Елена Федина

Сердце Малого Льва

Часть I. Перо Жар-птицы

Эдгар Оорл шел знакомыми коридорами Космопроекта в отдел Безопасности. Оранжевый закат ослеплял, врываясь в чистые до блеска окна воздушных переходов. В Лесовии стоял дразнящий, капризный апрель. Давно уже растаяли снега, но дни все еще были короткими и завершались внезапными прохладными сумерками. Тогда в свои права вступал вечер.

Из окон Эдгар видел, как те счастливчики, чей рабочий день уже кончился, торопились к стоянкам или просто разбредались пешком по расчищенным от снега дорожкам. К сожалению, к Антонио Росси, который его вызвал, это никак не относилось. Для этого человека не существовало расписания: ни дня, ни ночи, ни перерыва на обед. Вот уже больше полувека он возглавлял отдел Галактической Безопасности.

Отдел на самом деле был, конечно, чем-то необъятным и соразмерным галактике и назывался так только из скромности или из лукавства. Показухи Росси действительно не любил. Коридоры и кабинеты на первый взгляд не впечатляли: тишина, деловитость, предельно вежливые, скромные сотрудники… Можно было даже подумать, что никто тут не собирается вытрясать тебя наизнанку.

Эдгар подождал, пока камеры идентифицируют его личность, и перед ним не расползутся с неохотой, словно делая одолжение, темно-красные витражные двери. Все это было знакомо еще с ранней юности. Он вошел.

Глава Безопасности был полноват, но вполне моложав для своих ста двадцати с хвостиком. Он сидел в черном кресле, вокруг него мерцали в режиме ожидания сорок экранов, на столе перед его очами лежали документы. Эдгар был несколько удивлен тем, что Росси вызвал его лично, а не отправил к своим заместителям. Дело-то было в общем пустяковое.

Давным-давно назрела необходимость разработать быструю информационную связь в галактике, световые волны для этого не годились по скорости, а гравитационные — по мощности. Тогда физики-волновики предложили использовать для передачи сигнала телепортацию. Если можно перебросить от звезды к звезде материальное тело, то почему нельзя сигнал?

Принцип, на котором действовали звездолеты, не подходил, он требовал колоссальной энергии и субсветовых скоростей. Но существовали еще Прыгуны, они телепортировали с места, без особых усилий. Оставалось только понять, как они это делают.

Поскольку все Прыгуны, включая Оорлов, проживали на Пьелле, там и открыли Центр Связи. Начались исследования, и всё шло своим чередом, пока Земля не забеспокоилась: проблемой занимались одни аппиры. Они и так внушали трепет и зависть своим интеллектом. Многие уже работали в институтах Земли и занимали там ключевые должности.

Чтобы восстановить баланс, решено было привлечь к работе в Центре Связи землян, в том числе и талантливую молодежь. Вот за этой молодежью Эдгар и явился. Он вместе со своей комиссией из самых разных специалистов просмотрел сотни конкурсных работ, выявляя юных гениев, желающих отлететь на Пьеллу, побеседовал с тремя десятками претендентов и отобрал семерых.

— Я вас слушаю, — сказал он Росси после почтительного приветствия.

Дядю Антонио он привык уважать и побаиваться с детства, хотя вид у того был совсем не страшный, он чем-то напоминал сытого кота. Впрочем, это была только иллюзия. Стоило бедной мышке зазеваться, и она тут же попадала к нему в когти.

— Садись, принц, — он снисходительно улыбнулся.

Эдгар не любил, когда его называли принцем. В этом было что-то от детской игры. Он не стал отвечать, присел на приготовленный для него стул по другую сторону стола и настроился на разговор. Почему-то возникло чувство, что он студент и сидит перед экзаменатором. Это было забавно после того, как он сам только что пропустил через свое сито тридцать человек.

— Скажи мне, — мягко и явно издалека начал Антонио, — по какому принципу ты отбирал этих детей?

— Они не дети, — уточнил Эдгар, — все совершеннолетние, студенты начальных курсов.

— Всё относительно, — усмехнулся Росси, — так как?

— Добровольное желание, — заученно стал перечислять Эдгар, — возраст — не старше двадцати пяти, согласие близких, согласие администрации учебного заведения, здоровье… и способности, конечно.

— И сколько было претендентов?

— Триста восемнадцать.

— Никогда бы не подумал, что нашим детям так не терпится покинуть Землю. Не странно ли?

— Их привлекает сама задача. Я, собственно, таких и отбирал, а не тех, кому просто хочется приключений или поглазеть на живого Прыгуна.

— Вот как, — Антонио приподнял одну бровь, — ты таких и отбирал: Флаяно Анхелес, Жаэль Бокко, Оливия Солла, Льюис Тапиа, Тим Торрей… шесть парней и, как ни странно, одна девушка. Почему, собственно, девушка? И почему именно эта?

Эдгар вспомнил Оливию Солла.

— Она гениальна, — сказал он.

— Ты уверен? — неожиданно хмуро взглянул на него глава Безопасности.

— Это не лично мое мнение, — ответил Эдгар, — я не настолько компетентен в науках, чтобы решать такие вопросы самому.

Росси нахмурился еще больше.

— А что-нибудь еще повлияло на твой выбор?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, мало ли гениальных… Скажи, не было ли каких-нибудь субъективных причин? Может быть, она еще и красива? А?

— Она? — Эдгар усмехнулся, — я бы не сказал.

Оливия Солла была слишком умна, чтобы думать о красоте. Вряд ли она вообще замечала, на что она похожа. К Эдгару в кабинет вошло нечто бесформенно тучное в мешковатом платье, мужских ботинках на толстой подошве, которые только и могли выдержать вес огромного тела, с немытыми и растрепанными и, возможно, даже собственноручно обстриженными волосами.

Похоже, эта умница даже не знала, что на Земле существуют парикмахерские, ателье, косметические салоны и всевозможные средства для похудания. Ей это было ни к чему. Впрочем, природа все-таки сжалилась над ней и подарила ей прекрасные карие глаза, в которых была не наивность и жажда чуда, как и положено семнадцатилетней девочке, а нечто жутко глубокое и серьезное. Взгляд ее был таким же тяжелым, как ее подбородок.

— Чем вам, собственно, не нравится Оливия Солла? — насторожился Эдгар.

— Всем, — недовольно ответил Антонио, — во-первых, ей еще нет восемнадцати…

— Да. Ей еще нет. Но она опережает своих сверстников и учится на третьем курсе. Она нам подходит, и я сделал для нее исключение. И это еще не причина натравлять на нее вашу Безопасность. В конце концов, возрастной барьер устанавливали мы сами.

— Как мы любим нарушать свои же правила! — фыркнул Росси, — но ты прав, дело, конечно, не в возрасте. Дело в ней самой. До тех пор, пока ты ее не выбрал, мы были спокойны. Но теперь ситуация настораживает.

— Почему?

— Видишь ли… Оливия Солла — одна из немногих, уцелевших после аварии в колонии «Меркурий-2». С ней это случилось в пятилетнем возрасте. Там погибли все ее родственники, тогда мало кто остался жив. И все бы ничего, но при тщательном медосмотре выяснилось, что девочка — не землянка. Она аппирка. Видимо, потому и гениальна.

— И из этого вы делаете панические выводы? — удивился Эдгар, — возможно, семья удочерила аппирского ребенка, сейчас это модно, и скрывала это ото всех, в том числе и от девочки.

— Модно! Черт бы вас побрал, — выругался Антонио, — всё перепутали! Попробуй уследи за всеми!.. Между прочим, если она аппир — какой смысл везти ее на Пьеллу? Идея-то как раз в том, чтобы разбавить аппирских исследователей землянами.

— Формально она землянка, — недовольно сказал Эдгар, ему вообще не нравились все эти расистские дрязги в ученом мире, — мне этого достаточно. Пусть летит. И пусть исследует.

— И ты считаешь, — продолжил Антонио, — что это просто совпадение, что они ее удочерили, что все ее близкие погибли, и некому ее опознать, что эта девочка уцелела каким-то чудом, что она гениальна, что она занимается проблемой телепортации и связи, и что она, наконец, летит на Пьеллу?

— Считаю, — уверенно сказал Эдгар, — я же ее смотрел. Никаких коварных планов она не строит, уверяю вас. Обыкновенная заумная девчонка.

— Ты пойми, — устало взглянул на него Росси, — я в этом кресле больше полувека. Я нутром чую подвох. И мне это не нравится, Эд. Совсем не нравится.

Эдгар не привык, чтобы сомневались в его способностях. Недоверие Антонио его задело.

— Вам нечего опасаться, — заявил он раздраженно, — как вы думаете, почему за этими ребятами отправился именно я? Мне что, делать больше нечего?.. Но раз уж я здесь, то, разумеется, я вошел в каждого и проверил. Все невинны как овечки. Можете спать спокойно, господин Росси.

— Эд, — покачал головой Антонио, — я не ставлю под сомнение твои экспертные способности, я просто хочу сказать, что за девчонкой нужно следить и не допускать ее к особо секретной информации. Она и сама может не догадываться, что из себя представляет.

— Так можно подозревать любого.

— Можно. Льюис Тапиа мне тоже не нравится.

— Льюис? — Эдгар усмехнулся, — этот-то чем не угодил нашей Безопасности? Совершенно идеальный парень, на уме одни формулы и спорт. Красавчик, скромен, краснеет как девица, из вредных привычек только одна — стихи пишет. Может, вас не устраивает, что он тоже сирота? Мне наоборот казалось, что одиноким легче покидать родную планету.

— Мне не нравится, — строго посмотрел Антонио, — история со смертью его матери.

— Что это за история?

— Она была убита.

— Как убита? — Эдгар изумился, он привык думать, что на Земле такое практически не случается.

— Хладнокровно, — сухо ответил Антонио, — задушена в собственной квартире.

— Кем?

— А этого никто не знает.

Повисла напряженная пауза.

— Бедный парень, — искренне огорчился Эдгар, — а отец?

— Его отец погиб еще в раннем детстве: пожар в отсеке звездолета. Здесь как будто нет ничего подозрительного.

— Понятно… это, конечно, темная история, но мальчик-то здесь при чем? Не мог же он задушить собственную мать? Да и было ему тогда… — Эдгар взглянул в дело Льюиса, — девять лет.

— Мальчик ни при чем, — согласился Росси, — мне подозрительно только, что он воспитывался в том же интернате, что и Оливия. И теперь они оба летят на Пьеллу.

— Вот уж тут ничего подозрительного нет, — усмехнулся Эдгар, — именно поэтому я и взял их обоих. Парень, конечно, способный, но можно было выбрать и другого. Но…

— Что «но»?

Он вспомнил, как напряженно смотрела на него толстушка Оливия своими карими глазами. Она знала, что сейчас он принимает решение, но не знала, что в эту минуту он становится ею. Эдгар сосредоточился, он вошел в нее с привычной точностью, не переставая при этом листать списки, и понял… что влюблен, что он совершенно растерян и несчастен оттого, что с ним, то есть с ней, Оливией, внезапно произошло. Некрасивая, толстая девчонка влюбилась в прекрасного юношу, Льюиса, друга детства. Больше чем на дружбу она рассчитывать не могла, она это прекрасно понимала, но в душе было полное смятение и тоска.

Эдгар расслабился и посмотрел на Оливию уже с некоторым чисто мужским любопытством. Безответная любовь делает любую женщину необыкновенной и загадочной. «А не все еще потеряно», — с сочувствием подумал он, рассматривая ее толстые руки с коротко обстриженными ногтями», — при ее силе воли она вполне сможет стать стройной, при ее уме науку моды она осилит в два счета, а глаза у нее и так обалденные. Ну, Льюис Тапиа, держись, тихоня!»

— Не волнуйся, тебя я возьму, — улыбнулся он.

— А Льюиса? — с тревогой спросила она.

— И Льюиса.

Тогда она тоже улыбнулась в свои толстые щеки, но глаза остались мрачными…

Росси ждал пояснений.

— Понимаете, — сказал Эдгар, — они друзья детства: Льюис и Оливия. У обоих нет родителей. Не хотелось бы их разлучать. Вот и весь секрет.

Маленькую тайну Оливии он не выдал.

После разговора с Антонио Росси остался неприятный осадок. Эдгар летел домой и думал, как это, наверно, ужасно — быть сотрудником Безопасности, всех подозревать и во всем видеть подвох. Почему-то вспоминалась их давняя семейная история, когда именно дядя Антонио подозревал в коварных умыслах бабулю и, что самое гнусное, оказался в чем-то прав. Интуиция у него действительно была отменная.

Эдгар еще раз представил себе этих ребят: Оливию и Льюиса. В девчонке и правда была такая-то загадка. Толстушка с прекрасными глазами, гениальная уродина, заколдованная принцесса. За ней действительно стоило проследить, раз уж он берет ее под свою ответственность. Мальчишка же вместе со своей красотой и застенчивостью был какой-то безликий, даже скучный. Не было в нем никакой изюминки. Он заинтересовал Эдгара гораздо меньше, чем его поклонница. Правда, история с его мамочкой всё несколько меняла. Пожалуй, его тоже следовало изучить получше.

Дом стоял одинокий и скучный. Оорлы не жили в нем, только останавливались во время визитов на Землю. За садом никто не следил, стены поблекли, крыша потемнела от времени. Внутри хозяйничал робот и создавал видимость уюта. Его специально не отключали, чтобы хоть кто-то в этом доме ждал гостей.

Оглядев с тоской пустую гостиную, Эдгар поднялся в свою комнату. Он почти все отсюда забрал, кроме своих детских игрушек и коллекций, но во всем доме его привлекало именно это место.

Странно было возвращаться сюда после Пьеллы, после дворца, после зала заседаний, после своей резиденции в Посольском квартале. Там он занимался любимым делом — межзвездными контактами аппиров. Пьелла установила дипломатические отношения со многими цивилизациями, даже с ненавистными ему тевергами. За двадцать лет он так привык общаться с инопланетными гостями, что сам забыл, какой он расы.

И вот он был дома, словно перенесся во времени в далекое детство и вспомнил, что он человек, землянин Эдгар Оорл, что где-то здесь его школьные друзья и подружки, доктор Ясон, который ему каким-то боком все-таки отец, театр, в котором он пробовал свои таланты, озеро, в котором он купался, и песчаный берег, на котором он строил свои недолговечные замки.

— Сентиментальный бред, — подумал Эдгар, когда понял, что дом уже утонул в сумерках, а он всё стоит у окна и смотрит на свои детские качели.

Он включил свет, включил записную книжку, просмотрел список всех своих женщин, выбирая, какую из них он хочет видеть на этот раз, и выбрал знакомую актрису Эжени Ланц. Он знал ее еще с тех пор, когда наивным щенком выходил на сцену, чтобы произнести свою единственную фразу: «Ребята, пошли на пляж!» У Эжени тогда роли были побольше.

— Ты здесь? — удивилась она, — а у меня репетиция.

— Отпросись, — посоветовал он, — я всего на пару дней.

— Не воображай, что это самое важное событие в моей жизни, — усмехнулась она.

Но отпросилась. И через час была у него. За это время Эдгар вместе с роботом состряпал ужин и накрыл на стол, с пристрастием эстета расставив на белоснежной скатерти самую лучшую посуду. Но ужином они занялись после. Почему-то сразу оказались в спальне. Наверно, по причине какой-то нервной спешки. Он вечно торопился, Эжени тоже, и оба к этому уже привыкли.

Он не хотел входить в ее состояние, всё и так было нормально. К тому же он прекрасно знал, что Эжени его не любит, просто ей нравится иметь любовника Прыгуна. Он и сам любил ее не больше, чем остальных. Она появилась у него в ту пору, когда ему было совсем всё равно. Сейчас мало что изменилось, просто поиск нового и настоящего временно прекратился.

— Хочешь, скажу тебе приятную новость? — спросила она, причесывая свои рыжие мягкие волосы бабулиной расческой.

— Жажду, — улыбнулся он.

— Скоро мы будем видеться чаще.

— В каком смысле?

— В смысле культурного обмена. Наш театр отправляется к вам на гастроли. Кесарес обещал меня взять. Я, конечно, не прима, но тоже кое-чего стою… Между прочим, она меня терпеть не может: боится конкуренции…

Встречаться с Эжени Ланц чаще, чем раз в год, ему почему-то не хотелось. Сказать ей об этом он, понятное дело, не мог.

— Пойдем чего-нибудь перекусим, — предложил он.

Ужин остыл. Эжени не обратила на это внимания, так же как и на то, что стол изысканно сервирован. Что ей было до таких мелочей? Ее волновали только сценические дела.

— А что у вас сейчас идет в театрах?

Малонаселенная Пьелла большим разнообразием в искусстве похвастаться не могла, да и задачи у нее стояли совсем другие.

— В Классическом — «Вторжение», — припомнил Эдгар, — в Авангарде — «Три желания», в Музыкальном — «Сладкие ручьи любви», — он невольно усмехнулся и уточнил, — это из виалийской классики.

— И что? — удивленно посмотрела Эжени, — наши изображают лисвисов?

— Не просто лисвисов, — выразительно посмотрел он, — а влюбленных лисвисов, просто-таки канонически влюбленных. Больше двух действий высидеть невозможно.

— Тогда зачем вам эта муть?

— Не понимаешь? Чтобы было о чем поговорить с послом.

Она, конечно, не понимала. Она не знала, что с культурным, уважающим себя лисвисом нужно было минут сорок побеседовать об искусстве, прежде чем переходить к делу. И уж тем более она понятия не имела, что есть во вселенной типы еще более нудные и щепетильные, чем лисвисы, с которыми ему по долгу службы приходится общаться — рыбоглазые теверги, и они по иронии судьбы обожают виалийскую классику.

— А что Зела? — спросила Эжени с любопытством, — играет во «Вторжении»?

— Сейчас — нет, — ответил Эдгар, — для нее написали какую-то новую пьесу, она занята ею.

Молодая актриса только вздохнула, изящно и несколько манерно орудуя ножом и вилкой.

— Везет же некоторым: для нее построили театр, ее снимают, для нее пишут пьесы…

Ее зависть была столь откровенной, что он засмеялся.

— Выйди замуж за полпреда — у тебя будет то же самое.

— Всё течет — ничего не меняется, — вздохнула Эжени, — талантливых много, а пробиваются единицы. И по-прежнему для женщины самое главное — удачно выйти замуж… Послушай, Эд, женись на мне. А?.. Я буду второй примой у вас на Пьелле. Не первой, нет, мне хватит и второго места… — она помотала головой, посмотрела на него заранее разочарованно, — нет. Ведь не женишься. Зачем тебе это…

— Я не такой злодей, как кажется, — усмехнулся Эдгар, говорить серьезно на эту тему он не собирался, — если я женюсь на одной, представляешь, как расстроятся другие?

— Знаешь, если ты все-таки женишься, — парировала собеседница, — то это будет самая несчастная женщина на свете. Влюбиться ты органически неспособен, избалован, отказывать себе не привык, будешь ей изменять, в душу к себе не пустишь… я бы и сама за тебя не пошла ни за какие привилегии.

У него были три любимые женщины: бабуля, мать и сестра Риция, но даже их он не пускал себе в душу. Чем больше он проникал в других, тем сильнее было желание закупориться самому. Иногда это было просто ужасно — видеть других насквозь.

Эдгару нравилось, что Эжени, в общем-то, не скрывала своего желания выйти за него по расчету, за эту прямоту, актрисам обычно несвойственную, он ее и ценил.

— Ты прелесть, — ответил он на ее выпад.

— Ты тоже ничего, — примирительно сказала она, — особенно в одном качестве…

Утро было обычным, апрельским, синевато-прохладным и акварельно-размытым. Эдгар облился ледяным душем чтобы взбодриться. Что-то тревожило. Что? Эжени не имела никакого значения, ее слова тоже. Тогда в чем дело?

Скоро он понял, что его почему-то беспокоят эти дети — Оливия и Льюис. Мнительный Антонио России все же внушил ему свою тревогу. А вдруг что-то действительно не так? Вдруг он чего-то не разглядел в этой парочке? Уже за завтраком Эдгар решил, что не мешало бы еще раз побеседовать с обоими, но не в деловой обстановке, где они сами не свои от волнения, а на их территории. И заодно и посмотреть, как они живут.

В сосновом бору под Триром, где располагались корпуса общежития Университета, еще не растаял снег. Он был серый и грязный, из под просевших сугробов вытекали узкие ручейки. От стоянки модулей в главный корпус вела прямая дорожка, по которой шустро пробегали молодые, энергичные ребята, веселые, шумные, разодетые пестро и немыслимо разнообразно.

Эдгар никогда не был студентом, эта счастливая пора для него так и не наступила. Ему пришлось очень быстро повзрослеть, и он немного завидовал тем, кому сейчас двадцать. Да если бы ему, да в те годы попасть в такое общежитие! Уж он бы им устроил веселую жизнь!..

— Оливия Солла? — удивленно посмотрела на него комендантша, очевидно, к девочке никогда не приходили мужчины, — она живет в пятом корпусе, комната тринадцать… но ее сейчас нет.

— Разве она на занятиях? — тоже в свою очередь удивился Эдгар, занятия в Университете для Оливии кончились, через неделю она отлетала на Пьеллу.

— Нет, — ответила комендантша, — она отправилась в парикмахерскую.

— Даже так? — усмехнулся он.

— А что? — рассудительно заявила солидная дама, — давно пора. Все-таки на другую планету летит. Неужели и там будет ходить как чучело?.. Извините…

— Рад за нее, — сказал он бодро, — подскажите мне тогда, как найти Льюиса Тапиа.

— Льюис, — прищурилась она, — Льюис Тапиа… вы что, из комиссии?

— Угадали.

— Ваш Льюис сейчас в Университетской библиотеке, сдает книги и диски. Перевернул все общежитие, пока нашел все, что нужно.

— Славный парень, правда, — улыбнулся ей Эдгар.

Комендантша посмотрела на него вполне серьезно.

— Лучше не бывает.

Ответ Эдгара немного удивил.

— Вам жаль, что он улетает? — спросил он сочувственно.

— Ужасно, — вполне искренне ответила женщина, — но он всегда мечтал об этом. Знаете, это какой-то звездный мальчик. Я всегда удивлялась, почему он не пошел в Космофлот, а стал изучать какие-то волновые процессы.

— А отец его был космолетчиком? — продолжал расспросы Эдгар, комендантша, очевидно, много знала о своих подопечных.

— Нет, он был торговым представителем и поэтому часто летал… Да Льюис его совсем не помнит.

— А мать? Помнит?

— Еще бы… Но он мало о ней говорит. Лучше и не спрашивайте.

— Спасибо за совет, — улыбнулся Эдгар и распрощался с ней.

Льюиса он стал поджидать у входа в библиотеку. Корпуса Университета были огромны и стояли высокими призмами и низкими, расплющенными цилиндрами на крутом берегу Тевкра. Они все как будто были собраны из одних окон, и яркое весеннее солнце отражалось в отполированных стеклах во всем своем жизнеутверждающем блеске.

Эдгар остановился у парапета, ограждающего обрыв. Внизу, в темной, торопливой воде, проплывали обломки грязных льдин. Зато плиты набережной были отмыты, отчищены и неправдоподобно белы. Небо над всем этим великолепием сияло голубизной.

Счастье, вот что он почувствовал, опершись на парапет, весеннее солнечное счастье бытия на прекрасной планете, силу, молодость, надежды… И как воплощение этого счастья из зеркальных дверей библиотеки вышел Льюис Тапиа. Эдгар был заранее настроен на него, поэтому даже не понял, кому принадлежит эта всепоглощающая радость жизни: ему самому или этому юнцу.

Дела у парня шли прекрасно. Сбывалась его мечта, он чувствовал себя избранником. Почти вприпрыжку спустился он по лестнице и бодро направился к стоянке такси. Трехцветная яркая куртка была распахнута, шапку он уже не носил.

— Льюис Тапиа! — окликнул его Эдгар.

Красивый был мальчик, ничего не скажешь: стройный, спортивный, улыбчивый. У него были светлые кудри ангелочка и огромные и честные синие глаза. В нем не было решительно никаких недостатков, и это само по себе раздражало. Подойдя к Эдгару, он почему-то смутился и покраснел как девушка.

— Здравствуйте, господин Оорл…

— Здравствуй, — кивнул Эдгар, — красиво у вас тут.

— А… на Пьелле разве не красиво?

— С таким размахом мы не строим, это уж точно.

— Но дело ведь не в масштабах…

Что-то сильно смущало прекрасного юношу, и куда-то вдруг подевалось его безмерное счастье. Это было странно.

— Я хочу задать тебе пару вопросов, — сказал Эдгар, — если не возражаешь, пройдемся по набережной?

— Не возражаю, — был почти испуганный ответ.

Пришлось дать парню время справиться со своим страхом. Минут пять они шли молча. Эдгар смотрел на грязные осколки льдин в реке и на носки своих сапог.

— Вы, наверно, хотите, чтобы я сам во всем признался, — вздохнул Льюис, и это было так неожиданно, что оба остановились.

— Хочу, — сказал Эдгар, не понимая, о чем речь.

— Но поверьте, я ведь сам не знал до вчерашнего вечера, — смущенно пробормотал Льюис, — я ведь правда думал, что вы смотрели мою работу… я не собирался никого обманывать… у меня и распечатки с собой есть, вот, смотрите, это я сам рассчитывал…

— Стой-стой, не надо никаких распечаток, — прервал его Эдгар, — я в них всё равно ничего не пойму. Давай по порядку. Что стало с твоей конкурсной работой?

Прекрасный юноша, еще и патологически честный к тому же, растерянно посмотрел на него и стыдливо опустил свои синие глаза.

— Я сдал ее. А он заменил ее своей. Конечно, он умней меня, и ему хочется, чтобы я полетел на Пьеллу. Я понимаю, это незаконно… но я ведь не знал, а когда узнал, то вы уже решили взять меня. Разумеется, надо было сразу вам признаться, но мне так хотелось полететь, я был так счастлив…

— Знаю-знаю, — усмехнулся Эдгар, новость его несколько ошеломила уже тем, что нашелся тип, прежде всего непорядочный, который смог написать почти гениальную конкурсную работу, да еще и подменить ею другую, — только кто это «он»?

— Дядя Рой, — снова взглянул на него парень.

— А фамилия у него есть, у твоего дяди Роя?

— Конечно, есть… только я ее не знаю. Я даже не уверен, что это его настоящее имя.

— Та-ак, — Эдгар снова двинулся вдоль берега, парень за ним, — значит, дядя Рой хочет, чтобы ты полетел на Пьеллу. Да так сильно, что идет на подлог.

— Это он из-за меня!

— Ну, разумеется!

— Он знал, как я об этом мечтаю.

— Но ведь ты не просил его об этом?

— Я?! Мне бы в голову не пришло!

— Но он ведь член комиссии?

— Нет, что вы…

— Тогда кто он?

На этот раз остановился Льюис.

— Я думал, вы знаете, — проговорил он потрясенно.

Информации было слишком мало: некто дядя Рой без фамилии, достаточно гениальный и влиятельный, чтобы протащить в победители своего протеже, не будучи даже членом комиссии. Каким образом? И с какой, черт возьми, целью? Эдгар в раздумье смотрел на Льюиса. Парень казался достаточно открытым и откровенным, чтобы говорить с ним прямо. Он вообще начинал Эдгару нравиться.

— Вот что, Тапиа, — серьезно сказал он, — я не буду раздувать скандал, хотя ваша афера того стоит… но ты мне расскажешь всё, что знаешь об этом Рое. Хорошо?

— Я мало о нем знаю, — смущенно ответил Льюис, — но мне всегда казалось, что он работает в Безопасности.

— Почему?

— Потому что он никогда не отвечал на этот вопрос.

— А ты его спрашивал?

— Конечно.

Они снова шли, прохладный ветер с реки заставил поднять воротник. В лазурном небе появились маленькие и растерянные, как заблудшие овечки, тучки.

— Я знаю его давно, — рассказывал Льюис, — нас познакомила мама, когда мне было лет семь. Она просто сказала: «Знакомься, это мой друг, дядя Рой». Вот и всё. Он мне очень понравился.

— Чем?

— Всем. Он был сильный, веселый, играл со мной… Потом, он ведь любил маму, а она его. Кажется, они собирались пожениться, но из-за его работы он все время куда-то исчезал надолго. Мы не знали куда. А однажды, когда он вернулся, ее уже убили. Вы ведь знаете об этом… Дядя Рой часто навещал меня в интернате, и до сих пор мы встречаемся, когда он на Земле. К сожалению, это бывает редко. А недавно он сказал, что его переводят на Пьеллу. Мы оба расстроились, но тут этот конкурс, у меня появилась возможность лететь вместе с ним. Наверно, ему очень хотелось, чтобы я победил.

— Ты любишь дядю Роя? — спросил Эдгар, чувствуя, что вторгается в давнюю семейную драму.

Мальчик потерял отца в раннем детстве, вполне понятно, что мамин друг, сильный, веселый, преданный, его заменил. Мальчишка тоже, по всей видимости, был дорог этому человеку.

— Люблю, — искренне ответил Льюис.

Желание обоих быть вместе было понятно. Непонятно было средство, к которому прибег этот дядя. Но, очевидно, другого не было.

— Мне нужно с ним встретиться, — сказал Эдгар.

— Боюсь, что это невозможно, — с чувством вины ответил юноша.

— Что значит, невозможно? Скажи мне номер его видео, я с ним сам договорюсь.

— Понимаете… у него нет номера. Во всяком случае, я его не знаю. Дядя Рой запрещал звонить себе. Я же говорил, у него очень секретная работа. Вчера вечером он был у нас с Олли, мы отметили нашу победу… извините, я тогда думал, что я тоже полечу… А теперь я не знаю, когда и где он появится. Может быть, мы с ним больше вообще никогда не увидимся.

— Увидишься, — усмехнулся Эдгар, заупокойный тон ему не нравился, — не здесь, так на Пьелле.

Он тогда не знал, кто перед ним стоит, и у него еще была возможность ничего не допустить. Он видел только прекрасного юношу с кроткими и честными синими глазами, совсем неопасного, просто наживку, на которую можно будет поймать крупную рыбу, каковой, судя по всему, являлся этот засекреченный дядя Рой.

— На Пьелле? — изумленно уставился на него Льюис, он был уверен, что прощенья ему не будет.

— А ты разве передумал?

— Я?! Нет. Но я считал…

— Мой тебе совет, — усмехнулся Эдгар, — никому больше об этом не рассказывай. Отправляйся в свое общежитие и укладывай вещи. Через неделю отлет.

— А вы… — мальчишка в очередной раз запнулся и покраснел, — вы полетите с нами?

«Ему явно не хватает старшего друга или отца», — подумал Эдгар. Льюис Тапиа казался ему мягким и несформированным как кусок пластилина, все его прекрасные задатки требовали обработки и завершения. К сожалению, заниматься воспитанием юнцов ему было некогда, хватило и своих братьев. К тому же сам вопрос его несколько возмутил.

— Мне звездолет не нужен, — сказал он.

Льюис распахнул свои прекрасные синие глаза и посмотрел с восхищением.

Льюис находился в таком неравновесном состоянии, что никуда не мог пойти и ни с кем не хотел говорить. Поэтому он так и брел по набережной к центру Трира, не замечая прохладного ветра и моросящего дождя. Ему надо было хоть немного в себе разобраться.

Его переполняли совершенно противоречивые чувства. Конечно, он был счастлив, что все-таки летит на Пьеллу. Но какой ценой! И чего ему стоил этот разговор! Он всё выболтал этому постороннему человеку, как на исповеди, он тряпка и совершенно не умеет хранить тайны. Увидел Прыгуна, перепугался, как будто перед ним сам Господь Бог, запинался и краснел, чуть не раскланялся перед ним!

Хорошо, что Эдгар Оорл оказался славным малым и не стал раздувать скандал, да и про маму не расспрашивал… Хорошо, но могло быть и хуже. И что теперь скажет дядя Рой?

Льюис прекрасно понимал и даже оправдывал дядю Роя, потому что знал, что тот его любит. И он догадывался, почему, хотя никогда и никому об этом не говорил. Даже Олли.

К вечеру ветер стал нестерпимым, и ему все-таки пришлось возвращаться в общежитие. «Надо быть сильным», — уговаривал он себя по дороге, — «сильным и мужественным, а не таким бесхребетным балбесом как я, который всем только улыбается. Некоторым даже звездолеты не нужны!»

Он выпрыгнул из такси. Сосны качали над ним своими темными лапами, моросил мелкий дождичек.

— А ведь я их больше не увижу, — вдруг пришло в голову, вдруг неожиданно дошло, как далеко и как надолго он улетает.

Хорошо, что не один. С Олли. Вдвоем им ничего не страшно! Льюис прошел в свою комнату, зажег свет, оглядел свои пожитки, следы вчерашней пирушки, привычные шахматные клеточки пола. Ему стало тоскливо со всем этим расставаться.

— Олли! — вызвал он ее по ручному переговорнику, — зайди ко мне. И пожевать чего-нибудь прихвати.

Оливия явилась как всегда по первому зову. Он к этому привык, он привык, что она есть, эта толстая, хмурая, прямая и грубоватая, но всегда верная подружка. Она была моложе, но сильнее и умнее его. Часто ворчала на него, смеялась над ним, но всегда его выручала.

— Сейчас приду, — сказала она каким-то на удивление мягким голосом.

Льюис снял свитер, потом и футболку, умылся. Оливию он за женщину не считал, да она и сама об этом не помнила, поэтому одеться к ее приходу ему даже в голову не пришло.

— Что у тебя там? — уставился он на сковородку с крышкой, пахло оттуда аппетитно.

— Плов, — ответила она коротко и как-то недовольно.

— Поставь на стол.

— Где ты был так долго? Неужели в библиотеке?

— Нет-нет. Сейчас все расскажу…

Он сел к столу и снял крышку. Готовила Оливия неплохо, особенно в последнее время. Рассыпчатый рис просто таял во рту.

— Ну? — спросила она нетерпеливо.

Льюис наконец посмотрел на нее.

— Представляешь, меня встретил у выхода сам Оорл. Я растерялся, подумал, что они уже все знают…

— Ну? И что?

— Ну… в общем, я ему все рассказал.

— Ты выдал дядю Роя?!

— А что мне было делать? Это ведь нечестно, Олли.

— Честно-нечестно!

— Да! Я не такой гениальный, как ты. Меня не взяли сразу на третий курс. Но мне неприятно пользоваться такими вот уловками.

— И что? Теперь ты остаешься?

— Нет, Олли. Я лечу. Все в порядке.

— Как? Этот Оорл тебя оставил?

— Да. Представляешь? Но все равно неприятно.

Оливия тоже не знала, радоваться ей или сердиться на него.

— Еще бы! — после некоторой паузы выдала она, — конечно, неприятно. Потому что ты тряпка. И подставил дядю Роя.

Такого выпада Льюис не ожидал.

— Это он меня подставил, — возмутился он, — я ведь думал, что все честно!

— Он думал! — Оливия усмехнулась, — тоже мне, гениальный физик-волновик!

— Какие-то способности у меня все-таки есть, — сказал он, отодвигая сковородку.

— Только не в науке, — беспощадно констатировала она.

— Перестань издеваться, — вздохнул Льюис, — мне и так плохо. Может, мне самому отказаться, а? Все-таки так нечестно.

— Прекрати, — Оливия встала и нависла над ним своим огромным телом, — что ты тут без нас будешь делать? Без меня и без дяди Роя? Благодари Бога, что все так удачно сложилось.

— Удачно, но нечестно.

— Какой же ты зануда, Лью! Да если б у меня был такой дядя Рой, если б он ради меня такое сделал… но у меня никого нет. А тебе не понять.

В чем-то она была права.

— Ладно, все равно уже поздно что-то менять, — нехотя согласился Льюис, — скоро отлет.

За окнами было темно. Они сидели на кровати, слушая, как стучит в стекло мелкий дождик.

— Тоскливая погода, — вздохнула Оливия, — а с утра было так солнечно.

— Это Земля нас провожает, — грустно улыбнулся он, — плачет.

— Тоже мне, потеря, — усмехнулась она, — один красивый дурак и одна умная уродина.

— Ты не уродина, — возразил он, против дурака ничего не имея.

Она посмотрела насмешливо.

— Да? А кто я?

— Ты?.. Просто Олли.

— Вот именно: просто Олли. Я подстриглась, а ты даже не заметил.

— Извини. Я тебя воспринимаю как-то целиком, без деталей.

— Понятно.

Стрижка у нее действительно оказалась модная, с косой челкой на глаза, даже осветленная прядь появилась у виска. Ему почему-то впервые стало неловко. И захотелось немедленно одеться.

— Пойду, — сказала она резко, как будто тоже почувствовав неловкость, и встала, — Мерлин нужна сковородка.

— Идиотка, — подумала Оливия, закрыв за собой дверь, еще никогда она не уходила от Льюиса в таком отчаянии, — так можно испортить всю дружбу, всё, всё, всё! Кончится всё тем, что он просто будет тебя избегать!

Она прошла по воздушному переходу в женский корпус. В холле висели зеркала. Никогда она раньше в них не смотрелась, с детства усвоила, что она некрасива и никому не нужна, и больше не возвращалась к этому вопросу. Откуда же она знала, что однажды мир перевернется?

А случилось это месяц назад. Он шел по коридору из спортзала, снял футболку и размахивал ею. Она вдруг заметила, как красиво его тело, какая гладкая у него кожа, какая ослепительная улыбка, и как обрывается что-то у нее внутри от его приближения. И этот бог с потной футболкой был не кто иной, как ее Льюис!

Что с ней творилось после этого открытия! Но то была еще не трагедия. Трагедия случилась потом, когда она все-таки взглянула в зеркало. То, что она увидела, было ужасно, влюбиться в это было невозможно даже при самом теплом отношении. Конечно, надежда — это прекрасно, но Оливия привыкла смотреть фактам в лицо. Факты говорили, что ей лучше думать о науке, чем о любви.

С тех пор мало что изменилось, разве что она стала более ранимой, обидчивой и злой на себя. Однажды попросила у Мерлин тушь для ресниц, а та искренне удивилась: «Зачем тебе?» Вот именно, зачем? «Закрасить световод», — буркнула тогда Оливия и склонилась над своим макетом анализатора полевых возмущений.

Подруга сидела в ее комнате, от скуки рассматривая ее недоделанный макет и крутя в руках микропаяльник.

— Ну что? Накормила свое сокровище?

— До отвала. Держи, — Оливия поставила сковородку на стол.

— Как ему твоя прическа, Олли?

— Никак.

— Как это никак?!

— Да ерунда это всё. Он ничего не замечает.

Мерлин округлила глаза.

— Но тебе очень идет.

— Горбатого могила исправит…

— Не говори так! Каждая женщина может стать красивой. Надо только очень захотеть.

Выслушивать наставления Оливия не любила. Захотелось сказать какую-нибудь резкость.

— Я… я слишком умна, чтобы тратить на это силы, — заявила она раздраженно, — и вообще, я лечу на Пьеллу. Там полно уродов, так что я не буду слишком выделяться.

— Уродов? — усмехнулась подруга, — хочешь сказать, что ты тоже уродка? А тебя, между прочим, разыскивал очень интересный мужчина.

— Какой? — удивилась Оливия.

— Высокий брюнет в черном плаще.

«Дядя Рой», — подумала она, но Мерлин добавила:

— С зелеными глазами.

Дядя Рой был очень, даже слишком интересный мужчина, но глаза у него были синие, такие же яркие как у Льюиса. Они оба казались ей какими-то неземными существами, и тот, и другой.

— Это, наверно, Оорл из комиссии, — сказала она разочарованно, — он и Льюиса разыскивал.

— Из комиссии? — удивилась Мерлин, — с розочкой?

— С какой еще розочкой?!

— Вот с этой. Вазы у тебя нет, я ее поставила в мензурку.

На подоконнике и правда красовалась в мензурке одна белая роза. Оливия смотрела на нее тупо, ничего не понимая. В глазах почему-то защипало.

— Он ждет тебя внизу, в буфете, — многозначительно сообщила подруга, — и не говори мне после этого, что ты не нравишься мужчинам.

— Чушь какая-то, — фыркнула Оливия.

— Так ты пойдешь? А то я могу тебя заменить!

— Болтаешь черт знает что…

В буфете было почти пусто, из танцевального зала доносилась музыка, все были там. Студенты по своей молодости и энергичности больше любили танцевать, чем жевать и мирно беседовать. На стене еще с Нового Года висел красочный плакат с теверским акцентом:

«ЭЙ, ПРЭЕТЭЛЬ, НЭ ДУРЫ!

ЗЭ СЭБЭЙ ПЭСУДУ УБЭРЫ!»

И совершенно не сочетался с этим плакатом, да и с этим буфетом строгий председатель комиссии. Эдгар Оорл сидел за столиком для курящих и выпускал в вытяжку дым. Его черный плащ висел на спинке кресла. Оливия тогда не знала, что это Прыгун, она вообще непозволительно мало знала о планете, на которой собиралась жить, но ей хватило и того страху, который он нагнал на нее во время собеседования.

Внешне же он не произвел на нее никакого впечатления. Она не любила длинноносых. К тому же у нее перед глазами всегда был Льюис, а с ним никто не мог сравниться. В общем, восторгов Мерлин она не разделила.

— Садись, — сказал Оорл и затушил сигарету.

— Что-нибудь не так? — напряженно спросила она и присела на краешек кресла.

— Тебя удивляет мой визит? — усмехнулся он, — но ты же знаешь, что я отвечаю за всех, кого отобрал.

— Да, — кивнула она.

— Так что? Поговорим?

— О чем?

Он снова усмехнулся.

— Расслабься, Оливия. Я тебя не съем. Это ты будешь облеплять меня датчиками, копаться в моем мозгу и изучать мое нутро.

— Ваше? — изумилась она.

— Ты ведь собираешься изучать принцип статической телепортации?

— А вы разве Прыгун?

— Нет, — Оорл посмотрел на нее насмешливо, — просто погулять вышел.

— Извините…

Пока она приходила в себя, он огляделся.

— Что тебе заказать из местного скудного ассортимента?

— Здесь только коржики и лямзики, — пробормотала Оливия, — а вино только местное. И роботов-официантов нет. Это студенческий буфет, надо самому всё брать.

— Усвоил. Возьму сам. Так что тебе: коржики или лямзики?

— Мне? — ей почему-то хотелось выглядеть взрослой, — полусладкое, — сказала она.

Оорл отошел. Оливия впервые видела живого Прыгуна и была несколько в шоке. Ей было странно, что они выглядят совершенно обычно, так же ходят, разговаривают, едят буфетную стряпню… Еще более странным и даже приятным было то, что он вел себя с ней так, как будто она вовсе не уродина, а нормальная женщина, даже цветок подарил. Может, у них на Пьелле так принято?

— «Райский сад», — улыбнулся Оорл, — вскрывая бутылку, — что ж, посмотрим, что в нем райского… между прочим, тебе идет эта новая прическа, Олли.

Оливия машинально спрятала свои ноги под стул, потому что вдруг осознала, в каких грубых и растоптанных они ботинках.

— Просто я слышала, что в космосе длинные волосы не носят, — стала оправдываться она.

— Носят, — заверил он, — моя мать всю жизнь летала со львиной гривой. Она была капитаном.

— А моя мама была учительницей, — почему-то призналась Оливия, она не любила говорить на эту тему, но как-то само собой получилось.

— Ты всё помнишь, Олли? — серьезно посмотрел на нее Оорл.

— Конечно, — сказала она, — отец и дед были специалистами по бурению, из-за них мы и оказались на Меркурии, в этом городе под колпаком. Теперь я боюсь колпаков. Любых. И не люблю закрытых помещений… хорошо, что на Пьелле земной климат, иначе бы я не полетела.

— Верю, — кивнул Оорл, — аварию ты тоже помнишь?

— Да, — мрачно ответила она, — мы всегда гордились своим городом. На Меркурии, на этой расплавленной планете, у нас стояли дома, цвели сады, кипела жизнь. Это было воплощением человеческого могущества, его победы над природой… И где теперь это могущество? Все рухнуло в один миг как карточный домик, все исчезло, хватило одного сбоя в системе охлаждения или другой подобной мелочи. Сейчас уже не узнаешь, что там произошло на самом деле.

— Давай выпьем, Олли, — Оорл протянул ей бокал, — хотя бы за то, что ты осталась жива.

— Я везучая, — сказала она, — нас было много детей в аварийном отсеке, но пришел спасатель и схватил именно меня. А остальных вынести не успели. Рухнул главный купол. Там такое началось, что было уже не до детей.

— Что ж, тогда выпьем и за твоего спасателя. Кто он, не знаешь?

— Не знаю. Они все были одинаковые, в серебристых скафандрах. Как боги.

Она не любила об этом вспоминать. Но иногда по ночам ее мучили кошмары. Огромный купол над ней, в котором отражалось пламенно-оранжевое в бурых облаках меркурианское небо, вдруг начинал трескаться как яичная скорлупа и падать на нее. Это рушился ее мир, ее счастливая детская вселенная.

На минуту она задумалась о своем. Вино теплотой разлилось по телу. Оливия отвела взгляд от плаката, который терпеть не могла, но который всегда попадался ей на глаза, и заметила, что Прыгун слишком внимательно на нее смотрит, ей даже показалось, что он видит ее насквозь и читает ее мысли.

Ей и самой было странно, с чего это ее так потянуло на откровенность? Наверно, потому, что хотелось быть для него интересной, а ничего другого «интересного» в ее жизни не было, кроме этой аварии. Поняв это, Оливия разозлилась на себя. «ЭЙ, ПРЭЕТЭЛЬ, НЭ ДУРЫ!..» Вот именно!

— Не смотрите так, — возвращаясь к защитной грубости, сказала она, — я больше не буду об этом говорить. Это мое.

— Хорошо. Тогда поговорим об интернате, — пожал плечом Оорл, — там сразу догадались о твоих способностях?

— Нет, — покачала головой Оливия, голова слегка кружилась, — не сразу. Никому там до меня не было дела. У меня отвратительный характер, и воспитатели меня не любили. Это потом, когда появился Льюис, а вместе с ним и дядя Рой…

— То что?

— Он сразу понял, что мне надо учиться в спецшколе. И мы с Льюисом оба стали учиться в Лестопале. Тогда и подружились.

— Значит, дядя Рой наставил тебя на путь истинный?

Она догадалась, что сейчас последуют вопросы о дяде Рое, а этого ей хотелось меньше всего.

— Я бы и сама пробилась, в конце концов, — заявила она.

— Конечно, — усмехнулся Оорл, — за тебя же он не делал конкурсную работу.

А это был булыжник в огород Льюиса. Оливии стало так неприятно, как будто оскорбили ее саму. Ей захотелось сказать что-нибудь резкое, но удерживал страх потерять Льюиса навсегда. А вдруг этот Прыгун разозлится и передумает. И не возьмет ее друга на Пьеллу!

Она-то всё знала с самого начала. Дядя Рой обещал ей, что их возьмут обоих, иначе она бы просто не стала участвовать в конкурсе. Зачем ей какая-то чужая планета без того, кого она любит? Зачем вообще всё?

— Если вы о Льюисе, — покраснела она, — то он так не хотел. Он очень честный!

— Знаю, — усмехнулся Оорл, — твой приятель тут ни при чем. Во всем виноват дядя Рой.

— Дядя Рой? — у нее нехорошо заныло в груди, — но мы ведь не отвечаем за его грехи, правда?

— Вот как? — Прыгун прищурил свои зеленые глаза, — ты уже готова от него отречься?

— Нет! — вспыхнула Оливия, от вина ее щеки горели и выдавали ее с головой, — я не это хотела сказать. Мы любим дядю Роя. И всегда будем любить!

Оорл смотрел на нее и по-прежнему щурился.

— За что?

— А кого нам еще любить, если не его? — с вызовом сказала она, ей очень хотелось объяснить, какой хороший дядя Рой, — он дарил нам такие праздники, каких без него нам бы не видать никогда. Когда он появлялся, мы разъезжали по всей Земле, мы лазили по горам и погружались в батискафе, мы ходили на детские утренники и в ночное варьете, мы лопали самые вкусные сладости и получали самые дорогие игрушки… Правда, он всё это делал ради Льюиса, но мне тоже перепадало.

— Странная привязанность к постороннему мальчику.

— Вы, наверно, никогда не любили, если говорите так!

Она сразу поняла, какую сказала дерзость, а может, и глупость. Но было поздно. Оорл снова усмехнулся.

— У тебя в этом опыта, конечно, больше.

— Извините, — буркнула Оливия, вино сделало ее отвратительно болтливой и несдержанной, — вы сами меня напоили.

— А ты права, — вдруг сказал он, закуривая, — я не могу полюбить даже женщину, не то что ее ребенка. Мне этого Роя не понять… — кажется, он тоже был пьян, — однако, ядовитая штука — этот ваш «Райский сад». Вот чем тут поят несчастных деток!.. Ладно, Олли, с тебя довольно. Иди спать. И пей почаще, тогда будет иммунитет.

Оливия встала. Оорл тоже.

— Подожди-ка, — сказал он, поморщившись, — не могу на это смотреть! — достал ручку из кармана, подошел к плакату и нарисовал перед «ЭЙ, ПРЭЕТЭЛЬ» жирную букву «П», — вот теперь пошли отсюда.

В вестибюле они попрощались. Он ей уже нравился. Во всяком случае, это был первый мужчина, который подарил ей цветок не в день рождения, и с которым она непрерывно чувствовала, что она женщина. Это ощущение терять не хотелось, поэтому не хотелось, чтобы он уходил.

— Еще увидимся, — заверил ее Оорл, — на Пьелле. Надеюсь, наше знакомство будет плодотворным.

— Я тоже, — сказала она.

— Спокойной ночи.

— Спасибо.

— Да, кстати… — он сощурил свои кошачьи глаза, — в какой комнате живет твоя подруга?

— Мерлин? — удивилась Оливия.

— Да, кажется, Мерлин.

Всё тут же встало на места. С ее красивой подружкой он говорил, наверно, меньше минуты. Даже имени ее не знал! Но заинтересовала его именно она, а не Оливия. И уж вряд ли его ждало там разочарование!

Со смешанным чувством удивления, презрения и зависти к той легкости, с которой другие, нормальные люди находят друг друга, Оливия отвернулась и бросила через плечо:

Льюис никогда не бывал в космосе. Полет представлялся ему чем-то фантастическим. На самом деле всё было не так: суета космопорта, регистрация, посадочный шлюп без иллюминаторов. Потом сразу шлюзы звездолета, коридоры, коридоры, коридоры… каюта на двоих и болтливый сосед в придачу.

Поначалу романтичного Льюиса просто поразила и убила будничность происходящего. Это он летел впервые, а многим все эти перелеты успели даже надоесть. Люди сновали по палубам, суетились, выясняли отношения, толкались в буфете, коротали время в игорном зале… и при всем при том летели к другой звезде, бете Малого Льва!

С Оливией же вообще была особая история. Она просто впала в депрессию, и это было так неожиданно, что он никак не мог перестроиться и относиться к ней иначе. До сих пор он не замечал в Оливии слабых черт, обычно это она выручала и ругала его и называла его тряпкой.

Случилось это с ней еще в космопорту. Она вдруг вся позеленела и покрылась холодным потом: вспомнила свой Меркурий, аварию, как ее вывозили после этой аварии на Землю. И еще, как назло, объявили прибытие планетолета с Икара. Если бы не дядя Рой, ей бы, наверно, стало плохо.

— Стой, — сказал он властно и взял ее виски в ладони, — закрой глаза.

Так они и простояли минут пять. Льюис впервые видел Олли в таком беспомощном состоянии. Она всегда казалась ему сильной, рациональной и не слишком чувствительной. Он и любил ее за то, что именно этого ему самому не хватало. «Вас бы перемешать», — часто смеялся дядя Рой.

— Пройдет, пройдет, — заверил он, — ну-ка, Олли, возьми себя в руки.

— Мне плохо, меня тошнит, — призналась она.

— Это твой старый стресс и только.

— Дядя Рой! Я не хочу никуда лететь! Я боюсь!

— Не выдумывай. Тебя же отправляют не на Меркурий.

Льюис растерянно хлопал глазами, не зная, чем помочь. Он только подхватил сумку Оливии, которая оказалась весьма тяжелой.

— Лью, — следи за ней, — строго велел дядя Рой.

— Да, конечно.

— Она же у нас еще маленькая!

— Скажешь тоже, — усмехнулась Олли, — я — маленькая!

— Разумеется, — сказал он, — когда ты вырастешь, я тебе об этом сообщу. Всему свой срок.

Он быстро умел привести их в чувство. Обоих. Жаль только, редко появлялся. Вот и сейчас он с ними не летел, и это было обидно. «Когда ты нас найдешь?» — привязывались они к нему, но он отвечал как всегда неопределенно.

Его появление в космопорту тоже было неожиданностью.

— У меня мало времени, ребята, — признался он, — но я вас провожу. Встретимся уже на Пьелле.

Льюис в своих сомнениях и надеждах часто присматривался к нему, определяя, насколько они похожи. К сожалению сходства почти не было. У дяди Роя было узкое, нервное лицо аристократа, даже не слишком мужественное на первый взгляд, подчеркнутое аккуратной бородкой, синие глаза — продолговатые, а не круглые, как у Льюиса, волосы — совсем черные и прямые. Да и сам он никогда ни словом, ни намеком не говорил Льюису, кто он ему на самом деле.

— Дядя Рой, Эдгар Оорл хотел с тобой встретиться, — сообщил Льюис виновато, — понимаешь, я ему всё разболтал. Наверно, у тебя будут неприятности.

— Он не нарочно, — сразу вступилась за него Оливия, хотя сама ругалась, когда узнала, — Лью подумал, что они уже всё знают.

— Что ж, — усмехнулся дядя Рой, — он меня увидит. Когда я этого захочу.

Он был как всегда невозмутим и уверен в себе. Не было в нем ни особого роста, ни мощи, но внутренняя сила чувствовалась во всем: в походке, в голосе, во взгляде, даже в том, как он поворачивал голову.

— Береги Оливию, — напомнил он.

— Конечно, — кивнул Льюис, — он и сам собирался это делать.

— Скажешь тоже, — смутилась Олли, — мне няньки не нужны.

Но оказалось, что нужны. И именно теперь. После старта Льюис разыскал ее в каюте номер 38. Ее соседка куда-то вышла, и это было как нельзя кстати. Каютка была крохотная, по обе стороны узкого прохода располагались две кровати, и закрытые полки над ними. Больше никакой мебели не было. Грузное тело Оливии едва умещалось на матрасе. Она села и свесила толстые ноги, рассеянно ища тапочки.

— Ну, как ты? — спросил он с сочувствием, — не тошнит больше?

— Лью, — посмотрела она совершенно ужасными темными глазами, — мне плохо.

— Ты только не бойся, Олли. Я с тобой. Что ты чувствуешь?

— Ничего. Просто я, кажется, схожу с ума.

— Да ты что? Как это?

— Понимаешь, я закрываю глаза и вижу какие-то уродливые морды! Огромный зал и в нем полно уродов! О, Боже!

— Олли, но мы и летим к уродам.

— Да. Но я же их никогда не видела!

Такой реакции он не ожидал. Если б ей мерещилась авария на Меркурии, это было бы понятно. Но при чем здесь были эти морды? Оливия никогда не отличалась больной фантазией и художественным воображением.

— Это… это твой подсознательный страх, — попытался он как-то объяснить ее состояние.

— Да не боюсь я их! — разозлилась она, — и никогда не боялась. Сама не красавица…

— Ну и не уродина, — сказал он, и, наверно, это было худшее, что он мог сказать.

— Чуть-чуть получше, да? — усмехнулась Оливия, темные глаза блеснули обидой.

Честно говоря, ему было абсолютно все равно, как она выглядит. Красавицей ее назвать было трудно, но чтобы ее успокоить, он готов был и соврать.

— Ты что, Олли, — улыбнулся он, — ты очень даже красивая.

— Издеваешься? — с досадой отвернулась она, — нашел время!

— Почему это? — не сдавался он, — ты красивая девочка. Только еще маленькая. Слышала, что дядя Рой сказал?

— А ты повторяешь как попугай!

— Знаешь, — вздохнул Льюис, — по-моему, тебе надо выпить что-нибудь успокоительное. Давай сходим в медпункт? А хочешь, я сам сбегаю?

— Я не психопатка, — с отчаянием сказала Олли, — и не малое дитя. Я просто вспоминаю то, чего со мной никогда не было. Понимаешь? При чем тут успокоительное?

— При том, что космос спровоцировал… как это… рецидив твоего детского стресса.

— Ты заговорил как профессор, — усмехнулась Олли.

— Я просто не знаю больше, как тебе помочь.

— Никак. Я сама должна понять, что со мной.

Через несколько дней это прошло. Во всяком случае, она больше не жаловалась на свои кошмары. Но что-то в ней все-таки изменилось. Даже ее тяжелая походка из уверенной стала какой-то осторожной, словно крадущейся.

Космоса Олли по-прежнему боялась. Она никогда не ходила с ним на верхние палубы смотреть звезды. Зато Льюис готов был сутками торчать у экранов, как будто там и было его настоящее место. Звезды не двигались, но корабль разгонялся. Представить, что твое крохотное, мягкое, слабое тело несется в бескрайнем космосе с околосветовой скоростью было невозможно. Еще невероятней было то, что некоторым эти расстояния удавалось преодолеть одним прыжком.

Все это завораживало. Льюис был взволнован и счастлив, он был уверен, что там впереди его ждала совершенно иная, интересная, необычная жизнь. Его ждала судьба, и он летел к ней, рассекая холодный океан космического пространства.

Лето было на редкость дождливым. Ольгерд окружил себя сферой, чтобы не намокнуть, пока дойдет от стоянки до дворца. Аппирские плащи с огромными капюшонами он не любил. Зонты и подавно. Охрана молча пропустила его, слуги проводили в покои Леция.

Под нежное журчанье ручья Верховный Правитель расхаживал в своем зимнем саду и курил. Наступил уже полдень, а халат на нем до сих пор был утренним.

— Эти ночные приемы выбивают меня из ритма, — признался он, — но Эдгара пока нет, приходится самому расшаркиваться с этими рыбоглазыми.

У тевергов деловая жизнь была исключительно ночной. Обсуждать при свете дня какие-то проблемы считалось у них дурным тоном, а ломать свои привычки эти снобы не привыкли.

— Какая у них там Империя? — усмехнулся Ольгерд, — Четвертая или Пятая?

— Отстаешь от жизни, — фыркнул Леций, — уже Шестая.

— Да…

— Только наладили контакт с правителями Пятой, а у них снова смена династии. Обновляются, как дрозофилы.

Ольгерд сел. Он понимал, что речь пойдет не о тевергах. Не так часто Леций выкраивал время для личных бесед. Да и сам он со своими раскопками совсем замотался.

— Как твои дела? — спросил Леций, — усаживаясь напротив.

— Неплохо, — сказал Ольгерд, — жду буровую технику для льда, и лингвистов как всегда не хватает.

— Ничего, через месяц прилетит твоя техника и новая смена. Но я не об этом.

— А о чем?

— Давай поговорим как родственники.

Правитель улыбался, глаза у него были ясные как небо. Он вообще мало менялся, всегда оставаясь и великолепным, и несносным. Ольгерд почему-то понял, что разговор будет неприятный.

— Что-нибудь с Ингердой? — на всякий случай спросил он.

— Нет. Тут всё в порядке.

— Тогда о ком речь?

Он заранее нахмурился.

— О тебе, — сказал Леций.

На столе немедленно появилась бутылка «Золотой подковы», непременный атрибут аппирской дипломатии. Упреждая лишние вопросы, Ольгерд отпил пару глотков и заявил:

— Я всем доволен.

— Не деликатничай, — посмотрел ему в глаза Леций, — сегодня можно.

— Перестань, — поморщился Ольгерд, — меня, в самом деле, всё устраивает.

— А меня — нет.

— Вот как? В таком случае, это твои трудности.

Они смотрели друг на друга. За сорок лет знакомства оба изучили друг друга основательно, но это не значило, что они стали хоть в чем-то друг на друга похожи.

— Это наши общие трудности, — серьезно заявил Леций, — так дальше продолжаться не может, Ол, ты это знаешь. Директории нужны наследники. Нужны новые Прыгуны. Мы же, в конце концов, не вечны!

— По-моему, тебе прекрасно известно, что у Риции детей не будет, — хмуро сказал Ольгерд, — чего же ты хочешь от меня?

— Но у тебя-то могут быть дети. Белые тигры. Или черные.

Верховный Правитель спокойно сидел с бокалом в руке, и по нему было незаметно, что он испытывает хоть какое-то смущение от своих слов. Ольгерд даже не знал, как ему ответить.

— Ты предлагаешь мне изменить твоей дочери? — уточнил он бесстрастно, — с целью размножения породистых Прыгунов?

— Я устал ждать, когда ты додумаешься до этого сам, — с легким раздражением ответил Леций.

— Послушай, — усмехнулся Ольгерд, — есть хоть что-нибудь, чего ты не можешь допустить ради своей династии?

— Она такая же моя, как твоя, — выслушал он наставительный ответ, — Прыгуны правят планетой. И не говори, что тебя это не касается. Ты тоже член Директории.

— Да. Но у нас ни в одном пункте не указано, что мы должны поставлять ко двору наследников.

— Перестань, — Леций поморщился, — это и так очевидно. И не изображай из себя святошу. По крайней мере, передо мной.

Взгляд у него стал достаточно выразительный. В молодости они многое себе позволяли, отрицать что-то было бесполезно, но все это и осталось там, в молодости.

— Ты бы еще Наолу вспомнил, — сказал Ольгерд.

— Во всяком случае, там ты мне святошей не казался.

— А теперь я люблю твою дочь. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Леций погасил окурок, пожал плечом в малиновом халате.

— Можешь любить ее сколько угодно.

— С ребенком на стороне?

— Почему на стороне? Вы возьмете его к себе. Риция согласна.

— Что?!

Ольгерд подумал, что все-таки мало знает своего друга-тестя-зятя, хотя, казалось бы, куда уж больше? Такой беспардонности он от него не ожидал.

— Роди Прыгуна, Оорл, — устало посмотрел на него Леций, — это всё, что от тебя требуется.

Оказывается, он уже говорил об этом с Рицией! Бедная девочка! И она, конечно, с ним согласилась. Еще бы! Разве есть хоть что-нибудь, на что она не согласна ради своего обожаемого папочки? Он убедил ее, он надавил ей на самое больное, заставил признать себя неполноценной… Ольгерд не хотел его понимать. Когда дело касалось его Риции, он становился невменяем. Все у него внутри закипело от возмущения. Щадить Леция он тоже не стал.

— Ты не учел одного, — зло сказал он, — всё это может оказаться пустой затеей. Как известно, дети-Прыгуны получаются только у тебя, Леций Лакон. Да и то через раз. Еще подумаешь, стоит ли их рожать, глядя на твоего отпрыска.

После такого заявления Правитель слегка посерел, но лицо его не изменилось. Он был спокоен.

— Аггерцед в наследники не годится, тут ты прав, — сказал он сухо, — именно поэтому я и прошу тебя завести своего сына. Оорла. Индендра явно вырождаются, и даже смешиваться нам с вами противопоказано.

Легок на помине, в покои отца ввалился Аггерцед Арктур Индендра, взрывоопасная и совершенно несносная смесь Индендра и Оорлов, Прыгунов и тигров, Леция и Ингерды. Когда-то сестра жаловалась на проблемы с сыном. Теперь это было даже смешно. Она тогда не знала, что у нее будет еще один сыночек.

Ждали, по меньшей мере, бога, а родилось черте что. Династии не везло. Ни прелестная Анастелла Кера, ни совершенно идеальный ребенок Конса и Флоренсии не были Прыгунами. А наследный принц, мощное «белое солнце», вырос таким лентяем, эгоистом, распутником и хамом, что надежды на него не было никакой.

Собственно, ничего от Оорлов в нем не проявилось, это был вылитый Леций в молодости, только рыжий и угловатый, с чертами характера отца, доведенными до абсурда. К тому же он еще и подражал отцу: брился налысо, без конца менял парики, носил костюмы еще наольского покроя и окружал себя старьем сорокалетней давности. И это были еще далеко не все из его «заскоков».

Ольгерд смотрел на него с неприязнью. На этот раз на племяннике был огненный парик огромных размеров, черный халат с жар-птицами, заспанное лицо раскрашено, как у вульгарной женщины.

— Почему без доклада? — недовольно взглянул на него Леций.

— Да брось ты… — пожал плечом Аггерцед и уселся с ними на диван, — что пьете? Ясно: молочко… Привет, Ол.

— Какой я тебе Ол, — возмутился Ольгерд, — я тебе дядя.

— Это по матери. Но ты же муж моей сестры. Значит, кто ты мне?

— Герц! — рявкнул Леций, но это не возымело действия.

— Переженились черте как, а я виноват, — усмехнулся наследник.

— Я тебе дядя, — зло сказал Ольгерд, — запомни это.

— Плесни мне коньячка, дядя, — ухмыльнулся этот тип, — лучше бы, конечно, «Парашютиста», но у вас приличные напитки не водятся.

— Плесни себе сам.

Обслуживать этого поганца не хотелось. Леций оказался более снисходителен к своему чаду. Он налил ему полбокала.

— У нас серьезный разговор, Герц. Если у тебя что-то важное — говори.

— Собственно, мелочь, — усмехнулся Аггерцед, — хочу опередить тевергов. Знаешь, стемнеет, у них начнется дипломатический зуд, они станут к тебе приставать…

— С чем приставать? — нахмурился Леций.

— Да, фигня…

— Ну?

— Ну-ну! Ну, врезал я этому карасю промеж глаз. Зато от души! Ты не представляешь, па, как они достали…

— Та-ак, — мрачно вздохнул Леций, — пахнет межзвездным скандалом, да?

— Да плевать на них!

— Герц! Говори прямо, кому ты врезал?

Наследник поморщился.

— Эзгэзэру.

— Зятю посла, — проговорил Леций обреченно.

Ольгерд от души ему сочувствовал, но в разговор не вмешивался.

— Почему зятю? — пожал плечом Аггерцед, — послу тоже досталось.

— Что?!

— Да меньше, меньше, не беспокойся. Я его только отодвинул к стенке, ну, вплюснул туда немножко, а то чего он лезет, да еще со своим акцентом противным: «Охрэна! Охрэна!» Я эту охрену синей сферой раскидал по углам, а то они вздумали на меня свои плазмоплюи направлять… их счастье, что не фиолетовой.

Леций снова закурил. Он уже не пытался выглядеть невозмутимым.

— Я, конечно, понимаю, — вздохнул он, — что тебе бесполезно объяснять, что ты натворил. Расскажи хотя бы, из-за чего.

— Да из-за ерунды!

— Ну, это без сомнения!

— Па, он играть совсем не умеет, да и не прет ему. А долги надо платить. Да! А не вопить на всё посольство, что я шулер!

— Герц…

— Ну да, я шулер. Не люблю теорию вероятности. Знаешь, как на нее полагаться… Но он-то этого не заметил! Ему просто не хотелось раздеваться. Еще бы: бледный, тощий, прыщавый, тьфу…

— Так, — Леций налил себе еще, — почему раздеваться?

— Мы играли на одежду. Камзол он проиграл, лэзэвэрсину свою тоже, остались только эргрики, то есть штаны. Вот он и закудахтал.

— Ясно. Объясни теперь, зачем тебе сдались его штаны?

— А что мне на межвалюту играть? Да мне ее девать некуда. Пусть раздевается! Хоть какое-то развлечение.

— Развлекся, — кивнул Леций, — устроил драку в посольстве.

— Да плюнь ты на них, па! Повопят и заглохнут.

— Не заглохнут! Можешь ты понять, в конце концов, что надо уважать своих партнеров! В партнерстве главное — равноправие!

— Какое может быть равноправие, — надменно заявил Аггерцед, — когда мы Прыгуны? Они что, не знают? Я бы их всех давно поставил на место, а ты с ними всё расшаркиваешься… Ничего, впредь будут умнее. Считай, что я тебе помог.

— Будь любезен, — проговорил Леций, скрипя зубами, — избавь меня от своей помощи.

— А ты меня — от своих нотаций, — поморщился его отпрыск.

— Лей, можно я ему врежу? — не выдержал Ольгерд.

— Дядя Ол, — заморгал накрашенными ресницами Аггерцед, — это правда, что тетка Сия была твоей любовницей?

— Что? — опешил Ольгерд.

— Так если тебе нравятся гермафродиты, то, может, и прекрасные юноши сгодятся?.. Когда ты злишься, ты еще красивей, дядя. Эй, поосторожней! Ты что, меня уже раздеваешь?!

Ольгерд схватил его одной рукой за грудки, чтобы приподнять и тряхануть как следует, но ткань халата почему-то растянулась, потом растаяла, а вслед за ней растаял и сам наследник.

— Его здесь нет, — пояснил Леций, — это силовая голограмма, побочная разработка Центра Связи. А он сидит и управляет ей в другой комнате. Знает, поганец, что может схлопотать.

— И схлопочет когда-нибудь.

Комментарии были излишни. Все эпитеты в адрес наследника звучали так часто, что не нуждались в повторении.

— А чего ты хотел? — пожал плечом Ольгерд, — ты не воспитываешь своих детей, считаешь, что они сами должны всё понять. С Рицией тебе повезло, а с Герцем — нет. Вот тебе и результат.

— Ты своих вообще не завел, — огрызнулся Леций, возвращаясь к прежней теме.

— Не я один, — напомнил ему Ольгерд, — попробуй уломать Эдгара или Руэрто. А нас с Рицией оставь в покое.

Домой он вернулся в скверном настроении. Дом его был всё тот же, на Фиалковой улице. Сначала они с Рицией построили, как и мечтали, особняк на берегу озера, прожили в нем несколько лет. Потом убедились, что семья их не расширится, и никакие ребятишки играть на песке и в саду не будут. И столько спален ни к чему, и детские — излишни. Дела всё больше привязывали их к столице, и они в конце концов перебрались в прежнюю квартиру Ольгерда.

Риция была дома. Она вышла в прихожую его встретить, глаза были тревожные, в них застыл немой вопрос. Глупая девочка, неужели она думала, Леций его уговорит?

— Интересно, это гнилое лето когда-нибудь кончится? — проворчал он разуваясь.

— Где ты был?

— Ты же знаешь, где.

— У папы? Я так и подумала.

Ольгерд взял ее за плечи. Длинные черные волосы Риции были высоко подобраны и уложены, нежная шея открыта. Он всегда сначала целовал ее в шею, а потом в губы. Пока он занимался этим ритуальным священнодействием, его злость как-то незаметно утихла.

— Рики, почему ты сама со мной не поговорила? Почему я должен выслушивать всё это от Леция?

— Потому что мне трудно говорить с тобой на эту тему, — сказала она, и в глазах блеснули слезы, — вот видишь, я уже реву…

— Не плачь. Ничего страшного не происходит. Я люблю тебя.

— Я знаю.

— Мне никто кроме тебя не нужен, успокойся.

— Ол… она взглянула сквозь слезы, — ну зачем притворяться? Я же прекрасно знаю, как ты хотел большую семью, дом, сад, озеро, девочку и мальчика…

— Ну и что? Давай усыновим девочку и мальчика. Да мы бы уже давно это сделали, если б у нас было хоть немножко свободного времени. Мы просто слишком заняты, Рики. Мы все в делах. Поэтому у нас нет детей. Не до них нам, вот и всё.

— Ол, — вздохнула она, — но это будут приемные дети. Не Прыгуны.

— Ну и что, черт возьми! — снова разозлился он, — ты тоже хочешь заняться селекцией?

— Как ты не понимаешь…

Она прошла в гостиную. Халаты и платья ей по-прежнему не нравились. Свою тонкую фигурку она прятала в комбинезоны, узкие, с белыми воротничками, застегнутые на все молнии. Ольгерд безуспешно двадцать лет с этим боролся.

— Да, — хмуро признал он, — я действительно ничего не понимаю, — ты так хочешь, чтобы я изменил тебе?

— Это не измена, — вздохнула она, — все равно ты мой. Конечно, мне это будет неприятно, но что поделаешь, если я сама ни на что не гожусь?

— Рики, что ты говоришь?

— Мне так будет легче! Понимаешь? Легче! Я хотя бы не буду думать, что испортила тебе жизнь!..

Он дал ей выговориться. Когда слов не осталось, Риция устало села на диван и сцепила руки. Он сел рядом, обнял ее, поцеловал в плечо.

— А теперь послушай, что я скажу. Я слишком счастлив с тобой, чтобы о чем-то сожалеть. И никогда не думал, что тебя это так мучает. Конечно, мне хотелось бы иметь детей… но всему есть своя цена, Рики. Тебе будет слишком больно, если между нами встанет еще одна женщина. И это для меня гораздо важнее. Будем жить, как жили.

Она ничего не ответила. Кивнула и смахнула слезинку со щеки.

— Обедать будешь?

Эдгар выпрыгнул точно в свои апартаменты. Он был способным учеником, попадал, куда хотел, энергию расходовал минимально, чтобы восстановиться, ему обычно хватало контрастного душа.

Он выложил кейс на стол, достал оттуда три свежих розочки: трем любимым женщинам. У него была традиция: из каждой точки вселенной, где он побывал, приносить по цветочку бабуле, матери и сестре. Как он давно заметил, такие мелочи действуют на женщин безотказно.

Эдгар позвонил по домашнему приоритету матери, сообщил, что вернулся. Она оказалась во дворце и сказала, что сейчас зайдет к нему.

Когда он вышел из душа, она уже сидела на диване, царственно красивая рыжая женщина с зелеными глазами. Она была настоящей королевой: ее муж был Правителем, ее отец — полпредом, ее сын — Советником по Контактам, даже планета носила ее имя. Но в государственные дела она почти не вмешивалась, полностью переключившись на семью. На глазах у Эдгара эта строптивая, властная дама, привыкшая командовать, очень быстро превратилась во вполне домашнюю, хоть и царственную кошечку.

— Ты похудел, — заметила она первым делом.

— Да? — усмехнулся он и запахнул халат, — я никогда не отличался богатырским телосложением.

— Что ты там делал, что у тебя ребра торчат во все стороны, Эд?

— Как что? Отъедался, отсыпался, и отдыхал от своих послов…

— А выглядишь ужасно! Нет, не зря Флоренсия говорит, что прыжки — это очень вредно. Ты посмотри на себя!

Эдгар вспомнил веселую девочку Мерлин. На нее не жалко было никакой энергии, тем более что дома репутация Советника по Контактам просто не позволяла вести себя так легкомысленно.

— Это точно, — пожал он плечом, наклонился и поцеловал Ингерду в кончик носа, — прыжки, мамочка, — это страшно вредно. Особенно на Землю.

— Вот видишь!

— Но, посуди сама, не тратить же время за перелеты? Где его взять? Я не сомневаюсь, что тут уже назрела без меня парочка скандалов.

— Ох, Эд, — тяжко вздохнула она.

— Что? — он посмотрел на нее ужасным взглядом, — мараги запели хором? Или зотт Глеглар наконец скончался?

— Если бы!

— Стоп, — замотал он головой, — не будем о делах. Я еще слабенький. Вот, смотри, что твой сын прихватил тебе с родной Земли.

Ингерда взяла алую розу и растроганно улыбнулась.

— Спасибо, дорогой.

— Как отец?

— С утра полетел к Кера. Они задумали какую-то реорганизацию в войсках.

— Давно пора. А где Рыжий?

— А как ты думаешь? — мать взглянула на часы, — половина двенадцатого. Отсыпается, конечно.

— А Руэрто часом не вернулся?

— Пока нет.

— Ладно. Когда ты будешь обедать, ма?

— В час, если Леций не вернется раньше.

— Я к тебе присоединюсь. Но только чтоб по всей форме, ладно? Я устал от всяких забегаловок.

Эдгар оказался примерным учеником во всем. Он перенял от Леция даже любовь к роскоши. Ему нравилась изящная посуда, красиво оформленные блюда, слуги с подносами за спиной, шикарные наряды сотрапезников. Правда, чаще все равно приходилось перекусывать на бегу и что попало. Но уж когда он бывал во дворце, то не отказывал себе в удовольствии.

Покои его в правом крыле дворца тоже грешили аппирской роскошью. У него был цветник, три бассейна, тренажерный зал, две спальни: ночная и дневная, комнаты для отдыха и деловых встреч и зал для собственных, независимых от Леция приемов.

Деду весь этот «разврат» не нравился. Сам он в свое время отказался от своего замка и променял его на скромный дом у озера. К тому же стремился и Ольгерд. Эдгар же довольно быстро обнаружил в себе патрицианские замашки, и они попали на благодатную почву.

Он обошел свои владения, как будто не был дома несколько лет. Всё было на месте, всё было в порядке. Земля осталась далеко-далеко. Туманный апрель Лесовии сменился дождливым летом Менгра. «А на Вилиале», — почему-то подумалось ему, — «на Вилиале жарко и влажно как всегда».

В малахитовом зале у бассейна был клетчатый, черно-белый пол, под колоннами стояли бронзовые курильницы. Это была почти точная копия зала для омовений в храме Намогуса. Эдгар распорядился сделать его лет десять назад. Идея оказалась бесплодной. И вода была красной, и женщина была красива и длинноволоса, и ей даже нравилось заниматься любовью в горячей воде… но от нее совершенно не пахло русалкой. Больше он к этому не возвращался. Зал пустовал. Зал стоял в своей малахитовой роскоши как памятник его детской наивности.

До обеда он добросовестно обзвонил всех родственников: деда, бабулю, Рицию, Кондора и сообщил, что вернулся. Попытка собрать всех вечером по этому поводу не удалась. У бабули была репетиция, Кондор дежурил в больнице, а дед собирался с Ольгердом на раскопки. Договориться удалось только с Рицией, и то потому, что она отвечала за Центр Связи, и именно для нее он и набирал юных гениев.

Левое крыло на том же этаже занимал Аггерцед. Эдгар решил, что пора его разбудить, и направился туда. Брат фанатично увлекался эпохой переселения, поэтому на его половине всё от костюмов до мебели было в стиле «ретро». Сам он тоже был ходячее «ретро» и часто выглядел совершенно нелепо. Но… у наследников свои причуды.

Герцу во что бы то ни стало хотелось выглядеть, как отец в молодости. Впрочем, это совсем не значило, что он боготворил его настоящего. Наоборот, политика Леция казалась ему оскорбительной для аппиров. Это был маленький Азол Кера в квадрате.

Он оскорблялся, когда его называли Оорлом, заявляя, что он чистокровный Индендра, и с гордостью носил имя родоначальника династии Прыгунов. Вот и не верь после этого, что имя определяет судьбу! На Арктура же он почти не отзывался. Поэтому Эдгар звал его просто Рыжим.

Вопреки предположению матери, Аггерцед не спал, но его времяпровождение мало чем от сна отличалось. Он просто лежал на своей неразобранной постели в позе «трупа» и смотрел в потолок. Спальня была довольно скромная и несовременная: мшисто-зеленый полог над кроватью, кирпичный камин, какие-то смешные деревянные комодики, пузатые напольные вазы с сухими голыми ветками, ручной работы полосатый ковер… своих девиц и друзей он сюда не приводил. Для этого у него были квартиры в городе.

— Встать, руки по швам! — скомандовал Эдгар.

Герц лениво поднялся, лениво подошел, лениво раскрыл братские объятья. Его огненный парик остался на подушке, на голове торчал небритый ежик, лицо было сонное и совершенно умильное. Эдгар приподнял его над полом и стиснул его ребра. Тот вякнул.

— Ну что, мелочь пузатая? Проснулся?

— Пусти, Эд! Раздавишь.

— Я по тебе скучал, малыш.

— Я тоже. Ты обещал показать пещеры, а сам смылся.

— Я уже здесь. И прихватил тебе подарок.

— Что мне можно подарить, чего у меня еще нет? — усмехнулся Аггерцед и лениво рухнул на кровать.

— Ах, ты, несчастный, — передразнил его Эдгар, — всё у тебя есть!

— А тебя самого не тошнит от этого? — посмотрел на него брат.

— Только идиот может думать, что вся вселенная у него в кармане, — Эдгар распахнул камзол и снял с себя старинный бронзовый пояс, — держи, — это тебе от наших предков.

— Каких предков? — не проявил энтузиазма брат.

— Оорлов. Я ограбил ради тебя наш музей.

— Ну и зря. Я не Оорл. Я Индендра!

Эдгар поморщился.

— Эту песенку я уже слышал.

— Тогда чего ты пристаешь со своим поясом?

— А ты посмотри, что на нем.

Аггерцед протянул руку, и глаза его изумленно вспыхнули: на поясе были львиные морды. Собственно, он из них и состоял.

— Ничего не понимаю, — признался он, — это же наша эмблема!

— Вот именно.

— У отца тоже есть такой пояс, только золотой. И у дяди Азола.

— А у тебя будет бронзовый и лет на пятьсот постарше.

— Вот это да…

Когда брат удивлялся, из него отчетливо проглядывал ребенок, тот самый толстый, розовощекий карапуз, которого Эдгар таскал подмышкой и которому утирал сопли. Еще с той поры он не привык церемониться с наследником. Наследник подпоясался и встал к зеркалу.

— Эд, а как же он попал к Оорлам?

— Ты забыл, что в замке есть транслятор на Наолу?

— Да?

Иногда его безразличие к предкам со стороны матери просто убивало.

— Сколько раз тебе говорил, давай осмотрим замок. Ты и на Земле-то ни разу не был.

— Отстань…

Герц открыл боковую дверь в гардеробную и вынес оттуда кучу париков: два черных, три белых и зеленый, он примерял их как барышня на выданье.

— Комбез тоже не подходит, — заключил он, — надо фиолетовый. Или серый. Как ты думаешь?

— Ядовито-красный подойдет, — усмехнулся Эдгар, — правда, на Вилиале лисвисы за такой цвет тебя убили бы.

— Хотел бы я видеть такого лисвиса, который может меня убить, — надменно заявил братец.

— Остынь, непобедимый, — а то ухо отверчу, — сказал Эдгар, он не любил бахвальства.

— Все Оорлы, — парировал Герц, — отличаются редким занудством: что ты, что дед. И особенно Ольгерд. Как только Рики его терпит?!

— Ну-ну, — Эдгар усмехнулся, скрестил руки на груди и стал ждать продолжения спектакля.

— Я сам на ней женюсь, — заявил наследник, — со мной ей будет веселее.

— На сестре?

— Ну и что? В королевских династиях так принято. Не мешаться же с кем попало! Историю надо знать, братец.

— И кое-что о генетике.

— Так о том и речь! — Герц все менял парики перед зеркалом, — с Ольгердом у нее никогда детей не будет.

Эдгар не знал, смеяться ему или злиться. К выходкам братца он уже привык, но того, кажется, уже заносило.

— А с тобой? — уже с раздражением спросил он.

— Со мной! Со мной у нее будет всё, — высокомерно заявил этот болтун.

В пятилетнем возрасте у него была другая любовь. Он сказал бабушке Зеле, что когда вырастет, женится на ней. Сначала все смеялись, но шутка слишком затянулась. В конце концов, Ричард запер его в своем кабинете и что-то объяснил. Что там было, никто не знает, но парень вышел совершенно зеленый. Эдгар хорошо помнил этот скандал. Леций считал, что обидели его драгоценного ребенка, а дед говорил, что это уже не ребенок, а безнадежно распущенный тип. Они чуть не разругались тогда.

Кажется, с тех пор наследник не любил ни деда, ни Оорлов, ни Землю.

— Осталось спросить Рицию, — с насмешкой сказал Эдгар.

— Я уже спросил, — услышал он невозмутимый ответ.

— И что?

— Ничего, — Герц пожал плечом, — она еще не готова к таким разговорам. Всё еще надеется, что их брак себя не исчерпал. Как будто не знает, что Ольгерд жен меняет как перчатки! Оторвала мне пуговицу…

— Хорошо, что не голову, — усмехнулся Эдгар.

— А ну ее к черту, — махнул рукой Аггерцед, — подумаешь, Прыгунья! Бабуля всё равно красивее. А дед же не вечный. Он скоро состарится. Вы больше двухсот не живете…

Эдгар только вздохнул и махнул рукой. Он был оптимистом и считал, что всё это только временная дурь.

Вечером начались обещанные неприятности. Как только стемнело, позвонил секретарь теверского посла и сообщил, что тэгэм Эсгэмсэрэр намерен выразить протест.

— Касательно чего? — уточнил Эдгар, к протестам тевергов он в общем-то привык.

— Кэсэтельно дрэки в пэсэльстве, — выслушал он ледяной ответ.

— Дрэки в пэсэльсве? — изумленно повторил Эдгар.

— Дэ. И вытэкэющих из этэгэ пэслэдствий.

— Ладно. Жду вашего посла.

Пока тэгэм Эсгэмсэрэр был в пути, он в раздражении вызвал по видео своего братца. Тот торчал в каком-то ночном баре, там было очень шумно, темно и накурено.

— Драка в посольстве — твоя работа? — строго спросил Эдгар.

— Да! — с гордостью ответил Герц.

— Чтоб через пять минут был у меня.

— Знаешь что…

— Я ясно выражаюсь?

— Ясно.

Через пять минут брат появился в кабинете, пьяный, недовольный, но покорный судьбе. Парик на нем был рыжий, штаны желтые, а камзол — зеленый. В общем, парень сильно смахивал на попугая.

— Что? — криво усмехнулся он, — эти караси все-таки наж-ж-ж-жаловались тебе? Что за мелочный народец…

— Сидеть, — скомандовал Эдгар, толкая его в кресло, — не выступать, не свистеть, не двигаться, плавниками не шевелить!

— Ну, ты!

— Убью, сукин сын!

— Ты сначала р-разберись!

Всё было ясно и без разборки.

— Нашел с кем драться! — рявкнул Эдгар, — с этими дистрофиками! Что, силу девать некуда? Кулаки чешутся? А с дедом не хочешь сцепиться? Или со мной? Устроил фарс…

— Эд, — буркнул Аггерцед, — всё было не так. Я стенки не х-хотел ломать, я ж понимаю: арх-х-хитектура… но когда они уже поперли с лу-лу-лучеметами…

— Так ты еще и стены проломил?

— Ну да. С-синей сферой. Ее ж не удержать, сам знаешь.

— Значит, синей сферой? — медленно приходя в ужас, переспросил Эдгар, — ты что, рехнулся, мальчик?

— Это они на меня полезли.

— Значит, ты их довел до этого!

— Да! Довел! — сорвался брат, — буду я с ними цы-цы-ремониться! Я Прыгун, а они кто?

— Они наши партнеры, чтоб ты знал.

— Партнеры! Они му-уравьи, а мы бо-оги. И пусть не забывают об этом!

— Ты только послушай, что ты говоришь, — сурово посмотрел на брата Эдгар.

— То, что думаю, — заявил тот.

Это разозлило еще больше. Эдгар и так понимал, что проблема не в проломанных стенах и разбитых носах тевергов, это еще можно было утрясти. Проблема была в его брате и полной каше в его голове.

— Ах, ты, оказывается, умеешь думать? — рассвирепел он, — а ты понимаешь, что подводишь отца? Понимаешь, в какое положение его ставишь своими дурацкими выходками!? Ведь не ты же будешь отвечать за свою дурь, а он и я.

— Д-давайте-давайте, — ухмыльнулся наследник, язык у него спьяну всё больше заплетался, — распинайтесь пе-перед ними. Торгуйте. Ублаж-ж-жайте, прогибайтесь. Вм-м-место того, чтобы их завоевать и разговаривать с ними с пози-и-иции силы.

— А у тебя, значит, разговор короткий?

— Представь себе!

— И что ты им скажешь с пози-и-иции силы?

Наследник заморгал раскрашенными и покрасневшими от дыма глазами.

— Не знаю, — сообщил он, так ничего и не придумав, — пусть уважают. Вот и всё.

— Катись, — сказал Эдгар с раздражением, — и жди в гостиной, пока я поговорю с послом. Неизвестно, чем этот разговор кончится.

— Известно чем, — Аггерцед лениво поднялся и шаркая поплелся к дверям, — будет допытываться, где его д-дочка.

Вот тут у Эдгара уже выступил холодный пот на спине, к тому же он как-то сразу охрип.

— И где же его дочка? — спросил он жутким шепотом.

— Пусть спросит своего з-з-ятя, этого придурка, — ухмыльнулся брат.

Он спокойно подошел к бару, вскрыл бутылку и отхлебнул из горлышка. После этого его заикание неожиданно прошло.

— Где тэги Иглэр? — с грозным видом приблизился к нему Эдгар, — отвечай!

— Не ори, — поморщился брат, — с ней всё в порядке. Они сами ее довели: и папаша, и этот хмырь.

— А ты здесь при чем?

Чтобы объяснить свое причастие, Аггерцед уселся на стол.

— А у меня сердце доброе, — заявил он, — смотрю — девочка плачет, отец ее пилит, муж не уважает. Он вообще на ней женился из дипломатических соображений. А она, между прочим, любила какого-то рыболова, только ее никто не спросил.

— Ну?

— Так что теперь тэги Иглэр дома. Я утер ей сопли и переправил на Тевер. Вот и всё. И отстаньте от меня!

— Сейчас же верни ее обратно! — взвыл Эдгар.

— Ты что? — изумленно уставился на него Герц, болтая ногой, — одобряешь насильственные браки?

Слов уже не нашлось. Насильственные браки Эдгар не одобрял. Да и тевергов терпеть не мог. В чем-то мальчишка был прав.

— Эзгэзэр ее бил, — вдруг с затаенной злостью сказал брат, — плеткой. Ты знаешь об этом? А тэгэм посол одобрял, скотина рыбоглазая! У них, видишь ли, так принято! Тут я и решил: обдеру его в карты как липку и врежу!

— Герц, — уже спокойней сказал Эдгар, картина постепенно прояснялась, — это проблема целой планеты. У них властвуют мужчины. И одним махом ее всё равно не решить.

— И что? — сощурился брат, — не обращать внимания? Или ждать, пока у них будет Седьмая Империя?

— Ладно, — признал Эдгар, — ты славный малый… Но ты не хочешь признать, что существуют правила. Что их надо соблюдать. И в политике, и в дипломатии, и в семейной жизни, черт возьми. Есть запреты! Ты понимаешь или нет? Нельзя жениться на сестре. Нельзя хамить отцу, нельзя похищать чужих дочерей, нельзя бить каждого, кто тебе не нравится. Не-льзя!

— Не понимаю, — честно посмотрел на него небесными глазами Аггерцед и улыбнулся.

— Ладно, — вздохнул Эдгар, — марш в гостиную. И чтоб сидел тихо как ваквагорлик.

Герц понял, что он уже не злится. Попятился и ухмыльнулся в дверях.

— А правда здорово, что я ему врезал, а Эд?

Из педагогических соображений пришлось сделать вид, что это не так.

Скоро явился посол. Он был в ярости. А, кроме того, в черном рэгзэкрэу, спиралью обвивающем его хилое тело, и дико-зеленом гэсэкэ на макушке бритой головы. Пока он высказывал Советнику по Контактам свой длиннющий протест, Эдгар с тревогой присматривался, нет ли на неприкосновенном теле синяков. Кажется, сам тэгэм Эсгэмсэрэр не пострадал.

— Сэвэтник Эдгэр, — в заключении объявил он, — мэ трэбээм извэнэнэй.

Произнести «Оорл» для тевергов было совершенно не под силу, на букве «о» их заклинивало. Поэтому они всех Оорлов называли по имени. Правда, с Ольгердом им и тут не повезло.

— Я приношу вам самые глубочайшие извинения, — содрогаясь от раскаяния, торжественно произнес Эдгар, — ремонт здания, естественно, будет за наш счет.

— Естэствэннэ, — высокомерно заявил посол и протянул ему (о, боже!) длиннющий список пострадавших в потасовке вещей.

Кроме стен, потолка с лепным узором, стеклянных дверей, витражей, зеркал и карточного стола, там были перечислены все стулья и табуретки, светильники, лампочки от этих светильников, графины и стаканы, мундиры пострадавшей охраны и даже пуговицы от этих мундиров. Количество же разбитых стаканов, и оторванных пуговиц превышало все разумные пределы. Внизу стояла сумма в теверских згэнах, пьелльских юннах и межвалютных эквивлах. В каждом переводе теверги неприкрыто смухлевали в свою пользу.

— Хорошо, — согласился потрясенный Эдгар, — мы оплатим все ваши потери.

— Этэ еще нэ всэ, — уставился на него Эсгэмсэрэр своими рыбьими глазами.

— Слушаю, — нахмурился он, предчувствуя шантаж.

Предчувствия оправдались.

— Мэй зэть трэбээт личнэй кэмпенсэции в размэрэ двэх мэллээнэв згэн, — объявил теверг.

Это было что-то около тысячи эквивлов. За один синяк под глазом явно многовато.

— За что? — сухо спросил Эдгар.

— Зэ мэрэльнэй ущэрб.

Из столовой послышался стук и треск. Похоже, разъяренный Аггерцед, наблюдающий с экрана за разговором, крушил мебель. Не хватало только, чтобы он ворвался в кабинет и повторил свой подвиг.

— Хорошо, — скрипя зубами, сказал Эдгар, — мы оплатим этот моральный ущерб. Но в свою очередь тоже ждем от вас компенсации: четыре миллиона згэн.

— Чтэ?! — остолбенел посол.

— А что вы хотите, тэгэм? — развел руками Эдгар, — лучеметы, направленные в наследника престола, да еще и внука земного полпреда — это пахнет не дракой, а войной. И не только с Пьеллой, но и с Землей. Мне с огромным трудом удалось успокоить обоих правителей и заверить их, что всё это была только досадная случайность. Ведь так, любезный Эсгэмсэрэр?

— Тэк, — проговорил посол, вращая глазами.

— Наследник переживает глубокую психическую драму, тэгэм. Он потрясен. Юноша еще так молод и впечатлителен, а ваш зять втянул его в карточную игру, да еще на раздевание. Кто бы мог подумать, что уважаемый Эзгэзэр на такое способен! Между прочим, наш мальчик еще несовершеннолетний…

Посол соображал туго. Эдгар специально назвал такую сумму, чтобы у него зашкалило. Непробиваемое высокомерие было не основной чертой тевергов. Основной, как он только сейчас понял, была невероятная скупость.

— Поверьте, тэгэм, будет лучше, если мы представим этот инцидент как случайное недоразумение. И взаимно откажемся от моральных компенсаций. Материальный ущерб, как я уже обещал, мы вам возместим.

После этих слов повисла долгая пауза: посол считал миллионы. Наконец он изобразил некое подобие улыбки. У тевергов это означало бурную радость. Еще бы! Он только что отвоевал у аппиров два миллиона згэн.

— Спрэвэдливээ рэшэнее, — сказал он.

— Я рад, что мы поняли друг друга, — облегченно вздохнул Эдгар.

— Взэимнэ. Тэперь вы дэлжнэ нэйти мэю дэчь.

— Вашу дочь? Разве она пропала?

— Дэ. Вчэрэ.

— Сочувствую вам, тэгэм.

— Гдэ тэги Иглэр, Сэвэтник?

Эдгар честно посмотрел в рыбьи глаза и пожал плечом.

— Понятия не имею. Но мы срочно примемся за поиски. Это я вам обещаю.

Репетиция окончилась заполночь. Зела устало сняла рабочее трико, наскоро сполоснулась в душе, торопливо оделась. Ей почему-то хотелось домой, хотя Ричарда наверняка дома еще не было.

К его отсутствию она уже привыкла. На Вилиале он был не так занят, как на Пьелле. Там он был гостем, а здесь считал себя хозяином. Ни один вопрос без него не решался, и даже Директория при спорном голосовании — три на три — учитывала его мнение, и оно оказывалось решающим. Что тут можно было поделать?

Зела давно устала от театра, она выразила в нем всё, что могла, и хотела бы отдохнуть. В конце концов, она была уже немолода, она была старше Ричарда и старше всех Прыгунов. Это давало какую-то непрерывно нарастающую усталость. И она бы всё бросила и жила только семьей, но все вокруг были ужасно заняты. Она поняла, что если уйдет из театра, то просто окажется в пустоте. Ни с чем. Детей у нее нет, внуки выросли.

Зеркало ее не огорчало, разве что усталостью и бледностью лица. Молодость ее казалась вечной. Но на самом деле это было не так. Зела была искусственно созданным существом, она не знала своих сроков, но они были ей отмерены. Износ и старость могли придти мгновенно в любой момент. Впрочем, это не пугало, потому что казалось таким далеким!

Она смазала лицо и шею кремом, расчесала пышные золотые волосы, наскоро заколола их, как обычная домработница, заколкой, подхватила плащ с сумочкой и вышла в коридор. Театр почти опустел. Вдоль стен на изогнутых ножках висели стилизованные под старину светильники, они тускло краснели в ночном режиме.

Зела шла под ними и думала о новой пьесе. Та ей не нравилась. Снова ей досталась роль некоронованной королевы, преуспевающей красавицы, непорочной богини в этом грешном мире. И это была пьеса, написанная специально для нее! Жигьер, самый талантливый аппирский сценарист, видя ее разочарование, признался, что ничего другого написать для нее не может. Потому что только так ее и видит. На все ее доводы он отвечал односложно: «Вы так прекрасны!»

— Интересно, дождь сейчас идет или нет? — подумала Зела.

На сцене они пробыли безвылазно часов двенадцать и понятия не имели, что творится во внешнем мире. И это была работа! Работа, которую она когда-то очень любила и от которой не испытывала сейчас ничего, кроме усталости.

— Да нет в ней ни капли таланта! — вдруг услышала она из приоткрытой двери чьей-то гримерной, — просто муж полпред. Попробуй тут пробейся, когда такие старые швабры позанимали все главные роли!

— Брось, Джилл. Она красавица.

— Красавица! Только никак не «состарица»! Сколько же можно молодым дорогу закрывать? Слушай, может, эти мутанты вообще вечные? Во безнадега-то!

Это была общая гримерная молодых актрис: Джилл Доури, Меди Голлис и Барбары Нор. Персональные апартаменты по молодости им были не положены. Зела поняла, что стоит перед их дверью, не дышит, и ноги у нее почему-то ватные.

— Не, девчонки, они не вечные, — сказал голос Барбары, — но некоторые лет по четыреста живут.

— Успокоила! — усмехнулась Джилл.

— А некоторые всего по двадцать.

— Ну, нашей это не грозит. Ей уж за сто перевалило, если не больше!

— А ты откуда знаешь?

— Я про нее много чего узнала. Знаешь, кем она на Наоле была?

— Кем?

— Не догадываешься?

— Да ладно тебе, Джилл, не тяни резину!

— Да шлюхой обыкновенной она была. Спала со всеми Прыгунами, пока замуж не вышла за своего Оорла.

Зела прислонилась к стене. У нее так часто застучало сердце, что стоять без опоры было трудно. Она почему-то думала, что раз она всех любит и никому не причиняет зла, то и ее все любят. А оказывается, она давно уже мешает молодым девочкам…

— Перестаньте, — тихо, но твердо сказал голос Меди Голлис, — это всё грязные сплетни.

— Спроси у Дикси Скара. Она даже у его деда была любовницей.

— У этого урода?! — визгнула Барбара.

— Вот так становятся примами, — раздраженно сказала Джилл.

Зела поняла, что надо уходить отсюда поскорее, иначе у нее просто сдадут нервы. Она вздохнула, оттолкнулась от стены и пошла быстрым шагом к выходу. Всё внутри дрожало, даже зубы стучали друг об друга. А она-то думала, что всё давно забыто, что всё осталось в прошлом, на Наоле, все эти уродливые тела и морды, которые надо было любить, любить, любить… Столько лет она об этом не вспоминала, и вдруг вот так внезапно всё вернулось!

Дождя не было. Вечер был тихий и теплый. Она подошла к модулю и поняла, что никуда лететь не хочет и вообще не понимает, зачем это нужно. Ричарда наверняка нет, он или в полпредстве, или во дворце, или в Посольском квартале. Уснуть она сейчас не сможет, успокоиться тоже. Чем слоняться по комнатам, лучше пройтись пешком.

— Лети домой, — сказала она в распахнутую дверь автопилоту и швырнула на сиденье плащ: он был не нужен.

— Маршрут: улица Археологов, пять, — смиренно отозвался динамик на панели.

— Подтверждаю, — сказала она.

Названия улицам давали в спешке сами строители, полагая, что когда Менгр будет отстроен, аппиры сами их переименуют по-своему. Но, как водится, нет ничего более постоянного, чем временное. Да и исторических корней у города не было. Так и остались в нем улицы Техников, Проходчиков, Архитекторов, Проект-1, Проект-2, Проект-3 и т. д.

Планета почти пустовала. Огромные территории не обживались, и жизнь кипела только в Навлании, точнее в самом Менгре. Аппиры, видимо, генетически тяготели к центру. Они всё еще были слабы и ленивы, несмотря на весь их интеллект. На подвиги и исследования новых земель их не тянуло совсем.

Несчастные мутанты по-прежнему любили распределение и подпитку энергией, держались поближе к «кормушкам», и поселить их хотя бы за сто километров от Прыгуна было немыслимо. Услужение Прыгуну до сих пор считалось самой выгодной работой.

Конечно, у аппиров была своя творческая элита и в науке, и в искусстве, они держались независимо, занимали весьма ответственные посты, но их было очень мало.

Зела шла к дому через центр. Площадь Согласия была наполовину окружена огромным зданием земного полпредства. Колонны главного входа были ярко освещены и сверкали. На втором этаже в крыле Ричарда тоже светились все окна. Она взглянула туда, зябко поежилась и пошла дальше. Мужу было не до нее. И Эдгару было не до нее. И вообще никому было не до нее. И в театре ее, оказывается, не любили.

Ей надо было всё обдумать и смириться с этим новым открытием. Возможно, девочки в чем-то правы: она не талантлива, она просто жена полпреда и преграждает им дорогу. Да и разве ей самой это всё не надоело? Ей надоело играть, она устала работать, она не хочет ходить в театр. Она вообще, кажется, не хочет жить. Отчего это? От возраста? От слабости? От женской глупости? Или оттого, что надо что-то менять в этой жизни?

Задумавшись, она не заметила, на какую радиальную улицу вышла. Но это было уже не важно. Можно было и заблудиться один раз за двадцать лет.

После пустой площади Согласия, Зела как будто попала в муравейник. Это был аппирский квартал, город жил здесь бурной ночной жизнью: горели вывески, проносились наземные модули — монокары, сновали туда-сюда уроды всех мастей. Многие хромали или передвигались в тележках и креслах. Если б Зела не была так расстроена, то наверняка бы заметила, что смотрится здесь дико.

Мутанты поглядывали на нее косо, и это наконец стало ее смущать. Она ничего не боялась, потому что в сумочке у нее был видео, а на руке переговорник. В любую секунду она могла вызвать мужа или внука. Зела представила себе эту ситуацию и вдруг поняла, что не сможет им объяснить, где находится.

— Извините, что это за улица? — спросила она у щуплого парнишки, отмывающего чей-то роскошный монокар.

— Во всяком случае, эта улица не для вас, — ответил он, утирая той же тряпкой свой вспотевший лоб.

— Как она называется? — нервно уточнила Зела.

— Улица Счастливая, мадам, — улыбнулся парень.

— Ах, Счастливая, — усмехнулась она.

— Да. Только вы, кажется, несчастны, — тряпку он бросил в ведро и посмотрел на нее с сочувствием, — может, хотите повеселиться?

— Как? — удивленно спросила она.

— Очень просто, как все. Посидим в «Корке апельсина», напьемся «Парашютиста», спланируем, и я вас даже ни о чем расспрашивать не буду. Идет?

Предложение было столь диким, что даже не показалось оскорбительным. Парнишка тоже был щупленький и некрасивый, хотя некоторый шарм в нем был. Пойти с ним в какой-то кабак было бы абсурдом, но, может быть, именно абсурда ей сейчас и не хватало?

— А как же твой кар? — спросила Зела.

— Черт с ним, — махнул рукой парень, — каров полно, всех не перетрешь.

— А почему же не роботы их моют?

— А мы что будем делать?

— Но… но ведь столько заводов понастроили!

— Они далеко от центра, мадам. Вот там как раз для роботов и место.

Они уже шли по улице вдоль витрин и вывесок.

— Он же тебе не заплатил за мытье, — вдруг остановилась Зела.

— Конечно, — усмехнулся попутчик, — он за мной не побежит.

— Может… я тебе как-то компенсирую твой заработок?

— Ты богатая девочка, сразу видно, — понимающе кивнул он, — и любой альфонс тебя облапошит в два счета. Только я пока еще не из их числа. Пошли.

«Корка апельсина» находилась глубоко в подвале. Там было душно, дымно, шумно и темно. Совершенно ошалевшая Зела присела за столик в углу, в душе еще не веря, что это происходит с ней. На всякий случай она проверила, в порядке ли браслет с переговорником и представила, что она по нему скажет: «Ричард, я в аппирском квартале, сижу в «Корке» с мойщиком каров и пью этот засахаренный спирт под названием «Парашютист».

На сцену под всеобщие аплодисменты вышла пьяненькая девушка с гитарой и запела. Одна рука у нее была намного короче, ей она перебирала струны. Половина волос слева отсутствовала. Вообще, облысение встречалось у аппиров так часто, что даже вошло в моду. Когда-то ее внук Герц тоже выбривал себе полголовы, а теперь уже всю.

Зела смотрела на свое окружение с любопытством и жалостью. Так проводить время можно было только от большой тоски и полной пустоты внутри. Напиток она пригубила, но пить не стала.

— Глотни, — посоветовал ее спутник, — будет легче.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Если я отвечу, — усмехнулся он, — я спрошу тебя. Согласна?

— Почему бы нет?

— Тогда зови меня Кси. Меня все так зовут.

— Странно, — удивилась Зела, — меня тоже когда-то звали Кси. Ла Кси. Это было так давно…

— А как зовут тебя сейчас? — с любопытством спросил собеседник.

— Просто Ла, — ответила она подумав.

— Ты слишком хороша для аппирки, — недоверчиво сощурился он.

— Тем не менее, я аппирка, — грустно улыбнулась Зела.

Кси выпил полстакана и даже не закусил.

— Впрочем, чему я удивляюсь? — усмехнулся он, — тебя, наверно, отладили в больнице у землян. Богатым всё доступно… А мы, уроды, своей очереди никогда не дождемся.

Она взглянула на него внимательней. Всё, как будто, было на месте: руки, ноги, волосы…

— У тебя есть проблемы, Кси?

— А у кого их нет?

— Ну, земляне многих уже вылечили.

Собеседник посмотрел на нее как на наивную девочку.

— Чтобы к землянам в больницу попасть, надо быть или очень богатым, или безнадежным. Самых тяжелых они берут без очереди. Я, как видишь, не самый тяжелый.

— А ты… стоишь в очереди?

— А как же! Восемь тысяч триста девятнадцатым.

Кси допил стакан до дна.

— Не будем о грустном, — бодро сказал он, — сейчас я буду тебя развлекать. Я же обещал.

— Как? — с жалостью посмотрела она на этого худенького некрасивого мальчика.

— Как умею, — усмехнулся он и встал.

Зела увидела сквозь завесу дыма, как он прошел на сцену, прогнал девочку с гитарой и под всеобщие крики одобрения объявил в микрофон:

— Я сегодня в ударе, ребята! Слушайте и не говорите, что не слышали! Экспромт посвящаю своей прекрасной спутнице!

Этот невзрачный мойщик каров уверенно и, видимо, привычно сел за раздолбанный синтезатор, настроил тембры, зажмурился… А потом случилось чудо. Зела услышала самую прекрасную музыку в своей жизни, волшебную, нежную, возвышенную, сладостную как утренний сон. Руки музыканта летали над клавиатурой, а глаза всё время были закрыты, и он из невзрачного мальчика сразу превратился в какого-то гиганта и колосса. Сначала она пыталась запомнить мелодию, но та всё время менялась. Тогда она просто расслабилась и стала слушать.

Почему-то вспомнилась вся жизнь, какими-то отрывочными кусками проплывала она перед глазами, то страшная, то счастливая.

Прекрасный эрх в храме Анзанты смотрел на ее фреску, а у нее разрывалось сердце там, за колонной. Она как будто чувствовала, что это ее мужчина, но он прошел мимо…

Толстые ноги Синора Тостры стояли в тазу и пахли потом. Она обмывала их, стоя на коленях…

Визжали эти ужасные женщины на Тритае и тыкали ей в лицо кистью с зеленой краской…

Она выходила на поклон после первой своей большой роли, зал рукоплескал, ослепляли вспышки камер…

Пахло морским прибоем. Алина с надменным видом сидела в кресле и разглядывала номер-грот. «Ты же умеешь ублажать мужчин, не так ли? Так уж постарайся, чтоб Ричард остался доволен. Ему нужно как следует отдохнуть. А главное, не строй таких кислых мин, детка. Будь повеселее. Он это любит»…

Маленький Эдгар, растерянный и несчастный, стоял возле таможни в космопорту. Глаза у него были изумленные. Она подхватила его на руки и поняла, что не отпустит уже никогда. Что это ее, именно ее ребенок! «Какой прелестный мальчик!»…

Жуткая тишина в бетонной комнате, полное отчаяние, потом неожиданный скрип металлической двери. Сердце оборвалось куда-то в пропасть. «Конец! Уже конец. И он никогда не узнает, как она любила его!» На пороге стоял Ричард. Живой. «Я опоздал на двадцать лет, но я все-таки пришел за тобой»…

«Да нет в ней ни капли таланта!» «Сколько можно молодым дорогу закрывать?» «Знаешь, кем она была на Наоле?»

Кси под всеобщие визги спрыгнул со сцены.

— Что это было? — спросила Зела изумленно.

— Да так, — он пожал плечом, — импровизация… Ты меня вдохновила, Ла. Я и правда сегодня в ударе.

— Я бы хотела услышать это еще раз.

— Это невозможно.

— Почему?

— Я уже забыл.

— Как забыл?! Такую чудесную музыку?

Кси посмотрел на нее как-то странно.

— Такое нельзя повторить, Ла. Это состояние души, оно одномоментно. Но я рад, что тебе понравилось.

— В таком случае, ты гений, — сказала она.

— Наверно, — запросто согласился он, — ты все-таки глотни. Здесь нельзя находиться на трезвую голову.

Зела взяла стакан, но отодвинула: из него отчетливо пахло самогоном.

— Это очень крепко для меня, — сказала она.

— Что ты! — усмехнулся гений, — мы с тобой пьем «с парашютом». Выпьешь — и планируешь. А есть — «без парашюта». Вот после того уже свободное падение.

— Понятно, — вздохнула Зела, — а «Золотая подкова» тут есть?

— Мы же не в посольстве, — поморщился Кси, — раз уж ты спустилась сюда, будь последовательной.

— Хорошо, — наконец решилась она и сделала три глотка, больше не смогла, — я… я должна как-то успокоиться.

Внутри стало горячо. Голова закружилась очень быстро, тем более, что закусила она двумя виноградинами. Рулеты и бутерброды были такого подозрительного вида, что даже попробовать их было страшно.

— По-моему, ты выложил за эту стряпню весь свой дневной заработок, — предположила она.

— Да хоть месячный, — пожал плечом Кси, — я же прекрасно понимаю, что первый и последний раз в жизни сижу в кабаке с такой женщиной.

Зела всё пыталась рассмотреть в красном полумраке его лицо, но оно уже двоилось. Он был еще очень молоденький, лет восемнадцати, и, как любой аппир, взрослый с пеленок. Странное было ощущение: она его совсем не знала, а казалось, что знает давно.

— Но хоть немножко-то я тебя развлек? — спросил он с надеждой.

— Мне понравилась твоя музыка, — сказала Зела, — но от этого мне стало только хуже. Как будто всколыхнулось всё…

— Жаль, — грустно улыбнулся он, — хотелось как-то отличиться, — посмотрел, склонил голову набок и продолжил уже стихами.

— Видя взгляд твой встревоженный,

Я сидел уничтоженный,

Я сидел обанкроченный,

Чуть живой, замороченный,

Ты сидела несчастная,

Ничему не подвластная,

Лишь тоской одержимая,

Даже нерассмешимая.

Ты сидела печальная,

Ты сидела случайная,

Как звезда, залетевшая,

Мне в окно запотевшее.

Она сидела не печальная, а завороженная. Вот уж воистину не знаешь, где и когда найдешь утешение.

— Хочешь услышать мою историю? — спросила она.

— Хочу, — кивнул он, — только через пять минут.

И исчез в красном дыму. Его не было подозрительно долго. Зела уже начала беспокоиться и от скуки глотнула еще отвратительного самогона. Ей стало особенно непонятно, что она тут делает.

Наконец ее спутник явился. Даже в красном свете ламп было заметно, какой он бледный.

— Тебе плохо? — спросила она огорченно.

— Я живучий, — усмехнулся он, — пошли отсюда.

Они шли по тихой, темной улочке в сторону посольских кварталов.

— Я очень старая, — призналась Зела.

— Сколько тебе лет? — спокойно уточнил он.

— Не знаю. Но больше ста.

— Что ж, и такое бывает.

— А тебе сколько?

— Семнадцать с половиной. Мы почти ровесники.

У нее почему-то сжалось сердце.

— Ты же совсем ребенок, Кси!

Он остановился, достал платок и приложил его к губам, сдерживая кашель.

— Это имеет какое-то значение?

Она покачала головой.

— Нет.

Кси отвернулся к стене, долго кашлял, потом выбросил платок и достал другой из кармана.

— Ты замужем?

От неожиданности Зела ответила сразу и честно.

— Да.

— Давно?

— Давно.

— Он что, тебе изменяет?

А от этого вопроса она вздрогнула.

— Почему ты так решил?

Кси пожал плечом.

— У тебя был потрясенный вид женщины, которая впервые застукала мужа с любовницей.

— Нет, — грустно улыбнулась Зела, — до этого еще не дошло. Но я в самом деле кое-что узнала, не самое приятное для себя.

— Ты хотела рассказать.

— Я расскажу… чуть позже.

Улица «Архитекторов» лежала во мраке. Ночных заведений тут не было, добропорядочные граждане давно спали.

— Я совершенно не соображаю, где мы находимся, — признался Кси, — никогда не был в этих кварталах.

— Значит, теперь ты заблудишься? — в шутку спросила Зела, она не собиралась его отпускать.

— Непременно, — бодро ответил он, — эти земляне понастроили совершенно одинаковых домов. Внутри тоже всё одинаковое, если я не ошибаюсь.

— Сейчас ты сможешь это проверить, — сказала она, открывая калитку.

— Хочешь, чтобы я зашел? — несколько удивился ее спутник.

— Конечно, — улыбнулась она, — почему бы нет?

— Вообще-то… я не хожу в такие дома.

— Но я ведь спустилась с тобой в подвал.

— Хорошо, — согласился он, — если ты так хочешь.

Дома было пусто и темно. Зела провела гостя в свои покои и там уже включила свет. Кси стоял на круглом ковре в гостиной и оглядывался. Зеркальные двери в мерцающих стенах вели в спальню, ванную, кабинет, тренажерный зал и гардеробную. Посредине между двух диванов стоял прозрачный столик. Зела велела роботу принести кофе и коньяк. И что-нибудь съедобное.

— Последняя модель, — заметил Кси, — РБ7-12. Я их собирал на конвейере.

При ярком свете Зела наконец смогла его как следует разглядеть. На нем была какая-то желтая майка и универсальные молодежные штаны, изначально мятые, чтобы никогда их не гладить. Темные волосы были косматы, узкое личико бледно и безусо, глаза небольшие, но очень пронзительные, какого-то странного темно-серого цвета. Издалека они казались черными как камешки, но вблизи были прозрачны. В уголках губ прилипла спекшаяся кровь.

— Хочешь умыться? — спросила Зела с жалостью, — или принять ванну?

— Считаешь, что я недостаточно чист для твоего дивана? — усмехнулся гость.

— Нет, — смутилась она, — я просто хочу, чтобы ты чувствовал себя комфортно.

— Мне везде комфортно, — сказал он, — но умыться все-таки не мешает.

В ванной он долго кашлял под шум льющейся воды. Зела повидала всяких аппирских болезней и примерно представляла, что там происходит. Она подумала, что завтра же позвонит Флоренсии.

— Тебе еще не хочется меня выгнать? — усмехнулся Кси, устраиваясь на диване.

— Наоборот, — ласково посмотрела она, — мне хочется тебе помочь.

— Забудь об этом, — неожиданно резко сказал он.

— Почему? — спросила она удивленно, — мне ничего не стоит устроить тебя в больницу.

— А потом — на работу, — продолжил он, — а потом ты дашь мне денег, чтоб талант не умер с голоду, потом будешь опекать… Меня этот сценарий не устраивает, Ла.

— Почему? — спросила она уже с досадой.

Кси посмотрел ей в глаза.

— Потому что мне ничего от тебя не надо. Ты есть. Этого достаточно.

У нее сжалось сердце. Что-то подобное она уже слышала. Давным-давно. Так же упрямо вел себя Леций. Он согласен был только отдавать, заставить же его что-то принять взамен было просто невозможно.

— Что, даже кофе не будешь? — вздохнула она.

— Буду, — успокоил ее Кси, — иначе я усну, не дождавшись твоего рассказа.

— Тебе, правда, интересно?

— Конечно.

— А если ты будешь разочарован?

— С чего бы?

Зела внимательно смотрела на него.

— Кажется, ты уже поселил меня на небо и собираешься на меня молиться, — сказала она.

— Послушай, — Кси невозмутимо отхлебнул из чашки, — я догадываюсь, что за всю эту роскошь ты заплатила своей красотой. Это старо как мир, и ничего ужасного в этом нет. Сама ты слишком беспомощна, романтична и добродушна, чтобы чего-то добиться в этом мире.

— Даже так?

— Да. Или что-то в этом роде.

— Значит, тебе нравятся продажные женщины?

— Мне нравишься ты. И для меня не имеет значения, какая ты.

Кси встал вместе с чашкой, обошел столик и опустился на ковер у ее ног.

— Кто ты, милая? Зло из зол?

Или просто любовь сама?

То ли ангел с неба сошел,

То ли сам я сошел с ума?

— Твои стихи смелее тебя, — заметила Зела немного взволнованно.

— На то они и стихи, — ответил он спокойно, — вряд ли я тебя интересую в другом качестве. А уж этого добра у меня хватает.

Тут он был прав. Ей стало его жалко, а может, он ей уже немножко нравился… Зела протянула руку к его взлохмаченным волосам, почувствовала, какие они мягкие, как у ребенка. Он взглянул на нее совершенно пронзительно, как будто со стороны, как будто она не его касалась. Ему явно хотелось понять, что бы это значило, но она и сама этого не знала.

Потом с улицы послышалось шипенье садящегося модуля. Зела не убрала руки. Они так и смотрели друг на друга.

— Кто это? — спросил Кси тоже без особого волнения.

— Муж, — сказала она.

— Мне спрятаться в шкаф? — усмехнулся он.

— Не нужно.

— Странные у вас отношения.

— Я сама не знаю, какие у нас отношения.

— Как скажешь. Меня, собственно, не волнует, что скажет твой толстый кошелек, раз тебе самой это безразлично.

Через минуту Ричард зашел в гостиную. Почему-то ничего у нее внутри не дрогнуло, как будто так и надо.

— Всё репетируете? — сказал он устало, — ты знаешь, который час?

— Который?

— Третий час ночи.

Она встала, Кси тоже поднялся с пола, лицо его как будто окаменело. Ричард подошел к столу и налил себе коньяка в пустой фужер. Вид у него был замученный и немного рассеянный. Вишнево-красный китель расстегнут, рубашка под ним тоже, седые волосы, как всегда, не окрашены и зачесаны назад.

— Скоро сам перепутаю день с ночью, как теверг, — признался он, — у них проблемы с лисвисами, а скандалят они только по ночам…

— Познакомься, — сказала Зела, — это Кси.

— Мы разве не знакомы? — прищурившись взглянул Ричард на ее гостя.

— Нет, — покачала она головой.

— Извини, моя память перегружена.

— Я понимаю, — она обернулась, — Кси, ты тоже познакомься. Это мой муж. Ричард.

Кси по-аппирски приложил левую руку к правому плечу. Ее муж ограничился кивком.

— Не буду вам мешать, — сказал он, думая уже о чем-то своем.

До двери она его все-таки проводила. Впервые ей хотелось, чтоб он поскорее ушел. Такого она раньше и представить не могла. Она считала, что Ричард — это главное в ее жизни, что всё только для него, чтоб не разлюбил, чтоб всегда был рядом… и вдруг поняла, что это давно уже догма. Вот сейчас поняла, вот в этой самой гостиной, в этот поздний час.

— Спокойной ночи, — он наклонился и поцеловал на прощанье, — не засиживайся долго.

— Как получится, — проговорила она в смятении.

Было очень тихо. Было страшно. И было в то же время абсолютно безразлично: будь, что будет… Кси стоял, глядя в пол, всё с тем же вытянутым лицом. Она подошла к нему, постаралась заглянуть ему в глаза. Ей хотелось еще раз убедиться, что они не черные, а прозрачные.

— Тебе не кажется, — холодно усмехнулся он, — что я не совсем подходящий объект, чтобы вызвать ревность твоего мужа?

— Кси! — вспыхнула она, — как ты мог подумать!

— Ему не до тебя, это очевидно. На то он и полпред, если я не ошибаюсь. Но разве ты не знаешь, что боги ревнуют только к богам? Таких как я они даже не замечают.

— Мне не нужна его ревность. Мне… просто все равно, что он подумает.

— Будь это кто-нибудь другой, я бы, может, и поверил.

— А если б… если бы я сразу сказала, что мой муж Ричард Оорл, ты бы не пошел со мной?

Кси посмотрел на нее и вздохнул.

— Зачем я тебе нужен, Ла?

— Он это он. А ты это ты.

— Это уж точно!

— Ты мне нужен, Кси. Здесь и сейчас. Прошу тебя, останься.

— Моя роль еще не закончена? — недоверчиво посмотрел он.

Она покачала головой.

— Нет.

— Прости, — сказал Эдгар, целуя Рицию в щеку, — никак не мог до тебя добраться, — вот тебе роза из трирского парника. Вчера она была, конечно, свежее.

Встретились они утром в Центре Связи. Риция была в рабочем темно-синем комбинезоне, облегающем ее кукольную фигурку, волосы как всегда строго убраны в тугой узел, воротничок белый, украшений — ноль. Иногда для солидности она носила очки, хотя зрение у нее было нормальное.

— Спасибо, Эд, — совершенно серьезно сказала она, — во что бы мне ее поставить?

— Ты же женщина, Рики, — сокрушенно покачал он головой, — и не держишь в своем кабинете вазы для цветов.

— Я здесь работаю, — ответила она строго, — это не гримерная твоей бабули.

— При чем тут бабуля?

— Ни при чем.

Риция никогда своих чувств к Зеле не показывала, она была слишком хорошо воспитана для этого. Но он-то видел ее насквозь. Это было какое-то сложное чувство, и он даже не мог его определить: то ли ревность, то ли зависть, то ли досада, то ли страх, — в общем, что-то чисто женское и логически необъяснимое.

Она нашла стакан повыше и налила в него воды.

— Что там за скандал с тевергами, Эд?

— Тевергам фатально не везет, — криво усмехнулся Эдгар, — позавчера Герц потрепал им посольство, а теперь у посла пропала дочь. Пришлось срочно организовать поиски.

— А ты не спросил об этом нашего братца? — сверкнула черными глазками Риция.

— Малыш не виноват, — соврал он.

— Малыш! За что ты его так любишь, не понимаю?

Эдгар только развел руками.

— Просто я был еще хуже.

— Вот уж в это я не верю, — усмехнулась она.

— Я был глуп, самонадеян, неблагодарен и вдобавок сексуально дезориентирован на зеленых женщин. Представляешь, какой кошмар? Просто мне вовремя сделали прививку от всего этого.

— Не наговаривай на себя, — Риция улыбнулась и села за свой рабочий стол, — ориентирован ты нормально. Только никак не женишься.

— Зачем? — вопросительно взглянул на нее Эдгар, сделав невинное лицо.

— Нарожал бы Прыгунов, — вздохнула сестра, — мне же не дано.

— Знаешь что, — попробовал он отшутиться, — у меня три любимых женщины: мать, бабуля и ты. Ни на одной из вас я жениться не могу. Такие бредовые идеи бывают только у Герца.

— Я серьезно, Эд, — вздохнула она.

— А если серьезно, — он подошел к столу, — то давай поговорим о деле. Вот тебе диск, взгляни каких я отобрал тебе ребят.

Занавески у нее в кабинете были ярко-желтые. Они создавали видимость солнечного дня. На самом деле было пасмурно и хмуро. В такую погоду хотелось только спать или лежать на диване и тихо презирать весь мир.

— Скольких? — деловито спросила Риция.

— Семерых, — ответил он, — шесть ребят и одну девушку. Оливию Солла. Очень любопытный экземпляр.

В видеообъеме главного экрана по очереди появились досье юных гениев. Сестра просмотрела их бегло, только на Льюисе задержалась и заинтересованно проговорила:

— Какой красивый мальчик.

— Отличный мальчик, — кивнул Эдгар, — просто ангел.

— Неужели еще и умный?

— Такое тоже случается.

— Где ты его откопал, Эд?

— В трирском университете.

— Ему надо жвачку рекламировать, или мужское белье, а не физикой заниматься…

— Ты сегодня как-то агрессивно настроена, — заметил Эдгар.

— Извини, — вздохнула она, — когда я вижу красивых мальчиков, то невольно вспоминаю братца, и меня начинает тошнить.

— Уверяю тебя, Льюис — не Герц. Он не Прыгун и не сын правителя. И, кажется, вообще не подозревает, что красив как идиот.

— Ладно. Посмотрим, что это за Льюис.

— А как тебе эта девочка?

— Это — девочка? Толстая тетя лет сорока.

— Ей семнадцать.

— Ты шутишь?

— Не всем же быть такими точеными, как ты, сестрица!

— Я не об этом. При чем тут полнота? Ты посмотри, какие у нее глаза.

Эдгар посмотрел. Глаза у Оливии и в самом деле были не детские.

— Она пережила аварию на Меркурии-2, - сказал он, — и выросла в интернате. Кстати, Льюис тоже из этого интерната…

— Эд, — вдруг подозрительно взглянула на него Риция, — мне кажется, я ее где-то видела. И, кажется, тоже на экране. Вот только в связи с чем?

— Ты путаешь, — отмахнулся Эдгар, — Олли не входит ни в какие базы данных, если только как жертва аварии. Но там ей было пять лет.

— Эти глаза я помню, — упрямо повторила Риция.

— Значит, она просто похожа на кого-то.

— Значит… — сестра задумалась на минуту, — давай-ка ее промоделируем. Для начала уберем ей щеки.

Компьютер принялся за изображение Оливии Солла.

— Щеки убрать, приподнять волосы, подобрать второй подбородок… — распоряжалась Риция, — кожу посветлее, губы в малиновый тон…

Так модницы выбирали себе имидж. На глазах у Эдгара Оливия превращалась в красавицу, о чем он и сам давно догадывался. Заколдованная принцесса оказалась магически-интересной особой. На удлиненном лице с тяжелым подбородком и довольно крупным носом теперь особенно ярко выделялись темно-карие, какие-то торфяные омуты глаз под хмурыми дугами бровей. Эту красоту нельзя было назвать классической, но в то же время таких своеобразных лиц он просто не встречал. Уж такую женщину он бы точно не пропустил, будь она хоть трижды замужем.

— Где же я ее видела? — никак не могла вспомнить Риция.

— Такое лицо вряд ли забудешь, — с сомнением сказал Эдгар.

— Да, это точно. Я непременно вспомню.

— Рики, — мне всё это не нравится, — покачал он головой, — и я тебе еще не всё выложил.

Она посмотрела с готовностью к самому худшему.

— Ну что ж, выкладывай.

— Есть некто дядя Рой, — вздохнул он, — весьма подозрительная личность…

Оливии часто снилось, как рушится купол, как раскалывается над ней небо ее детства. На Земле это случалось редко, а в звездолете кошмарные сновидения измучили ее. В ней жил подсознательный страх перед космосом, перед искусственным жизнеобеспечением, перед другими планетами. Даже любовь к Льюису не могла защитить ее от этого.

Льюис ее жалел, но ему трудно было объяснить, что с ней творится. К тому же треснувший купол — это было еще не всё. Были еще уродливые морды по ночам, они обступали ее, они говорили с ней, и она сама была уродлива. Что это значило, она не понимала, но ощущение от этого было прескверное.

В жизни зеркало ее тоже не радовало. Она давно почти ничего не ела, не спала ночами, нервничала, а толстые подушки щек не исчезали. Ей казалось, что другая бы на ее месте давно превратилась в тростинку, а ей и тут не везло.

Ее соседка по каюте была вполне нормальная взрослая женщина, она быстро заметила, что с девочкой что-то творится. Она даже пыталась как-то по-своему, по-женски ей помочь.

— Это космос на меня так действует, — сказала ей Оливия, — когда прилетим, всё будет нормально.

— Когда прилетим, — обратись к доктору Кондору, — посоветовала ей соседка, — я его немного знаю и могу тебе помочь.

— Нет-нет, — покачала Оливия головой, — я знаю, что мне нужно. Мне нужно вернуться на Меркурий. На место аварии. Я должна пересилить свой страх раз и навсегда и забыть о нем. Тогда эти морды или исчезнут, или я вспомню всё окончательно. Понимаешь, Зоя?

— Понимаю, — грустно посмотрела Зоя, — но я так же понимаю, что это невозможно. От Меркурия, детка, ты удаляешься, причем с субсветовой скоростью.

— Это здесь, — хмуро посмотрела на нее Оливия, — в евклидовом пространстве.

— А на самом деле? — заинтересованно взглянула не нее женщина.

— А на самом деле расстояний нет, — ответила ей Оливия, — мы все — одна точка для стороннего наблюдателя.

— Да, но мы-то не сторонние наблюдатели.

— Можно выходить за пределы своей мерности. Представь себе: существует точка абсолюта, от которой до всего расстояние совершенно одинаковое, нулевое. Есть только направления, а скаляров нет. Если выйти на эту точку…

— Знаешь, — поморщилась Зоя, — я археолог, мне эти абстракции совершенно непонятны. Мой удел — не пространство, а время.

— Время — тоже в одной точке, — недовольно сказала Оливия, она не любила, когда ее не понимали, — оно ничем не лучше пространства.

— Я бы не сказала, — так ничего и не поняв, улыбнулась Зоя, — знаешь какие древности мы раскапываем на Пьелле! Сначала мы раскопали старый город в долине Лучников, а уже из их записей узнали, что существует более древний слой, который они сами изучали. Представляешь? Правда, он сохранился только на островах, почти у южного полюса, там раньше был материк.

— Ну и что? — равнодушно посмотрела Оливия, меньше всего ее интересовали какие-то раскопки да еще на чужой планете.

— До аппиров на Пьелле жил другой народ — васки, — охотно рассказала соседка, — аппиры, конечно, их потомки, но генетически отличаются. У васков была потрясающая культура… А теперь всё это покрыто километровым слоем льда. Аппирской техники не хватало мощности, чтобы врубиться в этот лед. А мы теперь можем. Я везу буровые автоматы с Земли.

Оливия только пожала плечом.

— Проще врубиться во время, — сказала она с умным видом, — и посмотреть, что там было на самом деле, чем колоть лед и копаться в останках.

— Мы пока не боги, — ласково посмотрела на нее Зоя, — мы археологи.

— Кстати о богах, ты кого-нибудь видела из Прыгунов? — спросила Оливия.

— Всех, — улыбнулась соседка.

— Ну и как они?

— Все разные. Я хорошо знаю только Ольгерда Оорла, он мой шеф. Он довольно строгий, я бы даже сказала, нетерпимый к чужим недостаткам, любит дисциплину и порядок, не выносит разгильдяйства. Но, в общем, вполне нормальный человек.

— Какое красивое имя, — задумчиво сказала Оливия, — Ольгерд Оорл.

— Он и сам очень красивый мужчина, — насмешливо взглянула на нее Зоя, — если тебе нужен бог, то далеко ходить не надо. Это он и есть.

Оливия рассердилась на такое замечание, тем более, что оно было недалеко от истины. Сильные, незаурядные личности привлекали ее. Она вообще делила мир на сильных и слабых, умных и дураков, хозяев и слуг, и самой ей непременно хотелось быть в первой половине.

— Прыгуны меня интересуют только как объект изучения, — сказала она.

— Я понимаю, — улыбнулась Зоя.

Ее улыбки стали уже раздражать. Оливия встала и вышла из каюты. Кольцевой коридор был узким, с поручнями между дверей на случай маневров. Он был пуст. Все пассажиры обычно проводили время на второй палубе, где располагались столовая, буфеты, бар, тренажерный зал, бассейн, игротека и парк. Льюиса можно было найти либо на верхней палубе под звездами, куда ей путь был закрыт, либо в тренажерном зале.

Она заглянула на всякий случай в его каюту. Никто не открыл. Не было его и на второй палубе.

— Знаешь, где твой приятель? — весело сказал Жаэль Бокко, распластавшись на тренажере, — в командной рубке.

— Где? — изумилась Оливия.

— Он приглянулся какой-то даме из экипажа, и сейчас она ему показывает вселенную в лоб, — Жаэль ухмыльнулся, — а может, уже еще кое-что показывает.

— Дурак! — вспыхнула она.

Ноги подогнулись. Оливия выскочила из зала в парк и почти рухнула на скамейку, лицо ее горело. Она никогда не думала, что это будет так ужасно. С тем, что Льюис ее не любит, она давно смирилась. Он ведь всё равно не принадлежал никому, кроме нее. И что же теперь?! Неужели нашлась какая-то наглая дамочка, которая смеет прикасаться к ее Льюису?!

«Убью!» — подумала Оливия, впиваясь ногтями в свои мясистые коленки, — «всех уничтожу, корабль взорву, и гори все ясным огнем!»

Через минуту она одумалась, понимая, что это просто бешенство, низкое и темное животное чувство, что надо быть выше этих страстей. И вообще, мало ли что сказал придурок Жаэль! Возможно, Льюис просто любуется на свои звезды.

— Олли, пойдешь плавать? — окликнули ее знакомые девушки из соседних кают.

— Я? — хмуро взглянула она на них, — плавать?

Им и в голову не приходило, как трудно такой толстой корове, как она, при всех раздеться. Как это ужасно: вместо того, чтобы получать радость от своего тела, стесняться и ненавидеть его.

— Пошли, там сейчас мало народу, — улыбались девчонки.

— Мне некогда, — отказалась она, а сама зло подумала: «С голоду умру, но стану такой как все!»

Пассажирский посадочный шлюп опустился на космодром. Льюис отстегнул ремень и помог Оливии, которая напряженно сидела рядом.

— Всё, Олли! Расслабься. Больше никакого космоса, — радостно объявил он.

Он был глупо счастлив. Его радовало всё, даже тошнота при спиральном спуске, даже нудный дождь, который стучал по обшивке шлюпа. Оливия же наоборот была бледная, почти зеленая после получасового перелета, на лбу испарина, глаза полуприкрыты. Ее большое тело как-то уменьшилось в размерах, и он только сейчас это заметил, когда расстегивал ей ремень.

— Ну, ты дошла, Олли! Обязательно скажи на медкомиссии, что у тебя ночные кошмары.

— Еще чего, — поморщилась она, — теперь всё и так пройдет.

— Пройдет! Ты посмотри, как ты похудела!

— Тебе не нравится?

Ему было в общем-то все равно, какой она комплекции.

— Олли, мне нравится, когда ты здорова.

Она посмотрела на него каким-то странным, тяжелым взглядом. Иногда Льюис удивлялся, та ли это девочка, с которой он всегда дружил?

Они накинули плащи, их еще в звездолете предупредили, что на космодроме дождь, и спустились по трапу. Первое свидание с Пьеллой было не очень-то торжественным и совсем не солнечным.

Старший по группе собрал их возле себя кружком, пересчитал как цыплят, вручил талончики на багаж, объяснил, что делать дальше, куда идти и где встречаться. Льюис слушал плохо. Он осознавал факт своего прибытия на другую планету. Пока она ничем не отличалась от Земли, но это был совсем иной мир, и добирались они до него целый месяц. До сих пор трудно было в это поверить…

— Хватит мечтать, пошли за чемоданами, — дернула его за рукав Олли.

Суета и моросящий дождь не позволяли насладиться встречей в полной мере, но предчувствие неминуемого чуда всё равно было. Из космопорта их повезли в Менгр, из-за облачности почти ничего не было видно. Бело-синий, игрушечно красивый город показался Льюису серым и унылым, но и это его не расстроило. Ничто не могло бы омрачить его радость.

Общежитие, куда их наконец привезли, находилось в студенческом квартале, недалеко от университета. Всё было скромней, чем на Земле и намного изящней. Почти все студенты жили в самой столице, поэтому много жилья для иногородних не требовалось. Было всего два подковой изогнутых трехэтажных корпуса, мужской и женский. Внутри этой подковы располагались спортплощадки, корты и цветущие клумбы. Все это выглядело довольно уютно, как в санатории.

Обитателей общежития по причине летних каникул было мало, поэтому Оливии разрешили до осени пожить в мужском корпусе. Это радовало. Льюису не хотелось бы, чтоб его подружка жила одна в огромном пустом доме, да и самому непривычно было оставаться без ее опеки. Они заняли соседние комнаты на первом этаже и сразу же начали перестукиваться. Потом он к ней зашел.

Обстановка была у всех стандартная: санитарно белые кровать и стулья, оранжевое покрывало, желтые занавески, стол рабочий с компьютером и тремя экранами, стол кухонный с печкой, плиткой и холодильником, лампа дневная на потолке и лампа ночная над подушкой.

— Ну, вот мы и на Пьелле, — посмотрела на него Оливия, — ну и что?

— По-моему, здорово, — улыбнулся он, — может, пойдем осмотрим город?

— Чем ты слушал? — она села на кровать и попрыгала на ней, проверяя на прочность, — через полчаса у нас общий сбор в вестибюле.

— Правда? — он действительно пропустил это мимо ушей, — тогда пойду переоденусь, я весь мокрый.

После радостного возбуждения наступила усталость. Льюис почувствовал, что его знобит то ли от волнения, то ли от сырости. Он надел теплый вязаный свитер и такие же носки. Свитер вообще был любимой его одеждой.

— Хорошо бы еще горячего чаю, — подумалось ему, — только где же его тут взять?

В это время приоткрылась дверь и вошла Оливия с красным как аварийная надпись чайником. В другой руке был пакетик с печеньем.

— Голодный небось? — спросила она как всегда грубовато.

— Замерз, — обрадовался он, — откуда еда?

— Прихватила за завтраком, ты же не догадаешься. А чайник местный, у тебя тоже такой должен быть.

— Кухонный угол я еще не изучал, — признался Льюис.

— Ничего особенного, — Оливия достала с полки две красные чашки, — плита как у нас, мойка тоже обычная, а сушилка сгодится вместо фена, можно волосы сушить. Ты пей, а то опоздаем.

— Спасибо, Олли, — он посмотрел с благодарностью, — меня что-то знобит.

— Смотри не заболей.

Она протянула руку и положила ему на лоб. Он в это время глотал и чуть не поперхнулся. Ему показалось, что ладонь Оливии его обжигает.

— Ты что? — нахмурилась она, — я проверяю, нет ли у тебя температуры.

— По-моему, это у тебя температура, а не у меня, — сказал он удивленно. Что это у тебя с рукой?

— Что у меня с рукой?

— Она как кипяток.

— Не говори ерунды, — Оливия вскочила, — а если ты такой недотрога, то возьми градусник!

В последнее время он ее определенно не узнавал. Она стала очень нервная, дерганная, обидчивая. Она даже внешне изменилась. Другие бы, наверно, сказали, что Оливия постройнела, но ему казалось, что она стала истощенной и болезненной. Толстой и добродушной она нравилась ему больше. Сейчас же его преследовало ощущение неблагополучия.

— Извини, — сказал он, — наверно, я просто волнуюсь.

В вестибюле горел свет, стены были разрисованы огромными разноцветными ромашками и бабочками, под потолком плыли нарисованные облака. В этом было что-то детское и радостно-волшебное, сродни его теперешнему состоянию. Льюис улыбнулся.

— Детский сад, — вынесла свой приговор Олли, — а я думала, мы прилетели серьезным делом заниматься. Сейчас нас построят парами, и мы за ручки пойдем в песочницу.

В ожидании, пока все соберутся, они сели в кресла вдоль стены. За прозрачными стенами лил дождь, мокли турники и лестницы, сетки кортов, белые дорожки и нарядные клумбы. Этот день и этот дождь запомнились ему навсегда. Он потом вспоминал об этом и с болью, и с упоением, и был благодарен судьбе за то, что всё случилось так как случилось.

Стеклянные двери расползлись. В вестибюль вошла хрупкая девушка в строгом костюме и в очках. Ни плаща, ни зонта у нее не было, но одежда ее оставалась почему-то сухой.

— Здравствуйте, — сказала она довольно сдержанно, — все в сборе?

— Все, — сказал отвечающий за них господин Сорди, — семеро. Представить их?

— Не надо, — отказалась она, — я знаю всех в лицо.

Льюис, кажется, первый понял, что перед ним начальство, и попытался встать, за ним рванулся из кресла Флаяно.

— Сидите, — остановила их девушка в очках, — мне так удобнее.

Она внимательно обвела взглядом всех, Льюису показалось, что на нем она задержала свой строгий взгляд особенно долго.

— Я Риция Индендра, директор Центра Связи. Вам уже объяснили, чем вы тут будете заниматься. Каждый продолжит занятия в университете по своей специализации. В то же время вы будете заняты в исследованиях Центра. График у вас будет напряженный…

— И эта пигалица — Прыгунья? — не то возмущенно, не то удивленно шепнула ему на ухо Оливия.

— Сначала вам будет трудно со всем освоиться, — сухо и деловито продолжала Риция Индендра, — мы это учли. У каждого будет свой наставник. Не удивляйтесь, что это будут аппиры. Помимо наставника вы должны подчиняться непосредственно мне. Выше меня только ваш земной полпред. В случае конфликта можете обращаться к нему. Выше его на этой планете только Господь Бог, — она слегка улыбнулась, — но я надеюсь, до этого не дойдет. Ваши наставники ждут вас в Центре. Сейчас мы полетим туда, вы сможете всё осмотреть. Столовая там тоже имеется. Вопросы есть?

Вопросов не было. В наземном поликаре все быстро доехали до Центра Связи. До него и пешком было идти минут пятнадцать. Льюис смотрел в окно и пытался с первого раза запомнить маршрут. Улицы все были похожи как сестры-двойняшки: бело-желтые домики с крышами всех оттенков синего и палисадниками под окнами.

Вообще, дома в Менгре многоэтажностью не страдали. Центр тоже поднимался всего в три этажа, но раскинулся широко, огромной буквой «П». На площади перед главным входом, окружая большой овальный газон, мокли под дождем разноцветные модули и кары. Риция провела всех под широкий козырек подъезда.

— Сейчас вы пройдете со мной, — объявила она, — потом у вас будут пропуска. Посторонних мы в Центр не пускаем.

Внутри было просторно, но деловито строго: ни лишнего цветочка, ни лишней закорючки, все линии интерьера были четкие, с прямыми углами, мебель жесткая, цвета зеленовато-серые. Детским садом тут и не пахло, но придирчивой Оливии и это не понравилось.

— Какова директриса, таков и ее центр, — проворчала она.

— А мне нравится, — пожал плечом Льюис.

На втором этаже, в приемной директора их ждали наставники. Они все были мужчины и все аппиры. Вид у каждого был достаточно необычен. Уродами их назвать было трудно, но всё равно в глаза бросалась и необычная форма головы, ушей, носа, и складки кожи на веках, и отсутствие волос.

Их было шестеро. Льюис рассматривал их с таким любопытством, что пропустил самое главное: кто и с кем будет нянчиться. А потом оказалось, что ему наставника не хватило. Все разбились на пары, а он всё стоял посреди приемной и хлопал глазами.

— А я? — наконец спросил он смущенно, ему подумалось, что раз он попал сюда не по конкурсу, а стараниями дяди Роя, то и особого внимания не достоин.

— А у тебя, — строго взглянула на него Риция, — наставником буду я.

Эдгар сидел в кресле-саркофаге, в узкую щель для глаз он видел только край лаборатории, где Риция склонилась над пультом.

— Теперь входи в «белое солнце», — спокойно сказала она, — Лью, следи за моими руками, не отвлекайся на экраны. Ты очень рассеянный.

— Извините, — смущенно пробормотал Льюис.

Эдгар цветов по-прежнему не видел, но уже по своему напряжению мог определить, в каком режиме он находится. При «синем луче» начиналась мелкая нервная дрожь, в «зеленой звезде» сдавливало голову, в «белом солнце» сводило все мышцы», в «белой сирени» начиналась уже крупная дрожь, а в «голубой плазме» наступала невесомость».

У каждого Прыгуна были свои любимые и ненавистные режимы. Эдгар, например, терпеть не мог «зеленую звезду», хотя сигареты с аналогичным названием предпочитал всем остальным. Голова у него раскалывалась, и он совсем не умел этим режимом пользоваться. Зато Конс и Кера держали его постоянно. Дед и Ольгерд предпочитали «белую сирень», Эдгар же вообще не мог в этом состоянии удержаться, он этот режим проскакивал.

Все Прыгуны были разные, и каждого изучали отдельно, в отдельной лаборатории, на персональном кресле, но вообще ученые предпочитали опытных Индендра, особенно Леция. Верховный Правитель смиренно отдавался в их лапы, так как сам всё это затеял.

Эдгар почувствовал судороги в мышцах, сначала в левой икре, потом в пояснице. Вообще эксперименты сильно выматывали, особенно на высоких энергиях, но в данном случае шло только обучение практикантов, и можно было особо не напрягаться.

— Температура падает, — раздался из угла деловитый голос Оливии, — электромагнитная напряженность растет, кривизна пространства — минус сорок, сорок пять, сорок восемь, пятьдесят два… семьдесят!

— Эд, ты выходишь в «плазму», — предупредила Риция, — не перестарайся.

Удержать «голубую плазму» и не вылететь при этом в произвольном направлении, например, в соседний кабинет или в столовую он не мог. На такие тонкости были способны только Индендра. Управляться же с «фиолетовой молнией» мог один Азол Кера. Проблема была лишь в том, чтобы затащить его в Центр. Кера занимался безопасностью планеты, и по этой причине считал себя самым занятым членом Директории. Но уж когда его затаскивали, то издевались над ним по полной программе.

— Эд, пожалуйста, поплавнее, мы не успеваем фиксировать переходные моменты, — убийственно вежливо попросила Риция, хотя сама прекрасно знала, о чем просит.

Плавность тоже была из «высшего пилотажа».

— У меня уже спазмы желудка, — прогудел он из своего саркофага, — а мое поле плавно искривляется в буфет.

— Потерпи, нам не хватает данных. Тим, Жаэль, теперь вы снимайте показания. Олли, отдохни пока.

Оливию он сначала даже не узнал. Заумная толстушка похудела до болезненного вида, мужские ботинки сменила на туфли, мешковатое платье на приличный деловой костюм, а грубоватые манеры на строгую сдержанность. Она выглядела старше своих лет, теперь особенно, но для такой юной особы это было вполне позволительно.

Отмучившись, Эдгар вылез из своего кокона. Пот ручьем стекал со лба, все кости ныли. Риция промокнула ему лицо салфеткой.

— Все в порядке?

— Нормально. Нам, садомазохистам, в самый раз.

— Можно взглянуть на ваши часы? — деловито спросила Оливия, глядя своими потрясающими карими глазами.

— Смотри, — согласился он, вынимая руку из кармана.

Оливия сверила их со своими.

— Они спешат на две секунды, — сказала она.

— В самом деле? — усмехнулся он.

— Вы их синхронизировали перед опытом? — допытывалась юная исследовательница.

— Конечно, нет, — ответил он.

— Олли, — вмешалась в их разговор Риция, — часы тут не годятся. Они слишком грубы для этого. Если есть искажения во времени, то речь наверняка идет о микросекундах и меньше.

— Нет, — резко повернулась к ней Оливия, — по моим расчетам смещение должно быть вполне ощутимым, порядка нескольких секунд или даже минут.

— Это абсурд, — сухо возразила Риция, — проверь свои расчеты.

— Я не ошибаюсь, — вспыхнула Оливия.

Черные глазки сестры нехорошо сверкнули.

— А я это знаю на личном опыте, — сказала она.

«Ого!» — подумал Эдгар, — «что-то они уже не поделили. Нет, две женщины за одним пультом — это ужасно…»

— Она умна, но слишком своенравна, — раздраженно сказала Риция уже в буфете, — ведет себя так, как будто она гений.

— Она и есть гений, — усмехнулся Эдгар.

Они сидели за столиком у окна. Внизу, за стеклом, мокли под дождем модули на стоянке. Практиканты подкреплялись ближе к выходу, они о чем-то оживленно спорили и в то же время дружно хохотали. Молодость есть молодость!

— Кого ты привез, Эд! — покачала своей хорошенькой головкой сестра, — мальчик замечательный, но не слишком способный, к тому же рассеянный. А девчонка — умная, но просто ведьма.

— Ну а как остальные? — поинтересовался он.

— Там видно будет, — вздохнула она, — наставники пока не жалуются.

— Льюис ничего не говорил о своем дяде Рое?

— Пока нет. Знаешь, мы всё больше об аппаратуре разговариваем.

— Какого черта, Рики? Мы же договорились.

— Эд… я так не умею.

— Здрасьте, приехали!

Риция посмотрела виновато.

— Понимаешь, он такой застенчивый. Он молчит — я молчу. Он стесняется — я стесняюсь.

— Директор! — насмешливо взглянул на нее Эдгар.

— Да, директор, — краснея как девочка, сказала она, — и свои обязанности выполняю прекрасно. А влезать в душу я не умею. Попроси кого-нибудь другого.

— Мысль, конечно, интересная…

— Займись этим сам, наконец.

— Займусь, — кивнул он, — только девчонкой.

— Так и знала, — осуждающе взглянула на него Риция, — ты неисправим, Эд.

— Дело не в этом, — возразил он, — в ней что-то поменялось, я это чувствую, и я хочу в этом разобраться.

— Она похудела и стала привлекательной, вот и все перемены, — резко сказала сестра, — а тебе стоит напомнить, что она еще несовершеннолетняя.

— Ну вот, — усмехнулся Эдгар, — обвинен во всех пороках!

Он пил кофе, наблюдал за сестрой, и ему захотелось немного охладить ее назидательный пыл.

— Есть одна идея, — объявил он.

— Какая?

— По-моему, чтобы разговорить Льюиса, ему не помешает приятель. Из местных. Желательно ровесник. Веселый, общительный, легкий на подъем, артистичный, хорошо знающий город…

— Не хотелось бы посвящать в это кого-то постороннего, — неодобрительно покачала головой Риция, — так не годится.

— Не постороннего, — возразил Эдгар, с любопытством наблюдая за ее реакцией, — я говорю о Герце.

— О Герце! — тут же вспыхнула она, — ты что, с ума сошел?!

— Успокойся, Рики, — он сделал вид, что очень удивился, — что ты кипятишься?

Она даже вилку бросила, кулачки ее сжались, комкая бумажную салфетку.

— Да ты что! Знакомить Льюиса с этим чертобесом? Только попробуй! Льюис же, он такой, он просто…

— Так-так-так, — уставился на нее Эдгар, — что это вы, тетенька, так разволновались? Если ваш подопечный святой, то к нему и здесь ничего не прилипнет. Ну, походит по кабакам, глотнет «Парашютиста без парашюта», попробует аппирских девочек в термах…

— Перестань! — резко сказала она, — Льюиса я в лапы этому развратнику не отдам. Он мой, понятно? Я за него отвечаю!

— Та-ак, — Эдгар развалился в кресле, — и это говорит жена самого красивого мужчины во вселенной!

— Как тебе не стыдно, — окончательно покраснела Риция, — это совсем не то.

— Конечно, — улыбнулся он, — и вообще, я пошутил. Мой замечательный братишка так редко бывает трезвым, что ему вряд ли что-то можно поручить.

— Дурацкие у тебя шутки, — рассердилась сестра.

— Кажется, меня тоже только что обвинили в совращении несовершеннолетних, — напомнил он, — так вот, это тоже совсем не то.

Льюис и Оливия уже перекусили и направлялись к дверям. Эдгар неожиданно почувствовал прилив вдохновения.

— Олли! — крикнул он, вставая, — подожди. Можно тебя на пару слов?

Дождь слегка накрапывал. Льюис возвращался в общежитие один. Ребята разбежались по своим делам, а Оливия осталась с Эдгаром Оорлом и просила ее не ждать. Он побрел пешком по уже знакомому маршруту между бело-желтых домиков с палисадниками и синими крышами. Он любил бродить один. Иногда от этого получались стихи, но такие наивные, что показать их кому-нибудь было стыдно.

По дороге дождь неожиданно прекратился, как будто одумался, выглянуло солнце. Город просто радостно вспыхнул и заиграл всеми своими красками. Чисто отмытый и влажный, он блестел и переливался. Это было похоже на чудо и на доброе предзнаменование.

Льюис посмотрел на небо — оно было чистым, посмотрел на цветы — они выпрямляли склоненные головки, посмотрел на деревья — они расправляли слипшиеся листочки. Его заполнило счастье, простое, глупое, обыкновенное счастье, только оттого, что всё нормально. Всё хорошо, а будет еще лучше!

Вот в таком солнечном настроении он бодро вошел в вестибюль общежития, расписанный цветами и облаками. У не докрашенной стены стояла девушка и рисовала большую фиолетовую бабочку на цветке ландыша. Художница была миниатюрная, в голубых джинсах и оранжевой маечке с белым воротничком, светлые пушистые волосы были коротко пострижены, тоненькой рукой она выводила длинный черный усик у насекомого.

Льюис остановился совершенно счастливый. Он еще не видел ее лица, но уже был полон к ней дружеского расположения. Ему нравилось то, что она делает, ее детские, веселые рисунки.

Девушка наконец почувствовала чье-то присутствие за спиной и обернулась. На него взглянуло милое личико с добрыми серыми глазами, белая челочка лежала на золотистом от загара лбу. Примерно такого лица он и ожидал, как будто знал ее сто лет.

— Нравится? — улыбнулась она.

— Да, очень, — кивнул он.

— А говорят, что это детский сад, — она пожала плечиком, — я в самом деле расписывала ясли, и мне так понравилось… А вообще я и серьезные картины рисую.

— Ты этому училась?

— Да, в художественной школе. А теперь учусь в академии.

Льюис подошел поближе. Она была такая маленькая, даже не доставала ему до подбородка и смотрела на него снизу вверх. Ее хотелось погладить по пушистой головке как ребенка.

— А какая тебе бабочка больше нравится?

— Все. Но больше всех вон та, синяя. Она самая веселая и глаза у нее хитрые.

Девушка засмеялась.

— А ты здесь живешь? — спросила она потом.

— Да, в восьмой комнате.

— Странно… давно?

— Уже неделю.

— А! Так вы эти, гении с Земли?

— Что до меня, так я не гений.

— Скромничаешь?

— Да нет, — смутился он.

— Хочешь порисовать?

— Я?

— А что? Держи кисточку.

Так он впервые коснулся ее руки. Случайно. Когда брал у нее кисть. Потом он помнил это всё, во всех деталях. Они разговорились. Они были счастливы и беспечны и наивно думали, что просто подружились.

— Меня зовут Стелла, — сказала она, осматривая его комнату, он в это время заливал в свой сигнально-красный чайник воду, — но полное мое имя… ты только не пугайся… Анастелла Кера. Многие почему-то боятся моего отца. И зря. Он совсем не строгий и разрешает мне дружить со всеми, с кем я хочу.

— Анастелла Кера? — пробормотал он имя аппирской принцессы, вода перелилась через край, — да… я как-то видел твоего отца в Центре. Один раз.

Если кто и потряс его из Прыгунов, то это был Азол Кера. Огромный, плечистый, косматый как лев, он ни на секунду не позволял усомниться в своей мощи. При всем своем желании он не смог бы прикинуться безобидной овечкой. И у этого льва была такая маленькая, хрупкая дочка!

— Папа выглядит грозно, — улыбнулась Анастелла, — но он совсем не строгий.

— Но он правитель.

— Льюис, ты проливаешь воду… Прошу тебя, относись ко мне просто. Я обыкновенная девушка, ем, сплю, дышу как все, дружу, с кем хочу, хожу на дискотеки, учусь в академии, сдаю экзамены… Мне не нравится, когда меня считают принцессой. Правда.

— Да ты и не похожа.

— Вот и отлично!

Он еще не понял, что с ним произошло. Ему не с чем было сравнить это состояние, потому что он никогда раньше не влюблялся. Ему просто казалось, что он встретил хорошую, милую девушку, чем-то на него похожую, с которой легко и интересно.

Чай Анастелла пила тоже обыкновенно, с дешевым печеньем.

— Ты, наверно, плохо знаешь Менгр? — спросила она.

— Вообще не знаю, — уточнил он.

— Я тебе покажу. Только дорисую бабочку.

— Ты торопишься?

— Скоро учебный год начнется, мне надо успеть до начала, а то потом столько народу будет! — она посмотрела на него, на солнце за окном, на яркое летнее небо, отставила выпитую чашку и улыбнулась, — а впрочем, ну ее, эту бабочку. Пошли!

И они бродили до заката. Льюис не заметил, как пролетело время. Она много знала и много рассказывала о городе, о переселении, об аппирах. Он всё больше погружался в этот город, в этот мир, в злополучную историю этой планеты.

— И все-таки, кто такие Прыгуны? — спросил он с любопытством, — неужели тоже аппиры?

— Они сами не знают, — спокойно ответила Анастелла, — папа говорит, что они какие-то васки, предыдущая раса, но смешанные с теперешними аппирами. Но это ниоткуда не следует. Когда я его спросила, с чего он это взял, он ответил: «Узнал от одного негодяя».

— Какого негодяя?

— Не знаю. Он его убил.

В первый раз за всё время их знакомства у Льюиса пробежали мурашки по телу: об убийстве прелестная Анастелла говорила совершенно спокойно, как о чем-то обычном.

— Наследственность этих васков не всегда проявляется, — продолжала аппирская принцесса, — вот я, например, не Прыгунья, и Кондор тоже. А Аггерцед — Прыгун, да еще какой!

Они стояли на мосту, солнце садилось за крыши домов, ставших в его лучах фиолетовыми. И всё еще было прекрасно.

— Я выйду замуж за дядю Руэрто, — спокойно сказала Анастелла, — и наши дети, скорее всего, будут Прыгунами.

— Как за дядю? — удивился Льюис, но он даже не понял тогда, что это значит лично для него.

— Вообще-то он мне не дядя, а четвероюродный брат. Но он настолько старше, что я так его зову.

— И собираешься за него замуж?

— Да. В королевских династиях так принято.

— А ты его любишь?

— Нет. Но все давно уже об этом договорились: и отец, и Леций, и сам Руэрто.

— Феодальный строй какой-то, — возмутился Льюис, — неужели тебя это устраивает?

— Знаешь, — вздохнула Анастелла, — вот тут я вспоминаю, что я все-таки принцесса. Раз надо, значит, надо. И потом… если не за него, то за кого? Он Прыгун, он богат, он член Директории. Ты пойми, я не расчетлива, у меня и так всё есть. Просто браки должны заключаться между равными.

— Понимаю, — посмотрел он с сожалением, — он тебе хоть нравится?

— Я его несколько лет не видела. Да и он меня тоже. Он на Наоле. Помню, что он был такой некрасивый… но это тоже не имеет значения.

— Странная у вас семейка, — вздохнул Льюис.

— Мы же мутанты, — не стала возражать Анастелла.

— Я слышал, у вас кто-то кому-то отрубил голову?

— Да. Руэрто. Своей матери.

— И этот тип будет твоим мужем?!

— Тетя Сия была злая. Убивала всех, а подозревали папу. Она убила даже моего брата. У меня был брат Патрик, когда я еще не родилась. Это долгая история… Потом, когда Руэрто убил тетю Сию, ее голову положили на поднос и отнесли земному полпреду.

— Жуть какая-то, — откровенно содрогнулся Льюис.

— А мне ее даже жалко, — сказала Анастелла, — она любила дядю Ольгерда, а сама была гермафродитом. Риция говорит, у нее весь дом был заставлен его статуями. Представляешь? Он очень красивый, дядя Ольгерд, тут ничего удивительного нет… И вот она его любила, любила, любила безответно, а потом возненавидела весь мир. Это наша общая семейная трагедия.

Он выслушивал эту историю с сочувствием и отвращением одновременно. Анастеллу он никак причислить к этому семейству не хотел, слишком она была похожа на обычную земную девушку.

— Хочешь, я покажу тебе могилы Патрика и тети Сии? — спросила она.

На кладбище его совсем не тянуло, хотя он был тронут ее доверием.

— Уже темнеет, — сказал он виновато, — давай в другой раз. Мы же еще встретимся?

— Конечно, — серьезно взглянула она, — если тебя не напугали мои родственники.

— Родню не выбирают, — философски заметил он, — у меня вообще нет никакой. Есть какие-то двоюродные дяди и тети, даже одна бабушка по отцу, но я их как-то не интересую.

— А где же твои родители?

— Отец погиб при пожаре в звездолете.

— А мама?

Об этом он говорить не любил. Все сразу обрывалось внутри. Но уж слишком много откровений он услышал от Анастеллы, чтобы просто отмолчаться.

— Маму убили, — выговорил он.

Как ни странно, его спутница не пришла ни в шок, ни в ужас. На Пьелле убийство было не таким редким явлением, как на Земле. К тому же в ее родне трупов было гораздо больше.

— А кто же у тебя есть? — спросила она сочувственно.

— Только дядя Рой и Олли.

— Олли — твоя сестра?

Он задумался: кто ему Олли? Она всегда рядом, она заботится о нем, она всё о нем знает…

— Почти что так, — кивнул он, — мы выросли в одном интернате.

— А кто такой дядя Рой?

— Мамин друг. Он любил ее.

Льюис посмотрел в нежные серые глаза Анастеллы и впервые сказал то, о чем и думать не смел.

— Мне кажется, — вздохнул он, — что он мой настоящий отец. Только никак не может мне в этом признаться. Я это чувствую, я знаю… поэтому и отцовская родня меня не признает. Они-то в курсе, что я им чужой.

— А ты спроси его, — посоветовала Анастелла, — сам.

— Я боюсь.

— Почему?

— Не знаю. Я люблю его, но почему-то всё время боюсь. Он какой-то особенный.

— Он на Земле?

— Он обещал, что скоро будет здесь.

— Познакомишь меня с ним?

— Это не так просто, — посмотрел ей в глаза Льюис,

Он почему-то подумал, что не хочет больше ни о чем говорить, а только смотреть на нее и на закат, на нее и на засыпающий город, на нее и на стальные кружева моста в пылающем небе, на нее и на этот мир. И молчать.

— Что это был за трюк с часами? — спросил Эдгар только чтобы начать разговор.

— Извините, — потупилась Оливия, — надо было их сначала синхронизовать.

— Что ты извиняешься? Говоришь, по твоим расчетам должна быть огромная разница?

— Да, порядка минуты.

— В таком случае Прыгуны бы давно это заметили.

— А кто-нибудь обращал на это внимание? Вы выскакиваете на другой планете, там совсем другое времяисчисление.

— Потом возвращаемся. И здесь прежнее времяисчисление. И часы в порядке.

— Да, но вы же прыгаете обратно.

— По-твоему, направление имеет значение?

— Конечно.

— Но это же абсурд. Пространство изотропно.

— Вы перемещаетесь не в пространстве. У вас какие-то свои каналы, связанные со временем. А время имеет направление.

Дальше она заговорила совсем заумными терминами. Эдгар ничего не понимал в физике и в ближайшие сто лет понимание ему в этом вопросе не светило. Но Оливия об этом не знала.

— Хотите, я покажу вам свои расчеты? — вполне серьезно спросила она.

— Да, конечно, — так же деловито ответил он.

Они вернулись в лабораторию, но не в ту, где его мучили, а в соседнюю, за стенкой. Там был ее стол, ее компьютер и ее макеты. За дело эта юная особа взялась весьма активно.

— Сейчас… сейчас я вам покажу…

Немного волнуясь, Оливия вывела на главный экран свои измышления. Эдгар содрогнулся и с умным видом в них уставился.

— Почему-то принято считать время одним измерением, — торопливо говорила она, — но ведь это условность для облегчения расчетов. Время пронизывает каждую точку пространства, значит, оно само имеет как минимум три измерения. И еще направление нашего движения в нем. Вы согласны?

— Сядь, — сказал он, — займи позицию в кресле и расслабься. Я сам как-нибудь разберусь.

— Извините, — сразу сникла она.

Это ему и требовалось. Критически глядя на формулы и стереомодели, вытекающие из этих формул, он сосредоточился на Оливии и постарался в нее войти. Ему не нравились в последнее время ни ее напряжение, ни ее нервозность. В ней как будто жило два человека: застенчивая, закомплексованная, влюбленная девочка, и надменная, заумная и озлобленная дама. Они как-то уживались в ее похудевшем теле, запакованном в деловой серый костюм.

Эдгар сосредоточился, хотя это было нелегко после опытов над ним. Он стал Оливией Солла. И ему стало плохо. Это была не несчастная любовь, хотя и ее было бы достаточно для стресса. Это был страх, тоска, бессонница, ночные кошмары… он углублялся всё больше… это были уродливые морды вокруг.

Неужели встреча с аппирами так на нее подействовала? Где она могла видеть таких уродов? В аппирских кварталах она не бывала, в больнице с ними не лежала, персонал в Центре вполне приличный, все прошли курс восстановления.

— Кто твой наставник? — спросил Эдгар.

— Тургей Герсот, — сказала она, — он считает, что это имеет смысл.

— Да, это безусловно интересно…

— Вы находите?

Он думал о другом. Что творится с девочкой и в чем причина? На Земле всё было в порядке. Никаких проблем, кроме недогадливости прекрасного Льюиса. Что же теперь?

— Я всегда говорил, что ты гениальна, — польстил он ей, — потому и взял тебя.

Девчонка покраснела.

— А вам не показалось, что сигмальный квазиэкстремум выведен несколько некорректно? Я опустила в выкладке расчет вектора-темпоратора, но я его вычисляла не по методике Лекди-Просперо, а по своей собственной.

— Я так и понял, — честно глядя ей в глаза, сказал Эдгар, — по методике Лекди-Просперо вектор-темпоратор вообще вычислить невозможно. Пора наконец с этим смириться. Давно пора! Вот это как раз и будет некорректно! Я бы даже сказал, неканонично.

Оливия посмотрела с уважением.

— Поэтому я и применила свой способ. Хотите…

— Это… это уже детали, — перебил он торопливо, — в целом идея ясна. В следующий раз мы с тобой сверим наши часы. Может, что и получится. Только неизвестно, я ли буду твоим клиентом.

— А кто будет?

— Кто угодно. Знаешь, все предпочитают послать вместо себя другого.

Она взглянула с сочувствием.

— Это, наверно, так ужасно — сидеть в этом кресле?

— Хочешь попробовать? — усмехнулся он.

— Я?!

Эдгар усадил ее в испытательное кресло, облепил датчиками и закрыл саркофагом. Это ее немного развлекло и, слава богу, отвлекло от заумных расчетов. Еще одного сигмального квазиэкстремума он бы не пережил.

Потом они шли по городу, в который, кажется, впервые за лето заглянуло солнце. Оливия периодически подворачивала ногу: не умела носить туфли с каблуками. Ее это раздражало. Эдгар чувствовал, что девочка находится на пределе своих сил, и любая мелочь может вывести ее из равновесия.

— Как ты устроилась? — начал он издалека, — жалоб нет?

— Нет, — коротко ответила она.

— Льюис рядом живет?

— За стенкой.

— А наставник не занудствует?

— Нет.

Эта односложность ему надоела.

— Ты хоть таблетки пьешь? — спросил он уже напрямую.

Она даже остановилась от неожиданности, подняла на него мрачные карие глаза.

— Какие таблетки?

— Ты же — комок нервов, детка, — сказал он, — так дальше нельзя.

— Я… я думала, здесь всё пройдет…

— И давно ты не спишь?

— Я вообще не сплю.

— И всё время эти морды?

— Нет, еще купол раскалывается… — на глазах у нее выступили слезы, — а откуда вы знаете?

— Вот что, Олли, — он взял ее за плечи, — не будем терять времени. Сейчас же летим в больницу, покажем тебя специалистам. Может, хоть таблетки тебе пропишут.

— Они мне не помогут, — с отчаянием сказала девочка, — мне надо вернуться на Меркурий, на место аварии. Тогда всё пройдет.

— Это далековато, — покачал он головой, — больница ближе.

— Всё из-за космоса, — уже плача сказала Оливия, — я вспомнила аварию, а потом появились эти морды. Никуда не могу от них деться…

— Сейчас, малышка…

Наверно, смешно было обращаться к этой крупной, рослой да еще и заумной даме в такой уменьшительной форме, но когда женщина плачет, она в любом случае превращается в ребенка. Не очень-то она ему нравилась, но жалость победила. Эдгар даже промокнул ей глаза платком. Потом достал из кармана видео и набрал семейный номер Кондора. По рабочему номеру ему было не дозвониться.

Брат сидел за столом, очевидно, говорил по большому экрану в своем кабинете.

— Что случилось, Эд? — приветливо улыбнулся он.

Вежливый был мальчик, тактичный и воспитанный, не то, что этот разгильдяй Герц. Стрижка у него была классическая, рубашка белая, халат перламутровый. Он был такой же аккуратно-подтянутый и помешанный на медицине как его мама Флоренсия, и такой же демонически отпугивающий как его папа Конс. Его жуткая, своеобразная красота как-то невероятно сочеталась в нем с его кротким нравом.

— Доктор, мне нужно показать тебе одну пациентку. Прямо сейчас.

— Хорошо. Я освобожусь.

Прыгуном Кондор не уродился, но зато из него получился эксперт похлеще Эдгара. Он видел энергию, он видел сквозь стены, он видел внутренние органы своих больных, он один заменял целый корпус с медицинской аппаратурой. Правда, попасть к нему мог не каждый.

Эдгар вызвал свой модуль, усадил в него заплаканную девчонку и повез ее в больницу. Его видео, который он забыл отключить, уже вовсю трещал. Теверги на свету были безобидны, но все остальные предпочитали решать свои проблемы днем. Прибор пришлось снова выключить. Советник по контактам был занят совсем другим.

— Не волнуйся, — улыбнулся он ободряюще, — тут такое лечить научились, что на Земле и не снилось. Каких только мутаций не бывает. А нервы — у каждого второго. Так что скоро забудешь про свой купол и про свои морды и будешь спокойно спать.

— Вам Льюис рассказал? — спросила она недовольно.

— Нет, — ответил он, — я и сам не слепой.

Больничный городок состоял из многих корпусов. Почуяв солнышко, ходячие пациенты высыпали в парк, поразбрелись по дорожкам и расселись по лавочкам. Вид у некоторых был такой кошмарный, что бедная Оливия побледнела.

— Это они, — призналась она, — я их как будто помню. И больницу тоже помню.

— Вот как?

— И сама я уродина. У меня… у меня нет подбородка, верхние зубы торчат вперед, уши оттопырены, а волосы только справа.

— Успокойся, — приободрил ее Эдгар, — в жизни ты гораздо привлекательней.

Они прошли в главный больничный корпус, самый высокий, двенадцатиэтажный. На первом этаже сидела администрация, на втором располагались диагносты. Кондор, как и обещал, освободился и ждал их в своем кабинете. Он вежливо улыбался, но вообще в промежутках между улыбками он бывал очень серьезен и этим сильно напоминал Рицию.

— Не волнуйтесь, — сразу предупредил он Оливию, — я вас осмотрю, возьмем анализ крови и сканируем мозг. Это не больно.

— Ты хоть спроси, что с ней, — посоветовал Эдгар.

— Потом, — спокойно возразил брат, — это будет мне мешать. Я и так всё увижу.

Его самоуверенность иногда восхищала. Он увел Оливию в сканерную. Эдгар остался в кабинете, он хотел позвонить себе на работу, но потом понял, что мысли его занимает сейчас только эта девчонка.

Минут через десять Кондор вышел, плотно прикрыл за собой дверь. Лицо его было бледнее обычного.

— Ты кого привел? — спросил он почти шепотом.

— А что? — в миг похолодев, вскочил со стула Эдгар.

— У нее неопределимая группа крови, и вообще много неясного.

— Я забыл предупредить, — спохватился Эдгар, — она не землянка, Кон. Ее просто удочерили люди. На самом деле она аппирка. Так что возможны мутации.

Кондор взглянул на него почти возмущенно.

— Это я бы и сам понял, — заявил он недовольно, — собственно, я ей так и сказал, чтоб она не волновалась. Но дело в том, что она и не аппирка.

У Эдгара почему-то разом заныли все зубы.

— Ты уверен? — спросил он ужасным шепотом.

— Да.

— Почему же на Земле медкомиссия ничего не заметила?

— А что они понимают в аппирах? У нас восемнадцать групп крови. Решили, что есть и девятнадцатая. Тем более, что определенная схожесть есть.

— Так кто же она?

Кондор пожал плечом.

— У нее мощная энергетика, хотя она не умеет ею пользоваться. Когда нервничает, запросто выходит в «синий луч». Похоже, она васк. Но я пока не уверен.

— Васк?! — опешил Эдгар, — как она может быть васком?!

— Не знаю, возможно есть еще одна ветвь, кроме Индендра?

— Это исключено. И сто раз уже проверено.

— Знаю, — брат задумчиво посмотрел на него, — васки — только мы: отец, дядя Леций, Азол Кера, Руэрто, Герц, Риция и я каким-то боком. И, кажется, ни у кого не было детей на стороне.

— Ну, знаешь, — Эдгар усмехнулся, — от этого никто не застрахован.

— Хорошо, — Кондор сел за свой стол, — давай предположим, что это так. Сколько ей лет?

— Семнадцать с половиной.

— Значит, мы с Герцем отпадаем. Риция естественно тоже.

— Согласен.

— Выходит: либо мой отец, либо твой отец, либо Кера, либо Руэрто.

Они уставились друг на друга.

— Осталось их вывести на чистую воду, — скорчил мину Эдгар, — всего и делов-то!.. Черт возьми, почему мне эта история все больше не нравится?!

— Успокойся, Эд. Собственно, ну и что?

— А то, что я привез ее сюда! Это что, совпадение?!

— Ну вот. Ты уже кричишь.

— Что она сейчас делает? — спросил Эдгар уже спокойнее.

— Расслабляется в массажном кресле, — сказал Кондор, даже не оборачиваясь на дверь сканерной, — теперь встает, надевает туфли, поправляет юбку… достаточно?

— Может, теперь скажешь, чья она дочь? — передразнил его Эдгар.

— Не скажу, — спокойно ответил Кондор, — что касается ее телесной структуры, то она ни на кого не похожа. Мало того, у нее нарушен обмен веществ, она должна быть очень полной.

— Это точно.

— А ее энергетика больше все-таки похожа на энергетику Руэрто. Красный-синий-голубой. Это его режимы.

— Значит, Нрис?

— Я так не сказал. Но это вероятнее всего. Тем более, что он не женат и любит менять женщин. Вот уж чему не удивлюсь, так это тому, что у него есть потомство на стороне.

Эдгар с усмешкой посмотрел на проницательного брата.

— А он, я думаю, удивится!

Всё изменилось, даже простенькая комната с оранжевыми занавесками. Всё стало волшебным! Льюис ждал чуда, когда летел на эту планету, и оно произошло. Странное это было чувство, как будто вдруг стал героем захватывающего фильма или сказки. Сердце вдруг ожило в грудной клетке, он стал его замечать: то оно сжималось, то сбивалось с ритма, уснуть при этом было совершенно невозможно.

— Интересно, а я-то ей нравлюсь? — подумал он, сбрасывая одеяло и включая свет.

Ему часто говорили, что он красив, но он скорее считал себя кукольно-смазливым и слащавым недорослем. Ему нравились мужчины с суровыми и умными лицами, без всяких там длинных ресниц и румяных щечек. Ему нравились сильные и независимые мужчины, которые знают свое дело и меньше всего думают о своей внешности. Со временем он мечтал стать таким же.

Зеркало как будто издевалось на ним. Румяный красавчик ну никак не походил на настоящего мужчину. Оставалось только надеяться, что Анастелла ему это простит.

Льюис оделся, ему хотелось что-то делать, куда-то бежать, сдвигать горы, осушать моря… Такое с ним творилось впервые. Надо было только дотерпеть до рассвета, пережить бесконечную ночь и дождаться утра, когда он снова увидит ее. Ее, ее, ее!

Он тихо приоткрыл дверь, прошел по коридору в вестибюль. В тусклом ночном освещении он снова смотрел на ее рисунки, и это было почти так же приятно, как свидание с ней самой.

— Ты что, с ума сошел? — услышал он за спиной удивленный голос Оливии, — вставать посреди ночи, чтобы полюбоваться на эту мазню!

Она стояла в полосатом халате и тапочках на босу ногу, растрепанная и недовольная. Льюис так ошалел от ее появления, что впервые в жизни на нее разозлился.

— Ты можешь хотя бы ночью оставить меня в покое?! — рявкнул он.

— Что?! — она попятилась.

— То! Хватит следить за каждым моим шагом. Это уже невыносимо!

— Льюис…

— Иди спать!

— Не кричи, весь этаж разбудишь, — тихо, но выразительно сказала она, отвернулась и побежала вглубь темного коридора. Через минуту он опомнился. Что-то тут было не так. Неспроста же и ей не спалось в эту ночь. Наверно, что-то случилось, и она хотела ему рассказать.

— Олли, прости! — ворвался он к ней в комнату.

Она стояла у стенного шкафа, застегивая джинсы.

— Иди к черту!

— Олли, куда ты?

— Не твое дело!

— Не сходи с ума. Ночь на дворе, планета чужая, в городе полно мутантов!

Оливия натянула свитер.

— Я тоже мутант, — зло сказала она, — я не человек, а аппир, понятно?

— Что ты болтаешь?

— Мне доктор сегодня сказал. Но тебя это уже не касается. Пусти!

Льюис никогда ее такой еще не видел и не на шутку испугался за нее.

— Куда ты, Олли?!

— К своим! — визгнула она, — к уродам!

Оттолкнула его и бросилась бегом по коридору. Льюис кинулся следом, но во дворе потерял ее. К тому же он был в шлепанцах. Пришлось вернуться. Тупо посидев минут пять на кровати, он все-таки обулся и отправился на поиски.

Далеко она уйти не могла. Значит, она где-то рядом. Если пошла к уродам, значит, в аппирском квартале. Куда можно пойти ночью? В какой-нибудь клуб или кафе…

После дневной экскурсии Льюис немного ориентировался в Менгре, он не знал только, что представляют из себя ночные клубы у мутантов. Но Оливия не знала этого и подавно! Он пересчитал свою судную наличность, остатки практикантской стипендии, вызвал такси и помчался на Счастливую улицу.

Потом он себя спрашивал, как это так случилось, что он, скромный, порядочный землянин сидит за грязным столом в прокуренном и шумном заведении с полуголыми, уродливыми девицами на сцене, жует какую-то сомнительную резинку и вдобавок пьян как сентиментальный могильщик.

Приятели ему попались веселые: один был циклоп с единственным красным глазом посреди лба, совершенно осоловевшим, другой от избытка рук не знал куда их деть и все шарил по столу в поисках недопитого стакана, третий энергично вертел головой на очень длинной шее. Имен тут не было. Их так и звали: Циклоп, Рак и Жираф.

Первая жуть после второго стакана поулеглась. Льюис сидел как в кошмарном сне и не знал, как отсюда выбраться: и ноги не шли, и все силы куда-то подевались, словно он уже сдвинул горы и осушил море, и денег не было, чтобы расплатиться. Наверно, нужно было позвонить наставнице Риции, но это было ужасно стыдно.

— О! Биар! Биар! — обрадовался Циклоп, моргая одним глазом.

На сцену вышла смазливенькая, но неопрятная девушка с гитарой, села на табуретку и запела, не дожидаясь тишины. Руки у нее были разной длины. Короткой она перебирала струны, а длинной зажимала аккорды. Волос на голове была ровно половина.

— Рак, Рак, она смотрит сюда? — заволновался одноглазый.

— На тебя что ли? — ухмыльнулся Рак.

— На кого же еще!

— Проветрись, нужен ты ей, образина!

Они захохотали. Циклоп пригладил свои вихры и повернулся к Льюису.

— Дураки, — фыркнул он, — вот скажи, Ангелочек, честно скажи: я красивый?

— Ты?.. — Льюис посмотрел на него пьяным взором, — вполне. Когда окосеешь, и в глазах двоится, ты очень даже ничего.

— А я что говорил! — радостно рявкнул Циклоп, вскочил и бросился к сцене, — Биар! Детка, пойдем к нам! Я наливаю!

Она отпихивала его ногой, пока не допела песню. Потом спрыгнула со сцены к нему в объятья. Кажется, одноглазый и в самом деле ей нравился.

— А это что за птенчик? — удивилась она, рассматривая Льюиса, — о, да вы уже насосались, я смотрю!

— Он просто пьяный, — оскалился в улыбке Жираф, — верно я говорю, парни?

— Придурки, — почему-то рассердилась девушка, — отпустите его!

Компаньоны рассмеялись еще громче.

— А кто его держит? Эй, Ангелочек, тебя кто-нибудь держит?

— Нет, — сказал Льюис.

У него всё плыло перед глазами, и сил ни на что уже не было. Хотелось лечь и уснуть. Или умереть. Было непонятно, чему он так радовался два часа назад? Какая-то любовь, какая-то жизнь… Жить вообще не стоит!

Очнулся он только от громкого крика. Открыл глаза. Над столом склонялся отвратительный, похожий на огромную крысу урод, он орал на Биар, а заодно и на всех остальных, что пока та не вернет ему должок, живой отсюда не выйдет.

— Ну, так и убей меня, убей! — визжала она, — все равно у меня таких денег нет! Твой дед меня вышвырнул, так что с него и спрашивай!

Первым из-за стола смылся Жираф, за ним растворился в дыму Рак.

— Би, сколько ты ему должна? — осторожно спросил Циклоп.

— Триста юн, — ответила она.

— Ого, — выпучил он свой красный глаз и тихонько перебрался за соседний стол.

Льюис сунул руку в карман. Триста юн он получал в месяц. В кармане же не было ни одной. Биар взглянула на него с надеждой, но поняла, что спасения не предвидится.

— Сейчас я буду тебя воспитывать, — оскалил крысиные зубы урод, — говорят, ты до сих пор девица? Ну, так мы это проверим!

Льюиса поразило, что все почему-то молчат.

— Нет! — визгнула Биар.

— Да! — ухмыльнулся этот мерзкий тип, — за триста юн ты мне еще и споешь и спляшешь!

— А не пошел бы ты к черту в задницу? — послышалось в гробовой тишине.

Крыс обернулся. За соседним столом сидел щуплый с виду парень в дико-зеленом парике и с раскрашенным лицом.

— Что ты разорался? — проворчал он недовольно, — на хрена мне тут твоя порнография? Мешаешь культурно отдыхать!

— Ах, ты еще и культурный? — навис над ним урод.

— До чего же ты вонючий, — сморщился парень, — и ты за триста юн будешь мне тут воздух портить? Держи пятьсот и вали отсюда по шпалам на роликах. Давай-давай!

Льюис думал, что будет драка. Но ничего не случилась. Видимо, сумма с лихвой перекрыла амбиции Крыса. Он сгреб бумажки в карман, опрокинул стул и удалился.

Биар быстро наполнила стакан дрожащей рукой и поднесла своему защитнику.

— Спасибо, Рыжий.

Почему она назвала его Рыжим, Льюис так и не понял. Он смотрел на этого типа в зеленом парике с пьяным восхищением.

— За тебя, малютка! — улыбнулся тот, — пью не закусывая! В чем дело? Не слышу барабанной дроби!

Мутанты бодро застучали по столам и по стаканам. В этом невообразимом шуме Рыжий встал, выпил стакан до дна и грохнул его об пол. Тут уже поднялся визг. Льюис вдруг подумал, что у этого парня, наверно, полно денег, и ему их не жалко. Не в силах встать, он все-таки дотянулся и дернул его за штанину.

— Кто там ползает? — обернулся Рыжий.

— Извините, — пробормотал Льюис, поднимаясь, — вы не могли бы и мне помочь?

— Чего-чего?

— Понимаете, у меня ни гроша… а я вам завтра верну. Честное слово.

— Милый, — с нежностью посмотрел на него этот раскрашенный тип, — да тебе не деньги нужны, а кое-что другое. Кто это тебя так высосал?

— Чего? — не понял Льюис.

— На чем ты до дома-то доберешься?

— На такси.

Рыжий рассмеялся.

— Ладно, пошли на воздух.

— Да, — кивнул Льюис, — сейчас.

Он и сам понимал, что ему давно пора проветриться, только никак не мог подняться. Тело почему-то не хотело слушаться.

— Улетел без парашюта, — комментировала Биар.

— Да, тяжелый случай, — весело сказал Рыжий, — бери его слева.

Вдвоем они вывели Льюиса на улицу. Там он качался, но стоял. Потом его запихнули в такси, ускорение вдавило тело в сиденье, огни замелькали за стеклами, тошнота стала невыносимой, а потом наступила темнота.

Очнулся он на чужой кровати, в незнакомой квартире. Яркий малиново-зеленый свет реклам врывался в темную комнату и резал глаза. Потом вошел Рыжий, включил лампу на столе, стало совсем невыносимо.

— На-ка, сперва заглоти для трезвости, — он присел на край кровати и протянул Льюису стакан и таблетку.

— Что это? — пошевелил губами Льюис.

— Пей быстрей, а то волью, — усмехнулся его новый приятель.

Выбора не было. Он проглотил таблетку. Легче стало не намного. Резь в глазах исчезла, но по-прежнему не слушалось тело, было тошно, и не хотелось жить. Рыжий посмотрел на часы.

— Ладно, — сказал он, — сейчас будешь как огурчик!

И запрыгнул на кровать. Льюис ничего не знал о забавах аппирских мутантов, но с ужасом понял, что этот тип в зеленом парике на него ложится. И самое кошмарное, что не было сил его спихнуть.

— Эй, ты что? — пробормотал он с отвращением.

— Молчи, дурак, — спокойно ответил ему Рыжий, — я тебя с того света достаю.

Он лег сверху, щека к щеке, ладонь в ладонь и замер. Его изящное и гибкое как у ящерицы тело вдруг одеревенело. А потом… потом наступило блаженство. Стало тепло как в солярии, тошнота исчезла, появилась невесомость. Сколько времени прошло, Льюис так и не понял, ему казалось, что он превратился в раздутый воздушный шар и летит куда-то в небо.

— Жить будет, — заявил Рыжий, откатываясь на другой край кровати.

Парик с него сполз, на голове действительно торчали короткие рыжие волосенки. Его светлые глаза были обведены жирным черным контуром, на переносицу со лба опускалась малиновая полоска, и такие же завитушки были на щеках. Впрочем, лицо за всей этой боевой раскраской угадывалось довольно симпатичное и юное.

— Ты кто? — изумленно спросил Льюис.

— Бог, — усмехнулся приятель.

— Послушай, что ты со мной сделал?

— Пожалел тебя, мальчик. Пожалел. У меня сердце доброе. Самое доброе в Малом Льве. Не могу видеть, когда маленьких обижают. Ты сидел уже в черном облаке. А это для таких цветочков как ты — всё, труба налево. Тут ребята шустрые. Ты что, закрываться совсем не умеешь?

— Как это, закрываться?

— Подожди… ты что, землянин?

— Ну да.

— То-то я смотрю, такой красавчик тошнотворный! Так какого черта лысого ты поперся к аппирам? Да еще в «Корку»?

Льюис наконец вспомнил, что с ним было до того. И ужаснулся.

— Я искал свою подружку, — сказал он взволнованно, — она обиделась на меня и убежала. Сказала, что к аппирам. А вдруг она тоже влипла как я? Что же делать?!

— Вампирье предпочитает «Корку», — спокойно сказал Рыжий, — ее там не было. Так что в худшем случае напьется в жижу и отключится.

— Я пойду! — вскочил Льюис, — мне надо ее найти!

— Сиди, — поморщился его спаситель, — что ты один сделаешь-то?

Он дотянулся до пульта, включил компьютер, вызвал кого-то.

— Чегри, — сказал он аппиру в ярко-синей форме внутренней охраны, — прочешите все кабаки на Счастливой улице и найдите мне девчонку по имени…

— Оливия Солла, — потрясенно сказал Льюис.

— Оливия Солла, — повторил Рыжий, — только быстро, быстро! Чтоб пыль из-под копыт! Понятно?

— Понятно, лучезарный.

— Действуй.

Экран погас. Хозяин свалился на подушку. Квартирка у него была довольно скромная, в окне все мигала реклама не самой престижной из улиц столицы.

— Ты кто? — еще раз спросил Льюис.

— Бог, — все так же скромно ответил Рыжий.

— Я серьезно.

— Серьезно? — он одним прыжком сел на колени и пнул кулаком подушку, — а серьезно я не для того себя малюю, чтобы все знали, кто я такой. Никакого житья тогда не будет, понятно?

— Понятно, — кивнул Льюис, — но я-то уже слышал, что ты лучезарный.

— Для тебя же старался, — фыркнул Рыжий.

— Я тебя разве в чем-то обвиняю? Наоборот…

— Так вот, в благодарность ты будешь молчать об этом. И о том, что я тебя вытащил, тоже.

— Хорошо.

— Вот и отлично, — только что строгое лицо лучезарного снова заулыбалось, — хороший мальчик. Может, в картишки сыграем, пока твою подружку не нашли?

— У меня вообще-то денег нет, — напомнил Льюис.

— Нужны мне твои деньги! — насмешливо взглянул на него приятель, — сыграем на раздевание?

— Как это?

— Слушай, ты в самом деле такой наивный, или прикидываешься? Валяешься тут со мной на кровати, тащишься от моей энергии, а раздеться не хочешь?

Льюис вскочил как ошпаренный, Рыжий же от этого только расхохотался.

— Да сиди ты, я пошутил!

— Знаешь что!

— Что, мой маленький? Что такое? А признайся, здорово было? Вот если б такую женщину, да?

— Дурацкие у тебя шутки, — краснея, сказал Льюис, он действительно еще ощущал блаженство в каждой клеточке своего тела, наверно, даже в каждом волоске.

— Остынь, — перестал улыбаться Рыжий, — если б не мои дурацкие шутки, ты бы умер от благодарности ко мне. Отблагодарить-то меня невозможно. А теперь не умрешь.

— Почему тебя невозможно отблагодарить?

— Да потому что у меня всё есть!

— Богатство — это еще не всё.

— Богатство! — Рыжий спрыгнул с кровати, подошел к окну и распахнул его, — а как тебе это?

Он прищурился, после чего малиново-зеленая, раздражающая реклама какого-то дамского салона напротив вспыхнула в последний раз и взорвалась синим пламенем, остался только обгорелый каркас и едкий дым. На улице началась суета.

— Ты пьян, — побледнел Льюис, такого он еще не видел, — там внизу люди.

— Осколков нет, — спокойно ответил ему приятель, — одни молекулы. И моргать больше не будет.

В комнате и правда стало темно, но не спокойно, а наоборот как-то жутко и неуютно наедине с этим монстром. Впрочем, этот монстр только что спас ему жизнь.

— Тоска, — вздохнул он устало, — мне даже помечтать не о чем… разве что о чашке кофе… Слушай, Ангелочек, попроси о чем-нибудь, а? Я исполню.

— Как золотая рыбка? — усмехнулся Льюис.

— Ну что ты ухмыляешься? — передразнил его Рыжий, — хочешь на Обезьяний остров? Прямо сейчас? Пальмы, солнце, океан, водопады… А?.. Хочешь в горы? Вечные снега, ледяные вершины… Хочешь, дом тебе подарю? Или яхту? Врагам твоим накостыляю, хочешь? Только скажи… А может, тебе звезду с неба? Так я могу!

Льюис не понял, что это: очередная дурацкая шутка, пьяный бред или крик души, да и разбираться в этом не хотелось.

— Первое предложение было самое заманчивое, — сказал он, — чашка кофе сейчас в самый раз. У тебя кофеварка есть?

— Есть, — приятель посмотрел разочарованно, махнул рукой и снова потянулся к пульту. На этот раз он звонил не в службу охраны, а в какой-то ресторан.

— Принесите мне две чашки кофе, — заявил он администратору, — без сахара, крепкий… на золотом подносе в красных сирглитовых чашках. И чтоб с белой каемочкой. Шустро как вирусы! И смотрите, чтоб не остыл.

— Сию минуту, сиятельный!

— Ты еще и сиятельный, — проговорил Льюис.

— Тебя что-то не устраивает? — обернулся к нему приятель, — может, ты с сахаром пьешь?

— А его тебе прямо с Вилиалы доставят?

— Мне нравится ход твоих мыслей. Правда, у них там все воняет лягушатиной, даже сахар.

Кофе они пили, лежа на кровати. С золотого подноса из красных сирглитовых чашек с белой каемочкой. Несмотря на это, Льюису ужасно хотелось спать. Впечатлений было предостаточно, и пора было от них отключиться.

Скоро позвонил Чегри.

— Лучезарный, — широко улыбнулся он, — вся улица прочесана, как ты велел. Ни девицы Солла, ни ее трупа там нет.

— Тогда чему ты ухмыляешься? — поинтересовался Рыжий.

— Мы старались для тебя, сиятельный!

— Ну? И что?

— И расширили поиск по своей инициативе. Мы нашли ее, но совсем в другом месте.

— Где?

— В общежитии университета, мужской корпус, комната девять. В кровати. Доставить ее, лучезарный? Вообще-то, она брыкается!

Льюис подскочил как ошпаренный.

— Нет! — взвыл он, — не трогайте ее! Оставьте ее в покое! Вы что, с ума сошли!

— Выполняйте указание, — усмехнулся Рыжий, — оставьте девочку в покое. Засуньте ее обратно в кровать и погасите свет.

— Во всем корпусе?

— Во всем городе, болван!

— Но… но мы старались, божественный…

— Знаю-знаю. Понял. Я к вам завтра загляну.

Начальник охраны просиял.

— Рады стараться, лучезарный! — радостно рявкнул он.

— Сгинь…

Рыжий выключил экран и лениво потянулся.

— Ну что, малыш? Нашлась твоя подружка.

— Для этого не обязательно было будить все общежитие, — возмущенно сказал Льюис.

— Да брось ты, — пожал плечом приятель, — подумаешь, пошумели! Жизнь у вас скучная: лекции да экзамены…

Льюис смотрел на него со смешанным чувством восхищения и осуждения, благодарности и раздражения. Его приятель взглянул на часы и резво вскочил.

— Надо же, уже пятый час! То-то я гляжу — светает. Пора домой! Пора, пора, пора! А то мамочка будет волноваться… Чего сидишь? Или твоей мамочке всё равно, малыш?

Льюис встал, он ничего уже не соображал и не владел собой.

— Мою маму убили, — сказал он хмуро.

Рыжий уставился на него густо обведенными глазами и продолжительно свистнул.

— А у вас там, на Земле тоже весело!

— Куда уж веселее!

— Ты отомстил за нее?

— Кому?

— Как кому? Убийцам.

— Их не нашли.

— Что значит, не нашли! Ищи!

— Это было давно. Я был маленький.

— Но теперь-то ты вырос!

— На Земле такие вещи решают следственные органы и суд.

Рыжий присел и хлопнул себя по коленкам.

— Вот этого я никогда не понимал! Твою мать убили, а решать будет какой-то суд? Да я не представляю, что я сделаю с тем, кто только косо посмотрит на мою!

— Это первобытная дикость, — заученно проговорил Льюис, — а общество давно выработало законы совместного проживания…

— Что ты болтаешь всякую нудятину? — покривился Рыжий, — скажи: если б перед тобой стоял сейчас убийца твоей матери, ты что, его не прибил бы? Может, ты бы с ним еще и раскланялся?

— Его здесь нет.

— Но он же где-то есть! Он, или они, или она!

— Какое тебе, собственно дело! — разозлился Льюис, — это моя мать! А с твоей, кажется, всё в порядке!

В полной тишине он опомнился. Рыжий как ни странно на его крик не обиделся.

— Успокойся, — сказал он примирительно, — я только хотел помочь.

— Извини, — хмуро взглянул на него Льюис, — вот уж тут ты помочь ничем не сможешь… хоть ты и золотая рыбка.

Солнечное утро заглядывало в окна лаборатории, Оливия даже задернула шторы, чтобы оно не мешало работе. Впрочем, мешало не солнце, а ее теперешнее состояние: бессонная ночь, ссора с Льюисом, какие-то хамы из аппирской охраны…

Она еще не привыкла к мысли, что она аппир. Это надо было как-то понять и пережить. Понять, что родители были приемные, что настоящие родители от нее отказались. Собственно, какая разница? Всё равно это было давно, и никого уже нет в живых. Страшнее было то, что в ней могла быть какая угодно мутация, и неизвестно было, как она себя проявит. Иногда ей казалось, что это уже началось. Не зря же ей снятся эти уродливые морды и вдруг охватывают приступы беспричинного гнева?

У Оливии портился характер, и она это замечала. Ей бывало стыдно своей несдержанности, но ничего поделать с собой она не могла, как будто это бес из нее вырывался. Это пугало.

— Ты готова, Олли? — ласково спросил маленький лысый Тургей Герсот, ее наставник, — что-то ты сегодня бледная.

— Да, учитель, — сказала она, — я готова. Со схемой привода всё понятно, а все константы я еще вчера выучила.

— Как все? Весь справочник?

— Да. А что?

— По-моему, ты слишком перегружаешь свою память. У тебя и так много новой информации, а константы всегда можно посмотреть.

— Мне так удобнее.

— Как знаешь, девочка.

Он был аппиром, лысым, ушастым, с грушевидной головой, и Оливия впервые посмотрела на него с нежностью. Как на близкого родственника. Уроды пугали и отталкивали ее, теперь она сама стала одной из них.

— Учитель, — спохватилась она, чувствуя нарастающую нервную дрожь, — можно я только выпью таблетку? Мне врач прописал.

— Да, конечно. Можешь вообще сегодня отдохнуть. Мне не нравится твое состояние.

— Нет-нет, я вам помогу.

Пока она пила, в лабораторию вошла директриса. Она как всегда была строго одета, гладко причесана и в очках. Фигурка у нее была такая стройная и точеная, что оставалось только завидовать.

Оливия вообще заметила, что стала неравнодушна к красоте. Раньше она ни на чью внешность внимания не обращала, в том числе и на свою. Теперь же красивые люди просто задевали ее за живое. Для нее это стало важно, ей хотелось быть такой же. Чем больше снились ей уродливые морды, тем более красивой хотелось быть.

Директриса ей вообще-то не нравилась. Ну никак эта пигалица не воспринималась как Прыгунья. И совершенно было непонятно, зачем ей лично понадобился Льюис? Мало что ли без нее ученых в Центре? Он, глупенький, ничего не замечал и считал, что у него прекрасная наставница!

— Олли, скажи, пожалуйста, — подошла она вплотную, — где твой друг? Он опаздывает уже на сорок минут.

Забеспокоилась-таки!

— Он, наверно, вообще не придет, — как можно равнодушней сказала Оливия.

— Как не придет? Почему?

Глаза у Прыгуньи за стеклами очков взволнованно заблестели.

— Он спит.

— Спит?!

Выгораживать его не хотелось. Да и этой безупречной цыпочке не мешало узнать, что за сокровище — ее Льюис.

— Он пришел под утро совершенно пьяный, — сообщила Оливия, — и отключился. Так что не ждите его, мадам.

— Откуда пришел? — побледнела Риция.

— Не знаю. Сама ничего не понимаю.

— Хорошо… спасибо.

Директриса посмотрела на нее сквозь очки, поправила их на переносице и… исчезла. От такого финта Оливия сначала опешила. Одно дело знать, а другое — видеть собственными глазами.

— Учитель! — обернулась она к Тургею.

— Это Прыгуны, — развел он руками, — почти что боги.

— Боги! Обыкновенные люди, такие же грешные как мы!

— Для этого постарались их предки — васки.

— Жаль, что у меня нет предков — васков.

— Не жалей об этом, девочка. Имея большое, не ценишь малое. И счастье проходит сквозь пальцы.

— Вы так мудро говорите, учитель, — вздохнула Оливия, — только как это всё связать с жизнью?

— Что с тобой? — внимательно посмотрел на нее наставник.

— Не знаю, — призналась она, — во мне так быстро всё меняется! Сама себя не узнаю.

Льюис явился под утро. Она еще никогда его таким не видела. Обида всё еще клокотала в ней, но она так испугалась за него, что стала предлагать свою помощь.

— Извини, — буркнул он, — я хочу спать.

— Господи, где ты так набрался!

— Где-где… какая тебе разница?

— Что с тобой, Лью?

Он рухнул на кровать и уснул не раздеваясь. Она села рядом, погладила его волосы, они были мягкие и послушные. Напиться в пору было ей, почему же это случилось с ним?

«Теперь там наверняка сидит эта Риция и держит ему руку на лбу», — подумала Оливия и села за макет.

К полудню солнце вошло в зенит и перестало светить в окна. Она раздвинула шторы и широко раскрыла форточку. Настроение немного улучшилось. Наставник пошел обедать, а она вернулась к своим расчетам. Это всегда помогало и отвлекало от мрачных мыслей, от своего несовершенства, от своей пугающей наследственности и от своей глупой безответной любви.

— Сдается мне, я тут никому не нужен! — послышался недовольный голос у нее за спиной, — куда все подевались?!

Она обернулась. В приоткрытую дверь заглядывал мужчина в черном термостате, весьма неуместном для летней жары.

— Сейчас обед, — проговорила Оливия, медленно поднимаясь.

Он расстегнул ворот и тряхнул белыми волосами. Он был очень красив. Удивительно красив. Если б это не было кощунством в храме ее души, она бы даже подумала, что он красивей ее Льюиса. Но она так не подумала, потому что считала это невозможным.

— Обед, значит?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

— Я Ольгерд Оорл, — наконец сказал он, — подопытный кролик номер четыре.

— Я так и подумала, — проговорила она с волнением.

— Да? И что будем делать? Кто будет меня испытывать?

— А разве мы должны?

— Должна была Риция. Но ее нигде нет. Так что решайте сами. У меня не так много времени.

Решать тут было нечего. Разве она могла его отпустить! Ей льстило, что он принимает ее за вполне взрослую ученую женщину, и хотелось проявить самостоятельность.

— Садитесь, — указала она на кресло, — сейчас я всё подготовлю.

Ольгерд Оорл отстегнул от брюк куртку и бросил ее на стул. Тонкая белая водолазка облегала его атлетическое тело. В сочетании с его точеным лицом и черными глазами это было уже слишком. Кажется, это о нем говорила Зоя: «Если тебе нужен бог, то далеко ходить не надо, это он и есть».

Оливия запретила себе отвлекаться на посторонние мысли. Она прикрыла Оорла саркофагом и проверила подключение всех датчиков. Руки слегка дрожали. Ее раздражало это волнение.

— Наверно, это потому, — думала она, — что я злюсь на Льюиса, и мне просто хочется переключиться на кого-то другого. Так тебе и надо, глупый мальчишка!

Всё было готово. Оливия взглянула на саркофаг, и вздрогнула. Ей показалось, что она видит вокруг него ярко-сиреневое свечение. Это было так неожиданно, что она испугалась, подумала, что с аппаратурой какие-то неполадки. Сердце сжалось. И тут же всё исчезло. Как виденье.

— В каком вы сейчас режиме, господин Оорл? — спросила она потрясенно.

— Я обычно в «белой сирени», — услышала она спокойный ответ.

Аггерцед проснулся. Над ним висел его темно-зеленый полог, в камине горели дрова, за окном раскачивались сосны. Он прислушался к себе. Похмелья не было, состояние было бодрое. Молодой организм восстанавливался быстро.

Он встал, потянулся, пошел в ванну, засунул голову под струю холодной воды и насухо вытер ее полотенцем. Лицо было какое-то детское: наивно вздернутый носик, чистые голубые глаза, розовые губы… Все это раздражало. Едва умывшись, Герц раскрыл свои краски, прочертил по лицу вертикальную черную полосу, разделив его четко пополам, глаза обвел синим. Парик тоже надел черный с длинными локонами.

Вполне удовлетворенный собой, он вышел в гостиную.

— Господин проснулся! — засуетились слуги, откровенно радуясь.

Эрши поднес ему традиционный лимонный сок.

— Ладно-ладно, — усмехнулся Аггерцед, глядя в его преданные, ждущие глаза, — я сегодня щедрый! — за мной, кровососы, за мной бездельники! Гредди, старый пузырь, не отставай!

Он торжественно прошествовал в большой голубой зал, уселся в свое кресло. Слуги набежали со всего дворца, даже отцовские. Они уселись на полу. Герцу нравился этот момент, когда все только ждали и смотрели на него в предвкушении бесплатного кайфа. Тут можно было их немного подразнить. Он это любил.

— Что-то вас больно много, — покачал он головой, — я и не подозревал, что у меня столько слуг! И почему-то их число каждый раз удваивается? Вы что, размножаетесь делением?

Немного посмеявшись, он сосредоточился, сделал сферу и стал наполнять ее «белым солнцем». Энергия выходила из солнечного сплетения, в груди от этого было жарко, словно туда приложили раскаленное клеймо. К неприятным ощущениям он давно уже привык, тем более, что это была только видимость боли. Никаких следов ожога на теле не оставалось. Отец говорил, что ему так не жжет. Но он и восстанавливался медленнее.

Аггерцед среди Прыгунов был «спринтером», он быстро получал, быстро отдавал, почти мгновенно восстанавливался, но удержать сферу долго он не мог. Поэтому и межзвездные прыжки у него до последнего времени не получались.

Его сфера уже начала пульсировать от неустойчивости. При неосторожности это могло кончится взрывом и проломанными стенами. Дворец, конечно, было жальче, чем теверское посольство. Почувствовав предел своих возможностей, Аггерцед раскрыл сферу и постепенно стал выпускать энергию в зал. Это тоже было опасно уже тем, что делалось в подсаженном, усталом состоянии. Вампиры нормы не знали. Они могли даже Прыгуна высосать до черного облака, если им вовремя не поставить барьер.

Всё прошло нормально. Герц поднялся сам, у него еще оставались на это силы, и шатаясь пошел к себе. Горячие ванны он не любил и в постели восстанавливался быстрее. Через час он пришел в норму. Как раз к обеду.

Обедали в белой столовой. Такое случалось редко, когда случайно собиралось всё семейство. На сей раз была даже Риция. Она стояла этакой маленькой черной ласточкой на фоне белых колонн и находилась в подозрительно интенсивном «синем луче». Отец что-то говорил ей, он был спокоен. Аггерцед спустился по ступеням вниз, поймал испепеляющий взгляд сестры и понял, что ему сегодня достанется. Интересно было знать, за что на этот раз?

Ждали Эдгара. На столе, на белоснежной скатерти блестела позолоченная черная посуда, сверкали столовые приборы и фужеры, переливались разноцветные графинчики с винами, соблазняли яркой зеленью салаты. Маленький придворный оркестрик выводил на флейте и клавесине вторую, самую изысканную часть двенадцатой симфонии Карно Аргурстра. Флейтист фальшивил.

— Я когда-нибудь увижу твое лицо? — вздохнула мать.

Ей очень шло летящее голубое платье и распущенные рыжие волосы. У нее даже характер менялся, когда она из своих комбинезонов перелезала в женственные наряды.

— Мамочка, — сказал он ей глубоко выстраданную философскую мысль, — у меня пока нет лица.

Но она не поняла.

— У тебя нет мозгов, — постучала она его по лбу кулачком.

Герц перехватил этот кулак и поднес к губам.

— Зато у меня есть прекрасная мамочка.

— Замолчи, негодяй, — сказала она и улыбнулась.

Он почему-то вспомнил ночного мальчишку, у которого убили мать. Тоже, наверно, красивая была женщина. Что же за сволочи с ней расправились?

— Слушай, ма, — тут же родилась у него идея, — а наш дядя Ольгерд, он только будущее видит, или прошлое тоже?

— Ольгерд? — удивилась Ингерда, — он давно уже ничего не видит.

— Но мог же?

— Ну, случалось.

— Отлично… жаль, что он меня терпеть не может…

— Что ты задумал, Герц? — нахмурилась мать, — зачем тебе прошлое? Чье прошлое?

— Скучно, — признался он, — хочу раскопать одну историю.

— Какую историю?

— Не волнуйся, не нашу. У нас своих трупов хватает.

— Аггерцед, я тебя умоляю…

— Чего ты боишься? — искренне удивился он, — что мне может угрожать?

— Не зарекайся, — строго сказала мать, — вспомни Магусту.

— Сия чаша меня миновала, — усмехнулся он, — да и кому я нужен?

— Мне, — сказала Риция подходя, вид у нее был грозный, — ну-ка давай отойдем на пару слов.

— Может, лучше после обеда? — внес он встречное предложение.

— Нет, — сверкнула она глазами, — это единственное время, когда ты бываешь трезвым. Так что пошли.

— Рики, что он еще натворил? — еще больше встревожилась мать.

— Ничего. Мы сами разберемся.

Они закрылись в комнате для отдыха. Герц подумал, что глупо стоять, когда вокруг такая мягкая мебель, и развалился на диване.

— Моему терпению приходит конец, — заявила сестра.

— Моему тоже, — сказал он, — так чего мы ждем, ласточка? Прыгай ко мне!

— Прекрати паясничать! — вспыхнула она «синим лучом».

— По-моему, это ты меня позвала, — усмехнулся Герц.

Он давно понял, что обыкновенный секс — только бледное подобие того наслаждения, которое может дать энергия. Свою он раздавал направо и налево, а взамен не получал ничего. Хотелось попробовать. Но все Прыгуны были мужчинами, а единственной женщиной-Прыгуньей была его сестра. Собственно, его бы устроило и то, и другое, энергия беспола, не всё ли равно, с кем ею обмениваться? Лишь бы взаимно! Но эта его мысль почему-то натыкалась на полное непонимание.

— Так вот слушай, — раздраженно заявила Риция, — ты можешь вытворять, что хочешь: пьянствовать, распутничать, стены крушить… Меня это не волнует. Но я не позволю тебе втягивать в это Льюиса. Понятно!

— Какого Льюиса? — удивился Герц.

— Ты уже не помнишь, с кем вчера напился?

— С Гоббом.

— С каким, к черту, Гоббом! Зачем ты напоил Льюиса и затащил к себе на квартиру?

— Ангелочка? — наконец дошло до Герца, ему стало забавно: что еще припишет ему разъяренная сестрица?

— Это Льюис Тапиа, мой практикант, — объявила она, — и я за него отвечаю.

— Плохо отвечаешь, — усмехнулся он, — парень совсем не знает наших обычаев. И пить не умеет. И… вообще ничего не умеет. Ничему ты его не научила!

Риция вспыхнула на этот раз уже «белой сиренью». Это было плохим признаком.

— Не смей развращать мальчишку! И приучать его к своей энергии!

— Да ничего подобного!

— Это ему можешь рассказать. А я прекрасно понимаю, что ты вытворял на самом деле!

— Дорогая, это было так невинно!

— Ах, невинно?!

— Не смотри на меня так, Рики. Я расплавлюсь. Тебе что, этот земной ангелочек дороже родного брата?

— Да ты мизинца его не стоишь, чтоб ты знал!

Тут он уже разозлился. Он мог спокойно выносить ругань, упреки, угрозы, вопиющую неблагодарность… но сравнения с кем-то другим да еще не в свою пользу не выносил.

— А я-то еще на что-то надеялся! — усмехнулся он, — но во всем этом радует только одно: у занудного дяди Ольгерда скоро вырастут рога!

— Не смей трогать Ольгерда! — визгнула Риция.

— Они ему даже пойдут, — ухмыльнулся Герц.

— У тебя извращенное сознание, и понимаешь ты всё в меру своей испорченности. Просто некому прочистить твои воспаленные мозги!

— Уж не ты ли собираешься этим заняться?

— Придется мне, раз больше некому.

— Знаешь что, дорогая, — окончательно разозлился на нее Герц, — у тебя, как я вижу, воспалился родительский инстинкт. Так ты сначала заведи своих детей, а потом уже их воспитывай. А если не можешь — так при чем здесь я?

Она подошла и влепила ему пощечину. Уже молча, без всяких комментариев. С минуту он тоже молчал: не мог понять, что же произошло, как это возможно посягательство на его божественную щеку, и как уважающий себя бог должен на это реагировать?

Щека горела. Вариантов было несколько: рассвирепеть, схватить ее и изнасиловать на этом диване; извиниться и объяснить ей, что он вовсе не спаивал ее драгоценного Льюиса; сказать какую-нибудь сальную гадость; отшутиться.

Он никак не стал реагировать, так ничего и не выбрав. Насиловать ее было жалко и чревато скандалом, объяснять ей что-то — бесполезно, гадостей он наговорил уже достаточно, а для шуток было не то настроение. Надо было поскорее этот разговор закончить, потому что возмущенная энергия уже вскипала в нем и рвалась наружу как пар из котла.

— Уйди, — сказал он сквозь зубы.

— Хочу тебя предупредить, — грозно начала сестра, — если ты еще раз…

— Уйди! — повторил он со злостью.

Его уже распирало от нервной синей энергии, он слишком быстро ее набирал в отличие от той же Риции, и удержать ее всегда было проблемой. Он еле сдерживался.

— … только сунешься к Льюису… — продолжила она.

Он вскочил и повернулся к окну. Стекла вылетели как от взрыва, лампочки в люстре тоже полопались, на мраморных стенах появились трещины. Он не хотел задеть Рицию, поэтому вся мощь его злости пошла в ту сторону.

— Не запугивай меня! — она мгновенно закрылась в белой сфере, — и дворец тут ни при чем. Не хватало еще, чтоб ты раздолбал собственный дом!

— Дура! — только и смог он выговорить.

На шум в комнату ворвался Эдгар, за ним отец. Они были так торжественно разодеты к обеду, как будто принимали послов. Герцу это всегда казалось глупой игрой, так же как и весь этикет.

— Что тут, собственно, происходит? — спросил Леций, оглядывая пострадавшее помещение.

По его лицу было видно, что он уже всё понял. Да и что тут было не понять? Стекла вылетели, стены треснули, Риция стояла закрывшись, а Герц был разрядившийся, совершенно пустой. Ингерда тоже зашла и ахнула.

— У тебя прогресс, — хмуро взглянул на него отец, — на сестру ты еще не нападал.

Аггерцед подумал, что лучше смыться. Трое на одного — это слишком. Это почти то же, что один дед.

— Он не нападал, папа, — сказала Риция, — он просто пытается доказать, что ему всё позволено, даже крушить собственный дом. Вот и всё.

— Уже легче, — вздохнул Леций.

— Не вижу ничего хорошего! — не унималась она.

— Ты, кажется, пыталась его воспитывать? — вмешался Эдгар.

Риция уже немного успокоилась, но говорила с раздражением.

— Пора уже этим заняться, в конце концов!

— Так это надо делать на полигоне, дорогая, — усмехнулся брат, — ты что, не знала?

— Вырастили самовлюбленного идиота!

Отец повернулся к ней.

— Ты не в себе, Рики. Думай, что говоришь.

— До каких пор ты будешь с ним нянчиться, не понимаю?!

— А это уже мое дело, — заявил Леций, — это мой сын. И мой дворец.

— И твоя дочь, если ты не забыл!

— Он тебя тронул?

— А ты этого дожидаешься?!

— Герц, — отец посмотрел на него, — мы поговорим с тобой после. А сейчас извинись перед сестрой.

— И не подумаю, — заявил Герц и хлопнул взглядом последнюю, случайно уцелевшую лампочку. Шлепок был короткий, но звонкий.

— Ты видел? — презрительно усмехнулась Риция, — ему плевать на всё. Ты долго с ним носился и получил, что хотел: стихийное бедствие в собственном доме!

— Это мой сын, — вздохнул Леций, — и мои проблемы. Если надо будет его убить — я сделаю это сам.

Осень наступила золотая и яркая. Все дожди природа выплакала летом, сентябрь же был сухим и солнечным. Начались занятия в университете, вернулись с каникул студенты, жизнь завертелась так, что некогда было оглянуться.

Оливия купила по дороге пакет молока, творожный сырок и крекеры к чаю. Деньги кончались. Всю стипендию она потратила на новый костюм и туфли. Когда начинаешь себе хоть немного нравиться, сразу же появляется желание себя приодеть. Желание появилось, а денег не прибавилось.

Она открыла замок, вошла в дверь и так и застыла с сумкой в руках. На рабочем столе стоял букет шикарных роз, лежали коробки конфет и упаковки с деликатесами, рядком стояли бутылки, и завершал всю эту композицию огромный торт.

— Раздевайся, раздевайся, — услышала она сзади насмешливый голос дяди Роя.

Раньше она бы по-детски визгнула от восторга и бросилась ему на шею, но сейчас ощущала себя уже солидной дамой.

— Наконец-то! — просто сказала она оборачиваясь.

Наконец-то появился тот, кто единственный умел скрасить ее жизнь. Хотя бы вот такими сюрпризами. Она увидела его и поняла, что теперь-то ей будет легче. Теперь вернется что-то потерянное, забытое на далекой Земле, в прошлой жизни. Наконец-то!

— Не ждали? — усмехнулся он.

— Мы всегда тебя ждем. Здравствуй, дядя Рой.

— Здравствуй, детка. А где Льюис?

— У него сегодня заплыв. Но он скоро придет, не волнуйся.

Она бросила сумку на кухонный стол, сняла плащ и стала торопливо прибираться.

— У нас тут тесновато, конечно, но, в общем, все есть. Можно ужин приготовить… А ключ тебе комендантша дала? Она, вообще-то вредная.

— Ее убедил мой букет.

— Шикарный букет… только воды мало. Сейчас я долью!

— Олли, сядь, — прервал он ее нервную суету, — потом уберешься.

Она так привыкла его слушаться, что села не раздумывая.

— Та-ак, — оглядел он ее, — изменилась. Похудела. Повзрослела. Не узнать.

Сам-то он был всё такой же: великолепный, уверенный, щедрый и всегда неожиданный.

— Ты прав, — сказала она, — я очень изменилась.

В одно это слово она вложила и всю боль, и всю гордость. Рой посмотрел своими синими глазами, как будто просветил насквозь.

— И что с моей девочкой происходит?

Он не всегда бывал так ласков. Обычно вся его любовь доставалась Льюису. Оливия же была бесплатным приложением.

— Помнишь, со мной был приступ в космопорту? — спросила она.

— Ну?

— Так вот, он еще не прошел.

— Не прошел, говоришь?

Рой нахмурился. Она вскочила со стула.

— Я все-таки заварю чай… Тебе земной или местный?

— Ты не хочешь говорить, Олли? — спросил он.

— Ты удивишься, — ответила она, — я не могу так сразу.

— Хорошо, давай чай. Любой.

Оливия расчистила стол от упаковок, насыпала крекер в вазочку, поставила две чашки. Потом взяла и сказала прямо в лоб.

— Ты знаешь, я ведь аппир.

— Аппир? — не то чтобы удивился, а как будто усмехнулся Рой этой глупости, — кто тебе сказал такую чушь?

— Доктор Кондор.

— Кондор? Ты умудрилась попасть к Кондору?

— Да. И теперь он лечит меня. Знаешь, я ведь неспроста была такая толстая: у меня был неправильный обмен веществ. Теперь, видишь, всё в порядке. Я даже не голодаю. А от видений этих… пока пью таблетки. Больше ничего не помогает.

— Каких видений, Олли?

— Вижу всяких уродов во сне. И я среди них такая же. Я же аппирка. Наверно, это память предков.

— А еще что видишь?

— Вижу, как купол раскалывается. И вижу, как меня выносит этот спасатель в серебристом скафандре, — Оливия вздохнула, — я, наверно, никогда от этого не избавлюсь.

— Избавишься, — сказал Рой, — всему свой срок.

— Я думала, что всё дело в космосе, — проговорила она обреченно, — думала: прилечу, и всё пройдет. Но не тут-то было! Ты не представляешь, что эта планета вытворяет со мной!

— Что же? — нахмурился он.

Ей неприятно было всё это говорить о себе, но очень хотелось высказаться.

— Я стала такая нервная и раздражительная, — призналась она, — даже злая. Во мне появилась какая-то внутренняя сила, как будто дьявол сидит внутри на пружинах. Я стала бояться своего взгляда…

— Наверно, пьешь не те таблетки.

— И еще, — она посмотрела ему в глаза, — я стала видеть энергию.

Рой молчал, но лицо его при этом менялось. Оно как будто каменело, красивое, утонченное лицо аристократа с черной бородкой и холодными синими глазами. Изменение было неуловимо, но у нее от этого упало сердце.

— Кому ты говорила об этом? — спросил он глухим голосом.

— Пока никому, — прошептала она, — только тебе.

— И не говори пока.

— Почему?

— Я потом тебе объясню.

— Когда потом? Что это значит, дядя Рой?!

— Всему свой срок, — сказал он твердо, — поняла?

— Да, — пробормотала она.

Цветы, торт, конфеты, — всё показалось ей уже ненастоящим, как будто из иной реальности. А реальность была совсем другая, которую она еще не знала.

Потом в эту реальность ворвался Льюис, и всё снова встало на места. Они пили, закусывали, ели торт, смеялись, рассказывали о своей работе…

— Пора вас развлечь, — сказал дядя Рой, эту фразу он говорил всегда по прибытии, — но приличных развлечений тут не так много.

— Это точно, — живо согласился Льюис.

Оливия тоже не могла забыть, в каком виде он притащился месяц назад из аппирского кабака.

— У нас бывают дискотеки в общежитии, — сказала она, — а в город мы не ходим. Это опасно.

— Со мной можно — усмехнулся дядя Рой, — насколько я знаю, самым престижным удовольствием тут является театр.

— Это безумно дорого, — предупредила Оливия, — там одни послы и воротилы.

— Завтра в Классическом премьера, — улыбнулся Рой, — а вот три билета. Будем сидеть в ложе.

— В ложе! — ахнула она.

Премьера считалась особым шиком. На нее обычно собирался весь высший свет и богема. Попасть же туда простому смертному было практически невозможно.

— Здорово! — обрадовался Льюис.

— Здорово, — согласилась Оливия и вздохнула, — только это не про нас.

— Почему? — проницательно посмотрел на нее Рой.

Она покраснела.

— Догадайся.

— Олли, — усмехнулся он, — завтра мы пойдем с тобой в дамский салон, и я одену тебя как королеву с головы до ног. Идет? Кутить так кутить!

Она покраснела еще больше.

— Ты нас балуешь, дядя Рой…

— Я для этого и прилетел.

Ушел он поздно. Сказал, что устроился в гостинице. Ушел, а чувство праздника осталось.

Пришла ночь. Оливия убирала со стола. Ей было стыдно, что она вместо расчетов и учебы думает о новом платье, о том, как будет она в нем выглядеть. Ей было стыдно своего женского легкомыслия, которое она упорно старалась компенсировать усердной работой, серьезными речами и умным видом. Даже себе самой она не хотела признаться, что ничто человеческое ей не чуждо, что ей нравятся мужчины, сильные мужчины, красивые мужчины, богатые мужчины и наделенные властью.

Это не мешало ей по-прежнему любить Льюиса, одно другому как-то не противоречило. Он давно крепко спал там, за стенкой, его синие глаза были закрыты, его мягкие светлые волосы лежали на подушке, его стройное, гладкое тело было беспомощно во сне, оно, наверно, было очень горячим, наверно, он откинул одеяло…

Снова устыдившись своих мыслей, Оливия включила мойку. Горячая вода с пеной зашипела, отмывая чашки и тарелки. Одно блюдце лежало как-то неловко, задумавшись, она машинально протянула руку, чтобы поправить его, и ошпарилась кипятком.

— Растяпа! — разозлилась она на себя, — размечталась! Теперь будет ожог!

Но ожога почему-то не было. И рука не болела. Оливия удивленно уставилась на свои мокрые пальцы. От них исходило голубое свечение.

Льюис волновался. Он знал, что увидит на премьере Анастеллу и ее родителей. И прочих ее родственников, которые собираются выдать ее замуж за какого-то жуткого типа, отрубившего голову собственной матери. Шансов у него, рядового земного мальчишки, не было никаких, но все равно хотелось выглядеть достойно.

Дядя Рой посоветовал ему не выряжаться.

— Роскошные костюмы ты пока носить не умеешь, — сказал он, — в аппирском халате будешь смешон, в резиновой коже — вульгарен. Мы купим тебе самый обычный комплект, но в самом дорогом салоне.

Сказал и купил. Цену не назвал. Комплект представлял собой черные брюки, черную водолазку и пиджак бирюзового цвета. Льюис смотрел на себя с удивлением и думал: «Если это обычная одежда, то что же такое — роскошный костюм?»

Сам дядя Рой оделся во все черное, он вообще предпочитал этот цвет, как будто всё еще был в трауре по маме. А Оливия… Льюис чуть не упал, когда ее увидел. Он впервые понял, как много для женщины значит наряд. Платье ее было бархатно-шоколадное, но его как будто и не было, оно было неважно, остались мраморные плечи Оливии, ее белое лицо и ее огромные карие глаза на нем. На ее высокой шее лучами солнца растекалось золотое колье с бриллиантами.

— Это что, настоящее? — поразился Льюис, такого размаха он даже от дяди Роя не ожидал.

— Девочка выросла, — усмехнулся тот, — пора ее наряжать. Это мы с тобой можем ходить, в чем придется. А женщина должна быть роскошной. Правда, Олли?

— Не знаю, — покраснела Олли, — по-моему, женщина должна быть умной.

— Ну, этого тебе и так не занимать!

Она посмотрела на Льюиса, высокая, статная. Взгляд был тяжелый. Что-то в ней появилось демоническое, особенно после того, как она похудела, и исчезли ее добродушные круглые щечки. Наверно, она становилась красавицей, но ему почему-то всё чаще было ее жаль.

— Всё отлично, Олли, — улыбнулся он.

К девяти часам уже стемнело. На театральной площади скопились модули и монокары, все двери парадного входа были открыты, в вестибюле горел яркий розоватый свет, и толпилась публика. Пьеса называлась «Возвращение любви». Само название уже казалось достаточно наивным, но никто, кажется, и не собирался смотреть на сцену, все смотрели друг на друга.

Льюис чувствовал жгучее неудобство. Ему хотелось стать серой мышкой, чтобы никто не обращал на него внимания. Оливия же рядом с ним выступала гордо, как настоящая королева. Откуда только это в ней взялось? Неужели достаточно подарить женщине бриллиантовое колье, чтобы у нее в миг исчезли все комплексы?

Вообще, королев тут было полно. Он никогда еще не видел такого количества красивых женщин. Были тут и зеленые красавицы с Вилиалы, и серокожие льдистоглазые теверки, и богатые аппирки в пышных париках, и элегантные дамы из земного руководства.

— Ну, как? — улыбнулся дядя Рой.

— Глаза разбегаются, — признался Льюис.

— Его тоже скоро сожрут глазами, — недовольно сказала Оливия, — пойдем скорей в ложу.

— Так не принято, — возразил дядя Рой, — мы должны пройти в буфет, выпить легкого вина, с кем-нибудь побеседовать и потратить на сладости не меньше двухсот юн.

— Откуда ты всё знаешь? — удивилась она.

— Работа такая, — усмехнулся он.

— Кем ты все-таки работаешь? Ну, скажи, дядя Рой, сколько можно нас интриговать!

— Моя работа черная и неблагодарная, детки.

— Опять уходишь от ответа!

— Олли, ты сегодня слишком любопытна.

— А ты несносен!

— За это и выпьем.

Он заказал официанту (роботов в театре не держали) бутылку «Созвездия Снов» и фруктовое ассорти. Льюис оглядел высокие своды буфета, граненые в зеркальной крошке колонны, вращающийся клубок сиреневых лучей под потолком. Ему не хотелось ни пить, ни есть, он слишком волновался и через плечо дяди Роя поглядывал на двери.

Наконец вслед за группой черных лисвисов показалось семейство Кера. Огромный Азол был в расшитом халате и шапочке-таблетке. Его женщины рядом с ним казались маленькими и хрупкими. Жена была гладко причесана и довольно скромно одета в чисто земной костюм, дочь же напоминала белый одуванчик в розовом платье. Сердце споткнулось.

— Кто там появился? — спросил дядя Рой, заметив реакцию Льюиса.

— Азол Кера, — сказал Льюис.

И увидел, как застывает, словно каменеет у друга его матери лицо, но это было какую-то секунду.

— И с кем он?

— С женой и дочерью.

— Прелестная девочка — Анастелла, не так ли?

Льюис невольно покраснел. Он не ожидал от дяди Роя такой проницательности.

— Она рисует в нашем вестибюле, — зачем-то сказал он.

— Всякую муть рисует, — добавила Оливия.

— Неправда, — не смог смолчать Льюис, — очень даже здорово!

— Цветочки и бабочек?

— Ну и что?!

Пока они препирались, дядя Рой обернулся и вполоборота наблюдал за семейством Кера.

— Не переживай, Лью, на свете нет ничего невозможного, — вдруг сказал он.

— О чем ты? — удивился Льюис.

— Кера сам зарекался жениться на землянке. Однако женился. Чего же он после этого может требовать от дочери?

— Соблюдения интересов династии, — погрустнел Льюис.

Они дружили с Анастеллой больше месяца, гуляли, танцевали, рисовали… но даже до поцелуев дело не дошло. Но как это было объяснить Дяде Рою, да еще при Олли?

Тот только пожал плечом.

— Да кто у них что соблюдает? Одни только слова. Прыгуны оказались не очень-то разборчивы в выборе жен. Разве что Ольгерд. Но он всегда предпочитал иметь дело с богинями.

У Льюиса сложилось впечатление, что дядя Рой не любит ни Азола Кера, ни Ольгерда Оорла. Он и сам их не слишком любил, точнее панически боялся. Наверно, это было что-то зоологическое. При виде же Миджея Конса ему вообще хотелось залезть под стол.

Совсем другое дело был Эдгар Оорл. Он без шуток не появлялся, и с ним было как-то легко и просто. Леций тоже оказался совсем не грозным. Верховный Правитель роскошно одевался, но вел себя при этом весьма демократично и терпеливо. Его Льюис не боялся. А земного полпреда он так за два месяца ни разу и не увидел.

Анастелла беседовала с синевато-серым, замотанным в белую ткань тевергом, такими обычно изображают выходцев с того света.

— Эта художница только водит Лью за нос, — недовольно сказала Оливия, — зачем ей какой-то бедный студент-землянин?

— Олли! — возмутился он.

— Почему же бедный? — насмешливо поднял брови дядя Рой.

Льюис посмотрел на него, и у него защемило сердце. Он понял, что мамин друг ничего для него не пожалеет. Он всегда отличался размахом. Но радовали не деньги. Радовало само отношение. То, чего дядя Рой никогда не говорил, просто вытекало из его поступков.

— Не стоит нас сильно баловать, — смущенно сказал Льюис, — в любом случае мы просто студенты-практиканты.

— Всему свой срок, — произнес свою любимую фразу дядя Рой.

Подойти к Анастелле Льюис не осмелился. Он сидел и думал: как это дядя Рой обо всем догадался? Может, Олли ему рассказала? Но она и сама толком ничего не знала. То, что происходило между ним и Анастеллой, невозможно было увидеть. Ничего не было. Они просто смотрели друг на друга, разговаривали, она улыбалась. Но какое это было счастье!

Наверно, это самое глупое счастье и было написано у него на лице, и любой мог его заметить! Льюису в очередной раз стало неловко за себя и свою наивность. Хотелось стать взрослым и сильным, умным и выдержанным. Таким как дядя Рой.

Они наконец допили бутылку и потратили положенные двести юн на сладости. Из кармана дяди Роя, естественно. Буфет и фойе постепенно пустели: все проходили в зал. Они заняли свою ложу слева от сцены. Было удобно и всё прекрасно видно.

Зал не был так роскошен как буфет, наоборот, он как бы поглощал собой весь свет. Наряды дам в этом сумраке смотрелись особенно ярко, как алмазы на черном бархате. Льюис просто любовался на них, словно на чудесные цветы.

Его строгая наставница сидела в мерцающе-малиновом платье с красным пером в волосах. Он даже не сразу узнал ее, так непривычно было видеть ее без комбинезона. Рядом сидела еще более шикарная женщина, рыжая, с белой кожей, со сверкающим украшением на лбу, в платье цвета звездного крошева. Потом ему сказали, что это жена Правителя. Он не мог определить, кто из них красивее, ему все нравились!

По бокам сидели их мужья: довольно скучно одетый в темно-серое Ольгерд Оорл и совершенно бесподобный Леций Лакон. Под стать своей жене, об был весь в звездном крошеве, только с черным отливом, на голове был обруч, видимо, символизирующий корону. Льюису показалось, что он попал в какую-то сказку с королями, принцессами и ожившими покойниками в виде тевергов.

Ложа земного полпреда была пуста.

— Вон доктор Кондор, — оживилась Оливия, — ой, кто это с ним?!

С ним было раскрашенное чучело в зеленом парике. Льюис сразу узнал своего давешнего приятеля.

— Наследник престола, — усмехнулся дядя Рой.

— Это?! — возмутилась она.

— Аггерцед Арктур Лакон Индендра во всей красе.

— О, Боже!

Льюису тоже хотелось ахнуть, хоть он и подозревал, что Рыжий — весьма знатный отпрыск. На фоне своего сказочного отца он смотрелся особенно дико. Но, кажется, ему нравилось эпатировать публику.

— Олли, — насмешливо посмотрел на нее дядя Рой, — у Индендра в роду встречаются и не такие завихрения. Ты что-нибудь слышала о Сии Нрис?

— Сии Нрис? — пожала плечом Оливия, — нет. А что?

— Она была старшей сестрой Правителя.

— И что?

— Ей захотелось расчистить дорогу для своего сына, и она начала убирать с дороги всех наследников.

— Что значит «убирать с дороги»?

— Убивать.

Олли вздрогнула.

— Какая жуткая женщина, — сказала она.

— И смерть у нее была жуткая, — зачем-то продолжал эту кровавую историю дядя Рой, — ее разоблачил тот, кого она безумно любила, а собственный сын отрубил ей голову.

Оливия так и смотрела на него своим тяжелым взглядом.

— Ладно, — усмехнулся он, — не будем о кошмарном. Пьеса о любви, шикарные женщины вокруг, правда, Льюис?

— Да!

— Обыкновенные женщины, — сказала Оливия, — чего бы они стоили без своих мужей?

Свет медленно погас. В наступившей тишине поднялся занавес, из темноты в глубине сцены проступила голограмма древнего города, и зазвучала тоненькая одноголосая мелодия на свирели.

Сюжет был простой. Прекрасная царица Росандра, пока муж воевал с неприятелем, сама оказалась в плену и отвергала домогательства захватившего ее полководца Крептона. Он соблазнял ее богатством, угрожал пытками, умолял… В конце концов, оклеветал перед мужем. Не помогло. Уверил, что муж погиб. Не сработало. Доказал ей, что муж изменял. Даже это не возымело эффекта.

За всё время действия, ему даже не пришла в голову мысль просто взять ее и изнасиловать. Это было бы неправдоподобно, играй Росандру другая актриса. Но эта! Она одна вытягивала всю пьесу. Она могла вообще не играть. Ей можно было просто стоять на сцене, а все бы на нее любовались. Льюис наслаждался ею.

Удивительная была женщина. При всей откровенной, плотской соблазнительности ее тела, она была совершенно неземным созданием, которое невозможно было даже грубо взять за руку, не то что изнасиловать. Она была как бы вне своего призывно-роскошного естества, вне всякой грязи, вне всякой похоти. Бедный полководец Крептон так и ходил вокруг нее кругами, пока его не убили.

— Глупей пьесы не видел, — подытожил просмотр дядя Рой.

— А мне понравилось, — признался Льюис.

— А мне нет, — сказала Оливия, — ничего для ума. Сплошная эротика. И все работали на эту красотку.

— Вот тут ты не права, — вдруг сказал дядя Рой, — пьеса идиотская. Но женщина высшей пробы. Только дурак этого не оценит.

— Значит, я дура, — рассердилась Олли.

В зале стоял гул аплодисментов. Прекрасную Росандру завалили цветами. Это было похоже на настоящий праздник.

— Вот что, дети, — решительно сказал дядя Рой, — ждите меня в модуле, — и быстро вышел из ложи.

Кси сидел в углу гримерной, поджав колени. Зела выложила, точнее выронила свои букеты на диван. Сценическая эйфория проходила, начиналась обычная усталость.

— Ну? Как тебе? — спросила она.

— По-моему, тебе самой было скучно, — отозвался Кси.

— Скучать, положим, было некогда, — немного расстроилась Зела, — неужели тебе совсем не понравилось?

— Не то чтобы… Чувствуется, что автор от тебя без ума и любуется тобой во всех сценах. И режиссер туда же. И публика. Но ведь это тебе и в жизни давно надоело… Декорации впечатляют. А музыка бедна. Она не передает твоих чувств. Я окружил бы тебя совсем другими мелодиями.

— Кси, — посмотрела на него Зела, — в чем же дело? Давай я устрою тебя в театр, ты будешь писать музыку к спектаклям.

— Ни за что, — сказал он из угла.

— По-моему, это просто глупое упрямство, — она отвернулась и подошла к своему зеркалу, — я столько могу для тебя сделать, а ты ничего не хочешь принять.

— Принимают нищие, — усмехнулся он, — а я самый богатый аппир во вселенной. У меня есть любовь к тебе, а остальное — пустяки.

— Ох, Кси…

Ложа Ричарда так и осталась пустой. Все явились, даже несносный Аггерцед, даже замученный пациентами Кондор и даже вечно умирающий старый зотт Глеглар. Только собственного мужа Зела не увидела на своей премьере.

— Помоги мне раздеться, — сказала она.

Кси поднялся, встал у нее за спиной, расстегнул молнию на узком платье и скромно потупился.

— Принеси халат из шкафа, — вздохнула она.

Он в самом деле ничего от нее не хотел, даже прикоснуться к ней. Это было ей незнакомо, непонятно, приятно, но в то же время мучительно. Кси мог поедать и ласкать ее взглядом, но его было не заставить сделать то же самое губами или рукой.

Она переоделась за ширмой.

— Сейчас придут твои родственники с поздравлениями, — сказал он, — мне смыться?

— Не выдумывай, — улыбнулась она, — лучше расчеши мне волосы.

— Хочешь, чтоб я умер?

— Хочу избавится от всех заколок и булавок. Помоги мне.

На помощь он соглашался охотно. Зела зажмурилась, ей было приятно, что его тонкие музыкальные пальчики прикасаются к ее волосам. Она сама не знала, в чем тут дело. Почему ей так нравится именно этот мальчик? И почему ей абсолютно всё равно, что подумают окружающие?

Он знал всю ее историю, знал даже в тех подробностях, о которых не слышала ни одна подруга, о которых не подозревал сам Ричард. От Кси у нее не было тайн. Ей захотелось однажды выплеснуть всё, и она выплеснула. И не жалела об этом.

Первой зашла Флоренсия со своими мужчинами. Она заметно постарела, хотя ей было чуть больше ста. Наверно, сказалась ее напряженная жизнь и поздние роды. Видеть это было печально, даже при том, что Конс всем своим видом всегда подчеркивал, что кроме жены для него других женщин не существует. Кто бы мог когда-то подумать!

Кондор лицом походил на мать, глаза его были близко посажены к аккуратному носику, но были дьявольски черными как у отца. Он очень скромно улыбнулся и отошел в сторонку. Конс вручил ей букет, посмотрел как-то странно и хмуро, как на свою сбежавшую собственность, и сдержанно поздравил. Фло наоборот стала ее целовать.

— Ты бесподобна, дорогая! Ты ослепительна! Жаль, что Ричард не видел.

— Посмотрит в записи, — равнодушно сказала Зела, — если найдет время.

— А где он?

— Понятия не имею.

Она снова села к зеркалу. Кси тут же подошел к ней с расческой.

— Зела, можно задать вопрос твоему гримеру? — вдруг спросил Кондор.

— Конечно, — ответила она.

В наступившей тишине Кондор внимательно посмотрел на Кси.

— Вы знаете, что вы больны?

— Все больны, — пожал плечом тот.

— Вы смертельно больны.

— Да неужели?

— Здесь нет ничего смешного. Если вас срочно не лечить, через неделю вы умрете.

— Ого!

— Извините за прямоту, но надо торопиться.

— На тот свет?

— Нет. В больницу. Я буду ждать вас завтра утром у себя в приемной. Вас пропустят.

— Я подумаю, — заявил Кси.

Когда они ушли, Зела больше не могла молчать.

— Прошу тебя, Кси, не упускай этот шанс! Кондор сам тебя пригласил, я тут ни при чем!

— В твоей гримерной на твоей премьере?

— Я его ни о чем не просила. Если это и касается меня, то только косвенно. А речь идет о твоей жизни, Кси!

— Я подумаю, — повторил этот несносный мальчишка.

Сердце разрывалось от жалости к нему.

— Теперь я твой гример, — усмехнулся он, осторожно проводя расческой по ее волосам, — за кого меня только не принимали рядом с тобой, только не за того, кто я есть.

— А кто ты есть? — спросила она с интересом, — кто ты мне?

Кси загадочно улыбнулся ей в зеркале.

— Ты — моя муза. Я твой поэт.

— Всего лишь?

— Тебе этого мало?

Потом цветов у нее прибавилось. Сначала был Эдгар, который не столько поздравлял ее, сколько оправдывал Ричарда, объясняя, что тот срочно разыскивает какую-то тэги Иглэр, а виноваты в этом два болвана: Аггерцед и он сам. Рассмешить он ее рассмешил, но так и не сказал, чем это тэги Иглэр важнее Зелы Оорл.

— Ну а пьеса-то тебе понравилась? — спросила Зела.

— Ты же знаешь, — усмехнулся Эдгар, — я сексуально взвинчен. На меня такие вещи действуют как красная тряпка на быка. Лакомая конфетка, и вокруг нее щелкает челюстями алчный злодей! Кажется, вот-вот сожрет ее! Класс, бабуля! Могу тебя уверить, вся мужская половина зала завелась на сорок восемь оборотов.

— Почему сорок восемь? — улыбнулась Зела.

— Потому что пятьдесят — уже смертельно. А как загубленный талант могу признаться, что с удовольствием сыграл бы этого Крептона. А еще лучше — его астролога. Вообще, злодеев играть гораздо интереснее.

— Только не в жизни, — улыбнулась она.

— Вот-вот. Ты извини, я спешу. Мне надо проследить за одним типом.

— За злодеем?

— Черт его знает, за кем. Но лично мне он не нравится.

Внук ушел. За ним были Леций и Ольгерд с женами. Оба смотрели на нее точно так же как Конс: как на сбежавшую собственность. «Что это с ними сегодня?» — подумала она удивленно, — «или что-то со мной?»

Оба ей были дороги. Она не знала даже, кто больше. Каждый занимал свое место в ее душе. Особое. Она до сих пор помнила грозовую ночь на Сонном озере с прекрасным юношей с гибким телом и горящими глазами. Такое не забудет ни одна женщина, кого бы она ни любила.

Теперь ей было странно: почему она была так фанатично убеждена, что единственный мужчина во вселенной — Ричард Оорл, что она без него умрет и дышать не сможет? Если б не это, разве уступила бы она Ольгерда бесчувственной Анзанте? Разве могла бы она заявить когда-то гордому Лецию: «Люби меня, если хочешь, но я люблю другого?» Что же это с ней было? Затмение? Затмение длиной в шестьдесят лет?!

— Как же ты хороша! — искренне восхитилась Ингерда.

Она была счастлива и великодушна. Жена Верховного Правителя вообще не страдала ревностью, такая самоуверенная и сильная была женщина. Если она и ревновала к Зеле, то только сына Эдгара и давным-давно.

Зато нервная, закомплексованная Риция невзлюбила Зелу с первого взгляда. Сначала потому, что та напоминала ей Анзанту, а потом за то, что даже Анзанта была для Ольгерда лишь повторением Зелы. Глупая девочка! Вот уж ей опасаться было нечего. Ее обожаемый Ольгерд был настолько правилен и зациклен на порядочности, что не изменил бы ей даже под пытками.

— Пьеса рассчитана на эмоции, а не на разум, — сухо сказала Риция, — причем на мужские эмоции.

Зела не обижалась на нее. Она знала, что такое не иметь ребенка от безумно любимого мужчины, не иметь даже надежды на это, не кормить маленький комочек грудью, не искать в его личике знакомые черты, не наблюдать, как он растет, не рассказывать ему о мире, в который он пришел благодаря тебе… Но у нее хотя бы был внук. Эдгар вдоволь насиделся у нее на коленях и наелся ее каш. Риция даже этого не знала.

— Что касается моих эмоций, — весело сказал Леций, — то если б этот Крептон к тебе прикоснулся, то я бы просто прыгнул на сцену и расплавил его.

— Папа, — не поняла юмора Риция, — если ты не видишь разницы между театром и жизнью, то хотя бы вспомни, что это не твое дело. Кажется, у Зелы есть муж.

— Кажется, есть, — усмехнулась Зела, — где-то.

Герц завалился пьяный. Зеленый парик сидел на нем криво, под завитками белой краски лицо было пунцовым, глаза лихорадочно блестели. Зела вздохнула: ничего хорошего можно было не ждать.

— А этот что тут делает? — презрительно уставился он на Кси, — он еще смеет тебя причесывать?! А ну брысь отсюда!

Связываться с ним не хотелось. Это могло кончиться плохо и для гримера, и для гримерной в целом.

— Кси, пожалуйста, — терпеливо сказала она, — подожди пять минут в коридоре. Только никуда не уходи, слышишь?

Тот спокойно улыбнулся ей, положил расческу и вышел. Аггерцед стоял шатаясь, он был в канареечно-желтом камзоле с пышными брыжами, в протертых штанах из резиновой кожи, в красных сапогах с пряжками и с букетом нежно-розовых хризантем, самых любимых аппирами цветов. Даже тут он старался подчеркнуть, что он аппир, а не человек.

— Ну? — повернулась она к нему.

— Что-то я часто стал замечать тебя с этим музыкантишкой, — сказал Герц недовольно, — таскаешься с ним в «Корку», по выставкам ходишь, в информотеке с ним торчишь… А теперь он еще и в твоей гримерной отирается? Это как понимать, драгоценная бабуля?

— Ты за этим пришел? — холодно спросила она.

Он сверкнул глазами, покривился и бросил цветы к ее ногам.

— Что дальше? — усмехнулась она.

— Я всегда знал, что твой старый муж тебе осточертеет, — заявил Герц, — но выбрать такое ничтожество, бабуля? Что-то у меня зашкаливает!

— Ты пьян, — сдерживая раздражение, сказала она.

— Я всегда пьян в это время, — надменно ответил он.

— Тем не менее, я не желаю слушать твой бред.

— Бред?! — снова покачнулся он, — бред был на сцене полчаса назад. Верных жен в природе не бывает! Ты всегда или после кого-то или перед кем-то. В общем, в цепочке. Это противно…

— По-моему, ты просто перепил, и тебя тошнит.

— Меня тошнит от жизни! И от вас, верные жены!

Он развернулся и быстро вышел. Зела не ожидала, что так быстро от него отделается. Кси вошел, усмехаясь, подобрал хризантемы с пола и так и остался сидеть у нее в ногах.

— Бедный мальчишка, — сказал он, — до сих пор считает, что сила и власть — это всё. И никак не может смириться с тем, что его схема не работает.

— Надеюсь, больше никто не придет, — устало вздохнула Зела, — и я смогу наконец умыться!

В это время постучал рабочий сцены, вошел и передал ей большую коробку конфет.

— Господин просил, чтобы вы открыли теперь же, — сказал он.

— Спасибо, Гуго, мне совершенно не хочется сладкого, — улыбнулась она, — чего бы я съела, так это жареного цыпленка. С горошком, с перцем и с тушеной морковкой. И запила бы это горьким пивом! Что скажешь, Кси?

— Ты не уточнила, под каким соусом. И под какую музыку.

— Это уже на твое усмотрение.

Они посмотрели друг на друга через зеркало.

— Извините, — сказал Гуго, — но господин здесь за дверью и ждет ответа.

— Какого ответа? — удивилась Зела, — и кто его сюда пропустил?

За сцену пускали только своих.

— Не знаю, — пожал плечами Гуго.

— Может, там записка? — предположил Кси.

Зела положила коробку на колени, развязала ленточку и открыла картонную крышку. Там была не записка.

Там было нечто невообразимое. Чего только не видели жены Прыгунов, даже звезды с неба, но такого!.. Сначала она даже боялась к этому притронуться. Оно сияло и переливалось всеми цветами, это нечто, похожее на сказочное перо Жар-птицы. После минутного шока, Зела взяла его в руки. У пера был стебель, даже шипы на нем. Наверно, это была ветка какого-то фантастического растения с неведомой планеты, до которой не добрались пока даже Прыгуны.

— Царский подарок, — проговорил Кси, даже его это потрясло, — я слышал, что где-то есть такие деревья.

— Я тоже, — припомнила она, — еще на Наоле, когда жив был отец Леция и Конса, он говорил, что видел Сияющую рощу. Кажется, оттуда он и не вернулся. Там слишком ядовитые испарения, а он не позаботился о скафандре… Но это только предположение. И Конс, и Леций долго искали планету с этой рощей, но так и не нашли.

— Значит, нашел кто-то другой, — заключил Кси.

— Господи! — ахнула Зела, — это же Ричард! Ну, конечно, кто же еще! Только он способен на такие сюрпризы! А я еще на него обижалась! Гуго, зови его скорее!

Сердце у нее радостно забилось. Она даже не заметила, как побледнел Кси, как плотно, до складок на щеках сжались его губы. Она была готова простить Ричарду всё, ведь она теперь знала, где он был и для чего. Она даже вскочила, поправляя волосы и пояс на халате. Но вошел не Ричард.

Этого мужчину Зела никогда раньше не видела. У него было узкое лицо с бородкой, довольно красивое и правильное, глухой черный костюм, смолянисто-черные волосы и наглые синие глаза. От неожиданности она даже попятилась.

— Во всей вселенной нет подарка, достойного вашей красоты, — сказал он вполне галантно, — но будьте великодушны, примите от меня хотя бы эту скромную ветвь.

Глаза его при этом говорили совершенно другое. Он прекрасно знал, что его «скромная ветвь» должна сразить наповал. Зела лихорадочно соображала, кто кроме Прыгуна мог раздобыть это перо Жар-птицы? Да никто! И любой из них предпочел бы подарить его лично, покрасоваться они сами любили. В галактике было известно всего девять Прыгунов. Неужели перед ней стоял десятый?!

— Вы хозяин райского сада? — усмехнулась она.

— Я ценитель вашей красоты, — ушел он от прямого ответа, — я восхищен вами и вашим талантом, — сказал он светски-восторженным тоном и выразительно добавил, — чего не скажешь о пьесе.

— Чем же вам не понравилась пьеса? — подавляя волнение, спросила Зела.

— Тем, что она неправдоподобна.

— Вы находите?

— На самом деле всё гораздо проще. Женщины любят победителей. А победители не церемонятся со своими пленницами. Разве не так, прекрасная Ла Кси?

Зела вспыхнула. Ее прежнее имя прозвучало как намек на ее прошлое. Откуда только он его узнал?

— Если я не убедила вас на сцене, — сухо сказала она, — то что я могу еще добавить?

— Не будем спорить из-за глупой пьесы, — улыбнулся он, — счастлив был увидеть вас.

— Вы знали меня раньше?

— Не имел удовольствия.

Зела не знала, что о нем думать, всё было неправдоподобно! Мысли путались.

— Вы не хотели бы представиться, раз уж вы имеете такое удовольствие? — спросила она.

— Хотел бы, — серьезно сказал он, — но не могу.

— Что значит, не можете? Почему?

— Всему свой срок, прекрасная Росандра.

Он еще раз улыбнулся, посмотрел на нее очень странно, с какой-то глубинной тоской и быстро вышел. Осталось перо Жар-птицы, которое заливало своим мерцающим светом и без того яркую гримерную.

— Что скажешь? — обернулась Зела к своему поэту, ее почему-то трясло от волнения.

— Скажу, что это не Ричард, — заявил Кси.

— Весьма наблюдательно!

— Не Ричард. Но хотел бы оказаться на его месте. Негодяй, он даже не скрывает этого!

Ей тоже так показалось, но она не могла в это поверить.

— Ты преувеличиваешь, Кси. Надо быть полным идиотом, чтобы на это рассчитывать.

— Только полный идиот так запросто раскрывает свои карты. Видно, он совсем от тебя без ума, Ла!

— Что ты имеешь в виду?

Кси прикрыл коробку. Сразу стало темнее.

— Ты и сама догадалась. Он Прыгун. Причем более опытный и более старший, чем наши. Он даже знает, где Сияющая роща.

— О, Господи…

— Если Прыгуны живут лет по триста-четыреста, то ничего странного в этом нет.

— Есть. Если он Индендра, почему скрывает это?

— А если не Индендра?

— Других Прыгунов не бывает! Только Оорлы. Но они до недавнего времени не знали методики прыжков и о Сияющей роще даже не слыхивали!

Кси смотрел на нее с тревогой и нежностью.

— Ты только не волнуйся, Ла. Кто бы он ни был, с Ричардом ему не справиться. И не сравниться.

— Конечно! — с жаром сказала Зела, хотя и обижалась на своего мужа, — кто же с ним может сравниться!

Сказала и вдруг смутилась, как будто не думая выкрикнула лозунг.

— Если только ты, — тихо добавила она.

— Не надо нас сравнивать, — спокойно ответил Кси, — мы с ним лежим в разных плоскостях. Его ты любишь. А я тебе просто нужен. И неизвестно, кому из нас повезло больше.

Зела взяла коробку в руки.

— Надо срочно показать Лецию.

— Дядя Рой, — смущенно сказал Льюис, — я не знаю, что делать. Анастелла пригласила меня к себе.

— Идти, — усмехнулся дядя Рой.

— Мне это ужасно неудобно, — признался он, — там такой шикарный замок, там ее родители, слуги…

— Так… Миранде — хризантемы, девчонке — розы. Кера отсалютуешь головой, низко не кланяйся. Много не улыбайся. Со слугами не здоровайся, это не принято. Брюки и сапоги черные, пиджак белый. Увидишь зеркало — не смотрись, это дурной тон… что еще? Останешься с этой принцессой наедине — проверь, заперта ли дверь. Слуги здесь очень любопытные.

Льюис вспыхнул.

— Ты что! — возмутился он, — мы вовсе не собираемся запираться! Анастелла хочет нарисовать мой портрет в своей мастерской. Вот и всё.

— Портрет? — насмешливо посмотрел на него дядя Рой.

— Конечно!

Они сидели в маленьком кафе недалеко от общежития. На круглом малахитовом столике дымились чашечки кофе, за прозрачной стеной золотились от полуденного солнца яркие осенние клены. Все было хорошо, как и должно быть, все шло только к лучшему, но разговор становился неприятным. Старший друг явно не понимал благоговейного отношения Льюиса к Анастелле.

— Она тебе что, не нравится?

— Нет, очень нравится.

— Ну? И долго ты будешь развлекать ее разговорами?

— Дядя Рой…

— Знаешь, женщины этого не любят. Всему свой срок, малыш. Есть время разговоров, а есть время действий. Смотри, не перетяни.

Льюис покраснел. Он ненавидел за собой эту особенность, но ничего поделать не мог, краска смущения сразу бросалась ему в лицо.

— Она же чужая невеста. Как я могу!

— Да хоть бы чужая жена! — выразительно посмотрел на него дядя Рой, — ты что, сдался без борьбы? Да ради женщины можно мир перевернуть, а ты сидишь тут и краснеешь как девица!

— Ты ее не знаешь, — потупился Льюис, — она сама ничего не хочет.

— А ты пробовал?

— Нет. Это невозможно! Она… такая неземная!

— Это ты не от мира сего, парень.

После разговора остался неприятный осадок. Льюис пришел к себе, вымылся, причесался, оделся, как советовал дядя Рой, потом в приступе какой-то тошноты всё это с себя снял и надел просто джинсы и свитер. «Ради женщины можно мир перевернуть!» А как?

Он всё делал не по правилам. Никаких цветов дамам не подарил, какие букеты от нищего студента? С хозяином расшаркивался долго и почтительно, улыбался до ушей и здоровался со всеми слугами.

Замок у Кера был не столько шикарный, сколько утонченно красивый. Сам он довольно мирно выглядел в домашнем халате, в кресле-качалке у камина. Миранда была очень приветлива и ласково смотрела такими же серыми как у ее дочери глазами. В общем, всё обошлось. Он думал, будет хуже.

— Мы пойдем в мастерскую, — объявила Анастелла, — я хочу Льюиса нарисовать.

— Иди, детка, — улыбнулась ей мать, — никто вам мешать не будет.

После такого доверия Льюис вообще зарекся даже думать о чем-то плотском. Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж.

В мастерской он увидел ее картины. Они были разные, не только цветы и бабочки. Были мосты, дома, кленовая аллея, фонари в ночном саду, портреты, облака над крышами… Все было немножечко ярко и немножечко наивно, словно опытной и твердой рукой рисовал ребенок.

Анастелла посадила его на стул, а сама спряталась за мольбертом. Льюис видел только ее ноги в сиреневых туфельках и край короткой пестрой юбки. Если б не дядя Рой со своими речами, он бы и внимания на это не обратил, а теперь невольно изучал изгибы ее узких коленей.

Честно говоря, это были не самые красивые и не самые соблазнительные ноги в мире, обыкновенные худые девчоночьи ножки. Были на свете и женщины в тысячу раз более ослепительные. Но он любил эту, с серыми глазами, с белесыми ресничками, с мелкими веснушками на вздернутом носике, с открытой милой улыбкой и со всеми ее детскими рисунками.

Анастелла так внимательно смотрела на него, выглядывая из-за мольберта, что стало не по себе. Предательская кровь снова бросилась к лицу. Льюис почувствовал, как горят его щеки.

— Мне жарко, — сказал он, чтобы как-то оправдать свой румянец.

— Вообще-то, да, — согласилась она, взяла пульт и немного раздвинула стекла боковой стены.

— Так нормально?

— Да, — хрипло ответил он.

— Ты плохой натурщик, Лью, — заметила она, — все время вертишься и ерзаешь.

— А меня никогда и не рисовали, — оправдался он.

— Странно… ты такой красивый.

— Я себе не нравлюсь. Я какой-то незаконченный.

— Да? — Анастелла улыбнулась, — а у меня уже законченный. Правда, пока только в карандаше. Я не могу сразу красками. Хочешь посмотреть?

Льюис встал. Он не ожидал, что это будет так быстро. Минут двадцать от силы.

— Нравится? — с волнением спросила юная художница.

У него даже дар речи пропал от того, что она там изобразила. На рисунке был он и не он: бог Дионис в лавровом веночке, в набедренной повязке и с гроздью винограда. Льюиса просто бросило в жар от этого рисунка. Он даже мысленно не смел ее раздеть, а она вот так откровенно сделала это на бумаге!

— Это я? — только и мог выговорить он.

— Ты, — сказала Анастелла, — я не могу как тетя Сия уставить весь дом твоими статуями, зато я могу рисовать тебя, сколько хочу.

— З-зачем, — уже заикаясь от волнения произнес он.

— У каждой женщины должна быть своя тайна, — тихо ответила она.

Они смотрели друг на друга, и мастерская с ее высокими потолками, картинами, прозрачной стеной в осенний сад, и этот самый сад, и замок, и весь окружающий мир стали куда-то исчезать. Осталось только ее взволнованное лицо.

— Жаль, что я не умею рисовать, — сказал Льюис.

— Жаль, — слабо, как во сне, улыбнулась она.

Дальше тянуть уже было невозможно. Всему свой срок, как говорил дядя Рой. Льюис наклонился и коснулся губами ее губ. Сердце от этого совсем оборвалось. Такое нежное, такое совершенное существо стояло перед ним, что к нему даже немыслимо было прикоснуться. Всё не верилось, что это возможно!

— Я никогда раньше не целовалась, — призналась Анастелла смущенно, — а ты?

— Вообще-то было, — не смог он соврать, — один раз, в звездолете. Одна женщина из экипажа показывала мне лобовой экран, а потом…

— Она тебе нравилась, да?

— Нет. Мне просто было любопытно. Но потом я понял, что не хочу ничего этого. Не хочу без любви.

— А меня… — Анастелла подняла на него свои большие серые глаза, — меня ты любишь?

— Люблю, — выговорил он.

И сразу стало намного легче.

— Слава богу, — улыбнулась она, — а я боялась, что нет.

— Да ты что, Стелла!

Они долго стояли обнявшись. Ее волосы пахли фиалкой. Она сама была как маленький нежный цветок, эта хрупкая девушка с белой пушистой головкой, такая недоступная и такая родная. Она прижалась и обвила его как вьюнок. Он тыкался губами в ее волосы, сердце болезненно стучало. Он любил ее сейчас безумно, каждой своей клеточкой, он желал ей счастья, он хотел ей добра… но прекрасно понимал, что он, Льюис Тапиа — не тот крепкий дуб, вокруг которого этому вьюнку суждено обвиться.

— Знаешь, что я решила? — спросила она, как маленький ребенок или котенок цепляясь за его свитер.

— Что?

— Я не выйду за Руэрто. Никогда! Пусть делают со мной, что хотят!

— Стелла…

— Я люблю тебя. И всегда буду любить! И никто мне кроме тебя не нужен!

— Стелла, милая… — он взял ее лицо в ладони, — я тоже тебя люблю, но что мы можем сделать против Прыгунов? Я обыкновенный человек, ты это понимаешь? Я даже защитить тебя от них не смогу. Умереть — умру, если придется. Но это всё, на что я способен.

— Значит, умрем вместе! — заявила она.

Тэги Иглэр выглядела жалко, бесцветные волосы ее были растрепаны, синюшные руки исцарапаны, платье перепачкано грязью. Она сидела напротив Эдгара в его рабочем кабинете и, стуча зубами пила, горячий тэрий с пихтовым маслом. Вонь была ужасная. Эдгар молча смотрел, как раздраженно расхаживает по ковру дед, тоже порядком перепачканный.

— Изгоями на Тевере прожить невозможно, — говорил он хмуро, — слишком холодно. Этот рыболов не смог ей обеспечить минимальных условий. Девчонка чуть не околела в его хижине.

— Кэдэм нэ вэнэвэт, — пискнула дочь посла.

— Попробуй объяснить это своему правительству. И своему отцу. И своему мужу.

Девушку было жалко. На Тевере она и ее любовник прозябали и рисковали быть схваченными и замурованными в лед. Здесь же ее ждала встреча с разъяренным мужем и возмущенным отцом.

— Эд, налей-ка мне тоже этой гадости, — сказал дед, — а то меня что-то знобит от теверского климата. И вызови это чертово отродье. Я ему скажу пару ласковых.

— Дед, — вступился за брата Эдгар, — он хотел как лучше.

— Пусть увидит, что из этого вышло! Пора уже отвечать за свои поступки.

— Тэгем Рэчэрд, — жалобно посмотрела на него Иглэр, — Герц нэ вэнэвэт!

— У тебя никто нэ вэновэт! — взглянул на нее дед.

Она всхлипнула. Ситуация была настолько неприятная, что Эдгар предпочел не высовываться. Приходилось выбирать между крупным дипломатическим скандалом и счастьем девушки. Слава богу, что дед взял это на себя. Сам же он вряд ли решился бы на такую жестокость — вернуть мужу-тевергу сбежавшую жену. По их законам это могло стоить ей жизни.

Эдгар давно считал себя взрослым и вообще претензий к себе не имел, даже свой длинный нос стал ему нравиться. Но рядом с дедом он по-прежнему чувствовал себя мальчишкой. И, наверно, вел себя как мальчишка. Прятался за его спину.

А Ричард, между тем, заметно сдал за последние годы. Постарело его лицо, добела поседели волосы, в его осанке, в его походке, в его взгляде появилась какая-то не проходящая усталость, словно он нес на плечах каменную плиту. Он вообще стал другой, суровый, замкнутый, хмурый, как будто что-то точило его изнутри. Подмечать всё это за ним было досадно, Эдгар предпочел бы думать, что дед вечный. Впрочем, женщины, эти непостижимые создания, глазели на деда по-прежнему. А что еще нужно настоящему мужчине?

Эсгэмсэрэр и его зять уже были в пути, но первым явился все-таки Аггерцед. Он возник посреди кабинета, как всегда в диком сочетании цветов и стилей. Парик на этот раз был черным, завитые локоны до плеч делали его похожим на Леция в молодости, при этом на нем был вспыхивающий оранжевым жилет на голое тело и ядовито-зеленые штаны. Сапоги были белые. Как и все Прыгуны, он другой обуви кроме сапог не признавал. Что касается раскраски, то на сей раз это были большие синие кольца вокруг глаз наподобие очков и желтые ящеричьи губы. Вот такое существо появилось на ковре.

— О! Тут еще и господин полпред! — ухмыльнулся Герц, озираясь и невозможно мерцая своим жилетом, — не думал, что будет такая веселая компания… а это кто?!

Лицо его вытянулось. Девушка повернулась к нему и всхлипнула.

— Иглэр? — остолбенел он, — это ты?! Что это с тобой?.. Подожди, как ты сюда попала?!

Через секунду до него дошло. Он медленно развернулся и взглянул на Ричарда. Вся его «любовь» к деду отразилась на его раскрашенном нервном лице.

— Это ты?!

— Во-первых, — властным тоном сказал дед, — я буду говорить с тобой, а не ты со мной. Во-вторых, сними этот светофор. Ты не в кабаке.

Эдгар подумал, что и тут не стоит вмешиваться.

— Может, мне и штаны снять? — осклабился брат.

— Я бы снял, — ответил Ричард, — и выпорол бы тебя как следует.

— При даме, тэгем?

— При чертовой маме!

— Пошел ты… — Герц бросился к Иглэр и сел перед ней на корточки, — что случилось, Рыбка? Почему ты вернулась? Он тебя заставил?

— Н-нэт.

— Тогда почему?!

Она только всхлипнула.

— Потому что двум изгоям там не выжить, — ответил за нее дед, — и тебе надо было знать об этом, прежде чем соваться со своим альтруизмом.

— Знаешь что! — визгнул Герц.

— Знаю! — рявкнул дед, — ты посмотри на нее! Посмотри! Видишь, на что она похожа?! И видишь, к чему привела твоя так называемая доброта?!

— А ты что сделал! Эти твари теперь убьют ее!

— Она бы и там погибла.

— Неправда!

— Правда. Сбежавших влюбленных там замуровывают в лед. Ты не знал об этом?

— Иглэр… — Герц дернул ее за разорванную юбку, — что ты молчишь?

— Мы думэли, чтэ убэжим в Кэтэнги, нэ зэ нэми гнэлись, — обреченно сказала девушка.

— Ты что, снова вернешься к своему идиоту?!

— Дэ.

— Да что ж это такое!

Герц огляделся с таким видом, как будто все его предали: и дед, и Эдгар, и Иглэр, и сам Создатель в том числе. Существующий порядок вещей его явно не устраивал.

— У нее нет другого выхода, — сурово сказал дед, — теверские женщины не свободны, и одной твоей прихотью эту проблему не решить. Теперь полюбуйся, к чему приводят необдуманные поступки. Сейчас здесь будет Эсгэмсэрэр с зятем. Стой в углу и смотри. И только попробуй мне что-нибудь выкинуть.

Герц встал. Несмотря на раскраску, лицо его было бледным как полотно. Он медленно снял жилет и выбросил его в окно. Тело его было еще юное, немного угловатое и какое-то беззащитное, летний загар к нему особенно не приставал.

— В какой угол ты меня поставишь? — спросил он деда.

— В любой, — ответил дед.

Брат смиренно встал между двух окон.

— Если они ее тронут хоть пальцем, я их убью, — мстительно сказал он оттуда, — обоих.

— Тогда, чтобы избежать войны с Тевером, нам придется убить тебя, — ответил дед.

— И принести мою голову на блюде? — усмехнулся Герц.

Ричард подошел к нему и, наверно, взял бы парня за грудки, если б на том была одежда.

— Всем детям позволяют учиться на собственных ошибках, — раздраженно сказал он, — но твои ошибки нам слишком дорого обходятся. Потому что ты Прыгун, черт тебя побери! Это уже катастрофа, когда у Прыгуна нет ни мозгов, ни совести, ни чувства меры.

— Да всё у него есть, — вступился за брата Эдгар, — и мозги, и совесть. Вот с чувством меры плохо.

— Это у меня наследственное, — ухмыльнулся этот негодяй, — от дедушки Ричарда. Он у нас любит перегибать палку.

— Чего я люблю, ты не знаешь, — сказал ему дед, — а вот чего я терпеть не могу, так это когда не отвечают за свои поступки.

— Ты ее сюда вернул, ты и отвечай! — выпалил брат.

Он всё еще искал виноватых в этой истории.

Время было дневное, не дипломатическое. Теверги были немногословны, правда, при виде голого наследника их сонные, покойничьи лица изумленно вытянулись. Наверно, им показалось, что тут снова играют в карты на раздевание.

Сами они упаковывались от пяток до подбородка и макушку тоже прикрывали. Голое тело считалось у них ужасно неприличным. Видимо, из-за холодного климата их планеты. Особенно же возмущали их лисвисы, обожающие покрасоваться зелеными оттенками своей кожи во всех местах. Про марагов же и говорить было нечего!

Посол был тощий и длинный, его зять еще тоньше и еще длиннее. Рожи были отвратительные и надменные. Иглэр встала, вся трясясь, и не смела поднять на родственников глаза. Бедняжку сразу увели их охранники. Сами они с каменными рыбьими лицами выслушали объяснения Ричарда.

— Видите ли, мой внук был пьян и не помнит, что произошло. С ним, к сожалению, такое бывает. Теги Иглэр ни в чем не виновата, это была его идея. Бедняжка целый месяц одна бродила по пустыне Квэвэ. Надеюсь, вы поймете ее состояние.

Этим надменным типам было плевать на ее состояние, а так же и на извинения полпреда. Посол тут же перешел к делу и заговорил про моральный ущерб. Ущерб тянул на полтора миллиона згэн. Разбитая физиономия Эзгэзэра стоила дороже. Женщины и в самом деле не ценились у тевергов. Возможно, и скандала бы никакого не было? Подумаешь, какая-то дочь пропала или там жена?..

Эдгар распорядился принести сумму тут же. После чего теверги бесстрастно удалились.

— Жить будет, — усмехнулся Ричард, он имел в виду, конечно, Иглэр, — плесни мне коньяка, Эд. Я чертовски стал уставать в последнее время. Старею, наверно.

— Хотел бы я так стареть как ты, — приободрил его Эдгар.

Он поставил на столик у дивана три фужера и бутылку любимой «Золотой подковы». Потом подошел к брату и накинул на него свою куртку.

— Замерзнешь, малыш. Пойдем, глотнем с нами.

— Я не малыш! — неожиданно взбунтовался присмиревший было братец, — и пить с вами не собираюсь! Выставили меня полным идиотом и рады!

— Герц…

— Я, между прочим, тогда был трезвый и всё прекрасно помню!

— Ты и есть полный идиот, — резко повернулся к нему дед, — может, ты хочешь, чтобы твою красавицу наказали за прелюбодеяние? Так иди расскажи им, как всё было на самом деле!

— Нет, это ты идиот! — визгнул Герц, — зачем ты во всё это вмешиваешься?! Кто тебя просил?! У тебя что, своих проблем нет?! Вечно суешься во все дыры! Или тебе нравится шмонаться по Теверу, пока твоя жена тут развлекается с молодым любовником?! Тебе это важнее, да?!

Они оба, и Эдгар, и дед застыли на месте после таких слов. Потом Ричард просто отвернулся и сел на диван.

— Ты и в самом деле поганец, — с отвращением сказал брату Эдгар, — виноват, так признай, а не выдумывай всякие сплетни. Это мелко и гнусно, Рыжий. И не по-мужски.

— Зато это правда! — рявкнул брат.

В полной тишине он огляделся, скинул куртку и исчез. Стало совсем тихо как в открытом космосе. Эдгар сел к деду на диван, взял уже наполненный фужер и вздохнул.

— Придурок. Что с него возьмешь?

— Я его видел, — спокойно сказал Ричард.

— Кого? — не понял Эдгар.

— Этого парня.

— О чем ты, дед?

— О жизни. Точнее, о ее закате. Время не обманешь, мой мальчик.

— Подожди, дед… — Эдгара как-то сразу бросило в холодный пот, — ты хочешь сказать, что у бабули в самом деле есть любовник?!

— Я не знаю, кто он ей, но вижу, что она влюблена по уши. Женщины сильно меняются, когда это случается.

— Брось… она любит тебя!

— Я старею, — грустно посмотрел на него Ричард, — а она всё та же. Все та же прекрасная Ла Кси… Мой тебе совет, Эд: женись на нормальной земной женщине. Посмотри на меня, посмотри на Ольгерда. Не повторяй наших ошибок.

— Я вас еще переплюну! — усмехнулся Эдгар.

— Не стоит.

Они все-таки выпили. Ни за что, просто так. Эдгар не мог успокоиться. Не мог даже представить, кто это способен сравниться с дедом. Только Леций! И еще, пожалуй, Ольгерд. Но среди них Зела давно уже сделала свой выбор. Неужели нашелся кто-то еще? Тогда это должен быть просто бог во плоти!

— Послушай, дед, кто это?

— Мойщик монокаров, — спокойно сказал дед.

— Какой еще мойщик?!

— Молодой.

За окном как-то резко исчезло солнце. Или он раньше этого не замечал? Только мерцал как сигнальная сирена оранжевый жилет Герца под кустом боярышника.

— Пока я гонялся на Тевере за Иглэр, — резко сменил тему дед, — я узнал кое-что тревожное.

— Что же? — насторожился Эдгар.

— У них стали пропадать корабли.

— Военные?

— Нет, транспортники.

— Тогда что в этом тревожного?

— Три огромных посудины на шестьсот человек. Как ты думаешь, зачем?

— Тайное переселение? — предположил Эдгар.

— Возможно… но как-то странно. Зачем угонять пустые корабли, чтобы кого-то потом увести с Тевера?

— Собственно, нам-то что? — пожал плечом Эдгар, — это в Плеядах. Пусть расселяются, как хотят.

— А если их интересуют не Плеяды? Не пора ли укрепить нашу внешнюю оборону? На всякий случай.

— Ты шутишь, дед? Кто сунется на Пьеллу, когда тут восемь Прыгунов? Скоро вернется Руэрто, и будет девять.

Ричард закурил с самым серьезным видом.

— То-то и оно, что мы полагаемся только на себя. Мы — правительство, мы — связь, мы — разведка, мы — оборона, мы — подопытные кролики… Даже раскопки — и то мы. Конечно, времени на всё не хватает.

Разведку взял на себя Руэрто Нрис. Он периодически проверял все известные цивилизации на предмет опасных перемен. До сих пор всё было спокойно. Раскопками занимался Ольгерд. Исследования возглавляла Риция. Безопасность на планете досталась Кера. Внешние контакты улаживал Эдгар. На Конса с большим скрипом Леций взвалил промышленность. Сделал он это своеобразно: просто взял и исчез на целый месяц. Консу ничего не оставалось, как заменить его. А Аггерцед, как известно, валял дурака.

— Знаешь что, — сказал Эдгар, с сочувствием глядя на уставшего деда, — ты иди отдохни. А то в семь часов заседание Директории. Леций хочет, чтобы ты там был. У него что-то важное.

— У него всегда что-то важное, — усмехнулся Ричард, — на свете существует только он, а всё остальное к нему прилагается. Даже земной полпред.

— Знаешь, — заметил Эдгар, — то же самое он говорит о тебе.

— При чем тут я? Ты посмотри на Герца. Это же его копия, только под увеличительным стеклом. Всё, что в нем сокрыто, в мальчишке вылезло наружу.

— А может, это твоя копия? — насмешливо посмотрел Эдгар.

— Это его сын!

— Это твой внук.

Ричард встал и вздохнул.

— Видела бы Шейла это сокровище…

После его ухода остался горький осадок. Теверги мало волновали Эдгара, и так надоели до чертиков. К заскокам братца он тоже уже привык. Но бабуля! Ему стало страшно как в детстве, когда он заблудился в «Лабиринте ужасов». Хотелось кричать. Зашаталось что-то незыблемое, во что он верил и с чем вырос: любовь деда и бабули. Неужели в самом деле нет ничего вечного? А он, дурак, хотел того же!

Нервно куря, он расхаживал по кабинету, не отвечая на звонки. Наконец его секретарь сам заглянул к нему и виновато сообщил, что его в приемной дожидается какой-то лисвис.

— Я никого не вызывал, — недовольно сказал Эдгар, — у меня скоро собрание Директории.

— Он прямо с корабля, — ответил секретарь и с жалостью добавил, — замерз совсем.

— Этим — холодно, этим — жарко… — проворчал Эдгар, закрывая форточку и включая обогрев, — ладно, зови его. Не морозить же парня в нашем холодильнике.

Слащаво-вежливые улыбки появлялись обычно впереди самих лисвисов. Этот так продрог в приемной, что скорчил какую-то мину на травянисто-зеленом лице. Одет был в виалийскую летную форму младшего командного состава и, судя по всему, навыками дипломатии владел не слишком. Это радовало, потому что он почти сразу перешел к делу.

— Мое имя Зидхорвааль, — представился он, стуча зубами, — простите за нескромность, вэй, но у меня не будет другого случая увидеть вас, иначе я бы никогда не позволил себе…

— Хотите коньяку? — перебил его Эдгар.

— Хочу, — обалдел от такого панибратства лисвис.

— Садитесь, — указал Эдгар на диван, где уже стояли на столике и бутылка, и фужеры.

Оба сели. Эдгар улыбнулся, он уже видел, что парень порядочный, скромный и очень взволнованный. Никаких козней у него на уме не было.

— Сейчас вы согреетесь. Я включил кондиционер.

— Благодарю вас, Советник.

Согревшись он поднял желтые змеиные глаза на Эдгара.

— Позвольте начать, вэй?

— Да-да, я слушаю.

— Я всего лишь помощник штурмана… второй помощник. Но меня просил обратиться к вам Коэмвааль.

— Коэмвааль?

— О, да. Он друг моего отца и доверяет мне. Ему нужна ваша помощь, вэй.

— Чем я могу помочь Коэмваалю? — насторожился Эдгар.

— О… не только ему. Дело в том, что на Вилиале осложнилась ситуация. Если позволите, я расскажу подробнее.

— Только покороче. У меня мало времени.

Зидхор прокашлялся и смущенно полуприкрыл зеленые веки.

— Видите ли, об этом не принято говорить, но… э… после повторной колонизации Тритай постепенно превратился в оружейный склад. Все вредные производства, в том числе и военные заводы, правительство постаралось переместить туда. Это было логично. Военное производство несовместимо с нашей высокой культурой, возникали определенные неудобства, даже нонсенсы…

Потом некоторые члены Совета спохватились, и поняли, что нынешний тритайский наместник Тирамадидвааль и его окружение представляют реальную угрозу для Вилиалы. Однако, Совет раскололся во мнениях. Многие, в том числе и Куратор Обороны Бугурвааль считают, что ничего страшного в этом нет. Проконсулесса же, несравненная Иримисвээла, плохо разбирается в политике, в отличие от ее покойного супруга, незабвенного Анавертивааля вэя. Она вся в искусстве! И она находится под влиянием Бугурвааля.

«Мерзкий тип», — сразу подумал Эдгар, — «даже имя мерзкое».

— Значит, Коэм в меньшинстве?

— О, да! — подтвердил лисвис, — говорить об угрозе с Тритая неканонично. Это дурной тон. Наместник Тирамадид принят в высших кругах, умен, утончен, великолепен… не многие догадываются, что у него на уме.

— Не стоит ли за ним Нурвааль, бывший Верховный Жрец?

— Нурвааль вэй живет отшельником на Красных болотах. Вряд ли он намерен вернуться к политике.

Дела давно минувших дней вспомнились внезапно и обжигающе. Эдгар почему-то думал, что с этим покончено навсегда. Покончено и забыто. Правда, единственным местом, куда он никогда не прыгал, получив от Леция такой дар, оставались Вилиала и Тритай. Как будто кто-то брал его за руку и останавливал в последний момент.

— И что дальше? — спросил он нетерпеливо.

— О… — выразительно сказал лисвис, — дело в том, что недавно у Вилиалы стали пропадать корабли. Сначала один, потом еще два.

— Военных? — насторожился Эдгар.

— Транспортных, — возразил Зидхор, — многоместных.

— Та-ак…

— Разве не ясно, что это Тирамадид? — округлил желтые глаза лисвис, — он готовит экспансию! Оружия у него полно, к тому же…

— Что к тому же?

— Коэмвааль говорил, что на Тритае они разработали совсем новый вид оружия, что-то немыслимое. И где-то подпольно производят его. Зачем?!

Одна новость была приятнее другой.

— А как это объясняет Тирамадид? — спросил Эдгар.

— Никак не объясняет, — заговорщески проговорил Зидхор, — существует всего один образец такого оружия, он хранится у Коэмвааля. Но найден он на Тритае.

Ничего хорошего из этого не следовало. Вряд ли второй помощник штурмана с виалийского корабля знал, что подобная история случилась на Тевере. Кто-то для чего-то похищал транспортные корабли. Кто-то изобрел новое оружие и подпольно его производит.

— Что он из себя представляет, этот образец?

— Похож на лучемет. Но луч не убивает.

— Что же он делает? Парализует?

— Да, но не совсем. Это сейчас изучается в секретной лаборатории. Похоже, что он как-то рассинхронизирует объект со временем. Врага не нужно убивать, он превращается в соляной столб, после чего с ним можно делать всё, что угодно. Что это, Эдвааль? Гуманность, или особая жестокость? И кто мог до такого додуматься? Мы не настолько проникли в природу времени. Может быть, аппиры?

— В нашем Центре занимаются совсем другими проблемами, — сказал Эдгар с некоторым сомнением.

— Вы уверены? — сощурил змеиные глаза Зидхор.

— Во всяком случае, я скоро это выясню.

Они выпили еще. Личные проблемы куда-то отступили. Эдгар чувствовал всё нарастающую тревогу, причем не только за лисвисов.

— Так чем я могу помочь вам? — спросил он хмуро.

— Эдвааль, — встрепенулся гость, — простите нашу нескромность… мы, конечно, понимаем, что вы принц и Советник по контактам, что у вас много дел… но только вам под силу в этом разобраться.

— Мне?

— Так сказал Коэмвааль. Вы Прыгун. Вы — эксперт. Вы хорошо знакомы с Вилиалой и с Тритаем, вы знаете наши языки. И вы наконец — артист.

— То есть, роль шпиона мне подходит идеально? — усмехнулся Эдгар.

— О… я не это хотел сказать!

— Именно это, мой дорогой. И так оно и есть.

— Так вы согласны?!

— С чем?

— Отправиться на Тритай?

В кабинете вдруг запахло русалкой. Он даже фужер поставил, потому что рука предательски задрожала. Вернуться на Тритай? Вспомнить свое глупое детство и свою униженную любовь? Свою идиотскую самоуверенность и свое кошмарное отрезвление?

— Храм Намогуса еще стоит? — спросил он.

— Стоит, — кивнул Зидхор.

— А жрица Кантинавээла там служит?

— Этого я не знаю, вэй. Я редко летаю на Тритай и в храм не хожу.

— Ясно…

Они замолчали. Время шло. За окнами уже собрались тучи, и застучали первые капли по стеклам. В кабинете же от кондиционера стало совсем жарко и душно.

— Я не могу дать ответ немедленно, — сказал Эдгар, — тем более, что такие вопросы решаю не я, а совет Директории. Как раз туда я и направляюсь.

— Коэмвааль очень просил вас, — умоляюще взглянул на него лисвис, — он был уверен, что вы не откажете!

Эдгар вздохнул.

— Разобраться, конечно, надо. Что до меня, то я согласен. Посмотрим, что скажет Директория.

Ричард летел домой. Летел и думал, когда это началось? Вчера? Год назад? Или гораздо раньше? Почему они так отдалились? Почему говорят словно на разных языках? Почему у каждого своя жизнь? Почему у них разные спальни?

Наверно, не надо было лететь на Пьеллу. Он просто выдернул жену с Земли с корнем. Зела не хотела возвращаться к аппирам. На Земле у нее был театр, работа, друзья, известность… она вообще всегда тянулась именно к людям. Аппиры вызывали у нее тоску и страх.

А может, дело было не в этом? Изменился он сам. Когда Леций научил его методике прыжков, когда он стал Прыгуном, когда все звезды и планеты вдруг приблизились, словно выстроились перед ним в один ряд, он вдруг почувствовал свою ответственность за весь мир. Он и так всегда за всё отвечал, но теперь это «всё» неимоверно расширилось. Это трудно было объяснить ей, женщине, прекрасной женщине, чуткой женщине, умной женщине… но которая жила больше своим внутренним миром, своими фантазиями и своими мечтами.

Выдумывать она умела. Она выдумала даже его. Увидев только мельком, приписала ему все мыслимые и немыслимые достоинства, влюбилась в это произведение своей фантазии и двадцать лет ждала своего «эрха». Смешно, странно и чисто по-женски… Впрочем, когда-то ему это нравилось. Ему это льстило. А теперь она выдумала этого мойщика каров.

Он вышел из модуля, открыл дверь, поднялся по лестнице. Ему не хотелось, чтобы Зела была сейчас дома: букета у него с собой не было, выглядел он после пустыни Квэвэ перепачканным, потрепанным и усталым. Таким он перед ее взором обычно не представал. Между ними никогда не было полной откровенности, с ней нельзя было показывать своей слабости. Она любила выдуманного героя, и он много лет этот миф поддерживал. А когда вдруг расслаблялся, допускал оплошность, и ее мечта расходилась с реальностью, у нее начинались нервные срывы.

Увы, Зела оказалась дома. Она вопросительно смотрела на него из кресла в гостиной, до предела заполненной цветами. Жена купалась во славе и поклонении, вряд ли он что-то мог к этому добавить.

— Как премьера? — спросил он.

— Обыкновенно, — пожала она плечиком, — говорят, полпред на ней даже не появился.

— Полпред был на Тевере, — сказал он, — извини, солнышко.

— Конечно. Я всё понимаю.

— Я всё тебе расскажу. Только переоденусь.

— Расскажешь, — равнодушно сказала она, — как-нибудь.

Когда он вернулся, ее уже не было. В гостиной немыслимо пахло увядающими цветами, в кресле лежал ее розовый халатик. За окном послышался гул взлетающего модуля. Глупая получилась встреча.

Он сам сварил себе кофе и разогрел ужин. К этому было не привыкать, но несколько бессонных ночей на Тевере давали о себе знать. Не почувствовав вкуса пищи и не взбодрившись от кофеина, Ричард уснул прямо на кухонном диване. Снилась ему голая снежная равнина под серым низким небом и завывание ветра.

В половине седьмого пунктуальный робот его разбудил. На заседаниях Директории Ричард присутствовал редко, членом ее он не был. Иногда Директория учитывала его мнение, если кто-то отсутствовал, и голосовали трое на трое. Тогда получалось, что решение оставалось за ним. Поскольку отсутствовал Руэрто, Прыгунов в совете было шестеро. Четное число. Неужели только за этим Лецию понадобился Ричард Оорл, и он не дал ему выспаться?

Наскоро глотнув еще кофе, Ричард надел свой вишневый форменный китель. Надо было бы заглянуть в полпредство, но времени не оставалось. Он оглядел себя в зеркале критически, заметил, что похудел, заметил, что морщин прибавляется с каждым днем, заметил, что это ему не нравится, и в мрачном настроении отправился во дворец.

Почти стемнело. Под стать настроению моросил мелкий осенний дождь, зато дворец, как всегда, встретил ярким светом и блеском.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал Леций.

— Что, голосов не хватает? — усмехнулся Ричард.

— Почему? Хватает, — улыбнулся Верховный Правитель.

— В каком смысле?

— Оглянись.

Ричард обернулся. В дверях зала заседаний стоял Руэрто Нрис. Вид у него был недовольный и слегка ошарашенный, словно его только что вытащили то ли из постели, то ли из горячей ванны с жасмином. Он лениво потянулся, зевнул и медленно добрел до них.

— Как мне не хотелось возвращаться на Пьеллу! Так и знал, что никакого покоя тут не дадут… привет, Оорл.

— Привет, — кивнул Ричард, — что, на Наоле спокойней?

— На Наоле тишина! — мечтательно проговорил Руэрто, — только я, мои сады, мои скульптуры, мои картины и мои старые слуги!

— Служанки, — поправил Леций.

— Служанки молодые, — уточнил Нрис.

Они засмеялись. Скоро к ним присоединился Эдгар. Ричард с неодобрением заметил, что тот в аппирском халате, как новогодняя елка украшенный перстнями, цепями и подвесками. Любовь к роскоши оказалась заразной даже для его внука.

— О! Руэрто! — обрадовался внук, — здорово, старый развратник. Тебя-то нам и не хватало!

— Здорово, юный извращенец, — в том же духе приветствовал его Нрис, — как успехи?

— Мы, некрофилы, везде поспеваем.

— Рад за вас, некрофилов.

— Ты как-то внезапно обрушился, Ру. Мы тебя ждали в ноябре.

— Звездолет с моим барахлом и слугами прибудет через месяц. А что, собственно, делать на Наоле без налаженного быта? Не люблю пещерной дикости.

— Ну, ты и тут повис без налаженного быта.

— Тут-то я не пропаду.

Ричард отошел. Не то чтобы он не любил пошловатого шутника Руэрто, но ему сейчас было не до шуток. Серьезный Конс привлекал его больше. Тот прохаживался по залу вдоль стены, но, заметив Ричарда, остановился.

— Напрасно тебя не было на премьере, — мрачно сообщил он, — если ты, конечно, еще дорожишь своей женой.

— Что такого чрезвычайного случилось на премьере? — раздраженно спросил Ричард, он ни перед кем не собирался оправдываться, что спасал девчонке жизнь в ледяной пустыне Квэвэ, вместо того, чтобы сидеть в теплом зале и любоваться своей женой.

— Скоро узнаешь, — усмехнулся Конс.

Скоро он узнал. Когда все наконец собрались и расселись по местам, Леций извлек из коробки перо Жар-птицы.

— Вот это, — сказал он со всей серьезностью, — неизвестный поклонник подарил нашей Ла Кси после спектакля. Ветка из Сияющей рощи. Ветка с планеты, которую мы так и не нашли. Как вам это нравится, господа Прыгуны?

И выразительно посмотрел на Ричарда.

Аггерцед остановился перед бронированной дверью, поправил парик и телепортировал через нее в совершенно темный коридор. Он был пьян совсем немного: вечер только начинался. Из глубин покоев доносился какой-то шум и визги.

— Эния! — крикнул он, — ведьма страшная, выходи! Я пришел!

Эния смотрела какой-то фильм. Изображение она увеличила почти во всю комнату и, лежа на своей широченной кровати, наслаждалась эффектом присутствия. Косматые дикари в видеообъеме пытались изжарить на костре незадачливого путешественника и его полуголую спутницу. Аггерцед фильмы не любил, так же как и игры. Его возможности превышали всё, что там могло быть, поэтому все проблемы героев казались ему смехотворными, головоломки же он довольно быстро раскусывал.

— Я пришел, — повторил он, — вырубай свою порнографию.

— Сокол мой! — обрадовалась пленница и нажала на пульт, дикари исчезли, — ангел мой, голубчик мой, красавчик мой…

Энергии у нее было маловато, серое облако вокруг нее уже чернело. Прыгуны с неотложными делами частенько забывали про свою родственницу, у Герца же свободного времени было полно. Отец не одобрял его визиты к Энии, считал, что он ее балует, так же как и прочих слуг, но запретить ему это не мог, просто не имел такой возможности.

Это было потрясением детства: жуткая белая женщина в черном облаке за бронированной дверью. До этого Герц не знал, что отец так жесток, что все так жестоки, даже правильная зануда-Риция, дочь этой самой женщины. Он слышал от старых слуг легенды о прежней планете, о чудовищном вампире Синоре Тостре, ему казалось, что всё это сказки. И вот он увидел вампира во плоти. По счастью, Эния ребенка не тронула, знала, что ей после этого не жить. Но скандал вышел порядочный.

Аггерцед улегся на ее кровати, заложив руки под затылок. Поза была открытая и беззащитная, но он и в этом случае умел ограничить ненасытную женщину.

— Смори не лопни, — предупредил он.

Эния села рядом, наклонилась над ним. Вид у нее был порядком опустившийся: увядающая кожа, набрякшие веки, не подкрашенные глаза, не расчесанные волосы, небрежно подпоясанный халат…

— Сокол мой, — умиленно повторила она, потянувшись к нему клешнями своего черного облака, — красавец мой, вылитый отец…

— Ты мне льстишь.

— Леций, вылитый Леций, только добрый…

— И рыжий.

— Солнце мое ненаглядное…

— Не увлекайся, старая, — остановил он ее, почувствовав нарастающую пустоту и тошноту, — а то больше не приду.

— Придешь, миленький, придешь! — она отползла на другой конец кровати, — сердце мое, счастье мое, жизнь моя…

— А что, я, в самом деле, похож на отца? — спросил он усмехаясь.

— Похож, сокровище мое.

— Хитрая бестия! Знаешь, что я падок на лесть. Так и растекаюсь как слеза по крышке гроба.

— Правда, похож!

— А ты его любила? Или как?

Эния встряхнула спутанными волосами. Тусклые глаза вспыхнули.

— Этого негодяя?.. Конечно. А теперь только тебя люблю. Ты моя радость в этом мире…

— Знаю-знаю, — продолжил Герц, — я твое счастье и этот, как его, сокол.

Эния посмотрела так тоскливо, что у него пропала охота смеяться.

— Слушай, — сказал он, — тебе не надоело сидеть тут взаперти?

— Надоело, — вздохнула она, — а что я могу?

— Как что?! — возмутился он, — ты же телепортируешь, что тебе эти замки и двери? Или я мало тебе энергии даю? Насосалась — и вперед! Я не жадный!

— Ты — нет, — сказала Эния тоскливо, — но твой отец запрещает мне выходить отсюда. Если я выйду — будет скандал. Мне нельзя ссориться с Лецием и со всеми остальными.

— Ерунда! — заявил Герц, — ты такая же Индендра как они. И имеешь право на нормальную жизнь. Сколько можно, в конце концов?

— Я чудовище, — мрачно усмехнулась Эния.

— Это отец тебе внушил?

— Это я и сама знаю.

Аггерцед подскочил на мягком матрасе.

— Вот что, чудовище: я тебя приглашаю в ресторан. Хватит бока отлеживать и смотреть всякую фигню.

— Меня?! — ошалело посмотрела на него пленница.

— Тебя, — кивнул он, — тебя, ведьма старая! Доставай свои наряды, крути прическу. Пойдем веселиться!

Эния с места не сдвинулась.

— Что ты, мальчик, — грустно посмотрела она, — мне нельзя.

— Да не бойся, тетка, — засмеялся он, — я тебя так размалюю — никто и не узнает!

— С ума ты сошел, — пробормотала она.

Оказалось, что это весьма интересно — приводить в порядок запущенную женщину. Он принес свои краски. Эния скрылась в гардеробной и смущенно вышла оттуда в длинном черном платье времен своей молодости. Ее когда-то отпадная фигура давно расплылась от лежачей жизни, лицо обрюзгло, но расчесанные белые волосы были роскошны, и в целом получилась довольно эффектная дама.

— Да ты красотка, старая, — приободрил он ее, — а сейчас будешь еще красивей. Садись.

Он провел ей по лицу ось симметрии, одну сторону раскрасил синим, другую белым цветом. Эния не сопротивлялась. Узнать ее после таких художеств стало весьма трудно.

— Ну что? Рванем? — весело спросил он.

— Рванем, — решилась она.

Место он выбрал тихое, на окраине Менгра, у самого побережья. Ресторанчик назывался «Пучина» и был отделан под морское дно. Сначала Эния забилась в угол и полумрак самого дальнего столика, потом захмелела, пообтерлась и даже пошла с ним танцевать. Пара из них получилась довольно странная, но не страннее, чем отдельные уроды.

— А вообще-то у меня довольно мерзкое настроение, — признался он потом.

— Почему? — улыбнулась Эния, ей-то уже стало весело.

— Потому что всё, что я ни делаю, как-то гнусно выворачивается. Ты меня понимаешь, тетушка? — он налил себе еще, хотя уже не нужно было, — если кого-то обижают, почему нельзя вступиться? Почему это оказывается не нужно? Даже тому, кому помог? Идиотизм какой-то…

— В жизни всё не так просто, — философски заметила Эния.

— А почему нельзя любить сестру? — уставился на нее Герц, — почему, я не пойму? Я что, ей зла желаю? Или я урод?

— Ты красавец, сокровище мое.

— Тогда почему?

— Просто это не принято.

— Вот-вот! Понавыдумывали себе идиотских правил и соблюдают их как овечки. А я бог! Я не желаю ничего соблюдать!.. Или еще хуже: они только притворяются, что живут по своим правилам. Но это тайна! Говорить об этом запрещено, это, видите ли, не по-мужски!

Он выпил и поправил сползающий на бок парик.

— Дед убил твоего отца. Ему можно. Я тоже хочу кого-нибудь убить. Мало ли сволочей вокруг, а мне нельзя… О, глянь-ка!

За соседним столом два здоровенных урода в наглую подкачивались от оборванного старикашки. Очевидно, они затащили его выпить, и бедняга согласился. Энергии у него почти не осталось, и он уже вряд ли чего соображал.

— Землянин, — констатировала Эния, — до чего же эти люди наивные! Смотри, сейчас упадет.

— Знаю я эти морды, — припомнил Герц, — Рак и Жираф. Те еще присоски… ну-ка разберись с ними, тетенька. А то от моих оплеух им одно только удовольствие. Эти паразиты боятся только Дикси Скара.

— Сопляк твой Дикси Скар, — презрительно сказала Эния, — и отец его сопляком был. И дед.

Она зловеще улыбнулась раскрашенным лицом, аккуратно поставила на скатерть позолоченный фужер, который держала за ножку, промокнула губы салфеткой и встала. Старик в это время свалился под стол. Герц с любопытством наблюдал.

Энию он подкачал основательно, она была в «белом солнце», Рак и Жираф почуяли новую добычу и бодро зазвенели стаканами.

— Чем это вы так напоили деда, что он уже в стране грез? — спросила она.

— Тоже хочешь, толстуха? — захохотали эти морды.

— Если нальете!

Она позволила им присосаться. Герц понимал, что это спектакль персонально для него, и с удовольствием наблюдал за ним. Постепенно его белая энергия, которой он подпитал свою родственницу, перетекала к Крабу и Жирафу. Те были в восторге и громко хохотали. Потом процесс пошел обратный. Эния, превратившись в сплошное черное облако, потянула энергию на себя. Сначала незаметно, потом всё мощнее.

Тут они заволновались. Герц с удовольствием наблюдал за их перепуганными рожами. Такой присоски эти упыри еще не видели! Несчастный Дикси Скар, которого они боялись, был мелкой пиявочкой по сравнению с Энией Тостра.

— Ты! Ведьма! Что ты делаешь! — орали оба в панике.

Эния зловеще улыбнулась Герцу бледным раскрашенным лицом и уверенно продолжала опустошать свои жертвы.

— Вы на кого замахнулись, уроды? — зло сказала она, — и кто это тут толстуха?!

— Ведьма! Выдра белобрысая!

Длинная шея Жирафа сломалась первой, она бессильно согнулась, и голова его стукнула по столу. Краб еще боролся. Он раскачивался на стуле, стараясь не упасть и цепляясь за него всеми четырьмя руками. Оба были серы как пепел.

Герц поднялся и подошел к их столу. Трупов не хотелось. Эту черту он еще никогда не переступал.

— Хватит, Эн, — поморщился он, — остановись.

— Рыжий! — беспомощным шепотом пролепетал Краб, — помоги! Убери эту ведьму!

— Позволь, я их прикончу! — возразила Эния.

— Нет, — сказал он твердо, — никаких покойников! Пошли отсюда.

Она разочарованно вздохнула.

— Как скажешь, сокол мой.

Уже в модуле Герцу почему-то стало тошно. Словно Эния присосалась к нему самому. Но она спокойно сидела рядом, преданно глядя на него тусклыми серыми глазами. Невероятное чудовище, которое он нехотя приручил. Внизу простиралось море огней ночного города.

— Чушь какая-то получается, — раздраженно сказал он, — знаешь, что эти двое сделают, когда очухаются?

— Это будет нескоро, — усмехнулась Эния.

— Не важно! Они пойдут и насосутся втрое больше. Вот чего мы с тобой добились, тетенька.

— Надо было прикончить их! Я же тебя просила!

— Да ты что, прикончить! Я же не убийца!

Получалась почти та же чертовщина, что и с Иглэр. Он хотел как лучше: наказать негодяев и помочь слабому, а выходило совсем наоборот. Идиотски устроенный мир не хотел его слушаться. Это раздражало.

В обед, когда Аггерцед еще был трезвый, отец зашел к нему. Вместо взбучки за проломленные стены, он завел нудную беседу о том, что нельзя так баловать слуг и развращать их таким образом.

— Здесь не Наола, — сказал Леций, — им хватает своей энергии, а то, что ты делаешь — в лучшем случае излишество.

Герц жалел, что здесь не Наола. Жалел, что родился уже после эпохи переселения. Всё интересное и важное было тогда. И все уже сделал за него отец, великолепный отец, который из бога и героя постепенно превращался в какого-то хозяйственного бобра, к тому же угождающего всем вокруг.

Герц по-своему пытался ему напомнить, каким он был. Он носил его парики и его одежду, он брился налысо, он даже хромал иногда. Его комнаты были обставлены в стиле той эпохи, он подражал отцу во всем, даже в подпитке слуг. Только отец всего этого не замечал, или не хотел замечать.

— Почему не нужно? — возмутился Герц, — они же слабые, а я сильный. Мне не жалко!

— Ты делаешь из них вампиров, — сказал отец.

— Они сами этого хотят!

— Да просто устоять не могут перед таким искушением. А тебе нравиться быть благодетелем. Конечно, тебе не жалко для такого дела.

Наверно, в чем-то он был прав. Только верить ему не хотелось.

— Это мое дело, — буркнул Герц, — и мои слуги!

— Эния — тоже твой слуга? — хмуро спросил Леций.

Тут Герц взвился, даже подскочил на кровати.

— Энию не трожь! — визгнул он, — держишь ее как животное!

— Она опасна для всех окружающих. Я тебе сто раз это говорил.

— Но она живая! И мать твоей дочери, если ты не забыл!.. Конечно, запереть ее проще всего. И забыть о ней! И после этого заявлять, что я негодяй, а вы все хорошие! Все ангелы!

— Герц…

Аггерцед от бессилия уткнулся лицом в подушку. Отец положил ему руку на плечо и тихо погладил.

— Послушай, — сказал он ласково, — ты у меня славный, добрый мальчик. Я всегда это знал. Просто твой первый порыв обычно так силен, что ты не думаешь о последствиях. Это пройдет со временем. Ты всё поймешь.

Аггерцед почувствовал, что тает от этой отцовской ласки. Мама ласкала не так, и не такая лавина чувств поднималась от этого.

— Не говори со мной как с ребенком! — инстинктивно вывернулся он, — я давно вырос!

— Об этом я и хотел с тобой поговорить, — вздохнул отец, — тебе ведь скоро двадцать. Это возраст вступления в Директорию.

— Да, знаю, — заявил Герц, — войду в совет — вы все будете говорить со мной по-другому!

— А ты к этому готов? — серьезно посмотрел на него Леций.

Он был не то что готов, он не мог этого дождаться. Давным-давно он мечтал на равных усесться за овальный черный стол переговоров со своим великолепным отцом, с демоническим дядей Консом, с мощным Кера, с насмешливым Руэрто, со строгой сестрой Рицией, с непогрешимым до тошноты дядей Ольгердом, и с вечно старшим братом Эдгаром.

Герц хотел иметь право голоса и уже знал, что он всем им скажет, когда до него дойдет очередь. Первым делом он бросит в их болото здоровую каменюгу: он спросит, почему, собственно, Эния — не член Директории? Она Индендра, она Прыгунья, она мать Риции, и ей давно уже перевалило за двадцать. С пяти лет он мучился этим вопросом…

— Я готов, — заявил он.

— Сегодня заседание, — сказал отец, — тебя там быть не должно. Но, возможно, следующее будет уже с тобой. Постарайся к тому времени стать серьезней, сын. Это уже не игрушки.

— А что у вас сегодня? — поинтересовался Герц.

— Перо Жар-птицы, — ответил Леций.

— Чего-чего?

— Ветка из Сияющей рощи. С планеты, которую нашел когда-то твой дед Сиргилл Индендра.

— Хорошо, что не дед Ричард, — усмехнулся Герц, — не всё ж ему одному…

— Ничего хорошего, — покачал головой отец, — уж лучше бы это был Ричард. Всё дело в том, что никто из нас не знает, где эта планета, а между тем какой-то тип подарил Ла Кси ветку.

— Зеле?! — подскочил Аггерцед, — ну нахал!

Музыкантишку Кси он за соперника не считал, но оказалось, что это еще не всё.

— Это десятый Прыгун, сынок. И с этим придется считаться.

Такая мысль в голове не укладывалась, поэтому скоро забылась. Тем более, что через полчаса его вызвал Эдгар, и дед в его кабинете устроил ему показательное разоблачение.

Модуль подлетал ко дворцу. Аггерцед злился на непослушный мир и вдруг вспомнил про эту самую ветку. Как всегда, то, что касалось Зелы, он воспринимал особенно остро. Наверно, потому, что это была его первая и единственная любовь. Ничего порочного он в этом не видел. Ла Кси была создана, чтоб ее любили. Он ее и любил, что ж еще ему оставалось? Никакой бабулей она ему не была. Она была женой деда, вот и всё.

Соперников у него было не так уж много: стареющий дед и заморыш Кси. Появление какого-то неизвестного Прыгуна в числе ее поклонников было неприятным сюрпризом. И именно это сейчас обсуждали члены Директории.

В зале заседаний горел свет, яркие огни в окнах освещали темный осенний лес.

— Заседают, — раздраженно сказал он, подавая своей даме руку, — обсуждают такие важные дела… и без нас с тобой.

— Мы-то здесь при чем? — усмехнулась Эния.

— Да мне уже через неделю двадцать!

Был бы он трезв, ничего бы не случилось. Но он был пьян. Он взял Энию за руку и потащил за собой в зал заседаний. Она упиралась, но сильно возражать ему не смела.

— Что ты сокол, нас же выгонят! Опомнись, родной, что ты делаешь?!

— Я знаю, что я делаю!

Вот так, за руку, он ввел ее в ослепительный зал заседаний, распахнув двери пинком ноги. Немая сцена продолжалась недолго.

— Что это значит? — ледяным тоном спросил отец.

Герц слегка покачнулся, голова шла кругом.

— Мы хотим присутствовать!

— Эния, где ты должна находиться? — строго взглянул отец на его раскрашенную спутницу.

— У себя, — попятилась та.

— Стой! — рявкнул Аггерцед, — ты имеешь право!

— Не надо, сокол мой…

— Стой, я тебе говорю!

За столом, помимо остальных сидел еще и Руэрто. Герц не знал, что он вернулся, и слегка удивился. Сидел и дед в своей парадной форме, седой, мощный и еще более суровый, чем днем. В общем, Директория была в полном составе.

— Ты пьян, — сказал Леций, — изволь очистить помещение.

— Даже пьяный я всё равно Индендра, — заявил Герц, — и Эния тоже!

— Вот что, благодетель… — отец даже побледнел, так задела его эта сцена, — ты можешь остаться. Речь как раз о тебе. А ты… — он посмотрел на Энию.

Эния вырвала свою руку и попятилась.

— Я пошла! — крикнула она зло, — не волнуйся, правитель! Мне твоя Директория сто лет приснилась! Пошли вы все!

Аггерцед остался один в дверях огромного яркого зала. Он почувствовал опустошение. Даже Эния его бросила.

— Садись, — хмуро сказал отец.

Он сел на пустой стул с краю овального стола. В голове шумело. Рядом оказался дядя Ольгерд, который сразу отгородился от него непроницаемой стеной. Ничего кроме раздражения к племяннику он не испытывал: знал, что тот пристает к его жене, и не догадывался, самоуверенный болван, что Герц всего лишь пьяный болтун, а реальная угроза его семейному благополучию — это Ангелочек, невинный мальчик с Земли, Льюис Тапиа, практикант его жены. Ха-ха-ха!

Риция тоже сидела с серьезной миной. Герц этой серьезности не выносил и всё время ее поддразнивал, а так как у нее чувства юмора не было, она только злилась и возмущалась. Приветливой улыбки он от сестры не дождался.

Улыбался только Руэрто, но не ему, а вообще. Он был слишком далек от их семейных проблем. Со своими он разобрался просто: снес башку матери — и дело с концом.

— Давайте продолжим, — предложил он, — поздно уже.

— Продолжим, — сказал отец.

Все сидели, он стоял. Все молчали, он говорил.

— Нам осталось решить один важный вопрос. Как вам известно, на днях Аггерцеду Арктуру исполняется двадцать лет. Это возраст вступления в Директорию…

Звучало это как песня! Герц гордо расправил плечи.

— Но, учитывая некоторые особенности наследника, — с бесстрастным лицом продолжил Леций, — этот вопрос придется решать голосованием. Я знаю, что многие будут против. Предлагаю всем подумать и высказаться.

Вот здесь Герц просто выпучил глаза. Ему и в голову не приходило, что его кандидатуру еще будут обсуждать.

— Вы что с ума сошли?! — выкрикнул он, — я имею право!

— Ничего ты не имеешь, — хмуро взглянул на него Ольгерд, — пока.

— Папа! — визгнул Герц.

— Здесь нет никаких пап, — сказал Леций холодно, — сиди и жди нашего решения.

Повисла напряженная пауза. Никогда в жизни Аггерцед еще не чувствовал себя в таком унизительном положении. У него даже хмель прошел, в ясной и трезвой голове был только один-единственный вопрос: «Как же так?!»

— Тут и думать нечего, — первым высказался Ольгерд, — я против. Категорически.

— Я тоже, — добавила Риция.

Чего еще можно было от них ожидать? Герцу казалось, что он получает от них оплеухи. Родственнички!

Дальше сидел Эдгар. Он взглянул на брата и улыбнулся.

— А я — за. Он классный парень. Ему надо только делом заняться.

Герц посмотрел на него влюбленно и преданно. Иногда ему казалось, что родители любят Эдгара больше, особенно отец, о деде и речи не было — у него был только один внук — Эдгар. Это было обидно, но сейчас Аггерцед простил старшему брату всё. И на века вперед.

Беспечный Руэрто только пожал плечом.

— Пусть парень взрослеет. Только так можно вправить ему мозги. Я тоже за.

Звучало грубовато, но справедливо. К Руэрто Герц тоже проникся благодарностью.

— Тебя просто давно тут не было, — сказал ему дядя Конс, — и ты не знаешь, что вытворяет этот шалопай последние годы. Лично я не помню, когда видел его трезвым. Если это — член Директории, тогда я — красный лисвис… Нет-нет, ни в коем случае.

Герц опустил глаза. Руки тряслись. Три-два было не в его пользу. Рассчитывать он мог только на отца.

— Зато он — настоящий аппир, — неожиданно сказал своим басом Азол Кера, — и на побегушках у землян никогда не будет. Я думаю, из парня выйдет толк, особенно если я им займусь.

Этой неожиданной поддержки от грозного Кера Герц не ожидал. Он радостно взглянул на отца. Три-три! Слово было за Лецием.

— Что ж, три на три, — спокойно, даже слишком спокойно сказал Леций, — я, как лицо заинтересованное, в голосовании не участвую. Так что…

Сердце упало. Такого сюрприза Аггерцед от отца не ожидал. И такого хладнокровия. Последняя надежда угасала!

— Так что решать тебе, Ричард, — закончил Верховный Правитель, — собственно, за этим я тебя и пригласил.

Дед сидел хмурый и усталый. Он посмотрел на внука, наверно, припоминал дневной скандал. «Черт бы побрал мой длинный язык», — с отчаянием подумал Герц, — «ну, дед, ну вспомни, кто я тебе!» Это было ужасно, что его судьба оказалась в руках именно этого человека!

Все смотрели на Ричарда с напряжением.

— Я тоже лицо заинтересованное, — сказал Ричард, — это мой внук. Надеюсь, все это помнят? Это мой внук, и я хотел бы видеть его членом Директории… Но он еще не дорос. Он до сих пор пребывает в розовом детстве. Если последнее слово за мной, я говорю «нет».

Еще долго было тихо. Герц слышал, как стучит его оскорбленное сердце. Такого еще не бывало: Директория отвергала Прыгуна! Наследного принца! И отец тоже хорош: переложил ответственность на деда! Как будто не знал, что тот в жизни не согласится!

— Пошли вы все к черту лысому! — вскочил Герц, — нужен мне ваш совет как фурункул на заднице!

Не оборачиваясь, он быстрым шагом пошел к дверям. Внутри всё кипело, бешеная синяя энергия приливала быстро, как кровь к лицу. Напоследок Герц остановился и шандарахнул по торжественному залу синей сферой. Хрустальные люстры погасли и в полной темноте звонко посыпались на пол.

30.12.96