Елена Логунова

Банда отпетых дизайнеров

1

– Дети, вы плохо кушаете! – строго сказал папуля, оглядев почти нетронутый стол. – Ешьте как следует!

Есть, как следовало бы после долгого дня, не хотелось и не моглось. Салатик мы кое-как поковыряли и холодец попробовали, но от горячего отказались наотрез. Поднимая голову над подушкой дивана, на котором я распласталась, как камбала, я видела термометр, укрепленный за оконным стеклом. Красный столбик спекся с отметкой «плюс сорок два». И это в семь часов вечера!

– Мы еще немножко отдохнем, а потом покушаем, – извиняющимся тоном пробормотал Денис.

Мой милый – очень совестливый человек, не зря служит в милиции. Ему было неловко, что папуля приготовил гору вкусной еды, которую никто не хочет дегустировать. Я-то считала, что папочка сам виноват: надо было составлять меню в соответствии с климатическими условиями и национальными традициями питания! Уплетать острое жаркое из баранины с перцем и бамией в сорокаградусную жару могли разве что огнеупорные африканские зулусы.

– Неужели вы совсем не голодны? – продолжал сокрушаться наш кулинар-изобретатель. – Может, кто-нибудь попробует буженинку с апельсинами?

– Гау! – подумав немного, великодушно согласился Барклай.

– Добрая собачья душа! – растрогался папуля.

Он положил в глубокую миску большой кусок мяса, поставил посудину перед носом бассета, разлегшегося на полу, и с надеждой посмотрел на меня:

– Дюша, а ты?

– Гау! – вяло огрызнулась я. – В смысле, нет! Не хочу, не могу и не буду!

– Зяма?

– М-м-м? – братец поднял голову с подлокотника большого кресла, в котором он поник, как увядший цветик.

– Буженину будешь?

– Я похож на человека, который будет буженину? – страдальчески вопросил Зяма.

Ветер из кондиционера, включенного на полную мощность, взлохматил его мелированные кудри.

– Ты похож на небритого Сергея Есенина, – не без зависти сказал Денис, обладающий симпатичной, но заурядной наружностью.

– На Есенина, который хочет буженины? – усомнился Зяма.

– На Есенина, который хочет декламировать: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый!» – съязвила я.

– Заледенелый – это хорошо, – согласился Зяма и снова опал.

Он не глядя взял с подоконника отложенный было журнал «ВелоМото» и принялся его листать, томно рассматривая изображенный на картинках двухколесный транспорт.

С наступлением адской жары ездить по городу в машине без кондиционера стало сущим мучением. Вдобавок, к лету автотранспорта на городских улицах прибавилось, словно машины насыпались с ветвей, как спелые вишни. Зяма всерьез подумывал о покупке скуттера. Ему нравилась перспектива с ветерком объезжать километровые пробки по тротуарам.

– Вот, по-моему, отличная моделька! – сказал братец, ткнув пальцем в цветное фото. – Тут есть крыша, дворник на лобовом стекле, багажник и встроенная автомагнитола с колонками. За все удовольствие каких-то три тысячи баксов.

– У тебя есть свободные три тысячи баксов? – почтительно спросил Зяму малооплачиваемый милицейский эксперт-криминалист Денис Кулебякин.

– У меня нет, но мамуля получит приличный гонорар за свой сценарий, и я попрошу денег у нее, – легко ответил братец.

В прихожей гулко хлопнула дверь.

– А вот и мамуля! Легка на помине! – обрадовался Зяма и возвысил голос: – Либер муттер! Ты дашь своему любимому сынишке три тысячи американских тугриков?

– Не сейчас! – донесся из прихожей раздраженный голос. – В данный момент мне хочется не любить, а убить, причем почти все равно, кого именно!

Бухнули сброшенные туфли, мамуля босиком вошла в кухню и подставила распаренное лицо под струю воздуха из кондиционера. Я потеснилась на диване, родительница рухнула рядом и пожаловалась:

– Опять лифт сломался! Пришлось тащиться на седьмой этаж пешком, по такой-то жаре, в моем возрасте!

– Ну, Варвара Петровна, что вы! Сорок лет для женщины – это самый расцвет сил! – возразил Денис.

Мамуля, которая в прошлом году отпраздновала свой полувековой юбилей, посмотрела на него с одобрением.

– Басенька, кушать будешь? – спросил папуля, заглянув в кухню из коридора, по которому он прохаживался, по всей видимости, нагуливая аппетит.

– Позже, – коротко ответила мамуля.

– Как пообщались? – поинтересовалась я, имея в виду встречу мамули с продюсерами и режиссерами будущего фильма. – Договор подписан? Мы, собственно, именно по этому поводу собрались за праздничным столом.

– Правильно собрались, – кивнула она. – Договор мы подписали, и я даже получила аванс. Наличными.

– Либер муттер! – встрепенулся Зяма. – Так ты дашь своему любимому сынишке…

– Подзатыльник! – сказала я и самолично отвесила вымогателю легкую затрещину. – Дай ты человеку хоть немного отдохнуть! Сегодня воскресенье, не забыл?

– Отдохнуть не получится, – с сожалением вздохнула мамуля. – Нужно срочно внести в сценарий некоторые коррективы. В основном по мелочам, но есть и проблемный момент.

– Какой же? – участливо спросила я.

– Связанный с главным героем.

Я понимающе кивнула. Наша мамуля прославилась своими романами-ужастиками. Главный герой произведения, выбранного для экранизации, – вампир Харитон, вурдалак с бандитскими замашками. С ним и в самом деле проблем не оберешься!

– Харитона велено переименовать, – пожаловалась мамуля. – Имя у него должно быть такое, чтобы сразу без объяснений становилось понятно, что это страшный злодей.

– Кащей Бессмертный! – услужливо подсказал Зяма, прошуршав перевернутой страничкой.

– Не годится, – вздохнула она. – Господа продюсеры и режиссеры хотят, чтобы имя отрицательного героя подсознательно ассоциировалось у зрителя с терроризмом. Видишь ли, это очень актуально! Нужно придумать что-то похожее на «Салман Радуев», «Шамиль Басаев», но ни в коем случае не реальное имя, а вымышленное, чтобы ни одного человека не обидеть. И без чеченских, вообще без кавказских мотивов, чтобы не оскорбить целый народ.

– Да, политкорректность – это тоже актуально, – поддакнула я.

– Блин! – в сердцах воскликнула мамуля.

При упоминании съестного в дверном проеме чудесным образом возник папуля.

– Кто-то проголодался? – с надеждой спросил он.

– Уймись, Боря, не до еды мне сейчас! – неласково ответила супруга. – Ох, да как же мне его назвать-то, а? Дюша, ты же дипломированный филолог! Придумай что-нибудь!

– Требуется абсолютно нереальное имя по типу «Салман Радуев», содержащее отчетливый негатив? – Я немного подумала и щелкнула пальцами. – Вот, пожалуйста, на выбор: Захват Покоев, Обвал Забоев, Прорыв Карманов…

– Ушат Помоев, – пробормотал грустный папуля, подхватывая и унося мусорное ведро.

– Угон Харлеев, – подсказал Зяма, не отрываясь от журнала.

– Не пойдет, – с сожалением сказала мамуля. – Это звучит, как злая пародия на чеченские имена, что совершенно несправедливо, потому что негодяи встречаются в любом народе. Дайте мне такое имя, которое будет ясно говорить, что злодейство интернационально!

– Братан Друганов! – нерешительно предложил Денис. – Или Друган Братанов…

Мамуля пристально посмотрела на него, и он смущенно пояснил:

– Ну, вы же хотели что-то по части интернационализма, дружбы и братства между народами?

– Тогда надо писать через дефис: Братан Друганов-Народов! – машинально возразила я. – Кроме того, Друган Братанов звучит как-то криминально. Бандгруппировкой, знаешь ли, попахивает!

– Да ладно! Криминально звучало бы Пацан Конкретов или Пахан Бандитов! – заспорил со мной Денис.

– Паханов! – осенило вдруг мамулю. – Паханов будет его фамилия! В ней есть все: и намек на террористическое прошлое по отцовской линии, и уголовно наказуемое злодейство в особо крупных размерах… Имя бы еще хорошее придумать. У кого есть идеи?

– Я пас, у меня в голове каша, – признался Зяма.

В дверях моментально материализовался папуля, успевший сбегать к мусоропроводу:

– Что, будем ужинать?

– Боря, изыди! – гаркнула мамуля.

– Гау! – сказал Барклай.

Он сел, застенчивым жестом потрогал Дениса за колено и просительно заглянул ему в глаза.

– Надо с ним погулять. – Мой милый со вздохом поднялся с мягкого стула. – Инка, составишь нам компанию?

Я покосилась на термометр за окном и хотела уже решительно отказаться, но тут Денис добавил:

– Прогуляемся по пустырю и, если дойдем до торгового центра, посмотрим тебе новый купальник.

– Правильно, в выходные обязательно поедем на дачу и будем купаться в пруду – заявила мамуля.

– Ну, если новый купальник… – Я неохотно сползла с дивана и поплелась в прихожую обуваться.

На улице было так жарко, что я тут же начала плавиться и впервые в жизни посочувствовала сыру, из которого готовят фондю. Во дворе не было ни души.

– Посиди в беседочке, дорогая! – заботливо сказал Денис, заметив мое состояние. – А мы с Барклахой быстренько выгуляемся – и домой. Ну его, этот торговый центр, правда?

– Правда, – вяло согласилась я, опускаясь на обшарпанную деревянную лавочку в тенистой виноградной беседке.

Денис с Барклаем с треском протопали по гравию, насыпанному на подступах к беседке, и скрылись за углом нашей жилой башни. Я обессиленно закрыла глаза и некоторое время сидела, как статуя медитирующего Будды, с которым меня роднил также бронзовый цвет лица. В голове струйкой горячего пара свистела одна-единственная мантра: «Господи! Спаси нас от этой адской жары!» Цикады в кустах стрекотали, как газонокосилка. Одурев, я обморочно привалилась головой к железной трубе, поддерживающей крышу беседки, ойкнула и очнулась: труба была горячей, как паровая батарея в разгар отопительного сезона.

– Дениска! – слабо воззвала я. – Барклай! Где вы? Ау?

Мне никто не ответил.

– Да ну вас к черту! – сердито сказала я и встала с лавочки.

Я направилась к дому, но по пути сделала небольшой крюк, чтобы заглянуть за угол – на случай, если Денис с Барклаем, занятые процессом, не услышали моего зова. Однако за домом их не было. Оставалось предположить, что они уже сделали свои дела и не стали возвращаться, обогнули дом и направились прямиком в подъезд. А про меня, похоже, забыли.

– Вот ведь свинство, – промямлила я.

Жара вытопила из меня эмоции, сил не было даже на ругань. Я поплелась домой, в темном прохладном подъезде чуточку взбодрилась, но тут же вспомнила, что лифт не работает, и снова впала в глубокое уныние. По лестнице я поднималась медленнее, чем приговоренный к казни по ступеням эшафота. Слабо радовала меня только перспектива скандала, который я закачу забывчивому милому, когда оклемаюсь под кондиционером.

На пятом этаже грохотал молоток. У распахнутой двери своей квартиры приплясывала моя подружка Алка Трошкина, а рядом с ней наблюдался дюжий малый в джинсовом комбинезоне, позволяющем беспрепятственно любоваться игрой его мускулов. Детина прибивал к деревянной раме мелкоячеистую капроновую сетку, а Трошкина ассистировала ему, держа газетный фунтик, полный гвоздиков.

– Бог в помощь! – сказала я. – Чем занимаетесь?

Плотник покосился на меня и промолчал, но не по причине невоспитанности. Просто у него изо рта торчал гвоздик. Алка улыбнулась и гордо сказала:

– Вот, сеточку на дверь ставим! Буду теперь устраивать в квартире сквозняк без риска напустить комаров и мух!

– Днем и ночью? – уточнила я. – То есть ты собираешься спать с открытой дверью, отгородившись от лестничной площадки одной этой хлипкой конструкцией?

– Нормальная конструкция! – забив гвозь и освободив себе речевой аппарат, обиженно сказал плотник. – По прочности не уступит рыболовному снаряжению! Такой сеткой можно сома вытянуть!

– У нас в подъезде сомы не плавают! – отбрила я. – А вот жулье какое-нибудь вполне может подгрести! Ты, Алка, ночью задрыхнешь, а у тебя через дырку в сетке половину добра из квартиры вынесут!

– Ты думаешь, криминальная обстановка в нашем микрорайоне настолько напряженная? – встревожилась Трошкина.

– Спроси у капитана Кулебякина, – посоветовала я. – Кстати, Денис с Барклаем тут не проходили?

– Не-а, – Алка покрутила головой, смешно взвихрив девчоночьи кудрявые хвостики.

– Поставила бы ты, милая, кондиционер! – посоветовала я, продолжая восхождение по лестнице. – Деньги у тебя есть, чего мучиться?

– Мне нельзя кондиционер, я под ним заболею! – грустно ответила Трошкина.

Я только фыркнула, показывая этим, что не считаю данный аргумент серьезным. У моей дорогой подружки все время возникают какие-то странные идеи и завихрения по части здорового образа жизни. То она в вегетарианство впадает, то в мясожорство, то босиком по снегу бегает, то отказывается от кондиционеров и вентиляторов ради сквозняков естественного происхождения. Ее новая блажь жить за дверью, дырявой, как чайное ситечко, показалась мне такой абсурдной, что ради безопасности подруги я даже немножко пожертвовала собой: прошла мимо своей квартиры и поднялась еще на один этаж, чтобы рассказать об Алкиной глупости Денису. Пусть поведает дурочке пару страшных криминальных историй, приключившихся по причине отсутствия в домах пострадавших нормальных дверей, а в дверях нормальных замков!

Из закрытой квартиры на меня никто не рявкнул и не гавкнул. Стало ясно, что капитана Кулебякина и его милицейской собаки нет дома. Тут я обиделась по-настоящему, так как вообразила, что Денис и его четвероногий друг пошли не к себе домой, а к нам, и сейчас ужинают в компании с моими дорогими родственниками. Подъем по лестнице парадоксальным образом возродил меня к жизни, я чувствовала прилив сил и аппетита.

– Где они?! – вскричала я, сбежав вниз по лестнице и с разбегу ворвавшись в отчий дом.

– Если ты про котлетки, то они уже кончились! – поспешил ответить Зяма, прикрыв свою тарелку ладонями.

– Котлет я сама сейчас кое из кого наделаю! – пообещала я. – Где эти бессовестные морды, Денис с Барклаем?

– Вы же все вместе ушли? – удивился папуля.

Он отложил газету, снял очки и потянулся за половником. На сей раз я не стала отказываться от африканского блюда и отдала должное новому папулиному шедевру.

Уплетая баранье жаркое с перцем и бамией, я думала, куда же могли подеваться Кулебякин с бассетом. Дома их нет, у нас тоже, и вообще, Трошкина ведь сказала, что Денис с Барклаем мимо нее не проходили, я просто запамятовала об этом. Оставалось надеяться, что милый решил сделать мне сюрприз и побежал в ларек за мороженым или в торговый комплекс за купальником. Такой вариант развития событий был бы мне симпатичен, однако ни пломбира, ни нового купального наряда я тем вечером так и не получила. Пропавшие души не объявились, домашний телефон Дениса нервировал меня длинными гудками, а его мобильник оказался выключен.

Поздним вечером, ворочаясь в постели, я долго думала, как именно буду наказывать милого за это возмутительное безобразие, и мои фантазии не на шутку заинтересовали бы того маркиза, который стал основоположником садизма. К полуночи я изобрела столько новых пыток, что могла бы преподавать на курсах повышения квалификации для средневековых инквизиторов. Денису Кулебякину предстояло пережить много интересных и необычных ощущений. К сожалению, я не могла ему об этом сообщить. Периодические проверки связи ничего не дали, капитан Кулебякин не включил мобильник и не ночевал дома.

2

– Барклаха, поторопись! – попросил Денис, прислушиваясь к треску живой изгороди, сквозь которую полез в глубь большой запущенной клумбы стеснительный бассет. – Жарко, сил нет!

Он обмахнулся полой новой белой рубашки, которую надел сегодня в первый раз, и отступил к дому, в тень балкона. Невидимый Барклай ворочался в зарослях одичавшей календулы и мелиссы. Денис прижался лбом к прохладной бетонной стене и замер. Кондиционер, бесстыдно выпирающий квадратным задом из окна первого этажа, потихоньку мочился ему на плечо, но в такую невыносимую жару это было даже приятно.

Пес наконец устроился так, как ему хотелось, и затих. С минуту душную тишину над календуловыми джунглями ничто не нарушало, а потом в дальнем конце клумбы послышались шорохи. С катушкой рыболовной лески в одной руке и с сапожным ножом в другой в пыльную зелень полез Гена Ультяков – юркий пятидесятилетний мужичонка с физиономией благочестивого пропойцы.

Гена не был психом и не имел намерения ловить в клумбе рыбу. Леска ему нужна была, чтобы поставить силки на четвероногого зверя, название которого являлось ответом на детский вопрос: «Кто сказал «Мяу»?». Геннадий Ультяков промышлял ловлей кошек, шкурки которых охотно покупал у него знакомый скорняк, а мясо по дешевке брала ушлая тетка, торгующая на Соломенном рынке пирожками собственного производства. Сбывая с рук кошачье мясцо, Гена конспиративно называл его крольчатиной, ибо понимал, что кормить доверчивых любителей домашней выпечки кошатиной противозаконно, однако своего охотничьего промысла он ничуть не стыдился. Ультякову представлялось, что он делает очень важное и нужное дело, избавляя жилые кварталы от бездомных животных.

Прежде он распространял свою миссию санитара микрорайона и на собак, но перешел на более мелкую дичь после того, как один бродячий песик, отважно сражаясь за свою жизнь, цапнул его за руку и повредил сухожилие. При случае Ультяков и сейчас «брал» бобиков, которые тоже вполне годились на шубы и пирожки, однако с кошками было гораздо проще. Под вечер Гена расставлял в неухоженных клумбах с приятными усатым-полосатым растениями простые ловушки, а ночью повторял обход, вынимая из силков истошно вопящих животных под одобрительные возгласы измученных бессонницей жильцов. Некоторые граждане даже говорили Ультякову спасибо.

Бассет Барклай, внедрившийся в самую середину клумбы, уже закончил свои собачьи дела и хотел вернуться к хозяину, когда легкий порыв ветра донес до него ненавистный и незабываемый запах. В воздухе отчетливо запахло Геной Ультяковым, с которым у Барклая были давние счеты. Два года назад, когда любимый бассет капитана Кулебякина был еще юн и не в меру игрив, с ним случилось очень неприятное происшествие. На вечерней прогулке резвый щенок удрал от своего хозяина и попал в лапы собаколова, который стукнул животное камнем по голове и, думая, что пес мертв, начал снимать с него красивую пятнистую шкуру. Он успел подрезать ножом кожу на собачьей шее, от резкой боли Барклай очнулся, дико взвыл и через полминуты уже скулил в объятиях любящего хозяина. Собачий палач убежал, и от встречи с ним у бассета остались шрам на шее и незабываемые воспоминания. После этого случая Денис отвел своего питомца на собачью площадку, где Барклая научили и защищаться, и – при необходимости – нападать.

Почуяв Ультякова, умудренный опытом Барклай ни секунды не засомневался, что пришло время отмщения. Он сморщил нос, ощерился, беззвучно зарычал и выпрыгнул из календулы могучим тигриным прыжком.

– Пшел, с-скотина! – вскрикнул Гена, увидев несущегося к нему здоровенного пса.

Он метнул в Барклая пластмассовую катушку, не попал и бросился наутек, на бегу цапая себя за карман, в котором лежало его личное оружие. За два года, прошедших с его встречи с беззащитным щенком бассета, Ультяков успел развить свой звероловный бизнес от любительского до полупрофессионального. Он обзавелся средством передвижения, напарником и ветеринарным шприцем-пистолетом.

Напарник Ультякова, слегка придурковатый юноша Вовчик, караулил за углом двухместный мотороллер с самодельным фанерным кузовом-будкой и лузгал семечки. Пользуясь случаем, он распахнул дверцы кузова настежь и проветривал будку, пропитавшуюся неистребимыми звериными ароматами. Увидев Ультякова, перепрыгнувшего давно не стриженную живую изгородь с резвостью молодой газели, Вовчик широко разинул рот, к толстой нижней губе которого прилипла подсолнечная шелуха, и просыпал семечки на землю.

– Что стоишь, ишак, заводи мотор! – рявкнул Гена, боком рушась на замусоренный асфальт и уже в падении выхватывая из кармана снаряженный «на всякий такой случай» шприц.

Следом за изготовившимся к стрельбе Ультяковым поверх кустов вынесся пятнистый пес с оскаленной пастью и большими мягкими ушами, разметавшимися по ветру, как флажки. Он упал на Гену, как сова на мышь-полевку, басовито гавкнул, и в этот момент зверолов выстрелил. Пес взвизгнул, дернулся и поник головой. Ультяков выкарабкался из-под него и шустро отполз в сторону, с ненавистью глядя на бассета, скребущего когтистыми лапами грязный асфальт.

Из-за угла донесся встревоженный мужской голос:

– Барклай! Барклай!

– А, с-сука! – спешно поднимаясь на ноги, выругался Ультяков.

– Не, это кобель! – машинально возразил его напарник.

Вовчик сделал шаг к обмякшей собаке: парень, примчавшийся в месту событий по узкой дорожке под балконами, с разбегу запнулся о его выставленную вперед ногу и полетел на асфальт головой вперед.

– М-мать их так! – с испугом и злобой сказал Гена, глядя на пса и его хозяина, неподвижно лежащих бок о бок в неуютных позах.

– Крякнулись? – боязливо спросил Вовчик.

– Живые! – быстро пощупав руки и лапы пострадавших, ответил Ультяков.

– Драпаем? – спросил его напарник.

– Давай-ка помоги мне! – вместо ответа сказал Гена, хватая бассета за задние лапы.

– На фиг?! – удивился немногословный Вовчик.

– Гля, какая шкура! Аккурат на модный пиджачок! – недобро усмехнулся Ультяков.

Собаку закинули в будку, и Вовчик, отряхивая руки, настойчиво вопросил:

– Ну, драпаем?

– Гля, какие пижонские брючки! – молвил знаток моды Гена, завистливо оглядев белоснежный наряд осиротевшего собачьего хозяина. – И рубашечка новая!

– Не здесь же! – резонно возразил Вовчик, затравленно оглядевшись. – А ну, увидит кто!

– Помоги! – снова сказал Ультяков, подхватывая бессознательного парня под мышки.

Две минуты спустя мотороллер с фанерной будкой протарахтел в обход жилой многоэтажки, нырнул в подворотню, вывернул на оживленную улицу и затерялся в транспортном потоке.

3

– Тук-тук! Кто в теремочке живет? – громко спросила я, протискиваясь в офис.

Никто не отозвался, что было довольно странно, потому как в дверях я опрокинула металлическую стремянку, и она грохнулась на кафельный пол, как подбитый аэроплан-этажерка. В прошлом месяце наше рекламное агентство переехало в новое помещение – аж из трех комнат с санузлом, и теперь мы существовали в условиях глобального ремонта. Наш директор Михаил Брониславич, подбадривая персонал, обещал, что по завершении ремонтных работ мы начнем жить как короли – широко, с размахом. Пока что любые попытки размахнуться приводили к обрушению разнообразных предметов.

В большой комнате, где согласно официальной версии с девяти до восемнадцати часов сидят два менеджера по рекламе и один редактор, то есть я сама, было пусто. Катя и Люся еще не прибыли. Бронич тоже опаздывал, на двери кабинета шефа болтался прелестный навесной замочек, которыми любят оснащать свои почтовые ящики недоверчивые старушки. Какая-то жизнь вяло проистекала только в дальней комнате, которая до перевода жилого помещения в нежилое была просторной темной кладовой, а теперь громко именовалась «Аппаратная № 1». При этом второй аппаратной у нас не было и не планировалось, да и в первой аппаратуры было не густо: один компьютер, правда, очень хороший. Его наш скуповатый шеф купил, жалобно стеная и одновременно озвучивая надежды на скорейшее возмещение понесенных затрат за счет прибылей от производства графической продукции и видеороликов. За компьютер воссел шикарный юноша Андрей Сушкин, получивший в нашей табели о рангах звание видеодизайнера.

У Андрюхи густые темные волосы, стриженные «под горшок», скуластое кошачье лицо, желтые рысьи глаза и черные соболиные брови прямыми шнурочками. В его облике явственно угадывается хищник, и это вызывает нервный трепет у прекрасных дам. У меня лично на красавцев-дизайнеров стойкий иммунитет, выработавшийся благодаря многолетнему существованию бок о бок с братцем Зямой, но Катька с Люськой поначалу кокетничали с новым сотрудником напропалую. Увы, процесс этот имел односторонний характер. Наш Эндрю гораздо больше интересуется поисками в Интернете новых образцов высокого рекламного искусства, нежели банальным флиртом. Чтобы привлечь его внимание к своей особе, девушка должна обладать чем-то большим, чем лицо кинодивы и фигура топ-модели, но чем именно, мы пока еще не поняли. Общение с Андреасом дополнительно осложняется его манерой вести преимущественно ночной образ жизни и появляться на рабочем месте тогда, когда нормальные сотрудники уже готовятся покинуть трудовые посты. Застать Эндрю на работе поутру – редкая удача. Сегодня, однако, он должен был явиться спозаранку, чтобы закончить суперсрочную работу.

– Ку-ку! – сказала я, внедряясь в аппаратную.

И снова не получила ответа, потому что Андрюха спал за компьютером, уронив буйную головушку на планшет. Сон видеодизайнера был беспокоен, голова его ворочалась, и включенный планшет дисциплинированно реагировал на эти движения, создавая на мониторе затейливую абстрактную картину, в самом центре которой смутно угадывался отпечаток ушной раковины.

– Андриян, проснись! – позвала я, пощекотав спящего за вторым ухом, не охваченным творческим процессом.

– Аа-а? – хрипло отозвался Сушкин, поднимая голову.

Он посмотрел на меня, но, кажется, не узнал. Андрюхины глаза были узкими, припухшими и имели мутно-зеленый, с красной искоркой цвет давно не мытой винной бутылки.

– Ты пьянствовал, несчастный? – весело посочувствовала я.

– Пьянствовал ли я? – Эндрю сполз пониже, осторожно устроил голову на спинке кресла, поднял очи к потолку и глубоко задумался.

Никуда особенно не торопясь, я включила электрочайник, приготовила два кофе, поставила дымящуюся чашку рядом с вялой дланью видеодизайнера, села на свободный стул и еще через минуту дождалась ответа на свой вопрос.

– О, да! – признался Андрюха.

– Где и с кем? – поинтересовалась я просто потому, что мне казалось логичным развить вялотекущую беседу именно в этом направлении.

Сушкин снова замолчал и снова надолго. Я успела выпить кофе, сходила помыть чашку, вернулась, и только к этому моменту Андрюха созрел для продолжения разговора. Мало-помалу выяснилось, что пил он по поводу собственного дня рождения в дружной мужской компании, в режиме мальчишника. Выездная сессия мужского клуба проводилась у родни в станице, название которой Андрюха забыл напрочь. Смутные воспоминания остались у него и об обширной программе праздничного мероприятия, включавшей расширенную дегустацию станичного самогона, акробатические упражнения в стогу и романтическое ночное катание на тракторе по картофельному полю. С кем он кувыркался на сене, а с кем рассекал по кочкам на тракторе, Андрюха не помнил.

– А чьи были родственники? – спросила я и тут же пожалела об этом, потому что Сушкина мой простой вопрос поверг в невыразимую задумчивость.

Родня была его собственная, но характер их родства и сами имена близких людей улетучились из юношеской памяти похмельного видеодизайнера бесследно.

– Тетя Маня? – бормотал смущенный и встревоженный этим обстоятельством Андрюха. – Или дядя Вася?

Между тетей Маней и дядей Васей, обозначавших границы широкого диапазона станичных родственников, уместилось еще два десятка имен, но Андрюха не сумел отдать предпочтение ни одному из них. Промаявшись с четверть часа, он переключился на название станицы. Смутно помнилось ему, что оно состоит из двух частей.

– Старомышастовская? – морщил лоб Андрюха. – Новотитаровская?

– Верхнебаканская? – подсказывала я. – Или, может, Нижнестеблиевская?

Андрюха качал головой, кривился и думал дальше. Катька с Люськой, явившиеся рука об руку в половине десятого (в свободных руках обе держали кулечки с пирожками из ближайшей булочной), за завтраком включились в эту увлекательную игру. Чтобы помочь жертве раннего склероза и алкоголизма, мы взяли телефонный справочник Екатеринодарского края и выбрали из него все сложносоставные станицы, но никакого облегчения это Андрюхе не принесло.

В начале одиннадцатого примчался взмыленный Бронич, изрядно подогретый долгим стоянием в автомобильной пробке. Он очень неласково разогнал нас по рабочим местам, пригрозив лишить премии. Что такое эта самая премия, никто из нас не знал, потому как мы отродясь ее не получали, но лишаться чего бы то ни было никому не хотелось. Андрюха возобновил работу над роликом, Катерина воссела на телефон, Люська умелась обрабатывать клиента, а я приступила к сочинению рекламного стиха для сети ресторанов восточной кухни «Шахерезада».

Андрюхина тупость оказалась заразительной, мне никак не удавалось подобрать приличную рифму к «Шахерезаде». Она у меня рифмовалась исключительно с «задом». В контексте традиционных восточных канонов красоты это было вполне оправдано, но плохо ассоциировалось с едой, так как представить себе активное участие задницы в процессе приема пищи было сложновато.

– Над чем трудишься? – неожиданно спросил меня знакомый писклявый голос.

Алка Трошкина нависла над столом, рассматривая через мое плечо бумажный лист с одной-единственной дурацкой строчкой: «Богатый стол в «Шахерезаде»! Иду туда и ешь, хоть задом!».

– И будешь ты, кунак Абдул, тогда иметь богатый стул! – издевательски провозгласила Алка. – Запиши рифму, дарю!

– Трошкина, что ты здесь делаешь? – сердясь, негостеприимно спросила я.

– Привет! – Алка удивилась. – Ты разве забыла? Ты же обещала мне устроить собеседование по поводу работы!

– Шла бы ты, дорогая… баранов пасти! – съязвила я.

В прошлом году Трошкина получила в наследство небольшую овечью ферму в Австралии.[1] Лично присматривать за отарами мериносов она не захотела, отдала предприятие под управление компетентных австралийских аграриев и получает с этого дела прибыль в виде регулярных денежных выплат, которые любовно называет пенсией. Теперь у Алки нет особой необходимости работать, но натура она деятельная, дома ей скучно. До недавнего времени моя подружка трудилась инструктором по лечебной физкультуре в наркодиспансере, внося посильный вклад в реабилитацию пациентов этого учреждения. Работой ее там не нагружали, однако Алка очень страдала от невозможности полностью реализовать свой творческий потенциал. Трошкина закончила Институт культуры, она дипломированный режиссер театрализованных представлений и все время рвется нести искусство в массы. Главврач наркодиспансера не одобрил Алкину идею сколотить из числа наиболее вменяемых пациентов агитбригаду для выступлений, и обиженная Трошкина уволилась. Теперь она ищет работу по специальности или около того. А у нас в рекламном агентстве «МБС» как раз планируется расширение штата, Бронич уже не раз заикался о своем желании взять на работу еще одного редактора.

– Сейчас я загляну к шефу, посмотрю, в каком он настроении. Если он не бросит в меня пресс-папье, попрошу его тебя принять! – сказала я, встав из-за стола.

Сама-то я заметно повеселела, потому что придумала науськать Бронича предложить Трошкиной в качестве первого испытания сочинить рекламный стих для «Шахерезады». Посмотрим тогда, кто будет смеяться!

Бронич уже пришел в норму, сделался привычно ласков и выразил полную готовность пообщаться с соискательницей, которой я дала самые лучшие рекомендации (особо похвалив ее таланты по части стихосложения). Алка пошла к шефу, а я выбросила в мусорку свои стихи про шахерезадницу и стала думать, куда могли подеваться Денис с Барклаем. Смылись куда-то ни с того, ни с сего! Главное, ни слова мне о своих планах не гавкнули!

– Кобели! – сердито буркнула я.

То, что мой милый исчез без предупреждения и объяснений, позволяло предположить худшее: Денис отправился налево. Изменять мне с другой женщиной. Валяться в стогу и совершать подлунные прогулки на тракторе.

Меня немедленно посетило желание узнать, а нет ли у капитана Кулебякина добрых родственников в какой-нибудь деревне, славной своими традициями самогоноварения. Чтобы выяснить это, я нашла в записной книжке телефончик маменьки Дениса и позвонила ей.

Денисову муттер зовут Анна Леопольдовна, а фамилия по второму мужу у нее Котова. По-моему, это ужасно смешно! Можно подумать, будто дедушкой моего милого был Кот Леопольд! Однако Денис, который с гордостью несет по жизни папину фамилию Кулебякин, не видит в мамином новом ФИО ничего особенно забавного. Я как-то попыталась объяснить ему, в чем юмор, но он ехидно сказал:

– Кто бы говорил о смешных именах! – и я сразу же захлопнула рот.

Дело в том, что собственные папочка с мамочкой назвали меня Индией, что в сочетании с самой распространенной русской народной фамилией Кузнецова делает меня посмешищем уже почти тридцать лет.

– Квартира Котовых! – мелодично проговорила в трубку Анна Леопольдовна.

– Офис «МБС»! – в тон отозвалась я, но тут же спохватилась, что это похоже на издевку, и своим нормальным голосом сказала:

– Анна Леопольдовна, здравствуйте! Это Инна.

– Инна? Какая именно? – сладко спросила она.

Я тут же закипела и плюнула кипятком:

– Та, которая невеста Дениса!

Анна Леопольдовна тяжело задышала, а я поддала жару, добавив:

– Того Дениса, который ваш сын!

– С-с-слушаю вас-с-с, Инна! – прошипела близкая родственница Кота Леопольда.

Я еще достаточно молода, а выгляжу и вовсе девушкой, так что на «вы» ко мне обычно обращаются только посторонние люди, страдающие переизбытком вежливости. Употребляя в обращении ко мне местоимение множественного числа, Анна Леопольдовна либо намекала на мой возраст, либо подчеркивала свое нежелание со мной знаться. Собственно, по второму пункту я отвечала ей взаимностью.

Капитан Кулебякин – взрослый мальчик, который давно уже вышел из-под материнской опеки. С Анной Леопольдовной я встречалась всего пару раз и в восторг от нашего знакомства не пришла. Маменька Дениса – язва, каких поискать, я тоже не розовый бутончик, и объединяет нас только одно: отсутствие нестерпимого желания видеть в роли капитанши Кулебякиной гражданку Кузнецову Индию Борисовну. Только у меня это нежелание пассивное, я просто максимально затягиваю стадию добрачных отношений в надежде, что Денис по доброй воле откажется от самоубийственного желания стать моим мужем. А мадам Котова при каждом удобном случае проявляет активность, всячески пороча меня в глазах Дениса. Вот и злая я, и ехидная, и нехозяйственная, и слишком красивая, наверняка вертихвостка!

Однако сейчас я рассчитывала на помощь Денискиной маман, поэтому следовало отложить пикировку до лучших времен.

– Анна Леопольдовна, дорогая, подскажите, пожалуйста, куда уходят корни родового древа Кулебякиных? – вежливо спросила я.

– Чего? – озадаченно переспросила мадам, явно не ожидавшая такого вопроса.

– Где находится фамильное гнездо?

– Чье?

Тут уж я не выдержала и гаркнула в трубку:

– Того аиста, который принес вам Дениску!

Анна Леопольдовна немного помолчала, а потом с великим укором спросила:

– Вы пьете, Инна?

– Я-то нет, а вот некоторые… – тут я осеклась, не желая выдавать причину интереса к кулебякинскому гнездовью, чтобы Денискина маман не встала на защиту своего блудного сына. – Мне просто нужно знать, есть ли у Дениса близкие родственники в деревне?

– Зачем это?

– Хочу послать им приглашения на нашу свадьбу! – в сердцах ляпнула я откровенную неправду. – Конечно, если этих родственников не слишком много, потому что мы не планируем массовое народное гулянье. Честно говоря, если потенциальных гостей наберется чересчур много, я предпочту сэкономить и отказаться от свадебных торжеств. А может, и от самой свадьбы.

Это была чистой воды провокация, и Анна Леопольдовна немедленно на нее поддалась.

– Конечно, у Дениса есть родня в деревне! – с жаром вскричала она. – Да в Середомакарьевском в половине дворов живут Кулебякины!

Я не стала спрашивать, кто живет во второй половине этих дворов, поинтересовалась другим:

– Что такое Среднемакаровск?

– Середомакарьевский – это старинный казачий хутор! – с чувством невыносимого превосходства ответила Анна Леопольдовна. – Он назван по имени Макара Середы, совершившего великий подвиг во времена русско-турецкой войны. Инна, милая, культурный человек обязан знать такие вещи! Это же наша родная история!

В голосе вредной женщины звенело ликование: она обнаружила, что я ко всему прочему еще и невежда.

– А при чем тут Кулебякины? – опрометчиво спросила я и нарвалась на небольшую лекцию по истории Кубани.

Оказалось, что они как раз при героическом Макаре, дочь которого вышла замуж за некоего Кулебякина. В отличие от Середы, успевшего до своего подвига породить на свет одну-единственную дочь, Кулебякины оказались весьма плодовиты, быстро размножились и заполонили собой целый большой хутор имени героического предка.

– А картошка там растет? – спросила я, перебив неожиданным вопросом складный былинный сказ.

– Там все растет! Середомакарьевский – благодатная земля, знаменитый кубанский чернозем!

– Значит, и сеновалы там есть, – пробормотала я, утверждаясь в своих худших подозрениях. – Анна Леопольдовна, а вы давно с Денисом общались?

Она замолчала, явно раздумывая, как бы получше ответить на такой каверзный вопрос. Сказать «давно» – значит признаться в том, что взрослый сын редко прибегает к мудрым материнским советам…

– На прошлой неделе, а что? – осторожно ответила мадам.

– То есть вам он приглашение на нашу свадьбу еще не вручил? – притворно ахнула я. – Ну, Денис! Ну, негодник! Никакого почтения к старушке матери! Ладно, я ему задам!

– Я сама! – выкрикнула Анна Леопольдовна, а я положила трубку и коварно улыбнулась.

Не зря поговорили! Может, я и немного узнала (история славного хутора не в счет), зато теперь негодник Кулебякин получит нахлобучку сразу с двух сторон: от меня и от любящей маменьки!

Я сбегала к Андрюхе и забрала у него телефонный справочник с картой края, чтобы поискать на ней благодатный хутор. Заодно на всякий случай спросила у Сушкина:

– Эндрю, а как тебе название Середомакарьевский?

– Нет, не то, – подумав, коротко ответил он.

– Значит, Денис был не с вами, – пробормотала я, удаляясь из аппаратной. – Что, впрочем, не снимает с него подозрений, ибо богата земля кубанская сеновалами и картофельными полями! Есть где развернуться силушке богатырской!

Я снова устроилась за своим столом, отыскала на карте благословенный Середомакарьевский и некоторое время гипнотизировала взглядом точку размером с просяное зернышко, желтеющую среди просторных зеленых (очень может быть, что картофельных!) полей. Сидела и думала, а не рвануть ли мне в исторический казачий хутор? Не сейчас, посреди рабочего дня, а на ночь глядя, в сумерках, по вечерней прохладе? С инспекторской проверкой сеновалов и самоходной сельскохозяйственной техники?

Тут из кабинета Бронича, пятясь и мелко кланяясь, вышла Трошкина. Когда подружка повернулась ко мне передом, я увидела ее сияющее лицо и поняла, что шеф соискательницу вакантного редакторского места обнадежил.

– Михаил Брониславич дал мне первое задание! – похвасталась Алка, плюхаясь на стул у моего стола. – Вот! Я должна написать рекламное стихотворение для сети ресторанов «Шахерезада»!

Она шлепнула на стол цветной буклет упомянутого заведения, и я непроизвольно скривилась. Этот рекламный продукт «Шахерезады» тоже породило наше агентство, и тоже в муках.

– Ой! – расстроилась Трошкина, увидев, как изменилось мое лицо, и сделав из этого неправильные выводы. – Инка, прости! Получается, что мне отдали твою работу?

– Ничего, я как-нибудь это переживу! – выдавила я, старательно скрывая крокодилью улыбку. – Все равно у меня с этой «Шахерезадой» никак не складывалось.

– Почему? – удивилась простодушная Трошкина. – Я вот уже вижу неплохие варианты. Как тебе, например: «Шахерезадой ты будешь обласкан в тыща одной круглосуточной сказке!»?

– А почему эта сказка круглосуточная? – удивилась я.

– Так ведь тут написано, что некоторые заведения сети работают всю ночь напролет! – ответила Алка, постучав розовым детским ноготком по буклету.

– Эти заведения – сауна и мини-гостиница, – со смешком сказала я. – Боюсь, у потребителя рекламы сложится неправильное представление о моральном облике твоей не в меру ласковой Шахерезады!

– Да? – Трошкина немного огорчилась, но не сдалась. – Тогда так: «Шахерезада любого накормит, напоит…»

– В баньке попарит и сердце успокоит! – хихикнула я.

Алка тоже неуверенно хохотнула.

– Девочки, вы мешаете мне работать! – прикрыв ладошкой телефонную трубку, укоризненно сказала Катя. – Идите болтать и смеяться в другое место!

– Пойдем к Андрюхе, – предложила я Трошкиной. – Ему мы не помешаем. Он сейчас почти в анабиозе и на внешние раздражители не реагирует.

Оставив Катерину ворковать с потенциальным рекламодателем, мы переместились в Андрюхину каморку, заварили себе кофе и продолжили работу над общим шедевром.

– Будем соавторами! – радовалась Алка. – Как Ильф и Петров!

– Да, стиль у нас отчетливо юмористический, – согласилась я, не разделяя ее восторга. – Заказчик этого не одобрит, надо менять манеру. Хиханьки-хаханьки убрать и добавить восточной цветистости, торжественности и гостеприимства.

– О гость! Приди в чертог Шахерезады! – с выражением провозгласила Алка.

– Не ставь Шахерезаду в конец строки, – попросила я. – В этой позиции к ней чертовски трудно подобрать пристойную рифму! И хорошо бы обойтись без гостеприимного чертога, мне кажется, он порочит Шахерезаду как женщину с крепкими нравственными устоями. Мы же не в бордель зовем народ, а в ресторан!

– Плов, шашлык, лукум, шербет – и чего там только нет! – выдала Трошкина.

– Шахерезады там нет! – возразила я. – А она обязательно должна упоминаться!

– Привет тебе, Шахерезада! – неуверенно провозгласила Алка и замолчала.

– Пишу письмо тебе из ада! – неожиданно подсказал Андрюха.

По голосу чувствовалось, что для него тема адских мук и страданий еще не закрыта.

– Эндрю! Хочешь, я схожу в ларек и куплю тебе пива? – сжалившись над мучеником, предложила я.

– Ты сделаешь это? – недоверчиво обрадовался Сушкин. – Ты сделаешь это для меня?!

Он прослезился и полез в карман за бумажником, бормоча, что никогда не забудет того, что я для него делаю, и называя меня добрым ангелом.

– Возьму две бутылочки «Старой Праги» и на сдачу шоколадку для ангела! – сказала я.

Андрюха энергично кивнул, но тут же со стоном схватился за голову и замер. Когда я через пять минут вернулась с покупками, он все еще сидел в этой позе. Зато Трошкина покинула стул и приплясывала в тесном пространстве между стеллажом и стеной, помахивая над головой листочком.

– Сочинила? – догадалась я.

– Ага! – Улыбающаяся Трошкина кивнула и прижала бумажку к груди. – Только тебе не покажу, а то ты снова все раскритикуешь! Пойду к Михаилу Брониславичу, пусть он сам оценит.

Взметнув юбкой, она умчалась к шефу, но очень скоро вернулась.

– Не оценил? – сочувственно спросила я, взглянув на задумчивую физиономию подруги.

– А? – она рассеянно посмотрела на меня и тряхнула головой. – Не оценил! Его нет в кабинете.

– А куда же он делся? – удивилась я.

Наш Бронич хлопотлив и основателен, как несушка. Он крайне редко слезает со своего насеста на протяжении рабочего дня. Если же ему случается покинуть офис по какой-нибудь особо важной и неотложной надобности, он предварительно долго и скучно инструктирует сотрудников, как себя вести и что делать во время его отсутствия. К тому же, уходя, шеф обязательно запирает свой кабинет на замок.

На этот раз замка на двери начальственного кабинета не было.

– Кать, Бронич от себя не выскакивал? – спросила я коллегу.

– От себя не выскакивал и в себя не вскакивал, – пробормотала она, не отрывая взгляда от монитора, на котором висел скучный разграфленный лист какой-то ведомости.

Я осторожно потянула на себя дверь кабинета, заглянула – пусто!

– Ты могла его не заметить! – закрыв дверь, упрямо сказала я Катерине.

– Нашего шефа? – она удивилась, перестала таращиться в монитор и уставилась на меня. – Как его можно не заметить?

Я промолчала. Катька совершенно права, Бронич из тех людей, чье появление невозможно не заметить. Во-первых, у него весьма примечательная внешность: наш шеф поразительно похож на мультипликационного Винни Пуха, не столько плюшевого, сколько плешивого. Во-вторых, как и положено медвежонку, он весьма неуклюж и при перемещении по офису, захламленному ремонтно-строительным оборудованием, производит разнообразные шумы. Неурочный выход Бронича из кабинета, у стены которого в шатком равновесии стоят листы гипсокартона и вязанка плинтусов, был бы не менее эффектным, чем смена конного караула у парадных дверей Букингемского дворца. Да шеф один произвел бы больше шума, чем дюжина королевских гвардейцев вместе с лошадьми!

Осторожно обойдя стройматериалы, я снова потянула дверь начальственного кабинета, вошла в него и огляделась. Спрятаться Бронич мог разве что под столом, хотя я решительно была не в состоянии придумать причину это сделать.

– Шеф! – позвала из-за моего плеча Катерина, тоже заинтересовавшаяся необъяснимым исчезновением начальника.

Ответа не последовало.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! – объявила я, после чего предупредительно постучала согнутым пальцем по столешнице и заглянула под стол. – Его здесь нет!

– Странно, – задумчиво сказала она. – Куда же он делся? Был у себя, по телефону с кем-то ругался, потом мебель двигал – бесился, наверное.

– Посмотрите в шкафу! – застенчиво посоветовала Трошкина.

– Здесь нет никакого шкафа, только вешалка с рогами! – ответила я и сказала Катьке: – Значит, он все-таки вышел, а ты его не заметила!

– Это невозможно! – решительно возразила коллега. Она немного подумала и спросила: – А машина его здесь?

Я вернулась в общую комнату, подошла к окну, открыла его и высунулась подальше, чтобы увидеть пятачок нашей стоянки на углу дома. «Тойота» Бронича стояла на своем обычном месте под старым раскидистым платаном.

– Ничего не понимаю!

– Может, Бронича засосало в Интернет? – предположила Катерина и сама же глупо хихикнула. – В интерактивную немецкую порнуху!

Я опять вошла в начальственный кабинет, посмотрела на монитор и пошевелила мышку, чтобы прогнать с экрана пушистых котяток скринсейвера.[2] Под котятками обнаружилась никакая не порнуха, а вполне благопристойный пасьянс, оставленный игроком без внимания на самой интересной финальной стадии. Что же могло заставить шефа прервать столь увлекательное занятие?

– Какие идеи? – спросила я девчонок.

– Михаила Брониславича похитили инопланетяне! – предложила Алка, неуверенно улыбаясь.

Кажется, она думала, что мы ее разыгрываем.

– Угу, маленьким зеленым человечкам до зарезу понадобился крупный специалист по организации рекламных кампаний! Марсианам ужасно надоел черный пиар Голливуда! – съязвила я.

– А чего гадать? Давайте мы Броничу на мобильник звякнем! – выдала первую разумную мысль Катерина.

Увы, шефов мобильник оказался выключен. Такого я не могла припомнить!

– Ну, ничего не поделаешь, придется ждать дальнейшего развития событий, – подытожила Катя. – Надеюсь, до послезавтра Бронич вернется.

– А что у нас послезавтра? – нахмурилась я.

– А послезавтра у нас зарплата! – ответила Катька и вернулась к своим ведомостям.

Я последовала ее примеру и заняла место за рабочим столом, продолжая удерживать на лбу глубокомысленную складочку.

Между исчезновением шефа и грядущей зарплатой вполне могла быть связь. Если бы зарплата по расписанию была завтра или сегодня во второй половине дня, с Бронича вполне сталось бы смыться без предупреждения и последнего «прости», он очень не любит оделять коллектив деньгами в урочный час. Однако ежемесячный праздник под названием «зарплата» ожидается только через день, в пятницу, а сегодня и завтра – суровые и напряженные трудовые будни. Шеф у нас трудоголик, он никак не мог в самую страдную пору оставить подчиненных без своего чуткого руководства!

На обед я собралась уйти на четверть часа раньше перерыва. Трошкина, которая честно проскучала в конторе полдня, хотя никто ее об этом не просил, тут же вскочила на ноги. Я принялась складывать в сумку разное мелкое барахло, и тут дверь нашего офиса широко распахнулась, свалив початый мешок с сухой шпаклевкой. В клубах белой пыли на пороге возник призрачный силуэт в светлых одеждах. Полупрозрачные покровы вихрились вокруг костлявой фигуры, одна рука которой сжимала длинное древко. Я бы, пожалуй, подумала, что это сама Смерть с косой, если бы мистическое создание не огласило помещение жалобными рыданиями и трехэтажным матом.

– Ой, кто это?! – ахнула впечатлительная Трошкина.

– Макаров! – воскликнула я, что было обращением к гостю, хотя могло быть принято и как ответ на Алкин вопрос. – В чем дело?!

– Какая сволочь оставила на пороге ведро с битым кирпичом?! – плачущим голосом спросил Стас Макаров, прыгая на одной ножке.

Фотографический штатив, который он толкнул плечом, свалился на пол, задев в падении вязанку плинтусов, кои с большой готовностью поменяли вертикальное положение на горизонтальное.

– Я н-ногу разбил! – простонал Макаров, дождавшись, пока погонажные изделия отгрохочут и смирно улягутся на полу.

Он показал бежевый летний башмак с разбитым носком, но сочувствия от нас не дождался.

– Стасик! Зачем ты явился? Как хорошо нам было без тебя! – бестактно, но искренне сказала Люся.

Однако она была не совсем права. Без Стаса Макарова нам в «МБС» было хорошо, а вот без денег, которые он приносил как коммерческий директор агентства, плохо. Деньги Макаров выдавливал из клиентов с эффективностью винодельческого пресса, и со Стасовым приходом притекающие к нам финансовые потоки зажурчали не в пример веселее. Правда, и хлопот с его заказами всегда было немало. Макаров трепетно любит денежки и органически не способен отказаться от самой маленькой копеечки, из-за чего то и дело притаскивает нам в клювике такие заказы, которые прямолинейный Андрюха называет неаппетитным словом «геморрой». Последнюю Стасову геморроидальную работу – помпезный юбилейный фильм для директора мясокомбината – мы с Эндрю закончили только что, из-за чего неурочное явление Макарова в наших широтах я восприняла с тревогой. Вдруг нашу работу не приняли и прислали на переделку? Мне бы этого очень не хотелось. Мысленно я уже была в райском местечке Середомакарьевском, которое кое для кого с моим появлением могло превратиться в кромешный ад.

– Я к Броничу, – высокомерно сообщил Макаров, посмотрев на дверь начальственного кабинета.

– Шефа нет, пропал без предупреждения, – с удовольствием обломала его Люся.

– Стас, ты сдал юбилейный фильм? – спросила я, очень надеясь услышать уверенный положительный ответ.

Как бы не так!

– В общем, сдал, – уклончиво сообщил Макаров. – Утром я завез диск с записью на мясокомбинат, отдал рекламщикам и с тех пор безрезультатно пытаюсь пообщаться с самим Семеном Сергеичем. Он еще не звонил?

– Ты имеешь в виду сегодня? – уточнила я.

Семен Сергеич – тот самый мясокомбинатский директор-юбиляр, он подошел к организации своего праздника с редкой основательностью и самолично отслеживал процесс производства фильма на всех стадиях. Звонил по пять раз на дню! Неоднократно звонили также мясокомбинатские рекламщики. Трудовой коллектив предприятия в лице работников рекламного отдела с большим энтузиазмом поддержал своего директора в намерении сваять нетленку в виде документального фильма. Ретивые рекламщики завалили нас с Эндрю древними видеокассетами со старозаветной хроникой, отснятой самыми разными телевизионщиками и киношниками, включая, по-моему, даже братьев Люмьер. Во всяком случае, среди предоставленных нам материалов были и черно-белые пленки, рассыпающиеся от старости. Заказчик категорически настаивал на включении всего этого сомнительного добра в юбилейный фильм. Мы с Андрюхой матерились и в дикой спешке – сроки поджимали – кроили кошмарное кино в стиле «пэчворк». Заказчик, познакомившись с промежуточным результатом, потребовал часть лоскутов выкинуть, а другие поменять местами, что повлекло за собой тотальную переделку всей работы. Это повторялось трижды, мы перелопачивали кадры в нашей нарезке-ассорти снова и снова, а юбилей, на торжественном праздновании которого планировалось показать супер-фильм современности, неумолимо приближался. Бронич уже рвал на себе остатки волос, предвидя, что мы не уложимся в сроки, не получим за адский труд никаких денег и еще вынуждены будем заплатить клиенту неустойку. Мы с Андрюхой изнемогали под двойным гнетом работы и ответственности, но невероятным напряжением душевных и физических сил в общих чертах закончили чудо-кино к концу недели. Андрюха мог бы окончательно завершить работу в выходные, но отказался наотрез, в субботу-воскресенье он отдыхал, зато в понедельник встал с первыми петухами, чтобы навести последний глянец на мясокомбинатское кино и отдать его Стасу. Теперь-то ясно, что Эндрю предпочел нашей безрадостной работе приятные упражнения в станичном стогу…

Вспомнив об этом, я преисполнилась желания мчать в Середомакарьевский хоть на автобусе, хоть пешим ходом, с узелком на палочке. Не знаю, как узелок, а хорошая крепкая палочка мне бы там точно пригодилась!

– Стас, прочь с дороги! – твердо сказала я, выдвигаясь на финишную прямую к распахнутой двери офиса. – Я очень спешу, не задерживай меня, если не хочешь получить новую травму!

– Инна, стой! – отчаянно выкрикнул Макаров и зачастил, как пистолет-однофамилец: – Скажи сначала, какие у тебя есть мясокомбинатские телефоны? Давай сверим наши контакты, потому что Семен Сергеич не выходит со мной на связь, а я беспокоюсь, все ли в порядке с нашим фильмом, ведь юбилей уже послезавтра, времени на переделку осталось совсем мало, и если что, придется работать ночью, куда же ты убегаешь, постой!

– Слу-ушай, Стасик, ты наглец! – протянула я. – Кто из нас коммерческий директор? Кто должен знать все пути доступа к клиенту, включая шифрованные коды и голубиную почту? Мне известен только служебный телефон этого мясокомбинатского султана и рабочий номер его рекламных шахерезадниц!

Смешливая Трошкина, не осознающая драматизма ситуации, тихо прыснула. Макаров обиделся и сказал:

– У Семена Сергеича три мобильных телефона, но ни один не отвечает на мои звонки!

– Очень хорошо понимаю Семена Сергеича, я тоже предпочла бы не видеть тебя и не слышать! – сердито заявила я. – Уйди с моего пути! У меня законный обеденный перерыв!

– Но Семен Сергич куда-то пропал! – в отчаянии вскричал Стас.

– Одним больше, одним меньше! – Я широко махнула рукой, заодно подвинув в сторонку приплясывающего передо мной Макарова.

– Сегодня он не первый пропавший! – подтвердила Катерина. – Бронич тоже куда-то сгинул!

– И еще Денис с Барклаем! – тихо добавила Трошкина, с которой я успела поделиться своей проблемой.

– Вероятно, ни у кого из них нет аллергии на сено! – в сердцах брякнула я.

И, пока присутствующие размышляли над скрытым смыслом сказанного, вылетела из офиса, как ядро из пушечного жерла.

Мы с Алкой неторопливо пообедали в кафе, погуляли в парке и к половине третьего вернулись в офис отчасти из чувства долга, но больше потому, что после прогулки захотели охладиться под кондиционером. Макаров убрался восвояси, Андрюха ушел в аут – уснул в кресле, шеф из своей загадочной отлучки не вернулся. К пяти часам вечера со всей определенностью стало ясно, что Бронич действительно дезертировал с капитанского мостика.

– Может, мы уже пойдем? – вопросила я, выразительно поглядев на часы.

У меня была возможность успеть на семичасовой пригородный автобус до Середомакарьевского. Я отнюдь не утратила желания с фонарем в одной руке и скалкой в другой осмотреть ночные хуторские достопримечательности.

– Идите, я закрою контору, – неуверенно разрешила Катерина, которая по штатной ведомости числится офис-менеджером и в отсутствие директора автоматически становится дежурной по части.

– На волю, всех на волю! – прокомментировала Трошкина, чрезвычайно утомленная первым рабочим днем.

5

В жарчайший полуденный час над степью разливалась густая и вязкая, как смола, тишина, нарушаемая только трескучей песней кузнечиков. Казалось, спит все и вся: бурундуки в норах, коршун в поднебесье и караульный на дощатом помосте, возвышающемся над краем просторного кукурузного поля. На крепкий сон сторожа Петрович особенно рассчитывал. Ему совсем не улыбалось получить заряд соли в свой битый жизнью филей. Фермер, хозяйничающий на поле, не собирался миндальничать с расхитителями его добра, о чем и предупреждал большим рукописным объявлением: «Кукурузу не тырить! Стреляю без предупреждения!»

Ознакомившись с этим плакатом, выставленным на всеобщее обозрение на меже, Петрович покивал, поправил под мышкой свернутый в тугой узел холщовый мешок и внедрился в кукурузные джунгли. Фермерскую хозяйственность он вполне одобрял, однако испытывал настоятельную потребность в хлебе насущном. Или в насущной кукурузе – Петрович в еде не привередничал.

В свои без малого шестьдесят лет Петрович был крепким жилистым стариком с благородной толстовской бородой, отпущенной с целью экономии бритвенных принадлежностей и для сугреву: в зимние морозы окладистая борода с успехом заменяла Петровичу шерстяной шарф. Летом могучий старец заплетал бороду в толстую косицу, которая в сочетании с похожей на рогатый шлем угловатой панамой придавала ему большое сходство с древним викингом. Подобно скандинавским мореходам, Петрович вел кочевой образ жизни, к которому старца вынуждало отсутствие определенного места жительства. Несколько лет назад его единственный сын скоропостижно скончался, а бойкая невестка тут же вышла замуж за другого и в паре с новым супругом вытолкала Петровича из дома взашей.

Петрович не роптал на судьбу и не жаловался. В отсутствие родственной помощи и поддержки он научился справляться с жизненными трудностями самостоятельно и довольствоваться малым. Например, парой початков молодой кукурузы на обед.

Кукуруза еще не вполне созрела, но Петрович опытным глазом завсегдатая полей и огородов быстро высмотрел несколько вполне приличных початков. Тихо, почти без хруста, он выломал их со стеблей, стараясь не колыхать высокие узловатые стволы, чтобы не привлечь внимания сторожа. Сложив добычу в мешок, старик забросил его на плечо и пустился в путь по окраине зеленых джунглей. Кукуруза вымахала здоровенная, и ему даже не приходилось пригибаться.

Выйдя из кукурузных джунглей на обочину узкой проселочной дороги, огибающей поле, он едва не споткнулся, охнул и присел, рассматривая неожиданное препятствие. Уткнувшись лицом в пыль, на краю дороги лежал человек. Из одежды на нем были одни трусы.

– Эй, браток, ты живой? – позвал Петрович, осторожно потрогав парня за плечо.

Плечо было красным и горячим. Петрович понял, что перед ним не хладный труп, и немного успокоился. Он осторожно перевернул парня лицом вверх и сокрушенно поцокал языком: у незнакомца была разбита голова. Лицо, испачканное черной запекшейся кровью и грязью, выглядело ужасно.

– Однако! – пробормотал Петрович, приподняв рогатую скандинавскую панаму и почесав макушку. – Что же мне с тобой делать?

По-хорошему, следовало бы поскорее передать пострадавшего медикам, но мудрый старик прекрасно понимал, что «Скорая» не приедет по вызову одного бомжа к другому. Да и не было у Петровича никакой возможности вызвать «неотложку». Побежать за помощью через поле к сторожу? Но суровый кукурузохранитель сначала шмальнет в постороннего из берданки, а уже потом будет разбираться.

Был еще шанс в обход фермерских угодий выйти на оживленное шоссе вблизи Толстовского моста и там помахать ручкой проезжающему транспорту, однако Петрович трезво оценивал свои возможности. При виде босоногого викинга с мешком на плече и голым окровавленным парнем на руках остановится разве что милицейская машина. А с этими ребятами неприкаянному страннику лучше не сталкиваться, они долго искать обидчиков обморочного голыша не станут, самого же Петровича и привлекут за разбой и членовредительство.

По всему выходило, что помогать пострадавшему будет себе дороже, но Петрович был правильным стариком и не мог бросить раненого парня на дороге, где его доконают тепловой удар и обширные солнечные ожоги. В молодости Петрович был скалолазом и сохранил верность законам альпинистского братства.

– Ну, делать нечего! – вздохнул старик, приняв решение.

Он с натугой взвалил бессознательного голыша на плечо и медленно потащился по проселку в сторону своей берлоги. Ноги раненого, который был выше ростом, чем несущий его старик милосердия, волочились по дороге, оставляя в пыли извилистый след. Мешок с кукурузой Петрович тоже не бросил, потому что нервные переживания и тяжкий труд по транспортировке раненого не уменьшили его голода.

Славное туристско-альпинистское прошлое Петровича сказалось в том, как грамотно он разбил и обустроил свой лагерь. Место для летней резиденции престарелый викинг облюбовал вблизи реки, под Толстовским мостом, соединяющим два берега Кубани. Мост, названный по имени великого русского писателя, был длинным и основательным, как его произведения. Он начинался на окраине столицы Екатеринодарского края и уходил в степи Адыгеи. Опору всему сооружению давали огромные колонны, сгруппированные по четыре. При этом две четверки – первая и последняя – находились довольно далеко от воды и даже в летнее половодье стояли на суше.

Петрович поселился в пустотелой бетонной колонне, ближайшей к обрывистому берегу. В ее теле на высоте двух метров от земли зияла большая сквозная дыра. По направлению к ней, снизу вверх, какой-то неведомый предшественник Петровича выбил небольшие дырки-ступеньки. Старый викинг благоустроил нору, завалив ее дно валежником, а затем покрыв этот оригинальный деревянный пол собственноручно сплетенными камышовыми матами. Внутренний диаметр трубы составлял около трех метров, что давало в срезе порядка восьми квадратов жилой площади. Петрович даже выкроил местечко для очага, он своими руками слепил его из собранных вблизи реки булыжников и глины и разжигал по ночам или рано утром, когда дым естественно смешивался с туманом. От незваных гостей и любопытных глаз благоустроенную нору закрывала зеленая завеса: еще весной Петрович заботливо пересадил на обрыв вблизи своей колонны обетованной молодую ивушку, а потом протянул ее гибкие ветви в нужную сторону по направляющей леске.

В одиночку старый скалолаз совершал регулярные восхождения к своей пещере без малейшего труда, но, чтобы затащить в нору раненого, ему пришлось немало попотеть. Кое-как справившись с первой задачей, Петрович немедленно приступил к решению следующей: необходимо было оказать приемышу медицинскую помощь. Из медикаментов у Петровича имелись только горчичники, зеленка и самогон, который старик совершенно искренне почитал за чудодейственное средство от всех болезней. Он осторожно промыл рану на голове парня холодной водой и густо намазал ее зеленкой, потом развел самогон водой, намочил водно-спиртовой смесью относительно чистую тряпочку и протер все тело раненого. Этот нехитрый способ должен был сбить высокую температуру, хотя обожженной солнцем коже раненого водно-спиртовое обтирание было не на пользу.

– Кефирцем бы тебя намазать! – вспомнил Петрович другой нехитрый врачебный прием.

Молочные продукты в рационе старого викинга бывали нечасто, потому что их, в отличие от даров полей, садов и огородов, приходилось покупать за деньги. Молочных рек и кефирных озер в окрестностях не встречалось.

– Гроши нужны, – постановил Петрович и отправился к обычной, не молочной, реке на рыбную ловлю.

К вечеру с помощью простенькой снасти-«закидушки» он наловил пару кило рыбной мелочи, которую вполне можно было продать малоимущим бабулькам-кошатницам. Петрович прикинул, что вырученных за рыбу денег должно хватить и на кефир, и на старый добрый пенициллин. В целительную силу этого антибиотика Петрович верил не меньше, чем в живую воду – самогон. Сложив рыбешек в неизменный мешок, старик надел сетчатую майку, обул парадные резиновые шлепанцы и сказал своему беспамятному пациенту:

– Ну, я в город пошел, а ты лежи тихо!

Не приходя в сознание, парень стонал и метался, но бетонные стены жилой колонны сильно приглушали доносящиеся изнутри звуки, и у подножия опоры расслышать их было трудно, а распознать и вовсе невозможно. Так, слабое завывание, голос ветра…

6

Припасть к ночной жизни казачьего хутора мне не довелось. От намерения поехать в Середомакарьевский я отказалась после разговора с лучшим другом Дениса. Руслан Барабанов, тоже милицейский капитан, только не криминалист, а сотрудник ОБЭП, сам позвонил мне на мобильник и игриво спросил:

– Ну, и как оно – теплое море?

Мы с Трошкиной в этот момент тряслись в переполненном троллейбусе, и единственным морем, которое я видела перед глазами, было море людских голов. При росте сто семьдесят пять сэмэ и на каблуках я обычно возвышаюсь над толпой.

– Какое море? – сердито спросила я.

– Вроде Черное? – не совсем уверенно уточнил Руслан. – Или вы с Дэном в последний момент передумали и махнули на Азов?

В этот момент в моей голове что-то тихо щелкнуло, я смекнула, чем мог быть вызван странный интерес Барабанова к морям-окиянам, и тихо пробормотала:

– Похоже, махнули на меня!

В один миг вспомнились мне многочисленные Денискины обещания непременно уделить время летнему отдыху, намеки на то, что меня ждет большой сюрприз, и даже разговоры о покупке купальника. Значит, капитан Кулебякин взял-таки отпуск и умчал на море! А меня оставил в городе! Сюрприз удался!

– Вы уже на пляже? – продолжал завистливо интересоваться Руслан. – Вода теплая?

– Тут жарко, – уклончиво ответила я, отнюдь не греша против истины. Смахнула пот со лба и добавила: – И мокро.

– А Барклай с вами? – полюбопытствовал Барабанов.

– Он с Денисом, – сказала я чистую правду.

– Счастливчики! – вздохнул он.

– Не завидуй, – сердечно посоветовала я, точно зная, что участь Дениса и Барклая, когда они предстанут пред мои очи после своих морских купаний, будет весьма незавидной.

– Когда вернетесь? – спросил Барабанов.

– Денис тебе позвонит, – пообещала я и выключила трубку.

– Что случилось? – встревоженно спросила Алка, тараща на меня снизу вверх выпуклые окуляры непроглядных солнцезащитных очков.

В красном льняном сарафанчике и больших черных очках подружка была похожа на трогательную мелкую букашку. Вроде изрядно отощавшей божьей коровки.

– Ах, Алка, Алка, славное ты насекомое! – грустно сказала я. – Денис-то, оказывается, тот еще жук! Он не просто пропал, а взял отпуск и уехал отдыхать на море!

– Без тебя?! – ужаснулась Трошкина. – Да как он мог?!

– Вот так! – печальнее прежнего молвила я.

К тоске моей примешивалась добрая доля сожаления и злости на себя, любимую. Какого черта я выпендривалась, когда Денис расписывал мне прелести отдыха в туристической палатке? Требовала путевок в хороший пансионат, прогулок по курортной набережной и ночных огней, отличных от горящего костерка? Докапризничалась! Осталась при разбитом корыте, как старуха из сказки про «Золотую рыбку»!

– Нет, что творится! – сокрушенно забормотала Алка, не в силах справиться с нахлынувшей жалостью ко мне, несчастной. – Упадок нравов!

Я криво усмехнулась, вспомнив давешнее мамулино задание – придумать имя и фамилию для злодейского героя. Упадок Нравов вполне годился как вариант. Также по свежим впечатлениям от последних событий я могла предложить целый ряд очень оригинальных и столь же актуальных имен: Уход Шефов, Побег Барбосов, Загул Ментов и Провал Кентов – последнее имечко было навеяно невольным предательством Руслана Барабанова.

Добрая подруга, подумав, нашла, чем меня утешить.

– Зато теперь ты знаешь, куда подевались Денис с Барклаем, и не будешь волноваться!

Я иронически посмотрела на нее. Не буду волноваться! Как же! Хорошо, если они отдыхают у моря вдвоем! Но палатка-то у Дениса трехместная!

– Хочешь об этом поговорить? – сочувственно спросила Алка.

Я пожала плечами.

– Пойдем ко мне, – предложила подруга. – У меня есть малина, а в морозилке лежит брикет пломбира.

Мороженое с малиной под разговор о сердечных делах ушло незаметно. Приговорив лакомство и поставив точку в обсуждении моих душевных мук, мы перешли на страдания Трошкиной. Обычно Алка избегает разговоров о своей личной жизни, но ликер, которым мы не скупясь полили пломбир, очень располагал к откровенности.

– Как там Зяма поживает? – развозя ложечкой по тарелке остатки алкогольного сиропа, застенчиво спросила Алка.

Я вздохнула, потому что порадовать подружку мне было нечем. Зяма, к которому Алка питает тайную страсть, поживал хорошо и даже замечательно, меняя подружек, как носки. Недавно у него завелась новая дама, по всей видимости, очень любвеобильная: сегодня утром она подняла Зяму с постели телефонным звонком и долго беседовала с ним, явно настаивая на свидании. Зямка, у которого расписание свиданий плотнее, чем график движения поездов на узловой станции, затруднялся назначить точное время встречи, и собеседники висели на телефоне с полчаса, корректируя и сводя воедино свои планы. Если я правильно поняла Зямину последнюю фразу: «Ладно, птичка, я буду в два!», сегодняшний день мой донжуанистый братец прожил не зря.

– Зяма занят делами, – сказала я, не уточняя, что дела эти ведутся преимущественно в горизонтальном положении. И воспользовалась случаем покритиковать подружку за пассивность:

– Ты бы сама спросила его, как он поживает и чем занимается! Слово за слово, глядишь – и разговорились бы!

Само собой подразумевалось, что Алка знает о Зяминой манере вести беседы с дамами главным образом в постели.

– Мы в последнее время редко видимся, – покраснев, сказала подружка. – Когда я бываю у вас, Зямы нет дома, а ко мне он не заходит.

– Надо сделать так, чтобы зашел! – заявила я. – Хочешь, я прямо сейчас позвоню ему и позову сюда?

– Не надо, – тихо, но решительно воспротивилась Трошкина. – Я хочу, чтобы он сам пришел.

– Долго же тебе ждать придется! – воскликнула я.

И ошиблась.

– Тук, тук, тук! – послышался на лестничной площадке веселый голос Зямы. – Алка, ты дома?

Трошкина грохнулась с табуретки и побрела в прихожую, прихрамывая.

– Сижу за решеткой в темнице сырой! – декламировал он, с намеком скребя ногтем по сеточке, отделяющей его от прихожей. – Вскормленный в неволе орел молодой!

– Привет, орел! – сказала я, выступая в прихожку следом за ковыляющей Алкой. – Чего залетел?

Трошкина молча саданула меня в бок острым локтем. Я перекосилась, а она приветливо сказала:

– Привет, Зяма, давненько не виделись! – и торопливо открыла сетчатую загородку.

– Гм… А что это с вами? Отчего вы такие кривобокие и перекошенные? – спросил братец, войдя в квартиру и оглядев нас с Алкой.

– Пустяки, немного помялись в троллейбусе, – светски молвила Алка и поплыла в комнату лебедушкой, старательно борясь с хромотой.

– Не все же ездят на собственном транспорте! – ехидно добавила я.

Зяма посерьезнел и деловито сказал:

– Вот именно по этому поводу я к тебе, Аллочка, и пришел! Мне срочно нужна твоя грамотная консультация.

– Но я ничего не понимаю в автомобилях! – испуганно вскинулась Трошкина.

– А кто говорит об автомобилях? Я совсем другой транспорт хочу приобрести! – сообщил Зяма, удобно устраиваясь на диване. Весело застучали деревянные бусинки, нашитые на бахрому его шикарной джутовой рубахи в мексиканском стиле. – Вот скажи мне, Алка, как скотовод скотоводу, как правильно произвести куплю-продажу оптовой партии рогатого скота? Конкретно – молодых бычков?

Мы с Трошкиной одинаково вытаращили глаза и заморгали. Мне немедленно явилось видение: Зяма в посконной рубахе с петухами, в просторных шароварах, в соломенной шляпе колесом и с висячими усами Тараса Бульбы погоняет ритуальными криками: «Цоб-цобе! Цоб-цобе!» четверку молодых бычков, запряженных в чумацкую телегу. Бычки, пригнув рогатые головы, влекут гужевой транспорт по пыльному шляху, мимо высоких стогов и одинокого дорожного указателя «Хуторъ Середомакарьевский– 2 версты». Тряхнув головой, я недоверчиво спросила:

– Зяма, ты хочешь купить ездовых быков?

– Ездовых? – он немного удивился. – Да нет, просто съедобных! Мне представилась возможность заработать на поставках говядины, и я не хочу упустить этот шанс, потому что нуждаюсь в деньгах на покупку скуттера!

– А я-то тут при чем? – слабым голосом спросила Трошкина.

– Ну, привет! – обиделся Зяма. – Ты же владелица ранчо! Не хочешь делиться профессиональными секретами – не надо, так и скажи!

– Нет-нет, я готова с тобой делиться! – поспешно вскричала Алка.

Слепому было видно, что она готова делить с Зямой кров, стол и постель, а уж про животноводческие секреты и говорить нечего. Знай Алка какую-нибудь великую скотоводческую тайну – запросто выдала бы ее Зяме за один нежный взгляд!

– Тогда я изложу ситуацию, – он сменил гнев на милость.

Ситуация выглядела следующим образом. Какие-то Зямины знакомые колхозники (я удержалась и не спросила, где именно они живут) желали продать шестьдесят молодых бычков. Узнав об этом, мой легкомысленный братец вызвался быть посредником в сделке и быстро нашел покупателя. Этот представитель столичного бизнеса выразил полную готовность купить пресловутых молодых бычков, однако представлял их себе исключительно в виде освежеванных туш. Колхозники же по старинке мыслили в иных категориях и, соглашаясь с предложенной ценой, имели в виду самодвижущийся рогатый скот. Не будучи знакомыми друг с другом, обе заинтересованные стороны нетерпеливо теребили посредника, а ему нужно было решить непростую задачу: привести к общему знаменателю шестьдесят живых бычков и сорок тонн говядины.

– Короче, Зяма, получается, что ты должен самолично зарезать шестьдесят бычков? – захохотала я. – Неплохая будет коррида!

– Чтоб ты знала, бычков не режут! – обиженно ответил братец. – Их забивают электрическим током.

– Кошмар! – бледнея, сказала чувствительная Трошкина.

Зяма покосился на нее и язвительно спросил:

– А как, ты думала, превращаются в мясо твои австралийские овцы? Кончают жизнь самоубийством?

Алка покраснела, а я, выручая подружку, заявила:

– Какие проблемы с током? Ты не сможешь найти в сельской местности оголенный электрический кабель? После реализации исторического плана электрификации всей страны высоковольтные линии имеются в любом уголке нашего края!

Это была шутка. Находясь под действием ликера, я сочла ее смешной, но веселья в массах она не вызвала. Зяма тут же пересказал сюжет, который только что показывали в местных новостях – об аварийном отключении электроэнергии, из-за которого трамваи третьего и шестого маршрутов стояли как вкопанные с двенадцати двадцати до двух часов, перегородив собой несколько улиц, так что проблем с передвижением по городу не было только у пешеходов и счастливых владельцев скуттеров. А строго по теме забоя скота братец сказал:

– Я боюсь, что бычки не захотят подходить к кабелю, – тут он опасливо поежился, видимо, предвидя активное сопротивление бычков. – Я, собственно, к Алке за австралийским опытом пришел.

Не желая показаться предмету своего обожания неквалифицированной бестолочью, слегка поддатая скотовладелица Трошкина переборола природную жалостливость и с пьяной удалью предложила:

– Если у тебя нет соответствующего оборудования, можно попробовать загнать бычков под линию электропередачи над железнодорожными путями.

Это была интересная и весьма оригинальная мысль, но Зяма немедленно подверг ее критике.

– Данный способ должен быть хорош для африканских жирафов! Бычки гораздо ниже ростом, они не достанут до проводов, – тут он позволил себе удивиться: – Как же вы это проделываете с мелкими овцами?

– Мы… их… подбрасываем! – выдала Трошкина с долгими паузами, придавшими ее словам большую значительность.

– На три метра в высоту?! – изумился Зяма.

Я сидела и давилась смехом, одновременно давая себе страшную клятву впредь никогда в жизни не пересчитывать перед сном воображаемых овец. Теперь мне наверняка примерещится, будто мы с Трошкиной на пару, кряхтя и сопя, раскачиваем за копытца кротких мериносов и с возгласом: «Сто сорок первая овца! Пошла, родимая!» подбрасываем несчастное животное в синее австралийское небо, располосованное электрическими проводами. После такого всякий сон потерять можно!

– Мы… используем… батут! – вывернулась находчивая Алка. – Бросаем овцу на него, а там она уже сама подскакивает к проводам!

– Весело и с удовольствием! – выдохнула я и убежала в ванную, чтобы просмеяться там вдали от подружки и братца, с глубокомысленным видом обсуждающих бредовые сценарии массовой гибели мясомолочных животных.

За шумом воды я не сразу услышала звонок своего телефона, который оставила в кухне на столе. Когда я прибежала на призыв разрывающегося от звона аппарата, Алка с Зямой уже были в кухне. Братишка поднес к уху мобильник, послушал немного и передал мне со словами:

– Тебя, из милиции!

В первый момент я подумала, что «милиция» – это капитан Кулебякин. Я уже приготовилась сказать милому все, что я думаю о его манере уходить в отпуск, как на секретное задание, но голос, раздавшийся в трубке, принадлежал не Денису. И даже не Барклаю, звонку которого я удивилась бы меньше, нежели неурочному вызову шефа.

– Инночка! – заискивающе проворковал Бронич. – Извини, что я тебя беспокою, но мне срочно нужна твоя помощь.

– Всегда пожалуйста, шеф, – пробормотала я, недоумевая, чем вызваны нехарактерные для Бронича просительные интонации. Обычно он разговаривает с употреблением множества ласковых словечек, но совершенно непререкаемым начальственным тоном. – А что нужно?

– Нужно съездить в офис и привезти мне чистый костюмчик, – смущенно ответил шеф. – И еще машинку мою забрать со стоянки, пока ее на штрафплощадку не увезли. Костюмчик на вешалке в моем кабинетике, запасные ключи от «Тойоты» в кармашке пиджачка.

– Ну, ладно, – согласилась я, внутренне изумившись тому, что Бронич отдает свою любимую машину в чужие руки.

И зачем ему свежий костюмчик из кабинетика? Не проще ли взять чистую одежку из шкафчика в квартирке? И почему с этими интимными просьбочками шеф звонит мне, а не своей супруге?! Также хотелось бы знать, где Бронич пропадал сегодня полдня и каким образом испачкался так, что стал остро нуждаться в смене одежды. Я решила, что при встрече задам шефу все эти вопросы списком, и временно ограничилась одним-единственным:

– Куда вести машину и везти костюм?

– В милицию, Инночка! – смущенно молвил Бронич. – В обезьянничек УВД Центрального округа!

– В обе… – Я потеряла дар речи, а шеф отрубил звонок.

– Ни фига не понимаю! – сообщила я Зяме и Алке, поглядев на них круглыми, как автомобильные фары, глазами. – Бронич звонит из обезьянника и просит доставить туда «Тойоту» и костюм!

– Для обезьяны? – хмурясь от усилия понять, уточнила Трошкина, не знакомая со специальными милицейскими терминами.

– Нет! Костюм не для обезьяны! И машина, я думаю, не для того, чтобы мартышек катать! – излишне резко возразила я. – «Обезьянник» – это такое место, куда менты сгоняют задержанных граждан до выяснения их личностей.

– Значит, Михаил Брониславич угодил в милицию? – вылупила глаза Алка.

– Похоже, что так!

– А за что? – поинтересовался Зяма. – Бронич ваш вроде приличный мужик?

– Не знаю! – я пожала плечами. – И не понимаю, почему он звонит оттуда мне, а не своему адвокату или влиятельным друзьям из органов… Впрочем, нет, понимаю. Ключи от офиса есть только у меня и у Катьки, но Катерина не умеет водить машину…

Я посмотрела на часы – они показывали самое начало восьмого – и спросила:

– Ну, кто со мной? Есть возможность покататься на новенькой иномарке с кондиционером!

7

Против ожидания наш офис в этот неурочный час не пустовал.

– Там этот ваш сидит, прохвост желтоглазый, который с зубами, – сообщила сердитая тетка-вахтерша, приостановив процесс поедания пахучего домашнего борща из стеклянной баночки.

– Неужели наличие зубов у сотрудников вашего агентства – это особая примета? – удивился Зяма.

– Это не те зубы, которые во рту, – ответила я, не вдаваясь в подробности.

По лицу братца было видно, что он всерьез задумался, в каком еще месте у наших рекламщиков имеются зубы, однако от вопросов Зяма воздержался.

Жутковатые бусики из двухдюймовых стальных зубов болтались на шее у Сушкина, который сидел в темной аппаратной, потусторонне подсвеченной мониторами и телеэкранами. Увидев Андрюхино украшение, Зяма уважительно присвистнул и сказал:

– Брутально!

Мой единокровный дизайнер сделался необычайно тих и задумчив. Наверное, прикидывал, где бы ему надергать таких же железных клыков на суровое мужское монисто.

В кабинете Бронича я сняла с вешалки парадный шефов костюм – летний, из белого льна в довольно широкую голубую полосочку. Костюм был аккуратно упакован в полиэтиленовый чехол, и мне пришлось повозиться, чтобы добраться до автомобильных ключей, запрятанных во внутренний карман.

– Куда имущество несешь? – строго спросила недреманная тетка-вахтерша, указав на костюм алюминиевой ложкой в лохмах вареной капусты.

– Верну в магазин, – соврала я из бескорыстного желания ввести дотошную цербершу в заблуждение. – Шеф себе купил, да прогадал с размером.

– Что-то не видела я Савицкого в этом костюме, – недоверчиво пробормотала тетка, внешностью и манерами сильно напоминающая домомучительницу малыша и Карлсона. – Хм… И вообще я его с самого утра не видела! Входящий был, а выходящего не было!

Тетка заметно встревожилась и даже привстала за столом, устремив взор в сторону нашего офиса. Словно надеялась, что Бронич, повинуясь ее призывному взгляду, материализуется в коридоре для положительного сведения баланса входящих и выходящих.

– Серьезная фрекен! – поежившись, сказал Зяма, когда мы вышли во двор.

– Не в твоем вкусе, да? – поддела я братца.

Наш ловелас далеко не всеяден, наоборот, он весьма разборчив и одаривает своим вниманием только прекрасных дам, то есть привлекательных внешне. При этом типаж конкретной героини-любовницы не имеет особого значения для художника, ему нравятся и пышные рубенсовские формы, и модельные мощи. Очень демократично, по-моему! Безразличны Зяме и паспортные данные красоток, то есть их возраст и семейное положение. Вот это уже несколько аморально, но по-прежнему в духе идей равенства. Практически одинаковые шансы имеют все прелестницы в возрасте от раннего тургеневского до позднего бальзаковского. Трошкина, которая, несмотря на маленький рост и худобу, симпатична, как кукла Синди, слегка злоупотребившая лечебным голоданием, не зря питает надежды. Однажды Зяма обязательно заметит ее необычную красоту. Особенно если Алка и впредь будет подчеркивать ее экстравагантными нарядами и аксессуарами. Для нынешнего вечернего выхода, например, она облачилась в белые марлевые шаровары и такой же лапсердак в бедуинском стиле, а на голову нацепила ободок, богато украшенный перламутровыми бусинами.

При виде новенькой зелененькой «Тойоты», похожей на свежевылупившуюся лягушечку, Зяма временно оживился и даже попытался отнять у меня ключи, чтобы самолично воссесть за руль. Однако я быстренько надавала ему по рукам и заняла шоферское место, оставив братцу и подружке роль пассажиров. По идее, они должны были стать восхищенными зрителями, на глазах которых я собиралась продемонстрировать высокий класс водительского мастерства. Возможно, так и случилось бы, если бы какой-то болван на мопеде не подрезал меня на повороте, вынудив запрыгнуть на тротуар, промчаться между мусорными урнами и въехать в цветочную клумбу.

– Однако, Дюха, какая у тебя необычная манера парковаться! – ехидно заметил Зяма.

Тут только до меня дошло, что мы практически прибыли на место: нужное нам здание располагалось на параллельной улице и пешим ходом к нему можно было подобраться через проходной двор.

– Прошу заметить, с какой филигранной точностью я проскочила между урнами! – сказала я в свое оправдание.

– И пролетела над бордюром! – Зяма смешливо хрюкнул, а добрая Трошкина примирительно сказала:

– Ничего страшного, эти мелкие ромашки устойчивы к полеганию, они запросто распрямятся, когда мы уберем с них наш вертолет!

Я хмуро поглядела на нее и велела не забыть в салоне пакет с шефовым льняным сюртуком. Дополнительно потоптав многострадальные ромашки, мы пересекли клумбу, прошли под гулкими сводами двух подворотен и явились пред очи дежурного милиционера в предбаннике здания окружного УВД, как сказочное трио: Василиса Прекрасная (Трошкина в жемчужном кокошнике), Иван-царевич (Зяма) и сердитый Серый Волк (сами догадайтесь кто).

– Куда, граждане? – коротко поинтересовался дежурный.

– Туда! – мелодично вякнула Трошкина и взмахнула просторным марлевым рукавом, словно хотела выпустить на волю стаю сказочных лебедей.

Птички, однако, не вылетели, поэтому Алкин ответ милиционера не впечатлил.

– Кто нужен? – спросил он.

– Нам нужен Савицкий Михаил Брониславич, – четко произнесла я.

– Какой кабинет?

– Такой, знаете ли… Кабинет предварительного заключения! – любезно подсказал Зяма, скупо обрисовав руками размеры предполагаемого кабинета.

Эта информация служивого заинтересовала, но умеренно. Не спеша и не спуская с нашей сказочной группы недоверчивого взгляда, он отступил в свою стеклянную будочку, куда-то позвонил по внутреннему телефону, внимательно выслушал то, что ему сказали, и… вежливо попросил нас удалиться!

– Как это – удалиться? – удивилась я. – А кто же Броничу свежую одежду передаст?

Дежурный посмотрел на полосатый костюм, который Зяма держал перед собой, как богатырский щит, и сказал со смешком:

– Подходящая расцветочка! А только передачи задержанному не сюда носить будете.

Прозрачный намек на соответствие полосатого костюма классической тюремной моде меня встревожил даже больше, чем отказ на просьбу о встрече с Броничем. Я засыпала дежурного вопросами, на которые он не стал отвечать, только вновь в категорической форме попросил нас очистить помещение. Я так разозлилась, что с удовольствием очистила бы его с применением огнемета, и только Зяма с Алкой, повисшие на моих плечах, помешали мне устроить один из тех эффектных скандалов, на которые я большая мастерица.

– Тпру, Дюха! Уймись! – скомандовал братец, выволакивая меня на крыльцо.

Он с прищуром оглядел четырехэтажную цитадель окружного УВД и рассудительно сказал:

– Лобовой атакой с фронта тут ничего не добьешься! Надо бы с фланга зайти… А не позвонить ли нам Денису?

– Боюсь, в его нынешнем брезентовом офисе нет телефона! – с горечью ответила я.

Тем не менее Зямин совет показался мне толковым, и я позвонила другому знакомому милиционеру – капитану Барабанову.

– Инка! Вы уже вернулись? – обрадовался Руслан.

– Не все, – коротко ответила я. – Русик! Мне срочно нужна твоя помощь!

– По какой части? – кокетливо спросил он.

– По милицейской! Моего шефа забрали в кутузку Центрального округа, а я не могу добиться с ним свидания! Поспособствуй, пожалуйста!

– А почему ты не попросишь об этом Дениса? – Руслан разом утратил игривость.

– Потому что он оставил меня в городе, а сам втихаря улизнул отдыхать к морю! – выдала я.

– Дэн уехал без тебя?! И даже ничего тебе не сказал?!

В голосе капитана Барабанова послышалось острое сожаление, однако я подозревала, что вызвано оно отнюдь не сочувствием к моей горькой доле. Просто Руслан понял, что невольно заложил своего товарища, открыв мне глаза на природу его неожиданного исчезновения. В связи с этим он, безусловно, должен был почувствовать себя виноватым, и я не замедлила обратить данное обстоятельство себе на пользу.

– Кто, кроме тебя, мне поможет? – с нажимом спросила я. И притворно задумалась: – Разве что Сапченко?

Подполковник Сапченко – непосредственный начальник Кулебякина. Судя по тому, что рассказывал о нем Денис, Сапченко имеет непреодолимую склонность к организации начальственных выволочек, повод для которых он находит на пустом месте.

– Приду к подполковнику, пожалуюсь на аморальное поведение Дениса и попрошу защиты и помощи! – сказала я навзрыд.

– Не надо к подполковнику! – быстро сказал капитан Барабанов, мгновенно сообразив, к чему его вынуждает долг дружбы. – Я сам!

– Жду тебя у входа в Центральное УВД! – нормальным голосом сказала я.

Руслан примчался через четверть часа. Все это время мы стояли на крыльце под дверью УВД, коротая минуты ожидания за легким трепом. Темы его были разнообразны, но все до единой далеки от повода, по которому мы примчались в милицейское гнездовье. Обсуждать ситуацию с задержанием Бронича не было смысла, так как мы не владели никакой информацией.

Прохожие поглядывали на нас с откровенным интересом. Надо полагать, наше трио плохо сочеталось с брутальной вывеской заведения. Мы были такими штатскими, что дальше некуда: Трошкина в белых одеждах и жемчужном кокошнике, я в долгополом льняном сарафане, с распущенными по плечам волосами, и Зяма в своей мексиканской рубахе и розовых бриджах с большими перламутровыми пуговицами, нашитыми на боковые швы пижонских кальсон в количестве, которое счел бы достаточным годовым запасом расходного материала средневековый странствующий портной. Со стороны мы смахивали то ли на паломников по святым местам, то ли на труппу бродячих комедиантов. Определиться окончательно мешал зачехленный шефов костюм, который Зяма вздернул, как церковную хоругвь.

– Равняйсь, смирно! – гаркнул нам капитан Барабанов, взлетев на крыльцо черным вороном.

Несмотря на жару, Руслан был одет в темную пиджачную пару.

– Русик, да ты, никак, со свадьбы сбежал? – весело поинтересовалась я, указав на веточку флердоранжа, торчащую из нагрудного кармана его пиджака.

– Не со своей, – коротко ответил капитан, выдернув и выбросив цветочек. – Живо говори, как фамилия?

– Моя? Пока что еще Кузнецова! – не без кокетства ответила я, сбитая с толку упоминанием свадьбы.

Оказалось, однако, что Руслан интересовался фамилией задержанного шефа.

– Савицкий он, Михаил Брониславич Савицкий! – быстро подсказала Трошкина.

Барабанов бросил на умницу одобрительный взгляд и без задержки проследовал в помещение, которое мы по просьбе дежурного очистили и теперь уже не решались собой засорять.

Возвращения Руслана ждали еще минут двадцать. Окончательно освоившись на милицейском крылечке, Зяма повесил шефов костюм на загогулину чугунного столба и устроился в тени этого импровизированного навеса.

– Я не понял, это че, очередь в ментовку? – притормозив на тротуаре, недоверчиво спросил какой-то непрезентабельный гражданин с помятой физиономией и подбитым глазом.

– Увы! – с напускным прискорбием вздохнул Зяма, лениво обмахнувшись полой полосатого пиджака. – Представляете, хотел сдаться с повинной, а тут все камеры переполнены. Новых заключенных не берут даже со своей спецодеждой и постельным бельем! – на последних словах он с обидным намеком помял пальцами полу моего белого льняного сарафана.

– Че делается! А еще говорят, мы свободная страна! – сокрушенно покачав головой, помятый гражданин удалился.

Я задумчиво посмотрела ему вслед. Интересное, однако, у человека представление о гражданских свободах! Типа, вы имеете право быть заключенным под стражу, в том числе на основе самовыдвижения?

– Тьфу на тебя, Зямка, не говори про тюрьму, накаркаешь еще! – опасливо зашептала суеверная Трошкина.

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся! – машинально процитировала я народную мудрость.

– Тьфу на тебя, Инка!

Алка плюнула, едва не попав в капитана Барабанова, выступившего на крыльцо с мрачной миной распорядителя похорон, которая вполне гармонировала с его черным костюмом.

– Так, господа хорошие…

– И дамы! – с феминистским задором поправила Руслана разговорившаяся Трошкина.

– Дамы особенно хорошие, – согласился капитан Барабанов, слегка просветлев челом. – Зря вы сюда пришли. Идите-ка по домам, и костюмчик этот пижонский с собой заберите. Гражданину Савицкому он не скоро еще понадобится.

– Как – не скоро? – вякнула я.

– А как суд решит, – легко ответил Руслан.

Он дернул галстук, распуская тугой узел, повертел шеей и добавил:

– Лет восемь ему цивильный костюм не понадобится, я думаю. От восьми до пятнадцати!

Тихо ахнула впечатлительная Трошкина.

– От восьми до пятнадцати лет? Да такой срок разве что за убийство дают! – запротестовал Зяма.

– Вот именно! – веско сказал капитан Барабанов и широко развел руки в стороны, словно собрался сделать упражнение утренней гимнастики или обнять разом всю нашу честную компанию. – Слушай мою команду! Р-разойдись!

С этими словами Руслан растопырочкой пошел с крыльца, гоня впереди себя наше маленькое стадо в три головы. Думаю, лица у нас в этот момент были такие, что морды Алкиных австралийских баранов по сравнению с ними показались бы глубокомысленными и многомудрыми.

– Русик, объясни толком, в чем суть дела? – взмолилась я, едва мы вышли на улицу.

– Уголовного дела, – безжалостно уточнил Барабанов. – Если коротко, то ваш Савицкий является подозреваемым в деле об убийстве.

– А если не коротко, а с подробностями? – прицепилась к слову я.

– С подробностями рассказывать некогда, я из-за вас роскошный свадебный ужин пропускаю! Мне теперь, чтобы к праздничному тортику успеть, через весь город на такси гнать придется! – Руслан обиженно поджал губы. – Я же выпить уже успел, поэтому не за рулем.

– Зато мы на колесах! – с энтузиазмом вскричал Зяма, подпихнув меня локтем в бок. – Мы тебя подбросим на свадьбу, а ты по дороге все расскажешь!

– Конечно, подбросим! – мгновенно отреагировала я на недвусмысленный сигнал.

В сложившейся ситуации мы с чистой совестью могли поэксплуатировать шефову машину еще немного. В конце концов, для его же блага!

– Мы сегодня еще ничего не пили и ездим на «Тойоте»! – похвастался Зяма.

– Сдается мне, что зря не пили, – пробубнила пессимистка Трошкина. – У меня такое ощущение, что Руслановы новости было бы легче прослушать под наркозом!

– Не дрейфь, козявка! – сказал Зяма и запросто шлепнул Алку по спине.

Она тут же расцвела застенчивой улыбкой Наташи Ростовой, которую пригласил на танец Андрей Болконский. Явно расценила Зямино панибратство как знак мужского внимания! А братец мой заметно повеселел, но причину резкого улучшения его настроения я поняла, только когда мы подошли к машине. Зямка обрадовался возможности порулить новой тачкой!

– Живо давай ключи от машины! – загородившись от Руслана полосатым костюмом, прошептал он мне на ухо.

– С чего это? Я сама поведу! – возмутилась я. – Это машина Бронича, а он мой шеф, а не твой!

– Так ведь Руслан очень удивится, что у тебя вдруг появилась новая «Тойота», и наверняка поделится своим удивлением с Денисом! – парировал Зяма.

Этим аргументом не следовало пренебрегать. Увы, действительность такова, что молодые красивые девушки вроде меня становятся обладательницами новых дорогих иномарок, как правило, при спонсорской поддержке немолодых и некрасивых дядечек. В преддверии грандиозного скандала, который я планировала закатить Кулебякину, нельзя было допустить, чтобы на мою собственную репутацию легла тень.

– Держи! – я сунула ключи в жадную лапу братца и с хмурым лицом полезла на заднее сиденье к Трошкиной.

К сожалению, за время получасовой поездки по городу выражение моего лица не претерпело существенных изменений. Дело, подробности которого поведал нам капитан Барабанов, было скверным.

– Первоначально гражданин Савицкий Михаил Брониславич был задержан и препровожден в отделение за нарушение общественного порядка, и максимум, что ему светило, пятнадцать суток за хулиганство, – сообщил Руслан.

– Михаил Брониславич хулиганил?! – не поверила Трошкина.

Я промолчала. На мою подружку Бронич произвел впечатление респектабельного господина с самыми приятными манерами. Однако я-то знала, в какое буйство может впасть наш ласковый и добрый шеф, если сильно расстроится. Сколько раз уже Катерине приходилось экстренно покупать Броничу в кабинет новый чайный набор взамен разбитого о стену! И телефонные трубки шеф крушил до тех пор, пока мы не подарили ему на хэллоуин аппарат в корпусе из прочной резины. Ярко-красный мячик с телефонной начинкой и намалеванной на резине мордой сердитого чертика здорово диссонирует с традиционным убранством начальственного кабинета, зато его не так-то просто разбить. А топтать чертов телефон ногами Бронич пока что не додумался.

– Хулиганил ли он? – ехидно повторил Алкин вопрос капитан Барабанов. – Судите сами! Гражданин Савицкий ломился в закрытую дверь не принадлежащей ему квартиры, неоднократно нанося по ней удары руками, ногами и даже головой. При этом он громко кричал, облекая свои крики преимущественно в нецензурные выражения, имеющие отчетливо угрожающий характер.

– А чья была квартира и кому, а также чем он угрожал? – быстро спросила я.

Очевидно, это был хороший вопрос, да и чеканная формулировка в духе милицейского протокола капитану понравилась. Руслан обернулся, внимательно посмотрел на меня и ответил в том же казенном стиле, но гораздо более сложным предложением:

– В том-то и дело, что угрожал он насильственной смертью гражданке Цибулькиной, законной хозяйке квартиры, в которой она и была обнаружена мертвой через час после того, как вызванный соседями милицейский патруль забрал из подъезда гражданина Савицкого!

– Оп-ля! – сказал Зяма и так резко ударил по тормозам, что «Тойота» едва не поцеловала в задний бампер идущий впереди «Мерседес».

– Эту Цибулькину, ее убили?! – испуганно спросила Трошкина.

– Не исключена такая вероятность, – ответил капитан Барабанов.

Он вынул из кармана непроницаемые темные очки, подышал на них, протер полой собственного пиджака, надел и, сделавшись поразительно похожим на агента Смита из «Матрицы», заявил:

– А больше я вам ничего не скажу. Будем уважать тайну следствия!

Уважение капитана Барабанова к тайне следствия оказалось поистине безграничным. Как ни старались мы выжать из него еще словечко-другое, он не поддавался, только крепче сжимал губы и упрямо помахивал головой, как ослик, донимаемый мухами.

– Ну и иди, гуляй! – обиженно напутствовала я стойкого милицейского мальчиша-кибальчиша, когда он вылез из машины и вприпрыжку побежал в ресторан.

Из заведения, двери которого украшала гирлянда бело-розовых шаров, доносились звуки разудалых песнопений и множественный топот. Гости свадьбы явно разделились по интересам: на любителей хорового караоке и азартных танцоров.

– Весело им! – грустно позавидовала Трошкина.

Нам весело не было. Я скорбно обдумывала полученную от Руслана информацию, прикидывая, что теперь будет с Броничем, с нашим агентством и его сотрудниками. Алка, успевшая размечтаться о работе в перспективном и творческом рекламном бизнесе, оплакивала несбывшиеся надежды. Даже Зяма сделался мрачен и вел шуструю новую «Тойоту», как заезженный катафалк. Только когда мы подъехали к нашему дому, я спохватилась:

– А что же с «Тойотой» делать? Куда ее девать?

– Поставим пока в мой гараж, а там видно будет, – предложила Трошкина, очнувшись от грустных дум.

Сделавшись скотовладелицей, моя подружка решила покинуть стройные ряды пешеходов и пассажиров общественного транспорта, но еще не получила водительские права и не купила машину. Зато по случаю приобрела гараж рядом с домом.

Мы оставили зеленую машинку в просторном нутре кирпичного гаража со смотровой ямой, от которой приятно веяло прохладой подземелья, и молча поплелись домой. Трошкина тихо отсеялась на пятом этаже, мы с Зямой поднялись к себе на седьмой, и братец заперся в своей комнате. Через минуту оттуда послышались гитарные переборы в стиле «латино», головокружительные и томящие душу.

– Дюшенька, что случилось? – поймав меня в коридоре, спросил папуля. Он с беспокойством прислушивался к музыке, доносящейся из-за двери. – Зяма чем-то расстроен?

Музыкальные пристрастия членов нашей семьи разнообразны, но предсказуемы. Известно, что мамуля в хорошем настроении распевает оперные арии, а в плохом насвистывает. Папуля, будучи в ударе, горланит военные марши, а в грусти и печали жалобным голосом напевает «ля, ля, ля-ля!» на мотив моцартовского реквиема. Я в дурном настроении предпочитаю помалкивать, а в хорошем безжалостно перевираю популярные хиты. А Зямка кайфует под хард-рок и упивается горем под гитарные переливы.

– Ничего страшного, – по возможности легко ответила я. – Просто у одного нашего общего знакомого серьезные неприятности, и Зяма проникся сочувствием. Это пройдет.

– Я могу чем-то помочь? – тут же спросил папуля.

Он у нас славный. Настоящий полковник, правда, в отставке, но боевой дух сохранил и всегда готов включиться в военные действия на благо семьи. Иногда мне действительно приходится прибегать к папулиной помощи – как в тот раз, когда мы с Зямой сражались с бандитами за немецкий шкаф и просили в подкрепление четверку спецназа.[3] Однако в данный момент я не видела, чем может помочь папуля, поэтому в ответ на его вопрос выразительно покачала головой.

От ужина я отказалась, ушла к себе, немного побегала из угла в угол, собрала в пучок растрепанные нервы и позвонила своему давнему поклоннику Максу Смеловскому. Он работает на телевидении, причастен к процессу создания новостей и имеет массу полезных знакомых.

– Максик, это я! – быстро сказала я, с ходу переходя к делу. – Мне нужна твоя помощь, речь идет об убийстве.

Сказано было сильно, но верный рыцарь не дрогнул.

– Хочешь, чтобы я кого-то убил? – с подкупающей готовностью спросил Макс. – Или желаешь с моей помощью убить свободное время? Повелевай, я готов на все!

– Смеловский, ты просто золотой парень! – искренне восхитилась я. – Ты так хорош, что я тебя не заслуживаю и только поэтому не выхожу за тебя замуж. Но и ни за кого другого тоже пока не выхожу!

– Видимо, тебя окружают исключительно золотые парни! – не удержавшись, съязвил Макс.

– Нет, есть и чугунные! – пожаловалась я, вспомнив непробиваемого, как броня, капитана Барабанова. – Такие нечуткие люди попадаются, хоть плачь! Сегодня я расспрашивала одного железного чурбана относительно некоторого криминального происшествия, а он наотрез отказался удовлетворить мое любопытство!

– Давай я удовлетворю! – вызвался Смеловский.

Я предпочла проигнорировать второй смысл этого смелого предложения и согласилась:

– Давай! Мне нужно знать все подробности гибели гражданки Цибулькиной.

– Это кто такая?

– Понятия не имею! – совершенно искренне ответила я, отметив про себя, что сие есть большое упущение. – Я ничего об этой даме не знаю, кроме фамилии и того печального факта, что ее уже нет среди живых.

– И как давно нет?

– Со второй половины сегодняшнего дня, – ответила я.

– Где она жила? – мастер интервью направлял меня точными вопросами.

– Где-то в нашем городе, в Центральном округе, точнее не скажу.

– И отчего у тебя внезапный интерес к незнакомой покойнице, тоже не скажешь? – проявил проницательность Смеловский.

– Пока не скажу! – подтвердила я.

– Значит, все детали при личной встрече, – подвел черту Макс. – Считай, ты обещала мне свидание!

– Обещаю и торжественно клянусь! – сказала я, скрестив пальцы, чтобы не считалось, что я обманываю.

На этом мы закончили разговор. Я положила трубку, приклеила ухо к стене, разделяющей наши с Зямой комнаты, и услышала, как рыдают струны. Чего это Зямка так раскис? Если бы я не знала, что мой братец убежденный натурал, решила бы, что плененный Бронич его сердечный друг! Или Зяму расстроила не печальная история моего шефа, а что-то другое?

Я люблю своих родственников и всегда стараюсь облегчить им тяготы земного существования, не делая исключения даже для старшего брата, с которым нередко конфликтую. В детстве мы с Зямкой даже дрались иногда, потому что он меня тиранил, как младшенькую, и еще обзывал Индюшонком. С годами братец не стал умнее и деликатнее, зато я научилась держать удар и не реагирую на мелкие колкости. Более того, я готова проявить великодушие к неразумному созданию, доставшемуся мне в братья.

– Скажи мне, Зяма, что тебя печалит? – роскошным ямбом вопросила я, выйдя из своей комнаты и постучавшись в соседнюю.

Гитарные стоны сделались тише, я услышала вздох облегчения, который издало надувное кресло, а затем и страдальческий голос брата:

– Ты правда хочешь это знать?

– Ну… да, – не совсем уверенно ответила я.

Щелкнул замок. Дверь открылась. Зяма жестом пригласил меня войти, выглянул в коридор, проверяя, нет ли там кого, снова закрыл дверь, подпер ее спиной и устремил на меня испытующий взгляд. Мне сделалось не по себе.

– Если ты печалишься оттого, что у тебя нет нового транспортного средства, то я готова добавить тебе денег на скуттер, – предложила я, уже понимая, что дело не в скуттере.

– У меня беда, Индиана Джонс! – напряженно сказал Зяма.

– Беда? – бледнея, повторила я. Индианой Джонсом брат называет меня крайне редко, только в пиковых ситуациях. – Какая беда?

– Как у тебя с Гамлетом, – братец криво усмехнулся.

Поскольку у меня никогда не было ничего общего с Принцем Датским, я сразу же поняла, что Зяма, слегка перепутав, упоминает Ашота Гамлетовича Полуянца – приятного мужчину, с которым у меня тоже было очень мало общего. Собственно, я просто обнаружила его хладный труп и едва не угодила в подозреваемые в совершении убийства.[4]

– Видишь ли, я был знаком с гражданкой, носящей редкую фамилию Цибулькина, – с сожалением глядя на мое испуганное лицо, признался Зяма. – Это с ней я встречался вчера с двух до трех часов пополудни. В ее квартире с балконом, вблизи которого очень удобно расположена пожарная лестница.

Я ахнула и мгновенно догадалась обо всем остальном.

– Когда Бронич буянил в подъезде, ты был у этой бабы и сбежал через балкон?!

Зяма кивнул.

– Да ты просто псих! – воскликнула я.

– Нет, это было совсем не опасно, с балкона до лестницы рукой подать! – запротестовал братец.

– Ты сексуальный маньяк! Неразборчивость в связях доведет тебя до тюрьмы! – запальчиво заявила я.

– Ага, одного уже довела, – кивнул Зяма. – Твой шеф, видать, тоже маньяк! Интересно, сексуальный или не очень?

Я заткнулась. Природу скандального интереса Бронича к гражданке Цибулькиной требовалось прояснить безотлагательно. Я задумалась, Зяма тоже примолк и даже выключил музыку, чтобы мне не мешать. В наступившей тишине стали слышны шорохи в коридоре.

– Папуля! – сказал мне Зяма одними губами.

Я кивнула. Любящий отец забеспокоился и начал проявлять повышенный интерес к тому, что происходит с его детками.

– В сад, все в сад! – конспиративной фразой я призвала Зяму уйти на территорию, свободную от прослушивания.

Понятливый братец кивнул, и мы вышли из комнаты.

Под дверью отирался не один папуля, компанию ему составляла наша маменька. При нашем появлении родители разогнули спины и сделали невинные лица, из чего я заключила, что за секунду до этого они в полуприсяде толкались локтями, борясь за место у замочной скважины.

– Папа? – спросила я.

– Мама? – произнес Зяма.

– Дети! – ответил папуля.

Не зная, что сказать в продолжение, он замолчал и сделал приглашающий жест мамуле.

– Дети, я хотела поделиться с вами своей маленькой победой! – оживленно сказала находчивая родительница. – Новое имя моего героя одобрено и принято. Злодея будут звать Марат Паханов.

– Марат-парад, – буркнул братец, чтобы сказать хоть что-то.

– Парад Маньяков! – ляпнула я, думая о том, что было предметом нашего разговора с Зямой минуту назад.

– Тоже хорошее имя, но уже поздно, – с легким сожалением сказала мамуля.

– Да! Уже поздно! – встрепенулся Зяма. – Уж вечер наступил! А с ним пришла прохлада! Мы с Дюхой выйдем в сад!

– Так надо! – брякнула я, красиво завершив рифмованный экспромт.

– Кажется, литераторов в нашей семье прибавилось! – пробормотал впечатленный папуля.

– За сим мы вас покинем ненадолго! – выталкивая меня в открытую дверь и вываливаясь следом, возвестил Зяма, которого неудержимо понесло стихами.

– Мы будем ожидать вас к чаю с тортом! – не задержалась с ответом мамуля.

– Я с вами скоро чокнусь, это точно! – сердито сообщила я братцу на лестнице.

Спохватилась, что тоже подпала под обаяние пятистопного ямба, плюнула и замолчала. Зяма же, напротив, разговорился.

– Идем во двор и посидим в беседке, – предложил он.

Я мрачно посмотрела на него. Нарочно он шпарит ямбическим стихом или это случайно вышло?

– Обсудим это пакостное дело, – сказал братец, по-своему истолковав мой вопросительный взгляд.

Наша беседа все больше напоминала диалог героев шекспировской трагедии.

Индия и Казимир:

– Да, дело дрянь!

– Но мы его поправим?

– Попробуем. Боюсь, что будет трудно,

Раз с нами нет Дениса.

– Кстати, где он?

– На море смылся! Без меня, скотина!

– Досадно это, нам бы пригодился

Проверенный товарищ из ментовки!

Обмениваясь репликами, мы быстро шагали вниз по лестнице. На площадке пятого этажа за сетчатой дверью, как за полупрозрачной драпировкой, возникла хрупкая фигурка в белом. Началась сцена «Те же и Алка».

– О Трошкина! О нимфа! – воззвала я, начиная истерически веселиться.

– Это кто тут? – откликнулась подслеповатая Алка, умудрившись не поломать мне стих.

– Мы, Кузнецовы! Зяма и Индюха!

– Куда идете?

– Вниз!

– Зайдите в гости! Я сделала желе из ежевики!

– Сейчас умру! – плача от смеха, пожаловалась я потолочному перекрытию.

– А что с ней?

– Так, свихнулась!

– И было отчего! – посуровев, напомнила я.

– Зайдем, пожалуй! – постановил Зяма.

Трошкина открыла нам сетчатую ширму, мы вошли в квартиру и сразу же перестали изъясняться стихами. Очевидно, Алкина сеточка была не такой уж бестолковой и не пропускала поэтические бациллы, заполонившие подъезд.

Взглянув на Зяму, проницательная Трошкина встревожилась:

– Случилось еще что-нибудь? Я имею в виду, еще что-нибудь плохое?

– Да как тебе сказать…

Зяма замялся, не рискуя с ходу признаваться милой девушке в своих прегрешениях.

– Если очень постараться, то в случившемся можно найти и положительные моменты, – дипломатично сказала я.

– Какие, например? – братец сильно удивился.

– Например, если ты сядешь в тюрьму, то папуля с мамулей будут меньше платить за квартиру, а я займу твою комнату, она больше и лучше, чем моя.

– Еще что-нибудь? – Зяма был кроток.

– Ну… Еще нашей семье не придется тратиться на твой скуттер.

– Минуточку! – встряла в разговор Алка. – А почему это Зяма должен сесть в тюрьму?

– И не должен, и не хочу, а как обернется – один бог знает! – вздохнул братец и понурился.

– Посмотри на этого человека, Аллочка! – призвала я. – Ты видишь перед собой экземпляр Хомо Кобелиус, или Мужика Кобелирующего, страдания которого имеют тот же источник, что и его радости.

– Надеюсь, это не заразно? – опасливо спросила Трошкина и попятилась.

– Нет, нет, – успокоила я подружку. – Нам с тобой это грозит разве что сильной мигренью. Придется крепко поломать головы, как выручить нашего обормота из ямы, в которую он сам себя загнал. Дело в том, что Зяма имел неосторожность своими ушами слышать шумы, которые беснующийся Бронич производил под дверью убитой гражданки Цидулькиной.

– Цибулькиной, – поправил меня Зяма.

Алка взглянула на него и помрачнела. Она все поняла.

– Ты был внутри? С этой убитой гражданкой?

– Только тогда она была еще живой! – Судя по мимолетной улыбке, Зяму посетило приятное воспоминание. – Даже очень живой…

Трошкина в приступе ревности скрипнула зубами, но тут же взяла себя в руки и разжала стиснутые кулачки. Должно быть, вспомнила, что ее счастливую соперницу уже убил кто-то другой.

– Кто же ее убил, интересно? – задумалась я.

– Так. Надо прояснить условия нашей задачи, – постановила бывшая отличница-медалистка. – Сейчас мы сядем, возьмем бумагу и ручку и запишем все известные нам факты.

– Спокойно, сядем все! – жестоко пошутила я.

Трошкина посмотрела на меня с укором, а Зяма больно щелкнул по макушке и сделал зверское лицо. Я усовестилась, окоротила язык и благонравно присела на диванчик в Алкиной светлице. Братец опустился рядом со мной, а Трошкина, нацепив очки, устроилась за столом с блокнотом и ручкой. Затем последовал обстоятельный допрос, в ходе которого выяснилось следующее.

Сегодня в четырнадцать часов с какими-то минутами свидетель Кузнецов Казимир Борисович явился в гости к гражданке Цибулькиной Елене Яковлевне в ее двухкомнатное жилище по адресу: улица Дежнева, дом восемь, квартира тридцать. Елена Яковлевна была дома одна, что позволяло ей разгуливать по квартире в незатейливом наряде Евы. Пылкий Казимир Борисович сразу же костюмировался соответствующим образом и приблизительно полчаса активно вступал с хозяйкой дома в интимные отношения.

– Активно и неоднократно! – горделиво уточнил Зяма.

– Избавь нас от подробностей! – попросила я, взглянув на Трошкину, которая яростно строчила в блокноте, пламенея ушами.

На скрежет ключа в замке Елена Яковлевна и Казимир Борисович отреагировали не сразу, потому что были сильно заняты друг другом. Дверь не открылась, так как предусмотрительная хозяйка квартиры заперла ее на задвижку, но через некоторое время послышался стук, быстро превратившийся в грохот. Затем шум усилил мужской голос, все более громко и сердито озвучивающий слова, больно ранящие женскую гордость Елены Яковлевны.

– Я хотел выйти и набить этому мужлану морду, уже и трусы надел, но Леночка меня удержала, – сообщил Зяма. – Она сказала, что это муж ее пришел. Ну, муж – это святое, я в бутылку лезть не стал, удалился тихо, по-английски.

Казимир Борисович воспользовался одним из классических сценариев – ретировался через балкон, задействовав по ходу дела кстати подвернувшуюся пожарную лестницу. В четвертом часу пополудни в затопленном солнцем дворе не было ни души, и герой-любовник без помех и свидетелей спустился из двухкомнатного рая на пятом этаже на размякший асфальт.

– То есть на этом асфальте остались твои следы? – прицепилась к словам дотошная Алка. – Это очень плохо. Милиция, если поищет, их обнаружит.

– Да еще, глядишь, найдутся свидетели исторического спуска по пожарной лестнице, – добавила я. – Какая-нибудь бабуся из дома напротив, выглянув в окошко глотнуть свежего воздуха, вполне могла заметить крупное яркое пятно, оказавшееся при внимательном рассмотрении молодым человеком в розовой рубахе и портках с перламутровыми нашивками.

– Надо было мне попроще одеться, – с сожалением пробормотал Зяма. – Да кто же знал, что так обернется! Все, больше розовое не надеваю, обтягивающее не ношу и замужних дам не танцую.

– Раньше надо было думать! – я постучала кулаком по лбу.

– Думаю, на данный момент Зяма в относительной безопасности, – эхом отозвалась Трошкина. – Похоже, следствие считает убийцей Михаила Брониславича.

– Э, нет, Бронича тоже надо отмазать! – спохватилась я. – Если его посадят, мы с тобой, Трошкина, останемся без работы!

– Бронича отмазать, Зяму отмазать, а на кого же тогда стрелки переводить? – Алка потерла переносицу ручкой и оставила жирную синюю галочку, соединившую ее бровки в одну сплошную суровую линию. – Значит, выход один: мы должны найти настоящего убийцу гражданки Цибулькиной!

– И поскорее, пожалуйста! – просительно добавил Зяма. – У меня в гардеробе три новые рубашки розового цвета, если я их этим летом не поношу – все, можно выбрасывать: говорят, в следующем сезоне актуальна будет крапинка.

– Молись, чтобы не полоска! – съязвила я.

– И не клетка! – добила жестокая Трошкина.

8

Зная, что шефа завтра на работе не будет, я решила не спешить на трудовой пост и запланировала утреннюю побудку на девять тридцать, но телефонный звонок поднял меня с постели получасом раньше.

– Спишь, царевна? – ласково укорил меня Макс Смеловский.

– Как мертвая, – согласилась я, деликатно зевнув в кулак. – А ты уже на работе?

– Я не просто на работе, я работаю! – Макс внес существенную поправку.

Я сопоставила эту информацию с показаниями циферблата и всполошилась:

– Девять часов утра! Макс, ты же должен сейчас сидеть в ящике с новостями!

Приятная физиономия Максима Смеловского – одно из первых утренних впечатлений тех горожан, которые имеют привычку спозаранку включать телевизор.

– Увы мне! – с прискорбием вздохнул он. – Главная новость такова: у нас наступил конец света.

– Минуточку! – Я слезла с дивана, прошлепала к окну, посмотрела в щелочку жалюзи и сразу же зажмурилась: света за окном было хоть отбавляй! Солнечный летний день уже вступил в свои права. – Где наступил конец света? У нас тут вроде все в порядке!

– А у нас тут ад кромешный! – сообщил Макс. – Во всем здании телестудии нет электричества! Утренний выпуск новостей отменили, и я забился в уголок в редакторской, потому что по коридорам во мраке бегают злые, как черти, монтеры с отвертками. Я думаю, это господня кара за грехи наши. Зря мы сделали рекламный ролик фильму «Омен»!

– Так это когда еще было! Вспомнил! – протянула я. – Почти месяц тому назад!

– Не месяц, а ровно шестьсот шестьдесят шесть часов назад! – зловеще сказал Макс. – Я подсчитал тут на досуге и был потрясен!

– Да ерунда это, – отмахнулась я, ничуть не потрясенная. – Мы вот в «МБС» тоже богопротивные рекламные листовки печатали – и для «Омена», и для «Кода да Винчи», однако всадники апокалипсиса к нам пока что не являлись!

– Погоди, приедут и к вам! – пообещал Макс.

Он вообще ужасный пессимист.

– Ты думаешь?

Тут я и сама призадумалась. Чем черт не шутит, а вдруг и в самом деле беда с Броничем знаменует собой начало конца света в отдельно взятом рекламном агентстве?

– Но я не зря потратил утро! – похвастался тем временем Макс. – Я выполнил твою просьбу! Позвонил знакомой барышне из милицейской пресс-службы и вытряс из нее всю душу, а также все известные подробности интересующего тебя трагического происшествия. Я имею в виду смерть гражданки Цибулькиной Елены Яковлевны.

– Ну, ну, ну? – заинтересованно замычала я.

– Ну, во-первых, никто пока не утверждает с уверенностью, что это было убийство, – порадовал меня Макс. – Если бы днем в подъезде один старый дурак…

– Ты полегче! Это был Бронич, мой уважаемый шеф! – с претензией вставила я.

– Если бы днем в подъезде один уважаемый пожилой джентльмен не грозился убить мамзель Цибулькину своими руками, трагедию запросто списали бы на несчастный случай, – подкорректировал фразу Макс. – Знаешь, что там было? Принимая ванну, дамочка решила побрить ножки, включила электрическую бритву, да и уронила ее в воду! Как это обычно бывает в подобных случаях, электрошок не пошел ей на пользу. Никаких следов насилия на теле покойной не имеется, за исключением свеженьких синячков, оставленных на мягком месте усопшей чьими-то шаловливыми пальчиками. Попросту говоря, незадолго до смерти ее пару раз чувствительно ущипнули за попу.

– Лапы дурню оторвать! – прошептала я, злясь на шалуна Зяму. – А ты, случайно, не знаешь, отпечатки этих пальчиков снять реально?

– С задницы трупа? – удивился Макс. – Нет, не вариант! Да и зачем? Отпечатков там и без того богато. Кроме самой Елены Яковлевны, в ванной куча народу побывала. Прям, общественная купальня какая-то, современный вариант римской бани!

Я поняла, что мое первоначальное мнение о моральном облике новой Зяминой подруги оказалось правильным. Елена Яковлевна была чрезвычайно любвеобильной дамой.

– Но на ручке двери поверх пальчиков самой Цибулькиной имеются лишь отпечатки приходящей домработницы, которая и обнаружила труп, – сказал еще Смеловский. – В общем, я бы посоветовал не в меру крикливому пожилому джентльмену нанять себе хорошего адвоката, и все будет хорошо.

– Спасибо тебе, Макс, за помощь! – искренне поблагодарила я.

Пообещала как-нибудь на днях непременно отужинать со старым верным поклонником, положила трубку и побежала делиться хорошими новостями с братцем. Терять время на то, чтобы сменить ночнушку на более приличный наряд, я не стала. К чему эти условности, когда речь идет о гораздо более серьезных вещах?

Впрочем, Зяма тоже не был одет. В одних штанах (не в скомпрометированных розовых, а в не запятнанных никакими подозрениями белых) он стоял у распахнутого платяного шкафа, с грустью и печалью оглядывая висящие на плечиках розовые рубашки.

– Можешь спокойно надевать костюм фламинго, опасность миновала! – с улыбкой сказала я. – По последней оперативной информации, в милиции не склонны считать смерть гражданки Цибулькиной насильственной.

Захлебываясь словами и подпрыгивая от избытка радости, я пересказала братцу свою беседу с Максом и в заключение выдала оптимистичный прогноз:

– Раз это не убийство, то Бронича скоро отпустят, и тебе тоже ничего не грозит!

Однако Зяма моего ликования не разделил.

– Видишь ли, Дюха, я, в отличие от милиции, точно знаю, что Леночка ничего себе не брила! – хмуро сказал он. – Она пользовалась специальным кремом для эпиляции.

– Может, у нее депилятор закончился, а ноги так безобразно оволосели, что она решила срочно воспользоваться бритвой?

– Вчера днем с ногами у нее все было в норме! – немного обиженно ответил Зяма. – И потом, подумай сама, если бы Леночка чувствовала неотложную необходимость привести в порядок ноги, она бы сделала это до моего прихода! Мне всегда казалось, что женщины чистят перышки перед интимной встречей, а не после нее!

– Возможно, после тебя она ждала кого-то еще? – предположила я, вспомнив о множественных следах в ванной. – Кого-то с более высокими требованиями к волосяному покрову нижних конечностей?

– Это Бронича, что ли? – презрительно скривился Зяма.

– Может, и Бронича! – согласилась я. – Не зря же он рвался в квартиру, как к себе домой, а потом буянил и сквернословил в подъезде! Кстати, хорошо бы выяснить, что именно он говорил, это помогло бы прояснить характер их с Цибулькиной взаимоотношений. Впрочем, зачем? Похоже, шефу не будет предъявлено обвинение в убийстве.

– Дюха, можно задать тебе один интимный женский вопрос? – никак не прокомментировав сказанное, спросил братец.

– О боже, Зяма! Не поздновато ли? Я думала, ты уже знаешь ответы на все интимные женские вопросы! – цинично заметила я.

– Скажи, пожалуйста, ноги, которые брили бритвой, отличаются от ног, которые мазали кремом для эпиляции? – не обратив внимания на мой тон, настойчиво спросил братишка.

– Ты разве не видел по телевизору рекламный ролик про странную девушку, у которой одна нога колючая, а другая гладкая, как шелк? – ответила я вопросом на вопрос.

– Во-от! – протянул братец. – Думаешь, милицейские эксперты затруднятся выяснить, каким способом Леночка истребляла растительность на ногах?

Я немного подумала и погрустнела.

– Да, ты прав, подозрительно получается. Если знать, что Цибулькина пользовалась депилятором, версия о несчастном случае с бритвой выглядит сомнительно.

– Убили Леночку или нет, но мы не должны отказываться от расследования, Дюха! – твердо сказал Зяма. – Более того, мы обязаны опередить с выводами настоящих сыщиков, ибо они могут сбиться с курса, а мы в этом совершенно не заинтересованы. Итак, что ты намерена предпринять по данному делу сегодня?

– Еще не знаю, – честно сказала я. – Пожалуй, для начала пойду в офис и буду работать над этим вопросом по методу Макса Смеловского: забившись в тихий уголок с телефоном.

– А я сразу после завтрака спущусь к Трошкиной и поделюсь с ней оперативной информацией, – сказал Зяма и, посмотрев на себя в зеркало, поиграл мышцами.

Смекнув, что Алке при хорошем раскладе вполне может обломиться что-нибудь и помимо оперативной информации, я сказала:

– Очень хорошая мысль! Трошкина – наш мозговой центр, мы должны ее беречь и любить.

Зяма был не против, даже наоборот, и с новым интересом принялся копаться в шкафу, подбирая одежду для предстоящего посещения мозгового центра. Я скоренько позавтракала приготовленным папулей омлетом с сыром и крабами, на всякий случай позвонила Денису Кулебякину на мобильник и домой (безрезультатно), а потом поехала на работу.

9

На двери офиса висело бумажное объявление, написанное от руки и с ошибками: «Дверьцу не раз-пахивать!» Я сочла, что искаженный глагол «разпахивать» отлично передает стремительность действия, попавшего под запрет. Табличку явно смастерил Иван Иванович, мастер на все руки, производящий у нас ремонтные работы. Ван Ваничу свойственно интуитивное понимание глубинных семантических слоев русской речи, он умеет вывернуть наизнанку самое простое слово. К примеру, Пашку Макарова с его приторными манерами дедок называет не слащавым, а «злощавым». Очень выразительно, по-моему.

– Раз! Пахиваю! – предупредила я, толкая «дверьцу».

Она открылась не полностью, а уперлась в шаткое подобие высокого младенческого стульчика, грубо сколоченного из неструганых деревяшек. На верхней площадке этой ненадежной конструкции, как раз на уровне моих глаз, покачивались на носочках старые мужские ботинки, густо заляпанные белой краской. Я подняла взгляд выше и увидела брезентовые штанины, несвежий бязевый халат, задранную ввысь лохматую бороду и под самым потолком – бумажную шапочку «корабликом». Ван Ванич, покрывающий водоэмульсионной краской наклеенные на потолок обои, являл собой забавную карикатуру на балерину в белой пачке и на пуантах. Елозя по потолку валиком, он даже приговаривал так же, как репетирующая танцовщица:

– И-раз, два, три! И-раз, два, три!

– Ван Ванич, здрасьте, а почему вы лестницу не взяли? – спросила я, бочком протискиваясь мимо деревянной башни. – Было бы и удобнее, и безопаснее!

Старикан, обычно очень общительный, на этот раз был сердит, и разговор о технике безопасности малярных работ у нас с ним не завязался. Я прошла в помещение, а Ван Ванич под потолком забормотал какой-то корявый стишок, явно собственного сочинения. В нем содержалось обращение к лестнице, которая рифмовалась с «прелестницей» и «кудесницей», а также имелся вопрос в хорошем рэперском ритме: «Ишь, слышь, где стоишь?» Он удачно рифмовался со строкой, заканчивающейся словом «шиш».

Девчонки и Андрюха о задержании Бронича ничего не знали и спокойно работали. Катерина и Люся висели на телефонах, а Эндрю ваял рекламное объявление для телевидения и остро нуждался в моей редакторской помощи.

– Ин, как это пишется? – спросил он, выйдя из своей темнушки, чтобы показать мне листочек с текстом заказчика. – Каждое слово с большой буквы, да?

– Первое Всекубанское Шоу Грызунов? – я заинтересовалась. – Это как же?

– Как конкурс красоты «Мисс Екатеринодар», только для мышей и сусликов! – ехидно подсказала Катерина. – Любящие владельцы стараются представить городу и миру своих декоративных зубастиков во всей их сомнительной красе. Голохвостые крысы пятнистой расцветки «конь в яблоках» пугают чувствительных девушек. Дрессированные хомяки набивают защечные мешки гуманитарной помощью зрителей.

– Бобры показательно строят плотину в русле ближайшего канализационного коллектора! – подхватила я. – А шведские семьи кроликов наглядно демонстрируют элементарные, но эффективные упражнения камасутры!

– Серьезно? На кроликов я бы посмотрел! – сообщил Андрюха. – У нас контрамарочки будут?

– Обязательно вам надо все опошлить! – обиделась Люся, стараниями которой наше агентство получило этот заказ. – Будет вполне приличное мероприятие, Ассоциация любителей декоративных грызунов «Чучундра» проведет выставку-конкурс животных редких пород и раздаст призы. Конечно, все будет красиво и элегантно.

– Долговязые топ-модели длинными шагами от бедра пройдутся по подиуму, держа на поднятых ладошках элитных крыс и вип-хомяков! – предположил Андрюха.

Чувствовалось, что он вполне оправился от последствий позавчерашнего мальчишника и обрел свое обычное остроумие. Я представила себе модельных красоток, прохаживающихся туда-сюда по «языку» с грызунами на руках, и вдруг мысли мои сами собой переключились на актуальное детективное дело. Как же все-таки Бронич покинул свой кабинет и вообще здание? Вот ведь и вахтерша вчера вечером подтвердила слова Катерины: шеф «туда» вошел, а «сюда» не вышел…

Эндрю с текстом, в который я наскоро внесла кое-какие коррективы, удалился к себе, девочки уткнулись в бумаги. Я решила не тревожить их сообщением о том, что наш любимый шеф томится в застенках. Во-первых, возможно, что Бронича вот-вот отпустят на свободу, зачем же раньше времени поднимать панику. Во-вторых, начальник не скажет спасибо, если я уроню его престиж в глазах коллектива. Пойду-ка я потихонечку в шефов кабинет, осмотрюсь там, может, пойму, каким образом Броничу удалось повторить фокус Копперфильда с исчезновением из закрытой комнаты.

В кабинете со вчерашнего вечера никаких перемен не произошло. Неслышно ступая по мягкому ковровому покрытию, я подошла к окну и внимательно осмотрела белый металлопластиковый подоконник. Бронич – довольно упитанный мужчина, он не мог забраться в вентиляционную шахту. В помещении было только два сквозных проема, имеющих достаточную пропускную способность: дверь, через которую шеф не выходил, и окно.

Подоконник был бел и чист, но в дырчатой сеточке тюлевой занавески мошкой билась белая пушинка. Я извлекла ее ногтями, рассмотрела, перевела взгляд за окно и удовлетворенно кивнула. Все ясно!

Окно шефова кабинета выходит на огороженный пустырь, на котором в данный момент ведутся работы по возведению новой офисной башни. Сразу за забором, на окраине строительной площадки, высится старый тополь. Как раз сейчас у него период линьки – или как там называется у ботаников сезон, когда такие деревья рассыпают по округе летучий белый пух? У Бронича поллиноз, поэтому окно у него в кабинете с какими-то хитрыми уплотнителями, ни одна тополиная «муха» не пролетит. Значит, шеф открывал окно.

Я сделала то же самое, высунулась за борт и посмотрела вниз. Второй этаж, до земли метров пять, высоковато для прыжка без страховки… А летать Бронич не умеет, он не тополиная пушинка… Я вновь взглянула на старый тополь. О, а что это за сооружение под ним?

Дерево поднималось над забором, да не простым, а с навесом, призванным уберечь пешеходов от мусора и разных прочих предметов (типа кирпича), падение которых может сопровождать строительные работы. Навес опирался на неструганые столбики, живо напомнившие мне длинномерные «ноги» стульчика, на котором в данный момент исполнял па-де-де с малярным валиком Ван Ванич. Одно соображение соединилось с другим, и меня озарила догадка. Чтобы проверить ее, я сбегала вниз, в проулок, и там под стеной нашего здания нашла лестницу-прелестницу-чудесницу, воспетую в стихах все тем же Ван Ваничем.

Загадка исчезновения Бронича из кабинета разрешилась, загадка исчезновения лестницы тоже: шеф вылез в окно с ее помощью. Чтобы дотянуться до земли, ее длины было недостаточно, но Бронич произвел спуск в два приема: сначала поставил лестницу на навес над забором и сошел на этот дощатый козырек, а потом уже с него спустился на землю. Ничего сверхъестественного, достаточно простое гимнастическое упражнение. Понять бы еще, зачем шефу вздумалось его проделывать!

Я бессистемно переводила задумчивый взгляд с лестницы на козырек, с козырька на окно, с окна на тополь, а с тополя на небо, в котором, увы, не парил Пегас – вдохновитель фантазии. Зато в воздухе было немало тополиных пушинок, одна из них попала мне в нос, и я громко чихнула, а потом негромко выругалась.

– Инка, это ты здесь? – из-за угла высунулась встрепанная голова Трошкиной.

– Алка? – Я удивилась, но не тому, что подружка опознала меня по чиху. – Что-то ты быстро!

– В смысле? – Трошкина выступила из-за угла. – Ты разве ждала, что я приду? Кажется, я не сообщала тебе об этом.

– Я не ждала, что ты придешь, – согласилась я. – Я вообще думала, что ты до вечера не вылезешь из постели.

– Я не такая соня, как некоторые! – обиделась подружка.

Я посмотрела на нее с жалостью и вздохнула. Очевидно, копуша Зяма опоздал с визитом в мозговой центр, неугомонная Трошкина на свою беду умелась из дома раньше. Я не стала огорчать ее рассказом о том, чего она лишилась.

– Я встала пораньше, чтобы смотаться в супермаркет за журналами, – похвасталась бедняжка. – Вот!

Она гордо протянула мне стопочку глянцевых журналов: «Мой загородный дом», «Обустройство коттеджа», «Лучшие квартиры».

– Зачем тебе это? – удивилась я. – У тебя же нет ни загородного дома, ни коттеджа, а в своей лучшей и единственной квартире ты сделала ремонт только в прошлом году!

– Ты решила, что я хочу изменить интерьер своего жилища? Ага! – Трошкина обрадовалась. – Значит, и менты подумают так же! Выходит, мой расчет верен!

– Какие менты? – насторожилась я.

– Те, которые будут расследовать убийство гражданки Цибулькиной! – Алка забрала у меня журналы и аккуратно спрятала их в сумку. – Видишь ли, поразмыслив, я решила на всякий случай создать твоему беспутному брату алиби. К сожалению, самой меня вчера днем не было дома, я с тобой в «МБС» сидела, но я скажу следователю, что Зяма в мое отсутствие находился в квартире, продумывая новый интерьер помещений как приглашенный дизайнер. Велю Зяме сделать наскоро пару набросков, и вместе с журналами, разбросанными там и сям по квартире, они придадут моим словам должную убедительность. Хорошая мысль?

– Эта твоя хорошая мысль на языке милицейского протокола называется «дача ложных показаний», – сказала я. – Уважая твой благородный порыв, я все-таки попрошу тебя воздержаться от лжесвидетельствования. Тем более что Зяме, кажется, ничего уже не грозит.

Я скоренько пересказала Алке все, что сообщил мне поутру Максим Смеловский, и закончила словами:

– В общем, официального следствия, наверное, не будет, но для порядка и пущего душевного спокойствия Зямы мы все-таки попытаемся разобраться в этой истории самостоятельно.

– С чего начнем? – азартная Трошкина потерла руки.

– С возвращения блудной лестницы, – ответила я, приседая и подхватывая один конец упомянутого предмета. – Берись за другой край, понесли!

Мы подняли лестницу и потащили ее в здание, по пути обсуждая сложившуюся ситуацию. Я подробно объяснила подружке, каким образом возникла на нашем с ней жизненном пути эта самая лестница, и Алка резонно заметила:

– Ты выяснила, как Бронич исчез из офиса, но не узнала, почему он это сделал!

– Очевидно, шеф хотел, чтобы все думали, будто он находится у себя в кабинете, – ответила я.

– Или же шеф не хотел, чтобы кто-то знал, что он удалился из своего кабинета! – сказала Трошкина.

– Разве это не одно и то же?

Трошкина молча помотала головой. Я подумала немного и признала ее правоту. Вряд ли Бронич желал разыграть широкие массы офисного народонаселения, он у нас не большой шутник.

– Давай рассуждать логично, – призвала меня Алка, болтаясь на конце длинной лестницы, как бантик на собачьем хвосте. – Бронич вылез в окно и безлюдным проулком пошел в сторону, противоположную автостоянке, где осталась его машина.

– Вероятно, он пошел на остановку. Сел там на трамвайчик номер три и уехал к дому гражданки Цибулькиной. – Я хорошо ориентировалась на местности и знала транспортные маршруты.

– На трамвае он уехал или на слоне под балдахином, это особого значения не имеет! – отмахнулась от моего ценного комментария Трошкина. – Важно, что шеф удалился совсем иным путем, нежели обычно.

– Это уж точно! – ехидно согласилась я, вообразив себе упитанного Бронича, играющего в эквилибриста-вольтижера на высоте третьего этажа. И искренне посетовала: – Очень жалею, что я этого не видела!

– Вот! – Трошкина победно щелкнула пальцами свободной от груза руки. – И другие этого тоже не видели! А теперь давай подумаем, кто обычно видел Бронича, когда он покидал офис традиционным путем?

Я добросовестно прикинула в уме поэтажный план здания и топографию окрестностей:

– Выходя из своего кабинета в общую комнату, шеф проходил мимо наших девочек, потом шагал по коридору, куда выходят двери других контор, потом шел по лестнице, где тоже встречался с какими-то людьми, потом мимо вахтерши, а с крыльца прямиком на стоянку, там охранник в будочке дежурит.

Трошкина на мои слова размеренно кивала, что в сочетании с тяжкой ношей придавало ей большое сходство с вьючным осликом. На нас засматривались, и я понимала почему. Заляпанная краской трехметровая лестница была довольно неожиданным аксессуаром в руках двух симпатичных молодых женщин в легких сарафанчиках и модных босоножках. Даже вахтерша очнулась от летаргического сна, когда мы с Трошкиной, накренившись под тяжестью лестницы на левый борт, проплыли мимо ее стола. Поскольку охранница должна была препятствовать выносу имущества, а не вносу такового, она не нашлась, что сказать, но засопела сердито, как закипающий чайник. Я оглянулась на свистящий звук и сбилась с шагу, едва не уронив свой край лестницы.

– Постой-ка! – сказала я Трошкиной. – Остановимся на минуточку.

Мы как раз свернули за угол и там опустили свою ношу на пол. Оставив Алку караулить добро, я бегом вернулась к вахтерше. Встала у ее стола, нарочито опасливо поозиралась по сторонам и конспиративным шепотом спросила:

– Вера Васильна, я посоветоваться хочу. Вы как, неустойку платить будете или откажетесь?

– Чего? – баба изумленно хлопнула глазами.

– Неустойку! Ну, штраф за невыполненную работу! Или просто вернете деньги, которые вам уже заплатили?

– Кто? – вахтерша смотрела на меня как на ненормальную.

– А то вы не знаете кто! – нагло хмыкнула я. – Или забыли, кому вы стучали на Михаила Брониславича, когда он пришел, когда ушел?

Широкое лицо Веры Васильны покрылось пятнами, как лунный диск, наблюдаемый в телескоп. Астроном из меня аховый, но физиономист неплохой, так что я сразу поняла: есть попадание! Определенно, у нашей вахтерши рыльце в пуху! Во всех смыслах, если учитывать и редкие усы над губой.

– А я… А ты… – баба задышала тяжело, как после стометровки.

– А я, как и вы! – сказала я, чтобы ее успокоить и расположить к откровенности. – Только вы за Броничем здесь смотрели, а я в офисе. Не уследили мы с вами, не выполнили задание, коварный шеф сбежал из своего кабинета через окно.

– Ах он прохвост! – Вера Васильна стукнула по столу увесистым кулаком. – Вот, значит, как он смылся, старый греховодник! То-то, я смотрю, его все нет и нет, а машина его все стоит и стоит… А тебе много ли заплатили?

– Мало! – ответила я.

Чистую правду, между прочим, сказала, у меня в «МБС» зарплата копеечная.

– И мне мало! – Вахтерша сначала закручинилась, а потом расправила плечи и снова долбанула кулачищем по столу. – И ни копеечки я ей не верну, пусть даже не надеется! Хочет в оба глаза смотреть за мужем – пусть частного сыщика наймет, а раз экономит на наблюдении, пусть носит на здоровье рога коровьи!

– Пусть! – легко согласилась я и оставила рассерженную вахтершу в одиночестве.

– Ну? Это она на шефа стучала? – спросила сообразительная Трошкина, когда я вернулась к ней и вновь впряглась в лестницу.

– Она самая, – кивнула я. – Говорит, делала это по заданию жены, которая посильно боролась с возрастной болезнью многих супругов – ороговением черепной коробки.

– Ах да, ведь у Бронича есть жена! – Алка так обрадовалась, словно ей было не все равно, ходит ли наш шеф вольным гоголем или же трепыхается в узах Гименея. – И он своей супруге, по всей видимости, изменял!

– С гражданкой Цибулькиной! – подхватила я. – Стало быть, обманутая жена была заинтересована в устранении любовницы!

– Что автоматически делает ее подозреваемой в убийстве! – заключила Алка.

Ни она, ни я с женой Бронича знакомы не были, поэтому нам ее было не жалко. Найдя подходящего «стрелочника», мы повеселели.

– Ван Ванич, а мы вам лестницу принесли! – радостно уведомила я старого мастера. – Подобрали в переулке!

– Как же она туда попала, зараза? – удивился дед. – Я ж ее, паскуду, позавчерась у директора в кабинете оставил, в укромном уголочке за вешалкой!

– Должно быть, выпала из окна! – Я засмеялась, отряхнула руки и прошла к своему столу.

Тут же из аппаратной выглянул Сушкин.

– Инка, долго еще у меня в машине будет висеть это колбасное дерьмо? – сердито спросил он.

Катя и Люся, привычные к Андрюхиной манере излагать свои мысли, даже ухом не шевельнули, а вот рекламная неофитка Трошкина занервничала.

– Что это за машина с колбасой и дерьмом? – тревожно спросила она меня на ухо.

– Андрюша, ты интересуешься, как долго еще будет занимать оперативную память твоего компьютера проект фильма о директоре мясокомбината? – перевела я специально для Алки.

– Ну, ясен перец! – ответил Эндрю.

– Надо узнать, принял ли заказчик наше кино, – сказала я.

– Вот и узнай! – недовольный проволочкой видеодизайнер удалился в свою темницу.

– Извини, Алка, я немного отвлекусь от нашего дела, – сказала я, накручивая телефонный диск. – Алло? Это рекламный отдел мясокомбината? Наташу можно услышать?

– Я Наташа, – потусторонним голосом со всхлипами ответили в трубке.

Чувствовалось, что женщина чем-то страшно удручена, и я не сочла возможным отвлекать ее от глубоких страданий незначительными вопросами.

– А Владимира можно? – спросила я.

– Переключаю! – навзрыд сказала плакса Наташа, и после пары аккордов шопеновского этюда в трубке зазвучал мужской голос.

– Я вас слушаю! – голос был скорбен и слегка дрожал.

– Э-э-э… А нет ли там кого-нибудь еще? – Я тщетно пыталась припомнить имена мясокомбинатских рекламщиков. – Кого-нибудь, не столь удрученного?

– Мы все удручены! – трагическим басом уверил меня Владимир. – Весь наш трудовой коллектив глубоко скорбит.

Я с лету отвергла мысль о том, что весь трудовой коллектив мясокомбината глубоко скорбит по поводу безвременной кончины партии молодых бычков, полегших под местной высоковольтной линией, и осторожно спросила:

– А что у вас случилось?

– Случилось страшное! – возвестил Владимир.

Собственно, я в этом уже и не сомневалась.

– Трагически погиб наш директор! – объяснил Владимир.

– Ка-ак погиб?! – вскричала я.

Катя и Люся подняли головы и устремили на меня встревоженные взоры. Нервная Трошкина заранее схватилась за сердце, и даже Сушкин выглянул из аппаратной, вопросительно заломив бровь.

Все более мрачнея, я выслушала обстоятельный ответ удрученного скорбью Владимира, пробормотала:

– Мы соболезнуем… – положила трубку и обвела лица коллег безрадостным взглядом.

– Кто помер-то? – не выдержал Андрюха.

– Наши с тобой надежды на гонорар за мясокомбинатский фильм! – уныло ответила я.

– Опять этот придурок забраковал нашу работу?! – мгновенно вскипел Сушкин.

– Тс-с-с! – я приложила палец к губам. – О покойниках надо говорить только хорошее!

– А есть еще покойники? – Эндрю сразу остыл. – Я имею в виду, кроме наших с тобой надежд?

Я кивнула:

– Вчера вечером погиб директор мясокомбината.

– Ка-ак погиб?! – хором завопили Катя, Люся и Андрей.

А Трошкина, не осознающая глубинного смысла трагедии, но не чуждая коллективизма, прочувствованно сказала:

– Ах! – и зажмурилась, старательно выжимая из сухих глаз слезинку.

– Не реви! – сердито сказала ей я. – Тебе-то что плакать? Ты с этим директором даже знакома не была! То ли дело мы все! Как мы с этим мясокомбинатором намучились, словами не описать!

– И все зря! – печально поддакнул Андрюха. – Он помер, и юбилейный фильм теперь на фиг никому не нужен!

– А мы даже предоплату не взяли, только небольшой аванс! – сокрушенно ахнула Люся.

Головы штатных сотрудников «МБС», лишившихся надежд на урочное получение заработной платы, печально поникли.

– Как он погиб-то? – блеснув глазами, с нехорошим интересом спросила Катерина.

Нетрудно было догадаться, что коллеге хочется услышать страшную историю, которая отчасти примирила бы ее с собственной потерей. Я безотлагательно пересказала коллегам то, что мне поведал скорбящий Владимир.

Директор мясокомбината Семен Сергеевич Хвостов, моложавый мужчина сорока с небольшим лет, погиб вчера утром. Его новый японский автомобиль упал в реку с крутого обрыва, а Хвостов в этот момент находился в машине и не сумел выбраться. Подробностей случившегося на мясокомбинате пока не знали, свидетелей происшествия не было, но многим – и в том числе моему информатору Владимиру – было известно, что у Хвостова была такая романтическая привычка: по дороге из дома на работу и с работы домой, в пригород, заруливать на обрыв за мостом. Очень уж оттуда вид открывался красивый, особенно в рассветные и закатные часы.

– Да, закат у него получился что надо! – съязвила Катя. – Уж закатился так закатился! Аж в реку!

– В Лету! – поддакнула эрудированная Трошкина.

– Эх, а я ведь тоже в выходные хотел закатиться! – со вздохом признался Сушкин. – Думал, получу честно заработанные денежки и закачусь к родне в станицу денька на два, гульну с шиком! Мне братаны ловлю раков показать обещали… О, я вспомнил! – неподдельно обрадовался он. – У братанов я был, у Васьки с Димкой, в станице Могилевской!

– Могилевской? И где же тут два слова в одном названии? – удивилась я.

– Конечно, два слова: могила и лев! – убежденно ответил Андрюха.

– Кстати, о царе зверей! – подала голос Люся. – Братцы кролики, куда же наш шеф запропастился? На работу не приходит, на звонки не отвечает! Я уже и домой ему звонила, там тоже никто трубку не берет!

– Предлагаю послать кого-нибудь к Михаилу Брониславичу на квартиру, чтобы дождаться прихода его супруги и поговорить с ней! – сказала Трошкина, усугубив словесный нажим давлением на мою ногу.

То есть это она так думала, что наступает на ногу мне, а на самом деле вслепую трамбовала каблучком просторную стопу Сушкина.

– Послать? – повторил Андрюха, заглянув под стол.

Я не поняла, относится ли сказанное к прозвучавшему ранее предложению, или же Эндрю думает, не погнать ли ему лесом новую коллегу с ее откровенными приставаниями. Проявлять грубость он все же не стал, осторожно вытянул ногу из-под нервно подскакивающей задней лапки Трошкиной и сказал:

– Я сейчас никуда поехать не могу, у меня машина вот-вот просчет закончит.

Алка, даже не подозревающая о том, что ей только что в мягкой форме отказал симпатичный мужчина, проявила настойчивость, настигла своей стопой ускользающую ногу Андрюхи, а меня сцапала за руку и весьма многозначительно заявила:

– А вот мы с Инной совершенно свободны и вполне можем отлучиться на часок-другой!

– Отлично! – обрадовалась Катерина. – Вот и поезжайте к Паулине Антоновне, адресок я вам на бумажечке напишу.

Спрятав в сумку листок, на котором Катя начертала адрес Бронича и даже план проезда к его дому, Трошкина шустро потопала к выходу. Я чуток задержалась, собирая в сумку разбросанные по столу мелкие вещи, и Эндрю, напряженно глядя вслед удалившейся Алке, вполголоса спросил меня:

– Ин, как, ты сказала, зовут нашу новую сотрудницу?

– Алла Трошкина, можно попросту Алка, – ответила я.

– Алка-бисексуалка! – пробормотал Сушкин.

Он с новым интересом взглянул на меня и задумчиво уставился на свой башмак, украшенный белыми известковыми отпечатками тонкого каблучка.

10

Михаил Брониславич и Паулина Антоновна Савицкие проживали в основательном пятиэтажном доме в центре города. Здание вытянулось вдоль оживленной улицы, и в первом его этаже уже не осталось частных квартир: деловые люди обосновались в некогда жилых помещениях со своими магазинами и офисами. Справа от бронированной двери подъезда располагалось туристическое агентство «Кипарис», слева помещался медицинский кабинет. У этих заведений были собственные стеклянные двери, доступ к которым ничто не затрудняло. А вот на подъездной двери был кодовый замок! Не зная, как с ним справиться, мы с Трошкиной в ожидании появления каких-нибудь местных жителей застопорились на крылечке.

От нечего делать мы изучали вывески и объявления. У эрудированной Алки вызвало недоумение название туристической фирмы.

– Разве они не знают, что у древних греков кипарисовое дерево было символом смерти? – удивлялась она. – Как же можно зазывать народ в путешествие словами: «В добрый путь с «Кипарисом»!»? Не в добрый путь, а в последний!

– Ерунда, люди просто перепутали кипарисовую ветвь с пальмовой, символизирующей мир, – отмахнулась я. – Ты лучше на это объявление взгляни!

– А что такого? – Трошкина послушно прочитала небольшую аккуратную листовочку на двери врачебного кабинета. – «Приватный прием ведет ортопед-травматолог».

– А теперь выше посмотри, на вывеску!

Алка подняла глаза и прочитала:

– Андрологический кабинет!

Я сдавленно захихикала:

– Насколько я знаю, андролог лечит расстройства мужской половой сферы. Ортопед-то тут при чем? Да еще травматолог?

– Наверное, это такой андрологический травм-пункт! Тут оказывают врачебную помощь тем мужчинам, которые ведут эктремальную половую жизнь и в процессе получают травмы конечностей, всех, без исключения! – предположила Трошкина.

Она весело засмеялась, но тут же стерла с лица улыбку и сердито добавила:

– Вот Зяма, например, в группе риска!

Это вернуло нас к теме дня.

– Что-то мы слишком много времени без толку теряем, а расследование наше стоит как вкопанное! – посетовала Алка. – Знаешь что: пойдем-ка к андрологу.

Она решительно толкнула дверь медицинского кабинета.

– Нам-то туда зачем, мы же не мужики?! – воскликнула я, начиная беспокоиться о душевном и сексуальном здоровье подруги.

Вот и Сушкин назвал ее бисексуалкой!

За стеклянной дверью открылась маленькая приемная, где за конторкой скучала симпатичная девушка в белом халатике, а в кресле у журнального столика без интереса перелистывал иллюстрированное издание немолодой лысоватый мужчина. При нашем с Алкой появлении он испуганно дернулся и забился поглубже в тень раскидистого фикуса. Очевидно, мы здорово нарушили обстановку приватности.

– С-слушаю вас? – не тая удивления, молвила девушка в белом.

– Извините нас, пожалуйста, за вторжение! – вежливо сказала Трошкина, одарив пугливого мужчину в кресле короткой ослепительной улыбкой, отчего он зажмурился и даже прикрылся журналом. – Мы с подругой нуждаемся в вашей помощи.

– В нашей помощи? – эхом повторила девушка, особо выделив местоимение.

– У нас небольшая проблема с проникновением! – обворожительно улыбаясь, сообщила Алка. – Вы не позволите нам воспользоваться вашим задним проходом?

– Что вы имеете в виду? – девушка покраснела.

Видимо, расценила Алкин вопрос как гнусное предложение!

– Черный ход, конечно! – невозмутимо пояснила Трошкина. – Прежде, когда здесь была жилая квартира, в нее попадали из подъезда. Полагаю, этот вход сохранился? Или же вы его замуровали?

Оценив комизм ситуации, весело заквохтал пугливый дядечка в кресле.

– А вы кто? – додумалась спросить медсестрица.

– Извращенки-нимфоманки! – тихо пробормотала я. А вслух сказала: – Пожарная инспекция! Проводите нас к запасному выходу, пожалуйста. Мы уйдем и не вернемся.

– Прошу сюда, – девушка поспешно вышла из-за стойки и заторопилась в глубь коридора.

Видно было, что нашей провожатой очень хочется, чтобы мы ушли и не возвращались. Через несколько секунд мы с Трошкиной уже протискивались мимо нее в неоправданно зауженную дверь черного хода. Пропуская мимо себя тощенькую Алку, медичка опасливо вжалась в стенку и даже втянула живот.

– С запасным выходом – это ты хорошо придумала, но плохо сказала! – попеняла я подружке, когда мы с ней остались вдвоем в сумраке подъезда. – Нас приняли за пару сексуальных маньячек!

– Не в первый раз, – безразлично обронила Алка, и я заткнулась.

Как-то мы с ней уже изображали из себя сладкую парочку лесбиянок, тоже в ходе самодеятельного следствия.[5]

– Нам нужна седьмая квартира, – сообщила подружка, сверившись с путеводной бумажкой. – Это на втором этаже. Пошли!

Дверь седьмой квартиры была красивой, крепкой и почти неприступной. Мы минуты три, не меньше, давили на кнопочку звонка и в четыре руки отбивали о светлое дерево кулачки, прежде чем дверной глазок ожил.

– Кто там? – настороженно спросила невидимая женщина.

– Паулина Антоновна, это девочки из «МБС»! – громко сказала я.

Дверь открылась.

– Здравствуйте, – растерянно сказала хозяйка, переводя взгляд с моего лица на Алкино и обратно.

Для этого ей приходилось вертеть головой, потому что я выше Трошкиной на двадцать сантиметров. Поэт сказал бы, что в одной упряжке мы с подругой смотримся как конь и трепетная лань. Только я все-таки не конь, скорее, златогривая кобылица.

– Здравствуйте, Паулина Антоновна! Разрешите войти? – спросила я, цокнув копытцем.

– Да-да, конечно, – женщина посторонилась и пропустила нас в прихожую, отделанную резными деревянными панелями.

Я с интересом огляделась. А неплохо живет наш шеф! Прихожая просторная, как у нас дома гостиная, на полу шерстяной ковер, арочная дверь задрапирована багряным театральным бархатом с золотыми кистями, с потолка свешивается люстра, бывшая в прошлой жизни тележным колесом… Помпезный сталинский стиль с легкими модернистскими заскоками, сказал бы мой брат-дизайнер.

Я перевела взгляд на хозяйку квартиры и осталась не вполне довольна увиденным. Внешность Паулины Антоновны плохо гармонировала с интерьером жилища. Супруга Бронича оказалась маленькой худенькой женщиной в скромном ситцевом халатике, без макияжа, с небрежной прической из легких серебристых волос. Она была похожа на Трошкину, как родная мать или тетя!

Очевидно, и сама Паулина Антоновна подсознательно уловила это сходство, потому что она устремила свой взгляд на Алку.

– Мы пришли узнать, не случилось ли чего с Михаилом Брониславичем, – жалостливо проблеяла моя трепетная лань. – Он не заболел? Мы в агентстве беспокоимся.

– Ах, деточка! – Паулина Антоновна шумно шмыгнула носом и вдруг взревела с мощью, неожиданной для такого хрупкого тела. – О-о-о-о! Ми-и-иша!

Она заломила руки, зарыдала, повернулась и, спотыкаясь о толстые ковры, побрела за бархатную занавеску. Переглянувшись, мы с Алкой пошли за ней.

В следующие полчаса я вынужденно осваивалась в чужой квартире. Пока Алка сидела на пышном диване, утешая рыдающую хозяйку дома, я искала аптечку с валерианкой, стакан, воду, салфетки, а потом кипятила чайник. За крепким чаем с конфетами, к которым никто из нас даже не прикоснулся, слегка успокоившаяся Паулина Антоновна поведала нам с Алкой о своем горе.

– Мне говорят, что Миша убил человека! – сказала она, смахнув слезинку. – Да разве Миша может кого-нибудь убить?

Супруга Бронича требовательно посмотрела на меня, а я потупила взор и промолчала. Может ли наш дорогой шеф кого-нибудь убить? Да в растрепанных чувствах он разрушителен, как водородная бомба!

– Мне говорят, что Миша убил женщину! – в голосе Паулины Антоновны зазвенело негодование. – И еще мне говорят, что она была его любовницей! Нет, как вам это нравится? Миша – и любовница!

Верная супруга возмущенно фыркнула.

– Да мой Миша самый лучший муж на свете! – убежденно сказала она, звонко постучав по краю блюдца серебряной ложечкой. – Верный, заботливый и очень, очень трудолюбивый! Да он все время на работе проводит, когда ему романы крутить?

Я сидела, опустив очи долу, но Трошкина решилась перебить рассказчицу дельным вопросом:

– А эта убитая женщина, кто она? Почему в ее смерти обвиняют именно Михаила Брониславича?

– Я не знаю, кто она! – сердито ответила Паулина Антоновна. – Аферистка какая-то, наверное. К сожалению, у меня не было возможности побеседовать с мужем. Я уверена, он все бы мне объяснил. Наверняка была какая-то вполне простая и уважительная причина для его прихода в тот дом. Важная деловая встреча в приватной обстановке, например! И я понимаю, почему Миша вышел из себя и громко ругал эту женщину, если он прибыл с визитом вовремя, а его некультурно держали под дверью! Еще надо разобраться, чем она в это время занималась, эта подозрительная особа!

Мы с Алкой обменялись тревожными взглядами. Если начнут выяснять, чем и с кем занималась некультурная гражданка Цибулькина в момент, когда разъяренный Бронич с руганью дубасил в ее дверь, в опасности окажется Зяма!

– Неужели шефа подозревают в убийстве на том одном основании, что он устроил скандал в подъезде? – спросила я, сознательно уходя от разговора о подозрительных занятиях Елены Яковлевны.

– Ах, я не знаю! – Паулина Антоновна отвела глаза в сторону и нервно заколотила ложечкой в чашке.

Я поняла, что она чего-то недоговаривает и уже сожалеет о том, что вообще завела с нами эту беседу.

– Я думаю, все образуется, – неискренне улыбнулась Трошкина, поднимаясь со стула.

Она возложила руку на нетронутую конфетную коробку, как на Священную Библию, и ответственно заявила:

– Мы в «МБС» знаем Михаила Брониславича как глубоко порядочного человека и уверены, что он ни в чем не виноват. Следствие наверняка найдет настоящего убийцу.

Супруга Бронича в ответ на эти бодрые слова невесело улыбнулась и кивнула. Мы с Трошкиной поспешили откланяться, вышли из сумеречного подъезда на залитую расплавленным золотом улицу, там остановились и обменялись понимающими взглядами с прищуром. Он был спровоцирован отчасти слепящим светом, отчасти неверием в тот оптимистичный сценарий, который Алка озвучила минуту назад.

– Не все так просто со смертью гражданки Цибулькиной, и следствие, похоже, это понимает, – сказала я, выражая наше общее мнение. – Сдается мне, есть у ментов какие-то новые факты, свидетельствующие против Бронича.

– Звони Максу, – постановила подружка.

– Мне потом с ним не расплатиться! – вздохнула я. – Придется быть нежной, а я не могу…

– Почему? Денис тебя бросил, ты девушка свободная, можешь быть нежной, с кем захочешь! – напомнила Алка.

– С кем захочу, когда захочу, сколько захочу и как захочу, – немного уныло согласилась я, машинально покосившись на дверь сексуально-травматологического кабинета.

Неожиданно обретенная свобода не слишком меня радовала. Я девушка привязчивая, за год успела привыкнуть к коварному капитану Кулебякину, как к родному, а милягу Барклая полюбила, как младшего брата. Старший-то у меня уже был, и безудержной радости его существование мне никогда не доставляло. С Зямкой вечно какие-то проблемы!

Мысль о брате, перманентно нуждающемся в деятельной сестринской помощи, вновь заставила меня активизироваться. Я вооружилась мобильником, позвонила Максиму Смеловскому и слезно попросила своего верного поклонника раздобыть у знакомой милицейской девушки новые, дополненные и расширенные, сведения по делу о смерти гражданки Цибулькиной, будь она неладна, хотя уж куда неладнее, и так тетка на том свете досрочно оказалась…

– На бога надейся, а сам не плошай! – сказала Трошкина, дождавшись окончания моего разговора со Смеловским.

Я даже пожалела, что Макс ее не слышит: ему бы понравилось, что его приравняли к высшим силам.

– Нам обязательно возвращаться в офис? – спросила меня подружка, думая о чем-то другом. – Нет? Прекрасно. Постараемся употребить имеющееся у нас время с пользой.

Она замолчала, размышляя, а я уже придумала, как извлечь максимум пользы из обеденного перерыва.

– Вон на углу кафешка, с виду вполне приличная и не из дорогих! – сообщила я подружке. – Пойдем, посидим, покалякаем о делах наших скорбных.

И про себя добавила еще: «Заодно и покушаем». Неизбалованная Трошкина не имеет похвальной привычки к регулярному горячему питанию, а у меня усилиями папы-кулинара выработались рефлексы, как у собачки Павлова: аккурат к обеденному перерыву начинается обильное слюноотделение.

Мы прошли полквартала до заведения с уютным названием «Ладушки-оладушки» и уселись в пластмассовые креслица за шатким столом. Сверху, с затеняющего столик зонта, на нас хмуро смотрели физиономии футболистов. Я нашла, что Бэкхем очень похож на нашего Зяму, только у него волос на голове куда меньше, а вот серьга в ухе такая же. Смуглокожий Рональдинью напомнил мне Дениса: тот хоть и бледнолиц, но ревнив, как мавр венецианский. Хотя в сложившейся ситуации в роли Отелло должна была выступать я. Индия Кузнецова, мавр женского рода. Маврица, как сказал бы мастер словесного эквилибра и малярных дел Ван Ванич.

Мысли о предположительно неверном возлюбленном радости не доставляли, и, чтобы не портить себе аппетит, я уткнулась в меню.

– Как ты можешь есть? – вопросила Трошкина, без одобрения глядя на то, как я вдумчиво изучаю список дежурных блюд.

– Могу медленно, могу быстро, – с готовностью ответила я. – А что? Мы куда-то спешим?

– Нужно же что-то делать! – неуверенно сказала Алка и побарабанила ногтями по столу.

На звук прибежала официантка. Я сделала заказ, дождалась, пока она удалится, и в продолжение разговора назидательно сказала подруге:

– Надо не делать, надо думать! – я постучала кулачком по лбу.

– Что-нибудь еще? – притормозив, оглянулась на нас официантка.

Трошкина прыснула. Я покачала головой и проводила жалостливым взглядом девицу с таким скверным музыкальным слухом, который не позволяет уловить разницу между ударами по деревяшке и по высокому челу мыслящего существа.

– Так о чем будем думать? – спросила Алка.

И сама же ответила:

– Давай подумаем о Паулине Антоновне. Как ты полагаешь, она и впрямь считает своего Бронича вернейшим из супругов или же это притворство?

– Мне показалось, что мадам Савицкая была вполне искренна, – сказала я. – Кстати, нельзя исключать вероятность того, что шеф действительно приехал к Цибулькиной по каким-то своим делам.

– Настолько тайным, что для их осуществления нужно было вылезать из окна? – недоверчиво выгнула брови Трошкина. – Ой, сомневаюсь я… По-моему, у Бронича с этой Цибулькиной все-таки была любовная связь. Не зря ведь она сказала Зяме…

– С которым у нее тоже была любовная связь! – вставила я.

Алка поморщилась:

– Она сказала Зяме, будто Бронич – ее муж!

– Может, она просто голос не узнала? – возразила я. – Надо выяснить, был ли у нее какой-нибудь муж на самом деле.

– Позвони Зяме, расспроси милого брата о его экс-подруге, – желчно посоветовала Трошкина.

Я без возражений достала мобильник и позвонила братцу.

– Дюха, что за дела, мозги-то убежали! – обиженно пожаловался он.

Я было подумала, что Зяма иносказательно объявил себя сумасшедшим, и подивилась такой редкой объективности в самооценке, но братец добавил еще:

– Спрашивается, чего ради я надел пасхальные трусы с кроликом и побрызгался мужскими духами «Мечта монашенки»? Поберечь и полюбить мозговой центр не получилось. Наша подруга смылась из дома ни свет, ни заря!

– Пошла к заутрене! – хмыкнула я, покосившись на Трошкину.

Не подозревая, что стала предметом обсуждения, Алка рассеянно тянула через трубочку молочный коктейль.

– Зяма, снимай свои парадные кроличьи трусы и дуй сюда, мы ждем тебя в кафе на углу Зеленой и Передовиков Труда, – велела я беспутному братцу.

– Ты хочешь, чтобы я приехал без трусов? – живо заинтересовался он. – А зачем?

– В белье или без него, ты нам нужен как источник информации, – объяснила я. – Срочно!

– Побегу, как весенний ручей! – бодро прожурчал «источник» и отключился.

Дожидаясь его притока, я успела плотно отобедать. Алка же, у которой почему-то не было аппетита, даже коктейль свой не допила.

Зяма плюхнулся на стул, сцапал бокал, выхлебал половину моего сока, обмахнулся ладошкой, напоролся на мой возмущенный взгляд и сказал, оправдываясь:

– Извини, Дюха, я в печали!

– Еще раз так сделаешь, будешь не в печали, а в гипсе! – пригрозила я, отнимая у нахала свой напиток.

– Понял! – сказал братец и забрал стакан у Алки.

– А почему ты в печали, Зяма? – спросила безответная Трошкина.

Зяма закатил глаза и картинно схватился за голову:

– Потому что мне прислали…

– Повестку в милицию?! – дружно испугались мы с Алкой.

Довольный нашей реакцией, Зяма слегка улыбнулся, но тут же вновь изобразил страдание:

– Хуже! Не повестку к следователю, а приглашение на гей-парад! По электронке прислали. – Он поднял очи горе и с большим чувством вопросил то ли лазурные небеса, то ли футбольную парочку – Бэкхема с Рональдинью: – За что?! Чем я это заслужил? Я же никогда! Ни за что!

– А нечего было спрашивать на сайте эротоманов, где купить съедобные мужские трусы с ароматом ванили! – напомнила я.

– Так я же не для себя! – обиделся братец. – Я для Леночки!

– Леночка носила мужские трусы?!

– Носил я, – с достоинством ответил Зяма. – А она их дегустировала!

– Это не та Леночка, которую убили? – колко спросила уязвленная Трошкина.

Я понимала ее досаду. Как и я сама, Алка отродясь не едала чужого белья.

– Точно, та самая, – пригорюнился наш ловелас.

– С большими аппетитами была дамочка, что и говорить! – подытожила я. – Трусами питалась, любовников меняла, как перчатки!

– Галантерейщица! – ядовито прошипела Алка.

– Откуда ты знаешь? – Зяма посмотрел на нее с удивлением. – Леночка действительно в галантерейном магазине работала. Кружева продавала, ленточки всякие, бантики, тесемочки, лямочки…

Он плотоядно улыбнулся.

– Что еще вы, Казимир Борисович, знаете о своей покойной подруге? – строго, как следователь, спросила я, голосом особо выделив слово «покойной».

– Еще? Адрес знаю, телефоны, место работы – магазин «Белошвейка», а также массу интимных подробностей. Вас, вообще, что именно интересует?

– Паспортные данные, – коротко ответила Трошкина, не проявив видимого интереса к интимным секретам покойницы. – Муж у этой крали был?

– А был ли муж? – Зяма призадумался. – Хороший вопрос. Знаете, я им почему-то не задавался! Теперь понимаю, что это было упущение. Хм… Я не заметил в квартире явных примет постоянно проживающего мужчины, разве что безразмерный банный халат? Но он был нейтрального бежевого цвета, такой и мужчине и женщине подойдет.

– А тапки? – спросила я.

– А тапок в прихожей было, как в музее! На все ноги! – Зяма с беспокойством оглядел наши хмурые лица (мое, Алкино, Бэкхема и Рональдинью) и спросил: – Хотите сказать, нужно побольше узнать о Леночке, да? Так я это сделаю.

– Лучше поздно, чем никогда! – фыркнула Трошкина.

– Как ты это сделаешь, Зямка? – заволновалась я. – Тебе в тот дом лучше не соваться, там и без тебя сейчас есть желающие задавать вопросы! Не ровен час, столкнешься с настоящими сыщиками, вызовешь подозрения.

– А я в тот дом не пойду, я пойду в другой! – широко улыбнулся братец. – У Леночки была подруга Илиада Кристиди, она что-то говорила о ней, и я запомнил знойное имя. Думаю, не составит большого труда найти эту особу в картотеке адресного бюро. Я с ней познакомлюсь и между делом расспрошу о Леночке!

Он отодвинул стул и встал из-за стола. Бедняга Алка не сдержала тяжкого вздоха. Ей, как и мне, без объяснений было понятно, какого рода делом займется Зяма со своей новой знакомой.

– Держи нас в курсе дела, – сказала я подскочившему братцу.

Трошкина послала мне укоризненный взгляд.

– То есть сообщи, если что-то узнаешь, – поправилась я.

– Будет сделано! – Зяма козырнул и умчался прочь.

Алка злобно закусила трубочку, уткнулась в стакан и забурчала остатками молочного коктейля. Я не придумала, чем ее утешить. Затянувшуюся паузу очень кстати нарушил телефонный звонок. Я с готовностью прилепила трубку мобильника к уху и услышала звонкий голос Катерины:

– Инка, ты где? Живо двигай в контору! У нас отличные новости! – на этом коллега сочла возможным свернуть разговор.

– Едем в офис «МБС», там нас ждут отличные новости! – передала я информацию Алке.

– Отличные от чего? – ворчливо поинтересовалась она, но пускать нюни и пузыри перестала и полезла за кошельком, чтобы расплатиться по счету – и за себя, и за меня.

Я не испытывала по этому поводу особых угрызений совести. В конце концов, если бы у меня было собственное овечье ранчо в Австралии, я бы тоже не жадничала. Я ведь даже своего единственного братца по имени Козий Мир готова отдать подружке с руками, ногами и золотым руном шевелюры!

С другой стороны, зачем Алке такое сомнительное счастье – беспутный Зяма? При случае обязательно надо задать подружке этот вопрос.

11

Еще во время короткого телефонного разговора мне показалось, что в голосе Катерины звучит радость, но я не поверила своим ощущениям, ибо не видела никакого повода для веселья. Однако в офисе действительно царило радостное оживление. Оно было нездоровым, так как имело своей причиной трагическое событие.

– Инка, закатывай рукава! Срочно нужно обновить юбилейный фильм Семена Сергеича, царство ему небесное! – улыбаясь, объявила мне Катерина. – Мясокомбинат уже перечислил деньги за готовую работу, а за переделку заплатит чуть позже, но тоже весьма кругленькую сумму! Стасик, дай ему бог здоровья, раскрутил мясников на новый неслабый заказ! Фильм надо переделать – раз, некролог для прессы написать – два, цветные портреты в формате плаката напечатать – три, плюс еще кучу всякой церемониальной ерунды с траурной символикой наделать в большом количестве. Стасик, кормилец наш, на все накрутил сто процентов за срочность, так что мы вполне приличные деньги получим!

– Сроку на все нам дали два дня, некролог нужен уже завтра, траурные прибамбасы понадобятся к похоронам, а обновленное кино будут показывать на поминках, так что придется вам с Андрюшей поспешить, – скромно улыбнувшись, сказал мне Макаров.

Наш кормилец сидел на краешке Люсиного стола, игриво покачивая ножкой в новом белом башмаке.

– Отчего не поспешить? Поспешим, – согласилась я, светлея челом при мысли о грядущих гонорарах.

– Особенно если денежки получим! – добавил Андрюха, озвучив мою тайную мысль во всеуслышанье. – Говорите, мясокомбинат уже перечислил деньги? Значит, завтра они будут на счету в банке, и завтра же у нас день зарплаты…

Он с прозрачным намеком посмотрел на Катерину, ведающую, помимо прочего, бухгалтерскими делами нашей конторы.

– Без подписи Бронича я ни копейки дать не смогу! – быстро возразила она.

– А где шеф? – запоздало поинтересовался Макаров.

Взгляды присутствующих устремились на нас с Алкой. Народ не забыл, куда и с какой целью мы ушли поутру. Скрывать факт ареста Бронича от коллег больше не имело смысла, раз его супруга сама нам все рассказала.

– Мы узнали, что Бронич… – начала я.

Трошкина остановила меня взглядом и, явно опасаясь, что я сболтну лишнее, неторопливо и веско ответила сама:

– Мы были у Паулины Антоновны и от нее узнали, что Михаил Брониславич находится в милиции. Его подозревают в тяжком преступлении, в убийстве.

– Ой, мама… – простонала Люся, со стуком уронив на пол дырокол. – Так я и знала, что добром это не кончится!

– Что – это? – машинально спросил Стас.

– Позавчера шеф собирался в налоговую, так как выяснилось, что нам не учли льготу, и мы переплатили за прошлый год почти двенадцать тысяч, – хмуро объяснила Катерина. – Бронич ужасно сердился, бегал по офису и всех спрашивал, где взять напрокат гранатомет.

– Гранатомет? – бледнея, повторила Трошкина. – Я не слышала взрывов…

– Товарищи, дорогие, довольно фантазировать! – вскричала я. – Никакой стрельбы из гранатомета не было, до налоговиков шеф не дошел! Его подозревают в убийстве совершенно штатской гражданки, Цибулькиной Елены Яковлевны. Паулине Антоновне сказали в милиции, будто она была любовницей Бронича.

Алка посмотрела на меня с укором, и я прикусила язычок. Паулина Антоновна не называла нам имя убиенной гражданки, мы его по другим каналам узнали, а коллег и вовсе незачем было грузить лишней информацией.

– Любо-овница? – в веселом изумлении повторил Андрюха.

А Люся почему-то покраснела до слез:

– Да ладно вам! Какая у нашего шефа могла быть любовница?

Она обиделась так, словно наш шеф был ангелом во плоти, а я его бессовестно оговорила.

– Уж не знаю, какая она там была, – язвительно ответила я. – Я ее не видела!

Тут Трошкина вдруг щелкнула пальцами, как испанская танцовщица. Все сразу же посмотрели на нее, а она смутилась, спрятала руки за спину и невнятно пробормотала:

– Нет-нет, я так, ничего.

Я насторожилась. Этот победный щелчок пальцами был мне памятен еще по школьным годам, когда отличница Трошкина щелкала, как орешки, трудные задачки по математике. Алка, заметив, что я на нее таращусь, подмигнула мне и снова потупилась.

– Ка-та-стро-фа! – по слогам прошептал Стасик Макаров.

В отличие от Люси, он сделался бледен.

«А прикольно они с Люсиндой смотрятся рядом, да? – некстати оживился мой внутренний голос. – Физиономии у обоих вытянутые, только одна белая, а другая красная. Сел бы между ними кто-нибудь с синим лицом, получился бы настоящий триколор! Впрочем, те, у кого лица синие, как правило, лежат. Вот Елена Яковлевна Цибулькина, например».

– Цыц! – сказала я своему внутреннему треплу и требовательно посмотрела на Алку.

– А я что? Я молчу! – надулась она.

– А ты не молчи! Плохо тебе, голова закружилась – так и скажи: хочу, мол, срочно подышать свежим воздухом! – Я дернула подружку за руку и потащила в коридор, с преувеличенной заботой поддерживая ее за плечи и приговаривая: – Держись, Алка, не падай в обморок, погоди, сейчас тебе станет лучше!

Смекнув, что я выдумала повод для срочного секретного разговора за пределами офиса, Трошкина приволакивала ноги, запрокидывала голову и тяжко стонала. Мы так вошли в роли страдалицы и ее спасительницы, что перестали лицедействовать лишь на лестнице, и то только после того, как какая-то добросердечная тетушка из соседней конторы спросила, не вызвать ли «Скорую».

– Нет-нет, не надо «Скорую»! Я сама вылечусь! Я вообще-то вполне здоровая! – немедленно взбодрилась Алка, которая с детства панически боится уколов.

– Головокружение, да? Видно, день сегодня такой, крайне неблагоприятный по геофизическим факторам! – заумно посетовала сердобольная женщина.

– Точно, погода меняется, к вечеру грозу обещали, – поддакнула я, только чтобы она отстала.

– Гипертоникам сейчас особенно тяжко приходится, – сказала разговорчивая тетка. – Только час назад Веру Васильну прямо с поста увезли!

– Куда ее увезли? – машинально переспросила я, глянув через перила на первый этаж.

Стул, на которым обычно восседает наша строгая вахтерша, пустовал, стол перед ним тоже. На месте не было ни самой Веры Васильны, ни ее вечных баночек-скляночек с шестиразовым запасом домашних кормов на весь день.

В свете последних событий мне почему-то подумалось, что вахтершу, как и нашего Бронича, увезли в милицию. Мысль не была лишена логики, потому что второй такой мастерицы устраивать скандалы, как Вера Васильна, я лично не знаю. Представить ее матерно орущей в подъезде было легче легкого! Однако выяснилось, что вахтершу увезла не милицейская машина, а «неотложка». С гневливой бабой случился приступ прямо на рабочем месте.

– С таким здоровьем разве можно в охране работать? – с сочувствием сказала на это добрячка Трошкина. – На пенсию надо идти, цветочки в палисаднике выращивать!

Я согласно кивнула, но вовсе не из жалости к вахтерше. Что ни говори, а без злобной Веры Васильны на караульном посту жизнь в нашем офисном здании стала бы и легче, и веселее! А что до цветочков, то это еще неизвестно, как они будут у нее расти. Цветочки – создания нежные, они от ругани и злобных флюидов вянут на корню, а Вера Васильна наверняка будет бешено орать на подшефную ботву в своей манере: «Лютик, прохвост! Стой прямо, желтоглазый! А ну, живо развернул лепесточки и тычинки выпрямил, кому говорят!»

– Жалко, что вахтершу увезли, – пробормотала Алка, когда разговорчивая тетка удалилась в свой офис.

– Гуманистка ты, Трошкина! – съехидничала я.

– При чем тут гуманизм? Я жалею, что не смогу задать ей пару вопросов!

– Каких именно?

– Я еще не сформулировала, – честно призналась подруга. – Просто вдруг подумала: интересно, а кто же та женщина, которая наняла вахтершу шпионить за Броничем? Вера Васильна сказала тебе, что это была жена шефа, но ведь Паулина Антоновна горячо отстаивает версию о непокобелимости своего супруга. В таком случае, зачем бы ей за ним следить?

– И в самом деле! – пробормотала я, немного огорченная, что это здравое рассуждение выдала не я. – Кто же та женщина?

– Вахтерша ее видела и могла бы дать нам описание ее внешности, – добавила Алка с сожалением, причина которого была мне на сей раз вполне ясна.

Ну, Бронич! Не зря Вера Васильна обозвала его своим любимым ругательством – «прохвост»! И жена у него, и любовница, и еще какая-то ревнивая баба припуталась!

– Пойдем работать, – со вздохом сказала Трошкина. – Нам же еще некролог покойному директору написать.

Я с удовольствием отметила местоимение множественного числа «нам». Оно свидетельствовало о том, что Алка не растеряла горячего желания занять вакантную редакторскую должность в нашем беспокойном агентстве. Поскольку у меня трудового энтузиазма не было и в помине, я с радостью предоставила энергичной подружке почетное право единоличного написания печального текста. Алка созвонилась с мясокомбинатскими рекламщиками, которые уже утерли слезы и засучили рукава, организуя прощанье с экс-директором и пышную тризну, и получила от них обстоятельную биографическую справку. Фактически Трошкиной досталась пустяковая работа, она просто изменила в исходном тексте время глаголов. Вместо «является видным деятелем отечественной пищевой и перерабатывающей промышленности» писала «являлся», вместо «руководит» – «руководил», и так далее. Я увлекшейся труженице пера не мешала, одобрительно поглядывала на нее через плечо и влезла с комментарием только на финише, когда Алка принялась на тот же манер править последний абзац.

– Трошкина, предложение «Под его руководством коллектив предприятия уверенно ушел в светлое будущее» звучит как дурное пророчество! – предупредила я. – Ты же не хочешь накликать массовую гибель сотрудников комбината?

– И падеж всего скота! – хихикнула, оценив свой ляп, самокритичная Трошкина.

Она постучала карандашом по зубам, рассеянно глянула на часы и спросила:

– Как ты думаешь, не пора ли позвонить Зяме? Может, он уже справился с те… с делом?

Заподозрив, что мысли о моем брате Алке навеяло упоминание о скоте, я погрозила ей пальцем и сказала:

– Мешать Зяме звонками не будем. Если тебе так интересно, как он справляется с делами-телами, закругляйся с надгробной речью и поедем домой. Отдыхать после своих трудов неправедных Зяма наверняка прибудет в родные пенаты.

Трошкина скоренько закончила свой скорбный литературно-биографический труд, и я громогласно сообщила коллегам, что на сем прошу считать мой рабочий день законченным.

– Инна, ты куда собралась? – заволновался Макаров, увидев, что я уже иду с вещами на выход. – У тебя же еще съемка сегодня!

– Какая еще съемка, деспот? – неохотно притормозила я.

– Инок, позарез надо доснять разной фигни для переделки юбилейной хрени, – вполне доходчиво объяснил мне Андрюха. – Стасик уже звякнул Смеловскому, Макс возьмет оператора с камерой и заедет за тобой после семи.

– Почему так поздно? – нахмурилась я.

– Вообще-то можно и еще позднее, потому что среди прочего обязательно надо снять закат над Кубанью! Это ведь было последнее, чем любовался в своей жизни безвременно усопший Семен Сергеич! – драматично сказал Стас.

– Он вроде еще утром погиб? – напомнила Люся.

– Да, но на том самом месте, где вечером был бы закат! – путано объяснил Макаров. – А закат в прощальном фильме будет смотреться весьма символично!

– Закат над Кубанью! – я гневно фыркнула. – Хорошо, что не рассвет над Хуанхэ!

– А в чем проблема-то? – вмешалась в назревающую ссору миротворица Трошкина. – После семи Максик милым делом может заехать за Инной не в офис, а домой. Адрес он знает.

– Ладно, я ему перезвоню, можешь идти домой, – неохотно сдался тиран и деспот Макаров.

Оставшись победительницами, мы с Алкой с высоко задранными носами вышли из офиса и на троллейбусе покатили к нашему дому. В транспорте нам с подружкой активно строили глазки какие-то молодые люди, но мы, хоть и являлись на данный момент свободными девушками, на контакт не пошли. Хихикающие юноши с бегающими глазками нам не понравились, чтобы они отстали, я довольно громко произнесла вымышленное имя, подходящее им обоим:

– Привет Дебилов!

После этого обиженные юноши переключились на других барышень, таких несимпатичных, что мое нелестное мнение об умственных способностях игривых попутчиков окончательно закрепилось.

– Что делается! Народ толпами с ума сходит! – посетовала я. – От жары, наверное.

– Очевидно, сказываются неблагоприятные геофизические факторы! – глубокомысленно подтвердила Трошкина.

12

Телефон Илиады Кристиди с радостью дала Зяме продавщица галантерейного магазина, трудившаяся бок о бок с Леночкой Цибулькиной. Она, как оказалась, тоже была знакома с Илиадой – не с гомеровской, конечно. С еще большим удовольствием продавщица дала Зяме свой собственный телефончик, однако красавец дизайнер не планировал по нему звонить в ближайшем будущем. Когда-нибудь потом, может быть. Сейчас его интересовала только Илиада Кристиди.

Женщина с таким именем представлялась ему волоокой брюнеткой с густыми смоляными кудрями, телосложением Венеры Милосской и ее же, Венеры, темпераментом. Голос у Илиады и в самом деле был многообещающий: глубокое контральто с эротичной хрипотцой. Правда, согласие на безотлагательную встречу Илиада дала только после того, как Зяма поклялся, что его визит будет сугубо деловым. Это нисколько не расхолодило дизайнера-сердцееда, ибо он не был узколобым ортодоксом и чрезвычайно широко трактовал понятие дела.

Илиада Кристиди проживала в дорогущем новом доме, беломраморный фасад которого изобиловал псевдогреческими декоративными колоннами. Сочтя экстерьер жилища вполне подходящим для обитания в нем Венеры, Зяма удовлетворенно кивнул и прошествовал в лифт. Поднимаясь на шестой этаж, он держал перед собой букетик полевых цветов, прикупленных специально для прекрасной дамы. Цветы были скромные, как и полагается первому невинному подношению, но совершенно очаровательные. К тому же голубые незабудки великолепно гармонировали с цветом Зяминых глаз.

Обольстительно улыбаясь, гость придавил пальцем кнопку дверного звонка. Следом за короткой мелодичной трелью послышался грубый мужской голос:

– Кто там?

– К госпоже Кристиди, по делу! – сухо ответил мгновенно сориентировавшийся Зяма, спешно пряча компрометирующий букетик под просторную рубашку.

– Иля, кто это? – распахнув дверь, мрачно вопросил толстый черноусый дядька с носом, похожим на зрелый баклажан и глазами-сливами.

– Здравствуйте! – подчеркнуто вежливо сказал Зяма, непроизвольно подергиваясь. Незабудки щекотали ему живот. – Здесь проживает госпожа Кристиди?

– Я Кристиди! – сообщил черноусый толстяк.

– Но вы не госпожа, – учтиво улыбаясь, совершенно справедливо заметил Зяма. – Мне нужна Илиада Кристиди.

– Зачем тебе моя жена? – черноусый заметно напрягся.

– У меня к ней важное дело, – сообщил Зяма, спешно придумывая это самое дело.

– Иля, иди сюда! – голосом, не сулящим ничего хорошего, проревел Кристиди.

На зов из холла в просторную белую прихожую вышла низкорослая толстушка, при виде которой эстет Зяма окончательно лишился всякого амурного настроения. На Венеру Милосскую Илиада Кристиди была похожа гораздо меньше, чем на молодого, но безобразно растолстевшего гусара, с которым ее роднили длинные лохматые бакенбарды и юношеские усики над верхней губой. Незабываемым глубоким контральто с эротической хрипотцой гусар-девица сказала:

– Язон, не волнуйся! У нас сугубо деловой разговор, и ты можешь при нем присутствовать! – Она ободряюще улыбнулась гостю и добавила еще, обласкав супруга взглядом: – Язон очень меня ревнует.

– Прекрасно его понимаю! – солгал Зяма. – Такую женщину нужно беречь, как большое сокровище!

Весьма большое сокровище польщенно улыбнулось. Язон задумался. В образовавшуюся паузу гость уложил вводную фразу вдохновенного вранья:

– В галантерейном магазине мне сказали, что вы были лучшей подругой покойной Елены Цибулькиной.

– О! Бедная Леночка! – закручинилась Илиада. – С ней произошел ужасный несчастный случай, вы знаете?

– Увы! – кивнул Зяма. – Собственно, именно поэтому я и пришел к вам.

Черноусый Язон продолжал смотреть на него с сомнением, поэтому сказочник заторопился:

– Позвольте объясниться. Я дизайнер по интерьеру, довольно известный. По роду работы мне часто бывает необходим тот или иной текстильный декор, швейные принадлежности и аксессуары, ленты, шнуры, кисти, кружево, тесемки…

Он вовремя остановился и не сказал «бретельки».

– Елена Цибулькина помогала мне в подборе необходимых материалов. В частности, она должна была приготовить для меня большой набор галантерейных изделий, который я запросил некоторое время назад и должен был получить буквально на днях. К сожалению, госпожа Цибулькина скоропостижно скончалась, и теперь я не знаю, как мне получить мой заказ.

– А вы спросите девочек в магазине, – посоветовала Илиада.

Язон расслабленно вздохнул. По-видимому, галантерейная тема не казалась ему особенно безнравственной. Уловив это чутким ухом героя-любовника, побывавшего в самых разных передрягах, Зяма замедлил темп повествования и позволил себе жестикуляцию. Сокрушенно всплеснув руками (незабудки под рубашкой игриво заерзали), он с плаксивым смешком сказал:

– Ах, нет, в магазине об этом ничего не знают, госпожа Цибулькина консультировала меня частным образом.

Язон вновь заметно построжал. Слишком поздно сообразив, что частные консультации не внушают ревнивцу доверия, Зяма поспешил продолжить:

– Я полагаю, что необходимые мне галантерейные предметы так и лежат у госпожи Цибулькиной дома, но я не знаю, кто может иметь доступ в это помещение.

– Только не я! – выпалила Илиада, испуганно покосившись на своего грозного мужа.

– Но вы, наверное, знаете родных и близких своей подруги? – предположил Зяма. – Я буду бесконечно признателен вам, если вы скажете мне, кто эти люди и как я могу их найти.

Он закончил речь, молитвенно сложив ладони.

– Иля, скажи этому человеку, что он хочет, и пусть он идет с миром, – сумрачно пророкотал Язон.

Придерживая локтем под рубашкой шаловливый цветочный букетик, Зяма проворно вытянул из кармана записную книжку и под диктовку любезной госпожи Кристиди записал полдюжины имен.

– Значит, муж у Елены Яковлевны все-таки имелся, хоть и бывший! – вполне доброжелательно, не называя гражданку Цибулькину недобрыми словечками типа «фифа» или «цаца», комментировала принесенный Зямой список Алка.

Добытчика информации мы встретили как героя. Зяма талантливо изобразил в лицах свою встречу с Илиадой Кристиди, и Трошкина аплодировала ему стоя. Она всецело одобряла целомудренный – исключительно вербальный – стиль общения с посторонними дамами. К тому же Зяма подкупил ее галантным подношением – вручил слегка помятый букетик незабудок. Алка держала его в свободной от списка руке и то и дело шумно, с неприличным сладострастием, нюхала.

Меня больше занимал собственно список.

– А кто там еще, кроме мужа? – спросила я.

– Еще папа с мамой, сестра, соседка и домработница, – ответила Алка, сверившись с бумажкой.

– Если мы ищем человека, который рассказал бы нам побольше о Леночке, то сестру лучше исключить, – подал голос Зяма, тягающий с большого блюда горячие абрикосовые драники, гору которых папуля прикатил на сервировочном столике прямо в мою комнату. – Она живет в Америке, и телефонные переговоры с Сан-Франциско влетят нам в копеечку!

– Жадничаешь? – уколола его я, имея в виду, в первую очередь, драники.

– Не считаю разумным тратиться на покойную любовницу! – грубо отбрил Зяма. – Я, между прочим, еще не отказался от мысли прикупить скуттер!

– Конечно, близких родственников лучше не беспокоить! – взмахнув букетиком, как волшебной палочкой, примирительно сказала Трошкина. – Лезть с расспросами к родителям, потерявшим дочь, было бы бестактно и жестоко.

– А я что говорю! – Зяма кивнул и бросил в рот очередной драник.

– Остаются бывший муж, соседка и домработница, – подытожила я. – Предлагаю начать с мужа. Он наверняка знает о Цибулькиной больше, чем посторонние тетки!

– Муж будет необъективен! – воздев замасленный указательный палец, изрек Зяма. – Я мужей знаю, они чертовски косные типы, лишенные элементарного чувства справедливости! Вот увидите, экс-муж наговорит о Леночке кучу гадостей.

– Послушаем, – мечтательно молвила Трошкина.

По ее лицу было видно, что гадости о Леночке она не просто послушает, а еще попросит повторить на «бис» и получит от этого большое удовольствие.

– Мужа послушаем, насчет соседки еще подумаем, а вот домработницу предлагаю исключить сразу, – сказала я. – Макс сказал мне, что это она обнаружила труп. Значит, с ней работают менты. Ни к чему нам возникать в поле их зрения. Звони, Алка, господину Цибулькину и договаривайся о встрече.

– Почему я?! – нервно завибрировала Трошкина.

Незабудки задрожали, словно на ветру.

– Ну, не я же! – хмыкнул Зяма. – Нормальное разделение труда: я работаю с женщинами, а вы – с мужиками!

– А давай наоборот! – заинтересованно предложила Алка.

– Наоборот будет неэффективно! – возразил Зяма.

– Трошкина, не сачкуй! – строго сказала я. – Я бы сама с этим Цибулькиным поговорила, да времени нет, мне пора на съемку. Так что забирайте бумажку со списком и уметайтесь из моей комнаты, мне еще переодеться надо.

– Пошли, Алка, вести следственную работу! – Зяма, до отказа наполненный драниками, тяжело поднялся с моего дивана, зевнул и не без игривости спросил: – К тебе или ко мне?

– Мне все равно… – прошелестела смущенная Трошкина.

– Люблю сговорчивых! – насмешливо одобрил Зяма.

Алка побагровела, как спелый томат, и пулей вылетела за дверь.

В прихожей гулко хлопнула дверь.

– Значит, к ней! – констатировал прислушивающийся братец.

Он коварно улыбнулся и тоже покинул мою светлицу.

– Не забудьте позвонить мужу! – напутствовала его я.

Могла не стараться: бумажку с телефонными номерами «работнички» все равно взяли.

Оставшись в одиночестве, я быстро переоделась, экипировавшись соответственно времени и месту съемок. Поздно вечером у реки могло быть прохладно и уж точно будет сыро, в то же время нельзя было исключать вероятности того, что мне захочется искупаться. Поэтому я натянула джинсы и майку, а в сумку положила купальник и джемпер. Откатила в кухню столик с опустевшим блюдом, благодарственно чмокнула папулю и побежала во двор – дожидаться прибытия машины со съемочной группой.

Смеловский запаздывал, но я в ожидании его не скучала. У меня была компания: на лавочке вблизи детской песочницы кручинилась мамуля. Она вышла на вечернюю прогулку в надежде встретить свою музу, но, очевидно, разминулась с ней и была этим очень расстроена.

Мамуля у нас трудоголик. Едва закончив один роман, она тут же начинает писать следующий. Самодисциплина у нее железная, пальцы, закаленные годами упражнений на клавиатуре, крепче гвоздей, так что настучать пяток страничек в день для нашей писательницы не проблема, было бы о чем. К сожалению (или к счастью), созерцание нашего мирного двора сочинительницу ужастиков не вдохновляло.

От нечего делать мамуля развлекла себя беседой со мной. Поскольку в период творческого простоя она становится невыносимо вредной, беседа имела характер допроса, и темы мамуля выбирала самые что ни на есть больные. Сначала она спросила, как дела у меня на работе, и мне пришлось врать, что наше «МБС» процветает так, как не снилось Би-би-си, Си-эн-эн и ЦРУ, вместе взятым. Потом перешли на личное.

– Дюшенька, а куда подевались Денис с Барклаем? – спросила мамуля, быстро обежав глазами периметр двора и закончив осмотр в песочнице, которую капитан Кулебякин покинул лет тридцать тому назад, а его бассет и вовсе никогда не посещал.

– Они уехали в командировку, – соврала я, чтобы не огорчать родительницу пуще прежнего.

Мамуля очень страдает от того, что я в свои тридцать лет все еще хожу в девках. Внезапное желание Дениса отдохнуть у моря без меня мамочка наверняка расценит как отказ от намерения связаться со мной узами брака.

– В командировку – с собакой? – удивилась мамуля. – Не иначе, в горячую точку?

– В горячую, точно! – с болью в голосе подтвердила я. И про себя добавила еще: «Плюс сорок в тени!»

Неправильно определив причину моей скорби, мамуля сочувственно потрепала меня по руке и сказала:

– Ничего, Дюша. Денис вернется, и все будет хорошо.

– Он вернется, и будет хорошо, – согласилась я. И мысленно с большой враждебностью в адрес капитана Кулебякина добавила: «Но не всем!»

Однако желание родительницы утешить непутевую взрослую дочурку меня тронуло. Захотелось в порядке ответного жеста тоже сделать ей что-нибудь приятное. Подумав, что больше всего в данный момент мамулю порадует долгожданный прилив пугающих творческих фантазий, я оживленно сказала:

– Ма, надо бы тебе со мной поехать! Я со съемочной группой буду работать на месте трагической гибели одного человека. Представь: мрачные сумерки, в разрыве грозовых туч – багровый закат, печально шелестит ковыль и грозно рокочут мутные речные воды, в толщу которых накануне канул автомобиль с водителем!

– Звучит неплохо, – согласилась сочинительница ужастиков, всегда открытая для новых жутких впечатлений. – А когда мне можно будет совершить эту необычную и познавательную экскурсию?

– Прямо сейчас, – ответила я и встала с лавочки.

Во двор, приветственно сигналя клаксоном, въезжала машина с табличкой «Телевидение». Незнакомый водитель приветливо улыбнулся мне, и знакомый оператор Саша лениво помахал ручкой.

– Привет! – радостно сказал с заднего сиденья Смеловский.

Макс явно устроился на диванчике не просто так, а с дальним прицелом: надеялся со мной пообниматься. Он уже и губы вытянул трубочкой в расчете на поцелуй, но я пропустила вперед мамулю, и она села между нами. Целоваться с мамулей, которую он безмерно почитает и надеется однажды назвать тещей, Смеловский не дерзнул, ограничился лобызанием ручки. К сожалению, Максу не хватило ума и такта проявить сдержанность в речах, и он через голову мамули бросил мне настоящую информационную бомбу:

– Вот тебе новый факт по делу Цибулькиной: похоже, это все-таки убийство! Опростоволосился Савицкий, метнул в ванну любовнице свою собственную бритву! Эксперты нашли в механизме щетинки с бороды Бронича, а вот волосяного покрова убитой там не было вовсе!

– Вот, значит, почему его не выпустили! – пробормотала я.

– Дюша, о чем речь? – взволновалась мамуля. – Бронич – это разве не твой директор? Дюша! Ты же только что уверяла меня, что ваше агентство процветает!

– Да процветает оно, процветает! У нас работы полным-полно! – заверила я. И уже менее воодушевленно добавила: – У нас только денег нет, нам их без Бронича не дают.

– Ну, не в деньгах счастье! – провозгласил Макс, сообразивший, что свалял дурака.

Отвлекая внимание мамули, он затеял рассказывать смешные телевизионные байки, но я их не слушала. Я думала о гражданке Цибулькиной.

Я не была с ней знакома и потому не могла исключать вероятности того, что Елена Яковлевна была очень странной особой (или же крайне подверженной влиянию неблагоприятных геофизических факторов, что, в сущности, одно и то же!). По-моему, нормальная женщина не станет держать у себя в квартире бритву, принадлежащую совершенно постороннему мужику. Значит, Бронич был ей не чужой. В отцы он ей не годился – не настолько стар, в старшие братья тоже – отчество другое. Как ни крути, сам собой напрашивается вывод о наличии между Еленой Яковлевной и Михаилом Брониславичем любовной связи, причем довольно прочной: шеф наш вещами разбрасываться не любит, у случайной дамы обошелся бы одноразовым бритвенным станком.

Итак, Цибулькина была любовницей Бронича. При этом она не питала к нему пылкой страсти, раз одновременно со старым романом закрутила новый – с Зямой. Так, может, не только с Зямой, но и еще с кем-нибудь? Этот «кто-то» был бы неплохим кандидатом на роль убийцы!

И я сразу же придумала веский довод в пользу этой версии. Криминалисты установили, что на ручке двери ванной комнаты, в которой находилась убитая Цибулькина, обнаружены следы самой Елены Яковлевны, а поверх них – только «пальчики» домработницы, которая и нашла труп. Значит, убийца не прикасался к дверной ручке. Как же тогда он подбросил в воду электробритву? Может, дверь была открыта? Но нормальная женщина, принимая ванну, оставила бы дверь нараспашку только в двух случаях: если она была в квартире одна – это раз, или если в доме был человек, присутствие которого стеснения не вызывало. Близкий человек, мужчина, любовник!

– Это два! – сказала я.

– Дорогая, ты, никак, ворон считаешь? – обиженно спросил Макс, поняв, что я не слушаю его россказни.

– Макс, отстань от Инки! – неожиданно заступился за меня оператор. – Не донимай ее своей болтовней! Человеку нужно морально подготовиться к работе! Мне, кстати, тоже!

Смеловский надулся и умолк. В полной тишине Саша блаженно вздохнул, повозился в кресле, устраиваясь поудобнее, и начал готовиться к предстоящей работе по собственной оригинальной методе – в расслабленном состоянии, быстро переходящем в крепкий здоровый сон. Когда мы приехали на место съемки, он уже размеренно похрапывал.

Машина остановилась на высоком речном берегу, на хорошо укатанной площадке, вокруг которой там и сям валялись пустые бутылки, жестянки, пластиковые стаканчики, разорванные упаковки от презервативов и прочий тематический мусор, характерный для излюбленного (во всех смыслах) места отдыха горожан. Впрочем, если не смотреть под ноги и по сторонам, вид с обрыва открывался очень живописный.

Под ноги, однако, все-таки надо было поглядывать. Это подтвердил печальный опыт Макса, который запнулся о торчащий из земли камень и разбил большой палец на ноге. После этого его амурное настроение превратилось в смурное, о чем я лично нисколько не сожалела. Мне было не до флирта, я работала: руководила Сашей, который включил камеру и исправно набирал видеоматериал для переделки юбилейного фильма в траурный. Водитель Дима активно нам помогал. Из шоферской солидарности он близко к сердцу принял трагедию, приключившуюся с другим автолюбителем.

– Вот отсюда он в воду ушел, точно, больше неоткуда! – авторитетно заявил он, изучив местность. – Площадка-то просторная, но этот мужик остановился на самом краю, чтобы любоваться закатом, не выходя из машины. А тут, глядите, небольшой уклончик имеется. Если тормоза хорошие, то, конечно, ничего страшного, а вот если колодки стертые, то все, хана!

– У Хвостова был новый автомобиль, импортный, хваленая «япошка»! – возразила я. – Какие стертые колодки, ты что?

– Тогда, значит, постоял-то он нормально, а вот потом, когда завелся и тронулся, тупо перепутал скорости! – Дима изменил версию с учетом нового факта. – Включил вместо задней переднюю и ка-ак рванул с обрыва вниз! Все, хана!

С этим никто спорить не стал. Что Хвостову пришла хана, факт доказанный.

– Народ, разойдитесь, не группируйтесь на обрыве! – сердито попросил Саша. – Вы то и дело в кадр лезете, а я должен снять дикую и безлюдную местность! Ты же, Инка, сама сказала: нужны картины живой и мертвой природы!

Мы удалились в тыл, но стоять там, созерцая задний бампер автомобиля, спину оператора и окрестный бардак, было совсем неинтересно.

– Дюша, давай немного прогуляемся! – предложила мамуля. – Пусть молодые люди немного поработают сами, а мы отдохнем. Почему бы нам с тобой не спуститься к реке? Кажется, где-то поблизости есть лестница.

– Откуда ты знаешь? Ты разве здесь уже бывала? – удивилась я.

– Да, как-то мы с Борей уже любовались тут закатом, – порозовев щеками, ответила мамуля и почему-то оглянулась на ближайшую кучку неприличного мусора.

– Романтики! – ехидно заметила я.

Недевичья память мамулю не подвела, лестница и впрямь нашлась недалеко, прямо под опорой моста. Она вилась между четырьмя колоннами, похожими на непомерно длинные слоновьи ноги – я сразу же вспомнила сюрреалистического хоботного с картины Пикассо и поделилась своим наблюдением с мамулей. Она позавидовала моей красивой ассоциации и, чтобы перещеголять меня, добавила, что лестница, в таком случае, похожа на витую ленту серпантина, свисающего со слоновьего брюха.

– Что это за слон такой, в серпантине на талии? – удивилась я.

– Обыкновенный, новогодний! – легко ответила фантазерка.

Как будто в Новый год слонов украшают, как елки!

Мы пустились в долгий путь по бесконечно кружащей лестнице, и тема странных животных неожиданно получила продолжение. Где-то на середине спуска мне почудилось, будто совсем рядом кто-то тоскливо воет.

– Кто это? – испугалась я.

– Где? – спросила мамуля.

– Тоже хороший вопрос!

Мы еще не ступили на землю, висели, можно сказать, в воздухе, и рядом с нами были только гладкие слоновьи ноги. Так кто же это воет и где он прячется?

Я остановилась, крепко держась рукой за перила и внимательно сканируя взглядом окружающий сумрак. Под мостом и днем-то, наверное, было темновато, а сейчас уже наступил вечер. Очередное природное шоу – закат – подходило к своему завершению, вдобавок небо, оставшееся без дневного светила, густо затянули мрачнейшие грозовые тучи. Я немного некстати порадовалась, что наш оператор отснимет именно такой зловещий пейзаж, какой нужен для финала посмертного фильма.

– У-у-у! – дико взвыло вдруг совсем рядом.

– Мамочка! – вскрикнула я.

– А? Что? – мечтательно улыбающаяся мамуля обернулась ко мне и с глубокой убежденностью сказала: – Ах, Дюша, как хорошо!

– Что писателю хорошо, то читателю смерть! – проворчала я в ответ. – Ма! Если ты уже прониклась вожделенным духом кошмара, пойдем отсюда, а? Мне тут не нравится! Слышишь, кто-то воет?

– Воет? – мамуля прислушалась. – Нет, не слышу!

Пугавшие меня завывания и в самом деле исчезли, словно их и не было.

– Что-то ты нервная очень стала, детка! – пожалела меня мамуля. – Тебе надо срочно укрепить психику. Мой тебе совет: выходи-ка замуж за Дениса!

– Полагаешь, что замужество укрепляет женскую психику? – усомнилась я.

Мамуля глубоко кивнула, но я не прониклась ее убежденностью. Какой у нее опыт по части замужеств? Всего-то один раз в брак вступила и вытянула счастливый билет – папулю.

– С таким мужем, как наш папуля, и я стала бы спокойной, как индийский йог! – позавидовала я. – Впрочем, о чем это я? Не хочу я покоя! Я люблю приключения! А за Дениса не пойду. Он, конечно, славный, но такой зануда!

– У-у?! – негодующе взвыла темнота.

– Слышишь?! – снова испугалась я.

– Слышу, слышу! – небрежно отмахнулась мамуля. – Это ветер, Дюша, просто ветер.

Родительнице явно хотелось поговорить по душам, и она не приветствовала смену темы.

– Что значит – Денис зануда? – с интересом спросила она.

– Он слишком правильный!

– Конечно, правильный! Он же милиционер!

– И всегда поступает только так, как нужно! – вздохнула я. – Ни ошибок, ни сомнений, ни веселых глупостей от него не дождешься! У него даже внешний вид такой, знаешь: образцово-показательный! Брючки отутюжены, рубашечка свеженькая, туфли начищены, волосы аккуратно подстрижены, лицо гладко выбрито…

– А тебе кто нужен? Кинг-Конг в бусах? – мамуля хмыкнула.

– Ты смеешься! – я обиделась и замолчала.

В тишине (завывающий ветер тоже замолчал, словно задумался) мы еще немного постояли между небом и землей, а потом мамуля звонко прихлопнула комара на плече и сказала:

– Пойдем в машину, наверное, ребята уже закончили со съемкой.

Когда мы вернулись на площадку, в небе уже погромыхивало, и по мосту мы ехали под дробный стук дождевых капель.

– Ну, чего ты воешь? – довольно похохатывал старый викинг, намазывая малиновые плечи приемыша густой простоквашей. – Здоровый парень, а ноешь, как девка! Терпи, казак, атаманом будешь!

Парень, действительно, был здоровый, рослый. Тела у него было много, и площадей, пострадавших от активного солнца, на нем тоже имелось немало. Старик милосердия был добросовестен, и лечебная кисломолочная процедура затянулась минут на десять. К концу простоквашной церемонии пациент уже не выл, он сделался тих и задумчив.

– Что, Дениска, ты не весел? Что ты голову повесил? – Петрович, забывшись, по-товарищески шлепнул приемыша по плечу, и тот взвыл благим матом.

– Слышь, Петрович? Уходить мне от тебя надо, – прооравшись, сказал Денис.

Старик молча пожал плечами: мол, надо так надо. В душу к парню он не лез, с расспросами не приставал. Мало ли, какие секреты у человека! Долгая и трудная жизнь научила старого викинга уважать чужие тайны. Про себя он уже решил, что спасенный им крепкий молчаливый парень не то спортсмен, не то бандит из молодых-начинающих. Вон, кулачищи какие, и тело крепкое, тренированное! Что ж, у каждого своя дорога, пусть идет себе с богом…

Догадываясь о мыслях старика, капитан Кулебякин не признался ему в своей принадлежности к охранникам правопорядка. Он тоже не первый день жил на свете и догадывался, что бандит у бомжа еще вызовет симпатию, а вот мент – вряд ли. Потому и не послал до сих пор старика с весточкой ни к друзьям, ни в родное управление.

– Одежонку бы мне какую-нибудь раздобыть! – сказал Денис.

– Одежонку раздобудем, – кивнул Петрович.

Он с сомнением посмотрел на своего пациента и спросил:

– Может, побудешь еще? Куда ты пойдешь, такой битый-мытый?

– Пойду собаку искать, – глядя в бетонную стену недобро суженными глазами, твердо сказал Денис.

«Ох, не завидую я той собаке!» – подумал Петрович, ошибочно решив, будто собакой предполагаемый бандит назвал своего врага.

Гроза прошла так же быстро, как и началась. Среди ночи старый викинг ушел в поход и вернулся уже утром, с комплектом одежды для Дениса.

– Майка, гляди, прям, как паспорт: красная, с гербом и надписью «СССР»! – сказал он, хвастаясь своей добычей. – Портки, может, чуток коротковаты тебе будут, но сейчас лето, все парни в таких ходят, как подстреленные.

Он оборвал со слегка влажных штанов незамеченную им ранее бельевую прищепку и перебросил одежки Денису.

– Да уж, образцово-показательный внешний вид! – фыркнул тот, нарядившись в обновы.

– Красавчик! – совершенно искренне похвалил Петрович.

13

Смущенная Зяминой внезапной игривостью, Трошкина выскочила из квартиры Кузнецовых, влетела в лифт, машинально нажала кнопку с цифрой «1», приехала на первый этаж, выбежала из подъезда и помчалась не разбирая дороги через двор. Куда и зачем она спешит, Алка даже не думала, она просто спасалась бегством. Будучи девушкой умной, Трошкина прекрасно понимала, что роковой красавец над ней насмехается. Впрочем, подсознательно она чувствовала, что Зямин к ней интерес может оказаться нешуточным, поэтому на ходу дискутировала сама с собой.

– Я, скажем прямо, не красотка с журнальной обложки, а Зяму хоть сейчас снимай для разворота «Плейбоя»! – бормотала Алка. – Я – серенький воробышек, а он: Он.

Влюбленная Трошкина не придумала пернатого, достойного олицетворять собой великолепного Казимира Кузнецова, и не стала мелочиться:

– Он – самолет! Мы никак не сочетаемся!

В этот самый момент перед ней что-то промелькнуло. Алка опустила глаза, посмотрела себе под ноги, вскрикнула и всплеснула руками. На траве лежал живой комочек, оказавшийся при рассмотрении желторотым птенцом. Место, которая не сведущая в орнитологии Трошкина определила словом «попа», у него было лысым, но на крыльях уже имелись короткие перья, похожие на маленькие кисточки для рисования. Окрас оперения позволял с уверенностью опеределить принадлежность птенца к семейству воробьиных.

– Серенький воробышек! – пораженная таким совпадением, Трошкина осторожно взяла птенца в ладонь, подняла голову, разыскивая досрочно покинутое им гнездо, и поразилась еще больше.

Гнездо воробьиное семейство устроило себе в старом самолете, возвышающемся у входа в парк.

– Воробышек – и самолет? К чему бы это? – суеверная Алка задумалась.

Явление вывалившегося из самолета воробья, казалось, было прямым ответом небес на заявление о невозможности ее союза с Зямой. Однако трактовать этот ответ можно было двояко, небеса, как водится, высказались невнятно. С одной стороны, птенец выпал из летательного аппарата, что могло быть проявлением тотальной несовместимости воробьев и самолетов. С другой стороны, братья и сестры невезучего птенца как ни в чем не бывало остались на борту: Алка прекрасно слышала их писклявые голоса.

Пернатые родители невезунчика не давали о себе знать, и Трошкина с готовностью приняла ответственность за воробьиное дитя на себя. Держа птенца на ладошке, она пробежалась к сторожке у парковых ворот и настойчиво попросила караульного деда с помощью лестницы вернуть блудного воробьиного сына в родное гнездо.

– Да ты спятила, доча? – добродушно удивился дед. – Куда ж я там лестницу присобачу, скажи на милость? Не ровен час, эта махина завалится, пришибет меня, и что же тогда напишут на моем надгробном камне? «Задавлен самолетом»? Не, доча, я не хочу, чтобы на моей могиле народ потешался!

– Девушка, да это бесполезно! – сказала толстая тетка, продающая с лотка беляши. – Воробьи этого птенца уже не признают и снова выпихнут его из гнезда, он же пахнет уже по-другому! Бросьте вы его.

– Как это – бросьте? – опешила Трошкина.

Рыжий кот, выступивший из-за мусорной урны, подошел к ее ногам, задрал голову и беззвучно мяукнул, словно поддерживая поступившее предложение.

– Его же кошки сожрут! – сказала Алка, показав свободной рукой на рыжего.

Тот, не дрогнув, выдержал ее возмущенный взгляд и облизнулся, соглашаясь со сказанным.

– Ну, нет! – решила добросердечная Трошкина.

Свив из носового платка уютное гнездышко, она пристроила его в сумку и поместила туда птенца. Летняя сумка-плетенка пропускала воздух, и пернатому не грозило задохнуться. Осторожно, чтобы не трясти птенчика, Алка прихватила сумку под мышку и мелкими шагами засеменила к дому. На ходу она кривила шею, заглядывая в свой переносной птичник, строила умильные мины и успокаивающе сюсюкала – в общем, выглядела как типичная тихая сумасшедшая.

Стоя на балконе и нервно притопывая ногой в шикарном мокасине из лиловой замши, Зяма яростно грыз приготовленный папулей фруктовый лед и думал о том, что Алка Трошкина – очень странная девица. Другие бабы в очередь становятся, чтобы удостоиться его внимания, а эта бегает, как таракан от тапка!

И тут с высоты седьмого этажа он увидел упомянутую Трошкину. Она выглядела еще страннее, чем обычно, и чрезвычайно походила на таракана, который с тапком уже встретился, но пережил это несчастье, отделавшись легким увечьем. Шея у нее была свернута набок, а физиономия перекошена в жуткой гримасе. Однако даже это не остановило Зяму, который был известным ценителем прекрасного, а вот к всяческим физиологическим вывертам и уродствам до сих пор никакого интереса не проявлял. Казимир Кузнецов был самолюбив, и пренебрежение, проявленное Алкой, больно его задело.

– Ну, ты попалась! – зловеще сказал он и проглотил остаток фруктовой сосульки не жуя.

Кусок льда еще не растаял в его желудке, когда он возник на пороге Алкиной квартиры как воплощенная женская мечта. Трошкина, однако, в тот момент была крайне далека от девичьих грез. Она только что занесла в дом сумку с воробьем и успела выложить тряпичное гнездо вместе с его обитателем на кухонный стол. Оклемавшийся птенец уже проявлял любопытство и рвался на простор столешницы. Алка боялась, что опасная склонность к перемене мест приведет неоперившегося летуна к новому крутому пике на твердый кафельный пол. Поэтому она без обычной приветливости спросила:

– Зяма? Ты чего пришел?

– Как это?! – по-настоящему обиделся сердцеед. – Ты что, забыла?! Мы же собрались заняться делом!

Трошкина смотрела на него непонимающе, и он с напускной невинностью добавил:

– Детективным.

– Извини, я сейчас никак не могу, – сказала Трошкина, посмотрев в сторону кухни.

– Ты не одна? – догадался Зяма.

– Да, у меня тут Желторотик! – ответила Алка, успевшая придумать питомцу нехитрую кличку. – Его нужно покормить, обогреть и вообще…

Зяма выгнул бровь. Трошкина оглянулась на птенца, который сумел перебраться через бортик гнезда, и убежала из прихожей с истошным криком:

– Стой, не двигайся!

– Кто – я? – опешив, спросил Зяма, которого знакомые дамы, как правило, желали видеть именно двигающимся, причем очень активно.

Алка не ответила. Она пыталась бумажным полотенцем, как лопатой, подхватить Желторотика, а тот нагадил на стол.

– Не надо делать этого здесь! – громко взмолилась Трошкина. – Прошу тебя, только не на кухонном столе!

– Однако! – пробормотал Зяма, впечатленный услышанным.

Поняв, что он тут третий лишний, он повернулся и пошел домой, обиженно думая: на что Трошкиной сдался какой-то там желторотик? Похоже, у нетерпеливого юнца совсем плохо с фантазией, вон, даже не придумал лучшего ложа, чем кухонный стол!

Вернувшись домой, я первым делом наведалась к Зяме и нашла его в трудах. В старом папулином кухонном фартуке и собственных рабочих портках, художественно вымазанных краской, братец стоял у мольберта. В одной руке у него была баночка с белилами, в другой кисть. Отставив ножку, как балерина, и прищурив один глаз, Зяма изучал нарисованную им каракатицу.

– Как живая! – похвалила я.

– Кто? – братишка перестал жмуриться и посмотрел на меня с подозрением.

– Ну, каракатица! – простодушно сказала я, указав на картину.

– Какая каракатица?

– Белая! Или она серая? – я сунулась поближе к живописному произведению.

– Это ты серость, Дюха! – вспылил художник. – Где ты тут нашла каракатицу? Это же парковые дорожки в предрассветных сумерках!

– А-а-а, вот оно как… – протянула я. – Ну, извини! Я сразу не поняла, что к чему. Видно, сумерки слишком сгустились.

Мы одновременно посмотрели на окно, за которым и впрямь уже сделалось темно.

– А как вы с Трошкиной поработали? – спросила я, дипломатично меняя тему. – Есть успехи?

Меня интересовало, звонили ли они экс-мужу покойной Цибулькиной, но Зяма понял вопрос по-своему. Он раздраженно мазнул по излишне сумеречным парковым дорожкам белилами и неохотно сказал:

– У меня лично успехов никаких, твоя Трошкина предпочла мне какого-то юнца.

– Какого еще юнца? – изумилась я.

Обиженный Зяма не ответил, и я бочком вышла из его комнаты, торопясь к телефону. Надо же, Алка кого-то себе завела! А я ничего не знаю!

– Трошкина, колись, кого ты себе завела? – спросила я подружку, едва она сняла трубку.

– Друга! – торжественно ответила она.

– И какой он, твой новый друг? – я сгорала от любопытства.

– Маленький, серенький, чуток лысоватый.

Это описание не показалось мне увлекательным, но я проявила тактичность и не стала хаять экстерьер Алкиного нового кавалера раньше времени. Спросила только с легкой иронией:

– И где же ты взяла такое чудо?

– В парке подобрала, на травке, – сказала Трошкина.

– Пьяного, что ли? – я неприятно удивилась.

– Ничего и не пьяного!

– А с чего бы трезвому на траве лежать?

– Он на нее упал!

– С лавочки?

– Да с какой лавочки?! – Алка зачастила, торопясь объяснить: – Вот ты послушай, как все было. Я шла по травке, а он упал к моим ногам…

– Пьяный? – опять спросила я, потому что трезвые мужики к Алкиным ногам сами собой до сих пор не падали.

– Ну что ты заладила – пьяный, пьяный? – обиделась подружка. – Он упал, потому что у него крылья не раскрылись. Он маленький еще.

«Так, я все понял: это был купидон! – ожил мой внутренний голос. – Только маленький еще, с неокрепшими крыльями. Он пал к Алкиным ногам, гремя колчаном со стрелами, и попутно зашиб какого-то алкаша, сидевшего на лавочке. Тот закономерно втрескался в Трошкину, и теперь вся эта компания пьянствует у нее дома. Соображают на троих!»

– Алка, вы там пьете? – спросила я.

– Я – нет, а он пьет! Еще как пьет! – с непонятной гордостью ответила подружка. И добавила еще: – Из пипетки.

«Так, мне все… – начал было мой изобретательный внутренний голос».

– Молчать! – гаркнула я. – Ни слова больше! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Трошкина, я иду к тебе!

Я сбежала по лестнице на два этажа вниз, Алка открыла мне свою дырчатую дверь и предупредила:

– Не шуми, он спит!

– Нажрался и отрубился? – с презрением к незнакомому алкашу и к самой подружке, опустившейся до такого кавалера, спросила я.

– Ага! – Трошкина умиленно улыбнулась. – Я накрыла его тряпочкой, и он подумал, что наступила ночь!

– Он еще и дебил? – ужаснулась я.

– Да, глуповат, но с возрастом это пройдет, – сказала подружка и потянула меня в кухню. – Смотри, какой смешной!

– Это он? – уточнила я, приподняв край полотенечка и заглянув в обувную коробку. – Твой новый друг, тот самый желторотый юнец? Я должна позвонить Зяме.

Меня разбирал смех, поэтому я не смогла толком объяснить сердитому братцу суть недоразумения, просто попросила его срочно спуститься к Трошкиной. Зяма прибежал через минуту, даже не переменив наряд. Увидев легендарного Желторотика, он расцвел улыбкой и на радостях стал неумеренно нахваливать Алкину доброту и самоотверженность.

– Да ладно тебе, какая там особенная самоотверженность! – одернула его я. – Она всего лишь подобрала упавшего с дерева птенчика. Это же воробышек, а не крокодил!

– Алка, а ты подобрала бы упавшего с дерева крокодила? – спросил Зяма.

Трошкина, думая о чем-то другом, машинально кивнула, потом опомнилась, помотала головой и сказала:

– Он не с дерева, он из самолета выпал.

Мы с Зямой переглянулись. Во взгляде брата я прочитала беспокойство.

– Трошкина, эта птица, часом, не на голову тебе упала? – мягко спросил он.

– Держа в клювике кирпич! – пробормотала я.

Мой неугомонный внутренний голос радостно сообщил:

«А мне все понятно! Если с самолетов падают воробьи – значит, сельскохозяйственная авиация бомбардирует поля естественными истребителями вредных насекомых!»

– Умолкни! – попросила я.

И, поскольку воробьиная тема меня уже сильно утомила, предложила присутствующим вернуться к нашим баранам. Это фигуральное выражение сбило Зяму с толку, он не понял, что я говорю о детективном расследовании, и с живым интересом спросил у Трошкиной:

– А ты и баранов тут держишь? Каких, австралийских?

– Ты что? Чем бы я их тут кормила? – Алка покрутила пальцем у виска и упорно вернулась к теме содержания домашних животных. – Люди, кто знает, чем кормить птенца?

– Червяками и мухами, – уверенно ответила я. – Вспомни, в детских книжках всегда рисуют птенцов с открытыми клювами, в которые пернатые родители роняют здоровенных дождевых червяков.

– Не верь детским книжкам, художники врут! – хмыкнул Зяма. – Птицы кормят своих деток не целыми червяками, а полупереваренными, из клюва в клюв. Я знаю, я смотрел мультфильм про Бивеса и Бадхеда. Придется тебе, Трошкина, глотать и отрыгивать червяков!

– Может, я их просто вилочкой разомну? – неуверенно спросила Алка.

– Может, ты просто отдашь своего птенца на воспитание юннатам? – предложила я.

– Нет, не могу, – Трошкина покачала головой. – Я думаю, он не случайно возник на моем жизненном пути. Что, если это не просто воробей? Может, в прошлой жизни он был моим дедушкой?

Мы с братом в четыре глаза уставились на Желторотика.

– Я помню Алкиного дедушку, – после паузы сообщил Зяма. – Фома Фомич был маленьким, сухоньким, седеньким старичком. Да, налицо определенное сходство!

– Ты думаешь, Фома Фомич в каждом новом воплощении должен быть приговорен к малым формам? – усомнилась я, разглядывая пернатого «дедушку».

– Пойдемте к вам! – решила Алка. – Инка, ты пустишь меня за свой компьютер? Я залезу в Интернет и попробую узнать там что-нибудь об уходе за птенцами.

– Аллочка, зачем тебе старый Дюхин «Мак»? – ласково заурчал Зяма, сделав попытку приобнять Трошкину за плечики. Алка его порыва не заметила, так как снова потянулась за пипеткой, чтобы напоить Желторотика водичкой. – Пойдем ко мне, я дам тебе свой новенький ноутбук, и мы комфортно поработаем в Интернете на диване.

– Давай! – простодушно обрадовалась Алка, не распознав за любезностью коварства.

Накрыв Желторотика в его дырчатой коробке тряпочкой, мы покинули квартиру скотовладелицы и птичницы Трошкиной и перешли к нам, но прямо в прихожей были атакованы папулей.

– Дети, мне нужна ваша помощь! – объявил он, поигрывая шейкером.

– Картошку чистить я не буду! – на всякий случай предупредила я.

– С картошкой ничего делать не надо, у меня там перчики, – папуля оглянулся на кухню.

– А что надо делать с перчиками? – развеселившийся Зяма игриво подмигнул Алке.

– Надо провести дегустацию нового коктейля, – сообщил папуля. – Только напиток алкогольный! Вы готовы?

– Всегда готовы! – Зяма лихо отсалютовал, предупредительно распахнул перед Трошкиной дверь своей комнаты, а папуле вполголоса сказал: – Давай тащи свой экспериментальный алкоголь, но только не торопи нас с рассказом о наших ощущениях, не мешай вдумчивой дегустации, ладно?

Дегустировать спиртное в одиночку мне было неинтересно. Преодолев ощутимое сопротивление братца, который попытался захлопнуть дверь перед моим носом, я вошла в его комнату и устроилась на софе бок о бок с Алкой. Та первым делом водрузила себе на колени ноутбук и пошла аукать в Интернете специалистов по птицеводству. Зяма заскучал было, но я быстро оживила его внимание, рассказав новость, которую принес Макс Смеловский – про роковую бритву с остатками волосяного покрова Бронича. Заодно поведала и свои соображения по этому поводу:

– Бронича подставили! Не убивал он эту Цибулькину. Когда ты уходил, она была жива, а шеф уже начал буянить под дверью, и буянил он там до тех пор, пока его в милицию не забрали. А через полчаса пришла домработница и обнаружила хозяйку квартиры мертвой.

– Значит, в промежуток времени после моего ухода и до появления домработницы у Леночки побывал кто-то еще? – здраво рассудил Зяма. – Тогда этот «кто-то» мог попасть в квартиру только после того, как вызванный соседями милицейский наряд забрал из-под двери лютующего Бронича.

– А по знаменитой пожарной лестнице убийца не мог забраться? – спросила я на всякий случай.

– Это крайне маловероятно, – подумав, ответил Зяма. – Лестница заканчивается в трех метрах до земли, запрыгнуть на нее было бы проблематично.

– Разве что с батутом! – согласилась я, покосившись на Трошкину, которая совсем недавно предлагала использовать этот спортивный инвентарь для массового убийства скота.

Подружка насмешки не заметила, она рылась в орнитологических сайтах, как курица в навозе. Отвлек ее только приход папули с обещанным коктейлем. Напиток красновато-коричневого цвета был налит в оригинальные бокалы из выпотрошенных болгарских перцев.

– Коктейль нужно выпить, а перец съесть, – объяснил кулинар-изобретатель.

– Выпивка и закуска в одном флаконе? Гениально! – восхитился Зяма.

Он одним духом выпил экспериментальное спиртное, с хрустом сжевал перчик и прошамкал:

– Шупер! Пойло богов!

Подгоняемые нетерпеливым папулей, мы с Трошкиной тоже отведали «шуперпойло». Божественным оно мне не показалось, скорее адским: похоже было, что папуля смешал кальвадос с текилой и не в меру щедро приправил эту бодягу пряностями. Отдышавшись, я сдержанно похвалила папулин новый опыт борьбы с желудочно-кишечными инфекциями путем их выжигания, Алка же вообще ничего не сказала. Она молча плакала, раскрыв рот и тяжело дыша. Вид у нее был совершенно обалделый.

– Папа, Дюха, вы уже идите! – мгновенно оценив обстановку, сказал Зяма и быстренько вытолкал нас из комнаты.

Я пошла к себе, улеглась на диван с новым женским журнальчиком, но рассказы о жесткой и бескомпромиссной борьбе хороших косметических средств с плохими свободными радикалами за повышение гладкости кожи на сорок процентов меня не увлекли. Из комнаты братца не доносилось ни звука, я беспокойно ворочалась и думала: интересно, чем они там занимаются? Поймав себя на мысли пойти подслушать под дверью, устыдилась и решила заняться делом. А дело у меня в данный момент было одно – детективное. Нужно было выручать шефа, который попал, как кур в ощип. Вот посадят его – и пойдем мы всем «МБС» по миру, без зарплаты и выходного пособия!

Списочек, принесенный Зямой из похода к Илиаде Кристиди, я прикарманила, так что все адреса и телефоны нужных людей у меня были. Я села, потянулась к телефону и, уже набирая номер бывшего мужа гражданки Цибулькиной, подумала – а зачем, собственно, я ему звоню? О чем буду спрашивать?

В свете последних данных, экс-муж годился на роль убийцы не хуже других. И ключи от квартиры у него имелись, и повод для убийства вполне мог найтись. За годы супружеской жизни мало ли всего может накопиться? Вот я за Дениску еще даже не вышла, а уже пришибить готова негодяя! Впрочем, это к делу не относится… Кстати, если с Михаилом Александровичем Елена Яковлевна не церемонилась, то могла запросто мокнуть при нем в ванне. С одной стороны – некогда самый близкий человек, с другой – он уже бывший, за мужчину не считается, штамп о разводе удостоверяет истечение срока годности к использованию.

– Алло! Могу я поговорить с господином Цибульником?

– Ну? Я, это… Цибулькин! – промямлил мне в ухо мужской голос.

– Михаил Александрович? – уточнила я, чтобы потянуть время.

– Ну, Михаил Александрович, – кротко согласился он.

Не придумав ничего другого, я решила использовать Зямину легенду про мифический дизайнерский заказ, лежащий где-то в квартире Цибулькиной. Наврала милейшему Михаилу Александровичу с три короба и вырвала у него обещание вместе со мной зайти в квартиру Елены Яковлевны и поискать там воображаемый пакет. Ему не очень хотелось встречаться со мной именно сегодня, но я настояла.

– Вот и отлично! И с подозреваемым познакомлюсь, и на место преступления своими глазами посмотрю! – радовалась я, спешно одеваясь к выходу.

Толкнуться в Зямину комнату я не решилась и удалилась, не поставив в известность об этом своих компаньонов.

14

Михаил Александрович Цибулькин был похож на полуфабрикатный персонаж мультфильма «Пластилиновая ворона» – грубо вылепленную из мягкого податливого материала болванку, способную после доработки превратиться хоть в корову, хоть в собаку. Не старый еще мужчина был тучен, имел узкие покатые плечи, сдобные ладошки и широкое рыхлое лицо с носиком-пуговкой и глазами цвета жидкого молочного киселя. Он напомнил мне ведущего программы телепутешествий, который неутомимо шнырял по джунглям в поисках таксофона, с которого можно было позвонить любимой маме.

Господин Цибулькин производил впечатление человека, остро нуждающегося в пожизненном руководстве. Он был решительно неспособен сопротивляться давлению! Я заподозрила в Михаиле Александровиче жалкого слизняка уже в ходе нашего с ним телефонного разговора и окончательно убедилась в его бесхребетности при личной встрече. Цибулькину не хотелось идти со мной в жилище покойной экс-супруги, но я настаивала, и он безропотно согласился. Цибулькин боялся открывать дверь, заклеенную милицейской бумажкой с печатью, но я пообещала позже приклеить ее обратно, и он покорно вынул из кармана ключи.

Впервые я искренне пожалела о безвременной кончине Елены Яковлевны Цибулькиной. Будь она жива, я непременно поинтересовалась бы, чего ради она выходила замуж за эту водянистую медузу?

Задавать такой вопрос Михаилу Александровичу я не стала, опасаясь вызвать у него смертельный приступ самоедства. Цибулькин был отчетливо недоволен как самим собой, так и окружающим миром. В жилище покойной Елены Яковлевны он горбился, прятал руки в карманы долгополого летнего пыльника и норовил забиться в угол, чтобы застыть там в каменной неподвижности и приобрести пугающее сходство с облезлым чучелом полярного медведя.

– Вы не поможете мне поискать пакет? – спросила я его сугубо для проформы.

Чучело заворочалось и неохотно выползло из прихожей, мямля что-то вроде: «Я тут, как сказать: не очень-то, это самое…» Очевидно, Михаил Александрович хотел сообщить, что он неважно ориентируется в покоях бывшей супруги. Тогда я наплевала на приличия и принялась осматривать квартиру без помощи экскурсовода.

Она была неплохая, из двух больших светлых комнат необычной для советских жилищ квадратной формы. К гостиной примыкал балкон, с которого я немного полюбовалась пожарной лестницей, живо воображая себе Зямину анекдотическую ретираду. В спальню я заглянула не без опаски, предполагая увидеть там предательски разворошенную постель и хаотично разбросанные по полу детали женского туалета, однако действительность меня приятно удивила. В будуаре Елены Яковлевны царил образцовый порядок: кровать застелена, наволочки на подушках безупречно свежи, и никаких обрывков нижнего и верхнего такелажа на ковре! О последней любовной битве, героем которой был мой беспутный братец, ничто не напоминало. Это меня приободрило.

Робкий Цибулькин тоже постепенно осмелел и перестал шлепать за мной по пятам, как дрессированное ластоногое. Он убрел на кухню, куда вскоре в изысканных выражениях («Ну, так сказать, можно вас… как это… на минуточку?») пригласил и меня. Заинтересованная, я пришла на зов и увидела раскрасневшегося от волнения и сознания проявленной им неслыханной смелости Михаила Александровича со стаканами в руках. На столе гордо высилась полуторалитровая пластиковая бутылка минеральной воды «Ессентуки», которую дотоле Цибулькин стеснительно прятал за пазухой, отчего она стала такой же теплой, как проявленное им гостеприимство. Пить, однако, действительно хотелось, потому что в квартире было жарко и душно, и я не отказалась утолить жажду полезной минералкой. Я даже не стала дожидаться, пока Михаил Александрович разойдется настолько, что откупорит емкость и наполнит бокалы, и самолично свернула бутылке пластмассовую голову-пробку. Налила водички и себе, и галантному тихоне, сказала:

– Ваше здоровье! – и залпом выпила степлившуюся солоноватую минералку.

Две минуты спустя спазм в животе скрутил меня в бараний рог, и следующие полчаса я незабываемо провела в санузле. Чудик Цибулькин взволнованно сопел за дверью уборной, добавляя мне страданий дурацкими вопросами («Вы там, это… чего? То есть, ну, как вы, это… там?»), ответ на которые был очевиден.

– Слушайте, вы, это! Михаил Александрович! – рявкнула я в паузе между желудочными спазмами. – Найдите лучше аптечку!

Он с топотом унесся прочь и наконец оставил меня в покое. В отличие от почившей Елены Яковлевны я не испытывала ни малейшего желания принимать гостей в санузле! В гордом одиночестве я восседала на унитазе, периодически сгибаясь пополам и оглашая помещение тихими жалобными стонами. Думаю, Цибулькин меня не слышал, он и сам изрядно шумел: хлопал мебельными дверцами, грохотал ящичками, чем-то шуршал и гремел. Судорожные поиски увенчались успехом.

– Я, это… аптечку принес! – радостно объявил он, вернувшись к моей сантехнической темнице.

– Найдите в ней средство от диареи! – велела я, не имея возможности открыть дверь и самолично изучить ее содержимое.

К счастью, Михаил Александрович оказался не полной бестолочью, он был в достаточной степени просвещен относительно действия распространенных фармацевтических препаратов и смог даже предложить мне некоторый выбор:

– Вам, это… «Левомицетин» или «Смекту»?

– «Левомицетин»! – ответила я. – Просуньте пластинку под дверь!

Я помнила, что порошок «Смекты» перед употреблением нужно разводить, а питьевая вода и чистая посуда не входили в число удобств, имеющихся в моей келье. Конечно, я могла попросить приготовить лекарство Цибулькина, но ему никак не удалось бы просунуть под дверь полный стакан.

Запить лекарство было нечем, «Левомицетин» был горьким, как хина, но я переборола себя и не просто проглотила, а еще и тщательно разжевала таблетку: очень хотелось, чтобы препарат подействовал поскорее. Он и подействовал, живот перестал бунтовать, зато рот наполнился такой горькой слюной, что меня вновь перекосило, теперь уже в районе лица. Глянув на себя в зеркало, занимающее половину стены над умывальником, я нашла, что запросто могла бы сниматься в кино по мамулиному сценарию в роли подруги вурдалака Марата Паханова. Причем без всякого грима!

Поплескав на свою бледно-зеленую физиономию холодной водичкой и прополоскав рот, я выступила из санузла неверной поступью катастрофически недоцелованной Мертвой Царевны и двинулась прямиком к двери.

– Уже уходите? – спросил Михаил Александрович с робкой надеждой Кролика, которого нещадно объел Винни Пух. – А ваш, это… пакет?

– Какой пакет? – мне было так плохо, что я совсем забыла о легенде.

Единственным пакетом, который мне сейчас подошел бы как нельзя лучше, был пластиковый мешок для перевозки трупов.

– Ну, это… с дизайнерским набором! – напомнил Цибулькин.

– Пакет с дизайнерским набором?

Я едва удержалась, чтобы не срифмовать: «Да положить мне на него с прибором!» – и слабо усмехнулась. То, что ко мне вернулось чувство юмора, было верным признаком скорого выздоровления.

– Раз вы не обнаружили его, когда искали аптечку, значит, его здесь и вовсе нет. Пожалуй, я поспрашиваю у других родственников Елены Яковлевны, – сообщила я.

Кроткий Михаил Александрович не роптал, и мы покинули земное пристанище гражданки Цибулькиной, позаботившись восстановить печать на двери. Никто нас за этим делом не видел, в поздний час никакого движения в подъезде не наблюдалось – приличные граждане уже спали, а неприличные гуляли на свежем воздухе. Без помех и комментариев (Цибулькин сказал только: «Как вы, ну, ловко… это самое!») я виртуозно подклеила бумажную ленточку специальным гелем для коррекции ногтей. У подъезда Цибулькин расшаркался, я сделала книксен, и мы разошлись в разные стороны, предварительно обменявшись телефонами и адресами на тот маловероятный случай, если мифический дизайнерский пакет все же найдется.

Поскольку я все еще чувствовала себя слабой, то не стала жадничать и на ближайшей улице поймала такси, по пути домой освежилась ветерком из открытого окошка и вполне пришла в себя. Отпустив машину, я задержалась во дворе.

Ночь была роскошной, как парадная роба принцессы. Особенно хороши были бриллиантовые россыпи звезд на фиолетово-черном велюре неба, по подолу расшитого сияющим золотом городских огней. Тема праздничных нарядов и ювелирных украшений навеяла мне тоску по Денису. Пожалуй, в такую дивную ночь я могла бы и согласиться на его настойчивое предложение украсить мою руку обручальным кольцом. Желательно золотым, с бриллиантами – чтобы, ну, это самое… соответствовать красоте дивной ночи!

Замечтавшись, я пошла гулять вокруг дома и на заднем дворе стала свидетельницей романтического свидания парочки пенсионеров. Дедуля совершенно дореволюционного вида, в полотняном костюме и соломенной шляпе-канотье, утвердил раскладную табуреточку под окном, из которого выглядывала благообразная старушка в черепаховых очочках и платье с кружевным воротничком. Это выглядело очень умилительно, ни дать ни взять – римейк бессмертного шекспировского хита, пьеса «Ромео и Джульетта, шестьдесят лет спустя».

В принаряженной старушке я узнала соседку с первого этажа, которую мои родители запросто называют Кирилловной. Ее ухажер был мне незнаком. Старички мило любезничали. Я притормозила, чтобы своим неожиданным появлением не нарушить их идиллию, и невольно подслушала монолог Джульетты Кирилловны.

– Сижу я, значит, вечерком у окошка, воздухом дышу и вас, дружочек, поджидаю, – кокетливо молвила бабушка, стрельнув в кавалера глазками с мощным оптическим прицелом. – Вы все не приходите и не приходите, я даже Пушкина вспомнила: «Уж полночь близится, а Германа все нет!» Потом на секунду отвернулась – и тут вдруг цветы под окном ка-ак зашуршат!

– Ка-ак? – взволнованно квакнул Герман-Ромео. – Кто-о посмел?

– Кобель, дружочек, сущий кобель! – захихикала Джульетта Кирилловна. – Здоровенный пес, спина, как у пони, хвост что твоя сабля! Как рыкнет, как прянет – ну, чисто сивка-бурка!

– Так это собачка была, не мужчина? – уточнил ревнивый старичок.

– Ну, мужчина тоже был! – заверила его безжалостная кокетка. – Когда пес удрал, он побежал за ним следом, кричал то ли «Лай!», то ли «Не лай!». А тот и не лаял вовсе, молча бежал, все цветы помял, целую траншею за собой оставил…

Джульетта Кирилловна сокрушенно вздохнула.

– Вот я и говорю, милая вы моя: переезжайте ко мне! – подхватился с табуреточки пылкий Ромео Батькович. – У вас тут на первом этаже никакого житья нету, сплошные стрессы, то ли дело у меня, на двенадцатом, – тишина, спокойствие, чистый воздух, мимо окошка только ласточки да облака летают, и никаких тебе собак с мужиками!

Он сцапал с подоконника сдобную ручку подруги, и голубки заворковали. А я окаменела в зарослях, как садово-парковая скульптура! По описанию Кирилловны я с уверенностью опознала в псине с широкой спиной и саблевидным хвостом боевого четвероногого друга капитана Кулебякина, а бежал за ним, конечно, сам Денис. И не «лай – не лай» он кричал, а просто звал собаку: «Барклай! Барклай!» Оставалось выяснить, когда это Денис с Барклаем потревожили своим появлением старушку соседку.

Не раздумывая, я выхватила из сумки служебное удостоверение и, держа эту краснокожую книжицу в вытянутой руке, проскакала по клумбе прямиком к старым голубкам.

– Служба охраны общественного спокойствия! – веско сказала я, всем своим видом выражая глубокую озабоченность. Это далось мне без всякого труда. – Прошу конкретизировать, когда имел место факт нарушения тишины и порядка путем подачи голосовых команд домашнему животному, оказавшему разрушительное воздействие на природоохранный объект типа клумба?

Эта затейливая фраза произвела на старичков большое впечатление. Да я и сама восхитилась тем, как виртуозно, оказывается, владею цветистым бюрократическим слогом! Не подозревала прежде за собой такого таланта, видно, сказались гены мамы-писательницы.

– Дружочек, я не поняла, чего девушка хочет? – боязливо косясь на меня и крепче цепляясь за руку своего Ромео, спросила его Кирилловна.

Как я и предполагала, бабуля меня не узнала. Окрестные старушки безошибочно опознают только Трошкину с ее неизменными хвостиками вечной школьницы, а я слишком часто меняю прическу и наряды.

– Девушка хочет знать, когда вы видели мужчину с собакой? – я максимально упростила вопрос.

– Собаку с мужчиной, – поправил меня дотошный старичок. – Строго говоря, сначала была она, а уже потом он.

– Они тут были вчера. Нет, позавчера! – поняв, чего от нее хотят, с готовностью сообщила Кирилловна.

– В полночь? – спросила я, вспомнив прозвучавшую ранее цитату из Пушкина.

– Нет, что вы! – старушка замахала руками. – В полночь я уже сплю! Это еще вечером было, в восьмом часу, по телевизору как раз сериал закончился, и я к окошку подсела. А тут они, мужик с его собакой! И сразу же давай нарушать тишину и разрушать клумбу!

– Скажите, милая девушка, а что им за это будет? – полюбопытствовал старичок.

– Собаке с ее мужиком? Плохо им будет, – пообещала я. – Животное подвергнется публичному порицанию, а его хозяин будет бит рублем и иными подручными предметами. Мне бы их только найти, а за наказанием дело не станет!

– Они туда убежали, за угол! – Кирилловна махнула пухлой ручкой. – Только это ведь еще позавчера было, вряд ли вы теперь их найдете!

Я пробежалась по клумбе, оказав на нее дополнительное разрушительное воздействие, выскочила за угол, походила туда-сюда по пятачку между двумя многоэтажными башнями и признала правоту Кирилловны: не найду я так Дениса с Барклаем, точно! Присев на бордюр тротуара, я пригорюнилась и призадумалась.

Показания старой шекспировской героини не проливали свет на причину исчезновения Кулебякина с его бассетом, однако позволяли усомниться в том, что Денис бежал от меня. И в том, что он вообще собирался куда-то бежать.

Но ведь пропал же он куда-то без объявления войны? Перефразируя коллегу Шекспира по поэтическому цеху – Пушкина: «Уж третий день как Германа все нет»! Версия о тайном отбытии Дениса на морской отдых становилась сомнительной. Не мог же он уехать без багажа, с собакой вместо чемодана?

«Хм, а вот это вполне можно проверить! – неожиданно встрепенулся мой внутренний голос. – Помнится, Денис в знак любви и безграничного доверия вручил тебе ключи от квартиры, где деньги и вещи лежат. Пойди и посмотри, лежат ли там чемоданы?»

– Умница! – обрадовалась я и в благодарность за дельное соображение погладила своего внутреннего советчика по нашей с ним общей голове.

За ключами от квартиры любимого пришлось зайти домой. Там еще не спали, в дальней комнате приглушенно стрекотала пишущая машинка, на кухне, как медведь в берлоге, ворочался папуля. Он проводил вечерний смотр своего поварского вооружения. Не увидев полоски света под Зяминой дверью, я не удержалась и спросила отца:

– Что, Зяма уже спит? – имелось в виду, спит ли он уже с Трошкиной.

– Они с Аллочкой ушли, – ответил папуля, внимательно изучая на просвет чайное ситечко. – Взяли в руки яйца и пошли к старичку.

Я не сумела скрыть удивления. Папулины слова будили в моем воображении весьма смелые эротические фантазии, где было место и рукам, и яйцам, и Алке с Зямой. Но откуда взялся старичок? Неужто они его пригласили третьим? И кто он такой – какой-то ветеран сексуальных битв? Еще один хорошо выдержанный Ромео?

Видимо, вопросы читались на моем лице, потому что папуля счел нужным дать пояснения. Оказывается, яйца были куриные, вареные, их приготовил папа по просьбе Трошкиной, которая выяснила в Интернете, что крошки яичного белка – вполне подходящий корм для пернатых недорослей. Введенный в заблуждение словами Зямы, который по-свойски называл Алкиного воробья дедушкой и старичком, добрый папа сварил для пожилого родственника Аллочки аж четыре яйца. Трошкина приняла их с благодарностью и пошла кормить питомца, а Зяма навязался ей в провожатые, мотивировав это необходимостью отнести дедушке заодно с яйцами банку овощной икры домашнего приготовления и нежный мясной паштет. Папуля, как обычно, был хлебосолен.

Предоставив решать судьбу романа братца и подружки их купидону воробьиного происхождения, я вернулась к решению загадки, образовавшейся в моей собственной любовной истории. Взяв ключи, я поднялась в квартиру Кулебякина и уже через четверть часа с полной уверенностью могла утверждать, что Денис ни на какое море не уехал, хотя явно туда собирался. В обувной тумбочке обнаружились новые пляжные шлепанцы, а в бельевом шкафу – симпатичные плавки и возмутительное купальное полотенце с изображением полуголой девицы, мускулатуре которой позавидовал бы сам Шварценеггер: бицепсы у нее были почти такие же большие, как груди.

– Фу! – скривилась я, невысоко оценив вульгарный вкус милого, после чего поспешила снять майку и покрутилась перед зеркалом, выясняя, хуже я Шварценеггерши или лучше.

Решила, что намного лучше: у меня-то соотношение между грудью и бицепсами было в пользу первой, и с большим перевесом! Немного полюбовавшись своей восхитительно стройной фигурой, я оделась и еще чуток пошарила по углам и закоулкам. Выяснила, что дорожные сумки пылятся в кладовке, зарядное устройство для мобильника валяется на подоконнике, а снаряжение для подводной охоты лежит на антресолях, и в маске для плавания сплел роскошное брабантское кружево трудолюбивый паучок. К сожалению, я не могла проверить, лежит ли на своем месте в гараже знаменитая трехместная палатка, потому что любовь и доверие Дениса не распространялись так далеко, и ключа от гаража, где машина стоит, он мне не дал. Но без гарпуна и трубки с ластами Денис нипочем не поехал бы в морской рай! Как и без паспорта, который нашелся на своем обычном месте, в нижнем ящике мебельной стенки.

– Так-так! – пробормотала я, задумчиво пощипав себя за ушко. – И что же мы имеем?

«Мы имеем проблему! – без тени сомнения ответил мой внутренний голос. – Одно из двух: либо Кулебякину сейчас очень плохо, либо очень хорошо».

– Что такое хорошо и что такое плохо? – спросила я как любознательный крошка-сын из известного стихотворения.

«Эх, дурочка ты моя! – с отеческой жалостью вздохнул внутренний. – Что тебе непонятно? Если человек ушел из дому и не вернулся, этому могут быть самые разные объяснения: заблудился в метель, замерз в мороз, утонул в реке, попал под машину, стал жертвой разбойников или упавшего с крыши кирпича…»

– Достаточно! – быстро сказала я. – Что такое плохо, я уже поняла, спасибо. Я бы только исключила из твоего списка проблемы с метелью и морозом.

«Не сезон, – легко согласился внутренний. – Зато самое подходящее время для того, чтобы с большой приятностью запропаститься куда-нибудь на зеленый лужок, на речной бережок, в лесочек, в садочек или на сеновал. Понимаешь, к чему я клоню?»

– Напрашиваешься на прогулку в Середомакарьевский, – кивнула я. – Не исключено, что мы с тобой туда съездим, но сначала надо бы убедиться, что с Денисом не случилось ничего плохого. Может, обзвонить больницы и морги?

Я поежилась.

«Лучше опроси свидетелей, – посоветовал внутренний голос. – Если одна бабка видела Кулебякина с его бассетом бегущими за угол дома, то другие могли заметить их на следующем этапе дистанции».

– Другие бабки?

«Другие люди! – внутренний рассердился на мою тупость. – Есть ведь и иные категории любопытных граждан, кроме пенсионеров! Дворники, домохозяйки, мамаши с детьми!»

– Точно, дети! – Я вновь вспомнила пытливого кроху из стихотворения Маяковского и моментально придумала, что делать дальше.

Небрежно распихав по углам невостребованное пляжное барахло капитана Кулебякина, я вышла из его квартиры, закрыла дверь, спустилась к себе домой и прошла прямиком к мамуле. Она уже закончила работу и сидела за столом, перечитывая написанное. Видно было, что это доставляет ей большое удовольствие: пробегая глазами по строчкам, мамуля кивала головой и улыбалась.

– Как творческие успехи? – спросила я из вежливости.

– Нормально, – кивнула она. – Я написала рассказ с новым героем. Его зовут Влас, он призрак сантехника, которого при исполнении служебных обязанностей засосало в неисправный унитаз общественной уборной. Влас обитает в магистральной канализационной трубе и иногда материализуется из испарений водостоков и миазмов сливных колодцев. В тихий предзакатный час он является рыбакам и романтическим парочкам на берегу реки и пугает их своим воем.

– А почему он воет? – против воли заинтересовалась я.

– Протестует против загрязнения городских водоемов.

– Экология – это актуально, – согласилась я. – Я вот тоже намерена побороться с некоторыми истребителями зеленых насаждений… Собственно, я к тебе именно по этому поводу пришла.

– Предлагаешь вступить в партию зеленых? – мамуля немного удивилась.

– Наоборот, хочу попроситься в твою партию! Мам, мне срочно нужна помощь твоих касперов!

«Касперами» в честь одноименного привидения из известного голливудского фильма мамуля называет своих фанатов из числа окрестной детворы. Мальчишки и девчонки просто обожают нашу великую писательницу, потому что она всегда рада поделиться с ними новыми ужастиками. Мамуля запросто может провести полдня на пыльном чердаке или в сыром подвале в компании пацанят, охочих до ее страшных историй. Авторитет у подрастающего поколения она имеет такой, какой и не снился комсомолу, пионерской организации и октябрятскому движению вместе взятым!

– Прямо сейчас? – спросила мамуля, сняв очки и внимательно посмотрев на меня.

– Если еще не слишком поздно, – я взглянула на часы, стрелки которых вскоре должны были сойтись на цифре «12».

– Самое время! – хмыкнула сочинительница ужастиков.

Пробормотав: «Васька, конечно, еще не спит», она потянулась к телефону, набрала номер, дождалась отзыва и светски молвила:

– Наташенька, душечка, я вас не побеспокоила? А Васенька еще не спит? Можно ему трубочку?

Секунд пять она молчала, за это время на другом конце трубки вместо Наташеньки появился бодрствующий Васенька, и мамулин тон мгновенно изменился.

– Вася, это Бася! – отрывисто и деловито сказала она. – Есть срочное дело, нужна помощь. Выйди на лестницу, к тебе подойдет моя дочь и все расскажет.

Это прозвучало по-военному коротко и четко, Васенька, видимо, безропотно взял под козырек, и весь разговор уложился в десять секунд.

– Дюша, можешь идти, – с интонациями, которым позавидовал бы наш папуля-полковник, велела мне маменька. – Квартира пятнадцать, каспера зовут Василий, да ты его знаешь.

– Так точно, мой генерал! – ответила я, за неимением каблуков щелкнула босыми пятками, повернулась кругом и удалилась, печатая шаг.

Васю-Василия я действительно знала как облупленного. Сама я с ним общаюсь нечасто, зато много чего слышу от его соседки Трошкиной, которая зовет пацана Василисой. При этом имеется в виду не только внешность румяного синеглазого мальца, которому его мамаша-парикмахерша все не решается обкорнать буйную гриву белокурых волос, но и способность его сказочной тезки превращаться из царевны в лягушку. Наш Василиса тоже такой – то он красавец-паинька, то хулиганистое чудовище.

На сей раз царевич-лягушонок был белым и пушистым, я даже не сразу узнала его. В светлых бриджах и белоснежной рубашке с отложным воротничком, с распущенными по плечам кудрями Василиса походил на ангела. Образ портила только зажатая в кулаке сигаретка, которую при моем появлении Васька метким щелчком выбросил в окно лестничной площадки.

– Тебя лично минздрав не предупреждал, что курение опасно для здоровья? – спросила я, приблизившись.

– Зануда ты, теть Ин! – добродушно посетовал Василиса. – И как только у такой клевой тетки, как наша Бася, такая дочка уродилась? Не учи меня жить, без тебя учителей хватает! Говори лучше, зачем тебя Бася ко мне послала.

– Нужна информация, – сказала я, постаравшись скопировать мамулины генеральские интонации. – Позавчера вечером, около восьми часов, Денис Кулебякин с восьмого этажа… Знаешь его?

– Твой женишок? – ухмыльнулся Василиса. – Знаю, а как же! Зануда вроде тебя, тоже мне читает лекции о вреде куренья. А вот собака у него классная!

Надо понимать, Барклай никогда не агитировал маленького обормота вести здоровый образ жизни.

– Они пропали, оба: и Денис, и Барклай! – сказала я. – Пошли на вечернюю прогулку, были на заднем дворе, потом вдруг убежали за угол – и все! Ни ответа, ни привета! Куда подевались, никто не знает! Может, кто-то из пацанов видел?

– Это который угол был, который возле беседки или противоположный? – деловито спросил Василиса.

– Противоположный.

– Ага, ближе к шестнадцатому дому, стало быть, – он задумался. – В шестнадцатом Гришка и Сонька живут, а еще у Никиты из четвертого подъезда окно как раз на этот проулок выходит. Ладно, теть Ин, не паникуй раньше времени, разыщем мы твоего женишка! Жди здесь, я сейчас.

Перепрыгивая через две ступеньки, Василиса сбежал на пятый этаж. Гулко хлопнула металлическая дверь. Я подождала немного, дверь снова хлопнула, а потом раздался тихий свист. Я выглянула из-за поворота лестницы и увидела Ваську. Он переоделся в рваные джинсы и майку с портретом Курта Кобейна, волосы собрал в хвост. Теперь это был не ангелок, а чертенок. В одной руке мелкое исчадие ада сжимало, как гранату, мобильник, другой придерживало на плече большую прямоугольную сумку. Чувствовалось, что мамулин главный каспер хорошо представляет себе предстоящую операцию и грамотно снарядился для ее проведения.

– Пошли во двор, там связь лучше, и лишних ушей нет, – распорядился пацан.

Я подчинилась, и мы бодро зашагали вниз по лестнице, но едва успели спуститься на пару ступенек, как позади громко хлопнула дверь. Мы обернулись, опасаясь погони: Васькина мама вполне могла хватиться сына и побежать следом. Однако шумела не Василисина родня, а моя собственная. Братец Зяма вывалился из квартиры Трошкиной, сгибаясь пополам, словно у него тоже случились желудочные колики! Спотыкаясь, он большими прыжками унесся вверх по лестнице. При этом братишка прятал лицо в ладонях и издавал странные хлюпающие звуки. Рыдает, что ли? Я приостановилась, высоко подняв брови, но Василиса нетерпеливо дернул меня за руку, и я решила, что поищу объяснение странному поведению Зямы позже.

Мы вышли во двор, но не остались там, а проходными дворами вышли на ближайшую улицу и тихонько, буквально по стеночке, подобрались к дорогому кафе «Крутышка». Там Василиса присел на корточки за малорослой афишной тумбой, так, чтобы его не видел сквозь стекло охранник, и вытащил из заплечной сумы ноутбук.

– А мне что делать? – спросила я, дура дурой торча посреди пустого в этот поздний час тротуара.

– Притворяйся, будто ждешь кого-то, – велел пацан. – Отвлекай внимание секьюрити!

– А почему здесь? – спросила я.

Стоять на панели мне было непривычно.

– Потому что здесь беспроводной Интернет! – хмыкнул Василиса. – Халява!

Я кивнула, потому что и раньше знала, что некоторые модные заведения специально для своих деловых современных клиентов вводят новый сервис – возможность доступа в Интернет по радиоканалу. В «Крутышке» тоже есть своя точка доступа, и за возможность побарахтаться за фирменным десертом или коктейлем в мировой паутине клиенты платят опосредованно: денежки, которые заведение тратит на Интернет, с избытком закладываются в стоимость блюд. По идее, радиус действия точки беспроводного доступа следовало бы ограничить стенами заведения, но само понятие «радиус» предполагает наличие круга, а помещение «Крутышки» квадратное. Понимаете, в чем фишка? В зоне доступа оказываются небольшие участки площади за пределами кафе, и хитрый Василиса разведал эти места под солнцем.

– Ты разве халявщик? – строго спросила я, вновь ощутив педагогический зуд.

– Я не халявщик, я партнер! – ответил бесенок словами бессмертной телевизионной рекламы. – Все, не мешай мне, я работаю!

Я умолкла. Васька открыл ноутбук, включил его и погрузился в халявные виртуальные пучины, откуда до меня иногда доносилось невнятное бульканье: «Ба, и Машка аську включила!», «Гошка чатится, молодца!» и «А Петрушке мы сабж на мыло скинем».

Ежеминутно посматривая на часы и нервно притопывая ножкой, чтобы охранник заведения не счел меня беззаботно фланирующей уличной проституткой, я с почтением и завистью наблюдала за Василисой. Вот ведь ушлое поколение, внуки технического прогресса! Пацанам по десять-двенадцать лет, а у всех мобильники, компьютеры, Интернет, аськи, чаты и бог весть что еще! Я девушка прогрессивная, стараюсь идти в ногу со временем, но рядом с подростками порой чувствую себя Ариной Родионовной. Интересно, как это мамуля умудряется держаться со своими касперами-хайтековцами на равных? Она ведь даже компьютер не освоила, так и пишет на машинке!

– Все, сваливаем! – ворвался в мои несвоевременные думы громкий шепот Василисы.

Я не сразу поняла, что и куда именно нужно свалить, начала озираться, а Васька быстро упаковал свою технику, вздернул на плечо сумку и насмешливо позвал:

– Хорош башкой вертеть, как канарейка! Полетели домой!

Уже в полете по темным подворотням я поинтересовалась:

– Узнал что-нибудь?

– Завтра узнаю, пока только вопросики людям раскидал, – ответил Василиса.

Тут у него затрезвонил мобильник, он приложил трубку к уху и засюсюкал:

– Да, мамусик, я в полном порядке! Нет, я не шаболдаюсь по улицам, я у Кузнецовых сижу, помогаю Варваре Петровне с новой книжкой. Нет, она никак не может взять трубочку, она рукопись черкает. Вот я Инне трубочку дам.

Он перебросил мне мобильник, и я безмятежно мурлыкнула:

– Приветик!

– Инна, это ты? – с подозрением спросила Васькина мама.

– Я, Наташенька, я! – слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, заверила я. И сказала чистую правду: – Не волнуйся, Васенька через минуту будет дома, я уже иду его провожать.

Наташенька все-таки волновалась и встретила нас у открытой двери, на лестничной площадке. Поскольку нам с Василисой хватило ума воспользоваться лифтом, никак нельзя было догадаться, что мы приехали не сверху, а снизу.

– Доброй ночи! – прощаясь, сказала я. – Васенька, спасибо за помощь!

– Да не за что! – ухмыльнулся пацан.

– Вот именно! – с намеком прошептала я, когда успокоенная Наталья повернулась ко мне спиной.

Васька подмигнул и тоже заговорщицки шепнул:

– Завтра!

Завтра так завтра. Я кивнула, соглашаясь с вынужденной задержкой и одновременно прощаясь. Занесла ногу над ступенькой, потому что лифт уже ушел, но вспомнила, что у меня тут, на пятом этаже, есть еще одно дельце, и переместилась на коврик под дверью квартиры Трошкиной. Что там у них с Зямой стряслось?

Дверь была закрыта – не символическая сетчатая, а нормальная металлическая со стеклянным глазком. Я придавила кнопку звонка, и прозрачный хрусталик замутился.

– Чего ты боишься? Открывай, это я, Кузнецова! – громко сказала я трусоватой подружке.

Алка погремела замками, открыла дверь, тоскливо прошелестела:

– Заходи… – и понуро побрела в комнату.

– По какому поводу вселенская тоска? – распутывая на лодыжках тесемки босоножек, укоризненно спросила я ее спину. – У тебя дедушка помер?

– Ты что? – Трошкина вздрогнула, обернулась и покрутила пальчиком у виска. – Дедушка у меня помер лет пятнадцать назад!

– Я про птенца спрашиваю!

– Ах, про птенца…

Алка не поленилась, заглянула за занавеску, пошуршала там, и с подоконника понесся бодрый писк, похожий на скрип тележного колеса или колодезного ворота. Мне сразу же неприятно примстился хутор Середомакарьевский с его этническими достопримечательностями, и я объявила подружке:

– Алка, детективные труды по делу Цибулькиной вам с Зямой придется взять на себя, у меня новое срочное дело обнаружилось, это касается Дениса…

– Нам с Зямой? – Трошкина, не дослушав, нервно хохотнула и тут же болезненно скривилась.

Эти ее мимические упражнения мне сильно не понравились.

– Да, кстати, что случилось с Зямой? – спросила я. – Что тут у вас произошло?

– А ничего у нас с Зямой не произошло, – убитым голосом призналась Алка. – То есть кое-что началось, но очень быстро кончилось.

– Быстро кончилось? С Зямой? – не поверила я.

И даже чуточку обиделась. Я-то думала, что мой братец – ого-го какой жеребец!

– Поверь мне, я тоже ужасно расстроена, – сказала Трошкина, и, глядя на ее несчастное лицо, поверить в это было нетрудно.

Слово за слово – и я вытянула из нее всю историю с подробностями.

Папулины перчики, фаршированные экспериментальным алкоголем, раскрепостили Алку настолько, что она ни в чем не препятствовала Зяме. А тот, едва опустив на стол папулины продовольственные дары, распустил сначала руки, а потом и поясной ремень… Трошкина и не заметила, как они переместились из кухни в комнату, где складной диванчик раскинулся будто бы сам собой, и потом и Алка раскинулась – на этом самом диванчике. Затем волшебник Зяма, по воле которого происходили все эти чудесные превращения, жестом фокусника выхватил из воздуха маленькую коробочку…

– Ну, почему, почему я в этот момент не закрыла глаза? – сокрушалась Трошкина. – Опустила бы реснички, как положено приличной девушке… Так нет же, вытаращилась! Интересно мне, видите ли, было!

– По-моему, это вполне здоровый интерес! – возразила я. – Ты же смотришь, что оказалось в твоей тарелке, прежде чем приступить к еде, правда? А чем мужчина хуже? По-моему, все, что ты принимаешь внутрь, заслуживает самого пристального внимания!

– Ты говоришь об ЭТОМ, как о сосиске! – шокировалась Алка. И съязвила: – Что бы сказал по этому поводу Фрейд?

– Он признал бы, что определенное сходство есть, – хихикнула я.

– О нет! – Трошкина замотала головой. – Уверяю тебя, ЭТО было ни на что не похоже!

– Даже так? – Я порадовалась за Зяму и огорчилась, что не могу порадоваться за подружку.

– Проклятый презерватив! – с чувством выругалась Алка. – Это все из-за него!

– Трошкина, ты что, дикая совсем? – неприятно удивилась я. – Ты против средств предохранения, что ли? И из-за этого прогнала Зяму?!

– Я не прогоняла, он сам убежал! – выкрикнула Алка и заревела.

Сквозь слезы, пуская пузыри и булькая, она досказала остальное. Оказывается, Зяма, как настоящий эстет, принес с собой не простые презервативы, а цветные. В упаковке их было три, но Алка успела увидеть только один, и этого ей хватило.

– Он был зеле-оный! – завывала она. – Густо-зеленый, как парниковый огурец!

Простодушная Трошкина ничего подобного увидеть не ожидала и, изумленно таращась на изумрудно-зеленый предмет мужской гордости, непроизвольно ляпнула:

– Вот это, я понимаю, гринпис!

Интонации ее были недалеки от восхищения, но чувствительного Зяму шутка убила наповал. Он зарыдал и умчался прочь, на ходу застегивая штаны. Во всяком случае, так рассказала убитая горем Алка. От мысли ее утешить я отказалась, но попыталась отвлечь:

– А я у Цибулькиной была!

– Где? В морге, что ли? – испугалась подружка. – Опять?!

Мы с ней уже однажды навещали в морге одного смутно знакомого покойника, а в одиночку я как-то приходила туда взглянуть и на совершенно незнакомого. Именно знакомиться с ним ходила, хотя уже поздновато, конечно, было…[6]

– Нет, не в морге, – ответила я, сообразив, что неправильно выразилась. – Я не саму Елену Яковлевну навещала, я посетила ее квартиру. Экс-муж Михаил Александрович Цибулькин меня любезно сопроводил, и я осмотрелась на месте преступления. Буквально на этом самом месте, то есть непосредственно в санузле. Он в той квартире смежный, по типу два в одном: ванная и туалет в одном флаконе.

– Ну, и как там? – спросила Алка таким небрежным тоном, словно интересовалась расцветкой кафельной плитки.

– Ничего, миленько, – в тон ей ответила я. – Аптечки только нет, а так все хорошо, унитаз удобный… Только розетки электрической нет и в помине! Ближайшая точка – в коридоре!

– То есть, чтобы огладить свои мохнатые ножки электробритвой на шнуре, красавица должна была выбраться из ванны, сбегать в коридор, там воткнуть вилку в розетку, потом вернуться в санузел и опять залечь в воду? – сообразила Трошкина. – Уж больно сложная схема, тебе не кажется?

– Совершенно нереальная! – подтвердила я. – К тому же Зяма не соврал, на полочке в ванной стоит дорогой крем для эпиляции. Более того, я увидела там упаковку одноразовых бритвенных станков! Спрашивается, чего ради Елена Яковлевна при таком выборе отдала предпочтение допотопной и опасной электрической жужжалке?

– Может, она тяготела к мазохизму? – предположила Алка.

– Зяма нам сказал бы!

При упоминании моего непутевого братца Трошкина вновь скривила губы дохлым червячком. Не придумав, что бы ей сказать приятного на тему проблематичных отношений между полами, я велела подружке ложиться спать, потому как утро вечера мудренее, а сама пошла домой.

– Ну, наконец-то! – укоризненно сказал папуля, открыв мне дверь. – Первый час ночи, где ты ходишь, детка?

– Я у Трошкиной была, – почти честно ответила я.

– Кушать будешь? – верный себе, спросил папочка.

– Нет, спасибо, сыта по горло!

Сыта я была, главным образом, событиями и впечатлениями, но наедаться на ночь не собиралась, потому как помнила: если наш с Денисом роман придет к финалу, мне придется искать нового бойфренда, так что не время портить фигуру неразумным обжорством.

Папуля, сложив газету, ушел из кухни. Оставшись одна, я попила водички (не минеральной, чур меня!) и прислушалась к звукам, доносящимся из комнаты Зямы. Против ожидания, романтичная испанская гитара там не рыдала, наоборот, приглушенно рокотал брутальный хард-рок. Несмотря на фиаско с Трошкиной, братишка был в хорошем настроении. С чего бы это? Я хотела сунуться к Зяме, чтобы задать ему этот вопрос, но передумала. Очень уж спать хотелось!

Снились мне огородные грядки, на которых бесстыдно раскинулись дюжие зеленые огурцы, а над ними хищно кружил тщедушный воробей в пенсне. К чему это все – было ясно без всякого Фрейда.

15

Трошкина мучилась. Ей было очень жалко Зяму, которого она нещадно обидела, а также саму себя, идиотку, которую нещадно обидел бог. Обделил чуткостью, зато даровал не в меру длинный язык! Даже во сне она что-то жалобно, просительно бормотала и проснулась от собственного хныканья.

Было уже позднее утро, начало рабочего дня в «МБС», куда, вообще говоря, идти ей было совсем необязательно. Солнце палило вовсю, во дворе орали мальчишки, бодро стучал баскетбольный мяч, в коробке на подоконнике громко пищал голодный Дед-Желторотик. Мироздание явно не одобряло пораженческую позицию, занятую деморализованной Трошкиной.

– Все, беру себя в руки! – устыдившись, сказала Алка и немедленно сделала, что обещала: выбросила из головы мысли о Зяме, выпрыгнула из постели, поставила ноги на ширину плеч и подбоченилась – взяла себя в руки.

После утренней гимнастики, выполненной с подобающим случаю фанатизмом, Трошкина окончательно усмирила плоть под холодным душем и, стуча зубами, села завтракать. Старательно пережевывая кукурузные хлопья и запивая их молоком, она думала, как бы исправить сложившееся положение, и пришла к выводу, что должна срочно загладить свою вину перед Зямой, оказав ему неоценимую помощь. Как именно, долго думать не пришлось: вчера лидер их детективной команды – мисс Индия Кузнецова-Холмс – взяла самоотвод, попросив Трошкину занять ее место.

– И займу! – приступая к мытью посуды, заверила Алка мироздание, которое отозвалось на ее слова одобрительным урчанием воды в стояке общедомовой канализации.

Накормив и напоив птенца, Трошкина оделась и поехала на улицу Дежнева, дом восемь, чтобы поговорить с соседкой покойной Елены Цибулькиной. Листочек, на котором был записан телефон соседки, остался у Кузнецовой, и номера квартиры Алка тоже не знала, но промахнуться не боялась: Инка сказала, что в том доме на каждой лестничной площадке всего две квартиры.

Соседкой Цибулькиной оказалась женщина раннего бальзаковского возраста, маленькая, круглая и энергичная, как шаровая молния. Она распахнула дверь, даже не спросив, кто там. Надо полагать, это не являлось проявлением безразличия, просто дама в этот момент была занята разговором по телефону. Одной рукой она прижимала к уху трубку, в другой, как жезл, держала деревянную кухонную лопаточку, а ногами энергично притопывала. Трошкина, настроившаяся увидеть малоподвижную и несуетную старушку-пенсионерку, при виде бойкой голопятой дамочки в костюме для фитнеса немного растерялась, но хозяйка квартиры любезно подарила ей минутку на то, чтобы собраться с мыслями.

– Айн момент! – вскричала она, впустив гостью в прихожую, после чего повесила трубку и сразу же унеслась в кухню.

Оттуда донесся грохот переставляемой металлической посуды, стук кастрюльной крышки, эмоциональное: «А, ч-черт, горячая!», после чего стало тихо, но ненадолго. Брякнув еще чем-то железным, дамочка, похожая в своем желто-оранжевом спортивном костюме на надувной пляжный мяч, выкатилась в прихожую, на ходу приветливо рокоча:

– Добрый день, простите, я слушаю вас!

– День добрый, – согласилась Трошкина и без промедления выдала домашнюю заготовку, которую с легкой руки Зямы эксплуатировали уже все кому не лень:

– Я художник, дизайнер по интерьеру, мы дружили с Еленой Цибулькиной…

Продолжить Алка не успела, прямо ей в ухо завопил телефон. Трошкина приготовилась отпрыгнуть в сторону, чтобы пропустить хозяйку дома к трезвонящему аппарату, но та подарила ей мимолетную улыбку и унеслась в комнату. Очевидно, там находился параллельный телефон, дама сняла трубку, и призывная трель смолкла. Алка укоризненно посмотрела на беспокойный аппарат и на мгновение утратила представление о реальности.

Телефон на стене был точно такой же, как у Трошкиной дома: та же модель, тот же цвет, и он точно так же был закреплен на стене, оклеенной белыми обоями. Алка автоматически сняла трубку. Только услышав там голос беспокойной хозяйки, она сообразила, что бесцеремонно подслушивает чужой разговор. Трошкина покраснела и хотела уже повесить трубку, но тут собеседник хозяйки сказал нечто столь интересное, что Алка просто окаменела – естественно, продолжая слушать.

Начало фразы она не ухватила, но понять смысл сказанного это ей не помешало.

– …Убили, но милиция взяла совсем не того человека. У Елены был близкий друг, художник, дизайнер по интерьеру, имени я не знаю, – гундосил мужчина, которого Трошкина мысленно окрестила Гоблином.

– Вы кто? – испуганно спросила хозяйка квартиры.

– Ту-у, ту-у, ту-у, – сказала трубка.

Трошкина поспешно повесила трубку и отскочила от телефона. Мысли ее заметались, как мошки у фонаря. Светоч заменяло собой имя «Зяма», начертанное огненными письменами. Зяма, беспутный художник-дизайнер, в опасности!

– Что же делать? – прошептала Алка.

В тревоге за судьбу обожаемого мужчины она напрочь забыла, что минуту назад сама представилась художником, дизайнером по интерьеру и близким другом покойной Цибулькиной. А вот энергичная дама об этом вовсе не забыла и мгновенно приняла на основе полученной информации мужественное решение задержать опасную преступницу. Правда, Трошкиной она об этом не сообщила. Она вообще ей ничего не сказала. Молча, с озабоченной физиономией дамочка протиснулась мимо остолбеневшей гостьи на лестничную площадку, захлопнула дверь, и, пока Алка соображала, к чему бы это, предприимчивая женщина вонзила в замочную скважину ключ. Он дважды провернулся, вышел из замка, и в наступившей тишине задержанная Трошкина услышала за дверью:

– Алло, милиция? Срочно приезжайте!

Поутру я хотела поговорить с Зямой об Алке, но не получилось: когда я отправилась в контору, братец еще не встал. В который раз я позавидовала вольному художнику, не обязанному ходить в присутствие. Мне тоже хотелось бы иметь абсолютно свободный график работы, хотя прежде в день зарплаты я спешила в офис в приподнятом настроении. К сожалению, сегодня в нашем маленьком рекламном царстве-государстве регулярный национальный праздник – День Финансовой Независимости – отмечался с приспущенными флагами и вывернутыми карманами. Катя с Люсей сидели на своих местах с кислыми минами, а Андрюха и вовсе пришел в трауре – в черных джинсах и такой же майке.

Настроение, впрочем, у нашего видеодизайнера было вполне рабочее, и он постарался передать его мне, оформив мощный эмоциональный посыл в бодрящие слова:

– Готова к мукам творчества? Зачнем, пожалуй!

Муки зачатия юбилейно-траурного фильма не шли ни в какое сравнение с родами этого шедеврального произведения. Погрузившись в работу, я забыла обо всем и даже выключила мобильник, чтобы мне никто не мешал. Через пару часов мы с Эндрю были с головы до ног в мыле, пене и брызгах ядовитой слюны. Кровопийцу Стаса Макарова, который заглянул в офис ближе к обеду – поинтересоваться, как движется работа, – мы с Андрюхой слаженным дуэтом послали в такое эротичное место, по сравнению с которым хуторской сеновал высокой пропускной способности показался бы монашеской кельей. Стасик заметно струхнул, но по названному адресу не убыл, ретировался в кабинет шефа и стал там дожидаться окончания наших трудов.

Аккурат к обеденному перерыву стало ясно, что дальнейшее мое участие в создании суперфильма не столь необходимо, в творческих корчах забился компьютер, а для родовспоможения на финальной стадии достаточно было одного Андрюхи. Не медля ни минуты, я отправилась в ближайшее кафе обедать, но на полпути вынуждена была поменять направление. Ступив за порог офисного здания, я включила мобильник, и он сразу же зазвонил.

– Инка, ты где? – заблажила в трубку Трошкина.

– На углу Зеленой и Корабельной, – быстро сориентировавшись, ответила я. – А почему тебя это интересует?

– А я на Дежнева! – не ответив на мой вопрос, сообщила подружка. – В восьмом доме, в двадцать девятой квартире, у соседки Цибулькиной! Инка! Спаси меня! Она ушла и дверь закрыла, а это пятый этаж, я не знаю, что делать, прям, хоть в окно вываливайся по методу Желторотика!

Голос необычайно многословной подружки дрожал, в нем явственно звучала паника. Поэтому я сначала призывно махнула рукой проезжающему мимо такси, а уже потом продолжила разговор.

– Соседка ушла, закрыв тебя в собственной квартире? – с недоумением повторила я, забравшись в машину. – Она что, забыла о твоем присутствии? Что, соседка эта склеротичка или она вообще того: со старческим приветом?

– Да какая старушка, ей не больше сорока лет! И не склеротичка она, и не идиотка, наоборот, жутко сообразительная тетка! – забилась в конвульсиях Трошкина. – Она хочет сдать меня в милицию, а сама удрала, чтобы не рисковать жизнью в компании с убийцей!

– Алка, ты кого-то убила? – встревожилась я, и водитель тоже: он покосился, словно прикидывая, не высадить ли меня из машины.

– Я не кого-то, я тебя убью, Кузнецова, если только вырвусь из этой западни! – психанула подружка.

Трубка сердито загудела.

– Девушка, вам куда? – с подозрением приглядываясь ко мне, спросил таксист.

– Улица Дежнева, восемь, – ответила я. – Куда же еще?

– Действительно, куда же еще? – с непередаваемой интонацией пробормотал он, но от дальнейших разговоров воздержался.

Мой вчерашний поход в жилище Цибулькиной был не напрасен, благодаря ему я знала, куда смотрят окна этой квартиры, – во двор. По логике, туда же должно было выходить хотя бы одно окно соседней квартиры.

– Раз, два, три, четыре, пять, – быстро пересчитала я глазами этажи. – Вышел зайчик погулять!

«Зайчик» мой с понуро обвисшими ушками-хвостиками стоял на подоконнике, выглядывая в открытую форточку. Узрев меня, Алка неуверенно улыбнулась и помахала рукой.

– Сиди, сиди, не дергайся! – злорадно сказал кто-то.

Я обернулась и увидела на лавочке с хорошим видом на «зайчика» невысокую полную женщину в желтом купальнике поверх эластичных штанишек цвета абрикоса и оранжевых шлепках. Яркий наряд не выглядел самодостаточным, во всяком случае, я на месте шаровидной женщины не стала бы делать из себя посмешище, разгуливая по улицам в карнавальном костюме резиновой уточки. Похоже было, что дама опрометью выскочила из дома, прервав занятия гимнастикой, и я закономерно заподозрила в ней порывистую соседку Цибулькиной. Небось, заперла мою подружку в доме и убежала во двор встречать милицию, партизанка!

– Добрый день! – вежливо сказала утица, встретив мой внимательный взгляд.

– Нихт ферштейн! – ответила я, решив для пущей конспирации закосить под иностранку.

Не желая, чтобы во мне заподозрили сообщницу криминальной личности, подпрыгивающей на подоконнике пятого этажа, как нетерпеливый самоубийца, я наморщила лоб и с поддельным германским прононсом озабоченно спросила:

– Где есть Зеленая штрассе?

– Зеленые трусья? – по-своему услышала меня бабулька, развешивающая мокрые тряпки на веревках бельевой площадки. И заволновалась: – А чего это ты моими трусьями интересуешься?

– Нихт, нихт! – я замотала головой, выбрасывая из нее мысль о том, что неплохо было бы послать эту старую кошелку с ее зелеными трусами прямиком в Гринпис (в Алкином представлении). – Зеленая штрассе! Штрассе! У-лит-са!

– Ах, тебе улица Зеленая нужна! – сообразив, что я не покушаюсь на интимные предметы ее гардероба, подобрела бабка. – Зеленая далече отсюда, на втором троллейбусе ехать надо. Цвайн троллейбус, марш, марш!

– Данке! – сказала я, защипнув пальчиками юбку и изобразив подобие книксена, после чего поспешила ретироваться.

Бабка в спину ласково назвала меня глупой немчурой, а Трошкина со своего подоконника посмотрела, как на сущую идиотку. Она так и сказала мне, когда я из-за ближайшего угла позвонила ей на мобильник:

– Идиотка, ты что за представление там устроила?

– Сама ты балда! – не осталась в долгу я. – Брось ругаться, лучше посмотри в окно на коротышку в желтом купальнике и скажи, не она ли тебя пленила?

– Она самая! – без заминки ответила Алка. – Это соседка Цибулькиной. Представляешь, ей какой-то анонимный гоблин позвонил и настучал на Зяму! Заявил, что Цибулькину убил ее близкий друг, художник-дизайнер, но имени не назвал, а тут я пришла в той же роли, вот тетя и обмишулилась.

– Подробности потом, – оборвала ее я. – У тебя там в кухне сковородка найдется? Живо поставь ее на огонь.

– Думаешь, самое время подкрепиться?

– Думаю, самое время делать ноги! Не болтай попусту, бегом на кухню и устрой там хорошее задымление, а я тут подниму панику.

– Хочешь, чтобы хозяйка вызвала пожарных? Думаешь, они приедут раньше, чем милиция? – оживилась подружка. – Кузнецова, ты голова! Отлично придумала, пожарным ведь и двери ломать разрешается, тут-то я и улизну под шум волны из брандспойта!

В трубке пошли гудки. Не сомневаясь, что дипломированный режиссер театрализованных представлений сумеет создать по моему сценарию впечатляющий спектакль, я быстрым шагом обошла дом и спряталась за какой-то древней голубятней так, чтобы видеть и двор, и окно Алкиной тюрьмы. Не прошло и минуты, как в квартире на пятом этаже громыхнуло, и из форточки повалил густой дым. Он имел пугающий черный цвет и осыпался густыми хлопьями копоти.

– Что она там запалила? – с веселым изумлением пробормотала я.

Похоже было, что в квартире на пятом этаже взорвалась смоловарня. Для полноты картины не хватало красиво падающего вниз асфальтоукладочного катка, покореженного взрывом.

– Пожар! – звонким голосом пионерской звеньевой выкрикнула в форточку Трошкина.

– Гори-и-им! – присев, истошно заорала бабка – любительница белья экологических цветов.

Дамочка в купальнике громко ахнула и вскочила с лавочки. Мобильник у нее был с собой, и она тут же приложила его к уху, но разговор провела уже на бегу. Похоже было, что энергичная женщина не собирается дожидаться приезда брандмейстеров в отдалении от очага возгорания. Зажав в кулаке мобильник на манер оружия пролетариата – булыжника, она во все лопатки припустила к подъезду. Я побежала за ней.

– Тебе же сказали, бестолочь германская, Зеленая в другой стороне! – сердито крикнула мне бабка-гринписовка, когда я пробегала мимо.

– Хенде хох! – рявкнула в ответ я, и так это у меня хорошо получилось, что старуха безропотно повиновалась.

Под тревожный колокольный звон загремевшего на асфальт эмалированного таза я ворвалась в прохладный темный подъезд и… Растянулась на лестнице, промахнувшись ногой мимо ступеньки.

К счастью, весть о пожаре не вызвала у жильцов дома массовой паники, самостийной эвакуации не случилось, и меня не затоптали спасающиеся бегством. Частый топот поспешающей на пятый этаж резвой утицы завершился стуком распахнутой двери, а после короткой паузы топот возобновился, но теперь он уже шел сверху вниз. Через полминуты на меня белокрылым ангелом спорхнула Трошкина, закутанная в занавеску по самые глаза, как закрепощенная женщина Востока. Я признала небесное создание по весело трепыхающимся кудрявым хвостикам и приветствовала словами:

– Упорхнула из клетки, птичка моя?

– Ага, – задыхаясь, ответила Алка. – А ты чего тут валяешься, как коврик для ног? Изображаешь заградительное сооружение?

– Затрудняю ожидаемым спецслужбам доступ к месту ЧП, – ворчливо ответила я, поднимаясь на ноги. – Ой, кажется, я ногу подвернула, наступать больно!

– Давай я тебе помогу! – Трошкина влезла мне под мышку, забросила одну мою руку себе на плечо и с неожиданной для такой мелкой девицы силой поволокла меня из подъезда.

Я старательно подпрыгивала на одной ножке, Алка топала вперед, как трудолюбивый вьючный ослик, и мы довольно быстро миновали бабку с тазом и широко разинутым ртом, опустевшую лавочку и древнюю голубятню. На ближайшей улице остановили частника и поехали домой, конспирации ради трижды поменяв в пути адрес пункта назначения. Из той же конспирации не стали разговаривать о случившемся в машине, но от полноты чувств обменивались широкими глупыми улыбками и пихали друг дружку в бока. От Трошкиной невыносимо воняло кострищем.

– Что за гадость ты там спалила, поджигательница? – спросила я ее уже в нашем дворе.

– Это была не гадость, а отличный гимнастический мяч! – гордо ответила Алка. – В квартире был здоровенный надувной шар, я положила его на раскаленную сковородку, и он так здорово лопнул – куда там тротиловому эквиваленту!

– Я слышала, – кивнула я. – А что так знатно дымило?

Трошкина хмыкнула:

– Оказывается, рваные резиновые клочья, хорошенько поджаренные на нерафинированном подсолнечном масле, создают стойкий эффект дымовой шашки!

– Не делись этим рецептом с нашим папулей! – тоже хмыкнув, попросила я. И, вспомнив папочку-кулинара, сразу же ощутила приступ голода: – Есть хочу! Я как раз в кафе шла, когда ты вызвала меня проводить спасательную операцию. Пойдем к нам обедать?

– К вам? – Трошкина критично осмотрела свой несвежий наряд, спонтанно дополненный чужой простыней, и чутко повела носом. – Нет, в таком виде я к вам не пойду. И потом, я не знаю, как теперь Зяме в глаза смотреть… – закручинилась она.

– Ладно, так и быть, в Зямины глаза я сама посмотрю, а потом расскажу тебе, как это было, – пообещала я, и на пятом этаже мы с подружкой расстались.

Против ожидания, аппетитные запахи домашней кухни в нашем доме не витали. В глубине квартиры лениво, как объевшийся дятел, тюкала печатная машинка. Скорость была совершенно нехарактерной для мамули, которая стучит по клавишам в темпе «престо».[7]

– Кто дома? – крикнула я, разуваясь.

– Дюшенька, зайди сюда! – отозвался из большой комнаты папуля. – Хорошо, что ты пришла, у меня для тебя кое-что есть!

– Действительно, хорошо, – согласилась я, думая, что папулино «кое-что» – это вкусный и питательный обед из трех блюд с десертом и прохладительным напитком.

Увы, папуля протянул мне не поднос с яствами, а сложенный вдвое тетрадный листок в клеточку. Еще надеясь, что это подробно расписанное меню вожделенного обеда, я развернула бумагу и не сдержала вздоха разочарования. Это был «Оччет о праделной работе», представленный Василием Кулешовым. Подписался Василиса Микулишна важно, как взрослый, но ошибок в его тексте сидело больше, чем колорадских жуков на картофельном кусте. Впрочем, я не стала сокрушаться о безграмотности подрастающего поколения пепси, потому как информацию Васька добыл просто бесценную. Вернее, не он один, а вместе с отрядом героических касперов, всех членов которого Василиса добросовестно назвал поименно.

Прочитав «оччет», я узнала, что позапозавчера вечером Машка Лазарева из четвертого подъезда, как обычно, вывела на прогулку своего пекинеса Гаврика. Следуя привычным путем на пустырь, девочка с собачкой разминулись с транспортным средством, которое обычно кроткий Гаврик яростно облаял и даже хотел атаковать, но ему помешал поводок. Благодаря этой странной вспышке пекинесовой ярости Машка запомнила и мотороллер с будкой, и его водителя. «У него тоже будка будь здоров!» – приписал от себя Васька.

Личность «будочника» прояснил Семка Тряпицын из пятой квартиры, опознавший собачника по прозвищу Вовка-живодер. «Здоровый такой хряк с жабьей мордой, – кратко описал внешность этого персонажа Василиса Микулишна. – Особая примета: нет переднего зуба».

– Красавчик, однако! – процедила я сквозь собственные вполне комплектные зубы, еще не понимая, зачем автор знакомит меня с этим малоприятным типом.

Следующее предложение все прояснило. «Левику Мхитарянцу из седьмого дома три дня назад папик на день варенья такой телескопище подарил – круть внеземная!» – с отчетливой завистью повествовал Василиса. По ночам Левик испытывал свою внеземную оптику на звездах, а в светлое время суток – на окнах красотки-восьмиклассницы с первого этажа нашего дома. Тем незабываемым вечером пикантных сцен с раздеванием он не созерцал, зато увидел жанровую картинку маслом, которую Василиса талантливо описал одним простым предложением: «Тот хряк с другим бугаем загрузили в кузов мотороллера большого пятнистого пса и мужика в белом костюме». К сожалению, номер мотороллера Левик не смог разглядеть даже в телескоп, потому что табличка была густо заляпана голубой эмалью. Установить личность мужика и собаки Васька предложил мне самостоятельно, что я и сделала без труда. Трудности у меня возникли лишь с осмыслением того очевидного факта, что капитана милиции Кулебякина умыкнули хряк с бугаем, разъезжающие по городу на собачьей перевозке.

– А я-то думала самолично шкуру с Дениса спустить! – зло сострила я, но тут же испугалась сказанного и мысленно попросила небеса не рассматривать мои неосторожные слова как заявку на исполнение.

По всему выходило, что я совершенно напрасно призывала громы и молнии на голову милого, «за здравие» которого теперь готова была горячо молиться.

– Отче наш! Спаси и помилуй! – устремив взор в потолок, попросила я.

Тут по моей спине прошелся ветерок: распахнулась входная дверь.

– Наш отче там, – сказал Зяма, заходя в квартиру.

Он указал на дверь, за которой лениво тюкал дятел, глазами, потому что руки у него были заняты.

– Я знаю, – коротко ответила я и с интересом посмотрела на плоскую квадратную коробку в руках брата. – А что это у тебя там? Уж не пицца ли?

– Она самая, – подтвердил Зяма, следуя в кухню. – Вот, пришлось сгонять за пиццей насущной, потому как наш с тобой отче спасать семью от голодной смерти сегодня не рвется. Кастрюльки пусты, в холодильнике шаром покати, а папуля пишет рекламацию на новый миксер, который не оправдал его ожиданий. Я понял, что спасение голодающих – дело рук самих голодающих, и принял меры.

– Золотые слова, Зяма! – вздохнула я, быстро выставляя на стол тарелки. – У меня для тебя плохие новости.

– Это неправильно, – невозмутимо отозвался братец, распаковывая пиццу. Голодный, он не интересовался ничем, кроме еды. – Должно быть две новости, одна плохая, другая хорошая.

Он проигнорировал тарелку и потащил кусок пирога из коробки прямиком в рот.

– Ладно, у меня для тебя две новости, одна хорошая, другая плохая, – я не стала спорить.

– Давай сначала плохую, – велел братец.

– Давай сначала пиццу! – возразила я, получив кусок, продолжила: – Плохая новость такая: у милиции есть информация, что Елену Яковлевну Цибулькину убил ее близкий друг, художник-дизайнер.

Зяма подавился пиццей и закашлялся. Я заботливо постучала его по спине и дождалась положенной реплики:

– А х-х-х…?

– А хорошая новость: в милиции думают, будто убийца – женщина.

– С чего это они так думают, интересно? – проглотив кусок, возмутился Зяма. – Я вроде выгляжу вполне мужественно!

– И даже в гей-парадах не участвуешь, – не удержавшись, съязвила я. – Не волнуйся, Зямка, твоя внешность тут ни при чем. Так вышло, что за тебя голову в петлю сунула Трошкина.

Я вкратце рассказала братишке об Алкиных утренних приключениях, и Зяма умилился:

– Трошкина – просто прелесть!

– Ты не в обиде на нее за вчерашнее? – осторожно спросила я.

– Я? В обиде? – Зяма удивился. – Скорее это она должна на меня обижаться! Я вчера ретировался в самый разгар событий, бежал, рыдая от смеха! Нехорошо, конечно, получилось, но ты просто не представляешь, какая хохма вышла!

– Если ты про гринпис, то я в курсе, – ухмыльнулась я. – Скажу Алке, что ты на нее не дуешься, а то бедняжка места себе не находит, видишь, какую самоотверженность проявляет. Вот из кого получилась бы настоящая жена декабриста!

– Ну, я-то в октябре родился! – быстро сказал Зяма, которому мысли о женитьбе претят так же, как и мне.

Было бы глупо говорить, что из Трошкиной вполне получилась бы и настоящая жена октябренка, поэтому я сменила тему, вернувшись к вопросу, требующему срочного решения.

– Зяма, рано или поздно недоразумение прояснится, станет известно, что Леночкин друг-дизайнер – это ты, и тебя арестуют! – напророчила я. – Ты хочешь в тюрьму?

Братец молча повертел пальцем у виска, замаслив мелированный завиток.

– Значит, пока мы не найдем настоящего убийцу, ты должен залечь на дно, – постановила я.

Тут мне вспомнился мясокомбинатский директор, буквально проделавший то же самое, но я не стала отвлекаться на скорбные думы. У меня уже вызрела дельная мысль.

– Пошли к Трошкиной, – подхватив из коробки последний кусок пиццы, скомандовала я.

16

У Трошкиной мы не засиделись. Я-то думала, Алка при виде добродушно ухмыляющегося Зямы возрадуется, просияет улыбкой и побежит, теряя тапки, ставить чайник, но вышло иначе. И в родном доме поесть не дали, и в гостях к столу не позвали! Я, правда, отведала Зяминой пиццы, но разве это еда? Так, легкий перекусон.

Углядев за моим плечом Зяму, Трошкина покраснела и затряслась, но не от смущения и радости, а от злости.

– Кузнецовы, вы спятили?! – гаркнула она. – Почему до сих пор не схоронились?

– Это что за глагол, подруга? – неприятно удивилась я. – Ты как будто торопишь нас в лучший из миров!

А Зяма вздохнул в притворной скорби и пожаловался:

– Ах, Аллочка, я-то думал, у нас с тобой еще в этой жизни будет много общего!

Трошкина вроде бы устыдилась, перестала сверкать глазами, как фотокамера вспышкой, и прояснила туманный смысл своих речей:

– Вам спрятаться нужно, разве не понимаете? Небось, милиция по наводке Гоблина уже выдергивает, как редиски, всех художников из окружения Цибулькиной! Вот увидите, вас обоих загребут!

Я быстро прикинула: художник-дизайнер Зяма чин-чином отрекомендовался Леночкиным другом Илиаде Кристиди с ее Язоном, я сама играла ту же роль перед Цибулькиным, но ведь и Трошкина аналогичным образом самозванствовала перед соседкой! Поэтому я спокойно сказала ей:

– Не ори на нас, если что, тебя тоже повяжут!

– Если найдут! – хмыкнула в ответ подружка. – Я, как вы могли заметить, уже чемодан собрала. Скажу вам, как дизайнер дизайнерам: после пережитого потрясения – я имею в виду мой утренний дебют в роли поджигательницы – мне захотелось ненадолго отойти от детективных дел. Я отбываю на морской курорт, посижу там месячишко, авось за это время менты тут настоящего убийцу поймают!

Алка шагнула в сторону, открывая нам вид на большую старую дорожную сумку и маленькую новую (видимо, тоже дорожную) клетку для хомячка. В клетке помещался никакой не грызун, а птенец Желторотик, он же Дед. Очевидно, Трошкина не собиралась разбрасываться родственниками, решила взять чудесным образом обретенного Дедушку с собой на курорт. Заботливая!

– Дюха права, нас всех арестуют! – без тени печали заявил Зяма и тут же начал бесцеремонно напрашиваться в спутники Алке с ее пернатым предком. – Между прочим, я тоже хочу на морской курорт!

– Слушайте, дизайнеры! А вам обязательно надо на морской? – задумчиво спросила я, озаренная новой идеей. – Полевой курорт вам не годится?

– Военно-полевой? – с сомнением уточнила Трошкина.

– Может, и военно, – молвила я в ответ.

Желторотик в своей клетке прочирикал что-то, подозрительно похожее на армейскую побудку, а я сказала еще:

– Кажется, я знаю, как убить двух зайцев разом. Рота, за мной!

– Сначала скажи, кто эти два зайца, которые будут убиты? – от имени всей «роты» с подозрением спросила Алка, не спеша выполнять мое распоряжение.

Пришлось заверить ее, что под обреченными на смерть косыми я не имею в виду никого из присутствующих, и только после этого Трошкина подхватила свой багаж.

– Зяма, возьми у Алки чемодан! – велела я. – Алка, возьми ключи от гаража!

– Мы пустимся в бега на «Тойоте» Бронича? – проявил смекалку Зяма. – Чур, я за рулем!

Еще дома, когда я прочитала в Василисином «оччете» про заляпанные номера собачьей перевозки, я усомнилась в том, что они были испачканы эмалью. Да не позволили бы наши бравые гаишники раскатывать по краевому центру транспортному средству с номерами, замызганными несмывающейся краской! Лето в южном городе – высокий сезон по ДТП, в этот период дорожные инспектора у нас так придирчивы, что водитель скорее лицо не умоет, чем номера оставит грязными. Можно было предположить, что бугай с хряком сами не заметили, как испачкались, иначе перед первым же постом ГАИ привели бы свой транспорт в порядок. Значит, номера господа живодеры ненароком извазюкали уже в пути. А где в округе можно мимоходом обляпаться серо-голубой грязюкой, похожей на матовую эмаль? Конечно, на Свинячьих Ямах!

Этим поэтичным названием жители пригородного колхоза «Ленинский путь» много лет назад окрестили лужи голубой глины, с незапамятных пор имевшиеся на землях хозяйства. В советские времена грязевые озерца не привлекали внимания широкой публики. И то сказать, зачем властям было афишировать их существование? Если вдуматься, то жидкие грязи, бодро пукающие и весело пузырящиеся не где-то, а на землях «Ленинского пути», компрометировали вождя мирового пролетариата. Словно это именно он, шествуя в светлое будущее, оставил на дороге за собой кучки и лужи!

До перестройки живой интерес к голубой глине проявляли только колхозные свиньи, которым очень нравилось принимать грязевые ванны. В новейшие времена Свинячьими Ямами заинтересовались местные косметологи, а один предприимчивый депутат даже построил свою избирательную кампанию на идее создания нового курорта европейского уровня – Свиноямского Международного СПА-центра. Изобретательного политика вдохновенно пиарило мое родное агентство «МБС», я сама в дружеской компании Максима Смеловского записывала для телевидения депутатское интервью на фоне возлежащих в грязи кабанчиков и прекрасно помнила, какие кляксы остались на заднице студийной машины после переездов через грязевые канавки: серо-голубые, матовые, похожие на пятна засохшей краски!

– Едем к Свинячьим Ямам, – сказала я своим компаньонам, когда мы погрузились в шикарную машину Бронича.

Я подумала, что на нашем семейном «Форде» пускаться в бега смысла не имеет, машину, зарегистрированную на Зяму, милиция найдет в два счета, накрыв одним разом всю нашу дизайнерскую банду. А вот машиной Бронича до сих пор никто не интересовался, даже он сам. Да и зачем ему «Тойота», если он в камере сидит? Правда, после полученной от анонимного информатора наводки менты могут переключиться на поиски убийцы-художника и отпустить Бронича, и это было бы совсем неплохо, глядишь, шеф на радостях выдал бы мне зарплату, а то драпаю я на грязеполевой курорт с жалкой парой сотен в кармане…

И тут я внезапно сообразила, что совершенно напрасно поддалась стадному чувству и пустилась в бега вместе с братом-авантюристом и подружкой-паникершей. Ладно Зяма, он и впрямь может стать для следствия первым кандидатом в убийцы, а нам-то с Алкой чего бояться? Даже если нас прижмут к стенке как липовых дизайнерш, мы прикинемся веселыми идиотками – мол, виноваты, очень глупо шутили, больше не будем народ разыгрывать и резиновые мячи на сковородку укладывать. В чужих квартирах, во всяком случае. В своих-то жилищах имеем полное право хоть дирижабли на постном масле жарить, хоть надувные лодки запекать! Кстати, мои родственники этому не сильно удивились бы, в нашей семье к кулинарным экспериментам относятся с пониманием… А на время убийства Цибулькиной у нас с Трошкиной надежное алиби есть, мы весь день в конторе сидели, на глазах у Люси, Кати и Андрюхи. Нет, нам с Алкой это дело не пришьют, значит, мы должны только Зяме надежное убежище найти, а сами вполне можем в город возвращаться. Шефу же, если он уже нынче выйдет из узилища и сразу же хватится своей тачки, я что-нибудь наплету, мне сочинять не трудно.

– Зачем нам на Свинячьи Ямы? Мы что, будем там маскироваться на местности? – перебив мои мысли, ехидно спросила Трошкина. – Попытаемся затеряться в грязи среди кабанов и свиноматок?

– Чур, я буду кабаном! – с подъемом воскликнул Зяма.

Смекнув, что нам с ней при такой раздаче достанется незавидная роль свиноматок, Алка прикусила не в меру длинный язык, а я веско сказала:

– Я хочу попробовать решить одновременно две задачи: во-первых, затруднить компетентным органам встречу с Зямой, во-вторых, немного облегчить жизнь этим самым органам.

– Задачи кажутся мне взаимоисключающими, – призналась Алка. – Скажи, как ты собираешься помогать органам, одновременно препятствуя им?

Подружка озадаченно нахмурилась, а Зяма сморщил лоб гормошкой.

– Я хочу помочь органам, немного увеличив их численность, – объяснила я. – То есть вернув в строй одного бойца. Даже двух, если считать и собаку.

Мои собственные бойцы не выглядели просветленными, и я рассказала им про Дениса с Барклаем.

– Твой любимый попал в беду, а ты так спокойна? – возмутилась Трошкина.

То ли вправду изумилась моей черствости, то ли хотела на контрасте подчеркнуть собственную душевность. Можно подумать, сама она жена декабриста!

– Подруга октябренка, – ехидно пробормотала я. Алка снова озадачилась, а Зяма стрельнул в меня веселым взглядом. – На дорогу смотри, – сердито сказала я ему. – Не проворонь съезд на проселок.

Поворот с шоссе на узкую пыльную дорогу, вихляющую из стороны в сторону так, словно ее протоптал караван верблюдов-эпилептиков, пропустить легче легкого. Он не был отмечен никакими знаками и при этом хорошо замаскирован высокорослой кукурузой. Мы бы, пожалуй, и не заметили этот извилистый шлях, если бы прямо перед нами в зеленое море не нырнул «ЗИЛ», груженный щебенкой. Корму грузовика тряхнуло, из кузова выплеснулась порция гравия, и Зяма поспешил притормозить. Благодаря этому лобовое стекло нашей – то есть шефовой – машины уцелело, да и с шоссе мы скатились вполне аккуратно, мягко. Оказавшись на проселке, «Тойота» начала пищать, да так жалобно, что Дед-Желторотик проникся чувством солидарности и тоже начал горестно поскрипывать.

– Чего это они? – удивился Зяма.

– Птенец жрать хочет, а бортовой компьютер пишет по-английски: «Немедленно вернитесь с проселка на шоссе», – ответила я, изучив приборную панель. – Не будем возвращаться, другой дороги к Свинячьим Ямам я не знаю, придется японской неженке потерпеть.

Терпеть пришлось всем нам. Громыхающий впереди «КамАЗ» оставил за собой такую плотную завесу из пыли и черного вонючего дыма, словно в кузове у него был не щебень, а жаровня с поджаривающимися на ней гимнастическими мячами, резиновыми скакалками, надувными матрасами и прочим спортивным снаряжением в ассортименте. Мы задраили все окошки, но все равно чихали и кашляли, как гриппозные, да и видимость ухудшилась настолько, что Зяма предпочел остановить машину.

– Подождем, пока распогодится, – сказал он, съехав на обочину, которую избалованная «Тойота», видимо, вообще сочла дикой местностью, не имеющей никакого отношения к транспортным артериям и даже капиллярам: писклявый компьютер оскорбленно замолчал. Зяма милосердно заглушил мотор.

Мы с Алкой не возражали, сидели тихо и смотрели сквозь запыленные стекла, терпеливо ожидая, пока снаружи прояснится.

Вдруг в наступившей тишине из черно-бурых клубов возникла кряжистая фигура седобородого старца с голой грудью, в одних полосатых трусах и панаме, на тулье которой имелась глубокая продольная вмятина, получить которую можно было в результате прицельного обрушения на головной убор молодого деревца или водосточной трубы. Выглядел дед, действительно, крепко ударенным. Особенно странно смотрелась борода, заплетенная в две косицы, перевязанные замусоленными капроновыми бантами лазоревого цвета. Банты великолепно сочетались с голубыми глазами старикана. Мы с Трошкиной при виде этого дивного видения малость обомлели, а вот Зяма ничуть не стушевался. Он придавил кнопочку стеклоподъемника и бодро крикнул в открывшееся окошко:

– Привет странникам! По святым толстовским местам скитаетесь, дедушка? Хождение по мукам совершаете? А не подскажете ли, куда мы-то путь держим?

Братишка, похоже, хотел узнать правильно ли мы едем к Свинячьим Ямам, но перемудрил с формулировкой вопроса. По Зяминым словам и светски небрежному тону запросто можно было подумать, что мы не слишком волнуемся о том, куда едем, практикуем экстремальное катание по скверной дороге сугубо с развлекательной целью. Руссо туристо, облико морале, маршруто кретино.

Дед заметно удивился, открыл рот, но слов его мы не услышали. Заглушая все звуки, над кукурузным лесом понесся хриплый рев громкоговорителя:

– Стой, стрелять буду! Поворачивай, пока дроби не нажрался!

Толстовец в панаме растаял, словно его и не было. Мы с братцем переглянулись.

– Наверное, это колхозный сторож орет, – подала голос с заднего сиденья встревоженная Трошкина. – Думает, что мы приехали кукурузу тырить.

– Ясно, что сторож, – кивнула я. – Непонятно только, чего он от нас хочет. Что нам теперь делать, стоять или ехать?

– Главное, не надо тырить кукурузу, – постановил Зяма и полез из машины.

– Возьми белый флаг! – я сунула ему в руку сторублевку.

Воздев высоко над головой денежную купюру, братец встал во весь рост на краю кукурузного поля, как своеобразный вариант Статуи Свободы. Колхозный сторож не остался равнодушен к этому авангардному произведению искусства.

– Стой, где стоишь, я сейчас! – заметно добрее крикнул он в свой мегафон.

Минут пять Зяма послушно стоял, отмахиваясь свободной рукой от оводов. Потом из кукурузных зарослей с шорохом и треском вывалился дюжий мужик в старозаветных спортивных штанах и застиранной майке, на которой смутно угадывался незабываемый силуэт медвежонка – символа Олимпиады-80. Призрак олимпийского мишки реял на широкой груди кукурузного секьюрити слева, над сердцем, как бейдж с нечетким фотоснимком. И то сказать, могучий дядька имел большое сходство с сердитым медведем.

– Держи! – сурово сказал колхозный олимпиец и протянул Зяме большой цветной пакет, с виду весьма увесистый.

Взамен он решительно забрал у братца стольник, аккуратно сложил купюру пополам и, бережно засовывая ее в боковой карман штанов, сказал:

– Нужно будет еще – приезжай сюда же, я твою машину запомнил.

– А вы все проезжающие тут машины запоминаете или только некоторые? – тут же уцепился за сказанное Зяма. – Случайно, не попадался вам на глаза мотороллер «Муравей» с фанерной будкой и зарешеченным окошком?

– Может, и попадался, – уклончиво ответил мужик и задумчиво уставился мимо собеседника на частый лес кукурузных стеблей, словно созерцание этой могучей зелени могло освежить его память. Зяма, который в таких случаях использует более действенное лекарство от склероза, сунул руку в салон и требовательно пощелкал пальцами у меня под носом. Я не стала ждать голосового сигнала и быстро вложила в руку братца свой второй и последний стольник.

– Со Свинячьих Ям ездит эта погремушка на колесах, мотороллер то есть, – усвоив вторую сотню, охотно сообщил сторож. – Там на грязях поселок строится, буржуйское царство, раньше колхозная свиноферма была, а теперь сплошь дворцы. Лезут, гады, как говорится, из грязи в князи!

Он сердито фыркнул.

– Неужели кто-то из буржуев ездит на мотороллере? – усомнился Зяма.

– Нет, конечно, гадские буржуи туда ездят на своих крутых тачках, вроде твоей, – мужик поцокал языком, огладив взглядом «Тойоту». Зяма, причисленный к гадским буржуям, приосанился. – Только сами баре, хозяева дворцов, в них еще не живут, в новостройках пока работяги-строители да сторожа с собаками обретаются. Видно, кто-то из них на том мотороллере и ездит. Как раз сторож, наверное, потому как тачанка эта трехколесная только под вечер в город катит и к ночи уже обратно тарахтит.

Упоминание собак, в компании с которыми охраняют гадско-буржуйское царство сторожа, укрепило мою уверенность, что мы идем по верному следу. Где собаки, там и собачники, так ведь? Окончательно в правильности своих логических рассуждений я убедилась после того, как мы переехали пару лоснящихся сизых щупальцев, выпущенных близлежащей лужей жирной грязи поперек дороги.

– Останови-ка на секундочку! – попросила я брата.

Зяма послушно затормозил, я выскочила из машины, сбегала посмотреть на задний бампер и с удовлетворением убедилась в появлении на нем (и на табличке с номером!) свежих серо-голубых клякс, похожих на брызги непросохшей краски.

Элитный курортный поселок на свинячьих грязях возник в чистом поле, как мираж.

– Осмотримся, – снова останавливаясь, сказал Зяма.

Мы вышли из машины и из-под ладошек, как три былинных богатыря, оглядели буржуйское царство. Было ужасно жарко, горячий воздух над степью дрожал, размывая силуэты недостроенных замков и с виду вполне готовых дворцов под высокими черепичными крышами. Красивые здания, выстроенные по оригинальным современным проектам, создавали фон, на котором очень занятно смотрелась группа свинтусов, принимающих грязевые ванны в просторной луже. Серая жижа пузырилась и булькала, свиньи благодушно похрюкивали, в жарком мареве над степью реяли канюки и приглушенные ругательства, в поселке что-то стучало, жужжало и скрипело – строительные работы шли своим чередом.

– Лепота! – сладко потянувшись, сказал Зяма. – Погода, природа! Живи да радуйся!

В отдалении кто-то мужественным басом с малороссийским акцентом выразил несогласие со сказанным длинной матерной фразой, которая утверждала полную невозможность всякой созидательной деятельности при столь высокой температуре воздуха и заканчивалась недобрым пророчеством: «Згинем от тут усе!»

– Так, девчонки! Кто украиньску мову разумие? – встрепенувшись, спросил нас с Алкой Зяма, изучавший украинский в приватном порядке, в койке с говорливой подружкой из Полтавы.

– Ну, я могу немножко, – призналась я, вспомнив, что в институте проходила спецкурс славянских языков – не в койке с симпатичным носителем языка, а в келье лингафонного кабинета. Потому, наверное, и усвоила меньше, чем Зяма.

– Отлично! – обрадовался братишка. – Значит, мы с Аллочкой останемся в машине, а тебя пошлем на разведку!

– Уж послали так послали! – бурчала я пятью минутами позже, обдирая каблуки на поселковой улице, изрытой колесами тяжелой техники.

Мой родной братец и моя же дорогая подружка, задраив все люки, с комфортом устроились в машине с кондиционером. Сквозь тонированные стекла нельзя было увидеть, чем они там занимаются, так что у Зямы был реальный шанс довести до логического завершения процесс, ассоциирующийся у Трошкиной с движением «зеленых».

– Ты, Дюха, иди, осмотри тут все хорошенько, без спешки, – напутствовал меня Зяма, явно желая затянуть тет-а-тет с Алкой.

И я пошла – не столько осматривать все вокруг, сколько высматривать во дворах мотороллер с будкой. Это оказалось непростым делом, так как в элитном Свиноямске все дома были обнесены высоченными заборами, многие из которых были совершенно непроглядными, из сквозных отверстий в них имелись только замочные скважины в наглухо закрытых калитках. Прикладываться глазом к замочным скважинам я стеснялась, поэтому была вынуждена искать особый подход к каждому отдельному забору. В одном месте заглянула через стену с удачно подвернувшегося пенька, в другом вскарабкалась на штабель кирпичей, в третьем с риском для жизни прошлась по наклонной доске с горизонтальными засечками, а в четвертом начала было, как медведь, карабкаться на кривую сосенку, когда вдруг сообразила смастерить из рогатой веточки, пудреницы с зеркальцем и пары полосок бактерицидного пластыря подобие перископа. С этим нехитрым прибором дело пошло веселее и быстрее, с полдюжины тихих безлюдных дворов я осмотрела без проблем. Правда, и без результата: искомого мотороллера нигде не было. А в десятом по счету дворе меня засекли.

Вертя над очередной «Великой Китайской Стеной» свой древесно-косметический перископ, я случайно направила отраженный зеркальцем солнечный луч в лицо человеку, которого поначалу приняла за мешок с цементом, потому что одет он был в какие-то тусклые серые тряпки и неподвижно сидел на корточках вблизи чадящего костерка.

– Черт! – тихо выругалась я, услышав удивленный вскрик, и поспешила отбежать от забора.

Успела отойти на середину улицы, когда за спиной загрохотало железо калитки: малый, которого лягнул в глаз мой воинственный солнечный зайчик, решил проявить любопытство.

Спрятаться было негде. Улица, с двух сторон ограниченная высокими заборами и похожая на пересохшую водосточную канаву в крутых бетонных берегах, была пуста, единственное подходящее укрытие – наша с Броничем «Тойота» – осталось далеко позади, за углом самого первого из буржуйских бастионов. Я вовремя вспомнила, что лучшая защита – это нападение, и развернулась, чтобы встретить преследователя лицом к лицу.

Времени, чтобы перед возможной схваткой взглянуть на себя в зеркальце и убедиться, что я нахожусь во всеоружии своей красоты, не было. Да и зеркальце в данный момент являлось важнейшей составной частью перископа, увидеть в нем саму себя мне было бы затруднительно, а ломать полезный прибор не хотелось – я еще не осмотрела и половины свиноямских дворцовых парков и площадей. В общем, я не узнала, что одна щека у меня испачкана кирпичной пылью, а другая свежей побелкой, нос в саже, на лбу лаковое пятно древесной смолы, а в волосах дыбом стоят сухие сосновые иголки. Думая, что я хороша, как всегда, я одарила поспешающего за мной парня роскошной улыбкой и скрестила руки под грудью, приподнимая бюст. Эта часть тела у меня и без того выдающаяся, но ведь никогда не помешает немного преувеличить свои достоинства в глазах других людей. Особенно если эти люди носят штаны и личное оружие.

Этот парень нес палку. На ходу он держал ее высоко поднятой, но я обернулась – со скрещенными руками, как победоносный Наполеон в женском варианте, – и угрожающе воздетый обломок плинтуса опустился.

– Здравствуйте! Вы местный? – приветливо, но без малейшего подобострастия спросила я сильно загорелого брюнета в мешковатых одеждах. – Вы-то мне и нужны!

Парень молчал и таращился. Я самодовольно подумала, что моя красота потрясла этого типа вплоть до временного онемения, и тут же решила, что использую его как источник информации. Если, конечно, бедняге удастся вновь обрести дар речи.

– Меня Инна зовут, а вас? – спросила я, но вновь не дождалась ответа и почувствовала себя общительным Робинзоном, безуспешно пытающимся вступить в контакт с нелюдимым Пятницей.

«Дай ему что-нибудь! – нетерпеливо посоветовал мой внутренний голос. – Бусики, зеркальце, ленточку, конфетку – аборигены обожают подарки!»

Бусиков и ленточек у меня при себе не имелось, зеркальце, как уже говорилось, могло еще пригодиться мне самой, а вот конфетки в кармане были – мятные, освежающие, вполне подходящее угощение в адскую жару. Я сунула руку в тесный карман льняных штанишек и, вытягивая из него «Холодок», уронила на землю служебное удостоверение.

Это произвело на Пятницу неожиданно сильное впечатление. Взглянув на шлепнувшиеся к его ногам красные «корочки», он горестно охнул, широким жестом отбросил в сторону свою дубинку, попятился, потом повернулся и пустился бежать от меня к своему забору, оглядываясь так часто, что мне показалось – он промахнется мимо открытой калитки и с разбегу впечатается в стену, как морская звезда. Нет, не промахнулся! Ворвался во двор, захлопнул за собой калитку, и я снова осталась под палящим солнцем одна-одинешенька, как аравийская пальма в одноименной пустыне.

«Чего это он? – приятно удивился мой внутренний голос».

– По-моему, он испугался моего удостоверения, – задумчиво сказала я.

«Еще бы! В закрытом виде оно похоже на милицейское!» – хихикнул жизнерадостный внутренний.

Я кивнула. Нам с Денисом как-то уже случалось перепутать свои краснокожие документы. Мне-то ничего, а капитана Кулебякина незнакомый бдительный дежурный по рекламному удостоверению с женской фотографией на работу в ГУВД не пускал!

«А с чего бы этому типу бояться милиции? – вернул меня к действительности внутренний голос. – Может, у него рыльце в пушку?»

Я не успела рассмотреть, была ли на темной физиономии пугливого аборигена какая-нибудь растительность, но замечание внутреннего показалось мне дельным. Если парень бежит от правоохранительных органов – значит, у него совесть нечиста. А криминальные личности, как известно, имеют обыкновение группироваться и сбиваться в банды. То есть там, где один преступник, могут и другие обнаружиться! Мне немедленно захотелось осмотреть подозрительный объект со всей возможной тщательностью.

«Одной тебе не справиться! – заявил внутренний. – Вызывай подкрепление!»

Я достала телефон и позвонила Зяме, не особенно надеясь, что он отзовется. Когда братец чем-то занят, он частенько отключает мобильник. А уж если он занят не чем-то, а любовью, то отрубает телефон в обязательном порядке.

Против ожидания, Зяма ответил без промедления.

– Эй, там, в засадном полку! Чем занимаетесь? – спросила я.

– Не поверишь! Играем в буриме! – хмыкнул братец. И тут же пожаловался: – Я никак не могу подобрать рифму к слову «Шахерезада»!

– Это Трошкина тебе такое задание дала? – засмеялась я. – Вот хитрюга, хочет на чужом горбу в рай въехать!

– Нет, в рай она не захотела! – томно, с прозрачным намеком посетовал Зяма.

Слышно было, как протестующе залопотала Алка.

– Короче, поэты-песенники, дуйте сюда! – скомандовала я. – Я нашла очень подозрительный дом, надо бы заняться им вплотную.

17

На генеральном плане застройки города названия Свинячьи Ямы не было вовсе. По проекту на месте природного курорта мелких парнокопытных вырастал ВИП-поселок, красиво и романтично поименованный «Новый Рай». Отцы города, из коих не один собирался перебраться в данные райские кущи в ближнем пригороде еще при жизни, воображали, что на зыбкой грязевой почве возникнет тихое, мирное, в высшей степени комфортное поселение – оазис в пустыне, современный аналог библейского Эдема. Новый свиноямский рай действительно был местечком уединенным, но на этом его сходство с благодатным островом в штормящем море, увы, не заканчивалось. Подобно многим другим более или менее благодатным морским островам вроде Крита, Тортуги или Соловков, Новый Рай жил неспокойно, в условиях религиозной, политической и национальной розни. В отсутствие настоящих хозяев в особняках заправляли временщики, разбившиеся на враждующие кланы.

Самым большим и шумным был клан турецких рабочих строительных специальностей. Турецкоподданные строили «под ключ» многоэтажные особняки с балкончиками, арками и внутренними двориками в мавританском стиле, а между делом активно и назойливо заигрывали с украинскими девчатами. Те небольшой, но хорошо организованной группой из четырех бой-баб и одного вечно пьяного мужика-бригадира штукатурили и малярили в домах европейского образца. Бригадир Петро был похож на Тараса Бульбу и имел такой же, как у гоголевского героя, взрывной характер. Природную вспыльчивость он из соображений общественной безопасности самоотверженно заливал самогоном, который производил лично, отдавая этому занятию большую часть своего времени и львиную долю общего продовольственного запаса. Сахара и фруктов украинская бригада не едала. Тоскуя по сладкому, боевая четверка малярш-штукатурш совершала ночные набеги на колхозную бахчу. Сторож винил в пропаже арбузов и дынь сладострастных жителей субтропиков, грозил туркам берданкой и обещал при случае «извести басурман под корень». Те пренебрежительно называли сторожа нехорошими словами, а дивчин без разбору звали Наташами. Украинки, среди которых ни одной Натальи не было, обижались, называли турок черномазыми и заигрывания их высокомерно игнорировали, предпочитая тесно общаться со строителями-молдаванами. Те хотя и были ненамного белее турок, но имели общее с украинками светлое прошлое, так как происходили из некогда братской советской республики. Веселые молдаване после трудового дня ходили с дивчинами в степь, пили там дешевое красное вино и ломали колхозную кукурузу, к которой питали непреодолимую слабость на генетическом уровне. Сторож кукурузного поля, обнаруживая потравы, злобился и предлагал сторожу бахчи заключить альянс, чтобы с табельными берданками наперевес извести под корень не только басурман, но вообще всех смуглых брюнетов, разговаривающих по-русски с акцентом. Помимо турок и молдаван, под это определение попадали также нелегальные таджики, занятые в поселке на земляных работах, и обрусевшие корейцы, чьи частнособственные огороды вклинивались в угодья колхоза. Таджики ни с кем не конфликтовали и не объединялись, старались вообще лишний раз не высовываться за ворота, а корейцы на деловой почве активно дружили с украинками, которые покупали у них арбузы, когда их не удавалось умыкнуть с колхозной бахчи, и с русскими парнями Геной и Вовой, снабжающими их свежей собачатиной. Сердобольные украинские дивчины гнусных собачников ненавидели, о чем сообщали во всеуслышание в выражениях, далеких от парламентских. Гена и Вова в ответ хамили, посылая хохлушек по такому адресу, где их давно и нетерпеливо ждали сексуально озабоченные турки. Военно-политическая ситуация на райском острове была напряженной, вооруженный нейтралитет в любой момент мог превратиться в прямое столкновение.

Искрой, из которой возгорелось пламя войны, стало прибытие в поселок группы лиц ярко выраженной славянской наружности.

Изумительно фигуристую блондинку, изящную синеглазую шатенку и светловолосого кудрявого парня Селим заметил совершенно случайно. Он как раз оседлал гребень высокого забора, чтобы разложить на просушку на горячих кирпичах спальные принадлежности семьи – полосатые ватные матрасы и старые армейские одеяла. Селим равнодушно глянул на улицу и тут увидел эту троицу, причем высокого плечистого парня он сверху тоже принял за женщину, так как навидался уже в окрестных полях могучих русских баб с тяпками. К тому же волосы у парня были до плеч, да и одет он был не по-мужски, в кремовые бриджи и розовую рубашку с кружевами.

Троица, хоронясь под стеночкой, проплыла под Селимом, и горячий турецкий парень не упустил возможность заглянуть в глубокое декольте блондинки. От увиденного у него закружилась голова и сладко заныло в животе. Неслышно цокнув языком, потомок башибузуков бесшумно спрыгнул со стены во двор и побежал докладывать о появлении трех новых незнакомых наташ старшему брату Султану.

– Красивые! – поделился он впечатлением. – Очень мне понравились!

– Молодец, что не стал сразу знакомиться! – похвалил его многоопытный брат. – Здесь, в России, наташи капризные, к ним нужно знать подход.

Селим тут же поинтересовался, знает ли этот подход Султан, и обрадовался, получив утвердительный ответ. Однако он все-таки напомнил Султану, что четыре наташи-штукатурши на все Султановы подходы до сих пор отвечали только бранными словами.

– Это были неправильные подходы! – самокритично признал старший брат. – Но теперь я знаю, как надо! Я звонил своему другу Эльшану, он работает в отеле в Ай-Напе и все-все знает про наташ. Оказывается, русские женщины не любят горячих и необузданных мужчин. Им нравятся благородные принцы.

Селим почтительно спросил, кто такие эти принцы, которые нравятся наташам, которые все поголовно нравятся ему самому.

– Это хладнокровные воины на белых конях, – ответил Султан.

Селим указал брату на отсутствие у них коней, как белых, так и любых других мастей. Султан заверил его, что сами кони в любовных делах активной роли не играют, они нужны только для бутафории. Чтобы капризная русская наташа с первого взгляда распознала в парне принца. А еще у благородного кавалера должны быть соответствующие манеры. Он должен ухаживать за своей наташей не хуже, чем за любимым конем, говорить ей приятные слова, дарить цветы и защищать от посягательств посторонних принцев, не знающих правильного подхода.

– Тогда бежим скорее, пока этих новых наташ не увидел еще кто-нибудь! – вскричал обнадеженный Селим.

Цветы они сорвали в чужом огороде, а слова, приятные слуху капризных русских наташ, вдохновенно придумывали по дороге.

– Здесь! – сказала я, приведя свой маленький отряд к неокрашенным, в пятнах ржавчины, железным воротам.

– А где дом? – спросила малорослая Трошкина, не увидев за высоким забором постройки.

– В проекте. На участке пока только ямы, канавы, кособокие фанерные халупы и деревянный вагончик на колесах.

– А где паровоз к нему? – спросил Зяма.

Я посмотрела на братца так, что он поспешил хлопнуть себя по губам и покаяться:

– Все, больше не шучу!

– Шутки в сторону, – строго сказала я. – Давайте думать, как нам проникнуть за стену.

Я посмотрела на Трошкину, потому что разумного совета ожидала только от нее. Алка сосредоточенно рассмотрела ворота, потрогала тонким пальчиком амбарный замок. Я терпеливо ждала.

– Замок-то ржавый, язычок не отодвигается! – сказала подружка, встретив мой вопросительный взгляд. – Такое впечатление, что его отродясь не открывали. Ты говоришь, внутри уже ведутся строительные работы и стоит вагончик? Интересно, как он заехал во двор? Может, где-то есть другие ворота или монументальный забор поставлен только по фасаду?

– Предлагаю зайти с тыла! – сказал Зяма и без промедления двинулся в путь, потому что фасадные заборы на улице образовывали одну непрерывную линию длиной в квартал.

Мы с Алкой догнали его, все вместе обошли «кубик» и увидели, что со стороны полей-огородов интересующий нас участок огорожен не забором, а помятой стальной сеткой. В ней имелся трехметровый разрыв, небрежно «заштопанный» веревкой. Пролезть сквозь редкие стежки капронового шнура было совсем не трудно, что мы и сделали. Поблизости высились кучи гравия и песка, мы спрятались за одним барханом и стали наблюдать.

Саид пронесся мимо костра, едва не сбив пристроенный над огнем котел. Мимоходом заглянул в него, наметанным глазом отметил, что рис уже готов, можно кушать, но тут же отогнал неуместные мысли подальше. Какая теперь еда, уходить надо, да побыстрее!

Мехти сидел на корточках под сырой стеночкой недавно залитого бетонного фундамента. Он курил травку и дремотно жмурился. Сладкий дымок незаметно таял в горячем воздухе, напоенном духмяными ароматами степных трав, яростно палило жаркое, почти как дома, солнце. Саид пролетел мимо довольного жизнью курильщика, как самум.[8] Удивленный такой прытью, Мехти широко открыл глаза и по-своему спросил Саида, что опять случилось.

С Саидом много чего случалось, по большей части – нехорошего. Зимой, когда он только приехал на Кубань, его свалил грипп, и в отсутствии медицинской помощи парень едва не загнулся. Потом, когда он уже начал работать, как все, ему на ногу упал фундаментный блок и сломал большой палец. А на прошлой неделе Саида придавило досками опалубки, после чего решено было не подпускать больше бедолагу к строительным работам. Саиду определили место у очага, и он стал готовить плов с рисом-сечкой и варить шорпу с тушенкой. Увидев Саида, несущегося, как сайгак, Мехти подумал, что раззява перевернул на себя котел и обжегся. Однако Саид опроверг эту версию, ответив на вопрос одним коротким русским словом:

– Милиция!

– Милиция?! – враз сбросив с себя блаженное оцепенение, повторил Мехти и вдавил недокуренную сигаретку в сырой бетон, а потом еще загладил образовавшуюся дырку пальцем, чтобы и следа не осталось.

Трудные слова «милиция», «регистрация» и «депортация» нелегальные таджики узнавали и запоминали раньше и крепче, чем простые русские ругательства. При известии о появлении милиции диаспору охватила тихая паника, сопровождавшаяся, однако, продуманными и грамотными действиями. Таджики срочно увязывали узлы, торопясь незаметно от страшной милиции отступить на заранее подготовленные позиции. В ближайшей лесополосе на этот случай давно были сооружены укромные шалаши, снабженные даже минимальной утварью. Пересидеть денек-другой в лесном убежище Саиду и его товарищам было бы нетрудно, они и на стройке обходились самыми минимальными удобствами, и в родной Средней Азии уровень комфорта имели гораздо ниже среднего. Самую большую проблему представлял пакет с некоей травой, имеющей обыкновение в естественных условиях пышно цвести алым цветом. Опийный мак Мехти с великими предосторожностями привез с родины отчасти для собственного потребления, но в основном на продажу. Отдавать сухой паек наркоманов милиции он не планировал.

– Не ждите меня! – по-своему сказал Мехти Саиду.

Тот, как осликов, навьючивал тюками старый велосипед и пристыкованную к нему тележку с высокими деревянными бортами.

Накрыв голову и плечи потрепанным полосатым покрывалом, Мехти прижал к животу большую непромокаемую сумку-хурджин из буйволиной кожи и через собачий лаз под сеткой ограды ушел в чужой двор, а из него – в корейский огород.

– Кузнецова, смотри! Не это ли тот самый мотороллер с будкой? – Трошкина подтолкнула меня острым локтем.

Мимо песчаного холма, за которым мы залегли, быстро проследовала группа товарищей из некогда братского Таджикистана – с дюжину смуглолицых мужчин в распахнутых полосатых халатах, под которыми виднелись дешевые китайские шорты.

– Похоже, драпают басмачи! – прошелестел Зяма из густого ковыля, где он спрятался, потому что песчаного бруствера на троих не хватило.

Басмачи тащили пухлые ковровые сумки и опасливо оглядывались. В центре плотной группы с тоскливым скрипом влеклось транспортное средство, которое за пешими путниками разглядеть целиком было невозможно. Алка не зря насторожилась, транспорт вполне мог оказаться мотороллером с будкой: колеса у него определенно были, и деревянный кузов тоже.

– А тарахтения не слышно, потому что они мотор не включили! – предположил Зяма.

Я задумалась. По отчету, который представили мамулины касперы, у меня сложилось впечатление, что похитители Дениса и Барклая принадлежат к европейской расе. Впрочем, я не была в этом абсолютно уверена. Мерзавцы и придурки, как совершенно справедливо заметила недавно наша мамуля, встречаются в любом народе.

Я еще думала, не увязаться ли нам потихоньку за азиатскими кочевниками, когда в стороне от пути основного каравана послышался характерный шум сотрясаемой металлической сетки.

– Там еще один воин пустыни! – доложил из ковыля Зяма. – Лезет под забор, тянет не то замшевую подушку, не то звериную тушу… Боже, да уж не собаку ли?! Так, девочки, хорош отлеживаться, пора действовать!

Порывистый братец уже выскочил из сорняков, и я приняла решение:

– Разделимся! Зяма, ты дуй за одиночкой и постарайся рассмотреть, кого он тащит, а мы с Алкой за отрядом пойдем, в будку на колесах заглянем.

– Есть, товарищ Сухов! – согласно тряхнул мелированными кудрями неисправимый балагур.

– Да замаскируйся как-нибудь, чтобы не бросаться в глаза! – досадливо сказала я. – Ты же прятаться должен, помни об этом!

– Гюльчатай, закрой личико! – в тему сострила Трошкина.

Одинокий воин пустыни, хоть и был отягощен поклажей, двигался ходко и почти бесшумно ступал по россыпям керамзита узкими ступнями в мягких чувяках. Зяма в щегольских летних мокасинах с подошвой из перемежающихся полосками кожи каучуковых квадратиков скакал по твердым коричневым шарикам гораздо медленнее, мужественно глотая стоны и ругательства. Мокасины протестующе скрипели, предупреждая, что долго так не выдержат. Итальянские производители модельной обуви не предполагали, что их продукция будет эксплуатироваться в режиме бега по сильно пересеченной местности. Чтобы отступающий воин пустыни не услышал звуков, производимых преследователем, Зяма немного поотстал, но при этом очень боялся упустить бегущего из виду. Поэтому тратить время на то, чтобы замаскироваться, как велели Дюха и Алка, он не стал. Замаскировался прямо на бегу! Сдернул с веревки в чужом дворе пару капроновых чулок да и натянул их на голову, как это делают классические грабители в американских боевиках.

Чулки, свистнутые Зямой, оказались разной длины и разного цвета: тот, что покороче, был синим, а тот, что подлиннее, оранжевым. Длинный чулок был целым, а у короткого вместо носка была дырка. Классический грабитель из американского боевика вряд ли сумел бы толково использовать такие необычные средства маскировки, но русский художник-дизайнер ничуть не затруднился. Первым делом Зяма натянул на лицо и шею короткий синий чулок и уже в этом состоянии сделался мало похож на самого себя. Разгоревшееся румянцем славянское лицо с широкими скулами и греческим носом, будучи затянутым в синий капрон, утратило выраженные признаки принадлежности к человеческой расе. Зяму в получившемся гуманоиде выдавала только пышная кудрявая шевелюра, торчащая над фиолетовой мордой на манер растрепанной свекольной ботвы. Волосы Зяма спрятал под второй чулок, из него получилась чудесная тугая шапочка вроде плавательной, только гораздо красивее, потому что редкий пловец мог бы похвастать шапочкой с длинной рыжей косой, свисающей с макушки.

Абсолютно неузнаваемый, но, как всегда, великолепный, Казимир Кузнецов вслед за одиноким воином пустыни бежал по корейскому огороду и с невольным интересом думал о женщине, которая носила похищенные им чулочно-носочные изделия. Должно быть, она большая оригиналка, если не сама Пеппи Длинныйчулок!

На самом деле разномастные чулки изначально были гольфами, имели нейтральный телесный цвет и составляли идеальную пару, принадлежавшую малярше Любке. Потом один гольфик прорвался на носке, и гармония непоправимо нарушилась, но хозяйственная Любка тряпочки не выбросила, а перевела в разряд полезных малярно-штукатурных приспособлений. Сквозь капрон очень удобно было процеживать оранжевую краску, которая подмешивалась к белой водоэмульсионке для получения приятного глазу сливочного цвета, и синьку, добавляемую к извести. Эту нехитрую операцию Любка с Олькой в очередной раз проделали как раз перед обедом, после чего повесили чулочные ситечки сушиться, вымыли руки и сели за стол.

– Усе, дивчата, сил моих бильше нема! – смахнув пот с лица застиранным льняным полотенчиком, заявил бригадир Петро.

Вспотел и устал он оттого, что в хорошем темпе выхлебал одну за другой три порции горячего наваристого борща. Таким образом, борщ и Петровы силы закончились одновременно. Бригадир звонко брякнул ложку в пустую миску, встал с пустого ящика, заменявшего ему стул, и ходко потрусил к лестнице на «горище», по-русски – на чердак, в свои частные апартаменты. Олька, Любка, Гелька и Валька проводили косолапые ноги дядьки, шустро втянувшиеся в дыру под потолком, неодобрительными взглядами, но от реплик осмотрительно воздержались. Петро давно уже приучил свою женскую бригаду уважать и беречь покой мужика-начальника. Представление о субординации у Петро Коваленко было четкое, оно лаконично выражалось его любимым присловьем: «Я сказал, значит, усе!»

Безупречному построению вертикали власти майор Коваленко научился в милиции, где служил в отделе по борьбе с наркотиками. В своем деле он был большим специалистом, кустики конопли, затаившиеся в зарослях резеды на задворках какого-нибудь притона, различал с десяти метров, а вот в штукатурно-малярных работах разбирался неважно. Собственно, именно поэтому распоряжения, которые Петро как бригадир отдавал своим дивчатам, сводились к анекдотичным армейским командам типа: «Приказываю красить от забора до заката!» Трудолюбивые дивчата не роптали, потому что Петро показал им, кто в доме хозяин, учинив грандиозный скандал в первый же рабочий день на объекте. Вообще-то майор был мужиком неленивым и в душе по-человечески жалел Ольку, Любку, Гельку и Вальку, надрывающихся на тяжелой работе, пока он денно и нощно валяется на чердаке рядом с самогонным аппаратом. Петро и рад был бы помочь дивчатам, да нельзя было: на «горище» он не прохлаждался, а нес службу.

Из чердачных окон открывался отличный вид на соседний участок с едва начатым строительством и часть улицы перед ржавыми воротами. Майора Коваленко интересовала главным образом улица. Предполагалось, что именно по ней к курьеру-таджику прибудет за посылочкой местный наркодилер. Личность таджика-курьера была установлена, а вот о том мерзавце, который уже полгода успешно торговал в кубанской столице азиатскими травками и производными из них, майор Коваленко и его милицейские товарищи знали только одно: преступника кликали «Кай», как юного друга Герды из сказки «Снежная королева». Возможно также, это было уменьшительное от библейского «Каин». Версии о происхождении прозвища наркоторговца имелись разные, но ни одну из них Петро не мог считать подтвержденной, пока не состоялось его личное знакомство с Каем. Сам-то он склонялся к предположению, что упомянутый Кай имеет не больше общего с героем сказки Андерсена, чем некогда популярный певец Кай Метов, знойный чернобровый брюнет, каким майор предполагал увидеть и Кая-наркодилера. Как же он удивился, когда вместо ожидаемого чернявого парня увидел светловолосую девицу!

– Какой же это Кай? – не поверил Коваленко, невольно впечатленный красотой и статью фигуристой блондинки. – Это настоящая Снежная Королева!

Холеной блондинке в модном наряде на разбитой поселковой улице было не место. Такая цаца должна была разъезжать по гладкому шоссе в дорогой иномарке или, на худой конец, в паланкине, влекомом четверкой сексапильных мускулистых рабов. А она возникла ниоткуда, словно с неба упала, аки ангел с неокрепшими крыльями! При падении чуток испачкалась и стояла теперь трогательно чумазая, одинокая и с виду такая же, как тот малолетний ангел, невинная!

Майор Коваленко почувствовал себя обманутым в лучших чувствах и обиделся.

– Уж лучше бы ты, девонька, в проститутки пошла, с такой-то наружностью! – проворчал он, отследив сцену встречи блондинки и черномазого задохлика из азиатской братии.

Задохлик, едва перемолвившись с красавицей парой слов, пулей унесся во двор.

– Побег за посылочкой! – догадался наблюдатель.

От волнения у майора в этот ответственный момент пересохло в горле. Он не задумываясь промочил его самогоном, который исправно выдавал аппарат, первоначально поставленный на чердаке для бутафории, но вскоре задействованный хозяйственным мужиком по прямому назначению. Аппарат, конфискованный у какого-то головастого и рукастого станичника в период горбачевской войны с народным алкоголизмом, Петро одолжил в музее своей службы. Станичнику в свое время дали за него срок, а надо было дать патент на изобретение, агрегат работал, как швейцарские часы, и выдавал из самого чепухового сырья чистейший первач. Глотнув чудо-напитка, майор крякнул и всплакнул, а когда утер слезу, обнаружил, что фигуристая блондинка куда-то исчезла. Поискав немного, он высмотрел пропавшую из другого окна. Снежная Королева уже не была одинокой, она решительно топала по задворкам соседнего участка в компании еще одной девицы и белобрысого парня.

– А вот и Кай с Гердой пожаловали! – воспрянувший Петро дал имена новым фигурантам и переместил свой наблюдательный пункт в виде пляжного надувного матраса к другому окну.

На случай стремительного развития событий он звонком с мобильника вызвал подкрепление и по заранее припасенной веревке вылез в окошко, чтобы следовать за троицей. Особенно его интересовал белобрысый красавец, который идеально подошел бы на роль взрослого Кая в кино по мотивам старой сказки.

Олька, Любка, Гелька и Валька после ухода неудельного скандалиста и пропойцы, доставшегося им в бригадиры, сноровисто перемыли посуду, выволокли на тенистую террасу тюфяки и растянулись на них, томно вздыхая.

– Знаете, бабоньки, чого я зараз хочу? – беспокойно ворочаясь, мечтательно вопросила бойкая пампушка Геля.

Бабоньки охотно выдали в ответ тексты, которые могли лечь в основу сценария многосерийного порнографического фильма.

– Та не, вы шо! – отмахнулась притворно обиженная Гелька. – Я зараз хочу доброго кавуна!

Добрых кавунов-арбузов полно было на колхозной бахче, но там же имелся и злой сторож. Однако дивчата уже научились его красиво обманывать. Сторож был один, а их четверо, что позволяло разбиться на два отряда. Пока жилистая мужеподобная Валька, надев брюки, нахлобучив на черные кудри алую турецкую феску и прилепив под нос фальшивые усы, взад-вперед прохаживалась по краю бахчи и отвлекала на себя внимание сторожа, группа захвата на другом конце поля ловко тягала арбузы.

– Одягайся, Валька! – получив одобрение товарок, велела бойкая Гелька.

Три хохлушки в пестрых ситцевых халатах и одна ряженая турком потихоньку, чтобы не потревожить буяна-бригадира, выдвинулись в поле.

18

Старик Пунь сидел под кустом на стопке макулатуры и с интересом читал старый школьный учебник литературы. Услышав быстрые шаги, он пригнулся, чтобы не попасться на глаза незваному гостю, кем бы он ни был. Если на образцовый корейский огород пожаловал воришка из местных, проще позволить ему унести десяток-другой томатов, но не портить отношения с соседями. А если это тот человек, встречи с которым ждет Кхай, то за ним надо незаметно проследить.

Пунь очень беспокоился за Кхая. Он видел, внук сбивается на дурной путь: дома не ночует, институт забросил и даже к семейному бизнесу всякий интерес потерял, а ведь готовился унаследовать и дедовы овощные плантации, и папин ресторанчик корейской кухни, и мамин цех по производству солений. А все восточные единоборства! Старый Пунь уже жалел, что когда-то приобщил мальчика к искусству тэквондо, которое в этой стране никакое не искусство, а способ давления, в лучшем случае – наглядная демонстрация силы. Определенно, Кхай со своим желтым поясом пришелся ко двору в какой-то русской банде!

Внук деду о своих делах ничего не рассказывал, но старик считал необходимым быть в курсе. Если что, Пунь тоже может применить корейскую дипломатию в стиле тэквондо!

Старик заложил пальцем страницу с недочитанной сказкой, закрыл книжку и на корточках двинулся к шалашу.

Кхай Ким, по документам записанный на русский манер – Константином, сидел в дедовом шалаше на камышовой циновке и скучно ел спелый помидор, наверное, уже сотый по счету. Кхай третий день ждал появления на условленном месте таджика с грузом, чтобы забрать посылку из тайника сразу же после ухода курьера. Кхай с гораздо большим удовольствием скоротал бы жаркий день вдали от дедовых плантаций, на морском пляже или в гостиничном номере с кондиционером, но шалаш на огороде был все же предпочтительнее камеры в тюрьме. А туда, Кхай был в этом уверен, он обязательно загремит, если будет доверять другим людям по-настоящему важные дела. Костя-Кхай Ким был недоверчив и ключевые моменты в бизнесе контролировал лично.

Услышав шорохи на огороде, он насторожился. Старый Пунь ходил по своим образцово-показательным грядкам аккуратно, чтобы ни одной полезной травиночки не примять. Бесполезных травиночек на участке не было, сорняки Пунь вырывал бестрепетной рукой потомка восточных деспотов.

Костя одним мягким прыжком переместился к открытому дверному проему. Вторым прыжком он перенесся к низкой четырехугольной башне, сложенной из ящиков со спелыми томатами, и из-за угла этой помидорной пагоды увидел сутулую фигуру в развевающемся полосатом покрывале. Обрадовался, что долгожданный таджикский курьер наконец-то появился, и тут же увидел вторую фигуру, поспешающую за первой.

К счастью для Кости, эту вторую фигуру он увидел только со спины, в противном случае созерцание чудовища с фиолетовой мордой надолго повергло бы его в оцепенение. А так Костя остался вполне дееспособен и умом не тронулся, даже наоборот, моментально сообразил, что происходит: ясное дело, за курьером увязался хвост!

– Ничего, хвост мы отсечем! – зловеще молвил мастер восточных единоборств и рубанул воздух ребром ладони.

Мехти бежал к тайнику на границе колхозной бахчи и кукурузного поля. Там под узкой дорогой была протянута старая дренажная труба. Свою основную водоотводную функцию она не исполняла, потому что давно и основательно была забита грязью и разным мусором. Впрочем, со стороны бахчи труба недавно была расчищена примерно на метр. В эту нору Мехти должен был затолкать свой хурджин, но сделать ему это не дали. Едва курьер запихнул упакованный груз в тайник, как на его согнутую спину коршуном упал Зяма!

– Стой, морда контрабандистская! – басовито рявкнул он, все еще находясь в плену ассоциаций с «Белым солнцем».

– Сам стой! – с выкриком, абсолютно нехарактерным для тэквондо, налетел на них третьим Костя Ким.

– Стой, Кхай! – взмолился, не поспевая за шустрым внуком, старый Пунь.

– Стоять! Милиция! – выныривая из-за помидорной пагоды, издали гаркнул майор Коваленко во все луженое милицейское горло, умягченное знатным самогоном.

– Милиция! Милиция! – услышав этот крик, жалобно взвыли в отдалении таджикские беженцы.

Костя и Мехти, оба не глухие, при слове «милиция» бросились бежать в разные стороны. Оглушенный Зяма, не успевший даже ухватиться за угол кожаной сумы, остался лежать на земле. Старик Пунь, проводив взглядом убегающего внука, перевернул Зяму на спину, уронил книжку и озадаченно поскреб голый подбородок.

– Попался, гнида! – подлетев поближе, торжествующе вскричал Коваленко.

На разбегающихся брюнетов он не обратил особого внимания, сосредоточив его на подозрительном блондине. Майора ждал сюрприз! Сползая с чердака по веревке, он пропустил момент превращения Зямы в гуманоида, в пылу погони ориентировался на розовое пятно его рубашки и оказался совершенно не готов увидеть жуткое чучело, чья лиловая, с длинным светлым хвостиком, голова напоминала огромную редиску.

– Шо це таке?! – изумился Петро на языке предков.

В отличие от майора, закаленный жизнью Пунь не утратил дара русской речи, которую лишь самую малость портил неистребимый акцент.

– Я думаю, это Синюска, – доброжелательно объяснил он.

– Хто-о?!

– Синюска! – любезно повторил Пунь. – Такая красивая синяя девуска с дли-и-инной косой!

Он поднял с земли упавший учебник и раскрыл его на нужной странице.

– Иван Бажов, сказка «Синюшкин колодец», – прочитал майор.

При слове «колодец» он машинально посмотрел на дыру в земле, заметил в ней крупное вложение в виде экзотического кожаного саквояжа и обрадованно потянулся к нему.

Тут из многострадального корейского огорода с бешеными гортанными криками выскочили потомки башибузуков Селим и Султан. На скаку один благородный турецкий принц размахивал, точно саблей, цветущим подсолнухом, а другой замахивался испачканным землей деревянным колышком с обвившимся вокруг него цветущим растением семейства бобовых. Перекрикивая друг друга, братья орали весьма приятные слова – названия сладких плодов и фруктов, с коими они сравнивали (не в пользу всей этой ботвы) дивную красоту русских наташ.

– Ай, персик! – на бегу распевался Селим.

– Арбуз спелый! – голосил Султан.

– Сладкая фига!

– Хурма! Хурма!

Осторожный Пунь отступил в кукурузу при первых же звуках янычарских воплей и уже оттуда с затаенной скорбью смотрел на свою цветущую зелень в руках турецких налетчиков. Майор Коваленко, занятый вызволением из нутра дренажной трубы пухлого азиатского хурджина, замешкался при упоминании фиг и особенно хурмы, нахмурился и без задержки схлопотал по голове крепкой палкой в декоративной гороховой оплетке.

Горячий парень Селим стукнул майора без раздумий и от души, потому что принял его за конкурирующего принца, практикующего абсолютно неправильный подход к русским красавицам. У Селима были основания для такого заблуждения: раскинувшийся Зяма в розовой рубашечке с рюшами и змеящейся по земле рыжей капроновой косой издали смотрелся типичной поверженной наташей, а угрюмо нависший над ним дюжий майор здорово походил на насильника!

Незаслуженно схлопотав по голове, майор с большим удивлением помянул все тот же фрукт:

– Какого фига?! – не дождался ответа, закатил глаза и полег на Зяму вторым этажом.

Выглядело это очень эротично. Селим и Султан завистливо взвыли и, отталкивая друг друга, кинулись вызволять из майорских объятий Зяму, который и сам уже зашевелился. Ноги его – единственный фрагмент, не закрытый массивным телом павшего майора, дергались, дополнительно травмируя невезучие итальянские мокасины о выпирающие из земли корневища.

– Это я тебя спас, моя наташа! – поспешил объявить Селим, сталкивая с постанывающего Зямы бессознательного майора.

– Моя наташа! – тут же ревниво заспорил с младшим принцем старший.

– Фу-у-у! – тяжело вздохнул освобожденный Зяма и вяло обмахнул синюшную капроновую морду оранжевой косой.

Башибузуки горестно охнули.

– Ладно, брат, пусть эта наташа будет твоя! – первым придя в себя, великодушно уступил Султану Селим. – Я себе другую поищу!

Он отбросил в сторону палку с помятой бобовой плетью и быстро зашагал прочь.

– Ай, чернослив! – испуганно глядя на фиолетовую безглазую морду с приплюснутым носом и черными губами, по инерции продолжил плодово-ягодную тему Султан.

Он уронил свой подсолнух под каблуки Зяминых башмаков, повернулся и порысил вслед за братом.

– Финик сушеный! – донеслось из-за помидорной пагоды.

– А куда все делись? – завертел фиолетово-оранжевой головой слегка дезориентированный Зяма.

Мудрый Пунь сидел в кукурузе и помалкивал. Майор Коваленко, которого Зяма увидел не сразу, лежал на земле и помалкивал. Хурджин, частично торчащий из трубы, тоже не издавал ни звука, но его-то Зяма заприметил. Он протянул руку и боязливо прикоснулся к кожаному мешку, подозрительно похожему на округлый бок звериной туши.

– Собака или не собака? – прошептал Зяма.

Предполагаемая туша была умеренно-теплой. Это побудило Зяму задаться новым тревожным вопросом:

– Живая или не живая?

Он зажмурился, рванул хурджин на себя и вытащил его из трубы.

– Да это сумка!

Майор Коваленко слабо застонал.

– Ваша? – любезно спросил Зяма, решив, что незнакомец претендует на багаж. – Да пожалуйста, нам чужого не надо!

Он заботливо приткнул хурджин майору под бочок, оглядел поочередно оба конца дороги и зашагал в ту сторону, где зорким взглядом ловеласа углядел мелькнувший подол женской юбки.

Старик Пунь вылез из кукурузы, посмотрел на майора – тот еще не очнулся, но уже издавал жалобные стоны. Мудрый Пунь присел, осторожно придвинул к себе таджикский хурджин, поплевал на него и тщательно протер кожаную тушу подолом своей длиннополой майки.

– Как хорошо плывет эта группа в полосатых купальниках! – досадливо, а не восхищенно сказала Трошкина, продолжая вспоминать классику отечественного кинематографа.

Я фыркнула. Граждане в полосатых халатах уплывали от нас все дальше. Мы с Алкой при всем желании не могли к ним приблизиться, не рискуя быть обнаруженными: караванный путь полосатиков пролегал через пустошь, на которой нам негде было спрятаться. Опасаясь, что басмачи увозят с собой пленного капитана Кулебякина, я нервничала и грызла невкусный акриловый ноготь.

– Ничего, мы наверстаем упущенное, – успокоила меня подружка. – Как только враг втянется в лесополосу, мы совершим марш-бросок и снова сядем ему на хвост.

В ожидании момента, когда можно будет пересесть на вражеский хвост, мы опустились на груду досок. Через минуту на пустырь перед нами выкатилась «Нива», из которой мячиком выскочил не по возрасту пузатый молодой человек в парусиновых штанах и белой рубахе навыпуск. Он резво обежал машину, распахнул дверцу с правой стороны и откинул переднее кресло, помогая выбраться из салона пассажирам – сухопарому очкарику с брюзгливо поджатыми губами и пышногрудой даме, в просторном декольте которой лежало больше золота, чем в трюме затонувшего судна добычливых пиратов. Мадам глубоко вздохнула, встряхнув свои якорные цепи, и ласковым басом сказала:

– Ну, воздух здесь прекрасный!

Очкарик скривился и громко чихнул, а толстяк радостно заметил:

– Правду говорите!

– Птичка моя, у меня же аллергия на сурепку! – обиженно напомнил очкарик, озираясь по сторонам с глубоким подозрением. – Я чувствую, что она где-то здесь!

– Истина где-то рядом! – весело чирикнула его особо крупная птичка. – Тосик, успокойся! В нашем доме будут тройные стеклопакеты и сплит-система, сурепке через них не пробраться!

– Птичка моя, мне здесь не нравится! – закапризничал очкарик.

– Это прекрасное место, лучшего вы не найдете! – заволновался толстяк. – Чистый воздух, пятнадцать соток плодородной земли, в плане все коммуникации и асфальтированное шоссе, рядом лечебные грязи и никаких люмпенов в черте поселка! Да вы посмотрите по сторонам, какие дома тут строят! Вашими соседями будут исключительно приличные люди!

– Милиция! – дико заорал кто-то неподалеку.

Толстяк осекся и обернулся на голос, остальные тоже посмотрели направо, туда, где пустошь превращалась в ухоженный огород.

– Видите, какая плодородная земля! – после секундной заминки настойчиво повторил толстяк, указуя на пестрящие помидорами грядки.

Однако сменить тему ему не дали.

– Стой! Милиция! – повторно проревел какой-то вислоусый дядька, косолапо пробегая по грядкам.

– Говорите, сплошь порядочные люди? – ехидно повторил очкарик.

– Ну, Тосик, не будь ребенком! – одернула его мадам. – Можно подумать, ты не знаешь, откуда у людей берутся деньги на такие дома!

Она махнула пухлой ручкой, мелодично пробренчав браслетами, и доверительно добавила, обращаясь к толстяку:

– Знаете, мне плевать, если кто-то тут не в ладах с законом. Мне главное, чтобы вокруг была не дикая чернота, а культурные русские люди!

– Здесь как раз…

С диким гиканьем по помидорной плантации промчались два смуглых носатых брюнета, с виду – и не русские, и не культурные.

Толстяк осекся, очкарик выразительно кашлянул.

– Это турецкие строители, – собравшись с мыслями, объяснил побагровевший толстяк. – Они тут жить не будут. Они тут работают. Временно.

– Нет ничего более постоянного, чем временное! – торжествующе заявил очкарик. – Знаем мы этот народ! Сначала они приезжают на временную работу, а потом остаются на постоянное жительство!

– И выписывают к себе всех своих бедных родственников! – поддакнула мадам.

Толстяк открыл рот, но ничего не сказал, сник, как пробитая надувная игрушка, потому что слева, в поле зрения Тосика с его птичкой, из лесочка редкой цепью высыпали люди в полосатых халатах и тюбетейках. Все они были нагружены домашним скарбом и имели вид беднейших родственников из забытого аллахом кишлака.

– О! Наши возвращаются! – не удержавшись, громко вскричала Алка с такой радостью, словно узрела собственных любимых родственников, с которыми уж и не чаяла свидеться.

До этого момента мы с ней сидели тихо, и троица у «Нивы» нас не замечала. Теперь они воззрились на нас, продолжая при этом испуганно косить на полосатиков, которые нервно забегали туда-сюда, то выскакивая на пустошь, то вновь скрываясь в лесополосе. Толстяк сделался бордовым, как молодая свеколка. Я побоялась, что беднягу хватит удар, и решила ему немного помочь.

– Вы не волнуйтесь, здесь не все такие беспокойные, как эти гости из южных республик! – громко сказала я. – Мы, русские люди, вполне нормальные, спокойные, без проблем!

Почему-то мои слова встретили с недоверием. Может, по моему лицу видно было, что проблем у меня больше чем достаточно?

– Едем прочь, Тосик! – глядя на меня, напряженно сказала мадам.

– А ну, вали отсюда, так твою разэтак! – ругательным криком со сторожевой вышки на бахче поддержал это предложение еще один русский человек, и сразу после его слов грянул выстрел, от которого должны были полопаться арбузы.

Десять секунд спустя «Нива» с толстяком за рулем и притихшей парочкой на заднем сиденье уже скакала по колдобинам окольной дороги вдоль кукурузного поля. Чудом увернувшись от несущегося на него автомобиля, Зяма ласково крикнул кустам, за которыми застенчиво спрятался от него чей-то полосатый подол:

– Девушка! Постойте!

Девушка, оказавшаяся усатым мужиком, стоять не стала и побежала дальше, бросив Зяме под ноги скатанный в рулон коврик и вязанку сухих баранок. Баранки Зяма поднял, одну отломал и сунул в рот, а остальную вязанку надел на шею. Следом за «девушкой» он прошел через лесополосу, спотыкаясь о разбросанные там и сям сумки, узлы и предметы быта, придающие пейзажу вид места крушения небольшого грузового самолета. Вскоре обнаружился и сам транспорт, правда, бескрылый. Зяма с интересом рассмотрел гибрид велосипедного скелета и деревянной тележки на резиновом ходу и потянулся за телефоном, чтобы сообщить о своих находках Дюхе и Алке, и тут в безоблачном небе опять страшно громыхнуло. Смекнув, что кто-то пустил в ход огнестрельное оружие, Зяма на всякий случай страстно прильнул к ближайшему дереву и через минуту выглянул из-за него на дорогу.

По дороге, держась за живот и заливаясь нервным смехом, бежал усатый брюнет в красной феске. Зяма нахмурился. Он не успел понять, от кого получил по шее, но в полуобморочном состоянии слышал над собой гортанные голоса с турецким акцентом. Парень в феске с виду был натуральный турок, и мстительный Зяма не задержался подставить ему ножку. Фальшивый турок вспахал носом дорожную пыль, победно ухмыляющийся Зяма выступил из-за дерева…

– Ой, мамо-о-о! – истошно завопила ряженая Валька, с ужасом глядя на ряженого Зяму из-под перекосившейся фески.

– Никак, наших бьют? – встрепенулась Гелька, кружным путем шагающая к дому во главе победоносной группы захвата арбузов.

– Ой, мамо! – продолжала голосить Валька. – Рятуйте! Зупыныте це чудовысько!

Зяма очень удивился, что натуральный турок орет по-украински. Он вспомнил сексуально-лингвистический практикум, который в свое время организовала ему подружка-хохлушка, и совершенно правильно перевел Валькино «рятуйте» как призыв к спасению. Прочих слов он не понял, завертел головой, высматривая источник неведомой опасности, и увидел бегущих по окраине бахчи Ольку, Любку и Гельку. Прижимая к животам арбузы, Олька и Любка матерились с незабываемым малороссийским прононсом, Гелька же перла вперед молча, с изготовленным для голевого броска кавуном у плеча и решительным до остервенения лицом нападающей гандбольной команды на последних секундах финального матча за суперкубок.

– Дивчата! – расплылся в улыбке Зяма, безошибочно распознавший национальную принадлежность красавиц и размечтавшийся о синхронном переводе. – Не подскажете, что значит: «Зупыныте це чудовысько?»

– Зараз почуешь! – пообещала Гелька и метко запустила в осклабившуюся синюю харю добрым кавуном.

Телефон коротко прозвенел, отключившись раньше, чем я вытянула из кармана трубку.

– Зяма звонил, – сообщила я Алке, взглянув на список входящих номеров, и тут же вызвала братца.

– Абонент не отвечает, – после серии гудков сообщил автоответчик приятным женским голосом – меццо-сопрано.

– Позвони еще раз, – посоветовала Трошкина. – Бывает такое: звонишь – говорят, что абонент выключен, позвонишь через минуту – все в порядке, все на месте. Какие-то неполадки в Сети.

Я позвонила, в трубке немного погудело, и снова прорезался женский голос – высокий, первое сопрано:

– Алле?

– Вы не автоответчик! – уличила я незнакомку. – Где Зяма?

– Чулки снимает.

– Вот бабник! – я с трудом удержалась, чтобы не выразиться крепче, и повысила голос, надеясь докричаться до неразумного брата: – Зямка! Нашел время с бабами хороводиться! Забыл, зачем мы приехали?

Проворству братишки по дамской части можно было только подивиться. На четверть часа оставили без присмотра, так он и то успел подружку найти! И уже раздевать ее начал!

– Девушка, а вы ему кто будете? – пока я ошалело крутила головой, заинтересованно спросила трубка уже другим голосом, но не Зяминым, а снова женским – вторым сопрано.

– Она ему сестра! – сунувшись к телефону, сердито крикнула Трошкина.

Я тихо присвистнула. Мое недовольство братом быстро превращалось в восхищение. Что ни говори, а Зяма не рядовой мужик! Оказывается, у него там не одна, а сразу две бабы!

– А вы кто? – ревниво спросил Алку женский голос – опять новый!

– Сестра по разуму! – не задержалась с ответом Трошкина. – А вы кто такие, скажите на милость? Три девицы под окном?!

– Почему – три? Нас четверо, – со смешком ответил еще один женский голос. Тоже приятный, низкое грудное контральто.

– Стоите в очереди на раздевание? – съязвила Алка. – Или уже лежите?

– Нет, лежит он один, – с отчетливым сожалением ответила какая-то из Зяминых новых подружек. – Вот, чулки снял, оказалось – хорошенький хлопчик, а мы думали – уродище, кавуном его огрели!

Выслушав это признание, я выключила телефон и честно сказала Трошкиной:

– Ничего не понимаю! Похоже, Зяма нарвался на групповуху с какими-то ненормальными. Им нравятся и уроды, и хорошенькие хлопчики, они всех спешат пригреть и угостить арбузом. Зачем-то чулки на Зяму надели, извращенки…

– Я должна это видеть! – железным голосом сказала подружка.

– Пойдем, полюбуемся! – согласилась я.

Зяма в чулочках – на это стоило посмотреть!

К сожалению, мы не сообразили спросить, где именно мой братец производит публичную демонстрацию предметов женского туалета. Пришлось нам с Алкой побегать по полям, лугам и перелескам. Минут через десять, когда я уже решила, что к показу чулочных моделей мы опоздали, а последующего эротического шоу нам лучше не видеть вовсе, позвонил сам Зяма.

– Слышь, Дюха? – слабым, но веселым голосом позвал он меня. – Я все узнал!

– Все тонкости группового секса в извращенной форме? – съехидничала я.

– Нет, это у меня в ближайших планах, – довольно засмеялся братец. – Куда вы запропастились? Идите к нам! Белый дом за забором с шариками, ворота черные, с вензелями!

– Мы запропастились? Мы?! – взвилась Алка.

А Зяма захохотал и отключился.

Ворот с вензелями мы с Алкой не увидели, потому что на забор, составленный из большущих бетонных кеглей, вышли с огорода. Нашли за этим великанским боулингом белый дом с верандой, а на веранде – Зяму в одних бриджах и с мокрым полотенцем на голове. Свежевыстиранная розовая рубашечка с кружевами сушилась на веревке в садочке. Зяма возлежал на тюфячке в окружении четырех красавиц и с аппетитом кушал арбуз. Прям султан турецкий! Красавицы, отличающиеся пышными формами, были скудно одеты в купальные костюмы и смотрели на султана с нежностью и плохо скрытым вожделением. При виде этой картины обычно кроткая и вежливая Трошкина скрипнула зубами и с ненавистью прошипела:

– У, шахерезадницы!

Зяма блеснул глазами поверх арбузного полумесяца, приветственно чавкнул и представил нас своим одалискам:

– Это Индия и Алла!

Потом он небрежно кивнул на сгруппировавшихся у его ложа красавиц и скороговоркой назвал их имена:

– Оля, Люба, Геля и Валя.

– Очень приятно! – невыразимо желчно молвила Трошкина.

– Кавун исты будэте? – дружелюбно спросила красавица с рыжей косой и конопушками по всему организму.

– Будем! – согласилась я и потеснила братца на его султанской лежанке у подноса с угощением.

Арбуз был сахарный, хрустящий. Я с жадностью съела четыре больших куска, Трошкина тоже досыта похрупала сладкой алой мякоти и подобрела, но не сильно. Утеревшись любезно поданной ей салфеткой, она накинулась на Зяму так же, как перед этим на арбуз.

– Какие ко мне претензии? – обиделся братец. – Не знаю, где и чем занимались вы, а я лично нашел ответы на все вопросы! Во-первых, узнал, что именно тащил одинокий басмач: никакую не собаку, просто большую кожаную сумку. Во-вторых, я выяснил, что за мотороллер с будкой мы ошибочно приняли велосипед с прицепом. А вы-то сами чем можете похвалиться?

Мы с Алкой переглянулись и пристыженно промолчали. Крыть было нечем, беспутный Зяма далеко обошел нас как в любовных делах, так и в розыскных.

– И это еще не все! – гордо сказал братец. – В-третьих, я нашел свидетелей, знающих, где живут ваши собачники!

– Кто?!

– Где?! – вразнобой вскричали мы с подружкой.

– Вот: Оля, Люба, Геля и Валя! – повторил Зяма и откинулся на подушки, которые упомянутые особы заботливо подоткнули ему под спину.

– Вони у вас цуценя схитили? – сочувственно спросила рыжая-конопатая.

Я вопросительно посмотрела на Зяму, полагая, что он имел уже возможность освежить свои знания украинского.

– Геля спрашивает: они украли у вас собачку? – не обманул моих ожиданий братец.

– Они украли собачку вместе с ее хозяином! – ответила я.

А Трошкина дала описание похищенных:

– Пес породы бассет-хаунд, крупный, пятнистый, коричнево-белый, кличка Барклай. Хозяина зовут Денис, глаза светлые, волосы темные, нос прямой, плечи широкие, рост под два метра.

– Сто девяносто пять сантиметров, – добавила я для пущей точности.

Оля, Люба, Геля и Валя выслушали описание внешности капитана Кулебякина с приоткрытыми ртами и мечтательной дымкой в очах.

– И шо, дивчата, хиба мы дамо сгинути такому гарному хлопцу? – очнувшись и шумно сглотнув слюну, с вызовом спросила своих товарок Геля.

– Одну хвилинку! О чем речь? Я тоже гарный! – заволновался Зяма.

– Дуже гарный! – обласкала его взглядом конопатая одалиска. – Тильки ты один, а нас четверо!

Трошкина от такого откровения слегка обалдела, вздернула бровки, вытаращила глаза и посмотрела на меня, безмолвно требуя отреагировать на происходящее немедленно: мол, ты чего молчишь, подруга? У нас с тобой мужиков уводят, а тебе хоть бы хны?!

– Далеко не уведут! – шепотом сказала я ей в успокоение. И, отбросив в сторону сомнения и частнособственническую жадность, перешла к делу:

– Итак, вы знаете, где живут эти собачники?

19

– Не жрет, тварь подлая! – выругался Вовчик, заглянув в собачью миску с двухметровой высоты.

– Не хочет идти к корейцам на ужин! – хмыкнул Ультяков, размеренно покачиваясь в гамаке, натянутом между столбами виноградной беседки.

Гена и Вова наслаждались послеобеденным отдыхом во дворе большого красивого дома с башенками. Двор был просторный, облагороженный ландшафтным дизайном, украшенный клумбами, низкими фонарями и садовыми скульптурами в виде персонажей русской сказки «Теремок». Полуметровая мышка-норушка в расписной шали с кистями стояла под березкой, лягушка-квакушка в белом платье с кринолином пряталась под отцветшим сиреневым кустом, а прочие сказочные личности распределились по травяному газону. Зверюшки были симпатичные, но Вова поглядывал на них с нескрываемой неприязнью. Скульптуры мешали развернуться мощной четырехколесной газонокосилке, так что траву вокруг них приходилось подстригать ручной машинкой, визгливой, вертлявой и переборчивой.

Содержать в порядке окультуренные дворовые территории входило в прямые обязанности Вовы и Гены. Хозяева особняка, пережидающие летнюю жару на чужедальнем море, на время своего отсутствия наняли Ультякова с напарником охранниками с функциями садовников.

В большой дом Гене и Вове ходу не было, они обретались в удобной жилой комнате при хозблоке, по соседству с орудиями своего садовничьего труда. Зато во дворе они в отсутствие законных владельцев распоряжались по своему усмотрению. Хозяева особняка были бы шокированы, увидев, что сияющую лазурной плиткой лохань пустого пятнадцатиметрового бассейна временщики превратили в собачью тюрьму!

– Не жрет! – озабоченно повторил Вовчик, глядя на большого пятнистого пса, прикованного цепью к решетке сливного отверстия.

– Не получат корейцы жирного песика. Надо его забить, пока не поздно. За собачьи кости нам много не заплатят, – рассудил Ультяков, не спеша выбираться из гамака. – Воду он пьет?

– Выпил.

– Налей ему еще, да подмешай снотворного, – распорядился Гена, сонно жмурясь. – Зарежем с комфортом, под наркозом. Нам будет проще, да и ему приятнее!

Здоровый сильный пес и за двое суток одиночного заключения не покорился тюремщикам. Когда Вовчик с полной пластиковой бутылкой начал спускаться в бассейн по ступенькам хромированной лесенки, Барклай поднял голову и насторожился.

– Но-но, не балуй! – сказал Вова и потянулся за миской.

Бассет прыгнул, цепь натянулась, Вова отскочил назад и выругался. Барклай залился презлобным лаем.

– Генка, тяпку дай! – испуганно глядя на собаку, крикнул Вова.

– Охренел, что ли, тяпкой рубить? Ты еще динамитом взорви его, чтоб корейцам готовый фарш достался! – отозвался сверху Ультяков.

– Надо тяпку, чтобы миску достать! – объяснил Вова.

Четвероногий пленник бесился, всем своим поведением показывая, что он при случае готов пустить на фарш своих тюремщиков. Вовчик дурак-дурак, а рисковать не хотел.

– Слышишь, Дюха? Лает – аж разрывается! – сказал Зяма, устанавливая малярную стремянку под высоким забором.

– Это Барклай, точно, узнаю его зычный глас! – уверенно сказала я, начиная медленное восхождение по ступенькам. Быстро карабкаться не получалось, потому что в одной руке у меня был молоток. – Вот не знала, что милый песик умеет так материться!

– Материться в этой стране умеют все, от мала до велика! – авторитетно заявила Трошкина и в подтверждение сказанного тут же выдала непечатное слово, потому что я уронила ей на ногу молоток.

Его вместе с зубилом и стремянкой нам выдали Зямины подружки-веселушки, они же дали координаты нужного дома и указали направление к нему. На этом неоценимая помощь, оказанная нам красавицами, не закончилась. Добрые девушки в полном составе отправились с нами в спасательную экспедицию. Разведка, произведенная под забором нужного дома с применением моего самодельного перископа, показала, что собачники окопались во дворе. Дениса я не увидела, а о присутствии во вражеской крепости Барклая свидетельствовал остервенелый собачий лай. В сочетании с тяжелым железным бряцанием он говорил о том, что пленный бассет посажен на крепкую цепь. Слабая цепь его не удержала бы: Барклай силен, свободолюбив и весит почти сорок кило.

Чтобы освободить его из оков, мы и взяли молоток с зубилом.

Разбивать цепи предстояло мне.

– Инку Барклай хорошо знает и даже признает своей хозяйкой, – справедливо заметила Трошкина, снова подавая мне молоток. – Никого другого, кроме Инки и Дениса, он сейчас к себе не подпустит.

– Не будем рисковать! – согласился Зяма. – Насколько я знаю собак, в страхе и злобе они кусают всех без разбору.

Насколько Зяма, никогда не имевший четвероногого друга крупнее хомяка, знает собак – вопрос спорный. Тем не менее обрисованная братцем перспектива оказаться единственной, кого покусает испуганный и озлобленный пес, мне не понравилась. Но просить кого-то составить мне компанию было бы неблагородно. Зато вполне справедливо потребовать от компаньонов взять на себя Барклаевых тюремщиков!

– Чтобы освободить собаку, нужно сначала удалить хряка с бугаем, – напомнила я, картинно поигрывая молотком.

– Индия Кузнецова в мире животных! – сострил Зяма.

– О хряке с бугаем не думай, мы их нейтрализуем, – пообещала Трошкина, картинно поигрывая зубилом.

Жонглирование слесарным инструментом не входило в число ее умений, зубило упало на ногу Зяме, и несдержанный братец произнес несколько популярных русских слов, вызвавших радостное оживление у Оли, Любы, Вали и Гели. Трошкина смутилась, с извинениями подняла зубило и передала его мне. Она еще раз заверила, что хряк с бугаем – не моя забота, после чего вся компания удалилась за угол, чтобы обойти участок по периметру ограды и выйти к воротам. Зяма и Трошкина, слегка зашибленные инструментами для освобождения галерных рабов и цепных собак, синхронно прихрамывали.

– Идеальная пара! – убежденно прошептала я, проводив одинаково перекошенные фигуры брата и подруги умиленным взором.

Хруст сорняков под ногами уходящего отряда затих. Я удобно устроилась на верхней площадке стремянки, привалившись спиной к нагретой солнцем кирпичной стене, и с помощью перископа стала наблюдать за хряком и бугаем, ожидая, когда же они покинут сцену. Впрочем, Трошкина обещала мне свистнуть.

Отвлекающий маневр вдохновенно сочинил Зяма, и план его понравился всем, кроме Трошкиной.

– Почему именно я должна быть медсестрой? – заупрямилась она. – То я сестра по разуму, то сестра милосердия! Надоело!

– Ах, как я рад, что тебе наскучили братско-сестринские отношения! – с улыбочкой змея-искусителя прошептал на ушко строптивице Зяма. И громко добавил: – Понимаю, Аллочка, тебе тоже хочется побегать по полю нагишом, в одном веночке с лентами, это и мне бы понравилось, – тут Трошкина покраснела, а Зяма продолжил: – Но ты в нашем отряде единственная девушка, которую плохие дяди собачники не знают в лицо.

Оля, Люба, Геля и Валя ловко плели пасторальные головные уборы из васильков и алых полевых маков. Для пущего национального колорита венки украсили оранжевыми и синими лентами, которые нарезали из Зяминых маскировочных чулочков маникюрными ножницами, нашедшимися в Алкиной сумке. Теми же ножничками художник-дизайнер ловко сделал из карманного календарика трафарет в виде аккуратного креста. Затем в ход были пущены белый носовой платок и красная губная помада, и в результате самозванная медсестрица Трошкина тоже получила подходящий головной убор. В сочетании с белым платьицем в стиле «сафари» косыночка с красным крестом образовала вполне убедительное подобие медицинской спецодежды. Оля, Люба, Геля и Валя по замыслу автора должны были обойтись вообще без костюмов – цветочные веночки за наряд сойти не могли.

– Ну, девочки, пора! – скомандовал Зяма, туго завязав на затылке Трошкиной концы сестринской косынки. – Раздевайтесь, я отвернусь!

– Еще чего! – громко возразила Геля, и боевая четверка на глазах у восхищенного кавалера проворно разоблачилась до нижнего белья.

Верхнюю одежду дивчата аккуратно свернули и спрятали под кустом, косы распустили и увенчали толстыми бубликами цветочных плетенок.

– Все, Зяма, иди отсюда! – сердито скомандовала Алка.

Ей не понравилась далеко не отеческая нежность, с которой полководец осматривал бойцов своего украинского легиона.

– Запевай! – отдал Зяма последний приказ и убежал за угол под нестройное, но громкое и душевное пение «Реве та стогне Днипр широкий».

– Квартет «Виа-гра»! – съязвила Трошкина, неласково посмотрев на голосящих дивчат.

Она решительно одернула платьице, временно возведенное в ранг медицинского халата, и зашагала к калитке.

Вовчик лежал на бортике бассейна и с этой безопасной высоты смотрел на бассета сонно прищуренными глазами. Измученный жаждой пес вылакал воду со снотворным в один присест и уже задремывал. Ультяков в своем гамаке тоже успел захрапеть, но его разбудил громкий стук.

– Кого это черти принесли? – недовольно заворчал Гена, с трудом выбираясь из гамака.

– Я посмотрю! – вызвался Вова и потрусил к калитке, на ходу растирая помятое лицо ладонями и сердито тявкая: – Кто там? Чего надо?

– «Скорая помощь»! – ответил ему из-за забора тоненький, но очень строгий девичий голос.

– Мы не вызывали! – Вова удивился, но калитку все-таки открыл.

– Спите, господа хорошие? – с неодобрением посмотрев на его слежавшуюся физиономию, спросила хорошенькая медичка в белом обмундировании. – А за дамами своими почему не приглядываете?

– За какими дамами? – с пробуждающимся интересом спросил подоспевший Ультяков.

– Здрасьте! – раздраженно всплеснула ручками сердитая медичка. – Четыре голые красотки в бессознательном состоянии валяются у них под забором, а они спрашивают, какие дамы!

– Голые красотки? – недоверчиво повторил Вова и энергично протер глаза, заподозрив, что все происходящее ему снится.

– Или это не ваши? – встревожилась медичка, переводя вопросительный взгляд с одного мужика на другого.

– Наши, конечно, наши! – быстро отозвался Ультяков и, чтобы напарник не вздумал по глупости отказаться от щедрого дара небес, с силой наступил ему на ногу.

Четыре голые красотки в бессознательном состоянии! В такое счастье трудно было поверить, но медичка, похоже, не шутила. Не усомнившись, что те бессознательные подзаборные бабы и эти два сонных олуха – одна компания, она потребовала ведро холодной воды, чтобы привести красоток в чувство.

– Воды? Сейчас! – услужливо отозвался Вова.

Он повернулся бежать во двор, но более сообразительный Гена схватил его за руку и быстро сказал:

– Сейчас не получится! Нет у нас сейчас воды, вся кончилась. Давайте мы наших красавиц пока занесем во двор как есть, положим в тенечке, а уж потом будить станем!

– Где положим? Покажите место!

Вова с Геной, все более волнуясь и радостно суетясь, устроили строгой медичке короткую экскурсию по двору и показали все имеющиеся в наличии тенистые прохладные места. Ознакомившись с предложенными вариантами, медичка выбрала под полевой лазарет просторную площадку для стоянки автомобилей.

– Здесь тихо и спокойно, – сказала она.

Площадка, затененная навесом, помещалась в углу двора сразу за въездными воротами. С двух сторон ее закрывал забор, с третьей – стена дома. С внутренним двором этот аппендикс не сообщался, так что место и в самом деле было уединенное.

– Можно и сюда! – Ультяков не стал спорить. Ему не терпелось перебазировать красавиц (голых и бессознательных!) на свою территорию.

– Давайте же их перенесем. Может, позовете еще кого-нибудь? – спросила медичка, с обидным сомнением оглядев Гену и Вовчика.

– Еще чего! Сами справимся! – в один голос ответили те и рысью выбежали за ворота – искать под забором обещанных женщин.

– Мать моя! Бывает же такое! – восхищенно пробормотал Ультяков, найдя искомое.

– Просто сказка! – согласился Вова, пуская слюни.

Картина, открывшаяся им, в самом деле могла иллюстрировать какую-нибудь русскую народную сказку. Про Снегурочку, например. За девушку, слепленную из холодного чистого снега, вполне сошла бы строгая медичка в белой форме, а четыре красотки, вольготно раскинувшиеся на пожухшей траве пустующего участка, прекрасно годились на роль ее веселых и беспутных подружек. Подруги были дородные, румяные, в одном белье и с лохматыми цветочными венками на растрепанных косах. Гена машинально поискал глазами костер, через который жизнерадостные крестьянские девки прыгали, прыгали да и допрыгались до теплового удара, а Вовчик почтительно спросил медичку:

– Что это с ними?

– Дурманящих испарений надышались, – важно ответила та. – Видите венки? Глупые женщины сплели их из эфиромасличных растений, концентрированный аромат которых вызывает состояние, близкое к наркотическому опьянению. Первым делом надо снять с пострадавших венки и перенести их в хорошо проветриваемое помещение, а там они сами через час-другой проснутся.

– Вовка, не стой столбом! – прикрикнул на товарища Ультяков. – Слышал же, они уже через час проснутся! Живо, взяли за руки-за ноги и потащили во двор!

Крестьянские девки оказались увесистыми, в одиночку неподъемными. Обливаясь потом и устало сопя, Гена и Вова в роли носильщиков сделали четыре рейса и потратили на это в общей сложности пятнадцать минут.

– Спасибо вам за скорую медицинскую помощь, дальше мы уже сами справимся! – заскирдовав спящих красавиц в лазарет, сказал Ультяков милосердной медицинской Снегурочке.

– Минуточку! – возразила та, активно противясь выдворению ее за калитку. – Я должна проследить за истреблением вами вредных растений. Вы обязаны создать полуметровую санитарную полосу вокруг домовладения!

– Ладно, щас создадим! – рявкнул Ультяков. – Вовка, притащи из сарая тяпки!

– Никаких тяпок! – вскричала медичка, цапнув Вову за штанину и тем помешав ему убежать во внутренний двор. – Только руками! Вредные растения нужно выдернуть с корнем!

И еще четверть часа Гена с Вовой пропалывали траву под забором, в запале не отличая вредные растения от полезных и оставляя за собой голую взрытую полосу вроде пограничной. К счастью, Снегурочка не стала отслеживать весь процесс истребления сорных трав, ушла раньше. Едва она удалилась, Гена и Вова разогнули спины и уже через минуту крадучись вышли к своей калитке.

Она была распахнута настежь. Четырех полуголых красавиц в импровизированном лазарете не было.

– Очнулись и сбежали! – плюнув с досады, констатировал Гена. – Тьфу! Одно расстройство!

– Водки бы напиться, – сказал Вова.

– Нету водки! – сердито ответил Ультяков.

Вова огорченно посопел, а потом предложил:

– Пойдем пса зарежем, что ли?

Однако утешить себя расправой над животным им тоже не удалось. Собака исчезла, оставив на память о себе свежую кучку и разбитую цепь.

– Не иначе, корейцы собаку стырили, чтобы денег нам не платить! – расстроился Ультяков. – На халяву свою собачатину получили, узкоглазые!

А Вова снова сокрушенно посопел и с горя предложил еще:

– Пойдем им морды набьем, что ли?

– Встретить Синюску – осень-осень плохая примета! – наставлял притихшего и испуганного внука старый Пунь Ким, постукивая узловатым коричневым пальцем по потрепанной обложке школьного учебника.

Костя-Кхай далеко не убежал, огородами вернулся в дедов шалаш и выслушал рассказ старика о судьбе кожаной сумки. Узнав, что она досталась тому мужику, который орал: «Стой, милиция!», Костя загоревал. Но потом Пунь с хитрой улыбкой сообщил, что успел чисто-начисто протереть всю сумку мокрой тряпочкой, и внук его кручиниться перестал, потому как понял: товар он потерял, но свободу сохранил. Сумка ментам досталась чистая, без «пальчиков», поди докажи, чья она! Даже таджикский курьер в такой ситуации имеет шанс отвертеться, а уж до самого Кости и подавно ниточка не дотянется!

В порыве благодарности Костя сразу же после громкой читки поучительной сказки про Синюшку взял тяпку и пошел мотыжить дедов огород с энтузиазмом потомственного корейского крестьянина. Пунь копался рядом с вилами, до слез умиляясь образовавшейся идиллии и мысленно молясь всем соплеменным богам, чтобы внук усвоил урок и образумился.

Незнакомцев, которые выскочили на него с оскорблениями в адрес всей желтой расы вообще и обрусевших корейцев в частности, осторожный старик сначала хотел пропустить мимо, но воинствующие расисты полезли в драку.

– Бей желтомордых! – нестройным дуэтом орали они.

– Я вам показу зелтомордых! – обиделся и за предков, и за потомков старый Пунь.

Он аккуратно прислонил вилы к стене помидорной пагоды, с доброй улыбкой кивнул внуку, и два маленьких корейца на практике доказали большим грубиянам преимущества высокого восточного искусства тэквандо над банальным славянским мордобоем.

Денис Кулебякин вышел на берега грязевых озер в седьмом часу вечера. Подпихнув босой ногой разлегшуюся поперек дороги хрюшку, он без восторга посмотрел на зубчатые стены ближайшего дворца и беззвучно шевельнул губами. Капитан не ругался, а повторял старую народную мудрость: «Поспешишь – людей насмешишь». Торопясь на поиски своего четвероногого друга, Денис и впрямь превратился в весьма комическую фигуру. Вытянутая футболка с чужого плеча и коротковатые, не по росту, брючки, в которые его одел добрый бомж Петрович, пропотели и покрылись пылью, из обтрепанных штанин торчали исцарапанные босые ноги в лоснящихся «калошах» из сизой свиноямской грязи. Денис полдня плутал без поводыря по полям и огородам, где чудесным образом не встретил ни единой живой души, только одинокое пугало на кресте из двух поломанных тяпок. У пугала капитан Кулебякин позаимствовал матерчатую шляпу с большой прорехой между полями и тульей. Когда Денис натянул бесформенную шляпу на голову, дыра удобно пришлась против его глаз.

– Отличный чепчик! – с нервным смешком сказал капитан. – И голову не печет, и глаза не слепит, и морда моя никому не видна. Считай, омоновский шлем в облегченном летнем варианте!

В соломенном шлеме с опущенным забралом капитан стал похож на Дон Кихота, впавшего в беспросветную нищету, но не утратившего рыцарских амбиций. Благородный кабальеро Дон Кулебякин подсмыкнул затрапезные штаны и направился к ближайшей ветряной мельнице из красного фигурного кирпича твердым шагом, который портило только небольшое косолапие. Слегка дефектной поступь Дениса стала из-за того, что он сбил ноги о многочисленные камни и тернии своего пути. Определенно, странствующему рыцарю не следовало отправляться в поход без пары крепких башмаков.

Еще поутру, облачившись в предоставленную Петровичем экипировку, Денис спохватился, что у него нет обуви. Ею старый викинг поделиться не мог, так как сам располагал одной-единственной парой растоптанных тапок.

– Погоди, сынок, сейчас что-нибудь придумаем! – утешил капитана Петрович и пошел к реке – не столько думать, сколько искать на берегу простофилю, которого можно было бы потихоньку разуть в пользу Дениса.

В утренний час невнимательных ко всему, кроме самих себя, влюбленных у реки не было. Там и сям у воды сидели рыбаки в высоких сапогах, но они, в отличие от влюбленных, с одеждой и обувью не расставались.

– Не боись, сынок, сейчас что-нибудь сообразим! – успокоил расстроенного проволочкой Дениса предприимчивый старец и ушел в другую сторону – на дикий пляж.

Уже во второй половине дня Петрович вернулся с добычей – туристическим ковриком из пенки. Пока капитан соображал, каким образом кусок мягкого пластика может заменить ему обувь, старик острым ножом ловко выкроил из коврика пару затейливых фигур, которые свернул затем в изящные шлепанцы-вьетнамки. Шлепы получились отличные, очень красивые, легкие и мягкие, но прочность не входила в число их достоинств. Самодельные вьетнамки развалились после полуторачасового кросса по российскому бездорожью.

К этому моменту капитан остался на дороге один. Петрович сопроводил Дениса только до того места, где подобрал его, раненого, двумя днями ранее. Пожелав парню счастливого пути, старый викинг без шума и брызг нырнул в кукурузу, чтобы пополнить за колхозный счет свои иссякшие продовольственные запасы.

Оставшись в одиночестве, Денис сначала пустился в путь по проселку, потом решил срезать пару поворотов и зашагал напрямик по полям, потерял дорогу, долго ее искал, не встретил никого, кто помог бы ему советом, разбил шлепанцы, раздел чучело, стер ноги, вспотел, запылился, измазался в хваленой целебной глине и вышел на улицу элитного поселка Новый Рай злой и грязный, как черт. Остановился в густой тени недостроенного особняка, посмотрел налево, посмотрел направо – и замер в ошеломлении.

Слева, метрах в пяти от Дениса, стояла новая иномарка такого красивого изумрудного цвета, который был бы очень приятен взору утомленного странника, если бы он не насмотрелся уже до морской болезни на зеленое море кукурузы. Поэтому заглядываться на «Тойоту» капитан Кулебякин не стал. Несравненно больше его заинтересовала картина справа – живое жанровое полотно, достойное кисти художника Васнецова, весьма уважавшего сказочные сюжеты.

По ухабистой улице стройно, в ногу шагали четыре простоволосые девы, похожие на дородных русалок, вдоволь, до полной утраты речной свежести, повалявшихся на луговой траве и прибрежном песочке. Широкие трикотажные трусы и глухие, похожие на бронежилеты, полотняные бюстгальтеры русалок были запятнаны пылью и раздавленной зеленью, в космах речных дев запуталась разная ботва, но на чумазых лицах сверкали улыбки. Весело посмеиваясь, русалки оглядывались назад – на следующего за ними полуголого парня. Тот кряхтел и приседал под тяжестью тела, которое он взвалил на плечи, как мешок с мукой. Сходство с мешком, однако, ограничивалось полной неподвижностью ноши. Она имела пятнистую окраску и характерную конфигурацию длинного тела с четырьмя попарно расположенными лапами, саблевидным хвостом и вислоухой башкой. И все это пятнистое короткошерстное тело, от кончиков коричневых замшевых ушей до когтей задних лап, было капитану Кулебякину хорошо знакомо и очень дорого!

– Барклай! – взволнованно шепнул он пересохшими губами и сквозь шеренгу русалок бросился к четвероногому другу с протянутыми руками.

– Давай-давай, помоги мне, браток! – признательно молвил белокурый парень, в котором Денис при ближайшем рассмотрении узнал хорошего знакомого и – хотелось надеяться – будущего родственника.

Не успел капитан вслух порадоваться такой удивительной встрече, как мимо него с ветерком пронеслось еще одно знакомое, дорогое и даже любимое тело!

– Сюда его, на заднее сиденье кладите! – широко распахнув дверцу зеленой «Тойоты», распорядилась Инка. – Осторожно, не придавите хвост! Вот так.

Денис помог Зяме уложить спящего пса на задний диванчик щегольского автомобиля, бережно поправил сползающую лапу и отступил в сторонку, тихо радуясь, что в непрезентабельном наряде от пары люмпен-модельеров – бомжа Петровича и безымянного огородного пугала – он совершенно неузнаваем. Раскрывать свое инкогнито капитан Кулебякин не спешил. Сначала ему хотелось бы выяснить, чьими щедротами любимая девушка в его отсутствие обзавелась новым дорогим автомобилем!

О Барклае Денис уже не тревожился, знал, что Инка о нем позаботится, она собаку любит. Любит ли она хозяина этой собаки, вот в чем вопрос!

Тихо, не привлекая к себе внимания, капитан отступил в густую тень чужого замка и спрятался там в орешнике. Зяма, прихватив под руки по паре русалок, танцующей походкой хмельного гармониста двинулся в глубь поселка с многообещающим названием Новый Рай. Инка по-хозяйски села за руль «Тойоты», подождала, пока рядом сядет ее подружка, и мягко тронула машину с места. Зеленая иномарка лягушкой-поскакушкой запрыгала по ямам и ухабам прочь от беспокойного свиноямского парадиза. Вынужденно странствующий рыцарь эль капитано дон Кулебякин в алой майке с серпом и молотом, в полосатых кюлотах и соломенном шлеме с опущенным забралом смотрел вслед шикарному изумрудному экипажу и терзался лютой ревностью.

Собачники-сторожа-садовники Гена и Вовчик, позорно побитые в поединке «два на два» семейным дуэтом Ким-и-Ким, со стонами приплелись к своему участку и обессиленно уселись под забором передохнуть. Проигранную корейскую кампанию они не обсуждали, пристыженно помалкивали и избегали встречаться взглядами, но минут через пять Вова нарушил молчание важным вопросом:

– Выпить нечего?

Гена с сожалением покачал головой:

– Нечего.

Тогда Вова задал еще один, с виду совершенно невинный вопрос:

– Где тут эти… зефирномасляные?

– Растения, которые дурманят? – уточнил Ультяков, мгновенно угадав причину неожиданного интереса напарника к ботанике.

– А где венки? – задал Вова новый вопрос с дальним прицелом.

– Те, что на бабах были? Точно! Распотрошим их и возьмем за образец! – воодушевился Гена.

Майор Коваленко очнулся от продолжительного обморока без всякой медицинской помощи и как раз вовремя, чтобы принять телефонное сообщение о прибытии в поселок вызванного им подкрепления. Поспешая в обнимку с таджикским хурджином на встречу с товарищами по службе, бдительный майор заметил на пустоши двух подозрительных типов очень странного вида – в одних семейных трусах и с пышными снопами на головах. В буйной зелени оригинальных головных уборов алыми пятнами пламенели маки. Мужики, на голых плечах которых маками краснели свежие кровоподтеки, глубоко, со всхлипом, затягивались самокрутками. «Козьи ножки» напоминали букетики в бумажной обертке: из дымящих фунтиков тоже торчали маки.

– Чокнутые наркоманы! – тихо выругался майор. И на всякий случай громко позвал: – Кай! Кай!

– Хай, хай! – пролаял в ответ Гена Ультяков, давясь дымом в тщетном ожидании наркотического опьянения.

А придурковатый Вовчик добавил:

– Хайль Гитлер!

И первым получил в глаз от патриотично воспитанного представителя российских органов охраны правопорядка.

Милицейская машина увезла из поселка доблестного майора Коваленко, захваченный в бою хурджин с наркотой и пару подозреваемых в причастности к организованной наркоторговле.

20

В общем, все сложилось очень удачно. Конечно, суеты и шуму получилось многовато, но в результате мы и Барклая выручили, и Зяме отличное убежище нашли. Неожиданно, но очень кстати взял самоотвод бригадир малярно-штукатурных красавиц, и мой художественно образованный братец с готовностью вызвался занять вакансию.

– Под моим чутким руководством девушки поднимутся на новый, более высокий уровень мастерства! – хвастливо пообещал он не то самим девушкам, не то нам с Трошкиной.

Мне-то было без разницы, какие такие высоты будет штурмовать братишка в связке с Олей, Любой, Гелей и Валей, попарно или в группе, а вот Алка здорово огорчилась. Она не сомневалась, что восхождение к вершинам Зяма будет совершать без всякого альпинистского обмундирования, в голом виде.

– Но наверняка со страховкой! – заметила я, намекая на хохму с гринписом резинотехнического происхождения.

Трошкину это не слишком утешило, и я решила отвлечь ее от грустных переживаний чем-нибудь приятным.

– Сейчас, Алка, ты увидишь потрясающе красивый закат! – пообещала я, заложив на подъезде к Толстовскому мосту вираж с трассы на обочину.

– Сейчас? – подружка выразительно посмотрела на часы. – До окончания светового дня еще два часа!

– Мы скоротаем их за прогулкой по речному берегу, – не смутилась я. – Думаю, Барклаю будет полезно подышать свежим воздухом и размять лапы на травке.

Барклай на заднем сиденье уже не валялся кулем. Он ворочался и повизгивал – просыпался. Хмурая Трошкина высказалась в том духе, что отощавшему бассету больше, чем прогулка на свежем воздухе, был бы полезен плотный ужин из трех мясных блюд с бульоном вместо компота и сахарной косточкой на десерт. Мысленно я с ней согласилась и даже добавила про себя, что плотно покушать не помешало бы и некоторым двуногим – мне, например, но вслух сказала совсем другое:

– Не все же о жратве думать, надо когда-то и духовную пищу потреблять! Хватит ныть, вылезай из машины и тренируй свое чувство прекрасного.

Пристыженная Алка катапультировалась из кресла, пошла любоваться пейзажем и вскоре так увлеклась тренировкой, что начала громко сожалеть об отсутствии у нас средств для длительной фиксации прекрасных мгновений.

– Как жаль, что у нас с собой нет фотоаппарата! – сокрушалась она.

– У нас нет, а у Бронича есть! – обрадовала ее я. – Открой бардачок, я видела, там какая-то «мыльница» валяется.

– Да это не «мыльница», это цифровик! – с уважением сказала подружка, пошарив в бардачке «Тойоты». – Кстати, Бронич и бумажник свой тут оставил!

– Тем лучше! – сказала я, имея в виду не бумажник, а цифровик. – Дай сюда! Сейчас я буду щелкать тебя на фоне природных красот.

Какую женщину не взбодрит хорошая фотосессия? Я сделала серию снимков: «Трошкина на мосту», «Трошкина под мостом», «Трошкина, стоящая в ивняке», «Трошкина, сидящая на коряге», «Трошкина, драматически заламывающая руки на обрыве» и «Трошкина, устремившая нетерпеливый взор в сторону заката, огорчительно медлящего с проявлением». Хотелось еще снять Трошкину, робко пробующую ногой речную водицу, Алка уже даже разулась и подол задрала, приготовившись шагнуть в воду, но тут фотоаппарат доложил об отсутствии у него свободной памяти.

– И о чем только Бронич думал! Взял хороший цифровой аппарат и не прикупил к нему склерозу! – возмутилась я, вытряхнув на ладонь карточку памяти. – Тут всего шестнадцать мегабайт! Конечно, больше дюжины снимков не затолкаешь!

– Мы вроде только шесть кадров сделали? – припомнила подружка.

– Значит, еще шесть сделали до нас, – рассудила я. – Давай посмотрим, может, это какие-нибудь малоценные фотки, которыми можно пожертвовать ради наших высокохудожественных.

– Не думаю, что это прилично! – заволновалась хорошая девочка Трошкина.

А я нахально полезла смотреть чужие фотки. И вскоре поняла: права Алка, приличиями тут и не пахнет!

То есть на первый взгляд ничем таким особенным снимки не отличались. Это были довольно банальные парадно-выходные фотки из серии «Старик и море». Море было синего цвета, но называлось Черным, о чем свидетельствовала попавшая в кадр надпись на большом спасательном круге – «Черноморец». А стариком был наш дорогой и любимый шеф, Михаил Брониславич Савицкий собственной пузатой и плешивой персоной. На первом снимке он выглядывал из дырки того самого спасательного круга, на втором страстно обнимал искусственную пальму с сидящей на ней обезьяной. На третьем обезьяны не было, а Бронич был, и страстно обнимал он не пальму, а грудастую шатенку с такой пышной копной африканских косичек, что она вполне заменяла собой раскидистую пальмовую крону.

– О-ля-ля! Те же и Бронич! – насмешливо протянула я и передала фотоаппарат Алке. – Трошкина, ты знаешь, кто эта красотка?

– Конечно, знаю: это обезьянка породы «зеленая мартышка»! – с апломбом сказала бывшая отличница-медалистка, случайно нажав на кнопочку и взглянув не туда. – Симпатичная!

– Сама ты мартышка! Сюда смотри! – Я вывела на дисплей нужный снимок. – Я тебя вот про эту фифу спрашиваю! Знаешь, кто это?

– Нет, но она кажется мне гораздо менее симпатичной, чем зеленая мартышка! – заявила подружка.

– Правильно кажется, – кивнула я. – Женская интуиция тебя не подвела, эта краля с веревочной щеткой на голове – твоя соперница, правда, бывшая.

– Неужто Леночка Цибулькина? – Трошкина впилась взглядом в картинку на экране фотоаппарата. – Фу, какая вульгарная! Задница оттопыренная, как лошадиный круп, талия осиная, а сиськи, как у нахохлившегося голубя!

– Как тебе поставили пятерку по зоологии? Сиськи у голубя! – фыркнула я, заодно постаравшись ссутулиться, чтобы хоть на время сделать менее выдающимся свой собственный бюст – раз уж субтильная подружка так явно комплексует по этому поводу. – Да, это Леночка Цибулькина, царство ей небесное, я видела фотки в рамочках у нее дома.

– Царство ей небесное! – с напускной кротостью повторила Алка. И тут же ощерилась хищной улыбкой: – Вот, одна Зямина подруга уже совершила подъем к высотам без возможности обратного спуска!

По голосу чувствовалось, что Трошкина с удовольствием приветствовала бы безвозвратный уход на небеса всех Зяминых возлюбленных альпинисток-скалолазок. Я не стала развивать эту тему и с интересом просмотрела другие снимки из чужой фотосессии. На четвертой картинке Леночка Цибулькина была запечатлена в ресторане, за столиком, в вечернем платье и с бокалом в руке. На пятом – топлес на деревянной скамье сауны, на шестом – в чем мать родила на просторном двуспальном ложе. Причем в последнем случае в кадр попали и мужские брюки, небрежно брошенные на спинку кровати.

– Да, познавательные фотографии, – сказала я, не решившись уничтожить ни одну из них. – Иллюстрированная хроника морального падения!

– По крайней мере, теперь я понимаю, почему шеф дал поручение забрать от офиса его «Тойоту» не собственной любящей супруге, а тебе, – сказала Алка. – Видно, вовремя вспомнил про нашпигованный компрометирующими фотками фотоаппарат в бардачке! Думаю, знакомство с этими снимками могло развеять святую веру наивной Ангелины Павловны в непорочности морального облика ее супруга!

– Вот интересно, что бы она тогда сделала? Убила его? Или ее? Или их обоих? – принялась гадать я.

За интересным разговором мы ушли от реки. Трошкину тема мужских преступлений и женских наказаний так увлекла, что она даже забыла обуться, поднялась на обрыв босиком, с босоножками в руках. Подошла к машине, взглянула на нее с необоснованной неприязнью, заявила:

– Небось, Бронич и эту крутую тачку купил для того, чтобы свою вульгарную фифу катать! – и попыталась пнуть ни в чем не повинную «Тойоту» в заднее колесо.

Промахнулась, задела большим пальцем торчащий из земли камень, взвыла и запрыгала на одной ножке.

– Разбила палец, да? – посочувствовала я. – Эх, жаль, я весь пластырь на перископ извела, сейчас бы пригодился!

– Не волнуйся, пластырь и у меня есть, – кривясь, ответила Алка и полезла в свою сумку. – Он сейчас у всех есть, его нынче в аптеках на сдачу дают. Народ массово мозолит себе ноги новой летней обувью, поэтому лейкопластырь – самый ходовой аптечный товар.

Сочувственно глядя, как подружка обматывает палец клейкой бежевой полоской, я не придумала ничего лучшего, как сказать:

– Не ты первая, Максим Смеловский на днях тоже разбил ногу об этот коварный риф и охромел.

– Не могу сказать, что это сильно меня утешает! – прошипела Трошкина. – Хромоногий Макс Смеловский – не та компания, которая кажется мне приятной!

– Вредная ты, – добродушно попеняла я подружке. – Компания ей не нравится! На Деда своего пернатого посмотри, как он с собакой весело щебечет!

Братья наши меньшие – пес на заднем сиденье и птенец в клетке на спинке диванчика – голосили кто во что горазд: Дед-Желторотик скрипуче чирикал, очнувшийся Барклай гулко гавкал.

– Они просто есть хотят, – устало сказала Алка. – К черту необыкновенно красивый закат, поехали домой, зверье свое кормить.

Телефонный звонок застал нас на полпути к дому.

– Инночка, это я, – успел сказать Бронич.

– Шеф! – восторженно заорала я. – Михаил Брониславич, как я рада вас слышать! Вы откуда звоните?

– Из дома. Я…

– Вас выпустили? – радостно горланила я. – Что, нашли настоящего убийцу?

– Пока не нашли, но…

– Вы о машине своей не беспокойтесь, она в целости и сохранности в гараже стоит! Я даже помыла ее! – приврала я, слегка опережая события. – Куда вам ее пригнать?

Договорились, что я приведу «Тойоту» туда, откуда взяла – на стоянку возле работы. Закончив разговор с шефом, я тут же позвонила Зяме и совсем другим – не радостным, а обеспокоенным голосом сказала братцу:

– Зямка, слушай последние новости. Бронича менты отпустили, а вместо него пока никого не посадили, так что сиди тихо и не высовывайся, чтобы не угодить на вакантное место за решеткой.

– Я запрусь в доме, – пообещал Зяма, по тону которого нельзя было с уверенностью сказать, что он вполне прочувствовал грозящую опасность. – Тут есть одна вполне законченная комната, девочки разрешили мне в ней обосноваться. Там я и запрусь.

– Что за комната?

– Спальня.

– Понятно, – я фыркнула. – Зямка, ты только не вздумай язык распускать!

– В каком смысле? – напрягся братишка.

– В смысле болтовни, тупица! Другие области применения твоего языка меня не заботят. Главное – про историю с Цибулькиной никому ни слова!

– Никому-никому? – неуверенно повторил Зяма. – А если…

– Никаких «если»! Ни-ко-му!

Я выключила трубку и покосилась на Трошкину. Она пялилась на родной микрорайон, словно никогда раньше его не видела, но ухо у нее было красное, как пион, и щеки разрумянились. Эх, зря я сказала про многофункциональный язык, Алка с ее богатым воображением мысленно нарисует такую эротичную картинку – куда там «Плейбою»! Я решила ее отвлечь и начала:

– Слушай, а вот…

«Слушай, а вот я тут подумал про ноги, – некстати вякнул мой внутренний голос. – Ноги и пластырь!»

– Близнецы-братья! – съязвила я. – Отстань, а? Не до тебя сейчас!

Внутренний обиделся и замолчал, а Трошкина приняла сказанное на свой счет и огрызнулась:

– Да пошла ты со своими братьями!

«Братьями»! Можно подумать, мой единственный братец Зяма успешно подвергся размножению клонированием! Нет уж, спасибо! Для его подружек оно бы и не плохо было, а я лично в этом совершенно не заинтересована. Это только в сказке хорошо – одна царевна и семь братьев-богатырей, а в жизни от единокровных добрых молодцев одна морока.

– Машину в гараж загоним позже, после ужина, – сказала я, причалив «Тойоту» к нашему подъезду.

Алка не возражала, схватила клетку, и они с Дедом запорхали к лифту, а мы с Барклаем двинулись следом с неспешностью, подобающей более крупным организмам. Шефов фотоаппарат я захватила с собой, чтобы скачать Алкины новые фотки в свой компьютер, а затем стереть их из памяти цифровика. Его ведь придется вернуть вместе с машиной, незачем Броничу знать, что я совала нос в его интимную жизнь, яркие фрагменты которой добросовестно сохранил фотоаппарат.

С переносом фоток в мой «Мак» проблем не возникло, к чужому цифровику прекрасно подошел шнур от нашей семейной видеокамеры. Пока папуля разогревал нам с Барклаем ужин, я избавила фотоаппарат от следов постороннего присутствия. Потом мы с бассетом с аппетитом покушали, благодарственно облаяли кормильца-папулю и пошли совершить моцион перед сном, а Трошкину пригласили составить нам компанию. Алке после затяжной загородной экскурсии не слишком хотелось вновь идти на прогулку, но я напомнила:

– Нам же еще «Тойоту» в гараж поставить надо, да и помыть ее не мешало бы, машина грязная, как свиноямская хрюшка. Не могу же я вернуть ее шефу в таком виде!

– Ладно, вы гуляйте, а я вас в машине подожду, под кондиционером, – уступила Алка.

Мы с Барклаем потрусили за угол, а она поплелась к «Тойоте», но, едва коснувшись машины, полетела за нами с неожиданной резвостью и придушенным криком:

– Кузнецова! Караул! Ой, что случилось!

– Ой, что? – притормозив, хладнокровно спросила я.

– Ты машину закрывала? – подойдя поближе, шепотом спросила Алка.

– Спрашиваешь!

– А она открыта!

– Не может быть!

– Может! – сказала подружка и снова оказалась права.

Замок на двери оказался поцарапан, а сама дверца не заперта. Пока мы трапезничали, «Тойоту» кто-то вскрыл!

«Так, не будем волноваться! – сказал мой внутренний голос. – Смотрим внимательно, что у нас украли?»

– По-моему, ничего у нас не украли! – удивленно молвила Трошкина, чудесным образом услышав его. – Автомагнитола на месте и все остальное, насколько я могу судить, тоже. Во всяком случае, чехлы и коврики не унесли, бумажник с деньгами тут, и непочатая пачка «Мальборо» из бардачка не пропала. А что из этого следует?

– Что злоумышленник некурящий бессребреник и потому не нуждается в сигаретах и деньгах? А заодно он глухой, поэтому ему не нужен и магнитофон?

Не обратив никакого внимания на мои насмешки, Трошкина подняла вверх тонкий пальчик, как моряк, определяющий направление ветра, и торжественно изрекла:

– Из этого следует, что злоумышленник не нашел в машине того, что хотел найти!

– Так он искал фотоаппарат! – догадалась я. И загудела: – У-у-у-у, как все запущено! Чем дальше, тем непонятнее! Вот объясни мне, кого могут так интересовать фотки Бронича с его покойной любовницей?

– Может, настоящего убийцу Леночки Цибулькиной? – предположила Алка. – Возможно, на снимках есть что-то такое, что указывает на личность преступника.

Я старательно припомнила фотографии и пожала плечами:

– Ну, не знаю! Кто там есть еще, кроме Бронича и Леночки? Только зеленая мартышка. Ты же не думаешь, что Цибулькину убила она?

– Я думаю, это брюки! – сказала вдруг Алка, сведя брови в одну напряженную линию.

– Да брось ты! – отмахнулась я. – История про брюки, убивающие людей, хороша только как сюжет для ужастика моей мамули!

– Я думаю, что эти брюки могут быть уликой против убийцы, – объяснила подружка. – Почему мы решили, что это штаны Бронича? Может, они принадлежат убийце, и на них вышиты его инициалы?

– Такой инфантильный убийца с привычками детсадовца? – не поверила я. – Ладно, эти фотки уже у меня в компьютере, вернемся домой – рассмотрим каждый снимок на максимальном увеличении.

Остаток вечера мы скоротали в гараже за мытьем «Тойоты». Денег на то, чтобы загнать машину на платную мойку, в настоящий момент не было ни у меня, ни у Алки. В этом смысле я возлагала большие надежды на завтрашний день: Бронич, если у него есть совесть, просто обязан был отметить свое освобождение из узилища выдачей своим верноподданным сотрудникам заработной платы.

21

Наступившее утро показало, что совесть у Бронича имеется, и деньги тоже. Правда, сочетались они негармонично: совести было гораздо меньше, чем денег. Весьма крупную сумму, перечисленную нам мясокомбинатом, шеф разделил неправедно. Стасу Макарову выплатил все его немалые проценты черным налом, а нам, простым честным труженикам, пообещал перечислить деньги на карточки. Это означало, что мы получим свои кровные только завтра, да еще с налоговыми вычетами. Андрюха прямо сказал по этому поводу:

– Невыгодно у нас быть простым честным тружеником! Пора переквалифицироваться в кровососы!

И, видимо, в режиме означенной переквалификации заказал себе коктейль «Кровавая Мэри». Выпивку для всей честной компании поставил разбогатевший Макаров, заигрывающий с неимущим народом. Люся с Катей скромно попросили джин-тоник, Трошкина, краснея, заказала коктейль «Секс на пляже», а я нагло потребовала текилу. Не потому, что я люблю этот напиток со вкусом целебной настойки «Алоэ на меду», а чтобы побольше разорить огорчительно состоятельного Стаса.

Макаров, надо отдать ему должное, не дрогнул и приволок все заказанные напитки, да еще с закуской в виде большого «Киевского» торта. Тут я поняла, как сглупила, потребовав кактусовую водку: с тортом она сочеталась неважно. Точнее говоря, вообще не сочеталась. Напиток из мексиканского сорняка и незалежный-незаможный украинский торт вступили в моем желудке в непримиримую борьбу, которая свелась к длительной оккупации мною санузла. В обеденный перерыв, когда мои повеселевшие коллеги удалились в кафе, я вынужденно осталась в офисе. Бронич, непривычно тихий и кроткий, тоже ушел, а Трошкина как настоящая подруга осталась у ложа страдалицы. Правда, я не лежала, а сидела, а Алка стояла в коридоре по ту сторону двери сортира и пыталась меня подбодрить, рассказывая о периодических желудочно-кишечных страданиях других замечательных людей. Например, нашей общей с ней школьной учительницы, которая маялась животом с поразительной регулярностью – аккурат в дни контрольных работ. Надо сказать, двоечникам и троечникам странный недуг математички был на руку, ее частые и продолжительные забеги в туалет позволяли нерадивым ученикам вроде меня благополучно списывать у отличников вроде Трошкиной.

– Нашла бы ты лучше лекарство! – сказала я Алке, поймав себя на том, что повторяюсь: то же самое я совсем недавно говорила Цибулькину. – «Смекту» или «Левомицетин»!

После этого Трошкина из-под двери исчезла. Слушая, как она в отдалении хлопает дверцами и стучит ящиками, я еще немного пострадала в гордом одиночестве. Постепенно мне полегчало, и я осмелилась выйти из туалета. Заглянула в поисках запропастившейся подружки в редакторскую – и ахнула! В районе моего рабочего стола царил необычный беспорядок: ящики выдвинуты, дверца шкафчика распахнута, папки выпотрошены, бумаги разбросаны!

– Трошкина! – возмущенно вскричала я.

– Иду, иду! – пропела Алка из коридора.

Звонко протюкали каблучки, запыхавшаяся подружка вбежала в дверь, ойкнула и остановилась среди бумажных россыпей, поджав одну ножку.

– Трошкина! – укоризненно сказала я, широким взмахом руки указав на вопиющее безобразие. – Ты какой порошочек тут искала? «Смекту» или героин?

– Это не я! Я не искала! – испуганно открестилась подружка. – То есть, я искала, но не тут! Я в аптеку за лекарством сбегала, вот! – она протянула мне пластинку с таблетками.

– Если не ты, то кто же? – озадачилась я.

И тут мне пришло в голову, что погром мог учинить тот же самый человек, который вчера шарил в машине Бронича, предполагаемый убийца! Очевидно, та же мысль посетила Алку. Она приложила палец к губам, призывая меня к молчанию, на цыпочках подбежала к двери аппаратной и с победным: «Ага!» широко распахнула ее. Посмотрела внутрь, с сожалением сказала:

– Не ага, – и вопросительно поглядела на дверь кабинета Бронича, вновь украшенную прелестным старушечьим замочком.

– И в туалете его тоже нет, я только что оттуда, – сообщила я, угадав ход ее мыслей.

В следующее мгновение мысли подружки совершили рывок, за которым мне было не угнаться. Повелительно бросив мне: «Стой здесь!» – Алка пулей вылетела из офиса и понеслась по коридору, выбивая каблуками тревожную барабанную дробь.

– Стою, – ответила я и подперла плечом дверной косяк.

Алка скрылась за поворотом, барабанная дробь стихла. Затем зазвенел мой мобильник.

– Из здания он не выходил, – тяжело дыша, сказала Трошкина. – Как раз сейчас уборщица моет крыльцо и ступеньки, она утверждает, что ни до меня, ни после никто тут не шастал, одна я такая дура, чужой труд не уважаю. На лестнице и в коридоре я никого не встретила, значит, этот гад спрятался где-то на этаже.

Я выступила в коридор – он был пуст. Выходит, неизвестный, который разгромил мое рабочее место и которого Алка вполне заслуженно назвала гадом, затаился в одном из соседних учреждений – в проектном бюро, риелторской конторе или офисе косметической компании «Эйлин».

Проектное бюро как место, куда может беспрепятственно вломиться посторонний, я отвергла сразу же. То есть, вломиться-то туда можно, а вот задержаться надолго у постороннего вряд ли получится, нечего там постороннему делать, проектировщики – люди серьезные, сидят на своих местах, прием граждан не ведут, чертежи рисуют. Другое дело – агенты по продаже недвижимости, те видят в каждом посетителе потенциального клиента, и человек с фантазией может сидеть в гостях у риелторов очень долго. Да и в «Эйлин» засесть не проблема, достаточно взять каталог и изобразить живой интерес к кремам и помадам. Правда, последний вариант хорош только для женщин, мужики крайне редко выписывают косметику по каталогу. Значит, сначала надо посмотреть у риелторов.

Я решительно проследовала к двери с табличкой «Риелторская контора «Новый свет», нажала на ручку и заглянула в помещение.

– Здравствуйте, заходите, пожалуйста! – приветливо улыбнулась мне смутно знакомая тетка. Кажется, мы с ней встречались пару раз на лестнице. – У вас покупка, продажа?

– Пропажа, – брякнула я, не ответив на улыбку.

С подозрением оглядела людей в кабинете, отметила, что присутствующие занимают места за рабочими столами, а все стулья для посетителей свободны, и с невнятным извинением отступила в коридор. Пробежалась к офису «Эйлин», сунулась туда и застыла, сверля взглядом жирную сутулую спину. Ее обладатель с большим вниманием изучал пудреницу.

– Прекрасное качество, непревзойденная гигроскопичность, нежный персиковый тон, – привычно расхваливала фирменную продукцию сухопарая дамочка с бейджем «Старший консультант Анна».

Она совершенно напрасно думала, будто перед ней потенциальный покупатель. Наметанным глазом шпионки-самоучки я сразу же уловила характерную манеру держать открытую коробочку над плечом и поняла, что толстяк использует пудреницу как зеркальце заднего вида. Примитивный прибор тем не менее работал: толстяк увидел меня, спина его желейно вздрогнула, пудреница упала на пол.

– Ну-ка, ну-ка! Кто тут у нас? – пропела я, обходя оробевшего гражданина с фланга и уже догадываясь, с кем имею дело. – Ба! Знакомые все лица!

– Правда? А я его вроде не знаю! – огорченно сообщила подоспевшая Трошкина.

– Извините, Анечка! Товарищ к вам позже заглянет, – мило улыбнулась я старшей консультантше, обхватывая неповоротливого толстяка за талию и увлекая его в коридор.

– Товарищ! Вы кто такой будете? – требовательно спросила его Алка.

– В самое ближайшее время он будет подсудимым, а потом и осужденным, – пообещала я. – Ты можешь обращаться к нему «Гражданин Цибулькин», пусть привыкает.

– Почему сразу это… осужденным?! – возроптал Михаил Александрович. – Мы же можем это… как сказать… договориться по-хорошему!

– Мы с убийцами не договариваемся! – заявила я.

– С уби…

Цибулькин выпучил глаза и замер с открытым ртом.

– Гражданин Цибулькин! – оглянувшись на меня (я сурово молчала), позвала его Алка. Она пощелкала пальцами перед глазами оцепеневшего Михаила Александровича, тот отмер, вздохнул, и Трошкина тут же спросила его с присущей ей душевностью:

– За что вы убили свою бывшую жену Елену Цибулькину?

– Уби…

У толстяка опять заклинило челюсть.

– Простите, а кто заплатит за разбитую пудреницу? – высунулась в коридор встревоженная консультантша.

– Обещаю вам, что этот гражданин заплатит за все! – веско ответила я.

Удовлетворившись моим обещанием, она закрыла дверь, хлопнув ею чуть сильнее, чем следовало. Громкий звук пробудил Михаила Александровича.

– Я это… не убивал никого! Я не преступник!

– Врете, Цибулькин, криминальная вы личность! – укоризненно сказала я. – Не убивал он никого! А кто меня чуть на тот свет не отправил, а?

– Когда это? – неприятно удивилась Алка.

– Когда мы пришли в жилище Леночки дизайнерский пакет искать, – объяснила я. – Водичкой он меня минеральной напоил, благодетель! А в бутылку предварительно слабительное вколол!

– Вы догадались? – огорчился Михаил Александрович.

– Только сегодня догадалась, когда мы про нашу математичку заговорили, – объяснила я не ему, а Трошкиной. – Ты напомнила мне, как она всякий раз в день контрольной животом хворала, не ела ничего, минералку заранее пила, а все равно не могла усидеть в классе от звонка до звонка, а я-то знаю, что это Тимошкин с Малиновским ей в водичку слабительное сыпали!

– Неужели?! – искренне ужаснулась Алка. – Ах, бедная Вера Федоровна!

– Синельникова? – неожиданно спросил Михаил Александрович. – Из сорок шестой школы?

Мы с Алкой переглянулись.

– Я тоже учился в сорок шестой! – неуверенно улыбнулся нам Цибулькин.

– Да что вы?! – простодушно обрадовалась Трошкина. – Выходит, мы однокашники?

По коридору с веселым смехом прошли Катя, Люся и Андрюха. Мы конспиративно замолчали.

– Давайте перенесем вечер встречи выпускников в более уединенное место! – предложила я, пропустив коллег в офис, откуда сразу же послышались охи-ахи, в ответ на которые я крикнула:

– Не топчите мои бумаги, я их потом соберу!

– Когда это – потом? – недовольно спросила аккуратистка Катя.

– После обеда! – пообещала я. – Мы с Алкой в кафетерий идем!

– Чур, я это… как сказать… угощаю! – встрепенулся Цибулькин.

В кафетерии однокашник потчевал меня крепким чаем с сухариком, Трошкину апельсиновым соком с бутербродом и нас обеих интересным рассказом. К нему, правда, Михаила Александровича пришлось немного подтолкнуть.

– Как я понимаю, в «Тойоте» вчера тоже вы шарили? – спросила я тоном, который не предполагал возражения. – Так и запишем: причинение тяжкого вреда моему здоровью – раз, попытка угона шефова автомобиля – два и незаконное проникновение в наше служебное помещение с последующим актом хулиганства и вандализма – три! А вы говорите – не преступник!

После этого деморализованному Цибулькину не осталось ничего другого, кроме как рассказать нам всю правду.

Правда, какой он ее видел, заключалась в том, что бывшая жена поступила с ним непорядочно. Собственно, Леночка никогда особой порядочностью не отличалась, заводить романы на стороне начала сразу после свадьбы, чему Михаил Александрович вовсе не был рад и, однажды обнаружив в платяном шкафу спальни постороннее вложение в виде незнакомого голого мужчины, потребовал: это… как сказать… развода! Леночка легко согласилась на расторжение брака, но категорически отказалась от раздела квартиры. Заурядную двухкомнатную квартиру на две полноценные однокомнатные разменять невозможно, максимум, что получили бы Леночка и Михаил Александрович в результате раздробления единой жилплощади – плохонькую «однушку» и комнату в коммуналке.

– Миша, это не нужно ни тебе, ни мне, – сказала Леночка, и Цибулькин, по своему обыкновению, согласился.

Решение супруга увидела в том, чтобы переселить Мишу к старушке маме в ее домик с садиком, после чего двухкомнатная квартира оставалась в ее полном распоряжении. Леночка пообещала Мише, что в самом скором времени найдет себе нового, непременно богатого мужа, после чего окончательно освободит Цибулькина от супружеских обязанностей финансово-экономического плана, а его квартиру – от своего в ней присутствия. Однако Михаил Александрович, по совету старушки мамы, которая была не в восторге от случившейся перемены мест слагаемых, потребовал от Леночки определенных гарантий. Он не возражал против ее временного присутствия в своей квартире, но хотел быть уверен, что не потеряет жилплощадь навсегда. В результате Цибулькины оформили у юриста договор, по которому Елена Яковлевна обязалась не претендовать на упомянутое жилье и освободить его по истечении года. По маминой подсказке решено было подстраховаться и на тот случай, если Леночка внезапно скончается, так как тогда Михаилу Александровичу пришлось бы иметь дело с родственниками жены, а они не внушали ему доверия.

– Нет, родители Леночкины люди порядочные, а сестра за границей живет, ей комната в моей квартире, это… без надобности, – объяснил Цибулькин нам с Алкой. – Но вот Славик – это… как сказать? Просто шкура!

Шкурный интерес Славика, приходившегося Леночкиным родителям крестным сыном, Михаила Александровича очень пугал. Славик производил на него впечатление человека исключительно ловкого, предприимчивого и беспринципного. Вдобавок он не имел своего жилья в городе, снимал где-то комнату и то и дело по-родственному прибегал к Леночке за займами. Цибулькин и его мама не сомневались, что в случае смерти бывшей супруги Славик подобьет своих крестных родителей судиться с Михаилом Александровичем за ее долю жилплощади. Поэтому, хотя внезапная кончина молодой цветущей женщины представлялась всем участникам дела крайне маловероятной, Михаил Александрович настоял на том, чтобы Елена Яковлевна написала завещание в его пользу.

– Мы, это… договорились, что порвем завещание сразу, как только окончательно разойдемся, – сказал Цибулькин. – Леночка через месяц должна была съехать.

– Дальше можете не объяснять, – кивнула я. – Упомянутое завещание хранилось у Леночки, да?

– А у меня была эта… нотариально заверенная копия, – подтвердил Михаил Александрович.

– Все ясно, – сказала я. – Когда Леночку убили, вы смекнули, что можете стать для следствия первым подозреваемым, потому что у вас в смерти гражданки Цибулькиной имелась прямая выгода. Да и возможность совершить убийство у вас была, раз имелись ключи от квартиры! И вот вы взяли эти ключи и отправились в квартиру, чтобы забрать оттуда завещание.

– Сам я идти боялся, – возразил Михаил Александрович. – Там же милиция была, дверь это… как сказать… опечатали! И тут… это…

– И тут очень кстати подвернулась я с просьбой помочь мне в поисках дизайнерского набора! – перебила я мямлю. – Вы вошли в квартиру вместе со мной, напоили меня водичкой со слабительным и, пока я заседала в туалете, под благовидным предлогом поиска лекарства обшарили всю квартиру!

– Но завещания не нашли! – подхватила Трошкина. – И почему-то решили, что оно может быть у Инки! Слушайте, а почему вы так решили?

– Так ведь я не всюду посмотрел! – с достоинством ответил Михаил Александрович. – Может, у Леночки как раз в туалете этот самый… тайник был?

– Самое подходящее место для хранения бумаг! – фыркнула Алка.

– Я подумал, вдруг завещание было в туалете, и вы это… унесли его? – продолжил Цибулькин, обращаясь ко мне.

– Скорее, я использовала бы его! – хихикнула я. – В вашем санузле было напряженно с туалетной бумагой!

– Вы это сделали?! – Цибулькин, похоже, не имел чувства юмора. Он покрылся красными пятнами и занервничал.

– Я не видела никакого завещания и не выносила из вашего клозета никаких бумаг, – успокоила его я. – Вы совершенно напрасно разгромили мой рабочий стол и шарили в машине, которая мне даже не принадлежит.

Михаил Александрович густо покраснел и невнятно прошептал слова извинения.

– Ладно, я вас прощаю, можете быть свободны, – великодушно сказала я и жестом отпустила свидетеля с допроса.

Цибулькин тут же встал со стула и закосолапил к выходу, но Алка успела спросить его спину:

– Насколько я понимаю, угроза вмешательства в ваши имущественные дела Славика велика как никогда ранее?

Михаил Александрович удрученно кивнул и развел руками: мол, что теперь… это самое… поделаешь?

– Адресок Славика или телефончик не подскажете? – спросила еще Алка.

Я поняла, что новый персонаж кажется ей вполне подходящим кандидатом на роль убийцы. К сожалению, никаких координат Славика Михаил Александрович не знал, обещал поспрашивать маму, на том мы с ним и расстались.

– Надо было приговорить Цибулькина к каторжным работам по сбору макулатуры! – ворчала Трошкина, собирая на пару со мной бумаги, которыми были засыпаны все подступы к моему столу.

На самом деле уборочные работы не затянулись, и макулатуры мы собрали не больше пары кило, а недовольство Алкино объяснялось тем, что ей хотелось посидеть с девчонками, доедая тортик. Эндрю ушел в свою кладовку подремать после обеда под умиротворяющее гудение компьютера, а Катя с Люсей в отсутствие начальства и работы точили языки. Обсуждали наших мужиков: Бронича, Андрюху и Макарова. Сначала трепались на тему лично-семейной жизни шефа, потом вспомнили поименно каждую из известных нам подружек Андрея и всех заклеймили как недостойных такого роскошного парня, затем перешли к обсуждению Стасиковых перспектив и заспорили, можно ли считать его завидным женихом. Мнения разошлись: Люся утверждала, что уважающая себя девушка Макарова в мужья не возьмет, а Катя, задумчиво накручивая на палец золотистый локон, повторяла:

– Как знать, как знать…

В конце концов Люся не выдержала неопределенности и требовательно спросила:

– Катька, уж не положила ли ты глаз на это ничтожество – Стасика?

– Ты дура! – немедленно обиделась Катерина. – Почему это Макаров ничтожество? Он молодой, здоровый, активный! Не красавец, конечно, но о внешности своей заботится, аккуратный, не то что другие мужики!

– Он жадный, – возразила Люся.

– А кто тебя сегодня джином поил и тортом кормил? – уела ее Катерина.

– Раз в сто лет! – всплеснула руками Люся. – Подумаешь, пятьсот рублей он потратил, это же не от души, а только чтобы нас задобрить! Макаров расчетливый, как калькулятор, и жадный, как хомяк! Ты никогда в его портфель не заглядывала? У него там одних ручек пластмассовых штук десять, и все с логотипами – бесценные подарки клиентов! Карманных календариков – целая коллекция! Стас ни от какой ерунды отказаться не может, однажды при мне в магазине взял на сдачу бумажные спички. Спрашивается, зачем ему эти спички, он ведь даже не курит? Тоже из экономии, наверное.

– Стасик вовсе не жадный! – замотала головой Катя. – Он запасливый! А что до экономии, то я тебе так скажу: помнишь, как он туфли порвал? Дорогие, между прочим, модельные! Другой бы на его месте пошел к сапожнику и отремонтировал эти, а Стас новые штиблеты купил, лучше прежних!

– Можно подумать Рокфеллер! – фыркнула Люська.

– Ну, и не бедняк! – парировала Катерина. – Смотри, какие деньги зарабатывает!

В запале она совершила настоящее должностное преступление: достала из потайного ящика папку с бумагами «черной бухгалтерии», вытянула из нее разграфленный листок и сунула его Люсе под нос:

– Смотри, смотри, это ему шеф только нынче утром заплатил, за мясокомбинатские подвиги!

Из чистого любопытства я тоже сунула нос в секретную бухгалтерскую бумагу, ознакомилась с цифрами и присвистнула.

– А ты говоришь – ничтожество! – очень довольная моей реакцией, сказала Катерина и спрятала ведомость назад в папку. – По-моему, Стасик очень перспективный молодой человек. С такими темпами он в два счета выбьется в люди.

– Деревенщина! – презрительно молвила Люська.

Это уже был чистой воды снобизм, благородная заступница всех обиженных и угнетенных Алка Трошкина тут же пришла на помощь Катерине, и в победоносной манере «двое на одного» они живо объяснили Люсе, как она не права. Что с того, что Макаров родом из деревни? Почему это должно помешать ему выбиться в люди? Ломоносову не помешало, а Макарову помешает?

– А ты почему молчишь? – разделав под орех Люську, но не утратив воинственности, подружка накинулась на меня.

– Сейчас скажу, – пообещала я.

Выровняла подобранные с пола бумаги, сунула всю стопку без разбору в ящик и только тогда сказала:

– Шумно тут у вас и дышать нечем, пойду-ка я прогуляюсь.

Взяла со стула свою сумку и вышла из офиса.

– И где гулять будем? – догнав меня уже на лестнице, поинтересовалась компанейская девчонка Трошкина.

– В телефонной сети, – ответила я, закладывая крутой вираж, чтобы вырулить к укромной лавочке на заднем дворе.

Скамья, снабженная табличкой «место для курения», пустовала, охотников дышать табачным дымом на солнцепеке не находилось. Отодвинув подальше жестянку-пепельницу, я присела, достала из сумки мобильник и сказала подружке:

– Листок с телефонами родных и близких Цибулькиной у тебя? Давай его сюда.

Алка, спасибо ей, воздержалась от вопросов, молча нашла нужную бумажку и подала ее мне. Сверяясь с записью, я набрала восьмерку, код чужого города и сам номер. Пробормотала:

– Если я ошибаюсь, придется извиняться! – и, услышав тихое «алло», озабоченно сказала: – Это Юрий Михайлович? Юрий Михайлович, вы меня не знаете, я из Екатеринодара вам звоню, по поводу Славика. Кажется, он ваш крестник?

– Славик Макаров? – обеспокоенно прошелестел старческий голос. – А что с ним?

– Ничего, все в порядке, он просил вам передать, что скоро приедет, – соврала я. Выключила трубку и с кривой усмешкой сказала Алке: – Извиняться не придется. Поздравь меня: кажется, я вычислила убийцу!

Удивительно, но Трошкина не спросила меня, кто это. Ее другое заинтересовало:

– Так он Славик Макаров или Стасик Макаров?

– Славик, он же Стасик, он же Станислав, – ответила я. – Я раньше не знала, только сейчас увидела: Катька в своей секретной ведомости любовно записала его полное ФИО. Еще вопросы?

Трошкина свела брови – думала, и я сразу перешла к объяснениям:

– Смотри, как гладко получается. У Леночки Цибулькиной был деревенский друг-приятель, почти родственник – крестник родителей. Славик Макаров! Предприимчивый парень, о жадности которого нам рассказал Михаил Александрович. Этот Славик имел обыкновение в трудную финансовую минуту по-свойски забегать к Леночке за деньгами. Вполне возможно, что Леночка по старой дружбе с ним не церемонилась. Могла она принимать его, лежа в ванне?

– Эта развратница? Запросто! – убежденно сказала Алка.

– Пошли дальше. Через месяц исполняется год с момента развода Леночки и Михаила Александровича. К этому моменту Леночка в соответствии с юридически оформленным договором должна была оставить квартиру. А раз она умерла, то договор теряет силу, и теперь Леночкины наследники могут претендовать на часть квартиры!

– По завещанию Леночке наследует Цибулькин, – напомнила Трошкина.

– Макаров мог не знать о завещании! Возможно, он расстарался ради Леночкиных родителей, рассчитывая, что они впоследствии отдадут жилплощадь ему. У стариков ведь никого, кроме крестника, не осталось: одна дочь в Америке, другая в могиле, – я едва не расплакалась над горькой участью Леночкиных предков, но Алка живо испортила мне настроение.

– Ерунда это все! – заявила она. – Согласна, то, что Стасик Макаров оказался пресловутым Славиком, впечатляет, но мотива для убийства я у него не вижу. Ты рассуждаешь чисто теоретически и при этом не имеешь достаточного количества фактов, чтобы делать правдоподобные выводы.

Пришлось с ней согласиться.

– Хорошо, попробуем поискать факты, – решила я и позвонила Зяме.

– Вовремя ты успела! – ворчливо «похвалил» меня братец. – Я только собрался выключить телефон.

– Поняла, постараюсь покороче, – сказала я, слыша, как Зяма говорит в сторону: «Извини, Оленька!». – Нам срочно нужна информация. Вспомни, пожалуйста, твоя подруга Цибулькина не говорила тебе что-нибудь о своем друге Славике?

– Как ты себе это представляешь? – напрягся братец. – По-моему, если женщина беседует с одним своим другом о другом своем друге, лежа в постели, значит, один из этих друзей сильно не оправдал ее надежд! Уверяю тебя, ко мне претензий не было!

– Забудь про хит-парад постельных друзей! – рассердилась я. – Я тебя спрашиваю, не упоминала ли Леночка о Славике безотносительно любовных дел? В любом контексте? Вспомни, пожалуйста: Славик, друг из деревни, крестник ее родителей!

– Ах, крестник! – Зяма облегченно вздохнул и засмеялся. – О крестнике она действительно говорила, но с недобрым чувством и именно в связи с постельными делами. Леночка пожаловалась, что этот самый крестник разбудил ее в девять утра! Пришел не зван-не прошен, начал трезвонить в дверь, поднял бедняжку с постели и попросил дать ему денег на такси.

– А куда он собирался ехать?

– А я почем знаю? Леночка сказала только, что этот крестник взял у нее две сотни, пообещал вернуть завтра, по телефону договорился с кем-то о встрече и умчался, сияя, как майское солнышко. А бедная женщина, разбуженная в непривычную для нее рань, не выспалась и поэтому чувствовала себя не лучшим образом. Собственно, Леночка рассказала мне все это только для того, чтобы подчеркнуть, с каким нетерпением она ждала нашего свидания, раз предпочла его сладкому послеобеденному сну, – похвастался Зяма. – Ну, годится тебе такая информация? Я молодец?

– Ты остолоп! Почему сразу не рассказал про утренний визит крестника?

– Откуда мне было знать, что это важно? – обиделся братец. – Крестник рано утром прибегал, а убили Леночку после обеда. И потом, если бы я стал пересказывать тебе все, что говорят в постели мои подружки, ты первая назвала бы меня развратником!

– Ты развратник! – сказала я, поставив точку в телефонном разговоре.

Передала Трошкиной новую информацию и получила в ответ вопрос:

– Как ты думаешь, деньги на такси понадобились Макарову именно в связи с назначенной встречей? Тогда он ездил недалеко и встреча не затянулась, потому что в офис Стасик завалился незадолго до обеденного перерыва. Я этот момент хорошо запомнила, очень уж эффектно он появился: в клубах гипсовой пыли, с руганью и разбитой ногой.

– О господи! Трошкина! Ты что сейчас сказала? – я подпрыгнула на лавочке.

– А что я сказала? – оробела подружка.

– Ты про разбитую ногу сказала… А если?… Но как же…

– Общение с Цибулькиным не прошло для тебя даром, – съязвила Алка. – Ты заразилась у него косноязычием.

– Просто у меня мысли скачут и путаются, – сбивчиво пояснила я и сама вскочила. – Помчались! Нужно срочно побеседовать с одним человеком!

– С кем? – вякнула Алка.

Я не ответила на ее вопрос, но подружка сама догадалась о личности нашего будущего собеседника, вернее, собеседницы, когда мы сели в маршрутное такси до Первой Горбольницы.

– Никак, мы едем навестить хворую вахтершу? – спросила она, азартно блестя глазами.

– Да, – коротко ответила я. – Но не мешай мне пока, я думаю.

Алка тоже задумалась и сообщила результаты своих дежурных размышлений, когда мы зашагали от остановки маршруток через парк к больнице.

– Я думаю, надо больной соку купить или фруктов, – сказала она. – Не знаю, правда, что ей можно есть-пить при ее диагнозе. У нее повышенное давление или пониженное?

– Понятия не имею, – призналась я. – Но воду и хлеб можно всем. Давай купим ей негазированной минералочки и свежих булочек, не захочет кушать сама – покрошит птичкам на подоконник.

Однако птичкам от Веры Васильны ничего не обломилось. Наша бравая вахтерша уже пошла на поправку и обрела обычный аппетит, больничных харчей ей не хватало, булочки она уплела за обе щеки.

– Я вижу, вы уже в хорошей форме, – заметила я, подходя к интересующему меня вопросу издалека. – Скоро, наверное, опять на работу?

Вера Васильна помрачнела:

– Директор сказал, уволит меня. Говорит, на пенсию мне пора, склероз лечить.

– Это у вас-то склероз?! – искренне удивилась я.

– Или маразм. Врачи-то говорят, что я сама лекарства перепутала! – Вера Васильна сердито оглянулась на дверь, за которой могли находиться врачи. – Мне надо было пить таблетки от давления, а я выпила для! И как такое могло случиться, ума не приложу?

– Вы только не расстраивайтесь, всем случается ошибаться, – утешила бабу добрая Трошкина. – Зачем же так сразу – склероз, маразм, с работы увольнять?

– Ды мы кому угодно можем доказать, что у Веры Васильны память – ого-го! Компьютерная! – преувеличенно бодро вскричала я, приступая к делу. – Вот спроси у нее, Алка, что-нибудь! Спроси, например, помнит ли она, что происходило во вверенном ей коридоре в минувший понедельник?

– Помните понедельник? – послушно спросила Трошкина насторожившуюся бабу.

– Ну? – ответила та, тревожно хмурясь.

– А вот я сейчас задам вам какой-нибудь каверзный вопрос, – пообещала я. – Вот, например… Расскажите, сколько раз и в какое конкретно время вы видели в понедельник нашего коллегу Станислава Макарова?

– Стасика-то? – Вера Васильна пристально посмотрела на меня, подумала немного, неожиданно хитро ухмыльнулась и даже погрозила мне пальцем. – Э-э-э, нет! Не буду я отвечать на этот вопрос! Ишь, умная какая! Чужими руками жар загрести хочешь?

– Вы это о чем? – Баба оказалась не такой дурой, как я думала, развести ее на свидетельские показания не удалось, и я растерялась. – Какой жар?

Вера Васильна, продолжая усмехаться, сложила пальцы щепотью и потерла их:

– Хочешь знать про Стасика – давай денежки! Я, чай, не лохушка, на халяву информацию сливать!

Не знаю, что меня больше потрясло: лексикон Веры Васильны или наличие у нее нужной информации, но кошелек я достала совершенно машинально. Заглянула в него:

– Могу дать сто рублей. Мне, к сожалению, Бронич зарплату в этом месяце задерживает.

– А ты у его жены денег попроси, – посоветовала Вера Васильна. – Если ей на слежку за старым мужем денег не жалко, то на молодом любовнике она и подавно экономить не станет!

– Почему вы подумали, что жена Бронича и Стасик – любовники? – быстро спросила Алка.

Я бросила на нее благодарный взгляд. Молодец, подружка, вовремя подхватила знамя, выпавшее из рук боевого товарища! Меня загадочные речи Веры Васильны так запутали, что я нуждалась в тайм-ауте для построения в боевой порядок разбежавшихся мыслей.

– Здрасьте! – насмешливо ответила вахтерша. – Чего тут думать-то? Сначала эта краля в косичках просит за Савицким глядеть в оба глаза и звонить ей, едва он из кабинета выйдет, а потом она же во двор выходит и на пороге со Стасиком целуется! Дураку понятно, любовный треугольник!

– Треугольник, – задумчиво повторила Алка.

Похоже, теперь тайм-аут нужен ей.

– Сто рублей сейчас и еще четыреста завтра! – с нажимом сказала я, припечатав свою единственную сторублевку к облупившейся полировке больничной тумбочки. – Понедельник, Стасик – рассказывайте с подробностями!

– Зачем же рассказывать? – баба завозилась, с трудом перегнулась, открыла тумбочку и извлекла из нее школьную тетрадку. – Все тут записано! Как знала, что понадобится!

Опередив меня, Трошкина выхватила у нее из рук тетрадочку и открыла. Я заглянула через ее плечо, на первой же страничке увидела дату – точно, минувший понедельник! Как по заказу! Вера Васильна, встретив мой ошеломленный взгляд, охотно пояснила:

– За Савицким-то я еще с пятницы смотрела, а за Стасиком решила приглядывать в понедельник, когда разговорчик его услышала. Вот тут все записано, – она потыкала пальцем в середину странички. – «Тринадцать двадцать пять: говорил по сотовому с женщиной».

– Откуда вы знаете, что с женщиной? – спросила Алка. – Слышали ее голос?

– Я его голос слышала, Стасика, и все поняла. А чего было не понять? «Ты свободна, малышка, твой уже ушел? Я подъеду после трех!»

– Действительно, все понятно, – пробормотала Трошкина.

– Вот после этого их разговора я и решила, что за Стасиком тоже присмотреть не помешает, – разговорилась Вера Васильна. – Известно же, что все мужики кобели! Взяла я чистую тетрадочку и записала все, что видела в тот день. Как Стасик утречком прибежал, высунув язык, весь в мыле и в тревоге, а потом обратно шурхнул с чемоданчиком. Потом он ближе к обеду появился, чемоданчик в офисе оставил, в коридоре за пальмой спрятался, с бабой своей по телефону пожурчал и снова убежал, а я за тетрадочку взялась. Авось, думаю, найдется дура, которая за это заплатит!

Я крякнула. Трошкина насмешливо глянула на меня, взяла тетрадочку, встала и сказала Вере Васильне:

– Спасибо за бдительность.

– Кто владеет информацией – владеет миром! – важно ответствовала баба, не перестающая меня удивлять.

– Аминь, – ляпнула я, удаляясь следом за подружкой.

Из палаты донесся прощальный крик:

– С тебя еще четыре сотни! Помни!

– Клянемся помнить! – торжественно ответила за меня Алка, взметнув руку в пионерском салюте, захихикала, прижала к груди тетрадочку и с неподобающей поспешностью побежала по больничному коридору к выходу.

В лифте я ее настигла, мы немного поиграли в перетягивание тетрадки и в холл вышли бок о бок, устремив взоры на одну страницу. Слепо протопали к выходу, умудрившись не впечататься в дверной косяк, в ногу сошли с крыльца, бухнулись на свободную лавочку и только после этого посмотрели друг на друга.

– Думаешь, вахтерша сама напутала с таблетками? – спросила Алка.

– Думаю, ей помог в этом Макаров, – ответила я. – Мимоходом приправил неподходящим лекарством какую-нибудь из ее баночек. Должно быть, заметил, что любопытная баба подслушивала его телефонный разговор с Леночкой, и решил на время удалить ее из офиса, чтобы не проболталась. Знай Стасик, что Вера Васильна записи вела, мог бы отравить ее насмерть!

– Зато теперь мы можем строить версию, опираясь на факты! – объявила Алка и потрясла в воздухе тетрадочкой.

– Версия выстраивается, – кивнула я. – Одно только не сходится: разбитый башмак!

– Кажется, я что-то пропустила, – призналась подружка. Она еще раз пробежала глазами записи Веры Васильны и отчеркнула ногтем нужную строку. – Ну, вот же про башмак! «Двенадцать сорок пять: пришел с чемоданчиком, разбил ногу и орал».

– По моей версии он должен был разбить ногу раньше! Еще утром!

– Утром на пороге не было ведра с кирпичом, – добросовестно припомнила Алка. – Ван Ванич поставил его под дверь уже после моего прихода.

– А ведро Ван Ванича, по моей версии, вообще тут ни при чем! – отрезала я. – Оно мне только мешает!

– Оно всем мешало, – заметила Алка. – Вот Макарову, например.

– Не скажи, – возразила я. – Макарову с этим ведром как раз повезло!

– Слушай, давай отставим это ведро в сторону? – не выдержала подружка. – Поговорим о людях. Я правильно поняла, бабой с косичками Вера Васильна назвала Цибулькину?

– Видишь, не зря мы с тобой залезли в память шефова фотоаппарата! – порадовалась я. – Увидели, что Леночка носила африканские косички, и смогли опознать ее по лаконичному – в двух словах! – описанию Веры Васильны. Я уверена, «кралей в косичках» была Цибулькина. Выходит, это она приставила вахтершу шпионить за Броничем! Редкий случай, обычно слежку за мужем устанавливает жена, а не любовница.

– Судя по всему, у Леночки были серьезные намерения относительно Бронича, – рассудила Алка. – Может, замуж он ее и не звал, но в постоянные любовницы взял бы. А у Леночки как раз год заканчивался, ей пора было пересаживаться с шеи Цибулькина на чью-нибудь другую, покрепче. Так что за старого доброго Бронича она держалась, но при этом не прочь была гульнуть с молодым красавцем.

– Ты про Зяму? – догадалась я.

Алка немного покраснела:

– Про кого же еще? Леночка боялась, что Бронич застукает ее с другим, потому и назначала Зяме свидания среди дня, когда шеф в офисе сидит. А для пущего спокойствия заплатила вахтерше, чтобы та сообщила ей, если Бронич вдруг уедет из конторы. А Бронич, старый лис, что-то почувствовал и вахтершу обошел!

– Или не почувствовал, а настучал ему кто-то! – сказала я. – Кто-то, знавший и о любовной связи Бронича, и о наличии у Леночки второго любовника – художника-дизайнера!

– Гоблин! – Алка хлопнула себя тетрадкой по коленке. – Тот самый гнусавый тип, который звонил соседке Цибулькиной! Любитель анонимных сообщений! Интересно, кто же он такой?

– Едем в офис, я тебе кое-что покажу, – предложила я. – Посмотришь одно кино и скажешь, узнала ли голос.

Я встала с лавочки и направилась было на трамвайную остановку, но Алка сказала:

– Стой! У меня тоже есть сто рублей, и я тоже готова потратить их на детективные нужды. Забудь про трамвай, поедем на такси. Сдается мне, дело вступило в такую стадию, когда каждая минута дорога.

– Боишься, что преступник убьет кого-нибудь еще? – спросила я, забыв, что еще не рассказала подружке свою версию, в которой жертв было не одна, а две.

– Плевать на преступника! – отмахнулась Алка, одновременно остановив такси. – Мне просто хочется, чтобы официальное следствие поскорее получило настоящего убийцу! Тогда Зяме не нужно будет скрываться в Свиноямске, и он вернется домой. Очень хочется свести к минимуму его общение с Олей, Любой, Гелей и Валей! Как вспомню, какими маслеными глазками они смотрели на моего любимого мужчину, так готова самолично хватать убийцу за шкирку и тащить его в отделение!

Поездка на такси обошлась нам всего в пятьдесят рублей. Экономя время, мы без объяснений проскочили мимо Люси и Кати, удивленных нашим неожиданным возвращением, влетели в аппаратную и плотно прикрыли за собой дверь. Андрюха уже не спал, сидел за компьютером – похоже, монтировал какую-то шабашку. При нашем появлении он свернул процесс и сделал невинное лицо, а я деликатно не поинтересовалась происхождением его работы. Попросила:

– Андрюш, покажи нам, пожалуйста, ту пародию на «Титаник», которую ты лепил на конкурс неформального кино, с синхронным переводом Макарова!

– Ты видела ее сто раз! – вздохнул Сушкин, но просьбу мою выполнил.

Этой своей работой он гордился и не прочь был похвастаться перед Трошкиной. Однако Алка Андрюху разочаровала. Она не смеялась над шутками, не восхищалась монтажом, смотрела и слушала с самым серьезным выражением лица. Попросила повторить, просмотрела трехминутный клип дважды, обернулась ко мне и объявила:

– Точно, это он! Гоблин!

– Что и требовалось доказать, – сказала я. – Спасибо, Андрюха, мы уходим, не будем тебе больше мешать.

– Всегда пожалуйста, – Сушкин кивнул и вернулся к прерванной шабашке.

А я вдруг передумала уходить, потому что неожиданно поняла, какой мотив мог быть у убийцы, если этот убийца – наш коммерческий директор Станислав Макаров! Догадка сверкнула в моем мозгу яркой вспышкой, в свете которой я вмиг разглядела все хитросплетения этой запутанной истории, а мой внутренний голос самодовольно сказал:

«Боже, как все просто! Я бы даже сказал – примитивно!»

– Ничего себе – примитивно! – не согласилась я.

Сушкин, услышав мои слова, обернулся и, решив, что я критикую его работу, развел руками:

– Дерьмо монтаж, кто спорит, но клиенту нравится! А мне-то что? Сделаю, раз за это платят!

– Ну да, тебе же деньги нужны на новую поездку к братанам в станицу! – поддакнула я. – Кстати, Андрюша, а на какие шиши ты кутил там в прошлые выходные? Еще одна шабашка?

Эндрю посмотрел на меня исподлобья и взъерошил волосы пятерней:

– Вот черт… Как ты догадалась?

– Кое-как, – честно призналась я. – Со скрипом и большим опазданием. Колись, Эндрю, ты втихую слепил Семену Сергеичу свой вариант мясокомбинатского фильма?

– Вот черт… – повторил Сушкин. – Ну, слепил, а что? Официально, через Макарова, все делается и долго, и дорого, вот клиент и обратился ко мне напрямую. Деньги, кстати, заплатил сразу, не то что наш шеф.

– Кому ты отдал работу? – спросила я.

– Семену Сергеичу.

– Когда?

– В пятницу вечером. Встретились после работы, я казенный ноутбук взял, прямо в машине показал клиенту кино, диск отдал, деньги взял – и все дела! Семен Сергеич меня еще и до Могилевской подбросил, ему по пути было, он за городом живет.

– Вот теперь мне окончательно все ясно! – отвернувшись от раскрасневшегося Андрюхи, объявила я Алке.

– Что тебе ясно? – сердито спросил Сушкин.

– Ясно мне, что прав был великий Гете! Люди гибнут за металл! Если бы не чья-то жадность, ничего бы не случилось!

– Да что случилось-то?!

Я протолкнула застрявшую в дверях Трошкину, вышла из комнаты и хлопнула дверью так, что табличка «Аппаратная № 1» оборвалась и закачалась на одном гвоздике.

22

– Дэн, окстись! – устало взмолился Руслан Барабанов, откинувшись на стуле и помахав ладошкой перед разгоряченным лицом.

Старенький кондиционер с жарой не справлялся, а кабинет со сплит-системой Барабанову не полагался, не дорос еще. При этом окна выходили на солнечную сторону, и во второй половине дня рабочее место капитана уподоблялось пыточной камере с жаровней.

– Нет у меня людей! – вытирая мокрое лицо бумажной салфеткой, заявил Руслан. – Что ты придумал? Лето, половина ребят в отпусках, остальные за двоих пашут, и тут ты со своей глупой затеей приставить наружное наблюдение к Инке! Да с какой стати?

– Русик, ты пойми, я бы сам за ней последил, да она меня заметит! – проникновенно сказал капитан Кулебякин.

Он уже переоделся в чистое, обул приличные туфли, сменил перевязку на голове и выглядел вполне прилично – как мент, пострадавший при исполнении служебных обязанностей. Это вызывало у Барабанова невольное уважение и мешало послать приятеля с его просьбой туда, куда следовало бы.

– Зачем ты усложняешь? Давай пробьем номер машины по базе, узнаем, чья она, – и всех делов! – Руслан попытался максимально упростить поставленную перед ним задачу.

– Уже, – коротко ответил Денис. – Машина оформлена на Михаила Брониславича Савицкого. Это ее шеф.

– Ну? Шеф! – Руслан так обрадовался, словно Инкин шеф был вне подозрений, как жена Цезаря.

– А если это служебный роман? – насупился Денис.

– Слушай, а почему ты прямо Инку не спросишь, с какой радости она на тачке своего начальника катается? – встрепенулся Барабанов. – Может, она тебе скажет!

– Она не скажет, она заорет, – с мрачной уверенностью заявил Денис. – Оскорбится и пошлет меня куда подальше! Инка считает, что я скучный.

– Ску-учный? – недоверчиво протянул Руслан. – Ты серьезно? Скучным может быть бухгалтер или лифтер, но никак не капитан милиции! Какая скука, ты что? Наша с тобой работа полна неожиданностей!

В этот момент в полном соответствии со сказанным неожиданно распахнулась дверь, и молоденький дежурный, упираясь руками по разные стороны дверного проема и отклячив зад, жалобно вскричал:

– Товарищ капитан! Тут к вам девушки рвутся…

Девушки, нетерпеливо подталкивая дежурного в пятую точку, кряхтели и ругались, из вежливости приглушая голоса. Тем не менее капитан Кулебякин настойчивых девушек узнал и одну из них позвал по имени:

– Инка!

– И вы здесь, капитан Кулебякин? – грациозно проскользнув под локтем дежурного, молвила красавица. Она с независимым видом проплыла мимо посторонившегося Дениса, присела на краешек стола и эротично сказала капитану Барабанову:

– Русик! Ты просто обязан нам помочь!

– В самом деле? – Руслан не поддался гипнозу, засучил ногами и отъехал вместе с креслом к стене.

– Да пропустите же меня наконец, черт возьми, что это такое! – психанула вторая девица, лягнув несчастного дежурного. Она прорвалась в кабинет, кивнула Денису, уперла руки в бока и с негодованием спросила: – Я не понимаю, вас раскрываемость тяжких преступлений совсем не волнует, да? Мы им убийцу на блюдечке принесли, а они брать не хотят! А ну, живо арестуйте этого гада, а то у меня личная жизнь никак не складывается!

– У тебя тоже? – ожил капитан Кулебякин. – Надо же, какое совпадение!

Он с намеком посмотрел на Инку, которая фыркнула и отвернулась. А капитан Барабанов жестом отпустил взволнованного дежурного и строгим голосом из угла под занавеской скомандовал:

– Отставить разборки! Прошу всех сесть. Что за убийство, что за личные дела – сейчас мы со всем разберемся.

– Сначала я объясню, почему мы пришли с этим к тебе, Руслан, – сказала я, когда хозяин кабинета пригласил нас присесть на мягкие стулья у стеночки. – Конечно, это дело не по твоей части, но ты мент и лучше нас знаешь, кого нужно подключить, чтобы все побыстрее закончилось.

– Нам очень нужно, чтобы побыстрее! – вставила Алка. – Очень!

– К тому же ты уже отчасти в курсе происходящего, – успокаивающе улыбнувшись Трошкиной, продолжила я. – Помнишь, я звонила тебе с просьбой помочь в освобождении моего шефа, Михаила Брониславича Савицкого?

Капитан Кулебякин заерзал на стуле и довольно ехидно спросил:

– С чего это вдруг такая забота о начальнике?

– Бронич ни в чем не виноват! – вскинулась я. – Он эту Цибулькину не убивал!

– И Зяма ее не убивал! – выкрикнула Трошкина и тут же зажала себе рот. – Ой, я, кажется, проболталась…

– Ладно, уже можно, – сказала я. – Теперь-то мы знаем, кто настоящий убийца!

– Кажется, это интересная история, – сказал капитан Барабанов, жестом приглашая нервничающего капитана Кулебякина послушать интересную историю вместе с ним.

Денис не возражал, и я приступила к рассказу.

– Всему виной человеческая жадность! – наставительно сказала я. – Все началось с того, что один непорядочный человек корысти ради подбил на подлость другого.

– Давай-ка с фамилиями, – попросил Руслан, придвигая к себе чистый лист бумаги.

– Семен Сергеич Хвостов, директор мясокомбината, заказал нашему агентству телевизионный фильм, – назвала первое имя я. – По договору заказчик должен был заплатить изготовителю двести тысяч рублей. Немалая сумма, но и работа была серьезная, часовой рекламно-информационный фильм с элементами компьютерной графики. Делали мы ее долго, трудно, и в процессе заказчик раздумал платить нам честно заработанные деньги. Семен Сергеич решил сэкономить и предложил моему коллеге Андрею Сушкину отдать ему готовый фильм без ведома нашего начальства.

– То есть украсть? – уточнил Руслан, делая пометочку на бумаге.

– Ну, не совсем украсть, – я замялась. Сильно подставлять Андрюху мне не хотелось. – Сушкин втайне смонтировал для заказчика свою версию фильма. Она Хвостову понравилась, он заплатил Андрюхе его тридцать сребреников, и на этом они расстались, вполне довольные друг другом. Естественно, в агентстве о предательстве Сушкина никто не знал, чуть позже – к понедельнику – Андрюха сделал и ту работу, которой от него ждали. Ничего не подозревающий коммерческий директор Станислав Макаров в понедельник утром взял в офисе диск с готовым фильмом и казенный ноутбук, заехал к своей знакомой Елене Цибулькиной и занял у нее денег на такси. Мясокомбинат-то расположен у самой реки, на краю города, туда не так-то просто добраться!

– Цибулькина – это жертва? – поднял голову капитан Барабанов.

– В девять утра она еще была жива и в полном здравии, – ответила я. – И слух у нее был в полном порядке, так что Елена Яковлевна прекрасно слышала, как Макаров договаривается с кем-то о деловой встрече. Не исключено, что Стасик даже сказал ей, с кем именно он встречается – с Семеном Сергеичем Хвостовым, директором мясокомбината. Он был в хорошем настроении, рассчитывал благополучно сдать работу и в самом скором времени получить за нее деньги.

С Хвостовым Макаров встретился на Грушевском мосту – туда Стасу добраться ближе, чем на мясокомбинат, а Семену Сергеичу все равно по пути. К тому же у директора мясокомбината вблизи Грушевского моста было любимое место – площадка на обрыве над рекой. Там они и остановились. Прямо в машине посмотрели фильм и… Хвостов объявил Макарову, что работа его не устраивает. Думаю, Стасик расспрашивал клиента, что именно ему не нравится, обещал все переделать, просил еще подождать, но Хвостов категорически отказался от продолжения сотрудничества. Формально он мог это сделать, потому что сроки, прописанные в договоре, мы нарушили. Не по своей, кстати, вине, а из-за придирок Хвостова, который раз за разом вносил все новые правки! – я разгорячилась, но Руслан меня остановил.

– В общем, я понял, – сказал он. – Хвостов отказался платить двести тысяч.

– И Макаров понял, что не получит свои проценты, хуже того, ему придется вернуть аванс, а денег у него, по всей видимости, уже не было, раз он у Леночки на тачку «стрелял», – продолжила я. – Стасик терял деньги, терял выгодного клиента и терял лицо, потому что мы в «МБС» его за такой провал живьем съели бы, еще и работу, глядишь, потерял бы!

– И твой разнесчастный Стасик с горя пришил Хвостова? – безрадостно съязвил капитан Кулебякин.

– Пришил, – вздохнула я. – Столкнул машину с водителем с обрыва! Говорят, там много стараться не надо, достаточно было подтолкнуть тачку как следует, а Стасик наш, хоть и не большой красавец, но парень здоровый, сильный. В ранний час никаких свидетелей у реки не было, но кое в чем Макарову не повезло: ногу он повредил. Там, на площадке этой, такой коварный камень из земли торчит, об него все спотыкаются, вот и Стасик запнулся. Палец на ноге разбил и башмаку носок расквасил, но придумал, умница, как скрыть повреждение: склеил дырку пластырем! Туфли у него были кожаные, телесного цвета, пластырь на них не заметен, если не приглядываться. А никто и не приглядывался!

– Но позже Стасик на всякий случай все-таки разыграл маленькое представление! – влезла с дополнением Трошкина. – Пришел в офис, где велись затяжные ремонтные работы, и притворился, будто разбил ногу о ведро с кирпичом.

– Это уже позже было, – окоротила ее я. – Препроводив Хвостова в машине на дно к рыбкам, Макаров отправился на мясокомбинат. Как ни в чем не бывало отдал тамошним рекламщикам кино, забракованное Хвостовым, и уж потом поехал в офис. А по дороге сообразил, что все-таки есть свидетель, показания которого могут привести его на скамью подсудимых: Леночка Цибулькина!

– Вот и мотив! – сказала Алка. – Макаров убил Цибулькину не корысти ради, а чтобы скрыть первое убийство!

– Из корыстных соображений он убил Хвостова, – кивнула я. – Я сегодня бухгалтерскую ведомость видела, так вот: за два фильма – старый и новый, переделанный к похоронам, Стасик получил двадцать процентов от общей суммы, включая стоимость проката на телевидении. Плюс двадцать процентов с заказа на изготовление всяческой траурной продукции и организацию печального торжества. Всего восемьдесят четыре тысячи рублей чистоганом.

– Три с лишним тысячи долларов? – быстро пересчитал по курсу капитан Кулебякин. – Не астрономическая сумма, но в наших широтах и за меньшие деньги убивают.

– Может, Стас и не хотел убивать этого Хвостова, – подала голос жалостливая Трошкина. – Пнул, скажем, в сердцах его тачку, а она возьми да и скатись в реку! Убийство по неосторожности!

– Адвокат, небось, так и скажет, – равнодушно заметил Руслан.

– Но Цибулькину он убил вполне сознательно! – напомнила я. – Да еще подставил Бронича!

– Да, так что там с Броничем? – снова оживился Денис.

– Макаров наверняка знал о связи Бронича и Леночки, – ответила я, про себя подивившись живейшему интересу, который Денис, оказывается, питает к моему шефу. – Не удивлюсь, если он их и познакомил! Вспыльчивый нрав нашего шефа Стасу был известен, и он легко спровоцировал Бронича на скандал.

– Как? – капитан Кулебякин продолжал радовать неутомимым вниманием к моему рассказу.

– Позвонил и гнусавым гоблинским голосом сказал, что Леночка назначила встречу другому мужчине, а к Броничу, чтобы он их не застукал, приставила наблюдение. Наши девчонки слышали звонок в кабинете, Бронич разговаривал на повышенных тонах, потом бросил трубку и чем-то гремел. Девочки решили, что шеф разгневан и по своему обыкновению бегает по стенам, а на самом деле он лестницу в окно спускал.

– Какая экспрессия! – восхитился капитан Кулебякин.

Я посмотрела на него с подозрением, но Денис улыбался от души. Видимо, и в самом деле восторгался юношеским пылом Бронича, влюбленного в Леночку.

– В общем, Макаров правильно думал, что Бронич немедленно побежит к Леночке и устроит ей грандиозный скандал. Если не застанет чужого мужчину в доме, так разорется по поводу установленной за ним слежки. Повод найдется! Так и вышло, но кое в чем Стасик просчитался. Во-первых, он недооценил серьезность, с которой Бронич воспринял сообщение о слежке. Шеф не поленился выбраться из окна и поехать к неверной милой на трамвайчике! А Стасик думал, что ревнивец воспользуется личным автомобилем, и прятался вблизи здания, чтобы отправиться к Леночке, как только зеленая «Тойота» отчалит со стоянки. А она все не уезжала и не уезжала, Макаров не выдержал, прибежал к нам в офис, узнал, что шеф чудесным образом из кабинета пропал, и тоже поспешил удалиться.

– А «Тойота»? – зачем-то спросил Денис.

– А что «Тойота»? Так и стояла до самого вечера, пока я не забрала ее по слезной просьбе шефа.

– Но почему ты? – привязался Кулебякин.

– Потому что в машине был компромат на шефа: фотоаппарат со снимками Бронича и Леночки! Шеф не хотел, чтобы эти фотки попались на глаза его супруге, она любящая жена и мужа своего просто боготворит.

– Я тебя тоже! – с чувством сказал Денис – на мой взгляд, совершенно некстати, так что я не стала благодарить его за признание.

– Вернемся к теме, – попросил капитан Барабанов, повертев в руках листок, на котором он успел начертать какую-то схему в прелестной младенческой манере «каляка-маляка». – Итак, Савицкий поехал к Цибулькиной и устроил дебош в подъезде. Вопрос: почему она не впустила любовника в квартиру?

– Да потому что там уже был один любовничек! – сердито рявкнула Трошкина. – Не гипотетический, а самый настоящий! Хомо Кобелярус!

– Приблизительно с двух до трех часов пополудни Леночка принимала у себя нового друга – моего дорогого братца Зяму! – любезно объяснила я, видя, что Алку неудержимо потянуло на ругательства.

– А-а-а! Теперь я понимаю мотивы, мисс Марпл! – протянул Денис и посмотрел при этом не на меня, а на Трошкину.

Алка побагровела, а хладнокровный капитан Барабанов постучал ручкой по столу:

– Время не сходится! По вашим словам, Савицкий покинул офис около полудня, а у Цибулькиной он объявился уже после двух часов! Как это объяснить?

– Очень просто! В двенадцать двадцать на линии, по которой следуют трамваи третьего маршрута, произошло аварийное отключение электроэнергии, движение остановилось почти на полтора часа, – вкратце пересказала я содержание запомнившегося мне новостного сюжета. – Бронич наш общественным транспортом не пользуется, маршрутов не знает и при вынужденном путешествии с пересадками должен был изрядно поплутать! А такси он не мог взять, потому что оставил бумажник с деньгами в бардачке «Тойоты»! На трамвайчик-то шесть рублей, наверное, по карманам наскреб.

В общем, Макаров прибыл к дому Леночки раньше Бронича или одновременно с ним, так что шоу в подъезде он не пропустил. Не исключаю, что и в милицию позвонили не соседи, а сам Стасик! Приехал наряд, взбешенного Бронича забрали в участок, утомленные скандалом соседи пошли отдыхать, и никем не замеченный Стасик вошел в квартиру Цибулькиной. Зяма к этому моменту уже удалился по пожарной лестнице, Леночка впустила Стасика и пошла принимать ванну. Дверь она не закрыла, нежилась в пене и болтала со Стасиком, а тому осталось только взять электробритву Бронича, включить ее в розетку и бросить в ванну.

– Подстава! – присвистнул Денис.

– Если бы у Бронича не было хорошего адвоката и влиятельных друзей, другого кандидата на роль убийцы и искать не стали бы! – предположила я. – И Макарова это вполне устраивало, пока он не выяснил, что в отсутствие Бронича не сможет получить у нас в «МБС» ни единой копеечки. Тогда Стасик решил перевести стрелки на другого любовника Леночки – благо, он реально существовал и даже был последним, кто видел Цибулькину живой. Вот только Стасик не успел выяснить у Леночки имя ее нового друга! Он знал лишь, что этот друг – художник-дизайнер, и именно это сообщил анонимным звонком соседке Цибулькиной.

– А соседка позвонила в милицию, и нам пришлось срочно спрятать Зяму на конспиративной квартире! – закончила за меня Алка. – Ну, что? Теперь мы можем вернуть Зяму домой?

Она с надеждой воззрилась на капитана Барабанова, а он посмотрел на меня и сдержанно похвалил:

– Хороший рассказ, связный, с крепким сюжетом.

– Тебе, Русик, в литературные критики надо идти, а не в милиции служить! – неожиданно выступил против друга капитан Кулебякин.

Он живо подсел ко мне, обнял за плечи и, взирая на меня с большой нежностью, пообещал:

– Не волнуйся, дорогая, теперь твой брат и мой будущий шурин в полной безопасности!

– Я вроде об одном Зяме беспокоюсь! – съязвила я, отстраняясь и тем самым давая понять, что не расположена ни к нежностям, ни к бракосочетанию.

Капитан Барабанов посмотрел на нас с беспокойством и торопливо сказал:

– Ладно тебе, Инка! Забудь все плохое, я обещаю, что гражданин Макаров уже сегодня будет давать показания.

– Признательные! – с намеком сказала Алка и погрозила воображаемому преступнику кулаком.

– А вы все можете быть свободны! – заявил Руслан, особо выделив слово «все».

Давая понять, что наша дружеская встреча детективов закончена, капитан Барабанов накрыл вспотевшее лицо беленькой бумажной салфеточкой и откинулся на стуле.

– Пойдемте, девочки, пойдемте! – заторопился Денис.

Он подхватил нас с Алкой под локотки, провел мимо опасливо хмурящегося дежурного и уже во дворе, возле своей старенькой «Ауди», выпустил руку Трошкиной, чтобы сосредоточиться на мне.

– Инночка, любимая, мне так много нужно тебе рассказать, и сказать, и вообще! – бессвязно заговорил мой милый. – Спасибо тебе за то, что ты такая, я тебя люблю, и за то, что ты любишь Барклая, тоже спасибо, а уж за то, что ты шефа своего не любишь, вообще земной тебе поклон!

Кажется, он на полном серьезе вознамерился бить мне челом, но помешала Трошкина.

– Это ведь твоя машина, Денис? – живо спросила она, цапнув моего милого за рукав и удержав его от падения коленями в дорожную пыль.

– Окажи нам услугу! – подхватила я, угадав, о чем подумала подружка. – Сгоняй с Алкой к Свинячьим Ямам, туда и обратно!

– А ты не с нами? – огорчился Денис.

Честно говоря, мне не хотелось присутствовать при встрече Трошкиной и Зямы. Я всерьез опасалась, что она ознаменуется бурной ссорой и еще более бурным примирением. И в том, и в другом процессе мое участие нежелательно, так зачем мне лишний раз нервы себе трепать?

– А я поеду домой, приму душ, поем, посплю и к вечеру буду в хорошей форме и прекрасном настроении, – озвучила я свою собственную реабилитационную программу.

Лицо Дениса разгладилось, он улыбнулся. Явно размечтался поиметь свою выгоду от моей хорошей формы и прекрасного настроения! Я не стала его разочаровывать – некогда было. Алка, торопясь вырвать Зяму из сладкого плена свиноямских шахерезад, уже дергала дверцу «Ауди».

– Поехали! – спохватился Денис и поспешил открыть машину.

Он сел за руль, а я подошла к нему, сунулась в открытое окошко и сказала тихо, чтобы не услышала Трошкина:

– Если Зяма откажется с вами ехать, арестуй его!

23

Дома был один папуля.

– Дюшенька, поутру, едва ты ушла на работу, заходил Денис! – сказал он первым делом, даже не предложив мне перекусить. – Он забрал Барклая и запасные ключи от своей квартиры. Знаешь, мальчик неважно выглядел! Мамуля говорит, его посылали в горячую точку?

– Его еще не раз пошлют! – пообещала я и прошла сначала к себе, а потом в ванную.

Я уже решила не трепать нервы попусту и поэтому строго-настрого запретила себе думать о капитане Кулебякине. Он жив, он вернулся, он клянется мне в вечной любви и принимает участие в решении наших семейных проблем, на данный момент я за него спокойна, а за волнения прошедших дней сполна спрошу в самом скором будущем.

Я неторопливо и со вкусом приняла ванну, слегка перекусила, пару часов поспала, а потом явились Зяма с Алкой. Они ворковали, как пара голубков – идеальные приемные родители для пернатого Желторотика! Денис с ними не пришел, обещал явиться позже, к ужину. Папуля, обрадованный перспективой накормить целую толпу народа, принялся хлопотать на кухне. Мамуля пришла с вечерней прогулки и отправилась освежаться под душем. Мы с Трошкиной на подносиках таскали к большому столу в гостиной закуски, а Зяма с большим художественным вкусом расставлял блюда на скатерти. Все были веселы и довольны, и тут соловьем запел дверной звонок.

– Кто там? – спросила я по привычке: предполагалось, что пришел Денис.

Папуля вышел из кухни раньше, чем я из гостиной. Он распахнул дверь, ахнул, попятился и, цапая на поясе несуществующую кобуру, крикнул:

– Дюша, Зяма, ложитесь!

– С кем? – машинально поинтересовался мой непутевый братец.

Трошкина, мгновенно вспылив, стукнула его по голове пластмассовым подносом. Громкий треск сошел за пистолетный выстрел.

– Кто стрелял? – из ванной выступила розовая и благоухающая мамуля, в шикарном атласном халате и с махровым тюрбаном на голове.

– Бася, назад!

Папуля раскинул руки, закрывая ее собой, но любопытная писательница встала на цыпочки, поглядела поверх напрягшегося плеча супруга, усмехнулась и повелительно бросила:

– Боря, спокойно! Дюша, это к тебе!

– Кто?

Искренне недоумевая по поводу личности гостя, вызвавшего у моего любящего отца желание его пристрелить, я выглянула за дверь и обомлела. На пороге застенчиво переминался… Кинг-Конг. В бусах! Ярко-красное коралловое монисто подчеркивало глубокий цвет густой черно-бурой шерсти.

– Здрасьте… – в полном потрясении сказала я низколобой и толстогубой образине.

А чудище бухнулось на одно колено, протянуло ко мне жуткие лапищи и глухо пророкотало:

– Индия! Будь моей женой!

Я хотела ответить: «Да ты с ума сошел!», но сразу не сообразила, в каком роде обращаться к монстру – сошел, сошла, сошло? – и заговорила, заикаясь:

– Да т-т-т…

– Ур-ра! – не дослушав, раскатисто завопил Кинг-Конг, вскакивая на ноги и пускаясь в пляс на резиновом коврике.

Я испугалась, возмутилась, изумилась (и еще, признаться, немного растрогалась при виде такой простодушной радости). Противоречивые чувства нахлынули на меня разом, создав эмоциональную пробку!

Я задохнулась и рухнула без сознания.

Через неопределенное время по моим щекам прошелся горячий язык, мокрый и колючий, как мочалка для пяток. Зверю не помешало бы освежить дыханье!

– Фу-у-у! – слабо протянула я и открыла глаза.

– Гау! – приветственно сказал пес.

– Барклай, это ты? – удивилась я.

Помнилось, что в позорный обморок меня повергли гнусные приставания совсем другого зверя. Я поискала глазами жуткую черную морду и не нашла ее. Кинг-Конг сидел рядом, ласково сжимая в черной лапе мою руку, но его мохнатое тело венчала голова капитана Кулебякина – вполне благообразная, только в бинтах. Встретившись со мной взглядом, Денис быстро сказал:

– Учти, у меня полно свидетелей! Все они слышали, что ты согласилась выйти за меня замуж!

Я обвела взглядом упомянутых свидетелей. Папуля, мамуля, Трошкина и Зяма улыбались и кивали, как заведенные. Даже Барклай мотал башкой вверх-вниз, словно соглашаясь с Денисом!

Кошмар! Что же мне делать? Я ведь никогда не нарушаю своего слова!

– Ну, так когда свадьба? – поднажал Денис.

– Свадьба? – сообразив, что у меня есть лазейка, я оживилась. – Когда-нибудь! Я ведь ничего не говорила о дате, правда?

Осознав, что я в очередной раз ловко вывернулась, Денис протяжно застонал, а я победно улыбнулась. Я девушка изобретательная, могу затягивать необременительные добрачные отношения сколь угодно долго! Хотя однажды, конечно, непременно сдержу слово и стану женой капитана Кулебякина. Когда-нибудь. Не слишком скоро. Пожалуй, он вполне успеет дослужиться до генерала.

– Ах, дети! Какие ваши годы! – воскликнула мамуля, явно желая утешить огорченного Дениса. – У вас еще вся жизнь впереди!

– Возможно, даже не одна! – добавила я, вспомнив Алкиного пернатого Деда.

И еще подумала: вот интересно, а нельзя ли обещание, данное в этой жизни, перенести на следующую?