Федина Елена Николаевна

Королева воскресла!

Королева умерла. И я была единственной, кто ее искренне оплакивал. Ее несчастное тело еще не было перенесено в фамильный склеп на кладбище, а весь двор уже веселился. Фрейлины вплетали пестрые ленты в пышные прически и украшали черные платья бантами и булавками, музыканты играли вместо реквиема что-то чуть ли не плясовое, а сам наследный принц со своей свитой стрелял во дворе из арбалета по пустым бутылкам, выставленным в ряд на заборе. Звон разбитого стекла раздражал меня даже больше, чем веселая музыка.

Я тихо сидела возле гроба. Лицо у королевы было бледное и измученное, губы искусаны, брови страдальчески надломлены, она и представить не могла, что ее смерть всех только обрадует!

Старый карлик Корби зашел в траурную залу, осторожно прикрыл за собой двери и, убедившись, что кроме меня здесь никого нет, тихо сказал:

— Уходи, Жанет.

— Почему? — спросила я равнодушно.

— Беги отсюда подальше, если хочешь остаться живой.

Он был очень серьезен, этот вечно веселый, забавный карлик. Я кормила его манной кашей и протертой морковью, потому что у него болел желудок, я готовила только для больной королевы, но и его мне было жаль. Наверно, за это он меня и любил.

— Господи! — вздохнула я, — кому до меня есть дело? Можно подумать, что я знаю какую-то страшную тайну! Я слишком ничтожна, Корби, чего же мне опасаться?

— Тебе лучше знать, Жанет, за что тебя ненавидят.

— Кто?!

Он молча отошел и спрятался за ночной шторой. Только потом я услышала шаги. Вошло сразу человек десять: старый герцог Тиманский со своими детьми и племянниками, самое знатное семейство в Лесовии после королевского. Да и самое могучее, пожалуй. Вошли они бесцеремонно и шумно, траур их был весьма символичен, костюмы больше напоминали дорожные, чем похоронные.

Прибыли! Все разом. Кто — прямо из Тимана, кто из своих более близких резиденций. Вошли как хозяева, а наследный принц в это время стрелял по бутылкам. В раскрытые окна врывался звон осколков и пьяный хохот. Бог покинул этот замок, и, похоже, что навсегда!

Я встала и почтительно согнулась в поклоне, но меня никто и не заметил. Они окружили гроб.

— Мертва, — заключил старый герцог, как будто у него были причины в этом сомневаться.

— Царство ей небесное! — как-то на удивление скорбно сказала его дочь Юлиана Тиманская и надолго склонилась над гробом.

Я привыкла думать, что в этой девушке нет ничего человеческого, только безумная красота и надменность. Но что-то дрогнуло в ее душе, когда она увидела тело моей несчастной королевы. Все ее братья и кузены терпеливо молча ждали, когда ей это надоест.

Я жадно, с восхищением и тоской вглядывалась в нее, как голодный оборванец смотрит на кусок праздничного пирога, я слишком редко ее видела, да и то мельком, из-за портьеры или в щелку двери, я была любопытна, как все служанки, и так же, как все, не могла на нее насмотреться.

Юлиана выпрямилась.

— Убить бы этих церемониймейстеров, — презрительно усмехнулась она, — что за платье они на нее надели! И какой кретин ее причесывал?

Замечание было настолько неожиданным и странным, что все удивленно повернулись к ней. Юлиана указала рукой на гроб.

— Она была самой красивой женщиной в Лесовии. Она никогда бы не позволила надеть на себя такое мерзкое платье. Впрочем… все равно она прекрасна, разве нет?

Они всегда были соперницами: уже немолодая, отцветающая королева Мария-Виктория и она, прекрасная дочь герцога Тиманского. Теперь у нее не было больше соперницы, и она решила проявить великодушие.

— Самой красивой женщиной Лесовии, да и не только Лесовии, всегда была ты, — хмуро сказал ее кузен Якоб, и она взглянула на него после этих слов так, как будто возненавидела на всю жизнь.

— Отец! — Юлиана повернулась к старому герцогу, — ее надо похоронить, как полагается. Скажи этому… О, Господи, ну и семейка! Какой кошмар!..

Она имела в виду, конечно, принца Антуана. Она была в тихом гневе. Я осторожно пятилась, но очередь дошла и до меня.

— А ты что тут делаешь? — спросила герцогиня грозно.

— Просто сижу, госпожа.

— Как ты смеешь тут находиться одна?! Твое место на кухне!

— Мое место возле королевы.

— Что?! Ты еще и споришь?! Убирайся во флигель для прислуги, и чтобы духу твоего во дворце не было!

Колени мои подогнулись. Я выскочила из траурной залы, как из горящего сарая.

На кухне, среди знакомых котлов и сковородок, я немного успокоилась. Было шумно, людно и дымно: готовились грандиозные поминки. Ступить было некуда, даже в моем маленьком закутке, где я варила каши, поварята, усевшись на столе, взбивали крем.

Моя подруга Лили, вся мокрая от пота и пара, разделывала большую рыбину. Она вытерла лоб рукавом и посмотрела на меня с завистью: я не подчинялась главному повару, я подчинялась только моей королеве и могла теперь слоняться по дворцу всеми забытая и никому не нужная.

Я сняла с табуретки кастрюлю с очищенной свеклой и села рядом с Лили, мне казалось, что я устала больше нее, будто на мне возили воду.

— Тиманские приехали…

— Да? И герцогиня Юлиана?

— Ага…

— Хоть бы одним глазком на нее посмотреть!

— Она в черном платье. Зашнурована до самого подбородка. Волосы бронзовые, вот такими локонами…

— А глаза?

— Злые!

— Ты что? Не может быть. Говорят, она такая добрая!

— Это королева была добрая. Она одна. Больше таких не будет.

Лили отложила рыбину и наклонилась ко мне.

— Побойся Бога, Жанет! Ты живешь как во сне и ничего не видишь! Да тебе каждая собака скажет, что такой жестокой и развратной бабы, как твоя королева, во всем мире не сыскать!.. Царство ей небесное… Ну что ты так смотришь? Спроси любого. А то, что с тобой она была ласкова, так, наверно, были причины.

— Какие причины, ты о чем?

Лили не ответила и снова взялась за рыбу.

— Конечно! — продолжала она ворчливо, как торговка на площади, — поняла, что жить осталось недолго, так про Бога вспомнила! В церковь зачастила! Ходит, глазки потупив! Просто ангел во плоти… Но Бог эту стерву все равно не простит!

— Лили!

— Да вот хоть розы! Скажи, какого дьявола она приказала выкорчевать все розы? Посмотри, что стало с парком!.. Да что там, с парком! Посмотри, что стало с Лесовией! Ну да ничего, новый король наведет в стране порядок!

— Ты так говоришь, Лили, потому что королева умерла, — сказала я с отчаянием, — а принц Антуан жив. Хотя всем понятно, что никакого порядка этот кретин не наведет. Мертвых хулить не опасно, они не воскреснут!

— Замолчи, — почти шепотом проговорила Лили, — замолчи, Жанет. Все знают, что ты блаженная, но даже тебе такие вещи говорить не стоит. И вообще, лучше бы тебе отсюда убраться подальше.

— Почему? — насторожилась я, второй раз сегодня меня предупреждали об одном и том же.

— Ты меня спрашиваешь? — искренне удивилась Лили.

— А кого мне еще спрашивать?

— Тогда, голубушка, сначала ответь: за что тебя так любила королева?

— Она меня не любила, она просто пожалела меня.

— Кто? Мария-Виктория? Пожалела? — Лили выразительно усмехнулась, она не допускала мысли, что королева могла кого-то пожалеть, она ни за что бы мне не поверила!

— Да. Она была очень одинока и несчастна, — сказала я, понимая всю безнадежность этих слов: никто, решительно никто не любил мою несчастную королеву! — она была одинока… И я тоже.

— И что?

— И ничего. Я готовила ей диетические блюда, сама пробовала, чтобы не отравили, убирала в ее кабинете и в спальной. Она со мной почти не разговаривала. Я была для нее никто, просто служанка.

— И поэтому она приставила к тебе охрану и велела не спускать с тебя глаз?

— Какую охрану?! Да за мной сроду никто не следил!

— Жанет, блаженная ты наша! Об этом знают все, кроме тебя.

— Она боялась, что я убегу?

— Она боялась, что тебя убьют.

— Бред какой-то, — пролепетала я.

— Послушай, — Лили наклонилась к самому моему уху, — я, конечно, мало что понимаю в ваших делах, но одно мне совершенно ясно: защищать тебя больше некому.

Все перемешалось у меня в голове. Мой маленький личный опыт совершенно не соответствовал тому, что говорили все вокруг. До этого дня я твердо знала, что королева красива и добра, герцогиня Юлиана жестока и своенравна, а я, кухарка Жанет, дочь прачки, настолько ничтожна, что меня даже стражники на дворцовых воротах не замечают, когда я выношу своей младшей сестре корзину с едой. Когда я в первый раз мимо них прошмыгнула, они даже голов не подняли и продолжали играть в кости, я удивилась, обрадовалась и приписала это своему ничтожеству, такая я маленькая, незаметная, некрасивая, что на меня даже смотреть не хочется! А у них… а у них просто был приказ?!

— Послушай, Лили, но я ведь абсолютно ни в чем не замешана!

— А ты подумай хорошенько.

Думать я ни о чем уже не могла, голова моя была сжата тисками, сердце стучало глухо и болезненно, хотелось взять его рукой и унять. Я чувствовала себя беспомощной и глубоко несчастной, мне было тревожно и даже страшно, и хотелось уткнуться лицом в колени Святому Робину и разрыдаться.

— Хочешь морковку? — спросила Лили, вытирая руки фартуком.

Я замотала головой и молча поплелась к выходу. В окна галереи, по которой я уныло брела, долетал звон разбитого стекла, и мне казалось, что он будет преследовать меня всю жизнь. Хотелось зажать руками уши и бежать, бежать, бежать! Но, наверно, чтоб испить чашу страданий до конца, я подошла к перилам и посмотрела во двор.

Щека моя вжалась в шершавую каменную колонну, колени подогнулись, а из груди вырвался стон облегчения: приехал Зарих! Прекрасный, веселый, добрый Зарих! Никогда не унывающий Зарих!

— Приехал, приехал… — повторяла я с надеждой, как будто его приезд мог что-то исправить!

Он бодро сидел на своем сером в яблоках коне, ветер трепал его русые кудри и белый кружевной воротник, шляпа, с торчащей из нее стрелой лежала чуть поодаль на траве, ее сбил, очевидно, принц Антуан, который теперь стоял подбоченясь и смеялся. К таким его шуткам все уже привыкли. Кроме меня.

Зарих на эту наглость не ответил, как, впрочем, не ответил бы никто, разве что герцог Тиманский, он спрыгнул с коня и пошел своей дорогой. Я знала куда. В траурную залу.

Когда я заглянула в приоткрытую дверь, он стоял над гробом, непривычно ссутулившись, и подавленно молчал.

Я осмелилась войти.

— А, поварешка… — сказал он, даже не поворачиваясь.

Колени мои снова подогнулись. Зарих усмехнулся.

— Весело у вас тут!

— Вы же знаете принца…

— Тиманские здесь?

— Только что приехали…

Голос мой дрожал. Я слишком долго, целый месяц его не видела, чтобы не трепетать как осиновый листочек от мучительного счастья видеть его и говорить с ним. Я не стоила его подметки! Я была несчастней всех несчастных, потому что не могла бы ему послужить даже в качестве забавы, такое иногда случалось с бедными служанками. Я была обречена, стиснув зубы, провожать его взглядом и по ночам кусать от обиды подушку! Потому что я была некрасива! Некрасива! Я была не-кра-си-ва!!! Маленький, рыжий, пучеглазый лягушонок с кривыми ножками, сутулой спиной, рахитично вздутым животом, и большими оттопыренными ушами, которые не могла скрыть ни одна прическа! О, Господи, как я ненавидела свои уши!

— Воды.

— Что?

— Воды принеси.

Я метнулась к графину на столе, от волнения наступила на собственный подол, нелепо размахивая руками, упала на пол, а подняться уже не смогла, я просто разревелась от презрения к себе, от собственного бессилия и всех тех ужасов, которые пережила за последние три дня.

****************************************************************

***************************

Королева умирала долго и мучительно, последние дни она почти не приходила в сознание, а когда приходила, все равно продолжала бредить наяву. То она как маленький ребенок повторяла: "Не хочу, не хочу…", то кусала губы, то молча плакала. Уже незадолго до смерти, когда я поправляла ей подушки, она взяла меня за руку и заставила сесть рядом с собой на кровать. Ее красивое лицо было ужасно бледным, губы посинели, глаза ввалились и потухли как предрассветные звезды, но все равно она была красивой, все равно!

— Ты прости меня… слышишь?

— За что, ваше величество?

— Ты же знаешь, я не хотела…

Она меня с кем-то путала. Я беспомощно оглянулась на придворного лекаря, господина Ромьо, который дежурил у ее постели неотлучно, он только развел руками: ничего уже нельзя было поделать.

— Я не хотела…

Мария-Виктория вцепилась в обе мои руки коченеющими пальцами.

— Я знаю, она отравила меня!

— Кто, ваше величество?!

— Королева.

Мы с придворным лекарем опять недоуменно переглянулись.

— Бред, — заключил он.

Тогда она посмотрела на нас и засмеялась. Из последних сил. Смех был похож на рыдания. И мне в первый раз стало жутко.

— Непостижимая женщина, — сказал господин Ромьо, когда королева снова потеряла сознание, — никогда не знаешь, чего от нее ждать… даже после смерти.

После смерти она лежала тихая, жутковато-красивая, никому не нужная, всеми презираемая, только Зарих скорбно стоял над ней, да я бессильно рыдала на сияющем паркетном полу, и не столько от жалости к ней, сколько к себе самой.

Зарих постоял какое-то время в раздумье, потом опустился рядом со мной на корточки, взял меня за руки, а я, вздрагивая и всхлипывая, старалась отвернуться и спрятать от него свое мокрое, красное, в конец обезображенное слезами лицо.

— Что случилось, Жанет?

Я только заскулила, словно побитая собака, нос мой неожиданно уткнулся в душистый батистовый платок, и я зарылась в него лицом как в полотенце.

— Кто тебя обидел? О, Боже! Ты, видно, собралась пол слезами вымыть!.. Так кто тебя обидел?

Я только мотала головой.

— Ты… ты что-нибудь знаешь? Что тут случилось, пока меня не было?

— Нет, нет, я ничего не знаю… Почему-то все считают, что я должна что-то знать! А мне просто страшно! Потому что я ничего не понимаю!

— И много тут… непонятного?

Зарих посмотрел на меня так серьезно, что все мои слезы в миг пересохли, и я даже забыла, что надо прятать свое безобразное лицо, которое наверняка пошло пятнами и распухло. Я смотрела на него как заговоренная и моргала глазами.

Мне показалось, что я что-то поняла, и я чуть было не рассказала Зариху про предсмертный бред королевы, но нам помешал возмущенный женский вопль. В дверях стояла Юлиана Тиманская. Одна. В гневе.

— Что я вижу! — почти выкрикнула она, — эта дрянь еще здесь, и ты утираешь ей сопли?!

— Не кричи, — сказал Зарих, поднимаясь, — ты здесь пока еще не хозяйка.

— Ах, вот как… — она сжала маленькие смуглые руки в кулачки, губы ее задрожали, глаза сощурились, но возражать она не стала — лучше бы ты унял своего братца!

— Уйму.

— Надеюсь, тебе уже сообщили, что похороны завтра утром?

— Не успели. Я счастлив услышать это именно от тебя.

Чего только попусту не болтают во дворце! Мне рассказывали, что когда-то Юлиана Тиманская жила при дворе и собиралась выйти замуж за наследника престола, принца Антуана, то есть была без пяти минут королевой, и Мария-Виктория относилась к ней весьма благосклонно. Потом, якобы, у нее был роман с Зарихом, а королева узнала об этом, пришла в ярость и выпроводила Юлиану из дворца. И какая была ей разница, за которого сына ее выдавать: за старшего или за младшего?

Я мало верила в эту историю, особенно сейчас, когда увидела, как они разговаривают. Никому бы и в голову не пришло, что эти люди любят друг друга или когда-то любили. Скорее, они друг друга ненавидели!

— Где ты был целый месяц?

— В Алонсе.

— Зачем?

— Тебе это так интересно?

— Кого ты искал там?!

— Ах, вот так даже?.. Хорошо, я скажу. Алигьери. Я искал Алигьери.

— Ты опоздал.

— Я знаю.

— Ты успел только на похороны!

Зарих подошел к ней совсем близко, медленно взял ее рукой за лебединую шейку, то ли ласкал, то ли хотел задушить. Она почему-то не вырывалась, а наоборот обмякла вся и зажмурилась. Я прозрела! Я поняла, что она безумно любит его, жадно, зло, по-звериному! И он это прекрасно знает.

Он ставил ее на колени. Медленно и напряженно. Она опускалась как во сне, не открывая глаз.

— Вот так, — сказал он мрачно.

— Ты сам виноват во всем, — проговорила Юлиана.

Я догадалась, что она сделала Зариху какую-то подлость, назло или в отместку, но сейчас мне ее было даже жалко! Так преданно она перед ним согнулась, так покорно сгорбились ее плечи, и так роскошно лежали на этих плечах пышные бронзовые волосы, что хотелось поднять ее, встряхнуть, обнять и все простить. Я вдруг перестала ее бояться! Эта надменная герцогиня и не подозревала, что мы с ней подруги по несчастью!

Зарих стоял молча. Потом она ушла. Стремительно встала и стремительно вышла. Черное платье очень красиво облегало ее хрупкую, стройную фигуру, волосы развевались и сверкали как языки пламени. Прекрасная, точеная, ненаглядная! С бархатной кожей и нежно-голубыми глазами, с руками, гибкими как стебли, и ногтями, похожими на лепестки цветка.

Как я любила смотреть на нее в щелку приоткрытой двери, когда она наведывалась к королеве! Да и не только я. Все горничные прилипали к дверям, толкая друг друга, пока нас не разгонял кто-нибудь из стражников. Потом целую неделю обсуждали, какое было на ней платье, какое колье и серьги…

Я бы на месте Зариха влюбилась в нее без памяти!

— Ты успокоилась? — он повернулся ко мне, лицо было непривычно суровое, но голос мягкий.

Я все еще сидела на паркете с носовым платком в руке.

— Да, спасибо…

— Эх ты, лягушонок!

Я встала, протягивая ему платок, он не взял.

— Ваше высочество, можно я вам что-то скажу?

— Да ради бога, — усмехнулся Зарих.

— Их две, — прошептала я.

— Кого две? — он сдвинул брови.

— Королевы, — сказала я еще тише.

— Что за бред, лягушонок? Ты хочешь сказать, что у меня две матери?

— Я не знаю, но понимаете…

— Вот что! — Зарих взял меня за плечи и улыбнулся, — зайди ко мне через час, и все расскажешь. Я велю, чтобы тебя пропустили. Через час, не раньше. Я еще не умывался с дороги, да и братца надо успокоить.

— Ваше высочество…

— Ну что?

— Кто такой Алигьери?

Он щелкнул меня по носу, не больно и вполне заслуженно. Я просто обнаглела, но уж слишком знакомым показалось мне это имя. Оно было связано с какой-то тоской и страхом, но большего я припомнить не могла.

— Много будешь знать.

Я густо покраснела и поспешно выскочила из зала.

Из окна я видела, как Зарих подошел к принцу Антуану, что-то шепнул, положил ему руку на плечо и увел с собой. Вслед за ними поплелась и вся пьяная свита. И сразу стало тихо! Так быстро, так просто! Господи, как хорошо, что он приехал!

**********************************************************

************************

— Это тропа в приют Святого Робина?

— Да.

— А где же мост?

— Моста нет, только брод.

Он стоял по ту сторону ручья, у него был серый в яблоках конь, серый пыльный плащ и мокрая от пота белая рубашка. Это было год назад, тем самым жарким, просто звенящим от зноя летом. Я еще удивилась, что этот одинокий путник почти не вооружен в такие неспокойные времена: только легкий меч и кинжал за поясом. Он не показался мне тогда особенно красивым, понравилась только его открытая улыбка, так улыбаться мог только молодой, счастливый и, в общем-то, беззаботный человек. Но я ошиблась, забота у него была.

— А где брод?

— Идите, не бойтесь. Здесь по колено.

Он умудрился провалиться по пояс. Я в ужасе сжала руками простыню, которую полоскала, но он только рассмеялся. Потом сел выливать воду из сапог.

— Далеко же забрался Святой Робин!

— Да, сюда довольно трудно добраться.

— Ты сама из Приюта?

— Я тут прачка.

— Проводишь меня?

— Хорошо. А зачем вам в Приют?

— Ах, ты какая любопытная!

— Я спросила, потому что вы непохожи ни на больного, ни на убитого горем. Святой Робин таких не принимает.

— А он мне и не нужен.

— А кто же?

— Одна дама. Очень красивая и очень знатная.

— Да, к нам вчера приехала такая дама.

— И что она делает?

— Беседует со Святым Робином. Она очень подавлена, наверно, у нее какое-то несчастье.

— А о чем они беседуют?

— Не знаю, я же не подслушивала.

— Да? А мне показалось, что ты любопытна.

Он улыбнулся, а я покраснела.

— Не дуйся, — сказал он, — как тебя зовут?

— Жанет.

Я так и не узнала, что говорю с принцем Лесовии, он не счел нужным представиться, а сама бы я ни за что не догадалась. Мы сидели на песке, там в горах, в лесу, у ручья, и только плеск воды и крики птиц нарушали звенящую, вековую тишину. Другого мира не было, только этот: жара, медовая трава, огромные деревья и высокое безоблачное небо!

Я жила тут уже целый месяц, и мне уже было хорошо и спокойно, не болело сердце, и не терзала безысходность. Правда, память так и не вернулась ко мне, но это меня больше не мучило. Зачем мне помнить мою прошлую бестолковую жизнь? В ней не было ничего интересного, ни любви, ни счастья! Ничего, кроме корыта!

Маленькая некрасивая прачка с утра до вечера загибалась над мыльным корытом, замуж ее никто не брал, отец ее бил, а мать дергала за косы. Сестры над ней посмеивались, а соседи шептались, что она блаженная. Еще, говорят, она была влюблена в одного птицелова с соседней улицы, и, говорят, что он однажды выставил ее за дверь. А потом ее нашли в реке под мостом, была зима…

Когда я пришла в себя, меня уже принесли домой. Я провалялась в жару несколько дней и только потом поняла, что ничего не помню. Лекарь сказал, что меня сильно ударили по голове.

Тропинка поднималась в гору. Принц взял у меня корзину с бельем и донес до самых ворот. Я шла как во сне! Я летела как на крыльях! Я не смотрела под ноги, и в них впивались камни и сосновые шишки. Как мало мне было нужно для счастья!

— Держи, — сказал он у бревенчатого забора, — дальше я, пожалуй, не пойду. Ты позови мне эту даму, я буду ждать вон у той сосны.

— А как ей объяснить? Кто ее ждет?

— Зарих.

Зарих в Лесовии был один. У меня стали медленно подкашиваться колени.

— Ты что задрожала? — засмеялся он, — я же не наследный принц, а так…

— Я сейчас… я позову… я мигом!..

И уже подбегая к домику, где остановилась эта дама, я с ужасом подумала: а кто же тогда она?!

В Приюте все были равны, таков был закон Святого Робина. Мы все были братья и сестры. Мы ели простую пищу, носили холщовую одежду, ходили босиком до самой поздней осени. Мы всеми силами старались забыть, кто мы, и что с нами случилось там, в миру.

Дама, которая прибыла к нам вчера в роскошном темно-красном платье, в жемчужной шапочке с вуалью и парчовых туфельках, сидела теперь в горнице за столом в белой холщовой рубахе, подпоясанной веревкой, босая, бледная, какая-то обреченная, и гладила кошку. Ее иссиня-черные волосы были распущены и распадались от середины высокого лба на два вороновых крыла. Глаза были то ли серые, то ли синие, огромные и впалые. Тоскливые глаза.

— Сестра моя, — позвала я тихо, словно боясь спугнуть ее глубокую печаль.

Она медленно повернула красивую голову и вздрогнула. Взгляд у нее стал безумный, губы задрожали, и я еще раз убедилась, что Святой Робин нормальных, здоровых людей не принимает. Да здоровый человек сюда и не поедет!

Женщина была больна, и говорить с ней следовало осторожно.

— Не бойтесь, — сказала я, — меня зовут Жанет, я прачка. Здесь вам вообще нечего бояться. Здесь хорошо. Тихо. Спокойно…

— Жанет, — повторила она, — подойди сюда, Жанет.

Я подошла.

— Ты искала меня? Зачем? — в голосе ее была тревога.

— Я должна передать, что вас за воротами ждет Зарих.

— Зарих?!

— Да, сестра моя.

— Ты его видела? Ты говорила с ним?!

— Конечно. Он ждет вас у сосны.

Я сказала это, и в первый раз сердце мое предательски дрогнуло. Женщина была очень красива. Он приехал из-за нее на край света! Он ее ждет!

— А Святой Робин не знает?

— Нет, принц остался за воротами.

— А… какой он? В каком настроении?

— Веселый, улыбается.

Она встала и оказалась очень высокой. Я еле доставала ей до плеча.

— Проводи меня, девочка.

Они говорили очень долго и, наверно, спустились к ручью, потому что их не было видно ни у забора, ни у сосны. Потом она вернулась вся бледная, дрожащая, и сразу направилась к Святому Робину. Я выбежала за ворота. Неужели он уехал?!

— Эй, прачка!

Он сидел на бревне, устало вытянув ноги и усмехался. Наверно, надо мной.

— Ты не меня ищешь?

— Вас… — я покраснела.

— Как там моя матушка? Не надумала возвращаться?

— Она… она, наверно, советуется со Святым Робином.

— Если он ей что-нибудь не то насоветует, я разнесу вашу богадельню к чертовой матери.

— Нельзя этого делать, ваше высочество, — проговорила я с отчаянием, — это святое место!

Он засмеялся, но как-то невесело, и огляделся по сторонам.

— Да! Место красивое!.. У вас коровы есть?

— Что?

— Коровы.

— Есть, ваше высочество. Три.

— Ну, тогда принеси молока. И хлеба.

****************************************************************

***********************************

Моя комната находилась рядом с покоями королевы. С того самого дня, как она увидела меня в Приюте Святого Робина, мы больше не расставались. Перед отъездом она позвала меня к себе, расспросила всё про мою болезнь, пожалела и предложила поехать с ней в Трир. Она была добра, так же добра, как ее младший сын, и сколько бы мне ни говорили, я никогда не поверю, что она могла быть жестокой, казнить без разбора и издеваться над людьми!

Комната была маленькая, наверно, в ней раньше был один из кабинетов. Там умещалась только моя кровать и шкаф. Возле кровати стоял маленький столик.

На столе я обнаружила огромный букет роз. Это было совершенно невозможно! Во-первых, во дворце уже год как не было ни одной розы, а во-вторых, я даже представить себе не могла человека, который захотел бы подарить мне цветы. Да, это было приятно! Это было роскошно! И пахли они изумительно, но такого быть просто не могло.

Я обняла цветы и прижала к груди. Мои розы! Красные и белые! А почему бы и нет? Почему бы и мне не получить хоть раз вот такой букет? Или я не женщина? Да, некрасивая, убогая, никому не нужная, ну и что? Будем считать, что это чудо!

Зеркало на шкафу было с трещиной, я долго смотрелась в него, стараясь найти в своем лице хоть что-то привлекательное, хоть что-то, достойное такого роскошного букета, но на меня по-прежнему смотрел жалкий пучеглазый лягушонок.

— Эх, ты, уродина, — усмехнулась я, повернулась к столу и закричала от ужаса: мои розы превратились в черный ссохшийся веник.

Они завяли прямо на глазах, мгновенно, жутко, как будто их отравило чье-то зловонное дыхание!

Я выскочила из комнаты и опрометью бросилась по коридору, сама не зная куда. Волею судьбы я чуть не сбила с ног Якоба Тиманского (хорошо, что не самого принца Антуана!). Этот белокурый гигант, которым я всегда любовалась и была полна к нему всяческих симпатий, потому что ничего о нем не знала, поднял меня за шиворот как котенка и брезгливо спросил.

— Ну? В чем дело?

Я болтала в воздухе ногами, воротник впивался в шею. Унижение было сильнее ужаса! Я сразу опомнилась.

— Пустите, ваша светлость! У меня завяли розы!

— Что? У тебя, маленькая дрянь, завяли розы?

Я завыла от унижения и от безвыходности. Я отчетливо поняла, что теперь каждый в этом дворце может издеваться надо мной как хочет! Где ты, моя добрая королева?!

— Пу-у-сти-те!!!

— Тьфу! — сказал Якоб и отшвырнул меня в другой конец коридора, — только еще попадись мне под ноги! — и больше не обернулся.

Его шаги смолкли. Я опомнилась. Я окаменела. С меня на сегодня было достаточно.

Дверь своей комнаты я открыла зло. Без страха. Цветы совсем почернели. Я выбросила их прямо в окно. Пусть тот, кто принес, подавится ими! А я не боюсь. Меня не запугаешь какими-то дохлыми розами! И не нужны они мне! Зачем лягушке розы?

Уже потом, остыв и немного успокоившись, я поняла, что это было предупреждение. Меня выгоняли из дворца, теперь в этом не было сомнений. А если это так… значит, я действительно что-то знаю. Или кто-то думает, что я знаю. Обидно, что я ничего не помню! Зима, удар по голове, ледяная вода, холод, боль, кошмар… Но неужели я, маленькая прачка Жанет, умудрилась в той прошлой своей жизни попасть в историю, в которой замешана сама королева?!

Надо расспросить мать и сестер. Хотя, если б они что-то знали, давно бы проболтались!..

Начало смеркаться. Я поправила волосы, пристегнула к платью свежий воротник и решительно отправилась на половину принца.

Зарих расхаживал по гостиной в рубашке на выпуск и в домашних туфлях с загнутыми носами. Он читал письма, целая куча которых лежала на диване, и которые скопились, наверно, за целый месяц его отсутствия. Меня он сразу и не заметил.

Я застыла в дверях, таких огромных, что любой бы на их фоне почувствовал себя букашкой, и старалась справиться с волнением.

Через минуту принц бросил лист, который читал, на пол и повернулся ко мне.

— Пришла?.. Ну, говори, я слушаю.

Трепетать и бояться мне надоело, ох, как надоело!

— Можно мне сесть? — спросила я.

Зарих удивленно поднял брови.

— Действительно, — усмехнулся он, — почему бы тебе не сесть? — и артистично указал рукой на огромное красное кресло, — прошу!

Я села на самый краешек, потому что если б я села глубже, мои ноги не доставали бы до пола. Рядом на столе стояли подносы со всякой снедью, особенно вкусно пах пирог с грибами и луком.

— Угощайся.

— Спасибо, я сыта…

— Тогда рассказывай.

Он сел напротив и устало откинулся на спинку кресла.

— Ваше высочество, — начала я решительно, — я не считаю себя сумасшедшей…

— Черт возьми!

— Прошу вас, не смейтесь!

— Я слушаю, слушаю…

Только сильная тревога не давала ему рассмеяться надо мной до слез. Я была нелепа, и заявление мое было нелепо, но по-другому я сказать просто не могла.

— Ваше высочество! То, что я знаю о королеве, и то, что о ней говорят все остальные — это вещи несовместимые.

— Ты не знала ее раньше.

— Да. Но в любом случае человек не может так измениться! Одно дело, когда человек просто раскаялся в своих грехах и замаливает их, и другое — когда он превращается в свою противоположность. Если б она только раскаивалась! Я могу вам сказать, ваше высочество: она всё время чего-то боялась. Не странно ли? Разве можно было запугать вашу властную матушку? Она вздрагивала от шагов за спиной, она плакала по ночам, я слышала! Она позволяла на себя кричать, это я тоже слышала. А глаза? Вспомните, какие были у нее глаза!

— Ты хочешь сказать…

— Что та, что подобрала меня в Приюте Святого Робина — совсем другая женщина. Или я в самом деле сумасшедшая.

— А где же, по-твоему, настоящая королева?

— Этого я не знаю. Но вот, что она сказала перед смертью: "Королева меня отравила". Понимаете? Королева отравила! Не могла же она так сказать о самой себе?

— Ты одна это слышала?

— Нет. Еще господин Ромьо, но он считает, что это предсмертный бред.

— Конечно, бред.

— Ваше высочество, вы мне не верите?

Зарих не ответил, только усмехнулся, но я по его глазам поняла, что он не только верит, но и знает гораздо больше меня. А я могла бы сразу догадаться! Стал бы он иначе меня выслушивать!

— Это бред, — сказал он жестко, — забудь об этом, детка, и никому не рассказывай. А королеву завтра отнесут в фамильный склеп, и все пойдет своим чередом.

— Ваше высочество…

Он подошел к окну, отдернул тяжелую занавеску. Мне показалось тогда, что на плечах у него лежит каменная плита. Если бы он мне доверился! Если бы он мне тогда доверился! Если б мы соединили обрывки того, что знаем!

Но об этом не могло быть и речи. Я и так переступила все нормы приличия, высказывая ему свои крамольные мысли. Я была ничто, и мне предлагалось не лезть не в свое дело.

— Ступай, — сказал он, не оборачиваясь.

Я лихорадочно рылась в своей короткой памяти, я должна была ему помочь! Хоть чем-то! Что-то ведь пришло мне в голову, когда я шла к себе из траурного зала, и если б не эти розы… О, Боже, ну конечно!

— Ступай, я сказал.

Я встала.

— Хотите знать, где ваш Алигьери?

— Что?

— Алигьери из Стеклянного Города.

— Говори.

— Он в Приюте. Его там называют брат Осип. Только он вам вряд ли пригодится: он уже давно никому не предсказывает судьбу.

****************************************************************

**************************************

Похоронная процессия прошла через весь город к Королевскому кладбищу. Там хоронили только самых знатных вельмож Лесовии. Я тупо шла в разноликой толпе среди склепов и могил. Ни у кого на лице не было не то что скорби, а даже простого огорчения. Только у меня и у Зариха. Недовольство и раздражение было на прекрасном лике герцогини Юлианы, но тут, я догадывалась, были совсем другие причины.

Одна из фрейлин, хохотушка Молли Моури, находила уместным даже посмеиваться во время панихиды! Она была одной из любимиц Антуана, поэтому ничего не боялась. Сам Антуан еще не протрезвел после вчерашнего, он громко разговаривал со своими приближенными и даже не счел нужным слезть с коня. Свою мать он провожал в последний путь, сидя в седле. Как только ворота склепа закрылись, он надел шляпу и натянул поводья.

— Всё, хватит с меня!

Толпа торопливо расступилась, потому что ни он, ни его любимцы под ноги своим коням не смотрели.

— Хорош! — сказала Лили, когда я оттащила ее за локоть подальше от дорожки.

— Скотина, — добавила я.

Антуан был, пожалуй, даже красивей своего брата Зариха. Он был в мать, синеглазый, с черными как уголь волосами, высокий, гибкий, но свою красоту он пропил, он утопил ее в своей брезгливости и хамстве. Лично я, да и не я одна, видела в нем только самодовольное грубое животное.

Кладбище опустело быстро, вслед за наследным принцем уехали Тиманские, Алонские, Тарльские и другие высокие гости. Зарих со своей свитой тоже исчез. На Ратушной площади мы расстались с Лили, она пошла во дворец, готовить стол для поминок, а я направилась к себе домой.

Наш дом был на окраине города, в ремесленном квартале, окна и дверь выходили на маленькую темную улочку, на которой все время пахло гнилой капустой и чесноком. Всё мое существо протестовало против такой убогости и нищеты! Я переступала порог родного дома, скрепя сердце, что там можно было увидеть, кроме пьяного отца в углу на соломе, чумазых сестер за шитьем и измученной матери над корытом, с мыльными руками, потным лицом и мокрой грудью.

— Жанет! Доченька!

Она была в лучшем своем платье, сестры облепляли ее со всех сторон и довольно улыбались. Я не поверила своим глазам: они с роду мне так не радовались!

— Что случилось? — изумилась я, — у вас что, праздник?

— О, Жанет, ты еще спрашиваешь? — мать вся светилась от радости, счастье красило даже ее, я впервые заметила, что она не такая уж старая и некрасивая женщина, — я всегда знала, что ты у меня замечательная дочь! Я знала, что ты любишь нас!..

— Конечно, люблю, — пробормотала я.

— Спасибо тебе, Жанет! Три тысячи золотых дорлинов! Я до сих пор не могу поверить! На эти деньги можно купить целый замок!

— Какие деньги?!

— Твои.

— Вы что, с ума все посходили? Откуда у меня такие деньги?

— Как? — мать оттолкнула сестер в разные стороны и побледнела, — разве это не ты передала нам кошелек? Неужели это ошибка?!

Я подставила под себя табурет и осела на него. В ушах зашумело. Кошмар не кончался!

— Как всё было, расскажите.

— Пришел человек, передал кошелек и сказал, что это от тебя. Вот и всё.

— И вы не удивились?

— Удивились, конечно… Но ведь королева умерла, она могла оставить тебе…

— Могла! Только в том случае, если я ее внебрачная дочь! Но тебе-то, надеюсь, прекрасно известно, что это не так?

Мать бестолково хлопала глазами. Меня просто мутило от негодования, я злилась на них за то, что они не могли понять и объяснить мне, что происходит. Они только глупо радовались!

Боже, кто сказал, что я их люблю? За что мне любить их? Я их почти не знаю! Не помню! Да, я на них похожа, с матерью мы почти на одно лицо, на редкость некрасивое, но ведь это всё! Я человек без прошлого, и это ужасно!

— Вот что, — сказала я угрожающе, — советую вам не тратить из этого кошелька ни одного дорлина.

— Но, Жанет…

— Потому что это какая-то ошибка, и за кошельком в любую минуту могут прийти. И горе вам, если вы попытаетесь эти деньги присвоить.

Мать запричитала, а сестры расплакались: в мечтах они уже видели себя богатыми невестами! Сколько радости было в этом доме до моего прихода!

— Не отдам, — зло сказала мать и плотно сжала бледные губы, лицо ее снова стало старым и некрасивым, — и не указывай мне!

Спорить с ней было бесполезно, она была упрямая, обозленная на жизнь, недалекая женщина.

— Ладно, — я безнадежно махнула рукой, — делайте, что хотите, — я вас предупредила…

Потом мы молча ели фасолевый суп. Сестры стучали ложками и косились на меня с каким-то подозрением. Когда они наконец ушли в свою комнату, я отодвинула тарелку и спросила:

— Мама, может вы от меня что-то скрываете?

— Что мы скрываем? — сразу ощетинилась она, — что нам от тебя скрывать?

— Кто я?

— Ты? Странный вопрос! Ты моя дочь.

— Это правда?

— Если не веришь, посмотри на себя в зеркало!

— Спасибо, я смотрелась…

С ней трудно было разговаривать, она сразу начинала раздражаться и ничего не хотела слушать. Я поняла, что ничего от этой женщины не добьюсь. Она получила деньги, и больше ее ничто не волнует.

— А с какими-нибудь знатными людьми я дела не имела?

— Ты-то? Не смеши меня, Жанет. У тебя даже платья приличного не было, чтобы выйти в люди.

— А что со мной было в тот день… Ну, когда меня нашли под мостом? Только поподробней, мама. Пожалуйста!

— Вот пристала! Могла бы и сама вспомнить.

— Но я же не помню!

— Доктор сказал, что ничего страшного с твоей головой не случилось. Ты просто не хочешь!

— Мама, я хочу, — сказала я сквозь зубы, мне хотелось убить эту глупую, злую женщину, — я очень хочу.

— Ну что тебе сказать? — усмехнулась она, — ты сохла по Лесли. Он тогда сидел без денег, ты собрала сумку с едой и потащила этому голодранцу. Мы еще поругались с тобой тогда. Ночью ты не явилась, к нему ты не дошла, а утром тебя выловили из полыньи полумертвую. Так что, где ты шлялась всю ночь, вспоминай сама.

— Надеюсь, на Лесли никто ничего не подумал?

— Нет, у него в ту ночь была целая компания, и все как один говорят, что ты там даже не появлялась. Его счастье!..

— А сумка? Куда делась сумка с едой?

Мать зло сверкнула на меня желтыми заплывшими глазами.

— Хотела бы я это знать!

Я встала, я больше не могла ее видеть.

— Мне, наверно, скоро придется уходить из дворца, — сказала я, — да и вы теперь богаты. Так что больше не присылай ко мне Катрин за продуктами.

— Да?

— Да!

Уходя, я даже не оглянулась. Дома у меня не было.

****************************************************************

********************************

Я любила птицелова Лесли, это я уже слышала. Он был веселый и беззаботный, жил от сезона до сезона, снимал угол на чердаке у старухи-старьевщицы, неделями пропадал в лесу, путался с девчонками, любил с друзьями напиться и пошуметь на весь квартал и умел подражать своим свистом почти всем птицам. Вот, кажется, и всё, что мне о нем рассказали.

Его дом. Неужели я когда-то с трепетом входила в этот незнакомый старый домишко, поднималась по узкой лесенке на чердак и стучала в эту дощатую необструганную дверь, в которую, не пригнувшись, и не войдешь?.. За дверью слышались шаги и птичий клекот. Я собралась с духом и постучала.

— Открыто!

Почему я так волнуюсь?! Я совсем другой человек, я люблю другого, я ничего не помню о своей глупой любви к этому ветреному мальчишке! Наверно, он смеялся надо мной, несчастной преданной обезьянкой, которая носит ему еду, а потом сидит в углу и ничего не ждет, а только молча смотрит, но это было в той, другой жизни, и мне нет до этого дела.

Дверь отворилась со скрипом. Лесли стоял посреди своей комнатушки с недоделанной клеткой из ивовых прутьев.

— Ого! Какая ко мне знатная дама! Жанет, неужели это ты?

В него можно было влюбиться сразу же, на месте. Так со мной, наверно, и случилось когда-то. И дело было даже не в его бесспорной красоте, а в его ослепительной и приветливой улыбке, которая идет всем, но особенно таким вот беспечным юношам, синеглазым, желтоволосым, точно василек во ржи.

— Ну что ты встала? Проходи.

Я протиснулась между корзин и пыльных сундуков. Мое платье, очень скромное по дворцовым понятиям, смотрелось на этом убогом чердаке даже роскошно. Я действительно отдаленно напоминала знатную даму, у меня был кружевной воротник и манжеты, атласный пояс и маленькая шапочка с черной траурной вуалью.

— Да ты прямо красавица, Жанет!

— Не смейся надо мной!

— Ого!

Что-то я сегодня стала чересчур агрессивной! Разозлили не на шутку: сначала Якоб Тиманский, потом принц Антуан, потом мать и сестры… разозлили маленькую прачку!

— Мне надо с тобой поговорить, Лесли.

Лесли отложил недоделанную клетку и подставил мне стул.

— В чем дело, Жанет?

— Дело в том… — я с трудом находила слова, но они были какие-то глупые и неуклюжие, — представь себе, что я тебя не помню. Я вижу тебя в первый раз.

— ???

— Это правда. Но я знаю, что мы с тобой дружили или что-то в этом роде… ты ведь меня помнишь?

— Конечно. Ты была самая добрая девочка во всем квартале.

— И самая некрасивая…

— Я этого не говорил.

— Ладно, я не об этом. Я хочу сказать, понимаешь, я хочу…

Я окончательно растерялась и запуталась.

— Ну? — спросил он, как мне показалось, участливо, — что ты хочешь сказать?

— Помоги мне, Лесли! Мне никто, никто не хочет помочь!

Это был уже крик души. Я никогда никого ни о чем не просила, в полной уверенности, что никому нет до меня дела. Я была гордая, несмотря на всю свою ничтожность. Только один раз я лежала в ногах у Святого Робина, захлебывалась слезами, и молила его: "Помогите мне, святой отец! Не могу так больше жить, не могу!"

Мне и правда тогда было невыносимо, и как объяснить свое состояние, когда просто не по себе, жутко, чудовищно не по себе, когда душа разрывается не то от волнения, не то от тоски, причины которых и сама не знаешь, и никто не подскажет.

Святой Робин ласково погладил меня по волосам. "Успокойся, дитя мое. Я всё понял". "Что со мной, святой отец? Что это? Что это? Что это?!!" "Это не страшно, это пройдет", — сказал он, но так ничего и не объяснил. А мать, та объясняла всё очень просто: "Замуж тебе пора, так ведь не берет никто!"

Лесли слушал меня долго и внимательно. Я рассказала ему всё, что могла. Он больше не улыбался.

— Знаешь, — проговорил он, — я уже не помню, но кто-то о тебе расспрашивал. Как раз накануне того дня.

— Лесли! — воскликнула я умоляюще.

— Не беспокойся. Я этого человека найду. И найду того, кто его послал.

— А ты сможешь?

— Люди, конечно, не птички, но тоже ловятся.

— Я тебя очень прошу, Лесли!

— Все будет хорошо, Жанет.

**********************************************************

**************************

К ночи поминки превратились попросту в пир. Я краешком глаза заглянула из коридора в тронный зал, где пьяные гости танцевали под пьяный оркестр. Навстречу попалась Лили с горой грязной посуды на подносе.

— Представляешь, — заговорила она восторженно, — герцогиня Юлиана объявила, что выходит замуж за принца Антуана.

— Вот как, — сказала я безрадостно, — решилась-таки?

— А почему бы нет? Теперь эта проклятая королева не будет ей препятствовать. Тебя тут не было, когда она просто выгнала Юлиану из дворца! Стерва!

— Ну не говорят же плохо о покойниках! — взмолилась я.

— А я тебе все равно скажу: стерва твоя королева!

Мы услышали чей-то короткий смешок и разом оглянулись. В дверях из зала в коридор стояла герцогиня Юлиана. Огненные волосы ее пышно лежали на хрупких, смуглых плечах, платье мягко струилось к полу, облегая точеную фигуру, она вся была маленькая и хрупкая, ее хотелось взять двумя пальчиками и поставить на самое видное место как бронзовую статуэтку. Дал же Бог такую красоту!

— С каких это пор кухарки лезут в королевские дела?!

У Лили мелко задрожали тарелки на подносе, она попятилась.

— Марш на кухню! — рявкнула герцогиня и хлопнула дверью.

"Кричи", — подумала я, — "можешь считать себя будущей королевой и самой красивой женщиной в Лесовии, но все равно я тебе не завидую, мне тебя жалко, прекрасная Юлиана. Потому что Зарих тебя не любит! Не любит! Не любит!!!"

Итак, поминки переросли в помолвку. Зарих, который давно бы ушел с такого сборища, вынужден был сидеть рядом со старшим братом, пить с Якобом и Анджильо Тиманскими, обниматься со старым герцогом и говорить комплименты будущей королеве. Смотреть на это было невыносимо. Особенно, когда ему пришлось свою будущую родственницу поцеловать.

— Поцелуй, поцелуй мою невесту! — громко смеялся Антуан, — я тебе разрешаю! Эй, Зарих, ну нельзя же всю жизнь быть таким святошей! Смотрите, он еще ломается!

Юлиана встала. Ее затрясло мелкой дрожью! Она всю жизнь только об этом и мечтала и никак не могла добиться. Какое хищное и вместе с тем умоляющее было у нее лицо, когда он подходил к ней! Никогда не думала, что страсть может дойти до такого фанатизма.

Я не знаю, был ли Зарих на самом деле святошей или нет, но целовал он ее долго и крепко. Все молча уставились, перестав жевать и греметь посудой. Я прижалась к холодной мраморной колонне, за которой стояла, и кусала губы. Я завидовала черной обжигающей завистью! И даже не самой Юлиане, а любой женщине, которую он когда-нибудь целовал или будет целовать. Душа моя кричала и металась в моем убогом нескладном теле, лицо мое пылало, сердце стучало как бубен и тоскливо сжималось. Невозможность! Ее величество Невозможность стояла передо мной как непроходимая стена и беспощадно ухмылялась. "Куда ты лезешь, лягушка? Знай свое место!"

— Красивая у тебя невеста, — холодно сказал Зарих, даже не глядя на несчастную Юлиану.

За что он ее так ненавидел?

Я взяла поднос и принялась убирать со стола грязную посуду. Я это делала только затем, чтоб в коридоре отхлебнуть из какой-нибудь недопитой бутылки. Напиться! Вдрызг! Чтоб в голове помутилось и отшибло последнюю память! Хватит с меня! Хватит!

Напиться мне удалось. В свою комнату я добралась, держась за стенку, плохо владея руками, скинула одежду и встала перед зеркалом. Господи! Разве можно любить это тщедушное тело?! Разве соблазнит кого-то эта грудь, или точнее отсутствие груди? Разве придет кому-то в голову погладить эту тощую кривую ногу, которая только называется женской!.. Лучшее, что я могу сделать, это напрочь забыть об этом… Мир любви для меня закрыт! Навсегда!

С этой мыслью смириться было трудно, тем более, что тело, каким бы безобразным оно ни было, оставалось молодым и здоровым. И если душа требовала какой-то безумной любви, то оно хотело чего-то очень простого, от чего пылали щеки и каменела грудь. Или это я просто была пьяна?

Так вышло, что я не смогла в ту ночь уснуть. Чувства раздирали меня, мысли вытесняли одна другую. На рассвете я вышла во дворцовый парк и бродила там как тень, среди смолкших на ночь фонтанов, равнодушных бронзовых скульптур и развесистых деревьев с влажными глянцевыми листьями. Дворец спал. И я могла представить, что я хозяйка этого дворца и этого парка! Что я — сама королева Лесовии. И я прекрасна, как сама герцогиня Юлиана!

Вот я иду, высоко держа подбородок, отводя назад плечи, чуть-чуть приподнимая подол парчового платья, цокая по плитам каблучками… И все восхищенно смотрят мне вслед! И Зарих почтительно склоняется, снимая шляпу, и целует мне руку!..

Я грациозно, как могла, села на скамеечку у пруда. За мной мысленно следовала толпа придворных. Они ловили каждое мое слово, каждый взгляд!

Взгляд упал на кусты. В кустах кто-то лежал. Сердце застыло от ужаса. Судя по пышной юбке и кружевным чулкам, это была одна из фрейлин. Один туфель был на ноге, другой упал в воду.

На ватных ногах я подошла поближе, готовясь увидеть что-то страшное, но всё равно чуть не вскрикнула: девушка была мертва, у нее было перерезано горло, голова лежала в луже крови. Я долго смотрела на нее и не могла сдвинуться с места как парализованная. Это была Молли Моури. Еще вчера она смеялась на Королевском кладбище, а сегодня сама уже отправилась вслед за королевой!

Я долго пятилась, а потом сломя голову побежала искать дворцовый караул. Рассвет уже дрожал в листьях и траве и заливал своим светом белые, до блеска подметенные дорожки.

*******************************************************

*************************

Старая кухарка Гертруда, не переставая чистить свеклу, сказала, что такое уже было во дворце два года назад. То там, то тут находили молодых красивых девушек с перерезанным горлом. Мы столпились вокруг нее с вытянутыми от ужаса лицами.

— А убийцу так и не поймали? — допытывались молодые кухарки не столько с любопытством, сколько с озабоченностью. Никому не хотелось пойти вслед за Молли Моури.

— Нет, — устрашающе сказала Гертруда и уронила свеклу в кастрюлю с водой, от неожиданного всплеска все вздрогнули, — и знаете почему?

Лили вцепилась мне в рукав. Ей было чего опасаться, она была красивая румяная девушка с толстой косой и высокой грудью.

— Почему, Гертруда?

Старая кухарка оглянулась на дверь и, убедившись, что та закрыта, шепотом сказала:

— Потому что это была сама королева!

— Королева?!

— Да. Мария-Виктория.

— Но ведь сейчас она мертва!.. — послышался чей-то ужасный шепот, — она же…

— Да, — зловеще кивнула Гертруда, — а Молли хохотала на ее похоронах!

У Лили подогнулись коленки. Она уронила миску на каменный пол, и звон еще долго стоял у всех в ушах…

Такие разговоры велись не только на кухне. Скоро весь дворец замер от тихого ужаса, особенно после того, как нашли еще нескольких человек с перерезанным горлом. Теперь все, кто презрительно отзывался о покойной королеве, прикусили языки.

Я не верила, что королева воскресла, да еще и с такой жестокой целью — отомстить. Я убеждала себя, что эта цепь убийств имеет совсем другие, более житейские причины. Кто-то знал, что Мария-Виктория убивала своих жертв ножом по горлу, и теперь пользовался этим, вселяя ужас во всех обитателей дворца! Даже принц Антуан испугался настолько, что самолично ездил на кладбище проверить, на месте ли тело его матери. Тело оказалось на месте.

Я не хотела бояться, я устала бояться, у меня просто не было сил бояться! Я не верила в этот кошмар! Не верила до тех пор, пока жертвой не стала моя подруга Лили…

Ее нашли в коридоре из подсобки на кухню. В луже крови. На лице ее был чудовищный ужас. У меня не было сил даже разрыдаться над ней. Кому? Кому помешала эта девочка-кухарка? С толстой русой косой, с румяными щеками? Она провинилась только в том, что называла покойную королеву стервой и развратной бабой! Бедная моя Лили! Никого у меня в этом мире не осталось…

Ночью я надела самое темное свое платье, повязала черный платок и пошла на кладбище. Если моя королева вставала из гроба, я должна была это видеть.

Было как-то жутко, я с трудом нашла в темноте королевский склеп и притаилась на плите, за надгробным камнем. Когда луна пряталась за тучи, мороз пробегал по коже, я смотрела на грозно клубящиеся серые облака и чувствовала, что делаю что-то противоестественное, что мне нельзя здесь находиться, что я рискую прогневить Бога, что это царство мертвых, а я живая!.. Но потом я вспоминала Лили, и кулаки мои упрямо сжимались. "Я увижу тебя, королева! Если ты выходишь из своей могилы, я увижу тебя! А если не выходишь, значит, убивает кто-то другой, и я буду это знать!"

Луна вышла из-за туч, высветила все могилы и ограды, все каменные холмики склепов. Я дрожала от холода или от волнения и отчаянно ждала рассвета. Я старалась не думать о том, где я нахожусь, и мысленно возвращалась к самому светлому воспоминанию в моей жизни: мы с Зарихом сидим на песке у ручья, и я еще не знаю, что он принц, и что я буду любить его преданно и долго, мне просто хорошо и радостно, я полощу белье, а он выливает воду из сапог и смеется.

Скрип петель заставил меня вздрогнуть. Ворота склепа стали медленно открываться! Я перекрестилась и, стоя на коленях, выглядывала из-за своего скорбного укрытия. Сердце билось как лихорадочное, видит Бог, мне не хотелось верить в привидения!

Из ворот, медленно озираясь, вышла высокая женщина в длинном плаще. Я не могла разглядеть лица, но волосы ее показались мне черными как ночь. Вот тогда я узнала, что такое настоящий животный ужас! Ужас необъяснимого, сверхъестественного, демонического! Если б я не видела ее мертвой! Если б я не сидела часами у ее гроба!

Не помню, как я бежала через весь город и как очутилась во дворце. Я заперлась в своей комнатушке, и долго еще у меня тряслись руки, и стучало сердце.

Днем в тронном зале за портьерой нашли маленького старого Корби. Еще вчера вечером я варила ему просяную кашу на воде…

*******************************************************

**************************

Зарих любил старого шута, он даже дружил с ним. Я видела, как сжались его кулаки, когда он пришел взглянуть на несчастного карлика. Зрелище было не из веселых.

Принц заметил меня, потянул за рукав и отвел в сторону, лицо его было серьезно.

— Послушай, Жанет… Я посылал за Алигьери. Его больше нет в Приюте. Ты не знаешь, где он может быть?

— Это может знать только Святой Робин.

— Молчит твой Робин. Молчит как рыба!

Он стоял рядом, держал меня за рукав, похоже, даже жаловался мне на несговорчивого Робина. И я решилась заговорить о самом страшном.

— Ваше высочество…

— Ну?

Я кивнула в сторону убитого Корби.

— А вы верите… в то, что это королева?

— Конечно, нет, — холодно и без запинки сказал он.

И я поняла, что он говорит: "Конечно, да". Он слишком много знал. Но не всё!

— Ваше высочество, мне нужно вам кое-что рассказать.

— Опять? — усмехнулся он.

— Это важно!

— Ладно. Сегодня вечером.

Вечером я пришла к нему в гостиную, уже не поправляя прически и не надевая нового воротника. Какое всё это имело значение? Даже если б я выкрасила волосы в зеленый цвет, он бы этого не заметил. Я была просто нечто без пола и возраста, которое что-то может сообщить.

Я снова утопала в огромном кресле, и ноги мои едва доставали до пола. Принц сидел напротив, он был одет в строгий черный костюм с серебряным кружевом, траур у него не кончался. Глаза его, тоже цвета серебра, в полутьме казались черными и мрачными.

— Лили, которую вчера убили, была моей подругой, — начала я, как всегда невпопад.

— И что же? — холодно спросил Зарих.

— Я могу поклясться, что она ни в чем не была замешана и ни перед кем не виновата. У нее не было врагов. Тем не менее, ей перерезали горло… И знаете, почему?

— Почему?

— Она имела неосторожность назвать королеву стервой. В этом вся ее вина!

— И что ты этим хочешь сказать?

— Только то, что ее убила королева.

— Мертвая?

— Да! Только не та, которую я знала, а та, другая! Я же вам говорила, что их две!

— Тише! — оборвал меня принц, — об этом вовсе не обязательно так кричать.

— О! — заговорила я, переходя на шепот, — вы же сами всё знаете, ваше высочество!

— Да, — сказал он жестко, — и я намерен прервать эту цепь смертей. Теперь уже любой ценой.

— Тогда вам нужно поехать сегодня ночью на кладбище, — заговорщески сказала я.

— Зачем? — почему-то удивился он.

— Она же выходит ночью!

— Кто?!

— Как кто? Королева.

Принц нахмурился.

— Лягушонок, ты в своем уме?

— Ваше высочество, я сама ее видела.

— Ты?!

— Я была сегодня ночью на кладбище.

Он долго молча смотрел на меня, что-то не укладывалось в его красивой благородной голове, что-то мешало ему поверить моим словам. Он хмурился всё больше.

— Расскажи, что там случилось.

И я рассказала, как из склепа вышла высокая черноволосая женщина и, озираясь, исчезла в кустах.

— Черт возьми! — сказал принц, нехорошо усмехаясь, — я должен это видеть!.. И если ты не врешь…

— Я вам клянусь!

Ночь была прохладная и звездная. Кладбище утопало в свете луны, и ни один кустик не дрожал на ветру, ни одна тень тревожно не колыхнулась. Вчера мне и в голову не могло прийти, что какая-нибудь сила заставит меня оказаться здесь снова! Но вот я была здесь, и теперь мы уже вдвоем сидели на могильной плите и наблюдали за воротами королевского склепа. Не знаю, чего я больше боялась: того, что она выйдет, или того, что её не будет, и, значит, я зря привела сюда принца.

Принц был внешне спокоен. Он сонно ежился и тоскливо смотрел на небо.

— Жанет, ты знаешь, как называется эта звезда?

— Не знаю.

— Так я и думал… Это же Вега. Запомни: Вега, самая яркая звезда на летнем небосклоне.

— А вы знаете, чья это могила, на которой мы сидим? Лемурской графини Ангелины.

— О! — засмеялся он, — как ты меня с небес на землю! Ну? И где же твоя королева?

— Надо ждать, — сказала я твердо.

Мы снова ждали, стало совсем холодно, поднялся ветер, и тени зловеще задвигались. Сердце стыло.

— Тебе холодно? — спросил Зарих.

— Нет, — соврала я, сама не знаю зачем.

— Тогда почему ты дрожишь?

— Наверно, от страха.

— От страха? А я-то подумал, что ты смелая девочка!

— Ну что вы, какая там смелая… Просто мне терять нечего. Мне даже жизни своей не жалко.

— У тебя такая безрадостная жизнь?

— Она у меня короткая. Позапрошлой зимой меня ударили по голове и сбросили с моста. И я всё про себя забыла.

— Кому же ты помешал, бедный лягушонок?

— Не знаю… говорят, я была тихая как мышь.

Зарих посмотрел, улыбнулся, снял плащ и завернул меня в него.

— На-ка укройся.

Я сидела где-то у него подмышкой и тихо дрожала.

— А вы не боитесь, ваше высочество?

— Призраков? Да что ты… Бояться нужно совсем другого.

— Чего же?

— Ну, например, того, что король Белогории стянул войска к нашим северным границам. А весь Лемур уже под властью Триморья. Я боюсь только одного — что мою страну разорвут на куски, и это случится очень даже скоро.

— Я никогда об этом не слышала, — сказала я удивленно.

— Об этом не принято говорить. Так легче веселиться!

— А разве принц Антуан не собирается воевать с Белогорией?

— Ни черта он не собирается, ваш принц!.. Впрочем, можно было обойтись и без войны. Я объездил полмира, Жанет, где я только не был! У меня были бумаги, с помощью которых я мог перессорить всех министров Тумании и натравить Триморское царство на Симур! Я потратил на это три года жизни…

— Где же эти бумаги? — спросила я упавшим голосом.

— Где? — Зарих крепко стиснул мои плечи, но сразу отпустил, потому что я охнула, — видишь ли, лягушонок, я имел глупость доверить их на хранение одной даме. Я не знал, что она никогда мне их не вернет.

— Так вот почему вы ее так ненавидите?

— Кого?

— Герцогиню Юлиану.

Он не ответил, только погладил меня по голове как ребенка. Одного я так и не поняла: почему Юлиана прятала бумаги, ей ведь не могла быть безразлична судьба Лесовии, тем более, что она собиралась стать королевой. Неужели из желания отомстить Зариху она готова была пожертвовать своей страной? Что же это за любовь такая?!

— Она вас так любит, — сказала я с грустью.

— О, да! — усмехнулся он, — этого у нее не отнять!

Ворота склепа тихо скрипнули. Зарих сразу весь напрягся, отодвинул меня и встал.

— Кажется, начинается, детка…

Я выглядывала из-за надгробного камня Ангелины Лемурской, и колени мои сами собой подгибались. Из ворот всё так же озираясь вышла высокая женщина в длинном темном плаще. Она шла прямо к нам! Лицо ее было бледно, а волосы черны как ночь. Зарих выпрыгнул на дорогу прямо перед ней и схватил ее за плечи. Тут раздался истошный крик, от которого у меня всё оборвалось внутри! Женщина вырывалась и вопила как сумасшедшая, пока Зарих не придавил ее к земле коленом и не зажал ей рот.

— Жанет, посмотри!

Это была не королева. Совсем другая женщина, некрасивая, с лицом испитым и обезображенным оспой, она смотрела на нас выкатившимися от ужаса глазами и что-то мычала. Пока они боролись, у нее выпал кошелек. Я подняла его и развязала.

— Зарих, здесь одни золотые дорлины!

— Еще бы! За даром никто бы в склеп не полез…

Зарих разжал ей рот. Женщина больше не кричала, она уже поняла, что мы не привидения, а такие же живые люди.

— Ну? — спросил он, подставляя острие кинжала к ее шее, — что ты делала в королевском склепе, дорогая?

— Пустите, мой прекрасный господин, — жалобно запричитала она, — я ничего не украла!

— А золото?

— Этот кошелек положили специально для меня! Чтобы я пришла и забрала его! Я всё делала, как он велел! Пришла вечером, вышла ночью!

— Кто велел?

— Я не знаю, мой прекрасный господин!

— Хорошо, но как он выглядит?

— Однорукий. С черной бородой. Я его не знаю, мой господин…

Женщина начала тихо всхлипывать. Зарих отпустил ее и через секунду уже забыл о ее существовании.

— Убирайся к чертовой матери! Еще раз увижу — убью!

Я подошла к нему и только тут заметила, что у него дрожат руки и дергается щека.

— Нас дурачат, Жанет. Сдается мне, сегодня будет еще один труп.

— А кто этот однорукий? Вы его знаете?

— Это Урсино, человек королевы.

— Час от часу не легче!

Плащ принца был велик мне настолько, что волочился по земле. Наверно, я была очень нелепа в нем, с моими лопоухими ушами и обезьяньим лицом, потому что принц посмотрел на меня и засмеялся долгим нервным смехом. Я тоже потом рассмеялась как ненормальная, впрочем, ничего другого нам и не оставалось.

— Ну, у тебя и шутки, лягушонок! Это же надо такое выдумать: королева воскресла! Веселенькую ты мне устроила ночь!

Я тянула его за рукав к выходу.

— Ваше высочество! Идемте, здесь же кладбище…

Во дворец мы пришли на рассвете. Усталые и какие-то опустошенные. Я вернула ему плащ, а он протянул мне кошелек этой нищенки, набитый дорлинами.

— Держи, детка. Он по праву твой.

Я сунула кошелек подмышку и долго еще смотрела, как Зарих уходит от меня по коридору на свою половину.

****************************************************************

**********************************

Во сне мне приснилась большая красивая кукла с фарфоровой головой и голубыми волосами. В жизни я никогда не видела таких роскошных кукол! Я зачем-то начала ее раздевать, потом острым ножом беспощадно разрезала ее тряпочное тельце и вынула оттуда вместе с клочьями ваты свернутые в рулон бумаги. Какие-то очень важные бумаги!

Я проснулась как от кошмара и долго еще ошарашенная сидела на кровати, не понимая: сон ли это или приступ ясновидения. Я слишком хотела помочь Зариху, последние несколько дней я только и жила этой мыслью: как бы достать ему его бумаги? Я помешалась на этой мысли. И вот, то ли Бог меня услышал, то ли я, потеряв память, приобрела взамен какие-то необычные способности, но у меня не осталось сомнений, что бумаги в кукле с голубыми волосами.

Вечером я всё рассказала Лесли. Не знаю почему, я доверяла ему безгранично. Наверно, потому что довериться было больше некому. Он отнесся к моему сну серьезно.

— Я верю, — сказал он, — что если чего-то очень захотеть, — то это когда-нибудь сбудется. А ты вообще человек очень странный, Жанет.

Он угощал меня лесными орехами и поил травяным чаем. Мне было очень уютно на этом богом забытом чердаке с сундуками, полками, клетками…

— Ты что-нибудь узнал обо мне?

— Почти ничего. Зато я много думал.

— И что ты надумал?

— Ничего хорошего, Жанет. Я склоняюсь к мысли, что тебе лучше не вспоминать того, что с тобой случилось.

— Почему?

— Да потому что ты наверняка была свидетелем чего-то ужасного. И, может быть, не только свидетелем, но и участником. Ты говоришь, что тебе первое время было не по себе?

— Мне и сейчас не по себе!

— Тоска, беспричинное волнение, тяжесть на сердце… Святой Робин тебе не объяснил, что это такое, а я объясню.

— И что же это?

— Это совесть, Жанет.

— По-твоему, памяти нет, а совесть есть?

— Да! Тебя терзают муки совести, а ты даже не знаешь почему!

— Господи, — прошептала я, — что же я такого натворила?!

Лесли подлил мне кипятку из чайника и подвинул банку с вареньем. Он смотрел на меня с откровенной жалостью.

— Впрочем, это только мое мнение, — улыбнулся он, — а я простой глупый птицелов.

Я бестолково водила ложкой по банке и понимала, что он прав. Да, всё было именно так. Я видела что-то ужасное, из ряда вон выходящее. Потом меня убрали как ненужного свидетеля. Не из страха, а так, на всякий случай. Бедной прачке всё равно бы никто не поверил. Я оказалась слишком ничтожной, поэтому до сих пор живу.

— Я хочу всё вспомнить, — сказала я тихо, но твердо.

— Лучше не надо, — покачал головой Лесли.

— Я хочу всё вспомнить, — повторила я упрямо, — иначе я никогда не избавлюсь от этого кошмара!

— А если там такое, от чего можно сойти с ума?

— Неизвестность хуже всего, как ты не понимаешь?

— Я понимаю одно: если б это не было так страшно, ты бы давно все вспомнила. Ты боишься. Понимаешь, ты неосознанно этого боишься! Это твоя защита…

— Я уже ничего не боюсь, Лесли, — вздохнула я, — и куклу эту я уже вспомнила. Да-да, я не сомневаюсь, что я сама видела, как в нее прячут бумаги.

— В таком случае, далеко же тебя занесло!

— То есть?

— Где может находиться кукла герцогини Юлианы? Уж наверно, в ее родном доме, в Тимане, в родовом замке.

"Дальняя предстоит дорога", — подумала я с тоской, — "в суровый, заросший вековыми лесами Тиман!"

— Да, это очень далеко, Лесли…

— И когда ты там успела побывать?

— У нас в Тимане тетка живет…

Лесли задумался, потом посмотрел на меня и сказал:

— Ну что ж! Надо ехать, Жанет.

Я не поверила своим ушам.

— Ты хочешь ехать со мной?

— А ты собралась одна?

— Да…

— Не выдумывай. Ты и костра-то в лесу не разведешь. Тиман — это тебе не Алонс и не Лемур!

— Лесли, неужели ты ради меня потащишься в такую даль?

— Так уж и ради тебя! — улыбнулся он, — ради Лесовии.

— Знаешь, — сказала я, сияя от радости, — а у меня есть деньги! Целый кошелек! Нам хватит на дорогу.

**************************************************

******************

Если б не Лесли, я бы двадцать раз уже пропала! Дороги кишели разбойниками и отрядами нетерпеливых белогорцев, которые, не дожидаясь войны, уже грабили Тиман. Я доверилась ему слепо и во всем. Я даже чуть-чуть влюбилась в него, потому что сила и ловкость мужчины, от которого полностью зависишь, не может оставить равнодушной.

Впрочем, влюбляться в Лесли было почти так же безнадежно как в Зариха. Он не был принцем, но по-своему знал себе цену, и я была для него просто маленьким дружком, неуклюжей беспомощной обезьянкой, которую он заботливо оберегал от всех ужасов дальней дороги.

Женщины обращали на него внимание везде: на рынках, в придорожных корчмах, в гостиницах… и никак не могли понять, почему он проводит время с такой дурнушкой.

В одной гостинице дочь хозяйки его все-таки соблазнила. На ночь он оставил меня одну. Пожелал спокойной ночи и закрыл за собой дверь. Что тут со мной началось! Полночи я давилась слезами оттого лишь, что никто не хочет замечать во мне женщину! Все видят только маленькое, кривоногое, лопоухое, бесполое существо! Ушел! Счастливый и довольный! Ему даже в голову не пришло, что я могу обидеться.

Меня всё время преследовал кошмар: Лесли и эта бледная желтоглазая поганка в его объятьях. Хорошо ей сейчас, наверно! И за что ей такое счастье? Ничего, завтра уедем, и она его больше никогда не увидит!

Утром она смотрела на меня с чувством бесконечного превосходства. Она меня презирала, она смеялась надо мной, или это мне так казалось?

Следующую ночь мы провели в лесу, в шалаше из еловых веток. Лесли уснул сразу, а я еще долго лежала, прижимаясь к нему и думала о том, что в первый раз в жизни обнимаю мужчину, и он мне нравится, и я могу погладить его выгоревшие льняные волосы и положить ему руку на грудь, и уткнуться носом ему в плечо, и представить, что он мой. Да, пока он спит, он мой! Потом я ужаснулась от мысли, как мало мне надо! Хоть бы он обнял меня что ли! Да что же это такое!

Лесли потянулся, но продолжал крепко спать. Я осторожно наклонилась над ним и коснулась его губ своими губами. Ну не убьет же он меня, если проснется! Один робкий поцелуй за всю жизнь, предыдущую и последующую, неужели это так много?

— Спи, — сказал он, не открывая глаз, и я зарылась лицом в куртку, служившую подушкой.

И жуткая тишина повисла над лесом, и никогда еще мне не было так одиноко и тоскливо в этом мире. Я была готова бежать куда угодно, в черноту, в бездну, на съедение волкам, утонуть в болоте, только бы не слышать этого отталкивающего "Спи"…

Мы были уже в самом центре Тимана. Это был совсем особый мир, со своими волчьими законами. Здесь никому не было дела до того, что существует столица с ее изысканной, утонченной жизнью, что с дамами почтительно раскланиваются, что грубая ругань неприлична, что огромные ботфорты выше колен уже вышли из моды, что во время еды не чавкают, а перед сном умываются… Так получилось, что лесами добираться было безопасней, чем по дорогам. Мы береглись не столько от разбойников, сколько от хамства, которого Лесли не выносил и всё время норовил ввязаться в драку. Один раз он вышвырнул за дверь корчмы какого-то пьяного верзилу, который ко мне приставал, а потом мы еле унесли ноги от толпы его приятелей с топорами.

— Дикая страна, — смеялся он потом, когда всё было уже позади.

В лесу я быстро одичала. Лесли ловил птиц и стрелял зайцев, я жарила мясо на вертеле, собирала ягоды, и сама уже не верила, что жила когда-то во дворце. Все ужасы остались где-то далеко. В лесу не водились привидения, и можно было проснуться утром и не задаваться жутким вопросом: кого найдут мертвым на этот раз?

— Лесли, а может, я всё выдумала? — спросила я однажды, в минуту блаженного затишья, — может, всё гораздо проще? Просто много совпадений? Шел какой-то разбойник, ударил меня по голове, отобрал мою сумку с продуктами и скинул меня с моста, чтобы не вопила. И никто мне не угрожал, просто Корби показалось, что кто-то меня ненавидит. И розы сами завяли. Может же такое быть? И королева просто бредила… и кукла мне просто приснилась! Нет там никаких бумаг. Да и куклы самой нет…

Лесли нанизывал кусочки мяса на очищенный прутик, он не сразу поднял голову, чтоб посмотреть на меня.

— Как это нет?

— А с чего ты взял, что есть? Почему ты этому так сразу поверил? Почему ты вообще мне веришь? У нас ничего нет, Лесли, кроме неясных догадок и чужих слов. А что такое слова? Ты даже не нашел того человека, что расспрашивал обо мне. Может, и не было никакого человека?

— Не нашел? — Лесли взглянул на меня чуть ли не оскорбленно, — кто тебе сказал? Я его просто не застал. Он куда-то уехал. Я могу тебе сказать его адрес и назвать его приметы. Он существует, Жанет. У него черная борода и нет одной руки… Что с тобой, Жанет? Ты что так побледнела?

— Это человек королевы, — пробормотала я.

****************************************************************

*********************************

Родовой замок герцогов Тиманских вырос внезапно, как по волшебству. Вдруг кончился лес, я отвела от лица последнюю еловую лапу и увидела перед собой зеленую долину с серебристой рекой и большим красивым замком в окружении пестрых деревушек. Сердце защемило, словно я пришла в страну обетованную, словно видела ее много раз во сне, летала над ней как птица и тосковала по ней в разлуке.

— Лесли! — я растерянно повернулась к нему, — посмотри, ты только посмотри!

— Дошли, — сказал он с облегчением и взял меня за руку, — идем Жанет, переночуем в деревне.

— А как же замок?

— Неужели ты думаешь, что можно просто так попасть в замок!

Я так не думала, я просто знала, что я там буду. С той самой секунды как увидела его.

Это только казалось, что замок близко, как на ладони. На самом деле идти пришлось долго. Мы добрались до деревни и постучали в крайний по улице дом только на закате. Жара спала, воздух посвежел, и даже дорожная пыль под ногами остыла.

На крыльце лежала большая рыжая кошка. Я взяла ее на руки и прижала к себе как ребенка. Я соскучилась в лесу по нормальным домашним животным, я бы, наверно, и корову расцеловала.

Хозяин пустил нас только после того, как Лесли потряс перед его носом кошельком с деньгами. Тогда он сразу стал ласковым и предупредительным. Нас ждал горячий ужин и чистые постели.

— Нам нужно попасть в замок, — сказал Лесли, выкладывая монеты стопочкой. Это реально?

Хозяин задумался на минуту.

— В соседнем доме живет Бенедетто, он возит в замок свежую рыбу. Попробуй договориться с ним.

Потом они пошли к этому Бенедетто, вернулись уже втроем, когда я легла спать, долго еще сидели за столом, гремя бутылками, и шумно разговаривали. Уснуть под эту болтовню и хохот было невозможно. Я утешалась только тем, что ко мне пришла кошка и тыкалась мне в шею теплым носом.

"А ты видел там в Трире нашу Юлиану? Дочку нашего герцога?" "Видел…" "Вот это красавица! Как увидишь — так забудешь, кто ты есть! Я еще помню, как она тут девчонкой бегала, с деревенской ребятней играла!" "Она выходит замуж за короля". "А ты не врешь?" "С какой стати? Она ж не за меня замуж выходит!" "О-хо-хо! Король нашелся!" "Смейтесь-смейтесь… А я один раз был у нее в гостях…"

Повисла недоуменная пауза, я прислушивалась что есть силы, чтобы не пропустить ни одного его слова.

— Я птицелов, — весело сказал Лесли, — стою как-то прошлым летом на рынке, продаю своих щеглов. Тут подваливает целый отряд, меня под руки и вместе со всеми моими клетками к ней в особняк. Я когда ее увидел, чуть не ослеп. "Почем", — говорит, — "твои птички?" Никогда бы не подумал, что ее лесные птахи интересуют! Ну, мне терять нечего, и птиц не жалко, еще наловлю… "За один поцелуй", — отвечаю, — "всех отдам".

— Ну и как? Согласилась?

— Согласилась. Я ей потом молодого сокола принес и трех сизокрылок…

— И всё — за один поцелуй?

На этот вопрос Лесли не ответил. "Ну и пусть!" — подумала я, отворачиваясь к стенке, — "А Зарих ее все равно не любит! Только зачем ей понадобился Лесли? Не из-за птиц же, в самом деле?"…

Утром Лесли вырядился в рыбацкие сапоги и шляпу Бенедетто. Меня нарядили деревенским мальчиком, право, это было нетрудно: никаких ярко выраженных женских черт у меня не было. Вот уж действительно существо без пола и возраста! Мы погрузили на телегу корзины с рыбой и поехали. Телега ползла медленно и скрипела, я сидела, свесив ноги в огромных дырявых башмаках, и смотрела ему в спину.

— Ты вчера наврал про Юлиану… Зачем? Думаешь, деревенские дурачки так тебе и поверят?

— Во-первых, они вовсе не дурачки… А во-вторых, я сказал только то, что было. А в-третьих — тебя это не касается.

— Да как это не касается, когда я буквально на каждом шагу сталкиваюсь с этой женщиной! Она везде! Только о ней и слышу! Она уже и до тебя добралась!

— Успокойся, я не пострадал.

Мне нечего было ответить, я стала смотреть на приближающийся замок. Сейчас я увижу логово этой вздорной красавицы! Сейчас я до него доберусь и, может быть, что-то пойму…

Через ворота мы проехали спокойно, корзины с рыбой отнесли прямо на кухню, и, пока Лесли заговаривал зубы повару, я проскользнула во внутреннюю дверь и очутилась в полутемном каменном коридоре.

Дальше я шла уже по наитию, шарахаясь по углам и замирая от страха на каждом шагу, я вышла-таки в господские апартаменты. Роскошное убранство комнат не позволяло думать, что я на половине прислуги. Один раз я чуть не налетела на лакея с подносом, но вовремя присела за напольную вазу.

Жизнь в замке почти замерла: все господа были в Трире. Тишина и запустение царили тут. У меня было странное чувство: будто я все это уже видела. Я проходила очередную комнату и не удивлялась, что вижу стол на этом месте, а кровать — на этом… Я была здесь! Иначе, почему так тоскливо сжимается сердце?

Да, да, да! Это было здесь! Это ужасное, непонятное, то, что я никак не могу вспомнить! Я была здесь. И привести меня сюда могла только герцогиня Юлиана. Опять эта женщина! Какая-то роковая женщина в моей судьбе!

Вот за этой дверью будет спальная, потом уборная, потом детская!.. Сердце готово было выскочить из груди. Старый замок, пустые, как нарочно, всеми покинутые комнаты, неуловимо знакомые, и я, маленькая прачка в неряшливом костюме деревенского мальчика! Было от чего разволноваться.

Я уже не сомневалась, что найду куклу с голубыми волосами. И я ее нашла! Она сидела в кресле как знатная дама, платье на ней было розовое с блестками, а туфельки красные. Красивая такая, замечательная кукла… Я спряталась вместе с ней за занавеской, на случай, если кто-то войдет. На тельце у нее был шов. По нему я и резанула ножом.

Бумаги были свернуты в рулон, они выпали вместе с ватой на подоконник. Я не стала их читать, торопливо сунула за пазуху и отправилась в обратный путь. Дойдя до двери, почему-то вернулась, надела на несчастную куклу платье и посадила на прежнее место.

— Прости, Стелла…

Лесли уже сидел на телеге и весело болтал с тремя служанками. Одна была с метлой, другая с тряпкой, а у третьей в руках было большое ведро. Все три, кажется, забыли о своих делах и смотрели ему в рот.

— О! Вот и мой Жано! — воскликнул Лесли, когда я появилась из дверей кухни, — где тебя носит, чертов мальчишка?

Я молча вскарабкалась на телегу, мне было как-то совсем не до шуток.

— У тебя что, живот болит?

— Поехали, Лесли!

Он вежливо простился со своими новыми подружками, а одной из них, по имени Мари, даже назначил свидание. Она громко и глупо смеялась. Курица! Нас вечером тут уже не будет!

Когда мы отъехали на безопасное расстояние, Лесли бросил поводья и обернулся, я увидела, что ему тоже не до шуток.

— Ну что? Нашла?

— Нашла, — я постучала себя по животу, — вот они.

Мы долго удивленно смотрели друг на друга, словно не за этим сюда пришли из самого Трира.

— Знаешь, так всё странно, — сказала я, — мне все кажется знакомым. Я здесь точно уже была.

— Не сомневаюсь!

— А куклу зовут Стелла…

— Жанет, мне кажется, я начинаю тебя бояться.

****************************************************************

************************************

Последнюю ночь мы провели в лесу, уже недалеко от Трира. Мне не хотелось расставаться с Лесли, я так привыкла к нему, к его постоянной опеке, к его лицу и голосу, к его жесткому плечу и его сильным рукам, которые обнимают меня, закрывая от холода, и ласково гладят по волосам как ребенка. Будь я на самом деле мальчиком Жано, он вел бы себя со мной точно так же. Жаловаться мне было не на что, просто… просто ему и в голову не пришло, что я такая же женщина как эта Мари, или та бледная поганка в гостинице, или даже сама герцогиня Юлиана.

— А зачем она все-таки тебя к себе притащила?

— Кто?

— Юлиана.

— Не знаю. Она меня рассматривала, как будто я ее внебрачный сын. Совершенно беспардонная баба, надо тебе сказать.

— Так она тебе не нравится?!

— Конечно, нет.

— Зачем же ты дарил ей сизокрылок?..

— Она красивая. Если б она сидела неподвижно и ничего не говорила, на нее можно было бы смотреть бесконечно. Красота, она имеет ценность сама по себе, даже если ее обладательница стерва, каких мало.

— Понятно… А она тебя ни о чем не спрашивала?

— Только про птичек.

Я последний раз положила ему голову на плечо и уснула. В эту последнюю ночь мне не хотелось думать о странностях вздорной герцогини. Я слишком устала.

На следующий день к вечеру мы уже были в Трире. Лесли довел меня до самых дворцовых ворот, подмигнул и ободряюще похлопал по плечу.

— Все будет хорошо, Жано, — он теперь звал меня только так, — ты заходи ко мне завтра, расскажешь…

— Хорошо.

— Принцу привет!

Я кивнула.

Дворец по-прежнему жил своей жизнью. Меня, как всегда, никто не замечал, деловитые лакеи, угрюмые стражники, расфуфыренные фрейлины и озабоченные служанки торопились куда-то по своим делам, я и забыла, как тут всё бывает… На кухне была только судомойка Сильвия, она отмывала сковородки, напевая что-то себе под нос. Меня она сначала не узнала.

Я окончательно одичала за этот месяц в лесу, сильно похудела, загорела до черноты, перепачкалась, ободралась и исцарапалась, под ногтями у меня была земля, а из волос торчали сосновые иголки.

— Господи! Жанет! Неужели это ты? — Сильвия всплеснула руками, — где ж тебя носило, детка?

— И не спрашивай…

— Мы уж думали, что тебя тоже… Есть, наверно, хочешь?

— Умираю!

— Посмотри там в котлах. Каша должна остаться и куриные потроха.

Я ела жадно и без разбора: холодную кашу, остывшую котлету и остатки обеденного пирога с черникой. Сильвия смотрела на меня с жалостью.

— Какие у вас тут новости?

— Какие? Свадьба через неделю.

— А убийства эти прекратились?

— Давно. Все уже успокоились, шьют костюмы к карнавалу, свозят во дворец всякие разности: вчера, например, слона привели. Ужас, какая животина! Ноги как колонны!..

— А убийцу не нашли?

— Так то королева была, Мария-Виктория. Кого не любила при жизни — всех перерезала!

— А Зарих здесь?

— Где ж ему быть, если брат женится? Здесь твой Зарих.

От сердца отлегло. Больше всего я боялась, что он куда-нибудь уедет, и я не смогу его обрадовать.

— Он не мой, — улыбнулась я грустно, — он как звезда на летнем небосклоне… Вега, кажется.

— Он тебя искал, — сказала Сильвия, усердно тря сковороду, — сам на кухню приходил и про тебя спрашивал.

— Неправда, — пробормотала я.

— Не знаю, что у вас там за дела, — усмехнулась она, — только не подобает принцу на кухню ходить.

— Ему лучше знать, что подобает, а что нет.

К Зариху я летела как на крыльях, я так спешила, что даже не удосужилась вычесать сосновые иголки из запутанных волос и переодеться в чистое платье. Я забыла в лесу, что такое нормы приличия. Лохматая, чумазая обезьянка почти влетела в гостиную принца, сама не своя от волнения.

Принц со своими приятелями развлекался. Тоненькая, томная фрейлина играла на лютне и пела, остальные обнимались по всем углам, пили вино и лакомились конфетами и фруктами. С ними была еще какая-то старуха, которая всем по очереди гадала по руке.

— Зарих, к тебе дама! — крикнул кто-то из его друзей, и все дружно рассмеялись, а я непроизвольно съежилась.

Он обернулся. Он был красив до безумия. Он был великолепен в своем черном с серебром костюме, с копной русых кудрей, с ясным своим взором, с гордой своей осанкой, с рубиновым фужером в руке. Я ощутила свое ничтожество тут же, не сходя с места, мне выть захотелось, так он был хорош! Кто это выдумал, что он искал меня на кухне!

Не обращая внимания на общий смех, Зарих медленно подошел ко мне, на лице было удивление.

— Это ты, лягушонок? Ты еще жива?

Он говорил безо всяких интонаций, и я поняла, что ему совершенно безразлично, жива я или нет. Господи! Да самой-то мне не все ли равно?!

— У меня для вас есть нечто важное, — сказала я шепотом.

— Потом, — он поморщился, — иди-ка выпей с нами, — и красивым жестом указал на стол, — прошу!

Это уже походило на комедию. Все весело глядели, как принц меня угощал. Я смотрелась среди этих роскошных господ как пугало в своем грязном разорванном платье. Фужер дрожал в моей руке, а конфета просто застряла в горле.

— Пой, Сцилла, пой, — повернулся он к томной девушке с лютней, — или тебя смущает моя новая гостья?

Я, несомненно, смущала обладательницу нежного голоска, но она не посмела ничего сказать на этот счет, вздохнула и запела.

Старуха тем временем добралась до Зариха, он насмешливо протянул ей руку, уже заранее не веря в то, что она ему наболтает.

— Ты будешь самым великим королем Лесовии, — сказала она, качая головой в черном платке, — тебя будут помнить потомки, о тебе будут ходить легенды…

— В самом деле?

— Но жизнь у тебя будет короткая, прекрасный Зарих. Ты погибнешь в расцвете сил и славы своей, от руки друга. И горе тогда Лесовии…

— Согласен! — засмеялся Зарих.

— На что?

— Умереть в расцвете сил, если только сбудется твое первое предсказание! Но до этого, кажется, далеко… А теперь погадай ей.

Старуха взглянула на мою руку и прищелкнула языком.

— Ничего не разобрать, ваше высочество… сердце у нее доброе, ума мало, а судьба запутанная. Так что больше ничего не скажу.

Когда все отвернулись, она заговорщески шепнула мне на ухо: "Ты свое уже отжила, девонька…"

У меня подогнулись колени, и я осела на стул. Меня подкосили не столько слова, сколько тон, которым они были сказаны. Повеяло вдруг могильным холодом, как будто я снова очутилась на кладбище.

— Зарих, твоей даме плохо! — пошутил кто-то.

Он резко повернулся ко мне, как будто не слыша общего смеха.

— Пошли.

Мы удалились в его кабинет. Я дошла до окна с видом на дворцовый парк и, не оборачиваясь, достала из складок платья сверток с бумагами. Я столько раз представляла себе этот момент! Я воображала, как он удивится и обрадуется! Как вздохнет с облегчением и вдохновенно потрет руки: "Ну, держитесь, сволочи!"

Но все оказалось не так. Зарих развернул рулон. Он, конечно, удивился, но не обрадовался, а скорее испугался. Нет, не то слово! Он был попросту потрясен.

— Что это?!

— Ваши бумаги, — сказала я упавшим голосом.

— Откуда они у тебя?!

— Неужели вам так важно, ваше высочество? Ведь главное, что они теперь у вас?

— Откуда бумаги? — спросил он сурово, и я с ужасом поняла, что он не поверит ни одному моему слову.

— Они были в кукле, — пролепетала я, пятясь, потому что принц надвигался на меня, безумно сверкая глазами, я никогда его таким не видела!

— В какой, черт подери, кукле?

— В кукле герцогини Юлианы, — сказала я, чуть не плача, — я ездила за ними в Тиман.

— Кто тебе сказал, что они там?

Он уже стискивал мои плечи и прижимал меня к стене, положение было безвыходное.

— Пустите! — пискнула я, но он не внял моим мольбам.

— Кто мог знать, что бумаги в кукле?! Отвечай! Кто тебе сказал?!

— Она сама! — крикнула я в отчаянии, — сама, сама, сама!

— Врешь, она не могла этого сказать!

— Нет, могла! Пустите!

Принц не отпустил меня, но перешел с крика на зловещий шепот.

— Она не могла тебе это сказать, потому что она сама этого не знает.

— Как это?

— А вот так! Зачем ты мне врешь?

Я стала тихо сползать по стене на пол, слезы затуманили глаза, Зариха я уже не видела.

— Но ведь если я скажу, что у меня был приступ ясновидения, вы же все равно не поверите…

— Скорее я поверю в это, — сказал он хмуро.

Я сидела на корточках и тихо всхлипывала, он стоял у окна, и руки у него дрожали. Это был не тот Зарих, что сидел со мной у ручья, и не тот, что укрывал меня плащом на кладбище.

— Это был сон… Мне просто очень хотелось помочь вам… Со мной и не такое бывает после того, как я упала с моста в полынью.

Он вздрогнул, как будто очнулся, подошел, поднял меня, утер мне нос платком и взял мое заплаканное лицо в ладони.

— Всё-всё, хватит. Прости меня, лягушонок, я тоже не железный.

— Я вас боюсь.

— Не бойся…

— Можно я пойду, ваше высочество?

— Да, иди, — он что-то еще хотел мне сказать, но так и не решился.

Зарих провел меня через другую дверь, чтобы я не встречалась больше с его веселыми гостями. Я наконец дошла до своей комнаты. Усталость и безразличие сковали меня настолько, что я даже в зеркало не заглянула, хотя было любопытно, во что я превратилась за этот месяц. Впрочем, на что там было смотреть? Как была лягушонком, так и осталась.

*********************************************************

*********************************

Коронацию я пропустила, зато успела на свадьбу. Торжество получилось совершенно неописуемое! Появление новой королевы праздновал весь город, а уж во дворце все просто посходили с ума от веселья.

Юлиана в подвенечном наряде была ослепительна. При всей моей к ней неприязни, я не могла на нее насмотреться. Во всем городе ни разу не улыбнулась, пожалуй, она одна. Ее точеное лицо окаменело раз и навсегда, возле губ появилась упрямая складка. Она стала королевой, но Зариха она так и не добилась! Не всё на свете может красота, нет, не всё!

Эта мысль немного утешила меня, когда я одевалась на праздник. Карнавального костюма у меня не было, было только бледное, розовое платье с оборками, оно уже полиняло от многочисленных стирок, но в темноте могло сойти за приличное. Я промыла волосы березовым листом и воткнула в них белую астру, вообще, я постаралась себя украсить, насколько могла, насколько вообще можно было украсить такое невзрачное существо, как я.

На меня никто не обращал внимания, но это меня мало огорчало. Я любовалась фейерверком, нарядной шумной толпой в карнавальных костюмах, гирляндами на деревьях, разукрашенными лодками в пруду, я слушала оркестр и веселые песни, которые неслись из разных уголков сада, я даже тихо потанцевала сама с собой в такт музыке. Давно мне не было так легко и хорошо! Да и было ли вообще?

Потом я стояла на берегу, мне очень хотелось покататься на лодке, но ни одну веселую компанию я бы попросить об этом не решилась. Как раз в это время отплывали очередные лодки, там все были по парам: и звездочеты, и купцы… Только одному трубочисту пары не хватило. Его вытолкнули на берег выбирать себе даму. Он огляделся, весь черный, начиная от ботинок и кончая шляпой, только парик на нем был белый, обошел всех дам на набережной и остановился возле меня.

— Не хотите покататься?

Мне с трудом верилось, что в такой толпе женщин, где одна другой лучше, кому-то взбредет в голову остановить свой выбор на мне. Это было противоестественно. Потом я решила, что сегодня, по-видимому, день чудес.

Компания была веселая. Под масками никто никого не узнавал, поэтому все вытворяли, что вздумается, и ничего не опасались. Факир играл на лютне, две разномастные кошки ему подпевали, звездочет выкатил откуда-то из-под скамьи бочонок пива, и мы пили все по очереди из одной кружки и хохотали.

Трубочист обнимал меня так уверенно, словно я всю жизнь принадлежала только ему. Вот я и дождалась. Меня обнимали как женщину, а не как младшего братишку! Потом он поцеловал меня в ухо, я и это стерпела, только залилась краской. Потом — в шею, я отдернулась как ужаленная, и только после поняла, что это было очень приятно.

— Трубочист! — засмеялся факир, — капризную ты нашел себе девчонку!

В отличие от меня, другие дамы целовались со своими кавалерами упоенно и без стеснения. Так было принято, они за этим сюда и сели. Кошечки с наклеенными усиками, выставляли свои ножки в кружевных чулках, и мужские ладони поглаживали их с видимым удовольствием. Я ничего против этого не имела, я только подумала, что будет, если я выставлю свою тощую, кривую ногу, и у меня пропало всякое настроение! Я не туда попала! Не для меня все эти удовольствия!

— Отвезите меня на берег, — попросила я, — пожалуйста!

Они высадили меня на другом берегу, где не было ничего, кроме кустов и темноты. К моему ужасу трубочист выпрыгнул вслед за мной и оттолкнул ногой лодку.

— Плывите!

Они со смехом и глупыми напутствиями уплыли. Мои щеки так горели, что, наверно, светили в темноте как лампы. Я растерянно пятилась, пока не впечаталась спиной в огромный дуб.

Он отвел мне рукой волосы с лица, провел пальцами по шее, это было тоже приятно, но я вся сжалась в дрожащий комок и уперлась ладонями ему в грудь, стараясь оттолкнуть. Не тут-то было!

— Отпустите, — сказала я беспомощно.

Трубочист разжал руки и даже отступил на шаг.

— Однако, я не привык, чтоб меня отталкивали, — весело сказал он совсем другим голосом, и я чуть не задохнулась от такого поворота событий.

— Зарих!

— Ну, конечно.

Он снял маску и шляпу с париком, в темноте я почти не видела его лица, но, по-моему, он улыбался. Я отказывалась верить в то, что происходит, я ждала какой-то очередной шутки над собой.

— Вы хотите надо мной посмеяться, ваше высочество?

— Нет, я хочу разрезать тебя на мелкие кусочки и зарыть в землю. Вот, пожалуй, здесь… не возражаешь?

Мне было почему-то совсем не до шуток, душа моя металась между восторгом и отчаянием, а ноющая боль в сердце мешала понимать что-либо.

— Разрежьте меня, ваше высочество, — сказала я, — растерзайте меня, затопчите в землю… я даже не пикну. Одной лягушкой станет меньше.

Зарих снова приблизился, взял меня за плечи и шепнул в самое ухо, так что сердце оборвалось и упало куда-то в пропасть.

— Хочешь, я буду любить тебя до утра, как самую прекрасную принцессу? Хочешь, Жанет?

— А… завтра? — задала я глупейший вопрос, — завтра вы меня разлюбите?

— Разве может кто-нибудь в этом замке поручиться за то, что будет завтра?

— Вы правы, зачем заглядывать так далеко! Мне так много не надо! — спина моя до боли впивалась в шершавую дубовую кору, колени подгибались, — я просто не могу понять… неужели я вам нравлюсь?

— Да. Очень…

Не знаю, что случилось: то ли звезда моя наконец посветила на меня благосклонно, то ли Господь Бог на минуту отвернулся… Мы лежали в моей комнатушке на узкой жесткой кровати, прекрасный принц и маленькая прачка, и мир не рухнул, не разрушились горы, и не пересохли моря! Только сердце трепыхалось в груди как воробушек, губы пылали, и сладко ныло где-то внизу живота.

Лампа светила тускло, отражаясь в треснувшем зеркале, скрипело на ветру раскрытое окно, за окном звучала веселая музыка, метались разноцветные огни, и шумела толпа. На стуле висели мое бледно-розовое платье и черный костюм трубочиста, на столе, рядом с букетиком астр лежали парик и маска.

— Знаешь, Жанет, я пожалуй уеду в свой Тарльский замок, и увезу тебя с собой. И пусть они тут как хотят! Ты поедешь со мной?

— Конечно, поеду. Куда ты только захочешь. Но что будет тогда с Лесовией?

— Как будто кроме меня некому думать о судьбе Лесовии!

— Некому.

— Мне всё тут надоело: вся эта мразь и весь этот разврат! В конце концов, я не король.

— Зарих…

— Ну что?

— Ведь я же не затем добывала тебе твои бумаги, чтобы ты взял и махнул на всё рукой.

Зарих приподнялся надо мной и посмотрел мне в лицо с тоской и безнадежностью, он сам прекрасно понимал, что никуда не уедет. От своего чувства долга он мог избавиться разве что в мечтах.

— Если б ты только знала… ты даже представить не можешь, что здесь происходит!

Я потянулась к нему губами, но он даже не заметил.

— И все-таки, Жанет, как ты нашла эту куклу?

— Сама не пойму… знаешь, мне кажется, что я была служанкой у герцогини Юлианы. Наверно, я видела, как она прячет бумаги, потому что я вспомнила, что они там. Я даже знаю, что куклу зовут Стелла.

— Ты могла быть ее служанкой?

— Могла. Говорят, что я год жила в Тимане у тетки.

Зарих лег на подушку и прижал меня к себе.

— Так вот в чем дело… Боже, я ж тебя тогда чуть не убил!

— Я так испугалась! Но мне показалось, что ты сам чего-то испугался.

— Да если б ты знала!

Я тыкалась губами в его щеку и гладила его волосы.

— А мне нельзя это узнать?

— Я не хочу тебя пугать, лягушонок.

— Я и так слишком много знаю, чтоб не спать по ночам!

Зарих долго целовал меня, так словно я и правда первая красавица, а уста мои помазаны нектаром. Привыкнуть к этому было невозможно, все отравляла одна проклятая мысль: "Я же уродина, как он может?!"

— Дело в том, Жанет, — сказал он так мрачно, что у меня сжалось сердце, — что единственный человек, который знал, где эти бумаги, умер.

— Но ты же отдал их Юлиане, — изумилась я, — а она жива!

— Это не Юлиана.

Я села. Зарих схватил меня за руку, чтоб я ненароком не вскочила и не убежала куда-нибудь.

— А кто же это?!

— Ты не дрожи, я всё-таки с тобой.

— Кто это?!

— Это моя мать в теле Юлианы.

— Как это?..

Мне вдруг стало всё пронзительно ясно. Все перевертыши с характерами, вся эта месть после смерти…

— А настоящая Юлиана? — пробормотала я, уже догадываясь, что он ответит.

— Умерла, — жестко сказал Зарих.

И только теперь я поверила, что он любил ее, только ту, настоящую, а не эту! Он любил Юлиану! Господи, могло ли быть по-другому?!

— Умерла твоя добрая королева… а до этого, как я понимаю, твоя добрая хозяйка.

— Ты хочешь сказать, что они каким-то образом поменялись телами? Разве такое возможно, Зарих?!

— А зачем я, по-твоему, искал Алигьери? Уж я бы из него вытряс, как они это сделали! Я еще надеялся всё исправить, но опоздал.

"Ты успел только на похороны!"

— И она знала, что ты знаешь?

— Да.

Я отчетливо вспомнила их разговор в траурной зале, ее холодное злорадство и ее доходящую до фанатизма страсть.

— Постой, — поразилась я, — но она ведь мать твоя!

— А, ты об этом! — усмехнулся Зарих, — она меня замучила своей любовью. Она на мне помешалась! Она мне шагу ступить не дает! Отняла у Юлианы ее тело и надеется, что это ей поможет…

— Отняла ради этого?

— Не только. Она была больна и стара. А Юлиана — молода и прекрасна, и ей ничто не мешало тоже стать королевой. Теперь Юлиана умерла, а мать снова на троне, во всей красе и блеске.

— Но это же чудовищно!

— Она и есть чудовище.

— Подожди… но она же вышла замуж за своего сына!

— Думаю, жить ему осталось недолго. Скоро его найдут с перерезанным горлом или распоротым животом. Мать любит царствовать одна… Ну что ты дрожишь? Я тебя сильно напугал? Прижмись ко мне и ни о чем не думай.

— Зарих, а когда это случилось?

— Где-то позапрошлой зимой. Я перестал узнавать мать и перестал узнавать Юлиану. Потом Корби рассказал мне, что они ездили в Безмолвный монастырь и пробыли там всю ночь. Там, я думаю, всё и произошло… У меня не было доказательств, да и сейчас нет, одни догадки. Но я говорил с матерью, она этого даже не отрицает, она смеется мне в лицо!

— У тебя будут доказательства! Мне надо только вспомнить!

— Что ты можешь вспомнить, лягушонок?

— Я всё это видела! Я уверена, что я это видела! Поэтому меня и столкнули с моста.

Мне даже стало жарко, так я разволновалась. Я откинула край одеяла и села на колени, ветер из раскрытого окна пахнул на меня прохладой. Зарих крепко держал меня за руку, как будто я сейчас улечу, как бумажная бабочка.

— Юлиана могла встретить меня по дороге в монастырь. Она узнала меня и взяла с собой. И я присутствовала при этом. Я не могла догадаться, что происходит, ведь внешне всё осталось по-прежнему, но меня на всякий случай ударили по голове и сбросили в ледяную воду. Я еще жива просто чудом!.. А потом, когда Юлиана приехала в Приют? Я-то думала, что это королева, а она сразу меня узнала! Она смотрела на меня как безумная, не верила, что я осталась жива… теперь понимаешь, почему она меня так любила и оберегала от всего?

— Да, она была добрая девушка…

Сердце вдруг резко сжалось от непереносимой ревности, такой внезапной и такой неуправляемой! Он ее любит! Он ее любит до сих пор! Она прекрасная и незабываемая! А я, противная, рыжая обезьянка, просто случайная нелепость на его пути!

В ушах зазвенело. Я вдруг увидела себя во всей своей наготе и нескладности, мне стало стыдно, я легла и дрожащими руками натянула на себя одеяло. Дура! И вправду возомнила себя принцессой!

Зарих попытался меня обнять, но я лежала как каменная статуя и ничего не могла с собой поделать.

— Что с тобой, лягушонок?

— Скоро утро, — сказала я, — вам пора, ваше высочество.

*********************************************************

*****************************

Король Антуан заболел какой-то странной лихорадкой через три дня. Еще через неделю он скончался. Он правил страной чуть больше месяца.

Королева Юлиана не выказала большой скорби по поводу его смерти, ни единой слезы не скатилось с ее прекрасного и жестокого лица. Впрочем, лицо ее не дрогнуло и тогда, когда войско белогорского короля перешло границу ее северных владений, она жила и правила как перед концом света!

Когда началась война, я перестала видеть Зариха совсем: ему стало не до меня. Иногда, стремительно проходя мимо в толпе озабоченных вельмож, он успевал похлопать меня по плечу, но на том наши свидания и кончались.

Лесли тоже пропал, я нигде не могла его найти и тоскливо слонялась по мокрому серому городу. Лето кончилось, стоял сентябрь.

Иногда мне казалось, что все это был только сон: летняя теплая ночь, карнавал, разукрашенные лодки, трубочист в белом парике… "Хочешь, я буду любить тебя до утра как самую прекрасную принцессу?" "А завтра вы меня разлюбите?" "Разве может кто-нибудь в этом замке поручиться за то, что будет завтра?"

Завтра умер король, и к власти пришел тиманский клан. Все родственники королевы Юлианы заполонили дворец и чувствовали себя здесь как дома. Зарих с трудом переносил такую перемену власти. Принцем он больше не был, и с ним считались только потому, что за его спиной стояли герцоги Тифонский и Тарльский, и вся могучая династия баронов Оорлов.

Потом началась война, к которой Лесовия была совсем не готова, войско собиралось медленно, не хватало ни оружия, ни провианта, а на юге Триморье уже полностью подчинило себе Лемур и наступало на Алонс.

В связи с новыми прядками меня выселили из моей комнаты во флигель для прислуги и предупредили, что если я не намерена работать на кухне, меня вообще выгонят из дворца. Уезжать из дворца я не хотела, поэтому согласилась на всё.

В комнате, где меня поселили, было еще три девушки: Гретта, Симона и Этель. Гретта и Симона тоже работали на кухне, а Этель была горничной у королевы. Она была из нас четверых самая хорошенькая и ухоженная, ее бледное, сонное личико, припудренное и обрамленное в светлые локоны, частенько смотрело на нас, простых кухарок, свысока. Гретта была рослая, румяная хохотушка, а Симона — серьезная и тихая смуглая девушка, под подушкой у нее всегда лежал молитвенник. Я смотрела на них, сидя на своей узкой кровати, слушая, как барабанит дождь в стекло, вдыхая запах отсыревших простыней и подушек, и думала, что жизнь кончена…

Я отвыкла от трудной работы, я успела забыть, что такое работать, не покладая рук! Котлы были тяжелые, ножи тупые, вода ледяная, такая, что немели пальцы, глаза слипались от пота и слезились от дыма… Гретта меня подбадривала и даже помогала перетаскивать тяжелые кастрюли. Я все время вспоминала Лили, и мне хотелось плакать.

Вечером, едва добравшись до своей кровати, я падала на нее и засыпала, не столько от усталости, столько оттого, что мне просто не хотелось бодрствовать в этом мире. А сон — это почти как смерть, только со сновидениями.

— Экая ты дохленькая, — говорила Гретта, — и глаза всё время на мокром месте!

Я отворачивалась к носом к стенке и натягивала на себя одеяло. Оно было колючее и пахло козлом.

— Привыкну…

Как-то утром мы пришли на кухню, разошлись по своим местам и закатали рукава. Мне досталась телячья нога, но я вдруг поняла, что не могу смотреть на мясо. И на рыбу. И вообще на еду! Меня затошнило как-то сразу и навсегда. И без того безрадостный мир стал просто невыносимым. Я тогда села куда-то на ведро у стены, и мысль у меня была только одна: вытошнит меня или нет, и если да, то куда…

Гретта и Симона подошли ко мне почти одновременно.

— Жанет, ты что? Что с тобой?

— Тошнит, — сказала я безразличным тоном.

Набожная Симона ахнула, а Гретта покачала головой.

— Допрыгалась?

— Как здесь пахнет невыносимо, — сказала я, морщась, — как вы это терпите?

— Иди, иди полежи, может, полегче будет.

Я встала как во сне и направилась к дверям. Почему-то всё, абсолютно всё стало безразлично, словно я уже рассталась со своим несчастным телом и наблюдала за ним со стороны.

— Ты куда? — старший повар преградил мне дорогу, я тупо смотрела на его толстое красное лицо.

— Пропустите меня.

— Я спрашиваю, куда это ты направилась?

— К черту! — рявкнула я и отпихнула его с неожиданной для себя силой.

— Я тебя выгоню! — орал он мне вслед.

— Выгоняйте!

В коридоре мне стало немного легче. Я прислонилась к холодной стене и безрадостно размышляла.

У меня будет ребенок. Зарих скоро уезжает и никогда не узнает об этом, потому что эта военная кампания может продлиться несколько лет. У меня больше нет денег. Я не могу работать на кухне. Жить мне негде. Там, в моей бывшей комнате, на дне вазы, которую мне подарила моя добрая королева, лежат несколько монет, мне хватило бы их на первые три месяца…

Этель надевала перед зеркалом накрахмаленный передник и чепчик. К мытью полов она готовилась как к именинам.

— Ты знаешь комнату, где я жила при прежней королеве?

Она посмотрела на меня сонным личиком и долго соображала, о чем же это я ее спросила.

— А! Знаю, конечно…

— Там живет кто-нибудь?

— Там сейчас парики и туфли. И пылища.

— А вазы там нет? Голубой с золотой вязью?

— Вазы?..

Этель так медленно соображала, что мне хотелось ее убить!

— А королева Юлиана сказала, что это ее любимая ваза, и забрала к себе в спальню.

— Послушай, — я подошла к ней вплотную, — давай я схожу сегодня помыть полы вместо тебя?

— Ты что с ума сошла?

— Я схожу вместо тебя.

По-моему, я была ужасна в своей решительности, потому что сонная Этель испуганно попятилась от меня, развязала фартук и протянула мне.

— На…

Я натянула чепчик на самые уши и прихватила ведро и тряпку.

**********************************************************

**************************

В спальне королевы Юлианы было пусто. Я добросовестно возила тряпкой по полу, подбираясь к тому месту, где стояла на трюмо моя ваза. "Это не воровство", — говорила я себе, — "это мои деньги, если они там еще лежат!" Я так волновалась, что даже тошноты не замечала. "А если их там нет? Идти на поклон к матери? Или, может, рассказать Зариху? Ну, уж, нет! Нужен ему твой ребенок! Он о тебе и думать забыл, уродина несчастная! Разве он упомнит всех своих служанок?.. Он любил тебя до утра как принцессу, а большего он и не обещал!"

Шаги послышались внезапно, порывистый и звонкий стук каблучков о паркет. Я едва успела отскочить за выступ камина, мне никак нельзя было сталкиваться с королевой, которая меня сразу узнает.

Она упала на кровать. Сразу, с разбегу. И зарыдала! Она каталась по кровати и выла как раненная тигрица, эта прекрасная, беспощадная королева. Ее медные волосы метались по подушке как всполохи огня, тело страстно выгибалось, руки хватали и комкали одеяло. Ей было чудовищно плохо, и на какую-то минуту мне стало ее даже жаль, но потом я вспомнила Лили, Корби, Молли Моури, настоящую Юлиану, наконец, себя, сброшенную с моста, и всё во мне восстало против этой женщины. Она заслужила свои мучения.

Пока она выла и кусала подушку, мне удалось прошмыгнуть к окну за занавеску. Правда, ведро стояло на самом видном месте, но ей было не до ведра!

Потом вошел слуга и сказал, что ее хочет видеть Зарих. Она мгновенно взяла себя в руки и села.

— Пусть подождет пять минут!

От слез не осталось и следа. Королева стремительно подбежала к зеркалу, схватила пудреницу, потом румяна… потом кинулась к шкафу, сбросила с себя всё и надела роскошный шелковый халат, отороченный лисьим мехом. Как же она хотела ему нравиться!

Когда он вошел, эта лже-Юлиана лениво возлежала на своем пышном ложе, словно только что проснулась. Халат небрежно спадал со смуглого точеного плеча, волосы ниспадали на другое плечо в ослепительном беспорядке.

Зарих на эту красоту внимания не обратил. Он был хмур и озабочен.

— Моя венценосная мать, кажется, проснулась?

— Мой прекрасный сын, кажется, соизволил меня навестить?

Она протянула ему руку для поцелуя, но он только усмехнулся и не двинулся с места.

— Зачем пришел? — спросила она нахмурившись.

Зарих протянул ей лист бумаги.

— Подпиши.

— Что это?

— Условия барона Оорла.

Королева быстро прочла и покачала головой.

— Он слишком много хочет!

— Да. Но без него мы белогорцев не одолеем. И он это знает.

— Всё равно это слишком много! Он хочет отобрать у меня почти полкоролевства, твой барон!

— Если ты не подпишешь, ты потеряешь всё королевство. Главное — победить, а с бароном я потом разберусь. Подписывай.

Она свернула бумагу в трубочку и протянула Зариху назад.

— Нет, мой дорогой, так дела не делаются.

— Это как понимать?

— Это так понимать, — она засмеялась короткими смешками, — что сейчас ты наконец сделаешь то, что я хочу. Потому что ты никуда не денешься без этой бумажки! И я не подпишу ее до тех пор, пока своего не добьюсь!

— Опомнись, несчастная, — усмехнулся Зарих, — если я сейчас плюну и уйду, ни тебе, ни твоей стране не продержаться больше двух месяцев.

— Ты не уйдешь, — сказала она, — никуда ты не уйдешь. Я наконец нашла твое слабое место, мой прекрасный сын. Ты не плюнешь на свою дорогую Лесовию.

Я думала, его сейчас затрясет от злости, но он только тяжело вздохнул.

— Как я от тебя устал!

— Ты же такой искусный политик, Зарих! — усмехалась она, — ты прекрасно знаешь, как добываются нужные бумаги… вон их у тебя сколько! А чем я хуже какой-то триморской великой княжны? Или дочери этого купца… как ее? Кажется, Матильды? А перекупать слуг и делать из них шпионов, по-твоему, более нравственно, чем уступить женщине?

— Твоя осведомленность в моих делах безгранична.

— Ну, так и не строй из себя святошу!

Потом я не поверила собственным ушам.

— Ладно, мне некогда с тобой препираться, — спокойно сказал Зарих и расстегнул камзол.

Королева, похоже, тоже не ожидала, что он так запросто согласится. Она на время потеряла дар речи и только поворачивала вслед за ним голову. Зарих снял рубашку, потом невозмутимо вытащил королеву из халата и опрокинул на подушки.

— Красивое у тебя тело. Я красивей не видел. Сколько ты заплатила за него?

Она только застонала, не то от тоски, не то от удовольствия. Я надеялась, что он будет с ней груб и насмешлив, но он был добросовестно ласков, эта похотливая мартовская кошка получила от него сполна! Я затыкала уши от ее грудных, похожих на звериный вой, криков и жмурилась от тошноты! Лучше б меня сожгли на медленном огне!

— Всё равно ты мой, — бормотала она, ползая по нему и покрывая всё его тело беспорядочными жадными поцелуями, — я не позволю, чтобы другая женщина целовала тебя, прижималась к твоей груди, гладила твои золотые кудри… ты весь мой, я родила тебя и никому не отдам! Скажи, любил тебя кто-нибудь так как я? Ласкал тебя кто-нибудь так, как я? Ни одна женщина не сделает для тебя столько, сколько я! Скажи, чего ты хочешь? Только скажи! Чего?

— Верни мне Юлиану.

Королева отскочила, как ошпаренная, сначала замахнулась, чтоб ударить его, потом эту же руку сунула себе в рот и прикусила. Зарих сел и начал медленно одеваться. Она не шевелилась, так и сидела как статуя из желтого дерева и следила за ним.

Он протянул ей бумагу и перо.

— Подписывай.

Она подписала безоговорочно, а потом, когда за ним закрылась дверь, ходила по спальне, тихо всхлипывая и подвывая словно побитая собака.

Выбраться мне удалось, когда она ушла в другую комнату. Забыв про вазу, и про деньги, и про ведро с тряпкой, я выскочила в коридор, потом во двор, потом во дворцовый парк, за пруд, к тому огромному дубу, теперь уже желтому и почти облетевшему, где он обещал любить меня как принцессу.

****************************************************************

***************************

Из кухни меня выгнали, из комнаты тоже. Меня приютила в своей каморке в подвале старая кухарка Гертруда. Я жила там нелегально и почти не выходила. Живот пока не рос, зато тошнило беспрерывно. Ничего другого, как лежать и смотреть в закопченный потолок, просто не хотелось. Еда в рот не лезла, даже фрукты, которые Гретта и Симона приносили мне с кухни. Этель ко мне не приходила, она не могла простить мне ведро, которое я забыла в королевской спальне, и за которое ей влетело.

— Молись почаще, — наставляла меня Симона, — молись, и Бог простит!

Я молилась какое-то время, потом устала. Ребенка своего, я почему-то уже любила, хотя и догадывалась, что рожу такого же маленького уродика как я. В то, что он будет похож на Зариха, я не верила, как и не верила в его счастливую судьбу. Мне уже заранее было его нестерпимо жалко.

Когда я узнала, что завтра Зарих уезжает, у меня даже ничто не дрогнуло внутри. Сердце мое окаменело от обиды. Оно стало холодным и тяжелым, носить его в груди было тяжко, но слезы меня больше не душили и горло спазмой не сводило. Уезжает, значит, уезжает…

Мы сидели с Греттой и Симоной на кровати, Гертруда возилась с маленькой печуркой и ворчала на сырые дрова. Дверь распахнулась без стука. На пороге стоял Зарих.

Мои подруги повскакали с мест, старая Гертруда кряхтя отвесила низкий поклон, только я продолжала сидеть как деревянная и кусать губы. На камзоле у него не хватало двух перламутровых пуговиц, кружевной воротник возле застежки начал отрываться, за прической своей он тоже перестал следить, и волосы отрасли почти до плеч, но от этого он стал только прекраснее.

Никого кроме меня Зарих даже не заметил.

— Это здесь ты теперь живешь?

Я молчала. Он огляделся по сторонам.

— У тебя вещи есть?

Я молчала как мумия.

— Какие там вещи, — вмешалась Гертруда, — она всё продала.

— Тем лучше, — спокойно сказал Зарих, — идем.

Я молча встала и молча вышла, ни радости не было, ни облегчения, одна всепоглощающая обида. Мы шли бесконечными коридорами, в глазах рябило от факелов, развешанных по стенам, и стук шагов гулко отзывался под потолком.

У себя в кабинете Зарих усадил меня в кресло и положил передо мной на заваленный бумагами стол туго набитый кошелек.

— Здесь пять тысяч. Купишь дом, наймешь прислугу. На год хватит, а потом я приеду. Ну? Что ты молчишь? Что случилось?

Действительно, что случилось? Ну, забыл на два месяца, так ведь дела! Что я понимаю в его государственных делах!

— Жанет, скажи что-нибудь. Ты слышишь меня?

Я его слушала и не слышала. Обида застилала мне глаза и затыкала ватой уши, лимонной кислотой сводила челюсти и тисками сдавливала горло. Я молчала.

Зарих долго всматривался в меня, потом нервно заходил из угла в угол.

— Ну, знаешь! Это уж слишком! Опомнись, война на дворе! Мне только и забот, что разыскивать тебя по всем подвалам…

Я смотрела на него исподлобья как маленький упрямый ослик.

— Не молчи, я тебя прошу, мне и так тошно.

Он говорил со мной как со служанкой. Со служанкой, которой барским жестом бросил пять тысяч золотом. Если бы тут сидела его ненаглядная Юлиана, он не метал бы в ее сторону недовольные, хмурые взгляды, а давно сидел бы у нее в ногах как преданный пес!

Я молча встала, чтоб уйти. Не знаю, что мною двигало, какая-то слепая темная сила, не иначе. Он поймал меня на полпути и властно развернул к себе лицом.

— Ты что, уходишь?!

— Отпустите, — сказала я наконец не своим, равнодушным каким-то голосом.

— Не выдумывай!

Зарих держал меня крепко и целовал как самый пылкий любовник, но меня уже ничто не могло разбудить, губы мои были холодны, кожа не горела, и сердце радостно не падало в бездонную пропасть. Я стала как бревно, и ни один мускул в моем теле не отозвался на его прикосновение. Скорее я сдвинула бы огромный мельничный жернов, чем избавилась от своей всеподавляющей обиды, которая была сильнее разума, сильнее страха, сильнее тщеславия и сильнее любви!

Обида! Страшная черная птица с острым клювом и цепкими когтями! Ничего мне уже не надо, я ни во что не верю, Зарих, ты слишком долго не приходил! Ты и сейчас меня не любишь, тебе меня просто жаль… Да пусть я потом погибну, и мой ребенок погибнет вместе со мной, пусть я буду потом выть и кусать локти, но хоть раз в жизни хлопнуть дверью!..

— Пусти! Ничего же не получится! Ничего!

Он уже понял. Он отпустил.

— И деньги мне твои не нужны, — сказала я дрожащим голосом, — обойдусь как-нибудь.

— Та-ак, — усмехнулся он, — кажется, прекрасная дама меня отвергла?

— А ты не веришь, что такое может быть?

— Не сходи с ума, Жанет. Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Ты ведешь себя как триморская царица.

Он провожал меня усталым и насмешливым взглядом. Он не принимал меня всерьез, ни мою обиду, ни мою любовь, ни мою гордость.

— Иди, Бог с тобой…

В темноте коридора я опомнилась, меня как будто завернули в холодную мокрую простыню. "Что же я наделала?!" Впрочем, возвращаться назад было уже ни к чему. "Вот и всё, вот и всё…" — стучало у меня в голове в такт шагам. Других мыслей не было.

Гертруда только покачала головой, когда я вошла, но ни о чем не спросила. Я долго, почти всю ночь лежала без сна, крутилась на жесткой кровати и мяла подушку. Проснулась потом поздно и каким-то шестым чувством поняла, что Зарих уже далеко. Его нет и больше не будет, или меня не будет. В любом случае мы с ним больше никогда не встретимся.

— Встала?

Гертруда сидела за столом и штопала чулок. Перед ней в медном бидоне стоял огромный букет роз, запах от них доходил даже до моего темного угла.

— Откуда это?!

— Это тебе.

— Мне?..

— И кошелек тебе… Я уже дала Гретте один дорлин, чтобы молока купила и сметаны.

Я подошла босиком, наклонилась над букетом, проклиная себя, бестолковую заносчивую дуру, ненавидя себя и презирая. Неужели так трудно было просто улыбнуться и обнять его? И любить его, ничего взамен не требуя, и сказать, что я буду ждать его, куда бы и насколько бы он ни уехал!

Розы от моего дыхания очень быстро превратились в жалкий засохший веник. Такое уже было однажды.

— Я проклята Богом, — сказала я обмершей от испуга Гертруде, — даже цветы меня не выносят…

*****************************************************

**************************

В окне у Лесли тускло горел свет. Я осторожно поднялась к нему на чердак и постучала.

— Открыто, — как всегда крикнул он бодрым голосом.

Я его не видела сто лет! Я прижималась к нему и цеплялась за него руками, как утопающий за последнюю соломинку. Обними меня, Лесли! Как хочешь, как младшего брата, как собаку, как любую божью тварь! Только обними меня, только погладь меня и пожалей, только сними этот непосильный камень с моего сердца!

— Где ты был, Лесли? Где ты был так долго?

— О! Да тебе совсем плохо!

— Ну, где ты был?!

— Да везде… садись, успокойся… чай будешь?

Я сбивчиво и беспорядочно рассказала ему то, что узнала когда-то от Зариха, и то, какие сама из этого сделала выводы. Лесли слушал внимательно, не перебивал, только хмурился всё больше и подливал мне в чашку кипяток.

— А розы опять завяли, — закончила я, — как в тот раз. Странно, правда?

— Это он тебе прислал?

Я почувствовала, что краснею.

— Мне кажется, да. Кошелек-то его.

— Он тебя любит, значит, розы прислал настоящие, — спокойно рассуждал Лесли, — а это значит, дело в тебе, моя радость…

— Он меня не любит, — вставила я, но Лесли не собирался обсуждать эту тему, совсем ему неинтересную.

— Так, говоришь, ты была всему свидетелем?

— Конечно. Поэтому меня и хотели убить.

— Ты видела, как королева и герцогиня Юлиана поехали в Безмолвный монастырь и обменялись там своим обличием?

— Да. Иногда мне кажется, что я даже вспоминаю, как они сидели. Королева справа, а Юлиана слева. Уверяю тебя, так оно и было. Королева жива, у нее тело Юлианы, но она называет Зариха своим сыном и даже не скрывает этого!

— Все равно много непонятного, — сказал Лесли с сомнением.

— Что, например?

— Например, почему Юлиана, пусть даже в облике королевы, не сказала Зариху, где его бумаги?

— Она всё время чего-то боялась.

— Кого? Чего? Объясни мне, чем можно запугать человека, сидящего на троне, смертельно больного, которому жить осталось чуть больше года?

— Значит… она не за себя боялась.

— А за кого?

— Не знаю…

Я видела, как Лесли морщит лоб и сдавливает виски пальцами.

— А я, кажется, понял.

Я ждала, что он объяснит мне наконец, в чем дело, но он молчал.

— Лесли! — взмолилась я, — ну что ты меня мучаешь?

— Тебе лучше этого не знать, — сказал он мрачно.

— Как это?! — я даже вскочила от возмущения, — я тебе всё-всё рассказываю как на исповеди, а ты не хочешь мне сказать самое главное?! Лесли, скажи сейчас же, за кого она так боялась?

Он посмотрел мне в глаза.

— За меня.

— При чем тут ты? — неприятно удивилась я, чего мне совсем не хотелось, так это чтоб в такой истории был замешан Лесли.

Лесли был непохож на себя, так он был серьезен.

— Слушай по порядку… Так вот, прошлым летом меня вежливо пригласили в живописный особняк за городом. Я люблю приключения, и, конечно, пошел. Там меня встретила очень красивая, богато одетая женщина…

— Не герцогиня Юлиана случайно?

— Нет. К той меня приволокли силой. А эта меня пригласила.

— Нравишься же ты знатным дамам!

— Ты потом убедишься, что это не совсем так…

— И что дальше?

— Она спросила, нравится ли она мне, и не соглашусь ли я остаться с ней до утра.

— И ты, конечно, согласился!

— Конечно. Мы виделись потом еще раз пять. Потом она исчезла. Ты уже догадалась, что это была королева?

— Поздравляю, Лесли, — сказала я хмуро, — тебе тоже перепало от господской милости.

— Нет, — сказал он спокойно, — она просто меня любила.

— Да Зариха она любила!

— Я еще в состоянии отличить женщину, которая меня любит, от искательницы приключений. И не перебивай меня, Жано, я еще не всё сказал.

Я съежилась и слушала уже весьма недоверчиво.

— Когда ты мне рассказала про свою королеву, я понял, что меня это тоже касается, и решил сам во всем разобраться. Я не могу ее забыть до сих пор, если хочешь знать. Меня никто так не любил, как она.

— А ты?

— Опять ты меня перебиваешь?

— Всё, молчу…

— Ты спрашиваешь, где я был всё это время? Я был в Тимане, у твоей тетки. Так вот, я могу тебе со всей определенностью заявить, что ты никогда не была служанкой у герцогини Тиманской.

— Лесли!

— Твоя тетка сказала, что ее племянница даже близко не подходила к окрестностям родового замка. Вот так.

Он посмотрел на меня выразительно и замолчал.

— Не мучь меня, Лесли, что всё это значит?

— Это значит, что ты — Юлиана, герцогиня Тиманская и законная королева Лесовии.

— Не шути так, — прошептала я, — не шути так ради Бога!

— Мне не до шуток, детка. Вспомни, ты сама говорила, что вас там было трое: Мария-Виктория, Юлиана и прачка Жанет.

— Тогда зачем нужна была прачка?

— Как зачем? Ее же предстояло посадить на трон! Она должна была быть кроткой и покорной королевой, ничего не знающей и не умеющей. И полностью зависящей от Марии-Виктории. Насколько я понял, так оно и получилось. А Юлиану просто скинули с моста, чтобы не мешала. Но оборотни живучи! Правда, розы от их присутствия вянут, зато ни мороз их не берет, ни жара! Другой бы сто раз отдал концы на твоем месте, а ты жива… Прачка тоже прожила слишком долго, гораздо дольше, чем настоящая королева рассчитывала, потому и отравила ее, когда терпение лопнуло.

— Лесли, ты даже не представляешь, какие ужасы ты говоришь!

— Это еще не всё. Представь себе, что эта бедная, несчастная прачка однажды увидела тебя, как ей казалось, умершую, да еще в своем прежнем обличье! Она была добрая девушка, ей стало тебя жаль, она забрала тебя с собой и стала оберегать от Марии-Виктории, которая частенько наведывалась во дворец. По счастью, или по несчастью, ты потеряла память и стала совсем неопасной. Мария-Виктория просто плюнула на тебя и оставила в покое, а может, ей даже доставляло удовольствие видеть тебя в таком унижении.

— Да, наверно…

— Слава Богу, что она не видела тебя с Зарихом! Тогда бы от тебя и мокрого места не осталось. Впрочем, тут не Бога надо благодарить, а Зариха.

— Он уехал, — сказала я севшим голосом, — как его теперь отблагодаришь…

Чай остыл. Мы сидели за столом, опустив головы. Каждый думал о своем, и мысли были невеселые.

— Лесли, — сказала я потом, стискивая кулаки, — я хочу быть королевой.

— Тогда вспомни, — ответил он, словно только и ждал от меня этих слов, — как всё было, и кто это делал.

— Я вспомню.

*****************************************************************

************************

Безмолвный монастырь больше походил на развалины. Говорили, что когда-то на этом Богом проклятом месте жили монахи, предававшиеся порочным страстям. Однажды земля содрогнулась под ними, и ни один не вышел живым из развалин. Теперь вокруг были сплошные болота и топи, порядочные люди обходили это место стороной, только нищие да прокаженные забредали сюда спрятаться от дождя, да черные колдуны вершили здесь свои грязные дела.

Место было жуткое. Я добралась до монастыря уже в сумерках, по дороге мне казалось, что за мной кто-то крадется, но когда я оборачивалась, то ничего не видела, кроме желтого болотного тумана. В самых топких местах, между кочек, были брошены доски и сухие березовые стволы, не все еще люди боялись чертовщины и божьего гнева! Это придавало мне сил.

Я была уверена, что, когда увижу место происшествия, то всё вспомню. Ради этого я сюда и шла.

Монастырь был пуст, стены его покрыты плесенью, башни его почти разрушены, мебель переломана, дворы его поросли бурьяном и лопухами. Я обошла почти все, но нигде сердце мое не дрогнуло и не подсказало мне: "Вот это место!" Были комнаты с кроватями и стульями, были помещения с длинными столами и скамейками, были совсем крохотные кельи. Но где же это было? Где?!

Уже внизу, в подвале, мне показалось, что я что-то узнаю. Низкий потолок, подпертый колоннами, широкий стол, деревянные кресла: одно справа, другое слева, третье у стены… Жаль, что так быстро темнеет!

За спиной у меня посыпались мелкие камни. Я вздрогнула и обернулась. В проеме двери кто-то стоял.

— Ну что? Нашла?

Этот ядовитый голос я узнала бы из тысячи! Она прокричала мне все уши, когда каталась с Зарихом по кровати! Меня сковал ужас, мне показалось, что вместе с запахом пыли и плесени на меня пахнуло зловещим дыханием смерти. Еще вчера я бы так не испугалась, но сейчас мне слишком хотелось жить! Мне очень нужно было остаться живой!

Я металась по этой каменной клетке недолго, уже через минуту королева держала меня за волосы и приставляла к моему горлу холодное острие ножа: так она разделывалась почти со всеми своими жертвами, мне предстояло испытать это на себе!

— Вот теперь поговорим, — усмехнулась она.

Я уже закрыла глаза и проклинала себя за то, что не позвала с собой Лесли. Эта ведьма так крепко и больно вцепилась мне в волосы, что я даже пошевелиться не могла.

— Зачем ты ходила к Зариху? Что ему от тебя нужно? Он узнал, кто ты?

— Нет.

— Тем лучше! Что ему от тебя нужно?

— Он меня любит.

— Врешь! Маленькая дрянь! Этого не может быть!

Я поняла, что умру в любом случае, и мне хотелось хотя бы на словах отомстить ей перед смертью.

— Ты лягушка! Жалкая мерзкая лягушка! Он к тебе даже не прикоснется! Ты уродина, уродина, уродина…

— Он любил меня как самую прекрасную принцессу, — сказала я, задыхаясь от боли, — а теперь у меня будет ребенок!

— Ты врешь! — рявкнула она, отпустила мои волосы, приперла меня к стене и грубо смяла рукой мой слегка вздутый живот, — это где, это здесь твое отродье?!

Мои слова так ее потрясли, что нож ослаб в ее руке, я рванулась, ударила ее ногой по голени и бросилась к черному проему двери. Она со звериным ревом кинулась за мной.

Это была ужасная погоня, я металась от нее по всем лестницам и коридорам, я выпрыгивала в окна и пряталась за дверьми, королева была слепа в своей ярости, но настойчива, а мне очень хотелось выжить! Я уже не соображала, где я нахожусь, и куда бегу, она дышала мне в спину, а я удирала от нее вверх по винтовой лестнице, ноги налились свинцом, а сердце стучало уже не в груди, а где-то под горлом. Это длилось бесконечно! Потом я вдруг обнаружила, что стою на узком пятачке разрушенной сторожевой башни, вверху было небо, а внизу пропасть. Бежать было некуда.

Королева, шумно дыша, преодолела последние ступени, ножа у нее уже не было, но она так ненавидела меня, что убила бы голыми руками. Я тоже ее ненавидела!

Мы вцепились друг в друга из последних сил, две маленькие и хрупкие женщины, мы превратились в двух диких волчиц, рычали, кусались и царапались! Потом я поняла, что я слабее, что сил моих больше нет сопротивляться ее беспощадным ударам. Она била меня ногами по животу, а потом головой о камни, пока вечный мрак не накрыл меня и не избавил от этих мучений.

***************************************************************

*******************************

*************

*******

Я долго не могла понять, почему у меня так всё болит, словно по мне проехала телега, груженая кирпичом! Почему так темно и холодно? И наконец, почему я лежу в этой вязкой вонючей жиже и не в состоянии пошевелить даже пальцем? Что со мной?

Наверно, мы на охоте! Я упала с лошади и запуталась в этом болоте, а противный Якоб даже не спохватился, что меня нет! А еще говорит, что любит меня… И где мой брат Анджильо? Почему меня все бросили?!

Я попыталась приподняться и застонала от боли. Болотная кочка снова стала моей подушкой. В небе горели холодные осенние звезды. "Скоро из-за леса выплывет Телец, у него огненный рыжий глаз, это звезда Альдебаран. А летом его не видно…"

Я нашла звезду Альдебаран и снова обессилено закрыла глаза. Что со мной? Где я? И кто мне это говорил: Телец, Альдебаран…

Воспоминания мои были обрывочны и походили на бред тяжелобольного. Я видела себя то маленьким ребенком, то взрослой девушкой, то дома, то в столице…

Моя кукла! Моя любимая кукла Стелла! Странно, почему она мне вдруг вспомнилась? Наверно потому, что перед смертью человек вспоминает детство? Неужели я умру? Вот так глупо и непонятно, в этом болоте? Я! Юлиана Тиманская?! Мне нельзя умирать, я знаю очень важную тайну… У меня в кукле спрятаны государственные документы, я должна вернуть их Зариху…

"В отличие от всех вас, меня немного заботит судьба Лесовии, и я был за границей не для того, чтоб шляться по кабакам". "И ты никому не доверяешь?" "Это не дворец, Юлиана, это скопище шпионов и казнокрадов. У меня нет сил с ними бороться, поэтому я их просто избегаю". "Хочешь, я спрячу твои бумаги так, что ни одна душа не догадается?" "Я тебя за этим и пригласил". "А почему ты решил, что мне можно довериться?" "Это в твоих интересах. Ты невеста моего брата, он скоро станет королем, потому что мать серьезно больна и долго не протянет при такой жизни. Я доверяю тебе как будущей королеве Лесовии".

Я тогда немного обиделась на него за эти слова. Мы не были даже друзьями. Зарих всегда соблюдал дистанцию: я невеста его брата и будущая королева, и всё тут. Он почти не смотрел в мою сторону, только почтительно и слегка иронично здоровался при встречах.

Я отправилась навестить отца и уже через десять дней вернулась в Трир с чувством выполненного долга. После ужина я подошла к Зариху и с тихой радостью сказала.

— Я их спрятала!

— Ты прелесть, — ответил он тогда и сразу отошел.

Я была довольно легкомысленной особой и считала, что вполне можно выйти замуж за одного, а любовником иметь другого, и если бы Зарих не оказался таким недотрогой, я была бы всем довольна. Очень скоро я убедилась, что мой брак с Антуаном для него — непреодолимая стена. И тогда мне совершенно расхотелось выходить замуж за Антуана.

Впрочем, меня никто не спрашивал. Королева была довольна, отец — просто счастлив, а сам мой будущий муж совсем замучил меня своими ухаживаниями. Из этих пут вырваться было почти невозможно. Я была обречена стать общепринято счастливой.

Зарих редко приходил на наши праздники и пирушки, он был убийственно деловит для своих лет. Он смеялся не столько с нами, сколько над нами и всё время отвлекался, чтобы выслушать очередного своего порученца. Дам он не тискал, вина пил мало, да и обжорством не страдал. И вообще, нормальных человеческих слабостей у него, похоже, не было. Это иногда просто бесило!

Я, как маленькая девочка, помнила наизусть все наши встречи и считала, сколько раз он на меня посмотрел. Я до изнурения перебирала в памяти, как он подал мне руку, как поднял мою булавку, как ответил мне, как обернулся…

Один раз мы сидели с ним на бортике фонтана, жара была невозможная, мы ловили прохладные струи, обмывали лицо и руки и смеялись. У меня потекла сурьма с ресниц, и он осторожно вытер мне глаза батистовым платком.

— Ну вот, теперь всё в порядке!

Мы долго смотрели друг на друга, но я ничего не могла прочесть в его взгляде, кроме веселой иронии.

— Зарих, — спросила я, — почему ты избегаешь женщин?

— Я их жалею, — ответил он, как-то сразу помрачнев.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что ни одна женщина, которая была со мной, не осталась в живых.

— Ты что, заговоренный?

— Нет. Это моя мать проявляет так свою ко мне любовь. Ты разве не слышала, что тут, случается, находят женщин с перерезанным горлом?

— Какой ужас, неужели это правда?

— Да, это ее любимый способ… Впрочем, для тебя она может придумать что-нибудь похуже.

Я вспыхнула.

— Ты так говоришь, как будто я уже лежу у тебя в постели!

— Надеюсь, что этого не случится, — сказал он жестко.

— Ну, знаешь!..

**********************************************************

*******************************

Горло у меня болело, я с трудом согнула руку и дотронулась до него окоченевшими пальцами. Рана была небольшая, со спекшейся кровью, но болела сильно. "Неужели…" — подумала я и наконец всё вспомнила. Всё что со мной было. Разом!

"Для тебя она придумает что-нибудь похуже…" Ты оказался прав, Зарих! Для меня она такое придумала, что и представить невозможно!

От злой и упрямой мысли, что надо жить, я сразу нашла в себе силы сесть, а потом и доползти до стены. Да, оборотни живучи! Королева, наверно, думала, что я упала на камни, а я свалилась в болото. Меня не так просто уничтожить! Я еще поборюсь за луч света в этом мире!

Только что я ощущала себя красивейшей из женщин, даже лежа в грязи и слякоти. Теперь я снова стала маленькой рыжей обезьянкой, потеря была так велика, что не вмещалась в моем сознании и сердце, я тупо встала и тупо побрела по тропинке, едва волоча ноги.

Под утро я стучалась в дверь на чердаке. Лесли, сонный и взлохмаченный, в одних штанах, босиком, открыл и даже попятился от меня с вытянутым лицом.

— Что с тобой?!

Я свалилась ему на руки. Дальше я почти не соображала, как он возился со мной: раздевал меня, отмывал горячей водой из котла, делал примочки, поил чаем… Согревшись и немного опомнившись, я ему всё рассказала, и он долго ругал меня за то, что я пошла туда одна.

— Ты что-нибудь вспомнила?

— Да. Всё.

— Ты вспомнила человека, который это делал?

— Он был в маске. Королева называла его Висконти.

— Что он делал?

— Ничего. Водил руками и морщился.

— А вы просто сидели?

Я больше не могла ему отвечать. У меня страшно болел живот, как будто из него тянули жилы раскаленными щипцами. Схватки становились всё мучительней и чаще, я поняла, что самое страшное мне еще предстоит.

— Уйди куда-нибудь, — сказала я, покрываясь испариной.

— Зачем? — удивился он.

— Уйди, ради Бога!

— Да как же я тебя оставлю? — спросил он возмущенно, но на всякий случай встал.

— Иди же!

Я схватилась за живот и отползла в угол, кровь уже текла по ногам и капала на пол. Теперь мне было всё равно.

— Я сейчас, — сказал Лесли и хлопнул дверью.

Через полчаса он вернулся с какой-то старой бабкой, она посмотрела на меня, всплеснула руками и покачала головой.

— На кровать, милая, на кровать ложись.

Я думала, эта боль никогда не кончится. Бабка заставляла меня тужиться и надавливала с разных сторон на мой обезумевший живот, он был как один сплошной нарыв.

— Ты женщина, терпи…

Я терпела, сколько могла. Наконец из меня вышел последний сгусток, и боль из острой и обжигающей стала просто тупой. Я лежала, пустая как медный бидон, и равнодушно смотрела в дощатый потолок. Мой ребенок умер.

Уходя, бабка пригрозила Лесли пальцем.

— Если будешь ее бить, она тебе никогда не родит!

— Хорошо, больше не буду, — вздохнул он.

"За что?" — думала я, изучая щели в потолке, — "за что мне все это? Кажется, больше растоптать меня было невозможно! У меня всё отняли, даже самою себя. За какие грехи, или за какое безумное счастье я плачу теперь по самой дорогой цене?"

Очевидно, в этой жизни нельзя быть слишком долго и чрезмерно счастливой, всему есть предел! Такого счастья следует бояться больше, чем чумы, за ним непременно придет расплата. Если вам везет, не верьте! Это ловушка! Если вам хорошо, то это только до поры до времени! Если вы прекрасны, вам сломают жизнь, а если вы еще и любимы, то вас просто уничтожат!

Я помнила этот солнечный день, когда мое счастье, набрав последнюю высоту, как подбитая птица ринулось под уклон. Это было на свадьбе у барона Оорла. Королева не смогла поехать, и все развеселились не на шутку! Две недели без ее капризов и придирок, без ее всевидящих глаз и всеслышащих ушей!

Утром я купалась на Сонном озере, вода была теплая как бульон, по берегам росли камыши и лилии. Я чувствовала себя прекрасной русалкой. Как истинная уроженка Тимана, я отлично плавала и без труда доплыла до противоположного берега. Там, на полусгнивших деревянных мостках, обняв колени, сидел Зарих. Он отрешенно смотрел на красоты своей родной Лесовии, и лицо у него было вдохновенное, как у певца или художника. Я его спугнула, и вдохновение его сменилось обычной ироничной улыбкой.

— О, Боже, мне явилась речная богиня!

Я засмеялась от какого-то всепроникающего счастья. Мне хотелось обнять и расцеловать весь мир!

— Зарих! Воду не нужно созерцать, ее нужно чувствовать всем телом!

— Да как же тут не созерцать, — он выразительно развел руками, — когда такого и во сне не увидишь: прекрасная страна, прекрасное озеро и прекрасная женщина!..

"На этот раз ты у меня не отвертишься!" — посмеялась я в душе и почти вышла из воды.

— Пойдем купаться…

— Тебя что, из золота отлили? — сказал он, откровенно любуясь, — золотая богиня с медными волосами…

— Ты идешь?

Зарих усмехнулся и кивнул.

— Кем надо быть, чтобы отказаться…

Это был наш мир, наша страна и наше озеро! Мы забыли про всё на свете среди этих камышей и кувшинок, мы были еще очень молоды, два наивных восторженных щенка, которые наконец дорвались друг до друга! Почему нас разлучали, почему? Когда мы обнимались, то казалось, что мы одно целое и неделимое. Когда губы наши встречались, внешний мир пропадал за ненадобностью, нам хватало только друг друга!

Я наивно думала, что этому не будет конца: день такой длинный, еще полжизни до того, как зайдет солнце и остынет песок! И я еще не раз успею задохнуться от восторга, и растаять от тихой нежности, и взлететь душой к облакам и закричать оттуда, что я счастлива!

Всё рухнуло внезапно. Зарих отпустил меня, откинулся на спину и сказал как-то очень равнодушно.

— Тебе пора. Уплывай.

Я удивленно села, голова закружилась, а из волос посыпался песок.

— Но день же еще не кончился?

— Это всё.

— Ты шутишь?

— Нет. Возвращайся в замок и не подходи ко мне больше. Никогда.

— Зарих…

— Я не хочу увидеть тебя с перерезанным горлом!

— Я в это не верю, Зарих! Это чьи-то глупые шутки! Это не правда, а правда только одна — то, что мы с тобой любим друг друга!

— Ошибаешься, — сказал он спокойно, — я тебя не люблю. Не строй иллюзий. Я не люблю тебя, Юлиана.

— Хорошо, я уплыву, — вздохнула я покорно, — но лучше б ты этого не говорил.

Да, лучше б он этого не говорил, он только сделал мне больно. Участь моя была уже решена: я-то его любила!

Первое, что я сделала по приезде в столицу — это отказалась наотрез от брака с Антуаном. Я даже представить теперь не могла у себя в постели кого-нибудь, кроме Зариха. Это раньше можно было лениво перебирать, кто лучше, кто хуже, и думать, что так и надо. Это было до Сонного озера, до прозрачной воды и горячего песка, до маленького лесного чуда… Королева выслушала меня с каменным лицом, подошла и крепко вцепилась пальцами мне в подбородок.

— Раздумала, говоришь? От короны отказываешься?

— Ваш сын найдет себе более достойную пару, мадам.

— Конечно, — усмехнулась она, — ты можешь убираться в свой Тиман завтра же.

— Так скоро, ваше величество?!

— Не надейся, — сказала она с презрением, — Зариха ты не получишь. Ни завтра, ни послезавтра. Никогда!

*******************************************************

**************************

Лесли устроился на сдвинутых сундуках, покрытых циновкой. Он с любопытством слушал, как я делюсь с ним воспоминаниями из своей прошлой жизни. Скорчившись на кровати, измученная и опустошенная, я усмехаясь рассказывала ему, сколько должно быть у герцогини платьев, чулок и туфель, во что обходится ее изумрудное колье, по сколько раз в день она принимает жасминовые ванны, к чему ее обязывают правила этикета и вообще: какие у знатной дамы бывают в жизни трудности. Лесли только удивленно посвистывал, подражая своим птичкам. Мне самой всё это казалось далеким и забавным. Оказалось, что для жизни нужно совсем мало, почти ничего.

Жар у меня спал, и боль отпустила. Я поднималась быстро, как сорная трава. Наконец-то страшно захотелось есть.

— А посуда была только из серебра и золота, — вздохнула я, — у тебя осталось что-нибудь съедобное?

— У меня нет, — сказал Лесли, — надо у хозяйки спросить.

Он спустился вниз к своей старьевщице и принес от нее котелок со вчерашним супом. Я ела так жадно и торопливо, что даже самой было стыдно. Только что распиналась об этикете, а сама чуть не подавилась от жадности!

Потом мы снова легли и погасили лампу. В узкое окошко под потолком смотрело серое ночное небо, где-то в углу свиристел сверчок тоскливо как сирота.

— Лесли, тебе там не жестко?

— Да ничего.

— Иди ко мне, а то мне почему-то жутко.

Он лег со мной и сразу обнял. Как младшего брата. Я тихо выплакалась ему в плечо.

— Не плачь, Жано, мы еще сделаем из тебя королеву.

— Боюсь, что это невозможно.

— Ничего невозможного нет. Это возможно, но очень трудно, потому что ты почти ничего не помнишь. Только то, что этого колдуна зовут Висконти.

— Я помню его руки. Он поил меня каким-то зельем, после которого я была как во сне и не могла пошевелиться. Он подносил мне кружку к лицу, и я запомнила его руки.

— И какие они были?

— Красивые, как у женщины.

— Так может, это была женщина?

— Нет-нет. Мужчина.

Лесли что-то задумчиво просвистел.

— Жано, мне надо ехать в Стеклянный Город. Там не могут не знать про такого сильного колдуна, как этот Висконти. С твоими деньгами я про него хоть что-нибудь разузнаю.

— Лесли! В Алонсе уже триморцы, там опасно!

— Девочка, в данном случае, это уже не важно.

— А как же я?

— А тебе мы купим дом где-нибудь подальше от дворца. И ты будешь сидеть там безвылазно и ждать меня. Понятно?

Я снова уткнулась ему в плечо.

***************************************************************

***************************

Я ждала его долго. Всю зиму. Пять бесконечных холодных месяцев я почти не выходила из дома и замирала от топота копыт под окном.

Шла война. Люди стали злыми и настороженными, цены выросли безумно, многие разорялись и уходили в наемную армию, от воровства и грабежей просто некуда было деться. Веселых лиц на улицах не осталось. Город замело, сковало холодом, страхом и безнадежностью.

У меня было только трое слуг: истопник, кухарка и горничная. Они занимали первый этаж, а я второй. Окна выходили на костел Святого Анастасия и на укрытое вековыми дубами городское кладбище, не такое пышное и зловещее, как Королевское. Мне даже нравилось иногда смотреть из окна на кресты и часовенки, это соответствовало моему скорбному настроению.

Первое, что я сделала, когда наконец отважилась рассмотреть себя в зеркале, это покрасила свои рыжие волосы в темный цвет. Потом накупила самой лучшей косметики, сшила платья у самой дорогой портнихи, изменила всё: и прическу, и осанку, и походку, и даже само выражение лица. Я боролась за себя как могла, но, увы, несмотря ни на что, я оставалась маленьким неуклюжим лягушонком.

Иногда я набиралась смелости и подходила ко дворцу, чтобы сквозь ограду хоть одним глазком посмотреть на своих близких: на отца и братьев. Теперь, когда я всё вспомнила, я тосковала по ним страшно. А эта кровожадная стерва из рук вон плохо правила от моего лица и водила их за нос! Мой бедный Якоб! Представляю, как она издевается над тобой, ведь ты так меня любишь!..

Я ненавидела ее с каждым днем все больше. Я не могла дождаться того дня, когда верну себе свое прежнее тело, если такое вообще теперь возможно, и тогда!.. Тогда каждый получит то, что заслужил!

Пасмурным мартовским днем, когда я уже перестала ждать, приехал Лесли. Он был весь мокрый от снега и брызг, усталый и разочарованный. Он долго мылся в ванной, потом долго ел и почти не смотрел на меня. Я уже поняла, что ничего хорошего он не скажет.

— Всё не так просто, Жано, — устало вздохнул Лесли и посмотрел на меня как-то виновато.

Он изменился страшно. И следа не осталось от его веселости и легкомыслия. У него были глаза человека, заглянувшего в черную пропасть.

— Говори мне всё, не бойся. Я ко всему готова.

— Мы ищем страшного человека, Жано. При одном его имени колдуны Стеклянного Города теряют дар речи. Когда я только попытался о нем разузнать, мне ничего не сказали, несмотря на мое золото, а предпочли выдать меня Тайной Канцелярии.

— Ты был в Серой Башне?! — ужаснулась я.

— Там я познакомился с Алигьери.

— Боже…

— Это его младший брат.

— Так они — братья?

— Да. Только знаменитый Алигьери — мальчишка по сравнению с твоим Висконти. Он помог мне бежать, но тебе он помочь не в состоянии.

— Так где же этот проклятый Висконти?! — спросила я, всаживая острые зубцы вилки в ладонь, как мне его найти?..

— Его разыскиваем не только мы, — усмехнулся Лесли, — за ним охотятся инквизиции пяти королевств и десятки самых знатных и влиятельных людей, которым он сделал зло, или которые сами задумали сделать зло. Тем не менее, уже лет шесть о нем ничего не слышно. Очевидно, этот паук затаился и ждет своего часа.

— Значит, надежды никакой нет?

— Почти нет, Жано, — опять виновато вздохнул Лесли, — даже если этот мерзавец когда-нибудь объявится, и мы его найдем, у нас не хватит денег, чтобы купить его, и не хватит сил, чтобы заставить его.

Я на минуту зажмурилась. Со звоном и грохотом рушились последние воздушные замки, что я настроила в своем воображении за долгую эту зиму, все мечты мои и планы, как разноцветные фантики от ярмарочных конфет, унесло ветром. Прощайте, отец мой и братья, прощай мой родной дом, мои подруги, мои радости и печали, прощай, мой прекрасный Зарих…

— Ну и черт с ним, — улыбнулась я через силу, — не расстраивайся, Лесли. Ты не представляешь, как я тебе благодарна!

— За что? Я же ничего не смог сделать?

— И не надо. Зато мне всё теперь ясно.

— Что тебе ясно?

— Ты отдыхай и ни о чем не беспокойся, ладно? Теперь моя очередь…

— Что ты задумала? — спросил он с тревогой, но я только улыбалась.

— Пойдем, я покажу тебе твоих птиц. Клео приболел немного, а Чиппи стал совсем серый. А так, всё в порядке.

Птицы его не обрадовали. Только грустного Клео он вынул из клетки и погладил его сникшие перья.

— Я не узнаю тебя, Лесли, — сказала я.

Он обернулся.

— Я тебя тоже.

************************************************************

*****************************

Мокрый снег летел в огромные окна королевской столовой, как будто кто-то злой и подлый швырял во дворец пригоршни снега, они прилипали к стеклам и обреченно сползали вниз.

Отец выглядел больным и старым. Он отказался от супа и от бараньей ноги и уныло жевал овощное рагу. Справа от него сидел Анджильо со своей располневшей после родов супругой, слева Якоб, кузина Флоранс и ее младший братец Санто. По обе стороны от королевы утоляли свой волчий аппетит мои грозные братья Андрис и Паоло.

Королева неторопливо подносила ко рту золотую ложку. Я стояла у нее за спиной и даже не думала, что будет, если она обернется и увидит меня. Этого просто не должно было случиться!

До сей поры мне везло. Охранники узнали меня и пропустили во дворец без разговоров, только один спросил, почему меня так долго не было видно. Я ответила, что болела… На кухне тоже никто особо не удивился. Я была слишком незаметна.

Наконец она доела суп. Я быстро забрала у нее грязную тарелку и поставила перед ней другую с творожной запеканкой, политой земляничным вареньем. Эта тарелка должна была попасть только к королеве. В земляничное варенье я бросила несколько засушенных ягод чернолистки.

Она спокойно отковырнула вилкой кусок и положила себе в рот. В это время, словно нарочно, башенные часы пробили полдень. Сердце упало вместе с этим боем. Всё. Свершилось. Через полчаса ее не станет. Не станет этого демона, вселившегося в мое тело, как впрочем и самого тела. Я никогда уже не буду Юлианой Тиманской! Я убью саму себя, но я все-таки отомщу ей! Зло должно быть наказано! И да простит меня Бог!

К концу обеда королева почувствовала себя неважно. Она недовольно отодвинула вазочку с десертом и сказала, что идет к себе. Я еще успела бы скрыться, выйти через ворота и убежать на все четыре стороны, но я последовала за ней. Уходя, я оглянулась на свое семейство: они спокойно ели и обсуждали военные дела.

Я шла за ней по коридору след в след. Ее уже шатало от слабости, шаги стали неуверенными и сбивчивыми. Наконец она не выдержала моего преследования и обернулась.

— Кто там тащится за мной, словно шпион?!

— Не узнаешь? — усмехнулась я.

Она узнала меня. Она взвыла от бешенства и, забыв про свою слабость, пошла на меня с растопыренными руками.

— Ах, это ты тварь?! Ты еще не сдохла?!

— На этот раз сдохнешь ты, — сказала я, отступая, — сдохнешь как бешеная собака, и никто тебя не спасет, ни Бог, ни черт, ни твой Висконти!

Королева покачнулась и прислушалась к себе, жить ей оставалось считанные минуты.

— Ах ты, тварь, — сказала она зловещим шепотом, — ты отравила меня!

— Да. И я хочу видеть, как ты загнешься тут, у моих ног.

— И твое тело вместе со мной!

— Пусть так.

— Ты навсегда останешься уродиной! Навсегда! Лягушка! Грязная, мокрая лягушка!

— Пусть.

— Тебя все равно казнят. Тебе это так не пройдет, проклятая жаба, тебя спалят на медленном огне, как дохлую перепелку, тебя разрубят на куски твои же собственные братья!

— Пусть, — еще раз повторила я, — но ты этого не увидишь, а я увижу, как поганая душа твоя отлетает от моего тела. Молись! Когда пробьет полпервого, тебя не станет…

Я никогда не думала, что я так жестока и кровожадна! Я наслаждалась ее конвульсиями, я чуть ли не пинала ее ногами, когда она каталась в предсмертных мучениях по полу и кричала с пеной у рта, что ее убили! На ее крики уже сбегалась прислуга и дворцовый караул, но меня это не волновало. В кармане моего передника лежало еще несколько ягод. Дожидаться пыток и костра я не собиралась.

Меня крепко держали под локти. На полу передо мной лежало мое прекрасное тело в лиловом платье, а я, как отлетевшая душа, сурово и безразлично смотрела на него сверху вниз. Якоб опустился на колени и прикладывал ухо к моей груди: не бьется ли сердце. Оно не билось.

— Это она! — он указал на меня пальцем, — это точно она! — и застонал.

Бедный Якоб! Я даже не отпиралась. Мне не хотелось, чтобы вместо меня казнили кого-то другого, ведь виновного все равно бы нашли! Я знала, на что шла. Страшнее всего было видеть горе отца, который по-старчески разрыдался надо моим телом, а потом вцепился в мне в воротник костлявыми руками.

— Ты за это ответишь, ведьма проклятая!

— Отвечу, ваше сиятельство, — прошептала я.

— В подвал ее! За решетку!

По дороге на меня бросился с кулаками мой маленький кузен Санто.

— Убийца! Убийца! Ненавижу! Ты убила Юлиану!..

Никто не посмел его оттолкнуть, и он успел вырвать мне клок волос, пока меня не довели до железной двери. За дверью я упала на гнилую солому и тупо уставилась в темный потолок.

"Тебя что, из золота отлили? Золотая богиня с медным волосами!" "Ты идешь?" "Кем надо быть, чтобы отказаться?" "Хочешь, я буду любить тебя до утра как самую прекрасную принцессу?"…

А ведь ты узнал меня, Зарих! Никто не узнал, даже отец, а ты узнал!.. Нет, всё было не совсем так. Ты просто что-то почувствовал и сам не мог понять, почему тебе так хорошо с этой некрасивой, бедной прачкой. Почему тебе так хочется обнять ее, прижать к сердцу и укрыть от всех напастей. Интересно, кого же ты любишь сейчас? Юлиану или Жанет? Или никого, а только свою ненаглядную Лесовию, ради которой готов на всё?.. Ну что ж, Лесовия-то, слава Богу, никуда не денется, ты ее отвоюешь, а Юлиану уже не вернешь. Теперь уж точно не вернешь.

****************************************************************

*********************************

Похороны были пышные, но я этого не видела. Я ждала своего часа в подвале за решеткой. Меня несколько раз допрашивали, я во всем созналась. На третий день, сразу после похорон ко мне пришел священник. Это означало, что казнь состоится завтра утром.

Самое страшное состояло в том, что я забыла про свои ягоды! После первого допроса меня побрили налысо и переодели в холщовую рубаху. А ягоды остались в переднике. Когда я это поняла, меня охватил ужас. Я не боялась смерти, но такие муки, как сожжение заживо, я испытывать была вовсе не готова!

Я металась по своей темнице. Мне не хотелось адской боли. И вдобавок, мне вдруг страстно захотелось жить. Жить! Любить и ненавидеть, видеть солнце и облака, зеленый лес и синие реки… Кто посмеет отобрать у меня всё это?! Я не маленький пучеглазый и лысый заморыш в холщовой рубахе! Это всё неправда, это чей-то кошмарный бред! Я Юлиана Тиманская, я прекрасна, я любима, я жива, и так будет всегда! Хватит! Хватит, долой этот кошмарный сон! Пора просыпаться!

Я даже вспотела. Меня просто трясло от страсти, которая во мне кипела, от страсти быть самой собой. Я слишком долго подчинялась жестокой судьбе, и вот, на пороге эшафота, во мне разгорелся бунт, душа моя выла от возмущения и тоски. Я каталась по соломе, скрипя зубами, сжимая кулаки до стона, ничего уже не видя и не слыша. Я Юлиана Тиманская! Я не хочу умирать, я не хочу быть никем другим, только собой! Я прекрасна! Я, я, я…

Напряжение мое было так велико, что на какой-то миг я даже потеряла сознание. Потом лежала на спине, не в силах пошевелиться и открыть глаза, измученная вконец, опустошенная и безучастная ко всему. Плохо было ужасно. Видел бы меня сейчас Зарих!.. Всё. Это была моя последняя истерика. На эшафот я взойду спокойно.

До рассвета было еще далеко. Жутко было лежать в полной темноте, коченея от холода, чувствуя, что всё тело до единой клеточки болит и ноет. Всю меня, наверно, от предсмертного ужаса, заполняла тошнота, какая-то глубинная, страшная тошнота.

На лицо с потолка упала капля талой воды, я хотела смахнуть ее, но рука не слушалась меня. Она была как деревянная. Я попыталась согнуть пальцы, они не сгибались. Ноги тоже не слушались, не шевелился язык… не стучало сердце!

Если б у меня было дыхание, оно бы, наверно, остановилось, но и дыхания у меня не было! Я не дышала!

Я в панике не нашла ничего другого, как повторять про себя молитвы, пока не опомнилась и не взяла себя в руки. Молитвы тут не помогли бы. Я была мертва. Я лежала в королевском склепе на каменной плите, покрытой ковром, под головой была подушка… и самое ужасное мне еще предстояло.

Тело мое уже третий день как было мертво, холодное, окаменевшее, пропитанное смертельным ядом, жуткое, чудовищное тело, оно было страшней темницы, страшней огня, страшней смерти, мучительный, неподвижный, тошнотворный склеп! Душа моя металась в нем, отчаянно призывая его к жизни! Я не успела понять, как это случилось, мне было не до размышлений, я просто боролась за себя, я хотела жить, я безумно хотела жить!

Страсть моя, сила моя, любовь моя и ненависть, жалость моя и жажда справедливости, все это как волнами накатывало на несчастный окоченевший труп, заставляя и моля: живи, живи!.. Страха уже не было, только борьба!

С первым дыханием пришел запах смерти. Вокруг меня лежали полуразложившиеся трупы и скелеты. Мне всё время хотелось вскочить и закричать как от ожога раскаленным утюгом, но я лежала неподвижно, поочередно овладевая каждым своим пальцем. Этой пытке не было конца. Потом удалось наконец сесть, опираясь на дрожащие слабые руки, потом я медленно наступала на неповоротливые, бесчувственные тумбы ног, делала первый шаг, держась за плиту…

Всех нас в детстве запугивали ожившими мертвецами, теперь я сама превратилась в такое чудовище.

*********************************************************************

**********************************

Я шла медленно, широко расставив руки, как слепая. Город спал. О, предательский месяц март! Такой теплый, влажный, тающий днем, и такой жестоко холодный ночью! Все лужи под ногами заледенели, в ноздри врывался морозный воздух, и ни одной звезды не пробивалось сквозь черные тучи. На мне были парчовые бальные туфельки и бархатное платье, расшитое золотом. Мой похоронный наряд был роскошен, но для прогулок по ночному зимнему городу предназначен не был!

Я добиралась к своему дому часа два, не меньше. Из последних сил я преодолела три ступеньки на крыльце и дернула за шнур колокольчика. "В тепло, в тепло! Упасть и не шевелиться…" — только об этом я тогда и думала.

Лесли открыл сам. Он поднес к моему лицу подсвечник и отшатнулся.

— Лесли, это я…

Он смотрел на меня и медленно пятился.

— Это я, Жано…

Я и представить не могла, насколько была ужасна! Опухшая и отекшая, белая как мел, с синими трупными пятнами на шее, с перекошенным мукой лицом и совершенно седая! Лесли наткнулся спиной на шкаф и остановился. Такого он не видел даже в Стеклянном Городе!

— Лесли… — пробормотала я из последних сил и вцепилась в дверной косяк, чтобы не упасть, сознание уже уплывало от меня, ноги подгибались.

Он на какое-то мгновение зажмурился, чтобы побороть свой ужас и отвращение, потом поставил подсвечник у зеркала, подошел и решительно взял меня на руки.

— Сейчас… сейчас, потерпи немного…

Слуг он не будил. Сам согрел воду, сам отмывал меня в горячей ванной и отпаивал какими-то отварами. Я почти не понимала, что со мной происходит, я знала только одно: я буду жить!

Лесли меня отогрел, и тогда мне стало еще хуже, ведь тело мое было отравлено. У меня начался жар, меня долго безудержно рвало, я захлебывалась от тошноты и боли. И снова этому не было конца! Только к утру я забылась тяжелым сном, но и во сне меня трясло.

В забытье я провалялась целые сутки. Потом был бледный утренний свет, головная боль, голод и щемящее чувство чего-то необычного. Да, началась уже другая жизнь. Совсем другая! Я снова Юлиана, я могу вернуться к своим близким и утешить их, что я не умерла, я могу вернуться в родной дом и во дворец, я могу быть самой собой… о, Боже мой, как много я теперь могу!

— Как ты себя чувствуешь?

Лесли стоял в дверях моей спальни, бледный и какой-то строгий.

— Не знаю, — сказала я и попробовала сесть.

— Не тошнит?

— Нет.

— Нигде не болит?

— Нет.

Он присел ко мне на кровать, заботливо поправил подушки за спиной, потрогал мой холодный лоб. Я подумала тогда, что подарю ему полцарства, не меньше.

— Как это случилось, Жано?

— Сама не знаю. Меня должны были сжечь как ведьму.

— Да. Вчера.

— Я так страшно возмутилась, Лесли, мне так захотелось стать самой собой… я, наверно, очень сильная?

— Не сомневаюсь в этом.

— Это было так ужасно… Но теперь все ужасы позади!

— Ты так думаешь?

— Да, конечно. Не хмурься, Лесли! Хочешь, я подарю тебе весь Алонс со всеми его колдунами, со Стеклянным Городом и Серой Башней? Хочешь?

Он посмотрел на меня без восторга, только с жалостью.

— Я тебя лучше накормлю.

На ногах я стояла слабо, руки не слушались, голова кружилась. Я с огромным усилием надела на себя свой похоронный наряд.

Лесли вошел с подносом и как-то неприятно удивился.

— Что это ты делаешь?

— Как что? Одеваюсь. Помоги зашнуроваться…

Он поставил поднос на стол, но не двинулся с места.

— Зачем тебе это?

— Пойду во дворец.

— Тебе не нужно ходить во дворец, — сказал он жестко.

— Как это не нужно? Я все-таки королева.

— Королева умерла.

— Королева воскресла!

Лесли только покачал головой.

— Что? — спросила я упавшим голосом, — мой трон уже занят?

— Нет, твой трон пока свободен.

— Тогда почему?

— Тебе никто не поверит.

— Как это не поверит?! Вот она я, живая! Вот мое платье, вот мой венок… И я еще покажу тем, кто поторопился меня похоронить живьем!

— Тебе не поверят, Жано! — чуть не застонал Лесли.

Тогда до меня дошло. Я метнулась к зеркалу, он попытался меня удержать, но я вырвалась.

Зрелище было жуткое. На меня смотрела совершенно седая, изможденная, бледная женщина с синими губами и провалившимися бесцветными глазами. Черты мои заострились и из утонченных стали хищными, щеки ввалились, на лбу легли морщины. Даже родная мать не признала бы в этой зловещей старухе свою прекрасную, цветущую Юлиану. Так вот, кем я стала! Вот, во что я превратилась! Какой забавной и милой показалась мне маленькая, рыжая, лопоухая девочка Жанет по сравнению с тем, что я увидела в зеркале! И я еще страдала от своего уродства! Смешно, даже смешно!

— Ты прав, — я обернулась к Лесли, — так меня никто не узнает.

Мы уныло сели за стол. Еда в рот не лезла, хоть я и изголодалась до истощения. Мне оставалось, кажется, одно: удалиться в приют Святого Робина и незаметно дожить свои дни в тишине и согласии с природой. Меня похоронили. Чего ж еще? В этом мире воскресать нельзя! Не положено! Воскресшим просто нет места!

— Кого посадят на трон?

— Твоего брата Анджильо.

— Это невозможно!

— Почему?

— Потому что в этом случае Зарих уже никогда не станет королем.

— При чем здесь Зарих, если власть принадлежит уже другой династии. Он даже не принц.

— Тем не менее, он единственный, кто может спасти Лесовию! — я распалилась не на шутку, — и пока он там, в Тимане, воюет, весь тиманский клан отсиживается в столице и делит мой трон. Не бывать этому!

— Жано, успокойся.

— К черту! Анджильо мой брат, но он глуп как пробка и ленив как свинья! Я ему покажу трон!

— Не кричи ради Бога, все равно ничего не изменишь.

Я вскочила из-за стола и снова подошла к зеркалу. Я была ужасна.

— Чудес не бывает, Жано, — усмехнулся Лесли.

— Посмотрим, — зло сказала я.

— Что ты задумала?

— Вот что… ты сейчас пойдешь и купишь мне краску для волос. И румяна, они у меня кончились. Быстрей, Лесли, у меня нет времени.

— Не сходи с ума.

Я обернулась в тихой ярости.

— Я кому сказала!

— Хорошо, — Лесли хмуро встал, — я иду, ваше величество.

У меня было в запасе часа три, не больше. Лесли пришел очень скоро, он небрежно бросил мне на стол краску и румяна и молча удалился. Я, падая с ног от слабости, приводила себя в порядок. Через два часа мучений, во мне с трудом можно было бы узнать прежнюю Юлиану, правда, постаревшую и истощенную, но все-таки похожую на саму себя. Краска сделала свое дело, я стала зловеще красива.

И снова я удивлялась себе: откуда у меня столько силы и столько злости? Ведь я была добра! Весела, приветлива, уступчива и чертовски легкомысленна… а теперь у меня было чувство, что я взглядом смогу испепелить любого, кто пойдет мне наперекор. Трепещите все и разбегайтесь, идет Юлиана Тиманская! Идет королева Лесовии!

Лесли возился со своими птицами, он даже не обернулся, когда я вошла. Чиппи клевал у него прямо с ладони и косил на меня черным хитрым глазом.

— Ну хватит сердиться, — сказала я со вздохом, — ведь я все-таки королева…

Лесли посадил щегла в клетку, потом только соизволил на меня взглянуть. Лицо его изумленно вытянулось. Он встал. Надо было знать меня жалким лягушонком, потом посиневшей покойницей, потом всю ночь выносить за мной тазы и отогревать мое онемевшее тело, чтобы так удивиться.

— Как тебе это удалось? — спросил он восхищенно и, кажется, простил мне мой высокомерный тон, которого совсем не заслужил, — ты что, теперь ведьма?

— Это только краска, Лесли.

— Послушай, а ты не привидение? Ты не растаешь?

— Тебе-то лучше всех известно, что я не привидение.

— Ну, тогда… — он подошел и взял меня за плечи, — тогда мой маленький Жано сильней самого Висконти!

Мне показалось, что я опять нескладная лопоухая девочка, которая смотрит на него исподлобья снизу вверх и мечтает уткнуться носом ему в плечо. Если б тогда, давным-давно, в шалаше он не сказал мне: "Спи!.." Если б он ответил на мой робкий поцелуй! Господи, как же мне было обидно!..

Я опомнилась. О чем это я? С той девочкой покончено навсегда. И с ее глупыми обидами тоже. Я — королева, и мне срочно нужно во дворец!

— Идем, Лесли, у нас мало времени.

****************************************************************

******************************************

Воскресшая, грозная королева, подбирая подол, торопилась во дворец. Она даже не застегнула меховой плащ, ей почему-то было не холодно. Лесли за ней едва поспевал. Я не знаю, о чем он думал тогда, он всю дорогу молчал.

Мы взошли на Королевский мост, откуда уже видны были дворцовые ворота. Я остановилась перевести дыхание, откинула капюшон и поправила прическу.

— Как я, Лесли?

— Всё в порядке, — сказал он грустно, — можешь не волноваться.

— Пудра не осыпалась?

— Нет.

— А тушь?

— Успокойся. Ты прекрасна.

С высоты изогнутого дугой моста я смотрела на покрытый инеем город с волнением и печалью, словно прощалась с ним навсегда. Мне оставалось только войти в ворота! Войти из одной жизни в другую. Мечта моя была от меня в каких-то двадцати шагах. Потом я увидела, как через рыночную площадь по Дворцовой улице сюда несется многочисленный конный отряд. Они приближались стремительно, их разрозненный топот уже оглушал. Сердце сжалось.

— Что это, Лесли?!

— Что? — Лесли щурился, всматриваясь вдаль, — это твой Зарих со своей дружиной. Вооружены до зубов… По-моему, он приехал за короной.

— Зарих?! За короной?..

— Да. И, кажется, не намерен уступать ее никому.

Теперь и я разглядела, что Зарих привел с собой целое войско. Никак, ну никак я не ожидала, что наши интересы так неожиданно, так предательски столкнутся! И совсем была к этому не готова!

Мы торопливо перебежали на ту сторону моста. Я снова натянула капюшон и прижалась к Лесли. Меня трясло.

— Ты еще успеешь, Жано, — говорил он взволнованно, — ты законная королева, он ничего не сможет сделать, пока ты жива! Идем скорей!

— Я не пойду.

— Не сходи с ума, Жано! Там твой отец, там твои братья! Идем же, пока не поздно!

— Не уговаривай меня.

— Да ты что?! Столько усилий, столько мук, и всё зря?! Зачем тогда всё это было нужно?..

Зарих уже подъезжал к мосту.

— Я не буду ему мешать, — сказала я мрачно.

Лесли посмотрел на меня с отчаянием и жалостью и отвернулся. Мимо нас проезжали вооруженные серьезные люди с усталыми суровыми лицами. Похоже было, они несколько суток не слезали с коней. Зариха я узнала не сразу, так он изменился. Он постарел за этот год лет на десять. Друзья его барон Оорл и герцог Тифонский тоже изменились до неузнаваемости. Они подъехали к воротам и решительно заколотили в них железными перчатками. А грозные всадники все ехали и ехали через мост, им не было конца. И они хотели, чтоб их королем стал Зарих.

Я смотрела на него во все глаза. Суровый, уверенный, властный… да он ли это? Сколько же лет прошло, сколько веков, сколько жизней? Или я, побывав на том свете, вернулась совсем в другой мир? Какой-то сон, страшный, непонятный, бесконечный сон! Шум, топот, лязг доспехов, запах конского пота…

Лесли молча оттаскивал меня назад, потому что на площади перед дворцом для нас уже не было места. Нас вытесняли вооруженные всадники. Зарих был от меня всё дальше и дальше. Наконец ворота открылись, и он исчез за ними навсегда.

— Вот теперь уже поздно, — сказал Лесли, — ты хоть понимаешь, что ты сделала? — он прижимал меня к стене в каком-то закоулке и заглядывал в лицо, — ты же всё потеряла, всё…

— Пойдем домой, — взмолилась я, — у меня сил нет.

— Куда домой? — усмехнулся он, — к кому домой? К Жанет, которая умерла в тюремной камере?

Он был прав, это был дом преступницы, и его не сегодня — завтра отобрали бы. Я зажмурилась. Мне не было места в этом мире!

— Ну что ж, надеюсь, ты меня пустишь к себе на чердак?

— Пущу, — сказал он хмуро, — но я такой твоей жертвы не понимаю. И не хочу понимать, слышишь? Ты могла их остановить. Всех! Тебе достаточно было только откинуть капюшон.

Я через силу усмехнулась.

— Согласись, он ведь будет лучшим королем для Лесовии, чем я.

— Причем тут Лесовия! Просто ты его любишь, несчастная…

*********************************************************

**************************

На чердаке у Лесли было холодно и тесно: здесь уже полгода никто не жил. Я отвыкла от такой нищеты и неуверенно стояла посреди этого бардака, не зная, что мне делать. Лесли принялся растапливать маленькую железную печку.

— Устраивайтесь, ваше величество.

Он сидел на полу и насвистывал какую-то песенку, как будто ничего не случилось. Впрочем, у него действительно ничего не случилось, он только не получит обещанный Алонс. И никогда не станет герцогом. Какие пустяки!

— Не свисти, ради Бога!

— Ну не плакать же мне по причине того, что мой убогий чердак посетила сама Юлиана Тиманская? Кому рассказать — не поверят!

— Мне не до шуток, Лесли.

— Даже так?

— Или ты забыл, что я только позавчера из могилы?

— Тебе плохо?

— Не знаю… хочется сунуть руку в огонь!

— Успокойся.

— Как?!

— Ты же сильная, Жано. Ты принимаешь такие решения! Я даже не знаю, с кем тебя сравнить. По ночам выслеживаешь на кладбище привидения, в Тиман готова тащиться по непроходимым лесам, пять тысяч золотом отшвырнула как горсть медяков, в Безмолвный монастырь пошла одна, королеву отравила, из мертвых воскресла… И одним махом отказалась и от трона, и от своих родных, и от своей любви… Я никогда не поверю, Жано, что ты кончишь свои дни на таком чердаке или в приюте для убогих. Я даже боюсь предположить, на что ты еще решишься! Только руку в огонь совать не надо. Это не поможет.

— Мне всё надоело, — сказала я с тоской, — я всё равно уйду в Приют.

— Ты сначала окрепни, а то дальше городского погоста не дойдешь.

— Мне не нравятся твои шутки, Лесли.

— А мне — твое настроение.

— Ты слишком много от меня хочешь! Я не могу взять себя в руки так быстро, для этого нужно сначала сойти с ума.

— Лучше ляжь отдохни. На тебе лица нет.

Я свернулась клубком под ватным одеялом. У меня не было сил уже ни на что, даже пошевелить пальцем, мне ничего не хотелось, я не знала, как я буду дальше жить и зачем, и мне это было совсем неинтересно.

Наконец незаметно пришел сон, он вполне соответствовал моему состоянию. Мне снилось всё сразу: наш родовой замок, кувшинки на лесном озере, зеленая долина с речушками и деревнями вокруг них… Потом меня брили налысо, это было страшно и омерзительно, мое маленькое, убогое тело было совсем беззащитно против огня и железа, а Зарих был так далеко! И снова, теперь уже во сне, я торопливо наговаривала на себя, что продала душу дьяволу, и это он нашептал мне отравить прекрасную королеву Юлиану. "Да, я ведьма, я ведьма!.." — кружились по зеленой воде белые кувшинки… "Я служу дьяволу…" — сверкала в Тельце рыжая звезда Альдебаран… "И нет мне прощения!"

Иногда я просыпалась со стоном и видела над собой низкий дощатый потолок. И понимала, что это только сон, яркий как бред наяву и беспощадный как сама жизнь. Сон, которому нет конца!

Снился и Зарих. Он устало сидел в кресле, распахнув ворот и расстегнув пряжки. Кудри его были так длинны, что распрямились под своей тяжестью, лицо стало строже, на лбу и возле рта легли морщины. В ногах у него сидела томная девушка с лютней и преданно заглядывала ему в глаза.

— Пой, Сцилла, пой… Я сто лет не слышал сладких песен.

Она срывающимся от волнения голоском запела что-то знакомое, забытое, что-то из беспечной, предательской юности. Зарих зажмурился. Где была я, я не знаю. Наверно, болталась под потолком, как бестелесный, бессловесный невидимка.

Песня кончилась. Он наклонился и погладил Сциллу по волосам.

— Ваше величество…

— Что?

— Можно вас спросить?

— Спрашивай.

— Это правда, то, что сказал сторож?

— Какой сторож, детка?

— С Королевского кладбища. Он сказал, что королева Юлиана воскресла.

— Через два дня после смерти? Неужели в этот вздор можно поверить, Сцилла?

— Но ведь он клянется, что видел, как она сама ушла из склепа!

— Я его повешу за такие сплетни на городских воротах. В Лесовии только один король — я.

Сцилла смутилась, но, чувствуя расположение короля, все-таки осмелилась спросить еще.

— А как же следы, ваше величество? Утром все видели следы на снегу.

— Вздор, — сказал он раздраженно, — как будто так трудно проложить следы! Это всё гнусные выдумки тиманского клана, который мне простить не может, что я отобрал у них трон.

— А помните, ваше величество, ваша матушка Мария-Виктория тоже выходила из склепа после смерти. Весь дворец содрогался!

Зарих усмехнулся.

— Мне некогда расследовать чьи-то злые шутки. А чтобы вы впредь не тряслись, я приказал сравнять этот склеп с землей. И отныне всех членов королевской династии будут хоронить в земле. Начиная с меня.

— Как?! Вы приказали?!..

— Да, — сказал он жестко, — мне это надоело.

У бедной Сциллы в голове не умещалось такое хладнокровное святотатство. Она смотрела на Зариха расширенными от ужаса глазами.

— Иди сюда, — он протянул ей руку.

Я сжалась в комок. Я уже забыла, что это только сон, что на самом деле всё будет не так, и никто меня не видел, когда я уходила из склепа, и никогда этот проклятый склеп не сравняют с землей, и Зарих еще не король, он только утром вступил во дворец…

Она села к нему на колени. Обыкновенный щупленький и бестолковый цыпленок! Что он в ней нашел! Писклявый, дрожащий голосок? Смазливое личико?

— Я уже забыл, как выглядит женское тело, — сказал он.

— Вы никогда не любили женщин, ваше величество, — пискнула эта томная глупая курица.

— Кто тебе сказал? — усмехнулся Зарих.

Это совсем не к ней относилось, а она вспыхнула как георгин и потупила кроткие, счастливые глазки. Так же, не поднимая глаз, она позволила раздеть себя до пояса и поцеловать в дрожащие губки, тоненькую шейку и маленькую, едва очерченную грудь.

Я пожелала ей охрипнуть до конца своих дней и покрыться язвами, так невыносимо мне было это видеть! Если б у меня были руки, я схватила бы ее за волосы и швырнула на пол, но у меня не было тела! Я беззвучно кричала: "Нет, нет, нет!"

Зарих не слышал меня, но его как будто что-то остановило. Он разочарованно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— А теперь иди, Сцилла. Я устал.

Когда-то и мне он сказал так же спокойно и равнодушно: "Тебе пора. Уплывай". А потом еще, так же равнодушно: "Ты ошибаешься. Не строй иллюзий. Я не люблю тебя, Юлиана".

Сцилла послушно встала, застегнула платье.

— Я же говорила, что вы не любите женщин, ваше величество…

Один он оставался недолго. Я не успела на него налюбоваться в покое и задумчивости. Невеселые мысли были у нового короля. Ему было не до любовных утех. Потом вошел какой-то человек, видимо, секретарь с кучей бумаг, а за ним барон Оорл. Зарих две бумаги подписал, не глядя, а над третьей задумался.

— Нельзя же всем рубить головы, — сказал барон, заглядывая ему через плечо, — побойтесь Бога, ваше величество!

Я поняла, что он подписывает смертные приговоры, мой добрый, славный Зарих! Я тоже заглянула ему через плечо и с ужасом прочла имя Якоба Тиманского! Кошмарный, трижды кошмарный сон!

— Мне не до жалости.

Зарих наклонился над столом и поставил размашистую подпись: "Эрих Второй".

Я совсем запуталась и чуть ли не со страхом смотрела на нового короля: разве это не Зарих?!

Потом какая-то сила потянула меня в окно как на веревке, хоть я того и не хотела. Бороться было бессмысленно, я вылетела прямо сквозь стекло, и подо мной далеко внизу засветился огнями огромный вечерний город. Это было странно и в то же время привычно, как будто я всю жизнь летала как птица, и никто меня не видел.

Невидимая властная сила уносила меня куда-то как осиновый листок. И все смешалось, и перевернулось небо, и закружились звезды, сворачиваясь в гигантскую воронку, и я падала в нее с восторгом и ужасом.

**********************************************************

**************************

Я открыла глаза. Надо мной сидел смуглый и остролицый, чем-то отдаленно знакомый человек. Взгляд у него был пронзительный, такой, что я съежилась.

— Кто вы?!

— Не бойтесь меня, — сказал он тихо и как-то вкрадчиво, — вам уже лучше?

— Вы доктор?

— Считайте, что так.

— А где Лесли?

— Сейчас придет.

Не нравилось мне все это. Я огляделась. В узкое окошко заглядывало солнце, под потолком висели клетки с птицами, на столе стоял чайник, закуска и несколько распечатанных бутылок. Гость не сводил с меня внимательных глаз.

— Почему вы так смотрите, — спросила я настороженно.

— Я никогда не видел такой красивой женщины, — сказал он печально, — мне очень жаль вас.

Я испуганно потрогала свои волосы, мне все казалось, что меня побрили налысо. Я никак не могла отделаться от увиденного кошмара.

— Почему вам жаль меня?

— Потому что вы заслуживаете лучшей участи, прекрасная Юлиана.

Я вздрогнула, меня уже тысячу лет никто не называл моим именем.

— Откуда вы знаете?!

— Я знаю всю вашу историю.

— Вы?!

— Я не мог вам помочь. Мы все бессильны против Висконти.

— Боже…

Я всмотрелась в этого человека: если постричь его волосы, округлить щеки, убрать мешки под глазами и надеть на него холщовую рубаху, то он будет очень похож на брата Осипа из Приюта.

Вот где я его видела! Он почти ни с кем не разговаривал, кроме Святого Робина, но иногда предсказывал будущее по руке или просто по глазам. Я почему-то боялась его острых черных глаз и никогда к нему не подходила. Потом сестра Мартина шепнула мне, что это сам Алигьери, колдун из Стеклянного Города. Я еще удивилась, что он делает в таком святом месте, как Приют. Она сказала, что отец Робин исправляет даже таких, как он! Отец Робин!

Он смотрел на меня с жалостью, этот проживший долгую жизнь и всего повидавший, словно вырубленный из темного дерева, колдун. Он и не догадывался, наверно, что я та самая рыжая, маленькая прачка из Приюта, которая шарахалась от него за три версты.

Я села, в глазах потемнело от слабости, но скоро все прошло.

— Это вы помогли Лесли бежать из Серой Башни?

Алигьери усмехнулся.

— Кое-что я все-таки могу.

Он провел рукой мне по лбу и незаметно снял тупую головную боль, с которой я уже давно смирилась как с неизбежностью, потом стряхнул руку словно от грязи и вздохнул.

— Нельзя так долго спать, моя красавица!

Наконец появился Лесли с корзинкой, полной всякой снеди и бутылок. Он увидел меня и, похоже, не поверил собственным глазам.

— Ты очнулась?!

— А что? — удивилась я такому вопросу, — я очень долго спала?

— Как тебе сказать… — Лесли поставил корзину на стол и присел на табуретку, — больше двух недель.

— Двух недель?! — я повернулась к Алигьери, — это правда?

— Ничего страшного, — сказал он, — так бывает при сильных потрясениях. Рано или поздно вы очнулись бы сами. Я только немного ускорил события.

Я вспомнила огромную воронку, в которую меня так мощно засасывало, и тихо содрогнулась.

— Спасибо вам. Вы вернули меня из тяжелого кошмарного сна.

— Зато я имел удовольствие смотреть на вас.

— О чем вы? От моей красоты ничего не осталось. Впрочем, как и от моего имени, и от моего титула… Лучше скажите мне, как поживает наш новый король?

— Прекрасно поживает, — усмехнулся Лесли, — у него армия и могучие союзники, он ни с кем не считается и наводит свои порядки. Сотни голов уже полетели, и это еще не конец.

Мой сон оказался очень похожим на правду.

— Ты считаешь, что он слишком жесток? — спросила я с тревогой.

— Я считаю, что Лесовии сейчас только такой король и нужен.

Я встала с постели. Движения мои были замедленными и вялыми, голова кружилась. Я умылась на кухне, чем очень удивила старуху-хозяйку, потом вернулась на чердак и села к столу.

— Налейте мне вина. Не жалейте. До краев!

За окном стоял солнечный апрель. Таял последний снег, текли ручьи, воробьи купались в лужах, лопались на деревьях почки…

Я дожила до тепла и солнца, я пережила эту долгую зиму и предательский месяц март. Я забылась долгим сном, и теперь мне легче, словно всё, что случилось со мной, было много лет назад!

Не болит душа, не кричит, и руку в огонь сунуть не хочется. Мне спокойно и тепло, мне всё безразлично. И слава Богу!

— Я уже не знал, что с тобой делать, — рассказывал Лесли, — думал, ты уже никогда не проснешься. Хорошо, что Алигьери приехал в Трир.

— А вам тоже удалось бежать? — спросила я нашего гостя.

— Нет, — ответил он, допивая бокал, — меня освободили по приказу короля и доставили в столицу. Теперь я, как бы это сказать, личный колдун его величества короля Лесовии. По-моему, он не столько верит в Бога, сколько в дьявола.

— А как же церковь?

— Он не считается даже с церковью.

— Он так силен?

— Скорее самоуверен. Вчера, например, он приказал уму непостижимую вещь.

— Какую?

— Сравнять с землей Королевский склеп.

— Что?!..

— Вас это тоже ужасает?

Меня ужасало не это, а то, что мой кошмарный сон начал вдруг становиться явью. Я отложила вилку и спрятала руки под стол, потому что они затряслись.

— Почему он это сделал, Алигьери? Вы должны это знать.

Колдун тоже отложил вилку.

— В этом отчасти виноваты вы, Юлиана. Ваше тело из склепа исчезло, к тому же сторож с кладбища якобы видел, как вы уходили оттуда.

— А утром нашли следы… — сказала я упавшим голосом.

— Да. Утром нашли следы. Поползли слухи, что королева воскресла. Ваши братья, особенно Якоб, ухватились за эту идею, и у них оказалось немало сторонников считать короля незаконным. Зариху это, естественно, не понравилось. Он считает, что всё это подстроено нарочно. Я тоже был уверен, что такое невозможно, пока не увидел вас сегодня своими глазами.

— Он не верит в мое воскрешение?

— Нет. Даже слышать об этом не желает.

— Конечно… — пробормотала я себе под нос, — ему это не нужно.

— То, что вы сделали, Юлиана — невероятно. Это выше моего понимания. Я многое знаю и многое могу, но объяснить ваше воскрешение я не в состоянии. Так не бывает. Я даже не знаю, кто тут вмешался: Бог или дьявол.

— Ему это не нужно, — повторила я горьким шепотом, — он разрушил склеп и этим показал, что ему плевать на всё что было и с ним, и с его семьей. И что даже если я жива… его это не касается.

— Ему просто некогда во всем этом разбираться, Юлиана. Он хочет разрубить узел одним ударом.

— Да, я понимаю… Моего кузена Якоба казнят, это правда?

— Откуда вам известно?

— Так это правда?

— Через три дня.

— И ничего нельзя сделать?

Алигьери криво усмехнулся.

— Вы слишком многого от меня хотите, моя дорогая. Ваш кузен заговорщик и государственный преступник. Его обвиняют в том, что он инсценировал ваше воскрешение, а король таких шуток не прощает никому.

Ничего поделать было нельзя. Я поняла, что последствия одной страшной ночи в Безмолвном монастыре, будут растекаться как круги по воде, затягивая всё новые жертвы в свой страшный омут: я, Зарих, девочка Жанет, Лесли, отец, Лили, мой не родившийся ребенок… Теперь уже Якоб и все, на кого падет гнев Зариха. И еще все, на кого падет мой гнев. Да-да! Меня тоже сделали жестокой, я тоже не очень-то буду разбираться в средствах.

— Ладно, хватит о короле, — сказала я хмуро, — поговорим о вашем старшем брате.

Алигьери просверлил меня черными глазами, он не удивился, а как-то насторожился.

— Что вас интересует?

— Вы же понимаете, что меня всё интересует об этом человеке!

Лесли под столом сжал мою руку. Я спросила что-то запрещенное. Колдун нахмурился.

— Судьба никогда не столкнет вас с моим братом, прекрасная Юлиана, — сказал он, — выбросите из головы эти мысли.

— Какие мысли?

— О мщении.

— Вам его жаль?

— Мне жаль вас. Упаси вас Бог, моя дорогая, столкнуться с Висконти. И радуйтесь, что он считает вас мертвой.

— Неужели нет человека сильнее его?

— Судите сами: стрелы от него отскакивают, яды ему не страшны, в огне он не горит… Он может прочесть ваши мысли и знать заранее, что вы собираетесь сделать. Он может стать невидимым на какое-то время или усыпить всех вокруг… Он неуязвим, детка.

— А я знаю человека, который сильней вашего Висконти, — сказала я после долгого молчания.

У Алигьери удивленно вытянулось лицо.

— Вы тоже его знаете, — добавила я.

— Такого человека нет.

— А я думаю, что есть.

— Тогда скажите, дорогая, кто это?

— Святой Робин.

Повисла долгая и какая-то неловкая пауза.

— Вы знаете Святого Робина? — нахмурился Алигьери.

— Вы тоже, — настаивала я, хотя у него, наверно, были причины скрывать свое пребывание в Приюте, я стала беспощадной во всем, — не так ли, брат Осип?

Алигьери сверкнул черными глазками.

— Как много вы знаете, моя красавица… Только могу вас уверить, что отец Робин никогда не справится с моим братом… — он задумался на минуту, потом снова криво усмехнулся, — а если бы справился, я был бы этому только рад. Да-да!

****************************************************************

**********************************

Ближе к вечеру Алигьери ушел. Лесли спустился его проводить. Я выглянула в чердачное окошко и зажмурилась от яркого света и теплого весеннего ветра. Над коричневыми крышами голубело высокое безоблачное небо, тихое и безмятежное, одно на всех, и убогих, и счастливых.

Они стояли внизу у раскрытой двери.

— Ты знаешь, как меня найти, если нужно?

— Найду.

— И вот еще что… эта женщина не для тебя.

— Знаю.

— Я не шучу, Лесли. С ней ты погибнешь.

Лесли не ответил, только долго задумчиво смотрел колдуну вслед.

Когда он вернулся, я уже убирала со стола.

— Что ты собираешься делать? — удивился он.

— Пойду мыть посуду, — сказала я.

— В таком платье?

— У меня нет другого.

— У тебя всё есть.

Лесли откинул крышку сундука. Там лежала женская одежда для простой горожанки, башмаки и сапожки на меху. Я посмотрела на него не столько с удивлением, сколько с нарастающей тревогой.

— На какие деньги ты всё это купил?

— На твои, моя радость, — заявил он бодро.

— На какие мои? У меня с собой не было денег!

— Зато у тебя был роскошный венок.

— Лесли! — я попятилась, — ты продал мой венок?! И тебя не арестовали?

— Успокойся, Жано. Пока этот венок попадет в руки Тайной Канцелярии, если вообще попадет, и пока они кинутся меня искать, нас в Трире уже не будет.

— Сумасшедший! Ты думаешь, тебя обвинят в том, что ты просто обокрал Королевский склеп? Ты видишь, какие страсти кипят вокруг моего исчезновения! Тебя перемелют, как ячменное зернышко!

— Можно подумать, — он усмехнулся, — что у меня был выбор… я не могу держать у себя на чердаке королеву, да еще покойную. Давай переодевайся. Ты и так напугала мою хозяйку, пришлось ей сказать, что ты заезжая актриса.

— Она, наверно, ко всему привыкла: и к актрисам, и к прачкам, — пробурчала я себе под нос, — эка невидаль… отвернись.

Платье было темно-коричневое, с аккуратным девичьим воротничком, оно оказалось мне широко, но я не обратила на это особого внимания и только потуже затянула пояс. Мне было не до красоты. Волосы я заплела в косу и обернула ею голову венчиком, так теперь ходили все добропорядочные, замужние горожанки. Еще они вплетали в косу дешевые пестрые ленты, но на это я не согласилась бы и под страхом смертной казни.

Лесли повернулся и одобрительно кивнул.

— Вот теперь можешь идти мыть посуду.

— Спасибо.

Я собрала всё на деревянный поднос и спустилась вниз на кухню. Любопытная старуха оказалась тут как тут. Она обошла меня вокруг, встала напротив и сочувственно спросила:

— Тебя как звать-то?

— Жанна, — сказала я, не задумываясь.

— И надолго ты тут, птаха залетная?

— Как получится.

— То-то и оно, что ничего у тебя не получится.

— Да? Вы так считаете?

— Беспутный он мужик, вот что я тебе скажу. Не смотри, что красивый.

— Так может, я тоже беспутная?

Старуха только покачала головой и попятилась к двери.

— Гляди, наплачешься еще.

Птицы чирикали, Лесли насвистывал, за окном скрипели повозки и топали копытами лошади. Там кипела жизнь, от которой я была теперь отрезана, по крайней мере, до тех пор, пока не улягутся дворцовые страсти.

— А твоя хозяйка о тебе не высокого мнения.

— Тоже мне новости!

Я вытерла фартуком распаренные руки и подсела к столу с сознанием выполненного долга.

— Лесли, а твой колдун не проболтается?

— А ты этого хочешь или нет?

— Конечно, нет!

— Не ври.

Лесли отвернулся к окошку. Я поняла, что он беспощадно прав. Да! Я этого хочу. Я только того и жду, что Зарих узнает, где я, и что со мной, и примчится ко мне на сером в яблоках коне, и уткнется лицом в мои колени. Если, конечно, от той юношеской любви что-то осталось… Он похоронил меня давно, почти год назад. В тот день, когда понуро стоял в траурной зале у гроба Марии-Виктории и думал, что это я. И даже не подозревал, кому утирал сопли своим батистовым платком!

Надежда висела надо мной, как искушение. Она мешала мне смириться и приспособиться к другой жизни. Она мешала мне радоваться весне и солнцу, она мешала мне стать добрее и проще, она мешала мне что-то решить и выбрать свой путь, и она мешала мне окончательно влюбиться в Лесли. Глупая детская надежда!

— Очень мне надо врать, — сказала я, стараясь казаться умной и разочарованной, — за кого ты меня принимаешь?

— За женщину, — Лесли усмехнулся, — которая любит короля.

— Я никого не люблю! — вспыхнула я, в последнее время он просто убивал меня своей прямотой, — неужели ты думаешь, у меня сейчас есть силы на какую-то любовь? Смешно даже… Мне нужно выжить. Выжить и отомстить. И всё.

— Однако, на ненависть силы у тебя есть?

— Да! Ровно столько, сколько надо. И ни каплей больше.

— Так нельзя, — Лесли взял меня за плечи, — слышишь? Так нельзя, Жано.

— Что нельзя? — я делала вид, что не понимаю, и упрямо смотрела на него исподлобья.

— Жить ради мести, — сказал он хмуро, — ты уже отомстила за себя один раз. И вот, что из этого вышло.

— Так, по-твоему, я зря отравила эту гадину?

— По-моему, ты присвоила себе право Господа Бога.

— А она?! А этот Висконти?!

— Речь не о них, а о тебе. Опомнись! В кого ты превращаешься?

— А это не твое дело!

Я возмущенно рванулась, но тут же потухла. Лесли меня не выпустил.

— Конечно, — он усмехнулся, — конечно, не моё… и не будем пока об этом говорить. Ляжь, отдохни, у тебя круги под глазами.

Я вздохнула, виновато потерлась лбом об его колючий свитер и поплелась к кровати.

— А если я опять не проснусь?

— Ну что ж, — он развел руками, — придется тебя закопать.

— Мне не до шуток!

— Успокойся. Не дам я тебе умереть. Не дам.

Как только голова моя касалась подушки, мне начинало казаться, что я становлюсь легче воздуха. Снова мутная воронка закручивалась надо мной и всасывала меня как беспомощное перышко. Я в ужасе вскакивала и комкала вспотевшими руками край ватного одеяла. Я не хотела в этот омут!

Лесли как назло куда-то ушел, и мне без него пришлось осознать, что я не совсем нормальный человек, что на меня действуют какие-то неведомые раньше силы, я им доступна и подвластна. Наверно, это дьявол завладел моей душой. Я не жива и не мертва, я где-то на грани между жизнью и смертью! Вот такое странное, чудовищное состояние!

Я боролась сама с собой, непонятно, правда, зачем. Просто из страха. Меня качало на невидимых волнах, укачивало, убаюкивало, усыпляло, в ушах звенело, а перед глазами в темноте плыли горячие красные кольца. Потом мне показалось, что я смотрю на себя откуда-то с потолка. Как во сне. Но я не спала.

У меня тогда появилась одна только мысль: "Назад! Назад! На место!" Я слишком долго не была хозяйкой своему телу, чтобы снова с ним расставаться!

Потом всё прошло. Я ощупывала свои руки и ноги, кусала себя и гладила, а сердце всё еще замирало от тихого ужаса.

****************************************************************

*************************************

Лесли не было слишком долго. Когда совсем стемнело, я снова почувствовала над собой воронку и поняла, что ни минуты не смогу оставаться одна.

Хозяйка только усмехнулась в ответ на мой вопрос.

— Почем я знаю, где твой птицелов. Ищи по всем кабакам.

Я его искала почти бегом. Мне было страшно, и я вбила себе в голову, что он мне поможет. Теперь же. Немедленно! Я обежала всю округу, пока наконец не нашла его. Запыхавшись, вся в испарине и с безумием на лице, я спустилась в очередной подвальчик с вислоухой собакой на вывеске.

У Лесли была довольно веселая компания. Он сидел ко мне боком, а девица, которая забралась к нему на колени, смотрела прямо на меня. Совсем молоденькая, почти подросток. Я возненавидела ее с первого взгляда, я окатила ее ненавистью с головы до ног, как вчера во сне томную Сциллу. Мне противен был ее глупый смех и ее распутный вид. Я задохнулась от возмущения и даже забыла зачем пришла.

Мы посмотрели друг на друга всего секунду, потом я развернулась и вышла, и тогда она почему-то вскрикнула.

Уходила я возмущенная и злая как черт, мне было уже не до страха. Понадобилась всего секунда, чтоб от него избавиться! Хотя ничего собственно не случилось. Я только лишний раз убедилась, что этого дамского угодника интересуют все женщины на свете. Кроме меня.

Навстречу мне шли три подвыпивших солдата, которые вовсе не собирались уступать мне дорогу, а я в пылу гнева не прижалась к стене и не прошмыгнула мимо словно мышь. Я раздвинула их локтями, как сухие камыши.

— Эй, мамаша, поосторожней! — один из них схватил меня за руку, — куда это ты так торопишься?

В темноте я не могла хорошо рассмотреть их одутловатые лица. Один из них, весь в шрамах и здоровый как медведь, стиснул в ручище мой подбородок.

— А она ничего, только больно тощая!

Ничего хорошего мне эта сцена не сулила. Я вырывалась, но тщетно. Вот когда я пожалела, что я не королева! Но жалеть об этом было бесполезно.

Лесли, как оказалось, меня все-таки заметил. Он вышел вслед за мной, увидел нас и тихо выругался.

— Не сидится тебе дома… А ну отпустите ее!

Их было трое, они были вооружены и крепко выпили, и поэтому только рассмеялись. Я тоже понимала, что ему одному с ними не справиться, несмотря на его крепкие кулаки и широкие плечи.

— Иди, парень, иди отсюда… пока цел.

— Ладно, — вздохнул Лесли и ударил одного в челюсть, да так крепко, что он долго потом не мог встать.

Я взвизгнула от восторга и тут же укусила медведя за палец. Он зарычал что-то, дал мне оплеуху, от которой я тоже отлетела шагов на десять, и выхватил меч. Лесли в это время тряс второго за плечи. Тот был самый пьяный и беспомощно мотал головой.

— Лесли! — закричала я, встав на четвереньки.

Он обернулся. Медведь шел на него с мечом.

— Ах ты, щенок!

Первый в это время успел подняться и тоже вспомнил, что у него есть оружие. "Они убьют его", — подумала я и задохнулась от возмущения, — "Ублюдки!" Лесли отступал в глубь переулка. Я вскочила, меня трясло, и перед глазами снова появились горячие красные кольца, то ли от оплеухи, то ли от злости.

— Проваливай отсюда! — закричал на меня Лесли, — Ну! Быстро!

Он видел, а я нет, что тот второй, которого он тряс и отшвырнул как мешок с тряпьем, подходил ко мне сзади. Я обернулась вовремя. Он уже протянул ко мне скрюченные пальцы. Меня передернуло от ярости, я мысленно толкнула его в грудь, и он почему-то рухнул как подкошенный. А меня затрясло еще больше. Я вдруг поняла, что могу сейчас все, дажё сдвинуть горы, даже погасить звезды. Дьявол был со мной!

Времени у меня не было. Я кинулась в переулок и сбила с ног медведя, потом мысленно наотмашь ударила другого. Они разлетелись как щепки! Правда, медведь еще поднялся, но Лесли отправил его обнимать ступени ближайшего крыльца.

— А ты, как видно, в защитниках не нуждаешься, — сказал он, вытирая лоб.

Я дышала часто, словно забралась на гору, руки дрожали, в голове шумело.

— Я ни в ком не нуждаюсь!

— Приятно слышать.

Мы вышли из переулка на улицу. Там, под светом фонаря он поправил мне съехавший в сторону воротник и положил вылезший локон за ухо. Как младшему брату. Он тоже тяжело дышал.

— Ты зачем пришла? Случилось что-нибудь?

— Ничего не случилось. Просто где хочу, там и хожу!

— Успокойся.

— Разве я не спокойна?

— Ты как бешеная кошка, Жано.

— Ладно, — я хотела усмехнуться, но у меня не получилось, — пойду домой. Надо платье почистить. И плащ порвался… А ты иди, твоя девица, наверно, заждалась.

— Какая девица? Ты про Кристин что ли?

— Пропади она пропадом, твоя Кристин!

— О, Боже! — Лесли почему-то рассмеялся, — Жано, да ты просто дьявол, а не женщина!

— Не нравлюсь?

— Не говори ерунды. Мне не нравится только твоя агрессивность.

— Если бы не моя агрессивность, тебя бы уже на свете не было.

— Если бы не твоя агрессивность, я бы сидел с друзьями и допивал десятую бутылку.

— Ну так иди к своим друзьям. Тебя никто и не просил вмешиваться! Иди-иди!

Глаза у Лесли нехорошо сверкнули, но он сдержался.

— Ладно… Ступай домой. И постарайся не пихаться локтями. Здесь этого не любят.

********************************************************

******************************

Я остановилась на мосту и заглянула в черную воду. Под этим мостом меня нашли. Или не меня? Впрочем, какое это имеет значение? Всё уже позади, да и я уже не человек, а какое-то адово отродье. Я еще сама не знаю, на что я способна, и надо мной висит огромная черная воронка, от которой кружится голова, слабеет воля и темнеет в глазах.

Город почти обезлюдел. Было тихо, только вода плескалась далеко внизу, да странные крики доносились из соседнего заведения. Мне очень хотелось вспомнить хоть что-нибудь хорошее из прежней жизни, и я вспомнила ту свою роковую зиму.

Свадьба моя расстроилась, из дворца меня выгнали да так поспешно, что я даже не успела попрощаться с Зарихом. Я жила дома в Тимане и все время ждала хоть каких-нибудь известий из столицы.

В декабре он приехал. Нет, не ко мне, конечно! Проездом в Белогорию. Он хотел лично убедиться, что Белогория готовится к войне. Вечером мы сидели в столовой за праздничным столом, Зарих рассказывал последние столичные новости, а отец и братья угощали его свежими сплетнями от наших северных соседей. На мне было лучшее мое платье, я полдня сушила и укладывала волосы, я с ума сходила от волнения и предчувствия чего-то важного, я смотрела на него, ослепительно улыбаясь и впиваясь под скатертью ногтями в собственные пальцы, я даже что-то говорила ему.

Время шло. Их беседа затягивалась, и я начала уже сомневаться, удастся ли нам вообще остаться наедине. Все нормы приличия требовали, чтоб я встала, извинилась и ушла к себе.

— А теперь, прошу прощения, герцог, но мне хотелось бы побеседовать с вашей прекрасной дочерью, — улыбнулся Зарих, — тем более что у меня письмо для нее.

— От кого? — насторожился отец.

— От королевы.

— Наша дочь нынче в опале.

— Где письмо? — спросила я, очень удивленная таким известием.

— У меня в багаже.

— Идемте.

Мы поднялись к нему в комнату. Я прочла, что приглашена снова ко двору, и чем раньше я приеду, тем лучше. Потом я протянула письмо Зариху, он взглянул и покачал головой.

— Не нравится мне всё это. Она что-то задумала.

— Неужели ей мало, что я изгнана из столицы и живу у себя в глуши? Чем я ей мешаю на этот раз?

— Тебе не нужно ехать.

Я не выдержала его прямого взгляда, отвела глаза, отвернулась, зачем-то пошла к окну, хотя там, кроме темноты и снега ничего не было. Как я могла не поехать, если там была возможность хоть иногда его видеть?! Зарих подошел, взял меня за плечи, прикоснулся щекой к моему пылающему уху, я видела по отражению в оконном стекле, что он зажмурился как от боли.

— Юлия… Скажи, ты меня еще любишь?

Я потрясенно молчала. Поцелуи таяли на моих плечах, обжигали шею, подбородок, лицо. Мне показалось, что я сейчас разрыдаюсь, так долго я этого ждала.

— Ты не забыла меня?

— Уже зима, — сказала я зачем-то.

— Я не мог приехать раньше!

— Конечно. У тебя вечно государственные дела.

— Да пойми же!..

— Не оправдывайся, — я тихо высвободилась из его объятий, — мне надо идти, ваше высочество.

Зарих посмотрел так растерянно, что я усмехнулась и поспешила его успокоить.

— В полночь я пришлю служанку, она тебя проводит в мою спальню.

Помешать нам никто уже не мог. Всё было: и смятые простыни, и скинутые подушки, и скомканное одеяло. Все как у всех, только со щемящей тоской в каждом жесте и в каждом слове, потому что над нами нависал, как большая свинцовая туча, ужас разлуки.

— Тебе не нужно ехать в Трир, слышишь? Лучше я скажу, что забыл передать это письмо… интересно, что она задумала?

— Наверно, нашла мне нового мужа.

— Я сам на тебе женюсь.

— Зарих! Твоя мать этого не допустит!

— Ей жить осталось недолго. Год или полтора от силы.

— Правда?!

Нехорошо было радоваться чужому несчастью, но эта женщина жалости во мне не вызывала. Я мечтательно откинулась на единственную подушку, которая не свалилась на ковер.

— Да, — Зарих осторожно целовал мое лицо, — потерпи немного. И обещай мне, что никуда не поедешь. Я боюсь за тебя.

— Обещаю… — я блаженно зажмурилась.

И это было последнее мое счастливое воспоминание.

Я бы не поехала, я бы никогда к ней не поехала!.. Если б она сама не прикатила за мной в Тиман в начале января, была так добра и ласкова, долго извинялась за свою горячность и всё время норовила поцеловать меня в лоб, как мать свою послушную дочку. Она убедила всех: и отца, и братьев, и кузин, и племянников, что жизнь моя в столице будет прекрасной. Меня уже никто не слушал. А Зарих был так далеко!

Голова закружилась окончательно. Я вцепилась в перила моста и села прямо на булыжники. О том, что было потом, ни вспоминать, ни думать не хотелось. Надо было уйти с этого проклятого места, но тело обмякло и не слушалось. Я разозлилась на себя, с усилием воли резко встала и пошла. Только не к дому, а почему-то в другую сторону.

Я не сразу себе призналась, куда я иду, а точнее, лечу как на крыльях. Откуда только взялись силы и легкость! Потом я уверяла себя, что просто дойду до дворца, обойду его вокруг и вернусь к себе на чердак. Зачем только мне это было нужно?

У главных ворот я постояла и дождалась смены караула, чтобы хоть одним глазком взглянуть на дворцовый парк, когда они откроются. Обыкновенный парк, в котором растет обыкновенный дуб… Стражники решительно не хотели меня замечать или не обращали внимания. Ни один не крикнул мне, чтобы не шлялась, где не надо. Я осмелела, подошла совсем близко, но и это ничего не изменило.

Ворота были распахнуты, за ними начиналась широкая мощеная дорога, которая вела прямо к парадному входу во дворец. Сама не веря в то, что происходит, я вошла внутрь. И меня никто не остановил! Как будто я стала невидимкой.

— Эй! — крикнула я со страхом, — эй, вы!

Никто меня не услышал. Словно я была в одном мире, а все остальные — в другом. Самое страшное случилось потом, когда я в отчаянии вцепилась в рукав капитану дворцовой стражи, а рука моя погрузилась в него как в воздух. Шутки дьявола продолжались.

Меня не было! Меня тут просто не было, хоть я и переступала ногами по мерзлой земле, и руки мои дрожали от ужаса, и сердце мое сжималось от тоски. Неужели черная воронка все-таки засосала меня, и я теперь навеки останусь тенью? И буду ходить по земле неприкаянным привидением, и никто меня не увидит и не услышит?!..

Парадные двери были заперты, но я прошла их насквозь. Какое мне дело было до дверей?

Во дворце появилось еще одно привидение. Оно слонялось из залы в залу, с этажа на этаж, понуро и обреченно, совсем не беспокоясь, что его присутствие кому-то может не понравиться. Дворец еще не спал, тут всегда ложились поздно. Правда, веселья и музыки стало значительно меньше, чем в прежние времена, потому что король был строгий и разных оргий не любил.

Больше всего я боялась, что застану его с женщиной, но мои опасения оказались напрасны. Эрих Второй сидел в своем кабинете над кучей бумаг, его русые кудри были схвачены серебряным обручем, черный камзол расстегнут, на лице мрачная усталость. Меня он не видел. Боюсь, он не заметил бы меня, даже если бы я появилась перед ним живая, так он был озабочен.

Мы были совсем рядом, но не могли встретиться. И не только потому, что я была привидением. Мы оказались соперниками, мы исключали друг друга, моя жизнь перечеркивала его жизнь так же, как его жизнь — мою. "Живи, Зарих", — подумала я тогда", — живи и властвуй!.. А от меня осталась только тень!"

Я подошла к нему сзади и обняла, но с таким же успехом я могла бы обнять дым от костра, туман или солнечный луч. Он что-то писал королю Озерии, по обе стороны широкого стола ярко горели свечи, освещая половину кабинета, а все дальние углы были погружены в загадочную тьму. Я отошла в самый темный угол.

Зарих сунул перо в чернильницу и огляделся по сторонам, словно только что очнулся и не понимает, где находится.

— Джино! — крикнул он.

Вошел секретарь.

— Позови мне Алигьери.

"Хорошо, что не эту певицу", — подумала я.

Алигьери появился очень скоро. Особых знаков почтения он Зариху не выказывал. Оба сели в кресла, по-приятельски выпили по бокалу вина. Один король, другой колдун.

— Ну что? — спросил Зарих, — как моя Сцилла?

— Если б я пришел на час позже, ее бы уже ничто не спасло.

— Я и не надеялся.

— На что-то же я годен, ваше величество!

— Что с ней было? Такая странная, внезапная болезнь!

— Это не болезнь. Просто кто-то очень сильно пожелал ей зла.

"Господи!" — я стиснула руки, — "я же не знала, что могу убивать одной мыслью! Это было во сне! Это была обычная женская ревность! Я тогда думала, что я простая женщина, а я — адово отродье!"

— Только этого мне не хватало, — вздохнул Зарих, — какой-то злой рок преследует всех моих женщин! Кажется, и мать моя мертва, а этот кошмар всё продолжается. Неужели она и вправду воскресла? Ну? Что ты скажешь?

— Ваша мать убивала своих соперниц другим способом, — сказал Алигьери.

— Однако, результат один и тот же: стоит мне прикоснуться к женщине, как она умирает. Этот случай убеждает меня больше, чем болтовня сторожа и следы на снегу. Королева воскресла, и она где-то рядом.

— Ваше величество…

— Я прикажу закрыть все ворота и перевернуть весь город. Двух королей не должно быть в одном королевстве!

Зарих был разгневан не на шутку и настроен весьма решительно. Я поняла, что он сделает так, как сказал. Снова начнутся аресты и допросы, и снова полетят головы. Конца этому злу не было видно!

Алигьери задумался на минуту, что-то просчитал в уме, прикинул и покачал головой.

— В этом нет необходимости.

— Что?

— Я могу отвести вас прямо к ней, если вам это так нужно. Но сначала ответьте мне на один вопрос.

Зарих смотрел на него потрясенно. Такого он никак не ожидал.

— Спрашивай…

— С чего вы взяли, что женщина, которая воскресла — ваша мать?

— Тебе это известно не хуже моего, — хмуро сказал Зарих, — я тебе рассказывал.

— Да, — кивнул Алигьери, — а теперь я вам кое-что расскажу.

"Поздно", — подумала я обреченно, — "меня все равно уже нет! Даже если он сейчас вскочит и кинется за мной…"

— Когда я сидел в Серой Башне в Стеклянном Городе, ко мне в камеру попал один парень по имени Лесли…

Зарих, не перебивая, выслушал эту мрачную, запутанную историю. Только в одном месте он изменился в лице и переспросил, как звали третью девушку.

— Жанет, — повторил Алигьери, — вряд ли вы ее помните.

Зарих зажмурился.

— Продолжай…

Странно, меня как будто не было, а слезы по щекам бежали.

****************************************************************

**********************************

Он не кинулся меня искать. Он просто долго сидел с закрытыми глазами. Сильный, властный, безумно красивый… или это мне так казалось? Может, просто мальчишка сидел, который дорвался до трона, измотался и запутался?

Впрочем, Зарих играл свою роль хорошо. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Ну что ж, — сказал он, поднимаясь, — ты меня убедил: город тормошить не стоит.

— И это всё, что вы можете сказать?! — изумился Алигьери, — вы даже не хотите узнать, где она?

— Зачем? — холодно спросил Зарих.

Алигьери тоже встал.

— Хотя бы затем, что вы любите эту женщину.

— Иди сюда, — подозвал его Зарих и разложил на письменном столе карту, — смотри. Здесь триморцы, на севере Белогория…

— Ну и что?

— Без надежного союза с озерским королем мне их не одолеть. И первое, что я сделаю — женюсь на его дочери, — он говорил очень медленно и четко, как будто произносил приговор, как будто знал, что я его слышу и на что-то еще надеюсь.

— А как же Юлиана? — тихо спросил колдун.

Зарих оторвался от карты и посмотрел на него.

— А что я могу сделать для Юлианы?

Действительно, что? Да ничего! Самое лучшее, что он может придумать, это никогда не показываться мне на глаза! И не бередить мою душу… Живи, как знаешь, Зарих, ничего мне от тебя не надо. Ты очень сильный, ты умеешь всё перечеркнуть и от всего отречься, и ты всех победишь и всех подчинишь своей власти. И будешь гордо стоять на обломках своего склепа, и своего прошлого, и своей любви.

— Ну что ж, — колдун только с сожалением пожал плечами, — говорят, принцесса Береника тоже хороша собой.

— Это не имеет значения.

Я не помню, как я вышла из дворца, как несли меня ноги по спящему городу, как добралась я до дома старухи-старьевщицы и поднялась по лестнице на чердак.

Меня просто трясло от ненависти ко всему белому свету. Трясло от своего бессилия, от невозможности что-то поменять в своей исковерканной судье. Мне казалось, что кто-то сверху, Бог там или дьявол, просто издевается и смеется надо мной, и я только игрушка в его руках!

"Будьте прокляты, будьте все прокляты!.." — повторяла я всю дорогу, глотая слезы бессильной ярости. А темный город и ночное звездное небо равнодушно и спокойно внимали моим воплям. Ничто в этом мире не изменилось с тех пор, как я прокляла его.

Дверь почему-то была открыта. Я опомнилась, когда увидела, что Лесли держит на руках какую-то женщину. Только этого еще не хватало! Один отрекается, другой водит всяких девок… Когда же всё пропадет пропадом, когда?!

Я яростно смотрела ему в спину, но он меня не видел и не слышал, он осторожно положил ее на кровать, сел рядом, наклонился над ней… Никогда бы не подумала, что Лесли может быть таким нежным. Хоть бы дверь закрывал!

Потом он отошел к столу, стал что-то наливать в стакан, я посмотрела на лицо этой женщины и вдруг поняла, что это я.

Лесли поднес стакан к моим губам, но безжизненное тело не смогло сделать и глотка. Это было просто тело, механическое собрание мяса и костей, разбавленное теплой кровью. А я стояла рядом и смотрела на всё это тупо и беспомощно. Что случилось со мной? Почему я разлетаюсь на части, как старый рассохшийся башмак?! Неужели я никогда уже не буду нормальным человеком? Ни живая, ни мертвая, просто неуправляемый сгусток раздражения и злости?!

Лесли очень странно водил надо мной руками, словно скатывал большой прозрачный шар. От этого у меня закружилась голова. На мгновение свет померк, и очнулась я уже на кровати. Кошмар кончился.

— Что со мной было, Лесли? Что?!

Он встряхнул руки точно так же как Алигьери.

— Я подобрал тебя на мосту.

— Хорошо, что не под мостом, — усмехнулась я, — почему это всё, как ты думаешь?

Лесли выглядел очень усталым и почему-то даже немолодым. Или это мне в темноте так показалось?

— Я думаю, что тебе просто нельзя злиться, — сказал он.

— А как иначе?! — мгновенно вспыхнула я, он снова попал в самую больную точку, — по-твоему, я должна всех любить?!

Он не стал со мной спорить, понял уже, что это бесполезно.

— По-моему, тебе нужно выспаться. А завтра утром поговорим.

Я с трудом справилась со вновь вспыхнувшим раздражением. В конце концов, он был прав. Мне нельзя злиться, моя злость опасна не только для меня, но и для всех окружающих. И я это знаю. Знаю, но ничего поделать с собой не могу!

— Спокойной ночи, — выдавила я из себя и отвернулась к стенке.

Сон был ничуть не лучше яви. Мне снилась бедная маленькая Сцилла, она металась в горячке и кричала.

Лесли появился только днем. Я равнодушно смотрела в потолок. Нужно было встать и приготовить хоть что-нибудь на обед, но всё во мне протестовало против любого действия. Я тихо презирала этот мир со всей его суетой и всеми потребностями.

Лесли стоял в дверях и смотрел на меня, ни слова не говоря. Мне это не понравилось. Я приподнялась на локте.

— Ты что?

— Кристин умирает, — сказал он мрачно.

Я поначалу не знала даже, что и ответить.

— Неужели ты думаешь, что это я?..

— Ты это знаешь не хуже меня.

Пришлось встать. Пришлось нервно походить по комнате под его пристальным взглядом.

— А я ведь тебя предупреждал, что твоя агрессивность добром не кончится.

И снова он был беспощадно прав, и мне уже некуда было деваться.

— Не волнуйся, — сказала я раздраженно, — ничего с твоей Кристин не случится. Сейчас я ее вылечу.

— Как?

— Точно так же.

Я очень хорошо представила, что эта девчонка выздоравливает, и пожелала ей всех благ. Раз я так сильна, почему бы мне не воскресить ее? Пусть живет ему на радость и вертится у него на коленях.

— Не смотри на меня так! — не выдержала я наконец, — всё уже прошло, можешь пойти проверить.

Лесли только покачал головой.

— Иди-иди, — добавила я.

И он ушел.

**********************************************************

**************************

Сидеть в четырех стенах больше не было никаких сил. Я повязала платок, схватила корзинку и отправилась в бакалейную лавку.

Погода со вчерашнего дня испортилась, небо сочилось противным мелким дождем, как будто плакало от обиды на меня. Осознание того, что я не могу без последствий даже позлиться, злило меня еще больше. Или я не человек и не имею права на эмоции? Или я не женщина, и мне неведомы самые обычные обида и ревность?

Что ж я теперь и на это права не имею?!

— Вы уже слышали? — спросил меня бакалейщик, — сегодня казни не будет.

— Казни? — не сразу поняла я.

— Ну да. Всех заговорщиков помиловали.

— Всех?

— До единого!

— Слава нашему великодушному королю, — пробормотала я.

— Слава, — подтвердил бакалейщик.

Я купила у него пакет крупы и пряники.

Домой я пришла в полной растерянности. Мне было стыдно за себя, и я наконец призналась себе в этом. Я поняла, чего мне не хватает: великодушия, простого великодушия, в котором захлебнулись бы все мои обиды и все мои слабости. Я слаба, я мелка, и поэтому мне плохо.

Да разве нельзя понять Зариха, для которого благополучие его страны важнее, чем счастье одной какой-то женщины? Он прав, а мне просто не хватает сил с этим смириться. И почему это я считаю себя такой несчастной? Или не знаю более страшных судеб? Взять хоть эту девочку Жанет…

"Надо сварить хотя бы каши, раз к супу ничего нет", — подумала я с тоской, — "что-то же надо делать!"

Лесли застал меня за перебиранием крупы. Я хотела ему улыбнуться, но потом увидела его лицо. У меня даже руки опустились.

— Что случилось, Лесли?

— Кристин умерла, — сказал он почему-то спокойно и сел ко мне за стол.

— Как умерла? — ужаснулась я, — когда?

— Только что.

— Но этого же не может быть! Она должна была поправиться…

— Видишь ли, делать добро не так просто как зло. Для этого мало одного желания. Убить может каждый, а воскресить…

И он опять был прав, и я снова почувствовала, что закипаю как котел в печке.

— Уж не собираешься ли ты читать мне проповедь?

— Нет. Я только хочу, чтобы ты поняла наконец, что тебе нужно следить за своими эмоциями. Они опасны не только для тебя, но и для всех, кто тебя окружает. Ты же как стихийное бедствие!

Я комкала пшено, оно прилипало к вспотевшим ладоням.

— Вот как? Я — стихийное бедствие? Так какого черта ты играешь с огнем? Ты не боишься, что я на тебя разозлюсь?

Лесли так на меня посмотрел, что мне захотелось провалиться в преисподнюю и не вылезать оттуда уже никогда.

— А ты не боишься, — сказал он, еле сдерживаясь, — что я на тебя разозлюсь?

Это должно было случиться рано или поздно. Я слишком долго испытывала его терпение! У меня было чувство, что я заглянула в зеркало и обнаружила там чудовище. И это была я. Я отчетливо увидела, что я невыносима, и ужаснулась себе самой. Высокомерная, избалованная, злобная, неблагодарная дрянь…

— Ты прав, — призналась я потрясенно, — я веду себя недопустимо, я отвратительна…

— Этого я не говорил, — сказал он уже мягче.

— Я исчадье ада, Лесли, чего уж тут говорить… И Кристин — не первая моя жертва. Но я, кажется, знаю, что мне делать.

— Что ты задумала?

— Не пугайся. Просто пойду к Святому Робину. Он умеет исправлять таких как я.

— А если твой Зарих кинется тебя искать?

— С чего ты взял?

— Он отменил казнь. Значит, он знает, как всё было.

— Ну и что, что знает?

— Кем надо быть, чтоб от тебя отречься!

— Королем Лесовии.

**********************************************************

**************************

Сборы мои были недолгими.

— Ладно, — сказал Лесли, когда я уже затянула заплечный мешок, — пойду тоже взгляну на твоего Робина.

— Ты не шутишь?

Он встал с сундука, потянулся.

— Пойду скажу старухе, чтоб птиц кормила.

Мы вышли из города ранним утром. Дорогу развезло, приходилось идти по обочине, путаясь в прошлогодней траве. Трир остался за спиной, а вместе с ним все мои грехи и все мои обиды. Пусть там хоронят и женятся, я буду уже далеко.

Я буду добра и спокойна, я изгоню из себя проклятого дьявола, а что было — то было, того не вернешь и не исправишь.

По дороге я фанатично пыталась вылечить всех больных, что нам попадались, и у меня кое-что получалось. Наверно, я очень сильно этого хотела. Вдобавок, я раздала почти все наши деньги нищим и старикам. Это случилось уже на четвертый день нашего пути.

Лесли потряс пустым кошельком и развел руками.

— Тебя швыряет из крайности в крайность!

— Нужно делать добро, — сказала я убежденно.

— Теперь ты всех любишь и всех жалеешь?

— Да.

— Ладно, — он вздохнул, — переживем и это. Скажи спасибо, что у меня в кармане завалялась пара дорлинов.

Мы зашли в гостиницу. Хозяйка предложила нам такие разносолы, что заныло в желудке.

— Нам что-нибудь попроще, — сказал ей Лесли, ничуть не смущаясь, — у нас мало денег.

— Тебя, красавчик, я могу обслужить и бесплатно, — заявила она.

Я по привычке чуть не свернула ей шею за такие слова, но вовремя сдержалась. И это было очень трудно.

— Идет, — кивнул ей Лесли, — тащи всё, что есть.

Она ушла очень довольная, качая пышными бедрами.

— Ты же говорил, деньги остались, — сказала я, скрипя зубами.

— Они нам и завтра пригодятся.

— Просто она тебе понравилась.

— А тебе — нет?

— Почему? — я пожала плечом, — очень славная девушка…

Я поняла, что это только начало. Меня будут бить по одной щеке, а я буду подставлять другую. Меня будут мучить, а я буду их жалеть, а если не хватит сил, вспомню Сциллу и Кристин. Так мне и надо!

После ужина я осталась в комнате одна. Такое уже было. Только там была не хозяйка, а хозяйская дочка. А я, глупая, всю ночь ревела от обиды и от зависти. Лучше об этом не вспоминать и не думать. Это не про меня, это про Жанет.

Лесли вернулся почему-то очень скоро, я даже лечь не успела, только сняла сапоги и платок и расчесала свои седые волосы.

— Уже? — спросила я отворачиваясь.

Он моей иронии не заметил.

— Жано, у нее ребенок болен. Может, посмотришь?

От такого неожиданного поворота я даже растерялась.

— Конечно…

Ее звали Анита. Она внимательно и тревожно следила, как я оглаживаю горячечное тельце ее трехлетнего сына. Я замкнулась на этом мальчике, всё остальное просто перестало существовать, только он и его недуг. Скоро ему стало лучше.

— Ничего страшного, — сказала я, оборачиваясь к матери и тихо ликуя от своей маленькой победы, — сильная простуда. Такая обманчивая в апреле погода…

Анита смотрела на меня с благодарной преданностью, мне стало даже неловко, потому что я ничего такого великого не сделала. Он бы и сам поправился.

— Спасибо вам!

— Не за что.

— Хотите, я вам вина принесу?

— Лучше молока.

Пока она ходила в погреб, я еще раз потрогала ребенку голову. Он уже не бредил, он спал. Я молча сидела над ним и вдруг поняла, что улыбаюсь. Впервые за тысячу лет!

Анита не спускала с меня глаз, пока я не выпила всю кружку.

— А ты, оказывается, совсем не старая, — сказала она удивленно.

— А ты приняла меня за старуху? — усмехнулась я.

— Вижу, что ошиблась. Не разглядела. А ты красивая, как подружка сатаны…

— Не волнуйся, — сказала я великодушно, — я тебе не соперница.

— Да мне-то что? — она пожала плечами, — у меня их вон сколько, от тоски не умрешь…

— А у меня — ни одного, — вздохнула я.

***********************************************************

************************

Когда я вернулась, Лесли уже спал. Я не стала его будить и тихо легла рядом. Ночью пошел дождь, такой сильный и надрывный, что мне казалось, он выбьет стекла.

— Потоп, — проговорил Лесли, и я поняла, что он вовсе не спит, — завтра утонем в грязи по уши.

— Это к теплу, — сказала я примирительно, — скоро месяц май, черемуха, тюльпаны… знаешь, у меня в замке весной было целое море тюльпанов.

— Чего у тебя там только не было, — усмехнулся он.

— Да, — согласилась я, — а теперь это всё как сон. Я даже лица своих братьев не могу вспомнить. И себя не могу вспомнить, как будто это и не я была. Всё забыла. И правда, как старуха!

— Это тебе только кажется. Не думай об этом.

Дождь всё поливал.

— Лесли, — сказала я, стараясь разглядеть в темноте его лицо, — я уже забыла, что такое поцелуй…

Он помолчал, потом осторожно прикоснулся к моей щеке.

— Ты хочешь от меня слишком много, Юлиана.

Я даже не удивилась его ответу, меня удивила только бесконечная усталость, с которой он это произнес.

— Неужели это так много? — сказала я, чувствуя всё нарастающую, такую привычную обиду, отвернулась и уткнулась лицом в подушку.

Никогда мне видно не избавиться от этой девочки Жанет!

— Ну вот! — Лесли взял в ладонь мое острое, худое как у ребенка плечо, мне показалось, что я вся утонула в этой ладони, — моя королева, кажется, рассердилась?

— Не бойся, я теперь ни на кого не злюсь. Мне нельзя.

Потом он говорил. Как всегда говорил беспощадную правду. А я слушала.

— Ты же сама знаешь, кто я. Бедный птицелов, которому случайно в руки попалась Жар-птица. У меня нет замка, у меня нет титула, нет армии, нет денег. У меня ничего нет. Я могу только выкручиваться и размахивать кулаками. Я даже читать не умею… А ты — королева, и любишь ты короля, и только какая-то нелепость мешает вам соединиться… Разве не так? Здесь всё его: и эта страна, и этот народ, и этот городишко, и даже женщина, с которой я лежу в одной постели… Но если ты хочешь, чтобы я ради тебя забыл об этом до самого утра, что ж, я переступлю и через это.

И казалось, он снова был прав и всё предельно точно объяснил, но у меня всё сжалось внутри от щемящего протеста. Я порывисто повернулась к нему.

— Ты мне не слуга, Лесли! И не говори так никогда! Если бы не ты, я бы даже не узнала, кто я на самом деле… или я не понимаю ничего? Или не помню, что ты для меня сделал? Да я вся твоя до последней ниточки! Можешь меня ударить, можешь вытереть мной полы, можешь оттолкнуть, если тебе неприятно… всё можешь, понимаешь?

— Воистину, никогда не знаешь, чего от тебя ждать, — сказал он, — то гнева, то любви, то высокомерия, то преданности… то безразличия, то желания. Жар-птица ты моя неприкаянная…

Когда дыхание его касалось моей щеки, по всему телу пробегал озноб, голова кружилась.

— Желаю, — проговорила я, вспыхивая как сухая солома, — да-да, я желаю! Тебя, любви твоей, тела твоего, дыханья твоего, шепота твоего, объятий твоих, стонов твоих и судорог…

— Я тоже… — Лесли склонился надо мной, и губы наши наконец-то встретились.

Потом, когда вся плоть моя в последнем порыве содрогнулась и рванулась навстречу забытому наслаждению, когда горячая волна залила меня до ушей и откатила, когда мы еще не распались на два отдельных тела, но уже вспомнили, кто мы есть, потом, когда кончился дождь и забрезжил тусклый рассвет, потом только я задумалась и поняла, что во мне три женщины сразу: и кроткая Жанет, и властная, жестокая Мария-Виктория, и пылкая, безрассудная Юлиана Тиманская.

И, кажется, одна умерла, и другую я убила, а вот ведь ношу их в себе и раздираюсь от противоречий. Что же ты наделал, проклятый колдун, Висконти? Кто же дал тебе такое право перемешивать человеческие судьбы, как салат в кастрюле? Сколько зла ты посеял, сколько зла!

Я дала обет ни на кого не злиться и всех простить, но как же мне простить тебя?! Нет. Не успокоюсь до конца дней своих!

Или освободите меня от ненависти, или дайте отомстить!

*********************************************************

***************************

Тропа к Приюту была скользкая и грязная. Вдоль нее строем стояли хмурые темно-зеленые елки.

— Веселенькое место, — заметил Лесли.

— Это потому что пасмурно и сыро, — вступилась я за свои любимые места, мне был дорог здесь каждый куст, — если бы ты побывал тут летом!

— Да! Нормальный, счастливый человек в такую глухомань не потащится, это уж точно.

— Не все же нормальные.

Ручей мы перешли, как водится, вброд. Я оглянулась на то самое место, где полоскала белье. Песок был холодный, не желтый, а какой-то грязно-серый, ни травы, ни листика, только вода ничуть не изменилась и всё текла себе, такая же бесконечная и равнодушная, как само время.

— Что ты там увидела?

— Так, ничего…

Через пять минут показался забор. Ворота как всегда были открыты. Брат Диего, уже босиком, складывал возле кухни поленья.

— Нам к Святому Робину, — сказала я, поприветствовав его.

— Идите, он у себя, — сказал брат Диего и кивнул на крайний слева домик.

— Ступай, — улыбнулся мне Лесли и подобрал с земли топор, — а я пока здесь погреюсь.

— У них есть дом для гостей.

— Успеется.

По дороге в Приют я сто раз представляла свою встречу с отцом Робином, думала о том, что ему скажу, как ему объясню и о чем попрошу его. И выходило всё путано и неправдоподобно. "Святой отец, я дьявол! Мысли мои убивают людей! Я — вулкан, я — стихийное бедствие! Научи меня добру, дай мне силы всех простить и смириться со своей судьбой, пока я не натворила страшных бед! Я боюсь сама себя, святой отец!"

Как младенец к матери, кинулась я ему в ноги и обняла его колени. Он наклонился, взял в ладони мое лицо, черные глаза его смотрели на меня тревожно и внимательно.

— Поднимитесь, ваше величество.

Я потрясенно уставилась на него, не в силах сдвинуться с места. Как он узнал, как?

— Поднимитесь и сядьте в кресло. И просите, о чем хотите.

— О чем хочу? — переспросила я.

Он улыбнулся и кивнул.

— Я думала, что пришла к Святому отцу, а оказалось, что к Господу Богу? Он всё знает и всё может?

— Не кощунствуйте, дитя мое. Просто ваши мысли летят впереди, вас, и вы давно уже мне всё поведали.

Я как во сне встала, дошла до стены и села в жесткое, вырезанное из дерева кресло. Такие кресла вырезал брат Плиний, в прошлом краснодеревщик.

Святой Робин начал без предисловий.

— Чтобы научиться прощать, Юлиана, нужно понять, что добро и зло — две стороны одной медали. Абсолютного добра, как и абсолютного зла не бывает.

Он был в длинной черной рясе, высокий, плечистый, совсем еще не старый, хотя и с сединой в бороде и в висках. Я грешным делом подумала, что в молодости, наверно, женщины не давали ему прохода, но потом вспомнила, что он читает мысли и даже покраснела от этого.

— Человек — существо странное и противоречивое, — продолжал Святой Робин, — прежде, чем осуждать других, вспомни сначала себя. Разве ты, Юлиана, изначально не добра? Разве в радость тебе чужие страдания? Однако, это ты убила юную девушку, и родители ее вправе тебя возненавидеть, если узнают, в ем причина.

— Вы хотите меня убедить, что я — чудовище, Святой отец? Я и сама это знаю!

— Я хочу втолковать тебе, что всё не так просто. Ведь ты еще и лечишь, и счастлива от этого, — тут он улыбнулся, — правда, неумело, но я тебя могу научить. В общем-то, любой человек может спасти добром и убить ненавистью, если только сильно захотеть. Просто у тебя всё очень ярко выражено, потому что ты прошла через иные измерения, через загробный мир, ты связана с ним и обладаешь чудовищной силой. С тебя и спрос особый, Юлиана.

— Я понимаю. Я и хочу научиться собой владеть. А как тут совладаешь, когда нас трое! Я полтора года жила в теле Жанет, Мария-Виктория жила в моем теле, теперь мы все перемешались… Я даже не знаю, кого я люблю!

— Поверь мне, — отец Робин подошел и погладил меня по голове, — такое бывает со всякой женщиной, в каждой из вас живет и бог, и дьявол, и никогда в одном мужчине не будет всего, чего бы вам хотелось. Это причуды любви. Обыкновенной человеческой любви. А колдун Висконти здесь ни при чем.

— Висконти?! — у меня даже руки задрожали, когда я услышала это имя, — вы знаете Висконти?

— О, как ты его ненавидишь, — усмехнулся Святой Робин.

— Я раздавлю его как клопа, — сказала я решительно, — пусть он только попадется мне!

— За что? — спросил он спокойно.

— Вы же знаете!

— Вот видишь. Ты ненавидишь, еще не разобравшись. Не будь он так силен, он бы уже скончался от твоей ненависти.

— В чем тут разбираться? Он зло. Воплощенное зло! И я избавлю от него белый свет, и мне еще спасибо скажут!

— Не волнуйся так, — сказал отец Робин, — а то погода совсем испортится.

Он налил мне воды в кружку и заботливо поднес к губам. И мир перевернулся. Мне показалось, что меня затянет сейчас в черную воронку, что голова моя лопнет от прихлынувшей в нее крови, что сердце мое остановится и разлетится на клочки! Я узнала его руки. Красивые, почти женские руки…

Зубы мои застучали о край кружки. Он как будто не заметил, что меня трясет, спокойно отошел и сел в деревянное кресло. Всё такой же благородный и величественный.

"Уничтожу негодяя!" — подумала я, кусая губы. — "Так вот, где ты скрываешься все шесть лет, Висконти! Что ты мне тут болтаешь о добре и зле, подлый притворщик!"

— Перестань, — сказал он устало, — у меня от тебя уже голова болит. У тебя очень сильные эмоции.

Я хотела что-то ответить сгоряча, но в это время без стука ворвался Лесли.

— Юлиана, что случилось?!

— Познакомься, — я усмехнулась и кивнула на отца Робина, — это Висконти.

Лесли что-то свистнул по-птичьи и подошел ко мне.

— Из тебя получится неплохой колдун, Лесли, — сказал Висконти, — у тебя есть к этому способности. Мой брат уже кое-чему научил тебя, не так ли?

— Он читает мысли, — пояснила я, — так что не удивляйся.

— Я уже удивился.

Вслед за Лесли вошли сестра Мартина и сестра Глория. Мартина на что-то жаловалась, а Глория держала ее под руку.

— Иди сюда, — сказал Висконти ласково и посадил Мартину на скамеечку у своих ног.

Он погладил ей лоб, посмотрел в глаза, посоветовал что-то на прощание, и она ушла совершенно спокойная и просветленная.

Висконти взглянул на меня, воплощенное зло и воплощенное добро в одном человеке. Разум отказывался это понять.

— Ты хорошо защитился, Висконти, — сказала я, — если я уничтожу тебя, на кого останутся все твои убогие и несчастные? Ты им нужен, хоть ты и миф. Нет Святого Робина! Есть просто колдун, которому захотелось поиграть в добро. И он создал Приют, и он прикинулся Святым, и ему это так понравилось, что он и сам уже забыл, кто он.

— Ты искупаешь свои мелкие грехи, Юлиана, — усмехнулся он, — а я искупаю свои большие. Это мое право.

— Тогда зачем же два года назад, зимой, ты ездил в Безмолвный монастырь?!

Я послала ему столько злости со своим вопросом, что его даже передернуло от боли.

— Затем, — сказал он, сцепив руки, — что это был единственный способ тебя спасти… Уймись, я устал от тебя.

— Меня спасти? — не поняла я.

— А ты никогда не думала, что было бы с тобой, если бы не это?

— Я думала, что хуже быть не может.

— Ты жива. Ты сильна. Ты прекрасна. Ты любима. Чего тебе не хватает? Трона? Но даже я не мог предвидеть, что ты откажешься от него добровольно! А, кажется, всё рассчитал…

— Разве можно рассчитать чужую судьбу? — проговорила я, запутавшись окончательно.

— Как видишь, нельзя. Но что-то предвидеть можно. И изменить что-то можно. Лесли, я вижу, тебе это интересно? Если хочешь, я всему тебя научу. У тебя получится.

— Дело не во мне, — сказал Лесли взволнованно, — я вижу, ты всё можешь, Висконти… сделай ее королевой. Она должна быть королевой! Наколдуй что-нибудь, черт возьми!

— В этом нет необходимости, — Висконти пожал плечом, — она будет королевой через пять минут. Но это не моя заслуга.

— Что это значит? — спросила я почти с возмущением, мне совсем не нравились такие шутки.

— Ждите, — усмехнулся Висконти.

Через пять минут в дверь влетел Зарих, за ним Алигьери и чернобородый барон Оорл. Я даже ахнуть не успела.

— Где она?!

Меня закружило по комнате и обдало запахом лисьих шкур и конского пота.

— Юлия!.. Я думал, мы вас догоним, мы даже видели ваши следы на тропинке!

— Откуда ты взялся, боже мой?!

— Ваша старуха сказала, что вы ушли с вещами. Алигьери догадался, что ты пошла к Святому Робину… Юлия… больше никуда от меня! Слышишь? Никуда!

Еще какое-то время мы ошалело друг друга рассматривали, я — его постаревшее, со складками меж бровей лицо, он — мои седые волосы и впалые щеки. Время нас не украсило.

— Мой бедный король, — сказала я, — как же ты будешь воевать без надежных союзников?

Зарих как-то легкомысленно, по-мальчишечьи махнул рукой и поморщился.

— Да как-нибудь… Не думай об этом.

Я огляделась. Мне показалось, что прошла вечность с тех пор, как он ворвался сюда. Может, так оно и было?

Братья-колдуны стояли лицом к лицу и переговаривались. Барон Оорл с достоинством сидел на скамье. Лесли стоял у окна, сложив руки. Мы подошли к нему, обнявшись, но я скорее провалилась бы сквозь землю, чем посмотрела ему в глаза.

— Давно бы так, ваше величество, — сказал Лесли, — такая женщина не должна ютиться по чердакам.

— Поедешь с нами? — напрямую спросил Зарих.

Лесли покачал головой.

— Вот от этого меня избавьте.

Потом мы все сидели за широким столом в доме для гостей, что-то ели, о чем-то говорили… ничего не помню. Как во сне была. Висконти сидел напротив, я знала, что он читает мои мысли, мои сумбурные, перепутанные мысли, и даже радовалась этому. Может, хоть он разберется!

— Хочешь узнать свое будущее, Юлиана? — спросил он ласково, как всегда всех спрашивал.

— Хочу, Святой отец!

— Ты будешь замечательной королевой, доброй и справедливой…

— Дальше не надо, — сказала я, — мне всё понятно…

— Тут предсказывают судьбу? — вмешался барон Оорл, — а мне, Святой отец?

— Тебе? — Висконти нахмурился, — барон ему чем-то не нравился, — ты погибнешь от руки собственного сына, Оорл.

— У меня нет сына, — засмеялся барон.

— Будет.

— А я? — спросил Зарих, — впрочем, мне уже предсказывали, что меня убьет мой друг…

— Это случится нескоро, ваше величество. Вы еще много успеете сделать для своей Лесовии.

Лесли ни о чем не спрашивал. Он ковырял вилкой в котлете.

— А из тебя, — Висконти посмотрел на него, — я уже говорил, получится неплохой колдун. Правда, Алигьери? Но в Лесовии ты жить не будешь. Я вижу тебя в Озерии.

— Пожалуй, — Лесли усмехнулся, — всех здешних птиц я уже переловил.

Я вспомнила его чердак, его клетки, горластых Чиппи и Клео. Кормит их старуха, или забыла уже?.. Он наконец поднял глаза от тарелки, и наши взгляды встретились. "Ты будешь замечательной королевой, доброй и справедливой…" Он мне улыбнулся.

Они снова говорили о войне. О бесконечной этой, проклятой войне! Я отошла к окну, за которым моросил в темноте мелкий, холодный дождь. В бревенчатых домиках горели окна и дымились трубы. Иногда чья-нибудь тень мелькала под окнами, и снова было тихо и безлюдно.

Висконти тронул меня за рукав. Я вздрогнула и обернулась.

— Я рад, что ты на меня больше не сердишься.

— Я запуталась, — сказала я примирительно, — и вообще, чего уж теперь… я ведь буду доброй и справедливой.

— И замечательной, — добавил он.

— Святой отец, — спросила я взволнованно, — неужели нельзя уже изменить судьбу? Это уже окончательно?

— Ну почему же, — он вздохнул, — в том-то и дело, что можно.

— Правда?!

— Беги, — сказал он, грустно улыбаясь, — ты его еще догонишь.

Я кинулась в прихожую, схватила свой плащ, торопливо сунула ноги в сапоги. Колдун стоял рядом и ничему не удивлялся.

— Скажи ему, Висконти, объясни ему!..

— Прощай, королева, — сказал он коротко.

Темнота была полная. Тропинки почти не было видно, я скользила и падала в холодную слякоть. Перебралась кое-как через ручей и выбежала на дорогу в елках.

— Лесли! — мой голос срывался, переходя на хрип, — ну где ты, Лесли!

Потом я разрыдалась от усталости и отчаяния, и уже не услышала, что кто-то бежит ко мне по мокрой глине. Мы вцепились друг в друга, как безумные.

— Господи, да ты вся мокрая!

— Пускай… — подбородок мой трясся, слезы текли ручьем, колени подгибались, — Лесли…

— Ну, ты что? — он подхватил меня на руки, — ты что наделала?

Я прижалась губами к его мокрой щеке.

— Пошли скорей домой, Лесли. А то Чиппи, наверно, голодный…

24.11.90

Елена Федина