Эфраим Севела
Муж как все мужья
1. Экстерьер.
Улица в Тель-Авиве.
(День)
Кафе на одной из улиц Тель-Авива. Легкие столики расставлены на тротуаре в тени огромных платанов. Посетители кафе от скуки разглядывают прохожих, а те разглядывают их.
За крайним столиком; который прохожие вынуждены огибать, чтоб не зацепить его, сидят, развалившись на хрупких стульях, трое здоровенных, не совсем уже молодых и располневших мужчин — в Израиле много полных людей среднего возраста. В шортах и сандалиях на босу ногу, в расстегнутых до пупа рубашках. И четвертый — в контраст им — тщедушный, маленький. Дов Эйлат с друзьями коротает время в кафе, потягивая через соломинку апельсиновый сок и провожая глазами каждую сколько-нибудь достойную мужского внимания женщину. Они бесцеремонно ощупывают ее взглядом, мысленно сладострастно раздевая догола, и выразительно переглядываются, молча обмениваясь мнениями.
Прошла мимо столика красотка, цокая по асфальту каблуками, уверенная в своей неотразимости и бросив уничтожающий взгляд на замершую в изумлении компашку. Они долго провожают ее глазами, Дов, почесав волосатую грудь, громко изрек:
Дов. Ей бы при ее внешности мою бы .нравственность.
Друзья заржали.
Женщина за другим столиком кормит пирожным перемазанного кремом мальчика.
Женщина (с возмущением). Жеребцы! Бесстыжие! Страна в таком положении… Наши мужья и братья день и ночь рискуют головой на границе, а вы тут чем занимаетесь? Ни одну женщину не пропустите, не испачкав ее взглядом. Официант, счет! Мне гадко сидеть тут.
Дов не обиделся и, улыбаясь, повернул к ней курчавую голову на толстой бычьей шее.
Дов. Прошу прощения, мадам. Ваш гнев справедлив. Наша страна от рождения находится на военном положении и на границе всегда неспокойно. Но, согласитесь, мадам: мы — великий народ, если, сидя на таком вулкане, не стали импотентами. А? И смею вас заверить, мадам, пока у меня стоит, с Израилем ничего не случится.
Женщина. Что он говорит?! При ребенке такие слова! Куда залез мой ребенок?
Она вытащила мальчика из-под стула, на котором сидел Дов, шлепнула его по заду и потянула из руки мальчика кусок железной трубки.
Женщина. Зачем ты поднимаешь с земли всякую гадость? А ну, брось скорей и пойдем мыть руки.
Мальчик швырнул трубку на середину улицы и трубка взорвалась, окутав клубами дыма тротуар и столики кафе, В клубах дыма возникает название фильма: «Муж, как все мужья».
А потом, на сменяющихся планах запруженных транспортом улиц Тель-Авива, идут титры.
2. Экстерьер.
Улица.
(День)
В этой толчее мы обнаруживаем крохотный трехколесный автомобиль-пикап с двумя большущими холодильниками в кузове, плотно прикрепленными к бортам ремнями. В крошечной кабине еле умещаются двое: огромный Дов за рулем и примостившийся на свободном пятачке сиденья его тщедушный напарник в киббуцной панамке.
Дов (назидательно). Слушай меня, Рома, и ты не пропадешь в этой стране. Ты — новичок. Иммигрант из России. Каждый может тебя надуть. Еврея хлебом не корми, дай надуть своего соплеменника. Тем более, он без языка. И немножко малохольный после прыжка из страны, строящей коммунизм, в страну, еще мечтающую о таком счастье.
Рома (робко). Но ты не думай, что я совсем уж шлимазл…
Дов. Ты не шлимазл… Ты — иммигрант. А это еще похлеще шлимазл а. У нас здесь… на исторической родине обожают евреев в целом, как народ, но терпеть не могут каждого еврея в отдельности.
Рома. То-то я в России слыхал анекдот: «Абрамович, вы почему не едете в Израиль?» « А мне и здесь плохо.»
Дов. На это я тебе отвечу нашим анекдотом: «Объявление у входа в контору: „Контора закрыта. Все ушли на фронт. Будем через час.“
Оба смеются.
3. Экстерьер.
План сверху. Перекресток.
(День)
На перекресток устремляются четыре потока автомобилей одновременно. Никто никого не пропускает.
Мечутся, скачут, ошалев, зеленый, желтый и красный огни светофора.
Огромная пробка. Нетерпеливые, шальные водители, зажав в руках инструмент, с руганью выбегают из застрявших автомобилей, готовые снести любого на своем пути.
Рев клаксонов. Неимоверный гвалт. Еще мгновение — и прольется кровь. Еврейская кровь, которой так мало осталось на земле.
Но сквозь этот бедлам прорываются звуки позывных израильского радио. Каждый час оно передает новости. А приемники в каждом автомобиле включены. И застывают в воздухе сжатые кулаки, застревает в устах ругань. Все внимание переключается к голосу диктора, многократно повторяющемуся в каждом автомобиле: «На ливанской границе ночью была артиллерийская дуэль. Огневые точки противника подавлены нашим огнем. На нашей стороне потерь нет.»
И разглаживаются, отмякают перекошенные злобой лица, на них проступают улыбки. И только что готовые убить друг друга люди вежливо и доброжелательно уступают друг другу дорогу. И скоро пробка на перекрестке рассасывается под бодрые звуки израильской песни, несущейся из всех радиоприемников.
4. Экстерьер.
Улица.
(День)
Автомобиль Дова е Ромой продвигается в потоке машин. Холодильники в кузове качаются при торможении.
Дов. Пусть тебя не смущает, что у меня колымага старая и на трех колесах. Это значит, что я — честный человек. А вон те, на четырех колесах, — мошенники, надувают государство на налогах. Честный человек при наших налогах не может себе позволить четыре колеса, даже три, как у меня, — большая роскошь. Дай бог, ноги не протянуть. Так что пусть я гремлю на трех колесах, зато могу людям смело смотреть в глаза.
Автомобиль с холодильниками стоит возле типичного тель-авивского дома в четыре этажа, без лифта и на больших столбах-сваях, где в тени укрываются машины и играют дети.
Дов, опустив борт, пристраивает один холодильник себе на спину. Рома помогает ему, стоя в кузове.
Дов. Ты тут не дожидайся меня, а поезжай по адресу и выгрузи второй холодильник. Потом вернешься за мной. Я, возможно, задержусь в этой квартире.
Рома. Знаком с хозяйкой?
Дов. Нет, но, сам знаешь, страна у нас, как одна семья. Войдешь незнакомым, а выйдешь ближайшим родственником.
Дов, закрепив холодильник на спине, понес его к лестнице в холле дома.
Рома отъехал с другим холодильником.
5. Интерьер.
Лестничный пролет.
(День)
Дов несет тяжеленный холодильник вверх по ступеням. Каменеют мускулы На йогах, вздуваются бугры на плечах.
Его обгоняет религиозный еврей с пейсами, как женские локоны, свисающими вдоль ушей. В белой рубашке, черной жилетке и черной ермолке на голове. Он в благодушном настроении.
Еврей. Как вам нравится то, что происходит в Индии?
Дов (истекая потом). Где?
Еврей. В Индии. У них снова наводнение с массой жертв.
Дов. Мне нравится.
Еврей. Вы что, больны? (Прикладывает ладонь к его мокрому лбу.) Почему это вам нравится?
Дов. Потому что наводнение не у нас. Хоть у кого-нибудь тоже есть бедствия.
Еврей. Хорошенькое дело. Вы не любите людей. И со мной разговариваете неохотно. Что я вам плохого сделал?
Дов. Потому что мы не в равном положении для душеспасительной беседы. На вас только пейсы, а у меня — на спине холодильник.
6. Интерьер.
Квартира.
День.
Мальчик открывает дверь и в,квартиру протискивается Дов с холодильником гналяине.
Дов. Ты что, один дома? А где родители? Папа, мама?
Мальчик. Папу в армию призвали. Через неделю вернется. А мама… в ванной. Слышите, вода шумит?
Дов (опуская холодильник на пол). Так-так. Мама в ванной. Это она (Показывает на фотографию на стене)! Хорошая у тебя мама. Ты ее любишь?
Мальчик. Что за вопрос! Конечно..
Дов. А папу?
Мальчик. Что за вопрос!
Дов. Умница — мальчик. А это что? Тетрадки? Готовишь уроки?
Мальчик. Задачку решить не могу. А мама в ванной.
Дов. Зачем маму беспокоить по пустякам? Мы с тобой решим задачку с божьей помощью.
Они с мальчиком присаживаются к столу, склоняются над тетрадью. А в ванной шумит вода, и слышен женский голос, напевающий песню.
7. Экстерьер.
Автострада.
(День)
По многорядной автостраде в потоке машин катит новенький «Кадиллак». За рулем бородатый раввин, а рядом — теща Ромы, в парике, черном платье, как и подобает религиозной женщине.
Теща. Вы знаете, Рэбе, мое подлинное русское имя? Которое я носила всю жизнь… пока не перешла с божьей помощью в иудаизм.
Раввин. Интересно, как вас звали по-русски, Хая?
Теща. Анна Ивановна! А? Такая кацапка! Такой антисемиткой была! Как увижу еврея — гусиной кожей покрываюсь.
Раввин. Даже не верится. У вас же зять — еврей.
Теща. Сколько он от меня, бедный, натерпелся. В Израиль сбежал от меня. Но я его и тут настигла. Никуда не денешься, голубчик. Любишь на саночках кататься…— с моей дочкой, я имею в виду, — люби и саночки возить.
Раввин. Так что же вас, Хая, побудило сменить веру и стать такой ревностной еврейкой?
Теща. Я вам так скажу, Рэбе. Я человек простой и бесхитростный. Уж во что поверю, бей меня до смерти — не изменю. Внуки мои по вашим законам, то есть по нашим… не будут считаться евреями, если у них по женской линии в роду нет евреев… Так ведь? Ну, я и приняла на себя эту ношу. Перешла в иудаизм, теперь у моих внуков бабка — еврейка. Значит, все в порядке. Трепещите антисемиты. Теперь я в каждом, кто не наш, вижу антисемита.
Раввин. Ну, так тоже нельзя. Не все кругом антисемиты. Среди христиан встречаются весьма достойные и приличные люди.
Теща. Не говорите, Рэбе. Кому лучше знать? Я ж оттуда, из них. Из самой гущи.
Раввин. Дорогая Хая! Вы человек крайностей. Как и всякий неофит. Хочется быть святее самого палы. Но и это пройдет. Что было написано на перстне у нашего царя Соломона? «Все проходит.»
Теща. Мудрый человек был царь Соломон. «Все проходит». Надо же такое сказать! Ну, у какого еще народа был такой мудрец, как наш царь Соломон?
Они проносятся мимо апельсиновых и грейпфрутовых плантаций с мелькающими, как золотые шары, зрелыми плодами, мимо зеленых полей, орошаемых дождевальными установками, мимо веселящих глаз уютных поселков с выглядывающими из-за развесистых деревьев белокаменными домиками, мимо высоких труб заводов, мимо загорелых рабочих, прокладывающих новую асфальтовую трассу с помощью диковинных машин, окрашенных в оранжевый цвет.
«Кадиллак» уже протискивается по перегруженным улицам Тель-Авива.
Раввин. Вы, Хая, удостоились большой чести. Вас в числе других уважаемых и достойных хасидов пригласил в Америку сам высокочтимый Рэбе. Не потеряйте билет. Ждем вас в аэропорту. Вас подвезет ваш зять?
Теща. Этот шлимазл? Безнадежное дело. Лучше я такси возьму.
Раввин. Мы возместим ваши расходы. Главное, чтоб вовремя, без опозданий.
Теща. О чем разговор! Точно, как часы. Вы в Москве спросите у любого, там вам скажут: по Анне Ивановне можно сверять часы. Ну, вот мы и приехали, Рэбе. Даже зять меня встречает. Чего это он тут околачивается в рабочее время?
8. Экстерьер.
Улица.
(День)
У точно такого же дома, куда ушел с холодильником Дов, стоит трехколесный пикап и Рома пытается снять с него другой холодильник. Завидев тещу, он в изумлении уставился на нее.
Теща. Горе мое, ты чего это тут делаешь?
Рома. Привез холодильник по заказу, но вот адрес не могу разобрать. С языком у меня нелады.
Теща. Ну-ка, дай-ка квитанцию. А еще с высшим образованием. Чтобы ты делал, не подвернись вовремя теща? Постой, постой. Да это же наш адрес. И наш заказ. Везешь себе домой холодильник, горе мое, и не можешь адреса разобрать?
Рома (разглядывая квитанцию). Действительно, наш адрес. Как это я не разобрал? Вот что значит новый язык.
Теща. Что ты в нем смыслишь? Русская теща уже шпарит во всю Ивановскую, а ты — стопроцентный еврей — моя твоя не понимай. Ну-ка, тащи холодильник. Я тебе двери пошире открою.
Рома. Вы бы, Анна Ивановна, пособили на плечи взвалить его.
Теща. Была Анна Ивановна и вся вышла. Хая — вот как твою тещу величают. И заруби на своем еврейском носу. А что касается пособить — почему не пособить родному человеку. Ну-ка, расставляй ноги пошире и плечи расправь.
Она по-мужски ловко взвалила ему на плечи огромный холодильник, Рома подхватил его руками снизу и, покачиваясь, пересек, как пьяный, тротуар, но на первой же ступеньке, побалансировав на одной ноге, рухнул. Холодильник припечатал его к ступенькам, только голова да концы рук и ног торчали из-под него.
Теща, подбоченясь, поглядела на своего незадачливого зятя, почесала в затылке, сдвинув парик набекрень, и, приподняв холодильник, вызволила из-под него зятя. Отряхнула, как маленькому, шорты, напялила ему на голову свалившуюся панамку, затем, охнув, взвалила себе на спину громаду холодильника и потопала вверх.
9. Интерьер.
Квартира.
(День)
Мальчик. (Укладывает тетрадки в портфель) Спасибо вам. Обошлись без маминой помощи.
Мать (в купальном халате и с полотенцем, замотанным на голове). Это в чем вы обошлись без мамы? И кто этот человек?
Мальчик. Он привез нам холодильник.
Дов. И не хотел беспокоить вас в ванной. Покажите, где поставить холодильник.
Мать (кокетливо). Ах, где поставить холодильник? И только это вас задержало?
Мальчик. Он помог мне решить задачи.
Мать. Ах, он помог тебе решить задачи? Так что же ты стоишь? Иди играй… раз задачи решены.
Мальчик с радостью бросается к двери.
Мать (Дову ). Значит, вам показать, где поставить холодильник?
Дов. Да, именно этого я и жду.
Мать (воркуя). Именно этого вы и ждете? И больше ничего?
Дов. Как прикажете, мадам.
Мать. Тогда следуйте за мной.
Она распахивает двери спальни.
Дов. В спальне ставить холодильник?
Мать. Боже, как вы догадливы! Как я понимаю, в школе вы отличались успеваемостью не намного больше, чем мой сын.
Купальный халат соскальзывает с ее плеч.
10. Интерьер.
Квартира Ромы.
(Вечер)
В гостях у них раввин, который явно покровительствует теще и сейчас пришел к ним отметить, как семейное торжество, переход Анны Ивановны в иудаизм. Раввин навеселе, и Анна Ивановна тоже. Она чокается с зятем, дочерью и раввином.
Теща (чуть громче обычного). Лэхаим! Лэхаим! Лэхаим!
Раввин. Лэхаим! Тысячу раз лэхаим!
Он поднимает маленький транзистор-магнитофон, вставляет кассету, и квартиру заполняют звуки хасидского танца. Раввин, размахивая магнитофоном, начинает отплясывать. Теща старается не отстать от него. У нее при очередном подскоке слетает на пол нейлоновый парик, открыв наголо обритую голову.
Всплеснула руками в ужасе дочь, шлепнулся в кресло зять, заревели внуки. Раввин и теща больше не танцуют, хотя из магнитофона продолжает звучать веселая Мелодия танца. И пока теща поднимает с пола парик, расправляет его на пальцах, сдувает с него пыль, подвыпивший раввин вразумляет семейство.
Раввин. Почему плач? С какой стати? Волосы срезают у девиц, когда они выходят замуж. И правильно делают. Чтоб не было соблазна для чужих мужчин.
Теща (снова водрузив на голову парик и глядясь в зеркало). Кто на такую позарится?
Внучка (с ревом). Никогда не пойду замуж. Лучше в старых девах пропадать.
Теща. Мораль — не то, что у некоторых. ..(косит на зятя) А что, не права я, что ли? Или я не вижу, как ты ни одной юбки не пропускаешь?
Рома. Глазом, мамаша, глазом. Око видит, зуб неймет. Я — поклонник красоты, а этого никакая религия не запрещает.
Теща. Заткнись, безбожник.
Раввин (отпив еще одну рюмочку). Отныне и вовеки в вашей семье больше нет проблем. Раз бабушка стала еврейкой, значит, дочь ее, естественно, тоже считается еврейкой и дети — евреями, соответственно.
Рома. Следовательно, отныне в нашей семье по женской линии — стопроцентные евреи. А что касается меня, тут не может быть двух мнений.
Раввин. Может! Отныне только вы в этой семье вызываете сомнения.
Рома. Рэбе, что вы говорите? У меня папа и мама евреи. И бабушки, и дедушки. Потом — посмотрите на мой нос! Это даже красноречивее, чем советский паспорт.
Раввин. Вам при коммунистах сделали обрезание? Рома. Какое обрезание? Моего отца непременно бы исключили из партии.
Раввин. Значит, вы ходите полжизни необрезанным?
Закатывает глаза к небу, скороговоркой бормочет молитву.
Рома (в замешательстве). Видите ли… Я точно не знаю… Возможно, тайком… сделали.
Раввин. Не надо иметь много ума, чтоб выяснить эту проблему. Пройдемте туда (Указывает на туалет.). Растерянные дети смотрят в недоумении то на бабушку, то на мать.
Из туалета выходит, поддерживая расстегнутые штаны, Рома, сопровождаемый раввином.
Раввин. Придется пройти операцию в зрелом возрасте.
Теща. А это… больно?
Раввин. Ребенок вообще не чувствует. Ну, а такой… стерпит. Пять минут и — готово.
У жены наполняются слезами глаза. Они устремлены на мужа, но не на его лицо, а ниже пояса. Туда же робко глядят дети.
Жена. Конечно, под наркозом, да?
Раввин (окинув ироничным взглядом тщедушного Рому). Зачем? Но некоторым… это делают под микроскопом.
Теща. Все! Хватит! Мы, женщины, когда рожаем, и не то терпим. А тут… Тьфу! Всего-то делов. Давай, голубчик, поддержи честь семьи. Ты думал, быть евреем, это тебе в бирюльки играть? Ничего, с тебя не убудет. Пострадай за веру.
Рома. Но я ни в какого бога не верую.
Раввин. А это ничего не значит. На алтарь здоровой еврейской семьи можно принести такую жертву.
11. Экстерьер.
Улица.
(День)
По ступеням парадного подъезда больницы спускается Рома. Он идет, раскорячившись, мучительно кривясь от боли при каждом шаге.
На тротуаре теща, жена и дети дожидаются его с цвета— ми, как героя. При виде его морской походки они все дружно начинают рыдать.
12. Экстерьер.
Площадь у синагоги.
(Утро)
Синагога переполнена молящимися. Те, кому не досталось места внутри, молятся снаружи у распахнутых окон. Молящиеся, облаченные в черно-белые полосатые таллесы, истово раскачиваются, по двое-трое сгруппировавшись у одного молитвенника. Бородатый еврей в ермолке и таллесе прогуливается вокруг синагоги с винтовкой на плече — это гражданская охрана — и время от времени, приблизившись к одной из групп, на миг заглядывает в молитвенник через чужие плечи и тоже начинает молиться.
13. Экстерьер.
Детский сад.
(День)
Дети играют в песочницах. Хохочут. Дерутся. Плачут. Двор окружен бетонной оградой. В углу — вышка. Наверху сидит бабушка с винтовкой на коленях и, вскинув на лоб очки, зорко оглядывает окрестность.
14. Экстерьер.
Улица.
(Утро)
По улице прогрохотал бронетранспортер с солдатами.
Дов и Рома, в военной форме и с винтовками за плечами, шагают рядышком по полупустынной улице.
Дов. Мы с тобой по возрасту уже для армии не годимся. Только для гражданской обороны. Ты — новичок. И слушай меня. Я — твой командир. Наш объект — универмаг. Занимай пост у входа и каждого покупателя строжайше обыскивай, чтобы не пронес в магазин взрывчатку. Понял?
Рома. А у меня теща улетает в Америку.
Дов. Навсегда?
Рома. Если бы! На две недели. — Дов. Тоже неплохо.
15. Экстерьер.
Перед универмагом.
(День)
Дов и Рома стоят у двух входных дверей. К Дову тянется очередь женщин, перед Ромой — никого.
Красавец Дов в своей стихии. Каждую женщину под видом обыска он похлопывает по заду, шарит по груди. Женщины притворно возмущаются, бьют его по рукам, но сами тянутся к его ладоням.
Скучающий Рома смотрит в землю. Увидел перед собой дамские туфли и, не поднимая глаз, полез, подражая Дову, руками к бедрам женщины, и тут же схлопотал по морде. Перед ним стояла разгневанная теща.
16. Экстерьер.
Набережная.
(Раннее утро)
Орудийный салют заиграл тысячами бликов в окнах небоскребов — отелей вдоль тель-авивского пляжа, приветствуя наступление нового дня на земле Израиля.
Но это не орудийный салют. Это тель-авивские хозяйки, выложив перины и подушки на подоконники и перила балконов, звучными ударами выколачивают свои постели. И здороваются друг с другом через улицу, и смеются, и даже ссорятся, не прекращая пушечной пальбы.
Низко над домами с ревом прошел, сияя алюминиевым брюхом, огромный пассажирский самолет. Дов и Рома в патрульной паре задрали головы, щурясь от солнца.
Рома. Счастливого пути, Анна Ивановна, экс-православная, и Хая в иудейской вере. Пусть Америка на вас полюбуется и задержит в своих объятиях как можно дольше.
Он поднял винтовку и стал прицеливаться в удаляющийся самолет.
Дама (в халате, выбивающая на балконе подушки). Что вы делаете, сумасшедший? Не иначе как любимую жену спровадили?
Дов. Хуже. Любимую тещу.
Дама. Ой, а я вас знаю. Вы у меня холодильник ставили.
Дов. Ну и как? Довольны?
Дама. Тише, женщины. Дайте с человеком поговорить. (Дову.) Я извиняюсь, но холодильник барахлит.
Дов. Вы хотите, чтобы я зашел посмотреть?
Дама (кокетливо). Ну, если это вас не очень затруднит…
Дов цепляет на свободное плечо Ромы свою винтовку.
Дов. Я — мигом.
Рома. А если наскочит проверка?
Дов. Не знаешь, что сказать? Напарник отлучился по нужде.
17. Интерьер.
Спальня.
На ковре стоят высокие солдатские ботинки. Гимнастерка и брюки — на спинке кровати вперемешку с дамским бельем.
Дов блаженствует под простыней, душа в объятиях смущающуюся хозяйку.
Дов. Что ты лицо закрываешь?
Дама. Смущаюсь. Я должна привыкнуть.
Дов. Кого ты стесняешься? Меня? Твоего соотечественника и единоверца? Мы же в Израиле, как в одной семье. Родственники.
Дама (не отрывая ладони от лица). Вот это меня и смущает. Это уже почти кровосмесительство.
И застонала, захлебнувшись от удовольствия.
18. Экстерьер.
Улица.
Рома, с двумя винтовками на плечах, нетерпеливо расхаживает перед фасадом дома под грохот выбиваемых подушек. Старуха, несшая за лапки двух связанных критически оглядела Рому.
Старуха. Боже, бедный Израиль! Как мало у нас сох дат. Один за двоих воюет.
19. Интерьер.
Гостиная в доме Дова.
Большие настенные часы в деревянном футляре пробили семь раз и узорные стрелки показали семь часов.
Утро в доме Дова Эйлота. Сам хозяин и трое его детей — дочь и двое сыновей, поменьше, — завтракают. Они сидят за столом в углу гостиной, который в Израиле выполняет функции столовой, благо находится рядом с дверью в кухню.
Дов горой возвышается над детьми, недовольно и придирчиво поглядывает на них. Он уже в своей рабочей одежде — майке, открывающей волосатую грудь, я старых шортах на мускулистых волосатых ногах.
Дов. В приличном доме мать-труженица сидит за столом, а благодарные дети обслуживают ее. Демонстрируя свою заботу о ней. Но так бывает в приличном доме. А не в моем. Почему постель не убрана? (Дочери.) Почему ты не можешь приготовить завтрак для всей семьи, чтобы твоя мать имела хоть немного радости от своих детей?
Ципора, его жена, появляется из кухни, неся поднос с кофейником и чашками. Она все еще очень красива и стройна, хотя ее красота уже имеет все признаки неумолимого увядания.
Ципора. Оставь их в покое. Дети опоздают в школу. Им в своей жизни еще придется поработать. Дай им пока хоть немножко порадоваться.
Дов. Я в их возрасте…
Он не завершил свою речь, ибо часы пробили последний, седьмой раз, и он кивнул самому младшему мальчику. Тот привычно вскочил со своего места и включил радио.
Все за столом как по команде перестали жевать, а мать застыла с наклоненным над чашкой кофейником.
Голос радиодиктора. «В долине реки Иордан наши спецчасти окружили проникшую из-за рубежа группу террористов. После короткого боя группа ликвидирована. Один наш солдат ранен.»
Дов. Будем надеяться, что ранение легкое.
Все снова приступили к завтраку, остальные новости никого не интересовали.
Дов (жене). Почту смотрела?
Ципора оставила чуть пригубленную чашку с кофе и кротко пошла к двери, откуда вернулась с утренней газетой. Дов краем глаза замечает в ее руках конверт.
Дов. Новые счета?
Ципора. Телеграмма.
Дов. Телеграмма в почтовом ящике? Всю ночь?
Ципора. Я думаю, почтальон не захотел беспокоить нас среди ночи… У него доброе еврейское сердце…
Дов. Когда-нибудь это сведет меня с ума. Ну как можно жить в стране, где у каждого доброе еврейское сердце? Почтальон доставляет телеграмму как обычное письмо! А письмо он приносит как прошлогоднюю газету, а газету он вообще забывает положить в почтовый ящик.
Младший сын. Наши соседи это поняли давно. И уехали в Америку.
Дов. Скатертью дорога! Меньше дерьма будет в Израиле.
Ципора быстро пробежала глазами телеграмму и вспыхнула от изумления.
Ципора. Ша! Успокойтесь хоть на миг! Нам судьба преподнесла большой сюрприз! А тебе, мой дорогой, в первую очередь.
Дов помрачнел.
Дов. Не рассказывай. Я догадываюсь. Твоя тетка из Америки решила нас навестить…
Ципора. Дов, миленький! Ну не надо принимать все так близко к сердцу. Ты прошел четыре войны, переживешь и визит моей тети.
Дов (закатив глаза). Боже! За что ты караешь меня? Ни одного дня не могу прожить спокойно! То наши арабские двоюродные братья сунут мне бомбу под задницу, то твоя тетя сваливается мне на голову. Нет! Я покину эту страну к чертовой матери!
Ципора. Ты уже сорок лет покидаешь эту страну.
Дов. И покину! Всему есть предел! Приедет твоя тетя и я должен буду стоять на задних лапках перед ней. В моем собственном доме!
Ципора. Ты не совсем справедлив. Эту квартиру нам бы не осилить, если бы она нам не помогла.
Дов. И теперь до самой смерти она будет бесцеремонно влезать в мою личную жизнь, разрушать мою семью. Нашептывать тебе, что я плохой муж, что я не умею делать деньги и содержать свою семью, что я бабник и изменяю тебе с каждой встречной.
Ципора с нежностью смотрит на разбушевавшегося мужа.
Ципора. Чье мнение тебе важно? Мое или ее? А мое тебе известно. Лучшего мужа, чем ты, нет на всем белом свете. Ты самый преданный и любящий муж, о каком только может мечтать женщина.
Она подошла к нему, обняла и поцеловала.
Дов (выпуская пары). Да брось ты… Тоже скажешь… лучший муж на земле… Таких, как я…
Ципора. Таких нет… и никогда не будет. Может быть, только твой сын, если пойдет в тебя.
Младший сын. Что такое бабник? И как это понимать — изменять с каждой встречной?
Дов. Спроси твоего раввина… на уроке Торы. А это, чтоб не задавал глупых вопросов.
Дов шлепнул сына по лицу.
Ципора. Зачем ты срываешь зло на ребенке? Не его вина, что к нам приезжает тетя из Америки. Мы как-нибудь переживем и это. Ну, что поделаешь? Она так любит Израиль.
Дов. Если уж она так любит Израиль, то могла бы остановиться в самом дорогом отеле и платить в твердой американской валюте. И оставлять чаевые, как водится у приличных людей. Эти доллары помогут укрепить страну, которую она так любит. А что делает она? Она останавливается у нас, садится нам на голову, чтоб, Боже упаси, не потратить лишний доллар, и превращает нашу жизнь в форменный ад. И добьется, что меня хватит кондрашка. А, как ты знаешь, я — солдат. В резерве. Следовательно, она не только не помогает нашей стране, а, наоборот, ослабляет обороноспособность Израиля.
Ципора (смеясь). Послушать тебя, так моя бедная тетя опаснее террориста.
Дов. По сравнению « твоей тетей весь арабский террор — детский лепет.
Ципора. Ладно. Давайте посмотрим, когда этот «террорист» прибывает. Надо будет встретить ее в аэропорту. (Читает телеграмму.) Нью-Йорк — Тель-Авив. Рейс Эл-Аль 475. Надо звонить в аэропорт, узнать, когда этот рейс прибывает. Может быть, мы уже опоздали и бедная тетя дожидается нас на чемоданах.
Дочь вскакивает из-за стола, заглядывает в телефонную книгу и набирает номер.
Дочь. Линия занята.
Дов. Набирай. Еще и еще. Может быть, к вечеру линия освободится. В Израиле один аэропорт и четыре миллиона евреев, которые больше всего на свете любят висеть на телефоне. Сумасшедший дом!
Младший сын. Но тебе же нравится здесь.
Дов. Ципора! Ты слышала? Мой сын назвал меня сумасшедшим!
Ципора. Оставь его в покое. (Дочери.) Ну, ты пробилась?
Дочь. Все еще занято.
Дов (сыну, назидательно). Да, Израиль — сумасшедший дом. Но это мой дом. И другого у меня нет.
Ципора. Дай им спокойно позавтракать. Они опоздают в школу.
Дов. А что им мешает? Пусть едят на здоровье. (Младшему сыну.) Вынь палец из носа. Я тебе говорю, Альберт Эйнштейн. Если я еще раз увижу у любого из вас палец в носу, я вырву этот палец с корнем. Вы меня поняли? Боже милостивый! Мы — мудрейший народ, давший миру Священное писание, десять заповедей, на которых стоит вся цивилизация, ковыряем в носу, как дикари, и не сгораем от стыда. Половина Израиля не может вытащить свои пальцы из своих носов. Даже на глазах у иностранцев. И всякий раз я сгораю от стыда.
Дочь (кладя на аппарат телефонную трубку). Самолет прибывает в 7.30. Завтра.
Ципора. Слава Богу! Мы успеем ее встретить. Ведите себя, дети, прилично. Порадуйте нашу тетю.
Младший сын. Надеюсь, она едет не с пустыми руками?
Дов (шлепнув его по затылку). Ты — циник, Барух Спиноза.
Дов отставил недопитую чашку кофе, закурил сигарету, пустил струйку дыма из волосатых ноздрей и с нежностью посмотрел на склоненные головы детей, поспешно завершающих завтрак. Лицо его смягчилось, и от избытка чувств он запустил свой палец глубоко в ноздрю и стал сладостно ковырять в носу.
20. Экстерьер.
Улица Тель-Авива.
(День)
Дов с семейством на прогулке. Останавливаются у киоска, заказывают соки. Продавец выжимает сок из грейпфрута, апельсина, киви и моркови. Эту смесь пьет только Дов, а жена и дети предпочитают сок только из одного фрукта. И все они пьют через соломинки из высоких стаканов и с достоинством оглядывают прохожих. Семья отдыхает. Семья наслаждается отдыхом.
А тем временем, нарушая покой, по улице движется шумная демонстрация с плакатами. На всех транспарантах надпись: «Вернем оккупированные территории арабам в обмен на мир между нашими народами».
Дов. Вот за что я люблю наш Израиль — за демократизм. Ты можешь орать все, что тебе вздумается. Хочешь биться головой об стену? Ради бога! На здоровье! Только стену не сломай! Она ведь чья-то собственность.
Ципора. Ая решительно против демократии.
Дети (наперебой). Ты, мама? Против демократии?
Ципора. Против! Вашему отцу хоть бы на время заткнули рот… и он бы не молол столько глупостей.
Дов (не обидевшись). И это еще раз доказывает, что ты всего лишь женщина. И ничего больше. А мы, мужчины, — политики. Вот, к примеру, смотри, глупая женщина. Что требуют эти демократы? Они страстно желают мира нашей стране. И я на все сто процентов на их стороне. Более того! Я немедленно присоединяюсь к ним.
Ципора. Ты с ума сошел! В кои-то веки семья выбралась погулять…
Дов. Дети! За мной! Пусть ваша мать беспечно прогуливается и пялит глаза на витрины. А мы идем бороться за мир!
Схватив детей за руки, он устремляется в толпу демонстрантов. Ципора, оставив недопитым свой сок, бросается за ними. А Дов уже размахивает взятым у кого-то плакатом и вместе с детьми скандирует лозунги.
Ципора (стараясь не отстать от Дова). Ох, идиот! Ох, полоумный! Наказал меня господь мужем…
В это время другая колонна демонстрантов, двигаясь в противоположном направлении, поравнялась с ними. Они тоже кричат. Но абсолютно иное. Дов читает их плакаты, перестает выкрикивать лозунги, призывающие к миру с арабами, и, растерянный, останавливает детей, тоже читающих плакаты, на которых написано: «Не уступим ни пяди нашей земли! Она пропитана кровью!»
Дов. Ты знаешь, Ципора, и они правы. Скажу больше того: правы на все сто процентов. Не уступим ни пяди. Это — земля наших предков. Ципора! Я — с ними! И пусть правительство попробует не услышать наш голос! Такое правительство будет сметено гневом народа!
Он сунул кому-то плакат, который держал в руке, и бросился в толпу новых демонстрантов. Дети поспешили за ним. Во весь голос Дов выкрикивает новые лозунги.
21. Интерьер.
Аптека.
(День)
В маленькой уютной аптеке за прилавком — прехорошенькая аптекарша. Покупателей нет. Один лишь Рома да старушка, получившая лекарство и подслеповато направляющаяся к выходу. Рома же ничего не покупает, а лишь разглядывает витрину изнутри, стоя спиной к аптекарше.
Аптекарша. Могу я вам помочь?
Рома (кинув на нее робкий затуманенный взгляд). Нот, нет. Не извольте беспокоиться…
Аптекарша. Но вы у нас уже не первый раз и… ничего не покупаете.
Рома. Я могу и купить что-нибудь… если вы настаиваете.
Аптекарша. Я не настаиваю. Зачем покупать медикаменты, если в них, слава богу, нет нужды? Но, с другой стороны, какой вам интерес рассматривать витрины? Хотите купить аптеку?
Рома. Что вы, что вы! Где взять столько денег? Я — иммигрант.
Аптекарша. Из России?
Рома. А как вы угадали?
Аптекарша. Тут большого ума не нужно. Мои родители оттуда же.
Рома. Слушайте… как хорошо.
Аптекарша. А чего хорошего?
Рома. Вы говорите по-русски.
Аптекарша. В этой стране каждый второй говорит по-русски. Особенно — неприличные слова.
Рома. И ваш муж говорит по-русски?
Аптекарша. Нет. Он из Аргентины. Выдумаете, что в испанском языке нет ругательств? Слава богу, он все время в поездках, закупает товар.
Рома. Это прекрасно!
Аптекарша. Что тут прекрасного? Моя молодость проходит в постоянных разлуках. Я ведь не камень. Да, так что же вас привлекает в моей аптеке, когда у вас нет нужды в лекарствах?
Рома. Есть нужда… Я хожу сюда не просто так.
Аптекарша. Какое же вам лекарство нужно? Может быть, у меня в аптеке его нет?
Рома. Есть!
Аптекарша. Я вас поняла. Больше ни слова. Мой муж возвращается завтра.
Рома уныло поник.
Аптекарша. Но снова улетает. Он жутко ревнивый. Сумасшедшая кровь. Место свидания — на вашей совести. И чтоб было соблюдено абсолютное инкогнито. Моя честь — в ваших руках.
22. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)
За одним из столиков сидит знакомая нам компания: Дов, Рома и еще один грузчик. Усатый. Как обычно, они что-то попивают и разглядывают прохожих. Предпочтительнее — женщин.
Дов. Сегодня я угощаю. У меня — праздник.
Приятель. Как можно сегодня веселиться?! Весь Израиль в трауре. Вы что, радио не слушаете? Арабы захватили наш пассажирский самолет.
Дов (ему в тон). Летевший рейсом Нью-Йорк — Тель-Авив.
Приятель. И грозятся убить всех пассажиров, если мы не выполним их требования.
Дов. Ты думаешь, только у тебя есть радио?
Приятель. Тем более… Не вижу повода веселиться.
Дов. Этим рейсом летит к нам в гости тетя моей жены… И не долетела. Арабы заставили самолет приземлиться в Африке.
Приятель (Роме). А ты чему улыбаешься?
Рома. Этим же самолетом из Америки возвращалась моя теща… Анна Ивановна… имеющая к евреям лишь то отношение, что ее дочь еще в Москве вышла замуж за меня.
23. Экстерьер.
Израильский самолет застыл на фоне африканских пальм.
24. Интерьер.
Салон самолета.
Самолет полон евреев. Много хасидов. По проходу с автоматами в руках прохаживаются два арабских террориста Анна Ивановна и тетя Ципоры сидят рядышком.
Тетя. Представляю, как обрадуется муженек мое племянницы…
Анна Ивановна. А уж мой-то зятек — на седьмом небе.
25. Экстерьер.
Кафе на тротуаре.
(Вечер)
Троица американских туристов — средних лет пара и их дочь — облюбовали соседний столик с Довом.
Американский папа. Мы можем присесть рядом с вами?
Дов. Столик не занят.
Американцы рассаживаются, изучают меню.
Папа (Дову и его друзьям). Вы — израильтяне?
Рома. Конечно. А кто же еще?
Дов (критически оглядев туристов). И евреи к тому же. Такие же, как вы. С той лишь разницей, что мы потеем тут, а вы — в Америке.
Дочь. Совершенно верно. Как вы догадались?
Дов. А чего тут догадываться? Биография еврея написана на его носу.
Мать. Израиль — чудесная страна. Потрясающе! Я здесь отдыхаю душой.
Усатый. А что, Америка хуже?
Отец. Построить такую страну… на песке… в пустыне. Мы гордимся вами. Скажу больше: мы завидуем вам.
Дов (перебивая его). Простите, ваша дочь замужем?
Отец. — Еще нет. А почему это вас интересует?
Дов. У меня есть идея. Пусть выйдет замуж в Израиле. У меня даже есть жених для нее. Гляньте на него! (Он кивком показал на своего усатого друга.) Прекрасный парень, а? Бывший парашютист, а нынче — грузчик. Очень нужная людям профессия. Устанавливает холодильники в квартирах. Семья с голоду не умрет. А у вас какая профессия?
Папа. Я… я — владелец фабрики.
Дов (искренне огорченный). Мезальянс. Никакой из меня сват. Мы — рабочий класс, а вы — фабрикант. Плохо. Придется вам оставаться страдать в Америке. С вашей фабрикой.
Все смеются. Американец хлопает Дова по плечу. Дов подзывает официанта, помогает американцам сделать заказ. Потом они выпивают вместе. Даже поют.
Папа (смотрит на часы). Спасибо за компанию. Мы чудесно провели время. Где официант? Нам пора. Я хочу рассчитаться.
Дов. Не беспокойтесь. Уже заплачено.
Папа. Почему? Мы заказывали. Я хочу заплатить. Это немалых денег стоит.
Дов. Мы тут дома, а вы в гостях. Израильский шекель, конечно, не американский доллар, но тоже деньги. Считайте, что мы вас угостили.
Мать (в восторге). Какие люди! В Америке вы таких не встретите.
Рома. Вы таких в Израиле тоже не встретите. Он здесь один такой…
Папа. Мы перед вами в долгу. У вас вечер свободный? Мы собираемся на концерт. Могу я вас пригласить за компанию?
26. Интерьер.
Концертный зал.
Американская семья со своими гостями заняла ложу. Дов с Ромой и Усатым не успели переодеться и среди нарядной туристской публики, заполнившей партер, выглядели бы весьма одиозно, если бы не укрылись в ложе за бархатным барьером, откуда видны лишь их головы.
На сцене — трое молодых людей и три девушки в армейской униформе и темных очках. Они играют на гитарах, поют и танцуют. И зал захлебывается от восторга, вторя их ритмичным движениям и рукоплеща в такт мелодии. Американский папаша от избытка чувств ткнул Дова локтем в бок.
Папа. Слушай! Мы — воистину великий народ!
Дов (покровительственно). А кто в этом сомневался! Ребенку ясно. Даже если у него родители антисемиты.
Папа. Подумать только! Простые солдаты и такие артисты! А какие красавцы! Только зачем им очки? Я хочу заглянуть в их прелестные глаза!
Под ритмичные ликующие аплодисменты зала артисты завершают свой номер и кланяются публике. А дальше произошло такое, что смыло улыбки с лиц и рукоплескания. Публика в шоке прилипла к своим местам.
Все шестеро молодых артистов сделали солдатский, как по команде, поворот направо, построились в шеренгу и, положив каждый руки впереди стоящему на плечо, тронулись за кулисы, осторожно ступая, как это делают слепые.
Папа. Боже! Они — слепые! Все шестеро слепы!
Дов. А что такого? Последствия последней войны. И слепым тоже надо жить.
Мертвая тишина сковала зал. Погасли улыбки, заблестели слезы в глазах.
А уход слепых со сцены продолжается мучительно долго.
Дов смотрит на пристыженную, пришибленную аудиторию, на бриллианты, словно поблекшие в ушах и на шеях дам, и на его губах проступает улыбка, улыбка превосходства.
27. Интерьер.
В автомобиле.
(Ночь)
Роскошный американский «Кадиллак» скользит по уснувшей улице с дорогими виллами за оградами из пальм. В машине — американская семья и Дов.
Папа (Дову). Как я полагаю, вы не живете в одной из этих вилл?
Дов. Почему нет? Вот как раз эта вилла — моя! Угловая!
Папа. Вы шутите.
Дов. Нет, это — моя вилла. Недавно купил. Не каждый беден в Израиле. Остановитесь здесь, пожалуйста. Я выйду.
Он с достоинством попрощался с американцами и вылез из автомобиля. Машина ушла, оставив его на тротуаре. Он озирается на незнакомые дома. И увидел на балконе угловой виллы даму в халате.
Дама. Добрый вечер! А что вы делаете у нас в такой поздний час?
Дов. Секрет. А мы с вами знакомы?
Дама. Он еще спрашивает! А кто у меня устанавливал холодильник? Не помните? А я вас не забыла.
Дов. Конечно… И я вас помню…
Дама. Так что вы стоите? Поднимайтесь ко мне.
Дов. Среди ночи?
Дама. Посмотреть холодильник никогда не поздно. Надо бы его подрегулировать. Вы же не спите. И я не сплю. Я одна-одинешенька во всем доме.
Американский «Кадиллак» развернулся и проехал мимо Дова, уверенно входившего в дом.
28. Интерьер.
Вилла.
(Ночь)
Крупная дама с заметными усиками на верхней губе впускает Дова и сразу же заключает его в могучие объятия. Дов. Подожди, подожди. Дай дух перевести…
Дама (не выпуская его из объятий). Я слишком долго ждала. Думала, ты меня совсем забыл. Но нет, вспомнил.
Дов сидит на краю широченной кровати и нехотя раздевается. Дама демонстрирует ему чудесную ночную рубашку, растянув на раскинутых руках.
Дов. Это не мой размер.
Дама. Прямо сердце болит. Прислали из Парижа такую прелесть. И — на тебе/ Мала/ Катастрофически мала/ Можно с ума сойти/ Дов. Дай-ка. Ох, хороша/ Слушай, у меня идея/ Уступи эту штуку мне. А я подарю своей жене. Идет? Это будет высшая справедливость.
29. Интерьер.
Квартира Дова.
(Ночь)
Ципора и дети в ночных рубашках окружили телевизор — диктор сообщает последние известия о захваченном арабами самолете. Ципора плачет. Дети старательно изображают печаль.
Мальчик. А где так поздно отец?
Ципора. За отца можешь не волноваться. Что будет с бедной тетей?!
30. Интерьер.
Кухня в чьей-то квартире.
(День)
Семья толпится в кухне. Моложавая, не без шарма, женщина и ее двое детей с уважением наблюдают, как Дов ловко устанавливает новый холодильник.
Дов (требовательным тоном, не оглядываясь). Отвертку!
Женщина с готовностью бросается к его сумке с инструментами и подает ему отвертку.
Дов. Плоскогубцы!
Дети мигом бросаются выполнять его требование. Семейство любуется Довом, а он то и дело останавливает на хозяйке свой наметанный глаз.
Дов. Мне любопытно, где ваш муж? Почему его нет дома, когда привезли холодильник? Это мужское дело — проследить, чтоб работа была сделана как надо, а не лишь бы как.
Женщина (не поднимая глаз). Вы не сделаете работу плохо.
Дов. Это почему же?
Женщина. Потому что у вас лицо порядочного человека… джентльмена.
Дов. Как вы наблюдательны. А если это только видимость… Чтобы притупить бдительность.
Женщина. Ну что вы! Я в людях разбираюсь.
Дов. Ладно. Иногда и женщины говорят дело. Но все же меня интересует, где ваш муж?
Женщина. Где может быть здоровый, не совсем старый мужчина в этой стране?
Дов. Все ясно! Я сам недавно отбухал месяц на военной службе. Но вот дети почему не в школе?
Женщина. Им очень хотелось посмотреть, как вы будете устанавливать новый холодильник.
Дов. Нехорошо! Место детей — в школе. (Обращается к детям.) Надеюсь, завтра вы не пропустите занятий?
Дети. Не пропустим!
Дов. А то ведь как получается? Стоит отцу отлучиться, и они уже творят, что хотят. Ох, дети, дети. Горе с вами. Ладно. Бегите на улицу, нечего слушать, о чем взрослые болтают.
Дети убегают, а Дов, закрыв за ними дверь, приближается к женщине, вгоняя ее в краску.
Дов. Завтра я еще загляну.
Женщина (смущенно). Зачем? Разве вы не закончили работу?
Дов. Холодильник работает как часы. Можете поло— житься на меня. Но никому не помешает, если я еще раз все проверю… в действии. Ради женщины, такой, как вы, покопаться еще раз в холодильнике, не составит для меня труда, а, напротив, доставит удовольствие. Так что завтра утром ждите. Будете ждать?
Женщина (после долгого молчания). Буду… И детей отправлю в школу…
31. Интерьер.
Спальня в доме Дова.
(Ночь)
Свет ночника еле озаряет лежащих на большой кровати Дова и Ципору. Дов пытается обнять ее, но она отталкивает его, ударив локтем по лбу. Дов потирает ушибленное место.
Ципора. У меня нет больше сил… каждую ночь выносить твои приставания. Ты не можешь спокойно лежать рядом с женщиной. Ну хоть одну ночь без этого! Сделай перерыв. Ты же меня в гроб загонишь.
Дов. Я люблю тебя. Как в первую ночь двадцать лет назад.
Ципора. Посмотри на свою седую бороду. Я молю бога, чтоб нашлась такая женщина, которая хоть бы на одну ночь отвлекла тебя от меня.
Дов. Бог такую женщину еще не создал. Я — однолюб.
32. Интерьер. Другая кухня.
(День)
Большой холодильник лежит на боку. Дов работает в пустой кухне. Из соседней комнаты доносятся голоса, переходящие в женский плач.
Дов вскакивает с пола, распахивает дверь. В гостиной плачут две женщины и девочка. Старшая женщина, давясь слезами, отвечает на немой вопрос Дова.
Женщина. Вы не слушали радио? Сын наших соседей убит. Такой мальчик! Уже кончал службу в армии. Его ждали домой через неделю.
Женщины, всхлипывая, поспешили на лестничную площадку. На лестнице толпятся плачущие люди.
Из спальни бесшумно появился двухлетний малыш.
Мальчик. Где мама? Почему все плачут?
Дов берет мальчика на руки, нежно прижимает маленькую головку к своей бороде, пытается что-то сказать, но слезы не дают ему вымолвить ни слова.
33. Экстерьер.
Лоджия в квартире Дова.
(Вечер)
Дов, его семья и несколько гостей сидят за столом на открытой лоджии. Они поют хором, слегка фальшивя, но с душой. Расчувствовавшийся Дов обнимает жену за талию, пока она разливает по чашкам чай. Всем уютно и хорошо. На других балконах и лоджиях тоже сияют огни. Люди ужинают, слышны песни разных стран, откуда съехались в Израиль со всех концов света эти люди. И все это напоминает международный фестиваль.
На тротуаре, под лоджией Дова, виден в свете уличного фонаря полицейский. Он смотрит на часы и задирает голову.
Полицейский. Все! Тихо! Людям время спать.
Песня обрывается. Дов перегибается через перила и приветливо машет полицейскому.
Дов (оборачиваясь к своим гостям). Полицейский — тоже человек. Ему скучно на дежурстве, тянет потрепаться с людьми. Вот за что я люблю Израиль! Даже полицейский здесь — еврей. А что может сделать еврей другому еврею?
Он нарочно роняет через перила кожуру от банана, и та приземляется точно на голову полицейскому. Тот взрывается ругательствами и грозит Дову кулаком. Дов бросает целый банан, и полицейский ловит его обеими руками.
Дов. Ну, что я вам говорил? Где еще такое возможно? Только в Израиле. Он — полицейский, но не антисемит.
В лоджии снова запевают песню, и Дов перекрывает своим баритоном остальные голоса. На других балконах тоже оживает музыка.
Полицейский внизу за обе щеки уплетает банан.
34. Экстерьер.
Пляж.
(День)
Панорама отелей-небоскребов на набережной Тель-Авива, а между ними и синим морем — золотой пляж, густо усеянный телами загорающих. Среди них — наслаждающиеся свиданием Рома и аптекарша. Они лежат на спинах рядышком, жмурясь от счастья и касаясь пальцами друг друга.
Аптекарша. Ты уверен, что твои уехали?
Рома. Дорогая, я что, сам себе враг? Я их проводил. А теща — за океаном. Вернемся с пляжа — нас ждет шикарный ужин, приготовленный моими руками… Букеты цветов… райская музыка… Ты любишь русскую музыку?
Аптекарша. Я люблю все, что ты любишь. Я тебя люблю.
Рома. И я тебя. Хоть мы еще ни разу не были вместе.
Аптекарша. Эта ночь будет нашей. Я сгораю от нетерпения.
Рома. Ия…
Загоравший рядом мужчина прерывает их воркование.
Мужчина. Послушайте, голубки. Во-первых, сбавьте тон. Я даже возбудился от вашего воркования. А во-вторых, у вас есть шанс не дождаться ночи и не отведать кушаний, приготовленных этим влюбленным джентльменом. Тут прошли два араба и оставили в песке сумку.
Аптекарша. А какое нам дело до этой сумки?
Мужчина. А такое, что там что-то тикает. Я, в отличие от вас, не оглох от любви.
Рома. Ну и что, что тикает?
Мужчина. А то, что в сумке — бомба с часовым механизмом.
Стоило мужчине это произнести, как паника охватила пляж и полуодетые люди ринулись подальше от злополучного места.
Голоса. Полиция! Звоните в полицию!
Опустел край пляжа у воды, а толпа полукругом теснится на безопасном расстоянии от места, где синеет на желтом песке сумка.
И вдруг из толпы выбегает крохотная голая девчушка и направляется к сумке.
Девочка. Моя кукла! Там моя кукла!
Кукла, действительно, лежит невдалеке от синей сумки, и девочка на глазах у застывших от ужаса людей шаг за шагом приближается к ней.
Рома, как верный рыцарь, попрощался взглядом со своей возлюбленной и на виду у ахнувшей толпы ринулся вслед за ребенком. В нескольких шагах от сумки он ее догнал девочку, схватил ее на руки и даже куклу успел прихватить, а затем осторожно, на цыпочках, зашагал обратно.
Толпа встретила его аплодисментами. Мать девочки повисла у него на шее.
Оказавшийся на пляже, полуодетый, журналист сунул к губам Ромы микрофон для интервью. И Рома, с трудом переводя дух от пережитой опасности, не преминул сообщить, что он — русский еврей, а они, русские евреи, так воспитаны, что любой на его месте сделал бы то же самое.
У людей увлажнились глаза от восхищения русскими евреями.
Тем временем явилась полиция и обезвредила сумку. В ней оказались обыкновенные бананы и большой будильник, кстати, российского производства.
Рома (удивленно). — Это же моя сумка… И мой будильник! Как я забыл?
Мужчина, первым поднявший панику, подошел к Роме и натянул ему панаму на нос.
Мужчина. Если каждый русский еврей такой же рассеянный поц, нам в этой стране скучать не придется.
35. Интерьер.
Лестничная площадка.
(Вечер)
Рома, с огромным букетом в руках, пытается, не уронив цветов, открыть ключами дверь своей квартиры. Из квартиры напротив высунула голову любопытная соседка.
Соседка. Рома! Какой букет! Ваша жена в отъезде, не правда ли? Я сама с ней прощалась позавчера. Интересно, для кого вы не пожалели денег на такой роскошный букет?
Рома. А разве нет в мире других женщин, достойных таких цветов?
У соседки закатились глаза под веки от такого циничного откровения.
Рома; Например, моя любимая теща, которую я жду не дождусь из-за океана.
Соседка. Неужели самолет освободили? И все пассажиры живы-здоровы и возвращаются домой?
Рома. Пока еще нет. Но я не теряю надежды.
Соседка. У вас золотое сердце, мой дорогой сосед. Я завидую вашей жене и теще. Господи, жить рядом с таким сокровищем!
Рома. Ну-ну. Это уж слишком… Не надо меня перехваливать.
Соседка. Таких, как вы, сейчас надо днем с огнем искать. А скоро таких вообще не будет.
36. Интерьер.
Салон самолета.
(День)
В салоне захваченного террористами самолета изнывают пассажиры. Два террориста прогуливаются по проходу между кресел, насмешливо оглядывая пассажиров.
Американская тетя жены Дова дремлет рядом с тещей Ромы.
Тетя. Пить!
Террорист. На том свете напьешься.
Теща. Почему оскорбляете женщину?
Террорист. Она не женщина, а труп.
Теща. Заткнись, гад. Еб твою мать!
У террориста глаза поползли из орбит.
Террорист. Как вы сказали? Еб твою мать? Я учился в Москве. Вы — русская?
Теща. А кто же еще?
Террорист. Так что ж вы здесь делаете… с грязными евреями? Вас надо немедленно освободить. Мы — палестинцы — обожаем русских. Пойдемте, дорогая.
Он попытался было помочь ей подняться из кресла, но теща, улучив момент, двинула его локтем по роже, и он свалился в проходе. С необыкновенной ловкостью она схватила его автомат, встала ему на грудь, прижав к полу всем своим весом.
Теща. Евреи! Хватай другого! Вперед, соколики! С нами бог!
Евреи кучей навалились на второго террориста, а теща, стоя на поверженном арабе, как знаменем, махала автоматом над головой, и сладчайший русский мат сотрясал салон самолета.
37. Интерьер.
Квартира Ромы.
(Вечер)
Рома старательно завершает последние приготовления к приему горячо желанной гостьи — красотки из аптеки. Рома превзошел себя в усердии. В доме все блестит и сверкает. На Роме — фартук жены, мужчина суетится, наводя глянец на натертой до сияния мебели, расставляет вазы с цветами. На столе — две салфетки и два прибора. Бережно, как заботливая домохозяйка, Рома протирает полотенцем каждую ложечку, каждую вилочку, пританцовывая при этом под тихую музыку, льющуюся из магнитофона. Даже прошелся пылесосом по ковру и сиденьям стульев. Затем принимает душ, немилосердно мажет тело одеколоном и дезодорантом.
Из гостиной послышался голос. Но не женский, а мужской. Рома, закутанный в мохнатую простыню, выскочил из ванной и обнаружил разгуливающего по гостиной своего друга и покровителя Дова.
Рома. Как ты вошел?
Дов. В дверь. Как любой нормальный человек. Дверь была не заперта.
Рома. Моя рассеянность меня погубит. Но ты тоже хорош. Валишься с неба без приглашения… В самый неудачный момент.
Дов. Наоборот. Я пришел как раз вовремя. Два прибора на столе. Из кухни тянет таким ароматом… Разве ты не меня ожидаешь к ужину?
Рома. Черти на том свете ожидают тебя. Вот что, убирайся поскорее! Ты все погубишь.
Дов. Все понял: ожидаешь даму. Ну, малый, ты хочешь меня превзойти.
Рома. Это не состязание. Это — любовь. И тебе такая никогда и не снилась. Если она застанет тебя здесь — все пропало. Я умру от инфаркта не сходя с места. И моя смерть будет на твоей совести.
Дов. Ясно. Ухожу. Но только одно слово. Кто? Я знаю ее?
Рома. Нет. Это не по тебе. На весь Израиль одна такая женщина. Ну, может быть… две.
Дов. Вторая — Голда Меир.
Рома. Сматывайся отсюда. Такого случая больше не будет. Ее муж в отъезде. И моя семейка укатила. Beef Беги.
Маленький Рома уперся, как в шкаф, обеими руками в Дова и толкает его к выходу. Пятясь, Дов чуть не сбил с ног женщину, к приходу которой так торжественно готовился Рома.
Дов (в восхищении). Добрый вечер! Проходите, пожалуйста.
И помчался вниз по лестнице.
Полуодетый Рома запер за гостьей дверь.
Аптекарша. Кто это был?
Рома. Приятель. Коллега по работе. Ввалился без приглашения, как снег на голову.
Аптекарша. Я его где-то видела. Он знает меня…
Рома (ревниво). Устанавливал у тебя холодильник?
Аптекарша. Он знает моего мужа.
Рома. Такого быть не может. Что общего может быть у грузчика с твоим мужем-бизнесменом? Где они могли пересечься?
Аптекарша. Они хорошо знают друг друга. Я вспомнила. Они вместе служили в армии, и однажды мой муж меня представил ему… на банкете ветеранов. Я сожалею, но мне лучше уйти.
Рома. Ни в коем случае! Он же все равно тебя видел. Семь бед — один ответ. Клянусь, он будет держать язык за зубами.
Аптекарша. Доверяешь ему?
Рома. Как самому себе.
Аптекарша. Ладно. Ты успокоил меня. Но почему ты стоишь как пришибленный?
Рома. А что прикажешь делать?
Аптекарша. Поцелуй меня. Я в твоем доме.
Рома. Ах, да!
Он заключил ее в объятия и закружил по гостиной, целуя и смеясь.
Внезапно зазвонил дверной звонок. Рома замер, но не разжал объятий. А звонок не унимался, все трезвонил, настойчиво и нетерпеливо.
Аптекарша и Рома, словно в танцевальном дуэте, на цыпочках синхронно двинулись к другой комнате.
Рома. Жди здесь. Погляжу, кто это. В любом случае не волнуйся, я тебя в обиду не дам.
И, браво расправив плечи, закрыл за нею дверь. Затравленно глянул на входную дверь, где все не унимался звонок, и с обреченным видом, как на казнь, пошел навстречу судьбе.
Рома. Кто там?
Голос соседки. Рома? С каких это пор вы боитесь открыть дверь своей соседке?
Рома. А что нужно соседке в такой поздний час, когда моя жена в отъезде?
Голос соседки. Вы спятили… Должно быть, от радости. Я не намерена отбить вас у жены. У меня есть муж… хороший или плохой… это наши проблемы… но уж так и домучаюсь до могилы.
Не умолкая, она вкатывается в открытую Ромой дверь и, увидев накрытый стол, приходит в восторг.
Соседка. Какая вы прелесть! Приготовили пиршество… Вы, конечно, знаете новости?
Рома. Что еще стряслось?
Соседка. Вы не слушали радио? Потрясающая новость! Я зашла, чтобы вас поздравить. Сейчас будете прыгать от радости. Ваша теща — свободна! Все пассажиры захваченного самолета освобождены. Потрясающе! Но с ужином вы явно поторопились. По крайней мере понадобятся сутки, чтоб их всех доставить в Израиль. И ваши цветы завянут, пока теща войдет в эту дверь.
Рома в ужасе глянул на дверь, представляя, как она распахнется и на пороге возникнет грозная фигура тещи.
Рома. Послушайте, возьмите цветы. За то, что принесли такую хорошую новость. А я завтра куплю другие… для тещи.
Соседка. Спасибо, дорогой. Я принесу их домой, и пусть мой ненаглядный муженек взовьется до потолка. Скажу, что это дар моего обожателя. Букет источает аромат безумной любви, томной страсти и всяких других прелестей, которыми мой благоверный меня не балует. Таких мужей, как вы, нет на земле. Повезло лишь вашей жене… и теще. Но я, как женщина, рада хоть за них.
Выпроводив соседку и заперев дверь, Рома в изнеможении рухнул в кресло.
Аптекарша вышла из соседней комнаты. Аптекарша. Боже, как ты бледен! Рома попытался выдавить улыбку.
Рома. Еще чудо, как я жив остался после такого сюрприза. Мою тещу никакая холера не берет. Даже арабские террористы спасовали перед ней.
Аптекарша. Прими таблетку. Это от сердца. Она достает из сумочки упаковку таблеток.
Рома (отводя ее руку с таблетками). Чепуха! Сердечные таблетки — мне? Смешно. Я их ни разу не принимал и, бог даст, еще долго не буду.
Аптекарша. Но наступает момент…
Рома. Не для меня. У меня вместо сердца пламенный мотор. Единственное, в чем нуждается мое сердце, — это любовь. И сегодня мое сердце получит слоновую дозу любви.
Он снова включил музыку, и они с аптекаршей закружились в вальсе по ковру.
Аптекарша. Хочу танцевать без обуви.
Аптекарша (не прерывая танца, снимает обувь и швыряет ее через плечо в угол, при этом страстно прижимаясь к Роме.). Надеюсь, никто больше нас не потревожит?
Не отрывая влюбленных взглядов друг от друга, они торжественно и благоговейно присаживаются к столу. Рома разлил по бокалам вино, они чокнулись, и аптекарша, прежде чем пригубить, перегнулась через стол и поцеловала его. Рома закатил глаза от страсти.
Рома. Можно сойти с ума. Только наш еврейский бог мог устроить нам с тобой такой подарок — сделать так, чтоб наши пути пересеклись.
Аптекарша. Ты уверен, что наш еврейский бог порой не ошибается?
Рома. Как ты можешь? Это — святотатство.
Аптекарша. Нет, милый, это житейский опыт. Если б наш старенький бог не был таким рассеянным, он бы поместил наш Израиль не в пустыне, да еще с такими соседями, а в каком-нибудь месте поприличней.
Рома, перегнувшись через стол, прикрыл ей уста ладонью.
Рома. Ни слова, дорогая, забудем обо всем. Пусть весь мир сходит с ума. Он для нас не существует. Только мы вдвоем при свете этой свечи. Я это видел в кино. Из жизни аристократов. Элегантно, без спешки. У нас целая ночь впереди. Мы будем пить и есть. Мы будем танцевать. Потом снова пить и снова танцевать.
Аптекарша. А потом?
Рома. А потом…
Он зажмурил глаза и замурлыкал, как кот.
Стенные часы стали отбивать полночь.
Аптекарша. Ты уверен, что нам никто не помешает?
Рома. Кто может сунуться сюда после полуночи? Кто может переступить мой порог? Это будет последний шаг в его жизни.
Не успел он это произнести, как над дверью заверещал звонок.
Аптекарша. Не шевелись. Тебя нет дома.
Рома. Кто бы это мог быть? Так поздно?
Аптекарша. Твоя жена вернулась?
Рома. Нет, у нее есть ключи. Зачем ей звонить? А звонок не унимается.
Рома. Должно быть, почтальон… возможно, телеграмма.
Аптекарша. Тогда открой. Он поднимет на ноги весь дом.
Рома, как лунатик, натянул на себя рубашку и, без штанов, направился к двери. Аптекарша юркнула в спальню и закрылась.
Звонок продолжал настойчиво трезвонить.
Рома. Кто там?
Женский голос за дверью. Это я! Рома. Кто — я?
Голос тещи. Уже забыл? Твоя любимая теща! Рома рукавом вытер пот со лба. Нервно оглядел гостиную. Подобрал брюки и натянул их на себя. Увидел туфли аптекарши, сгреб их и швырнул в спальню.
Теща (за дверью). Ты что, зятек? Не ожидал, что я живой вернусь? Дудки! Буди жену, моих ненаглядных внучат. Уж они-то обрадуются.
Рома, в состоянии почти невменяемом, открыл дверь. Теща стояла с двумя чемоданами на пороге, за ней — чернявый еврей с пейсами, нагруженный сумками и пакетами.
Теща (еврею). Вносите в дом. А ты посторонись, дай человеку пронести подарки. Тут и для тебя есть кое-что.
Рома. Самый большой подарок для меня — вы сами. Живая и невредимая.
Теща. А что со мной сделается?
Еврей (внося вещи). У вас теща
— таких еще надо поискать. Ею гордится еврейский народ. Рома. И я. Еврей. И я тоже.
Теща. Тогда — будьте здоровы. Спасибо за помощь. Нам надо с зятьком потолковать. Соскучилась.
Еврей удалился, а теща устало опустилась на стул и пытливо глянула на зятя.
Теща. А теперь — как на духу, тут посторонних нет. Ты отчего такой бледный? Случилось что с детишками?
Рома. Ничего. Все здоровы. А ваша дочь с детишками в отъезде. Автотур по стране, бесплатный, для новых иммигрантов. Как отказаться?
Теща. Правильно сделали. От волнений обо мне избавлены. Когда будут дома? Рома. Завтра. Теща. Значит, ты за хозяина? Ну, зятек, принимай гостью. Чайку согрей. А тут, я гляжу, все приготовлено. Это для меня?
Рома. Тише. Не разбудите…
Теща. В доме кто-то есть?
Рома. Думаете, вы первая гостья сегодня? Вечером друг мой из Хайфы нагрянул.
Теща (оглянувшись на двери спальни, шепотом). И он спит там?
Рома. Не он. Его жена.
Теща. А где он?
Они шепчутся, как два заговорщика.
Рома. Он отправился искать комнату в отеле.
Теща. Зачем? Что у нас места мало?
Рома. Я ему то же самое сказал. Но надо знать этого человека. Не хочу обременять тебя, говорит. А я говорю, квартира пустая, жена и дети в отъезде… Но он ни в какую. Упрям, как осел. Дружба дружбой, говорит, но мы пойдем в отель.
Теща. Ненормальный. Как говорят у нас, в России: в тесноте, но не в обиде.
Рома. Именно то, что я ему говорил. Он не из России. Всякие цирлих-манирлих. Куда, говорю, пойдешь среди ночи? Самый пик туристского сезона. Где сейчас найдешь свободную комнату?
Теща. А что он говорит?
Рома. Ушел. Как я его ни уламывал. А жена здесь. Думаю, спит.
Теща. А может быть, и не спит. Мы своим шумом, наверное, ее разбудили. Бедная женщина. У нее совершенно ненормальный муж. Позови ее с нами чайку попить. Угощу американским тортом.
Рома. Надо проверить. Если не спит.
Он легонько приоткрыл дверь в спальню.
Аптекарша, одетая, стояла за дверью с испуганным лицом.
Рома (громко, чтоб слышала теща). О, вы не спите? А у нас гости. Теща вернулась из Америки. И она говорит, что ваш муж ненормальный. Среди ночи искать комнату в разгар туристского сезона. Если вам не трудно, выйдите к нам, познакомьтесь с моей тещей. Да и стаканчик чаю выпьете с нами.
Глазами и руками он дает аптекарше инструкцию, как себя вести.
Аптекарша вышла из спальни, деликатно позевывая, словно ее пробудили от сладкого сна.
Теща (сочувственно). Бедная девочка! Ваш муж полоумный…
Аптекарша согласно кивает, чем окончательно завоевывает сердце Роминой тещи.
Теща. Вы — прелесть! После сна, как полевой цветок, окропленный росой… у вас муж — идиот. Оставить такое сокровище… ночью… с посторонним мужчиной…
Аптекарша (робко). Но они же друзья с моим мужем…
Теща. В этом деле друзей не бывает. Особенно с таким, как мой зятек. Ни одну юбку не пропустит. Я была категорически против их замужества…
Рома (перебивая). Ну, не совсем по этой причине…
Теща. А по какой?
Рома. Вы не хотели зятя-еврея.
Теща. Я?
Рома. А кто еще в нашей семье антисемит?
Теща. Ладно. Что правда, то правда. Была. Пока не приехала сюда, в Израиль. И перешла в иудейскую веру. Но кто старое вспомнит…
Рома. А чего же вы меня старым попрекаете? Меня, семейного человека, отца двоих детей. А что касается… в молодости…
Теща. Все! Убедил. Мы про нашу гостью совсем забыли. Прошу к столу!
Она извлекла из пакетов разные вкусности. Рома разлил чай по чашкам. И вот они втроем уютно сидят за столом.
Теща. Да, пожалуй, только в Израиле еще сильна семейная мораль, традиции. А уж в России… или в той же Америке… Господи! Сплошной разврат. Там попробуй оставь такую красотку без присмотра — и все! Пиши — пропало! Трахнут ее за милую душу! Муж в рогах, как олень. И семья — под откос. Остаются сиротки, одинокие матери. Господи, сохрани нашу святую землю в этом море разврата, удержи нас от соблазна, дай быть чистыми пред твоими светлыми очами. (Внезапно.) Я хочу видеть вашего мужа. Я хочу лично сказать ему пару слов. Зачем отель? Отоспится у нас, а завтра, если ему уж так хочется, переберетесь в отель.
Аптекарша. Представляю, как он измучился.
Рома. Как я его разыщу?
Теща. А для чего телефонная книга? Обзвони подряд все отели. Я уверена, он спит где-нибудь в кресле, дожидаясь, пока освободится комната.
Рома украдкой переглянулся с аптекаршей.
Теща. Все! Иди и звони! Я не могу видеть, как страдает эта женщина. Я не пойду спать, пока ты не доставишь его сюда.
Аптекарша. Попытайтесь… Может, вам удастся разыскать его.
Теща. Не стой столбом! Глянь на нее. Она чуть не плачет. Бедная крошка!
Теща обняла ее, гладит, как маленькую.
Теща. Мы найдем твоего мужа. Из-под земли достанем. (Роме.) Иди и звони! Кому говорят? А то я сяду за телефон сама!
Рома. Иду, иду. А ведь это не плохая идея. Пойду в спальню, чтоб вам не мешать.
38. Интерьер.
Спальня в доме Дова.
(Ночь)
Дов спит один на супружеском ложе. Телефонный звонок вырвал его из сна. Он долго глядит на часы, пожимает плечами и, чертыхаясь, поднимает трубку с аппарата.
Дов. Слушаю. Кто? Ты, Рома? Что случилось? Чего ты там шепчешь? Не можешь громко говорить? Ладно, слушаю. Объясни толком. Жена моя в аэропорту, встречает тетю из Америки. Твоя теща этим же самолетом прилетела? Цирк! Так, так. Я могу помочь тебе? Как? Ах, так. Я ее муж… И пошел поискать место в отеле? Надо быть идиотом… Думаешь, я подхожу для этой роли? Ну, ну… чего не сделаешь ради товарища. Ладно. Держись. Когда я буду? Ну, сначала надо одеться, потом ехать через весь Тель-Авив…
39. Интерьер.
Квартира Ромы.
(Ночь)
За столом сидят уже четверо. Теща. Аптекарша. Рома. И Дов.
Теща. Вы — идиот! Оставить такую красавицу с чужим мужчиной… на всю ночь…
Дов. Я ему доверяю. Мы ведь друзья.
Теща. Посмотри на свою жену. До чего ты ее довел? Как она извелась.
Дов погладил аптекаршу по головке, поцеловал в лобик.
Теща. Я бы убила такого мужа.
Дов. И я тоже. Beef Спасибо! Скоро утро. Пора спать. И громко зевнул.
Теща. Спать, спать, спать. Вы с женой — в спальню. Я — к себе. А ты, Рома, ляжешь на диване в гостиной.
Дов помог аптекарше встать из-за стола и, обняв ее за талию, повел в спальню.
Гостиная опустела. Рома ворочается на диване, не может уснуть. Встает, босиком шлепает к двери спальни, прислушивается. Оттуда доносятся стоны и скрип кровати.
Теща (доносится до Ромы ее восторженный шепот). Вот любит! Вот любит!
В ночной рубашке, она стоит за Ромой. Рома хватается рукой за сердце.
Рома. Что-то с сердцем.
Теща. Дать таблетку?
Рома. У меня есть.
Теща. С каких пор? Раньше не принимал таблеток.
Рома. Всему свое время. От такой жизни… Он садится на диван, жалкий, несчастный. Глотает таблетку. Теща протягивает ему стакан с водой.
40. Экстерьер.
Ночная улица. Мчится такси.
В машине Ципора и ее американская тетя.
Тетя. Ничего. Успеем отоспаться. Заедем сначала к этой героической женщине, Я хочу тебя с ней познакомить. Она спасла нам всем жизнь. Вот ее адрес. А твой муж… Ну, что твой муж? Мы ему все объясним.
41. Интерьер.
Квартира Ромы.
Теща заботливо укрывает Рому пледом. Прислушивается к любовным стонам из спальни.
Теща. Вот любит! Вот любит! Мужик! Не тебе чета.
42. Интерьер.
Лестничная клетка в доме Ромы.
По лестнице с вещами поднимаются жена Ромы с детьми. Нагоняют на площадке Ципору с тетей, ищущих квартиру Ромы. Знакомятся. Ахают, охают перед дверью.
43. Интерьер.
Квартира.
(За окном рассвет)
Рома не спит. Он лежит на диване, слезы текут из его глаз, как у обиженного ребенка. Радио заговорило. Читают последние известия. И при словах диктора «…на нашей стороне потерь нет» улыбка проступает на измученном лице Ромы, улыбка с еще не высохшими слезами. Из радио, нарастая, несется мелодия песни «Хава Нагила». Рома, шевеля бровями, словно пританцовывает в ее ритме. И поначалу даже не слышит несмолкающий звонок в дверь.