожидать подвоха.

Тем временем настала пора идти домой, и только тут королева обнаружила, что ни архиепископа, ни тевтонцев, вызвавшихся охранять ее в пути, поблизости нет. Когда же она справилась у своей приближенной девицы Агнес де Вуазен о том, куда подевались ее спутники, та отвечала, что они направились в иное место по распоряжению его высокопреосвященства.

Королева прошипела сквозь зубы бессильную угрозу. Ибо ей стало ясно, что монсеньор архиепископ и тевтоны ни в грош ее не ставят.

Разумеется, граф Тулузский тотчас же пришел на помощь разъяренной королеве и предложил ей дать сопровождение из числа своих людей, причем Джауфре Рюдель де Блая охотно вызвался оказать Мелисенте эту услугу. Однако, пылая стыдом за собственное бессилие, Мелисента заявила, что обратный путь до Иерусалима проделает одна.

К своему величайшему изумлению, она добралась до дома целой и невредимой. Завидев монсеньора архиепископа, разгуливавшего по Иерусалиму с чрезвычайно оживленным видом, ее величество скрыла кипевшую в ней ярость, ибо с этого мгновения числила архиепископа среди недругов.

Магистр же Корвин, более проницательный, нежели архиепископ, принес королеве извинения, пав к ее ногам.

Желая испытать его, Мелисента сказала:

— Я прощаю вам зло, причиненное лично мне; но я не вправе простить вам ущерба, нанесенного престижу и безопасности Иерусалимского королевства.

Тут магистр Корвин вскочил на ноги и закричал, что действовал по распоряжению монсеньора архиепископа, а ее величество может думать об этом все, что ей заблагорассудится.

Будущее показало, что магистр Корвин — отважный воин и превосходный командир своих людей, однако не политик. Но королеве, охваченной страхом, повсюду мерещились враги. И потому положила она себе избавиться от тевтонцев при первой же возможности.

10. О Джауфре Рюделе, сеньоре Блайи

— Веселая книга со стихами франков так рассказывает о судьбе сеньора Джауфре, друга Мелисенты:

«Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, был муж весьма знатный. Заочно полюбил он графиню Триполитанскую, по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности. И сложил он о ней множество песен. И так хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход и пустился плыть по морю. На корабле одолела его тяжкая болезнь, так что бывшие с ним считали его уже умершим и, доставивши в Триполи, как мертвого, положили в странноприимном доме. Графине же дали знать об этом, и она пришла к нему, к самому его ложу, и заключила в свои объятия. Сразу узнал он, что то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства. И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на руках. И повелела она похоронить его с великими почестями при храме тамплиеров; сама же по великой горести о нем в тот же день постриглась в монахини».

А вот стихи сеньора Джауфре:

А вот другие его стихи:

Из дальнейшего станет понятно, как мало правды в том, что рассказывают о сеньоре Джауфре люди; стихи же этот франк воистину слагал добрые.

Память о нем сохранилась и в Дамаске, где он провел два года и замучил всех своими любовными переживаниями, которые считал необходимым облекать в слова и делать достоянием широкой общественности. И потому у нас его считали умалишенным. Однако королева Иерусалимская держалась иного мнения, а что иной раз бывала с ним небрежна, то лишь вынужденно, поскольку жизнь властительницы разительно отличается от жизни всех прочих людей.

11. О Византии

— Ближайшим соседом Иерусалима на западе был Константинополь, где правил император Мануил Комнин. Он держал при себе двух женщин одновременно, отказываясь отдать предпочтение одной из них и тем самым изгнать другую. Следствием такого поведения сделались постоянные столкновения Комнина с патриархом Константинополя, который резко осуждал сие двоеженство, ибо по вере франков муж может держать только одну жену, а наложницы не дозволяются вовсе.

Дочь Мануила Комнина, Евангелина, девица весьма прекрасная, набожная и сострадательная, была рождена им от сарацинки или иной рабыни. Пользуясь большой свободой, эта девица невозбранно ходила по дорогам, и ни свиты, ни охраны при ней не имелось. Она имела видение, в котором ангел явился к ней и велел отыскать пропавшего без вести Балдуина Иерусалимского, несчастного юношу, за грехи свои пораженного от Аллаха проказой. В дальнейшем мы узнаем, как вышло, что Евангелина выполнила волю Аллаха.

12. Об одиночестве Мелисенты

— Мудрейший Аль Джахез в «Поучениях к Нарриман» говорит: «Властитель узнается по одиночеству». Мелисента, королева франков на Востоке, во всем Иерусалиме не могла ни в ком найти опоры. Но более всего огорчала ее невозможность найти поддержку у архиепископа, ибо тот, опьяненный своей германской кровью, с первого же часа прочно связал свою судьбу с тевтонцами. В тевтонах Мелисента видела врагов; от госпитальеров не ожидала ни поддержки, ни нападения; впрочем, когда она, отчаявшись, попросила их о помощи, они дали ей кинжал.

13. О цитадели Алеппо

— Многомудрый Абу-ль-Хусейн ибн Джубайр говорит:

«О дивный город! Его нарекли женским именем и облекли покровом юной девы; не раз приходилось ему склоняться перед победителем, не раз он блистал как невеста, отвоеванный мечом Ибн Хамдана! Сколько царей мечтало завладеть им, скольких людей поражал он своим величием! Сколько сражений разыгрывалось из-за него! Где они теперь, хамданские эмиры и их поэты? Их давно уже нет, а каменные стены остались».

Ибн Баттута говорит:

«Цитадель Алеппо называют Аш-Шахба (серой). Внутри нее есть два колодца, полные ключевой воды. Крепость окружена двумя стенами и глубоким рвом, наполненным водой. Стены венчает множество теснящихся друг к другу башен. В толще стен скрыты великолепные чертоги с узкими окнами. Во всех башнях живут люди, и пища в этой крепости не портится от времени.

Здесь есть святыня, поклониться которой приходит много людей. Говорят, что здесь совершал молитву Авраам».

Вот что сказал однажды об этой цитадели Джемаль ад-Дин Али ибн Абу-ль-Мансур:

14. Первый сон Мелисенты

— Когда настала ночь, и тела людские погрузились в сон, пришло время ангелов и сновидений. Едва королева смежила веки, как приснился ей наистраннейший сон. Снилось ей, будто Ривка, золотоволосая иерусалимская еврейка, выходит замуж за ученейшего рэб Мойше, известного на Востоке и Западе толкователя Торы. Это тем более удивительно, что рэб Мойше до самого конца сохранялся в девственном состоянии и девственность его пребывала неразвязанной.

В этом сне пребывали королевский двор и иерусалимская еврейская община в огромном темном храме. Была ли то гигантская синагога — был ли то невероятных размеров сад со стволами-колоннами? В тусклом багровом свете очага мелькали знакомо-незнакомые лица. От жаровни тянуло густым дымом.

Несторианский монах из Алеппо и архиепископ Иерусалима, презрев как собственные расхождения в вере, так и общую для них неприязнь к еврейскому Богу, дружно вели обряд по еврейским богослужебным книгам. Королева же вкупе с иными держала над невестой покров.

Всех участников действа затягивало дымом жаровен, отчего те нещадно кашляли, и из глаз их текли обильные слезы. Обряд то и дело прерывался, ибо раввина душили неудержимые рыдания.

Когда же брак был заключен, захожий менестрель попытался играть на роте «Хава нагила», но сбился с такта. Запели без сопровождения музыкальных инструментов, но тут вся плачущая еврейская свадьба завела всяк по-своему, кто в лес кто по дрова, как говорят у франков, и пение расстроилось вовсе.

Королева хотела плясать, но споткнулась и едва не упала в жаровню. И после этого ей начал сниться совсем другой сон.

15. О девственности

— Узнайте, что девственность имеет обличье банта, скромно завязанного над коленом. Однако этот знак невинности многие ухитрились превратить в объект непристойных шуток. Так, я своими глазами видела одного удалого воина ислама в грязном халате, но с добрым оружием в ножнах, который ступал, размахивая двумя огромными разлохмаченными веревками, свисающими у него с колен. При каждом шаге веревки болтались и шумно хлопали по икрам. То и дело на дороге можно было встретить утерянную кем-либо девственность.

Славная певица египетского племени, известная в обеих землях как Руна (что на языке франков означает «тайна»), имела обыкновение то и дело, бранясь, поправлять девственность свою, ибо та норовила сползти по ноге. Иные мужчины подвергались озорному посягательству девиц, которые тайком развязывали их девственность. Так, рэб Мойше был развязан трижды, но трижды своими руками восстанавливал утраченное.

Фрейлина королевы Мелисенты, Агнес де Вуазен, с виду невинная и хрупкая, на деле же вполне предавшаяся иблису, собственноручно подвязала своей девственностью палатку, когда та покривилась.

///Когда же игра закончилась, один госпитальер принялся развязывать свою девственность и вдруг замер, ощутив на себе тяжелый взгляд сотоварища. «Что ты делаешь?» — спросил его тот…///

16. Второй сон королевы Мелисенты

— Избыв странное видение плачущей еврейской свадьбы, Мелисента погрузилась в новый сон, оказавшийся, в отличие от первого, вещим.

Королева увидела себя в темном лесу, освещенном лишь луною. Темноствольные деревья чередовались с белоствольными, и за каждым темным стволом виднелась неподвижная фигура воина в темных одеждах, а за каждым белым — фигура девы в светлых одеждах.

Там же, где лунный луч, пробившись между стволов, падал на дерево, стояла прекрасная дева в белых одеждах. Была дева бледна и круглолица, с правильными чертами и сверкающими, подобно антрацитам, темными глазами; гладко причесанные черные волосы убраны под белое покрывало.

— Кто ты, дитя? — спросила королева, очарованная этой чистой красотой.

— Евангелина.

То была византийка, дочь императора.

— Я разыскиваю вашего сына, государыня, — сказала Евангелина королеве. — Умоляю вас, если вы только знаете, — если вы только хотя бы подозреваете о его местонахождении — укажите мне его!

— Зачем вы ищете моего сына, дитя мое? — спросила Мелисента.

— Он мой брат во Христе, — отвечала благочестивая девушка. — Он страдает. Если вы, его мать, не можете помочь ему, то, может быть, я, простая христианка, сумею спасти его плоть и душу!

И тронутая этой искренней верой расплакалась Мелисента и протянула Евангелине руки, и так стояли они неподвижно, и в том сновидении полюбили друг друга сердечно.

17. Мелисента посылает в Дамаск за лекарем

— Дамаск — ближайший сосед Иерусалима на Востоке. Намерение мое состоит в том, чтобы поведать об отношениях между Мелисентой и моим отцом, эмиром Дамаска Муин-ад-Дином.

Не зная, кому довериться и опрометчиво видя ближайшего врага в тевтонах, Мелисента отправила в Дамаск записку с просьбой прислать ей лекаря, дабы исцелить болезнь почек.

Таков был тайный знак, о котором Мелисента заранее условилась с моим отцом.

Еще прежде она искала помощи дамасских лекарей, пытаясь исцелить прокаженного Балдуина; мой отец попросил в ответ поддержки Иерусалима против крестоносцев.

Не доверяя никому и не решаясь отправить в Дамаск свою фрейлину (ибо королева не без оснований предполагала, что из Дамаска Агнес де Вуазен не отпустят — многие сподвижники отца моего желали взять ее в жены), Мелисента обратилась к евреям. Лишь те, кому хорошо ведома хитрость Мелисенты (а таковых поначалу было немного, ибо вид у королевы был самый беззащитный и глупый), догадались бы, по чьему поручению один из иерусалимских евреев направился в Дамаск.

Записка была составлена на арабском языке и содержала просьбу прислать в Иерусалим лекаря. Еврей вскорости возвратился с сообщением, что записка лежит в Дамаске; остальное же — в руках Аллаха.

///Записку сию с превеликим злорадоством иерусалимские евреи срисовывали с русско-арабского разговорника, предвкушая, как наши хваленые дамасские мудрецы будут разбирать этот «цветущий куфи»!///

18. О Мосуле

— За Дамаском стоит страна Мосул. Вот что говорит о Мосуле один ученый франк, который много путешествовал по Востоку:

«Мосул — большое царство, живут тут многие народы и вот какие: есть здесь арабы-мусульмане и еще другой народ исповедует христианскую веру, но не так, как повелевает Римская Церковь, а во многом отступает. Называют этих людей несторианами. Все шелковые ткани и золотые, что называются мосулинами, делаются здесь. Скажу вам еще, из этого же царства — все богатые купцы, что гуртом привозят дорогие пряности. В здешних горах живут карды, они христиане — несториане, но есть между ними и сарацины, Мухаммеду молятся. То люди храбрые и злые, ограбить купца они не задумаются».

Так говорит о Мосуле сведущий франк; впрочем, и он не обо всем знал доподлинно и точно.

19. Мелисента видит Балдуина

— Поскольку ответа из Дамаска пришлось ждать долго, а нервной натуре королевы претило ничегонеделание, она направилась в трапезную госпитальеров и принялась выпытывать их настроение, задавая различные вопросы. Беседа не клеилась, ибо госпитальеры весьма неохотно разговаривали с ее величеством, всем своим видом показывая, что у них имеются и более неотложные дела.

И тут неожиданно в ноги королеве бросился нищий. Как он появился, откуда проник — неведомо; вида же был страхолюдного, оборванный и в струпьях. Трясясь и содрогаясь всем телом, он стал прежалостно выпрашивать подаяние, а после закричал, как безумный, и вопил, что видел мальчика, больного мальчика, очень больного, а кругом все чужие люди, и платки у этих людей, и Бога они не знают. Так он кричал и бился, будто в припадке. И поняла Мелисента, что это ангелы послали к ней нищего, дабы указать путь, ибо говорил он о прокаженном Балдуине и таким образом яснее ясного выражал волю Творца, а воля эта в том заключалась, что Мелисента непременно должна отыскать своего сына.

///И был сей нищий Эженом, он же — Господь Бог, который периодически нисходил на землю в виде бесноватых и с неназойливыми советами влезал в сюжет. И была его воля, чтобы Мелисента, бросив дела государственные, с риском для жизни рыскала по полигону в поисках какого-то сопляка, прости Господи!///

Мелисента повернулась к своей фрейлине Агнес, чтобы взять у той для подаяния грошик, но когда она вновь поглядела туда, где корячился нищий, то увидела, что он исчез.

Итак, королева узнала, что Балдуин жив и бесконтрольно бродит где-то неподалеку, а это она сочла для себя весьма опасным.

Таким образом, надлежало действовать — и немедленно. Однако Мелисента боялась покинуть Иерусалимскую цитадель, где она находилась, по крайней мере, под присмотром госпитальеров. Те отказались дать ей личную охрану, но тем не менее в их присутствии в черте города Мелисенте не угрожала смертельная опасность.

Она призвала к себе Агнес де Вуазен и поделилась с ней своим планом. Агнес, девица хитрая и отважная, понимала, что ее могут убить, приняв за королеву, однако согласилась отправиться на поиски Балдуина. Для Агнес были приготовлены королевские носилки. Четыре дюжих негра-носильщика подняли их на плечи; сама же Мелисента, измазав лицо и руки сажей, переоделась мальчиком-сарацином; свои длинные волосы она убрала под берет, и так, в обличии черного слуги, побежала за носилками, в которых сидела ее верная фрейлина Агнес.

///Отыгрывалось сие так: впереди шествовало мое величество, вымазанное сажей по уши, и несло на раскрытой ладони спичечный коробок. Следом топала леди Протасик, она же Агнес де Вуазен. Встречным мы объясняли, что они видят пред собою роскошный паланкин, четырех негров-носильщиков и пажа-сарацина; сия же прекрасная дама восседает на самом деле в паланкине, моделируемом этим спичечным коробком. Мое величество очень утомилось отыгрывать четырех негров-носильщиков сразу. Но что поделаешь, если кругом убийцы!!!///

И вот что случилось с ними в пути. За поворотом дороги, недалеко от Иерусалима, увидели они чей-то лагерь, отгороженный цветными платками. То был бродячий, или гулящий гарем. Женщины из гарема были домовиты, добры, болтливы и назойливы; они любопытствовали обо всем на свете, задавали вопросы, пытались торговать и безудержно хвастались.

Среди них бродил, тряся бубенцом, юноша лет пятнадцати; лицо его было обезображено проказой и почти полностью скрыто капюшоном из грубой мешковины; на шее у него болталось несколько амулетов.

Пока Агнес де Вуазен рассеянно болтала с женщинами из гарема, а негры-носильщики отдыхали, сидя у носилок на земле, Мелисента, переодетая и вымазанная сажей, вертелась у ног своей «госпожи», а сама украдкой рассматривала прокаженного. Поначалу она сомневалась, Балдуин ли перед ней, опасаясь ошибиться. Ибо того амулета, о котором Мелисента доподлинно знала, кому он принадлежит, она поначалу не увидела. Но затем тайком пересчитала шнурки на шее у юноши и заметила, что один амулет он прячет под одеждой. Вот юноша наклонился, мелькнула хорошо знакомая королеве печатка… сомнений не осталось. Делая вид, что прислуживает Агнес, «негритенок» шепнул:

— Это он. Уходим отсюда.

Агнес непринужденно поблагодарила простых женщин за добросердечное угощение и в сопровождении слуг покинула лагерь гулящего гарема.

Прокаженный поплеся за нею и, выйдя на дорогу, спросил уныло, не знает ли милостивая госпожа, лечат ли в Дамаске проказу и потерю памяти. Боясь, что хитрость будет раскрыта (ибо невзирая на расстройство рассудка юный безумец мог почуять близость матери), Мелисента-«негритенок» завопила, как резаная, и пала перед Агнес на лицо свое, умоляя «госпожу» пощадить себя и скорее бежать прочь от прокаженного.

Итак, Агнес уселась в носилки, негры подняли их на плечи, а «мальчик»-Мелисента побежал следом. Так Мелисента выяснила местопребывание Балдуина и теперь у нее появилась возможность обдумать все хорошенько.

20. О том, как Мелисента собиралась поступить с Балдуином

— Мелисента прекрасно понимала, что юный, слабовольный и склонный к пороку Балдуин — великолепное орудие против нее. Однако в ее первоначальные планы никак не входило убийство родного сына. Более того, она не намеревалась оставлять его в столь плачевном состоянии. Поэтому Мелисента приняла решение похитить Балдуина, спрятать его там, где никому в голову не придет искать юного принца, — а именно — в синагоге. После же она хотела передать Балдуина Дамаску с тем, чтобы тамошние лекари исцелили его от проказы, а затем обратили в ислам. Таким образом она рассчитывала спасти его тело и отчасти душу (ибо полагала ислам вполне хорошей верой для мужчины и уж всяко лучше беспамятства и безверия, в кои несчастный Балдуин был ввергнут ныне). С другой стороны, Балдуин-мусульманин не мог бы претендовать на место христианнейшего владыки Иерусалима, а в качестве вероотступника и вовсе терял политический вес в глазах Запада.

На самый худой конец Мелисента могла попросту отречься от Балдуина, ибо в лицо его знала только сама королева — так обезобразила болезнь черты юноши.///И таков был мастерский загруз.///

Вот замысел Мелисенты касательно Балдуина.

21. О том, какое чудо Бог франков совершил в Алеппо

— Поспешно смыв с лица сажу, переодевшись простолюдинкой и закрыв лицо дерюжным капюшоном, Мелисента вместе с Агнес де Вуазен направилась к тому месту, где впервые встретила прокаженного. Ее не смутило то обстоятельство, что юноши там уже не было. Мелисента не сомневалась в успехе. При первой встрече мальчик вел себя вполне доверчиво, и схватить его не представило бы труда.

Обе путницы остановились, размышляя над тем, куда мог направиться несчастный безумец, на восток или на запад, как вдруг мимо пробежали какие-то растревоженные люди, во все горло крича о чуде.

— Чудо! Чудо! — вопили они самозабвенно. — Господь явил нам чудо! В Алеппо у источника святой воды по молитве монахов и праведницы Господь исцелил прокаженного!

Мелисента побелела, как мел, и сердце упало у ней в желудок. Не рука ли Провидения пытается задержать ее? Сцепив зубы, она решительно зашагала в сторону Алеппо.

Крепость Халеб, которую франки называют Алеппо, находится за Дамаском и Каиром, за Мосулом, но прежде Дамьетты и Александрии. Забираться столь глубоко в сарацинские земли было со стороны королевы сущим безумием, однако видя перед собою цель, она стремилась к ней с несокрушимым упорством.

На полпути к Мосулу королеву и ее фрейлину остановили сарацины. Одни были арабы из Дамаска, другие — турки из Мосула. Алчные глаза их задержались на Агнес, которая была молода и очень хороша собой.

— Вах, какой дэвушка! — сказали турки.

В мгновение ока Мелисента выхватила кинжал и приставила к горлу Агнес.

— Я убью ее, если вы меня не выслушаете! — крикнула Мелисента. Она знала, что в Дамаске не хватает женщин.

— Вах, какой жэнщина! — сказали турки. — Зачем убивать? Мы слушаем.

Ибо никто не хотел бессмысленного кровопролития. Агнес же, хорошо зная свою королеву, стояла совершенно спокойно.

— Мусульмане, воины ислама! — заговорила королева. — Я прошу вашей помощи. Мне нужны два воина, дабы сделать одно доброе дело. Если вы поможете мне, я подарю вам эту прекрасную девушку; если нет — я убью ее.

— А мы убьем тебя, — предположил один из турок.

— И какой в этом смысл? — возразила королева. И поскольку турок промолчал, продолжала: — Мне нужно, чтобы два отважных воина отправились со мной в Алеппо. Там мы проникнем за ворота крепости и найдем одного человека. Это юноша лет пятнадцати, темноволосый, кудрявый, темноглазый, смуглый, одетый как нищий или бродяга. Он только что чудом исцелился от проказы. Я хочу пленить его, доставить в Дамаск и там обратить в ислам. Подумайте, к какой благой цели я стремлюсь, мусульмане!

Говорила она это вполне искренне. И не найдя в ее словах никакого подвоха, мусульмане дали ей двоих воинов, выбрав, к несчастью, наиболее стойких в вере и наиболее суровых, но наименее сообразительных.

Итак, вчетвером они приблизились к стенам Алеппо.

У стен большим неопрятным табором расположились женщины из гулящего гарема. Они взмущенно галдели, говоря все одновременно на смеси всевозможных языков. Сетовали они на девку в белом и на монахов несторианской общины из Алеппо, которые увели «их мальчика».

— Такой был хороший мальчик! — голосили они. — Верните нашего мальчика! Мы его подобрали совсем-совсем хворого! Мы его кормили-поили-воспитывали! Он называл нас мамочками! Все деньги, что он добывал милостыней, мы на него и тратили! Или почти все… Отдайте нам нашего мальчика! Ему будет там плохо!

Стараясь по возможности держаться от «мамочек» подальше, Мелисента лихорадочно соображала, как бы ей вместе с сарацинами проникнуть в Алеппо и подобраться к Балдуину. Шепотом она обратилась к одному из воинов ислама:

— Идем вместе в крепость. Плени того, на кого я покажу. Не сможешь пленить — убей.

Однако тот нахмурился, ибо не по душе ему было слушать женщину. Когда же Мелисента взяла его за руку и потянула за собой, он сердито высвободился.

— Воин ходит один.

И хотя Мелисента клятвенно обещала предать исламу того, кого хотела пленить, даже и это не могло заставить турка принять слова женщины всерьез.

Уповая на Бога франков, Мелисента закричала страже, охранявшей ворота Алеппо:

— Пустите меня! Со мною эти мусульмане, которые не верят, что Господь наш Иисус Христос по молитве праведных творит чудеса! Они говорят: Иса — не Бог, Иса — пророк. Я хочу показать им всю неправду их!

На ее зов вышел юный монах, смуглый и светлоглазый, и приблизился, тихо ступая босыми ногами. Лицо его, залитое светом веры, излучало неземной покой.

— Идите за мной и уверуйте, — негромко молвил он. — Воины пусть оставят оружие.

Краем глаза поглядывая из-под капюшона, Мелисента заметила Балдуина — на его загорелой коже не осталось и следа страшных язв, и теперь юноша разительно напоминал своего покойного отца, Фалька Анжуйского. Рядом с мальчиком стояла девушка небесной красоты. Она вся сияла и казалось белоснежные одежды ее источают свет. Мелисента узнала эти прекрасные черты, эти огромные сверкающие глаза… Евангелина, дочь Мануила Комнина!

Теперь королева все яснее видела, что пленить Балдуина не удастся. Его можно только убить. А мусульмане, хмурясь, медлили у ворот и всем своим видом показывали, что идти к святому источнику не намерены. В отчаянии королева попросила их именем Аллаха позволить ей показать им чудо… Но те не захотели заметить знаков, которые она им украдкой подавала. Вместо того, угрюмо глядя себе под ноги, они упрямо заладили «Аллах акбар» и не сдвинулись с места.

Мысленно проклиная их за твердолобость, Мелисента пошла за юным монахом одна.

Монах неторопливо повел ее по холму, в маленький сад, полный зелени. Там из земли бил источник. В странном волнении смотрела королева на святую воду, и чем больше впитывал взор ее чистоты и прозрачности, тем более мутными и греховными представлялись ей собственные помыслы.

А монах начал неспешный рассказ о девушке, которая была слепа от рождения и прозрела, промыв себе однажды с молитвою глаза из этого источника. Рассказывал он и о прекрасной Евангелине, чья вера и любовь привели в это благое место прокаженного юношу и избавили его от греха и болезни.

Монах говорил просто и совершенно спокойно. Душа королевы изнемогала, ибо ей страстно хотелось покаяния, света и покоя. И оставив на время греховные помышления — тем более, что осуществить их сейчас было невозможно — королева вся отдалась искренней молитве. Бросившись на колени перед родником, она залилась обильными слезами.

Видя столь бурное раскаяние, молодой монах благословил эту женщину, не зная, кто она, и простил ей грехи ее, не спрашивая, в чем же она греховна. Юность, благочестие и глубокая вера ранили Мелисенту больнее меча. Пав на лицо, она разрыдалась.

22. О том, как Бог франков во второй раз отвел беду от Балдуина

— Потерпев таким образом неудачу, Мелисента кое-как отделалась от правоверных и, дабы смягчить их угрюмость, попросила у них прощения за то, что вынудила слушать речи о могуществе Бога франков. Внутренне же она кипела от ярости и кляла твердолобых Аллахакбаровцев на чем свет стоит.

Надвинув капюшон на глаза, Мелисента поспешила обратно в Иерусалим. На дороге, едва лишь они с Агнес свернули за поворот, им повстречался королевский шут, происхождения рыцарского, но нрава веселого, доброго и покладистого, именем Райан ап Гвиттерин.

Видя себя загнанной в угол, Мелисента бросилась к Райану и, едва не целуя тому руки, стала умолять его сделать для нее одно дело. Пораженный Райан стал слушать. В немногих словах королева попросила изумленного шута незаметно проникнуть в Алеппо, разыскать там исцеленного от проказы юношу и убить его. Мелисента заклинала именем всего святого. Напор королевы был столь силен, что Райан, не задавая более никаких вопросов, согласился…

И с чистой совестью они расстались: королева и ее фрейлина двинулись к Иерусалиму, а Райан — к Алеппо.

Спустя малое время под стены Иерусалима подошли сарацины из числа тех, кого Мелисента встретила по дороге в Алеппо, и спросили, могут ли они забрать девушку, которую королева им обещала. Мелисента отвечала, что девушки им не видать как своих ушей, ибо посланные с нею в Алеппо воины ислама ничего не смыслят в воинских хитростях, а на одном Аллахакбаре далеко не уедешь.

Пока королева препиралась с турками, обеспокоенные госпитальеры подбежали к ней, дабы охранять ее величество. Ибо, настроенные мирно, они не желали перемены власти в Иерусалиме и связанных с этим смут. Не желая открывать перед рыцарями Христовыми своих истинных замыслов, поспешила королева отделаться от турок; госпитальерам же объяснила, что сарацины хотели купить у нее девушку.

Дневная трапеза была в разгаре. Царедворцев обносили охлажденным вином, когда речь зашла о юном Балдуине и вновь избранном папе Римском. Монсеньор архиепископ, вволю наинтриговавшись в Париже, рассказывал, как происходили выборы папы. Королева смотрела, как по германской физиономии святого отца змеится гадкая улыбочка, как топорщатся его рыжие усы, и злилась, скрывая ярость под маской скучающей любезности. Несколько высших духовных иерархов, в том числе и Иерусалимский, представляли партию войны и ничего так не хотели, как нового крестового похода на Восток.

Королева, которой нужен был на Востоке мир и которая в приватных беседах именовала благочестивых завоевателей Гроба Господня не иначе, как «крестоносной сволочью», слушала хвастливый рассказ архиепископа, скромно опустив глаза в тарелку и помалкивая. Лишь когда при ней упомянули о том, что новый папа весьма заинтересовался юным Балдуином, по губам Мелисенты пробежала мимолетная улыбка. Королева была уверена, что сын ее уже мертв.

Краем глаза она заметила, как в трапезную вошел Райан. Поймав взгляд королевы, шут еле заметно покачал головой.

И тут Мелисента потеряла самообладание. Она вскочила из-за стола, опрокинув кубок с вином, и быстро выбежала из зала. Агнес, стараясь загладить неловкость королевы, пояснила остальным, что у ее величества различные недомогания, но лекарь уже вызван и ожидается с минуты на минуту.

23. О сговоре между Мелисентой и моим отцом

— Мой достойнейший отец, эмир Дамаска, обладал множеством великолепных умений, в числе которых было и лекарское искусство и великий талант изменять свою внешность.

Получив письмо от Мелисенты, он тщательно все обдумал и взвесил, собрал лекарственные травы и различные инструменты и под видом ученого целителя отправился в Иерусалим, сопровождаемый одним учеником.

— Ты жаловалась на болезнь почек, почтенная, — обратился мой отец к Мелисенте, искусно разыгрывая лекаря.

— Да, — поспешно отозвалась она. — Ты из Дамаска?

Вместо ответа мой отец наклонил голову. Королева опрометчиво заговорила было с ним о своих планах, но мой отец перебил ее мягко и вместе с тем непреклонно:

— Сперва — о твоих недугах, почтенная.

И отослал ученика собирать целебные травы. Мелисента же скрытно отправила Агнес к госпитальерам, дабы та на всякий случай взяла у них противоядие. Оставшись таким образом наедине они заговорили наконец о том, что беспокоило обоих.

— Насколько я понял, — сказал мой отец, — твоего сына исцелили христиане, и теперь ты опасаешься, как бы он не занял твое место.

Королева подтвердила, что это правда.

Мой отец с интересом рассматривал ее.

— И как же ты предполагаешь нейтрализовать Балдуина?

— Я отдам его тебе. Сделай из него мусульманина. Но только так, чтобы я могла в этом убедиться.

В глазах моего отца мелькнули искры: он и сам был непрочь заполучить Иерусалим, а в лице Балдуина-мусульманина получал великолепный козырь. Поспешно опустив веки, мой отец молвил с усмешкой:

— Ты во всем убедишься. Что еще тревожит тебя? Расскажи мне, если хочешь.

— Тевтоны! — выпалила королева. — Я совершенно им не доверяю. Они хотят войны с Востоком. Они и твои враги тоже.

Мой отец призадумался.

— А госпитальеры? — спросил он.

— Они отдали себя делу милосердия и слегка в этом переусердствовали, мне кажется. В их госпитале есть даже отделение для неверных.

Мой отец хмыкнул.

— Что же ты предлагаешь мне? — спросил он.

— Я могу выманить тевтонов из крепости, а ты ударь им в спину, — азартно проговорила Мелисента.

У моего отца имелись несколько иные планы, о чем он, естественно, говорить не стал. Его забавляла Мелисента с ее властолюбием и чудовищной беспринципностью.

— Я посмотрю, что можно сделать, — кратко ответил он.

Они с королевой обменялись улыбками.

— Ты нашла своего сына?

— Да.

— Он действительно болен?

— У него была проказа.

— Я жду тебя с твоим сыном у себя в Дамаске. У него остались нераскаянные грехи, так что проказа может вернуться. Помни: сегодня вечером в Дамаске!

— Сейчас я прилагаю все усилия для того, чтобы найти его и захватить в свою власть.

Агнес принесла противоядие и украдкой показала его королеве, но та велела ей успокоиться и, взяв из рук моего отца лекарства, выпила их без колебаний.

— Если возникнут осложнения, присылай за мной в Дамаск, — сказал на прощание мой отец.

Проводив лекаря, Мелисента вздохнула спокойнее.

— Ты знаешь, Агнес, в чем ужас моего положения? — обратилась она к своей доверенной девице.

— Нет, ваше величество.

— В том, что я полностью завишу от множества дополнительных обстоятельств, которые совершенно не зависят от меня. Проклятье! Чем выше судьба заносит человека, тем больше он — игрушка в руках слепого случая. Я чувствую себя совершенно беззащитной.

— Глядя на вас, этого никак не скажешь, ваше величество, — ответила Агнес.

24. О том, как Агнес де Вуазен и Райан ап Гвиттерин нашли Балдуина

— После того, как отец мой удалился, Мелисента вновь обратилась к Райану и Агнес с приказом разыскать Балдуина и пленить его, по возможности тайно. Убивать же его королева велела в самом крайнем случае.

И вот, пока Агнес убирала свои роскошные волосы под берет Райана, ее величеству доложили, что трубадур Джауфре Рюдель де Блая из Прованса просит аудиенции у королевы Иерусалимской. Не отыскав пристойной причины отказать, Мелисента велела пустить трубадура. Между тем Агнес поспешно переоделась мальчиком.

Джауфре вошел, печальный и красивый, как всегда. Со сдержанным почтением приложился к руке ее величества, после чего уселся в изящной позе и принялся вздыхать.

— Вообразите себе, ваше величество, — заговорил он неторопливо, — я нашел ее.

— Кого?

— Графиню Триполитанскую!

Заглянув в зал, Агнес делала королеве таинственные знаки.

— Ступайте, дитя, — молвила королева, — да будут все грехи на мне одной. Делайте, что вам велено.

Агнес убежала.

Джауфре, терпеливо дождавшийся конца этого малопонятного диалога, подхватил нить разговора точно на том месте, где вынужден был обронить ее.

— Она находится при дворе графа Тулузского.

— Кто?

— Графиня Триполитанская!

Дав себе наконец труд вникнуть в тему беседы, Мелисента фальшиво улыбнулась.

— Так вы, должно быть, счастливы, мой друг?

— Увы! — Он развел руками. — Теперь, когда я обрел ее, я еще дальше от цели, чем прежде. Как объясниться с нею? Все мои стихи никуда не годятся, ведь я посвящал их Принцессе Грезе, которая находится столь далеко от меня. Она — графиня Триполитанская! А кто я? Бедный рыцарь!

— Напишите новые стихи, — подсказала королева, прислушиваясь, не несут ли ей вести о Балдуине.

— Ничего иного мне не остается.

— Я от души желаю вам счастья, — намекнула Мелисента на свое желание избавиться от куртуазного гостя.

С присущей ему чуткостью безупречный рыцарь раскланялся и вышел.

И вовремя!

Вихрем пронеслась по анфиладам дворца Агнес. Сорвав на бегу берет, она крикнула королеве:

— Убит!

И скрылась в гардеробной, дабы поскорей переодеться.

Вот как случилось, что Агнес и Райан убили Балдуина.

По приказу королевы, шут и придворная дама направились в Алеппо. Они шли таясь, ибо опасались встретить сарацинов, которым Мелисента обещала подарить свою фрейлину. Однако вскоре они увидели на дороге торжественную процессию, направлявшуюся в Иерусалим. Впереди ступали двое несторианских монахов из обители святого источника в Алеппо, следом — дева Евангелина в белых одеждах. Она вела исцеленного юношу. Замыкали шествие шумно гомонящие «мамочки», которые требовали, чтобы им немедленно вернули «их мальчика».

Райан замешкался, но Агнес не растерялась.

— Быстро, — прошипела она, — вливаемся в процессию, подбираемся к Балдуину и…

В глазах Райана застыла неуверенность. Схватив шута за руку, Агнес потащила его на дорогу и подтолкнула. Вот уже показалась из-за поворота дороги белая громада Иерусалимского храма… Еще несколько шагов — и будет поздно.

С внезапно вспыхнувшей безумной решимостью Райан метнулся вперед и ударил Балдуина ножом под левую лопатку. Изо рта юноши вытекла кровь; он повалился на бок, запятнав белые одежды Евангелины. С воплем гнева и боли женщины из гулящего гарема полоснули Райана по горлу. Умирая, тот, как ему было заранее велено находчивой Мелисентой, проклял королеву Матильду Английскую. Ибо убивая собственного сына, Мелисента преследовала две цели: избавиться от соперника и скомпрометировать Плантагенетов.

Все произошло слишком быстро и неожиданно. Все обступили Балдуина, ужасаясь его безвременной гибели, наступившей как раз в тот миг, когда ему предстояло обнять вновь обретенную мать. Ловкую же Агнес де Вуазен никто не заметил, и та сумела скрыться.

25. О том, как Бог франков явил над Балдуином третье чудо

— Одевшись как подобает королеве, в парадные одежды, Мелисента вышла из города. Это был торжественный, церемониальный выход, со свитой, под пение труб. Мелисенте пришлось приложить немало усилий, чтобы подавить нетерпение и скрыть обуревавшие ее чувства.

На дороге у стен Иерусалима «мамочки» громко рыдали, рвали на себе волосы и посылали проклятия Евангелине, которая забрала «их мальчика» и не сумела уберечь его. Под деревом в неловкой позе валялся мертвый шут. Мелисента обратила на него внимания не больше, чем на падаль.

Плакальщицы расступились, освобождая королеве дорогу. Та подошла к мертвому сыну и долго смотрела в его молодое лицо.

Стоявшая рядом на коленях Евангелина подняла голову. Черные глаза, полные внутреннего света, испытующе глядели на Мелисенту. Тихий голос произнес:

— Неужели вы не узнаете этого юношу, ваше величество? Ведь он так похож на вас!

Мелисента открыла уже рот, чтобы ответить, как и собиралась, «нет», но под лучами властного света веры, исходившего от Евангелины, королева дрогнула.

— О да, — молвила она, — я узнаю его. Это дитя было рождено мною от Фалька Анжуйского.

Она сжала пальцы в кулак и прикусила губу. Византийка вынудила ее сказать правду. Впрочем, теперь это не имело значения. Балдуин мертв.

— Несите его в храм, — велела королева. И пошла первой. Ее окружили госпитальеры. Евангелина догнала Мелисенту, схватила ее за руку. Византийка не выглядела опечаленной — скорее, растревоженной. Она будто стояла на пороге открытой двери, готовясь шагнуть куда-то…

— Рано отчаиваться, ваше величество, — проговорила она, показывая хрустальный сосуд со святой водой. — Здесь вода из источника в Алеппо. Господь совершил одно чудо, совершит и второе, ибо не впустую был, по милости Его, исцелен этот юноша.

Вера Евангелины была столь сильна, что королева похолодела. Неужто столько сил было потрачено впустую? Неужто рука Господа и впрямь простерта над сыном Фалька Анжуйского?

— Вы полюбили моего сына, дитя мое? — спросила королева мягко.

— Нет, ваше величество, я люблю его как брата во Христе. Теперь же, когда я исполнила завещанное мне ангелом, я могу поступить согласно моему давнему желанию и удалиться в монастырь.

— Как вы нашли Балдуина?

— Случайно. Я встретила его на дороге, больного и беспамятного.

Тем временем к королеве приблизились госпитальеры и сказали, что она может, если ей угодно, помолиться над телом сына в храме.

Мелисента вошла в храм. Там было безлюдно, если не считать одной сестры-госпитальерки. Опустившись на колени, королева тихо оплакала свое дитя, которому пятнадцать лет назад дала жизнь.

— Ваше величество, — тихо заговорила с Мелисентой госпитальерка, — каково будет ваше решение? Та девушка, византийка, уверяет, что Балдуина можно вернуть к жизни, если окропить его святой водой из Алеппо и совместно воззвать Господу, моля о чуде.

Мелисента долго молчала, припав головой к ногам Балдуина. А затем отерла слезы и встала.

— Пусть мертвые останутся мертвыми, — проговорила она. — Отслужите погребальную мессу и похороните тело.

Кивнув, госпитальерка направилась к выходу. Мелисента вдруг бросилась за ней.

— Сестра!

Госпитальерка удивленно оглянулась. Мелисента упала на колени, коснувшись губами пола.

— Сестра, простите меня!

— За что? — спросила госпитальерка тихо.

— Просто — простите!

— Господь простит вас, — молвила госпитальерка. — Не в моей власти отпускать вам грехи. Но я могу смиренно молить Господа за вас.

Королева поднялась на ноги и вышла из храма, чтобы распорядиться о подготовке к похоронам.

Но Евангелина опередила ее. С горящими глазами византийка воздела руки, показывая сосуд со святой водой. Ее вдохновенная проповедь зажгла госпитальеров, и они начали общую молитву о чуде.

И вдруг словно золотая или огненная тень пронеслась вдруг сквозь толпу молящихся, вошла в храм, где покоилось тело, наполнила воздух сиянием и ароматом.

Мелисента закрыла лицо руками, не в силах вынести этого света, и не отняла ладоней от глаз даже тогда, когда вокруг раздались громкие ликующие крики о свершившемся чуде.

///Перевожу всю эту высокопарную ахинею на человеческий язык: приперся Эжен, задерганный и злой, и сказал: «Пусть живет, коли вы тут все так молитесь, но чтоб больше никаких воскрешений!..» Таким образом, мастерским произволом была пущена псу под хвост исступленная работа целого дня, стоившая, к тому же, жизни несчастному Райану, которого закопали тайком на госпитальерском кладбище, снабдив крест лаконичной эпитафией: «Здесь покоится Райан ап Гвиттерин, да смилуется Господь над ним!»///

26. О том, как Мелисента спасала Константинополь

— О королеве Мелисенте говорили, что более изворотливой гадины свет не видывал. Едва рушился один ее коварный замысел, как она мгновенно изобретала новый.

Однажды Мелисента доверительно сказала своим приближенным:

— У вас была уже возможность заметить, что мое величество чрезвычайно разборчиво… в целях.

Целью же Мелисенты был объединенный христианский Восток — естественно, под верховной властью королевы Иерусалимской. Поначалу Мелисента желала заключить со схизматиками-византийцами унию. Ибо византийцы были для латинских франков тем, что у нас называется «мелахида», то есть «еретики».

Лучшего способа наложить руку на Константинополь, чем женитьба Балдуина Иерусалимского на Евангелине, единственной дочери Мануила Комнина, Мелисента не видела. И потому — раз уж устранить Балдуина не удалось — Мелисента немедленно пустила своего сына, что называется, «в дело».

Исцеленный Балдуин набирался сил в саду госпиталя, где его охранял светлоглазый смуглый молодой монах из Алеппо, вооруженный алебардой. Об этом попросила сама королева. Теперь, когда для Балдуина нашлось столь важное место в планах королевы, она не на шутку опасалась за его жизнь.

Во время благодарственного молебна по случаю чудесного исцеления Балдуина Мелисента разрыдалась, и когда месса закончилась, королеву вывели под руки — так она ослабела. Какое-то сильное чувство сотрясало ее душу. Возможно, то была странная благодарность Господу, не допустившему ее совершить злодеяние.

С исцеленным Балдуином королева встретилась довольно прохладно. Оба были смущены и опасались, что второй выкажет слишком бурные чувства. К великому облегчению Балдуина, королева лишь проговорила, не поднимая глаз:

— Наконец-то вы здесь, дитя.

— Я счастлив обрести вас, матушка, — отвечал Балдуин. Он столь разительно переменился, что теперь Мелисента едва узнавала его. Несториане накачали его добродетелью до самых глаз.

— Я все вспомнил, матушка, — продолжал Балдуин покаянно. — Ужасно! Мне трудно представить себе, что я причинил людям столько зла. Но теперь я совершенно раскаялся во всем и буду творить одно только добро.

— Хотелось бы надеяться, — с усталой улыбкой молвила королева.

Ласково простившись с сыном, она поспешила к Евангелине и подступилась к ней с такими речами:

— Как вы намерены поступать теперь, когда миссия ваша завершилась, причем столь успешно?

Та отвечала, что уйдет в монастырь.

— Вы не хотели бы выйти замуж за моего сына? — спросила королева напрямик.

Смутившись, девушка заговорила о давнем своем призвании, о нежелании брака вообще, о заветном стремлении посвятить свою невинность Господу.

Выслушав все это, Мелисента привела свои доводы.

— Дитя мое, в ваших руках находится сейчас судьба Константинополя. Я говорю без преувеличений. Неужели вы думаете, что крестовые походы, которые вот-вот начнутся, пощадят Византию? Что вся эта крестоносная сволочь пройдет мимо Константинополя, не прельстившись возможностью разграбить его?

Увлекшись, королева заговорила чересчур откровенно. Она поняла свою ошибку, заметив, как вспыхнули щеки Евангелины.

— «Крестоносная сволочь», вы сказали?.. — прошептала пораженная девушка.

Отступать было поздно.

— Да уж, не лучшие представители европейского рыцарства, — запальчиво произнесла королева. — Поверьте мне дитя, я знаю людей. Я знаю рыцарей! Константинополю не устоять. Как только распаленная жаждой наживы орда увидит Византию, она хлынет туда.

— Но мы, как и вы, исповедуем религию Иисуса Христа! Зачем рыцарям грабить христиан? Крестоносцы воюют только с сарацинами!

— Увы! Для католиков вы — еретики и схизматики.

— Неужели вы правы? Что же делать?

— Дитя мое, я предлагаю Византии заключить союз с Иерусалимом. Этот политический союз будет закреплен хорошим династическим браком. Если мы породнимся, я смогу говорить нынче же вечером с папой Римским об объединении христианских Церквей на Востоке или, по крайней мере, об унии. В таком случае Константинополь будет находиться под официальной защитой католической Церкви.

Евангелина колебалась. К счастью для Мелисенты, один из госпитальеров, приняв сторону королевы, вступил в разговор, так что теперь Евангелину уламывали сразу двое.

Наконец девушка уступила. Однако она выдвинула свои требования. Брак ее с Балдуином должен оставаться формальным. Когда будет подписана уния и христианские Церкви на Востоке достигнут единства, этот брак должен быть аннулирован, после чего Евангелина сможет свободно отдать себя религиозному служению.

Вне себя от радости Мелисента дала согласие на все эти условия. Она уже готова была посылать за архиепископом, дабы тот освятил брачный союз церковным благословением, когда Евангелина напомнила о том, что неплохо было бы также переговорить о свадьбе с Балдуином.

Признав справедливость такого требования, королева устремилась в сад, где под неустанными заботами сестры-госпитальерки набирался сил юный Балдуин.

— Дитя, — обратилась королева к сыну, — не хотите ли вы соединить свою жизнь с той, что спасла и душу вашу, и тело от плачевной погибели?

Опустив глаза, молодой человек отвечал:

— Как будет угодно матушке.

— В таком случае нынче же ночью вы назовете Евангелину Комнину своей женой.

— Если того желает матушка, — с ангельской кротостью отвечал Балдуин. Королева не узнавала своего прежде буйного и строптивого сына и только дивилась произошедшим в нем переменам.

Вернувшись к Евангелине, Мелисента с торжеством объявила, что ее брак с Балдуином можно считать делом решенным.

— Дитя мое, вы спасли свое отечество от гибели и поругания, — молвила Мелисента.

— Я испрошу благословения нашего патриарха на брак с католиком, — проговорила Евангелина. — И едва лишь получу его, как возвращусь к вам. Но помните и вы свое обещание: мое замужество пусть останется формальным. Вы уже сказали об этом Балдуину?

Королева так уверилась в покорности сына, что не озаботилась известить его о подобной мелочи. Однако же Евангелину заверила, что посягательств на ее девственность со стороны Балдуина не будет.

27. О том, как мой отец пытался спасти Мелисенту

— Покуда развивались все эти события, латинские клирики в Париже избрали главой своей Церкви кардинала Франции, и все светские владыки направились к новому папе, дабы отстоять торжественную мессу и принести присягу. На конклаве, который должен был состояться сразу вслед за церемонией интронизации, Мелисента намеревалась поднять разговор об унии, с тем, чтобы впоследствии объявить Византию собственностью Иерусалимского государства под эгидой папской власти.

Однако судьба в очередной раз обратилась к Мелисенте своим красным павианьим задом!

Король Франции — чтоб иблис вспучил его кишки! — надумал для поднятия рыцарственного духа устроить в Париже турнир и, естественно, цвет аристократии неудержимо устремился к ристалищу. Конклав не состоялся.

Не подозревая об этом, ее величество королева Иерусалимская под руку с вновь обретенным сыном продвигалась к Парижу.

— Ах, матушка, — говорил между тем юный Балдуин, — хоть я и счастлив обрести вас, но невольно гложет меня печаль по тем временам, когда бродил я по свету нагим, бесприютным и свободным.

— Вы можете вернуться в прежнее состояние, дитя мое, — предложила Мелисента. — Если пожелаете, конечно.

— Нет, матушка, я решился. Я сделал выбор и останусь с вами.

Мелисента вздохнула и ничего не ответила. Мыслями она устремилась к расходам, которые предстояли ей в связи с необходимостью дать сыну надлежащее образование и обучить его манерам, ибо он и держался, и выглядел как сущий бродяга.

— Коли вы решились участвовать в делах государственных, дитя мое, — сказала она наконец, — то я найму вам в Париже опытного учителя, дабы он придал вам надлежащий блеск. Только учтите: при огранке камень обтачивают и полируют; иной раз это больно.

— Как будет угодно матушке, — отвечал Балдуин, изнемогая от добродетели.

В Париже королеву как громом поразила весть о несвоевременном празднестве, которое отодвинуло выполнение ее планов и почти разрушило столь тщательно продуманную интригу. Вне себя от ярости, она безмолвно поливала короля Франции и папу Римского отборными проклятиями. При этом по губам королевы порхала легкая любезная улыбка.

— Матушка, — обратился к ней Балдуин, — дозвольте испробовать силы на ристалище.

Он потряс своим боевым копьем, которые называл варварским именем «Лулу».

— Ступайте, дитя, но будьте осторожны.

И королева встала так, чтобы не сводить с Балдуина глаз.

В этот момент к ней с поклоном приблизился безупречный рыцарь Джауфре. «Чтоб ты провалился!» — с досадой подумала ее величество; вслух же произнесла совсем иное:

— Я счастлива видеть вас, друг мой. Скажите, удалось ли вам соединиться с той, которую вы полюбили?

— Увы! — ответствовал трубадур со вздохом. — Я узнал, что отец графини пропал без вести на Востоке тому уж десять лет назад. О, если бы я только мог отыскать его, дать ей счастье вновь приникнуть к отцовской груди!

Наблюдательность была, как уже говорилось, главнейшим оружием Мелисенты. Во время одного из своих неофициальных визитов в Дамаск она кое-что видела и сейчас это воспоминание чрезвычайно кстати пришло ей на ум.

Неотрывно следя за Балдуином (тот сидел на траве, скрестив ноги и обхватив Лулу обеими руками, и жадно наблюдал за поединками), Мелисента сказала Джауфре:

— Вашей беде можно помочь, друг мой. Один мой… гм… шпион видел в Дамаске раба-христианина. По словам сарацин, этот раб живет там очень давно, лет десять. С него даже сняли цепи. Но он до сих пор носит крест и плащ крестоносца, впрочем, совсем обветшавший. Возможно, это и есть граф Триполитанский.

С сияющими глазами Джауфре склонился перед королевой, после чего поспешил к ристалищу и, выйдя на поединок, во всеуслышание посвятил свою победу королеве Иерусалимской.

Увы! Все это прошло мимо внимания Мелисенты, ибо в толпе зрителей она вдруг заметила моего отца, переодетого торговцем. Уединившись, они погрузились в чрезвычайно важную беседу.

Начал мой отец. Он говорил с Мелисентой напрямик, пренебрегая вежливостью, ибо времени было мало, а сказать требовалось многое. К тому же подобная варварская прямота в обычае у франков.

— Ты не боишься, что тебя зарежут? — спросил мой отец Мелисенту.

— Боюсь, — тотчас же ответила она. — Я боюсь этого все время, каждое мгновение.

— Мне было бы жаль, — задумчиво проговорил мой отец. — Есть у меня опасение, что твоя смерть послужит предлогом для развязывания новой войны на Востоке. Крестовый поход в качестве мести за королеву Иерусалима, так сказать.

Мелисента молчала, понимая, что отец мой прав. Вообще же, насколько я могу судить, королева Иерусалима и эмир Дамаска действовали на диво слаженно и успешно, коль скоро объединялись против общего врага. Другое дело, что уничтожив этого врага совместными усилиями, они снова оказывались лицом к лицу.

Желая положить предел этой вражде, по большей части вынужденной, мой отец вдруг сказал:

— А что, если нам всех надуть и заключить христианско-мусульманский брак?

Следует здесь заметить, что идея объединения Востока не по религиозному, а по политическому признаку была одной из оригинальнейших идей моего отца. Впоследствии он гениально воплотил ее, объявив Западу крестовый джихад.

Королева Мелисента, как всякая женщина, обладавшая меньшей широтой ума, на предложение моего отца отвечала так:

— Боюсь, господин мой, это невозможно.

— Почему? — спросил мой отец. — Мы оба верим в Единого Бога, Творца, о котором возвестили Иса и Мухаммед, великие пророки.

— Иисус — не пророк, — сказала Мелисента, — Иисус — Бог.

И эти слова положили между моим отцом и Иерусалимской королевой непреодолимую пропасть.

28. О веселом и страшном безумии, охватившем франков ночью

— Когда сгустились сумерки, франки начали ощущать, как их, одного за другим, постепенно охватывает безумие, противиться которому не было у них ни сил, ни желания.

Королева почувствовала это одной из последних, ибо была чрезвычайно занята беседой с одним латинским монахом, облаченным в серое. Монах сей приблизился к королеве в тот миг, когда та заботливо отирала кровь с руки своего юного сына — Балдуин принял участие в турнире и получил небольшое ранение.

— Мадам, — обратился к королеве монах, — я представитель вновь сформированной папской канцелярии. Мы продаем индульгенции, отпускаем грехи… служим СПЕЦИАЛЬНЫЕ заупокойные мессы…

Впервые за долгое время лицо королевы озарилось открытой, непритворной радостью.

— Ах, святой отец, — молвила она, взяв монаха под руку и отведя его чуть в сторону. — Я безумно рада вашему появлению. Оно как нельзя кстати. Врожденное благочестие и приверженность святой нашей Матери-Церкви настоятельно рекомендуют мне отслужить СПЕЦИАЛЬНУЮ заупокойную мессу за Генриха Плантагенета. Кстати, в какую сумму она мне обойдется?

— У нас работают профессионалы, — заверил серый монах. — Полагаю, их благочестивые услуги будут стоить вам двадцать талеров.

— Результаты нужны мне сегодня, — предупредила королева.

С полупоклоном монах улыбнулся, сделал шаг назад и растворился в толпе.

И тут до слуха Мелисенты донеслось пение, сперва бессвязное, а затем все более стройное. Пели несколько голосов, на ходу подбирая слова и мелодию. Вскоре хор слаженно гремел уже на весь Иерусалим.

Вот песня франков:

///Поется на мелодию Марсельезы///

///Поется на мелодию марша из «Аиды». Жители Иерусалима, дружным хором распевающие эту песнь, есть на видеозаписи, сделанной Райаном.///

Мелисента так и не поняла, был ли то сон или же религиозный экстаз охватил всех франков без изъятия и временно помутил их рассудок, погрузив в безумный и светлый восторг.

Евангелина Комнина, сменившая белые одежды на праздничное синее платье, с распущенными волосами, смеясь, подсказывала слова иерусалимскому рыцарю Роберу, а тот, довольно ловко бряцая на лютне, тут же складывал их в песню.

Завидев Мелисенту, Евангелина радостно крикнула:

— Я — Мария Магдалина!

Поддавшись общему веселью, королева засмеялась в ответ.

— А я — Марфа, сестра Лазаря!

— Так сядь же, Марфа, и оставь на время заботы свои!

Мелисента уселась рядом с Евангелиной и обнаружила, что и шут Райан ап Гвиттерин, погибший у врат Иерусалима, и Агнес де Вуазен, и архиепископ Гунтер — все здесь, с зажженными свечами в руках, со счастливыми лицами. Не было только Балдуина. Из еврейского квартала явился рэб Мойше. Он нес на плечах большой деревянный крест. С ним были и остальные евреи.

Рэб Мойше тряхнул крестом и возгласил:

— Во Имя Отца, и Меня, и Святого Духа!

Ибо он вообразил себя Иисусом Христом.

Толпа радостно взревела «Аминь!» и разразилась гимном «Ты пришел из колена Давида…» Дивным образом эту песню знал уже весь Иерусалим. И крестный ход двинулся из Иерусалима на мусульманский Восток. Ибо по замыслу Бога франков///точнее, Господа нашего Эжена со товарищи-ангелы///нынешней ночью Сам Иисус должен ходить по земле, и с Ним — апостолы, святые, жены-мироносицы и иные чтимые франками.

Дорогу освещали люди с факелами. Лес обступал их со всех сторон. Стены и башни крепостей выныривали из-за поворотов, вдруг выхваченные из темноты неверным светом множества огоньков от горящих свечей. Стройное многоголосое пение сменялось пронзительными воплями «Покайтесь! Лучше будет!» Рэб Мойше вещал о том, что нечестивцев ожидает после смерти геенна огненная, а геенна огненная — это такой ужасный зверь, не занесенный в Красную Книгу.

В Дамаске помнили это латинское безумие много лет, и когда я была совсем маленькой, служанки иной раз стращали меня гиеной огненной, и я боялась.

Завидев охваченную безумием толпу франков, наш мулла запел молитвы, дабы отогнать демонов и отвести зло. Но то были не демоны, а люди.

В веселом сумасшествии, неодолимой радостной силой, сокрушая все на своем пути, вбирая, впитывая, вовлекая в себя любого встречного, катилась эта толпа от Дамаска к Мосулу, Алеппо, Дамиетте и Александрии, и не было от нее спасения, и не требовалось никакого спасения, ибо не осталось в этой толпе «ни еллина, ни иудея», а были лишь веселье, ночь, призрачные огни, неостановимое поющее шествие и далекие холодные звезды над головой. И не нашлось ни одного астролога, чтобы прочесть их; зато множество — желающих воспеть Единственную Путеводную Звезду.

И было это шествие непристойно и вместе с тем исполнено благоговения, ибо хоть и смеялись франки, выкликая свой боевой клич «Сла-ва-Бо-гу!» (Viva Domini!), но в душе воистину славили они Творца. И была их вера глубока, светла и полна, и были они, как дети, невинны, жестоки и радостны.

///И был дивный момент, когда поймали мы всей толпой какого-то человека и, прижав его голову к груди, стал один из беснующихся уговаривать того покаяться и возлюбить Господа. «Ты возлюбил Господа? Ты каешься?» — заботливо, по-митьковски расслабленно, спрашивал «флагеллант». Человек, сделав умиленное лицо, приник к его груди и молвил: «Раскаиваюсь». И тут страшное открытие пронзило кого-то, и он завопил: «Ребята, отпустите его! Мы цивила поймали!» Цивила тотчас же отпустили, и он сгинул в темноте.///

29. О том, какие странные сны снились франкам

— В ту ночь странные сновидения бродили по земле. И приснилось клирикам латинской веры, будто глава их Церкви, папа Римский, — мужеложец, приверженный мальчикам (а сие у франков почитается за ужасный грех). И вот будто бы явился к папе на исповедь иблис, называемый также «змей-искусатель», и принял обличье монаха. Не подозревая об этом, принял его папа Римский в своих покоях, и воспользовавшись этим, иблис добрался до девственности Римского папы и изнасиловал его. Таким образом, был глава латинской Церкви ввергнут в жесточайший грех, и это видение явилось многим франкам, смущая их души.

И еще увидели франки, как встретились на дороге пляшущие и поющие люди, несущие крест и свечи, с процессией ангелов, спустившихся в ту ночь на землю. И вскричал рэб Мойше: «Во Имя Отца, и Меня, и Святого Духа! Кто вы такие? Покайтесь!» И отвечали ангелы: «Мы — ангелы!» А один сказал: «А я — Иисус». Ему подали крест, и привычно полез назвавшийся Иисусом на крест — распинаться. Но рэб Мойше не растерялся и тоже распялся на своем кресте. И стали они, каждый вися на своем кресте, спорить между собою, и препирались весьма долго и искусно, и проснувшись поняли франки, что было им знамение от Бога и что надлежит им идти в Палестину и там воевать с правоверными.

И еще в ту же ночь был заключен брачный союз между Евангелиной Комниной и Балдуином Иерусалимским.

30. О том, как пали тевтоны

— Из всех воинственных рыцарских орденов более всех досаждали Мелисенте недалекие, но агрессивные и чванливые тевтоны.

Возвели они огромную башню и неприступные стены и весьма гордились ими. И вострили мечи, и громко распевали сложенную ими хвастливую песню, так что слыхать их было и в Каире, и в Дамаске.

Вот эта песня:

///Сочинена тевтонами коллегиально под чутким руководством Корвина. Поется на мелодию песни о танкистах из фильма «На войне как на войне».///

И вот настало в Иерусалиме утро, когда спали все мертвым сном, истомленные вчерашними ночными видениями. И королева спала у себя во дворце, ибо свершилось задуманное ею и стала Евангелина Комнина супругой Балдуина Иерусалимского. И пока она спала, доставили ей такую весть от моего отца:

«Сын твой поражен был проказою за грехи свои и, раскаявшись в них перед Богом латинских франков, был исцелен Им. Однако остались у него грехи, о которых он забыл и которые были совершены им перед мусульманами и потому каяться в тех грехах должен он был перед Аллахом. Но не покаялся Балдуин перед Аллахом, ибо забыл он о том, что это надлежит сделать. И потому вновь появились на его теле пятна проказы. И если скажут, что возможно его исцеление от христиан-лекарей или чудотворцев — не верь. Лишь в Дамаске получит он спасение. Покажи это письмо твоему сыну».

Но королева не успела ничего предпринять, ибо весь Иерусалим был пробужден страшным криком:

— Цитадель пала! К оружию, братья!

Это кричали госпитальеры.

Спесивые тевтоны, построившие и удерживавшие иерусалимскую цитадель, были вырезаны во сне коварными англами во главе с нечестивым и буйным Генрихом Плантагенетом.

В который уже раз планы Мелисенты рушились по вине чужой глупости или беспечности. Тевтоны не потрудились даже выставить на башне часового с арбалетом — так гордились они своими стенами.

— Ваше величество, — обратилась к Мелисенте Агнес де Вуазен, которая вовсе не потеряла присутствия духа, — вам необходимо немедленно покинуть город. Здесь оставаться слишком опасно.

Бормоча проклятия и молитвы, королева надела облачение монахини-бенедиктинки, надеясь, что в этом обличии ее не узнают — хотя бы издалека. Спрятав в рукаве нож, она осторожно подошла под стены цитадели. Там кипел бой. Госпитальеры предпринимали отчаянные попытки изгнать наглых захватчиков.

Воззвав к Господу и вложив в Его милосердные руки свою грешную душу, Мелисента выскочила из ворот и со всех ног побежала прочь, всякое мгновение ожидая встретить смерть от стрелы, пущенной со стен цитадели. Однако на этот раз Аллаху было угодно сохранить Мелисенту живой и невредимой, и так добралась она до лагеря гулящего гарема, где остановился на ночлег юный Балдуин. Королева поздравила себя за предусмотрительность: сыну ее, во всяком случае, ничего не угрожало.

Не узнав в смиренной босоногой страннице королеву, «мамочки» Балдуина, перебивая друг друга, принялись рассказывать ей о «своем мальчике»: и как подобрали его, и как кормили-воспитывали, и как он оказался королевским сыном, как был исцелен и, едва лишь обретя мать-королеву, стал именовать их не «матушками», а «тетушками». И о том, какая неблагодарная мерзавка эта королева — обещала щедро наградить за заботы о ее болезном сыне, сама же ни грошика не дала.

Положив про себя одарить «матушек» деньгами, украшениями и иными ценностями — ибо эти шумные, непочтительные, но простые и добрые женщины пришлись Мелисенте весьма по душе — «монахиня» поведала им о падении Иерусалимской цитадели. Сама же она направлялась в Византию просить императора Комнина о помощи, ибо теперь, благодаря браку между сыном Мелисенты Иерусалимской и дочерью Мануила Комнина Иерусалим породнился с Константинополем.

Однако королеву опять ждало жесточайшее разочарование. Мятежный и развратный Мануил зашел в своем конфликте с патриархом Константинопольским слишком далеко, был низложен и удалился в изгнание в город Никею, где и осел со своими женами, наложницами, гистрионами, певцами и иными, чинящими ему на потеху разные непотребства.

Поблагодарив «матушек» за завтрак, Мелисента направилась к поселению шотландцев-наемнков. Увы! Тех уже не было — погибли все до единого.

///Дивно было вопить, потрясая деньгами:

— Солдаты! Есть работа! Мелисента платит щедро и быстро!

И слышать в ответ:

— Уа! Уа! Уа! Нас вчера всех перебили, а сегодня мы младенцы, только народились!

Игровой час равнялся году, о чем мы периодически забывали, поэтому, в частности, имелись персонажи-долгожители. Так, никем не убитый Джауфре дожил лет до двухсот, надо полагать, и все оставался куртуазным и влюбленным.///

— Сестра, — остановил кто-то Мелисенту на дороге.

Она вздрогнула от неожиданности, нащупала в рукаве нож — и вдруг успокоилась. Перед нею стоял, в берете набекрень, одетый менестрелем, человек из тайной папской канцелярии. Он улыбался слегка виноватой улыбкой.

— Тысяча извинений, мадам! Мы не успели выполнить ваш заказ.

— Я заметила, — сухо проговорила королева.

— Наш человек, который работал в нужном вам регионе, убит… Для нас настали трудные времена. Как выражается Старец Горы: а кому сейчас легко?

Мелисента позволила себе разозлиться.

— Вы, профессионалы, допустили ошибку! За двадцать талеров вы не сумели найти и устранить Генриха — и вот его головорезы хозяйничают в Иерусалимской цитадели и льют кровь моих подданных, как водицу! Клянусь Распятием, моя хрупкая фрейлина Агнес справилась бы с этим делом совершенно бесплатно и уж конечно не позволила бы себе промахнуться!

Наемный убийца в ответ только рассыпался в извинениях, разводил руками и отвешивал поклон за поклоном.

31. О том, какой благодарностью Мелисента отплатила Евангелине Комнине

— Возвращение в Иерусалим было для Мелисенты тяжелым. Пока королева металась по стране, пытаясь найти солдат, события развивались слишком стремительно. Англов в Иерусалиме уже не было — над цитаделью победно развевалось зеленое знамя Пророка.

Не веря глазам своим, королева приблизилась к стенам. Долго ждать не пришлось: со стены глянула на нее хитрая рыжебородая морда — так потом описывала она моего отца своей фрейлине Агнес. (Мой отец красил бороду хной).

Наслаждаясь каждой долей мгновения, мой отец проговорил:

— Ты просила меня избавить тебя от тевтонов, Мелисента. Как видишь, я выполнил твою просьбу.

Безмолвная ярость, глодавшая внутренности Мелисенты, была столь велика, что королева даже не осведомилась у моего отца, как вышло, что он столь легко и без видимых потерь занял Иерусалимскую цитадель. Жаль, потому что подобным вопросом она доставила бы ему истинное удовольствие. Ибо мой отец действовал, основываясь на мудрости. Сказано высокоученым Аль-Хорезми: «Малый ослик, навьюченный золотыми монетами, — наилучший полководец, ибо перед ним раскрываются ворота любой твердыни». Так и мой отец нашел слабого и алчного человека из числа защитников цитадели и предложил ему денег, так что тот, к великому изумлению своих сотоварищей, в надлежащий час опустил ворота перед воинством ислама.

— Что ж, королева, настала пора нам с тобою разделить эти земли. Я хочу часть твоей Палестины, — сказал мой отец.

— Я не могу отдать тебе храм и Гроб Господень, — ответила Мелисента. — Боюсь, мне придется умереть за них.

— Ладно, оставлю тебе твои святыни. А ты чего хочешь?

— Византию, — быстро сказала Мелисента.

— Это можно устроить, — охотно согласился мой отец. — Хотел бы я, чтобы ты увела часть этих воинов, осаждающих меня, в Константинополь. Сумеешь?

— Я могу постараться.

— Неплохо было бы также убрать папу Римского. Он мне мешает. Слишком агрессивен.

Папа Римский прибыл под стены цитадели вместе с крестоносным воинством и теперь деятельно руководил осадой.

Мелисента промолчала. Она просчитывала всего на два хода вперед, но этот расчет яснее ясного говорил ей: после Константинополя ей надлежит уничтожить Дамаск.

— Знаешь, — задумчиво молвил мой отец, осененный новой удачной идеей, — было бы очень неплохо свалить на византийцев вину за ваше поражение. Скажи крестоносному воинству, что это человек из Константинополя открыл мне ворота.

— Могу сказать; да только поверят ли мне?

Эмир призадумался.

— Было бы убедительно показать со стен латинским франкам какого-нибудь византийца. Да только где его взять? Есть ли кто-нибудь из Константинополя, кого ты могла бы пленить и передать мне с рук на руки?

— Нет… У меня и людей нет, способных выкрасть кого-нибудь из Византии и, плененным, доставить к тебе… — начала было королева.

И замолчала.

Замолчал и мой отец.

Так стояли они — он на стене, она под стеной, глаза в глаза — и молчали, и полонились взаимным восторгом, ибо поняли друг друга без слов, а на устах их одинаково ширилась улыбка.

— Вот и хорошо, — сказал наконец эмир Дамаска. — Я буду ждать.

Отыскав Агнес де Вуазен, королева поспешно сказала ей:

— Агнес, найди и приведи мне Евангелину Комнину. Вот письмо от лекаря из Дамаска. Болезнь вернулась в тело моего сына, а Евангелина заразилась от него, обменявшись с ним свадебным поцелуем.

Ибо даже своей верной фрейлине королева не захотела сказать правды, полагая, что в таком случае уговоры Агнес будут звучать убедительнее.

Не задав больше ни одного вопроса — ибо Агнес твердо верила, что Мелисента знает, что делает, — молодая девушка поспешила к Константинополю.

Тем временем под стены Иерусалима все прибывало воинов. Явились буйной ватагой сицилийцы, прибыли храмовники в белых плащах с красными крестами.

Мелисента в монашеской одежде бродила меж солдат, лихорадочно раздумывая над словами моего отца.

И вот среди кишащего люда Мелисента заметила двух девушек, странно похожих между собой, если смотреть издалека, — черноволосых, с тонкими лицами. Но сколь различны были они на самом деле! Одна служила Господу, другая — низменным интересам смертного человека.

— Мне передали, госпожа моя, что супруг мой и ваш сын снова болен, — заговорила Евангелина.

— Увы, дитя мое, болезнь вернулась.

— Я принесла с собой ту святую воду, что дважды уже совершала чудеса над несчастным моим супругом.

— К сожалению, дитя, святая вода не поможет.

— Почему?

Ибо вера Евангелины в святую воду из Алеппо была неколебима, в чем нет ничего удивительного, поскольку византийка неоднократно делалась свидетельницей творимых от этой воды чудес.

— Потому что, дитя, болезнь наслана на Балдуина за грех перед Аллахом и Бог латинских франков ему не поможет.

Сказав так, Мелисента погрешила против собственной веры, ибо почитала Иисуса Христа Богом всемогущим, для Которого нет невозможного.

Но Евангелина, отнеся подобные слова на счет католических «заблуждений» королевы (ибо христиане Константинополя суть греки и веруют иначе, нежели латиняне), приняла речи Мелисенты за вполне искренние.

— В таком случае, и вы, госпожа моя, заражены той же болезнью, — сказала византийка, все еще недоверчиво.

— Разумеется, дитя мое, я больна тоже, — тут же согласилась королева. — Но и вы, и я — мы обе больны лишь внешним образом, и наши язвы лечатся мазями и настоями, в то время как болезнь Балдуина — внутренняя. Его болезнь поразила душу и исцелить ее можно лишь покаянием. Это будет возможно после того, как установится мир с исламскими государствами. Нам же с вами лучше излечиться сейчас, пока еще есть время и не начался штурм. Иначе война затянется и болезнь слишком разовьется.

— Но как мы можем излечиться? — спросила Евангелина, оглядывая великое скопление воинов под стенами Иерусалима.

— Здесь находится мой друг, лекарь из Дамаска. Идемте!

— Куда?

Остерегаясь проявлять чересчур откровенную настойчивость, Мелисента просто указала на стены цитадели.

— Нам спустят со стен веревку. Постараемся проникнуть в крепость незаметно. Нужно успеть выбраться, пока крестоносцы не начали бить тараном в ворота.

Евангелина все медлила. Ее чуткое сердце улавливало подвох, но рассудок не мог ухватить — где скрывается неладное.

— Вы уверены, что святая вода не поможет?

— Да, да, дитя мое. Уверена.

— Но вы тоже пойдете в крепость для излечения?

— Разумеется.

Кусая губы и из последних сил сдерживая нетерпение, Мелисента подвела свою несчастную невестку к стене. Та вдруг повернулась и проговорила страстно:

— Это ведь для того, чтобы спасти Балдуина?

Опустив ресницы, Мелисента кивнула.

Сверху мелькнула рыжая борода и жидкая чалма моего отца. Звериные глаза эмира загорелись желтым огнем.

Мелисента встретилась с ним торжествующим взглядом и еле заметно кивнула.

Развившись змеей, со стены упала веревочная лестница.

— Идемте же, нас ждут, — проговорила Мелисента, обращаясь к Евангелине.

Евангелина еще раз оглянулась на Иерусалимскую королеву… и пошла. Взялась руками за веревку, ступила на перекладину… Ее потащили наверх. К ней протянулись руки воинов ислама. Вот византийку подхватили за подмышки и бережно приняли на стене.

Мой отец приблизился к ней, приобнял за плечи, зашептал ей на ухо.

Византийка повернулась, ожидая увидеть рядом на стене Мелисенту. Но королева по-прежнему стояла внизу, не сводя с девушки пристального взгляда, вдруг ставшего отчужденным и холодным. Вот Мелисента сделала шаг назад… другой… Неистовый восторг и невыразимая печаль рвали в этот миг душу Мелисенты в клочья. Королеву сотрясала крупная дрожь, так что зубы ее стали постукивать.

Лишь потом Мелисента узнала, что отец мой подверг Евангелину изощренным пыткам и что несчастная дочь Мануила Комнина выдержала все испытания. Ей оставалось последнее — испытание славой. Мой отец наложил на уста византийки печать и связал ее обетом молчания, после чего, торжествуя, поднял на стену.

Евангелина, прекрасная и скорбная, как ангел, безмолвно осеняла себя крестом, а ее черные сверкающие глаза устремились к небесам, ибо от людей она не ждала более спасения.

Завидев византийку на башне, растрепанной фурией выскочила вперед Мелисента. Срывая голос, закричала она в лицо воинам-франкам:

— Есть ли среди вас византийцы? Пришел ли хоть один человек из Константинополя спасать святой град? Нет? А знаете ли вы, почему никто из Константинополя не явился к нам на помощь? Потому что это они, византийцы, открыли двери эмиру Дамаска! Вон там, на стене, их царевна, Комнина!

Многие слушали Мелисенту, но немало нашлось и таких, кто кричал королеве:

— Заткнись!

— Ты платила деньги за кровь своего сына!

— Уберите ее!

В Мелисенту с башни полетели стрелы. Один из госпитальеров взял королеву за руку и закрыл своим щитом.

— Отойдите на безопасное место, ваше величество.

Мелисента, вся дрожа, позволила себя увести. Она видела, что ее попытка натравить крестоносцев на Византию и отвести часть воинов под Константинополь, провалилась.

Агнес де Вуазен приблизилась к своей госпоже и молвила хладнокровно:

— Вас слышали лишь несколько простых воинов, ваше величество. Я думаю, имеет смысл приватно поговорить с кем-либо из военачальников, а еще лучше — с самим папой Римским.

— Вы не удивлены моим поступком, Агнес? — спросила королева, не чуждая мелкого тщеславия.

— О, — улыбнулась Агнес, — я ожидала от вашего величества чего-то подобного.

32. О том, как был убит папа Римский Урбан IV

— Как и большинство властителей мира сего, королева Мелисента была человеком судьбы. Многомудрый Аль Джахез говорил: «Судьбу должно понимать трояко. Во-первых, это манийя, то есть неизбежность смерти. Во-вторых, это заман, то есть неумолимое течение времени. И в-третьих судьба имеет обличье кадар, что означает — проявление воли Аллаха».

Мелисенту можно считать человеком судьбы, ибо она жила погруженной в поток времени, постоянно ожидала смерти и то и дело вмешивалась в жизни других людей, дерзновенно пытаясь соперничать в этом с Аллахом. И потому столь велика была в ее жизни роль рокового случая.

Итак, следуя совету своей фрейлины, Мелисента проникла к шатру папы Римского и, улучив момент, пала к его ногам. Папа поднял ее с земли, ввел в шатер и преклонил слух свой к речам этой грешной женщины.

— Ваше святейшество, — заговорила Мелисента торопливо, — я вошла в сговор с эмиром Дамаска и заманила в цитадель византийку. Теперь, когда она — наше неоспоримое доказательство предательского поведения Византии, дорога крестовому воинству на Константинополь открыта. Мне нужна Византия! Я хочу короновать моего сына императором объединенного христианского Востока, а протекторат над этими территориями передать папской власти.

Поняв, что перед ним — достойная и умная владычица, чьи цели совпадали с его собственными, папа отвечал Мелисенте спокойно и вполне откровенно:

— Не стоит спешить, дочь моя. Константинополь от нас никуда не уйдет. Как говорят наши друзья арабы, сперва одна война, потом другая. Сейчас в осажденную цитадель будет направлен обоз с отравленным продовольствием. Ступайте же и молитесь за успех нашего общего дела.

Окрыленная надеждой, Мелисента направилась в храм и там, заливаясь счастливыми слезами, припала к образу Пречистой Девы с благодарственной молитвой на устах.

Когда она покинула храм, сияющая от радости, к ней приблизился неприметный с виду человек и вполголоса спросил, не требуются ли королеве какие-либо особые услуги. За некоторую мзду этот человек вызывался выполнить любое поручение.

— Видишь ту девушку на башне, византийку? — спросила королева.

Неприметный человек прищурился, холодно рассматривая Евангелину.

— Вижу.

— Сними ее стрелой, и я заплачу тебе пять талеров.

С этими словами королева отошла от него и направилась к госпитальерскому кладбищу, где прибавилось могил с крестами и краткими стихотворными эпитафиями.

Там, погрузившись в молитву над павшими, она краем уха слушала шум, доносившийся с цитадели. Кто-то вошел на кладбище и опустился на колени рядом с Мелисентой. Она осторожно покосилась и увидела Агнес де Вуазен. Та сложила руки для молитвы и осторожно прошептала:

— Торговцы вызнали, что продовольствие, которое они должны доставить в цитадель, отравлено.

Мелисента вопросительно подняла бровь. Агнес тихо заключила:

— Они отказались везти сарацинам яд.

— Чума! — прошипела королева.

— Тише, ваше величество, вас могут услышать.

В этот миг раздался страшный треск и грохот. Обе дамы вскочили на ноги и выбежали из сада. Их взору предстала страшная картина: снаряд с греческим огнем, пущенный из катапульты, попал в башню, смел галерею и поджег обломки. Евангелина исчезла.

///Греческий огонь моделировался красными воздушными шариками, наполненными водой. Шарик нужно метнуть так, чтобы он порвался. Те, кого забрызгала вода, считаются получившими ожоги. По поводу смертей — была введена бесхитовая система, отчего возникла страшная путаница, кто убит, а кто нет. Ульдор — Ангел Смерти — метался под стенами, пытаясь изгнать убитых с поля боя, его не слушали и в конце концов в горячке боя самого спалили греческим огнем.

У врат рая мне довелось слышать гневную тираду одного мусульманина, обращенную к лукавому крестоносцу:

— Ну, ты!.. Терминатор неубиваемый!.. Я тебя четыре раза смертельно ранил, а ты все лезешь и лезешь!///

Отыскав глазами наемного убийцу, Мелисента подозвала его к себе.

— Ты убил византийку?

— Не успел. Она была на башне и, видимо, сгорела вместе с остальными.

— Проклятье. Я должна видеть ее труп, — проговорила Мелисента, — иначе я не могу быть спокойной.

В этот миг разом вскрикнуло от ужаса несколько голосов. Королева так и подскочила.

— Что стоишь? — прикрикнула она на наемника. — Сбегай узнай, что там еще случилось.

Убийца вернулся быстро. Судя по выражению его лица, случившееся его озадачило и позабавило, но отнюдь не огорчило.

— Убит папа Римский.

— Как?! — невольно вырвалось у Мелисенты.

— Кто-то, пробегая, ударил его ножом.

Мелисента сжала кулак. Агнес заботливо склонилась над нею.

— Что случилось, ваше величество?

— Эта сволочь, — выговорила Мелисента, — эмир Дамаска…

— Эмир?

— Да. Мой заклятый друг, лекарь.

— Так это сам эмир?

— Разумеется! Он опередил меня! Он убрал папу, когда я была на полпути к своей цели. Будь он проклят, этот Муин-ад-Дин! Он все время опережает меня на шаг!

33. О великом штурме Иерусалима и о том, как королева отыскала Евангелину

— Стены и башни Иерусалимской цитадели, возведенные трудолюбивыми тевтонами, были высоки и несокрушимы и вызывали изумление в обеих землях, на Восток и на Запад от Святого Города.

Тем поучительнее история падения этих стен. Ибо те, кто несколько дней трудились над их возведением не покладая рук, оказались вырезанными во сне, и погибли они бездарно из-за собственной беспечности в несколько минут. И так завладели крепостью дерзкие англы, упившиеся пива и оттого забывшие о Божьем мире, провозглашенном новым папой.

Новых захватчиков изгнал из цитадели мой отец, который действовал быстро и умно — ему открыл двери подкуп.

А затем крестоносцы целых шесть часов бездарно били в ворота тараном и лезли на стены, и принимали бой за боем, и умирали во множестве, так что вся земля под стеной оказалась усеяна окровавленными телами.

Ибо воевать иначе эти франки не умеют, и сие невероятно веселило эмира, моего отца.

///По отзыву ветеранов, штурм Иерусалима был самым масштабным за всю историю игрового движения. Ворота вынесли настоящим тараном, по жизни, с двадцать пятого удара. Осада и штурм Иерусалима были настолько приближены к реальности, что восхищали и устрашали.

Следует специально отметить героизм нашего питерского фронтового корреспондента Райана ап Гвиттерина, покойного шута королевы Иерусалимской. Презрев опасности, Райан отважно лез на стены и снимал штурм с невероятных ракурсов. Впоследствии воины говорили мне, что несколько раз едва успевали удержать руку и не разбить видеокамеру или очки бесстрашного корреспондента, ибо в горячке боя принимали все это за хитроумное оружие врага! ///

Однако вернемся к королеве Иерусалимской. Босая, в белой монашеской одежде, с растрепанными пыльными волосами, неприкаянно бродила она под стенами среди воинов. Смерть обходила ее стороной. Впрочем, и сама Мелисента старалась с этой особой не встречаться и под выстрелы не лезла, предоставив это дело другим.

Штурм за штурмом откатывался от могучих стен Иерусалима. Ангел Смерти возглашал все больше и больше имен убитых, и те уходили по светлой дороге в рай. Уже не стало различия между живыми и мертвыми; души убитых бродили среди живых; живые звали убитых, и те откликались; из рая возвращались возрожденные воины, чтобы снова пасть, разбившись, подобно волне, о несокрушимый утес цитадели.

Таран глухо ударял в ворота, отзываясь болью в руках штурмующих. Толстые бревна ворот трещали, но не поддавались. Снаряды с греческим огнем летели в обоих направлениях, рвались, обдавая людей смертоносным жаром.

Мелисента молилась в храме и у могил, она выкрикивала проклятия сорванным голосом, она металась от человека к человеку, пытаясь вызнать: жив ли эмир Дамаска. Сгоряча она даже обещала отдать все свое состояние наемному убийце — тому, что упустил Евангелину — если тот в горячке боя найдет и убьет эмира. Впрочем, Мелисента заранее знала, что эмир Дамаска уцелеет в любой бойне.

Наконец ворота с оглушительным треском подались. В пролом, торжествующе крича, хлынули крестоносцы. Началась бойня. Воины ислама дорого продали свою жизнь. Они погибли все до единого, однако унесли с собою множество неверных, и это послужило им к великому торжеству.

Мелисента взошла в крепость. Она бродила босая по обломкам камней, не обращая внимания на то, что острые камни ранят ее ноги. Другое занимало королеву — она искала… Но среди множества окровавленных трупов она не видела ни Евангелины, ни эмира Дамасского. Вот что-то блеснуло в развалинах башни… Осколки хрустального сосуда, в котором Евангелина хранила святую воду! Королева задумчиво подобрала сосуд, сложила осколки в кошель, подвесила к поясу. В ее голове снова начали роиться мысли…

Однако сначала требовалось отыскать Евангелину и заставить ее замолчать навеки. Решительно тряхнув головой, Мелисента покинула Иерусалим и двинулась по направлению к Константинополю.

И почти сразу увидела ту, что занимала ее мысли. Евангелина, с распущенными волосами и скорбным лицом, шла по дороге, будто во сне.

— Ах, дитя, слава Богу, я нашла вас! — воскликнула Мелисента вполне искренне.

Девушка замерла на месте. Ее огромные глаза, остановились на лживом лице Мелисенты.

— Что будет с Константинополем? — прошептала Евангелина. И слезы медленно потекли по ее щекам.

— Константинополь сделается собственностью Иерусалимской короны, — растолковала Мелисента. — А чего вы ожидали, дитя мое?

— Так вы… лгали! Вы лгали! Я ведь чувствовала, я знала! Даже тогда, на стене! Этот лекарь — он же эмир, не так ли? — и вы — вы говорили разное. Вы говорили, что больны, а лекарь сказал, что больна я одна. Боже мой!

— Бедное дитя, — пробормотала Мелисента. — Бедное мое дитя…

— Но Балдуин — он действительно болен? Умоляю, не лгите мне хотя бы сейчас!

— Да, он действительно болен. Его вылечат. Все будет в порядке.

— Эмир заставил меня молчать, иначе я кричала бы о вашем предательстве со стены! Но он взял с меня клятву, что я буду молчать… А потом началась эта ужасная бойня. Я пренебрегла своей клятвой, я нарушила обет ради страдающих… Я целила мусульман святой водой, и их раны затягивались…

— Бедное мое, милосердное мое дитя, — проворковала Мелисента, обнимая Евангелину за плечи. Девушка вся горела, как в огне. И так, прижав ее к себе, Мелисента осторожным, стремительным движением полоснула ее по горлу.

И тотчас же отскочила, оттолкнув от себя тело, чтобы не замарать в крови свои монашеские одежды.

— Бедное дитя, — повторила Мелисента, как во сне. И никого в тот миг не любила она исступленнее.

Упав на колени, она стала молиться.

Сколько времени прошло? Неведомо. Только вдруг Мелисента увидела, что идет по дороге, мимо стен Иерусалима, в сторону Дамаска, и обнимает Евангелину за плечи, как сестру или подругу, и девушка доверчиво шагает рядом, и плечи ее теплы, а щеки розовы. Белый шарф — знак неземного — один на двоих окутывал их.

— Мы мертвы? — спросила Мелисента.

— Не знаю… Может быть, мне вернуться? Вы убили меня? — отозвалась Евангелина.

И оглянулась.

Оглянулась и Мелисента.

В пыли, у дорожного куста, она увидела два тела, сброшенные душами, как старая одежда: изуродованное — Евангелины и застывшее в молитвенной позе — свое. И глядя на себя сверху, поняла вдруг Мелисента, что становится старой и уродливой и что все в ней вызывает теперь отвращение — и ханжеская складка губ, и разлохмаченные волосы, и лживые глаза…

///Отвращение мадам королева вызывала не только у себя. Стояла она раз на дороге, перед большой лужей, и размышляла о своем, о девичьем; а издалека наблюдали за нею какие-то шотландцы. До чуткого слуха ее величества донесся такой диалог:

— Шел бы да помог девушке перебраться через лужу.

— Ты уверен, что это девушка? По-моему, это старая карга…///

И поспешила отвернуться Мелисента и так сказала Евангелине:

— Я убила тебя, дитя мое. Ты уходишь к Богу. Не бойся. Позволь мне проводить тебя.

— Ты так веришь в Бога, Мелисента?

— О да! Я верю в Него всей душой.

— Если бы мне иметь твою веру, Мелисента. Если бы мне верить, как веришь ты!

— Господь с тобой, Евангелина! По твоей молитве творились чудеса; я же лишь рыдала в раскаянии, когда совершала очередное преступление.

— Моей веры никогда не достало бы для того, чтобы совершить преступление и знать, что Бог все же не отступится от меня. Скажи, Мелисента, ты действительно хотела отречься от Балдуина?

— Это правда. Ты почувствовала, не так ли?

— Да.

Они шли, оставляя позади города, селения и людей, невидимые для живых, свободные от лжи и страстей. И не нужны были им люди, и ложь, и страсть, и война, ибо находились они во владениях смерти, и была смерть прекрасна и чиста.

И миновали они поворот на Александрию, где повстречались с толпой убитых воинов. Брели воины вперемешку, правоверные и неверные, и бранились по дороге, и кричали, что вернутся и отомстят, и полны были темных страстей, и рвались они скорее возвратиться на землю. Но мимо них прошли Евангелина и Мелисента, ибо к тишине они стремились.

И за поворотом, когда скрылась из вида Александрия, неожиданно охватила их тишина. Неземная то была тишина, невероятная, внезапная, как удар меча.

Не стало больше людей и поселений, смолкли все голоса. Только скала по левую руку и певучая темная река — по правую. Бежала эта река по большим плоским камням и неумолчно пела, скрываясь под нависшими ветвями, и разговаривали ее воды на неведомом языке, так что казалось — вот-вот поймешь, о чем лепечут струи.

Сырая тропинка липла к босым ногам. Все медленнее шли обе путницы, все тише звучали их разговоры и наконец иссякла речь. Настало безраздельное царство певучей воды, полумрака и одиночества. То было преддверие рая.

Наконец показался залитый солнцем луг на другом берегу реки. Через реку было переброшено белоствольное дерево — узкий мост для праведных.

А за лугом разливался безраздельный свет.

Мелисента оттолкнула от себя Евангелину, и та пошла вперед. Остановилась на берегу. Оглянулась. Совсем как тогда, в Иерусалиме, перед тем, как ступить на лестницу, спущенную ей сарацинами. Мелисента кивнула.

И византийка птицей взлетела на ненадежный мост и пошла над водами, ни разу не покачнувшись, ни разу не усомнившись, легкая и уверенная. И чем дальше она уходила по мосту, тем больше окутывал ее свет.

Вот она ступила на луг, и тотчас же высокая трава поглотила ее ступни. Теперь вся Евангелина была залита светом — сгусток жизни в океане золотистого сияния. Она шла, шла по солнечному лугу, все больше растворяясь в сверкании близкого рая.

А Мелисента стояла на берегу темной реки, на влажной тропинке, и неотрывно глядела ей вслед. Вдруг Евангелина остановилась — еле заметная фигурка в пронизанной золотом зелени — и, повернувшись, махнула рукой той, что нанесла ей смертельный удар.

И вот тогда обильные сладкие слезы потоком хлынули из глаз королевы.

34. О том, как королева возвратилась в Иерусалим

— Когда Мелисента вернулась из рая, мусульманский Иерусалим уже пал.

Медленно шла она по тропе вдоль райской речки, долго мешкала у поворота, не решаясь снова войти в мир живых. И все же она была еще жива и ей предстояло продолжать бороться. Потому, преодолев себя, шагнула Мелисента за поворот и оказалась в шумной, бестолковой Александрии.

Мир людей с их суетой и криками навалился на Мелисенту, раня ее болезненно и страшно. Закрывая уши, отводя глаза, брела она по дороге к тому месту, где осталось ее бренное тело, погруженное в молитвенный экстаз над трупом Евангелины.

И вот видит она разоренный Иерусалим, видит, как сбрасывают с обломков башни зеленое знамя Пророка, как бродят вокруг раненые, как госпитальеры, сбиваясь с ног, пытаются спасти тех, кто еще может жить, как наемники милосердно перерезают горло тем, кого надлежит избавить от лишних мучений. Беспорядок, шум, суета — неизбежные спутники первых часов победы. Ни одного мусульманина в крепости уже не было.

Впрочем, один все же нашелся. Стоял со связанными руками. Один крестоносец бойко продавал его второму.

— Ваше величество! Вы живы, — встретила Мелисенту фрейлина.

— Ну конечно я жива, Агнес. Сегодня мужчинам было не до меня, слабой женщины.

— Где вы были?

— В раю.

— Евангелина?

— Мертва.

Агнес посмотрела в глаза своей королеве, но ничего не сказала. Вместо этого она махнула рукой в сторону Балдуина:

— Я привела его сюда, ваше величество, как вы и просили.

— Отлично. Я хочу отвести его в Дамаск. Этот юный негодяй действительно болен. Интересно, остался ли в живых мой друг эмир? Я предложила немалую сумму тому, кто сумел бы отправить его на тот свет.

С этими словами Мелисента подхватила под руку Балдуина и потащила его к Дамаску. Посреди всеобщей неразберихи исчезнуть незаметно не составило никакого труда.

В Дамаске было печально — безлюдно, пусто. Над стенами кружили вороны. Однако эмир, хоть и израненный в последнем бою, был жив и встретил Мелисенту коварной улыбкой.

— Вам удалось выкурить нас из цитадели, да вот только надолго ли? Завтра мы вернемся.

— Завтра будет завтра, — отозвалась королева. — Я привела к вам моего сына. Вы обещали мне исцелить его.

Эмир ухмыльнулся в крашеную хной бороду и заверил Мелисенту, что все произойдет согласно их старому уговору.

Естественно, Мелисента не сомневалась в том, что эмир воспользуется этой отличной возможностью и перевербует Балдуина на свою сторону. Возможно, даже заставит его действовать против родной матери. Однако противиться этому заговору сил у нее уже не было.

— Кстати, мои поздравления, — сказал вдруг эмир Мелисенте. — Ты ловко убрала папу Римского. Как тебе это удалось?

Повисло недоуменное молчание. Затем Мелисента вымолвила:

— Разве это не ты убрал папу Римского?

Настала очередь моего отца удивляться.

— Нет… Я думал, это сделала ты.

Некоторое время они испытующе глядели друг другу в глаза. Затем оба рассмеялись. Стало быть, нашелся кто-то третий, столь же ловкий и хитроумный!

— Так кто же тогда убил папу Римского? — воскликнули они в один голос.

Впоследствии выяснилось, что то была рука Старца Горы. Это поведал моему отцу Старец Горы, однако спустя много времени после того, как свершилось само событие.

35. О горном старце из Аламута и об ассасинах

— Один сведущий франк, к чьим знаниям я прибегаю ныне, так рассказывает о горном старце из Аламута:

«Развел он большой, отличный сад в долине, между двух гор; такого и видано не было. Были там самые лучшие в свете плоды. Настроил он там самых лучших домов, самых красивых дворцов; они были золоченые и самыми лучшими в свете вещами раскрашены. Провел он там каналы; в одних было вино, в других — молоко, в третьих — мед, а в иных — вода. Самые красивые в свете жены и девы были тут; умели они играть на всех инструментах, петь и плясать лучше других жен.

Сад этот, толковал старец своим людям, есть рай. Развел он его точно таким, как Мухаммед описывал сарацинам рай. И тамошние сарацины верили, что этот сад — рай. Входил в него только тот, кто пожелал сделаться ассасином. При входе в сад стояла неприступная крепость; никто в свете не мог овладеть ею; а другого входа туда не было.

Содержал старец при своем дворе всех тамошних юношей от двенадцати до двадцати лет. Приказывал старец вводить в этот рай юношей, смотря по своему желанию, и вот как: сперва их напоят, сонными брали и вводили в сад; там их будили.

Проснется юноша и, как увидит все то, что я вам описывал, поистине уверует, что находится в раю, а жены и девы во весь день с ним: играют, поют, забавляют его, всякое его желание исполняют; все, что захочет, у него есть; и не вышел бы оттуда по своей воле. Двор свой горный старец держит отлично, богато, живет прекрасно; простых горцев уверяет, что он пророк, и они этому поистине верят.

Захочет старец послать куда-либо кого из своих убить кого-нибудь, приказывает он напоить столько юношей, сколько пожелает; когда же они заснут, приказывает перенести их в свой дворец. Проснутся юноши во дворце, изумляются, но не радуются, оттого что из рая по своей воле они никогда не вышли бы. Идут они к старцу и, почитая его за пророка, смиренно ему кланяются; а старец их спрашивает, откуда они пришли. Из рая, отвечают юноши. Готовы они и на смерть, лишь бы только попасть в рай. Захочет старец убить кого-либо из важных, прикажет испытать и выбрать самых лучших из своих ассасинов; посылает он многих из них в недалекие страны с приказом убивать людей; они идут туда и приказ его исполняют; кто останется цел, тот возвращается ко двору; случается, что после смертоубийства они попадаются в плен и сами убиваются.

Кого горный старец порешил убить, тому не спастись».

Вот что рассказывает ученый франк. От себя же добавлю, что многие искали в нашей земле крепость Аламут, но так и нашли ее; а что до королевы Мелисенты, что горный старец не убил ее лишь за ненадобностью — сама себя погубила впоследствии.

36. О телохранителе Мелисенты

— Слишком усталая для того, чтобы размышлять или скорбеть, Мелисента возвратилась в Иерусалим. Сына же своего она оставила в руках Дамасского эмира с такой легкой душой, словно препоручила его родному отцу.

Несколько крестоносцев, немалое число из которых были ранены, обступили солдата из числа штурмовавших цитадель — одного из немногих уцелевших. Солдат этот, простой наемник, шотландец родом, держал на веревке пленного араба. Араб со связанными руками являл собою весьма плачевное зрелище. Крестоносцы, смеясь, давали солдату различные советы, как тому поступить с пленником. Араб, явно понимая их речь, то и дело вздрагивал.

— Отруби ему правую руку!

— Зашей ему в колени конский волос, чтобы своему дурному Аллаху не молился!

Мелисента подошла ближе.

— Что здесь происходит?

— Вот это, ваше величество, — мой раб, говорит, будто он — ученый астролог, — пояснил шотландец. — Я купил его за шесть талеров.

— Зачем тебе астролог?

Солдат пожал плечами. Видать, и сам не ведал, а потратил деньги на бесполезного араба из чистого озорства.

— Хорошо же, — обратилась королева к астрологу. Она любила иной раз блеснуть своими обширными познаниями, особенно перед простыми людьми, на которых это, по ее мнению, производило сильное впечатление. — Ты, говоришь, астролог?

Пленник кивнул.

Мелисента подумала немного.

— Если ты астролог, — сказала она наконец, — то ответь: скоро ли разойдется зловещая квадратура Нинурты к Нергалу?

— Таковых названий я не ведаю, — признал астролог.

— Ответь на другой вопрос, попроще: каковы нынче констелляции?

— И это слово мне незнакомо, — вынужден был сознаться астролог.

— Да он никакой не астролог! — восклкнула королева. — Он шпион, либо бесполезный шарлатан, коли не знает столь простых вещей. Лучше бы тебе подрезать ему сухожилия под коленями, и пусть таскает камни.

— Я сам решу, что мне с ним делать, — негромко отозвался шотландец. — А скажите мне, ваше величество, нет ли у вас нужды в телохранителе? Я мог бы стеречь вас, когда захотите.

— Нужна такая у меня есть. Сколько ты хочешь в час?

— По талеру.

Мелисента согласилась. Деньги у нее были. Надо сказать, что она бессовестно обобрала Агнес де Вуазен и прикарманила ее денежки, даже не спросив разрешения. Да и в дальнейшем деньги у нее всегда водились. Добывала она их хоть и с трудом, но в изобилии, полагая, что на доброе дело средства всегда сыщутся.

Телохранитель сказал, что сейчас быстро разберется с пленником и тотчас же заступит на новую службу.

Так он и поступил. Об этом человеке я рассказываю столь подробно, ибо он стал верным спутником королевы в последний год ее беспокойной и полной событий жизни.

37. О том, как королева поссорилась с сицилийцами

— Пока велись все эти разговоры, к Мелисенте приблизился король Сицилийский Ружеро, облаченный в кольчугу. От него смердело железом, кровью и потом. Недружелюбно глянув на Мелисенту из-под кольчужного капюшона, он спросил:

— Где наша плата, королева?

— Какая плата?

— Нам обещали семьдесят талеров за то, что мы участвуем в штурме!

Мелисента жестом торговки протянула к нему руку.

— Покажи мне контракт, на котором стоит моя подпись!

— Я хочу знать, выплатят ли моим людям деньги, обещанные за их кровь!

— Кто обещал тебе деньги?

— Хорошо, — обрубил Ружеро. — В таком случае, я не уверен, ваше величество, что вам удастся сохранить за собой Иерусалим.

И в сопровождении своих людей он удалился.

38. О том, как Мелисенте не удалось расправиться с сицилийцами

— Вот уже которое утро ее величество просыпалась от лязга мечей и громких проклятий, вырывающихся из солдатских глоток! Тяжела рука Аллаха, наложенная на прекрасный город Иерусалим, — ни один хищник мимо не пройдет, ибо здесь — ключ к Востоку.

Тевтонцы — полностью истребленный англами и моим отцом орден — вернулись, обновленные. И теперь они яростно отбивались от сицилийских пиратов. Повсюду лилась кровь, звенело оружие, везде лежали мертвые тела.

Решив совершить напоказ хотя бы одно благое дело, Мелисента выбежала вперед и закричала, окончательно срывая голос:

— Остановитесь!

Разгоряченные боем, воины не хотели ее слушать. Королева бросилась к одному из госпитальеров, схватила его за руку:

— Крикни же им, чтобы остановились и выслушали меня!

Но людям, опьяненным жаждой крови, хотелось продолжать убивать друг друга.

Прошло довольно много времени, прежде чем они услышали крик королевы и остановились, тяжело дыша.

— Ты, пират! — заорала Мелисента в наглое, смуглое лицо Ружеро. — Сколько тебе заплатить, чтобы ты убрался отсюда?

— Сто талеров! — ответил Ружеро.

— Возьми половину. — Королева сорвала с пояса кошель с золотыми арабскими дирхемами и швырнула ему. Тот пересчитал — оказалось 38 талеров на общий счет.

— А остальное?

— Ваш человек ранен. Пусть останется здесь и лечится в госпитале. Когда ты придешь за ним, я отдам тебе остальное.

— Эй, эй, — сказал Ружеро, наслышанный об обычае Мелисенты, — этот человек вернется ко мне живой и невредимый.

— Клянусь.

Госпитальеры все равно не позволили бы убить раненого — они дали великую клятву перед Богом франков не проливать крови христиан.

Успокоенный публичным обещанием королевы и молчаливым присутствием госпитальеров, Ружеро со своими людьми удалился.

Как только они скрылись из виду, Мелисента направилась к тевтонцам.

— Ребята, слушайте меня, — сказала она. Рыцари и воины обступили ее. — По душе ли вам мессир Ружеро?

Ответом был дружный взрыв проклятий, а несколько человек плюнули на землю. Потом великий магистр осторожно сказал:

— Напрасно вы вмешались, ваше величество. Не нужно было давать им денег. Еще немного — и мы перебили бы их всех до единого.

— Они бы вернулись. Сицилийцев много. Нет, я задумала уничтожить и сицилийцев, и Сицилию. Слушайте…

Замысел королевы был прост и изящен. Она намеревалась заплатить Ружеро остальные 62 талера, после чего, едва лишь сицилийцы завернут за поворот дороги и скроются из глаз госпитальеров, — перебить пиратов, а деньги забрать. Мелисента предлагала тевтонцам оставить все сто талеров у себя, если они сумеют их добыть.

После этого ее величество намеревалась отправиться к папе Римскому (как раз выбрали нового) и молить его о наложении интердикта на всю Сицилию. Таким образом, это королевство оказалось бы уничтоженным политически.

Осталась мелочь — где добыть остальные деньги? Мелисента отдала пиратам все, что у нее было.

Различные замыслы роились в изобретательном уме королевы. Она даже подумывала заключить сделку с дьяволом, которая выглядела бы так:

а) продать Агнес сарацинам и выручить за нее деньги;

б) принудить девушку покончить с собой, сбросившись со стены;

в) отправить ее в рай за остатком небесного кредита, после чего кредит прикарманить.

Однако для начала она предложила тевтонцам другой ход, более естественный.

Как уже рассказывалось, в Иерусалиме имелась небольшая еврейская община, которая давала деньги под залог, предоставляла кредиты и так далее. Одно время рэб Мойше атаковал Мелисенту предложениями продать ему корону Иерусалима. Правда, предлагал смехотворную сумму.

Архиепископ Гунтер совершил с евреями удивительную сделку, о чем было отлично известно Мелисенте. Обнаружив святой Грааль, Гунтер, вместо того, чтобы отдать его в руки главе Католической Церкви, заложил святыню евреям, а те схоронили ее в подвале синагоги. Таким образом, пока цвет франкского рыцарства в поте лица своего разыскивал Грааль, иерусалимские евреи прятали его у себя.

О местонахождении Грааля Мелисента и сообщила тевтонцам.

— Вам надлежит прийти в синагогу и отыскать там Грааль. После этого престиж вашего ордена в глазах всего христианского мира вырастет до неимоверных размеров. Затем устройте евреям погром, они давно просили. Евреев не убивайте и не затыкайте им рта, дайте им говорить, особенно рэб Мойше. Кстати, он у них казначей. Заберите деньги. Мне нужны эти 62 талера!

Натравив таким образом тевтонцев на евреев, Мелисента обратилась к своему телохранителю.

— У меня больше нет денег, наемник.

Однако тот повел себя именно так, как и ожидала Мелисента. Пожав плечами, он молвил:

— Когда-нибудь они появятся, королева.

— Ты остаешься?

Он улыбнулся.

— Идем, — сказала ему Мелисента, — я хочу заглянуть в Дамаск. Может быть, там мне удастся добыть немного денег. Боюсь, наши тевтонцы думают шлемами, а когда снимают шлемы, то не думают вовсе. У меня мало надежды, что они сумеют вынуть из евреев надлежащую сумму.

Если наемник и удивился, то не показал виду. По дороге в Дамаск любопытная Мелисента спросила:

— Кстати, а что ты сделал с тем никчемным астрологом?

— Отвел подальше, чтоб никто не видел, и отпустил на все четыре стороны.

Такое мягкосердечие тронуло Мелисенту, но она ничего не сказала.

— Эмир! — крикнула она, подойдя под стены Дамаска.

На стене мелькнули исхудалое лицо и рыжая борода.

— Ты звала меня? — спросил мой отец.

— Да. Эмир, ты любишь Сицилию?

Мой отец ласково улыбнулся.

— Как дикая кошка — собаку.

— Дай мне денег и воинов, и я сотру ее с лица земли.

Выслушав план Мелисенты и полностью одобрив его, эмир горько засмеялся.

— У меня нет ни денег, ни воинов…

Вы спросите, где Мелисента добыла средства? Она ограбила собственного архиепископа! Правда, архиепископ недаром столько времени тайно знался с евреями — он скупо отсчитал ей сто безантов и счел свой долг перед королевством выполненным.

Итак, Мелисента и ее телохранитель вернулись в Иерусалим. Великий магистр тевтонского ордена (увы, это был уже не Корвин) встретил ее величество весьма агрессивно (чего ожидать от твердолобого тевтонца!):

— Ваше величество, вы солгали! У евреев нет ни денег, ни Грааля!

Телохранитель искоса поглядел на королеву — не требуется ли убить наглеца. Но у Мелисенты не было времени для разборок с орденом — вот-вот должны были появиться сицилийцы.

— Вы нашли казначея? — спросила она.

— Нет, но…

— Боже милосердный! Неужели я должна еще и руководить еврейским погромом? У меня всегда были добрые отношения с общиной! Я все вам рассказала, вам осталось только грамотно провести операцию!

— Мы не нашли у них денег.

— Деньги у казначея, — терпеливо повторила королева, — а казначея вы не нашли. Грааль в синагоге.

— Мы обыскали синагогу, там ничего нет, кроме их дурацкой Торы.

— Иисусе… Там должен быть тайник. Вы пытали евреев или просто убили их?

— Ну… переломали одному ноги… но он ничего не знал. У него сразу начался шок от боли.

— Ладно. Хотя бы перебить сицилийцев сможете? Отнимите у них мои деньги, черт бы вас побрал, а заодно и все то, что найдете на трупах!

Тевтонцы мялись. Пересчитали своих людей, способных держать в руках оружие. Оказалось — мало.

Мелисента без слов поняла, что наглые пираты заберут деньги и уйдут невозбранно…

Так оно и случилось. Бессильно глядела королева в их крепкие спины и ярость душила ее.

Правда, одно дело Мелисента все же совершила в ущерб королю Ружеро. Она доплатила ему остаток суммы не дирхемами, а безантами, которые добыла у архиепископа.

— Это совсем дешевая монета, — недоверчиво сказал Ружеро.

А в деньгах, надо сказать, разбирались по-настоящему только кабатчики, которых имелось двое: в Марселе и в Дамиетте.

— Ливр тебе дешевая монета, грабитель, — презрительно отвечала Мелисента. — Погляди получше, это — золотой византийский безант, он идет один к одному.

И Ружеро поверил, взяв остаток суммы безантами. На самом же деле безант стоил одну треть талера, так что Мелисента попросту обсчитала пиратов. Но сейчас, когда они безнаказанно удалялись от Иерусалима, это вовсе не служило королеве к утешению.

Судя по взгляду, который ее телохранитель бросал то на тевтонцев, то на дорогу, по которой победно топали сицилийцы, наемник тоже был весьма нелестного мнения обо всем случившемся.

— Напрасно вы не дали нам перебить их в крепости, ваше величество, — позволил он себе наконец высказаться. — Мы были уже на полпути к победе.

— Я уничтожу их политически, а это куда важнее, — возразила королева. Она и сама не заметила, как начала советоваться с наемником.

Он ухмыльнулся.

— Представляете, они потом говорили, что «ничего такого» не делали! Никого не убивали, не резали, просто молча лезли на стены!

— Ладно, — проворчала королева. — Вот тебе за службу.

Она заплатила ему полновесными талерами, отсчитав из тех денег, что у нее еще оставались.

Приблизилась Агнес де Вуазен, поклонилась королеве, кивнула наемнику.

— Привет тебе, рыцарь.

— Я не рыцарь, — отвечал он с поклоном, просто и спокойно, — я обычный солдат. Но может быть потом, когда-нибудь…

Про себя королева подумала, что эта честь может быть оказана ее телохранителю Балдуином, когда тот сделается настоящим королем. Ибо чувствовала, что непомерная ноша грехов начинает угнетать ее свыше всякой меры, и что приближается то время, когда прожитые годы вынудят ее принести покаяние в церкви и удалиться от дел — возможно, в монастырь.

39. О переговорах с Византией

— Следующим делом Мелисенты были переговоры с Византией. Там она обнаружила полный распад и разложение. Узурпатор сидел на престоле, Комнин предавался разврату в Никее, разговаривать было не с кем. Патриарх Константинопольский поспешно отрекся от Евангелины Комнины, заявив, что официальная Византия не несет никакой ответственности за поведение побочной дочери низвергнутого императора. Добавил, что собирается отлучить ее от Церкви. Мелисента напомнила, что хотя у греков-мелахида и существует обычай отлучать от Церкви посмертно (чего не водится у латинских франков), однако это производится лишь над теми, чье учение может пагубно сказаться на душах ныне живущих; Евангелина же Комнина никакого учения не оставила. Зато оставила она сосуд со святой водой, найденный королевой Мелисентой на руинах Иерусалимской башни, и известно королеве, что этой святой водой Евангелина целила неверных сарацин — так высказывалась Мелисента о воинах ислама и так извратила она искренний рассказ Евангелины о делах милосердия, творимых ею в стане врагов.

Таким образом, разговора с Византией не получилось, и Мелисента отправилась в Париж — изливать жалобы папе Римскому. Ибо в лице высшего иерарха Латинской Церкви видела своего всегдашнего сторонника — это было обусловлено полным совпадением целей Иерусалимской королевы и Римского папы.

40. О покушении на нового папу Римского

— В Европе царил полный хаос. Короновали Альенор Аквитанскую королевой Франции, однако почти сразу же приняли салическое право, по которому кудель не наследует, и королеву низвергли. Убили графа Шампанского, приняв его за короля Французского. Прошли зловещие слухи о том, что граф Шампанский — оборотень. По стране бродили оборванные израненные люди, бормоча странные речи. Мелисента своими ушами слышала, как бьющийся в припадке нищий, бывший стрелок королевской гвардии, выкрикивает бессвязные проклятия в адрес сильных мира сего. «Глиняные короли, глиняные папы! — кричал он. — Повсюду разлад, всюду смерть! Я лежал со стрелой в груди, я видел! Я знаю! Этой землей правит дьявол! Папа — мужеложец! Оборотни, оборотни кругом!»

///Бесновался, разумеется, Эжен, который, по его же словам, видел за жизнь достаточно психов, чтобы удачно их имитировать. Над бесноватым нависал рэб Мойше и назидательно потрясал Торой.///

Королева, изнемогая от брезгливости, поскорее отошла. Вопли безумца преследовали ее еще некоторое время. Телохранитель искоса глянул на Мелисенту — не убить ли дерзеца, но никакого приказа по этому поводу не последовало.

У самого Парижа их настиг Джауфре Рюдель де Блая. Он выглядел усталым, а его щегольской наряд был весь покрыт пылью. Тем не менее он ничуть не утратил своей знаменитой куртуазности.

— Ваше величество! — обрадованно приветствовал он королеву Мелисенту.

— Здравствуйте, друг мой. Я счастлива видеть вас.

Мелисента с некоторым удивлением обнаружила, что действительно немного скучала без трубадура — он развлекал ее своей бесконечной любовной историей.

— Вообразите, ваше величество, — заговорил Джауфре, предложив королеве руку и слегка оттеснив ее телохранителя. Тот уставился тяжелым взглядом в затылок трубадура; однако Джауфре не обратил на это никакого внимания. — Я возвращаюсь из Дамаска, где провел два года в тягостном плену!

Мелисента выслушала трогательную историю о том, как Джауфре, воспользовавшись советом королевы, направился в Дамаск и действительно обнаружил там отца графини Триполитанской, пребывающим в жалком состоянии раба. По договору с арабами Джауфре поменялся с отцом Принцессы Грезы местами, так что несчастный старик получил возможность прижать дочь к груди. Затем украшенный добродетелями старец возвратился в место своего пленения, а влюбленный трубадур направился в Тулузу, где ожидала его графиня Триполитанская.

Все это, с надлежащими подробностями, поведал Мелисенте Джауфре. Обменявшись с ее величеством добрыми пожеланиями, трубадур устремился навстречу своей любви; что до Мелисенты, то она, едва лишь сеньор Джауфре скрылся из виду, выбросила его из головы и вновь сосредоточила все свои помышления на захвате Византии и уничтожении Сицилийского государства путем наложения на него интердикта.

Долго, долго ждали высокие гости из Иерусалима аудиенции у папы Римского. Мелисенте необходимо было добиться от Европы объявления священной войны Византии, виновной в сговоре с сарацинами и в ереси. (Известно, что на воротах Константинополя изображен крест и поэтому, когда ворота опускаются, люди, проходя по воротам, неволей должны наступать на крест).

И тут все планы Мелисенты рухнули — в последний раз. Кадар!

Все произошло внезапно. Один из сицилийцев, проникнув в папский дворец, метнул в иерарха снаряд с греческим огнем. Снаряд не разорвался — он так и остался лежать у стены. Однако второй сицилиец, пользуясь суматохой, пронзил папу кинжалом.

Поднялся страшный крик, забегали слуги и воины. Покушавшихся почти сразу убили. Но Мелисента поняла, что мщение откладывается… если не отменяется навсегда.

Между тем телохранитель незаметно переместился к тому месту, где остался лежать снаряд с греческим огнем, подобрал его и сунул под свой кожаный панцирь.

— Пригодится, — заметил он.

Королева одобрительно улыбнулась.

41. Об одном забавном эпизоде, бывшем между Мелисентой Иерусалимской и Альенор Аквитанской

— У королевы Аквитании Альенор никогда не было общих дел с Мелисентой. Слишком далеко располагались дворы этих королев, слишком мало общих целей у них нашлось бы.

Оно и к благу, ибо эти две королевы никогда не враждовали, а вместо того, встречаясь мимолетно, испытывали друг к другу приятную симпатию.

И вот как-то раз случился один забавный эпизод, заставивший обеих королев от души посмеяться.

Путешествовала как-то раз ее величество королева Иерусалимская Мелисента в сопровождении своей верной и любимой фрейлины Агнес де Вуазен. Беседа между этими двумя дамами текла самая легкая и изысканная; расположились они на зеленой траве, дабы перекусить и подкрепить силы. Кругом пели пташки и цвели цветочки.

В этот добрый час вышел к ним из леса один человек и, приблизившись, повел такие речи:

— Если вам угодно, милостивая сударыня, то можете вы выкупить жизнь королевы Аквитанской Альенор. Это будет стоить совсем недорого.

И назвал смехотворную сумму в десять талеров.

Услышав о том, что Альенор Аквитанская находится — как показалось королеве из речей этого человека — в горестном плену и что можно выкупить ее всего за десять талеров, Мелисента не колебалась.

— У меня есть десять талеров, и я с радостью выкуплю жизнь королевы Альенор. Поспеши, доставь мне ее. Желаю прижать ее к своему сердцу.

Так сказала Мелисента. Двигали ею в тот миг самые добрые побуждения, ибо никакой выгоды для себя в несчастии Альенор Мелисента не видела.

Человек убежал, имея самый довольный вид.

Спустя некоторое время Агнес де Вуазен, поразмыслив, сказала так:

— Сдается мне, ваше величество, в дела ваши и помыслы закралась горестная ошибка. Уверены ли вы, что человек этот предлагал вам СПАСТИ жизнь королевы Альенор?

— Что же еще он мог предлагать? Речь шла о выкупе!

— Вы уверены, что он сказал «выкупить»? Может быть, он имел в виду «купить» или даже «продать», а это уже нечто совсем иное.

И поскольку в этот час Мелисента пребывала в состоянии расслабленном и желала творить добро, а Агнес де Вуазен во всякий час была готова ко злу, то коварство и злобный умысел незнакомца разгадала именно Агнес.

— Беги! — вскричала встревоженная Мелисента. — Если этот негодяй действительно задумал погубить Альенор Аквитанскую, то успей остановить его!

Агнес бросилась бежать…

Минуло несколько дней. И вот в Париже повстречались Мелисента Иерусалимская и Альенор Аквитанская — слава Богу, живая и невредимая.

И рассказала Мелисента королеве Альенор о дурацком случае с незадачливым наемным убийцей.

— Вообразите себе, ваше величество, — смеясь, проговорила Мелисента, — этот дурачок представил себе, будто я пойду на совершенно бессмысленное, лишенное всякой цели и выгоды убийство! Неужто вы поверили, что это я его к вам подослала?

Альенор разразилась жизнерадостным смехом.

— Никогда! — горячо заверила она. — Ни я, ни вы ни разу в жизни не позволили себе такой бестолковости, как убийство, не имеющее никаких политических выгод!

— Помилуйте, какие у меня до вас политические выгоды?

— Равно как и у меня!

И обнявшись, точно две подруги, эти королевы смеялись до упаду.

Наемный же убийца был изобличен и предан позорной казни, ибо пытался он отравить и королеву, и придворных ее.

Но больше всего потешило Альенор само предположение, будто Мелисента могла пойти на преступление из чистого желания зла, не имея в виду никакой выгоды.

И весьма жалели эти две королевы, что по воле судьбы не могли действовать в паре, ибо оказались вылеплены из одинакового теста.

42. О том, как умерла королева Мелисента

— Отчаявшись получить помощь от Европы, погрязшей в убийствах, переворотах и дрязгах, Мелисента со своей фрейлиной, новым шутом (которого именовала в память прежнего Райаном), несколькими дамами из Византии (те явились к папе плести интриги против Мелисенты, однако с тем же нулевым успехом), телохранителем и еще несколькими воинами, а также с Балдуином отправилась на Восток.

Она видела, что Запад прогнил, что европейские короли не окажут ей помощи, что объединенный христианский Восток никого не интересует. Она размышляла. Теперь уже идея объединения с Дамаском не казалась ей нереальной.

В принципе, в последний год своей жизни Мелисента все больше склонялась к идее объединенного и мощного Востока. В ПРИНЦИПЕ. Ей нужен был мир. Мир — и власть. Ради этого она готова была даже перейти в ислам.

Тем более, что тевтонцы окончательно деградировали, а госпитальеры поддались новой ереси, пришедшей из Болгарии, стали носить вместо крестов восьмиконечные звезды, с глупо-счастливыми улыбками проповедовали всеобщую любовь и решительно упразднили у себя христианство.

По стране блуждали папы и лжепапы. Процветали убийства.

Как-то раз в раю встретились папа Римский, лжепапа Римский, а также трое убийц, из которых двое убили папу, а один — лжепапу. Они были взаимно подосланы этими двумя друг к другу. По велению ангела, терпеливо выслушавшего их рассказ, все пятеро простили друг друга и, обнявшись, направились вверх по цветущему лугу — туда, где ждала их Божья Любовь.

На могиле лжепапы впавшие в ересь госпитальеры написали: «Родился католиком, умер в истинной вере».

Словом, найти понимание у франков Мелисента отчаялась. И потому решила она отдаться в руки воинов ислама, войти в переговоры с моим отцом и вместе с ним создать объединенное могучее государство на Востоке.

Когда впереди показались бедуины, шествие остановилось. Все стали переглядываться в смятении. Одна только Мелисента улыбнулась и проговорила:

— Вот и хорошо.

Ибо ее решение перейти в ислам крепло с каждым мгновением.

— Ваше величество, — осторожно обратился к ней телохранитель, — это бедуины. Они захватят вас в плен. Думаю, нам лучше скрыться. Или, если угодно, я могу вступить с ними в бой. У нас еще остался греческий огонь.

Мелисента глянула на него. Жаль, подумалось ей, не стать этому человеку рыцарем.

— Нет, — сказала она, — мы пойдем по дороге.

Бедуины умеют читать малейшие приметы. Они отличают след правоверного от следа франка, след мужчины от следа женщины, след простолюдина от следа знатной особы. Это искусство называется кийафа. Им не составило ни малейшего труда обнаружить, что среди путников находится королева Иерусалима.

И захватили бедуины весь караван и связали всех, кроме женщин, а Балдуин дал слово рыцаря не обнажать оружия, и ему оставили его рыцарский меч. И королева гордилась своим сыном и подтвердила: да, он не нарушит слова. Ибо верила она в твердую добродетель Балдуина и в его добрые намерения.

///Любопытно было вдруг оказаться в чужом лагере, где за дни игры уже сложилась своя особенная субкультура. Так, глядя с горушки на продвижение по дороге тамплиеров, один из бедуинов сказал: «Отэц! По дароге крэстики идут!» Это было произнесено совершенно непринужденно, ненапряжно и произвело очень сильное впечатление именно своей привычностью. Враги, блин!..///

И потащили их по пустыне, и впервые увидела Мелисента пустыню. И поразила ее пустыня, ибо бесстыдны эти земли — все открывают, что только в них ни обитало, ни умирало и ни сохранялось.

Они миновали несколько разоренных поселений в оазисах и остановились в одном из них. То был лагерь бедуинов. И попыталась Мелисента найти общий язык с шейхом, умоляя того отправить человека в Дамаск, дабы переговорить ей с эмиром. Однако суровому шейху не по душе было слушать женщину и велел он ей замолчать и смирно сидеть на земле среди прочих пленников.

Еще несколько раз начинала Мелисента разговор. Ибо нравились ей эти воины и понимала она, что может выйти толк, если объединить их под знаменами Дамаска и двинуть на развратный, прогнивший Запад.

Но никто не желал преклонить к ней слуха.

Телохранитель видел все это и помалкивал. Потом придвинулся чуть ближе к Мелисенте (всех пленников поставили на колени посреди оазиса и окружили) и спросил еле слышно:

— Вы будете уходить?

— Да, — сказала Мелисента. — Ничего другого мне не остается. Эти хваленые пассионарии такие же тормоза, как и тевтоны.

— Вы уверены, что хотите уйти?

— Да. Пора. — И повернулась к Агнес. — За тебя, наверное, внесут выкуп. А может быть, тебя заберут в Дамаск. Но так или иначе передай латинским королям: Мелисента ушла, проклиная их нерешительность, себялюбие, презрение к делу Христову на Востоке, слабоволие, кровожадность и тупость.

— Я запомню это, ваше величество, — хладнокровно молвила Агнес де Вуазен.

Мелисента еще раз огляделась по сторонам, а затем быстро просунула руку за кожаный доспех своего телохранителя и вытащила снаряд с греческим огнем.

Все произошло слишком быстро. Мелисента сунула снаряд за пазуху и там раздавила. Пламя мгновенно охватило ее с головы до ног и, превратившись в живой факел, она сгорела на глазах у остальных пленников и бедуинов.

Аллах никогда не поверит, что человек принял подобную смерть добровольно и потому не сочтет ее самоубийством и непростительным грехом. Он решит, будто вышло все это случайно. Поэтому у нас считают, что Мелисента сохранила надежду спасти свою душу. Латинские же франки полагают, будто она погубила себя навеки.

Могилу Мелисенты иногда показывают бедуины — они закопали ее бренные останки на краю оазиса, там, где чернота плодородной земли еще пятнает золотые пески. Это небольшая груда камней, наваленных как попало. Могила кажется заброшенной, однако это не так.

Один стихотворец из Дамаска, которого я знала в детстве, часто сиживал на этой могиле и разговаривал с одной халилей. Эта халиля, или демон, подслушивала разговоры небожителей и потом пересказывала их тому поэту, а он слагал стихи. Он утверждал, будто халиля и была Мелюзиной, королевой франков, которая сожгла себя заживо. Впрочем, он был не в своем уме, и мало кто ему верил. Теперь он уже умер.

Вернемся к смерти королевы Мелисенты. Все были настолько ошеломлены, что поначалу растерялись. Потом шейх плюнул, не боясь потревожить джинна, и выругал истеричную бабу.

И в этот миг явился гонец из Дамаска — ибо мой отец мгновенно вызнал, что Мелисента находится в руках бедуинов и прислал за нею своего человека. Он думал отрезать королеве язык и держать ее у себя, тем самым обезопасив. Впрочем, предполагал он, возможно, у нее хватит здравого смысла действовать с ним заодно. Но в любом случае, он вовсе не желал оставлять ее в рабстве у бедуинов. Но гонец из Дамаска застал лишь обугленный труп…

А душа королевы стояла тут же, никем не замеченная, и в растерянности глядела на совершенное ею. И поначалу никак было ей не отлепиться от тех людей, которых оставила она по собственной воле. Видела она, как несколько воинов решили перейти в ислам и были немедленно освобождены. Видела, как бедуины разбирают плененых женщин, делая их своими наложницами. Смотрела, как посылают в Европу гонца для сбора денег на выкуп христиан-пленников. Среди тех, кто пожелал выкупиться, была и Агнес. Впрочем, ее судьба королеву не беспокоила — такая красивая и находчивая девица вряд ли пропадет, даже окажись она в самом плачевном рабстве.

///Самое забавное, что искомую сумму в 60 талеров, по 20 за человека, Агнес, Райан и одна благородная девица из Византии сумели-таки собрать, скитаясь по полигону и выпрашивая милостыню! Сохранилась все же совесть и у христианских владык!///

Телохранитель королевы отказался принять ислам и оттого его, заковав в оковы, погнали в Дамиетту и там выставили на продажу. Чудно! За то, что знал он несколько языков, — а какой наемник не знает хотя бы пяток языков? — продали его за пятнадцать талеров, ибо сочли толмачом и оценили высоко. Мелисента пошла за ним в Дамиетту. И видела она, как сажают его, скованного, в зиндан, как просит он дать ему воды и как отказывают ему в этом.

И печально было ей, потому что не могла она помочь своим людям, и не нужна была им больше, и надлежало ей уходить, ибо время ее на земле истекло.

И долго еще медлила она в Дамиетте, оставаясь возле зиндана, где томился тот, кто помог ей умереть.

А затем решилась и шагнула на темную, влажную дорогу, ведущую на тот свет.

И очутилась там, где была уже однажды, когда провожала душу Евангелины. Все показалось Мелисенте знакомым — и белые цветы, и неземная тишина, сразу обрубившая все суетные земные звуки, и немолчное пение воды, бегущей между больших плоских камней… Только теперь брела душа Мелисенты медленно, обремененная великим множеством грехов. И страшно, и тяжко было ей идти, и все же продвигалась она вперед, к раю, ибо пути назад, в мир живых, для нее больше не было.

И молиться не смела она, но лишь уповала на милосердие Творца, Который, по мнению Мелисенты, Великий Волюнтарист и творит всегда добро там, где по справедливости надлежало бы карать. И полагала Мелисента себя достойной наихудшей казни. Но не страх наказания тяготил ее, но мысль о том, что огорчила она Творца и ныне предстоит ей взглянуть в Его глаза и сознаться во всем… и увидеть Его печаль по замаранной ее душе.

Так шла она, погруженная в скорбь, а река пела и утешала. И вот показался впереди узкий мост, а на другом берегу реки сидел ангел и черпал воду из реки в прозрачные сосуды.

Мелисента ступила на плоские камни. Холодная вода обвила ее ступни. Шаг, другой… И вот река позади.

И остановилась Мелисента перед ангелом, опустив голову и ожидая вопрошания и гнева.

И сказал ей ангел, не пожелав справиться о том, грешник явился к нему или праведник:

— Возьми эти сосуды и отнеси их наверх.

Услышав эти простые слова, Мелисента разрыдалась. Ибо яснее любого прощения говорили они о том, что она — принята. А в раю готова была Мелисента выполнять самую грязную, самую тяжелую работу, лишь бы позволили ей пройти по залитому солнцем лугу, к горящим кострам.

Итак, взяла она сосуды и двинулась, босая, по золотисто-зеленому лугу, и сияние обступило ее, и тишина обняла ее.

Так ушла королева Мелисента Иерусалимская, совершившая немало грехов против человеков, но никогда не усомнявшаяся в своем Господе.

И за это простились ей прочие грехи.

Я так и не узнала, была ли Мелисента моей матерью. Жены и наложницы моего отца, мои служанки и няньки — никто никогда не обмолвился об этом ни словом. У меня светлые глаза, и кое-кто из стариков говорил мне, будто я похожа на Мелисенту. Впрочем, все это может быть бездельным вымыслом досужих стихоплетов.

43. Романсы о королеве Мелисенте

— Теперь, когда вы знаете подлинную историю королевы Мелисенты, послушайте те романсы, что были сложены о ней в Кордове, — и вы поймете, сколь мало правды во всем, что сочиняется людьми спустя некоторое время после того, как событие свершится, пройдет сквозь память людей и исказится до неузнаваемости.

44. Мелисента обретает своего прокаженного сына исцеленным

45. Предательство Евангелины

46. Мелисента умирает за веру Христову

47. Поименное перечисление двора королевы Мелисенты

(позднейшая чужеродная вставка)

Команда Санкт-Петербурга:

1. Королева Иерусалимская Мелисента, во второй ипостаси дочь эмира дамасского Фатима — Елена Хаецкая.

2. Графиня Агнес де Вуазен, верная фрейлина ее величества — Татьяна Протасова.

3. Патрик, святой отшельник с горы Синай, позже кардинал Ирландии и Шотландии — Эрандил, Алексей Семенов.

4. Патриарх и архиепископ Иерусалима Гунтер Нюрнбергский — Гунтер фон Райхерт, Андрей Мартьянов.

5. Бедный рыцарь из Прованса Робер де Монброн — Маэлнор, Дмитрий Благодиров.

6. Дворянин из Уэльса Райан ап Гвиттерин — фронтовой корреспондент, придворный шут, наемный убийца, тайный агент и т. д. — Раэн, Марина Кижина.

Все мы выражаем Мастерской Группе игры «Завоевание Рая» глубочайшее почтение и признательность за великолепно проведенное время. По общему и безоговорочному мнению Команды, Игра была лучшей из всех, когда либо нами виденных. Отдельное СПАСИБО Лоре и Эжену — в Екатеринбург стоит ездить!..

МЫ ЗАВОЕВАЛИ РАЙ!!!

30 июля — 13 августа 1997 года