«Очень трогательно и эмоционально… Изысканное повествование, представляющее из себя смесь крепкого реализма и иронического взгляда на мир».

«Лос-Анджелес Таймс»

«Великолепно… Самая убедительная история любви за последнее десятилетие!»

«Паблишерс Уикли»

«Трогательная история взаимоотношений отца и сына, рассказанная с большой любовью!»

«Ассошиэйтед Пресс»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Он не предполагал, что увидит кровь. Его не готовили к этому зрелищу — ни книги, ни инструктор не упоминали, что он увидит кровотечение или ржавые пятна на простыне. Он знал, что будут приступы боли и был готов помочь ей преодолевать её.

— Я здесь, дорогая. Давай же, теперь тебе надо дышать, — исправный новобранец, он говорил эти слова, главным образом, самому себе.

— Раз, два, три, выдох…

— Да пошёл ты! — сказала она.

Он хотел быть настоящим членом акушерской бригады, для чего и проходил курсы, братом милосердия, без участия которого ничего не может произойти. Но когда его впустили в зал, всё уже началось. Время от времени Джоанна выдавливала сквозь зубы «сукин сын», в то время как на соседней кровати женщина орала по-испански, взывая к матери и к Господу Богу, никто из которых не соизволил являться к ней.

— Мы будем дышать вместе, — бодро сказал он ей.

Он прямо лез из кожи вон. Джоанна закрыла глаза, качаясь на волнах боли, и медсестра отодвинула его в сторону, чтобы вытереть кровь.

Когда Джоанна впервые показала ему свой животик, в котором покоилось «это», он сказал, что видит перед собой чудо. Слова эти вырвались у него автоматически. На самом деле первые признаки иной жизни не интересовали его. Идею обзавестись ребёнком подала она» а он согласился с ней, поскольку это было следующим логическим шагом в браке. Когда она забеременела всего через месяц после того, как вынула спираль, он был изумлён. Ему казалось, что он почти ничего не сделал для этого — её идея, её ребёнок, её чудо.

Он понимал, что имеет отношение к изменениям химизма её тела. Больше всего и её новом теле его привлекала не зарождающаяся в нём нова и жизнь, а прикосновение округлости её живота к его гениталиям, когда они занимались сексом. Он начал фантазировать, какой может быть секс с полной женщиной, когда встречал их на улице, пытаясь понять, является ли изящество, сквозившее в облике многих таких женщин, тщетной попыткой обманывать самих себя или же оно проистекает из тайного понимания, какое она даёт и получает удовольствие в сексе. Тед Крамер, который никогда не позволял себе даже поднимать глаза на снимки у входа в порнокинотеатр рядом с домом, испытывал возбуждение при мысли, что он теперь становится участником порноленты «Тед и Толстая дама».

На шестом месяце Джоанна стала покрываться пятнами. Её гинеколог, доктор Энтони Фиск, который, по оценке журнала «Вог», считался одним из самых лучших и элегантных молодых гинекологов во всём западном мире, дал Джоанне указание: «Оставайтесь в постели и заткните себя пробкой». Между Джоанной и Тедом разгорелась дискуссия, как следует понимать сей медицинский совет. Он вызвал к жизни поздний ночной звонок доктору Фиску, который, не скрывая раздражения отсутствием серьёзного повода для таких расспросов, не выразил никакого желания подробно истолковывать томящемуся мужчине семантику своего указания. Он сказал, что с медицинской точки зрения его указание звучало как «Оставьте её в покое и не валяйте дурака». Тед предложил поменять доктора, но Джоанна была тверда как алмаз, так что им пришлось спать по разные стороны кровати, пока Джоанне оставались её последние три месяца, в течение которых её беременность пришла к счастливому завершению.

Всё это время Джоанна не проявляла никакого интереса к любым занятиям любовью, хотя Тед попытался зачитать ей цитату из одной книжки о воспитании детей, в которой упоминались официально санкционированные различные варианты соития: «Сношение между бёдер может быть временным, но достаточно удовлетворительным решением проблемы».

Как-то ночью, когда она заснула, Тед сделал попытку мастурбировать в их ванне, вызвав в воображении облик толстой женщины, встреченной им сегодня в подземке. Но, ещё не достигнув оргазма, он прекратил своё занятие, решив, что таким образом изменяет Джоанне. Испытывая неосознанное чувство вины перед ней, он стал подавлять свои желания, не без растущего отвращения занимаясь домом, заваленным одеждой, одеяльцами, колыбелькой, погремушками, увешанным ночничками, участвуя в дискуссиях об имени будущего ребёнка.

Джоанна уделяла большое внимание таким деталям, как высота стульчика с погремушками, в котором будет сидеть ребёнок и, хотя эта тема не очень волновала его, он объяснял изменившееся состояние Джоанны естественными причинами — грядущее материнство, с которым она раньше никогда не была знакома, заставило её быстро усвоить профессиональный жаргон. Он с трудом различал разницу между словами «layette» и «bassinet», хотя мог догадаться, что первое говорило о какой-то лежанке для ребёнка, а в «bassinefe» ребёнок, скорее всего, будет купаться, а не спать по ночам, хотя с игрушками ему было разобраться куда легче, поскольку ими была обвешана вся кроватка, придавало явное обаяние её облику. У неё стала чистая и свежая кожа, глаза её лучились; чистое воплощение целомудренной Мадонны — благодаря доктору Фиску. Облик Джоанны Крамер отличался изысканностью, хотя она была несколько худощава при своих пяти футах и трёх дюймах роста, чтобы быть манекенщицей, но она вполне могла бы быть актрисой — тонкая стройная женщина с длинными чёрными волосами, тонким элегантным рисунком носа, и во всём её облике чувствовалась уверенность и непреклонность, «Самая красивая женщина в округе», — называл её Тед. О самом себе он говорил далеко не с такой уверенностью. Достаточно привлекав тельный мужчина пяти футов и десяти дюймов, он был удовлетворён формой своего носа, хотя порой он казался ему длинноватым и он замечал, что его волосы начинают редеть. Он чувствовал себя куда более победительным, когда держал в руках Джоанну. Ему оставалось лишь надеяться, что ребёнок в силу иронии судьбы не обретёт его облик.

Он был чуток и внимателен во время её беременности; он был готов жарить ей по ночам карбонады или бегать за мороженым, но она не высказывала ничего из капризов, свойственных беременным, так что ему оставалось лишь приносить ей цветы, что, как он раньше думал, отдавало излишним романтизмом,

Женщина в Джоанне мирно уснула на все эти семь месяцев. Ночи доставляли ей беспокойство, лишь когда он начинал беспокойно ворочаться рядом, борясь со своими слабостями, но ему удавалось справляться с ними, не доставляя ей хлопот.

В этом кирпичном доме Гринвич-Виллиджа собралось десять пар. Инструктор заверила их, что каждая женщина может обрести контроль над своим телом, что было встречено со всеобщим воодушевлением, и никто не обратил внимания на то, что десять грузных женщин, некоторые из которых с трудом передвигались, вряд ли смогут в полной мере контролировать своё тело. Мужчинам же, с другой стороны, были даны заверения, что они будут активными участниками появления на свет их собственного ребёнка. Инструктором была полная энтузиазма молодая женщина в обтягивающем трико, единственная среди присутствующих с плоским животом, и когда в середине оживлённой дискуссии о роли плаценты Тед поймал себя на том, что вид её стройной фигуры вызывает в нём сексуальные фантазии, он понял, что период его странного увлечения полными женщинами подходит к концу.

Затем женщина с таким волнующим животиком заставила Теда испытать ряд потрясений. Их причиной явились проецируемые ею на экран цветные слайды, на которых с большой точностью было показано появление зародыша и его развитие, вслед за которыми следовало рождение ребёнка, изображение счастливой матери и сияющего отца. На свет появилось настоящее дитя, не ребёнок из книжки или нечто, скрытое в животе матери, а живое дышащее существо.

На следующий день во время ленча, когда он сидел на ступеньках библиотеки на 42-й стрит, поедая мороженое, после того, как оплатил счёт от Сакса за детские принадлежности, к нему стало приходить смутное осознание того, что он испытывает. Это был страх. Он был испуган. Он боялся, что Джоанна может умереть. Он боялся, что погибнет ребёнок. Ои испытывал ужас при мысли, что, если даже с ними обоими всё будет хорошо, его в конечном итоге ждёт смерть. Ему было страшно, что ему придётся иметь дело с ребёнком. Он покрывался потом при мысли, что он может, взяв ребёнка на руки, уронить его. Его пугало, что ребёнок может родиться слепым, неполноценным, калекой, с одной рукой или ногой, без пальцев, с кожей, поражённой экземой. Его пугало, что он может не знать, как и что делать, что он окажется плохим отцом. Но Джоанне он ничего не сказал.

Чтобы справиться со своими страхами, он решительно вычеркнул из памяти все опасения. Он будет исполнять роль Господа Бога, он будет держать под своим контролем всё до последней мелочи, ничего не оставляя на волю случая или невежества. Из всех отцов, которые присутствуют при рождении собственного ребёнка, он будет самым знающим, самым подготовленным. На еженедельных занятиях он был сосредоточен и внимателен. Он сам лично, чувствуя себя суперменом, сканировал живот Джоанны и видел положение ребёнка. Когда Джоанна на девятом месяце стала испытывать дискомфорт, он уверенно поддерживал и ободрял её. По его настоянию они каждый день занимались дыхательными упражнениями. Он был образцом будущего отца.

В завершение курса обучения естественным родам был показан фильм, демонстрирующий их методику. Аудитория представляла собой сборище будущих отцов и животов всех видов и форм. Улыбаясь незнакомым, он чувствовал едва ли не родственную связь с этими людьми. Фильм был закончен. Курсы завершились. Тед Крамер был готов к производству на свет ребёнка.

— Ты будешь разочарован, если мне не повезёт?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, я говорила с женщинами, которые уже прошли через это, и они чувствовали свою вину, что у них ничего не получилось.

— Да не слушай, что тебе говорят. Всё будет в порядке, дорогая. Не беспокойся. Ты будешь тужиться изо всех сил.

— О’кей.

Только не умирай, Джоанна. Я не вынесу твою потерю. Но вслух он ничего не сказал. Он не хотел ни пугать её, ни выносить на поверхность свои собственные страхи.

Когда раздался звонок, он сидел за столом в своём офисе, где и должен был быть — всего в десяти минутах езды в машине от дома, будучи постоянно настороже. Но всё с самого начала стало валиться из рук. Он не учёл силу и частоту схваток у Джоанны и, влетев в дом, нашёл её скорчившейся на полу.

— Боже мой!

— Как мне плохо, Тед…

— Иисусе…

Всё, что он вызубрил, тут же вылетело из головы, когда он увидел, как она корчится от боли. Когда прошла очередная серия схваток, он приподнял её. Взяв сумку, которая уже несколько дней назад была заблаговременно подготовлена — он попросил машину подождать, — они направились в больницу.

— Я не могу больше терпеть.

— Всё будет в порядке, дорогая. Дыши.

— Нет.

— Ты можешь. Прошу тебя, дыши! — Она сделала попытку найти ритм дыхания, который, как предполагалось, должен был избавить сознание от чувства боли.

— Дорогая, когда схватит в следующий раз, ты должна дышать полной грудью. Помни. Полной грудью.

На углу 79-й стрит и Парк-авеню машина остановилась в уличной пробке.

— Мы не можем стоять тут! — крикнул он водителю.

— Что же мне делать, мистер?

Тед выскочил из машины:

— Срочно! У женщины схватки! Срочно!

Он кинулся прокладывать дорогу в середину затора, приказав машине следовать за ним и, словно рехнувшийся автоинспектор, стал расталкивать и разводить машины. — Поддайте этот грузовик, чёрт побери! Дайте продвинуться! — Даже закалённые нью-йоркские водители дрогнули при виде этого маньяка. То был момент его величия — он был героической фигурой, выволакивающей свою беременную жену из уличной пробки в Нью-Йорке. Они помчались прямо к больнице, и водитель, повинуясь настоянию Теда, непрерывно жал на клаксон. — Гони прямо на красный! Я плачу все штрафы.

Момент, когда он руководил событиями, остался позади, да и длился-то всего несколько минут. Когда они очутились в больнице, Джоанну сразу же подняли наверх, а он остался в одиночестве в приёмной, герой вчерашнего дня. Теперь они занимаются ею, она в их руках, и сейчас ей бреют волосы на лобке.

— Это нечестно, — выразил он свой протест регистраторше. — Я необходим наверху, рядом со своей женой.

— Сверху позвонят.

— Когда?

— Примерно минут через двадцать, мистер Крамер.

— Они могут стать решающими.

— Да, мы знаем.

В приёмной кроме него находился и мясистый мужчина лет тридцати, который развалился в кресле со спокойствием человека, сидящего у телевизора.

— В первый раз? — спросил он Теда.

— Неужели вас это в самом деле волнует? — фыркнул Тед. — В первый ли я раз?

— Слушай, парень, я по-дружески отношусь к тебе, вот и всё.

— Прошу прощения. Это… да, в первый раз, — и Тед попытался улыбнуться в своём состоянии.

— А я в третий.

— Это ожидание… как раз, когда ты начинаешь чувствовать свою близость к ней, её забирают.

— Скоро всё кончится.

— Но предполагалось, что я буду с ней. Мы готовились к естественным родам, к совместным.

— Правильно.

— А вы?

— Со всем к вам уважением, но всё это чушь. Раз-два, никаких болей — и вот вам наш ребёночек.

— Но это примитивная оценка.

— Ах, вот как?

— А вы не хотели быть с ней?

— А я и буду. В любой день, в середине ночи, я буду с ней.

Больше им нечего было сказать друг другу; Тед не сомневался в правильности своего решения, а сосед сидел, расслабившись, не сомневаясь в своей правоте. Регистраторша сказала Теду, что он может наконец подняться наверх, и он устремился в родильный зал, где Джоанна теоретически ждала его помощи. По пути он припомнил множество деталей, которые должен был держать в голове: помогать ей при схватках, способствовать правильному дыханию, отвлекать разговорами в перерывах, вытирать лоб, смачивать губы. Он ничего не упустит из виду, всё будет под его контролем. У него не будет времени даже бояться.

Влетев и зал, он увидел, как Джоанна корчится на кровати в очередном приступе схваток; тогда он и услышал от неё «Да пошёл ты», когда пытался поставить ей правильный процесс дыхания, Женщина на соседней кровати кричала что-то по-испански. Акушерка решительно отодвинула его в сторону. Всё происходившее никак не соответствовало полученным знаниям.

Наконец явился доктор Фиск, высокий и стройный, с копной белокурых волос. Первыми его словами, обращёнными к Теду» были «Обождите в холле». Через несколько минут, когда доктор Фиск, удовлетворённо кивнув, вышел, акушерка пригласила Теда обратно.

— Долго не продлится, — сказала она. — При следующих схватках мы заставим её тужиться.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил он Джоанну.

— Как никогда плохо.

Пошли следующие схватки; он посоветовал ей начать тужиться и после нескольких сильнейших приступов конвульсий и её усилий увидел, как медленно начинает показываться головка, покрытая тёмными волосиками вот оно, таинство рождения, первое появление ни свет его ребёнка. И к своему крайнему смущению, он почувствовал, что ничего не может тут больше сделать.

— Мистер Крамер? — Это вернулся доктор Фиск. — Нам придётся прибегнуть к вмешательству, чтобы извлечь вашего ребёнка.

Тед поцеловал Джоанну, которая выдавила из себя слабую улыбку, и направился вместе с доктором Фиском в предоперационную рядом с холлом.

— Просто следите за моими действиями, мистер Крамер.

Теду пришлось взять на себя роль медика. Тщательно выскоблив руки, он натянул голубоватый халат. Оказавшись в этом облачении, он посмотрел в зеркало на свой преобразившийся облик и, внезапно поняв, сколь мало тут от него зависит, захлебнулся волной страха, который постоянно отгонял от себя,

— Вы уверены, что с вами всё будет в порядке?

— Думаю, что да.

— Но, надеюсь, вы не собираетесь падать в обморок?

— Нет.

— Видите ли, когда впервые стали допускать отцов к процессу родов, кое-кто высказывал любопытные теоретические взгляды. Считалось, что если мужчина увидит, как его жена рожает, он может стать импотентом.

— Ах, вот как?

— Считалось, что мужчина или испытывает потрясение при виде родов, или же будет чувствовать неизбывное чувство вины перед женой за те страдания, которые он ей доставил. И пенис может потерять свою работоспособность…

Доктор Фиск увлечённо возился у раковины.

— Во всяком случае, у нас нет пока реальных доказательств справедливости данной теории, но вам не кажется ли, что она наводит на интересные размышления?

— Я не уверен.

— Да бросьте, мистер Крамер. Не вздумайте падать в обморок — и импотенция вам не угрожает, — со смехом сказал доктор Фиск, но его профессиональный юмор не дошёл до Теда, чьё лицо окаменело от напряжения.

Они вернулись в родильный зал, где Джоанна была уже на пределе, когда нет сил думать о своём достоинстве. Её уже подготовили словно к некоему торжественному ритуалу: простыни с тела были отброшены, ноги, прихваченные ремёнными петлями, вздёрнуты кверху, и помещение было полно людьми, среди которых были врачи, акушерки и студенты-практиканты — они внимательно вглядывались в промежность между воздетыми ногами Джоанны.

— О’кей, Джоанна, когда я скажу тебе, напрягись, а потом остановись, — сказал врач.

Такими упражнениями они занимались дома, что было частью курса подготовки. Тед моментально уловил нечто знакомое.

— Мистер Крамер, стойте рядом с Джоанной. Отсюда вам всё будет видно, — доктор показал на зеркало над столом.

— Итак. Напрячься! Напрячься! — выкрикнул доктор, и с этой секунды всё пошло в стремительном темпе. Джоанна закричала от накатывающих на неё волн боли и попыталась расслабиться, глубоко дыша в промежутках между ними, а затем снова напряглась, когда Тед держал её в объятиях, а она всё тужилась и тужилась, бормоча с придыханием: «Да вылезай же, наконец, малыш!» и Тед говорил ей какие-то слова, когда она снова и снова напрягалась, вцепившись в него, и наконец раздался первый крик ребёнка, и Джоанна плакала, и Тед целовал её в лоб, в глаза, чувствуя соль её слёз; и он целовал всех остальных в зале, которые, как оказалось, были вовсе не холодными наблюдателями, а сияли от счастья, даже знаменитый доктор, и все расплывались в улыбках, и во время торжественной церемонии взвешивания и измерения ребёнка, Тед Крамер не отходил от Вильяма Крамера, пересчитывая его ножки, ручки, пальчики на руках и ногах и с облегчением убеждаясь, что они идеальной формы.

В палате они тихонько переговорили — разные мелочи, люди, которым надо позвонить, поручения Теду, — и наконец её потянуло ко сну.

— Ты просто фантастическая женщина, Джоанна.

— Ну, во всяком случае, справилась. В следующий раз попрошу, чтобы мне его прислали по почте.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Он поднялся наверх в акушерскую, чтобы в последний раз бросить взгляд на ребёнка, лежащего в пластиковом ящике. Он спал, зёрнышко моё.

— Спокойной ночи, малыш, — вслух сказал он, пытаясь осознать реальность вокруг себя. — Я твой папа.

Спустившись вниз, он сделал несколько телефонных звонков, и в течение нескольких последующих дней, не считая часов посещения больницы, где он воочию видел своего ребёнка, на работе и дома, Тед продолжал видеть перед собой крохотную мордочку малыша и испытывал глубокую растроганность.

Ему не удалось сыграть в полной мере роль акушера, о чём они говорили на курсах, но хватило, что он смог пробиться сквозь уличную пробку. И кроме того были те минуты, когда он держал q своих руках Джоанну, всеми своими силами помогая ей в момент рождения их ребёнка.

Позже, когда всё изменилось и он пытался припомнить, были ли они когда-то по настоящему близки, он напомнил ей об этих минутах.

— Я толком и не помню, был ли ты рядом, — сказала она.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Они встретились на Файр-Айленде, где он снимал на пару комнату в доме для холостяков, что позволило ему пользоваться ею каждый второй уикэнд, а она делила комнату на четверых; эти арифметические возможности и свели их воедино на одной из вечеринок с коктейлями на открытом воздухе, которые устраивались по субботам, и оба они оказались на однойиз них.

На крыльце, где толпилось множество народа, Джоанна стояла в окружении трёх мужчин. Тед посмотрел на неё, и их глаза встретились — как она и до этого встречала взгляды не менее дюжины мужчин, выбравшихся поохотиться. Тед мотался между Амангассетом и Файр-Айлендом, предполагая, что тут или там он когда-нибудь встретит Её или, в крайнем случае, Её или Другую. Отказавшись от облика уличного ловеласа, он предпочитал проводить время на пляже, примерно представляя себе, где надо быть и что делать, когда ты встречаешь прекраснейшую девушку, окружённую тремя мужчинами, с одним из которых она явно намеревается уйти.

Когда Тед увидел, что среди мужчин стоит напарник по игре в волейбол, он подошёл и облокотился на перила. Партнёр по игре увидел его, они обменялись привычными банальностями, и, поскольку он не хотел казаться невежливым, собеседник представил Теда своим друзьям. Среди них оказалась Джоанна, и так. они познакомились.

На следующий день он не встретил её на пляже, но предположил, что она должна оказаться на одном из трёх переполненных паромов, которые отходят от острова в воскресенье вечером, так что, расположившись на пристани, он решил понаблюдать, как расслабленные отпускники воскресного дня на закате солнца неохотно расстаются с островом. Она объявилась ко второму парому. Тед отмстил, что на этот раз она в компании не мужчин, а двух подружек. Они были смазливенькими, того типа, которых привлекал Ларри с его трейлером. Приятель Геда Ларри развёлся и после раздела имущества получил в своё пользование трейлер. Ларри использовал его, чтобы в конце уик-энда приглашать заинтересовавших его женщин добраться до города. Поскольку предложение было заманчивым, никто не отказывался, и порой Ларри в своём трейлере напоминал водителя, который возит группу стюардесс из аэропорта.

— Привет, Джоанна. Я Тед. Помните меня? Собираетесь отбывать отсюда?

— Вы тоже на этом пароме?

— Я просто поджидаю друга. Пора взглянуть, куда он делся.

Тед дошёл до края пристани и, едва скрывшись из виду, помчался бегом.

— Хорошенькие девочки, Ларри! — он выволок его из своего обиталища и потащил к пирсу.

По пути на материк одна из подружек Джоанны задала Теду неизменный вопрос: «Чем вы занимаетесь?» Когда летом ему задавали такие вопросы, он не испытывал удовольствия. Похоже, что женщины, которых он встречал, все без исключения вели какой-то рейтинг; но десятибалльной шкале доктор получал десять баллов, адвокаты и биржевые маклеры по девять, рекламные агенты по семь, обитатели центра города по три, но если у них было своё дело, это сразу же повышало их рейтинг до восьми баллов, учителя удостаивались четырёх, а все остальные, к которым относился вопрос: «Так что же это, в сущности, такое?», что часто приходилось слышать Теду, не поднимались выше двух баллов. И если бы ему пришлось и дальше объяснять, кто он такой, и они не поняли бы его, он бы не поднялся выше единицы.

— Я распродаю пространство.

— Какое? — спросила Джоанна. Ему не надо было объяснять, что, возможно, его оценка поднялась до пяти баллов.

Пространство для рекламы в увеселительных журналах.

— А, в самом деле.

— Вы с ними знакомы?

— Я работаю у Джи. Уолтера.

Он подумал, что, скорее всего, она работает в рекламном агентстве, где дела идут ни шатко, ни валко. То есть, они трудились в одной области. С другой стороны, она явно не была завсегдатаем какой-нибудь тихой библиотеки в Квинсе.

Явившись в Нью-Йорк с дипломом в области искусствоведения Бостонского университета, Джоанна Штерн быстро выяснила, что он отнюдь не является волшебным ключиком к этому городу. Она окончила курсы секретарш, чтобы обрести квалификацию, и перемещалась с одной «очаровательной» работы на другую столь же «очаровательную», мало-помалу избавляясь от скуки по мере того, как росло её профессиональное мастерство; в настоящее время она была исполнительным секретами при главе отдела отношений с общественностью Дж. Уолтера Томпсона.

В двадцать четыре года она впервые обзавелась отдельной квартирой. У неё была связь с женатым мужчиной из её же офиса, и присутствие компаньонки её не устроило бы. Связь эта длилась три месяца и закончилась, когда он надрался, обблевал ей ковёр и поспешил к поезду, чтобы добраться до жены в Порт-Вашингтоне.

Каждое Рождество она ездила в Лексингтон в Массачузетс, где давала подробный отчёт о своих успехах: «На работе меня ценят и прекрасно относятся». У отца в городке была преуспевающая аптека, а мать была домохозяйкой, Она была единственным обожаемым ребёнком, любимой племянницей и дорогой сестричкой. Когда ей захотелось провести лето в Европе, она получила эту возможность; когда ей хотелось новых платьев, они у неё появлялись. Но, как любила говорить её мать, она «никогда не доставляла никаких хлопот».

Время от времени она просматривала объявления с предложением работы, желая найти то, чем ещё она может заниматься в этом мире. Пока она зарабатывала сто семьдесят пять долларов в неделю, работа была достаточно интересной и у неё не было больших амбиций, чтобы менять свою жизнь. Всё было именно так, как она и рассказывала родителям: «На работе меня ценят и прекрасно относятся». Всё шло знакомым» накатанным порядком. Вилл, её нынешний, тоже женатый спутник, пришёл на место Уолта, женатого мужчины, который был у нёс год назад, а из неженатых у неё после Уолта был ещё Стен, а до Джеффа был Майкл, вслед за которым последовал Дон. По её прикидкам, к тридцати годам ей придётся делить постель более чем с двумя дюжинами мужчин, и эта мысль промелькнула у неё в голове как предупреждение, что ей пора начать думать о себе самой. Порой она уже чувствовала себя измотанной и потасканной. Своему нынешнему спутнику Биллу она сказала, что устала проводить уик-энды без него и, закидывая приманку, намекнула, что хотела бы получить приглашение в его дом в Стамфорде; Естественно, это было невозможно, и поэтому они сделали наилучший следующий шаг — расстались.

Теда нельзя было считать очередным в этом ряду. Она воспринимала его как просто человека, обитающего где— то на пространстве между Файр-Айлендом и Амаганссетом, В этом качестве Тед предстал перед ней в свои тридцать с небольшим после того» как он возникал и исчезал в жизни некоторых женщин, так же как они появлялись в его. Ои получил в Нью-Йоркском университете степень в области делового администрирования, после чего осознал, что может заниматься буквально всем или абсолютно ничем. Он поработал стажёром в отделе сбыта небольшой фирмы электронных товаров, провёл шесть месяцев в армии, на сборах резервистов и уже больше года был коммивояжёром по продаже различных приборов. Семейный бизнес его никогда не привлекал. Отец владел ещё закусочной, расположенной в большом магазине готовой одежды, и годами жаловался; «Я выше головы завален салатами из цыплят и грудами мусора». Тед не хотел, чтобы его постигла такая же судьба. Пожилая женщина, ветеран отдела личного состава, дала Теду важный профессиональный совет:

— Ваша самая большая ошибка заключается в том, что вы пытаетесь продавать продукцию. Вы недостаточно напористый и пробивной.

— Что вы имеете в виду? — смущаясь, спросил он.

— Вы достаточно умны и находчивы. Да, вы можете продавать — но не продукцию. Вот что вы должны продавать — идеи.

Через несколько недель она предоставила ему работу, связанную как раз с торговлей идеями, — он должен был размешать рекламы нескольких журналов для мужчин. Специалист в этой области должен разбираться и в демографии, и в законах рынка; ему приходилось сводить в таблицы результат!»! исследований. Здесь требовался интеллект, и Тед Крамер, который был одарён им куда больше, чем агрессивностью, нашёл своё призвание.

После первой встречи Тед с Джоанной общались всё лето, обедая в маленьких ресторанчиках в Ист-Сайде, и, не отказывая себе ни в каких удовольствиях, проводили приятные вечера, как их можно было бы охарактеризовать, в среде незамужних и неженатых людей. Они постоянно были на виду друг у друга. Они встречались в городе. Теду предшествовали биржевой маклер, литературный агент и архитектор, напоминая очередь в булочную. Но маклер постоянно говорил только об акция к, литагент слишком увлекался марихуаной, архитектор слишком много говорил о других женщинах, что Тед с Джоанной выяснили при второй же их встрече. Очутившись с ней с глазу на глаз, что обещало достаточно однозначное завершение вечера, он сделал самый умный шаг. Он отвёз её на место их встречи и сказал, как оно в первый же раз подействовало на него. Будучи холостяком, он вёл себя легко и раскованно, но не так занудно, как Винс, режиссёр, который отирался у её стола, объясняя, что он бисексуал, и не так скучно, как Боб с телевидения, который тоже болтался рядом с ней, внушая, что он же «на грани развода» — это ей было уже хорошо знакомо после Уолта и Билла.

— Я думаю, может ли понравиться то, что я предложу… — сказал Тед.

— Вы думаете, что может?

— Отношения только налаживаются… И я предлагаю отправиться в Монток на уик-энд. Со мной.

— Вам не кажется, что вы торопите события?

— Нас ждут совершенно фантастические осенние дни, в течение которых мы сможем выяснить, что вполне можем обходиться без слов.

— Или же будет идти дождь, и нам придётся их искать.

— Но подумайте о том времени, которое нам удастся сберечь. И о деньгах, которые я сэкономлю.

— Я предпочла бы дождь.

Проведя ещё несколько вечеров вместе, он снова сделал ей это же предложение, она согласилась, он взял напрокат машину, и они сняли номер в мотеле в Монтоке. Погода была отличной, они убедились, что им есть о чём поговорить друг с другом; завернувшись в одеяла, они, лёжа на пляже, не без юмора выяснили, что оба основательно устали от холостяцкой жизни. И с этим убеждением они ночью разделили ложе.

Тем не менее решение, принятое Джоанной Штерн, не выглядело так, словно она стала относиться к Теду в ряду всех прочих, как к мужчине, за которого она хочет выйти замуж. Гораздо важнее было то, что она выделила его из почти неразличимого скопления мужчин вокруг, как человека, которого ей хочется видеть гораздо чаще остальных. Но общепринятые стандарты в мире, в котором ям приходилось существовать, гласили, что в таком случае она должна время от времени спать с ним, а по её личным правилам, которых она неукоснительно придерживалась, она в таком случае не могла спать ни с кем другим. Так что Тед, в принципе ничем не отличаясь от своих предшественников, стал для неё ключевой персоной. И так уж получилось, что, поскольку в Джоанне стала расти неприязнь к одинокому существованию, никто не последовал за ним.

Они стали проводить довольно длительные периоды времени в квартирах друг друга: не то, что они уже жили вместе, но это уже было больше, чем просто встречи. Он чувствовал себя так, словно судьба дала ему шанс сорвать золотой приз: эта женщина рядом с ним, интересующаяся его работой, существующая рядом с ним, прекрасно понимающая все тонкости холостяцкой жизни, потрясающе симпатичная, просто звезда пляжных домиков и приёмов с коктейлями по воскресеньям — это была его женщина, его леди.

Настало лето, критическое время. Джоанна начинала чувствовать, как наливаются вожделением чресла женатых сотрудников, которые подумывают о возможности уединиться с секретаршами из офиса, хотя в то же время набивают прицепы к машинам барахлом для уик-эндов на природе с жёнами и детьми. В конторе у Теда осведомились, когда он собирается брать летний отпуск.

— Нам нужно что-то решать с нашими отношениями — и решать быстро, — сказал он, и на мгновение Джоанна обеспокоилась, что он собирается произнести заранее подготовленную речь. К такому повороту событий она ещё не была готова.

— Меня ждут две недели отпуска. Хочешь, мы проведём его вместе?

— О’кей. Почему бы и нет?

— Ларри снимает большой дом для компании. Мы можем обрести там комнату. Можем провести там две недели и плюс ещё все уик-энды.

Она никогда ещё не проводила длительное время на Файр-Айленде или в других привычных местах летнего отдыха, как, впрочем, и он.

— Может получиться совсем неплохо…

— Четыре сотни с носа за всё про всё.

— Ну, ты и пройдоха.

— Я думаю, что всё будет прекрасно.

— Конечно. Договорились. По крайней мере, насколько мне известно, ты не храпишь.

Когда Мел из отдела расчётов — жена в Вермонте — остановился у её стола и спросил: «Что ты делаешь летом и с кем собираешься его проводить?», Джоанна ответила: «Я буду на Файр-Айленде со своим другом». В первый раз она использовала выражение «друг» по отношению к Теду, и это доставило ей истинное удовольствие, особенно когда Мел отпрянул с удивлённым «Ох!» и унёс подальше свои жаждущие чресла.

Когда они очутились вдвоём там, где на них столько глазели, где они в своё время вели одинокую охоту, оба испытали странное ощущение, Когда они услышали, что галлерея в том домике, где они бывали на коктейлях, обрушилась в ходе какой то холостяцкой вечеринки, настолько её участники были полны общественной активности, они испытали удовольствие, что их там не было и что они просто сидели у себя, поедая аппетитные блинчики. Воспоминания об одиноких скитаниях по улицам после тоскливых пьянок, поиски компании, общения или просто телефонного номера, возвращения на ночном пароме, последние судорожные попытки за пять минут найти то, что искал все эти дни, — эти воспоминания заставляли их испытывать благодарность друг к другу.

Их раскованный смелый секс был пряной приправой к ощущению, что им не надо таиться. Но самым приятным были мысли о том, что по окончании лета они по-прежнему будут вместе, если им того захочется.

— Джоанна, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Пожалуйста. Я ещё никому в жизни не говорил этих слов. Хочешь?

— Да. О, да!

Они кинулись друг другу в объятия, преисполненные искренних чувств, но под ними, помимо благодарности, что они оказались способны найти друг друга, помимо и кроме этого, крылось огромное облегчение от того, что отныне никому из них не придётся бродить я одиночестве после пьянки в поисках спутника.

Ребёнок плакал непрестанно в течение, как казалось, не меньше двух часов.

— Только сорок восемь минут, — сказал Тед.

— Ах, только.

Они были предельно измотаны. Они его качали, гладили, носили на руках, укладывали в кроватку и снова забирали из неё, не обращали на него внимания, по очереди пели ему, но ребёнок продолжал плакать.

— Один из нас должен поспать, — сказал Тед.

— Я уже сплю.

Вилли было четыре месяца отроду, Давно ушла медсестра по уходу за новорождённым, вручившая им ребёнка, который никогда не плакал по ночам, который, казалось, вообще никогда не плакал. Как только она покинула их, перед ними предстал совершенно иной ребёнок, который только и делал, что орал — и непрестанно.

После рождения ребёнка собрались все домашние; родители Джоанны приехали из Массачусетса, а родители Теда из Флориды — они наконец ушли на пенсию. Брат Теда с невесткой явились из Чикаго, и все расселись за бесконечными закусками и выпивкой.

— Как хорошо, что я хоть вырос в закусочной, — сказал Тед.

— А я нет. Если бы мне пришлось кормить ещё одного человека, я бы, наверно, выписала счёт.

После прощания с медсестрой и проводов обеих семей на долю им досталась только усталость. Они не были готовы к обрушившемуся на них обилию забот и непроходящему утомлению, которые пришли вместе с новорождённым.

— Мы так давно не занимались с тобой любовью, что я и забыл, как это делается.

Не смешно.

— Я понимаю.

На первых порах Тед решили исправно исполнять все обязанности, доставшиеся ему в новой роли. Это означало, что он поднимался вместе с Джоанной и составлял ей компанию, когда она кормила Билли грудью, хотя порой им всем троим не удавалось выспаться с середины ночи. После того как он несколько раз едва не задремал в офисе в середине дня, он стал сокращать своё участие в ночных заботах, бормоча Джоанне, чтобы она взяла их на себя.

На восьмом месяце ребёнок стал спать спокойнее. Дневные заботы для Джоанны остались теми же самыми — стирка, закупки, готовка. Она знала, что по вечерам Тед приходит домой и она должна встречать его, потому что он был её мужем. Но она ждала его возвращения, главным образом, для того, чтобы он оказал ей какую-то помощь — может, он разберёт бельё для прачечной, помоет пол в кухне.

— Джоанна, я до того чертовски…

— Милый, я не собираюсь заниматься с тобой любовью. Я хотела бы принадлежать только самой себе — и всё.

Они облегчённо рассмеялись и вскоре завалились спать.

Им доводилось слышать от людей, что рано или поздно всё пойдёт на лад, и вскоре они это почувствовали. Билли стал исправно спать по ночам, он рос весёлым и обаятельным ребёнком. Опасения Теда, были ли для них основания или нет, оказались безосновательными, потому что, по всеобщему мнению, ребёнок нисколько не походил на него. У Билли был маленький точёный носик, большие карие глаза, прямые чёрные волосы, — словом, он рос красавчиком.

По мере того как менялась их жизнь, менялся и состав друзей. Кое-кто из них, как выяснилось, принадлежал к другой солнечной системе. Когда они поженились, Тед перебрался в апартаменты Джоанны на Семидесятых улицах в восточной части Манхеттена; здание населяли, главным образом, холостяки и несколько девиц лёгкого поведения, работавших сами от себя. Затем они переехали в другую квартиру в нескольких кварталах отсюда, в дом для семейных пар, и их ближайшими друзьями стали Тельма и Чарли Шпигели, соседи снизу, из квартиры 3-С, у которых была маленькая дочка Ким, на три месяца старше Билли. Чарли был зубным врачом. Агент по сбыту из «Ньюсуика» Марв со своей женой Линдой тоже стал частью их окружения. У них был Джереми, на два месяца старше. Новоиспечённые родители маленьких детей, они могли сидеть за бифштексом по— бургундски и обсуждать процесс пищеварения у детей и тонкости их подмывания, уделяя внимание и рассказам о прогрессе, с которым растут дети — те вставали на ножки, топали по полу, лепетали, писали в штанишки, ползали по полу, и всё внимание родителей было отдано только им. И если даже кто-то спохватывался и говорил: Эй, неужели нам больше не о чём говорить, — разговор лишь ненадолго отклонялся от основной темы и снова возвращался к ней — надо повезти детей в Нью-Йорк, в какую школу их отдавать, в общественную или частную, и порой, хотя не часто, разговор заходил о просмотренных фильмах или прочитанных книгах, если у кого-то среди собравшихся было на это время.

В полтора года Билли Крамер стал ребёнком, на которого, останавливаясь, глазели на улице прохожие, когда он шёл рядом со своей обаятельной матерью.

На работе Тед получил прибавку к зарплате, но лишь потому, что, как он предполагал, стал отцом, то есть членом своеобразного клуба. Вместе с Даном, старым приятелем по колледжу, ныне юристом, он ходил на игры «Гигантов». Он читал новые журнала и «Уолл-стрит джорнел», что было нужно ему по работе. Он вкалывал. Кружок Джоанны состоял из её приятельниц по прогулкам в парке, среди которых было несколько гувернанток, и Тельмы — и в её жизни теперь не было ничего яркого, что особенно бросалось в глаза, когда Тед возвращался с работы, где он общался с высокопоставленными лицами, говорившими законченными предложениями. И в её мире не было никого — ни среди подружек по садовым скамейкам, ни среди старых друзей, ни даже Теда, — никого, с кем она могла бы поделиться своими постыдными маленькими тайнами.

Она несла свой крест, но не хотела, даже чтобы кто-то упоминал его.

— Я люблю своего ребёнка, — как-то сказала она Тельме. — Но, откровенно говоря, это очень утомительно.

— Конечно, так оно и есть, — ответила Тельма, и Джоанна подумала, что обрела союзницу. — Но это и очень приятно.

Ей не хватало общения. Женщины, которых она знала, то ли не признавались сами себе в этом же, то ли их куда больше, чем её, устраивало существующее положение дел. Во время телефонного разговора с матерью она намекнула на своё положение.

— Ты когда-нибудь уставала таким образом?

— Ну только не от тебя. Ты никогда не доставляла никаких хлопот.

Может, в таком случае с ней что-то не в порядке? Как-то ночью, выслушав от Теда длинный отчёт обо всех его бедах и тревогах, о спорах с коллегами по работе, она выложила ему то, что давно хотела сказать, хотя не собиралась взваливать на него свои проблемы, но всё же выдала ему то, что волновало её — дело не в том, что она не любит Билла, он поистине очаровательный ребёнок, но все её дни полны однообразия.

— Быть матерью очень трудно, Тед. Но никто этого не признаёт.

— Ну так уж повелось. Пока он маленький, никуда от этого не деться. Но ведь он очаровашка, не так ли?

Он просто не хотел слышать её. Он же первым повернулся на бок и заснул.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Она продолжала хранить свои маленькие тайны. Но лучше ей от этого не было. Большим счастьем запомнился тот летний день, когда Билли пописал в горшочек.

— Ура, Билли! — зааплодировала она, и Тед тоже стал хлопать в ладоши, и к ним присоединился Билли. Наконец стало ясно, что воспитание даёт свои плоды.

— Хочу писать, — сказал он через несколько дней, сам по себе, подошёл к горшочку и пописал, и когда Тед позвонил домой сообщить, что заключил колоссальную сделку, у Джоанны тоже были хорошие новости: «Он сказал «хочу пописать» и сам всё сделал». Она радовалась, словно это достижение приходилось на её долю.

Билли было уже два года. Мать Джоанны имела все основания утверждать, что он не доставляет никаких хлопот. Порой он бывал упрям или не слушался, но он явно рос как личность; и от того примитивного существа, который засовывал сыр себе в ухо, он уже стал превращаться в полуцивилизованную личность, которую можно было рискнуть взять с собой в воскресенье в китайский ресторан. Она позволяла ему смотреть телепередачу «Улица Сезам», и он сидел у экрана, моргая и почти ничего не усваивая. Но у неё высвобождался час свободного времени.

Тед же был явно на подъёме. В молодые годы он только нащупывал свой путь, чураясь агрессивности и напора в своих поисках, и к тридцати девяти годам стал толковым и знающим специалистом. В прошлом году Нью-Йорк дал ему возможность, отнюдь не расшибаясь в лепёшку, заработать двадцать четыре тысячи долларов, больше, чем когда-либо у него было, — и это был ещё далеко не предел. Стараясь быть в курсе дела, он работал, не считаясь со временем, и его непосредственный начальник, шеф отдела рекламы, назвал его «моя правая рука». Он не тратил время на выпивку в одном из кабачков, излюбленных его коллегами. Он не отпускал двусмысленных шуточек в адрес девушек в офисе. Он был семейным человеком. Дома его ждали обаятельная жена и чудесный ребёнок.

Уик-энды доставляли ей небольшое облегчение, когда они вместе занимались делами или когда Тед мог взять на себя Билли хотя бы на часть дня, и она могла отправиться за покупками для себя или просто уйти из дома. Если бы коллеги спросили его, что значит воспитывать ребёнка, он бы искренне заверил их, что это прекрасное занятие, но не рискнул бы утверждать это дома, где Джоанна проводила большую часть времени, пытаясь что-то сделать, пока Билли занимался кубиками в гараже — «Нет, поиграй со мной, мама!» — и к четырём дня у неё уже закрывались глаза и она с трудом удерживалась до пяти часов, чтобы не хлопнуть бокал вина.

К элементам светской жизни относились регулярные обеды с друзьями, которых время от времени они приглашали и к себе. Их занимали вопросы женского движения, порой разгорались дискуссии о роли женщины, после чего мужчины отправлялись на кухню мыть тарелки. Если Теду порой удавалось встречаться за ленчем со старыми друзьями, то у Джоанны старых подруг не осталось. Если не считать Эми, бывшую учительницу, с которой она встречалась на игровой площадке. Они беседовали о детях.

— Тед, я хотела бы пойти работать.

— Что ты имеешь в виду?

— Я просто рехнусь. Я не могу безвылазно проводить всё время с двухлетним ребёнком.

— Может, нанять приходящую няню?

— Меня не интересуют пара свободных дней в неделю.

— Джоанна дорогая, малыши нуждаются в матери.

— Линда работает. Она выходит в мир, она чувствует себя личностью. А я торчу здесь с Билли, Джереми и их Клео, которая не может дождаться, пока я не появлюсь, чтобы она могла смотреть «Как мир перевернулся».

— А ты сама смотришь?

— Не вижу тут ничего смешного.

— Хорошо. А ты думала, чем бы хотела заниматься?

— Как я прикидываю, тем, что я и делала.

— Но в любом случае придётся платить домработнице или сиделке, или кто там будет. Я хочу сказать, у нас нет столько денег, а твоя работа будет приносить сплошные убытки.

— Убытки и так существуют. В том, что происходит со мной.

— О чём ты, собственно, говоришь? Трудно поверить, что слышу это от матери. Билли просто великолепен.

— Я теряю интерес к Билли. Я устала от глупых игр с двухлетним ребёнком и его глупых кубиков. Ты говоришь о нём, как о взрослом человеке, а я ползаю по полу гаража.

— Видишь ли, всё это быстро забудется. Помнишь, как ты уставала от своей работы?

— Значит, я буду делать что-нибудь другое.

— Что? Каким образом ты можешь прилично зарабатывать?

— Как-нибудь. Ведь я занималась отношениями с общественностью, не так ли?

— Ты была просто секретаршей, Джоанна, вот ивсе.

— Вот и нет. Я была помощницей у…

— Не лицемерь сама перед собой. Ты была обыкновенной секретаршей.

— Понимаешь, что ты отвратителен?

— Но это правда. Прости. И я не вижу смысла в том, чтобы нарушать налаженную жизнь двухлетнего ребёнка лишь для того, чтобы ты могла быть секретаршей в какой-нибудь конторе. Для тебя это в прошлом.

— Ах, вот как?

— Послушай, когда он станет постарше, когда от девяти до трёх он будет в школе, может быть, ты найдёшь себе работу с неполным рабочим днём.

— Благодарю за разрешение.

— Джоанна, откуда это всё у тебя?

— От двух утомительных лет.

— Не сомневаюсь, что остальные матери с ними как— то справляются.

— Далеко не все. Некоторые работают.

— Да, но…

— Что «но»?

— Дай иве немножко подумать.

— Я тебе предупредила.

— Это смешно, а я — то думал, что, может быть, мы могли поговорить о втором ребёнке.

— Неужто? Интересно.

— Говорят, что чем больше ждёшь, то всё труднее и труднее.

— В самом деле?

— Я имею в виду…

— Я не хочу второго ребёнка, Тед.

— Просто потому, что ты целиком поглощена малышом. Мы все его любим.

— Я не могу и подумать, что мне снова придётся всё это выносить. Господи! Круглые сутки сплошная кормёжка и уборка!

— Всё могло бы быть очень здорово. Представляешь, ты сажаешь малыша к себе на велосипед и мы отправляемся на прогулку!

— Почему бы тебе не взять его напрокат, Тед?

Она намекала на ребёнка, а не на велосипед. Она излила душу своей новой подружке Эми; слова хлынули из неё потоком — как всё валится у неё из рук, как она устала, как растеряна. Эми оказалась не той слушательницей, которая ей была нужна. Эми любила детей, ей нравилось быть матерью, она с удовольствием думала, как вернётся в класс, когда её ребёнок подрастёт, то есть она поддерживала точку зрения Теда. «Скука развращает», — сухо сказала Эми таким тоном, что Джоанна почувствовала себя двоечницей у доски. И тут уверенная и такая правильная Эми выдала ей номер. У неё тоже есть кое-что на душе, чем она не можетни с кем поделиться. У Эми любовная связь. Он женат. Психиатр. Джоанна бывала в таких ситуациях, ещё не будучи замужем. И теперь перед ней впервые предстала знакомая женщина, жена, которая признаётся в адюльтере — и с психиатром.

— Разве им разрешается? — спросила Джоанна, пытаясь справиться со своей растерянностью.

После взаимных объятий и поцелуев они расстались — духовные сёстры, доверившиеся друг другу, хотя Джоанна сомневалась, получила ли она то, что ей было нужно в обмен. Любовная история? Она подумала, что такой выход её не привлекает. Он повлечёт за собой только очередную кучу сложностей. Хотя мысль, что, наняв сиделку, она получит время для такой связи, несколько развеселила её.

Тед мог бы сказать, что испытывает определённую симпатию к борьбе женщин за свои права и к женскому движению. Он прилагал усилия, стараясь «разделять её ношу», как он сам называл своё поведение: прежде, чем идти домой; он звонил Джоанне и спрашивал, что ей нужно купить. Хотя домом должна заниматься она сама. Он может помогать ей с Билли, купать его, уделять ему несколько часов по уик-эндам. Хотя и в это время она была постоянно при деле, ибо на ней лежали заботы о его одежде, его питании, здоровье, визиты к детским врачам, контроль за его развитием. Он был папой, но она была мамой. Он хотел оказывать помощь. Он чувствовал, что должен помогать. Он старался. И всё же по большому счёту Билли был только на её попечении.

Шло время, и Билли, как и каждый ребёнок в его возрасте, миновав период детской площадки с её качельками и велосипедиками, в трёхлетнем возрасте отправился в детский садик. Тед задался вопросом, как это он ухитрится вырасти и не посещая садик, который будет обходиться им в тысячу четыреста долларов в год, и разве это не чертовская прорва денег, которые придётся выложить лишь за то, что трёхлетнего ребёнка научат малевать рисунки на бумаге? Но Джоанна понимала, что если Билли будет ходить в группу, то у неё высвободятся хотя бы несколько свободных часов каждый день. Она объяснила Теду, что теперь все дети посещают садик, и что если Билли не будет ходить в него, он безнадёжно отстанет и никогда не возместит того, что будет потеряно. И Тед выписал чек на детский садик под названием «Котята».

Но и тут Джоанне легче не стало. Порой Тед одевал Билли по утрам и отводил его в садик. Но к полудню Билли уже возвращался домой; Джоанне казалось, что он даже не уходил, и ей приходилось уделять ему всё время. Любая мать признает, что таковы все трёхлетки, но ей от этого не легче, когда он требует, чтобы сандвичи с ореховым маслом были треугольные, а не квадратиками, чтобы молоко ему наливали не в «клоунский колпак», а в «слоновую чашку», когда цветную бумагу для вырезания приходится выкидывать, потому что она уже вся замаслена, когда его гамбургер рассыпается в крошки, когда он жалуется, что у Рэнди в садике жёлтый велосипед со звонком, а не с клаксоном, когда через десять минут после ухода уборщицы, получившей двадцать долларов, пол залит яблочным соком. И если даже Тед ворчит, что деньги утекают как вода, а компании на это плевать и ему придётся брать дополнительную работу на дом, в конце концов, у него есть работа, на которой он может обсуждать самые различные темы, а не только Джиффи, о, прости, Билли, я думала, что речь идёт о Скиппи, нет, чёрт побери, нельзя есть мороженое вместо завтрака, и всё же он очарователен и на него приятно смотреть — но ей от этого не легче,

— Меня нет, меня нет. Я в ванной! Ради Бога, неужели ты не можешь сам достать свою машину?

— Мамочка, не кричи на меня.

— Да перестань реветь, чёрт бы тебя побрал! — Но он захлёбывался слезами, и она брала его на руки и утешала — но никто не мог утешить её.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Получив роль Снегурочки в школьной постановке, она покрылась сыпью. Во время выборов королевы красоты на школьном выпускном балу она мучилась зудом. Когда она впервые встретилась с Филиппом, мальчиком из Гарварда, она была в сыпи. Её родители всегда были готовы придти ей на помощь, покупая ей то дорогой кашемировый свитер, то очаровательные украшения, с которыми она выглядела как юная богиня, то подкидывая ей денег на оплату квартиры, когда она только обосновалась в Нью-Йорке. Они присылали ей Чеки. В ходе своей третьей любовной связи с женатым человеком она задумалась, подобает ли ей так себя вести, и у неё снова высыпала сыпь. Она переговорила с матерью, ту обеспокоил той её голоса, и они выслали ей чек на двадцать пять долларов, чтобы она себе купила что-нибудь красивое. Как только она попадала в сложное положение, у неё сразу же начинала зудеть кожа, от чего она с трудом избавлялась с помощью присыпок и примочек.

Начав заниматься машинописью и стенографией, она стала чувствовать словно какой-то зуд под кожей. На коже стали появляться красные пятнышки, как от укусов насекомых; через несколько дней они исчезли, но она в смущении думала, что они вот-вот могут вернуться. Она терпеть не могла стрессовых ситуаций. Стол у неё всегда был в идеальном порядке, ибо она не хотела, чтобы с него падали предметы, чтобы ей приходилось ползать, разыскивая их. Она не могла позволить себе расслабляться. Если ты справлялась со своими обязанностями, роль секретарши была не так плоха. Она не представляла себя в роли женщины, делающей карьеру, мощной и целеустремлённой, с непомерным аппетитом, как у дамы, возглавлявшей копировальный отдел. Нет, больше она не хотела иметь дело с сыпью.

— Что это такое? — спросил Тед, увидев её обнажённой, когда они собирались заняться редким в последнее время — может быть, раз в неделю, сексом, — последние три года им дались нелегко. Оба они часто чувствовали себя слишком усталыми.

— Ничего особенного. Должно быть, ела слишком много фруктов.

Выяснилось, что лучшим лекарством для неё стал теннис. После нескольких часов на корте крапивница сходила на нет. Через пару недель она была целиком поглощена романом с мистером Уилсоном и мистером Данлопом. В старших классах колледжа родители предоставили ей возможность получать уроки тенниса, так же как раньше она занималась музыкой и танцами. В колледже она старалась играть достаточно регулярно, искренне удивляя партнёров, когда ей удавалось перебить мяч через сетку. В Нью-Йорке она стала играть куда реже, несколько раз в местах отдыха — и то лишь до тех пор, пока она не встретила Теда. С ним она перестала играть окончательно. Тед предпочитал гонять на велосипеде, на котором он порой приезжал на школьную баскетбольную площадку покидать мячик с соседскими ребятишками, после чего во рту у него появлялся кисловатый запах крови, и, переводя дыхание, он мог только вспоминать прекрасные дни в Бронксе. Эми как— то упомянула, что в своё время она тоже играла в теннис, после чего они купили абонемент на корты в Сен— трал-парке, и Джоанна снова стала играть. Поначалу ома выходила на корт только раз в неделю, когда малыш был в садике, потом дважды и наконец стала посещать уроки тенниса третий день в неделю. Она приходила в радостное возбуждение, если игра у неё шла, и огорчалась в случае неудачи; постоянно вспоминая ошибки при подаче и приёме, она и засыпала, вспоминая выигранные очки и потерянные геймы; она стала смотреть по телевизору матчи, её собственная игра заметно улучшилась, и она стала регулярно выигрывать у Эми, гоняя её по всей площадке. Всю весну теннис занимал её мысли.

Финансовые дела у компании шли не лучшим образом, и Теду пришлось согласиться на десятипроцентное сокращение зарплаты и ограничить свой отпуск всего одной неделью. Джоанна убеждала его, что, если ей придётся каждый день под летним солнцем водить Билли на пустую игровую площадку, у неё мозги расплавятся. Тед постарался проявить понимание, и они пришли к соглашению, что постараются найти деньги и дать Билли возможность посещать летнюю группу в садике. В августе они предприняли скромное путешествие на природу, и Джоанне пришлось отказаться на это время от уроков тенниса. Тем не менее по возвращении она продолжала регулярно выходить на корт и вместе с Эми и двумя другими женщинами они составляли весёлую парную игру. Она стала загоревшей и изящной, что подчёркивалось белым теннисным одеянием; аккуратно уложенные на голове волосы она поддерживала яркой повязкой, на ней были высокие носки с кисточками и она таскала с собой ракетку в адидасовской сумке. Сама того не подозревая, она обрела победный вид — чем бы она ни занималась.

Мужчины просили её составить им компанию на корте, многие старались попасть в ту же группу, которую явно украшала красивая женщина с прекрасным стилем игры. Порой её посещали беглые фантазии о том, как, отыграв на корте несколько сетов с симпатичным Луисом, Эриком или Келом, она у ходит с ними: кожа их блестит влагой после душа, и, поговорив о теннисе, они занимаютсялюбовью.

Неделя совместного отпуска в августе тянулась для неё бесконечно. Тед предпочитал говорить только о бизнесе, о делах компании, о предстоящей ему в этом роду работе. Она понимала, что ему нелегко досталось последнее время, но ведь и ей было не легче. Как только можно с умным видом говорить о сущей ерунде и почему бы не уделить побольше времени её проблемам? Мелочи и ерунда, с которыми ей приходилось иметь дело, постоянно скапливались и предельно изматывали её. Ему же казалось, что всё это сущая ерунда.

Они сняли сравнительно недорогой и вместительный домик в Хэмптон-Бейс, курортном местечке для представителей среднего класса, которое выглядело столь многообещающе в проспектах, но на самом деле было забито катерами, рыбацкими лодками и москитами. Вокруг Билли было непривычное окружение из ребят постарше, и он с ними не сошёлся; он как клещ цеплялся ей за ноги.

— Иди поиграй, Билли! Разве тебе нечем заняться?

— Я не могу решить.

Решить. Она подумала: может ли трёхлетний ребёнок осознанно употреблять такое слово? Он был так очарователен, так симпатичен, горе моё.

— Тогда иди поплавай.

— Господи, Джоанна, да как он может плавать?

— Значит, пойди с ним в воду. Я отдыхаю. Имею я право отдохнуть?

Мужская половина её семьи пошла плескаться в 6асейне, а она поклялась себе, что никогда больше не будет отдыхать вместе с ними, во всяком случае там, где нет кортов.

Но Тед нашёл корты. Местный теннисный клуб предоставлял приезжающим право арендовать корты за почасовую оплату, предлагая услуге нянечек для детей — и разве ты не говорила, что будешь играть со мной? Своя ракетка была у неё с собой, а он мог взять её напрокат. В городе перед всеми он был всего лишь зрителем теннисных соревнований, но здесь, на отдыхе, она ведь может посвятить ему часик на корте, не так ли?

Этот час тянулся для неё, как неделя. Тед брал ракетку в руки всего несколько раз в жизни. На корте он напоминал неповоротливого медведя. Они вышли в смешанной паре поиграть с предыдущими игроками. Неумение Теда принимать подачу постоянно прерывало игру; он забывал, что не должен лезть ей под удар, и опаздывал на свои мячи; Билли каким-то образом удалось удрать из-под присмотра, и за сеткой за своей спиной она видела приникшие к ней его блестящие тёмные глаза и слышала, как он хнычет, требуя яблочный сок, потому что у него только «Севен-Ап», который он ненавидит. Она цыкнула на него, чтобы он ей не мешал, а Тед пропустил мяч, который улетел за изгородь, сбив игроков на соседнем корте. Она испытывала истинное унижение. Он был увальнем и на спортивной площадке, и в общении с соседями; это было просто невыносимо. И ночью, когда он потянулся к ней, она занималась с ним любовью чисто механически, дожидаясь, пока он кончит.

Назавтра, в последний и заключительный день их отдыха, она, оставив Теда и Билли около бассейна, отправилась на пляж. Сев на доски пристани, она уставилась на маслянистую воду. Заметили ли вообще они, что она ушла? Волнует ли их её отсутствие? Её ничего больше не волновало. Она могла сидеть так часами, ни на что не обращая внимания. В городе первым делом она должна позвонить Эми и в понедельник утром вытащить её на корт, потому что она и так потеряла неделю. Тед вёл себя как клоун. Неужели она будет вспоминать этот отдых как самый худший в её жизни? Вообще как самое худшее время? У причала стояли гребные лодки. Найдя судно посуше, она оттолкнулась от пирса. Приспособившись к вёслам, она погрузила их лопасти в воду и стала грести. Волна от прошедшего рядом катера могла бы её опрокинуть. Она заработала вёслами, чтобы встать лагом к волне, но большей частью предпочитала просто плыть по течению. Когда у неё было лучшее время жизни? В колледже? Когда Викки Кол побагровела, увидев, что Марти Рассел пригласил её, а не Викки? Потому что он видел, насколько она хорошенькая. Где они теперь? Довелось ли Викки качаться в шлюпке, раздумывая, что с ней происходит? В колледже в общем-то было неплохо. Первый год в Нью-Йорке был восхитительным, как ни посмотри, и, что бы в нём ни было, тогда было лучше, чем сейчас. Всё было жутко утомительно, и даже когда она, не думая об усталости, воевала с Билли, эти усилия утомляли её, и Тед был утомителен, и отпуск, который должен был дать ей отдых, был утомителен. Ей захотелось перевалиться через борт и кануть в воду. Всё же лучше, чем засовывать голову в духовку. Хуже, чем сегодня, не будет. Её родители поплачут немного и устроят ей подобающие похороны, как предписывают правила хорошего тона. Билли куда-нибудь увезут, чтобы он не присутствовал при этом зрелище. У Теда всё образуется более чем отлично. Не пройдёт и двух лет, как он снова женится на какой-нибудь толстой корове из Бронкса, которая будет его закармливать, пока он не станет таким же толстячком, как его отец, и которая сделает его счастливым, потому что будет ухаживать за ним куда лучше, чем это делает она.

Когда Джоанна погребла обратно к пристани, то увидела, как они стоят у кромки воды, её мужчины. Они бросали в воду бутылочку из-под молока с привязанным к ней кусочком хлеба, в которую заплывали маленькие рыбёшки. Они даже не заметили её отсутствия.

— Сегодня я иду к Уолтеру.

— Значит, идёшь?

— Повидаться кое с кем, порасспрашивать.

— И?..

— В этом нет ничего особенного.

— Конечно. Только времена крутые. Не мне ли только что срезали зарплату?

— Но они сказали, что держат меня на примете.

— Джоанна!

— Я хочу только узнать. И ты от этого не переломишься.

— Послушай, если тебе хочется поговорить на эту тему, давай поговорим. Сколько ты зарабатывала, когда уходила? Сто семьдесят пять в неделю? Предположим, что ты вернёшься, — и сколько ты будешь приносить домой? Может быть, сто тридцать, А сколько стоит прислуга?

— Сто.

— Если ещё повезёт. Значит, на руках у тебя остаётся тридцатка. На ленчи, скажем, пойдёт двенадцать в неделю, на билеты ещё пятёрка, перехватить чашечку кофе ещё три доллара — то есть все двадцать. Чистыми твоя работа будет приносить десять долларов в неделю. И из них ещё придётся платить за подобающую тебе на работу одежду, то есть не меньше одного джемпера и блузки в месяц — так что мы вылетаем за красную черту.

— Дело не только в деньгах.

— В них. Мы не можем позволить себе, чтобы ты работала.

— Я нуждаюсь в ней.

— А Билли нуждается в крепком доме. Чёрт побери, Джоанна, да осталось потерпеть всего пару лет, и всё. Неужели ты хочешь, чтобы он увидел, как всё пойдёт шиворот-навыворот?

Во всех остальных смыслах Тед, как хороший муж, проявлял известную гибкость — и даже больше того. Он гулял с Билли в парке, он готовил нехитрые блюда, знакомые ему ещё по дням холостячества. Не в пример своему отцу и людям его поколения, он принимал участие в заботах по дому. Но в главном вопросе, касающемся работы Джоанны, он проявлял полную непреклонность.

Она несколько раз поднимала этот вопрос — но его точка зрения не менялась.

— Слушай, почему бы нам не покончить с этой темой и не завести второго ребёнка?

— Я иду спать. Можешь начинать без меня.

Она проводила время за составлением семейного бюджета, в покупках продуктов и одежды, в готовке, отводя Билли в садик и забирая его оттуда. Она играла в теннис. И время шло — медленно, но шло. Ей уже минуло тридцать два года. У неё был малыш, которому скоро минет четыре годика. Она испытывала искреннее счастье, когда он наконец мирно засыпал и ей не нужно было больше воевать с ним по поводу, скажем, того, что он делает с ореховым маслом, чёрт побери.

В журналах ей попадались статьи, описывающие её ситуацию. Она была не результатом её капризов. Другие матери, во всяком случае некоторые из них, чувствовали то же самое. Быть только матерью, весь деньпроводя дома, было непросто. Это было утомительно, и она была права, испытывая приступы гнева, — в этом она не была одинока. Живя в Нью-Йорке, она продолжала оставаться провинциалкой, потому что ей оставалось только сидеть рядом с игровой площадкой с Тельмой и Эми, дожидаясь своих детей, пока не пробьёт пять часов и не придёт время ставить мясо в духовку.

Тед знал, что Джоанна была человеком своенравным. Он не сомневался, что помогает ей, беря на себя часть забот по дому. Он говорил с другими мужчинами, например с Марвом, распространявшим «Ньюс уик», который рассказал, что его собственный брак вымотал ему все нервы, и он не знает никого, где было бы по-другому. Джим О’Коннор, его менеджер, у которого было за плечами двадцать пять лет супружеской жизни, выдал ответ с невозмутимостью холодильника. «Женщина есть женщина», — сказал он, этакий гуру, с запахом виски, порцию которого он уже успел пропустить к полудню. Тед почти не ссорился с Джоанной — просто в их отношениях появился холодок. Порой она бывала слишком усталой для занятий сексом и противилась ему, порой уставал он. Дела явно не шли к лучшему. Как-то за ленчем, встретив зубного врача Чарли, он в первый раз доверительно поговорил с глазу на глаз, и не только о детях.

— У нас с Джоанной как-то так…

Чарли понимающе кивнул. Он изложил Теду свойответ. Два года он трахает свою лаборантку, раскладывая её для удобства в зубоврачебном кресле, — временное, но облегчение.

Несмотря ни на что, Тед был убеждён, что их брак не хуже всех прочих. Может, его вина в том, что она несколько отдалилась Он слишком много времени отдаёт работе и сам отдалился от неё. Она по-прежнему сохраняет своё обаяние. Им надо обзавестись ещё одним ребёнком, что сблизит их, как было при рождении Билли. И ждать с этим не стоит. Они будут все вместе — Тед, Джоанна, Билли и ещё одно прекрасное крохотное существо. Они станут настоящей семьёй и будут путешествовать по городу на велосипедах. Словно рекламная картинка. Первые годы, конечно, будет нелегко, но потом станет полегче, тем более что у них уже есть опыт, который им поможет. И если они не будут медлить, через несколько лет дети подрастут, выйдя из младенческого возраста, и у них будет прекрасная семья — с красивой женой и красивыми детьми. И чтобы обрести уверенность в себе, он должен создать совершенный мир, центром которого будет он сам — муж, отец и владыка своего домена, — он рассчитается со старыми обидами, когда считал себя совершенно непривлекательным, за все те случаи, когда он разочаровывал своих родителей, за все те годы, когда он боролся, дабы обрести место в мире; он создаст своё собственное маленькое прекрасное царство, которое, обманывая сам себя, он собирался строить на песке и из песка.

— Я хочу, чтобы скатерть у нас была, как у Чарли Брауна.

— Да, Билля.

— И я хочу шляпу, как у Ким. Все носят клоунские колпаки. Только у меня королевская шляпа.

— О'кей.

— Запиши, чтобы не забыть, мама.

— Я записываю. Скатерть, как у Чарли Брауна, и шляпа.

— Я ношу шляпу, как у короля.

— Я всё сделала. Видишь букву «к»? Она говорит о королевской шляпе.

— Ты принесёшь мне пирожное?

— Конечно, ты получишь пирожное. Оно в списке.

— Там где «к»?

— Вот где. Пирожное на букву «и».

— А можно мне пирожное с Микки Маусом?

— Я не знаю, делает ли Баскин-Роббинс пирожные с Микки Маусом.

— Ну, пожалуйста, мама! Я так люблю Микки Мауса! Он мой любимый.

— Посмотрим, есть ли у Баскин-Роббинса пирожные с Микки Маусом. Если нет у него, поищем у Карвела, А если нет и там, может быть, тебя устроит Дональд Дак?

— Дональд Дак хороший. Но Микки Маус мой самый любимый.

— Это я уже слышала.

— Мне будет четыре года, мама. Я буду совсем большой, да?

Десять четырёхлеток свалились как снег на голову. Все они ходили в одну и ту же группу детского садика и все родились примерно в одно и то же время: Билли бывал у них на днях рождения, и они явились к нему. Джоанна вместе с Билли составляли меню праздничного обеда. У него будет «фантастический» день рождения, сказал он, что означало пиццу и торт из мороженого. Пирожное с Микки Маусом они нашли поблизости у Карвела, где Джоанна приобрела и маленькие корзиночки для пирожных — как-то, ещё работая в агентстве, она организовывала элегантную запомнившуюся вечеринку для сотни коллег с их жёнами. Тогда ей и пришлось побегать по магазинам. Она купила Билли «настоящий подарок для большого мальчика» от папы и мамы, огромный конструктор «Тинкер-Той», она нашла бумажные скатерти и одноразовые тарелки, которые устроили бы Чарли Брауна, и в одно прекрасное апрельское утро эти чавкалки поставили весь дом на уши, после чего Тед выбился из сил с уборкой, а малышка Ми ми Аронсон, у которой была аллергия на шоколад, ничего не сказала, чем доставила массу хлопот, и у Джоанны опять появилась сыпь.

— Тед, сейчас не время возиться с игрушечными машинками. Мы убираем дом.

— Я просто посмотрел. Не переживай, тут не из-за чего плакать.

— Уже одиннадцать вечера. Я валюсь с ног.

— Я сам всё закончу.

— Нет, не стоит. Мне не нравится, как ты всё делаешь.

— Слава Богу, что я не уборщица.

— Тебе и не надо быть ею. Эта обязанность лежит на мне.

— Джоанна, подумай о чем-нибудь хорошем. Был прекрасный вечер.

— Ещё бы. Я выложилась до последнего.

— Послушай…

— А ты думал, что всё это явилось по мановению волшебной палочки! И эти корзиночки и украшения для этого Чарли Брауна, чёрт бы его побрал! Я три дня ухлопала на этот грёбаный приём.

— Билли был по-настоящему счастлив.

— Я знаю. Он получил своё пирожное с Микки Маусом.

— Джоанна…

— Я сделала потрясающий вечер для детей. Вот и всё — потрясающий вечер для детей.

— Идём в кровать.

— О, конечно. Весь этот бардак может подождать до утра. Потом я за него возьмусь.

Они легли спать, не обменявшись ни словом. Поднявшись ночью, она зашла в спальню Билли, где он спал со своим «народом», как малыш называл медвежонка, собачку и Энли-Лохматушку. Пол был завален следами дневного празднества, россыпью деталей из конструктора «Тинкер-Той» и боулингом, который знаменовал его четырёхлетие. Ей захотелось разбудить его и сказать: «Билли, Билли, пусть тебе будет не четыре года, а всего годик, и начнём всё сначала, и я буду играть с тобой, и мы будем смеяться, и я не буду больше так много кричать на тебя и воевать с тобой, и я буду обнимать тебя и тискать, и целовать, и сильно-сильно любить тебя, и эти ужасные два года будут не такими ужасными, и я буду твоей любимой мамочкой, и в три года ты будешь чудесным малышом, и в четыре, и ты уже станешь моим маленьким мужчиной и будешь на улице держать меня за руку, и мы будем болтать обо всём на свете, и если я даже буду не самой лучшей матерью, я не могу быть ею, я буду стараться, Билли, уж ты поверь, и я буду заботиться о тебе и любить тебя изо всех сил, и нам будет очень весело — я в самом деле попытаюсь, если мы сможем начать всё сначала, Билли», — но она ушла на кухню, чтобы её слёзы не разбудили малыша.

Она начала копить обиды в свой адрес. Каждый раз, как она спорила с ним или же он её раздражал, что было неизбежно, когда имеешь дело с растущим четырёхлетним организмом, она видела в этом доказательство того, что она плохая, что она никуда не годится для него, и, заводя себя, она начинала думать, что он не любит её, Она начала копить обиды и на Теда. Каждый раз, как он делал что-то неподобающее, например вешал грязную рубашку на спинку стула, это было лишним свидетельством, что он родом из Бронкса и что от этого не избавиться. Если он говорил о работе, то рассказывал о ней безостановочно, типичный мужской шовинист. Не важно, насколько он, по его мнению, старался ей помогать, всё по-прежнему лежало на ней, весь дом — одного его хватало, чтобы у неё не проходило чувство обиды, ибо ежедневная беготня по магазинам, каждый рулон туалетной бумаги, который приходилось ей покупать, воспринимались ею как личное оскорбление. На её же плечах лежала и организация обедов для гостей, когда выпадала их очередь — она составляла меню, покупала продукты, готовила — Тед занимался только напитками, большое дело, а Билли вечерами болтался под ногами и хныча просил сока; Тед ни на что не обращал внимания, всё давило на неё, эта ужасная тяжесть, вес которой она ощущала каждодневно, сыпь не покидала её, и ночами она лежала без сна, расчёсывая её до крови.

У Теда был свой взгляд на происходящее. Ирония судьбы, признал он, что в первое время не понимал, сколько от него требуется энергии. Он понимает, как трудно быть матерью. Он будет ещё больше помогать ей. Им надо поддерживать более тесные отношения с ребёнком.

— Помнишь тот потрясающий момент, когда родился Билли, а я держал тебя в руках, ободряя и поддерживая тебя?

— Неужто?

— Да конечно! Я держал тебя, а ты тужилась.

— В самом деле? Даже и не помню, был ли ты рядом.

Сбить его с толку ей не удалось.

— Джоанна, дети — это прекрасно.

— Да, ты хороший отец, Тед.

Она не сомневалась в этом. Он был добр с Билли. Но на что он там намекал? Ещё один ребёнок? Как ему это только пришло в голову? Она и так еле выдерживает. И ещё этот зуд.

Сначала она подумала, что может оставить ему записку. Ей нужно время, чтобы привести мысли в порядок. Она даже прикинула, стоит ли её писать от руки или напечатать на машинке. Машинописный текст более чёток, но обезличен. Затем она решила, что пошлёт письмо без обратного адреса, после того как уйдёт. Но наконец она решила, что всё же чем-то обязана ему, — только пусть это произойдёт как можно быстрее.

Билли отправился спать со своими игрушками. Она с Тедом перемыли посуду и сели за гамбургер, неизменный гамбургер года.

— Тед, я оставляю тебя.

— Что?

— Я буквально задыхаюсь здесь.

— Ты что?

— Я сказала — оставляю тебя.

— Не понимаю.

— Могу себе представить. Начну скачала. Тед, я оставляю тебя. Теперь ты усвоил?

— Это такая шутка?

— Ха-ха.

— Джоанна…

— Нашбрак завершён,

— Не могу в это поверить.

— Почему бы тебе не начать верить?

— Мы только что говорили о втором ребёнке.

— Это ты говорил.

— Джоанна, у нас есть определённые проблемы. Но с ними сталкиваются все без исключения.

— Все меня не волнуют.

— Мы ведь не так часто ссорились,

— У нас нет ничего общего. Ничего. Если не считать счетов, семейных обедов и иногда траханья.

— Не могу представить себе.

— Ты и не должен.

— В чём дело? Господи, что я не так сделал?

— Женщина сама по себе должна быть личностью,

— Согласен. Ну и что?

— А то, что я задыхаюсь. Я должна уходить.

— Это сумасшествие. Не могу представить себе.

— Не можешь?

— Я не пущу тебя.

— В самом деле? Через пять минут меня тут не будет, представляешь ли ты себе это или нет,

— Ты не можешь так поступить, Джоанна. Не могу поверить.

— Почему же «не могу»?

— Сначала надо что-то сделать. Мы должны с кем-то поговорить, с кем-то повидаться.

— Я всё знаю относительно психоаналитиков. Большинство из них — совершенно обыкновенные люди, у которых свои заморочки в браке.

— Так что ты предлагаешь?

— Я уже сказала. Я собралась уходить. И я ухожу.

— Джоанна…

— Феминистки будут мне аплодировать.

— Какие феминистки? Я не вижу тут никаких феминисток.

— Я ухожу, Тед.

— Куда, чёрт побери?

— Не знаю.

— Ты не знаешь?

— Это неважно.

— Что?

— Именно так. Дошло до тебя?

— Джоанна, я слышал, что так бывает с другими. Я не могу поверить; что это может случиться с нами. Во всяком случае, не так. Ты просто не имеешь права вот так объявить мне— и уйти.

— Какая разница, в какой форме я тебе сообщу об этом? Я собиралась оставить тебе записку. Может, так и надо было сделать.

— Мы что, вшколе? Ты собираешься убежать со своим старым воздыхателем со школьных вечеров? Мы женаты!

— Я не люблю тебя, Тед. Я испытывала ненависть к своей жизни. Мне ненавистно оставаться здесь. На меня всё тут так давит, что порой кажется, что у меня голова лопнет.

— Джоанна…

— Я не хочу оставаться тут ни на один день, ни на одну минуту.

— Я найду кого-нибудь. Консультанта по вопросам брака, кого-нибудь. Есть куда более рациональные способы, как справиться с ситуацией.

— Ты не слушаешь меня, Тед. Ты никогда не слушал меня. Я ухожу, Я уже ушла.

— Послушай, я думаю, что уделял слишком много времени работе. Я думал только о ней. Я виноват и прошу прощения.

— Тед, дело не в этом. Совершенно не в этом. Всё происшедшее не имеет отношения к тебе — дело только во мне. Я не могу так жить. Эта жизнь меня убивает, я кончена. Я должна заново обрести себя.

— Ичто же ты собираешься делать? Я хочу сказать, каким образом? Должен ли я убираться отсюда? У тебя есть другой парень? Он тут обоснуется?

— Ты что, ничего не понял?

— Я вижу, что ты всё хорошо продумала. Так что же нам делать, чёрт побери?!

— Я беру свои вещи, которые уже сложены, две тысячи долларов с нашего общего счёта и ухожу.

— Ты уходишь? А как насчёт Билли? будем будить его? Его вещи тоже уложены?

В первый раз за всё это время она смутилась.

— Нет… я… пока я не хотела бы. Билли я не беру с собой. Ему пока будет лучше без меня.

— Господи, Джоанна! Джоанна!

Она больше не промолвила ни слова. Пройдя к себе в спальню, она взяла свой чемодан и сумку с ракетками; направившись к входным дверям, она открыла их и исчезла. Тед стоял на месте, не сводя с неё глаз. Он был растерян. Он был серьёзно уверен, что через час она вернётся.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Он уснул лишь около пяти утра, поняв наконец, что не раздастся ни скрипа ключа в дверях, ни телефонного звонка с извинениями — я сейчас вернусь, я люблю тебя. В четверть восьмого он услышал в доме голоса. Джоанна? Нет, Петушок и Курочка, будильник Билли, пробудили его ото сна записанным на плёнку диалогом. «Пробуждайся, Петушок, уж настал урочный срок». — «Верно, Курочка. Хватит спать, дурочка. Друзей мы поднимаем и новый день встречаем». Для чего? С чего начинать? Она оставила у него на руках малыша, и теперь ему придётся всё объяснять Билли. Что он ему скажет?

— Где мама? — Он задавал этот вопрос каждые полминуты в течение дня.

— Видишь ли, вечером папа и мама немного поспорили… — Неужто это было правдой, попытался представить себе он. Разве они спорили? — И мама решила, что хочет на какое-то время уехать, потому что она рассердилась. Ты же сам знаешь, что когда ты сердишься, хлопаешь дверью и не хочешь, чтобы к тебе кто-то заходил, верно?

— Я сержусь, когда мама не позволяет мне пирожные.

— Правильно.

— Я хлопаю дверью и не пускаю её к себе.

— Верно, так всё и есть. Мама рассердилась на папу и хочет побыть какое-то время одна.

— Ах» вот как.

— Так что сегодня я тебя сам отведу в садик.

— Ага. А когда мама вернётся?

— Не могу сказать.

— Она возьмёт меня из садика?

День убыстрял свой бег и с каждой минутой всё запутывалось ещё больше.

— Тебя возьму я или Тельма.

Он помог Билли одеться, сделал завтрак и повёл его в садик, где «Котят» ждало посещение цирка, и весь день Билли был счастлив, не имея отношения к миру своих родителей. Тед же терялся в размышлениях; то ли сидеть у телефона, то ли идти на работу; звонить в полицию или вызывать нянечку к Билли. Его оставила жена. Это было что-то невероятное.

Ему всегда было не по себе, когда приходилось откровенно врать. Он никогда не звонил на работу, сообщая» что не может подняться на ноги, чтобы обеспечить себе лишний день к уик-энду. Он не сомневался, что если ты врёшь, то совершаешь грех, который тебе непозволителен, и даже сейчас, зная, что не покажется на работе, он не хотел врать. Но ты не можешь просто позвонить в офис и тем же тоном, которым сообщаешь о простуде, объявить: «Сегодня я не буду. От меня только что ушла жена». Позвонив секретарше, он сказал ей:

— Передай Джиму, что я не совсем хорошо себя чувствую, — что отвечало истине.

— Что-то не в порядке? — спросила она,

— Пока толком не разобрался, — что в определённом смысле тоже было правдой. Он не хотел врать, объявляя, что болен, но в какой-то мере ему пришлось врать самому себе, что с его браком в общем-то всё в порядке.

Позвонив Тельме, их соседке, он попросил взять Билли из садика и дать ему возможность поиграть с Ким.

Она ответила, что всё будет в порядке, — а что случилось? Он объяснит ей попозже. Пусть Билли останется на обед. До семи вечера он ждал возвращения Джоанны домой, чтобы они могли простить друг друга.

Ему пришло в голову, что имеет смысл позвонить какому-нибудь приятелю. Эй, на помощь! Я по уши в дерьме. Ты просто не поверишь… Но он не знал, кому звонить. Внезапно он понял, как одинок стал во время брака. У него не оказалось друзей. Он поддерживал отношения, которые ограничивались только совместными обедами. У него не оказалось приятелей. Существовал стоматолог Чарли, которого не было ни слышно и ни видно со времени их последнего разговора и который, главным образом, был озабочен лишь тем, чтобы, не скрывая гордости, рассказывать ему, как он решает проблемы с помощью зубоврачебного кресла. Марва из «Ньюсуика» он не мог считать своим другом. С Даном встречался только на футбольных играх. Самая серьёзная тема, которую они затрагивали, касалась слабости защитной линии у «Гигантов». С Ларри он не виделся со времён Файр-Айленда. Ларри по-прежнему гонял свой «бабомобиль». Он купил новую машину и обзавёлся трейлером, в котором можно было возить женщин на курорты. Ральф, брат Теда, никогда не был близок ему. Ральф обитал в Чикаго и, приезжая в Нью-Йорк, иногда звонил ему вечерами. Они не общались почти целый год и порой только коротко перезванивались, обсуждая, что подарить родителям на дни рождения, чтобы не дублировать подарки; он был «большим старшим братом», который делал деньги на торговле напитками, й обитал он далеко. В своё время у него были приятели по старому местожительству, а потом в колледже — там он и встретил Ларри и Дана; а во времена холостячества вокруг всё время крутились разные люди, которых он мог считать друзьями, но все они исчезли. Он жил в окружении женатых пар, и среди них не было человека, с которым бы он регулярно общался.

Испытывая необходимость с кем-то поговорить, он позвонил Ларри. Он застал его в агентстве по торговле недвижимостью, в котором Ларри работал.

— Тед, малыш, как ты там?

— Не очень хорошо. Только что от меня ушла Джоанна. Просто взяла и ушла. Оставила меня и нашего ребёнка.

— В чём дело, человече?

— У меня нет стопроцентной уверенности, в чём тут дело.

— И что ты собираешься делать?

— Понятия не имею.

— Куда она делась?

— Не знаю.

— Может, она на тебя разозлилась?

— Всё произошло совершенно внезапно.

— У неё есть парень?

— Не думаю. Феминистки будут ей аплодировать.

— Что?

— Так она сказала.

— Она оставила тебя с ребёнком? Что ты собираешься делать?

— Не знаю.

— Чем я могу тебе помочь? Хочешь, чтобы я подъехал?

— Я дам тебе знать. Спасибо, Ларри.

Большого облегчения разговор не принёс, но всё же он сбросил с себя часть груза и испытал небольшую разгрузку от эмоционального и физического напряжения, в котором находился последние несколько часов; но он чувствовал себя, как человек, пытающийся избавиться от сильной головной боли, который засыпает на пару часов и, проснувшись, сразу же снова ощущает её — как он ни таращь глаза, всё остаётся по-старому: жена бросила его с ребёнком.

Если бы только ему дотянуть до пятницы, до уик-энда, может быть, к тому времени она вернётся или хотя бы позвонит. После того как Тельма привела Билли, он с подчёркнутой заботой уложил его в постельку и прочитал ему на сон грядущий несколько сказок. Джоанну они не упоминали.

Тем же самым образом он попросил Тельму взять на себя заботы о Билли до пятницы, предложив ей туманное объяснение, что они с Джоанной «несколько поссорились». И Джоанна решила «несколько дней побыть сама с собой». «Я понимаю», — сказала Тельма. Позвонив в офис, он снова намекнул, что не совсем хорошо себя чувствует, и выслушал записи, кто ему звонил, — от Джоанны не было ни звука. Он ждал доставки почты, но в ней были только счета. Он неотлучно сидел у телефона, и, когда тот зазвонил, так и подпрыгнул — но это всего лишь телевизионная компания предлагала ему подключение кабеля, который у него уже был.

— Чем занимаешься, Тед, малыш? — прорезался голос Ларри.

— Да ничем особенным.

— Я рассказал своей бабе твою историю. Они все трехнутые, когда что-то влетает в башку. Почему бы тебе сегодня вечером не пригласить сиделку к малышу и…

— Нет, мне надо тут кое-чем заняться.

— …а я притащу её с собой, мы хорошо выпьем, а потом ты подмигнёшь мне и я смоюсь, как в добрые старые времена.

— Что-то не тянет, Ларри, но спасибо.

— Она просто обожает приходить людям на помощь. Она как та Няня-Трахалка.

— Я позвоню тебе, Ларри.

Вечером Тед с Билли следили за приключениями Бабара-Слона в Нью-Йорке, Вашингтоне и на других планетах. Не в одном ли из этих мест ныне обитает Джоанна? Утомившись от похождений Бабара, Тед наконец потушил свет в детской. Через полчаса, когда Билли, по мнению Теда, уже заснул, он позвал его из своей комнаты:

— Папа, а когда мама вернётся?

«Ну почему дети всегда с такой жуткой прямотой ставят вопросы?», — подумал он.

— Не знаю, Билли. Но мы что-нибудь придумаем.

— Что, папа?

— Посмотрим. А теперь спи. Завтра суббота. Мы поедем на велосипедах в зоопарк и хорошо проведём там время. Подумай о нём…

— А у меня будет пицца?

— У тебя будет пицца.

— Хорошо.

Малыш уснул умиротворённый. Назавтра они отправились в зоопарк, и у Билли был просто выдающийся день, поскольку уже в одиннадцать утра он выклянчил у папы пиццу. Он катался в тележках, запряжённых пони, крутился на карусели, а потом они зашли на игровую площадку, где он вволю покувыркался и обрёл новых друзей. Затем Тед отвёл Билли в китайский ресторанчик пообедать. Теду вода подступала к самому горлу. Он словно пытался плыть стоя. Ему надо было принимать какое-то решение. Он может выкручиваться максимум ещё один день, потом будет понедельник, когда ему надо быть на работе — а потом остаётся лишь дожидаться отпуска, когда у него будет побольше времени. Может, и Джоанна вернётся или позвонит.

В восемь утра в воскресенье пришёл посыльный из отдела специальной доставки почты. Конверт предназначался Билли и на нём не было обратного адреса. Почтовый штамп был из Денвера, штат Колорадо.

— Это тебе от мамы.

— Прочитай его мне, папа.

Письмо было написано от руки. Тед читал его медленно и разборчиво, чтобы Билли мог усвоить каждое слово, что он и делал.

«Мой дорогой любимый Билли! Мама уехала. Порой в мире так бывает» что уходят папы; а мамы воспитывают малышей. Но случается, что и мама может уйти, и тебя будет воспитывать папа. Мне пришлось уехать, потому что я должна найти для себя какое-то интересное дело в этом мире. Так надлежит каждому, как и мне. Одно дело быть только твоей мамой, но есть много других вещей, которыми я должна заниматься. У меня не было возможности всё объяснить тебе раньше, поэтому я и пишу тебе, чтобы ты всё узнал от меня. Конечно, я всегда буду твоей мамой и. я буду присылать тебе ко дню рождения подарки и поздравительные открытки. Просто пока я не могу быть твоей мамой в одном доме с тобой. Но в сердце своём я всегда буду твоей мамочкой. И я посылаю тебе воздушные поцелуи, когда ты спишь. А теперь я должна постараться стать тем человеком, которым мне необходимо быть. Слушайся папу. Он будет как твой мудрый медвежонок. С любовью, мама».

Тед на мгновение представил себе, с какой болью она писала эти строчки, если ему так больно читать их. Взяв письмо, Билли повертел его в руках. Затем он положил его в ящичек, в котором хранил монетки и самые красивые открытки.

— Мама уехала?

— Да, Билли.

— Навсегда, папа?

Чёрт тебя побери, долбаная Джоанна! Пошла бы ты!..

— Похоже, что так, Билли.

— Она хочет присылать мне игрушки?

— Да, она хочет присылать тебе игрушки.

— Я люблю игрушки.

Они получили официальное сообщение. Она оставила их обоих.

В понедельник, отведя Билли в садик, он отошёл с воспитательницей в сторону и сказал:

— Мы с мисс Крамер прекратили наши отношения, — Билли на её попечении и она должна быть в курсе дел, если заметит, что он расстроен и опечален. Воспитательница сказала, что ей очень жалко слышать об этом, и заверила его, что о Билли она побеспокоится — так, сегодня утром он будет дежурным по кухне.

Тед и сам хотел бы быть дежурным по кухне, чем человеком, который перехватывает только хлеб с маслом. На него свалилась куча дел, а ему надо было беречь свою работу. Теперь Билли полностью зависит от него. Если его окладу как он предполагал, поднялся лишь потому, что он стал семейным человеком, не значит ли, что он упадёт, когда станет известно, что он оказался в положении птицы, которой кукушка подкинула своё яйцо? Нет, такое сравнение ему не подходит. Он не таков. Так что же он собой представляет?

— Бедняга, — так оценил его управляющий, — Просто так взяла и ушла? — спросил его Джим О'Коннор.

— Именно так.

— Она засекла тебя, что ты трахал другую бабу?

— Нет.

— Ты её? Значит, она?..

— Не думаю.

— Ну, ты прямо в безвыходном положении, Тед.

— Мне нужна неделя из своего отпуска. Использую её, чтобы всё организовать.

— Ты моё горе.

— Конечно, я не позволю, чтобы страдала работа.

— Тед, говоря по правде, работаешь ты великолепно просто, Лучший в компании. Но всё же нам придётся срезать тебе оклад.

Лицо Теда окаменело. Неужели он так быстро потеряет в жалованье?

— Но, учитывая твою ситуацию, мы оставляем его тебе. Понимаешь? Поскольку он тебе не урезается, можешь считать, что он повысился.

— Если бы только банк это тоже учитывал.

— Так что ты собираешься делать с малышом?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты собираешься воспитывать его?

— Он мой сын.

— Разве у него нет дедушек и бабушек? Тебе придётся туго.,

Мысль о том, что он может заниматься чем-то другим, кроме воспитания Билли, как-то не приходила Теду в голову. Но О’Коннор был достаточно умным человеком. Он поднял вопрос. И Тед задумался: может быть, О’Коннор знает что-то неизвестное ему.

— Думаю, что буду не хуже их.

— Если ты так хочешь.

Этого ли он хотел? Тед решил углубиться в суть вопроса, заданного О'Коннором. Взять, например, воспитание Билли. Существовало и другое решение — он мог заставить Джоанну взять Билли с собой. Но для этого прежде всего её нужно найти. И даже если он разыщет её, с чего ради она будет менять своё решение?

Она ненавидит ту жизнь, которую ей приходится вести, как она сказала. Она задыхалась. Тед не мог представить себе, что вдруг она решит выносить то давление, от которого сбежала, потому что он выследит её в какой-нибудь курортной гостиничке с теннисистом-профессионалом. Он даже позволил представить себе, как всё это может выглядеть. Нет, придётся забыть о Джоанне. Забудьте о наших маленьких торжественных юбилеях, леди.

Какие существуют другие решения? Он не собирался отдавать четырёхлетнего ребёнка в закрытую школу. Дедушки и бабушки? Тед не сомневался, что его родители за эти годы полностью выложились в заботах о двух детях Ральфа. Тед видел, как мало внимания они уделяли Билли во время их редких наездов в Нью-Йорк. Отец предпочитал удаляться в спальню на повторный показ «Люсишоу», когда, по мнению Теда, Билли делал нечто удивительное, например в первый раз улыбнулся. Мать неизменно напоминала, каким чудесным ребёнком был Ральф и какие чудесные у него дети. Если его родители не интересовались Билли во время уик-эндов в Нью-Йорке, он сомневался, что ему будет уделено достаточно внимания во время долгих дождливых сезонов во Флориде. Родители его жены представляли собой нечто противоположное. Им была свойственна патологическая нервозность. «Не позволяй ему подходить к окну, он может вывалиться из него». — «У нас решётки на окнах». — «У него повышенная температура». — «Да нет же, повышенная температура на улице. Девяносто градусов по Фаренгейту!» — Он мог вручить им ребёнка и не сомневаться, что тот Выживет. При их присмотре можно было быть уверенным; что ни из какого окна мальчик не вывалится. Но будут ли они заботиться о Билли по-настоящему? Да и являются ли они вообще его родственниками? Всё это теперь не имело для него смысла. Никто из них не получит Билли. Он его ребёнок. Он принадлежит только ему, это ореховое зёрнышко. Тед сделает для него всё, что в его силах. Да, этого он и хочет.

Встретив Билли после садика, он привёл его домой.

Позвонила Тельма и предложила привести малыша к ним. Дети отлично поиграют. Ей искренне хотелось узнать, есть ли какие-нибудь известия от Джоанны. Он подумал, что не может отказывать в рассказе этим людям, и поэтому поведал Тельме, что возвращаться Джоанна не собирается. Она бросила Билли. Тельма сглотнула комок в горле. Он слышал этот звук по телефону, как у неё перехватило дыхание.

— Боже милостивый!

— Это ещё не конец света, — с наигранной бодростью сказал он. — Это только начало.

— Боже милостивый!

— Тельма, мы говорим, как персонажи мыльной оперы. Такие вещи случаются, — сказал он, хотя и представить себе не мог, что они могут произойти с кем-то из его знакомых.

Телефон был занят весь остаток дня. Всем он коротко и чётко объяснял: Джоанна решила покончить с ситуацией, которая казалась ей невыносимой. Она предпочла именно такой путь. Звонившие предлагали присмотр за ребёнком, разные вкусные вещи — словом, всестороннюю помощь. Верните её мне, думал он, просто верните её мне.

Пока Билли играл в доме Тельмы, Тед просмотрел его одежду, игрушки, набор лекарств, пытаясь определить, что же ему нужно. Джоанна всегда уделяла внимание подобным мелочам.

На следующий день он получил краткую записочку, снова без обратного адреса. На этот раз она пришла из Лейк-Тахо, Невада, судя по почтовому штемпелю.

«Дорогой Тед! Несколько слов о дерьме, связанном с законом. Я наняла юриста, который и вышлет тебе все бумаги относительно нашего развода. Кроме того, я высылаю тебе документы, чтобы ты мог законным образом оформить опеку над Билли.

Джоанна»

Он подумал, что это самая омерзительная записка, которую ему доводилось получать в жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прежде чем звонить родителям её, или своим, или кому-то ещё, он связался с мистером Гонзалесом, который на данный момент оказался для него самым важным человеком в мире. Мистер Гонзалес числил его среди своих клиентов, которых он представлял в «Америкен Экспресс». Две тысячи долларов, которые Джоанна сняла с их общего счёта, были той суммой, которую им вручили её родители, когда они поженились. Тед предположил, что она считала их своими личными деньгами. У них обоих были карточки «Америкен Экспресс», но владельцем счёта считался Тед. То есть, он оплачивал все её покупки. Она могла оказаться где угодно, улететь в другой город, подписывать счёт за джин с тоником, сидя у какого-то плавательного бассейна, приводить к себе в номер жиголо — но все счета стекались к нему. Типичный рогоносец, в современном стиле. Позвонив к мистеру Гонзалесу, он попросил, чтобы его кредитные карточки были закодированы под другим номером.

Миссис Колби давала объявление в «Нью-Йорк Таймс» и в телефонном справочнике о «Помощи по дому дли понимающих людей». Как человек, имеющий отношение к рекламе, Тед понял, что текст объявления намекает, что услуги будут обходиться недёшево. Но, в конце концов, миссис Колби предлагала не полотёров или окономоев. Он хотел иметь дело с солидным агентством, в котором работают ответственные люди, что могут взять на себя все вопросы быта. Надо сказать, что он сам толком не представлял, что они собой представляют. Ему пришлось отвечать на вопросы, с которыми он никогда раньше не сталкивался: вы предпочитаете, чтобы вам, в основном, убирали или готовили; вам нужен уход за ребёнком или стирка? Советы друзей были достаточно однообразны: ничего толкового ты не раздобудешь и не тешь себя фантазиями, что явится Мэри Поппинс и всё наладит. Он сразу отбросил идею отдать Билли в круглосуточный садик. Это городское учреждение было связано со скандалами: плохое оборудование, исчезнувшие средства, а ему и так придётся сейчас тщательно следить за уровнем своего дохода. Он хотел, чтобы у Билли была нормальная упорядоченная жизнь. Он пошёл встретиться с миссис Колби в её офисе на Медисон-авеню. На стенах висели благодарственные письма от самых разных персонажей — от членов делегаций при ООН до главы районного самоуправления из Бруклина. Её офис представлял собой чайную комнату в викторианском стиле, а за столом сидела сама миссис Колби, женщина в кудряшках, лет шестидесяти, говорившая с сильным английским акцентом.

— Итак, мистер Крамер, вы хотите прислугу приходящую или с проживанием?

— Я бы предпочёл приходящую.

Тед прикинул, что постоянно обитающая в доме прислуга обойдётся ему не меньше чем в сто двадцать пять долларов в неделю, что превышало возможности его бюджета. Приходящая студентка колледжа могла бы присматривать за Билли, слегка прибираться в его комнате и что-то говорить, но она будет оказывать на Билли лишь косвенное влияние. Тед же хотел нечто вроде заменителя матери. Ои предположил, что его устроила бы женщина, обитающая в доме от девяти утра до шести вечера, категории девяносто — сто долларов в неделю. которая говорила бы на правильном английском языке. Это ему посоветовала Тельма, его соседка. «Ей придётся проводить с Билли почти всё время, — сказала она, — И ты же не хочешь, чтобы ребёнок рос, говоря с иностранным акцентом». При этих славах Тед сначала развеселился, но потом ему стало не до смеха. Идея заключалась в том, что Билли должен как меньше ощущать разницу своего положения.

— Мне нужен человек с хорошим английским языком, миссис Колби.

— Ах, с хорошим английским. Значит, речь может пойти скорее о ста пяти долларах в неделю, чем о категории от девяносто до ста.

— Только за хорошее произношение?

— За хорошего человека, мистер Крамер. Мы тут не имеем дела с разными отбросами общества.

— Хорошо, значит, ближе к ста пяти. — Едва только столкнувшись с необходимостью торговаться, Тед сразу же уступил.

— Теперь я хотела бы ознакомиться с вашей личной ситуацией. Значит, как вы говорите, речь идёт о вас и о вашем четырёхлетием сыне?

— Да.

— А миссис Крамер?

— Выпорхнула из клетки, миссис Колби. — Это новое выражение было достаточно точным и откровенным,

— Ах, вот как. В последнее время мы сталкиваемся с такими ситуациями.

— Неужели?

— Именно так.

«Да, уж ты-то сталкиваешься, — подумал он. — Из своей каморки ты держишь руку на пульсе всего города, чёрт побери».

— Пока ещё нам чаще приходится иметь дело с жёнами без мужей, конечно. Отцы без жён появляются в результате болезней, аварий, дорожных катастроф, каких-то случайностей, скажем, женщина оступилась на лестнице, поскользнулась в ванной и утонула…

Он заметил, что она отвела глаза в сторону, продолжая перечисление. — …сердечный приступ или…

— Я понял вашу мысль.

— Но порой мы сталкиваемся и с… выпорхнула из клетки, как вы сказали. Вот недавно мне пришлось иметь дело: женщина тридцати восьми лет, с двумя детьми — девочкам семь лет и десять, — не оставила ни записки, ни вообще ничего. Взяла рубашки мужа, сказала, что идёт постирать их, и исчезла с концами.

— Миссис Колби…

— Завершая свою мысль, хочу сказать, что не всегда женщина просто выпархивает из клетки. Порой это просто помутнение мозгов.

— Не могли бы мы поговорить о том, что меня интересует?

— Уменя на уме три прекрасные кандидатуры. По сто пятнадцать долларов в неделю.

— Вы вроде упоминали о ста пяти.

— Дайте-ка мне заглянуть в картотеку. Ах да, сто десять.

— Вы никогда не думали, что могли быть прекрасным коммивояжёром?

— Прошу прощения?

— Разрешите мне увидеться с ними, и потом мы поговорим об оплате. После девяти вечера у меня дома. И желательно не тянуть.

— Очень хорошо, мистер Крамер. Я позвоню вам попозже днём.

Явились Тельма и Чарли; Тельма принесла с собой приготовленные ею бифштексы. Худенькая привлекательная женщина, в свои тридцать с небольшим она держалась при помощи американской косметики, выкрашенных волос, контактных линз, которые заставляли её щуриться, модной одежды и последних диет — без всего этого она была бы обыкновенной женщиной, которой она и становилась, когда уставала и переставала держать себя в форме. Сейчас она была в размягчённом состоянии, как человек, разрешивший загадку. Исчезновение Джос проблемами её собственного брака, из-за чего она и обратилась к психоаналитику.

Думаю, что знаю, почему она так поступила, — сказала она.

— Может быть, она слегка сдвинулась, — предположил Чарли.

— Вроде бы я выходила замуж за зубного врача, но не за психиатра, — резко ответила Тельма.

Тед избегал их взглядов, потому что он обладал информацией, не украшавшей Чарли.

— Понимаете, она говорила, что хочет, мол, пойти работать, а я объяснял ей, что это нам слишком дорого обойдётся. Теперь мне в любом случае придётся платить прислуге, так что, если бы даже она и осталась, всё было бы так же.

— Довольно забавно, — сказал Чарли. — В любом случае тебе пришлось бы платить. — И он от души расхохотался, хотя ни у кого из остальных предмет разговора не вызывал смеха.

— Помолчи, Чарли! — цыкнула Тельма, и Тед внезапно понял, что его собственное затруднительное положение стало предлогом для их ссор. — Неужели ты не видишь, что человек страдает? — спросила она, скрывая свою собственную боль.

Она всё знает, понял Тед. Ей известно о всех любовных интрижках Чарли, и он знает, что ей это известно.

— Но как она могла вот так взять и уйти? Неужели вы даже не общались друг с другом? — спросила Тельма тоном, в котором слышался упрёк присутствующим тут мужчинам.

— Наверно, не так много, как надо было бы.

— Ну, я не хотела тебя обидеть, Тед. Так что не принимай мои слова слишком близко к сердцу. Но я думаю, что она в определённой мере проявила мужество.

— Тельма, не пори ахинею.

— Закрой свою грязную пасть, Чарли! Я хочу лишь сказать, что даже для такого антиобщественного поступка ей потребовалось определённое мужество. И некоторым образом я даже испытываю к ней уважение.

— Тельма, я ни в коей мере не считаю, что она совершила мужественный поступок. Для меня лично такой поступок — отнюдь не смелость! — Ярость, которую он всё время сдерживал в себе, наконец прорвалась наружу. — И ещё эти дерьмовые феминистки! Джоанна имеет к ним отношение не больше, чем… чем Чарли.

— Только не вмешивай меня во всё это, ладно, Тед?

— Какая, чёрт побери, мне разница, из-за чего она ушла? Она ушла — и всё! Похоже, что для тебя, Тельма, это куда важнее, чем для меня.

— В самом деле, Тед?

— Эти паршивые игры кончены. Вы как те шоумены, которые, прыгая вокруг трибуны, задают дурацкие вопросы. Ну и что, если бы даже мы и общались? Игра окончена! Она ушла!

— Но если она вернётся обратно, ты так никогда и не поймёшь, почему она уходила.

— Она не вернётся!

Он схватил записку Джоанны, которую оставил на столе. Они хотят посплетничать? Так пусть сами убедятся, как это отвратительно выглядит. Он не сомневался в оценке Тельмы. Она быстро пробежала её, чувствуя неудобство от сцены, свидетельницей которой ей пришлось стать. Тед выхватил бумажку у неё из рук и ткнул её в руки Чарли.

— Прекрасно, не правда ли? Ну, не героиня ли? Как последняя дешёвка ускользнула. Она ушла — вот и всё! Она ушла!

Схватив записку, он скомкал её в шарик и отшвырнул от себя.

— Тед, — сказала Тельма, — это была бы хорошая идея… пусть даже Джоанна не хотела бы этого… чтобы рядом с тобой был тот, о ком ты мог бы заботиться. Ты можешь переговорить с моим психоаналитиком.

— Зачем он мне нужен, когда у меня есть хорошие друзья?

— Послушай, Тед, всё же не стоит бросаться оскорблениями, — сказал Чарли. — Я понимаю, ты взволнован…

— Ты прав. А сейчас я хотел бы побыть один. Спасибо за ростбиф и разговор, который так мне помог.

— Совершенно правильно, что ты собираешься держать себя в руках, Тед, — заметила Тельма.

Они сухо пожелали друг другу спокойной ночи, и Тед с Тельмой издалека обменялись воздушными поцелуями; Он не хотел ни сдерживаться больше того, что он мог себе позволить, ни других объяснений относительно Джоанны, кроме тех, которые у него уже были. Он нехотел больше никаких теоретизирований от своих друзей. Пусть они собирают воедино куски своего собственного брака и не изучают его. Ему хотелось лишь, чтобы в доме появилась помощница и всё пошло заведённым чередом, чтобы тут был кто-то, на кого можно было бы оставить Билли, и чтобы в соответствующий момент Джоанна отдала концы.

Миссис Колби направила к нему мисс Эванс, которая пришла для беседы. Она оказалась худенькой старушкой, которая с безостановочным напором говорила о своей диете, о сельских сырах, но только из Брекстоуна, а не из Френдшипа, о даннонском йогурте, но не силтетском, бессолевом хлебе из магазинов здоровой пищи, но уж ни в коем случае о хлебе, в который кладут сахар. И ещё до того как она попросила разрешения осмотреть дом и первым делом нырнула в ванну, даже не посмотрев на спящего Билли, Тед решил, что не сможет выносить её диетического помешательства.

Он нашёл миссис Робертс, обратив внимание на текст её объявления в «Таймс». Она сообщала: «Хорошая кухарка. Умею обращаться с детьми». Она явилась, ярко выраженная пуэрториканка, которая, скорее всего, прибегла к помощи агента по объявлениям, который написал ей текст объявления и снабдил приличной английской фамилией, потому что её английский, едва можно было понять.

— Я работала, ето… с мой сианьский дифомад.

— Понимаю, — сказал он, стараясь быть вежливым.

— Ето… спаньский синовник.

Напряжение всё росло.

— Ну, у меня всего один малыш.

— А вася зенсина?

— Ушла,

— Локо, — сказала мисс Робертс. — Психа.

Она от всей души ущипнула его за щеку и он почувствовал крепость её пальцев. Он так и не смог понять, был ли то поощрительный щипок или же он носил сексуальный характер, но щека у него заболела.

— Вы умеете ухаживать за детьми?

— Моя сесть деток. В Пуэрто-Рико. В Бронксе.

Тед представил себе, что, если нанять мисс Робертс, к пяти годам Билли будет говорить по-испански.

То ли она запудрила мозги агенту, то ли он не понял, что ей надо. Во всяком случае, а ходе дальнейшего разговора выяснилось, что мисс Робертс сейчас вообще ещё занята. Она отправляется на «кайникули» в Пуэрто-Рико, где её муж пока работает «дифомадом», После того как она удалилась, Тед сообразил, что «дифомад» — это дипломат, «синовник» — чиновник и что, если даже мисс Робертс весьма достойная личность, она явно не Мэри Поппинс.

Следуя газетным объявлениям, он связался с другими агентствами по найму, одно из которых предоставило ему среди прочих «приходящих» прислуг весьма приятную даму из Ямайки с нежным голосом, так и предназначенным, по мнению Теда, для чтения перед сном, но которая, к сожалению, могла работать только летом; а также строгую леди, которая явилась на беседу в накрахмаленном белом халате и с таким же накрахмаленным лицом, этакую типичную английскую няню на пенсии; она сообщила, что несколько поколений детей звали её Няней, но она больше не хотела бы быть занята целый день (может ли она приходить два с половиной дня в неделю?) и некую ирландку в грубых башмаках, которая прервала беседу по своей инициативе, сурово осудив Теда за то, что он позволил своей жене уйти, ибо женщина должна чувствовать твёрдую мужскую руку. Миссис Колби, позвонив, сказала, что это дело её жизни — найти Теду прислугу в течение ближайших нескольких часов, так как она лично заинтересована в его деле, поскольку его жена так неблагородно поступила с ним.

Миссис Колби прислала ему четырёх женщин, одна из которых стоила стодвадцать пять долларов в неделю, о чём она незамедлительно сообщила, после чего осведомилась, умеет ли он готовить? Другая оказалась до странности рассеянной женщиной, которую вроде бы всё устраивало, но она как-то забыла сообщить, что в августе её ждёт другая работа. Толстушка, которая, повизгивая от удовольствия, выразила полный восторг, тут же сообщила, что предпочла бы жить здесь и получать больше денег. А шведка по имени миссис Ларсен сочла обиталище Теда и Билли слишком грязным, на её взгляд, что заставило Теда смутиться, поскольку он так старательно всё мыл и чистил, что никакая шведка не могла счесть обстановку слишком грязной.

Он подумывал, не дать ли ему самому объявление в газете, но не хотел отдавать себя на растерзание всем психам. Вместо этого он нацепил скромный текст на стенку рядом с супермаркетом по другую сторону улицы: «Нужна домохозяйка, от 9 до 18.00. Приличная семья». Ему часто доводилось слышать такое выражение: «Я работаю только в приличных семьях». У него раздался лишь один звонок от миссис Этты Валевска, которая сообщила, что живёт по соседству и давно уже не занималась такой работой, но объявление её заинтересовало. Она оказалась невысокой, широкоплечей полькой с ангельским личиком, которая, похоже, специально надела для этой встречи своё лучшее платье строгого чёрного покроя. Акцент в её речи был еле заметен; они с мужем являются гражданами вот уже тридцать лет, что она не без гордости заметила. У неё был женатый сын. Много дет она была домохозяйкой, трудилась большей частью в механизированных прачечных. Муж её работал на предприятии в Лонг-Айленде. Она подумала, что было бы неплохо помочь приличной семье. Затем она задала Теду вопрос. Он не относился к числу тех, которые уже успели ему надоесть от других.

— Что собой представляет ваш ребёнок?

Тед и сам не знал, что ответить. Он, конечно, имел общее представление о Билли, но никогда не затруднялся углублённым анализом его личности.

— Он очень симпатичный. Порой слишком застенчив. Любит играть. Хорошая речь. — Он не знал, что ещё добавить.

— Могу я взглянуть на него? — спросила она.

Приоткрыв дверь, они посмотрели на Билли, спящего в окружении своего народца.

— Он очень хорошенький, — шепнула она.

Свет из холла упал на лицо малыша и он внезапно проснулся.

— Всё в порядке, радость моя. Это я. А это миссис Валевска.

— Миссис Валевска, — повторил Билли сонным голосом.

— Засыпай.

Когда они вернулись в комнату, она сказала:

— А он очень умён. Произнёс моё имя без ошибок. Многим это не удаётся.

Тед подумал об обязанности носить фамилию, которую многие люди не могут произнести без ошибки.

— Не уверен, так ли он умён. В четыре года об этом ещё трудно говорить. Но думаю, что он неглуп,

— Вы очень счастливый человек, мистер Крамер.

В последние несколько дней он не считал себя таковым.

В общих чертах они договорились о круге её обязанностей, за которые, как он сказал, будет платить ей сто десять долларов — в конце концов, он мог выложить то, что должен был отдать миссис Колби. Может ли она заглянуть через несколько часов, чтобы ознакомиться с обстановкой? Может ли она начать в понедельник? Она сказала, что будет рада работать для него и заботиться о Вильяме. Прощаясь, она спросила, какие блюда предпочитает Тед, возвращаясь домой после работы. Он даже не представлял, что это тоже входит в условия сделки.

Так он обрёл женщину с добрым лицом, которая может готовить им еду и заботиться о Билли. Доверься своим чувствам, посоветовала ему Тельма, когда ищешь себе помощника. И он почувствовал, что нашёл подходящего человека. Позвонив миссис Колби, он сообщил ей, что поиски завершены. Порывшись в своей картотеке, она выразила надежду, что его жена чувствует себя получше.

Наконец он мог заняться другими звонками. Их у него было выше головы. Он должен сообщить родителям — меня оставила жена, подождите, не сходите с ума, у нас прекрасная домохозяйка, дома всё чисто, всё в порядке, я слежу за этим. Он может сказать своим бывшим родственникам — вы знаете, где Джоанна? Вы же знаете, что она ушла. Мы наняли домохозяйку, прекрасную женщину. Он может сказать им — мне не нужна ваша помощь, ни от кого от вас. Я сам воспитаю его. Мы отлично справимся. Этого я хочу.

Войдя в комнату Билли, он остановился над ним. Каким он сам был ребёнком? Что можно сказать в четыре года? Каким он вырастет? Какая им достанется жизнь?

Всё будет в порядке, Билли. Мы обзавелись миссис Валевской. И мы принадлежим друг другу.

Малыш повернулся, одолеваемый детскими снами. Он пошевелил губами, пробормотав что-то неразборчивое. Он был очарователен, но Тед не хотел таким образом вторгаться в его личный мир. Он чувствовал, словно ненароком прикоснулся к нему. Не волнуйся, малыш. Всё будет отлично. Поцеловав его, он вернулся к себе. Малыш видит свои сны. Он сказал что-то вроде «не приставай».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Чуть ли не истерика. Вопли и стоны. «Что ты имеешь в виду — она про— сто ушла от тебя и ребёнка. Что ты хочешь этим сказать? — кричала его мать, повторяя эти слова снова и снова, словно у неё заело пластинку в мозгу. сто взяла и ушла? От тебя и ребёнка? О-о-о!» Стенания, воспоминания о которых пришли из его детства. Помнишь, как тебя поймали за кражей у Фордхема? И как ты был в кабинете управляющего? Администратор знал их семью. В то время у отца Теда была небольшая закусочная неподалёку, и вместо того, чтобы вызывать полицию, администратор позвонил в магазин. Он с Джонни Мартином хотели проскользнуть в боковую дверь в тот момент, когда Джимми Перетти открыл её изнутри и они попытались проскочить в них из тени, в которой сидели, притаившись, как командос из фильма «Удар на рассвете» — только для того, чтобы их сразу же перехватил швейцар и теперь их как уголовников ждал «Большой Дом». — «Вы что, хотите сказать, что мой сын преступник? О-о-о!» «Вот уж не представлял тебя в этой роли, малыш», — сказал брат, когда завзятого преступника отпустили в обмен на блюдо горячей индейки.

До рождения Билли Тед с Джоанной ездили в Форт Лодердейл познакомиться с новым домиком Доры и Гарольда Крамеров в жилом комплексе, с небольшим садиком вокруг бассейна. Пока Гарольд смотрел телевизор, Дора познакомила их с окрестностями и соседями. «Это мой младший сын Тед и его жена», — говорила она. Соседей, расположившихся около бассейна, интересовал, главным образом, круг занятий сыновей; дочерей же и невесток отличали только по их мужьям. Тед продаёт, намекнула она, не упоминая, что он продаёт журнальную площадь под объявления, потому что так и не могла толком разобраться, что это такое. Ей было бы куда легче справляться с объяснениями, если бы он был крупным оптовым торговцем алкогольными напитками, как его брат, о котором мать говорила: «А это мой старший сын Ральф, он крупный оптовик в торговле алкоголем», — или же врачом, как сын Саймонов.

— Так что же ты теперь собираешься делать?

— Разводиться.

— Никогда не слышала ни о чём подобном.

— Это очень современно.

— Как это только могло случиться?

— Тед? — Его отец отвлёкся от хода игры по телевизору, решив наконец, что вопрос достаточно важен для разговора по телефону.

— Как ты там, папа?

— И ты позволил своей жене уйти от тебя?

— Решение было принято недемократическим путём.

— И она оставила малыша? О-о-о!

Теперь ещё и он застонал. Позор, свалившийся на их головы, был просто невыносим. Он никогда раньше не слышал, чтобы отец издавал звуки, свойственные ранее только матери.

— У меня всё в полном порядке.

— В порядке? — вскрикнула мать. — Как всё может быть в порядке, если…

— Мама, послушай…

— Жена убежала от тебя…

— Я уже нанял экономку, потрясающую женщину. Она сама вырастила сына и может заботиться о другом ребёнке.

— Кто она? — быстро спросила мать.

— М-м-м… полька.

— Хорошо. Они умеют работать. Ах, впрочем, какая разница? Это же трагедия, настоящий позор.

— Она очень хороший человек. Она будет приходить каждый день и возьмёт на себя все заботы.

— Какой позор! О, эта женщина! Она сущая бродяжка! Бродяжка!

— Мама, в Джоанне в самом деле оказалось много такого, о чём я и сам не подозревал. Но если она бродяга, — сказал он, стараясь подавить смех, — как её удержать дома?

— Бродяга, — с напором повторила она.

— Шлюха, — решительно вмещался отец.

Он постарался успокоить их, но успеха достичь не удалось. Вешая трубку, он лишь хмыкнул, представляя себе, что они говорят об этой бродяге и шлюхе.

Она называла его Вильям, он же обращался к ней как к миссис Валевска. Тед тоже называл её миссис Валевска, а она его мистер Крамер, и порой Теду казалось, что такая подчёркнутая вежливость свойственна, скорее, почтенным семьям типа Кеннеди, чем их общению, когда она оказывает ему помощь. Она была мягкая рассудительная женщина, достаточно бережно обращающаяся с ребёнком. Для Билли мысль о том, что мама ушла навсегда, продолжала оставаться непредставимой. Реальностью же были детали и подробности его жизни — кто отведёт меня в садик, кто заберёт, кто сделает мне бутерброды, когда я смотрю телевизор, кто приготовит ужин, кто сделает то, что должна делать мама? Это были ощутимые и реальные вещи, и его пугала возможность, что в их жизнь может вторгнуться что-то непредсказуемое. Отсутствие матери отнюдь не означало, что мир вокруг рухнул. Пока его куда больше волновало, дадут ли ему бутерброд с ореховым маслом. Разыскивая по всему дому миссис Валевска, он засыпал её градом вопросов — когда он пойдёт в садик и когда вернётся, кто его будет ждать, когда будем есть, словом, кто и что делает и кто где. Каждый раз, когда приходила миссис Валевска, он снова сталкивался с тем, что никак не мог себе представить — это не мама? Проблема всё ещё ждала ответа. В какой-то мере помогало присутствие миссис Валевска. Через несколько дней Билли уже говорил: — Папа, миссис Валевска говорит, что мне хватит пирожных. Но я же съел только одно. — Как-то утром, когда, ведя Билли в садик, Тед ускорил шаги перед переходом, он услышал предупреждение: — Там сказано «Не идти», папа.

— Мы пойдём только, когда там появится «Идите», мистер Крамер. — Он уже знает это назубок.

— Хорошо. — Не хотите ли взять и меня за ручку, миссис Валевска, и перевести через улицу?

Она вносила надёжность и основательность в их существование… В глубине души оба они ещё испытывали растерянность. Но все мелочи — от сандвичей с ореховым маслом до прогулок и знакомства со светофорами — миссис Валевска брала на себя.

Для людей, с которыми ему приходилось встречаться, в случае необходимости у него была наготове краткая информация типа «Моя жена не справилась с обязанностями хозяйки дома и матери» — и обычно он добавлял: «Но мы прекрасно управляемся при помощи чудесной домоправительницы». Он выдавал эту тираду одним духом, что избавляло его от расспросов.

Через несколько дней, когда дома всё наладилось и течение дел обрело почти нормальный характер, он решил позвонить родителям Джоанны, потому что давно не имел от них никаких известий. Может быть, они знают, где сейчас Джоанна. Они не знали. На долю Теда выпала обязанность сообщить им новости.

— Вы ничего не знаете?

— Что именно?

— Джоанна оставила нас, Гарриет. Она ушла. Она бросила Билли и меня и занялась поисками самой себя.

— Ах, вы мои сообразительные пампушки. Значит, это я должен вам всё рассказывать? На другом конце провода наступила долгая пауза, — Я предполагал, что она сама поставила вас в известность.

— Она оставила сына? Своего собственного ребёнка? — И своего мужа. Она и меня бросила.

— Что ты ей сделал?

— Ровно ничего, Гарриет. Я не просил её, чтобы она оставляла нас.

— Кажется, у меня сейчас будет сердечный приступ.

— Теперь уж не стоит волноваться, Гарриет. А где Сэм?

— В другой комнате.

— Притащите его. Я жду.

— У меня сейчас будет сердечный приступ.

— Обождите со своими приступами. Приведите Сэма. Он исходил из того, что человек, который оповещает о сердечном приступе, не собирается испытывать его.

— Алло?

— Сэм, с Гарриет всё в порядке?

— Она сидит тут же.

— Она сообщила вам?

— Как только ты решился звонить нам с такими известиями?

— Ну, может быть, мне в самом деле стоило бы написать.

— Джоанна оставила своего ребёнка?

— Да, она…

— Её собственного прекрасного малыша?

— Она сказала, что у неё есть такая потребность.

— У меня сейчас будет сердечный приступ…

— Подождите, Сэм…

— У меня сейчас будет сердечный приступ. Гарриет, поговори с ним. У меня сердечный приступ.

— Сэм, если вы можете говорить об этом, у вас нет никаких приступов. — Он уже сталкивался с подобным его поведением.

— Тэд, это я… Гарриет. Сэм сидит радом.

— Как он?

— Сейчас мы не можем с тобой говорить. Ты ужасно расстроил нас своими известиями. У тебя железные нервы. — И она повесила трубку.

В течение недели Тед обычно являлся домой около шести; они с Билли вместе обедали, он купал его, после чего они ещё немного играли. Тед что-нибудь читал ему, и примерно в половине восьмого Билли шёл в кроватку. Полтора часа пролетали незаметно. Уик-энды, когда не было Этты, тянулись долгими ровными часами, которые надо было не просто чем-то заполнять, но и стараться, чтобы Билли был доволен и чем-то занят. Немалое время Тед заполнял путешествиями по Нью-Йорку для закупок и других занятий. Это обычное утро он планировал уделить посещению Музея Естественной Истории. Но у дверей звякнул колокольчик, и на пороге показались родители Джоанны. Стремительно миновав двери, они кинулись осматривать апартаменты, как сапёрный взвод в поисках взрывчатки. Настежь распахнув двери в детскую, они обнаружили малыша сидящим у телевизора, и ошеломили его каскадом поцелуев, объятий и кучей ярких книжек. Осмотрев весь дом и собственными глазами убедившись в отсутствии дочери, Гарриет объявила: «Её здесь нет!»

Сэм, лично обойдя дом, словно стараясь найти какое— то важное доказательство, перевёл взгляд на Билли, который не сдвинулся с места — «Электрик Компани» представляла своего Человека-Паука, который произвёл впечатление даже на дедушку и бабушку из Бостона. Стоя над годовой мальчика, Сэм поцокал языком и тяжело опустился на диван.

Они выглядели довольно привлекательной парой. Она была миниатюрной женщиной лет пятидесяти с небольшим, с волосами, тронутыми натуральной сединой, с тёмными глазами. Он же обладал приятными чертами грубоватого лица, был крепок и подтянут, со снежно-белыми волосами. Тед уже и подзабыл, какими они могут быть напористыми. Хотя Джоанна была их дочерью, и в Билли тоже текла их кровь. Он глубоко заблуждался, подумав было, что ребёнок не так уж их волнует.

— Что ты можешь сказать в своих объяснениях? — высокопарно потребовал от него ответа отец Джоанны. Похоже, что всю дорогу от Бостона он репетировал свою роль.

Тед перечислил обстоятельства, связанные с уходом Джоанны, точно передавая её слова и стараясь сохранять репортёрскую бесстрастность — надеюсь, вы ответите мне таким же отношением? — и они внимательно выслушали его, щуря глаза, словно он объяснялся с ними на каком-то иностранном языке.

Она никогда не доставляла никаких хлопот, — сказала её мать.

— Ну, так теперь она изменилась, — ответил Тед, придерживаясь своей точки зрения.

Они ничего не понимали. Они вручили ему прекрасную девочку, и вот что он с ней сделал. Они начали вспоминать об успехах Джоанны времён её детства, в дни, предшествовавшие появлению Теда, забыв о том, что он сидит тут же — помнишь, какой хорошенькой она была в тот вечер, когда… Затем они погрузились в долгое молчание. Из спальни Теда раздался голос Билли, который спрашивал, может ли он посмотреть «Улицу Сезам». О, этот ребёнок, этот малыш. Вскочив, они кинулись в комнату, дабы убедиться, что уж он-то здесь; они снова стали безостановочно целовать его и обнимать, а он переводил глаза с одной на другого, смущённый, почему эти люди тискают и целуют его в то время, когда он хочет смотреть телевизор. Они обошли весь дом, проверяя решётки на окнах. Как Тед справляется с делами? Он же не подготовлен к тому, чтобы самому заботиться о ребёнке. Кто его экономка? А он слышал о сиделке; которая похищала детей и убивала их? Почему Билли так много сидит у телевизора? Что он ест? Кто смотрит за его одеждой? Он старался отвечать на все их вопросы. Но его ответов они не слушали. Они продолжали осматривать дом.

— Конфеты? У вас в доме конфеты? — спросил фармацевт. — Разве ты не знаешь, что сахар вреден для организма, а леденцы плохо действуют на зубы?

Пусть они в Бостоне не волнуются, заверял их Тед. Они выразили желание встретиться с миссис Валевской, чтобы она лично доложила им, чем она занимается весь день. Он отказал им в этом. Они решили взять Билли с собой в зоосад. Он сказал, что это было бы неплохо, но не будут ли они сетовать относительно Джоанны, расстраивая Билли? Они снова вспомнили свою дочь.

— Мы хорошо воспитывали её. И я не знаю, как ей тут жилось, — резко сказала Гарриет.

— Вы и сами должны понимать, в чём дело, — ответил Тед. — Может быть, она была слишком избалована и, столкнувшись с трудностями, повела себя, как балованное дитя.

— Тс-с-с! Тут ребёнок! — предупредила его Гарриет.

Снова обрушив на ошеломлённого Билли град поцелуев, они повели его в зоопарк, а Тед отправился в соседний кинотеатр, где посмотрел вестерн, единственным достоинством которого было то, что он не оказал на него ровно никакого воздействия. Все вернулись во второй половине дня, у Билли слиплись губы от съеденных им леденцов, а рубашка была в пятнах от пиццы. Счёт игры: Ребёнок — 2, Фармацевт — 0. Они решили остаться в Нью-Йорке ещё на день, предпочтя номер в мотеле дивану Теда, который он предложил им, стараясь быть вежливым.

Наутро Гарриет и Сэм появились у их дверей к восьми часам» готовые к путешествию по городу. Билли выразил желание снова отправиться в зоосад, и они пошли будить животных, вернувшись около полудня.

— Нам пора топ-топ, — сказала внуку Гарриет. Топ-топ в Бостон, топ-топ в Линн, если будешь зевать, не успеешь в кровать. Детские игры, которыми Джоанна любила забавляться с Билли. Воспоминание промелькнуло перед Тедом. Теперь в доме от него ничего не осталось, кроме слабых отголосков.

— Если вы что-то услышите от Джоанны, — сказал он им, — передайте ей… — он замялся, не зная, что сообщить, — что у нас всё прекрасно.

— В самом деле? — осведомилась она. — Ты в самом деле считаешь, что у вас всё прекрасно?

Следственная группа рассталась без рукопожатий. Родители Джоанны сделали свои собственные выводы. Они сочли Теда виновным в том, что их дочь покинула свой дом.

В течение последующих недель, когда стало окончательно ясно, что Джоанна Крамер в самом деде оставила своего мужа и своего ребёнка, окружающие стали видеть в её поступке то, что они считали необходимым для обретения внутреннего спокойствия. Ларри сказал, что наконец-то Теду представилась прекрасная возможность заняться самим собой. Тед ответил, что пока он не испытывает интереса к общественной жизни, она не занимает его мысли. «Кто говорит о твоих мыслях? — удивился Ларри. — Если у тебя есть приятель, Тед, он просто обязан позаботиться, чтобы тебя расшевелить».

Взгляды родителей Теда располагались на другом конце спектра мнений. Самым важным для них было — ситуация с браком. Положение, в котором он очутился, волновало их несколько меньше.

— Мы ещё даже не разведены.

— Так чего же ты ждёшь? — спросила его мать.

Надо было начинать юридические процедуры. По совету Дена, к которому он обратился в поисках юриста, Тед направился к достаточно известному адвокату, который специализировался на бракоразводных делах,

— Люди не станут осуждать тебя за развод, — сказала ему мать. — Я всем говорю, что вы уже развелись.

— Сомневаюсь, что это событие станет широко известно в штате Нью-Йорк,

— Вовсе не смешно. Во всяком случае, я должна что-то объяснять. Я говорю, что мальчик остался жить с тобой, потому что эта шлюха завела роман.

Он переговорил с братом, отдалённым от него многими десятками миль; Ральф предложил денег. Тед отказался. Предложение займа было единственным, что пришло ему в голову в этот момент, и он передал трубку своей жене Сенди, которая сказала, что вообще никогда не любила Джоанну. Если бы её дети уже не были в столь зрелом возрасте, она могла бы на какое-то время взять Билли к себе. Отдав друг другу долг вежливости, они попрощались, чтобы в течение нескольких месяцев не испытывать необходимости в общении.

Тельма видела в Джоанне ангела мщения за все распавшиеся браки. Остановившись с кофейником в руках, она сообщила Теду, что уход Джоанны заставил проявиться «некоторые вещи».

— Чарли сказал мне, что у него была связь. Он просил у меня прощения и получил его. Я тоже развожусь с ним.

Чарли явился на следующий вечер.

— Тельма сказала, что я могу жениться на своей лаборантке. С чего мне на ней жениться? — Когда он покидал его, пропустив несколько порций виски, то сказал: Если бы не вы, у меня по-прежнему был бы счастливый брак.

Родители Джоанны принимали участие в сложившейся ситуации, бесконечно посылая игрушки, стараясь возместить для себя потерю Джоанны подарками внуку и долгими телефонными разговорами издалека с ребёнком, который никак не мог привыкнуть к ним.

— Билли, это бабушка!

— И дедушка! Я тоже здесь, Билли!

— А, привет.

— Как ты там, Билли? Что ты делаешь? — задавала она ему вопросы.

— Ничего.

— Ничего? Ой-ой, такой большой мальчик, как ты, должен чем-то заниматься.

— Играю.

— Восхитительно. Ты слышишь, Сэм? Он играет. А во что ты играешь?

— В удочку.

— Удочку. Просто прекрасно — в удочку. А что это такое — удочка?

— Я лежу в пижаме на кровати и стараюсь, что бы моя пиписка качалась как удочка.

— Ах, вот как…

Каким он был ребёнком? Билли была свойственна некоторая восторженность. Он могсовершенно искренне воскликнуть, как он делал время от времени: «Какой прекрасный день, папа!» Он был нежным и любящим малышом, решил Тед. Он был не очень агрессивен, и Тед задумался: а что, если Билли вырастет по его образу и подобию? Что, если Билли» как и его отец, будет страдать отсутствием напора и натиска?

Его поражала яркость воображения ребёнка, его сказки о летающих кроликах, об Оскаре-Брюэге» который на подземке ездил в Париж; как он из палочек делал ракеты, а камешки становились двигателями; он настолько увлечённо играл в свои выдумки, что Тед даже осведомился у педиатра, не стоит ли ему обратить на это внимание. Доктор сказал, что этому можно только радоваться. Освободившись от груза беспокойств, он и стал радоваться, как каждый раз, когда они беседовали о смысле существования.

— А что ты делал, папа, когда был маленьким мальчиком?

— Играл в те же игры, что и ты.

— И ты тоже смотрел «Сезам»?

— Тогда не было «Сезама». И телевизоров не было.

Билли попытался усвоить сказанное.

— У вас вообще не было телевидения?

— Оно ещё не было придумано. Никому ещё не пришла в голову идея о телевидении.

Не существовала такая неотъемлемая часть их жизни, как телевизор? Ребёнок пытался понять, как это могло быть.

— А был тогда яблочный сок?

— Да, яблочный сок у нас был.

И Тед пытался сам понять, что же это такое быть четырх лет отроду, когда стараешься усвоить окружающий мир.

Они вышли после «Бюргер Кинга», куда Тед специально водил мальчика вечером в пятницу.

— Когда тыбыл маленьким, был «БюргерКинг»?

— Нет, Билли, его не было.

— Чего же ещё не было?

— Ну, не было закусочных Макдональдса. Не было астронавтов. Не было ведёрок с мороженым, которых ты можешь держать дома, потому что морозильники везде не были такими большими. И не было таких мам, которые бросали своих мужей и своих малышей, сказал он про себя.

Ден рекомендовал ему фирму «Шонесси и Филлипс», подчеркнув, что она состоит из поклонников футбольной команды «Гиганты», к которым относится и сам Джон Шонесси. В первые пятнадцать минут их знакомства Шонесси» высокий» элегантный мужчина лет пятидесяти, обсуждал всю историю клуба «Гиганты», явно стараясь установить контакт со своим будущим клиентом. Наконец разговор перешёл к делам Теда.

— Я бы сказал» что моё дело можно решить в два счёта — начать и кончить.

— Ничего подобного. Я мог бы припомнить вам пару десятков дел» которые, казалось бы» тоже только начать и кончить, как вы выразились — так все зубы на них обломали.

— Не пугайте меня, пожалуйста. Ден ввёл вас в курс дела?

— Ваша жена предпочла удалиться от семейного очага. Она высылает вам соответствующие бумаги и она готова подписаться под чем угодно.

— Расскажите мне, как работает этот механизм. И сколько это может продлиться? Сколько будет стоить?

— Ну, первое, что вам стоило бы усвоить, — это то, что мы знакомы с позициями обеих сторон. Клиентами у нас бывают и жёны, и мужья. Мы понимаем и тех, и других. Второе — развод может быть довольно запутанным делом. И я бы сказал, что, коль скоро вы живёте здесь, приходится подчиняться правилам. Забудьте о том, что она вам причинила. Вы можете действовать двумя путями. Объявить, что она вас просто бросила. Решение займёт примерно год. Слишком долго. Или же можно утверждать, что она жестоко и бесчеловечно обращалась с вами тогда потребуется несколько месяцев.

— Жестоко и бесчеловечно…

— Вам надо посетить врача. Он явно подтвердит, что вы находитесь в состоянии большого напряжения. Ведь вы испытываете напряжение, не так ли?

— Ну, видите ли…

— Вы в напряжении. Что же касается последней части вашего вопроса… Две тысячи долларов.

— Ух.

— Как говорят, я старый профессионал. Я получил образование в Сент-Джоне. Часто публиковался. Да, мок услуги обходятся недёшево. Люди платят, чтобы их дела были в порядке, и я бы сказал, что вам это не помещает.

— Честно говоря, я этого не ожидал. Хотя какого чёрта — пусть так и будет!

— Прекрасно, Вы обрели хорошего юриста, Тед. Расторжение брака должно быть проведено чётко и ясно. Нас интересует только ваша жизнь.

В юристе он не сомневался. Но две тысячи долларов… Неплохо было бы после завершения всех дел представить счёт Джоанне.

Садик Билли организовал недорогую воскресную группу, которая собиралась по утрам, и Тед записал туда ребёнка. Воспитательница была очень внимательна к Билли, когда он только начал посещать садик, и сказала Теду, что, по её мнению, мальчик вполне освоился с коллективом. «Дети куда более гибки, чем мы себе представляем», — сказала она. Тед перестал ломать себе голову, как он должен развлекать Билли в конце недели, не чувствуя больше, что он должен быть рядом с ним каждый час. Игровая площадка в парке, в нескольких кварталах от их дома, была полна конструкций, которые очень радовали Билли; бассейн с брызгалками, а за воротами парка — изобилие лотков, готовых угощать лимонадом и мороженным. Тед сидел сам по себе, почитывая газеты и журналы, а Билли время от времени подбегал к нему, отрываясь от своих занятий, и просил купить мороженое. Тед не собирался убеждать его, что играть надо только со своим папой, но в течение дня они играли и на пару и Тед изображал великана, когда Билли втягивал его в игры, созданные его воображением.

— Давай играть в обезьянок.

— Каких обезьянок?

— Ты будешь папа-обезьяна, а я буду ребёнок-обезьяна и мы будем лазать по игровой площадке.

— Но не на все.

— На горку.

— О'кей. Я буду лазить на горку.

— И ты будешь визжать как обезьяна.

— Папа не может визжать как обезьяна.

— И ещё ты будешь ползать по земле.

— Почему бы мне не быть прямоходящей обезьяной?

— Таких обезьян не бывает.

В ходе переговоров они решили этот сложный вопрос.

— Ну, хорошо, — сказал Тед, — значит, ты будешь визжать и ползать, а я буду чесаться как обезьяна.

— Здорово. Папа-обезьяна, которая чешется.

И они стали карабкаться на какую-то горку, расположенную в Африке, считая себя обезьянами или, что касается Теда, облагороженными обезьянами.

В жаркое июльское воскресенье они явились на игровую площадку, готовясь провести там время; большую часть его Билли провёл над брызгалками, где к нему присоединился и Тед, закатав брюки и сняв туфли и носки, как и большинство родителей. Затем Тед устроился за чтением в сторонке, пока Билли носился вокруг, брызгался водой, прыгал и кувыркался, счастливый от того, что весь день может провести в плавках.

— Будь моим водоносом, — сказал Тед, и Билли, наполнив пластмассовое ведёрко водой, стал носить его к Теду и поливать склонённую голову отца, заливаясь счастливым смехом. Они оставались тут допоздна, и когда спала жара, а тени удлинились, парк обрёл особую прелесть. У Теда было ощущение полноты жизни. Билли весь день хохотал, носясь без устали. Они были одним целым; он не мог отделаться от мысли, что если дети в самом деле умеют приспосабливаться к обстоятельствам, то и взрослые тоже. Оглянувшись, он внезапно обнаружил, что Билли нигде не видно. Его не было ни рядом с брызгалками, ни в песочнице, ни на лесенке, ни на вышке. Тед торопливо осмотрел игровую площадку. Мальчика тут не было.

— Билли! — крикнул он. — Билли! — Тед кинулся ко входу в парк, где располагался бассейн, но Билли не было и там. Билли! Билли! — И вдруг краем глаза он заметил его. Мальчик, покинув площадку, шёл по дорожке парка. Тед кинулся за ним, выкрикивая его имя, но тот не обернулся, прибавив шагу. Но Тед бежал быстрее и наконец оказался в нескольких ярдах от него. И тут он услышал, как мальчик зовёт: «Мама! Мама!», обращаясь к высокой женщине с чёрными распущенными волосами, которая шла перед ним. Билли догнал её и схватил за юбку. Повернувшись, она посмотрела на него, обыкновенная женщина, прогуливавшаяся по парку.

— А я думал, что ты моя мама, — сказал он.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ларри сказал, что это сделка века: за эти деньги он получит целый дом на Файр-Айленде, совершенно потрясающе, у хозяйки будет нервное расстройство.

— Если останется в доме? — уточнил Тед.

— Понятия не имею. Договорились с четвёртого июля, что приходится на конец недели. Она ещё никого не видела, но когда уик-энд кончится, она задницы от кресла оторвать не сможет.

Тед усомнился, что стоит ли использовать слабость владелицы дома, в результате чего его обитатели могут вызвать у хозяйки нервное расстройство. Но, по настоянию Ларри, он согласился позвонить организатору коммуны, дизайнеру интерьеров, как назвал её Ларри, у которой был десятилетний сын.

— Я, как и все, отношусь к числу одиноких родителей, — сказал Тед по телефону. Он засмущался, уловив, с каким интересом она восприняла его сообщение. Словно бы он обрёл определённую категорию.

Мы бы не хотели, чтобы у нас в доме были откровенные холостяки, — сказала она. — Вы вполне подойдёте. И вымужчина. Нам нужен ещё один мужчина.

В пятницу в половине шестого Этта привела Билли на станцию Лонг-Айленд. Вокзал был переполнен людьми, которые стремились выбраться из города, сесть на ближайший поезд, доехать до пригорода, на берег моря, и Тед отчаянно проталкивался среди толпы. Увидев Этту и Билли, ожидавших его, он так поразился их виду, что сбился с шага. Билли, человечек, который играл для него такую большую роль, главный персонаж в его жизни, в этой мяту щей толпе казался таким хрупким и маленьким. Малыш, хрупкий маленький ребёнок, он держал Этту за руку.

— Привет! — крикнул ему Тед, и ребёнок, кинувшись к отцу, повис у него на шее, словно они не виделись несколько недель; он был искренне поражён тем чудом, что его собственный папа вдруг возник из кишащей вокруг толпы.

Тед всегда считал, что Оушн-Бич в Файр-Айленде слишком запружён людьми, обливающимися потом. Но вдруг, посмотрев на него глазами Билли, приковавшегося взглядом к лоткам с мороженым, к витринам игрушек, к стойкам пиццы — «А ты и не говорил, что тут есть пицца!» — он понял, что Оушн-Бич не уступает Каинам.

Он нашёл дом, ничем не отличающийся от всех прочих бунгало, с портиком над крыльцом, с розовой надписью над дверью, гласившей «Дорогая Глория». Сама обладательница этого имени появилась в дверях — полная женщина, лет под сорок, в обрезанных выше колена джинсах. Её рубашка-безрукавка отвечала последней моде, поскольку откровенно сообщала надписью под вырезом: «Большие Груди». «Должно быть, вы Тед?» — пробасила она низким голосом, и Билли сразу же спрятался Теду за спину. Она представила его «домоправительнице» по имени Эллен, независимой издательнице с одиннадцатилетней дочерью, психиатру Бобу с шестнадцатилетним сыном, который всё лето не отходил от него, и сорокашестилетней владелице магазина «Здоровая пища» Марте, у которой была девятнадцатилетняя дочь. В доме была общая столовая, гостиная и пять спален. Правила предписывали каждому родителю, который явился сюда без своей половины, спать рядом со своим отпрыском.

В соответствии с правилами, текст которых висел над раковиной, каждый родитель нёс полную ответственность за поведение своего ребёнка за обеденным столом. На долю домоправительницы приходилась готовка, но никто, кроме соответствующего родителя, не должен был обращать внимания на капризы ребёнка во время еды. Любой родитель мог в любое удобное время сварить кукурузные початки или явиться на кухню, чтобы под струёй холодной воды остудить их. Эллен, редактор, женщина шести футов ростом, под сорок лет, демонстрировала остальным, как хорошо у неё получаются цыплята. Психиатр, сдержанный сутулый мужчина, сорока с лишним лет, почти не говорил с остальными. Его Сын, такой же сутулый, смахивающий на отца, казалось, и по возрасту, тоже был неразговорчив. Владелица магазина здоровой пищи всем своим внешним видом демонстрировала качество своей продукции — при росте в пять футов и один дюйм она весила около ста девяноста фунтов, а её дочь была на несколько дюймов выше и на несколько фунтов тяжелее. На десерт они предпочитали пирожные из чистого шоколада.

После обеда явился Ларри. За прошедшие несколько лет друзья виделись не так часто, и когда в знакомой обстановке Файр-Айленда снова появился Ларри, они опять почувствовали себя давними друзьями, хотя пышная шевелюра его приятеля поредела и на макушке стала просвечивать тонзура; глядя на Ларри, Тед подумал, что время не щадит и его.

— Вечером предстоит потрясающая вечеринка. Высшего класса. — Это-то у него не изменилось.

— Я предпочёл бы остаться с Билли.

— Бери Билли с собой. Мы его там уложим.

— Ларри, ты потрясающ.

— Конечно. Это же Файр-Айленд, старина. — И он обратил своё внимание на Глорию, которая сменила свою безрукавку «Большие Груди», запачканную во время обеда, на чистую с теми же «Большими Грудями».

Тед с Билли прекрасно провёл время на пляже, где Тед даже осмелился сыграть несколько партий в волейбол, пока Билли строил песочные замки. Ларри позвонил с Оушн-Бич в воскресенье днём. Он готов встретить Теда в шесть на материке и подбросит его домой — надёжный друг Ларри.

— Одна маленькая штучка. Ничего не говори Глории обо мне. Мы расстались.

— Ларри, когда вы успели расстаться? Вы же ещё даже не сошлись.

— Мы занимались этим всю неделю, Но чем ты занимаешься, приятель? Ты ещё никого не подцепил?

— Никого не встретилось.

— Так ищи! Иди ищи и хватай первую же леди.

Со времени ухода Джоанны прошло четыре месяца. Женщины пока его не волновали. Шесть лет с тех пор, как он познакомился с Джоанной, Тед не притрагивался к другой женщине.

— Всё это было так давно, — сказал Тед. — Я даже не представляю, как они сегодня предпочитают обниматься.

Глория позвонила в колокольчик, собирая всё общество. Она извинилась перед Тедом, что сбор носит несколько военизированный характер, но всё равно звонила в колокольчик. «Помогает собирать всех», — объяснила она. Он звучал по воскресным вечерам, когда предстояло отчитываться в расходах — сколько пошло на содержание дома, сколько на его обитателей, и так далее. Это была часть совместного бытия, о котором он забыл — паевой взнос. Собирается ли Тед сейчас вносить его? Его доля была двести долларов, что, как Ларри объяснил ему, было исключительно дёшево.

— Не уверен, — сказал он и все остальные удивлённо воззрились на него, словно он оскорбил каждого из них.

— Я хотел бы переговорить с другим членом моей команды.

Билли был на воздухе, играя в прятки с приятелем из соседнего дома. Тед было сказал ему, что им надо отправляться домой, но не успел он продолжить, что они могут и остаться, стоит только решить, как Билли разразился слезами. Он не хочет оставлять ни этот домик, ни остров, ни своих друзей. Тед выложил двести долларов. Он обрёл официальный статус обитателя дома, члена команды и одинокого родителя в обиталище Дорогой Глории.

В конце недели Оушн-Бич бывал заполнен скопищем людей, которые путешествовали из бара в бар и по знакомым компаниям. Соседи же Теда предпочитали сидеть дома. Так им было удобнее и уютнее. Он тоже мог сидеть в гостиной, вместе с остальными, читая или болтая, что избавляло его от необходимости сталкиваться за стенами с обществом холостяков.

— Я испытываю такое напряжение в течение недели, — сказала Марта. — И с нетерпением жду возможности расслабиться.

Но Тед чувствовал напряжение в самом доме, которое росло с первого же уик-энда, что он провёл в нём, когда Марта, Эллен и Глория основательно загуляли ночью и утром тихонько, никого не встретив, вернулись домой. Джордж, психиатр, редко покидал своё кресло. Самый широкий круг знакомств из всех жильцов дома был у Билли. Он обзавёлся по соседству пятилетним приятелем Джоем, и они постоянно играли то у одного, то у другого, или вместе с другими детьми гоняли на маленьких красных велосипедиках по тротуарам.

В субботний вечер третьей недели своего пребывания здесь Тед остался наедине с Джорджем в гостиной. Оба читали. Он счёл себя обязанным перекинуться с Джорджем несколькими словами. Они редко разговаривали.

— Интересно? — спросил Тед, хотя вопрос был не из ряда выдающихся.

— Да.

Джордж продолжал читать.

— О чём эта книга? — Неужели я в самом деле спросил его? Ему захотелось взять свои слова обратно.

— О старости, — ответил Джордж, явно давая понять, что хотел бы положить конец разговору.

Через полчаса Тед закрыл книгу об океанографии, которую он читал, и пожелал соседу спокойной ночи.

— Вас оставила жена? — неожиданно спросил Джордж, удивив его.

— Да. Несколько месяцев назад.

— Понимаю.

Казалось, Джордж обдумывал сказанное. Тед ждал. Всё-таки этот человек был психиатром.

— Я думаю, — медленно сказал Джордж, тщательно подбирая слова, — что вам стоило бы больше гулять.

— Стоило бы гулять? Джордж, я наслушался этих советов ещё от своей матушки.

Больше терпеть он не мог. Шла уже вторая неделя августа. Билли играл в доме у своего приятеля и его пригласили там на обед. У Теда было как минимум два часа для себя, а неподалёку проходила вечеринка с коктейлями. Налив себе виски, туда он и отправился со стаканом в руках. Когда он шёл по дорожке, направляясь к соседнему дому, льдинки позвякивали о стенки стакана. Он оказался в гуще людей и перед собой и сзади, которые прохаживались с бокалами в руках; вокруг стоял шум коловращения. Он заметил её по другую сторону комнаты, самую красивую девушку на вечеринке, и стал проталкиваться к ней, чтобы узнать, как её зовут и номер её телефона — может, они могли бы встретиться в городе, погулять вместе, а потом пожениться, и,… Джоанна, Джоанна, где ты? Глаза его заплыли влагой, но он смахнул её. Больше с Ним такого не повторится.

Здесь же был и Ларри, обнимая за плечи свою очаровательную пухленькую находку. Он махнул Теду, чтобы тот двигался к нему, и Тед стал проталкиваться в его сторону.

— А, вот и ты, старина. Тед, это Барбара. И её подруги, Рода и Синтия.

Подружка Ларри была хорошенькой, крепко сбитое, из тех, которым пальца в рот не клади. Всем им было тридцать с небольшим. Рода была невысока, толстовата, с нескладной фигурой. Тед предпочёл бы не общаться с ней, хотя сейчас, несмотря на её внешний вид, он чувствовал к ней расположение. Она тут, как и он, была явно не к месту. Синтия была более привлекательной, хрупкая шатенка с изящной фигурой.

— Тед на пути к окончательному выздоровлению.

— Что-то вроде.

— Я вам кое-что скажу, девушки, но особенно не распространяйтесь. Он один из самых крутых мужиков в своём деле.

Они засмеялись, хотя в их веселье чувствовалась какая-то натужность. Поскольку Тед к ним не присоединился, Синтия быстро остановилась.

— Чем вы занимаетесь, Тед? — спросила она.

— Я продаю место для рекламы.

Ему пришлось подробнее объяснить ей суть своих занятий.

— Когда вы видите в журнале рекламное объявление, кто-то должен найти его автора и предложить ему место для размещения рекламы. Я представляю несколько журналов и я звоню по рекламным агентствам и уговариваю их приобрести место в журналах, которые числятся среди моих клиентов.

— Звучит просто потрясающе.

— А вы чем занимаетесь?

— Я секретарша в юридической конторе.

— Прекрасно.

Барбара пригласила Ларри на обед, а затем такого же приглашения от Синтии удостоился и Тед. Заскочив домой, он попросил Марту уложить Билли спать. «Тебе будет с ней очень хорошо», — успокоил он Билли, после чего отправился по приглашению. Там была и другая женщина, соседка Синтии, которая тоже пригласила на обед мужчину примерно его лет; Мать Барбары собиралась куда-то на уик-энд; она казалась едва ли не моложе своей дочери. Её гостями были двое мускулистых мужчин в плотных рубашках, с которыми она познакомилась на пристани, где у них стоял катер. Они притащили с собой целый ящик пива.

— Сомневаюсь, чтобы эта вечеринка удостоилась внимания женской странички «Таймса», — шепнул Тед Ларри.

— Подожди, пока мы не сядем к столу.

Внезапно появилась Барбара с бифштексами для каждого, встреченная шумным всеобщим весельем. Владельцы катера взяли на себя их приготовление. Тед с Ларри занялись салатом. Пиво и алкоголь лились рекой. Выяснилось, что один из владельцев катера — ярый болельщик футбола, и за столом начались нескончаемые спортивные разговоры. Мать Барбары выставила ореховый торт, что вызвало очередной взрыв веселья. Все наперебой восторгались едой, говорили, как здорово они проводят тут время и как было бы хорошо, если бы все они обитали вместе в большом доме. Синтия была среди окружающих самым тихим существом, словно бы опасалась, что, если она будет слишком много говорить, это испугает её спутника и он может исчезнуть. Она расспрашивала Теда о его работе, он интересовался её занятиями. Кто-то включил на полную мощность музыку, и Тед оказался на одной из тех громогласных вечеринок, шум которых он слышал из своей комнаты, стараясь уснуть. Когда он танцевал с Синтией, она прижималась к нему своим стройным телом и впервые за несколько последних месяцев он опять ощутил эрекцию.

Когда вечеринка обрела характер беспорядочного гула, он взял Синтию за руку и они отправились прогуляться к океану. Они молча постояли на берегу, и он поцеловал её. Она приоткрыла губы, они прильнули друг к другу, он почувствовал свой язык у неё во рту, и его руки скользнули по её телу, под одежду, проникая в укромные места её тела. Он увлёк её за собой в сторону от дорожки, в дюны, подальше от взглядов, целуя и лаская её, и она говорила «О, Тед», но он ничего не мог ответить ей, потому что на минуту забыл, как её, чёрт побери, зовут; опустившись на песок, он притянул её к себе, думая, что их могут арестовать за такое поведение, и тут только он вспомнил, что её зовут Синтия, и смог ответить ей таким же «О, Синтия». Полицейская машина, патрулировавшая пляж, бросила на них свет своих фар, словно в темноте над ними зажёгся прожектор, и они вскочили на ноги, торопливо приводя в порядок одежду. Возвращаясь по тёмной дорожке, каждые несколько футов они останавливались для поцелуев. Вечеринка в доме была в полном разгаре, в окнах его дома по-прежнему горел свет и, не зная, ни куда идти, ни чем заняться, они продолжали бродить по дорожкам, обмениваясь поцелуями; Тед испытывал глубокую печаль, чувствуя, как тщетно хотел бы одарить её хоть немного любовью, увести подальше и от этой пристани и от вечеринки — хоть кого-то, чьё имя ему не пришлось бы вспоминать. Они прислонились в темноте к какой-то изгороди, и он стал откровенно ласкать её, как предписывали правила Оушн-Бича.

В его доме погас свет, и он взял её за руку.

— А как твой малыш?

— Он даже не пошевелится.

Они проскользнули в его комнату, расположившись на кровати рядом с Билли, который в самом деле лишь тихо посапывал; он натянул на них простыню, чтобы, если Билли всё же проснётся, Тед увидел только простыню, а не людей под ней — оставалось лишь надеяться, что он не воспримет их как привидения — и, двигаясь с подчёркнутой осторожностью, чтобы кровать не очень скрипела под ними, он страстно поцеловал её ещё несколько раз и наконец вошёл в неё. Но всё кончилось стремительным взрывом, не успев толком начаться.

— Прости, — сказал он. — У меня так давно ничего не было.

— Всё в порядке, — сказала она.

Они лежали на узкой кровати, накрывшись простынёй, рядом с посапывающим малышом. Передохнув, Тед попробовал снова войти в неё, кровать отчаянно заскрипела, Билли заёрзал во сне, и Синтия дала понять, что с неё хватит романтики для одной ночи.

— Ты оставайся, — сказала она, натягивая одежду, которую так полностью и не сбросила с себя. Он последовал её примеру, увидев, что он тоже полуобнажён, и повинуясь правилу «Леди надо провожать до дома», в молчании вышел вместе с ней. Вечеринка в её доме ещё продолжалась. Он поцеловал её. Она ответила ему небрежным ответным поцелуем и во шла внутрь. Через пять минут он уже был в постели рядом с Билли.

На следующий день они встретились на прогулке, поздоровались и отвели глаза в сторону, давая понять, что между ними нет никаких отношений, разве что случайная вечерняя встреча. Хотя Синтия, чьё имя он ухитрился забыть, даже будучи с ней, значила для него куда больше, чем он мог предполагать. После Джоанны она оказалась его первой женщиной. В следующий раз он отнёсся бы к ней с куда большей благодарностью, большей страстью, был бы куда способнее — но это будет с какой-то другой, только не с Джоанной, с Джоанной никогда ничего больше не будет. Он всё время гнал от себя эти мысли, не желая признаваться в них, но теперь они его не покидали. Жена оставила его, и если вас оставляет жена, рано или поздно вам приходится вступать в отношения с другой женщиной. Он снова вступил в сообщество холостяков.

Если бы даже он поддался искушению поверить, что все его действия были продиктованы лишь правилами поведения на таких вечеринках и обязательно должны заканчиваться с кем-нибудь в постели, он бы убедился в обратном на подобной же вечеринке в следующий уикэнд, когда никто не привлёк его внимания, и на последующей, и на, уик-энде за Днём труда, когда все вокруг искали встреч и знакомств, а он в сумерках стоял в стороне от прогулочной дорожки, держа в руке стакан и наблюдая за кишащей вокруг публикой; взгляд его упал на самую красивую девушку, которую он встречал за эти несколько недель, элегантную и стройную, в её белом платье. Он сделал ей комплимент, что от неё невозможно оторвать глаз, она улыбнулась ему, давая понять, что комплимент не оставил её равнодушной, но она направлялась на бурлящий весельем приём, куда он не мог последовать за ней. Он смотрел ей вслед, зная, что не сделает попытки снова встретиться с ней, потому что его четырёхлетний сын, только что покинув гостиную, отправился в их комнату, а его папа не может оставить его, чтобы поболтать с привидевшейся ему женщиной в белом платье. Глядя на людей, собирающихся на последний коктейль за это лето, он завидовал, насколько свободно они могут распоряжаться сами собой, так как им не о ком заботиться, а он даже не может себе позволить вволю погулять по дорожкам парка.

— Как ты себя чувствуешь, котёнок?

— У меня болит животик, папа.

— Я знаю. И, думаю, от того, что ты съел слишком много воздушной кукурузы в доме у Джоя.

— Да, я съел много воздушной кукурузы у Джоя.

— А теперь постарайся уснуть, радость моя. Завтра наш последний день здесь. И мы отлично проведём его. Мы построим самый большой песчаный замок за всё лето.

— Я не хочу возвращаться домой.

— Ну, видишь ли, наступает осень. И будет очень холодно. Так что теперь спи.

— Посиди со мной, папа, пока я не засну.

— Хорошо, котёнок.

— Я наелся кукурузы в доме у Джоя.

В последний день у «Дорогой Глории», Эллен, издательница, которая за всё лето так ни с кем и не встретилась, была не в силах покинуть своё кресло. Джордж, психиатр — наш пострел везде поспел со своими диагнозами, — сказал, что Эллен в высшей степени внушаемая личность и на неё оказали отрицательное воздействие воспоминания об уик-энде после Четвёртого Июля, когда её соседка по комнате тоже не могла встать с кресла. Это событие стало частью фольклора Файр-Айленда, его изустной историей, которая шла под рубрикой самого сильного нервного потрясения в одной из коммун холостяков.

Всё происшедшее было не лучшим способом, с помощью которого Тед, действительно, начал выздоравливать, хотя он должен был быть за это благодарен Файр-Айленду, но теперь он знал, что его ждут нелёгкие времена.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Развод занял семь минут. Судья назначил слушание в своём кабинете. Джон Шонесси, адвокат и поклонник футбола, двинул в бой основные силы — несколько свидетельств, согласие жены на развод, медицинскую справку, констатирующую, что муж испытывает напряжение от создавшегося положения; Тед ответил на несколько заранее напечатанных вопросов, сказав, что не разочарован таким положением дел, и судья не выразил желания углубляться в суть проблемы. Они одержали полную победу над другой стороной, которая вообще не появилась на поле боя. Было вынесено решение о разводе и передаче ребёнка ему на воспитание на основе «жестокого и бесчеловечного обращения, которое делает совместное проживание невозможным». Через пару дней по почте пришли все документы, подписанные судьёй,

— Тед Крамер и Джоанна Крамер стали разведены законным образом.

Тед решил отметить этот день, когда всё наконец встало на свои места. Он повёл Билли в «Бюргер Кинг». Празднование затянулось, потому что Билли выразил желание отметить его и большим количеством жареного по-французски картофеля. У ребёнка и так хватало забот, чтобы не отягощать их рассказом, что такое брак и откуда берутся дети, так что Тед решил не утомлять era рассказом о недавней судебной процедуре. Но он хотел, чтобы Билли хотя в общих чертах был в курсе дел.

— Билли, есть такая штука, которая называется развод. Это когда два человека, которые были женаты, становятся не женаты.

— Я знаю. Сет разведён.

— Развелись родители Сета. Как и твои папа с мамой. Теперь твои папа и мама, Билли, в разводе.

— А разве мама не говорила, что будет присылать мне подарки?

— Я говорю с тобой, как с мужчиной, Билли.

— Может быть, она всё же захочет… Возьми мне ещё картошки.

— Нет, умная голова, с тебя хватит.

Билли, восседающий в «Бюргер Кинге», был хорош, словно на картинке, и всё это было весьма приятно, но посещение с сыном дешёвой столовки не соответствовало значению события, которое обошлось ему в две тысячи долларов. Он подумал, что должен отметить его как-то более основательно. Из ресторана он позвонил девочке из их дома, которая порой брала на себя обязанности посидеть с ребёнком, и договорился с ней, что она придёт вечером. В его жизни не было женщины, с которой он мог бы отпраздновать это событие. За два месяца, прошедших после Файр-Айленда, он забыл, что значит показываться в обществе, если об этом вообще можно было говорить. Вот Ларри был погружён в него с головой. Он не хотел, отправившись в бар, излагать историю своей жизни первому встречному. Он позвонил стоматологу Чарли.

Чарли перебрался в студию, однокомнатную квартирку, со своей лаборанткой, но, побыв наедине друг с другом, они расстались через две недели. Тогда-то Чарли и позвонил Теду и сказал, что мужики должны держаться вместе и почаще видеться. И когда Тед предложил пообщаться вечерком, Чарли пришёл прямо в экстаз. Они встретились на углу Второй авеню и 72-й стрит, в средоточии баров для холостяков, и решили посещать их один за другим, выпивая в каждом. На Теде была плотная куртка, свитер и обтягивающие брюки, Чарли, коренастый мужчина сорока пяти лет, явился в блейзере и в брюках в столь крупную клетку, словно у поклонников оп-парта.

Первым делом они направились в бар «Приятели», который довольно прилично выглядел снаружи. Он был заполнен одними мужчинами, затянутыми в кожу. Ковбой у дверей — с могучим гульфиком и тусклыми глазами — сказал «Привет, тигры», после чего они вылетели из этого загона. Следующим оказался «Рио-Рита» со сверкающим музыкальным ящиком, весьма напоминающий такое же заведение на Файр-Айленде. Как у них в колледже, решил Тед и, пропустив пару рюмок, терпеливо слушал, как Чарли отпускает ему грехи, из-за которых ему пришлось развестись с Тельмой. У «Хансе— ля» было столько юных девушек и прыщавых юнцов, что Теду показалось, будто они попали на какой-то молодёжный фестиваль. Тут Тед узнал, что Тельма ушла от Чарли с его коллегой, другим зубным врачом. У «Запаты» собиралась публика постарше, но Тед с Чарли выделялись и на её фоне. Затем Чарли отпустил Теду и другой его грех, который заключался в том, что ему пришлось расстаться и со своей лаборанткой. Тед, который уже был крепко под хмельком от нескольких порций, стал сомневаться, может, он в самом деле имеет к ней отношение. В «Глиттере» было так набито, поскольку тут не разрешалось просто стоять у бара, они решили двинуться по улице по направлению к дому, сделав остановку где-нибудь в другом баре-стоячке.

— Во всех этих заведениях мы сказали не меньше шестнадцати глупостей о женщинах, — заметил Тед, которого глупость его реплик волновала куда больше, чем Чарли. Тот, с настойчивостью заевшей пластинки, мог повторять только одно: «Привет, малышка! Как тебя зовут?» Чарли подкатывался к каждой симпатичной девушке, изображая из себя лихого парня и упорно придерживаясь своей линии поведения. Но едва только вызвав к себе интерес, бой-скаут уносил ноги.

Наконец Тед и Чарли остановились, подпирая стенку какого-то дома на Второй авеню и полные решимости поговорить душа в душу, но они были слишком усталы для такого общения.

— Я говорил тебе, как мне жаль, что нет Джоанны? — спросил Чарли.

Тед ответил:

— Я пытаюсь не думать о ней.

— А я думаю о Тельме всё время, — сказал Чарли и начал плакать.

Тед помог ему удержаться на ногах и с пьяной непосредственностью предложил пропустить посошок на дорожку в «Изумруде», где подают чистую ржаную водку с содовой, крепостью 85 градусов. Чарли попытался вздремнуть у стойки, но Тед выволок его на улицу, проводил до дома, а затем, попытавшись взять себя в руки, чтобы у его девочки-сиделки не возникло подозрений в том, что он настоящий джентльмен, Тед явился домой и поблагодарил её за прекрасный вечер.

Кое-кому из окружающих он сообщил о разводе. Он подумал было, что должен был бы проинформировать Джоанну, Когда его юрист начал заниматься делами, он получил от её родителей адрес, который представлял собой лишь номер почтового ящика в почтовом отделении в Па Джолде в Калифорнии. Он решил послать ей копии документов. Дипломатических отношений между родителями Теда и Джоанны не существовало. Последние снова явились в Нью-Йорк, но им было нечего сказать ему.

«Спроси у него, когда мы должны доставить ребёнка домой», — сказал отец Джоанны жене. Тед хотел узнать, известно ли им что-нибудь о Джоанне, но её мать сообщила ему: «Если она сочтёт нужным сообщить вам о своих действиях, она достаточно взрослая, чтобы самой сделать это». Тед отметил, что упоминание её имени сопровождалось лёгкой ноткой неприязни, и пришёл к выводу, что скорее всего они и сами ничего не знают о Джоанне. Тельма, его эксперт-психолог, услугами которой он пользовался вот уже семь лет, сказала, что Джоанна, скорее всего, восстала и против своих родителей, так что они тоже практически ничего не знают о ней. По сути, как она предположила, Джоанна предоставила Теду сообщить им о ходе событий.

— Тем не менее ты должен позаботиться о своём душевном здоровье, — сказала Тельма.

— Точно. И чёрт с ней!

— Я не это имела в виду. Я думаю, что тебе стоило бы заняться собой. На тебя столько свалилось. И неужели ты не хочешь разобраться, в чём причина?

— Спроси Джоанну.

— Ты часть её, Тед. Почему бы тебе не повидаться с моим врачом?

— Я как-то, не думал. Уже слишком поздно.

Он сидел, разложив перед собой бумаги из суда, и составлял послание Джоанне. «Ты свободна выходить замуж, где тебе хочется — от Невады до Нью-Йорка, девочка». Нет, это слишком по-детски. «Я думаю, что, высылая тебе эти бумаги, я должен рассказать тебе, как у нас идут дела и, главным образом, как поживает Билли». Нет, она об этом не спрашивала. Он решил засунуть все бумаги в конверт и выслать их ей без всяких комментариев, поскольку документы говорят сами за себя. В своё время они общались взглядами, прикосновениями, словами, а теперь — при помощи свидетельства о разводе.

Как они давно и обещали, родители Теда наконец нанесли ему визит — две округлые фигуры, покрытые солнечным загаром.

— Мальчик слишком худенький, — сказала его мать.

— Он нормален. Он так сложен.

— Я знаю, что такое худой ребёнок. Я вволю насмотрелась на них в ресторане.

Решив, что «эта полька» не кормит его как следует — по прибытии они встретились с Эттой, поздоровавшись с ней с той долей теплоты, которая отводится, только посыльным, — Дора Крамер решила взять дело в свои руки и набила холодильник приготовленными ею бифштексами и цыплятами, которых Билли в рот не брал.

— Понять не могу, что он любит есть.

— Попробуй предложить ему пиццу, — сказал Тед.

— Билли, неужели ты не любишь, что тебе готовит бабушка? — попыталась она возложить вину на него.

— Нет, бабушка. Я просто не могу прожевать.

Тед хотел тут же на месте заключить его в объятия. Несколько поколений терпеливо сносили готовку Доры Крамер, но только Вильям Крамер, его сын, осмелился восстать против неё. Билли пожелал им спокойной ночи после того, как отказался возиться с подаренной дедушкой и бабушкой головоломкой, с которой не справился бы и десятилетний ребёнок.

— Разве тебе не нравится эта прекрасная игра, которую привезла бабушка?

— Нет, бабушка. Её трудно разжевать.

После его ухода, когда взрослые получили возможность говорить более откровенно, Дора пришла к серьёзным выводам:

— С уборкой она явно не справляется, эта Этта.

— Прекрасно справляется. Нас всё устраивает.

Она даже не удостоила его ответом. Откуда бы они ни являлись, из Бостона или из Флориды, её родители или его, они были едины в своих его оценках, человека, который ни в чём не разбирается. Он никогда не удостаивался их похвалы.

— Билли прекрасный ребёнок, мама.

— У него отсутствующий взгляд.

— Думаю, что просто от счастья, что он видит вас.

— Что ты об этом думаешь, Гарольд? — спросила она.

— Да, он слишком худ, — ответил он.

Когда они уже собрались к отъезду, Дора решила бросить последний взгляд на квартиру.

— Ты должен всё переставить.

— Что вам тут не нравится? — спросил Тед.

— Это её дом. Могу только удивляться, что ты ещё не избавился кое от каких вещей.

Квартира была обставлена в современном эклектичном стиле — беж и коричневое, шведский диван и индийский батик в гостиной, массивный квадратный стол в нише столовой — довольно красивый, но не во вкусе Теда. Комнаты в самом деле обставляла главным образом Джоанна, сообразуясь лишь со своими взглядами. И после её ухода он как-то не думал о перестановках.

— Взять вот эту штуку. — Речь шла о большой чёрной керамической пепельнице, даре родителей Джоанны. — Зачем она тебе нужна?

— Спасибо, что собрались приехать, — сказал он.

Когда они отбыли, Тед остался с головной болью.

Неужели мать будет распоряжаться даже в его квартире? Но неужели он столь пассивен, что просто принимает своё сегодняшнее положение, не пытаясь ничего переделать? Может, ему в самом деле стоит изменить облик квартиры, её квартиры? Но не расстроит ли это Билли? И в таком случае, не должен ли он первым делом думать о Билли? Он взял пепельницу, которая никому не нравилась, даже Джоанне, и кинул её в мусорный ящик. Может, с ним что-то не так, если ему это раньше не пришло в голову? Он ни в чём не мог быть теперь уверен.

После встречи с Ларри, который, казалось, никогда в жизни не сталкивался с никакими сложностями, во признался, что и он ходит на сеансы к психоаналитику, Теду начало казаться, что он находится во власти каких-то тёмных сил.

— Я боюсь, что мне свойствен комплекс Казановы, старина. Мне это всё чаще приходило в голову с самыми разными бабами, и я уж начал думать, что, может, я извращенец.

— Ларри, ты серьёзно?

— Нет, не говорю, что я педик. И не считало, что у меня уже комплекс Казановы. Я хочу сказать, что боюсь, как бы он на меня не свалился и всё, что с ним связано.

Жутко сложно.

— Знаю. Сплошное дерьмо. Но мне это нравятся.

Прошло ещё три недели, самым большим событием которых для Теда было посещение с Билли дневного спектакля «Алладин». Даже Чарли забеспокоился и сообщил ему несколько телефонных номеров, убедившись, что вечерами Тед безвылазно сидит дома, беря с собой работу из офиса. Он так никому и не позвонил. Существуют ли люди, которым действительно помогает обращение к медику? Он решил связаться с Тельмой и узнать у неё номер телефона её врача.

Тот сказал, что может проконсультировать его за гонорар в сорок долларов. Учитывая, что недавно он потратил пятьдесят пять долларов, чтобы справиться с простудой Билли, он мог потратить сорок долларов, чтобы восстановить своё душевное здоровье; они договорились о встрече. Доктору Мартину Грехему было лет сорокс небольшим. Он носил яркую спортивную рубашку итальянского шелка с распахнутым воротом.

— Куда вы делись, Зигмунд Фрейд? — вздохнул Тед.

— Простите?

— Я ожидал встретить бородатого мужчину в толстом сюртуке.

— Расслабьтесь, мистер Крамер.

Они сели друг против друга по обе стороны докторского стола. Тед старался быть предельно спокойным — со мной не происходит ничего особенного, доктор, — рассказывая ему о своём браке, уходе Джоанны, о событиях последних нескольких месяцев. Доктор внимательно выслушал его и задал несколько вопросов относительно того, как он себя чувствует в тех или иных ситуациях, и поскольку он не делал никаких заметок, Тед решил, что не сообщил ничего, достойного внимания.

— О’кей, мистер Крамер. Консультация должна была послужить целям знакомства с вами. Из того, что я успел заметить, вас гнетёт, что вы постоянно занимаетесь самоанализом.

— Как и вы занимаетесь такими-то и такими-то комплексами, — нервно ответил Тед.

— Что-то вроде. Разрешите поделиться своими впечатлениями. Может быть, они окажутся вам ни к чему, а может, и придутся ко двору. Я не знаю.

Тед подумал, что теперь пойдут научные термины, а не просто «я-не-знаю».

— Похоже, что наши эмоции по поводу того, что произошло, теряют свою остроту. Так откуда же ваш гнев, ваше раздражение? Вы говорили, что никуда не ходите. Ладно. Вы до сих пор злы на всех женщин? На вашу мать? Вашего отца? И ваше сидение, кажется, радости жизни вам не прибавляет.

Тед улыбнулся, но ему было не до веселья,

— Вполне возможно — хотя, опять-таки, это только первое впечатление, — что семейные установки предписывают вам подавлять свои чувства, что и сказалось в вашем браке и сейчас постоянно не даст вам покоя.

— То есть вы считаете, что мне нужны сеансы психоанализа.

— К нам приходят самые разные люди, мистер Крамер. У некоторых полностью опускаются руки. Других буквально подавляют, раздирают острые проблемы, и нам приходится оказывать им первую помощь. Кое-кому, говоря в общих чертах, надо просто помочь разобраться, что с ними происходит.

— Как мне?

— Я ни в чём вас не уговариваю. Решать вам. Я думаю, что лечение могло бы вам помочь. Сомневаюсь, чтобы у вас не было никаких проблем, мистер Крамер.

Он сказал Теду, что берёт за час консультаций сорок долларов, и дал ему понять, что ему пришлось отказать одному из своих пациентов, чтобы уделить время Теду. Лучше всего было бы два или три сеанса в неделю, но один — это предельно допустимый минимум. Он не рассматривал эти сеансы как курс первой помощи, да и Тед знал, что порой люди ходят к психоаналитику годами. Лечение должно было обойтись Теду в немалую сумму, и доктор согласился с ним, но он не знал никого, кто брал бы меньше. Существовала и методика групповой терапии, но он сомневался, что она могла бы оказать помощь без индивидуальных сеансов. Были и клиники, куда он мог бы попасть, но, хотя там был не очень квалифицированный персонал, и там в последнее время поднялись цены. Тед должен был сам решить, стоят ли затраты того, чтобы он обрёл ясное понимание своего места в мире и стал лучше чувствовать себя, как выразился врач.

— Хотя я постараюсь и сам как-то справиться. То есть я хочу сказать, что большей частью мне это удаётся, — снова завёл он свою песенку «со-мной-ничего-страшного-доктор-всё-в-порядке».

— Вы пришли ко мне, чтобы обрести хоть небольшую надежду, мистер Крамер? Умение справляться с собой — это ещё далеко не всё.

Время визита истекло, и они обменялись рукопожатием.

— Доктор, поскольку я уже здесь, могу я задать вам пару беглых вопросов?

— Если я смогу на них ответить.

— Как вы думаете… — он почувствовал себя сущим дураком, но продолжил: — Как вы думаете, стоит ли менять облик квартиры?

Доктор не осмеял его. Вопрос он воспринял совершенно серьёзно.

— Вас не устраивает, как она выглядит?

— Нет, дело не в этом.

— Тогда почему же вы хотите в ней всё менять?

— Тоже верно.

У него остался последний вопрос:

— Как вы думаете, мне удастся выкинуть всё это из головы? — На этот раз Тед сам рассмеялся, постаравшись сразу же снизить серьёзность своего вопроса.

— А вы хотите выкинуть? — не теряя присущей ему серьёзности, спросил врач.

— Да, хочу.

— Тогда сможете.

Тед тщательно обдумал идею с психоанализом. Ему нравилась манера обращения врача и его ясный, без медицинского жаргона, язык. Может быть, ему в самом деле удастся оказать помощь. Но он не представлял, как он сможет позволить себе тратить сорок долларов на еженедельные сеансы или тридцать долларов, если будет ходить через неделю. Во всяком случае, не с его тратами на прислугу и оплатой медицинских счетов. Он решил, что его грызёт нерешительность. Он должен окончательно оправиться. Пусть квартира остаётся в прежнем виде. Он всё выкинет из головы. Раз и навсегда. Это приказ врача.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Тед Крамер выяснил, что картина общества изменилась с тех пор, как он был его неотъемлемой частью. Для некоторых женщин брак теперь был чем-то «отвратительным», как сказала ему Таня, двадцатилетняя танцовщица. У неё бывают «романы с женщинами», как она сообщила ему в постели. «Но пусть тебя это не волнует. Ты прекрасный мужик. С тобой тоже хорошо трахаться».

Многие из женщин были разведены, им опыта первого замужества было достаточно, чтобы они окончательно надломились. Некоторые из женщин, не считая, что он способен на ревность, давали ему имена и телефоны своих приятелей, у которых он может найти их, если к нему придёт Большая Любовь. Кое у кого из них был дома ребёнок, и вытянуть их по вечерам было сложно. Надо было предварительно договариваться. И он платил сиделке, и она платила сиделке. По два доллара за час, что обходилось им в четыре доллара за час, только чтобы где-то вместе посидеть. Приходилось действовать достаточно быстро, дабы что-то получилось. Они должны были или тут же влюбляться друг в друга, или решить, не стоит ли им первым делом побыстрее отправиться в постель. Да и постель нельзя было в полном смысле слова назвать таковой. Она говорила, что если пройдёт много времени по часам, больше денег придётся выкладывать сиделке и на такси. Может, придётся нанимать такси и сиделке. Если они находились где-то в центре города, неподалёку от его дома, он мог отпустить свою сиделку, но, поскольку лишался возможности проводить женщину домой, приходилось нанимать ей такси. Если он предлагал женщине взять у него деньги на машину, возникала неловкая ситуация: она, мол, берёт у него деньги. Они должны были чётко прикинуть, может ли он платить сверхурочные своей сиделке, а она сама расплачиваться за такси. В таких ситуациях нередко азарт уступал место усталости, так как они оба были родителями и обоим им, как большинству горожан, надо было рано утром вставать на работу.

Из опыта возникал логический подход. Как-то вечером женщина подсказала Теду, что на часах уже половина одиннадцатого, то есть сиделка обойдётся ему в шесть долларов. «Расстанемся или будем заниматься любовью?» В последнем случае на принятие решения остаётся пять минут — или же сиделке придётся сидеть с малышом ещё час, но на этой неделе у него туговато с наличностью. Так что он уделял своё внимание не столько ей, сколько часам, что не имело никакого отношения к занятиям любовью. Порой случались вечера, когда он не обращал внимание на счётчик— рядом с ним был хороший человек, с которым у него складывались тёплые отношения, — но это бывало не часто.

Личной жизни отца в какой-то мере мешал и Билли.

— Ты снова уходишь, папа?

— У меня, как и у тебя, есть друзья. Ты видишься с ними днём, а я могу встречаться с ними только по еечерам.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Да я и сам не хочу. Но мы увидимся с тобой утром.

— Не уходи, папа, пожалуйста.

— Я должен.

В садике Билли начал отнимать игрушки у других детей, словно хотел подгрести к себе всё вокруг. Тед переговорил с детским врачом и воспитательницей; оба они думали, что это была реакция на отсутствие Джоанны, и рано или поздно она пройдёт — или нет. Когда Тед проводил время с Билли, он большей частью бывал спокоен, разве что порой Теда так одолевала усталость, что он мог отвечать всем требованиям Билли и того приходилось буквально по частям отрывать от себя — при всей неприязни к подобным действиям, он не мог позволить, чтобы Билли так висел на нём.

Эту женщину-юриста Тед встретил на каком-то приёме. Филлис была родом из. Кливленда, ей было под тридцать лет, и она была сильной личностью. На ней был плотный твидовый костюм, несколько отстающий от моды. Она была исключительно начитанна, и разговор между ними сразу же обрёл серьёзный характер, поскольку касался высоких материй. Они пообедали в ресторане, и в этот вечер он не смотрел на часы. Возвращаясь, они решили, образно говоря, «выпить кофе» у него дома.

Уже поздно ночью, собираясь уходить, она вышла в холл, направляясь в ванную. Билли в это время тоже совершенно бесшумно поднялся, и она столкнулась с ним, выходящим из ванной комнаты. Остановившись, они уставились друг на друга в темноте, как две удивлённые косули — она совершенно обнажённая, а он в своей пижамке с жирафами, прижимая к себе игрушку.

— Ты кто? — спросил он.

— Филлис. Я друг твоего отца, — сказала она, стараясь быть совершенно искренней.

Он пристально поглядел на неё, и она попыталась чем-то прикрыться, решив, что не совсем прилично в таком виде стоять перед ребёнком. Они застыли на месте. Он продолжал в темноте разглядывать её. В мозгу его явно зародилась какая-то важная мысль.

— Ты любишь жареных цыплят? — спросил он.

— Да, — ответила она.

Удовлетворённый беседой, он пошёл в комнату спать.

— Я только что встретила твоего сына.

— О?

— Он хотел узнать, люблю ли я жареных цыплят.

Тед не мог удержаться от смеха.

— Ну, и ты?

— Сказала ему, что да, люблю. Вот и всё.

— В самом деле?

— Не очень приличная ситуация, — выразилась она несколько книжным языком.

Филлис присутствовала в его жизни примерно два месяца. Она нетерпимо относилась к пустым разговорам, и они беседовали на социальные темы, затрагивая проблемы, например, морали нации. Теду приходилось читать много журналов, и он был в состоянии поддерживать злободневные темы недели. Их интеллектуальные отношения развивались параллельно с сексуальными. Её конгрессмен из Кливленда предложил ей работу в Вашингтоне. Она решила, что предложение достаточно привлекательно, а их отношения не зашли так далеко, чтобы она из-за них стала подвергать опасности «важное для дальнейшей карьеры решение», как она сказала, и Тед, испытывавший к ней точно такие же чувства, согласился.

— Кроме того, если говорить честно, — сказала она ему, — не думаю, что была бы согласна брать на себя такие обязанности.

Попрощавшись, они тепло расцеловались и обменялись обещаниями обязательно звонить или писать, чего ни он, ни она делать не собирались.

Тед с удовлетворением отметил, что может без труда порывать отношения, длящиеся одну-две ночи. Мало кто оставался в его жизни больше, чем на пару месяцев. Но Филлис дала ему понять, что женщина избегает «брать на себя такие обязательства» по отношению к разведённому мужчине С ребёнком.

Тед и Тельма стали близкими друзьями. Он не испытывал желания откровенничать со своими романтическими подружками, но подумал, что если он решит закрутить роман с Тельмой, он может обрести удобные ночи, но потерять друга. Оба они отказались от мысли, что у них могут быть какие-то иные отношения, чем дружба, что было важно для них обоих: они могли поддерживать друг друга, давать возможность в случае необходимости кому-то из них освобождаться на несколько часов. Если Тед начинал беспокоиться* не слишком ли он сфокусировался на своём ребёнке, именно Тельма напоминала ему, что от этого никуда не деться: они были одинокие родители с детьми, а Билли был его единственным ребёнком. Как-то они, словно бы одной семьёй, пошли на игровую площадку, но день им достался нелёгкий. Дети всё время цапались.

— Я не люблю Ким. Она толкается.

— Я не люблю Билли. Он дерётся.

Они спорили из-за песочных пирожков, яблочного сока, велосипедов, и Теду с Тельмой весь день пришлось играть роль миротворцев. Наконец Тед отвёл всхлипывающего Билли по другую сторону площадки, чтобы успокоить его. Когда они пересекли её, навстречу им попался ещё один отец с маленьким ребёнком.

— Если их вытащить отсюда, — предложил ему он, — отвести к самому дальнему лотку с мороженым, угостить их там хорошей порцией и только потом привести обратно, у вас уйдёт на это минут двадцать.

Тед не мог понять, что именно хочет сказать ему этот человек.

— Двадцать минут — и он успокоится, уверяю вас.

Этот человек был типичным воскресным отцом, на долю которого досталось утомительное пребывание с ребёнком, пока его жена бегала по магазинам и должна была скоро вернуться.

— Я провожу с ним гораздо больше времени, чем двадцать минут, — ответил Тед.

День завершился тем, что Ким и Билли объединили свои усилия, чтобы обсыпать песком третьего малыша, мать которого стала орать на них, называя Билли и Кима «животными». Билли был так возбуждён прошедшим днём, что пришлось устроить для него горячую ванну и прочитать ему на сон грядущий кучу сказок, прежде чем он успокоился. Тед пытался понять, то ли Билли Слишком набегался, то ли перевозбудился. Ким была способна долгое время сидеть, погружённая в свои занятия, рисуя или раскрашивая; внимание же Билли постоянно отвлекалось. В том ли дело, что Мальчики в принципе отличаются от девочек, или же просто дети были слишком разными? Может, он был гиперактивным? Всё ли с ним в порядке? Не упускаю ли я что-то из виду? Господи, как я люблю его. Исусс, до чего же я вымотался!

Повсюду валялись обломки пластмассовых машинок, деревянные куклы с вывернутыми конечностями, вырванные листы из цветных книжек — комната Билли была сплошь завалена мусором, и Тед явился сюда в облике Мрачного Чистильщика с пылесосом, сопровождаемый Билли, который отчаянно сражался за каждый огрызок цветного мелка.

— Когда тебе минет десять лет, комната будет выглядеть так, словно в ней жили Братья Кольеры.

— Кто?

— Два неряшливых старика, и комната у них выглядела точно, как у тебя.

Ему было бы проще убрать помещение в отсутствие Билли, но несколько месяцев назад Билли страшно переживал, обнаружив исчезновение какой-то сломанной машинки.

— Выкидываем! Этот грузовичок уже ни к чему не пригоден.

— Нет. Я его люблю.

Тед обвёл взглядом комнату. Она по-прежнему напоминала обиталище Братьев Кольер. Он решил подойти к делу с другого конца. Взяв Билли с собой в магазин хозяйственных принадлежностей, он купил несколько пластмассовых ящиков. Чтобы привести в порядок хаос в детской комнате, ему пришлось выложить четырнадцать долларов.

— Теперь попробуй сложить все мелки в специальный ящичек, а все машинки в ящик для транспорта.

— Папа, когда я рисую, в ящике ничего не остаётся. Откуда я буду знать, что это ящик для мелков?

Типичный вопрос из дзен-буддизма.

— Я сделаю наклейки на ящиках.

— Я нe умею читать.

Тед не смог удержаться от смеха.

— Почему ты смеёшься?

— Прости. Ты прав. Это не смешно. В своё время ты научишься читать. А пока я приклею лентой на стенку ящика предмет, который должен быть в нём. Понимаешь?

— Конечно! Здорово!

— Ах ты, мой котёнок.

Ползая по полу на коленях и укладывая три разных набора мелков в предназначенную для них коробку, он испытал озарение, словно яблоко или, точнее, набор мелков свалился ему на голову. Идея! Собрать всё воедино!

На следующее утро он уже ждал у дверей кабинета Джима О’Коннора, полный нетерпения скорее изложить ему свою идею.

Компания, на которую Тед работал, публиковала в журналах, используя свободные места на его страницах, материалы, имеющие отношение к отдыху и приятному времяпровождению — горные лыжи, плавание под парусами, теннис, путешествия и так далее, И Теду внезапно пришло в голову, что они могут собрать все публикации из их журналов под одной обложкой. И оповестить о новинке в специальных ежедневных рекламных радиопередачах, за что рекламодатели будут платить специально.

— Всё совершенно логично. Мы будем продавать их, как делали до сих пор. Кроме того, что изменится содержание.

— И название.

— Мы можем дать любое название, какое захотим. «Всё для приятного отдыха», например.

— Тед, я хотел бы сказать тебе, что идея блистательна, но это не совсем так.

— А я думаю, что она именно такова.

— В сущности, она превосходна. Превосходна! Чёрт возьми, чем мы тут занимаемся? Почему она никому раньше не пришла в голову? Идея отличная — но не потрясающая.

— Я её такой сделаю. И всё же никогда раньше не доводилось видеть, чтобы Джим О'Коннор подхватил идею с таким энтузиазмом, который заставил его отправиться в исследовательский отдел, и он с самого утра засел за статистические подсчёты, а затем в отделе развития, где сразу же стали готовить кампанию по рекламе «Наборов для Приятного Отдыха». Через неделю уже была подготовлена презентация нового издания, в ходе которой Тед должен был провести пробные продажи нового изделия компании, а через две недели уже были завершены все расчёты и подготовлены рекламные брошюры, вслед за которыми появились и объявления в профессиональной прессе. Компания, которой до сих пор приходилось бороться за выживание, использовала новую концепцию как свидетельство своей жизнестойкости. Тед вплотную занялся журналом для путешественников, получив заверение, что он будет делаться в соответствии с его указаниями. Издатель и владелец компании, энергичный маленький человечек по имени Мо Фишер в пиджаке за четыреста долларов, который только влетал в свой кабинет и исчезал из него с клюшками для гольфа, остановил Теда в холле. В последний раз Тед говорил с ним несколько лет назад, когда поступал на работу в эту компанию. Шеф сказал ему: «Добро пожаловать в наш коллектив» — и с тех пор не удостоил его ни словом. «Отличный ход», — сказал он сейчас и поспешил на площадку для гольфа.

Поздней осенью Нью-Йорк становится прекрасен — прохладные ясные дни, неторопливо прогуливающиеся люди, кроны деревьев в парках окрашены яркой осенней листвой. По субботам и воскресеньям Тед совершал длинные велосипедные прогулки с Билли на заднем сиденье по Сентрал-парку, останавливаясь у игровых площадок и у зоосада. Билли было уже четыре с половиной года, и, поскольку он уже вырос из детских нарядов, на нём были длинные, как у больших мальчиков, брюки, футболка с большими номерами на груди и на спине, лыжная куртка и лыжная шапочка. В этой одежде Билли, с его огромными глазами — блюдцам и и точёным носиком, казался Теду самым красивым ребёнком из всех, кого он когда-либо видел, У Теда была за плечами успешная неделя, и осенние дни этого уик-энда он целиком посвящал Билли, путешествуя по городу; отец был неразлучен со своим малышом.

Новая рекламная кампания приносила свои плоды. Теду была обещана премия в полторы тысячи долларов. В ходе делового визита в новое рекламное агентство он встретил его секретаршу, сущего сорванца в джинсах и свитере. Ей было двадцать лет, а с тех пор, как Теду самому исполнилось два десятка, он не имел дела с такими юными особами. Она жила в однокомнатной квартирке— студии где-то в верхней части Гринич-Виллиджа, и он был слегка удивлён, увидев, что кто-то может позволить себе такой образ жизни, Анжелика Колсман. Она безмятежно прошлёпала в сандалиях через его жизнь. Иметь дело с человеком значительно старше её, да ещё у которого был ребёнок, было для неё «экспериментом». Тот, в свою очередь, получил у неё высокую оценку. Она Предпочитала в Нью-Йорке «жить как мне нравится», что не мешало ей «заниматься только делом» — но почему ты не хочешь покурить травку?

— Не могу. То есть в своё время я пробовал. Но теперь не могу.

— Почему бы и нет?

— А что, если я привыкну? Я уж лучше буду держаться от неё в стороне, У меня дома ребёнок.

— До чего умно.

В одно дождливое воскресное утро она без звонка прикатила к Теду на своём десятискоростном велосипеде, разлеглась на полу вместе с Билли и больше часа увлечённо играла с ним. Он никогда не видел, чтобы кто-то раньше так непосредственно общался с Билли. С мокрыми волосами, натянув один из свитеров Теда, она выглядела ещё моложе, чем обычно. Он словно оказался под властью машины времени, Так он себя чувствовал, когда под дождём бегал к девчонкам на свидание в летнем лагере.

Через несколько недель он решил, что «эксперимент» обнаружил между ними не так много общего. Он провёл день в размышлениях, далёких от лирики песен Оскара Хаммерштейна и Дэвида Боуи.

Он позвонил ей сообщить о результатах своих размышлений.

— Анджи, я просто слишком стар для тебя.

— Ты вовсе не так уж стар.

— Мне будет сорок.

— Сорок. Фу!

Получив на работе премию, Тед решил отпраздновать её, заказав столик в «Жоржи», новом дорогом ресторане. Он явился туда вместе с Билли, которому купил новый набор мелков для рисования.

— Столик для Крамеров — это для вас? — надменно осведомился метрдотель.

— Для нас.

— У нас нет высоких стульчиков.

— Я не собираюсь сидеть на высоком стульчике, — с чувством собственного достоинства запротестовал Билли.

Метрдотель, усадив их на не очень привлекательном месте, неподалёку от выхода на кухню, поручил их заботам столь же надменного официанта. Тед заказал мартини и имбирный эль для Билли. Мимо их столика прошёл с заказом другой официант с гигантским лобстером на подносе.

— Что это такое? — спросил Билли, не веря своим глазам.

— Лобстер.

— Я не хочу его.

— Ты и не должен хотеть.

— Лобстер живёт в воде?

— Да.

— И люди едят их?

Происхождение пищи было довольно сложной темой. Баранья вырезка делалась из ягнят, мясо в гамбургерах из животных, которые походили на Коровку Бесси, и если так пойдёт дальше, кто возьмётся предсказать, что ему захочется есть? Тед зачитывал названия из меню: стейк, вырезка, — Билли тут же требовал сообщить ему, откуда они взялись, и сразу же терял аппетит,

— Я возьму горячий сандвич, запечённый с сыром.

— Запеченого сыра не имеем, сэр, — сказал официант голосом, типичным для нью-йоркских представителей его профессии: Я-актёр-и-занимаюсь-этим-не-для-пропитания.

— Позовите шефа. Меня не интересует, сколько это будет стоить. Сделайте.

Появился метрдотель.

— Сэр, здесь не обедают.

— Ребёнок — вегетарианец.

— Тогда можем предложить ему овощи.

— Он не ест овощей.

— Как же он может быть вегетарианцем?

— Он может быть кем угодно. Ему четыре с половиной года.

Чтобы успокоить этих психов и не волновать посетителей ресторана, метрдотель позаботился, чтобы заказ был выполнен. Сидя за столом, они обсудили последние события в садике. Билли с удовольствием наблюдал за своим взрослым окружением, и у них состоялся настоящий праздничный обед, когда Билли, в специальной рубашечке, надетой по такому случаю, и в галстуке, сидел у отца на коленях, а тот никого не видел, кроме своего Билли.

Когда они уходили, Тед, вполне довольный обедом, повернулся к метрдотелю, который едва не упал в обморок, увидев, как Билли невозмутимо вытер шоколадное мороженое с подбородка белой скатертью.

— Вам не стоило бы быть столь грубым с его королевским высочеством, — сказал Тед, полуобнимая Билли, который гордо шествовал к выходу.

— В самом деле? — спросил метр, растерявшись.

— Он наследник испанского престола.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Поздравляю с Рождеством, Тед. Это Джоанна.

— Джоанна?

— Я заехала в Нью-Йорк по пути к родителям. Я хотела бы увидеть Билли.

Она говорила быстрым спокойным голосом.

— Как ты поживаешь? — спросил он, совершенно сбитый с толку.

— Прекрасно, — отрезала она. — Я хочу увидеть его. Я буду в Нью-Йорке всю субботу. Если тебе всё равно, я бы предпочла не приезжать в квартиру.

Тоном голоса и выбором выражений она всё поставила на свои места. Это был отнюдь не телефонный звонок с предложением мира.

— Ты хочешь увидеть Билли?

— Я остановлюсь в «Американе». Можешь ли ты привести его сюда к десяти часам в субботу? Я проведу с ним весь день, мы погуляем. И к вечеру я доставлю его обратно.

— Не знаю.

— В чём дело? Ты что, уезжаешь?

— Нет. Я просто не знаю.

— Что ты не знаешь?

— Эта встреча может его расстроить.

— Брось, Тед. Я не баба-яга. Я мать мальчика. И я хочу увидеть его.

— Я, правда, должен всё обдумать.

— Тед, не будь идиотом.

— О, как убедительно!

— Я не это имела в виду. Пожалуйста, Тед. Дай мне увидеть его.

— Впереди ещё целая ночь. Я подумаю.

— Завтра я позвоню тебе.

Он посоветовался с Тельмой, которая подтвердила то, что Тед и сам знал, — Джоанна отнюдь не собирается возвращаться в его объятия. Что же до её желания увидеть Билли, Тельма попыталась встать на позицию Джоанны. — Такова цена независимости, — сказала она. — Которая, может быть; очень нелегка.

Тед попытался прояснить положение и, чтобы определиться, на каком он свете, позвонил своему адвокату.

— Ты опасаешься, что она может его похитить? — спросил Шонесси.

— Я об этом не думал.

— Такое случается.

— Я не знаю, что у неё на уме. Но сомневаюсь, чтобы она его похитила.

— Ну, у тебя нет никаких законных прав запрещать матери видеться с ребёнком. А у неё есть право обратиться в суд. И судья вынесет решение в её пользу. Ну как же, мама, Рождество… Выиграть тебе не удастся. И с практической точки зрения, я скажу тебе, что если ты не опасаешься похищения ребёнка, то избавишь себя от кучи хлопот, просто вручив ей на день ребёнка.

Будет ли для Билли лучше, если он повидается со своей матерью, или же избавить его от этого? Должен ли он заставлять её обращаться в суд за решением? В таком случае он обречёт её на немалые расходы. А может* она в самом деле похитит его? И когда Джоанна снова позвонила ему, он задал ей этот вопрос напрямую:

— Надеюсь, ты не собираешься похитить его, не так ли?

— Что? Тед, если хочешь, ты можешь ходить у нас по пятам весь день. Можешь подсматривать из-за угла и висеть у меня на хвосте. Я заскочила в Нью-Йорк, чёрт побери, всего на несколько часов по пути в Бостон, откуда возвращаюсь в Калифорнию. Вот и всё. Я просто хочу погулять со своим ребёнком в Рождество и купить ему игрушек, чёрт побери! Что ты ещё от меня хочешь — чтобы я тебя умоляла?

— О'кей, Джоанна. Завтра. В «Американе» в десять.

Тед сообщил Билли, что в Нью-Йорк приехала его мама, которая хочет провести с ним субботний день.

— Моя мама?

— Да, Билли.

Ребёнок погрузился в задумчивость.

— Может быть, она мне что-нибудь купит, — сказал он.

Утром Тед уделил Билли особое внимание — он тщательно причесал его, одел в лучший костюмчик, да и сам постарался предстать в лучшем виде, далёким от облика яйца всмятку. Когда они точно в десять часов явились в «Американу», Джоанна как раз выходила из лифта. Тед почувствовал, что у него подкосились ноги. Выглядела она потрясающе. Она была в белой блузке, на голове у неё была яркая повязка, и лицо было покрыто здоровым зимним загаром. Ни одна девочка с вечеринки, ни лихие подростки в свободных свитерах— никто не мог сравниться с ней.

Джоанна даже не заметила Теда. Она кинулась прямо к Билли, опустившись рядом с ним на колени и произнося: *0, Билли!» Она обняла его, уткнувшись головой ему в подбородок, и не смогла удержаться от слёз. Наконец она встала.

— Здравствуй, мой мальчик.

— Здравствуй, мама.

Только сейчас она повернулась к Теду:

— Спасибо. Увидимся в шесть часов.

Тед только кивнул.

— Идём, — сказала она. — Нас ждёт прекрасный день, — и взяв Билли за руку, она вышла с ним из холла отеля.

Тед весь день не находил себе места. Если она в самом деле сдержит слово и, повидавшись с Билли, сразу же куда-то отправится, не окажет ли это на Билли отрицательное воздействие — он испытает подъём чувств, которые потом опять упадут до нуля. Какое у неё право так вторгаться в их жизнь? Всё же он пришёл к выводу, что законные права на её стороне. Так и не решив, как ему себя вести, он, убедившись, что магазины закрылись, оказался в отеле за сорок минут до назначенного срока.

Джоанна вместе с Билли вернулись за несколько минут до шести. Мальчик явно устал после долгого дня, но улыбался.

— Смотри, папа, — сказал он, показывая коробку с пластиковыми фигурками. — Волчки, которые не падают.

— Ах, волчки,

— Это мама мне их купила.

Джоанна бросила на Билли последний взгляд и прикрыла глаза, словно облик Билли потрясал её.

— Пока, Билли, — сказала она, обнимая его. — Будь хорошим мальчиком.

— До встречи, мама. Спасибо за волчки.

Она развернулась на каблуках и, не посмотрев на них, направилась к лифту.

Так что Джоанна Крамер прибыла на Запад не для того, чтобы похитить своего ребёнка; она не собиралась ни мириться с Тедом, ни оставаться. Она лишь мелькнула в их жизни. Она оказалась тут, чтобы повидаться с родителями и провести день с Билли. Позже Тед узнал от её отца и матери, что Джоанна побыла с ними всего один день в Бостоне и, как и говорила, вернулась в Калифорнию. Естественно, Джоанна не могла проделать такой путь, чтобы не повидать мальчика, но расстояние, отделявшее её, не позволяло ей больше ничего сделать.

Мальчик пережил этот день без видимых признаков беспокойства, чему способствовало детское умение воспринимать мир таким, как он есть. Мама приезжала. Мама уехала. Небо синее. Люди едят лобстеров. Мамы нет. А папа здесь. У него есть волчки. Волчки крутятся и не падают.

— Ты хорошо провёл время? — осторожно спросил Тед,

— Да, просто здорово.

Неужели ты тоже понимаешь, что потерял мать? Но этого вопроса Тед ему не задавал.

Тед с неприязнью воспринял вторжение его бывшей жены в их налаженную жизнь и в его эмоции. Ещё одна встреча с ней лишила бы его невозмутимости. После того как, встретив не вечеринке прекраснейшую девушку, он женился на ней и она бросила его, вечеринки перестали его привлекать. «Серийные взаимоотношения» — таков был термин Тельмы, которым она определила стиль их личной жизни: одна за другой — и ни на ком не останавливается внимание. Тед, который провёл два месяцах Филлис, юристом, стал исключением среди всех своих друзей. Тельма говорила, что все они искалеченные люди; Чарли настаивал, что вообще жизнь пошла такая, а Ларри всё так же предпочитал уделять время подобным отношениям лишь в конце недели.

На игровой площадке, куда Тед ходил по субботам, он качал Билли на качелях рядом с Тельмой, которая была занята Ким, а на следующий день рядом с ним оказывался Чарли, забавлявшийся с дочкой. Чарли с Тельмой окончательно разошлись, и Тед удостоился приглашения на те безрадостные обеды, которыми это событие было отмечено в квартирах каждого из них.

— Ты собираешься снова жениться? — спросил Чарли, когда двое мужчин ёжились от холодка рядом с игровой площадкой, пока их дети возились в снегу.

— С меня хватит. У меня уже есть ребёнок, и, как говорится в рекламных объявлениях, я уже знаю, что почём.

— А я вот думаю… что, если я снова женюсь, и что, если у меня будет другой ребёнок, а я снова разведусь и мнепридется вдвое больше выкладывать на детей?

— Чарли, всё это если бы да кабы. Не думаю, чтобы этот довод смог остановить тебя.

— Я знаю. Но деньги! У меня будут сплошные дыры.

У Тельмы был собственный взгляд на повторное за мужество. Она говорила об этом не очень охотно, считая, что не может позволить себе красть время у ребёнка, разве что можно пойти на необременительную любовную связь.

— В первый раз ты выходишь замуж по любви, но она, конечно, кончается разводом. Во второй раз ты уже знаешь, что любовь должна быть отмечена знаком качества. Так что выходишь замуж ради совсем других вещей.

— Ну да, — сказал Тед. — Билли и Ким! Приходится отказываться от самого себя.

— Так что… второй брак должен отвечать твоему стилю жизни или твоим взглядам на мир. Понимаешь, в первый раз ищешь в жене какое-то подобие своей матери.

— Я этого не знал, Тельма. И не думаю, что ты позволишь себе оставаться в таком же положении.

— Ну, а второй раз ищешь своё подобие.

— Ты уберегла меня от кучи хлопот. Значит, я уже женат.

После стольких лет непринуждённого холостячества Ларри поразил всех как чёртик из коробочки. Он женился на Эллен Фрид, двадцатидевятилетней учительнице из городской школы. Ларри встретился с вей на Файр-Айленде и видел её несколько раз, пока крутил романы с другими женщинами, что было в его стопе. Наконец он решил поставить на прикол свой «бабомобиль». Тед тоже несколько раз встречал Эллен и замечал, что она оказывает на Ларри умиротворяющее воздействие. По сравнению с другими избранницами Ларри, у неё был мягкий спокойный голос, она была задумчива и непосредственна; вела она себя с чувством внутреннего достоинства.

Брачная церемони проходила в небольшом номере отеля «Плаца», и на ней присутствовали кроме нескольких друзей и неизбежных родственников дети Ларри от первого брака — девочка четырнадцати лет и мальчик шестнадцати. Тед помнил их, ещё когда они были детьми. «Как быстро летит время», подумал он.

Сидя на скамейке в парке, он включился в разговор Тельмы с какой-то женщиной.

— Всё это неважно. Они почти ничего не помнят из того, что было до пяти лет. — Тед не принял этого положения, ибо ему не хотелось, чтобы Билли забыл те старания, которые он в него вкладывал. Женщина утверждала, что слышала дискуссию на эту тему по телевизору. — Память у них только на эмоции. В сущности, они ничего не помнят. Может быть, твой ребёнок ничего не запомнит из событий этого дня. — Именно сегодня Билли врезал какому-то мальчику игрушечной машинкой по голове. — Значит ему повезло, — сказал Тед. В самом деле, интересно, что запомнится Билли. И что у него останется в памяти от своего малыша, когда тот подрастёт и достигнет, скажем, такого возраста, как дети Ларри?

— Билли, ты знаешь, как папа зарабатывает себе на жизнь?

— Ты ходишь на работу.

— Да, но ты знаешь, что это за работа?

— В офисе.

— Верно. Вот ты видел рекламы в журналах. А я работаю в такой компании, которая и помещает рекламы в журналах.

Внезапно Тед почувствовал, что ему очень важно объяснить сыну, чем он занимается.

— Хочешь заглянуть ко мне в офис? Хочешь посмотреть, где я работаю?

— Конечно.

— И я тоже хочу.

В субботу Тед взял Билли с собой в здание своей компании, размещающейся на углу Мэдисон-авеню и 57-й стрит. В холле их встретил охранник в форме и Билли несколько испугался, пока Тед не показал своё удостоверение и не провёл его с собой. «Какой у меня сильный папа, который ничего не боится!» Кабинеты компании были закрыты, но Тед открыл двери своим ключом и включил свет. Длинный коридор показался ребёнку настоящей пещерой. Тед впустил Билли в свой кабинет.

— Видишь, вот тут моё имя.

— И моё тоже, Крамер.

Открыв двери, он запустил Билли внутрь. Офис располагался на четырнадцатом этаже, и из своего окна Тед видел 57-ю стрит, тянувшуюся в обе стороны, к западу и к востоку.

— Ох, папа, как высоко! Вот здорово! — и он прилип лицом к стеклу.

Затем, сев в кресло отца, он стал вертеться в нём.

— Мне нравится у тебя, папа.

— Спасибо, друг. Ты мой настоящий друг.

Билли, как Тед и ожидал, вёл себя точно так, как и полагалось маленькому-мальчику-который-радует-своего-отца. Билли, действительно, был его другом. Все эти месяцы они не расставались. Но, может быть, у него в самом деле ничего не останется в памяти от отца за это время. И его не взволнует, с какой болью Тед будет думать о провалах в памяти. Но они вместе справились со всеми потерями. Они были союзниками.

— Я всегда буду рядом с тобой, Билли. Всегда.

— Но кое-что мне тут не нравится, папа. Мне не нравятся картинки.

Стены кабинета были украшены обложками журналов из ранних дней существования компании.

— Тебе надо тут зебру.

— Почему бы тебе не нарисовать её, и я повешу её не стенку.

Ребёнок намалевал бесформенное создание, исчирканное полосками и отец прикрепил её на стенку.

Из Бостона явились родители Джоанны. Некоторая нотка раздражения в адрес Джоанны, которую он заметил во время их последнего посещения Нью-Йорка, сменилась печалью.

— А ведь в самом деле, — сказала Гарриет, когда Билли вышел из комнаты, — дедушки и бабушки видят ребёнка куда чаще, чем мать.

Тед предположил: они надеялись, что Джоанна останется во время последнего посещения и не вернётся столь стремительно в Калифорнию. Но он-то всё сразу уяснил.

— Что она там делает? Чем зарабатывает себе на жизнь, я имею в виду?

— А ты не знаешь?

— Я ровно ничего не знаю о её жизни, Гарриет. Абсолютно ничего.

— Она работает у «Херца». Одной из тех девушек, которые всё время улыбаются, сдавая машины напрокат.

— В самом деле?

— Она бросила семью, сына, чтобы отправиться в Калифорнию и сдавать там машины напрокат, — сказала Гарриет.

Тед сразу же отбросил мысль, что Гарриет переживает из-за падения социального статуса дочери; её куда больше волновало количество мужчин, с которыми Джоанне приходится иметь дело на работе.

— Как Джоанна говорит, она живёт сама по себе. И ещё она играет в теннис, — без особого воодушевления выложил Сэм, стараясь уберечь свою дочь от живущего в нём же инстинктивного неприятия.

— Могу себе представить, — сказал Тед.

— Да. Она заняла третье место в турнире. — Отец упомянул об этом факте походя, но не без гордости — третья в турнире, но вряд ли это могло служить ему компенсацией за отсутствие дочери.

Тед предложил им остаться вместе пообедать — первое такое предложение с его стороны после развода, и они согласились. Они направились в китайский ресторанчик, и Сэм выиграл битву за право расплачиваться, упомянув, что он тут самый старший.

— У меня родилась хорошая идея для бизнеса, — за десертом сказал Тед, стараясь внести нотку веселья в семейный обед. — Замороженные блюда для неудачников. Открываешь коробку и слышишь оттуда что-то вроде «Ни о чём не спрашивай».

Они не сочли его предложение смешным и погрузились в меланхолическое раздумье о лице, которое отсутствовало у них за столом.

Пожелав ему доброй ночи, Гарриет неловко поцеловала Теда в щёку, чего не делала уже довольно давно. Они планировали явиться на следующее утро и взять

Билли посмотреть Статую Свободы; это был большой день для них, и Теду не удалось отговорить их от этого замысла. Поэтому они и приезжают — дедушка с бабушкой.

— Не слишком ли много он ест сладостей? — спросил Сэм. — Сахар ему не нужен.

— Я даю ему жевательные резинки без сахара,

— А как с витаминами?

— Каждый день, Сэм.

— В них, наверно, есть сахар.

— Ну, а я всё же думаю, что ты неплохо справляешься, — сказала Гарриет.

— Да, у него это получается, — сказал Сэм, всё ещё держась с известной сдержанностью по отношению к Теду.

— Но…

Тед ждал, что сейчас за этим последует.

— …я думаю, что ребёнку всё же нужна мать.

Гарриет сказала это с такой болью за свою дочь, с таким отчаянием, что при всём желании он не мог услышать ноток критики в свой адрес.

На следующий день они явились пораньше, готовые показывать Билли Статую Свободы. Тед решил не напоминать им, так же, как он никому не упомянул, что сегодня ему исполнилось сорок лет. Он был не в том настроении, чтобы тушить свечи на торте. Старики будут с Билли до позднего вечера. Время у него есть, но он так и не решил, чем ему заняться сегодня. Первым делом, он поваляется в постели.

Был мягкий зимний воскресный день, и, поскольку Тед не мог забыть о юбилее, он вышел прогуляться по улицам; внезапно им овладело какое-то странное желание. Ему было нетрудно осуществить задуманное, поскольку он был обитателем Нью-Йорка, а не выходцем из другого города. Его детство прошло в получасе от станции подземки.

На ней он добрался до Джером-авеню в Бронксе. Там он остановился у начальной школы, в которую впервые вошёл в пятилетнем возрасте, тридцать пять лет назад. Из школы он направился к дому.

Пятиэтажное строение без лифта обветшало и покосилось: оно было создано в другой архитектурный век. Перед парадным входом был небольшой газончик — тщетная попытка обрести элегантность, — но сейчас он принадлежал только кошкам них отпрыскам. Стеныпокрывали надписи графитти. «Тони Д., — гласила Одна из них, — пошёл отсюда!»

В это воскресное утро на улице ему попалось лишь несколько человек. Трое старушек направлялись в церковь, торопливо минуя двух испанцев, возившихся у машины. Тед прошёл мимо сгоревшего магазина, огибая кучи мусора и осколки битого стекла — приметы Бронкса, к которым он давно привык,

Его дом, в котором никогда не было лифтов, располагался на Крестон-авеню, неподалёку от 184-й стрит. Он присел на крылечко своего детства. Он не мог скрыть удивления при виде того, каким всё стало маленьким и невзрачным. Пространство, через которое ему удавалось с трудом посылать мяч, что было предметом его гордости, оказалось длиной всего лишь в пару десятков ярдов. Улица, на которой играли десятки ребят, была узкой и короткой. Большая горка неподалёку, на которую зимой они карабкались и скатывались с неё, стала узкой улочкой с пологим подъёмом. Всё это было давным-давно, и, наверно, он был совсем маленьким, если окружающее представлялось ему в таком свете.

По другую сторону улицы был школьный двор, на котором он играл в баскетбол. Стойки со щитами теперь исчезли, и детей тут больше не было видно. Мимо прошла женщина, испуганно отведя глаза в сторону — этот незнакомец на крылечке может наброситься на неё.

Он продолжал сидеть, вспоминая весёлые игры, и перед ним, на каждом углу представали призраки — его друзей, их девочек. Однажды на школьном дворе он упустил мяч, посланный Стью Мазловым, лучшим подающим в квартале, и тот жутко разозлился, когда мяч запулил на крышу. Это здание теперь было перед ним. Воспоминания ярко всплыли у него в памяти, словно и не было прошедших тридцати лет. А через несколько лет и Билли, его ребёнку, минет столько же лет, сколько было его папе, когда он обретал этот опыт.

Прекрасное время ему досталось, прикинул он, когда он всё время болтался вне дома, в уличных играх, Билли чего-то лишился в жизни: у него нет крылечка, на котором он может посидеть, нет улицы, на которой он может играть, не опасаясь попасть под машину, а если она и появлялась, то кто-то останавливал её движением руки, пока игроки не убирались на обочины. Всё это было тридцать лет назад.

Билли потерял не только это непосредственное окружение. Ребёнку нужна мать, сказала она. Сколько времени он ещё так протянет, не имея в своей жизни женщину, которая так нужна Билли, нужна ему?

— Эй, мистер Эванс! — По другой стороне улицы ковылял старик. — Вы помните меня? Я любил заходить в вашу булочную. Я Тедди Крамер. Брат Ральфа. Я любил ваш яичный крем. Я занимаюсь рекламным делом. Моя жена оставила меня. Я теперь разведён. У меня малыш. Скоро ему будет пять лет. Когда-то и мне было здесь пять лет.

Он сделал себе самоубийственный подарок ко дню рождения.

Направившись к Гран-Конкур, Тед остановился перед «раем Лью», старым кинотеатром, на потолке которого были звёзды и бегущие облака. Теперь он разделился на три кинотеатра: Рай-Один, Рай-Два и Рай-Три.

— Как может быть Рай-Два? — спросил он у ремонтника, который стоял перед зданием.

— Понятия не имею.

— Его стоило бы назвать Потерянный Рай.

Человек явно не разделял взгляды Теда, которые были обращены в историческую перспективу.

Направившись в сторону станции подземки, Тед заметил толстенького человека, двигавшегося в том же направлении. Очертания его лица показались ему знакомыми — Френки О’Нейл из соседнего квартала. Человек прищурился, пытаясь узнать Теда.

— Фрэнки!

— Никак это ты, Тедди?

— Он самый.

— Что ты тут делаешь?

— Осматриваюсь.

— Я не видел тебя уж столько…

— Давненько.

— Святая яичница! Где ты обитаешь?

— В даунтауне. А ты?

— На углу 183-й и Конкура.

— Даже не смешно. Ты кого-нибудь встречаешь из старых знакомых?

— Нет.

— Чем ты занимаешься, Фрэнки?

— Содержу бар. От Гиллигана. Всё там же. Одно из немногих примет времени, которое по-прежнему сохранилось.

— Гиллиган. Потрясающе, — сказал он, стараясь не обидеть собеседника упоминанием того, что он там никогда не бывал.

— А ты?

— Работаю в рекламном деле.

— Кто бы мог подумать! Ты женат?

— Разведён. У меня мальчик. А ты?

— Трое ребят. Я женился на Дотти Маккарти. Помнишь её?

— Ещё бы! Фрэнки, помнишь, как мы однажды подрались? Пиджак задрался мне на голову, и ты выбил из меня всю пыль.

Эту драку Тед помнил. Им было по девять лет. Болельщики из окрестного квартала помирали со смеху, когда Тед размахивал руками, ничего не видя вокруг. Он так и не смог забыть то униженное состояние, в котором очутился.

— Подрались? Мы с тобой?

— Ты не помнишь?

— Нет. А кто победил?

— Конечно, ты.

— Ну, прими мой извинения.

— Рай-Два и Три. Ну, не позор ли?

— Ага. Они продолжали стоять, смущённые встречей.

— Тедди, как здорово, что я тебя увидел. Если будешь вэтих местах, загляни ко мне в бар. Ятам с пяти часов.

— Спасибо, Фрэнки. До встречи.

Порция виски у Гиллигана, где он никогда не был, но где всё напоминало о прошлом, было отнюдь не то, что он хотел почувствовать в свой сорокалетний юбилей. Он вернулся к себе в даунтаун на метро и сел смотреть баскетбольную встречу по телевизору. Потом уже, когда Билли пошёл спать, он позволил себе рюмку коньяка. С днём рождения, сорок лет. Он сидел в молчании весь вечер, попивая шоколадное молоко и слушая музыку по радио.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Теду позвонил Джим О’Коннор и попросил заглянуть к нему в кабинет; когда в половине десятого Тед появился у него, то увидел, что на столе перед Джимом стоит бутылка шотландского виски и две рюмки.

— Выпьем.

— Что случилось?

— Всё кончено, Тед.

— Что?

— С тобой покончено. И со мной покончено, и со всеми тоже. Старик продал компанию… Ты получаешь двухнедельное выходное пособие, и ту неделю, что ещё будешь сидеть в конторе, можешь использовать на поиски работы. Пей.

Тед плеснул себе виски. Его слегка встряхнуло, но виски не оказало на него никакого воздействия. Оно всосалось в него, как в промокашку.

— Он продал компанию! А кто покупатель?

— Какая-то группа из Хьюстона. Они считают, что делом надо заниматься только там. Они перекупили у старика всё скопом и избавляются от всех. В нас нет необходимости. Мы не знаем тот район.

— Но мы знаем этот бизнес.

— Они набирают своих людей. Так что мы на улице.

Биржа труда пока ничем не могла обрадовать Теда, но он понимал, что работал в достаточно узкой области и свободных мест не так много. За это время мелькнули три возможные работы, но на каждой он получал бы значительно меньше того, что зарабатывал раньше. Он даже не примеривался к ним. Правда, как-то раз он зашёл на собеседование, просто уловить его специфику. От всех, кто уже находился в таком положении, он знал, что безработица деморализующе влияет и на человека, и на семью. Шли дни за днями, не принося заметных сдвигов, когда он, покинув компанию, встречался то с одним, то с другим возможным работодателем. Он зарегистрировался на бирже, чтобы получать пособие по безработице. Выходя из дома, он брал с собой книгу, чтобы читать во время ожидания, а не бесцельно глазеть на пустые стены приёмных. Но в конце третьей недели, по завершению последнего собеседования, он понял, что идти ему больше некуда, некому больше звонить, нечего больше делать, кроме как ждать воскресенья, и вместо того, чтобы читать или отправиться в кино, он решил присоединиться к Этте с Билли на игровой площадке — просто чтобы чем— то заняться, ибо сейчас он чувствовал, что на него свалились большие трудности.

Он постарался выкинуть из головы эти ощущения и всецело посвятить себя серьёзным поискам работы. Рано поднимаясь, он одевался, словно шёл на службу, отправлялся в даунтаун и использовал библиотеку на 42-й стрит словно свой офис, пользуясь для телефонных переговоров общественным телефоном, а в перерывах между назначенными встречами читал газетные полосы. Он внимательно просматривал все объявления, выписывая некоторые из них, и посещал агентства, предлагавшие те или иные занятия. Но всем этим он уже занимался через силу. Случались дни, когда с самого утра до полудня он ломал себе голову над тем, чем бы ему заняться, забыв, что ему надо связываться с очередным агентством. Он продолжал играть в эти игры, надевая деловой костюм и направляясь в даунтаун с рабочим людом, расставаясь с которым, он направлялся в библиотеку, где его единственным занятием было чтение газет. Но и тут он испытывал неудобства, когда его стали внимательно оглядывать. Ему приходилось прятать свои записи. Он переместил свой офис в небольшое отделение библиотеки поблизости и проводил время, читая «Вестник потребителя», где приводились сведения о предметах, которые ему никогда не понадобятся.

Персоналу биржи труда требовалось знать, чем он занимается в течение дня, насколько старательно сам ищет себе работу, сколько раз он звонил по телефону, сколько у него было собеседований, где данные о них, можно ли в них удостовериться. Он же проводил весь день в библиотеке, в течение которого делал только два телефонных звонка.

— Почему бы вам не проявить побольше гибкости, мистер Крамер? — спросил его как-то один человек. — Почему бы вам, скажем, не продавать вторые оконные рамы?

— Это предмет ограниченного пользования. Зимы становятся теплее. Времена года всё более походят друг на друга.

— Никак вы иронизируете, мистер Крамер?

— Я ищу работу. Мне нужны деньги. Вы хоть представляете себе, сколько стоят сигары-черуты?

— Это не тема для…

— Пятьдесят три цента каждая, и они буквально растворяются в воздухе.

Собеседник изобразил усмешку, но она была проникнута злостью. Тед уже начинал нервничать. Каждую неделю ему приходилось долгие часы ожидать очередного собеседования, в ходе которого он старался доказать, что заслуживает тех денег, которые хотел бы получать;

Он прикинул, что ему нужно примерно четыреста двадцать пять долларов в неделю, чтобы хватило и на жизнь, и на оплату аренды, на стирку белья, на Этту и черуты. Пособие составляло всего девяносто пять долларов в неделю. Даже когда он работал, с присутствием в доме Этты расходы у него были большие. Когда приходили чеки с зарплатой, он уже нуждался в деньгах. Поднакопить ему так и не удалось. На счету в банке у него лежало всего тысяча восемьсот долларов. Меньше чем через два месяца они все у него разойдутся.

Он сказал Этте, что потерял работу ищет новую; она приняла известие достаточно спокойно. Она предложила ему не торопиться с выплатой ей зарплаты, но он предпочёл всё же платить ей за то время, что она проводила в его доме. Билли он ничего не сказал. Но от его внимательных карих глаз ничего не могло укрыться.

— Папа, тебя уволили?

— С чего ты взял?

— Иногда ты сидишь доме.

— А ты знаешь, что означает это слово?

— У тебя нет работы.

— В общем-то, меня не то, что уволили. Компания, в которой я работал, переехала, и сейчас я ищу себе другую работу.

— Ага.

— И скоро я её найду.

Значит, ты завтра сможешь со мной поиграть?

— Лучше я поищу работу, Билли.

Он уже был без работы шесть недель. Он опустился на более низкий уровень, разослав свои бумаги торговым предприятиям, чьи названия нашёл в справочнике.

Вильяму Крамеру минуло пять лет. В день его рождения, можно считать, минул целый год их совместной жизни после ухода Джоанны. Тед устроил детям вечеринку. Был подан торт с изображением Бетмена, который разделили с Билли шесть его друзей. Тед прикинул, что маленький «бетмобиль», подарок и скромное угощение для детей обошлись ему в тридцать восемь долларов.

Он подумал, что, может быть, стоит взять какую-то временную работу типа продавца в магазине или телефонного коммивояжёра, но в таком случае он лишится пособия по безработице. Он должен подучать вознаграждение только за свою работу. Деньги буквально таяли в руках. Всё было очень дорого.

— Ты потерял работу. О-о-о!

Он-то собирался, найдя новую работу, тихонечко и спокойно оповестить о ней родителей, Когда мать прямо спросила его, как у него идут дела, он понимал, что самым лучшим мирным исходом разговора было бы простое «Прекрасно», но у него не повернулся язык.

— Боюсь, что с компанией всё кончено, мама. Мы все потеряли работу. Я занимаюсь сейчас поисками. И что-нибудь найду.

— Его уволили. Уволили!

К телефону подошёл отец.

— Тед, тебя уволили? Почему?

— Послушай, папа, уволили, например. Фреда. Мне же пришлось уйти,

— Почему увольняли?

— Компания была продана, и нас не поставили в известность.

— И вас не могли взять на новое место? Ты, должно быть, здорово проштрафился, если тебя не пригласили.

— Им не был нужен никто из нас. Они переехали.

— И что теперь?

— Я что-нибудь найду.

— Его уволили! О-о-о! — подключилась по отводной трубке мать. — Тед, ты должен кормить ребёнка и платить этой даме, а сегодня всё жутко дорого стоит. И ты один, у тебя нет даже жены помочь тебе. Бот простит, что бы с тобой ни случилось, но как же ребёнок? И у тебя нет работы! Что с Тобой будет?

Только бы она оставила его в покое. Он завершил разговор заверением, что население Нью-Йорка не собирается вымирать, но когда его отец стал кричать в трубку, что, может быть, Теду стоит переехать во Флориду, где поработать водителем — тут есть много пожилых людей, которые не в состоянии ни ходить, ни водить машину — Тед понял, что в их глазах он полный неудачник.

Женщина на бирже труда, которая восторженно ознакомилась с его данными и заверила, что найдёт ему работу через несколько дней, на исходе третьей недели перестала отвечать на звонки. Приближалось лето. В это время люди не уходили с работы, они оставались, чтобы получить право на свой летний отпуск. Его счёт в банке уменьшился до девятисот долларов.

— Билли, чёрт побери, да кончай же! Я уже наигрался с тобой! Я играл с тобой после ужина целый час! Больше я не могу возиться с тобой* Давай посмотрим книжку.

— Не кричи на меня.

— А ты не хнычь.

— Я не хнычу.

— Кончай же! Отправляйся к себе в комнату!

Схватив его, он выволок Билли из своей спальни, так крепко вцепившись ему в руку, что на ней остались следы.

— Ты сделал мне больно! — он принялся плакать.

— Я не хотел. Но я терпеть не могу, когда ты при мне хнычешь. Поиграй сам по себе, чёрт возьми! Дай мне покоя.

Мысли о работе ни на минуту не оставляли его. Он отнюдь не считал себя одарённым в какой-то одной области. Ему потребовалось несколько лет, чтобы обрести себя в этой узкой сфере коммерции. Он предлагал идеи реклам, продавал место под них. Его работа, его пиджаки и галстуки, его имя, напечатанное на листках блокнота, секретарши, современный кабинет, деньги, которые позволяли ему существовать, содержать домоправительницу, покупать хорошее вино — всё это, кроме непосредственной работы, как-то поддерживало его. Лишившись её, он чувствовал себя совершенно беспомощным.

А при наличии ребёнка всё обретало прямо трагическую окраску, потому что на его попечении как отца было существо, полностью зависящее от него. Он и раньше лишался работы, но никогда ещё его не посещало такое отчаяние. И просыпаясь по ночам, Тед Крамер часами не мог снова уснуть.

Он старался попадать на глаза служащим биржи труда, которые куда-то засунули его бумаги; они снова заполнили на него карточку, уделяя внимание новым людям, которые только недавно потеряли работу — «Когда вы говорите, это с вами случилось, мистер Крамер?»

Билли, полный желания ему помочь, предложил ему утешение:

— Помнишь, когда уволили Фреда Флинстоуна?

— Да, ты мне рассказывал.

— Ну вот, а сейчас я узнал, что у Фреда новая работа. Здорово, папа? Это значит, что и у тебя будет новая работа.

Он получил известие от Джима Коннора. Тот с женой предпринял поездку в Европу и прежде, чем окончательно уходить на отдых, решил ещё раз попробовать свои силы в деле. Он теперь имел дело с новым журналом «Мужская мода». О’Коннор хотел узнать — Тед уже «на приколе» или ещё «прохлаждается». Последнее выражение отнюдь не отвечало действительности, потому что ртутный столбик подскочил до 92 градусов по Фаренгейту, и Тед обливался потом во гремя собеседования в «Мире упаковок». О’Коннор поведал ему, что самый долгий период безделья для него был во время спада в пятидесятых, когда он «прохлаждался» целый год, но это было сомнительное утешение.

Пока О’Коннор ничего не мог обещать ему — он сам только качал работать — но ему хотелось, чтобы Тед работал с ним, если ему удастся убедить хозяев найти для него местечко с приличным окладом и если Тед сможет продержаться ещё минимум четыре недели, пока он обеспечит ему приглашение.

— Всё это очень неопределённо. Давай поговорим попозже.

— Только обещай мне, что ты не клюнешь на какую-то дешёвку, прежде чем не переговоришь со мной.

— Постараюсь не клюнуть.

Наличными у него оставалось не больше шестисот долларов. «Мир упаковок» утверждал, что он в нём «очень заинтересован», но они давали только сто девяносто в неделю, максимум двести — меньше этого он не мог себе позволить. И они хотели, чтобы за эти деньги он стоял бы у них на ушах. Он справился, когда ему предложили в шутку продемонстрировать, как он будет рекламировать издание по телефону, словно бы он у них уже работает. Он должен был убедить предполагаемого клиента, льстивого елейного человека лет шестидесяти, который был и управляющим и автором текстов; ничего не говоря, он продолжал приглядываться к нему.

— Очень хорошо. Мы дадим вам знать через недельку или около того.

Он чувствовал себя так, словно только что спел на прослушивании «Счастливое лицо».

— Мы ещё не обговорили оклад.

— Сто восемьдесят пять, плюс комиссионные.

— Вы говорили сто девяносто, может быть, и двести.

— Неужто? Должно быть, я сделал ошибку. Нет. Сто восемьдесят пять. И это предел, который мы можем сегодня предложить кому бы то ни было.

— Маловато.

— Ну, мы не «Лайф»,

Интересное замечание, потому что «Лайф» шея явно на спад, а «Мир упаковок» был на подъёме. Во всяком случае, ему представилась возможность обрести работу, хотя, как он прикинул, на пару уровней ниже того, что можно было бы назвать дешёвкой. Но, если не считать предложения Джима О’Коннора, пока это было всё, на что он мог рассчитывать. Если он устроится здесь, скорее всего, придётся переехать в дом поплоше, чтобы сэкономить на арендной плате. Но расходы на переезд съедят всё, что ему удастся сэкономить за первый год. Тогда уж ему лучше водить такси. Хотя в Нью-Йорке эта работа считалась довольно опасной. Таксистов за баранкой нередко грабили. Подумав о такой возможности, он решил не покидать избранное поле деятельности. Мало кто из его коллег подвергался ограблению на работе. Но затем он стал размышлять: а что, если со мной в самом деле случится нечто подобное? Что, если он станет жертвой уличной стычки или его убьют? Что станет с Билл»? Он вспомнил, что так и не составил завещания. А что, если он внезапно умрёт? Кто возьмёт ребёнка — его родители? Немыслимо. Родители Джоанны? Невозможно. Тед Крамер погрузился в размышления о своей смерти. Он решил поручить своего ребёнка заботам одного человека, которому, как казалось, он мог доверять в

— Тельма, если я умру…

— Не говори таких слов.

— Послушай меня. Если случится что-то неожиданное и я умру, ты возьмёшь Билли?

— Это самое трогательное и…

— Возьмёшь?

— Ты серьёзно?

— Да, совершенно. Я понимаю, что ответить на такой вопрос нелегко.

— Тед…

— Можешь ты подумать?

— Я просто ошеломлена.

— Если ты дашь согласие, я впишу его в своё завещание.

— Тед, не надо так говорить.

— Я хочу составить завещание.

— Ты можешь на меня рассчитывать, Тед. Можешь рассчитывать.

— Спасибо, Тельма. Большое, большое спасибо. Ему с тобой будет очень хорошо. Ты отличная мать.

Обуреваемый мрачными мыслями, он направился к юристу и попросил его составить завещание, в котором Тельме поручалась забота о Билли, после чего попросил у своего врача, которого не видел уже два года, провести ему полное обследование, дабы убедиться, что к четвергу он не умрёт. Доктор сообщил ему, что пока у него всё в порядке — результаты лабораторных анализов будут через несколько дней. Утром первого же выходного дня, демонстрируя прекрасное здоровье, он носился с Билли по игровой площадке, изображая с ним на пару обезьян — занятие, которое весьма нравилось Билли, и подъём духа, избавивший Теда от мрачных мыслей, убедил его, что жить он будет долго.

Он не мог позволить себе, чтобы Этта продолжала работать для него ещё несколько недель. И хотя она предложила ему не торопиться с выплатой ей жалованья, он не мог допустить, чтобы эта женщина поддерживала его во время безработицы, В такой ситуации он не может эксплуатировать её. Год! О’Коннор как-то был год в таком положении. Он может взять заботы о Билли в течение дня на себя и нанимать сиделку, когда ему приходится ходить на собеседования.

Ральф, его брат, позвонил из Чикаго. Как дела, не подкинуть ли наличности? Он счёл бы личным оскорблением, если бы позволил себе что-то взять у старшего брата. Никаких денег ему не нужно, сказал он Ральфу. На следующей неделе он по делам приедет в Нью-Йорк, Ральф предложил ему вместе сходить на бейсбольный матч. Он подозвал к телефону Сенди, свою жену, которая указала, что они не виделись друг с другом вот уже больше года. Они с Ральфом вместе с детьми отправляются летом во Флориду, и, может быть, Тед возьмёт Билли; чтобы всем оказаться в кругу семьи. Но пока он ещё не знал, сможет ли позволить себе путешествие во Флориду.

Полки буфета были почти пусты. Стопка счетов за продовольствие была просто ужасающей. В нём вспыхнул инстинкт выживания, воспитанный на школьном дворе Бронкса — победитель дерётся до конца, проигравший выпадает, так что дерись за победу и ты выиграешь — и Тед Крамер пошёл на гастрономическое пиршество. Набрав целую кучу льготных талонов из магазинов, оставшихся ещё со времён Джоанны и по-прежнему сохранявших свою силу, поскольку в этих магазинах он ничего не задолжал, Тед пустился на обильные закупки. Он обошёл продовольственные магазины и отделы деликатесов. Тед Крамер, который не решался купить хорошую вырезку у мясника или сделать большой заказ в супермаркете, прикинул, что он может накупить товаров в универмаге, а счета придут через несколько недель; со временем он по ним заплатит. Он начал покупать первосортное мясо для хранения, замороженные овощи, очищенные орешки, которые стоили вдвое больше того, что он привык платить за них, форель из Колорадо, лососей из Вашингтона, итальянскую пасту, шотландские пирожные — «Мэм, этот хлеб в самом деле доставлен из Парижа? Прекрасно. Я беру его». Кое-что он притащил домой, кое-что привёз, но ни за что он не платил наличными. Теперь у них было вдоволь замороженных обедов и телятины в вине, приобретённой у миссис Уортингтон. Благодарю вас, миссис Уортингтон за ваш вклад! Кроме того, были ещё и свежие яйца из Нью-Джерси, и ореховое масло. «Замороженная пицца? Она в самом деле хорошая или её заморозили кое-как? Отлично. Беру четыре». Он набил морозильник и загрузил все полки в буфете; в кладовке он сложил ящики с консервами. Если даже он потерпит неудачу, у них хватит потрошённых цыплят и пока он может за них не расплачиваться. Магазину главное знать, что вы никуда не исчезли. А он по-прежнему был на месте.

Он встретил своего брата Ральфа в баре «Блерни Стоун» на Третьей авеню. Они решили провести вечер, как в добрые старые времена: пиво и сандвичи с пастрами в баре, а потом на стадион, где «Метсы» встречались с «Доджерами». Ральф был высок и мускулист» обладая грубоватой привлекательностью. На нём была шёлковая рубашка, галстук в тонкую полосочку и мокасины из тонкой кожи. Он вполне мог играть в телевизионной постановке преуспевающего гангстера,

— Ты что-то отощал, Тед.

— Сбрасываю вес.

— Эй, принесите-ка этому парню таблетки для аппетита.

— Всё в порядке. Я предпочитаю пиво.

— Об этом я уже позаботился.

— Знаю.

Бросив взгляд на ножки проходящих за окном девушек, Ральф обратил всё внимание на поставленное перед ним блюдо. Доверительность и теплота никогда не были отличительными чёрточками их семьи, и сомнительно, чтобы эти чувства возникли вечером за столом. У Теда было смутное ощущение, что, расправившись с пастрами, они не будут знать, о чём говорить друг с другом.

— Эй, Тедди, помнишь старые времена, когда «Гиганты» и «Доджеры» встречались в трёх играх? В пятницу вечером на Поло-граунд или на Эббетс-филд? — предложил тему Ральф, очевидно, испытывая то же напряжение.

— Великое было время.

Слава Богу, что им представилась возможность поговорить о давних бейсбольных схватках, о бросках Эрни Ломбарди на четыреста футов, оматчах, которые онипосещали в молодости. С них разговор перешёл на сегодняшнее положение дел в бейсболе.

— Ты только оглянись, — сказал Ральф. — Дешёвые крикуны, которые умеют лишь размахивать флажками. Что они понимают в бейсболе?

— И эта органная музыка…

— Перебирайся в Чикаго, Тедди. Я могу пристроить тебя на продажу напитков.

— Спасибо, Ральф, но мне бы не хотелось.

— Я не имею в виду непосредственно в Чикаго. Расположишься в пригороде.

— Я понял, Ральф, но нет, спасибо.

Они направились на матч, а потом, сдавленные в толчее подземки, воздерживались от продолжения нелёгкого разговора, пока не добрались до Таймс-сквер, но, двинувшись к «Хилтону», в котором расположился Ральф, они снова обратились к старым играм,

— Как насчёт выпить?

— Слишком поздно. Билли рано встаёт.

— С ним всё в порядке?

— Вроде что так.

— У тебя есть какие-нибудь успехи?

— Парочка.

— Тедди, тебе нужно зарабатывать на хлеб.

Его хлеб доставлялся прямо из Парижа.

— У меня в самом деле всё прекрасно.

— Как ты можешь так существовать?

— Так и могу.

— Ты просто болтаешь.

— Нет, в самом деле всё о'кей, Ральф.

Деньги могли обеспечить ему резерв времени. Он нуждался во времени, он отчаянно нуждался в деньгах и всё же он не мог заставить себя попросить взаймы. Доведись ему признаться в своих потребностях, это слишком дорого ему бы обошлось.

— Мы провели прекрасный вечер, Ральф. Давай повторим его, когда ты снова будешь здесь.

Они пожали друг другу руки, но внезапно Ральф стиснул его кисть, не выпуская её.

— Чёрт возьми, как наша семья отдалена друг от друга, Тедди…

— Но ты же здесь, Ральф. И у нас был прекрасный вечер.

На лбу у Ральфа вспухла вена.

— Тедди! Я знаю, что тебе надо!

— Говорю же тебе, Ральф…

Ральф запустил руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда чековую книжку, другой рукой продолжая держать Теда за запястье.

— Ничего не говори, Тедди. И не дёргайся.

— Ральф, я ничего не возьму.

— Тедди, позволь мне это сделать.

— Нет, Ральф.

Я обязан. Дай мне что-то для тебя сделать. — Он торопливо заполнил чек прежде чем Тед успел вырваться, торопливо сложил его и засунул Теду в карман.

— Когда разбогатеешь, отдашь.

Ральф, стиснув плечи брата в неловком объятии, сказал: «Это всего лишь деньги» — и покинул его.

Тед не успел взглянуть на чек. Он не мог заставить себя развернуть его. Только придя домой и сев за обеденный стол, он наконец развернул листок. Уставившись на него, он опустил голову на руки. Чек был на три тысячи долларов. Брат смог купить ему время. Утром он позвонит в «Мир упаковок» и скажет им, что они могут подавиться своей паршивой работой.

Сним связались из журнала «Тайм», и он провёл несколько дней во встречах с руководством компании, которые произвели приятное впечатление на обе стороны. Правда, была одна проблема. Коммивояжёр с Западного побережья, который в своё время объявил, что не хочет перебираться в Нью-Йорк, изменил свою точку зрения. И ему было отдано предпочтение.

Он прямо сходил с ума. У него на руках был ребёнок, о котором надо было заботиться. Он чувствовал, что не справляется со своей главной задачей: он никак не может считать себя добытчиком.

Он пешком добирался до даунтауна, за тридцать кварталов, и пешком же шёл обратно, что предельно изматывало его, но он экономил деньги на транспорте. Чарли дал ему один телефонный номер. «Она просто прекрасна. Фантастические зубы. Я ей делал коронки». — Он говорил, что у него нет денег, нет никаких ни к чему интересов и что у него нет сил начинать всё сначала с кем-то, у кого придётся узнавать что-ты-любишь и что-ты-не-любишь.

Позвонил Джим О’Коннор и пустился в долгие объяснения, как он говорил с президентом компании и что они не хотят брать нового коммивояжёра, который будет работать только на комиссионных, потому что они перестраивают систему выплат, и Тед отвёл трубку от уха. Скорее бы он услышал окончательный отказ. Что угодно, но только побыстрее. Я не могу выносить это ожидание!

— Тем не менее, Тед, мы договорились. Так что ты будешь заниматься тем же самым: предлагать место для рекламы и плюс те подробности, в которых ты так хорошо разбираешься — например исследовательские работы, обучение сотрудников и всё такое.

— Хорошо.

— И речь идёт не только о комиссионных. Я дажене знаю, как будут называться эти обязанности. Распространение и управление? Помощник управляющего, можно сказать. Для начала двадцать четыре тысячи в год.

— И когда с этим будет решено?

— Уже всё решено.

— Ну? И с кем же мне надо встретиться?

— Ни с кем.

— Брось, Джим!

— Будешь работать со мной.

— Джем…

— Ты же моя правая рука, Хед. Так ты хочешь?

— Да, хочу!

— Значит, договорились. Ты нанят. Тед, жду тебя в понедельник в половине десятого.

Повесив трубку, он буквально взлетел на воздух с радостным воплем, как дирижёр команды поддержки у футбольного поля. Билли выскочил из своей комнаты, в которой он строил завод из набора «Тинкер-Той».

— В чём дело, папа?

— Я получил работу, малыш! Твой старик перестаёт прохлаждаться!

— Вот и прекрасно, — спокойно сказал малыш. — Я же говорил тебе, что всё получится.

— Конечно, говорил! — схватив Билли на руки, он стал подбрасывать его в воздух. — У твоего папы всё наладилось! Да, вот так! И у нас будет всё в порядке!

И это никогда больше не повторится, сынок. Я не хочу когда-либо снова пережить такие времена.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Журнал «Мужская мода» был на подъёме, его публикации внушали понятие стиля; в нём было большое количество цветных иллюстраций. Компания была частью конгломерата с центром в Южной Америке, с большими вкладами в индустрию развлечений, и директорам компании был нужен журнал, который мог бы определить направление моды для преуспевающих мужчин. Тед трудился на презентациях, которые он помогал организовывать; при его содействии было заключено несколько многообещающих контрактов. Он с удовольствием освежал в памяти навыки, которые и помогли ему выдвинуться.

Он вернул брату его три тысячи долларов, вместе с подарком, который нашёл в букинистической лавочке — изданием «Кто есть кто в бейсболе» 1944 года. «Так что же случилось с «коричневыми» из Сент-Луи?» — приписал он в записке. Дойдя же до конечных приветов, он стал припоминать, как же он в прошлом подписывал послания к брату — «с наилучшими пожеланиями», «с симпатией», «до встречи»? На этот раз ему захотелось написать: «С любовью, Тед».

По рекомендации Тельмы, он определил Билли в летний лагерь. Ким была в нём прошлым летом, последним, когда Чарли и Тельма ещё были вместе.

— В этом году Чарли не везёт с доходами, — сказала она. — И я думаю, он был бы не против, если бы мы всё лето сидели в квартире у кондиционера.

Как-то, использовав время ленча, Тед зашёл на собрание родителей. Выяснилось, что тут сплошные мамы — он был тут единственным мужчиной. Присев среди женщин, он увидел будущих вожатых Билли, мальчика и девочку, которым было лет по четырнадцать. Тед всё записал — на вещах Билли должны быть нашивки с его именем, запасные тапочки, смена одежды. Он чувствовал, что все присутствующие посматривают на него. Вы что, дамы, думаете, я вдовец? Муж, ничем не занятый, пока его жена на работе? Ручаюсь, вы никогда не догадаетесь, кто я такой. Старший вожатый описал, как будет проходить типичный день в лагере, и Тед занервничал. Безопасно ли будет детям купаться в бассейне? Не будет ли Билли одиноко весь день? Ему придётся уезжать из города в автобусе с чужими людьми, куда-то далеко, куда можно добраться только на машине. А осенью Билли придётся пойти в школу, в настоящую школу, где он попадёт под опеку отдела образования, где будут общие собрания и где ему придётся приносить присягу в верности. За него возьмутся другие. Его драгоценное сокровище попадёт под власть других институтов, которые подгонят его под общий ранжир. По возвращении из лагеря Билли сразу же придётся отправляться в школу, и Тед стал беспокоиться.

Утром, перед отправлением автобуса, Билли уже стеснялся поцеловать своего отца перед другими ребятами. Рукопожатие казалось ему гораздо более взрослым жестом, но Тед не был к нему готов. Он ограничился тем, что потрепал Билли по спине.

Но окружающий мир не позволил забыть о своём присутствии, что выразилось в тех вопросах, которые Билли стал задавать Теду:

— Папа, а где мама?

— Твоя мама в Калифорнии.

— Она снова переженилась?

— Снова вышла замуж? Насколько я знаю, нет. Кто тебе говорил такие слова?

— Карла, Её родители развелись, и мама переженилась.

— Да, так бывает. Порой человек выходит замуж за кого-то другого.

— А ты собираешься пережениваться?

— Не знаю.

— Ты не собираешься пережениться с Филлис?

Филлис? Юрист. Он почти забыл её.

— Нет, Билли.

— Папа?

— Да, Билли?

— А вы не собираетесь с мамой пережениться?

— Нет, Билли, папа с мамой никогда не переженятся,

Джим О’Коннор сказал Теду, что ему стоит взять двухнедельный отпуск и куда-нибудь уехать.

— Может быть.

— Тед, ты прямо переработался. Неужели у тебя нет никого в жизни, кто посоветовал бы тебе сбросить пары?

Он исключил из своих планов Файр-Айленд, чтобы не испытывать там нервную встряску. Он просмотрел объявления агентств путешествий и наборы специального снаряжения, предназначенного для двоих. Тед и был вдвоём — он и его тень. Во время путешествия Билли постоянно будет у него под присмотром, хотя Тед может попросить горничную посидеть с ребёнком, если ему захочется кого-то подцепить в баре. Нет, на классный отдых он не тянул. Он для этого слишком устал. Период, когда он искал работу, вымотал его; сейчас он вкалывал не покладая рук и понимал, что если проведёт время с Билли, удовлетворяя его типичные непрестанные требования и запросы, он так и не расслабится. Он решил взять две недели в августе, одну из которых проведёт с Ральфом и его семьёй во Флориде, где наконец все соберутся вместе, а потом он ещё недельку побудет в Нью-Йорке. Пока Билли весь день будет проводить в лагере, ему удастся отдохнуть, вволю выспаться, походить по кино; он будет сидеть дома, лакомиться, не вылезая из постели, шоколадным мороженым, смотря дневные киносеансы по телевизору, и вообще будет расслабляться.

По пути он сообщил Билли большую новость, о которой узнал от своей невестки.

— Билли, когда мы приедем во Флориду, то пойдём в Диснейленд.

У мальчика расширились глаза. Он видел рекламы Диснейленда по телевизору.

— Да, Вильям Крамер. И мы встретим там Микки Мауса.

В аэропорту их встречали Ральф с Сенди, Дора и Гарольд, которые обрушились на Билли с поцелуями, шоколадом и коробкой печений, вид которых привёл бы в ужас других дедушку и бабушку. Рот его был набит сладостями, и он всем своим видом показывал, что в Форт Лодердейле ему нравится. План заключался в том, чтобы всем расположиться на ночь в ближайшем мотеле, а день провести у бассейна в комплексе, где жили Дора и Гарольд. Присмотревшись, он примкнул к племяннице и племяннику Теда. Сенди в своё время была участницей шоу в Чикаго, высокая, длинноногая и рыжеволосая женщина, при виде которой большинство пожилых людей, сидящих у бассейна, начинали испытывать опасные сердечные спазмы, когда она приходила сюда. Старшая девочка, Холли, тоже была высокой, с привлекательными чертами лица, и при всей её застенчивости в ней уже чувствовалось обаяние юности. Молодой спасатель настолько влюбился в неё, что не заметил бы тонущего даже у своих ног. Другой их ребёнок, Джеральд, которому минуло пятнадцать, был крепким долговязым неуклюжим подростком, который пулей вылетел из бассейна. Они приветствовали Теда воплем: — О, привет!

— Билли просто сказочно выглядит, — сказала Сенди. — А вот ты ужасно.

Дай мне только время, Я ещё не пробовал стряпню своей матушки. Тогда я буду выглядеть ещё хуже.

— Стряпню? Я не собираюсь ею заниматься, — из-за плеча бросила Дора, продолжая болтать с соседками, сидящими около бассейна. — Я не собираюсь готовить на всю ораву.

— Ральф приглашает всех на обед, — объявил Гарольд.

— Я не хочу, чтобы ты оплачивал моё пребывание здесь, — сказал Тед.

— Не обращай внимания. Я спишу все расходы.

— Каким образом?

— Элементарно.

Ральф подошёл к одному из приятелей Доры и Гарольда, костлявому восьмидесятилетнему старичку в шезлонге.

— Мистер Шлоссер, я хотел бы спросить: не заинтересовала бы вас доставка спиртного из Чикаго?

— Вы шутите? Я не заинтересован даже, чтобы добраться до лавочки.

— Благодарю вас. А теперь, Тед, в дневнике появляется запись для отчёта: «Обсуждал проблемы поставок напитков с С. Шлоссером во Флориде». Так что считай, у меня деловая поездка.

— У нашей семьи вообще своеобразное чувство юмора. — Он показал на родителей. Оно не всегда бросается в глаза, но оно присутствует.

— Это мой Ральф, крупный поставщик напитков, — несколько позже оповестила Дора. — А это мой Тед, он продаёт мужскую одежду.

Билли играл на мелком месте в бассейне с игрушечной лодочкой, но когда другие ребята попрыгали в воду, подняв фонтаны брызг, он подбежал к Теду.

— Мы прямо не разлей вода, — сообщил Тед Сенди со смесью гордости и лёгкого раздражения.

На встрече по поводу окончания детского садики Тед поговорил с бывшей воспитательницей и она сказала, что, по её мнению, он легко адаптируется к школе. «Похоже, что он совершенно нормальный ребёнок». Он сконцентрировался на этом выражении «похоже». «Есть у него какие-то проблемы, которые бросились вам в глаза?» — «Нет, — сказала она. — А как насчёт того, что он бывает излишне застенчив?» — «Все дети очень разные. Некоторые родители сетуют, что их дети слишком агрессивные».

А теперь Билли сидел у него на коленях и уж агрессивность не была ему свойственна.

Уснул он только около трёх часов ночи; рядом тихо посапывал Билли, жужжал кондиционер. К одиннадцати утра выяснилось, что Билли тоже может пулей улепётывать от него, прыгая в бассейн, когда Тед в игре пытался поймать его. Через полчаса таких развлечений, Тед так устал, что у него стали дрожать руки. Билли несколько раз поцапался из-за игрушек с другими детьми, и Теду с его опытом, почерпнутым в песочнице, пришлось вмешаться, предупреждая слёзы и огорчения ребёнка.

— Если ты считаешь, что это твои игрушки, так и дерись за них, — прикрикнул он на него.

— Ты не имеешь права кричать на меня, — в слезах запротестовал Билли.

Если в Нью-Йорке ему и удавалось решать проблемы с журналами, то во Флориде с игрушечными лодочками дела у него явно не шли. Сенди, наблюдавшая за этой сценой, попросила Холли отвести Билли на ближайшие качели.

— Передохни минут десять.

— Спасибо, Сенди.

— Мне не нравится, как ты выглядишь. Я переговорила с Ральфом, и мы думаем, что какое-то время ты должен побыть сам с собой. И малыш тоже. Порой дети и родители должны на какое-то время разлучаться.

— В тебе чувствуется сильное напряжение, — добавил Ральф.

— Вот что мы сделаем — и не возражай. Мы все отправимся в Диснейленд и возьмём с собой Билли. Ты можешь заниматься чем угодно. Оставайся здесь, отправляйся в Майами, остановись в гостинице. Ему будет отлично с нами. Всё будет в порядке.

— Я не уверен. Дайте мне всё обдумать.

Непроизвольно возникшая у него эрекция заставила его принять решение. Он был в плотных нейлоновых плавках. Билли ёрзал у него на коленях, что и повлекло за собой возбуждение. Ситуация была достаточно неудобная и двусмысленная, н ему страстно захотелось хоть на какое-то время расслабиться. Пусть Билли посидит на коленях у Микки Мауса.

Когда Тед сообщил Билли, что тот отправится в Диснейленд с родственниками, а Тед пару дней побудет без него, ребёнок посмотрел так, словно отец его предал.

— А я думал, что мы всё время будем вместе»

— Мы и так почти всё время вместе.

— Я не хочу ехать.

— В Диснейленд? В настоящий Диснейленд?

Искушение было слишком сильным. Он не мог ему противостоять. Всё семейство расположилось в арендованном трейлере, чтобы двинуться в путь, и Дора прихватила с собой большой пакет с леденцами и тянучками для Билли.

— Не волнуйся! С ним всё будет в порядке! — крикнула она. — Ешь печенья!

Билли грустно помахал из окна машины, и отец с сыном в первый раз расстались.

Они провели в Диснейленде три дня. Тед мог встретить их по возвращении, но у него, по договору с Сенди, было право заниматься собой весь конец недели. Он мог даже позволить себе не приезжать и всю следующую неделю, но это означало, что Билли всё время будет на попечении его родителей, а он не хотел так долго оставлять его в стране печений и конфет. Гарольд был явно не доктором Споком. Когда Тед разбирался в одной из детских ссор из-за игрушек, Гарольд ему крикнул: «Скажи ему, пусть даст ему в брюхо. Эю действует как надо. Научи ребёнка, пусть бьёт в солнечное сплетение». Но пока Тед обрёл свободу. Он с трудом вспоминал, когда он мог позволить себе такую безраздельную свободу. Он мог сам, по своей воле вызывать у себя эрекцию и спать до десяти часов утра. Он мог завести роман с вдовой Гратц, моложавой женщиной сорока с лишним лет; как он прикидывал, из всех дам, собиравшихся около бассейна, она была самой привлекательной, со стройной фигурой, если только не обращать внимание на нейлоновый парик у неё на голове. Он поймал себя на том, что не спускает с неё глаз, но, конечно, если слух о его грешке дойдёт до родителей, они устроят ему вечером допрос с пристрастием — «Так что ты сделал?» Тем не менее он был свободен в своих мыслях.

Он решил, что больше не будет проводить время в Форт Лодердейле и вообще в районе Майами. В Нью — Йорке ему доводилось видеть ряд объявлений о новых курортных отелях на западном берегу Флориды, например «Шелл», ничем не отличающийся от средиземноморских клубов — и за ту же цену. Место выглядело достаточно привлекательно и было в Сарасоте, в паре минут лёта отсюда. Вдову Гратц он решил оставить на попечение мистера Шлоссера, Позвонив в отель, он зарезервировал себе место на утро воскресенья. Отлёт должен был состояться в ранние вечерние часы, и Тед оставил Форт Лодердейл с куда более лёгким сердцем, чем когда приехал сюда.

«Шелл» оказался современным строением на кромке пляжа. Оно состояло из примыкающих друг к другу номеров, нечто в стиле мотеля, обращённых фасадами к воде, с террасой под навесом для обедов, с баром и плавательным бассейном. Направившись в обеденный зал, где предполагалось перекусить «а ля фуршет», он тут же убедился, что «Шелл» только что вступил в строй и на две трети отель пуст. Люди, расположившиеся в номерах, похоже, были участниками съезда пилотов гражданской авиации, судя по их одинаковым мундирам. К восьми часам он занял место за столом» где уже сидело восемь человек — пять мужчин и три женщины, все пышущие здоровьем — по сравнению с которыми он явно не смотрелся.

Он выяснил, что «Шелл» был местом отдыха для авиалиний «Делта» и «Истерн», и его соседи по столу, походившие ка лётчиков» в самом деле были пилотами. Прибыли они сюда ещё в среду и вели за столом свои профессиональные разговоры, в которых он не мог участвовать. Дискотека начинала работать в половине одиннадцатого вечера, и он не был уверен, что его не потянет ко сну в это время. Примостившись у бара со стаканчиком выпивки, он заметил тут представителей и других демографических групп, среди которых была примерно дюжина обитателей Нью-Йорка: они заметно отличались от обладателей крылышек и прибыли сюда в поисках тепла. Он не хотел принимать участие в типичных нью-йорских разговорах. И когда присутствующие, в основном, разбившись на пары, потянулись в дискотеку, он вернулся к себе в номер, решив спать до полудня. После пяти лет с Билли его внутренний будильник поднимал его ровно в 7.15 утра.

Позавтракав в пустом зале, Тед направился на пляж, щурясь от утреннего света. Диснейленд взял на себя роль сиделки для Билли. Сегодня никто не тащил Теда за руку. Никто у него ничего не требовал. Он мог отвечать только за себя. Он залез в воду и спокойно поплавал. Когда он вылез на берег, его охватило ощущение полной свободы и, подобно Джонни Вайсмюллеру в роли Тарзана, он издал радостный вопль, всполошивший птиц, которые никогда не видели фильмов с его участием; снявшись с близлежащих деревьев, они потянулись в сторону Майами.

Во время своего пребывания здесь он ни разу не вспомнил о Билли. Пару раз, когда разговор касался личных тем, он упомянул, что разведён. Ему не хотелось, чтобы кто-либо знал больше того, что сказано, — он не хотел ни дискуссий на эту тему, ни объяснений, ни упоминаний о Билли. Это касалось только его. Но Билли всё равно присутствовал в его мыслях. Несколько раз он хотел позвонить, узнать, всё ли с ним в порядке, поговорить с ним. Хотя он поборол искушение. Он оставил номер, по которому его можно найти. В случае необходимости его разыщут.

Несколько лётчиков организовали игру в волейбол на пляже, и Тед со своей школой Файр-Айленда сразу же заслужил их уважение. Он был «Тед, приятель» для Билла, Рода и Дона и «Тедди» милый» для Мери-Джо, Бетти-Энн и Дори-Ли в смешанных играх. Дни не отличались один от другого. Он плавал и играл в волейбол, плавал и играл в волейбол. Ночи он проводил сДори-Ли, приятной молодой женщиной двадцати четырёх лет из Джексонвилля, которая никогда не бывала севернее Вашингтона и работала стюардессой на линии Атланта — Майами. Они занимались любовью в его комнате, а потом она отправлялась к себе в номер, который делила с Бетти-Энн, и берегла свою репутацию. Потом он с трудом мог припомнить, о чём они с ней разговаривали. Скорее всего, ни о чём особенном какой хороший был день, как здорово они играли в волейбол, как тут вкусно кормят. О том, чем они занимались, ни Тед, ни Дори-Ли почти не говорили. Он не рассказывал ей о Билли. В субботу утром, когда ей надо было возвращаться на работу, она поблагодарила его за прекрасный отдых и он сказал ей слова благодарности за то же самое. Они обменялись телефонными номерами и пообещали созвониться, если окажутся в соответствующем городе, а может быть, им ещё удастся провести вместе отпуск, окрашенный чем-то вроде романтики субтропиков.

В воскресенье и он вернулся в Форт Лодердейл. Выйдя из такси рядом с жилым комплексом, он сразу же направился к бассейну. Первой его увидела Сенди и помахала рукой. Билли выскочил из-за груды шезлонгов и кинулся к нему. Он бежал, размахивая руками и крича: «Папа! Папа!» всю долгую дорогу от бассейна и наконец он прыгнул отцу на руки. И пока мальчик торопливо рассказывал ему, как он пожимал руку Микки Маусу, а Тед нёс его к другим ребятам, он понимал, что, несмотря на все его желание побыть одному, отдохнуть, освободиться от забот — несмотря на всё это, он очень скучал по нему.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В классе, который ныне должен был стать его миром, было тридцать два ученика, среди которых были ещё один Билли и две Саманты. В первый день, когда Тед с Билли пришёл в школу, пространство перед ней было заполнено массой детей, которые прыгали, бегали и толкались. Родители, стоявшие вне этой толпы, пытались наводить порядок своими возгласами «Ну, ну, хватит», на которые, в основном, никто не обращал внимания. Билли с интересом озирался, и Тед повёл его по ступенькам в 101-ю комнату, номер которой он почему-то помнил. Пробыв в ней несколько минут, он покинул класс.

— Тебя заберёт миссис Валевска. До встречи, мой большой сын. — Билли вошёл в отлаженную систему. Что бы Тед не думал, расставшись с ним, он ощущал определённое удовлетворение: он привёл Билли, устроил его. И тот ничем не отличался от всех прочих детей. Никакой разницы.

Тельма осудила Теда за то, что его личная жизнь сошла на нет.

— Ты весь погружён в дела и заботы. Ты никуда не выходишь.

— У меня есть шесть телефонных номеров стюардесс с линии Атланта-Майами, и я положил глаз на одну из мам в классе Билли, которая выглядит, как Одри Хепбёрн в «Римских каникулах», и не носит обручального кольца.

— Ты ходишь по кругу. Это хорошо для…

— Для чего, Тельма?

— Не знаю. Моя мать что-то такое говорила. Будем считать, что ходить по кругу тоже неплохо.

Как-то утром он позвонил матери Саманты Г. и осведомился, не найдётся ли у неё время выпить чашечку кофе. Они зашли в соседнее кафе, где стали беседовать о детях; она сообщила ему, что разведена, но, так как она кое с кем встречается, может, их прислуги могли бы по очереди забирать детей, пусть они поиграют вместе. Так что его Одри Хепбёрн использовала встречу за кофе, чтобы договориться о времяпровождении своей дочери. Он всё понял. У детей тоже должна быть своя личная и общественная жизнь.

Стараясь быть образцовым отцом, он вступил в родительский комитет. На классных собраниях Тед сидел на маленьком стульчике под надписью на дубовой доске: «Мы друзья на все времена». Учительницей Билли была миссис Пирс, молодая женщина, носившая индийское сари. Она вызывала у него давние фантазии о его собственных учительницах, от миссис Гаррет до миссис Бинсток, и ему захотелось потискать миссис Пирс в раздевалке, где идёт пар от радиаторов и пахнет мокрой обувью.

В компании Теда стали циркулировать слухи. Совет директоров выразил неудовлетворение уровнем доходов, поступающих от журнальной индустрии Америки. Говорилось, что председатель совета директоров высказался, что, мол, через месяц они могут прекратить публикации, Тед был Вне себя. Он снова может потерять работу. Он был глубоко поражён тем, насколько он беспомощен в том, что считает своим основным делом и как он не может зарабатывать на жизнь. Он работал много и успешно, но может опять оказаться на улице в результате ситуации, с которой он не в силах справиться.

Джим О’Коннор позвонил шефу в Каракас. На следующее утро пришла телеграмма, текст которой должен был быть распространён и среди работников компании и вне её: в ней недвусмысленно говорилось, что компания не планирует прекращения публикаций. Тем не менее, рекламодатели были знакомы со слухами и несколько насторожились. Некоторые из них отозвали свои заказы. Обретя былую уверенность, что всё будет в порядке, Тед и О’Коннор попытались вернуть доверие рекламодателей. Восстанавливая репутацию компании, Тед спасал и свою работу. Пока О’Коннор сидел на телефоне, Тед старался привлечь как можно больше рекламных объявлений: он писал оповещения о презентациях новых товаров, заставлял проводить исчерпывающее изучение рынка, писал обозрения новых изделий и даже принимал активное участие в выставках мужской моды с целью дать всем понять, что компания по-прежнему существует и занимается бизнесом. Три недели он вкалывал едва ли не круглые сутки, пока угрожающие слухи постепенно сошли на нет и компания заработала по-новому. Усилия Теда помогли избежать кризиса. Компания продолжала функционировать и пока у него была работа. То, что он делал, имело своим источником не стремление заработать деньги на жизнь. Он осознавал, что если он опять останется без работы, то его банковский счёт не достигнет тысячи двухсот долларов. А в одной статье в «Нью-Йорк Таймс» приводились подсчёты, что воспитание и содержание до восемнадцати лет ребёнка в Нью — Йорке стоит восемьдесят пять тысяч долларов. А ведь в них даже не учитывались расходы на прислугу.

Тем временем его друг Ларри процветал. Они с Эллен купили себе домик на Файр-Айленде.

— Как тебе удалось этого добиться, Ларри?

— Кручусь, как чёртик на палочке, в конторе. Да и кроме того, не забывай, мы оба зарабатываем.

Два дохода, волшебная цифра. Он начал искать кого-то, кто живёт на свой собственный доход, скажем, дизайнера со студией. Вивиан Фрейзер была привлекав тельной женщиной тридцати одного года, умная и язвительная, получавшая, как он прикинул, около двадцати тысяч в год. Она, наверно, была бы глубоко разочарована, узнав, что, несмотря на все старания, которые она уделяла своему облику, по крайней мере, один человек рассматривает её лишь с точки зрения платёжеспособности.

Не давая ей понять о своих замыслах, он заводил с ней разговоры типа «интересно, а вы не пробовали себя представить в роли матери?» Его волновала мысль, что в силу определённых усилий в доме может воцариться эмоциональная стабильность и финансовая независимость. Но кого бы он ни привёл в дом, рано или поздно она должна будет очутиться в его спальне, куда домашний сыщик тащит все свои дела — от требований сока до плохих снов, и у Теда не было уверенности, что оказавшаяся рядом с ним женщина сможет принять Билли с его «народцем», и он никак не мог отделаться от этих мыслей.

Как-то Билли и Вивиан мельком встретились вечером, и Тед спросил Билли: «Тебе нравится Вивиан?», понимая, что вопрос бессмыслен, ибо на самом деле он хотел бы услышать что-то вроде: «О, да, она прекрасная женщина. Я чувствую, что мы сможем найти с ней общий язык, и, знаешь ли, промышленные дизайнеры неплохо зарабатывают, что было бы нам весьма кстати, не говоря уж о её эмоциональности, которую она внесёт в дом».

— Ага, — сказал мальчик.

Ларри и Эллен пригласили Теда с Билли на Файр-Айленд посмотреть их новый дом и провести в нём уикэнд. Была приглашена ещё одна пара с их десятилетней дочерью. Пока дети играли на пляже, взрослые пили шампанское. Тед позволил себе расслабиться, хотя не мог забыть своих намерений. Он бы тоже с удовольствием жил в такой роскоши в пляжном доме, куда его готова была бы каждый уик-энд унести машина; зимний отдых в тёплом доме, которого, как и других излишеств, у него никогда не было… восемьдесят пять тысяч долларов, которые ему нужно выложить до восемнадцатилетнего возраста, — и никто, кроме него, не поможет ребёнку встать на ноги. Если бы на веранде пляжного домика появилась в мешковатом свитере Добрая Фея из детских сказок Билли и спросила бы: «Что я могу для тебя сделать», — он бы сказал: «Через пол года я хочу окончательно встать на ноги».

В городе погода испортилась. На уик-энд даже высовываться за дверь не имело смысла, так что оставшимся в городе родителям оставалось полагаться лишь на свои внутренние ресурсы и посещение музеев. Тед решил проблему, пригласив в субботу домой трёх друзей Билли

— Ким и двух его одноклассников — на ленч, после чего днём они могли поиграть. Поскольку дети подружились, между их родителями, в свою очередь, установились приятельские отношения. Тед появлялся на сцене лишь в роли судьи, разбирая случаи их споров, а всё остальное время проводил у себя в спальне за чтением, перебарывая искушение посмотреть, как Билли ведёт себя с детьми. Похоже, что их устраивало общество друг друга. Надо предоставить их самим себе, и они прекрасно устроят игры с переодеваниями, в прятки и будут пугать друг друга рассказами о Пожирателе Детей. Он слышал, что они вроде цапались — но по-дружески. Через несколько часов они уже носились, играя, по всей квартире. Когда явились мамы забирать своих отпрысков, каждый из которых должен был обойтись в восемьдесят пять тысяч долларов к восемнадцати годам, он вручил их в целости и сохранности, очень довольных проведённым днём.

— Мы сделали фантастическую суперракету… — объявил из комнаты Билли, — …и у неё есть секрет фантастической скорости!

Тед слышал, как они обсуждали конструкцию самолётика Билли, и, скорее всего, с научными целями разобрали одну из металлических игрушек.

— Летит! — Билли вырвался из комнаты, изображая самолёт: он жужжал, подражая мотору, держа в руках раскуроченную игрушку. В дверях он споткнулся о порог и упал. Тед стоял в холле в нескольких футах от него и увидел, как ребёнок летит прямо на него, но в эту долю секунды не успел ничего сделать — Билли полетел лицом вниз на пол, ударившись о него локтем, отчего рука, державшая остатки металлической конструкции, взлетела кверху — и крик «Папа!», когда его резанул острый, как бритва, край металлической пластинки. Он врезался малышу в скулу, прорезав её до линии волос, и кровь залила ему глаза и всё лицо. Тед на мгновение оцепенел. Он смотрел, но ничего не видел.

— Папа, у меня кровь! — в голос заплакал Билли, но Тед уже был над ним, укачивая его, успокаивая и комкая в руках полотенце:

— Всё в порядке, малыш, всё в порядке, — повторял он, борясь с подступившей дурнотой, от которой сам мог потерять сознание. Лёд, ему нужен лёд на рану! Тед гладил Билли по голове, целовал его, вытирая кровь и полотенцем и льдом; его рубашка была залита кровью ребёнка. Только не терять сознания и самообладания — он держал сына на руках, стараясь рассмотреть рану сквозь заливавшую её кровь.

— Всё уже кончается, Билли. С тобой всё будет в порядке.

Кинувшись на улицу, он остановил такси и помчался в больницу, держа на руках всхлипывающего ребёнка.

В приёмном покое перед ними были подросток со сломанной рукой и женщина, которая упала на улице, но следующим возьмут Билли, сообщил Теду санитар, «потому что тут нужно хирургическое вмешательство». Хирургическое? Ведь кровотечение так быстро прекратилось и, может быть, подумал он, дела не так плохи. Они с Билли оказались в больнице, где практиковал его детский врач, и он попросил санитара позвонить и узнать, если тот на месте. Билли прекратил плакать, но насторожённо следил за всеми окружающими, не ожидая от них ничего хорошего.

На рану пришлось наложить десять швов, которые легли параллельно скуле, сверху вниз. Хирург сделал повязку на голову и сказал Билли:

— Постарайся не стукаться головой о стенку, приятель. И пока не принимай душа, о’кей?

— О’кей, — ответил Билли тихим испуганным голосом.

По счастливой случайности, детский врач был в больнице и он спустился вниз. Он похвалил Билли за мужество, и Тед с малышом остановили его для короткого разговора.

— Вам повезло. Могло быть и хуже, — сказал педиатр.

— Вы думаете, что у него останется большой шрам? — шёпотом спросил Тед.

— В любом случае, когда нарушается кожный покров, может остаться шрам, — сказал хирург.

— Понимаю.

— Я сделал всё, что было в моих силах, но… да, может остаться шрам.

— Посмотрите на это с другой точки зрения, мистер Крамер, — сказал педиатр. — Мальчику крепко повезло. Дюйм в сторону — и он мог остаться без глаза.

Этим вечером Билли достался большой гамбургер. Тед за обедом налил себе двойной скотч. Они совершили нормальный ритуал отхода ко сну, отдав дань и чистке зубов, и чтению сказки на ночь; оба старались вести себя совершенно естественно, чтобы как-то заглушить неприятные воспоминания. Тед пораньше уложил его, и ребёнок не протестовал, потому что тоже был предельно измотан.

«А ведь я стоял рядом с ним. Если бы только я успел подхватить его!»

Тед прошёлся по дому, вытирая пятна крови. Найдя одежду Билли, которую он ранее отбросил в сторону, он швырнул её в мусоропровод вместе со своей рубашкой и полотенцем. Он не мог даже глядеть на них. И когда в одиннадцать вечера он попытался посмотреть новости, перед ним опять всплыло всё происшедшее; вскочив, Тед кинулся в туалет, где его вырвало только что выпитым скотчем.

Он долго не мог уснуть. В соседней комнате Билли мучился страшными снами, всхлипывая во сне. Подойдя к его кроватке, Тед сел рядом с ней на пол.

Только бы он жил. Только бы жил. Он повторял эти слова про себя снова и снова, даже не вдумываясь в их смысл. Перед ним опять стали проплывать сцены падения — если бы он вышел чуть пораньше; если бы он увидел игрушку и понял, что Билли собирается с ней делать; если бы он был ближе к нему и успел бы подхватить; если бы у него был не такой день, измотавший его, он бы не замешкался…

Он сидел на полу, продолжая нести вахту, и вспоминал всё происшедшее. Что он тут делает — рядом с этим ребёнком, который стал неотъемлемой частью его? В самом начале, когда Джоанна только носила его, ему казалось, что ребёнок не имеет к нему прямого отношения, а теперь он стал как бы частью, продолжением его нервов. Тед столь остро чувствовал боль малыша, что его тело содрогалось. Не был ли этот день поворотным пунктом, когда его жизнь могла решительно измениться? А что, если бы у него были и другие дети? Какими бы они были? Кем? Кем мог бы стать его ребёнок? Должен ли он был заводить ещё детей? Или жить без детей? А что, если бы он не пошёл на вечеринку в тот пляжный домик? Если бы он не обратился к мужчине, который стоял рядом с Джоанной? Если бы он не позвонил ей, с кем бы он был сейчас? Вёл бы он какой-то другой образ жизни? Лучше? Или жил бы так же, на лезвии бритвы? Был бы он более счастлив, если бы ничего не произошло из того, что ему досталось? Тогда не существовало бы Билли. Мальчик всхлипнул во сне и Теду захотелось взять малыша на руки и навеять ему добрые хорошие сны, что было не в его силах.

Ничто не могло сложиться по-иному или быть лучше, решил он. Всё это не так просто. И этот несчастный случай… Билли, Билли, я подставил бы под тебя руки, если бы смог.

Взяв Билли из школы на несколько дней, Тед наконец дал Билли возможность выйти из дома. Свою белую повязку тот носил как символ мужества.

— У тебя десять швов? — с почтительным восхищением спросила Ким.

«Хорошо заживает», — объявил хирург. У мальчика останется метка длиной в четыре дюйма с правой стороны лица; внешность его она не испортит, но шрам всё же будет виден. Тед куда медленнее приходил в себя, У него из головы не выходила картина, как Билли падал. Время от времени она мелькала у него перед глазами, и он передёргивался, чувствуя, как внутренности сжимает острая, как от удара ножа, спазма. Стараясь обрести освобождение от этих страданий, он специально рассказывал кое-кому об этой истории, подчёркивая её удачный исход: «Потрясающе повезло. Он мог потерять глаз». Родителям он сообщит попозже.

Тед отправился в зоопарк с Чарли; дети катались на тележке, запряжённой пони.

— Это как зубы, — сказал Чарли. — Человек обламывает себе резец и считает, что в нём для него сконцентрировался весь мир. Или ставит себе серебряную коронку на задние зубы и думает, что весь мир должен её видеть.

— Шрам сильно бросается в глаза? Только честно, Чарли.

— Скорее всего, нет. Разве, что ты мне сказал…

— А я вижу его. Порой я его вижу даже с закрытыми глазами.

— Папа, а мальчик в школе сказал мне, что его брат рассказал ему, что у хоккеистов бывает и по двадцать шрамов.

— Хоккей порой бывает грубой игрой. Случается, что игроки получают ранения.

— Ты мне купишь хоккейную клюшку?

— Не уверен. Она для ребят постарше.

— Я не буду играть с ней на льду. Только дома.

— На поле Бум-Бум Крамер!

— Что ты хочешь сказать, папа?

— Бум-Бум Джофрион — был такой хоккеист. Когда ты подрастёшь, у тебя будет хоккейная клюшка, если она тебе ещё понадобится.

— Сколько должно исполниться лет, когда можно больше не спать с медвежонком и другими игрушками?

— Тут нет определённого возраста. Как только ты этого захочешь.

— Думаю, что я уже вырос. Попробую не спать с ними.

— Если ты этого хочешь…

— Ну, они останутся в моей комнате. Как живые статуи. И днём я по-прежнему буду с ними играть. Но во сне они будут сидеть на шкафу и смотреть на меня.

— Когда ты собираешься это сделать?

— Сегодня вечером.

— Сегодня?

Когда перед сном сын отложил в сторону медвежонка, отец испытал прилив чувств, больший, чем у малыша! На следующее утро Билли ходил гордый и счастливый: всю ночь он проспал без присмотра игрушек. Он благополучно миновал критическую точку. На полной скорости, без заминки. Он продолжал так же носиться. Но когда он бегал по дому или по игровой площадке, Тед не спускал с него глаз.

— Осторожнее, Билли, не так быстро. — Но эти слова не имели никакого смысла для сына. Билли уже забыл и падение, и как ему накладывали швы. Ему было пять лет и он продолжал расти.

Но воспоминание о его травме осталось в памяти у Теда. Он никогда не сможет забыть этот момент. Острый, как бритва, кусок металла распарывает личико ребёнка. Кровь. И конец заблуждений, что его ребёнок безукоризнен, что на его прекрасном личике никогда не будет никаких шрамов, тело его будет свободно от таких отметин. Его сын, которого он любил до глубины души, стал жертвой несчастья. Он может снова пострадать. Он может погибнуть. Тед Крамер мечтал, чтобы его сын жил в спокойном безопасном мире, который он, отец, будет полностью держать под контролем. Но ранение свело на нет его мечты. Такой контроль никогда не будет ему под силу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Вернувшись в офис после встречи с клиентом, Тед Крамер получил телефонограмму. Звонила Джоанна Крамер. Она просила перезвонить ей и оставила городской номер телефона. В эту минуту весь его продуманный распорядок дня пошёл к чертям.

— Это Тед.

— Привет, Тед. Как ты поживаешь? — тепло спросила она. — У тебя никак новая работа, не так ли?

— Да, новая работа. Откуда ты раздобыла номер телефона?

— От твоей экономки.

— Ты звонила домой?

— Если тебя это беспокоит, Билли я не потревожила. Я позвонила, когда он был в школе.

— Да, он ходит в школу.

— Я знаю.

— Джоанна, не можем ли мы перейти к делу? Я очень занят.

— Ну, я в Нью-Йорке и хотела бы обговорить с тобой кое-какие дела. Не думаю, чтобы о них можно было бы говорить по телефону. Можем ли мы встретиться и выпить?

— Что за дела?

— Когда я смогу тебя увидеть?

Он мог бы и дальше препираться с ней по телефону, тянуть время, отказываться от встречи, но, так как в момент её звонка весь его день и так пошёл наперекосяк, он сомневался, что может и дальше оставаться в неведении из-за причины, по которой она позвонила ему.

— Мне было бы удобнее всего сегодня.

— Отлично. Есть такое новое заведение… «Слэттери», на 44-й стрит…

— Знаю.

— Увидимся там в шесть часов, идёт?

— Хорошо.

— Как приятно будет снова поговорить с тобой, Тед.

— Неужто? С чего бы?

Он сложил бумаги на своём столе, позвонил Этте и напросил её побыть дома, после чего в пять часов ушёл с работы. По пути, остановившись в баре, он пропустил порцию виски, готовясь к другой порции, которую ему предстояло разделить с Джоанной.

«Слэттери» оказался узким длинным баром с несколькими столиками в задней части. Он прошёл вдоль стойки до самого конца зала, где за столиком его уже ждала Джоанна. На этот раз загара, который бросился ему в глаза во время их последней встречи, на ней не было. Она была в свитере и юбке и выглядела одной из тех трудящихся женщин, которые порой посещали этот бар, правда, была самой красивой женщиной из всех тут присутствующих.

— Здравствуй, Тед. Ты прекрасно выглядишь.

— Ты тоже.

Они заказали у официанта мартини с водкой, и Тед сел, позволив ей взять бразды правления. Похоже, она немного нервничала,

— Как твоя новая работа, Тед?

— Отлично.

— Это хорошо.

Он не сомневался, что ей было что-то нужно.

За соседний столик села другая пара.

— Со стороны мы смотримся, Джоанна, словно давние супруги, которые забежали пропустить рюмочку. Кто бы мог в этом сомневаться?

— Я предполагаю, ты хотел узнать, почему я тебе позвонила. — Она улыбнулась, но он ей не ответил, потому что от напряжения у него перехватило горло, — Тед, последние два месяца я обитаю в Нью-Йорке.

— В самом деле?

— У меня квартира на 33-й стрит Ист.

— Потрясающе. Ты здесь живёшь?

Она замялась, крутя в руках бокал с напитком. Было ли это лишь вступлением? Не хочет ли она помириться с ним, подумал он. В прошлый раз её это совершенно не интересовало, но с тех пор прошёл почти год.

— Всё меняется. Я теперь работаю в теннисном клубе «Гренд Сентрал». Что-то вроде спаринг-партнёра по пятницам. И могу играть, когда корты свободны.

— Сдаётся мне, что все те неприятности, которые ты вывалила на головы многим людям, имели целью, чтобы у тебя были свободные корты.

— Предполагаю, что иначе ты думать не можешь. Как Билли?

— С ним всё прекрасно… кроме разве… он упал…* — Он испытал искушение всё рассказать ей, облегчить душу. — И порезал себе лицо. У него шрам, Джоанна, отсюда и вот досюда.

— Ох!

— Ему повезло, могло быть и хуже.

Они оба замолчали, ощущая в этот момент такую близость, которой были лишены с момента их разрыва.

— Но на расстоянии этого не скажешь, Тед.

— Что?

— Я видела его.

— Видела его?

— Несколько раз я останавливала машину около школы и видела, как ты отводишь его.

— В самом деле?

— Он выглядит совсем большим мальчиком.

— И ты сидела в машине?

— Глядя на своего сына…

Она сказала это почти неслышно. Нотка одиночества, которой была пронизана эта сцена — Джоанна в машине по другую сторону улицы, — тронула Теда, но он покачал головой, — больше я ничего не могла себе позволить. Я всё думала, старалась принять какое-то решение…

Значит, она в самом деле хочет пойти на примирение! Вот почему она старается быть такой расположенной к нему.

— Тед… я хочу вернуть Билли. Мы можем вдвоём продумать условия, при которых ты можешь видеть его по уик-эндам, но я хочу, чтобы он был на моём попечении.

— Ты хочешь его вернуть?

— Я обосновалась на постоянное жительство в Нью — Йорке. И я буду жить тут с ним. И было бы неправильно отделять вас друг от друга.

— Ты смеёшься?

— Я хочу своего сына. Я не могу больше сидеть в машине, глядя на него через улицу.

— Нет, ты в самом деле шутишь.

— Нет, не шучу.

— Сколько сил я в него вложил! Сколько я пережил! А теперь ты хочешь его вернуть! — Он повысил голос.

— Мы можем обсуждать этот вопрос и в более спокойных тонах!

Люди уже начали посматривать на них.

— И когда наконец я всё привёл в порядок, наконец… теперь ты хочешь забрать его у меня?

— Я не лишаю тебя возможности видеться с ним. Ты по-прежнему будешь встречаться с мальчиком. По уик-эндам. Ты будешь видеть его, Тед, Ты его отец…

— А кто ты?

— Я его мать. Была и продолжаю оставаться ею. Я никогда от него не отказывалась. Как и ты!

— Джоанна, иди ты знаешь куда!

— Тед, я хочу быть с тобой совершенно откровенной. Есть и другие пути, которыми я могу добиться своего.

— Могу себе представить. Может, я скажу тебе несамые приятные слова в мире, но уж какие есть. Пошла ты!

— Тед, есть суд. И у меня имеются законные права…

— Я даже не хочу обсуждать их. Они меня не интересуют. Меня интересует лишь, кто будет платить за выпивку?

— О чём ты говоришь?

— Кто оплатит счёт? Я? Ты меня опять хочешь оставить в дураках? Ты пригласила меня сюда выпить с тобой — точнее, выслушать то, что тебе надо, — и я ещё должен за это платить?

— Не имеет смысла, кто оплатит счёт. Уплачу я.

— Да. Это точно. Платить будешь ты. Официант!

Официант стоял неподалёку, прислушиваясь к выразительной сцене, разыгрывавшейся за третьим столиком.

— Я хочу ещё. Двойного!

— Да, сэр.

— Ты платишь. А я пью.

— Тед, ты просто вышел из себя…

— Что ещё могу я себе позволить? Сандвич из бара? Ты мне его тоже купишь или ограничишься только выпивкой?

— Можешь брать всё, что захочешь.

— Ты, прямо, кутила.

— Тед, всё это я уже прошла. У меня было время подумать. Я сильно изменилась. И кое-что уяснила относительно самой себя.

— И что же ты уяснила? Мне было бы очень интересно это узнать.

— Ничего особенного.

— Только одно. Скажи мне только одно, и я готов платить — что ты уяснила.

— Что я никогда не должна была выходить за тебя замуж.

Она произнесла это мягко и спокойно, без желания оскорбить его, словно говоря, скорее, с собой, чем с ним. Он был настолько ошеломлён финалом, к которому пришли её чувства, что его гнев моментально испарился. Появившийся официант поставил перед Тедом выпивку, на которую Тед тупо уставился.

— Впишите в счёт дамы, — сказал он. — Она платит. — И после этих слов он, встав, вышел из бара, оставив её сидеть на месте.

Вечером он несколько раз рявкал на Билли из-за сущих пустяков и отослал его в постель, не поддаваясь на его привычку тянуть время требованиями яблочного сока и из-за усталости отказавшись почитать ему сказку перед сном.

— Ты в плохом настроении.

— У меня был тяжёлый день. И мне хочется, чтобы он кончился как можно скорее. Ты мне поможешь, если сразу же пойдёшь в постельку.

Она хочет его забрать! В эти мгновения ему хотелось опять оказаться в баре, где он мог выплеснуть напиток ей в лицо.

Зазвонил телефон. Это была Вивиан, она интересовалась билетами на балет, который ей давно хотелось посетить, и в первый момент он не понял, ни кто звонит, ни о чём идёт речь. Билетов достать ей не удалось, так что, может быть, сходим в кино? В кино, в балет, какая для него разница? Его совершенно не волновало, ни куда идти, ни чем заниматься в пятницу в восемь вечера.

— Прекрасно, кино — это просто прекрасно! Восхитительно!

— С тобой всё в порядке?

— Я себя просто потрясающе чувствую.

— Что-то случилось?

— Ничего. Я поговорю с тобой позже, на неделе.

— В чём дело, Тед?

— Ни в чём.

— Нет, в самом деле…

— Моя бывшая жена обосновалась в Нью-Йорке и хочет взять моего сына.

— Ох…

Вивиан, скорее всего, вполне устроили бы его слова «мне что-то нездоровится, простыл» или даже «у меня кое-кто есть», но такое известие она не предполагала услышать.

— И что ты собираешься делать?

— Я ещё толком не знаю.

— Могу ли чем-то я тебе помочь?

— Да, ты можешь её убить для меня.

Подойдя к бару, он взял из него бутылку коньяка и бокал. Подержав его в руке, он вдруг изо всех сил швырнул его в стенку гостиной; осколки рассыпались по всей комнате. Никогда раньше он не позволял себе ничего подобного. На пару секунд ему полегчало. Но не до конца. Прежде чем пойти спать, он тщательно собрал осколки, что позволило ему чем-то занять себя.

На следующее утро Джоанна позвонила ему в офис, но он не стал снимать трубку. Она позвонила попозже, днём, и снова он не отозвался. Она оставила для него записку у секретарши: «Передайте мистеру Крамеру, что это ничего не даст». Джоанна говорила, что имеется суд и что у неё есть законные права. Он понял, что не обращать внимания на её звонки — это не самая лучшая позиция при сегодняшней раскладке.

Он встретился со своим юристом, Джоном Шонесси. Юрист записал то, что он счёл существенными фактами, и проверил некоторые даты — как долго она не посещала дом, как давно она в Нью-Йорке.

— Она сделала скрытую передачу, — сказал он, верный футбольной терминологии. Затем он захотел точно узнать, что Джоанна говорила Теду, и записал все её слова себе в блокнот.

— О’кей, Тед, так что же ты собираешься делать?

— Какие возможности предоставляет нам закон?

— Ты говоришь, как юрист. Но закон — это не свод жёстких правил. Всё зависит от того, что тебе надо. Ты хочешь жить с ребёнком, продолжая свой образ жизни? Ты хочешь расстаться с ним и изменить образ жизни?

— По твоему голосу мне кажется, что ты уже составил себе мнение.

— Отнюдь. Пока ты на коне. Но ты должен чётко себе представлять, что тебя ждёт, если ты решишь вступить в игру.

— Я хочу иметь при себе своего сына. Я не хочу отдавать ей его.

— Вот это уже ответ.

— Она не имеет на него никаких прав.

— Тед, а это не ответ. Ты понимаешь, что она права? Есть соответствующая судебная процедура, и пока мать Билли, надо признать, действует со знанием дела.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что я вижу тактику её плана игры. Я предполагаю, что предварительно она кое с кем посоветовалась. Пока она не сделала ни одной неверной передачи, она не пыталась обвести тебя. Она приехала сюда, обзавелась квартирой в твоём же родном штате. Она сказала, что не собирается лишать тебя возможности видеть ребёнка. Всё это точно рассчитано.

— Так что мне делать, если она снова позвонит?

— Скажи ей, что тебе нужно ещё немного времени. Скорее всего, она не пойдёт в суд, пока не будет вынуждена.

— Ну, я не собираюсь…

— Тед, обеспечь себе какое-то время. Я же пока займусь тем, что может оказаться весьма полезным в таких сложных делах. Я взвешиваю все «за» и «против» по делу. В сущности, я даже записываю их и тщательно взвешиваю. Ты должен сделать то же самое.

— Я знаю, что мне надо.

— Сделай мне такое одолжение: составь список всех «про» и «контра». И после этого, если ты по-прежнему будешь уверен, что хочешь заниматься ребёнком, и я смогу в этом убедиться, как и ты, мы соберёмся и подумаем, как надрать им задницы.

Хотя он и доверял Шонесси, Тед всё же решил окончательно убедиться, что он собой представляет. Джим О’Коннор как-то говорил Теду, что у него есть родственник в суде, и Тед попросил порасспрашивать у него, какой репутацией пользуется Шонесси. Звонки от Джоанны по-прежнему оставались безответными. Наконец он связался с ней и сказал, что ему нужно время, чтобы оценить «её предложение»; он тщательно выбирал слова, не будучи уверенным, что она не записывает все его слова, которые потом попадут к её адвокату. Джоанна осведомилась, может ли она увидеться с Билли.

— Нет, Джоанна. Сегодня такая встреча может повлечь за собой множество проблем. Мне бы не хотелось.

— Восхитительно! Может, мне стоит обратиться в суд, чтобы мне было позволено купить своему сыну «хотдог»?

— Послушай, робкая овечка, не я создал такую ситуацию — она дело твоих рук. Кстати, как подучилось, что ты по-прежнему носишь фамилию Крамер?

— Просто мне нравится, как она звучит. Поэтому я её и оставила.

— В присутствии духа тебе не откажешь.

Он повесил трубку, закончив разговор на этой едкой нотке. Значит, мысль о возможном примирении пришла в голову только ему одному. О’Коннор выяснил, что в среде юристов, специализирующихся по семейным делам, Джон Шонесси пользуется высокой репутацией. Тед, покончив с проблемой юриста, сделал попытку обратить внимание на остальные аспекты своей жизни — заниматься делами, быть отцом, любовником, но у него как-то всё валилось из рук. Встретившись с Вивиан, он отказался обсуждать вопрос о положении с Билли, хотя она предложила ему облегчить душу. «Только не сегодня вечером, — сказал он. — И так слишком много передумал…» Они пошли в кино, на какую-то комедию, которую он воспринял с мрачной серьёзностью, словно картину Ингмара Бергмана. Потом в её квартирке, чтобы заняться с ней любовью, ему пришлось искусственно взвинчивать себя.

Следующей ночью у себя дома он проснулся, как от толчка, весь в поту. Вскочив, он пошёл в комнату Билли. Мальчик крепко спал; в первый раз в жизни Билли Тед разбудил его.

— Билли, Билли, — бормотал он, укачивая его. Ребёнок посмотрел на него сонными глазами. — Я люблю тебя, Билли.

— Я тоже люблю тебя, пала. Спокойной ночи. — Повернувшись, мальчик вернулся в сон, из которого на деле так и не вынырнул и о котором утром ничего не будет помнить.

— Спокойной ночи, Билли.

Чарли пригласил Теда на встречу с его новой «приятельницей», как он назвал её. В воскресенье днём он устраивал приём с коктейлями и хотел, чтобы Тед появился на нём. Он был не в том настроении, чтобы вкушать привычный набор Чарли — колбасу по-болонски с печеньями от «Ритца», но отвлечься ему было больше нечем. Билли днём пошёл в гости к своему приятелю, и Тед решил отправиться к Чарли, зная, что вокруг будет столько стоматологов — приятелей хозяина, что если у него в зубах за стрянет кусок колбасы, то он тут же получит кучу квалифицированных советов.

Чарли встретил его в классическом наряде холостяка — блейзере свободного покроя, с шарфиком на шее. Он провёл Теда мимо своих дантистов, которые пытались танцевать медленный фокстрот с молодыми женщинами, совершая ритуал обольщения, который был явно неуместен в воскресенье днём в жарком помещении. У стоики, за которой расположился Чарли с бокалом белого вина, ливерной колбасой и набором печенья от «Ритца», он представил его высокой темпераментной женщине:

— Это моя приятельница. Сандра Бентли — Тед Крамер.

— Чарли рассказывал мне о вас, Тед. Как здорово вы играете с детьми на площадке.

— Это уж точно. Король качелей.

Он попытался выдавить из себя улыбку — старина Чарли обязательно найдёт какую-нибудь потрясающую женщину, зная, что она произведёт на него впечатление. Извинившись, Чарли побежал открывать двери, в которые кто-то позвонил, и Сандра словно прочитала его мысли:

— Он не очень умён, наш Чарли. Но он предельно искренен.

— Да, он такой. Он хороший человек.

Женщина казалась очень юной; вокруг кишели зубные врачи, и он не испытывал никакого желания что-то узнавать об отношениях Чарли с Сандрой, например о выполнении Чарли её очень сложной и дорогостоящей работы, что говорило о его циничной подозрительности. Извинившись, он удалился в ванную комнату и там, не зная, чем заняться, вымыл лицо. Выйдя оттуда, он прислонился к стене, наблюдая за парами, которые танцевали в середине дня «Пчёлку рано поутру». Женщина с сексуальной внешностью, в простой рубашке и джинсах, лет под тридцать, что делало её едва ли не самой старой среди присутствующих, остановилась рядом с Тедом.

— К какой части этого семейства вы принадлежите?

— спросила она.

Ба-ба-ба. Типичные разговоры на таких сборищах. Стоит ему только вступить в беседу, и потянется нескончаемая череда пустых реплик.

— Я отец его дворецкого.

Ответ, конечно глупый, но женщина всё равно рассмеялась.

— Вы тоже стоматолог? — спросила она.

— Нет, я пациент.

Снова смех.

Сандра подцепила Чарли под руку и что-то доверительно нашёптывала ему в ухо. Может быть, она в самом деле увлечена им. Во всяком случае, к услугам Чарли были все Сандры этого города, он мог вставлять им зубы бесплатно или за деньги, он мог устраивать такие приёмы. Тед никогда не устраивал по воскресеньям коктейли, ибо они не доставляли ему никакого удовольствия, и не потому что они ему не нравились, но он должен был бы ориентироваться на интересы своего сына. Примерно через час, который он может посвятить самому себе, он должен позвонить ему. Тед начал мучиться раздвоением личности. Он страдал от необходимости пребывания тут и от того, что ему придётся скоро уходить.

— Я говорю, что вы за пациент — зубной или головной?

— Зубной или головной? Неплохо. В сущности, я продаю место под рекламу. Послушайте, в моём распоряжении всего только час. Сомневаюсь, чтобы мы до чего-нибудь договорились за час.

— Но что должно случиться? Вы что, наркоман? Или надо прогуливать собачку?

— Вы очень симпатичная особа, но я должен идти.

Попрощавшись с Сандрой и Чарли, он пошёл звонить Билли. Он сомневался, что его привязанность к сыну носит более сильный характер, чем у любого отца-одиночки, во всяком случае больше, чем у Тельмы. Но, конечно же, она была сильнее, чем у любого из его знакомых, потому что все разведённые отцы, которых ему доводилось встречать, оставляли детей матерям. Когда он привёл Билли домой, мальчик был просто в эмоциональном ступоре от усталости и внезапного похолодания на улице; за обедом он съел только пирожок.

— Больше ничего не хочу. Его делают из яиц. Я видел по телевизору. — Затем он стал плакать, потому что три дня тому назад потерял какую-то детальку от Бэтмэна и, наконец, перед сном раскашлялся от лекарства, обрызгав свою пижамку. Тед так и не мог решить вопрос, стоит ли включать в программу борьбы за своего сына составление списка всех «за» и «против», но поскольку его адвокат был убеждён, что такой подход поможет внести ясность в положение дел, он, взяв листик и ручку, решил посмотреть, куда его может завести такой список.

«Потеря свободы» была первой причиной, по которой он мог бы не оставлять у себя Билли. Вокруг него веселились тысячи разведённых мужчин — взять, например, Чарли, который лишь в конце недели страстно ждал часов встречи с ребёнком, — мужчин, которые могли приходить с работы в любое время и спать в любой постели, которая им приглянулась.

«Сон», к проблеме которого он отнёсся без большой серьёзности, был следующей строчкой. Без Билли он сможет проститься с полной, безраздельной занятостью, спать по воскресеньям до девяти часов, может быть, даже до половины десятого.

«Деньги». Вёз сомнения, придётся их давать Джоанне на содержание ребёнка. Но, скорее всего, он ещё оспорит, должен ли содержать её домработницу. Но он прикинул, что в любом случае ему придётся выкладывать меньше, чем сегодня, когда он единственный добытчик.

«Личная жизнь». Она у него никак не складывалась, и в глубине души он понимал, что не может винить в этом Билли. Тед понимал, что ему самому не просто устанавливать отношения с людьми. Но не меньше трудностей доставляет и необходимость постоянно присутствовать при Билли.

«Эмоциональная независимость». Они с Тельмой обсуждали эту проблему — как одинокие родители используют своих детей в качестве объяснения, почему они теряют способность общаться легко и раскованно. Конечно, в какой-то мере она присутствует, хотя бы потому, что живёшь по соседству с другими людьми.

«Польза для Билли». Он может быть со своей матерью, как и большинство детей из неполных семей. Когда он подрастёт, ему не придётся ничего объяснять. Он будет жить подобно большинству детей. Ребёнку нужна мать, сказала Гарриет, и мать Билли ждёт его звонка.

Когда же он приступил к перечислению причин, по которым должен оставить у себя Билли, поток мыслей заметно иссяк.

«С точки зрения профессии», — стал писать он для начала. Тед не сомневался, что заботы о Билли повышают у него уровень чувства ответственности, что способствует успешной работе.

Он попытался придумать что-то ещё и не смог. Ему ничего не приходило в голову. Он не мог сформулировать больше ни одной идеи, по которой Билли должен оставаться у него. Ну ни одной. Ничего толкового. Одни эмоции. Часы, которые они проводили вместе, долгие утомительные часы полной близости, которые они проводили бок о бок. Как он пытался привести в порядок их совместную жизнь после ухода Джоанны. Как они вдвоём преодолевали все сложности. Разные смешные случаи. Трудности. Его рана. Болезни и пиццы. Та часть его жизни, которая по-своему была отдана только этому мальчику.

И теперь он часть моей жизни. И я люблю его.

Взяв лист, Тед скомкал его. И тут он начал плакать. Он так давно не знал, что такое слёзы, что они изумили его. Он забыл, что это такое. Но он не мог остановиться. Я не отдам тебя… я не отдам тебя… я не отдам тебя…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Адвокат попросил Теда припомнить тех, кто мог бы в суде засвидетельствовать его порядочность и подтвердить, что он прекрасно справляется с ролью отца. Он сообщил Джоанне о своём решении, и теперь оставалось только ждать, рискнёт ли она в самом деле обратиться в суд, чтобы получить права на ребёнка. Он испытал искушение взять его и скрыться. Не вступать в конфликт, и пусть она ищет их, а они с Билли где-то будут вести на природе самую простую жизнь. Но у него не было на примете природы, на которую он хотел бы вернуться, если не считать Сент-Джеймс-парк в Бронксе. Слишком глубоки были его городские корни. Они не смогут жить в черничнике.

Он позвонил ей в теннисный клуб в «Гранд-Сентрал».

— Джоанна, ты можешь говорить?

— Да.

— Я принял решение, Джоанна. Я не собираюсь ни сейчас, ни в будущем, ни в этой, ни в какой другой жизни дать тебевозможность забрать Билли. И ты не сможешь переубедить меня ни словами, ни поступками. Я не отдам его тебе.

— Тед…

— Мы говорим на разных языках. Но, надеюсь, я выразился достаточно ясно.

— Тед, меня нельзя было считать плохой матерью. Просто я не могла больше выносить такую жизнь. И я знаю, что теперь мне многое под силу.

— И просто предоставила нам возможность подождать, пока ты это осознаешь? Ну, ты и штучка. Ты порхаешь туда и сюда…

— Я в Нью-Йорке. И я тут обосновалась.

— Чтобы произвести лучшее впечатление во время слушания? Джоанна, ты хочешь быть матерью? Так будь ею. Выходи замуж, заводи детей. Можешь даже не выходить замуж и иметь детей. Словом, делай, что хочешь. Только оставь меня в покое. И оставь в покое моего ребёнка.

— Я дала ему жизнь. Он и мой ребёнок…

— Ты предпочла забыть об этом, насколько мне помнится.

— Я даже дала ему имя! Билли — это имя придумано мной. Ты хотел назвать его Питер или как-то ещё.

— Это было сто лет назад.

— Ты по-прежнему будешь видеться с ним.

— Да. Каждую ночь во сне. Передай своему адвокату, что я сказал.

— Что я должна ему сказать? Что мы увидимся с тобой в суде?

— Это зависит от тебя. И вот что я тебе скажу. Если ты пойдёшь в суд, то проиграешь дело. Ты не одолеешь меня, Джоанна.

Он надеялся, что она отступится от своего замысла, если увидит, какой он преисполнен решимости. Один раз она привела его в растерянность, когда ушла от него. Теперь он надеялся, что она снова оставит его.

Если после этого нелёгкого разговора Тед Крамер надеялся получить компенсацию в виде послушного вежливого ребёнка, то, уговаривая его пойти спать, он услышал от него только: «Папа, да перестань!» Но потом Билли выскочил из своей спальни и, не в виде извинения, а просто как часть незавершённых дневных процедур, поцеловал отца в щёку, сказав: «Я забыл поцеловать тебя на ночь. То есть, ты поцеловал меня, а я тебя нет», — и направился обратно к себе, оставив растроганного Теда, который представил себе, что так он будет вести себя до подросткового возраста, а он будет ждать его поцелуев; ему оставалось лишь надеяться, что его слова оказали на Джоанну воздействие или же она передумала, представив себе, как отчуждённо от неё будет держаться ребёнок в зале суда.

— Я могу потерять эту чёртову работу? Провалиться мне на месте!

— Прости, Тед, — сказал О’Коннор. — Это я тебя сюда притащил.

Сотрудники компании ломали себе головы, что случилось. Тед не участвовал в обсуждениях — он знал, в чём дело. Совет директоров компании решил сократить расходы, не считаясь с последствиями.

— Я серьёзно подумываю, не уйти ли мне на пенсию, Тед. Но обещаю тебе — я из кожи вон вылезу, чтобы обеспечить тебя работой, а потом только буду думать о себе.

— Спасибо, Джим. Но мне надо найти себе работу в ближайшие сорок восемь часов.

— Чёрт побери, как ты с этим справишься?

— Не знаю.

Часть наиболее мстительных сотрудников компании, разгневавшись, что им придётся оказаться на улице как раз перед Рождеством, стала уволакивать из компании всё, что попадало им под руку — скрепки, копирку, пишущие машинки. Тед просто бросил своё рабочее место, даже не приведя в порядок бумаги. Закончив разговор с О’Коннором, он кое с кем попрощался и сразу же покинул контору.

— Счастливого Рождества, — пожелал ему на выходе из здания грузный Санта Клаус с колокольчиком.

— Чушь! — ответил Тед. — Хотел бы я в это верить!

Молодой человек в отделе кадров вполне мог принять его за сумасшедшего, с такой лихорадочной поспешностью человек, сидевший на складном стуле у мимеографа, царапал пером по бумаге.

— Мне нужно, чтобы всё было готово через час!

— Сэр, текст надо перепечатать и только потом…

— Через час! Плачу втройне!

Ожидая, пока будут готовы копии его послужного списка, он сел за телефон, договариваясь о встречах с агентствами, предлагающими работу.

— Скажите ему, что мы должны с ним увидеться не позже трёх часов или же я займусь другими делами.

— Ну, вы их гоните!

— Гоню, гоню.

Тед потерял работу в самое неподходящее время года — деловая активность в предвкушении дней отдыха сошла почти на нет, да и вообще в это время люди старались не менять работу. Всю оставшуюся часть дня, нося с собой копии своих бумаг, он ходил из одного агентства в другое и на такси примчался в отдел объявлений «Нью-Йорк Таймс» просмотреть все подходящие предложения за предшествующие несколько недель. На следующее утро он вылетел из дома уже в половине девятого; нервно переминаясь с ноги на ногу, он пережидал, когда поезд подземки замедлял ход на поворотах, и через две ступеньки бежал на лестнице экскалатора, чтобы первым оказаться у дверей агентства, откуда он должен был бежать в другое, чтобы и там тоже оказаться в числе первых. Он бегал, он звонил, он оставлял свои документы. Он должен получить работу. И поскорее. Он не замедлял своего стремительного передвижения, чтобы не дать себе возможности осознать, как он напуган.

За те первые двадцать четыре из сорока восьми часов; которые он в маниакальной уверенности в успехе отвёл себе, Тед выяснил, что в его области деятельности предоставляются пока только две возможности: в «Мире упаковок», у того елейного издателя, что представлялось ему весьма сомнительным, разве что он успел кого-то уволить и в журнале «Макколл», где уже два месяца пустовало место. Что-то там было не так, не сомневался Тед. Может быть, серьёзно они и не собираются никого брать. Он стоял в будке таксофона, переминаясь с нога на ногу, и щеку его подёргивал нервный тик, которым он обзавёлся к сорока годам.

— Джон, пока она так и не дала о себе знать.

— Может быть, ты убедил её бросить это дело, — предположил Шонесси.

— Наверно, я должен сказать, что у меня несколько изменилась ситуация. Я потерял работу. Исчезло всё наше хозяйство.

Наступила долгая пауза, слишком долгая для Теда.

— Ладно, всё в порядке. С этим мы как-нибудь справимся. Когда мы выйдем на слушание, у тебя с финансами будет всё в порядке. Держу пари. Во всяком случае, ты сможешь расплатиться, Тед.

— Во сколько мне может обойтись вся эта история?

— Она стоит денег, Тед. Зависит от того, сколько продлится слушание, если мы примем в нём участие. Округлённо, скажем, около пяти тысяч.

Джоанна, когда ты перестанешь терзать меня?!

— Если ты проиграешь, может быть, тебе придётся оплатить и её судебные издержки, но давай не будем об этом думать.

— Иисусе! Джон…

— Что я могу тебе ещё сказать? Столько это стоит.

— Ну хорошо, а что ты думаешь о том, что я потерял работу? Это явно не в мою пользу. Хочу воспитывать ребёнка и даже не имею работы.

Наступила ещё одна длинная пауза.

— Было бы куда лучше, если бы у тебя появилась работа. У тебя есть какие-нибудь перспективы?

— Этим я и занимаюсь. Спасибо, Джон, за беседу, — бросил он, вылетая из будки.

Отсюда он прямиком направился в очередное агентство и… остановился. Он уже тут был. Тяжело дыша и переминаясь с ноги на ногу, он стоял на углу Мэдисон авеню и 45-й стрит.

По его настоянию агентство договорилось для него о встрече у «Маккола» в четыре часа дня. Заведующий отделом рекламы был человек лет под пятьдесят, который не скрывал, что весь полон предвкушения предстоящего праздника. Его внешний вид выражал нескрываемое желание поскорее покончить с этим собеседованием. Тед выложился перед ним до конца. Он выдал собеседнику свой опыт работы в других изданиях, он сыпал фактами и данными о состоянии рынка, демографии, преимуществах визуальной рекламы по сравнению с другими средствами массовой информации и, выложив грядущие перспективы, он вывел собеседника из равновесия, спросив, с кем ещё ему надо было бы встретиться и могут ли они тут же покончить со всеми формальностями?

— Наш директор по рекламе. Но он собирается уезжать из города.

— Прошу вас, можете ли вы притащить его сюда? Или мы можем как-то иначе повидаться с ним?

— Вы несколько опережаете события, мистер Крамер.

— Видите ли, мне очень нужно это место.

Человек внимательно пригляделся к Теду, а потом покинул помещение, захватив с собой его документы. Через десять минут он вернулся с другим спутником, которому было пятьдесят с лишним. Обменявшись с ним рукопожатием, директор отдела рекламы откинулся в своём кресле:

— Значит, личность вы весьма энергичная?

— Может быть, вы ещё раз изложите свои идеи? — спросил его хозяин кабинета.

Тед вторично постарался представить себя в самом лучшем свете, на этот раз уделяя большее внимание стоимости своих способностей.

— Насколько я понимаю, вы платите от двухсот пятидесяти до двухсот шестидесяти. Я думаю, что человека с моим опытом больше устроила бы последняя цифра.

— Двести пятьдесят, — отрезал директор.

— О’кей. И вот что я вам скажу, чтобы закончить разговор. Я берусь работать за двести сорок пять долларов в неделю — значительно меньше, чем вы могли бы мне платить. Но только с одним условием — вы дадите согласие тут же, на месте. Ни завтра, ни на следующей неделе, ни, тем более, после рождественских каникул.

Мне настолько важно тут же услышать ваше «да», что я иду на серьёзные финансовые потери. Но я планирую возместить убытки за счёт комиссионных.

— С вами трудно торговаться, мистер Крамер, — сказал директор.

— Только сегодня. Это разовая сделка. Двести сорок пять.

— Надеюсь, вы нас извините? — сказал директор, давая Теду понять, что просит его подождать в приёмной.

«Ну, дерьмо! Я явно рехнулся. Чего я этим добился? Должно быть, я в полной дыре. Я там и сижу».

Когда они попросили Теда вернуться, директор по рекламе как раз проглядывал бумаги Теда.

— Мы хотели бы проверить пару ваших данных, — сказал он.

— Валяйте. Прошу вас.

— Но я не сомневаюсь, что они подтвердятся.

— Ещё бы.

— Так что добро пожаловать, мистер Крамер, — сказал директор. — На двести сорок пять долларов.

Я вытянул из них слово! Боже милостивый!

— Ну что же, джентльмены, я буду счастлив работать с вами.

Он помчался по улице в ту сторону, где было расположено здание конторы «Мужских мод», Санта Клаус продолжал пребывать на своём посту, всё так же позвякивая колокольчиком. Тед сунул ему пятидолларовую бумажку и в восторге так стиснул ему руку, что Санта Клаус крякнул.

Деловая активность у «Маккола» в эти дни сошла почти на нет, что дало Теду возможность без труда освоиться в новой конторе. Его ноги перестали производить суетливые движения. Он был увлечён организацией распорядка дня и сразу же после Нового Года, обзвонил всех потенциальных рекламодателей. Он столь стремительно обзавёлся новой работой, что выходное пособие осталось нетронутым: деньги, предназначенные для любого возможного исхода слушания дела, по-прежнему были в его распоряжении. Но он всё так же не имел известий от Джоанны.

Телефон зазвонил в десять вечера.

— Мистер Крамер, говорит Рон Уиллис. Я друг Джоанны.

— Ну и?

— Я думаю, что могу помочь вам выйти из тупика.

— Мне не кажется, что я в тупике.

— Я считаю» что, если мы с вами встретимся, я смогу прояснить некоторые детали.

— Вы адвокат Джоанны?

— В сущности, я, скорее, поверенный в делах. Но я не адвокат Джоанны.

— Так кто же вы?

— Просто я её приятель. Думаю, что, если мы встретимся, я мог бы помочь и вам и Джоанне выйти из этого неудобного положения.

— Итак, некто хочет помочь мне избавиться от неудобного положения. Предполагаю, что это не очередной ход?

— Поверьте мне, это не так.

— Почему я должен вам верить?

— Джоанна даже не просила меня звонить вам.

— И она даже ничего не знает, не так ли?

— Она знает. Но это была моя идея.

Ему было не столько интересно встретить «приятеля» Джоанны, сколько он хотел узнать, что планирует другая сторона.

— Хорошо, мистер Уиллис. Встречайте меня у «Мартелла» на углу 83-й и Третьей авеню, в пятницу, в восемь часов. Пропустим по паре пива и поболтаем.

— Очень хорошо, мистер Крамер.

— Просто восхитительно, не так ли?

Джон Шонесси не возражал против встречи с третьей стороной, так как может появиться дополнительная информация, но предостерегал относительно посещения бара и выпивки. Предпочтительнее было бы пойти в достаточно многолюдное кафе и взять там по чашечке кофе — или же вежливо переговорить перед работой Теда. Дело в том, что он не должен позволить себе никаких оплошностей, никаких историй — может возникнуть спор, драка, к нему пристанут с предложениями гомосексуалисты и он окажется в полиции. Шонесси извинился за свои опасения, но хотел бы подчеркнуть, что такая тактика достаточно хорошо известна, и судья без особой симпатии воспримет характеристику ответчика.

На следующее утро Тед буквально не поверил своим ушам, услышав слова Билли. Неужели ребёнок стал ясновидцем? Он был очень осторожен в разговорах дома и позволял себе обсуждать ситуацию по телефону только тогда, когда Билли засыпал. Дожидаясь зелёного света на перекрёстке, он ни с того, ни с сего спросил:

— Когда я снова увижу маму?

— Не могу тебе точно сказать.

— Я хотел бы увидеть маму.

— Понимаю тебя, Билли.

Дальше они шли в молчании. Оказавшись рядом со школой, мальчик поднял лицо к отцу, очевидно, что-то решив.

— Миссис Вилевска почти как мама. То есть она не мама, но она почти как мама. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Да. Ты просто потрясающий ребёнок, Вильям Крамер.

Решив, что он всё толком объяснил отцу, мальчик побежал по ступенькам в школу.

Вечером Билли потребовал прочитать ему историю «Белочка-беглец», книжку с картинками о том, как бельчонок удрал из дома и как его мама-белка, несмотря на все препятствия, всё же нашла его. После ухода Джоанны Тед спрятал эту книжку подальше. Читать её Билли было для него невыносимо. Он сказал, что она куда-то делась, и предложил вместо неё почитать старую историю о Бабаре. Засыпая, Билли стал разговаривать сам с собой, сочиняя какой-то разговор между мамой и сыном. Тед понял, что не может больше мешать встречам сына, которого он так любил, с матерью, которую мальчик так жаждал видеть. На другой день он позвонил Джоанне на работу, и между ними состоялся короткий сухой разговор, как между чужими людьми. В любой устраивающий её вечер, если она хочет, может взять Билли с собой и покормить его обедом, в любой устраивающий её день, во вторую половину. Тед даст указание домработнице. Они договорились на пять часов следующего дня. Тед, кроме того, уточнил, что её приятель должен встретить его перед зданием офиса, но в бар, как было договорено, они не пойдут.

— Это была не моя идея, — сказала Джоанна.

Тед ответил:

— Мне так и сообщили.

Больше им было нечего сказать друг другу.

Тед стоял перед зданием, ожидая представителя Джоанны. Он приехал на такси, высокий, светловолосый, мускулистый молодой человек — Тед прикинул, что ему никак не больше тридцати, — покрытый загаром, в пиджаке с галстуком; через руку у него был перекинут лёгкий дождевик, наличие которого говорило или о его предусмотрительности, или о глупости, поскольку в Нью-Йорке было влажно и жарко — двадцать градусов выше нуля.

— Мистер Крамер, я Рон Уиллис. Где мы могли бы поговорить?

— Прямо здесь.

— Как вам будет угодно. Для начала должен сказать, что мы с Джоанной добрые друзья.

— С чем вас и поздравляю.

— Думаю, что неплохо знаю её. Определённым образом, даже лучше, чем вы, если вам угодно. И не сомневаюсь, Джоанна значительно изменилась с тех пор, как вы её знали.

— С чем её тоже можно поздравить.

Тед испытывал к нему ненависть. Ему был омерзителен его внешний вид, его стремление впиваться в глаза собеседника, словно он старался подавить своей самоуверенностью, и он ненавидел его за то, что этот тип спал с его бывшей женой.

— Мы встретились с ней после того, как завершился её калифорнийский период, так сказать. Она работала у «Херца» и ещё брала на дом какую-то канцелярскую работу. Она старалась обрести душевное равновесие, и в её жизни встречались некоторые мужчины. Но ничего постоянного.

Значит, Джоанна тоже сталкивалась с трудностями в отношениях. Тед испытал лёгкое удовлетворение.

— Но я видел, что она отнюдь не принадлежит к тем психам, которых полно в Калифорнии. Я-то уж там их навидался.

— Я-то предполагал, что туда собираются искатели приятных приключений.

Тед не собирался облегчать ему задачу. Он видел, что не может испытывать к этому человеку никаких приятельских чувств.

Уиллиса, который набросил плащ на плечи, стала бить дрожь от висящей в воздухе сырости, и Тед решил, что бессмысленно продолжать беседу на тротуаре. Он предложил ему зайти в ближайшую кофейню, где Уиллис залпом проглотил чашку горячего шоколада, дав понять, что он не намерен и дальше продолжать кровавую дуэль.

— Можем ли мы поговорить откровенно, мистер Крамер?

— О, прошу вас. И зовите меня Тедом, если вам хочется быть откровенным.

— Я думаю, что она была чертовски несчастна с вами. И это всё время не давало ей покоя, ваш брак и ребёнок. Я считаю, что Джоанна излишне бурно реагировала, и теперь она это понимает. Она слишком резко пошла на разрыв.

— Леди хотела обрести свободу. Таково было её решение.

— Вы знаете, в тот вечер, когда она впервые рассказала мне о ребёнке, она плакала три часа. Словно плотину прорвало. Воспоминания о малыше, которые она скрывала от меня да и от себя.

— Скрыть их трудно.

— Послушайте, Джоанне представился шанс стать самой собой. А теперь, она кое-что выяснила. Что она сделала ошибку. Перегнула палку. Можете ли вы позволить себе жить с постоянным ощущением сделанной ошибки, если её можно исправить?

— Может быть, тут уже не исправить. Рон, так же, как вы не знаете, какой дерьмовой может быть погода в Нью-Йорке, вы не знаете, что может представлять собой Джоанна. Для неё всё это было так легко.,

— Вы считаете, что все переживания так легко ей обошлись?

— Послушайте, всё, что ей надо было сделать, — это сказать: «Ах, извините», — и рядом с ней тут же оказался такой, как вы, готовый её простить и понять. Вы собираетесь жениться на ней?

— Какое вам до этого дело? Вы что, её отец?

Он выразился достаточно ясно. Впрочем, эта проблема Теда не волновала.

— Мы вместе уже шесть месяцев.

— Какая прелесть. — Тед испытал желание вытолкать этого типа в плаще на улицу.

— Я решил перебраться на восток, организовать здесь наш нью-йоркский офис и помочь Джоанне справляться с ним.

— Об этом вы и хотели мне сообщить?

— Я считал, что могу как-то помочь. Похоже, что между вами долгое время не было никаких контактов. Тед, никто не лишает вас права посещений. И учтите: Джоанна будет великолепной матерью после того, что она пережила и передумала. Она в самом деле изменилась.

— Я в этом не убеждён.

— Может быть, вы не в курсе дела. Если она обратится в суд, вы обречены на поражение.

— Я так не думаю. Как л мой адвокат.

— Это входит в его обязанности. Вы в самом деле считаете, что если Джоанна предстанет перед судом, он признает её неподходящей для роли матери?

— Может быть, я смогу доказать, что яподхожу для роли отца.

— Тед, это время, это расходы, это нервное напряжение для всех, — словом, всё это очень неприятно. И я бы не хотел, чтобы Джоанна проходила через все эти испытания, если она может их избежать. На вас, честно говоря, мне плевать, но просто как человек я не считаю, что и вы должны проходить через них.

Вот тут Тед ему поверил. Эти его слова объяснили вмешательство Уиллиса, что, конечно, не мешало ему надеяться на победу в суде.

— Рон, всё, что вы сказали, может быть, и правда. Но вы не убедили меня в одном очень важном пункте. Почему я должен расставаться с тем, кому я отдал так много сил? Вам надо было бы быть его отцом, чтобы понять смысл моих слов. Я его отец, И если он будет тем моим бельчонком, который убежит от меня, я его найду.

Джоанна оставила послание у секретарши Теда: «Могу ли я встретиться с Билли в субботу к одиннадцати, приведу в пять часов?» Перезвонив, Тед тоже оставил для, неё телефонограмму: «О'кей, в одиннадцать». В субботу, когда у дверей раздался звонок, он послал Билли вниз. В пять она позвонила у дверей и впустила Билли. Они так и не встретились. Ребёнок перешёл от одного к другой. И обратно.

Билли был очень доволен прошедшим днём. Приехали родители Джоанны, и они все вместе пошли в зоопарк. Тед подумал было, что такое положение дел, когда он избавлен от необходимости встречаться с ней, могло бы его устроить. Билли живёт с ним, как и жил, а Джоанна могла бы встречаться со своим сыном. В понедельник утром, отведя Билли в школу, он столкнулся на тротуаре с каким-то человеком.

— Мистер Крамер, мне поручено передать вам данный документ.

Он всунул ему в руку повестку. Джоанна Крамер приглашает Теда Крамера в суд, где будет слушаться дело о попечительстве над ребёнком.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Возбуждая дело «Крамер против Крамера», Джоанна в своём заявлении просила суд пересмотреть её первоначальное решение оставить ребёнка на попечение отца. Она сказала, что решение было принято «в состоянии крайнего нервного напряжения из-за распадающегося брака».

«Восстановив своё физическое и душевное состояние, — утверждала она, — чему способствовало изменение места жительства, я вернулась в Нью-Йорк, где ныне живу и работаю. В то время, когда я доверила отцу воспитание ребёнка, я находилась в очень трудном периоде своей жизни. В данном вопросе я допустила ошибку. Но она носит очень человеческий и понятный характер. И поскольку я в здравом уме, обладаю отличным здоровьем, экономической самостоятельностью, в силу единственной ошибки лишать мать ежедневного контакта с ребёнком, просто бесчеловечно. Моему сыну всего пять лет, он нуждается в специальном уходе и питании, которые может ему обеспечить только мать. Будучи матерью ребёнка, я испытываю к нему глубокие и искренние чувства и прошу, чтобы он был передан под мою опеку. Я не сомневаюсь, что теплота добрых отношений, которые ребёнок неизменно испытывал ко мне, найдёт своё продолжение, если и ребёнку и матери будет позволено ощущать близость и теплоту их взаимной любви и тяги друг к другу».

— Прямо и откровенно, — сказал Шонесси. — Вот на что они решили давить — на материнские чувства.

Тед Крамер провёл три часа в конторе Джона Шонесси, где адвокат отрабатывал свой гонорар, знакомя клиента с тонкостями судебной процедуры. Первым делом надо было составить аргументированный ответ на заявление истицы, доказывая, что положение ребёнка не нуждается в изменении. С точки зрения Шонесси, оно не могло принести успеха, поскольку судья, не вынося предварительного решения, потребовал представить ему все бумаги. Слушания, как считал Шонесси, набежать было невозможно.

Судебное слушание, как Шонесси описывал его, походило на обычный судебный процесс, участники которого излагали судье свою точку зрения. Каждая сторона имела право вызывать свидетелей: те отвечали на вопросы адвоката своей стороны, потом подвергались перекрёстному допросу другой. Выслушав точку зрения обеих сторон, судья оставлял за собой принятие решения — и через несколько дней или недель становилось ясно, кто будет осуществлять опеку над ребёнком.

Когда они покончили с деталями их брака и обсудили состав возможных свидетелей, в Теде что-то надломилось. Ему представилась вся абсурдность ситуации, когда он, сидя в конторе адвоката, обсуждает стратегию действий, чтобы у него не забрали сына. Слова доносились до него откуда-то издалека. Он никак не мог сконцентрироваться.

— Тед?

— А может, нам куда-то убежать, скрыться, а? — вернулся он к теме разговора.

— Ни в коем случае, если тебе нужен ребёнок. В таком случае суд вынесет заочное решение.

— Нет.

— Значит, мяч сейчас утебя. А она попытается обвести тебя.

Шонесси знал адвоката Джоанны, чьё имя было Поль Грессен. Он считал его весьма способным специалистом. Судью Германа Б. Аткинса он оценил как «очень человечного». Слушание должно было обойтись Теду в пять тысяч долларов в любом случае — выиграет он дело или проиграет — плюс ещё немалую сумму, если Джоанна одержит верх и его обяжут платить её судебные издержки. Такова цена ребёнка, подумал он. Деньги он найдёт. Тед в этом не сомневался.

Останется ли у него Вильям Крамер или он потеряет его — это должен будет решить суд, который по традиции будет исходить из принципа «в интересах ребёнка». Вот что ты должен сделать, Тед, — доказать, что в «интересах ребёнка» остаться ему с тобой. Им придётся доказывать, что Тед как нельзя лучше исполняет обязанности отца, что он обладает качествами, которые Тед никогда не считал своей заслугой — он не алкоголик, не наркоман, не гомосексуалист или бывший преступник, что он работает, что он действительно относится к ребёнку с большой ответственностью и что он не виновен в «больших моральных пригрешениях».

Он понял, что не может взять на себя вину даже за случайные связи. Вивиан, последняя, с кем он встречался, не ответила ему несколько раз, когда он вечерами звонил ей. Он попытался понять: потому ли, что она не хочет отягощать его трудное положение, или потому, что в их результате они отдалились друг от друга. Но, решив разобраться, в чём дело, он понял, насколько это сейчас для него не существенно.

Пытаясь встать на юридическую точку зрения, Тед предположил, что уход Джоанны из дома может стать главным пунктом обвинения против неё, но Шонесси, сославшись на дело «Хаскинс против Хаскинса», напомнил, что может быть вынесено решение и в пользу матери, которая было отказалась воспитывать ребёнка, а потом потребовала его обратно. Судья создал прецедент, присудив ребёнка матери на основании того, что «материнство не так легко списать со счёта».

По мнению Шонесси, Джоанна уязвима с точки зрения её истории, её появлений и исчезновений, которые могут оказать определённое эмоциональное воздействие, но главным решающим аргументом должен был стать сам Тед Крамер. Тед был преданным» любящим отцом с высоким чувством ответственности, и если бы ребёнку пришлось расстаться с заботящимся о нём отцом, это ни в коей мере не послужило бы его интересам.

— И плюс к этому, как я думаю, мы сможем указать на её душевную нестабильность. Она когда-нибудь говорила сама с собой?

— Джоанна?

— Тед, я понимаю, что это довольно грязная игра. Они пустят против нас в ход всё, что им удастся наскрести. Так что и ты должен думать в том же ключе. И слава Богу, если нам удастся доказать, что её уход из дому был продиктован тем, что ей моча в голову ударила, пусть даже она чётко знала, что делает.

— Она никогда не говорила сама с собой, Джон.

— Жаль.

Прикидывая, кто мог бы дать показания в его пользу, он подумал, что свидетельницей могла бы стать Этта Валевска. Она знала Билли лучше, чем кто-либо, она наблюдала отца и сына в домашней обстановке, но он не решался обратиться к ней с такой просьбой. Она была столь простодушна, что, как он выложил свои соображения Шонесси, притащить её на свидетельское место — значило бы просто эксплуатировать её.

— Брось, Тед. Ты вступил в игру. Да ты должен был бы представить в суд даже говорящего попугая, если бы он что-то мог сказать в твою пользу.

— Она совершенно неискушённый человек.

— Вписывай. Мы её подготовим.

Но Этта Валевска была страшно возмущена предстоящим процессом:

— Миссис Крамер хочет забрать Билли?

— Ну, у неё есть право попытаться это сделать.

— Он так вас любит.

Давай, Тед, ты же в игре, и у неё свои правила.

— Миссис Валевска, не могли бы вы повторить это в суде?

— Говорить перед людьми?

— Да. Рассказать им, как мы тут живём.

Он осведомился у адвоката относительно Билли. Неужели и он должен предстать перед судом? Можно ли его считать свидетелем? С чьей стороны?

— Нет, Тед. Судья может изъявить желание поговорить с ним с глазу на глаз в своём кабинете, но я сомневаюсь. Мальчик слишком юн для дачи показаний. Он недееспособен.

— Так что его минует чаша сия, — с облегчением сказал Тед.

Он решил не сообщать Билли, что его родителям придётся идти в суд, где предстоит битва за него. Ни словом он не обмолвился и на работе. Он уделял всё внимание кругу своих обязанностей — если он будет думать только о предстоящем суде, он рискует потерять работу, а если он потеряет работу, то рискует проиграть дело в суде.

В назначенный день подачи заявления он пришёл в суд, высвободив себе время между двумя деловыми звонками. Шонесси сказал Теду, что его присутствие необязательно, поскольку адвокат может изложить точку зрения клиента и сам, но Тед не хотел упускать из виду ничего, что имело отношение к процессу: он встретился со своим адвокатом рядом с залом, в котором проходило обычно слушание таких дел. Джоанна отсутствовала, предоставив своему адвокату изъясняться перед судьёй. Адвокат выдвинул предложение, чтобы заявление Джоанны было удовлетворено без специального слушания дела в судебном присутствии и ребёнок был передан ей. Судья, невысокий лысый человек шестидесяти лет, отверг его предложение на том же основании, что и прошение Шонесси об отмене слушания, поскольку порядок ухода за ребёнком, по его. мнению, не имело смысла нарушать.

Пол Грессен был учтивым человеком под пятьдесят лет, предпочитавшим носить костюмы отличного покроя с галстуком и платочком в нагрудном кармане. У него был мягкий голос, и порой он умело пускал в ход свою ироническую улыбку. Но Джона Шонесси не могли сбить с толку ни манера его поведения, ни искусство его пор тного. Он сам представлял собой высокую внушительную фигуру с серебряной гривой волос, и его костюм-тройка, в котором он появлялся в зале суда, был украшен белой гвоздикой в петлице. Как бы там ни было, ни манеры поведения адвокатов, ни их юридические тонкости не смогли предотвратить того, что Шонесси предсказывал с самого начала — в результате судья назначил слушание дела, выразив свой интерес к «столь юному возрасту ребёнка». Дата его была определена через три недели.

Выйдя в коридор с Тедом, Шонесси извинился, что вынужден покинуть его, но его ждут делз другого клиента. Они смогут обговорить всё с утра. Оставшись один, Тед прошёл через холл и спустился по ступенькам здания суда, понимая, что он войдёт сюда в роли «ответчика», которому придётся иметь дело с «истцом».

Судья назначил эксперта-психолога, которому предстояло исследовать домашние условия и ознакомиться с личностью обеих сторон. Она явилась к нему вечером уик-энда, грузная угловатая женщина лет сорока, которая, казалось, никогда не улыбалась. Доктор Альварес обошла дом, открыла все ящики на кухне, заглянула в холодильник, в шкафы в спальне и в аптечку в ванной. Она сказала, не может ли Билли поиграть у себя в комнате несколько минут, после чего, вынув блокнот и авторучку, принялась опрашивать Теда. Она хотела узнать, как складывается его день, сколько времени он посвящает Билли, чем они с ним занимаются, что делает мальчик, когда остаётся один, бывает ли ещё кто-нибудь в доме. Тед упомянул об Этте, но подтекст вопроса имел откровенно сексуальный характер, что он понял, когда вопрос был задан напрямую.

— Мистер Крамер, были ли в этом доме у вас с кем-нибудь сексуальные отношения?

«Да когда же я мог себе это позволить, мадам? Вы кого-то имеете в виду?»

— Доктор, я пытаюсь так вести свою личную жизнь, чтобы она не имела отношения к дому. В настоящий момент я ни с кем конкретно не встречаюсь.

— Это доставляет вам беспокойство?

— Не обязательно.

— А что доставляет?

— Что меня расстраивает?

«Твоё пребывание здесь, это слушание, Джоанна, её адвокат, судья, который должен вынести решение относительно самой важной части меня самого».

— Я даже не знаю, как вам ответить. Всё, что может расстроить нормального человека. Стоимость жизни, болезни моего ребёнка…

— Очень хорошо. А теперь я хотела бы переговорить с ребёнком. С глазу на глаз.

За порогом комнаты Билли простиралось его царство — на игрушечных машинках носились супермены; пояс от штанишек изображал автостраду, кубики высились небоскрёбами, и разбросанные игрушки не позволяли плотно прикрыть дверь. Так что Тед имел возможность из гостиной прислушиваться к ходу разговора.

— Что у тебя тут, Билли? — спросила она.

— Детройт.

— А ты был в Детройте?

— Нет, но я был в Бруклине.

«Интересно, — подумал Тед, — неужели она всё это записывает?»

Она спросила, какие у него любимые игры, чем он занимается, кто бывает в доме. Среди обитающих у них в квартире людей он назвал Ким, Тельму, миссис Валевску, папу и Бэтмэна.

— А как насчёт мамы?

— О, конечно. Моя мама.

— Тебе нравится бывать с мамой?

Тед начал испытывать неудобство. Ему захотелось влететь в комнату и обвинить её в том, что она подсказывает ответы свидетелю.

— Конечно.

— А чем тебе больше всего нравится заниматься с ней?

— Ленч в ресторане.

— А чем тебе больше всего нравится заниматься с папой?

— Играть.

— Скажи мне, папа тебя когда-нибудь бьёт?

— Много раз,

Тед буквально отпрянул от дверей.

— Когда он тебя бьёт?

— Если я плохой.

Билли, что ты делаешь?

— Он побил меня на планете Кританиуме, когда я украл закопанное сокровище со Знаменитой фабрики орехового масла.

— А в настоящей жизни он тебя бьёт?

— Мой папа никогда не бил меня, вот глупая. С чего это папа будет меня бить?

На этом их общение закончилось. Попрощавшись, доктор Альварес в последний раз обвела взглядом окружение, и вечер завершился для Теда и Вильяма Крамеров полётом на самолёте Бетмена в Детройт.

В понедельник, за день до назначенного заседания суда Тед зашёл к заведующему отделом рекламы и сказал, что ему нужно не сколько дней, которые он возьмёт за счёт отпуска, поскольку его бывшая жена хочет вернуть себе ребёнка. Он воздержался сообщать об этом в конторе, чтобы избежать слухов или сплетен о нём, но сейчас он должен присутствовать на слушании дела. Он завершил свой рабочий день как обычно, но в ходе телефонных переговоров и встреч он был как-то погружён в себя я его способность сосредотачиваться иссякала с каждым часом. К пяти часам он оказался дома со своим сыном, который по-прежнему не имел никакого представления, что завтра в половине десятого начнётся слушание дела «Крамер против Крамера».

На фасаде здания суда значилась надпись: «Справедливое отправление правосудия — надёжнейшая опора хорошего правительства». Хорошее правительство? Всё, что мне нужно, — это мой ребёнок.

Тед Крамер вошёл в зал суда, где должно было состояться слушание. Оглядевшись, он был глубоко растроган, увидев тут своих знакомых и друзей, которые пришли сюда поддержать его. Тельма, Чарли, — господи, и Чарли, во сколько же ему обойдётся этот день? — Тельма и Чарли, сидящие бок о бок, которых объединило желание помочь Теду; Этта, одевшая для такого случая свой лучший костюм; жена Ларри Эллен, которая решила, что, поскольку она учительница, её присутствие может оказаться полезным; Сенди, его невестка, которая прилетела из Чикаго, и Джим О’Коннор, с тщательно уложенными волосами, в новой рубашке с галстуком — все здесь, полные любви к нему и желания, чтобы сын остался у него.

Вошла Джоанна, которая была удивительно привлекательна в вязаном шерстяном костюме, в сопровождении Рона Уиллиса и своего адвоката. Они заняли места за столом, обращённым к председательскому возвышению. Тед стал проталкиваться вперёд, чтобы сесть рядом со своим адвокатом, когда открылась дверь и показались родители Джоанны. Они избегали встречаться о ним взглядами, и ему показалось, что они сильно смущены. Его бывшие родственники, скорее всего, будут свидетельствовать против него. Они заняли места в заднем ряду, поодаль ото всех.

Зал был обширен, с высоким потолком, дубовыми скамьями и массивными столами красного дерева. «В Бога мы веруем» была надпись на стене, обращённой в зал суда, и сбоку стоял американский флаг. Появился судья в своей мантии, пристав скомандовал «Всем встать!», стенографист занял своё место впереди, рядом с трибуной для свидетелей, и всё было готово к началу процесса. Тед с трудом набрал в грудь воздуха и сделал глубокий вдох, чувствуя, как у него перехватило горло.

Джоанна в роли истицы имела право первой давать показания, и адвокат сразу же пригласил её на свидетельское место, чтобы она выступила в защиту своей позиции. Они решили не отвлекать внимание второстепенными подробностями. Материнство, право матери вот что должно было стать их главным аргументом, и с этой целью Джоанна во плоти предстала перед судом.

Она начала давать показания медленно и не спеша; её адвокат тщательно уточнял даты и события тех лет, когда она была с Тедом, а потом рядом с Билли — вплоть до сегодняшнего дня, Тед поймал себя на том» что он тоже вспоминает; воспоминания неслись у него бурным потоком — первый раз, когда они с Джоанной занимались любовью, с этой прекрасной женщиной, которую потом ему не довелось больше узнать и которая так самозабвенно закидывала ноги ему на плечи. Первый раз, когда он взял Билли на руки и каким хрупким казалось его тельце. Как он в первый раз увидел Джоанну, кормящую его грудью. Она в самом деле выкормила его, своим молоком. Этого не было в заявлении. Он и сам забыл.

Грессен перешёл к вопросам относительно её работы и круга обязанностей — как она с ними справляется. Отсюда он протянул ниточку к более ранним временам.

— Миссис Крамер, работали ли вы, когда были в браке со своим бывшим мужем?

— Нет, не работала.

— Но вам хотелось?

— Да.

— Вы когда-нибудь излагали вашему бывшему мужу, что вы хотели бы работать?

— Ещё бы. Но он сказал — нет. Он резко возражал против моей работы.

Пошёл разговор о Теде, как о человеке, который препятствовал профессиональному росту своей жены. Всё это подводило к выводу, позволявшему оправдать уход Джоанны. Тед в самом деле сказал «нет» её желанию работать. Он не мог себе представить, что мог быть таким узколобым, как его изображали. Он с трудом мог узнать себя в этих показаниях. Тем не менее он понимал, что в самом деле был именно таким, хотя с тех пор он серьёзно изменился. Судья объявил перерыв на ленч, и Тед увидел, как Джоанна советуется со своим адвокатом. Он подумал, что она тоже, конечно, изменилась и теперь в этом помещении они два разных человека, которые когда-то были в браке, и что, если их снова потянет друг к другу, и если они снова встретятся, вот такие, как они сейчас есть, могут ли они в таком случае положить, конец судоговорению?

Шонесси начал собирать разбросанные перед ним на столе бумаги — копии заявлений, сообщение психолога, стенографические отчёты, которые, выползая из его машинки, напоминали длинный белый язык, юридические справочники.

Джоанна первой вышла из зала в сопровождении своего адвоката. После продуманной заминки дипломатического характера, чтобы не оказаться всем вместе в одном лифте, Тед покинул зал вместе с Шонесси — истец отделён от ответчика скопищем людей вокруг, бумагами, юридическим жаргоном и временем…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Адвокат Джоанны подошёл к самому уязвимому месту в её биографии — решению уйти. Он сделал попытку показать это решение как свидетельство глубины её отчаяния, вызванного ответчиком, который не оставил ей выбора.

— Можете ли вы сообщить суду, любите ли вы играть в теннис?

— Да.

— А как ваш бывший муж относился к вашему увлечению?

— Он отвергал его. В присутствии других людей он называл себя теннисным вдовцом.

В добавление к эмоциональным стрессам, которым он её подвергал, она была ещё обременена и необходимостью заниматься маленьким ребёнком.

— Вы любите ребёнка?

— Очень сильно.

— Как вы кормили его, когда он был совсем маленьким?

— Я выкормила его грудью. Чтобы я как мать могла ощущать с ним предельную близость.

Эта трогательная сцена явно вызвала симпатии к Джоанне.

— И всё же вы решили оставить вашего ребёнка?

— Я была в ужасающем положении. Если бы мой муж проявлял бы ко мне больше интереса, я не испытывала бы такого отчаяния.

— Это только часть истины, — шепнул Тед своему адвокату. Она не должна была из-за этого уходить.

Шонесси кивнул.

— Я даже говорил ей, что нам надо обратиться за помощью.

— Тс-с-с, — шепнул адвокат и положил руку на кисть клиента, чтобы успокоить его. Всё слилось воедино — брак, мой муж, невыносимое давление, ребёнок. Я задыхалась под этим грузом. Мой муж просто не обращал внимания на моё состояние.

— И что же в таком случае вы стали делать?

— Единственное, что могла позволить себе в таких обстоятельствах. Поскольку для меня было всё едино, я не могла избавиться лишь от части целого. Я должна была освободиться, сбросить всё с себя. И я ушла, чтобы обрести другую, лучшую жизнь.

— То есть, вы бросили ребёнка?

— Нет, не столько моего ребёнка как такового — мой брак, моего мужа, мою усталость и раздражение — и моего ребёнка, Я вырвалась из той петли, которую вокруг меня затягивал муж.

— Миссис Крамер, почему вы предпочли обосноваться на жительство в Нью-Йорке?

— Потому что тут живёт мой ребёнок. И здесь же его отец. Как мать я не хочу, чтобы ребёнок был разлучён с отцом.

— Воплощённая добродетель, — пробормотал Шонесси, склонившись к Теду.

Гессен тем временем обратился к её первому ощущению потери, связанному с ребёнком. Она почувствовала её в первое же утро после ухода из дома.

— И что вы стали делать, ощутив такую потерю?

— Тогда ещё ничего. Во мне ещё жили отрицательные эмоции, связанные с неудачным семейным опытом.

— Возражаю. Свидетель пытается высказать своё мнение, дать оценку.

— Возражение принимается.

— Вы когда-нибудь звонили вашему мужу, чтобы выразить свои чувства по отношению к ребёнку?

— Да, звонила. Год тому назад на Рождество.

Грессен представил суду телефонный счёт Джоанны, который свидетельствовал о её звонке Теду из Калифорнии, и Джоанна заверила, что целью звонка было договориться о встрече с ребёнком.

— И что сказал ваш бывший муж относительно этой встречи?

— Он отнёсся к ней с враждебностью. Сначала он сказал, что даст мне знать. Затем, когда мы договорились, он спросил, не собираюсь ли я похитить ребёнка.

— А вы собирались его похищать?

— Нет. Я купила ему игрушку, которую он хотел.

Среди доказательств был представлен и отчёт психолога. Доктор Альварес не вынесла отрицательного мнения ни об одной из сторон. Джоанна была охарактеризована как «уверенная в себе женщина», а обстановка, которую она планировала создать для сына, как «отвечающая потребностям ребёнка», что адвокат привёл как доказательство готовности Джоанны выполнить принимаемую на себя миссию. Затем, когда зашёл разговор об обстоятельствах её последней встречи с Билли, Джоанна рассказала, с каким удовольствием ребёнок проводит с ней время.

— Какими словами он это выразил? — спросил Грессен.

— Да, он сказал: «Как мне в самом деле хорошо с тобой, мамочка».

Восторженность Билли была представлена в качестве доказательства.

Наконец Грессен спросил её:

— Можете ли вы сообщить суду, почему вы стремитесь взять ребёнка к себе?

— Потому что я его мать. Вы рассказали мне, мистер Грессен, когда мы впервые встретились с вами, что есть случаи, когда матери возвращают ребёнка, даже когда она подписала письменное обязательство не требовать его себе назад. Я не разбираюсь в тонкостях закона. Я не юрист. Я мать. Я знаю мудрость не столько закона, сколько чувств. Я люблю своего ребёнка. Я хочу посвящать ему всё время. Ему всего пять лет. Ему требуется моё присутствие. Не могу утверждать, что ему не нужен отец, но я ему нужна больше. Я его мать.

Грессен выжал из своего клиента всё, что мог. Показания Джоанны длились до половины пятого. Судья Аткинс объявил перерыв до следующего дня, оставив у всех впечатление, что он проникся симпатией к измученной, но всё же привлекательной матери, которой предстоит бессонная ночь.

— Не волнуйся, Тед, — сказал Шонессен. — У нас в запасе ещё есть ты. И завтра мы попытаемся ей кое-что преподнести.

Когда адвокат ответчика приступает к прямому допросу своего клиента, тот представляет собой серию заранее обговорённых между ними вопросов. В ходе же перекрёстного допроса Джоанна выглядела далеко не так уверенно. Если Грессен предпочитал придерживаться сдержанного интеллигентного стиля допроса, Шонесси выступал в позиции грубоватого, но умудрённого жизнью пожилого человека. Он подверг серьёзному сомнению показания Джоанны, заставив её уточнить время, которое прошло после её ухода из дома до первого звонка на Рождество, от её встречи в те дни до недавнего возвращения.

— Когда вы ушли из дома, ощутив это чувство потери, о котором вы нам тут поведали, посылали ли вы ребёнку письма, подарки?

— Нет, я…

— Вы что-нибудь посылали ему?

— Я всё ещё не могла отделаться от воспоминаний о совместной жизни в браке.

— Вы не посылали ребёнку ровным счётом ничего, чтобы выразить свою любовь к нему?

— Я посылала ему свою любовь.

— Свою любовь. Может ли столь юное существо понимать символы?

— Возражаю. Адвокат пытается унизить истца.

— Можем ли мы услышать формулировку вопроса? — обратился судья к стенографисту, и Тед склонился вперёд на своём стуле. Неужели судья не слышал его? Неужели, восседая где-то наверху, он пребывает в такой рассеянности, что не обращает внимание на столь важные вещи? Или он хочет создать впечатление» что в самом деле ведёт процесс? Хотя он судья. В этом судебном зале он может делать всё, что захочет. Стенографист снова зачитал текст вопроса.

— Возражение отклоняется. Свидетель может отвечать.

— Я знаю лишь то, что Билли всегда был рад видеть меня.

— Как долго вы планируете жить в Нью-Йорке, миссис Крамер?

— Постоянно.

Шонесси ухватился за это слово, пустив его в ход как оружие.

— Сколько приятелей было у вас — постоянных, я имею в виду?

— Не считала.

— Сколько любовников постоянных?

— Я их не считала.

— Больше трёх, меньше тридцати трёх — постоянных?

— Возражаю.

— Отклоняется. Свидетель, будьте любезны отвечать.

— Где-то между…

Шонесси предупредил Теда, что если даже удастся доказать неразборчивость матери в своих связях, это мало что даст, разве что та будет носить разнузданный характер, но, поскольку доказать это очень трудно, он преследовал другую цель.

— Сейчас у вас есть любовник?

— У меня есть друг.

— Является ли он вашим любовником? Нужно ли уточнять, что значит это выражение, или же вы предпочитаете выступать в роли Девы Марии?

— Возражаю.

— Возражение принято. Мистер Шонесси, вы настаиваете на ответе на этот вопрос?

— Я хотел бы получить прямой ответ на прямой вопрос. Есть ли у неё в настоящее время любовник?

— С такой постановкой вопроса я могу согласиться. Свидетель, отвечайте, пожалуйста.

— Да.

— Он у нас на постоянной основе?

— Я… я не знаю.

Шонесси продолжал дожимать её. Сколько у неё было постоянных работ, чем она постоянно занимается, на постоянное ли жительство она перебралась в Калифорнию, постоянно ли она собирается быть в Нью-Йорке, куда переехала, чтобы видеть ребёнка, была ли она постоянна в своих взглядах, когда вернулась в Калифорнию и снова вернулась в Нью-Йорк? Он явно вывел её из равновесия. Джоанна смешалась, она стала запинаться, не в силах найти слов:

— Я не… в настоящее время я не знаю… — Она говорила еле слышно, и судья был вынужден переспрашивать её.

— Итак, на самом деле мы не знаем, когда вы говорите о постоянстве, действительно ли вы планируете оставаться в Нью-Йорке или же вы прибыли сюда с целью получить ребёнка, ибо вы ни разу в жизни не делали того, что говорило бы о вашей надёжности, основательности, словом того, что могло бы быть охарактеризовано словом «постоянно».

— Возражаю! Я вынужден потребовать, чтобы советник воздержался от попыток запугать свидетеля!

— Ну, из его слов можно навлечь допустимый вопрос, — сказал судья, — Собираетесь ли вы оставаться в Нью-Йорке на постоянное жительство, миссис Крамер?

— Да, — тихо ответила она.

— Пока у меня нет больше вопросов.

Приступив к повторному допросу свидетельницы, Грессен постарался тщательно восстановить её облик женщины, полной жажды материнства — «мать» было ключевым словом: «Как мать, я чувствую…», «Будучи матерью, я могу сказать…», которою попеременно употребляли и адвокат, и его клиентка, словно стараясь вызвать автоматическую реакцию судьи на это святое понятие. Они ещё раз шаг за шагом прошли всё, что предпринята Джоанна, чтобы обрести опеку над своим ребёнком, её возвращение в Нью-Йорк» её поиски работы, её поиски квартиры, в которой она «как мать» знала, что Билли будет удобно, юридические шаги процедуры, которые она предприняла — обратилась к адвокату, составила заявление, появилась в суде в этот день, и всё потому, что она глубоко страдает как мать, и все эти подробности доказывают, что в её лице юное существо обретёт надёжную и высокоответственную мать.

Шонесси взялся за неё в последний раз:

— Миссис Крамер, почему вы считаете, что можете состояться как мать, если вас постигали неудачи буквально во всём, что вы предпринимали в роли взрослого человека?

— Возражаю!

— Возражение принято.

— Я задам вопрос несколько в иной редакции. Каков был самый длинный период ваших отношений с кем-либо в жизни, кроме родителей и подружек?

— Я бы сказала… с моим ребёнком.

— Которого вы видели дважды в году? Миссис Крамер, ваш бывший муж… — нельзя ли утверждать, что отношения с ним были самыми длительными в вашей жизни?

— Да.

— Как долго они длились?

— Мы поженились за два года до появления ребёнка. После чего были четыре очень трудных года.

— То есть вы потерпели поражение в самых длинных, самых важных отношениях в вашей жизни?

— Возражаю.

— Возражение отклоняется.

— Я не потерпела поражения.

— А как иначе вы назовёте, что произошло? Успехом? Брак кончился разводом!

— Я считаю, что это, скорее, его поражение, чем моё.

— Примите мои поздравления, миссис Крамер. Вы внесли нечто новое в законы о браке и семье. Вы оба разведены, миссис Крамер!

— Советник, вы хотели задать вопрос свидетельнице? — спросил судья.

— Я хотел бы спросить, как это представление о надёжности и постоянстве, которое старается создать у нас миссис Крамер, сочетается с неудачей самых длительных, самых важных личных отношений в её жизни?

Она сидела молча.

— Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, миссис Крамер, — обратился к ней судья.

— Одно не вытекает из другого.

— Для вас не вытекает! Но ведь это вы потерпели неудачу в самых важных личных взаимоотношениях вашей жизни, не так ли?

— Да, — еле слышно сказала она.

— Вопросов больше не имею.

Джоанна покинула свидетельское место, и на лице её читалось предельное изнеможение.

— С чувством материнства спорить трудно, — сказал Шонесси своему клиенту. — Но мы пустили ей кровь.

После перерыва на ленч на свидетельском месте предстал Сэм Штерн, отец Джоанны. В его задачу, которую он предпринял ради Джоанны, входило дать свидетельские показания об отношениях матери и сына. Грессен выстроил линию его показания таким образом, что они касались, главным образом, одного дня, когда в прошлую субботу Билли был с Джоанной, а Сэм и Гарриет сопутствовали им. Услышав, как Сэм описывает этот прекрасный день и ту раскованность, с которой Джоанна общалась с ребёнком, Тед понял, для чего он был там нужен. Весь порядок этого дня был заранее продуман. И дедушка с бабушкой принимали в нём участие с единственной целью — чтобы выступить на суде в качестве свидетелей. Шонесси попытался подвергнуть его перекрёстному допросу, но не смог ничего извлечь, постольку показания касались ограниченного отрезка времени. В них шла речь только о том, что он видел своими глазами — мать и сын прекрасно проводили время вместе.

Покинув свидетельское место, Сэм попытался проскользнуть мимо Теда не глядя на него. Тед перехватил его за руку,

— Сэм?

У отца Джоанны была опущена голова. Не поднимая глаз, он пробормотал:

— Тед, разве ты не сделал бы того же самого для своего ребёнка? — после чего быстро отошёл.

Других свидетелей Грессен не вызывал. Он решил не расширять рамки дела, придав ему компактный убедительный характер. Главной темой его было материнство. И мать была главной свидетельницей.

Начались показания в пользу ответчика. К первому свидетелю, которым оказался Чарли» Шонесси неизменно обращался как к «доктору», чтобы придать больше веса его словам. Доктор поручился за прекрасный характер Теда и описал его как превосходного родителя.

— Доверили бы вы ему своего ребёнка?

— Я и так доверял. Много раз.

Он описал совместные походы в город вместе с детьми» когда он лично был свидетелем привязанности мальчика к отцу и отца к мальчику. С неподдельной выразительностью в голосе он сказал:

— Сомневаюсь, чтобы я мог быть лучшим отцом в таких обстоятельствах.

Грессен отказался от перекрёстного допроса. С лёгкой улыбкой он просто отверг эти показания как несущественные и непоследовательные. К этой же тактике он прибег и во время показаний следующего свидетеля, невестки Теда, Сенди, которая сообщила, как Тед заботился о благополучии мальчика, чему она сама была свидетельницей, и сказала:

— Мальчик просто обожает его.

Следующей свидетельское место заняла Тельма, которая не могла скрыть нервного возбуждения.

Шонесси спросил её:

— Могли бы вы оценить компетентность мистера Крамера как отца? Что могло бы быть тому доказательством?

— Их отношения, — сказала она, с трудом удерживаясь от слёз.

— Возражаю, ваша честь. Ответ, серьёзно говоря, носит несколько неопределённый характер.

— Возражение принято.

— Могли бы вы припомнить какие-то случаи, которые говорили бы о заботе мистера Крамера о своём ребёнке?

— Он читает Билли, он купает его, он играет с ним, он любит его, он очень добрый человек… и если бы только видели их вместе… этот процесс вообще не мог бы состояться, — и она начала всхлипывать.

Шонесси сказал, что вопросов у него больше не имеется. Грессен несколько секунд пребывал в задумчивости, словно подбирая вопрос, с которым он хотел бы обрушиться на неё, но человек, который выстроил ход дела, исходя из принципа уважения к материнству, не мог позволить себе оспаривать искренность слёз такой же матери — и Грессен отказался от перекрёстного допроса.

Джим О’Коннор сообщил о Теде, что он «высококвалифицированный специалист в своей области» и «человек, которого я глубоко уважаю». Когда он подчеркнул, что Тед — компетентный, знающий профессионал, Грессен решил не отпускать так просто этого свидетеля.

— Мистер О’Коннор, вы только что сказали об этом человеке, как о великолепном специалисте и выдающемся профессионале, но разве вы не увольняли его, и причём дважды?

Тед повернулся взглянуть на Шонесси. Откуда они получили информацию?

— Это не совсем так, — ответил О’Коннор.

— А что так?

— Компании прекращали своё существование. И нас всех постигала та же судьба.

— Даже вашего восхитительного сотрудника?

— Возражаю!

— Принято.

— Вопросов больше не имею.

Заняв свидетельское место, Эллен чётким, ясным языком школьного учителя заверила присутствующих, что одарённость Билли, чему она была свидетельницей, является результатом превосходного воспитания Теда.

Грессен отпустил её без вопросов. Шонесси представил в виде доказательства отчёт психолога, который содержал положительную оценку ответчика, в частности, что квартира «удобна для пребывания ребёнка» и что Тед проявил себя, как «компетентный отец».

Была вызвана Этта Валевска. Шонесси задал ей ряд вопросов относительно её оценки жизни в доме. Волнуясь и запинаясь на каждом предложении, она простым и безыскусственным языком рассказала об атмосфере, которую ей приходилось наблюдать в доме.

— Он очень милый мальчик. Вы должны были бы видеть, как он любит своего отца. Я могла бы сама отводить его в школу, но они любят бывать вместе.

Грессен, внимательно слушавший её показания, решил прибегнуть к перекрёстному допросу.

— Миссис Валевска, вы работаете у мистера Крамера, не так ли?

— Прошу прощения?

— Он платит вам, верно?

Сарказм, скрытый в его словах, что, мол, ей заплатили за соответствующие показания, не дошёл до неё.

— Да, но сегодня, когда я здесь, за Билли присматривает моя сестра.

— Этот человек даёт вам деньги, не так ли?

— Да, но я не знаю, как будет сегодня, — смутившись, сказала она» — Может быть, он уплатит моей сестре.

Заметив, что и судья и даже стенографист не могут скрыть своих улыбок при виде такой откровенной наивности, Грессен предпочёл отступить. В противном случае он мог вызвать ненужные симпатии к свидетельнице.

— Вопросов больше не имею, — пробормотал он, одарив Шонесси еле заметной улыбкой в знак профессионального уважения: с этой вы одержали верх, Джон.

Очередным должен был предстать Тед Крамер — последний свидетель на слушании. Оно должно было состояться утром.

Он начал своё повествование в половине десятого. Оно длилось весь день и половину следующего. В зале суда прошло не что иное» как жизнь отдельного человека. Они вернулись ко времени ухода Джоанны, когда он принял решение воспитывать ребёнка, найти домработницу» организовать нормальное домашнее хозяйство, день изо дня проводя вместе с ребёнком; он вспомнил все ангины и гриппы малыша, друзей и подружек его, дождливые субботы и страхи, которые посещали мальчика под утро. Вопросы Шонесси были проникнуты глубоким чувством симпатии и уважения, словно он, устав от стараний спасать своих неприглядных клиентов, проникся искренней симпатией у этому человеку, который стал его клиентом. Да отдайте же ему ребёнка, казалось, старался он взывать к судье. Вы только посмотрите, что он для него сделал. Они проводили вместе долгие дни отдыха, он покупал ему одежду, читал книжки, играл с ним, они постоянно были рядом, он посвящал ему всё своё внимание, и к концу его рассказа что-то изменилось в зале суда. Джоанна Крамер, которая, подобно её адвокату, сидела с отсутствующим выражением, начала прислушиваться к его рассказу, обращая внимание на подробности, не в силах отвести взгляд от свидетеля. Тед Крамер ответил на последний вопрос: почему он хочет сохранить опеку над ребёнком? — и сказал:

— Я не питаю никаких иллюзий, что мой ребёнок будет всю жизнь испытывать ко мне благодарность. Я всего лишь хочу быть рядом с ним, как всё это время, потому что я люблю его.

До начала перекрёстного допроса был объявлен перерыв, судья удалился в свой кабинет, и Тед Крамер покинул свидетельское место, попав в объятия своего адвоката и друзей.

В ходе перекрёстного допроса адвокат Джоанны стал обстреливать его вопросами о тех днях, ночах и часах, которые Тед проводил не рядом с Билли. Уточняя, как часто Тед нанимал к нему вечернюю сиделку, оставляя ребёнка спать под присмотром чужой женщины, адвокат стремился подвергнуть сомнению и моральные качества Теда, и чувства, которые он испытывал к ребёнку.

— Я не думаю, я вы должны с этим согласиться, что когда ребёнок спит, а вы дома, что он требует к себе особого внимания?

— Но и в это время ты выполняешь свои обязанности, ты настороже.

— Разве что только у вас нет женщины в постели.

— Возражаю!

— Возражение принято.

— Мистер Крамер, случалось ли, что у вас в постели оказывалась женщина в то время, как в другой комнате спал ребёнок?

— Случалось.

— Я тоже так думаю.

Тед подумал, что это просто грубая инсинуация, лишь смутно походящая на правду, но его адвокат тоже достаточно бесцеремонно обращался с Джоанной, да и кроме того, как Шонесси говорил, это была грязная игра. Грессен прошёлся по послужному списку Теда, обращая внимания на даты и места работы. Тед наконец понял, что они наняли частного детектива, чтобы собрать информацию о нём, которая сейчас пущена в ход против него.

— Сколько месяцев провели вы в таком положении, мистер Крамер? Сколько работ поменяли вы за последние два года? — Что, по мнению Теда, было достижением, когда ему удалось найти работу, адвокат стремился превратить в его недостаток, первым делом подчёркивая, что Тед оказался без работы.

— Теперь я работаю в «Макколлс». И убеждён, что дела у них пойдут хорошо.

— Сколько времени вы у них числитесь?

— Два месяца.

— Однако, вы ветеран!

— Возражаю, ваша честь!

— Я только представил вашему вниманию список работ этого человека, ваша честь. Он утверждает, что может взять на себя роль отца, когда на самом деле не в состоянии обеспечить себя работой. Если свидетель хочет подвергнуть сомнению эти данные…

— Точны ли они, мистер Крамер?

— Да. Но это ещё не всё…

— У меня нет больше вопросов.

В ходе повторного опроса свидетеля Шонесси постарался восстановить позицию своего клиента: разве потеря работы не является всеобщим бичом, разве он не повысил свой профессиональный статус за эти годы, разве для взрослого человека личная жизнь, в ходе которой порой приходится прибегать к помощи сиделки, не является обычным делом и разве он не отправится домой сегодня вечером после слушания и не будет заниматься малышом, как делал всё это время после того, как его с ребёнком бросила жена?

Адвокат истицы использовал возможность для ещё одного последнего обращения к ответчику.

— Мистер Крамер, в самом ли деле ваш ребёнок едва не потерял глаз, когда был на вашем попечении?

На какое-то мгновение Тед просто не понял вопроса. Они подняли историю с тем несчастным случаем!

— Я говорю, мистер Крамер, правда ли, что ребёнок поранил себя» когда был с вами и у него навсегда остался шрам?

На свидетельском месте Тед Крамер ощутил физическую слабость» ему стало плохо. Он посмотрел на Джоанну. Она держала подбородок на ладонях, закрыв руками глаза.

— Возражаю» ваша честь. Советник задал вопрос, который не имеет значения для настоящего слушания.

— В то время когда ребёнок находился на попечении ответчика, он сильно порезал себе лицо, на котором теперь остался шрам.

— Редакция вашего вопроса позволяет предположить» что речь идёт о преступном небрежении» советник?

— Да, ваша честь.

— Понимаю. Ну что ж, вам виднее. Есть ли у вас какие-то свидетельства, подтверждающие, что мы в самом деле столкнулись с преступной небрежностью?

— Нет, ваша честь, но тем не менее…

— В таком случае будем считать это несчастным случаем, советник, пока вы не докажете обратного.

— Собирается ли ответчик отрицать, что ранение ребёнка имело место?

— Я предпочёл бы прекратить эту линию допроса, советник.

— В таком случае я завершаю свои вопросы.

Тед сошёл со свидетельского места, по-прежнему не чувствуя под собой ног. Он медленно подошёл к Джоанне и остановился перед ней:

— Это предельно низко, Джоанна. Так низко…

— Прости, — сказала она. — Я только мельком упомянула об этом. Я представить себе не могла, что эта истории будет пущена а ход.

— Вот как?

— Верь мне, Тед. Я никогда бы на обратила её против тебя. Никогда.

Но она уже не могла управлять ходом событий. У обеих сторон были свои адвокаты, которые выбирали свою тактику, и она, вместе с адвокатами, существовала отдельно от них. И теперь обе стороны причинили боль друг другу и испытывали боль.

Слушание дела об опеке над ребёнком завершилось заключительными выступлениями адвокатов, которые постарались выпукло преподнести ключевые моменты, говорящие в пользу их клиентов. Ни ответчик, ни истица больше не проронили ни слова а этом зале; они не обращались ни к судье, ни друг к другу. Адвокат истицы говорил о материнстве, «этой уникальной животворящей силе, — сказал он, — сравниться с которой на земле ничего не может». Как часть своих доказательств он привёл утверждение, что «неестественно отделять такого юного ребёнка от его матери, как неестественно продолжать ребёнку пребывать с отцом, когда не подлежит сомнению, что мать может великолепно его воспитывать, она может и готова дать ему всю любовь и заботу, на которую только способна мать». Адвокат же ответчика говорил о силе отцовских чувств. «Отцовская любовь могущественнейшая эмоция, — сказал он. — Она не уступит по своей глубине материнской любви, как мы убедились из показаний в этом зале». Особое внимание он уделил чувству отцовства, свойственного именно Теду Крамеру. «Было бы жестоко и несправедливо решить дело не в его пользу, — сказал он в завершение своего выступления. — Ребёнок должен остаться в тёплом уютном доме рядом с любящим отцом, человеком, чьё право на воспитание ребёнка доказано всей его жизнью».

И наконец всё завершилось. Теперь судье осталось вынести решение. Он ещё раз проанализирует все показания, руководствуясь лишь законом и фактами, и примет решение. Такое слушание обычно не имеет своим финалом драматические минуты зачитывания приговора. Люди с нахмуренными бровями не дожидаются в зале вынесения решения, когда им приходится в отчаянии вцепляться в край стола, как это обычно показывают в судебных кинодрамах. Решение будет вынесено не в зале суда. Оно, как обычно, будет опубликовано в судебном бюллетене, который будет доставлен адвокатам, а те уже по телефону свяжутся со своими клиентами. Сообщение о том, кому из родителей будет передан ребёнок, будет выдержано в сухом и бесстрастном стиле. Но оно будет обязательно для исполнения.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Он не позволял себе отходить от телефона больше чем на пятнадцать минут. Среди тех, кто, выражая беспокойство, звонил ему, была его мать, которая связывалась с ним из Флориды едва ли не каждый день.

— Всё ничего не известно?

— Я дам тебе знать, мама.

— Да, дай мне знать.

— Мама, не надо такого напряжения. Может быть, ты позвонишь ей?

— Ей? Ей я звонить не собираюсь. Я звоню тебе.

Он постоянно вспоминал весь ход слушания, задним числом оценивая стратегию своего адвоката и критикуя свои ответы, когда стоял на свидетельском месте, но в конце концов пришёл к выводу, что слушание завершилось для него благоприятно.

Всё время, последовавшее за завершением дела, он вёл себя так, как и описывал в суде, что было для него нормальным времяпровождением. Дни он проводил на работе, а вечера — дома со своим сыном. Но часы текли медленнее, чем когда-либо, медленнее, чем когда он был без работы, даже медленнее, чем те первые три недели в Форте Дикс, когда, ожидая направления в часть, он маялся в приёмном центре, официально считаясь призванным в армию, но на самом деле болтаясь между небом и землей. Сегодня ему было проще, но и гораздо труднее — он отсчитывал часы и дни ожидания; ему не оставалось ничего другого, как ждать решения судьи.

Три дня уик-энда пришлись на празднование для рождения Вашингтона, и Ларри с Эллен предложили открыть их домик на Файр-Айленде. Поскольку там не было ни воды, ни тепла, предполагалось, что они просто разобьют в доме походный лагерь и будут проводить ночи в спальных мешках. Билли назвал это предложение «большим приключением», а Теду представилась возможность как— то перемаяться долгие воскресные дни до начала работы» когда он снова начнёт ждать звонка адвоката.

По мере того как приближалось время поездки, он стал испытывать всё меньше желания проводить ночи в неотапливаемом летнем коттедже зимой, на берегу океана, но Билли был в полном восторге, сообщив ему, что он уже обзавёлся свежими батарейками для своего фонарика, чтобы выслеживать по ночам рядом с домом енотов и скунсов, и подточил свой пластмассовый нож, готовясь к схватке с медведями. Тед, не без юмора, подумал, что другой стороне представится случай начать новый процесс, обвинив его в том, что он сознательно заморозил ребёнка.

В пятницу позвонил его адвокат:

— Тед, это Джон.

— Да?

— Решение принято, Тед.

— Да?

— Мы проиграли.

— О, Иисусе…

— Не могу тебе даже сказать, как я огорчён.

— О, нет.

— Судья решил отдать предпочтение материнским чувствам.

— О, нет. У меня сердце не выдержит.

— Я тоже расстроен. Мне очень жаль, Тед.

— Как она смогла выиграть? Как?

— Она мать. В девяти случаях из десяти предпочтение отдаётся матери. Если ребёнок маленький, это случается ещё чаще. Всё это я знал, но надеялся, что нам удастся обойти противников.

— Нет!

— Это ужасно.

— Я потерял его? Я потерял его?

— Мы сделали всё, что могли, Тед.

— Это нечестно.

— Я согласен, Тед.

— Это нечестно, Джон!

— Послушай. Дай-ка я прочитаю тебе решение. Оно носит очень традиционный характер, с сожалением должен признать.

— «В деле «Крамер против Крамера» истица представляет собой подлинную мать ребёнка Вильяма пяти с половиной лет. В ходе слушания мать просила передать ей попечительство над ребёнком, забрав его у отца, который осуществлял попечительство над ним в течение полутора лет, последовавших после расставания супругов. Суд, руководствуясь интересами ребёнка и исходя только из них, поскольку ребёнок находится в очень юном возрасте, считает, что для него наилучшим выходом будет пребывание с матерью.

Ответчица ныне живёт в Манхеттене и предприняла все необходимые шаги, чтобы создать домашнюю обстановку, удовлетворяющую потребностям ребёнка. Предыдущее решение об опеке не соответствует прецеденту в деле «Хаскинс против Хаскинса». Мать, пережив стресс, который имел своим происхождением её пребывание в данном браке, ныне заявила о себе, как о знающей и серьёзной женщине с чувством ответственности. Отец также проявил себя в подобном же качестве. Поскольку оба родителя не заслуживают упрёков, суд должен исходить из ситуации, нашедшей отражение в деле «Барни против Барни». Суд, исходя из интересов столь юного ребёнка (дело «Ролебин против Ролебина»), принял решение передать его на попечение истицы.

Предписано к неукоснительному исполнению, что истица имеет право начать осуществлять попечение над ребёнком начиная с понедельника, 16 февраля. Ответчику предписывается платить на содержание вышеупомянутого ребёнка 400 долларов в месяц. Отцу выделяются следующие дни и часы для свиданий с ребёнком: по воскресеньям от одиннадцати до пяти часов дня и две недели в течение июля или августа. Судебные издержки истицы он не оплачивает». Это всё, Тед.

— Все? Так что мне досталось — в воскресенье от одиннадцати до пяти? Всё, что мне осталось от моего мальчика?

— По крайней мере, тебе не пришлось оплачивать её судебные издержки.

— Какая разница? Я потерял его. Я потерял его.

— Тед, он по-прежнему будет присутствовать в твоей жизни, если тебе это надо. Жизнь ещё не кончается. Порой родители теряют человеческий облик во время слушания, и проигравшая сторона рвёт все связи с ребёнком, лишаясь возможности вообще видеть его.

— Как бы там ни было, мы становимся чужими.

— Не обязательно.

— В понедельник… всё начинается в понедельник. Вот-вот.

— Такое положение не обязательно может длиться вечно. Если ситуация изменится, ты всегда можешь подать иск в суд против неё.

— Конечно.

— Кроме того, у нас есть право на апелляцию. Но пока ты должен выполнить решение. И может случиться, что тебе пойдут навстречу.

— А пока я должен его отдать? Просто отдать?

— Тед, мне очень жаль. Честно говоря, мы выложились до последнего.

— Мой Билли. Мой маленький Билли. О, Господи…

— Просто не представляю, что ещё мы могли сделать…

— Ужасно. И теперь ещё мне, который, как выяснилось, не может его воспитывать, — мне придётся взять на себя груз сообщить ему обо всём. О, Господи…

Тед Крамер был в таком состоянии, что ему пришлось уйти из офиса — работать сегодня он просто не мог.

Придя домой, он забрёл в комнату Билли, пытаясь понять, чем ему сейчас тут заниматься. Надо ли сложить всё, что имеет к нему отношение, в ящики? Или оставить всё, как есть, для его посещений дома? Он пытался прикинуть, как он всё выложит, как объяснит происшедшее.

Рон Уиллис, взявший на себя роль связующей инстанции между Джоанной и им, позвонил домой после того, как тщетно пытался разыскать его на работе. Он был исключительно вежлив по телефону: победившая сторона может позволить себе быть снисходительной с неудачником. Он хотел узнать, устроит ли Теда десять часов утра в понедельник и успеет ли он сложить вещи Билли. Позже они могут договориться о передаче Билли других книжек и игрушек.

Этта вернулась с продуктами из магазина, и Тед сообщил ей, что ребёнка придётся отдать Джоанне. Невозможно переоценить то, что она дала Билли, сказал он, и добрые основы, заложенные в нём, обязаны только той любви, которую она давала ребёнку. Он решил обратиться к Джоанне с просьбой, чтобы она взяла Этту к себе, и Этта сказала, что, конечно же, она с удовольствием будет заботиться о Билли. Затем она занялась работой по дому, готовя еду. Но какое-то время спустя он услышал, как она, заперевшись в ванной, плачет.

Сегодня у Билли школа кончалась пораньше, и Тед попросил Этту немного погулять с ним в парке. Он ещё не покончил с делами. Он начал звонить по телефону, надеясь, что трубки будут поднимать только секретарши или он услышит автоответчик, поскольку сейчас предпочитал только оставлять послания, а не вступать в разговоры. Он подумал, что, может быть, в самом деле, как и планировалось, оставить город на субботу и воскресенье. Тед укроется от телефонных звонков, да и Билли будет глубоко разочарован, если приключение не состоится. Передав всё, что он считал нужным, переговорив с друзьями, которые выражали ему своё сочувствие, он позвонил матери. Дора Крамер не пустилась встенания, чего он ожидал.

— Джоанна выиграла, — сказал он ей.

— Этого я и боялась, — тихо ответила Дора. — Неужели я никогда больше не увижу его? — спросила она, и в данный момент Тед не мог ответить ей, ибо не знал, относится ли право посещения к дедушкам и бабушкам.

— Обещаю тебе, мама, ты будешь видеть его. В крайнем случае в то время, когда он будет у меня.

— Мой бедный ребёнок, — сказала она.

Он хотел с наигранной бодростью рассказать ей о Билли, когда она спросила:

— Что ты собираешься делать?

Тед понял, что мать хочет утешить его.

Главным для Теда было решить вопрос с Эттой. Он хотел связаться с Джоанной прежде, чем у неё появятся какие-то планы. Если он отправит письмо срочной почтой, Джоанна получит его к утру. Ему не хотелось лично говорить с ней. В крайнем случае им придётся говорить относительно Билли. Он не хотел прикалывать записку ему к курточке, словно мальчик был несчастным беженцем. Он написал:

«Джоанна.

Сообщаю тебе некоторые детали, имеющие отношение к Вильяму Крамеру. Он очень ласковый ребёнок, в чём ты убедишься. У него аллергия к виноградному соку, но яблочный сок он поглощает в больших количествах. Тем не менее к винограду у него аллергии нет. Не спрашивай почему. Похоже, что у него аллергия к ореховому маслу из магазинов здоровой пищи, но не к тому, что продаётся в супермаркетах — и опять-таки не спрашивай меня, в чём дело. По ночам к нему иногда приходят чудовища, особенно одно. Оно называется Лицо. Лицо, насколько я мог определить, представляет собой нечто вроде циркового клоуна без тела и, по словам педиатра и из того, что прочёл, воплощает в себе сексуальные страхи перед потерей пениса, страх перед его гневом или же страх перед цирковым клоуном как таковым, которого он когда-то видел. Его врач, кстати, доктор Фейнман. Простуды у него лучше всего излечиваются Судафедом. Его любимые сказки — о Бабаре и Винни-Пухе, место которых начинает занимать Бэтмэн. За ним всё время ухаживала Этта Валевска, и она — главная причина, по которой я пишу тебе, Она любящая женщина, чистоплотная и аккуратная, очень преданная Билли, опытная, — словом, в ней есть всё, что можно пожелать от помощницы по дому. И, что более важно, Билли любит её и привязан к ней. Я сомневаюсь, что ты захочешь всё начинать с чистого листа и решишь оказаться от её услуг. Я просил бы тебя взять её к себе. Номер её телефона 555-7306 и, я думаю, она согласится работать у тебя, если ты ей это предложишь. Хочу надеяться, что уладится и всё остальное. Позвони мне, если тебе что-то будет надо, и мы переговорим с тобой. Пока это всё, что пришло мне в голову. В его присутствии постарайся спокойно разговаривать со мной, и что бы я ни чувствовал, я отвечу тем же самым, поскольку это «в интересах ребёнка», как принято говорить.

Тед».

Заглянув в почтовое отделение, он отправил послание срочной почтой и вернулся домой ждать Билли. Мальчик влетел в дом с разрумянившимся лицом. Он радостно кинулся к Теду, обхватив его за талию:

— О, папа, ты уже так рано дома!

Он не мог сказать малышу, что больше ему тут жить не придётся, так же, как не в силах был вымолвить ни слова и за обедом, и во время последнего посещения «Бюргер Кинга», и когда время пришло ложиться в кроватку и Билли потребовал потушить свет, чтобы проверить свой «сверхмощный прожектор для охоты на енотов». Тед решил отложить разговор до завтрака и, наконец, утром, не в силах выносить и дальше это напряжение, решился на разговор с ним, пока они дожидались Ларри и Эллен.

— Билли, ты знаешь, что твоя мама теперь живёт в Нью-Йорке?

— Знаю.

— Видишь ли, порой, когда папа с мамой разводятся, возникает разговор, с кем будет жить ребёнок, с папой или мамой. В таком случае появляется очень умный человек, которого зовут судья. У него большой опыт с папами, мамами, с детьми и вообще с разводами. Он-то и решает, где ребёнку будет жить лучше всего.

— А почему он должен решать?

— Ну, так уж принято. У него очень большая власть.

— Как у короля?

— Больше, чем у короля. Судья сидит в мантии в большом кресле. И думает о нас — о тебе, обо мне, о маме, — и вот он-то и решил, что для тебя будет лучше всего жить с мамой в её квартире. И я очень рад. Потому что, если даже ты будешь жить вместе с мамой, я каждое воскресенье буду приходить к тебе.

«И я в самом деле буду каждое воскресенье, обещаю тебе, Билли. Я не хочу быть одним из тех, о которых говорил Шонесси».

— Я не понимаю, папа.

— Я тоже.

— Что именно ты не понимаешь, мой милый?

— А где будет моя кроватка, где я буду спать?

— У мамы. У тебя тоже будут твоя комнатка с твоей кроваткой.

— А где будут мои игрушки?

— Ты возьмёшь игрушки с собой, и, не сомневаюсь, у тебя будут ещё и новые.

— А кто будет читать мне мои сказки?

— Мама.

— Миссис Валевска тоже будет там, да?

— Об этом я пока не знаю. Это мы ещё обсудим.

— Ты будешь приходить ко мне и желать мне спокойной ночи каждый вечер?

— Нет, Билли. Я останусь жить здесь. Мы будем видеться с тобой по воскресеньям.

— И я буду жить у мамы в доме?

— Да, и всё начнётся с понедельника. Утром за тобой заедет мама и заберёт тебя.

— Но мы же собирались ехать на уик-энд! Ты обещал!

— Мы и поедем. Просто вернёмся домой на денёк раньше, вот и всё.

— Ой, как здорово!

— Да, здорово.

Ребёнку потребовалось несколько минут» чтобы оценить полученную информацию, после чего он спросил:

— Папа, это значит, что мы никогда больше не будем играть в обезьянок?

«О, Господи, я этого не вынесу».

— Нет, моя радость, мы ещё поиграем в обезьянок. Мы будем воскресные обезьянки.

По пути к Лонг-Айленду взрослые старательно пытались изображать непринуждённое веселье, распевая в машине «Я тружусь на железной дороге» и другие песни. В перерывах между приступами натужного веселья Эллен то и дело оглядывалась на Билли и Теда и тут же отводила глаза, не в силах выдержать их вида. Как только наступала заминка с очередной песней, все, кому было больше пяти с половиной лет, погружались в торжественную задумчивость. Только Билли болтал без умолку, восхищаясь зимними пейзажами острова. — Куда улетают птицы? А дети тут живут? Паром разламывает лёд, как ледокол? — но потом и он замолчал, погрузившись в раздумья.

— Папа, у меня есть одна тайна, — прошептал он ему на ухо, чтобы остальные его. не услышали. — Что» если придёт Лицо, когда я буду жить у мамы?

— Мама знает о Лице. И вы вместе с мамой скажете Лицу, чтобы оно убиралось.

На пароме Билли прилип к иллюминатору, боясь пропустить хоть одну деталь начинающегося путешествия, но потом его интерес к водным просторам пропал и он снова погрузился в задумчивость.

— Мама знает, что я не могу пить виноградный сок?

— Да, знает. Она не даст тебе ничего, что вредно для тебя.

Когда они оказались на островке, Билли сразу же окрестил пустой летний домик «Страной привилегий», увлёкшись игрой, которой они с Тедом занимались всё утро, выслеживая привидения, для чего им приходилось то и дело бегать вокруг домика, пугая друг друга и покатываясь со смеха. «Не стоит так уж радоваться, — думал Тед. — Может, лучше нам расстаться в мрачном настроении?»

Восторги ребёнка передались и остальным. После ленча Ларри и Эллен, подогретые порцией рома, который взрослым пришлось выпить в этот прохладный день, тоже подключились к игре в Страну привидений. Все стали носиться по пляжу. После позднего обеда Билли, вооружившись фонариком, пошёл на охоту за мелкими животными, но Страна привидений дала о себе знать: он пробыл за дверью всего минут десять и вернулся обратно, подальше от ночных теней и звуков.

— Ты видел тут какую-нибудь косулю? — спросил Ларри. — Ты знаешь, их на острове целые стада.

— Только не в Ошун-Бич парке, — сказал Тед. — Они тут не обитают. Им его не сдают.

Они стали смеяться и Билли тоже присоединился к ним, поскольку счёл слова Теда очень смешными.

— Можете себе представить, как косуля заходит в магазин? — сказал Билли, выдав шутку, соответствующую его пяти годам, и вволю нахохотавшись.

После длинного утомительного дня все отошли ко сну в своих спальных мешках.

В воскресенье, которое было их последним днём вместе, Тед с Билли отправились та пляж строить песчаные замки. На побережье было пусто и безлюдно. Этот остров в последний раз принадлежал им, и только им. Они бросались снежками, прогуливались по берегу и сидели на пристани, после чего, продрогнув, наконец вернулись домой, спасаясь от погоды, которая начала портиться. Тед с Билли сели играть в палочки, в чём малыш ловкостью заметно превосходил Теда, а потом, это уже было, он снова стал о чём-то раздумывать. Внезапно повернувшись, он поднял на отца растерянный взгляд. И Тед Крамер понял: какую бы боль он ни испытывал, он должен сейчас быть отцом для этого ребёнка и помочь ему пройти через это нелёгкое испытание.

— Всё будет отлично. Билли. Мама любит тебя. И я тебя люблю. И любому из нас ты можешь выложить всё, что хочешь.

— Конечно, папа.

— Всё будет хорошо. Вокруг тебя люди, которые тебя любят.

На пароме, по пути обратно, никто больше не смеялся. Боль от предстоящего расставания была так сильна» что Тед с трудом мог дышать.

В городе Ларри с Эллен подвезли их к дому.

— Держись, старина! — сказал Ларри Теду.

Затем Эллен поцеловала Билли и сказала ему:

— Мы будем всегда рады видеть тебя на острове, в любое время. И ты это помни. Мы пойдём смотреть на косуль в магазине.

— Мы будем у вас только по воскресеньям, — ответил мальчик, наконец полностью уяснив ту реальность, которая его ждёт.

Тед проследил, чтобы Билли почистил зубы, облачился в пижаму и затем почитал ему сказку. Он сказал ему «Спокойной ночи», стараясь» чтобы у него был спокойный и весёлый голос. «До утра, Билли». Он попытался посмотреть фильм по телевизору, но у него не было сил, настолько он был измотан. Наконец он решил в последний раз взглянуть на спящего мальчика. Ведь он так много вложил в этого ребёнка, подумал он. В самом ли деле, попытался понять он. Наверно, всё же что-то он ему дал. Но, оставаясь наедине с ребёнком, это трудно уловить. Джоанну ждёт то же самое. Всё это долгое время они были неразлучны. Он решил» что должен быть благодарен за представившееся ему время» которое он провёл со своим ребёнком. Оно было восхитительным. И никто не может его лишить этих воспоминаний. Он чувствовал, что, уже никогда не будет таким, как прежде. Он понимал, что вырос и возмужал благодаря этому малышу. Благодаря Билли в нём появилось больше любви, он стал более открытым» более сильным и раскованным. Приобрёл опыт в том, с чем ему теперь приходилось сталкиваться в жизни» — и всё из-за этого ребёнка. Склонившись, он поцеловал его спящего, и сказал:

— Спокойной ночи, малыш. Спасибо тебе.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

До появления Джоанны оставалось несколько часов.

— Что ты скажешь, если мы примемся за завтрак, малыш?

— Ты дашь мне орешков?

— После завтрака. — Тед Крамер не мог позволить себе забыть отцовские обязанности.

Добравшись до соседней закусочной, отец с сыном сели в кабинке — с завтраком они расправились быстро. Скоро его ждёт унылая судьба остальных воскресных отцов… но об этом лучше не думать. Вернувшись домой, они стали складывать в две сумки самые важные для Билли предметы. Теперь оставалось только ждать Джоанну. Тед позволил Билли посмотреть утреннюю передачу по телевизору, пока он в гостиной читал утренние газеты.

Джоанна запаздывала. Было уже четверть одиннадцатого. По крайней мере, хоть в этот день она могла бы не доставлять ему излишних страданий!» — подумал он. В половине одиннадцатого он стал расхаживать по комнате. Ну, ты даёшь, Джоанна! В одиннадцать он осознал, что у него даже нет её телефонного номера. Он не был записан.

Он попытался найти Рона Уиллиса, но не смог. В двадцать минут двенадцатого телефон наконец зазвонил.

— Тед?

— Чёрт бы тебя побрал, Джоанна!

— Прости.

— Где ты, чёрт возьми?

— Дома.

— Ради Бога!

— Тед, я не приеду.

— Ты не…

— Я не могу.

— Джоанна!

— Я не могу себя заставить, вот и всё. Я просто не могу.

— В чём дело, Джоанна?

— Я… я не могу… не могу это вынести.

— Ты не можешь вынести?

— Не могу.

— Ты имеешь в виду сегодняшнее утро, сегодняшний день? Что ты несёшь, чёрт бы тебя побрал?!

— Я не могу… я просто не могу. — И она начала плакать.

— Что ты не можешь?

— Я хочу сказать… когда я сидела в суде… и слушала, что ты для него делал… что ты ему дал… — Он с трудом разбирал её слова. — Чувство ответственности…

— В чём дело? Джоанна, что ты хочешь сказать?

— Я просто ничего не соображаю.

— Джоанна, мальчик ждёт и вещи его сложены!

— Он очень обаятельный ребёнок…

— Да, он именно такой.

— Обаятельный ребёнок.

— Джоанна…

— Я думала, что всё будет как-то по-другому. Но когда дошло до… Я хочу сказать, что когда я поняла, как всё на самом деле…

— Что? Что? Что именно, чёрт возьми?

— Я поняла, что не гожусь для того. Я думаю, что трудности, которые заставили меня уйти… остаются частью меня. И сейчас я испытываю к себе далеко не самые лучшие чувства.

— Джоанна, что ты мелешь? Ради Бога, на каком мы свете?

— Я не могу пойти на это, Тед. Я не могу заставить себя…

— Джоанна!

— Он… он твой» Тед.

— Он мой?

— Я не хочу, чтобы он был со мной. Я в самом деле…

— Это ты мне и хотела сказать?

— Я не приеду, Тед. Я не буду вторгаться в вашу жизнь.

— Это правда?

— Я больше не буду бороться за него.

— И я могу получить Билли обратно?

— И никакой судья не будет оспаривать… — Она захлебнулась в рыданиях. — О, Тед… Тед… Тед…

— Успокойся, Джоанна…

— Знаешь, я в самом деле неудачница. Я потерпела крах, как и говорил твой адвокат.

— Исусе… что же мы сотворили друг с другом!

— Ты имеешь право на него, Тед. Он твой.

— Он в самом деле мой?

— Да, Тед.

— О, Боже…

— Только… могу я попросить тебя кое о чём?

— О чём, Джоанна?

— Могу я иногда видеться с ним?

В этот момент она предстала перед ним столь несчастной и беззащитной, что он понял — он может уничтожить её одним словом. Просто сказав, что нет, не может, он сотрёт её с лица земли. Но это было бы несвойственно ему; он чувствовал, что у него нет права на такие слова.

— Мы что-нибудь придумаем.

— Спасибо, Тед. Я… я больше не могу разговаривать. — И она повесила трубку.

Он прислонился к стене, чувствуя, что ноги его просто больше не держат. Сев за стол в гостиной и тряся головой, он попытался понять, что произошло. Билли остаётся с ним! Что бы ни было, но он с ним! Он сидел не в силах скрыть слёз, текущих по щекам.

Как-то Этта сказала ему, что он очень счастливый человек. И сейчас он в самом деле чувствовал счастье и облегчение — он действительно счастливый человек. Встав, он направился в холл, где стояли упакованные сумки, и, по-прежнему плача, отнёс их обратно в комнату мальчика.

Билли смотрел телевизор. Надо ему всё рассказать, Он попытался взять себя в руки, вошёл в комнату, выключил телевизор и встал на колени перед креслом с малышом.

— Бил, только что звонила мама. И… в общем, Билли… словом, ты будешь и дальше жить здесь, со мной.

— Мама не приедет?

— Не сегодня. Она любит тебя. Но всё будет идти, как и было.

— Да?

— Потому что я тоже люблю тебя, Билли. — Его глаза снова наполнились слезами. — И… мне было бы… очень одиноко без тебя.

— И я по-прежнему буду спать в своей кроватке?

— Да. В своей комнате.

— И все мои игрушки останутся на месте?

— Да.

— И мой Бэтмэн?

— Да.

— И мои книжки?

— Все-все.

Ребёнок постарался понять, что к чему:

— Значит, я никуда сегодня не поеду?

— Совершенно верно, Билли.

— А ты сегодня будешь работать?

— Нет.

— Значит, мы сможем сегодня пойти с тобой поиграть, папа?

— Да, Билли. Мы будем играть с тобой.

День у них прошёл как обычно — они направились на игровую площадку, купили домой пиццы, посмотрели «Маппитс», после чего Билли пошёл спать, а Тед Крамер сидел у постели сына, убаюкивая его.