Элизабет Гейдж

Близость

Покинутые разумом моим,

И чувства, и слова по воле бродят.

И долго мне, лишенному ума.

Казался раем ад, а светом — тьма!

У. Шекспир, Сонет 147 (перевод С. Маршака)

Зеркальце, зеркальце на стене,

Кто краше всех в нашей стране?

Белоснежка

Эта книга — плод воображения писателя. Имена, названия, события, место действия вымышлены или изменены, а потому искать в них сходство с реальными событиями и личностями не имеет смысла.

Пролог

Остров называется Ксалос. Он находится в Эгейском море, и лежит в семидесяти пяти милях на восток от Афин и на таком же расстоянии на запад от побережья Турции, и входит в группу островов, называемых Киклады. Вулканический по происхождению, он мало пригоден для земледелия, несколько сот его обитателей добывают себе прокорм ловлей рыбы да возделыванием небольших и чахлых оливковых рощиц.

В наши дни приезжего, пресытившегося красотами различных уголков мира, на Ксалосе прежде всего поражает тот факт, что на острове нет приморских отелей. Несмотря на то, что гавань Ксалоса живописна, что открывающаяся отсюда панорама других эгейских островов восхитительна, а закаты солнца не уступают всем другим закатам в мире, на острове напрочь отсутствует индустрия туризма. Крошечная гостиница в центре поселка, в которой останавливаются проезжие коммивояжеры или время от времени находят приют вдовы и холостяки, — единственное приемлемое жилище для приезжих.

Туристы избегают это красивое место, как не имеющее никаких развлечений, а потому не вызывающее у них интереса, и устремляются в другие места, даже не понимая, что маленький Ксалос сохраняется в своем первозданном виде не без причины.

Все земли, на которых могли бы разместиться отели, рестораны или частные виллы, были скуплены за последние годы одним человеком и сданы в аренду по самой низкой цене лавочникам, рыбакам и другим обитателям острова, которые жили и работали здесь. Этот же человек не допускал на Ксалос индустрию туризма, так быстро поглотившую одни за другим все соседние островки с нетронутой природной красотой. Таким образом в извечной борьбе за территории в ее варианте конца двадцатого века, крошечный остров вновь нашел защиту от орд завоевателей в лице благосклонного, но своенравного деспота.

Жители острова редко видят этого человека, к тому же многие даже не догадываются, что именно благодаря нему их жизнь остается беззаботной. На острове у него есть небольшой, но роскошный дом, построенный высоко на склоне горы, смотрящей на гавань. Деловой и очень занятый человек, обладающий баснословным состоянием, приезжает сюда лишь четыре-пять раз в году, всегда один, чтобы отвлечься от множества обязанностей и обязательств. В доме нет телефона, а корреспонденция на его имя поступает и хранится на почте в поселке.

Время от времени кто-нибудь из жителей поселка видит его, неторопливо идущего по узкой улочке или стоящего в молчании у парапета набережной, безвольно опустив руки и вглядываясь в даль моря. У причала всегда наготове стоит его небольшая яхта, за которой присматривает один из местных жителей, но пользуется он ею редко. Другие признаки существования хозяина острова вряд ли можно обнаружить.

В тот день июня 1981 года дом на склоне горы не был пустым.

В спальне хозяина дома, где плотно задернутые шторы скрывали чудесный вид на Эгейское море, женщина и мужчина лежали обнаженные под мягкими простынями на огромной кровати, их тела сплелись в любовном объятии.

Мужчине было лет около сорока, но выглядел он моложе, — с гибким, красивым телом и крепкими мускулами атлета. В данный момент он склонился над женщиной, бедрами обхватив ее тело, руками нежно держа ее за поясницу, ласково поглаживая и все крепче и крепче прижимая ее к себе.

Женщина — стройная и красивая, с кожей цвета сливок с вьющимися рыжеватыми волосами, разметавшимися по подушке. От возбуждения она закрыла глаза.

— О, я люблю тебя.

Звук ее голоса, казалось, сломил последнюю его попытку контролировать желание. Слов больше не было слышно. Экстаз начинал овладевать ими.

На тумбочке у кровати, давно забытая занимающейся любовью парой, лежала газета «Интернэшнл геральд трибюн», открытая на внутренней странице, где один из заголовков новостей резко выделялся среди других: «Богатейший человек Америки женится». Ниже следовала статья, повествующая о долгом романе, о недавней трагедии, о ребенке и целом комплексе событий, приведших к счастливому завершению. Это была история, в течение нескольких месяцев завораживающая мир любопытных и до сих пор не утратившая своей притягательности.

Но женщина и мужчина, лежащие в постели, приехали сюда, чтобы избежать излишнего любопытства общества, причиной которого они были. В данную минуту для них ничего не существовало, кроме них самих.

Женщина почувствовала, что темп его толчков стал быстрее, и ответила трепетом глубоко внутри ее чресел. Слабый звук как нежное музыкальное тремоло вырвался из ее горла. Она выгнула спину как белый, прекрасный лебедь и страстным жестом рук потянула мужчину к себе. Она дышала с трудом, не в силах выносить собственный чувственный восторг. Но вот сильнейший спазм охватил их, и она ощутила, как его животворная жидкость изливается в нее. Она вскрикнула в экстазе и одновременно услышала его неистовый стон.

Несколько бесконечно долгих минут она лежала в его объятиях, ее дыхание постепенно выравнивалось, разгоряченное тело возвращалось к своей обычной теплоте и спокойствию. Но каждый вздох, каждое касание их тел говорило, что она полностью принадлежит ему. Она улыбнулась, испытывая сладкое чувство от подобного пленения.

— Я так сильно тебя люблю, — прошептала она. — Неужели мне это не снится? В это трудно поверить.

— Но это так, — сказал он, прижимая ее к себе. — Я жизнь потратил на то, чтобы научиться различать реальное от вымышленного. Теперь ты моя. Ничто не может нас разлучить.

В его словах была уверенность. В них выражалась не только сила воли, но и рассудительность. Всю свою жизнь он ждал эту женщину. И никогда, ни за что не отпустит ее.

Жизнь его была полна событий, порой героических. Но все это не имело значения, пока он не встретил ее! Почти с первого мгновения их встречи его сердце было отдано ей. Затем он ее потерял. После этой потери окружающий мир перестал существовать для него. Он жил как призрак, как человек, утративший свою сущность.

Но вот он вновь нашел ее. Совершенно случайно, чудом. Она пришла к нему, когда жизнь его была в руинах, но с ее появлением сердце его словно проснулось от долгого сна. Никому он не позволит отнять ее у него. Казалось, она прочла его мысли, прошептав:

— Ты прав. Все так и есть. Это не сон. Я принадлежу тебе. И это главное.

Она встала с кровати. Он лежал на спине, с восхищением глядя на нее. Она была так совершенна, словно воплощение самой красоты. Она не осознавала, насколько сильна ее чувственность. Он понимал, что она могла бы околдовать мужчину, если бы попыталась, могла бы оплести его сердце сетью, из которой освободиться невозможно.

Но теперь она его, и ничто в прошлом ее не удерживает. Она взглянула на него и улыбнулась. Он встал и подошел к ней. Они были изумительно совершенной парой — этот сильный мужчина с формами Адониса и нежная, стройная женщина, высокая и гибкая, с крепкими грудями, которые он чувствовал под своими ладонями.

Их уста слились в долгий поцелуй. Затем, накинув шелковые халаты — его небольшой подарок к этому случаю — они вышли на террасу, выходящую в сторону гавани.

Он стоял, одной рукой обняв ее и глядя в даль моря. В этот час волны переливались удивительными оттенка пурпурных отблесков, которыми их одаривало заходящее солнце. Много раз он в одиночестве подолгу стоял здесь, наблюдая за сверкающей поверхностью моря, пытаясь разгадать невидимые глазу тайны, скрывающиеся в глубине.

Жизнь научила его проникать в глубь вещей, явлений, сил, находить взаимосвязь, которая управляет ими. Многим он сам казался одним из правителей мира, и в конце концов он понял, что человек никогда не сможет найти себя, если будет скользить по поверхности. Человек может скопить неисчислимое богатство, обладать тысячей женщин, не сумев даже на йоту проникнуть за грань этой поверхности, хоть на йоту приблизиться к своему собственному сердцу..

Только теперь он может свободно дышать, только теперь он начинает жить.

— Ненавижу думать об этом, — сказал он.

— О чем? — Ее вопрос прозвучал ласково.

— Как легко оказалось потерять тебя, — сказал он — и как трудно найти тебя вновь. Я бы все отдал за то, чтобы вернуть все те годы.

— Дорогой, — сказала она, — может быть, те годы вовсе не потеряны. Может быть, мы никогда в действительности не расставались.

Он посмотрел на нее и понял, что она права. Каждую минуту вдали от нее он жил, испытывая ее обаяние, даже когда изо всех сил старался забыть ее. Любые другие женщины, включая самых знаменитых, казались ему лишь ее бледной копией, слепком с ее образа. Подобно нити Ариадны, указывавшей путь Тесею в лабиринте, любая другая женщина была для него частью невидимой нити, связывавшей его с ней, с ней одной.

— Думаю, ты права, — сказал он, — не важно, где я был и что делал, я всегда стремился к тебе. Теперь я это знаю.

— Да, — улыбнулась она, — как приятно это узнать.

Она провела рукой по его волосам и прижала голову к себе. Несмотря на прохладную свежесть вечернего воздуха, прикосновение к нему снова охватило ее горячей волной желания. Еще мгновение, и она готова была целовать его, страстью увлекая его назад в спальню.

— Я люблю тебя, — прошептала она, потянувшись губами к его губам.

Неожиданно он дернулся в ее руках. В эту минуту резкий, короткий звук раздался где-то позади нее. На мгновение она попыталась уверить себя, что звук прозвучал где-то ниже, в гавани. Но тут же поняла, что это был выстрел из пистолета, и что он сделан совсем рядом.

— Джордан, нет!

Он навалился на нее, цепляясь руками, недоумение было в его глазах. Он начал опускаться на землю, а она изо всех сил пыталась поддержать его. В ужасе она закричала, не веря тому, что происходит.

— Нет, Джордан, нет…

Паника охватила ее. Она посмотрела по сторонам. На террасе никого не было видно, но она ощутила чье-то присутствие. Что-то более сильное, чем страх, заставило ее броситься в спальню.

Через несколько минут она вернулась. В руках у нее была подушка и простыня. Забыв об опасности, которая, как она понимала, поджидала ее, она опустилась на колени рядом с любимым. Она не могла разглядеть, куда его ранили. Кровь была повсюду, много крови. Она подсунула подушку под его голову.

— О Боже, Джордан, Джордан…

Простыню она все еще держала в руках. Она коснулась его щеки. Его глаза закатились.

— Дорогой, — сказала она, — посмотри на меня. Скажи хоть слово. Пожалуйста!

Она понимала, что в доме она одна. Телефона нет. Ближайшие соседи находятся в трех сотнях ярдов. Но даже если бы ее крики могли быть услышаны, то никто не успел бы прийти на помощь.

Сзади от нее на террасе раздался голос:

— Что ж, все кончено.

Она обернулась, лицо ее побледнело. Она увидела фигуру человека, стоявшего у парапета террасы с пистолетом, направленным на нее. Знакомое лицо было взволнованным, торжествующим.

— Ты, — сказала она.

Губы человека искривились в улыбке.

— Тебе не убежать от прошлого. Думаю, теперь ты поняла это. — Пистолетом он указывал на поникшее в ее руках тело.

— Ты сделала это, — продолжал голос, — ты думала, что можешь иметь все это. Теперь ты понимаешь, куда это тебя завело.

Она набросила простыню на Джордана. Осторожно держала его голову на коленях.

— Вернись, — теперь голос звучал грубо, — вернись, или я убью и тебя.

Она взглянула на него. От страха ее глаза стали еще прекраснее. Она покачала головой.

— Хорошо, — сказал незваный гость, — тогда оставайся здесь. Сама напросилась. Сейчас ты увидишь, как пуля попадет в него. Тогда ты узнаешь.

Дуло пистолета, направленное на Джордана, приближалось.

— Нет! — закричала она.

Человек, улыбаясь, посмотрел на нее.

— Что случилось? — продолжал голос, — ты сама повинна в этом. Ты думала, что можешь навсегда скрыться от правды? Но за все надо платить. Ты боишься возмездия?

Пистолет был направлен в голову Джордана. Рука не дрожала. Палец неторопливо нащупал курок.

— Возмездия… — повторил голос.

Выстрел прогремел над горным склоном, ведущим от дома к морю. Никто его не слышал.

Книга первая

Зеркальце, зеркальце

Глава 1

Чикаго, Штат Иллинойс. 13 октября 1955 года

Холли Флеминг думала, что повидала в жизни все. За шестнадцать лет работы в отделе социальной щиты детей в Саут-Сайде, пользующемся дурной славой районе Чикаго, она видела семьи, загубленные алкоголем, распутством, разводами, нищетой, наркотиками, отчаянием и всеми известными человеку формами жестокости. Она исходила вдоль и поперек улицы, где жизнь зачастую ценилась намного ниже стоимости пакетика с героином, а иногда даже меньше пачки сигарет.

Умная, веселая, отзывчивая старая дева тридцати девяти лет, чья незначительная зарплата с трудом покрывала расходы на аренду дешевой квартирки в центре города, Холли имела огромную семью в лице живущих в нужде клиентов, которые ждали ее еженедельных визитов, словно она была святой, благословляющей их жизнь. За годы работы она встречала людей, которые умудрялись не потерять уважение к себе и любить друг друга, живя в самых ужасных условиях. Дети, несмотря ни на что, сохраняли свое непостижимое достоинство и невинность, какому бы жестокому обращению не подвергались и как бы ни были заброшены.

Возможно, из-за этих детей Холли, давно уже потерявшая надежду иметь собственного ребенка, и продолжала неустанно заниматься своей профессией, которая давным-давно разочаровала бы менее преданного работника, и стоически выносила ежедневное столкновение с нищетой, которую трудно представить за пределами городского гетто.

В это непогожее осеннее утро Холли пила свой утренний кофе, просматривая папки с делами и готовясь к сегодняшним визитам, когда к ней подошел коллега.

— Кое-что новенькое, — сказал он, протягивая папку.

Холли взглянула на него. Его звали Кейт Кассиди.

Он был моложе ее. Пять лет работы в отделе выветрили у него юношеский идеализм, но, в отличие от Холли, он не нашел еще в себе корня сострадания, делающего жизнь работника социальной службы терпимой и наполненной. Кейт ненавидел свою работу и зондировал почву насчет повышения по службе, что дало бы ему возможность избегать контактов с клиентами и войти в администрацию. В данное время он был если не классный профессионал, то опытный работник. Он не любил своих клиентов, но боялся совершить ошибку в деле, что могло перечеркнуть все его надежды на повышение. Поэтому Холли доверяла ему.

— Что такое? — спросила она.

— Семья Сандберг, — сказал он, — подозрение на жестокое обращение с ребенком. Одна из соседок звонила четыре раза. Думаю, что это серьезно.

Холли заглянула в папку. Она была фактически пуста. Семья проживала в городе лишь полгода. В семье один ребенок девочка учится в первом классе. Мать, судя по документам, одно время работала кассиром и секретаршей. Отец в доме не проживал. По сведениям соседей, у матери был сожитель.

— Утром я звонил в школу, где учится девочка, — сказал Кейт, — девочка не посещает школу уже неделю. Они посылали ответственного за прогулы к ним домой, но там никого не оказалось. Материн наниматель говорит, что она уже месяц не показывалась на работе. В доме нет телефона. Соседка думает, что происходит что-то странное. Надо туда сходить и посмотреть.

Холли закрыла папку. Она знала, что сегодня ей предстоит побывать в десятке других мест, причем, в большинстве из них обязательно. Но что-то в этой ситуации в семье Сандбергов заставило ее заволноваться.

— Хорошо, — сказала она Кейту, — другие дела могут подождать. Идем.

Они поехали на старом, заезженном служебном седане в бедный квартал, где по данному адресу обнаружили полуразвалившийся блочный дом с крышей из дранки, к которому вела подъездная дорожка с остатками асфальта.

Он выглядел самым старым, самым бедным я самым мрачным жилищем даже в этом квартале нищеты.

Пока Холли звонила в дверь дома Сандбергов, Кейт разговаривал с хозяйкой соседнего дома. На звонок никто не отвечал.

В конце концов Кейт позвонил и вызвал полицию, патрульная машина приехала минут через десять, полицейские помогли взломать дверь.

Они вошли в дом и почувствовали отвратительный запах, смешанный из смрада пригоревшей пищи, табачного дыма и пива.

Холли прошла на кухню, открыла холодильник. Он был пуст, если не считать сморщенного яблока и пучка почерневшего салата.

Не было сомнения, что матери не было в доме довольно давно.

В сопровождении полицейского офицера и Кента Холли не спеша осматривала дом. Вид гостиной и спальни хозяйки ничего не говорил. Двуспальная кровать была не прибрана. На тумбочке у кровати стояла большая пепельница, полная окурков, рядом грязный бокал, пахнущий дешевым джином.

Шкаф для одежды был почти пуст. Создавалось впечатление, что мать, покидая дом, забрала большую часть своей одежды. И все-таки дом не казался заброшенным. Опытному глазу Холли были видны скрытые признаки жизни. «B доме кто-то бывает или живет», — размышляли она, бродя по комнатам.

Спальня ребенка подтвердила ее подозрения. Кровать была аккуратно застлана. На небольшом столике на металлических ножках лежали тетрадки. В углу стоял мольберт, на нем коробка дешевых акварельных красок. Несомненно, девочка здесь делала уроки до тех пор… До каких пор?

Наконец они спустились в подвал. Кейт включил свет, и под потолком зажглась лампочка без абажура. Здесь находилась топка, котел для нагрева воды и всякая рухлядь: старые коробки, стопка дров и сломанная лошадь-качалка.

— Никого здесь нет, — сказал Кейт, — мать, должно быть, забрала девочку и слиняла. Со своим приятелем, думаю. Идем отсюда.

На минуту они замешкались. Кейт без интереса поглядывал вокруг. Офицер нетерпеливо посматривал на часы. Холли колебалась. Она чувствовала, что что-то здесь неладно.

— Ну? — спросил Кейт, — чего мы ждем?

Холли приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Затем она осторожно направилась к топке. Подходя, она услышала слабый шорох. Вначале она подумала, что это мышь. Она очень боялась мышей и остановилась.

Вдруг ей пришла в голову идея.

— Джил, — сказала она, — можешь выходить. Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Снова раздался тихий шорох, робкое шевеление, на этот раз выдающее присутствие человека.

Холли заглянула за топку. Невольный вздох сорвался с ее губ.

За топкой сидела девочка. Она была в пижаме. На ногах не было ни носков, ни тапочек. Видно было, что она голодала. Она была грязная и истощенная. Светлые волосы слишком длинны и нечесаны.

— Все хорошо, дорогая, — сказала Холли, — теперь мы будем заботиться о тебе. Тебе будет хорошо.

Девочка посмотрела на нее опустошенным взглядом. Уже привыкнув к полумраку подвала, Холли разглядела на коже девочки синяки и рубцы от ударов. Сомнений не было, что это от длительного жестокого обращения.

— Меня зовут Холли, — сказала она, — Холли Флеминг. Рада с тобой познакомиться, Джил. Надеюсь, что мы будем хорошими друзьями.

Они вывели девочку из подвала. Полицейский офицер звонил по радиотелефону, пока Холли и Кейт обсуждали ситуацию. Ясно, они должны забрать девочку с собой. Попытаться связаться с матерью можно позже. В комнате девочки были видны следы пищи. Она наверняка выходила покупать хлеб и молоко на имевшиеся у нее деньги, пока они не кончились. В пакетике из-под крекеров почти не осталось крошек. Очевидно, девочка пыталась выжить в одиночестве.

На кухне висел календарь с перечеркнутыми датами. Судя по ним, мать уехала месяц назад. Тем не менее, девочка продолжала ходить в школу и три недели скрывала правду от учителей, пока, наконец, ее не оставили силы.

Глубоко, но по-детски она почувствовала отчаяние. Возможно, находясь одна в доме, она ждала смерти и, судя по всему, не доверяла учителям.

— Ты давно осталась одна, Джил? — спросила Холли. — Где твоя мама?

Девочка ничего не ответила.

— Что ж, мы отвезем тебя с собой, ты сможешь поесть и познакомиться с хорошими детьми. Давай-ка собираться.

У Холли комок застрял в горле, когда она сняла с девочки пижаму, чтобы переодеть ее в платье. Все тельце было покрыто синяками. Судя по распухшей грудной клетке, у нее было сломано одно или два ребра.

— Все в порядке, детка, — сказала Холли, стараясь сдержать слезы, навернувшиеся на глаза, — мы позаботимся о тебе. Тебе будет хорошо.

Оставив девочку с Кейтом в комнате, Холли вернулась в спальню девочки, чтобы посмотреть, не оставила ли она чего.

Она заметила мольберт. На нем стоял рисунок женщины.

Холли взяла рисунок в руки. За ним оказалось еще несколько листов с рисунками акварелью.

На большинстве из них была изображена вымышленная мама или сказочная волшебница-крестная. Она была высокая и стройная, с рыжими волосами и зелеными глазами, очень доброй улыбкой. Хотя детали ее внешности менялись от рисунка к рисунку, но одета она была постоянно в красное платье. Никакого сходства с настоящей матерью девочки она явно не имела, поскольку соседи описывали ее как темноволосую и полную женщину.

Не было сомнения, что девочка рисовала во время кошмарного периода полной изоляции. Это было ее единственным спасением, чтобы не потерять рассудок.

Холли подошла к двери спальни и окликнула девочку.

— Не хочешь ли ты взять свои рисунки? — спросила она.

Девочка молчала. С тех пор, как они появились в доме, она не произнесла ни слова.

Холли уложила пожитки девочки в бумажную сумку для покупок. Уже уходя из дома, она, подчиняясь какому-то импульсу, вернулась в спальню девочки, взяла рисунок с изображением волшебницы и положила в свой портфель.

Девочку отвезли в приют в Саут-Сайде, где ее поместили на время для обследования. Полиция занялась розыском матери. Холли попыталась расспросить девочку о ее жизни, но не смогла и слова вытянуть из нее.

В тот же день девочка прошла медицинское обследование. Было установлено, что она подвергалась сексуальному насилию и, без сомнения, многократно. Врач только многозначительно покачал головой, когда показывал Холли результаты обследования.

«Не иначе, как дружок матери повинен в этом», — подумала Холли.

Когда девочку выкупали, а Холли расчесала ей волосы и заплела косу, то стала видна ее необычная красота. Белая как алебастр кожа, голубые подернутые влагой глаза, взгляд которых когда-то был, вероятно, очень доверчивым. Теперь он был пугающе пустым.

В последующие два дня Холли занималась делами других подопечных ей детей, не забывая следить за ходом дела Джил Сандберг. Затем пришло распоряжение перевести девочку в старый государственный приют для брошенных детей в центре штата.

Утром в четверг Холли распрощалась с Джил Сандберг. Одна из опекунш сиротского приюта должна была сопровождать ее во время трехчасовой поездки в огромный и мрачный дом, расположенный на окраине города, местные жители обходили этот дом стороной, словно это было зачумленное места.

— Скоро я приеду навестить тебя, Джил, — пообещала Холли. — За тобой там будет хороший уход. Меня зовут Холли Флеминг. Ты можешь запомнить мое имя?

Она держала девочку за плечики. Девочка не сопротивлялась, не пыталась убежать. Но ее взгляд заставил Холли отвести глаза. Было в нем что-то жуткое. Этот ребенок больше никому не доверял. И, возможно, уже больше никогда не будет доверять. Как она справится с прошлым и выживет в этой жизни, было непостижимо для Холи.

— Можешь мне улыбнуться, детка? — спросила Холли, можешь сказать мне «до свидания»?

Девочка молчала.

Холи молча наблюдала, как опекунша посадила девочку в машину и захлопнула дверцу. И только когда машина скрылась из виду, Холли ощутила, что глаза ее полны слез. Ладони несколько минут назад лежавшие на хрупких плечиках, почувствовали холод. Шестилетний ребенок!

При этой мысли Холли глубоко вздохнула и вернулась к работе.

Ребенок сидел на заднем сиденье машины, ехавшей по дороге среди обширных полей кукурузы по направлению к приюту. Сидевшая рядом представительница опекунского совета время от времени заговаривала с девочкой, но та не отвечала.

В ее облике не осталось и следа прошлого. Вся одежда была куплена Холли Флеминг на казенные деньги. В руках она держала плюшевого мишку, за которого Холли заплатила из собственного кошелька.

Девочка смотрела в окно безразличным, спокойным взглядом, что подтверждало догадки спутницы о ее возможном поведении во время поездки, но в то же время вызывало беспокойство тем, что происходило в голове ребенка.

Эта женщина прекрасно знала, что в приюте отсутствуют условия для хорошего воспитания и психотерапии. Эта маленькая девочка окажется брошенной на произвол судьбы среди сотен других сирот и бездомных детей, многие из которых настолько же грубы и жестоки, насколько она пассивна. Сумеет ли она вынести это суровое испытание, полагаясь только на свой характер? Ее телесные раны заживут, но государственное учреждение не способно излечить от ран душевных.

На полпути к месту назначения машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, которая проходила через небольшой городок Элликот. Он был обычным окружным городком, население которого не превышало пяти тысяч человек. Главная улица протянулась не больше чем на двадцать кварталов, обсаженная деревьями и украшенная витринами магазинов и вывесками контор.

Далее путь проходил мимо небольшого кладбища. Как раз в это время траурная процессия оказалась перед воротами кладбища, где остановилась, заблокировав дорогу. Одна из машин процессии остановилась рядом с машиной социальной службы.

Сама процессия была небольшой, и нее входило не больше четырех машин, если не считать катафалк. В первой машине за рулем сидел мужчина, рядом с ним его маленькая дочка. Оба были одеты в траур. У мужчины были темные глаза и волосы, у девочки кудрявые волосы были светло-рыжего оттенка, а здоровое, покрытое веснушками лицо ярко выделялось на фоне траурного одеяния.

С открытием ворот произошла заминка, и машины продолжали стоять рядом. Глаза маленькой девочки в трауре встретились с глазами брошенного родителями ребенка, сидевшего на заднем сиденье служебной машины. Они посмотрели друг на друга с обычным любопытством детей, не смущаясь разницей облика друг друга.

Девочки были приблизительно одного возраста и сложения. Но девочка, сидевшая в машине рядом с отцом, была цветущая и по-детски беззаботная. Сирота же, несмотря на красивые светлые волосы и ясные голубые глаза, несла на себе отпечаток не только истощения, но и глубокого страдания.

Внезапно выражение лица Джил Сандберг изменилось. Она внимательно стала разглядывать лицо девочки в соседней машине. Несмотря на печаль по поводу потери кого-то из близких — может быть, ее мамы? — в ее зеленых глазах не померк огонек. Эта девочка знала, что такое счастье, или верила в него. Никто ее не насиловал. Она была невинна.

Джил вглядывалась в ясное личико, и что-то в ее собственном лице начало меняться. В глазах загорелся свет, словно отражая, как в зеркале, жизненную силу другого лица. Что-то шевельнулось внутри нее в отчаянной попытке вырваться из той жизни, что окружала ее, приобщиться к жизни цветущей девочки из соседней машины. Это был молчаливый пароксизм, и он потряс до основания все ее существо.

Глаза другой девочки расширились, когда она посмотрела на Джил. Ей показалось, что она является свидетельницей какого-то природного феномена, невиданного захватывающего зрелища, вроде солнца в полночь или превращения гусеницы в бабочку. Она повернулась к отцу, который смотрел прямо перед собой, потом опять молча посмотрела на девочку в соседней машине.

Но вот наконец ворота кладбища открыли. Машины разъехались. Красивая девочка с удивленным лицом исчезла, скрылась из виду.

Джил Сандберг продолжила свой путь в будущее.

Лесли Чемберлен сидела рядом с отцом и машине, когда траурная процессии продолжила движение к кладбищу.

Она думала о девочке из соседней машины.

— Как ты, дорогая? — спросил ее отец.

— Прекрасно, папочка, — ответила она, — А как ты?

Когда-то это была любимая их шутка. Он спрашивал: «Как ты, дорогая?», а она отвечала: «А как ты?». Он повторял: «Как я?», и они приставали друг к другу с этим вопросом, пока оба не рассмеются.

Но сегодня этот вопрос прозвучал серьезно. Мать Лесли лежала в катафалке во главе процессии, и отец взял дочку на похороны.

Лесли было шесть лет. Она знала маму не очень хорошо, потому что с того времени, как она себя помнила, мама всегда была больна, У нее была неизлечимая болезнь печени, которая усугубилась, когда мама родила Лесли, и состояние ее с тех пор не улучшалось.

Мама так часто лежала в больнице, что именно папе приходилось готовить еду для Лесли, покупать для нее одежду, играть с ней, рисовать и рассказывать по вечерам разные истории, когда она ложилась в кровать. Именно папа целовал ее перед сном и учил ее молиться.

Вдвоем они приветствовали возвращение мамочки из больницы, заботились о ней, пока она вновь не была вынуждена вернуться в больницу.

Затем мама умерла. Это случилось на третий день после ее обычного посещения больницы, где ей делали анализы и проводили лечение.

Сегодня шестилетняя Лесли сидела рядом с отцом, пристально вглядываясь в катафалк, двигавшийся перед их машиной.

Том Чемберлен работал на винном заводе. Это был малообразованный человек, но добрый и отзывчивый. Он боготворил свою жену и рассчитывал прожить с ней долгую жизнь. Постепенно перенес все свои надежды на дочь, которая воплощала в его глазах безграничный простор возможностей, столь быстро утерянных для него и его жены. И даже сегодня в ребенке, сидевшем рядом с ним в задумчивости и пытавшемся скрыть свою печаль за краткими вопросами, он чувствовал прирожденную силу и жизнестойкость. Она должна жить. Она вырастет и будет нормальным, счастливым и здоровым человеком. А он будет рядом, чтобы наблюдать, как это будет происходить. Сегодня он ничего не может сделать, чтобы облегчить ей боль потери. Но завтра и в последующем он сделает все, что в его силах, чтобы ее жизнь была нормальной и счастливой.

Отец не обратил внимания на служебную машину с эмблемой на дверце, рядом с которой оказалась их машина перед воротами кладбища.

Он заметил только, что дочка внимательно смотрит в окно.

— Что там, Лесли? Увидела что-то интересное?

— В той коричневой машине девочка.

— А… Ты ее знаешь?

Она не ответила. Том Чемберлен забыл тут же об этом случае.

Но Лесли продолжала думать о девочке. Вначале бледные голубые глаза за стеклом странной машины показались ей такими же мертвыми, как тело в катафалке.

Затем произошло что-то необыкновенное. Девочка как будто ожила. Но случилось это странным образом. Когда на ее щеках появился румянец, а в глазах свет, она перестала походить на саму себя.

Она стала похожей на Лесли.

Изменения происходили все быстрее, взгляд голубых глаз из пустого стал блестящим, тельце девочки напряглось, любопытство сменило безразличие на лице. Но в это время машины разъехались.

Бросив в последний раз взгляд на девочку, Лесли увидела, что та смотрит на нее через заднее стекло машины. Лесли смотрела и словно видела себя, быстро уносящуюся в жизнь, которая была не ее.

Лесли не стала рассказывать отцу об этом. Его мысли были поглощены другим. Он выглядел таким печальным.

Но то, что она наблюдала, произвело на нее глубокое впечатление.

«Девочка, которая была я» — так будет она называть увиденное в последующие три — четыре года, вспоминая об этом случае.

Глава 2

Девятнадцатого февраля 1958 года на сборочном конвейере завода металлоизделий Лукаса в небольшом промышленном городке Уэбстер штата Пенсильвания произошел несчастный случай.

Тяжелый брус литой стали весом четыре тысячи фунтов сорвался с подъемного крана, придавив ноги и спину одному рабочему.

Этого рабочего звали Альберт П. Лазарус. В пятьдесят семь лет он был отцом шестерых детей: четырех сыновей и двух дочерей. Он работал на этом заводе почти сорок три года.

В окружной больнице Альберта Лазаруса обследовали и нашли, что раздроблены бедренные кости, самому же серьезному повреждению подверглись несколько поясничных позвонков. Он провел три дня в отделении интенсивной терапии, а затем был переведен в ортопедическое отделение с пометкой, что он является пациентом, лечение которого оплачивается благотворительным фондом.

Ему предстояло большую часть года провести в больнице, перенести несколько операций, а оставшуюся жизнь быть прикованным к инвалидному креслу.

Спустя три месяца после несчастного случая, третьего мая, Лазарус и его семья получили официальное уведомление с завода Лукаса о назначении ему пенсии по инвалидности. На заводе не было профсоюза. Лазарус за все сорок три года работы не зарабатывал больше двух долларов в час.

Начисленная пенсия составляла семьдесят пять долларов в месяц, и выплата ее была предусмотрена только на десять лет. По страховке, гарантированной заводом, наниматель оплачивал только первоначальную хирургическую помощь и первые шесть дней госпитализации, но страховка не включала оплату лекарств, гонораров врачам, последующие операции и госпитализации.

Третьего мая вечером семья Альберта П. Лазаруса собралась в гостиной ветхого дома на прокопченной улочке по соседству с заводом, где он проработал лучшие годы своей жизни.

Присутствовали четверо сыновей Лазаруса, две дочери и его жена Мэри.

Все четверо сыновей — Джеральд, Клей, Райан и Джордан также работали на заводе. Джеральду и Клею было по двадцать с лишним лет, Райану тридцать два. Джордану было только семнадцать.

Старшая дочь Луиза была двадцатилетней замужней женщиной с двумя малолетними детьми. Ее муж Дик также работал на заводе. Сама Луиза работала в магазине продуктов, где была и бухгалтером, и кладовщицей.

Младшей из детей, Мег было шестнадцать лет. Здоровье у нее было слабое, поскольку в детстве она перенесла ревматизм, для нее было сделано исключение из семейных правил, по которым она должна была в шестнадцать лет пойти работать. Поэтому Мег надеялась закончить школу и найти секретарскую работу в городе.

После несчастного случая с отцом Мег, добрая и преданная дочь, неоднократно выражала желание бросить школу и пойти работать, чтобы помочь семье. Но заботливые старшие братья и слышать не хотели об этом. Они испытывали неосознанное чувство долга перед Мег не только из-за ее здоровья, но и из-за той важной роли, которую она играла в семье, как бы цементируя ее. В некотором смысле Мег, физически самая слабая, была умственно и духовно более развита. Она была моральным лидером семьи, магнитом, держащим всех вместе. Теперь, когда отец был прикован к постели, а мать вынуждена посвятить себя уходу за ним, мудрость и любовь Мег имели решающее значение, как никогда.

Но был еще Джордан. На год старше Мег, он походил на нее, как близнец, хотя был темноволос, а она — рыжеволосая и с веснушками, из сыновей он был самым младшим. По сложению изящный и по складу ума мечтатель. Если Мег была духовным символом семьи, то Джордан был воплощением интеллекта. В школе он всегда получал отличные отметки — подвиг, на который ни одно поколение мальчиков семьи Лазарус не было способно, а его сочинения, рисунки и отзывы учителей говорили о необычайном и быстро развивающемся уме артистической и духовно богатой натуры.

При существующей в Уэбстере убогой школьной системе Джордан никогда не проходил проверку на коэффициент умственного развития. Будь такой тест проведен, то, вероятно, жизнь у него сложилась бы совсем иначе. А пока он был всего лишь несовершеннолетним рабочим.

Ребенком Джордан Лазарус был настолько хрупок и слаб, что родителя опасались, как бы он не заболел той же болезнью, что и Мег, что, несомненно, явилось бы угрозой для финансового положения семьи. Его темные, горящие глаза, светлая кожа и волнистые черные волосы придавали ему облик поэта. Порою отец сомневался, будет ли от него толк, если он станет рабочим.

Но с годами Джордан окреп, в нем стала проявляться физическая сила, присущая мужчинам этой семьи, и буквально в несколько месяцев он сильно вырос, достигнув отметки в шесть футов. Он не был мускулистым, как его братья, но гибким, высоким и крепким, с хорошо развитыми грудными мышцами и широкой грудью.

Он поступил на завод в июне прошлого года, бросив школу, как и его братья, после десятого класса. Так же, как и все мужчины в семье, он работал на конвейере.

Джордан никогда не жаловался на то, что бросил школу и пошел работать. Семья была бедная и всегда нуждалась.

Единственным человеком, который возражал против того, чтобы Джордан пошел работать на завод, была Мег. Она была ближе Джордану, чем другие члены семьи, поскольку их детство проходило рядом, и чувствовала, что он зря растрачивает себя.

— Ты слишком хорош для подобной жизни, Джорджи, — говорила она ему. — Ты предназначен для чего-то большего, чего-то особенного. Я знаю, что мама и отец были бы огорчены, если бы ты стал настаивать на окончании школы, но все-таки свыклись бы с этим. Ты не должен растрачивать свою жизнь ради того, чтобы приносить в дом каждую неделю шестьдесят долларов. Мы можем прожить без этих денег. У тебя должна быть другая судьба.

Джордан вежливо выслушивал уговоры Мег и в какой-то мере признавал в них наличие логики. В глубине души он понимал, что отличается от братьев, отличается, по правде говоря, и ото всех, кого он знал в школе и в городе. Идеи и фантазии день и ночь роились в его голове, увлекая в неизвестный край, который, казалось, таинственным образом манил его. Этот созданный им воображаемый мир, всегда странный и новый, проявлялся только в его школьных сочинениях, удивляя учителей. Существование этого мира чувствовала Мег, благодаря своей близости к Джордану.

Но в результате Джордан решил, что не может последовать советам Мег. Он был еще слишком молод и ждал одобрения от отца и братьев из чувства собственного достоинства. Он чувствовал, что должен проявить себя на заводе настоящим мужчиной. Настаивать на окончании школы значило, по его мнению, отказаться от мужских обязанностей перед семьей.

Его решение было окончательным, и Мег с уважением отнеслась к нему. Но с того сентябрьского дня, когда он отправился на завод, в то время как другие ребята его возраста пошли в последний класс или в колледж, Мег смотрела на него с такой печалью, которую он не в силах был выносить. Он любил ее больше всех в семье и чувствовал особую привязанность к ней. Но его раздражало, что она, так хорошо понимавшая его, в душе сожалела о пути, который он избрал для себя.

С тех пор он бессознательно избегал Мег и все меньше времени оставался с ней наедине. Часы, которые он обычно коротал за разговором в ее спальне, теперь проводил в одиночестве, бродя по городу, погруженный в размышления. Джордан ждал, что она в конце концов свыкнется с неизбежностью его выбора.

Теперь же состояние отца поставило семью в такое положение, при котором утрачивали значения сомнения в его выборе.

В тот майский вечер после получения злополучного сообщения о минимальной пенсии, назначенной компанией, вся семья была крайне озабочена.

— Мама, ты с девочками иди-ка лучше на кухню, — скомандовал Райан, с начала болезни отца ставшей в семье вторым по рангу. Альберт Лазарус лежал в кровати наверху, издавая стоны от постоянной боли в поврежденных костях.

Мери послушно увела Мет на кухню. За ними последовала Луша с ребенком на руках. Женщины понимали, что пришло время для мужского разговора.

Как только они вышли, Клей, самый горячий из братьев, заговорил:

— Мы не можем позволить, чтобы это сошло им с рук, сказал он. — Я пойду туда и разнесу это чертово логово.

Джордан согласился с ним.

— Всю жизнь работаешь на этих пиратов, а они отделываются жалким пособием.

Райан, по натуре более рассудительный, чем его братья, добавил:

— И это не в первый раз, сами знаете. Возьмите Бонни Поттера, в прошлом году с ним случился несчастный случай на конвейере. Его жена не получила от них ничего.

— Им наплевать на рабочего, — сказал Клей. — Они только используют нас, а потом выбрасывают за порог. Нет, я не потерплю этого, особенно теперь, когда они угробили нашего отца.

— Давайте-ка выпьем пива, — Клей принес четыре бутылки и роздал братьям.

Никто, казалось, не заметил, что появление пива было первым признаком капитуляции. Джордан сделал глоток плохо пахнувшей жидкости. Ему она показалась неприятной, но все же он испытывал гордость от того, что старшие братья относятся к нему как к равному.

— Вот что мы сделаем, — сказал Клей со злобной улыбкой. — Мы соберем парней, пойдем туда и выбьем дух из старого Лукаса.

— У меня есть идея получше, — сказал Райан. — Мы снизим темп работы на двадцать процентов, и тогда Лукас не выдержит, сдастся.

— Послушайте, — возразил Джордан, — я сегодня порасспрашивал Сьюзан Берч кое о чем. Ее сводный брат юрист, мы можем подать иск в суд за невыполнение условий контракта по найму. Этот конвейер уже многие годы находится в аварийном состоянии, и все знают об этом. По закону они обязаны охранять рабочего от несчастного случая или платить за полученные им повреждения.

— Судебный иск стоит денег, — сказал Райан спокойно и глотнул пива, — кроме того, у компании есть свои высокооплачиваемые адвокаты. Вы когда-нибудь слышали, чтобы рабочий выиграл подобное дело?

— Хорошо, тогда мы будем бастовать! — крикнул Клей. Соберем всех парней и устроим митинг. Они не смогут продолжать подобное безнаказанно.

— Мы объединимся в профсоюз! — поддержал его Джеральд. Пошлем представителей в национальный профсоюз. Они не могут остановить нас. Это наше право.

Братья уже решили пойти на попятную, хотя все еще не осознавали этого. Чем больше они прибегали к помощи пива, тем больше их угрозы становились пустыми. Они искренно возмущались тем, что здоровье их отца загублено. Но они были тем поколением рабочих, которые видят в своей компании незыблемый монолит, бросить вызов которому они не в состоянии.

Вот почему, продолжая произносить громкие слова, они уже сдались.

Итак, братья выпили еще пива, потом еще, продолжая изрекать угрозы, которые постепенно превратились в обычные жалобы. Час был поздний, пришло время отправляться спать — ведь в семь утра они должны быть на заводе.

И только один голос не присоединился к этому хору бессильного гнева.

Джордан Лазарус, семнадцатилетний мальчик, сидел с недопитой кружкой пива и наблюдал, что происходит.

Ни братья, ни отец не подозревали, что Джордан в тот вечер принял решение о будущем семьи.

На следующее утро Мег, войдя в комнату, которую Джордан разделял с Клеем, обнаружила, что кровать Джордана осталась нетронутой. Большая часть его одежды исчезла, включая недорогой черный костюм, доставшийся ему от Джеральда, — Джордан надевал его по торжественным случаям и на похороны. Потертый чемодан из картона, которым пользовались мальчики двадцать пять лет, тоже исчез.

Мег сообщила новость семейству. Все были огорчены не только потому, что Джордан занимал особое место в их сердцах, но и потому, что в его минимальной зарплате особенно нуждались теперь, когда отец стал инвалидом.

В мрачном настроении старшие братья отправились на работу, решив еще больше экономить. Луиза начала искать новую работу. Мег, вопреки уговорам матери, в тот же день тоже пошла искать работу и сумела устроиться стажером в местный салон красоты.

Для семьи Лазарус жизнь стала другой, более унылой. Альберт П. Лазарус, прикованный к постели, теперь не принимал участия в семейных обедах и разговорах, его стоны круглые сутки наполняли дом. С исчезновение Джордана что-то жизненно важное ушло из семьи. В доме царила атмосфера похорон. В негромких разговорах братьев чередовались сдержанное уважение к смелому поступку Джордана, сбежавшего от безнадежной ситуации, и злоба на то, что он покинул «тонущий корабль».

Затем случилось неожиданное.

Спустя три недели после ухода Джордана из дома посыльный вручил Мери Лазарус чек на две тысячи долларов, полученный из банка в штате Индиана. Никакого письма к чеку не прилагалось, но рядом с подписью служащего банка, удостоверяющего чек, стояла подпись Джордана Лазаруса.

Семья опомниться не успела от подарка Джордана, который тут же пошел на оплату медицинских счетов, когда две недели спустя по почте прибыл второй чек, на этот раз на сумму в восемь с половиной тысяч долларов.

Прошел месяц, затем другой. Семья получила от Джордана открытку с изображением кукурузных полей штата Индиана.

Послание было коротким: «У меня все прекрасно. Надеюсь, и у вас все хорошо. Люблю вас всех?».

Благодарная семья Лазарус не знала, что в это время Джордан жил в дешевой меблированной комнате в Индианаполисе неподалеку от железной дороги.

Немногие пожитки, прихваченные Джорданом, составляли все его имущество. Единственными приобретениями, которые он сделал, были новый, прекрасного качества серый в полоску костюм, новая пара ботинок да шелковый галстук.

Добывая первые две тысячи долларов, которые он отослал родным, Джордан нарушил два закона и приобрел одного врага. Вторую сумму, в восемь с половиной тысяч долларов, пришлось добывать, нарушив еще два закона, но при этом восстановив дружеские отношения с бывшим врагом.

В течение следующего года тридцать семь тысяч долларов нашли дорогу от Джордана к его семейству. Эти деньги пошли на оплату счетов за лекарства и госпитализацию Альберта Лазаруса и спасли семью от отчаянного безденежья. К этому времени Джордан переехал из меблированной комнаты в Индианаполисе в небольшую квартирку в Сент-Луисе и пополнил свой гардероб тремя костюмами и двумя парами ботинок. Используя свои незаурядные способности, он открыл несколько новых путей, как делать деньги, и при этом научился не нарушать законы.

Со временем он наживет немало врагов, но всегда будет стремиться восстановить с ними дружеские отношения по мере того, как будут расти его власть и влияние. Что-то подсказывало ему, что человек не может добиться успеха, имея за спиной врагов. У прошлого есть особенность возвращаться, преследуя даже самых расчетливых.

Пройдет еще два года, прежде чем Джордан Лазарус один спасет семью от нищеты, свалившуюся на нее по милости завода Лукаса, и еще десять лет, прежде чем Джордан приобретет завод Лукаса под прикрытием национальной корпорации, которую он создаст, обосновавшись в Нью-Йорке.

По иронии судьбы за все те годы, что Джордан, отдавая все время и силы, сколачивал капитал, он редко вспоминал Уэбстер в штате Пенсильвания и ту жизнь, что провел в этом городке. Но когда в мыслях он возвращался к родному городу и к семье, вырастившей его, перед его взором вставал один образ, из которого он черпал силы, — образ Мег Лазарус.

Глава 3

Элликот, Штат Иллинойс. 20 октября 1965 года

Лесли Чемберлен проснулась. Она бросилась одеваться и собирать учебники, чтобы не опоздать на школьный автобус. В небольшом доме она была одна, так как отец работал в ночную смену и возвращался домой не раньше девяти. Она не стала готовить себе завтрак — отец наверняка догадается об этом, когда придет домой, и потом будет упрекать за то, что она не питается как положено, — но зато в страшной спешке потратила несколько минут, чтобы наложить макияж перед зеркалом в ванной комнате, и выбежала на улицу.

Ей было шестнадцать. Всю свою жизнь она прожила в маленьком городке Элликот. Ее отец, вдовствующий с тех пор, как Лесли исполнилось шесть лет, работал сортировщиком и отвечал за ремонт оборудования на местной бутылочной фабрике. У нее не было ни братьев, ни сестер. Лесли выскочила из дома как раз вовремя и села школьный автобус, заполненный детьми из бедных семей, проживавших в этом пришедшем в упадок районе города. Как всегда, портативный приемник шофера был включен. Передавали утренние новости, но Лесли ничего не слышала. Она думала о лице, которое увидела дома в зеркале, о лице, недостатки которого безрезультатно пыталась скрыть с помощью макияжа. Каждое утро, взглянув в зеркало, она видела это лицо, служившее ей горьким упреком. На зубах были надеты шины для исправления кривых зубов, — на этом расходе отец настоял сам, хотя он в огромной степени подорвал семейный бюджет. Само по себе это не вызывало чувство стыда. Но губы потеряли очертания, форма носа изменилась. На лице были видны изъяны, вызванные половым созреванием. Светло-рыжие волосы, густые и вьющиеся, она была вынуждена туго завязывать на затылке, чтобы они не лезли на глаза, как иглы дикобраза, Для своих лет она была высокой и тощей. Она недостаточно быстро обретала женственные формы. Приняв душ, она, бывало, разглядывала в зеркале свои маленькие груди и вздыхала разочарованно.

Лесли была еще слишком молода, чтобы видеть то, что было в ней хорошего. Она не замечала, что в юном лице уже проявляются прекрасной лепки черты, что ее худое тело скоро приобретет изящество и гибкость. Не понимала, что взгляд ее серых глаз отражает природный ум и сильный характер.

Принадлежи Лесли к другому слою общества, она в совершенно другом свете видела бы свое лицо и фигуру. У нее не было дорогой и модной одежды, а самое главное — репутации девушки из высших слоев общества, которая в глазах посторонних делала бы незаметной нескладность ее фигуры, увеличивала бы маленькую грудь и превращала юное лицо в образец красоты, которым бы восхищались все ее сверстники.

Общество Элликота четко разграничивалось на представителей управленческого аппарата и трудовой люд фабрики, которая были главным источником существований в городе. Лесли принадлежала к детям из семей служащих, а потому дети, принадлежащие к семьям управленческого аппарата, смотрели на нее свысока. К последним относились семейства Бетанкур, Шамблисс, Дауэрс, а выше всех стояло семейство Петерсон, бывшее не только основным держателем акций компании, которой принадлежала фабрика, но и владевшее полудюжиной собственных компаний, а также тысячами акров земли.

В этом жестко разграниченном обществе Лесли чувствовала себя как рыба, выброшенная на берег. Она была лишена ореола и положения «детей компаний», как их называли. В то же время ее сверстники в школе, выходцы, как и она, из семей служащих, не видели в Лесли индивидуальности и стремлений, свойственных им. С одной стороны, ее успеваемость в школе была слишком высока, умственное развитие намного опережало среднее. С другой стороны, в ней чувствовался какой-то протест против того, что ее окружало, словно она не могла ни дышать, ни полностью раскрыться в этой удушливой атмосфере, словно она была создана для другого, более широкого мира. Но этот протест был глубоко скрыт в застенчивой личности подростка. Однако многие учителя распознали в ней эту черту по ее блестящим, полным вдохновения и воображения сочинениям, о чем не раз говорили отцу, гордившемуся ею.

То было время, когда девушек не поощряли быть амбициозными, думать самостоятельно или высоко ценить себя. Им уготована была одна участь — стать супругой подходящего мужа. Лесли возмущало это скрытое от глаз принуждение. В ней росла нетерпимость к тем путам, которые навязывало ей общество. Она хотела быть другой, хотела сделаться человеком с большой буквы. Но бедность делала ее устремления недостижимыми.

Если одной половинкой сердца Лесли уже была в далеком будущем, то другая половинка нестерпимо желала добиться расположения своих сверстников. Ее терзала неспособность подладиться под них. Она часто грезила о недостижимом, но в то же время искала воплощение своим мечтам в реальной жизни.

Прекрасным, но мучительным воплощением оказался красивый молодой человек по имени Джеф Петерсон.

Джеф был единственным сыном самого гражданина города Лиланда Петерсона. Его друзья принадлежали к самой популярной в школе компании, Среди них были симпатичные заводные девочки вроде Синди Хофман и Джуди Бетанкур, заядлые игроки в баскетбол и бейсбол Барт Диллон, Крейг Дауэр и другие. Все это было дети из «хороших» семей и держались они скученно, повязанные невидимыми нитями правил и ценностей, которые, казалось, в них самих существенно не проявлялись, но при этом резко выделяли их среди менее привилегированных учеников, таких как Лесли.

У Джефа были густые темные волосы, мечтательные голубые глаза и высокая, стройная фигура. В отличие от многих, его успеваемость в школе была намного выше средней, и он был президентом класса. Его подружка Джуди Бетанкур была одной из самых популярных девочек в школе. В глазах Лесли Джеф обладал суммой всех мыслимых достоинств мужчины. В холодные зимние вечера она часто ходила на игры по баскетболу только для того, чтобы увидеть, как он молнией проносится на своих длинных ногах по площадке, как передает мяч или забрасывает гол уверенными руками.

Лесли знала, что Джеф Петерсон не для нее и таковым никогда не будет. Но это только еще больше распаляло ее. Она никому даже не заикалась об этом, опасаясь, что признание вызовет только насмешки. Однако за ее молчанием скрывалась готовность боготворить Джефа. Молодость разожгла в ней пламя, в ярком свете которого сиял образ Джефа Петерсона, мальчика, не обращавшего на нее внимания.

Но в тот день она к своему удивлению обнаружила, что ошибалась.

Первым уроком была алгебра. Для нее это был самый интересный и в то же время полный волнений урок, потому что в классе присутствовали Джеф Петерсон и его подружка Джуди. Миссис Кребтри, учительница, была настоящим профессионалом, умевшим вытянуть из учеников все, на что они были способны. Ее раздражала лень любимчиков класса, и она часто выбирала Лесли для ответов на вопросы, с которыми другие ученики не могли справиться. Это сильно смущало Лесли, поскольку ее ответы, всегда правильные, вызывали усмешки и, казалось, еще больше отдаляли ее от соклассников.

Сегодня класс занимался проверкой вчерашней контрольной работы по решению уравнений с многочленами. Обычно ученики проверяли работы своих соседей, но на этот раз миссис Кребтри, давно сомневавшаяся в правильности некоторых исправлений, заподозрила сговор между ребятами. Поэтому она изменила порядок обмена тетрадками, заставив учеников взять работы не у соседей, а у других учеников.

По воле случая тетрадь Лесли оказалась в руках Джефа Петерсона, сидевшего на два ряда дальше нее. Тот изучал незнакомый почерк. Он был необычно крупный и почти детский, наклон букв менялся то влево, то вправо, цифры как следует не прописаны. Почерк говорил о стремительном и нетерпеливом характере девочки, которая мало беспокоилась о том, чтобы сдерживать свою естественную энергию, выписывая четко каждую цифру.

Тем не менее, все ответы в заданиях были правильными.

Джефа поразила эта странная комбинация небрежного почерка и ясности ума. Он перевел взгляд от тетрадки на Лесли, сидевшую на два ряда впереди него. Она сидела к нему спиной, но он заметил длинную, очень изящную руку под рукавом блузки и красивой формы пальцы левой руки — она была левшой, — державшие ручку, которой она делала пометки в тетради. Ее волосы с необычным рыжевато-золотистым оттенком были кудрявыми и непослушными, несмотря на все старания причесать их аккуратно. Он видел ее красивый, как у лани, затылок и длинные ноги, выглядывавшие из-под юбки.

Когда класс закончил проверку контрольной работы, он передал тетрадку вперед и увидел, как Лесли взглянула на него, получая свою работу. В полуприкрытых ресницами глазах взгляд казался печальным и тревожным, но Джеф разглядел блестящий зеленый цвет радужки. Так впервые он заметил эти глаза.

В тот же день, как обычно, Лесли торопливо шла к своему шкафчику, стараясь не попадаться никому на глаза, когда до ее слуха дошло презрительное словечко, сказанное кем-то из шумной компании девочек, пользующихся особым вниманием всей школы.

— Чокнутая… — послышалось ей.

Она взглянула на девочек, в центре которых стояла Джуди Бетанкур. Темные, красивые глаза Джуди горели, когда она посмотрела на Лесли.

Лесли отвела взгляд и поспешила дальше. Вслед ей раздался смех, презрительный смех, который никак не спутаешь с веселым. Она быстро повернула за угол.

Ее шкафчик находился в коридоре рядом с гимнастическим залом. В это время дня коридор был пуст. Она набирала код замка, когда услышала, что ее позвали по имени.

— Лесли.

Она обернулась и увидела Джефа Петерсона, направлявшегося к ней.

Она замерла на месте. Теперь, когда он подошел к ней, она поняла, как он высок. Обычно она видела его издали, смеющимся с друзьями или бегающим по баскетбольной площадке. Его рост она оценила только тогда, когда он оказался рядом.

Приятный запах лосьона, употребляемого после бритья, смешивался с его естественным запахом, настоящим запахом мужчины. Взгляд его темных глаз показался ей странным.

— Послушай, — сказал он, наблюдая, как она безуспешно пытается набрать код замка, — могу я проводить тебя домой? Встречу тебя у футбольного поля сразу после уроков. Хорошо? Хочу поговорить с тобой кое о чем.

Лесли не верила своим ушам. Ее голова закружилась при одной мысли, что Джеф Петерсон, мальчик, которого она так желала в своих греховных фантазиях, действительно разговаривает с ней. Услышав его предложение, она испытала радость, но никак не могла поверить, что это происходит на самом деле.

— Я… хорошо, — сказала она. Слова слетели с губ помимо ее воли.

Оставшиеся уроки она провела в мучительном ожидании, чувствуя себя как Золушка, которая, отсчитывая каждую минуту до боя часов в полночь, ждала, что ее карета превратится в тыкву.

Но ровно в три часа, когда она неуверенной походкой подошла к футбольному полю, Джеф Петерсон был уже там.

— Ты живешь на восточной стороне, не так ли? — спросил он.

Она кивнула смущенная тем, что он знает, что она живет в бедном районе города.

В молчании они прошли за территорию школы, затем по узким улочкам, что вели к центру города.

Дорога к дому Лесли проходила через Лес Дровосека, хорошо всем известный в городе.

— Мы можем пойти этой дорогой, — сказала она. — Здесь короче.

Лесли часто пользовалась этим путем, когда еще ездила в школу на велосипеде, пока чувство неловкости не заставило ее отказаться от этого.

— Здесь славно, — сказал Джеф. — Как бы мне хотелось, чтобы эта дорога вела к моему дому.

Лесли не могла удержаться от улыбки. Она знала, что Джеф почти всегда ездит домой на машине. Да если бы у него даже не было машины, то все равно его дом находился на другой стороне города, в шикарном районе, где живут все «шишки».

Пройдя половину леса, он остановил ее, дотронувшись до плеча.

— Лесли, — сказал он.

Она остановилась и посмотрела на него. В лесу стояла полная тишина. Такой тишины она здесь никогда не слышала.

— Я… — начал Джеф. Его глаза смотрели страдальчески.

— Можно, я понесу твои книги? — смущенно спросил он.

Она засмеялась и покачала головой.

— Спасибо, не надо.

— Нет, я настаиваю, — сказал он.

Она протянула ему книги. В этот момент он внезапно обнял ее и поцеловал.

Книги оказались зажатыми между их тел, а губы Лесли против ее воли были придавлены его неуклюжим поцелуем. На это она не обратила внимания. Все ее тело словно растворилось в его объятии.

Спустя какой-то момент, поцелуй кончился. Но Джеф по-прежнему прижимал ее к себе, обхватив руками, и неизведанное чувство нежности наполнило ее, когда он гладил ее плечи. Губами он касался ее лба, ресниц, щек.

Словно в замедленной киносъемке, книги упали на ковер из сосновых игл, покрывавших тропинку. Джеф еще крепче обхватил ее руками, и она почувствовала упругость его тела. Они снова поцеловались, на этот раз интимнее. Это был ее первый настоящий поцелуй.

В этот момент что-то глубоко женское проснулось в ее теле, и она почувствовала себя в его объятиях настолько уютно, будто они составляли одно целое. Казалось, и он чувствует то же самое. Она услышала его вздох.

Затем, словно пораженный тем, что сделал, он отпустил ее.

— Извини, — сказал он, нагибаясь, чтобы подобрать книги.

— Не извиняйся, — сказала она. — Я не обижаюсь. — Слова неосторожно слетели с ее губ, но сожалеть об этом было уже поздно.

Они прошли еще немного в молчании. Он нее ее книги, она старалась скрыть, что тело как бы парит в воздухе.

— Но почему я? — спросила она, поддавшись внезапному порыву.

Он остановился.

— В тебе есть что-то такое… — сказал он. — Я… Я не…

Он осмотрел место, где они стояли. Тропинка здесь разветвлялась на две.

— Куда ведет эта тропинка? — спросил он, — к пруду?

Она утвердительно кивнула. Пруд был излюбленным местом для местных любителей рыбной ловли, которые приходили сюда днем. А по вечерам он служил приютом для парочек подростков, которые приезжали сюда на машинах и, поставив их под соснами, наблюдали за игрой лунного света на поверхности небольшого пруда. Полно приходило сюда и любителей покупаться нагишом.

— Лесли, — неожиданно сказал Джеф, — не встретишься ли ты со мной у пруда в пятницу вечером?

Она ничего не ответила. Это было странное приглашение. Не такое, когда приглашают на свидание. В нем было что-то более интимное, более запретное. Всем было известно, что на пруд в теплую погоду парни привозят своих подружек, чтобы провести здесь свидание в более интимной обстановке, чем в кино или в кафе. Было в этом месте что-то романтичное, что-то подталкивающее к недозволенному.

— А как же Джуди? — спросила Лесли.

В глазах его мелькнул тревожный взгляд.

— Мы просто друзья, — сказал он. — Не беспокойся об этом. Ты придешь? Мне бы хотелось, чтобы это был наш секрет. Я буду ждать тебя в половине десятого.

В глазах его была мольба. Поцелуй, которым они только что обменялись, казалось, вывел его из равновесия. Что до Лесли, то она витала в облаках.

И все-таки она чувствовала что-то нехорошее в этом приглашении. Но тот факт, что Джеф Петерсон взялся проводить ее домой, да еще поцеловал, совсем лишил ее воли сопротивляться ему. Она чувствовала что-то личное и замечательное, объединившее их сегодня.

— Хорошо, — сказала она.

— И никому не рассказывай об этом, — сказал он. — Пусть это будет наш секрет. Обещаешь?

Она улыбнулась.

— Обещаю.

— Я буду в машине, — сказал он, — в половине десятого. Тогда пока.

Она кивнула. Он обнял ее и снова поцеловал.

Проводив ее до опушки леса, он ушел, и последние полмили до дома она прошла в одиночестве.

Конечно, Лесли понимала, что причиной, по которой Джеф хочет сохранить все в секрете, является Джуди Бетанкур. Джеф и Джуди постоянно гуляли вместе и практически были помолвлены. Ходили слухи, что они давно физически близки — сама эта мысль наполняла Лесли дикими, постыдными догадками и вызывала детскую ревность, — и что их родители намерены поженить их, как только они окончат школу.

Лесли всегда подозревала, что Джуди питает к ней особую неприязнь, хотя обе девочки даже не разговаривали из-за принадлежности к разным социальным кругам. Правда, Лесли не имела доказательств, но складывалось впечатление, что Джуди с презрением относится к умственно более развитой Лесли и считает, что она слишком важничает, воображая себя самой умной в классе.

В любом случае Лесли было ясно, что Джеф не станет распространяться о свидании ни своим друзьям, ни тем более Джуди. Он не в открытой форме сделал ей предложение о свидании и не поведет ее туда, где их могли бы увидеть другие ребята. Все это вместе взятое вызывало у Лесли противоречивые чувства. Но воспоминания о страстном объятии Джефа перечеркивали все сомнения и наполняли ее радостным предвкушением.

Отцу Лесли ничего не сказала о свидании. Это было не так уж трудно сделать, поскольку в течение недели они почти не виделись из-за ночной работы отца и ее занятости уроками. Но Том Чемберлен заметил, что с дочерью что-то происходит, когда увидел ее озабоченный вид, новый макияж и постоянную нерешительность в выборе того, что надеть, отправляясь в школу. «Нет сомнений, — подумал он, — она положила глаз на какого-то мальчика». Конечно, в этом нет ничего плохого. Лесли казалась такой одинокой. Общение с противоположным полом, возможно, поможет приоткрыть раковину, в которой она пряталась.

— Как дела в школе, детка? — спросил он. — Все в порядке?

— Прекрасно, папочка, — ответила она с ноткой нетерпения в голосе, хорошо ему знакомой. Он понимал, что если что-то новое и происходит в ее жизни, то она еще не доросла до того, чтобы довериться ему.

Том Чемберлен улыбнулся, глядя на дочь. Ему были присущи проницательность и отзывчивость. В своей дочери он видел не только большие умственные способности, но и привлекательность. В красивой форме рук и ног, тонких чертах лица сквозило прирожденное изящество, и личность отличалась глубиной и неординарностью.

Больше всего он желал, чтобы Лесли окончила школу и вырвалась из серого и бесперспективного круга жизни города с его замкнутым в самом себе обществом. Он экономил на каждом пенни, чтобы сколотить деньги на будущие расходы по обучению Лесли в колледже, и благодарил судьбу за ее хорошие отметки, которые дадут ей в колледже возможность, учитывая его бедность, получить стипендию.

Только бы она смогла безболезненно перенести эти непростые годы возмужания, только бы смогла преодолеть преграды, воздвигнутые ее социальным положением, и начать новую полную уверенности в будущем жизнь.

В пятницу в половине шестого Лесли, как обычно, проводила отца на работу. Во время обеда она от волнения почти ничего не ела, изо всех сил стараясь ради отца выглядеть спокойной.

Оставшись наконец одна, она приняла горячий душ и, казалось, целую вечность провозилась с косметикой.

Для такого события она выбрала юбку в складку и легкую белую блузку. В этом наряде она в некоторой степени выглядела обольстительно, поскольку юбка сильно открывала ноги, а сквозь тонкую материю блузки виднелась кожа. От воспоминания о поцелуе Джефа тепло разливалось по всему телу. Сегодня вечером она хотела предстать перед ним женщиной. Хотела возбудить его.

Поглощенная своей секретной миссией, она вышла из дому без десяти минут десять и неторопливо зашагала по улицам. Дойдя до леса, она нашла тропинку, которую знала с детства, и ступила в тишину леса, прислушиваясь к шороху сосновых игл под ногами.

В небе стояла полная луна. Посеребренный лунным светом лес казался загадочным. Лесли ускорила шаги, когда тропинка начала подниматься в гору, выходя на высокий берег пруда. Оказавшись на условленном месте, она издали увидела машину. Она узнала ее. Это был голубой «шевроле» пятьдесят девятого года, на котором Джеф каждый день приезжал в школу.

Она увидела силуэт человека, сидящего за рулем. Она сделала еще несколько шагов. Все чувства были напряжены.

Стекло на дверце начало опускаться, когда она подошла к машине:

— Привет, Лесли!

Она остановилась как вкопанная.

Это был не Джеф. Она узнала голос одного из его друзей, Барта Диллона, его партнера по баскетболу, известного волокиты, не привыкшего церемониться с девушками.

От удивления она открыла рот, не зная, что ответить.

— Я… я думала… — пробормотала она, заикаясь.

— Джеф никак не мог приехать, — сказал Барт, — а предупредить тебя не удалось. Он послал вместо себя меня. Не хотел, чтобы ты осталась в одиночестве. Садись-ка в машину, Лесли.

При свете луны она увидела его взгляд, внимательно и оценивающе рассматривавший ее. Лесли не верила своим глазам. Она чувствовала себя так же, как Золушка, наблюдавшая за превращением кареты в тыкву, а лошадей — в мышей. Весь мир стал ей немил. Она была беззащитна и унижена.

— Не стесняйся, — сказал Барт, — забирайся в машину. Я ждал этого с нетерпением. Джеф рассказал мне, что ты оказалась жутко страстной.

Он собирался уже открыть дверцу, но Лесли, развернувшись на каблуках, побежала прочь.

— Лесли! — крикнул он вслед раздраженным и в то же время удивленным голосом. — Не будь дикаркой! Вернись!

Но она уже скрылась в лесу и не слышала рева включенного мотора и взрыва хохота. Она бросилась бежать по тропинке.

Всю дорогу домой она ничего вокруг не видела. Вбежав в дом, она сбросила одежду и долго стояла под горячим душем. Она вся дрожала. Выйдя из душа, она надела пижаму и легла в кровать, уставившись ничего не видящим взглядом в потолок, словно потеряв память.

Так она пролежала долго. Время от времени по ее телу пробегала дрожь, как у человека, расслабляющегося под действием сна. Потом она словно оцепенела.

Лишь к полуночи на глазах появились слезы. Вначале они тонкой струйкой полились по щекам, затем хлынули потоком. Горькие рыдания сотрясали тело.

Она проплакала всю ночь. Когда в девять утра отец вернулся домой, она сидела за столом и делала уроки. Он спросил, отчего у нее покраснели глаза, и она сказала, что глаза воспалились от новой туши.

Вскоре он лег спать, и она опять осталась одна. Слез больше не было, но из глубины души нет-нет да и вырывалось всхлипывание, и, казалось, этому не будет конца.

В понедельник с потухшим, опущенным взором она пошла в школу. В автобусе ребята вели свои обычные разговоры, но она ничего не слышала. Приглушенное бормотание голосов в радиоприемнике шофера только дополняло ощущение нереальности происходящего.

Когда она вошла в здание школы, никто, казалось, не заметил ее. Она торопливо прошла по коридорам до своего класса. Только перед уроком английского языка она заметила усмешки на лицах троицы подружек — любимиц класса. Позже, на перемене, проходя мимо группы мальчиков, заядлых игроков в баскетбол, она услышала, как один из них присвистнул.

Перед уроком по мировой цивилизации, войдя в класс, она покраснела. На доске огромными буквами было написано: «Лесли, это Джеф. Я люблю тебя».

За три минуты до звонка Лесли пережила самые мучительные страдания в жизни. Но вот в класс вошла учительница, стерла с доски написанное и начала урок.

Через неделю насмешки и косые взгляды в ее сторону прекратились, и Лесли опять стала для всех незаметной, привычной, как школьная мебель. Она ездила на автобусе в школу, сидела на уроках, болтала с девочками, с которыми была в дружеских отношениях, — все они, казалось, знали, что произошло, но ни словом не обмолвились, — и пыталась забыть. Подобно всем школьникам, ставшим однажды по несчастью объектом всеобщего позора или огромного унижения, она хранила в памяти это клеймо намного дольше, чем другие. Сверстники забыли о ее позоре очень быстро.

Она никогда так и не узнала о причине того, что принесло ей столько огорчений. Вполне естественно, что никто не рассказал ей, что о своем приглашении Джеф Петерсон поведал Барту, самому близкому из приятелей по баскетбольной команде, а тот сообщил об этом Джуди Бетанкур. Джефу ясно дали понять, что Джуди никогда не простит ему, если он начнет встречаться с другой девочкой, а тем более с Лесли Чемберлен. Не зная, что делать, нерешительный Джеф поддался на уговоры отказаться от встречи с Лесли. Когда Барт предложил пойти вместо него, Джеф с неохотой согласился и тут же с беззаботностью выбросил из головы мысль о неприятной ситуации. В ту же пятницу вечером Джеф, как обычно, отправился на свидание с Джуди, а Барт, позаимствовав у Джефа машину, поехал поджидать Лесли.

Подробностей Лесли так никогда и не узнала. Не узнала она также о том — возможно, это в какой-то степени облегчило бы ей боль, — что прогулка с ней по лесу, поцелуй и приглашение встретиться были искренни со стороны Джефа. Джеф был поражен ее чистотой, ее умом и первыми признаками ее пробуждающейся красоты. Он почувствовал что-то особенное в ней и осмелился прикоснуться к этому.

Когда же жесткие правила его социальной касты вынудили его отказаться от Лесли и стать невольным участником сговора, Джеф поступил так же, как мальчики его положения. Он остался верен друзьям и думать перестал о Лесли. Он забыл о своей роли в ее унижении и продолжал заниматься баскетболом, учебой, продолжал свои скрепленные социальной общностью отношения с Джуди.

Еще очень долго он не будет думать о Лесли Чемберлен.

Но Лесли не забудет Джефа Петерсона.

Глава 4

1966 год

К двадцати четырем годам Джордан Лазарус стал удачливым предпринимателем. Еще не миллионер, но с каждым днем становившийся все богаче, он использовал деньги на поддержание своей семьи и для осуществления замыслов на будущее.

Хотя Джордан ни разу не переступил порог школы с тех пор, как покинул дом, однако он вскоре обнаружил, что врожденные творческие способности в сочетании с исключительной способностью разглядеть в людях или ситуациях неожиданные возможности превратили его в проницательного знатока делового мира.

Эти способности дополняли присущие ему скрупулезность, склонность к исследованию и безграничные амбиции, которые помогали преодолевать поражения, разочарования и огорчения. Вооруженный арсеналом этих бесценных качеств, он вошел в деловой мир сначала в качестве простого служащего, потом управляющего и консультанта.

В первый же год жизни после побега из дома он помог одному богатому инвестору добиться введения серии льгот в штате, расположенном в двух тысячах миль от Уэбстера, в штате Пенсильвания. Его работа оказалась настолько успешной, а инвестор так благодарен, что Джордан вскоре получил возможность провести подобную операцию дли близкого по деловому миру друга инвестора.

К двадцати одному году Джордан был уже умудрен опытом, самостоятельно познав все тонкости предпринимательства. Он зарабатывал себе на жизнь тем, что помогал бизнесменам создавать проекты новых предприятий и на первой стадии осуществления этих проектов заниматься делами по управлению и подготовке сметы. За это ему платили определенную сумму плюс премия и проценты с дохода. Его честность не уступала деловой хватке. Уже в эти годы он зарабатывал в месяц больше, чем его отец заработал за всю жизнь.

Не было ничего удивительного в том, что Джордану доверяли, поскольку его обезоруживающее чистосердечие сочеталось с умом и компетентностью.

А еще он обладал всеми женщинами, каких хотел. Его врожденное обаяние и непосредственность превращали женщин в добровольные жертвы, а его ласки, такие же изощренные, как его ум, доводили их до состояния крайней страсти, на какую только способна человеческая натура.

Джордану доставляло удовольствие добиваться легких побед над женщинами. При этом он испытывал не только чувство власти, но и ощущение, сглаживавшее старую обиду. В юности он мог только издали восхищаться девушками, принадлежащими к среднему классу в его родном городе, чувствуя себя перед ними грязным мальчишкой. Иногда эти девушки и их приятели насмехались над бедностью его семьи и его поношенной одеждой.

Теперь все переменилось. Джордан обладал оружием, необходимым для того, чтобы превращать привлекательных женщин в свои игрушки. Когда он не мог заполучить женщину с помощью своей внешности и обаяния, то на выручку приходили его успех и деньги. Перед этим не могли устоять ни одна женщина.

Однако Джордан испытывал некоторое разочарование, обнаружив, что деньги производят большое впечатление на женщин. Девушки, которым он восхищался, будучи мальчиком, казалось, вращались в каком-то далеком прекрасном мире. Он представлял, что люди в этом мире ценят и знают то, чего он из-за своей бедности никогда не узнает. Мужая, он с разочарованием и одновременно с удовлетворением обнаружил, что в этом мире только деньги являются единственной моральной ценностью, что только этим оружием необходимо обладать, чтобы завоевать женщину.

Итак, Джордан жил, полностью отдаваясь работе. Бродяга не только по воле судьбы, но и по необходимости, он не хотел привязываться к какому-то одному месту. Его интересы были обширны и не позволяли проводить много времени в одном месте. Он был очень осторожен, а потому хранил деньги на счетах в корпоративном банке и квартиры снимал на имя той или иной фирмы, чтобы собственным именем пользоваться как можно реже.

И, конечно же, из своего далека он следил за делами семьи.

Его братья больше не работали на заводе Лукаса. Они владели небольшой фирмой, занимаясь подрядами и услугами по оборудованию кухонь и ванных комнат для домовладельцев. Фирма называлась «Престижные подрядчики». Создали они ее на деньги, присланные Джорданом через год после его побега. Райан, Клей и Джеральд всю физическую работу выполняли сами, а Луиза занималась приемом заказов и бухгалтерией. Фирма была хоть небольшая, но процветающая, дела ее распространялись на четыре округа, а потому семья теперь не испытывала финансовых затруднений.

Отец по-прежнему был прикован к постели из-за полученных травм. Мать большую часть своего времени проводила рядом с ним: читала, слушала радио, смотрела телевизор, кормила, выслушивала его жалобы — потеря трудоспособности превратила его в жалобщика.

Но была еще Мег.

С того времени, как Джордан покинул дом, Мег перенесла два серьезных сердечных приступа. После второго приступа она значительно ослабла, и врач не разрешал ей переутомляться.

Она перестала работать с братьями и сестрой в «Престижных подрядчиках» и все свое время проводила дома. Когда матери нужен был отдых, она ухаживала за отцом в ловко могла умерить его больной темперамент. Отец и остальные члены семьи ни в чем не могли отказать Мег.

В семье Мег осуществляла духовное лидерство, которое могло бы принадлежать Джордану, останься он дома. Ее моральная сила была настолько велика, насколько слабо было ее тело. Мать, бывало, приговаривала, что «у Мег сердца больше, чем у всех нас, вместе взятых», намеренно обыгрывая слова, намекавшие на сердечную недостаточность Мег.

Мег сводила на нет семейные ссоры, решала проблемы тех или иных поступков и в целом создавала в семье атмосферу согласия и равновесия, которая могла навсегда быть утрачена после несчастного случая с отцом и отъезда Джордана.

Но после второго приступа силы Мег никак не восстанавливались. Она жила в постоянном страхе перед любой инфекцией, которая могла бы ухудшить ее состояние, и непрестанно страдала от болей. Ежедневно ей необходимо было принимать дорогостоящие лекарства и дважды в месяц или чаще посещать кардиолога. Теперь ее хрупкость стала еще очевиднее. Молочно-белая, покрытая веснушками кожа стала совсем бледной, девичья свежесть ее облика, которой в детстве так восхищался Джордан, пропала.

Джордан, к своему безграничному огорчению, был стишком далеко, когда у Мег случились приступы. Оба раза он посылал деньги на лечение, но приехать не мог. Он чувствовал вину и был в ярости, что не может быть рядом с Мег, когда она в нем так нуждалась. Джордан чувствовал, что в нем Мег нуждалась больше, чем в ком-либо другом, и вполне отдавал себе отчет в том, что из всех членов семьи именно о Мег он заботился больше всего.

После второго приступа Джордан приехал к ней в больницу и увидел ее, лежащую в кровати, слабую и в лихорадочном состоянии. Мег приподнялась и поцеловала его, уверяя, что нисколько не упрекает его за отсутствие. Она знает, как много он работает и делает ради семьи.

— Если бы я был здесь и присматривал за тобой, то этого никогда бы не случилось, — сказал Джордан.

— Глупости, Джордан, — настаивала она, — обо мне заботятся. Да я и не так уж больна, как все воображают. Ты только работай и остерегайся неприятностей, и все будет хорошо.

Мег уверила, что Джордан не должен испытывать чувство вины за то, каким способом он зарабатывает деньги, чтобы обеспечить благополучие семьи. Тем не менее, в глазах, устремленных на него, была печаль, и он понимал ее причину.

На тумбочке у кровати Мег стояла фотография Джордана. Она была сделана, когда ему было тринадцать лет. На снимке было видно тонкое, почти аскетическое лицо юноши с темными вьющимися волосами и запоминающимися темными глазами. Эта фотография напоминала Мег то время, когда Джордан был впечатлительным мальчиком, склонным к рисованию и сочинению рассказов, мальчиком, которого плохо понимали отец и рослые, здоровые братья, но которого обожала мать, хотя не могла претендовать на то, что понимает до конца.

Это был тот юный Джордан, с глазами полными поэзии и томления, к которому Мег испытывала особенную привязанность. Именно Мег поощряла его фантазии, которые делали его видение людей и вещей такими необычными. Именно Мег страдала, как никто другой, когда он отверг все это, чтобы стать кормильцем семьи, начав новую жизнь.

Об этих раздумьях Мег никогда не рассказывала Джордану. Но он видел мягкий и незлобивый упрек в ее прекрасных глазах.

Мег чувствовала, что Джордан слишком печется о финансовом благополучии, к которому так упорно стремился. Складывалось впечатление, что несчастный случай с отцом травмировал душу Джордана в большей степени, чем тело отца. С того дня Джордан пытается покорить мир, а может быть, даже отомстить ему за безразличие и жестокость. Мег беспокоило, что в этой борьбе за спасение семьи от невзгод Джордан теряет себя.

Джордану же все представлялось иначе. Он понимал, что взвалил на себя трудную задачу, и добивался ее решения упорным трудом. Ему не хотелось оглядываться назад на того мальчика, которым он когда-то был, и не желал, чтобы Мег напоминала ему о его юношеских устремлениях. Он убеждал себя, что заработанные им деньги, по сути, спасли жизнь Мег. Он не поклонялся деньгам, для него они были лишь средством для достижения цели, а цель одна — защитить семью.

Когда же его усилия принесли ему деньги, положение и немало красивых женщин, он почувствовал, что идет в правильном направлении. Деньги, власть и женщин больше всего ценят и добиваются мужчины, ради них они готовы жертвовать жизнью и губить души. Джордан получил все это, едва выйдя из юношеского возраста.

Придя к этой самоуспокоительной мысли, Джордан отверг все колебания, связанные с его вторым «я», с той его сущностью, что теперь была глубоко скрыта за внешней жизненной активностью.

Ему было не по себе от чувства, что Мег понимает его лучше, чем он сам.

— Ты слишком высокого мнения обо мне, — сказал он. — Не такой уж я особенный, как ты думаешь. Я кормилец. И позволь мне им оставаться. Ты фантазерка, Мег.

Она покачала головой, с печалью глядя на него. Мег словно хранила и не давала угаснуть пламени его скрытого призвания, призвания, которое он отверг, вступив в новую жизнь.

Как-то в детстве ему рассказали библейскую историю о Лазаре, его болезни, смерти и о том, как Иисус воскресил его через четыре дня после смерти. Эта история наполнила Джордана мистическим чувством, что ему предначертана какая-то особенная цель в жизни, цель неведомая; но в один прекрасный день она откроется ему, как библейскому Лазарю открылась судьба, поведанная ему Иисусом.

Тогда Джордан поделился своими предчувствиями с Мег. Она с ним всецело согласилась и потом постоянно поощряла в нем представление о себе как о человеке великой судьбы.

— Ты будешь великим человеком, — говорила она, вглядываясь в глубину его глаз, — я знаю. Пока мы не понимаем, в чем заключается это величие, потому что это произойдет нескоро. Но ты должен стремиться к этому, Джорджи, не переставая надеяться.

Как давно это было! Сейчас Джордан думал, что работа и обязательства перед семьей открыли для него цель в жизни. Он жил настоящим и мало задумывался о прошлом и будущем.

Но порой его старые предчувствия об особенной миссии в жизни возвращались. По ночам, когда усталость и сон отгоняли его дневные заботы о выгодных делах и реальных проблемах, он лежал в кровати, иногда рядом с женщиной, и в нем воскресали старые мечты, полные таинственных и невыразимых надежд.

Джордан был слишком занятым человеком, чтобы терять время на переживания об отсутствии любви в его жизни. Он пришел к выводу, что ожидать многого от любовной связи с женщиной не приходится.

Ему и в голову не приходило, что до сих пор он просто не встретил женщину, способную внушить ему настоящую любовь.

Глава 5

Ее звали Ребекка.

Она встретила Джордана на приеме в Филадельфии, где была представлена ему как миссис Джамен. Она не скрывала, что была замужем. Ее муж был известный бизнесмен и инвестор Берк Джамен, это имя Джордан неоднократно слышал во время своих деловых поездок.

Она также не скрывала желания оказаться в постели с Джорданом.

Она была стройной и очень тоненькой женщиной в возрасте, приближавшемся к тридцати, с кошачьей походкой, гладкой смуглой кожей и такими черными глазами, каких Джордан никогда не видывал. С гладкими, свободно падающими черными волосами, с длинными пальцами рук и изящной привычкой время от времени кончиком языка облизывать губы она производила впечатление зверька, что выглядело необычайно сексуально.

Они постепенно отделились от основной группы гостей и с бокалами в руках в одиночестве уселись поодаль. Ее длинная, с бронзовым отливом нога обнажилась в разрезе вечернего платья, когда она садилась. Она внимательно разглядывала Джордана, поигрывая туфлей на шпильке, свободно повисшей на обнаженной ноге.

— Ваша репутация более известна, чем вы сами, — сказала она. — Никогда не думала, что такой молодой человек, как вы, может стать таким известным. Как я понимаю, именно вы приложили руку к некоторым делам, о которых в последнее время все говорят.

Джордан отвечал сдержанно, сообщив в нескольких деталях, чем он занимается и как живет. Он почти не слышал, что говорил. С каждой минутой Джордан все больше попадал под влияние сексуальных чар Ребекки Джамен. Стройная, холеная, она явно интересовалась только одним. Он был совершенно сбит с толку своим возбуждением и ее умением провоцировать подобное состояние.

Она не теряла времени. Незадолго до одиннадцати часов она посмотрела исподлобья на Джордана и тихо сказала:

— Я должна идти.

— Могу проводить вас? — спросил он.

— Будьте так любезны.

Она простилась с хозяином дома, известным членом Торговой палаты Филадельфии, пожала руки некоторым из гостей и затем присоединилась к Джордану в фойе. Помогая ей надеть шубку, он отметил стройность ее спины, почти полностью оголенной глубоким вырезом вечернего платья.

— Куда? — спросил он, когда они сели в машину.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

— Это имеет значение? — спросила она.

Джордан провел ее в свой гостиничный номер. В тусклом оранжевом свете прикроватной лампы он рассматривал ее фигуру, снимая шубку. Ее волосы растрепались от ветра, а от кожи веяло холодным воздухом улицы, который легкой, неуловимой аурой окружал ее, быстро исчезая от соприкосновения с горячим телом.

— А у вас тут очень мило, — сказала она с усмешкой, наблюдая, как он вешает ее шубку в стенной шкаф.

Джордан обнял ее. Она прижалась, словно стараясь слиться с ним. Ее тело сразу ощутило прикосновение источника желания, зародившегося еще в начале вечера. Они стояли, прижавшись бедрами, маленькие, упругие груди касались его груди, ее руки медленно скользили от его талии к низу живота — все это, в сочетании с языком, с неистовством проникшим в его рот, вызывало сильное возбуждение.

Еще ни одна женщина не вызывала в нем такого волнения. Руки его непроизвольно дрожали, когда он искал «молнию», чтобы снять с нее платье…

— Позволь мне, — сказала она.

Но вместо того чтобы раздеться самой, она стала раздевать Джордана. Не прекращая поцелуя, она развязала галстук и расстегнула пуговицы на рубашке уверенными пальцами. Ее руки медленно и с наслаждением двигались по его груди, затем коснулись ремня брюк. Он расстегнулся словно по мановению волшебной палочки, и она сняла с него брюки, а затем и трусы. Уложив Джордана на кровать, все еще одетая в облегающее вечернее платье, она склонилась над ним и начала сосать его пенис, в то же время руками обследуя каждую часть его тела.

Через несколько минут Джордан был близок к оргазму. С трудом он выскользнул из-под нее, и она опустилась навзничь на кровать. Он посмотрел на нее. Губы были влажными, и она казалась удовлетворенной, но не насытившейся до конца большой черной кошкой. Она улыбнулась.

— Думаю, теперь ты можешь ублажить меня, дорогой, — сказала она.

Он помог ей снять платье. Под ним ничего не было. Длинное гладкое тело со смуглой, почти оливкового цвета, кожей предстало перед ним в своей наготе. Груди ее были упругими, с твердыми, полными ожидания сосками. Ее живот был плоским, как у девушки. Длинные, стройные ноги раздвинулись, маня к себе.

Наступила очередь Джордана вкусить каждую частицу ее тела. Это было восхитительное испытание. Она была создана словно из дюжины разных запахов, что еще больше усиливало половое влечение. Она двигалась с гибкостью кошки, подставляя ему то сосок груди, то губы, то кончики пальцев, затем опять грудь. И когда он наконец поцеловал самую сердцевину ее тела, теплую и благоуханную, то снова почувствовал, что теряет контроль над собой.

Она перевернула его на спину и села на него верхом. Касанием пальца она помогла его члену войти в нее и начала двигаться, попеременно издавая звуки, похожие то на воркование, то на завывания, и с жадностью стремясь к полноте наслаждения. В ней была грация пресмыкающегося, низменная и одновременно восхитительная. Он видел ее улыбку, чувствовал первые признаки ее экстаза, ее бедра, обвивавшие его и двигавшиеся все быстрее и быстрее, напряжение мышц, обхвативших член.

Сдерживаться больше не было сил. Он приподнял таз и сильным толчком вошел в самую ее глубину. Она откинула голову, полузакрыла глаза, шелковистые волосы покрыли ей спину, трепещущие груди приподнялись. Сдавив его грудь коленями, она слилась с ним в оргазме, и из горла ее вырвался стон.

В такой позе они оставались несколько минут; женщина, словно парившая над ним с выгнутой спиной, и мужчина, сотрясаемый пульсациями внутри его тела. В это мгновение он понял, что каждый жест, каждая улыбка, которой она одаривала его на приеме, были прелюдией к тому, что только что произошло.

Когда наконец Джордан отодвинулся от нее, то почувствовал необходимость сказать ей что-то приятное.

— Спасибо, — сказал он, — ты великолепна.

Было в его словах что-то невинное, отчего она улыбнулась.

— Рано меня благодарить, — сказала она. — Мы только начали.

Они занимались любовью всю ночь и все последующие ночи недели. Ей мужа не было в городе, а Джордан пользовался каждой свободной от работы минутой, чтобы быть с ней. Они встречались в его номере, поскольку она предупредила, что видеться у нее дома небезопасно. К тому же она с презрительным видом сообщила, что муж ревнив.

В занятиях любовью она демонстрировала Джордану такие вещи, о которых он и не догадывался.

Но главное заключалось в особенном сочетании душевных и плотских переживаний, которые она вызывала каждым жестом, каждым соприкосновением их тел. Ее поцелуи были сложными, особенными и полными смысла. Ее пальцы, ласкавшие тело Джордана, были красноречивее всяких слов. Их движения были то медленными и вялыми, то резкими и торжествующими. Даже тени в комнате, положение подушек становились ее сообщниками, вызывая в нем наслаждение, каждый раз отличавшееся по тону и модальности.

Ее любовь менее всего походила на благозвучную музыку, скорее на дикую мелодию джунглей, в которой каждый такт вызывал в воображении что-то темное и опасное, но всегда неожиданное. В моменты близости она нашептывала ему любовные прозвища, иногда детские и ласковые, иногда ужасно непристойные.

И конечно, всегда были эти мягкие губы, эта благоухающая, смуглая кожа, эти длинные, гибкие руки и ноги, как змеи, обвивавшие Джордана и ласково гладившие его, пока неизбежно он не сливался с ней, отдаваясь этому, возможно, в большей степени, чем хотел.

Прошли две недели, и Джордана уже неудержимо влекло к Ребекке Джамен. Он ненасытно желал ее. Ради того, чтобы быть рядом с ней, он изменил все свои планы, отменил две важных деловых поездки на Средний Запад, сократил до предела свое пребывание в Бостоне. Она почти постоянно была в его распоряжении, меняя свои планы по первому его звонку. Когда он спрашивал ее о ревнивом муже, она только пожимала плечами, говоря при этом, что знает его как свои пять пальцев, что он, в конце концов, очень занятый человек и что она может, когда надо, увильнуть от него.

Но она предупредила Джордана, чтобы он держался подальше от Берка Джамена.

— Он плохой человек, — сказала она. — Плохой в отношении меня, в отношении всех, кто с ним сталкивается.

— Тогда зачем ты с ним связалась? — спросил Джордан.

Она двусмысленно улыбнулась, и в этой улыбке проглядывало презрение к мужу и что-то похожее на страх.

— По ошибке, — сказала она. — Заблуждение юности. Давай не будем больше говорить об этом.

Джордан согласно кивнул. Но она заметила, что ее слова заинтриговали его.

— Обещай мне только одно, — сказала она, — никогда не вступай с ним в деловые отношения. Если он сможет, то разорит тебя. Он способен вести дела только так. Обещаешь?

Джордан пожал плечами, соглашаясь. У него не было намерения вступать в деловые отношения с Берком Джаменом. В сущности, он и думать не хотел о ее муже. Все его мысли были заняты Ребеккой, он жил ради тех мгновений, когда она появлялась у него на пороге, одаривая его своей особенной, загадочной улыбкой, когда стояла среди упавшей к ногам одежды перед тем, как лечь с ним в постель.

Впервые в жизни Джордан Лазарус встретил женщину, интересующую его. Ребекка Джамен оставалась для него загадкой, и это еще больше привлекало его. Он не задавался вопросом, что происходит за прекрасной оболочкой этой женщины. Его не интересовало ее прошлое. Впрочем, и о своем прошлом он забыл. Для него существовала только внешняя сторона иступленного восторга от близости с ней.

Поэтому опасность быть пойманным в сети женщины не пугала его, а лишь разжигала его возбуждение.

И в результате Джордан оказался опутанным этой сетью, но не имел ни малейшего желания выбраться из нее. Да и в самом деле, зачем? Ведь для него это было не более чем обычная любовная связь с опытной женщиной. Без каких-либо условий.

Но однажды жизнь, которую вела Ребекка за пределами его гостиничного номера, ворвалась в их отношения, оставив отметины на теле, так им любимом.

Как всегда, она пришла к нему в номер. Вид у нее был подавленный. Сняв с нее платье, он понял причину ее состояния. На бедрах, боках и на животе виднелись иссиня-черные отметины. Он взглянул на нее и увидел в глазах боль.

— Что случилось с тобой? — спросил он, осторожно касаясь этих отвратительных отметок.

— Берк, — сказала она.

Она помолчала, потом добавила:

— Уже не в первый раз.

Больше она ничего не сказала. Джордан был в нерешительности, но она настояла, чтобы они занялись любовью. На этот раз в их близости было что-то более чистое. Джордан жалел ее, и это только усиливало его нежность. Он подумал о муже Ребекки, который, пользуясь своей грубой силой, так жестоко обошелся с ней. Глухая ярость закипела в нем. Он впервые задумался о муже, посмевшем поднять руку на Ребекку и имевшим власть над ней. В Джордане проснулась ревность.

Синяки постепенно исчезли, и полная жаркой страсти близость Джордана и Ребекки Джамен продолжалась. Но теперь в их близости было что-то новое. Прикоснувшись к покрытой синяками плоти, Джордан стал ценить Ребекку еще больше. Нежный и отзывчивый, он целиком посвятил себя ей, тем самым сократив дистанцию, неизменно присутствующую в их отношениях.

Через несколько недель на теле Ребекки вновь появились синяки. И опять они покрывали те участки тела, которые не видны постороннему глазу: на животе, на бедрах, на боках.

— Ему нравится демонстрировать меня своим деловым партнерам, — с горечью сказала Ребекка. — Он никогда не бьет по тем местам, которые могут увидеть.

Теперь ревность Джордана пересилила ярость.

— Почему ты не уйдешь от него? — спросил он.

Она покачала головой.

— Не могу, — сказала она, — не теперь, во всяком случае. Не заставляй объяснять, почему. Лучше обними меня.

Джордан выполнил ее просьбу. Он прижал ее к себе, всем сердцем жалея и любя ее. Но в то же время в нем росло страстное желание отомстить Берку Джамену, каким-то образом рассчитаться с ним. Эти чувства были неотделимы одно от другого. И чем дольше он смотрел на Ребекку, тем сильнее становились эти чувства.

Спустя месяц наступила развязка.

Ребекка встретилась с Джорданом в гостинице. На этот раз не синяки, а кровоподтеки покрывали ее тело. Бедра, грудь, даже ключицы носили следы побоев.

Джордан в ярости стиснул зубы.

— Не могу допустить, чтобы он и дальше измывался над тобой, — сказал он. — Позволь мне разобраться с ним по-своему.

Джордан уже не мог сдерживать гнева. Он жаждал мести и хотел избавить Ребекку от мужа.

Ребекка была сдержана, но в глазах ее появился страх.

— Нет, — сказала она. — Ты обещал никогда даже близко не подходить к нему. Если ты нарушишь обещание, больше никогда меня не увидишь. Таковы ведь были мои условия.

Джордан покачал головой.

— Ты не совсем права, — сказал он. — Я обещал никогда не вступать с ним в деловые отношения, но это не значит, что я должен держаться от него подальше.

Ребекка задумалась. Мысли ее, казалось, витали где-то далеко.

— Ты подал мне идею, — сказала она. — В конце концов, может быть единственный способ расправиться с Берком заключается в том, чтобы ты вступил с ним в деловые отношения. — Она потупила глаза. — Конечно так, чтобы он об этом не знал, — добавила она.

Джордан удивленно посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

Она легла на бок и посмотрела на него.

— Берк задумал одно дельце со своими приятелями с Уолл-стрит, — сказала она. — Дельце, связанное с акциями. Очень темное. Они собираются сбить цену акций одной чикагской металлургической компании, чтобы получить два места в правлении. Обычно Берк такими опасными делами не занимается. Он очень консервативен. Но один из его старых друзей по колледжу уже входит в правление и помогает им провернуть это дельце. Фирма называется «Мичиган металс». Это солидная компания, но в последние два года переживает трудности из-за конкуренции и нескольких неудачных капиталовложений, сделанных правлением. С этого все и началось.

Джордан заглянул ей в глаза.

— Как ты узнала об этом? — спросил он.

— Я случайно услышала разговор по телефону Берка с одним из его приятелей месяц назад, — сказала она. — С тех пор я принялась подслушивать. Поначалу я не могла разобраться, что же они планируют. Но на прошлой неделе у Берка был долгий разговор с его дружком из правления «Мичиган металс». Вот тогда-то я все и поняла. Берк собирается вложить в это дело миллион из собственных денег. Он никогда не пойдет на риск, если не уверен, что дело выгорит.

На Джордана последние слова произвели впечатление. Миллион долларов действительно не та сумма, которой можно рисковать.

— И когда же мне нужно вмешаться? — спросил он.

— В течение сорока восьми часов, — сказала она. — За это время акции «Мичиган металс» упадут до самого низкого уровня, скажем, пять долларов за акцию вместо сорока. После этого они начнут опять быстро подниматься в цене, потому что Берк и его друзья, как только получат места в правлении, проведут полную реорганизацию фирмы и скупят акции. Так вот, если ты в этот сорока-восьмичасовой период вмешаешься и купишь акции, то сможешь заработать на каждом вложенном долларе восемь. А когда все кончится, ты станешь крупным держателем акций одной из самых сильных металлургических фирм на Среднем Западе.

Джордан отнесся к этому скептически.

— Есть законы, запрещающие манипулирование с акциями подобным образом. Если поймают на этом, то можно попасть в тюрьму.

— Ты же не замешан в этом деле. Никому и в голову не взбредет связать твое имя с именами Берка и его друзей. Ты же не участвуешь в сговоре. Как видишь, ты ничем не рискуешь.

Джордан признал, что в ее словах есть доля истины.

— Когда это все произойдет? — спросил он.

— Через неделю, в понедельник, — ответила она.

В Джордане опять зародились сомнения.

— Никогда мне не нравилось играть на рынке акций, — сказал он. — Слишком большой риск. Всегда что-нибудь непредвиденное может случиться, даже в таком деле, как это.

В ее глазах вспыхнул огонек.

— Тебе не хочется отобрать миллион долларов у моего мужа?

Теперь Джордан понял, что она ему предлагает. Возможность отомстить мужу и наказать его за то, что он сделал с ней, действуя при этом не напрямую.

Джордан задумался. Он бы нашел применение этому миллиону. Это позволило бы ему осуществить некоторые далеко идущие планы, над которыми он сейчас работал, и которые требовали наличных денег, а их-то у него сейчас и не было. Да, миллион долларов — огромная сумма, и получить ее можно почти без усилий и риска. От такого предложения трудно отказаться.

Ребекка Джамен прижалась к нему, и ее длинный ненасытный язык оказался у него во рту. От ее прикосновений в нем тот час же проснулось желание.

— Разве ты не хочешь прижучить его? — Она обвила его ногами. — Ты обладаешь его женой, — сказала она. — Возьми и деньги.

Все, что Ребекка рассказала Джордану о «Мичиган металс», было ложью. В действительности Берк Джамен и его друзья сбивали цену на акции «Мичиган металс» не для того, чтобы получить места в правлении фирмы. Их цель заключалась в том, чтобы довести компанию до банкротства, за бесценок купить то, что от нее останется, и постепенно расплатиться с ее долгами. С помощью нескольких влиятельных друзей они собирались создать новую компанию на руинах «Мичиган металс», компанию, правление которой будет полностью состоять из верных им людей. Двести тысяч долларов Джордана Лазаруса должны были превратиться в ничто через несколько часов после того, как их вложили. Берк Джамен просто использовал Джордана Лазаруса в качестве источника для получения легких денег на покупку ничего не стоящих акций.

На Ребекку была возложена работа вовлечь в это дело Джордана. Когда дело будет сделано, Ребекка поплачется Джордану и наплетет ему историю о промахах и ошибках, о неожиданно пришедших на выручку основных держателях акций компании. Она признается, что банкротство компании оказалось настоящим сюрпризом как для ее мужа, так и для всех остальных, а потому они пострадали не меньше, чем Джордан.

Ребекка была уверена, что Джордан, опьяненный ее сексуальностью, поверит ей. Голодный блеск его глаз не оставлял сомнений, что она добилась от него того, чего хотела. Самонадеянный молодой человек всего лишь двадцати четырех лет от роду не сможет устоять перед ее искушенностью и хитростью. В деле обольщения она была непревзойденным мастером. Несколько синяков на теле, которые она сама нанесла себе, понадобились ей для того, чтобы убедить Джордана, что она является жертвой жестокости мужа. Опытность в любовных делах и в обмане довершила остальное.

К великому сожалению Берка Джамена и его жены, дело обернулось совсем не так, как они планировали.

В понедельник утром, когда лихорадочная распродажа акций «Мичиган металс» привела к снижению их стоимости до трех с половиной долларов, Комиссия по ценным бумагам и биржевой деятельности неожиданно заморозила все операции по этим акциям и предприняла расследование подозрительной активности, стоящей за неожиданным понижением курса акций.

Контролеры комиссии оказались либо очень умными, либо вооруженными внутренней информацией, которой они руководствовались в проведении расследования. Через сорок восемь часов с начала расследования семи главным держателям акций «Мичиган металс» было предъявлено обвинение в незаконном манипулировании акциями и мошенничестве. Среди них был Берк Джамен.

Благодаря быстро проведенному расследованию и срочно созванному собранию акционеров «Мичиган металс» была спасена от банкротства. В результате в последовавшие за этим две недели капитал компании значительно вырос. К тому времени, когда Берк Джамен и его сообщники предстали перед судом, курс акций «Мичиган металс» повысился до тридцати долларов. Несколько расчетливо сделанных правлением компании капиталовложений привели к тому, что к началу лета цена за акцию поднялась до сорока четырех с половиной долларов, а к сентябрю достигла без малого шестидесяти семи долларов — наивысшей стоимости за последние семь лет.

Берк Джамен вынужден был провести год в федеральной тюрьме. Как только ему было предъявлено обвинение, он предпринял поиски того или тех, кто раскрыл его секретный план комиссии.

Эти поиски показали, что Джордан Лазарус к этому не причастен.

С одной стороны, Лазарус абсолютно ничего не знал о реальном плане, скрывавшемся за лживым рассказом Ребекки. Но самое главное, и это показало тщательное расследование, проведенное руководством акционерного общества, Лазарус никогда и цента не вкладывал в «Мичиган металс» — то ли потому, что не успел этого сделать до того, как комиссия заморозила операции, то ли потому, что не сумел собрать сумму, которую обещал Ребекке вложить в дело.

Джордан Лазарус был попросту мелкой рыбешкой, сумевшей ускользнуть из этого дела. Возможно, Ребекка действительно зря тратила время на этого мальчишку. Это была ее ошибка. И Берк Джамен смирился с мыслью, что никогда не узнает, каким образом «Мичиган металс» выжила. Поэтому ему ничего не оставалось делать, как отбыть свой срок заключения и вернуться к прежней жизни.

Но затем случилось непредвиденное.

Через три месяца после того, как Берк Джамен перешагнул порог тюрьмы, сумма в двести пятьдесят тысяч долларов была переведена на личный счет Ребекки Джамен. Берк Джамен узнал об этом от банковского служащего, который за определенное вознаграждение регулярно сообщал ему о неожиданных изменениях в банковском счете его жены.

Берк Джамен послал двух самых верных своих приспешников разыскать Ребекку и получить от нее объяснение. Им было приказано в случае необходимости применить силу, чтобы узнать у Ребекки правду.

К тому времени, когда эти двое прибыли в дом Джамена в Филадельфии, Ребекка исчезла. Так же как и вся ее одежда, драгоценности и двести пятьдесят тысяч долларов с ее счета.

Больше Ребекку Джамен в Соединенных Штатах не видели. Никогда больше не была она известна под этим именем. Она раздобыла новое удостоверение личности и просто сбежала. Во всяком случае, так решил Берк Джамен, тем не менее не прекращая попыток разыскивать ее.

Что касается Джордана Лазаруса, то он провел несколько приятных месяцев, наблюдая, как неуклонно растет цена акций «Мичиган металс» и подсчитывая прибыли, которые потекли ему в руки после провала плана Берка Джамена, приведшего того в тюрьму.

Все дело в том, что Джордан все-таки вложил деньги в «Мичиган металс».

Клюнув на приманку Ребекки Джамен, Джордан тщательно изучил все прошлые сделки ее мужа и его компаньонов. Джамен в основном занимался тем, что доводил компании до разорения. Джордан был убежден, что то же самое он намеревался сделать с «Мичиган металс».

Без ведома Ребекки и ее мужа именно Джордан анонимно проинформировал попавшее в ловушку высшее руководство «Мичиган метал» о том, что группа инвесторов пытается довести компанию до банкротства. Это сообщение почти немедленно было передано комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности.

Предупредив компанию о том, что происходит, Джордан на пятьсот тысяч долларов купил акции «Мичиган металс» по цене три с половиной доллара, собрав все ликвидные активы и все, что у него было в наличии. Компания избежала разорения, и цена на акции стала постепенно расти. Теперь при цене семьдесят два доллара за акцию сделанные им инвестиции оценивались в десять миллионов долларов.

Берк Джамен никогда не узнал о вложенных Джорданом деньгах в «Мичиган металс», потому что тот делал это не сам. В этом ему помог один доверенный человек, который был обязан Джордану за поддержку. Даже теперь имя Джордана нигде не упоминается в документах «Мичиган металс».

Наделавшие столько шуму двести пятьдесят тысяч долларов на счет Ребекки Джамен перевел не кто иной, как Джордан Лазарус. Это был обычный банковский чек, подписанный анонимным донором, но в глазах подозрительного мужа это не спасло Ребекку. Сам факт получения такой значительной суммы убедил его в том, что она была предательницей. А внезапное исчезновение еще больше укрепило его убеждение.

Сама же Ребекка была слишком занята устройством своего побега, чтобы интересоваться, откуда появились эти таинственные двести пятьдесят тысяч. Лишь спустя полгода, безопасности ради поселившись в маленьком курортном городке на побережье Перу, она поняла, какая ирония заключалась в цифрах анонимного дара — двести тысяч, которые она просила, плюс небольшая премия — и решила, что донором, вероятно, является Джордан. Она молча выпила в его честь бокал pina colada и мысленно признала, что он научил ее кое-чему не только в сексе, но и в жизни.

Джордан же по сообразительности далеко позади оставил семейство Джаменов: и мужа, и жену.

Дело «Мичиган металс» превратило Джордана Лазаруса из удачливого мелкого бизнесмена в амбициозного и могущественного предпринимателя. Благоразумные вложения заработанных на деле «Мичиган металс» денег увеличили состояние Джордана к концу следующего года до двадцати миллионов. Еще спустя три года, благодаря рискованным операциям на рынке облигаций и удачному бизнесу на нефти, его состояние уже оценивалось почти в сорок миллионов.

Но главное, Джордан получил ценный урок: никогда не верь женщине.

Этот урок Джордан запомнил на всю жизнь.

Глава 6

Элликот, Штат Иллинойс.

Двадцать первого марта 1970 года Лесли Чемберлен вернулась домой, чтобы провести весенние каникулы с отцом. Она училась на предпоследнем курсе Корнелльского университета, специализируясь на журналистике и рекламе.

Том Чемберлен всегда с нетерпением ждал приездов дочери, тем более что они становились все короче. В первые два года Лесли провела летние каникулы, работая в интернатуре при одном из ведущих рекламных агентств в Нью-Йорке, и приезжала домой лишь на несколько дней.

С каждым приездом она выглядела все красивее, все увереннее и счастливее. Лесли, казалось, вся светилась, а ее огненные волосы, чья непокорность когда-то доставляла столько неприятностей, придавали ей еще больше блеска. Одежду она носила с естественной элегантностью и простотой, что производило большое впечатление. В джинсах и свитере она выглядела очаровательнее тех женщин, что одевались у лучших портных. Лицо с веснушками, но без косметики, дышало свежестью летнего утра.

Во время приездов домой Лесли готовила обеды, совершала с отцом дальние поездки на машине по бесконечным дорогам среди кукурузных полей, по вечерам играла с ним в карты, смотрела его любимые телепрограммы или просто болтала о том, о сем. Иногда они сидели молча, еще больше чувствуя близость друг к другу, прислушиваясь к музыкальным переливам весенних птиц, доносившимся с полей позади дома.

Однажды вечером он почувствовал необходимость поговорить с ней.

— Дорогая, — сказал он, — ты когда-нибудь чувствуешь себя одинокой? Я имею в виду маму и все…

Лесли улыбнулась. Она знала, что он переживал из-за того, что в жизни она лишена матери.

— Папа, — сказала она, — я никогда ни на минуту не чувствовала себя одинокой. Я была счастлива с самого рождения. Счастлива тем, что у меня есть ты.

Они замолчали. Тому Чемберлену было не по себе оттого, что его подбадривают, в то время как это он должен вселять в нее уверенность.

На третий день пребывания дома с Лесли случилось непредвиденное.

Она забыла привезти с собой достаточно блузок, а потому отправилась за покупками в город. Когда она выходила из магазина одежды с сумкой в руке, чей-то низкий голос остановил ее.

— Представить не мог, что встречу тебя здесь.

Она обернулась и увидела красивое лицо, когда-то так хорошо ей знакомое. Это был Джеф Петерсон. Из долговязого юноши он превратился в мускулистого, высокого мужчину, стоявшего в ярком свете полуденного солнца в прекрасно сшитом костюме-тройке, а потому выглядевшего еще красивее.

— Да, прошло немало времени, — улыбнулась Лесли, протягивая ему руку. — Удивляюсь, что ты помнишь меня, Джеф.

— Как мог я забыть? — спросил он. — Ты стала очень красивой. Что ты теперь поделываешь?

— Учусь в университете, — сказала она. — В Корнелльском. Специализируюсь по журналистике и рекламе. А как ты?

Он пожал плечами.

— Работаю на отца, — сказал он, — и думаю о том, чем занять остаток жизни.

Лесли помолчала. Она сразу раскусила его, поняв произошедшие в нем перемены. Несомненно, он повзрослел и стал еще красивее. Но в глазах была неудовлетворенность и тоска, которые совсем не вязались с его обликом процветающего человека.

— Послушай, — сказал он, — не могу я вот так просто отпустить тебя после стольких лет. Не хочешь ли перекусить со мной, — он посмотрел на часы, — я как раз направляюсь в «Крендол». Не присоединишься ли ко мне?

— С удовольствием, — сказала она.

За ленчем они рассказали друг другу о последних событиях в жизни. Оба чувствовали себя неловко, поскольку в школьные годы почти ничего друг о друге не знали, и в данной ситуации вынуждены были вести себя как старые друзья, которыми, конечно же, не были.

Джеф Петерсон не мог глаз оторвать от Лесли. Из симпатичного, но неоформившегося подростка она превратилась в сногсшибательно красивую девушку. С каждой минутой она все больше завоевывала сердце Джефа. Он знал, что, раз увидев ее лицо, никогда его не забудет.

По его совету она заказала бокал белого вина. Он предпочел пиво. Слушая ее рассказ об учебе в университете, он был восхищен ее умом и честолюбием. Но больше всего в ней поражала чистота, придававшая своеобразную окраску всему, что она говорила, и это только усиливало ее привлекательность.

Дальнейшие рассуждения о ее качествах были не по силам Джефу. Он влюбился.

Джеф был расстроен несоответствием поведанных ими историй. Лесли была переполнена своей новой жизнью, планами на будущее. Она уже совершила удивительные открытия, а впереди у нее были новые честолюбивые замыслы, в то время как он просто следовал по тому пути, что был проложен его социальным положением в небольшом городке, где за последние годы фактически ничего не изменилось. Она была словно принцесса из будущего, он же погряз в трясине прошлого.

И все же его как магнитом тянуло к ней, и он решил попытаться что-то сделать, чтобы не упустить ее.

— Послушай, — сказал он, когда они выходили из ресторана, — не пообедаешь ли ты со мной как-нибудь? Может быть, я выгляжу ненормальным, но все эти годы мне недоставало тебя, и я готов отдать все, чтобы получше узнать тебя. Что ты об этом думаешь? Например, в пятницу? Мы могли бы пойти потанцевать, если захочешь.

Он заигрывающе улыбнулся, но видно было, что он очень серьезен, серьезнее, чем он сам осознавал.

— Не отказывайся, пожалуйста, — улыбнулся он.

Лесли посмотрела ему в глаза.

— В свое время я не рассчитывала на тебя, как на подходящего жениха, — сказала она. — Как у тебя с Джуди?

Она намекала на Джуди Бетанкур, девочку, с которой Джеф постоянно гулял, когда они учились в школе. Откровенно говоря, Лесли была удивлена, что Джеф до сих пор не женат. Парни из его общества обычно женятся рано и обзаводятся семьей сразу после окончания школы.

— А, это давняя история, — сказал Джеф небрежно. — Теперь мы только друзья. У Джуди своя жизнь.

Он лгал. Джуди Бетанкур ждала его предложения еще до окончания школы и считала себя неофициально с ним помолвленной. Однако до сих пор он так и не сделал предложения, и это было камнем преткновения не только в его отношениях с Джуди, но и с родителями, которые уже многие годы имели договоренность с семейством Бетанкуров о браке их детей, а потому были расстроены, что Джеф медлит с предложением.

Сейчас, после короткого, но прекрасного общения с Лесли, Джеф понял, почему он все это время оттягивал женитьбу на Джуди. Она, несмотря на то, что ей был только двадцать один год, утеряла свежесть юности и начинала напоминать ему его старших сестер, женщин с располневшими фигурами, обвислыми щеками и ничем не примечательных личностей. Эти недостатки не были видны в школьные годы, когда социальное положение Джуди, имя ее семьи и самоуверенность в поведении делали ее привлекательной.

Сидя в ресторане, он мысленно сравнивал Джуди, обычную девушку из небольшого городка, способную лишь на то, чтобы плодить детей и прихорашиваться для выходов в церковь, с тем пленительным, неординарным сознанием, что сидело напротив него. Лесли была как редкий драгоценный камень, каждая грань которого таила в себе что-то неожиданное и удивительное. В ней была свежесть юности, соединенная с неутомимой энергией, говорившей об устремленности в будущее. При одном взгляде на Лесли бедняжка Джуди Бетанкур невольно начинала восприниматься как дурнушка.

Была еще одна причина. Многие годы Джеф обладал телом Джуди. Оно стало для него привычным, а теперь, когда оно утеряло свежесть, — и менее привлекательным. Лесли же, которую он не замечал в школе, превратилась теперь в необычайно красивую женщину.

И Джеф решился.

— Ну, так что? — спросил он.

Она бросила на него странный, задумчивый взгляд.

— Как трогательно получить от тебя приглашение на свидание, — сказала она. — Однажды это уже случилось. Когда-то, в школьные годы мы назначили друг другу свидание, но оно не состоялось.

Он выглядел озадаченным.

Она улыбнулась.

— Не помнишь?

Он отрицательно покачал головой.

— Уверен, я бы запомнил, — сказал он. — Не понимаю, как я мог забыть…

Они помолчали.

Лесли пожала плечами.

— Не важно, — сказала она, — это тоже давняя история.

— Так что? — спросил он, — как насчет пятницы?

— В пятницу я с отцом приглашена на обед, — сказала Лесли.

— Тогда в четверг, — настаивал Джеф, — или завтра. Как насчет завтра?

Она колебалась.

Хорошо, — сказала она, — завтра вечером.

На следующий день их свидание состоялось. Джеф повез Лесли обедать в загородный клуб, который славился рестораном, единственным в городе, где соблюдалась хоть какая-то элегантность. После обеда они танцевали под музыку местного трио.

В тот вечер он еще больше проникся ее очарованием и снова пригласил ее пообедать с ним. Она согласилась.

Они опять танцевали и задержались в ресторане допоздна. Они говорили о себе, о своих мечтах. Совершили прогулку при лунном свете. Рассматривали звезды, чувствуя взаимную близость, пикантность которой усугублялась долгими годами разлуки.

К концу весенних каникул Джеф решил во что бы то ни стало жениться на Лесли Чемберлен.

Он купил обручальное кольцо в ювелирном магазине, хозяин которого был другом и однокашником его отца, а потому поклялся сохранить покупку в секрете, и положил коробочку с кольцом в карман, отправляясь на очередное свидание с Лесли.

Он был уверен, что она примет его предложение. Хотя ее видение жизни было шире, чем его, он знал, что по меркам Элликота она была гораздо ниже его по социальному положению. Его семья была лучшей в городе, тогда как она вышла из низов и выросла без матери на руках отца — рабочего. Ее должна привлекать перспектива стать его женой, войти в его семью и царить в городе, где она будет считаться самой соблазнительной и восхитительной женщиной. Иметь от него детей.

Джеф мысленно представил ее красивое лицо. На последнем свидании она позволила поцеловать себя. Он смутился, как мальчишка и на большее не осмелился. Она показалась ему похожей на нимфу ночи, слишком загадочной, чтобы открыть сразу все секреты, и готовой исчезнуть навсегда.

Она наполнила его желанием, граничащим с безумием. Все в ней было ново, неожиданно, и от этого все в его прошлой жизни потускнело, стало будничным и неинтересным.

Теперь он лелеял надежду, что, приняв его кольцо, она отдастся ему, и до ее возвращения в университет он познает все прелести ее чарующего тела.

Конечно же, он убедит ее бросить университет. Или же они поженятся, как только она кончит его. Они отправятся в длительное свадебное путешествие — в Северный Мичиган или Висконсин, а может быть, на Багамские острова. А вернувшись в Элликот в качестве его законной жены, она подарит ему детей. Мечты о карьере будут забыты.

В четверг во время обеда он все никак не мог отважиться показать ей кольцо. Она была счастлива, наслаждаясь его компанией и предвкушая возвращение в университет. Ее веселое настроение ослабляло его решимость, и он не осмелился сделать ей предложение прямо за обедом.

После обеда он повез ее на Рыбачий пруд. Луна отражалась в зеркале воды и казалась неким талисманом, разгонявшим все его страхи.

— Ты знаешь это место? — спросил он.

— В некотором роде, — сказала она. — В детстве я часто приходила сюда днем и бросала камешки в воду. Я знала, что по вечерам сюда приезжают взрослые, но никогда не думала, что и мне будет суждено оказаться здесь в такое позднее время.

— Теперь ты здесь, — сказал он, наклоняясь к ее лицу.

Их поцелуй длился, казалось, целую вечность. Джеф опять ощутил себя мальчиком, едва сдерживающим сексуальное брожение зарождающегося в нем мужчины, способного предаваться мечтам и идеализировать красивых девушек. А Лесли была самой красивой из них.

Наконец, собрав все свое мужество, он показал ей кольцо.

— Лесли, — сказал он, — я многое обдумал. Выйдешь ли ты за меня замуж?

Она посмотрела на кольцо. В глазах ее мелькнул огонек.

— Не слишком ли это предложение поспешно? — спросила она.

— Нет, — сказал он, — я думал о тебе все прошедшие годы, а встретив сейчас, принял решение. Я люблю тебя. Ты создана для меня. Пожалуйста, Лесли, скажи «да».

Она растерялась. Серьезность происходившего затуманила ее лицо, делая еще красивее.

Она протянула ему коробочку. Сердце у него упало.

Я дам тебе ответ завтра вечером, — сказала она. — Это важное решение. Я не хочу принимать его поспешно.

Следующий день Джеф провел в муках ожидания. Он был уверен, что Лесли будет его. Сам факт, что она согласилась обдумать его предложение, доказывал, что она склонна принять его. Сегодня она, должно быть, обдумывает его предложение, возможно, даже советуется с отцом. Отец, конечно же, будет на стороне Джефа. Какой рабочий-пенсионер не захочет иметь Джефа Петерсона в качестве зятя?

Мучительно медленно прошло утро, затем полдень, вот уж день в полном разгаре. Джефу потребовалось огромное самообладание, чтобы сдержаться и не позвонить Лесли. Такое состояние неопределенности буквально сводило его с ума.

Он пил коктейль с родителями, едва сдерживаясь, чтобы каждую минуту не смотреть на часы, когда раздался звонок.

Звонила Лесли.

— Извини, что беспокою тебя, Джеф, — сказала она, — но неожиданно к нам в гости пришли знакомые, и я должна приготовить для них обед. Мне ужасно хочется, чтобы обед удался…

— Ну что же, все в порядке, — сказал Джеф разочарованно. — Но я увижу тебя вечером, не так ли?

— Конечно, — засмеялась она. — Вот что. Я приду попозже. Знаешь, куда.

— Ты имеешь в виду на пруд?

— Так будет романтичнее, — сказала она. — Встретимся там, где были прошлым вечером. В половине десятого.

— Не знаю, как выдержу столь долгое ожидание. Что ты решила? Я хочу сказать, не можешь ли хоть намекнуть, какой будет ответ?

— В половине десятого, — коротко ответила она. — Тогда узнаешь.

— Я непременно буду. — Он повесил трубку и остаток вечера провел в своей комнате как на иголках.

В назначенный час Джеф остановил машину на том месте у пруда, где он провел вчерашний вечер с Лесли. Вокруг никого не было.

Выключив мотор, он сидел в ожидании.

Прошло минут десять. Охваченный романтическим порывом, он вышел из машины, подошел к кромке берега и стал наблюдать за поверхностью пруда. Луна отражалась в воде в том же месте, что и вчера. От вида темной воды с желтым пятном луны в нем поднялось ощущение таинственности и сильное желание.

За его спиной тихо прошелестела листва. Он был слишком поглощен своими фантазиями, чтобы что-то слышать.

Неожиданно пара мягких рук из-за его спины закрыла ему глаза.

— Отгадай, кто это? — шепнул голос.

Он почувствовал трепет внизу живота, в то время как руки нежно гладили его щеки. Вот она, минута, которую он столько ждал.

Он быстро повернулся и схватил ее, изо всей силы прижимая к себе. Целуя, он глубоко впился языком в ее рот. Руки скользили по спине, все ниже спускаясь к ее мягким полушариям, все крепче прижимая ее тело к нему.

— О, Лесли, — простонал он, — ты должна сказать «да». Не говори «нет». Пожалуйста…

Он вынул из кармана обручальное кольцо и надел его на ее палец.

— Умоляю, — сказал он, — будь моей женой. — И он снова страстно обнял ее.

В этот момент он почувствовал, что тело в его руках не так незнакомо, как он думал. И поцелуй не был таким особенным, каким он запомнился со вчерашнего вечера. Он отстранил ее от себя, чтобы лунный свет осветил ее лицо.

У него перехватило дыхание. В своих объятиях он держал Джуди Бетанкур.

При ярком свете луны он ясно различил выражение ее лица, и в ту же секунду до его сознания дошло, что случилось. Значит, Лесли и Джуди были заодно…

— Благодарю, — сказала Джуди, — хотя благодарить не за что, транжира.

Быстрым движением она сорвала обручальное кольцо с пальца и забросила его далеко в воду. Они услышали отдаленный всплеск воды.

Джуди резко повернулась и ушла.

Долго еще стоял Джеф Петерсон, глядя на пруд, где теперь было погребено его кольцо, на деревья вдоль берега, за которыми скрылась Джуди. Затем он сел в машину и поехал к дому Лесли.

Отец Лесли встретил его любезно и сообщил, что Лесли уехала в Корнелл поездом в семь тридцать вечера.

Глава 7

Детройт, штат Мичиган. Весна 1971 года

За ветровым стеклом, покрытым струйками дождя, мелькали улицы. Дворники бесшумно скользили по стеклу, едва справляясь с потоками теплого весеннего дождя.

Руки, державшие руль, были изящные, но крепкие. На сиденье лежала развернутая карта. Глаза то пристально следили за проносившимися один за другим дорожными знаками, то отыскивали на карте улицы, помеченные карандашом.

Район был незнаком молодой женщине, сидевшей за рулем. Но цель путешествия ясна. Никаких случайностей, все предусмотрено заранее.

На рулевой колонке прикреплена регистрационная карточка «Флеминг, Джил» и адрес в штате Огайо.

Взглянув на листок бумаги, где был записан маршрут, она сверилась с картой. Она вела машину легко. Ни ровное дыхание, ни выражение лица не говорили, что она испытывает неуверенность в том, где находится, или в предстоящей ей встрече.

Она давно научилась подавлять чувство неуверенности и концентрировать все внимание на ближайшей задаче, умела избавляться от посторонних переживаний.

Светофор. Она увидела в остановившемся рядом седане семью. Отец — молодой человек — сидел за рулем. Двое мальчиков-малолеток и мать расположились на заднем сиденье. В руках мать держала младенца. Отец повернулся назад, чтобы сказать что-то мальчикам, при этом украдкой бросил взгляд на привлекательного водителя в соседней машине.

Она не обратила внимания на это. В голове мелькнула мысль: каково иметь любящую семью? Ей этого испытать не пришлось. Никогда ни одно человеческое существо не было близко ей. Это в большой степени отдаляло ее от людей и позволяло объективно судить о них, чего нельзя сказать о тех, кто любит.

Она была одна на всем белом свете, была и, вероятно, всегда будет.

К месту назначения прибыла на пять минут раньше срока. Над воротами возвышалась вывеска «Континентал продактс инкорпорейтед». Охраннику она сообщила о цели своего приезда, он пропустил ее и указал место парковки.

Поставив машину на стоянку, она выключила мотор и повернула зеркало заднего обзора, чтобы можно было рассмотреть себя. Глаза были голубые, переливчатые, прозрачные, кожа на лице — белая и бархатная, хотя быстро поддавалась загару. Скулы немного выдавались из-за худобы, которую она всячески старалась поддерживать. Форма бровей была красивой от природы, нос — прямой, губы — чувственные и по-детски припухлые.

Это лицо нельзя было назвать открытым. Его обладательница явно скрывала свои козыри, не афишировала свои намерения. Но в минуты покоя лицо завораживало своей таинственностью. Вот почему незнакомые люди оборачивались ей вслед, а те, кто знал ее, думали о ней больше, чем положено.

Она поправила упавшую на щеку прядь красивых белокурых волос. Взглянув в последний раз в зеркало, она повернула его на обычное место, вышла из машины и неторопливым шагом направилась к зданию управления, чувствуя на себе взгляд сторожа стоянки, наблюдавшего за каждым ее шагом.

Имя человека, для беседы с которым она приехала, было Роджер Фелен. В «Континентал продактс» он работал двадцать лет, а до поста начальника отдела кадров вырос за четыре года. Он не был амбициозным человеком. В сущности, он был обычным функционером и хорошо знал об этом.

Услышав стук в дверь, он оторвал взгляд от лежавшей перед ним на столе папке с личным делом и увидел входящую в комнату молодую женщину. Лет двадцать с небольшим, красивая. Этот факт он отметил только с объективной точки зрения. В своем кабинете он повидал немало красивых девушек. Некоторых он принимал на работу, другие уходили ни с чем. Для него не составляло труда определить, кто из них пытается скрыть отсутствие таланта, используя свою внешность или, что нередко бывало, любовную связь с вышестоящим лицом. Роджер Фелен мог раскусить их с одного взгляда.

— Мисс Флеминг, — сказал он с усталой улыбкой, — я просмотрел ваше личное дело. Ваши рекомендации я считаю превосходными. Что заинтересовало вас в «Континентал продактс»?

Девушка бросила на него уклончивый взгляд и улыбнулась.

— Извините, не возражаете, если я надену очки? — спросила она.

Он кивнул. Она вынула из сумочки очки и надела их. В этот момент сумочка выскользнула из ее рук и упала на пол. Она наклонилась за сумочкой, торопливо подобрав две или три вещицы, выпавшие из нее. Когда она снова взглянула на него, ее лицо совершенно изменилось. Она казалась растерянной, наивной и довольно умной.

— Извините, — сказала она, — без очков я ничего не вижу даже на расстоянии протянутой руки. Мне не нравится, как я в них выгляжу, но я вынуждена их надеть, чтобы видеть вас.

Он опять кивнул, сбитый с толку той метаморфозой, которую произвели очки в ее внешности. Она присела на стул, скрестив ноги. Прядь растрепавшихся волос упала ей на щеку. Она выглядела искренней и немного рассеянной.

— Я прочитала о «Континентал» в газетах, — сказала она. Меня интересует средний менеджмент. Я не самый способный человек в мире, но я… ну, я добросовестный работник. И надежный, если можно так сказать. Я слышала, что «Континентал» — открытая компания и здесь нет дискриминации в отношении женщин. Думаю, работая здесь, я сумею получить ответственный пост в менеджменте и… Пожалуй, это все.

Она робко улыбнулась. Ее слова произвели впечатление на Роджера Фелена. Она явно говорила правду. Казалось, она не способна притворяться.

Через пятнадцать минут он уже принял решение.

— Что ж, мисс Флеминг, — сказал он, — думаю, от лица нашей компании я могу сказать, что «Континентал» заинтересована в вас, если вы заинтересованы в нас. У нас есть вакансия в отделе маркетинга — помощник аналитика по маркетингу. Зарплата будет зависеть от ваших успехов. Вам предстоит выполнить некоторые формальности, встретиться с некоторыми людьми. Но мне хотелось бы, чтобы вы приступили к работе уже завтра, если вы, конечно, заинтересованы в ней.

Ее лицо вспыхнуло от радости.

— В самом деле? — спросила она.

В эту минуту она выглядела как маленькая девочка.

— В самом деле, — улыбнулся он, вставая.

Они пожали друг другу руки. Ее ладонь была влажной. Видно было, что во время собеседования она нервничала больше, чем можно было понять по ее виду.

— Я ужасно вам благодарна, — сказала она, — я даже не думала… То есть я не была уверена, что у меня есть хоть какой-нибудь шанс. Но я не подведу.

К этому времени она была уже на стоянке машин. Дождь все еще шел, но она не промокла, спасаясь под зонтиком. Джил включила зажигание и дала мотору прогреться. Снова взглянув в зеркало, сняла очки и положила их в сумочку.

Взгляд начальника отдела кадров сразу подсказал ей, что очки и невинный, смущенный вид именно то, что надо. Она сыграла роль превосходно, с первых же секунд определив его слабое место.

В кабинете она могла бы сыграть любую роль, все зависело от того, что за человек сидел за столом. Цветущую, обольстительную девицу. Прирожденную мегеру. Холодный «синий чулок». Пожирательницу мужских сердец. Кого угодно. Ей было достаточно несколько секунд, чтобы определить, что за человек находится перед ней, а затем мастерски повести игру.

Роджер Фелен оказался невосприимчивым к внешнему женскому шарму. Это она увидела, как только вошла в кабинет. Он гордился пониманием своих служебных обязанностей. Он был опытен и холоден. Он мог сразу различить, есть в человеке амбиции или простая заинтересованность. Поэтому она должна была показаться такой, какая ему больше по нраву. И она продемонстрировала ему честность и невинность.

И это сработало.

Но это был только первый шаг. Роджер Фелен был всего лишь стражем дворца. Миновав его, она приступит к своей главной цели.

С собой в машину она прихватила брошюру, выпущенную для акционеров компании. В ней были фотографии всего руководства компании. Она медленно перелистывала брошюру, прислушиваясь к шуму мотора. Ее внимание привлекла фотография полноватого, краснолицего человека средних лет, широкая улыбка которого скрывала безвольный подбородок.

«Харли Шрейдер, — прочла она подпись. — Управляющий по торговле».

Она переворачивала страницы, вглядываясь в лица руководителей компании, светившиеся истинно американскими улыбками, которые эффектно скрывали их личные качества. Взгляд ее задержался на фото красивого мужчины около пятидесяти лет, с волевым подбородком и несколько суровыми чертами лица. Подпись под фото гласила «Рой Инглиш. Вице-президент, руководитель финансовой службы».

Брови у нее поднялись, когда она всмотрелась в глаза на фотографии. В них светился ум. Этот умнее Роджера Фелена. Ведь Рой Инглиш действовал на более высоком уровне. С этой высоты он хорошо видел многое.

То же самое можно было сказать и о других его коллегах по высшему руководству. Все они были умными, безжалостными, иначе бы не достигли столь высокого положения. Должно быть, немало погребено людей на их пути к успеху.

Но она не боится их. Они представлялись ей медведями-мишенями в тире, с ревом двигавшимися под дулом ружья, пока выстрел не поразит их. Если жестокость делала их опасными, то гордость была их ахиллесовой пятой, делавшей уязвимыми перед ней.

Она знала, что делать. Вопрос заключался только в том, где начать.

С этой мыслью Джил Флеминг подъехала к своему новому дому — небольшой квартирке в скромном районе в нескольких милях от здания компании — и хорошо выспалась перед первым рабочим днем.

Глава 8

Чикаго, штат Иллинойс. 23 июня 1971 года

Эрл Бад Оуинс сидел за столом в своем кабинете в «Оугилви, Торп и Оуинс» — одном из самых крупных и процветающих рекламных агентств в Чикаго.

Сегодня перед ним сидела одна из «умниц» — претендентка на должность в его агентстве. Звали ее Лесли Чемберлен, и она только что с отличием окончила Корнелльский университет. Ее наставником на факультете был профессор Джеймс Несбитт, однокашник Бада по колледжу, одно время работавший с ним в рекламном деле.

Бад Оуинс перевел взгляд с привлекательной молодой женщины на ее личное дело, лежавшее перед ним. Затем он закрыл папку и откинулся в кресле.

— Я говорил, что хочу познакомиться с вами лично, — сказал мистер Оуинс, — потому что я уважаю Джимми Несбитта. Джеймс говорит, что вы самая блестящая из студенток, которые учились у него за последние годы.

Он помрачнел.

— Но я буду откровенен с вами, мисс Чемберлен, — сказал он. — Я не люблю университетские таланты. Я немало перевидал их здесь за годы своей работы. Университетские детки думают, что реклама — это веселое занятие. Когда же они понимают, что это тяжелый труд, то сбегают, чтобы заняться чем-либо полегче.

Лесли промолчала. Она просто смотрела на него прямым умным взглядом.

— И еще одно, — добавил он с явной враждебностью, — я мало доверяю представительницам вашего пола. Ни в работе, ни вообще. Как бы преданны они ни были работе, все они кончают тем, что влюбляются, и это отвлекает их от работы. Рано или поздно влюбленность приводит к замужеству, детям, увольнению и тому подобное. Реклама — это работа, требующая ста процентов вашего времени и ста процентов отдачи. За одну ночь вы не взлетите на вершину служебной лестницы. Вы должны заплатить за это высокой ценой. На это потребуются годы. Рекламное дело не для любителей.

Лесли промолчала и на этот раз. Выражение ее лица было спокойным, словно она отказывалась пойматься на крючок, который он ей закидывал.

— Итак? — спросил он раздраженно, — вы слышали, о чем я говорил?

— Да, сэр, слышала, — сказала она. — Сто процентов есть сто процентов. Если это то, что вы требуете, я готова. Если вас не удовлетворит моя работа, то дайте мне знать. Вот все, что я могу обещать.

Бад Оуинс был ошеломлен. Он был готов невзлюбить эту девушку, даже возненавидеть с первой минуты, как она вошла в его кабинет, ясноликая, с красивой фигурой. Он был враждебно настроен по отношению к ней, как только прочел первоклассные характеристики в ее деле. Но она проявила мужество, выслушав его и не попытавшись разуверить в неоправданном недоверии, что произвело на него хорошее впечатление. Да и в глазах ее, таких необычных по цвету, явно был виден ум. Этого он не мог отрицать.

Она продолжала смотреть ему прямо в глаза.

— Что касается моего пола, — добавила она, — то я немногое могу сказать, чтобы умерить ваши опасения. Если вы придерживаетесь такого мнения о женщинах, вам следует нанимать мужчин.

Она замолчала. Нахмурив брови, он неодобрительно перевел взгляд с ее настороженных глаз на красивую фигуру под строгим деловым костюмом. Она была искренна, амбициозна и талантлива. Однако от этого его раздражение не проходило. Как истинный знаток людей, Бад Оуинс понимал, что она может быть полезной для фирмы. Но он упорно не хотел идти против своих принципов. С трудом завоеванный успех и годы заставляли его придерживаться выработавшихся в нем предрассудков.

Бад Оуинс еще раз внимательно посмотрел на нее, взвешивая все «за» и «против». Наконец встал, подошел к шкафу, где стояли папки с документами, и вынул одну из них, внушительного размера. Положил папку на стол перед ней.

— Взгляните, — сказал он.

Лесли открыла папку. В ней находились оттиски рекламных объявлений крупной компании по производству кухонного оборудования и электробытовых приборов «Орора эпплайенс корпорейшн».

— Вам знакома эта компания? — спросил Бад Оуинс.

Лесли кивнула.

— Конечно. Она существует давно. Насколько мне известно, их продукция прочная и надежная. Дома у моего отца есть холодильник «Орора», которым мы пользуемся с тех пор, как я себя помню.

Бад Оуинс улыбнулся, указывая на одно из объявлений.

— Так говорится и в рекламе.

Лесли посмотрела на проспект. Реклама была ей знакома. «Орора эпплайенс» пользуется ею по крайней мере лет двадцать-тридцать. На ней изображена невзрачная домохозяйка в переднике посреди кухни. Она протягивает детям пакеты с бутербродами и улыбается.

— Что вы об этом думаете? — спросил Бад Оуинс.

Лесли насупилась.

— Это очень старомодно, — сказала она. — Никто не решился бы теперь продавать продукцию с помощью такой рекламы. Посмотрите на эту мать с фотографии. Матери теперь вынуждены работать. Они больше не носят передники и не вручают детям пакеты с бутербродами по утрам.

Бад Оуинс улыбнулся и закрыл папку.

— Теперь вы знаете, с чем мы столкнулись, — сказал он.

Лесли посмотрела на него. В ее умных глазах блеснул огонек вызова.

— Председателем правления компании является Бартон Хетчер четвертый, — сказал он. — Компания находится в частном владении семейства Хетчеров. Она была основана семьдесят пять лет назад в городке Орора, штат Миннесота. С тех пор она там и находится. Люди эти очень старомодны, закоренелые республиканцы. Они не любят перемен. Они очень богаты, и их фактически не очень заботило, что торговля «Ороры» с каждым годом все больше сокращалась. То есть не заботило, пока их доля на рынке не упала ниже восемнадцати процентов. Теперь они озадачены.

— Что ж, — сказала Лесли, — должно быть, совсем несложно организовать новую рекламную компанию на современном уровне.

Он отрицательно покачал головой.

Вы не знаете Бартона Хетчера, — сказал он и, улыбнувшись, добавил: — Но вы его узнаете.

Лесли удивленно подняла брови.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что с этого момента вы отвечаете за рекламную компанию «Орора эпплайенс», — сказал Бад Оуинс с нескрываемым оттенком садизма. — Это ваше дитя.

— Хорошо, — сказала она, вставая, — когда я могу начать?

— Чем раньше, тем лучше. Я попрошу Арлин подыскать вам временный кабинет. И, — добавил он, указывая на папку с рекламными оттисками, — можете это взять с собой.

Лесли натянуто улыбнулась и протянула руку.

— Я признательна за то, что вы приняли меня на работу, сэр, — сказала она. — Я сделаю все, что в моих силах.

Глава 9

Лесли сидела с Бартом Хетчером в шикарном французском ресторане на Норт Кларк-стрит. На ней было вечернее платье традиционного покроя с длинными рукавами и довольно низким вырезом на корсаже, достаточным, чтобы заметить припухлость девической груди. Платье было выбрано с намерением подчеркнуть одновременно ее чувственность и благонравие. И это возымело успех, о чем свидетельствовал восхищенный взгляд Бартона Хетчера.

Он заказал шампанское и, пока официант наполнял бокалы, улыбался Лесли. Подняв бокал, он чокнулся с Лесли.

— Ну что, дорогая, — сказал он, — думаю, мы показали им, на что способны, не так ли?

Лесли усмехнулась и отпила из бокала.

— Думаю, да, — сказала она.

Бартон Хетчер откинулся на стуле и с восторгом смотрел на девушку, блестяще продемонстрировавшую ум в подготовке рекламной кампании, которая наверняка выведет его «Орору» из депрессии и даст возможность занять подобающее место.

Лесли Чемберлен не была для него незнакомкой. Он встречался с ней три с половиной недели назад, когда она впервые, строго конфиденциально, изложила ему свой план. Она приехала в маленький городок в штате Миннесота, чтобы лично рассказать о своем плане.

— Мне поручили заняться вашим заказом, — сказала она тогда, — но предупредили, что вы против каких-либо изменений в имидже вашей компании. Я решила убедиться в этом лично, прежде чем заняться тем, что придумала.

В ту первую встречу Хетчер был поражен свежей, чисто американской красотой Лесли. Она рассказала ему о своем родном городе, упомянула об электроприборах «Ороры», ставших неотъемлемой частью жизни как у нее дома, так и в доме бабушки. Она выказала необычайную осведомленность в проблемах, с которыми компания столкнулась на рынке сбыта, а также глубокое уважение к превосходству продукции «Ороры» по сравнению с продукцией других подобных компаний.

Смелое предложение об организации новой рекламной компании и переименовании «Ороры», сделанное здравомыслящей девушкой, не удивило Бартона Хетчера. Напротив, оно поразило его своей оригинальностью. Да и Лесли покорила его своей искренностью. Почти сразу он пришел к выводу, что она значительно отличается от сотрудников-мужчин в «Оугилви, Торп», чьи идеи он находил слишком слабыми, слишком предсказуемыми, чтобы помочь его компании. Вспомнив историю своей фирмы и посмотрев на себя со стороны, он пришел к выводу, что всегда был гибким предпринимателем, открытым новым идеям, в то время как его окружение погрязло в трясине старого мышления.

Вскоре Лесли полностью завоевала его расположение, и они начали планировать ее первую презентацию в духе заговора отца с дочерью, чтобы она смогла произвести впечатление и одержать верх над скептиками вместо того, чтобы превращать это первое в ее трудовой жизни событие в атаку на самого Хетчера.

Когда настал знаменательный день, Хетчер и Лесли с тайным удовлетворением прикинулись, что не знают друг друга. Хетчеру доставляло удовольствие громким голосом просить Лесли повторить свое имя.

В этот вечер он наслаждался не только мыслью о грядущих переменах в его компании, долгожданных переменах, как он сам себе говорил, но и присутствием красивой молодой женщины, растрогавшей его старое сердце не только тем, что сумела убедить его в ценности предлагаемой рекламы, но и своей молодостью.

Она очень напоминала ему давно умершую жену Клер, красавицу-дебютантку в Миннесоте, когда пятьдесят лет назад он женился на ней. Он заметил это сходство в первый же день, когда Лесли приехала повидаться с ним. Это сходство сразу расположило его к ней, так как всколыхнуло в нем ностальгическую тоску по жене, которую он страстно любил.

После смерти жены Бартон Хетчер так больше и не женился. За прошедшие после ее смерти годы он чаще мысленно обращался не к образу стареющей женщины, какой она была к концу жизни, а к цветущей молодой дебютантке из маленького городка, за которой ухаживал, а потом женился много-много лет назад. Воспоминания о романтической любви помогали ему легче и даже приятнее переносить грустные годы одиночества.

Встретив Лесли, он словно увидел пришедшую из небытия жену, с улыбкой смотревшую на него, очаровавшую его чистосердечным и острым умом. Более того, Лесли с уважением отнеслась к его верности родным местам. Она сама выросла в похожем на его родину городке. Она заставила его почувствовать, насколько тесно он связан с «Оророй», Миннесотой, что нет нужды ему покидать их, чтобы завоевать место в современном мире.

Он поднял бокал и обратился к Лесли:

— Будем откровенны, дорогая: не мы, а вы показали, на что способны.

Лесли улыбнулась. За последние недели она почувствовала странную близость к Бартону Хетчеру. Почти как дочь.

Возвращаясь мысленно к прошедшим неделям, она спрашивала себя, какая часть ее стратегии имела наибольший успех? Новое назначение компании? Новый лозунг? Ее решение встретиться лично с Хетчером?

А может быть, изучение его личной жизни и истории его женитьбы, чем она занималась, прежде чем поехать к нему? Основываясь на этом, она постаралась придать волосам вид прически, как у его жены на его любимом портрете, и надела легкое розовато-лиловое платье в тот первый день, когда пришла в его кабинет.

Кто скажет?

Когда обязуешься делать все на сто процентов, каждая деталь имеет значение.

Глава 10

Детройт, штат Мичиган. Июль 1971 года

Рой Инглиш был властным руководителем и привык добиваться своего.

Он работал в «Континентал продактс» десять лет. До этого он был вице-президентом строительной фирмы, владельцем которой являлся его тесть. Когда Рой развелся с женой, он оставил работу, не желая, чтобы о нем говорили, будто он использует тестя для сохранения своего положения.

Человек он был гордый и как работник — добросовестный. В первые два года в «Континентал» он сделался незаменимым работником и произвел впечатление на руководство, внедрив с дюжину новшеств в маркетинг, производство, финансы и менеджмент. Хьюз Диллард, бывший в то время президентом фирмы, сделал Роя своим протеже, а когда ушел в отставку и занял место в совете опекунов, Роя назначили вице-президентом, ответственным за финансы, что фактически делало его самым влиятельным человеком в компании.

Рой был человеком высоких моральных принципов. Он вырос в религиозной семье и, хотя давно забросил религию, сохранил чувство чести и ответственности, что заставляло его серьезно относиться к работе и неодобрительно смотреть на моральную и сексуальную распущенность других.

Естественно, он имел женщин. Как холостяк, он отдавал дань своим увлечениям. Внешне он был привлекательным, но в несколько грубоватой форме. В университете он был хорошим пловцом, но потом набрал вес. У него была высокая, крепкая фигура, холодные серые глаза, непроницаемый взгляд, темные волосы, поседевшие на висках, и лицо, загоревшее он постоянных занятий гольфом.

Как любовник он был внимательный, опытный и жестокий. Женщины любили его за это.

Он изменял своей жене лишь дважды, и оба раза с женщинами, которые ему действительно очень нравились. После развода он вернулся к привычкам холостяка. Но не обращал внимания на всегда доступных секретарш или молоденьких сотрудниц, пытавшихся поймать его на крючок. За долгие годы работы он узнал тип этих женщин так хорошо, что мог сказать, о чем они думают до того, как произнесут хоть слово. Ему неинтересно было оказаться в глазах женщин чем-то вроде наживки.

Он вступал в связь с женщинами из других компаний, с теми, кого встречал на вечеринках, иногда с совершенно незнакомыми. В его вкусе были блондинки, «женщины с ногами», стройные — он не любил полных, так как считал, что полнота граничит с моральной распущенностью.

В данный момент у него были две подруги, между которыми он делил свое постельное обаяние. Одна была привлекательной хозяйкой ресторана в деловой части города, другая — агентом по закупке сырья для инструментального завода в пригороде. Обе были замужем и обе души в нем не чаяли.

Но они ему уже наскучили, как в последнее время наскучила и работа. Дела в компании шли своим чередом, ничего нового не происходило. Рой был в разводе уже десять лет. В сорок четыре года он был в расцвете сил и сделал блестящую карьеру, но ощущал внутреннюю пустоту. Он безраздельно господствовал в «Континентал» и намеревался стать президентом после одной-двух отставок, передвижений в руководстве или истечения срока службы нынешнего президента.

Однако, в конечном счете, это его не прельщало. Он чувствовал, что его жизнь застопорилась. «Континентал продактс» наскучила ему, так же как он наскучил сам себе.

Рою нужен был вызов.

Поэтому он готов был принять его, когда неожиданно на его пути возникла такая возможность.

Однажды, во время своего обычного обхода он зашел в отдел маркетинга и обратил внимание на новую сотрудницу. Она сидела за столом, занятая работой, и даже не взглянула на него, поэтому он спросил у управляющего, кто она.

— Джил Флеминг, — ответил он. — Работает здесь уже месяц. И неплохо, между прочим. — Управляющий вскинул бровь, как бы намекая, что девушка — красавица, но признаков распутства в ней не наблюдается.

Рой промолчал. Издалека ее внешность не казалась привлекательной. У нее были песочного цвета волосы и бархатистая кожа. Фигура стройная и на первый взгляд довольно хрупкая. Он не видел ее глаз, поскольку она сидела, уткнувшись в бумаги на столе. Пока он рассматривал ее, она неожиданно взглянула на него. Их глаза встретились, и на губах ее мелькнула легкая улыбка. Взмахом головы она отбросила прядь волос со щеки и опять уткнулась в работу.

Больше Рой не стал задерживать на ней внимания. Он покинул отдел и вернулся в свой кабинет.

Неделю спустя, направляясь от стоянки машин к зданию компании, он заметил очень привлекательную молодую женщину, шедшую впереди него. В руке у нее был портфель. Светлые волосы мягкими волнами падали на ее хрупкие плечи. Торопясь на работу, она шла быстро, но в движении стройных бедер угадывалась томность. Он настиг ее у входа в здание и открыл перед ней дверь.

Быстрым взглядом она выразила признательность за его галантный жест. Он узнал в ней девушку из отдела маркетинга. При близком рассмотрении она выглядела очень юной, почти школьницей. В ней было что-то очень свежее и непосредственное, отчего она казалась слишком молодой, чтобы работать в таком месте.

Она не произнесла ни слова. Он последовал за ней до лифта и снова обратил внимание на ее стройные девичьи ноги и охваченные узкой юбкой округлые бедра. В лифт они вошли вместе. Исходивший от нее благоуханный аромат был естественным, без малейшей примеси духов. Под блузкой четко вырисовывалась форма упругой груди.

После этой мимолетной встречи перед глазами Роя три или четыре раза мысленно возникал ее образ, пока совсем не исчез. Однажды, поздно ночью, уже засыпая, он вдруг подумал о ней. Позднее он припомнил, что она приснилась ему, но от сна в памяти не осталось следа.

Он старался держаться от отдела по маркетингу подальше, почти преднамеренно.

В воскресенье компания устроила для сотрудников пикник. Рой, как обычно, принимал участие в пикнике, играл в софтбол и обменивался словом-другим с коллегами и членами их семей.

Его внимание привлекла группа молодых сотрудников, занятая игрой в «фризби» на лужайке. Среди них была девушка, одетая в шорты и топ, с такой изящной фигурой, какой он не видывал давным-давно. Тонкие запястья и щиколотки, нежная, длинная шея, стройные ноги и гибкая спина делали ее похожей на девочку. Она весело улыбалась, играя с приятелями.

Кончив играть, молодые люди начали расходиться, и она прошла мимо Роя. Это была девушка из отдела маркетинга — Джил Флеминг. На прошлой неделе он не поленился отыскать ее имя в списке сотрудников компании.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила она с улыбкой. Она была вежлива, но не фамильярна. Казалось, она не узнала его.

В последующие дни он думал о ней постоянно. Перед его глазами стоял образ девочки в шортах и топе, в которой было столько невинности. Он все еще видел пышные, светлые волосы, взметавшиеся каждый раз, когда она бросала «фризби», видел стройные ноги, напрягавшиеся в прыжке, чтобы поймать его.

Среди своих сверстниц она была как сошедшая на землю богиня юности. Другие девушки с намазанными косметикой лицами, вялыми мышцами ног, дряблыми щеками казались безликими и выглядели неуклюжими в сравнении с изящной, как фея, Джил.

В понедельник Рой нашел предлог, чтобы зайти в отдел маркетинга. Он поговорил с управляющим о делах, украдкой поглядывая на Джил. Она сидела за столом, вся погрузившись в работу и не поднимая глаз. Волосы покрывали плечи и свешивались вдоль щек. В позе девушки, склонившейся над работой, в ее прозрачных глазах с длинными ресницами, устремленных на бумаги, было что-то глубоко невинное.

Слушая болтовню управляющего, краем глаза наблюдая за девушкой, он в то же время представлял ее в шортах и топе. И тогда он принял решение.

Вечером того же дня он подождал, когда она выйдет из отдела, и остановил ее в коридоре.

— Никак не ожидал, что мы с вами встретимся снова, — сказал он. — Я — Рой Инглиш. Нед обратил мое внимание на вас, когда я на днях заходил к вам в отдел. Рад приветствовать вас в нашей компании.

Она улыбнулась.

— Благодарю. Приятно познакомиться.

Ее голос был мягким и мелодичным.

Рой понял, что девушка наслышана о нем и боится его. В компании все боялись Роя Инглиша. И все-таки ему понадобилось сделать усилие, чтобы с обычным высокомерием заговорить с ней.

— Не пообедать ли нам как-нибудь вместе? — спросил он. Хотел бы узнать вас поближе.

Он произнес эти слова торопливо, словно боясь, что смелость покинет его. Он наблюдал за выражением ее лица, когда она слушала его. Их глаза встретились.

— Нет, благодарю, — сказала она. — Тем не менее, спасибо за приглашение. Рада была повидаться с вами.

Она круто повернулась на каблуках и зашагала по коридору.

Рой почувствовал, как голова пошла кругом не столько от ее отказа, сколько от звука ее голоса и выражения глаз. В голосе слышалась твердость и одновременно мелодичность, что полностью гармонировало с его представлением о ней. Глаза смотрели открыто и простодушно, и в то же время их взгляд был полон чувства собственного достоинства. Да, она была юной, невинной и, тем не менее, сильной. Она отказала ему, как это сделала бы хорошо воспитанная девушка, которую мать научила, как надо избавляться от назойливых мужчин. И вот она идет к лифту, ее тонкие щиколотки и икры мелькают из-под юбки.

Когда двери лифта закрывались, она обернулась и посмотрела на него долгим взглядом, но без всякого интереса.

Двери лифта закрылись.

Рой стоял ошеломленный. Больше, чем ошеломленный.

Прошла неделя, и он снова поджидал ее. Накануне состоялось собрание руководителей отделов, на котором он делал доклад о проведенной под его руководством реорганизации в управлении. В тот день в информационном бюллетене компании появилась его фотография. Он знал, что Джил Флеминг, как и всем остальным, хорошо известно о его выступлении.

Он задумал встретить ее на стоянке машин.

— Вот и встретились снова, — сказал он.

— Здравствуйте. — Выражение ее лица было по-прежнему холодно. Сквозившая в ее глазах доброта явно предназначалась кому-то другому, но не ему, Рою Инглишу. Мысль о ее личной жизни, наполненной улыбками, смехом, может быть, нежными привязанностями, в которой не было места ему, всколыхнула в Рое сильное желание.

— Надеюсь, я не произвел на вас неверного впечатления прошлый раз, — сказал он, — я просто хотел…

— Вовсе нет, — сказала она, — просто я не уверена, что можно смешивать работу с удовольствием.

— Тогда пусть это будет деловой обед, — сказал он. — Я не буду расспрашивать о вас. Будем говорить только о маркетинге. — Он улыбнулся, пытаясь произвести хорошее впечатление.

— Я польщена, — ответила она. — Но нет, благодарю.

И снова повернувшись на каблуках, она зашагала от него прочь, ее красивое молодое тело каждым движением словно насмехалось над ним. Опять ее сила воли не допустила его в ее жизнь.

Рой обдумывал сложившееся положение в последующие десять дней, задаваясь вопросом, не потому ли он оказался таким уязвимым перед нежной, молодой девушкой, что достиг в жизни высокого положения, а может быть его подкупил ее решительный взгляд? Может быть, всему виной ее отказ? Не оттого ли в нем закипела кровь, что ему был брошен вызов?

Но сколько бы он не старался понять свое отношение к ней, он не мог избавиться от мысли о ее хрупком молодом теле, маленьких грудях, округлых бедрах, красивых, стройных ногах, исчезавших под юбкой, где скрывалось самое магическое в ее теле место, ждавшее мужчину, но не его.

Рой Инглиш чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег. С тех пор как много лет назад он ухаживал за своей будущей женой, женщины не имели для него особого значения. Они были не более чем обладательницами плоти для удовлетворения его страсти.

Но к юной Джил Флеминг он тянулся всем сердцем. При этом в нем вспыхнуло желание, которое он не мог ни понять, ни контролировать. И вопреки здравому смыслу, он отправился в ее отдел в третий раз поджидать ее.

Обычно сотрудники отдела робели, увидев его. Но Джил встретила его приветливо.

— Рада вас видеть, — сказала она. — Что можем для вас сделать?

— Хотел бы минуту поговорить с вами.

Они вышли в коридор.

— Я обдумал то, о чем вы говорили, — сказал он. — Я понимаю ваше положение. И думаю, вы правы. Я хотел бы узнать: вы отказали мне лично или потому, что я ваш начальник?

Она задумалась.

— Думаю, я достаточно ясно объяснила свое отношение на прошлой неделе, — сказала она.

— Послушайте, — настаивал он, — просто пообедайте со мной. Я не прошу вас компрометировать себя ни в коей мере. Вы мне нравитесь. Я восхищаюсь вами. Разве мы не можем просто пообедать?

Она посмотрела на него долгим, ничего не выражающим взглядом.

— Благодарю, — сказала она, — но не могу.

В свете флуоресцентных ламп ее глаза переливались, как драгоценные камни. Щеки казались бледнее. Что-то внутри Роя оборвалось. Он еле сдержался, чтобы не поцеловать ее прямо здесь, в коридоре.

— Пожалуйста, — сказал он, чувствуя, как произнесенное слово причиняет ему боль: он был в ужасе от собственной слабости.

Она посмотрела на дверь отдела.

— Я должна идти, — сказала она. — Я действительно очень польщена. До свидания.

И она пошла, прижимаясь к стене, стараясь избежать его навязчивого присутствия. Ее фигура сделалась как бы меньше, когда она проскальзывала мимо него. Она походила на девочку-скаута, чью-то дочь, Питера Пена в женском облике, полную наивной и свежей, как дыхание весны, сексуальности.

Наблюдая, как она удаляется от него, Рой почувствовал, как что-то дорогое, без чего он не может жить, уходит вместе с ней.

После ее третьего отказа Рой перестал ее преследовать. Гордость не позволяла. Но он не перестал думать о ней. Он снова и снова вспоминал те несколько слов, что она сказала ему, взгляд ее глаз, движения ее тела.

По ночам Рой лежал без сна, думая о Джил и размышляя о желаниях юности, которые она пробудила в нем. Он обнаружил, что не может толком спать, потерял аппетит. С горьким изумлением он признался себе, что влюблен, как мальчишка.

Рой не хотел поддаваться этим чувствам, пытаясь вызвать в себе совсем противоположные чувства. Старался сосредоточить мысли о ней, думая только о ее телесной оболочке. Он подстроил разговор с начальником Джил, не проявив при этом личной заинтересованности в ней. Он хотел создать впечатление, что занимается проверкой работы Роджера Фелена в качестве начальника отдела кадров.

Начальник Джил Нед Джойнер с гордостью сообщил, что девушка является образцовым сотрудником. Она не только честно выполняет свою работу, но и лично решила трудную проблему, связанную с западными рынками сбыта компании.

— Я ей рассказал об этой проблеме, но поручения заняться ее разрешением не давал, — сказал Нед. — Через две недели она сказала, что работает над ней в свое свободное время, и показала мне свои предложения, изложенные на бумаге со всеми цифрами. Я показал их парням в руководстве, и они немедленно запустили их в дело. — Он улыбнулся. — Это всем здорово помогло, особенно нашему отделу, — сказал он. — Да, Джил классный работник. В этом нет сомнений.

Роя это сообщение заинтересовало, но не обрадовало. В глубине души он надеялся, что у Флеминг могут быть трудности с работой, во всяком случае он не ожидал, что она — блестящий работник. Он полагал, что сумеет каким-нибудь хитроумным путем запугать ее, воспользовавшись конкуренцией среди сотрудников отдела и отсутствием у нее поддержки в отделе. Он не думал воспользоваться этой уловкой, чтобы ублажить свою сексуальную озабоченность, скорее он хотел сломить этим ее упорную оборону и заставить ее быть с ним помягче.

Но теперь он понял, что в работе она настолько же упорна и самоуверенна, как и в личной жизни. Она вправе гордиться своей работой и твердостью характера. Другими словами, девушка вооружена всем необходимым, чтобы не чувствовать себя уязвимой перед авторитетом Роя и настойчивыми уговорами.

И еще на две недели Рой погрузился в размышления. Это были самые трудные дни в его жизни. Никогда и ничего он не жаждал с такой силой, как эту девушку. При этом он не сомневался, что она не только не хочет его, но даже ненавидит.

Рой боролся со своим внутренним демоном ожесточеннее, чем со всеми трудностями, что выпадали ему в жизни.

На этот раз каменное сердце, верно служившее ему всю жизнь, размякло в самую тяжелую минуту.

Глава 11

Чикаго, штат Иллинойс

В один из понедельников в начале октября рабочий график Лесли был перегружен как никогда. Утром у нее была встреча с новым клиентом, затем ленч с Бадом Оуинсом и еще двумя представителями руководства, на котором она отчиталась о своей текущей работе. Теперь она торопилась на встречу с одним из самых важных для компании клиентов, — ей предстояло сообщить о комплексной и дорогостоящей рекламной компании. Она уже предвидела, что ей придется работать весь вечер над проектами, которые она не успела закончить вчера. Да, неделя будет нелегкой.

Она стремглав устремилась к лифту, занятая мыслями о предстоящей встрече, когда в лоб столкнулась с человеком, выходящим из лифта. От резкого удара боль пронзила голову, портфель выпал из руки и из него высыпались на пол записки, чертежи, планы.

— Виноват, — услышала она басовитый мужской голос. — Вы ушиблись?

Она пощупала лоб. Кожа не повреждена, но прикосновение вызывало боль.

Они торопливо собирали рассыпавшиеся документы.

— Извините меня, — сказал мужчина. — Я не смотрел, куда иду.

— Нет, нет, это моя вина, — поправила его Лесли, — я опаздывала и бежала ничего не видя. Я очень сожалею…

Они распрямились одновременно и стояли с руками, полными бумаг. Мужчина был высокий, одетый в темный костюм. Первое, на что Лесли обратила внимание, были его глаза: темные и очень красивые. Они смотрели на нее с участием и немного удивленно. Второе, что она заметила, было красное пятно на подбородке, о который она ударилась. Крови, слава Богу, не было, но удар, видимо, был сильный.

За пытливыми глазами и красным пятном на подбородке начало вырисовываться все лицо. Брови темные и немного бесформенные, щеки загорелые, подбородок твердый, шея крепкая. Он был высокий, не меньше шести футов и двух дюймов, сложения сильного. Он улыбался, глядя на нее с нескрываемым восхищением.

— Это никак не может быть вашей виной, — сказал он. — Вы, кажется, здесь все хорошо знаете, а я здесь впервые.

Лесли промолчала. Его глаза изучали ее чересчур откровенно. Она посчитала это слишком бесцеремонным и не ответила на его улыбку.

Они в молчании дождались лифта. Лесли торопливо засунула бумаги в портфель. Она чувствовала, что незнакомец разглядывает ее с некоторым удивлением и удовольствием. Ей стало не по себе, и она с нетерпением ждала лифта.

— Вы уверены, что не ушиблись? — спросил он, явно испытывая удовольствие от вынужденного ожидания вдвоем.

— Да, со мной все в порядке, — ответила Лесли, — а вы?

— Ничуть не пострадал, — сказал он.

Наконец лифт прибыл, пять или шесть человек вышли из него. Лесли и незнакомец вошли. Лесли протянула руку, чтобы нажать на кнопку своего этажа, но он опередил, и их пальцы на мгновение встретились.

— Вам какой? — спросил он, нажимая на кнопку шестого этажа.

— Четвертый, — сказала она, все еще чувствуя дрожь в пальцах от его прикосновения.

Лифт, казалось, полз вверх еле-еле. Приехав на четвертый этаж, Лесли бросила на незнакомца безучастный взгляд и быстро вышла из лифта.

Встреча с важным клиентом оказалась сложнее, чем она предполагала. Клиент, занимающийся производством пищевых полуфабрикатов, напрочь отверг план рекламной кампании, над которой Лесли много потрудилась за прошедший месяц, хотя на первых встречах с энтузиазмом одобрил предложенную концепцию. В его возражениях было мало смысла, и Лесли стоило немало труда понять, каких он требует изменений.

Встреча закончилась спором, не приведшим ни к каким результатам. Лесли устала и мечтала скорее добраться до дому, принять горячий душ, прежде чем засесть за незаконченные проекты. Как бы ей хотелось, чтобы завтра был выходной. Но рабочая неделя только началась и представлялась ей минным полем, опасным и непредсказуемым.

С двумя огромными папками под мышкой и переполненным портфелем она спустилась на лифте вниз. Когда дверцы открылись, и она торопливо вышла, то налетела на какого-то человека. Она в замешательстве вскинула брови, когда увидела, кто был этот человек.

— Вот и снова встретились.

В коридоре у лифта, улыбаясь, стоял незнакомец, с которым она столкнулась после ленча. К своему ужасу, она увидела на его подбородке пластырь в месте ушиба.

— О, да, — сказала она, стараясь сохранить выражение холодного безразличия, которым одарила его в прошлый раз. Но посмотрев на его красивое лицо, вдруг поняла, что остаток рабочего дня не переставала думать о нем, что темные глаза незнакомца вопросительно и внимательно смотрели на нее сквозь бумаги, разложенные на рабочем столе.

— Чувствуете себя по-прежнему хорошо? — спросил он. — Голова не кружилась от полученного удара?

Она отрицательно покачала головой.

— Коль судьбе было угодно столкнуть нас, — сказал он, — то, по крайней мере, надо узнать, с кем мы столкнулись. Меня зовут Тони Дорренс. Я менеджер по региональной торговле из «Прайс-Девис» в Атланте. Рад познакомиться с вами.

— Лесли Чемберлен, — сказала она. — Я здесь работаю. Занимаюсь выполнением заказов.

— Приятно познакомиться с вами, Лесли, — сказали.

На минуту они замолчали, так как мимо них к стоянке машин устремились сотрудники «Оугилви, Торп». Под упорным взглядом незнакомца Лесли почувствовала странную скованность. Глаза словно гипнотизировали ее. В них были искорки смеха и что-то еще, ужасно знакомое и пытливое. Ей хотелось убежать от него, но она будто приросла к месту. Ее охватила усталость. Не хватало сил даже отвести от него взгляд.

— Итак, поскольку я практически дважды ушиб вас, — сказал он, — думаю, нам надо прекратить это, не так ли? Судьбе было угодно познакомить нас, так давайте наше знакомство строить на дружеской основе. Вы пообедаете со мной?

Лесли попыталась состроить холодную улыбку, но не получилось.

— Я не могу, — сказала она. — Очень занята. Но спасибо за приглашение.

— Я тоже очень занят, — сказал он. — У меня назначен обед с двумя вашими коллегами. Но мне не стоит труда сказать им, что я ушибся, выходя из лифта, — он дотронулся до пластыря на подбородке, — и не могу присутствовать на обеде. С кем вы обедаете?

Она посмотрела на пластырь как зачарованная. Значит, она это сделала. Действительно ушибла его. На загорелом лице пластырь казался странно привлекательным.

— Я… должна работать, — сказала она, не сумев солгать так, как ей хотелось. — Я просто не могу.

— Не можете перенести работу на часок? — спросил он. — Я не отниму у вас много времени.

— Работа не ждет, — сказала она твердо, — но все-таки благодарю.

— Разрешите мне, по крайней мере, проводить вас до машины, — настаивал он.

Не зная, как избавиться от него, Лесли повернулась и направилась к стоянке машин.

К тому времени, когда они дошли до ее машины, его молчание превратилось в вызов. Она не знала, как еще можно избавиться от него.

— «Фольксваген», — заметил он, осматривая машину. — Хорошая машина. Должно быть, вы экономите уйму денег на бензине.

Она вынула ключи, но прежде чем вставить ключ в замок, повернула к нему лицо.

— Послушайте, — сказала она, — мистер, как вы сказали ваше имя?

— Дорренс, — ответил он, — но зовите меня просто Тони.

— Послушайте, мистер Дорренс, вы были очень любезны, что проводили меня до машины, и я ужасно сожалею, что повредила вам подбородок. Но коль с вами все в порядке, то я должна ехать. Разве мы не можем просто попрощаться?

Голос ее прозвучал твердо, но с ноткой нервного возбуждения, что он не преминул заметить.

— Я не могу вас так просто отпустить, — сказал он. — Не смотрите на меня так. Вы такая красивая…

Лесли оказалась захваченной врасплох. Взгляд его глаз изменился. Он был искренним и нежным, но немного печальным.

— Не уходите из моей жизни так же быстро, как вы вошли в нее, — сказал он. — Вы вошли в мою жизнь, столкнувшись со мной. Если вы исчезнете, как Золушка, я не знаю, что со мной будет.

Он помолчал.

— Я редко бываю здесь, — продолжал он. — Сейчас я приехал только потому, что заболел тот парень, что обычно приезжает сюда. Я всего лишь сделал боссу одолжение. Возможно, я не появлюсь здесь еще несколько месяцев.

Он выглядел огорченным.

— Не обрекайте меня на то, чтобы, вернувшись домой, я целых три месяца каждую ночь думал о вас, вспоминая вашу улыбку, — сказал он.

Опять молчание.

— Только обед, — умолял он. — Всего на один час. Воспоминаниями о нем я смогу прожить долгое время, Лесли.

Она посмотрела на него. В его устах ее имя прозвучало так нежно, что обращение по имени, а не по фамилии не казалось бесцеремонным.

Пожалуйста, — попросил он.

Она вздохнула, сдаваясь.

— Хорошо, — сказала она. — Но только на час. Не больше. У меня действительно много дел.

— Конечно, конечно, — улыбнулся он, приглашая жестом пройти к его машине.

Он отвез ее в уединенный ресторан в Линкольн-парк. По тому, как неторопливо здесь обслуживали, она поняла, что пообедать за час едва ли удастся.

Но Лесли почему-то не хотелось, чтобы он быстро кончился. За обедом с ней произошло что-то такое, чего она раньше не испытывала.

Тони Дорренс рассказывал о себе легко. Он был родом из такой же бедной семьи, как и Лесли, но по характеру очень отличался. Если Лесли была сдержанной и осмотрительной, то Тони был веселым, беспечным и доверчивым. Эти качества проявлялись в каждом слове, каждом жесте. Он без сожаления оставил семью, окончил университет, поработал во многих местах, прежде чем стал высокопоставленным сотрудником в «Прайс-Дейвис» — одной из самых известных фирм по производству средств связи. Он рассказал, что его прочили на пост вице-президента по маркетингу, но он отказался, так как сама мысль о том, что он будет привязан к креслу, ему противна. Нынешняя работа связана с разъездами по всему миру, и это ему нравится.

— Я не создан для заседаний и внутренних интриг, — сказал он. — Я просто делаю работу и живу той жизнью, что сам выбираю.

Лесли кивнула.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала она.

Воцарилось долгое молчание. Лесли вертела рукой бокал с вином. Она чувствовала на себе его взгляд. И не могла придумать, о чем еще можно поговорить.

Наконец Тони нарушил молчание.

— Вы необыкновенно красивы, — сказал он.

Лесли покраснела.

— Это комплимент? — спросила она. — После такого рабочего дня, как сегодня, я чувствую себя как мышь, пойманная кошкой.

Я не совсем то имел в виду, — сказал он. — Дело не в лице, хотя оно очень красиво, и не в фигуре, хотя она исключительная. Дело в ваших глазах, в том, как они смотрят. В вашем самоуважении. Это такая редкость. Я это сразу понял, как только увидел вас у лифта.

Он засмеялся.

— За секунду до того, как вы ударились о мою челюсть, — добавил он.

Лесли молчала. Она думала о том, что Тони Дорренс, несомненно, самый красивый мужчина, какого она когда-либо встречала. Красота его заключалась не только в загорелом, мужественном лице или в сильном теле. В нем чувствовалась сдержанность необузданного характера и глубокая внутренняя уверенность, чего у нее никогда не было. Он не боялся жизни. Все это делало его — к чему отрицать? — очень привлекательным, очень сексуальным.

В этот момент Лесли почувствовала, как что-то внутри нее слабеет. Ей захотелось уйти отсюда, убежать от него, и как можно быстрее.

Но в то же время ей хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончился.

— Взгляните на часы, — сказал он, — вы превысили свой лимит времени. Не значит ли это, что ваша карета сейчас превратится в тыкву?

— Это значит, что я должна идти, — с улыбкой сказала она. — Спасибо за обед… и за беседу.

В молчании он проводил ее до машины и отвез на стоянку машин у «Оугилви, Торп», Он помог ей выйти и стоял подле, пока она вынимала ключи от своей машины.

— Я должен сегодня же вернуться домой, — сказал он. — Вернуться сюда мне долго не придется — официально, конечно. Но в следующий четверг я должен лететь в Денвер на конференцию. — Он протянул ей руку, словно пожать на прощание, но мягко задержал ее руку в своей. — Вечером в пятницу я смогу заехать сюда по дороге домой. Что вы об этом думаете?

Она смущенно взглянула на него. Он улыбнулся, взял ее за подбородок и притянул ее голову к своему лицу прежде, чем она успела остановить его.

Она даже не поняла, что его поцелуй сломал барьер во всем ее существовании. Так ее еще никогда не целовали. Поцелуй превратил ее буквально во что-то аморфное, сделал ее безвольной, помрачил сознание, всколыхнул еще неизведанные чувства. Ее руки самопроизвольно скользнули ему на плечи, затем обняли его за шею. Тело само потянулось к нему, заставив разум отступить.

Его руки привлекли ее страстно, но сдержанно. Эта сдержанность, за которой скрывалось страстное желание, восхитила ее больше всего. Казалось, он знал свое тело и его желания лучше, чем Лесли свое тело.

Поцелуй был долгим. На губах Лесли он оставил вкус какого-то замечательного зелья. Она все еще обнимала его за шею.

— Можем мы встретиться прямо здесь? — спросил он. — Тогда я буду чувствовать, что недели как бы не было. Как будто я с тобой не расставался? Хорошо?

Ослабев в его объятии, Лесли согласно кивнула, не в силах скрыть радость в глазах.

— В пять часов? — спросил он. — Сразу после работы?

Она покачала головой.

— В шесть, — улыбнулась она, поглаживая пластырь на его подбородке. — Приходится работать дольше обычного.

— Тогда в шесть. — Он открыл дверцу ее машины. Она села, включила мотор и опустила стекло на дверце. — Мне будет недоставать тебя, Лесли.

Он наклонился и снова поцеловал. Лесли ощутила прикосновение его рук на щеках, и поцелуй стал крепче. Ее пальцы, державшие руль, дрожали.

Машина тронулась с места. Он остался позади — на фоне темноты силуэтом обозначилась его фигура, освещенная фонарями. Лесли не видела его лица, только абрис его высокого тела, тень улыбки.

Закрывая окно, она знала уже наверняка, что вечером в пятницу ляжет с ним в постель.

И еще она знала наверняка, что это будет первый раз в ее жизни.

Глава 12

Детройт, штат Мичиган

Рой Инглиш впал в горестное состояние. Он вытерпел шесть недель, не видя Джил Флеминг. Сотни раз он брался за трубку телефона, чтобы позвонить Джил, и клал ее на место. Дважды он все-таки набрал номер и услышал ее голос, ответивший «Алло?» В отчаянии он бросил трубку, почти уверенный, что она догадалась, кто звонит.

В полном отчаянии он подумывал о том, чтобы употребить свое влияние в компании и заставить ее переменить отношение к нему. В нескольких словах он мог легко дать ей понять, что ее холодность к нему может стоить ей работы.

Но случилось так, что она сама сделала первый шаг.

Рой был в своем кабинете и разговаривал по телефону с одним из менеджеров регионального отделения компании, когда увидел, как она вошла в приемную. Она поймала его взгляд и улыбнулась. Он попросил менеджера минуту подождать и весь вытянулся в кресле, чтобы разглядеть ее получше через открытую дверь.

Джил что-то протянула секретарше и повернулась к выходу. В этот момент она увидела сквозь дверь Роя и помахала ему рукой.

Рука Роя дрожала, когда он снова заговорил в трубку.

— Лонни, я перезвоню через пять минут, — сказал он.

Повесив трубку, он заглянул в приемную.

— Что это значит? — спросил он секретаршу.

— Простите, сэр? — спросила она.

— Только что здесь была девушка, — сказал он, — что ей было нужно?

— Девушка? — Взгляд секретарши был растерянным.

Роя словно обдало жаром. Он готов был повторить вопрос.

— А, та девушка, — сказала секретарша, — она принесла мне почту, по ошибке попавшую к ним в отдел.

— Вот как, — сказал Рой.

Он вернулся в кабинет и закрыл дверь. Он был совершенно уверен, что секретарша примет его любопытство по отношению к девушке за признак его обычной въедливости во все детали происходящего в офисе. Это было вполне в характере Роя узнавать о каждом посетителе.

Рой сидел как на иголках. Его охватило ребячливое чувство, что Джил наконец признала его существование. Она улыбнулась. Она даже помахала ему рукой! Он подумал, что ее появление здесь было, возможно, сигналом. Может быть, у него появился последний шанс.

И он воспользовался этим шансом.

На следующий день во время ленча он ухитрился столкнуться с ней в закусочной компании и попросил разрешения сесть за ее столик.

Она улыбнулась.

— Конечно, — сказала она.

Он отважился завести с ней разговор. Спросил о работе в отделе. Дружеским тоном она рассказала о своей работе, о своем боссе.

Рой рассказал, что слышал о ее плане в отношении западных рынков. Она вежливо поблагодарила его за интерес. Джил была рада и горда, что ее план приняли.

Рой завел разговор о себе. Он рассказал о своей бывшей жене, о том, что у них не было детей. Он довольно неуклюже дал ей понять, что не относится к тем женатым сотрудникам, которые ищут развлечений на стороне, а напротив, что он неженатый, одинокий мужчина, по-настоящему восхищающийся ею.

Она сидела с чашкой кофе в руке, поглядывая на него загадочными голубыми глазами. Но взгляд был каким-то неопределенным: ни недружелюбным, ни одобрительным.

— Вы по-прежнему плохо относитесь к моему предложению пообедать? — спросил он.

Ее улыбка погасла.

— Вы очень хороший человек, — сказала она. — Сожалею, если я показалась вам грубой. Я совсем не хотела вас обидеть.

— Не означает ли это, что вы согласны? — спросил Рой.

Она озадаченно пожала плечом.

— Нет, — сказала она. — Но мне было приятно поговорить с вами.

Она встала и быстро вышла из закусочной.

Оставшись один, Рой опять ощутил одиночество. И все-таки он чувствовал, что его положение изменилось в лучшую сторону. Рой цеплялся за малейшее поощрение с ее стороны. Теперь он часто видел ее за ленчем. Иногда она приходила с друзьями, и он не мог подсесть к ней за столик. Тогда он разглядывал ее подружек с жадным сексуальным интересом, словно от близости к ней на них ложился отпечаток ее привлекательности. Но потом он отворачивался, думая только о Джил.

Нередко она приходила одна, и тогда он подсаживался к ней.

Рой мало узнал о ней во время их разговоров, но все больше и больше рассказывал о себе. Джил слушала его внимательно, даже с сочувствием, но никогда не позволяла перешагнуть невидимый барьер, разделявший их. Однажды она вскользь заметила, что в районе, где живет, она не чувствует себя в безопасности. На улицах она не раз встречала людей, по виду хулиганов, и потому решила переехать. Рой рассказал ей о двух районах, более подходящих для нее. Она выслушала его с интересом, но сказала, что очень занята на работе, чтобы думать в данный момент о переезде.

Запомнив этот разговор, Рой однажды вечером осмелился последовать за ней в машине. Он наблюдал, как она въехала в свой район, который действительно казался не таким уж безопасным. Он видел, как она припарковала машину на улице перед домом, где жила, но стоянки как таковой здесь не было. Он наблюдал, как она вошла в дом. Он сидел в машине, посматривая на свет в ее окнах и изредка видя ее силуэт на фоне закрытых штор.

Потерев в замешательстве глаза, он представил, как она снимает одежду, принимает душ, садится на кровать в пижаме или халате, а спит, возможно, голая. В тишине машины он чувствовал, как его дыхание становится прерывистым. Затем смиренно ехал домой.

Рой пытался отказаться от этих видений, но не мог. Иногда в тот же день, когда за дружеской беседой проводил с ней ленч, он ловил себя на том, что следует за ней до ее дома, а потом сидит в машине как отчаявшийся любовник. В этот момент он думал, что теряет ощущение реальности. Возобновившиеся с ней отношения свели на нет все его попытки жить без мысли о ней, сделали его еще одержимее, чем прежде.

Он говорил себе, что так продолжаться не может, что он не выдержит.

Но затем произошло неожиданное.

Дождливым вечером в понедельник Рой чуть ли не в сотый раз тайком провожал Джил до дому.

Как всегда она поставила машину на свободное место у тротуара в квартале от дома. Выйдя из машины с портфелем в руке, она шла по улице.

Неожиданно из темноты появился мужчина и заговорил с ней. Что-то подсказало Рою, что мужчина не был ей знаком. Она, казалось, попыталась отвязаться от него и убежать. Рой осторожно вышел из машины. В эту минуту он услышал, как Джил закричала, призывая на помощь.

— Помогите!

В следующее мгновение Рой подбежал к ней и увидел, что мужчина с угрожающим жестом прижал Джил к ограде дома. Вор вытащил у нее кошелек и готов был ударить ее.

— Отпусти ее, — сказал Рой, схватив мужчину за плечи.

Мужчина с силой вырвался из рук Роя. Рой снова попытался его схватить, но мужчина достал из кармана какой-то предмет и ударил Роя в скулу. От неожиданного удара он упал на землю.

— С вами все в порядке? — спросила Джил, наклонившись над ним.

Рой посмотрел на нее.

— Он взял ваш кошелек? — спросил он.

— Нет, — сказала она. — Убежал. Идемте со мной.

Джил привела его в свою квартиру и усадила на диван.

От сильного удара скула опухла и из нее текла кровь.

— Я принесу теплую воду, — сказала она.

Пока она отсутствовала, Рой разглядывал комнату. Она была небольшой, но со вкусом обставленной. Жесткий диван, кресло-качалка, стереопроигрыватель с набором пластинок мадригалов, церковной музыки периода Ренессанса. На полках книги — несколько романов и специальная литература по маркетингу. Стены обиты материей. От комнаты веяло домашним уютом.

Когда Джил вернулась, неся кувшин с водой и салфетку, боль в скуле стала нестерпимой, но кровь уже не текла.

— Вот так, — сказала она тихо, смывая кровь. Он смотрел на нее беспомощно, оторопев не столько от боли, сколько от ее прикосновений.

— Я же говорила вам, что район стал небезопасным, — сказала она. — Мне следовало давно переехать отсюда. Теперь я непременно это сделаю.

Рой ничего не ответил. Он невольно улыбался, потрясенный ее красотой.

— Кстати, — неожиданно сказала она, — что это вы делали около моего дома?

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

— Я следил за вами, — сказал он.

Она вскинула брови, готовая высказать возмущение.

— Уже не в первый раз, — беспомощным тоном произнес Рой. — Я и раньше следил за вами. С тех пор как мы начали проводить вместе ленч. С тех пор как вы перестали видеть во мне… Как я почувствовал, что должен быть каким-то образом ближе к вам. Хотя бы тем, что провожаю вас до дому.

Наступила долгая, мучительная пауза. Она смотрела на него с выражением жалости и в то же время с упреком.

Он пожал плечами. Нежная улыбка смягчила его строгие черты.

— Я с ума схожу от вас, — сказал он, — ничего не могу с этим поделать.

Теперь ее взгляд пристально всматривался в его разбитую скулу, красивое лицо, на котором застыло выражение робости.

Она улыбнулась.

— Я сдаюсь, — сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать его.

Глава 13

Нью-Йорк. Осень 1971 года

По иронии судьбы у Джордана Лазаруса начались проблемы, когда он впервые открыл нечто грандиозное.

Спустя пять лет после победы над Ребеккой Джамен и ее мужем, принесшей ему несколько миллионов, Джордан создал собственный конгломерат. Он приобрел двадцать компании, разбросанных по Соединенным Штатам и Канаде. Большей частью это были средних размеров фирмы, занимавшиеся производством потребительских товаров для дома и учреждений. Он ограничивался скромными приобретениями, но с агрессивной настойчивостью добивался развития тех компаний, что приобрел. В результате его конгломерат, названный им «Лазарус интернешнл инкорпорейшн», стал компанией с годовым оборотом, превышающим полмиллиарда долларов. При этом личное состояние Джордана ежегодно увеличивалось на несколько миллионов.

Джордан уже давно решил проблему финансового выживания как для себя, так и для своей семьи. Он был на пути к тому, чтобы играть ведущую роль в мире бизнеса. В достижении этой цели он придерживался консервативного подхода: избегал риска и различных нововведений, для представительств своей империи выбрал солидные здания.

Он сделал лишь одно небольшое исключение из этих правил. В конце шестидесятых Джордан из прихоти приобрел компанию в штате Огайо, ранее занимавшуюся производством питания для животных, а затем ставшую мелким производителем лекарственных средств для домашнего скота. В последующие четыре года Джордан превратил эту полуразорившуюся мелкую компанию в процветающую фирму ветеринарной фармацевтики с твердым и приличным доходом и хорошими перспективами на будущее.

Произошло это благодаря одному человеку. Звали его Лео Камински. Неряшливый, косматый молодой инженер — биохимик, забросивший докторскую диссертацию по фармакологии и поступивший работать в «Бекстер фидс».

Лео был тощий очкарик, родом из Бронкса, побеждавший на всех научных олимпиадах, получавший высшие баллы при тестировании на математические способности, никогда не имевший друзей, не обращавший внимания ни на что, кроме науки.

Президент «Бекстер фидс» принял Лео на работу из уважения к его родителям, которые были его старыми друзьями. Он платил Лео крохотную зарплату и ничего от него не ждал.

Однажды, совсем случайно, Лео изобрел вакцину против одного из самых губительных заболеваний домашнего скота. Лео был отличным специалистом по иммунологии копытных животных и работал одновременно над десятками проектов, ни один из которых за последние два года не приблизился к завершению. И вдруг он добился успеха.

Это случилось в то самое время, когда Джордан Лазарус приобрел «Бекстер фидс» и переименовал компанию в «Ветеринарная фармацевтика, инкорпорейтед». В качестве небольшого, но развивающегося дочернего предприятия она вошла в «Лазарус интернешнл».

Джордан оставил Лео работать в компании, повысил ему зарплату и сумел добиться его расположения. Поскольку главной особенностью Лео была неспособность доводить проект до конца, Джордан постоянно поощрял его в исследованиях от одного направления к другому, минуя обычную методику в фармакологии. Они стали друзьями.

Однажды в начале мая, спустя два года после покупки «Бекстер фидс», случилось то, чего Джордан давно ждал. Лео пришел сообщить о чем-то важном.

Лео показал Джордану подробные данные о новом лекарстве. При надлежащей модификации это средство могло не только предотвращать сердечные заболевания, но использоваться для лечения гипертонии.

Джордан убедил Лео продолжать работу над проектом. Результаты оказались ободряющими. Эксперименты, проведенные Лео в лаборатории, дали потрясающие результаты.

Спустя месяц Джордан спросил Лео:

— Как ты думаешь, можно ли это средство использовать для человека?

Лео изумленно посмотрел на него. Он никогда об этом не задумывался.

Через полгода Лео проинформировал Джордана, что экспериментальное лекарство, если правильно применять его с учетом обмена веществ человека, способно предупреждать гипертонию, уплотнение артерий, инсульт и сердечную недостаточность. Эту хорошую новость он сообщил Джордану на смеси непостижимого научного жаргона и непонятного, ломаного языка, но смысл Джордан уловил.

— Лео, я горжусь тобой, — сказал Джордан. — Хочу, чтобы ты изо всей силы продолжал работать над этим. С этого момента даю тебе карт-бланш — получишь все необходимое оборудование и деньги. Но я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Эти исследования должны быть нашим общим секретом. Никто не должен знать, для чего они ведутся.

Вдохновленный на поиски великого открытия ради своего единственного друга Лео продолжил работу.

Однако, до того как Джордан смог заняться этой волнующей финальной стадией проекта, беда нагрянула с неожиданной стороны.

Прошло шесть лет с тех пор, как Джордан впервые встретил Лео Камински, и почти два года с того времени, когда Лео начал работу над своим сверхсекретным проектом. В холодный четверг в начале ноября Джордана посетили два представителя «Консидайн индастрис», одной из самых крупных корпораций в Америке, к тому же международного конгломерата с дочерними предприятиями в сорока странах. Один из эмиссаров был адвокат, другой — высокопоставленный чиновник. Оба были средних лет и выглядели преуспевающими людьми.

— Как мы понимаем, ваши научные сотрудники работают над чем-то в высшей степени интересным, — сказал чиновник Джордану.

Джордан посмотрел на него подозрительно.

— Откуда вам это известно? — спросил он.

— Мир полнится слухами, — ответил чиновник. — Как бы там ни было, но мистер Консидайн проявляет личную заинтересованность в исследованиях, касающихся больных с сердечными заболеваниями, потому что он сам страдает болезнью сердца. В легкой форме, конечно, — добавил он осторожно.

— Что ж, — сказал Джордан, — мы работаем над многими проектами, но ведем опыты только над животными. Нам немало предстоит сделать, прежде чем мы начнем производить что-то для людей.

Говоря это, он мысленно отметил, что необходимо усилить меры безопасности в отношении исследований Лео.

— У нас есть для вас предложение, и мы думаем, оно вам понравится, — сказал адвокат, — «Консидайн индастрис» намерена предложить вам целый ряд средств для ускорения получения этого продукта. В обмен на это «Консидайн» хотела бы совместно с вами запатентовать это лекарство, когда станет возможно подать заявку на патент.

Джордан посмотрел на посетителей. Он сделал вид, что потрясен предложением и даже испытывает благоговейный страх перед таким гигантом, как «Консидайн».

— Интересное предложение, — сказал он. — Почему бы вам не изложить его в письменном виде, чтобы мои юристы изучили его?

— С удовольствием!

Пожав руки и довольно улыбаясь, посетители удалились.

Через неделю юристы Джордана получили детально проработанное предложение. Как Джордан и предполагал, документ был составлен с уловкой. «Консидайн индастрис» должна обладать исключительным правом на патент, выданный на любой конечный продукт, разработанный Лео. «Лазарус интернешнл» не получал ни кредитов на внедрение лекарства в производство, ни баснословных прибылей от потенциально широкой и долговременной продажи. Единственной компенсацией за затраты, сделанные для разработки лекарства с первого дня, будет небольшая выплата в качестве «вознаграждения» за авторское право.

Джордан распорядился, чтобы адвокаты послали конгломерату обычной формы отказ. Одновременно он ввел меры безопасности для охраны деятельности Лео Камински. Ни одному человеку не разрешалось близко приближаться ни к Лео, ни к месту его работы без специальной проверки, которую выполнял особый штат сотрудников охраны.

Джордан решил, что этим дело и кончится. Он перестал беспокоиться из-за «Консидайн индастрис» и все свое внимание обратил на Лео и его эксперименты.

Прошла неделя после отосланного им отказа, и Джордан Лазарус начал понимать, что от «Консидайн индастрис» так просто не отделаешься.

Всего за неделю большая часть ключевых предприятий Джордана Лазаруса оказалась под сильнейшим финансовым прессингом. Но Джордан решил не сдавать позиций.

— Пусть делают что хотят, — сказал он. — Меня легко не запугаешь.

Казалось, Виктор Консидайн собственными ушами услышал вызов, брошенный Джорданом. На следующей неделе прессинг с новой и устрашающей силой обрушился на империю Джордана.

Цены на акции «Лазарус интернешнл» на Уолл-стрит залихорадило. Несколько дней они колебались, затем резко упали до необоснованно низкого уровня и на этой цифре были заморожены.

— Что происходит? — спросил Джордан своего главного специалиста по биржевым операциям.

— Мы в сильном затруднении, — сказал аналитик. — Они собираются разорить нас.

— Как же могут они безнаказанно провернуть это дело? — спросил Джордан.

— Видите ли, при нынешних законах они могут предложить вашим акционерам тендер по любой удобной им цене. Если у вас нет финансовых ресурсов, чтобы бороться с ними, вы — разорены. Они получают контрольный пакет акций и забирают вашу компанию в свои руки. Ваши управляющие будут отчитываться перед ними.

— И наши изобретения тоже будут принадлежать им, — пробормотал Джордан. — Есть ли какие-нибудь пути, чтобы удержать их?

— Вы можете попросить помощи у другого, дружески к вам настроенного конгломерата, чтобы вместе вступить в борьбу с «Консидайн», — сказал аналитик. — Такие конгломераты теперь называют «белыми рыцарями». Но за подобную услугу «белый рыцарь» будет сидеть в вашем совете директоров, а я не думаю, что это вам понравится.

— Что еще возможно сделать? — спросил Джордан.

— Вы можете попытаться убедить акционеров не продавать акции. Это будет трудной задачей, если принять во внимание, что «Консидайн» предлагает семьдесят пять долларов за акцию, когда она стоит не больше пятидесяти. Цена слишком выгодна, чтобы от нее отказаться. Тем не менее, вы можете попытаться перенести на более дальний срок собрание акционеров, а за это время представить какой-либо поощрительный мотив, вескую причину, чтобы акционеры удержались от продажи акций.

Джордан сосредоточил все свое внимание.

— Какого рода поощрительный мотив? — спросил он.

Аналитик пожал плечами.

— Например, — сказал он, — вы можете завершить работу над лекарством и пустить его на рынок до собрания акционеров в марте. Или, по крайней мере, убедить акционеров, что лекарство почти уже готово для реализации и в их интересах придержать акции.

Сутки провел Джордан в глубоких размышлениях. Затем собрал своих адвокатов и экспертов по финансам в комнату для совещаний.

— Мы будем придерживаться курса, который вы вчера предложили, — сказал он. — Я хочу перенести собрание акционеров с января на март. За это время я постараюсь предложить кое-что, что убедит наших акционеров остаться с нами. Кроме того, я хочу, чтобы вы начали судебное дело совместно с Комиссией по надзору за ценными бумагами и биржевой деятельностью против «Консидайн», чтобы объявить их действия против нас незаконными. Это наверняка не сработает, но мы выиграем время.

Закончив на этом совещание, Джордан отпустил всех, кроме одного адвоката — человека, приблизительно его возраста, по имени Дэн Маклоклин, единственного из адвокатов, кому полностью доверял и кого с самого начала назначил ответственным за решение проблемы с «Консидайн».

— Дэн, — сказал Джордан, — что ты можешь мне рассказать о Викторе Консидайне?

Дэн открыл портфель и вынул папку.

— Он вдовец, — сказал Дэн. — Его жена умерла десять лет назад, от болезни сердца, между прочим. Она была наследницей фабриканта. Консидайн использовал ее деньги плюс то, что было у него, чтобы создать свою империю. В деловых отношениях он — настоящий хищник. Любого, кто вставал на его пути, он устранял из дела. Сотни раз его привлекали к суду за неэтичность действий, но у него прекрасные адвокаты и полные карманы денег. Действует грубо. За последние десять лет, благодаря законам о налогах, стал влиятельным и агрессивным конгломератом. Он доводит мелкие компании до разорения, а затем чаще всего перепродает их. В целом его активы исчисляются миллиардами. Дай ему еще десять лет, и он может стать могущественным, как «Крайслер».

— Расскажи мне о личной жизни.

— Он живет с дочерью. Единственным ребенком. Конечно же, играет в гольф. Отпуск — две недели в год — проводит на маленьком острове у побережья Северной Каролины. Дважды в неделю по вечерам играет в покер. В остальное время ведет жизнь отшельника. В обществе почти не появляется. Слуги в доме не живут. Дом убирают в его отсутствие. Советуется только с дочерью. Она готовит ему еду.

Джордан кивнул, заинтересовавшись.

— Расскажи мне о дочери.

— Окончила два университета Принстонский и Гарвардский. В школе были некоторые проблемы с дисциплиной — замяли, конечно, — но оценки отличные. Очень умна. Известно, что после университета у нее был жених, но отец расстроил их роман. Он по натуре собственник. После смерти жены это качество усилилось. Вряд ли позволит дочери исчезнуть из его поля зрения.

Он бросил Джордану через стол фотографии отца и дочери. Виктор Консидайн выглядел цветущим, полным человеком с лунообразным лицом и маленькими, свирепыми глазками. Даже на фотографии он казался угрожающим. Красноватая кожа на лице подтверждала, что у него больное сердце.

— Каковы его собственные прогнозы? — спросил Джордан.

— Неблагоприятные, — ответил адвокат. — Он страдает хронической сердечной недостаточностью и уплотнением артерий. Ему только пятьдесят девять. Сомневаюсь, что он проживет еще десять лет, если не будет что-то сделано, чтобы предотвратить нарушение деятельности кровяных сосудов. Он идеальный кандидат на инсульт или инфаркт.

Джордан кивнул. Он понимал, что Виктор Консидайн хочет заполучить контроль над формулой Лео как можно скорее и ради этого пойдет на все.

Джордан посмотрел на фотографию дочери Барбары. Далеко не красавица. Тонкие, темные брови, бледная кожа, меланхоличный взгляд. Но глаза, большие и красивые, выделялись на ничем не примечательном лице. На вид ей было двадцать семь — двадцать восемь лет.

— Так что мы будем делать? — спросил адвокат.

— Выигрывать время, — сказал Джордан, — и искать новый подход.

Сказав это, он многозначительно взглянул на фото молодой Барбары Консидайн.

Глава 14

Детройт, штат Мичиган

Рой Инглиш совсем потерял голову. После первой ночи, проведенной с Джил Флеминг, он постоянно виделся с ней, а когда не был с ней рядом, мысли о ней преследовали его. В часы разлуки она властвовала над его фантазиями точно так же, как властвовала над его телом и желаниями, когда была с ним.

Они встречались четыре раза в неделю, иногда чаще. Рой возил ее обедать, а затем они ехали в его просторный дом. Он помог ей найти новую квартиру в более комфортабельном районе города, но там они не встречались, так как он не хотел компрометировать ее в глазах хозяйки дома и соседей.

В ее дом он заезжал только для того, чтобы увезти куда-нибудь. Джил открывала ему дверь и приглашала выпить бокал вина. Ее манера одеваться каждый раз удивляла его. Скромные, пастельных тонов юбки, опрятные блузки, зачастую легкий свитер, подчеркивающий девичий вид. Иногда темное, с глубоким вырезом вечернее платье, делавшее ее сексуально привлекательной. Когда они выезжали за город на уик-энд, она надевала джинсы или белые шорты и топ — тот самый наряд, который очаровал его во время пикника в июне.

Джил знала, как, не прибегая ни к каким хитростям, разжечь в нем страсть тем или иным нарядом. Для посторонних ее внешний облик мог показаться простоватым и невинным, но Роя как магнитом притягивало к нему, стоило только ее увидеть. Словно она была неразрывно связана с его фантазиями, с непреодолимой силой охватывавшими его при ее появлении.

Когда однажды он заехал за ней и увидел ее в пастельного цвета мини-юбке, то поднял ее на руки как ребенка, ощущая руками прохладу ее бедер и вдыхая свежий, как весенний воздух, запах ее волос. Она слегка повернулась с тем, чтобы он почувствовал под рукой трусики, и прошептала:

— Поедем сначала сам знаешь куда.

Охваченный желанием, он отвез ее к себе домой. Она дала ему снять с себя юбку и блузку, чтобы он насладился видом ее стройного тела, освобождавшегося от одежды, как от скорлупы, понимая, что приводит этим его в исступление. Она растягивала этот момент, в глазах появился уже знакомый взгляд восхищения и симпатии.

Однако даже в эти наивысшие моменты наслаждения она всегда оставалась загадочной. Зачастую она была похожа на невинного ребенка, с которого грубо, непристойно срывают пелену непорочности. Ее прелестные чресла, плоский девичий живот, стройные ноги и ступни казались ужасно уязвимыми и невероятно незащищенными, когда он с упоением наслаждался их видом.

На животе, ниже пупка, у нее было маленькое розовое пятнышко.

— Что это? — спросил он, впервые заметив его, и нежно прикоснулся к нему.

— Это? — улыбнулась она. — Всего лишь родимое пятнышко.

Он рассмотрел его повнимательнее. На молочного цвета коже оно выглядело как крошечный фрукт, очертаниями напоминая яблоко или ягоду. Очень изящное, даже красивое.

— Тебе не нравится? — спросила она.

— Очень даже нравится, — ответил он.

Он сказал это не для того, чтобы успокоить ее. В пятнышке было действительно что-то привлекательное, что-то соблазнительное. Расположенное так близко к мягкому, теплому центру ее тела оно выглядело на обнаженной коже как эмблема запретного плода, что был поблизости и ждал, когда его вкусят. Этот маленький изъян на безупречно чистой, бархатистой коже внушал любовь. Рой наклонился и поцеловал маленькое пятнышко.

Его снова охватило желание.

— Какое оно милое, — сказал он, — какое…

Она улыбнулась.

— Поцелуй меня, глупыш, — сказала она.

Он повиновался.

В следующее мгновение он раздвинул ее ноги и вошел в нее. На этот раз он знал, что пятнышко прижато к его коже, трется о нее, в то время как он ритмично двигается. Эта мысль преследовала его, пока не наступил оргазм, такой внезапный, что он не смог его сдержать.

С того дня каждый раз, когда она, утомленная страстью, лежала без движения, его глаза невольно впивались в розовое пятнышко. Рука, движимая неведомой силой, дотрагивалась до него, и он чувствовал увлажненную страстью кожу. Каждое прикосновение к этому таинственному символу ее очарования вызывало в нем почти болезненный порыв желания. И он наклонялся, чтобы поцеловать его, языком вкусить его божественный вкус.

Но чем ближе становились их отношения, тем он острее чувствовал, что не понимает ее. Это озадачивало его, поскольку он всегда слишком хорошо понимал других женщин. Ему представлялось, что сама она прячется за внешней оболочкой, что ее сексуальность нечто обманчивое, но именно эта оболочка невидимыми щупальцами проникла глубоко в него и все в нем буквально перевернула. Это ощущение вызывало в нем нечто, похожее на приступ, от которого он чувствовал себя слабым и измученным.

Мысль о том, что она, возможно, до встречи с ним имела с кем-то половую близость, что вполне допустимо, наполняла его непереносимой болью, и он старался отогнать ее, как только она вспыхивала в его мозгу. У него не хватало духу сопротивляться реальности, которая отравляла его любовь и даже рассудок.

Несколько недель Рой боролся с собой и наконец набрался храбрости. Купил дорогое обручальное кольцо, преподнес его Джил и попросил выйти за него замуж.

Когда же она сказала, что ей надо время, чтобы обдумать его предложение, он обиделся, но не расстроился.

— Это важное решение, — сказала она, — и будет нечестно принимать его скоропалительно.

Уязвленный тем, что она сразу не приняла предложение, Рой тем не менее испытал почтение к подобному проявлению самоуважения.

Она поняла, что ее отказ обидел его, и в ее глазах блеснул огонек.

— Поедем сам знаешь куда, — шепнула она.

Полчаса спустя, держа в руках ее обнаженное тело, Рой был благодарен судьбе за то, что получает от Джил, и мысленно уговаривал себя быть терпеливым, чтобы получить остальное.

К тому времени Рой обратил внимание, что Джил от случая к случаю стала намекать ему, что он низко ценит свое положение в компании.

Пять лет назад у него была возможность выставить свою кандидатуру на пост президента, но он предпочел обождать из-за боязни, что стремительное продвижение по службе может настроить некоторых членов совета директоров против него. Он хотел, чтобы в компании оценили его незаменимость прежде, чем он сделает этот ход.

Джил сразу заметила, и совершенно справедливо, что ему отвели роль «толкача» и «третейского судьи», в то время как другие, менее способные сотрудники, занимались принятием ключевых решений и домой приносили зарплату выше, чем у него. Рой намного превосходил их по опыту, дальновидности и таланту, но уступал им в амбициозности. Пришло время исправить это положение.

Рой признал ее правоту. Он понимал, что в последние годы его жизнь застопорилась во многих отношениях. Женитьба осталась в прошлом, детей не было, от женщин он устал, амбиций поубавилось.

Но теперь все было по-другому. Он встретил Джил. Собирается на ней жениться. Он чувствовал себя обновленным, способным на решительные поступки.

Рой настолько обезумел от страсти, что ему никогда и в голову не приходило, что желание Джил обдумать его предложение руки и сердца и ее совет занять пост президента — взаимосвязаны.

Случается, что в подходящее время и под влиянием подходящей женщины даже такой хитрый человек, как Рой Инглиш, не способен увидеть то, что ясно, как день.

Глава 15

Нью-Йорк Сити

Виктор Консидайн завтракал в своей двухэтажной квартире на Пятой авеню.

Несмотря на регулярную игру в гольф, Консидайн был человеком тучным, потому что любил поесть.

Дочь поставила перед ним тарелку с вареными яйцами, беконом, жареным картофелем и тостами. Рядом со стаканом апельсинового сока на столе стояла чашка из тонкого китайского фарфора с лекарством.

— Врач говорит, что ты не должен есть так много яиц, — сказала дочь. — Это вредно.

— Чепуха, — сказал он, презрительно усмехнувшись. — Яйца и бекон — самая здоровая пища. Моя мать ест яйца и бекон каждый день, а ведь ей уже девяносто пять.

Он взглянул на дочь.

— Принеси и себе тарелку, — сказал он раздраженно.

Она принесла тарелку с яйцами и беконом. Но ела без аппетита. Он углубился в чтение «Уолл-стрит джорнел» и не обращал на нее внимания. Кончив читать, он бросил взгляд на ее тарелку. Та была почти пуста.

— Хорошая девочка, — сказал он.

Виктор Консидайн считал необходимым плотно питаться три раза в день. Это относилось к нему самому, его жене, когда та была жива, и его дочери.

Будучи самоуверенным, как многие властные люди, Консидайн не желал видеть связи между привычкой есть тяжелую пищу, унаследованную им от предков, и болезнью сердца. Он рассматривал проблемы с сердцем как выпавшую на его долю неудачу или врожденный дефект. Он ел тяжелую, жирную пищу, ежедневно выпивал мартини и пиво без раскаяния. Напротив, он получал от этого истинное удовольствие. Ему и в голову не приходило, что подобная пища вредит его здоровью. Когда же врачи говорили ему об этом, он лишь глубокомысленно заявлял, что врачи ничего не знают. Он, Виктор Консидайн, мог купить и продать всех врачей с их теориями на свои заработанные нелегким трудом миллионы.

Он не обращал внимания на дочь, пока та убирала со стола тарелки. В квартире не было повара. Всю еду для отца готовила дочь.

Барбара была полной молодой женщиной лет двадцати восьми, не такой тучной, как ее отец, но и не настолько стройной, как бы ей хотелось. Темные волосы она стригла у дорогого парикмахера, но прическа почему-то всегда выглядела простоватой и неэлегантной. Кожа у нее была гладкая, но унаследованные от отца круглые щеки, а от матери слабый подбородок в комбинации производили не лучшее впечатление.

Однако у нее были большие и очень красивые глаза, излучавшие ум и богатство натуры и придававшие некрасивому, но открытому лицу выражение женской незаурядности. Вглядевшись в нее пристальнее и уловив блеск в глазах, можно было сказать, что она привлекательна.

— Ты выпил лекарство? — спросила она равнодушно.

— Да, я выпил лекарство, — произнес отец с явным сарказмом. — Нельзя ли хоть на минуту оставить человека в покое?

Он не любил, когда ему напоминали о проблемах с его здоровьем. В глубине души он боялся, что у него может случиться инфаркт, так как видел, как умер от инфаркта отец, когда ему, Виктору, было всего одиннадцать лет. Воспоминание об искаженном лице отца, мгновенно утратившем все жизненные краски, о суматохе, вызванной приездом «скорой помощи», о мучительном ожидании вместе с матерью сообщения о печальном исходе всю жизнь преследовало его.

— Ты купила платье для приема? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.

Говоря о приеме, он имел в виду обед, который устраивал для некоторых ведущих бизнесменов в «Юнион-клаб» в тот вечер. Как всегда он рассчитывал, что Барбара будет играть роль хозяйки.

— Да, купила.

— Где же?

— У Сен-Лорана.

— Сколько заплатила?

— Семьсот долларов, — сказала она робким голосом, но с ноткой упрямства.

— Тебя ограбили, — констатировал он. — То есть, я хочу сказать, меня ограбили. Вы, женщины, представления не имеете, что такое деньги. Ну-ка, пойди надень и покажи мне. Быстрее! Не ждать же мне целый день.

Она поспешила в свою комнату и надела платье. Когда она вернулась, он посмотрел на нее критично.

— Неплохо, — сказал он. — Совсем неплохо. Уж коль они ободрали меня, как банда пиратов, то и я хочу получить то, что стоит этих денег. Ты собираешься сделать прическу?

Она кивнула.

— Сегодня утром.

— Хорошо. — Он больше уже на нее не смотрел, погрузившись опять в чтение газеты.

Барбара не двинулась с места.

— Платье тебе ничего не напоминает? — спросила она.

Он посмотрел на нее безучастно.

— Нет, а что?

— Не напоминает мамино платье? — улыбнулась она. — То самое, что она надевала на твою тридцатую годовщину? Рукава такие же и цвет почти тот же.

Он улыбнулся, вспомнив жену. Затем нахмурился, глядя на дочь.

— А… Но она знала, как носить такие платья, — сказал он. Затем отвернулся и добавил: — Теперь можешь идти.

Она вернулась к себе и сняла платье. Глаза, наполнившиеся слезами при его замечании, теперь были сухими. Она вернулась в столовую, чтобы убрать со стола. Выходя из комнаты, он поцеловал ее. Она отнесла тарелки в кухню и оставила их в раковине. Как только отец уйдет, придут слуги. Виктор Консидайн не переносил вида слуг в доме. Он терпеть не мог, что они путаются под ногами. Отец требовал полного уединения. Тридцать лет он разрешал слугам появляться в доме только после своего ухода.

Проводив отца, Барбара направилась в ванную комнату, разделась, включила душ. Пока вода нагревалась, она посмотрела в зеркало. Затем наклонилась над унитазом и вызвала рвоту, чтобы очистить желудок от завтрака, который съела двадцать минут назад. Спазм больно сдавил желудок и горло, но, спустив воду в унитазе, она почувствовала себя лучше.

Барбара была умной и способной, к тому же обладала исключительным деловым чутьем. В этом отношении она была подобием отца. Барбара унаследовала его хитрость и властность, но кругозор ее был шире, а методы искуснее.

Не будь она дочерью своего отца, Барбара могла бы стать президентом какой-нибудь крупной компании. Но зависимость от отца вынуждала ее тянуть лямку помощника, выполнять работу средней руки служащего, давать ценные советы, за которые ее даже не благодарили.

Консидайн любил называть Барбару «сыном, которого у меня не было». Это был сомнительный комплимент, поскольку превозносил ее ум и компетентность, но в то же время оскорблял, намекая на ее положение незамужней женщины, на ее непривлекательность, на неумение пользоваться успехом у мужчин.

В тот день Барбара вымоталась до предела. К концу рабочего дня она всегда чувствовала себя уставшей, а тут еще навалились заботы о предстоящем вечере. Выполнять роль хозяйки было для нее пыткой. Она ненавидела светские развлечения, общение с людьми, главным образом потому, что с юных лет вынуждена была проглатывать язвительные замечания, что не пользуется успехом у мужчин, а в последние годы намеки на то, что не может выйти замуж. С каждым годом она становилась все застенчивее и замкнутее.

В половине десятого, когда прием был в самом разгаре, случилось непредвиденное.

Барбара танцевала с президентом сталелитейной компании, входящей в «Консидайн», когда к ее партнеру обратился подошедший незнакомец.

— Вы позволите? — спросил он. Президент компании тактично отступил, и она оказалась в руках незнакомца.

Она посмотрела ему в глаза. В них было что-то знакомое, хотя она была уверена, что с этим человеком никогда не встречалась. И еще она была уверена, что он не входил в число приглашенных.

— Как вы попали сюда? — спросила она, вежливо улыбаясь.

— Явился без приглашения, — ответил он. — Боюсь, это у меня в привычке. Чувствую себя удобнее там, где меня не ждут. Дружеское окружение мне наскучило.

Да, все-таки в нем было что-то знакомое. Взглянув исподтишка в его лицо, она была поражена его привлекательностью. Очень красивый мужчина. Возможно, лет тридцати или старше, но на вид не больше двадцати пяти. Только уверенная и властная манера держаться выдавала его возраст. В нем было что-то эксцентричное, почти как у подростка, смешанное с совсем противоположным — неустрашимой мужской властностью. Длинные красивые ресницы, проницательные черные глаза, резко очерченные брови, крутой подбородок. Руки, обнимавшие ее, были как стальные, но держали ее ладонь так, словно она была из тончайшего фарфора.

Незнакомец смотрел на нее, гипнотизируя оценивающим и пытливым взглядом.

Вы примерная дочь.

При этих словах быстрый, вызывающий взгляд метнули ее глаза.

— Следовательно, вы знаете, кто я, — сказала она.

— Все знают Барбару Консидайн, — улыбнулся он, — к тому же, я видел вашу фотографию в прошлом номере «Форчун». На ней вы очень симпатичная.

— Как вы сказали вас зовут? — спросила она.

— Я не говорил, — сказал он, — я только собирался представиться. В свое время.

С удивительной грацией он провел ее среди танцующих пар в пустой зал, примыкавший к танцевальному залу. Этот проход в танцевальном зале через переполненную танцплощадку был похож на сцену из кино, и она невольно улыбнулась его мастерству и расторопности.

Они оказались вдвоем в тускло освещенном месте.

— Я все знаю о вас, — сказал он.

Она отступила на шаг, побледнев.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Я знаю, что вы хороший человек, — сказал он. — Быть хорошей дочерью — это одно, а быть хорошим человеком — совсем другое. Я понял это по вашим глазам, когда мы танцевали. И вижу это теперь.

Казалось, его слова ошеломили ее.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она.

Очень осторожно он начал привлекать ее к себе. Ей хотелось убежать, поскольку его слова и жесты насторожили ее. Но на нее смотрели эти темные глаза, выражение их было одновременно опьяняющим и ободряющим. Они словно говорили: воспользуйся шансом, будь такой же смелой и уверенной, как я.

Вопреки здравому смыслу Барбара позволила ему поцеловать себя. Его поцелуй был нежным и почтительным. Когда их губы разъединились, она откинулась назад, довольная собой. Ее, Барбару Консидайн, поцеловал красавец-незнакомец. Это было более романтично, чем если бы случилось во время бала-маскарада.

Магнетизм его рук и глаз тянули ее к себе. На этот раз их поцелуй был более интимным. Когда он оторвался от ее губ, она поникла в его объятиях, как мягкая игрушка.

Он с нежностью глядел на нее.

Говорят, благовоспитанные девушки целуются лучше всех, — сказал он. — Могу сказать, что вы были благовоспитанной девушкой.

Несмотря на чувство истомы, Барбара заставила себя отодвинуться от него.

— Так как вас зовут? — спросила она.

— Позвольте мне сохранить это в тайне еще хоть минуту, — ответил он.

Он взял ее за плечи и изучающе смотрел на нее.

— У вас самые красивые глаза на свете, — сказал он, — при этом освещении они еще красивее.

Он привлек ее к себе. Барбара пыталась сопротивляться, но бесполезно. В его руках ее тело было как воск. Он нежно обнял ее. Барбара понимала, что происходит что-то нелепое, что такого быть не может. Она совсем не та женщина, которую бы захотел поцеловать совершенно незнакомый мужчина. Для этого она была неподходящей, слишком почтенной по поведению. Она знала, что ее платье, как бы дорого оно не стоило, делает ее старомодной, малопривлекательной.

То, что красивый незнакомец увлек ее в уединенный салон и поцеловал, превосходило все ее мечты. Это насторожило ее, но в то же время вызвало в глубине ее такую слабость, которая лишила элементарного чувства самообороны. Барбара наслаждалась убаюкивающим прикосновением его рук. Ей действительно было все равно, кто он и зачем это делает. Хотелось просто упиться этим мгновением. Она не ждала, что оно продлится долго.

— Вы несчастны, — сказал он. — Я это чувствую. Почему вы несчастны?

На глаза ее навернулись слезы. В его голосе звучало участие.

— Не спрашивайте, — сказала она.

— Хорошо, — он сильнее прижал ее к себе. Они стояли в полумраке, покачиваясь. Звуки оркестра доносились неясно, как мелодия из другого мира.

— Вы никогда не думаете о себе, — прошептал он. — Вы все время работаете только для других. Ни минуты не можете уделить для собственного счастья.

Она взяла его за плечи, немного отодвинулась.

— Откуда вы знаете об этом? — спросила она.

— Я ничего не знаю, — сказал он, — я это чувствую по тому, что происходит с вами.

Они помолчали.

— Слишком часто наш разум не способен принять что-то новое, — сказал он, — например, мы могли бы сейчас уйти отсюда вдвоем. Могли бы улететь в маленькое местечко у мыса Код, которое я знаю. Мы были бы там задолго до полуночи. Там есть чудесный маленький отель с прекрасным видом на океан. Мы пили бы шампанское в номере, где только вы и я…

Барбара невольно прикрыла глаза.

— Там было бы так тепло, так уютно, — шептал он, — горит камин. И мы вдвоем…

— Зачем вы говорите об этом? — спросила она.

— Потому что я хочу быть с вами, — сказал он, — серьезно. Почему бы вам не поехать со мной сегодня? Никто не узнает.

«Мой отец узнает», — громко застучало в ее голове.

— Не могу, — запротестовала она, — не могу.

Он крепко держал ее в объятиях. Руки обнимали ее талию. Он целовал ее щеки, глаза, шею. Его бедра с силой прижались к ее животу. От этого движения она застонала.

— Вы вольны делать все, что хотите, — сказал он, — вы свободная женщина.

Ощущение его тела, тесно прильнувшего к ней, наполнило ее желанием. Она с трудом дышала.

— Поедем, — сказал он.

— Не могу, — простонала она, — я ведь даже не знаю вашего имени.

— А если я назову вам его, вы обещаете, что от этого ничего не изменится? — спросил он, медленно целуя ее.

— Мм… — только и смогла ответить она, закрыв глаза от наслаждения.

— Вы поедете со мной тогда? — спросил он.

— Мм… — Барбара была не в силах что-либо ответить.

— Меня зовут Джордан, — сказал он.

Медленно, словно издалека, до нее дошел смысл услышанного. Вместе с ним к ней вернулось самообладание, властно руководившее ею многие годы.

Глаза ее широко открылись.

— Лазарус? — сказала она.

Он пристально смотрел на нее, но ничего не сказал. Его взгляд приковывал к себе, делая ее почти безвольной.

— Джордан Лазарус, — сказала она.

Она вырвалась из его объятий. Не утихший еще в глубине ее тела трепет только усиливал чувство внезапного стыда и злости. Она ударила его по щеке.

— Убирайтесь отсюда, — сказала она, — убирайтесь, пока я не приказала вас выставить. Вам здесь не место.

— Так же как и вам, — сказал он. — Я же вижу. Почему бы вам не пойти со мной и не выслушать мое мнение. Тогда бы вы поняли…

— Я все прекрасно понимаю и так, — сказала она. — Убирайтесь.

— Послушайте, — настаивал он, взяв ее за плечи. — То, что делает ваш отец, нечестно. Вы сами это понимаете. Просто выслушайте меня. Я хочу, чтобы вы поняли, скольким людям нанесет он вред, если осуществит то, что пытается сделать.

— Это вы поступаете нечестно, — сказала она.

Он снова прижал ее к себе и поцеловал. Она отталкивала его, стараясь освободиться. Но в самом ее отчаянии сквозило желание, и он чувствовал это. Он также чувствовал беспредельную боль, охватившую каждую частицу ее тела, и не мог понять причины.

Наконец она вырвалась и быстро пошла от него.

— Уходите сейчас же, — сказала она, — а то я позову охрану, и они вышвырнут вас отсюда. И я расскажу отцу, что вы сделали.

Джордан улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он, — я уйду. Но подумайте над тем, что я сказал. Подумайте над тем, что произошло сегодня между нами. Не забывайте меня. Пожалуйста.

И он ушел.

Барбару всю трясло от гнева на его самоуверенность и вероломство. Но к ее гневу и стыду примешивался не утихший в глубине души шторм наслаждения.

Она оттолкнула Джордана Лазаруса, отвергла его. Но не забудет.

Она решила не рассказывать отцу о случившемся. Это было ее личное дело.

В машине по дороге домой Виктор Консидайн заметил, что дочь нервничает. Он спросил, что с ней происходит. Она ответила, что разболелась голова.

— Ты мало ешь, — сказал он, — в этом вся проблема.

Дома, поднявшись к себе, Барбара Консидайн долго стояла под горячим душем. Она с сожалением чувствовала, как мыло и вода смывают следы прикосновений Джордана Лазаруса. Ее тело трепетало под струями воды.

Выйдя из душа, она посмотрела в зеркало на свое обнаженное тело. В конце концов, оно выглядело не таким уж безобразным. Груди полные, талия стройная, только руки и ноги немного полноватые. Хорошая диета и физические упражнения могут устранить эти недостатки. Во всем повинна ее одежда, которая делает ее непривлекательной. Опытный консультант-модельер может полностью изменить ее.

Она надела ночную рубашку и осторожно прошла в спальню. В пустом доме стояла тишина. Барбара легла в постель и открыла роман, который читала на ночь. Несколько раз перечитала один абзац, но не могла вникнуть в его смысл. Образ Джордана Лазаруса стоял перед глазами. Непонятный страх медленно охватывал ее.

Она собралась уже выключить свет, когда грубый и повелительный голос прокричал из соседней спальни:

— Барбара, — позвал отец, — зайди ко мне.

Ее сердце екнуло. Барбара встала и пошла к отцу.

Глава 16

Чикаго, штат Иллинойс

Лесли Чемберлен лежала голая на кровати в гостинице и ждала.

В мыслях проносились события последних двух месяцев, напоминая о чувственном восторге, о котором она никогда не мечтала, и никогда не думала, что женское тело способно испытать его. Она вспомнила ни с чем не сравнимые эмоции, которых ранее никогда не переживала. Она пыталась найти в этих чувствах истинное, рациональное зерно, но это было бесполезно. В эту минуту она была сама не своя, уносимая волной того, что перевернуло всю ее жизнь. Не оставалось ничего, как только ждать, ждать, когда откроется дверь, темный силуэт войдет в комнату, приникнет к ее телу, завладеет ее сердцем.

Казалось, прошла целая вечность в ожидании, пока она услышала, что в замок вставляют ключ. Дверь приоткрылась — высокая фигура мужчины, затем дверь закрылась. Темнота поглотила все.

На минуту воцарилась тишина. Затем она услышала его шепот.

— Ты здесь, малютка?

— Я здесь, Тони.

Лесли слышала почти неразличимые звуки снимаемой одежды, шорох которой заставил затрепетать все ее чувства.

Тони подошел к кровати. Лесли знала, что он уже голый. Почувствовала запах его плоти, острый аромат мужчины, обнаженного и готового к любви.

Осторожно откинув простыню, он скользнул на кровать и лег рядом с ней, губами нашел ее губы.

Стон вырвался из горла Лесли. Она обняла его.

И вот, откликнувшись на зов ее страсти, он уже склонился всем своим телом над ней, и от этого прикосновения она задрожала от желания.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Губы, касавшиеся ее щеки, улыбнулись.

— Ты сорвала эти слова с кончика моего языка, — сказал он, целуя ее.

Тони склонился над ней, наслаждаясь ее глазами, полными страсти. Затем движением, от которого они оба затрепетали, он медленно достиг самой чувствительной точки внутри нее.

Он в блаженстве закрыл глаза. Его удивляло, как быстро она постигала уроки любви с их первой ночи два месяца назад. Ее тело двигалось вокруг него, поощряя, дразня своими мягкими выпуклостями, доводя до высшей точки страсти.

С той первой ночи она не утратила ни йоты девичьей свежести. Напротив, в занятиях любовью она оставалась по-прежнему непосредственной и невинной. Ее тело было создано для любви, чтобы открыть в себе ворота чувственности, запертые слишком долгое время.

— Люби меня, — прошептала она, двигаясь в ритме его движений. О, Тони, люби меня.

Он чувствовал, что отдается ей в большей степени, чем любой другой женщине. Это настораживало и в то же время наполняло его невыразимым восхищением. Опустошенный, он опустился на нее. Она прижала его к груди, все еще чувствуя его внутри себя. Так они пролежали, казалось, целую вечность, ощущая, как тела расслабляются в сладкой истоме любви.

«Бесспорно, — подумал Тони, — она особенная». Он не ошибся в ней в первый день их знакомства, когда с таким трудом уговорил ее пообедать с ним. За сдержанностью и респектабельностью скрывалась глубоко страстная женщина.

Даже чересчур страстная.

Они были любовниками уже два месяца. Тони прилетал отовсюду, куда загоняла его каждую неделю работа. Их встречи походили на непредвиденные приключения, так как Тони водил Лесли по незнакомым ресторанам, по районам города, где она не бывала, в увеселительные места, о существовании которых она не подозревала. Казалось, все вокруг меняется от его непосредственности. Лесли оказалась в мире, который из-за увлеченности работой раньше не замечала.

И, конечно же, были маленькие, скромные гостиницы, где они регистрировались как муж и жена.

Сейчас она лежала, прижавшись к нему, ощущая знакомые контуры его тела.

— Не понимаю, — сказал он, — как может человек, настолько страстный, как ты, столько лет скрываться за этой блестящей, изысканной наружностью настоящей леди.

— Это так просто, я тогда не знала тебя.

Тони улыбнулся на ее комплимент. Но глаза были задумчивыми.

— Мне нравится, когда мне льстят, — сказал он, — но здесь что-то большее. Думаю, что ты такая труженица и такая леди, потому что всегда и во всем была страстной. Эта скрытая в тебе энергия заставляет тебя быть такой требовательной к себе и другим.

Лесли лежала, прижимая его руки к груди и думая о том, что в его словах есть доля правды. Да, все эти годы она что-то сдерживала в себе, не понимая, что же это.

— Возможно, — медленно проговорил он, — смерть твоей мамы повлияла на тебя сильнее, чем ты думаешь. Может быть, ее потеря оставила в душе твоей след, которого ты не замечала все эти годы.

Лесли задумалась. Эта мысль не приходила ей раньше. Она всегда считала себя счастливой, даже беззаботной. Смерть матери была для нее как историческое событие, как факт жизни, который она безоговорочно принимала, а не как рана, не дававшая забывать о себе постоянной болью.

— Почему это тебя так волнует? — прошептала она.

— Я тоже потерял мать, — сказал он, — и мне хорошо понятно, какой это оставляет след.

Тронутая его неожиданным признанием — за все время он почти ничего не рассказывал о своем прошлом, — она почувствовала, как глаза ее затуманились от слез. Волна материнского сострадания и желание защитить его охватили ее.

— О, Тони, — сказала она, — почему ты не рассказал мне об этом?

— Это старая история, — сказал он, нежно погладив ее. — Я упомянул об этом, чтобы привести наглядный пример. Может быть, я выгляжу как недалекий чинуша-путешественник, но у меня есть мозги.

Она села на колени и прижалась к нему.

— Расскажи мне все, — сказала она. — Расскажи о своей семье. Я хочу знать, Тони.

Он покачал головой.

— Не сейчас, — сказал Тони. — В свое время ты услышишь мою историю. Но когда услышишь, то поймешь, почему я пока не хочу говорить об этом. Этот рассказ только отнимет у нас время, которого и так мало. Или испортит все. А я не хочу терять ни минуты с тобой. Я тебя ждал всю жизнь.

Он смотрел на нее, лежавшую обнаженной рядом с ним. Лесли была невероятно красивой.

— Поцелуй меня, — сказал Тони.

Их губы встретились. Лесли почувствовала во рту его язык, поначалу нежный, затем страстный, обжигающий внезапным мужским желанием, которое она познала так хорошо за прошедшие недели.

— Люби меня, Тони, люби.

Лесли отдавалась ему с наслаждением, ее тело торжествовало, одержав верх над ее сущностью. Затем она почувствовала, как его руки легли ей на бедра, придавливая ее сильнее к нему, и вожделение завладело ею полностью. В самой потаенной глубине ее их было двое, две исступленно соединенные силы, почти нечеловеческие в своей страсти.

Она тихо взвизгнула, а когда он сделал завершающий толчок, почти животный стон вырвался из ее горла. Она почувствовала, как он под ней резко дернулся и застыл, изливая в нее поток своей страсти.

Спазм, казалось, все длился и длился, соединяя их в судорожном взаимном излиянии. Лесли подумала, что не вынесет его сверхъестественной силы, не вынесет этого буйного восторга, если это продлится еще хоть минуту. Но, к счастью, спазм кончился, и она поникла в его руках.

— О, — прошептала она, — О, Тони…

Он прижал ее к себе.

— Ш-ш… — сказал он, целуя ее брови, щеки, — ничего не говори сейчас.

Лесли лежала в молчании рядом с ним, утомленная и счастливая.

Несколько минут спустя встала и прошла в ванную комнату.

Свет ослепил ее. Она посмотрела на себя в зеркало.

От удивления ее глаза широко открылись. Она с трудом узнала себя. Волосы, растрепавшиеся от любви, казалось, светились пламенем. Глаза затуманены страстью. Более того, они были полны безграничного, почти вызывающего удовлетворения. Действие возбуждающего средства, пропитавшего всю ее внутренность, этого снадобья, которым был Тони, было налицо. Она была уже не той сдержанной молодой женщиной, какой представлялась два месяца назад. Перед ней было новое создание, чьи желания она не могла предвидеть, чьи действия, возможно, не смогла бы контролировать.

Несмотря на опасность, подстерегавшую столь внезапную любовь, Лесли наслаждалась тем, что стала совершенно взрослой, настоящей женщиной, которая самостоятельно приняла решение вступить в отношения с мужчиной. Она училась быть женщиной. Слишком долго она откладывала этот решительный шаг.

По некоторым замечаниям Тони она поняла, что он прошел сквозь более жестокую внутреннюю борьбу, чем она.

Лесли хотела быть равной ему по мужеству, отдавая всю себя любви, рискуя всем ради него.

Выйдя из ванной комнаты, она обнаружила его сидящим на краю кровати, все еще обнаженным. Тони курил сигарету. Он выглядел утомленным и непривычно домашним.

— Иди сюда.

Она подошла и села. Его тело еще не остыло от любовных утех. Ей вдруг захотелось, чтобы он снова овладел ею, до того, как она только подумала об этом.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — сказал он.

— О чем же?

Он нежно коснулся ее плеча, затем провел пальцем по спутанным, растрепавшимся волосам.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Тони.

У Лесли перехватило дыхание. Этого человека она знает всего два месяца. И все это время она была так увлечена его чарами, что даже не пыталась узнать о нем то, что обычно женщины знают о своих поклонниках.

Но сейчас, сидя обнаженной рядом с ним, телом ощущая их близость, ей были смешны пугающие предостережения осмотрительного рассудка, словно эти сомнения были пережитками ее прошлого. Теперь она была новой женщиной, далекой от подобных детских страхов.

В конце концов ее сердце, предчувствовавшее этот день, вложило в ее уста слова, которые она не забудет, пока будет жива.

— Да, Тони. О, да.

Глава 17

Нью-Йорк Сити

В эти бурные недели Барбара Консидайн не забывала Джордана Лазаруса.

Да и он сам не давал ей забыть себя. Наутро после их встречи в «Юнион-клаб» она получила дюжину белых роз, и с тех пор каждое утро ей присылали розы.

Каждый день Джордан звонил ей в офис. Секретарша Барбары, проинструктированная, что в ответ на звонки Лазаруса должна говорить, что Барбара находится на совещании, передавала ей его послания. Ни на один звонок Барбара не ответила.

Тогда Джордан стал посылать ей записки. Он приглашал ее на ленч, на прогулки, на обеды. Записки она выбрасывала.

Сила воли помогала ей избегать Джордана, но не лишала возможности много думать о нем.

Барбара Консидайн раскусила его намерения. Джордан Лазарус не испытывал к ней никаких чувств, кроме, пожалуй, жалости. У него не было никакого оружия для борьбы с отцом. Поэтому он решил воспользоваться ею как последним средством и будет домогаться ее, пока не потеряет надежду.

Для Джордана Лазаруса она была не более чем инструментом, спасительным средством. Его поцелуи, такие опьяняющие, были фальшивы, как и его улыбки, как слова восхищения.

Лазарус умен. Он, несомненно, предварительно все узнал о Викторе Консидайне. Он понимал, что Консидайн доверяет дочери и редко принимает решительный шаг без ее совета. Лазарус играл на том, что, оказывая влияние на Барбару, он сможет повлиять на отца.

Барбара оказалась в трудной ситуации. С одной стороны, она не могла предать отца. Всю жизнь она испытывала благоговейный страх перед ним, так же как и мать. Втроем они жили так, словно никого вокруг не существовало. После смерти матери Барбара жила с отцом уединенно, как пленница. Она жутко боялась каждого его взгляда, особенно сердитого. Звук его голоса подавлял ее волю.

Чувства к нему приводили ее в замешательство, и даже теперь, в возрасте двадцати восьми лет, она с трудом понимала, когда начались их кровосмесительные отношения. Каждый раз, когда это происходило — два или три раза в неделю, — Барбара становилась сама не своя, словно зомби. Оцепенев, она подчинялась воле отца и едва ли потом помнила, что происходило между ними.

Она была настолько морально и психологически унижена отцом, что ей ничего не оставалось, как подчиниться ему. Пока он жив, она будет его рабой. От этого никуда не деться.

И тем не менее, она понимала, что не может предать отца ради Джордана.

С другой стороны, в улыбке Джордана Лазаруса, в его поцелуях было нечто, что разжигало пламя внутри Барбары, пламя, заставлявшее ее желать чего-то отличного от той стерильной, пустой жизни, которую она вела последние годы. Вначале она пыталась отрицать это, но теперь это пламя разгоралось все сильнее и не поддавалось контролю. Страсть наполнила ее не только презрением и отвращением к собственной жизни, но и давала почувствовать вкус свободы.

Барбара мучительно терзалась, преданность отцу была понятна, а вот тяга к Джордану Лазарусу неожиданно открыла перед ней путь к будущему, о котором она боялась даже мечтать.

С каждым днем ее внутренний конфликт становился мучительнее. И каждый день она получала очередное приглашение от Джордана. Звонки, письма, цветы вонзались кинжалами в ее прежнюю жизнь.

Барбара с огромным усилием воли держалась за обычную рутину жизни. Она напряженно работала целыми днями в офисе, как всегда поражая всех своей сосредоточенностью и высоким профессионализмом.

За неделю до Рождества Барбара поехала в Уайт-плейс, где должна была выступить в роли представителя отца на приеме для бизнесменов в отеле «Альгамбра». Утром в день приема она направилась в дорогой магазин одежды на Пятой авеню, чтобы купить платье на смену тому, в котором она будет одета вечером.

В примерочной, оставшись только в трусиках и лифчике перед зеркалом, она как всегда подумала о Джордане. Ее соски до сих пор чувствовали прикосновение его груди, ноги ощущали приятную теплоту его ног. Губы сохранили вкус его поцелуя с необыкновенной точностью.

Одетая в новое платье, она с виноватым видом вышла из примерочной и была поражена, увидев Джордана, высокого и красивого, стоящего перед ней.

— Вы выглядите потрясающе, дорогая, — сказал он фамильярным тоном. — Платье производит впечатление. Вы — прекрасны.

Продавщица, наверное, видевшая, как вошел Джордан и подсказавшая ему, где найти Барбару, с улыбкой наблюдала издалека, как он обнял Барбару и поцеловал в губы.

Барбара не стала отталкивать его, не желая устраивать сцену перед продавщицами. Единственное, на что она отважилась, так это со злостью прошептать ему на ухо:

— Что вы здесь делаете? Я же просила вас оставить меня в покое.

Он немного отстранил ее, с восхищением посмотрел, как она выглядит в новом платье.

— Вы становитесь все красивее с каждым днем, — констатировал он. — Никогда не видел, чтобы платье так преображало женщину. Уверен, сегодня вечером вы будете царицей бала.

И опять он привлек ее к себе.

— Не опаздываем ли мы на ленч? — сказал он, посмотрев на часы. Ну ничего, это стоит того, чтобы увидеть, как красиво вы выглядите. Я подожду, пока упакуют платье. Андрэ придержит столик для нас.

Бросив на него гневный взгляд так, чтобы другие не видели, Барбара скрылась в примерочной.

Пока Барбара переодевалась, Джордан болтал с продавщицами. До ее слуха доносился его глубокий голос, зачаровывавший всех женщин. То и дело слышались его замечания о том, как она «красива», как «очаровательна», как «жизнерадостна». Он говорил о ней с нежным чувством собственника, словно она была своенравным, пылким созданием, которое восхищало и в то же время озадачивало его непостоянством настроений.

Когда она вышла из примерочной, три продавщицы и заведующая смотрели на Джордана любящими глазами, а на Барбару с завистью. В этой ситуации она не могла прогнать его. Оставалось дождаться, когда они выйдут на улицу.

— Позвольте, я понесу, — сказал он, беря коробку с платьем из ее рук. — Рад был познакомиться с вами, леди, — сказал он продавщицам, мечтательно взирающим на него.

Выйдя на улицу, он улыбнулся.

— Надеюсь, я не поставил вас в неловкое положение, — сказал он. — Мне надо было повидаться с вами.

У магазина Барбару ждала машина. Она протянула руку, чтобы взять у него коробку.

— До свидания, мистер Лазарус, — сказала она, как можно строже.

— Не прощайтесь, — сказал он, отдавая ей коробку и пожимая руку. — Вы еще увидите меня сегодня вечером.

Она хотела возразить, но шофер уже открыл дверцу машины. Она села и уставилась прямо перед собой.

Когда машина слилась с потоком транспорта, Барбара невольно обернулась. Джордан стоял и смотрел на нее пристальным взглядом.

Во второй половине дня она уехала в Уайт-плейс. Последние часы перед отъездом она провела в горячке, пытаясь сосредоточиться на работе и приготовлениях к вечеру, но мысли неотступно возвращались к лицу и фигуре Джордана Лазаруса.

Собравшихся в отеле бизнесменов было гораздо больше, чем она предполагала, и переговоры оказались трудными. Она общалась по очереди с тремя президентами корпораций и двумя председателями советов директоров. С каждым была особая тема для обсуждения.

Барбара была рада столь напряженному графику переговоров. Это отвлекало от мыслей о Джордане. Но к десяти часам вечера голова уже плохо работала, и она была неспособна вести переговоры дальше. Покинув прием, она облегченно вздохнула.

Когда дверь лифта открылась, она вдруг увидела Джордана Лазаруса, одетого в шелковый костюм, в котором он выглядел так, словно сошел с обложки журнала мод. Она не успела возразить, как он вошел в лифт и нажал кнопку другого этажа. Двери лифта закрылись.

— Что вы задумали? — сердито спросила она.

Он молча поцеловал ее. От поцелуя волна восторга захлестнула, до самой глубины. Его сильные руки крепко обнимали ее, язык со страстной настойчивостью проник в рот.

— Пустите! — Она пыталась вырваться, но безуспешно.

Неожиданно он нажал на кнопку «стоп» и лифт остановился между этажами. Он прижал ее к себе и снова поцеловал. Она извивалась, пытаясь вырваться, но руки невольно легли сначала на его плечи, затем обняли шею, наконец погрузились в его волосы. Она была сама не своя.

— Отпустите, — простонала она.

Его объятия немного ослабли, горячее прикосновение его ног уже не ощущалось. В это короткое мгновение она наконец свободно вздохнула.

— Не зайдете ли на минуту в мой номер? — спросил он. — В этой мелодраме я нахожу не больше удовольствия, чем вы. Я просто хочу поговорить с вами.

Барбара ничего не ответила. Она соображала с трудом, во всяком случае, пыталась. Она откинулась назад, чтобы избежать прикосновения к его телу, но руки все еще обвивали его шею. Ее чувства затуманили мозг, и она не видела ничего, кроме него.

— Нажмите кнопку, — сказала она. Нотка капитуляции прозвучала в ее голосе, но она старалась не замечать этого.

Джордан Лазарус медленно поднял руки и взял ее за груди. Затем поцеловал, на этот раз нежно, в глазах блеснул огонек триумфа.

Кнопка, которую он нажал, указывала этаж выше того, где был ее номер. Барбара беспомощно наблюдала, как зажигаются цифры на табло. Джордан держал ее за руки и смотрел прямо в глаза.

Дверь открылась. На площадке стояли кресла в старинном стиле, и висело зеркало. Затем шел короткий коридор. Они оказались перед дверью с номером. Ключ уже был в его руке. Глазам предстала теплая, уютная комната, освещенная мягким золотистым светом ночника над кроватью.

Она прошла в комнату. Он снял с нее пальто и повесил в стенной шкаф. Подошел к ней.

— Как красиво смотрится ваше платье, — сказал он.

Она улыбнулась, вспомнив, что он видел это платье на ней утром в Нью-Йорке.

— Оно слишком красивое, чтобы его мять, — сказал он. — Позвольте, я помогу вам.

Барбара словно окаменела. Она поняла, что он намерен сделать. Предлог, под которым он завлек ее сюда, якобы желая поговорить, был забыт.

Ей хотелось ударить его по лицу, закричать в ярости, излить гнев за попытку манипулировать ею, убежать со всех ног.

Но она и пальцем не могла пошевелить.

Он расстегнул молнию на платье и снял его. На ней была нижняя юбка. Его руки задержались на ее талии, нащупали резинку и сняли юбку. Теперь она осталась только в лифчике и трусиках.

— Вы красивая, — сказал он, — как я и думал.

Джордан поднял ее на руки и понес на кровать, выключил ночник и поцеловал ее.

Затем отошел. Силуэт его фигуры вырисовывался на фоне огней города за окном. Он снял пиджак и галстук. Барбара почувствовала, что Джордан улыбается в темноте, глядя на нее.

Он снял сорочку, и она увидела очертания его сильного, молодого тела: широкие плечи, крепкие мышцы груди, длинные и сильные руки с удивительно красивыми пальцами.

Ловким движением он снял брюки. На секунду она увидела очертания его члена, выделявшегося под трусами. Затем он снял и их.

Барбаре стало не по себе. От его вида страстное желание наполнило ее, и она уже не могла себя контролировать. Но тело оставалось холодным. Разгоревшееся внутри нее пламя билось о стенки этой холодности, не в силах растопить ее.

Джордан стал целовать ее. Язык с горячностью проник к ней в рот. Он лег на нее, и вот уже все его гибкое, длинное тело припало к ее телу, крепкие мускулы быстро и легко слились с изгибами женского тела.

— Вы слишком долго избегали меня, — прошептал он.

Барбара двинуться не могла, чтобы остановить его.

В одно мгновение он снял с нее трусики и лифчик, языком припал к соскам, заставляя теплые, маленькие, как почки, соски напрячься от желания.

Огонь чувственности разгорался все сильнее. Но холодность тела не исчезала. Она знала, что он чувствует происходящую внутри нее борьбу, борьбу чувств старой девы с вырывавшейся на свободу чувственностью. Она сейчас отдала бы все на свете, чтобы окончательно раскрепоститься, насладиться полным ему подчинением. Но тело, эта внешняя ее оболочка, не позволяла ей освободиться. Сдерживала ее и жизнь, которой она жила все эти годы.

Он медленно двигался над ней, обхватив руками ее талию. Его тело с невероятной искусностью давало ей почувствовать все больше и больше наслаждения, подготавливая ее к неизбежному моменту вхождения в ее плоть.

Она была словно на краю пропасти, готовая упасть, но в этот момент внутри будто все оборвалось.

— Нет! — закричала она. Она уперлась ему в плечи, и из глаз брызнул поток слез.

Он замер, глядя ей в глаза. Затем лег рядом и обнял ее.

— Все хорошо, — прошептал он, целуя ее мокрые от слез щеки. — Все хорошо, Барбара. Прости меня. Я не понял.

Он нежно гладил ее, покачивая на руках, как ребенка.

— Они заставили тебя страдать больше, чем я предполагал, — шептал он, — извини. Мне надо было почувствовать это раньше. Какой я глупец.

От этих сочувственных слов ее рыдания усилились, и она прижалась к нему.

— Так-то лучше, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты не боялась меня. Это самое главное. Не беспокойся, Барбара, я буду тебе другом.

Он прижал ее к себе; нежное, убаюкивающее тепло исходило от него. Постепенно ее страх исчез: его сочувствие и понимание были для Барбары пленительнее, чем его красивое тело.

— А теперь отдохни, — сказал он, — усни, и все будет хорошо.

Она с благодарностью кивнула, прижавшись к его груди. И действительно, она вдруг почувствовала, что погружается в сон. Барбара понимала, что должна встать и вернуться в свой номер, но покой, который она ощущала в руках Джордана Лазаруса, все глубже погружал ее в сон. Она сделала последнюю слабую попытку вернуться к реальности, но безуспешно.

Барбара быстро уснула.

Она проспала долго, преследуемая сновидениями. Когда же проснулась, то почувствовала себя обновленной, хотя не могла понять, почему.

Джордан был рядом. Проснувшись раньше, он наблюдал, как она спит.

— Ты должен был меня разбудить, — сказала она, — я опаздываю.

— Ты очень красивая, когда спишь, — улыбнулся он, — у меня духу не хватило будить тебя. Ты показалась мне вчера такой усталой.

На нем был халат. Он заказал в номер завтрак, пока она вставала. Барбаре почему-то не было стыдно, что он видит, как она голая встает с кровати, наоборот, было приятно ощущать его взгляд, полный скрытого восхищения.

Она выпила с ним кофе перед тем, как уйти. Они говорили мало, но атмосфера теплого расположения и интимности сблизила их, словно всю прошедшую ночь они занимались любовью.

У двери он обнял ее и поцеловал.

— Надеюсь, я все сделал правильно вчера вечером, — сказал он. — Ты не сердишься, что я остановился? Или поставил тебя в положение, когда ты вынуждена была меня остановить?

Она отрицательно покачала головой.

— Ты не сделал ничего плохого, — сказала она.

Джордан печально посмотрел на нее.

— Очень важно все делать правильно, не так ли? — спросил он.

Затем улыбнулся.

— Мне будет не хватать твоего вида, когда ты просыпаешься, — сказал он. — Это было замечательно.

— Благодарю за это, — сказала она, целуя его в щеку.

Выйдя за дверь, она осмотрела пустынный коридор.

Его лицо стояло перед ее глазами, пока она шла к лифту. Она все еще видела его, с улыбкой смотрящего на нее, когда она проснулась. «Какой райской могла бы быть жизнь, — подумала она, — если бы каждый день мог начинаться с красивой улыбки».

От этой мысли Барбару охватила тоска. Когда она добралась до своего номера, утренняя удовлетворенность переросла в печаль.

Вечером того же дня Барбара вернулась на Манхэттен.

Было около девяти вечера, когда она добралась до дома. Ее ждал отец.

— Где, черт возьми, ты была все это время? — спросил он.

Он был в халате, в руке — стакан пива, под мышкой — газета. Он смотрел на нее поверх очков раздраженным взглядом.

— В «Альгамбре», конечно же, — сказала она, приняв усталый и недовольный вид. — Мистер Фредерике не смог прийти на встречу во время ленча, и мне пришлось с ним обедать.

Отец проворчал:

— На встречу со мной он бы не опоздал.

Барбара вспыхнула.

— Тогда в следующий раз поедешь сам, — сказала она. — Если ты не доверяешь мне…

— Кто сказал, что я не доверяю тебе? Не переиначивай мои слова, а то пожалеешь.

Виктор Консидайн в действительности не угрожал ей. Просто такова была его манера. Она видела по его глазам, что он рад видеть ее.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Пойду приму душ, — сказала она, — я изнемогаю.

— Дождусь, когда ты выйдешь из душа, — сказал он.

Барбара поспешила к себе. Она знала, что означают его последние слова. Сегодня ночью он хочет ее.

Сняв белье, она прошла в ванную комнату. Барбара все еще ощущала запах Джордана на своей коже. Утром она не принимала душ. Если бы не отец, не мылась бы неделю, чтобы только сохранить этот запах на коже.

Но она вынуждена уничтожить все его следы. С одной стороны, она не может рисковать, вызывая подозрения у отца. С другой стороны, она не могла допустить, чтобы запах Джордана Лазаруса смешался с запахом ее отца во время мерзкого контакта ее тела с телом отца. Два этих запаха должны существовать раздельно до тех пор, пока…

«Пока что?»

Она уже стояла под струей воды, когда эта неразрешимая дилемма пришла ей в голову.

Барбара стала другой женщиной. То, что случилось прошлой ночью и сегодня утром, свело на нет все ее попытки противостоять Джордану Лазарусу. Парадокс заключался в том, что, пощадив ее, когда она была беззащитна, он лишил ее способности отказать ему во всем другом.

Однако она не может долго скрывать от отца правду. Он слишком умен для этого. Но и открыто предать его она не может.

Казалось, нет выхода из этого затруднительного положения.

Но Барбара Консидайн во многих отношениях была истинной дочерью своего отца. Когда ее пальцы неохотно смывали следы поцелуев Джордана Лазаруса, тайная возможность разрешить дилемму начала вырисовываться в ее голове.

Выйдя из душа, она услышала лающий голос отца из соседней комнаты.

— Не можешь поскорее идти в постель? Мне что, ждать тебя всю ночь?

Надевая ночную рубашку, Барбара поняла, что ответ на ее дилемму был только что дан.

Глава 18

Детройт, штат Мичиган

Во вторник в Детройте прошел сильный снегопад. День выдался напряженный. Джил Флеминг, выйдя из отдела маркетинга, направилась к лифту, чтобы подняться на шестой этаж.

Двери лифта уже закрывались, когда в них протиснулся Харли Шрейдер.

— Как дела? — спросил Харли, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой.

— Прекрасно, — улыбнулась Джил довольно сухо.

— Как поживает Рой?

Джил не ответила, отведя глаза.

Харли понимающе улыбнулся. Неожиданно он нажал кнопку «стоп». Лифт остановился между этажами. В лифте они были одни.

— У нас не должно быть между собой секретов, — сказал Харли, улыбаясь на этот раз угрожающе. — Я хочу, чтобы ты знала: я все знаю о тебе.

От удивления Джил подняла брови.

— Что именно? — спросила она ровным голосом.

— Общую картину, — сказал он. — Ты спишь с Роем. Какие у тебя планы? Я Роя хорошо знаю, как ты понимаешь. Мы дружим двадцать лет. И я знаю, чего ты добиваешься.

Джил потянулась к кнопке, но он схватил ее руку.

— Ничего у тебя не получится, — коварно улыбнулся он, — и знаешь, почему? Потому что я не допущу этого. Может быть, я человек не ахти какой, маленькая леди, но Рой Инглиш — мой друг. И таким авантюристкам, как ты, не удастся обвести его вокруг пальца.

Джил посмотрела на него холодным, полным ненависти взглядом, так не вязавшимся с ее красивым лицом.

— Отпустите руку, — сказала она. — Нам нечего друг другу сказать.

Харли Шрейдер отпустил ее руку, и она нажала на кнопку «ход».

— Будь я на твоем месте, — сказал он, — то подумал бы о том, чтобы подыскать другую работу. Пока не поздно.

Лифт прибыл на шестой этаж. Дверь открылась, и Джил вышла, не оглянувшись, неся в руках стопку папок, которые она прихватила с собой из отдела.

— Еще увидимся, — услышала она его голос за спиной.

Вечером того же дня Джил рассказала Рою, что его друг Харли Шрейдер «наезжал» на нее.

— Он остановил лифт, где мы были одни, — сказала она. — Затем он попытался… Нет, не хочу вдаваться в детали. Я была поражена. Я подумала, ведь ты говорил, что он хороший человек. Ты говорил, что он твой друг.

Рой пристально посмотрел на нее. На лице его отразились смешанные чувства, но ярость проглядывала больше.

— Я приму меры. Немедленно, — сказал он, стиснув зубы.

— Нет, дорогой, — сказала Джил, взяв его за руки, словно удерживая.

Она заставила Роя дать обещание не принимать никаких мер, сказав, что сейчас не время поднимать шум в компании. Ситуация деликатная, поскольку вскоре предстоит выдвижение его на пост президента. Джил понимала, что он хочет отомстить Харли, но сумела успокоить его.

Это еще ничего не значит, — сказала она, — да, в сущности, ничего и не было. Это было даже забавно. Возможно, мне не надо было ничего тебе рассказывать.

— Нет, — настаивал Рой, — ты правильно поступила.

В последующие дни Рой ничего не стал предпринимать. Но рассказанное Джил не выходило у него из головы.

Он всегда воспринимал Харли как ограниченного, развязного приятеля по работе, с которым можно время от времени выпить, раз в неделю сыграть в сквош или гольф. Они оставались многие годы в дружеских отношениях, потому что Рой познакомил Харли с Джин, его будущей женой. Рой доверял Харли как деловому союзнику, потому что Харли был менее талантливым и менее амбициозным, чем он сам, а потому не представлял угрозы как конкурент. Ограниченность Харли делала его присутствие несущественным и в какой-то мере успокаивающим.

Но теперь Рой увидел своего старого друга в совершенно ином и угрожающем свете. От мысли о том, что Харли пытался дотрагиваться до Джил, глаза у Роя наливались кровью. Но больше его бесило то, что Харли прекрасно знал, что Джил — его девушка.

Стоявшая перед глазами сцена, как Харли останавливает лифт и пытается прижать маленькое тельце Джил к своему жирному телу, наполняла Роя бешенством и обидой, каких он раньше не испытывал.

В последние месяцы Рой стал замечать, что сама мысль о другом мужчине, прикасающемся к Джил, вызывала у него нестерпимую боль. Хотя он не думал, и не без оснований, о Джил как девственнице, но в душе создал ее образ как невинной маленькой нимфы, которую он первым приобщил к усладам любви. Мысль о том, что ее обнимает другой мужчина, и более того, что их тела наслаждаются друг другом, была настолько невыносима, что он не осмеливался даже допускать ее.

Поэтому-то представлять Харли, так называемого друга, пытавшимся попользоваться чистотой Джил было для Роя нестерпимо. С той минуты, как он услышал об этом, он чуть с ума не сошел от ревности.

Но Джил запретила ему идти на конфронтацию с Харли.

Поэтому Рой задумал воспользоваться другим приемом, основанным на его большом деловом опыте. Он начал предпринимать осторожные ходы, чтобы убрать Харли из компании. Харли был обузой, бесперспективным сотрудником, достигшим своего «потолка» с десяток лет назад, а теперь ни на что не годным.

И это была правда. Неоднократно в последние годы Рой использовал свое влияние, чтобы защитить Харли от тех, кто хотел, в силу своих амбиций, избавиться от него. Делал он это чисто по-дружески.

Теперь же, движимый ненавистью, он пустил в ход все свое влияние, чтобы убрать Харли.

Прошло несколько недель. Внешне «Континентал продактс» оставалась благополучной компанией, нацеленной на солидное пополнение своего бюджета и на благополучное, сильное положение в будущем. Но внутри компании продолжалась ожесточенная борьба, которая вскоре должна была определить будущее по крайней мере дюжины руководящих сотрудников, и, прежде всего, Роя Инглиша.

В один из периодов затишья в этой борьбе, в пятницу утром Рой отправился с Харли, как обычно, играть в сквош.

Рой по-прежнему продолжал играть с Харли в сквош после того, как Джил рассказала ему о случае в лифте. Рой хотел понаблюдать за Харли, чтобы в нужное время нанести ему сокрушительный удар. Прошедшие недели Рой оставался приветливым и непринужденным в отношениях со своим старым другом.

Харли был человеком не очень умным, но очень хитрым. Годы, проведенные в позиционной «войне» внутри компании, не прошли для него даром. Он знал, что его разговор с Джил дошел до ушей Роя. Поэтому он был начеку.

После игры они прошли в раздевалку, болтая о спорте, о делах на бирже, об общих приятелях.

Ситуация была классической. Каждый знал, что думает другой, но не показывал виду. Харли знал, что Рой изо всех сил рвется занять пост президента. Он подозревал, что за неожиданной борьбой Роя за власть стоит Джил Флеминг. Это могло означать, что в случае предстоящих перестановок в компании Харли выйдет из игры.

— На прошлой неделе Дженни и я видели тебя с Джил в «Камберленде», — сказал он.

— Да? — Рой от удивления поднял брови. — Я вас не заметил.

Харли присвистнул.

— Эта Джил — красавица, — сказал он. — Все от зависти к тебе умирали в тот вечер.

Рой промолчал.

Закрыв свой шкафчик, Харли повернулся к Рою.

— Она — девочка что надо, — сказал Харли. — Не помню, говорил ли я тебе, что я раз или два приглашал ее на свидание. Уже давно. Все было не так серьезно, как у тебя, так, немного посмеялись.

Рой перестал одеваться и уставился на друга.

Харли посмотрел ему прямо в глаза.

— Забавная девица, — сказал он. — В постели — великолепна. Знает все уловки и приемы.

Рой стиснул руки в кулак. Он не верил ни одному его слову и готов был ударить Харли по носу. Он помнил, с каким отвращением Джил рассказывала о попытках Харли соблазнить ее в лифте. Представить, что Харли мог действительно затащить Джил в постель, было полным абсурдом. Харли был жестоким, ограниченным торгашом, а Джил — таинственной нимфой, слишком совершенной, чтобы снизойти до него.

И все-таки тело Роя охватила какая-то непонятная напряженность, которая никак не отпускала. Он чувствовал, как трясутся у него руки, и сжал кулаки еще сильнее.

Харли посмотрел на него, потом отвернулся и улыбнулся.

— У нее есть такая красивая родинка, — сказал он. — Довольно возбуждающая. Как Ева с яблоком. Совсем рядом с ее волосиками, вот здесь… Никогда ничего подобного не видел. Руку не мог отвести от нее.

При этих словах Рой побледнел. Он не смотрел на Харли. Нечеловеческим усилием воли он сдержал эмоции. С трудом натянул брюки и застегнул ремень — так сильно тряслись руки.

Харли уже оделся и пошел к выходу.

Обернувшись, он посмотрел в лицо Роя. Глаза Роя смотрели серьезно.

— Не позволяй женщине делать из себя посмешище, Рой, — сказал он откровенно. — Ты слишком умен для этого. Что касается остального, что ж, мы же друзья. Если ты станешь президентом, а меня «уйдут», то я пойму.

Он тронул Роя за плечо.

— Но не позволяй женщине делать из себя посмешище, — повторил он.

Рой оставался в раздевалке один. Он сидел на скамейке у своего шкафчика, задумавшись.

Дрожь в руках прошла. Голова прояснилась. Он чувствовал, что после долгого перерыва становится сам собой, словно тонущий, в последнюю минуту вырвавшийся из объятий голодного океана.

На помощь пришел годами приобретенный холодный эгоизм, медленно очищавший глаза от пелены, за которой он долго ничего не видел. Бушевавшая в нем ярость, направленная, в общем-то ошибочно, на Харли, утихла. Вернулись уравновешенность, стальная уверенность.

В раздевалке Рой просидел больше часа, погруженный в глубокие раздумья.

Когда наконец встал, решение было принято.

На следующее утро служащий охраны вручил Джил уведомление о расторжении контракта компании с ней и об увольнении.

Она прочла уведомление. Оно было написано сухим, официальным языком.

В сопровождении служащего охраны она покинула помещение компании. Ей было сказано вернуть пропуск на проходной и сдать карточку о разрешении на парковку.

Добравшись домой, Джил позвонила в офис Роя. Ей ответили, что его нет в городе. Она позвонила ему домой. Там никто не поднимал трубку.

Она позвонила в офис Харли Шрейдера. Она все быстро обдумала. Ей необходимо было немедленно переговорить с Харли и, возможно, пообещать ему то, на что при других обстоятельствах никогда бы не пошла. Но выбора не было.

Секретарша Харли ответила, что его нет в городе.

Теперь она ясно поняла, что произошло.

Харли ее не удивил. Она поняла, что он осознал, какое влияние она имела на Роя, и сообразил, что в конечном итоге это может привести к концу его карьеры в компании.

Конечно, она проклинала себя за то, что переспала с Харли в первую неделю работы в компании. С тех пор прошел почти год. Но время не вернешь. Связь с Харли была вынужденной. Именно из болтовни Харли в постели она узнала о Рое, о его влиянии в компании, о том, что он не женат, о его заглохших амбициях.

Таким образом, ключ, открывший первую важную дверь в «Континентал продактс», оказался ключом, навсегда закрывшим двери компании для нее.

Она не удивлялась тому, что сделал Харли. Он просто защищал своего старого друга от хищницы, чьи чары Харли испытал на себе.

Но ее удивлял Рой.

Она была уверена, что Рой у нее в кармане. Взгляд его глаз, когда они занимались любовью, доказывал, что она владела не только его мужскими прелестями, но и сердцем. А взгляд, когда он делал ей предложение выйти за него замуж… Ясно было, что он полностью в ее власти, что она может делать с ним все что хочет.

Через несколько месяцев он стал бы президентом, а Джил — его женой. Все шло как по маслу, пока не вмешался Харли.

Видно, Рой оказался сильнее, чем она думала. Присущая ему защищенность против женских хитростей, лишь на время оказалась убаюканной ее обольстительными чарами.

С ее стороны это было непростительной ошибкой. Но единственной ошибкой в хорошо продуманном обольщении.

Она мастерски подобрала наживку и поймала Роя на крючок. Джил с самого начала интуитивно знала, чего он хочет. Тщательно выбирала одежду, знала, как себя вести, чтобы подыграть его фантазиям в отношении нее; знала, что в сотрудниках он ценит исполнительность и профессионализм, а потому блестяще проявила себя в работе, чтобы завоевать его уважение; изображала недотрогу, пока не показалось, что Рой начинает терять к ней интерес, и тогда она пошла в его офис с письмами, которые по ошибке попали в ее отдел, чтобы напомнить о себе, вернуть его интерес, а затем поймать на крючок. Она просиживала с ним ленчи, играя на его желаниях, как на арфе. А когда заметила, что он следит за ней и провожает до дома, то подговорила друга сыграть роль грабителя, чтобы заманить Роя к себе.

Все сработало, как было задумано. Джил получила предложение Роя выйти за него замуж, его продвижение на пост президента было уже близко — очень близко! — когда Харли, как неизбежное зло, встал на ее пути.

Ей бы следовало обдумать способ заставить Харли молчать. Зная, что Рой и Харли — друзья, ей надо было предвидеть неприятности. Но уверенность в своей власти над Роем сделала ее слепой, и она почти забыла о существовании Харли. Это было большой ошибкой.

Что ж, больше такой ошибки она никогда не сделает.

Что касается Роя Инглиша, то он оказался добычей, которую она упустила. Она готовилась стать его женой, даже родить ему детей. Теперь же ей ничего не остается, как забыть его и искать другого нужного человека.

Но Харли Шрейдера она не забудет. Он тоже будет помнить Джил Флеминг всю жизнь и проклянет этот день.

Спустя полгода после увольнения Джил Флеминг, в тот самый момент, когда все ждали, что он сменит Боба Перкинса на посту президента, Рой неожиданно принял предложение занять пост президента в одной из фирм в Северной Каролине. Это предложение давало возможность занять хорошее положение, на ступеньку выше того, что он занимал в «Континентал».

Никому из коллег Рой не объяснил причину своего решения. Он пригласил их на веселый прощальный обед, сделал прощальные подарки двум своим подружкам — ни одна из них не видела его ни разу за последние полгода, — продал свою квартиру, уехал из города, и больше его никто не видел.

Некоторое время его друзья задавались вопросом, почему Рой, так упорно боровшийся за пост президента, неожиданно пренебрег им, когда ему буквально на блюдечке преподнесли этот пост. Но у занятых умов короткая память, и вскоре они перестали думать о Рое, тем более что больше беспокоились о собственном положении в компании.

Никто, даже Харли Шрейдер, которого по иронии судьбы оставили в компании, возможно, благодаря влиянию Роя, не мог подумать, что холодный, безжалостный Рой Инглиш покинул «Континентал продактс» только потому, что не мог оставаться работать в здании, где познакомился с Джил Флеминг. Горе его было слишком глубоко.

Глава 19

Чикаго, штат Иллинойс. 21 февраля 1972 года

Лесли чувствовала, что теряет рассудок. Тони отсутствовал уже три недели, длительная работа для компании не давала ему возможности выбрать время, чтобы навестить ее.

Но завтра рано утром он должен прилететь, чтобы повести ее в городскую ратушу на скромное бракосочетание. Завтра вечером они должны уехать на север Висконсина, где проведут медовый месяц. Она станет миссис Энтони Дорренс.

Каждую неделю он звонил, чтобы обсудить планы, касающиеся свадьбы. Оба были согласны, что свадьбу надо сохранить в тайне. Оба чувствовали, что традиционная церемония не подходит для их любви. Они хотели дать обет верности друг другу до того, как сообщить всем об их браке.

Лесли была не совсем согласна с этим планом, поскольку отец был ей очень близок, и она хотела представить ему своего жениха и попросить его благословения до того, как выйдет замуж.

Лесли чувствовала, что предает Тони Чемберлена, решившись на столь важный шаг в жизни и не поделившись с ним этим. С другой стороны, в ее любви к Тони было столько таинственного, столько романтичного, что ей подходило только тайное бракосочетание. В последние три месяца она встречалась с Тони в ни на что не похожих загадочных местах, вдали от обычной жизни. Она наслаждалась интимностью, уединенностью этих встреч и трепетала от мысли, что их близость происходит вдали от мира ее семьи, ее работы.

Они с Тони взволнованно обсуждали и планы на будущее. Поскольку они работали в городах, разделенных сотнями миль, то первый вопрос, где они будут жить. Тони считал, что они должны переехать в Нью-Йорк, где Лесли сможет найти работу в одном из крупных рекламных агентств.

— С твоими рекомендациями и послужным списком, — говорил он, — у тебя не будет никаких трудностей. Охотники за умными головами будут отпихивать друг друга локтями, чтобы заполучить тебя.

Что касается самого Тони, то он уверил Лесли, что найдет работу в любой компании. Он больше десяти лет проработал с разными корпорациями и имеет связи буквально повсюду.

Лесли, выросшая в маленьком городке, была немного обескуражена идеей жить в Нью-Йорке. Но Тони знал город хорошо и уже подыскал просторную квартиру недалеко от Центрального парка, куда они могут переехать в любое время.

— Ты создана для этого города, малышка, — говорил он. — Больше, чем для любого другого. Вот увидишь, Чикаго — город хороший, но в нем у тебя мало перспектив. В «Большом яблоке» ты действительно добьешься своего.

Лесли согласилась. Она чувствовала, что Нью-Йорк как нельзя лучше подходит для жизни с таким замечательным человеком, как Тони. С тех пор, как она полюбила его, ей уже сотни раз приходилось сжигать мосты своей неуверенности. Почему бы не сделать такой решительный шаг с ним вместе?

Слишком долго длится разлука с Тони. Лесли начала терять самообладание.

Она всецело принадлежала ему, и разлука с ним была для нее пыткой.

Лесли стала перелистывать альбом, рассматривая фотографии отца, матери, ее самой, ее школьных друзей.

Все фотографии выглядели привычно, кроме тех, на которых была изображена Лесли. Теперь ее фотографии обрели новый аспект, окрашенный ее любовью к Тони, и совершенно новым представлением о себе самой, которое возникло благодаря этой любви.

Она всегда думала, что хорошо знает себя с тех времен, когда была задорной девчушкой, перенесшей смерть матери, затем выдержанным и решительным подростком, заботившимся об отце, и, наконец, способной студенткой университета, нашедшей путь в «Оугилви, Торп» и сделавшей блестящую карьеру.

Теперь она смотрела на свои фотографии и видела человека, который не знает себя. В то же время она подумала, что будущая любовь к Тони была видна уже тогда. Она рассматривала маленькую девочку, которой была когда-то, и заметила в ее глазах загадочность, на которую раньше не обращала внимания. Эта девочка воплощала уже не будущую работающую женщину, а была эмбрионом любящей женщины. В глубине маленького тельца жило ожидание взрослой женщины, теперь живущей только ради любимого человека, женщины, которой судьба предначертала проявиться только сейчас, как из личинки появляется великолепная, роскошно раскрашенная бабочка.

«Как мало человеческая внешность может сказать о сущности человека», — подумала Лесли. Внешность, которую она всю жизнь воспринимала как данную, казавшуюся воплощением сдержанности, осмотрительности, на деле не отражала ее внутренней сущности, заключавшей в себе сильную, всепоглощающую страсть. Как мало знала она свое сердце! Не знала, пока в ее жизни не появился Тони Дорренс.

Наконец она встретила Тони, и теперь всей душой принадлежит ему. Зачем пытаться объяснить это или пытаться понять? Любовь и есть объяснение.

Она перевернула страницу, за которой хранила сувениры своих свиданий с Тони. Несколько коротких записок о времени и месте любовных встреч. Несколько открыток и визитных карточек гостиниц, напоминавших о проведенных в них часах экстаза. Несколько моментальных фотографий Лесли, сделанных Тони, а также фотография самого Тони, снятая по ее настоянию.

Казалось вполне естественным, что толстый альбом, документально отражавший ее прошлое, заканчивается этими бесценными сувенирами. Ведь именно Тони придал ее прошлому новую окраску, новое значение. И Тони был ее будущим.

Лесли закрыла альбом, бросив прощальный взгляд на бледный силуэт, каким она была в прошлом своем одиночестве, ожидавшем Тони Дорренса, чтобы он наполнил его новыми красками и превратил ее в реальную Лесли Чемберлен.

Ждать осталось несколько часов. Затем она будет его навеки. И тогда все пустые тревоги и сомнения, охватившие ее в прошлом, будут забыты, как та маленькая девочка на фотографиях, переставшая существовать много лет назад.

Лесли встала и открыла, наверное, уже в двенадцатый раз, небольшой чемодан, в который сложила все необходимое для поездки. Среди вещей лежало и скромное, но красивое свадебное платье, купленное в одном из лучших магазинов Мичиган-авеню.

Завтра она наденет это платье.

На удивление Лесли проспала всю ночь, но встала рано, прибрала кровать, навела порядок в квартире. Затем стала ждать, расхаживая по комнате и беспрестанно посматривая на часы.

Кое-как дождавшись половины восьмого, позвонила в аэропорт проверить, вовремя ли прибывает сорок седьмой рейс. С волнением ждала ответа, а когда услышала утвердительный, то еще больше заволновалась. Закрыла квартиру, уложила чемодан в багажник машины и поехала в аэропорт «О'Хэер».

По дороге она пересекла скоростное шоссе, ведущее в центр города, где расположено здание «Оугилви, Торп». О работе Лесли не беспокоилась. Все заказы, над которыми работала, она оставила в порядке. Они требовали лишь небольшой доработки, и Лесли тщательно все подготовила, чтобы завершающая работа над ее тремя заказами была выполнена отлично: в ближайшие две недели заказы будут под надежным присмотром ее помощников.

Оставив машину на стоянке перед зданием аэропорта, она вошла в зал для встречающих.

В ее распоряжении было еще сорок пять минут. Лесли купила журнал и села в кресло, медленно перелистывая его, но не вникая в содержание. Утром она ничего не ела, но от волнения даже не чувствовала голода.

Наконец объявили прибытие рейса. Лесли наблюдала, как первый поток пассажиров медленно расплывается по залу, затем в зал нахлынула целая волна. Проход сразу же заполнился ручным багажом, портфелями, сумками. Постепенно волна пассажиров начала редеть. У Лесли екнуло сердце. В нескольких шагах от двери должен быть Тони!

Поток пассажиров все редел и редел, толпа встречающих постепенно уменьшалась. Наконец появились две стюардессы, толкая перед собой сумки на колесиках. Затем прошли, как догадалась Лесли, пилот и его помощник и скрылись в боковом коридоре.

Лесли осталась в зале одна.

Она простояла минуты две, с горечью сознавая, что Тони не прилетел. На какое-то мгновение ее охватила паника, но тут же прошла, так как здравый смысл начал невольно искать ответы на логично возникшие вопросы. Может быть, Тони опоздал на этот рейс? Может быть, ему пришлось отложить вылет из-за неотложных дел? Возможно, он звонил ей домой и не застал ее, так как она слишком рано уехала в аэропорт?

Она встала и быстро направилась к справочному бюро. Спросила, не было ли для нее сообщения. Нет, ей ничего не передавали.

Несколько минут она стояла в нерешительности, подумав, что сообщение может поступить с минуты на минуту. Наконец она решила не дожидаться его. Она вышла на стоянку, села в машину и поехала домой.

Оставив чемодан в багажнике машины, она вошла в дом, поднялась в свою квартиру, которая показалась ей необычно пустой и заброшенной, хотя она покинула ее только два часа назад.

Она села у телефона. Набрала номер квартиры Тони в Атланте. Там никто не ответил.

Она подумала о компании, в которой работал Тони. Только теперь она вспомнила, что он никогда не давал ей номера своего рабочего телефона. Он говорил, что бесполезно пытаться найти его через компанию, поскольку там он почти не бывает. Тогда она приняла его объяснение как должное. Однако теперь у нее другого выбора не было, как позвонить в «Прайс-Девис».

В справочной междугородней связи она узнала телефон. Медленно и осторожно набрала номер.

— «Прайс-Девис». Чем могу вам помочь?

— Пожалуйста, я пытаюсь дозвониться до мистера Тони Дорренса. Насколько мне известно, он работает в отделе торговли. Извините, что не могу дать более точные координаты. Не могли бы вы найти его имя в вашем справочнике и подсказать, как с ним связаться?

— Одну минуту.

Пауза была долгой. Лесли сидела, постукивая ногой по полу и нервно отбивая такт пальцами по столу. Охватившая волна паники затуманила мысли, но она храбро поборола ее, быстро представив облик Тони и подумав об их любви.

Наконец в трубке снова раздался голос.

— Алло?

— Да, я вас слушаю, — сказала Лесли, стараясь, чтобы голос звучал весело.

— Видите ли, мисс, я просмотрела весь список нашего личного состава. Энтони Дорренса в нем нет. Однако мистер Энтони Дорренс, кажется, работал в отделе торговли полтора года и уволился прошлой осенью. В компании он больше не работает.

Наступила оглушающая пауза.

— Я… В какой должности он работал? — спросила Лесли.

— Здесь не указано, мисс. Думаю, торговый агент.

— Что ж, благодарю.

Трясущейся рукой Лесли повесила трубку. Она поняла, что происходит что-то ужасное. Безумство чувств, которые она испытывала в последние месяцы, предстало перед ней в новом, резком свете. Охваченная своими эмоциями, она пренебрегла хоть какой-то информацией о нем, довольствуясь тем, что реально происходит. Все это время она была, как в трансе. В одно мгновение пелена спала, и грубая реальность обрушилась на нее со всей силой.

Она снова набрала номер «Прайс-Девис».

— Говорит мисс Уэзерби из «Оугилви, Торп». Мы получили заявление о зачислении на должность от мистера Энтони Дорренса и начали подготовку документов, но до сих пор не получили от вашей компании ни рекомендации, ни его послужного списка.

— Дорренс? — В голосе мужчины, ответившего на звонок, прозвучала настороженность, которую Лесли не преминула заметить.

— Да. Энтони Дорренс. Не могли бы вы, например, сказать, почему он был уволен?

— Минуту, пожалуйста, подождите.

Наступила пауза.

— Все в порядке, у меня в руках его дело, — сказал мужской голос. — Вы говорите, что не получили копии документов? Не могли бы вы дать мне ваш адрес?

Лесли продиктовала адрес своего агентства. Ей было любопытно узнать, что было в его деле.

— Если вы не возражаете, — сказала она, — мы в некотором затруднении из-за спешки. У нас есть несколько заявлений на одну и ту же должность. Мне только необходимо узнать, было ли его увольнение обычным, или на то была особая причина. Не могли бы вы прочесть рекомендацию отдела, в котором он работал. Это бы нам очень помогло.

— Видите ли, честно говоря, в его деле нет никакой рекомендации, — сказал мужчина. — В данном случае, мы думаем, что эта оплошность равносильна тому, что Тони сделали одолжение. Понимаете, Тони был талантливым сотрудником, но совершенно ненадежным. Он мог вернуться из командировки на неделю позже без каких-либо объяснений. Иногда он совершал сделки, которые на деле оказывались вымышленными. Нередко он доводил наших постоянных клиентов до бешенства, и они совершенно прекращали с нами все дела. И еще… Впрочем, на него нельзя было положиться. Поэтому мы дали ему уйти.

По тону говорящего Лесли догадалась, что было что-то еще, о чем он не хочет говорить. Видимо, для него это было слишком щепетильным делом, чтобы говорить о нем по телефону. Но без сомнения, в деле об этом не упоминалось. Возможно, будь Лесли мужчиной, а не женщиной, человек на другом конце провода доверился бы и рассказал все.

— Благодарю вас за откровенность, — сказала она, — но все же, вышлите нам дело.

— Я отправлю его с сегодняшней дневной почтой, — сказал мужчина. — Извините, что не мог сообщить вам ничего приятного.

— Нет проблем, — солгала Лесли, — поскольку теперь мы знаем правду. Еще раз благодарю вас.

И она повесила трубку.

Лесли долго сидела на диване, уставившись в одну точку. Минуты проходили за минутами, а она все сидела бездумно, словно разум покинул ее. Внезапно она почувствовала голод, прошла в кухню и сделала бутерброд. Только она поднесла бутерброд ко рту, как волна тошноты охватила ее, и голова закружилась. Она бросила бутерброд в мусорное ведро. Заварила чай, налила чашку, но так и не выпила, а сидела за кухонным столом, наблюдая, как чай остывает. Лесли посмотрела на часы. Было почти час дня.

Время двигалось медленно, как старый инвалид с палкой. День, казалось, никогда не кончится. В квартире стояла гробовая тишина.

Посидев на кухне, Лесли вернулась в гостиную, затем пошла в спальню и легла на кровать. Испытывая мучительную боль, она старалась осознать, что же произошло с ней.

В ней еще теплилась надежда, что в любую минуту может раздаться телефонный звонок, стук в дверь, и тогда кошмар пройдет, потому что Тони будет здесь, готовый жениться на ней, готовый избавить ее от боли. Крик надежды чуть не сорвался с ее уст.

Но в глубине души она знала правду.

Она прождала весь день. В полночь она заснула, так и не раздевшись, даже не накинув на себя одеяло. Она абсолютно ничего не чувствовала. Думы оставили ее и были так же далеки, как луна. Осталась только одна реальность.

На улице, в багажнике машины все еще лежал ее чемодан, в котором были ее одежда, немного косметики, свадебное платье и… надежды.

На следующее утро — это была суббота — она подумала, что необходимо чем-то заняться. Она встала, приняла душ, сделала прическу и тщательно наложила косметику. Съела чашку кукурузных хлопьев, но через пять минут ее стошнило. Она подождала час, прежде чем снова попытаться что-то съесть. На этот раз чашка бульона не вызвала тошноту.

Весь уик-энд она провела в квартире, размышляя. В понедельник утром Лесли приняла окончательное решение. Она позвонила Баду Оуинсу в «Оугилви, Торп» и сообщила, что увольняется. Сказала, что пошлет подругу забрать ее вещи из кабинета. Когда Бад попытался выразить свое удивление и непонимание, она холодно ответила, что приняла предложение работать в другом месте.

В понедельник в семь часов вечера Лесли села в машину, прихватив карту, и уехала из Чикаго. Она не знала, куда едет. Но впервые за эти месяцы она не знала, что делать дальше.

Но самое главное, она знала, чем ей пришлось заплатить за это путешествие. Лесли была беременна.

Глава 20

Нью-Йорк Сити

15 марта 1972 года состоялось давно откладываемое собрание акционеров «Лазарус интернешнл».

Джордан Лазарус был как на иголках. Он сделал все, что было в человеческих силах, чтобы убедить своих акционеров не принимать предложение Виктора Консидайна продать акции за наличные деньги.

В эти последние страшные недели он все ждал хоть какого-то намека, что роковое собрание акционеров не состоится, но напрасно. Этот намек мог бы последовать только от Барбары Консидайн. Ее личное влияние на отца — единственное, что могло спасти Джордана от потери империи, на создание которой он потратил больше десяти лет.

Но Барбара не позвонила. Не ответила и на многочисленные его обращения к ней. После ночи, что они провели в его номере в гостинице «Альгамбра», он надеялся, что Барбара встанет на его сторону. Ее молчание означало, что она не собирается помочь ему.

Собрание акционеров происходило в зале приемов гостиницы «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке. Было ясно, что это последнее собрание. С текущими вопросами было быстро покончено. Затем, когда объявили об обсуждении главного вопроса повестки дня, атмосферу ожидания словно пронзило электрическим током.

— Предлагается, — сказал председатель, — акционерам «Лазарус интернешнл» принять предложение от «Консидайн индастрис» продать свои акции на наличные деньги из расчета семьдесят пять долларов за акцию. Можем приступить к голосованию?

Подсчет голосов занял почти полчаса. Но результат был ясен в первые же минуты. Когда голоса подсчитали, председатель встал, чтобы объявить о результатах. Он выглядел обескураженным.

— Мистер президент, господа члены совета директоров, дорогие акционеры и сотрудники, — сказал он, — акционеры «Лазарус интернешнл» проголосовали за принятие предложения «Консидайн индастрис». В результате «Консидайн индастрис» получит шестьдесят девять процентов акций «Лазарус интернешнл».

По залу пронесся вздох облегчения, смешанный с чувством поражения. Борьба завершилась. Джордан Лазарус проиграл.

Джордан повернулся к Сэму Геддису, личному помощнику. В глазах Сэма стояли слезы.

— Горькая пилюля, — сказал Сэм. — Я все-таки надеялся, что мы как-нибудь отобьемся.

Джордан положил руку на плечо Сэма и с чувством пожал его.

— Мы пытались, — сказал он. — Не расстраивайся. Будущее — открытая книга.

Джордан оставил Сэма и подошел к председателю. Они закрыли собрание. Начинался медленный процесс разрушения «Лазарус интернешнл».

Все кончено.

Или почти все.

Прошло полчаса после рокового голосования, и участники собрания все еще толпились в зале, когда председатель неожиданно позвонил в колокольчик.

— Леди и джентльмены, — сказал он сдавленным от волнения голосом. — Должен сообщить вам печальную новость. Сегодня в девять часов вечера Виктор Консидайн скончался от сердечного приступа в своем доме в Манхэттене.

В зале воцарилась тишина. Известие поразило всех.

Джордан Лазарус посмотрел на Сэма и увидел в его глазах вопрос. Сэм пытался осознать, что значит это событие для Джордана, для него самого, для «Лазарус интернешнл».

Джордан отвел глаза. Он понимал, что смерть Виктора Консидайна ничего не изменит, поскольку собрание прошло и решение принято голосованием. «Лазарус интернешнл» перешла в руки «Консидайн индастрис». Теперь не важно, кто будет возглавлять «Консидайн».

Или все-таки важно?

Джордан решил ехать домой и все обдумать.

Поздно вечером того же дня Джордан сидел в удобном кресле, которым пользовался в моменты размышлений, в своей квартире.

Он подводил итог тому, что потерял, и думал, чем заняться дальше.

Джордан знал, что для него еще не все кончено. Отнюдь нет. Его собственные акции «Лазарус интернешнл» после продажи «Консидайн индастрис» принесут приличную сумму, которая может послужить для начала нового предприятия. Он чувствовал, что способен начать заново и создать еще одну империю. Эта идея вдохновила его.

Подсчитывая плюсы и минусы сегодняшнего события, он подумал, что, может быть, у него появилась наконец возможность избавиться от тяжелой ноши, которую он взвалил на себя четырнадцать лет назад, и начать жизнь по-другому.

Вместо того чтобы вести нескончаемую борьбу в стремлении подчинить мир своей воле, почему бы не попытаться узнать, что же за личность скрывается за этой волей?

Можно идти от одного успеха к другому до бесконечности, но ни на шаг не приблизиться к тому, чтобы понять самого себя.

Эти мысли утомили Джордана, тем более что он так много лет старался избежать их. Но сегодня они подсказали ему новую возможность.

Ему захотелось позвонить Мег. Она поймет, что он сегодня чувствует. Мег, как никто другой, понимала Джордана. Больше других она заботилась о его душе, больше, чем он сам. Джордан знал, что Мег ждет известий о результатах собрания акционеров, так же как и его братья, мать и Луиза.

Джордан направился к телефону.

В это время раздался звонок в дверь. С минуту он постоял, глядя на телефон, затем пошел открывать дверь. Его глаза широко открылись, когда он увидел, кто стоит на пороге.

Это была Барбара Консидайн.

Барбара была одета в великолепную соболью шубку, наверняка очень дорогую, но выглядевшую на ней холодной и вычурной. Так же как и дорогие украшения, и черное платье.

— Могу я войти? — спросила она.

— Конечно. — Джордан почувствовал странное расслабление, даже апатию, когда отступил, пропуская ее.

Он помог снять шубку и повесил ее в шкаф. Взгляд его был рассеянным и озабоченным.

— Могу я вам что-нибудь предложить? — с улыбкой спросил он. — Кофе? Вино?

Барбара покачала головой. Она казалось совсем не похожей на ту молодую женщину, которую он запомнил, на печальную молодую женщину, которой он почти овладел. Она выглядела старше, сильнее, решительнее. Девичья ранимость почти исчезла за обликом целеустремленной женщины. И все-таки ее вид создавал впечатление человека несчастного и одинокого.

— Примите мои соболезнования, — сказал он.

Она стояла и смотрела на него. На лице явно было написано горе. Но оно было смешано с каким-то иным чувством. Горе не было открытым, несомненным, как у человека, потерявшего близкого и любимого родственника.

— Примите мои соболезнования по поводу утраты компании, — ответила она.

Джордан пожал плечами.

— Дешево досталось — легко потерялось, — сказал он. — Хотите бренди?

— Мне все равно.

Джордан прошел на кухню и налил две рюмки «Арманьяка». Он протянул ей рюмку, и она улыбнулась, смерив его оценивающим взглядом.

— Вы не очень огорчены, не так ли? — спросила она. — Случившееся сегодня не очень вас волнует?

Он принял безразличный вид, хотя чувствовал обратное.

— Жизнь продолжается, — сказал он.

— Но не для моего отца.

Она села. Маленькая сумочка в ее руке выглядела очень дорогой.

— Вы считаете, что я переживаю? — спросила она, вглядываясь в лицо Джордана. — Я не переживаю. Мой отец был чудовище. Он разрушил мою жизнь. Я рада, что он умер.

Воцарилось молчание, но в ушах Джордана все еще звучали слова, полные горечи и отчаяния. Он смотрел на одну из самых богатых наследниц в мире. Она казалась замученным ребенком, вырядившимся как светская львица. Ему стало от души жаль ее. Не требовалось большого воображения, чтобы представить ее жизнь с Виктором Консидайном.

Со своей стороны, Барбара размышляла над парадоксом ситуации. Джордан, потерпевший поражение, казался холодным и полным самообладания. Она же, чья корпорация поглотила сегодня все его компании, чувствовала, что не только ничего не приобрела, но потеряла все.

— Джордан, — сказала она решительным голосом, словно переходя к делу.

— Да? — сказал он, откинувшись в кресле.

Опять наступила пауза, полная ожидания с обеих сторон. Он видел, что она боролась с неразрешимой дилеммой. Казалось, она колеблется. Затем она подалась всем телом вперед, пристально смотря на него, словно набираясь мужества.

— Джордан, — сказала она отрывисто, — хотите жениться на мне?

Джордан промолчал. Он думал, не сошла ли она с ума. Возможно, горе, которого она не хотела признавать, помутило ее рассудок?

Заметив его ничего не выражающий взгляд, она поставила рюмку на стол.

— Сегодня я стала наследницей пятидесяти шести процентов акций «Консидайн индастрис», — сказала она. — Я стала обладательницей основного пакета акций и председателем совета директоров. Я могу делать с компанией, что хочу. Если захочу, то завтра продам ее. — Она смотрела прямо ему в глаза. — Женитесь на мне, Джордан, — сказала она.

— Так вы поэтому пришли ко мне? — спросил он. — Я сожалею о вашем отце, но…

— Женитесь на мне, и вы получите назад все ваши компании, — прервала она. — И вашу программу исследований нового лекарства. И все деньги, что вам понадобятся для продолжения исследований. Вы получите полную свободу действий. Взамен я ничего не прошу. Только будьте моим мужем.

Джордан сидел, пристально вглядываясь в нее. Он никак не мог поверить тому, что услышал. Он ожидал, что сегодня вечером она будет сидеть дома, целиком поглощенная своим горем. Вместо этого она сидит здесь и хладнокровно предлагает ему сделку.

Барбара словно почувствовала ход его мыслей.

— Вы не обязаны любить меня, — сказала она холодно. — Вы не обязаны иметь… Не обязаны дарить мне детей. Вы можете даже встречаться с другими женщинами. Как я понимаю, вам этого захочется. Это будет своего рода соглашение между нами.

Удивлению Джордана не было конца. Казалось, добиваясь своей темной цели, она совершенно преобразилась и все-таки по-прежнему оставалась лишенной радостей жизни молодой женщиной. Ее одиночество придавало ей производящее глубокое впечатление достоинство, даже в такой унизительный для нее момент.

— Не думаю, что это будет правильно, — сказал он осторожно. Напротив, я думаю, что это будет ошибкой.

— Вся жизнь моя была ошибкой, — возразила Барбара. — Это единственный мой шанс сделать что-то правильное. Вы должны взглянуть на мое предложение с моей стороны, Джордан.

Он понял, что она имела в виду. С ее точки зрения, если учесть унизительное и несчастное прошлое, замужество, пусть даже фиктивное, было шагом вперед. Но для него это было неубедительно. Жалость, сочувствие недостаточны, чтобы оправдать брак без любви.

Джордан покачал головой.

— Я не могу жениться на вас, — сказал он. — Это будет неправильно.

Взгляд ее изменился. В нем появилась холодность и хитрость. Такого выражения глаз он еще у нее не видел.

— Тогда вы не получите своих компаний и своего лекарства, — сказала она. — Я сделаю так, что «Консидайн» захватит все.

Джордан попытался урезонить ее.

— Я думал, что вы порядочный, добродетельный человек, — сказал он. — Я думал, что вы знаете, как поступают по справедливости. То, что вы предлагаете, — нечестно по отношению ко мне, но еще хуже по отношению к вам. Неужели вы действительно способны играть жизнью человека?

Он прищурил глаза и добавил:

— Неужели вы в самом деле истинная дочь своего отца?

В глазах Барбары вспыхнул огонек — Джордан точно попал в цель — но тут же погас. В последующие годы у Джордана будет достаточно времени, чтобы поразмышлять над тем, что же этот взгляд означал.

— Мой отец был худшим испытанием в моей жизни, — сказала она, но он научил меня одной вещи. Нельзя получить то, чего хочешь, не воспользовавшись рычагом, — она посмотрела на Джордана. — Теперь я получила такой рычаг.

— Нет, вы его не получите, если я умою руки и отрекусь от вас, от Лео Камински, от «Лазарус интернешнл», — сказал Джордан. — В море есть и другие рыбки. Можно заняться другим делом, возможности есть. Впереди у меня еще целая жизнь.

Она улыбнулась.

— Я думала, что вы хотите творить историю, — сказала она.

Джордана снова поразило ее хладнокровие. Барбара вела игру так же, как ее отец. Она понимала, что он связывает большие надежды с Лео и с его исследованиями. Она дразнила его этим как зайца морковкой.

— Это нельзя будет назвать браком, — сказал он. — Ничто не сможет оправдать его, Барбара.

Почувствовав его упорное сопротивление, Барбара переменила тактику. Холодный взгляд сменился умоляющим.

— Я не прошу любить меня, — сказала она, — я не прошу отдать мне сердце. Этот брак не будет длиться вечно. Я просто… не могу жить одна, особенно сейчас. Уверена, вы можете это понять. Мой отец только что умер… Мне нужна помощь, чтобы осознать, кто я теперь и что случилось. Когда вы пытались ухаживать за мной, вы делали это из деловых соображений. Но все-таки вы что-то чувствовали. Возможно, жалость, но и этого было для меня достаточно. Вы дали мне почувствовать, что я могу быть желанной. Именно теперь я нуждаюсь в этом, Джордан. Мне надо ощущать себя желанной. Почувствовать себя человеком. Я готова помочь вам, если вы поможете мне. Это не продлится долго. Неужели вы не понимаете?

Она помолчала. Ее глаза затуманились.

— Вы говорили, что вы — мой друг, — продолжала она. — Почему? Или вы мне лгали?

Ее слова попали в цель. Он действительно испытывал к ней сочувствие.

В ее предложении была своя логика. Ее отец лишил его того, ради чего Джордан так упорно работал. Теперь Барбара предлагает все это вернуть. И говорит, что брак не продлится вечно. В Джордане пробудилась гордость и любовь к империи, которую он создал из ничего.

Он решил напомнить ей о мучительной правде.

— Я не люблю вас, — сказал он.

— Я знаю. — Она отвела глаза. В эту минуту она выглядела поистине жалкой. Ее детский пафос и мужество тронули сердце Джордана.

— Вы хотите, чтобы я делал вид, что люблю вас? — спросил он.

— О, нет, — сказала она. — Вы не должны притворяться. Просто будьте тем, кто вы есть. Просто помогите мне справиться со случившимся. Будьте тем, кем вы хотели быть. Иначе… Я не знаю, что может случиться.

Внезапно он понял, насколько она действительно доведена до отчаяния. Со смертью отца разрушился весь ее мир. Стыд и отвращение к себе самой захлестнули ее. Барбара нашла средство излечиться от этого. Этим средством был Джордан. Она могла получить его, пожертвовав на это несколько сот миллионов долларов. Для женщины, презиравшей богатство, это была невысокая цена. Ведь, в сущности, она боролась за жизнь.

Еще несколько минут назад Джордан подумывал о том, чтобы уйти из мира бизнеса. Теперь эти мысли были забыты. Он сочувствовал Барбаре, но он также хотел получить обратно то, что ему принадлежало по праву. Женитьба на ней — не слишком высокая цена за возврат того, чему он отдал все свои силы.

Жалость и амбиции двигали им, когда он заговорил:

— Хорошо, я женюсь на вас.

Печаль на ее лице сменилась выражением облегчения. Она подошла к нему и обняла. Слезы текли по щекам.

— О, благодарю, Джордан, благодарю, — зарыдала она, положив голову ему на грудь. — Я знаю, что ничего для тебя не значу. И не жду, что буду что-то значить. Но ты не пожалеешь. Обещаю.

— Нет, ты значишь для меня многое, — сказал он, обнимая ее.

И он говорил правду. Он вспомнил ночь в «Альгамбре», когда он спал, держа ее в объятиях, а затем наблюдал, как она просыпается. Во сне она выглядела маленьком ребенком, но какая печаль, какое одиночество скрывались за закрытыми глазами. Именно ее одиночество тронуло его.

И вот он снова обнимает ее. Целуя щеки, он чувствовал вкус ее слез. Он обнимал осторожно, едва прижимая к себе. В эту минуту он подумал, что есть смысл предложить ей свою нежность, даже жалость, если это поможет ей избавиться от ада прошлого. Но он не решился предложить большего, чем действительно мог ей дать. Он не мог допустить, чтобы она неправильно поняла его.

Джордан чувствовал приятную теплоту ее тела. Он прижал ее сильнее, ласково и нежно поглаживая ее. Барбара положила голову ему на плечо. Он не видел выражения ее глаз, устремленных на стену за его спиной.

Взгляд был полон холодной решимости.

Книга вторая

Часы бьют полночь

Глава 1

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. Спустя три с половиной года

Росс Уилер был сластена.

В пятьдесят один год он был слишком полным, о чем его неоднократно предупреждал врач. Но Росс много работал и считал просто невозможным отказать себе в кусочке торта после обеда или в нескольких пирожных.

Росс руководил небольшим рекламным агентством «Уилер эдвертайзинг инкорпорейшн». Его агентство теперь входило с правом голоса в национальную цепь рекламных агентств «Модерн имиджис». Росс продал свое дело национальной цепи два года назад, потому что был уже не в состоянии переносить напряжение, вызванное тем, что приходилось в одиночку тянуть на своих плечах агентство и с тревогой наблюдать, как колеблются его доходы в зависимости от ситуации на рынке рекламы. Ему нужно было принять меры безопасности, особенно важные теперь, когда дочери учатся в колледже.

Уже десять лет, как Росс потерял жену. Рут умерла в результате быстротечной болезни, оставив Росса с двумя малолетними дочерьми.

Девочкам, Дайне и Нэнси, было в то время восемь и десять лет. С тех пор Росс работал сверхурочно, чтобы заработать достаточно денег для обучения девочек в колледже. Он обещал каждой, что ей не придется поступать в государственный университет, и она сможет выбрать любой колледж, какой понравится.

Свое обещание он сдержал. Нэнси была теперь студенткой-второкурсницей музыкальной школы при Рочестерском университете — слава Богу, она получила академическую стипендию, — Дайна только что поступила в университет Индианы. Обе девочки были счастливы, что выбрали именно эти учебные заведения, и не подозревали, насколько близок был их отец к нищете, посылая их учиться. Росс был далеко не богат. Он с трудом сохранял закладную на дом, оплачивая счета дочерей, везде ходил в тех же костюмах и галстуках, которые надевал на работу. На любого рода излишества не оставалось ни доллара. Обе дочери в летние каникулы работали: Дайна — в банке в родном городе, Нэнси — в лагере для девочек около Саутгемптона.

Жизнь была трудной, и Россу приходилось подолгу задерживаться на работе, а потому у него почти не оставалось времени на развлечения. Раз в неделю он играл в теннис со старым другом, живущим по соседству, время от времени он устраивал воскресный обед с родственниками или с одной из девушек, работавших в агентстве. В остальных случаях он проводил свободное время один, измученный работой, заботой о деньгах и одиночеством.

Поэтому было неудивительно, что он позволял себе маленькие гастрономические удовольствия в конце изнурительного дня. Что было такого ужасного в кусочке торта, в шоколадном пирожном с орехами или в нескольких булочках? По крайней мере, он не пил, понимая, что в его положении выпивать в одиночку нехорошо.

Для своих лет Росс был мужчина привлекательный. Правда, ремень пришлось ослабить на две дырки за последние несколько лет. Но в пиджаке и при галстуке он выглядел вполне презентабельно. Волосы его поседели, на макушке была небольшая лысина, светло-карие глаза светились юмором и добротой, румяный цвет лица придавал ему вид энергичного мужчины. По утрам, идя на работу, он выглядел свежим и подтянутым, от него пахло одеколоном, который любила Рут.

Именно благодаря слабости к сладкому Росс встретился с Лесли.

В публичной библиотеке завели обычай каждую субботу по утрам предлагать бесплатно пончики и кофе с целью привлечь больше читателей и таким образом поднять образовательный уровень граждан Джонсонвилля. Пончики предлагали с девяти до одиннадцати и сотрудники библиотеки рассчитывали на то, что те, кто их ест, не осмелятся покинуть библиотеку, не прихватив с собой книгу.

Росс годами не заглядывал в библиотеку. Как большинство работающих мужчин, он был слишком занят, чтобы уделять время чтению. Но теперь у него появилась привычка, от которой он чувствовал себя в некотором роде неловко: входить в старое здание библиотеки в центре города с оживленным и решительным выражением на лице и, подняв удивленно брови, говорить признательно: «Пончики? Как это мило с вашей стороны, леди». Миссис Бебидж, главный библиотекарь, при этом улыбалась и наблюдала, как Росс съедал два пончика — один глазированный, другой с шоколадом.

Однажды он заметил библиотекаря, которого до того не видел. Это была высокая девушка, очень красивая, с кудрявыми рыжеватыми волосами и блестящими карими глазами. По возрасту она была чуть старше его дочерей.

Поедая пончики, он разговорился с ней. Ее звали Лесли. Одно время она была студенткой колледжа «Стоуни Брук» при Нью-Йоркском университете, но временно оставила его и решила поработать в библиотеке, пока не выберет, чем заниматься дальше.

Девушка была веселой, дружелюбной, и Росс быстро почувствовал к ней расположение. Кожа у нее была белая, веснушчатая, а выражение лица живое и энергичное. Но Россу она показалась очень худой. Однажды Росс увидел ее, когда она сидела задумавшись, не зная, что за ней наблюдают, и ее красивое лицо было печальным и усталым, чего Росс никогда не замечал ранее.

Он спросил миссис Бебидж, давно ли Лесли работает в библиотеке.

— Дайте подумать, — нахмурив брови, ответила пожилая библиотекарша, любившая точность во всем. — Два года и пять месяцев… Нет. Два с половиной года на сегодняшний день. Как раз тогда ушла Дженис, моя прежняя помощница. Я повесила объявление на площади, что требуется помощник библиотекаря. Пришла Лесли, мы немного поговорили, и спустя пять минут она приступила к работе.

Росс кивнул головой.

— Она — красивая девушка, — сказал он, — хотя очень худая.

Миссис Бебидж пожала плечами.

То же самое я ей сказала, когда принимала на работу. Она была еще тоньше тогда. Выглядела прямо как больная. Я посоветовала ей обратиться к врачу. Но она и слушать не хотела. Она сказала, что у нее сверхактивный метаболизм. Сколько раз я приглашала ее к себе домой на обед, но она всегда находила отговорки. Сказать по правде, из-за нее появились здесь все эти пончики. Каждую неделю я приносила на работу коробку пончиков, чтобы скармливать их Лесли в надежде, что она поправится. Но это не помогло, зато у Лесли появилась идея использовать пончики для привлечения читателей. Лесли в этом отношении очень сообразительная. В первую же неделю работы она предложила изменить порядок расстановки книг и их классификации, что оказалось очень полезным для библиотеки. Она необычайно умна, эта девушка.

Росс не переставал удивляться, как и почему такая умная девушка бросила колледж и пошла работать в библиотеку маленького города. Он деликатно поинтересовался об этом у миссис Бебидж, не желая повредить авторитету Лесли в библиотеке.

— О, я сотни раз задавала себе этот вопрос, — сказала миссис Бебидж. — Спрашивала и ее, если хотите знать правду. Но она не идет на откровенный разговор. Говорит, что ей здесь нравится. Говорит, что у нее есть масса времени, чтобы решить, чем заняться в дальнейшей жизни.

Она наклонилась и проговорила доверительно:

— Скажу вам по секрету, что я думаю. Видимо, у нее проблема с мужчиной. Вот почему она приехала передохнуть в такое укромное место, как наш город. Я даже не верю, что она на время оставила колледж. Может быть, она и оставила что-то, но колледж закончила. По образованности она выше выпускника колледжа. Она где-то еще работала. Но она слишком скрытная, из нее ничего не вытянешь.

Этот разговор заинтриговал Росса Уилера, и он начал смотреть на Лесли другими глазами. Теперь она представлялась ему не просто дружелюбной, но слишком худой девушкой, а одаренной и интересной молодой женщиной с неким секретом.

Он попытался разгадать ее личность. Просил, например, ее порекомендовать, какие книги читать. Она предложила целый список романов, которые она якобы прочла во время учебы в колледже. Росс взял их и прочел от корки до корки, откладывая на более позднее время отход ко сну. По утрам в субботу, или на неделе, когда Лесли работала, он заходил в библиотеку и обсуждал с ней прочитанные книги. Ее образованность и ум произвели на него огромное впечатление, но больше всего теплота и женственность ее личности, за которыми, как он знал, скрывается тайная печаль.

Росс рассказал ей о тревожных предупреждениях врача насчет его излишнего веса и попросил поиграть с ним в теннис. Когда она отказалась, он настойчиво стал уговаривать ее, отпуская шуточки о своем слабом здоровье и ее нежелании помочь ему восстановить его. В конце концов она сдалась и в субботу пришла на теннисный корт на задах школы. Он принес две ракетки, дал ей ту, которой обычно играла Дайна, когда занималась теннисом в школьной команде.

После третьей встречи на теннисном корте он предложил ей пойти на ленч в местное кафе. Она съела только салат, но без упрека наблюдала, как он есть чизбургер и жаркое по-французски. Казалось, ей доставляло удовольствие смотреть, с каким удовольствием он поглощает заказанное.

— Мой врач говорит, что я должен есть эти салаты, — сказал Росс тоном провинившегося. — Он вечно попрекает меня чрезмерным весом. Честно говоря, Лесли, он бы прописал вам есть чизбургер и жаркое. Вы всегда были такой худой?

Она улыбнулась.

— Не всегда, — сказала она неопределенно. — Но я не возражаю. У меня действительно нет такого аппетита, как у вас.

Что-то в ее взгляде заставило Росса переменить тему разговора. Он почувствовал внутреннюю боль, скрывавшуюся за ее веселым, приветливым поведением.

Росс отказался от дальнейших расспросов, соблюдая определенную дистанцию в их отношениях. Но с этого дня он думал о ней все больше и больше.

Они играли в теннис почти регулярно, встречаясь на корте каждое второе воскресенье. Росс стал чаще приглашать Лесли на ленч. То они располагались в сквере на площади, прихватив с собой пакет с бутербродами, то заходили в кафе. От приглашений она не отказывалась. В его поведении было что-то заботливое, отцовское, и это ей нравилось.

Мир стал для него еще прекраснее, потому что он знал, что в нем есть она. Видеть ее раз или два в неделю для него достаточно. Внутреннее чутье подсказывало ему, что предстоящая встреча будет еще приятнее, чем предыдущая. Приятнее для него и, возможно, для нее тоже.

К удивлению Росса, шанс установить с ней более близкие дружеские отношения представился довольно скоро.

Солнечным днем в начале октября они встретились на площади, чтобы вместе провести ленч. Росс выглядел озабоченным.

Когда Лесли спросила, что случилось, он сказал, что его лучшая сотрудница уволилась. Неожиданно она встретила подходящего человека и вышла замуж.

Он помолчал и долгим взглядом посмотрел на Лесли.

— Как идут дела в библиотеке? — спросил он.

— Вам следовало бы сделать намек тоньше, — засмеялась она.

Через неделю Лесли уволилась из публичной библиотеки и стала сотруднице «Уилер эдвертайзинг» со скромной зарплатой, заняв пост помощника менеджера по заказам и получив все вытекающие из этого преимущества.

Через час после ее появления на работе Росс Уилер понял, что не ошибся в ней. Она быстро сошлась с другими сотрудницами, была полна непонятно откуда взявшейся энергии и привнесла молодость и красоту во все окружающее, чего здесь давно не хватало.

Несмотря на попытки казаться новичком в деле, она не могла скрыть от Росса, что уровень ее «ноу-хау» в рекламе высок. Почти сразу она внесла несколько предложений, которые радикально улучшили исполнение основных заказов агентства. В ее работе был профессионализм, которого вряд ли можно было ожидать от недоучившейся студентки колледжа.

Росс Уилер сразу догадался, что Лесли Чемберлен работала какое-то время в рекламном бизнесе. Эта догадка заставила Росса заглянуть в справочник национальных рекламных агентств, где приводился список сотрудников. Здесь он обнаружил, что она работала в «Оугилви, Торп» в Чикаго.

Он позвонил в «Оугилви, Торп» и поговорил не с кем-нибудь, а с самим Бадом Оуинсом. Тот высоко оценил способности Лесли и сказал, что до сих пор не понимает, почему она так внезапно уволилась.

Это открытие Росс держал при себе. Он не хотел, чтобы Лесли подумала, будто он шпионит за ней. Но разговор с Бадом Оуинсом вызвал у него любопытство. Что-то случилось с Лесли в конце ее успешной карьеры в «Оугилви, Торп» и заставило взяться за работу неприметного библиотекаря в городке, расположенном за тысячу миль от ее прежнего дома. Ее послужной список вызывал восхищение, но не давал ключа к тому, что могло произойти.

С каждым днем Лесли, казалось, все больше расцветала на благодатной почве отеческого расположения Росса и его веры в ее способности. Она подружилась с девушками из агентства и встречалась с дочерьми Росса, когда те приезжали домой. Она начала постепенно набирать вес. Но главное, Росс обнаружил, что сам начал худеть и потерял несколько фунтов. Возможно, размышлял он, сверхбыстрый метаболизм Лесли передался ему.

Благодаря Лесли жизнь обрела новую ценность для Росса Уилера. Не только на работе, где ее присутствие каждую неделю приносило новые сюрпризы и новые возможности, но и в личной жизни, которая до этого постепенно чахла из-за работы на износ и одиночества.

Росс не переставал задаваться вопросом о загадке в личной истории Лесли Чемберлен. Но он решил, что гораздо ценнее иметь ее в качестве друга и коллеги, чем знать о секретах, которые его не касаются.

Будущее представлялось ему таким светлым, что не было смысла размышлять о прошлом.

Глава 2

Нью-Йорк Сити. Осень 1975 года

Семейство Хайтауэров было знаменитым. Отец, Кольер Хайтауэр, был железнодорожным и металлургическим магнатом, который в двадцатые годы превратил семейную компанию в одного из монстров Уолл-стрит, а затем в один из первых национальных финансовых институтов. Его жена Андреа, в девичестве Крокер, из династии промышленников, вложила свое приданое — несколько миллионов долларов — в семейное дело.

Кольер и его жена несколько лет назад умерли. Два их сына, Форд Хайтауэр и Киган, были сенаторами. Киган был сенатором-республиканцем от родного штата Пенсильвания, Форд — сенатором-республиканцем от штата Делавэр, где он когда-то поселился с целью выдвинуть свою кандидатуру на выборах в сенат.

Немногие политики в США были так популярны, как братья Хайтауэры. Оба регулярно посещали Белый дом, оба были председателями комитетов сената, каждый имел большое политическое влияние в США. Их фотографии почти каждый месяц появлялись на обложках ведущих журналов, в некоторых писали об их светской жизни, о красивых домах, об успехах их детей, о красоте их жен и, конечно же, о блестящем политическом будущем.

Никому и в голову не приходило, что семейство Хайтауэров управляется нитями, которые дергает скрытно от глаз один из членов их семьи, боявшийся гласности, как чумы.

Этим членом семьи была Джессика Хайтауэр. Она была на два года моложе Форда и на четыре года младше Кигана. Она была истинной главой семьи после смерти Кольера Хайтауэра, скончавшегося пятнадцать лет назад.

Джессика всегда была «мозгом» семьи. В шесть лет обнаружилось, что коэффициент ее умственных способностей равняется ста семидесяти. Школу она окончила в пятнадцать лет, математический колледж в Колумбии — в восемнадцать. Через три года она одновременно получила степень доктора философии, защитив диссертацию по политическим наукам, и магистра экономики. Вскоре она заняла высокий пост в «Хайтауэр корпорейшн».

Именно Джессика организовала и руководила подъемом братьев к вершинам власти. Руководители их избирательных кампаний напрямую докладывали ей о ходе и результатах. Она распоряжалась всеми фондами и лично планировала ход кампании. Благодаря тонко продуманной стратегии и упорному стремлению к успеху Джессика сумела добиться, чтобы братья победили своих достойных противников, избежав последствий своих прегрешений.

С годами Джессика все больше становилась затворницей. Ее имя редко упоминалось в прессе, за исключением сухих статей, посвященных финансовым проблемам или деятельности корпораций. У нее было много друзей в мире масс-медиа, и она использовала свое влияние, чтобы сохранять не только имидж своих братьев незапятнанным, но и свою анонимность.

Джессика была привлекательной женщиной, высокой, хорошо сложенной, с рыжеватыми волосами и холодными голубыми глазами, как у братьев. Она держала себя в форме, занимаясь верховой ездой в собственном манеже по утрам от пяти до половины седьмого. Ела очень мало, не имея для этого достаточно времени, а потому формы ее тела были несколько угловаты. Мужчин она не прельщала, их скорее влекло ее огромное состояние, но ее сильная личность настолько их обескураживала, что они не могли ее представить в роли любовницы.

Родственники и друзья видели в Джессике личность, рожденную править, а не любить. Никто не ждал, что она когда-нибудь выйдет замуж, если, конечно, не понадобится прибегнуть к стратегическому альянсу с кем-то из делового мира. Но даже этот вариант обычно отвергался, потому что положение Джессики в семействе Хайтауэр было настолько сильным, что она не желала делить его с кем-то посторонним.

Она жила тихо, навещала семьи братьев, работала по десять часов в день, заставляя крутиться колесики международной по масштабу деловой империи. Жизнь ее была распланирована надолго вперед, и перемен не ожидалось. Немногие считали ее счастливой женщиной, но все жили в страхе перед ее сильной волей. Сама она не имела времени раздумывать над своим одиночеством, будучи слишком занятой, набирая высоту от успеха к успеху, приобретая власть, о которой даже ее отец не мог и мечтать.

Свежим октябрьским утром в штаб-квартире «Хайтауэр» в Нью-Йорке Джессика Хайтауэр вышла из комнаты, где проводила совещание с руководством и вошла в служебный лифт. Пока кабина, пропахшая запахом жареных орешков и дымом сигар, скользила вниз, она просматривала один из отчетов, представленных на совещании.

На одном из этажей лифт остановился, и в него вошла девушка. Джессика даже не взглянула на нее. Она была поглощена своими мыслями.

— Какой сегодня чудесный день, — сказала девушка. — Как бы я хотела быть сейчас на улице, а не здесь.

Джессика взглянула на нее и увидела приветливую улыбку на удивительно красивом лице. Она ничего не ответила, потому что не привыкла, чтобы к ней обращались служащие. Большинство из них, зная ее, боялись с ней заговаривать, и она ходила по зданию корпорации, окруженная молчанием.

Девушка, казалось, никак не отреагировала на то, что ей не ответили. Когда лифт остановился на нужном ей этаже, она вышла. Джессика краем глаза заметила стройную, гибкую фигуру и мягкие каштановые волосы.

Через минуту Джессика уже забыла о девушке.

В ближайший уик-энд она скакала на своем призовом жеребце по дорожке для верховой езды у клуба «Хакнис», когда увидела, что произошел несчастный случай.

Посреди верховой дорожки стояла лошадь. Наездника нигде не было видно. Джессика, натянув повода, остановила жеребца и услышала глухой стон. Она спрыгнула с лошади и увидела в кустах у дорожки лежащую девушку.

— Что случилось? — спросила Джессика.

— Лошадь сбросила меня, — сказала девушка. — Я ушибла ногу.

Было видно, что она страдает от боли. Джессика связала поводья обеих лошадей и наклонилась, чтобы помочь девушке. Ей хорошо были знакомы подобные случаи, и она знала, как оказать первую помощь. Она посмотрела на цвет лица девушки, который казался вполне нормальным, затем осторожно прощупала поврежденную ногу.

— Нога не сломана, — сказала она. Девушка вздохнула от боли, когда Джессика пощупала колено. — Здесь болит?

— Да. Я повредила ее, когда упала. Нога застряла в стремени.

Взяв руками ногу девушки, Джессика почувствовала, какая она хрупкая и мягкая. Она посмотрела на лицо девушки. Оно показалось ей знакомым.

— Похоже, что это сильное растяжение, — сказала она. — Постарайтесь не двигаться.

Девушка смотрела на нее.

— Я знаю, кто вы, — сказала она. — Вы — мисс Хайтауэр. Мы вместе ехали в лифте, на работе.

Джессика, женщина по натуре холодная, ничего не сказала. Да она и не помнила этого случая. Но прямота девушки удивила ее. Выражение незащищенности на молодом лице вызвало у нее интерес.

— Вы не помните меня, — сказала девушка, — но все знают, кто вы.

При этом замечании Джессика нахмурилась. Ходившая в корпорации дурная слава о ней доставляла Джессике удовольствие, но ее раздражало, когда о ней упоминали.

— Значит, вы работаете в «Хайтауэр»? — спросила она.

Девушка кивнула.

— Уже четыре месяца, — сказала она. — В производственном отделе. Я — инженер по системам.

Джессика посмотрела на нее с любопытством. Она казалась слишком юной, слишком нежной и красивой, чтобы быть инженером. В своем положении пострадавшей она походила на раненую лань.

— Давайте проверим, можете ли вы идти, — сказала она и помогла девушке подняться. Девушка поморщилась, но, ничего не сказав, оперлась на сильную руку Джессики.

На ногу она наступала, но идти не могла, тем более не могла сесть на лошадь. Ее глаза были влажными от непрошеных слез.

— Извините, я доставляю вам столько хлопот, — сказала она. Голос ее дрожал от боли.

— Ждите здесь, — сказала Джессика, — я позову кого-нибудь, чтобы вам помогли.

Оставив девушку, Джессика отвела лошадей в конюшню, затем вернулась с конюхом, который перенес девушку на свою тележку и отвез к зданию клуба. Джессика последовала за ними на лошади.

Поддавшись внезапному порыву, Джессика сама отвезла девушку в больницу. Поскольку была суббота, никаких неотложных дел у нее не было. В подобную странную ситуацию оказания помощи незнакомому человеку она не попадала много лет. Занимая высокое положение на работе, ей давно не приходилось общаться с кем-то из сотрудников и разговаривать с ними.

Пока они ждали результатов рентгена, пока сестра из отделения «скорой помощи» накладывала повязку на колено девушки — растяжение, как выяснилось, было сильным, — Джессика расспросила девушку и узнала, что она не замужем, окончила университет и в мире бизнеса еще новичок.

В ответ на вопрос Джессики девушка сказала, что родители ее умерли. Родственников у нее нет. Окончив образование, она поступила работать в «Хайтауэр индастрис», не лелея никаких амбиций, а чтобы заработать на жизнь.

Джессика едва ее слушала. Она рассматривала небольшую комнату, отделенную тонкой перегородкой от палаты, где находились пациенты отделения «скорой помощи», откуда доносились стоны, вздохи усталости и скуки.

На стене комнатки висело зеркало. В нем Джессика увидела отражение обнаженного тела девушки частично прикрытое больничным халатом, который сестра набросила на нее. Нога девушки была приподнята, и хорошо было видно стройное очертание ноги. Кисти рук и сами руки были изящной формы. Что-то в девушке напоминало скромный цветок, свежий и беззащитный. Хотя лицо девушки все еще было искажено от боли, а глаза выражали смущение от суматохи, поднятой вокруг нее, но ясно было видно, что черты лица необычайно красивы. Это было приятное, задумчивое лицо, немного детское, но серьезное. Очаровательное лицо.

Джессика поймала себя на том, что восхищена им. Представшая ее глазам сцена, столь необычная и непривычная, странным образом растрогала ее. Эта девушка, как и Джессика, была абсолютно одинока в этом мире. Она не обладала властью и положением, как Джессика, но было понятно, что имеет чувство собственного достоинства. В ней явно не было склонности жаловаться на судьбу. Это делало ее бедственное положение в данный момент еще более трогательным.

Пребывание в отделении «скорой помощи» заняло более полутора часов. Врач дал девушке болеутоляющее лекарство, которое подействовало на нее одурманивающе.

— Она одна поедет домой? — спросил врач. — Она не сможет управлять машиной. В подобном состоянии больная пробудет еще часов двенадцать.

— Я отвезу ее домой, — сказала Джессика.

С помощью сестры она отвезла девушку на больничной коляске к выходу, где Джессику ждал ее лимузин.

— Отвезите нас домой, Бартон, — сказала Джессика шоферу.

— О, право, не надо, — слабо запротестовала девушка. — Со мной все будет хорошо. Это ведь только растяжение. Вы можете отвезти меня к конюшне, а там я пересяду в свою машину. Или довезите до моего дома.

— Чепуха, — сказала Джессика властным тоном. — Вы побудете у меня дома, пока не пройдет действие лекарства. Бартон позаботится о вашей машине. Завтра вы будете чувствовать себя лучше. Тогда вернетесь к себе домой.

Девушка слабо улыбнулась.

— Вы необычайно добры, — сказала она. — Для вас я — никто. Я и так причинила вам столько беспокойства.

— Вы — моя сотрудница, — улыбнулась Джессика. — Это важная взаимосвязь, не так ли?

Девушка улыбнулась. Ее глаза были полузакрыты от боли и от действия лекарства.

В тот момент, когда машина выехала из лесного массива на шумную городскую улицу, Джессика вспомнила, что не спросила девушку, как ее зовут. Она повернулась, чтобы задать ей вопрос, но увидела, что девушка уже спит.

Она заметила на тонком запястье спящей девушки больничный пластиковый браслет с ее именем. Она прочла.

Джил Флеминг.

Глава 3

Это произошло совсем не драматично, как происходит большинство поистине важных событий.

Джордан стал главой нового, начинающего приобретать влияние конгломерата, возрожденного после его женитьбы на Барбаре Консидайн. Среди многочисленных дочерних компаний корпорации была небольшая химико-фармацевтическая фирма, названная «ЛК фармацевтикал инкорпорейшн». В этой фирме Лео Камински продолжал напряженно и с энтузиазмом работать над лекарством, которому посвятил восемь лет и которое вскоре произведет переворот в науке.

Джордан также был членом совета директоров «Консидайн индастрис». Все финансовые ресурсы этой огромной корпорации Барбара Консидайн-Лазарус без колебаний передала в распоряжение Джордана.

Однажды осенним ветреным днем Джордану позвонил Лео Камински и сообщил приятную новость. Длительные манипуляции, проводимые Лео с его химическими веществами, дали наконец результат. Лекарство, усовершенствованное для применения в лечении людей и названное «Экс-спан», было одобрено Управлением по продовольствию и лекарствам для производства и продажи в Соединенных Штатах.

В первые полгода после появления «Экс-спана» в аптеках его было продано больше, чем на пятьдесят миллионов долларов. В дальнейшем его продажа увеличилась. Вскоре появились разработанные на основе «Экс-спана» новые лекарства, одно сильнее другого, продажа которых все больше расширялась. Конкурирующие компании начали торопливо разрабатывать свои варианты лекарства, при этом платя немалые деньги за использование патента на «Экс-спан».

На колоссальные доходы от «Экс-спана» Джордан развернул свой фармацевтический бизнес в Европе. Для «Лазарус интернешнл» он приобрел в Европе контрольные пакеты акций финансовых, строительных и транспортных компаний. В дополнение к этому Джордан купил акции горнодобывающей и тяжелой промышленности в Южной Америке и в Европе.

С этого момента империя Джордана начала расти как снежный ком, набирая силу, фактически уже не нуждаясь в его вмешательстве.

Он даже не заметил, как вошел в десятку богатейших людей Америки. Он не придал значение тому, что его имя было включено в справочник «Кто есть кто». Он давал интервью «Форчун», «Тайм», «Уолл-стрит джорнэл», а потом читал статьи о себе с улыбкой смущения на лице. Когда в апреле семьдесят пятого года Джордан Лазарус в возрасте тридцати трех лет был официально признан богатейшим бизнесменом в Америке, эта новость оказалась для него полным сюрпризом.

Ему и в голову не приходило, что он стал живой легендой.

В последние несколько лет Джордан был настолько занят работой, что фактически ни на что другое не обращал внимания. Подобная занятость была благом, так как не давала расслабиться, не позволяла рассеивать внимание, но в то же время сделала его невнимательным к некоторым деталям, касавшимся его личной жизни. К ним относились, в частности, тайные переживания его жены и других женщин, с которыми он сталкивался.

Фиби Грейс была одной из двухсот секретарш, работавших в одном отделе гигантской страховой компании, расположенной в деловой части Манхэттена.

Ей было двадцать пять лет, и на вид она была очень хорошенькая. У нее были любовные связи с тремя из ее начальников, причем одним из них она вертела, как хотела. Он оплачивал ренту на ее квартиру, покупал ей одежду, особенно белье для их любовных свиданий.

Но Фиби была неугомонная. Будучи девушкой хитроватой, если не сказать слишком разумной, она испытывала романтическую тягу к чему-то большему, чем имела. Смотрясь в зеркало, она видела лицо, по красоте не уступавшее лицам знаменитых женщин, которых она видела в кино и по телевизору. У нее было прекрасное тело с полными упругими грудями, тонкой талией, пышными бедрами. Ноги длинные и изящной формы.

Фиби прекрасно знала, что она человек заурядный, и понимала, что с ее характером и умом не получит от жизни того, чего желала. Она сознавала, что ее тело — единственный реальный шанс добиться чего-то для себя. Проблема заключалась только в том, где найти подходящего человека, человека с положением и легко уязвимого. Это была проблема первостепенного значения.

И вот однажды такой подходящий человек появился — так, во всяком случае, решила Фиби.

Она встретила его случайно, буквально налетела на него на Шестой авеню перед зданием, которое, как она позже узнала, являлось штаб-квартирой его собственной корпорации. Он почти сшиб ее на тротуар, но потом помог подняться с церемонной почтительностью, в которой не было личного интереса. Он был удивительно красив, строен, молод, как принц.

Позже она узнала, что у него была привычка каждое утро в половине двенадцатого делать короткую прогулку, поэтому она подстроила так, что их пути опять пересеклись. Постепенно они стали раскланиваться и улыбаться друг другу, как делают работающие люди, когда регулярно встречаются в метро или на улице.

Фиби смотрела за ним в оба глаза и узнала, что он иногда берет с собой пакетик с ленчем, чтобы не ходить в столовую. В теплую погоду он садится на скамейке в Сентрал-парк и съедает свой ленч, как это делают во время перерыва многие служащие.

Однажды она присоединилась к нему, прихватив свой ленч, и они разговорились. Своего имени он ей не назвал.

Фиби пустила в ход все свое очарование, вела себя ребячливо и глуповато. Она заметила, что привлекла его внимание, хотя почувствовала, что он никогда не будет воспринимать ее всерьез.

Они встречались снова и снова, говорили на обычные темы, шутили. Фиби знала, что у нее не хватает ума, чтобы произвести на него впечатление, но, используя довольно сексуальную игривость и дружелюбие, заметила, что он получает удовольствие от общения с ней.

Однажды она как бы в шутку поцеловала его, когда он сделал особенно смешное замечание.

— Вы, — сказала Фиби, дразня его, — вы просто шутник. Я бедная, беззащитная девушка, а вы играете со мной, как с куклой.

Ее намек был более чем ясен, но Джордан не поддался соблазну. Напротив, он, казалось, испытывал отвращение к ней.

Только недавно Фиби узнала, кто он, увидев его фотографию на обложке журнала для деловых людей, который лежал на ее рабочем месте. Имя, конечно, было знакомо ей. Каждый слышал о Джордане Лазарусе. Но казалось неправдоподобным, что она, Фиби Грейс, поддерживает знакомство с таким великим человеком. Она почувствовала себя Золушкой.

Это открытие заставило Фиби серьезно задуматься о нем.

В один прекрасный день Фиби решила пойти напролом: надела свой лучший наряд — короткую юбку и кружевную блузку. В этом наряде она может открыто продемонстрировать себя настолько, насколько это позволительно в рабочий день. Она застала Лазаруса на его скамейке в парке и подошла к нему с видом, необычайно серьезным.

— Что случилось? — спросил он. — Вы выглядите так, словно взвалили себе на плечи груз целого мира.

Она разразилась слезами и уткнулась лицом в его шею.

— Мой парень, — прорыдала она. — Он ушел, взял и ушел. Мы собирались пожениться. До сих пор не могу в это поверить!

Джордан Лазарус ласково похлопал ее по плечу.

— Найдете другого парня, — прошептал он утешительно. — Вы красивая девушка. Сразите их наповал.

— Нет, все кончено, все кончено, — плакала она, — я не хочу остаться одна. Я ненавижу свою работу, ненавижу людей, с которыми работаю. Он собирался избавить меня от всего этого. Не могу поверить! В чем моя вина, что я такого сделала?

Лазарус смотрел на нее с сочувствием.

— Позвольте мне пригласить вас сегодня на обед, — сказал он. Сможете поплакаться мне в жилетку.

Она отпросилась с работы, долго провозилась с прической и тщательно наложила косметику. Надела лучшее из имеющихся у нее платьев из бледно-голубого атласа, с очень низким вырезом и узенькими лямками, которые были почти незаметны на обнаженных плечах. Внимательно рассмотрела себя в зеркале. Она выглядела соблазнительной и красивой, как никогда.

Надев плащ, чтобы скрыть свой изысканный наряд, она отправилась в парк на их обычное место и стала ждать. Точно в половине шестого на дорожке появился Джордан Лазарус.

— Ах, ах, — сказал он, — значит, день вы пережили. Не признак ли это того, что все наладится?

— Только благодаря вам, — улыбнулась она.

Джордан протянул ей небольшой букетик в белой коробке.

— Это для вас, — сказал он. — В знак счастливого будущего.

— О, спасибо! — воскликнула Фиби, беря его за руку.

Он поймал такси и дал шоферу адрес уединенного, но очень дорогого ресторана в Гринвич-Виллидж. Фиби скрестила пальцы на счастье. Она была уверена, что сегодня вечером найдет подход к Джордану Лазарусу. А если из этого ничего не выйдет, что ж, об этой истории она будет рассказывать своим подружкам до конца своей жизни.

Пока Джордан в интимной обстановке обедал с Фиби Грейс, его жена Барбара бродила по их двухэтажной квартире на Саттон-плейс, поджидая его прихода.

Джордан позвонил из офиса и предупредил, что задержится на час, потому что у него назначена встреча, и он не уверен, что она быстро кончится.

Барбара приняла горячую ванну, пролежав в ней довольно долго — она весь день была очень занята в «Консидайн», — и ей необходимо было освежиться и расслабиться. Она лежала, прислушиваясь, как шипит от лопающихся пузырьков пена, и думала о Джордане.

С того дня, как они поженились, Джордан точно придерживался их соглашения. Он сделал Барбару счастливой, настолько счастливой, что она об этом и не мечтала. Он сделал это не любя, но все же сделал.

Барбара стала другой женщиной, совершенно отличной от той, какой была до смерти отца. Она стала не только более уверенной, но спокойнее, умиротвореннее. Каждый день не казался теперь для нее пыткой, а был наполнен жизнью. И все благодаря Джордану. Ведь когда женщина знает, что Джордан Лазарус придет с работы домой и поцелует в губы, обычный день обретает новую, восхитительную ауру.

Перед тем как принять ванну, Барбара рассматривала себя в зеркало, внимательно изучая свое тело. Она выглядела теперь лучше, похудевшей и более женственной. Появившийся в глазах блеск словно разливался по всему обнаженному телу — от грудей к животу — плоскому животу нерожавшей женщины, ставшим еще подтянутее благодаря упражнениям, которые она делала, — затем к длинным ногам. Ее ни в коей мере нельзя было назвать королевой красоты. Но счастье сделало ее цветущей, более привлекательной.

И Джордан, казалось, действительно восхищался ею. Он целовал ее, возвращаясь с работы, иногда нежно гладил ее, когда они сидели рядышком, а в постели обнимал ее, согревая своим теплом. Он часто клал голову ей на грудь, почти как ребенок, и она обнимала его с материнской нежностью, прижимая к сердцу, хотя понимала, что одним целым они никогда не будут.

Джордан не любил ее. Он говорил об этом откровенно. Но если в его сердце не было настоящей любви, то было какое-то другое, не менее приятное чувство, чем любовь. Возможно, сочувствие. Барбара была для него словно зеркалом, в котором отражаются его борьба с жизнью и его одиночество.

Но Барбара знала, что все останется без изменений только при одном условии. Он не должен узнать ее тайну — страстную любовь к нему. В тот момент, когда он узнает, он начнет искать пути к свободе. И тогда она проиграет.

У нее был еще один секрет от него: желание дополнить их отношения сексуальной близостью, а потом родить ему ребенка.

Она чувствовала, что придет время, и он согласится на близость с ней. Жалость и привязанность заставят его согласиться. Что касается ребенка, то с этим будет сложнее. Она сможет забеременеть, скрыв, что не предохраняется, и он будет уверен, что она принимает таблетки. Потом она ему скажет, что это произошло по ошибке, случайно. Она уверит его, что появление ребенка его ни к чему не обяжет, что их соглашение остается в силе.

Но она надеялась, что, когда родится ребенок, его чувства к ней изменятся. Джордан был по-своему одиноким, мало чему верил в жизни. Возможно, ребенок все это изменит. Может быть, их платонические брачные отношения найдут завершение в ребенке, и тогда Джордан решит остаться с ней навсегда.

Таковы были два секрета Барбары, имеющие отношение к настоящему и будущему. С ними она шла по жизни как по высоко натянутому канату, надеясь, что Джордан спасет ее от падения, спасет ее жизнь, не зная, что затаила она в душе. Ее жизнь с Джорданом казалась счастливой обыденностью, не предвещавшей никаких перемен. Но в глубине души она с нетерпением ждала, когда эта жизнь переменится. И она не допустит, чтобы он догадался об этом.

Вся жизнь Барбары была сплошной ложью, но это ее не волновало. Двадцать восемь лет она прожила как в аду. Затем судьба подарила ей Джордана, дала ей в руки средства завладеть им. Она была благодарна судьбе за эту щедрость и приняла ее как компенсацию за загубленную молодость. Возможно, это была сделка с дьяволом, но это она как-нибудь переживет.

Единственное, чего она боялась, что он оставит ее до того, как она сможет осуществить свой план. Ему может наскучить их соглашение, он начнет проявлять нетерпение, найдет другую женщину…

Барбара ждала, любила, боялась.

И следила за Джорданом.

После обеда Джордан отвез Фиби Грейс домой на такси. Он, видимо, действительно был тронут ее горем, но когда выпитое вино ударило ей в голову, он начал смотреть на нее с подозрением, словно почувствовав, что скрывалось за ее слезами и сексуально привлекательным нарядом.

Он проводил ее до дверей подъезда. Она обернулась и посмотрела на него.

— Не хотите ли зайти выпить чашку кофе? — спросила она. — Я долго вас не задержу.

Он поднялся с ней на ее этаж и наблюдал, как она открывает дверь. Дверь распахнулась, и взору предстала типичная для центра города квартирка с шипящими радиаторами отопления, с толстым слоем известки на стенах и безрезультатными попытками женскими руками придать ей уютный вид. На низком столике лежали несколько журналов для женщин, но книг на полках не было.

— Зайдите хоть на минутку, — умоляла она.

Он вошел. Не успела дверь захлопнуться, как она оказалась в его руках, ее губы прижались к его губам, ее пышное молодое тело всеми своими выпуклостями и изгибами прильнуло к нему с такой ловкостью, которую она никогда не проявляла в разговоре.

— Извините, — сказала она без смущения, — я потеряла контроль над собой.

Но она снова поцеловала его, крепко, жадно, Джордан ощутил, как ее бедра прижались к центру его тела. Невольно он почувствовал возбуждение.

— Идем, — сказала она, — зачем сопротивляться? Я знаю, что нравлюсь тебе…

Фиби погрузила пальцы в его волосы и крепко прижалась грудями к его груди. Ее язык с необычайной опытностью извивался у него во рту, руки скользили по спине все ниже и ниже. Ее стоны наполнились восторгом.

Джордан резко оттолкнул ее.

— Не рано ли вы открыли доступ к себе? — спросил он. — Ведь только двадцать минут назад вы оплакивали приятеля, которого потеряли.

Фиби посмотрела ему в глаза и попыталась снова принять горестный вид.

— Я просто… Я просто не знаю, что делать, — сказала она, — извините.

— Не извиняйтесь, — сказал он. — Вы очень хорошенькая. Завтра утром проснетесь и начнете жизнь заново. Скоро у вас появится новый парень. Обещаю вам это.

Джордан повернулся к выходу.

— Не уходите! — крикнула она. — Пожалуйста! Вы — единственное, что у меня есть.

Он с жалостью покачал головой.

— Надо было лучше отрепетировать, Фиби, — сказал он. — Над этой фразой надо еще поработать.

И он ушел, не сказав больше ни слова.

Фиби бросилась на диван и долго проплакала. Великий Джордан Лазарус был уже в ее руках, вот здесь, в ее квартире, и она не сумела удержать его.

Двумя часами позже Джордан был в объятиях Барбары.

Он вернулся домой немного позже, чем планировал, и за обедом почти ничего не ел. Но получил удовольствие от разговора с Барбарой. Затем они перешли в гостиную и он, подойдя к ней сзади, обнял ее за плечи.

— Мне так одиноко, — сказал он, потеревшись о ее щеку. — Этот день оказался дольше, чем я ожидал. Я скучал по тебе.

Они сели рядом на диван. Он медленно гладил ее по спине, массировал, будто снимая с нее дневную усталость. Она вздыхала от удовольствия. В кончиках его пальцев чувствовался сексуальный интерес, но затем он пропал, сдерживаемый его самоконтролем и ее явным дискомфортом. Но эти сдерживающие силы не были стойкими, как раньше. Оба это почувствовали, хотя открыто не показали.

Держа в объятиях жену, Джордан думал о том, почему он так легко отказался от Фиби Грейс сегодня вечером. Ведь она все-таки красивее Барбары. И уж конечно сексуальнее.

Или это не так? Глубина личности Барбары, ее ум и даже ее счастливая жизнь делали ее намного интереснее Фиби.

Зрелость преподала ему хороший урок. Фиби была чересчур обычной. Барбара же, напротив, особенная, сложная женщина.

Вот почему со времени его женитьбы он был верен Барбаре. Он не любил Барбару, но он не мог предать ее, вступив в связь с женщиной, которую тоже не любил. Часть его принадлежала Барбаре, а почему и как, он и сам не мог понять.

Барбара притянула его голову к себе на грудь.

— Ты такой хороший мальчик, — сказала она.

Джордан с благодарностью прижал голову к груди.

Тихая истома наполнила его. Он хотел что-то сказать, слова чуть не сорвались с языка, — слова не могут выразить то, что он чувствует, — и он промолчал. Он закрыл глаза, прислушиваясь к биению ее сердца. Этот звук был как мелодия, которая успокаивала, давала отдых после трудного дня.

Джордан был счастлив.

Позже, в постели, когда она лежала в его объятиях, зазвонил телефон. Это был ее личный телефон, стоявший на тумбочке с ее стороны.

— Алло? — ответила она.

С минуту слушала молча, что ей говорили, держа Джордана за руку.

— Прекрасно, — сказала она наконец. — Тогда продолжайте. И благодарю.

Джордан посмотрел на нее.

— Что-нибудь важное? — спросил он.

— Ничего важного, — сказала Барбара, обнимая его, — совсем не важное.

На другом конце телефонной линии сурового вида мужчина в темном костюме положил трубку. Он стоял в спальне Фиби Грейс. Двое мужчин держали сопротивлявшуюся Фиби на кровати. Ее нос и челюсть были разбиты.

Мужчина вынул из кармана небольшой стеклянный пузырек. С помощью носового платка, чтобы защитить руку, он осторожно открыл пузырек.

— О'кей, поберегитесь, — сказал он своим сообщникам.

— Ты точно хочешь сделать это? — спросил один из мужчин. — У нее и так разбит нос, прости Господи. Больше ей красоткой не бывать. Дай ей шанс.

— Приказ есть приказ, — сказал сурового вида мужчина, припомнив инструкции Барбары, — заткнитесь, если понимаете, что для вас лучше.

В глазах Фиби Грейс он увидел ужас.

Он поднес пузырек к ее окровавленному лицу.

— Не бойся, милая, — усмехнулся он, — тебе нисколько не будет больно.

Одним быстрым движением он плеснул кислоту ей в лицо. Вопль девушки потряс воздух.

Мужчины набросили ей на лицо подушку и держали, пока она не задохнулась. Сделали они это просто для того, чтобы не слышать ее крики.

Глава 4

С той осени Джессика Хайтауэр стала появляться в обществе новой компаньонки.

Джил Флеминг восстанавливала силы после растяжения голени в доме Джессики Хайтауэр на Парк-авеню. Пока она поправлялась, ее вещи перевезли из маленькой квартиры в деловом районе города. В особняке ей приготовили комнату рядом со спальней Джессики.

Джил перевели из производственного отдела на новую должность: исполнительный помощник при президенте. Она стала ближайшим помощником и советником Джессики, а также ее ушами и глазами в корпорации.

К зиме сотрудники «Хайтауэр индастрис» научились бояться и уважать Джил. Джил продемонстрировала незаурядные умственные способности и проницательность в умении держать палец на пульсе происходящего в различных подразделениях корпорации. Где бы она ни появлялась, казалось, ей сопутствуют ум и жестокое властолюбие Джессики.

Джил стала заметной фигурой в «Хайтауэр», наделенной ореолом власти. Но ирония заключалась в том, что она проходила по коридорам штаб-квартиры огромной корпорации почти незамеченной, одетой в скромное, непримечательное платье без всяких украшений. Она была весьма странной фигурой, мягкой и женственной, со спокойными манерами, дружески настроенная ко всем. Но чем проще и незаметнее была она в своем поведении, тем больше люди боялись ее, потому что знали — она пользуется благосклонным вниманием и доверием Джессики Хайтауэр не только в том, что касается работы, но и в щекотливых вопросах.

Таковы были профессиональные отношения Джил Флеминг с ее новым хозяином. Их личные отношения были гораздо сложнее.

Они были очень близки. Они вместе завтракали дома, иногда все еще одетые в ночные сорочки или пижамы. Когда было возможно, встречались за неформальным ленчем на работе. Они обязательно обедали вместе, часто сами готовя еду и не позволяя повару Джессики делать за них эту работу.

В конце рабочего дня они иногда встречались в бассейне, расположенном в цокольном этаже «Хайтауэр», и плавали. В выходные дни они вместе катались на лошадях. Джил, начинающая наездница к моменту встречи с Джессикой, быстро стала первоклассной.

Со временем Джил приобрела некоторые качества, свойственные Джессике, например, инстинктивное недоверие к тем, кто стоит ниже по положению, а также острое видение перспектив на рынке. Было похоже, что Джил переняла некоторые основные черты характера Джессики, стала ее вторым «я».

Приблизительно в десять часов вечера обе женщины выходили из своих спален, прихватив бумаги для вечерней работы, и уединялись в рабочем кабинете Джессики. Джил включала тихую музыку или телевизор и массировала спину Джессики. Прикосновение мягких пальцев к спине и плечам давало Джессике ощущение физической расслабленности, которую она не испытывала много лет.

Голень Джил совсем зажила, но Джессика, узнав Джил получше, поняла, что та страдает хронической анемией, иногда вызывающей у нее слабость и требующей лечения. Джил, однако, при необходимости была полна энергии, и явно не симулировала болезнь. Видимо, причиной тому была ее хрупкость, нежность, о которой непрестанно думала Джессика.

Иногда болезнь вызывала у Джил ужасные головные боли. Никакое лекарство не помогало. Но Джил мужественно переносила их и посмеивалась над собой, когда ей приходилось лечь в постель, чтобы, как она говорила «переспать боль». В этих случаях Джессика массировала ей виски по сорок минут или больше. Она чувствовала, что Джил страдает больше, чем хочет показать. Джессика испытывала чудесное чувство быть необходимой ее подруге, чтобы избавить от боли.

Джессику переполняла тихая гордость оттого, что с Джил она как бы восполняет свое безрадостное детство, утишает свои эмоциональные и физические страдания. Она, как и Джил, несла бремя одиночества, потому что всегда была одинока в своей прославленной семье. Мать держалась отдаленно, братья были старше ее и никогда не питали к ней теплых чувств. Даже ее отец, восхищавшийся ею, в действительности не любил ее. Он больше дорожил ее способностями, чем самой Джессикой.

Джессика чувствовала непреодолимую потребность по-матерински охранять Джил, заботиться, лелеять. Это началось, когда она помогла Джил на верховой дорожке, и продолжалось до сих пор, когда Джил, образно говоря, была под ее покровительством.

Со временем Джил, откровенная и доверчивая по-прежнему, стала держаться как бы в тени, а Джессика чаще говорила о себе. В этих разговорах Джессика все больше и больше откровенничала о своих личных переживаниях. Ей хотелось разделить их с Джил. А Джил была прекрасным слушателем, тактичным и полным симпатии.

Скоро их роли поменялись. Джессика, по-матерински заботливая, стала благодарным реципиентом понимания Джил, а Джил, нуждавшаяся в защите, стала наперсницей Джессики, ее защитницей и опекуншей.

Физическая близость женщин обрела почти духовную потребность. Их близость росла с каждым днем. Они, казалось, хорошо подходили друг другу как подруги и компаньонки. Нежность Джил, ее уступчивый, мягкий характер контрастировали с крутой, независимой личностью Джессики. Под влиянием Джил Джессика стала мягче, научилась проявлять женскую уязвимость. Джессика отрастила волосы. Впервые в своей одинокой жизни она почувствовала себя женщиной.

Их близость стала такой полной, что, когда наступало время ложиться спать, чтобы отдохнуть перед очередным трудным рабочем днем, Джессика успокаивалась, убаюканная близостью двух душ, двух сердец, связанных невидимыми нитями.

Она стояла в темноте гостиной, смотря на Джил, испытывая одновременно боль одиночества и облегчение, а за окном гудел и грохотал город. Затем Джил подходила ближе, руки женщин встречались, и они шли к своим спальням.

В один из таких спокойных вечеров Джил рассказала Джессике свою печальную историю.

Она работала в корпорации «Континенталь продактс» в Детройте. Джессике об этом было уже известно.

— Почему ты решила уйти оттуда? — осторожно спросила Джессика.

Было видно, что Джил смущена.

— Ты действительно хочешь знать? — спросила она. — Это неприятная история.

— Конечно, мне хочется узнать, — улыбнулась Джессика. — Между нами не должно быть секретов, не так ли?

Джил с неохотой рассказала Джессике свою историю.

Ее пригласил на свидание сотрудник «Континентал продактс» по имени Харли Шрейдер. Свое приглашение он объяснил тем, что хочет обсудить с ней кое-что важное, касающееся работы. Несмотря на свои подозрения, она пошла с ним, тем более, он обещал содействовать ее продвижению по службе, если она позволит ему посвятить ее в некоторые важные проблемы корпорации. Джил была честолюбива, работа, которой она тогда занималась, ей надоела, поэтому она решила воспользоваться благоприятной возможностью ее поменять.

Шрейдер напоил ее и решил воспользоваться ее неопытностью в самой грубой и жестокой форме. К сожалению, Джил из-за своего слабого здоровья потеряла сознание прямо на диване в его гостиной. На следующее утро она проснулась и к своему несчастью убедилась, что была изнасилована. Она покинула квартиру Шрейдера, не попрощавшись, и поспешила домой. Обезумев от горя, она встала под горячий душ и как можно тщательнее смыла следы прошлой ночи. Она пыталась забыть то, что произошло. Шрейдер, похотливо глядя на нее, снова пригласил ее, но она отказалась.

Неделю она ходила на работу в компанию, как будто ничего не произошло. Затем, к своему ужасу, она узнала, что Шрейдер, желая похвастаться своей победой, рассказал все другим сотрудникам, заявив при этом, что Джил по своей воле стала его жертвой. В это время она встречалась с хорошим молодым человеком, работавшим в той же компании, но он бросил ее, когда услышал похвальбу Шрейдера.

Джил сразу уволилась с работы, не в силах переносить унижения. Но перед тем как уйти, она сделала заявление директору по кадрам о том, что произошло. Этот парень, друг Шрейдера, с высокомерием заявил ей, что если она не может урегулировать свою личную жизнь, то это ее проблемы. Он с полным презрением отнесся к ее женскому горю.

Упавшая духом и поставленная в тупик, Джил около года переезжала с места на место, берясь за любую работу: то секретарши, то няни, то вожатой в детском лагере. Она старалась изо всех сил забыть то, что произошло.

— Затем я решила взять себя в руки, — рассказывала она Джессике. — Я не могла допустить, что случившееся разрушает мою жизнь. Поэтому я вернулась к учебе, получила степень магистра и подала заявление о приеме на работу в «Хайтауэр». — Она улыбнулась, посмотрев на подругу. — Остальное ты знаешь, — заключила она свой рассказ.

Джессика смотрела на нее, и во взгляде ее читалась жалость, смешанная с праведным гневом.

— Как, ты сказала, зовут этого парня? — спросила она.

— Шрейдер, — сказала Джил рассеянно, — Харли Шрейдер. Это имя я не забуду, пока жива.

«Я тоже, — подумала Джессика. — Я тоже, Джил».

Через неделю после полуночного разговора Джессики Хайтауэр и Джил Флеминг Харли Шрейдер был быстро уволен из «Континентал продактс».

Друзья Харли не могли понять, чем вызвано его увольнение. Причину знали только председатель совета директоров и председатель профсоюза служащих, но они никому ничего не рассказали.

С Харли расстались без сожаления, поскольку он никогда не был плодотворным сотрудником. В первые две недели после его увольнения его обязанности поделили между несколькими сотрудниками, а вскоре один из заместителей отдела был повышен в должности и занял место Харли.

Харли в возрасте пятидесяти трех лет оказался в трудном положении. Служащим, старше сорока пяти лет, всегда с трудом удается найти работу. Как и все, оказавшиеся в подобной ситуации, Харли писал сотни писем с просьбой принять на работу. Он обзвонил всех знакомых в мире бизнеса и стал ждать.

Однако все его попытки найти работу кончились безрезультатно.

В этот период он стал больше пить. Он изменял жене с разными дешевыми девицами, поскольку всегда был бабником. Харли стал растрачивать то немногое, что осталось от его сбережений. Жена развелась с ним и вышла замуж за адвоката из соседнего города.

К концу второго года Харли нашел работу продавца в мебельном магазине, одевался в поношенные костюмы, сохранившиеся у него со времени работы в корпорации, в дырявые ботинки, кланялся и пресмыкался перед покупателями с их беременными женами и пронзительно кричавшими детьми. И все не мог найти ответ на вопрос: что стало с его жизнью, в чем и где он ошибся.

Харли так и не узнал, что все его несчастья начались в тот день, когда он недооценил юную Джил Флеминг с ее красивым телом, привлекательной родинкой и утонченно-соблазнительными повадками в постели. Разлучив ее с Роем Инглишем, он думал, что делает Рою благо, и в дальнейшем надеялся снова добиться расположения Джил. Вместо этого он обрек себя на погибель, и все благодаря случайной встрече Джил с Джессикой Хайтауэр.

Так неведомое будущее незаметным образом объединяется с забытым прошлым и губит самые хорошо продуманные планы мужчин.

Глава 5

Джонсонвилль, Лонг-Айленд

Месяцы шли один за другим. Зима была необычно снежная для Лонг-Айленда, но ее едва ли замечали сотрудники «Уилер эдвертайзинг», чья жизнь проходила оживленно и счастливо.

Благодаря Лесли дела агентства шли все лучше. Оно стало заметно выделяться среди своих конкурентов на рынке Лонг-Айленда, так же как и среди агентств, объединенных под крышей «Модерн имиджис».

И все-таки Росс Уилер был не совсем доволен происходящими переменами. Если перемены в «Уилер эдвертайзинг» привели к благополучию, то перемены в его эмоциональном состоянии вызывали тревогу.

Росс восхищался Лесли, как ни одной другой женщиной, встреченной им в жизни, и был горд своим содействием в устройстве ее жизни. Она больше не напоминала худую озабоченную библиотекаршу, какой была восемь месяцев назад. Лесли расцвела и стала молодой женщиной, которая занимается любимым делом и счастлива в жизни.

Женская зрелость в сочетании с девичьим очарованием окружала Лесли в глазах Росса новым ореолом. Это вызывало не только уважение. Это наполняло его непонятными желаниями, беспокойными фантазиями.

Росс изо всех сил боролся с этими чувствами. Лесли достаточно молода и годится ему в дочери. Придет время, и она встретит молодого мужчину, может быть, выйдет замуж. У нее своя жизнь.

После долгого рабочего дня он лежал в постели без сна, стараясь не думать о ней. Но спасительный сон, верный помощник в последние пятнадцать лет, появлявшийся регулярно в одиннадцать часов, не приходил.

«Боже, я влюбился в нее», — думал он, лежа один в постели, один во всем доме.

В пятницу в середине рабочего дня он подошел к ее столу.

— Не могли бы вы пообедать со мной сегодня? — спросил он.

Лесли подняла брови, удивленная скорее его нервным возбуждением, чем приглашением. Они часто обедали вместе.

Затем легкая улыбка озарила ее лицо.

— Не могу отказать такому красивому мужчине, — ответила Лесли.

— В половине восьмого?

— Да вы назначаете мне свидание! Между прочим, по какому случаю? — спросила она, с любопытством посмотрев на него.

Росс улыбнулся.

— Объяснение в любви. Предложение выйти замуж.

— В таком случае я надену свое лучшее платье, — пошутила она.

Росс вышел, проклиная себя за то, что так глупо выдал себя. Теперь она ни за что не примет его всерьез, если он действительно осмелится сделать предложение.

Они пошли обедать в лучший ресторан города. Без всяких на то планов Росс повернул разговор на личную тему. Он рассказал ей о смерти жены, о дочерях, о своем одиночестве. Попытался вытянуть из Лесли что-нибудь о ее прошлой жизни. Она рассказала об умершей матери, о близости с отцом. Но как всегда ни словом не обмолвилась о своей личной жизни.

— Вы для меня загадка, — сказал Росс, нервно вертя в руке бокал с вином. — Вы настоящая леди, Лесли. Настоящая женщина, хотя так молоды. Я восхищаюсь вами, но не уверен, что понимаю вас.

— Как можете вы понять, если я сама себя не понимаю? — улыбнулась она. — Может быть, я еще не в том возрасте, когда это понимаешь. Иногда я думаю, что нет смысла понимать, делать какие-то выводы. Выводы сами придут в свое время.

Не этого хотел услышать Росс, но улыбнулся.

Они долго просидели за кофе и бренди. Росс понял, что она разделяет его нежелание уходить. Но их серьезный разговор перешел в обычную болтовню, которая совсем выбила его из колеи.

Но всему, к сожалению, приходит конец, он оплатил счет и повез ее домой.

На полдороге к ее дому он все же решился сказать:

— Как вы относитесь к тому, чтобы выпить чашку кофе у меня дома?

— А что скажут соседи? — улыбнулась она.

Было уже темно. Росс открыл дверь, пропуская ее вперед. В его доме она уже бывала. Однажды он приглашал сотрудников агентства, и они все вместе готовили на обед спагетти. В другой раз он приглашал Лесли, чтобы познакомить с Ненси и Дайной, когда они приезжали из колледжа. Обе девочки с первой минуты полюбили ее.

Она посмотрела на их фотографии, стоявшие на каминной полке.

— Вы счастливый человек, Росс, — сказала она. — Ваши дочери такие красавицы.

Он промолчал, отметив про себя, что Лесли намного красивее его дочерей.

Росс уже задумывался над тем, что почувствуют девочки, если Лесли станет их мачехой. От этих мыслей он только хмурился. «О, это безумие! — думал он. — Безумие!»

Он снял с Лесли пальто и повесил в шкаф. К своему огорчению, заметил, что в гостиной полно пыли. Женщина, которая приходит к нему убираться, миссис Меррит, близорукая, да и не очень серьезно относится как к своим обязанностям, так и к нему.

— Дом потихоньку приходит в запустение, — сказал он.

— Ему нужны женские руки, — улыбнулась Лесли, все еще стоя к нему спиной и смотря на фотографии.

Росс принес бокал вина и поставил перед ней на каминную полку. Лесли по-прежнему стояла к нему спиной. Пламя, бушевавшее в нем, разгоралось все сильнее, выходя из-под контроля. Если он не даст ему выхода, то взорвется.

— Лесли, — сказал он.

Она повернулась к нему, посмотрела на его костюм и галстук.

— Ну чем не красавец-мужчина!

— Лесли, я…

Не успел он договорить, как руки сами обняли ее. Он прижал ее ближе. Губы, которыми он так восхищался, были совсем рядом. Он почувствовал ее запах — естественный, здоровый и неотразимый.

Но ее руки с силой уперлись ему в грудь, и этого было достаточно, чтобы он отпустил ее.

— Мой Бог, — сказал он, отступая от нее. — Не знаю, что на меня нашло. Вы, должно быть, подумали, что я сошел с ума.

Росс прошел через комнату и сел на софу. Лесли подошла к нему.

— Скажите, о чем вы думаете? — спросила она, пристально глядя на него.

Росс отвел взгляд, не в силах вспомнить ни слова из тех, что так долго обдумывал.

— Я гожусь вам в отцы, — сказал он упавшим голосом.

Она молча взяла его руку и сжала.

— Лесли, — сказал он, — вы выйдите за меня замуж?

Говоря это, он не смотрел на нее, но когда поднял глаза, то увидел, к глубокому сожалению, выражение удивления, которого так боялся. Лесли была ошеломлена.

Она все еще держала его руку, держала нежно.

— Я знаю, что все это выглядит глупо, — сказал Росс, — но я люблю вас. С ума схожу. С тех пор, как вы появились, я… я…

Он внезапно умолк. Выражение ее глаз лишило его мужества. Росс почувствовал себя жалким стариком, делавшим такое странное предложение девушке, которую, возможно, совсем не интересует.

— Извините, — сказал он, — я пытался скрывать это, как только мог. Просто скажите «нет», и я пойму. Я влюблен в вас по уши, Лесли. Никого так не любил. Никогда.

Лесли положила руку ему на плечо и нежно похлопала, затем поцеловала в щеку.

— Росс, вы замечательный человек, — сказала она, — вы мой спаситель. Вы подарили мне новую жизнь, когда прошлая жизнь покинула меня.

Росс печально улыбнулся.

— Значит, вы говорите «нет», — сказал он, — и не надо свой отказ ничем подслащивать. Мне не следовало делать вам предложения.

Лесли сидела, размышляя.

— Мне надо все это обдумать.

Росс просиял.

— Вы хотите сказать, что…

— Вы можете быть терпеливым? — спросила она. — В последние годы в моей жизни произошли неожиданные перемены. Я все еще пытаюсь определить свое положение.

Росс взял ее руки.

— Обдумывайте сколько хотите, — сказал он. — Мне достаточно знать, что это важно для вас, и вы думаете об этом.

Значит, она серьезно относится к его предложению. Но есть силы, что сдерживают ее, силы, о которых он ничего не знает. Он был уверен, что в глубине души она любит его, но не той любовью, что он испытывал к ней.

И все-таки ее обещание давало надежду на счастье, о котором он и не мечтал.

Росс держал ее за руки. Ему оставалось только надеяться на небеса.

В этот момент, разделенный с ней столь многим, связанный лишь тонкой нитью надежды, он любил ее еще больше.

Глава 6

Весной семьдесят шестого года случилось нечто, что резко изменило привычное существование Джордана Лазаруса.

Джордан и его банкиры-инвесторы были настолько заняты проблемами масштабного приобретения, что едва ли заметили похороненную в недрах американских компаний национальную цепь рекламных агентств, известную как «Модерн имиджис».

Одним из этих агентств, ставшими маленькими винтиками мультинациональной по масштабам машины «Лазарус интернешнл», было «Уилер эдвертайзинг» из Джонсонвилля, что на Лонг-Айленде.

Двадцать пятого марта в отеле «Хилтон» в Бостоне состоялось собрание, посвященное приему многочисленных агентств «Модерн имиджис» в лоно семьи «Лазарус интернешнл», а также рассмотрение новой политики и методов управления, разработанных специалистами «Лазарус интернешнл» для только что приобретенных компаний.

Выступление Джордана перед собравшимися в зале представителями «Модерн имиджис» было воспринято с энтузиазмом. Сразу после выступления он должен был ехать в аэропорт, чтобы как можно скорее вернуться в Нью-Йорк на своем личном самолете. На следующее утро у него были назначены важные встречи в штаб-квартире «Лазарус интернешнл», а вечером ему еще предстояло сделать несколько давно запланированных телефонных звонков. Джордан сел в машину «Альфа-Ромео», которую держал в Бостоне. Она была сделана по особому заказу, имела усовершенствованный редуктор и специально сконструированную подвеску. Он взял ее из гаража утром, а в аэропорту оставил на попечение помощника. Джордану не хотелось отрываться от реальной жизни, несмотря на свою власть и богатство. Он сам правил машиной, ходил за покупками, помогал Барбаре готовить еду, когда у них обоих было свободное время, и даже столярничал в своей мастерской в подвале дома на Манхэттене.

Джордан маневрировал своей крошечной «альфой» между рядами машин на стоянке у гостиницы, когда произошло столкновение.

Чья-то машина задним ходом выруливала со стоянки и врезалась в дверцу машины Джордана со стороны места пассажира. Удар был сильным.

«Черт», — невольно вырвалось у Джордана, когда раздался громкий удар. Придется, возможно, отложить поездку на час или больше из-за этой аварии. Он проехал немного вперед и вышел из машины, сильно хлопнув дверцей. Водитель другой машины уже тоже вышел. Джордан увидел, что это женщина.

Он хотел было спросить, на какой пожар она спешит или что-нибудь в этом роде, но замер, широко раскрыв глаза и проглотив сердитый вопрос.

Водитель оказалась самой красивой, какую он когда-либо видел, женщиной.

Она выглядела смущенной и огорченной. В ее чертах чувствовалась усталость. Джордан догадался, что она провела напряженный день.

— Почему вы не смотрите, куда едете? — спросил он безо всякого сочувствия.

Она посмотрела на его машину. Дверца была сильно искорежена.

— Я думала, что вижу, — сказала она. — Видимо, ваша машина очень низкая, и я не заметила ее в зеркале. А возможно, — вздохнула она, — я слишком спешила.

Джордан посмотрел на нее. Она была довольно высокая, с тонкой гибкой фигурой. Стройные ноги виднелись под строгой, деловой юбкой, и под шелковой блузкой вырисовывались небольшие, округлые груди. Очевидно, она сняла жакет, так как на улице было жарко.

У нее были чудесные волосы. Волнистые, почти кудрявые, с рыжеватым оттенком, они казались особенно по-женски живыми и трепещущими. Они прекрасно гармонировали с молочно-белыми в веснушках щеками и сложного оттенка зелеными глазами под длинными ресницами. Что-то сдержанное и немного застенчивое сквозило в ее облике, что очаровательно контрастировало с блестящими волосами и глазами.

Незнакомка была очень молода и умна. Он понял это с первого взгляда.

Совершенно выбитый из колеи ее привлекательностью, Джордан сумел сохранить насмешливо-укоризненный тон.

— Знаете ли вы, сколько понадобится времени, чтобы получить новую дверцу из Италии? — спросил он.

Она удивленно подняла брови, глядя на него.

— Какой марки машина?

— «Альфа-Ромео», — сказал он, — прекрасная модель, — добавил он, печально посмотрев на свою машину-малютку.

— Неужели здесь нет мастерской, чтобы ее отремонтировать? — спросила она озабоченно.

Джордан покачал головой.

— Она сделала по особому заказу, — сказал он. — Привезена из Рима. Не просто будет ее отремонтировать.

Девушка выглядела очень уставшей и расстроенной, но от этого еще красивее.

— Думаю, нам лучше обменяться страховыми карточками, — сказала она. — Это явно моя вина. Мне очень жаль. Я действительно вас не видела.

От ее расстроенного вида у него больно сжалось сердце. Ее машина была старой модели. Видимо, у нее не все хорошо с финансами. Было в ней что-то очень юное, несмотря на деловой вид. Она ему понравилась, не могла не понравиться.

Порывшись в сумочке, девушка нашла кошелек и протянула ему страховую карточку. Джордан посмотрел на карточку, прочитал имя, но движения не сделал, чтобы достать свою карточку. Он быстро соображал.

— Не могли бы вы оказать мне услугу, — сказал Джордан, показывая взглядом на поврежденный бампер ее машины. — Вмятина на бампере небольшая, а я только что вспомнил, что срок действия моей страховой карточки истек три недели назад, и я не успел ее обменять на новую. В этом отношении я очень забывчив. И потом… будет неудобно, если узнают об этой аварии. Мне придется заплатить большой штраф за езду на машине без карточки.

Джордан взглянул на нее.

— Почему бы нам просто не забыть о том, что произошло? — спросил он. — О своей машине я позабочусь сам. Не хочу втягивать в это дело страховые компании или полицию. Что вы на это скажете? Вы окажете мне услугу.

Девушка, видимо, была озабочена его предложением.

— Что ж, — сказала она, — если вы считаете, что так лучше… Но я чувствую себя неудобно, не сообщив в полицию об этой аварии.

— Никто не узнает, — сказал он. — Это будет нашим секретом.

Джордан изучающе посмотрел на нее, оценив ее честность. Столкновение произошло скорее по его, а не ее вине, но она готова была взять всю ответственность на себя, в результате чего ее страховой взнос возрос бы. Даже сейчас она с трудом принимала предложение, которое шло вразрез с законами.

— Возможно, так будет правильно, — сказала она, снова посмотрев на его машину. — Прошу прощения за то, что я сделала с вашей дверцей.

— О, не беспокойтесь, — ответил Джордан. — Вообще-то, она никогда мне не нравилась.

Его попытка пошутить выглядела жалкой. Девушка улыбнулась вымученной улыбкой.

Они замолчали. Джордан не переставал восхищаться ею. В его глазах она стала еще красивее, когда он услышал, как она говорит. Ее честность и искренность словно приоткрывали дверь в глубину ее личности, придавали ей очарование, против которого Джордан не мог устоять. Ой, спрашивал себя, знает ли она, кто он. До сих пор она и виду не подала.

Послушайте, — сказал он, — не могли бы вы пообедать со мной? Просто для того, чтобы подтвердить, что между нами не осталось неприятных чувств. Вы, верно, в глубине души подшучиваете надо мной. Вот он, мол, какой преступник, ездит без страховой карточки, и все прочее.

Мальчишеская улыбка озарила его лицо, а глаза смотрели с надеждой.

Она покраснела, но держалась уверенно.

— Нет, благодарю, — сказала она. — Боюсь, что я занята. Но спасибо вам за то, что вы были так добры.

— Не стоит благодарности, — сказал он. — Это вам спасибо.

Какое-то мгновение Лесли стояла и смотрела на него.

— Не могли бы вернуть мою страховую карточку? — спросила она.

Джордан рассмеялся и протянул ей карточку.

Лесли вернулась к машине и села. Джордан хотел повторить свое приглашение на обед, но его внезапно охватило почти мальчишеское смущение и лишило смелости.

Джордан тоже сел в машину, освободил ей проезд и наблюдал, как она выезжает со стоянки. Он заметил вмятину на заднем бампере ее машины. Записал номер ее машины.

Джордан запомнил имя на ее карточке.

Лесли Чемберлен.

В этот день Джордан не улетел в Нью-Йорк.

Сорок пять минут он просидел в своей искореженной «Альфа-Ромео» на стоянке машины у гостиницы, раздумывая. Затем вышел из машины, вернулся в гостиницу и позвонил в аэропорт своему пилоту сообщить, что его полет отменяется.

В баре он заказал выпивку. В расстройстве он выпил несколько глотков и, найдя ближайший телефон, позвонил в штаб-квартиру «Лазарус интернешнл» в Нью-Йорке. Он сообщил своему секретарю, что задержится в Бостоне по крайней мере до следующего утра и попросил перенести на другое время назначенные в Нью-Йорке встречи.

После звонка он допил свою порцию, вернулся к телефону и позвонил Барбаре предупредить, что вечером не вернется домой. Свою задержку он объяснил возникшими проблемами с «Модерн имиджис» и нежеланием обижать сотрудников компании своим отъездом после короткого выступления, взваливая на их плечи всю грязную работу по проведению собрания.

Барбара восприняла это объяснение с пониманием и сочувствием.

— Я буду скучать по тебе, — сказала она. — Побыстрее возвращайся.

— Я тоже буду скучать, — сказал Джордан. — Утром я первым делом позвоню тебе.

Повесив трубку, он вздохнул с облегчением и заказал еще порцию выпивки.

Но ни спиртное, ни успешная перемена планов не могли успокоить безумное возбуждение в душе.

Он послал за одним из своих помощников, чтобы тот принес ему список всех присутствующих на встрече. Трясущимися руками он перелистал страницы.

«Чемберлен, Лесли, — прочел он, — помощник менеджера по заказам „Уилер эдвертайзинг“, Джонсонвилль, Лонг-Айленд».

Другой информации в списке не было. Придется в бюро регистрации гостиницы узнать номер ее комнаты. Джордан прикрыл глаза. Ко второй порции выпивки он почти не притронулся. Приятное волнение не давало возможности решить, что делать дальше.

Тогда он вспомнил о записанном номере машины Лесли Чемберлен.

Джордан направился к телефону в третий раз и позвонил. Затем вернулся к своей выпивке, допил ее и почувствовал себя освеженным, целеустремленным.

Он начал действовать.

На следующее утро Лесли встала рано.

Она остановилась в недорогом мотеле в двух милях от гостиницы, где проходило собрание. Она накладывала на лицо косметику в ванной комнате, когда зазвонил телефон. Шаркая шлепанцами, она подошла к телефону и сняла трубку.

— Алло?

— Мисс Чемберлен? В конторе мотеля для вас кое-что оставили.

Одевшись, Лесли прошла по довольно запущенному коридору к конторе.

— Доброе утро, мисс, — сказал управляющий. — Это для вас.

Он указал на две дюжины роз в изящной и очень дорогой упаковке. Пока Лесли пыталась понять, откуда взялись эти розы, человек в черной ливрее поднялся и обратился к ней.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он. — Меня прислали, чтобы отвезти вас на собрание. Бампер вашей машины будет за утро отремонтирован, пока вы будете находиться в гостинице. Вечером я привезу вас в мотель.

Лесли от удивления посмотрела на него. Тогда ее осенило, и она прочла записку, прикрепленную к розам.

«Приношу свои извинения за причиненное вам вчера беспокойство, — прочла она. — Надеюсь, вы останетесь довольны заключительными мероприятиями собрания».

Внизу подпись: «Джордан Лазарус».

Лесли с минуту изучала записку, затем посмотрела на шофера.

— Кто вас послал? — спросила она.

— Мистер Лазарус послал меня, мисс, — ответил он.

Лесли задумалась, стараясь разобраться в ситуации.

Затем отнесла розы в свою комнату. Через несколько минут она вернулась с портфелем. Шофер отвез ее в гостиницу, высадил у главного вестибюля и обещал встретить ее здесь в конце дня.

Вежливо поблагодарив его, Лесли отправилась на собрание.

Утро было напряженным. Лесли посетила встречу по вопросам финансов, два семинара для рекламных сотрудников. Во время ленча она направлялась к банкетному залу, где обещала встретиться с несколькими новыми знакомыми по рекламному бизнесу. Она остановилась, когда дорогу ей преградила уже знакомая фигура. Это был Джордан Лазарус.

— Привет, — сказал он. — Как идут дела?

— Хорошо, — сказала она. — Я многое узнала. Это хорошая конференция.

— Вы получили цветы? — спросил он.

Она кивнула.

— Спасибо вам. Это было совсем необязательно.

— Шофер привез вас сюда? — спросил он немного обеспокоенно.

Лесли снова кивнула.

— Да, он был очень любезен.

— Отлично, — сказал он. — Часто, когда договариваешься о чем-то, по той или иной причине это не выполняется.

Лесли промолчала. Взгляд ее был дружеским, но явно настороженным.

— Хотите, вместе перекусим? — спросил он.

В ее глазах появилась грусть.

— Не могу, — сказала она. — Боюсь, я занята.

Он не смог скрыть своего разочарования.

— Мне все еще неловко за вчерашнее происшествие, — сказал он. — Для вас это было сильное потрясение после тяжелого дня, после всех встреч на собрании. А к обеду вы освободитесь?

Она улыбнулась, но отрицательно покачала головой.

— Извините, — сказала она, — но на обеденное время у меня тоже назначена встреча.

Будь перед ним другая женщина, Джордан бы стал настаивать. Он знал, что ей известно, кто он. Никакой обед не мог быть для нее более важным, чем обед с самим Джорданом Лазарусом. Но с этой женщиной пользоваться своим положением, чтобы повлиять на нее, он считал грубым и непристойным. Он не мог заставить себя это сделать.

— Может быть, в следующий раз, — сказал он. — Кстати, я так вам и не представился как полагается. Джордан Лазарус.

Она крепко пожала ему руку.

— Я знаю, кто вы, — сказала Лесли.

Джордан почувствовал, что она неправильно истолковала его слова, приняла их за попытку использовать известность для давления на нее. Он решил побыстрее все исправить.

— Рад, что вам нравится, как проходит собрание, — сказал он. Дайте мне знать, если у вас возникнут новые проблемы с машиной.

Она улыбнулась открытой улыбкой.

— До свидания, — сказала она. — И еще раз спасибо за цветы. Очень любезно с вашей стороны.

Для Джордана начинались самые трудные в его жизни сутки.

Был субботний полдень. Конференция раньше, чем завтра, не закончится. На сегодня у Джордана намечен с десяток важных встреч в Нью-Йорке. Его жена, как он догадывался, с нетерпением ждет его возвращения вечером.

Он вернулся в свой номер, позвонил в Нью-Йорк главному помощнику и сказал, что пока не может вернуться. Возникли проблемы, которые надо урегулировать здесь на месте, в Бостоне. Есть шанс, что он вернется к концу дня. Он дополнительно сообщит помощнику о своем решении.

Джордан просил помощника немедленно позвонить Барбаре и передать ей, что его приезд вновь откладывается. Сам Джордан позвонит ей позже. Повесив трубку, Джордан нервно прикусил губу. Позже ему придется разговаривать с Барбарой. Это будет нелегко.

Джордан бродил по коридорам и помещениям гостиницы, где проходили встречи, пожимал руки участникам собрания и своим сотрудникам, которые благоговели перед ним. В их глазах он был важной персоной, принцем делового мира. Но Джордан чувствовал себя влюбленным подростком, преследующим по пятам красивую девушку, к которой возымел безнадежную увлеченность, девушку, которая и знать его не хочет.

Следы девушки неумолимо привели его к банкетному залу, где Лесли Чемберлен присутствовала на очередной встрече. Он нашел ее личное расписание встреч и семинаров у секретаря-регистратора и не мог удержаться, чтобы не побывать там, где ее можно было найти.

Тем временем он мысленно представлял ее незабываемый образ, который сохранил в памяти после двух разговоров с ней. Каждая ее черточка, казалось, раскаленным клеймом оставила след в его памяти. Костюм из хлопковой ткани, который был на ней вчера на стоянке машин, пастельного цвета юбка и блузка, которые она надела сегодня. Распущенные, курчавые волосы вчера и тщательно уложенные сегодня. Взгляд удивления и беспокойства в ее глазах после столкновения и благодарный, смешанный с нарочитой осторожностью, который он увидел, когда утром встретился с ней.

Он помнил все ее улыбки и мягкую, сдержанную манеру держаться, когда она разговаривала с ним. Даже ее сдержанность была так прекрасна и женственна, что лишь усиливала его восхищение.

В течение дня он трижды сталкивался с ней. В первые два раза он сдержался и только издали поприветствовал ее, продолжая свой путь.

В третий раз он почувствовал, что теряет время, и подошел к ней.

— Как дела? — спросил он. — Все еще довольны встречами?

— Дела идут прекрасно, — сказала она, отбросив прядь волос с глаз, и улыбнулась ему.

— Но думаю, — начал он осторожно, — что у вас будет время вечером, чтобы выпить что-нибудь перед сном. После окончания заседаний…

— Спасибо, но мне надо сегодня пораньше лечь спать, — сказала она. — Я уезжаю завтра сразу после утреннего заседания, а мне предстоит длинный путь.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— На Лонг-Айленд, — сказала она. — В маленький городок Джонсонвилль, что рядом с Саутгемптоном.

— Да, это долгий путь, — сказал Джордан. — Я понимаю, что вы имеете в виду.

Он бешено искал, что еще сказать, но абсолютно лишился дара речи. Лесли пробормотала что-то в извинение и скрылась в потоке людей, шедших по коридору. Джордан почувствовал, что все рухнуло.

Остаток дня он провел в тоске, зная, что его помощники вернулись в Нью-Йорк и безумно заняты переносом его встреч, которые он пропустил. Но он не мог сорваться и уехать. Даже если Лесли Чемберлен не согласится пообедать или выпить с ним, ему все равно необходимо еще раз увидеть ее. Мысль о том, что он так быстро может потерять ее, была нестерпима.

К четырем часам дня чувство ответственности, в конце концов, восторжествовало над штормом эмоций. Пришло время сдаться, и возвращаться домой.

Из номера он позвонил в Нью-Йорк и предупредил, что выезжает в аэропорт через двадцать минут. Он свяжется с корпорацией по телефону из самолета, а позже вечером из дома.

Чувствуя себя покинутым и побежденным, он спустился в центральный вестибюль с чемоданом в руке. Минуту постоял в нерешительности, пытаясь собраться с духом. Затем решил позвонить Барбаре из телефона-автомата.

Ему нужно было услышать ее голос, сказать, что через несколько часов будет дома рядом с ней.

Трубка была уже у него в руке, и он начал набирать номер, когда увидел Лесли Чемберлен, идущую по вестибюлю. Она была одна.

Джордан повесил трубку и поспешил к ней.

— Итак, — сказал он, — заседания окончены?

— Да, — сказала она. — День был трудным.

Джордан посмотрел на часы.

— Вижу, вы готовы к обеду, — сказал он.

Она неопределенно пожала плечами. Вопрос казался смешным, чтобы на него отвечать. Она ему уже отказала.

— У вас есть время выпить что-нибудь по быстрому? — спросил он. Прозвучавшая в голосе нотка мольбы выдала его.

Она отрицательно покачала головой.

— Я должна встретиться с несколькими людьми за коктейлем, — сказала она. — Но, впрочем, благодарю за приглашение.

Джордан был сражен. У него не было сил скрывать свое состояние.

— Я вас больше не увижу? — спросил он жалобным голосом.

Она молчала. Затем сказала:

— Видите ли, я не понимаю, зачем вам надо меня увидеть?

— Мисс Чемберлен… Могу я называть вас Лесли?

— Конечно, как вам угодно.

— Лесли, пожалуйста, будьте добры и пообещайте, что потратите на меня несколько минут до того, как уедете, — его слова прозвучали так, словно он на коленях умолял ее. Это ощущение было невыносимым, но все-таки восхитительным. Подобного чувства он не испытывал с юношеских лет.

Снова воцарилось молчание. Она смотрела на него, прищурив глаза. Затем вздохнула.

— Мне надо уехать в десять утра, — сказала она. — Если хотите, мы можем выпить по чашке кофе перед моим отъездом. Мы можем встретиться в кафе.

— Не могли бы мы позавтракать где-нибудь в другом месте? — спросил он.

— Я не завтракаю, — ответила она. — К тому же, у меня будет мало времени. Как я вам уже говорила, мне предстоит долгий путь.

— Хорошо, — сдался Джордан. — В кафе в девять утра?

— Не могли бы мы встретиться в половине десятого? — спросила она. — У меня действительно много дел.

Джордан вздохнул.

— В половине десятого, — сказал он.

Когда Лесли пришла в кафе точно в девять тридцать, Джордан уже ждал ее. В руках у нее был чемодан и плащ.

— Доброе утро, — сказал Джордан, вставая и протягивая руку. — Сегодня вы выглядите восхитительно.

Они сели за столик у окна. Кафе было почти пусто, потому что большинство участников собрания разъехались, а те, кто остался, были заняты на заседаниях.

— Итак, — сказал Джордан, — вы возвращаетесь домой.

— Да, — сказала Лесли.

— Рады, что этот цирк закончился? — улыбнулся он.

— О, не называйте это так, — сказала она. — Все проходило несколько лихорадочно, но я узнала многое. Для этого меня сюда и посылали.

— Что вы думаете о «Лазарус интернешнл»? — спросил он.

Лесли пожала плечами и улыбнулась.

— Она большая, — сказала она.

— Да, это так, — сказал Джордан.

Глаза Лесли незаметно расширились, когда она услышала грусть в его голосе.

Смущенные, они молчали.

Наконец Джордан не выдержал.

— Что вы знаете обо мне? — спросил он.

— Немногое. Вы очень богаты, очень известны. Вы женаты. Вы руководите крупной корпорацией. — Она улыбнулась. — И в дверце вашей машины большущая вмятина.

— Вот видите, вы уже стали частью моей жизни, — пошутил он, но снова почувствовал, что пошутил неостроумно.

И он слышал, как она сказала, что он женат. Важность этого замечания не ускользнула от него.

— А вы как? — спросил он.

— Вы имеете в виду, богата ли я? — спросила она.

— Нет. Вы замужем? — спросил он. Лесли отрицательно покачала головой.

— Нет, я не замужем.

С этими словами она рукой откинула упавшую на глаза прядь волос. Что-то проворное и немного нервное было в этом жесте, но в то же время очень женственное. Джордан вспомнил, что видел у нее этот жест и раньше. Глубокий восторг наполнил его при виде ее естественной грации.

«Я не замужем». Джордан попытался скрыть свой взгляд, в котором отразились чувства, вызванные ее ответом, но не смог и понял это.

Эти слова в бешеной пляске вертелись у него в голове, не давая сосредоточиться на разговоре с ней. Он не мог оторвать от нее глаз, наблюдая, как она пьет кофе, как поигрывает чашкой в руке, как время от времени бросает на него застенчивый взгляд. Эти десять минут были для Джордана жесточайшей пыткой. Он едва слышал, о чем она говорит, завороженный мелодичностью ее голоса, не понимал, о чем говорит сам, все время чувствуя себя актером, которого вынудили выйти на сцену, хотя он не знает ни строчки из роли. Он придумывал какие-то слова, стараясь, чтобы они звучали естественно, но понимал, что говорит невпопад.

Наконец она посмотрела на часы.

— Ну, мне надо идти, — сказала она. — Очень любезно с вашей стороны, что вы проявили такую заботу обо мне. Я имею в виду мою машину. И я довольна, что побывала на собрании. Действительно довольна.

— Это приятно, — сказал он.

Джордан проводил ее до машины.

— Бампер выглядит отлично, — улыбнулся он.

Лесли бросила чемодан на заднее сиденье, сверху на него положила плащ и села за руль.

Он наклонился, чтобы попрощаться, и почувствовал исходящий от нее запах, напоминавший запахи весенних лугов.

— Мы теперь члены одной семьи, если можно так сказать, — проговорил он. — Надеюсь, что мы еще увидимся.

— Рада была познакомиться с вами, — сказала она уклончиво. — Надеюсь, с дверцей вашей машины будет все в порядке.

— О, — пожал он плечами. — Это не имеет значения.

Ему очень хотелось сказать ей что-то еще, но она улыбнулась и устремила взгляд через ветровое стекло. Машина тронулась с места. Он отступил, пропуская ее, и смотрел, как она удаляется от него. Таким одиноким он не чувствовал себя давно.

Джордан знал, что сегодня ему предстоит долгая дорога. Возвращение в Нью-Йорк, к Барбаре, десятки важных телефонных переговоров в самолете. На короткое мгновение у него появилась надежда, что за этими делами он забудет Лесли Чемберлен. Напрасная надежда. Ничто не заставит его забыть ее.

«Я не замужем».

Она была не замужем. Но он был женат. И он понял, что все, что она говорила, все ее поведение вызвано этим фактом.

Он стоял, провожая глазами удалявшуюся машину, его сердце мучительно тянулось к ней. Вот она дала сигнал поворота и сейчас скроется за углом.

Джордан вздохнул. В этот момент ему показалось, что к нему пришла смерть.

Он не знал, что Лесли в это время не отрываясь смотрела на его отражение в зеркале заднего обзора. Руки, державшие руль, дрожали, и ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы сконцентрировать внимание на дороге.

Прошла еще минута. Джордан повернулся и направился к зданию гостиницы.

Но руки Лесли не переставали дрожать на руле, пока она выезжала из города. Внутренний трепет не оставлял ее до самого дома, до которого она добралась через четыре часа.

Глава 7

Фармингтон, Лонг-Айленд

Он играл с игрушечными солдатиками и кубиками на покрытом ковром полу в своей комнате.

Легкий ветерок подул в окно, надувая шторы, как парус. Где-то за окном щебетала птица. Мальчика охватила истома теплого весеннего дня.

Голос прервал его игру.

— Терри! Догадайся, кто пришел.

В двери показалось лицо мамы, ее большие, темные глаза улыбались.

Он бросил игру и побежал в гостиную.

В большом кресле около дивана сидела леди. Увидев его, она наклонилась вперед с озорным взглядом в глазах и сказала:

— Ты помнишь меня?

Терри помнил ее и не помнил. Много прошло времени с тех пор, как она в последний раз была здесь. Ум мальчика трех с половиной лет с трудом мог связать давние посещения с одним лицом.

Терри подошел к матери и ухватился за юбку, как бы ища защиты. Красивая леди продолжала улыбаться.

— Он привыкнет к тебе через несколько минут, — услышал он голос мамы.

— Конечно, — сказала леди. — Когда Клифт вернется домой, Джорджия?

— В шесть, вероятно. Если они его отпустят. Можешь с нами пообедать?

— Извини, не могу, надо возвращаться, — сказала леди. — Я ведь решила заглянуть к вам только потому, что была поблизости.

Женщины разговорились. Мальчик в это время разглядывал лицо леди. Его окружали волнистые рыжеватые волосы. Кожа была розовой с веснушками, зеленоватые глаза то и дело меняли оттенок, пока она говорила. Она была красивая из-за этих глаз, которые казались еще загадочнее, чем лучшие из его стеклянных шариков, а может быть, она была красивой из-за улыбки.

Теперь Терри начал припоминать ее. Он медленно зашагал по направлению к ней. Она продолжала разговаривать с мамой. Но когда он близко подошел к ней, она протянула руки и посадила его к себе на колени.

Терри почувствовал ее запах — свежий, сладкий аромат — и ощутил ногами ее колени. Это ощущение было другим, не таким, как то, когда он сидел на коленях матери, эта леди была худее мамы. Рука, державшая его за плечо, была нежной, как у мамы, но в пальцах было больше энергии. Он вспомнил их прикосновение. Эта леди походила на девочку.

Вот она наклонилась и прошептала ему в ухо:

— Спорим, ты помнишь, как меня зовут, — сказала она.

От замешательства он по-детски сжался, но тут же сказал:

— Тетя Лесли.

— Правильно, — сказала она.

Теперь, когда лед узнавания был сломан, он почувствовал себя уютно на ее коленях. То время, что прошло с ее последнего посещения, словно испарилось, казалось, она никуда не уезжала. Леди опять стала тетей Лесли, которую он любил почти так же сильно, как маму.

Позже, когда женщины кончили пить чай, Лесли повела мальчика на прогулку. Они обошли дом, перешли улицу и оказались в небольшом садике, где играли местные ребятишки. Здесь были: карусель, разные лестницы для лазания, качели с резиновыми сиденьями. Были здесь и горка, и песочница, и скамейки, на которых обычно сидели матери.

Тетя Лесли следила, как он несколько раз скатился с горки. Весело было смотреть, как приближается ее лицо, когда он съезжал вниз. Она стояла на корточках протягивая ему руки, и когда он оказывался внизу горки, она ловила его и обнимала.

Затем она сказала:

— Давай покатаемся на карусели.

Терри побежал вперед и прыгнул на сиденье. Лесли подошла, коснулась его рук, чтобы проверить, крепко ли он держится за ручки, и начала вращать карусель, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Это было его любимым развлечением. Он видел, как мелькало ее лицо, с каждым разом все больше сливаясь в разноцветное пятно. В эти минуты она становилась еще красивее, потому что ее облик терял очертания, мелькал и снова исчезал, совсем не походил на образ женщины, которую он мог потрогать, обнять.

Она не походила на маму. Прежде всего потому, что мама была темная, теплая и грузная, тогда как Лесли высокая, стройная и легкая. Когда он был младше, то называл ее «легкая леди».

Но самое главное, мама всегда была рядом. Тетя Лесли только приезжала время от времени. И каждый раз она была другой. По-другому выглядели волосы, на ней была другая одежда, даже свет в ее глазах и на лице был другой.

И… конечно же… сам мальчик был другим. Он становился старше, голова была наполнена новыми мыслями и чувствами, которые увлекали его за собой, как река, и эта река разделяла его с ней. Он забывал ее.

Но когда она появлялась, все менялось. С ее появлением мир начинал вращаться как в калейдоскопе, с которым он играл в своей комнате. Все смещалось, изменялось, а когда его цвета вставали на новое место, то получалась картинка, в центре которой была она. К радости, в этом новом мире для нее неожиданно находилось место, и все окружающее приобретало новые краски, более яркие оттого, что она была здесь.

Лесли была другая. Среди утешительного однообразия жизни дни ее приездов отличались оживленностью, которую она приносила с собой, но время, разделявшее эти дни, стирало ее образ, словно ластик, и только с ее новым появлением, с ее ласковой улыбкой образ воскресал, вот как теперь.

Они медленно прогулялись по садику. Ее непривычность была забыта. Он держал ее за руку. Вскоре они остановились у поросшего травой бугорка под высоким дубом.

— Давай ляжем и будем смотреть на ветви мистера Дуба, — сказала она.

Они легли рядышком и смотрели вверх. Ветви дерева были огромные, медленно покачивались и шелестели от ветра.

Получалось так, будто у него две мамы. Одна мама — та, что дома, связанная с привычными вещами, с весело проходящими днями. Тетя Лесли — мама издалека, мама, приносящая перемены, оживляющая вещи и наделяющая их чувствами.

Он повернулся на бок и посмотрел ей в глаза. Они блестели как никогда и смотрели на него.

— Тетя Лесли, — сказал он.

— Да?

— Когда я вырасту, ты выйдешь за меня замуж?

Она засмеялась.

— Ну, это будет еще не скоро, — сказала она, — может быть, ты не захочешь жениться на мне, когда вырастешь.

— Нет, захочу.

Она улыбнулась и погладила его по щеке.

— Что ж, — сказала она, — тогда я буду самой гордой леди на моей улице, потому что выйду замуж за самого красивого парня.

Он лег опять на спину. Они молчали, но их разговор продолжался.

Это был еще один ее секрет: она могла разговаривать молча. Он обнаружил это давно. Она могла сидеть рядом с ним на диване или идти, держа его за руку, пока он перепрыгивал через трещины в тротуаре или балансировал на камнях поребрика, и все время разговаривать с ним, не произнося ни слова.

В эти минуты молчания он чувствовал, что понимает ее лучше. Эти минуты были самыми замечательными, но когда она уезжала, именно они исчезали первыми из воспоминаний о ней. А когда она возвращалась, через несколько недель или месяцев, они были тем последним, что он вспоминал, но всегда узнавал с радостью.

«Да, — подумал он, — когда я вырасту большим, то женюсь на ней».

Через час Лесли привела Терри домой, как и обещала. День клонился к вечеру, и ему нужно было спокойно поиграть в своей комнате перед сном. Лесли не хотела нарушать его обычный распорядок жизни. Ей очень хотелось быть частью этой жизни, пусть даже редко и на короткое время.

Пока он играл в своей комнате, Лесли разговаривала с Джорджией, которая показала ей его последние рисунки и охотно отдала несколько. Джорджия была необыкновенно умная и понимающая женщина. Лесли всегда с благодарностью думала о том, что именно Джорджия дала ей возможность видеться с Терри, — что касается Клифа, то он во всем соглашался с женой. Именно Джорджия выразила желание поделиться сыном с Лесли, доверила Лесли свое сокровище.

Когда настало время прощаться, Лесли обняла Джорджию.

— Увидимся через месяц приблизительно, — сказала она.

Затем села в машину и поехала по тихим улочкам пригорода.

В глазах ее стояли слезы, и ей пришлось остановить машину, чтобы вытереть их.

Но вдруг она разрыдалась. Лесли боялась, что прохожие обратят на нее внимание — на странную женщину, рыдающую в одиночестве в машине. Но она не могла совладать с собой.

Наконец, успокоившись, медленно повела машину в сторону шоссе.

Она ехала и думала о Джорджии Бейер, ее добродушном муже Клифе — молодой супружеской паре, которая усыновила Терри, когда Лесли отказалась от него через шесть часов после его рождения в городской больнице Нью-Йорка.

Лесли приехала в Нью-Йорк сразу после внезапного увольнения из «Оугилви, Торп». Она выбрала Нью-Йорк случайно, когда ее машина, нагруженная одеждой и самыми необходимыми вещами, неслась по скоростному шоссе Эйзенхауэра. Она увидела дорожный указатель, предлагавший ей выбор: на восток и Индиану или на запад и Милуоки.

Все время, пока вынашивала ребенка, она прожила в меблированной квартире в Бруклине. Она хорошо изучила Манхеттен, бесцельно бродя от Сентрал-Парк до Гринвич-Виллидж и обратно. Город ей не стал привычнее со временем. Напротив, чем больше проходило времени, тем он больше казался ей чужим. К моменту, когда она оказалась в больнице, для нее было ясно, что она покинет его, как только родит ребенка.

Ее ребенка усыновила молодая пара, живущая на Лонг-Айленде. Лесли рассчиталась за квартиру и пустилась в путь, доехала до Уэстбери, откуда дорога привела ее в Джонсонвилль, где она остановилась перекусить. Спустя час, она нашла себе работу в публичной библиотеке, и миссис Бебидж направила ее в приличный дом, где она сняла квартиру.

Теперь у нее был новый дом.

Но в то время ничто в жизни не имело для нее значения. Безысходное отчаяние и утраты лишили ее профессии и надежд. Она последовала за своим сыном, потому что он один остался от той реальности, которую она когда-то воспринимала как должное, был единственным лучом надежды в ее жизни.

Лесли дрожала от страха, когда впервые пошла повидаться с Бейерами. Джорджия оказалась спокойной молодой женщиной с длинными, темными волосами, выразительными глазами и добрым лицом. Когда Лесли объяснила свою ситуацию, Джорджия сказала, что должна посоветоваться с мужем.

Клиф, приятного вида мужчина, работавший бухгалтером, очень серьезно обдумал предложение Лесли, а потом имел долгий разговор с ней.

Бейеры с сочувствием отнеслись к положению Лесли, но больше всего их волновало благополучие приемного сына. Было решено поступить следующим образом: Лесли будет их посещать, мальчику ее представят как «тетю Лесли», некую дальнюю кузину Джорджии. Лесли разрешат навещать мальчика раз в два месяца и быть с ним близкой настолько, насколько это позволяет положение дальней родственницы.

Лесли поняла, что Джорджия и Клиф очень любят Терри. Она заверила их, что ей не надо ничего большего, кроме возможности видеть ее мальчика, знать о его жизни. Ее искренность убедила их.

Первые несколько посещений были для Лесли мучительны. Мальчик не признавал ее, не хотел ее знать. Для него она была просто другом его родителей.

Но затем он стал теплее относиться к ней. Возможно, он как-то чувствовал ее глубокую любовь, он начал привязываться к ней. Лесли играла с ним в его комнате, водила на прогулку, рассказывала сказки и разные истории; она сумела найти подход к нему, не нарушая его душевный покой и не становясь между ним и родителями.

В три года он стал звать ее «тетя». Она посылала ему подарки на день рождения и к Рождеству, а его мать присылала ей обведенные карандашом изображения его ручонки и его рисунки, которые Лесли развешивала по стенам кухни и на холодильнике.

Когда Росс Уилер увидел эти рисунки, случайно навестив Лесли, она объяснила, что они принадлежат племяннику, сыну ее единственной близкой кузины.

Ее посещения Бейеров продолжали быть мучительными, но Лесли не променяла бы их ни на что на свете. Письма Джорджии, в которых непременно были вложены фотографии мальчика и сообщалось о развитии ребенка, рисовали картину маленького человечка, который в представлении Лесли почти не менялся. Но когда она приезжала и видела, как он вырос, это поражало ее до глубины души. Он выглядел совсем другим, и она понимала, как много упустила за время своего отсутствия.

Ребенок стеснялся, не узнавал ее, а иногда не мог вспомнить. Но уже через час непрочная нить их взаимоотношений восстанавливалась и становилась такой крепкой, что они прекрасно понимали друг друга, будто и не расставались.

Затем она уезжала, и нить опять обрывалась. Сердце сжималось от боли, когда она покидала его. Она спешила домой, вот так же как теперь, чтобы собраться с силами, пережить первые часы разлуки с сыном и опять жить в ожидании писем от Джорджии.

Если бы не Терри и его родители, она бы никогда не оказалась на Лонг-Айленде. Судьба могла забросить ее далеко отсюда, и она никогда бы не узнала сына.

Но теперь, установив отношения с сыном — пусть непрочные, пусть непостоянные, — она мысли не допускала уехать отсюда, все бросить. Как бы ни было это странно, но именно Терри придавал ей силы переносить жизнь вдали от него, думать о будущем.

Всю жизнь она будет благодарна Джорджии и Клифу за этот бесценный подарок — знать и любить своего сына. И никому, никогда она не откроет свой секрет.

С этими мыслями она выехала на шоссе и поехала быстрее. Хотя путь из Джонсонвилля и от Росса Уилера до Фармингтона к Бейерам занимал только час с небольшим, Лесли чувствовала, что проделала длинный путь.

И дорога назад была длиннее.

Глава 8

Джордан сдерживался долго, как мог. Месяц — на большее его не хватило. Но, в сущности, даже не на месяц. На следующий день после завтрака с Лесли он дал распоряжение одному из своих помощников разузнать все, что можно, об «Уилер эдвертайзинг» и ее роли в этом агентстве. Он также попросил показать ее послужной список.

Джордан очень удивился, узнав, что она поступила работать в «Уилер» после «Оугилви, Торп», где была быстро растущим молодым сотрудником. Еще больше он удивился, когда узнал, что она была автором новой рекламной кампании «Ороры» и несколько других подобных многомиллионных кампаний. Он не мог понять, почему она бросила такую блестящую карьеру, чтобы оказаться в отдаленном городке Лонг-Айленда и проработать два с половиной года библиотекарем, прежде чем вернуться в рекламный бизнес в крохотном агентстве.

Но он прекратил задаваться вопросами об ее прошлом. Все что его волновало, касалось ее будущего и возможности увидеть ее снова.

«Нет, я не замужем». Эти слова эхом повторялись в его голове, наполняя его безумным, заманчивым желанием и не давая спать по ночам. Она была свободна. Это было самым важным из того, что он знал о ней, решающим в ее загадке. Остальное его не волновало. Джордан начал обдумывать способ встретиться с ней: позвонить, написать ей. Но эти способы казались невозможными. Она дала ясно понять, что недоступна для него, знала, что он женат, и была не из тех девушек, кто заигрывает с женатыми мужчинами. Она отличалась здравомыслием и непреклонностью, которые проглядывали за нежной красотой. Было в ней что-то непоколебимое и правдивое.

Размышляя над этими качествами Лесли, он невольно вспомнил свои увлечения молодости. То было время, когда он мучился страстью к чистым девочкам из школы, наблюдая за ними издалека, и неутомимо строил о них фантазии. В тот ранний идеалистический период его восхищали не секреты их пола, а красота, естественность и правдивость, которые он возводил в некий романтический идеал.

С тех пор этот идеал потускнел от разочарований, которые он испытал от отношений с женщинами, став уже взрослым. Но Лесли Чемберлен вернула его идеалу прежние краски. Сейчас, мучительно вспоминая каждую деталь ее образа в то последнее утро в Бостоне, он представлял себе не столько ее лицо, сколько ее достоинство и прямодушие.

К сожалению, старомодное уважение правил приличия сбивало Джордана с толку и даже парализовало его надежды.

К концу месяца сопротивление Джордана иссякло.

Он должен был ее увидеть.

Найти дом по адресу, указанному в ее личном деле, оказалось непросто. Дом оказался обычным многоквартирным, но довольно привлекательным — с небольшой лужайкой, растущей на ней дикой яблоней, окруженной выкрашенными белой краской металлическими скамейками. Дом был расположен почти в миле от живописного центра старого городка с его площадью, городским советом, маленькими конторами и магазинами.

Джордан стоял у подъезда, как школьник, переминаясь с ноги на ногу. Возможно, ее нет дома, но это его не заботило. Он не в силах был ждать хоть один лишний день. Если ее нет дома, он вернется в Нью-Йорк и будет снова собираться с духом, чтобы сделать еще одну попытку.

Наконец он нажал кнопку переговорного устройства.

Ответа долго не было, затем почти неузнаваемый голос прохрипел:

— Да?

— Это Джордан Лазарус.

Он думал, что надо сказать что-то еще, но слова застряли в горле. Следующие пять секунд показались вечностью.

Затем звонок в двери издал жужжащий звук. Джордан почти подпрыгнул. Он рванул дверь, когда звук еще не прекратился.

Он оказался в прихожей, не зная, где находится дверь ее квартиры.

Неожиданно находящаяся перед ним дверь открылась, и появилась Лесли.

Она была в джинсах и в старой, измазанной краской, блузе. Волосы повязаны платком. На ногах старые тапочки, заляпанные краской. В руке она держала валик для краски. Две-три капли краски присохли к щекам.

Ее глаза широко раскрылись. В тусклом свете прихожей он не разглядел, как она побледнела.

— Ну и ну! Представить не могла, что увижу вас здесь, — сказала она, улыбаясь.

— Ух, — улыбнулся Джордан. — Мне кажется, я выбрал неподходящее время.

— Что вас привело сюда? — спросила она. — У вас дела в городе?

— Не совсем так, — сказал он. — Можно сказать, был поблизости и решил заглянуть к вам. Думаю, мне надо было предварительно позвонить.

Воцарилась пауза, очень мучительная для Джордана. Он видел, что застал ее в неудобное время. Возможно, она очень рассержена его незваным визитом.

Она улыбнулась.

— Что ж, коль вы здесь, то проходите. Боюсь, в данный момент мои апартаменты не пригодны для приема гостей, но добро пожаловать.

Она отступила, пропуская его. Мебель и пол в комнате были прикрыты материей. Эта маленькая квартирка, возможно, была уютной, если бы не забрызганные краской покрытия.

Закрыв дверь, она посмотрела на него с любопытством. Она обратила внимание, что его брюки, ботинки, рубашка и пиджак были от лучших модельеров мира. Он не задумывался о том, что привычная для него одежда стоит, вероятно, больше ее месячной зарплаты.

Ее оценивающий взгляд пропал, когда их глаза встретились. Лесли отвела взгляд, почувствовав себя неловко.

— Может быть, мне лучше уйти? — спросил он.

Но самообладание уже вернулось к ней.

— Отчего же, — сказала она, — прошу вас, чувствуйте себя удобно, хотя обстановка для этого сегодня неподходящая.

Джордан с трудом скрыл вздох разочарования. Видно было, что она занята и не готова принимать его. С другой стороны, от ее вида в старой, выпачканной краской одежде и изящных пальцев, держащих валик для краски, у него перехватило дыхание.

Он отчаянно искал выхода из сложившейся ситуации и нашел.

— Почему бы мне не помочь вам? — спросил он. — Мы сможем сделать работу в два раза быстрее.

Джордан пытался найти более убедительные слова, но они не приходили на ум. Его предложение выглядело абсурдным, и он был уверен, что она его не примет.

Но Лесли удивила его.

— Ну, раз вы понимаете, во что ввязываетесь, то — пожалуйста, — сказала она, смеясь. Тут ее взгляд снова упал на его одежду. — Но я не могу вам позволить заниматься покраской в такой красивой одежде, — сказала Лесли.

Джордан совершенно не думал, во что одет. Он смотрел только на нее.

— Нет ли у вас старой рубашки или чего-нибудь другого, чтобы я мог надеть? — спросил он.

— Хм, — пробормотала Лесли, насупив брови. — Дайте подумать.

Лесли положила валик в банку с краской и быстро вышла в другую комнату. Джордан слышал, как она открыла шкаф и рылась, отыскивая что-то.

Через несколько минут Лесли вернулась, держа в руках старый комбинезон.

— Это комбинезон моего отца, — сказала она, протягивая его Джордану. — Я надеваю его, когда занимаюсь починкой машины. Он вам коротковат, но, думаю, для работы сгодится.

Джордан снял пиджак и начал натягивать комбинезон. Он действительно оказался слишком коротким для него, и обшлага его дорогих брюк торчали из штанин. Вид у него был далеко не презентабельный.

— Не думайте, что я незнаком с тяжелой работой, — сказал он шутливым тоном. — Уверен, мы были беднее вас. К тому же у вас не было трех братьев и двух сестер, да еще дальней кузины, или тети, или дяди, спящих в дальней комнате. В свое время мне пришлось не раз заниматься покраской.

Джордан взял в руки валик.

— Вот, — сказал он. — Учитесь, молодая леди.

Она нашла другой валик и присоединилась к нему. Скоро стена гостиной была закончена, и они открыли вторую банку краски. Совместная работа спорилась.

Когда работа в гостиной была закончена, Лесли положила валик.

— Пить очень хочется, — сказала она. — Не хотите ли чашку чаю со льдом?

Джордан обернулся, и она увидела каплю краски на его щеке и несколько капель на ботинках.

— О, посмотрите на свои шикарные ботинки, — вскрикнула она. — Подождите, я сейчас принесу жидкость для удаления пятен. Мне надо было найти вам что-то на ноги.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Я почищу их после.

Они пили освежающий час со льдом, сидя на покрытой чехлом софе. Момент был подходящим для разговора, но он не клеился. Казалось, оба не находили подходящих слов. Джордан то и дело посматривал на лицо Лесли. На нем прибавилось несколько пятен краски, которые странно, но в то же время очаровательно контрастировали с веснушками. Он знал, что под платком скрываются чудесные, пышные волосы. Лесли сидела, закинув ногу на ногу, и он видел очертания красивых длинных ног под джинсами.

Джордан отвернулся, не в силах скрыть боль в сердце.

— Думаю, нам надо продолжить. Если постараться, то мы управимся со столовой за один час. А как насчет остального помещения? — проговорил Джордан.

— Я все выкрасила на прошлой неделе, — сказала она. — Осталось только это.

— Итак, приступим? — улыбнулся он, вставая.

Они работали в молчании. Джордан испытывал удовольствие и одновременно панический ужас, пока они ловко и быстро покрывали стены столовой краской. Работа спорилась, она не отвергала его присутствия и помощи. Но что дальше? Что он скажет ей?

Его напряжение все больше возрастало, когда они накладывали последние мазки на стены столовой. Закончив работу, они прошли в гостиную. Чашки все еще стояли на кофейном столике, остатки чая превратились в бледно-оранжевую жидкость.

Джордан думал, что сказать.

— Кажется, мы закончили, — вот все, что он мог придумать.

Лесли казалась немного печальной. Выражение лица было трогательно задумчивое.

Чувство боли в сердце усилилось, и он отвел взгляд. Начал снимать комбинезон.

Лесли снова обратила внимание на его ботинки; на них появилось еще несколько пятен краски.

— Позвольте, я принесу жидкость для удаления краски, — сказала она.

Вернувшись из кухни с банкой жидкости и тряпкой, она начала снимать пятна краски, стоя перед ним на коленях.

При виде ее стройного, красивого тела, склоненного перед ним, словно она была мальчишкой-чистильщиком, ее тонких рук, последнее отчаянное сопротивление Джордана было сломлено: рука непроизвольно потянулась к концу платка на ее голове. Узел легко развязался, и кудрявые волосы заблестели, как радуга после дождя.

Лесли взглянула на него. По выражению ее лица стало ясно, что их взаимным увиливаниям пришел конец.

В последний месяц Джордан обдумывал эту ситуацию тысячу раз, но заготовленные на этой случай слова не приходили. Она смотрела на него с укором и мольбой одновременно.

— Я сдерживался долго, как мог, — сказал он. — Днем еще ничего, но по ночам…

Она промолчала. Глаза ее стали глубже, словно освобождая пространство для него.

Джордан провел пальцами по ее волосам, по щеке. Боль в сердце стала нестерпимой. Внутри него что-то оборвалось.

— Я люблю тебя, — сказал он.

В застенчивости, как мальчишка, он отвел взгляд.

Когда же снова посмотрел на нее, в глазах ее были слезы. Она выглядела напуганной, как и он. Лесли молча кивнула головой, и он наклонился к ее лицу.

Глава 9

Шесть недель спустя

Океан был их сообщником.

Он ритмично и осторожно покачивал яхту на длинных, ленивых перекатах волн, а в такт ему Джордан все глубже и глубже входил в нее. Лесли обняла его руками, все больше открываясь навстречу ему с каждым плавным движением океана, соединявшим их.

Вскоре стоны Джордана слились со вздохами океана под ними. Тихие крики экстаза Лесли напоминали крики чаек, кружащих над волнами.

Он распростерся над ней, прекрасный молодой мужчина с упругими ногами, словно созданными для любви. Она взяла его лицо в руки, посмотрела в глаза взглядом, полным страстного удовлетворения. Ее ноги обвивали его, сильнее прижимая к теплому, чувственному месту в центре ее тела.

— О, Джордж…

Их близость росла, все усиливаясь от качки волн, пока наконец сердцевину ее тела не потряс спазм, подтвердивший, что она полностью принадлежит ему. Она почувствовала извергавшийся в нее мощный поток мужского триумфа, услаждавшего и успокаивающего, как бездонная толща воды, по которой они плыли.

Когда все кончилось, она прижала его к своей груди, поглаживая ногами его бока. Ее тело все еще вздрагивало от спазмов, а руки ласкали, обнимали его, как ребенка.

Они молчали. В эти недели, оглушенные страстью, они чувствовали, что слова лишние, что они понимают друг друга без слов.

Джордан думал о ее теле, которым она замечательно умела пользоваться в занятиях любовью. Да, ее плоть была прекрасна, вызывала непреодолимое влечение своим вкрадчивым обольщением. Но она предавалась любви всем сердцем, отдавалась полностью, и он чувствовал, что в их близости была что-то абсолютное, что они познали друг друга настолько совершенно, что это даже пугало.

Джордан посмотрел ей в глаза. Он подыскивал слова, которые могли бы выразить то, что только что произошло между ними. Но, как обычно, эти слова не приходили.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Лесли улыбнулась, крепче прижимаясь к нему и лаская руками его шею, странный в своей трогательности жест, которым она одаривала его в моменты истомы после любви.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она.

Ее взгляд был ослеплен любовью, тело оцепенело от блаженного удовольствия. Но она уже начинала приходить в себя. Он чувствовал, что в тело, которое он держал в объятиях, возвращается молодая энергия. И вот ее суть, живая и счастливая, показывается из-под маски страсти. В этот короткий момент перехода от пламенной страсти к состоянию спокойной влюбленности он любил ее как никогда.

Они были любовниками шесть недель. Встречались часто, как могли, поначалу в городе, затем здесь, на яхте. Джордан был страстный моряк, а Барбара ненавидела плавать на яхте, поэтому «Мег» стала для их встреч идеальным местом. Они находили, что пребывание здесь, вдали от грязного города, где вода и небо объединяют их духовно, привносит в их любовь чувство особой близости и уединенности.

До этого Лесли ни разу не выходила в море. Впервые вступив на борт, немного нервничая, она выглядела бесподобно в джинсах и кроссовках, белой майке без рукавов, и пока он объяснял ей основы судовождения, ему приходилось с трудом сдерживать себя, чтобы тут же не обнять ее.

Лесли быстро все постигла. Вскоре она уже ловко справлялась с простейшими функциями, поскольку ее острый ум в сочетании с веселой готовностью делать все своими руками, не боясь их запачкать, позволяли на лету усваивать совершенно новое для нее дело. Она научилась определять направление ветра, управлять парусами, сохранять равновесие, когда лодка делала поворот или шла поперек ветра. Джордан понял, почему она выполняла роль механика для своего отца, почему сама занималась покраской квартиры и ремонтировала разные вещи. Это было для нее естественно, помогало приспосабливаться к реальному миру.

Позже он купил ей специальную обувь для работы на палубе, ветровку, чтобы спасаться от пронизывающих ветров, и этот наряд еще больше подчеркивал ее энергичность и нежную красоту, — так что Бен, раздражительный и угрюмый «морской волк», сразу проникся к ней симпатией и всегда приветствовал ее улыбкой и добрыми словами.

— Чудесный день для выхода в море, мисс, — говорил обычно Бен, помогая ей взобраться на судно или просто стоя рядом с ними. — Теперь держитесь, — предупреждал он Джордана. — Сегодня немного штормит.

Бен проявлял к Лесли заботу как дядюшка, постепенно вошел в роль хранителя их любви, потому что не мог не заметить, что связывает их, по тем взглядам, которыми они смотрели друг на друга.

Бен никогда не видел Барбары, поскольку она ни разу не была на яхте. Но если бы он даже знал ее, то никогда бы не выдал секрет, связывавший Джордана с Лесли. В свое время он многое познал и понимал, что любовь заслуживает того, чтобы отвергать все правила и преодолевать все препятствия на своем пути. Для него Лесли воплощала образ женщины, о которой он мечтал, но так и не встретил. Быть причастным к такой любви, даже в малой степени, означало для Бена осуществление его мечты.

Каждый раз плавание проходило обычной чередой. Они управляли яхтой, вместе работали на палубе в молчании, иногда смеялись, когда яхта стремительно неслась по заливу. Заплыв далеко в море, они останавливались, Джордан опускал паруса, бросал якорь. Он спускался в каюту, где она уже ждала, сняв майку, под которой был только лифчик, затем стягивала джинсы с длинных ног, оставаясь в шелковых трусиках, которые, как скромный цветок, прикрывали магическое место ее женской сути.

Ее глаза блестели, когда она замечала его реакцию на свою наготу; расширенные зрачки, напряженные руки…

— Иди сюда, мой Очарованный принц, — говорила она, снимая лифчик, пока он подходил к ней.

Ласковое прозвище появилось вначале в шутку, но потом вошло в привычку. Оно ему нравилось, потому что он понимал, что в нем отражено и ее уважение к нему, и ее чувство юмора. А теперь оно отражало еще и эротическое пламя, разгоравшееся в глубине ее и озарявшее гибкое, податливое тело, а главное, взгляд.

В письменном столе в офисе под замком он держал ее фотографию, на которую смотрел, как только выдавалась свободная минута. Он сфотографировал ее в день рождения, перед тем как повел в сельский ресторан на Лонг-Айленде на праздничный обед. Лесли была одета в цветастое летнее платье и широкополую шляпу, особенно подчеркивающую ее красоту.

Джордан подарил ей колье из изумрудов, которое она тут же надела, сняв цепочку. На фото она весело улыбалась, демонстрируя его подарок. В ее глазах был блеск любви, которым она как будто говорила ему, что отблагодарит его за подарок в более интимной форме.

Фото зафиксировало и ее невинность, и ее чувственность так явно, что порой у него в глазах темнело, когда он смотрел на него. Это фото он считал своим самым дорогим сокровищем, не только потому, что оно воскрешало ее в памяти, но и за правдивость изображения, за правдивость их любви.

Эти мысли крутились в его голове теперь, когда он смотрел на нее. Прекрасные глаза, глубокие и зеленые, как океан, устремлены на него, обнаженная кожа манит к себе. Он поцеловал ее и прижался лицом к ее груди.

— Ты — колдунья, — сказал он. — Я не могу насытиться тобой.

— Мм… — промурлыкала она, проводя руками по его волосам. Этот звук очаровал его, так же как запах ее тела, смешанный с его запахом, и все это вместе взятое было настолько близким, родным, что ему хотелось утонуть, слиться с ним.

Но он сел, прикрыл ее чудные груди простыней, чтобы спокойно поговорить с ней. Взгляд его стал серьезным.

— Я говорил с Барбарой о нас, — сказал он.

Лесли взглянула на него, но в ее красивых глазах он ничего не прочел. Джордан знал, что она думает об их отношениях. Она была не из тех, кто принимает эту ситуацию как должное. Если бы не его уверения, она бы не допустила продолжения их отношений.

— Барбара отнеслась к этому нормально, — сказал он. — Она — женщина чести. Если бы ты знала ее, как я, то поняла бы, что я имею в виду. Ее детство было адом. Ее жизнь с отцом принесла ей немало мучений. Но это никак не отразилось на ее чувстве чести. Именно оно всегда поддерживало ее. Я всегда уважал в ней это чувство и буду уважать.

Он посмотрел на Лесли, сравнивая ее цветущую яркую красоту с печальным, темным образом Барбары, который навсегда запечатлелся в его памяти.

— Барбара всегда знала, что этот день настанет, — сказал он. Она сказала это мне прошлой ночью. Соглашение, которое мы с ней заключили, было полезным для нас обоих. Но любви в нем нет места. Это не могло продолжаться долго. Она понимает это. И она счастлива за меня.

Лесли казалась задумчивой.

— Джордан, скажи мне одно, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Все, что хочешь.

— Ты когда-нибудь любил ее? — спросила Лесли. — Хоть немножко? Я хочу, чтобы ты был откровенен со мной.

Минуту он размышлял.

— Любил… — сказал он. — Это сильно сказано. Даже слишком. Ну да, я чувствовал что-то к ней. До сих пор чувствую. Я понимал ее грусть, ее одиночество. Я чувствовал это сердцем. И потому мне не хотелось причинять ей боль.

Он посмотрел на Лесли.

— Этот ответ удовлетворяет тебя?

Лесли кивнула.

— Именно это я и хотела услышать, — сказала она. — Ты — человек, ты — мужчина. Мне бы не хотелось верить, что ты мог жениться на женщине, к которой ничего не чувствовал.

Чувство облегчения охватило Джордана, словно он сдал трудный экзамен.

Джордан смотрел на задумчивое лицо Лесли. Задумчивость делала его еще прекраснее. Медленно он стянул с нее простыню, рассматривая длинное тело, покрывшееся загаром от летнего солнца, все еще теплое от его ласк.

Джордан тут же понял, что они не встанут и не поднимутся на палубу, — он снова хотел ее. И по ее глазам он увидел, что она тоже этого хочет. Он наклонился и поцеловал ее. Ее чувственное тело слегка касалось его обнаженной кожи, и вот он уже напрягся, готовый обладать ею.

В ту минуту, когда он лег на нее, печальная тень Барбары мелькнула перед его глазами…

Для Лесли, которую наслаждение уносило все дальше от земли в глубину морского пространства, где она и Джордан были одни, в этот момент казалось естественным, что последняя тень, омрачавшая ее любовь к Джордану Лазарусу, исчезла навсегда.

Глава 10

Десятого июня Мег Лазарус стало плохо, когда она навещала соседку.

Мег срочно отвезли в местную больницу. К этому времени ее дыхание стало затрудненным, кожа побледнела, она почти не могла двигаться, поднялась температура.

Джордану сообщили об этом немедленно. Было решено оставить Мег в местной больнице, поскольку она была слишком слаба и не вынесла бы переезда в университетскую клинику в Филадельфии, куда Джордан привозил ее год назад для лечения после сердечного приступа, менее серьезного, чем в этот раз. Поэтому Джордан послал в Уэбстер доктора Джеффе, главного кардиолога клиники в Филадельфии.

Джордан предупредил о своем отъезде Барбару, которая хорошо знала о болезни Мег и понимала, что он будет отсутствовать несколько дней или даже неделю. Он также позвонил Лесли, чтобы рассказать, что случилось. Затем он улетел в Уэбстер, куда прибыл через четыре с половиной часа после приступа у Мег.

Доктор Джеффе был уже в больнице, поджидая Джордана у поста медсестры возле палаты Мег.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Как она? — спросил Джордан, еле скрывая тревогу.

Доктор нахмурился.

— Видите ли, — сказал он, — похоже на то, что приступ вызван острым бактериальным эндокардитом. Боюсь, что на этот раз в более серьезной форме, чем год назад. На поврежденный клапан действует инфекция, и систола сердца затруднена. Вы увидите, что симптомы у нее те же, что и в прошлом году.

— Что вы уже предприняли? — спросил Джордан. — Назначили антибиотики?

Доктор печально улыбнулся на проявленные Джорданом познания в лечении заболевания Мег.

Он кивнул.

— Поверьте мне, Джордан, мы делаем все возможное.

Войдя в палату, Джордан с трудом скрыл потрясение.

Мег выглядела как никогда плохо. Она лежала бледная, дыша кислородом, поступавшим к ней по трубке. Глаза казались огромными на осунувшемся лице. На руках и шее он заметил несколько синюшных пятен, врач объяснил ему, что это симптомы сердечной недостаточности.

— Как ты, сестренка? — спросил Джордан, подходя к ней и беря ее за руку.

Она слабо улыбнулась.

— Достаточно сносно, как говорит дядя Сид, — прошептала она.

Джордан сел на край кровати. Его охватила волна чувства, в которых смешались злость на свое бессилие и почти детский ужас от боязни, что самая любимая женщина может покинуть его.

«Какая ирония судьбы, — подумал он, — Джордан Лазарус, чьи портреты мелькают на обложках всех медицинских журналов как спасителя больных с сердечными заболеваниями, ничего не может найти, что помогло бы его сестре, хотя единственной причиной, по которой он заинтересовался сердечной терапией, была Мег!»

Теперь он видел, что Мег медленно умирает. Она была намного слабее и бледнее, чем в прошлом году. Превращение красивой и хрупкой молодой женщины в постоянную пациентку больницы сулило мрачный конец. Возможно, через год ее не станет.

Джордан наклонился и поцеловал ее в щеку. Взял ее за руку. Прищурив глаза, она посмотрела на него. Он чувствовал, что она изучает его, пытается что-то разглядеть за выражением печали и тревоги.

— Как у тебя дела? — спросила она. — Ты сегодня какой-то другой.

Джордан выпрямился, как бы занимая оборонительную позицию.

— Что значит другой? — спросил он.

Мег глубоко вздохнула. На минуту ее взгляд стал отсутствующим. Затем она снова посмотрела на него. В ласковом взгляде мелькнул отсвет старой любви.

— Ты выглядишь так, — сказала она, — словно только что узнал, какой подарок получишь к Рождеству.

Джордан улыбнулся. Он вспомнил дни молодости, когда он и Мег с нетерпением ждали Рождества. Даже тогда она так хорошо его понимала, что всегда знала, чего ему больше всего хочется получить в качестве подарка на Рождество.

И эта проницательность позволяла ей увидеть изменения, которые произошли в нем в последние недели. Скрыть что-либо от нее было невозможно.

Но рассказать ей правду о Лесли он не мог. Пока не мог. Не здесь и не сейчас. Это было бы неуместно, притом, что Барбара ждет его в полутораста милях отсюда.

Джордан невольно улыбнулся, когда имя Лесли прозвучало в его сознании, как мелодия любви. Он сжал руку Мег.

Не отрывая глаз, она пристально смотрела на него.

— Это что-то новое, не так ли? — спросила она.

Он отвел взгляд. Горе и радость переполняли его, когда он держал руку умирающей сестры и думал о Лесли, первой по-настоящему любимой им женщины. Духовная близость двух этих женщин была настолько сильна, что ему казалось, будто он видит отражение Лесли в глазах Мег.

Мег чувствовала его переживания. Она улыбнулась.

— Рада за тебя, — сказала она. — Ты заслуживаешь чего-то нового, чего-то хорошего.

Джордан опять вздохнул. Он был расстроен, что не может рассказать ей правду. Мег знала Барбару и любила её. Она всегда давала понять, что верит — их брак счастливый. Здесь, в больнице, он не мог с гордостью объявить Мег, что встретил другую женщину и собирается оставить Барбару. Он просто не мог этого сделать.

Но и скрыть от нее ликование в сердце не мог. Слишком мучительно было сознавать, что это ликование смешивается с горем, вызванным состоянием Мег.

Они проговорили полчаса, избегая неуместной в этой обстановке темы, которая стеной стояла между ними, и от этого казалось, что они разговаривают, перекидываясь словами через эту стену. Это было утомительно, особенно для Мег. Вскоре силы ее истощились, и ее потянуло в сон.

— Я должен идти, Мег, — сказал он. — На сегодня мы достаточно наговорились. Я приду завтра утром.

Он хотел встать, но она схватила его за руку, удерживая подле себя.

— Джордан, — сказала она. Его поразило, что она назвала его полным именем. Так она обычно обращалась к нему, когда хотела поговорить серьезно.

— Да, Мег, — сказал он. — Что-то еще?

— Счастье приходит не часто, — сказала она, пристально глядя на него. — Случается, что подобный шанс дается нам лишь раз в жизни. Поэтому стоит за него бороться. Стоит жертвовать.

— Я знаю, — сказал он.

Она еще крепче ухватилась за него, словно решила, что он не понял ее или не пытается понять.

— Ты уже пожертвовал достаточно многим ради счастья других людей, — сказала она. — Пришло время подумать о своем счастье. Ты сделаешь это? Ради меня?

Джордан почувствовал, что слезы застилают глаза. Сестра знала, что умирает. Многие годы она тщетно пыталась заставить его отказаться от упорной борьбы за успех, за богатство, но видела, что он сопротивляется. Теперь она почувствовала, что он нашел путь к освобождению от неволи, на которую сам себя обрек. Ей хотелось придать ему мужества сделать этот решительный шаг. Но силы ее быстро иссякали. Она посмотрела на него с мольбой. Рука, удерживавшая его, ослабла. Голова упала на подушку.

— Да, — прошептал он, наклонившись к ее уху. — Я не подведу тебя. Веришь? Но Мег впала в бессознательное состояние. Она не слышала его.

Глаза его были полны слез, когда он вышел из палаты. Благодарение Господу, в коридоре не оказалось ни сестер, ни больных, которые могли бы заметить его состояние.

Еще час он пробыл в больнице, беседуя с доктором Джеффе, затем уехал домой к родителям. Его встретила мать и Луиза, которые напрасно пытались заставить его что-нибудь съесть. Спать он лег рано.

Мысли в голове путались. Он думал то о Мег, то о Лесли. Их лица стояли перед его глазами неотступно, пока он три долгих часа ворочался в постели. Лицо Мег постепенно отдалялось, но взывало к нему с большим красноречием, чем всегда. Лицо Лесли, напротив, приближалось, манило, одурманивало, звало к жизни.

Наконец с мыслью о том, что завтра утром его ждет свидание с сестрой, а через несколько дней свидание с любимой женщиной, Джордан уснул.

Когда Лесли узнала, что Джордан уезжает на несколько дней, она воспользовалась случаем ненадолго навестить отца.

Том Чемберлен не видел дочь почти полгода и очень взволновался. Он встретил Лесли в аэропорту и усадил в свой старенький седан — в свое время Лесли немало потрудилась, без конца ремонтируя его, — и повез домой по прямым сельским дорогам, казавшимся багряными в свете ранних сумерек.

Отец выглядел как всегда, только появилось больше седины да небольшая лысина. Глаза светились от радости встречи с дочерью. Казалось, он был полон энергии. Лесли чувствовала себя более уверенно рядом с ним. Жизнь ее круто изменилась благодаря последним событиям, но лицо отца и его искренняя любовь к ней были как лекарство, которое успокаивает и в то же время бодрит.

Однако на этот раз визит домой оказался не таким легким, как надеялась Лесли. В первый вечер Лесли рассказала отцу об «Уилер эдвертайзинг», во многом повторяя то, о чем писала ему в письмах: об удовольствии работать именно в таком маленьком агентстве, а не в большом, как «Оугилви, Торп», что приятно работать с таким человеком как Росс Уилер, что девушки в офисе хорошие, что ей доставляет большую радость заниматься черновой работой в маленьком агентстве, где она знает каждый винтик и колесико, чем чувствовать себя потерянной в безликой суете огромного агентства.

Том Чемберлен слушал ее с улыбкой. Он видел, что Лесли счастлива. Но восторженный блеск в глазах интриговал его. Он знал, что в прошлом она скрывала от него некоторые болезненные факты своей жизни. Сегодня у него возникло подозрение, что она скрывает что-то позитивное, что-то делавшее ее счастливой. Ему было интересно, когда же она не выдержит и откроется ему.

В следующий вечер они обедали в «Хиллтопе», славящемся своими бифштексами и блюдами из морских продуктов, который находился в двадцати милях от Элликота. Вечер прошел празднично, но у Лесли не хватало духу рассказать отцу истинную причину своего счастья. Она продолжала твердить о новой работе, о новой спокойной жизни, доставлявшей ей удовольствие.

Ее искусный обман воздвигал между ними своего рода ширму, не дававшую идти на открытый контакт с отцом, как бывало в прошлом. Маленькой девочке, все еще жившей в ней, хотелось найти защиту от беспокойной, непростой жизни у отца, каким он был для нее в прошлом — с любовью и заботой растившим ее. Но теперь это было невозможно. Она стала женщиной, у нее появились женские обиды и секреты. И эти секреты навсегда отрезали ее от прошлого.

Хуже всего было то, что клубок лжи теперь еще больше запутался, когда жизнь Лесли сделала стремительный поворот, поставила под сомнение все ее представления о себе самой. Любовь к Джордану заслоняла все в ее сердце: прошлое и настоящее, карьеру. И этот последний секрет, который она таила от отца, рвался наружу, обжигал ее желанием рассказать отцу.

По дороге из ресторана домой она наконец сдалась и поведала свой секрет отцу.

— Папа, у меня есть парень, — сказала она.

Том Чемберлен растерялся. В это короткое мгновение Лесли поняла, что он интуитивно знал обо всем, что произошло с ней в последние годы, возможно, даже истинную причину ее ухода из «Оугилви, Торп».

Вдали уже показался дом. Отец остановил машину на покрытой гравием обочине и обнял Лесли.

— Я так рад за тебя, — сказал он. — Так счастлив, дорогая.

В голосе прозвучало чувство облегчения, словно он знал, сколько несчастий принесла ей любовь в прошлом, и какой шанс представился ей теперь.

Лесли прижалась к его груди.

— Я тоже, — пробормотала она.

Отец ласково погладил ей плечо.

— Он работает с тобой? — спросил Том.

Она покачала головой.

— Нет, но познакомилась благодаря работе, — ответила она. — У него своя… У него свое дело.

Отец улыбнулся.

— Как давно ты знаешь его? — спросил он.

— О, я… Не так давно. Несколько месяцев.

Она почувствовала, что стена лжи опять возникла между ними. Он задавал ей логичные вопросы, впрочем, так спрашивает любой отец, когда дочь говорит, что влюблена. Кто этот молодой человек? Чем занимается? Как его зовут?

Правдиво рассказать об остальном она не могла. Не могла сказать, что влюблена в знаменитого человека, женатого человека.

— Когда я смогу познакомиться с этим молодым человеком? — спросил отец.

— О, не сейчас, — сказала она, — усаживаясь прямо. — Мы еще не совсем… Мы еще не дошли до этого. Но надеюсь, что произойдет скоро. Действительно, надеюсь. Я знаю, он тебе понравится, папа. Он замечательная личность, прекрасный человек. И он…

«Он любит меня», — эти слова чуть не слетели с ее языка, но она промолчала. Просто она не могла сказать их в данный момент.

— Уверен, что это так, — сказал отец. — Буду ждать, когда ты решишь познакомить меня с ним. Но это не к спеху. Я могу потерпеть. Раз ты счастлива, милая.

— О, да! — воскликнула она. — Действительно. Счастлива как никогда.

Отец обнял ее.

— Вижу это и без очков, — сказал он. — Ты давно не выглядела такой счастливой, Лесли.

Она задумчиво кивнула.

— Да, я знаю, — сказала она.

С минуту он смотрел на нее, словно измеряя дистанцию между ним и скрытым смыслом ее ответа. Затем взял ее руку и пожал. Лесли была благодарна ему за это. Между ними снова была стена, но его любовь и теплота согревали ее, несмотря на преграду.

Отец вышел из машины. Она шла за ним к дому. Ночные звуки маленького города доносились из темноты, словно приветствуя ее появление в родном доме.

В то время как Лесли с отцом входила в свой дом, а Джордан сидел в кресле, наблюдая за спящей сестрой, в больничной палате в Пенсильвании, Барбара Лазарус сидела на огромном диване в своей квартире на Манхэттене.

Перед ней на кофейном столике лежал ворох фотографий. Конверт, в котором их принесли, валялся на полу.

Барбара не смотрела на фотографии. Закрыв глаза, она откинулась на спинку дивана и размышляла. На минуту она все свое внимание обратила на звуки города, доносившиеся издалека — грохот грузовика, проехавшего по улице, резкий звук гудка, приглушенный разговор прохожих и, конечно, нестройный вой сирен, эхом разносившийся вокруг запруженного баржами острова.

Барбара чувствовала себя необычно спокойной. Она наслаждалась своим одиночеством, хотя в последние годы все с большим трудом переносила это состояние. И все-таки именно в нем она черпала ясность сознания и сосредоточенность, как в былые дни, когда пряталась от отца в своей спальне, пытаясь оградиться от жизни с ним.

Она глубоко вздохнула, потом еще раз. Открыла глаза. Села, подавшись вперед. Звуки города исчезли, заслоненные пристальным вниманием к фотографиям, лежавшим на столике перед ней.

На некоторых фотографиях был ее муж.

На других — маленький мальчик.

Но на всех фотографиях, словно объединенных одной темой, было лицо Лесли Чемберлен.

Глава 11

Спустя полторы недели после возвращения Джордана из Пенсильвании он с женой сидел на застекленном балконе своей квартиры на Саттон-плейс.

Для них это был час неторопливой беседы, когда напряжение дня медленно уступало место сонливости. Они избегали затрагивать серьезные темы, предпочитая поболтать о друзьях, родственниках или на удивление провинциальных по характеру ежедневных новостях Манхэттена.

Но в этот вечер все было по-другому. С тех пор как Джордан рассказал Барбаре о Лесли, никакой разговор не мог отвлечь их от правды, с которой они столкнулись в браке.

Между ними не было ожесточенности, конфликтов. Напротив, в их отношениях превалировала странная атмосфера покорности. Но теперь к их нежности, ко всем привычным маленьким домашним обычаям, что объединяли их, прибавилось что-то новое. Вся их устоявшаяся жизнь, их длительная совместная авантюра была обречена на провал.

Джордан не преувеличивал, рассказывая Лесли, как достойно восприняла Барбара новость и с каким пониманием отнеслась к этому.

— Я счастлива, что ты так долго был рядом со мной, — сказала в тот день Барбара. — У меня нет претензий к тебе. Я всегда понимала это. Ты был волен уйти в любое время.

Она мужественно справилась с подступавшими к глазам слезами, и Джордан был восхищен ее самообладанием и всем сердцем сочувствовал ей.

В этот вечер странная атмосфера умирающей близости нависла над ними, когда они сидели в полумраке балкона, в молчании глядя на город, ставший для них родным.

Барбара поднесла бокал хереса к губам, но не стала пить. Рука безвольно опустилась на колени. Она взглянула на мужа.

— Джордан, — сказала она. — Она сделает тебя счастливым?

Джордан вздохнул. Образ Лесли постоянно появлялся перед его глазами улыбающийся, влекущий. Ему стало неловко оттого, что он сидит в темноте и слушает, как Барбара спрашивает о любимой им женщине. Его терзала жалость к Барбаре. Но любовь к Лесли была сильнее.

— Да, — сказал он. — Она любит меня. И она чудесный человек. Она тебе понравится.

Как бы он хотел расхвалить Барбаре все ее добродетели, буквально воспеть Лесли дифирамбы, поделиться с женой своим восхищением Лесли, как это делает влюбленный юноша, восторженно описывающий свою новую подружку закадычному другу. Но он понимал, что Барбаре будет невыносимо больно выслушивать его признания. Он лишь смог заверить ее, что выбранная им женщина принесет ему счастье, потому что думал, что именно такого счастья желала ему Барбара. Ради его счастья Барбара готова отпустить его.

Они снова погрузились в молчание. Темнота сближала Джордана с женой, но углублявшаяся между ними пропасть и неизбежность разлуки разделяли их. С каждым днем им становилось все труднее оставаться наедине. И все же он пока не хотел оставлять Барбару. Ведь четыре года она была его советником, помощником и доверенным лицом. Ему будет не хватать ее.

— Пойду-ка я спать, — сказала она. — День был длинным.

Она поцеловала его в щеку и ушла. Некоторое время Джордан сидел в задумчивости, терзаемый противоречивыми чувствами, вызванными воспоминаниями о пленительном образе Лесли и о печальном, все понимающем лице Барбары.

Джордан допил коньяк и пошел в спальню, намереваясь принять перед сном душ. Барбара сидела на кровати в ночной рубашке и держала в руке книгу, которую читала перед сном. Это был томик избранных рассказов Сомерсета Моэма. Он подарил его ей прошлым летом на день рождения.

Она сидела на одеяле, нервно теребя книгу, словно не решаясь лечь на кровать, Барбара взглянула на Джордана. Он стоял в дверях, расстегивая рубашку.

Ее глаза наполнились слезами.

— О, Джордан, — плачущим голосом сказала она.

Он подошел к ней и обнял, покрывая лицо поцелуями.

Вкус слез на губах наполнил его раздирающей душу печалью.

— Мне будет так не хватать тебя, — сказала она. Ее горе было таким неутешным, что он почувствовал, что его глаза стали влажными от подступающих слез.

Заметив его душевное волнение, она притянула его лицо к своей груди, как часто это делала за годы их совместной жизни. Она ласково гладила его, словно хотела утешить, приголубить его. Он ощутил материнское тепло и нежность, исходящие от Барбары. В этот момент она напоминала мать, в последний раз прижимавшую к своей груди ребенка, чтобы затем отпустить его в мир, где его ждет другая жизнь.

Теплота ее груди, нежность ее ласк невольно вызвали желание поцеловать ее… Он обнял ее, целуя в губы, прижимая все крепче к себе. Ее тело было податливым, груди, обнаженные под ночной рубашкой, прижались к его груди. Ее язык стыдливо скользнул в его рот. Его охватило странное чувство страсти, порожденное сочувствием к ней, любовью к Лесли, всеми новыми переживаниями, которые он испытывал благодаря перемене в своей жизни.

На секунду мелькнула мысль: сможет ли она сдержаться, а главное, сможет ли сдержаться он сам? Но она все теснее прижималась к нему, ее тело было горячим и мягким.

— Только один раз, — простонала она, крепче сжимая его. — Только раз, Джордан. Чтобы я запомнила…

Почти мучительный жар охватил его поясницу. Джордан невольно подумал о превратностях судьбы, приведших к тому, что он обладает телом жены только теперь, когда их брак подошел к концу. Он боялся каким-то образом обидеть Барбару, овладев ее последним секретом, том более, что его страсть теперь и навечно предназначалась только Лесли.

Но поцелуй Барбары становился жарче, руки лежали на его пояснице, притягивая его все ближе к ней.

— Только раз, мой дорогой, — прошептала она.

Он протянул руку и выключил свет.

В тот момент, когда в спальне Джордана погас свет, Лесли Чемберлен выходила из офиса агентства с Россом Уилером.

В этот вечер они надолго задержались на работе, проверяя книги счетов с бухгалтером. Годовой финансовый отчет наводил ужас на Росса, потому что он всю жизнь был не в ладах с цифрами.

Вскоре после того как Лесли пришла работать в агентство, он спросил ее, не может ли она помочь ему вести книги счетов. К тому времени он уже полагался на нее во всем, что касается работы. Она с радостью согласилась и спустя какое-то время стала разбираться в счетах и накладных лучше, чем Росс. Поэтому ее присутствие при составлении годового отчета было просто необходимо.

— Тысячу благодарностей, дорогая, — сказал он, повернувшись к ней. — Ты спасла мою жизнь. Не понимаю, как я раньше обходился без тебя.

— О, не надо так плохо о себе думать, — сказала она. — Ты просто недостаточно доверяешь себе. Колонка цифр не должна пугать такого большого и сильного человека, как ты. Я нужна тебе только для того, чтобы лишний раз напомнить тебе об этом.

— Ты мне нужна для большего, — сказал Росс.

Она промолчала. Ведь он сказал это, имея в виду не столько работу, сколько свою любовь. И она это поняла. Он ждал, когда она ответит на его предложение. Росс был терпеливым человеком, но понимал, что, возможно, ему не следовало просить такую девушку, как Лесли, выйти за него замуж.

Но дело сделано, и ему оставалось только ждать, решится ли она принять предложение человека, намного старше ее. Он жил в страхе, что она встретит кого-нибудь моложе его. Более подходящего ей.

А Лесли не переставала задаваться вопросом, догадывается ли он, что она влюбилась в другого. Она не в силах была скрыть внутренний жар, заставлявший светиться глаза даже на работе. В офисе все обратили на это внимание и намекали ей об этом. Лесли только отшучивалась, хотя давалось ей это с трудом.

С одной стороны, ей хотелось, чтобы Росс думал, будто причина заключается в счастье, которое она испытывает, работая с ним, с человеком, избавившим ее от прежних горестей и сделавший из нее нового человека. С другой стороны, она боялась, что он ошибочно поймет это как реакцию на его предложение и тем больнее воспримет ее отказ.

Сознавая это, Лесли старалась держаться от Росса на отдалении, принимая легкомысленный и веселый вид, чтобы уберечься от немого вопроса в его глазах и избежать объяснения, результат которого его явно обидит. Она не в силах была постоянно думать об этом, вспоминая только тогда, когда была наедине с Россом. Лесли словно парила над землей, переполненная любовью к Джордану, и ей было не до того, чтобы думать о проблемах жизни, которыми она жертвовала ради него.

Лесли постояла в вестибюле у открытого почтового ящика. Как обычно, почты было немного: реклама страховой компании, письмо с квитанцией на продление подписки на журнал, который она получала, счет за телефон. Письма от отца, у которого она только что побывала, не было. Весточку от него она теперь получит через неделю или две.

Лесли прошла к лестнице и поднялась на свой этаж. В коридоре она почувствовала холод. Это показалось странным, так как день был теплым.

В квартире стояла тишина. На стене она нащупала выключатель и включила лампу. Представшая взору гостиная выглядела бедно, но уютно, с потертым диваном и креслами, с покрытыми щербинками и царапинами столиками, с картинками на стенах в дешевых рамках. Все это Лесли купила на распродаже, когда въехала в эту квартиру. Теперь, когда она встретила Джордана, старая мебель еще больше утратила привлекательность, потому что она смотрела на нее совсем другими глазами.

Лесли торопливо прошла в спальню и разделась. Ей казалось, что после долгих часов работы с книгами счетов она покрылась потом и чернильными пятнами. Бросив одежду в корзинку для белья, она голышом вбежала в ванную комнату.

Закрывая дверь, ей показалось, что она услышала какой-то шум. Дрожь пробрала ее, и тело покрылось гусиной кожей. Лесли постояла минуту, прислушиваясь, но ничего не услышала. Она решила, что шум донесся из соседней квартиры или из подвала.

Импульсивно она закрыла дверь на задвижку. Быстро встала под душ, с наслаждением подставляя тело под струи горячей воды, вымыла голову. Когда она выключила воду и вышла из-под душа, зеркало в ванной комнате запотело от горячего воздуха. Она вытерлась, надела махровый халат и открыла дверь. Подавив смутное беспокойство, она выглянула в гостиную. Как всегда, в ней было тихо и пустынно.

На ходу вытирая волосы, она прошла в спальню и включила ночник. Затем вернулась в гостиную и выключила свет. По непонятной причине ей было страшно. Лесли проверила задвижку на входной двери. Та, конечно, была закрыта. Она это сделала, когда вошла в квартиру.

Улыбаясь и попеняв на свои расшатавшиеся нервы, она легла в постель и потянулась к ночнику, чтобы выключить его. В этот момент страх опять охватил ее. Она отдернула руку и оставила ночник включенным. Чутко вслушиваясь, она оглядела спальню. Ее подмывало встать и еще раз проверить гостиную, но испытывая презрение к своим нервам и одновременно внезапный страх, она не решилась пойти в другую комнату.

В конце концов, рассердившись на себя, она выключила свет.

— Успокойся, — сказала она себе. — Ты слишком много работала и устала.

Лесли подумала, не глубокая ли перемена в ее чувствах в последнее время вызвала непонятную тревогу и страх. А возможно, это вызвано тем, что привычная жизнь нарушена ее любовью, и собственный дом кажется угрожающим.

Лесли размышляла над этим минуту-другую, и ей представилось, что стены ее теплой комнаты нависают над нею. Но в следующий момент сон спутал все ее рассуждения, и перед глазами появилось лицо Джордана Лазаруса, который увлекал ее в мир грез.

Она заснула.

Сон не был спокойным, как она ожидала. Ей снилось, что она на «Мег» вместе с Джорданом. Они изо всех сил стараются направить яхту по ветру, но шквальный ветер с брызгами воды обдает их лица и не дает им справиться с работой. Джордан кричит ей, что надо делать, но ветер относит его слова.

Она пытается пробраться через палубу к нему, но он машет рукой, показывая, чтобы она вернулась на свою сторону, потому что делает ошибку, оставляя свой пост. Он снова и снова кричит. Но как нарочно порывы ветра заглушают его предупреждения всякий раз, как он крикнет.

Внезапно она проснулась. Шум ветра в ушах превратился в настойчивый звонок. Она протянула руку к будильнику, решив, что уже наступило утро. Но звонок продолжал звенеть.

Вскочив с кровати, полусонная, она бросилась в гостиную, где не переставая звонил телефон. Она не заметила часы, стоявшие на книжной полке и показывавшие время: два часа ночи.

— Алло? — спросила она сонным голосом.

— Лесли? Это ты?

— Да, я.

Вначале она не узнала голос звонившего. Тембр голоса был непривычным от звучавшей в нем тревоги.

— Лесли, это Джорджия Бейер. У нас неприятности.

Остатки сна тут же исчезли. Слова Джорджии могли относиться только к Терри.

— Что случилось? — спросила она. — Что с Терри? С ним все в порядке?

В трубке было молчание, словно страх охватил говорящих на разных концах провода. Но Лесли уже поняла, что случилось что-то ужасное.

— О, Лесли, — сказала Джорджия, и в голосе ее посчитались рыдания. — Он пропал. Кто-то похитил его. Терри пропал.

Глава 12

С той минуты, как Джорджия рассказала Лесли, что произошло, все смешалось.

Лесли с трудом разбирала полуистерические слова Джорджии. Клифу пришлось взять трубку, чтобы объяснить ей, что они как обычно положили Терри в кровать в половине девятого вечера, и он мирно спал, когда в десять часов Джорджия заглянула в его комнату. Сам Клиф проснулся в час ночи и пошел проведать мальчика, но увидел, что его кроватка пуста.

Они немедленно позвонили в полицию, и через пять минут после звонка к их дому подъехала машина шерифа.

Лесли все еще стояла в гостиной с трубкой в руке, слушая подробный отчет Клифа о случившемся, когда в дверь позвонили. Она положила трубку на стол и спросила в переговорной устройство, кто к ней пришел. Это была полиция.

Лесли впустила полицейских — два детектива и два полицейских в форме — и снова взяла трубку телефона. Пока она слушала Клифа, детективы стояли и смотрели на нее с непроницаемым выражением на лице, характерным для полицейских, и ждали, когда она кончит разговор. Она была в таком отчаянии, что даже не чувствовала смущения от того, что четверо полицейских разглядывают ее, одетую только в пижаму.

— Клиф, пришли полицейские, — сказала она.

— Знаю. Они сказали, что сразу поедут к тебе, чтобы сообщить о Терри, — сказал Клиф.

Лесли кивнула, но не уловила логики в необходимости присутствия полиции в ее доме. Она попросила, чтобы Джорджия снова взяла трубку, и попыталась убедить ее, что все будет хорошо. Рука, державшая трубку, непроизвольно тряслась. Когда она наконец положила трубку, то поняла, что в течение всего разговора слезы лились по щекам.

Один из детективов приблизился к ней. Он явно был главный.

— Мисс Чемберлен? Я детектив Херт. А это детектив Стоукс и офицеры Валентайн и Маккенн. Как я понял, мистер и миссис Бейер сообщили вам о том, что случилось?

— Да, — сказала Лесли.

Слезы продолжали катиться по щекам. Она посмотрела на лицо детектива. Он был усталого вида человек сорока лет, немного полный, волосы коротко подстрижены. Но пытливый взгляд его глаз приковал все ее внимание.

— Вы что-нибудь знаете об этом? — спросил он.

— О чем?.. — запинающимся голосом пробормотала Лесли, вытирая слезы на щеках. — Только то, что рассказала мне Джорджия. А вы… я хочу сказать, вы знаете… Я имею в виду… — Язык с трудом повиновался ей.

— Может быть, вы хотите поехать с нами? — сказал детектив. — Я понимаю, как вы обеспокоены.

Лесли кивнула. Она торопливо прошла в спальню, чтобы одеться. У дверей спальни она столкнулась с одним из офицеров, выходящим из комнаты. Она также заметила, что другие полицейские начали внимательно осматривать ее квартиру.

Лесли все еще не понимала, что происходит. И только выйдя из спальни и увидев полицейских, разглядывающих ее осторожными и изучающими взглядами, она поняла, что они явились сюда, чтобы проверить, не она ли сама похитила Терри.

— О, — сказала она и приложила руку ко рту. — Я не думала… Разве Джорджия не рассказала вам обо мне?

— Да, мисс Чемберлен, — сказал детектив Херт. — А теперь, почему бы вам не поехать с нами?

В смущении вытирая слезы, Лесли покинула квартиру с полицейскими.

Через полтора часа Лесли была в доме Джорджии в Фармингтоне.

Полчаса она провела в полицейском участке, где ее расспрашивали детективы Херт и Стоукс. Видимо, ее отчаяние и тревога убедили их, что она не имеет никакого отношения к исчезновению Терри Бейера. От горя она была в таком состоянии, что откуда-то появилась женщина-полицейский и предложила ей выплакаться на ее плече.

Расспросив ее коротко о рождении Терри, об усыновлении его Бейерами, об ее отношениях с семьей, детективы привезли ее в дом Джорджии. В доме находилось еще с полдюжины полицейских как в штатском, так и в форме. В доме было настоящее столпотворение, так как полицейские входили и выходили, разговаривали по телефону, отдавали друг другу приказания.

Джорджия старалась сохранить спокойствие, рассказывая Лесли о деталях случившегося и рассудительно разговаривая с полицейскими. Но когда она присела рядом с Клифом на диване в гостиной, на ее лице, как в зеркале, отразились переживания Лесли. Она говорила спокойно и разумно, но руки тряслись, и из глаз не переставая текли слезы.

Лесли тоже села на диван, и они втроем смотрели на полицейских, отвечали на многочисленные вопросы, снова и снова повторяя одни и те же ответы. Они рассказывали о жизни с Терри, о том, почему Лесли продолжала поддерживать отношения с мальчиком, без конца повторяли, что никого, никого в целом свете не знают, у кого бы могли быть мотивы для похищения Терри.

Вопросы и ответы заняли остаток ночи. Казалось, никто не чувствовал себя уставшим. Лесли не смущали вопросы полицейских, потому что они отвлекали ее от страшных душевных терзаний.

Когда в окнах забрезжил серый, унылый рассвет, Джорджия встала с дивана, чтобы приготовить кофе. Приехали еще несколько полицейских, мужчин и женщин. Один из них привез несколько коробок с пончиками для полицейских, оккупировавших дом.

Лишь в девять утра Лесли пришло в голову, что надо позвонить Россу. Он, казалось, не удивился, услышав ее, так как думал, что она еще спит. Но когда она сказала, что по семейным обстоятельствам не сможет появиться на работе до конца дня, он забеспокоился.

— В чем дело, дорогая? — спросил он.

— Дело в моей кузине, — солгала Лесли. — Ее маленький сын заболел, и мне надо помочь по хозяйству. Я, должно быть, вернусь завтра. Если не смогу, то позвоню. Извини, что ставлю тебя в трудное положение.

— Нет проблем. Мы справимся. Но обязательно позвони и дай мне знать, как идут дела.

Лесли слушала его и задавалась вопросом, спрашивала ли полиция его о ней. Возможно, срочность расследования дела и подозрения о причастности Лесли заставили полицию расспросить ее нанимателя. У нее не хватило мужества спросить об этом Росса, но его нормальный тон убедил ее, что никто с ним не разговаривал.

Она торопливо повесила трубку и провела утро, сидя на диване с Джорджией и наблюдая за беспрестанным хождением полицейских по дому. Так она просидела, пока Клиф не шепнул ей на ухо, что полиция ждет звонка о требовании выкупа. От этих слов Лесли охватила новая волна паники, и она вцепилась в Клифа, ища поддержки. Заглянув в его глаза, она поняла, что надежда в нем постепенно угасает.

Теперь пришла ее очередь показать силу духа.

— Все будет хорошо, Клиф, — сказала она уверенно. — Я точно знаю.

Но ее слова прозвучали фальшиво.

Часы проходили за часами, мужество то возвращалось к Лесли, и тогда она старалась поддержать Джорджию и Клифа, то покидало, и тогда Джорджия с Клифом подбодряли ее. Уверенность полицейских тоже постепенно слабела. Телефон звонил часто, но новостей не было. Страх заполнял дом, как отравляющий газ.

Поскольку Лесли спала мало, то к концу дня выглядела совершенно измученной. Она почти не притронулась к супу, который Джорджия приготовила на ленч, съела лишь кусочек бутерброда, которым угостила ее женщина-полицейский вечером.

По настоянию Джорджии Лесли согласилась поехать домой и там ждать новостей. Она понимала, что, несмотря на искреннее расположение Джорджии, ее присутствие заставляет Джорджию еще больше нервничать. Джорджии и Клифу надо было остаться одним, чтобы справиться со свалившимся на них горем. Лесли им мешала.

Двое полицейских взялись отвезти ее домой. Сидя на заднем сиденье патрульной машины, отделенном от остального салона металлической сеткой, она чувствовала себя преступницей. От усталости и постоянного нервного напряжения она то и дело вздрагивала. Мысли в голове путались и, казалось, здравый смысл покинул ее.

Полицейский довел ее до двери.

— Постарайтесь немного поспать, — сказал он. — Мы позвоним сразу, как только узнаем что-то новое.

Лесли дала ему номер рабочего телефона, хотя сомневалась, что завтра будет в состоянии пойти на работу. Она стояла у двери и смотрела, как патрульная машина медленно движется по улице. Она чувствовала себя ужасно одинокой. Только теперь она осознала, что Джорджия и Клиф, сами находившиеся в кошмарном состоянии, обрекли ее на агонию одиночества, попросив уехать домой.

Открывая дверь подъезда, она серьезно подумала, что надо позвонить Россу и рассказать ему всю правду о Терри и ее прошлом, хотя бы просто потому, чтобы почувствовать симпатию другого человеческого существа и не испытывать одиночества.

Она обязательно позвонит, если только что-то не остановит ее на пороге дома.

В вестибюле Лесли открыла почтовый ящик. Там оказались журнал, две листовки с рекламой и белый конверт, на котором ее имя было написано печатными буквами. Не раздумывая, она открыла конверт.

Она заморгала глазами, как бы приходя в себя, когда прочла записку, вложенную в конверт.

«Идите к телефону-автомату на углу Мейн и Уоллнат, — говорилось в записке. — Убедитесь, что за вами не следят. Возьмите с собой ручку и бумагу. Сделайте это немедленно».

У Лесли перехватило дыхание. Записка трепетала в ее дрожащей руке, подобно листьям деревьев от ветра.

С минуту Лесли стояла в нерешительности, разглядывая записку. Она подумала, что надо зайти в квартиру и позвонить в полицию. Они должны узнать об этом немедленно. Но что-то подсказывало ей, что в этот момент за ней следят. Она не может не воспользоваться случаем, когда речь идет о спасении Терри.

Лесли вышла на улицу и быстрым шагом прошла три квартала до телефонной будки. Она оглянулась и внимательно посмотрела на тихую улочку. За ней явно никто не следил.

На улице дул резкий ветер, и она вошла в кабину, чтобы укрыться. От неожиданности яркого света кабины глаза сощурились. Она открыла сумочку, нашла ручку и записную книжку. В этот момент телефон зазвонил, и она вздрогнула. Она подождала, все еще не веря в происходящее, пока не раздался второй звонок, подтолкнувший ее к действию. Она сняла трубку.

— Алло?

— Лесли Чемберлен? — Голос был мужской. Он прозвучал резко, словно был изменен.

— Да, да, это я. Кто вы?

— Хотите снова увидеть мальчика? Хотите, чтобы он вернулся домой живой?

— Да, да! Кто вы? — Она почти кричала в трубку. — Чего вы хотите?

— Взяли с собой ручку и бумагу?

— Да, они у меня в руках. Скажите, чего вы хотите? Пожалуйста!

— Возьмите ручку. Записывайте то, что я скажу. Слово в слово. Когда я кончу, прочтете мне то, что записали. Поняли?

— Да, да, я готова. — Лесли дышала с трудом. Голос в трубке звучал зловеще и настойчиво.

Она записала первые слова, которые ей диктовали. Рука ее дрожала. Поначалу слова, казалось, не имели смысла. Они казались чужими, непонятными, как иностранный язык.

Затем страх сменился отчаянием, когда она увидела, что ее рука пишет на бумаге.

Голос продолжал диктовать. Слезы подступили к глазам, а рука лихорадочно записывала слова. Диктовка заняла не более трех минут, но для Лесли она длилась вечно, принося невероятные страдания. Ей представлялось, что за три минуты разрушился мир, который она уничтожила собственной рукой по команде бесплотного голоса, звучавшего в ухе.

Кончив писать, она прочла слово в слово то, что записала. Несколько раз голос ее прерывал, заставляя повторить написанное. Только после того, как она три раза прочла текст, ее абонент остался доволен.

— Идите домой и перепишите на свою почтовую бумагу, — сказал голос. — Пошлите по почте с пометкой «срочная доставка». Когда письмо будет получено, мальчик вернется домой. Никакого мошенничества, иначе мальчик умрет. Если покажете написанное полиции или расскажете им о звонке, мальчишка умрет. Понятно?

Лесли посмотрела на исписанный лист. Руки стали ледяными, глаза словно застекленели.

Все стало нереальным, кроме того, что она записала.

— Да, я поняла, — сказала она тупо.

— Пошлите немедленно. В трубке послышались гудки.

Письмо Лесли было доставлено адресату всего через несколько часов после того, как она опустила его в почтовый ящик у почтамта в Джонсонвилле. Путь письма не был длинным.

После этого прошло шесть часов, и Терри Бейер был найден полицией Фармингтона на скамейке у автобусной остановки в двух кварталах от отделения полиции. Он был целый и невредимый.

Терри вернулся к обезумевшей от горя матери, которая расцеловала его, накормила очень вкусным обедом с его любимым мороженым, выкупала его в ванне, положила в кровать, после чего впала в истерику и легла в постель лишь после того, как семейный врач дал ей сильнодействующее успокоительное лекарство.

Клиф позвонил Лесли Чемберлен через несколько минут после звонка из полиции.

— Терри в целости и сохранности, — сказал Клиф, сдерживая слезы. — Его только что привезли. Хочешь, я попрошу кого-нибудь привезти тебя сюда?

Наступила долгая пауза. Клиф было подумал, что Лесли упала в обморок.

— Лесли? Ты слышишь меня?

— Да, Клиф. — Голос Лесли звучал на удивление спокойно. — Не надо никого присылать. Тебе и Джорджии надо побыть с ним наедине. Я приеду завтра вечером, если это вам удобно.

Клиф коротко рассказал ей детали возвращения мальчика и, пожелав ей хорошенько выспаться, повесил трубку.

Лесли выполнила его пожелания. За последние двое суток она спала не более трех часов. Измученная, отчаявшаяся, она легла в постель и погрузилась в глубокий тревожный сон.

Она сделала все, что от нее требовалось. Терри спасен.

Но будущее, ради которого она спасла своего сына, для самой Лесли больше не существовало.

В тот вечер, Джордан Лазарус допоздна задержался на работе.

Он сидел за письменным столом в кабинете, читая и перечитывая письмо, полученное днем. Какое-то время он смотрел на телефон, и его рука уже потянулась к трубке, но он так и не взял ее.

Письмо он уничтожил, прежде чем вернуться домой к Барбаре. Он посмотрел на него в последний раз и сжег в пепельнице.

В письме говорилось:

«Дорогой Джордан.

Для меня мучительно писать это письмо не только потому, что мне следовало послать его давно, но и потому, что оно причинит боль не только мне, но и тебе.

У меня давняя связь с человеком, отношения с которым имеют огромное значение для меня. По правде сказать, я скоро выхожу замуж.

Я сделала ошибку, увлекшись тобой, и еще большую ошибку, когда позволила тебе думать, что наши отношения могут стать постоянными. Теперь я понимаю, что стремилась уйти от себя, уйти от правды. Я обманывала тебя, но больше не могу.

Прошу тебя, оставь меня, прошу потому, что так будет лучше и для тебя, и для меня. Вернись к своей жизни, Джордан. Люби тех, кого предназначен любить, и забудь меня. Со своей стороны я тоже постараюсь забыть. Это единственный выход для нас обоих.

Пожалуйста, пожалуйста, не звони и не пиши. Если решишься сделать это, то я буду не в состоянии ответить — это причинит нам обоим еще большую боль.

Будь счастлив, и прощай.

Лесли».

Джордан не чувствовал слез в глазах, когда смотрел как горит скомканное письмо, как по нему ползут маленькие языки пламени, пожирая его, как пустота пожирала его сердце.

Он никогда не думал, что эта минута может настать.

Впервые в его зрелой жизни он забыл об осмотрительной обороне, спасавшей его от многочисленных авантюр и беспечно покинувшей в опасной ситуации, когда он пренебрег всем ради любви, веря только в будущее.

И теперь, когда это будущее с издевкой покинуло его, голос из прошлого эхом вторил в его ушах горестный и ужасно печальный вывод: «Никогда не верь женщине».

Глава 13

Прошли недели, затем месяцы. Росс Уилер работал целыми днями бок о бок с Лесли, но все реже и реже виделся с ней за пределами офиса.

Он знал, что с ней случилось что-то ужасное. Она выглядела так, словно только что потеряла любимого человека. На лице была маска скорби. На работе она была как всегда проворной, ответственной, иногда даже шутила. Но в манерах появилась сдержанность, отстраненность, а с красивого лица не сходила маска печали, будто под ней скрывалась незаживающая рана.

Росс не спрашивал Лесли, что случилось. Он инстинктивно понимал, что она переживала личные страдания, в которые он не имел права вмешиваться. На работе он был постоянно рядом с ней и ждал, когда она оправится. Он понимал, какой гордой и жизнестойкой была ее личность. Когда она почувствует, что пришло время, если оно вообще придет, то сама все расскажет ему.

А тем временем Росс старался быть для нее другом, старался создать для нее атмосферу, в которой бы ей свободно дышалось. Он намеренно завалил ее работой и наблюдал, как она приняла этот вызов ее сильной и блестящей личности.

В этот период чувства Росса к Лесли стали менее определенными и более мучительными. С одной стороны, он вынужден был держаться в стороне, сохранять дистанцию, поскольку она явно не могла и не хотела делиться с ним своими горестями. Откровенно говоря, он подозревал, что она страдает из-за любви, из которой ничего не вышло. С другой стороны, он не мог не помнить, что сделал ей предложение выйти замуж незадолго до несчастья — каким бы оно ни было. Это его смущало и вселяло неуверенность.

Поэтому Росс вернулся к прежней роли отца, в которой проявил себя, когда впервые встретился с Лесли. Ему было особенно обидно отступать на прежние позиции теперь, когда Лесли значила так много для него, но у него не было выбора.

Мужество и решительность, с которыми Лесли преодолевала трудные и долгие часы работы, трогали сердце Росса. Он еще никогда не встречал людей с такой силой воли и цельной натурой. Его восхищение ею росло в той же пропорции, в какой он вынужден был скрывать свою любовь.

Но маска печали на ее лице не исчезала. Проходили месяцы, а она становилась все замкнутее, загадочнее: Росс понимал, что рану, от которой она страдала, за несколько месяцев не вылечишь. Для этого нужны годы, а шрам от раны может остаться навечно.

В один из ненастных осенних дней произошло событие, которое нарушило нелегкое статус кво.

Умер отец Лесли.

Об этом стало известно после звонка в офис. Лесли подняла трубку, молча выслушала, сказала несколько утвердительных слов собеседнику и подошла к Россу.

— Папа умер, — сказала она. — Я должна ехать домой и проследить за приготовлениями к похоронам. Мне нужно на это несколько дней.

Росс обнял ее за плечи.

— Конечно, дорогая, — сказал он. — Можешь отсутствовать столько дней, сколько тебе понадобится. Мне поехать с тобой? Возможно, я смогу чем-то помочь.

Росс знал, что у Лесли, кроме отца, не было никого на свете. Он представил, как ей будет одиноко в первые дни после его смерти.

Лесли отрицательно покачала головой.

— Я прекрасно справлюсь одна, — сказала она. — Кроме того, ты нужен здесь.

— Что ж, хорошо, — сказал он, все еще обнимая ее за плечи. — Но звони мне каждый вечер. Обещаешь?

Она улыбнулась и погладила его по щеке.

— О'кей, босс, — сказала она шутливым тоном.

Но ее улыбка была невеселой.

Том Чемберлен умер от разрыва аневризмы, которая унесла жизни многих людей, в том числе, как ни странно, лечащего врача Тома. Он умер скоропостижно и почти безболезненно.

Поначалу смерть отца отодвинула на задний план страдания, которые грызли душу Лесли в последние месяцы. Образ Джордана Лазаруса отошел в самые дальние тайники ее сознания, оттесненный внезапно нахлынувшим горем. Она чувствовала себя словно очистившейся от прежних страданий и даже спокойной, будто новая скорбь послужила болеутоляющим средством для переживаний последних месяцев.

Лесли была спокойной и собранной все то время, что летела домой в Элликот, где в аэропорту ее встретила дальняя родственница. В окна машины она смотрела на проносившиеся мимо улицы старого города, выглядевшие пустынными и унылыми, одряхлевшими с тех пор, когда они были единственной реальностью для нее.

Она немедленно взялась за подготовку к похоронам, навестила в тот же вечер мистера Норвелла, директора бюро похоронных процессий.

Двадцать лет назад именно мистер Норвелл произнес прощальное слово над могилой матери Лесли. Его присутствие на нынешних похоронах придавало особенно мрачную ноту этой процедуре. За эти годы Лесли много где побывала, повидала немало, прошла через потрясения, которые полностью изменили ее. А вот мистер Норвелл, его старое похоронное бюро, его благожелательные манеры не изменились нисколько. Правда, волосы поредели, подбородок обрюзг, но в остальном он был все тот же.

Это немного потускневшее постоянство, отражавшееся на лицах тех, кого она знала, на облике города, подействовало на Лесли как наркоз, лишив способности что-либо чувствовать.

Она боялась, что в момент надгробной речи ее спасительная бесчувственность будет сломлена, но этого не произошло. Пастор Рейнольдс никогда не отличался велеречивостью, и его попытки восхвалить личность и заслуги Тома Чемберлена оказались тщетными. Он говорил избитые фразы, присущие церковнослужителю, превознося Тома как набожного, семейного человека, хорошего друга, много сделавшего для семьи и окружающих. В его проповеди не было и следа реального Тома — тихого, неприметного человека, чей острый юмор и чуткая, благородная душа восполняли недостаток образования и однообразие жизни. И это тоже устраивало Лесли. По крайней мере, в ее памяти отец останется таким, каким он был.

Лесли перенесла одну из самых тяжелых недель в своей жизни.

Но в последний вечер в родном доме, укладывая немногочисленные личные вещи, принадлежавшие семье, которые она не хотела продавать со всем остальным скарбом, она наткнулась на семейный фотоальбом.

Она вспомнила, как они с отцом рассматривали альбом, когда Лесли еще училась в университете, и как отец заметил, что с возрастом она все больше начинает походить на мать. Это сходство заметила и тетя Мей, когда накануне на похоронах со слезами на глазах смотрела на нее.

Перевернув последнюю страницу альбома, она обнаружила письмо, которое написала отцу всего десять дней назад. Почерк на конверте показался ей незнакомым, словно писал другой человек. Не было нужды открывать конверт, чтобы узнать, что все письмо проникнуто ложью, как и все другие письма, которые она писала отцу с тех пор, как встретила Тони и ушла из «Оугилви, Торп», как родила ребенка и переехала на Лонг-Айленд, как встретила, полюбила и потеряла Джордана Лазаруса. И всю эту ложь ее отец принимал безропотно, с присущим ему чувством такта, никогда не подвергал сомнению, но всегда считал несовместимым с ее образом, который хранил в своем сердце.

Клубок лжи, катясь по странному лабиринту ее жизни через время, пространство и смерть, привел ее в конечном счете к тому, что только теперь, в данную минуту она осознала, что Том Чемберлен потерян для нее навсегда и никогда не вернется, чтобы обнять ее, согреть ее сердце своей улыбкой.

От этой мысли слезы покатились по щекам. Она легла на старый, потертый диван с жесткими ковровыми подушками и громко зарыдала. Столько времени сдерживаемые слезы хлынули из глаз. Боль в сердце была нестерпимой.

Лесли рыдала долго. Наконец она закрыла альбом. Она была не в силах дольше созерцать прошлое. Это лишь напоминало ей о том, что она осталась теперь совсем одна.

Никто и никогда не узнал об этих горючих слезах. На следующий день Лесли сложила все семейные реликвии в небольшой чемодан и попросила заняться продажей дома и всей обстановки адвоката отца, старого друга семьи.

В аэропорт Лесли отвезла та самая тетя Мей, которая встречала ее несколько дней назад.

— Будь счастлива, дорогая, — сказала тетя Мей. — Ты знаешь, что именно этого всегда желал Том. Твое счастье — только оно имело для него значение.

Свои чувства Лесли скрыла за вежливой улыбкой. «Еще одна ложь», — подумала она обреченно и обняла тетю.

— Приезжай повидаться с нами, — добавила тетя Мей. — Мы будем скучать по тебе, дорогая.

Лесли кивнула, хотя понимала, что уже никогда больше не вернется в этот маленький городок.

Росс Уилер поджидал ее в «Ла Гуардия». Она удивилась, увидев его, так как не позвонила ему, чтобы сообщить, что возвращается. Ей хотелось подольше побыть наедине со своими переживаниями, прежде чем вернуться на работу.

— Откуда ты узнал? — спросила она в то время, когда он обнял ее.

— Я звонил твоей тете, — сказал он. — Она дала мне номер рейса. Разве я неправильно сделал, что приехал? Я вовсе не хотел навязываться, дорогая.

Лесли ничего не ответила, но покачала головой.

Всю дорогу до Лонг-Айленда он был очень любезен, задав лишь несколько вопросов о похоронах. Ему хотелось, чтобы она чувствовала себя свободно. Ее короткие ответы ясно давали понять, что она не готова говорить о том, что случилось.

Они подъехали к ее дому, когда сумерки уже наступили. Росс остановил машину у тротуара, но мотор не выключил.

— Тебе ведь не хочется домой, не так ли? — спросил он.

Она покачала головой, глядя прямо перед собой, как маленькая девочка.

Росс отвез ее к себе домой. В доме горел свет, отчего он выглядел уютным и теплым. Он провел ее в дом и помог снять пальто. Она стояла в прихожей, уставившись в одну точку.

Он повел ее в гостиную, повел как ребенка, усадил на диван. Когда Росс вышел, чтобы принести бокалы и бутылку, она посмотрела на фотографии его дочерей, стоявшие на каминной доске. Девочки улыбались, свежие лица полны юного задора и силы, той силы, которая в конце концов покинула Лесли.

Росс вернулся с бокалами, наполненными виски. Золотистая жидкость приятным теплом разлилась по замерзшему телу Лесли, когда она сделала глоток.

— Тяжело, да? — спросил он.

Лесли не ответила. Она казалась напряженной и холодной в его руках, натянутой, как струна.

— Я понимаю, — прошептал он. — Я хорошо знаю, как это тяжело, Лесли. Не надо таиться от меня.

Слезы так неожиданно подступили к глазам, что она не успела сдержать их, и они покатились по щекам. Лесли плакала долго, тихо и горько. Он не удерживал ее. Немного погодя, она успокоилась, измученная, прижалась к нему, всхлипывая время от времени, как ребенок. Почувствовав, что она приходит в себя, он принес ей бумажные носовые платки и заставил допить виски. Наблюдая, как она вытирает покрасневшие глаза и нос, он подумал, что еще никогда не видел ее такой трогательно красивой, как сегодня.

Он посмотрел на нее серьезным, отчасти строгим взглядом.

— Лесли, дорогая, — сказал он немного шутливым тоном. — Ты очень красивая и сильная. Но ты всего лишь человек. Я не думаю, что могу позволить тебе и дальше полагаться только на себя. Ты достаточно настрадалась.

Лесли взглянула на него недоуменно и улыбнулась.

Росс вынул из кармана кольцо и надел его ей на палец.

— Давай покончим с одиночеством, — сказал он.

Лесли с удивлением посмотрела на кольцо. В переживаниях и суматохе последних месяцев она совсем забыла, что Росс делал ей предложение. Она готова была сгореть со стыда за свою непростительную оплошность. Но тут неожиданно в голову пришла мысль, что именно теперь она нуждается в нем как никогда. А он не забыл своего обещания. И сейчас он давал ей еще один шанс.

— Никто и никогда не полюбит тебя так, как я люблю тебя, Лесли, — сказал он. — Не знаю, что происходило в твоем сердце в последние годы, и не хочу знать. Но уверен, что любовь, подобная моей, не приходит каждый день. Ты примешь ее? Если да, то ты сделаешь меня счастливейшим человеком на свете. Я горы сверну, чтобы ты стала самой счастливой женщиной.

Лесли заглянула ему в глаза. Она понимала, что ложь, которой она опутала себя за прошедшие годы, стоит препятствием между ней и Россом, так же как она стояла между нею и всеми остальными людьми, включая ее отца. Изо лжи она сотворила кокон, в котором осталась абсолютно одинокой.

Но доброму умному Россу Уилеру не было нужды разбираться в путанице ее лжи, любовь позволяла видеть и понимать ее сердце, знать, как его излечить.

Он взял ее руку. Кольцо было впору.

— Я знаю эти пальчики очень хорошо, — сказал он. — Они помогли спасти мою жизнь, не дали ей превратиться в развалины. Позволь мне сделать тоже самое для тебя.

Слова сами вырвались из глубины души, как только что вырвался поток слез. На мгновение она почувствовала, что совершает самую большую ошибку в жизни, величайший грех и в то же время самый достойный поступок по отношению к себе.

— Да, Росс, — сказала она с огромным чувством облегчения. — Я выйду за тебя замуж.

Глава 14

Нью-Йорк Сити. 21 декабря 1976 года

День был очень трудным и долгим.

Джил Флеминг сидела в пижаме, массируя усталые плечи Джессики Хайтауэр, а в это время из телевизора, стоявшего в кабинете дома на Парк-авеню, доносилось бормотание дикторов, ведущих вечернюю программу новостей.

Неожиданно Джессика сказала:

— Ты знаешь его?

Джил открыла слипавшиеся от сна глаза.

— Кого?

— Лазаруса.

Джил бросила взгляд на экран телевизора. В программе новостей показывали сюжет о начале строительства нового здания в деловой части города, которое вела корпорация «Лазарус интернешнл», Джордан Лазарус с женой присутствовал на закладке первого кирпича. После этой церемонии репортеры взяли у них интервью.

— Нет, — сказала Джил. — Не знаю.

Они замолчали. Джордан Лазарус, держа жену за руку, разговаривал с репортерами. Он был удивительно красивым мужчиной. Джил не могла припомнить, видела ли это лицо раньше. Это было странно, поскольку он был всемирно известен как богатейший человек в Америке, и Джил много раз слышала его имя.

Его жена, Барбара Лазарус, была черноволосой, привлекательной женщиной, почти такой же высокой, как и муж. Они составляли странную пару. Они дополняли друг друга совершенно неожиданным образом, подобно комбинации двух резких по контрасту, несовместимых красок на полотнах экспрессионистов. Он казался намного моложе ее. Что касается Барбары, то было видно, что она вынуждена идти на все, как в диете, так и в одежде, чтобы свести к минимуму разницу в возрасте.

Их любовь друг к другу была очевидной, но создавалось впечатление, что каждый из них предназначен для другого партнера, более подходящего для нее или него.

— Я знаю его, — сказала Джессика. — В «Хайтауэр» мы несколько раз имели с ним дело. Он приятный парень. Немного мечтатель. Почти как мальчик, честное слово. Очень милый. Разговаривая с ним, никогда не подумаешь, что он такой честолюбивый.

Она вздохнула, чувствуя истому от прикосновений пальцев Джил.

— Но его жена — совсем другое дело, — добавила она. — Она истинная дочь своего отца. Твердый орешек. Ни за что бы не доверилась ей, случись с ней столкнуться.

Она помолчала. Джил продолжала массировать ей плечи.

— Никогда не могла понять, что он в ней нашел, — продолжала Джессика. — Кроме денег, конечно.

Джил промолчала. Ей взор был прикован к красивому лицо Джордана Лазаруса. Она наполовину слушала, наполовину понимала, что говорила Джессика.

Книга третья

Видение

Глава 1

Трентон, Нью-Джерси. Январь 1978 года

Жизнь Тони Дорренса изменилась. Он превратился в совершенно другого человека, совсем непохожего на того, каким был раньше. Тони и сам не мог бы определить, в чем заключаются эти перемены или когда начались. Все могло произойти три года назад, а может, и больше. Проснувшись как-то утром, он понял, что стал иным. Это случилось давным-давно, но с той поры он продолжал скользить в неведомое, медленно, почти неуловимо.

Внешне все оставалось по-старому: он вставал, ехал на работу, а в свободное время пил, играл в карты и соблазнял женщин. Но прежнего удовольствия от этого больше не испытывал, наоборот, ощущалась странная пустота. Даже достижения по службе не интересовали его. Неутолимая жажда чего-то непонятного, неизведанного заставляла ощущать себя одиноким и никому не нужным.

Иногда он даже не отправлялся на ночную «охоту», а просто сидел дома, в своей квартире, тупо уставясь в стену и размышляя, что же все-таки с ним происходит.

Однажды, от скуки, Тони открыл конверт с детскими фотографиями и посмотрел их. Впечатления оказались весьма неприятными. Тони много лет не видел этих снимков, и, собственно говоря, старался не вспоминать о детстве. Он вырос в Филадельфии, в одном из самых бандитских районов города. Отец Тони был рабочим-металлистом, мастером на все руки, но, к несчастью семьи, еще пьяницей и бабником. У Тони было две сестры, которых он терпел, и мать, которую обожал.

Отец бросил семью после непрерывных жестоких скандалов и драк с женой из-за другой женщины. Тони стал помощником и защитником матери: убирал дом, следил за девочками, приносил деньги, в большинстве своем, добытые на улице не вполне законными способами. Мать тоже покинула их, сбежав с красивым коммивояжером, встреченным в кабачке. После заседания местного совета по детскому социальному обеспечению Тони разлучили с сестрами, разослав их по разным приютам. Он больше никогда не видел сестер.

Потеря матери стала для мальчика сокрушительным ударом. Он идеализировал ее и старался уберечь от жестокости и многочисленных измен отца. Когда мать исчезла, не попрощавшись, не оставив записки, мир Тони потерпел крах, и жизнь стала почти невыносимой. Всего через несколько месяцев после появления в приюте он вступил в открытую борьбу с законом, став активным членом уличной банды, и деньги добывал воровством, торговлей наркотиками и продажей краденного.

В этом мальчике было нечто странное, непредсказуемое. Во время грабежей со взломом он порой вел себя безрассудно, рискуя по пустякам. При вооруженных ограблениях Тони бывал неоправданно жесток. Подобная склонность к саморазрушению беспокоила даже остальных членов шайки.

Дважды его арестовывали. В первый раз, правда, отпустили, предупредив, чтобы больше не смел попадаться. Во второй раз Тони послали в исправительное заведение усиленного режима, где он пробыл до восемнадцати лет. К этому времени он успел стать законченным преступником.

Но тут судьба решила сжалиться над ним. Вскоре после выхода из исправительной школы Тони и его дружки были пойманы на месте преступления опытным старым полицейским по имени Коди Шилан. За свою жизнь Коди повидал немало хулиганов и громил, он заметил в Тони способности, которые остальные добропорядочные члены общества не потрудились разглядеть. Полицейский долго беседовал с Тони перед судом. Коди стал первым человеком, взявшим на себя труд серьезно поговорить с юношей.

— С университетским дипломом ты сумеешь за пять лет заработать больше, чем твои дружки за всю жизнь, — объяснил Коди Шилан. — И кроме того, сумеешь спокойно потратить денежки в свое удовольствие и на свободе. Твои же приятели проведут полжизни за решеткой, и все из-за нескольких тысяч краденых долларов. Разве такая судьба кажется тебе достойной?

К концу этого часа Тони сумел понять многое и сообразил, что всякий преуспевающий в жизни человек должен, прежде всего, находиться в ладах с законом и, кроме того, вполне осознал неизбежность деградации личности преступника.

Офицер Коди Шилан использовал личное знакомство с судьей, чтобы добиться смягчения приговора. Тони получил всего год тюрьмы. Все это время Шилан регулярно посещал его. Тони начал заниматься, решив получить диплом высшей школы.

Урок был усвоен твердо и накрепко. Выйдя из тюрьмы, Тони закончил заочный курс бизнес-колледжа, работая при этом барменом, официантом и вышибалой в одном из филадельфийских кабаков. Никто не трудился усерднее Тони, ни у кого не было такой ясной цели и твердой решимости. Он получал только хорошие оценки, и честная, хотя и нелегкая жизнь превратила озлобленного мелкого хулигана и воришку в солидного, респектабельного человека. Пять лет ушло на получение университетского диплома и только два на то, чтобы стать мужчиной, перед которым могли устоять лишь немногие женщины. За это время у него перебывало множество подружек — девушек, ослепленных его обаянием и самоуверенностью. Он наслаждался жизнью, которую сам избрал. Теперь Тони считал старых уличных приятелей бандой безмозглых кретинов, слишком ограниченных, чтобы понимать, как обкрадывают сами себя.

Недостатки диплома заочного факультета и отсутствие связей с лихвой восполнялись самонадеянностью и внешним блеском. Восемь бурных лет он делал карьеру в мире бизнеса, сначала в филадельфийской промышленной фирме, потом в сети отелей в Нью-Джерси, и наконец, в «Прайс Дейвис компани» в Атланте.

Но, к сожалению, Тони продвигался по служебной лестнице не так быстро, как хотелось бы. И в этом был виноват только он. Казалось, Тони чего-то недостает — не честолюбия, этого как раз было слишком много, — а способности сосредоточиться, собрать бурлящую в нем энергию в кулак и довести важное дело до конца на одном дыхании, не распыляясь по дороге. Мировоззрение его было в чем-то ограничено. Тони мог блестяще решить какую-то назревшую проблему, употребить всю силу ума и обаяния, но слишком часто не умел увидеть всю картину в целом и не был готов к решению вновь возникающих обстоятельств. Кроме того, он никак не мог до конца избавиться от комплекса неполноценности, порожденного трудным детством и потерей семьи.

Из-за повторяющихся неудач Тони пил больше, чем следовало бы. Кроме того, он еще играл в карты, и зачастую неудачно. Ему всегда не хватало денег, и долги приятелям, владельцам кабаков и девушкам все росли. Он всегда работал над очередной «сделкой» с каким-нибудь партнером, собираясь купить ресторан, новый отель, сеть аптек. Ни один великий замысел так и не осуществился.

Он привлекал множество женщин, очарованных поначалу его обаянием, рассказами о небывалых планах и перспективах. Но все они рано или поздно понимали, с кем имеют дело. Правда, гораздо чаще выходило так, что он бросал их первым, не дожидаясь разоблачения и, обычно, заняв перед этим большую сумму денег.

Лесли была одной из его многочисленных побед. Он ухаживал за ней, соблазнил и бросил, как многих до нее. Во время их короткого романа Тони не мог не чувствовать, что судьба столкнула его с женщиной необыкновенно глубокой, честной и цельной. И любящей настолько, что ему захотелось ответить ей тем же. Но вдруг он испугался: стал нервничать, раздражаться, поскольку перспектива стабильности вовсе не привлекала его. Лесли была настолько порядочной, что пока Тони был с ней, на земле, казалось, не оставалось места, где бы он мог скрыться. И он вздохнул с облегчением, когда наконец освободился от нее.

Или, по крайней мере, он так думал тогда.

Теперь, однако, все стало иным, и он с каждым днем чувствовал себя все хуже. Женщины больше не привлекали его. Работа утомляла и надоела. Он чувствовал, что очутился в тупике, не имеющем выхода, и это наполняло душу раздражением. Глядя в зеркало, Тони понимал, что уже далеко не так молод. Ему исполнилось тридцать четыре — возраст, в котором его ровесники становились вице-президентами больших компаний. Жизнь мстила ему.

Но Тони беспокоили не отражение в зеркале и не дата в свидетельстве о рождении. Все было гораздо серьезнее. В жизни чего-то не хватало. Раньше он этого не чувствовал, теперь он ощущал словно зияющую рану в животе.

Это был второй кризис в жизни Тони, первый случился после неожиданной потери матери. И он оказался готов к нему не больше, чем тогда, в детстве. Поэтому ответом на неприятности стали ежевечернее пьянство, игра в карты по повышенным ставкам и непрерывные романы. Казалось, он, сам того не сознавая, постоянно ищет опасности, поглощенный стремлением к самоуничтожению. Он обнаружил, что больше интересуется замужними женщинами, причем часто старается поставить их в компрометирующее положение, когда муж должен вот-вот вернуться с работы. По-видимому, Тони не мог испытать сексуального возбуждения, когда не существовало опасности.

Именно желание безудержно рисковать попусту довело Тони до беды. Он работал сейчас в фирме по продаже недвижимости в Нью-Джерси и торговал как земельной собственностью, так и дорогими особняками. Обаяние и красота делали его ценным сотрудником фирмы. Дела шли лучше, и заработки были больше, чем за последние несколько лет. Торговля недвижимостью казалась Тони призванием. Он уже надеялся стать полноправным партнером фирмы.

Его теперешний босс, Роско Грив, осанистый, представительный, но, к сожалению, довольно вспыльчивый индивидуум, выбился в люди с самых низов и правил подчиненными с холодной неуступчивостью истинного диктатора, совершенно лишенного чувства юмора. Тони приходилось из кожи вон лезть в попытках завоевать его расположение и усердно трудиться, чтобы не навлечь на себя гнев босса.

Случилось так, что у Роско Грива была взрослая семнадцатилетняя дочь по имени Венди, не слишком умная, но зато имевшая кучу довольно легкомысленных приятелей и выглядевшая крайне соблазнительно в купальниках. Кроме вышеперечисленных достоинств, Венди обладала еще роскошными рыжеватыми волосами, кожей цвета сливок, тонкой талией и похожими на спелые плоды грудками.

Тони впервые увидел ее за обедом в доме босса и с тех пор не мог забыть. Несколько недель он бесплодно боролся со внезапно вспыхнувшей страстью, потом появился в притоне, где веселилась Венди с приятелями. Тони даже не дал себе труда скрыть, кто он и чего хочет от нее, зная, что его обаяние, соединенное с ее стремлением к запретным развлечениям, к числу которых относился роман со служащим отца, приведут к желанной цели.

И Тони оказался прав, получив подтверждение на первом же тайном свидании, начавшемся в кино и закончившемся в мотеле на окраине города.

Венди занималась любовью довольно неумело, но с большим увлечением: тело оказалось на вкус и ощупь именно таким, каким представлялось Тони. Он брал ее грубо, почти безжалостно — что-то зловеще опасное, таившееся глубоко в душе, сейчас поднималось на поверхность. Она, казалось, все сильнее приходила в возбуждение от жестокости, близкой к насилию, так гармонировавшему с ее собственной буйной натурой.

Тони следовало бы понять, что у девушки серьезные проблемы в отношениях с отцом, и поэтому она стремится любыми способами причинить ему боль и находит особенное удовольствие в том, чтобы переспать с привлекательным подчиненным Роско Грива. Но Тони оказался недостаточно проницательным, чтобы понять это. Кроме того, он был слишком поглощен собой и собственным стремлением играть с опасностью. Обдумай он все более тщательно — сумел бы избежать того, что ожидало впереди.

Любовники тайно встречались несколько недель. Сначала все было хорошо, но потом, к изумлению Тони, Венди начала проявлять признаки ревности. Она узнала о женщине постарше, с которой спал Тони, и настаивала на том, чтобы он прекратил встречаться с ней. Хотя сама мысль о том, что Венди может претендовать на что-то, казалась абсурдной, девица требовала верности. Между любовниками начались ссоры. Крики, оскорбления, швыряемые в голову вазы, жалобы от соседей по мотелям, где они останавливались… короткие периоды примирения кончались еще более уродливыми скандалами, поскольку Венди обладала таким же взрывным характером, как и Тони.

Наконец одно, особенно изнурительное сражение, кончилось настоящей дракой. Венди бросала в Тони все, что под руку попадет, а тот дал ей по физиономии, достаточно сильно, чтобы раскроить губу и поставить фонарь под глазом, прежде чем вылететь из номера мотеля, оставив обнаженную и разъяренную Венди одну на двуспальной кровати.

Результатом столь необдуманного поступка стал откровенный разговор оскорбленной девицы с отцом. Тони, естественно, был немедленно уволен, а вещи из его офиса отослали к нему на дом еще до получения официального уведомления.

Тони начал искать новую работу, однако делал это без обычного воодушевления, хотя и предпринимал все необходимые шаги: беседуя с нанимателями, старался их очаровать, в то время как сердцем и помыслами был где-то далеко. Владельцы фирм и компаний чувствовали это и не нанимали его. Тони убивал время, проводя дни и ночи в пьянстве, за карточными столами проигрывая оставшиеся деньги, или в постелях женщин, которых подбирал на улицах, в барах, ресторанах и даже в магазинах, завоевывая и соблазняя их несколькими хорошо отрепетированными словами и широкой отработанной улыбкой.

Целых три месяца он переживал ужасающую депрессию, одну из худших в жизни. Казалось, все мосты были сожжены, а впереди не ждало ничего, кроме тьмы, и как он не пытался заставить себя думать о будущем, энергия, былой задор были потеряны навсегда.

В тех редких случаях, когда Тони пытался заглянуть в свою душу и спросить, что же все-таки с ним неладно, он проклинал женщин. Женщины, решил он, вот причина всех его проблем. Недаром в Библии говорится, что они посланы на землю, чтобы вести мужчину к гибели и уничтожению.

Глава 2

Нью-Йорк

Говорят, время излечивает все раны. Когда Джордан Лазарус каждое утро вставал и шел на работу, это старое изречение почти ничего не значило для него. Его сердце не ощущало себя исцеленным. Ни на минуту, с того ужасного мгновения, когда он потерял Лесли.

Он так и не оправился от страшного удара. Возможно потому, что был уверен: Лесли — единственная на свете женщина, созданная для него, женщина, которую он ждал всю жизнь. Скорбь по Лесли стала незаживающей раной.

Он больше не верил никому, кроме себя. Но продолжал трудиться, возможно, еще усерднее, чем раньше. И работа Джордана приобрела совершенно иное качество. Окружающие замечали, что его идеи становятся все более дерзкими, а все давно назревшие проблемы решались с жестокой уверенностью хирурга, вскрывающего гнойник сразу и навсегда.

В этот момент перед ним открылось новое поле для применения сил, давшее совершенно неожиданное направление деловой карьере Джордана. Как-то он объезжал Южный Бронкс вместе с мэром и группой бизнесменов и местных политиков — одна из формальных, ни к чему не обязывающих инспекций, которые обычно кончались банкетом, как неожиданно заметил чудовищно разросшееся гетто, расползшееся, словно чумная язва, на окраине сверкающей белой столицы. И Джордан ощутил весь кошмар этого ада, безнадежность его не желавших трудиться обитателей, беду распавшихся семей, позор преступлений и наркотический туман. Разглядывая гетто глазами опытного бизнесмена и финансиста, он неожиданно понял, что нашел решение этой проблемы. Идея была чрезвычайно простой. Она допускала использование основных принципов ведения бизнеса вместе с новым подходом к взиманию налогов, что давало возможность считать гетто новым источником неисчерпаемых богатств.

Он прекрасно сознавал, что для этого необходимы две вещи. Первая — безоговорочная поддержка правительства, а для этого нужно провести огромную работу по лоббированию, на уровне как штата, так и общенациональном, для принятия нескольких новых налогопроектов. Вторая — жесткое выкручивание рук основным корпорациям, чтобы заставить их поверить в осуществимость этого плана и необходимость работать вместе. Потребуется огромная, небывалая коалиция финансовых и деловых организаций, чтобы план заработал.

Это будет нелегко. Между гигантскими корпорациями шла борьба не на жизнь, а на смерть: конкуренция и соперничество были заложены в самой их природе. Лишь один человек в Америке, обладающий огромным авторитетом в финансовых кругах и с безупречной репутацией, мог сдвинуть дело с мертвой точки, этим человеком был Джордан Лазарус.

Поэтому он принял тяжелое бремя на свои плечи, считая его своим крестовым походом против нищеты и бесправия. Это придало его жизни новый смысл.

Он был так поглощен работой, что не осознавал, что она стала средством заполнить безрадостные дни, и не ведал, что любовь к ближнему помогала скрыть другую любовь, освободить от невыносимой боли, ведь теперь можно наконец найти повод жить дальше.

Пытаясь упрочить свое влияние в основных американских корпорациях, Джордан заключил несколько блестящих финансовых сделок, приобретая новых партнеров и не забывая старых. Одним из самых важных оказалось соглашение с «Хайтауэр индастрис». Благодаря энергичному руководству Джессики Хайтауэр, корпорация за последние годы открыла филиалы в Латинской Америке, Канаде и Западной Европе, основными задачами которых считались разработка и развитие компьютерных технологий. Такова была часть главного плана, над которым Джессика и ее ближайшие советники работали вот уже почти десять лет. Джордан предложил Джессике сложную сделку, включающую приобретение и обмен несколькими филиалами с обеих сторон, а также взаимовыгодное соглашение по продаже акций с льготным налогообложением.

Когда Лазарус послал своих представителей к Джессике Хайтауэр, та мгновенно заинтересовалась предложением. Союз с «Лазарус интернешнл» именно то, что ее компания искала все последнее десятилетие. Она велела подчиненным обсудить детали с финансовыми советниками и юристами Лазаруса, и через несколько месяцев сделка была заключена. Торжественное подписание документов должно было состояться на совместном заседании-приеме в отеле «Уолдорф-Астория», двадцать первого января тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

На приеме присутствовало около двадцати человек, все администраторы высокого ранга, поверенные или члены совета директоров обеих компаний. Джордан Лазарус произнес приветственную речь, восхваляя энергию и широту взглядов Джессики, и та, в свою очередь, воздала должное нестандартному мышлению Джордана.

До сих пор Джордан не был близко знаком с Джессикой, но всегда уважал за острый ум и силу, позволившую провести в сенат обоих ее братьев. Но теплых чувств она у Джордана не вызывала. В Джессике чувствовалась некая холодность, чрезмерная твердость характера, отталкивающая людей. Он всегда был рад сотрудничать с ней, особенно теперь, но и старался не приближаться к ней и не знать больше, чем это было необходимо.

Когда он и Джессика вышли из маленькой гостиной, где провели последние полчаса, Джордан сделал знак своему заместителю, Сэму Гэддису, присоединиться к ним, и заметил, что Джессика одновременно подняла руку, приглашая молодую женщину, сидевшую за соседним столиком, подойти поближе. Она оказалась необыкновенно хорошенькой девушкой, лет двадцати пяти, с рыжеватыми волосами, гибкой фигурой и влажными голубыми глазами. Она, улыбаясь, подошла к Джессике, и та представила ее Джордану, который, правда, не расслышал имени девушки. Через минуту обе исчезли в толпе.

Сэм взглянул на часы. Пора уходить, назавтра у Джордана назначено важное совещание.

Добравшись домой, он почувствовал, как устал, и едва успев добраться до постели, заснул глубоким сном, мгновенно забыв о самом существовании милой девушки, служащей Джессики Хайтауэр.

Неделю спустя Джордан, входя в ресторан «Четыре времени года», где собирался обедать с тремя членами совета директоров, неожиданно увидел знакомое лицо. Сначала он не мог вспомнить, где видел эту хорошенькую девушку, направляющуюся к выходу. На ней было черное шелковое платье, выгодно подчеркивающее изящество и женственность фигуры. Волосы, светлее, чем ему помнилось, раскинулись по плечами, а ноги ступали с чисто кошачьей грацией, которую Джордан, с его безошибочным чутьем к женской привлекательности, не мог не заметить.

Девушка смотрела прямо вперед, но неожиданно повернула голову в направлении Джордана, отвела глаза, и снова, явно узнавая, посмотрела на него. Как ни странно, глаза ее в это мгновение тоже изменили цвет. Из голубых глубин появился и разлился по радужке отчетливый фиолетовый оттенок. Незнакомка приветливо улыбнулась Джордану. Побуждаемый силой, затмившей его обычную замкнутость, Джордан подошел и протянул руку:

— Мы встречались? — осведомился он.

Девушка улыбнулась.

— У вас хорошая память на лица. Нас даже знакомили.

Джордан молча смотрел на нее, не выпуская маленькой мягкой ладошки, пытаясь припомнить, где видел девушку раньше.

— Простите, — сдался он наконец, — никак не могу сообразить, где мы виделись.

Незнакомка мелодично рассмеялась.

— Неудивительно. Меня просто потрясло бы, если бы вы назвали меня по имени. Я была на приеме с Джессикой Хайтауэр. Одна из ее помощников.

Джордан отпустил ее руку.

— Я Джордан Лазарус.

— Вам нет нужды представляться. Меня зовут Джил Флеминг. Мисс Хайтауэр знакомила нас, видно вы были слишком заняты, мистер Лазарус.

— Зовите меня Джордан, — повинуясь некоему порыву, сказал он. Только сейчас, вслушиваясь в мелодичные переливы ее голоса, он понял, насколько привлекательна девушка. Просто абсурдно считать, что она ничем не выделяется.

— Джордан, — повторила она, кивнув.

Когда он протянул руку, ее улыбка внезапно стала другой: сияющей, более энергичной. Деликатность, почти хрупкость облика совсем не исчезли, но заметно вытеснялись бодрым оживленным видом. Она выглядела очень молодой, счастливой и целеустремленной.

— Тогда зовите меня Джил, — предложила она.

Джордан был мгновенно выбит из равновесия. Неуловимая перемена в девушке, казалось, отвечала его глубоко скрытой потребности, и ему очень не захотелось расставаться с ней и возвращаться к членам совета.

— Ну что ж, — пробормотал он, — боюсь, что меня ждут. Рад был повидаться.

— Я тоже, — кивнула девушка. — То есть у меня тоже деловая встреча. Но хорошо, что мы вновь встретились.

Она тихо засмеялась, и Джордан опять протянул руку. На этот раз ее ладонь исчезла в его ладони совсем по-другому. Ее пожатие было твердым, решительным, хотя одновременно теплым и дружеским.

Джордан заметил в ее взгляде сожаление оттого, что приходится уходить, и еще что-то неясное, неопределенное.

— Мне пора, — выдавил он. — До свидания.

— Да, — кивнула девушка. — До встречи.

Повернувшись, она направилась к выходу, неслышно, грациозно ступая. Было нечто завораживающее в этой гибкой фигуре, заставившее его долго колебаться, прежде чем возвратиться к собеседникам.

Усевшись за стол и слушая разговоры, Джордан старался не забыть ее имени.

Джил Флеминг.

Он мог не волноваться. Хотя голова была полна миллионами деталей и замыслов, призванных заглушить тоску, лицо и фигура Джил Флеминг проникали через этот, с таким трудом возведенный барьер, и теперь заняли место, возможно, подготовленное давным-давно, силами, которых он в себе не подозревал.

Теперь он ни за что не забудет ее имя.

Глава 3

Джордану потребовалась неделя, чтобы собраться с духом и позвонить Джил Флеминг. В течение всей этой недели он работал с утра до вечера и почти не имел времени думать о девушке. Но когда все-таки вспомнил о ней, сообразил, что заинтересован и заинтригован.

Она привлекала Джордана сильно, почти неодолимо. Даже при одной мысли о Джил, сердце начинало биться сильнее. Однако он не мог понять, в чем секрет этой привлекательности, настолько неуловимой; он поймал себя на том, что с трудом представляет лицо Джил. Позвонил ей только потому, что захотел воскресить странное ощущение очарованности, которое почувствовал в обществе девушки, вновь увидеть прелестное личико.

Голос Джил звучал по телефону немного непривычно. Она казалась более холодной, отчужденной, почти как секретарь в приемной. Джордан спросил себя, уж не совершает ли ошибку.

Но она приняла приглашение. Джордан заехал за девушкой вечером в пятницу, сказав Барбаре, что отправляется на срочное деловое свидание и будет поздно. Он повез Джил ужинать в интимный и очень дорогой ресторан в верхней части города.

За столом разговор шел о пустяках, беседа не выходила за рамки самых банальных тем. Джил рассказывала о своей работе с Джессикой, и совсем немного о прежнем месте службы. Джордан открыл больше, чем хотелось бы, о своей жизни, долгом пути юноши из бедной семьи к богатству и успеху. Что-то в Джил Флеминг выводило его из равновесия, и Джордан старался все время говорить, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту. Увидев Джил снова, Джордан понял, что она настоящая красавица.

Но не только это столь неодолимо притягивало Джордана. Ее обаяние было трудно описать словами. Какой-то чудесный свет, казалось, исходил из ее души, в ответ на невидимые сигналы, посылаемые Джорданом, или то, что создавало эти сигналы.

Теперь Джордан понял, почему при первой встрече почти не обратил на нее внимания. Когда он был с Джил, мысленный взор его бессознательно устремлялся на этот странный неощутимый источник ее очарования; Джордан едва слышал, о чем она говорит, и почти не обращал внимания на ее лицо и тело. Недаром вдали от Джил он с трудом мог представить ее облик.

Она превратилась в мечту, грезу, наркотик в крови, заставивший забыть об окружающем мире, жить только сладостными дурманящими ощущениями. Но как только сон кончается и его место занимает суровая реальность, человек почти не помнит, что с ним произошло.

Два часа наедине с этой загадочной девушкой создали почти болезненную бурю в душе Джордана. Он посмотрел на Джил. Та ответила ему спокойным взглядом.

— Пойдем? — неловко улыбнулся он.

Девушка нежно улыбнулась в ответ.

— Да, пора.

Час спустя, Джил, обнаженная, лежала в объятиях Джордана в номере люкс дорогого отеля на Манхэттене.

Прижимая к себе ее тело, наслаждаясь неповторимым вкусом ее кожи, Джордан неожиданно вспомнил, как она надевала пальто, уходя из ресторана. Было в ее движениях нечто откровенное, прямое, гармонировавшее с мягкими очертаниями женственной фигуры.

От нее очень слабо пахло духами, так что преобладал естественный, присущий только Джил запах. Простое платье с тонкими лямками не подчеркивало излишне, но и не скрывало изгиба груди, шею обвивала тонкая золотая цепочка с кулоном в виде павлина. Волосы, немного взбитые, выглядели еще более густыми и блестящими.

Она молча вошла в гостиничный номер. Джордан помог ей раздеться, целуя и жадно лаская. Тело, освобожденное от одежды, казалось трогательным, как у ребенка. Она не позировала перед ним с обычным самолюбованием опытной женщины, но стояла в естественно-невинной позе, пока к ногам не упали платье, лифчик и наконец трусики.

Джордан подхватил ее на руки, удивленный тем, какая она легкая, и долго держал, прижимая к себе, осыпая ее поцелуями, наслаждаясь странной невесомостью девушки.

Он положил ее на постель и лег рядом. Джордан почувствовал, как ее язык осторожно скользнул в его рот, и почти в это же мгновение он оказался в ней. Несколько лихорадочных движений привели обоих к почти мучительному оргазму, и Джордан, не выпуская Джил из объятий, откинулся на спину, поражаясь силе жгучего желания, овладевшего им.

Долгое время оба молчали, просто лежа обнаженными, касаясь друг друга, позволяя говорить лишь глазам и рукам. Джордан нашел неразговорчивость Джил удивительно успокаивающей. Казалось, девушка ничего не собиралась от него требовать. Молчаливость естественно гармонировала с бледным сиянием обнаженного тела, создавая впечатление исключительной безыскусственности и сдержанности. Ее странноватая отчужденность успокаивала и ободряла.

Очень скоро молчание, нежные прикосновения, зовущие глаза вновь вызвали прилив неудержимого желания.

Из горла Джордана вырвался хриплый стон: он невольно вздрогнул, словно от удара молнии, дотронулся до ее плеч, хрупких ребрышек, словно в эту минуту напугался собственного безумного вожделения, казалось, вырвавшегося из какого-то скрытого в нем источника, который Джил удалось пробудить к жизни.

Теперь Джордан знал, что этот первый раз был всего лишь увертюрой, предисловием, будто их первая страстная близость была всего лишь зарницей перед настоящей грозой, которая вот-вот разразится в нем. Он притянул Джил поближе, и она быстро ввела его в себя. Он начал двигаться, резкими мощными толчками, чувствуя как тает, расплывается давно, вот уже два года как, сковавший сердце лед. Тесное влажное лоно словно затягивало, зовя проникнуть все дальше, и жадный голодный фаллос рвался и врезался, и вторгался изо всех сил.

Джордан услыхал тихий вскрик, слетевший с губ Джил: теперь ноги девушки обвили его талию, помогая войти еще глубже. Скользкая плоть скрытой пещерки была раскаленно-готовой, возбужденной его рывками, и дрожала все заметнее, подходя ближе и ближе к оргазму.

Неожиданно руки Джил оставили его бедра, на которых покоились до того, и, взлетев, сжали его щеки. Нежность жеста затронула в Джордане ответную струну.

Крупная дрожь сотрясала его. Полустон-полувопль обжег горло. Обхватив ладонями голову Джордана, Джил пригнула ее к своей груди. Он начал целовать теплую плоть, благодарный за эту сладость, как за драгоценный дар. Она осторожно ласкала его шею. Эти маленькие руки словно хотели уберечь, защитить, добавляя последнюю милосердную ноту к той буре, которую она зародила в нем.

Лежа в объятиях Джил, Джордан размышлял о скрытой в ней тайне. Овладев ею физически, он знал о девушке не больше, чем тогда, когда впервые пожал ей руку. Не то чтобы Джил отстранилась, ушла в себя. Как любовница, она была искренна и естественна. Но ее секрет становился все загадочнее, по мере того как тело страстно отдавалось.

Джил Флеминг словно была головоломкой, где потерян один кусочек. Но этот недостаток по-настоящему вовсе не был недостатком, ибо желание Джордана, родившееся из невидимого источника в душе, заполнило зияющую пустоту.

Чем щедрее она отдавала свое тело, тем сильнее Джордан желал ее. Парадокс продолжался бесконечно, потому что крохотный вакуум, маленькая брешь в самой Джил не имела дна. И сама мысль об этой пропасти вновь распалила эту убийственную жару, которая, разливаясь, заполняла провал. Безумное желание вновь охватило Джордана. Тела их были так близки, что позже Джордан гадал, сможет ли обжигающе-горячий душ стереть ее запах. Он чувствовал, как этим ароматом наполнены все поры тела.

Каждый раз, когда они сливались в объятиях, Джорданом овладевало странное чувство отстраненного наблюдателя, с пристальным любопытством рассматривающего это нежное тело. Но эта отрешенность, как ни странно, сочеталась со всевозрастающим желанием, таким мучительным, что даже оргазм не мог его удовлетворить.

Только в третий раз он заметил родинку, трогательно примостившуюся пониже пупка около самого треугольника светлых завитков, словно талисман, указывающий на скрытое совсем недалеко сокровище. И, как ни парадоксально, именно это излишество, эта розовая метка, казалось, символизировала недостающее, тот пропавший кусочек головоломки, делавший ее столь привлекательной. Джордан нагнулся поцеловать родинку, ощущая смешанный аромат их тел, и сладостное безумие вновь овладело им. Вне себя он раздвинул ее бедра и снова вошел в это податливое тело, зная, что крошечная метка трется о его чресла с каждым толчком. Она лежала с полузакрытыми глазами, держа его за руки. Густые волосы стелились по подушке. Джил казалась такой невинной, и в то же время почти развращенной, заклейменной таинственной родинкой на животе, что он почти немедленно забился в новых конвульсиях.

Он отвез Джил домой на такси, проводил до двери квартиры, и поцеловал в губы, когда она достала ключ.

— Спасибо, — тихо сказала Джил, — это был прекрасный вечер.

— Когда я снова увижу тебя? — спросил Джордан.

— Когда захочешь, — кивнула она и убежала.

А Джордан вернулся домой. В квартире было темно. Барбара спала. Он лег рядом, заложил руки за голову, и уставился в потолок, слушая тихое дыхание жены. Джордан чувствовал себя великолепно, более живым, чем за последние два года. Старая давняя боль в душе отступила, ослабила хватку и теперь снова вышла на поверхность, только на этот раз ослабевшая, сломленная волнением в крови. Тайна Джил Флеминг, пропавший кусочек головоломки, стала секретом его счастья и желания. Возможно, именно для того, чтобы найти пропавший ингредиент или понять более глубоко причину этого необычного очарования девушки, Джордан решил вновь увидеться с ней.

А в это время, лежа в постели, Джил так и не смогла уснуть. Она нашла эту квартиру и убедила Джессику Хайтауэр позволить ей иногда жить здесь, потому что знала — эта ночь придет. Джил ничего не пускала на самотек, никогда не рисковала попусту. Она не могла позволить своей близости к Джессике встать между ней и Джорданом Лазарусом.

Она вновь и вновь обдумывала события сегодняшнего вечера, каждое и всякое, воссоздавая сложный язык, соединивший ее с Джорданом Лазарусом. Ее мысль сосредоточивалась на мельчайших деталях, которые избежали бы внимания даже самого заинтересованного свидетеля ужина и последующего свидания. Джил изучала их, перебирала в памяти, свивая разрозненные нити в единое полотно.

И она чувствовала, что понимает почти все всплывшее в памяти. Почти. Кроме одного. Именно эта деталь не давала Джил уснуть всю долгую ночь, заставляя глядеть на тени на потолке с задумчивым выражением серебристых глаз.

Глава 4

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. Весна 1978 года

— Ну же, копуша! Шевелись быстрее! Росс Уилер, подняв теннисную ракетку, наблюдал, как Лесли пытается отбить посланный им мяч, и с едва заметным трепетом удовольствия следил за грациозными движениями ее тела. Длинные красивые ноги, тонкие руки, изящные пальцы, державшие ракетку, олицетворяли поэзию полета. На бегу теннисная юбка чуть задралась, показав трусики, и Росс улыбнулся.

— Сорок — пятнадцать, — заметил он, начиная новый гейм. — Приготовилась, дорогая?

— Как всегда, — улыбнулась Лесли. Она выглядела немного раскрасневшейся, поэтому Росс немного помедлил, чтобы дать ей время отдышаться, и лишь потом, не спеша, послал мяч. Мяч едва не врезался Лесли в лицо, если бы не ее мгновенная реакция. Она успела отбить мяч, и Росс послал еще один, прямо по центру. Попытка вернуть его закончилась тем, что мяч попал в сетку. Новый удар почти невозможно было отбить. Мяч, крутясь, полетел к задней линии. Тем не менее, Лесли попыталась его поймать, перегнулась, едва ли не вдвое и расхохоталась:

— Твоя взяла, негодник, — фыркнула она и, подбежав к Россу, поцеловала его.

Головная боль, терзавшая его все утро, коротко, резко рванула висок. Солнце, казалось, еще усиливало ее. Росс не привык ни к чему подобному, и таблетка аспирина, принятая утром, была первой за много лет. Правда, она и не помогла, но Росс попросту отмахнулся от боли, сказав себе, что не позволит никаким глупостям испортить долгожданное воскресенье наедине с женой.

Он забыл обо всем, как только почувствовал губы Лесли на своих. Яркий румянец на щеках и еле заметная испарина на ногах и руках делали ее почти неотразимо привлекательной.

— М-м-м, — пробормотал Росс. — Не могу дождаться, когда мы доберемся до дому.

— В этом я могу с тобой состязаться, — кивнула Лесли. — На теннисном корте я тебе не соперница. Если я в ближайшее время не научусь играть как следует, придется тебе найти нового партнера. Я могу подбирать мячи.

Спор был давним, брак их длился уже два года. Росс часто подчеркивал разницу в летах и выражал сомнения по поводу своей способности не отстать от Лесли, которая не обращала внимания на его жалобы, отвечая, что он здоров, как юноша, силен, как бык, в постели даст сто очков вперед любому молодому, вообще проживет сотню лет.

В душе, однако, Лесли беспокоили чрезмерные сетования Росса на здоровье. Во время помолвки, продолжавшейся всего месяц, когда Лесли успела перезнакомиться со всеми близкими и дальними родственниками Росса и подружиться с двумя его дочерьми, ей часто казалось, что он слишком преувеличивает и специально кокетничает своим возрастом.

Вскоре после обручения, однако, Росс начал заниматься в местном гимнастическом зале и бегать по вечерам. Лесли узнала об этом не сразу и, обнаружив новые пристрастия жениха, спросила, зачем тот это делает.

— Ты же не хочешь выйти замуж за старика, — объяснил Росс. — Кроме того, мой доктор вечно ноет, что я не в такой хорошей форме, как хотелось бы.

Он не желал слушать уверений Лесли, что она выходит за него замуж не ради его мускулов.

— Не волнуйся за меня, — повторял Росс. — Я превращусь в нового человека к тому времени, как ты станешь миссис Росс Уилер. Еще поблагодаришь меня за это.

Лесли начала понимать, что Росс с самого начала их романа страдал, сознавая, насколько он старше будущей жены, и болезненно относился к тому, что Лесли была ровесницей его дочерей, и поэтому считал вопросом чести быть здоровым, крепким и бодрым к тому времени, когда женится на ней. Он не желал, чтобы мужем Лесли стал дряблый, неуклюжий мужчина средних лет, с животиком и одышкой, да к тому же слишком старый, чтобы быть ее мужем.

Возможно, Росс подозревал, что Лесли совсем недавно пережила неудачный, но очень серьезный роман с человеком гораздо моложе, роман, закончившийся трагическим разрывом. Вероятно также, Росс не мог вынести мысли о том, что она позволит себе сравнивать его угасающие силы с обаянием и энергией мужчины, бывшего почти ровесником Лесли.

Так или иначе, хотя все происходящее было совершенно не в характере Росса, которого Лесли знала уже почти три года, он упорно продолжал тренировки, пробегал по три мили в день, почти не пил пива по субботам и воскресеньям, бросил курить, если не считать случайной сигареты в ванной, и похудел на пятнадцать фунтов.

Лесли была вынуждена смириться с новым спартанским режимом, хотя пыталась объяснить будущему мужу, почему выходит за него.

— Я хочу тебя, Росс, — повторяла она, — таким, какой ты есть. Не стоит изображать из себя чемпиона мира, чтобы мне понравиться. Ты уже произвел на меня огромное впечатление своими подвигами.

— Рад слышать это, — отозвался Росс. — Но я не желаю заработать грыжу, когда буду переносить тебя через порог. Поэтому, прошу прощения, но все будет так, как хочу я.

И он постарался сделать вид настоящего босса, снисходительно улыбаясь при этом, чтобы, пусть и в шутку, напомнить Лесли, кто здесь хозяин.

Она улыбнулась в ответ и оставила его в покое, хотя его усердные занятия гимнастикой одновременно и смешили, и тревожили. Как абсурдно пытаться не обращать внимания на возраст и меряться силами с гораздо более молодыми людьми! Сама она считала его зрелость и опыт наиболее привлекательными качествами, заставлявшими чувствовать себя защищенной, счастливой и в безопасности. Оставалось лишь надеяться, что после свадьбы Росс забудет обо всех этих глупостях.

Но этого не произошло. Во время медового месяца они каждый день играли в теннис, в гольф, плавали, и хотя Лесли находила теннис утомительным, воду она всегда любила.

И они занимались любовью.

Они занимались любовью утром до завтрака, в полдень, после тенниса, к вечеру перед коктейлями и, конечно, ночью.

Росс Уилер оказался великолепным любовником — нежным, изобретательным и страстным. В постели Лесли постоянно ощущала особое очарование его любви и преданности. Она многое узнала о его теле, таком загорелом теперь, гораздо более упругом, чем тогда, когда они только познакомились, и о том, как подарить ему наслаждение.

В его понимании и почти отеческой теплоте крылась особенная чувственность, доставлявшая Лесли безмерное удовольствие.

И каждый раз, отдаваясь ему, Лесли думала о его ребенке, их ребенке. Больше всего на свете ей хотелось произвести на свет дитя Росса. И как можно скорее.

Лесли была ужасно огорчена, когда после шести месяцев супружеской жизни оказалось, что ей так и не удалось забеременеть. Она отправилась к гинекологу, хотя и признавала, что, возможно, тревожится по пустякам. Тот постарался успокоить ее:

— По-моему, вы где-то набрались романтических идей относительно вынашивания детей, — пожал он плечами. — Зачатие не производится нажатием кнопки. Даю слово, насколько я смог проверить, у вас совершенно все в порядке. Пусть все само собой образуется, подождем и увидим. Больше всего вреда причиняет в таких случаях неуместное волнение.

Что же касается Росса, тот, как одержимый, продолжал тренироваться, подсознательно боясь, что Лесли не может забеременеть из-за его возраста и физического несовершенства. Он даже сам прошел обследования, и хотя анализы показали, что он вполне может стать отцом, гнетущие сомнения остались.

Поэтому он продолжал ежедневные занятия. И Лесли, больше из солидарности и сочувствия, чем по какой-то иной причине, повсюду была с ним, хотя и уговаривала не столь рьяно заниматься плаванием.

— Пойми, мне необходимо от твоего тела только то, что происходит по ночам. Когда ты усвоишь это?

— Но я должен быть в форме, чтобы ты могла хорошенько повеселиться, — пошутил он. Но Лесли догадывалась, что Росс считает, что каким-то образом виноват в том, что у них до сих пор нет детей.

Этим душистым сентябрьским вечером они должны были, словно влюбленные, поужинать наедине. Сегодняшний вечер не был особенным. У них бывали романтические ужины и среди недели. И Лесли наслаждалась ими, возможно, больше, чем остальными сторонами супружеской жизни.

Росс помог ей сделать салат и жареную баранину в маринаде, а потом они долго сидели за кофе и бренди. Окно столовой выходило на необыкновенно зеленую лужайку с густой травой и прелестным цветником, где плети глицинии вились по белым планкам ограды.

Они вместе вымыли посуду. Росс настоял на том, чтобы помочь Лесли, и встретил ее в спальне, когда та выходила из ванной. На Лесли не было ничего, кроме обернутого вокруг груди полотенца, и Росс, уже переодетый в пижаму, остановил ее на самом пороге ванной.

— Если бы ты только могла видеть себя моими глазами, — пробормотал он и, шагнув вперед, поцеловал ее в губы, нетерпеливо срывая полотенце.

Она стояла перед ним, обнаженная, не стряхивая капелек воды с волос и плеч. Росс нежно сжал ее руки, слизнул одну капельку. Вид розовой кожи, упругих грудей и длинных стройных ног, как всегда, заставил его задохнуться и прижать Лесли к себе:

— О, Лесли, я так люблю тебя, — шепнул он. — Когда я вижу тебя такой, чувствую, что это слишком хорошо и не может быть на самом деле. Неужели ты действительно способна любить такого старика, как я?

Лесли с упреком взглянула на мужа.

— Как ты можешь говорить такое? Ты вовсе не старик, и я люблю тебя за то, что ты именно такой, Росс, такой, а не другой.

— Это я на всякий случай, — улыбнулся Росс и повел ее к кровати.

По какой-то причине он сегодня овладел ею с небывалой страстью, хотя день был долгим, и теннис и гольф должны были утомить Росса. Но вид наготы Лесли воспламенил его больше, чем обычно. Возбуждение Росса передалось Лесли, и она отвечала ему с раскованной готовностью, лишавшей сил.

Когда они наконец разомкнули объятья, Росс поцеловал Лесли и утомленно откинулся на подушку. Была уже почти полночь, и завтра он проснется не выспавшимся. Росс почувствовал, как боль снова ударила в виски, та самая боль, что весь день отказывалась уйти, и, извинившись, отправился в ванную, где выпил еще три таблетки аспирина.

Вернувшись, Росс понял, что устал сильнее, чем думал. Он скользнул под простыню, и Лесли, подтянувшись поближе, поцеловала его на ночь. Он пробормотал что-то нежное, ощущая, как сон склеивает веки. Лесли лежала рядом, прислушиваясь к мерному дыханию мужа, и размышляла о том, какое счастье подарила ей судьба.

Она пододвинулась поближе к мужу и заснула глубоким спокойным сном. Только ближе к утру кошмары начали терзать Лесли, и она была так поглощена мрачными картинками, что звонок будильника прозвучал словно откуда-то издалека. Пришлось перегнуться через Росса, чтобы нажать кнопку.

— Вставай, засоня! — позвала Лесли, шутливо толкнув Росса локтем под ребра. — Просыпайся и за работу! И никаких отговорок! Дела сами собой не делаются!

Последнее замечание было любимым изречением Росса, когда что-то в офисе шло не так, как ему хотелось.

Но Росс не шевельнулся. Лесли села в постели и присмотрелась к мужу. Лицо казалось каким-то изменившимся, более суровым, словно Росс был погружен в бездонное забытье, из которого не желал выходить.

— Росс! — снова позвала Лесли. — Росс, проснись. Ты не заболел?

Ответа по-прежнему не было.

Лесли тряхнула его за плечо, уже сильнее. С губ Росса сорвался слабый стон, но он не очнулся.

— Росс!

Только теперь Лесли, по-настоящему встревожившись, встала, обошла кровать и, приблизившись к Россу, взяла его за плечи. Но Росс по-прежнему оставался неподвижным. Осторожно, одним пальцем, приподняв его веко, Лесли поняла, что пора вызывать «скорую».

Она подняла трубку стоявшего на ночном столике телефона, не выпуская безжизненную руку Росса из своей. Через полчаса Лесли, поспешно натянув джинсы, уселась в машину рядом с носилками.

Ожидание перед дверью приемного покоя казалось бесконечным, хотя на самом деле продолжалось не больше десяти минут. Врач почти сразу же понял, что произошло с Россом, и без труда поставил диагноз:

— У вашего мужа удар, миссис Уилер, — сообщил он Лесли. — Не могу сказать, насколько тяжелый, пока не сделаем кое-какие анализы. Пока волноваться нет причин. Не расстраивайтесь.

Слова были ободряющими, но выражение глаз ясно говорило Лесли о том, что случилось с мужем и ее счастливой новой жизнью.

Глава 5

Нью-Йорк

После первой встречи Джордан виделся с Джил Флеминг так часто, как только удавалось. Близость их росла с каждым днем. Они занимались любовью во всех мыслимых и немыслимых положениях, но страсть их все росла. Казалось, оба общались языком тел, не тратя слов, не интересуясь чувствами и мыслями друг друга. Отсутствие внутренней связи лишь подогревало вожделение, и без того ненасытное, почти сводящее с ума.

Джордан Лазарус не знал, любил ли Джил Флеминг, зато прекрасно сознавал, что не может без нее жить, проводя дни в молчаливом предвкушении той минуты, когда увидит ее снова. Часто, за работой он спохватывался, что думает не о деле, а представляет изогнувшееся в порыве чувственного томления тело Джил. Кокетливый изгиб ее бедра, очертания поднятого колена, соблазнительные движения ягодиц под платьем, когда она пересекает комнату, застенчивое удивление в глазах при виде его возбуждения — эти и многие другие образы возникали перед мысленным взором, вызывая прилив желания, распиравшего ширинку брюк в самые неподходящие моменты.

Но он по-прежнему знал о Джил не больше, чем в первый раз, когда они очутились в постели, хотя нуждался в ней в сотни раз сильнее. И именно эта потребность, казалось, вновь вернула Джордана к жизни.

А Джил со своей стороны, была больше чем довольна. Актриса, притворщица, хамелеон по натуре, она меняла краски, настроения и убеждения лёгко и просто, чтобы достичь цели, чтобы приспособиться к обстоятельствам, хотя зачастую даже не понимала их сути. Старый, давно испытанный талант не покинул ее, не оставил в трудную минуту, наоборот, стал еще более отточенным и блестящим. Из хрупкого, болезненного создания, соблазнившего Джессику Хайтауэр, она превратилась в молодую, энергичную, пышущую здоровьем и сияющую свежестью женщину, решительную, уверенную, с твердой походкой, всегда улыбающуюся.

Реакция Джордана была такой немедленной и сильной, что Джил поняла: она на правильном пути.

Джил постоянно оттачивала природную способность становиться такой, какой хотели ее видеть окружающие. Хотя она не была тонким психологом, не подозревала о существовании Фрейда, никогда не слыхала о Пеже, тело ее было сильнее любых ученых трудов, и с его помощью Джил могла добиться большего, чем написав сотню диссертаций.

Много лет назад она почти мгновенно поняла, чего искал в девушке Рой Инглиш — юность, наивность. Он хотел именно нимфу, девственницу. Джил выбирала одежду, в которой выглядела школьницей и манерой поведения воплощала неподдельную наивность, и это сработало бы, если бы не Харли Шрейдер, но он оказался ее единственной ошибкой. Только из-за собственной неопытности Джил испортила все дело, но совращение Роя было проведено безупречно. Зато с Джессикой Хайтауэр она вела себя куда умнее. Прежде всего Джил тщательно изучила ту, которую собиралась поймать в сети. Она прекрасно понимала презрение и ненависть Джессики к противоположному полу, ее отчаянное одиночество.

Джессика нуждалась в женщине. И не просто в женщине, а такой, о которой могла бы заботиться. Именно поэтому Джил подстроила несчастный случай с лошадью. Она хотела показать свою беспомощность и уязвимость. И, кроме того, узнав Джессику получше, наврала, что больна анемией, предоставив той заботиться и защищать бедную, слабую девушку, так нуждающуюся в помощи и поддержке.

Джессика, сильная женщина, легко вошла в роль покровительницы. Благодаря этому, Джил заняла важное положение в «Хайтауэр индастрис». Но сама Джил сознавала, что ее сила ограничена квартирой Джессики, и кончится, едва Джессика прозреет или состарится. Другой власти желала ее душа.

Именно в этот момент на сцене появился Джордан Лазарус.

Джил понимала, что брак Джордана и Барбары Консидайн был чисто деловым союзом. Потеряв на заре финансовой карьеры растущую империю из-за махинаций отца Барбары, Джордан вновь получил ее, женившись на дочери, и использовал капитал и влияние Барбары, чтобы стать одним из богатейших людей страны. За это он играл роль мужа. С его стороны в этом союзе было столько же жалости, сколько и своекорыстия.

Джил не было известно, как велика их близость в браке, зато она знала: каким бы ни было чувство Джордана к Барбаре, оно не устоит перед тонким искусством обольщения, которым она в совершенстве владела.

Доказательством того, что она не ошибается и все делает правильно, было поведение Джордана в спальне. Он становился словно одержимым, именно таким она и хотела его видеть. Очень скоро она ощутила новые токи, исходившие от любовника, токи, позволившие ей доставить ему большее наслаждение и еще усилить его страсть к ней.

Она обнаружила, что особенно нравится ему в домашней, спортивной одежде, шортах, сандалиях или в джинсах и кроссовках. Он любил, когда Джил надевала простую футболку или майку, перевязывала волосы лентой или стягивала резинкой в хвостик. Кроме того, Джордан с охотой наблюдал за ее обычными домашними делами — уборкой квартиры, чисткой раковины, возней с пылесосом. Подобных вещей Джил обычно избегала, поскольку терпеть не могла пачкать руки, считая свое тело инструментом соблазна, не предназначенным для грязной работы. Но заметив, что это нравится Джордану, она мгновенно стала другим человеком, стремясь произвести впечатление простой, здоровой, приземленной девушки, привыкшей все делать собственноручно. Она даже говорить стала по-другому, понятнее, без словесных выкрутасов, особенно когда заметила, что Джордану по душе скромная, непретенциозная манера выражаться. Джил называла его «своим парнем» и говорила, что «надорвала животики», когда что-то смешило ее. Джордан не слышал от нее ни одного грубого слова, и вообще Джил производила впечатление элегантной женственности. Именно сочетание утонченной деликатности с простыми, понятными каждому оборотами речи, больше всего трогало Джордана.

Кроме того, к собственному удивлению, Джил однажды обнаружила, что мягкая ирония в постели служит для него сильнейшим возбуждающим средством. Как-то, овладев ею, Джордан нежно оглядел ее еще трепещущее последними судорогами оргазма тело и, чуть отстранившись, сел, не сводя с нее глаз.

— М-м-м, — промурлыкала она. — Мой герой.

В другой раз, повинуясь некоему импульсу, Джил назвала его «Мой принц».

Эта фраза, казалось, затронула в нем скрытую струну, а выражение глаз мгновенно изменилось. Теперь вместо симпатии в них светилось нечто, похожее на настоящую одержимость.

Джил мысленно велела себе при случае еще раз повторить эти слова.

Так продолжалось всю весну. Хотя близость между Джил и Джорданом еще не была по-настоящему тесной, горячее пламя желания все сильнее и неотвратимее связывало их. Джил беспокоило только одно — все, казалось, происходило с подозрительной легкостью, словно она обладала внутренним талантом или даром, преображавшим ее в соблазнительницу Джордана Лазаруса, но не знала и не понимала, какая именно черта характера делала ее столь неотразимой для него. И тот уголок в его душе, что заставлял Джордана жаждать Джил с такой силой, было не так легко распознать и понять, как в других мужчинах. Это оставалось тайной.

Однажды Джордан, сам того не зная, дал Джил путеводную нить к тому, чего ждет от нее, показав фото манекенщицы в журнале мод. У девушки были рыжеватые волосы со светлыми прядями.

— Это мой любимый цвет, — признался он.

— Правда? — удивилась Джил. — Почему же ты не сказал? Я бы выкрасила волосы.

— Нет, — пожал плечами Джордан, — ты и без того превосходно выглядишь.

Но Джил настояла на своем. Она отправилась в салон красоты, уговорила Джордана пойти с ней и самому выбрать нужный оттенок, и только потом разрешила ему вернуться в офис, пока парикмахер возилась с ее прической.

Оказалось, что в действительности Джордан восхищается пышными, легкими рыжевато-светлыми волосами, мелкозавитыми, уложенными в высокую, открывающую шею прическу.

Когда парикмахер наконец отступила, Джил была поражена произошедшей с ней переменой. Новый перманент сделал ее совершенно другой женщиной, выглядевшей чуть менее сдержанной, ушедшей в себя. В ней появилась какая-то игривость, странное буйство, совсем не типичные для Джил. Сначала она была сбита с толку, чувствуя, что не знает себя по-настоящему, но когда Джордан вернулся за ней, оказалось, что эта новая прическа и стала недостающим кусочком головоломки. Он с трудом мог дождаться, когда отвезет ее домой и уложит в постель. В этот день он брал ее раз за разом, неутомимо, словно жеребец, достигнув границ страсти, которых она раньше не испытывала ни с одним мужчиной. Это было словно прикосновение к проводу высокого напряжения, землетрясением силой в десять баллов.

Теперь она была уверена, что полностью завладела Джорданом, но даже сейчас ощущала нечто вроде страха перед силой его одержимости. Джил решила быть осторожнее.

Через несколько дней после окончательного преображения, Джордан пригласил Джил покататься под парусом на яхте.

— На яхте? — спросила она. — Но я никогда не выходила в море раньше. Не знаю…

— Соглашайся, — настаивал он. — Это очень забавно. И я хороший моряк… Даю слово, ты не утонешь.

Джил игриво улыбнулась.

— Ты ведь не смеешься над бедной девушкой, правда? Я ведь не очень хорошо плаваю.

Она лежала в постели, обнаженная, положив голову к нему на колени, Джордан глядел на нее, все еще наполненный запахами и вкусом любовных объятий.

— Нет, — согласился он очарованный ею. — Ни за что не стал бы смеяться над тобой.

В воскресенье Джордан повез Джил в порт. Она невольно улыбнулась, увидев его яхту, великолепное маленькое суденышко, настоящее произведение судостроительного искусства. По правде говоря, она была неплохим моряком, в прошлом часто ходила под парусом с Роем Инглишем и другими любовниками, но видя, что ее неопытность нравится Джордану, решила притвориться.

Они направились по причалу к лодке.

Джордан как раз подал Джил руку, чтобы втащить на палубу, когда сзади раздался мрачный голос:

— Доброе утро, мисс. Давно не виделись.

Обернувшись, Джил заметила старого, морщинистого лодочника. Взглянув в ее глаза, тот растерянно отступил.

— О, простите, мисс, я обознался.

Он посмотрел на Джордана, и оба сообразили, что бестактность лодочника уже невозможно скрыть.

— Доброе утро, мистер Лазарус, — сконфуженно пробормотал старик.

— Доброе утро, Бен! — улыбнулся Джордан, пытаясь загладить неловкость. — Неплохая погодка для прогулки под парусом, как ты думаешь?

— Да, сэр, — кивнул лодочник, неловко снимая шапку перед Джил, и поспешно зашаркал прочь.

Девушка улыбнулась Джордану.

— Значит, у тебя сомнительное прошлое?

— Как у всех, — улыбнулся тот в ответ.

Джил, взобравшись на борт, поцеловала его в щеку.

— Это все не важно, — заверила она тем откровенно-веселым тоном, который так нравился Джордану. — Главное, я тебя наконец поймала.

В глазах Джордана появилось выражение неподдельной боли. Она не смогла сказать, то ли оно было вызвано смущением из-за неуместной выходки лодочника, то ли более глубокой скрытой печалью, следом незажившей раны.

Они ринулись в объятия друг друга, как только Джордан бросил якорь в Саунде. В глазах Джордана еще стыла печаль и, когда он начал срывать с Джил одежду, движения его были странно неуклюжими. Сев на край кровати, Джордан страстным взглядом окинул нагое тело девушки, жадно вдыхая соленый воздух.

Новая прическа Джил, вьющиеся непокорные волосы, казалось, завораживали его. Она больше, чем всегда, сознавала себя частью головоломки, загадки, которая, словно по волшебству, складывается сама.

Он покрыл тело Джил поцелуями, казалось, упиваясь ее нектаром, словно в первый раз, и, к собственному удивлению, она наслаждалась его поцелуями.

Странное напряженное нетерпение овладело обоими, рожденное душистым морским воздухом, прохладой каюты и, возможно, неуместным замечанием лодочника, намекнувшего на прежнюю любовную связь.

Джордан привстал, навис над Джил и с глубоким медленным вдохом вошел в нее. В горле клокотал стон.

Руки Джил взлетели к его плечам, лихорадочно гладя по спине, двигаясь, словно по собственной, независимой от девушки воле. Безумное, никогда ранее не изведанное пробуждение, быстро воспламенило ее разум и чувства. Джордан ощутил это. Что-то опасное, буйное родилось и зашевелилось в Джил, жадный, ненасытный, незнакомый голод. Она хотела Джордана все больше и больше. Сама мысль о том, что он может когда-либо перестать заполнять ее собой, заставляла Джил чувствовать себя опустошенной и покинутой. Ужас становился неотъемлемой частью испытываемого экстаза.

Джил начала лепетать что-то бессвязное, глухо стонать. Невольно она оставила глубокие царапины на его спине.

И тут внутри Джил рухнула невидимая стена. Девушка громко закричала, отдаваясь до конца, скорчившись в одной мучительной конвульсии, и только тогда поняла, что пережила то, что не дано было пережить раньше — первый в жизни оргазм.

Спустя некоторое время, Джил была неприятно поражена собственной безоглядной страстью. Но Джордан, казалось, был восхищен и благодарен Джил. Выражение его глаз было усталым и удовлетворенным.

Когда он сел, Джил заметила царапины у него на спине.

— Смотри, что я наделала! Постарайся, чтобы твоя жена не увидела!

Но Джордан только улыбнулся:

— Об этом не беспокойся, — заверил он с непонятной уверенностью. Он казался спокойным, почти благостным, словно получил от жизни все, что хотел, и ничего не боялся. Джил никак не могла понять, откуда в нем это состояние, как вдруг поняла: власть, которая, как она думала, принадлежит ей, перешла в руки Джордана, и это необратимо.

Джил молча наблюдала, как Джордан встает и натягивает джинсы. Царапины виднелись на его спине, а не на ее. И все же Джил почему-то сознавала, что настоящие раны, предательские шрамы уже уродовали ее душу, и быстро не залечатся, как ей хотелось бы. Шрамы, оставленные Джорданом Лазарусом.

Глава 6

Нью-Йорк

В обычной жизни Кельвин Уизерс был мягким и добрым человеком, очень сдержанным и неглупым. Именно осмотрительность и благоразумие в сочетании с дотошностью, заработали ему репутацию одного из самых высокооплачиваемых оперативников в «Анспах и Кейтс» — лучшем детективном агентстве, обслуживающем богатых и влиятельных клиентов.

В этот дождливый апрельский день Кельвин Уизерс встретился с Джил Флеминг в маленьком неприметном отеле, в нескольких кварталах от «Хайтауэр индастрис».

Джил наняла Кела через агентство, настаивая, чтобы поручение выполнял именно мистер Уизерс, и даже заплатила по дополнительному тарифу за эту привилегию, поскольку руководители фирмы не любили, когда им указывали, какого агента назначать.

С самого начала детектив произвел на Джил большое впечатление. Его ум, сообразительность, внимание к каждой мелочи и даже своя оригинальная точка зрения на многие вещи доказывали, что он именно тот человек, который ей нужен.

Со своей стороны и Джил Флеминг заинтересовала Кела Уизерса.

Она без единого слова открыла ему дверь. На Джил были кожаная юбка и облегающий свитер. Куртка, висевшая на вешалке, тоже была из итальянской кожи. Перед тем как устроиться за столиком у окна, детектив оценивающе оглядел клиентку.

— Что у вас есть для меня? — спросила Джил.

— То, чего вы ждали, я полагаю.

Кельвин открыл небольшую папку и начал переворачивать страницы.

— Барбара Консидайн была единственным ребенком. Мать умерла, когда ей исполнилось семь лет. Девочку воспитывал отец. Несколько лет за ней следила нянька, но ее уволили, когда Барбаре было одиннадцать. После этого они с отцом жили одни, если не считать визитов родственников. Консидайн не позволял повару и слугам появляться в доме, пока он не уедет на работу, и заставлял их уходить до своего возвращения. Ненавидел посторонних в доме. Требовал полного уединения.

Джил внимательно слушала.

— Виктор Консидайн страдал хроническим сердечным заболеванием с сорока лет, — продолжал детектив. — Атеросклероз. Его лечили всеми возможными в то время методами, но приступы продолжались, и он не раз попадал в больницу.

Детектив перевернул страницу, потом еще одну.

— Джордан Лазарус владел компанией, разрабатывавшей новое лекарство, которое могло помочь Консидайну — спасти ему жизнь.

Джил кивнула, почти все это ей было уже известно.

— Консидайн попытался получить контроль над фирмой Лазаруса только за тем, чтобы получить в свое распоряжение результаты опытов и оборудование. Это была настоящая борьба за власть. И в конце концов он сумел своего добиться. Предложил большую сумму наличными, так что акционеры не смогли устоять, и захватил все, что создал Лазарус. Но как раз в этот момент Консидайн умирает. Дочь выходит замуж за Лазаруса, предоставляет ему почти неограниченную финансовую власть над империей Консидайна, и после слияния с «Лазарус интернешнл» компания стала одной из самых больших в мире.

«Слияние, — подумала Джил, — как раз подходящее слово для брака Джордана».

— Все достаточно просто, — продолжал Кел, — и ясно, что смерть отца и этот брак были взаимовыгодными как для Барбары, так и для Лазаруса. Лазарус получил обратно свою империю и еще гораздо больше. Что до Барбары, она приобрела мужа и избавилась от папаши.

— Но почему она хотела избавиться от отца? — удивилась Джил.

— Я как раз перехожу к этому, — улыбнулся детектив, переворачивая страницу досье.

— Барбара Консидайн считалась очень спокойной, тихой девочкой и, если не считать первого выхода в свет, почти не бывала в обществе. Она посещала колледж, получила в Гарварде степень бакалавра и работала в отцовской фирме. Ни разу не выходила замуж, не встречалась с молодыми людьми, пока не появился Джордан Лазарус. Ни одного громкого скандала, странного происшествия, если не считать вот этого.

Он повернул досье к Джил. Та прочла несколько строчек и задумчиво сузила глаза.

— В шестнадцать лет.

Детектив кивнул.

— Мехико. Очень дорогая операция. Я говорил с самим доктором. Предложенная сумма вызвала у него подозрения, поэтому он постарался записать все обстоятельства. На первый взгляд — обыкновенный аборт.

Джил, по всей видимости удовлетворенная, кивнула.

— Но есть и еще кое-что, — добавил детектив, показывая на какое-то место в конце страницы, — взгляните-ка.

Джил, очевидно заинтригованная, несколько долгих минут перечитывала последние строчки.

— Понимаю, — протянула она.

Сыщик взял досье и перевернул несколько страниц.

— Видите ли, тяжелое состояние Консидайна было хорошо известно. Последний, смертельный приступ отнюдь не явился ни для кого сюрпризом, и его похоронили без вскрытия. Поскольку именно Барбара следила за тем, какие лекарства он принимает, она все объяснила медицинскому эксперту насчет дозы и тому подобных вещей. Никому в голову не пришло сомневаться в ее словах, да и зачем? Но мне удалось найти сиделку, которая ухаживала за Консидайном после того, как он попал в больницу во второй раз. Она специализировалась на сердечниках, знала какое лекарство получает пациент и в каком состоянии находится. И, живя в доме Консидайнов, не раз становилась свидетельницей странных вещей и довольно непонятного образа жизни хозяина. Она не очень-то хотела говорить на эту тему, но я ее убедил.

— Что вы имеете в виду насчет образа жизни? — переспросила Джил.

Детектив немного замялся.

— К этому мы еще вернемся, — пообещал он. — Перед смертью Консидайн некоторое время принимал дигиталис. Это средство не так-то легко усваивается, и если Консидайн умер именно по той причине, в его тканях должно было накопиться достаточно дигиталиса.

Он снова перевернул страницу:

— Я провел небольшое расследование и побеседовал со своими друзьями медиками — патологоанатомом, кардиологом и фармацевтом. Все трое подтвердили, что свидетельство о смерти вряд ли отражает истинные факты. Консидайн не мог умереть от внезапного приступа. Что-то должно было вызвать приступ. И вскрытие могло это подтвердить.

Джил пристально уставилась на сыщика.

— Отчего же он тогда умер?

— Вернемся к той жизни, которую вели Консидайн и его дочь. Барбара была его единственным доверенным лицом. Она давала ему лекарства, кормила его, ухаживала за ним. Когда оба были дома, слуги немедленно уходили. Они предпочитали всегда оставаться наедине. Не правда ли, довольно странная ситуация?

— Но это всего лишь умозаключения. А нужны доказательства, — скептически сказала Джил.

— Вы совершенно правы. Ну а теперь рассмотрим поближе все, что произошло. Девушка, у которой с самого детства нет ничего и никого, кроме отца. Он полностью поработил ее, она целиком в его власти и ни в чем не может ему отказать, обожествляет его. Но это внешне, а в душе, возможно, яро ненавидит. И тут неожиданно в ее жизни появляется Джордан Лазарус и пытается заручиться ее поддержкой, чтобы предотвратить захват своей корпорации. Барбара отказывает ему. Но в результате обнаруживает, что Лазарус сумел завоевать ее сердце, и она влюбляется в него. И каков же результат всего этого? Старику Консидайну удается взять под контроль компанию Лазаруса, но внезапная смерть помешала дальнейшим планам, и корпорация Консидайна подносится Лазарусу на серебряном блюде. Семь лет спустя Лазарус становится одним из самых богатых людей в мире.

Джил задумчиво кивнула.

— Но мне по-прежнему необходимы доказательства, — повторила она.

— Я нашел няню, которая присматривала за Барбарой, пока той не исполнилось одиннадцать. Оказалось, ее уволили не потому, что девочка выросла. У нее возникли подозрения. Основываясь на том, что она сказала, я поговорил с одной из горничных в доме Консидайнов. Она, очевидно, оказалась умнее, чем считали хозяева. В суматохе после смерти Консидайна она сняла с его кровати простыню и до сих пор хранила ее. Я купил эту простыню.

Он снова повернул досье так, чтобы Джил могла прочесть. Та медленно провела пальцем по строчкам.

Кел наблюдал за девушкой. Сосредоточенное личико казалось еще красивее. Легкая улыбка коснулась ее губ. В досье было все, на что она надеялась, и даже больше.

Наконец Джил закрыла папку и подняла глаза.

— Вы прекрасно знаете свое дело. Как, впрочем, мне и говорили, — кивнула она, обращаясь к Уизерсу. Тот не спускал с нее пристального взгляда.

— Никогда не мог устоять перед хорошеньким личиком, — хрипло пробормотал он.

Девушка взяла досье и спрятала в принесенный с собой портфель.

— Ну что ж, вы многое успели сделать и, думаю, заслужили награды.

Детектив ничего не ответил. Глаза его потемнели, зрачки чуть расширились. Джил медленно потянулась к поясу юбки, расстегнула молнию. Потом распахнула юбку и осторожно положила на колени детектива. Под ней ничего не оказалось. Уизерс жадно, ошеломленно смотрел на обнажившийся треугольник светлых волос. Джил сбросила свитер, оставшись в одном крохотном лифчике.

— Будь хорошим мальчиком, — попросила она, — помоги мне с этим.

Глава 7

Барбара Лазарус сидела в своем офисе «Консидайн индастрис», дожидаясь важного сообщения. Она должна была ужинать в ресторане «21» с мужем и деловыми знакомыми. Вечер обещал быть скучным и утомительным, но Джордан поистине обладал даром разделываться с подобными мероприятиями как можно скорее. Оба должны были вернуться домой к половине десятого.

За последние две недели Барбара почти не видела Джордана. Муж отговаривался важными деловыми поездками и встречами и буквально метался по всей стране, делая короткие остановки в Чикаго, Денвере, Кливленде, Фениксе и Сан-Франциско. Он разрабатывал детали нового плана для этих городов и должен был подмазать немало чиновников, чтобы получить необходимую помощь и поддержку.

Если план осуществится, Джордан станет для национальной экономики тем же, чем стал Мартин Лютер Кинг для расового движения, Авраам Линкольн для Союза и Рузвельт для бедных во время Великой депрессии.

Но как бы то ни было, его долгие отлучки начинали тревожить Барбару. И было что-то в его поведении, вызывавшее определенные подозрения, а вновь обретенные довольство и удовлетворенность нельзя было объяснить всего лишь удачей в делах.

Барбара шестым чувством ощущала неладное.

Именно поэтому она и ждала сегодня кое-что важное.

Ее детективное агентство выяснило, что Джордан встречается с молодой женщиной по имени Джил Флеминг, референтом Джессики Хайтауэр. Барбара, как и все в мире бизнеса, знала Джессику, но никогда не встречалась с какой-то Флеминг. Ее детектив сообщил, что Джордан познакомился с девушкой на приеме в честь заключения сделки между компаниями, его и Джессики. Именно тогда между ними, должно быть, и завязалось близкое знакомство.

Барбара велела сыщику найти все, что можно, относительно Джил Флеминг, ее положения в «Хайтауэр индастрис», отношений с Джессикой, ее прошлого. Она также хотела знать, насколько серьезна связь мужа с этой девушкой.

Детектив, один из лучших в стране, прислал ей два отчета, показывающих, что расследование еще далеко не закончено. Оставалось узнать, находится ли Джордан в интимных отношениях с девушкой. Именно этот доклад и обещал прислать сегодня сыщик. Барбаре он был крайне необходим. Хрупкое равновесие, которое ей удалось поддерживать в супружеской жизни, и без того крайне болезненно отражалось на нервах, а сознание, что муж может изменять, окончательно лишало самообладания.

Барбара удерживала Джордана тем, что предоставила ему полную свободу. Барбара знала, в каком огромном долгу он у нее, как ценил ее роль в процветании корпорации. Она сдержала обещание, данное перед тем, как стать его женой, не стесняла мужа ни в чем, не просила любви и не навязывала свою.

Но уничтожала при этом любую женщину, которая осмеливалась попытаться увести от нее Джордана. До сих пор ей это удавалось относительно легко. Большинство молодых женщин, старавшихся завлечь Джордана, оказывались попросту хищницами, вымогательницами, которым были нужны лишь его деньги и власть. Джордан был слишком умен, чтобы не видеть их насквозь. В некоторых случаях Барбаре приходилось вмешиваться, чтобы избавить мужа от них, Джордан, казалось, ничего не замечал.

Правда, однажды опасность оказалась гораздо серьезнее. Девушка, какая-то ничтожная служащая рекламного агентства на Лонг-Айленде, ничего собой не представляющая, вряд ли способна была, по мнению Барбары, привлечь внимание такого влиятельного человека, как Джордан. Но отчеты детективного агентства вместе с поведением мужа ясно доказывали, что Джордан, без сомнения, страстно влюблен.

Барбаре пришлось пустить в ход все хитрости и уловки, чтобы навсегда разлучить его с девушкой. На выполнение плана ушло два месяца, и все это время Барбара испытывала невыносимые муки. Она не спала ночами и так вымоталась, что, когда все было кончено, целую неделю приходила в себя.

Но она победила. И это было самым важным.

Правда, с того дня Джордан казался другим, гораздо более грустным и несчастным. Он совершенно ушел в себя, словно оберегал и одновременно боролся с незаживающей внутренней раной, как человек, получивший от жизни смертельный удар.

Барбара утешала его, как могла. И постепенно он оправился. Теперь он стал почти прежним, веселым и энергичным. Но Барбара с тоской думала о той минуте, когда муж снова влюбится. Поэтому и держала его под постоянным наблюдением.

На полученных фотоснимках Джил Флеминг казалась очень хорошенькой, а Джордану, возможно, даже красивой. Но крылось в ней что-то странное, изменчивое, так что на каждом снимке она казалась совершенно иным человеком. Возможно, это и было причиной ее неуловимого очарования. Но сможет ли Джордан противиться этому властному обаянию?

У Джил Флеминг была могущественная покровительница в лице Джессики Хайтауэр. Должно быть, не так легко будет избавиться от нее. Но Барбара сделает это. Даже если придется уничтожить девушку. Даже если придется пойти против Джессики Хайтауэр. Ведь что ни говори, сама Барбара обладает немалым влиянием. И, кроме того, достаточно решительна.

Только в четыре часа исполнительный секретарь Барбары осторожно постучала в дверь.

— Кто там? — отозвалась Барбара.

— Посыльный принес конверт. Без марки и штемпеля. Принять его?

— Я сама возьму, — ответила Барбара и, забрав конверт, закрыла дверь перед носом секретарши. Конверт был тщательно заклеен, и пришлось разрезать его ножом. Барбара решила, что это, должно быть, отчет детектива, который она ждала. На стол вывалилось несколько скрепленных вместе листочков бумаги.

Барбара задохнулась. Это не досье на Джил Флеминг, которого она ожидала. Это досье на нее, Барбару.

Листочков было всего три. Первый — показания врача из Мехико, сделавшего Барбаре аборт, когда ей было шестнадцать. Гинеколог, получив подозрительно высокий гонорар, определил группу крови убитого зародыша. Ниже приводилась взятая в больнице справка с указанием группы крови Виктора Консидайна, которая, естественно, не раз определялась из-за его тяжелого состояния.

Барбара немедленно поняла все ужасное значение этих документов. Теперь можно легко доказать, что именно Виктор Консидайн был отцом ее нерожденного ребенка.

Барбара дрожащими руками перевернула страничку. Следующий медицинский отчет был еще более обличающим. Анализ лекарств, принимаемых Виктором перед кончиной, сравнивался с заключением коронера о причине смерти. Указывались несовпадения и противоречия. Очевидно, эту работу выполнял неизвестный, но талантливый патологоанатом.

Барбара побледнела и, глубоко вздохнув, начала читать последний документ.

«Анализ простыни, на которой спал Виктор Консидайн в ночь смерти…»

Одного заголовка было достаточно, чтобы Барбара похолодела. Выводы были ясны и абсолютно убедительны.

К отчетам была прикреплена напечатанная на машинке записка.

«Дорогая миссис Лазарус!

15 марта 1972 года вы убили собственного отца, лишив его перед смертью необходимых медикаментов не менее, чем на 48 часов, и заменив их в ночь гибели огромной дозой адреналина, что вызвало смерть от сердечного приступа, пока он был в постели с вами.

Причина смерти вашего отца может быть доказана эксгумацией его останков. Тот факт, что он вступил с вами в половые отношения в ночь смерти может быть доказан анализом пятен спермы и влагалищных выделений, оставшихся на простыне.

Ваша долгая сексуальная связь с отцом не могла остаться в тайне, миссис Лазарус. Его предосторожности не возымели действия и оказались не столь эффективными, как он считал. Мы готовы и можем представить свидетелей, знавших, что происходит. Мы также готовы обнародовать анализ и группу крови вашего неродившегося ребенка, от которого вы избавились 3 сентября 1959 года в Мехико, когда вам было шестнадцать лет. Вряд ли результаты будут способствовать сохранению репутации, как вашей, так и покойного Виктора Консидайна.

Мотив убийства отца может быть легко доказан суду. Когда Джордан Лазарус, опасаясь, что Консидайн захватит контроль над его корпорацией, обратился к вам за помощью, вы, влюбившись в него и желая выйти за него замуж, убили отца и предложили Лазарусу вернуть управление его компанией и пользоваться счетами и капиталом вашей корпорации. Таким образом, вы достигли сразу двух целей: получили мужа и похоронили свидетельства вашего многолетнего инцеста. Не вынуждайте нас обнародовать эти уличающие вас факты в суде, миссис Лазарус. Несомненно, вы не сможете их опровергнуть. Советуем следовать нашим инструкциям, указанным в письме. Только таким образом вы сумеете избежать длительного тюремного заключения».

Барбара закрыла глаза. Руки конвульсивно сжали проклятые бумажки. Кто-то приложил много усилий, чтобы вытащить на свет ее прошлое. Кто-то умный и решительный, узнавший и понявший извращенную, страшную жизнь, превратившую Барбару в того человека, которым она стала сейчас.

Она пыталась взять себя в руки, все обдумать. Сможет ли она найти оружие против невидимых врагов? Сможет ли бороться с ними?

Но даже безжалостные инстинкты уличного хулигана, унаследованные от отца, сейчас были бесполезны. Этот проклятый неизвестный противник нашел ее ахиллесову пяту. Любой суд признает его доказательства уличающими.

Ситуация была безнадежной. Найми она хоть армию адвокатов, вряд ли сможет замять скандал в прессе и убедить Джордана в своей невиновности. Муж узнает правду об ее связи с Виктором Консидайном, об омерзительном прошлом и о том, каким образом она стала женой Джордана Лазаруса.

И тогда Джордан уже не будет относиться к ней так, как и прежде. Уважение, нежность и жалость, связывающие их эти несколько драгоценных лет, исчезнут. Он потребует свободы, и Барбара будет вынуждена согласиться.

Барбара опустила глаза в конец страницы, где были указаны требования шантажиста, и сначала удивилась — слишком проста и мала была жертва, которую ей велели принести, по сравнению с ее огромной виной.

Но потом она печально улыбнулась, поняв, что шантажист и в этом успел опередить ее.

Все кончено. Все.

Барбара по-прежнему сидела за столом с закрытыми глазами, когда снова раздался звонок секретаря.

— Что там? — спросила она, нажимая кнопку переговорного устройства.

— Еще одно письмо.

Барбара вспомнила об отчете детектива, который ожидала.

— Принесите.

Секретарь положила на стол конверт из грубой бумаги и, увидев выражение глаз начальницы, поспешила удалиться.

Барбара нехотя вскрыла конверт. Внутри оказалась единственная страница со штампом детективного агентства.

«Дорогая мисс Лазарус!

До сих пор мы не смогли найти доказательства интимной связи мистера Лазаруса и мисс Флеминг. Их контакты, ограничивались несколькими встречами за обедом и одной прогулкой на яхте. Мисс Флеминг очень близка с Джессикой Хайтауэр. Мы не без оснований подозреваем, что между ними существуют гомосексуальные отношения, и попытаемся добыть доказательства, если вы потребуете таковых. Из вышеуказанного мы заключаем, что в настоящее время нет оснований подозревать сексуальную связь между вашим мужем и мисс Флеминг.

„Анспах и Кейт с инвестигейшнз“, Кельвин Уизерс, частный детектив».

Глава 8

Джонсонвилль, Лонг-Айленд

Лесли видела сон.

В этом сне она оказалась одна в каком-то темном месте. Она пришла сюда с отцом, но он куда-то делся. Лесли звала его, звала и звала, но ответа не дождалась.

Лесли чувствовала, что тонет в земле, как в зыбучем песке. Отец почему-то навис над ней, безразлично глядя сверху вниз, но не пытаясь спасти ее.

— Папочка! — выкрикнула она. — Папочка!

Лесли с криком проснулась, вся в поту. Звук собственных стонов еще отдавался в ушах. Сон по-прежнему держал ее в клещах, окутывая ощущением невыразимой заброшенности, сковывая холодом ноги и руки.

Кто-то слабо тянул ее за руку. Росс очнулся и смотрел на нее, беспомощно, но тревожно.

Он пытается сказать что-то. Лесли видела, скольких усилий ему стоило это.

— П-п-лохой сон? — удалось наконец ему выговорить.

Лесли обняла и поцеловала мужа.

— Да, — пробормотала она, — плохой сон. Но сейчас все в порядке.

Слабыми пальцами он поднес ее руки к губам и поцеловал. По глазам было заметно, что муж пытается что-то сказать, возможно, какую-то ласковую чепуху, но язык не хотел повиноваться, поэтому Росс просто говорил глазами о своей любви. Это стало для них новой формой общения с тех пор, как у Росса случился удар.

Лесли улыбнулась в ответ. Но тут же в ноздри ударил знакомый запах, и она поняла, что Росс обмочился во сне.

— Сейчас вернусь, — предупредила она и, встав с постели, принесла мокрые бумажные полотенца, чтобы обтереть мужа. Сначала она сняла пластиковую пеленку, потом матерчатую. По крайней мере, Росс не замарался. Она почти физически ощущала облегчение мужа. Он еще мог вынести унизительное чувство мокроты в штанах, но просто не выносил, когда испражнялся в постель, словно беспомощный младенец.

— Хочешь сходить в ванную? — спросила она.

Росс смущенно поморщился. Рот до сих пор немного скривленный с правой стороны, конвульсивно дернулся, пока Росс напрасно пытался что-то выдавить.

— Н-наверное, — наконец пролепетал он.

Лесли помогла ему встать. Росс едва передвигался на подгибавшихся ногах и был вынужден опираться на руку Лесли, но в остальном шагал вполне самостоятельно. Он сумел добиться этого упорными занятиями с физиотерапевтом и невероятным усилием воли и мужества. Он многое умел теперь делать, правда, очень медленно, но отказываясь от посторонней помощи.

Лесли отправилась в кухню, поставила воду для кофе. Потом начала готовить завтрак, а между делом вернулась в ванную, чтобы помочь мужу одеться.

За шесть долгих месяцев болезни Росса они выработали раз и навсегда заведенный распорядок. Росс делал все, на что был способен — вынимал одежду из шкафов и комода, надевал рубашку, сидя натягивал трусы до щиколоток, и Лесли вмешивалась, только чтобы помочь мужу. Тот вставал, она помогала ему надеть до конца трусы, брюки, продеть пуговицы в петли рубашки. Он уже сам умел застегнуть молнию. Лесли редко приходилось открывать Россу дверь. Правда, она должна была водить машину, но тут уже ничего нельзя было поделать.

За последнее время любовь и уважение Лесли к мужу только возрастали — слишком многое им пришлось пережить вместе в эти тяжелые дни. Тот Росс, за которого она выходила замуж, был обыкновенным человеком, любящим, добрым, защитником. Мужчина, прошедший тяжелые испытания, превратился в необыкновенного мужественного борца с несгибаемой волей.

В самом начале, сразу после инсульта, в глазах Росса светились лишь боль, гнев и смущение. Но он быстро преодолел эти обременительные эмоции и сосредоточился на выздоровлении, употребив всю оставшуюся энергию, чтобы как можно скорее подняться на ноги. Росс трудился упорно, выполнял любое задание физиотерапевта и требовал все новых. Он часто удивлял Лесли и самого себя, выполняя вещи, казавшиеся немыслимыми еще вчера.

Умный, гордый, находчивый человек, Росс сумел заставить себя выражать взглядом все, что думает, даже когда слова не желали выговариваться или когда-то, что он хотел сделать, оказывалось выше его возможностей. Его раздражительность уравновешивалась храбрым юмором и нежностью, согревающими сердце Лесли. В самые трудные и унизительные моменты Росс умел сохранить достоинство, что заставляло Лесли любить его еще сильнее и не обращать внимания на неудобства, доставляемые его состоянием.

Конечно, она так и не смогла убедить Росса в этом. Он стыдился своей слабости. Джентльмен старой школы, он был крайне чувствителен к подобным вещам, и такая беспомощность угнетала его. Он женился на Лесли, чтобы оберегать и заботиться о ней, а вместо этого сам стал чем-то вроде ребенка, за которым приходится ухаживать.

Помогая ему одеваться, подкладывая пеленки, объясняя незнакомые слова или усаживая в машину, Лесли ощущала себя скорее матерью, чем женой, что было совсем не по душе Россу, считавшему себя мужем и добытчиком. Он желал дать Лесли дом, счастливую жизнь, семью и ребенка.

И поэтому невыразимо страдал из-за собственной импотенции.

После завтрака Лесли помогла мужу надеть пальто и вывела машину из гаража. Сегодня она должна была везти его в больницу.

Она оставила Росса у двери физиотерапевтического отделения, где их уже ждала физиотерапевт, симпатичная девушка по имени Бесси. До последнего времени Росс настаивал на том, что будет сам проделывать путь от автомобильной стоянки, но когда похолодало, понял, что лучше подъезжать к самому входу, чем заставлять Лесли тратить много времени, медленно шагая рядом.

— Желаю хорошо провести время, — шутливо пожелала она и поцеловала мужа на прощанье.

Он выглядел совсем жалким стариком, беспомощно плетущимся рядом с Бесси, молодой здоровой девушкой лет двадцати. Но Лесли быстро выбросила из головы неприятные мысли, заменив мрачную картину знакомым образом Росса, сильного привлекательного человека, который сейчас всего-навсего тяжело болен.

И мысленно воскрешая портрет былого Росса, Лесли выехала со стоянки и направилась в «Уилер эдвертайзинг», находившуюся в двух милях от больницы. Впереди долгий тяжелый день.

Со времени болезни Росса Лесли взяла бразды правления в свои руки и, хотя делала вид, что обсуждает с мужем каждодневные проблемы и передает его пожелания сотрудникам, на деле все решения принимала самостоятельно.

Благодаря усилиям Лесли, дела шли лучше, чем раньше. Она пыталась скрыть это от Росса или, по крайней мере, преуменьшить собственные успехи, поскольку не желала, чтобы он чувствовал себя никому не нужным. Но муж был достаточно умен, чтобы во время визитов в офис не заметить изменений. Если он и ревновал, то не показывал этого.

Лесли по-прежнему наслаждалась решением сложных проблем, возникающих на работе, поисками выхода из трудных ситуаций. Тем не менее, тяжелый груз ответственности в сочетании с невероятным напряжением, вызванным уходом за тяжелобольным, так изматывали ее морально и физически, что к концу дня у нее не оставалось никаких сил. За шесть месяцев она потеряла почти пятнадцать фунтов, и платья висели на ней, как на вешалке. Теперь Лесли весила не больше ста пяти фунтов. Даже в теплые вечера она теперь мерзла и носила дома свитеры, хотя еще год назад довольствовалась легкими блузками. Возможно, из-за этого постоянного беспокойства она стала забывать разные мелочи. Только теперь, оставив машину у агентства, она сообразила, что оставила дома портфель, — Лесли была так занята мыслями о том, как лучше устроить Росса в машине, что все остальное просто вылетело из головы.

Лесли подала машину назад, выехала со стоянки и поскорее вернулась домой. Уже почти половина одиннадцатого — не успеть переделать назначенные на день дела.

Оставив автомобиль на подъездной дорожке, она поспешила на кухню, как вдруг услышала звонок в дверь. Лесли едва не подпрыгнула от неожиданности. Она никогда не бывала дома в это время дня и не представляла, кто это может быть.

Лесли нерешительно пошла к двери, повернув замок, приоткрыла ее и выглянула наружу.

Глаза ее широко раскрылись.

В дверях стоял Тони Дорренс.

Глава 9

Вид у Тони был такой же удивленный, как у самой Лесли. Он даже попятился так, словно увидел призрак.

— Миссис… миссис Уилер, — сдавленно пролепетал он.

Лесли не в силах выговорить, судорожно сглотнула.

— Лесли? — неверяще переспросил Тони.

В этот момент Лесли сообразила, что он не специально искал ее, а попал сюда по прихоти случая.

— Тони, — кивнула она, пытаясь взять себя в руки.

— Я… Господи, просто невероятно.

Лесли стояла на пороге, держа дверь полуоткрытой, потрясенная происходящим. С одной стороны, все это лишь давнее воспоминание о легкомысленной юности, человек, от которого с самого начала лучше было бы держаться подальше, самая большая ошибка и позор в ее жизни.

С другой стороны Тони — отец ее ребенка, зловещая реальность, от которой не так-то легко избавиться. Глядя на него, по-прежнему красивого, с гордой осанкой, Лесли чувствовала, что потрясена до глубины души. Да, это прошлое стояло перед ней во плоти и крови, прошлое, вернувшееся, чтобы преследовать ее.

— Что привело тебя сюда? — выдавила она наконец.

— Работаю в одной страховой компании агентом. Вы у нас застрахованы. Приехал узнать, не хотите ли застраховаться по дополнительным статьям?

Пытаясь объясниться, Тони густо покраснел. Но Лесли была настолько занята своими мыслями, что не замечала, как стыдится Тони своего нового занятия. Ему было невыносимо признаться, что он всего лишь страховой агент, вынужденный разъезжать по городам в поисках новых клиентов. Видя красивый комфортабельный загородный дом Лесли, он не мог не сравнить ее жизнь со своей и отчетливо чувствовал собственное унижение. Как он опустился с тех пор, как впервые повстречал Лесли!

Лесли недоуменно покачала головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Мы получаем от вас страховое пособие, и, учитывая сложившееся положение, вы вряд ли захотите открыть нам дополнительный страховой полис.

— Сейчас все объясню. Я… — не возражаешь, если я зайду на несколько минут?

И только теперь Лесли наконец поняла причину его смущения. Как должно быть унизительно для Тони стоять на крыльце и выдерживать этот недружелюбный прием.

— Конечно, — пролепетала она. — Только у меня совсем нет времени — нужно ехать на работу, так что не могу долго задерживаться.

Она впустила Тони. Тот внимательно осмотрел гостиную, заметив снимки дочери Росса, самой Лесли и Лесли с мужем. У стены стояли инвалидная коляска и «ходунки», которыми иногда пользовался Росс.

— Как здоровье мужа? — спросил Тони.

— Неплохо, — неохотно ответила Лесли, поднимая глаза. Тони улыбнулся, быстро обретя самообладание. Лицо приобрело стандартно-угодливое выражение, присущее страховым агентам и коммивояжерам.

Он сочувственно посмотрел в глаза Лесли.

— Сожалею о твоем муже.

Лесли молча уставилась на Тони, не в силах поверить, что теперь, после всего случившегося, они могут спокойно стоять и беседовать о страховых полисах. Какой бессмысленный каприз судьбы свел их сегодня? Какая зловещая ирония в том, что именно болезнь Росса заставила снова пересечься их пути!

— Спасибо, — кивнула она. — Ты очень добр.

Лесли знала, что похудела и выглядит старше. Интересно, какой он ее видит? Случившаяся трагедия оставила на Лесли свой след, точно так же, как на Россе. Сегодня утром она сама видела это в зеркале собственными глазами.

Но вдруг Лесли стало стыдно, о чем она думает! Не хватало еще заботиться о том, как она выглядит в глазах Тони Дорренса! Он больше для нее не существует!

— Мне пора уходить, — резковато бросила Лесли. — Почему бы тебе не прислать свое предложение по почте? Я обсужу его с мужем, и мы посмотрим.

— Конечно, — кивнул Тони, — прости, что побеспокоил.

Но взгляд не был извиняющимся, скорее, оценивающим. Странная жесткая энергия поблескивала в этих зрачках. Лесли прошла вперед и открыла дверь.

— Ну что ж, — сухо бросила она, — до свидания.

Тони протянул руку, Лесли нерешительно пожала ее, и, прикоснувшись к его ладони, поняла, что перед ней все тот же, прежний Тони, и вспыхнула.

— Какая нелепость, — улыбнулся он почти дружески. — Я имею в виду: встретиться вот так.

Лесли сдержанно улыбнулась. Почему-то эти слова показались ей слишком самоуверенными.

— Никогда не думал, что увижу тебя на этом свете, — продолжал Тони.

Лесли ничего не ответила.

— Ладно, — кивнул он, поворачиваясь на каблуках со странной развязностью, — я немедленно пришлю тебе все документы. Это хорошее предложение. Уверен, что твой муж будет доволен.

Лесли подумала, что и это заявление выглядит весьма провокационно, и даже не улыбнулась.

Тони шагнул к выходу, но тут же остановился, и Лесли отчетливо увидела, что происходит сейчас в его мозгу. Тони, неожиданно обернувшись, болезненно поморщился.

— Послушай. Я понимаю, сейчас не время и не место. Но то, что было между нами, Лесли…

Очевидно, ему было не по себе. Но Лесли все-таки показалось, что в глазах блеснуло нечто похожее на торжество. Тони прекрасно знал, как много значил для нее когда-то.

— Ты прав, — согласилась она. — Но все это древняя история, Тони. Не стоит мучиться из-за этого.

Она говорила твердо, в голосе слышалось явное пренебрежение.

Разрываясь между ролью вежливого агента и интимными воспоминаниями, связывающими его с Лесли, Тони попросту пожал плечами и направился туда, где стояла его машина. Лесли заметила следы былой развязности в том, как он швырнул портфель на заднее сиденье и захлопнул дверь.

Она долго смотрела вслед, стоя в дверях, пока он не отъехал. Потом тщательно заперла дверь и села в автомобиль. Только взявшись за рукоятку переключения скорости, она поняла, как сильно трясутся руки. Раздраженно фыркнув, Лесли подала машину назад, но почему-то из горла вырвалось рыдание. Взглянув на зеркальце заднего обзора, Лесли с удивлением заметила, что по щекам струятся слезы.

Днем Лесли заехала, как обещала, за Россом и повезла его в офис, что часто делала в последнее время. Он поболтал со служащими, справился о проделанной работе, — чистая проформа, как знали все в офисе, — а потом они вернулись домой. Они поужинали вдвоем, и Лесли делала все возможное, чтобы скрыть, как взволнована. Но Росс всегда чувствительный к перемене ее настроений, заметил, что жена расстроена.

— Что-нибудь случилось, дорогая? — спросил он.

Лесли заметила в глазах мужа тревогу и сочувствие.

Он всегда беспокоился, что слишком обременяет ее своей болезнью.

— Ничего особенного, — пробормотала она, потянувшись к его руке.

Росс слабо сжал ее пальцы, но не стал настаивать. Болезнь не сделала Росса менее тактичным или проницательным.

— Пойдем со мной, — попросил он после ужина.

Росс повел Лесли в спальню, позволил помочь ему лечь и раскрыл объятия. Лесли примостилась рядом, и он прижал ее к себе.

— Девочка моя, — пробормотал он.

Лесли, почувствовав, как слезы жгут глаза, спрятала лицо на груди мужа.

— Тебе так много пришлось перенести из-за меня, — шепнул он.

— Нет, Росс, — покачала головой Лесли, — не ты, виноват, а болезнь.

— Девочка моя, — повторил он, нежно лаская Лесли. И только сейчас, сама не зная почему, она дала волю слезам. Плечи сотрясались от молчаливых рыданий. Росс осторожно сжал ее, стараясь притянуть еще ближе.

— Я все знаю, — вздохнул он.

Лесли кивнула и тоже обняла мужа. Он никак не мог знать, что происходило в ее мозгу, и считал, что жена переживает стресс, после всего, через что ей пришлось пройти за шесть месяцев его болезни. Росс никак не мог представить, что прошлое властно вторглось в жизнь Лесли, омрачив ее существование, заставив осознать, как далеко она зашла тогда в своем ослеплении, и сколько пришлось из-за этого страдать.

Но теперь это не имело значения — его объятия не стали менее нежными, любовь — менее искренней. И, как ни странно, понимание не стало менее глубоким оттого, что Росс не знал, что творится в ее сердце.

Глава 10

А в это время Тони Дорренс метался по номеру дешевого мотеля недалеко от Лонг-Айленда, словно посаженный в клетку зверь. Он до сих пор не мог поверить в произошедшее. Лесли! Лесли после стольких лет!

Никогда она не была более прекрасной! Никогда даже в половину не была так прекрасна, как в тот день, когда он снова увидел ее в этом загородном доме. Даже в то первое мгновение, когда они еще не успели узнать друг друга, он был ошеломлен, потрясен красотой незнакомки. Не будь она Лесли, его Лесли, Тони влюбился бы в нее мгновенно страстно и сделал бы все, лишь бы добиться ее.

Неожиданное свидание, казалось, пробудило Тони от долгого сна, заставило задуматься о пустоте собственного существования. И о причинах этой пустоты. Вовсе не несчастный случай, не просто неудачи виноваты в том, что он так низко пал за эти шесть лет, превратился едва ли не в пьяницу и бродягу. Все потому, что он потерял Лесли. Увидев ее прекрасное серьезное лицо, Тони мгновенно осознал, чего лишился, когда позволил ей уйти.

И теперь магия Лесли вновь вернулась к нему. В ней появлялось достоинство, зрелость и женственность, заставившие Тони потерять голову.

Сейчас Тони припомнил, что именно он лишил Лесли девственности перед тем, как бросить. Угрызения совести захлестнули душу, но вместе с ними пришло и горделивое сознание того, что он, должно быть, недаром стал первым любовником Лесли. Судьба предначертала ему любить ее, стать ее мужчиной. Иначе почему она подарила ему сокровище, которое так ревностно охраняла от других?

Но еще одно чувство владело Тони, не менее сильное, чем возбуждение. Раздраженная злоба. Не только на собственную глупость, позволившую ей так легко выскользнуть из его рук, но и потому, что Лесли не сломалась, не опустилась, как сам Тони, а продолжала жить, вышла замуж и забыла его…

Тони понимал, что сейчас Лесли слишком поглощена и озабочена случившейся бедой, и, кроме того, у нее попросту нет времени и энергии думать о нем. Она почти не уделила внимания Тони, и в ее обращении с ним сквозило нечто вроде пренебрежения.

Но так ли это?

Тони вспомнил об очевидном замешательстве, вызванном его появлением, о неохоте, с которой Лесли пустила его в дом. Выражение ее лица, когда Лесли слушала его предложение подписать страховой полис, было достаточно красноречивым. Тони не мог не заметить сначала шок, потом изумление, и… и что-то еще.

Смятение в ее глазах выдало, как подействовало на Лесли его присутствие.

«Да, — подумал Тони. — Вот оно! Даже после всех этих лет она не смогла забыть меня!»

В ее глазах мерцал, горел, светился тайный сигнал, не смотря на все попытки изобразить холодность.

Он был в этом уверен.

Теперь Тони еще быстрее заметался по комнате, возбужденно разговаривая с самим собой.

В конце концов, она не просто женщина, которую Тони нашел сегодня. Это его сердце. И спасение.

На следующее утро Лесли отвезла Росса в больницу и поехала на работу, делая все возможное, чтобы забыть встречу с Тони Дорренсом. С той минуты, как за Тони закрылась дверь, Лесли поклялась выбросить его из головы. Его вполне заслуженное падение, крах карьеры вместе с нагловато-самоуверенным выражением глаз делали это решение достаточно твердым. Тони исчез из ее жизни. И слава Богу. Скатертью дорожка!

Лесли так и не узнала, что, пока эти мысли проносились в голове, Тони следовал за ней, держась на приличном расстоянии.

Глава 11

Нью-Йорк

Все произошло, как было задумано.

Джордан и Барбара Лазарус развелись после нескольких коротких бесед, в продолжение которых правда так и не выплыла на свет Божий. Барбара настойчиво твердила, что их союз исчерпал себя, и пора начинать новую жизнь. Джордан согласился, раздираемый как чувством жалости к жене, так и угрызениями совести.

Через два месяца после развода Джордан женился на Джил Флеминг. Свадьба эта стала предметом сплетен и сенсаций, подхваченной газетами не только Америки, но и всего мира. Джордан был одним из самых богатых людей в стране, идолом многих женщин и героем миллионов мужчин, человеком, выбившимся из низов только благодаря собственным способностям, трудолюбию, и автором самого грандиозного проекта преобразования гетто и трущоб, который когда-либо изобретался в истории человечества.

Собственно говоря, брак этот казался бы слишком идеальным, слишком неизбежным, не случись одного непредвиденного события, произошедшего в самый разгар шумихи и добавившего некий зловещий ореол к безоблачному счастью. По крайней мере, так считала Джил Флеминг.

Это случилось во время медового месяца. Они провели две недели на прелестном маленьком островке в Эгейском море, где у Джордана был дом с видом на море. Они любили друг друга день и ночь. Они подолгу гуляли, по вечерам любовались закатами, окружающим миром и друг другом, насытившиеся любовью и сексом.

В течение первых дней, проведенных в Греции, Джил испытывала невероятный прилив энергии, а позже ощущала никогда не веданные ранее покой и безмятежность. И все это благодаря Джордану. В его постоянном внимании к ней было нечто расслабляющее, успокаивающее. Он, казалось, был счастлив и рад быть с ней.

Да, говоря по правде, между ними по-прежнему оставалось крошечное, едва различимое расстояние, даже когда Джордан держал ее в объятиях. Когда они смотрели на море, гуляли по деревенским улицам или уходили в горы, интимное молчание любовников объединяло их, но Джил постоянно ощущала, что недостаточно знает Джордана. Он был похож скорее на поклонника, чем на мужа, и его нежность происходила скорее от страсти, чем от понимания души Джил. Но именно это ее устраивало больше всего. Ни за что на свете не хотела бы она, чтобы Джордан увидел ее в истинном свете. Постоянно носимая ею маска была единственным средством завладеть добычей, единственной тропинкой к его сердцу.

В течение всего периода долгого искусного обольщения Джил приучила себя руководствоваться лишь инстинктами тела и реакциями мозга на едва уловимые сигналы, исходящие из невидимого центра внутри Джордана. Главное было не в том, чтобы получше узнать Джордана, а в том, чтобы завоевать его. Величайшим талантом Джил была способность к импровизации в спектакле, не имевшем сценария, реплики которого подавались суфлером в последнюю минуту и без всякого предупреждения.

И ей удалось задуманное. Она отняла Джордана у жены, как лиса крадет цыпленка из курятника, действуя безжалостно, быстро и вдохновенно.

И если их браку явно недоставало близости, если муж и жена так и не смогли узнать друг о друге то, что следовало понять в первую очередь, Джил не видела препятствий к тому, чтобы, несмотря на все это, сделать Джордана счастливым. Чем, в конце концов, она отличалась от других женщин, также стремившихся в погоне за выгодным браком спрятать истинное лицо и скрыть недостатки?

В поведении Джордана не было признаков ни сильного желания, ни острой тоски, одно только спокойствие, словно долгая борьба закончилась победой и теперь он, наконец, примирился с собой и окружающим миром.

Сначала это ничуть не волновало Джил, даже немного забавляло.

Но потом случилось ЭТО.

Как-то после полуночного ужина и купания в бассейне рядом с домом они занимались любовью. Обстановка была даже слишком романтической. Полная луна взошла над морем, освещая все вокруг почти так же ярко, как солнечные лучи. После купания, возбужденные лунным сиянием и собственной наготой, они сплелись в объятиях на шелковых простынях. Джордан никогда еще не был столь разгорячен и, ворвавшись в нее тяжелым почти безжалостным ударом, начал двигаться не спеша, размеренно, с каждым толчком входя все глубже, и скоро Джил была охвачена конвульсиями экстаза, оставившими ее обессиленно обмякшей. С того памятного дня, когда они отправились в плаванье на яхте, Джил познала, что такое оргазм, и теперь наслаждалась сексом по-настоящему. Раньше она никогда не испытывала наслаждения и даже не представляла, что такое может быть на свете, и теперь, охваченная отчаянной потребностью, была благодарна мужу за то, что он дарил ей это блаженство.

Лежа в его объятиях, она удовлетворенно размышляла о своем завоевании. Теперь Джордан принадлежит ей, и никто не сможет отнять его. Разве он не доказывал снова и снова, что одержим ее телом?

С этой мыслью Джил заснула и проснулась только час спустя, глядя на покрывало лунного света, окутавшего комнату. Наконец она встала и взглянула из окна. Луна, казалось, ласкала ее, дотягиваясь серебристыми пальцами через море, и благословляла ее брак с Джорданом.

Джил вернулась в постель. Джордан, обнаженный, лежал на простынях, он казался искренним и беззащитным, как ребенок.

И неожиданно Джордан пробормотал:

— Я люблю тебя.

Слова прозвучали невнятно, неразборчиво, но Джил, заметив изменившееся лицо мужа, похолодела: оно не выглядело счастливым или спокойным, нет, Джордан словно испытывал невероятную боль, будто что-то ускользает от него, а он пытается окликнуть, догнать это что-то.

— Я люблю тебя, — повторил он жалобно со стоном, а потом отвернулся от Джил и заснул.

Но Джил лежала с широко открытыми глазами, прислушиваясь к его мерному дыханию, продолжая думать о боли, так явственно прозвучавшей в голосе мужа, о печали, заставившей его так скорбно хмурить брови, — эта боль не имеет ничего общего с ней, совсем ничего.

Огромная безошибочная интуиция Джил, на время убаюканная ложным ощущением безопасности и покоя, внезапно пробудившись, посылала предупреждающие сигналы, остерегая не верить вновь обретенному счастью. Ее муж только сейчас признался в любви безликой фантазии, постоянно присутствующей в его сердце и памяти.

А ведь Джордан Лазарус никогда не говорил этих слов Джил Флеминг.

В этой ночи отношение Джил к мужу изменилось. Теперь она уже не была так твердо уверена в своей победе. Оказалось, что Джордан скрывает нечто важное, какую-то часть своей души, которую ей, как выяснилось, так и не удалось заполучить. Ведь Джил совсем не знала Джордана как человека, и, сумев возбудить в нем желание, не смогла заслужить любовь.

И эти три коротких слова стали песчинкой в раковине, вокруг которой начала расти жемчужина ревности в душе Джил. Она почувствовала присутствие другой женщины в жизни Джордана, не только из его, с такой мукой высказанного признания, вырвавшегося во сне, но и в безмятежной, почти мирной успокоенности, с которой он общался с самой Джил, словно она была чем-то вроде наркотика, необходимого, чтобы возбудить его чувства и успокоить рану, нанесенную невидимой женщиной, которую он потерял.

Понимание этого заставило Джил чувствовать себя пешкой, а не хозяйкой положения. И такое ощущение совсем ей не понравилось.

Она вернулась из Греции, обуреваемая смешанными чувствами, глубоко скрытыми в душе, и репортеры, осаждающие ее и Джордана в погоне за интервью, видели перед собой лишь хорошенькую, счастливую новобрачную, ставшую любимицей прессы.

Некоторое время Джил грелась в лучах славы и всеобщего внимания, так что почти забыла о назойливой мысли, постоянно терзавшей мозг. Но тут еще одно случайное событие разбило зеркало счастья.

Постепенно Джил становилась добычей бессонницы, которой никогда не страдала раньше. Она лежала в огромной постели Джордана, наблюдая за спящим мужем, но сама не могла даже задремать. Потом Джил вставала, принимала таблетку снотворного и уходила в другую комнату ждать, пока подействует лекарство.

Но чаще Джил удалялась в библиотеку и читала, пока книга не валилась из рук. Только когда слова начинали расплываться перед глазами, она возвращалась в постель и ложилась рядом с мужем.

И, наконец, бессонница Джил вместе с увлечением книгами привела к окончательной катастрофе.

Как-то ночью, когда Джордан уехал в другой город по важному делу, Джил, оставшись одна, легла пораньше, не в силах дождаться завтрашнего дня и возвращения мужа, но, так и не сумев уснуть, поднялась и направилась в библиотеку. На одной из полок стояло прекрасное трехтомное издание Шекспира, купленное Джорданом на аукционе несколько лет назад.

Джил вытащила томик, чувствуя приятное покалывание в пальцах при мысли о том, что касается столь драгоценной для Джордана книги, рассеянно перелистала страницы и остановилась где-то в середине «Макбета», привлеченная репликой леди Макбет:

Но тут, внезапно услыхав шелест бумаги, Джил опустила глаза. Что-то выпало из последних страниц томика, где были напечатаны любовные сонеты.

Джил подняла листок, оказавшийся фотографией.

Снимком молодой женщины, почти ровесницы Джил, одетой в цветастое платье из мягкой ткани, с короткими рукавами и низким вырезом, открывающим загорелые груди, покрытые россыпью летних веснушек. Фотография была в полный рост и позволяла видеть пышную юбку и очень длинные, поистине аристократические ноги в туфлях на высоких каблуках, но было видно, что девушка не очень привыкла носить их каждый день.

На красивой шее поблескивало изумрудное ожерелье, особенно бросавшееся в глаза, потому что волосы были зачесаны назад. В руке была широкополая шляпа с розовой лентой. Блестящие зеленые глаза казались вынутыми из колье камнями. Наверное, девушка специально наряжалась для особого случая. Она улыбалась, в глазах переливались смешинки, очевидно от сознания, что ее фотографируют. И снова у Джил возникло впечатление, что незнакомка не привыкла к таким платьям и явно находила юмор в подобной ситуации.

Но при близком рассмотрении было заметно, что веселое выражение в этих сияющих глазах сочеталось с неподдельной нежностью, направленной на фотографа, без сомнения, того, кого она любила. Она ласкала его взглядом полным тайн и секретов, связывающих ее и фотографа, секретов, которых не мог открыть ни один снимок.

Девушка была очень красивой. Но любовь делала ее ослепительной.

Руки Джил судорожно сжали фотографию. Механически поднявшись, она подошла к большому зеркалу и взглянула сначала на свое отражение, потом на снимок. Волосы у них оказались одинаковыми.

Джил почувствовала легкую дрожь, вспомнив день, когда Джордан небрежно показал на рыжеватую модель в модном журнале. Именно Джил настаивала на том, чтобы выкрасить волосы именно в этот цвет, но сам Джордан у парикмахера объяснил ей, какую прическу хотел бы видеть, и что ему нравится больше всего.

Точно такая, какая была у девушки на снимке.

Только после этой перемены, когда Джил явилась в новом образе, Джордан ни с того, ни с сего предложил ей покататься на яхте. И тогда на пристани старый лодочник сердечно приветствовал Джил, приняв ее за кого-то другого. Джил еще помнила, как он смутился, когда обнаружил свою ошибку.

Кого-то еще…

Джил вернулась к креслу и поднесла фото поближе к лампе, внимательно изучая, пытаясь запечатлеть в памяти лицо девушки.

Но не столько красота незнакомки потрясла ее, сколько выражение лица — прямота юности и искренности, сочетание цветущего здоровья и незлобивого юмора в соединении с чем-то деликатным и нежным. Эта девушка не будет ничего таить, сдерживать, умеет преданно и горячо любить, но ее уязвимость и беззащитность потребует уважения мужчины.

Она смотрела на женщину, копией которой стала с помощью Джордана.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Слова неожиданно прозвенели в ее мозгу ласкающей слух поэзией, с мгновенной быстротой превратившейся в кошмар. Потому что только сейчас Джил осознала всем сердцем, что Джордан ухаживал за ней, назначал свидания и наконец женился, потому что она напоминала ему эту девушку.

Но почему же это открытие, не обеспокоившее бы Джил раньше, случись нечто подобное с другими любовниками, приобрело теперь невероятную разрушительную силу, силу, способную обжечь и изуродовать мозг и душу?

Джил неверными руками подняла томик Шекспира, нашла в конце любовные сонеты и, проклиная себя за то, что не знает точно, где была спрятана фотография, заложила ее между страницами. Перед глазами мелькнули строчки одного из сонетов, сжав сердце щемящей нежностью.

Джил захлопнула томик, поставила его на полку и, вернувшись в ванную, нашла пузырек со снотворным и выпила одну таблетку, а потом, подумав, другую. Потом легла в постель и закрыла глаза, но уже через минуту поняла, что не заснет. Присутствие этой проклятой фотографии под ее крышей стало словно ядом, медленно травившим сердце.

Еще через десять минут она уже снова была в библиотеке, поспешно перелистывая страницы книги, пока перед глазами вновь не предстал образ улыбающейся девушки.

Отведя глаза, чтобы не смотреть прямо на незнакомку, Джил сообразила, что Джордан не приедет домой раньше следующего дня, и у нее останется время, чтобы переснять фотографию в фотостудии и положить оригинал на место.

И почему-то, как ни странно, это решение позволило Джил немного взять себя в руки. Но хотя идея размножить фото казалась опасным усилением могущества девушки, Джил не могла противостоять потребности иметь свою копию, изучать ее, узнать ее тайны и, может быть, найти способ защититься от неведомого врага.

Она опять вернулась в спальню, подложила под спину две подушки, включила свет и забралась под простыни, не выпуская снимка из рук, глядя на него спокойно и пристально.

Когда бледные слабые лучи рассвета проникли в комнату и первые звуки пробуждающегося города разрушили тишину, Джил встала, приняла душ, быстро оделась и покинула дом.

Фото лежало в ее сумочке.

Глава 12

Нью-Йорк

Джил постепенно пришла в себя. Правда, тайна тяжелым бременем лежала у нее на душе. Копия, снимка, найденного в томике Шекспира, была тщательно спрятала среди ее вещей, но, казалось, издали воздействовала на Джил, где бы она ни находилась. Джордан, очевидно, ни о чем не подозревал.

Жизнь продолжалась. Лазарусы вели деятельное, беспокойное существование, при котором легче всего похоронить терзающие душу проблемы. Откровенно говоря, еще одна дополнительная тайна не имела особого значения для Джил. В ее душе уже скрывалось множество мрачных секретов, которые она хранила все эти годы. В этом искусстве ей не было равных.

Но тут случилось нечто неладное.

Как-то ночью, после особенно трудного дня, закончившегося деловым обедом в «Плаза», Джордан пораньше отправился спать. Джил легла в половине двенадцатого, но вскоре поняла, что без снотворного не уснет. Она встала и, как была обнаженная, прошлепала босиком в ванную, нашла флакончик с сильнодействующими таблетками и из предосторожности приняла всего одну.

Затем, поняв, что потребуется не менее получаса, прежде чем подействует лекарство, накинула сорочку и бесшумно прошла через темные комнаты в библиотеку Джордана, решив скоротать время за чтением.

Но пока Джил шарила на полках, трехтомное издание Шекспира вновь привлекло ее внимание. Она провела рукой по томику с любовными сонетами и неожиданно не смогла устоять перед искушением вновь взглянуть на снимок. Джил уселась в кресло, открыла книгу, нашла сонеты и начала листать страницы, сначала медленно, потом все быстрее и наконец с лихорадочной быстротой.

Дыхание перехватило, а в горле застрял комок, когда Джил поняла, что фото здесь нет.

Ошеломленная, Джил закрыла томик и откинулась на спинку кресла, пытаясь собраться с мыслями. Что это означает?

Джил снова открыла книгу и постаралась очень тщательно пересмотреть все страницы — никаких сомнений не осталось, — снимок убрали. Очевидно, Джордан специально приходил в библиотеку и перепрятал фото в другое место.

Неужели муж захотел посмотреть на снимок, пока Джил носила его в фотостудию, и обнаружил, что его нет на месте? А может, заметил, что он лежит не на той странице? Или просто убрал фото из предосторожности, боясь, что жена его найдет? А вдруг некое шестое чувство подсказало Джордану, что Джил его подозревает: возможно, он кое-что понял по ее нервозному поведению и не захотел причинять дальнейших страданий?

Как бы то ни было, у Джил появилось странное чувство, что она поймана с поличным, а это означало тайное понимание между ней и Джорданом, понимание без слов, без доверия. И эта мысль вызвала у Джил неприятное чувство, — нечто среднее между отчаянием и отвращением, заставлявшее казаться ее брак еще более фальшивым, попросту гнусной пародией.

Трусящимися руками закрыв книгу, Джил поставила ее на полку и вернулась в ванную, чтобы выпить еще таблетку, но оказалось, что пузырек пуст. Придется звонить врачу и просить выписать еще, или назначить что-нибудь более сильнодействующее.

Она легла рядом с мужем и долго наблюдала за ним. Вид красивого спокойного лица оказался снадобьем, куда более мощным, чем снотворное. Она чувствовала, что Джордан видит сон, но сознавала, что никогда не узнает, о чем он грезит.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Джил повернулась спиной к мужу. Его неведомая неразгаданная жизнь стала для нее проклятием.

Но тут неожиданая мысль явилась, чтобы дать Джил облегчение, чтобы унять боль, невыносимо терзавшую ее. Нет, она не беспомощна, не брошена. Еще можно принять меры, что-то сделать.

Утром, как только Джордан уехал на работу, Джил позвонила в сыскное агентство «Анспах и Кейтс» и попросила позвать к телефону Кельвина Уизерса.

Глава 13

Они встретились все в том же маленьком отеле, где виделись раньше, когда работа, которую делал для нее Уизерс, казалась гораздо менее опасной, чем та, которую он выполнял сейчас.

Детектив был одет в вельветовые брюки и свитер: бесформенная одежда довольно хорошо скрывала мускулистую фигуру. Кел, как всегда, прекрасно умел маскироваться и был похож на кого угодно, только не на сыщика.

Стоя у большой двуспальной кровати, он порылся в сумке и вытащил большой конверт, открыл его и начал раскладывать содержимое на постели.

— Вы были правы, — начал он. — У вашего мужа действительно был роман с этой девушкой.

Джил с трудом подавила готовый вырваться стон.

— Ее зовут Лесли Уилер. Девичья фамилия Чемберлен. Работает в маленькой рекламной фирме в городе Джонсонвилль на Лонг-Айленде. Замужем за главой фирмы, Россом Уилером.

При упоминании о замужестве соперницы Джил встрепенулась. Почему ей раньше это в голову не приходило. Что-то вроде отчаянной надежды согрело душу. Она молча наблюдала, как Кел вынимает все новые снимки, словно продавец, выкладывающий товар перед покупателем.

— Три года назад они встречались чуть ли не каждый день, — продолжал Уизерс. — И, насколько мне известно, все это продолжалось не больше трех месяцев.

Джил просмотрела фотографии молодой женщины. И, к раздражению Джил, все то же неуловимое очарование отличало Лесли Уилер. Очарование и редкостная красота.

Неожиданно Джил заметила фото маленького мальчика, затерявшееся среди остальных снимков.

— Кто это? — озадаченно спросила она.

— Ее сын. Родился еще до знакомства с вашим мужем. Ему сейчас около шести с половиной. Я так и не узнал, кто его отец, но в любом случае это не ваш муж. Группы крови исключают это.

Джил пыталась осознать новую информацию, не вполне уверенная, стоит ли радоваться этому или нет. Пока просто не было времени, чтобы поразмыслить спокойно.

— Возможно, не стоило говорить этого, — продолжал Кел, — но все сведения взяты мной из досье, составленного по заданию Барбары Лазарус. Именно наше агентство добывало сведения о девушке. Мы тогда следили за вашим мужем и точно знаем, что больше они не встречались. Когда вы дали этот снимок на прошлой неделе, мне показалось знакомым лицо девушки, поэтому я начал проверять все материалы, собранные для Барбары, и ровно через мять минут узнал все о мисс Чемберлен.

Последовала пауза. Джил взглянула на Кела. Вид у сыщика был по-прежнему официальным, так что она никак не могла понять, о чем он думает, однако не переставала гадать, доступна ли Уизерсу ирония ситуации. Она вытеснила Барбару, чтобы стать такой же ревнивой женой. Даже полученная сегодня информация добывалась три года назад, для Барбары.

Джил нервно откашлялась.

— Джордан знал о ребенке? — медленно спросила она.

— Неизвестно. Мы собирали досье для жены. Не имею ни малейшего понятия, захотела ли она что-то рассказать мистеру Лазарусу. Во всяком случае, с девушкой он больше не встречался.

Кел показал на разложенные на постели снимки.

— Если не считать ребенка, за ней нет ничего компрометирующего. Идеально порядочная особа. Таких сейчас редко встретишь.

Это намеренно жестокое замечание уязвило Джил, жизнь которой даже с трудом нельзя было назвать безупречной. Интересно, Кел сказал это намеренно или просто констатировал факт?

Детектив сел на стул у окна и заглянул в принесенные с собой бумаги. Джил осталась стоять, не сводя глаз с фотографий.

— Начнем с того, — объявил Кел, что мисс Чемберлен родилась в маленьком городишке штата Иллинойс. Мать умерла, когда она была совсем маленькой, и девочку воспитывал отец, необразованный фабричный рабочий. Дочь завоевала стипендию в Корнельском университете и окончила его с отличием. Работала в «Оугилви, Торп» с июня семьдесят первого, и насколько я понимаю, стала автором проекта создания нового имиджа компании «Орора лайфстайлз», участвовала в других рекламных кампаниях, и успешно делала карьеру, пока внезапно не уволилась. Восемь месяцев спустя мисс Чемберлен родила ребенка. Здесь, в Нью-Йорке.

Кел перевернул страницы досье.

— Она отдала мальчика на усыновление и поселилась на Лонг-Айленде. Нашла место библиотекаря. Думается, ей просто хотелось быть поближе к малышу. Его усыновила молодая пара: муж — агент по продаже недвижимости. Лесли, очевидно, уговорила их разрешить ей регулярно посещать мальчика под видом тетки. Она приезжает к нему раз в месяц и по сей день.

Джил подошла поближе, чтобы получше рассмотреть мальчика. Даже непосвященному ясно, что это сын Лесли — те же черты, овал лица и даже что-то от искренности и прямоты матери. Он казался таким же умным и беззащитным.

— Проработав два с половиной года в библиотеке, — продолжал Кел, — она перешла на службу в рекламное агентство, но что заставило ее бросить работу библиотекаря, до сих пор неизвестно. Она успешно трудилась в фирме и считалась талантливым и способным специалистом по рекламе. Был ли у нее в то время роман с Уилером, установить не удалось. Но вскоре она познакомилась с вашим мужем. «Лазарус интернешнл» приобрела компанию, частью которой являлось агентство. Для новых компаний была созвана конференция, и ваш муж, должно быть, познакомился с мисс Чемберлен именно там. Их отношения продолжались, как уже сказано, около трех месяцев, а Барбара Лазарус наняла нас узнать о ней все, что можно. Тогда мы и раздобыли информацию о ребенке и об Уилере. Барбара, должно быть, представила мужу эти сведения, и все кончилось разрывом. Очень скоро после этого Лесли вышла замуж за Уилера.

Джил внимательно слушала.

— И с тех пор она не пыталась увидеться с Джорданом?

Детектив отрицательно покачал головой.

— Мы сразу же узнали бы об этом, — заверил он и, вынув еще одну стопку фотографий, протянул Джил. — На них Лесли была снята с Россом Уилером.

— Они вели спокойную жизнь. Полтора года работали вместе в агентстве и вели дом. Потом он перенес инсульт. Очень тяжелый. С тех пор она разрывается между больным мужем и кучей работы в агентстве.

Джил просмотрела фотографии. На первых светилась улыбкой несомненно счастливая молодая женщина, гуляющая по берегу моря, играющая в теннис, сжимающая ракетку изящной рукой с длинными аристократическими пальцами, одетая как в деловые, так и нарядные платья. Лесли носила и те, и другие с одинаковой естественностью и прирожденной элегантностью.

На более недавних снимках Лесли и ее муж выглядели совсем иными. Лесли казалась бледной, занятой собственными невеселыми мыслями. Она сильно похудела. Росс, измученный болезнью, стал настоящим стариком, сгорбленным и очень хрупким.

Лесли Уилер, по-видимому, находилась в состоянии крайнего физического и морального истощения — на ее плечах лежало непосильное бремя работы и ухода за больным мужем. Джил показалось, что она заметила следы преждевременной скорби на лице молодой женщины. Очевидно, Лесли боялась, что муж умирает, но изо всех сил пыталась себя разубедить.

На одном снимке Лесли помогала Россу выйти из машины. Выражение лица женщины было достаточно красноречивым, было видно, что она уже много раз выполняла эту привычную обязанность, и одновременно во взгляде светились сочувствие и нечто вроде мужественного смирения.

Только одно исчезло в облике Лесли после свадьбы с Россом Уилером — страсть. Джил, проницательный судья человеческой натуры, легко поняла, что Лесли не любит его.

Эта истина лишь делала еще более ужасным агонизирующее предчувствие в душе Джил. Все, что она услышала до сих пор о маленьком сыне Лесли и Россе Уилере, не имело значения. Она почему-то была уверена, что худшее еще впереди.

— Джордан знал что-нибудь об Уилере? — спросила она.

— Возможно. Уилер в то время был боссом. Неизвестно, случился ли там какой-нибудь конфликт. Может, она еще до этого успела подружиться с Уилером и разошлась из-за этого с вашим мужем. Выяснить это так и не удалось.

Но Джил, интуитивно почувствовав, что рассуждения детектива не имеют под собой почвы, еще раз поднесла к глазам снимок Росса Уилера.

— И какой прогноз относительно Уилера? — спросила она.

— Весьма сдержанный. Он пытается обрести прежнюю форму после удара. Но в таких случаях ничего нельзя сказать наверняка.

Джил задумчиво кивнула. Лесли Уилер оказалась заботливой и любящей женой. Но в случае смерти ее престарелого мужа она снова окажется свободной. Свободной и доступной.

— Вы сумеете еще что-нибудь обнаружить? — спросила она детектива. Кел пожал плечами.

— Это может быть последним кусочком головоломки, о котором мы не знаем. Но сыщику не всегда удается найти такой кусочек. Если он в голове у Лесли или ее мужа, мы ничего не сможем поделать. И детективы не всесильны.

Джил еще и еще раз пересматривала фото, сделанные три года назад, на которых Лесли была с Джорданом. Так много снимков… Влюбленная пара заходит в отель, рука об руку гуляет по улице, садится в машину…

И конечно, весьма компрометирующие снимки Джордана, целующего и обнимающего Лесли. К счастью для Джил, ничего более откровенного.

— Они были слишком осторожны, — пояснил Кел, поняв, о чем думает клиентка. — Мы так и не смогли снять их в постели. Но никаких сомнений в том, что отношения у них были близкими. Мы добыли все необходимые сведения.

Если он специально хотел ранить Джил, то это ему не удалось — боль и без того была невыносимой. У нее кровь в жилах леденела от сознания того, что Лесли любила Джордана, как никогда не любила своего мужа. И всего страшнее было, что Джордан любил Лесли. Взгляд мужа на снимке, выражение, с которым он смотрел на Лесли, разрывали сердце Джил.

Джил не могла не признаться себе, что Джордан никогда так не смотрел на нее, но в то же время она осознала, что видела нечто подобное — бледная выцветшая пародия на истинную любовь.

Пораженная этой неотвязной мыслью, Джил взяла снимок, на котором Джордан и Лесли стояли на палубе яхты.

Кел пристально наблюдал за ней.

— Мы использовали телескопические линзы, — пояснил он. — Не могли приблизиться больше, чем на шестьдесят ярдов, и даже мой оперативник боялся быть замеченным.

На следующей фотографии паруса были спущены. Лесли сидела, держа Джордана за руки. Снимок, снятый крупным планом, казался зернистым, но в выражении лица Лесли нельзя было ошибиться — девушка без слов, одним взглядом отдавалась любимому.

В свою очередь ответный взгляд Джордана стал откровением для Джил. Страсть настолько преобразила его черты, что он казался другим человеком. Его желание было огромным, всеобъемлющим, и именно из-за этого почему-то дозволенным и священным. Не нужно было и видеть, что происходит в каюте, для того чтобы понять: между этими двумя существует любовь, настоящая, искренняя и глубокая.

Знакомый озноб снова охватил Джил: изображение на снимке начало расплываться, таять, качаться, словно волны океана, баюкавшего яхту. Джил вспомнила улыбку лодочника в тот день, когда старик принял ее за Лесли, лукавый взгляд свата, благословляющего любовь между двумя прекрасными людьми.

Совсем недавно Джил посмеялась над глупой ошибкой старика, прогнала смехом неприятные мысли. Прогнала ли? Может, с того времени и остались сомнения, не дающие покоя? Разве не через несколько минут после разговора с лодочником Джил испытала первый в своей жизни оргазм? Взрыв страсти, прозвучавший последним, похоронным колоколом по свободной, вольной, беззаботной жизни и приоткрывший что-то вроде люка в мутные глубины, куда она отчаянно падала и падала с тех пор…

Кел Уизерс молча сидел в кресле. Джил невольно спросила себя, уж не выдало ли ее лицо какие-нибудь тайные мысли. Но теперь она дошла до той точки, когда уже ничего не могла скрыть. Истина обвивала ее, как удав, голодный, жадный, стремящийся выдавить из нее жизнь.

Долгое время спустя, когда Джил потеряла Джордана и приближалась к последней черте, она, оглядываясь назад, часто вспоминала тот момент, как начало… или конец, всего. Кел спокойно наблюдал за ней, словно олицетворение правды, проникающей через все маски.

Джил прекрасно понимала всю иронию случившегося. Она сама стала доказательством, свидетельством из плоти и крови, что Джордан так и не смог забыть Лесли, и никогда не забудет.

Кел говорил что-то, но Джил не слышала. Она продолжала стоять с фотографиями в руке, не глядя на них, уставясь невидящими глазами в стену. Она словно потеряла контакт с собой и окружающим миром. Наконец детектив откланялся, без сомнения, пообещав позвонить, если узнает что-то важное. Но Джил уже не обращала на него внимания. Его голос был затерян в нечеловеческом бормотании, звучавшем в мозгу, сейсмическом грохоте, потрясшем ее до основания.

Несколько минут спустя, после ухода детектива, Джил обнаружила, что стоит в ванной, глядя на себя в зеркало и все еще сжимая стопку фотографий, тех, на которых был изображен Джордан с Лесли Чемберлен.

Она больше не узнавала собственного отражения, ставшего таким же незнакомо-уродливым, как в ночном кошмаре. Джил смутно понимала, что враг, от которого она бежала всю жизнь, с самого раннего детства, теперь оказался с ней лицом к лицу, терпеливо выждав, пока не придут к концу все ее похождения, все триумфы, чтобы встретиться в финальной смертельной схватке. Враг оказался ею самой.

Скрыться было негде. Джил долго стояла как зачарованная, глядя в серебристое стекло широко раскрытыми глазами, несгибаемый стержень воли начал плавиться, растворяться.

Чудовище в зеркале снова поманило ее и шагнуло вперед. Джил вскрикнула и отпрянула, уронив снимки.

Слишком поздно. Перемена произошла.

Когда Джил вышла из отеля, никто не заметил в ней ничего странного.

Глава 14

Джонсонвилль, Лонг-Айленд

Лесли сидела в приемной больницы, дожидаясь, пока Росс пройдет очередное обследование, назначенное невропатологом. Она постоянно допрашивала специалистов. Их объяснения были маловразумительными, и она понимала, что врачи ждут признаков ухудшения состояния Росса. Но тем временем продолжался тяжелый труд реабилитации, хотя без надежды на долговременное улучшение или выздоровление.

Поэтому сегодня Лесли была, как всегда, вне себя от волнения. Она уже и не пыталась сосредоточиться на журнале, который держала в руках. Телевизор в приемной был включен на максимальную громкость, а идущая на экране телеигра мешала думать.

Внезапно за спиной раздался голос:

— Не возражаете, если я выключу это?

Подняв глаза, Лесли увидела молодую женщину в джинсах и вязаной блузке, нерешительно улыбавшуюся ей. Девушка показывала на орущий телевизор.

— Пожалуйста! — воскликнула Лесли. — Он просто с ума меня сводит, если хотите знать.

— Меня тоже, — согласилась девушка и приглушила звук.

Усевшись в соседнее кресло, она взглянула на Лесли.

— Вы здесь впервые?

Лесли покачала головой.

— Мой муж вот уже полгода приезжает сюда.

Девушка кивнула.

— Ая — два года. У отца случился инфаркт. Удивительно, как мы раньше не встретились.

Лесли отложила журнал.

— У мужа был удар.

— Да, — ответила девушка, — здесь большинство таких. Папа — просто исключение.

Лесли почувствовала инстинктивную симпатию к девушке. Она казалась совсем простенькой, необразованной, явно носила парик, слишком темный и далеко не лучшего качества, на лице было слишком много косметики. Скорее всего, кассирша или официантка. И ее беспокойство было таким же ощутимым, как тревога Лесли.

— Никогда не думала, что ожидание может быть настолько ужасной вещью, — заметила девушка.

— Прекрасно вас понимаю, — согласилась Лесли.

Девушка подвинулась ближе и протянула руку.

— Меня зовут Шила. Шила Фейхи, Очень приятно.

— Лесли Уилер. Очень приятно.

— Больше всего на свете ненавижу это место, — сказала девушка. Всегда терпеть не могла больницы. Мама умерла в больнице пять лет назад, теперь отец… Настоящий ад.

В девушке было нечто, привлекшее Лесли. Очевидно, она была совсем неглупа, несмотря на недостаток образования.

— Ваш муж поправляется? — осведомилась Шила.

— Каждое утро занимается физиотерапией. Но сегодня ему нужно пройти анализы у невропатолога.

— Вам, по-своему, повезло, — заметила Шила. — По крайней мере, можете хоть что-то делать, как-то бороться. А с моим отцом… ничего не остается, как ждать. Когда он выйдет отсюда, я должна отвезти его обратно, в дом престарелых. Он в слишком плохом состоянии, чтобы сделать что-то.

Молодые женщины оживленно обсудили неприятности и сложности больничного существования. Шила Фейхи кое-что знала об инсультах, поскольку и дед и бабка перенесли в свое время удар. Правда, дед был до сих пор жив, хотя влачил жалкое существование в доме для престарелых.

— Никогда не думала, что это будет стоить такую уйму денег, — пожаловалась девушка. — Возмещение по социальному страхованию и государственному медицинскому обслуживанию престарелых, это просто капля в море. Деду выплачивает пенсию компания, в которой он служил, но и этого недостаточно. То же самое с отцом. Придется привезти его домой следующей осенью, даже если положение не улучшится.

Шила взглянула на Лесли.

— А как насчет вас?

— Ну… Росс… это мой муж, вполне может позаботиться о себе. Но не может водить машину, поэтому мне приходится отвозить его в больницу и обратно. У нас в городе маленькое агентство, где я работаю. Росс пытается помогать, но это нелегко.

Лесли вздохнула.

— Приходится делать все, что можно.

— «Уилер эдвергтайзинг»? — воскликнула Шила. — На Черч-стрит? Конечно, знаю. Мой па имел с ними дело. Так ваш муж — мистер Уилер?

Лесли кивнула.

— Насколько я поняла, у вас с деньгами тоже туговато? — спросила Шила.

— Уж это точно, — поморщилась Лесли.

Девушка открыла лежавший на ее коленях журнал.

— Хорошо бы стать такими же богатыми, как этот тип, — сказала она, показывая на обложку, — тогда не о чем было бы волноваться.

Лесли, наклонившись, пригляделась повнимательнее, Шила держала номер журнала «Тайм» с портретом Джордана Лазаруса. Заголовок гласил: «Спаситель гетто».

Подзаголовок, несомненно, рассказывающий о кампании Джордана в конгрессе по осуществлению плана преобразования гетто, был напечатан слишком мелким шрифтом, так что Лесли не могла ничего разобрать.

Лесли, еще больше побледнев, сумела, однако, ничем не выказать истинных чувств. Джордан Лазарус существовал за тысячу миль от этой унылой грязноватой приемной, с ее литыми пластиковыми стульями, засаленными креслами, потрепанными журналами и старым телевизором.

— Да, — вздохнула Лесли, — вы, несомненно, правы.

Девушка нервно шаркнула ногами, обутыми в кроссовки, и еще раз посмотрела на портрет.

— Я всегда хотела узнать, каково это быть богатой, — вздохнула она. — Всю жизнь я пытаюсь свести концы с концами. Как, по-вашему, бывает, когда у тебя денег куры не клюют?

Лесли, казалось, мыслями унеслась куда-то далеко-далеко, и старалась не смотреть на фотографию Джордана.

— Не знаю, — выдавила она наконец. — Просто представить не могу.

— Ну что ж, у них, должно быть, свои проблемы, — решила девушка. — Папа всегда говорил, что деньги только позволяют большим проблемам обходиться дешевле, но не избавляют от них.

Лесли слабо улыбнулась.

— Наверное, он прав. Так или иначе, мне никогда не узнать.

Лесли с горечью сознавала, во что им обходится лечение Росса, их прежде довольно обеспеченная жизнь в загородном доме быстро превращается в борьбу с бедностью, едва ли не с нищетой.

Лесли, однако, ощущала странное спокойствие, здесь, в обществе подруги по несчастью, хотя за стенами маленькой комнаты ждал чужой, холодный, равнодушный мир. Общее несчастье, казалось, сближало их.

Поболтав еще немного, обе замолчали. Девушка, нервно покачивая ногой, читала журнал. От нее слабо пахло табачным дымом, но в присутствии Лесли Шила ни разу не закурила.

Лесли, воспылав мгновенной симпатией к Шиле, уже собиралась пригласить девушку на кофе в следующий раз, когда ожидание вновь сведет их вместе, но вдруг соседка встала.

— Извините, — пролепетала она, — не скажете, где здесь дамская комната?

— Вниз по коридору и направо, — ответила Лесли.

Шила встала и, бросив журнал на стол, вышла.

Лесли долго сидела, уставясь на экран телевизора. Телеигра все еще продолжалась, но она ничего не видела: портрет на обложке притягивал ее, словно магнитом. Наконец не устояв, она потянулась за журналом, дрожащими пальцами стиснула его и поднесла к глазам, неотрывно глядя на портрет улыбавшегося Джордана. Он казался старше, немного похудевшим, словно блестящие успехи что-то отняли у него.

Но прежний Джордан по-прежнему был здесь. Лесли заметила былую мягкость в глазах, все те же смешливые искорки и след юношеского обаяния, похитившего ее сердце много лет назад.

Лесли закрыла глаза, и на одно мучительное мгновение прижала журнал к груди, но тут же, подумав о Россе, мужественно переносившем устрашающие тесты, разжала пальцы, позволив журналу соскользнуть на пол.

Слеза, скатившись по щеке, успела упасть на глянцевитую поверхность журнала, оставив влажное пятнышко на щеке Джордана Лазаруса.

Испуганно охнув, Лесли поспешила стереть соленую капельку и долго наблюдала, как слезинка становится просто крошечной складочкой на бумаге.

Швырнув журнал на стол, Лесли снова повернулась к телевизору, стараясь взять себя в руки. Шум за дверью, голоса докторов и сестер помогли припомнить, где она находится.

Ей и в голову не пришло, что в это время за ней наблюдали.

Лесли больше никогда не видела Шилу Фейхи. Через несколько минут Росс вышел, и она отвезла его домой. По пути Лесли упомянула о милой девушке, с которой познакомилась в приемной, и чей отец перенес два года назад инфаркт. Но Росс не мог припомнить никого с фамилией Фейхи. Правда, так много пациентов приезжало в больницу сдавать анализы, что немудрено было не знать о ком-то.

И Лесли почти сразу же забыла о хорошенькой Шиле Фейхи — слишком много дел оказалось дома. Ей не пришло в голову задаться вопросом, почему молодая девушка, приезжавшая, по ее словам, в больницу вот уже два года, не знает, где ближайший женский туалет. Слишком много забот свалилось на плечи Лесли, чтобы беспокоиться о подобных вещах.

Джил Лазарус сидела за рулем автомобиля до тех пор пока Лесли не вывела микроавтобус со стоянки.

Этим утром Джил получила ответ на последний вопрос.

Она не только утвердилась в давних подозрениях, но и сумела вынести множество мелких впечатлений из короткого разговора и встречи с Лесли Уилер, наблюдений бесценных для того, что она намеревалась теперь сделать.

Джил включила зажигание и взглянула в зеркальце заднего обзора, зная, что если повернет его к себе, увидит то, что видела в тот день, когда Кел Уизерс открыл ей правду о Джордане и Лесли. При этой мысли она вздрогнула. Нет, если она еще раз взглянет в это лицо, придется покончить с собой.

Теперь самым большим врагом Джил стало зеркало. Если позволить ему показывать, какова она на самом деле, с ней покончено.

Ее единственная надежда, ее последний шанс — маска, законченная маска, безупречный камуфляж.

Глава 15

Нью-Йорк. 10 февраля 1979 года

Этот день оказался очень трудным для Джордана Лазаруса.

Джордан приехал домой совершенно усталым. Работа никогда не казалась такой трудной и мучительной. На сердце было тяжело. Теперь, когда он ясно представлял концепцию преобразования гетто, получить поддержку корыстных политиков и лидеров делового мира казалось более нереальным, чем прежде.

Сегодня Джордан хотел только поскорее встать под горячий душ и усесться в кресло со стаканом бренди. И еще ему хотелось увидеть жену, обнять ее и попытаться забыть всю грязь минувшего дня.

Джордан повернул ключ в замочной скважине. В фойе было темно.

— Я дома, дорогая, — шутливо окликнул Джордан, ставя на пол портфель. Сняв пальто, он повесил его в шкаф и заглянул в неосвещенную гостиную. Никаких следов Джил. В квартире царит тишина. Может, она уснула? Но это совсем не в обычаях Джил. Она никогда не ложится так рано. Неужели ее нет дома?

Джордан заглянул в спальню. Никого. Пройдя в гостиную, он налил себе «бурбон» и задумчиво нахмурился. Где же все-таки Джил? Действительно вышла куда-нибудь?

Постепенно Джордан начал волноваться. Последнее время жена явно не в себе. Вот уже несколько недель, как она нервничает, расстроена, что-то скрывает. Он пытался расспросить ее, вызвать на откровенность, но Джил все глубже уходила в себя. Тяжелая утомительная работа и постоянная усталость не позволяли найти время поговорить с ней, поэтому Джордан испытывал невольное чувство вины перед женой.

Он направился по коридору, заглядывая в спальни для гостей. Нигде ни души. Тишина в квартире угнетала. Приглушенный шум большого города только подчеркивал какую-то зловещую атмосферу темного дома.

Наконец Джордан добрался до солярия. Здесь тоже непроглядная тьма. Это последняя комната, где может находиться Джил в такой час. Вообще-то она редко приходила сюда по вечерам.

Джордан открыл дверь. Огромное окно, слабо освещенное огнями беспокойного города, смутно мерцало перед ним, Джордан заметил какую-то тень. Но ему и в голову не пришло спросить себя, что бы это могло быть.

Джордан нажал кнопку, и комнату мгновенно залило ярким светом. Дыхание его перехватило. Перед ним, в цветастом летнем платье, которое так ему нравилось, стояла Лесли Чемберлен.

— Лесли.

Он так и не понял, произнес ли вслух ее имя. Оно просилось на губы, словно посторонний предмет, долго скрывавшийся внутри него.

Ноги его подкашивались. Будь рядом стена или стул, Джордан схватился бы за них, боясь упасть. Неудержимая дрожь сотрясала тело, взгляд не отрывался от стоявшей перед ним фигуры. Он не мог видеть выражение собственного лица, стоившее тысячи слов.

Вид Лесли мгновенно разрушил все барьеры, которые он тщательно воздвигал для защиты от нее, оставив его беспомощным как младенца.

Но было нечто жуткое в этой фигуре, стоящей перед ним, рассчитанное именно на то, чтобы вызвать в нем эту реакцию. Она выглядела скорее как символ, чем живой человек. Символ его потерянной любви. Видение околдовывало, завлекало, и Джордан, чувствуя, что тонет, погибает, старался изо всех сил сохранить остатки разума.

Именно эта борьба с собой помогла ему узнать Джил.

Сходство с Лесли было невероятным — Джил удалось найти не только те же платье, шляпу, туфли, но и создать до ужаса правдоподобную маску Лесли, которую он любил больше всего. Джил сумела передать осанку Лесли, манеру держать себя, выражение лица, улыбку. Сама сущность Лесли казалась запечатленной на лице этой женщины.

Свет любви в глазах Джордана при первом взгляде на Джил сменился потрясенным изумлением.

— Что это означает? — осведомился он дрожащим голосом.

Она молчала. И не сделала ни одного движения. Просто позировала перед ним, выставляя напоказ способность копировать до мельчайших подробностей и деталей объект его желания. И, возможно, именно оттенок торжества в ее взгляде свидетельствовал о фальши и лживости того, что видел перед собой Джордан. Это совсем не Лесли. Это Джил, и все ее существо с безумной напряженностью сосредоточено на растворении в образе другой женщины.

Джордан сделал шаг вперед — Джил становилась более реальной и одновременно призрачной по мере его приближения.

— Я задал тебе вопрос, — прошипел Джордан, чувствуя, как в висках стучит кровь. — Что ты вытворяешь?

Джил слегка подняла брови, вызывающе сверкнула глазами.

— Я делаю то, чего хочешь ты. И ты знаешь это.

Джордан медленно двинулся к ней. При виде Джил ему стало не по себе, однако в сердце одновременно шевельнулось что-то, не поддающееся осмыслению.

— Джил, — снова начал он. — Ты что, потеряла рассудок? Кто вбил тебе в голову эту идею?

Джордан выглядел так, будто вот-вот взорвется. Но Джил, скрытая маской, оставалась спокойной, охваченная странной безмятежностью, рожденной месяцами отчаяния.

— Добро пожаловать домой, — сказала она голосом, поражавшим неестественным сходством с Лесли. — Я скучала по тебе, Джордан.

Он оцепенело уставился на жену.

— Ты сумасшедшая. Прекрати это.

Отняв руку от бедра, она провела ладонью по лбу, отведя непокорный локон. Знакомый жест. Жест Лесли, такой простой и естественный, будто Лесли сама сделала это. В глазах светилось выражение доверчивой нежности. Сколько раз он замечал этот взгляд у Лесли.

— Я люблю тебя, Джордан, — сказала Джил шепотом, от которого по его телу пробежал озноб. — И хочу, чтобы у тебя было все, что пожелаешь.

Джордан провел рукой по волосам. Челюсти судорожно сжались. Он едва не протер глаза, чтобы убрать навязчивое видение.

— Ты безумна, — повторил он. — Совсем спятила, Джил.

— Можешь называть меня Лесли, если хочешь, — улыбнулась она. — Я не возражаю. Это то, чего мы оба ждали, не так ли?

Джордан сделал шаг назад, как бы защищаясь. Но расстояние помогло не больше, чем близость. Сила иллюзии была слишком велика.

— Я знаю, что тебе нужно, — кивнула Джил. — Можешь больше не лгать мне. Только подойди ко мне, и все будет как всегда.

И, протянув руки, выдохнула:

— Мой Очарованный принц…

Джордан ощутил, как все закружилось в безумной пляске, а земля сходит с оси. Ее безумие было заразительным, и теперь затронуло и его, загораясь лихорадкой в крови. Он не мог оторвать глаз от Джил.

— Пойдем, — повторила она. — Я люблю тебя. Не заставляй меня ждать…

Джордан снова отступил.

— Джил, — пробормотал он. — Ты меня беспокоишь. Может, вызвать доктора? Ты не…

ТЫ НЕ В СЕБЕ. Какая горькая ирония в этих словах, так и не слетевших с языка…

Она направилась к нему походкой Лесли. Руки чуть согнуты в локтях, в глазах сверкали юмор и доброта Лесли.

— Помнишь, тот день, когда я надела это платье? — спросила она. Мы были так полны любви… надежды… Помнишь, Джордан?

Джил была совсем уже рядом. От нее пахло духами Лесли. Джордан почувствовал, как последние барьеры рушатся, сопротивление исчезает. Его соблазняло, совращало, увлекало не только совершенство иллюзии, но и ее извращенность.

— Пойдем, — звала она. — И все будет так, как раньше. Совсем, как тогда… Помоги мне снять это.

Она подвела его руку к вырезу платья. Джордан закрыл глаза, ощутив прикосновение ее губ. Но его руки тут же оказались за ее спиной, расстегивая молнию, шаря в поисках застежки лифчика. Ткань с приглушенным шорохом соскользнула на пол, и Джордан почувствовал под пальцами обнаженную кожу.

— О, я так тосковала по тебе, — вздохнула она, снова целуя его.

Джордан знал, что она притворяется, играет. Во всем этом спектакле не было и капли правды. Однако произносимые ею слова проникали в самое сердце. Именно их он так страстно желал услышать три долгих ужасных года, не осмеливаясь признаться в этом самому себе. И голос, говоривший с ним, был голосом Лесли, полным нежности и понимания.

Он был на грани сумасшествия. Она тянула его за собой в ту же топь, которая прежде засосала ее. Он пытался обрести равновесие, здравый смысл и рассудок, но Джил уже осталась почти голой, в одних трусиках и встала совсем близко, почти вжимаясь в него всем телом. Маленькие упругие холмики терлись о его грудь, а его пальцы, подтянутые ее руками к плоскому животу, уже стягивали трусики с ее бедер.

— О, Джордан, — промурлыкала она. — Я соскучилась по тебе.

Даже вкус ее рта был полон свежести Лесли.

Джил смотрела на него со странным выражением мучительного торжества. Джордану вдруг захотелось задушить ее. Руки невольно сжали тонкую шею Джил. Но она только улыбнулась. Даже насилие, казалось, подтверждает ее власть над ним.

— Значит, вот что было у тебя на уме все это время, — процедил он.

— У тебя на уме, — поправила Джил. — Не сопротивляйся этому, Джордан. Сам знаешь, тебе не хочется бороться с этим.

Уютно устроившись в его объятиях, в этот момент Джил в самом деле чем-то напоминала ведьму — прекрасную, обнаженную ведьму. Джордан поцеловал жену и почувствовал, как она трется об него. Джил шестым чувством понимала, что он не может устоять — слишком велико было сходство с Лесли.

— Джордан, — прошептала она.

Он подхватил Джил на руки. Она была легка, как перышко, легче воздуха, казалась настоящим видением, но от этого становилась лишь еще привлекательнее, еще могущественнее, чем если бы была обыкновенной смертной.

Джордан положил ее на кровать и сорвал с себя одежду. Джил наблюдала за мужем с удовлетворенной улыбкой на прекрасном лице.

Когда он остался обнаженным, Джил откинулась на полушки и завела руки за голову.

— Ну же, скорее, — позвала она. — Чего ты боишься? Я так хочу тебя, Джордан! Я ждала тебя.

Джордан накрыл ее своим телом. Ее плоть ласкала его с головы до ног. Он чувствовал, как ее руки вдавливаются в крестец. Ноги обвились вокруг него с застенчивой интимностью. Их тела начали двигаться, музыка их возбуждения звучала почти нечеловечески. Она светилась в его объятиях, трепетала, искушая и маня, такая же неземная, как блуждающий огонек.

Что-то начало копиться в Джордане, расти и шириться, и он начал с большей силой врезаться в нее. Но его желание было настолько неотделимо от ужаса, что Джордан ощущал, как оно растет и растет, становясь все болезненнее, и он не в силах его утолить. Он думал только о том, что вот-вот взорвется.

Сейчас Джордан балансировал на краю темной пропасти и, заглянув ей в глаза, обнаружил, что фальшь и ложь так же бездонны, как эта пропасть, словно зеркало с тысячью отображений его собственной жгучей потребности. Джордан понял, что уличен. Преобразившись в Лесли, Джил сумела коснуться самых уязвимых струн его души. Джордан чувствовал себя голым и беззащитным. А его тело пульсировало омерзительным извращенным наслаждением, рожденным взаимным обманом.

— Я люблю тебя, — повторяла она.

Джордан задыхался. Шепот Лесли по-прежнему звучал в ушах, руки Лесли по-прежнему ласкали его, лишая сил противиться неизбежному.

— Я люблю тебя, — простонал он.

— Да, — шептала она. — Да…

Полный отвращения к собственному падению и ее победе, Джордан отдался нахлынувшим ощущениям.

На следующее утро Джил проснулась одна, и, еще ничего не понимая, сонно взглянула на будильник. Почти десять. Джордан, должно быть, давно ушел на работу. Джил не совсем пришла в себя, но чувствовала, что хорошо отдохнула, впервые за несколько месяцев. Собственно говоря, тут не было ничего удивительного. Страсть, соединившая ее с Джорданом прошлой ночью, была подобна землетрясению и оставила обоих выпитыми до дна, так что сразу после этого они заснули, как дети.

Джил будет помнить это долгое, выматывающее соитие до последних дней. Все это выглядело жуткой фантасмагорией, мерзким слиянием, подогретым стыдом и желанием, пожирающим обоих. Джордан превратился в дикого зверя, обезумевшего дикаря, нетерпеливо берущего добычу.

И, обессиленная экстазом, не в силах шевельнуться, Джил все же сознавала, что план удался и она победила. Джордан не смог противиться созданной ею иллюзии. Он оказался беззащитным и был вынужден сдаться, — маски спали, раз и навсегда.

Джил была сама напугана тем, чего добилась. Ее, основанная на обмане и фальши жизнь, достигла высшей точки. И эта ложь, как ни странно, позволила добиться правды о Джордане.

Джил лежала в постели еще с полчаса, размышляя над тем, что же им обоим делать дальше. Потом она встала и подошла к встроенному шкафу. Открыв дверцу, Джил заметила, что несколько костюмов Джордана исчезли. Не хватало также его рубашек, брюк, нижнего белья.

У Джил что-то оборвалось внутри. Значит, она слишком далеко зашла. Униженный тем, что она заставила его сделать, Джордан скрылся. Но он вернется. Джил была убеждена в этом. Теперь он не сможет ей противостоять. Прошлой ночью она применила оружие, от которого нет защиты.

Джил вернулась в постель и долго лежала, размышляя, что предпринять. Наконец она позвонила Джордану в офис, но тот был на совещании, и секретарь ответила, что он обязательно позвонит, когда вернется.

Джил поставила на плиту кофеварку и приняла душ. Потом оделась, выпила кофе, напряженно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Она ждала все утро и весь день. Джордан не позвонил. В четыре часа его служащий принес письмо и сказал, что хозяин просил забрать одежду и туалетные принадлежности. Письмо было написано от руки.

«С этого дня ты свободна и можешь жить, как захочешь. Нам больше нечего сказать друг другу. Мои поверенные свяжутся с тобой».

Внизу была приписка, сделанная словно после долгого раздумья: «Береги себя».

Подписи не было.

Джил смотрела вслед рассыльному, уносившему еще один чемодан с вещами Джордана. Наспех нацарапанные слова: «Ты свободна», — пульсировали в сердце обреченным звоном похоронного колокола. Джордан, должно быть, понял, что для нее нет худшего наказания, чем одиночество. Его слова были намеренно жестоки и категоричны.

Оставшись одна, Джил побрела в спальню, где они занимались любовью всего лишь прошлой ночью, и встала перед большим, в рост человека, зеркалом, глядя на себя. Отражение было все еще расцвечено безумием иллюзии. Волосы принадлежали Лесли. Следы грима стерлись не до конца. Даже поза, манера держаться, выражение глаз напомнили о совершенстве ее игры.

Но это была не Лесли. Зеркало, подмигивая, стирало слезы и напоминало о реальности, единственной, которую ей не победить.

Джил осталась одна.

Глава 16

Прошло шесть недель. Джордан не виделся с Джил, и не позволял себе думать о ней. Он снова, не впервые в жизни, с головой ушел в работу и просиживал в кабинете по восемнадцать часов, почти не выпуская телефонной трубки, прося об одолжениях, заводя новые знакомства, назначая деловые свидания. Остальное время Джордан проводил в молчаливых размышлениях, выключая телефон и запрещая секретарше беспокоить его. Сейчас все его усилия были направлены лишь на принятие законопроекта Лазаруса и способов, которыми можно было заставить врага сдаться. Это было последним сражением Лазаруса с миром. И он был исполнен решимости победить.

В течение всего этого времени мысли о Джил лишь изредка посещали его, как о чем-то второстепенном, не играющем роли. Он повторял себе, что план, способный изменить лицо всей нации, более важен, чем жалкие эмоциональные потуги женатой пары — пары, которая в любом случае скоро разведется.

Но эта претензия на объективность была не более чем ширмой, скрывавшей правду. Джил не выхолила у него из головы ни на минуту. И только из-за нее все, что делал Джордан, носило оттенок отчаяния.

Теперь душу снова сковал забытый было ледяной холод, позволявший стать таким же безжалостно ледяным в отношениях с другими людьми. Возможно, именно потому, что он так глубоко похоронил в душе все чувства, шахматная доска профессиональной и деловой жизни предстала перед Джорданом с такой ясностью. Он еще никогда не сталкивался со столь сложной задачей. Собственные интересы Джордана почти не играли роли в его плане. Он беспокоился лишь за благополучие государства.

Мечта Джордана Лазаруса должна была вот-вот воплотиться в реальность.

Как-то ветреным мартовским днем, в четверг, Джордан, завершив ряд телефонных переговоров, уже готовился покинуть кабинет, но, поднявшись, неожиданно понял, насколько устал. Голова закружилась, и Джордан вспомнил, что сегодня не обедал. Пора начать лучше заботиться о себе. Сумасшедшая суета нескольких последних недель должна уступить место размеренной, спокойной, каждодневной работе, лишенной ненужного напряжения. До сих пор он пытался перегнать и заглушить собственных демонов. В будущем он должен осуществить мечту, которая придаст новое значение и смысл его жизни.

Именно с такими мыслями Джордан вышел из кабинета и резко остановился, увидев неожиданную гостью.

Это была Джил.

Глаза Джордана широко раскрылись. Он не видел жену больше полутора месяцев.

Джил выглядела бледной и осунувшейся. Она сильно изменилась с той ночи, когда она предстала перед ним в безумном обличье-маске, ночи, которую он хотел бы забыть.

— Странно встретить тебя здесь, — процедил он.

— Привет, Джордан.

— Чему обязан удовольствием?

Джордан ничего не чувствовал к ней, кроме неприязни.

Джин поднялась и сделала шаг навстречу.

— У меня кое-какие новости, — начала она. — Я бы хотела поговорить с тобой.

Джордан с расчетливым высокомерием поднял брови.

— Забавно, — бросил он. — Я думал, между нами уже не может быть ничего нового. Неужели у тебя остались еще какие-то сюрпризы, Джил?

Джил была глубоко ранена его сарказмом.

— Может, мне лучше уйти, — пролепетала она.

Он никогда не видел ее такой жалкой. Джил, казалось, превратилась в собственную тень. И в это мгновение сердце Джордана затопило сострадание. Но он не мог позволить себе смягчиться. Ни один человек в мире не причинил ему столько страданий, как эта женщина: она обманом женила его на себе, разрушила эмоциональные преграды, в которых так нуждался Джордан, чтобы чувствовать себя сильным, заставив его обнажить свою боль. Нет, он не испытывал ненависти к жене. Джордан хотел только, чтобы она навсегда ушла из его жизни.

— Хорошо, — холодно разрешил он. — Если считаешь нужным.

Он шагнул к ней. Даже простое сознание того, что расстояние между ними уменьшилось, наполнило его отвращением. Теперь Джордан всегда будет считать Джил кем-то вроде ведьмы, появившейся в его жизни из-за злого каприза судьбы и едва не уничтожившей его.

Джордан поднял пальто Джил и протянул ей. Она взяла пальто трясущимися руками и попыталась натянуть. Джордан, забыв о вежливости, наблюдал за женой, не делая попытки помочь. Джил сражалась с рукавами, и Джордан, против воли, протянул руку.

Стоя спиной к мужу, Джил что-то пробормотала, так тихо, что он ничего не расслышал.

— Что ты сказала? — переспросил он.

Джил, полуобернувшись, взглянула на него.

— Я сказала, что беременна.

Взгляд был ясным, спокойным, немигающим.

Джордан от неожиданности отпрянул, словно от удара в лицо, но тут же постарался взять себя в руки и не отступать.

БЕРЕМЕННА. Почему-то это понятие никак не связывалось с Джил. Она была сиреной. Обольстительницей. Но матерью? Это просто невероятно, невозможно.

Пытаясь защититься от внезапной атаки, Джордан искал самые жестокие слова, какие только мог придумать.

— Откуда ты знаешь, что это мой ребенок?

— Он твой, — печально улыбнулась Джил.

Джордан снова отошел на шаг, пристально, жестко глядя на нее.

— Почему я должен тебе верить? Ты никогда мне не говорила об этом раньше. С чего вдруг такая перемена?

Он говорил быстро, словно пытаясь заглушить рвущиеся с ее губ слова. Джил терпеливо ожидала, пока он закончит. И только потом, не глядя на него, ответила:

— Это ночь. Та ночь.

Ярость, жгучая, как расплавленная лава, затопила Джордана. Ему хотелось убить эту женщину за все, что она сделала с ним. Но почему-то он чувствовал, что она говорит правду. И эта правда заставила ненавидеть ее с еще большей силой, но уничтожила крепостные стены, которыми Джордан так старательно себя окружил.

— Ты лгунья, — неубедительно пробормотал он.

Но Джил только покачала головой. Она выглядела очень маленькой и слабой, но на самом деле владела оружием, перед которым он был беззащитен.

— И даже если ты говоришь правду, — продолжал он, — это ничего не может изменить между нами.

Но, говоря это, Джордан уже понимал, что это известие изменило всю его жизнь. Кроме ненависти к Джил.

Последовало долгое молчание. Они стояли всего в двух футах друг от друга, но Джордан желал, чтобы они оказались на разных полюсах.

— Что ты собираешься делать? — спросила она наконец. Звук ее голоса вызвал в нем желание удушить ее. Но в этой женщине рос его собственный ребенок. Убийство ничего не даст.

— Избавься от него, — дрожащим голосом велел Джордан.

Джил подняла глаза.

— Ты в самом деле этого хочешь?

Она, конечно, видела его насквозь. Джордан понимал, что ребенок от него. Он знал также, когда был зачат младенец. Джордан запомнит эту ночь на всю жизнь.

Джордан мрачно смотрел на жену. Она уже разбила ему сердце своей ложью, притворством и извращенной интуицией, позволившей вторгнуться в его душу. Джил была олицетворенным обманом, и сделала его таким же лжецом. Ничто, могущее соединить их в будущем, не изменит этого.

Но она носит его ребенка.

— Нет, — вздохнул Джордан обреченно, — не хочу.

Он с отвращением оглядывал ее. Хрустальные глубины глаз Джил открывались все шире, словно пытаясь вобрать его в себя. В это мгновение она выглядела одновременно прекрасной и отталкивающей. Противоречивые чувства овладели Джорданом, и он почувствовал невыносимую усталость.

Джил не спускала глаз с Джордана. Плащ скрывал ее стройную фигурку, которая заколдовала его своей прелестью, запачкала ложью и носила в себе зародыш его будущего ребенка.

— Хорошо, — выдавил наконец Джордан. — Хорошо.

Никто не двинулся с места. Муж и жена стояли, глядя в глаза друг другу, разделенные пропастью глубже, чем адская, и связанные воедино и навсегда живой плотью крепче стальных пут.

Глава 17

Джонсонвилль, Лонг-Айленд

Тридцатого марта 1979 года Росс Уилер перенес микроинсульт.

Состояние его мгновенно ухудшилось — он потерял способность самостоятельно передвигаться, достигнутую ежедневными упражнениями, месяцами физиотерапии, и не сумел ответить на несколько вопросов во время тестов, которые раньше легко проходил.

Россу пришлось провести две недели в больнице на обследовании. Больничные счета вынудят, конечно, Лесли перезаложить дом, и попытаться взять в долг у дальних родственников Росса и своих. Унижение, которое придется испытать, выпрашивая деньги, вполовину не волновало ее так сильно, как состояние мужа. Она с ужасом думала о неминуемом конце и изо всех сил старалась уверить себя в обратном, но в то же время вынуждала себя подготовиться к тому, что ожидало впереди.

В этот день Лесли ушла из палаты мужа поздним утром, предупредив, что вернется только вечером, в приемные часы, поскольку накопилось много работы в агентстве, а из-за последних событий они и так отстали от графика.

Росс посочувствовал Лесли и упрашивал ее больше не приходить сегодня, а заняться делами.

— И проследи, чтобы девушки побольше помогали тебе, не тащи весь воз одна. Скажи, что босс так велел.

Лесли крепко обняла мужа.

— Я так тебя люблю, — тревожно пробормотала она.

— И я тебя, детка.

Лесли, со слезами на глазах, помахала ему на прощанье с порога. Росс еще после первого инсульта заметил эту трогательную неспособность сдержать слезы каждый раз, когда они разлучались.

Но Лесли не поехала в офис. Из больницы она отправилась по скоростному шоссе и сумела добраться до Фармингтона меньше чем за час, ведя машину, правда, с головокружительной скоростью.

Клифф Бейер был на работе, но Джорджия и Терри оказались дома. Лесли едва смогла сдержать изумление при виде маленького мальчика. Ноги его стали длиннее, лицо — уже, и в глазах светилось какое-то взрослое выражение. Прошло почти полгода с тех пор, как она в последний раз видела Терри. Болезнь Росса отняла слишком много времени и внимания, так что она иногда неделями не звонила Бейерам.

Джорджия, зная о бедах Лесли, встретила ее теплой улыбкой и дружескими объятиями.

— Как Росс? — тихо спросила она.

— Насколько можно ожидать, неплохо, — ответила Лесли шепотом, чтобы малыш не расслышал тревоги в ее голосе.

Терри, которому уже исполнилось шесть с половиной, сначала стеснялся Лесли, говоря с ней слишком вежливо, застенчиво, но больше не прятался, как раньше, за материнской юбкой. Лесли ощутила укол в сердце, осознавая, как много она упускает, неделями не видя сына, не подмечая в нем перемен.

Сначала Лесли была скованна и не знала, о чем говорить, не умея сократить разделявшее их расстояние. Озабоченность собственными неприятностями, казалось, истощила ее способность сходиться с людьми.

Но потом былая близость постепенно начала возвращаться. Терри даже показал ей игрушки и подарки, полученные на последний день рождения. Среди них была и книга сказок, посланная Лесли. Она с гордостью наблюдала, как Терри умело обращается с игрушками и объясняет, как ими пользоваться.

— Ты вырос, — сказала Лесли, чувствуя, как чаще бьется сердце при виде крошечного личика. — Ты такой красивый, Терри. Скоро за тобой девочки начнут бегать.

— Вот уж не знаю, — ответил он, немного насмешливо, совсем как взрослый.

Лесли пыталась скрыть страх и тоску. Он становился с каждым днем все больше и так быстро менялся! Шесть месяцев — короткий срок для взрослого, но невероятно долгий для детей, преображавшихся, как по волшебству.

— А ты стала тоненькая, — заметил Терри, удивив мать проницательностью и памятью.

Только теперь Лесли поняла, что последний год не прошел для нее бесследно.

— Почему бы нам не приготовить что-нибудь перекусить? — предложила Джорджия.

Они вскипятили молоко для Терри, сварили кофе для себя и выложили на блюдо свежеиспеченные булочки. Старая заговорщическая атмосфера вновь установилась между ними, к концу обеда отношения вновь стали непринужденными.

Время от времени она ловила на себе взгляд Джорджии, исполненный сочувствия и сострадания. Джорджия совсем не боялась, что Лесли затмит ее в глазах Терри. Лесли была второстепенной фигурой в жизни мальчика, тетей, которую он любил, всегда был рад видеть, но и только.

И поскольку Джорджия все это прекрасно понимала, то не препятствовала ее отношениям с мальчиком. Терри это не повредит, но для Лесли значит очень многое.

В три часа Лесли повела малыша на обычную прогулку. Они медленно шагали по дорожкам пригородного поселка.

— Помнишь дорогу к нашему месту? — спросила она.

Терри взял ее за руку и повел в парк, находившийся в двух кварталах отсюда. Лесли была довольна, что мальчик точно помнит, где они обычно отдыхают — на маленькой, поросшей травой полянке под высокими дубами.

— Помнишь, — согласилась она. Терри улыбнулся.

— Хочешь поиграть? — предложила Лесли. — Может, покатать тебя на карусели? Или пойдем на горку?

— Пока нет.

Терри лег на траву и загляделся на ветви деревьев. Лесли, подумав, устроилась рядом.

Лесли затопило молчаливое отчаяние. Росс лежит в больнице, врачи опасаются нового инсульта, который наверняка убьет его, а этот маленький мальчик… она ему нравится… возможно, Терри даже немного любит ее, но он так ошеломляюще быстро растет, так мгновенно меняется… Просто невозможно надеяться, что он сохранит в памяти их игры, песни и забавы. Он оставлял ее позади, а сам удалялся, с головокружительной скоростью в собственный, недоступный ей мир.

Но она не отдаст того, что осталось. Последний год научил ее не жаловаться, не жалеть об отнятом, а быть благодарной судьбе за каждую малость. Несчастье превратило Лесли в стойкого оловянного солдатика, умевшего извлечь лучшее из каждой новой неприятности.

Он начал рассказывать о школьных приятелях, о занятиях, забавных проделках, сообщил, куда отправится на каникулы следующим летом. И каждое слово было благословением для Лесли, драгоценным эликсиром, сближающим ее с утерянным навеки сыном.

— Ну а теперь, когда ты стал взрослым и научился писать, может, как-нибудь отправишь мне письмо, — предложила она.

— Угу, — согласился Терри. — А ты мне ответишь.

— Будем друзьями по переписке.

— А что это такое?

Лесли объяснила, как могла, не выпуская маленькой ручонки, бессознательно цепляясь за единственную хрупкую соломинку, связывающую ее с будущим и, может быть, с сыном.

— Но нам ни к чему писать письма, — неожиданно заявил Терри.

— Почему?

— Потому что, когда я вырасту, то женюсь на тебе. Вот и письма не нужны.

— Верно, — кивнула Лесли, вне себя от радости, благодарная за столь буйную фантазию. И, неизвестно почему, этот сладостно горький момент, в течение которого она держала его в своих объятиях, стал еще более прекрасным, хоть и был столь мимолетен. К ее груди прижималось неуловимое, изменчивое существо, созданное из быстротекущего времени и ее любви.

Лесли была слишком погружена в свои раздумья, чтобы заметить еще что-то, кроме малыша, лежащего головенкой у нее на коленях.

И уж конечно, она и не подумала оглянуться и присмотреться к кустам за спиной, откуда за ними наблюдал Тони Дорренс.

Но на этот раз Тони даже не смотрел на Лесли.

Он не сводил глаз с мальчика.

И так же безошибочно, как Лесли распознала собственное сердце в Терри Бейере, так Тони Дорренс догадался, разглядывая крошечное личико, что перед ним его ребенок, их с Лесли сын.

Книга четвертая

Милее всех

Глава 1

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. 16 июня 1979 года

Оказалось, что состояние Росса не такое плохое, как этого опасались. В течение всей весны ему постепенно становилось лучше. Память на слова и имена медленно возвращалась, интеллектуальные и мыслительные способности достигли того уровня, какими были до Рождества. Благодаря сильной воле и мучительно-тяжелому лечению Росс уже мог управлять двигательным аппаратом и выполнять задания, на которые не был способен с тех пор, как перенес последний удар.

В эту солнечную среду улицы Джонсонвилля были залиты особенным сиянием, казавшимся предвестником жаркого лета. Лесли работала все утро и вернулась домой, чтобы отвезти Росса на физиотерапию. Теперь она ехала обратно в офис, чтобы закончить важную работу, которой так долго пренебрегала. Этот день закончится как и многие другие: Лесли заедет за Россом в три, отправится на работу часа на два и, возвратившись домой, ляжет в постель в девять или половине десятого, чтобы забыться усталым сном.

Лесли развернулась и, пристально глядя в зеркальце заднего обзора, подвела машину к воротам стоянки. Потом сунула билетик в узкую щель, и шлагбаум тут же взвился вверх. Но в этот момент передняя дверца внезапно открылась, и кто-то сел в машину.

Лесли вскрикнула, испугавшись, что ее сейчас ограбят, но, увидев, кто это, смертельно побледнела.

Тони Дорренс не улыбался. На красивом лицо застыло суровое решительное выражение.

— Едем, — велел он.

Но Лесли была слишком шокирована, чтобы сдвинуться с места. Она просто сидела, глядя на Тони.

— Что ты?.. — заикаясь, пробормотала она.

— Ну же, проезжай, да побыстрее. Я хочу поговорить с тобой.

Лесли удалось взять себя в руки.

— Выходи из машины, — велела она. — Немедленно, или я…

— Прежде чем поднимешь вой, — перебил Тони, — учти, я знаю, где мой сын. Его имя Терри Бейер. Живет и Фармингтоне на Лонг-Айленде. Я видел его. И тебя с ним видел.

Лесли глядела на него, раскрыв рот. Слова Тони немедленно заставили ее забыть обо всем.

Тони холодно смотрел на нее.

Ей пришлось заставить себя выдавить несколько слов:

— Что ты хочешь? Почему ты здесь?

Теперь в ее голосе уже не было раздражения. Лесли была испугана и выведена из равновесия. Раздавшийся сзади звук автомобильного сигнала заставил ее подпрыгнуть от неожиданности. Лесли посмотрела в зеркало заднего обзора и заметила еще один автомобиль, дожидавшийся очереди.

— Быстрее, — повторил Тони.

Лесли нажала на педаль и выехала из ворот, свернув на одну из маленьких боковых улочек рядом с больницей. Она не имела ни малейшего представления, что сейчас произойдет. Звук имени Терри на губах Тони потряс и уничтожил знакомый окружающий мир.

— На углу еще раз повернешь, — велел Тони. Лесли молча повиновалась. Тони продолжал отдавать приказы, пока впереди не показалось большое кладбище, которое Лесли часто проезжала по пути в больницу.

— Туда, — показал он. — Там, по крайней мере, мы будем одни.

Лесли въехала в ворота. Она никогда не бывала здесь раньше. Вид могил заставил ее вздрогнуть. Имена на памятниках выглядели зловещими, словно люди, лежавшие здесь, исподтишка наблюдали за ними. Какое жуткое место, как страшно быть здесь с Тони, человеком, причинившим ей столько зла и теперь вновь вторгавшимся в ее жизнь.

Лесли медленно ехала по дорожке, пока Тони не приказал остановиться.

— Выключи мотор, — бросил он. Лесли повернула ключ зажигания и взглянула на Тони с неприятным ощущением нереальности и абсурдности происходящего.

— Что тебе нужно? — повторила она.

Последовала пауза. Потом Тони медленно, широко улыбнулся.

— Тебя.

Лесли расхохоталась надменно, пренебрежительно, и Тони, заметив это, с силой сжал ее запястье.

— Не смейся надо мной, крошка, не стоит. Когда все это кончится, тебе будет не до веселья.

Лесли взглянула в глаза Тони и поняла, что тот говорит серьезно. Таким она его еще не видела. И, кроме того, он почему-то не был похож на себя. Вовсе не тот Тони, которого она знала давным-давно, и совершенно не тот человек, который столь неожиданно появился на пороге ее дома полгода назад. В нем так и светилось нечто абсолютно новое, жесткое, решительное и сосредоточенное.

— Просто не понимаю, что тебе в голову взбрело. Ты навеки ушел из моей жизни, Тони, — объяснила она. — Еще задолго до того, как я встретила Росса Уилера и полюбила его, я позабыла о тебе. Если тебе взбрела в голову безумная идея насчет того, что после всех этих лет можешь повернуть стрелки часов назад…

— Я видел мальчика, — перебил он. — Нашего сына, Лесли.

Странный приглушенный свет засиял в ее прекрасных глазах, словно выражая готовность признаться, но тут же погас.

— У нас нет сына. О чем ты толкуешь? — прошептала она.

— Никакой дурацкой лжи, Лесли, — резко предупредил он. — У нас для этого нет времени. Когда я увидел тебя в твоем доме, сразу понял, что тут что-то кроется. Нутром почувствовал. Декорации не те. Поэтому и глаз с тебя не спускал. Когда ты отправилась в Фармингтон повидать мальчика, я проследил за тобой, даже в парк пошел и стоял всего в нескольких футах, когда вы устроились под дубом.

Тони громко рассмеялся.

— Готов поклясться, вы чувствовали себя свободными, как птицы. Ты считала, что была так осторожна…

Он выглянул из окна и снова обернулся к Лесли.

— Конечно, я сразу понял, что он мой. И твой тоже, это любому в глаза бросится. Твои глаза и улыбка, но все остальное — мое. Нос, подбородок, словом — все. Он мой сын, Лесли.

Лесли ничего не ответила. Отрицать невозможно. Но она все-таки хотела выяснить, куда клонит Тони.

— Я постарался узнать побольше о Бейерах и обнаружил, что они усыновили ребенка. Это оказалось легко — у меня опыт в такого рода вещах. Ты родила мальчика через девять месяцев после того, как мы расстались, с Бейерами обо всем договорилась заранее. Они отвезли его домой прямо из больницы и оформили документы на усыновление, но в свидетельстве о рождении указано имя настоящей матери. У меня есть копия.

И, пожав плечами, добавил:

— Правда, в этих сведениях я и не нуждался. Достаточно было взглянуть на мальчика.

Глаза Лесли сузились.

— Ты не имеешь права обсуждать Бейеров или их сына. Это не твое дело.

Тони с понимающей улыбкой покачал головой.

— Я отец мальчика.

Лесли попыталась хладнокровно все обдумать. По лицу Тони видно, что он считает, будто приобрел над ней власть. Но она помнила его как человека, вполне способного мыслить логически.

— Хорошо, — согласилась она, — предположим, что настоящий отец ребенка ты. Но что это меняет? Ты бросил мать задолго до рождения сына. Я родила Терри и отдала его на усыновление. Приемные родители были настолько добры, что позволили мне его навещать. Все это вполне естественно и часто случается в обществе. Насколько я понимаю, у тебя нет никаких законных прав. Совсем никаких. В суде тебя попросту засмеют, если попытаешься доказать обратное.

Тони с горьким смехом покачал головой.

— Считаешь, что очень умна? И все прекрасно устроила?

Лесли презрительно оглядела его.

— Что тут устраивать, Тони? У тебя своя жизнь. Ты бросил меня больше семи лет назад в день нашей свадьбы. Теперь у тебя своя жизнь. Я ждала, что ты придешь, но ты и не подумал вспомнить обо мне. Ты оставил меня, не оглянувшись, словно я ничего для тебя не значила. Ушел навсегда и бесповоротно. Помнишь, Тони? Помнишь?

Она говорила эмоционально, внезапно забыв, что рана давно зажила. Слова, будто пощечины, градом обрушились на него. Лесли пришлось сделать усилие, чтобы сдержать гнев и не выказать, сколько горечи накопилось в ней за эти годы.

— Я устроила свою судьбу, — продолжала она. — У меня муж, семья. Мальчик, которого я родила шесть лет назад, получил дом и любящих родителей. Он здоровый нормальный ребенок, и, слава Богу, без твоего участия. Ну а теперь, почему бы тебе не заняться своими делами и не позволить мне заняться моими?

Тони снова покачал головой.

Лицо Тони осветилось необычной нежностью.

Нет. Когда я увидел тебя, мне показалось, что сейчас в обморок упаду. Именно ты стала тем, чего мне всегда недоставало в жизни. Если бы я мог объяснить, как тяжело было стоять там, в твоем доме, и говорить о страховке, когда сердце разрывается… Ты никогда не узнаешь, что я испытывал. Я люблю тебя, Лесли. И всю жизнь любил. Именно этот подарок судьбы заставил меня все понять.

— Я знал, что если буду следить за тобой, обязательно узнаю правду, — продолжал он. — Ты привела меня прямо к мальчику, Лесли. Прямо к нашей любви. К началу нашей любви. Мы снова вернулись ко времени разрыва. Теперь все будет хорошо.

И снова болезненное ощущение нереальности происходящего потрясло Лесли. В каком-то смысле Тони был прав относительно ее. Но все было совсем не так, как он думал.

Он и в правду нашел Лесли, но сумел увидеть только то, что лежало на поверхности ее жизни, не пытаясь вникнуть в суть. Она уже давно поняла, что случилось, и пришла к согласию с собой. Но Тони не видел пропущенных звеньев между давно забытыми отношениями и ее теперешним существованием. Поэтому Тони верил, что она по-прежнему любит его. И переубедить его будет почти невозможно. Она ясно видела, как Тони даже логику подчинил собственной одержимости.

— Да, — повторил он, — я следил за тобой. И раскрыл твою тайну.

Тони снова взглянул на нее. В глазах сверкало почти безумное торжество.

— И твоя тайна — это я. Я и мой сын.

Лесли была доведена до отчаяния. Он несет какой-то вздор. Но свивает эту бессмыслицу в тугую петлю, которая грозит стянуться и задушить ее, его и маленького невинного Терри Бейера.

— Ты была единственной женщиной, которая что-то значила для меня. И наша крошка, наш малыш — доказательство того, что ты тоже любила меня. Доказательство того, что мы были созданы друг для друга. Я впустую потратил семь лет собственной жизни, пытаясь убежать от истины. Но судьба заставила меня снова тебя отыскать. Теперь мне понятно, кто я на самом деле. Я знаю, где мой дом, моя семья, и где твой настоящий дом.

Тони замолчал. Лесли не могла вынудить себя посмотреть ему в глаза.

— Я люблю тебя, — повторил Тони. — И ты тоже любишь меня, Лесли. Я уже знаю это. Просто хочу услышать из твоих уст. Пожалуйста. Ты обязана мне хотя бы этим.

Лесли побагровела от ярости.

— Достаточно я наслушалась. Если желаешь строить воздушные замки, это твое дело. Извини, если твоя жизнь пошла не тем путем, каким тебе хотелось бы. Но не пытайся все свалить на меня. Пойми, Тони, ты ничуть не изменился: как и прежде, не имеешь мужества нести ответственность за собственную жизнь и пытаешься втянуть меня в свои проблемы после стольких лет после того, как ты соблазнил и бросил меня, бросил на произвол судьбы, и я выбиралась, как могла…

Невольные слезы брызнули из глаз, покатились по щекам при воспоминании о том, чем для нее был этот человек, и о страданиях, которые пришлось вытерпеть из-за него.

— И теперь, — продолжала она, запинаясь, — ты думаешь, что можешь вот так, легко и просто опять появиться в моей жизни, как будто в ней уже приготовлено тебе место. Ошибаешься. В моей жизни тебе нет места. Ты мне не нужен, и я не хочу тебя.

— Знаю, я причинил тебе боль, — мягко отозвался он. — Ты и представить себе не можешь, как ужасно я терзался из-за этого. Пойми, Лесли, судьба дала нам еще один шанс. И его упускать нельзя.

И снова в ее глазах блеснул гнев.

— И в этом ты прав. Судьба предоставила тебе возможность увидеть, какую мерзость ты сотворил из собственной жизни. Именно это, Тони, и никак иначе.

Тони отвел глаза. Эти слова глубоко ранили его. Он не переставал думать о своем позоре и унижении с тех пор, как увидел выражение ее лица, когда Лесли, открыв дверь, узнала, кто перед ней, — выражение безразличной скуки и плохо скрытого пренебрежения. Именно так встречает любая домохозяйка назойливого продавца.

— Если беспокоишься насчет денег, — начал он, — так не волнуйся, никаких проблем. Как только ты вернешься, я снова стану прежним, тем же человеком, что был всегда, до того, как мы расстались. Найду работу получше. Ты будешь жить в таком точно доме, как живешь сейчас…

Но слова замерли на губах: он прочитал в глазах Лесли всю беспочвенность своих фантазий.

Лицо Тони вспыхнуло краской стыда при мысли о том, что Лесли намеренно унизила его. И в этот момент он почти ее ненавидел.

Тони открыл дверцу и, обойдя вокруг, сунул голову в окно.

— Хорошенько все обдумай, — предупредил он. — Времени у тебя сколько угодно.

Тон его был холодным и деловитым.

— Не нужно мне время, — бросила Лесли. — И думать о тебе не желаю.

Она уже хотела включить зажигание, но Тони успел вытащить ключ и, издевательски усмехаясь, помахал перед ее носом.

— Твой муженек знает о ребенке? — осведомился он.

Руки Лесли, дрожа, легли на руль. Но она старалась смотреть вперед и не повернуть головы.

— Знает, — ответила она, молясь о том, чтобы голос звучал достаточно убедительно.

Тони продолжал звенеть ключами, не сводя с нее глаз.

— Ну что ж, увидим, — пообещал он.

Лесли, сцепив зубы, продолжала сидеть.

— У тебя ведь нет детей от него, правда? И, готов побиться об заклад, ты пыталась. Видишь, детка, это только доказывает мою правоту. Он не годится для тебя — не тот человек. Подумаешь, инвалид какой-то. Неудачник. Я наделал много ошибок, но и это — твоя ошибка. Когда-нибудь у тебя будет куча детишек. Моих.

Лесли ощущала, как все туже завязывается петля, как все больше не хватает воздуха. Собрав все силы, она глубоко вздохнула, словно пытаясь порвать эту петлю.

— Ты просто жалок, Тони, — бросила Лесли. — Уходи и живи своей жизнью. Желаю тебе удачи.

Она мягко взяла у него ключи, и Тони даже не попытался ее остановить. Лесли кое-как удалось завести машину, и хотя Тони пытался сказать еще что-то, она переключила скорость, нажала на педаль, и рев мотора заглушил его голос.

Направляясь к воротам, Лесли взглянула в зеркальце заднего обзора и еще раз увидела Тони, высокого, в деловом костюме, в окружении густых деревьев и могильных камней — жуткое зрелище, призрак прошлого, восставший из могилы, чтобы преследовать ее.

Пытаясь унять дрожь, Лесли уставилась вперед на дорогу и запретила себе оглядываться.

Глава 2

Нью-Йорк

Это был худший год в жизни Джил.

Ей приходилось постоянно носить улыбающуюся маску для прессы и посторонних, хотя на самом деле жизнь ее была разбита, а надежды на будущее разрушены. Случившееся тяжелым бременем легло на душу, и Джил искренне боялась, что не сможет стать настоящей матерью своему ребенку.

Известие о ее беременности разительно повлияло на решение Джордана покинуть ее. Теперь об этом не могло быть и речи. Джордан велел адвокатам немедленно прекратить бракоразводный процесс и начал с нетерпением ожидать рождения ребенка, заранее представляя себя в роли отца, и с какой-то одержимостью занялся приготовлениями к появлению малыша на свет. Вопреки статьям в прессе, именно Джордан, а не Джил, наблюдал за устройством великолепной детской комнаты, выходящей окнами на юг, лучшей во всем пентхаусе. Он не упускал ни одной мелочи, оставив напоследок только окончательную отделку, пока не будет известно, мальчик это или девочка.

Все это время он оставался холодно внимательным к Джил, следя за тем, чтобы она побольше отдыхала и правильно питалась. Джордан даже отвез ее к доктору и сам узнал все, что только возможно, о беременности и родах.

Все это было проявлением всего лишь долга. Джил ощущала себя сосудом, в котором покоилось драгоценное содержимое.

В самом начале беременности Джил надеялась, что они по-прежнему будут заниматься любовью, что ребенок сможет возродить былую нежность между ними и, несмотря на то ужасное, что сотворила Джил с их браком, они снова будут вместе.

Но Джордан не прикасался к ней. Раз или два Джил пыталась подойти сама, но тут же сжималась при виде искаженного отвращением лица мужа.

Джордан продолжал спать с ней в одной постели, но теперь эта постель уже не была брачным ложем. Джордан просто оберегал жену во имя новорожденного ребенка и хотел быть рядом на случай, если понадобится срочно вызвать врача. Но он всегда поворачивался к Джил спиной.

Отчужденность между Джорданом и его женой все росла. Однако по мере того, как живот Джил становился больше, любовь Джордана к ребенку, растущему в ее чреве, все усиливалась, и он едва не сошел с ума от радости, когда младенец начал шевелиться. Он целыми вечерами просиживал возле Джил, с нежной заботой поглаживая округлившийся живот. При каждом толчке он тихо вскрикивал:

— Ну, вот! Чувствуешь? — и радостно улыбался, совсем по-детски. В эти мгновения Джордан будто воскрешал мирные, почти счастливые минуты их медового месяца. Он словно бы наконец получил от жизни все что хотел.

Но эти эмоции не имели ничего общего с его чувствами к Джил. Джордан не делал секрета из своей неприязни к жене, и когда дотрагивался до нее, хотел ощутить и прикоснуться к собственному ребенку.

Как странно, как ужасно для Джил было терпеть его руку на животе, когда он вновь и вновь прислушивался к толчкам малыша. Видеть день за днем, как растет его сострадание, его любовь, испытывать прикосновение кончиков пальцев к коже было почти невыносимо. Джордана отделяла от драгоценного младенца всего лишь тонкая перегородка, вздутая оболочка, не имеющая значения, никому не нужная — сама Джил.

Джил казалось, что она сойдет с ума, видя, как любовь обходит ее, утекает, переходит на невидимое существо в ее чреве. Она так хотела, чтобы эти нежные пальцы ласкали ее плоть, гладили и оберегали ее, только ее, но Джордан не желал думать о жене, не хотел иметь с ней ничего общего. Безымянный малыш стал звеном, приковавшим мужа к жене.

Вдруг Джил, находившаяся в постоянном напряжении, начала сознавать, что носит в себе постороннее, чужеродное тело. И по мере того, как проходили месяцы, Джил начала испытывать к этому неизвестному существу нечто вроде ненависти. Эти чувства шокировали ее, и Джил изо всех сил пыталась бороться с ними. В конце концов, это ее ребенок. Она должна мечтать о нем, ждать его рождения.

Но она уже была не в силах совладать с собой — неразделенная любовь к Джордану Лазарусу лишала рассудка.

Как она может стать нежной матерью для этого нерожденного ребенка, зачатого в извращенном, искаженном маскараде, пародии на любовь, основанной на жгучей, всепожирающей ревности Джил к другой женщине? И как она может претендовать на любовь Джордана к себе, когда она соблазнила и завлекла мужа в обличье другой женщины?

Все было так, словно ребенок родится от иной матери, а Джил была попросту суррогатом, заменой, используемой для того, чтобы произвести на свет это ненавистное дитя. Как еще объяснить полное равнодушие Джордана к женщине, в которой растет его малыш?

Джил вставала в ванной перед зеркалом и наблюдала, как живот день ото дня становился больше. Ребенок не был желанным, как хотела бы она сама. Джордан не был любящим мужем, каким описывала его пресса. И эта огромная ложь, ужасный обман убивали Джил.

И все потому, что четвертый член этой семьи, чужачка, преследовала ее, как навязчивый призрак. И этот ненавистный член семьи, занимающий место в сердце Джордана, омрачал существование Джил, отбрасывал мрачную тень в ее сердце. Она словно ощущала черное пятно в животе, там, где был зачат ребенок, видела его в зеркале, как маску, которую можно было снять только с собственной кожей.

Джордан тоже не сомневался, что младенец был зачат в ночь омерзительного маскарада. И теперь он не мог смотреть на Джил, не видя перед собой той самой маски — лица Лесли. Тот навязчивый образ, который воскресила Джил, теперь уже нельзя было стереть, и этот образ и ночь навеки запечатлелись в памяти. Никакими упреками и сожалениями нельзя было вернуть его в объятия Джил. Между ними существовала непроходимая пропасть.

Теперь он с горькой ясностью сознавал, что увлекся Джил и попал под ее сексуальное обаяние только потому, что она уже тогда странным образом напоминала Лесли и обладала чем-то вроде ее колдовского очарования. В то время Джордан не видел и не понимал этого, потому что он был слишком погружен в свои собственные мысли и скорбел по ушедшей любви, но теперь осознал, что с самого начала странная аура, окружавшая Джил, казалась талисманом, добавившим часть сущности Лесли к ее собственной сути.

Неудивительно, что Бен, старый лодочник, принял Джил за Лесли. Джордан должен был увидеть все значение этой ошибки, но желание ослепило его, помешало понять правду.

С самого начала их отношения были основаны на обмане.

Но, несмотря ни на что, Джордан чувствовал глубокую примитивную связь с Джил, как с матерью своего ребенка. И все же он не мог простить ее за то, что она сделала, не мог заставить себя прикоснуться к ней. То, что она сотворила с их сердцами, любовью и близостью, вынести было поистине невозможно. Если он и дотронется до нее, откроет душу хотя бы на дюйм, то только потому, что не Джил нужна ему, не о ней он мечтает. И эта истина предстанет во всей беспощадной наготе, как ночь безумного маскарада. Это тоже было невыносимым. Поэтому Джордан и поворачивался спиной к одинокой жене.

Малыш в каком-то смысле стал символом будущего Джордана. Своим рождением он спасет отца, уничтожит его запятнанное прошлое, и Джордан сможет начать новую жизнь.

Он знал, что приводить ребенка в жизнь, полную ненависти, неестественно, но не мог с собой совладать, потому что ничего и никого не хотел на свете так, как это дитя, казавшееся его единственным шансом на счастье.

Джордан выдержит еще несколько месяцев ради малыша. А потом все начнется сначала. Или, по крайней мере, так он думал.

Таково было болезненное противостояние между Джил и Джорданом, противостояние, невидимое окружающему миру, когда внезапный поворот событий бросил новый свет на их терзания.

Мег Лазарус умерла.

Джордан получил известие о сильнейшем сердечном приступе и немедленно вылетел личным самолетом в Пенсильванию. Ко времени его приезда Мег уже лежала в реанимационном отделении больницы Святого Иосифа, куда прибыл священник, чтобы выполнить последние обряды.

Его братья и сестра собрались в приемной. Джеральд, Клей и Райан, обмякшие и измученные, сидели в коридоре и выглядели совершенно опустошенными. Мать была в палате с Мег. Луиза бросилась в объятия брата.

— Джордан! Слава Богу, ты здесь!

Вся семья казалась совершенно беспомощной и черпала поддержку только в Джордане.

Сиделка отвела его к Мег. Джордан посмотрел на сестру. Маска смерти уже начала стирать знакомые черты, которые он так любил.

— Мег, ты узнаешь меня? Это я, Джордан, твой брат.

— Джорджи?

Ее голос был слабым эхом, таким отдаленным и искаженным наступающей смертью, что казался почти неузнаваемым.

— Я здесь, дорогая. Все хорошо.

Взгляд был устремлен на него, но Мег уже ничего не видела. Джордан увидел слезы на ее щеках, и, к своему удивлению, понял, что плачет он сам.

— Джорджи, — снова сказала она. Последовала ужасная пауза. Он чувствовал, как борется Мег за этот последний момент просветления, пока страшная катастрофа, происходящая в ней, разрушает ум и тело.

Сверхчеловеческим усилием ей удалось заговорить громче, заставить взгляд сосредоточиться на брате.

— Слушай.

— Да, милая, — кивнул Джордан, нежно сжимая ее руки. — Я тебя слышу.

— Хочу, чтобы ты был счастлив.

— Я счастлив, Мег, — сказал Джордан. Пустота лживых слов потрясла его, и он отвел глаза.

— Нет… нет времени, — прохрипела Мег. — Слушай.

— Да, — всхлипнул Джордан. — Да, Мег.

— Ты так много работал. Стишком много. И забыл о себе, махнул на себя рукой. Найди себя сейчас… ради меня. Не нужно больше убегать…

— Да, Мег, — повторил он, пытаясь отогреть замерзшие руки. — Да, милая. Все, что ты хочешь.

Он старался скрыть боль, которую причиняла сестра. Она понимала, что он сделал со своей жизнью, и теперь, хоть и слишком поздно, просила повернуть стрелки часов и стать тем, кем он никогда не был: человеком, которым должен был быть с самого начала.

— Ты не можешь жить без любви, — сказала Мег. — Нельзя так больше. Нельзя.

Судорога свела ее тело. Но Мег все пристальнее смотрела в глаза брата.

— Будь добр к Джил. Она тебя любит.

— Да, — солгал Джордан. — Я знаю. Знаю, Мег. Обещаю тебе.

Бессмысленные слова слетали с его губ. Он понимал, что говорил слишком много, лишь бы прикрыть пустоту заверений. Его слезы падали на лицо умирающей бесполезным холодным дождем, таким же ненужным, как его ложь. Джордан сознавал, что Мег из последних, слабеющих сил пытается уговорить его сдержать слово. Но в это мгновение какая-то огромная тяжесть упала на нее, придавив к постели. Пальцы Мег разжались, но губы продолжали шевелиться. Джордан нагнулся ниже, пытаясь расслышать:

— …Есть… время…

Свет в глазах погас. Краска сбежала со щек. Мег ушла.

Джордан выпрямился, все еще держа сестру за руку, взглянул на спокойное, уже неузнаваемое лицо. Потом встал и открыл дверь. Братья и сестры смотрели на него с отчаянной безумной надеждой, но взгляд Джордана говорил, что все кончено.

Мать вскрикнула и закрыла лицо руками. Луиза метнулась в комнату, словно от этой поспешности что-то зависело. Братья беспомощно вскочили. Райан протянул руки Джордану.

Появились доктор и священник. Ночь тянулась бесконечно. Джордан отдавал распоряжения, заботился обо всем и, хотя выглядел так, будто из него выкачали кровь, держался спокойно и деловито с посторонними и нежно и покровительственно с родственниками. На рассвете он даже позвонил Джил и сообщил о случившемся, сказав, что будет дома через несколько дней. Джил, казалось, была потрясена, но на таком расстоянии было трудно определить ее истинные чувства.

Перед тем как повесить трубку, Джордан спросил о здоровье жены.

— Все хорошо, — заверила Джил. — Обо мне не беспокойся. Позаботься о родных и береги себя.

В словах Джил он расслышал эхо последней мольбы Мег.

БУДЬ СЧАСТЛИВ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЖИТЬ БЕЗ ЛЮБВИ.

И, готовясь к новому тяжелому испытанию, похоронам сестры, Джордан невольно придавал ее словам совершенное значение. Он будет хорошим отцом ребенку, которого носит Джил. Он найдет в отцовстве то, что не сумел отыскать в любви.

Именно этого хотела Мег? Джордан не знал. Да, по правде говоря, знал ли он так хорошо Мег и самого себя?

Но он сделает свое дитя счастливым. Даже если это будет стоить ему жизни.

С этой мыслью Джордан постарался отодвинуть воспоминания о Мег, о собственном несчастье и вновь сосредоточиться на будущем.

Глава 3

Ребенок родился десятого ноября. Это оказалась девочка. Ее назвали Маргарет в память Мег.

Когда ребенка впервые принесли, Джил испытала смешанные чувства. Все девять месяцев она ждала и боялась этой минуты.

Девочка была неправдоподобно красива, с нежной розовой кожей, серыми глазами, цвет которых еще должен был измениться, и очаровательными ручками, сжимавшимися и разжимавшимися, пока малышка что-то ворковала. Мег совсем мало плакала и сразу же уютно устроилась у материнской груди. Ее невинность, красота, жажда жизни были поистине неотразимы.

— Разрез глаз отцовский, — заметила одна из сестер.

— И волосы тоже, — добавила другая.

Девочка и в самом деле очень походила на Джордана.

Все медсестры восхищались богатством и славой Джордана, как, впрочем, и его необычной внешностью, поэтому, естественно, сумели отыскать сходство между отцом и дочерью. Но Джил заметила, что никто, ни один человек, не сказал, что Мег похожа на мать.

Сначала она пыталась убедить себя, что это не имеет значения. Со временем все дети обязательно приобретают черты обоих родителей.

Джордан весь светился. Он вел себя так, словно стойко вытерпел невыносимо долгое одиночество с Джил только для того, чтобы теперь получить заслуженную награду. В Мег он наконец обрел собственную плоть и кровь, создание, которому инстинктивно верил, понимал и теперь отдавал все с восторгом, щедро, словно, встретив ее, обрел себя.

И наблюдая это, Джил сознавала, что ее намеренно исключают из этого круга, оставляют в стороне. Она с завистью наблюдала, как Джордан возится с малышкой. И когда Джордан, поиграв с Мег, с видимой неохотой отдавал ее матери, Джил ощущала себя ненужной, нежеланной, словно любовь и симпатии девочки уже были отняты у нее заботливым и любящим отцом. Казалось, Джордан занял место обоих родителей. С таким же успехом любая другая могла родить Мег для Джордана, и если бы Джил не знала, что ребенок вышел из ее лона, могла бы поклясться, что это не ее дочь.

Эта навязчивая мысль вырвала Джил из дремотно-удовлетворенного состояния, обычно сопутствующего молодым матерям, и погрузила в бездну смятения, такого же болезненного, как и во время беременности.

И в этом хаосе ей неожиданно показалось, что в полном отсутствии сходства дочери с ней кроется определенный безумный смысл.

В конце концов, семя, из которого выросла Мег, было пролито в Джил человеком, любившем другую женщину, и как раз в тот момент, когда Джил всю волю вложила именно в то, чтобы стать подобием этой женщины, превратиться в нее. Да, Мег была истинной дочерью Джордана. Но была ли она хоть в чем-то ребенком Джил?

Малышка не была плодом любовного союза, а скорее знаменовала непроходимую пропасть, разверзшуюся между мужем и женой, пропасть, которой никогда не суждено исчезнуть. И этот страшный, смертельный провал олицетворяла другая женщина.

Джил неустанно повторяла себе, что это безумие. Мег — невинный, беспомощный, прелестный ребенок. Ее ребенок. Семя Джордана дало всходы в ее чреве и проросло маленьким человеческим существом. Кормя ребенка грудью, Джил не могла отделаться от навязчивого ощущения, что нечто постороннее, чуждое, не имеющее к ней отношения, высасывает из нее всю плоть и сущность. И Джил изо всех сил боролась с этими отвратительными чувствами.

Возможно, она смогла бы удержать свои страхи и сохранить относительное умственное и физическое равновесие, выказывай ей Джордан хоть немного нежности, которую каждый молодой отец испытывает к матери своего ребенка. Но рождение Мег не растопило льда в сердце Джордана.

Ничего не изменилось. Рождение Мег только подтвердило фальшь их отношений, увеличило разрыв между ними. Теперь Джил была еще более одинокой. И из глубины этого одиночества в мозгу Джил родилась новая, еще более ужасная мысль.

Как-то, недели через три после рождения Мег, Джордан, как это вошло в обычай, приехал домой на обед, чтобы посмотреть на девочку. Он подержал Мег на руках, поговорил с ней и только решился положить ее в колыбельку, когда позвонила секретарь напомнить о срочном совещании. Он отдал малышку Джил, и, когда нагибался к ней, она ощутила сильный мужской запах, смешанный с детским ароматом талька и присыпки.

— Позвони, если малышка придумает что-то остроумное, — пошутил он и, бросив последний любящий взгляд на дочь, вышел.

Джил взяла ребенка. Наступило время кормления. Через минуту она расстегнет блузку и приложит ребенка к груди. Но она неожиданно для себя помедлила, подняла малышку, вглядываясь в крохотное личико. Руки Джил затряслись, с лица сбежала краска. Ребенок, почувствовав, что мать расстроена, захныкал. Джил, не отрываясь, смотрела на нос, лоб, очертания лица, и, как обычно, не замечала сходства с собой. Но сейчас, к собственному ужасу, начала различать неоспоримое подобие с чьими-то чертами.

Джил в страхе зажмурилась, словно желая отогнать кошмар, а когда снова открыла глаза, увидела лишь прелестную крошку Мег, нахмуренную и недовольную — давно было пора обедать, а мать чем-то расстроена и не желает дать ей грудь!

Однако лицо Лесли Чемберлен подмигнуло и исчезло, словно тайна, к которой не найти ключа. И, даже когда образ померк, мысль, гвоздем засевшая в мозгу, отказывалась уходить, а это проклятое лицо заслоняло собой личико девочки, бросая на него, словно волшебный фонарь, отблеск красоты и желанности.

— Я схожу с ума, — твердила себе Джил, пытаясь выкинуть из головы навязчивое видение, и прижимала ребенка к груди с таким отчаянием, словно только он мог спасти ее.

Глава 4

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. 15 ноября 1979 года

Эта пятница выдалась совсем суматошной. Лесли уехала из офиса в одиннадцать утра и, прибавляя скорость, направилась к дому, чтобы забрать забытые утром бумаги. Росс остался управлять делами в агентстве. С самого лета он вновь начал принимать участие в работе, проводил в офисе столько времени, сколько позволяли угасающие силы.

Несмотря на оптимизм докторов, Лесли поняла, что Россу уже никогда не стать прежним. Характер у него не изменился к худшему — Росс оставался все тем же добрым, великодушным и благородным человеком, мужем, которого она сама выбрала и любила. Но болезнь лишила его физических и умственных сил, необходимых для такой тяжелой работы.

Их брак вступил в новую фазу и, возможно, последнюю. Болезнь Росса оставалась неизлечимой, и надежд на полное выздоровление не было. Только любовь и преданность могли сохранить их близость на тот недолгий срок, который им остался.

Возможно, именно потому, что оба знали об этом, они были полны решимости сделать все, чтобы остаться счастливыми до конца. Каждодневное тяжелое напряжение немного смягчилось, ушло, и жизнь стала легче и спокойнее.

Сегодня, например, Лесли чувствовала себя как нельзя лучше.

Они снова изо всех сил пытались заиметь ребенка. Сама мысль о появлении малыша придавала новое значение их существованию. Долгожданный ребенок теперь знаменовал окончательную победу их любви над смертью, смертью Росса. Лесли знала, что их браку не суждено продлиться долго, и хотела ребенка, как олицетворение ее чувства к Россу, продолжение самого Росса.

Физическая любовь была всегда затруднительна при теперешнем состоянии здоровья Росса, но он подходил к этой нелегкой задаче с обычным сочетанием мужества и доброжелательного юмора и всегда обращался с Лесли с огромной нежностью. И по какой-то странной случайности она никогда еще не наслаждалась его объятиями так, как теперь, когда он был болен. Лесли держала Росса в объятиях и изобретала все новые способы, чтобы доставить Россу наслаждение, помочь получить то, что когда-то приходило само, так легко и естественно. Именно эта изобретательность и смелость в любви, заставляла ее чувствовать себя еще более преданной женой. Каждое их соитие было очередной маленькой победой над болезнью и смертью.

С этими мыслями Лесли повернула на подъездную дорожку. Оставив машину у дома, она от крыла дверь гаража и вошла в дом через кухню. Документы, которые она искала, были в кабинете, но Лесли долго стояла в кухне, прислушиваясь к тишине пустого дома. Потом осторожно прошла в гостиную, нервно оглядываясь, и снова замерла, прислушиваясь.

Но было тихо, даже мебель и полы не трещали, ни одна ветка не билась о стекло. Просто пустой дом в осенний полдень — и ничего больше.

Лесли до сих пор отказывалась признаться себе, что побаивается Тони. Она так и не сказала Россу о той встрече на кладбище, и ей в голову не пришло позвонить в полицию и пожаловаться кому-то еще.

Во-первых, Лесли была твердо убеждена, что Тони — давно перевернутая страница ее жизни. Она просто не понимала и не представляла, почему он посмел прийти сейчас. Какая бессмыслица эти его претензии. Лесли именно так ему все и объяснила.

Во-вторых, Лесли была слишком измотана свалившимися на нее бедами, чтобы принимать Тони всерьез.

Тем не менее, входя в пустой дом, как сейчас, Лесли подолгу настороженно прислушивалась, вспоминая маниакальное выражение глаз Тони, безумную уверенность в своей правоте, заставлявшие ее держаться начеку.

Она поспешила в ванную напудрить нос и поправить косметику. Пришлось проходить через спальню. При виде постели, на которой они будут лежать с Россом после ужина, и о предстоящем уик-энде, губы Лесли тронула полуулыбка, но она тут же вспомнила, что до вечера еще далеко, и поспешила наложить грим.

Все еще поглощенная мыслями о Россе и о будущем отдыхе, Лесли быстро прошла мимо спальни, направляясь к лестнице. Но появившаяся ниоткуда сильная рука сомкнулась на ее шее прежде, чем Лесли успела крикнуть. Тони грубо толкнул ее на постель рядом с собой. Ей не нужно было всматриваться в его лицо, чтобы узнать, кто перед ней. Полузабытое старое воспоминание о его прикосновении пробудилось в теле и позволило безошибочно определить незваного гостя. Лесли даже успела глупо удивиться тому, что Тони умудрился так хорошо спрятаться в спальне.

Лесли пыталась сопротивляться, но совладать с Тони не смогла, тем более что была слишком ослаблена. Он прижал ее щекой к подушке. Лесли успела заметить стакан с водой и пузырек таблеток Росса, и страшный, бешеный гнев заполыхал в душе. Как этот Тони посмел так нагло поймать ее в ловушку!

— Что это ты вытворяешь, черт возьми! — прошипела она, вне себя. — Немедленно убирайся!

— Я люблю тебя.

Тони говорил уверенным шепотом, словно не сомневаясь в ответе. Почему-то его слова застали Лесли врасплох, хотя он уже говорил это на кладбище. Правда, тогда она не приняла его всерьез. Но признание прозвучало так тоскливо, жалобно, что Лесли больше не сомневалась — Тони не лжет.

Лесли перестала биться: тело оставалось жестким, напряженным, отказываясь поддаться этому прикосновению, она лихорадочно думала, пытаясь поскорее найти способ выгнать его.

— Не любишь, — решительно возразила Лесли.

Тони снова толкнул ее на кровать, на этот раз сильнее, словно желая причинить боль. Она почувствовала, как в бедро уперлось жесткое колено, и поняла, что за нежными словами Тони скрывается ярость.

— Ты тоже любишь меня, — пробормотал Тони, касаясь губами ее уха, — признайся. Скажи это.

— Никогда.

Последовала минутная пауза. Лесли почувствовала, как Тони пытается осмыслить сказанное, понять, насколько искренне ее сопротивление. В воздухе словно разлилось ожидание, оба были на самом краю чего-то неведомого.

Потом колено Тони грубо раздвинуло ее бедра. Лесли разъяренно отбивалась, пытаясь сбросить Тони на пол, но он только сильнее втиснул ее лицом в подушку.

— Ори, сколько хочешь, — предупредил он. — Все соседи на работе. — Да, Лесли, я походил по окрестностям, и все теперь знаю о тебе. Но если даже кто-то окажется дома, по мне даже лучше. Пусть хоть все узнают! Особенно твой муженек. Не боюсь сказать миру, кто я такой, и кто я для тебя.

Лесли ничего не ответила. Она едва могла дышать, не то что пытаться позвать на помощь. Он буквально душил ее.

— А теперь послушай, — начал он, — я хочу от тебя очень простой вещи, самой обыкновенной. Только скажи мне правду. Признайся, что любишь меня и никогда не переставала любить. Что ты никогда не любила его, по крайней мере так, как меня. Прекрати лгать, Лесли, и все будет в порядке. Обещаю.

Лесли покачала головой. Она не поддастся ему, никогда, как бы он ни заставлял. У нее воля куда сильнее. Никакая любовь не сделает Тони настоящим человеком. У него просто мужества не хватит покорить ее.

Но все храбрые мысли вылетели из головы, когда он задрал ее юбку, а пальцы нашли резинку трусиков. Секунду спустя она почувствовала легкое прикосновение между бедрами.

И тут в ней что-то взорвалось. Лесли дрожала, тряслась, извивалась, дергалась, что-то выкрикивала, но подушка заглушала вопли. Каждая мышца тела отчаянно напряглась. Но Тони, не обращая внимания на сопротивление, продолжал осторожно ласкать ее в самом чувствительном месте.

— Это ведь нравилось тебе раньше, — пробормотал Тони. — Разве не видишь, Лесли? Ты создана для меня.

Он стянул с нее трусики. Долгий восхищенный вдох сорвался с губ Тони при виде ее наготы.

— Ты так красива! — воскликнул он.

Кремовые округлости ее ягодиц, длинные упругие бедра, изящная талия были так неповторимо прекрасны, что сердце у Тони почему-то сжалось.

— Боже, я люблю тебя! Ты даже не представляешь, как люблю. Годы ожидания… Я искалечил свою жизнь…

В его мозгу логика была хаотически перемешана с безумием, а голос стал хриплым от страсти.

— Скажи, что любишь меня, — повторял он. — Только скажи, и спасешь нас обоих. Это так просто, малышка!

— Я тебя ненавижу!

Слова слетели с языка словно по собственной воле, и Лесли надеялась, что Тони не услышит, но тут же почувствовала, как он застыл и, схватив ее за волосы, дернул, оттягивая голову.

— Так, значит, ненавидишь? — злобно процедил Тони. — Ты ненавидишь меня?

Трусики сползли еще ниже. Тони одним рывком разодрал их и, отбросив клочки, вдавил Лесли в матрац.

— Значит, ненавидишь. Посмотрим, кто кого ненавидит.

Она ощутила движения его тела, услыхала зловещий шорох сбрасываемой одежды, и поняла, что сейчас произойдет. Жгучая ярость затопила Лесли, и она снова попыталась сбросить Тони.

— Будь ты проклят! — выкрикивала она. — Убирайся! Не смей!

Но силы были неравны. Он уже успел снять брюки, прижался к ее бедрам голыми ногами.

— Я был твоей первой любовью, — бормотал Тони, скорчившись над ней. — И первым мужчиной. Я раздавил твою вишенку. Помнишь? Ты не могла мною насытиться. Просила еще и еще. Я дал тебе нашего малыша. А теперь ты говоришь о ненависти.

Все тело Лесли содрогалось, как осиновый лист. Она с ужасом ощущала, как его напряженная плоть приближается к ее лону, готовая вонзиться в нее.

— Тони, если ты сделаешь это… — пыталась предупредить его Лесли, но слова не шли с губ, превращаясь в беспомощные яростные крики.

Тони медленно вошел в неподатливое тело. Ничего омерзительнее ей не доводилось переживать. В ее теле словно поселился монстр — отвратительное жесткое инородное, пробравшееся в самую интимную и уязвимую часть тела.

— Ах-х-х, — выдохнул он, — готов поклясться, у тебя такого долго не было, ведь правда, крошка?

Он двигался ровно, ритмично, в гротескной пародии на нежность.

— Наверняка этот твой муженек немногого стоит. У него-то уж не заторчит! Даже еще до того, как он свалится. Старик, что с него взять! Это не мужчина для такой женщины. Разве он сумеет, как я, дать тебе детей?

В голосе Тони звучал триумф и вызов.

— Могу побиться об заклад, вы пытались, — продолжал он. — Верно ведь? Ну, конечно, пытались. Только он не дал тебе малыша.

Лесли немедленно прекратила борьбу и теперь лежала неподвижно, скрывшись в далеком неведомом мире, где прикосновение Тони не могло оскорбить и запачкать. Она оставила ему свое тело, как ненужную мертвую вещь. Пусть берет. Он никогда не завладеет ее свободой, ее душой.

Тони мгновенно почувствовал ее отстраненность. Холодность Лесли вывела его из себя.

— Ты, шлюха проклятая, — прошипел он. — Хочешь поиздеваться надо мной и оставить в дураках? Так вот чего ты добивалась с самого начала?! Бросишь меня на съедение волкам, чтобы самой жить по-прежнему и разыгрывать примерную жену? Сука чертова!

Он сильно ударил Лесли по лицу и, видя как великолепные волосы разметались по подушке, снова дал ей пощечину. К тонкой коже мгновенно прилила кровь.

— Ну же, кошечка, — пропыхтел Тони сквозь стиснутые зубы, — ты все равно не сможешь удержаться. Ну же! Давай!

Он вталкивался в нее судорожными рывками, все сильнее и безжалостнее. Потом еще раз ударил по голове и, вцепившись в волосы, стал дергать в разные стороны, забавляясь, словно жестокий ребенок с новой игрушкой.

Но Лесли оставалась безучастной. Она отыскала укромное местечко глубоко в своем сердце, которое оказалось гораздо сильнее, чем думала Лесли. И в этом тайнике она хранила любовь к Россу и веру в жизнь, которую она спасала для себя и для него. Тони не мог проникнуть туда ни своим телом, ни гневом.

— Сука, тварь!

До Лесли смутно доносились проклятия Тони, пока он дергался, вколачивая в нее воспаленную плоть, но она ничего не ощущала. Это и было победой над насильником. В ее сердце и душе для него не было места, и Лесли сейчас доказывала это.

Но она сумела расслышать в яростных воплях нотки отчаяния и поняла, что, когда Тони увидел ее после всех этих лет, в нем что-то опасно стронулось, что прошедшие годы были ужасными для него, став годами поражения и позора. Только сейчас Лесли осознала, что Тони видел в ней спасательный круг, тихую гавань, в которой можно спастись от зыбучего песка собственной жизни, и что своим, пусть и оправданным, отказом, она бросает Тони на произвол судьбы, обрекая на гибель.

И когда наконец его бешенство ворвалось в нее жгучим фонтаном, Лесли, услыхав стоны и хриплые вздохи, поняла, что это голос несчастного брошенного ребенка, а не могучего гордого мужчины. В Тони больше не осталось сил. А может, просто никогда не было. В любом случае, он конченый человек, потерпевший поражение от жизни и собственного ничтожества. И он трусливо пытался выместить свои неудачи на ее теле.

Лесли не двигалась, пока Тони не иссяк в ней. Матрац просел под тяжестью Тони, когда он встал с кровати. Вновь послышался шелест ткани, и Лесли поняла, что он одевается.

— Ты заставила меня сделать это, — бросил он, все еще не отдышавшись. — Я не хотел причинить тебе боль. Я хотел только любить тебя. Но тебе было наплевать. Сидишь здесь в уютном домике, важничаешь, разыгрываешь из себя милую женушку старика. Тебе все равно, что будет со мной. Лишь бы наплевать и забыть. Ты единственная женщина, которую я в жизни любил, а тебе на меня наплевать, так ведь?

Лесли лежала на животе, считая удары своего сердца, и собственной неподвижностью и молчанием выказывала, что она по-прежнему отвергает Тони, отвергает бесповоротно.

— Подумай обо всем, что случилось сегодня, — предупредил он. — Ты возвратишься ко мне, так и знай. И ничто меня не остановит.

Лесли стоило больших усилий сдержать себя. «Пусть только уберется отсюда, — думала она, — а позже я найду способ навсегда избавиться от него».

— И не звони полиции, — продолжал он. — Потому что, если ты сделаешь это, я убью Росса.

Лесли опять ничего не сказала.

— Он все равно препятствие, ведь правда? Ничего хорошего ты с ним не увидишь, слишком уж болен и стар для… и к тому же стоит на пути, в этом все дело.

Вот какую игру он ведет! Тони угрожал Россу, не ей, видел в Россе главную причину ее сопротивления. И в каком-то смысле не ошибался.

— Ты никогда не любила его, — твердил Тони. — Я чувствовал это. И сейчас вижу. Он просто барьер, который ты воздвигла между собой и прошлым. Но тебе это не удастся, Лесли. Ты должна уйти от него и вернуться ко мне, иначе он плохо кончит. Лесли, я не шучу.

И, помедлив, добавил:

— Он все равно уже почти мертвец.

Тони знал, чем напугать Лесли. Угрозы похитить ее, изнасиловать, даже убить не подействуют. Лучше пообещать убить Росса, беззащитного инвалида.

Он постоял несколько минут, оценивая, какое действие произвели его слова, и, расправив плечи, направился к выходу.

— Меня здесь не было, — бросил он, — алиби у меня безупречное. Да-да, я и об этом подумал, Лесли. Ты не сможешь помешать мне вернуть свое.

Тони, искривив губы в усмешке, вновь взглянул на Лесли.

— Но ведь ты и не подумаешь вызвать копов, так ведь? Если, конечно, не хочешь, чтобы твой муженек отправился на тот свет.

Он стоял, расставил ноги, глядя на нее сверху вниз. Лесли казалась жалкой, сломленной и в то же время невыразимо прекрасной, даже в таком виде. И в этот момент Тони показалось, что он каким-то образом вернул себе власть над ней и теперь любил ее больше, чем прежде.

— Приведи себя в порядок и отправляйся на работу, — велел он. — И помни, мы еще встретимся.

С этими словами Тони вышел из комнаты.

Глава 5

Нью-Йорк. 10 января 1980 года

Это была первая встреча Джил с прессой после рождения Мег. По настоянию журналистов и просьбам собственных советников Джордан наконец попросил жену дать интервью и показать ребенка. Мировая пресса сгорала от нетерпеливого любопытства увидеть первенца одного из самых богатых людей Америки. Женитьба Джордана вызвала такую сенсацию особенно потому, что произошла почти немедленно после развода с Барбарой, поэтому плод этого брака вызвал не меньший интерес.

Но была еще одна, более важная причина, почему Джордан убедил жену уступить просьбам представителей прессы: он нуждался во всех, каких только можно, хвалебных высказываниях о себе теперь, когда настал критический момент осуществления первого этапа плана Лазаруса. Джордан обнаружил, что прохождение законопроекта через Конгресс — только начало. Кроме того, на каждой стадии процесса необходимо было получить поддержку влиятельных людей, членов правительства, могущественных бизнесменов и политиков.

Поэтому для него было жизненно важным не только сохранить закулисное влияние, но и выглядеть в глазах общества человеком высокой морали и безупречно нравственным. Как самый молодой и обаятельный из всех богатых людей Америки, Джордан обладал блеском и романтическим ореолом, которого были лишены его финансовые союзники. И теперь было необходимо использовать все эти преимущества.

Прежде всего нужно было перетянуть на свою сторону прессу. А прессе, в свою очередь, не терпелось увидеть Джил и Мег.

— Это займет не больше часа, — пообещал Джордан Джил. — Я велю своему пресс-секретарю все расписать по минутам.

Во время разговора с женой он держал на руках малышку и теперь, улыбнувшись Мег, поднял ее повыше.

— Хочешь увидеться с журналистами, милая? — спросил он и, пощекотав девочку под подбородком, поцеловал в щечку. Двухмесячная Мег расплылась в улыбке и заворковала.

Джил тихо сидела у окна, разглядывая мужа и дочь. Незадолго до этого она снова приняла таблетку сильнодействующего транквилизатора, как делала постоянно, почти с самого рождения ребенка. За эти последние месяцы реальность, казалось, приобрела для нее новые грани. В Мег сквозило нечто неестественное: в быстром развитии, росте, улыбках, неизменной любви отца к дочери, так, по крайней мере, казалось Джил.

— Думаю, у меня нет выбора, — глухо пробормотала она. Последнее время у нее появилась привычка разговаривать с мужем ледяным тоном. Инстинктивная потребность в обороне заставляла ее держать Джордана на возможно большем расстоянии.

С самого рождения девочки Джордан ни разу не попытался заняться любовью с Джил. Сначала Джил надеялась, что, вновь обретя стройную фигуру, вернет былую страсть мужа, и поэтому старательно занималась гимнастикой, уделяла особое внимание косметике и туалетам, но без всякого успеха. Чувства Джордана исчезли навеки. Теперь его сердце принадлежало Мег.

Пресс-конференция проходила в просторной детской, обставленной по указаниям самого Джордана. Ребенок лежал в колыбельке среди плюшевых игрушек, пока репортеры задавали вопросы.

— Скажите, миссис Лазарус, — начал нью-йоркский телерепортер, чье интервью должны были передавать по телеканалам, — каково это быть матерью ребенка Джордана Лазаруса?

— Я никогда еще не была так счастлива, — сказала она наконец. — С самого детства я мечтала о таком доме и дружной семье, но в жизни не думала, что это сбудется на самом деле.

Фальшь собственных слов потрясла Джил. Она физически почувствовала, как неожиданно усилилось действие лекарства, не позволяя говорить внятно — язык еле ворочался. Словно сквозь сон спросила себя, сможет ли убедительно лгать в таком состоянии.

— На кого, по-вашему, похож ребенок — на вас или отца? — спросил другой репортер.

— Видите ли, — улыбнулась Джил, — характер у нее отцовский, уж это точно. — Но, думаю, она унаследовала…

Как подобрать нужное слово? За все два месяца она не отыскала в Мег ни единой черты, которую передала бы дочери.

— Мое чувство юмора, — пробормотала она наконец, сама не понимая, что говорит.

— А что сказал мистер Лазарус, когда узнал, что родилась дочь? Может, он больше хотел сына?

Джил громко рассмеялась.

— Сказать, что он был рад, значит, попросту солгать. Он без ума от малышки, на седьмом небе, вне себя от счастья.

— Могу я предположить, что чувство взаимно? — улыбнулся репортер.

Джил кивнула.

— Они прекрасно поладили, чуть не с первых дней. Обожают друг друга, и, кроме того, совершенно одинаковы.

— Что вы имеете в виду? — настаивал репортер.

И снова лекарство лишило Джил возможности ясно мыслить. В самом деле, что она хотела сказать? Как Джордан и Мег могут быть одинаковы? О чем она говорит? Что делает в обществе этих странных людей с холодными жадными глазами, которым она безразлична, и которые стремятся лишь побольше выкачать сенсационных сведений?

— Ну… у них обоих невероятная способность развлекаться, не требуя внимания других. Мег может часами смотреть на погремушки над колыбелькой, а Джордан — сидеть в кабинете, разглядывая картину или просто наблюдая за пешеходами на улице… или уставясь на Мег. Они так освоились с собственным внутренним миром, что меня это поражает. Я… я, наверное, по натуре более деятельна и совсем не мечтатель. Всегда находятся срочные дела… И совершенно лишена привычки к самосозерцанию…

Голос ее постепенно затих, Джил сама не понимала, что говорит. С каждым предложением она словно все глубже опускалась в бездонную пропасть, темную дыру, из которой нет возврата.

А вопросы все продолжались, минута за минутой, еще целый час беспощадные, безжалостные, назойливые, иногда бестактные, почти все такие же, какие обычно журналисты задают женам известных людей. Но чем сильнее разгоралась боль, тем изобретательнее становились лживые ответы Джил.

Она ощущала, как правда о ее браке вот-вот выплывет на поверхность безбрежного моря обмана, созданного ими обоими. Она словно горела на адском огне, и избавления не было.

Наконец, после полуторачасовой пытки, вопросы иссякли. Джил уже хотела попрощаться с репортерами, когда случилось поразительное.

Какая-то женщина отделилась от группы журналистов и направилась к ней. Несколько человек обернулись посмотреть, кто это. Блистательная, в великолепном костюме от Шанель, позволявшем ей выглядеть одетой нарядно и одновременно скромно, с волосами, выкрашенными в новый, более светлый тон, в элегантной шляпке и с сумочкой Барбара Консидайн, как ни в чем не бывало, подошла к Джил.

— Джил! — окликнула она, — как я рада видеть тебя!

Джил попыталась взять себя в руки, принять спокойный, равнодушный вид, поскольку уже заметила, как защелкали камеры репортеров, спешивших заснять обеих жен Джордана Лазаруса. Непонятно, как Барбара умудрилась пробраться сюда!

Джил выступила вперед и протянула руку.

Барбара притянула Джил к себе и дружески обняла.

— Как я рада наконец познакомиться с тобой! — воскликнула она.

К ужасу Джил несколько репортеров мгновенно очутились рядом, открывая блокноты, телевизионные прожекторы вновь загорелись. Барбара приветливо улыбалась журналистам.

— Поверьте, нам крайне приятно видеть вас вместе, — заявила представительница известного дамского журнала. — Какая необычная вещь в этом мире!

Барбара уверенно повернулась к репортеру.

— Вовсе нет, — покачала она головой. — Джил и я давно стали друзьями, и между нами никогда не возникало неприязни. У нас с Джорданом был хороший брак, но потом наступило охлаждение. Я была счастлива за него, когда он женился на Джил. Она прекрасная женщина и замечательный человек.

Барбара обернулась к Мег, лежавшей на руках у няни.

— Но сегодня я пришла увидеть именно этого человека, — воскликнула она, забирая ребенка у няни. — Как ты, дорогая? Эти глупые репортеры, наверное, совсем тебя замучили!

Репортеры послушно заулыбались.

— Похоже, вы по-прежнему принадлежите к этой семье, — заметил кто-то. — Вы намереваетесь стать для ребенка родственницей?

— Конечно, — кивнула Барбара. — Я ее добрая старая тетя Барбара, и таковой навсегда останусь. Ни одного малыша в мире не будут так баловать, как эту девицу, особенно если я смогу уговорить Джил и Джордана отпускать ее ко мне на ночь. Пока что отца от нее и клещами не отодрать.

Барбара была в прекрасной форме, шутила с репортерами, прижимала к себе девочку, расписывала, как симпатизирует Джил, говорила об искренней дружбе с Джорданом. Ни следа застенчивости, которая всегда заставляла ее тушеваться на людях. Сегодня она вела себя словно знаменитость, известная всему миру, и явно наслаждалась вниманием представителей прессы.

Только один раз она стала серьезной, когда рассказывала о своей любви к Джордану, их браке и разводе.

— По правде говоря, — объяснила она, — я испытываю особое чувство к Мег и Джил. Видите ли, я никогда бы не смогла дать Джордану ребенка, которого тот так хотел. Мы разошлись не по этой причине, но я всегда ощущала отсутствие ребенка как огромную потерю. Когда Джордан женился на Джил, я с самого начала ждала появления младенца. И теперь, с рождением Мег, я чувствую себя настоящей крестной матерью. Никто не хотел ее прихода в этот мир больше, чем я, и никто не любит ее сильнее, за исключением родителей, конечно.

Джил с изумлением наблюдала за происходящим. Барбара играла не хуже опытной актрисы. С каким искусством она лгала! Репортеры были искренне тронуты ее преданностью ребенку. Им и в голову не приходило, что ноги Барбары здесь никогда не было, даже не послала поздравительной открытки, когда Джил забеременела или по случаю рождения Мег, не говоря уж об ее искренней ненависти к Джил.

Собравшиеся наблюдали великий спектакль — представление, достойное самой Джил.

Но Джил и понятия не имела, к чему приведет эта встреча.

Поболтав четверть часа с репортерами, Барбара объявила, что пора уходить. Джил не терпелось выпроводить ее и вернуться к себе.

Потом няня забрала ребенка, и Джил осталась наедине с Барбарой, пока репортеры собирали свои принадлежности во второй раз. Джил посмотрела на Барбару, не отрывавшую взгляда от малышки.

— Как вы попали сюда? — спросила она тихо, зная, что репортеры не могут их слышать.

— Одна из них — моя приятельница, — объяснила Барбара. — Она и рассказала о вашей небольшой, но приятной встрече, так что я решила тоже прийти, посмотреть на дочь Джордана.

Она снова сузившимися глазами уставилась на Мег.

— Красавица, правда?

— Верно, — кивнула Джил.

Последовала пауза, крохотная, но вполне достаточная, чтобы Джил почувствовала, что Барбара вновь оттачивает оружие для невидимой схватки.

— Но совсем не похожа на вас, не так ли? — добавила Барбара тихо.

Джил попыталась скрыть реакцию на слова соперницы. Приходилось улыбаться, поскольку один из фотографов продолжал щелкать камерой.

— Не понимаю, о чем вы, — пробормотала она.

— Прекрасно понимаете, — бросила Барбара, властно беря Джил под руку и улыбаясь репортерам. — Между вами ни малейшего сходства. Малышка — ее копия. Поэтому Джордан и потерял голову.

— Чья копия? — выдохнула Джил, смертельно побледнев.

Барбара, повернувшись, взглянула Джил прямо в глаза.

— Если вы еще не успели узнать этого, мне вас искренне жаль.

У Джил закружилась голова, накатила волна дурноты. Комната покачнулась и поплыла перед глазами. Слова Барбары были так близки к правде, что вонзились в рану, пылавшую в сердце, и разлились по телу, словно яд. Происходящее проносилось перед глазами, как на искривленном измятом экране. Вот малышку снова отдают Барбаре, и та целует ее на прощанье. Потом Барбара обнимает Джил и удаляется, сопровождаемая аплодисментами и пожеланиями счастья.

«Ни малейшего сходства с вами. Она — ее копия».

Слова звучали в мозгу зловещим гимном, звоном похоронного колокола. И была в них правда, страшная, неумолимая правда, потому что они вторили ее неразумным страхам, преследовавшим ее с самого рождения ребенка, страхам, окончательно разлучавшим ее с Мег и Джорданом и бросавшим в пучину одиночества и отчаяния.

Глава 6

Джонсонвилль, Лонг-Айленд

Они занимались любовью медленно, осторожно, не спеша, как привыкли со времени болезни Росса, но по-прежнему наслаждаясь друг другом. И теперь, когда семя Росса было в ней, Лесли чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Он молча лежал, восхищаясь женой. Какой-то внутренний свет делал ее неотразимой. Росс осторожно коснулся груди Лесли, наслаждаясь близостью, словно пил из неиссякаемого источника любви.

— Какая женщина, — улыбнулся он наконец. — Не знаю, чем это я смог заслужить тебя.

Лесли нагнулась и поцеловала мужа в губы.

— Спокойной ночи, Росс. Я люблю тебя.

— Взаимно, — пробормотал он, уже засыпая.

Лесли потушила свет и, выходя, услыхала мерное дыхание. Потом направилась в кухню и перечитала список дел на завтра. Предстоит долгий трудный день, включая обед с клиентом. Кроме того, в холодильнике почти пусто, придется заехать в магазин. Обычный утомительный день, один из многих, к которым она уже успела привыкнуть.

Из кухни Лесли спустилась в подвал, проверяя, все ли двери закрыты. Потом проверила гостиную, гараж, заднее крыльцо, черный ход, прокралась наверх и заперла окна.

Наконец удовлетворенная, Лесли вернулась в гостиную, где над пианино горел единственный ночник, и с полчаса читала, медленно переворачивая страницы библиотечной книги.

В половине одиннадцатого Лесли выключила свет и уселась в глубокое кресло, прислушиваясь к ночным звукам. Далеко в роще прокричала сова. Машина завернула за угол где-то в конце улицы, тихо прошуршав шинами по тротуару. Белка, затрещав, пробежала в ветвях.

В руке Лесли сжимала самый острый, самый длинный нож, который нашла в кухне, зная, что может уснуть в кресле, как бесчисленное множество раз в прошлом. Росс никогда не узнает об этом, потому что ночью Лесли всегда ложилась в кровать и будила его утром.

Лесли охраняла свой дом.

Она решилась на это после нескольких долгих и бесплодных разговоров с начальником местной полиции Грегом Клеменсом.

Лейтенант отнесся к ней с пониманием и сочувствием, но помочь отказался.

— Если бы вы сразу обвинили его в изнасиловании, мы смогли бы что-то сделать. Обстоятельства довольно затруднительны…

У полиции почти не было шансов посадить Тони за решетку. У Лесли нет никаких доказательств. Кроме того, Тони не зря хвастался, что запасся хорошим алиби. Возможно, он не лгал.

— Что я могу сделать сейчас? — спросила она. — Тони вернется. Я знаю это. И думаю, попытается убить Росса? Он считает мужа препятствием между ним и мной.

Детектив задумчиво кивнул.

— Ну что ж, — решил он, — я могу узнать его адрес через страховую компанию, в которой он работает. Мы проверим и узнаем, не возбуждалось ли против него уголовных дел и не преследовался ли он судом. Но кроме этого, ничего не удастся сделать, если только он не выкинет что-нибудь новенькое. Нельзя арестовать кого-то только за то, что он намеревается сделать. Я могу приказать, чтобы патрульная машина каждую ночь проезжала мимо вашего дома, просто чтобы убедиться, все ли у вас в порядке. Но это все. Я крайне вам сочувствую, но у нас не хватает ни людей, ни возможностей, чтобы постоянно следить за ним или охранять вас.

Заметив страх и беспокойство в глазах Лесли, лейтенант наклонился ближе.

— Я знаю нескольких надежных частных детективов. Можете нанять человека для наблюдения за домом. Правда, это недешево обойдется.

«И не остановит Тони», — мысленно добавила Лесли. Кроме того, у нее попросту нет лишних денег. Болезнь съела все сбережения, которые удалось накопить ей и Россу.

С этого дня она сидела по ночам в гостиной, не выпуская оружия, ожидая, пока Тони сделает очередной ход.

Лесли чувствовала в себе силу. Изнасиловав ее, Тони в каком-то смысле лишился оружия, которым мог бы сражаться с ней. Тони оставил спальню в тоске и ярости, потому что в глубине души понимал: изнасиловав Лесли, он не смог ее завоевать. Тони мог по-прежнему хотеть ее, но теперь Лесли была морально подготовлена к новой встрече. Она его не боится!

И с этими мыслями Лесли продолжала сидеть в кресле, вслушиваясь в звуки спящего дома. Они казались теперь более дружелюбными и ободряющими, потому что стены вокруг были родными и вместе с Лесли молча выжидали, пока пройдет ночь, и они с Россом вновь будут вместе.

Голова Лесли откинулась на спинку кресла. Все тихо и спокойно. Она снова закрыла глаза, и прихотливые сонные видения начали наплывать теплыми волнами, чтобы унести Лесли в восхитительный мир грез…

Тихий голос внезапно вернул ее к реальности:

— Не получится, Лесли.

Лесли испуганно вскинулась. Пальцы конвульсивно сжали рукоять ножа. Она ощущала ледяной холод, мгновенно разлившийся по телу.

Тони. Это Тони!

Лесли пыталась взять себя в руки. Она ждала этого момента, и теперь он настал. Она готова.

— Убирайся отсюда, — сказала она в темноту. — Уходи, или я убью тебя.

Она услышала хриплый смех.

— Никого ты не убьешь, — сказал голос. — Ты любовница, помнишь? Не солдат.

Наступило молчание. Лесли трясло крупной дрожью. Если бы только она могла увидеть Тони, убила бы его голыми руками. Довольно он портил ей жизнь!

— Слушай внимательно. Ты сейчас пойдешь со мной. Вещи складывать ни к чему. Я дам тебе все, что захочешь. Когда твой муженек проснется завтра, тебя уже не будет.

Он снова замолчал, по-прежнему сливаясь с мраком. Лесли вертела головой, пытаясь хоть что-то разглядеть.

— Но если попытаешься сопротивляться, — прошипел Тони, — если откажешься пойти добровольно, Росс никогда не проснется. Потому что будет мертв.

Тони снова помолчал, чтобы дать время Лесли вникнуть в смысл его слов.

— Я слышал вас наверху сегодня, — презрительно бросил он. — И это ты называешь заниматься любовью? Твоя жизнь — сплошной обман, Лесли. Ты не жена, а сиделка.

Лесли почувствовала, что Тони подходит все ближе. Через мгновение он окажется совсем рядом, и тогда она нанесет удар!

Она схватилась обеими руками за рукоятку. Если хотя бы ранить его, можно выиграть время. Расстояние до лестницы, до телефона совсем маленькое, и она хорошо знала дорогу в темноте.

И никто не осудит ее. Что ни говори, она защищает свой дом…

Но прежде, чем Лесли успела додумать до конца, что-то с силой ударило ее по запястьям так, что она невольно вскрикнула. Нож упал на ковер. Руки мгновенно онемели. Потом резкая боль прострелила пальцы и ладони.

Должно быть, Тони ударил ее изо всех сил и сейчас возился у ее ног, разыскивая нож. Лесли, полагаясь лишь на интуицию, наугад выбросила ногу вперед, и, услыхав приглушенный вопль, поняла, что попала то ли в лицо, то ли в шею.

— Попробуй только еще раз выкинуть такое, — прорычал он ей в ухо. — И я гроша не дам за жизнь твоего мужа.

Тони подтащил ее к себе. Лесли почувствовала исходивший от него запах, нечто прокисшее, зловонное, словно исходившее из звериной пасти. Одержимость превратила его из человека в животное.

Тони снова перехитрил ее. А наверху, ничего не подозревая, спал ее муж.

Лесли обмякла в руках Тони.

— Хорошо, — пробормотала она. — Я иду с тобой.

Она мгновенно почувствовала реакцию Тони. Он расслабился, объятия стали более нежными. Но руки и запястья Лесли еще не отошли. Она чувствовала себя бессильной, как новорожденный котенок.

— Ну что ж, это похоже на дело, — начал Тони. — Я знал, что ты опомнишься…

Он продолжал говорить что-то, но Лесли, собрав все силы, вырвалась, оттолкнула кресло и помчалась к лестнице. Тони на мгновение растерялся, и это дало ей преимущество. И кроме того, Лесли была права: она знала дорогу в темноте гораздо лучше, чем он. Позади послышался грохот опрокинутого стола, о который наверняка споткнулся Тони. Лесли взлетела по лестнице через две ступеньки. Но топот раздавался все ближе. Уже на верхней ступеньке Тони успел схватить ее за ногу. Лесли повернулась, изо всех сил лягнула его в лицо свободной ногой, попав пяткой в нос. Тонн грязно выругался, но Лесли вцепилась в перила и лихорадочно наносила удары в темноту.

Все происходило в полнейшей тишине. Слова были ни к чему. Битва разгорелась не на жизнь, а на смерть. Лесли сопротивлялась отчаянно, но Тони был слишком силен. Он не выпускал ее щиколотки, сумел поймать вторую ногу, и начал медленно клонить Лесли к полу. Лесли удвоила усилия и впилась ногтями в его лицо. В эти минуты ей хотелось только одного — убить Тони.

— Сука, — тихо взвыл он, — маленькая сучка.

Сквозь безудержную страсть проглядывала годами не находившая выхода потребность насилия. Теперь она понимала, что не любовь была причиной его настойчивых преследований. Ненависть. Только ненависть. Ненависть за собственное ничтожество, за проигранную жизнь, ненависть к ее независимости и гордости. Несчастный, жалкий человек, трагическая фигура! И сейчас он пытается сломить ее, снова обрести над ней потерянную власть!

Силы Лесли постепенно таяли. Она не могла совладать с ним — слишком силен был Тони. Лесли так долго боролась, столько ночей ждала, месяцы тяжелой работы, скудного питания и бессонницы окончательно измотали ее. Она не могла больше сопротивляться.

Тони почувствовал, что она вот-вот сдастся, и лег на нее, накрыв всем телом, почти как в тот день, когда изнасиловал Лесли в постели. Она все еще цеплялась за перила, но Тони с торжествующей медлительностью обвил рукой ее талию, словно наслаждаясь собственной властью. Сейчас он уведет ее отсюда и тогда сможет делать с ней все, что захочет.

Тони упивался этими мыслями, когда в холле неожиданно вспыхнул свет. На мгновение ослепленный, Тони поднял голову. На площадке стоял Росс Уилер, глядя на них сверху вниз.

Это был странный момент: красивый молодой человек смотрит в глаза пожилого, здоровый мужчина сталкивается лицом к лицу с больным соперником.

Яростный вопль вырвался из горла Тони. Он попытался оттолкнуть Лесли, чтобы броситься на Росса, и только сейчас заметил револьвер в руке старика. Слишком поздно. Прогремел выстрел.

Да, Росс Уилер был стар и немощен. Но он умел обращаться с оружием и был неплохим стрелком.

Тони отпрянул назад и закричал от боли, чувствуя, как пуля разрывает плоть, потом покатился по ступенькам, и тьма, царившая в гостиной, окутала его. Послышался грохот падающей мебели, затем стук кухонной двери: очевидно, Тони удалось удрать.

Лесли лежала у ног мужа, все еще жалко цепляясь за столбик перил. Росс медленно встал на колени, чтобы помочь ей. Револьвер выскользнул из рук на ковер. Тело у Лесли тупо ныло. Обняв Росса, она прижалась к нему.

— О, Бог мой, — пролепетала она. — О, Росс…

Росс нежно прижал ее к себе, поглаживая по плечу, и, ощутив наготу ее тела сквозь ночную сорочку, улыбнулся.

Лесли взглянула на мужа.

— Что ты?.. Как?..

— Я знал, что случилось неладное, — пояснил Росс. — Не нужно быть слишком уж проницательным, чтобы понять это. И у меня было много времени для размышлений, Лесли. Я еще не превратился в окончательного идиота.

— Где… Откуда у тебя пистолет?

— Он всегда у меня был. Это ведь Дикий Запад, не помнишь? Я должен защищать своих женщин.

Потрясенная присутствием духа, позволившим Россу сохранить юмор в столь тяжелой ситуации, Лесли улыбнулась и поцеловала мужа, но тут же, к собственному удивлению, разразилась слезами.

Росс долго молча обнимал ее, продолжая стоять на коленях на верхней площадке, положив голову Лесли себе на плечо и гладя волосы жены.

— Тебе следовало рассказать мне об этом. Я сумел бы помочь тебе раньше.

Лесли кивнула.

— Я не хотела, чтобы ты знал обо всей этой грязи. Это произошло так много лет назад. Он просто обезумел, и я ничего не смогла с ним поделать. Я думала, что сумею справиться сама… нет, не знаю, на что я надеялась…

Росс с трудом сел рядом с Лесли на верхнюю ступеньку, Лесли снова осознала, что муж стал инвалидом, человеком, неспособным делать многие вещи… Однако он, возможно, только что спас ей жизнь и только что сумел защитить свой дом. Лесли разрывалась между невыразимой гордостью и стыдом, позором, который она навлекла на них обоих.

Но его слова застали Лесли врасплох.

— Ты рассказала об этом Бейерам? — спросил Росс.

Лесли покачала головой.

— Я не подумала об этом, ему нужна была только я. И упомянул он Терри, только чтобы убедить меня…

— Тебе следовало бы позвонить им. И полиции.

— Да, ты прав.

Лесли неожиданно побледнела и неверяще взглянула на Росса.

— Хочешь сказать, что ты знал…

— Очень давно. Еще до того, как мы поженились. Просто не хотел говорить тебе. Это твое личное дело, и я был уверен, что ты все расскажешь сама, когда захочешь.

— И ты никогда… не осуждал меня?

— За что? — удивился Росс. — За прошлое? За то, что ты была молода и порывиста? Я лишь еще больше любил тебя за это. И жалею только, что тебе пришлось столько вынести одной. Это я должен был оборонять тебя, а не наоборот.

Лесли прижала его к себе.

— Ты защитил и спас меня.

И она говорила правду. В этот момент, впервые за много месяцев, Лесли почувствовала себя в безопасности.

Через два дня после нападения Тони Дорренса на Лесли, вечером какой-то человек постучал в дверь дома Клиффа Бейера в Фармингтоне. Дверь открыла Джорджия. Мужчина наставил на нее пистолет и велел немедленно привести мальчика. Джорджия медленно подалась назад. Незнакомец последовал за ней.

За дверью оказались шесть полисменов в мундирах и с пистолетами наготове. За какие-нибудь несколько секунд незваного гости обезоружили, надели на него наручники и арестовали.

Тони Дорренс, с забинтованной левой рукой, куда два дня назад попала пуля Росса Уилера, был доставлен в патрульной машине в полицейское управление, где местный судья разрешил задержать его до суда. Через месяц ему было предъявлено обвинение в попытке похищения ребенка, нападении, избиении, вторжении в частное владение, незаконном владении незарегистрированным оружием, ношении оружия и других преступлениях, в частности, запугивании и попытке похитить Лесли Уилер.

Присяжные единогласно признали его виновным, и Тони Дорренс был приговорен к сорока годам тюремного заключения. После суда его отправили в тюрьму города Аттики, где он начал жизнь заключенного.

Глава 7

Нью-Йорк

Внимание всего мира было приковано к Джил Лазарус. Ее снимки с маленькой Мег на руках были помещены на обложки всех светских, общественно-политических и модных журналов. Представители прессы воспылали к ней симпатией, не только потому, что Джил была красавицей, женой одного из самых богатых и известных людей Америки и матерью его первого ребенка, но и, как ни иронично это звучало, из-за благородного и «стильного» поведения Барбары Консидайн, которая так умело и ненавязчиво привлекла внимание к обеим женам Джордана Лазаруса.

Джил подверглась непрестанной осаде репортеров. Джордану пришлось даже нанять еще одного секретаря, чтобы как-то сдерживать их натиск. Но Джил не могла отказывать всем, поскольку ее вновь обретенный имидж оказался большим подспорьем в осуществлении плана Джордана. Каждую неделю газеты, журналы и телепередачи рассказывали о разительных изменениях, произошедших в жизни гетто благодаря армии инженеров, финансистов и планировщиков. План Лазаруса был у всех на слуху. И Джил Лазарус стала частью этого плана.

Она все реже и реже видела Джордана, поскольку его общественная деятельность часто разлучала их. А когда они все-таки встречались, барьер отчужденности, воздвигнутый Джорданом, удерживал Джил на расстоянии. Видеть его причиняло еще большую боль, чем думать о муже, когда того не было рядом.

И каждый час, проведенный с Мег, был пыткой. Чем больше Джил изучала лицо девочки, тем более незнакомой казалась дочь. Плоть от плоти Джил, исторгнутая из ее лона, Мег выглядела чужеродным созданием, чье существование стало частью тюрьмы, отгородившей Джил от мира.

Джил достигла той точки, когда попросту уже не доверяла себе и боялась оставаться одна с ребенком, боялась не только последствий своего непредсказуемого поведения, вызванного воздействием лекарств, но и бушующего водоворота чувств и эмоций, постепенно копившихся в душе. И чем больше она пыталась избавиться от наваждения, тем настойчивее возвращались мерзкие, навязчивые мысли, наполняя сознание кошмарами и несвязными образами. Она больше не знала себя и не представляла, на что способна.

Она переносила терзания в полном одиночестве, Мег была совсем маленькой и ничем не могла помочь матери. А Джордан больше не давал себе труда обращать внимание на Джил, он видел и замечал только дочь.

Через месяц подобного существования Джил дошла до предела.

В один из дней она оставила пентхаус и велела водителю доставить ее в средний Манхэттен. Выйдя на Пятой авеню, она сказала, что позвонит, когда ей понадобится машина. Джил объяснила, что собирается пройтись по магазинам. На самом же деле ей хотелось оказаться подальше от дома, от собственной жизни, среди нормальных людей.

Джил равнодушно смотрела на витрины и наконец остановилась у ювелирного магазина, где увидела запонки, которые, как ей показалось, могли понравиться Джордану. Она не купила их. У Джил не хватило сил даже на такой примирительный жест. Проходя мимо магазина игрушек, она заметила великолепного плюшевого котенка, именно такого, который мог стать любимой игрушкой Мег. Из последних сил она вошла в магазин и купила этого котенка. Игрушка стоила сто долларов, но зато была совсем как живая, с прекрасным мехом тигровой расцветки.

Оттуда Джил прошлась по Шестой авеню и остановилась на Рокфеллер Плаза, наблюдая за катавшимися на коньках людьми. Потом подняла глаза и увидела знакомое зрелище. Справа, как раз за зданием радиокорпорации Америки, возвышалась величественная громада «Лазарус интернешнл».

Джил вытянула шею, чтобы взглянуть на верхушку небоскреба, и ощутила, как закружилась голова. Казалось, что муж навис над ней, подавляя своей волей и уничтожая ее.

На другой стороне Шестой авеню, стояло административное здание «Консидайн индастрис». В этом доме в своем офисе находилась сейчас Барбара — женщина, на которой Джордан женился, но которую никогда не любил, женщина, пускавшая в ход самые низменные уловки, чтобы удержать мужа, и все-таки потерявшая его, отступившая перед соперницей, чья злобная хитрость и порочность превосходили ее собственные.

Какая горькая ирония в том, что проигравшая так элегантна, энергична и уверена в себе, тогда как победительница, преследуемая мстительными призраками, медленно сходит с ума.

Джил долго глядела на небоскреб, думая о Барбаре.

Перед лифтами офиса стоял барьер с охранниками.

— Не могли бы вы позвонить в офис мисс Консидайн и сообщить обо мне? — спросила она одного из охранников.

Тот с подозрением взглянул на незнакомку. Никто никогда не пытался пройти таким образом к Барбаре Консидайн.

— Кто хочет ее видеть? — спросил он.

— Джил Лазарус. Миссис Джордан Лазарус.

Мужчина поднял брови.

— Минуту, пожалуйста, — попросил он.

Прошло всего несколько мгновений, телефон зазвонил, и охранник сказал Джил, что она может подняться на пятьдесят шестой этаж. Вскоре она уже стояла перед незнакомой стеклянной дверью с табличкой:

БАРБАРА В. КОНСИДАЙН. Главный директор.

Джил вошла. Секретарь улыбнулась и нажала кнопку звонка внутреннего офиса. Барбара появилась почти немедленно. На ней был строгий деловой костюм с ярким шарфиком и прелестный изумрудный браслет. Она выглядела веселой, полной энергии и жизни женщиной, так поразившей Джил месяц назад.

Барбара казалась стройной и даже изящной, а когда подошла ближе и очень высокой, так что Джил приходилось смотреть на нее снизу вверх.

— Какой сюрприз! — воскликнула она, провожая Джил в свой кабинет. — Садитесь, пожалуйста. Хотите выпить? Кофе? Что-нибудь покрепче?

Джил показалось, что Барбара намекнула на появившуюся у нее в последнее время привычку пить тайком, но она не была уверена в этом. Расстроенные нервы последнее время могли сыграть с ней злую шутку.

— Спасибо, ничего.

— Ну что ж. Чему я обязана такой чести?

Джил взглянула в глаза Барбары, проклиная собственную слабость.

— Что вы имели в виду, когда говорили со мной, пока фотографы делали снимки?

Барбара в явном недоумении подняла брови, но тут же, устав притворяться, проницательно взглянула в глаза Джил.

— Что вы хотите сказать, я имела в виду? — осведомилась она. — Вы действительно хотите знать?

Джил кивнула.

— Иногда, — задумчиво протянула Барбара, — природа может проявиться даже во внешности ребенка. Видите ли, я все знаю о Джордане и Лесли. Я пристально наблюдала за ними. И видела, как он смотрит на нее, понимала силу их любви, характер Лесли, даже, возможно, ее сердце. Я знала, почему Джордан питает к ней такое чувство и что ценил в этой девушке.

Она немного поколебалась, словно обуреваемая жалостью. Но голос был чеканно-холодным.

— Это не вас он любит в этом ребенке. Совсем не вас, а Лесли.

Джил заметила, как жестко глядит на нее соперница.

— Ребенок не принадлежит вам, — продолжала Барбара. — Она — дочь Джордана Лазаруса и Лесли. Поэтому Джордан так счастлив и так трясется над ней.

Настала тишина. Барбара, казалось, пристально наблюдала за Джил.

— Я не могла дать ему детей, — продолжала она. — И вы знаете, почему. Но даже если это и было бы возможно, он не захотел бы ребенка от меня. Ему была нужна только Лесли. И теперь, через вас, он получил ее ребенка. Вы всего-навсего лишь заменяете мать, что-то вроде посредника между ним и Лесли, сосуд для совершенного содержимого.

Барбара пренебрежительно улыбнулась.

— Поэтому она не похожа на вас. Вполне естественно.

Барбара, скорее всего, блефовала, ободряемая явно депрессивным состоянием соперницы. Но даже она не могла предположить, насколько чудовищным был эффект ее слов. Никто, кроме Джил, не знал о том омерзительном маскараде, когда она вызвала к жизни душу Лесли из глубин собственного пустого сердца, чтобы пленить Джордана. И теперь Джил попала в собственную ловушку. Малышка Мег была живым доказательством ее успеха и неудачи, ее преступления и наказания.

Джил приготовилась к схватке.

— Вы не правы, — возразила она. — Мег похожа на меня. По крайней мере, многие люди так утверждают.

Барбара скептически усмехнулась.

— Думаю, вы все-таки лжете. Но даже если это не так, я знаю, что он видит, когда смотрит на девочку.

Небрежно брошенная фраза ударила в сердце словно стальным молотом. Барбара, не сводившая с Джил глаз, поняла, что стрела попала в цель.

— Вы ведь не можете не видеть, как он счастлив, верно? Он никогда не был так счастлив с вами. И теперь, когда вы дали ему ребенка Лесли, больше Джордану никто не нужен. И вы в том числе. У него уже есть все.

Джил вынуждала себя выдерживать взгляд Барбары. Откуда-то из глубины души появились последние проблески прежнего ясного видения. Она пыталась проникнуть в мысли Барбары. Что ей нужно? Почему она выходит из себя, говоря эти безумные вещи?

Ответ, казалось, на мгновение блеснул в глазах Барбары. Да, у нее есть мотив, вполне постижимый человеческий мотив, который могла понять Джил. Если бы только она могла соображать яснее, видеть более четко, хотя бы ненамного…

Но Барбара снова ускользала, расплывалась, ее духи, помада, отлакированные ногти становились частями картины, колеблющейся перед глазами Джил, словно галлюцинация. И почему-то Барбара все росла, становилась выше, пока Джил сжималась, усыхала, превращаясь в жалкую мушку, как Алиса в Стране чудес после того, как откусила от волшебного пирожка. Меньше, меньше, меньше…

И тут Барбара совсем исчезла. Джил рухнула на пол в глубоком обмороке.

Очнувшись, она обнаружила, что лежит на кожаном диване в дальнем конце кабинета Барбары. Одна из секретарш со встревоженным лицом обмахивала ее журналом, другая растирала ладони.

Позади молча стояла Барбара.

— С вами все в порядке? — хлопотала секретарь, — Может, вызвать доктора?

Джил очень медленно приходила в себя — слишком сильным оказалось совместное воздействие лекарств и долго копившейся эмоциональной усталости, одолеть его сразу оказалось невозможно.

— Стакан воды, — попросила она. — Пожалуйста…

Секретарь принесла ей стакан воды со льдом, и Джил вяло отпила несколько глотков.

— Может, все-таки позвать доктора? — снова предложила секретарь. — Он здесь, в этом здании. Несколько раз мы к нему обращались.

— Нет… нет, только моего водителя. Не беспокойтесь, мне уже хорошо. Я подожду его, если не возражаете, отказалась Джил.

— Чепуха, — вмешалась Барбара. — Мой шофер доставит вас домой. Вероника, проводите ее до самого дома и убедитесь, что все в порядке.

— Хорошо, мисс Консидайн, — почтительно кивнула секретарь.

— Теперь оставьте нас наедине на несколько минут, — велела Барбара. — Позвоните, как только машина будет готова.

Секретарь вышла. Барбара и Джил остались одни. Барбара села в кресло рядом с диваном, на котором лежала Джил, и взяла ее за руку.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

Джил ничего не ответила, чувствуя омерзение к лживому сочувствию соперницы, палача с улыбающимся лицом.

Барбара вздохнула.

— Простите, если расстроила вас. Иногда правда ранит. Никто не знает этого лучше, чем я.

Она явно намекала на способ, которым Джил отняла у нее Джордана, думала о своем трагическом прошлом и о том, как беззастенчиво использовала Джил полученные знания, чтобы украсть у нее мужа. Тогда Джил могла найти слабые места соперницы и атаковала без милосердия и жалости. Точно так, как сейчас поступала Барбара.

И при этой мысли Джил вспомнила мимолетное впечатление, полученное перед тем, как она потеряла сознание. Тогда Джил показалось, что она проникла в то, что крылось за демонстрацией силы и жестокости. Она словно играла, затаившись и выжидая.

Собравшись с силами, Джил храбро ответила:

— Вы с ума сошли. И говорите такие вещи, потому что он вышвырнул вас. Вы никогда не были ему нужны. Он хотел меня.

Барбара рассмеялась, тихо, зловеще.

— Только женщина может увидеть насквозь женщину. Может, вы и выиграли тогда, но я раскусила вас. С самого начала вы играли роль. Я все про вас знаю. В этом вам равных нет. Обводите мужчин вокруг пальца, притворяясь именно тем, что они хотят в вас видеть. Только на этот раз ваша игра обернулась против вас. Он не вас хотел, а ту женщину, которую вы изображали. Но вы так и не поняли этого, пока не стало слишком поздно. И результатом вашего милого маскарада оказался ребенок, живое человеческое существо. А нынче с вами покончено, неужели не видите? Теперь, когда у Джордана есть дочь, он в вас больше не нуждается.

Взгляд Барбары, устремленный на Джил, сверкал ненавистью и торжеством. Джил с трудом выносила его, изо всех сил пытаясь не отвести глаз и проклиная собственную слабость. Вернись к ней прежние силы, она смогла бы бороться с этой женщиной, как бы ни были малы шансы на победу.

Но Джил сейчас ни на что не была способна. Старого оружия она лишилась, нового ей никто не мог дать.

В дверь постучала секретарша.

— Машина готова, мэм, — объявила она. — Вам помочь?

— Минутку, пожалуйста.

Дверь закрылась. Барбара помогла Джил встать с дивана. Джил казалась истощенной бледной и почти неживой.

Барбара проводила Джил до двери. Та опиралась на нее, как младенец. Добравшись до порога, Джил неожиданно остановилась.

— Что мне теперь делать? — умоляюще спросила она.

— Все очень просто, — улыбнулась Барбара. — Убейте ее.

Джил взглянула на соперницу широко раскрытыми глазами.

— Лесли?

Барбара покачала головой.

— Вы так ничего и не поняли, — заметила она. — Я считала вас умнее.

Джил побледнела, поняв истинный смысл предложения Барбары.

— Мег, — прошептала она.

Вместо ответа Барбара одарила ее долгим недобрым взглядом.

Глава 8

Нью-Йорк. 1 марта 1980 года

Джил лежала в постели.

Было еще только начало вечера, но Мег капризничала, и именно Джордан дал ей бутылочку с детским питанием. Его терпение и доброта были поистине неистощимы. Немногие мужчины были способны на такую бережную заботу.

По правде говоря, Мег вела себя с Джил далеко не так, как с отцом. Она не прижималась к матери, не ворковала, как с Джорданом, а вместо этого спокойно лежала у нее на руках, словно впитывая тепло ее присутствия, но совсем не чувствуя себя уютно в материнских объятиях.

Джил ощущала это и была вне себя от отчаяния, понимая, что ее душевное смятение каким-то образом передастся малышке. Отчуждение еще усугублялось восторженным, почти страстным отношением Джордана к Мег.

Джил никогда не чувствовала подобной связи с Мег. Это только подтверждало ее убеждение, что ребенок, каким-то образом, еще не родившись, уже был оторван от нее, разлучен духовно страстью Джордана к другой женщине, страстью, так неразрывно объединившей Джордана с дочерью.

Каждый день Джил пыталась бороться с безумными мыслями. Но теперь, когда они были высказаны вслух Барбарой, когда их извращенную логику подтвердил посторонний наблюдатель, Джил ничего не оставалось, как сдаться. Это было лицо, которое она видела в зеркале каждый день.

Послушав еще немного, Джил стала готовиться ко сну.

Она задержалась в ванной, чтобы принять еще таблетку транквилизатора, быстро расчесала волосы, наложила на щеки немного румян и легла в постель дожидаться Джордана.

На ней была новая сорочка, купленная на этой неделе в одном из дорогих магазинов, не слишком соблазнительная, но чувственного покроя из материала, сквозь который зазывно просвечивали упругая грудь и стройные бедра. В ней Джил выглядела не столько сиреной, сколько привлекательной молодой женой и матерью, сохранившей свое очарование для любящего мужа, отца ее ребенка.

Джил готовилась к этой ночи со всем пылом души, всеми оставшимися силами. Ей необходимо восстановить с мужем духовную и физическую связь. Если это не удастся, она погибла.

Джил больше не винила никого, кроме себя, за все случившееся. Она завлекла Джордана из честолюбия, из корысти, без любви и поймалась в собственную ловушку, когда узнала о женщине, ставшей для мужа единственной, женщине, которую он так и не смог вырвать из своего сердца, с которой его нельзя было разлучить, как с первой женой, вынужденной уступить шантажу.

Джил начала хотеть и любить мужа, когда узнала, что его душа принадлежит другой. Наказание не заставило себя ждать. Она сама, собственными руками сотворила это. Родилась Мег, и теперь вся любовь Джордана, без остатка, принадлежала ребенку.

Но нечеловеческие муки, которые испытывала теперь Джил, становились все более невыносимыми день ото дня. Душа и сердце ее поистине разрывались. Пока не стало слишком поздно, нужно достучаться до Джордана.

Джордан вошел в комнату, все еще улыбаясь после разговора с девочкой.

Мельком взглянув на жену, он снял рубашку.

— Такая восхитительная малышка, — сказал он, — и голова у нее на плечах есть. Это уже можно понять. По-моему, она понимает все, что я ей говорю.

Он сиял от счастья. И совсем не замечал выражения лица Джил. Джордан явно собирался вернуться в гостиную и немного поработать перед сном.

Пришлось прервать его.

— Джордан, — окликнула Джил.

Он повернулся к жене. В глазах светилась знакомая холодная вежливость и безразличное одобрение.

— Что?

— Джордан…

Джил не сразу смогла найти слова, хотя уже несколько недель готовилась к этому моменту. Теперь она просто не имела права терять мужество.

— Что случилось? — снова спросил он. — Ты нездорова?

Джил удалось выдавить улыбку.

— Тебе нравится моя новая сорочка?

Джордан оглядел жену, заметив красивый изгиб груди и очертания упругих бедер. Она похудела, но по-прежнему была очень красивой: длинные белокурые волосы стелились по плечам и стройные ноги едва заметно выделялись под прозрачной тканью.

— Очень мило, — безразлично заметил Джордан, но было заметно, что он прекрасно понял смысл ее слов.

— Джордан, мне так не хватает тебя…

Джордан повернулся к ней, не успев до конца расстегнуть рубашку. Взгляд его оставался непроницаемым.

— Джордан, — прошептала она. — Пожалуйста.

Он, казалось, колебался, словно не мог решить, что делать. Потом шагнул вперед. Джил помогла ему, быстро выключив лампу на ночном столике.

Комната погрузилась в полумрак, только из открытой двери ванной струился слабый свет.

Джордан сел на постель рядом с Джил, медленно коснулся пальцем ее щеки, плеча, груди. Джил полузакрыла глаза, наслаждаясь ощущением его плоти на своей.

И тут Джордан поцеловал ее. Джил обняла его и прижала к себе. Его поцелуй казался совсем чужим, не лакомым, словно она никогда не испытывала вкуса этих губ раньше. Как много времени прошло… Почти год…

Из ее горла вырвался тихий стон, скорее боли, чем возбуждения.

Джордан сжал ее сильными руками, Джил казалась ему куклой, ставшей совсем маленькой и худой за эти месяцы, пока он оставался высоким и мужественным.

Он притянул ее ближе. Джил пыталась расслабиться, стать податливой, но что-то вроде спазма, рожденного долгими днями и неделями одиночества, заставил тело окаменеть и напрячься. Джордан немедленно отпустил жену. Значит, подумал, что она его отвергает после всего, что произошло. Он собирался покинуть ее. Джил схватила мужа за обе руки и выдавила нежную улыбку.

— Дай девушке шанс успокоиться, хорошо? — шепнула она, вымученно пытаясь придать голосу подобие прежнего соблазнительного легкомыслия, такого неотразимого для Джордана раньше, с самой первой встречи.

Джордан снова обнял ее. Они поцеловались, и Джордан осторожно погладил ладонями ее щеки. Пальцы запутались в густых белокурых волосах, совсем как раньше, когда он часто глядел в ее глаза, любуясь густыми светлыми прядями.

Джордан все больше возбуждался. Джил чувствовала это по его прикосновениям. Ее попеременно трясло от невыносимой жары и жгучего арктического холода. Джил нерешительно провела ладонью по его бедру.

— О, я так хотела тебя, — шепнула Джил.

Джордан ничего не ответил. Джил помогла ему поднять сорочку, обнажив лоно и груди, сгорающие от предвкушения. Она осталась обнаженной, по-прежнему прелестной и, может, еще более красивой для него теперь, когда ее тело все еще носило следы недавнего материнства. Джил была матерью его обожаемого ребенка и снова хотела ощутить мужа в себе.

Его руки легли ей на грудь. Соски мгновенно затвердели под большими пальцами. Джил чувствовала, как Джордан смотрит на нее зачарованно, почти как в первый раз, когда она еще была для него загадкой. Джордан тяжело дышал, как всегда, когда любовался ее наготой.

И сейчас прежняя Джил, та, что когда-то сумела соблазнить Джордана, вновь появилась на свет. Джил, улыбаясь, откинулась навзничь, предлагая себя, и притянула его голову к тугим холмикам. Руки обвились вокруг его шеи, и Джордан начал целовать эти упругие груди с каменно-твердыми сосками.

— Я так хочу тебя, — снова пробормотала она, и, повернув мужа на бок, с девической дерзостью начала расстегивать рубашку и молнию брюк, быстро отбрасывая одежду в стороны. Его тело было таким стройным, прекрасным и мускулистым… Как он смог выдержать весь этот год, не прикасаясь к ней.

Я люблю тебя.

Слова уже были готовы сорваться у нее с языка, но Джил не осмеливалась выговорить их, боясь, что Джордан не захочет их слышать, попросту не пожелает поверить в ее искренность. Поэтому она молча потянула его на себя, гладя Джордана по спине.

— М-м-м, — пробормотала она, — как хорошо…

Именно это она сказала Джордану давным-давно, когда они впервые были готовы слиться воедино. Джил молилась только о том, чтобы эти слова пробудили в нем старые воспоминания, старые чувства.

Джордан молчал, но напряженность обнаженной плоти, прижимавшейся к ее телу, не оставляла ни малейшего сомнения в том, что он испытывает.

Ляжки Джил разошлись в безмолвном приглашении, прижимаясь к его бедрам, ее руки потонули в его волосах.

— Как долго… — пролепетала она. — Я тосковала по тебе…

Единственное осторожное прикосновение дало знать Джил, что они оба были разгоряченными и готовыми к любви. Тело Джордана напряглось, мускулистые руки сжали ее чуть крепче, он входил в нее медленно, ласково, прежде чем врезаться безжалостно, до конца, как всегда, как раньше.

Невыразимое облегчение охватило Джил, словно худшее осталось позади, словно пропасть, отделявшая ее от мужа, исчезла в одно мгновение. Муки, которые терпела она, одиночество, подозрения, отчаяние наконец-то будут изгнаны, все станет, как раньше, как всегда, когда она была той, которую хотел Джордан, когда она могла быть уверена в его желании и страсти.

— Мой принц, — выдохнула она, пока он врезался все глубже, глубже, до самой ее сути. — Мой Очарованный принц…

Джордан мгновенно замер. Руки стиснули ее плечи. Глаза холодно сузились.

— По-прежнему играешь роль? — процедил он с едва сдерживаемой яростью. — И это лучшее, что ты можешь сделать после всего, что было?

Джил в ужасе уставилась на него и крепко обняла его, словно надеясь остановить Джордана, не дать ему уйти.

— Джордан, нет! Я была возбуждена и сама не знала, что говорю. Пожалуйста, Джордан!

Слишком поздно. Джордан поспешно отстранился и встал.

— Я думал, ты что-то усвоила за это время, — бросил он, — но, как видно, ошибался. Ты так же фальшива, как и прежде. Ну что ж, дорогая, придется тебе спать сегодня одной. Моя симпатия к лгуньям отнюдь не увеличилась за последние тринадцать месяцев, милочка.

— Джордан, нет, — снова закричала Джил. — Ты не понял! Я так хотела тебя… и на мгновение потеряла голову. Пожалуйста, Джордан, вернись! Я люблю тебя!

— Любовь? — спросил он с горьким сарказмом. — Что ты знаешь о любви? — Он натянул спортивные брюки и рубашку, повернулся и вышел.

Джил осталась одна на широкой постели, одеяло небрежно брошено поперек груди, сердцевина лона жгуче-горячая от желания, сердце готово разорваться. Тихие рыдания сотрясли ее. Джил хотела вскочить, бежать за мужем, прижаться к нему и умолять вернуться, но знала, что это бесполезно. Джордан уже все решил. Ненависть в его глазах не оставляла в этом сомнения. У Джил был последний, единственный шанс, но она проиграла.

Она услыхала, как Джордан открыл шкаф, и, по-видимому, вынул одежду, потому что вешалки тихо застучали. Потом входная дверь со стуком захлопнулась. Джордан уехал. И неизвестно, когда вернется.

Только теперь Джил, не скрываясь, громко зарыдала.

Тоска, раздиравшая ее сердце, была искренней, такой же естественной, как терзания любой женщины, чья любовь была отвергнута. Прежняя Джил Флеминг посчитала бы подобные эмоции попросту смешными и присущими лишь примитивным созданиям низшего порядка.

Сейчас Джил безжалостно, жестоко бросили в пучину человеческих страданий. Она слишком поздно узнала все страдания неразделенной любви.

Джил не знала, сколько времени проспала. Слава Богу, транквилизатор каким-то образом помог, погрузив в тяжелое забытье. Отвратительные кошмары, наполненные образами Джордана с другой женщиной, Джордана с Мег, Джордана, проклинающего Джил, терзали ее всю ночь.

Она проснулась от звонка телефона. Джил была так слаба, что не смогла снять трубку, пока звон не прекратился. Только тогда Джил сумела взглянуть на циферблат. Половина первого. Джордан, должно быть, еще не приехал.

Покачиваясь, словно в тумане, она поднялась, прошла через холл в комнату Мег и взглянула на спящую малышку. Мег лежала на животике, маленький зад поднят высоко в воздух. Дыхание легкое, ровное, почти неслышное. Крохотные кулачки сжались, но тут же обмякли.

Джил осторожно погладила девочку по спинке, коснулась пальцем щеки. Мег, казалось, ничего не заметила. Джил вернулась к себе и села на кровать, гадая, где может быть Джордан.

Телефон снова взорвался, Джил подняла трубку.

— Джордан? — спросила она.

Наступило короткое молчание.

— Джил?

Голос принадлежал женщине.

— Да. Кто это?

— Значит, он уехал, не так ли? — спросила незнакомка со смешком. — И оставил тебя одну.

Теперь в голосе звучало жестокое торжество. Джил поняла, кто звонит.

— Барбара, — еле слышно прошептала она.

— Ты уже придумала, как найти выход?

Джил молниеносно выпрямилась. Рука, державшая трубку, тряслась.

— Ч-что? — пробормотала она.

— Захочешь, конечно, чтобы она не страдала, потому что ты хорошая мать. Но запомни, это должно быть сделано.

Раздался щелчок, Барбара прервала разговор.

Джил сидела на краю кровати, сжимая трубку обеими руками. Назойливые короткие гудки напоминали, что трубку нужно повесить. Но Джил ничего не слышала. Тихие жалобные крики, рвущиеся из горла, заглушали все.

Глава 9

Джонсонвилль, Лонг-Айленд. 31 марта 1980 года

Наступила суббота.

День выдался необычно теплым. Лесли и Росс вышли на Долгую прогулку. Росс нее сумку поменьше, с картофельной соломкой и салфетками, а Лесли взяла корзинку для пикников. Они шагали медленно, Росс опирался на палку. Оба не выказывали ни малейшего смущения. Они давно уже привыкли к немощи Росса и воспринимали ее как часть повседневного существования.

— Как здесь тихо! — шепнула Лесли.

— Как всегда, — кивнул Росс, наблюдая, как Лесли расстилает одеяло под деревом. — Поэтому мы с девочками так любили сюда приходить. Тут никогда ни души, Дайна часто говорила, что это наше место.

Лесли, встав на колени, чтобы открыть корзину, взглянула на мужа снизу вверх. Его силуэт вырисовывался на фоне ярко-голубого неба, толстых ветвей вяза и густого леса в конце пастбища. Волосы Росса совсем поседели, и он стал очень худым. Никогда еще он не выглядел таким изможденным.

Лесли прижалась к нему.

— Я люблю тебя, — тихо сказала она.

Росс нежно погладил ее по плечу, словно был могучим и древним, как это дерево, и Лесли могла чувствовать себя в безопасности в его тени.

— Я тоже люблю тебя, малышка, — ответил он.

Они долго стояли так, чуть покачиваясь, на пятнистой от солнечного света лужайке, не выпуская друг друга.

Наконец Росс решился нарушить очарование.

— Давай поедим, — попросил он, — умираю с голоду.

Они наслаждались обедом. Лесли открыла бутылку вина, и они начали обсуждать планы на будущее.

После обеда Лесли, сложив все в корзинку, уселась, прислонившись спиной к стволу и положив голову Росса себе на колени.

Лесли взглянула на него и погладила редеющие белые волосы. Муж выглядел настоящим стариком. Но ведь он и был стариком! Лесли даже улыбнулась, поняв, что невольно скаламбурила. Однако судьба дала ей новую опору в жизни, встречу с Россом. Конечно, не о такой жизни Лесли когда-то мечтала, но все равно жаловаться ей не на что. Не такая уж плохая участь стать женой любящего тебя человека, достойного доверия и уважения. Ради этого можно многим пожертвовать.

В эту минуту перед глазами Лесли всплыло другое лицо, и пришлось сделать усилие, чтобы прогнать непрошеный образ. Случись все по-иному, она не сидела бы сейчас под этим деревом с Россом Уилером, а была бы далеко отсюда, став женой Джордана Лазаруса, и размышляла бы о радостной, хотя и извилистой тропинке, по которой шла с самого детства, тропинке, приведшей ее к Джордану, великой любви всей ее жизни, человеку, навсегда завладевшему ее сердцем с самой первой встречи. Какими счастливыми, какими потрясенными могли быть сейчас ее мысли! Словно Золушка в объятиях прекрасного принца, Лесли боялась бы поверить тому, что грезы наконец стали реальностью.

Джордан всегда будет занимать потаенное от других место в ее душе. Даже сейчас, видя многочисленные статьи в журналах и газетах о Джордане, его жене и ребенке, его преданности делу преобразования городов, его постоянно растущей славе, она всегда отводила глаза, словно от вещи, слишком болезненной или попросту чересчур чуждой для нее.

Однако Джордан снился ей каждую ночь, в разном обличье — отца Лесли, Росса, иногда даже ее самой, но это всегда был он. Утром Лесли вспоминала сон и всегда узнавала Джордана за тысячью масок. Тогда она поскорее выбрасывала его из головы и старалась думать о наступающем дне.

Такова жизнь, и тут ничего не поделаешь. Необходимо забыть о своем Очарованной принце, если надеешься выжить в этом мире и не сломаться. Пусть принц живет только в мечтах и грезах. Возможно, только миру фантазий он и принадлежит с самого начала.

И с этой мыслью Лесли улыбнулась мужу.

Росс взглянул на Лесли, увидел нежное, заботливое выражение ее глаз, но понял, что она думает о чем-то недоступном ему. Теперь Росс понимал, что их мечты родить ребенка были обречены с самого начала, не потому что он был старше, не потому, что болен, причина была гораздо глубже. Лесли отдала ему все, что могла, а остальное ей не принадлежало.

Росс смирился с этим. Он и так за все был благодарен судьбе.

И тут мир Росса неожиданно перевернулся. Он широко раскрыл глаза, чтобы увидеть Лесли, но ее не было. И дерево, и пастбище исчезли. Он снова стал маленьким и очутился на материнской кухне. На плите что-то готовилось.

Мать быстро помешала в кастрюле и пробормотала:

— Господи Боже, тысячу раз просила его починить эту штуку.

И, обернувшись к Россу, добавила:

— Дорогой, дай-ка мне прихватку для кастрюли.

Росс протянул руку, но кухня тоже испарилась. Он был в поезде, и они перебирались из одного вагона в другой, и Росс смотрел на трещину в металлическом полу, где виднелась земля, проносившаяся под колесами. Голова кружилась, страх сжимал горло. Он пытался кричать, поднять тревогу, но голос пропал. Омерзительная вонь горящего масла ударила в ноздри. Но вонь тут же сменилась острым ароматом морской воды. Слышались крики чаек. Росса окружал океан. Волна под ним поднимала его все выше и выше.

Страшная боль взорвалась в голове. Росс понимал, что волна уносит его в неизвестность, в никуда. Боль становилась все нестерпимее. Земля бешено вертелась. Он отдался бы этому безумному вращению, только чтобы избавиться от страданий, если бы не сознавал, что, отпустив последнюю соломинку, за которую держался, никогда больше не увидит Лесли.

Поэтому он сделал нечеловеческое усилие, пытаясь противостоять волне и самому окружающему миру, отнимавшему жизнь. Где-то в глубине его возник мучительный стон и вырвался на волю, пока Росс боролся и сопротивлялся тьме.

Силы все убывали, и в какое-то драгоценное мгновение земля покорилась, повернулась на оси в обратную сторону и привела Росса к исходной точке. Лесли была тут и смотрела на него сверху вниз.

— Я люблю тебя.

Слова звучали в его сердце, но губы уже холодели.

Ее лицо было последним, что увидел Росс в своей жизни.

Глава 10

Вашингтон, округ Колумбия. 1 апреля 1980 года

Лужайка перед Белым домом была до отказа забита репортерами, собравшимися здесь, чтобы стать свидетелями официального приема президентом всех исполнителей плана Лазаруса.

Это была большая группа, насчитывавшая почти двести человек, приехавших со всех концов страны. За последний год они стали дружной, слаженной командой, способной эффективно и быстро выполнить любую задачу. Джордан Лазарус дал им новую мечту и заразил своим оптимизмом.

Сегодня они сидели со счастливыми улыбками на лицах и слушали речь президента.

— Мы собрались здесь, — сказал он, — чтобы приветствовать и поблагодарить вас. Ни одна команда профессионалов не была такой талантливой и преданной своему делу, и ни одна задача еще не была столь важна для страны.

Президент обвел глазами собравшихся. Он явно был в прекрасном настроении. План Лазаруса не меньше чем на сто процентов увеличил его рейтинг среди обеих партий и почти обеспечил президенту избрание на второй срок.

— Можно сказать, что план Лазаруса появился на много десятилетий раньше своего времени, — продолжал он, — или что страна отстала, оказалась далеко позади, и Джордан Лазарус помог ей догнать наш век. Так или иначе, могу с уверенностью сказать, что план этот — создание социоэкономического гения.

Он обвел глазами толпу.

— Я хочу поблагодарить вас за энергию, созидательную способность и за то, что все это может быть названо только вашим патриотизмом. Но, думаю, никто не возразит, если я скажу, что все наши коллективные усилия дали бы очень немного, если бы не дар предвидения, увлеченность и одержимость одного человека, человека, который отныне и навеки будет известен под именем создателя и инициатора, возможно, самой важной социальной инициативы нашего века, — Джордана Лазаруса.

Присутствующие, как один человек, поднялись на ноги. Почти тысяча людей приветствовала Джордана, смущенно вставшего, пока аплодисменты волна за волной накатывались на него. Помахав рукой присутствующим, он показал своим сотрудникам в знак одобрения поднятые большие пальцы рук.

Репортеры были вне себя от восторга. Событие было настолько значительным, а возможность сделать снимок Джордана Лазаруса, сверкающего своей знаменитой улыбкой, такой редкой и удачной, что даже они не могли удержаться от аплодисментов. Единственно, о чем жалели представители прессы, так это об отсутствии Джил Лазарус на столь представительном приеме. По словам пресс-секретаря Джордана, у маленькой Мег начался сильный отит, и Джил ухаживает за девочкой. Мать и дочь увидят сегодняшнее событие в вечерних новостях.

Джил в это время сидела дома одна и читала утреннюю газету.

Сообщение о болезни Мег было неправдой, специально придуманной пресс-секретарем. Девочка была абсолютно здорова, если не считать легкого насморка. Настоящей причиной того, что Джил не поехала сегодня в Белый дом, было ее полное физическое и моральное истощение, не позволявшее ей сделать самых простейших усилий. Она не могла заставить себя подняться и выйти из дома.

Атмосфера между ней и Джорданом стала настолько натянутой с той ужасной ночи, что Джил без обиняков отказалась ехать на прием. Джордан не знал, как отнестись к отказу. Он весь год вынуждал ее использовать свой публичный имидж, чтобы помочь ему в рекламе проекта, и Джил безропотно следовала его желаниям, несмотря на обстоятельства их брака. Но теперь в участии Джил больше не было необходимости. Кроме того, Джордан не мог не видеть, в каком ужасном состоянии она находится. Даже на журнальных и газетных снимках было заметно, как она побледнела и исхудала за последнее время.

— Хорошо, — согласился он. — Береги себя. Завтра вечером увидимся.

Это случилось вчера. Утром Джил проснулась одна. Было уже почти одиннадцать. Она проспала так долго под действием таблеток, но по крайней мере немного отдохнула.

Навестив Мег, за которой присматривала няня, Джил вернулась в спальню и выпила две чашки крепкого кофе, пытаясь собрать силы для наступающего дня. Это оказалось не так легко.

Она равнодушно перелистывала газеты, просматривая заголовки.

Джил уже давно привыкла уделять пристальное внимание международным и экономическим событиям, поскольку они имели прямую связь с проектом Джордана и, следовательно, влияли на его настроение. Но сегодня буквы таяли перед глазами. Было только одиннадцать утра, но Джил чувствовала себя так, словно уже полночь. Она хотела лишь одного: повернуться спиной к миру и уснуть.

Но тут она увидела в газете нечто, заставившее ее мгновенно сесть в постели.

Джордан произносил короткие речи для гостей и представителей прессы, но мысли его были далеко. Он проснулся в странном настроении, чувствуя себя так, будто в жизни что-то изменилось, нечто важное, хотя он никак не мог понять, что именно.

Целуя на ночь Мег, Джордан ощутил прилив безымянного беспокойства. Джил, лежавшая на постели, измученными глазами наблюдала за мужем. Джордан чувствовал, что его маленький мирок каким-то образом оказался в опасности, и это наполняло его тревогой. В то же время он испытывал странное ощущение того, что судьба собирается вмешаться в его жизнь, хотя, возможно, и преподнесет неожиданный и счастливый подарок. Он никак не мог разобраться в противоречивых эмоциях и отнес их за счет нервного ожидания приема в Белом доме.

Закончив речь, он пожал руку президенту и другим правительственным чиновникам и не мог дождаться подходящего момента, чтобы поскорее уйти. Джордан сознавал, что сегодня великий для него день, но ему не терпелось поскорее оказаться дома.

Но уйти было невозможно. Пришлось остаться на обед, который президент устраивал для Лазаруса и его служащих, а потом встретиться с советниками президента. Только во второй половине дня Джордану удастся отправиться в аэропорт, Джил ожидает его к ужину.

Джордан хотел позвонить жене, но понял, что ему нечего сказать. Вздохнув, он шагнул к президенту, протягивая руку.

Джил смотрела на первую страницу газеты. Только сейчас она заметила карандашную отметку на полях. Несколько слов, написанные аккуратным четким почерком: «Некрологи, страница сто двенадцать».

Джил смотрела на газету, потом отпила глоток крепкого кофе. По телу неожиданно прошел озноб.

Потом она медленно отыскала указанную страницу. Напротив одного некролога стояла еле заметная галочка.

УИЛЕР, Э. РОСС

Энтони Росс Уилер, житель Джонсонвилля, Лонг-Айленд, скончался в субботу от удара. Мистер Уилер — основатель и президент «Уилер эдвертайзинг», известного рекламного агентства, оставил жену, Лесли, и дочерей от первого брака, Нэнси и Дайну.

Прощание с покойным состоится с одиннадцати до трёх часов в доме мистера Уилера. Похоронная служба пройдет в Первой Конгрегационной церкви, в Джонсонвилле, во вторник, в десять часов утра.

На полях было написано еще два слова, тем же почерком.

«Она свободна».

Руки Джил словно примерзли к газете. Долгое время она не могла сообразить, что делать. Потом, немного придя в себя, глубоко задумалась.

Джил закрыла глаза и увидела Джордана с Лесли. Она знала, что они сумеют найти путь друг к другу. Никакая сила не сможет их разлучить. Сама Джил, пытаясь встать между ними, добилась только того, что эта связь стала еще крепче. Сама ее плоть подтвердила нерушимость близости, и свидетельством этого стал ребенок, дочь, которая не принадлежала матери.

Некролог и безжалостные заметки на полях делали болезненно очевидным то, что начавшаяся под несчастливой звездой идиллия с Джорданом Лазарусом близилась к концу. Скоро он попросит дать ему свободу, и ей придется согласиться.

Но, уходя, муж заберет Мег. Да и как же иначе? Он обожает девочку, живет ради нее. А Мег никогда по-настоящему не была дочерью Джил.

Да, все прекрасно сходилось, Джил станет помехой, пятым колесом в хорошо отлаженном механизме счастливой семейной жизни Джордана.

Тело Джил начало подергиваться, словно в припадке. Газета дрожала в руке. Она больше ничего не видела вокруг себя.

Да, — подумала она, — все кончено. Кончено. Нет смысла пытаться помешать Джордану и Лесли. Даже если убить Лесли, сердце Джордана навеки принадлежит этой женщине. Сама Джил всегда будет только пародией, эрзацем, заменой, чем-то вроде жалкой маски, существование которой только еще более могло упрочить положение Лесли в сердце Джордана.

Больше ей ничего не оставалось делать. Разве что потихоньку исчезнуть.

Но при этой мысли в голове у Джил что-то взорвалось. Она неожиданно сообразила, что может сделать еще кое-что. Даже если она сама погибла, одну ошибку все-таки можно исправить.

Джил взглянула на пометки на полях, узнала почерк и, грустно улыбнувшись, сложила газету и бросила в корзинку для мусора. Потом поднялась, пошатнулась и, едва не упав, сумела сохранить равновесие. Медленно переставляя ноги, она потащилась в комнату Мег. Няня читала журнал, а девочка спокойно играла в колыбельке.

— Миссис Керквуд, — объявила Джил, — вы можете уйти пораньше. Я везу Мег в Вашингтон. Мы должны встретиться там с мистером Лазарусом.

Миссис Керквуд недоуменно подняла брови.

— Но мистер Лазарус сказал, что будет дома к ужину, — возразила она.

— Планы изменились, — солгала Джил. — Мы договорились сделать еще несколько снимков Мег. Не сложите ли ее вещи в маленькую сумку? Я буду готова через несколько минут.

— Но меня беспокоит ее насморк, мэм, — начала няня.

— Не волнуйтесь, — улыбнулась Джил. — Мы возьмем с собой лекарство.

Вернувшись в спальню, Джил сняла сорочку, встала под очень горячий душ и мельком увидела собственное истощенное, худое, как скелет, тело в большом зеркале. И почему-то ее отражение, свидетельство тех долгих мук, которым подверг ее Джордан, придало ей сил, словно на нее снизошло озарение. Теперь Джил знала, что делать.

Джил начала собирать вещи. Руки больше не дрожали.

Для Джордана Лазаруса день тянулся бесконечно. Встреча с президентом и его советниками продолжалась больше трех часов, и неудивительно — слишком много сложных вопросов нужно было обсудить. Но Джордан не ожидал такой задержки и чувствовал, что теперь все пойдет наперекосяк. Из-за сильной облачности полеты задержали до пяти часов, и Джордан добрался до нью-йоркского аэропорта «Ла Гуардиа» только к половине седьмого. В половине восьмого он был в доме на Саттон-плейс. Он уже звонил Джил, чтобы предупредить об опоздании, но ответа не было. К телефону никто не подошел. Джордан решил, что жена спит или вышла на прогулку с Мег и миссис Керквуд.

Поднимаясь в лифте, Джордан нервно барабанил пальцами по стене. Ключ дрожал в руке, никак не попадая в скважину. Джордану почему-то отчаянно хотелось поскорее увидеться с семьей.

Дверь открылась, но никто его не встретил. В пентхаусе царила полная тишина.

— Джил! Миссис Керквуд! — позвал Джордан и поспешно прошел через комнаты, зажигая по пути свет. Ни в детской, ни в спальне ни души. Миссис Керквуд и кухарки тоже не было.

Джордан постоял в гостиной, размышляя, что делать. Куда все могли подеваться? Даже если Джил отправилась на прогулку с Мег, няня или кухарка должны были остаться.

Он поискал записку от Джил, но ничего не нашел. Он снова обыскал комнаты. Всюду абсолютный порядок. Сама обыденность обстановки казалась неестественно зловещей. Даже подушки и пепельницы на своих местах.

Войдя в спальню, он заметил в корзине сложенную «Нью-Йорк таймс». Тоже ничего необычного. Джил часто читала газеты в постели. Это сегодняшний выпуск, где сообщается об извержении вулкана.

Джордан возвратился в детскую, которую знал лучше остальных, постоял, рассматривая вещи Мег и нервно переводя взгляд с манежа на колыбель. Спустя несколько мгновений он сообразил, что что-то неладно. Недоставало плюшевого мишки и одеяльца Мег. Джордан распахнул дверь встроенного шкафа. Нет маленького саквояжа.

Джордан лихорадочно соображал, что делать. Поспешив на кухню, он поднял телефонную трубку и несколько долгих минут раздумывал, кому позвонить первому. Сейчас он вспомнил предчувствие беды, охватившее его сегодня утром, ощущение того, что сегодня в его жизни должно случиться нечто вроде кризиса или кульминации, после чего начнется новый отсчет времени.

Трубка слегка подрагивала в руке Джордана, пока он набирал номер нью-йоркской штаб-квартиры.

— Сэм Гэддис там? — спросил он.

— Нет, мистер Лазарус, еще в Вашингтоне. Хотите что-нибудь передать?

— Вызовите его и попросите немедленно позвонить мне. Я дома. Передайте, это очень срочно.

Повесив трубку, Джордан долго стоял один в тишине, боясь снова пройти по молчаливым комнатам, где больше не мог отыскать дочь. И осознание этой ужасной пустоты с каждой минутой все сильнее ранило его сердце.

К счастью, минуты через две телефон зазвонил.

— Сэм, — сообщил Джордан, — что-то случилось с Мег и Джил. Немедленно возвращайся в Нью-Йорк вертолетом. Приезжай в пентхауз.

И, оглядев пустую кухню, добавил:

— Да, Сэм, лучше позвони своим друзьям из нью-йоркского департамента полиции. Думаю, нам понадобится их помощь.

Глава 11

Нью-Йорк. 2 апреля 1980 года

Через несколько часов после исчезновения Джил Лазарус армия профессионалов, полицейских и частных детективов, была мобилизована на ее поиски.

Но успешное проведение операции сильно затрудняло то, что поиски пропавшей женщины должны были вестись в тайне. Учитывая критическую фазу осуществления плана Лазаруса и безупречный имидж Джордана в глазах американцев, было бы поистине губительным позволить публике узнать, что жена столь видного деятеля исчезла, похитив ребенка. План Лазаруса был серьезным, значительным предприятием, получившим помощь и поддержку такого высшего авторитета, как сам президент. Всякая сомнительная история подобного рода, связанная с личной жизнью Джордана, может отбросить осуществление этого плана на много месяцев, если не лет.

Полиция по всей стране разыскивала молодую привлекательную женщину, путешествующую с ребенком. Фото Джил было разослано по всем полицейским участкам, со строгим приказом не показывать его без лишней необходимости. Никогда еще полицейское расследование подобного масштаба не проводилось в обстановке такой строгой секретности. Каждый аэропорт, железнодорожные и автовокзалы находились под наблюдением, владельцам всех гостиниц и мотелей без лишнего шума предъявлялся снимок Джил.

Беда заключалось в том, что лицо прелестной миссис Лазарус было хорошо известно публике, и кто мог поручиться за то, что очередной хозяин отеля или железнодорожный кассир, снедаемый любопытством, не поделится столь интересной новостью с друзьями и соседями? Полисмены убеждали, как могли, что расследование не имеет ничего общего с Джорданом Лазарусом и его красавицей женой. Но далеко не все умели убедительно лгать, поэтому пройдет не так много времени, прежде чем разразится скандал, и Джордан окажется объектом внимания репортеров-хищников.

Но у Джордана были гораздо более глубокие причины для беспокойства. И в первые несколько часов он не мог даже заставить себя высказать вслух опасения доверенным полицейским и частным детективам.

Он опасался Джил, боясь, что она может причинить зло девочке. Джил была отчаявшейся, готовой на все женщиной. Ее поведение последние несколько месяцев становилось все более нестабильным, и, что хуже всего, Джордан знал, что ее чувства к ребенку не имели ничего общего с чувствами счастливой нормальной матери. Она считала Мег кем-то вроде чужачки, посторонней, вставшей между ней и мужем и сыгравшей главную роль в распаде их брака.

Конечно, это было своего рода безумием, но Джордан не мог полностью отнести случившееся за счет умственного расстройства или потери душевного равновесия. Он сам во многом был тому причиной.

Но именно в этом он так и не смог признаться полиции.

Теперь, когда расследование шло полным ходом, выявились еще более зловещие факты, которые в противном случае, вряд ли выплыли бы на поверхность.

Глава департамента нью-йоркской полиции, руководивший поисками, задал Джордану несколько обычных вопросов о прошлом Джил: месте рождения, родителях, образовании и фирмах, в которых она работала. Джордан рассказал все, что знал: Джил родилась в Мэриленде, осиротела в раннем детстве и воспитывалась у родителей матери до того, как поступить в колледж при университете в Мэриленде, а потом закончила курсы повышения квалификации в университете штата Огайо. Джордан не знал, где работала жена до того, как стать исполнительным директором Джессики Хайтауэр, да, собственно, и не допытывался.

Детектив Ланье, сдержанный, хладнокровный человек, с неизменным цинично-усталым выражением лица, словно навеки запечатленным в чертах после многих лет работы в полиции, окончательно ошеломил Джордана на следующий день после того, как его люди начали поиски Джил.

— Ваша жена лгала вам, — бесцеремонно объявил он. — Мы связались с полицией в Мэриленде и все проверили. Ни в одной больнице нет записи о ее рождении, она не училась ни в одной из указанной школ, не поступала в университет, и номер полиса социального страхования фальшивый. Родители матери тоже никогда не существовали. Лично я сомневаюсь, что она вообще когда-либо бывала в Мэриленде.

В жестких глазах детектива промелькнула жалость: Джордан Лазарус, один из самых богатых и уважаемых людей Америки не знал, что из себя представляет его жена.

Услышав ошеломляющие новости, Джордан побелел.

— А имя на брачном свидетельстве? — пробормотал он.

Детектив покачал головой.

— Фальшивое. Мы пропустили его через компьютеры. Мне не известно, кто ваша жена, мистер Лазарус, но я точно знаю: она не та, за кого себя выдавала.

Джордан глубоко вздохнул.

— Ну что ж, значит, это только усложняет вашу работу, не так ли?

— По-видимому, — холодно усмехнулся детектив Ланье.

С этого момента загадка Джил стала вторым предметом расследования, столь же важным, как и ее исчезновение.

Медленно тянулись часы, наполненные тоской и ужасными предчувствиями, и наконец Джордан понял, что должен сам узнать истину о Джил — ее прошлом, характере, о том, на что она способна в критические минуты, — но где та ниточка, за которую он мог бы потянуть?

Джордан в самом деле едва знал жену. Ему пришлось вспомнить, при каких обстоятельствах они встретились впервые. Он направил детективов в «Хайтауэр индастрис», где раньше служила Джил. Но те вернулись с пустыми руками. Анкета, заполненная Джил перед поступлением на работу, не содержала ничего, кроме ложных сведений. Джил указала, что работала в двух компаниях: консалтинговой фирме по вопросам маркетинга в Делавэре и компьютерной фирме в Калифорнии. Ни одна из них не существовала в действительности. Рекомендации в досье Джил, подписанные руководителями отдела кадров, тоже оказались подделанными.

Руководитель отдела кадров Хайтауэр, принявший Джил на работу, ушел на пенсию и теперь жил в речном домике во Флориде. Полиции потребовалось несколько часов, чтобы разыскать его. Он припомнил Джил, в основном, из-за ее неожиданного повышения, в результате которого она стала правой рукой Джессики, и последующего брака с Джорданом Лазарусом, но не смог рассказать об обстоятельствах ее поступления на работу. Джил была всего-навсего скромной служащей, и все происходило довольно давно. Во всяком случае, не принято проверять подлинность рекомендаций и сведений, представленных каждым, кто хочет поступить на работу. Поскольку результаты теста на коэффициент умственного развития были равны ста шестидесяти, — необычайно высокая цифра, — ее приняли на работу без дальнейших расспросов.

Полицейские поблагодарили пенсионера и продолжали поиски. Его рассказ не вызвал подозрений и звучал вполне логично. Однако он не сказал всей правды. Он спал с Джил Флеминг в тот день, когда принял ее на работу, в три часа дня в скромном отеле. Высокие результаты теста были ничто по сравнению с тем, что она вытворяла в постели. Он так и не смог забыть тот день и унесет воспоминания в могилу. Но стоило ли говорить об этом полиции? Такие сведения не помогут отыскать Джил, а ему ничего хорошего не принесут, особенно если Джессика Хайтауэр узнает. Она — женщина своевольная, жесткая, а руки у нее длинные.

В личном листке Джил указала, что родителей звали Грент и Марта Флеминг, что жили они в Мэрилленде, штат Коннектикут. Сама она родилась в больнице Святого Семейства в Бэнгоре, штат Мэн, двадцать второго февраля пятидесятого года, посещала городскую школу в Мэне до второго класса, закончила образование в Коннектикуте и поступила в университет города Рочестер, где и получила степень бакалавра в области бизнеса. Замужем не была. Имеет двух старших замужних сестер, Джослин и Элиссу.

И во всем этом не было ни одного слова правды. Грент и Марта Флеминг никогда не существовали, впрочем, как и обе сестры. Ни в Мэне, ни в Коннектикуте не нашлось свидетельств о посещении ею школ. В университете никто не слышал о Джил Флеминг. Таковой попросту не существовало, а сама эта женщина оказалась ходячей подделкой. Хотя она была известна всему миру как жена Джордана Лазаруса, много раз давала интервью различным изданиям и была «своей» в каждом доме, все же она никогда не рождалась на свет. Подделка, фальшь, маска, за которой скрывалось неизвестное и, возможно, не совсем приятное лицо.

Джордан проклинал себя за то, что не попытался узнать раньше о женщине, ставшей его женой, что слепо поддался ее чарам. Как было просто приказать своим людям самим провести расследование!

Но Джордан тут же, горько улыбнувшись, понял, что именно ее неотразимое обаяние завлекло Джордана и сделало его слепым и глухим, лишило интереса к прошлому Джил и ее характеру. И это колдовство не исходило лишь от самой Джил, дело было в неисцелимой любви к другой женщине. Именно его одержимость Лесли, отраженная Джил, лишила его обычной проницательности. И сама Джил не только не попыталась развеять обман, но и постаралась усилить впечатление, добровольно превратившись в ту, которую он любил.

И секрет фальшивого брака Джордана, уже причинившего так много зла, теперь выплыл во всей уродливой действительности.

Он почти слышал язвительный смех Джил, потешавшейся над беспомощным мужем, пока она спокойно идет к своей неведомой цели. Следов, по которым можно было бы найти ее, Джил не оставила.

Единственной, кто помог найти крохотную щелку в этом лабиринте лжи, была Джессика Хайтауэр. Она согласилась на конфиденциальную встречу с Джорданом и старшим детективом, и после того, как они рассказали о сложившейся ситуации достаточно, чтобы Джессика поняла причину отчаянной тревоги Лазаруса, она согласилась рассказать обо всем, что знала.

Джессике показали личный листок, заполненный Джил при поступлении на работу за несколько месяцев до того, как они встретились. На лице этой властной женщины отразилось нечто большее, чем смущение, которое испытывал сам Джордан. Ее собственная одержимость Джил, начавшаяся после падения Джил с лошади, помешала узнать больше о прошлом молодой приятельницы. Она действительно ничего не ведала о Джил, за исключением того, что та, по ее словам, осталась совсем одна в мире и не имела родственников.

Но Джессика тоже не смогла найти ни одного несоответствия в досье, хотя припомнила кое-что.

— Джил рассказывала, что работала в компании «Континентал продактс» в Детройте. Это не отражено в ее досье, но я знаю, что она не солгала, потому что проверила сама. Она занимала там какую-то незначительную должность. Человек по имени Харли Шрейдер подвел её, каким-то образом подставил, и Джил уволили.

Джессика нервно откашлялась.

— Я знаю, где можно найти мистера Шрейдера, — пояснила она. — Меня очень встревожил ее рассказ, поэтому я постаралась не выпускать его из виду.

Она дала детективам адрес. Джордан искренне поблагодарил Джессику. Если он и удивился, почему она разузнавала о каком-то никому не известном служащем по имени Харли Шрейдер, у него все-таки хватило такта не расспрашивать. Джордан знал, что когда-то Джил Флеминг много значила для Джессики. Возможно, слишком много.

В этот же день детективы посетили «Континентал продактс». Действительно, в отделе кадров отыскалось досье Джил Флеминг, принятой на работу девять лет назад. Это досье выслали телефаксом Джордану и его помощникам в Нью-Йорк. Как и личное дело в «Хайтауэр индастрис», оно было абсолютной фальшивкой. В нем говорилось об образовании, полученном в двух университетах, работе в двух несуществующих компаниях. Рекомендации были подписаны какими-то мифическими личностями. Биография, написанная Джил, полностью противоречила жизнеописанию, составленному при поступлении в «Хайтауэр индастрис». Однако имелись весьма странные совпадения, насторожившие сыщиков. Джил назвала родителями совершенно других людей — Чарлза и Джослин Флеминг — и на этот раз написала, что имеет брата Дэвида и сестру Бетани. Местом рождения она указала Хоумстед, штат Флорида.

Детективы заметили повторение имени Джослин в обоих досье, но не смогли проследить связи между столь очевидными совпадениями. Джил Флеминг вновь потерялась. Что же касается бывшего администратора Харли трейдера, его карьера после ухода из «Континентал продактс» пришла к печальному концу. Он тоже был уволен из фирмы и с тех пор успел поработать в полудюжине компаний, спускаясь все ниже по служебной лестнице и неизменно, рано или поздно, получая расчет. Детективы увидели полностью опустившегося, потерявшего надежду человека средних лет. Они так и не узнали, что виной всему была Джессика Хайтауэр, поклявшаяся отомстить и безжалостно преследовавшая Харли. Пользуясь властью и влиянием, она заставляла владельца очередной фирмы уволить Шрейдера. Они знали только, что перед ними алкоголик, известный неразборчивыми связями с женщинами самого низкого пошиба.

Руководствуясь информацией, полученной от Джессики, они нашли Шрейдера. Тот работал продавцом в денверском представительстве автомобильной компании. Костюм на нем знал лучшие времена. Воротничок сорочки обтрепался, а туфли, очевидно, были куплены в отделе уцененных товаров.

Харли очень удивился, когда его спросили о Джил Лазарус. Да, он немного знал Джил, когда оба работали в «Континентал продактс». Но они никогда не были особенно близки.

— Она просто работала в офисе на первом этаже, — недоуменно пожал он плечами. — Я с ней только здоровался, мы даже ни разу не разговаривали.

Шрейдер взглянул на встревоженные лица детективов.

— Зато мой коллега знал ее достаточно хорошо, — многозначительно сообщил Шрейдер. — Он больше не работает в компании, но, должно быть, его нетрудно отыскать. Его зовут Рой Инглиш. Он и Джил были одно время неразлучны. Рой сможет рассказать о ней побольше.

Харли, конечно, не открыл правды о короткой связи с Джил, о той пакости, которую сделал он, объяснив Рою, что они были любовниками. Того факта, что ее разыскивают детективы, вместе с ее известностью было достаточно, чтобы наглухо запечатать рот Харли. Что скажет великий Джордан Лазарус, если узнает, что его прелестная жена имела когда-то любовника и врага по имени Харли Шрейдер?

Поэтому Харли постарался сбить детективов со следа и, чтобы отделаться, дал им имя Роя Инглиша. В тот же вечер Джордан Лазарус вылетел в Майами, где Рой Инглиш был главой большой транспортной фирмы «АДФ инкорпорейтед», занимающейся морскими перевозками.

Рой Инглиш занимал просторный кабинет с видом на океан. Он дружелюбно приветствовал Джордана, предложил что-нибудь выпить, но тот отказался.

Рою уже было под пятьдесят, волосы седели, лицо загорело под солнцем Флориды. Но он выглядел сильным и мужественным, хотя в глазах читалась усталость. На столе из тикового дерева стояла фотография жены, прелестной женщины намного моложе Роя, с двумя маленькими детьми.

— У вас прекрасная семья, — заметил Джордан.

— Спасибо, — поблагодарил Рой. — Теперь у меня есть для чего жить. Я женился довольно поздно, и они сделали меня счастливым.

У Джордана быстро создалось впечатление, что Инглиш совершенно потерял интерес к делам и жил только для семьи.

— Я здесь тоже по семейным делам, — пояснил Джордан, глядя в глаза Рою. — Прошу вас сделать мне одолжение и сохранить наш разговор в тайне. Если вы пообещаете мне это, будьте уверены, я верну долг сторицей. Но я хотел бы думать, что вы поможете мне просто, как мужчина мужчине.

— Конечно, — кивнул Рой, — только объясните, в чем дело.

— Вы когда-то работали вместе с моей женой в одной фирме, «Континентал продактс». Тогда она была известна как Джил Флеминг, согласно личному делу в отделе кадров. Она была знакома с неким человеком, по имени Харли Шрейдер, с которым мы уже говорили. И, как уже сказано, знала вас. Мне необходима любая информация о ее прошлом. Откуда она родом, кто ее родители, где жила семья и тому подобное. Я не собираюсь выяснять правду о ваших личных отношениях. В конце концов, это ваше дело. Мне необходимо найти Джил. Узнать, куда она могла скрыться.

Лицо Роя омрачилось. Он зажег сигарету и внимательно посмотрел на собеседника.

— Это было так давно.

Джордан медленно кивнул.

— Знаю. Поэтому и надеялся, что вы сумеете помочь мне.

Джордан понимал, что проницательный бизнесмен, старый профессионал, сейчас гадает, не причинит ли себе страшного вреда, признавшись самому богатому человеку Америки, что был когда-то любовником его жены, или, возможно, сумеет помочь себе, сказав правду.

Он явно оценивал сидевшего перед ним собеседника, раздумывая, как спасти свою шкуру.

— Как я уже сказал, — повторил Джордан, — меня не интересуют ваши отношения. Что было, то было. Прошу, помогите мне, и я помогу вам.

Рой Инглиш глубоко вздохнул и потушил сигарету.

— Я был влюблен в нее. Мы встречались месяцев шесть-семь, но все кончилось, когда я узнал… от Харли, Харли Шрейдера, что она спала с ним тоже.

Он взглянул Джордану прямо в глаза.

— Я всегда гордился собственным самообладанием. Но тут я не выдержал. Она… Словом, она заморочила мне голову, обвела вокруг пальца. Я сделал предложение. Мы собирались пожениться. Но она хотела, чтобы я стал президентом «Континентал». Я не видел тут никакой связи, сходил с ума по ней… но именно моя будущая должность и была причиной, по которой она согласилась выйти за меня. Потом Харли объяснил, что она с ним спала. Насколько я понимаю, она использовала его, чтобы добраться до меня, и хотела лишь денег и власти, которые я мог ей дать.

Рой вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Я уволил ее. Сразу же. И больше никогда не видел ее после этого.

Давно забытая боль вновь вспыхнула в его глазах.

— Никогда не переживал худшего времени. Ни до, ни после. Правда, не думаю, что вы способны это понять.

Джордан ничего не ответил. Он думал о такой же трагедии, которая произошла в его жизни много лет назад, причиной которой была Ребекка Джамен.

— Вот и все, что было, — кивнул Рой. — Но я никогда не знал Джил по-настоящему. Она ваша жена. Вы должны были знать ее лучше меня.

Заметив выражение глаз Джордана, Рой поспешно отвел взгляд, поняв, как сильно тот страдает. Но он испытывал инстинктивное уважение к Лазарусу и хотел помочь ему.

— Все это — чистая правда, но боюсь, мне больше нечего сказать.

— Спасибо, — вздохнул Джордан, рассматривая собеседника. По выражению глаз Роя Инглиша было очевидно, какого труда ему стоило вернуться к воспоминаниям о тех мучительных минутах!

— Откуда вы знаете, — неожиданно спросил Джордан, — что Шрейдер сказал правду, когда похвастался, что спал с моей… с Джил?

— У нее…

Рой Инглиш поколебался. Он подумал о соблазнительной родинке Джил, но, взглянув в лицо Джордана, пожалел этого влиятельного и богатого человека.

— Скажем, я знал Харли достаточно хорошо, чтобы поверить его словам.

И, покачав головой, тихо добавил:

— Мне очень жаль.

Джордан перевел дыхание, только сейчас осознав, в каком напряжении находился все это время.

— Что было, то было. Я ищу свою жену, мистер Инглиш. Говорила ли она когда-нибудь хоть что-то, что могло бы помочь в ее розысках?

Рой Инглиш нахмурился.

— Вы проверяли досье в «Континентал»?

— Да, но только очередной раз зашли в тупик. В нем нет и слова правды. Все сплошная ложь. Может, она обмолвилась о чем-то, или вы заметили какую-то ниточку, которая могла бы провести к ней. Пусть даже самую маленькую.

Рой даже улыбнулся, с восхищением подумав о столь изощренной способности к обману. Потом, откинувшись на спинку кресла, полузакрыл глаза и долго размышлял. Прошла минута, другая, третья…

— Она прекрасно плавает, — объявил он наконец, — и опытная морячка.

Джордан едва подавил боль, внезапно ударившую в сердце.

Но Рой вздохнул.

— Я хотел бы вспомнить что-нибудь еще, но Джил никогда ничего о себе не рассказывала, а я слишком любил ее, чтобы проверить досье. И не испытывал никакого любопытства. Когда женщина так заколдовала тебя, становишься слепым. И видишь только то, что на поверхности.

— Понимаю, — нахмурившись, кивнул Джордан.

Мужчины встали и пожали друг другу руки.

— Если сумеете вспомнить еще хоть что-то, самую малость, звоните по этому телефону. В любое время дня и ночи.

Джордан отдал Рою карточку со своим личным телефоном. Тот поднял брови.

— Это настолько срочно?

Джордан кивнул.

— По-видимому, времени остается все меньше, — объяснил он.

— Удачи вам, — пожелал Рой.

Воцарилось молчание. Молчание, полное взаимного понимания. Оба были в свое время слишком загипнотизированы этой таинственной женщиной, чтобы задавать простые логичные вопросы о ее происхождении и семье. Такое отсутствие любопытства уже стоило Рою Инглишу многого во время их связи. Теперь настала очередь Джордана Лазаруса, только тому приходилось платить гораздо дороже.

Рой, грустно улыбаясь, проводил Джордана до порога.

Уже выходя, Джордан бросил взгляд на фотографический портрет молодой семьи Роя Инглиша. Он не мог не заметить, что лицо его жены носило неявное, но безошибочное сходство с Джил Флеминг.

Глава 12

Автострада штата Нью-Йорк. 3 апреля 1980 года

Лайонел Круз был полицейский дорожной полиции штата Нью-Йорк вот уже шесть с половиной лет. Он был копом нового поколения, окончившим колледж в Нью-Йоркском государственном университете со степенью бакалавра в области криминалистики и сдал экзамены на звание патрульного. Его отец был участковым полисменом в Олбани, и один из трех его братьев тоже служил в дорожной полиции неподалеку от Рочестера.

В этот вечер Лайонел патрулировал шоссе рядом с поворотом на Пенсильванию. На утреннем брифинге ему вручили обычную пачку ориентировок, фотороботов, бюллетеней и снимков людей, разыскиваемых полицией.

Однако сегодня кое-что было по-другому. Сержант Тервиллиджер вручил всем патрульным снимок красивой женщины.

— Прошу всех обратить внимание на эту женщину. Следите за возможными беглецами из дома, заглядывайте во взятые напрокат машины, автобусы и пытайтесь не пропустить краденые автомобили. Только убедитесь, что это не она, если производите задержание. Будьте осторожны, когда останавливаете женщин-водителей, она может быть опасна, хотя уверенности в этом нет.

Он с важным видом затянул ремень.

— Возможно, с ней будет ребенок. Маленькая девочка, грудная, месяцев пяти. Еще раз повторяю, будьте внимательны. Они не должны пострадать. И никаких гонок на высокой скорости.

Сержант обвел взглядом собравшихся патрульных.

— Мы делаем одолжение очень важному лицу, — объявил он без тени неприязни. — Он когда-то оказал большую помощь департаменту. И поэтому теперь мы из уважения стараемся не поднимать шума. Только будьте начеку, если увидите, поезжайте следом и немедленно доложите. Наше дело отыскать ее, если она будет проезжать через наш участок. Никто из посторонних не должен знать об этом.

Лайонел Круз немедленно узнал Джил Лазарус. Он был заядлым читателем газет и журналов, прекрасно запоминал лица и часто производил впечатление на вышестоящих, узнавая малоизвестных преступников по тусклым снимкам из полицейского архива.

Лайонел гадал, почему полиция ищет известную Джил Лазарус, жену самого богатого и уважаемого бизнесмена страны. Если речь шла о похищении ребенка, сержант бы так и сказал и велел бы держать оружие наготове. Вместо этого он велел следить за ней. Что она натворила?

В шесть тридцать уже начало темнеть. Лайонел не спеша ехал по направлению к маленькому городку около самой границы штата, где находилась дешевая закусочная для водителей. Там подавали яблочный пирог, который очень любил Лайонел. Его смена заканчивалась только в восемь, а дома он будет не раньше девяти. Лайонел почему-то сегодня очень устал.

Вдруг Лайонел увидел, что немного впереди на шоссе произошел несчастный случай: полуприцеп врезался в грузовую платформу с сельскохозяйственными инструментами и мешками с семенами. Семена разлетелись по всей дороге. Несколько людей стояли на обочине, из машин с любопытством выглядывали водители-зеваки.

Несколько минут ушло у Лайонела на то, чтобы расчистить шоссе и сообщить о случившемся по рации. Оба автомобиля, казалось, не пострадали серьезно, но водитель полуприцепа пришел в бешенство оттого, что был вынужден задержаться.

— Мне сегодня нужно быть в Харрисберге, — объявил он, встав перед Лайонелом, словно тот мог чем-то помочь ему, — иначе они не заплатят мне за полдня. Иисусе…

Лайонел только кивнул и записал с прав имя водителя.

— Как это случилось? — спросил он.

— У него не горел стоп-сигнал, — объяснил водитель полуприцепа, показывая на тучного работника с фермы, мрачно стоявшего возле разбитой платформы. — Становилось темно. Я ехал на предельной скорости и как раз собирался проехать мимо этого парня, как он нажимает на тормоз! Не успел я оглянуться, как смял ему хвост.

Лайонел взял права у водителя платформы. Они оказались в порядке, но справка о последнем техосмотре отсутствовала.

— Можно взглянуть на ваш страховой полис? — спросил он.

— Видите ли, сэр, — замялся водитель, — он остался дома. Обычно я не держу его в грузовике, потому что…

Он продолжал неубедительно лгать, но Лайонел, слушая его, краем глаза рассматривал двоих людей, стоявших на обочине дороги, — молодого человека в матросской форме и плаще горохового цвета и беременную женщину с ребенком в ранце за спиной. Они выглядели грязными от дорожной пыли, усталыми и совершенно измученными.

— Кто они? — спросил Лайонел водителя.

— Попросили подвезти. Подобрал их недалеко от Элмайры. Едут в Эйри. Матрос возвращается на службу. Я и решил помочь.

— Вы, конечно, знаете, что брать пассажиров по дороге запрещено, — с усталой заученностью пробормотал Лайонел.

— Конечно, офицер, — заверил фермер. — Но у него жена беременна, видите? И ребенок маленький, и все такое. Нужно же кому-то и пожалеть их. Понимаете, о чем я?

Но Лайонела не так-то легко было отвлечь от выполнения служебного долга разговорами о сострадании. Он обвинил фермера в езде без необходимых документов.

Матрос протянул Лайонелу удостоверение. Снимок был не очень отчетливым, да к тому же уже почти стемнело, но Лайонел сумел разглядеть, что фотография подлинная.

— Почему с вами жена и ребенок? — все-таки поинтересовался он. Ведь они не имеют права находиться на территории базы.

— Марси работает неподалеку. Мы гостили у моего дяди в Вермонте.

Лайонел перевел взгляд с мужчины на женщину с мирно спящим малышом за спиной. Она выглядела усталой и грязной, от одежды несло потом и чем-то вроде чеснока. Женщина медленно переминалась с ноги на ногу, словно укачивая ребенка.

— Вы себя хорошо чувствуете, мэм? Ничего не болит? — осведомился он. Но ответное молчание было настолько красноречиво-враждебным, что полисмен только пожал плечами и вновь повернулся к мужу. Он, правда, подумывал о том, чтобы попросить удостоверение и у нее, но решил, что толку все равно не будет. Что взять с этих невежественных, обездоленных людей?

— Уверены, что никто из вас не пострадал? — на всякий случай еще раз спросил он.

— Мы почти ничего не почувствовали. — Марси и ребенок спали. Они даже не проснулись.

— Я подвезу вас до соседнего городка, — решил Лайонел, — но вам придется дать телеграмму дяде и попросить выслать вам денег. Путешествовать автостопом незаконно.

— Да, сэр. Я так и сделаю, сэр.

Лайонел отпустил фермера до суда, пожелал удачи водителю полуприцепа и отвез матроса с женой в ближайший город, где имелся телеграф. По пути матрос, не переставая, делился подробностями о морской службе и видах на повышение, произнося слова с тягучим деревенским выговором. Жена обращалась только к мужу, раздраженно-ноющим голосом. Малыш за все время не издал ни звука.

Заднее сиденье патрульной машины мгновенно пропахло омерзительной вонью, с каждой минутой все усиливавшейся тошнотворной смесью запахов давно немытых тел и чеснока. Лайонел был рад избавиться от них. Матрос пожал ему руку, но жена лишь окинула подозрительным взглядом, каким обычно бедняки смотрят на любого представителя полиции. Оба вошли в здание телеграфа, и только сейчас, на свету, Лайонел заметил фиолетово-багровый синяк на щеке женщины и распухший нос. Так значит, этот дружелюбный парень не прочь избить жену! Ну что ж, сейчас так поздно, что ему вряд ли захочется это делать. Пусть женщина жалуется полиции Пенсильвании, если пожелает, конечно! Не может же Лайонел Круз отвечать за весь мир!

Лайонел добрался до дому только в начале десятого. Жена истосковалась по нему. Он раздел ее и занялся с ней любовью — дети обычно в этот час уже спали, — а потом блаженно растянулся на постели, и начал медленно проваливаться в тихую, приятную дремоту.

Только в три часа ночи очередной сонный образ, соединивший его воедино с той частью мозга, которая всегда бодрствует, заставил Лайонела немедленно вскочить и сесть в постели.

— Что случилось? — сонно пробормотала жена, протирая глаза.

— Ничего, малыш, — успокоил он, — просто нужно срочно позвонить.

Ноги сами принесли его на кухню. Пальцы почему-то не слушались, и Лайонел с некоторым трудом набрал номер участка.

После двух звонков ответил дежурный сержант.

— Это Круз, — задыхаясь, сообщил Лайонел, — немедленно соедините меня с Тервиллиджером. По-моему, я сегодня видел ту женщину.

— Когда? — спросил сержант.

— Около половины седьмого. Я только сейчас сообразил. Она была в гриме и парике. Положила что-то на живот, чтобы казаться беременной. Волосы другого цвета, черт побери.

— Ждите. Сейчас перезвоню.

Лайонел уселся, не переставая проклинать себя за тупость и несообразительность. Только теперь, припоминая подробности встречи, он понял, что с самого начала почувствовал в молодой женщине что-то странное — осанка, манера держаться не соответствовали ее положению и чем-то расходились с образом, который она умудрилась создать с таким блеском.

Когда зазвонил телефон, Лайонел рассказал сержанту Тервиллиджеру все, что знал, упомянув о том, куда направлялся молодой матрос. По всем участкам мгновенно разослали ориентировку. Патрульных и местную полицию в радиусе тысячи миль от морских баз на всякий случай предупредили специально.

Лайонел Круз, оставив спящую жену, присоединился к поискам. Он не присутствовал при задержании матроса, но приехал почти сразу и опознал молодого человека. Лайонел решил сопровождать его и сержанта в участок.

— Матрос, тебе грозят крупные неприятности, — начал сержант. — Я бы советовал рассказать всю правду прямо сейчас, если не хочешь попасть в каталажку.

Матрос поднял испуганные глаза.

— Она дала мне сотню зеленых. Сказала, что скрывается от мужа, да и вид у нее был такой, словно попала в беду. Я подумал, почему бы нет? Сотня зеленых на дороге не валяется.

— Когда вы встретили эту женщину, она выглядела точно так же, как вчера вечером? — вмешался Лайонел.

Матрос кивнул.

— Да, сами заметили, видок не из лучших. Беременна и все такое. Словом, понимаете.

— Как долго вы пробыли вместе? — спросил сержант.

— Сутки. Прошлую ночь провели в мотеле, в Уотертауне.

— О чем вы говорили? — поинтересовался Лайонел.

— Ни о чем. Она за все время и двух слов не сказала. Я пару раз пытался завести разговор, но верите, просто язык отнимался. Взгляд у нее уж больно злобный, так что я был рад избавиться от этой бабы, а запах…

Матрос с большим трудом и не сразу выбрал фото Джил Лазарус из целой стопки снимков, предъявленных ему. Даже проведя с ней столько времени, он не смог распознать истинного лица за искусно наложенной маской.

Это действительно была Джил Лазарус, и никакие фальшивые синяки, парики и беременности не могли этого скрыть. Но только теперь Лайонел понял, почему так легко узнал ее, хотя прошло семь часов, и почему был так уверен. Хотя именно жена матроса, грязная, неряшливая, злобная, предстала перед Лайонелом на обочине дороги, лицо, то самое незабываемое лицо, изуродованное грубым гримом, но полное тайного очарования, не выходило из головы, стояло перед глазами все то время, пока он занимался любовью с женой, лицо по-прежнему преображенное, обманчивое, но неизменно соблазнительное, неизменно притягивающее.

Три часа тревожного сна прошли до того, как он связал воедино эти два образа, и правда наконец разбудила его, как раз в срок, чтобы узнать ее, но слишком поздно, чтобы схватить.

Лайонел Круз, однако, мог по-прежнему гордиться своей способностью запоминать лица и теперь мог похвастаться, что видел прекрасную миссис Лазарус во плоти.

Но не поймал. Она выскользнула из рук, обманув и лишив, может быть, самой большой удачи в его только начинающейся карьере.

По участкам была разослана новая ориентировка, отменяющая прежние распоряжения и касавшаяся лишь одной жены матроса. Полиция начала розыски беременной женщины с ребенком.

Но неряшливую молодую мать больше никто не видел.

К тому времени, как полиция схватила матроса, Джил Лазарус была уже в трехстах милях от того места, одетая в облегающую юбку и футболку. Волосы были коротко подстрижены и выкрашены в рыжий цвет. На ногах красные туфли и чулки-сеточка, в руках — маленькая красная сумка. Ей никто не дал бы больше пятнадцати лет. Жуя резинку, она лениво шествовала по универсаму в южном Кентукки, катя перед собой тележку, в которой сидел ребенок. Всякий принял бы ее за няньку или старшую сестру. И ни один человек не узнал ее. Правда, Джил была очень осторожна и старалась не смотреть людям в глаза, обращаясь только к продавцам, у которых купила кое-что из одежды и краску для волос.

Точно так же она старалась вести себя с Лайонелом двадцать четыре часа назад, мгновенно распознав в нем способность видеть сквозь все маски. Все произошло, как она боялась. Но, к счастью, Джил успела опередить врага, и намного.

Глава 13

Нью-Йорк

Четвертого апреля, через семьдесят два часа после исчезновения Джил Лазарус, Кельвин Уизерс узнал, что случилось. Его связи с полицией и другими частными агентствами были дружескими и достаточно прочными, и, пустив в ход старые знакомства, он ухитрился выяснить, в чем дело. По всей стране без лишнего шума шла охота на человека, поскольку Джил Лазарус с ребенком таинственно исчезли. С этого момента Кел не переставал думать о своей бывшей клиентке.

В чем-то он намного отстал от армии детективов, разыскивающих Джил, но в чем-то далеко их обогнал, хотя и сам не успел этого понять. Он отстал, потому что не видел Джил весь год и не ведал, что происходит в ее жизни. Зато, как ни странно, он знал Джил Лазарус гораздо лучше, чем ее собственный муж, поскольку, пока Джордан делал все возможное, лишь бы держаться подальше от жены, Кельвин поставил себе целью изучить прошлое своей клиентки.

Кел знал Джил Лазарус, можно сказать, во плоти. Она не только отдалась ему, чтобы привязать к себе и обеспечить его преданность, но и неосторожно открыла ему способы и технику обольщения. Секрет своего успеха…

Совращая Кела, Джил смогла интуитивно проникнуть в его мечты, фантазии, которые тот не осмелился поверить ни одной живой душе. Ее сила крылась в том, чтобы найти тайные образы и грезы в душе и чувствах мужчины и сделать себя их отражением. Отражением, перед которым невозможно устоять.

Кел по-прежнему ясно, словно это было только вчера, видел, как скользит на пол кожаная юбка в тот первый раз, когда он спал с Джил, видел спокойную пустоту глаз, пытающихся определить глубину его желания и быстро определивших ее, взгляд, оценивающий его удивление, возбуждение и, наконец, капитуляцию. Она сама была поверхностью, за которой ничего не скрывалось, изображением в зеркале его желания, и сама эта нереальность делала всякое сопротивление бесполезным — перед Джил нельзя было устоять.

Кел подозревал, что именно этим завоевывала мужчин Джил Лазарус. Следовательно, и Джордан не был исключением. Поведение Джил не имело ничего общего с любовью. Она выследила Джордана, наметила его в качестве будущей жертвы, забросила наживку и поймала на удочку с холодной решимостью истинной охотницы. И победила, изгнав к тому же законную жену, Барбару Консидайн, с помощью его, Кела Уизерса.

Задача, правда, была не так уж сложна, несмотря на железную волю Барбары, поскольку Джордан никогда не любил жену. Это был поистине брак по расчету. Но что, если Джил после свадьбы обнаружила, что сердце мужа вовсе не такое пустое, как ее собственное. Что позади осталась огромная любовь, которую тот не в силах забыть? И что, если его брак с Джил тоже в каком-то смысле оказался браком по расчету? В этом случае даже такая женщина, как она, обладающая несомненным талантом возбуждать желание, не сумеет завоевать любовь Джордана, если, конечно, сердце его уже отдано другой.

И если Джил догадалась или каким-то образом узнала об этом, можно легко представить ее злобу и раздражение. Она покорила Джордана Лазаруса, но оказалось, что владеет только его плотью. Сердце мужа никогда не будет ей принадлежать.

И из этого раздражения, из завистливой ревности может произрасти любовь, даже в такой опустошенной женщине, как Джил. Наоборот, ее пустота сделает любовь еще более неуправляемой. В каком-то смысле ее жизнь авантюристки, жестокой и бессердечной, должна была оставить ее сердце таким же нетронутым, как у девственницы. И как у всякой девственницы, первая любовь обязательно кончается трагически, одержимость любимым человеком принимает размеры несчастья, а ревность собственницы не знает границ.

Конечно, подобная история казалась просто невероятной, взятой из мрачного готического романа. Женщины, подобные Джил Флеминг, не влюбляются. Они попросту не знают значения этого слова.

Кел с самого начала отверг бы это предположение, если бы не два обстоятельства. Во-первых, странная, почти отчаянная реакция Джил на показанные ей снимки Лесли Чемберлен. До той минуты Джил воздерживалась от проявления каких бы то ни было эмоций. Оглядываясь назад, Кел был вынужден признать, что такое поведение свойственно лишь влюбленной женщине, любовь которой была отвергнута. Во-вторых, некролог в «Нью-Йорк Таймс» о смерти Росса Уилера. Джил Лазарус исчезла через несколько часов после выхода газеты.

Кел Уизерс давно уже усвоил, что совпадения могут сыграть злую шутку. И вовсе нет совпадения между этими двумя событиями — побегом Джил и кончиной Уилера. Кел был готов заложить собственную голову.

Но куда она направляется?

Благодаря приятелю из ФБР, которому Кел когда-то оказал большую услугу, сыщик получил в свое распоряжение две анкеты, заполненные Джил Лазарус при приеме на работу. Оба листка сейчас лежали перед ним на кофейном столике. Кел задумчиво курил маленькую сигару, изучая документы.

Получая анкеты, Кел узнал, что каждое слово в этих бумагах было ложью. Он даже заулыбался, восхищаясь хитроумной паутиной, которую удалось сплести Джил, чтобы скрыть прошлое.

Было далеко за полночь. Кел устал, пора было отправляться в постель, но не мог оторваться от тонких листочков. Что-то в этих параллельных блоках фальши, отделенных один от другого расстоянием в четыре с половиной года, не давало покоя. Поддельные рекомендации, воображаемые братья и сестры, родители с придуманными именами, — за всем этим что-то скрывалось, Кел ощущал это шестым чувством, хотя и не мог понять в чем дело.

Он уже почти сдался и отправился спать, когда одна мелочь привлекла его внимание. Кел взглянул на анкету «Хайтауэр индастрис».

Сестры: Джослин, Элисса.

Конечно, все это было сплошной выдумкой, как, впрочем, и родители, названные в анкете, и место рождения: Мэриленд, Коннектикут.

Но теперь Кел взглянул на анкету «Континентал продактс», заполненную девять лет назад.

Имя матери — Джослин.

Глаза Кела сузились. Повторение имени Джослин задело какую-то струнку в мозгу. Он снова изучил бумаги. Другие имена не повторялись. Должно быть, имя Джослин что-то значило для Джил.

Кел со вздохом поднялся, направился в маленькую кухню и набрал номер телефона. Ответа пришлось ждать долго. Наконец, трубку подняли.

— Джимми, — сказал он. — Кел. Да, я знаю, уже поздно. Слушай, твои люди проверили все имена в этих анкетах?

Он терпеливо слушал, как агент ФБР устало объясняет, что каждое имя было пропущено через компьютеры ФБР.

— Заметил, как повторяется имя Джослин? — спросил Кел.

Агент не без сарказма объяснил, что повторение было замечено с самого начала. Но компьютерный поиск не выявил связей Джил с пятью тысячами или около того преступников и злоумышленников, жертвами преступлений и подозреваемыми по имени Джослин.

— Это тупик, — заключил агент. — Поверь, мы сделали все, что могли. Возможно, это кто-то, кого она знала когда-то. Может, она просто придумала его, потому что первые буквы имен совпадают. Во всяком случае, все это никуда не ведет. Забудь об этом, Кел.

— Ладно, — согласился сыщик, — просто проверка на всякий случай. Спасибо за помощь.

Он повесил трубку и уже повернул к гостиной, когда перед глазами снова всплыло лицо Джил, в ушах зазвучал ее голос, неповторимые переливы которого заставили его неожиданно остановиться. Кел навострил уши, словно настороженно прислушиваясь к чему-то. В этом голосе слышалась смесь различных говоров, словно его обладательница успела побывать и пожить в различных частях страны. В нем можно было разобрать южный акцент обитательницы Мэриленда и северо-восточного побережья Тихого океана, присутствовали и нотки Коннектикута. Но все перекрывал выговор, присущий Среднему Западу — Миссури или Иллинойс, Кел не мог ошибиться, потому что сам вырос в Чикаго.

Джослин…

Джослин…

Неожиданно Кела Уизерса осенило.

Он взял с полки атлас и начал просматривать оглавление, штат за штатом. Глаза быстро пробегали алфавитный список городов и поселков. За две минуты он успел найти то, что искал.

Сонливости как не бывало. Сыщик спешно поехал в офис. Он добрался туда только к часу ночи, открыл дверь своим ключом, поздоровался с охранником и поднялся в лифте на четвертый этаж, в отдел информации.

Усевшись за компьютерный терминал, он набрал номер главного справочного файла. Кел не включил верхний свет, и зеленоватый дисплей казался неким сверхъестественным явлением, вроде огней Святого Эльма на мачтах корабля в бурю.

«ДЕТСКАЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ. ПРИЮТЫ». — Напечатал Кел.

«СМОТРЕТЬ ПО?..» — Спросил компьютер.

«ШТАТАМ». — Напечатал Кел.

На экране появились названия штатов в алфавитном порядке. Кел начал переходить от названия к названию, уделяя особенное внимание тем местам, где, как он подозревал, когда-то жила Джил, внимательно читая список приютов или убежищ для бездомных детей.

Он нашел ответ в Иллинойсе.

Джослин. Название маленького городка к югу от Спрингфилда, где находился самый большой приют штата для бездомных и брошенных девочек. Десять лет назад дом снесли и построили новый около южной границы штата.

Кел нервно постучал карандашом по письменному столу.

— Прекрасно, — пробормотал он.

Он не сможет связаться с властями Иллинойса до утра. Кел взглянул на часы. Половина второго. Что способен сделать детектив в половине второго? Вся страна спит.

Но до Чикаго всего два с четвертью часа лету. К чему ждать целую ночь? Здесь есть, что поискать. А время сейчас дороже всего.

Кел вышел из программы, выключил компьютер и позвонил в аэропорт. Оказалось, что в расписании есть ночной рейс на Чикаго. Самолет вылетает через сорок пять минут с посадкой в Спрингфилде на рассвете, значит, он сможет быть у цели к началу рабочего дня.

Кел не поехал домой собирать вещи, а поспешил в аэропорт.

Келу не пришло в голову позвонить своему другу детективу и предложить взять Лесли Чемберлен под охрану и надзор полиции как можно скорее. Его одержимость Джил заставила Кела совершенно забыть об этом. Но, как оказалось, в предостережении не было нужды.

Глава 14

Джордан сидел один в библиотеке своего пентхауза на Саттон-плейс, глядя в пустоту. До него доносились отдаленные голоса то и дело звонивших детективов.

Джордан прикрыл глаза. Он не спал почти трое суток.

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — ответил Джордан и, повернувшись в кресле, увидел Крейга Селека, старшего детектива.

— У меня новости, — сообщил он.

Джордан мгновенно вскинулся:

— Что именно?

— Их видели. Патрульный дорожной полиции штата Нью-Йорк опознал их после столкновения двух грузовиков. Она разыгрывала роль жены матроса и подложила что-то на живот, чтобы казаться беременной. Малышка была в ранце.

— Где они сейчас? — спросил Джордан, вставая.

Крейг покачал головой.

— Ускользнули. — Полисмен догадался лишь спустя несколько часов, хотя славился тем, что помнит хоть раз увиденное лицо. Блестящий маскарад. К тому времени, как задержали матроса, который помог ей ускользнуть, она уже исчезла. До чего же умна! Готов побиться об заклад, что сейчас она так же похожа на беременную, как ночь на день.

Джордан рухнул в кресло.

— Есть хоть какое-то предположение, куда она может направляться?

— Никакого, — покачал головой детектив. — Мне очень жаль. Мы продолжаем рассылать ориентировки и наблюдать за всеми шоссе и дорогами. Но обещать ничего не могу.

Джордан вздохнул, поняв что Джил пустила в ход свое необыкновенное актерское искусство, чтобы скрыться от полиции. И, скорее всего, ей это удастся. Разве ложь и обман не помогли ей выйти замуж за самого богатого человека Америки, а еще раньше обмануть Джессику Хайтауэр и Роя Инглиша, и кто знает, сколько еще людей перед тем, как соблазнить его? Ее лживость безгранична, и теперь она использует ее необычайно целенаправленно.

Да, но с какой целью? Куда она стремится? Каковы ее планы?

Джордан еще раз проклял себя за то, что не интересовался прошлым Джил, за то, что был столь нелюбопытен.

Эти безрадостные думы настолько поглотили его, что Джордан совершенно забыл о присутствии детектива и вздрогнул при звуках чужого голоса.

— Есть еще кое-что, — продолжал Крейг, протягивая сложенную газету. — Один из моих людей нашел ее в спальне, в корзинке для бумаг. Вы видели это?

Джордан машинально протянул руку. «Нью-Йорк Таймс» трехдневной давности, от того числа, когда исчезла Джил. Статьи об извержении вулкана, экономике, первичных выборах и, конечно, о плане Лазаруса. Все казалось давно прошедшим и незначительным.

Но детектив показывал на карандашную отметку на первой странице газеты.

«Некрологи. Страница сто двенадцать».

Джордан недоуменно нахмурился.

— Что это?

— Именно об этом я хотел вас спросить. Вы видели ее раньше?

— Я вообще не читал «Таймс» в тот день, — покачал головой Джордан. — Просмотрел в самолете «Вашингтон пост».

— Это не почерк вашей жены, так ведь? — спросил детектив.

Джордан вновь покачал головой и, приглядевшись к написанным карандашом словам, побледнел еще больше.

— Теперь найдите страницу с некрологами, — велел Крейг.

Джордан послушно нашел нужное место и прочел объявление о смерти Росса Уилера. На полях напротив чернели два слова:

«Она свободна».

Детектив не сводил взгляда с Джордана.

— Значит, вы никогда не видели этого?

— До этой минуты никогда.

— Но она, должно быть, прочла.

Наступило молчание. Джордан не объяснил, что почерк на газете хорошо ему знаком. Слишком хорошо.

Он понял также, что связал руки сыщикам и затруднил поиски тем, что не осмелился сказать правду о своей семейной жизни и истинной сути конфликта между ним и женой.

Джордан глубоко вздохнул.

— Вы думаете, она ушла из-за этого? — спросил Крейг Селек.

Джордан кивнул.

— Вам лучше сесть, Крейг, — вздохнул он. — Мне многое нужно рассказать.

Детектив шагнул вперед, и Джордан бросил последний взгляд на некролог.

Она свободна.

Глава 15

Дом был необитаем и стоял пустым вот уже шесть лет. Последние обитатели, покинувшие его несколько месяцев назад, случайно набрели на него и остались на несколько ночей: две пары подростков, пивших пиво и обнимавшихся на продавленном матраце в маленькой спальне. Свидетельствами их пребывания оставались пять пивных бутылок и красноречивые пятна, говорившие скорее о смущении, чем о полученном удовольствии, да горсть сигаретных окурков.

Подобные свидания происходили в доме на протяжении последних лет. Следы этих коротких встреч были повсюду, во всех пустых комнатах, почти стирая воспоминания о законных жильцах — нищей, живущей за счет благотворительности семье, вселившейся в этот дом семь лет назад и прожившей здесь полтора года. Семья состояла из безработного отца, матери, иногда бравшей на дом стирку, и двух маленьких девочек.

Родители беспробудно пили, и по дому вечно были разбросаны пустые бутылки из-под джина и водки. В крохотной ванной до сих пор висело разбитое зеркало, а обе двери внизу были проломлены насквозь — нога отца легко проходила через тонкую фанеру. И, конечно, кроватные пружины оглушительно скрипели.

Кухонные столы до сих пор звенели отдаленным эхом несвязных, злобных перебранок, почти всегда кончавшихся потасовками, старые стулья все еще ощущали нервный жар тел, находившихся на грани отчаяния. Стены, покрытые теперь паутиной и пятнами жира, по-прежнему слышали гнусные ругательства, сварливые голоса, повышавшиеся в бесконечных спорах. Постели все еще носили отпечатки мерзкой отвратительной любви, не только взрослых, сплетавшихся в пьяном бреду, но и стонущего в приступе похоти мужчины, взбиравшегося на собственного ребенка, всегда старавшегося не разбудить жену и при этом имевшего достаточно трезвости, чтобы предупреждать девочку:

— Смотри, если узнает кто-нибудь, попадешь в беду.

А за много лет до этого голос другого отца, насиловавшего дочь…

За сорок пять лет существования маленький домик много раз слышал подобные голоса. Голоса краденого удовольствия и вины. Он слышал также звуки наказания, топот крошечных ног, стремившихся унести подальше хозяйку, вопли боли и ужаса, когда карающая рука настигала маленькое существо!

И молчаливые стены знали также, что алкоголь всегда был частью трагического уравнения. Алкоголь… зелье, превращавшее любовь в ненависть и насилие, одиночество в инцест, раздражение в побои и пытки. Бутылки дешевого джина, водки, бутылки низкосортного виски, сотни бутылок пива, кислого калифорнийского вина — немые свидетели потаенного колодца, в котором создания человеческие топили гнев и откуда черпали мужество.

Но следы детей, на которых обычно валили вину за беспорядок в доме, теперь выглядели почти священными реликвиями, по-прежнему оставаясь в углах и на стенах, невольно выдавали робкие мечты, фантазии и надежды на лучшее будущее, дружелюбный и счастливый мир. Рисунки фломастерами внутри шкафов, крохотные зарубки на перилах, страницы, выпавшие из давно забытых школьных тетрадей, листок из блокнота с рисунком акварелью, воплотившем детское представление о безопасности и счастье.

Дом словно имел право подслушивать самые интимные человеческие отношения. Будь он мыслящим существом, давно бы понял, что мир поделен между двумя видами созданий, отличавшихся друг от друга, как ночь и день: детей, сильных своим умением применяться к обстоятельствам, поддающихся страху, только если этот страх был оправдан, и взрослых, постоянно подогреваемых муками неудовлетворенности и раздражения, приходивших в ужас от всего, включая самих себя.

Сегодня дом мирно спал в теплом воздухе апрельского вечера, безразличный к растущим в углах грибам и подозрительному потрескиванию потолочных балок.

Но тут случилось нечто.

Новый звук неожиданно пронесся по комнатам, словно шорох упавшей ветки в безлюдном лесу — тихий стон старого дерева, сопровождаемый резким стуком, а потом и скрипом пола. Старая ставня, висевшая на одной петле, была оторвана, входная дверь взломана.

Раздался шорох ног по грязным доскам, шуршание ткани о дерево и тихое хныканье ребенка.

И женский голос:

— Побудь здесь минуту, дорогая.

Тихий шелест снимаемого пальто, брошенного на кухонный стол, на котором восемь недель назад, в субботний вечер, лежала девушка в объятиях дружка. Вздох. Снова женский голос.

— Мы смогли, Мег. Мы дома.

Глава 16

Спрингфилд, штат Иллинойс

Кел Уизерс стоял в подвале архива Государственного департамента социального обеспечения штата Иллинойс.

Архивариус, пожилая сонная дама с постоянно опущенным правым веком, явно страдавшая болезнью Паркинсона, долго и подозрительно рассматривала карточку, протянутую Келом, держа ее под углом. Наконец она старательно вывела на ней номер тома, который мог ему понадобиться.

— Направо и стеллажей двадцать вниз, — показала она.

Детектив прошел вдоль разбухших от папок стеллажей, выворачивая шею, чтобы прочесть надписи на томах. Наконец он нашел, что хотел.

«Джослин, Иллинойс» — и ряды томов.

«Приют штата для бездомных девочек».

На каждом томе дата. Кел прикинул возраст Джил и вынул том, на переплете которого чернели цифры: 1955–1965 гг.

Детектив уселся за ближайший столик, начал переворачивать пожелтевшие страницы и тут же нахмурился. В книге содержались только имена и даты. Ни одной фотографии. В приюте не было девочек с фамилией Флеминг.

Кел грустно усмехнулся, поняв, что последняя ниточка утеряна, и, оставив том открытым, вернулся к столу, за которым восседала старая леди.

— Простите, — начал он, принужденно улыбаясь, — разве детей, живущих в приютах и детских домах, не фотографировали при зачислении?

Старушка недоуменно подняла брови.

— Обязательно, — ответила она с быстротой, явно не соответствующей хилому облику.

Детектив немного подумал.

— Где я могу их увидеть? — спросил он наконец.

— Найдите последний том каждой серии. Не пытались?

— Сейчас попробую, — снова улыбнулся Кел. — Большое спасибо.

Он пошел назад к стеллажам и начал открывать один том за другим, пока не нашел то, что искал.

— Черт, — пробормотал детектив, переворачивая на ходу страницы, содержащие не отдельные, а групповые снимки учащихся одного класса или обитателей одного корпуса. Кел устроился за столом и начал старательно изучать фотографии. На каждом красовалось по сорок — пятьдесят девочек, а иногда и больше. Нечетко проявленные, с пожелтевшими краями снимки, на которых лица носили одинаковое, безразлично-скучающее выражение. Приютская жизнь стирала все следы индивидуальности. Пустые глаза и тупые лица утомляли взгляд и раздражали мозг.

Кел просматривал фото одно за другим, вынуждая себя проверять каждый ряд девочек и не пропускать никого. Он обращал внимание на форму носов, подбородков, бровей — словом, всего того, что могло бы дать ключ к разгадке.

Прошло полчаса, потом сорок пять минут. Усталость бессонной ночи стала сказываться. Глаза сыщика слипались. Наверное, он вообще зря тратит время. Кел проделал долгий путь из-за одного совпадения, но, скорее всего, название «Джослин» ничего не означало. Вероятно, просто имя подружки, с которой когда-то встречалась Джил, как и предполагал его приятель из ФБР. Или девушки, о которой она читала. Или, может, ей это имя нравилось безо всяких причин…

Но тут Кел задохнулся и замер. Он подтянул том поближе. Снимок новеньких, поступивших в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Третий ряд, пятая справа.

Тут ей не могло быть больше шести-семи лет. Но Кел сразу же узнал ее. Он едва удержался от радостного вопля, но, взяв себя в руки, вынул карандаш, записал год, номер группы, класса, тома и страницы.

Потом взглянул на список имен внизу листа. Третий ряд: Фэннинг, К., Эйден, Б., Клайн, К., Хольцман, Дж., Феллоуз, К., Айдексон, С.

Детектив потер глаза. Поскольку фамилии Флеминг нигде не было, оставалось тщательно отсчитать все имена с начала ряда.

Гейбл, Дж., Хьюзер, С., Хемпхилл, М., Роддж, Д., Орландо, К., Сандберг, Дж… Сандберг, Дж.

Руки Кела дрожали от волнения. Ничем не примечательное имя каким-то непонятным образом ассоциировалось в мозгу с трогательным личиком, известным теперь всему миру.

Заложив пальцем то место, где находилась фотография, Кел начал просматривать альбом, пытаясь отыскать другие снимки Джил. Все фото были наклеены в хронологическом порядке. Он сумел найти еще несколько. С каждым изображением Джил становилась старше, а лицо приобретало все более непроницаемое бесстрастное выражение. Это было вполне закономерно — сироты отнюдь не самые счастливые из смертных. Но Джил уже тогда была прекрасна. Кел почувствовал, как сжалось сердце — хрупкая белокурая нимфа, упрямо цветущая в засушливой неплодородной почве приюта.

Кел отыскал примечания к списку обитателей приюта. Около фамилии Сандберг была всего одна пометка:

«Сандберг, Джил, поступила 15 октября 1956 года. Возраст: шесть лет. Секция Игрек, Бриско Хаус, Джослин. Мать С. Сандберг, местонахождение неизвестно. Отец неизвестен».

На листочке было напечатано еще несколько подробностей, касавшихся Джил, включая группу крови, детские болезни и результаты теста на умственное развитие. Кел вытаращил глаза, увидев, что коэффициент умственного развития девочки составлял сто шестьдесят баллов.

На полях была непонятная пометка, привлекшая внимание детектива и явно сделанная кем-то из администрации: TRV 145, 146.

Он вспомнил о старой даме за столом, которая, казалось, хорошо разбирается во всем завале документов, и, захватив с собой том, зашагал к ней.

— Не можете ли объяснить пометку касательно одной из обитательниц приюта? — попросил он. — Я ничего не понимаю. — Кел показал ей страницу.

Старушка кивнула.

— Это означает физическое и сексуальное насилие, 145 — избиения, 146 — изнасилование или инцест.

Она улыбнулась и добавила:

— В те дни не любили называть вещи своими именами, не то, что сейчас.

Кел поблагодарил ее и пошел обратно.

После еще нескольких незначительных замечаний досье резко обрывалось. Последняя запись гласила, что Джил Сандберг сбежала из приюта в апреле 1960 года. Теперешнее местонахождение неизвестно.

Кел Уизерс медленно выпустил из легких воздух, только сейчас осознав, что все это время придерживал дыхание. Так, значит, Джил скрылась! Неудивительно. Она не из тех, кто зря тратит время на жизнь в приютах.

Какие-то несколько секунд Кел не понимал, радоваться или огорчаться. Значит, интуиция не подвела его. Он нашел Джил и сумел даже угадать ее прошлое, увидеть ее образ в истории маленькой заброшенной девочки. Но теперь он снова потерял ее, и годы, проведенные после побега из приюта, также были скрыты непроницаемой завесой времени. Что она делала одиннадцать лет до тех пор, пока не начала работать в «Континентал продактс», оставалось тайной. Теперь было слишком поздно идти по следу через извилистый лабиринт лжи, обманов и отчаянных попыток выжить.

Но, возможно, эти пропущенные годы вовсе не содержали ключа к личности Джил Флеминг. Что, если ключ найдется здесь, в забытом детстве, в приюте, а именно, в причине, приведшей ее в этот приют?

Это единственный огонек, мерцающий во тьме, и без него Кел вновь оказывался там, с чего начал.

Он снова вернулся к началу досье, прочел имя сотрудника службы помощи неблагополучным семьям: X. Флеминг.

Кел улыбнулся. Так вот откуда у Джил эта фамилия!

Он встал, в который уже раз направился к хрупкой старушке и спросил:

— Скажите, есть у вас список работников социального обеспечения? Имена, адреса?

Пожилая женщина улыбнулась.

— Вы имеете в виду справочный указатель служащих? Это не здесь.

— Где я могу на него взглянуть?

— В компьютере, наверху. Я покажу вам. Я сама составила этой файл.

Кел Уизерс восхищенно ухмыльнулся, помогая ей отодвинуть стул. Да, этот день поистине полон сюрпризов!

Глава 17

Нью-Йорк

Джордан Лазарус с силой хлестнул по щеке Барбару Консидайн. Удар был так силен, что сбил Барбару с ног. Та упала спиной на диван в гостиной своей огромной квартиры. В углу рта показалась струйка крови. На щеке загорелось ярко-алое пятно.

Она глядела на бывшего мужа широко открытыми глазами.

— Где она? — спросил Джордан, делая шаг вперед. — Где она?

Барбара ничего не ответила, только во взгляде светился страх, смешанный с несгибаемым упорством.

— В чем заключалась твоя роль? — процедил он, протягивая газету с пометками, сделанными ее почерком. — Ты изводила ее? Пыталась довести до этого? Не пытайся отрицать, я все вижу по твоему лицу.

Он взглянул на нее, и в этом взгляде презрение боролось со смертной тоской. Джордан никогда раньше не питал ненависти к Барбаре, но сегодня видел в ней беспощадного врага. А выражение ее лица, одержимое, вызывающее, лишь утверждало его в этой ненависти.

— Именно поэтому ты появилась на пресс-конференции, так ведь? Поэтому сунула нос в нашу жизнь. Решила поиздеваться? Свести ее с ума? Теперь мне все ясно. Не пытайся ничего отрицать.

Барбара молча покачала головой. Большие темные глаза смотрели на Джордана боязливо, но пристально.

Он вновь показал на газету.

— Я не сказал полиции, кто писал это. Кроме меня, никто не знает. Но важнее всего, что знаю я, Барбара. Меня не обманешь. Если с моей женой или ребенком случится что-нибудь, мне известно, кто тому виной.

Джордан вцепился в плечи Барбары и с силой тряхнул.

— Если я не успею найти их вовремя, убью тебя.

Теперь их лица почти соприкасались. Он ощущал знакомый запах, чувствовал под пальцами ее плоть. Эту женщину он бесчисленное количество раз держал в объятиях, ей он доверял, жалел и даже надеялся когда-то, что она принесет ему счастье.

Руки Джордана дрожали. Неужели неправда и фальшь, уничтожившие его семейную жизнь с Джил, пробрались во все уголки его существования? Перед ним была новая Барбара, о которой он не подозревал. Фраза: «Никогда не верь женщине», — вновь всплыла в мозгу.

Поистине нужно было следовать этому правилу раньше. Теперь слишком поздно.

— Что ты сделала? Следила за Лесли и ее мужем? Ждала, пока он умрет, и тогда можно будет помучить Джил? Что? Что именно? Скажи!

Барбара продолжала молчать.

— Где она? — повторил Джордан. — Скажи все, что знаешь, иначе я покажу газету полиции.

Барбара вжалась в подушки дивана, дрожа от ужаса, но по-прежнему полная решимости сопротивляться.

— Скажи все, что знаешь, — велел он, поднимая руку для нового удара…

— Я ничего не знаю, — еле слышно пролепетала она.

Джордан поднял газету.

— Но ты это написала!

Барбара едва заметно кивнула, неохотно признавая вину.

— Тогда говори!

— Если ее нет у Лесли… если нет… тогда я не знаю. Мне никогда ничего не было о ней известно. О прошлом…

Джордан пристально наблюдал за Барбарой. Она уже не была той грустной молодой девушкой, на которой он женился когда-то, даже не той, сильной, но сдержанной женщиной, с которой он прожил шесть лет. Барбара выглядела ребенком, испуганным, напроказившим ребенком, пойманным на месте преступления и со стыдом признающим вину. Джордан почему-то верил ее словам.

— Ладно, — кивнул он.

Джордан не тревожился за безопасность Лесли Уилер. Прочтя некролог, он тотчас отрядил бригаду сыщиков и полицейских с приказом не выпускать из виду Лесли. Ее охраняли так же тщательно, как главу государства, хотя и без ее ведома, и Джордан надеялся на то, что Лесли никогда не узнает о том, что произошло.

— Может, ты и правду говоришь, — вздохнул он, вновь подняв глаза на Барбару, — и я постараюсь проверить, так ли это. Но, по крайней мере, объясни, зачем тебе это понадобилось.

Она вновь сжалась, стараясь отодвинуться от него как можно дальше.

— Я люблю тебя, — пролепетала она все тем же голосом маленькой девочки. Глаза ее вновь вызывающе блеснули. Барбара, слегка вздрогнув, взглянула на Джордана.

— Ты любишь меня, — повторил он. Слова в ее устах звучали странно. И Джордан понял, почему. За шесть лет брака Барбара ни разу не говорила ему ничего подобного. Оба обходили вопрос любви так деликатно, словно это чувство было смертельной болезнью. Но она в самом деле все это время любила его.

— Что ж, по крайней мере, ты сказала все, — вздохнул Джордан.

— Теперь я понимаю, — бросил он, презрительно скривив губы. — Ты знала, что наш брак с Джил не из счастливых, и думала, что, если постараться довести ее до отчаяния, заставить ревновать, сумеешь разлучить нас. И тогда явишься на сцену. И вся добыча достанется тебе.

Барбара ничего не ответила.

— Ты в самом деле настоящая дочь своего отца, не правда ли. Я должен был знать это, — вздохнул Джордан.

Барбара побелела и отвела глаза, впервые с сегодняшней встречи. В это мгновение Джордан догадался, что интриги Барбары начались гораздо раньше, чем он думал. Должно быть, не без ее участия он потерял Лесли за два года до того, как познакомился с Джил Флеминг. И, возможно, смерть Виктора Консидайна тоже на ее совести…

— Так вот, позволь мне кое-что объяснить, — процедил он. — Что бы ни случилось с Джил, с тобой покончено. Ты меня больше не увидишь.

Жестоко улыбнувшись, Джордан похлопал по руке сложенной газетой, бросил ее на диван рядом с Барбарой.

— Прощай, — усмехнулся он и, повернувшись на каблуках, вышел.

Барбара осталась одна в пустой квартире. Она поставила на карту все и проиграла. Джордан говорит правду. Взгляд его не оставлял в этом ни малейших сомнений. Она потеряла его. Навсегда.

Через мгновение слезы хлынут потоком, столько слез, сколько она никогда не проливала. Но пока рыдания еще не начали душить ее, Барбара сообразила, что не сказала всей правды. Ни проклятая газета, ни угрозы не смогли выбить из нее нужных слов.

Джордан ничего не знает о ребенке. Он, несомненно, стремится сейчас защитить Лесли, всеми силами. Но спасти дочь не сможет. Поздно.

Глава 18

Чикаго, штат Иллинойс

Джил стояла, внимательно разглядывая Мег. Малышка сидела на грязном полу спальни на верхнем этаже. Хотя на окнах не висело занавесок, внутренность комнаты не была видна из соседних домов, даже если там и жил кто-то.

— Кажется, мы всех одурачили, правда, детка? — спросила Джил.

Мег была одета в комбинезончик, крохотные кроссовки и белые носочки. Волосики были подстрижены ежиком. Сейчас она была похожа на мальчишку.

Сама Джил была в таком же костюме, на несколько размеров больше, чем надо, с подкладкой из ваты, чтобы казаться фунтов на тридцать толще, чем на самом деле. Волосы были выкрашены в черный цвет. С ушей свисали дешевые серьги, на запястьях звенело множество латунных браслетов, на щеке появилась неискусно нарисованная родинка. Она выглядела привлекательной, но вульгарной домохозяйкой. На последнем этапе путешествия Джил приобрела манеры и говор, свойственные фабричным работницам и, когда изредка обращалась к незнакомым, вела себя резковато, чуточку развязно, объясняя, что везет к родственникам маленького сына Майка. Водитель автобуса и владелица магазина пощекотали Мег под подбородком и улыбнулись ей.

— Привет, Майк, ну, что скажешь? — пошутила лавочница.

Из Мег вышел прелестный мальчик, а из Джил идеальная мать.

Оказавшись на месте, она дала Мег фруктового сока из пакета, добавив туда четверть таблетки транквилизатора, который принимала постоянно. С тех пор ребенок почти все время спал. Джил захватила с собой и надувной матрац, который расстелила на полу.

Теперь Мег сидела спокойно, почти не шевелясь, но, несмотря на действие лекарства, все-таки выглядела испуганной. Грязный запущенный старый дом разительно отличался от ее обычного окружения. Девочка ошеломленно озиралась, каждые несколько секунд поднимая глазки на мать.

— Я знаю, что тебе нужно, — внезапно сказала Джил, — подожди секунду, лапочка.

Спустившись вниз, она взяла спортивную сумку и поспешно вернулась. Но, оказавшись на площадке, долго стояла, не двигаясь, переводя взгляд с одной спальни на другую, казалось, ее одолел внезапный приступ нерешительности. Джил тяжело дышала. Руки слегка тряслись.

Спустя несколько мгновений она пришла в себя, отнесла сумку в комнату и поставила на пол. Потом порылась в ней, вынула маленького плюшевого жирафа, на котором все еще болталась этикетка с ценой, и протянула Мег.

— Вот, поиграй пока. Это наш друг, которого мы встретили в пути. Как нам его назвать?

Малышка молча взяла игрушку, не сводя глаз с матери.

Джил выдавила счастливую улыбку.

— Пусть он будет Бобби, хорошо? Тебе нравится?

Мег перевела взгляд с матери на жирафа, которого держала обеими руками.

— Ладно, если не нравится, тогда подумаем вместе, пока не найдем настоящее имя.

Продолжая говорить, она вынула из сумки стопку бумаги для рисования, пакет печенья, детскую книжку и маленькую коробку с красками. Кроме того, в сумке оказалось кое-что из косметики и флакон с краской для волос.

Джил дала Мег детское одеяльце и игрушечного медведя.

— Хочешь есть, дорогая? — спросила она. И, повернувшись спиной к ребенку, вытащила револьвер и положила его за сумку. Потом потянулась к пакету с печеньем. Джил не ела уже больше тридцати часов и теперь молча грызла печенье, глядя в окно. Сейчас Джил сама выглядела, как ребенок: жевала сосредоточенно, глаза, словно освободившись от взрослых забот, приобрели пустое выражение. Она не ощущала, как проходит время, и, только случайно оглянувшись, увидела, что Мег крепко спит, подложив под щеку жирафа.

Джил вытащила еще одно печенье и начала задумчиво жевать, не отводя глаз от спящей дочери.

Глава 19

Балтимор, штат Мэриленд. 5 апреля 1980 года

Миссис Кристенсен работала в саду сбоку от дома, сажая луковицы тюльпанов.

Прошлый год оказался просто ужасным для цветов. Половина растений даже не взошла, а те, что пробились к свету, выглядели хилыми и поблекшими, безмолвно требуя воды и солнечного света, но, не получая нужной поддержки, быстро погибали. Сад был для нее убежищем и отдыхом, и миссис Кристенсен поэтому привыкла возлагать неоправданные надежды на свои цветы.

Она немного помедлила, не выпуская лопатки, вспоминая умершего мужа. Чарли Кристенсен принес в ее жизнь счастье, которого она никогда не ожидала испытать.

Чарли был философом, заведующим кафедрой философии в университете, опубликовал несколько серьезных работ, включая монографию по исследованию раннего творчества Хиджела, и считался лучшим экспертом по феноменологии во всей стране.

Его манеры были самыми обычными, речь — простой, юмор несколько приземленным, а иногда и не совсем пристойным. Чарли был толстеньким коротышкой краснощеким и лысым, с крохотными усиками, первым, что привлекло ее к нему. Будущие супруги встретились в лифте, в Сент-Луисе, когда оба приехали на разные симпозиумы и остановились в одном отеле. Они заметили членские карточки на груди друг друга, и Чарли, набравшись смелости, первый заговорил с ней, — пошутил насчет зверского холода в Сент-Луисе и прекрасной погоде в его любимом Балтиморе.

Две недели спустя они поженились.

Обоим в то время было по сорок. Первая жена Чарли умерла от рассеянного склероза много лет назад, и с тех пор он смирился с унылой жизнью одинокого профессора — холостяка. В тот вечер в лифте он расцвел, словно роза, и улыбка больше не покидала его лица.

Они прожили вместе четырнадцать лет. Чарльз продолжал работать и при каждой возможности отправлялся с женой в поездки к Гранд Каньону, Ниагарскому водопаду и Дымным горам. Их семейная жизнь была полна веселья и радости, близость казалась бесконечной, а счастье — незаслуженным.

Но тут Чарли внезапно умер от сердечного приступа, оставив миссис Кристенсен вдовой в старом доме в Роланд-Парк, женщиной, любимой всеми друзьями, соседями и особенно соседскими детьми, которые то и дело наведывались к ней, отвлекая от занятий в саду, и неизменно получали в награду печенье и лимонад, а иногда и добрый совет.

Она подумала о Чарли и улыбнулась. Где бы он ни был сейчас, немного лет пройдет, прежде чем они вновь соединятся.

Неожиданно к ограде подкатил большой автомобиль, из которого вышел незнакомец. Вдова остановилась, наблюдая, как незваный гость направляется к крыльцу. Высокий мужчина в спортивных брюках и футболке, с портфелем и большой книгой, похожей на альбом. Он приветливо улыбался. Миссис Кристенсен выжидающе подняла брови.

— Миссис Кристенсен? — осведомился он, заслоняя глаза от палящего солнца.

Она нерешительно кивнула, гадая, зачем он приехал. Если бы не спортивный костюм, его можно было принять за страхового агента.

— Миссис Холли Кристенсен? — повторил он, протягивая руку.

Вдова пожала ее, глядя незнакомцу в глаза.

— В девичестве Холли Флеминг, — добавил он.

— Но это было так давно, — пожала она плечами.

— Вас нелегко было отыскать. Меня зовут Кельвин Уизерс. Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Это касается давнего прошлого. Одного человека из приюта Джослин в Иллинойсе. Маленькой девочки.

Холли долго, пристально рассматривала его, но все же пригласила в дом.

Через десять минут Кел Уизерс сидел рядом с Холли на том самом диване, где муж и жена любили отдыхать все четырнадцать лет. Перед сыщиком на журнальном столике стоял нетронутый стакан лимонада. Выражение глаз Кела оставалось серьезным.

На коленях Холли лежал альбом с фотографиями из департамента социального обеспечения штата Иллинойс, открытый на той странице, где был вклеен снимок класса Джил Сандберг. Холли надела очки для чтения, чтобы взглянуть на фото, но тут же сняла. Узнать Джил было совсем нетрудно.

— Никогда не думала вновь увидеть это лицо, — покачала она головой.

— Вы, скорее всего, видели его сотни раз, просто не поняли, кто это, — пояснил Кел. — Она стала известной личностью…

Холли подняла голову.

— Именно поэтому вы хотите выведать что-то у меня?

— Вам лучше не знать подробностей, поверьте, достаточно сказать, что она попала в беду. Но ее взрослая жизнь не даст ключа к разгадке тайны, и я надеюсь, вы сможете вспомнить что-то о ее детских годах, такое, что поможет мне и ей.

Холли Кристенсен вновь надела очки, чтобы получше разглядеть фотографию и, подняв наконец глаза, кивнула.

— Я работала тогда в департаменте и привезла ее в приют. Моим напарником был парень… не помню его имени. Нас послали в дом на Саут-Сайд, потому что маленькая девочка перестала ходить в школу. Мы нашли ее совсем одну. Мать с дружком некоторое время назад исчезли из города. Собственно говоря, прошло несколько недель. Малышка осталась совсем одна, но меня тогда поразило то, что она сумела одурачить взрослых. Никто не подозревал о бегстве матери. Джил сама добывала еду, одевалась, ходила в школу, словно ничего не произошло, хотя кроме матери у нее не было никого в целом мире. Любой ребенок обратился бы за помощью к соседям, но эта продолжала вести обычную жизнь. Конечно, это не могло длиться долго. Девочка окончательно пала духом и перестала посещать уроки. Похоже, она даже немного тронулась. Мы долго искали ее, прежде чем догадались заглянуть в подвал. Джил дрожала от страха. Никогда не забуду выражения ее глаз. Словно у пойманного зверька. Такая красивая, такая измученная…

Глаза Холли затуманились. Руки нервно разглаживали снимок в альбоме.

— Над ней всячески издевались. Били, видимо, не раз насиловали. Даже доктор расстроился. Мы не сумели найти мать и так и не узнали подробностей. После того, как девочку привезли в приют, она не разговаривала восемь месяцев. Я навещала ее каждую неделю, но не смогла добиться ни единого слова. Видеть это было ужасно. Она словно ушла в себя, и на поверхности не осталось ничего, кроме маски. Прекрасной светловолосой маски без души.

Кел ничего не сказал. По всему было видно, что Джил Флеминг произвела незабываемое впечатление на Холли Флеминг. Может, и Джил не забыла первого человека, который был по-настоящему добр к ней, — недаром же она взяла фамилию Холли.

— Потом, — продолжала миссис Кристенсен, — она внезапно вышла из раковины. Или так казалось. Начала разговаривать, принимать участие в происходящем вокруг. Джил выжила в условиях приюта и, похоже, даже приспособилась к ним. Училась она хорошо, коэффициент умственного развития оказался прямо-таки астрономическим. Но психологические тесты показывали, что последствия того, чему она подвергалась несколько лет, не исчезли. Ее никак нельзя было считать нормальной. Никак.

Взглянув на снимок, Холли покачала головой.

— Через год после того, как я встретила Джил, меня перевели, и так часто ездить в Джослин уже не удавалось. Но все-таки я навещала ее и наблюдала, как она взрослеет. Джил становилась все красивее, но все больше уходила в себя. Страх и ужас прошли, но их место заняло нечто худшее. Я видела много таких детей, навсегда раненных жестоким обращением и издевательствами, но ей приходилось тяжелее всех, потому что Джил была так прелестна… Видите ли, ее словно не было. И я понимала, что она могла бы стать таким хорошим человеком, если бы только позволила себе открыться, была бы со всеми…

По щекам Холли покатились слезы.

— Вы знали, что она сбежала? — спросил Кел.

Холли кивнула.

— Да, когда приехала навестить ее. Я привезла Джил несколько книг. Повестей для детей. Я сама когда-то в детстве зачитывалась ими. Но Джил уже не было. Я так надеялась, что мы найдем ее, но она исчезла. До сегодняшнего дня я ничего о ней не слыхала.

Последовало долгое молчание. Холли Флеминг вытерла слезы. Кел Уизерс задумчиво глядел на нее, очевидно размышляя, что делать дальше. Наконец он откашлялся.

— Не стану обременять вас рассказом о ее последующей жизни. Большая часть так или иначе остается тайной. Скажу только, что последние события стали для нее тяжелым испытанием. Джил исчезла из дома. Она в бегах, и мне необходимо отыскать ее ради ее же безопасности… и по другим причинам.

Холли молчала.

— Она в таком положении, — продолжал Кел, — когда люди хватаются за любую соломинку. Джил пытается скрыться. Но если я действительно понимаю ее так хорошо, как считаю, ей некуда бежать. Вам все ясно?

Холли кивнула. Глаза ее сузились.

— Она чувствует себя брошенной. И не владеет собой… но это не означает, что она поглупела или потеряла способность соображать. Наоборот, она слишком умна, чтобы позволить поймать себя обычным способом. Во всяком случае, мы можем упустить время.

Он вновь взглянул в лицо Холли.

— У меня есть причины думать, что вы много значили для нее. Одно время она даже пользовалась вашей фамилией. Наверное, она вспоминает о вас с благодарностью. Я почти уверен в этом.

Холли задумчиво покачала головой.

— Вы поможете мне? — спросил Кел.

Снова наступила тишина. Холли перевела взгляд с посетителя на альбом.

— Извините, я на минуту, — наконец произнесла она и пошла к выходу. Кел услыхал, как Холли поднимается по ступенькам: откуда-то сверху послышался стук открываемой двери и шорох.

Через несколько минут Холли вернулась, держа в руке свернутый листок рисовальной бумаги. Вручив его Келу, она снова уселась на диван.

— Когда мы нашли ее, в доме отыскалась целая папка акварелей. Почти все — портреты одной и той же женщины. Насколько я могла понять, все это изображения феи-крестной. Видите ли, мать была настоящим чудовищем, и маленькая девочка, оставшись совсем одна, выдумала сказочную добрую спасительницу, которая любила и заботилась о ней. Я сохранила один из таких рисунков на память. Этот портрет всегда напоминал мне о ее мужестве и изобретательности. Но картина действовала на меня так угнетающе, что я никогда не могла заставить себя взглянуть на нее до сегодняшнего дня. Джил жила в аду, и это было ее единственной отдушиной.

Кел развернул рисунок. Конечно, портрет был нарисован неумело, детской рукой, слишком яркими красками. Но за резкими мазками чувствовалось большое напряжение.

Женщина на рисунке приветливо улыбалась. Она была высокой, рыжеволосой и зеленоглазой.

Кел свернул листок.

— В архиве штата не было упоминаний об адресе дома, где нашли девочку. Может, в ваших записях найдется что-нибудь.

Холли удивленно раскрыла глаза.

— Господи, конечно, нет. Это было так давно. Я почти все уничтожила после того, как вышла замуж за Чарли и перебралась сюда. За последние двадцать лет, я, возможно, выбросила и остальное. После смерти Чарли я постепенно делаю генеральную уборку, от подвала до чердака.

Кел расстроенно сжал губы.

— Есть шанс, что она могла отправиться туда, — пояснил он, — очень слабый, но, тем не менее, шанс. Я бы хотел проверить все до конца… чтобы не оставить места сомнениям.

Холли Флеминг, полузакрыв глаза, уставилась в пространство. О чем она думала?

Наконец она сказала:

— Я могу отвезти вас туда.

Кел поднял брови.

— Конечно, могу, — возбужденно повторила она. — Я работала в том районе пятнадцать лет и знаю его, как свои пять пальцев. Если я увижу этот дом, сразу узнаю. Память о нем преследовала меня все эти годы. Из-за Джил. Может, это самая память, в конце концов, сослужит мне службу.

Долгое молчание объединило их. Лицо и жизнь Джил Флеминг заполняли эту тишину, хотя и означали совсем различные вещи для этих, столь непохожих друг на друга людей.

— Чего мы ждем? — спросил детектив.

Холли встала.

— Сейчас сложу в саквояж самое необходимое. Отсюда до Чикаго путь неблизкий.

Глава 20

Становилось поздно. Сумерки только начали сгущаться, придавая пыли и мусору в спальне особенно зловещий вид.

Мег почти весь день спала — действие транквилизатора оказалось слишком сильным. Джил некоторое время наблюдала за спящей девочкой, но сама не прилегла, хотя не смыкала глаз вот уже четыре дня.

Время от времени она начинала бесцельно бродить по дому, передвигаясь на цыпочках, опасаясь потревожить малышку. Она долго стояла в другой спальне, наклонив голову, словно прислушиваясь к чему-то. Потом спустилась в кухню, медленно провела ладонью по крышке стола, открыла кран. Воды не было.

Несколько минут она провела в гостиной, напряженно вслушиваясь в потрескивание старых стен и половиц. Джил повсюду ощущала смерть и разложение.

В полдень она медленно, как сомнамбула, спустилась в подвал, осторожно шагая по ветхим ступенькам. Она не замечала бутылок из-под пива и полусгнившего матраца, принесенного сюда много лет назад. Омерзительная вонь била в ноздри, но не доходила до нее — Джил ничего не чувствовала. Она уселась на пол, скрестив ноги, вдыхая спертый пыльный воздух подвала. По стене неспешно полз таракан, повсюду серела паутина. Потолочные перекрытия выглядели прогнившими и ненадежными.

Потемневшая палочка от леденца привлекла внимание Джил. Она подняла ее, лениво повертела, потом прошла за печь, свернулась калачиком в грязи и долго лежала так, не вынимая изо рта большого пальца. Ощущение было таким восхитительным, что она едва не уснула, но, вспомнив о Мег, поднялась и пошла наверх. Наклонившись, она осторожно дотронулась до плеча дочери. Девочка не шевельнулась, и Джил тряхнула ее чуть сильнее.

— Просыпайся, соня. У нас много работы. Нужно приготовить сюрприз для папочки.

Мег, казалось, еще не пришла в себя, но сонная улыбка тронула ротик сердечком. Малышка, по-видимому, ожидала поцелуя, но Джил уже отвернулась, чтобы собрать вещи, принесенные в спортивной сумке. Она разложила на полу бумагу, сняла пластиковую крышку с коробки с красками и расставила в ряд маленькие пузырьки.

— Мы нарисуем картину. Это подарок для папы, — объяснила она.

Когда пузырьки были открыты, Джил сообразила, что не принесла мисочки или чашки для мытья кисточки. Она поднялась, вышла из спальни, обыскала кухню, по очереди открывая все ящички. Везде было пусто, если не считать ржавой жестянки с кошачьими консервами, вздутой от времени и стоявшей на верхней полки.

Джил постояла, кусая губы, но, вспомнив кое-что, виденное в подвале, поспешила вниз, взволнованная как ребенок, и отыскала под лестницей старую пластмассовую чашку, из которой, возможно, пила кошка, судя по сильному запаху кошачьей мочи.

Джил подняла чашку и, вернувшись в спальню, обнаружила Мег, сидящую около бутылочек с краской. На полу стояли цветные лужицы. Пузырьки с синей и зеленой гуашью были наполовину пусты: Мег уже успела перевернуть их. Остальные были почти целы.

Джил шагнула вперед и с силой ударила девочку по лицу. Малышка повалилась на спину и уставилась на мать, приоткрыв ротик. Раздался громкий плач. Но Джил, не обращая внимания на крики дочери, снова выстроила бутылочки в аккуратный ряд. Потом вынула две кисточки и, тихо напевая, положила их на пол и принялась за работу.

Но тут она увидела, что в чашке нет воды, и сообразила, что кран в кухне не работает. Вода, возможно, была давно отключена.

Джил немного подумала. Потом пошарила в сумке и вынула пакет яблочного сока, купленный по дороге два дня назад. Открыв его, она налила немного в чашку. Вспомнив о присутствии Мег, Джил подняла пакет.

— Хочешь пить, дорогая? — спросила она, только сейчас сообразив, что Мег не прекращала плакать с той минуты, как Джил ударила ее. На щеке девочки пламенело пятно. Слезы потоком струились по лицу, вопли эхом отдавались в пустом доме.

Джил отложила пакет и подползла к малышке.

— Прекрати, — велела она.

Мег села, вытянула вперед ножки, растирая ладошками грязь на лице. Она начали икать и, глядя в глаза матери, заплакала еще громче.

— Я сказала, перестань, — повторила Джил и, схватив девочку за руки, сильно тряхнула. Это вызвало только новый приступ плача.

Джил выглянула из окна, боясь, что кто-нибудь услышит крики. Она взглянула в искривленное маленькое личико и ощутила внезапный приступ ярости.

«Я покажу тебе! По крайней мере, будет из-за чего плакать. Я научу, как себя вести!»

Слова возникли в мозгу Джил будто сами собой и немедленно сорвались с языка.

— Я покажу тебе! По крайней мере, будет из-за чего плакать, пригрозила она вслух, поднимая кулак, чтобы ударить Мег. Ребенок истерически завопил при виде руки, которая уже однажды нанесла удар. В мозгу Джил начало прокручиваться нечто вроде пантомимы. Она уже видела, как бьет девочку по голове второй раз, третий, все сильнее и сильнее.

— По крайней мере, будет из-за чего плакать!

Джил представляла, как пощечины сыплются на маленькие щечки, как кровь начинает смешиваться с солеными каплями. Но и это не остановило девочку, а крики звучали дерзким вызовом.

Малышка пыталась сопротивляться, биться, но, конечно, оказалась слишком слабой, и Джил ловко связала ее. Одни орудия предназначались, чтобы причинять боль, покрывать нежную кожу порезами и рубцами, другие, чтобы вонзать в сокровенные места. Джил подумала о кистях, вспомнила о леденцовой палочке. Всегда можно найти подходящие предметы.

«Я научу, как себя вести!»

Наказание словно разыгрывалось по заранее определенному сценарию, все эти двадцать пять лет хранившемуся в подсознании Джил, ожидая этого дня, чтобы, как джин, высвободиться из бутылки. Вопли и слезы девочки служили Джил партитурой, подсказывавшей музыканту, на какую клавишу нажать, где задержаться, какой крик боли вызвать, прежде чем настанет мертвая тишина…

Но вид Мег, беспомощно лежавшей на спине, остановил взрыв внутри Джил. В глазах малышки светилось доверие, смешанное с ужасом.

Джил помедлила, глядя в пространство, и невероятным усилием воли подавила в себе безжалостный голос. Образ связанного тельца, крохотные отверстия которого были пронзены орудиями наказания, слегка отступил. Она глубоко вздохнула, ощутив во рту вкус крови. Сначала ей показалось, что это часть воспоминаний, и только потом Джил сообразила, что сильно прикусила щеку.

Отведя взгляд от дочери, она подползла к разложенным краскам и бумаге.

— За работу, крошка, — сказала она. — У нас мало времени.

Сумерки быстро сгущались в комнате. Джил подняла кисть, окунула в пузырек с черной краской и начала рисовать.

Джил работала быстро, восхищаясь собственным искусством. Рисунок уже принимал очертания. Джил нашла красную краску, потом зеленую и любовно, медленно заполнила контуры. В голове как-то странно звенело, тело, казалось, превратилось в провод высокого напряжения. Она неожиданно поняла, что времени почти не осталось. Конец близился.

Но Джил сохраняла спокойствие. Скоро картина была завершена.

— Вот, — удовлетворенно вздохнула она. — Что ты об этом думаешь?

Мег молчала, вытирая слезы с глаз, но с интересом разглядывала рисунок.

— А теперь, — продолжала Джил, — мне нужно на минутку в ванную. Я сейчас вернусь. Не бойся, лапочка. Я буду разговаривать с тобой из ванной. Хорошо?

Джил взяла сумочку, отправилась в ванную и начала снимать косметику, включая фальшивую родинку на щеке. Лицо в зеркале казалось таким же пустым, как белая бумага, на которой она так старательно нарисовала портрет всего несколькими минутами раньше. Это немного утешило Джил. Теперь у нее был чистый холст, который можно опять раскрасить.

Послышалось тихое пение. Сначала Джил подумала, что это Мег мурлычет что-то в спальне, но тут же поняла, что это мелодия из прошлого слетает с ее собственных губ. Это была знакомая песня, хотя название она припомнить не могла. Ноты следовали одна за другой естественно, без заминок и фальши.

Джил не замечала, как неряшливо ложится на лицо грим, как смазываются линии, наоборот, казалась себе настоящим совершенством: теперь ее образ соответствовал придуманному до мельчайших деталей.

Когда работа была закончена, единственной кричащей нотой оказались короткие черные волосы. Джил сунула руку в сумочку, достала парик и быстро натянула. Нельзя терять времени. Только маска может спасти ее, и только если поторопиться.

Джил еще раз взглянула в зеркало: все идеально… если не считать слез, катившихся по лицу. Она осторожно вытерла их и поспешила в комнату. Мег, сидевшая на полу, удивленно взглянула на мать.

— Разве я не великолепно выгляжу, детка? — спросила она.

Мег перевела взгляд с рисунка на мать и снова на рисунок.

— Правильно, малышка, — пробормотала Джил. — Я выгляжу совсем как леди, правда?

Она встала на колени около спортивной сумки и вынула пистолет. Потом в последний раз выглянула из окна. Наступала ночь.

Джил с нервным, почти смущенным смешком повернулась к дочери.

Глава 21

Чикаго, Иллинойс. Полночь

Город изменился.

Паутина шоссе и дорог пересекала окраины и бедные районы, где работала Холли двадцать пять лет назад. Новостройки испортили, исказили пейзаж, вырывая целые кварталы домов и ветхих многоквартирных зданий.

Темнота делала местность еще более неузнаваемой. Холли Флеминг нерешительно присматривалась к окружающему пейзажу через лобовое стекло. Надежд почти не оставалось. Возможно, дом уже давным-давно снесли.

Кел снова и снова мучился вопросом, правильно ли он поступил, приехав сюда. Почему женщина с таким уродливым прошлым, как у Джил, должна вернуться туда, где переживала худшие моменты своей жизни? Это казалось безумием.

Но необходимо все проверить. А этот след был единственным, который мог привести к беглянке.

— На следующем углу поверните влево. Это здесь, я уверена.

Кел свернул влево на древнюю улочку, застроенную ветхими домишками, бывшим пристанищем фабричных рабочих.

— Да, — кивнула Холли, — я права. Езжайте чуть дальше.

Кел медленно объехал квартал, потом, следуя указаниям Холли, свернул за угол.

— Если бы я только могла вспомнить… — пробормотала Холли. — В названии улицы было что-то женственное.

— Женственное? — удивился Кел.

— О, я ничего больше не узнаю. Это было столько лет назад! Я совсем состарилась и потеряла память.

Кел вел машину через острые осколки и брошенные автомобили, как по минному полю. Нигде ни души. Дома и тротуары были покрыты непристойными рисунками и надписями. По всей видимости, район поделили между собой шайки хулиганов и гангстеров.

— Вот! — неожиданно вскликнула Холли, показывая куда-то в сторону.

Кел взглянул на табличку с названием улицы — Роуз-стрит.

— Теперь налево, — взволнованно выдохнула Холли.

Детектив повернул баранку. Эта улица выглядела чуть получше. Но, очевидно, здесь тоже никто не жил, кроме случайных бродяг.

— Остановите машину, — попросила Холли.

Кел нажал на тормоза, прямо на середине мостовой. Здесь не приходилось беспокоиться о нарушении правил дорожного движения — вряд ли кто за последние годы проезжал по улице.

— Сюда, — велела Холли. — Белый фасад с высокими окнами наверху.

Кел нерешительно подвел машину к крыльцу, стараясь не наехать на осколки стекла, подозрительно оглядел улицу, боясь столкнуться с хулиганами или грабителями. Находиться здесь было небезопасно.

Он вынул фонарик из отделения для перчаток и вышел из машины. Холли быстро шагала впереди него к дому. Теперь в огрузневшем теле проглядывала былая энергия молодой служащей департамента социального обеспечения, стремившейся спасти как можно больше несчастных людей из лап голода и насилия.

Подходя к дому, Кел почувствовал, как по спине прошел озноб. Он думал о Джил Лазарус, женщине, известной всему миру своим богатством, красотой, легендарным мужем, прелестной дочерью. Неужели возможно, что она сейчас находится здесь, в этом ужасном доме?

В этом было что-то страшное, почти мистическое.

Холли первой добралась до входной двери, но постучался Кел — громко, несколько раз. Ответа не было.

— Вряд ли здесь закрыто, — пробормотал сыщик, поворачивая ручку. Но, как ни странно, дверь оказалась запертой. Кел в сопровождении Холли двинулся к боковой двери. Цементная дорожка провалилась в нескольких местах, и идти было нелегко. Бетонное крыльцо, ведущее к черному ходу, отошло от стены, оставив зияющую щель дюймов в шесть. В траве валялась оторванная ставня, краска на двери давно облупилась. Кел тронул ручку. Она со скрипом подалась, и дверь повисла на одной петле.

Тонкий луч света пробежал по кухне, выглядевшей как одна из сотен подобных в таких же заброшенных домах.

На поду валялись пивные банки, использованные презервативы, окурки сигарет с марихуаной, бутылки из-под дешевого вина. В воздухе стояла неистребимая вонь мочи и гниющего дерева.

Кел молча постоял, озираясь. Потом взглянул на Холли. Та казалась испуганной.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Словно все случилось вчера, — прошептала она. — Дом, конечно, не был таким заброшенным, но меня и тогда преследовало ощущение, будто он населен привидениями.

Она глубоко вздохнула.

— Хотите подождать здесь, пока я все осмотрю? — спросил детектив.

Холли ничего не ответила. Она, казалось, совершенно потеряла самообладание.

— Где вы отыскали ее в первый раз?

— Спальня… нет, погодите. Подвал.

— Я пойду туда. Оставайтесь здесь, — велел он.

Кел вынул револьвер и вышел. Холли слышала скрип половиц в гостиной, шорох разбрасываемого мусора. Она стояла в кухне, чувствуя, как прошлое, словно кольцо гигантского удава, обвивает ее. Перед глазами стояло лицо Джил Сандберг, прекрасное, молчаливое, пустое.

Холли вспомнила о спальне, где нашла акварели малышки, о чистых простынях, которыми та застилала постель.

Подталкиваемая, притягиваемая неведомой силой, она, забыв о Келе, направилась к лестнице. В окна светили уличные фонари, тускло освещая ступеньки.

— Джил! — тихо позвала Холли. Ответа не было.

Холли осторожно, нерешительно начала подниматься наверх. Доски громко скрипели под ногами. Добравшись до площадки, Холли откашлялась.

— Джил!

Молчание окутало ее пыльным саваном. Холли огляделась и вздрогнула: спальня детей, та, что справа. Давно оставшийся в прошлом день снова вернулся. Она почти слышала, как ее напарник, имя которого давно выветрилось из памяти, шарит в соседней комнате.

Дверь в спальню была открыта. Холли направилась туда. И остановилась, как вкопанная. К дальней стене был прислонен рисунок.

Холли ринулась вперед, подняла листок бумаги, поднесла к окну. Неясный свет упал на рисунок, и Холли затаила дыхание.

Именно этот портрет она уже видела двадцать пять лет назад, именно его показывала Келу Уизерсу в Балтиморе. Именно на этот рисунок она четверть века боялась взглянуть.

Холли почувствовала, как подкосились ноги. Теперь она знала, что Кел оказался прав. Джил была здесь, сейчас или раньше.

Это она нарисовала женщину, высокую красивую рыжеволосую с зелеными глазами. Фею-крестную. Она улыбалась и протягивала руку.

Листок в пальцах Холли вздрогнул, словно ожив под действием ее страха. Она отвернулась от окна и осмотрела комнату.

На старом надувном матраце под одеялом лежал ребенок.

— Господи, — пробормотала Холли. Подойдя ближе, она встала на колени и коснулась крохотной кучки. Младенец не шевелился.

— О, Боже, Боже! — вскрикнула Холли. — Кел! Сюда, быстро! Здесь маленькая девочка! Маленькая девочка!

Но Кел не слышал ее. Он стоял в подвале у печи, держа на руках мертвое тело Джил Лазарус. Струйка крови, вытекшая из пулевой раны в виске, почти высохла. Одежда была покрыта пылью, а парик, сдвинутый набок силой выстрела, едва держался на голове.

Но впервые на памяти Кела по лицу Джил разлилось выражение безграничного покоя.

Глава 22

Фармингтон, Лонг-Айленд. Год спустя

Лесли сидела в парке одна под тем самым дубом, где всего полчаса назад играла с Терри Бейером.

Терри уже был дома, и через несколько минут Лесли сядет в машину и вернется в Джонсонвилль. В офисе, как всегда, полно работы. После смерти Росса на плечи Лесли легла вся ответственность. Она теперь президент «Уилер эдвертайзинг». Маленькая компания стала ее прочной связью между прошлым и будущим, и Лесли была благодарна за это.

Но сейчас она просто не могла заставить себя уехать и все медлила, глядя на зеленый островок травы между двумя корнями огромного дерева, где совсем еще недавно сидел Терри. Это было его любимым местом.

Терри становился все старше и скоро отдалится от нее, это время не за горами. Он уже еле помещался между корнями. И стал слишком взрослым, чтобы верить в говорящие деревья. Ему исполнилось восемь с половиной, и не успеешь оглянуться, как Терри превратится в долговязого подростка. Останется ли тогда в его жизни место для Лесли?

Она постаралась выбросить из головы тревожные мысли и, опершись спиной о ствол, начала разглядывать играющих в парке детей. Все такие маленькие! И за каждым следит мать или старшая сестра, или просто няня.

И никого Лесли не может назвать своим. Возможно, никогда.

Лесли уже прошла долгий путь и видела, как разлетаются мечты под грубыми ударами судьбы. Но она видела также, как рождаются новые надежды и новые цели, и новые таланты возникают, чтобы покорить эти вершины и достичь этих целей. Она пережила потерю любви, только чтобы найти Росса, заботиться о нем и учиться у него.

Да, сейчас она осталась в одиночестве. Терри вернулся домой и, без сомнения, засел за уроки. И скоро с этого дня минет два года, пять лет, десять… Время понесет Терри в его собственное будущее.

Лесли легла на траву, глядя на покачивавшиеся под ветром ветки огромного дуба. К ней на мгновение вновь вернулось детство, звучавшее в отдаленных криках детей. Она вспомнила такой же день, когда еще была жива мать. Лесли играла на качелях рядом с домом, совсем как другие дети сейчас. Под защитой любящей матери, всегда находившейся поблизости.

Через несколько минут она встанет и уедет. Но пока осталось время соединить прошлое и будущее здесь, в этом уютном уголке, набраться мужества для дальней дороги.

Лесли очнулась, почувствовав, как на лицо упала тень. Рядом стояла маленькая девочка, одетая в хорошенькое пальтишко из шотландки и вельветовые брючки. Рыжеватые волосы со светлыми прядками вспыхивали на солнце ярким нимбом. Лицо девочки было в тени, и Лесли не удавалось различить цвет ее глаз.

— Привет, — сказала Лесли, по-прежнему лежа на спине. — Как тебя зовут?

— Мег.

— А меня Лесли. Рада познакомиться.

Лесли загородилась рукой от солнца. Теперь она увидела, что глаза у девочки сине-зеленые и очень озорные. На молочно-белой коже рыжела россыпь веснушек.

— Хочешь посидеть со мной, Мег? Мне что-то одиноко, поэтому я разговаривала с этим деревом, — объяснила Лесли.

Малышка весело хихикнула.

— Говоришь с деревом?

— Это легко. Нужно просто лечь на спину, закрыть глаза и ждать, пока дерево что-то скажет тебе. Потом ты отвечаешь, очень тихо, конечно, так, чтобы больше никто не услышал. Деревья не любят, когда их подслушивают.

Девочка явно заинтересовалась. Хотя она была совсем маленькой, все же, казалось, поняла почти все, что сказала Лесли. Ясные глаза светились умом.

— Ты хочешь попытаться? — спросила Лесли.

— Не знаю, — застенчиво пролепетала Мег.

Лесли села, опираясь на локоть.

— Ты совсем одна, Мег? Где твоя мама?

Девочка покачала головой и отвела взгляд.

Лесли, почувствовав в малышке какую-то скрытую грусть, решила не продолжать. Ей хотелось обнять Мег, прижать к себе, но она понимала, что этого пока делать нельзя. Девочка была чьим-то чужим ребенком.

— Мой папа здесь, — объяснила девочка. — Вон там.

Она показала на скамейку в конце парка. Повернувшись, Лесли увидела сидящего на ней человека. Он улыбался.

Лесли, побледнев, перевела взгляд с мужчины на малышку, потом снова на мужчину.

Джордан уже успел вскочить. Лесли судорожно сжала руку Мег и не выпускала, пока он не подошел. Лицо Джордана светилось улыбкой.

— Значит, вы уже успели познакомиться?

Мег тоже улыбнулась.

— Это Лесли, — гордо объявила она. — Она умеет разговаривать с деревьями.

— Неужели? — осведомился Джордан, подняв брови. — Хорошо, что я послал тебя к ней. Сам я никогда не умел разговаривать с деревьями. Как по-твоему, может Лесли научить меня?

Малышка засмеялась и весело закивала.

Джордан поглядел на счастливые лица, испещренные причудливой игрой теней и света, проникавшего сквозь ветви дерева.

— Вы отлично смотритесь вместе, — заметил он, но тут же заметил, что один шнурок на туфельке Мег развязался.

— Ты не возражаешь? — спросил он.

Лесли наклонилась, чтобы завязать шнурок.

— Ей нужна женская забота, — вздохнул Джордан. — Я делаю все, что могу, но мужчина не может заменить мать.

Малышка вопросительно смотрела на взрослых, прислушиваясь к скрипу веток над головой. Лесли потянулась, чтобы убрать непослушную прядку со лба девочки. Потом взглянула на Джордана, серьезно, с настойчивым безмолвным вопросом.

— Можем мы, по крайней мере, поговорить об этом? — спросил он..

Глаза Лесли наполнились слезами и засияли страстью, которой она не знала с тех пор, как последний раз глядела в лицо любимого человека.

— Еще рано, — прошептала она. — Пока мы разговариваем с деревьями.

— Тогда позже, — очень мягко сказал он.

— Позже, — согласилась Лесли, обнимая за талию малышку.

Глава 23

«Нью-Йорк Таймс», 12 мая 1981 года

ПРЕДСТОЯЩАЯ СВАДЬБА ДЖОРДАНА ЛАЗАРУСА

Джордан Лазарус, один из самых богатых финансистов Америки и автор знаменитого «Плана Лазаруса» по восстановлению и перестройке гетто, объявил о помолвке с мисс Лесли Чемберлен, живущей ныне в Джонсонвилле, штат Нью-Йорк.

После церемонии заключения гражданского брака новобрачные намереваются устроить прием в отеле «Уолдорф-Астория», 5 июня.

Это третий брак Лазаруса и второй — мисс Чемберлен. Мисс Чемберлен овдовела в прошлом году, когда ее муж, глава рекламной фирмы, умер от инсульта. Мистер Лазарус потерял вторую жену, миссис Джил Лазарус, покончившую самоубийством.

Мистер Лазарус отказался комментировать свою женитьбу, заявив только, что они с мисс Чемберлен старые друзья и встретились впервые, когда мисс Чемберлен работала агентом по рекламе в одном из филиалов корпорации Лазаруса в 1976 году.

Новобрачные планируют провести медовый месяц на островах Греции, на вилле мистера Лазаруса.

Кельвин Уизерс стоял над могилой Джил Лазарус в самом центре кладбища Будлон, где самые знаменитые люди Нью-Йорка были похоронены в дорогих богато украшенных склепах, с изысканными памятниками на могилах, символизирующими их известность и славу.

И среди всего этого великолепия Джил Лазарус, одинокая женщина, пришедшая ниоткуда и кончившая там, где начала, лежала под маленькой плитой, специально поставленной в стороне от дорожки, там, где прохожие не могли обратить на нее внимания.

В кармане Кела лежала сложенная газета с объявлением о помолвке Джордана Лазаруса. Сыщик улыбнулся при мысли о том, что Джордан наконец нашел свою любовь. Значит, Джил с самого начала была права: именно Лесли занимала главное место в сердце Джордана, место, за которое сама Джил боролась так долго, чтобы в конце концов потерять все.

Да, Джил была права, если не в поступках, то, по крайней мере, в своей интуиции. Джил выиграла множество мелких битв, но проиграла главную, единственную, имевшую смысл.

А теперь жизнь Джордана Лазаруса будет продолжаться и, может быть, он получит счастье, которого был так несправедливо и долго лишен. По всем признакам Лазарус неплохой человек, помогающий миллионам людей потерявшим надежду на лучшее. Он заслужил любовь и радость.

Джил… С ней покончено. Она стала всего лишь воспоминанием, даже меньше, чем воспоминанием, потому что даже самые близкие люди не знали ее по-настоящему. Раковая опухоль в душе, насильно пересаженная туда еще в раннем детстве, стала барьером между Джил и окружающим миром. Она прошла по жизни, как темный призрак, сначала счастливый своей способностью преследовать других, а под конец страдая от невозможности найти дорогу к их сердцам, отдать свою любовь и получить взамен любовь окружающих, простую человеческую любовь.

И в самом конце, почти потеряв рассудок от неумолимости судьбы, она скрылась от того, за которого так долго боролась, которого так старалась получить, и вернулась к месту, где пережила непередаваемо ужасные минуты своей жизни. И тут, наконец, оказавшись лицом к лицу с демонами, преследовавшими ее, Джил отдала собственную жизнь, чтобы спасти дочь.

Это стало ее прощальным даром Джордану Лазарусу. Кел был уверен в этом. Возможно, именно сознание того, что она добровольно пошла на такую жертву, принесло Джил какое-то подобие покоя и мира перед смертью, когда она покончила с собой на том самом месте, где Холли Флеминг нашла ее двадцать пять лет назад. И так же как тогда, она, измученная страхом, спряталась за печь в доме, где предал ее мир, пока маленькая дочь спала невинным сном, одурманенная лекарством, данным ей матерью перед самоубийством.

Теперь Джил ушла в небытие. Возможно, ее никогда и не существовало. Нереальная, словно не из мира людей, она сыграла последнюю отчаянную партию в мире человеческих существ и проиграла.

«Отдыхай с миром», — подумал Кел и, повернувшись, покинул кладбище.

Он никогда сюда не вернется.

Пока детектив садился в машину и выруливал на дорожку, Джессика Хайтауэр сидела поодаль в лимузине, наблюдая за ним. Она уехала из офиса, чтобы направиться сюда, и по чистой случайности увидела одинокого посетителя у могилы. Раньше она никого не встречала здесь.

Джессика бывала на кладбище два раза в неделю, иногда чаще. Она никак не могла заставить себя забыть Джил: приносила на могилу цветы и ухаживала за уже посаженными.

Однажды воскресным утром она увидела, как мужчина, приехавший в черном автомобиле, положил на плиту большой венок и поспешно уехал. Несколько раз Джессика появлялась в воскресенье и видела, как незнакомец неизменно приносил венок. Наконец Джессика поняла, что это один из служащих Джордана Лазаруса, которому поручено класть цветы на могилу.

С самим Лазарусом Джессика никогда не сталкивалась. Возможно, он был слишком поглощен новой жизнью, чтобы вспоминать о старой. Или по какой-то причине Джордан не мог заставить себя смотреть на могилу.

Джессика вышла из машины, сжимая в руке букет, и приблизилась к могиле. Позади раздавался шум мотора лимузина, слышался гул огромного города. Джессика стояла у плиты. Маленький букетик, принесенный неизвестным, лежал на траве.

ДЖИЛ ФЛЕМИНГ-ЛАЗАРУС

Умерла 5 апреля 1980 года Жена Джордана. Мать Мег.

Даты рождения не было. Точная дата рождения Джил не была известна. Кроме Джордана и дочери, у нее не осталось родственников. Самая горькая ирония заключалась в том, что в эпитафии было сказано все, что могло быть сказано об этой женщине. Все остальное было слишком мрачной тайной, чтобы вынести ее на могильный камень, включая отношения с Джессикой.

Бедная Джил! Надпись на камне так же коротка и неясна, как ее жизнь. Никто не мог по-настоящему скорбеть о ней, потому что никто по-настоящему ее не знал.

Но для Джессики Хайтауэр Джил была реальной женщиной, из плоти и крови, доказательством того, что жить стоило, что никакая жертва не велика, если приносишь ее во имя любви. Джессика потеряла эту любовь, но никогда не забудет ее. И ничто в ее прославленном существовании не было реальнее Джил.

— Спи спокойно, — пробормотала она. — Я люблю тебя.

Пока Джессика Хайтауэр стояла перед могилой Джил Лазарус, Барбара Консидайн сидела в своем офисе в здании «Консидайн индастрис». Перед ней на столе лежала развернутая «Нью-Йорк Таймс».

Заметка о Джордане была скромно напечатана в колонке светской хроники, среди других подобных объявлений, но секретарь старательно поставила карандашом пометку на первой странице газеты, чтобы привлечь внимание Барбары. Совсем как сама Барбара написала однажды несколько слов на полях той же газеты, чтобы известить другого человека о другом важном событии. И это оказалось ее неисправимой ошибкой. Возможно, если бы у нее достало самообладания спокойно дожидаться своего часа, она снова стала бы миссис Джордан Лазарус.

Но она так безумно любила, что сыграла ва-банк. И в результате потеряла его. Теперь Джордан получит все, чего был так долго лишен. Наконец он обретет счастье.

В газете не было снимка Лесли, и Барбара была благодарна за это. Она вряд ли могла бы сейчас вынести вид этого искреннего, ясного, такого красивого лица.

Но, несмотря ни на что, Барбара была счастлива за Джордана. Судьба долго преследовала его, прежде чем подарила то, что он заслужил годами страданий. Судьба и сама Барбара… и Джил, конечно. Как они старались встать между ним и Лесли!

А Лесли… От Лесли требовалось величайшее мужество, чтобы скрыть от больного мужа великую любовь, все это время не умиравшую в ее сердце. Для Джордана, должно быть, каждый день, прожитый вдали от единственной на свете женщины, становился жестокой пыткой, бегством от самого себя.

Ну что ж, теперь все кончено.

Барбара сложила газету. Скрутила в комок и швырнула в корзинку для мусора. Но первая страница с карандашной пометкой оказалась на виду и невольно притягивала взгляд. Грустная улыбка, без тени иронии, тронула губы Барбары. Она нажала кнопку переговорного устройства.

— Да, мэм? — послышался голос секретарши.

— Черил, войдите и выбросите мусор из корзины, пожалуйста.

Минуту спустя вошла секретарь и, обнаружив, что корзина почти пуста, немного поколебалась, прежде чем поднять ее. Однако, не произнеся ни слова, вышла из комнаты, держа на отлете смятую газету.

Барбара решила вернуться к работе. Но, взглянув на пустую корзину, она не могла не подумать, что слышит о Джордане далеко не в последний раз. План Лазаруса преобразил лицо американских городов и был известен всему миру как самое гениальное решение проблем упадка гетто со времен Промышленной революции. С этого времени истории о Джордане, его славе и даре предвидения, счастливой семейной жизни и будущих детях станут отныне частью жизни Барбары. Возможно, до конца дней.

И это будет ей возмездием.

И Барбара, даже в этот момент одиночества, была достаточно справедливой и здравомыслящей, чтобы не признать, что возмездие это полностью ею заслужено.

«Мистер Лазарус отказался комментировать предстоящую свадьбу, заявив только, что они с мисс Чемберлен старые друзья… планируют провести медовый месяц на островах Греции, на вилле мистера Лазаруса…»

Тони Дорренс сидел в библиотеке тюрьмы с ослабленным надзором городка Шенинго, штата Нью-Йорк, без конца перечитывая «Нью-Йорк Таймс», нахмурив брови, целиком поглощенный собственными мыслями.

«Старые друзья…»

«Впервые встретились в 1976…»

Руки Тони судорожно смяли газету. В его мозгу в это мгновение все изменяло перспективу, словно осколки цветного стекла в калейдоскопе, складываясь в картину правды, о которой он не подозревал.

Так, значит, Лесли любила Лазаруса! Вот кого она ждала! И встретилась с ним задолго до того, как вышла за этого парня, Уилера! Вот по ком она страдала все время! Наверное, верила, что он вернется!

И теперь они свободны — жена Лазаруса и муж Лесли поспешили убраться со сцены, а эти прямиком бросились друг другу в объятия.

Теперь Тони понимал все и видел натуру Лесли в истинном свете! Ее замужество с Россом Уилером, слишком старым для такой женщины, всегда было подозрительным для Тони. Не такой она человек, чтобы из корысти выйти за старика. Не в ее это правилах.

Но она могла пойти на это от отчаяния, когда потеряла Лазаруса. Такое предположение имело смысл. Лесли осталась одна, брошенная, без помощи и поддержки, и позволила Уилеру пригреть ее.

Тони вспомнил, как сопротивлялась Лесли, когда он снова вернулся в ее жизнь и сказал о своей любви. В то время Тони был сбит с толку ее свирепой верностью Уилеру, казавшейся странной, таинственной, словно она что-то скрывала. Но это оказалось не угрызениями совести за физическую страсть к Тони, как тот самоуверенно считал, а чувством вины за то, что Лесли до сих пор хотела Лазаруса и позволяла Уилеру иметь себя только из жалости.

Это объясняло также, почему она с таким пренебрежением отнеслась к Тони, когда тот продолжал возвращаться, и почему все разговоры о ребенке никак на нее не действовали. Она совершенно забыла Тони, имея ввиду гораздо более завидную цель.

Она хотела Лазаруса.

Джордан Лазарус. Человек, стоящий на вершине огромной пирамиды, в гигантских колесах которой Тони был всего-навсего крохотным винтиком, жалким страховым агентом. Человек, у которого имелось все — деньги, слава… Великая любовь Лесли.

Тони горел ненавистью при мысли о собственном унижении, неблагодарности и предательстве Лесли. Он подарил ей ребенка. Более того, навеки отдал сердце, а она и думать о нем не желала, терпеливо, не спеша поднималась наверх, пока он, Тони, катился все ниже. Разыгрывая преданную жену, Лесли думала только о себе, и как только Лазарус получил свободу, тут же побежала к нему. Потому что именно его хотела, именно о нем постоянно мечтала.

Тони думал об этих вещах и о многом другом. Но все размышления сводились к одному — для Лесли он был ни чем иным, как ошибкой молодости, неверным шагом в жизни молодой честолюбивой женщины, тут же забывшей о нем на пути к успеху и богатству.

Ошибкой, результатом которой стал ребенок.

Да, она любила мальчишку, этого не отнимешь. Даже пересекла половину страны, чтобы быть ближе к нему. А вот его, Тони, с легкостью выкинула из головы. Да и то сказать, сколько он стоил? Жалкий нищий, не президент компании и не миллионер. Кто и когда о нем слышал?

И вот теперь, после долгих странствий, она наконец достигла цели. Будущая миссис Джордан Лазарус! И все дети, зачатые от него, будут носить его имя.

Пока Тони, чья любовь к ней превосходит чувства любого мужчины, не говоря уже об этой дряхлой развалине Уилере и избалованном зазнавшемся филантропе Лазарусе, — он будет гнить в тюрьме. Тюрьме, бетонные стены которой были лишь символом стены, которой отгородилась от него Лесли в своем сердце.

Тони сложил газету и глубоко задумался. Сегодня он твердо знал, чего хочет. Положив газету на прежнее место, Тони попросил разрешения покинуть библиотеку. С самого первого дня жизни в тюрьме он был примерным заключенным. Именно поэтому его вместе с тремястами других перевели из переполненной тюрьмы в Аттике в заведение ослабленного надзора. Тони получил свободу передвижения и мог ходить и ездить почти всюду, где хотел. Режим здесь, по сравнению с Аттикой, был просто смехотворным. Любой заключенный мог выйти из ворот среди дня, и никто даже внимания не обратит!

Теперь Тони понял все. Судьба снова подарила ему шанс. И ясно указывала, как поступить дальше.

Глава 24

Лесли и Джордан проводили медовый месяц на острове в Эгейском море, где у Джордана была вилла.

Они не могли поверить своему счастью. Оба уже давно оставили надежду когда-нибудь соединиться. Теперь, в компании друг друга, они одновременно светились радостью и немного нервничали.

Оба были совсем не теми людьми, которые встретились и полюбили друг друга пять лет назад.

Джордан и Лесли прошли долгий путь разными дорогами. Теперь, когда они наконец были вместе, счастье стало полным. Казалось вполне естественным, что именно это экзотическое чужеземное место, далекое от родины и привычной обстановки, стало оправой их возрожденной любви.

Они вновь возвращались к прошлым дням, проводя почти все дни на яхте, скользившей по голубым волнам. Джордан и Лесли снова плавали вдоль побережья и добирались даже до соседних островов, на одном из которых жил старый приятель Джордана, радостно принявший новобрачных.

Они любили друг друга в каюте яхты, совсем как в старое время. Но теперь суденышко было другим. И воздух Эгейского моря пах иначе, чем ветер, свистевший над бухтой Лонг-Айленд, бывшей когда-то местом их свиданий.

Но эти различия только заставляли их еще больше любить друг друга, потому что оба сознавали, как невероятно то, что они снова смогли обрести свою любовь, как великолепен каприз судьбы, который вновь их свел после трагической разлуки.

Они говорили и говорили, не в силах остановиться, полные решимости покончить с былыми обидами и непониманием, разделаться с препятствиями, разделившими их в прошлом. Их любви были нанесены такие страшные раны, что оба стремились обезопасить ее всеми средствами, принять любые предосторожности, лишь бы она навсегда осталась с ними.

Им так трудно, так болезненно давались эти беседы. Но постепенно, пока ночи любви перемежались с долгими разговорами, все недоразумения постепенно выяснялись и исчезали, а любовь сияла все сильнее, словно солнце над Эгейским морем. Они поняли, что все годы разлуки боролись за счастье, и это лишь укрепило любовь.

К началу третьей недели медового месяца странное спокойствие снизошло на обоих. Они чувствовали себя так, словно были женаты давным-давно и накопили множество совместных переживаний и воспоминаний, а пламя страсти, закаленной временем и испытаниями, горело ровно и ярко.

Наконец они нашли друг друга, и на этот раз навсегда.

Наступила пятница. В понедельник они вернутся домой к повседневной занятой жизни. Джордану нужно продолжать работу над Планом Лазаруса, а Лесли придется ехать в Джонсонвилль, продать дом Росса и начать поиски нового президента «Уилер эдвертайзинг». Время скорби прошло. Теперь Лесли переедет в пентхаус Джордана и начнет новую жизнь.

Маленькая Мег гостит пока у матери Джордана в Пенсильвании и вернется домой во вторник. Джордану не терпелось увидеть дочь. Ему тяжело было разлучиться с ней на целых три недели. Но Лесли не ревновала мужа к малышке. Ей так хотелось поскорее стать настоящей матерью Мег и подарить ей маленького брата или сестричку.

Мег приняла Лесли сразу и безоговорочно, с радостью, заставлявшей подозревать сверхъестественную духовную связь между Джил и Лесли. Это заставляло Лесли одновременно грустить и радоваться. Она понимала, что Джил с ее трагической судьбой и безумной любовью будет всегда присутствовать в их отношениях с Мег.

После смерти матери Мег немедленно отвезли в чикагское отделение ФБР, куда прилетел вызванный Джордан. Оказалось, что Джил дала дочери довольно большую дозу транквилизатора, рассчитанную на то, что девочка проспит много часов, и спустилась в подвал, чтобы покончить счеты с жизнью. В конце концов Джил пожертвовала собой ради Мег.

Лесли понимала, что когда-нибудь Мег захочет узнать правду о смерти матери. Когда настанет время, Лесли и Джордан попытаются ей все объяснить как можно мягче, чтобы не причинить ненужной боли. Брак Джил и Джордана оказался трагическим. Не стоит Мег мучиться ненужными вопросами, пока она не повзрослеет.

Нужно рассказать все, не скрывая. На пути Джордана и Лесли стояло много препятствий, и Мег попала в скрещение чужих интриг и козней. Но теперь они вместе будут строить новую жизнь, и поэтому Лесли и Джордану не терпелось вернуться домой и приступить к работе. На этот раз тревоги и заботы несли с собой лишь радость.

В эту ночь пятницы оба были усталыми, но счастливыми — весь долгий день провели на воде. Теперь можно приготовить особенный ужин. По пути домой они купили у рыбака великолепного морского окуня и теперь собирались потушить его под белым соусом.

Но сначала они вновь занялись любовью. Было всего пять часов вечера, и неурочное время только подогревало страсть. Теряясь друг в друге, они, казалось, срывались с края земли, уносясь в полете к неведомым мирам.

Солнце садилось. Они поднялись, вышли на веранду, накинув легкие солнечные халаты, и долго глядели, как багровый шар медленно опускается в ленивую теплую воду. Деревня выглядела такой уютной на фоне безбрежного океана. Рыбачьи лодки темнели на глади волн, придавая законченность этой симфонии алого и синего. Зрелище было поразительным.

— Не могу думать об этом, — неожиданно вырвалось у Джордана.

— О чем? — тихо спросила она.

— Как легко я мог тебя потерять. И как тяжело было снова найти тебя. Я бы отдал все, чтобы вернуть потерянные годы.

— Дорогой, но, может, эти годы не прошли даром, — возразила Лесли, взяв его за руку. — Может, они были для чего-то нужны.

Она думала о своей жизненной одиссее, о том, насколько все казалось естественным теперь, когда она знала, что все дороги вели к Джордану.

— Может, — добавила Лесли, — мы так по-настоящему и не разлучались.

Джордан повернул голову, чтобы взглянуть на жену. Она заметила в его глазах отражение заходящего солнца. В этот момент ей казалось, что ни одиночество, ни страдания не были реальными, и на свете всегда существовали только она, Джордан и их любовь. Все муки и страдания были всего лишь еще одним доказательством единства их душ.

— Я люблю тебя, — шепнула она, подставляя губы для поцелуя.

Джордан неожиданно вздрогнул в ее объятиях. Внезапный спазм потряс его тело, и в это же мгновение Лесли услышала звук выстрела.

Джордан обмяк и тяжело повис на ней.

— Джордан, нет!

Лесли, в ужасе охнув, попыталась удержать мужа. Они вместе медленно опустились на каменный пол веранды.

Что-то вспыхнуло в мозгу Лесли. Она осторожно опустила голову Джордана на плиту и ринулась в спальню, проклиная себя за то, что не была настороже каждую минуту, за то, что осмелилась поверить в будущее.

Она вернулась с одеялом и подушкой, встала на колени перед Джорданом. Глаза его были открыты, но невидяще смотрели в небо.

— О, мой Бог, Джордан, Джордан…

Лесли дрожала от паники и тревоги, сражаясь с одеялом. На полу уже стояла лужица крови. Она не знала, куда ранен Джордан, но понимала, что рана серьезная. Этот невидящий взгляд… Что, если Джордан уже мертв?!

— Дорогой, — позвала она, — посмотри на меня. Скажи что-нибудь. Пожалуйста!

Сзади раздался низкий голос.

— Наконец-то все кончено.

Подняв глаза, Лесли увидела стоявшего над ней Тони с пистолетом в руках. Глаза его лихорадочно, возбужденно блестели. Подумать только, он прикончил великого Джордана Лазаруса!

— Ты! — выдохнула она.

Тот кивнул.

— Нельзя убежать от прошлого. Я думал, ты уже успела это понять.

Взглянув на Лесли, он показал на Джордана.

— Ты сделала это! Думала, что можешь все заполучить. Теперь видишь, куда тебя завела твоя жадность.

Лесли натянула одеяло на Джордана и скорчилась, положив голову ему на колени.

— Иди сюда, — велел Тони. — И побыстрее, не то я убью тебя.

Лесли подняла глаза, полные неприкрытой ненависти.

— Хорошо, — согласился он. — Оставайся на месте. Сама напросилась. Теперь увидишь, куда войдет пуля. Будешь точно знать.

Он направил револьвер на Джордана.

— Нет!! — вскрикнула она.

Тони повернул к ней голову и улыбнулся.

— В чем дело? Ты довела меня до этого. Помнишь, как ты поступила со мной? Теперь я всажу в него еще пару пуль. Думала, что можешь всю жизнь скрываться от правды? Но за все нужно платить. Ты боишься возмездия?

Тони тщательно прицелился в голову Джордана.

— Возмездия… — повторил он.

Выстрел застал его врасплох, Тони уставился на Лесли широко раскрытыми глазами.

Она выстрелила в него через одеяло. Револьвер принадлежал Россу Уилеру, тот самый револьвер, из которого он полтора года назад стрелял в Тони.

Пуля попала ему в живот, но Тони не двинулся с места. Удивление в глазах сменилось горькой радостью, а потом ненавистью.

— Считаешь, что можешь остановить меня? — спросил он. — На моей стороне судьба. С твоим муженьком покончено, крошка.

Сжав зубы, он вновь прицелился в Джордана.

Лесли выхватила револьвер из-под одеяла и снова выстрелила в Тони. Он и не подумал защищаться, целиком поглощенный намерением убить Джордана. Только сейчас он начал медленно разворачиваться к ней.

— Возмездие, — мягко повторил он снова.

Лесли вскочила и выстрелила в третий раз. На этот раз пуля ударила его в грудь, отбросила назад. Лесли опять нажала на курок. Тони рухнул на пол.

Лесли стояла неподвижная безмолвная, наблюдая за ним. Тони, не выпуская револьвера, последним усилием воли встал на колени. Не спуская глаз с Лесли, он направил дуло на Джордана. На лице его появилось жалобное почти детское выражение. Пока он пытался справиться с револьвером, Лесли поняла, что единственной силой, еще удерживающей его на земле, была любовь к ней. Последнее оружие Тони…

Он начал нажимать курок. Лесли шагнула ближе и последний раз выстрелила в Тони. Невольный стон поражения сорвался с его губ, и Тони повалился на спину. Открытые глаза уставились в чужое небо.

Эпилог

Нью-Йорк. Двенадцать лет спустя

Было три часа дня.

Двадцать минут назад Мери вернулась из школы и более-менее дружелюбно препиралась с маленьким Джо, который, несмотря на двухлетнюю разницу в возрасте и не столь крепкое сложение, не уступал сестре в упрямстве.

Оба лежали на животах на полу в гостиной, разглядывая картинки в книге, подаренной Джо тетей Луизой на пятый день рождения в прошлом ноябре. Это была история маленького утенка, боявшегося, что ему не позволят идти на пикник. Конечно, книжка была слишком детской для столь закаленной в уличных боях и школьных проблемах второклассницы, как Мери, но картинки оказались очень занимательными, и к тому же Мери не удалось прочитать эту книгу в свои дошкольные годы.

— Переверни страницу, — велела она. — Я хочу посмотреть на локомотив.

Но малыш засмотрелся на изображение утенка, игравшего на лугу. Мечтательный по натуре, совсем как отец, он обычно все делал медленно, чем неизменно раздражал Мери, унаследовавшую темперамент и нетерпеливость матери и приходившую в ярость, если что-то было не по ней.

— Ну же, — подстегивала она, — ты всегда читаешь целый час одну страницу!

Еще через десять секунд девочка окончательно вышла из себя и была готова затеять ссору. Она начала переворачивать страницу, но малыш обеими ручонками уперся в книгу, пытаясь остановить сестру.

— Нет!

Последовала короткая молчаливая схватка, в которой девочка придавила брата к земле, пытаясь вырвать книгу.

Вскоре должны были раздаться крики, но вмешался отец, сидевший в кресле у окна.

— Дети, — тихо, но строго предупредил он, — не ссорьтесь.

Мери, которая никогда не сдавалась легко, нахмурившись, повернулась к нему.

— Па, он вечно копается! Почему я должна ждать всю ночь?

— Чья это книга, милая?

В невинном вопросе отца звучали одновременно предостережение и наставление. Мери отвернулась, признавая вину.

— Все равно он копуша, — мятежно пробормотала она.

В этот момент из кухни появилась мать, словно внутренним радаром уловившая какой-то беспорядок.

— Опять вы ссоритесь?

Мери, взглянув на отца, предпочла дипломатический курс действий.

— Нет, мама, Я читала книжку Джо.

Скептическая улыбка тронула губы матери.

— Вот и хорошо. Постарайся продолжать в том же духе. Скоро вернется Мег.

В этот момент зазвонил телефон. Отец поднял трубку под любопытными взглядами детей.

— Лазарус, — сказал он.

Последовала долгая пауза. Дети вернулись к прерванному занятию. Отец наблюдал за ними, казалось, вовсе не интересуясь тем, что говорит звонивший.

— Приеду утром, — наконец сказал он. — Не может ли это подождать до завтра?

И после еще одной паузы добавил:

— Тогда решайте сами. Полагаюсь на ваше суждение.

Он повесил трубку и, слегка улыбаясь, посмотрел на детей. Они теперь уже спокойно переворачивали страницы книги, хотя он подозревал, что такое внезапное перемирие, скорее всего, напускное, специально для того, чтобы доказать ему свое послушание.

Не успел он снова начать читать, как послышался стук входной двери, и в комнате появилась Мег с розовыми от холода щеками. На пальто и шарфе еще не успел растаять снег.

— Вот это мне нравится, — фыркнула она при виде мирной сцены в гостиной. — Хорошенький прием!

Младшие словно по команде взметнулись с пола, хотя, по правде говоря, Мег переняла эту обличающую речь у отца, произнесшего ее несколько лет назад, и присвоила себе. С тех пор она стала семейной шуткой и фамильным ритуалом. Теперь, когда Мег поступила в высшую школу, она часто пропадала на репетициях и концертах — у нее было неплохое сопрано, и девочку приняли в Манхэттенский детский хор, который собирался три раза в неделю. Поэтому она никогда не приходила домой в определенные часы. Мег крайне серьезно относилась к своим обязанностям, и никому не позволяла забывать, как усердно она трудится.

Она могла не волноваться. Младшие дети глядели на нее, как на богиню. Живой ум и остроумие в сочетании с раскованной брызжущей энергией женственностью, делали ее их героиней. Малыши по одному ее слову немедленно бросали все занятия и выполняли любое желание Мег. Она была заводилой и лидером во всех играх, и стоило ей появиться в доме, как атмосфера мгновенно насыщалась электричеством.

— Ну так что, — продолжала она, бросив пальто и шарф на стул и встав на колени, чтобы заглянуть в книгу через плечо Джо.

— В конце концов, попадет Даги на пикник или нет? Я должна знать.

Мег осторожно потянула за тощую косичку Мери. Она по-матерински трогательно относилась к младшим детям. Отец, наблюдавший за ней, ощутил неожиданный комок в горле при виде такого неосознанного стремления защитить. Именно Мег пекла имбирные пряники, печенье с ореховым маслом, жарила кукурузу. Именно Мег водила их на каток в парк зимой и в зоопарк летом. Именно Мег находила особое удовольствие в том, чтобы знать все их детские беды и печали и помогать, чем возможно, словно малыши могли отдалиться от нее, забыть, если она будет принимать меньше участия в их жизни.

Отец и мать считали, что все это происходит только потому, что Мег — их сводная сестра. Будь она им родной, возможно, попросту не обращала бы внимания на малышей. Каким-то образом непохожесть Мег придавала ей нечто экзотическое, служила цементом, скреплявшим всю семью.

Но на пороге кухни уже стояла мать, глядя на детей и мужа.

— Родная, — объявила она, — выбирай.

— О-й-й, — вздохнула Мег, поднимая глаза, — так я и знала.

— Можешь либо помочь этим двоим месить тесто для пряника, либо отправляться убирать комнату.

— Пряник, — поспешно решила Мег.

— Я так и думала, — улыбнулась мать, хотя во взгляде явно сквозило раздражение. Неряшливость девочки была постоянным источником конфликтов между ними. С самого раннего детства Мег была слишком поглощена планами на будущее, чтобы обращать внимание на груды игрушек, книг и кукол, разбросанные по всей комнате. С годами проблема все увеличивалась, поскольку пузырьки и коробочки с косметикой, тетради, одежда и молодежные журналы вносили свою долю беспорядка. Комната выглядела гнездом странной птицы, выстланным принадлежностями женского туалета.

Вот и прекрасно, — кивнула мать. — Но запомни, ты отделалась только до пяти. Я хочу, чтобы ты развесила всю одежду и ничего не оставила на полу, прежде чем спустишься к обеду.

— Мама, но у меня много уроков, — запротестовала Мег.

— У нас у всех работа, — напомнила мать. — Но это не означает, что мы должны жить как дикари.

Мег вскочила и подошла к отцу.

— Па, опять она меня достает, — пожаловалась девочка, но ничего не успела добавить — младшие дети ринулись вперед и навалились на отца — еще один семейный ритуал — куча мала каждый раз, когда кто-нибудь один пытался завладеть его вниманием.

— Ой, — вскрикнул тот с притворной гримасой, — неужели у вас троих нет никакого уважения к раненым? Я ведь старый ветеран, сами знаете.

Он давно привык подшучивать над своим ранением в живот, хотя полностью игнорировать его не мог. Пуля задела жизненно важные органы и едва не убила его. Доктора признали его безнадежным, сообщив семье, что больной не выживет. Джордан пробыл в больнице два месяца и перенес несколько операций.

Конечно, с тех пор он давно поправился и даже начал заниматься спортом. Но всегда использовал старую рану как предлог, чтобы, как сегодня, не поехать в офис и побыть с детьми. В неизбежном конфликте между работой и семьей Джордан выбрал последнее еще до того, как родились младшие дети. Теперь он предоставлял администраторам большую свободу действий, и хотя его слава и известность были уже не такими, как прежде, Джордан предпочитал такую жизнь. Теперь он вспоминал о старой ране, только когда хотел получить преимущество в семейных спорах. Детям сказали, что с отцом произошел несчастный случай на охоте сразу после женитьбы на матери. Иногда, желая подразнить мать, отец объявлял, что это она ранила его в живот после ссоры, и с тех пор он всегда старается держать оружие подальше от нее.

Младшие дети, получив свою долю поцелуев, вернулись к книге. Мег продолжала сидеть на коленях отца, наслаждаясь минутой передышки. Она была слишком занята собственной деятельной жизнью, чтобы заметить, что привычка сидеть у него на коленях была забыта еще два года назад.

— Папа, заставь ее понять. У меня уроки. Не могу же я всюду успеть. Кроме того, это моя комната.

— Ага, — улыбнулся отец. — Подростковые войны из-за захваченных территорий. Придется, видно, ввести специально для тебя новые правила.

— Почему бы не начать сейчас? — осведомилась Мег.

Отец вздохнул.

— Беда с вами, двумя, — заметил он, — в том, что вы слишком похожи. Вам слова не скажи.

— Па-а-п, — умоляюще протянула Мег.

Он перевел взгляд с дочери на жену, все еще стоявшую в дверях кухни и не сводящую с них глаз. Джордан никогда не уставал сравнивать их лица, такие разные и в то же время одинаково освещенные внутренним сиянием. Их случайные ссоры и пререкания были просто внешним знаком невидимой связи, которая, возможно, делала их ближе друг к другу, чем к кому бы то ни было.

Глаза Джордана и Лесли встретились. Хотя это Мег стояла на пороге девичества, Лесли по-прежнему выглядела юной и свежей. Стройная фигура и прекрасные волосы делали ее вечно юной. Лесли опять была беременна, но от этого становилась только привлекательнее. В следующем июле она снова подарит ему ребенка. Дети пока еще ничего не знали.

Джордан и Лесли решили сохранить это в тайне еще несколько дней.

— Папа!

Джордан снова взглянул на Мег, восхищаясь ее способностью хамелеона менять внешность в зависимости от настроения. Рыжеватые волосы казались сейчас каштановыми, сине-зеленые глаза потемнели, став почти фиолетовыми, веснушки мерцали на молочно-белой коже в полуденном свете, придавая ей женственно-деликатный вид.

Мег чуть пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Он не спускал глаз со старшей дочери, поражаясь ее сложной сути. Ее лицо, словно магическое зеркало, отражало в каждой своей грани женщин, занимавших место в его сердце. Одна из них стояла сейчас в дверях кухни, с гордостью улыбаясь при виде старшей дочери, хотя отец подозревал, что следующая размолвка не за горами.

Другая лежала на старом кладбище, храбро пройдя по недолгой бурной жизни, словно вынесла тяжкий крестовый поход, перед тем как пожертвовать всем ради дочери.

Третья была похоронена в Пенсильвании, давно забытая миром, трубившим славу ее брату, но все еще говорившая с ним тихим, прерывающимся голосом, и правду этих слов Джордан никогда не забудет.

«Ты слишком долго забывал о себе, Джорджи, найди себя ради меня…»

Он так и не нарисовал картину, о которой мечтала Мег, хотя его родной город, как и другие города страны, носил следы его кисти, кисти гения. Джордан займет свое место на холстах истории, пусть не вечное. Но он давно уже перестал заботиться о месте в истории.

Джордан Лазарус еще раз оглядел семью. Ленивое течение дня, прерываемое случайным звонком или неизбежными потасовками детей, было тем самым подобием рая, о котором он раньше боялся мечтать. Джордан многим жертвовал ради этого, но никогда ни о чем не жалел.

И сейчас он внезапно подумал, что если бы сестра видела его жену и детей, то могла бы сказать, что именно это стало его величайшим достижением, которым она может гордиться.

«Будь счастлив…»

С этой мыслью Джордан вновь перевел взгляд с девочки на Лесли. Казалось, вся его жизнь, от детских грез до последней отчаянной борьбы, держится на невидимой нити между двумя дорогими лицами.

«Время, — подумал он со вздохом, — жестокая любовница, которая может использовать желания мужчины, чтобы завести его далеко от самого себя и заставить умереть в разлуке с собственной душой. Но капризная богиня в конце концов пожалела Джордана и привела его домой».

Дети снова стали ссориться.

— Папа! — позвала Мери с пола.

— Папа, — пробормотала Мег, глядя ему в глаза со странной нежностью.

И Джордан взглянул на Лесли, губы которой молча шевелились, произнося волшебное слово.