Элизабет Чедвик
Сокровища короля
Глава 1
Линкольн, весна 1216 года
Стояло восхитительное майское утро. В природе царили покой, идиллия, гармония. А в доме Эдварда Уивера в Линкольне бушевал ураган.
– Не пойду! – кричала отчиму Мириэл. – Не пойду в монастырь. И ты меня не заставишь. Все равно сбегу. Клянусь!
Светлые глаза Найджела Фуллера налились кровью. Расставив широко ноги, он принял угрожающую позу.
– Теперь я – глава семьи и непослушания не потерплю. Слишком долго здесь потакали твоему бесстыдному своеволию!
– Ты всегда хотел избавиться от меня, только и мечтаешь об этом с тех пор, как женился на маме! – воскликнула Мириэл. – Едва похоронили дедушку, а ты уже за свое. – Она презрительно вскинула голову. – Таким, как он, ты все равно никогда не станешь. Этот дом так и будут называть домом Эдварда, даже после твоей смерти.
Мириэл поняла, что сказала лишнее. Найджел взревел, занося над ней кулак. Она увернулась от удара и схватила прялку из корзины у очага.
– Не смей прикасаться ко мне! – Она попыталась сглотнуть слюну, но в горле пересохло от страха.
Теперь, когда рядом не было дедушки, защищавшего ее от гнева отчима, наказание казалось неизбежным. Мириэл ткнула его прялкой в рыхлое брюхо. Он отскочил, и она кинулась к выходу. Грузность не помешала Найджелу проявить проворство. Прежде чем она успела отодвинуть щеколду, он схватил ее за толстую рыжеватую косу и рывком вытянул на середину комнаты.
Мириэл ударила отчима прялкой, но он вырвал орудие у нее из рук и отшвырнул в сторону. Тыльной стороной мясистой ладони он хлестнул ее по лицу, распоров кожу на виске золотой печаткой. Мириэл пыталась отбиваться, но Найджел крепко держал ее за волосы. Она царапалась, кусалась, как собака, пока не ощутила на зубах соленый вкус крови. Найджел взвыл и вновь ударил ее. У девушки потемнело в глазах, ноги подкосились, но грубая мужская рука, державшая ее за косу, не позволяла упасть.
– И не вздумай мне перечить! – пыхтел Найджел. – Нравится тебе это или нет, завтра ты отправишься в монастырь святой Екатерины!
– Ни за что! – огрызнулась Мириэл, продолжая упрямо настаивать на своем. Теперь она могла только дерзить. Пусть уж лучше убьет ее: она скорее умрет, чем покорится.
Вдруг затрещали языки разгорающегося пламени, и в комнате запахло паленой шерстью. Отброшенная прялка, одним концом угодившая в очаг, была охвачена огнем, уже подобравшимся к стоявшей поблизости корзине с немытой шерстью. В отворившуюся дверь ворвался свежий воздух, и комната внезапно наполнилась грязным удушающим дымом. Пламя метнулось к стропилам.
Бранясь и ревя, словно взбесившийся медведь, Найджел швырнул Мириэл на пол, изо всей силы пнул ее под ребра и, схватив с сундука бутыль с вином, выплеснул ее содержимое на пылающую корзину с шерстью.
Открылась дверь, в комнату заглянула женщина. Ома испуганно вскрикнула и кинулась за ведром с водой. Отовсюду уже сбегались на пожар с накидками и метлами другие домочадцы.
Мириэл зажмурилась, пытаясь воздействовать на гное затуманенное сознание: ей хотелось полного беспамятства. Однако и это желание, как и все остальное к се жизни, сколько она ни старалась, не подчинилось ее воле. Хотя отчим почти исчез в клубах дыма, но ведь на самом-то деле он никуда не делся.
– Это все дочь твоя натворила! – услышала она рычащий голос Найджела, обращавшегося к ее матери. – Наглая, сумасбродная ведьма. Теперь видишь, к чему привело сюсюканье Эдварда? Ее следовало поместить в монастырь в тот же день, когда она появилась на свет!
– Да, Найджел.
От боли и досады на мать, покорно соглашавшуюся с отчимом, у Мириэл задергались веки: ясно, что мать не осмелилась бы возразить мужчине даже ради спасения собственной жизни. В представлении Аннет Фуллер миром правят мужчины, их распоряжения и оценки не подлежат обсуждению.
– Под этой крышей ей больше нет места. Пусть переночует в сарае, под запором, и на рассвете чтоб духу ее здесь не было.
– Хорошо, Найджел, – как всегда смиренно отозвалась ее мать. Мириэл показалось, что та чуть замешкалась, прежде чем дать ответ, но, видимо, она просто приняла желаемое за действительное. Девушка услышала тяжелое дыхание остановившегося возле нее отчима.
– Надеюсь, ради твоего же блага, монахини разглядят в твоей душе что-нибудь достойное спасения. Видит Бог, они обречены на неблагодарный труд. – Он со злостью пнул ее носком башмака. – Не притворяйся, лживая тварь. Я знаю, ты слышишь меня.
Мириэл хотела показать отчиму язык, но сдержалась, продолжая неподвижно лежать. Пусть она потерпела поражение, но правоту его подтверждать не намерена. Такого удовольствия она ему не доставит.
Под ногами Найджела захрустел тростник, устилавший пол, – он направился к выходу. Щелкнув пальцами, он произнес:
– Чтобы к моему возвращению комната блестела.
– Хорошо, Найджел.
– А она пусть больше не попадается мне на глаза.
Хлопнула дверь. На мгновение все стихло, а в следующую минуту послышалась возня служанок, раскудахтавшихся при виде беспорядка в комнате, словно переполошившиеся наседки. Мириэл со стоном открыла глаза и, поморщившись, заморгала – один глаз ее заплыл от удара и горел. На беленых стенах темнели широкие полосы копоти, от плетеной корзины остался лишь дырявый каркас из почерневших прутьев, в нос бил смрад горелой шерсти.
– О, Мириэл, что же ты наделала? – посетовала ее мать, сердито качая головой. Аннет Фуллер было тридцать три года. Свои вьющиеся рыжевато-каштановые волосы, такие же, как у дочери, она благопристойно прятала под платок – головной убор замужних женщин. Природа наделила ее ясными серыми глазами и тонкими изящными чертами лица, которые очень редко озаряла улыбка.
– Ничего. – Мириэл шмыгнула носом и села. В голове стучало, каждый вздох отдавался острой болью. – Он сам устроил пожар, а я, как всегда, виновата. Он меня ненавидит.
– Вовсе нет, – мягко возразила Аннет. Подойдя к ведру, стоявшему возле обуглившейся корзины, она смочила в воде и отжала льняное полотенце. – Твой отец желает тебе только добра.
– Он мне не отец, – сердито отозвалась Мириэл. Об ее настоящем отце в доме старались не упоминать. Все, что она знала о нем, она почерпнула из подслушанной болтовни слуг и случайных обмолвок дедушки. Судя по их словам, ее отец был менестрелем, бродячим певцом. На пути своих странствий он повстречал четырнадцатилетнюю дочь богатого суконщика, соблазнил ее, лишил невинности и снова отправился в дорогу задолго до того, как у той начал округляться живот. Именно от него Мириэл унаследовала хрупкое телосложение, высокий рост и золотисто-карие глаза. Аннет вздохнула и опять принялась выкручивать полотенце, пока костяшки пальцев не побелели.
– По закону – отец. – Она опустилась на колени возле дочери и приложила мокрое полотенце к ссадине на виске. – Не прекословь ему, дитя мое. Мужчина в своем доме должен сознавать себя полным хозяином. Удивительно, что он раньше тебя не выпорол.
У возмущенной Мириэл заскрежетали зубы.
– Прежде хозяином здесь был дедушка, но он никогда меня не бил, – с надсадой в голосе выдавила она – к горлу вдруг подступили слезы. Чтобы не расплакаться, Мириэл стиснула в складках платья кулаки. Да, некстати она вспомнила дедушку. В памяти всплыло его суровое морщинистое лицо. Он был строг и требователен, но справедлив. И он любил ее. В этом все дело.
Мать, поджав губы, продолжала обрабатывать ссадину.
– Твой дедушка был стар.
– Ты хочешь сказать, что он бил бы меня, будь он помоложе? – презрительно бросила Мириэл.
Аннет отняла полотенце от лица дочери и, поднявшись с колен, села на корточки.
– Я хочу сказать, что с тобой он был слишком мягок. – Ее голос не изменился, но тон стал жестким. – Потакал тебе, когда надлежало проявить твердость. Ты вила из него веревки. Получала все, что хотела.
Ревность и обида, прозвучавшие в словах матери, не удивили Мириэл. Об этих чувствах, доселе скрытых, она догадывалась давно, но только сейчас осознала всю глубину их и горечь. Когда тебя любят, тебе нет дела до чужих переживаний.
– Значит, и ты хочешь отправить меня в монастырь, – прошептала девушка, вдруг с ужасом подумав, что, возможно, изначально мысль о монастыре возникла у ее матери.
– Так будет лучше для всех, – сухо ответила Аннет, отводя взгляд. – Тебя давно, пока ты совсем не распустилась, следовало определить к монахиням святой Екатерины.
– Но я не желаю быть монахиней! – Мириэл схватилась за ноющие ребра и стала раскачиваться, чтобы успокоить боль.
– А чего ты хочешь? – Серые глаза матери были холодны как лед. – Остаться здесь?
Мириэл уныло мотнула головой. Три месяца назад, когда дедушка был в добром здравии и пользовался в доме непререкаемым авторитетом, у нее бы и мысли не возникло о том, чтобы куда-то уйти.
– Конечно, нет, – хмуро согласилась Аннет. – Иначе тут вообще жизни не будет. Рано или поздно Найджел убьет тебя, я его хорошо понимаю. – Она глянула на полотенце и аккуратно сложила его. – Мы могли бы подыскать тебе мужа, но кто тебя возьмет, с таким-то характером, без большого приданого? – Она неодобрительно фыркнула. – И даже если найдется мужчина, который согласится сочетаться с тобой браком, где гарантия, что ты станешь ему хорошей женой и не опозоришь наш род?
– Как опозорила ты, родив меня? – съязвила Мириэл и отпрянула от матери, резко вскинувшей руку. Однако пощечины не последовало. Аннет опустила руку и сжала ее в кулак, захватив подол платья. Стиснув зубы, она обратила взгляд на тускло поблескивающее на пальце обручальное кольцо. От напряжения лицевых мышц четче обозначились тонкие морщинки между носом и губами – первые признаки старения.
– Да, – наконец промолвила она, – как опозорила я, родив тебя. Я была слишком молода, слишком наивна, чтобы разглядеть в твоем отце подлеца, каковым он и был на самом деле. Наградив меня тобой, он погубил мою жизнь. Спасибо, Господь не оставил меня, и по прошествии долгих лет бесчестья и горя я нашла хорошего человека, вернув себе право смотреть людям в глаза. – Аннет пристально посмотрела на дочь. – И я не позволю, чтобы ты своими капризами поставила под угрозу мое будущее. – Она резко выпрямилась. – Ладно, хватит об этом. Нечего попусту тратить время. – Ее взгляд метнулся к двум женщинам, убиравшим обуглившийся тростник у почерневшего очага. Они работали к ним спиной, но наверняка слышали весь разговор. К ночи о скандальном происшествии будет знать весь город.
– Встать можешь?
Мириэл кивнула и с трудом поднялась с пола. Ее тошнило, голова раскалывалась. Она расправила складки на платье. Оно было сшито из тончайшей английской шерсти цвета спелой сливы, изготовленной на фламандском станке в мастерской ее дедушки. Неужели ей придется променять эту роскошь на грубый невзрачный балахон послушницы? Как внучка Эдварда Уивера она привыкла носить самые модные платья, сшитые из лучших тканей.
– Пойдем. – Аннет взяла дочь за руку и повела к выходу. – Слышала, что сказал отчим? Он больше не желает видеть тебя в этом доме.
– И ты тоже, – дрогнувшим голосом проронила Мириэл.
– В данный момент нет, – безжалостно отозвалась Аннет.
Сарай – прочное каменное строение с массивными дубовыми дверями и слуховым окном с закрытыми ставнями – стоял напротив жилого дома в другой стороне двора. Сюда сносили мешки с шерстью, предназначенной для дальнейшей обработки – сортировки, чесания и сучения. Сейчас сарай пустовал, поскольку сезон стрижки овец еще только начался. Лишь в дальнем углу громоздилась небольшая груда руна.
Мириэл услышала, как загремел задвигаемый деревянный засов и в замке со скрежетом повернулся большой железный ключ. Потирая плечи, она побрела на середину помещения. На утрамбованной земляной пол падали редкие лучики света, сочившегося сквозь щели в ставнях. Хотя шерсти было мало, в сарае стоял крепкий аммиачный дух, которым за тридцать лет использования пропитались его стены. Едкий запах успокаивающе подействовал на Мириэл. Вспомнился дедушка: его белая борода на ощупь была как руно, а одежда всегда пахла овцами.
Мириэл пошла вдоль стен, водя пальцами по твердому камню, как это она часто делала в детстве, тенью следуя за дедушкой. Она всюду ходила за ним по пятам, засыпая вопросами, которые он выслушивал в неодобрительном молчании, но, в конце концов, не выдерживал, разражался хохотом и удовлетворял ее любопытство. Дедушке льстило, что внучка проявляет столь восторженный интерес к делу его жизни, и Мириэл год за годом, сначала у него на коленях, затем заглядывая ему через плечо, познавала ткацкое ремесло, пока не научилась всему, что умел он сам, хотя, разумеется, ей недоставало его опыта и сноровки. Да что толку?
У Мириэл к горлу подкатил комок. Она сняла со стены клочок шерсти и пропустила его меж пальцев, определив по длине волокон, что руно сострижено с овцы шотландской породы. Ее дедушка, Эдвард Уивер, умер, и его место занял Найджел Фуллер, который стал управлять усадьбой, словно петух на навозной куче. Он считал, что ей не место в мастерских или возле сукновальной машины, как и ему негоже подметать пол или мыть за собой посуду. По его глубокому убеждению, жизнь отвела мужчинам и женщинам разные ниши, и, кроме как ночью, они не должны воссоединяться, да и тогда хозяином остается мужчина.
Мириэл приблизилась к груде руна в углу. Пятьсот мешков доставили сюда из монастыря святой Екатерины, обители, куда ее отправляют в пожизненное заточение, чтобы она не мозолила родным глаза, не путалась у них под ногами, а главное, не доставляла неприятностей. Монахини всегда рано проводили стрижку шерсти. Дедушка шутливо называл начало сезона стрижки овец днем святой Екатерины, хотя по календарю ее праздник был только в ноябре.
Их семья давно и успешно вела дела с монастырем святой Екатерины. Родная сестра дедушки, родившаяся с ним в один день и умершая два года назад, до самой своей смерти выполняла в монастыре обязанности ризничего; одна их дальняя родственница, ныне настоятельница бенедектинской обители неподалеку от Линкольна, принимала там постриг. Очередную послушницу из семьи Уиверов в монастыре примут с распростертыми объятиями. И мать настоятельница несколько раз намекала на это дедушке, но тот, внимая мольбам внучки, оставлял ее предложения без ответа. Однако Найджел рассуждал иначе. Мать Мириэл, будучи женщиной молодой и здоровой, могла выносить целое поколение его собственных детей, так зачем же обременять себя незаконнорожденной дочерью какого-то проходимца?
Мириэл устроила для себя уютное гнездышко в ворохе вонючей жирноватой шерсти и легла, свернувшись клубочком. Раз уж ей придется с утра до ночи ползать на коленях в холодной часовне, она станет молить Бога, чтобы он наслал мор на стада отчима.
– Мор, мор, мор, – бубнила она сквозь зубы как заклинание. В конце концов, слова потонули во всхлипе, и она разрыдалась.
С наступлением вечера свет сквозь щели перестал проникать, и Мириэл окутала темнота. Никто не принес ей еды или питья, никто не попытался утешить. Лишь раз снаружи дернулся засов, когда кто-то пришел проверить, крепко ли заперта дверь. Затем она услышала шорох удаляющихся в сторону дома шагов. Мириэл – хрупкая фигурка, затерявшаяся в глубине огромного сарая, – закрыла глаза, ища забытья во сне.
Глава 2
Восточное побережье Англии, октябрь 1216 года
Из-за густого белого тумана уже в шаге от повозки ничего нельзя было разглядеть. Николас де Кан был уверен, что затеряется в обволакивающей пелене, как блоха в одеяле, если сумеет выпутаться из пеньковых веревок, стягивающих его запястья и лодыжки. Люди, к которым он попал в плен, не станут тратить драгоценное время на его поиски. Несмотря на все его связи, он для них – мелкая рыбешка, пойманная в сеть так, на всякий случай – вдруг пригодится.
Что ж, он их разочарует, ибо они уже забрали все ценности, что у него были: дряхлеющую лошадь, ржавую кольчугу и довольно приличный старый меч, доставшийся ему в наследство от отца. Без доспехов и коня он – обычный молодой человек двадцати трех лет от роду, не имеющий родственников, которые могли бы внести за него выкуп, да и вообще не имеющий ничего за душой, кроме ненависти к королю Иоанну, [1]разорившему и уничтожившему семью Канов.
Николас попробовал зубами развязать узлы, но веревка не поддалась: его поработители хорошо знали свое дело. Неудача его не расстроила, и, поскольку заняться все равно было нечем, он повторил попытку. Вокруг в клубах надвинувшегося с моря тумана вырисовывались неясные очертания других повозок и группы вьючных пони. В нос бил соленый запах илистых наносов, хотя ни воды, ни береговой полосы Николас не видел.
Ночь они провели на берегу реки Уэлстрим у селения Кросс-Киз, а поутру, пока не начался прилив, приготовились пересечь туманный залив Уош. Переправляться решили в самом узком месте.
– Не развяжешь, парень, не старайся, – беззлобно бросил ему возница Аларик, неожиданно выступая из тумана. Его шерстяной капюшон заиндевел, в бороде искрились прозрачные капли. – Я свое дело знаю. Скольких цыплят перевязал на своем веку! – Осмотрев по-хозяйски повозку, он забрался на козлы и взмахнул вожжами.
– Что ж, хоть попытаюсь, – весело отозвался Николас, понимая, что не следует грубить приставленному к нему охраннику. Тот оказался по-своему порядочным человеком: позволил Николасу оставить свой плащ, защищавший его от холода, а утром угостил горячей похлебкой и элем, хотя вовсе не был обязан кормить пленника.
– Ну и дурак. – Аларик глянул на Николаса и рукавом почесал нос – Нам нет нужды гоняться за тобой с луками и собаками. Моргнуть не успеешь, как уйдешь под зыбун.
Николас пожал плечами.
– Если эта дорога так опасна, зачем же вы потащились по ней обозом? Ехали бы кружным путем, как король Иоанн и остальные войска.
– Опасности никакой нет, если знаешь, куда идешь, – угрюмо ответил Аларик. – Здесь проложена гать, и с нами проводник. Хоть и медленно двигаемся, все одно к ночи доберемся до Суайнсхедского аббатства почитай вместе с авангардом. – Устремив взгляд на дорогу, он цокнул языком, подавая знак лошади, и повозка рывком тронулась с места.
Николас откинулся на мешки с зерном – такой же груз, как и он сам. Пристально всматриваясь в туман, он различил едва заметные силуэты ступающих следом вьючных пони, груженных сундуками и корзинами. Пар, вырывавшийся из лошадиных ноздрей, смешивался с плывущим туманом. Возле пони маячила темная тень погонщика в широкополой шляпе и тяжелой накидке.
Если в обозе и были другие пленники, то Николас их не видел. Да, собственно, и сам он попал в плен по чистой случайности. Конь его потерял подкову, и ему пришлось заехать в кузницу на линкольнской дороге, где его и схватили солдаты Иоанна, решив, что он беглый мятежник, принимавший участие в неудавшейся осаде Линкольна. Николаса повезли в Линн, где находился Иоанн, но, когда они туда прибыли, выяснилось, что король уже выехал в Уисбич, держа путь на Суайнсхед, поэтому пленника швырнули в повозку, намереваясь допросить его при первом удобном случае.
Николас, наслышанный о методах королевских наемников, не имел желания присутствовать на собственном допросе. Он считал, что раскаленную кочергу можно сунуть в очаг, но не в человеческое тело. К тому же он дал себе клятву, что доживет до девяноста лет и умрет в своей постели.
Он вновь принялся распутывать узел, но прочная веревка только глубже врезалась в кожу, оставляя на ней багровые рубцы. Повозка громыхала на гати – узенькой тропе, проложенной посреди вязкого ила. Когда начнется прилив, гать исчезнет под ледяной водой Северного моря.
Николас старался не думать о серых водных просторах, притаившихся за горизонтом. Он родился под шум волн, разбивающихся о мол, и ходить под парусом научился раньше, чем сумел сделать первые шаги. Море вошло в его плоть и кровь. Он любил его и глубоко почитал.
Ближе к полудню туман немного рассеялся, сквозь его пелену пробились лучи дымчато-белого солнца, но Николас знал, что это ненадолго. Через несколько часов причудливые клочья сомкнутся, сгустятся, и их накроет сумеречный полог.
Аларик насвистывал сквозь зубы, – и для того, чтобы подбодрить себя, и просто в силу своего неунывающего характера, предположил Николас. Юноша привстал на коленях, бросая взгляд за повозку, но, хоть солнце и проредило туманную завесу, увидел он мало: искрящийся бурый берег, усеянный чайками и сорочами, выискивающими в иле крабов. От берега тянулись в глубь суши серовато-коричневые болота, сливающиеся с серой полупрозрачной дымкой.
Обоз Иоанна был немногим красочнее. Ни головы обоза, ни конца его не было видно, но, из того, что Николасу удалось заметить раньше, он сделал вывод, что колонна растянулась мили на две. Вместе с запасами продовольствия для армии через дельту перевозили все «хозяйство» Иоанна, включая деньги на выплату жалованья солдатам, а также драгоценности и парадные наряды королевского двора.
Николас перевел взгляд на свои связанные руки и поморщился. Да, на большее благополучие рассчитывать не приходится. Все его богатство – одежда, что сейчас на нем, а впереди ждет виселица. Его намерены казнить по обвинению в измене, хотя на самом деле предательство совершил король Иоанн, а не де Кан.
Туман сгущался, свинцовым облаком затягивая залив. Они проехали, должно быть, уже половину пути, когда повозка вдруг дернулась и остановилась. Аларик чертыхнулся. От толчка Николас повалился на бок. Перевернувшись на спину, он ползком подобрался к мешкам с зерном и выпрямился. Сзади, окутанные паром от собственного дыхания, клубившимся, словно космы злой колдуньи, сбились в кучу пони. Впереди другой возница, чтобы избежать столкновения, с бранью съехал с тропы.
– Что случилось? – Николас вытянул шею. Откуда-то спереди к ним доносились растерянные гневные выкрики и команды.
– Разрази меня гром, если я знаю. – Аларик спрыгнул с повозки и исчез в плотном тумане.
Николас огляделся. В затылке похолодело. Боже всемогущий, незавидное у них положение. Они застряли на узкой тропе в самой середине дельты совсем незадолго до начала прилива. Медлить нельзя ни секунды.
Неожиданно со стороны моря, там, где одна из повозок выбилась из колонны, раздался жуткий вопль. Николас вздрогнул и, сощурившись, стал всматриваться в туман. В сереющем мареве барахтались и извивались неясные тени, засасываемые зыбучим песком. Возница метался на телеге, призывая на помощь охрипшим от страха голосом. Ему бросали веревки, но они плюхались в ил, не долетая до него. Возница соскочил на одно из колес телеги, уже наполовину увязших в трясине, и с мольбой вытянул руки. Ему опять кинули веревки, но, как и прежде, не добросили. Наконец бедолага, совсем потеряв голову от отчаяния, спрыгнул с телеги, благодаря которой он все еще оставался на поверхности, и в броске попытался ухватиться за ближайшую веревку, но упал в нескольких дюймах от нее. Изворачиваясь всем телом, вгрызаясь ногтями в ил, он силился уцепиться за спасительный конец, лежавший так близко от него и все же недосягаемый. Трясина медленно засасывала его в свое бездонное ненасытное брюхо, и вскоре его крики захлебнулись.
Этот прискорбный случай был не единственный. Аналогичные трагедии разыгрывались вдоль всей колонны. Возничие и погонщики пони пытались обойти или объехать затор и оказывались в трясине, слишком поздно осознав, сколь узка была их тропа жизни. Вернулся Аларик. Он по-прежнему что-то насвистывал, но теперь оскалившись, а в глазах затаился страх.
– Впереди у одной телеги отвалилось колесо, – сообщил он Николасу. – Ось расщепилась, починить нельзя. Воз пытаются убрать с гати, но он слишком тяжелый.
– Когда начнется прилив?
– Скоро, – Аларик пожал плечами и, пройдя за телегу, поведал свои новости погонщику. Вдвоем они зашагали в голову колонны.
– Постойте, – срывающимся голосом вскричал Николас, ужаснувшись тому, что его, связанного по рукам и ногам, оставляют одного. Туман скрывал тонущих людей и лошадей, но не заглушал их душераздирающие вопли, звучавшие как предзнаменование смерти. Аларик обернулся, и Николас протянул ему свои связанные запястья. – Ради всего святого, срежь веревки. Лишняя пара рук вам не помешает.
Аларик пристально посмотрел на него и вытащил из-за пояса нож.
– Ладно, – мрачно молвил он. – Не убежишь?
Лезвие полоснуло по путам на запястьях и лодыжках, и Николас с отвращением, словно змей, стряхнул их с себя. К счастью, руки и ноги не онемели, хоть и были туго связаны. Конечности немного затекли, но он все же довольно ловко спрыгнул с телеги и, разминая ладони, последовал за Алариком и погонщиком вдоль обоза.
Сломалась одна из самых нагруженных повозок в колонне. Она осела на разбитое колесо, вывернутое под несуразным углом и сплющенное под ее тяжестью. Николас и Аларик с погонщиком подошли к сломанной телеге как раз в тот момент, когда с нее снимали части королевского ложа; их раскладывали но другим повозкам. Глядя, как вслед за периной сгружают расписной сундук, Николас мрачно думал, что Иоанн, хоть и жалуется на отсутствие средств, по-прежнему живет в роскоши, которая большинству людей даже не снилась.
– Эй, ты, держи. – Один из солдат, разгружавших разбитую повозку, сунул ему в руки стеклянный сосуд. Ошарашенный Николас в изумлении уставился на свою ношу. Если б неделю назад ему сказали, что он будет стоять посреди дельты Уэлстрима с ночным горшком короля Иоанна в руках, в то время как из-за горизонта надвигаются воды Северного моря, он бы громко расхохотался над столь нелепым пророчеством. Впрочем, он и сейчас расхохотался, но больше от безысходности, чем от удивления.
– Ну что стоишь, болван! – рявкнул солдат. – Передавай по цепочке.
В одной руке у Николаса оказался шелковый мешочек. Сквозь ткань он нащупал несколько тонких длинных предметов с закруглениями на концах и маленькие ножницы. Королевские ложечки для чистки ушей и подравниватель бороды, предположил юноша, заходясь безудержным смехом, так что под ресницами выступили слезы.
На разгрузку сломанной повозки ушел почти час. Из нее извлекли постельные принадлежности, полог для кровати, гобелены, портьеры, еще несколько расписных сундуков с медными засовами и тяжелыми навесными замками. Один из сундуков – несколько меньше остальных – сильный мужчина мог бы в одиночку поднять его, – особенно заинтересовал Николаса. Он был обит медью с сине-золотыми узорами, которые оттеняли красные кресты на крышке и по углам стенок. В отличие от ночного горошка и ложечек для чистки ушей, этот предмет багажа королевские стражники никому не передавали. Они сняли корзины с одной из лошадей и привязали сундук к ее вьючному седлу.
– Даже не думай. – Аларик больно пихнул Николаса локтем. – Моргнуть не успеешь, как тебе голову снесут.
Николас потер ушибленный бок.
– Впервые стою в шаге от такого богатства. Аларик фыркнул.
– Это беда, а не богатство, если хочешь знать мое мнение. Полагаешь, король счастлив оттого, что владеет им?
– Я был бы счастлив.
– Ну и дурак. О человеке судят по его душе, а не по тому, сколько у него холодного желтого металла. – В подтверждение своих слов он ткнул себя пальцем во впалую грудь.
– Но с деньгами-то веселее. – Николас пристально взглянул на помрачневшего возницу. – Неужели опять меня свяжешь?
Аларик провел языком по губам и мотнул головой.
– Нет необходимости, – угрюмо бросил он. – Сейчас мы все здесь пленники.
Коней не выпрягали из сломанной повозки, и теперь возница, сев верхом на ведущую лошадь в упряжке, хлыстом и голосом стал погонять ее вперед. Животные тронулись с места, и пустая телега, переваливаясь с боку на бок, словно краб без клешней, потащилась следом по обнаженному дну дельты, местами твердому, местами зыбкому – пока не провалишься, не определишь, – оставляя в мокром песке глубокую колею. Почва вздыбилась, будто разъяренный огромный зверь, которого донимают блохи, и передние колеса начали увязать. Возница, выпучив глаза от страха и напряжения, перерезал постромки и резко повернул коней к гати.
– Живой! – победоносно крикнул он, выбираясь на твердую тропу посреди зыбкого месива. Солдаты и другие обозники отвечали ему ликующими возгласами. И вдруг улыбка застыла на его лице, ибо он увидел то, что они пока еще не могли заметить. Для этого им надо было обернуться. – Прилив, – выдохнул он. – Боже всемогущий, начался прилив!
Доносившийся издалека тихий рев надвигающейся воды напоминал урчание дикого зверя, возвращавшегося в свое логово.
– Помоги нам, Господи, – хрипло произнес Аларик и, сунув руку под рубаху, схватился за крест на шее.
Николас промолчал, зная по горькому опыту, что Бог редко проявляет милосердие. Они могли надеяться только на себя.
Обозники кинулись к своим телегам и лошадям, но к тому времени, когда колонна продолжила свой тернистый путь, море уже на целый дюйм накрыло гать. Некоторые в панике попытались пересечь приливную полосу, надеясь найти твердый грунт, но дно дельты было коварным, а прочные участки слишком узкими, и, как и прежде, лошади с повозками быстро оказались жертвами трясины. А бурное пенящееся море неумолимо прибывало.
Николас расстегнул плащ и отшвырнул его в сторону, затем стащил через голову шерстяную тунику и развязал штаны.
Аларик удивленно смотрел на него.
– Умом тронулся?
– Когда поднимется вода, я попробую на лошади доплыть до берега, – объяснил ему Николас – И ты, если у тебя есть хоть капля разума, поступишь так же. Это наш единственный шанс.
Аларик покусывал нижнюю губу, продолжая мозолистыми пальцами теребить свой крест, затем вдруг выкинул руку в сторону лошади, впряженной в повозку.
– Отцепляй, – распорядился он и, содрогаясь всем телом, принялся стягивать с себя лишнюю одежду.
Пока Николас возился с ремнями и пряжками, ноги его скрылись под водой. Панические крики людей, взывающих к Богу, звучали все громче. Караван встал; любое движение в колонне теперь было вызвано лишь натиском волн.
– Держи. – Николас развернул коня и отдал поводья Аларику. – Себе я другого найду.
Возница, хоть его мучил холод и страх, испытующе взглянул на пленника.
– Полагаю, даже если мы оба выживем, вряд ли стоит рассчитывать на то, что мы с тобой увидимся в Суайнсхедском аббатстве, – язвительно произнес он.
– Не стоит. – Николас протянул ему руку, обвитую на запястье красноватым рубцом от веревки. – Да поможет тебе Бог.
Аларик стиснул руку юноши в своей жесткой ладони.
– И тебе тоже, – ответил он, коротко кивнув. Николас двинулся вдоль колонны. Он искал лошадь – ту, что присмотрел заранее.
К тому времени, когда он добрался до головы обоза, море уже плескалось у его пояса и он с трудом сдерживал лязг зубов. Обозники взбирались на самый верх своих повозок, стремясь продлить себе жизнь хотя бы на несколько минут. Солдаты спешили избавиться от своих доспехов, но многие спохватились слишком поздно. Бесполезно пытаться стянуть с себя тяжелую кольчугу и мокрую стеганую поддевку, когда вода уже поднялась выше пояса. Латникам суждено было утонуть первыми.
Перепуганные лошади, закатив глаза, барахтались в ледяной бурой воде, уже облизывавшей их бока. Николас высматривал вьючного пони, на которого перекочевал узорчатый сундук. Он знал, что близок к цели, и вдруг увидел гнедого конька – без присмотра – с корзинами, в одной из которых лежал королевский горшок. Сосуд из рифленого стекла был обложен вышитыми льняными полотенцами. Рядом, брыкаясь от страха, толклись другие лошади, груженные королевскими вещами. Коня, которого он искал, среди них не было.
Смирившись с неудачей, Николас схватил гнедого под уздцы и, выпрыгнув из воды, доходившей ему по самую грудь, вскарабкался коню на спину.
– Но-о! – крикнул он, пятками подгоняя коня. Тот рванул вперед, и Николас ощутил на губах соль терпких темных брызг.
Застрявший обоз захлестнула огромная волна. Телеги закрутило, людей затопило. Конь Николаса, сбитый с ног, в панике заметался. Юношу смыло с его спины, и он с головой ушел под воду, захлебываясь соленой водой, смешанной с песком. Поднимая фонтан брызг, Николас вынырнул на поверхность и, увидев своего пони, уцепился за его хвост. Пони поплыл к берегу.
Туманный залив огласился сдавленными криками тонущих людей, разделивших участь груза обреченного обоза Иоанна. Мимо Николаса пронесся по волнам деревянный ковш, следом – часть дубового кресла с изящным резным орнаментом в виде завитков.
И вдруг он увидел пони с сундуком денег. Вытягивая голову с прижатыми ушами, конь уверенно плыл по правую сторону от него – один.
Николас, недолго думая, выпустил хвост гнедого и устремился за пони с сокровищами. Поймал повод, потерял его, вновь схватил, уцепившись за подпругу. Пони, выпучив глаза, попытался лягнуть своего преследователя. Николаса с головой накрыла волна. Вода попала в глаза, уши, рот. Он вынырнул, ловя ртом воздух, и, разжав пальцы, стискивавшие кожаную петлю, ухватился за хвост животного, наматывая на кулаки толстый черный волос. Оказав себе посильную помощь, Николас стал молить Бога, с которым он был не в лучших отношениях, проявить милость и не допустить, чтобы волны вынесли их на трясину.
Спустя несколько минут, длившихся целую вечность, он почувствовал под ногами землю – мягкий, оседающий грунт под толщей беснующейся бурой воды, в котором он увяз лишь по щиколотку. Пони перепрыгнул через буруны, едва не выдернув Николасу руки, крепко державшиеся за его хвост. Юноша не имел намерения расставаться с драгоценным сундуком, особенно теперь.
Конь тащился по глинистому берегу; Николас, пошатываясь, брел следом. В легких хрипело и клокотало, вместо конечностей, казалось, у него мокрые веревки. Только тупое, бездумное упрямство удерживало его на ногах. Все еще цепляясь за пони, он нащупал оголовье уздечки и последним усилием воли перекинул свое тело через коня. Животное покачнулось под дополнительным грузом, но потом встрепенулось и заковыляло к прилегающей к берегу дельты бурой болотистой пустоши, заросшей камышом и спартиной.
Поначалу он просто наслаждался ощущением того, что жив, что перехитрил прилив и трясину. Но радоваться не было сил. Усталость, холод, онемение мышц, пережитые волнения притупили в нем все здоровые чувства. В ушах звучали вопли утопающих, хотя людских голосов он больше не слышал.
Лошадь брела по болоту и наконец, свесив голову, замерла на дрожащих ногах. Николас соскользнул с ее спины на землю и с минуту лежал неподвижно. Ему отчаянно хотелось закрыть глаза и провалиться в забытье, но он знал, что потом уже никогда не проснется. Без тепла, пищи и крова он сгинет здесь навечно.
Заставив себя подняться, Николас оглядел унылую пустошь, подернутую туманной дымкой. Откуда-то справа доносилось блеяние овец, и это наводило на мысль о том, что в той стороне он найдет пастушью хижину, а может, и самого пастуха. В противном случае он просто умрет от переохлаждения, превратившись в еще один безымянный скелет, затерянный в болотной глуши.
Но прежде чем отправиться на поиски людей, надо спрятать сундук. Иначе возникнет слишком много нежелательных вопросов, и ответы на них или отсутствие таковых приведут его к гибели. Он боролся за жизнь не ради того, чтобы вновь оказаться в темнице и быть казненным за воровство.
Схватившись за жесткую черную гриву лошади, он сел верхом и, понукая пони пятками, руками и голосом, попробовал тронуть с места. Пони неохотно поднял голову и бесцельно поплелся вперед. Они прошли, наверно, с полмили, когда конь опять остановился и уж на этот раз, сколько Николас ни принуждал его, наотрез отказался продолжать путь. Юноша вновь спешился, но ноги подкашивались, и он едва устоял. Поросшая травой кочковатая земля вдруг показалась ему самой желанной постелью, но он понимал, что, если поддастся слабости, она станет для него смертным одром.
Собираясь с духом, Николас стиснул зубы и принялся отвязывать с вьючного седла сундук; ему удалось опустить его на землю скорее силой воли, а не мышц. Он едва не свалился от тяжести сундука – значит, он не сможет нести драгоценный груз. Разве что попробовать тащить волоком, но все равно далеко не уйдешь.
Николас огляделся, ища укромное местечко. Отец, обучая его искусству владения мячом, часто повторял, что Николас никогда не признает поражения и не способен проигрывать с достоинством. Разумеется, это были критические замечания, но Николас укоры родителя воспринимал как похвалу.
И теперь, в силу присущего ему духа противоречия, непослушными красными пальцами он снял с пони уздечку и старательно перевязал ею сундук, потом намотал поводья на кулаки и поволок сундук к небольшим зарослям чахлого ольшаника и ивняка, росшим по берегам маленького озерца.
Споткнувшись о корень, торчавший из неплодородной почвы, словно взбухшая жила, он запутался в собственных ногах и растянулся во весь рост. Оглушенный, он лежал на земле, прислушиваясь к беззвучным страдальческим воплям своих изнуренных членов. Веки налились свинцом.
– Ну что, сдаешься, наконец? – спросил отец, приставляя меч к горлу Николаса. В его золотистой бороде заиграла усмешка.
Николас сдавленно сглотнул, и острие меча дернулось на его горле. Усмешка на лице отца была недоброй, похожей на оскал черепа.
– Сдаешься, мой мальчик, а?
– Нет! – Николас широко открыл глаза и с трудом поднялся. – Черт побери, – пробормотал он с гулко бьющимся сердцем и провел ладонями по лицу. Судорожно вздохнув, он собрался с мыслями и глянул под ноги. Он споткнулся о корень старой дикой яблони, навалившейся на росшую рядом ольху. В месте переплетения корней двух деревьев образовалась низкая арка, ведущая в естественную нишу, выстланную ежевикой и пожухлой травой. В нее мог бы продраться кабан или нырнуть лисица, но никаких следов не было видно.
Кряхтя от напряжения, Николас пропихнул сундук под арку в самую середину ежевичных зарослей, чтобы случайный прохожий не заметил отблесков сине-золотой эмали. Колючки в кровь раздирали ему руки, но от холода он не чувствовал боли. Затем он засыпал вход в нишу пучками сухой травы, которые надергал поблизости, и для верности накидал сверху обломанные ветки, затем вытер руки, размазав кровь, и отступил на несколько шагов, чтобы оценить плоды своего труда.
Сойдет, решил юноша. Случайный путник не заметит ничего, кроме скрюченных ветром деревьев, отвернувшихся от озера, а уже завтра он вновь будет здесь, чтобы забрать свой клад. Николас огляделся, пытаясь сообразить, где находится, и зашагал в ту сторону, откуда доносилось блеяние овец.
Каждое движение давалось с трудом, ноги не слушались. Он стал считать шаги, но, изнуренный холодом и усталостью, постоянно сбивался со счета.
– Ну что, сдаешься, мой мальчик?
– Нет, пока теплится душа в моем теле, – процедил сквозь зубы Николас.
– Что ж, недолго осталось, – весело отозвался призрак его отца. Одежда на нем была такая же мокрая, как на Николасе, на шее мерцало ожерелье из водорослей, а в боку зияла выполощенная морем огромная рана. – Этот погребальный звон возвещает твой конец, слышишь?
Издалека до Николаса и впрямь донесся звон церковного колокола, такой же громкий и отчетливый, как голос отца.
А в следующее мгновение его сознание затуманилось, колени подкосились, и земля поднялась, принимая его в свои темные тяжелые объятия.
Глава 3
– Дитя мое, своим непослушанием ты только вредишь себе.
Мать Хиллари, настоятельница монастыря Святой Екатерины-на-Болоте, устало вздохнула и сложила на столе узловатые руки. В открытые ставни за ее спиной в келью настоятельницы струился туманный октябрьский свет. На столе, свернувшись клубочком вокруг светильника, дремал серый кот – лучший монастырский мышелов.
Мириэл прикусила губу, но в ее медово-карих глазах сквозило упрямство.
– Я не хотела перечить сестре Юфимии. Просто очень рассердилась, и слова вырвались сами собой. – Это было верно лишь отчасти. Мириэл была твердо убеждена, что сестра Юфимия – брюзгливая карга, которой ни один мало-мальски здравомыслящий человек не отдал бы на попечение послушниц, однако свое мнение следовало держать при себе, а не провозглашать его в присутствии пяти потрясенных, но довольных молоденьких прислужниц.
– Нет, дитя мое, ты произнесла это сознательно, и тебе придется ответить за свои слова. – Мать Хиллари сурово посмотрела на нее. – Ты должна научиться смирять свой гнев и подчиняться уставу.
Под строгим взглядом настоятельницы Мириэл потупила взор, уставившись на красивую плитку, которой был выложен пол. Требовать объяснений было неразумно. За пять месяцев пребывания в монастыре она отлично усвоила, что любые вопросы относительно справедливости уставных правил неминуемо караются наложением суровой епитимьи. Провинившихся монахинь сажали на хлеб и воду под надзором сестры Юфимии, которая с удовольствием способствовала умерщвлению чужой плоти, хотя сама была женщина на редкость упитанная – видимо, ее ни разу в жизни не наказывали.
– Да, матушка Хиллари, – буркнула Мириэл с непочтительностью в голосе.
– Тебе жилось бы гораздо легче, если ты хотя бы попыталась соблюдать установленный порядок. – Монахиня подалась вперед, интонацией и телодвижением подчеркивая свои слова. Матери настоятельнице скоро исполнялось семьдесят лет, но ее голубые глаза не утратили ясности и проницательности. – Ты пришла к нам весной, Мириэл, и мы приняли тебя с распростертыми объятиями. Сейчас осень, а ты ничуть не изменилась. Ерзаешь на богослужениях, когда все твои помыслы должны быть обращены к Господу, кричишь в обители, своей мирской суетностью нарушаешь покой других монахинь. Ты каждый раз утверждаешь, что «не хотела», что стараешься стать лучше, но я не вижу плодов твоих усилий.
Мириэл разглядывала рисунок на керамической плитке. На ней была изображена красно-белая геральдическая эмблема графов Линкольнских. Девушке проще было смотреть на плитку, чем в пытливые глаза матери Хиллари, ибо она знала, что опять не оправдала надежд своей покровительницы.
Мириэл любила и уважала мать настоятельницу, несмотря на всю свою ненависть к монашеской жизни. Мать Хиллари была строга, но справедлива, за ее суровой внешностью скрывалось доброе сердце. Если бы у всех монахинь был такой характер, Мириэл была бы сговорчивей, но алчные свиньи вроде сестры Юфимии лишь разжигали в ней дух противоречия. Мириэл всегда покидала покои настоятельницы с твердым намерением быть выше мелочных придирок, но Юфимия своей назойливостью выводила ее из терпения за несколько дней.
– Что же, дочь моя, разве тебе нечего сказать? Мириэл продолжала молчать. Как раз сказать-то ей было что, пожалуй, даже больше, чем следовало, но из-за кипящего в ней негодования она не находила нужных слов.
Мать Хиллари опять вздохнула:
– И что мне делать с тобой, дитя мое? Если ты не способна прижиться у нас, значит, тебе придется покинуть обитель. Да, ты пришла к нам не по своей воле, но я надеялась, что со временем монашество станет твоим призванием.
При слове «покинуть» Мириэл подняла голову, и ее карие глаза на мгновение вспыхнули.
Реакция девушки не укрылась от внимания настоятельницы. Поджав губы, она покачала головой.
– Я знаю свой долг перед Господом и не намерена так скоро отказываться от тебя без борьбы. Твои родные доверили мне твою судьбу, и я обязана постараться сделать все, что могу, на благо всех заинтересованных лиц.
Ее родные передали матери настоятельнице немалую сумму серебра в качестве ее приданого Господу, цинично подумала Мириэл. От столь лакомого куска монастырь так просто не может отказаться. Мать Хиллари, при всей ее требовательности и справедливости, деловая женщина.
– Тогда заберите меня от сестры Юфимии, – сказала Мириэл. – Мы друг для друга, что бельмо на глазу.
Мать Хиллари выгнула свои тонкие серебристые брови.
– Сестра Юфимия поставлена старшей над всеми послушницами, и учить их повиноваться уставу нашей обители – ее прямая обязанность.
– Выходит, она плохо справляется со своими обязанностями, – съязвила Мириэл, вздернув подбородок, и тут же прикусила язык, заметив, что мать настоятельница не опускает бровей, а взгляд ее синих глаз похолодел.
– Ты и мне дерзишь?
Мириэл сжала кулаки в складках грубой материи своего одеяния. На глаза наворачивались слезы.
– Нет, матушка, я не хотела…
– Да, не хотела, – с расстановкой произнесла настоятельница, акцентируя каждое слово. – И оттого твоя жизнь, в твоем понимании, теряет всякий смысл, верно?
Мириэл промолчала, потому что мать Хиллари была права. Только борьба хоть как-то оправдывала ее бесцельное существование.
Старая монахиня прищелкнула языком.
– Не думаю, что ты раскаешься в своем поведении, если мы даже месяц продержим тебя под замком на хлебе с водой. Ты скорее умрешь, чем смиришься. А я не желаю твоей смерти.
– Я тоже, матушка, – выдавила Мириэл. Шмыгнув носом, она сглотнула слюну.
Кот проснулся, потянулся и вновь свернулся в клубок. Мать Хиллари погладила его по пушистой серо-голубой шерсти, и кот довольно заурчал.
– Ради твоего блага и спокойствия нашей обители я на месяц освобождаю тебя от опеки сестры Юфимии. Но… – настоятельница предостерегающе выставила палец, увидев, как лицо Мириэл, доселе безутешной, мгновенно озарилось радостью, – ты, как и прежде, будешь посещать вместе с другими послушницами богослужения в церкви и ходить на занятия.
Что ж, это вполне сносная епитимья.
– Да, матушка. Спасибо! Настоятельница с трудом сдержала улыбку.
– По истечении месяца мы обсудим твое положение. Хоть ты и сопротивляешься, твои родные очень надеются, что ты свяжешь свою судьбу с нами.
– Они не желают моего возвращения, это точно, – презрительно бросила Мириэл. – Тогда им придется устраивать мой брак, а это – дополнительные расходы. Если бы я осталась дома, никому бы покоя не было. Отчима я ненавижу, он меня тоже. Потому-то и отправил меня сюда.
Мать Хиллари задумчиво смотрела на девушку. О том, что Мириэл не ладит с отчимом, она поняла, когда обговаривала с Найджелом Фуллером условия приема его падчерицы в монастырь, причем неприязнь Фуллера имела более глубокие корни. Возможно, он и сам не сознавал этого, но его ожесточенность была вызвана неудовлетворенностью подавляемого желания. Мириэл в равной степени разжигала в нем как вспыльчивость, так и похоть.
– Я старалась быть послушной. – В голосе девушки прозвучала обида. – Но он не разрешал мне даже подходить к мастерским, тем более заходить туда, и мне не дозволялось встречаться с торговцами и купцами.
– А прежде дозволялось? – Мириэл кивнула.
– Дедушка относился ко мне как к своей преемнице. Всюду брал с собой, обучал всему, что знал сам. Я ездила с ним в Бостон на большую летнюю ярмарку, дважды была во Фландрии. Наблюдала, как он торгуется с закупщиками шерсти, вела за него учет, общалась с заказчиками и покупателями. – От волнения у нее участилось дыхание.
– Значит, ты злишься оттого, что тебя лишили власти, дитя мое?
Мириэл мотнула головой.
– Меня бесит собственное бессилие. Мне заявляют, что ради процветания семейного дела я должна держать язык за зубами и сидеть дома, как подобает скромной послушной дочери, а не «вилять хвостом, словно беспутная девка», что я должна знать свое место. – От негодования она резко вскинула руку.
– Свое место, – тихо повторила мать Хиллари и улыбнулась, будто забавлялась собственными мыслями. – Я тоже всегда думаю об этом. – Она почесала кота за ушами, и тот заурчал громче.
– Матушка? – Мириэл недоверчиво смотрела на старую монахиню.
Настоятельница покачала головой.
– В моем понимании «свое место» – это поприще, на котором ты способен достойно трудиться, – ответила она, встречая озадаченный взгляд девушки. – На сегодняшний день твое место в лазарете. Будешь помогать сестрам Годифе и Маргарет. У сестры Маргарет подагра, ей больно ходить, а сестре Годифе понадобится помощница, когда она поедет к Уинстэну Пастуху, чтобы обработать ему ногу.
От радости и страха, что она ослышалась, у Мириэл что-то шевельнулось в животе.
– Вы хотите, чтобы я сопровождала сестру Годифу? – С трудом верилось, что она может оказаться – пусть даже на короткое время – под открытым небом за стенами монастыря, на воле. Слишком радужная перспектива.
– Разве я только что не сказала? – Мать Хиллари уже не сдерживала улыбки, причудливо сморщившей ее щеки.
– Но… как же мое наказание за оскорбление сестры Юфимии?
Настоятельница склонила голову набок.
– Если будешь добросовестно, не вызывая нареканий с моей стороны, исполнять свои новые обязанности, я сочту вопрос закрытым. И сестра Юфимия тоже, как только ты извинишься перед ней. Теперь иди и пришли ко мне сестру Годифу. А сама жди, когда она явится за тобой.
– Да, матушка. – Мириэл присела перед начальницей и, раскрасневшаяся, с сияющими глазами, покинула комнату – вприпрыжку, будто козочка, хотя послушницам в глазах Господа полагалось двигаться чинной плавной поступью.
Мать Хиллари покачала головой, уже не в первый раз ловя себя на богохульной мысли о том, что Мириэл следовало бы родиться кошкой, а не человеком.
Сестра Годифа была сиротой ив монастыре Святой Екатерины оказалась в возрасте десяти лет. В отличие от Мириэл она быстро усвоила обычаи и нравы обители, будто никогда и не знала другой жизни. Маленькая монашеская община стала ее семьей, и к тридцати пяти затворницам она относилась как к родным сестрам.
Помощница стареющей врачевательницы, сестры Маргарет, в настоящее время она лечила старшего пастуха, страдавшего от изъязвленной раны на ноге, которую следовало ежедневно смазывать снадобьем и перевязывать.
– Рана хорошо заживает, – поведала Мириэл сестра Годифа озабоченным голосом, когда они выехали на мулах за стены монастыря, – к концу недели нужда в перевязках отпадет, – В ее словах сквозило облегчение, ибо она ненавидела отлучки из обители.
Мириэл кивнула из вежливости, но на самом деле слушала старшую монахиню вполуха. Из-за тумана она почти ничего вокруг не видела, зато с наслаждением вдыхала вольный свежий воздух, будто ее долго держали взаперти в тесном душном сундуке, а потом неожиданно выпустили на свободу. Сейчас она радовалась бы даже буре. Из ее груди рвалась хвалебная песнь Господу, которую она так неохотно пела в темной монастырской часовне.
Сестра Годифа искоса глянула на нее.
– Мать настоятельница сказала, что ты будешь помогать в лазарете. – В ее голосе послышалось сомнение.
Мириэл украдкой поморщилась. Похоже, дурная слава, как всегда, бежит впереди нее.
– Мне случалось ходить за больными. Когда дедушка заболел, я за ним ухаживала.
Монахиня чуть успокоилась, но продолжала озабоченно хмуриться.
– Я не стану доставлять неприятностей, – добавила Мириэл.
– А тебе и некогда будет, – фыркнула Годифа. – Сестра Маргарет еле на ногах стоит, так что будешь потеть с утра до ночи.
– Работы я не боюсь, – гордо заявила девушка.
– Что ж, посмотрим. – Годифа поджала губы.
Путь они продолжали в молчании, каждый был занят своими мыслями. Туман прилипал к их одеждам, словно воздушная паутина; осенний бурый пейзаж навевал тоску. Летом болотистая пустошь искрилась на фоне неба, каждая былинка, веточка, листик. А теперь казалось, будто они находятся на краю земли. Трясясь на муле, Мириэл невольно ожидала, что перед ней вот-вот развернется бездна.
– Теперь уже близко, – сказала Годифа с облегчением в голосе.
Мириэл кивнула. Где-то впереди звенел колокольчик головной овцы в отаре, слышались тихое блеяние скотины и еще какой-то приглушенный звук, похожий на шум ветра в деревьях, только это вряд ли шумел ветер – слишком густой был туман.
– Море. – Годифа чуть склонила набок голову, прислушиваясь. – Идет прилив. – Она поежилась и плотнее укуталась в свою накидку.
Мириэл вытянула шею, пытаясь вдохнуть в себя неуловимый соленый запах океана. В ясный летний день ей удавалось узреть с монастырской колокольни стальной блеск водной шири, но на самом берегу она не была ни разу. Нужна была веская причина, чтобы ей позволили пойти туда, а желание увидеть море не считалась таковой.
– Тебе случалось плавать на корабле? – спросила девушка у своей спутницы.
Годифа взглянула на нее, как на сумасшедшую.
– Нет, и не хочу. Вокруг одна вода, а под ногами лишь кусок дерева, отделяющий от бездонной пучины. – Монахиня боязливо перекрестилась.
Мириэл улыбнулась, предаваясь далеким воспоминаниям.
– Мне было тринадцать лет, когда дедушка взял меня с собой на ярмарку в Антверпен. Мы плыли на бостонском, судне. Оно было ярко-красное, а весь его трюм набит нашим сукном. Когда море зыбилось, некоторых тошнило, а я восторгалась каждым мгновением. – Она провела языком по губам, будто слизывая воображаемые брызги, и вновь представила мерцание залитых солнцем стремительных сине-зеленых волн. Все ее существо наполнилось безудержным, пьянящим ликованием.
Должно быть, возбуждение отразилось на ее лице, ибо сестра Годифа неодобрительно цокнула языком.
– Не забивай себе голову мирскими мыслями, – урезонила она девушку. – Это неприлично. Ты теперь монахиня.
– Я еще не приняла постриг, – огрызнулась Мириэл. – И разве море – не творение Господа?
Годифа оторопела. В ту же минуту мул Мириэл вскинул голову и, испуганно всхрапнув, дернулся, толкнув другого мула. Тот заревел и лягнул его острыми копытами.
Мириэл выругалась, за что сестра Юфимия, будь она поблизости, непременно бы ее выпорола, и рывком направила своего мула в сторону, крепко обхватив животное бедрами, затем глянула на то, что напугало мула, и у нее екнуло сердце.
В бурой пожухлой траве лежал мужчина. Из одежды на нем были только разодранная рубашка и холщовые штаны-брэ, вероятно мокрые, судя по тому, как ткань облепила его тело. Сестра Годифа невольно вскрикнула, прикрывая ладонью рот.
Мириэл спешилась, кинула поводья монахине и опустилась на колени подле лежащего мужчины.
– Мертвый? – Голос Годифы дрожал от страха. Мириэл осторожно коснулась горла мужчины. Оно было холодное, влажное, но она ощутила под подушечками пальцев слабый пульс. Кожа на фоне темных слипшихся волос имела мертвенно-белый оттенок.
– Нет, жив еще, – ответила девушка. – Но скоро умрет, если так и будет лежать здесь. Он промерз до костей.
Годифа кусала губы.
– Что же нам делать? – слезливо запричитала она. Мириэл уже готова была вспылить и обозвать ее размазней, но вовремя напомнила себе, что монахиня живет в обители более двадцати лет. Хоть Годифа и привыкла врачевать недуги своих сестер и время от времени приходящих слуг, которых она лечила настоями или мазями, с умирающими молодыми мужчинами в полуобнаженном виде ей, вероятно, еще не доводилось иметь дела.
– Нельзя же бросить его на погибель, – раздраженно сказала девушка. – Возвращайся в монастырь за помощью.
– А ты останешься с ним одна? – жалобно проскулила Годифа.
– Я впервые на этой тропе, а ты знаешь дорогу, – рассердилась Мириэл. – Вряд ли он в состоянии меня изнасиловать. А если ты опасаешься за мое целомудрие, так знай: с тех пор как мне пришлось ухаживать за больным дедушкой, мужское тело перестало быть для меня тайной.
Годифа сдавленно охнула.
Мириэл сняла с себя плащ и укутала в него умирающего.
– Давай сюда и свой, – распорядилась она. – Надо его согреть.
Уступая настойчивости более властной Мириэл, Годифа послушно расстегнула свой плащ и передала его девушке.
– Интересно, кто он? – прошептала она. – И почему он здесь?
– Этого мы никогда не узнаем, если он умрет. – Мириэл решительным жестом показала в направлении, откуда они приехали. – Поторопись. И попроси у матери Хиллари ее носилки.
С огромными от страха глазами побледневшая монахиня натянула поводья и погнала мула в туман.
Мириэл укутала юношу во второй плащ и уложила его голову в капюшон Годифы. В складках темной шерсти его лицо казалось еще белее. Она тоже гадала, откуда он здесь взялся. Путники на болоте встречались редко. Те, кого они принимали в монастырском гостевом доме, обычно держали путь из Линна в Кембридж и Линкольн, и они приходили не с этой стороны. За пастбищами простирались лишь топкая низина и серое Северное море.
Хмурясь, девушка сунула руку в капюшон и потрогала волосы мужчины, затем лизнула кончики его пальцев и, ощутив вкус соли, вновь подумала о море. Должно быть, он упал за борт с рыбацкого судна или торгового корабля, шедшего из Линна, предположила она. Возможно, он просто бедный матрос, оттого-то и одет так плохо.
Она взяла одну руку мужчины и стала ее растирать. На его ладони, как она и ожидала, были мозоли, но у оснований отдельных пальцев кожа была светлее – вероятно, он еще недавно носил кольца. На тыльной стороне она заметила царапины, будто он продирался сквозь густые заросли. На подбородке и вокруг губ пробивалась щетина цвета темной бронзы. На одной щеке вспух синяк. Мириэл коснулась ссадины, но мужчина не пошевелился и не застонал.
– Кто бы ты ни был, – пробормотала она, – из-за тебя в монастыре поднимется дьявольский переполох. – При этой мысли девушка довольно улыбнулась.
Глава 4
Церковный колокол, который слышал Николас, теряя сознание, продолжал звонить и когда он открыл глаза. В первое мгновение он подумал, что умер и попал в ад, ибо одежды на нем не было, а все тело горело, будто его жарили на огне. При свете коптящей свечи некий демон натирал его чем-то едким и жгучим, как крапива.
Николас хотел закричать, но из горла вырвался лишь тихий хрип, и когда он попытался пошевелиться, тело не подчинилось ему.
Демон повернул голову. Лицо с волосатым двойным подбородком нависло над ним и обдало чесночным запахом.
– Очнулся, наконец, – объявил демон.
Его обступили еще несколько демонов. Один из них, неодобрительно хмыкнув, прикрыл его чресла льняным полотенцем.
– Жить будет?
– Пока еще рано говорить, – отозвался первый демон. – Я натерла его теплым травяным настоем, и теперь, чтоб снадобье подействовало, его нужно укутать. Если за ночь не умрет, шансов на выздоровление прибавится.
Значит, он все-таки жив и это не демоны.
– Где я? – слабым голосом спросил Николас.
– В монастыре Святой Екатерины-на-Болоте, – ответило склонившееся над ним лицо. – Две наши сестры нашли тебя на пастбище.
Николас кивнул. Ему припомнился девичий голос, говоривший что-то о дьявольском переполохе в монастыре. Должно быть, это и натолкнуло его на мысль о демонах. Темные балахоны – это обычное одеяние монахинь, и он, по всей видимости, лежит сейчас в монастырском лазарете.
– Можешь сказать нам, кто ты и что с тобой случилось? – Вопрос задала старая монахиня. Она была маленькая и щуплая, как сухая ветка, но взгляд ее блеклых голубых глаз пронизывал насквозь, и держалась она с достоинством, что никак не вязалось с ее тщедушной фигуркой.
– Прилив, – прохрипел Николас и сдавленно сглотнул.
– Может, тебя смыло с корабля?
Николас мотнул головой. Нависающие лица расплылись перед глазами, и теперь он видел только воду, слышал только вопли умирающих и лошадей, сквозь которые пробивался неумолчный звон колокола. Он закрыл глаза, жалея, что проснулся.
Его губ коснулся край сосуда, и на язык потекла теплая жидкость. Он стал отплевываться, думая, что это морская вода, но его голову сдавили тисками, зажали нос, и когда он попытался вздохнуть через рот, в горло полился отвар – отнюдь не соленый, а горький, как сок алоэ. Потом его опутали чем-то, словно муху в паутине, и оставили одного.
Звон прекратился, и его объяла тишина. Темноту под смеженными веками прорезали вспышки кошмаров. В засасывающем месиве он плыл к берегу с громоздким сундуком в руках, который с каждым его рывком становился тяжелее и тяжелее. И когда он бросал взгляд в сторону суши, проверяя, долго ли еще ему мучиться, оказывалось, что он не продвинулся ни на дюйм. Из глубины к нему тянулись руки утопленников, стремящихся увлечь его за собой.
Громкий треск вывел его из забытья. Он жадно вздохнул, хватая ртом прохладный пряный воздух.
По комнате ползала на четвереньках молодая монахиня. Бормоча под нос ругательства, она собирала черепки разбитого глиняного кувшина. Девичье лицо обрамлял платок, от этого лицо казалось бледным, но правильные черты не теряли выразительности. А бранилась она не хуже базарной бабы. Будь у него силы, Николас непременно расхохотался бы, но, ослабевший и истощенный, он мог только смотреть.
Почувствовав его взгляд, девушка резко обернулась, держа в руках собранные черепки. Их глаза встретились, и на мгновение на ее лице отразился испуг, но она быстро оправилась от замешательства, придав чертам по-монашески бесстрастное выражение. Бросив черепки в плетеную корзину, она отряхнула руки.
– Конечно, оставили кувшин на самом краю – вот и разбился. – Девушка с вызовом повела плечами. – Все равно они меня отругают, когда вернутся из церкви. – Она встала возле него: одну руку уперев в бок, другой взявшись за подбородок – совсем как мужчина. Он не знал, что она копирует позу шестидесятилетнего суконщика.
Глаза у девушки были золотисто-карие, нос тонкий, орлиный. Николасу она напомнила сокола, который когда-то у него был.
– Как тебя зовут? – повелительно спросила молодая монахиня.
– Николас, – еле слышно ответил он и содрогнулся. Может, зря он открыл свое имя? Впрочем, это не важно, решил юноша. У тех, кто выжил, если таковые есть, своих забот хватает. Вряд ли они станут искать его.
Монахиня продолжала потирать подбородок, меж ее резко очерченных бровей пролегла тонкая бороздка.
– Ты был в море.
– Переходил дельту по гати… в это время начался прилив. – Он закрыл глаза, почувствовав тошноту и опустошенность. Его вновь стала бить дрожь, которую он не мог остановить.
– Значит, тебе дважды повезло, что не погиб, – тихо сказала девушка и опять прижала к его губам чашку с горьким питьем. Николас отвернул лицо. – Пей, – приказала она. – Полегчает.
У него не было сил ее оттолкнуть. Прикосновение ее рук, ее близость, когда она склонилась над ним, так же, как и голос, были ему знакомы.
– Это ты меня нашла? – прохрипел он. Она отняла чашку от его рта.
– Да, на твое счастье. Сестра Маргарет говорит, еще час, и ты бы скончался.
– А я и думал, что умер. – Он мрачно улыбнулся. – Очнувшись, решил, что нахожусь в преисподней.
Она вытаращила глаза, и на мгновение ему показалось, что он поверг ее в ужас, но она расхохоталась, и его подозрения рассеялись.
– У меня это ощущение возникает каждый день, когда колокол призывает к заутрене, – призналась девушка. Улыбка исчезла с ее лица. – Но я не думаю, что я в аду. Я уверена в этом.
Дверь отворилась, предупреждая скрипом петель о появлении старших монахинь. Девушка вздрогнула и, сжимая кулаки, с виноватым видом быстро повернулась к входящим.
– Слух обманул меня или я и впрямь слышала смех? – спросила монахиня с заросшим подбородком. Она еле ковыляла, опираясь на палку. Николас узнал в ней бородатую монахиню, которую он принял за демона. Еще одна монахиня, худая как жердь, озабоченно морща лоб, проскочила вперед, быстро разгладила накидку на кресле с прямой спинкой и замерла рядом, держа наготове скамеечку для ног.
Николас заметил, что молодая монахиня еще крепче стиснула кулаки за спиной.
– Да, сестра Маргарет, ты не ошиблась. – Теперь в ясном низком голосе сквозила неуверенность.
– И что же послужило причиной, позволь спросить? – Каждый шаг старой женщины сопровождался глухим стуком палки. Николас вновь оказался объектом пристального внимания.
– Он думал, что попал в преисподнюю.
– И это, по-твоему, повод для веселья?
– Нет, сестра. Просто я обрадовалась, что ему стало чуть легче. Его имя – Николас. Он был застигнут приливом, когда переходил вброд дельту.
– Хм. – Сестра Маргарет подозрительно поглядывала то на послушницу, то на больного. – До того обрадовалась, что рассмеялась… По-моему, сестра Мириэл, ты озабочена не в меру. Сомневаюсь, что услышала бы твой смех, будь на его месте кто-то из нас.
– Я нашла его. Я спасла его. Только и всего. Старая монахиня выпрямилась.
– Господь привел тебя к нему, и его жизнь в руках Господних. Сказать что-то еще*– значит проявить неуважение.
– Да, сестра. Я никого не хотела оскорбить. Девушка стояла, напружинившись всем телом, и дрожала не меньше Николаса. Ему хотелось крикнуть старой ведьме с волосатым подбородком, чтобы она оставила послушницу в покое, но он был слишком слаб, тяжелые веки закрывались сами собой. Снадобье, которое девушка заставила его выпить, разливалось по телу теплом, сковывая все члены глубокой усталостью.
– Ладно, придержи язык. Ты же знаешь, что я доложу о твоем поведении матери настоятельнице и сестре Юфимии.
Николас услышал, как стукнула об пол палка, когда ее отставили в сторону, затем под тяжестью старой монахини заскрипело кресло.
– И не стой у кровати. Он уже спит и пока в твоей помощи не нуждается. А у меня для тебя много дел, сестра Мириэл.
– Да, сестра Маргарет. – Николас почувствовал, как девушка содрогнулась, сдерживая вздох, потом она отошла. Мириэл. Это имя, словно лента, вплелось в его угасающее сознание, и он цеплялся за него, как утопающий за соломинку, когда волны кошмара вновь захлестнули его.
В лазарете находилась каменная раковина со стоком, и Мириэл, получив от сестры Маргарет строгий нагоняй за разбитый накануне глиняный кувшин, теперь мыла и вытирала дюжину предметов, пригодных для повторного использования. Сама сестра Маргарет, поставив опухшие ноги на скамеечку, похрапывала в кресле, а сестра Годифа отправилась по поручению к келарессе.
Их пациент провел беспокойную ночь. Он метался в постели, что-то бормотал и время от времени громко кричал во сне. В его беглой французской речи слышался нормандский акцент, а проклятия, которыми он осыпал короля Иоанна, свидетельствовали о том, что он виновен в измене. Сестра Маргарет смотрела за ним всю ночь и, когда Мириэл с Годифой были на богослужении, по возможности старалась не подпускать послушницу к больному, словно подозревала обоих в самых нечестивых намерениях.
Мириэл ополоснула последний сосуд и спустила грязную воду в желоб под раковиной. Значит, их подопечного зовут Николас, размышляла она, и он был застигнут приливом. Только это они и знали наверняка об обстоятельствах его жизни, но в ее голове теснилось множество догадок. Манера речи и следы от ношения колец на руках выдавали в нем человека благородного происхождения. Впрочем, как и крепкие выражения в адрес короля Иоанна. У простого люда не было причин бояться своего монарха. От него страдали бароны и магнаты. И мятежники. А их пациент к тому же имеет воинскую выправку: поджарый, мускулистый, закаленный. Николас, подозревала Мириэл, неизвестно как оказавшийся в дельте, наверняка принимал участие в мятеже, прокатившемся недавно по Линкольнширу. За это он должен бы сидеть в тюрьме, и потому ему дважды повезло, что его вынесло прямо к порогу монастыря Святой Екатерины.
Взяв тряпку с горки льняных ветошек на ближайшей полке, она начала вытирать вымытый сосуд и на цыпочках прокралась мимо дремлющей сестры Маргарет к кровати больного.
Сейчас он спал, но она помнила, что у него глаза цвета темной морской волны. Высохшие волосы приобрели оттенок темного дуба с бронзовым блеском и нуждались в услугах цирюльника. Густая золотистая щетина на подбородке за ночь заметно удлинилась. Линии рта мягкие, нос чуть свернут набок, видимо, в результате давнего перелома. Мириэл медленно крутила в руке кувшин и разглядывала лежащего мужчину, чувствуя, как по телу разливается тепло.
– Чем это ты занята?
Вздрогнув, она резко повернулась, едва не разбив еще один сосуд. Сестра Маргарет сидела прямо в кресле, ее прищуренный взгляд был полон подозрительности.
– Просто проверяю, как он себя чувствует, сестра. – Мириэл торопливо отошла от кровати и, поставив на стол сухой кувшин, взяла другой. – Он часто дышит и немного раскраснелся. – То же самое можно сказать и о ней самой, усмехнулась она про себя. Боже, у старухи, будто глаза на затылке.
– Впредь оставь эту обязанность мне или сестре Годифе. – Сестра Маргарет судорожно вздохнула. – Подай-ка мою палку. Сама посмотрю.
Мириэл покорно выполнила приказ. Любое возражение лишь рассердило бы старую монахиню, и потому она поклялась себе держать язык за зубами. Пусть сестра Маргарет сварлива из-за подагры и постоянно не в духе, потому что молодой мужчина нарушил их покой, все же она в тысячу раз лучше злобной Юфимии.
Сестра Маргарет тяжело поднялась с кресла и проковыляла к постели больного.
– Да, – неохотно согласилась она, – его немного лихорадит. Наверно, легкие застудил. – Она провела языком по зубам и качнула головой.
– Что же делать?
Старая монахиня пожала плечами.
– Дай ему отвар пиретрума и поставь на грудь горчичник, чтоб вытянул вредную жидкость. Укутай хорошенько, чтоб согрелся. – Она искоса глянула на послушницу. – И молись.
Мириэл сдавленно сглотнула. Ей не понравилось, каким тоном ответила сестра Маргарет.
– Он поправится?
– Все в руках Божьих.
После разговора минувшим днем Мириэл пришла к заключению, что Господь, дабы охватить все деяния людские, должен иметь огромные руки, а усилия человека так ничтожны, что порой они наверняка просто проскальзывают у него меж пальцев. И теперь, глядя на Николаса, она начинала понимать, почему многие придают большое значение молитвам – напоминаниям Всевышнему.
Сестра Годифа вернулась от келарессы, и вдвоем с Мириэл они почти тотчас же отправились к больному пастуху, про которого из-за вчерашней суматохи чуть не забыли.
Сильный ветер разогнал туман, до самого побережья открыв взору пустошь – картину унылых оттенков зеленого, коричневого и серого. Пробивавшиеся сквозь клочья облаков лучики солнца золотили блеклые краски, веселя сердце Мириэл, хотя она и тревожилась за Николаса. Перед отъездом из монастыря она пошла в часовню, чтобы наскоро помолиться, чем заслужила подозрительный взгляд проходившей мимо сестры Юфимии. Но что такое недоверчивость Юфимии в сравнении с необходимостью привлечь внимание Господа к страданиям молодого мужчины и помолиться за его исцеление? Это испытание веры. Он обязан выжить.
Старого пастуха Уинстэна возле хижины не оказалось. Его жены и собак они тоже не заметили. Мириэл спешилась и толкнула входную дверь. В жилище было тепло, но на очаге лежала металлическая крышка, из чего следовало, что хозяева ушли надолго. С потолочных балок свисали кольца копченой бараньей колбасы и мотки шерсти домашнего прядения сочных оттенков цвета меда и меди. Постель была аккуратно застелена полосатым покрывалом. На полке под единственным окном стояли в строгом порядке горшки, котелки и прочая кухонная утварь. Среди посуды Мириэл увидела, как ни странно, сосуд из прозрачного рифленого стекла, в котором она признала ночную вазу, и невольно задалась вопросом, откуда у простого пастуха такая изысканная вещь. У ее дедушки тоже была ночная ваза, только из более толстого стекла и без узора, но и та стоила недешево.
Мириэл вышла из хижины, затворив за собой дверь.
– Вряд ли они отправились в далекое путешествие, – сказала она.
Годифа нахмурилась и раздраженно цокнула языком.
– На пастбище с овцами я их не видела, да и подпаска что-то не приметила.
Мириэл пожала плечами и, обогнув дом, заглянула на задний двор. На ухоженных темных грядках красовались лук, капуста и брюква. Из-за глиняной стены свинарника на нее завизжали свинья и пять упитанных поросят. На конопляной веревке сушились несколько нарядных льняных рубашек и полотенца с изящной вышивкой. Мириэл заморгала от удивления, начиная переоценивать свои представления об образе жизни скромных пастухов.
У дома стояли на привязи два крепких вьючных пони. Один, бодрый, с живым взглядом, бойко размахивал хвостом; второй, опустив голову, дремал.
Подошедшая следом Годифа тоже в изумлении уставилась на дорогое белье и лошадей.
– У Уинстэна такого не было, я точно знаю, – сказала она.
– Думаешь, эти вещи имеют какое-то отношение к мужчине, которого мы нашли? Может, это его одежда и пони?
– Возможно, – кивнула Годифа. – Но Уинстэн – честный человек. Наверно, он случайно наткнулся на них.
Женщины вновь сели верхом на мулов. Борясь с желанием поскорей вернуться в монастырь к Николасу, чтобы продлить минуты свободы, Мириэл в нерешительности кружила на муле.
– Уинстэн, наверно, на берегу, – предположила она. – Должно быть, там он нашел пони.
– Пожалуй, нам не следует… – начала Годифа, но Мириэл уже погнала мула рысью по узкой тропинке, ведущей к дельте.
– Мы ненадолго, – бросила она через плечо. Предчувствуя недоброе, Годифа затрусила следом. По приближении к берегу им стало ясно, что происходит нечто необычное. Вся береговая полоса была усеяна людьми. Казалось, сюда согнали все население Саттона и Кросс-Киза. Из переносных плетней по коварному дну дельты проложили мостки, и народ, кто длинными шестами, кто перевернутыми метлами, кто копьями, ощупывал глубины зыбкого грунта. Среди местных жителей встречались и солдаты, – тут и там мелькали их яркие накидки, вспыхивали серебристым блеском кольчуги и оружие. На берегу громоздились обломки нескольких извлеченных из-под ила повозок.
Мириэл и Годифа ошеломленно смотрели на столпотворение.
– Наверно, вчера здесь случилось что-то ужасное, – высказала догадку Мириэл, впервые подумав, что Николас, по всей вероятности, путешествовал не один. – Посмотри, сколько обломков. – Не успела она договорить, как раздался чей-то крик, и несколько человек сгрудились вокруг какой-то находки в иле. Принесли веревки, и на глазах у обомлевших женщин из трясины извлекли и положили на один из плетней облепленный грязью труп с вытянутыми руками, скрюченными пальцами и вздувшимися жилами на шее.
– Смилуйся, Господи. – Старшая монахиня перекрестилась, подавив глубокий вздох.
Мириэл, памятуя о Николасе, сглотнула ком в горле.
Кто-то окликнул их. От группы людей отделился мужчина в рубахе из домотканой шерсти и штанах из овчины и захромал к ним, опираясь на пастушью палку с крюком, до половины измазанную в грязи. За ним по пятам трусили, вывалив языки, два лохматых пса серо-белого окраса.
– Здравствуйте, сестры, – поприветствовал он Годифу и Мириэл. От ветра его огрубелые щеки покраснели, он тяжело отдувался, поскольку каждый шаг давался ему с трудом.
Годифа чопорно кивнула в ответ.
– Мы приехали обработать твою ногу, – сказала она, хмурясь. – Ты не должен так много ходить.
– Сегодня не до ноги. – Пастух обратил взгляд на береговую полосу, где толклись люди. – Конечно, много они не выловят. У меня иногда овцы тонут в этой трясине, их туши редко удается вытащить. Пусть радуются тому, что нашли.
– А что они ищут? – полюбопытствовала Мириэл. Пастух пристально посмотрел на нее.
– Значит, вы ничего не слышали? Мириэл мотнула головой. Пытливо глядя на женщин, он помолчал, готовясь сообщить им ошеломляющую новость, потом сказал:
– Вчера здесь в тумане увяз обоз короля Иоанна, направлявшийся в Суайнсхедское аббатство. Трясина и прилив поглотили его меньше чем за час. Говорят, все пропало, в том числе его корона. – Пастух подмигнул монахиням. – Тому, кто отыщет ее, обещано огромное вознаграждение.
– Обоз короля Иоанна, – повторила Мириэл, устремив взор на копошащихся в дельте людей. – Кому-нибудь удалось спастись?
Пастух развел руками.
– Несколько человек добрались до Саттона и подняли тревогу – так нам сказал один из солдат, – остальные погребены вместе с королевским золотом. Нам удалось вытащить из трясины только два трупа и разбитый подсвечник.
Мириэл поджала губы.
– Мы видели на привязи пони у твоего дома и белье, сохнущее на ветру.
Пастух выдержал ее взгляд.
– Лошади попались мне на пастбище. Я ничего не крал. Если они им нужны, пусть приходят и забирают. И белье тоже, только пусть заплатят жене за стирку.
– Разумеется, – отозвалась Мириэл, едва не прыснув со смеху при виде выражения праведного негодования на лице пастуха. Что бы ни говорила Годифа о честности старика Уинстэна, она сомневалась в том, что король Иоанн когда-нибудь вновь увидит своих коней, рубашки и ночной горшок.
Пастух прокашлялся и обратился к Годифе:
– Вы можете обработать ногу прямо здесь. Я еще побуду тут какое-то время.
– Хотя дальнейшие поиски бесполезны? – невинно поинтересовалась Мириэл.
– Нужно, чтоб видели, как ты стараешься, разве нет? – Он сел и принялся разматывать повязку.
Оставив Годифу с пастухом, Мириэл повернула мула и погнала его к береговой линии. Под порывами дующего с моря ветра, так и норовившего сорвать с нее белый платок послушницы, у девушки слезились глаза; едкий соленый воздух обжигал легкие. На проложенной гати она заметила фигуры знатных особ в ослепительно ярких плащах с меховой опушкой, надзиравших за ходом поисковых работ. Мириэл представила, как они, повторяя судьбу уничтоженного накануне обоза, тонут в водах наступающего моря, и, невольно содрогнувшись, поспешила изгнать ужасную картину из головы, вместо этого задумавшись об утраченных сокровищах.
Если кому-то удастся их найти, этот человек станет владельцем королевского – в самом прямом смысле слова – состояния. В воображении она видела, как сама выкапывает корону из ила и поднимает ее на вытянутых руках и золото мягко переливается на свету. Интересно, сколько бы дали за такую драгоценность? Наверно, очень много. Вполне хватило бы на то, чтобы откупиться от монастыря и начать новую жизнь. У нее появились бы новый дом, сытная пища, красивая одежда. Она стала бы жить так, как считает нужным, Ни в чем не зная отказа. Губы девушки тронула улыбка. Организовала бы свое собственное суконное производство, лучшее во всей Англии. И еще…
– Сестра Мириэл! – ворвался в ее грезы наяву настойчивый голос Годифы. Корона исчезла. Перед ней вновь простирались лишь продуваемый ветром голый берег и дельта, где трудились люди, с переносных плетней методично прощупывавшие шестами каждую пядь обнаженного дна.
– Иду. – Девушка повернула мула.
– Почему ты отъехала?
– Хотела посмотреть, что происходит.
– Да, но…
– Мать-настоятельница пожелает узнать подробности, – быстро перебила монахиню Мириэл, пока та не начала читать ей наставления, – Мы дадим ей более точные сведения, если увидим' все своими глазами.
Годифа сощурилась и хмыкнула, неохотно признавая ее правоту, потом натянула поводья.
– В любом случае пора возвращаться. Скоро колокол начнет звонить девятый час. [2]
Потом к вечерне, потом к ночному богослужению, мрачно думала Мириэл, и ничего, кроме сухаря и маленькой чашки слабого травяного отвара для поддержания сил и духа. Украдкой поморщившись, ока последовала за старшей монахиней.
Пастух, уже с чистой повязкой на больной йоге, почтительно поклонился, когда она проезжала мимо, и захромал к берегу, теша себя мечтами о королевском золоте.
Глава 5
Подавив зевок, Мириэл сменила позу на жесткой деревянной скамье на хорах и стала повторять за священником текст богослужения. Слова она знала наизусть. Как бы ее разум ни противился, память с легкостью впитывала псалмы. С каждой исполненной фразой сокращался период ночного бодрствования в часовне и приближался заветный час первого из двух посещений трапезной. И хотя на завтрак ее ждали лишь ячменная каша, сваренная на воде, и чашка эля, в пустом желудке нещадно урчало. Ей никогда не удавалось поесть досыта.
Она бросила взгляд на восточное окно над алтарем, но жемчужные стекла были темными: еще не рассвело. Ей впервые предстояло провести зиму в монастыре, и эта мысль вселяла в нее ужас. У нее уже сейчас отмерзали ноги, а голос возносился к стропилам в облаках пара от дыхания.
Мириэл увидела, что сидевшая рядом с ней сестра Адела, такая же послушница, как и она, клюет носом, а голова ее безвольно клонится из стороны в сторону. Прежде чем Мириэл успела разбудить ее, спящую девушку заметила сестра Юфимия, и вместо дружеского толчка в бок сестра Адела получила сильный удар по костяшкам пальцев ивовым прутом. Юная послушница резко выпрямилась, прикусив губу, чтобы не закричать от боли. В ее глазах заблестели слезы.
В Мириэл вспыхнули гнев и жалость. Она сама не раз становилась жертвой этого прута. Сестра Юфимия била ее за малейшую провинность. Теперь, лишившись возможности срывать зло на Мириэл, монахиня искала среди послушниц новую жертву.
Мириэл с омерзением посмотрела на Юфимию. Та отвечала ей вызывающим и угрожающим взглядом. Прут в ее руке дернулся, но она воздержалась от его повторного применения. Благодаря вмешательству матери настоятельницы два дня назад Мириэл на время обрела неприкосновенность.
Утренняя заря неохотно осветила витраж над высоким алтарем, и святая Екатерина, принимающая мученическую смерть на колесе, засияла радужными красками. Не столько от восторга, сколько от жалости к святой, Мириэл повысила голос, подпевая хору. По окончании богослужения священник призвал монахинь помолиться за души путников, погибших в дельте, и за исцеление молодого мужчины, лежавшего в жару в монастырском лазарете.
Мириэл склонила голову, сложила руки и стала молиться. Минувшим днем после вечерни она пыталась поговорить с Николасом, но возможность ей так и не представилась: сестра Маргарет постоянно занимала ее разными поручениями и посылала к другим больным. Когда она, наконец, улучила свободную минутку, он уже спал беспокойным сном, и лоб его был горячим.
– Смилуйся, Господи, прошу Тебя, не дай ему умереть, – молилась Мириэл, но ответом ей было только глухой голос священника, эхом отражавшийся от крашеных каменных колонн.
Служба окончилась, и монахини, покинув хоры, строем прошествовали в уборную мыть руки перед завтраком.
– Я принесу тебе из лазарета мазь для пальцев, – шепнула Аделе Мириэл, когда они встали бок о бок у длинного каменного корыта.
Адела погрузила руки в ледяную воду и качнула головой.
– Я сама виновата. Согрешила, заснув во время богослужения. Сестра Юфимия правильно наказала меня.
Мириэл закатила глаза.
– Да она просто искала, к кому придраться. У нее руки чешутся. В один прекрасный день я выхвачу у нее прут и огрею… – Мириэл умолкла на полуслове, заметив, что сестра Юфимия собственной персоной нависла над ними, словно огромный черный ворон.
– Не болтайте попусту, – шикнула она, взмахивая прутом.
– Простите, сестра. – Адела опустила голову и стала ополаскивать в воде дрожащие руки.
Мириэл промолчала, зная, что своим ответом наверняка навлечет жестокий удар на собственные пальцы и вызовет очередной громкий скандал.
Жуя нижнюю губу, Юфимия пошла дальше. Адела тихо вздохнула с облегчением.
– …И огрею ее по жирной спине, – договорила Мириэл, глядя вслед шагающей вразвалку монахине. – Ее-то никто ни разу не ударил за то, что она таскает продукты из кладовой, чтобы набить свое толстое брюхо!
– Тише, прошу тебя! – пискнула Адела, словно перепуганный мышонок. – Она ведь тебя услышит!
– Да уж, слух у нее явно острее, чем у Бога, – съязвила Мириэл, однако вняла предостережению Аделы и закончила утренний туалет в угрюмом молчании, думая лишь о том, что она чужая в монастыре и никогда здесь не приживется.
После завтрака в трапезной, проходившего в полной тишине, Мириэл взяла у сестры экономки бутыль вина с корзиной хлеба и через двор прошла в лазарет. Из-за своей немощности и возложенной на нее обязанности смотреть за больными сестра Маргарет была освобождена от долгих ночных бдений в часовне. Хлеб с вином предназначались для ее пациентов. В лазарете был и очаг, чтобы готовить питательную пищу, разжигающую у больных аппетит. Когда Мириэл вошла, чуть пошатываясь под своей ношей, сестра Маргарет, не страдавшая от отсутствия аппетита, поедала из сковороды омлет с грибами.
Вдохнув ароматный запах, девушка почувствовала, как сильно она хочет есть, но Мириэл была не настолько глупа, чтобы рассчитывать на щедрость старой монахини. Разумеется, ей ничего не перепадет. Придется ждать обеда и надеяться на великодушие келарессы.
Мириэл поставила на стол хлеб с вином и глянула на полог, отгораживающий кровать, на которой лежал мужчина, от трех больных монахинь, занимавших основное помещение лазарета. Она услышала тихое бормотание и шуршание простыней – больной метался в бреду.
– Мы помолились в часовне за молодого мужчину, сестра, – отважилась обратиться к врачевательнице Мириэл. – Как его самочувствие?
Старая монахиня промокнула салфеткой рот и, опираясь на палку, тяжело поднялась на ноги.
– В молитвах он нуждается, это уж точно, – отвечала она. – Мы сделали все, что могли. – Сестра Маргарет доковыляла до полога, чуть сдвинула его край в сторону и поманила девушку.
Мириэл удивилась. За минувшие полтора дня ее старались не подпускать к больному. Однако она не собиралась размышлять о причинах неожиданного великодушия и поспешила на зов.
– Видишь красные пятна на его щеках? – сказала монахиня, мрачно кивнув. – Сначала они потемнеют до густоты поросячьей крови, потом почернеют кончики, пальцев на руках и подошвы ступней, и он умрет.
Мириэл сглотнула комок в горле, 'глядя на больного. Ее переполняли ужас и жалость. Она ке сомневалась в правдивости слов врачевательницы. Два года назад точно такая смерть постигла их соседа в Линкольне, заразившегося зимой болотной лихорадкой.
Словно почувствовав, что за ним наблюдают, больной содрогнулся всем телом и застонал. Взмокшие от пота волосы прилипли ко лбу, щетина на щеках блестела, будто его только что вытащили из моря. Открытые глаза были тусклы, как Неотшлифованные камни; зрачки подрагивали, созерцая некое внутреннее видение.
– Вода прибывает, – пробормотал он, облизнув губы. – Боже Всемогущий, вода прибывает! – Он засучил ногами, извиваясь всем телом.
Не раздумывая, Мириэл подскочила к кровати. На сундуке стояла миска с лавандовой водой, в которой мокла салфетка. Девушка отжала льняную тряпочку и положила больному на лоб, затем просунула руку ему под плечи, приподняла и напоила из чашки, также стоявшей на сундуке.
– Неужели ничего нельзя сделать? – Она с мольбой посмотрела на врачевательницу.
Сестра Маргарет покачала головой.
– Мы можем только обтирать его, чтобы остудить жар, и поить винным настоем ивовой коры. А уж дальше как Бог распорядится.
– Но ведь если бы Бог желал ему смерти, он погиб бы еще во время прилива, а не здесь, у нас, – возразила Мириэл.
– Пути Господни неисповедимы. Не нам судить о них. Мы можем лишь повиноваться Ему.
Мириэл прикусила губу, чтобы с языка не сорвалась язвительная реплика относительно, путей Господних.
– Тогда можно, я сама буду ухаживать за ним, и молиться о его спасении? – попросила она. Сестра Маргарет нахмурилась.
– Это неподобающее занятие для такой юной девушки, как ты.
– Более половины «таких юных девушек, как я» уже замужем и нянчат своих детей, – возразила Мириэл. – И я не собираюсь прикрываться застенчивостью, чтобы увильнуть от тяжелой работы, – поспешила добавить она, видя, что брови монахини сдвинулись еще ближе. – Я ухаживала за дедушкой, когда он умирал. Все для него делала. Абсолютно все, – подчеркнула девушка. – Мама вообще отказывалась подходить к нему.
Врачевательница задумалась, но продолжала хмурить лоб.
– С чего вдруг столь явный интерес именно к этому больному? – подозрительно спросила она. – Может, ты поддалась дьявольскому искушению, польстившись на его молодость и красоту?
Мириэл глубоко вздохнула, стараясь не утратить самообладания. Больше она ничего не могла придумать, чтобы сдержать себя и не нагрубить старой монахине.
– Сейчас он вовсе не красивый, – сказала она. – И мне противно собственное бессилие. Я не могу, сложа руки наблюдать, как он умирает. И далее если он умрет, я должна знать, что мы сделали все, что было в наших силах.
Больной опять стал метаться в бреду и выкинул руку, выбив из ладоней девушки чашку с разбавленным вином. На постели расплылось красное пятно. Мириэл быстро отставила чашку и стянула с него простыню.
– Спрятать, – забормотал больной. – Это надо спрятать. – Грудь мужчины тяжело и часто вздымалась. Они достали из сундука с бельем свежую сорочку и переодели его. Ткань налипла на тело влажными складками.
Мириэл взяла больного за руку.
– Что нужно спрятать?
Он обратил на нее взгляд, нахмурился, пытаясь сосредоточиться. На мгновение в его глазах засветилось понимание, на губах заиграло некое подобие улыбки.
– Ящик Пандоры, – выдохнул он и вновь провалился в забытье, содрогаясь всем телом.
Старая монахиня махнула своей палкой.
– Делай с ним, что считаешь нужным, – фыркнула она и заковыляла прочь, очевидно, решив, что она и так уже потратила достаточно времени. – Не думаю, что он долго протянет.
– Спасибо, сестра, – поблагодарила Мириэл, испытывая глубокое облегчение. Она прекрасно понимала, что врачевательница с легкостью могла бы ответить отказом на ее просьбу. – А кто такая Пандора?
Сестра Маргарет равнодушно пожала плечами.
– В жару многие несут чепуху.
– Я просто подумала, может, он пытался сообщить что-то о сокровищах короля.
Монахиня остановилась и сурово глянула на Мириэл через плечо, затем осклабилась.
– Интересно, кто теперь несет чушь? Молилась бы лучше, чем забивать себе голову непотребными мирскими соблазнами.
Мириэл потупила взор, делая вид, что пристыжена. На самом деле ее просто разбирало любопытство. Она размышляла о словах Николаса и о том, как они нашли его на пастбище. Жаль, что ей больше ничего не известно.
– Ты не умрешь, – шепотом поклялась она. – Я этого не допущу.
Николасу казалось, будто он вот уже несколько дней плывет в горячем соленом море. Множество раз он тонул в его волнах – лишь в самый последний момент из последних сил выныривал на поверхность, отдуваясь и хватая ртом воздух. Он сознавал, что кто-то плывет рядом с ним, поддерживая его на волнах, умоляя не сдаваться, когда ему хотелось одного – сложить руки и уйти на дно.
Время от времени появлялся его отец, но теперь призрак с ним почти не разговаривал. Только раз заметил ехидно, что Николас, как и обещал себе, умирает в постели, правда, почти на семьдесят лет раньше намеченного срока.
Николас проплыл мимо, не удостоив отца вниманием, ибо на то, чтобы повернуться и ответить, сил просто не было: он и так едва справлялся с мощным течением. И он упорно продолжал плыть, а туман вокруг него густел, превращаясь в жидкую муть вроде похлебки, в которой почти не было воздуха. Потом он услышал голоса и увидел корабль, надвигающийся на него из тумана. Его обшивка блестела, нос украшала алая голова дракона с пастью. Корабль назывался «Мириэл», и он с первого взгляда, еще до того, как заметил сундук с сокровищами в открытом трюме, интуитивно догадался, что это судно принадлежит ему.
Крепкие руки протянулись к нему и втащили его на борт. Он увидел над головой наполненный ветром полосатый парус и синее небо в просветах между клочьями рассеивающегося тумана. Ветер усилился, палуба закачалась под ним, ноздри обжег холодный чистый воздух. Он глубоко вздохнул и открыл глаза.
Над ним склонилась молодая монахиня с льняной салфеткой в руке. Ее карие глаза и тонкий нос были ему смутно знакомы. Ее грубое одеяние пахло дымом, с шеи свисал на кожаном ремешке простенький деревянный крест. Пристально глядя на него, она провела ладонью перед его лицом.
– Очнулся?
Николас хотел ответить ей, но обнаружил, что у него пропал голос. При попытке заговорить он сильно закашлялся. Вместо салфетки в руке у монахини появился кубок, который она поспешила поднести к его губам.
Николас стал пить, и кашель постепенно утих. Задыхающийся и изнуренный, он откинулся на подушки, кивком головы поблагодарив девушку.
– Все были уверены, что ты умрешь. Отец Гандалф уже соборовал тебя, в часовне отслужили молебен за твою душу. – Склонив набок голову, она задумчиво посмотрел на него. – Либо молитвы помогли, либо я хорошая сиделка, а ты выносливее, чем кажешься.
Николас поморщился, качнув головой. Сейчас даже младенец мог бы повалить его одним тычком.
Монахиня опять предложила ему питье. Из гордости он протянул к кубку трясущуюся руку и неуклюже накрыл ее пальцы своими. Девушка вздрогнула от неожиданности, и на ее щеках выступил румянец. Разглядывая монахиню, пока та отставляла кубок и поправляла его постель, он вспомнил, что ее зовут сестра Мириэл, и сразу же подумал о сверкающем корабле, представившемся его больному воображению. Человеческий мозг создает свой собственный необычный мир, изъясняется на собственном языке образов.
– Ты находишься в монастыре Святой Екатерины-на-Болоте, – сообщила ему девушка, разглаживая и подтыкая простыни. – Мы нашли тебя на пастбище, но ты сказал, что пришел со стороны дельты.
Николас нахмурился. Действительность и кошмарные видения тесно переплетались в его сознании. Он помнил только пенящуюся муть, воду, свое отчаяние, ужас и то, как упорно сражался со смертью.
– Наверно, ты шел в составе обоза короля Иоанна, – предположила девушка.
Николас глянул на полоски покрывала и осторожно кивнул. Да, хоть и не по своей воле, но он был с обозом и стал свидетелем его гибели.
– Со дня трагедии солдаты каждый день обыскивают берег, но пока только выловили несколько трупов и деревянные обломки. Говорят, под волнами исчезли все королевские драгоценности. – При упоминании о сокровищах голос Девушки оживился, что плохо вязалось с образом монахини, посвятившей себя служению Господу. Перемена интонации не ускользнула от внимания Николаса, но он был слишком утомлен, чтобы осмысливать причину этого; он был рад, что у него пропал голос и можно не давать объяснений.
Поджав губы, пухлые и чувственные, что еще больше подчеркивал тонкий прямой нос, она вопросительно посмотрела на него и сказала:
– Мы также молились в часовне за короля Иоанна, но не потому, что он лишился своего обоза. Вчера до нас дошли слухи, что у него начались сильные рези в животе, и он лежит при смерти.
Взгляд Николаса заострился, он вскинул брови в немом вопросе.
– Это чистая правда, клянусь. – Девушка коснулась ладонью маленького деревянного крестика на своей груди. – Недомогание он почувствовал еще в Линне, а потом его самочувствие стало резко ухудшаться. Мать настоятельница говорит, что это он расплачивается за свои грехи.
Николас кивнул и вновь смежил веки, чтобы монахиня не заметила ликования в его глазах. Грешно, конечно, радоваться подобным новостям, но он покаялся бы с легким сердцем. Хоть дьяволу. И чем скорей, тем лучше. Возможно, тогда он смог бы распрощаться со своим прошлым.
Голос постепенно вернулся к Николасу. Силы тоже возвращались по мере того, как он с жадностью поглощал питательные мясные бульоны и ячменные отвары, которые готовили для него. И хотя он предпочитал, чтобы о нем заботилась привлекательная и разговорчивая сестра Мириэл, она редко дежурила у его постели. Обычно за ним ухаживала нервная склочница по имени Годифа. Тощая, как весло, она держалась с ним настороженно, будто ждала, что он при первой же удобной возможности вскочит с тюфяка и начнет ее насиловать. В отсутствие Годифы его опекала сестра Маргарет. Эта, он видел, ничуть не боялась изнасилования – чтобы вывести его из строя, ей достаточно было просто сесть на него, – зато она на каждом шагу давала понять, что присутствие мужчины в лазарете ее раздражает.
Но однажды в конце ноября удача улыбнулась ему, и вместо затравленной Годифы или грозной сестры Маргарет у его постели появилась сестра Мириэл с миской куриного бульона и громоздким узлом под мышкой. Снаружи уже сгустилась синяя тьма. Щеки юной монахини раскраснелись от холода, одежда пахла морозным воздухом. Монастырский колокол отбивал размеренно-торжественный ритм, что несколько удивило Николаса, поскольку время богослужения еще не подошло.
– Король Иоанн умер, – сообщила девушка, подавая ему бульон. Она опустилась на складной табурет с резными ножками у его постели. – Час назад нам сообщил эту новость один торговец, направлявшийся в Линн.
Николас опустил ложку в миску и стал помешивать бульон, однако начинать трапезу не спешил. Он понимал, что должен бы радоваться, но испытывал одно лишь опустошение. Более десяти лет он ненавидел и боялся Иоанна, и избавиться от этих чувств в одночасье он просто был не в силах.
– Прости, ты служил у него? – участливо поинтересовалась девушка.
Николас мрачно рассмеялся.
– Служил у него, – повторил он и покачал головой. – Боже, если б ты только знала.
Монахиня уперлась локтями в узел, лежащий у нее на коленях, и всем телом подалась вперед.
– Так расскажи.
Николас принялся есть; с полным ртом он не мог говорить.
Ее губы дрогнули.
– Значит, не хочешь рассказывать?
Николас проглотил бульон и, подняв глаза, встретил ее взгляд, полный понимания и юмора. Скрытность давно уже стала его второй натурой. Чем меньше он говорил о себе, тем больше у него было шансов выжить. Но в молодой монахине, сидевшей у его постели, он чувствовал родственную душу; благодаря ей он пока еще был жив.
– Я не служил Иоанну, – отвечал Николас – По чистой случайности оказался в королевском обозе. Мне просто не повезло.
– То есть ты присоединился к обозу, потому что после беспорядков в Линкольне передвигаться в одиночку стало небезопасно?
Николас проглотил еще несколько ложек бульона. Девушка, подперев рукой подбородок, молча смотрела на него и ждала.
– Я из числа тех, кто поднял мятеж в Линкольне, – наконец произнес он. – Меня поймали при попытке скрыться и взяли с собой, чтобы допросить. Если б Иоанн знал, что я его пленник, он сразу вздернул бы меня, выбрав виселицу повыше.
Девушка вытаращила глаза.
– За что?
– Причины у него были, – мрачно сказал Николас – Иоанн – порочный человек, моя семья рассорилась с ним. Впрочем, не мы одни. – Он повертел в руке ложку. – В сущности, Иоанну было безразлично, как я умру, только бы побыстрее и без лишнего шума.
Мириэл поежилась.
– О нем много всякого болтали – и в Линкольне, и в окрестностях, – промолвила она. – Говорили, что он вешал маленьких детей, которых брал в заложники. А еще я помню ужасный рассказ про женщину, которую он заморил голодом.
– Я знаю, та женщина умерла в страшных муках, и мой отец тоже. – Насытившись, Николас отставил миску с недоеденным бульоном. – Он погиб в Узком море. [3]И он сам, и его корабль исчезли. Ни его, ни «Перонель» так и не нашли. А ведь он был опытный мореплаватель, да и ночь тогда были тихая и ясная, как стекло.
– Ты думаешь, его убили? – Она еще шире распахнула глаза.
– Как я могу это утверждать, если у меня нет доказательств – только подозрения? – Он махнул рукой. – Зря я разболтался. Это слишком опасно.
Монахиня выпрямилась с оскорбленным видом.
– Я никому не скажу.
– Может, и не скажешь, но я-то все равно мятежник, и, даже если Иоанн умер, война еще не окончена. Рано или поздно весть о том, что я здесь, просочится за стены монастыря.
– О тебе никому ничего не известно, – только твое имя. Я – единственная, кто знает больше, – резонно заметила девушка. – А я ничего не скажу, клянусь. – Она стиснула в руке свой деревянный крестик.
Николас невесело улыбнулся:
– Будешь хранить мой секрет как тайну исповеди? Но ведь другим-то монахиням рот не заткнешь. Они станут сплетничать и строить домыслы. Женщины везде одинаковы.
– Если б не я и не мои сестры, ты бы сейчас здесь не лежал, – вознегодовала Мириэл.
Николас склонил голову.
– Не хочу прослыть неблагодарным, но задерживаться здесь для меня опасно.
– Сейчас тебе нельзя уходить, ты еще слишком слаб, – быстро проговорила девушка – будто в панике, подумал он, – и схватилась за узел на коленях. Он только теперь разглядел, что это какая-то одежда с оторочкой из ромбовидных узоров на манжетах.
– Пока слаб, но скоро окрепну.
– И куда же ты пойдешь?
– Куда глаза глядят. – Он показал на одежду. – Это для меня или у тебя еще к кому есть поручение?
Она со вздохом положила узел на кровать.
– Мать настоятельница говорит, раз ты чувствуешь себя лучше, тебе, вероятно, вскоре захочется перебраться в гостевой дом, и, поскольку из своей одежды у тебя только нижнее белье, она милостиво выделила для тебя тунику и шоссы. [4]
– Она очень добра. – Николас взял тунику и развернул ее. Широкая, в сборку, она была пошита из мягкой ворсистой шерсти рыжевато-коричневого цвета – предмет одежды богатого человека. Такой роскошной вещи он давно не носил. К тунике прилагались шоссы, изготовленные из практичного коричневого полотна, и матерчатый зеленый капор с короткой накидкой, укрывающей плечи.
– Мы всегда держим запасную одежду в гостевом доме, – объяснила девушка, отвечая на его удивленный вопросительный взгляд. – Путники зачастую приходят к нам в плохую погоду, а кому приятно коротать ночь в мокрой одежде?
– Передай ей от меня огромное спасибо, а я, когда поднимусь с постели, сам еще раз поблагодарю ее, – сказал он с искренней признательностью в голосе и помял в пальцах богатую ткань. Потом глянул на девушку. – Ты говорила, что много слышала об Иоанне в Линкольне. Значит, там был твой дом до того, как ты стала монахиней?
Она печально усмехнулась:
– Я жила там, но сомневаюсь, чтобы это когда-либо был мой дом. – Она внезапно вскочила на ноги с выражением отвращения на лице и расправила складки своего одеяния, грубого и невзрачного в сравнении с той красотой, что он держал в своих руках. – А в этой убогой обители я тем более чужая.
Николас нахмурился.
– Но я думал, что…
– Что это мое призвание? – Она горько рассмеялась и поднесла руку к голове. – На мне апостольник послушницы, а не настоящей монахини. И, будь моя воля, я никогда бы не надела его. – Одним резким движением она сдернула с головы плат, и ей на спину упала толстая рыжевато-каштановая коса с выбивающимися пушистыми завитками.
Николас опешил от изумления. Он знал, что монахини в знак уважения к Господу коротко стригут свои волосы – символ женского тщеславия, и у него и мысли не возникало, что эта девушка в монастыре совсем недавно, что ее еще даже не остригли. Без строгого чопорного плата она выглядела моложе, черты ее лица казались мягче, а сочетание медово-бронзовых волос и золотисто-карих глаз производило потрясающее впечатление.
– Мои родные хотели избавиться от меня, – отрывисто произнесла она. – Они отдали мое приданое монастырю и отправили меня сюда гнить до скончания века. – Девушка тряхнула головой, и ее коса замерцала от движения.
Николас зачарованно смотрел на нее. В нем проснулось любопытство.
– Но почему они решили избавиться от тебя? Ты что-то натворила?
Мириэл теребила в руках плат.
– Я сказала, что думала, и, когда отчим лупил меня за это, я отбивалась руками и ногами. – Неожиданно ее губы дрогнули в улыбке. – Я устроила в доме пожар и подняла такой шум, что на следующее утро, когда меня отправляли в этот монастырь, половина жителей Линкольна выстроились вдоль дороги, провожая меня.
– Выходит, ты – непокорная мегера. – Он широко улыбнулся.
– Я учусь смирению. – Она улыбнулась ему в ответ, и он невольно подумал, что давно уже не встречал такой милой девушки, но это впечатление быстро рассеялось. – Я ненавижу монастырь, – заявила она. – Мать настоятельница уверена, что со временем я приживусь здесь, но ей просто не хочется расставаться с моим приданым. А я знаю одно: ничего другого мне не остается. И это приводит меня в отчаяние.
Николас, испытывая неловкость, поменял положение тела.
– Может, настоятельница и права. Может, со временем ты и впрямь привыкнешь. – Он понимал, что его банальные слова служат ей слабым утешением. Слушая пылкий голос девушки, глядя на нее, на ее длинную косу, переливающуюся в отблесках пламени свечи, на ее горделивую осанку, трудно было вообразить, чтобы она всю оставшуюся жизнь провела на коленях пред Богом.
– Если и привыкну, – отвечала она, – то только тогда, когда отомрет лучшая часть моего существа.
Полог, закрывающий маленький альков, внезапно приподнялся, и в образовавшемся проеме выросла фигура незнакомой монахини – еще более грузной, чем сестра Маргарет.
– Сестра Мириэл, что это за вольности ты себе позволяешь? – грозно воскликнула она, подбоченившись. В ее лице читался скептицизм, сквозивший также и в интонациях ее голоса, а блестящие темные глаза сверкали злобным торжеством.
– Ничего, – быстро проговорила Мириэл. – Просто у меня сбился плат, и я сняла его, чтобы завязать получше.
– Ты, должно быть, решила, что я только сегодня на свет родилась! – Монахиня придвинулась к девушке, нависнув над ней, словно огромная грозовая туча. – Как ты смеешь блудить в доме Господа? Немедленно накрой голову!
– Сестра Мириэл в моем присутствии держится с исключительной скромностью, – вмешался Николас, заметив панику в глазах девушки. – Право, меня поражает, что вы употребляете столь жесткие слова в отношении одной из ваших сестер.
– Ваши представления о скромности вряд ли соответствуют монастырским, – отрезала монахиня, наградив молодого человека убийственным взглядом, и повернулась к послушнице. – Марш к настоятельнице, потаскуха. – Схватив Мириэл за руку, она потащила ее из лазарета.
Девушка бросила на Николаса безумный взгляд. Он откинул одеяло, чтобы встать с постели, но от слабости у него закружилась голова. Он набрал полные легкие воздуха, собираясь урезонить старшую монахиню, но все его благие намерения потонули в жестоком приступе кашля. К тому времени, когда кашель утих и ему удалось подняться, опираясь на подушки, он уже остался один, а полог перед ним был наглухо задвинут. Сомнений не было, сестра Юфимия предпочитала, чтобы он задохнулся, лишь бы не путал ее планы.
Тихо выругавшись, Николас принялся одеваться, но этот процесс оказался слишком утомительным для его изнуренного болезнью организма, и он заснул, так и не достигнув поставленной цели.
Спустя час он внезапно проснулся. Полог по-прежнему был задернут, но у его постели стояла еще одна незнакомая монахиня. В отличие от разъевшейся сестры Юфимии, гневно потрясавшей телесами, это была маленькая, сдержанная женщина. Крест на ее груди, простенький, но изящный, был отлит из серебра, и всем своим обликом она излучала властность, а не угрозу.
Николас сообразил, что он лежит поперек кровати только в нижней рубашке и коротких штанах. Он быстро укрылся до пояса простыней и потянулся за туникой.
– Я – настоятельница этого монастыря, – без предисловий начала монахиня внятным сухим тоном. – Не знаю, что произошло здесь сегодня перед вечерней, но из того, что слышала, могу сделать соответствующие выводы.
– Не знаю, что вы слышали…
– Прошу тебя. – Настоятельница жестом приказала ему молчать. Ее кожа, лоснящаяся и полупрозрачная, носила отпечаток старости и тяжелой работы. – Ответственность за сестру Мириэл возложена на нас, а не на тебя. Вполне допускаю, что тебе хочется защитить ее– наверно, это естественное желание, – но ты окажешь ей более действенную помощь, покинув обитель сразу же, как только будешь в силах тронуться в путь. – Ее голубые глаза были такие же ясные и холодные, как и голос – И, думаю, тебе больше не стоит встречаться с сестрой Мириэл.
Николас встретил ее ледяной, неприветливый взгляд.
– Между нами ничего не было, – с достоинством произнес он.
– Я тебе верю. – Монахиня склонила набок голову. – В противном случае ты бы уже стоял на дороге и благодарил судьбу за то, что избежал тюрьмы. Полагаю, тебе известно, что совращение монахини карается суровым наказанием. – Она поджала губы. – Возможно, тебе кажется, что сестра Мириэл не чувствует призвания свыше, однако я возлагаю большие надежды на нее в будущем, если только удастся воспитать в ней приверженность нашим традициям и порядкам. Она – волевой, энергичный человек, и наша обитель нуждается в ней, чтобы выжить. Мой долг – направить ее энергию в правильное русло, добиться, чтобы она служила благому делу, а не растрачивала себя на безрассудства.
Николас почтительно кивнул из уважения к возрасту и положению старой монахини, но не смог оставить ее слова без возражений.
– Но может случиться и так, что вы разрушите то, что пестуете, – сказал он, вспомнив ожесточенные слова Мириэл о том, что если она и смирится, то только тогда, когда отомрет лучшая часть ее существа.
Настоятельница вздохнула.
– Я вынуждена рисковать. Пойми, этой девушке некуда податься за стенами монастыря. Ее родные вверили ее нашим заботам. В силу разных причин у нее мало шансов сделать хорошую партию, если она вернется к мирской жизни. Насколько я могу судить, сегодняшний инцидент стал для нее еще одним жестоким уроком. – На лице монахини появилось упрямое выражение, – Она войдет в наши ряды. Я не позволю ей сбиться с пути истинного.
Настоятельница ледяным тоном пожелала ему спокойной ночи и удалилась. После ее ухода Николас лег на спину, подложив руки под голову, и стал размышлять о событиях дня. Тревога не покидала его, но, как и настоятельница, он был человек прагматичный. Жаль, конечно, думал он, что девушку против ее воли отправили в монастырь. Он ей глубоко сострадает, но ведь не ее одну постигла подобная участь. Так устроен мир. Вскоре, как сказала настоятельница, он уйдет. У него свой путь, свои заботы. Ему надо строить новую жизнь. И хотя он крайне признателен монахиням – сестре Мириэл в особенности – за то, что они выходили его, в его будущем им нет места.
Он закрыл глаза, повернулся на бок и стал грезить о богатстве, о том, что он стоит на палубе дивного корабля, подставляя лицо соленым брызгам.
Глава 6
Мириэл привыкла к наказаниям хлебом и водой. Со дня прибытия в монастырь Святой Екатерины она раз в месяц обязательно расплачивалась за какое-нибудь прегрешение. И теперь ее на два дня вновь заточили в одиночную келью, все убранство которой составляли тонкий тюфяк на утрамбованном земляном полу и распятие на беленной известью стене. Через закрытые ставни задувал ветер, и в келье было нестерпимо холодно. Обернув плечи грубым шерстяным одеялом, как плащом, она мерила шагами маленькую келью в тщетной попытке согреться. В какой-то момент у нее возникла мысль разодрать тюфяк в клочья и поджечь их крошечной лампадкой, служившей ей скудным источником света. Но приводить в исполнение свою задумку она не стала, понимая, что набивка из соломы быстро сгорит, а срок наказания увеличат вдвое. Она выдержит, поклялась себе девушка. Нужно потерпеть всего два дня.
Каждое утро сестра Адела приносила ей ломоть черствого черного хлеба и кувшин воды, но сестра Юфимия всегда была рядом, наблюдая за происходящим, и девушкам не удавалось поговорить.
– Как ты тут? – успела шепнуть Адела, входя в тюремную келью утром второго дня. На ее побледневшем лице застыл страх. Из послушниц она ближе всех сошлась с Мириэл, и потому ее в назидание сделали свидетельницей унижения и наказания согрешившей подруги.
Мириэл выдавила улыбку и коснулась рукой головы.
– Выживу, – сказала она. – А волосы со временем отрастут. – Под апостольником Мириэл прятался короткий ежик – все, что осталось от ее роскошных каштановых волос. Поскольку сестра Юфимия выдвинула против Мириэл воистину тяжкое обвинение, настоятельница решила посоветоваться с монастырским священником относительно того, как наказать провинившуюся послушницу. Преисполненный праведного гнева, отец Гандалф процитировал строки из Библии, в которых утверждалось, что женские волосы – это символ тщеславия и распутства, и заявил, что Мириэл следует остричь наголо, дабы она помнила, что является служанкой Господа.
Привести в исполнение приговор оказалось нелегко. На руках девушки багровели огромные синяки, оставленные руками сестры Юфимии, которой пришлось крепко держать Мириэл. Правда, сама Юфимия тоже теперь прихрамывала, поскольку Мириэл при попытке вырваться несколько раз лягнула монахиню. Ее волосы сожгли на огне, актом очищения изгнав из монастыря дух дьявола.
– Мужчина перебрался в гостевой дом, – добавила Адела, быстро глянув через плечо. Шарканье Юфимии становилось громче. – Он просил передать тебе, что завтра уходит и желает тебе всего наилучшего.
– Уходит! – в панике вскричала Мириэл. – Но он же еще не поправился!
– Тсс, не кричи! – Адела взволнованно взмахнула рукой. – Мать Хиллари сказала, что он должен уйти как можно скорее. Это все, что я знаю. – Она пошла к выходу, где возле двери как раз появилась Юфимия.
Мириэл бросила на наставницу ледяной взгляд, потом повернулась к ней спиной и, преклонив колени перед распятием на голой белой стене, стала молиться. Юфимия пристально посмотрела на нее, выпихнула Аделу из кельи и, со стуком закрыв дверь, задвинула засов.
Мириэл выпустили из заключения уже за полночь, и она вместе с остальными монахинями сразу лее прошла в часовню на ночное богослужение. К этому времени она так замерзла, что не чувствовала ни рук, ни ног. Слова священника она пропускала мимо ушей, повторяя тексты псалмов по памяти. Ее дыхание клубилось в воздухе белым паром, и с каждым выдохом она отсчитывала время, оставшееся до завтрака. В трапезной она хоть поест горячей жидкой каши и погреется у очага, думала девушка. Николас уедет, а она так и будет гнить в этом постылом безрадостном мире.
Эта мысль не давала ей покоя на протяжении всех нескончаемых часов богослужения. Сестра Юфимия, заметив, что внимание Мириэл рассеянно, полоснула ее хлыстом по пальцам, но, скованная холодом, девушка даже не ощутила боли. Глядя на вздувающиеся рубцы, она подумала про свои отрезанные волосы и двухдневное заточение и приняла решение, которое уже давно зрело в ее голове.
Вскинув подбородок, она стала вторить священнику более твердым и звонким голосом, чем вызвала недоумение на лицах других послушниц, но, сосредоточенная на собственных мыслях, Мириэл не замечала обращенные к ней удивленные взгляды.
Ночная служба подошла к концу, и женщины, покинув часовню, отправились мыть руки и готовиться к завтраку. В трапезной Мириэл с трудом удержалась от того, чтобы с жадностью не наброситься на еду – жидкую овсяную кашу. Она вела себя чинно и скромно, с почтением внимая сестре, читавшей вслух поучение из Евангелия от Матфея. Мириэл знала, что остальные монахини строят домыслы относительно нее, задаются вопросом, неужели она и впрямь наконец-то образумилась. По тому, как на нее поглядывали в часовне, девушка заключила, что одни сочувствуют ей, другие глубоко удовлетворены тем, что она понесла столь жестокое наказание. Обитательницы монастыря еще не подозревали о том, какую новую пищу для разговоров и кривотолков они получат к концу дня.
После завтрака монахини принялись за свои обязанности, а Мириэл призвали в покои настоятельницы, где ей пришлось выслушать очередное наставление о необходимости употребить свою энергию на то, чтобы стать достойной монахиней и не навлекать позор и дурную славу на себя и весь монастырь.
– Я постараюсь, обещаю, – ответила Мириэл, надеясь, что убедительно изобразила голосом раскаяние. Для пущего эффекта она стояла опустив голову и не поднимая глаз.
Настоятельница с сомнением посмотрела на нее.
– Хотелось бы надеяться. Возможно, отец Гандалф был излишне строг с тобой, но ты нарушила одно из самых важных правил устава.
– Да, матушка, я знаю. И очень сожалею об этом. – Мириэл не кривила душой. Она ни за что бы ни сняла плат перед Николасом, если б знала, какими неприятностями ей это грозит.
Черты матери Хиллари смягчились.
– Я верю тебе. Мне всегда очень горько, если приходится наказывать кого-то из своих дочерей. – Она положила руки на стол, чтобы подчеркнуть важность своего следующего заявления. – Наш гость сегодня утром покидает нас, так что больше соблазн не будет стоять на твоем пути, и это только к лучшему. Я тоже была когда-то молода и вполне допускаю, что девушке, недавно ступившей на стезю послушничества, трудно устоять перед чарами привлекательного мужчины.
Мириэл почувствовала, как кровь приливает к шее и к липу, но в силу более сложных причин, чем предполагала настоятельница.
– Его ты больше не увидишь, дитя мое. Я прямо сказала ему об этом, и, к его чести, он согласился со мной.
– Да, матушка Хиллари, – кротко молвила Мириэл, не поднимая глаз, чтобы не выдать себя.
– Вот и хорошо. Я рада, что мы нашли общий язык. Остаток дня ты проведешь в лазарете с сестрой Маргарет. Она будет готовить на зиму настой от простуды, и ей понадобится помощь.
После того как настоятельница позволила ей удалиться, Мириэл отправилась через двор на монастырскую кухню. Она шла быстро, но без излишней торопливости, поскольку вовсе не желала получить нагоняй за поспешность. На кухне она взяла хлеб и сыр, сославшись на сестру Маргарет, якобы просившую их для лазарета, потом, убедившись, что за ней никто не наблюдает, заскочила в гостевой дом. Николаса там уже не было, но она, бросив взгляд на тропинку, увидела его у монастырских ворот. Теперь уже в темном походном плаще и капоре он разговаривал с привратницей, опираясь на крепкую палку с железным наконечником.
Мириэл бегом вернулась в гостевой дом, схватила с кровати Николаса одеяло, которое он аккуратно сложил перед уходом, и, развернув его, накинула на плечи вместо плаща. Взяв льняной чехол от валика, служившего подушкой, она сунула в него хлеб и сыр.
Покинув дом для гостей, Мириэл обогнула здание уборной и поспешила в монастырский сад. К яблоням и грушам были приставлены лестницы – шел сбор позднего урожая. Мириэл подобрала с земли несколько менее помятых плодов, бросила их в чехол, затем подтащила одну из лестниц к стене сада и привалила ее к шероховатому камню так, чтобы ножки устойчиво сидели в рыхлом грунте. У девушки гулко стучало сердце, страх побуждал действовать быстрее. Вот-вот ее кто-нибудь увидит. Того и гляди сестра Юфимия сдернет ее со стены и изобьет до полусмерти своим ивовым прутом.
Карабкаясь по лестнице, Мириэл наступила на широкий подол платья и едва не рухнула вниз. Она чертыхнулась, приструнив свое излишне богатое воображение, и запихнула длинный край одеяния за веревочный пояс.
Вскоре она уже сидела на верху стены, напоследок окидывая взглядом каменные и деревянные монастырские постройки. Из слуховых окон в крыше кухни струился дым, скрипел колодезный ворот: кто-то черпал из источника воду. Почти полгода монастырь Святой Екатерины был ее тюрьмой, но в конце концов она взломала дверь темницы.
Мириэл глянула в противоположную сторону. Там тянулись заиленные поля, постепенно переходящие в поросшие камышом болота. Прямо под ней паслись на лугу два мула и стадо коз, принадлежащие монастырю. Она увидела Николаса в натянутом на голову матерчатом капоре, защищавшем его от осеннего холода. Он как раз выходил из ворот монастыря. Мириэл проследила за ним. Он махнул на прощание привратнице и зашагал по тропе, ведущей к дороге на Линкольн, но, едва скрывшись из поля зрения монахини, развернулся и пошел в направлении побережья. Девушка, прищурившись, смотрела ему вслед. Что-то здесь затевается, думала она, что-то необычное и любопытное. При этой мысли у нее на затылке зашевелились волосы.
Сознавая свою полную беззащитность на стене, она нагнулась к лестнице и, кряхтя от напряжения, перекинула ее на другую сторону. Спускаться было еще тяжелее: длинные пышные юбки сковывали движения, лестница шаталась. Наконец, задыхаясь от страха и напряжения, она спрыгнула на землю.
К одежде прилипли мох и пыль. Мириэл отряхнулась. Не успела она опомниться, как подле нее собрались козы, привлеченные аппетитными запахами, источаемыми чехлом со снедью. Мириэл стала отгонять их шлепками и шиканьем, но козы, привычные к грубости людей, не реагировали на ее команды. Следом за козами, навострив длинные уши и раздувая ноздри, подошли мулы, тоже одолеваемые любопытством.
Мириэл задумчиво посмотрела на животных, затем отвязала с пояса веревку, схватила ближайшего мула за курчавую гриву и накинула ему на шею импровизированный недоуздок. С годами утративший склонность к буйству, мул охотно засеменил за девушкой. Равно как и козы. В сопровождении скотины Мириэл дошла до канавы с мутной грязной водой. Ежась, девушка подобрала платье и нижнюю сорочку одной рукой и ступила в ледяную воду, намереваясь перейти канаву вброд. От обжигающего холода у нее перехватило дух. Мул заартачился, и она стала силком тянуть его за собой, подбадривая цоканьем. Наконец он сдался на уговоры и зашлепал следом, осыпая Мириэл фонтаном грязных брызг. Козы, к ее огромному облегчению, предпочли остаться на пастбище. Второй мул, хоть и разразился ревом, за товарищем не пошел.
Мокрая, замерзшая, но воодушевленная решимостью, Мириэл пустилась вдогонку за Николасом. Он маячил вдалеке движущейся точкой, но она не спешила сблизиться с ним. Еще успеет, рассудила девушка, времени больше чем достаточно. Сейчас главное – выяснить его намерения. Почему он пошел к морю, а не отправился дорогой, ведущей к городу? Шагая вдоль побережья, он через несколько миль повстречает на пути селение, но там ему ничего не смогут предложить, кроме рыбачьей лодки, если таковая ему понадобится. Не исключено, конечно, что он хочет почтить память погибших, но это маловероятно. Да, они стали его товарищами по несчастью, однако, по его же собственному признанию, те люди были его врагами.
Позднее ноябрьское солнце пробивалось сквозь облака белой дымкой. Окружавшее ее безмолвие нарушали лишь крики чаек и шорох камышей, в которых гулял дувший с моря сильный ветер. Время от времени Мириэл бросала взгляд через плечо, ожидая увидеть позади себя разгневанных монахинь во главе с сестрой Юфимией, мчащейся по ее следу, словно английская ищейка, но сзади конечно же никого не было. Наиболее вероятно, что женщины, обнаружив ее исчезновение, станут искать беглянку на дороге в Сполдинг, про болота они даже не подумают.
Почти у самого устья Николас вдруг остановился и повернулся боком, будто пытаясь сориентироваться. Мириэл поспешила припасть к земле, чтобы он, оглянувшись, заметил вдалеке лишь пасущееся животное. Николас долго стоял на одном месте и смотрел по сторонам, потом медленно, мерной поступью, пошел назад, чуть уклоняясь вправо, где над камышами и травой вздымалась небольшая роща.
Мириэл уже решила, что Николас вот-вот обнаружит ее, но он изменил направление, и, хотя она по-прежнему оставалась в поле его зрения, видеть ее он не мог.
Когда стало ясно, что она может передвигаться, не опасаясь быть замеченной, Мириэл выпрямилась и продолжила преследование.
Поначалу он страшился, что не сумеет отыскать то место, где схоронил сундук. Сильный жар и борьба со смертью притупили память о событиях, предшествовавших болезни. Ведь в тот день, когда он прятал драгоценности, болота были окутаны туманом. И сам он находился в полубессознательном состоянии.
Но когда он вышел в путь, страх постепенно отступил. Он обладал врожденным чувством ориентации, развившемся в нем до совершенства за время многочисленных вояжей между Фландрией, Нормандией и Англией. Главное – довериться интуиции, и сундук будет найден.
Ему хотелось мчаться со всех ног, но он обуздывал свой порыв, понимая, что еще не совсем оправился после болезни. И хотя в данный момент Николас чувствовал себя отлично, он знал, что пока не обрел выносливости. Верхом, безусловно, передвигаться было бы удобнее, но он не посмел попросить у монахинь мула. Они и так снабдили его одеждой, пищей на один день и деньгами, которых ему вполне хватит на то, чтобы дважды заплатить за ночлег. А на содержимое сундука можно купить лошадь – да и вообще новую жизнь. Это самое малое, что Анжуйская династия задолжала ему.
Однажды ему почудилось, будто кто-то следит за ним. Он резко обернулся и, не увидев никого, кроме пасущегося животного, вздохнул с облегчением. Но взгляд назад открыл ему то, чего он не заметил прежде. Николас сделал несколько шагов в обратном направлении, потом сошел с тропы и стал пробираться в высокой пожухлой траве к зарослям ольхи и ивовых деревьев на берегу маленького озерца с темной торфяной водой, в которой отражались, мерцая, словно золотая стружка, осенние листья.
Тайник не бросался в глаза. Он хорошо его замаскировал, хотя тогда и валился с ног от изнеможения. Заросли казались нетронутыми, так что Николас даже засомневался, к тому ли месту пришел. Он взял бутыль, которую дали ему монахини, и, выдернув пробку, подкрепился глотком крепкого пряного медового напитка.
Взбодрившись, он принялся за работу, отбрасывая в сторону сучья и пучки травы. Наконец он проник в нишу, выволок сундук из тайника. Мокрый от пота и дрожа от волнения и напряжения, он встал передохнуть, чтобы вернуть силу натруженным мышцам. Ветер гнал рябь по темной поверхности озера, и казалось, будто отливающие золотом отражения деревьев исполняют некий ритуальный танец, зловещий и одновременно прекрасный. Подходящая декорация. Когда усталость немного прошла, Николас занялся сундуком. На нем виднелись разводы проступившей соли и царапины, но в остальном сундук был цел и невредим, даже красно-синяя эмаль не помутнела.
– Господи, если ты любишь меня, яви свою любовь, – взмолился юноша и, облизнув губы, вставил кончик ножа в медный запор.
Открыть сундук оказалось сложнее, чем отыскать сам тайник. Николасу это стоило огромных усилий. Он порезался, потому что нож то и дело выскальзывал из замочной скважины, и перебрал все бранные слова, какие знал, прежде чем запор наконец-то поддался. Он откинул крышку и воззрился на прятавшиеся под ней богатства.
Внутри лежали в два слоя кожаные мешочки с деньгами. Между ними стоял сундучок из слоновой кости с ажурной резьбой и застежками из кованого золота. Дрожащими руками Николас взял один из мешочков и распустил туго затянутый шнурок. В его ладонь посыпались серебряные монеты, на каждой с одной стороны отчеканена голова Иоанна, с другой – рифленый крест. Николас подсчитал, что держит в руке около сорока шиллингов. Если в каждом мешочке такая же сумма, значит, всего вокруг маленького сундучка лежит четыреста марок. [5]На эти деньги он смог бы дважды начать новую жизнь. Служа пехотинцем, он зарабатывал бы в лучшем случае пять шиллингов в неделю. Теперь же он в состоянии приобрести полное снаряжение и вновь стать рыцарем, а не наемником. Николас улыбнулся. По иронии судьбы король Иоанн из могилы возвратил свой долг семье де Канов.
Он аккуратно ссыпал монеты в мешочек и, отерев влажные руки о тунику, взялся за сундук поменьше. Как и большой, этот тоже был без ключа. Николасу пришлось взломать замок острием ножа. Под крышкой он обнаружил объемный округлый предмет, обернутый в кусок украшенного вышивкой пурпурного шелка со следами проступившей соли. Он извлек предмет из сундука и осторожно развернул защитную ткань.
При виде короны он испытал восхищение и благоговейный страх. Она принадлежала не Иоанну. Маленькая, старинной работы, эта корона была изготовлена на женскую головку и представляла собой широкий золотой обруч, окаймленный жемчугом и крупными драгоценными камнями квадратной формы. Над обручем вздымались две переплетенные золотые дуги с наплавленной эмалью, тоже украшенные жемчугом и драгоценными камнями поменьше. К ободку были подвешены через равные промежутки изящные золотые цепочки с трилистниками на концах; в каждый трилистник было вставлено по жемчужине.
– Боже всемогущий, – пробормотал Николас, понимая, что, обладая такой вещью, он никогда не будет знать покоя. Но и переплавить, уничтожить столь изумительный шедевр искусных мастеров было бы святотатством.
Внезапно, повинуясь внутреннему чутью, обострившемуся при виде богатства, выловленного из моря, он резко обернулся. Юная монахиня молниеносно нырнула в траву, но оказалась недостаточно проворной, хотя мул при ней даже ухом не повел, продолжая флегматично жевать пожухлую траву.
– Выходи, – скомандовал Николас, так и держа корону в руках, ибо прятать трофей теперь уже было поздно. Он тоже не проявил должной расторопности.
Мириэл медленно выпрямилась. Ее лицо раскраснелось от досады, но подбородок был вызывающе вздернут – верный признак того, что она готова к борьбе.
– Ты что здесь делаешь? Девушка пожала плечами.
– Я шла за тобой, хотела выяснить, куда ты отправишься, – ответила она, очевидно считая свое объяснение вполне резонным. – Когда ты покинул монастырь, я тоже ушла. – Она вытянула правую руку, в которой несла чехол с едой. – Здесь хлеб, сыр и фрукты. Это все, что я успела прихватить.
Изумленный и разъяренный, Николас не выбирал выражений.
– И не рассчитывай, что я возьму тебя с собой, – прорычал он. – Мне не нужны ни ты, ни твое общество.
Мириэл побледнела, но не стушевалась. Напротив, демонстративно направилась прямо к сундуку.
– Пожалуй, у тебя нет выбора.
Николас шагнул вперед, преграждая ей дорогу. Они остановились в нескольких дюймах друг от друга, только сверкающая корона разделяла их.
– Выбор есть, – возразил он с хрипотцой в голосе, еще не восстановившем звучность после болезни. – Думаешь, с таким состоянием в руках я не решусь на убийство?
Мириэл, не мигая, встретила его взгляд, затем опустила глаза к зачехленному ножу у него на поясе.
– Думаю, не решишься, – спокойно сказала она. – К тому же ты недавно с больничной постели, так что силы у нас равны. Вряд ли тебе удастся одолеть меня. Скорее всего, – добавила она с усмешкой, – победа останется за мной. – Мириэл тронула трилистник с жемчужиной, свисающий с одной из цепочек. – Ты обязан мне жизнью. Я только хочу, чтобы ты вернул свой долг.
Николас отдернул от нее корону.
– Я ничего тебе не должен, – рявкнул он, понимая, что она права, и оттого злясь еще больше. – И ни к чему тебя не склонял. Иди своей дорогой. Нам с тобой не по пути.
Девушка покачала головой.
– Поверь, я ни за что не стала бы навязываться, но женщине, даже монахине, небезопасно путешествовать в одиночку.
– Об этом надо было раньше думать.
– Я подумала. – Она раздраженно показала на корону. – Пока ты болел, меня все мучил вопрос, известно ли тебе что-нибудь про драгоценности, утерянные во время прилива. Но это я так, фантазировала, услышав однажды твой бред. В душе я никогда не верила, что ты каким-то образом связан с сокровищами. Знала только, что мне необходимо сбежать из монастыря, и ты – мой путь к спасению.
Николас скептически вскинул брови.
– Ты обязан мне жизнью, – упрямо повторила девушка. – В благодарность хотя бы проводи меня до ближайшего города, где я смогу скинуть это монашеское тряпье и найти работу.
– Глупая затея, – фыркнул Николас.
– Не глупее убеждения в том, что из меня может получиться монахиня. – Ее карие глаза были холодны, как камень. – По-моему, я немногого прошу.
Николас сердито мотнул головой:
– Тебя будут искать. Разнесут слух, что одна из их послушниц покинула монастырь одновременно с гостевавшим там мужчиной. Я не могу позволить, чтобы меня поймали с беглой монахиней.
Девушка посмотрела на него с презрением.
– Ты можешь позволить все, что пожелаешь, – невозмутимо сказала она.
Николас подумал было откупиться от нее мешочком серебра, но сразу же отбросил эту мысль, понимая, что девушка не согласится. По ее словам, все, что ей нужно, – это сопровождение мужчины, который охранял бы ее в дороге и своим присутствием гарантировал бы ей некоторую степень благопристойности. Он в состоянии обеспечить ей и то, и другое, но ведь она-то ему будет только обузой. И ему совсем не нравится, как она смотрит на него, – как на червяка, только что выползшего из-под камня, будто читает все его мысли.
– А может, я не хочу возвращать свой долг?
– Ты так дешево ценишь свою честь?
– Честь? – Он невесело рассмеялся. – Да если б ты хоть что-нибудь знала о чести моего рода, ты не посмела бы задать столь кощунственный вопрос.
Замешательство и страх промелькнули в ее лице, но голову она по-прежнему держала прямо.
– Мне плевать на честь твоего рода. Речь идет о твоей собственной чести.
– А ты своего не упустишь, – заметил он.
– Значит, мы стоим друг друга.
Николас чувствовал, что перестает быть хозяином положения. Что бы он ни сказал, у нее на все был готов ответ. И, в сущности, она рассчитала верно. Несмотря на злость и раздражение, он не смог бы убить ее. На это у него не было ни физических, ни душевных сил. С богатством короля Иоанна ему отнюдь не передался порочный нрав монарха.
– Вовсе нет, – возразил он, смерив ее сердитым взглядом. – Что ж, ты меня раскусила и знаешь это. До ближайшего города и не дальше.
Девушка быстро кивнула, словно купец, ведущий торг.
– Но только не до Линкольна. Меня там знают и станут искать в первую очередь. И если найдут, родные немедленно вернут меня церкви. – Она сложила руки – скорее от волнения, чем по привычке, приобретенной в монастыре.
Николас теперь хорошо понимал, почему родные Мириэл стремились избавиться от нее, но в позе девушки было нечто такое, что пробудило в нем искру жалости. Он догадывался, что за внешней настырностью кроется ранимая душа. Сам того не желая, он по-прежнему испытывал к ней симпатию.
– Проводи меня в Ноттингем, – сказала она. – Я была там с дедушкой несколько раз и довольно хорошо ориентируюсь на его улицах.
Он коротко кивнул:
– По рукам.
Мириэл недоверчиво улыбнулась и опять протянула руку к короне, словно своим согласием он даровал ей на то позволение.
– В жизни не видела ничего более прекрасного, – промолвила она с тоской во взгляде.
Первым побуждением Николаса было убрать от нее корону, но он сдержал свой порыв.
– Думаю, она принадлежала бабушке Иоанна, королеве Матильде. Я однажды видел супругу Иоанна в короне, но то была просто изящная диадема, с этой не сравнить.
– Как ты с ней поступишь?
– Еще не решил. – Николас повернул корону в руках, и мягкий ноябрьский свет засверкал на золоте нежными бликами.
Взгляд девушки посуровел.
– Ты ведь не станешь ее переплавлять?
– Все будет зависеть от обстоятельств. – Ему не нравилось, что она вынуждает его принять решение. – Пока, во всяком случае, не намерен.
– Можно взглянуть? – Она показала на два сундука за его спиной.
Николас пожал плечами.
– Странно, что ты еще спрашиваешь, – грубо ответил он, но отступил в сторону.
Она подошла к сундукам, присела на корточки и тонкими, изящными пальцами стала поглаживать узор из слоновой кости. Он с опаской наблюдал, как в ее глазах, прикованных к деньгам, зажегся хищнический огонек. Наконец она со вздохом выпрямилась и тряхнула головой.
– Так это и есть ящик Пандоры?
– Что? – Николас захлопал глазами.
– В жару ты постоянно твердил про ящик Пандоры. Мы ничего не поняли, но я подумала, что ты, возможно, говоришь про королевские сокровища.
Впервые за время встречи Николас улыбнулся, правда, безрадостной улыбкой.
– О да, – сказал он. – То, что ты видишь перед собой, явно принадлежит Пандоре.
Девушка наморщила лоб.
– Пандорой звали женщину в одном из древних преданий. Ей было строго наказано не открывать красивый ящик, но она, разумеется, ослушалась. Увы, в том ящике хранились все беды и несчастья, какие только существуют на земле. Она их выпустила на волю, а обратно не загонишь. – Николас завернул корону в шелковую ткань с пятнами проступившей соли. – Осталась только надежда.
Мириэл поежилась:
– Тогда брось его здесь. Николас взглянул на нее исподлобья:
– А ты бы бросила?
Девушка задумчиво посмотрела на сундуки, но сомневалась недолго. Когда она вновь обратила к нему лицо, в ее глазах отразился блеск золота.
– Нет, – ответила она. – Пусть грозят любые напасти, но всегда остается надежда.
Глава 7
Первую ночь пути Николас с Мириэл провели в пастушьей хижине, принадлежавшей монахам Сполдингского монастыря. Это была жалкая лачуга, но такие неудобства, как протекающая крыша и плесень, компенсировались наличием каменного очага, сооруженного в центре крошечной комнатки. Снаружи они нашли скудный запас старой растопки, что позволило им развести небольшой огонь. Выложив хлеб, фрукты, сыр и вино, они сели ужинать.
– Итак, – сказал Николас, передавая ей бутыль, которую она тут же поднесла ко рту, – я покупаю у тебя мула за три мешочка серебра, провожаю до города по твоему выбору, и мы в расчете. Дальше каждый идет своей дорогой.
Терпкая красная жидкость обожгла Мириэл горло.
– Так и быть, – согласилась девушка, отставляя бутыль и вытирая рот. Три мешочка серебра – не ахти какой щедрый дар, думала она, но сейчас ей все равно: она слишком устала. Еще будет время поторговаться. У Николаса тоже утомленный вид. Вокруг глаз обозначились темные круги, лицо осунулось. Ему бы сейчас отдыхать в тепле монастырского гостевого дома. Впрочем, если б не ее опрометчивость и не нетерпимость монахинь, они бы оба до сих пор были в обители: он в своей постели, она – на коленях. Мириэл иронично улыбнулась. Теперь благодаря монахиням они сидят вдвоем в пастушьей хижине, пьют вино, греются у очага и борются с соблазном. Она представила, как ужаснулись бы добродетельные сестры при виде столь нечестивой сцены, представила самодовольное лицо сестры Юфимии, злорадствующей оттого, что ее мнение об испорченности Мириэл подтвердилось.
– И куда же ты пойдешь со всем этим богатством? – Ее взгляд невольно метнулся к сундуку в углу маленькой хижины. Эмалевый узор блестел в отсветах огня. – Вернешься к мятежникам?
Николас мотнул головой:
– Иоанн умер, его наследнику всего девять лет. К мальчику у меня нет претензий, я враждовал с его выродком-отцом. Не держу я зла и на людей, ставших регентами при молодом Генрихе. [6]И Уильям Маршалл и Ранульф Честерский – благородные люди. – Он наклонился вперед и длинной щепкой стал помешивать в очаге, наблюдая, как разгорается пламя.
Мириэл рассматривала его озаренное лицо. Жар, поднимающийся от огня, затушевал бледность его кожи, но оттенял линии черт, придавая им неестественную выпуклость и подчеркивая, как сильно он похудел за время тяжелой болезни. Хоть они сейчас и отдыхали, чувствовалось, что Николас насторожен. Так держатся люди, многие годы не теряющие бдительности даже во сне. Мириэл внезапно почувствовала жалость к нему, но ее также одолевало любопытство.
– Твоя обида, – тихо произнесла она. – В монастыре ты говорил об этом, но лишь в общих чертах. Почему король Иоанн преследовал твою семью?
Николас вытащил из очага щепку и, держа ее на весу, смотрел, как обугливается в огне ее кончик. Девушка подумала, что не дождется ответа, но он сделал глубокий вдох, протяжно выдохнул и сказал:
– Мы стали свидетелями убийства. Видит Бог, за свою жизнь Иоанн погубил немало людей – в основном тех, кто был слишком слаб, чтобы тягаться с ним. Как правило, за него убивали другие, но, по крайней мере, однажды, – Николас прищурился, – он своими руками убил человека, причем своего родственника.
Он замолчал, переводя дух. Тишину нарушил треск огня, и у Мириэл от напряжения по спине побежали мурашки.
– Мой отец был мелкий рыцарь из небольшого приморского селения между Каном и Руаном, – продолжал Николас – Мы считались вассалами Робера де Вьёпуана, бейлифа [7]Руанского. У нас было прочное большое судно, на котором мы перевозили вино и деликатесы. Сорок дней в году мы были обязаны охранять интересы герцога Нормандского в Узком море. Можно сказать, я вырос на палубе этого корабля. – Его взгляд, устремленный на кончик обугленной щепки, стал непроницаемым, горькая улыбка постепенно угасла на губах. – Мы жили счастливо, пока однажды не привели «Перонель» по Сене к Руанской башне. Мы везли копченые устрицы для королевского стола. Мне тогда было одиннадцать лет, и то плавание я хорошо помню. Помню плеск разбивающихся о камни волн и водоросли, струящиеся в воде, словно волосы русалки; в спины нам дул попутный ветер. – Он сдавленно сглотнул и тряхнул головой. – Господи, если б мы знали, что нас ожидает.
На этот раз его молчание затянулось. Мириэл ждала, стискивая пальцами грубую шерсть своего одеяния.
– Что же произошло? – наконец не выдержала она. Ей было страшно в безмолвном полумраке хижины.
Николас вновь сунул кончик: щепки в пламя, наблюдая, как он разгорается.
– Мы катили бочки в кладовую, и вдруг появился Иоанн. Шатаясь, он шел прямо на нас. Мы видели, что он весь залит чем-то красным, но то было не гасконское вино. С его одежды стекала кровь. В жизни не видел столько крови. Его руки, лицо, волосы тоже были в крови, – Николас содрогнулся и швырнул щепку в огонь. – Я и запах ее ощущал, как в день святого Мартина, когда закалывают свиней.
Мириэл, зажав ладонями рот, смотрела вместе с ним, как догорает в очаге щепка.
– Заметив нас, он закричал, чтоб мы убирались с дороги, иначе он нас убьет. Он бы и вправду вытащил кинжал, но ножны у него на поясе оказались пусты. – Николас сглотнул, чтобы избавиться от хрипа в горле. – Отец заслонил меня собой, а Иоанн все осыпал нас бранью. Сквернословил, как пьяный мужик в канаве. Он ударил отца по лицу и своим кольцом до кости рассек ему щеку. Отец ничего не мог сделать. Любое сопротивление с его стороны расценивалось бы как оскорбление монарха. За такое преступление убивают на месте. Не знаю, что было бы с нами, не появись в это время Робер де Вьёпуан и Уильям де Броз. Они взяли Иоанна под руки и, наказав нам молчать о том, что мы видели, повели его прочь. Иоанн все ругался. Я и теперь, как вспоминаю его брань, цепенею от ужаса. – Николас потер кулаком о ладонь. – Мы постарались быстрее закончить работу и уйти. У меня до сих пор перед глазами стоит лицо отца. Я вижу, как из рассеченной щеки в бороду сочится кровь, вижу его взгляд. Я был еще маленький и какие-то вещи просто не мог осознать, а он сразу понял, что мы обречены.
– Почему? – спросила Мириэл, прижимая пальцы к губам. Она тоже была охвачена ужасом.
Николас обратил на нее темный, непроницаемый взгляд.
– Когда мы отплывали, из подвала вышли де Броз с де Вьёпуаном. Они что-то сбросили в воду. При свете фонаря на носу корабля нам показалось, что это было тело, но наверняка мы не знали. А спустя несколько дней до нас дошли слухи о том, что из Сены выловили труп принца Артура. Его закололи в горло и утопили, привязав к телу камень. Он был племянником Иоанна и претендовал на трон. Все знали, что любви друг к другу они не испытывают.
– Значит, это Иоанн убил его? Николас пожал плечами:
– Подозревали, что он, но доказательств не было. Всех, кто мог бы пролить свет на это убийство, либо подкупили, либо уничтожили, в том числе де Броза и де Вьёпуана. Наши земли у нас отняли и даровали кому-то другому. А нас объявили изменниками и вынудили бежать. – Его голос зазвучал резче, в интонациях появилась ожесточенность. – Мы скитались от гавани к гавани, перебивались с хлеба на воду. Однажды зимой в Булони мать и сестра простудились и умерли. А едва мне исполнилось шестнадцать, я лишился и отца: он «пропал» на море. С тех пор я воюю на стороне мятежников, и за мою голову назначено вознаграждение. – Он сделал глубокий судорожный вдох и сдавил уголки глаз указательным и большим пальцами. – Я еще никому не рассказывал эту историю. Одному Богу известно, зачем я тебе ее рассказал. – Неожиданно выругавшись, Николас уронил лицо в ладони и затрясся всем телом.
Мириэл искренне жалела, что пожелала узнать причину его вражды с Иоанном. Как будто она сама открыла ящик Пандоры. Рассказ Николаса потряс ее до глубины души. Ее собственные трудности не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось пережить ему.
– Я так тебе сочувствую, – прошептала она. Эти банальные слова были ей ненавистны, но ничего лучше придумать она не смогла.
– Не надо. Я в жизни ни у кого не искал ни сочувствия, ни жалости. – Он поднял голову и свирепо глянул на нее сквозь слезы.
– Я тоже. – Она выдержала его взгляд. – Я тоже не из нытиков. Просто хотела утешить тебя, но не знала, что сказать.
– В таких случаях лучше промолчать. – Он повернулся к ней спиной и укутался в плащ по самые уши, таким образом, положив конец разговору.
Печальная и растерянная, Мириэл тоже легла, но сон долго не шел к ней, а когда она, наконец, задремала, ей привиделось, что она бежит по трясине от безликого мужчины, который хочет ее удушить. Ему не удавалось поймать ее, но и она не могла оторваться от него, потому что ее бег затрудняли золотые оковы, украшенные драгоценными камнями.
Утром и Мириэл, и Николас после сна были в подавленном состоянии. Почти не разговаривая, они стали навьючивать мула. И в пути оба продолжали хранить молчание. Продвигаясь по берегу реки Велланд, к середине дня они добрались до Стамфорда.
По величине этот город уступал и Ноттингему, и Линкольну, но здесь процветали суконное и кожевенное производства, было несколько церквей, замок и бенедиктинский монастырь. Мириэл казалось, что нее только и смотрят на нее, когда они с Николасом, миновав заставу, приблизились к мосту, ведущему в город. Она далее не могла спрятать своего монашеского одеяния под импровизированным плащом, которым служила ей накидка, снятая с сундука на спине мула. Холодный ветер пробирал до костей, но еще сильнее терзал ее страх быть пойманной и заточенной в монастыре Святого Михаила до прибытия матери Хиллари, которая вновь увезет ее в обитель святой Екатерины.
– Мне нужна обычная одежда, – шепнула она Николасу, заметив, как подозрительно покосился на нее проходивший мимо священник. Монахини крайне редко встречались в миру, и, как правило, это были высокопоставленные женщины, посланные по важному делу, но никак не послушницы. И, разумеется, они никогда не ходили в сопровождении мужчины, не имеющего отношения к церкви. – Что-нибудь скромное и приличное, не бросающееся в глаза.
Они дошли до городских ворот, где стражник взимал пошлину с входящих. Его копье стояло у каменной стены, шлем лежал рядом на земле. Он не ожидал неприятностей.
– Опусти глаза, сложи руки и держи их перед собой. И молчи, – посоветовал Николас – Тогда в тебе увидят только благочестивую монахиню. А если будешь постоянно озираться и дергаться, в тебе непременно признают беглянку.
– Легко сказать, – отозвалась Мириэл с паникой в голосе. До стражника оставалось уже несколько шагов.
– Положись на меня, – раздраженно бросил Николас. – В городе полно лавок. Что-нибудь подберем тебе из одежды.
Дрожа от страха, Мириэл сложила руки и опустила голову, глядя на свои развевающиеся юбки. Сердце едва не выскочило из груди, когда они встали перед стражником.
– Год на исходе, а какой день замечательный, – приветливо заметил стражнику Николас, подавая ему пенс.
– Да, воистину. – Стражник с любопытством оглядел его и Мириэл. – Издалека идете?
– Из Ньюарка, – ответил Николас всем тем же беспечным тоном и повел мула вперед. – Мы держим путь в Семпрингхэмское аббатство. – Он мельком взглянул на Мириэл.
Этого было достаточно, чтобы у стражника сложилось мнение, будто Николас – служитель монастыря и его собрат по ремеслу. Солдат кивнул, обратив свое внимание на следующего пришельца.
– Вот видишь, – сказал Николас, когда вдвоем с Мириэл они стали подниматься в город по холму Святой Марии, – все можно устроить, если подойти к делу с умом.
Ладони Мириэл были мокрыми от пота.
– Может, и так, – дрожащими губами отвечала она, – только мне не будет покоя, пока я в этих одеждах. А вдруг он заподозрил бы что-то? Стал бы нас обыскивать?
– У него не возникло подозрений, потому что мы не дали ему повода, – рассердился Николас, но потом, взглянув на девушку, смягчился и потянул ее на обочину. – Вон кладбище, иди туда и молись у одной из могил. А я схожу на рынок, поищу для тебя одежду.
Мириэл предпочла бы держаться подальше от всего, что связано с церковью, но выбора не было. У нее до сих пор подкашивались ноги от встречи со стражником, а бродить вместе с Николасом по рынку было бы неразумно. Монахиня, проявляющая интерес к одежде светских женщин, сразу же стала бы объектом пересудов.
– Я присмотрю за мулом. – Она схватила потертую просоленную уздечку, некогда принадлежавшую королевскому пони.
– Нет. – Николас накрыл ее ладонь своей.
Они уставились друг на друга. Мириэл жалела, что ей не хватает роста. Еще бы полфута, и ей не пришлось бы смотреть на него снизу вверх.
– Я вернусь, обещаю, – сказал он. Мириэл не выпускала уздечки.
– Откуда мне знать, что ты сдержишь свое слово?
– Придется поверить.
Мириэл впилась взглядом в его лицо, словно надеялась таким образом проникнуть в его мысли, но его глаза цвета темной морской волны были непроницаемы.
– Как я доверился тебе, рассказав про свою семью и короля Иоанна, – добавил он.
Мириэл закусила губу, внезапно почувствовав себя жалкой и ничтожной.
– Только недолго, – попросила она, отпуская уздечку.
Не отвечая, он повернул мула и цокнул языком. Мириэл, объятая страхом, наблюдала, как он уходит с кладбища. Сомнения, пусть подлые и низкие, ее не покидали. Не исключено, думала девушка, что она в последний раз видит и его, и богатство, которое могло бы изменить ее жизнь. Ей следует догнать его, схватить за руку и рискнуть пойти вместе с ним в город. Но у нее не было сил. Ее мучили усталость, холод и страх. Последние два дня отняли у нее остатки мужества. Она была опустошена.
Мириэл опустилась на колени у одной из могил, сложила руки и – чтобы уж до конца соблюсти приличия – помолилась за упокой души того, кто лежал под укрытым дерном холмиком. Холод просачивался под ее монашеский балахон и нижнюю льняную рубашку, на коленях расплывались два темных мокрых пятна. В памяти всплыл хмурый февральский день, когда похоронили ее дедушку, а вместе с ним и все ее надежды на благополучную жизнь.
Мимо прошли две женщины, возвращавшиеся с рынка домой через кладбище, чтобы срезать путь. На одинокую монахиню со сложенными в мольбе руками они почти не обратили внимания. Мириэл глянула на них из-под опущенных ресниц и как безумная забормотала слова молитвы, пока те не скрылись из виду. Интересно, что ей делать, размышляла девушка, если из церкви вдруг выйдет священник и начнет задавать ей вопросы? В конце концов, она решила, что лучше об этом не думать. Вперивши взгляд в кладбищенские ворота, она всеми силами души молча повелевала Николасу вернуться.
Церковный колокол пробил полдень. Звон тяжелой бронзы отозвался в ее голове гулким эхом. В монастыре Святой Екатерины монахини после полуденной трапезы, наверно, как всегда, отдыхают за спокойными занятиями, думала Мириэл. Сестра Юфимия ходит по комнатам со своим прутом, высматривая, кого бы из послушниц наказать за недостойное поведение. В лазарете сестра Маргарет дремлет, опустив подбородок на грудь, а Годифа кружит вокруг нее на цыпочках, обслуживая больных.
Мать Хиллари наверняка призвала монахинь помолиться за то, чтобы их строптивая сестра поскорее раскаялась. Мириэл сожалела только о том, что опять подвела мать настоятельницу; ни за что другое совесть ее не терзала. За все остальные проступки, если таковые и были, она с лихвой расплатилась своими роскошными волосами.
В кладбищенских воротах никто не появлялся. Чувствуя в животе неприятную пустоту, Мириэл уже начала подумывать, что Николас все-таки обманул ее. А что, если он сбежал?
За спиной неожиданно раздался шум. Она охнула и резко обернулась, решив, что это приходской священник пришел задержать ее, но увидела перед собой коренастую лошадь бурой масти. Мириэл устремила взгляд мимо ее морды с влажными карими глазами на Николаса, державшего под уздцы еще одного коня и мула. Пока она высматривала его в воротах, он пришел с другой стороны.
– Где ты был?! – гневно вскричала девушка, выплескивая накопившееся напряжение. – Ты же обещал быстро вернуться. Я вся изволновалась!
– Я отсутствовал ровно столько, сколько было необходимо. – Его рассудительный тон был полной противоположностью ее нервному визгу. – За эти две клячи барышник затребовал бешеную сумму. Было бы странно, если б я купил их не торгуясь. А потом пришлось искать подходящую одежду в тряпичных лавках. Это тоже заняло немало времени. – Склонив набок голову, он смерил ее пытливым взглядом. – Неужто подумала, что я тебя бросил?
У Мириэл защипало в глазах.
– Разумеется, нет, – сердито отвечала она, – но торчать на коленях в грязи у могилы незнакомого человека – не очень-то веселое времяпрепровождение. – По тому, как сардонически изогнулись его губы, она поняла, что он прочитал ее мысли. Настроение от этого не улучшилось.
– Охотно верю, – согласился Николас и, почти как она когда-то в монастыре Святой Екатерины, вручил ей узел с одеждой. – Можно было бы найти и лучше, но не думаю, что в такую погоду тебе понравилось бы щеголять в кружевном платье из желтого шелка. К тому же оно стало бы привлекать ненужное внимание.
Мириэл кивнула, подумав, что кружевное платье из желтого шелка не устроило бы ее в любую погоду, поскольку в наряде такого цвета она будет похожа на ходячий труп.
Девушка развязала принесенный Николасом узел и встряхнула одежду, стараясь не думать о том, что это вещи умершего человека. Владельцы тряпичных лавок приобретали свой товар у родственников умерших. На улицах Линкольна она часто слышала, как они зазывают клиентов: «Покупаю по самой высокой цене!»
Платье представляло собой бесформенный балахон, скроенный из четырех прямоугольных кусков грубой шерсти: два для туловища и по одному на каждый рукав. Его блеклый коричневато-серый цвет предыдущая владелица оживила вышивкой: горловину, манжеты и край подола украшали перехлестывающиеся круги, выполненные ярко-зеленой нитью. К платью Николас прикупил простой кожаный ремень, еще один прямоугольный кусок зеленой материи – очевидно, платок, предположила Мириэл, – капюшон с оторочкой из овчины и накидку, еще не изношенную, но явно пережившую не одну зиму. Мириэл скривилась. Одежда, конечно, прочная и не броская, но не делает чести ее. Она понимала, что Николас выбрал мудро, но все равно была возмущена. По крайней мере, вместо кожаной полоски, лежащей словно ссохшийся черни к в ворохе поношенного тряпья, он мог бы купить ей для платка приличный обруч. Наверно, в желтом платье она и то выглядела бы привлекательнее.
– Ну, как наряд? – поинтересовался он. Мириэл содрогнулась:
– Жуть. Весь провонял дымом. Бог знает, сколько лет его не стирали. Наверно, ни разу в лохани не лежал с тех пор, как его сшили.
Николас пожал плечами:
– Нищим выбирать не приходится. И потом, ты же не на голое тело его наденешь. Твоя поддевка защитит все, что у тебя есть там под ней.
Мириэл зарделась. Он высказал вполне невинное замечание, но упоминание ее нательного белья уязвило девушку до глубины души, в немалой степени потому, что ее полотняная набедренная повязка и чулки из грубой шерсти были ничем не лучше тех вещей, в которые он предлагал, ей облачиться. Разве что чище.
Надувшись, плотно сжав губы, она взялась за подол своего монашеского одеяния и стянула его через голову. Нижняя рубашка поползла вверх вместе с платьем, грозя полным позором ее и так уже скомпрометированной добродетели, но девушке удалось, не без труда, вовремя одернуть ее.
Колючий ветер продувал насквозь белую шерстяную поддевку, которая теперь одна только и прикрывала ее тело, не считая набедренной повязки и чулок. Нагрудной повязки Мириэл не носила, ибо была сложена пропорционально и имела маленькую грудь, не нуждавшуюся в поддержке. Николас с нескрываемым удовольствием созерцал обозначившиеся под тканью округлости с затвердевшими от холода сосками.
Заметив, куда он смотрит, девушка наградила его убийственным взглядом и поспешила влезть в серый балахон. Вместе с дымом он пропитался запахами женского пота, жира и похлебки, – должно быть, прежняя хозяйка платья немало времени проводила у очага. В этом наряде вряд ли кто признает в ней беглую послушницу, подумала Мириэл, но очень уж он отвратительный. Переодеваясь, она невольно сбила с головы неплотно сидевший апостольник и, хватая его на лету, почувствовала, как холодный воздух обжег ее оголенные уши и затылок.
– Боже милостивый, – хрипло произнес Николас. – Она подняла голову. Он по-прежнему смотрел на нее, но выражение удовольствия на его лице сменилось ужасом.
– Твои волосы! Что стало с твоими чудными волосами?
Мириэл провела рукой по коротенькому ежику на голове.
– Они их остригли, – ответила она. «Они» уточнения не требовало. – Сказали, что это избавляет от греха тщеславия, сказали, это кара за распутство, за то, что я с помощью волос искушала мужчину в доме Божьем. – Голос ее звучал резко, отрывисто. Она вновь слышала скрежет ножниц, чувствовала немилосердное давление чужих рук на своих плечах. – Теперь ты и сам видишь, почему я не могла остаться.
Николас тихо выругался. Ей показалось, он буркнул что-то про «бессердечных стерв», но, возможно, она и ослышалась: слов было не разобрать. Мириэл взяла новый платок и ловко повязала его вокруг головы, изящно подоткнув один угол. Чтобы платок не сползал, она закрепила его полоской кожи.
– Ничего, волосы отрастут, – твердо заявила она, как полководец на поле боя, признающий свое поражение в сражении, но уверенный в общей победе.
– Извини. – Его взгляд выражал искреннее участие и сожаление. – Я даже представить не мог, что с тобой так жестоко обошлись.
– Они называют это жестокостью во благо, – бесстрастно сказала Мириэл, набрасывая на плечи накидку и скрепляя ее верхние концы простенькой булавкой из кости. Монашеское платье и белый апостольник она связала в узел. – Это – сегодня же в огонь. Отныне я Мириэл из Стамфорда, почтенная вдова. – Бедная почтенная вдова, неприязненно думала она, ставя ногу в сложенные чашечкой ладони Николаса, подсаживающего ее на лошадь.
Ничего, ей недолго быть бедной, если она настоит на своем.
Глава 8
Еще через два дня Николас с Мириэл прибыли в Ноттингем. День близился к вечеру, было по-зимнему холодно. Плащи защищали их от ледяного дождя, но они все равно продрогли и устали, особенно Николас. Его мучил кашель, на щеках проступил лихорадочный румянец. Последнюю милю он все больше молчал.
Мириэл ничего ему не говорила, но она была обеспокоена, понимая, что им нужно как можно скорее найти кров и пищу. Возле замка находилось несколько таверн, в том числе одна новая, открывшаяся в пору крестового похода короля Ричарда, но Мириэл, после недолгих размышлений, решила, что во всех тавернах наверняка полно солдат из гарнизона, и направилась в саксонский квартал за Хлебным рынком. Дороги еще не подморозило, и улицы утопали в обычной для поздней осени густой грязи. Из отверстий в соломенных крышах домов струился дым, народ возвращался к своим родным очагам. Мириэл смутно помнила, что на низком холме у городской стены был постоялый двор. Ее дедушка ночевал там однажды, когда на подворье у замка, где он обычно останавливался, не оказалось свободных мест.
Николас кашлянул в плащ.
– Ты знаешь, куда идешь? – хрипло спросил он. – По-моему, мы ходим кругами.
– Конечно, знаю, – раздраженно отозвалась Мириэл, – мы уже почти пришли. – Она пригнула голову, защищая лицо от дождя, хлынувшего с новой силой. – Там спальные комнаты и на верхнем этаже, и в подвале. – Девушка скрестила пальцы на мокром поводе, молясь про себя, чтобы память ее не подвела, и они нашли пристанище.
Постоялый двор под названием «Бык» обслуживал купцов и торговцев, прибывающих в Ноттингем со стороны Дерби и Стаффорда. Он вел свое существование со времен нормандского завоевания и на первых норах работал как обычная пивная, владелец которой каждый раз, когда в заведении появлялось свежее пиво, вывешивал на шесте ветку плюща. Ныне ветку плюща сменила более живописная постоянная вывеска с изображением атакующего черного быка.
Хозяином «Быка» был краснолицый англо-нормандец по имени Болдуин, с громоподобным голосом, поднимавшимся, казалось, откуда-то из самых недр его огромного, как барабан, живота.
– Да, комната у нас имеется, – прогремел он, к вящему облегчению Мириэл и Николаса. – Вот если б вы прибыли две недели назад, пришлось бы вам отказать. Была ярмарка, и все было забито постояльцами до самого потолка, – Он приказал молодому парню отвести лошадей в конюшню на заднем дворе, а мужчине постарше – снять с мула накрытый одеялом сундук.
– Долго ли намерены пробыть у нас? – спросил Болдуин, после того как зажег светильник и повел их к лестнице, выдолбленной в каменной стене в глубине помещения.
– Нет, – ответил Николас. Теперь, спрятавшись под крышей от ветра и холода, он немного оживился. – Я еду на юг по делам.
Мириэл промолчала. Пусть хозяин постоялого двора думает, будто Николас отвечает за них обоих. Чем меньше объяснений, тем легче ей будет начать новую жизнь. Она опустила глаза и сложила руки, изображая скромную добродетель, благо в монастыре она этому хорошо научилась.
– Не завидую я людям, которым приходится бродить по дорогам ради хлеба насущного, – одобрительно, тоном знающего человека заявил Болдуин. – Мне каждый день подавай пылающий очаг и домашний уют.
– Хорошо сказано. – Николас кашлянул.
Если б не пламя светильника, их окружал бы непроницаемый мрак. Под крышей подворья было промозгло и пахло подземельем. «Бык», как и большинство жилищ в Ноттингеме, отчасти был выдолблен прямо в песчанике, на котором стоял город.
– Прошу. – Болдуин вывел их через арку в комнату, оказавшуюся на удивление просторной. Выдолбленная в склоне горы, она по форме напоминала чашку. В одном углу они увидели очаг с приготовленной рядом растопкой, в потолке над ним зияло дымовое отверстие. Начиная от закругленной стены, на полу лежали на расстоянии вытянутой руки друг от друга с десяток тюфяков.
– Набиты лучшим гусиным пухом, – с гордостью доложил им Болдуин. – Без соломы. Моя жена делает их на продажу. О ней слышали даже в Донкастере.
Мириэл кивнула и озабоченно улыбнулась ему. Слуга поставил сундук возле одного из тюфяков и удалился. Болдуин зажег еще один светильник, стоявший на полке, вырубленной из песчаника.
– Здесь, конечно, не дома, но вам будет удобно, обещаю. – Подбоченившись, он обвел комнату хозяйским взглядом.
– Сейчас я, наверно, мог бы заснуть и на гвоздях, – сказал Николас.
– Значит, издалека? – полюбопытствовал Болдуин.
Николас мотнул головой:
– Я недавно перенес болезнь. – Он печально улыбнулся. – Только насущная необходимость вынудила нас с госпожой пуститься в этот путь.
– Чтобы согреться, вам нужен мясной бульон, приготовленный моей женой. Вкуснее во всех четырех графствах вокруг не найдете. Скажу, чтобы принесли.
Болдуин не преувеличивал достоинства своей жены. Тюфяки оказались соблазнительно мягкими и удобными, а покрывавшие их одеяла яркой расцветки – относительно чистыми и не очень колючими. Застенчивая девушка-служанка принесла им дымящиеся чашки прозрачного мясного бульона и небольшую корзинку пышного хлеба с золотистой корочкой. Мириэл проглотила еду в считанные минуты. После сидения впроголодь на хлебе и воде в монастыре Святой Екатерины и перекусов всухомятку на обочинах дорог эта пища была воистину манной небесной. Однако Николас, совсем обессилевший, съел едва ли четверть своего бульона и один кусочек хлеба. Потом, под обеспокоенным взглядом Мириэл, он лег на тюфяк и закрыл глаза.
Девушка стряхнула с рук крошки и, приблизившись к нему, потрогала его лоб. К счастью, он оказался холодным; жара, по крайней мере, не было. Николас дышал размеренно и глубоко. Его грудь почти незаметно вздымалась при каждом вздохе, но сам он время от времени вздрагивал во сне. Не отнимая руки от его лба, Мириэл долго и пристально разглядывала Николаса, потом, вздохнув, отошла к очагу, чтобы развести огонь. Пока ее руки были заняты делом, она размышляла.
Она попросила его проводить ее до Ноттингема, и он выполнил свое обещание. Теперь у них нет причины держаться друг друга. Она ему помеха, он желает избавиться от нее. Возможно, Николас прав. Они слишком много знают друг о друге, и, пожалуй, им и впрямь лучше разойтись в разные стороны.
Мириэл поднесла огниво к растопке и высекла искру. От матери она переняла несколько полезных навыков, в том числе умение разводить огонь, да так, чтобы пламя было ярким и не чадило. Девушка сосредоточилась на своем занятии, но, когда огонь затрещал, с жадностью облизывая сучья и щепки, ее взгляд обратился на накрытый сундук, громоздившийся подле тюфяка, на котором спал Николас. У него средств более чем достаточно на то, чтобы начать новую жизнь, а она не имеет ничего, кроме той одежды, что сейчас на ней, и в лучшем случае может рассчитывать лишь на три мешочка серебра, если Николас еще помнит про их уговор.
Покусывая нижнюю губу, Мириэл подкралась к сундуку и, стараясь не шуметь, распутала веревки, которыми он был обвязан вместе с укрывающим его одеялом, затем отложила в сторону кусок: грубой шерсти и осторожно провела пальцами по роскошной эмалевой облицовке, несколько попорченной морской солью. Тихо-тихо, медленно-медленно подняла она крышку за поцарапанный ножом засов. Бросив беглый взгляд назад, она убедилась, что Николас по-прежнему пребывает в глубоком забытьи и вряд ли проснется даже от рева труб, возвещающих наступление Судного дня. Она вольна делать все, что угодно, хоть забрать все деньги из сундука.
Эта мысль на мгновение согрела Мириэл душу, но потом она устыдилась себя. Совесть не позволит ей опуститься до подобной низости, да и к тому же денег в сундуке достаточно для обоих. Просто надо решить, сколько взять. Так, чтобы хватило и чтобы потом не мучило чувство вины.
Мириэл взвесила на ладони один мешочек с деньгами и, ощутив его приятную тяжесть, сразу почувствовала, как по телу опять разлилось волнующее тепло, будто ее обняли руки возлюбленного. Она достала чехол, взятый в монастыре, и накидала в него с десяток мешочков серебра. Теперь и она не будет бедствовать, и ему с лихвой осталось на претворение в жизнь своих планов, что бы он там ни задумал.
Отблески пламени плясали на резных стенках маленького сундука, придавая выразительность каждой линии ювелирного узора из слоновой кости. Красота заключенного в нем предмета неотвратимо влекла ее, словно песня сирены. Она сказала себе, что только разок взглянет на сказочную драгоценность – королевскую корону, но, когда открыла сундучок и развернула шелковую обертку, ей захотелось большего. Она держала корону Матильды в руке и чувствовала, как от украшенного драгоценными камнями золота ей передается величие королевского могущества. Эта корона символизировала власть, служила доказательством того, что место женщины не только у очага. Матильда, не склонявшаяся перед авторитетом мужчины, отправилась на войну, чтобы защитить свои права.
Подчиняясь внутреннему порыву, не обращая внимания на голос, твердивший ей, что она поступает безрассудно и рискованно, Мириэл завернула корону в пурпурный шелк и сунула ее в чехол, где уже лежали мешочки с деньгами.
Уже давно рассвело, когда Николас наконец проснулся, хотя сам он не мог определить, какое теперь время суток, поскольку вокруг было темно. О тлеющие красные угольки в очаге, распространявшие по комнате тепло, он воспламенил щепку и зажег светильник, потом, чтобы развеять остатки сна, потер глаза и потянулся. Во рту пересохло, в желудке было пусто. Он с отвращением оправил на себе мятую одежду и обвел взглядом пещероподобное помещение. О том, что Мириэл тоже ночевала здесь, напоминала только едва заметная вмятина на ближайшем к арке тюфяке. Не думая больше ни о чем, он покинул комнату, чтобы найти Мириэл, выяснить, какое теперь время дня, и раздобыть что-нибудь поесть.
Входная дверь была распахнута. С улицы в главное помещение постоялого двора струился хмурый свет пасмурного утра, и доносились звуки городской суеты: цокот копыт, скрип телег, звон молота кузнеца, подковывавшего двух мулов на противоположной стороне улицы. Николас устроился за одним из дубовых столов и провел ладонями по лицу. Появился Болдуин, он принес ему кувшин эля и пшеничные булочки с начинкой из грибов и хлебной крошки. Мириэл по-прежнему нигде не было видно, и Николас решил, что в это время дня она просто пошла прогуляться по знакомому городу.
– Сегодня лучше чувствуешь себя, господин? – поинтересовался Болдуин.
Николас только кивнул в ответ, поскольку жевал булочку с грибами.
– Вчера вечером ты прямо с ног валился. – Заткнув за пояс тряпку, хозяин смотрел, как его гость завтракает. – Госпожа сказала, чтоб мы тебя не будили.
Николас отхлебнул глоток пенистого золотистого эля, принесенного из холодного погреба.
– А где она сама? Болдуин удивленно моргнул.
– А ты разве не знаешь? – спросил он так, будто был уверен в обратном.
Николас мотнул головой. Его кольнула неясная тревога.
– Я только что встал, а накануне вечером мы не разговаривали.
Болдуин почесал затылок.
– Где она, сказать не могу. Знаю только, что она ушла еще до рассвета. Расплатилась со мной сполна, а моя жена дала ей в дорогу вот таких же булочек с начинкой.
– В дорогу? – Николас отставил кружку. Неясная тревога переросла в дурное предчувствие.
– Как же так? – воскликнул Болдуин, сунув ладони под мышки. Его глаза заблестели любопытством. – Утром она сказала, что ей нужно срочно ехать, но она найдет себе другого провожатого, поскольку ты, господин, еще слишком слаб. По-хорошему сказала. Она не жаловалась за твоей спиной.
– И не сказала, куда направляется?
– Нет, господин, – качнул головой Болдуин. Чувствуя, что Николас обеспокоен, он принял серьезный вид. – Но я так понял, что на юг, как ты и говорил вчера. – Он упер руки в бока. – Что-нибудь пропало?
Николас пытался собраться с мыслями.
– Нет, – быстро ответил он. – Просто для меня это полная неожиданность, только и всего. – Он не кривил душой.
– Ха, от женщины чего хочешь можно ожидать, – фыркнул Болдуин. – Вот, к примеру, моя жена. Когда она…
Николас вскочил на ноги и, не обращая внимания на Болдуина, пытавшегося выразить ему сочувствие, бросился к своей комнате. В темноте он споткнулся о ступеньку и, хватаясь за стену, чтобы не упасть, оцарапал костяшки пальцев. Чертыхаясь, облизывая ссадину, он дохромал до сундука и, сдернув с него одеяло, откинул крышку.
Облегчение, которое он почувствовал поначалу, мгновенно сменилось подозрением. Вроде бы все на месте, но нет, не все. Часть мешочков с деньгами – немалая часть – исчезла. Маленький сундучок тоже оказался пуст.
Прерывисто дыша, Николас сел на корточки. От ярости на его шее вздулись жилы.
– Вот стерва, – процедил он сквозь зубы. – Лживая коварная тварь. – Это было хуже удара мечом. Она обокрала его, обессилевшего и беспомощного.
Ведь он не раздаривает свое доверие направо и налево, но ей поверил, а она в благодарность его обманула. Николас стукнул кулаком по стенке сундука, еще больше разодрав пальцы. Как он сразу не догадался? Это же было ясно с самого начала, едва она прикоснулась к короне. Он же видел, как вспыхнули ее глаза.
– Господин? – В арке стоял Болдуин. Николас быстро накинул одеяло на сундук и повернулся.
– Прикажи слуге оседлать моего коня, – распорядился он.
– Если даже у вас с госпожой раздор вышел, тебе теперь за ней трудно будет угнаться. – Болдуин внимательно посмотрел на него. – На юг лучше ехать через ворота Святой Марии и дальше, у Бригфорда, через реку.
Николас сдержанно кивнул. Сердце по-прежнему рвалось из груди, но ярость постепенно улеглась, сменившись тихим гневом. Он твердил себе, что свернет ей шею, когда догонит, но, спешно собираясь в дорогу, он видел в воображении совсем другую картину: его руки сдавливали не ее горло, а талию, а губы впивались в ее лживый пухлый рот.
Глава 9
Мириэл покинула Ноттингем южной дорогой и по выезде из городских ворот завела беседу со стражником, чтобы тот запомнил ее. Потом она обогнула городскую стену и приблизилась к другому входу, со стороны Коровьего переулка. Там она спешилась и уговорила крестьянина, следовавшего в город, посадить ее на свою телегу, сославшись на то, что ее кобыла подвернула переднюю ногу. Теперь, если Николас станет искать ее, она замела следы, рассудила девушка. Стражник у ворот Святой Марии видел, как она уезжала, а другой стражник, у Коровьего переулка, если того спросят, вряд ли усмотрит взаимосвязь между женщиной в телеге с плетущейся следом лошадью на привязи и женщиной, которую ищут.
Мириэл была довольна собой, хвалила себя за сообразительность, хотя отличное настроение несколько омрачало чувство вины. Она сознавала, что поступила нечестно по отношению к Николасу, но ведь и к ней самой жизнь была не очень-то благосклонна. Дедушка был прав, когда говорил: нужно быть безжалостным, чтобы добиться успеха.
Теперь ей требовалось найти жилье, и, как только крестьянин высадил ее возле рынка, она продала лошадь и стала спрашивать, не сдаются ли где свободные комнаты. Поиски увенчались тремя предложениями, два из которых она сразу же отвергла, сочтя те жилища непригодными, поскольку они располагались в беднейших районах города, где семьи сдают спальные места в своих домах, чтобы хоть как-то прокормиться. Третье из предложенных помещений находилось рядом с мастерской шорника на возвышении в дальнем конце Коровьего переулка. Домик оказался скромный, но в хорошем состоянии и со всеми необходимыми удобствами.
– Он принадлежит господину Герберту Вулмэну, – поведала Мириэл жена шорника. Открыв тяжелую дубовую дверь, она завела девушку в комнату с очагом в центре, полками по стенам и деревянным буфетом. – Он – наш сосед, и ключ от дома держит у нас. Он сейчас на ярмарке тканей, а то сам показал бы тебе дом. Он живет на холме возле Буднего рынка. – Женщина махнула рукой в том направлении.
Мириэл кивнула и прошлась по комнате, разглядывая убранство. Над очагом висел начищенный до блеска котелок, рядом в ведерке лежали сухие дрова. В подсвечниках стояли свечи, на обмазанных глиной стенах сияла свежая побелка, запах которой еще не выветрился. Не такое роскошное жилье, как дом дедушки в Линкольне, подумала Мириэл, но все же лучше, чем она надеялась найти в столь короткий срок.
– Прежде здесь жил брат господина Герберта, – сказала госпожа Брайдлсмит. – Он был бездетным вдовцом и скончался в Михайлов день, мир его душе. – Она перекрестилась.
Мириэл в знак почтения тоже осенила грудь крестным знамением. В комнате ничто не напоминало о ее прежнем хозяине, не ощущалось незримого присутствия, как в линкольнском доме после смерти ее дедушки.
– Мне здесь очень даже нравится, – сказала Мириэл.
– Господин Герберт сам уведомит вас об оплате, но заранее могу сказать, что он потребует деньги вперед за три месяца, – сомневающимся тоном заявила госпожа Брайдлсмит, смерив Мириэл взглядом с головы до ног.
Девушка пожала плечами:
– Деньги у меня есть. – Она небрежно одернула юбку своего грубого серого платья. – Этот простой наряд я надеваю для того, чтобы воры не напали. Что взять с бедной вдовы?
Госпожа Брайдлсмит кивком одобрила столь благоразумную меру предосторожности, но взгляд оставался подозрительным.
– Прошу прощения, – сказала она, – но не слишком ли ты молода для вдовы?
Мириэл охватило беспокойство. С тех пор как она ступила на скользкий путь притворства, ложь гроздьями срывалась с ее уст, стремительно увлекая ее в трясину обмана. Может быть, вплетенное в вымысел зерно правды приостановит ее безудержное падение и совесть меньше будет мучить ее.
– Вы правы, для вдовы я молода. – Для пущей убедительности она промокнула глаза. – Мой муж был солдатом. Он сопровождал обоз короля Иоанна и утонул вместе с караваном в заливе во время переправы. – Девушка шмыгнула носом и отвернулась, краем глаза успев заметить, как жена шорника охнула и прикрыла рукой рот.
– Я не люблю об этом говорить, – прошептала Мириэл. – Мы были женаты всего несколько недель. – При мысли о Николасе, лежащем беспомощно на тюфяке в тяжелом забытьи, у нее и впрямь на глазах выступили слезы.
– О боже, конечно. Как я сочувствую твоему горю!
Мириэл качнула головой, якобы принимая утешение, но не находя ответных слов. В душе она ненавидела себя за то, что обманывает эту добрую женщину.
– А разве у тебя нет родных, которые могли бы позаботиться о тебе?
– Нет, – дрожащим голосом отвечала девушка. – Во всяком случае, таких с кем я могла бы жить в мире и согласии. А у мужа родственников не было. – Она опустилась на край постели у стены и отвела взор. – Я очень устала. Может, давайте я вам заплачу, и вы позволите мне остаться здесь? – Она надеялась, что женщина поймет намек и, забрав деньги, удалится.
Однако госпожа Брайдлсмит рассуждала иначе. Ее падкое до сплетен доброе материнское сердце наполнилось жалостью к несчастной юной вдове, и она настояла, чтобы Мириэл пошла к ней в дом, где могла бы погреться у очага и подкрепиться горячей едой. Отказаться девушка не решилась. Любое объяснение было бы воспринято как неблагодарность, а ей, дабы сохранить за собой право на столь удобное пристанище, требовалось заручиться расположением госпожи Брайдлсмит. Она проследовала за женщиной через узкую улочку в ее жилище – такой же дом, в котором она намеревалась поселиться, только чуть более просторный. В задымленной комнате было по-домашнему тепло и уютно. Сам шорник со старшим сыном трудились в мастерской в глубине дома, и Мириэл встретили семеро других его детей от мала до велика, которых он кормил благодаря своему ремеслу.
Госпожа Брайдлсмит с гордостью и лаской в голосе назвала девушке своих отпрысков. Их имен она не запомнила, но сами ребятишки произвели неизгладимое впечатление в немалой степени потому, что их было семеро и где-то еще ходил восьмой. Женщины рожали помногу, но редко бывало, чтобы все дети благополучно пережили младенчество или сама мать не умерла от частых родов. Самый младший ребенок Брайдлсмитов был еще грудной малыш в пеленках, самой старшей оказалась девочка-подросток с шелковистыми черными волосами и блестящими темными глазами. В шумной семье шорника царил дух дружбы, сплоченности и взаимоуважения, и это больше всего поразило Мириэл. В их величавом каменном доме в Линкольне она никогда не ощущала подобной атмосферы благополучия и надежности даже при жизни дедушки. Там властвовали гордыня и почтительность, хмурые взгляды и неодобрение. И потому Мириэл едва не заплакала, когда ей подали чашку горячего медового напитка и угостили маленькими ароматными оладьями, только что снятыми со сковороды.
К счастью, ей не пришлось много говорить, ибо Брайдлсмиты болтали без умолку. Но она и не смогла бы сейчас изобретать подробности своего выдуманного прошлого. Это было выше ее сил. Ее молчание и кривую улыбку госпожа Брайдлсмит объясняла себе скорбью по погибшему мужу, и, жалея молодую женщину, она окружала ее еще большим вниманием и добротой.
Для Мириэл это было невыносимо.
– Простите, – выдавила она. – Наверно, вы сочтете меня неблагодарной, но мне нужно немного побыть одной.
– Конечно, – сочувственно отозвалась добрая женщина. – Уж очень мы шумные, когда собираемся вместе, правда? – Она поднялась и взяла плащ. – Пойдем, я провожу. Господин Герберт не станет возражать против того, что ты поселилась, прежде чем он обсудит с тобой условия найма. Я верю тебе, и для него этого вполне достаточно. – С некоторым самодовольством в движениях она заколола свой платок. – Он считает, что лучше меня никто не разбирается в людях. Говорят, я ложь за милю чую. – Она коснулась застывшего плеча Мириэл. – Приходи к нам в гости, когда будешь чувствовать себя лучше.
Мириэл кивнула, думая, что ей еще никогда не было так хорошо, как теперь. Грудь сдавливало, распирало от потребности крикнуть в простодушные лица, что их обманывают, что она беглая послушница, завладевшая мешком дважды краденных денег и частью королевских регалий. Но она прикусила язык и проглотила крик.
Я знаю, тебе тяжело, – сказала госпожа Брайдлсмит, отпирая дверь и вручая Мириэл ключ от дома. – Моя сестра тоже была молода, когда потеряла первого мужа. Сейчас в это трудно поверить, но, попомни мои слова, ты оправишься от горя. Вновь выйдешь замуж и народишь потомство, как мое. – Она порывисто обняла девушку. – Если что понадобится, ты знаешь, где нас найти. – Наконец она милостиво удалилась, оставив Мириэл одну в опрятной холодной комнате, лишенной атмосферы сердечности и любви.
Мириэл бросилась на постель и разрыдалась, колотя кулаками по дереву, стуча пятками в истеричном плаче, еще более изнурительном из-за того, что нервное напряжение копилось в ней со дня смерти дедушки. Она ругалась, богохульствовала, металась, пока не почувствовала себя полностью опустошенной. Без сил, вся в слезах, Мириэл свернулась калачиком и провалилась в сон.
Пока она спала, мимо скромного маленького домика на бурой лошади проехал Николас, ведя за собой на поводу мула. На угрюмом лице молодого мужчины тоже отпечатались Невзгоды последних дней.
Мириэл проснулась далеко за полдень. В голове стучало, во рту пересохло. Она спустила ноги с постели и, потирая воспаленные глаза, чтобы прогнать сон и прийти в себя после нервного срыва, задумалась о своем положении. Ей очень хотелось вновь свернуться калачиком и повернуться спиной к белому свету, но она пересилила себя. Проявить теперь малодушие – значит просто посмеяться над собой. Ради чего тогда она рвалась на свободу? Ее судьба в ее руках, и нужно использовать все возможности, чтобы жить полной жизнью.
Встав с постели, она прошла на просторный задний двор с каменным колодцем посередине. Три яблони потрясали на ветру ободранными ветвями, на грядках небольшого огорода еще зеленели лук и капуста, посаженные прежним обитателем дома. Мириэл набрала ведро воды и умылась. От холода у нее перехватило дыхание, зато она сразу взбодрилась. Это также напомнило ей ежедневные омовения в монастыре святой Екатерины, и она виновато подумала, что, в сущности, ей крупно повезло.
Приведя себя в приличный вид, Мириэл надела накидку, взяла чехол и отправилась на рынок у церкви Святой Марии, раскинувшийся чуть выше на склоне холма. Рынок находился на этом месте со времен англосаксонского завоевания и не утратил своего значения даже после того, как на противоположной стороне города был сооружен замок и у подножия холма появилась еще одна, более крупная, базарная площадь. Теперь, когда до наступления темноты оставался час, торговцы убирали с прилавков свои товары. Многие уже ушли, чтобы успеть покинуть город до закрытия на ночь городских ворот.
У оставшихся торговцев Мириэл купила хлеб и сыр на ужин и маленький горшочек меда, чтобы было чем позавтракать утром следующего дня, а у аптекаря приобрела мазь от паразитов, дабы вывести вшей, перекочевавших к ней вместе с серым платьем, на которое она сменила монашеское одеяние.
Галантерейщик уже убрал почти весь товар, но при виде блеска монет согласился распаковать узлы. Мириэл выбрала две полоски кожи на ремень и пару серебряных пряжек, а также купила иголки, нитки и ножницы.
Тряпичная лавка была не закрыта, и Мириэл, поторговавшись с его хозяйкой, щуплой сухопарой женщиной, приобрела для себя шерстяное платье теплого красновато-коричневого оттенка.
– Хорошее платье, – прошамкала старушка почти беззубым ртом. – Его носила жена торговца гипсом, царство ей небесное.
Мириэл содрогнулась. Опять одежда покойницы. Скорей бы уж обзавестись собственными нарядами.
– Это тоже ничего. – Старушка извлекла из вороха тряпья платье из дорогой ткани густого сине-серого цвета и добавила: – Спереди немного подпалено, но можно поставить заплатку.
Приталенное, с широкой юбкой и нависающими рукавами, это платье было сшито по излюбленному фасону богатых женщин, у которых есть слуги для того, чтобы разводить огонь и готовить пищу. Не очень практичное, но в нем можно произвести впечатление, решила Мириэл.
– Его прежняя владелица тоже умерла? – спросила девушка, поморщив нос.
Лавочница удивленно глянула на нее и презрительно фыркнула:
– Нет, госпожа. Если уж ты такая привередливая, за это платье не бойся. Это наряд жены шерифа. Она отдала его своей горничной, после того как посадила подпалину, ну а та тоже носить не стала. С такими рукавами разве можно мешать в котле? Вот она и продала его мне.
– Сколько ты хочешь?
Женщина назвала неправдоподобную сумму. Торговаться Мириэл умела и любила. Дедушка посмеивался над этим ее даром, но и пестовал его. И сейчас она охотно вступила в торг.
Некоторое время спустя, торжествующая, раскрасневшаяся от удовольствия, с обоими платьями – синим и красновато-коричневым, – переброшенными через одну руку, она уже высматривала среди быстро редеющих рыночных рядов торговца тканями. Наконец она нашла нужную лавку, но ее хозяин уже собрался уходить. Мириэл чарующе улыбнулась, строя ему глазки, и тот, сдавшись на ее уговоры, опять выложил свой товар. Она набрала материи на два комплекта нижнего белья, а для верхней одежды купила отрез нарядной серой шерсти с вкраплениями из темно-зеленой нити. Ее взгляд с тоской задержался на рулоне мягкой материи сливового цвета, почти такой же, из которой было пошито ее любимое платье в Линкольне, но девушка устояла перед соблазном. Раз уж она представилась вдовой, значит, должна пока довольствоваться строгими нарядами темных оттенков.
Когда потемнело, а с реки потянуло вечерним холодом, Мириэл пошла домой. Из окон домов доносились запахи готовящейся пищи и горящих свечей. Она шла в потоке людей, разбредавшихся к своим очагам, и это дарило ей ощущение сопричастности. В толпе она чувствовала себя менее одинокой.
В своем маленьком домике она развела огонь и налила в котелок воду, потом, напевая себе под нос, зажгла свечи в железных подсвечниках. Пока вода грелась, она поужинала сыром и хлебом и принялась разбирать покупки. Красновато-коричневое платье будет ее повседневным нарядом, решила девушка, сине-серое – для более торжественных случаев. С иголкой и ниткой она управляется ловко, а потому подпалина – не проблема. Нижнее белье тоже шить недолго, ну а красивое платье из серо-зеленой ткани она закажет у швеи.
Мириэл со вздохом обвела взглядом маленькую голую комнату, лишенную каких бы то ни было украшений, некогда создававших домашний уют. От ее прежнего хозяина здесь ничего не осталось. Пожалуй, только опрятный вид помещения и свидетельствовал о том, что это было пристанище холостяка, не обремененного большой семьей. При этой мысли Мириэл мрачно улыбнулась. И опять здесь поселилось одиночество: изменились только пол и возраст нового жильца. Девушка тряхнула головой. Завтра же она купит тюфяк на постель и яркое одеяло, стены завесит драпировкой, полку заставит керамической посудой с зеленой обливкой, и комната из монашеской кельи сразу превратится в уютное жилье.
Теперь наступил момент, которого она ждала с огромным нетерпением. Мириэл разложила на коленях чехол и с благоговением извлекла из пурпурного шелка корону. На золото легли блики пламени, и драгоценные камни замерцали темным блеском, отражая переливы жемчуга. У Мириэл возникло искушение примерить корону, но суеверный страх удержал ее от соблазна. Только королеве дано такое право, да и то лишь милостью Божией. Но эта корона символизировала могущество, которым некогда обладала женщина. Тем она и влекла Мириэл.
Облако пара, поднимающееся из котелка, вывело ее из раздумий. Она аккуратно завернула корону в кусок шелка, убрала ее в чехол и спрятала под двумя платьями. Потом занялась собой. Ненавистное серое платье полетело в угол. Она подумала, что надо бы сжечь это одеяние, но затем решила дать ему еще один шанс. Пожалуй, она попробует поколотить его в кипятке, сдобренном средством от паразитов. В худшем случае платье сядет, но поскольку сейчас оно все равно висит на ней, как полог на кровати, то это даже к лучшему.
Раздевшись догола, Мириэл взяла ножницы и отрезала квадратный кусок от купленного полотна. При виде укусов вшей, особенно обильных под мышками и в паху, девушка содрогнулась и, смочив тряпку в воде, теперь уже почти нестерпимо горячей, принялась мыть себя.
Ее белое тело, от холода покрывшееся гусиной кожей, под энергичными движениями ее руки быстро розовело. Где-то в сознании пульсировала мысль, что вместе с грязью она сейчас смывает с себя прошлое и превращается в новую личность, которая отныне сама будет устанавливать правила. Она тщательно скребла каждую складку в паху, бездумно и без всякой стыдливости касаясь своего интимного естества, которое монахини считали греховным местом, а многие священники сравнивали с вратами ада. От пощипывания между ног в животе приятно защемило, но она не стала прислушиваться к этим ощущениям. Дом отсырел за время долгого пустования, и в комнате, несмотря на пылающий очаг, по-прежнему было зябко. К тому же еще надо было вымыть волосы – жалкую щетину на голове.
Ее голова была опущена в колодезное ведро, в ушах стоял шум от собственного прерывистого дыхания и скрежета пальцев по намыленной голове, и потому она не услышала тихий стук в дверь и мгновением позже щелчок повернувшегося ключа в смазанном замке.
Пожилой мужчина переступил порог и остановился как вкопанный. Его глаза едва не вылезли из орбит, а на шее вздулись жилы при виде обнаженного стройного тела молодой женщины. Она мыла голову, и ее маленькие груди подрагивали в такт ее массирующим движениям; с затвердевших розовых сосков стекали капли воды. Видя это, он почувствовал возбуждение – почти забытое им ощущение.
– О Господи, – хрипло произнес он, не зная, уйти ему или остаться.
Неожиданно почувствовав на себе порыв холодного воздуха, Мириэл подняла голову, прищурившись, глядя на дверь сквозь жгучую мыльную пелену, и тут же с криком вскочила на ноги.
– Нет, госпожа, нет! – Он спешно закрыл дверь и всплеснул руками, опровергая ее подозрения. – Не бойся, умоляю тебя. Я – Герберт Вулмэн, домовладелец. Госпожа Брайдлсмит сообщила мне про тебя, и я просто зашел представиться. Я не думал, что ты… что ты… – Красный как рак, он выкинул вперед руку и сдавленно сглотнул.
От потрясения у Мириэл участилось дыхание, и защелкали зубы. Она сдернула с постели отрез полотна и прикрылась им.
– Почему вы не постучали? – спросила девушка срывающимся от страха и ярости голосом. Оглядевшись в поисках орудия самозащиты, она схватила свободной рукой подсвечник и замахнулась им. Пламя свечи опалило ее жаром, оставив на коже след копоти.
– Я постучал, госпожа, клянусь. Ты должна была слышать. – Он дышал так же часто, как и Мириэл; его белая борода тряслась. На вид девушка дала ему лет шестьдесят. Судя по опоясанному ремнем респектабельному брюшку, обтянутому рубахой из очень дорогой ярко-синей шерсти, он был человек состоятельный, – Умоляю, поставь подсвечник. Я не причиню тебе зла.
Мириэл еще крепче стиснула в руке подсвечник. Ужас сменился неистовым негодованием, и только слово «домовладелец» несколько остудило ее пыл, а то бы ему не поздоровилось.
– Вы хотите, чтобы я заплатила сейчас? – спросила она с ледяной учтивостью в голосе, кулаком прижимая к груди обернутый вокруг туловища отрез полотна.
Он сглотнул слюну и, мотая головой, попятился к выходу.
– Нет, нет, можно завтра. По правде говоря, я глубоко сожалею, что потревожил тебя, госпожа.
Мириэл молчала. Застыв в гордой позе, она дождалась, когда он скрылся за дверью и повернул в замке ключ, и только потом, дрожа от холода и потрясения, поставила подсвечник на место и рухнула на постель.
Он – владелец дома, и, разумеется, у него должен быть второй ключ. Как она сразу об этом не подумала? Он может приходить, когда ему заблагорассудится, а значит, полная безопасность ей здесь не гарантирована. Хоть он и стар, кто знает, что у него на уме? Трясущимися руками она медленно вытерлась, решив, что завтра же приделает на дверь засов, дабы впредь он не мог застать ее врасплох.
По возвращении домой Герберт Вулмэн закрыл дверь и, тяжело отдуваясь, прислонился к ней спиной. Сердце едва не выскакивало из груди. Зря он так быстро поднимался в гору, зря распалял свое воображение. Мужчине его возраста это ни к чему. Однако он не мог не думать о стройной обнаженной женщине, не мог забыть, как по ее грудям струилась вода, как она гневно смотрела на него, – завернутая в полотно языческая богиня с точеными, безупречными чертами.
Прижимая руку к вздымающейся груди, Герберт доковылял до дубового буфета, где его слуга Сэмюэль оставлял для него кувшин вина и золоченый кубок. Дрожащими руками он отмерил свою дозу и осушил одним глотком, даже не успев оценить богатый тонкий вкус красного вина.
Когда Эва Брайдлсмит сообщила ему, что в доме его брата появился новый обитатель – молодая вдова, он даже представить себе не мог, что его взору предстанет столь юная и цветущая женщина. А какое упругое у нее тело! Наверняка она не выносила и не выкормила ни одного младенца. Он мог бы в том поклясться. Его жена, скончавшаяся пять лет назад, на первых порах после замужества была полногрудой пышкой, но, измученная неоднократными родами, со временем стала рыхлой и бесформенной, как мешок капусты. Он не любил ее той любовью, какую воспевают в песнях трубадуры, но за годы супружества привязался к ней всей душой и теперь тосковал без нее.
Тосковал по женскому присутствию в доме, по мелочам, которым не придавал значения Сэмюэль, хотя он был рачительным и преданным слугой.
Вино разливалось по жилам, согревая и успокаивая его. Герберт почувствовал себя лучше и опустился в резное кресло у очага. Потирая ноющие колени, он задумался, почему у нее такие короткие волосы. Может, остриглась в знак скорби по мужу, как это прежде делали женщины? Какова бы ни была причина, с коротким ежиком она казалась щемяще трогательной, как подросток, оттого-то у него и участилось сердцебиение и взыграла кровь.
Он успокоился, – проверять это не имело смысла. Но искра возбуждения в нем еще теплилась, ожидая, чтобы ее раздули вновь. Ему хотелось знать больше о «госпоже Мириэл». Откуда она родом? На какие средства намерена содержать себя теперь, когда ее мужа нет в живых? Как домовладелец он вправе это знать, и имеет все возможности, чтобы выяснить. Герберт щелкнул пальцем по металлическому кубку, отозвавшемуся ласкающим слух звоном. Завтра он преподнесет ей в подарок вино и свои извинения. Довольный своим решением, он развалился в кресле и опустил подбородок на грудь.
Глава 10
Постепенно Мириэл обустроилась в Ноттингеме. Она купила драпировку на стены и глиняную посуду с зеленой глазурью, тюфяк и ворсистое одеяло в красно-зеленую полоску. По ее просьбе плотник приделал изнутри на дверь крепкий засов, чтобы отныне никто не смог нагрянуть к ней с неожиданным визитом, как это случилось в первый вечер. Обеспечив себе полное уединение, она выкопала яму в углу жилой комнаты, опустила туда шесть мешочков серебра и корону Матильды в простом деревянном ларце, затем утрамбовала землю, а сверху раскидала солому и поставила новый сундук, в котором хранила одежду.
Кончилась осень, наступила зима – пора бездействия и коротания времени у очага в ожидании более светлых дней и ясной погоды. Несмотря на холод, беспрестанные дожди и потоки грязи на улицах, образовавшие зловонное болото у ворот Святого Петра, Мириэл чувствовала себя счастливой. По крайней мере, теперь у нее было удобное жилье, приличная теплая одежда, она могла довольствоваться разнообразной горячей пищей. Никто не поднимал ее с постели среди ночи. Никто не заставлял часами молиться, сидя на жесткой деревянной скамье в холодной часовне. Никто не хлестал ее по рукам за опоздания и медлительность. Она жила так, как ей нравилось.
Воспоминания о монастыре Святой Екатерины не оставляли ее, но с каждым днем свободы она все чаще думала о том времени как о чем-то нереальном, больше похожем на кошмарный сон, от которого она наконец-то пробудилась. Это впечатление усиливали порой тревожившие ее по ночам видения с участием сестры Юфимии, гоняющейся за ней по болоту с ивовым прутом в кулаке. Погоня была бесконечной, и, хотя схватить Мириэл ей никак не удавалось, девушке приходилось мчаться со всех ног, чтобы оставаться в недосягаемости. Иногда из какой-нибудь ямы неожиданно выскакивал Николас и, раскинув руки, тоже пытался задержать ее. Она просыпалась с воплем ужаса на устах. По телу ее струился пот, а сердце трепетало в груди так", будто она и впрямь спасалась бегством.
Днем о монастыре Святой Екатерины она вспоминала редко, а вот о Николасе задумывалась. Пыталась представить, как он повел бы себя, доведись им встретиться вновь. Воображала их разговор, сцены с выражением разных чувств – от убийственного гнева до прощения и восхищения. Первое, как она подозревала, было наиболее вероятно, и потому старалась гнать эту картину из головы. Гораздо приятнее мечтать о несбыточном – словах примирения и похвалах.
Разумеется, у нее сразу появились поклонники. Несколько холостяков из округи не преминули засвидетельствовать свое почтение молодой вдове. На их знаки внимания Мириэл отвечала холодным равнодушием, заявляя, что женщине, недавно потерявшей мужа, не пристало развлекаться в обществе мужчин.
– Ты ведешь себя очень мудро, дорогая, – сказал ей Герберт в один из своих визитов. Он регулярно навещал ее, – как правило, не столько с целью взимания платы, сколько для того, чтобы потешить себя ее обществом, в котором было отказано его более молодым соперникам. – Они добиваются тебя ради обладания твоим имуществом и телом, – изрек он, багровея на глазах.
Его забота о ее благополучии вызвала у Мириэл удивление и легкую досаду. Она догадывалась, что Герберт возмущался бы гораздо меньше, будь она уже не первой молодости.
– Пусть добиваются, это их право. Лично я не имею ни малейшего намерения вновь выходить замуж, – беспечно отвечала она, ставя в ведро лапник, купленный на рынке утром. Близилось Рождество. В доме дедушки они всегда встречали праздник с ветками остролиста, плюща и ели, а в очаг клали большое полено.
– Держите. – Она дала Герберту веточку плюща. Тот взял молоток и сапожным гвоздем прибил плющ к стене. Торговец шерстью чем-то напоминал ей дедушку. Он был одного с ним возраста, имел такую же мягкую белую бороду и такое же круглое брюшко. Как и ее дедушка, он смотрел на мир глазами старика, был привередлив, педантичен и любил, чтобы все было так, как хочет он. Однако, в отличие от дедушки, Герберт был менее циничен и по-детски эмоционален, что очень нравилось Мириэл.
После первой встречи, одинаково неловкой для обоих, их отношения заметно выровнялись. Герберт принес ей извинения вместе с бутылью вина, она благосклонно приняла и то, и другое, согласившись с тем, что им следует забыть неприятный инцидент и познакомиться заново. С тех пор Герберт обязательно навещал ее не менее одного раза в две недели, проверяя, в порядке ли содержится дом, и при этом всегда приходил с маленьким подарком – вином, коробочкой пряностей или восковыми свечами.
Для Мириэл его побуждения не были тайной, и она старалась, не обижая старика, держать его на почтительном расстоянии – задача весьма непростая, требовавшая огромного такта и дипломатичности. Это искусство она постигла за годы общения с дедушкой.
Герберт отступил на середину комнаты, оценивая плоды своего труда.
– Неужели ты намерена до конца дней своих оставаться вдовой? Ты же еще так молода.
Мириэл пожала плечами:
– Почему бы нет? – Она поправила украшение на стене. – Что даст мне супружество, кроме большого брюха и мужа, который приберет к рукам все мое имущество и меня заодно?
От изумления лицо Герберта стало до того забавным, что она едва сдержала смех. Мириэл знала, что ее прямолинейность ставит его в тупик. Он часто говорил ей, что его удивляет, почему такая молодая женщина благородного воспитания позволяет себе выражаться столь же откровенно, как солдаты в таверне. Однако это не удерживало его от дальнейших визитов.
– Должно быть, у тебя весьма нелестные представления о браке, – грубовато заметил он. – Значит, ты была несчастна со своим мужем?
Теперь Мириэл обратила на него взор, быстро перебирая в памяти все, что она говорила ему о себе в предыдущие встречи, дабы не обронить нечто такое, что противоречило бы ее прежним высказываниям.
– Это касается только меня, – сдержанно ответила она.
– Что ж, ладно. – Переминаясь с ноги на ногу, Герберт взъерошил волосы, кашлянул и глянул на нее исподлобья, словно пес, вымаливающий сахарную кость. – Если у тебя нет других планов, может, ты согласишься встретить Рождество в моем доме? Все же веселее, чем ужинать в одиночестве.
Мириэл покачала головой:
– Это было бы… Герберт вскинул руку.
– Н-не сочти мое предложение за д-дерзость, мы б-будем не одни, – произнес он с запинкой, спеша уверить ее в своих честных намерениях. – У меня соберутся друзья и знакомые – другие т-торговцы и их жены. Придет также моя крестница с мужем.
Это было сказано с таким серьезным видом, что губы Мириэл невольно дрогнули в усмешке.
– Значит, алчущих холостяков там не будет?
– Боже упаси! – воскликнул Герберт без тени юмора в голосе.
Усмешка на губах Мириэл сменилась настоящей улыбкой.
– Ну, если так, я согласна.
Наступило Рождество. Собираясь в гости, Мириэл наряжалась с особой тщательностью. Она надела серое платье с синим отливом, некогда принадлежавшее жене шерифа. Подпалина была спрятана под вышивкой в виде завитков, на рукава и подол пришиты новые оборки из серебристого шелка. Теперь это была ее собственное платье.
Свой ежик она прикрыла полотняным платком строгого серого оттенка, закрепив его на голове серебряным витым ободком. Герберту она никогда не объясняла, почему у нее короткие волосы; намекала только, что остриглась по сугубо личным мотивам. Она догадывалась, что его гложет любопытство, но спрашивать открыто он не осмеливался, а сама она, разумеется, не стремилась побуждать его к этому. Чем скорее отрастет ее красивая коса, тем лучше.
Она укуталась в зимний плащ с пушистой оторочкой из овчины, заколола его верхние концы округлой булавкой и зашагала вверх по холму к воротам Святой Марии. Дом Герберта – большое красивое строение с деревянной гонтовой крышей, сооруженное во времена Генриха II, – стоял на косогоре почти у самой церкви. Рядом находились высеченная в горе конюшня и кладовая, обращенная фасадом в небольшой внутренний двор.
Окованную железом дубовую дверь с дверным кольцом в форме головы грифона Мириэл открыл слуга Герберта, Сэмюэль. Поклонившись гостье, он провел ее в просторный зал и забрал у нее плащ. По одну сторону от очага она увидела длинный стол, застеленный скатертью из блестящего красного камчатного полотна. Беленные известью стены украшала яркая драпировка, со стропил свисали медные лампы, освещавшие комнату теплым золотистым светом. Зал полнился приятной смесью смолистых ароматов сосны и можжевельника и домашних запахов – огня, дыма и аппетитного жареного мяса.
Остальные гости уже сидели за столом, смеясь и беседуя, словно старые друзья. Заметив, что Мириэл замешкалась у входа, Герберт, сидевший во главе стола, тут же поднялся, громким возгласом поприветствовал ее и жестом показал на пустой стул по правую руку от себя.
Мириэл не без опасения направилась к столу. Герберт поцеловал ее в щеку и поспешил усадить рядом с собой. Его глаза светились удовольствием, когда он стал с гордостью представлять ее своим гостям. Натянуто улыбаясь, она бормотала в ответ любезности, а сама не могла отделаться от мысли, что ее оценивают, считают корыстной обольстительницей, охотящейся за богатством Герберта, а самого Герберта – слепым глупцом.
Среди присутствующих были торговец вином с супругой, пышной женщиной, унизавшей все пальцы золотыми кольцами, дабы похвалиться богатством мужа. Рядом с ними восседал резчик по камню, чьи гипсовые изваяния пользовались спросом во всей Англии; он пришел на праздничный вечер в сопровождении жены и тещи. По другую сторону от него расположился розовощекий торговец фламандскими тканями, за ним – вдова суконщика по имени Элис Лин, тощая женщина с орлиным взглядом, негнущейся, как палка, спиной и плотно сжатыми губами, напоминавшими горловину затянутого новым шнурком кошелька. На вид ей можно было дать и пятьдесят, и восемьдесят лет.
Последним гостем за столом оказался статный мужчина среднего возраста с жесткими белокурыми волосами, тронутыми сединой на висках и затылке, и зеленоватыми глазами, в уголках которых собирались привлекательные морщинки.
– Роберт Уиллоби, – представил, его Мириэл Герберт. – Муж моей крестницы. Я завещал ему свое дело.
Роберт Уиллоби улыбнулся, услышав такую рекомендацию, и склонил голову перед Мириэл.
– Надеюсь, я еще не скоро вступлю в права наследования, – галантно отозвался он.
Герберт фыркнул:
– Будь с ним осторожна, девушка. Красноречивость – его главное достоинство. – В его шутливом тоне сквозило раздражение.
Уиллоби посмотрел на старика с иронией во взгляде и бросил небрежно:
– Одно из главных достоинств.
– В число коих скромность не входит. – В лице Герберта промелькнула досада, – Мне очень жаль, что твоя жена не может присутствовать на вечере. Я не видел ее с Михайлова дня.
Насмешливый огонек угас в глазах Роберта.
– Если б не лихорадка, Джуэтта пришла бы непременно. Ты же знаешь, она обожает встречать Рождество в твоем доме. – Он поклонился Мириэл. – Уверен, она была бы счастлива познакомиться с тобой, госпожа Стамфорд.
– Я тоже, – вежливо отозвалась Мириэл. – Что ж, как-нибудь в другой раз.
– Думаю, это можно будет устроить. – Роберт сверкнул улыбкой, отчего Герберт нахмурился.
На ужин гостям подали жареных голубей в соусе из зелени, затем сдобренную специями сладкую пшеничную кашу на молоке и яблоки, фаршированные финиками с хлебной крошкой. Роберт Уиллоби за столом разглагольствовал о торговле шерстью, являвшейся источником благосостояния как его самого, так и Герберта. Последний, слушая компаньона, кипел от злости.
– Мы приобретаем сырье у хозяев маноров [8]и монастырей, а потом перепродаем его либо фламандским купцам, либо местным ткачам, таким вот, как Элис, они изготавливают из руна пряжу и ткань. – На его губах опять заиграла ироничная улыбка. – В общем, мы, так сказать, сборщики кошарной шерсти. [9]
Разморенная чудесным вином, Мириэл утратила осторожность.
– Мне хорошо знакомо суконное производство, – призналась она. – Я родилась в семье потомственных суконщиков. Мой дедушка всегда сам выбирал и покупал сырье.
– Вот как? – Роберт облокотился на стол и подался вперед всем телом, сосредоточив на ней все свое внимание. – И, по-твоему, какую шерсть лучше использовать?
– Ну, это зависит от того, намерены вы валять сукно или нет. Если да, значит, нужно брать настриг с короткошерстных овец, причем руно овцематок, а не баранов. Если нет, больше всего подойдет шерсть овец линкольнской породы.
Роберт слушал, кивая. Элис Лин тоже заинтересовалась. Ее суровое лицо загорелось любопытством, в глазах отразилось сомнение.
– Лично я покупаю руно лейстерской породы, – сказала она.
– Это тоже хорошая шерсть, – дипломатично согласилась Мириэл. Ее дедушка предпочитал сырье более высокого качества.
Элис задала ей несколько вопросов по существу ткацкого процесса. Несколько возмущенная тем, что ей устроили испытание, Мириэл отвечала убедительно и с достоинством. В глазах Элис засветилось уважение, суровая складка губ чуть смягчилась.
– Тебе, молодая особа, еще предстоит многому научиться, – назидательным тоном изрекла она. – Некоторым вещам можно научиться только на практике.
– Верно, опыта у меня маловато. – Мириэл тактично улыбнулась.
– Ты не упоминала, что каким-то образом связана с суконным ремеслом, – недовольно пробурчал Герберт. Он пригласил Мириэл на торжественный ужин, чтобы похвастать ею перед друзьями и коллегами и ввести ее в свой круг, но никак не ожидал, что она так скоро освоится в новом обществе и найдет общий язык с его компаньоном. Последнее его особенно беспокоило.
Удивленная его тоном, Мириэл вскинула брови:
– Но ведь вы никогда не спрашивали меня, да и вообще эта тема в наших разговорах как-то не возникала.
Герберт выдавил жалкую улыбку.
– Интересно, какие еще сюрпризы ты для меня приготовила? – Он попробовал пошутить, но в его реплике явно прозвучали собственнические нотки. Воцарилось неловкое молчание.
Чувствуя, что краснеет, Мириэл обратила к нему свое лицо:
– Вы только подумайте, как скучна была бы жизнь без сюрпризов.
– Может быть, но привычное существование спокойнее, и в пользу этого говорит многое.
– Смотря что подразумевать под привычным существованием, – тихо сказала она, вспомнив повседневное однообразие монастыря Святой Екатерины.
Герберт поджал губы и отошел, но Мириэл почувствовала, что он не одобряет ее поведение. Вскоре после этого гости начали расходиться. Элис Лин пригласила Мириэл посетить ее мастерские у подножия холма, на котором стоял замок, и девушка неожиданно для себя с радостью согласилась. Роберт Уиллоби на прощание с галантностью поцеловал ей руку.
– Я не отказываюсь от своих слов. Ты должна непременно навестить нас и познакомиться с Джуэттой.
– С удовольствием, – с теплотой в голосе ответила Мириэл.
Когда подошла ее очередь благодарить Герберта за гостеприимство, тот поймал ее за рукав платья.
– Будь начеку с господином Уиллоби, – предупредил он. – Я не уверен, что у него в отношении тебя абсолютно честные намерения.
Мириэл рассмеялась:
– Господин Уиллоби – видный мужчина и говорит красиво, но я не глупая простушка, которую легко охмурить бойким языком и привлекательной внешностью.
Герберт сконфузился:
– Просто я боюсь, как бы он не обманул тебя. Мне стыдно, что я не сдержал слова: обещал тебе рай за своим столом, а ты весь вечер терпела назойливые ухаживания.
– Он вовсе не докучал мне ухаживаниями, – возразила Мириэл. – Мы просто беседовали, а теперь он отправился домой к своей жене. – Она решительно шагнула за порог на колючий холод, уступая место торговцу тканями и его семье, ждавшим своей очереди, чтобы попрощаться с хозяином дома. Герберт, дабы не привлекать внимания, вынужден был отказаться от дальнейших увещеваний.
– И все же прими к сведению мой совет, госпожа, – напутствовал он Мириэл, провожая ее наклоном головы.
Мириэл в ответ улыбнулась и сделала реверанс, но от обещаний воздержалась.
Холодная зима неохотно сдала позиции поздней дождливой весне, а потом наступили погожие летние деньки. Волосы Мириэл отросли до подбородка. Расчесываясь на ночь, она смотрела на себя в ручное зеркальце с серебряным покрытием на обороте и с удовлетворением отмечала, что они уже настолько длинны, что даже переливаются, когда она встряхивает головой.
Ее жизнь в Ноттингеме складывалась удачно, и ей казалось, что чем длиннее отрастают ее волосы, тем лучше она живет. Часть денег короля Иоанна она потратила на покупку тридцати овцематок линкольнской породы и одного отличного барана – линдсейской. Каждую овцу она собственноручно отбирала по качеству шерсти. Для своей отары она арендовала у лорда Бригфорда богатое пастбище за рекой Трент и наняла пастуха. Герберт вызвался купить у нее руно, когда начнется сезон стрижки овец, но Мириэл отклонила его предложение. Фландрия остро нуждалась в отменной английской шерсти, и девушка знала, что получит хорошую прибыль, если продаст настриг со своих овец, но она собиралась открыть собственную мастерскую по изготовлению сукна.
Посещение ткацких мастерских Элис Лин вызвало у нее ностальгию. Шагая меж высоких вертикальных станков, она ощущала зуд в пальцах, стосковавшихся по челноку, по колючей пряже, пропускаемой между нитями основы и пробиваемой бёрдом. Ей не терпелось увидеть, как из-под ее пальцев выползает рисунок – ромбики, полоски, трехзевное саржевое переплетение. По просьбе Мириэл Элис неохотно позволила ей сплести один ряд. И хотя пожилая женщина лишь покряхтывала и хмыкала, наблюдая за стараниями девушки со сложенными на груди руками, с той поры она прониклась к Мириэл если и не дружескими чувствами, то уж, во всяком случае, глубоким уважением. А спустя некоторое время она предложила ей в пользование один из своих ткацких станков. Мириэл пришла в восторг. Пусть то был самый старый станок в мастерской Элис, не шедший ни в какое сравнение с великолепными фламандскими широкими ткацкими станками, с которыми она привыкла иметь дело в Линкольне, начало было положено, и Мириэл намеревалась дать ему достойное продолжение. Теперь ей требовалась только шерсть ее овец.
Герберт по-прежнему регулярно навещал Мириэл. Она была с ним обходительна, но сдержанна, давая понять, что уважает его как домовладельца и человека с положением в обществе, но не потерпит, чтобы он вмешивался в ее жизнь. Все его последующие приглашения отужинать с ним Мириэл решительно отклоняла, надеясь, что Герберт рано или поздно поймет намек, но тот продолжал упорствовать и стал особенно настойчив после того, как в канун дня святого Бенедикта от застоя в легких скончалась его крестница. Видимо, он полагал, что Мириэл готова броситься на шею Роберту Уиллоби, не дожидаясь, когда остынет прах его несчастной жены.
– Меня это возмущает, – жаловалась Мириэл Эве Брайдлсмит. Обе женщины с корзинами в руках шагали меж рядами лавок на Буднем рынке. – Я глубоко соболезную господину Уиллоби, только и всего.
– Да, бедняга. – Эва покачала головой. – Уже вторую жену похоронил. Я и первую его супругу хорошо помню. Она умерла от потницы как раз в тот год, когда на престол взошел король Иоанн. Я это запомнила, потому что в тот год мы с Мартином сыграли свадьбу.
Мириэл сочувственно хмыкнула. После Рождества она навестила Роберта Уиллоби и его жену Джуэтту. Измученная болезнью женщина была похожа на скелет – кожа да кости, в лице ни кровинки. Уже поздно было выяснять, есть ли между ними что-то общее, понравятся ли они друг другу, но Мириэл испытывала жалость и сострадание как к самой Джуэтте Уиллоби, ожидающей смерти, так и к Роберту, вынужденному беспомощно наблюдать, как та увядает… Вот так же он, должно быть, наблюдал и безвременную кончину своей первой жены.
– Просто господин Герберт тревожится за твое благополучие, – заметила Эва Брайдлсмит, искоса глянув на девушку. – Беспокойство у него в крови. К тому же, – добавила она с озорной улыбкой, – он в тебя влюблен.
– Знаю. – Мириэл скорчила гримасу и пихнула женщину локтем. – А смеяться тут нечему. Я уважаю его почтенный возраст, ценю его как исключительно порядочного домовладельца, но мне претит, что он следит за каждым моим шагом, а потом читает наставления, будто я – пятилетний ребенок. – В ее голосе послышалось раздражение. – Любая женщина, если она не слепа, скажет, что Роберт Уиллоби недурен собой. Мне он нравится, и я сопереживаю ему, но это не значит, что я от него без ума.
Эва взяла с одного из прилавков с утварью большую железную сковороду и стала внимательно ее рассматривать.
– А я потеряла бы голову, – сказала она. – Как ты думаешь – достаточно большая? – Она вертела сковороду в руках.
– Не болтай глупостей! – вспылила Мириэл. – Вас с Мартином водой не разольешь. Как бы то ни было, – фыркнула она, – я – не ты.
Эва многозначительно хмыкнула и постучала пальцами по дну сковороды. Потом сказала:
– Многие женщины спят и видят, как бы оказаться на твоем месте. Герберт богат. Ты купалась бы в роскоши, если бы вышла за него замуж.
– Как-нибудь обойдусь без чужого богатства, – отрезала Мириэл.
– Значит, у тебя есть свое? – Эва сунула сковороду под мышку, собираясь начать торг с лавочником.
– На жизнь хватает, – процедила сквозь зубы Мириэл. – И ради удовлетворения своих нужд мне незачем жертвовать свободой, вступая в брак с мужчиной, который втрое старше меня. Для полного счастья мне вообще не нужен мужчина – ни молодой, ни старый.
Эва пожала плечами и покачала головой.
– Из тебя, пожалуй, вышла бы хорошая настоятельница, – пошутила она.
У Мириэл запылали щеки. Она не знала, сердиться ей или смеяться.
– Церковь – тоже не мое призвание, – сказала девушка сдавленным голосом.
– В таком случае чего же ты хочешь? – На лице Эвы отразилось искреннее недоумение, ибо ее представления о женском счастье ограничивались заботами о домашнем очаге в угоду мужу и воспитанием здорового потомства.
– Ничего, – скупо ответила Мириэл." – Лишь бы мне не мешали жить так, как я хочу.
Эва закатила глаза, давая понять, что считает Мириэл невыносимой девчонкой, но разговор на эту тему прекратила и принялась с удовольствием торговаться.
По возвращении домой Мириэл решила, что после обеда съездит на пастбище проведать свое маленькое стадо. Ей необходимо было развеяться после полусерьезных поддразниваний Эвы и определиться со своими планами, в коих Герберту вовсе не было места. Она проживет и без мужа, даже очень богатого.
В воображении нежданно всплыло лицо Николаса – мерцающие, как море, глаза, темные волосы с золотистым блеском, кривая усмешка. Ее тело отреагировало на его образ предательски сладостной дрожью, а разум – чередой противоречивых чувств: угрызениями совести, щемящей тоской и раздражением. Как она себе постелила, так теперь и спит, и в любом случае лучше уж спать с тенью Николаса, чем с ним самим. Но мысли о нем не давали ей покоя. Ей хотелось бы знать, как он живет, чем занимается, как распорядился своим богатством. Интересно, вспоминает ли он ее? И с какими чувствами? Неужели только с презрением и ненавистью? Она поежилась, гоня думы о нем. Незачем ворошить ящик Пандоры.
Глава 11
Весна 1217 года
Он стоял на якоре в гавани Саутгемптона. Серые волны лизали его обшивку, теплый весенний ветерок теребил свернутый парус. Приземистый, с высоким надводным бортом, он заметно выделялся среди окружавших его более легких судов. И хотя в грациозности и изящности он значительно уступал своим товарищам, таким же, как он, морским скитальцам, Николас был от него в восторге.
– Ну, что скажешь? – спросил Роан де Босс, хозяин верфи, на которой был построен челн. Он сам привел его из колыбели у берегов Шельды к его новому дому в Англии.
Не находя нужных слов, Николас лишь покачал головой.
– Ход отличный. Ровно идет, плавно, осадка глубокая. – В голосе Босса, говорившего с сильным фламандским акцентом, слышалась гордость. – В первую ночь мы попали в шторм, а ему все нипочем. Скользил по волнам, как танцовщица. Немало хороших судов построил я за свою жизнь, но это – самое лучшее.
– Охотно верю, – хрипло сказал Николас и по сходням поднялся на палубу. В отличие от более легких скандинавских парусников – грациозных, мелкосидящих, с боковыми рулями и драконами на носах, – «Пандора» была большим прочным судном, приспособленным для быстрой и надежной доставки грузов. Она имела короткий корпус, высокие борта, руль располагался по центру на корме. Подобные суда нашли широкое применение у моряков Голландии, Фландрии и Балтики, где строились лучшие корабли и работали самые опытные корабелы. В Англии они тоже с каждым годом приобретали популярность, и все же «Пандора» пока еще оставалась диковинкой, привлекавшей к месту своей стоянки любопытных торговцев и судовладельцев.
Николас обследовал свое новое судно вдоль и поперек. «Перонель», парусник его отца, тоже был большим кораблем, с открытой палубой и килем, разрезавшим волны, словно нож. «Пандора» будет рассекать морские воды с мощью тяжелого меча.
– В трюм умещается до ста тонн груза, – сказал Роан, когда Николас спрыгнул в пещерную темноту под палубой. – Ты, кажется, говорил, что собираешься перевозить шерсть.
Николас пожал плечами:
– Шерсть, вино – все, за что будут хорошо платить. Роан погладил бороду:
– Порой новому судовладельцу нужно время, чтобы обзавестись заказчиками.
– Особенно если он молод и неопытен, – с улыбкой добавил Николас, искоса глянув на корабела. – Ты это хотел сказать?
Роан развел руками, выставляя мясистые мозолистые ладони.
– То, что ты молод, это верно. Но я сомневаюсь, чтобы сын Алена де Кана был недостаточно опытен.
Николас отвернулся, осматривая крепеж шпангоута. Роан внимательно наблюдал за ним.
– Мой отец строил для него «Перонель». Я с прискорбием узнал о его смерти. – Он помолчал в нерешительности. – Даже самый прочный корабль, управляемый опытнейшим капитаном, может пасть жертвой коварной волны. – Он закончил фразу на повышенной ноте, будто задавая вопрос. Николас фыркнул:
– Моего отца убили люди, а не море, – бросил он, не оглядываясь.
– Морские разбойники? – Роан кивнул: – Да, я тогда подумал, что как-то странно все это.
– Можешь и так их назвать. – Николас прошел мимо корабела на палубу. Глубоко вдыхая солоноватый воздух, он наблюдал за чайкой на мачте. В тот день, когда якобы затонул «Перонель», море было спокойным. Корабль исчез бесследно вместе с грузом и людьми, не оставив даже следов на морской глади.
– Пойдем, – неожиданно обратился он к Роану. – Выпьем за «Пандору». – Он направился к сходням. – Завтра будет время и команду набрать, и вывести ее из гавани.
Роан вразвалку, по-моряцки, зашагал следом.
– А почему такое название – «Пандора»?
– Это из греческого мифа, – ответил Николас, внезапно сощурившись. Ему по-прежнему снился корабль, носящий название «Мириэл», но он отнюдь не собирался запечатлевать свое недавнее безрассудство в прочном дереве. После того, что случилось в Ноттингеме, он всячески старался стереть из памяти образ лживой ведьмы. Поиски оказались тщетными. Она будто сквозь землю провалилась. Впрочем, имея в своем распоряжении столь огромные средства, она вполне могла себе это позволить. Гнев и горечь мешали предать забвению память о ней, но, в конце концов, он освободился от нее, оценив произошедшее с ним как один из жестоких уроков, которые преподнесла ему жизнь.
В портовой таверне Николаса хорошо знали, и, едва они с Роаном вошли, их немедленно проводили к чистому столу, на который тут же поставили кувшин гасконского вина. Немолодой торговец за соседним столом, с которым Николас был едва знаком, в знак приветствия с улыбкой приподнял кубок. Сидевшая с ним пышная красотка, явно не жена, смело посмотрела на Николаса и тут же потупила взор. Николас недолго полюбовался ее аккуратным носиком, чувственными губами и полной грудью, а потом безжалостно выбросил ее из головы. С кораблями гораздо меньше хлопот, чем с женщинами.
– За «Пандору», – провозгласил Роан. – За «Пандору», – вторил ему Николас.
Роан зажал кубок в ладонях и посмотрел Николасу в глаза.
– Ты не боишься, что она тоже может пасть жертвой морских разбойников? После смерти твоего отца на море спокойней не стало. Из-за войны между французским Людовиком [10]и регентами вашего юного короля северные воды буквально кишат грабителями и мародерами. Мне просто повезло, что я добрался до Саутгемптона целым и невредимым.
– Опасность, разумеется, существует, – здраво рассудил Николас – Но корабль не выйдет из гавани беззащитным. Я намерен взять на борт пехотинцев и лучников.
– Тебе придется искать очень дорогой груз, чтобы оправдать расходы, – скептически заметил Роан.
Николас знал, что корабел теряется в догадках относительно источника его богатства. Каны, даже в пору своего наивысшего благополучия, считались господами среднего достатка и, безусловно, не могли себе позволить такой корабль, как «Пандора». Николас поднял кубок:
– Не волнуйся. Я пробью себе дорогу в жизни. – Он вытащил из кошелька монету, чтобы расплатиться за вино. В серебре был отчеканен профиль короля Иоанна. – Жаль только, что мои родные этого не увидят, – мрачно добавил он.
Ночевал он на корабле. Завернувшись в плащ, лег на площадке с бойницами, расположенной над кормовым рулем. Парусник покачивался на волнах, тихий скрип дерева успокаивал нервы. В ночном небе мерцали, словно драгоценные камни, белые звезды. Николас пересчитал их на сон грядущий. Вон Орион, опоясанный сверкающей россыпью. Вон Малая Медведица. Вон Большая. Он знает их все как свои пять пальцев. Они – его друзья, помогают ему не заблудиться в ночном океане.
Наконец он заснул, заснул крепко и ничего не видел во сне.
На сундуке лежала горсть дорогих изящных колец, рядом – аккуратно сложенное голубое полотняное платье, сорочка с изящной вышивкой и пара желтых шелковых чулок с подвязками такого же цвета. Убрав за уши свои рыжие волосы, обнаженная Магдалена сидела на коленях в постели и сильными белыми пальцами мяла дряблое тело старика. Тот стонал от наслаждения. Она уже три года была его любовницей и знала, что ему нравится.
– Эдвин, кто были те двое мужчин в таверне? – спросила она, разминая его сутулые плечи.
– Которые?
– Ты их поприветствовал кубком.
Эдвин повернул голову, лежавшую на его руках, словно на подушке.
– Полагаю, тебя интересует тот, что помоложе? – поддразнивающим тоном уточнил он.
– Не смейся. – Ухоженные ноготки впились в его плоть, отчего он сладострастно содрогнулся.
– Дорогая, я так не выдержу.
У Магдалены едва не вырвалось, что это было бы чудом, но она вовремя прикусила язык. Эдвину необходимо было тешить себя иллюзиями, и она ему в том помогала. Такая сделка устраивала обоих: он получал удовольствие, она вела безбедное существование. Лучше уж старика ублажать, чем изо дня в день потрошить рыбу.
Дочь рыбака, она до четырнадцати лет прозябала в нищете. Потом в один прекрасный день ее увидел хозяин манора, объезжавший свой владения вместе с бейлифом. Спустя час она уже потеряла девственность, зато разбогатела на целых три пенса серебром. На следующий день лорд Ингрэм вернулся за ней, и она стала его постоянной любовницей. Эта роль не утомляла ее. Напротив, она любой ценой стремилась укрепить свое положение, поскольку у нее не было другого выхода. Она привыкла носить красивые наряды и драгоценности, есть белый хлеб с серебряного блюда и считала, что лучше уж умереть, чем возвращаться к прежней жизни. Когда спустя четыре года лорд Ингрэм неудачно упал с лошади и скончался от полученных травм, она незамедлительно нашла ему замену в лице Эдвина. Он был не барон, но человек состоятельный и ей нравился. К тому же он многого от нее и не требовал. Ее обязанности заключались в том, чтобы обеспечивать ему репутацию мужчины недюжинной силы – как в глазах окружающих, так и в его собственных.
– Мне просто любопытно, только и всего, – проронила она, пожимая плечами.
– Не сомневаюсь. Ниже, детка, а-а, вот так. – Он выделывал ягодицами медленные вращательные движения.
Магдалена выгнула брови. Эдвин явно был настроен доказать сегодня свою мужскую состоятельность.
– Он из Нормандии, – сказал Эдвин, опуская голову на сложенные руки. – Его зовут Николас де Кан. Он только что приобрел в собственность корабль – предмет зависти всех владельцев судов. Вот и все, что о нем известно.
Магдалена массировала Эдвину поясницу, а сама думала о молодом мужчине из таверны, представляя, какая у него упругая кожа, мускулистый торс, вспоминая его энергичное, выразительное лицо.
– Кстати, женщины его не интересуют, – сухо добавил Эдвин и усмехнулся – Что, рухнули твои надежды?
Магдалена испытала одновременно досаду и облегчение. Чтобы не рисковать своим благополучием, она доселе не позволяла себе увлекаться более молодыми мужчинами, но Николас де Кан произвел на нее впечатление. К тому же он, очевидно, был богат, раз смог купить такой парусник.
– Ты хочешь сказать, ему нравятся мужчины? Значит, в таверне с ним был его любовник?
Эдвин повернулся на спину, выставив вверх свое толстое брюхо, выпирающее, будто спина кита с пупком вместо дыхательного отверстия.
– Я хочу сказать, что у него нет времени ни на тех, ни на других и, чтобы заинтересовать его, нужно обладать несколько большими достоинствами, чем те, которыми располагаешь ты, дорогая. – Он схватил ее руку и положил на свой живот. – Но я всегда в твоем распоряжении. Пусть я не такой сильный, как некоторые из них, но и старому псу иногда требуется ласка.
Мысленно вздохнув, Магдалена, с улыбкой на губах, приступила к исполнению своих обязанностей.
Глава 12
Светло-карие глаза Роберта Уиллоби лучились удивлением и юмором.
– Что-о? Ты купила ткацкие станки Элис Лин? – Он положил руку на спинку пристенной скамьи в комнате Мириэл и скрестил ноги. В Ноттингем он приехал по торговым делам к Герберту и заодно навестил Мириэл, чтобы узнать, как она поживает, и обсудить с ней цены на шерсть. – Хм… ты весьма предприимчива.
Мириэл сердито смотрела на него, пока улыбка не исчезла с его лица.
– Будь я мужчиной, ты бы так не ухмылялся, – резко произнесла она. – Элис ни за что не продала бы мне свои мастерские, если б опасалась, что я загублю ее дело.
– Разумеется, – быстро сказал Роберт и пригладил усы. – Просто ты сообщила мне эту новость с таким ожесточенным видом, уже заранее готовясь выпустить когти, будто ожидала услышать от меня возражения.
Мириэл покраснела. Замечание Роберта было абсолютно верным. Поскольку ей всегда приходилось добиваться своего в борьбе, воинственность стала частью ее натуры.
– Что же тогда тебя развеселило?
От улыбки, вновь засветившейся в глазах Роберта, еще глубже прорезались привлекательные морщинки на его щеках. В Мириэл проснулось теплое чувство к нему. Если Герберт напоминал ей дедушку, то Роберт больше был похож на отца, которого она никогда не знала.
– Просто твой поступок стал для меня полной неожиданностью, – отвечал он… – Элис говорила, что ты, по всей вероятности, сумеешь вести дело, но все же ты еще так молода. – Заметив, как Мириэл втянула в легкие воздух, он поднял указательный палец – И пока ты вновь не набросилась на меня, позволь добавить, что я также преисполнен восхищения и гордости.
Девушка прикусила губу. Отвечать на комплименты ей было еще труднее, чем на критику. Она не привыкла, чтобы ее хвалили. Пытаясь скрыть замешательство, она встала и долила ему в кубок вина.
– Она решила удалиться в Лентонский монастырь. Говорит, ее старым костям будет трудно перенести еще одну зиму и она уже не в состоянии уделять должное внимание своим мастерским.
– Значит, она все тебе продала?
– Все как есть, – кивнула Мириэл.
– Должно быть, ты располагаешь недурным состоянием. – На последнем слове он повысил голос, будто задавая вопрос, и взял кубок.
– Мне хватает, – уклончиво ответила Мириэл. Она открыто посмотрела ему в лицо ничего не выражающим взглядом.
– И твое прошлое, как я понял, тоже покрыто мраком, – задумчиво произнес он. – Мы встречались лишь несколько раз, но ты всегда упорно избегала этой темы.
– Мое прошлое касается только меня, – сухо ответила она.
Он взболтал вино в кубке и отхлебнул глоток.
– Это, конечно, так, но твоя скрытность лишь возбуждает мое любопытство.
– Это твои проблемы. – Ее сердце, словно почувствовав угрозу, гулко застучало. – Ты же вроде бы пришел обсудить цены на шерсть, а не удовлетворять свою страсть к сплетням.
– О, ты разжигаешь во мне страсть не только к сплетням, – промурлыкал Роберт, да так тихо, что Мириэл решила, будто она ослышалась. Она впилась в него взглядом. От гнева, страха и еще некоего странного чувства, названия которому она не знала, у нее участилось дыхание.
– Думаю, тебе лучше уйти, – холодно сказала она. Роберт жестом выразил раскаяние:
– Я не хотел оскорбить тебя, госпожа Стамфорд. Просто пошутил – и, как вижу, не очень удачно.
Мириэл настороженно смотрела на него. Когда он говорил о разжигании страстей, голос его вызвал прилив жара в ее теле – сладостное ощущение. Она невольно представила, как целуется с ним, но тут же укротила свое воображение. Лишние сложности в жизни ей ни к чему.
– С мужчиной ты бы так не шутил, – ледяным тоном заметила она.
– Верно. Но тебе время от времени придется сталкиваться с подобным отношением. – Роберт допил вино и поставил кубок на сундук. – Ты – богатая и красивая молодая вдова, и со стороны мужчин это вполне естественная реакция. Они будут думать, что твоя жизнь бедна без того, что они могли бы тебе дать… если ты понимаешь, о чем я говорю. – Он пошевелил бровями.
Мириэл покраснела, ибо она прекрасно поняла его намек, перекликавшийся с мыслями, посетившими ее мгновение назад.
– Понимаю, – сказала она, чопорно кивнув. – Наверно, имело бы смысл нанять посредника, который вел бы за меня переговоры. – Она глянула на свои руки, стиснутые в кулаки на коленях, потом посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц. – Но я также знаю, что лучше меня никто не защитит мои интересы. Мужчины, возможно, сочтут меня слабой, потому что я – женщина, но ведь у них тоже есть слабости, которыми не грех и воспользоваться… верно?
Глаза Роберта Уиллоби вновь засветились юмором.
– Я вижу, ты будешь грозным конкурентом.
– Деловым партнером, – с улыбкой поправила его Мириэл и отставила свой кубок. – А теперь давай все-таки поговорим о ценах на шерсть. Я хочу знать, почем ты брал с Элис за один сарплер. [11]
Спустя два дня Мириэл принимала в своих новых мастерских у подножия скалы, на которой стоял замок, тюки шерсти, купленные у Роберта Уиллоби. Старая Элис тоже была там, проверяя качество руна, которое Мириэл раздавала местным хозяйкам для сучения и прядения.
– Пойдет, – нехотя буркнула Элис, теребя в пальцах маслянистые желтоватые волокна. Мириэл расценила ее замечание как одобрение. Она вздохнет с облегчением, думала девушка, когда старушка на следующей неделе переберется в свое новое жилище в монастыре.
– Почем брала? – Элис пристально посмотрела на нее.
– По сходной цене, – уклончиво ответила девушка. Потирая липкие от жирной шерсти ладони, она пошла проведать Томаса, старшего ткача, занятого плетением светло-коричневой саржи с красной полоской. От станка, за которым работал Томас, исходил громкий стук. Нажимая на ножные педали, ткач создавал из нити основы зев, в который вводил челноком уток.
Подле него один из подмастерьев готовил для станка мотки пряжи. Жена Томаса за станком поменьше сплетала в жгут обрывки руна, непригодные для изготовления сукна.
Мириэл вынуждена была признать, что в мастерских Элис царят чистота и порядок. Старушка оставила ей процветающее производство, но по объемам изготовляемого сукна оно значительно уступало мастерским ее дедушки. Тот слыл одним из крупнейших суконщиков в Линкольне, его ткани славились по всей Англии. Мириэл решила, что поставит пару станков для выработки тканей линкольнского плетения, как только разберется во всех тонкостях своего нового дела.
Элис вздохнула, наблюдая, как Томас прогоняет из стороны в сторону заправленный нитью челнок.
– Мне всего этого будет очень не хватать, – сказала она. – Я ведь только этим и жила после смерти моего Герберта. Мы начинали на пустом месте во времена старого короля Генриха и стали лучшими суконщиками на берегах Лина.
Мириэл раз двадцать слышала подобные сантименты, но раздражения не выказала. Возможно, лет через сорок она, как сейчас Элис, будет вот так же жаловаться своей молодой преемнице. При этой мысли девушка поежилась.
– И ваши мастерские по-прежнему будут самыми лучшими. Клянусь. – Улыбнувшись через силу, она стиснула костлявое плечо старушки.
– Что ж, ладно. Я буду часто приходить.
– И мы всегда будем вам рады, – сказала Мириэл, несколько покривив душой. Она усадила Элис в углу, подала ей чашку вина и, льстя старушке, стала выпытывать у нее сотни разных мелочей. Хотя Элис была занудой, она обладала огромным жизненным опытом, и Мириэл не собиралась из ложной гордости вредить себе. Ей только не хотелось, чтобы у нее над душой постоянно стоял надсмотрщик, наблюдающий за каждым ее движением.
В ткацкой мастерской Элис с одной стороны находились жилые помещения: на нижнем этаже – зал, на верхнем – спальня, в которую можно было подняться по наружной деревянной лестнице. Мириэл уже решила для себя, что, как только Герберт вернется из поездки по сбору шерсти, она уведомит его о том, что перебирается на новое место жительства.
Весь тот день она провела в шумной мастерской и вечером вернулась домой с гудящей головой. В ушах все еще стоял стук станков, веки отяжелели от усталости, но это была приятная усталость. Она с наслаждением опустилась в кресло и осторожно потерла ноющие ступни. Элфвен, старшая дочь Брайдлсмитов, подрабатывала у Мириэл, помогая ей по хозяйству. В этот вечер она приготовила на ужин яйца с ветчиной и пшеничные вафли. Проголодавшаяся Мириэл проглотила все с благодарностью и похвалила девушку:
– В жизни не ела ничего вкуснее. Ты – лучшая стряпуха на весь Коровий переулок.
Элфвен зарделась от удовольствия.
– Я люблю готовить, – призналась она. – И вести домашнее хозяйство.
– Каждому свое, – заметила Мириэл, не испытывавшая тяги ни к тому, ни к другому. Она отослала девушку домой, заплатив ей серебряной монетой в четверть пенса, и пообещала подарить ей отрез на платок с первой партии изготовленной ткани. Потом задвинула засов и, довольно улыбаясь, прислонилась к двери.
Горячая пища восстановила ее силы. Она выпила для бодрости чашу пряного медового напитка и решила сейчас же заняться подготовкой к переезду в ткацкую мастерскую. В первую очередь она закрыла ставни, отгораживаясь от летних сумерек и болтовни соседей, которые переговаривались друг с другом, стоя у дверей своих домов. Стены сомкнулись вокруг нее, но в отгороженном пространстве она чувствовала себя покойно, как во чреве. Комната наполнилась золотистым дымом, поднимающимся от очага и пламени свечей. Несколько мгновений она наслаждалась тишиной и уютом, а потом извлекла из вырубленной в скале кладовой лопату, оттащила от стены сундук и принялась копать.
В дверь громко постучали.
– Мириэл, открой, – раздался требовательный крик Герберта. – Не может быть, чтобы ты так рано легла спать!
Девушка охнула в смятении, резко развернулась. Расходившееся сердце едва не выскочило из груди.
– Я уже в постели. У меня болит голова, – солгала она, дрожащими руками пряча лопату в сундук.
– Открой, у меня к тебе важный разговор.
– Разве нельзя подождать до утра? – Согнувшись, Мириэл быстро забросала соломой яму и поставила сундук на место, затем окунула ладони в котел с теплой водой и пошлепала себя по лицу.
– Нельзя. Открывай! – Мириэл впервые слышала, чтобы Герберт обращался к ней столь категоричным тоном. Может, он узнал о ее намерении перебраться под другую крышу и пришел отговорить ее? Только этого не хватало в довершение тяжелого дня. Судя по его голосу, отступать и внимать увещеваниям он не собирался.
– Ладно, только недолго. Голова болит. – Она отворила дверь.
Он стремительно шагнул через порог. Мириэл с одного взгляда стало ясно, что Герберт чем-то сильно расстроен. Одежда на нем была измята и заляпана дорожной грязью, белая борода стояла торчком, как шерсть ощетинившейся кошки, лицо почернело. Казалось, его вот-вот хватит апоплексический удар. Мириэл уже начала жалеть, что отворила дверь.
– Что случилось?
Герберт сверлил ее свирепым взглядом.
– Госпожа Стамфорд желает знать, что случилось. – Фамилию он произнес с издевкой.
У Мириэл похолодело в животе.
– Хотите медового напитка?
Она смотрела, как он борется с собой, сжимая и разжимая кулаки, играя желваками. Наконец он взял себя в руки, холодно кивнул и опустился на ее сундук.
Мириэл отвернулась и взяла кувшин – красивый сосуд с зеленой обливкой и горлышком в форме лошадиной головы. Чтобы успокоиться, она обхватила ладонями его холодную гладкую поверхность. Герберта, очевидно, расстроила весть о том, что она вознамерилась оставить его дом – ведь он к ней привязался. Поэтому он так расстроен. Девушка налила в чашку медовый напиток и подала старику.
– А теперь объясните, – ласково сказала она, – чем я заслужила ваш гнев?
– Ты меня обманула, – рявкнул Герберт и отхлебнул из чаши большой глоток.
– Обманула? – Мириэл вскинула брови.
Он поставил чашу на колено. Его рука тряслась мелкой дрожью, вызывая рябь на поверхности пряной жидкости.
– Полагаю, ты хорошо знакома с монастырем Святой Екатерины?
Мириэл невольно отступила на шаг, до боли стискивая в побелевших пальцах ручку кувшина.
– Значит, не отрицаешь? – На его одутловатом лице отразились одновременно торжество и разочарование.
Мириэл стало дурно. Интересно, что ему известно и как он вообще об этом узнал?
– Что я не должна отрицать? – с вызовом спросила она, как всегда, отчаянно сопротивляясь даже в безвыходном положении. – Я не совершила ничего постыдного, – На самом деле грешок за ней числился, но это касалось только ее и Николаса.
– В таком случае ты просто бесстыжая шлюха. – Вены у него на шее угрожающе вздулись, кожа приобрела сливовый оттенок.
Мириэл едва не плеснула ему в лицо остатки медового напитка. Удержалась лишь из опасения, что с ним может случиться приступ.
– Прежде чем судить других, на себя посмотрите, – презрительно бросила она. – С прошлым покончено, и я стараюсь создать для себя пристойную жизнь.
– Основанную на лжи, – прохрипел он, задыхаясь. – Я верил тебе. Думал… думал, ты порядочная, добродетельная вдова, нуждающаяся в защите.
– А я порядочная женщина. – Мириэл молча молила Господа о спасении. – И добродетельная. Не знаю, что вы слышали обо мне и от кого, но ведь одни и те же факты всегда можно истолковать по-разному. – Он злится из-за того, что она обманула его доверие, что он изначально ошибся в собственных суждениях, догадалась девушка.
Герберт резко отхлебнул из чаши и сердито посмотрел на нее:
– На бостонской ярмарке по случаю дня святого Иоанна я заключил договор на покупку шерсти у монастыря Святом Екатерины. Они рассорились со своим прежним покупателем и искали нового заказчика. – Он впился в нее взглядом. – Разрыв произошел из-за молодой монахини, сбежавшей из монастыря вместе с гостившим там мужчиной. Беглянкой оказалась Мириэл Уивер, внучка Эдварда Уивера, знаменитого суконщика из Линкольна, а гостем – случайно забредший к ним странствующий солдат по имени Николас де Кан.
Мириэл жевала губу.
– Это не то, что вы думаете.
– Откуда тебе знать, что я думаю? – Он влил в себя остатки напитка и со стуком поставил чашу на сундук.
– У вас на лице написано.
Он выпятил бороду.
– В моем лице ты можешь видеть только гнев оскорбленного ложью человека.
– Чем же моя ложь навредила вам? – Мириэл махнула рукой. – Разве я не содержу дом в чистоте и порядке, разве не плачу вовремя? К тому же я стремлюсь устроиться здесь основательно, стать уважаемой горожанкой и при этом даю работу и заработок местным жителям. – Она топнула ногой. – Разве я своим поведением хоть раз навлекла позор на вас как владельца дома, в котором я живу?
– Чем навредила твоя ложь? – страдальчески возопил Герберт, – Боже мой, девушка, ты даже не представляешь, во что это может вылиться. – Он глянул в пустую чашу. Мириэл не стала ему доливать. Ее отчим после каждой чаши становился все дурнее и противнее.
– А что стало с твоим любовником, этим Николасом де Каном? – требовательно спросил Герберт.
– Он не был мне любовником, – вспылила Мириэл. – В монастырь он попал еле живой, со страшной лихорадкой. Я выходила его, и в благодарность он довез меня до Ноттингема. Наши тела ни разу не соприкоснулись в похоти, и доказательством тому служит моя девственность!
– Твоя девственность, безусловно, принадлежит Христу.
Мириэл оскалилась, теперь даже не пытаясь сдерживать ярость.
– Я ничего не должна Христу, ибо постриг я не принимала. Мои благословенные родственники поместили меня в монастырь, потому что дома я им мешала, а милые святые сестры обрезали мне волосы в наказание за то, что я нарушила их установления. Они держали меня взаперти на хлебе и воде, ожидая, когда я раскаюсь. И при первой возможности я конечно же сбежала! – Девушка гордо приосанилась, хотя в ее глазах стояли гневные слезы. – Я ничего им не должна, – выпалила она. – Моя жизнь принадлежит мне, я буду распоряжаться ею так, как сочту нужным. И ни вы, ни кто другой мне не указ!
Удушающая ярость в лице Герберта сменилась жалостью. Он поднялся, развел руками.
– Не плачь, – взмолился он. – Я не выношу женских слез.
– Незачем было доводить меня до такого состояния! – Мириэл рукавом смахнула слезы, отвергая его утешения.
– Ты солгала мне, я разозлился, думал, у тебя был любовник. Не плачь, дорогая, прошу тебя. – Он неуклюже обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
Почувствовав на лице его горячее дыхание и колючее прикосновение бороды, девушка судорожно вздохнула и рывком высвободилась из объятий старика.
– Уходите, – с достоинством произнесла она. – И еще, хочу довести до вашего сведения, что я переселяюсь в мастерскую Элис. Собиралась на следующей неделе, но теперь перееду завтра же.
Герберт оторопел:
– В том нет необходимости.
– После того, что вы мне наговорили, оставаться здесь я не могу, – угрюмо промолвила Мириэл.
Герберт тихо выругался и мясистыми лопатообразными ладонями провел по лицу. Потом вскинул подбородок, собираясь с духом.
– Я еще не все сказал, – заявил он с напыщенностью городского старейшины, выступающего на площади. Подойдя к полке, где стоял кувшин с медовым напитком, он наполнил свою чашу и с жадностью отпил из нее.
Теряясь в догадках, Мириэл не сводила с него настороженных глаз.
Герберт расправил плечи:
– Я пришел сюда, чтобы получить подтверждение тем фактам, которым стали мне известны. Вообще-то я хотел сообщить о тебе шерифу и церкви, но потом передумал.
– Вы очень добры, – съязвила Мириэл.
– Нет, я сделал это из эгоистических побуждений. – Он стоял перед ней, широко расставив ноги и величаво выпятив грудь, плавно переходящую в округлый живот. – Мне вовсе не хочется, чтобы тебя в наказание за былые грехи плетьми изгнали из города или посадили в колодки, но, если по-другому нельзя, так и будет.
– Если по-другому нельзя? – повторила Мириэл с возрастающим чувством тревоги.
Держа одну руку на ремне, туго опоясывающем его живот, Герберт осушил чашу и прокашлялся.
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, – сказал он. – Мне надоело жить вдовцом и довольствоваться дома только компанией Сэмюэля. Нужно, чтобы кто-то вдохнул свежесть, новую жизнь в унылые стены моего жилища.
– Стать вашей женой? – Мириэл едва не захлебнулась от негодования. Его намерения ей стали понятны с первой же встречи, но Мириэл по наивности думала, что сумеет управлять им. Теперь же он имел против нее грозное оружие. – Не глупите, – резко сказала она. – Оградив меня таким образом от одного скандала, вы тем самым вовлечете нас обоих в другой. Когда женщина выходит замуж за человека втрое старше ее, праздные языки не стесняются в выражениях.
– Ну и пусть болтают, – упорствовал Герберт. – Сплетни скоро улягутся. В городе меня уважают за рассудительность. А что можно придумать разумнее, чем объединить мои предприятия по торговле шерстью с лучшими суконными мастерскими Ноттингема?
Если б Мириэл могла пошевелиться, она схватила бы сковороду и прогнала бы его прочь из дома, не думая о последствиях.
– Я не уступлю вам свое дело, – процедила она сквозь зубы.
Герберт пожал плечами:
– А я этого и не жду. Судя по слухам, ты прекрасно разбираешься в ткацком ремесле. Я предоставлю тебе полную свободу действий.
– Как же! Так я и поверила! – прошипела Мириэл. – Я хоть и девственница, но прекрасно осведомлена о вероломстве мужчин!
– Мое слово – залог моей честности, ибо я никогда не лгу, чего нельзя сказать о тебе, – выдавил Герберт.
Щеки Мириэл заалели, будто он отхлестал ее по лицу.
– Тогда почему вы хотите жениться на мне, если не из корыстных побуждений?
– Проклятая девчонка! – взревел Герберт. – Конечно, я ищу выгоды. Я ведь не святой! Разве я отрицаю, что моя торговля и твои мастерские как нельзя лучше дополняют друг друга? Но дело не только в этом. Боже мой, да если б меня интересовала одна лишь выгода, я бы уже давно женился на Элис Лин!
Мириэл насмешливо кивнула:
– А теперь мастерские Элис отошли ко мне. Как кстати! Ведь вам хочется наслаждаться мною в постели, щеголять красавицей женой перед друзьями и знакомыми, чьи супруги уже состарились и утратили привлекательность.
Она думала, что он ее ударит, и в какой-то мере далее желала этого, ибо тогда решение было бы очевидным. Однако Герберт владел собой. В одной руке он по-прежнему держал чашу, другой – цеплялся за свой ремень.
– Да, я желаю тебя, – надтреснутым голосом произнес он, стараясь не утратить самообладания. – Ни один мужчина, если он в здравом уме, не может остаться к тебе равнодушным. И, конечно, ты права, я буду преисполнен гордости, показываясь на людях с такой женой, как ты. – Он убрал ладонь с пояса и умоляюще протянул руку к ней. – Я хочу лелеять тебя, оберегать.
Мириэл прищурилась. Теперь она начинала понимать.
– От таких людей, как Роберт Уиллоби? – Его интересы тесно переплетались как с делами самого Герберта, так и с ткацким производством Мириэл.
Герберт дернул рукой.
– И от него в частности.
– Вы полагаете, я не способна постоять за себя? – Сковорода висела поблизости. Достаточно было протянуть руку и запустить сковородой ему в голову. – А разве вы не пытаетесь воспользоваться моим безвыходным положением?
– Ради твоего же блага, – убежденно заявил он.
– Меня «ради моего же блага» поместили в монастырь Святой Екатерины.
Герберт со вздохом покачал головой, будто досадуя на капризы своевольного ребенка.
– Я больше не стану с тобой спорить. Даю тебе одну ночь на раздумья. Утром скажешь свой ответ, и я буду знать, как действовать. Если согласишься, не пожалеешь, обещаю. Если откажешь, – он сердито глянул на нее из-под насупленных бровей, – ты знаешь, что будет. – Он направился к выходу, но на пороге замедлил шаг и обернулся: – Я не хочу быть жестоким с тобой, Мириэл. Клянусь, я буду тебе самым нежным и любящим мужем.
Она сжала в кулаках складки платья:
– А свататься пришел с дубиной в руке.
Герберт вздрогнул, будто от пощечины, и, не сказав больше ни слова, вышел. Мириэл схватила с крюка сковороду и со всей силы швырнула ее в затворившуюся дверь. Сковорода с гулким звуком отскочила на пол, оставив вмятину в дереве. Обессиленная, девушка повалилась на постель.
Можно было бы собрать вещи и перебраться в другой город, например в Ньюарк, но, если Герберт, как и грозился, заявит о ней шерифу, прошлое настигнет ее и там. Не исключено, что Герберт просто припугнул ее, но если нет, ее подвергнут остракизму, – возможно, как он и сказал, посадят в колодки либо предадут церковному суду.
А может, и вправду выйти за него замуж? Тогда как супруг он получит все права на нее и ее имущество. Мириэл обхватила голову руками, вдавливаясь лицом в яркое одеяло. В глазах сразу померкло. Герберт стар, ему, должно быть, за шестьдесят. Мысль о том, что она должна делить с ним постель, была ей омерзительна. Но, рассуждая здраво, она понимала, что супружеские обязанности в постели ей придется исполнять не часто. К тому же Герберт стар и от возбуждения и волнения раздувается, как жаба, так что не исключено, что очень скоро она снова овдовеет, но при этом станет вдвое богаче, получив в придачу процветающее предприятие по торговле шерстью.
Согласиться или сбежать? Мириэл опустилась на постель и, сосредоточенно морща лоб, устремила взгляд в огонь. Ей ведь удавалось помыкать дедушкой. А чем Герберт умнее его? Пусть свяжет ее узами брака, мрачно думала девушка. Она опутает его этими узами, подчинит себе и все будет делать по-своему.
Когда она уснула, во сне ей привиделась собственная брачная ночь, но тело ее возлюбленного было молодое и мускулистое. Он раскачивался и выгибался на ней, осыпая ее поцелуями и ласками, от которых ее тело наливалось невыносимо сладостной тяжестью.
Пробудилась она вся в поту, ловя ртом воздух и сжимая между ног простыню. Сквозь закрытые ставни с улицы доносились звуки пробуждающегося дня.
Глава 13
Бракосочетание Мириэл с Гербертом Вулмэном состоялось в церкви Святой Марии утром одного из августовских дней. Церемония была скромная, хотя поздравить жениха и невесту пришли многие члены купеческого сообщества. В присутствии свидетелей Мириэл с Гербертом обменялись клятвами на каменной паперти перед церковью. Поскольку считалось, что родных у Мириэл нет, под венец ее провожал господин Брайдлсмит, исполнявший отведенную ему роль с пылким энтузиазмом.
– Набираюсь опыта, – с усмешкой сказал он. – Хоть буду знать, как Элфвен замуж выдавать.
Как только на пальце Мириэл засиял массивный золотой перстень, жених с невестой вошли в церковь и преклонили колена перед алтарем для совершения обряда венчания.
Герберт, добившись того, что хотел, светился неподдельной радостью. Мириэл улыбалась через силу. Она видела, что приглашенные смотрят на них и гадают, кто же из них кого женил на себе: симпатичная молодая вдова польстилась на богатство старика, зная, что тот долго не проживет, или хитрый старик коварством заполучил в свою постель красавицу жену и заодно присовокупил к своему торговому предприятию ее прибыльные ткацкие мастерские.
Почувствовав на своих руках влажные ладони Герберта, Мириэл подавила дрожь. Мысль о предстоящей брачной ночи вызывала у нее тошноту. В глубине души она даже жалела, что сбежала из монастыря.
– Поздравляю, госпожа Вулмэн, – сказал Роберт Уиллоби, улучив момент, когда Герберт ненадолго оставил ее одну, чтобы пообщаться с гостями. В зеленоватых глазах, как всегда, пряталась насмешка. – Если б я знал, что старый лис проявит такую прыть, я и сам бы не мешкал. – Наклонившись, он поцеловал Мириэл в щеку, окутав ее терпкими мужскими запахами нарда и можжевельника.
– А если б я знала, то, наверно, бежала бы быстрее, – уныло призналась девушка.
– Так он взял тебя силой? – Уиллоби бросил взгляд на Герберта. Тот уже оставил гостей и спешил на выручку жене.
Мириэл улыбнулась, качая головой:
– Не в том смысле, что ты вкладываешь в это слово. К тому же многие уверены, что я заключила весьма выгодную для себя сделку.
– Значит, они слепцы.
Мириэл зарделась. В лице Роберта сквозило нечто большее, чем просто любезность, хотя, когда Герберт подошел и по-хозяйски взял ее за руку, он немедленно принял невозмутимый вид.
– Ты счастливчик, крестный, – сказал Роберт.
– Не отрицаю. – Тряхнув ощетинившейся бородой, Герберт крепче стиснул руку Мириэл.
– Желаю вам обоим счастья и благополучия в браке. – Роберт учтиво поклонился и смешался с толпой гостей.
Герберт продолжал пристально наблюдать за ним, пока Мириэл не ущипнула его.
– Я – не кость, чтобы из-за меня драться, – сказала она. – Он подошел просто поздравить нас. Если ты будешь подозревать каждого мужчину, который обращается ко мне, о каком счастье может идти речь?
Герберт взял ее за другую руку и развернул к себе лицом.
– Да, я понимаю. – Он вздохнул. – Мне нравится, что другие восхищаются тобой, но я не могу не ревновать. А Роберт умеет очаровывать женщин.
Мириэл тоже вздохнула, уже начиная сомневаться в том, что приняла верное решение.
В отличие от церемонии бракосочетания, которая была обставлена просто и скромно, свадебный ужин вылился в настоящее пиршество. Герберт не пожалел средств на чествование своей невесты. Он нанял целую армию поваров, слуг и бродячих актеров, и, поскольку торжество выпало на конец лета – сезон урожая, – стол ломился от яств. Кроме привычных блюд – молочных поросят и жареных голубей, гостей потчевали пышными куриными грудками в пикантном соусе и сочными пирожками, начиненными рубленым мясом с луком и специями. На столе также стояли тарелки с тушками соленого лосося и подносы с устрицами. На последние Герберт особенно налегал. Ловко вскрывая ножом раковины, он жадно высасывал их содержимое под скабрезные намеки и непристойные взрывы смеха.
Мириэл, обожавшая устриц, сейчас не могла на них смотреть. Она с ужасом думала о следующем этапе свадебного обряда. Об акте совокупления она имела смутное представление. Знала только, что орган, находящийся у мужчин между ног, предназначался для проникновения в заветную щель меж женских бедер, откуда раз в месяц текла кровь и спустя девять месяцев после оплодотворения появлялись дети, но подробности ей были неведомы. Мужчины, судя по их хвастливым отзывам, получали удовольствие от этого действа. Ей случалось слышать звуки, доносившиеся из спальни ее отчима и матери. Они стонали, кряхтели, пыхтели, охали, из чего она сделала вывод, что акт размножения отнимает столько же сил и доставляет такое же наслаждение, как толкание в гору огромного валуна.
Праздник продолжался, одно угощение сменяло другое, вино текло рекой. Мириэл ела и пила мало. Она понимала, что если напьется до оцепенения, то не будет сознавать, что с ней произойдет. Отнюдь не горя желанием обрести этот опыт, она понимала, что это необходимо.
Постепенно напиваясь, гости шумели все громче, и Мириэл, застенчиво потупив взор, попросила разрешения удалиться. Ее уход сопровождался свистом и непристойными восклицаниями. Герберта хлопали по спине и немилосердно поддразнивали. Кто-то сунул ему под нос еще одно блюдо с устрицами.
Уединившись в тишине спальни, Мириэл сняла платок и опустилась на расшитое одеяло из фламандской шерсти. Постель новобрачных была застелена новыми хрустящими простынями и усыпана благовониями, стимулирующими способность к оплодотворению. У одной стены стоял сундук Мириэл, на дне которого лежал маленький деревянный ларец с остатками серебра в мешочках и короной Матильды. И ларец, и сундук были заперты на ключи, которые Мириэл носила на себе, но она все равно нервничала. Спальня – не самое безопасное место для хранения ее сокровищ. При первом же удобном случае она подыщет более надежный тайник.
Мириэл недолго оставалась в одиночестве. Не успела она собраться с мыслями, как на пороге появились Эва Брайдлсмит и юная Элфвен, с удовольствием взявшие на себя роль ее прислужниц. Весело переговариваясь, они помогли ей снять верхнее платье из синевато-серого полотна и светло-зеленую поддевку. Пока Элфвен аккуратно складывала наряд новобрачной, ее мать взяла костяной гребень и принялась расчесывать волосы Мириэл, ниспадавшие к ее ключицам медовым покрывалом.
– По крайней мере, ты знаешь, чего ждать, – сказала Эва. Она сняла с гребня запутавшиеся в зубьях волоски и расправила постель. От выпитого вина на ее щеках играл румянец, глаза блестели.
Мириэл кивнула, но не очень убедительно. Не в силах унять стук зубов, она забралась в постель.
– Ясно, конечно, что ваш брак, прежде всего, сделка, но, уверена, вам будет хорошо вместе. Что ни говори, а мужчины преклонных лет – люди уравновешенные и надежные, – Эва стиснула руку Мириэл. – Боже, да ты холодна как лед! Ну-ка, подай сюда вон тот кувшин, – быстро распорядилась она, обращаясь к дочери.
После чаши ароматного вина Мириэл почувствовала себя лучше. Она сразу согрелась, но в голове появилась неестественная легкость.
– Все будет хорошо, – увещевала ее Эва. – Герберт, может, и не красавчик, зато у него большой жизненный опыт. Молодые мужья, хоть и красивы телом, больше думают о собственных удовольствиях, чем о женах.
– Значит, и мне следует выходить замуж за старика? – дерзко поинтересовалась Элфвен.
Мать потрепала дочь по руке:
– Это значит, что твой выбор должен быть мудрым.
Хохот и тяжелые шаги на лестнице за дверью предупредили женщин о приближении жениха и гостей, провожающих его к брачному ложу. Мучимая тошнотой, Мириэл старалась думать только о словах Эвы, назвавшей ее брак сделкой. Это просто одно из условий договора, которое она обязана выполнить, твердила себе девушка.
Герберт чуть пошатывался; белая борода лишь сильнее подчеркивала красноту его багрового, как вино, липа. Провожатые новобрачного, не более трезвые, чем он сам, помогли ему снять сюртук, шоссы и рубашку, оставив на нем только штаны-брэ, чтобы уж совсем не срамить старика. В свои шестьдесят с лишним лет Герберт был статен и упитан. Над шнуровкой штанов круглился внушительный веснушчатый живот. Грудь широкая, грудные мышцы обвисли, соски окаймляли серебристые колечки волос. Толстые ляжки постепенно сужались книзу, переходя в закругленные икры, оканчивающиеся разлапистыми ступнями с мозолистой желтой кожей на больших пальцах.
Один раз в ужасе взглянув на суженого, Мириэл уж больше не осмеливалась смотреть на него. Герберт откинул одеяло и забрался в постель подле нее.
– Будем всю ночь сеять и плести! – скаламбурил один из торговцев.
– Гоняй свой челнок по станку – туда-сюда и обратно!
– Крикни, если что: поможем вдеть ниточку в иголку!
– Все, пошли отсюда! – рявкнул на приятелей Герберт в притворном гневе. – Оставьте нас с женой в покое; а то из-за вас и к рассвету не управимся! И не подслушивать под дверью, мерзавцы!
Со смехом отпуская непристойные шутки и намеки, гости один за другим покинули спальню новобрачных и отправились вниз допивать вино и доедать то, что осталось на столе.
Герберт посмотрел на Мириэл.
– Ну вот, жена, – произнес он с наигранной веселостью в голосе, – наконец-то мы одни. Впервые за целый день.
– Да, – едва шевельнула она губами в ответ, одновременно сознавая, что Герберт нервничает и смущается не меньше ее самой. Жилка на его горле под расчесанной белой бородой пульсировала так же часто, как стучало сердце в ее груди. Чтобы освежить дыхание, он жевал анисовые зерна, распространявшие в спальне характерный аромат. Сейчас он, как никогда, напоминал ей дедушку. Отдаться ему – все равно что совершить инцест. Святая дева Мария, как же она это вынесет?
– Хочешь вина? – Герберт показал на кувшин возле сундука.
Мириэл мотнула головой:
– Я уже выпила достаточно.
– Просто подумал, что тебя это немного взбодрит. – Герберт налил себе вина и одним глотком осушил чашу, будто солдат перед боем. Его ладонь тряслась, с кисти стекал красный ручеек. – О боже, – хохотнул он. – Чувствую себя как юнец на первом свидании. Весь горю нетерпением и отчаянно боюсь опозориться.
Мириэл стиснула в кулаках сорочку на груди.
– Я тоже боюсь, – призналась она тихим несчастным голосом.
Дрожащей рукой Герберт с грохотом опустил чашу на стол.
– Не говори так, милая. Ты не должна меня бояться. Клянусь, я тебя не обижу. – Его грубоватый голос наполнился нежностью. Она невольно отпрянула, когда он привлек ее к себе. – Может, задуть свечи?
Теперь, с наступлением решающего момента, Мириэл окончательно оробела. Она намеревалась сохранять трезвый рассудок и на все смотреть открытыми глазами, но неожиданно темнота показалась ей желанным убежищем, и она молча кивнула.
Неуклюже поднявшись с постели, Герберт погасил толстую восковую свечу в железном подсвечнике и задул маленький светильник, стоявший на сундуке. Комната погрузилась в непроницаемый мрак. Мириэл почувствовала, как вновь прогнулась кровать под его грузным телом, услышала его учащенное шипящее дыхание и представила, что лежит в логове дикого зверя.
Он повернулся на бок, обхватил ее за талию и прижался к ней всем телом. Она сообразила, что он успел в темноте снять нательные штаны.
Святая Дева Мария, Матерь Божья, взываю к тебе в час великой нужды. Мириэл зажмурилась и стиснула зубы, напрягшись всем телом. Губы Герберта рыскали по ее шее, борода колола нежную кожу. Толстые пальцы распутали шнуровку на ее ночной сорочке и нырнули под ткань, лаская ее груди. Герберт закряхтел. Такие же звуки издавал отчим, предаваясь любовным утехам с матерью за пологом, скрывающим их брачное ложе. Герберт теребил ее соски, сжимая их меж указательным и большим пальцами, но Мириэл это не возбуждало. Она была слишком напугана и ничего, кроме отвращения, не испытывала.
Оставив в покое ее груди, он ощупью нашел нижний край ее сорочки и рывком задрал его к поясу. Ладонь Герберта с вожделением бродила по ее телу, а сам он охал и отдувался, будто пробежал целую милю в свинцовых сапогах.
– Сними сорочку, милая. Ты же хорошая девочка, – пыхтел он, пытаясь сорвать с нее ночную рубашку.
Видя, что Мириэл не реагирует на его просьбы, он посадил ее, словно тряпичную куклу, и стянул сорочку через голову, потом схватил подушку, подложил ей под бедра и накрыл собой ее обнаженную фигурку.
– Чудо, – бормотал он, приникнув к ней всем телом и облизывая ее груди. – Боже, какое чудо, прелесть, о боже!
Она почувствовала, как в низ ее живота тыкается взбухшая разгоряченная плоть. Герберт ерошил, терзал заветный треугольник волос, вынуждая ее выгибаться от боли.
– Раздвинь ноги, детка, пусти меня.
Этого Мириэл желала меньше всего, но она покорилась, чтобы избавить себя от назойливого царапанья его грубых пальцев.
– Вот так, вот так! – простонал он и, приподняв ее за ягодицы, притянул к себе. – Потерпи, будет немного больно.
Он принялся толчками пропихиваться в нее. Мириэл стиснула зубы, чтобы не закричать.
Внезапно Герберт замер над ней, затаил дыхание, потом сдавленно всхлипнул и стал конвульсивно сотрясаться всем телом. Живот Мириэл оросила теплая влага, и Герберт рухнул на нее.
Перепуганная, оскорбленная, Мириэл стала выбираться из-под дородного мужского тела. Тяжелое дыхание Герберта эхом отдавалось в ее голове.
– Извини, – пропыхтел он, не глядя в ее сторону и даже не открывая глаз. – Слишком быстро кончил, не вытерпел. Пять лет не спал с женщиной. Следующий раз будет лучше, обещаю.
Мириэл сползла с кровати и схватила полотенце, предусмотрительно оставленное Эвой возле кувшина с водой. Борясь с тошнотой от отвращения, она вытерла живот и бедра, переодела сорочку, затем, не в силах заставить себя вернуться в постель к Герберту, укутала плечи в накидку, опустилась в кресло у холодной жаровни, подтянула колени к подбородку, будто защищаясь, зарылась лицом в свой шерстяной плащ и разрыдалась.
Не обращая внимания на тихие всхлипы, Герберт повернулся к ней спиной и захрапел. Мириэл уныло думала, что она зря пытается подавить рыдания. Ей хотелось, чтобы он услышал ее боль, чтобы встал и обнял ее за плечи, по-отечески утешил. Но Герберт, пресыщенный вином и утомленный похотью, пребывал в глубоком забытьи. В душе она понимала, что он не услышит ее, даже если она станет выть во весь голос.
Наконец слезы иссякли. Мириэл высморкалась, вытерла глаза и попыталась спокойно осмыслить свое положение. Сколь бы ни были туманны ее представления об акте совокупления, она знала, что осталась девственницей. Герберту не удалось проникнуть в нее. А попади его семя в ее чрево, оно, возможно, дало бы всходы. Этого, слава богу, не произошло. Опыт, конечно, малоприятный, зато она узнала для себя кое-что важное. Герберт сказал, что в следующий раз будет лучше. Мириэл в это не верила, но понимала, что Герберт ожидает от нее исправного исполнения супружеских обязанностей. Мысль о близости– с ним была ей невыносима, но еще больше ее страшила беременность. Тогда придется тратить все силы и энергию на ребенка, а ей хочется только одного – посвятить себя ткачеству.
Однако сегодня Герберт, сам того не желая, подсказал ей способ обращения с ним. Мириэл задумчиво кусала ноготь.
Ей нужно получить соответствующие знания. И поскорее.
Глава 14
Я не могу отдать свой корабль в ваше распоряжение, милорд. – Николас сердито смотрел на Хьюберта де Берга. Граф Кентский, он являлся королевским юстициарием [12]и комендантом Дуврского замка. – Через два дня мне нужно быть в Бостоне.
За спинами мужчин над гаванью возвышалась огромная каменная крепость – вся в шрамах, но не сломленная за долгие месяцы осады, которую ей пришлось выдержать во время войны с французским королем Людовиком. Сейчас ее срочно восстанавливали и перестраивали. Ветер разносил стук зубил и запах каменной пыли. Северный вход одели в леса. По их шатким настилам сновали работники с отвесами и ведрами со строительным раствором.
– Это мое право, – непреклонно, но, не повышая голоса, возразил Хьюберт де Берг. Румяное лицо и тучность выдавали в нем человека, любящего сытно поесть, однако при всей своей грузности он был энергичен и проворен, как мастиф. – Я волен реквизировать любое судно в этом порту. Тебе и твоему экипажу полагается стандартное жалованье за каждый день службы, а в случае повреждения судна – компенсация. Но если ты откажешься выполнить мое требование, тебе будет предъявлено обвинение в измене.
– В измене! – только и сумел выдавить Николас. И, слава богу, что оторопь лишила его дара речи. Какие бы чувства ни отразились на его покрасневшем лице, словами он их не выразил. В Дувр он зашел, чтобы выгрузить вино и починить парус. И то и другое было сделано, и он собирался на следующий день отплыть в Бостон, но Хьюберт де Берг потребовал вывести «Пандору» в Ла-Манш, чтобы уничтожить французских пиратов.
Поглаживая бороду, де Берг смотрел на Николаса. При Иоанне он считался одним из самых важных и влиятельных баронов, теперь же, когда его назначили одним из управляющих государством до наступления совершеннолетия молодого Генриха, его могущество возросло пятикратно. Некогда он был смотрителем главной башни замка Фалэ, где принца Артура держали в заточении до того, как перевезти в Руан. Поговаривали, что де Берг приложил руку к исчезновению Артура, но тот эти слухи, упорные и справедливые, решительно отрицал.
– Николас де Кан, – промолвил де Берг, потирая подбородок большим пальцем, на котором блестел перстень с печатью его канцелярии. – Помнится, в одном из донесений под таким именем значился опасный мятежник.
Николас вспыхнул. Солдаты, сопровождавшие де Берга, насторожились, угрожающе лязгнув кольчугами. Николас глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться.
– Как и многие, я боролся против короля Иоанна. Его сыну я не желаю зла. И на Людовика Французского с его притязаниями в отношении этой страны мне тоже плевать. Теперь я торговец и должен зарабатывать себе на жизнь.
– Что тебе вряд ли удастся, пока французы контролируют Узкое море и Эсташ Монах устраивает налеты с Нормандских островов.
– Есть другие моря, другие порты, – возразил Николас, понимая, что зря спорит. Хьюберт де Берг заберет «Пандору», поскольку он так решил, и с этим придется смириться.
Сам де Берг мысли не допускал, что кто-то может не подчиниться его приказу.
– Подготовь судно, – без лишних церемоний распорядился он. – Плевать тебе на Людовика или нет, прошел слух, что его супруга послала ему на подмогу семьдесят кораблей со всеми необходимыми запасами. Если они дойдут, наш юный король вновь окажется в опасности. Если лее нам удастся остановить их в море, возможно, Людовик откажется от борьбы и уберется восвояси. – Он положил на плечо Николасу свою мясистую ладонь. – Ты не останешься без вознаграждения, обещаю тебе. Благородные люди, и я в том числе, помогут тебе получить выгодные заказы.
К счастью, де Берг убрал руку, не дожидаясь, пока Николас в раздражении сбросит ее, но все же тот не смог скрыть своего отвращения.
Черты де Берга напряглись от гнева.
– Сбор всех капитанов через час в большом зале. Ты тоже должен быть там. – Он развернулся на каблуках, шпорами царапая камень.
Николас смотрел ему вслед, сжимая и разжимая кулаки.
– Негодяй, – с тихой яростью процедил он сквозь зубы, потом обратил свой взор на «Пандору», подумывая о том, чтобы немедленно сняться с якоря и отплыть в направлении Бостона. Останавливало его только одно: этим он сразу поставит себя вне закона, превратится в пирата.
– Сэр? – К нему обращался Мартин Вудкок, его первый помощник, который слышал почти весь разговор. Высокий жилистый мужчина с мрачным лицом, он всем своим видом излучал спокойную уверенность.
– Слышал, что сказал его светлость? Мы должны подготовить «Пандору» к войне. – Николас искоса глянул на моряка. – Если хочешь покинуть корабль, уходи сейчас же и подальше. А то, если не найдется достаточно добровольцев, они начнут сгонять насильно всех подряд.
Мартин в раздумье водил языком по зубам.
– По словам лорда Хьюберта, в море вышли семьдесят судов.
– Они везут припасы для короля Людовика. Наверняка на судах есть и солдаты, к тому же такой большой караван не может идти без сопровождения боевых судов. – Рассуждая, Николас осознал, что в нем пробуждается любопытство, растет желание принять вызов. Интересно, как поведет себя «Пандора» в бою? Благодаря высокому надводному борту и деревянным сторожевым «фортам» на носу и корме, она имела огромное преимущество перед более грациозными, но мелкосидящими парусниками.
– Так, а Эсташ Монах? – задумчиво произнес Мартин.
– И что? – При упоминании имени, которое Николас слышал уже второй раз в течение пяти минут, у него в животе будто что-то опустилось. Эсташ Монах пользовался славой грозного морского разбойника. Он не почитал ни Бога, ни людей, но был талантливым моряком, знавшим море как свои пять пальцев. Одно время он служил королю Иоанну, за что получал солидное вознаграждение, но после громкой ссоры со своим прежним хозяином, с которым они обменялись резкими взаимными обвинениями, переметнулся во вражеский лагерь. Теперь он оказывал услуги Людовику, наводя страх на все корабли в Узком море, кроме французских.
В детстве Николас пару раз встречал Эсташа, – к счастью, на суше, где пират был менее опасен. Его отец был знаком с Эсташем, но сторонился его.
– Тот, кто продал свою душу, продаст кого угодно, – сурово говорил он Николасу. – Эсташ из той породы мерзавцев, которые улыбаются тебе в лицо, а в спину втыкают нож.
– Он будет сражаться на стороне французов? – В голосе Мартина слышался затаенный страх. Такова уж была репутация Эсташа, что простые моряки относили его успехи на счет дьявольской силы, а не удачи и большого опыта в морском деле, как это было в действительности.
– Бог его знает, – пожал плечами Николас в ответ на тревожный вопрос помощника. – Он меняет хозяев чаще, чем шлюха задирает свои юбки. А ты что предпочитаешь? Выйти в море или сесть в тюрьму с перспективой быть повешенным?
Мартин помрачнел:
– Да уж, выбор небогатый.
– Верно, – согласился Николас – Но ничего другого нет.
На рассвете следующего дня «Пандору» загрузили оружием. Настил надстроек на носу и корме обложили по периметру камнями разных размеров. Те, что поменьше, предназначались для метания из пращи, другие нужно было швырять двумя руками. Сухой трюм заполнили глиняными емкостями с известковым порошком и связками стрел для лучников, которые поднимались на корабль непрерывным потоком. Арсенал дополнили копьями, дреками и грудой круглых щитов старого образца – больших и маленьких.
Николас смотрел на свой торговый парусник, до отказа наполненный оружием и воинами. Его терзало дурное предчувствие, но он ничем не выдавал своего смятения. Мартин, с выражением гордости и тревоги на лице, перекрестился.
– Да поможет нам Бог, – сказал он, – ибо дьявол наверняка за французов.
Николас лишь крякнул в ответ. На собрании капитанов накануне вечером Хьюберт де Берг сообщил, что у него есть сведения, что силы французов возглавляет Эсташ Монах. При этом известии несколько капитанов сразу же отказались вывести свои суда в море, но де Берг пригрозил, что им отрубят головы, а их корабли будут конфискованы в пользу короны.
– Эсташа Монаха испугались?! – ревел он. Вены на его шее вздулись так, что казалось, будто она опутана синими червями. – А не подумали, что будет, если Людовик Французский получит подкрепление? Не подумали, сколько невинной крови будет пролито из-за вас?
Напористостью и громким голосом Хьюберт де Берг, хоть и не без труда, сломил сопротивление непокорных капитанов.
– Перед нами поставлена задача, – сказал Николас своему помощнику. – Как и ты, я предпочел бы не ввязываться в это дело, но, если мы хотим выбраться из передряги целыми и невредимыми, придется постараться. Если испугаемся «Дьявола» и обратимся в бегство, он нас уничтожит. – Он хлопнул Вудкока по костлявому плечу. – А если победим и де Берг наградит нас, как обещал, я куплю еще один корабль, и мне понадобится хороший капитан. Подумай об этом.
Мартин прокашлялся:
– Вам, сэр, незачем пытаться меня подкупить. Я готов выполнить свой долг.
– Это не подкуп, я знаю, что ты не подведешь. Дул южный ветер, когда они подняли свой единственный большой парус и покинули безопасную Дуврскую гавань. Под килем рябила синяя вода – более густое отражение ясных небесных просторов, по которым гулял ветер. Флотилия Хьюберта де Берга – шестнадцать больших кораблей – коги и нефы, [13]все до единого во всеоружии, – и двадцать судов поменьше, не столь мощных, с матросами и воинами – вырвалась в открытое море, словно табун резвых скакунов, под развевающимися флагами на мачтах и надстройках. Тридцать шесть кораблей неслись навстречу каравану из семидесяти судов, груженных провиантом и оружием, и сопровождающим их десяти боевым кораблям, призванным крушить и топить любого, кто посмеет покуситься на их подопечных или бросить вызов им самим.
Французов англичане обнаружили с северной стороны от полуострова, на котором располагался Кент. Стройными рядами они направлялись к устью Темзы.
Щурясь на ветру, Николас стал считать вражеские парусники. Их оказалось ровно столько, сколько указывалось в донесении разведки. Николас почувствовал, как застучало в груди сердце, словно барабан, а ладони увлажнились, когда он проверил, хорошо ли закреплен меч на поясе.
Французы тоже заметили английские корабли. Издалека до Николаса донесся их издевательский смех. Горстка парусников, идущих против ветра, не вызвала у них больших опасений, ведь ими командовал сам Эсташ Монах, да к тому же англичан били в Узком море все кому не лень. Готовясь к бою, они стали убирать паруса, но спокойно, без суеты.
Улюлюканье и язвительные насмешки зазвучали громче, когда Хьюберт де Берг распорядился увести флагманский корабль с линии прямого столкновения с противником. Было видно, как на ближайшем из французских судов скачут матросы и показывают непристойные жесты.
– Ничего, сейчас посмотрим, кто кого, – тихо сказал Николас. Что-то шевельнулось у него в животе, – скорее от нетерпения броситься в бой, а не от тошноты. – Мартин, разворачивай судно.
– Слушаюсь, сэр. – Мартин сложил ладони рупором и принялся выкрикивать приказания.
– Стрелы и известь наготове, господин Сораль? – обратился Николас к командиру воинов, занимавших позиции на возвышениях возле двух надстроек «Пандоры».
Сораль поправил ремешок шлема и указательным пальцем провел под носом. По его щекам струились розовые ручейки пота.
– Да, наготове. Только я не понимаю, почему вы спрашиваете. Ведь мы идем в противоположном направлении.
– Вовсе нет. – Не успел Николас ответить, как «Пандора» дернулась и начала делать поворот через фордевинд, вздымая пенящийся фонтан брызг. Ее парус наполнился ветром, и она вдруг понеслась к французским кораблям, словно взбесившаяся лошадь.
– Видишь, мы поймали их ветер. – Николас злобно ухмыльнулся – Теперь у них нет места для маневра.
Сораль поспешил прочь, на ходу выкрикивая команды. Николас стоял на носу «Пандоры», прикрывая ладонью глаза. Сильный ветер рвал на нем одежду и норовил свалить его с ног, и ему, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за трос.
Впереди корабль под командованием Филиппа д'Альбини поравнялся с первым французским судном и начал атаку. В воздухе засвистел рой стрел, врезающихся в дерево, разрывающих парусину и плоть. Улюлюканье сменили панические крики и душераздирающие вопли. После двух последующих залпов, нанесших еще больший урон, французы подняли паруса и попытались спастись бегством.
Навстречу англичанам, с шипением разрезая носом пенящиеся волны, стремительно понесся огромный неф, над рулем которого на деревянной платформе развевалось знамя с геральдической лилией. С клыков головы дракона на его носу стекали жемчужные капли воды. Приблизившись вплотную к менее мощному, чем он сам, судну Ричарда Фицджона, шедшему перед «Пандорой», французский корабль накренился к нему, и его воины обрушили на англичан град стрел.
– Боже, да он же идет на таран! – Остановившись возле мачты, Николас в ужасе смотрел на разворачивающийся перед ним бой. Французская стрела пронзила плечо одному из английских воинов. Тот сдавленно вскрикнул. – Держать курс! – закричал Николас.
Французский корабль врезался в маленький неф. Затрещало дерево, между двумя судами море вздыбилось белыми языками. С парусника на парусник полетели абордажные крюки, в летней синеве засверкала сталь мечей. Начался рукопашный бой. Ветер разносил победоносные кличи за короля Генриха и за Людовика вперемешку с нечеловеческими воплями. Бежать было некуда. Убивай – или убьют тебя либо утонешь в море.
«Пандора» быстро перерезала путь французскому судну, и люди капитана Сораля принялись обстреливать врага камнями и известью. Глиняные горшки разбивались о пояс наружной обшивки и верхнюю палубу, окутывая французских матросов и воинов едким облаком белой пыли. Ослепленные, задыхающиеся, они не могли ни защищаться, ни бежать. Готовясь к бою, паруса они забрали на гитовы, а тяжелый груз – лошади и разобранная на части огромная камнеметательная машина в проеме открытого трюма – лишал корабль маневренности.
Вскоре французский флагман оказался в окружении четырех английских судов, прицепившихся к нему дреками. Наглотавшиеся извести люди Эсташа были не в силах оборонять свой корабль.
Николас перепрыгнул через туго натянутый трос дрека на французский корабль. Зажатый со всех сторон, неф кренился и плясал на воде. Николас обнажил свой меч, но бросился с ним не в атаку, а стал рубить такелаж, которым крепился большой парус. Мартин Вудкок кинулся к нему на помощь, орудуя абордажным топором. Вдвоем они подкосили все несущие фалы и, отскочив в сторону, обменялись довольными улыбками. С грохотом, напоминающим чудовищный раскат грома, парус рухнул вниз огромным удушающим покрывалом, похоронив под собой все, что находилось на палубе.
После этого бой шел недолго. Французы сдались, флаг с лилией под громкий хохот англичан сорвали с кормы, разодрали и растоптали. Видя, что флагманский корабль захвачен, остальные суда французской флотилии пустились в беспорядочное бегство. Многих из них ликующие англичане взяли в плен.
От известковой пыли у Николаса слезились глаза. Стараясь не тереть их, часто моргая, он уже собрался было вновь перебраться на «Пандору», но еще один чей-то победоносный крик заставил его обернуться. Из трюма вышли капитан Сораль и владелец четвертого английского корабля Стивен Трейб. Они вели коренастого моряка могучего телосложения с загорелой лысой головой, обрамленной сзади у основания черепа белесыми волосами. Лицо его покрывали оспины и шрамы, выпуклые голубые глаза слезились.
– Вот он! – громогласно объявил Стивен Трейб, кривя губы в язвительной усмешке. – Величайший мореход и пират северных морей и величайшее дерьмо на свете. Смотрите внимательно, все смотрите. Перед вами Эсташ Монах собственной персоной. Теперь он не такой страшный, верно?
Стоя между двумя людьми, крепко державшими его под руки, Эсташ передернул плечами и окинул презрительным взглядом столпившихся вокруг англичан.
– Плевать мне на твое мнение, – надменно фыркнул он. – Ибо если я дерьмо, то каждый из вас стоит не больше горшка с мочой прокаженного. Не будь мой корабль перегружен, я бы даже связанный разделался с вами. – Повернув голову, он плюнул в лицо Трейбу. – А ты, Трейб, и сам пират, вонючая рыбешка, питающаяся объедками.
Трейб покраснел до корней волос, потом побледнел. Рывком выдернув Эсташа из тисков Сораля, он повалил пленника на колени и обнажил свой меч.
– Выбирай, – глухо произнес он. – Где тебе отрубить голову – на бревне требюше [14]или на поручне? Ну, чертов изменник?
– Фантазия у тебя просто куриная, как и мозги, – саркастически заметил Эсташ. – А что скажет Хьюберт де Берг, когда узнает, что ты убил меня, отказавшись от выкупа в десять тысяч марок и от обещания присягнуть на верность королю Генриху?
Воцарилось гробовое молчание. Все знали, что Эсташ изменник и для него присягнуть на верность новому господину – все равно что пересесть за другой стол в огромной, переполненной трапезной, и все же люди не верили своим ушам. Да и названная сумма в десять тысяч марок тоже повергла их в шок.
Трейб фыркнул:
– Хьюберт де Берг одобрит мое решение. – И прежде чем кто-либо успел остановить его, он взмахнул мечом и одним точным движением опустил его на шею пленника. Голова и тело одновременно рухнули на палубу. Матросы в ужасе отскочили, уклоняясь от летящих в разные стороны брызг крови. Николас почувствовал, как; к горлу подступила тошнота, и сглотнул слюну. Ему не раз приходилось участвовать в жестоких сражениях, не раз случалось убивать, спасая собственную жизнь, но он знал, что, в отличие от некоторых, никогда не привыкнет к виду смерти, никогда не разовьет в себе склонность к убийству. По окончании боя он обычно испытывал ликование от того, что перехитрил противника, вышел целым и невредимым из схватки, но сама резня его не вдохновляла.
Трейб поднял обезглавленное тело Эсташа и, не обращая внимания на хлещущую кровь, швырнул его за борт. Оно плюхнулась в воду и вскоре исчезло под зеленой волной. Одобрительно крякнув, Трейб развернулся, взял копье у одного из солдат, насадил на железный наконечник голову Эсташа с застывшей на лине отвратительной ухмылкой и водрузил ее на носу корабля. Стекавшие с нее капли крови разбрызгивал морской ветер.
Испытывая отвращение, Николас поспешил вернуться на «Пандору».
Глава 15
По случаю победы англичан в Дувре устроили грандиозное празднество. Большинству крупных французских кораблей удалось целыми и невредимыми уйти от погони в Кале, но многие суда поменьше были захвачены вместе с грузом. В результате Людовик лишился подкрепления и вынужден был расстаться с надеждами на завоевание Англии.
Кроме лошадей и стенобитного орудия, Эсташ вез на своем паруснике несколько сундуков денег и рулоны шелка, предназначенные для нужд королевского двора. Хьюберт де Берг распределил трофеи между участниками сражения. Николасу достались мешочек византинов [15]и отрез огненного шелка. Половину денег он раздал экипажу, а шелк решил продать в Бостоне. Ткань была роскошная, но он не хотел оставлять ее у себя: слишком мрачные раздумья она навевала.
Голову Эсташа Монаха выставили на всеобщее обозрение на стене дуврского замка. Николасу казалось, что поглазеть на страшный символ жестокости и поглумиться над ним пришло все население города. Эсташа в городе ненавидели. Он погубил немало английских судов и многих моряков, большинство из которых были уроженцами Дувра. Атмосфера в порту царила праздничная, таверны были битком набиты ликующим народом.
Как капитан одного из судов, пленивших Эсташа, Николас присутствовал на чествовании в замке, где участников торжества усердно потчевали вином и медом. Он пил и пил, пока не почувствовал, что голова идет кругом. Он силился вычеркнуть из памяти эпизод казни, пытался забыть, как Стивен Трейб отсек Эсташу голову и насадил ее на копье; но это никак не удавалось, так как в честь Трейба, объявленного героем дня, постоянно поднимали тосты.
Устав от пирушки, Николас извинился и, нетвердым шагом покинув зал, пошел искать уборную, чтобы облегчиться. Несколько общественных уборных, встроенных в толстую стену, находились на втором этаже. Сырой каменный сток усиливал тяжелый запах мочи и испражнений. Затаив дыхание, Николас как мог быстро справил нужду и поспешил прочь. Но не направился в зал – его уже тошнило от пиршества, – а стал бродить по лабиринтам замка, исследуя укромные уголки и лестницы, сквозь бойницы вглядываясь в темноту, откуда слышался рокот моря.
В конце концов, на нижнем этаже он набрел на часовню. Это была не величавая королевская часовня, а маленькая, скромная молельня, предназначенная для воинов гарнизона. Николас замешкался у входа. В светильниках мерцали свечи, мягкий золотистый полумрак манил его. Утром, перед выходом в море, священник отпустил ему грехи, но он чувствовал, что еще не закончил свой разговор с Богом. Он должен был поблагодарить его за то, что выжил, должен был помолиться за души тех, кто погиб.
Ступив в темноту, он перекрестился, рукой, утратившей твердость от вина, зажег свечу и опустился на колени перед алтарем. Подняв голову, Николас обнаружил, что он в часовне не один. Рядом, преклонив колена, молилась какая-то женщина. Она обернулась к нему. Он увидел бледный овал лица и медный блеск косы, выглядывающей из-под нижнего края платка. На щеках женщины сверкали слезинки. Она судорожно вздохнула, пытаясь справиться с рыданиями. Ее черты показались ему знакомыми, но, возможно, он и обознался.
– Прости, что помешал, – произнес он заплетающимся языком.
Она качнула головой:
– Ты не помешал. Я уже ухожу. – Она выпрямилась, поднявшись с колен плавным телодвижением. Ему сразу бросились в глаза ее рост, изгибы пышной фигуры.
– Надеюсь, не из-за меня.
– Нет. Я уже помолилась. – Тыльной стороной ладони она отерла лицо и посмотрела на него. И тогда Николас вспомнил. Эта статная женщина была любовницей Эдвина Легрена. Корабль Эдвина, «Сен-Жером», тоже принимал участие в сражении, но Николас не помнил, чтобы видел его маленького тучного хозяина на пиру в замке.
– Эдвин умер, – объяснила она, словно прочитав его мысли, и шмыгнула носом в льняной платок, который вытащила из рукава.
– Умер? – Николас наморщил лоб. Насколько он знал, была только одна серьезная схватка – та, в которой участвовал он. Остальные французские корабли бежали, словно птенцы, которым насыпали под хвост соли. – Как это случилось?
– В море его хватил удар, когда он повел свое судно в атаку. – Она опять шмыгнула носом. – Его матросы говорят, что он вдруг рухнул на палубу как подкошенный.
– Мне очень жаль. Я видел его вчера перед сражением. Он выглядел крепким и здоровым.
– Да, он был здоров. – Ее глаза вновь наполнились слезами, губы задрожали в улыбке, – Более чем обычно.
Николас не знал, что сказать, и просто смотрел на нее задумчивым и сочувственным взглядом.
– Его отвезут домой, к жене, – сдавленным голосом продолжала она. – Люди считают, что я жила с ним, потому что он богат, но дело было не только в деньгах.
– Я в том не сомневаюсь, – смущенно пробормотал Николас.
– Разумеется, трудно поверить, что у шлюхи может быть сердце, – презрительно бросила она, догадавшись, о чем он подумал. – Что ж, наверно, ты прав, и свое сердце мне тоже следует упрятать поглубже, чтоб больше никто не смог докопаться до него и причинить ему боль. В конце концов, надо же зарабатывать на жизнь.
Зашуршав юбками, она обдала его мускусным запахом своих духов и поспешила из часовни. Николас вскочил на ноги и пошел следом. Нагнав женщину, он неловко схватил ее за руку и повернул к себе лицом.
– Мне трудно подобрать нужные слова, тем более что после двух кварт гасконского вина я еле ворочаю языком, – с сожалением сказал он. – Отношения твои с Эдвином Легреном – это твое личное дело. Я тебе не судья. Мне очень жаль, что он умер, и я вижу, что ты искренне горюешь о нем.
Ярость в ней утихла, она обмякла всем телом, лицо ее сморщилось.
– Извини, вспылила. – Она качнулась, и он крепче стиснул ее руку, опасаясь, как бы она не упала в обморок, и одновременно надеясь, что этого не случится, ибо сам он едва держался на ногах.
Мимо протопала компания бражников, искавших уборную. Походя они подбодрили Николаса похабными выкриками, а его спутница получила от них несколько выгодных предложений.
– Видишь, – сказала она, устало взмахнув рукой, – желающих хоть пруд пруди.
Николас сдвинул брови. Мысль о том, что эти бражники могут использовать ее, возмутила его, но он сознавал, что и сам сейчас пьян. Он туго соображал, мысли путались.
– Тебе нужен надежный ночлег?
Она глянула на него:
– Ты что-то предлагаешь?
– Только место для ночлега, – быстро ответил он, – ничего более… – И добавил: – Я серьезно. Никаких обязательств.
Кусая нижнюю губу, она пристально смотрела на него и раздумывала над его словами. Хоть вино и притупило рефлексы его организма, все же он невольно начинал реагировать на ее близость. Ощутив жар в паху, он поменял положение, перенося тяжесть ее тела на свое бедро, ибо не хотел, чтобы она подумала, будто он говорит одно, а подразумевает другое.
– Никаких обязательств, – повторила она, чуть прищурившись, потом хмыкнула и решительно выпрямилась. – Так куда мы идем?
К тому времени, когда они добрались до «Пандоры», Николас уже был весь во власти вина. Поднимаясь по сходням на корабль, он думал только о том, как бы не свалиться в воду. На палубе он показал в сторону деревянной надстройки над кормовым рулем, предлагая своей спутнице переночевать там.
– Одеяла в трюме, – сказал он, старательно выговаривая слова, и неопределенно махнул рукой куда-то в глубь корабля.
– Разберусь, – улыбнулась она.
Он кивнул и направился к другой надстройке, на носу корабля, но потом вдруг остановился и обернулся, едва не потеряв равновесие.
– Я ведь так и не знаю, как тебя зовут.
Она улыбнулась шире, отчего в уголках ее чувственных губ появились ямочки.
– Магдалена. Хотя я сомневаюсь, что ты вспомнишь это утром.
– Магдалена, – повторил Николас заплетающимся языком, потом еще раз произнес по слогам: – Маг-да-лена.
Спал он неспокойно. Ночью его посетило потрясающее эротическое видение. Сильные пальцы ласкали его тело, гладили бока и живот, массировали бедра, заставляя его со стонами извиваться. Пальцы сменило нечто обволакивающее и эластичное. Оно засасывало и сжимало его плоть, не оставляя в нем ничего, кроме неистовой чувственности. Чужие руки взяли его ладони и поднесли их к большим упругим грудям с твердыми, как бутоны, сосками, застывшими на ночном ветру. Их кожа была как прохладный шелк.
– Бог мой! – охнул он и открыл глаза. Чьи-то пальцы накрыли его губы.
– Лежи спокойно, – прошептала Магдалена. – Это мой подарок.
– Я не…
– Хотел, – перебила она его, плавно поднимаясь и опускаясь на нем, даря ему нестерпимое наслаждение, от которого он выгнулся, будто тугой лук, а потом лопнул, стремительно погружаясь в экстаз и забытье.
Пробудился он утром с раскалывающейся головой и пересохшим ртом. Это было обычное состояние похмелья, наступающее от злоупотребления гасконским вином, которого он выпил на кварту больше, чем следовало. Он осторожно сел, жмурясь на солнце, стоявшем уже высоко над горизонтом. Сидевшая на мачте «Пандоры» серебристая чайка сверлила его холодным взглядом. Кажется, он что-то должен вспомнить, подумал Николас, со стоном потирая ноющий лоб.
Потом он увидел на палубе женщину. С чашей в руке она шла к нему. Она была уже одета, ее голову покрывал аккуратно заколотый платок.
– Обычная вода, – сказала она, – но, говорят, это отличное лекарство от похмелья.
Пробормотав слова благодарности, он взял у нее чашу.
– Ну, – с едва заметной улыбкой на губах промолвила она, – помнишь, как меня зовут?
Он с жадностью сделал несколько глотков, утоляя жажду, и взглянул на нее поверх чаши. Сама того не ведая, она дала ему подсказку, и ответ в его голове всплыл сам собой.
– Магдалена, – с иронией в голосе отозвался он. – Надо признать, для меня это подвиг, ибо я не уверен, что помню даже свое собственное имя.
Она добродушно рассмеялась:
– Ты вчера хорошо набрался.
Он кивнул и допил воду.
– Это точно, судя по тому, как гудит голова. – Он прищурился от яркого света. – Правда, кажется, твое имя – не единственное, что отложилось в моей памяти за минувшую ночь, – медленно проговорил он. – Ты приходила ко мне ночью. Это сон или было на самом деле?
Стыдливый румянец залил ее шею и лицо.
– Думай как хочешь.
Николас уткнулся носом в пустую чашу, рассматривая мокрые разводы на глазурованной внутренней поверхности. Из-за похмелья он туго соображал. Эдвин умер, думал он, и теперь ей нужен новый опекун. Он вполне мог бы подойти на эту роль. Минувшей ночью он убедился в этом.
Подняв голову, он увидел, что она смотрит на него.
– Надеюсь, это был не сон, – осторожно сказал Николас. – Помнится, ты говорила что-то про подарок, поэтому я не стану оскорблять тебя, предлагая деньги.
– Это правильно. А то бы пришлось швырнуть их тебе в лицо.
Он не нашелся, что еще сказать, не знал, как отвергнуть ее так, чтобы это не прозвучало как прямой отказ или грубость.
– Я рад, что ты осталась, – наконец произнес он, – и с удовольствием встретился бы с тобой еще раз, но я – не Эдвин и не намерен предлагать тебе соглашение на тех же условиях, что и он.
Она подбоченилась:
– А разве я просила?
– Лучше сразу внести ясность.
– Ты хочешь меня, но я тебе не нужна. Что ж, ладно. – Она отвернулась.
– О, ради бога, Магдалена. – Он повысил голос, отчего в голове застучало еще сильнее.
Она глянула на него через плечо. Он ожидал прочесть обиду и раздражение в ее лице, но увидел на ее губах ироничную усмешку. Она кокетливо повела плечом:
– Зачем же кричать? Я ведь сказала: ладно. Меня это устраивает. Спасибо за ночлег. Если понадоблюсь – по любому поводу, – она выгнула тонкую бровь, – найдешь меня в «Красном кабане»… но в следующий раз это уже будет не подарок.
С этими словами она пошла прочь. Николас хотел было кинуться за ней, но сдержал свой порыв. Магдалена права, решил он. Он хочет ее, но она ему не нужна. Таким образом, он сохраняет свободу, не связывая обязательствами ни себя, ни ее.
Заслышав стук шагов по палубе, он поднял голову и увидел направляющегося к нему Стивена Трейба.
– Только что столкнулся с твоей гостьей, – с улыбкой сказал Трейб, махнув рукой в сторону сходней. Несмотря на то, что накануне он тоже выпил немало, взгляд у него был на удивление ясный. – Теперь понятно, почему ты так рано покинул пиршество. Я бы тоже ушел.
Николас с осторожностью поднялся на ноги. В затылке неприятно закололо.
– Чем могу служить, господин Трейб?
Моряк обнажил зубы в пиратской ухмылке:
– Пока ничем. Я шел на свой корабль и по пути поднялся сюда. Просто хотел поблагодарить тебя за участие в пленении Эсташа.
Николас отвел взгляд, оправляя на себе рубаху.
– Не стоит благодарности, – сухо отозвался он и, не сдержав накопившееся в нем возмущение, добавил: – Если б я знал, что ты казнишь его без суда, я бы не стал бросать свои дреки.
– Он получил по заслугам, – возразил Трейб. – Суд был быстрый, жестокий и справедливый. – Испытующе глядя на Николаса, он втянул в легкие воздух, будто собираясь сказать что-то еще, но передумал и зашагал прочь, бросив на ходу: – Теперь все владельцы английских судов будут спать спокойней. Его следовало покарать, и я рад, что сделал это.
Когда шаги Трейба стихли, Николас судорожно вздохнул. Он не видел разницы между Эсташем Монахом и Стивеном Трейбом. Оба были беспринципными пиратами, попирающими всякие законы нравственности. Король умер, да здравствует король.
Помощь, в которой нуждалась Мириэл после первой брачной ночи, пришла с неожиданной стороны.
Прислонив свою палку к стене, Элис Айн сидела на лавке возле мастерской и грела на теплом утреннем солнце свои старые кости. Мириэл принесла ей вина и из вежливости поинтересовалась, как старушка обустроилась в монастыре.
– Уж больно там тихо, – раздраженно отозвалась Элис. – И слишком много монахов.
Мириэл спокойно отреагировала на ее вспышку. Если б Элис не ворчала, она сочла бы, что старушка серьезно больна. Интересно, уныло думала она, долго продлится ее нынешний визит?
– А как ты, моя девочка? Довольна своим замужеством?
– Вполне, – осторожно отвечала Мириэл.
Элис грубовато хмыкнула и влила в себя вино с быстротой и сноровкой бывалого воина. От щуплой старушки благородного происхождения такого трудно было ожидать.
– Подожди, вот пойдут дети, один за подол держится, другой – в пузе, – тогда по-другому запоешь.
Мириэл едва сдержалась, чтобы не отвесить оплеуху своей мучительнице. Проницательная ведьма, как всегда, била в самую точку. Мириэл допила свое вино, но продолжала стоять, надеясь, что Элис поймет намек и удалится.
Но старушка и не думала уходить.
– Я знаю, что это такое, моя девочка. Врагу не пожелаю. – Она демонстративно посмотрела на кувшин и, когда Мириэл не отреагировала на ее немую просьбу, встала и сама наполнила свою чашу.
– Откуда вам знать? – спросила Мириэл. – У вас же нет детей.
Элис провела языком по зубам:
– Теперь нет, но я рожала, когда была так же молода, как ты. Четверых выносила, одного за другим, года не проходило. Еле выжила. – Она проковыляла назад к лавке и осторожно опустилась на нее. В увлажнившихся глазах сквозило ожесточение. – И, опережая твой вопрос, сразу отвечу: все до единого умерли. Один во время родов, двое от сыпного тифа, еще один от занозы, вызвавшей нагноение.
– Мне очень жаль. – Мириэл вдруг почувствовала себя ничтожной и мелочной. Как она могла быть так резка с Элис?
– А чего жалеть-то? Это мое горе, не твое. – Она осушила вторую чашу вина, и ее землистая кожа начала розоветь. – С утратой детей смириться невозможно, – продолжала пожилая женщина. – Ты рожаешь их в муках, и когда они подрастают, боль становится только сильнее. Будто тебе в сердце вонзили нож. И когда смерть настигает их не ко времени, нож в сердце остается навечно. Оно истекает кровью. – В ее голосе слышались горечь и жгучий гнев.
У Мириэл сдавило горло. Она готова была обнять Элис за хрупкие плечи, но знала, что та ее оттолкнет.
– Не смей меня жалеть, – вспылила Элис– Я и раньше жалость не терпела, и сейчас не стану.
– Я вас не жалею, – солгала Мириэл с сипотой в голосе. – Я… мне просто не хотелось бы, чтобы подобное случилось со мной.
– Случится, никуда не денешься, – безжалостно сказала Элис– Поди уже беременна.
Зная, что такое невозможно, Мириэл тем не менее в панике прижала ладонь к своему плоскому животу.
– Нет, – ответила она. – Я точно знаю. У меня месячные начались два дня назад.
– Ну, может, раз или два пронесет, но все равно не отвертишься… если только ты не бесплодна или знаешь, как оградить свое чрево от семени мужа.
Мириэл пристально посмотрела на Элис.
– А вы знаете такой способ? – с надеждой спросила она. Ее не прельщала идея искать совета у городских шлюх или у какой-нибудь опытной женщины сомнительной репутации, а к таким, как Эва Брайдлсмит, она и подавно не посмеет обратиться.
В глазах Элис вспыхнули тусклые насмешливые огоньки.
– Знаю несколько способов. Выносив и похоронив четверых, я, в конце концов, решила, что игра не стоит свеч. – Она протянула Мириэл свою чашу. – Ну-ка, налей мне, девонька. Я еще не ухожу, да и ты, я вижу, уже не очень-то горишь желанием избавиться от меня.
Глава 16
Осень 1218 года
В Линкольне Аннет Фуллер помешивала кипящее на тихом огне рагу из баранины; попробовав кусочек, она добавила еще вина из стоявшего рядом кувшина. Найджел обхаживал выгодного покупателя, который, возможно, будет обедать у них, а этим своим блюдом она особенно гордилась. И по праву. Внешне оно выглядело как обычное тушеное мясо, но вкус имело потрясающий. Таким блюдом не стыдно попотчевать и короля… или богатого итальянского торговца, прибывшего в Англию для закупок саржи и камвольной ткани.
Флорентийский торговец Гвидо обычно посылал своих посредников, но в этом году он приехал лично. Он направлялся в Ноттингем на большую осеннюю ярмарку, а по пути наведывался и в другие города.
Аннет оставила рагу томиться на огне, а сама принялась наводить чистоту в комнате, хотя в том не было необходимости. В помещении царил безупречный порядок: на полу – ни одной выбившейся соломинки, очаг вычищен, столовое белье кипенно-белое, аж блестит. Пряный аромат рагу не перебивает нежного благоухания сухих лепестков роз.
Когда Аннет нервничала, домашним хозяйством она занималась с особым усердием. Заказ господина Гвидо им был нужен как воздух. В последнее время их дела заметно пошатнулись. Со смертью ее отца многие его клиенты стали покупать сукно у других производителей, а после побега Мириэл из монастыря Святой Екатерины и последовавшего скандала они лишились и поставок первосортного руна, которому Найджел пока не мог найти достойную замену. Проклятая девчонка. Почему она не захотела быть послушной дочерью? «Вся в тебя», – подсказал ей внутренний голос, и Аннет с еще большим старанием принялась полировать крышку сундука.
– Да, вся в меня, – с горечью повторила она вслух. Интересно, как бы сложилась ее судьба, если б она убежала из дома с тем менестрелем? Наверно, погибла бы где-нибудь в канаве от голода и холода. Но чем такая участь хуже той жизни, которую она ведет теперь? Мириэл воспользовалась выпавшим ей шансом и сбежала с солдатом, которого полюбила. Аннет вдруг с ясностью осознала, что злится на дочь из зависти. И это была полная, беспросветная глупость.
Со слезами досады на глазах Аннет вернулась к котелку с мясом. Громыхнула дверь, и она, виновато вздрогнув, резко повернулась, встречая мужа. Он пришел один. Его лицо было темнее тучи.
– А где господин Гвидо? – спросила она. – Разве он не придет на обед?
Широким шагом Найджел прошествовал в комнату.
– Нет, – процедил он сквозь зубы. – Говорит, что хотел бы повидать других суконщиков.
У Аннет внутри все опустилось.
– Он пообещал, что купит нашу ткань?
– А ты как думаешь? – прорычал Найджел. – Этот скользкий негодяй вел себя слишком уклончиво. Сказал, что не может принять решения, пока не посмотрит другие мастерские, но это значит, что меня послали к черту. Будь у нас хоть какой-то шанс, он сейчас был бы со мной.
Аннет судорожно сглотнула. Она знала, что Найджел возлагал большие надежды на сделку с Гвидо.
Он прошел мимо нее, походя пнув котелок. Аннет отскочила, уклоняясь от обжигающих брызг выплеснувшегося бараньего рагу.
– Но почему? Ведь прежде он всегда покупал сукно у нас.
– Не он, – рявкнул Найджел, – а его посредник. – Дойдя до стены, он развернулся и зашагал обратно. – Видела бы ты его самого. Лезет в каждый угол, рассматривает немытую шерсть, пересчитывает каждую ниточку на ткани через какое-то круглое стекло. – Он плюнул в солому.
Аннет поморщилась.
– Но ведь твое сукно – самое лучшее в Линкольне. Он посмотрит другие мастерские и вернется к нам.
Найджел крякнул и впился зубами в ноготь большого пальца.
– Он и в Ноттингем хочет съездить, на ярмарку.
– Ну и что? Там у тебя тоже нет конкурентов.
– Теперь есть. Вот, взгляни. – Он вытащил из кармана квадратный лоскут шерсти и швырнул его жене. – Один из наших погонщиков купил эль [16]этой ткани на берегу Лина. Как наше лучшее сукно.
Аннет смотрела на красную материю в своих руках. Эта ткань была гораздо лучше той, что производили они. Переплетение более тонкой работы, сама шерсть более высокого качества. Такое сукно ткали в их мастерских при жизни ее отца, но она не посмела сказать это Найджелу.
– Тогда предложи ему цену, от которой он не сможет отказаться.
– Нет, – вспылил Найджел. – Я не позволю загонять себя в угол.
Зато готов сам себя туда загнать. Аннет мысленно вздохнула, внезапно почувствовав себя неимоверно усталой.
– И как ты поступишь?
– Что-нибудь придумаю. – Он пожал плечами. Ее отец принял бы решение сразу и, не откладывая, начал бы претворять его в жизнь. Но Найджел – не ее отец, и хватка у него не та.
– Положить тебе рагу?
Он мотнул головой и, выхватив у нее из рук лоскут шерсти, зашагал к выходу.
– У меня нет аппетита.
Она вздрогнула и закрыла глаза, когда он хлопнул дверью. Уже не в первый раз Аннет пожалела о том, что не отправилась вместо Мириэл в монастырь Святой Екатерины. Так было бы лучше для всех. Она убрала котелок с огня и сняла с колышка на стене свой плащ. Обычно она посылала на рынок кого-то из слуг, но комната была отравлена гневом Найджела и ее собственным страхом. Ей не хватало воздуха. Наказав одной из женщин следить за огнем в очаге, она взяла ивовую корзину и вышла из дому.
На рынке толпился народ. Аннет бродила меж лавок, словно привидение. Она понятия не имела, что из еды ей нужно купить, поскольку, отправляясь на рынок, не проверила запасы. Ей не терпелось поскорее покинуть дом.
Знакомые приветствовали ее, и она отвечала им улыбкой, находя для каждого нужные слова, но взгляд ее был обращен внутрь себя, в сознании властвовала пустота. Ей не хотелось думать, потому что раздумья непременно заставили бы ее понять, что она в безвыходном положении, и это вселило бы в нее панику. Пока она играла роль расторопной домохозяйки из почтенной семьи и верила в собственное благополучие, на душе у нее было спокойно и уютно. Но вот ее вера поколебалась, грозя и вовсе исчезнуть, и она была в смятении.
Шафран, нужно пополнить запасы шафрана. Аннет остановилась у прилавка торговца пряностями, чтобы купить горсть темно-желтых нитей, а заодно и корицу, которую она использовала, когда варила садовые груши. Торговаться не хотелось, но она пересилила себя. Свою роль нужно играть до конца, и к тому же, если Гвидо не станет заключать с ними сделку, им придется жить более экономно.
На дороге за ее спиной, поднимавшейся к замку и собору, забили барабаны и загудели волынки.
– Это к шерифу приехали бродячие актеры, – с усмешкой заметил торговец, подбоченившись.
Аннет медленно обернулась, и ее рука, укладывавшая в корзину шафран с корицей, задрожала. По дороге шли, приплясывая, бродячие актеры в ярких костюмах кричащих цветов – красного, желтого, синего. Четверо мужчин, четыре женщины и двое детей. Одна из женщин жонглировала булавами, другая крутила разноцветные ленты на палочке, один из ребят, стуча в барабан, вытанцовывал вокруг нее. Аннет смотрела во все глаза, и ее с таким трудом выстроенный мир рассыпался на части. Мужчина, возглавлявший шествие, двигался по-кошачьи непринужденной, грациозной поступью. Он был высокий и стройный. Его лоснящиеся янтарно-белокурые волосы заметно поредели, на загорелом лице пролегли будто прорисованные писчим пером глубокие морщины, но Аннет знала, что, если он глянет в ее сторону, она вновь почувствует себя четырнадцатилетней девчонкой.
– Госпожа Фуллер?
Она не слышала оклика торговца пряностями, не слышала прозвучавшего следом его испуганного крика, когда он попытался схватить ее, но не успел. Ступая на дорогу, прямо под колеса с грохотом катящей на нее телеги, она не видела ничего, кроме мужчины с солнечным сиянием в глазах и своих собственных пляшущих ног.
* * *
Мириэл наливала вино итальянскому торговцу и краем глаза наблюдала за ним. Гвидо прибыл в Ноттингем, чтобы продать красный шелк, выкрашенный в мастерских Флоренции, и купить английские ткани – саржу, камвольную материю и серж.
Мириэл провела итальянца по своим ткацким мастерским на берегу Лина, с гордостью – на то она имела все основания – демонстрируя ему первые тюки их сукна линкольнского плетения, изготовленного из руна самого высокого качества и выкрашенного в теплый зеленый и густой серовато-красный цвета.
– Мне очень трудно устоять перед вами, госпожа Вулмэн, – сказал Гвидо, принимая от Мириэл чашу с вином. Его черные глаза сардонически блеснули, но, перехватив сердитый взгляд Герберта, он быстро принял Серьезный вид. – Вы изготовили на продажу превосходное сукно. Оно ничем не хуже того, что я мог бы купить в самом Линкольне. Правда, последнее время качество материи, которую предлагает мой тамошний поставщик, несколько не удовлетворяет моим требованиям, а вы и цену просите вполне доступную.
– Тогда что же вас удерживает? Эсташа Монаха нет в живых, так что морских разбойников можно не опасаться. – Голос у Мириэл чуть срывался, но это было вызвано не тем, что с ней флиртовали. Она привыкла к подобным заигрываниям со стороны заказчиков-мужчин. Взволновало ее другое: главным производителем знаменитого линкольнского сукна красного и зеленого тонов был дом Эдварда Уивера, который ныне возглавлял ее отчим – неумелый или, во всяком случае, весьма посредственный хозяин.
Гвидо выразительно пожал плечами:
– Я – деловой человек и должен все как следует взвесить, прежде чем принять решение.
Мириэл кивнула, поджав губы:
– Разумеется, вы должны заботиться о собственной выгоде, но я тоже пекусь о своих интересах. К полудню завтрашнего дня мне нужно знать, намерены вы купить мою ткань или нет, ибо у меня стоят в очереди другие заказчики.
Она подала Герберту чашу с вином и, коснувшись плеча мужа, одарила его чарующей успокаивающей улыбкой. По существу она вела себя с ним так же, как с дедушкой. Восхищала его своей энергичностью и молодостью, развлекала остроумием, терпеливо выслушивала его пустую болтовню, врачевала его больные ноги в горячей соленой воде, позволяла ему с гордостью щеголять собой.
Постельные обязанности, в которых она не была искусна, удовольствия ей не доставляли, но кое-какие хитрости она знала. Элис Лин, подобрев после третьей чаши вина, в красноречивых выражениях поведала ей некоторые секреты супружеской жизни. В результате Мириэл теперь удавалось держать Герберта в постели если уж не на расстоянии вытянутой руки, то хотя бы не подпускать его к себе ближе, чем на длину ладони. К тому же, по мере того как они притирались друг к другу, его старческий пыл постепенно угасал, сменяясь спокойной привязанностью, редко озаряемой вспышками настоящей страсти.
Гвидо допил вино и одобрительно цокнул языком, хваля его тонкий вкус.
– Мадонна, я обязательно сообщу о своем решении завтра утром, прежде чем выйдет срок, – провозгласил он, ставя чашу на дубовый буфет.
Мириэл кивнула:
– Можно узнать имя вашего суконщика в Линкольне?
Несколько удивленный, итальянец ответил ей. Мириэл нервно вздохнула и покраснела.
– По вашему лицу я вижу, что вы знакомы с ним, мадонна?
– Да, я знаю эту семью.
– Вы слышали, какое несчастье произошло с его женой, нет?
У Мириэл похолодела спина. Ей пришлось напрячь колени, чтобы устоять на ногах.
– С его женой? – глухо повторила она.
– Она бросилась под колеса груженой телеги и скончалась прямо на улице, – сообщил итальянец, сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. – Без всякой причины. Он очень расстроен.
Стараясь придать своему лицу выражение вежливого участия, Мириэл стиснула в складках платья кулаки, так что ногти врезались в ладони.
– Воистину печальная новость, – выручил жену Герберт, грузно вставая со стула. – Когда пойдем в церковь, обязательно помолимся за него и за упокой души его дражайшей супруги. А теперь прошу нас извинить. В последнее время мое здоровье пошаливает, я стал быстро уставать.
– Конечно, конечно. – Гвидо спокойно поднялся. Если его и удивило столь неожиданно резкое завершение встречи, будучи опытным дипломатом, он этого никак не показал. – Я приду завтра утром, мадонна. – Он поклонился Мириэл, потом Герберту.
Мириэл проводила гостя до двери и позвала его слугу. Натянуто улыбаясь, она осыпала итальянца любезностями, хотя позже не вспомнит ни слова из того, что сказала. Когда он ушел, она вернулась в комнату и тяжело, словно дряхлая старуха, опустилась на пристенную скамью.
– Моя мама, – проронила она и прижала к губам ладонь.
Герберт налил вина в свою чашу и поднес ее жене.
– Мне очень жаль, девочка. – Он неуклюже потрепал ее по застывшему плечу. – Вдвойне тяжело, когда слышишь прискорбную весть из уст чужого человека, который просто решил поделиться с тобой сплетней.
Мириэл пригнула голову к коленям, зажала ее руками и сцепила пальцы, собравшись вся в комок, такой же тугой, как и мучительный узел, завязавшийся у нее в животе.
– Мне казалось, я ее ненавижу, – тихо призналась она, – оказывается, нет, но выяснять это теперь поздно: она умерла.
Герберт сел на скамью подле нее. Дерево заскрипело под его тяжестью. Он обнял жену и привлек к себе.
– Поплачь, если хочешь, – сказал он, похлопывая ее по спине, словно мать свое дитя. – Лучше излить свое горе.
– Я не хочу плакать, – ответила Мириэл, часто моргая. – Что мне это даст? – Она высвободилась из объятий мужа и вскочила на ноги, словно кошка, ища утешение в себе самой. – Все слезы в мире не воскресят ее и не загладят моей вины.
– Это верно, но, возможно, тебе станет легче, – заметил Герберт с лаской и печалью в голосе. – Когда моя Сибил умерла, я выплакал, должно быть, целое ведро слез, и мне полегчало. Поставь свечи, помолись. Господь услышит тебя.
Мириэл тихо фыркнула и покачала головой. Она просила Господа покарать ее отчима, и он покарал, но неоправданно жестоко. Сама она теперь никогда не будет знать покоя.
– Господь все слышит слишком хорошо, – сказала Мириэл.
Гвидо скупил у Мириэл все сукно и прислал своих посредников с новым заказом. Она с удвоенным усердием взялась за работу, потея в мастерских с раннего утра до позднего вечера, в тяжелом труде топя свое горе, сожаление и чувство вины. Благо причина была уважительная – октябрьская ярмарка в Ноттингеме. В город стекались торговцы со всех концов страны, и если Мириэл и прежде не сидела без дела, то теперь она просто выбивалась из сил, чтобы заполнить товаром свою лавку. Работали все дети Брайдлсмитов, кто хоть мало-мальски умел сучить пряжу. Явилась на помощь и старая Элис, а сама Мириэл трудилась допоздна. Каждый вечер Герберт приходил в мастерские и уводил ее домой ужинать. Она едва не засыпала над тарелкой. Сочувственно хмыкая, качая головой, он помогал ей раздеться и укладывал ее в постель, словно малое дитя. Он понимал, что ею движет, но для себя решил, что после ярмарки положит этому конец. Ему нужна жена и подруга, а не это истерзанное существо, занимающееся бессмысленным самоутверждением.
Вечером накануне открытия ярмарки Мириэл все еще находилась в мастерской, при свете свечей осматривая напоследок свое производство. Скоро явится Герберт. Проверив, как движется работа на каждом станке, она направилась к тюкам материи, приготовленным для продажи на ярмарке. Она потрогала мягкую ткань, водя пальцами по ворсу, который собственноручно подрезала ножницами. Выйдя со своим товаром на рынок, она быстро завоевала первенствующее положение, и это служило некоторым утешением маленькому потерянному ребенку, которым она, в сущности, оставалась за внешним фасадом трудолюбия и уверенности.
Желая побаловать это несчастное дитя, Мириэл оставила станки с тюками сукна и, взяв с полки светильник, спустилась по каменной лестнице на склад в задней части мастерской. Неровное золотистое пламя выхватило из темноты тюки шерсти и крашеной пряжи, запасной фламандский станок и рядом груду челноков. Запахи камня и руна смешивались с ароматом восковой свечи.
Мириэл подошла к большому дубовому сундуку у дальней стены помещения. Сундук был дешевый, грубой работы; в таких многие женщины хранят дома лишние горшки или одежду. Сама она держала в нем веретена и разновесы из камня, глины и кости. Ничем неприметный сундук, никто не обратил бы внимание на то, что он гораздо больше, чем предполагает его внутренний объем.
Мириэл опустилась на колени возле сундука и поставила светильник на пол. Проведя ладонью по внешней стороне дна, она нащупала маленький деревянный колышек и повернула его. Распахнулась откидная крышка, прикрывавшая небольшое потайное отделение. Мириэл осторожно вытащила из тайника корону королевы Матильды и извлекла ее из шелковой материи. Давно уже не держала она в руках корону. Темнота пещерного помещения, озаряемая пламенем светильника, лишь усиливала охватившее ее благоговение. Она словно поклонялась святыне в храме.
Неожиданно для себя Мириэл стала разговаривать с короной как с живой. Шепотом поведала ей о своих сожалениях и страхах, о своих нуждах и честолюбивых замыслах. Рассказала о своих успехах и о том, что еще намерена сделать, дабы укрепить свое положение. Сообщила ей о смерти матери и о своей печали, призналась, как горюет о том, что могло бы быть, но теперь утрачено навсегда. Драгоценные камни сверкали, словно глаза дракона, жемчужины сияли, будто тончайший белый шелк, золото мерцало красным огнем.
Ослепленная блеском короны, Мириэл не сразу сообразила, что вспышки на золоте – это отражение пламени, причем не ее светильника. Резко обернувшись, она увидела, что полыхает корзина с пряжей в главном помещении мастерской. Огонь затрещал, в нос ударил смрад горелой шерсти. Вскрикнув, она быстро завернула корону в шелк, сунула ее в тайник и кинулась наверх. В глазах сразу защипало, они наполнились слезами, в горло забился едкий дым. Она схватила стоявшую у двери бадью с водой и залила горящую корзину, затем, давясь кашлем, взяла метлу и принялась забивать распространяющееся пламя.
В проеме появился силуэт мужчины, заслонившего скудный сумеречный свет, льющийся с улицы.
– Не стой как пень, – раздраженно бросила ему Мириэл, решив, что это пришел кто-то из соседей. – Помогай или беги за помощью.
Мужчина шагнул в мастерскую и остановился перед ней, сжимая кулаки. Мириэл взглянула в красивое и недовольное лицо бывшего отчима и испытала потрясение как от удара.
– Найджел! – выдохнула она. – Так это ты поджег, негодяй!
Он вытаращился на нее, и на искаженном от ярости и ненависти лице отразилось изумление.
– Проклятая ведьма! – взревел он. – Как я сразу не догадался, что это ты вознамерилась погубить меня. Все делаешь назло. Мало того, что опозорила семью, так теперь еще и хлеб у нас отнимаешь.
– Ты мне никто! – дерзко отвечала Мириэл. – А хлеба ты сам себя лишаешь, потому что ни черта не смыслишь в ткацком ремесле. Сам во всем виноват. – Со слезами ярости и горя на глазах, застилавшими видимость, она ткнула в него метлой. – Даже мать не смог уберечь!
Он проворно отпрыгнул в сторону.
– Она умерла по воле Господа, – хрипло возразил он. – А ты к моей Аннет отношения не имеешь. Ты – подкидыш. Тебя следовало удушить при рождении! – Он взял со стола тюк шерсти и двинулся на нее.
Мириэл вооружилась метлой, как дубиной, и, чтобы не подпустить его к себе, стала двигаться вокруг тлеющей корзины. Она пыталась позвать на помощь, но горло осипло от дыма, из него вырывался только кашель. Должен же кто-то заметить огонь и прийти на помощь.
Найджел бросился вперед, вышиб из ее рук метлу и повалил на пол, придавив своим грузным телом, а концом рулона норовя зажать ей рот и нос, чтобы лишить ее воздуха. Изловчившись, Мириэл изо всей силы ткнула его кулаком в горло.
Он отпрянул, ловя ртом воздух. Мириэл ухватилась за торчащий конец ткани и вскочила на ноги.
– Убью, гадина! – прохрипел Найджел, вновь кидаясь на нее.
В темноте завязалась драка. Мириэл кусалась и царапалась, отбиваясь, словно дикая кошка, но Найджел не сдавался. Одной рукой он нащупал ее горло и стиснул его.
– Мать честная! – воскликнул от двери Герберт, когда роговой фонарь в его руке высветил из темноты ужасную сцену. Подняв тревогу, он кинулся на помощь жене, хватая с крюка на стене ножницы для стрижки ворса.
Найджел отшвырнул Мириэл в сторону и повернулся лицом к новому противнику. Она отлетела на один из ткацких станков и, ударившись головой о деревянную раму, рухнула на пол как подкошенная.
– Грабят, убивают! – крикнул Герберт и ткнул ножницами в темный силуэт перед ним. Острые концы продырявили Найджелу сюртук и рубашку, полоснув его по боку, но рана оказалась пустяковой. Найджел пнул коленом Герберта в живот и, когда тот согнулся, тяжело пыхтя и отдуваясь, бросился прочь из мастерской и растворился в сгустившихся сумерках.
Мириэл с трудом встала на четвереньки. Ее тошнило, на затылке вздулась шишка размером с гусиное яйцо. Где-то рядом стонал Герберт. Потом он вдруг издал странный булькающий звук. Ее ослепил яркий свет, чья-то сильная рука обхватила ее за плечи. Она взвизгнула и попыталась вырваться, но движения ее были вялые, как скрученная пряжа.
– Успокойся, все хорошо, помощь подоспела. Никто тебя не обидит, – увещевал ее звучный голос Роберта Уиллоби. – Что здесь произошло?
Мириэл качнула головой, тут же загудевшей, словно там скопился рой пчел.
– Он пытался поджечь мастерскую и убить меня, – медленно произнесла она. Собственный голос донесся к ней будто издалека. Слова давались с трудом. Лицо Роберта расплывалось перед глазами, в животе крутило.
– Кто, кто пытался тебя убить?
Ее губ коснулся холодный край какого-то сосуда, и в саднящее горло полилась обжигающая терпкая жидкость. Она подавилась и закашлялась.
– Мой отчим. Он меня ненавидит.
– Твой отчим? Мириэл поджала губы.
– Это личное дело, – сказала она и смежила веки, одолеваемая одновременно тошнотой и усталостью. – Долго рассказывать.
Роберт Уиллоби, чуть прищурившись, задумчиво посмотрел на нее.
– Но, возможно, стоит попробовать, – пробормотал он.
Его голос, неясный и приглушенный, прозвучал как будто издалека. Она не хотела его слушать и стала искать спасения в темноте, погружаясь в ее бездонные глубины. Роберт похлопала Мириэл по лицу, пытаясь привести ее в чувство, но она лишь застонала и обмякла в его руках.
– Отнесите их обоих домой, – распорядился Роберт, обращаясь к старшему ткачу. Тот стоял рядом, в волнении потирая свою бороду, – Возможно, госпожа Вулмэн, когда придет в себя, сумеет нам объяснить, что произошло, но сейчас нам остается только позаботиться о том, чтобы здесь ничего не пропало, и предупредить стражу.
– Да, сэр, – ответил ремесленник, явно испытывая облегчение от того, что нашелся человек, не растерявшийся в этой ситуации. – Я перенесу сюда свой матрас и останусь здесь на ночь, – на тот случай, если негодяй решит вернуться.
– Госпожа поправится? – спросила жена ткача в наскоро накинутом на голову платке, обрамлявшем ее побледневшее лицо.
Роберт взглянул на Мириэл, которую держал на руках. На ее гладкой коже проступали синяки, ресницы в свете фонаря отбрасывали на лицо бархатистые тени. – Думаю, да, – с заботливой нежностью тихо сказал он.
Очнулась Мириэл от шума ветра, гудевшего в трубе и стучавшего ставнями. По комнате гулял холодный сквозняк, теребивший драпировку на стенах и грозивший затушить пламя ночной свечи.
Она села и тут же ощутила в затылке острую боль, вызвавшую у нее тошноту. Сглотнув слюну, она осторожно приложила ладонь к ушибу, проверяя, велика ли шишка. В горле болело, будто она пила огонь. Руки и ноги были как чужие; казалось, их сначала оторвали, а потом кое-как пришили. Она была в нижней рубашке, но без платка. Ее верхнее платье аккуратно висело на вешалке, под ним стояли башмаки.
В сознании, словно рыбки в мутном потоке, замелькали обрывки неясных воспоминаний – короткие серебристые вспышки, перемежаемые пустотой. Она была в мастерской. Увидела отраженные в золоте отблески огня, потом, откуда ни возьмись, появился Найджел и…
– Святая дева Мария, – охнула она и кинулась к ночному горшку. Согнувшись над ним, она тужилась вхолостую, содрогаясь от рвотных спазмов. В глазах колыхались пятнышки света, рыбок скопилась целая стая, и она вспомнила все до мельчайших подробностей. Раздался быстрый топот шагов.
– Я же сказал, чтобы ты не оставляла ее одну! – отругал кого-то Роберт Уиллоби.
– Простите, сэр, – ответствовал ему напуганный голос Элфвен. – Я только отошла за новыми свечами.
И опять рука Роберта обхватила Мириэл за плечи.
– Спокойно, спокойно, – увещевал он ее.
Мириэл судорожно вздохнула. Спазмы прекратились, но теперь ее била дрожь; она почувствовала смертельную усталость. Роберт довел ее до постели и напоил пряным медовым напитком.
Мириэл посмотрела на него. От переутомления у него под глазами образовались мешки и резче обозначились морщины, тянувшиеся от ноздрей к уголкам рта. А почему он здесь, в ее спальне? Эта мысль поразила ее словно удар грома.
– Где Герберт? – дрогнувшим голосом спросила она.
Роберт уткнулся взглядом в постельное покрывало, затем глубоко вздохнул и взял ее ладони в свои.
– Мне очень жаль, Мириэл, он умер. В мастерской у него начался приступ. Мы принесли его домой вместе с тобой, но он скончался прямо на пороге. Нам не удалось спасти его. Сейчас он в церкви Святой Марии, лежит перед алтарем. – Роберт стиснул ее пальцы. Его взгляд выражал грусть и сожаление.
– Герберт умер? – прошептала Мириэл. Она увидела его в воображении, словно наяву. Довольный и умиротворенный, он стоял среди тюков шерсти, сложив руки на своем большом животе. Потом она вспомнила, как он, озабоченно хмуря лоб, сказал ей, что бегством она от прошлого не избавится, ибо, куда бы она ни перебралась, оно всегда будет следовать за ней. – Не может быть, – выдохнула она.
– Мне очень жаль, – повторил Роберт.
Мириэл высвободила из его ладоней свои руки и с трудом встала с постели. Комната перед глазами запрыгала и закачалась, но она храбро просеменила к вешалке и взяла свое верхнее платье.
– Что ты делаешь? – изумился Герберт.
– Пойду к Герберту. Преклоню колена у его тела, – отвечала она слабым, но решительным голосом.
– Но ты же больна. Тебе нельзя вставать с постели!
– Пойду. Это мой долг.
Роберт хотел было возразить и осекся, когда она обратила к нему свое лицо. Взгляд ее был затуманен от боли, но лицо выражало непреклонную решимость.
– Это мое горе. И мое право, – сурово добавила она. – И ты не посмеешь мне запретить.
Он вздохнул и, тряхнув головой, тоже поднялся.
– Нет, госпожа, не посмею, хоть и считаю, что ты ведешь себя безрассудно. По крайней мере, позволь хотя бы проводить тебя. Ты ведь еле на ногах стоишь. Тебе нужно на кого-то опереться.
Она коротко кивнула, стараясь держаться с достоинством, но не смогла нагнуться, чтобы надеть башмаки, и была вынуждена прибегнуть к помощи Роберта и Элфвен. В сущности, она даже была рада, что Роберт вызвался проводить ее. Без поддержки его сильной руки ей было бы трудно дойти до церкви Святой Марии, хотя та находилась совсем близко от дома.
– Шериф приказал разыскать грабителя, устроившего пожар в твоей мастерской и напавшего на вас обоих, – сообщил Роберт, выводя ее на пронизывающий осенний ветер и свободной рукой придерживая шляпу на голове. – Теперь он обвиняется в убийстве.
Холодный ветер обдувал лицо Мириэл, рассеивая туман в ее голове, сменявшийся гулкой пещерной пустотой.
– Он хотел поговорить с тобой, но я сказал, что ты пока не в состоянии отвечать на вопросы. – Роберт чуть наклонился, заглядывая ей в лицо. – Я не сказал ему про твоего отчима. Решил сначала спросить тебя.
К счастью, они уже подошли к церкви, и это избавило ее от необходимости дать ему немедленный ответ. Мысли метались в опустошенном сознании. Что она говорила про отчима? Что выдала о себе? Насколько можно доверять Роберту Уиллоби?
Церковь полнилась сиянием светильников и пламенем свечей, мерцавших в каждом углу и в каждой нише, озарявших синюю накидку гипсовой статуи святой Марии, плясавших бликами на крашеных колоннах из песчаника с вычурными завитками. Тридцать лет назад, во время мятежа, поднятого сыновьями старого короля Генриха, церковь была отдана на разграбление, и теперь это был новый собор, сооруженный на развалинах нескольких прежних храмов, некогда стоявших на этом месте.
Герберт лежал на похоронных дрогах перед алтарем, в окружении пылающих свечей. Его руки, сжимавшие деревянный крест, были сложены на груди. Он был все в том же зеленом одеянии, в котором скончался, и в своих старых поношенных башмаках. Челюсть его была подвязана, волосы и борода – расчесаны.
На мгновение Мириэл вновь увидела себя на коленях у гроба дедушки в линкольнском соборе. Живот ее напрягся, она плотно сжала губы и сглотнула слюну.
– Зря я привел тебя сюда, – прошептал ей на ухо Роберт.
– Это не ты, я сама так хотела. – Трясущимися руками Мириэл зажгла свечу и опустилась на колени возле дрог.
Роберт перекрестился и преклонил колена подле нее.
– Он имел свои недостатки, но человек был хороший, мы дружили с ним, – сказал он. – Он должен был умереть в своей постели, а не так.
Мириэл склонила голову над сложенными в молитве ладонями. Присутствие Роберта Уиллоби она ощущала как прикосновение тяжелой руки.
– Я плохо соображаю, в голове сумбур. Что я говорила тебе про отчима? Не помню ни слова.
– Что это он напал на вас и что это длинная история.
Она прикусила губу.
– Не хочешь рассказывать?
Мириэл искоса глянула на него, всматриваясь в волевое, мужественное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Взгляд у него был твердый и уверенный, как у человека, привыкшего добиваться желаемого. А у нее сейчас не было сил сопротивляться.
– Обещаешь, что не пойдешь к шерифу?
– Разумеется, нет. – Его тихий голос дрожал от возмущения и гнева. – Убит один из старейшин города, мой родственник по линии моей покойной жены. Ты сама чудом осталась жива. И ты хочешь, чтобы я молчал?
– Тогда я не стану ничего говорить. Скажу, что не помню.
Он издал гортанный звук, поднялся с колен и отошел.
Мириэл попыталась молиться. На восковом лице Герберта колыхалась тень свечи. Он погиб из-за нее, и теперь уже, сколько ни раскаивайся и ни кори себя, его не воскресить.
– Ладно. Что бы ты ни рассказала, клянусь, твои слова останутся в этих стенах. – Роберт Уиллоби вернулся к ней. Он мрачно хмурился. По всему было видно, что он не рад собственному решению.
Мириэл колебалась, прикидывая, можно ли ему довериться, но не способна была ни сосредоточиться, ни собраться с мыслями. В конце концов, она глубоко вздохнула и смиренно махнула рукой.
– Мой отчим – Найджел из Линкольна, ткач и сукновал. Правда, он не такой искусный ремесленник, каким был мой дедушка Эдвард. Мы ненавидели друг друга, постоянно ссорились, он меня бил. В юности мама зачала меня вне брака от одного бродячего музыканта, за что Найджел глубоко презирал меня. Поэтому я…
Она замолчала, потупив взор. Незачем рассказывать ему все как есть.
– Поэтому я сбежала из дому, а Герберт приютил меня. – С края дрог свисала пола туники Герберта. Мириэл затеребила в пальцах колючую зеленую шерсть, будто это давало ей утешение. – Остальное тебе известно, господин Уиллоби. Герберт был хорошим мужем и знал о моем прошлом. Глубоко заблуждались те, кто думал, будто я одурачила глупого старика. На самом деле он прекрасно, гораздо лучше меня самой, понимал, на что идет. – Мириэл покачала головой. – Я не ставила перед собой цель разорить Найджела, но не отрицаю: мне было приятно, что я могу утереть ему нос… до сего времени.
– Значит, это дело рук твоего отчима. Найджела из Линкольна, – уточнил Роберт, прищурившись.
Мириэл поборола новый приступ тошноты:
– Он намеревался уничтожить производство, отнимающее у него заказчиков. Он не догадывался, что эти мастерские принадлежат мне, пока не увидел меня. А когда увидел, пришел в бешенство… вспыльчивость у него в крови.
Они оба замолчали. Тишину церкви нарушал лишь тихий голос священника, молящегося перед алтарем. Потом зазвонили колокола, призывающие к заутрене. В окна церкви забрезжил рассвет.
– И если шерифу станет известно об этом, тебя привлекут к ответственности вместе с твоим отчимом, – заключил Роберт, испытующе глядя на нее. – Народ узнает, что жена Герберта в действительности – беглая дочь со скверной репутацией.
Мириэл склонила голову.
– Я предпочла бы избежать подобной огласки – как ради себя самой, так и ради памяти Герберта, Люди будут с жалостью называть его одураченным старым глупцом, а меня заклеймят своекорыстной распутницей. И то и другое далеко от истины.
– А что есть истина, раз у каждого она своя?
Он выгнул брови, выражая тем самым, то ли искреннее любопытство, то ли сарказм. Она это не могла определить, да и не стремилась.
– Думай, как хочешь, – устало ответила Мириэл. – У меня больше нет сил что-либо объяснять.
– Еще один вопрос – Он оперся подбородком на кончики пальцев сложенных в молитве ладоней. – Где ты взяла средства, позволившие тебе играть здесь роль богатой вдовы, если ты беглянка?
Она посмотрела на него:
– Я прихватила деньги с собой.
Не опуская бровей, он отвечал ей пристальным взглядом.
Мириэл покраснела:
– Они предназначались для меня. Каждой девушке полагается приданое. – Пусть думает, будто она обокрала собственную семью. Объяснение вполне приемлемое, исключающее любые другие вопросы о ее прошлом.
Уголки его рта дернулись. Он нагнул голову, пряча улыбку за сложенными молитвенно руками. В скором времени насмешливость исчезла с его лица, морщинки вокруг глаз и губ разгладились, и его черты застыли в напряженности. Такое выражение появляется на морде хищника, наблюдающего за своей добычей.
Глава 17
Лето 1219 года
Императрица, величавый стройный неф с головой дракона на носу, сооруженный по образу и подобию своих скандинавских предков, стоял на якоре у речного причала Бостона рядом с «Пандорой» и небольшим когом, носящим название «Божья благодать», который только что вернулся из Фландрии, куда он доставил английскую шерсть, а домой привез готовые ткани, сундук редких пряностей и набор изысканных кубков из позолоченного серебра для одного из заказчиков Николаса.
Хьюберт де Берг сдержал свое слово, и после морского сражения близ Сандвича и казни Эсташа Монаха выгодные заказы потекли к Николасу рекой. Прибыль от них была столь высока, что ему удалось приобрести еще два корабля. Большой неф, быстрый и элегантный, де Берг часто использовал в качестве курьера. Николас возил на нем эмиссаров к шотландскому побережью, плавал в Скандинавию и Нидерланды. На вырученные средства он заказал Роану четвертый парусник таких же размеров, как «Пандора».
Сейчас Николас стоял на причале, наблюдая за разгрузкой «Божьей благодати».
– Море довольно бурное для июня, но ему это не помеха, – сказал Мартин Вудкок, которого Николас назначил капитаном. – В Антверпен мы прибыли раньше времени, – Он обнажил в улыбке зубы, ослепительно белые на фоне его загорелой кожи. – И домой вернулись быстрее, чем ожидали. – Кто-то закопошился у него под туникой. Морщась, моряк сунул руку за пазуху, и из-за ворота его рубахи показалась пушистая мордочка крошечного щенка черно-белого окраса. – Весь груз в целости и сохранности. – Внезапно он вскрикнул: – Ах ты черт, вот мерзавец! Помочился на меня!
Николас от души расхохотался и покачал головой:
– Никак не пойму, чем эти зверушки так нравятся женщинам.
– Ха, а я так вообще женщин никогда не понимал! – ответил Мартин, вытирая ладони о тунику. – Взять хотя бы мою Элисон. А вон и она сама! – Он помахал женщине, спешившей к нему по причалу с корзиной в руке.
Николас ухмыльнулся, наблюдая, как Мартин Вудкок подбежал к жене, сгреб ее в объятия и крепко поцеловал. Вот таким и должно быть возвращение домой, подумал он. А его встречать некому. Магдалена осталась в Дувре; он по собственной воле избрал для себя одиночество. Ему некогда ухаживать за женщинами; все его усилия направлены на то, чтобы создать себе отличную репутацию и увеличить свое благосостояние. О женщинах ему случается задуматься лишь в такие вот редкие мгновения, когда у него появляется возможность сделать передышку и посмотреть, как преуспевают на этом поприще другие мужчины.
Хьюберт де Берг не раз намекал ему о своей готовности подыскать для него богатую жену из знатной семьи, благодаря которой он получил бы на суше такую же власть, как и на море. Николас притворялся глухим. Богатые жены, как правило, имеют аристократические привычки и кучу неуживчивых родственников. Корабли заменяют ему и любовниц, и возлюбленных, и жен. А когда у него возникает потребность в женском обществе, он всегда может рассчитывать на Магдалену.
Его недолгие раздумья были прерваны появлением рослого мужчины, облаченного в тунику из дорогой синей ткани. За его плечами развевался отороченный мехом плащ, густые светлые волосы переливались на солнце.
Николас повернулся к нему и поклонился – церемонно, но без подобострастия. Они были люди равного положения, достойные друг друга.
– Господин Уиллоби, – сказал он, – вы прибыли точно ко времени.
Торговец шерстью улыбнулся, сверкнув крепкими ровными зубами.
– Как и ваше судно, господин де Кан. – Он бросил довольный взгляд на палубу небольшого парусника, где царила суета. – Вы привезли товары, которые я просил?
Николас жестом показал на сундук, уже стоявший на причале:
– Кубки и пряности вон там. Рулоны материи, что вы заказывали, сейчас выгружают.
Уиллоби кивнул:
– Ладно, посмотрим. – Он погладил бороду. – А как другой мой заказ?
Николас приставил к губам сложенные рупором ладони и окликнул своего капитана. Мартин оставил жену и подошел к ним. В крупных ладонях моряка барахтался щенок.
Глаза Уиллоби просияли, но, услышав цену, названную Николасом, он чуть нахмурился.
– За собаку! – вскричал он. – Бог мой, целый фунт за щенка! Неужели эти маленькие зверушки стоят дороже перца?!
Николас пожал плечами:
– Собачки, подобные этой, пользуются большим спросом, их очень трудно найти. Мечта каждой женщины. Если вас не устраивает цена, на этого пса у меня уже есть четыре других покупателя. Так что…
– Нет, нет. Я беру его, – сказал Уиллоби, сдержанным жестом подтверждая свою готовность, – Это подарок для дамы, и, если с его помощью мне удастся заручиться ее благосклонностью, я буду считать, что потратился не зря.
Николас начал улыбаться, но, перехватив сердитый взгляд торговца, быстро прикрыл рот рукой.
– Вы не о том подумали, – ледяным тоном произнес Уиллоби. – Я намерен жениться на ней. Надеюсь, со временем она даст свое согласие. – Он забрал щенка у Мартина Вудкока и спрятал его под свой плащ.
Николас склонил набок голову:
– Надеюсь, подарок ей понравится.
Уиллоби чопорно кивнул в знак того, что не держит на него обиды.
– Когда вы отплываете со следующим грузом?
– Послезавтра, как только заполним трюм и дождемся прилива. К концу недели вашу шерсть уже будут обрабатывать на ткацких станках в Брюгге.
– Вот почему я обращаюсь к вам, – сказал Уиллоби. – Есть другие капитаны, которых я мог бы нанять за меньшую цену, но, ни один из них, насколько мне известно, не может сравниться с вами в быстроте и надежности.
– Я тоже доволен нашим партнерством, – отозвался Николас, пожимая протянутую руку торговца.
Проводив Роберта Уиллоби задумчивым взглядом, он вздохнул свободнее.
– Я рад, что он не считает нас своими врагами, – пробормотал Мартин.
– Ты тоже почувствовал? – Николас глянул на своего капитана.
– Да, сэр. У этого человека большие аппетиты, и он привык удовлетворять их сполна.
– Надеюсь, его невеста знает это, – насмешливо сказал Николас.
Надгробие на могиле Герберта в церкви Святой Марии было изготовлено из лучшего алебастра, добытого на Челластонском карьере. Руки Герберта были сложены на груди в молитвенном жесте, ноги покоились на камне, высеченном в форме мешка с шерстью. Его лицо с аккуратной ровной бородой изобразили более худым и привлекательным, чем оно было при жизни; гипсовые волосы с выбивающимися концами отлили по местному образцу.
Мириэл была довольна памятником. Герберт и в смерти сохранял достоинство, изваяние соответствовало его общественному положению, а качество материала и исполнения свидетельствовало о том, что вдова покойного уважает и чтит его память.
Положив на гробницу букет свежих синих ирисов, Мириэл покинула церковь и прошла на залитое солнцем кладбище. Все вокруг пестрело красками нарождающегося лета. Погода стояла ясная, в воздухе еще не висело пыльное марево, еще не было духоты более поздних месяцев лета. Мириэл взбодрилась.
Ее ткацкое производство продолжало процветать. Она наняла двух новых подмастерьев; ежедневно несколько горожанок приходили в ее мастерские и пряли на веретенах шерсть, обеспечивая нитками ткачей.
Роберт Уиллоби унаследовал часть торгового предприятия Герберта и теперь взял на себя все заботы по сбору шерсти на кошарах и выгонах. Торговал он главным образом с Фландрией, но лучшее руно всегда оставлял для Мириэл, следя за тем, чтобы ее станки не простаивали ни дня. В сущности, думала она, одновременно с благодарностью и смутным беспокойством, после смерти Герберта он стал ей добрым внимательным другом – всегда оказывается рядом, если ей нужна помощь, но никогда не навязывается. Того и гляди, она утратит бдительность и попадет в полную зависимость от него.
Возвращаясь домой из церкви, она увидела, что он поджидает ее на улице – как всегда, улыбающийся, холеный, безупречно одетый, с аккуратно уложенными волосами и расчесанной бородой. Мириэл тоже улыбнулась ему в знак приветствия – правда, настороженно.
– Рано ты вернулся, – заметила она. – Я думала, ты еще в Бостоне.
Он взял ее руки в свои и стиснул их:
– Я быстро управился. Нашел отличного капитана для перевозки шерсти. У него крепкие надежные суда, доставляют товар без задержек, всегда приносят прибыль. – Он поцеловал ее в щеку. – Ты сегодня восхитительна.
Мириэл поблагодарила его за комплимент, довольная тем, что он обратил внимание на ее внешность. Пусть ее вдовьи одежды, которые она носит из уважения к памяти Герберта, и невзрачных тонов, зато скроены они из самых изысканных тканей и по самой последней моде. Сегодня она надела платье из темно-зеленой саржи, украшенной кремово-зеленой тесьмой, и скромный платок из обесцвеченного полотна.
– На ужин останешься? – спросила она. Вопрос был чисто формальным. Роберт всегда ужинал с Гербертом, когда бывал в Ноттингеме, и не было причины предполагать, что он нарушит традицию и откажется делить трапезу с его вдовой.
По приходе домой Мириэл наказала Сэмюэлю с Элфвен готовить ужин, а сама налила вина себе и Роберту. Роберт взял свою чашу и вышел во внутренний двор с небольшим участком, засеянным травой, и фруктовыми деревьями, на которых уже завязались плоды.
Сад был тщательно ухожен, в нем появились новые насаждения.
– После смерти первой жены Герберт запустил сад, – сказала Мириэл, присоединяясь к нему. – Я начала приводить его в порядок незадолго до кончины мужа. Подумала, что было бы хорошо поддерживать здесь жизнь в память о нем. А мне самой всегда нравилось ухаживать за растениями.
Они поговорили немного о расположении клумб, обсудили, где посадить цветы, каких оттенков, с какими запахами.
Роберт бросил на нее ревнивый взгляд, но Мириэл не заметила.
– Ты его любила, да?
Мириэл устремила взор на заросли жимолости с кремовыми и золотистыми цветками.
– Да, – тихо ответила она, внезапно почувствовав жжение в глазах. – Но не той любовью, какой он ждал от меня. Он хотел быть мне мужем, а я всегда относилась к нему как к своему дедушке.
Роберт кивнул.
– Это вполне понятно, ведь он был гораздо старше тебя, – угрюмо заметил он. – И все же ты была ему хорошей женой.
Мириэл покачала головой:
– Он умер из-за меня.
– Вздор, – решительно заявил Роберт. – В его смерти повинны обстоятельства, алчность и коварство злого человека.
Мириэл промолчала, продолжая смотреть на цветущий сад. Чувство вины тяготило ее сильнее, чем скорбь.
– А Найджел из Линкольна поплатился за свои грехи, – добавил Роберт, поведя плечами, и осушил свою чашу.
– Что ты имеешь в виду?
– Он погиб. Пал жертвой разбойников с большой дороги, – сухо, без всякой интонации в голосе объяснил он.
У Мириэл на затылке зашевелились волосы.
– Погиб? Откуда тебе это известно? Роберт пожал плечами:
– В Бостоне услышал. Вести об убийствах торговцев в пути быстро доходят до тех, кто путешествует теми же маршрутами. На него напали на слифордской дороге – отобрали деньги, перерезали горло. Люди теперь ездят по двое, по трое, дабы избежать подобной участи. Может, ты сочтешь меня безжалостным, но я скажу так: его постигла кара Божья.
Мириэл внезапно стало холодно и дурно. Она доковыляла до беседки, окутанной благоуханием бледно-розовых собачьих роз, и опустилась там на скамью. Найджела она никогда не считала своим родственником, ненавидела его лютой ненавистью, но все же он был членом ее семьи. Теперь же у нее никого не осталось. Никого, кто любил или ненавидел бы ее. Она почувствовала пустоту в душе.
– По крайней мере, теперь ты можешь не опасаться, что кто-то выдаст твое прошлое. – Роберт сел рядом с ней и взял ее руки в свои ладони. – Боже, да ты холодна как лед. Прости, я и не думал, что тебя это так расстроит. Мне казалось, ты обрадуешься.
– Я потрясена, – призналась Мириэл. – Одно дело – желать кому-то смерти, другое – когда твое желание услышано. Боже милостивый, даже не верится.
– У тебя слишком мягкое сердце. – Он поцеловал ее в лоб, обнял за плечи и привлек к себе.
Мириэл приникла к нему – так же, как в ту ночь, когда узнала о смерти Герберта. Она чувствовала его силу, сердце в широкой груди Роберта билось уверенно и ровно, и это дарило ей ощущение надежности и покоя.
Роберт был человек проницательный и терпеливый. Он мог бы воспользоваться своим положением, но не стал торопиться. Время подоспело, рассудил он, но момент не самый подходящий. Поэтому он дождался, когда она вновь возьмет себя в руки, потом встал и откланялся, сказав, что ему необходимо позаботиться об одном маленьком дельце, но позже он обязательно вернется и поужинает с ней.
* * *
Мириэл сама открыла ему дверь. Внешне она казалась собранной и спокойной, пряча за фасадом безупречности безысходное отчаяние. Она прокляла свою семью, и ее родные умерли. Теперь ей не с кем бороться, кроме себя самой.
С застывшей улыбкой на лице она отступила в сторону, пропуская Роберта в дом. Тот с наслаждением вдохнул аромат готовящейся в котелке свинины и дружелюбно кивнул Элфвен и Сэмюэлю.
– Тот капитан, о котором я упоминал, – начал Роберт, – по моей просьбе привез из Фландрии миниатюрную собачку.
– Что привез?
– Маленькую собачку, чтоб в рукаве носить. – Из глубин своего плаща он достал щенка и вложил его в руки вздрогнувшей Мириэл. – Это то самое «дельце», о котором я должен был позаботиться.
Охнув от неожиданности, она едва не выронила маленькое существо. Казалось, весь щенок – это уши и хвост, которым он завилял с неимоверной быстротой, когда потянулся к ней и своим розовым язычком принялся яростно облизывать ее подбородок. Смеясь от восторга, все еще потрясенная, Мириэл тотчас же прониклась к песику горячей любовью.
Роберт наблюдал за ней с довольным выражением на лице.
– Кличку придумай сама. Всю минувшую неделю его называли просто «щенок» или еще как похуже, когда он гадил в неподходящих местах.
– Чудесный песик! Даже не знаю, что сказать! – Привстав на цыпочки, она отблагодарила Роберта поцелуем, на время позабыв и про осторожность, и про свои душевные тревоги.
– Я знал, что он тебе понравится. – Роберт обнял ее за талию, прижал к себе на мгновение и, тут же деликатно убрав руку, отдал свой плащ невозмутимому Сэмюэлю.
Ужинали Мириэл с Робертом в саду, под сенью самой раскидистой яблони. Солнце было жаркое, но милостивое; время от времени его заслоняли небольшие белые облака. Мириэл и Роберт пили приятное крепкое вино, лакомились мягкой свининой, приправленной специями. Мириэл кормила щенка с руки кусочками мяса, пока животик у того не надулся как барабан. Насытившись, песик свернулся клубочком под лавкой и заснул.
– Я назову его Уиллом, – провозгласила Мириэл, переводя взгляд с щенка на мужчину, подарившего его. – Сокращенно от Уиллоби.
Роберт насмешливо фыркнул:
– Не каждый мужчина может похвастаться тем, что у него есть тезка среди собак.
– Ты оскорбишься еще больше, если я скажу, что тем самым хотела сделать тебе комплимент, – поддразнила его Мириэл.
– Меня не так-то легко оскорбить, хотя предупреждаю: я принимаю строгие меры против тех, кто покушается на мое достоинство.
– О более. – Мириэл вытаращила на него глаза, прижимая к губам палец. После прискорбного известия о насильственной смерти отчима вино, вкусная еда и то счастье, которое она испытала при виде подарка, быстро вскружили ей голову, ибо в этих маленьких радостях она искала избавления от своего отчаяния.
Роберт тоже смотрел на нее, указательным пальцем медленно водя по ободку чаши.
– Никаких мер против тебя я принимать не хочу, – сипло произнес он, – но одно заветное желание у меня есть… Я мечтаю станцевать с тобой свадебный танец.
– О боже, – повторила Мириэл.
– Так думал и я. Она же овдовела всего лишь девять месяцев назад, говорил я себе, она тебе откажет. Ты – крестный сын Герберта по линии покойной жены, ты был его компаньоном. Как можешь ты думать об этом сейчас, когда после его смерти прошло совсем немного времени? – Поднявшись из-за стола, он подошел к ней и сел рядом – настолько близко, что она ощутила жар его тела. – Я считаю себя рассудительным человеком и горжусь этим, но, сколько б я ни спорил сам с собой, какие бы доводы ни приводил, избавиться от этого желания я не в силах. Мириэл, я прошу твоей руки.
Она покачала головой, но от этого воздействие винных паров лишь усилилось.
– Молчи, прошу тебя, – взмолилась Мириэл. – Я не готова тебя слушать. Прошло так мало времени.
Отклонив ее протест, он взял руки Мириэл в свои ладони.
– На самом деле это вовсе не глупость, как кажется на первый взгляд, – настойчиво продолжал он. – Мы восполним пустоту, образовавшуюся в жизни каждого из нас, и наш союз пойдет на пользу нашей торговле. У нас с тобой слишком много общего, мы очень нужны друг другу. Этого нельзя не учитывать. – Он выпустил ее руки, но лишь для того, чтобы взять ее за плечи. – Клянусь, я всегда буду нежно заботиться о тебе; ты ни в чем не будешь нуждаться, никто никогда тебя не обидит. Только скажи «да», Мириэл.
Он прижался к ней губами в требовательном поцелуе. От него пахло вином. Странные ощущения возникли в ее теле. Казалось, все ее существо засасывает куда-то, тело размякло, расплавилось. Когда он отстранился, дыша, как после долгого бега, она слепо последовала за ним, но потом резко выпрямилась, глядя на него глазами загнанной оленихи.
– Скажи «да», – повторил он сквозь прерывистое дыхание. – Если у тебя есть хоть капля жалости, Мириэл, ответь мне согласием.
Она сглотнула слюну, противясь одуряющему соблазну похоти и вина. В вороте его рубахи поблескивали жесткие колечки золотистых волос. От него исходил запах сильного самца, и этот запах обжигал ее словно пламя.
Она могла бы противостоять его напору, но он заранее обеспечил себе победу, умело нащупав все ее слабые места. Он проявлял к ней дружеское участие, помогая бороться с одиночеством, в знак преданности подарил ей маленькую собачку, дремавшую сейчас под скамьей, и, как искусный тактик, выбрал точное время для завершающего шага.
Встав со скамьи, он преклонил перед ней колено.
– Я не рыцарь, – ответил он, – но ты – дама моего сердца и навсегда останешься ею независимо от твоего ответа.
Такое признание мечтает услышать каждая женщина. Так сказал бы трубадур, по-рыцарски падая к ногам королевы. Возможно, в далеком прошлом вот так же объявлял о своей любви менестрель, преклоняя колени перед юной дочерью Эдварда Уивера. У кого бы ни позаимствовал Роберт эти слова, его речь, сопровождаемая шелестом согретых солнцем листьев, глубоко запала в душу Мириэл, изгнав из нее последние сомнения.
Она коснулась золотистых с проседью волос Роберта и прошептала:
– Разве смею я отказать?
Глава 18
Вторая свадьба Мириэл, за исключением некоторых моментов, стала повторением первой. Поскольку она лишь недавно сняла траур, а сам Роберт тоже был вдовцом, свадебная церемония была пышной, но без бурного веселья. Мало кто осудил их. Большинство считали, что Мириэл была Герберту хорошей женой, и единственным ее недостатком они называли молодость. Почему же ей вновь не выйти замуж? Это вполне естественно. Как естественно и то, что ее выбор пал на Роберта Уиллоби. Верно, он старше Мириэл на двадцать с лишним лет, но ведь не на сорок, как Герберт. Лишь Элис Лин несколько омрачила торжество, пробормотав кисло, что только круглая дура прыгает из огня да в полымя.
Мириэл не была уверена, что Герберт одобрил бы ее второе замужество. Он никогда не скрывал, что рассматривает Роберта Уиллоби как соперника в любви, и Мириэл старалась не давать ему повода для ревности. Теперь подозрения Герберта подтвердились. Она стала госпожой Уиллоби, хотя до сих пор и сама толком не понимала, как такое могло произойти. Однако что сделано, то сделано. Ее мучили сомнения, но сожаления она не испытывала.
На этот раз не было шумного ритуала у ложа новобрачных. Вдвоем с Робертом они покинули свадебный пир и отправились в его дом на другом берегу Трента, в Бригфорде. Мириэл куталась в теплый плащ, ибо дни становились короче и вечерами было уже холодно. Она сидела на гнедой кобыле за спиной Роберта и потому могла смотреть лишь вправо или влево, и странная мысль пришла ей на ум. Они направляются в одно место, а смотрят в разные стороны, вдруг подумала она и поежилась.
Выехав за городские ворота, они последовали тропой, ведущей через большое пастбище к мосту, за которым лежал Бригфорд. Позади, на образованной песчаником возвышенности, сиял, словно медь, в последних лучах заходящего солнца замок. Под ним простирался город – тростниковые и гонтовые крыши, застилаемые голубым дымом топящихся очагов. У Мириэл возникло искушение спрыгнуть с лошади и бегом возвратиться назад – в знакомый уют. Боже, зачем она здесь?
Словно почувствовав ее настроение, Роберт чуть развернулся в седле и накрыл ее руки своей ладонью.
– Что-то ты притихла, любовь моя. Мириэл выдавила улыбку.
– Яне привыкла ездить в заднем седле, – с запинкой ответила она.
Он внимательно посмотрел ей в лицо.
– Теперь уж недалеко, – ласково сказал он, сжимая в своей широкой ладони ее пальцы. – Скоро будем дома.
Мириэл сглотнула слюну и кивнула. Его подбадривающие слова не нашли отклика в ее душе. С приближением конечной цели их путешествия она нервничала все больше.
Роберт убрал руку и пришпорил кобылу. Через четверть мили он въехал во двор большого бревенчато-каркасного дома и натянул поводья. К ним подбежал слуга и взял под уздцы лошадь. Роберт снял Мириэл с седла, словно пушинку, и бесстрастно поцеловал ее в губы, затем схватил за руку и повел к дому – в той же манере, что его конюх вел в стойло лошадь.
Из открытой двери дома на улицу, где уже стемнело, падала дорожка света. Роберт подхватил Мириэл на руки и перенес через порог.
– Теперь ты моя, – победоносно провозгласил он, пинком захлопывая дверь. – Вся моя.
Услышав хозяйские нотки в его довольном голосе, Мириэл испытала тревогу, а при мысли о том, что она должна лечь с ним в постель, ей и вовсе стало дурно.
Для них были оставлены вино и еда – изысканный ужин: холодный пряный цыпленок, пшеничная каша с луком и бобы, заправленные растительным маслом и уксусом. На десерт им приготовили медовый творожный пирог и фруктовый компот из яблок и инжира. В ведре с ледяной колодезной водой охлаждалась бутыль вина. Мириэл взглянула на стол и поняла, что ни еда, ни проявленная забота не радуют ее.
– Боюсь, я не голодна, – с виноватой улыбкой призналась она.
– Этого не может быть. За свадебным столом ты не съела ни крошки. – Роберт взял с блюда ломтик пряного цыпленка, откусил половину, а остальное сунул в рот Мириэл. – Попробуй, как вкусно.
Мириэл думала, что подавится. Тонкий аромат быстро распространился во рту и проник в ноздри. Она не представляла, как проглотит этот кусочек, когда ей с трудом удается сдерживать рвоту.
Роберт взял из ведра бутыль с вином и наполнил два кубка.
– За нас, – провозгласил он, отхлебывая большой глоток.
Она проследила за мощным сокращением мышц на его шее, затем пригубила из своего кубка и с горем пополам проглотила вместе с вином кусочек цыпленка.
Роберт опустил кубок и взглянул на нее.
– В чем дело?
– Ни в чем. – Она попыталась улыбнуться, но все ее тело медленно коченело от страха.
– Неправда. – Он поставил вино на стол и обнял ее. – Ты дрожишь как осиновый лист, любовь моя. Неужели ты меня боишься?
Она посмотрела в глаза льва.
Могучего, неукротимого, опасного. Поздно. Она по собственной воле вошла в его логово, изображая из себя львицу, хотя на самом деле чувствовала себя испуганным ягненком.
– Я девственница, – прошептала она. Слова давались ей с трудом, потому что в горле образовался тугой комок. – Герберт ни разу не воспользовался своими супружескими правами в полной мере.
Роберт прищурился, но в его глазах не было недовольства. Губы изогнулись в чувственной улыбке. Он смерил ее взглядом с головы до ног.
– Значит, ты невинна.
Мириэл вскинула голову.
– Я знаю, что от меня требуется, – с вызовом заявила она, пряча свой страх за надменностью, но Роберт только еще шире заулыбался.
– Не думаю, – тихо произнес он, погладив ее по щеке.
Морщась, Мириэл безуспешно пыталась найти удобное положение в седле. Они с Робертом путешествовали уже второй день и сегодня находились в пути с рассвета, надеясь прибыть в Линкольн до наступления ночи.
Тряска в седле вызывала почти нестерпимую боль в ягодицах. Ныла поясница, в мышцах бедер ощущались спазматические рези. Ее второй муж был во всех отношениях человек крупный, энергичный и падкий до плотских наслаждений, которым он предавался с ненасытной алчностью и подолгу – один раз перед сном и один раз по пробуждении.
Мириэл искоса взглянула на мужа. Он ехал подле нее с беззаботным видом. В его жестких золотистых волосах и бороде искрилось солнце, на губах играла добродушная улыбка. Он заверил ее, что со временем она привыкнет к половому акту, который следует воспринимать не как мучительную обязанность, а как выражение любви, уважения и источник наслаждения, вопреки церковным учениям по поводу последнего.
К голосу церкви Мириэл никогда особенно не прислушивалась, но на основе собственных наблюдений и опыта заключила, что половой акт более необходим и приятен мужчинам, а женщинам он доставляет – в лучшем случае – одни неудобства. На обещанное удовольствие она не уповала. Ее страшила беременность, страшили роды. А ведь когда ребенок появится на свет, о нем нужно будет заботиться, он будет зависеть от нее и ее саму свяжет по рукам и ногам. Мириэл прикусила губу и нахмурилась. И страхи ее очень скоро станут реальностью, если Роберт и впредь будет так же регулярно пользоваться своими супружескими правами. Он не станет довольствоваться малым, как Герберт; таким образом можно удовлетворить лишь крошечную часть его плотских аппетитов. Роберт стремится к безраздельному обладанию, а безраздельное обладание в его понимании – это непременно проникновение в нее.
Год назад, когда у нее с Элис состоялся откровенный разговор на эту тему, старушка посоветовала ей во избежание зачатия класть глубоко во влагалище пропитанный в уксусе комочек овечьей шерсти, но Мириэл сомневалась, что сумеет вытерпеть прикосновение такого едкого вещества, как уксус, к нежным тканям ее интимной плоти.
И все же Роберт ей нравился. Он был вежлив и щедр, дарил ее своей любовью, был ей надежной опорой. Когда он целовал и обнимал ее, она наслаждалась его нежностью и ощущением полной защищенности.
Как и она сама, Роберт любил диктовать свою волю, но даже в спорах он оставался добродушным. Она не могла представить, чтобы он поднял на нее руку, как Найджел. В сущности, думала Мириэл, ей грех жаловаться на судьбу: она нашла себе хорошего мужа.
Роберт перехватил ее взгляд и, улыбаясь, вопросительно вскинул брови. Мириэл покачала головой.
– Я просто радуюсь своему счастью, – объяснила она, иронизируя над собственными мыслями, но Poберт не уловил насмешки в ее голосе.
– Надеюсь, в той же мере, что и я. – Он перегнулся к ней со своего коня и коснулся ее ладоней. Уилл, восседавший на загривке ее лошади, оскалился и зарычал.
– Ну вот, привез в дом соперника, – весело заметил Роберт, но морщинки в уголках его глаз были неестественно напряжены. Мириэл стало ясно, что идея с собачкой была хороша в свое время как средство достижения поставленной цели, но теперь она быстро изживала себя. Роберт предпочитал крупных собак с большими клыками, отражавших его мужскую сущность. Вертлявые коротышки в его понимании существовали для забавы, чтобы гонять их и пинать. Но этого малыша он, конечно же, не тронет, рассудила Мириэл.
– Это точно. – Смеясь, она потрепала песика по несуразно огромным черным ушам. – Что ж, впредь будешь более осмотрительным при выборе подарков для меня.
– Ха! А ты еще ждешь подарков?
– Разумеется. – Она глянула на него из-под ресниц. Ей нравилось флиртовать с Робертом, потому что он сразу становился внимательнее к ней и восприимчивее. Главное, это следовало делать либо на улице, либо на людях, дабы у него не возникло искушения немедленно потащить ее в постель.
– И что бы ты хотела?
С глубокомысленным видом закатив к небу глаза, Мириэл принялась перечислять:
– Голубое платье, золотое колье, набор чашек из зеленого халцедона, вышитую дорожную сумку, фламандские гобелены, по золотому кольцу на каждый палец…
– Все, все, сдаюсь! – Роберт со смехом выставил перед собой ладони.
Мириэл улыбнулась мужу, забавляясь вместе с ним, но потом вдруг погрустнела.
– Но главное – ощущение полного удовлетворения, – задумчиво произнесла она.
– Значит, тебя что-то не устраивает? – Роберт перестал смеяться, на лице появилось озабоченное выражение.
Мириэл глубоко вздохнула про себя. Как же она не увидела ямы, зияющей у ее ног? Возможно, Роберт любезен и щедр, но он ожидает взамен похвалы и благодарности.
– Нет-нет, не подумай, что мне с тобой плохо, – быстро проговорила она. – Никогда я не была такой счастливой, как сейчас – Она действительно почти счастлива, а по сравнению с прошлыми невзгодами ее теперешняя жизнь вполне благополучна. – Просто, на мой взгляд, состояния полного удовлетворения потому так трудно достичь, что оно измеряется не только мирскими благами. Иногда приятно просто посидеть спокойно и ничего не желать.
Роберт хмыкнул и расслабился в седле; черты его смягчились.
– Тебе это скоро наскучит, любовь моя. Ты ведь по натуре такая же, как я. Мы с тобой перестанем желать только тогда, когда умрем.
Мириэл промолчала. Бесполезно объяснять ему, какое это наслаждение, когда есть возможность удалиться от суеты. Он не поймет, да и она не верила, что сумеет убедить его. Возможно, в чем-то и они похожи, но в сущности – очень разные люди.
Странно вновь оказаться в доме, где она родилась, в ткацких мастерских и сарае для хранения шерсти, которые были гордостью и отрадой ее дедушки. Еще более странно видеть всюду пыль и запустение. Из работников остались всего один ткач и один подмастерье с четырехлетним стажем, запасы руна почти на исходе, четыре из шести станков простаивают.
– Значит, исполнители шерифа все-таки отыскали тебя, госпожа Мириэл, – сказал Хэм, старший ткач. Она помнила его здоровым сильным мужчиной, но теперь один его глаз закрывал мучнистый нарост – это, должно быть, и стало одной из причин ухудшения качества изготовляемой здесь материи, на которое жаловался итальянский торговец.
– Отыскали меня? – При слове «шериф» у нее гулко забилось сердце. Корона Матильды и мешочки с серебром так ясно встали перед глазами, что ей показалось, будто и другие видят их, и ее охватил безрассудный страх. Что, если Николаса поймали? Вдруг он все рассказал и теперь шериф выслеживает ее?
– Ты – наследница дома и мастерских, – объяснил ткач. – Если бы тебя не нашли в течение одного года и одного дня, все это отошло бы графу Линкольнскому. – Он отер сероватую верхнюю губу. – С тех пор как умер старый господин Эдвард, здесь поселилось горе. И это истинная правда, да упокоится его душа.
От облегчения у Мириэл едва не подкосились ноги. Ее и в самом деле искали, но ради ее же блага. Ее тайна не раскрыта.
– Я узнала, что мама и отчим умерли, потому и приехала. – Она глянула на Роберта, стоявшего чуть позади нее. Тот с задумчивым видом рассматривал мастерскую. – Упокой, Господи, их души, – почтительно добавила она и перекрестилась.
Хэм пробормотал то же самое и повторил ее жест.
– Значит, ты останешься здесь, госпожа? – С надеждой в глазах он воззрился на нее, чем очень напомнил ей Уилла, вымаливающего объедки со стола.
– Пока нет, – ответила Мириэл, – Мы направляемся в Бостон, а оттуда на корабле – во Фландрию. – Увидев, что он сник, она пожалела его и добавила: – На мое сукно большой спрос, так что эти станки тоже скоро заработают. Обещаю.
Старый ткач кивнул, но продолжал печалиться.
– Монастырь Святой Екатерины больше не поставляет нам руно, – доложил он. – Продает шерсть какому-то торговцу из Ноттингема.
– За шерсть и пряжу не беспокойся, Хэм, – живо сказала Мириэл, избегая смотреть на мужа. Торговцем из Ноттингема был Герберт, и после его смерти дела перешли к Роберту, но он не догадывался о ее связи с монастырем. – Хорошую шерсть достать не проблема. Месяца не пройдет, как я налажу работу этих станков.
Хэм опять вытер рот.
– После гибели господина Найджела мы ни разу не получали денег, – сказал он.
Мириэл поджала губы. Она чувствовала, что Роберт за ее спиной скрипит зубами от раздражения.
– Зайди ко мне завтра до того, как мы уедем. И парень пусть придет. – Она показала на подмастерье.
– Спасибо, госпожа. Я знал, что, если вас найдут, вы поступите с нами по справедливости.
– Я ценю справедливость, – сказала Мириэл с едва заметной улыбкой. – Мне самой немало приходилось страдать от незаслуженных обид, так что я стараюсь не обижать людей.
Роберт раздраженно крякнул и, покинув мастерскую, зашагал по мощеному двору к дому.
Мириэл повернулась, собираясь последовать за мужем. Хэм поклонился ей:
– Мы с Уолтером никогда не верили во все эти россказни, что болтали про вас, госпожа Мириэл. Всем известно, что вы с господином Найджелом ненавидели друг друга.
– Что за россказни? – Наверно, лучше было бы не спрашивать, но ее одолевало любопытство.
Хэм зашаркал на месте, прокашлялся:
– Говорили, будто в монастыре вы своевольничали так же, как и здесь. – Его обветренные щеки потемнели, он уперся взглядом в пол, в некую точку перед его стоптанными башмаками. – Будто согрешили с гостем под крышей обители, а потом сбежали с ним…
– Подлая ложь! – На лице Мириэл выступил гневный румянец, она выпрямилась. – Ничего подобного не было!
– Мы тоже так думали, – сказал Хэм, по-прежнему глядя в пол. – Но потом монастырь перестал поставлять нам шерсть, и господин Найджел проклинал вас на чем свет стоит.
Мириэл плотно сжала губы.
– А мама что говорила? – Очевидно, «Да, Найджел», – с горечью подумала она.
– Ничего, госпожа. – Хэм почесал кончик носа и робко посмотрел на нее. – Вообще-то нет, вру. Господин Найджел напился и перед всеми нами в мастерской заявил, что какова мать, такова и дочь, и тогда госпожа Аннет не выдержала и сказала, что вы совсем на нее не похожи, ибо у вас хватило смелости убежать с любимым человеком.
– Так и сказала?
– Да, госпожа.
Мириэл сглотнула слюну и отвернулась; горло внезапно сдавило от слез. Как мало они знали, как плохо понимали друг друга, но теперь ничего уже не исправишь.
В доме Элфвен уже растопила очаг и поставила на огонь котелок. Камни все еще источали сырую затхлость, в воздухе роились пылинки, но, по крайней мере, благодаря пылающему очагу дом начал постепенно оживать.
Уилл кружил по комнате, обнюхивая углы, изучая незнакомые запахи. У Мириэл стучало в голове. Ей хотелось одного – лечь в темном закутке и положить на лоб холодный лавандовый компресс.
У Роберта, однако, были другие планы. Не обращая внимания на Элфвен, будто она была неодушевленным предметом мебели, он заключил Мириэл в свои объятия.
– Я и понятия не имел, что ты из такой богатой семьи. Надо же, у вас даже каменный дом, – шутливо произнес он.
Мириэл равнодушно пожала плечами. Сейчас ей не хотелось говорить о родных и оценивать размеры своего наследства. Пришлось бы преодолевать слишком много подводных течений.
Не дожидаясь от жены ответа, Роберт носом сдвинул платок с ее шеи и, целуя, положил ладони ей на ягодицы, прижимая ее к себе.
– Интересно, а постель здесь удобная? – пробормотал он.
Мириэл зажмурилась при мысли, что ей придется опять терпеть его исступленные ласки.
– У меня там саднит немного, – сказала она. Он обжег дыханием ее ухо:
– Этого следовало ожидать. Скоро привыкнешь. – Роберт стиснул ее груди. – Смажь немного гусиным жиром, чтобы мне было легче. Не отказывай, дорогая. Я целый день только и думаю о тебе.
Мириэл выдавила улыбку:
– Давай, может, сначала поужинаем и освежимся, Роб? – Она назвала мужа ласкательным именем и погладила его бороду, чтобы добиться своего. – Я так проголодалась и устала с дороги.
Он помял ее ягодицы и наконец, сокрушенно вздохнув, убрал руки:
– Как скажешь, дорогая. Честно говоря, я и сам готов съесть целую лошадь.
Мириэл захлестнула волна облегчения, но беспокойство не исчезло: она лишь отсрочила момент нежелательной близости.
Они сели ужинать. Сама трапеза была скромная – ветчина, яйца, хлеб и сидр, – а вот посуда, из которой они ели и пили, была изысканной: оловянные тарелки и серебряные с позолотой чаши.
– Во Фландрии наймешь опытных ткачей, а старика придется уволить, – заявил Роберт, промокая хлебом остатки солоноватого жира и яичного желтка на тарелке.
– Почему? – Мириэл удивленно вскинула голову. – Хэм начал работать здесь еще до моего рождения.
– Вот именно. Он уже отработал свое. Неудивительно, что у твоего отчима дела шли так плохо. Старик ничего не видит, а какой толк от слепого ткача? – Он сунул в рот хлеб и принялся энергично жевать.
– Он обладает знаниями и опытом, которые может передать другим. Он может выполнять операции, не требующие особой зоркости.
Роберт покачал головой. Проглотив хлеб, он вытер салфеткой рот и руки.
– Тебе следует очиститься от хлама и начать здесь все сначала. Твои фламандцы не согласятся работать с ним: от него будут одни только неприятности. Он возомнит себя петухом на навозной куче, – на том лишь основании, что проработал здесь дольше всех.
– Хэм не такой, – возразила Мириэл. От возмущения у нее начинало гореть лицо.
– Поверь моему опыту, дорогая. Я занимаюсь торговлей двадцать пять лет, – дольше, чем ты живешь на свете. Одно дело – соблюдать честность в делах, другое – идти на поводу у своего сердца. Уверен, твой дедушка согласился бы со мной, будь он сейчас с нами.
Мириэл сдвинула на край тарелки остатки остывшей еды. Она была возмущена и – в немалой степени – встревожена. Она допускала, что Роберт прав, но мириться с его хамством не считала нужным.
– Он здесь, во мне, – отвечала Мириэл. – И я не верю, что он вышвырнул бы Хэма на улицу. Если я должна полагаться на твой опыт, позволь мне следовать и своему чутью.
Роберт откинулся в кресле и опустил веки.
– По сути, я вправе ничего тебе не позволять, – сказал он. – По закону ты – моя жена, и все твое имущество теперь также принадлежит и мне. Я вообще не обязан считаться с твоим мнением. Если захочу, могу ограничить твою свободу очагом и постелью и назначить своего человека надзирать за ткацким производством.
Мириэл побелела.
– Ты не посмеешь! – воскликнула она. От потрясения и ярости у нее закружилась голова. – Я скорее убью тебя!
– Ладно, не кипятись. – Он добродушно махнул рукой, словно урезонивая капризного, но любимого ребенка. – Я всего лишь обратил твое внимание на факты, причем весьма существенные. Немногие мужья дали бы своим женам такую свободу.
– Я уже начинаю жалеть, что не осталась вдовой. – Мириэл бросила салфетку и встала из-за стола.
– Ну, будет тебе, любовь моя. – Роберт тоже поднялся и двинулся на нее. – Я же пошутил, хотел посмотреть на твою реакцию, а теперь понимаю, что лучше б молчал. Конечно, раз этот ткач так много значит для тебя, пусть работает.
– Так и будет, – холодно ответила Мириэл, поворачиваясь к мужу спиной. Его снисходительный тон был невыносим.
Роберт взял ее за плечи и стал нежно их потирать, потом нашел губами ее шею, пощипывая ее и покусывая, щекоча ее нежную кожу своими колючими усами и бородой.
– Не сердись, Мириэл, будь лапочкой, – пробормотал он.
Лапочкой Мириэл меньше всего хотелось быть, но она слишком устала, чтобы продолжать пререкаться. Роберт продемонстрировал весьма противные стороны своей натуры, и она не желала изведывать всю глубину их мерзости.
Поэтому она позволила ему подхватить ее на руки, отнести в спальные покои на верхнем этаже и положить на кровать, на которой умер ее дедушка и где прежде спали ее мать с Найджелом.
От негодования она была так вся напряжена, что он, кряхтя и отдуваясь, с трудом проник в нее даже после того, как она обильно смазала влагалище гусиным жиром. Прикусив губу, Мириэл смотрела через его плечо на стропила и, цепенея под мощным натиском каждого его нового толчка, мысленно приказывала ему поскорее кончить и отчаянно молила Господа уберечь ее от зачатия.
Мириэл случалось пару раз путешествовать с дедушкой по морю. Те события отложились в ее памяти как чудесные приключения, каждое мгновение которых было преисполнено восторгом. Погода была изумительная, и она часами простаивала на носу корабля, вдыхая свежесть соленых брызг и следя за игрой солнечного света на гребешках волн.
И теперь она с радостью взошла на борт парусника, хотя лил дождь и летний порывистый ветер взбивал море в неприглядную серую пену. Уилл, возбужденно виляя хвостом, носился по палубе и обнюхивал углы.
Роберт наблюдал за женой и ее питомцем со спесивой улыбкой на лице.
– Подожди, вот выйдем из гавани. Сразу по-другому запоешь, – сказал он.
Мириэл пожала плечами. Она не говорила и не собиралась говорить ему, что ей доводилось плавать на корабле. Спесь быстро с него слетит, когда он увидит, что она куда лучше него переносит качку.
По трапу она поднялась на небольшую надстройку над рулевой нишей. Ее зубчатые стены были разукрашены красными и желтыми полосами, в одном углу развевалось знамя с весьма нетрадиционным гербом, изображавшим сундук с откинутой крышкой. Наверно, потому что это – торговое судно, решила Мириэл. На причале двое работяг спускали на лебедке в трюм тюки шерсти.
– Как называется корабль? – спросила Мириэл у Роберта, вслед за ней поднявшегося на надстройку. Он щурился, защищая глаза от косых струй дождя.
– «Пандора». Мне сказали, что имя взято из греческой легенды о некоей глупой женщине, открывшей ящик, который лучше было бы не трогать.
Мириэл мысленно вздрогнула. Теперь ясно, что символизирует открытый ящик на знамени.
– Да, я знаю легенду о Пандоре, – тихо отозвалась она.
Стоя у нее за спиной, он обхватил ее плечи тяжелой рукой и прижался к ней всем телом.
– Ты не перестаешь удивлять меня. Большинство женщин сроду не слышали ничего, кроме уличных сплетен, а твоему уму позавидует любой мужчина.
Мириэл заскрежетала зубами и расплылась в чарующей улыбке. Она не могла определить, сделал ей Роберт комплимент или хотел унизить ее, но в любом случае его слова вызвали у нее раздражение. Название судна напомнило ей о Николасе, и она задумалась о нем. Интересно, чем он занимается? Она очень боялась – и не без основания, – что он и есть капитан этого корабля. Ведь он говорил ей, что родился в семье моряка, да и название у парусника необычное. Большинство торговых судов именовали в честь святых, к которым можно было обратиться в трудную минуту. Все остальные корабли носили воинственные названия – «Дьявол», «Волк», «Дракон» и тому подобное, – унаследованные от их скандинавских предков.
Роберт вдруг встрепенулся:
– А вот и капитан.
На палубу по сходням поднимался высокий угрюмый мужчина тридцати двух – тридцати трех лет с коротко остриженными каштановыми волосами, стоявшими надо лбом торчком. При виде щенка его большой, плотно сжатый рот раздвинулся в улыбке. Мириэл испытала одновременно облегчение и разочарование. Как бы она повела себя, если б капитаном корабля оказался Николас де Кан? И, главное, как поступил бы Николас, увидев ее? Что ж, хорошо, что это не он.
Мужчина сгреб песика в свои длинные руки и забрался вместе с ним на надстройку, где Роберт представил его жене как господина Мартина Вудкока.
– Значит, малыш пришелся вам по душе, – сказал он, передавая ей Уилла.
– Я его обожаю. – Мириэл на мгновение прижала к себе песика. Тот завилял хвостом и своим маленьким розовым язычком лизнул ее в щеку. – Лучший подарок в моей жизни. – Она бросила на мужа ласковый взгляд. Несмотря на многие сомнения и раздражение, она все же доверяла мужу: он умел дарить ей радость, вот и песика привез.
Роберт довольно улыбнулся.
– На это денег не жалко, – сказал он.
– На меня или на собаку?
– На обоих, разумеется. – Он поцеловал ее и погладил песика против шерсти. Уилл обнажил свои маленькие острые клыки, его грудка затрепетала. Роберт предусмотрительно убрал руку, но продолжал натужно улыбаться.
Мартин Вудкок откланялся, сославшись на дела. Спустя час, когда уровень воды в заливе Уош поднялся, груженная шерстью «Пандора» покинула гавань Бостона и взяла курс на фламандский порт Антверпен.
Обрадованный заверениями Мириэл в том, что скоро работа в мастерских возобновится и он не останется без заработка, Хэм Ткач праздновал счастливое избавление от нищеты в пивной «У госпожи Гильды» в Потайном переулке. Заведение это чистотой не отличалось, но эль здесь подавали самый лучший на много миль окрест, и побаловать себя отменным свежим пивом сюда всегда приходили толпы народу.
Хэм удовлетворенно икнул, смотря на мир сквозь золотистую пелену. Он был пьян и из-за этого стал видеть еще хуже.
– Во как, поработаю еще несколько годков, – похвалялся он перед своим подмастерьем Уолтером. Тот влил в себя столько же кружек, что и его наставник, и теперь едва не клевал носом за столом.
– Кнешно, поработать. – Юноша уткнулся губами в край своей кружки.
– Многому я тебя научил, верно?
– Еще бы.
– Я знаю госпожу Мириэл. Она меня не вышвырнет… и муж у нее, кажется, порядочный.
– Ага, прядошный, – услужливо повторил юноша и, уронив голову на стол, закрыл глаза.
Хэм неуклюже поднялся из-за стола и, пошатываясь, вышел из пивной на темную улицу под моросящий дождь.
В отдельных домах по обеим сторонам от заведения Гильды мерцали огоньки, освещавшие грязные лужи и глинистые рытвины, но перед глазами Хэма стоял сплошной туман. Прожив всю жизнь в Линкольне, дорогу к пивной Гильды он знал, как свои пять пальцев, поскольку последние сорок пять лет дважды в неделю топал по ней туда и обратно, и потому, хоть он ничего и не видел перед собой, ноги сами понесли его домой. Хэм затянул песню:
Я напился, я напился, Хэм стал пьяный от вина. Эй, сестрица, Уолтер, Питер, Вы тут пейте, ну а я…
Допеть Хэм не успел. Когда он нетвердым шагом перебирался через глубокую выбоину от колес телеги, кто-то тихо подкрался к нему сзади. Только тогда Хэм сообразил, что ему грозит опасность, когда чья-то мускулистая рука обвилась вокруг его шеи и стиснула горло, так что он не мог петь, а потом и дышать.
Ноги у него подкосились, и он повалился в грязь. Нападавший упал вместе с ним, но легче Хэму не стало. Его горло уже не сжимали, а настойчиво, безжалостно давили на него. Вязкая жижа залилась ему в рот и ноздри, а потом и в открытые глаза. Над ним сомкнулась кромешная тьма.
На рассвете из города со скрипом выкатила телега мусорщика, груженная зловонными отходами и соломой из линкольнских сточных канав, уборных и навозных куч. Никто не обратил на телегу особого внимания. Никто и не подумал поискать под грудой испражнений, дохлых собак и старой соломы труп Хэма Ткача, пропавшего минувшим вечером. А если у кого такая мысль и возникла, он тотчас же от нее отмахнулся. Сам мусорщик поручил сгрузить отходы с телеги в мусорную яму своему временному помощнику. Что глаз не видит, не ляжет пятном на совести, а за два шиллинга серебром любой согласится отвернуться и не заметить то, что видеть не надобно.
Когда телега была опустошена, мусорщик, посвистывая, вернулся в город – его помощник исчез по дороге, – оставив труп Хэма Ткача гнить в его беспокойной могиле.
Глава 19
Осень 1219 года
Мириэл стояла в своей ткацкой мастерской в Линкольне и наблюдала за работой трех фламандцев. Ян и Вилгельм были братья, Герда, ширококостная женщина с русой косой, была женой Яна. Мириэл ее визгливый хрипловатый смех напоминал стрекот сороки. Все трое отлично знали свое ремесло и всячески старались угодить хозяевам. В их родном Антверпене среди ткачей царила жестокая конкуренция – шерсти для станков не хватало. Дома их ремесло находилось в полной зависимости от руна и пряжи, поставляемой из Англии и Испании. Здесь же сырье всегда было под рукой, и гибель от голода казалась далекой и нереальной перспективой.
Работая, они весело переговаривались по-фламандски; их громкие голоса перекрывали шум станков, производивших тонкое сукно в синюю, красную и зеленую полоску с такой скоростью, что Мириэл едва верила своим глазам.
Подмастерье Уолтер заряжал пряжей очередной станок. Вид у него был угрюмый, он даже не пытался принять участие в шутливой беседе фламандцев.
– Так ничего и не слышно о Хэме, Уолтер? – участливо поинтересовалась Мириэл, останавливаясь возле юноши.
Он замешкался под ее пристальным взглядом:
– Нет, госпожа. Говорят, он скорей всего упал в Уитем, [17]а река из-за дождей вышла из берегов. У бедняги не было шансов выжить. – Он обнажил зубы. – Ну почему я не проводил его домой в тот вечер? Старый черт не видел дальше своего носа, да еще и набрался не хуже меня.
Мириэл ласково тронула парня за худенькое плечо.
– Ничьей вины тут нет, – твердо сказала она. – Я наказала отслужить молебен за упокой его души, где бы она ни находилась.
Она также послала мешочек серебра жене Хэма и намеревалась и впредь регулярно поддерживать ее деньгами, но об этом знали только она сама и несчастная женщина. Благоразумие требовало от нее осмотрительности. После скандала с Робертом по поводу Хэма она пришла к выводу, что ради сохранения мира в семье ей следует меньше откровенничать с мужем. По отношению к ней Роберт неизменно проявлял щедрость, но в делах он крепко держался за свой кошелек и был крайне безжалостен.
– Значит, по-вашему, его нет в живых, да, госпожа?
– Скорей всего, да, но что теперь об этом говорить. Послушай, у нас кончается зеленая пряжа. Сходи-ка в красильню, посмотри, готова ли новая партия у мастера Джека.
– Иду, госпожа. – Уолтер резво вскочил на ноги и почти бегом покинул мастерскую, словно пытался обогнать свои мысли. Мириэл вздохнула и, покачав головой, заняла его место за станком, чтобы завершить начатую операцию. Она представила, как он сидит здесь и предается размышлениям: руки работают, а в голове роятся догадки и подозрения.
Мириэл понимала, что бесполезно строить домыслы относительно исчезновения Хэма. Старый дурак напился и свел счеты с жизнью. Она не сомневалась в его смерти. Хэма слишком хорошо знали в городе, чтобы он остался незамеченным, а в силу своего плохого зрения далеко уйти он не мог. К тому же старик обожал свою жену и не стал бы мучить ее неведением и тревогой.
Роберт отмалчивался по поводу исчезновения старого ткача и даже тактично воздержался от замечания, что это и к лучшему, за что Мириэл была ему благодарна. Ей уже случалось несколько раз спорить с мужем, и она обнаружила в нем опытного и коварного соперника. Он никогда не терял самообладания, не впадал в ярость, да и вообще голос повышал крайне редко. Своего он добивался такими средствами, как извращение фактов, запугивание, лесть, и еще тем, что она в свое время принимала за обычную рассудительность. Правда, ему каким-то образом всегда удавалось так повернуть разговор, что виновницей спора оказывалась, как правило, она, и даже если ей случалось настоять на своем, ее не покидало ощущение, что победил все равно он.
Сосредоточенно щурясь, Мириэл вставляла в станок красновато-коричневую нить. У нее ныла спина, в животе бурлило. Утром, поднявшись с постели, она обнаружила, что у нее начались месячные, и с чувством глубокого облегчения отправилась на поиски льняных подкладок. Вопреки усердным трудам Роберта она все еще не была беременна. Роберт при этом известии лишь пожал плечами.
– На все воля Божья, – сказал он, потрепав ее по плечу. Слышать подобное заявление из его уст было весьма странно, поскольку Роберт придерживался того мнения, что Господь помогает тем, кто помогает себе сам.
По крайней мере, на время месячных она избавлена от домогательств мужа. Хоть ее тело и несколько приспособилось к его энергичной манере совокупления, она по-прежнему воспринимала свои супружеские обязанности в постели как тягостное бремя. А вот его поцелуи и объятия вне брачного ложа доставляли ей огромное удовольствие. Мириэл нравилось сидеть с мужем перед очагом, склонив голову к нему на плечо и обсуждая с ним события дня, когда он гладил ее, словно кошку.
Едва она успела зарядить станок, в мастерскую вернулся Уолтер с корзиной зеленой пряжи. Следом за ним вошел Роберт в новой шляпе из линкольнского сукна, сидевшей чуть набекрень на его русой шевелюре. На шляпе колыхалось в такт его шагу павлинье перо. Он был коренаст и чуть тучноват, но благодаря легкой походке в движении казался гораздо более стройным.
Фламандцы мгновенно прекратили болтовню и, поднявшись со своих мест, поклонились ему. Улыбнувшись, он жестом разрешил им продолжать работу и подошел к Мириэл.
– Дорогая. – В знак приветствия он поцеловал ее в обе щеки и затем в губы. – Сегодня вечером у нас будет гость. Я обещал ему отменный ужин и интересную беседу за столом.
– Гость? – Мириэл взглянула на мужа. Это сообщение ее не обрадовало. Спина сильно ныла, и она по опыту знала, что боль усилится. А среди знакомых торговцев и заказчиков Роберта встречались очень утомительные люди.
– Капитан корабля, – объявил Роберт. – Он перевозил груз с пряностями вверх по реке; я встретил его на рынке.
Мириэл чуть расслабилась и улыбнулась. Мартин Вудкок ей нравился, и устроить ему хороший прием было бы даже приятно.
– Тогда мне придется самой идти на рынок, – сказала она, ловким движением отстегивая кошелек с ремня мужа.
Тот вытаращил глаза и выпятил грудь, но потом вздохнул и неохотно улыбнулся.
– Он ведь и твое сукно переправляет во Фландрию, – заметил он.
– Но пригласил-то его ты, а я должна позаботиться об «отменном ужине», – парировала Мириэл, покидая мастерскую.
Николас сидел на перине в «Ангеле» в комнате на верхнем этаже. Мешочек серебра стал залогом того, что ему не пришлось делить постель и комнату с другими постояльцами, кроме тех, кого он выбрал сам.
– Что он собой представляет? Этот торговец, пригласивший тебя на ужин? – полюбопытствовала Магдалена, пряча свои полные веснушчатые груди под свежей льняной простыней. Ради путешествия в Линкольн с Николасом она на время пожертвовала регулярным заработком в «Красном кабане» в Дувре.
– Влиятельный торговец шерстью. Он нанял «Пандору» для перевозки своего руна, так что дела он ведет в основном с Мартином, но я с ним тоже иногда встречаюсь. – Он встал с постели, на которой они недавно целый час занимались любовью, и вытащил из своего дорожного мешка свежую льняную рубашку.
С восхищением взирая на его стройную фигуру, Магдалена убрала за ухо шелковистую прядь своих рыжих волос.
– Богатый?
Николас надел рубашку и насмешливо посмотрел на нее:
– Очень. И всегда вовремя платит. – Он взял тунику. – К сожалению, его приглашение не распространяется на мою спутницу.
Магдалена надула губы:
– Ты просто не хочешь знакомить меня ни с кем, кто мог бы мной заинтересоваться.
– Да брось ты! – расхохотался Николас – Ты хорошо меня знаешь, я тебя тоже!
Она насупилась, ее лоб обезобразила неестественно глубокая складка, но потом она улыбнулась и, схватив один из валиков, подпиравших подушки, швырнула в него.
Николас увернулся и погрозил ей пальцем:
– Нечего ворошить постель – это ничего не изменит. К тому же Роберт Уиллоби – женатый человек.
– Все они женаты, – презрительно бросила Магдалена. – Ты, моя любовь, единственное исключение среди моих клиентов.
Он фыркнул, застегивая ремень:
– Я сочту это за комплимент. А хотел я сказать вот что: Уиллоби женился совсем недавно, причем на женщине вдвое моложе его. По словам Мартина, она богата, умна и красива, и торговец души в ней не чает. Так что даже если ты явишься перед ним обнаженной, он вряд ли обратит на тебя внимание.
Магдалена задумчиво покусывала кончик указательного пальца.
– В таком случае постарайся соблюдать приличия, – промурлыкала она. – Не хватало еще, чтоб ты вернулся ко мне оскопленным в наказание за то, что пялился на чужую собственность.
– Это исключено, – уверенно отвечал Николас – Я не падок до женских чар, сколь ни велико было бы искушение. Деловые отношения гораздо надежнее.
Он склонился над кроватью, целуя ее в губы. Магдалена выгнула брови.
– Я стараюсь угодить, – сказала она с нотками сарказма в голосе, который он счел нужным проигнорировать.
Большинство богатых людей, которые могут позволить себе столовое белье, любят застилать обеденный стол белыми скатертями из плотного полотна с вышивкой по краю. Однако Мириэл выбрала скатерть из египетского хлопка – тоже плотную, с вытканным по ней арабским узором. Только она была не белая, а нежного яблочно-зеленого оттенка, создающего идеальный фон для кубков и блюд из позолоченного серебра и недавно приобретенной чаши для полоскания пальцев в форме рычащего льва, которыми она сервировала стол в главном помещении дома. Свисающие с балок медные светильники отбрасывали на накрытый стол мягкий свет, усиливаемый блеском золоченого серебра канделябра на толстом каменном подоконнике.
Мириэл поставила на стол блюдо с молотыми пряностями и отступила на несколько шагов, любуясь законченной сервировкой. Идеально. На большое разнообразие блюд времени у нее не хватило, но она сделала, что могла. Да и Мартин Вудкок, насколько она его знала, не выносил церемонности и во вкусах был прост. Похлебка из цветной капусты и сыр с пышным хлебом, тушеная свинина в соусе из меда, горчицы и сидра и пирог с творожно-изюмовой начинкой удовлетворят любой аппетит и в то же время не оставят ощущения пресыщенности.
Довольная собой, Мириэл отправилась переодеваться. Домашнее платье она сменила на шелковый наряд густого зеленого цвета с облегающими рукавами. Роберт предпочел бы видеть ее в платье с экстравагантными нависающими рукавами, которые были в чести у знатных дам, но Мириэл такой фасон не признавала, считая его в одинаковой мере непрактичным и неудобным. Широкие рукава монашеского одеяния она возненавидела еще в монастыре, и ей тем более не нравилось путаться в складках ткани, волочащейся по полу.
В пояснице ощущалась ноющая тяжесть, будто кто-то затачивал тупой нож о ее тазовые кости; нестерпимо резало за глазами. Она выпила винный настой пиретрума, снимающий боль, и поменяла подкладки, добавив еще один слой. Элфвен накрыла рыжевато-каштановые волосы Мириэл скромной вуалью из кремового шелка и закрепила ее на голове обручем из чеканного золота.
Мириэл внимательно оглядела себя в ручное зеркало. Темные круги под глазами наделяли ее взор непристойной томностью, будто она только что поднялась с ложа любви. С этим придется смириться, решила Мириэл, – косметические средства лишь усилят впечатление. Она пощипала себя за щеки, покусала губы, чтобы они зарделись, и спустилась вниз встречать Роберта и гостя.
Они прибыли вместе незадолго до сумерек, встретившись случайно возле большого собора у подножия холма. Уилл у двери громко залаял, и Мириэл подняла голову от счетов, которые она просматривала в ожидании мужа и гостя. На входе послышались голоса мужчин, дружелюбно переговаривающихся друг с другом. Она убрала счета в сумку из телячьей кожи и поспешила навстречу мужчинам.
Роберт вошел первым; на его губах играла веселая улыбка.
– Вкусно пахнет, – сказал он, расцеловав ее в обе щеки, потом отступил в сторону, жестом представляя гостя. – Жена, знакомься. Это Николас де Кан, владелец «Пандоры».
У Мириэл было такое ощущение, будто она проглотила кусок льда. Взглянув на гостя, она едва устояла на ногах. Костлявый юноша, каким он запомнился ей в монастыре Святой Екатерины, заметно окреп, поправился, кожа его отливала золотистым загаром, на обветренном лице пролегли отличавшие моряков морщинки. И все-таки это был он, и бежать было некуда.
В его глазах тоже отразилось изумление, но потом он прищурился и раздвинул губы в сардонической усмешке.
– Госпожа Уиллоби. – Он склонил перед ней голову с издевкой, но это было очевидно только Мириэл.
Мириэл сделала глотательное движение и кончиками пальцев коснулась горла в том месте, где образовался тугой комок.
– Я думала… Я ждала господина Вудкока, – с запинкой произнесла она.
– Он – один из моих капитанов, – дружелюбно объяснил Николас. – В настоящее время находится в море, везет гипс во Францию. Боюсь, сегодня вам придется довольствоваться моим обществом.
– Ну что же ты, Мириэл? – упрекнул жену Роберт. – Так и будешь весь вечер держать у порога? Я голоден как волк.
Потупив взор, через силу переставляя одеревеневшие ноги, она повела мужчин к столу, который с такой любовью недавно накрывала. Она знала, что сама не сможет съесть ни крошки.
Николас разглядывал комнату, обращая внимание на каждую деталь убранства – от дорогого каменного очага до ярких ставней, отгораживающих их от уличной темноты. Она видела, что он размышляет и выводы делает абсолютно неверные.
– У вас здесь очень уютно и красиво, – тихо заметил он.
– Это мой отчий дом, – объяснила Мириэл, краснея. – Я здесь выросла.
– Вот как? – Николас вскинул брови, демонстрируя, как и полагается вежливому гостю, искренний интерес – И вы всегда здесь жили, госпожа Уиллоби?
– Нет, – ответил за нее Роберт, нетерпеливо взмахнув рукой. – Она вышла замуж за моего хорошего друга и жила в Ноттингеме. После его смерти я стал ухаживать за ней, и вскоре мы поженились. Я очень ее люблю. – Он одарил Мириэл благодушной улыбкой. – Ее родные, что жили здесь, умерли, и она, как единственная наследница, стала хозяйкой этого дома в прошлом году. Мы теперь живем то здесь, то в Ноттингеме, верно, дорогая?
Мириэл едва заметно улыбнулась:
– Да, Роберт. – Боже, подумала она, сказала прямо как мама. От потрясения ноги у нее так сильно дрожали, что она вздохнула с облегчением, когда все сели за стол. Сэмюэль разлил вино в кубки из позолоченного серебра.
– И много у вас кораблей, господин Николас? – спросила она, растягивая дрожащие губы в широкой улыбке.
– Пока четыре. – Большим пальцем он потер подбородок. – Скоро появится пятый. А еще у меня есть флотилия барж, перевозящая грузы из Бостона по рекам Велленд и Уитем.
– Выходит, вы сколотили неплохое состояние. – Нервничая, она поднесла ко рту кубок и с ужасом обнаружила, что он уже пуст. Роберт удивленно посматривал на нее. Полегче, осадила она себя, полегче.
– Вопреки всем превратностям судьбы, – отозвался Николас. Взгляд его сине-зеленых глаз полнился осуждением. – Я разбогател бы раньше, да однажды ночью какой-то вор украл часть моего состояния.
Мириэл проследила, как Сэмюэль вновь налил ей гасконского вина, и с трудом сдержалась, чтобы не схватить кубок и одним глотком осушить его.
– Какой ужас, – пробормотала она. Он пожал плечами:
– Ничего, когда-нибудь поквитаемся.
Сцепив руки, Мириэл уткнулась взглядом в пустую тарелку, предназначенную для похлебки из цветной капусты. Прошу тебя, Господи, помоги мне очнуться от этого кошмара, молилась она, хотя, памятуя о своем отношении к Богу в монастыре Святой Екатерины, не очень-то надеялась на то, что он ее услышит.
Роберт взглянул на Николаса с уважением.
– Да, я бы тоже постарался не остаться в долгу, – сказал он. – По крайней мере, тебя это не сильно отбросило назад. – В его голосе зазвучала дружеская зависть. – Я в твоем возрасте не знал такого успеха.
Николас улыбнулся:
– Полагаю, невзгоды закаляют. Мне с малых лет пришлось самому заботиться о себе.
Сэмюэль подал на стол похлебку с белым хлебом. Мириэл, несмотря на то, что у нее живот прилип к спине, все же заставила себя съесть несколько ложек, одновременно пытаясь вести светскую беседу. Сбылся ее самый страшный сон: Николас отыскал ее. Утешало одно: страх, что он найдет ее, уже не висел над ней как дамоклов меч, и она могла готовиться к обороне. В каком-то смысле она даже была рада.
– Вы женаты, господин Николас? – спросила она, когда тарелки из-под супа унесли и подали тушеную свинину.
Николас, не выказывавший ни тени нервозности и ужинавший с огромным аппетитом, насмешливо посмотрел на нее.
– Честно говоря, у меня нет времени жениться, – ответил он. – Женщин мне заменяют море и мои корабли. Однажды все могло стать по-другому, но та девушка оказалась совсем не такой, какой представлялась.
У Мириэл запылало лицо.
– Всем людям свойственно притворяться, – парировала она и вновь перехватила вопросительный взгляд мужа.
Ужасный вечер продолжался. Уилл опозорил себя в глазах хозяев тем, что сразу проникся симпатией к гостю и стал путаться у того под ногами, вымаливая лакомства со стола, и в конце концов забрался к нему на колени; его заостренная маленькая мордочка светилась щенячьим восторгом. Мириэл готова была убить своего любимца.
Роберт поморщился:
– Мне он свою любовь выказывает в лучшем случае тем, что мочится в мои башмаки.
– Я знавал женщин, которые так поступали, – отозвался Николас. Хозяин в ответ на его реплику хмыкнул. – Разумеется, речь идет не о благородных дамах, – добавил он и поклонился Мириэл. Та, поджав губы, прямо как сестра Юфимия, сидела пунцовая от гнева и унижения. – Прошу извинить меня, госпожа, если я смущаю вас. Но когда мужчина почти все время проводит в море в обществе себе подобных, он зачастую забывает о хороших манерах и в присутствии слабого пола.
– Я – не нежный цветок и по пустякам не обижаюсь, – возразила Мириэл, отнюдь не любезным тоном. – Вряд ли мне удалось бы успешно управлять ткацкими мастерскими, если б я раздражалась из-за каждого глупого слова.
Николас улыбнулся, признавая свое поражение.
– Я рад, что вы именно так смотрите на жизнь, – сказал он и дипломатично увел разговор в другую сторону, поинтересовавшись у Роберта его ценами на шерсть.
Наконец, когда свечи почти догорели, Николас собрался уходить. Поднявшись из-за стола, он отряхивал со своей темной туники светлую собачью шерсть.
– Спасибо за ужин. Лет сто так вкусно не ел, – обратился он к Мириэл, стоя в дверях. – И благодарю за занимательный вечер. Надеюсь в скором времени встретиться с вами еще раз.
Мириэл натянуто улыбнулась и кивнула, будто соглашаясь с ним, хотя очень надеялась, что этого не произойдет. Роберт обменялся с Николасом рукопожатием, на прощание желая гостю всех благ, а она тем временем вернулась в гостиную, где Сэмюэль и Элфвен убирали со стола. Бледно-зеленая скатерть, заляпанная жирными пятнами и усыпанная крошками, имела плачевный вид; свечи на подоконнике оплыли.
Гармония была разрушена. Она не сомневалась в том, что Николас будет ей мстить.
В гостиную вернулся Роберт. Он потирал руки, как делал это обычно, когда был доволен и собой, и жизнью.
– Итак, – он плеснул в кубок вина, – что ты думаешь о нашем капитане?
Пожав плечами, Мириэл тоже налила себе вина. Теперь пить было не опасно, а ей нужно было забыться.
– Ты не составила мнения? Не похоже на тебя, дорогая.
– А что тут можно сказать? – Ее охватила паника. В самом деле – что? Она представила, как рассказывает Роберту правду, и тут же изгнала эту картину из головы. Возможно, он великодушный и любящий муж, но понимания у него она не найдет.
Роберт склонил набок голову:
– Мне показалось, ты была несколько враждебно к нему настроена, да и сейчас почему-то нервничаешь? – Он закончил фразу на вопросительной ноте.
Мириэл поспешила повернуться к мужу.
– Если и нервничаю, к нему это отношения не имеет, – солгала она. – У меня сегодня начались месячные, и я плохо себя чувствую.
– Ах, да. – Он кивнул и почесал висок, чтобы скрыть смущение. В его глазах также отразилось разочарование: на неделю он лишался близости с женой. – И все же, как он тебе показался?
Мириэл могла бы посеять сомнения в душе Роберта, могла бы настроить мужа против Николаса, чтобы тот больше не приходил в дом, но она вдруг поняла, что не посмеет предать его во второй раз.
– По-моему, ты нашел в нем достойного партнера, – сказала она.
– Да. Я тоже сначала думал, что он слишком молод, но он потопил мои сомнения. – Роберт улыбнулся своей вялой шутке.
Мириэл покорно улыбнулась ему в ответ:
– Извини, но я, пожалуй, пойду лягу. Очень устала. – Она и впрямь чувствовала себя изнуренной.
Роберт развел руками, отпуская ее, и сел перед очагом допивать вино.
Мириэл вскарабкалась по лестнице в спальню и рухнула на кровать. Спина разламывалась, голова болела так, что темнело в глазах. Она жаждала найти забвение во сне, но ясно понимала, что не сможет уснуть.
В «Ангел» Николас вернулся поздно. Соборные колокола уже прозвонили к заутрене. Город погрузился во мрак и тишину: очаги во всех домах были накрыты на ночь, ставни затворены. Хозяин постоялого двора недовольно хмурился, впуская его. Правда, когда Николас вложил в его ладонь монету, он несколько смягчился. При мерцающем сиянии маканой свечи Николас пробрался между столами к лестнице и поднялся наверх.
Магдалена повернулась в постели и села. Свечу она не загасила, и в отблесках пламени ее волосы сверкали, словно начищенная медь.
– А я уж решила, что ты меня бросил, – проворчала она. – Все лежала, считала удары колокола и думала, где тебя носит.
Николас с трудом сдержался, чтобы не вспылить. В том, что произошло вечером, не было ни капли ее вины, и, хотя их отношения носили главным образом деловой характер, он подспудно чувствовал ответственность за нее.
– Мой заказчик захотел обсудить кое-какие вопросы по доставке груза, – объяснил он, гася свечу и ставя плошку на сундук. – Не мог же я встать и уйти, ссылаясь на поздний час– Ложь, высказанная чуть раздраженным тоном, легко слетела с его уст. Он не считал себя обязанным докладывать ей о том, что последние два часа бродил по улицам Линкольна, размышляя и пытаясь совладать с противоречивыми чувствами. Ее все это не касалось.
Магдалена надула губы, но это скорее означало, что она перестала сердиться, ибо по натуре она была женщина добродушная и весьма прагматичная. Она откинула одеяло, завлекая его.
– А я согрела для тебя постель, – промурлыкала она.
В нос ему ударил теплый, возбуждающий чувственность аромат. Изгибы и впадинки ее сладострастного тела манили, обещая утешение и простые радости любви.
Сорвав с себя одежду, Николас нырнул в постель и, накрывшись одеялом, погрузился в ее радушные объятия.
Когда они насытились любовью, она свернулась калачиком подле него, сонно бормоча что-то, а он лежал и смотрел в потолок. Тело его было удовлетворено, но в мыслях царил сумбур. Правда, он и не ожидал, что физическая разрядка сотворит чудо. Слишком глубокое волнение владело им.
Он отыскал ее. Свершилось то, о чем он мечтал, но на что никогда не надеялся. Исчезла монахиня с затравленным взглядом, исчезла нескладная «вдова» в ужасном одеянии, которое он для нее приобрел. Вместо них пред ним предстала элегантная молодая женщина, если и не хладнокровная, то, несомненно, умеющая владеть собой и шагающая по жизни так же успешно, как и он сам. Она совсем не казалась бессердечной, когда сидела за столом и боролась с собой, но он не сомневался в ее жестокосердии. Роберт Уиллоби упомянул, что она – вдова его доброго друга. Значит, сбежав с постоялого двора в Ноттингеме, она, не теряя времени, нашла себе «надежного» мужа, а после его смерти сочеталась браком с одним из наиболее влиятельных торговцев шерстью в центральных графствах.
Боже, должно быть, сейчас она места себе не находит, злорадствовал Николас. И он, если пожелает, может значительно осложнить ей жизнь. А почему бы и нет? Ведь она украла у него деньги и королевскую корону. Однако, если он разоблачит ее, она наверняка раскроет и его тайны, и тогда двери замков и дворцов королевства закроются для него навечно, он станет изгоем, гонимым от границы к границе, от одного побережья к другому. А в итоге оба они окажутся на виселице.
Он погрузился в беспокойную дремоту, одновременно грезя и воображая, что они с Мириэл пленники, привязанные лицом друг к другу золотыми цепями на болотистом берегу, а издалека на них надвигается прилив. Шума воды они еще не слышат, но их тела сотрясаются от беззвучных раскатов.
Глава 20
На рассвете Роберт покинул Линкольн и отправился в монастыри Ноктона и Торнхолма, чтобы договориться о новых поставках шерсти. Мириэл была рада отъезду мужа. Он не будет ночевать дома по крайней мере два дня, а ей требуется время, чтобы восстановить душевное равновесие. Она сомневалась, что сумела бы правдоподобно играть роль энергичной приветливой супруги сразу после того, что произошло минувшим вечером.
Обычно она с радостью встречала каждый новый рабочий день, но сегодня ничего, кроме панического ужаса, не испытывала, через силу заставляя себя съесть на завтрак кусок хлеба с чашкой пахты. Без скатертей обеденный стол имел весьма неприглядный вид – обычная выскобленная дубовая доска на козлах. На одном краю – глубокая царапина. Она хорошо помнила, как вырезала ее ножом дедушки, когда еще была озорным пятилетним ребенком. Ее поступок, продиктованный любопытством, прихотью и дерзостью, был своего рода актом протеста. Стоило ли ради этого подвергать себя порке, вопрос спорный.
Мириэл раздраженно отодвинула в сторону хлеб, надела плащ и взяла сумку со счетами, которые разбирала накануне.
– Вы в мастерскую, госпожа? – спросила Элфвен, убирая со стола чашку Мириэл и недоеденный хлеб.
– Не сразу. – Мириэл холодно кивнула. – Сначала схожу в город по делам.
– Я сейчас, только возьму плащ. Мириэл поморщилась. Считалось, что богатые женщины должны всюду ходить в сопровождении служанок, и Элфвен следовала за хозяйкой по пятам.
– Ты можешь не ходить.
– Но ведь я быстро…
– Я сказала, не надо, – вспылила Мириэл. На ее щеках проступил румянец. – Позволь мне самой решать, когда брать тебя с собой, а когда нет.
Элфвен тоже покраснела. Она чопорно присела перед хозяйкой, каждым своим движением демонстрируя возмущение.
Мириэл закатила глаза. Она не собиралась ни спорить – на это у нее не хватило бы терпения, – ни уступать в угоду Элфвен и ее понятиям о приличиях.
– Если кому понадоблюсь, я буду еще до первого колокола, – надменно бросила она и величавой поступью вышла из дома. Ее горделивому шествию несколько помешал Уилл. Настойчиво тявкая, он семенил за подолом ее плаща, так что в конце концов ей пришлось нагнуться и взять его на руки.
Хозяин «Ангела» знал Мириэл. Он покупал сукно у ее семьи еще с тех пор, как мастерскими управлял ее дедушка. Сегодня он был одет в красивую тунику из ее знаменитого сукна линкольнского плетения.
– Здравствуйте, госпожа, – поприветствовал он ее. – Чем могу служить?
Мириэл облизнула губы и огляделась. «Ангел» обычно был открыт для посетителей с самого раннего утра, и за одним из столов уже беседовали двое извозчиков и сменившийся привратник.
– Насколько мне известно, у вас остановился один капитан по имени Николас де Кан?
Маленькие глазки хозяина заведения вспыхнули удивлением.
– Так и есть, госпожа Уиллоби. – Одну руку он положил на бочонок с вином, другой сжимал у бедра полотенце.
– Он ужинал у нас вчера вечером, – с властной невозмутимостью в голосе заявила Мириэл, хотя внутри вся трепетала. – Муж просил передать ему важную новость. К сожалению, сам он не сможет встретиться с ним, поскольку сегодня утром уехал по делам. Мне необходимо увидеть господина де Кана до его отъезда.
– Конечно, госпожа. – Поверил ей владелец «Ангела» или нет, Мириэл не могла определить – тот даже глазом не моргнул. Разумеется, ее приход в сопровождении служанки вызвал бы меньше подозрений, но ей едва ли удалось бы поговорить с Николасом начистоту в присутствии Элфвен.
Теперь во взгляде хозяина заведения читалось откровенное любопытство.
– Обрадую вас: он еще здесь. Снял на время своего пребывания в городе верхние покои. Пройдите вглубь и по лестнице направо. – Он любезно кивнул, показывая ей дорогу.
Мириэл с трудом удержалась от дальнейших путаных объяснений и оправданий.
– Спасибо, – отрывисто бросила она и решительным шагом пошла с глаз долой хозяина заведения, хотя в душе отнюдь не чувствовала уверенности. На лестнице, ведущей в спальню Николаса, нервы у нее сдали, и она замедлила шаг. Зачем она здесь? Что скажет ему? Как отреагирует Николас? Боже, и что это взбрело ей в голову?! Она хотела повернуть назад, но ноги не слушались.
Уилл у нее на руках заскулил, пытаясь лизнуть ее в подбородок. Она спустила его с рук, надеясь, что он помчится вниз и уведет ее за собой. Но тот, напротив, побежал наверх, живо запрыгивая на каждую ступеньку. Перед закрытой дверью он остановился и, поднявшись на задних лапах, стал царапать массивное дерево.
Мириэл сглотнула слюну, глубоко вздохнула и последовала за своим питомцем. До боли сжимая кулак, она постучала в дверь, положившись на волю судьбы.
Женский голос пригласил ее войти. Женщина? Мучимая дурным предчувствием, Мириэл взялась за ручку и открыла дверь.
Из нескольких кроватей в комнате занята была только одна, – та, что стояла у окна. В ворохе подушек полулежала, натянув до плеч простыню, женщина с кремовой кожей и спутанными со сна волосами.
Уилл, стрелой промчавшись мимо Мириэл, запрыгнул на кровать и радостно завилял хвостом. Рыжая постоялица рассмеялась от удивления и потрепала песика по шелковистым ушам. Не зная, куда деваться от стыда, Мириэл бросилась за своим своенравным питомцем.
– Прошу прощения за беспокойство, – извинилась она. – Я ищу одного из гостей этого заведения, и хозяин направил меня сюда. – Она попыталась схватить Уилла, но тот соскочил с постели и стал бегать по комнате, исследуя незнакомое помещение.
Женщина остановила на Мириэл взгляд своих дымчато-голубых глаз.
– Ничего страшного. Я все равно собиралась вставать. – Ее чуть сипловатый спросонья голос вполне соответствовал всему ее томному облику. – Мой хозяин уже дважды обозвал меня лежебокой. – Без всякого стеснения она откинула простыни и подошла к вороху одежды на сундуке. У нее были пышные формы и небольшой живот, но длинные стройные ноги и высокий рост скрадывали полноту ее фигуры. Она надела нижнюю сорочку, сшитую, как мгновенно определил наметанный глаз Мириэл, из дорогой хлопчатобумажной ткани с вплетенной в нее зеленой шелковой лентой. – Обожаю маленьких собачек. – Она устремила взгляд на Уилла, обнюхивавшего другие кровати. – Мне тоже обещали подарить такую. – Она провела гребнем по спутанным густым шелковистым волосам. – Так кого вы ищете?
Мириэл прокашлялась. Она совершила большую ошибку, придя сюда. Теперь это ясно как божий день.
– Одного капитана. Его зовут Николас де Кан. Вчера вечером он встречался с моим мужем.
– А-а. – В дружелюбном поначалу взгляде дымчатых глазах появилась настороженность.
– Вы его знаете?
Медные волосы женщины заискрились живым блеском.
– Он – мой хозяин, – все так же беззаботно отвечала она, но с некоторым вызовом в голосе.
Мириэл впилась в нее взглядом. Не требовалось большого ума, чтобы сделать соответствующие выводы. В ней вспыхнул гнев, на языке завертелось слово «шлюха». Но она почти сразу осадила себя. Кто она такая, чтобы судить? Какое ей дело? Эта женщина не причинила ей зла. Теперь ясно, почему хозяин «Ангела» улыбался, отправляя ее наверх.
– Значит, вы знаете, где его можно найти?
– Он пошел на конюшню, но должен вернуться за мной с минуты на минуту. – Она надела платье из красивого зеленого полотна и сверху муаровую накидку из янтарного шелка, сразу став похожей на состоятельную представительную даму.
– И вы повсюду с ним путешествуете? – невольно вырвалось у Мириэл.
– Сопровождаю его, когда он просит. – Женщина одарила ее по-кошачьи ленивой, понимающей улыбкой. – Моряки – независимые люди. Иногда я месяцами его не вижу, но оттого воссоединение еще более сладостное.
Мириэл покраснела. Она и думать не хотела о воссоединении с Робертом после нескольких месяцев разлуки. Он бы убил ее своей страстью.
– Значит, он на конюшне? – Мириэл шагнула к выходу. Ей вовсе не хотелось беседовать с Николасом под любопытным проницательным взглядом его любовницы.
Рыжая красавица взмахнула рукой:
– Вы можете подождать здесь – он скоро должен быть. Или передайте сообщение через меня.
– Нет. – Мириэл внутренне поморщилась от такого предложения. – Я сама его поищу.
– Как хотите. – Пожав плечами, женщина принялась заплетать свои густые блестящие волосы в толстую косу. Мириэл всегда гордилась своими медово-золотистыми локонами, но они не шли ни в какое сравнение с роскошной гривой рыжей шлюхи. Взволнованная и несколько уязвленная, она схватила Уилла и скрылась за дверью, не зная, что ее приход вызвал в душе Магдалены такие же чувства, какие испытывала она сама.
И то, что ей не нужно было возвращаться в пивную, где хозяин встретил бы ее ухмылкой, служило Мириэл слабым утешением. Конюшня находилась за таверной на огороженном участке, занятом надворными постройками и небольшим хлевом. Она увидела на привязи у стойла двух верховых лошадей и вьючного пони. Рядом конюх возился с упряжью и сбруей. Николас, со сложенными на груди руками, переговаривался с ним, привалившись спиной к обмазанной глиной стене. И опять Мириэл пришлось побороть в себе порыв к бегству. Поздно, убеждала она себя, колеса раскручены, их не остановить.
Николас поднял голову и, окинув взглядом двор, заметил ее приближение. Его лицо, доселе беспечное, мгновенно натянулось, будто одеревенело. Отняв от груди руки, он оттолкнулся от стены и, что-то тихо сказав конюху, зашагал к ней навстречу.
– С самого раннего утра на ногах, госпожа Уиллоби. – Он учтиво поклонился, но Мириэл ничего, кроме насмешки, не усмотрела в его приветствии. – Какое-нибудь срочное дело?
– Ты прекрасно знаешь, зачем я пришла, – вспылила она. – Нам нужно объясниться.
Уилл у нее на руках завертелся и возбужденно тявкнул. Николас погладил его по пушистым ушам и посмотрел на Мириэл. Взгляд у него был холодный, как Северное море.
– Чего проще, – тихо сказал он. – Верни то, что принадлежит мне, и мы квиты.
Мириэл вздернула подбородок:
– Это не твое.
– Я за это чуть жизнью не поплатился.
– И сейчас ты стоишь здесь, в богатом наряде, владелец торговых кораблей и шлюхи, которую ты одеваешь в шелка, – а ведь это я спасла тебе жизнь! – прошипела она.
Его лицо потемнело. Уилл оскалился и зарычал. Николас глянул на песика и с осторожностью убрал руку, потом глубоко вздохнул и протяжно выдохнул. Взгляд его просветлел.
– Ты, когда споришь, сразу хватаешь за горло, – заметил он. – Хоть раз в жизни ты перед кем-нибудь извинялась?
– Если требовалось, – стояла на своем Мириэл, держа спину прямо, словно кол проглотила. Она не собиралась терпеть от него ни унижения, ни его покровительственный тон. Носком башмака она ковырнула пыльную землю. – Я пришла сюда искать взаимопонимания, а не ссориться. Если это называется «хватать за горло», тогда у тебя весьма странные понятия.
Николас покачал головой:
– Наверно, у нас с тобой разные представления о том, что такое взаимопонимание и что такое ссора.
– Ник! – донесся до них женский голос – Ник, я готова.
Мириэл обернулась и увидела, что рыжая шлюха направляется к ним. Голова ее, как и требовали приличия, была накрыта кремовым шелковым платком, из-под которого выглядывала длинная до пояса коса, перевязанная зеленой шелковой лентой, – точно такой же, что украшала ее нижнюю сорочку. Фасон шелкового верхнего платья подчеркивал изгибы ее фигуры. Все мужчины во дворе, побросав свои дела, мгновенно повернули головы в ее сторону.
– Вижу, вы его нашли, – с теплотой в голосе обратилась она к Мириэл, по-хозяйски беря Николаса под руку. Ногти ее длинных изящных пальчиков были тщательно ухожены.
– Да, спасибо, – коротко ответила Мириэл.
Николас прищурился. Извинившись, он отвел женщину в сторону и что-то шепнул ей на ухо. Мириэл увидела, как он сунул руку в мешочек с деньгами, услышала звон серебряных монет. Женщина поначалу мотнула головой, но потом, демонстративно поведя плечами и сердито выпятив нижнюю губу, взяла деньги.
– Жду тебя здесь в полдень, – сказал он, чмокнув ее в щеку.
– Ну-ну, жди. – Она глянула на него из-под полуопущенных ресниц, специально для Мириэл провела рукой по его паху и зашагала в направлении главной улицы.
Мириэл втянула в себя воздух, но Николас предостерегающе вскинул руку.
– Я не желаю и слова дурного слышать о Магдалене. Она в жизни никому не причинила зла. Да, она любит деньги, но сердце у нее столь же доброе, сколь глубок ее кошелек. Я сам пригласил ее поехать в Линкольн, она не навязывалась.
– Это твое личное дело, – ледяным тоном ответила Мириэл, несколько раздраженная тем, что ей пришлось проглотить вертевшуюся на языке колкость. От его слов она также почувствовала себя подлой и мелочной.
– Что ж, хоть в этом наши мнения сходятся. Пойдем, – добавил он, глянув через плечо на конюха. Тот старательно запрягал лошадей и, вероятно, прислушивался к их беседе. – Покажу тебе свои новые баржи. Пусть люди думают, будто мы договариваемся о перевозке груза, тогда наша встреча вызовет меньше пересудов.
Мириэл оценила разумность его предложения. К тому же, подумала она, ведя беседу на ходу, они могут не опасаться, что кто-то подслушает их разговор целиком и потом поставит их в затруднительное положение.
Бок о бок, но на почтительном расстоянии друг от друга они пошли со двора.
– Где твой муж? – спросил Николас, когда они спустились с холма и зашагали к реке. – Полагаю, в отъезде. Иначе ты не пошла бы так смело искать меня.
– Роберт уехал договариваться о новых закупках шерсти, но он и не ожидает, что я в его отсутствие буду торчать у очага. На таких условиях я не вышла бы за него замуж.
– А почему ты вышла за него?
Мириэл глянула на Николаса. В его лице она увидела любопытство и враждебность.
– У нас много общего, – ответила она, пожимая плечами. Она не собиралась признаваться ему в том, что чувствовала себя слабой и уязвимой, а волевой характер Роберта, его широкая надежная спина служили ей опорой, пока она зализывала раны и готовилась к новым битвам. А также в том, что она не могла устоять перед его напором, который давал ей ощущение покоя… и временами пугал.
– Значит, он предоставляет тебе свободу действий. Мириэл раздраженно фыркнула.
– В той же мере, что и я ему, – сердито сказала она. – У нас полное равноправие, мы – компаньоны. – Заметив, как Николас скептически выгнул брови, она едва сдержалась, чтобы не пнуть его в голень. – А ты думай, что хочешь.
– Мне известны твои способности, – уклончиво проронил он.
Они перешли центральную улицу и направились к реке через южную часть города. Холодный ветер гнал по небу облака.
– Он знает о твоем прошлом?
Мириэл убрала с лица приставший конец платка и посмотрела на Николаса:
– Ты мне угрожаешь?
Он досадливо сдвинул брови:
– Почему каждое мое слово ты воспринимаешь как угрозу или грубость? У нас появилась возможность поговорить наедине, а ты впустую тратишь время.
Мириэл покраснела. Николас был прав, но она не собиралась признавать его правоту. Если она и становилась на дыбы, то причиной тому были чувство вины и желание оградить себя от унижения. Николас был недалек от истины, когда сказал, что она ни разу в жизни ни перед кем не извинялась.
– Он знает, что я поругалась с родными и сбежала из дому, – нехотя призналась она. – Но о том, что я находилась в монастыре, и, разумеется, о тебе ему ничего не известно.
– И о драгоценностях.
– Нет, конечно. Об этом вообще никто не знает. – Она кивком поприветствовала знакомого. Наклон головы, улыбка – все как полагается, полная иллюзия благопристойности.
– Если б я поймал тебя в тот день, убил бы на месте, – тихо сказал он и тоже учтиво склонил набок голову, подыгрывая ей. – По крайней мере, ты обязана объяснить свой поступок. Ведь я расплатился бы с тобой по справедливости.
– И отдал бы мне корону?
Он ускорил шаг, впечатывая каблуки в землю.
– Я сказал: по справедливости.
– Что ж, вот тебе одна из причин. У нас с тобой разные понятия о справедливости. – Мириэл тоже пошла быстрее, чтобы не отставать от него.
– Бог мой, – поморщился Николас – Не хотел бы я быть одним из твоих покупателей.
– А почему ты решил, что я захочу продавать тебе сукно?
– Из соображений выгоды.
Мириэл заскрежетала зубами:
– Интересно, кто из нас попусту тратит время?
– Тогда объясни, почему ты так поступила? – с жаром допытывался он. – Почему сбежала? По справедливости или нет – в этом вопросе у нас с тобой разногласия, – но ты же понимала, что так нельзя поступать с людьми. Убежден, все эти годы ты жила в страхе, что встретишь меня.
– Я сочла, что это оправданный риск, – уныло промолвила Мириэл. Дабы не видеть ярости на его лице, она нагнула голову и стала смотреть на подол своего платья, колыхающийся в такт ее поступи. – Скажу тебе в первый и последний раз: ты прав. Меня действительно мучит чувство вины за содеянное, и я надеялась, что мы не встретимся никогда.
Николас хмыкнул, не разжимая губ, то ли выражая презрение, то ли одобрение – она не поняла. Какое-то время они шли в напряженном молчании, потом он сказал:
– Ты так ничего и не объяснила.
Когда они приблизились к причалу, ветер обрушил на них речные запахи: едкий смрад дубильных и красильных чанов, в которых разлагалась зловонная смесь вайды и мочи, превращаясь в густую синюю краску для окрашивания ткани, которую изготавливали в сукновальных мастерских, расположенных выше по реке.
Мириэл задержала дыхание и не отнимала руки от лица, пока они не миновали зловонный участок. Николас отдувался и чертыхался себе под нос.
– Неудивительно, что эти мастерские запрещено держать в городе, – сдавленно произнес он.
– Однако всем нравится одежда из мягкой кожи и ярких тканей, – заметила Мириэл, пожав плечами. – За роскошь надо платить. – В подтверждение своих слов она дернула его за тунику.
Николас поморщился:
– Мне больше по душе воздух морских просторов и простая льняная рубашка. Я жду объяснений, – потребовал он, обратив на нее суровый взгляд.
Мириэл кусала нижнюю губу, поглядывая на него из-под ресниц.
– Я в жизни не видела ничего более прекрасного, чем эта корона. Она взяла меня за душу. Мне невыносима была мысль, что ты можешь выдрать из нее драгоценные камни, а потом переплавить ее.
– Я никогда бы этого не сделал! – воскликнул он.
– Там, на болоте, ты не был в этом уверен. На мой вопрос ты не дал твердого ответа, и я испугалась, что ты уничтожишь ее.
Он покачал головой:
– Если такая мысль и пришла мне в голову, то лишь мельком. Это было бы святотатством.
– Мне твои мысли были неведомы, – сказала она в свое оправдание и, не получив от него ответа, взволнованно всплеснула руками. – Не спрашивай, что на меня нашло: я даже самой себе не могу это объяснить. Тогда я знала одно: эта корона должна быть у меня, чтобы я могла любоваться ею, держать ее в руках.
Он кивнул, словно в подтверждение своих догадок.
– Где она сейчас?
– В надежном месте, – отрывисто бросила она. – Кроме меня, никто не знает, где этот тайник, и не узнает, пока я его не открою.
Он посмотрел на нее. Его твердый, оценивающий взгляд смущал ее, вынуждая вновь заговорить.
– Я не могу возместить тебе ее ценность деньгами, ибо она бесценна, но я могу вернуть тебе марки, которые взяла.
– Весьма великодушно, – сухо заметил он. – А что, если я захочу больше?
Мириэл остановилась. Они вышли к причалу, где швартовались баржи и плоскодонки. Двое мужчин с помощью деревянного крана разгружали неф с красным парусом.
– Тебе и впрямь нужно больше или ты спросил, чтобы посмотреть, как я буду выкручиваться?
Николас потер подбородок:
– Пожалуй, и то, и другое. Позволить тебе просто вернуть деньги – слишком легкое для тебя наказание, но все-таки ты спасла меня от смерти, а жизнь тоже бесценна.
– Тогда прекрати считаться. Мы квиты. Каждый из нас способен сильно попортить жизнь другому, так что равновесие соблюдено.
Он мотнул головой и нехотя хохотнул:
– Да уж, равновесие на острие ножа.
– А как по-другому?
Три баржи стояли в ряд, словно утиное семейство. От их обшивки шел свежий смолистый запах, деревянные кости и сухожилия судов были чистые и отточенные, без склизкого налета водорослей и рачков. Николас запрыгнул на одну из барж, которая покачнулась под его тяжестью.
– По-другому никак. – Он протянул руку, предлагая ей опереться на нее и взойти на борт. Она робко вложила свои пальцы в его ладонь и шагнула на палубу, пригнув голову, чтобы не задеть пеньковые снасти, поддерживающие мачту. Ладонь у него была сухая, теплая и грубая, в отличие от фактуры богатой ткани, из которой была пошита его одежда.
– Значит, так и будем жить, – Она высвободила руку из его ладони, ибо прикосновение к нему смутило ее: невольно она представила, как Он гладит длинные рыжие волосы своей потаскухи.
– До самой смерти. – Николас смерил ее пристальным взглядом. – Не скажу, что мы квиты, – заявил он, – но согласен заключить перемирие. Господин Уиллоби часто пользуется моими услугами, и нам с тобой, вероятно, придется время от времени встречаться. То, что я сказал вчера, было продиктовано здравым смыслом, я не думал тебе угрожать. Я предпочел бы дружить, а не враждовать. Согласна?
– Согласна. – Мириэл чопорно кивнула. Собственно, за этим она и пришла к нему– чтобы отвести грозу. Но она сильно подозревала, что гром утих на время, буря еще впереди.
Николас перешагнул через зарифленную парусину и направился на корму.
– Это судно загрузят рулонами ткани, предназначенной для итальянского торговца, и оно уйдет в Бостон. Там его груз перекочует на «Пандору» и вместе с партией гипса отправится через Северное море и дальше вверх по Рейну. – Он сверкнул улыбкой. – Не желаешь совершить морское путешествие?
Мириэл устремила взгляд вниз по течению, наблюдая за суетой на мосту.
– Возможно, когда-нибудь и пожелаю, – тихо ответила она.
– Это, конечно, не мое дело, – сказала Магдалена, – но, по-моему, не очень умно заводить интрижку с женой одного из твоих самых выгодных заказчиков. – На рынке она приобрела себе витое кольцо из золота с серебряной нитью и теперь с восхищением разглядывала на пальце новое украшение, сидя в седле за спиной Николаса. Они направлялись в Бостон.
Николас усмехнулся, раздраженно щурясь. Как же быстро любое событие становится предметом домыслов и превратных толкований.
– Я не заводил с ней интрижки. Прежде всего, сама Мириэл – очень осторожная женщина.
– Тогда к чему такая таинственность? Зачем было совать мне деньги и отправлять прочь, если тебе нечего скрывать?
– Кольцо-то красивое?
– Красивое, но это не ответ на мой вопрос– Она вздернула свой изящный носик. – Я знаю и мужчин и женщин– это мое ремесло. Так что не рассказывай, будто между вами ничего нет.
Николас хотел повернуться к ней и сказать, чтобы она не лезла не в свое дело, иначе он отправит ее домой пешком, но сдержался. Магдалене в проницательности не откажешь, думал он. Все чувствует, хотя и не совсем точно.
– Уверяю тебя, я не ухлестываю за Мириэл Уиллоби, – ответил он, с трудом сохраняя самообладание. Ее фамилия, произнесенная вслух, отозвалась в душе пронзительной болью. – Как ты верно подметила, это было бы неумно, учитывая статус ее мужа, хотя, честно говоря, я прекрасно проживу и без его заказов. У нас был деловой разговор… деликатный, касательно одного груза, который был доставлен несколько лет назад.
Магдалена помолчала, раздумывая над его словами.
– И ее муж ничего об этом не знает, верно? Иначе она не искала бы встречи с тобой тайком от него.
– Что она сказала мужу, это ее личное дело. – Почувствовав его возбуждение, конь затоптался на месте и пошел боком. Чтобы удержаться в седле, Магдалена ухватилась за подхвостник. – Так что не надо делать из мухи слона. Магдалена пожала плечами:
– Меня можно простить за то, что я вообразила, будто между вами что-то есть. Видел бы ты ее взгляд, когда она увидела меня в твоей постели в «Ангеле». Если бы взглядом можно было убить, я бы была уже мертва. Я знаю, как выглядит ревность.
Хм, это интересно. Быть может, они спорят и ругаются именно потому, что чувствуют взаимное влечение и пытаются оградить себя от осложнений, с которыми им не справиться.
– Это была не ревность любовницы, уверяю тебя, – сказал он. – К тому же, если б я намеревался вступить с ней в любовную связь, зачем бы я потащил тебя с собой в Линкольн, верно?
Продолжая любоваться кольцом на пальце, Магдалена размышляла над его доводами. Внезапно настроение у нее резко изменилось, она обвила его руками за пояс и прижалась щекой к мягкой шерсти его плаща.
– Да, ты прав, – согласилась она. – Если кто и ревнует, так это только я.
Чувствуя себя неблагодарным подлецом, Николас молча поклялся себе, что в виде компенсации купит Магдалене брошь, подходящую к новому кольцу.
Глава 21
Весна 1220 года
Базарный день в Линкольне. Мягкая весенняя погода, пришедшая на смену шквальным ветрам с дождем и снегом, привлекла на улицы толпы людей. Народ повалил на рынок.
Мириэл стояла в своей суконной лавке и с наслаждением взирала на царящую вокруг суету. Базарные дни она обожала с детства и очень скучала по ним в монастыре Святой Екатерины, и это тоже было одним из суровых испытаний. На рынке она чувствовала себя в своей стихии. Как и подмастерье Уолтер. Он просто удивлял ее своим умением продавать ткани, и Мириэл уже начинала подумывать о том, что, возможно, ему следует заниматься сбытом готовой продукции, а не производством. В мастерстве с ее фламандцами он никогда не сравнится, зато язык у него хорошо подвешен.
Они наблюдали за труппой бродячих актеров, развлекавших толпу музыкальными и акробатическими номерами. Уличные комедианты всегда приводили ее в смятение. К их числу принадлежал ее отец, и она боялась, что в один прекрасный день увидит среди них мужчину с медово-карими глазами, зарабатывающего на пропитание игрой на барабане или метанием ножей, мужчину с заострившимися чертами лица, изможденного от голода и многолетних невзгод.
Но сегодня она смотрела выступление труппы без смущения, ибо ни одному из троих ее участников еще не исполнилось и тридцати лет. Зрители благодарили их восторженными возгласами и горстями мелких монет.
– Я не хотел бы так жить. – Веснушчатое лицо Уолтера исказила гримаса. – Мне милее крыша над головой и твердый заработок каждый день.
Мириэл с улыбкой взъерошила его волосы и пробормотала:
– Все мы под Богом ходим. – Ее взгляд скользнул мимо актеров и остановился на знакомой фигуре мужа. Тот что-то быстро говорил другому торговцу и, судя по его порывистым движениям и стоявшей торчком золотистой бороде, был чем-то сильно расстроен.
Минутой позже он покинул своего собеседника и направился к лавке Мириэл. Лицо его было мрачно, за спиной развевался плащ. Не раздумывая, он пошел прямо на актеров, выбив деревянные булавы из рук жонглирующей женщины, причем сам он, видимо, даже не заметил, что помешал выступлению, ибо с его уст не сорвалось ни слова извинения, ни ворчливого возгласа.
Уолтер, всегда терявшийся и нервничавший в присутствии хозяина, отер трясущиеся ладони о свою тунику и принялся обхаживать покупателя, интересовавшегося зеленой саржей.
Мириэл собралась с духом и обратилась к мужу:
– Что случилось?
От ярости его лицо побагровело, глаза остекленели.
– Этот сукин сын Морис де Лаполь уводит у меня поставщиков прямо из-под носа… обещает платить больше за сарплер и брать меньше комиссионных. Это моя территория, он не имеет права так поступать.
Мириэл шагнула в глубь лавки, налила из бутыли вина в роговую чашу и протянула мужу.
– Выпей, – приказала она. – И, ради бога, успокойся.
Ноздри у Роберта раздувались, как у пойманной дикой кобылы. Он сердито глянул на сосуд в руке жены, будто собираясь швырнуть его на землю, затем схватил чашу и стал жадно пить.
– И покупателей уводит – предлагает взятки, говорит, будто я наживаюсь за их счет. – Он провел кулаком по бороде, смахивая красные капли.
– И скольких он переманил? – Мириэл вновь наполнила его чашу.
– По крайней мере, двоих. Эдвина из Котмора и Томаса Боулегса.
– Но ведь они лишь недавно стали твоими заказчиками, – резонно заметила Мириэл. – До этого работали с другими. Похоже, на них просто трудно угодить. – Она тщательно подбирала слова. Роберт, она знала, и сам был напористый – как в профессиональной деятельности, так и в повседневной жизни – и, безусловно, не гнушался переманивать поставщиков у более слабых конкурентов, если представлялась такая возможность. Теперь же, когда он сам оказался жертвой чужих интриг, его возмущение не знало границ.
Роберт забрал у нее чашу с вином и стал пить медленнее. Лицо его несколько просветлело, дыхание выровнялось.
– Разумеется, я не потерплю, чтобы этот негодяй отравлял все вокруг своим ядом и баламутил других.
– Что ты намерен предпринять?
Он бросил на нее быстрый взгляд. Его глаза горели решимостью, и она поняла, что в его голове уже зреет какой-то план.
– Поговорю со своими поставщиками, попробую убедить их в том, что им выгоднее продавать свою шерсть мне. – Он сделал последний глоток и остатки вина выплеснул на землю. – Если придется, предложу более выгодные условия, чем де Лаполь.
Мириэл видела, что эта мысль причиняет ему боль. Своими действиями де Лаполь не только ставил под угрозу доходность его предприятия, но и унижал его мужское достоинство.
– Поступай, как сочтешь нужным, – напутствовала она мужа, выражая ему участие и поддержку.
Роберт угрюмо кивнул, но потом все же улыбнулся ей. Взяв лицо жены в свои ладони, он крепко поцеловал ее в губы.
– Я всегда выбираю самое лучшее, – сказал он.
Мириэл вздохнула, глядя ему вслед. Она была довольна своим браком с Робертом: преимущества, которые давал ей этот союз для ее ткацкого производства, перевешивали недостатки проживания с ним под одной крышей. Роберт добывал лучшую шерсть для ее станков и переправлял ее сукно вместе со своим руном, таким образом сокращая затраты для обоих. Его неслабеющая мощь и напористость вызывали у нее восхищение, но порой он перегибал палку, так что ей оставалось лишь развести руками от бессилия. Подобно псу, натасканному на травлю привязанных быков, он мертвой хваткой впивался в добычу, не позволяя себе ни минуты передышки. Даже дома он строил планы и придумывал, как бы отхватить кусок побольше. Вот почему он так взбесился, когда де Лаполь попытался перехитрить его. Роберт признавал конкуренцию, но, если конкуренты начинали угрожать его интересам, он воспринимал это как личное оскорбление.
Над прилавками разнеслась барабанная дробь. Актеры завершали акробатический танец. Знакомый мужчина в толпе зрителей зааплодировал и бросил акробатам горсть мелких монет. У Мириэл перехватило дыхание и екнуло сердце.
За полгода, миновавшие со времени их разговора возле барж, она лишь раз видела Николаса, и то мельком, когда ездила в Бостон. Внутренний голос твердил ей, что общаться с ним опасно, что ей следует убежать и спрятаться, если у нее есть хоть капля благоразумия. Но за всю жизнь Мириэл убежала только один раз – из монастыря, причем как раз с этим человеком.
По завершении танца Николас подошел к ее лавке и вежливо кивнул Уолтеру и его покупателю. Потом улыбнулся Мириэл, отчего на его щеках прорезались привлекательные морщинки.
– Госпожа Уиллоби, рад снова видеть вас. Надеюсь, вы в добром здравии? – Учтивый и обходительный, играет роль для Уолтера и его заказчика.
У Мириэл будто что-то опустилось внутри. Она встречала мужчин куда более красивых и стройных, но ни один из них не был так волнующе обаятелен и не знал столько о ее прошлом.
– Вполне, благодарю, – ответила она, выдавив улыбку. – А как поживаете вы сами и госпожа Магдалена?
Он насмешливо прищурился:
– Госпожа Магдалена чувствует себя прекрасно, хотя на этот раз я путешествую без нее. У нее на крючке сразу несколько рыбок. – Он провел ладонью по рулону флорентийской камки.
– Значит, вы не желаете приобрести в подарок несколько элей этой ткани? – Мириэл взяла мерную палку.
Николас с улыбкой покачал головой:
– Вопреки тому, что многие обо мне думают, я – не денежный мешок.
Мириэл скорчила гримасу в ответ на его реплику, на слух совершенно невинную, но содержащую глубокий смысл для тех, кто имел причины вникнуть в значение слов. Он никогда не позволит ей забыть о прошлом.
– Тогда чем могу служить? Если вам нужен Роберт, он сейчас улаживает кое-какие дела, хотя, полагаю, ему захочется переговорить и с вами.
Николас качнул головой, но потом глаза его вспыхнули, и она догадалась, что он передумал.
– Да, я хотел бы обсудить с ним кое-что и надеялся напроситься к вам на ужин. Уж очень мне все понравилось у вас прошлый раз – и стол, и общество. Было бы здорово совместить полезное с приятным.
И Мириэл, вопреки здравому смыслу, пригласила его домой, одновременно удивляясь собственной склонности к самоистязанию. Они, как и в прошлый раз, будут отпускать язвительные замечания, стараясь побольнее ужалить друг друга, снова будут вести игру на острие ножа. Значит, она хочет держать его в поле зрения, опасаясь, что он ей навредит? Или ей просто доставляет мучительное удовольствие смотреть на него? Она подозревала, что ее решение в большей степени продиктовано второй причиной, но отступать уже было поздно. Теперь ей придется играть с огнем, прямо как тем бродячим актерам.
Они ждали возвращения Роберта до наступления сумерек. Наконец Мириэл распорядилась, чтобы мужу оставили ужин и подавали на стол, пока еда не испортилась.
– Я знала, что у Роба дела, но не думала, что он так задержится, – сказала она в нервном возбуждении.
Николас пожал плечами:
– Весенняя ярмарка всегда доставляет много хлопот торговцам. Ты, наверно, и сама знаешь.
Мириэл отодвинула от себя блюдо с жареной форелью. Аппетита у нее не было, желудок словно узлом связало.
– Знаю, но беспокоюсь за него. Николас начал подниматься из-за стола. – Может, давай схожу поищу его?
– Не надо. – Она жестом велела ему сесть. – Я пошлю Сэмюэля. Он знает все места, где может быть Роберт. – Она призвала слугу, и вскоре тот, накинув плащ, отправился выполнять ее поручение.
Продолжая ковыряться в еде, Мириэл объяснила Николасу, почему ее гложет тревога за мужа.
– Предположим, они с Морисом де Лаполем объявили друг другу войну. Я уже видела подобное раньше. Когда я была маленькой, дедушка рассорился с одним суконщиком из-за поставок шерсти, дело доходило до уличных драк. Тот человек даже пытался поджечь наш склад. Это было ужасно, никто из нас не смел выйти из дома без вооруженной охраны. А совсем недавно у меня самой были неприятности с бывшим отчимом, когда он стал терять заказчиков из-за того, что я стала ткать сукно более высокого качества.
Николас поджал губы:
– Твой муж, насколько я могу судить, человек влиятельный и своего не уступит.
– Дедушка тоже пользовался влиянием. – Она раздраженно цокнула языком. – Я знаю, что Роберт сильный, но мне не хочется, чтобы камни летели в мой огород.
– Ты хочешь сказать, что де Лаполь может попытаться через тебя воздействовать на твоего мужа?
Мириэл кивнула и невесело рассмеялась:
– Ты меня презираешь, да? Моему мужу, возможно, грозит опасность, а я думаю только о том, как это отразится лично на мне.
– Нет, я тебя не презираю, но и не удивлен, – усмехнулся он и ножом указал на ее тарелку. – Поешь чего-нибудь. Сразу повеселеешь.
– Не хочу. Меня что-то мутит. – Но все-таки очистила от костей кусочек рыбы и положила его в рот.
Дверь отворилась, и вместе с порывом ветра с дождем в дом шагнул Сэмюэль.
– Я нашел его, госпожа, – торжествующе провозгласил он, довольный тем, что честно исполнил свой долг. – Он в таверне «Зеленая ветка». Просит передать свои извинения и говорит, что ему нужно закончить одно дело, из-за которого он может задержаться допоздна. С господином Николасом он встретится завтра.
Мириэл поблагодарила Сэмюэля и разрешила ему удалиться, а сама откинулась на спинку стула, испытывая облегчение, и расслабилась. Но есть ей по-прежнему не хотелось.
– Зря я волновалась, – тихо сказала она. – Видишь, какие шрамы оставляет в нас прошлое?
Николас вопросительно вскинул брови. Мириэл покачала головой:
– Мой отец совратил мою мать, наградил ее ребенком и был таков. Потом умер дедушка, оставив меня на милость отчима, а тот отправил меня в монастырь. Потом Герберт, да хранит Господь его душу. – Она перекрестилась.
Николас вертел в руке чашу, взбалтывая вино.
– Получается, что тебя всегда бросали те, кто должен был заботиться о тебе, – задумчиво произнес он.
Мириэл поджала губы, размышляя:
– В общем-то, да. Или бросали, или дурно обращались со мной, потому что я женщина.
– И это вынужденная самостоятельность превратила тебя в волчицу?
– Значит, ты считаешь меня волчицей?
– В доказательство у меня есть несколько шрамов, – сухо сказал он. – Я знаю, ты будешь бороться не на жизнь, а на смерть за то, что, по твоему мнению, принадлежит тебе.
Умен, усмехнулась про себя Мириэл, ишь как хитро выразился – не «то, что принадлежит тебе», а «то, что, по твоему мнению, принадлежит тебе». Корона королевы Матильды по-прежнему оставалась для них яблоком раздора, и, несмотря на перемирие, он явно не собирался забывать об этом.
Что ж, так тому и быть. Взяв со стола свечу, Мириэл решительно поднялась со стула:
– Пойдем, покажу тебе кое-что.
Николас осушил чашу и тоже встал.
– Это то, что я думаю? Она пожала плечами.
– Не могу сказать, я ведь не умею читать твои мысли, – сдержанно ответила она и прошла в коридор, он последовал за ней. Их тени слились в золоченом полумраке, когда она открыла дверь, которую Сэмюэль оставил незапертой на тот случай, если хозяин вернется поздно ночью.
– Неужели ты хранишь ее на конюшне?
– А что такого? В яслях родился Господь Бог, – сострила Мириэл, выводя его под холодный мелкий дождь. Свеча зашипела, затрещала, так что ей пришлось прикрыть пламя рукой. В воздухе запахло тяжелым восковым дымом. Лужи мерцали темными бликами, в темноте вырисовывались более темные очертания построек. В стойлах заволновались, перетаптываясь на месте, и зафыркали вьючные пони, но Мириэл повела Николаса не к конюшням, а к сараю, где хранилась шерсть. Отдав ему свечу, она отцепила со связки на поясе большой железный ключ и вставила его в замочную скважину.
– Меня заперли здесь в день перед отъездом в монастырь Святой Екатерины, – поведала она ему. – Я подралась с отчимом и едва не сожгла дом прямо у него на глазах. – Напрягая кисть, она стала поворачивать ключ в тугом замке, пока тот неожиданно не поддался. – Когда тебя держат за волосы и бьют, сопротивляться бесполезно.
– Но ведь ты сопротивлялась.
Она искоса посмотрела на его лицо, освещенное пламенем свечи. Вид у него был задумчивый, но ничто в его чертах не выдавало его мыслей.
– А ты разве не стал бы? – Она навалилась бедром на массивную деревянную дверь, открывая вход в просторное помещение рунного хранилища. На них дохнуло едким зловонием немытой шерсти и плесневелого камня, которое обычно в первое мгновение едва не валит с ног, но потом смягчается, обволакивает, приятно лаская обоняние. Рядом Николас судорожно вздохнул.
– К этому запаху быстро привыкаешь. – Она забрала у него свечу и зажгла светильник, стоявший на деревянной полке.
Он кивнул и устремил взгляд наверх, рассматривая толстые потолочные балки.
– Это как море, – отозвался он. – Сначала оно душит тебя, а потом заставляет дышать полной грудью, и, даже если ты где-то далеко от него, и занят другими делами, стоит только учуять хотя бы отголосок его запаха, он буквально переполняет тебя.
– Именно так, – подтвердила Мириэл, обрадованная тем, что он понял ее. Роберт не имел склонности затрагивать в беседах вопросы, не имеющие практической ценности, и, хотя она с легкостью приспосабливалась к его манере общения, бывали времена, когда ей хотелось поделиться мыслями с человеком, способным понять ее душу.
Она наблюдала, как Николас ходит по сараю, рассматривая помещение. Кроме чанов для мытья шерсти, там не было ничего такого, что отличало бы его от подобных ему построек. Мириэл со светильником в руке подошла к Николасу и тронула его за рукав.
– Не найдешь, – с улыбкой сказала она. – Даже если она будет у тебя под носом.
– Так ты покажешь или я должен гадать, словно рождественский шут? – Он глянул на ее пальцы, лежащие на его рукаве, и поднял глаза к ее лицу. Они стояли близко, будто влюбленные, и Мириэл вдруг почувствовала, как у нее пересохло во рту, и появилась слабость в ногах.
– И то, и другое, – сипло произнесла она и, убрав ладонь с его руки, повела Николаса к еще одной двери, за чанами для мытья шерсти. За дверью находилось небольшое помещение, где он увидел стол, кресло с изогнутой спинкой, полки и грубый деревянный сундук.
– Там? – Николас показал на сундук. Мириэл повела рукой:
– Посмотри. – Она прислонилась к двери, ища опоры в холодном массивном дереве за ее спиной.
Николас пристально посмотрел на Мириэл, не дразнит ли она его, потом склонился над крышкой сундука:
– Он заперт.
Мириэл закопошилась почти в полной темноте, перебирая ключи на поясе. Наконец, найдя нужный, она стала снимать его с кольца, но у нее ничего не получалось. Чертыхаясь, она крутила ключ и так и этак, при этом все больше волнуясь и смущаясь, отчего позвякивание металлической связки отдавалось у нее в ушах, словно бой колоколов. Николас поспешил к ней на помощь. Он оказался ловчее, но ему тоже пришлось помучиться. Все это время они стояли так близко, что их одежды соприкасались, они чувствовали жар тел друг друга.
Наконец Николас снял ключ. Какое-то время ни один из них не шевелился, потом он прерывисто вздохнул и вернулся к сундуку. Мириэл закрыла глаза и проглотила комок в горле. Господи, Господи. Если это страсть, она восхитительна, и сама она совершенно не готова к тому, что происходит с ней. Ее кости и плоть плавятся, разум мутится. Влечение, которое она испытывала к Роберту, ничто в сравнении с этим. Она не просто играет с огнем. Она уже охвачена огнем и заживо сгорает.
Николас убрал с сундука свитки пергамента и занялся его содержимым. Вытащил чернила и перья, шило и перочинный нож, мешочек со счетами и квадратный лоскут ткани для ведения подсчетов. Потом счистил слой свалявшейся шерсти, прикрывавшей отшлифованное дно. Оно было сколочено из двух досок, настолько тесно пригнанных одна к другой, что они казались единым целым. Снаружи стенки скреплялись прочными металлическими, украшенными на концах узорами в форме лилий. Несмотря на внешнюю неприглядность, сундук был сработан идеально, без единого изъяна.
– Я заказала его, когда вышла замуж за Герберта, – промолвила Мириэл, стремясь словами заглушить накапливающиеся в ней ощущения.
– Разумеется, не для белья. – Николас сел на корточки, внимательно рассматривая сундук. Изнутри он не заметил ничего такого, что свидетельствовало бы о потайном отделении, и все же был уверен, что Мириэл привела – его сюда, чтобы показать королевскую регалию. За спиной слышалось ее частое дыхание. Он остро сознавал ее близость и готов был, плюнув на сундук, заключить ее в свои объятия. Но игру следовало довести до конца, и он заставил себя сосредоточиться.
– Ну? – Он уловил в ее голосе торжествующие нотки. – Сдаешься?
Николас фыркнул:
– Либо ты слишком хорошо знаешь меня и твой вопрос не более чем подначивание, – заметил он, – либо ты вообще меня не знаешь. – Он смотрел на сундук, мысленно принуждая проклятую громадину выдать свою тайну. От этого мгновения зависело не только то, увидит он корону или нет. Если она не внутри и не наверху, то, может быть, внизу? Он сунул ладонь под сундук и ощупал гладкую поверхность деревянного днища. Ничего. Мириэл затаила дыхание. Он продолжил поиски, и вдруг его пальцы наткнулись на деревянный колышек. Он повернул его, и откинулась дверца тайника – это была полость, протянувшаяся по всей длине сундука. Там лежал какой-то предмет.
– Итак? – Улыбаясь, он обернулся к ней, – Ты просто подначивала меня или действительно думала, что я сдамся? – Он бережно извлек из тайника завернутую в шелк корону Матильды.
– Ни то, ни другое. – Она стиснула в складках платья кулаки, явно порываясь выхватить у него королевский венец, но сдерживая себя.
– Тогда что же?
– Хотела посмотреть, что ты будешь делать.
– Ради забавы?
– Нет. Чтобы выяснить, что в моем представлении о тебе – иллюзия, а что твердые факты, – хриплым шепотом ответила она.
Николас развернул корону, любуясь чарующим блеском золота и драгоценных камней, красота которых едва не стоила ему жизни.
– И к какому же выводу ты пришла?
– Что ты – камень, а я утопаю в зыбучем песке собственных иллюзий.
Голос выразил ее чувства даже лучше, чем слова. Николас осторожно поставил корону на сундук и повернулся к ней.
– Значит, мы оба тонем в них, – сказал он и на этот раз, не противясь своему желанию, привлек ее к себе.
Она лишь мгновение не поддавалась, как пловец под напором неумолимой волны, а потом приникла к нему, прижимаясь всем телом. Хрупкая, гибкая, податливая в его объятиях, но не покорная. Когда он прильнул к ее губам, она зарылась пальцами в его волосы, притягивая его на себя. Их поцелуй, казалось, длился целую вечность. У него заныла челюсть, от недостатка воздуха закружилась голова. Ощутив легкий толчок внизу, он вдавил ее бедра в свои, чтобы чувствовать острее, пока возбуждение не завладело им настолько, что он невольно застонал и оторвался от ее губ, хватая ртом воздух.
Она тоже задыхалась, ее глаза блестели. Она потерлась о него, и всякие намерения Николаса положить этому конец, последние искры благоразумия – все потонуло в стихии страсти, физической потребности и испепеляющего желания, так долго теснившегося в глубинах его сознания, что теперь, прорвавшись, оно захлестнуло его, словно приливная волна, сопротивляться которой было бесполезно.
В темноте, рассеиваемой мерцанием светильника и блеском короны, он расстелил на полу свой плащ и потянул за собой Мириэл на меховую подстилку.
Дрожащими руками он расстегнул концы ее платка, высвобождая шелковистые волосы, уже отросшие ниже плеч. Она была женой другого человека, но то, что они делали, не ассоциировалось у него с прелюбодеянием. Он принадлежал ей с того самого дня, когда она нашла его на болоте; она принадлежала ему с той минуты, когда сбежала от него с короной, теперешним безмолвным свидетелем их вступления в права обладания друг другом.
– Это безумие, – прошептала Мириэл, не переставая обнимать его. Ее пальцы проникли под его тунику и рубаху, лихорадочно ощупывая его кожу. Он понял, что ею владеет желание еще более острое, чем то, что испытывал он сам, желание на грани отчаяния. Как будто она приняла решение и теперь стремилась достичь поставленной цели, не растрачивая себя на заигрывания и ласковые слова. Ослепленный, тоже изнывающий от нетерпения, Николас не заставил себя ждать. Ему понадобились считанные мгновения на то, чтобы поднять на ней платье, раздеться и накрыть ее тело своим.
Он погрузился в нее и тут же почувствовал, как она напряглась, застыла под ним, услышал, как она охнула сквозь стиснутые зубы. Она впилась в него ногтями, но он знал, что это вызвано не силой ураганной страсти.
По-прежнему прижимаясь к ней, но не двигаясь, он приподнялся и заглянул ей в лицо.
– Тебе больно. Я думал, ты готова.
Она лежала зажмурившись, но при звуке его голоса открыла глаза. Взгляд у нее был озадаченный.
– Я готова. – Она погладила его по лицу кончиками пальцев. – И хочу доставить тебе удовольствие.
– Мне с тобой хорошо, но я тоже хочу доставить тебе радость.
Озадаченность в ее взгляде усилилась, и он вдруг осознал, что она не понимает, о чем он говорит, что, несмотря на ее брак с Робертом Уиллоби, она все еще целомудренна и, вероятно, никогда не знала истинного наслаждения – только легкое волнение. Так огонь, разведенный неумелой рукой, никогда не полыхает, а лишь трепещет слабыми язычками.
– Вот так, например. – Он склонил голову, пощипывая ее шею, мочки ушей, точеный подбородок. Перенеся тяжесть своего тела на одну руку, другой он гладил и ласкал ее, раздувая в ней мощное яркое пламя.
Во влажной духоте «Зеленой ветки» Роберт решал судьбу своего предприятия по торговле шерстью. Выложив на стол мешочек с серебром, он шепотом давал указания мужчине могучего телосложения со шрамами на лице, сидевшему напротив него.
– Несчастный случай, ясно? Все должно выглядеть как несчастный случай.
Серло Рыжебородый, прежде служивший рядовым наемником в армии короля Иоанна, а теперь зарабатывавший на жизнь нерегулярными, но значительно более выгодными заказами, накрыл кулаком мешочек с деньгами и кивнул.
– Можете на меня положиться, – сказал он, обнажая гнилые желтые зубы, разрушенные почти по самые десны. Густая медная борода, из-за которой он и получил свое прозвище, обрамляла его лицо, словно шарф. – Никто ведь не заподозрил, что вы имеете отношение к исчезновению старого ткача, верно?
– Верно, – подтвердил Роберт, водя по столу чашей, которая оставляла на дереве мокрые круги. Было видно, что его гложут сомнения. Порой ему приходилось рисковать, чтобы добиться желаемого, и он был готов к опасностям, но заносчивость де Лаполя, возомнившего, что он может раздавить его, как муху, пошатнула его уверенность. Убрать с дороги Найджела Фуллера и старого ткача было нетрудно. Но Морис де Лаполь – добыча более крупная, и риск, соответственно, больше.
– Разумеется, вы всегда можете нанять кого-то другого, если мне не доверяете. – Серло Рыжебородый отодвинул от себя мешочек с серебром.
– Я доверю всякому, пока он остается в поле моего зрения, – рявкнул Роберт. – Ты прекрасно знаешь, что, обратившись к кому-то другому, я поставлю себя под двойной удар.
Рыжебородый ухмыльнулся, но ухмылка быстро слетела с его лица, когда Роберт добавил:
– И чтобы в какой-то степени обезопасить себя, я буду вынужден заплатить тому человеку вдвое больше, дабы избавиться от тебя. Так что не переоценивай себя, господин Рыжебородый. Пока ты справляешься со своей работой и знаешь свое место, ты мне полезен, и я плачу тебе достаточное вознаграждение за твои труды и за молчание. Надеюсь, мы понимаем друг друга, – Он навалился на стол, впившись взглядом в своего собеседника. Тот кивнул и отвел глаза.
– Да, господин, понимаем.
– Вот и отлично. Придешь ко мне, когда дело будет сделано, – получишь вторую половину. – Рыжебородый запихнул деньги в мешочек на поясе, и Роберт предостерегающе поднял палец – Но помни: только не в городе.
– Положитесь на меня, господин. Клянусь, вы будете довольны. – Рыжебородый допил вино и с важным видом пошел из таверны.
Роберт заказал новую бутыль и склонился над своей чашей. Возвращаться домой еще не хотелось. Занятие любовью на брачном ложе, возможно, принесло бы ему облегчение, но прежде пришлось бы дождаться ухода гостя, а он пребывал в сильном душевном волнении.
Подготовка убийства – дело не из приятных, даже если оно необходимо и будет совершено чужими руками. Он глянул на свои ладони, и на мгновение представил, как одной из них, правой, зажимает Герберту нос и рот. То тоже было необходимо, жестокость из милосердия. Старик все равно дышал на ладан. Лучше уж было сразу избавить его от мучений. Чем мгновенная смерть хуже жалкого существования в тяжких страданиях? После удара он все равно протянул бы недолго.
Роберт тряхнул головой, словно разгоняя рой докучливых комаров, и, окинув взглядом таверну, встретился глазами с одной из проституток, полногрудой веснушчатой блондинкой по имени Корисанда. Эта красотка сумела придумать себе необычное имя, значит, она на порядок выше прочих Хильд и Эгги, промышлявших в этом заведении. Не отрывая от нее взгляда, Роберт подкинул монетку, отработанным движением ловко подкрутив ее пальцами. Подбоченившись, женщина ленивой походкой подплыла к нему и налила себе вина из его кувшина.
– О Боже, Господи! – всхлипывала Мириэл, извиваясь и вздрагивая от прикосновения ласкающих пальцев Николаса и нежных уколов его языка. Она даже представить не могла, что такое огонь истинного сладострастия, насколько нестерпимо острыми могут быть ощущения. Это было невыносимо, она умирала. Однако Николас в ней по-прежнему не шевелился, разве что подстраивался под ее порывистые движения.
Она выгибалась, пытаясь одновременно остановить и продлить убивающее ее наслаждение. Бормоча ей в шею слова любви, он задвигался на ней, медленно, лениво. Мириэл вцепилась в его меховой плащ, потом в него самого, губами вдавливаясь в мужское плечо, чтобы заглушить крик, ногтями впиваясь в его спину. Его толчки стали более энергичными, он увеличил темп, но по-прежнему сохранял размеренность, обуздывая свою страсть. Мириэл обвила его ногами. Она услышала собственный голос, задыхающийся, умоляющий его прекратить, пощадить ее, и вдруг драгоценные камни слились в ее лоне в крошечный комок умопомрачительного блаженства и рассыпались на тысячи мельчайших осколков.
Долгое время она не ощущала ничего, кроме собственного прерывистого дыхания, стука сердца в груди и всплесков угасающей страсти. Сознание возвращалось к ней урывками. Прохладный мех его плаща, сквозняк на ее мокром от слез лице, мерцание короны в сиянии светильника… Они сильно рисковали, но все же она не спешила скрыть улики. Усталость и удовлетворение переполняли все ее существо. Впервые в жизни она чувствовала не саднящую боль, а приятную воспаленнность. Она глянула на Николаса. В какой-то момент он отстранился от нее и теперь лежал на животе, подпирая голову на согнутых локтях, и смотрел на нее озабоченно и нежно.
Она вдруг оробела под его пристальным взглядом, устыдясь не близости с ним, а собственной уязвимости, полной утраты самоконтроля в его объятиях. И ей не терпелось выяснить, сколь хорошо владеет собой он. Готовясь применить свои скромные, но весьма важные познания, она нахмурилась и заметила:
– Ты сделал мне бесценный подарок, но сам не получил удовольствия.
В его чертах промелькнуло удивление, словно он не ожидал от нее такой проницательности, но потом он склонился к ней, кончиками пальцев убирая завиток с ее лица.
– Потому что, как ты сама сказала, это был мой подарок, бесценный подарок. Я не хотел, чтобы ты забеременела. Бог свидетель, мы и так сильно рискуем.
Мириэл качнула головой:
– Ты зря боялся. Я точно знаю, что бесплодна. Мы с Робертом женаты вот уже почти год, и он исправно, дважды в день, пользуется своими супружескими правами во все дни, дозволенные церковью. Если б это было возможно, я бы уже давно забеременела. – Она скривилась – Порой мне кажется, что это меня Бог наказывает за то, что я сбежала из монастыря Святой Екатерины, но, если честно, я особо не расстраиваюсь, да и Роберт говорит, что для него это не важно. Мне нужна независимость, чтобы успешно заниматься своим ремеслом; ничто не должно привязывать меня к очагу. К тому же роды – дело опасное. – Повернув голову, она уткнулась носом в его теплое плечо. – И все-таки ты поступил по-рыцарски. Сомневаюсь, что найдется много мужчин, которые столь же внимательны к женщинам. – Она склонилась над ним и стала осыпать его поцелуями, сначала едва касаясь, затем все настойчивее. Ее ладонь заскользила вниз по его телу, обвела бедро, стала теребить кончик возбужденной плоти. Он с шипением втянул в себя воздух. Теперь она была в своей стихии, инициатива принадлежала ей. Она играла с ним, как прежде он играл с ней, ласкала его то быстрее, то медленнее, то пылко, то сдержанно. Вены на его шее вздулись, плоть в ее кулаке окаменела, изогнулась, как лук.
Мириэл обезумела от вожделения, ибо теперь она знала, что такое наслаждение, а искаженное сладострастием лицо Николаса лишь еще больше распаляло ее. Она убрала руку и без всякого стеснения забралась на него, приняла в себя, ногами зажимая его бедра.
Теперь он хватался за нее и стонал, мял ее спину, прижимался лицом к ее плечу, содрогаясь в ней.
Мириэл всхлипнула и в исступлении вдавилась в него всем телом, ее вновь захлестнули нестерпимо восхитительные ощущения. О Боже, от этого можно умереть, словно в тумане думала она, прислушиваясь к утихающему в ней возбуждению. Ей хотелось навечно сохранить это чувство, но оно улетучилось так же быстро, как пар, поднимающийся из кипящего котелка.
Нехотя она поднялась с него и оправила на себе измятое платье. Николас, все еще тяжело дыша, тоже оделся и, повернувшись на бок, взглянул на нее в свете оплывающей свечи.
– Это должно было произойти по-другому, – произнес он. – Если б только ты не сбежала в ту ночь в Ноттингеме.
Мириэл замерла.
– Насколько я помню, ты не хотел иметь дела с беглой монахиней, боялся потерять свободу. Мне пришлось всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы ты проводил меня до города. Если ты потом и передумал, я об этом ничего не знала.
– Я просто не успел тебе сказать!
– Значит, опять я виновата. – Она начала высвобождаться из его объятий, но он задержал ее и вновь привлек к себе.
– Мы оба виноваты, – сказал Николас, – а выяснять, кто виноват больше, не имеет смысла. Просто мне очень жаль, что это произошло так, а не иначе. – Он погладил ее по щеке.
Она сглотнула комок в горле:
– Мне тоже.
Николас прижался губами к ее шее.
– Уйдем со мной, – пробормотал он. Мириэл зажмурилась, чтобы побороть слезы.
– Не могу, – ответила она срывающимся голосом, силясь сохранить самообладание. – Время, когда мы могли быть вместе, пришло и ушло. – Она зарылась пальцами в его волосы, едва не воя от мучительной радости, все глубже поселявшейся в ней с каждым ударом сердца. – Нам был отпущен только этот вечер.
– Никогда с этим не смирюсь, – прошептал Николас, водя губами по ее коже. – До конца дней своих буду умирать от желания, вспоминая эти мгновения.
– Нет, не будешь. Найдешь себе другие развлечения, чтобы утолить голод души. Как прежде. – Она разжала пальцы, пропуская через них его мерцающие пряди, через силу оторвалась от него и поднялась. – Внуши себе, что ничего этого никогда не было. Это единственный выход. – Она принялась заворачивать корону в шелк, но ее ладони так сильно тряслись, что, казалось, не стоит и пытаться.
– Я не смогу забыть. Так же, как и ты, – сердито отвечал он. – Это все равно, что вернуть слепому зрение, а потом запереть его в темной комнате.
– Тебе лучше уйти, – выдавила она, уткнувшись взглядом в свои неуклюжие руки, чтобы не видеть боли в лице Николаса. – Скоро должен вернуться Роберт. Я не хочу встречать его в таком состоянии.
– И как же ты намерена встретить его?
– Как жена. – Мириэл глубоко вздохнула и выпрямила спину. – Он – хороший человек. И я не хочу, чтобы он страдал из-за чужих грехов. – А он будет страдать, если узнает. Потребует, чтобы она поведала ему каждую подробность, не пощадит ни ее, ни себя.
Николас поднялся и, встряхнув плащ, накинул его на плечи.
– Значит, пусть страдают виновные?
– Я связана с ним обязательствами, чувством долга. – Она с мольбой посмотрела на Николаса, молча взывая к его благоразумию.
На мгновение ей показалось, что он сейчас развернется и уйдет, словно обиженный подросток, но Николас, сделав два шага, поравнялся с ней.
– Если передумаешь, ты знаешь, где меня искать. – Он взял ее за плечи, привлек к себе и смял ее губы в поцелуе, так что она едва не задохнулась. – Или если возникнет нужда.
Он ушел, и с его уходом погасла оплывшая свеча. Мириэл стояла в леденящей темноте, пропитавшейся запахом жженого воска, и сжимала в руках корону Матильды.
Роберт вернулся домой очень поздно, всего за несколько часов до рассвета. Мириэл почувствовала, как осел под его тяжестью тюфяк. От него разило винным перегаром и еще чем-то затхлым, напоминающим запах испорченного розового масла. Свернувшись клубочком на краю кровати, она притворилась спящей и ждала, что он вот-вот толкнет ее, заставит повернуться и отдать ему свой супружеский долг. Однако Роберт натянул на себя одеяло, тяжело вздохнул, взбивая подушку, и, не трогая ее, вскоре захрапел.
Обрадованная, она расслабилась. Она плохо представляла себе, как стала бы угождать мужу. Роберт наверняка заметил бы перемену в ее отношении и сразу заподозрил бы ее в связи с другим мужчиной. Она понимала, что страх ее вызван чувством вины, но все равно не могла отделаться от этой мысли. И плохо представляла, как стала бы терпеть надругательство Роберта над своим телом после того, как она познала настоящее блаженство. Все ее существо объяла горестно-сладостная боль. Она вспоминала любовные ласки Николаса и сравнивала их с грубостью Роберта. Это было невыносимо, но она знала, что должна будет смириться. Она не сможет уклоняться от ответственности и своих обязательств, как делала это в монастыре Святой Екатерины. Те обязательства ей навязали ради удобства других, а свою нынешнюю жизнь она выстроила собственными руками и очень гордилась своим успехом. Ей следовало бы знать, что гордыня никогда не доводит до добра. Caveat emptor. [18]
Глава 22
Баржи Николаса везли шерсть и рулоны ткани, закупленные флорентийским торговцем Гвидо на линкольнской ярмарке для продажи на рынках и для обработки в красильнях его родного города. Сам щеголеватый маленький итальянец, оставив товар на Николаса, отправился за новыми партиями сукна в Стамфорд. Николас должен был доставить груз итальянского торговца на его склады в морском порту.
До самого горизонта простирались болотистые равнины, на которых тут и там виднелись башни и колокольни монастырей, специально сооруженных вблизи болот и реки, поскольку это давало им доступ к отвоеванным у воды плодородным землям и пастбищам, рыбным богатствам и путям сообщения. Услышав разнесшийся над рекой колокольный звон, Николас вспомнил монастырь Святой Екатерины и то, как он лежал там в лазарете, слабый и беспомощный, словно младенец, вспомнил, как впервые увидел Мириэл. Обычная монахиня, подумал он тогда, молодая монашка. Как же глубоко он заблуждался, даже в те первые мгновения.
Обычно неспешное плавание по Уитему до Бостона доставляло ему удовольствие, но сейчас он задыхался. У него было слишком много времени, чтобы копаться в собственных мыслях, ковыряться в них, словно в больном зубе. И чем больше он копался, тем тяжелее становилось на душе, но выбросить их из головы он не мог. Он жаждал недостижимого. На его пути стоял Роберт Уиллоби, а он был человек бодрый, энергичный и умирать, вероятно, еще долго не собирался. В самых темных тайниках сознания Николас представлял, как с торговцем происходит несчастный случай, но он сразу изгонял эту картину. Вот так же убрал его отца король Иоанн. Ему становилось дурно уже от одной мысли, что он может накликать подобную участь на другого человека.
Но он не жалел, что позволил себе любовную близость с Мириэл. И не мог не желать повторения, хоть это и было нарушением Божьей заповеди. Он вспоминал ее трогательную беспомощность, то, как она вскрикивала от изумления и восторга, а потом принималась ласкать его с изощренной искусностью опытной уличной женщины. Каждый нюанс восхищал его, вызывал удивление. Заставлял желать больше того, что он мог получить.
Он знал, что в море острота разочарования несколько сгладится, утихнет страстное волнение в крови. Соленый ветер на его лице, покачивание под ногами палубы настоящего корабля, а не обычной баржи смягчат боль души. И он всегда может обратиться к Магдалене, которая и утешит его, и развлечет. Сам того не ведая, он поморщился.
Благополучно доставив доверенный ему груз на склады и пришвартовав баржи, Николас отправился искать ночлег на постоялый двор «Корабль», расположенный у рыночной площади. Ему уже случалось пользоваться гостеприимством этого заведения, и он знал, что перины там пуховые, вино приличное и еда вполне сносная.
В числе посетителей, собравшихся вокруг стола в зале таверны, находился торговец Морис де Лаполь, который своими интригами в Линкольне смутил покой Роберта Уиллоби. Это был человек неопределенного возраста – ему могло быть и пятьдесят лет, и семьдесят, – внешне хилый, с землистым цветом лица и темными, почти черными глазами. Он постоянно улыбался, умело поддерживал разговор, но при этом взгляд его оставался холодным и настороженным. Такому лучше не переходить дорогу, подумал Николас, вспомнив, как переживала Мириэл, что она может оказаться втянутой в конфликт между де Лаполем и мужем. Он ел тушеного кролика и представлял, как два торговца убивают друг друга. Потом, дабы не гневить Бога, постарался отвлечься от этих мыслей.
Закончив ужинать, Морис де Лаполь вытащил доску для игры в «моррис», [19]инкрустированную мелкозернистым песчаником и ракушками, и разложил ее на низком сундуке.
– Играешь? – спросил он у Николаса.
– Бывает, – ответил тот. Он не хотел играть с торговцем, который, как он знал, предложит поставить на кон деньги, но не мог придумать достойного предлога для отказа.
Де Лаполь жестом пригласил его сесть на другой конец скамьи.
– Тогда, может, согласишься ублажить старика?
– Да я бы не сказал, что вы впали в детство, сэр. – Думая только о том, как бы поскорей отвязаться от торговца, Николас перебрался на скамью.
Де Лаполь холодно улыбнулся ему:
– Время никого не щадит. Казалось, еще вчера я был вот так же молод, как и ты, и впереди меня ждала целая жизнь, весь мир лежал у моих ног. – Быстрыми ловкими движениями он расставил фишки на доске. – Теперь жизнь почти на исходе, а я еще и не начинал жить. Человек должен быть хозяином своей мечты, а не идти за ней, верно? – Его губы насмешливо искривились. Николас пожал плечами:
– Вероятно, вы правы, сэр.
– Ты знаешь, что я прав. – Де Лаполь поднял указательный палец. – Я слышал, ты – самый молодой капитан торгового флота во всем северном христианском мире, который не только командует судами, но и владеет ими. Человек в твоем возрасте не способен добиться такого положения, если он не обладает большим честолюбием.
Несколько обиженный столь нелестным отзывом, Николас хотел было возразить, но передумал, потому что торговец, по сути, был почти прав. Его действительно снедало крайнее честолюбие, только он под его натиском стремился утвердиться среди своих соперников, а не уничтожить их. Однако признаваться в этом де Лаполю он не собирался. Потому Николас просто показал на доску и сказал:
– Начинайте.
Де Лаполь пытливо взглянул на него:
– Правильно, нельзя, чтобы соперник видел, о чем ты думаешь. – Указательным пальцем он передвинул одну фишку на крайнюю из трех клеток на середине доски.
Они сыграли несколько партий, и каждый одержал равное число побед. Де Лаполь не любил проигрывать. Хоть он и заявлял, что неразумно открывать сопернику свои мысли, его собственные с легкостью читались в его лице – в линиях плотно сжатых губ, в напряженных морщинках вокруг глаз.
– Сойдемся на ничьей, – подытожил Николас по окончании шестой партии, которую он выиграл, и поднялся со скамьи.
– Давай решающую, – предложил де Лаполь. – Или ты предпочитаешь уклоняться от финальной схватки?
Николас с улыбкой развел руками:
– Помнится, вы чуть раньше упоминали, что лучше быть господином, чем ведомым. Так вот, сегодня я предпочитаю первое. У меня нет желания играть еще одну партию, дабы потешить чью-либо гордость – свою или вашу.
Де Лаполь задумчиво смотрел на него:
– Значит, наигрался?
– На сегодня да. – Николасу удалось не выдать тоном своего раздражения. Он вежливо кивнул, собираясь уйти.
Однако торговец не спешил прощаться с ним. Убирая фишки в кожаный мешочек, он сказал:
– Я заметил, ты активно ведешь дела с господином Уиллоби.
Николас насторожился.
– В общем-то да, – невозмутимо отвечал он. – А что?
– И тебя устраивают его условия?
Николас почувствовал себя как муха, затягиваемая в липкую паутину.
– Не жалуюсь. Мы вполне довольны друг другом. А почему вы спрашиваете?
Де Лаполь затянул мешочек с фишками:
– А если я предложу тебе более выгодные условия?
– Вы и впрямь хотите предложить?
– Возможно.
– Тогда все будет зависеть от условий, – уклонился от прямого ответа Николас. Ему не хотелось оскорблять де Лаполя отказом, но не хотелось и связываться с ним. – Я не стану отдавать предпочтение новому заказчику, если для этого требуется пренебречь постоянным.
– Выходит, ты принципиальный человек, – ледяным тоном произнес де Лаполь.
Николас побагровел. Де Лаполь даже не подозревал, сколь сильно он уязвил его своей репликой.
– Стараюсь им быть, – холодно ответил Николас и, сдержанно кивнув на прощанье, поспешил на улицу справлять нужду, пока торговец не посеял в его душе сомнения.
Весенний воздух был еще по-зимнему колючим. Меж плывущих по небу облаков, похожих на обрывки шерсти, мерцали звезды. Кутаясь в плащ, Николас вздохнул полной грудью, пытаясь избавиться от чувства омерзения, столь сильного, что он даже ощущал его во рту.
Он знал, что де Лаполь прощупывал его, выяснял, можно ли с его помощью нанести ущерб торговле Роберта Уиллоби, лишив конкурента средств перевозки. И хотя Николас отказал де Лаполю, он все равно чувствовал себя замаранным, в немалой степени из-за того, что произошло между ним и Мириэл. Пусть то деяние и не осело в душе отвратительным осадком, какой появился у него после общения с Морисом де Лаполем, пятно все же осталось. Разница была лишь в величине этого пятна.
Хмурясь, Николас остановился перед сточной канавой возле конюшни, задрал рубаху и облегчился. Из таверны за его спиной неслись пьяные вопли – значит, гасконское вино достаточно крепкое. Двор освещал пылающий у входа в таверну факел, отбрасывающий желтые блики на обмазанные глиной беленые стены. В дверях на мгновение появился силуэт мужчины. Николас поморщился, когда тот, шагнув через порог, ступил на ярко освещенный пятачок и затем направился по тропинке к уборной. Морисом де Лаполем он уже был сыт по горло.
Глядя вниз, он заправился, надеясь проскочить незамеченным, а когда поднял голову, увидел, как от колышущейся темноты отделился кусок тени, обхвативший Мориса де Лаполя за шею и быстрым энергичным движением что-то всадивший в него. Торговец испуганно вскрикнул и выпал из полосы света, но вот нападавший нанес ему второй удар, и голос оборвался.
Криком подняв тревогу, Николас помчался к месту трагедии, но убийца уже пустился наутек. Правда, прежде чем он скрылся из виду, Николас успел разглядеть густую рыжую бороду и искривленные шрамами черты.
Морису де Лаполю помочь уже было нельзя. Николас определил это сразу по луже крови, отливавшей черным блеском в свете факела. Еще раз позвав на помощь, он погнался за убийцей, но тот оказался на редкость резвым и к тому же опережал его с самого начала, а темные извилистые улочки в районе вокруг постоялого двора представляли собой настоящий лабиринт. Раз заметив вдалеке мелькнувшую тень, похожую на убегающего человека, Николас помчался за призраком к причалу и темной ленте реки. Там никого не оказалось. Черная, как кровь де Лаполя, вода мерцала в сиянии фонаря стражника, а пламя отбрасывало густые тени, в которых смогли бы затаиться сотни разбойников с ножами. Сам стражник никого подозрительного не видел.
– Ни единой души, кроме рыбака в лодке, – ответил он, когда Николас обратился к нему. – По крайней мере, я принял его за рыбака.
Отказавшись от преследования, Николас вернулся в «Корабль». Морис де Лаполь, белый как полотно, уже лежал на лавке в таверне. От двух ножевых ран он истек кровью. Мешочка с деньгами при нем не было: его срезал с пояса тот же нож, который лишил торговца жизни. Николас содрогнулся, думая о том, что на месте де Лаполя вполне мог бы лежать он сам. Торговец в любом случае не сумел бы среагировать на внезапное нападение жестокого убийцы. Обычно воры, охотящиеся за кошельками, действовали более осмотрительно. Им нужны были деньги, а не дурная молва, которую влекло за собой убийство, – если только ограбление совершалось не с целью убийства. Николас поежился, но не потому что замерз, – у него похолодело на сердце. Близость подобной смерти всегда навевала воспоминания об отце, о несчастном случае, который вовсе не был таковым, о горе, утрате и несправедливости.
– Он мертв, как вы и просили, – доложил заказчику Серло Рыжебородый, довольный тем, что честно выполнил свою работу.
Роберт Уиллоби смотрел на сушильный двор сукновальной мастерской. На рамах были натянуты размотанные рулоны выстиранной после валки ткани, которую затем следовало проворсовать и обстричь. День выдался солнечный и ветреный, и сукно сохло быстро. Он извлек из-под плаща мешочек серебра и взвесил его в руке.
– Как ты это сделал?
Уставившись на деньги, Серло облизнул губы и ответил:
– Нанес два удара кинжалом, чтобы наверняка, и срезал у него кошелек. Власти думают, что убийца – обычный вор.
Роберт кивнул. Все его существо преисполнилось ликованием, но он лишь прищурился.
– С задачей ты справился, – сказал он, – но место выбрал не самое удачное. Тебя могли поймать.
Рыжебородый пожал плечами.
– Не поймали же, – раздраженно фыркнул он. – Я знал, что делаю.
Роберт выгнул брови и вручил ему монеты, мгновенно исчезнувшие под туникой Рыжебородого, – быстрее, чем куница исчезает в своей норе. Да, с такими, как Рыжебородый, связываться опасно. Он ни перед чем не остановится, чтобы выполнить порученное ему дело, но осторожностью пренебрегает, а это всегда большой риск.
Роберт отпустил убийцу и отправился домой ждать, когда весть разнесется по городу.
– Мне этот человек не нравился, – заявил он Мириэл в тот вечер, когда владелец баржи, прибывшей из Слифорда, предал огласке печальную новость. – Рискуя прослыть жестокосердным, я мог бы сказать, что он получил по заслугам, но на самом деле это ужасное безобразие. Выходит, вообще никому доверять нельзя.
– Нельзя, – согласилась Мириэл, не поднимая глаз.
Последние несколько дней она была молчалива, и Роберт спрашивал себя, уж не прознала ли она каким-то образом про то, что он изменил ей со шлюхой из «Зеленой ветки».
– Его будут отпевать в соборе Святого Ботульфа. Я сказал, что мы оба придем. Не пойти нельзя. Это было бы неприлично.
– Как тебе угодно. – Она искоса глянула на мужа. – Хотя я подозреваю, ты будешь не столько молиться за упокой души Мориса де Лаполя, сколько благодарить Господа за то, что он убрал его с твоей дороги.
Роберт кашлянул и сконфуженно улыбнулся.
– Я не святой, – сказал он, решив, что купит ей украшенный драгоценными камнями Псалтырь, когда она пойдет с ним в собор. Мириэл заслуживает самого лучшего, думал Роберт, а он, таким образом, несколько искупит свою вину за то, что изменил ей с уличной девкой.
К тому же теперь, когда он благополучно избавился от опасного соперника, его доходы в этом году должны возрасти, и он вполне может позволить себе несколько новых предметов роскоши. Во время службы в соборе он поговорит с нелояльными заказчиками и убедит их вернуться к нему. А потом посетит производителей шерсти, продававших ежегодный настриг при посредничестве де Лаполя, и предложит им свои услуги. Все складывается как нельзя удачно.
Глава 23
В ящичке из кедровой древесины, инкрустированной перламутром, сверкал Псалтырь в переплете из телячьей кожи и золотой фольги.
Центральное место на лицевой стороне книги занимало изящное резное изображение из слоновой кости Мадонны с Младенцем. Мириэл охнула, не смея взять подарок из протянутых рук мужа.
– Какая красота! – с трепетом в голосе сказала она. – Роб, да это, должно быть, стоит целое состояние!
– Я не жалею ни одного уплаченного пенса, если подарок тебе нравится. – Его лицо светилось удовольствием. – Ведь нравится, да?
– Конечно. Я просто потрясена!
Он рассмеялся и поцеловал ее в губы.
– Я вовсе не собирался так сильно волновать тебя. Ты же знаешь, я обожаю делать тебе подарки. И потом, мне хотелось, чтобы у тебя была память обо мне на время разлуки. – Он бережно извлек Псалтырь из ящичка и расстегнул богато украшенную застежку. – Видишь, на первой странице посвящение тебе. – Он показал на ее имя, начертанное на латыни, и принялся перелистывать вощеные страницы, показывая ей роскошные яркие рисунки.
Чувствуя себя виноватой, Мириэл лишь качала головой, не находя нужных слов.
– Я этого не заслуживаю, – наконец выдавила она.
– Не знаю более достойного человека. Разве что я сам. – Он хмыкнул и вновь поцеловал жену, на этот раз пылко, тиская ее за ягодицы.
Время близилось к полудню, в открытые ставни xix гостиничной комнаты несся шум бостонской набережной.
– Времени нет, – запротестовала Мириэл. – Скоро вода поднимется, а мне нужно быть на корабле до прилива.
– Времени достаточно, – глухо пробормотал Роберт, уже задирая на ней юбки. – Я не увижу тебя целый месяц.
– Да, ноя…
Он смял ее губы поцелуем и, подхватив на руки, перенес на низенькую кровать. Она услышала, как недовольно застонала под их тяжестью рама, словно протестуя. Он приподнял ее за ягодицы и подтянул к себе. Мириэл прикусила губу, чтобы не завопить. Нужно потерпеть совсем немного, твердила она себе. Роберт в постели был энергичен, как крыса в период половой охоты, и так же, как крыса, скор. Ее это и радовало, и удручало. Удручало, потому что, как он сказал, времени ему всегда хватало. Правда, верный своему слову, спустя несколько мгновений он уже, блаженно отдуваясь, рухнул на нее.
Наполовину погребенная под ним, она слушала грохот его сердца у своей груди и рев его дыхания в ухе. Его твердый, как камень, символ мужественности, казалось, пронзает ее насквозь. У Мириэл было такое ощущение, что ее осквернил дикий зверь. Роберт наконец обмяк и скатился с нее. Приподнявшись на локте, он заглянул ей в лицо и погладил по щеке.
– Я буду скучать по тебе, – с нежностью произнес он.
– Я тоже. – Мириэл натянуто улыбнулась, желая одного – чтобы он скорей ушел и оставил ее одну, но потом, устыдясь своих мыслей, тоже погладила его по лицу. Он ласкал ее пальцы и осыпал их поцелуями.
– Ты – мое сокровище. Если б я мог, обязательно поехал бы с тобой.
– Знаю. – И поскольку такое было невозможно, она постаралась придать голосу оттенок великодушия и убедительности.
Роберт вскоре ушел, напоследок еще раз выразив сожаление по поводу расставания. Сокрушался он искренне, но думал уже о делах. Он вызвался проводить ее до Бостона, потому что намеревался завербовать новых заказчиков на территории, оказавшейся без хозяина в связи с недавней кончиной Мориса де Лаполя. Нужно было хватать добычу, пока другие не подцепили ее на крючки.
Сама Мириэл направлялась в Труа, на большую ярмарку тканей, устраиваемую по случаю дня святого Иоанна. Это было не то торжище, которое следовало посещать каждый год, но она считала, что время от времени показываться там необходимо. И к тому же ей хотелось попутешествовать. В ней проснулся мятущийся дух, как у перелетной птицы, рвущейся по осени на юг.
Мириэл попрощалась с Робертом на внутреннем дворе гостиницы и вернулась в комнату на верхнем этаже, чтобы уложить вещи. Морщась, она взяла в руки Псалтырь – дорогой красивый подарок с посвящением, свидетельствующий о том, сколь сильно Роберт дорожит ею, и потому тяготивший ее, как оковы, ибо она знала, что не достойна такого внимания.
Ей с трудом удавалось делать вид, будто она не изменилась, когда один-единственный вечер навсегда перевернул все ее представления о самой себе. Она пыталась изгнать воспоминания о том вечере, старалась сосредоточиться на работе и быть хорошей женой Роберту. И внешне это удавалось. Только она одна ведала, какой хаос творится в ее душе. Господи, если б Николас знал, сколь сильное томление он пробудил в ней. А может, он и знает. Может, и сам томится. Она убеждала себя, что со временем острота желания притупится, работа и домашние заботы заглушат боль. Но вот вряд ли они приведут ее в чувство, ибо теперь по-настоящему чувствовать она могла только рядом с Николасом.
Уолтер и Сэмюэль отнесли ее дорожный сундук на причал, и она взошла на борт «Пандоры», груженной тюками шерсти и рулонами ткани. Корабль Николаса, с дрожью думала она, шагая по палубе к кормовой надстройке. И хотя капитаном был не он сам, а его первый помощник, Мартин Вудкок, присутствие Николаса ощущалось во всем – ив скрипе дерева, и в алом флаге, развевавшемся на одной из деревянных башенок.
Мартин Вудкок подошел поприветствовать ее. Его вытянутое приятное лицо светилось улыбкой. Нагнувшись, он потрепал Уилла по шерстке, и песик закружил у его ног, заливаясь радостным лаем.
– А-а, значит, помнишь меня, малыш, – усмехнулся Мартин и посмотрел на Мириэл. – Из последней поездки я такого же привез своей жене. Она, как увидела песика первый раз, просто обезумела от восторга, потом день и ночь мне нудила, умоляя купить такого же. Правда, сам я, – добавил он, – предпочитаю собак покрупнее. А то этого и проглотить недолго.
– Мне он вполне подходит, господин Вудкок, – вступилась за Уилла Мириэл. – А недостаток роста он возмещает отвагой.
– Не сомневаюсь. Я вовсе не хотел опорочить малыша. Просто таких собачек разводят для забавы – чтобы всюду таскать за собой. Они не приспособлены долго бежать рядом с всадником.
– Собачки для женщин, – с улыбкой сказала Мириэл и затем поинтересовалась беспечным тоном о том, как поживает Николас.
– Был вполне здоров, когда мы виделись с ним в последний раз, госпожа. Некоторое время назад заказал еще один корабль и сейчас забирает его из Антверпена.
– Еще один корабль? – Она удивленно вскинула брови.
Моряк улыбнулся:
– У господина Николаса нет дома на земле, нет ни семьи, ни родственников. Поэтому весь доход он вкладывает в свое дело.
– И не испытывает потребности в обществе других людей?
Мартин подергал свою бороду.
– От случая к случаю он ужинает со мной и моей женой, когда мы в порту, – отвечал он. – Есть еще заказчики, как вы и ваш супруг, которые порой помогают ему скрасить одиночество.
Мириэл зарделась. Если б только он знал, как она скрашивает его одиночество. Но потом в ней взбрыкнул озорной бесенок, и она добавила:
– Я как-то видела его с рыжеволосой женщиной. Вот и подумала, может, он женился.
Мартин кашлянул и глянул на свои башмаки. Было ясно, что ему известно про Магдалену, но он не готов обсуждать ее с заказчиками Николаса.
– Нет, госпожа. Он повенчан только со своими кораблями. – С этими словами он удалился, сославшись на то, что ему нужно готовить судно к отплытию.
Вздохнув в смятении, Мириэл отправилась в трюм проверять свой груз. Уилл семенил рядом. Пора выбросить Николаса из головы, рассуждала она. Бессмысленно думать о нем или о том, как могла бы сложиться ее жизнь, если б она пошла другой дорогой. Она только мучит себя, заводя разговор о нем и его любовнице. Глядя на тюки, которые в дорогу специально обшили грубой мешковиной, она призналась себе, что в этом самоистязании есть некое утешение. Когда она мысленно произносит его имя и вызывает в памяти его образ, все ее существо заливает щемящая радость, сердце екает, а в лоне появляется сладостное томление, порожденное отнюдь не грубыми ласками Роберта. Даже узник, заточенный в подземелье, имеет право мечтать, чтобы жизнь не казалась невыносимой.
* * *
Ярмарка тканей в Шампани была воистину грандиозным торжищем, не шедшим ни в какое сравнение с подобными ярмарками, устраиваемыми в Стамфорде, Линкольне и Бостоне. Мириэл целый день бродила меле лотков и лавок, но все так и не обошла. Товары расхваливали на пятидесяти языках. Торговцы из Венеции и Флоренции предлагали рулоны шелка, переливавшегося на свету, словно жидкое золото. Торговцы из Ломбардии и Генуи обменивали на ткани квасцы и пряности. Русые новгородские купцы в одеждах древних викингов вели переговоры с худосочными темноглазыми торговцами с берегов Нила, привезшими на ярмарку стекло и хлопок.
Часть своего сукна Мириэл продала за деньги, остальное обменяла на шелк и хлопок, которые должны были принести ей большую прибыль. Прохладные на ощупь богатые восточные и средиземноморские ткани завораживали глаз и ласкали руку. Мириэл знала нескольких состоятельных горожан в Линкольне и Ноттингеме, которые не смогут устоять перед соблазном. В том числе и она сама. Для себя она уже выбрала отрез красно-золотистого дамаста на платье и рулон итальянского кремового шелка для нижнего белья.
Сословие торговцев на ярмарке было представлено главным образом мужчинами, но Мириэл уже привыкла вести с ними дела. На самом деле, принадлежность к женскому полу давала ей определенные преимущества. Мало того что она любого могла переговорить и не уступала своим соперникам-мужчинам в компетентности, в ее арсенале было еще и такое оружие, как флирт. Восхищенный взгляд и кокетливый смешок могли сотворить чудо, когда все другие способы не давали результата.
Неделей позже, глубоко удовлетворенная, довольная собой, Мириэл отправилась домой. Роскошные покупки, которые она везла с собой, служили залогом огромной прибыли, ждущей ее в Линкольне.
Она думала, что в Руане сядет на «Пандору», но судна у причала не оказалось, да и Мартина Вудкока тоже нигде видно не было. Вместо «Пандоры» в лучах осеннего солнца сверкал величавый парусник – краска свежая и яркая, обшивка чистая, как мальчишеский подбородок, без единого пятнышка, оставленного морем или непогодой.
– Ну, как тебе корабль? – раздался у нее за спиной голос Николаса.
Мириэл охнула и резко развернулась.
– Что ты здесь делаешь? – Сердце в груди подпрыгнуло, а потом заколотилось быстро-быстро.
– Готовлюсь отплыть в Бостон с завтрашним приливом. – Он беспечно пожал плечами, улыбнулся непринужденно, но от выражения его глаз у нее подогнулись колени. – Или, – он понизил голос, чтобы его слова могла слышать только она одна, – можно плюнуть на все и отправиться на нем бороздить океан и целый год не причаливать к берегу.
Мириэл сглотнула:
– Я думала… я… Где Мартин?
– Надеюсь, везет в Бристоль рейнское вино, – ответил Николас. Он показал на корабль: – Для всех это «Святая Мария», для меня – «Мириэл».
Мириэл смотрела на него во все глаза, упивалась им. Ей нестерпимо хотелось шагнуть к нему, сократить расстояние между ними, с любовью коснуться его рукава, утверждая свои права на него, сойтись с ним взглядами и улыбками. Столь велико было это желание, что она, борясь с искушением, нарочно отступила назад и скрестила на груди руки.
– Ты приехал специально. Это – не случайная встреча.
Он потер подбородок.
– В общем-то, не совсем, – признался он. – У меня была мысль, что ты, возможно, посетишь ярмарку, но вот то, что твой муж не сопровождает тебя, за это я должен благодарить судьбу.
– А если бы он был со мной, что тогда?
– Тогда мы сейчас не вели бы этот разговор, верно?
Мириэл прерывисто вздохнула.
– У нас с тобой нет будущего, – уныло промолвила она.
Он глянул вниз, потом, чуть повернувшись, внимательно посмотрел на большой парусник, покачивающийся на якоре, и, наконец, вновь посмотрел на нее.
– Знаю. Ты уже приводила свои доводы. – В его голосе слышались сожаление и смирение, но не поражение. – Но разве нельзя хотя бы на несколько дней отрешиться от будущего, притвориться, будто его не существует?
Она, как и он, мгновение назад, устремила взгляд на корабль. Внутри будто защемило что-то. В ее душе боролись отчаяние и надежда. Стоит ли украденное счастье угрызений совести? Компенсирует ли удовольствие боль расставания? Благоразумие требовало, чтобы она отказалась, но слова застряли в горле. С тех пор как она сбежала из монастыря, вся ее жизнь представляла собой один сплошной длинный фасад, но перед Николасом ей незачем было притворяться, – разве что делать вид, будто у них есть будущее. Он знал ее лучше, чем она сама, иначе, зачем бы он сейчас был здесь?
– Не знаю, – ответила Мириэл, встретившись с ним глазами. Никакой другой контакт между ними был невозможен на шумном причале. Однако взгляд, которым они обменялись, попирал всякие понятия о пристойности. – Но можно попробовать.
Мириэл лежала на Николасе на узком тюфяке и прислушивалась к крику чаек. Дневной свет, сочившийся сквозь парусину навеса, предупреждал о том, что их украденное время почти на исходе. Конечно, это время длилось не несколько дней, а в общей сложности считанные часы, собранные из жалких минут с оглядкой, которые им удавалось урвать, не вызывая подозрений у слуг Мириэл. Это была изощренная пытка, боль и наслаждение одновременно, и все же Мириэл и Николас ни за что не отказались бы от нее.
– Мне пора, – сказал Николас, целуя ее лицо и шею, все еще румяные после любовной близости. – Я и так задержался. У твоей служанки невольно возникнет вопрос, какое почтение я тебе здесь оказываю.
Мириэл еще крепче прижалась к нему, наслаждаясь его соленым мужским запахом, упругостью его жилистого мускулистого торса, столь отличного от дородного тела Роберта. Она молчала, да и что было говорить, когда они все уже давно сказали друг другу. Быть вместе они смогут только в том случае, если она оставит мужа и станет любовницей Николаса – другого не дано. Легко сказать и, в сущности, нетрудно сделать. Но этот вроде бы простой поступок будет иметь далеко идущие последствия, как круги на воде от брошенного камня. Английское торговое сообщество подвергнет ее и Николаса остракизму, а может, и вообще погубит. Не говоря уже о том, как это отразится на Роберте, ее законном муже, которому она дала клятву верности. Она видела, сколь страшен и неукротим он в гневе, когда его благополучию угрожает опасность. В нем слишком сильно развит собственнический инстинкт, и без борьбы он от нее не отступится.
– Даже не знаю, лучше это или хуже, чем ничего, – сокрушенно произнес Николас, одеваясь в тесном закутке на верхней палубе.
Мириэл сунула руку ему под рубашку и погладила гладкую спину.
– Просто смирись, – сказала она.
– А если не могу?
– Должен. – В ее голосе появилось ожесточение. – Это все, что нам отпущено. Я не хочу, чтобы горечь и ссора омрачали память о нашей встрече.
– Даже если я и смирюсь, легче от этого не станет. Я все равно буду мечтать о тебе, – мрачно отозвался он. – Каждый час, каждую секунду, изо дня в день.
– О, Николас, прекрати. – Со слезами на глазах она приложила пальцы к его губам.
Он со стоном привлек ее к себе. Они целовались как безумные, почти варварски, пользуясь последними мгновениями счастья. Оба остро сознавали, что песок в песочных часах уже давно истек. Напоследок еще раз, поцеловав Мириэл, крепко, причиняя ей боль, Николас оторвался от нее. Дыхание у него было прерывистое, руки тряслись, когда он застегивал пряжку ремня.
– Храни меня в своем сердце, – сказал он и ушел, впустив под навес струю холодного соленого воздуха, когда ступил на палубу и задернул за собой полог.
Тыльной стороной ладони Мириэл отерла глаза и, проглотив горе и досаду, заставила себя сосредоточиться на практичных мелочах: надела платок, поправила на себе одежду и внешне вновь превратилась в почтенную замужнюю женщину. Она не жалела о времени, проведенном с Николасом, но думала, что лучше бы этого не было. Она пыталась притворяться и не смогла. За удовольствие надо платить, и Мириэл не оставляло дурное предчувствие, что в итоге судьба предъявит им счет.
Она вынула из сундука свой плащ и увидела Псалтырь, подаренный Робертом. Книга лежала поверх ее сменной одежды и нижних сорочек, укоряя ее своей изысканной библейской красотой. Охнув, Мириэл выдернула из-под Псалтыря одну из сорочек, бросила ее на книгу и со стуком захлопнула крышку.
«Святая Мария» входила в гавань Бостона, везя полный трюм товаров с ярмарки в Шампани: дорогие итальянские ткани, шелковый дамаст, венецианскую парчу и тонкий хлопок.
Стоя на носу парусника, Мириэл каждой клеточкой своего существа сознавала присутствие Николаса, хоть они и находились на разных концах палубы. Она чувствовала каждое его движение, будто они были прижаты друг к другу. Все его внимание было сосредоточено на управлении кораблем, входившем в устье реки, но она знала, что его чувства и мысли созвучны ее собственным.
– Я люблю тебя, – прошептала она. В ее глазах сверкали слезинки. Когда в бурую воду упал якорь и швартовую тумбу обвил причальный трос, она последний раз взглянула на Николаса сквозь влажную пелену на глазах, затем, прикусив губу, взяла себя в руки и устремила взор на порт, где царила суета.
На причале ее ждал Роберт.
Глава 24
Роберт заключил ее в свои медвежьи объятия и крепко расцеловал.
– Дорогая, любовь моя, я так по тебе соскучился, – хрипло произнес он. – Как твои дела?
Мириэл боролась с ужасом: при виде мужа ее захлестнула волна удушающего страха и потрясения.
– Привезла полный трюм замечательных тканей, – услышала она свой голос, почти обычный. – А как ты? – Она не могла заставить себя ответить на его поцелуй, поскольку все еще ощущала на своих губах вкус поцелуев Николаса.
– Отлично. – Держа ее за плечи, он сделал ладонями хватательное движение. – Я вернул заказчиков, которые переметнулись к де Лаполю, и приобрел еще несколько новых из числа его бывших заказчиков. – Он широко улыбнулся – Это означает, что теперь я могу посвятить все свое время моей прекрасной жене. – Он еще раз стиснул ее в объятиях и отпустил, крепко удерживая в своей ладони лишь ее руку. – Я на ночь снял комнату в «Корабле», там нам будет удобно.
Понимая, что он подразумевает, Мириэл поежилась.
– Замерзла? – Роберт освободил ее ладонь и заботливо обнял жену за плечи.
Она мотнула головой. Разве можно замерзнуть в такой знойный день? Если б не освежающий бриз, она вообще едва могла продохнуть.
– Немного не в себе после долгого плавания, – ответила Мириэл.
Глаза Роберта вспыхнули. Он потерся бородой о ее подбородок.
– Тогда пойдем, отведу тебя в «Корабль», полежишь немного. – Обнимая ее за плечи, он стал разворачиваться вместе с ней, но потом остановился, глядя на соединенные внахлестку дубовые доски обшивки и смелые яркие цвета парусника. – Я и не подозревал, что он тщеславен до такой степени, – пробормотал он.
Не доверяя своему голосу, Мириэл промолчала. Ее будто раздирали надвое. Страх и раскаяние, овладевшие ею при виде Роберта, встречавшего ее на причале, оказались непосильным бременем. Она понимала, что ради спокойствия совести должна отказаться от Николаса, но эта мысль была столь же нестерпима, как и чувство вины.
Николас неспешно спустился по деревянным сходням на причал. Она заметила, что он на мгновение замешкался, принимая невозмутимый вид, но потом твердым шагом направился прямо к ним. Было бы странно, если бы он не подошел к своему постоянному заказчику.
– Красивый корабль, – сказал Роберт, приветствуя его дружелюбной улыбкой.
Николас кивнул и тоже раздвинул губы в неком подобии ответной улыбки:
– Не отрицаю.
– Он и в море так же хорош, как смотрится?
– Пожалуй. Предстоит еще испытание осенними штормами.
– Я просто так спросил, – шутливым тоном продолжал Роберт. – Жена говорит, что немного не в себе после плавания, а она не из тех, кто страдает морской болезнью.
Николас на долю секунды встретился взглядом с Мириэл и тут же отвел глаза.
– Мне жаль это слышать.
– Это только когда я ступила на берег, – поспешила оправдаться Мириэл. – А само плавание прошло гладко, как по стеклышку.
– В таком случае я тоже испытаю его, когда следующий раз поеду с вами. – Роберт протянул Николасу руку. – Я крайне признателен тебе за то, что ты доставил домой в целости и сохранности мой самый драгоценный груз.
Желчь обожгла горло Мириэл. Она и не представляла, что это будет так ужасно. С мукой в глазах она посмотрела на Николаса.
– Это мой долг, – учтиво ответил он и, не колеблясь, пожал протянутую руку Роберта. Она видела, что ее возлюбленный полностью владеет собой, что, как и в Стамфорде, когда он с беспечным видом прошел мимо стражника в городские ворота, он играет роль во имя спасения ее и своей жизни, и играет хорошо. Мириэл приободрилась. Она не подведет его. И, когда он, прощаясь, поклонился ей, она ответила ему кивком и сосредоточила все свое внимание на муже, хотя ее сердце разрывалось на части.
Роберт с аппетитом налегал на тушеную баранину и ароматные оладьи, которые поставил перед ним и Мириэл хозяин «Корабля». Еда была вкусная, и Роберт, в целом довольный жизнью, с чувством, толком и расстановкой наслаждался ее благами.
– Что, не хочешь есть? – Он кивнул на ее тарелку, к которой Мириэл почти не притронулась. – А я и не помню, когда так вкусно ел. – Кончиком ножа он подцепил с ее блюда кусочек баранины и отправил его в рот.
Мириэл посмотрела на его лоснящиеся от жира губы и почувствовала тошноту.
Роберт продолжал с удовольствием поедать рагу, смакуя каждый нежный кусочек мяса.
– На ярмарке в Труа ты просто превзошла себя, – заметил он. – Такой изумительной ткани я еще в жизни не видел. И тебе удалось продать весь наш товар.
Натянуто улыбаясь мужу, Мириэл призналась, что тоже довольна своей поездкой. В настоящий момент искусство ведения застольной беседы ей было неподвластно, даже в том, что касалось ее ремесла, о котором она обычно могла с жаром говорить часами.
Роберт обсосал косточку и вытащил ее изо рта.
– А вы с Николасом де Каном случайно не поссорились, нет? – внезапно спросил он.
Мириэл вздрогнула. Сначала похолодела, потом ее бросило в жар. Боже всемогущий, неужели Роберт заподозрил что-то?
– Нет, разумеется. Что навело тебя на эту мысль? – быстро, на одном дыхании спросила она.
– Да так, подумалось что-то. – Он смахнул на пол мелкую косточку. – Мне показалось, на причале вы оба держались как-то напряженно. Будто поругались.
Мириэл покачала головой и уткнулась взглядом в остывающее рагу на своей тарелке. Сердце в груди стучало так громко, что она была уверена, Роберт тоже слышит этот звук.
– Вовсе нет, – тихо отозвалась она.
Роберт обмакнул кусочек хлеба в соус и отправил его в рот, затем облизнул пальцы.
– Вообще-то, сколько я помню, ты в его присутствии всегда сама не своя.
Мириэл сглотнула. Хоть она почти ничего и не ела, у нее было такое ощущение, будто в горле застрял огромный кусок мяса.
– Не с каждым можно вести себя непринужденно, – скованно отвечала она. – Он отличный мореход, я восхищаюсь его мастерством, только…
– Только что? – Держа в ладонях чашу, Роберт подался вперед за столом.
Мириэл облизнула губы, пытаясь подавить тошноту.
– Только больно уж мы похожи.
– Ну, я бы не сказал! – фыркнул Роберт.
– Я имею в виду, что мы оба очень честолюбивы, у каждого обо всем собственное мнение.
– Ну и что?
– Мы как два камня в быстром потоке: никак не притремся. Только гремим, раздражая друг друга.
– У меня тоже обо всем есть свое мнение, и тебя это не раздражает. Или все-таки раздражает?
Мириэл с трудом сдержала дрожь.
– Мы с тобой – камни одной породы, – солгала она. Роберт крякнул.
– В общем-то, я тебя понял, – двусмысленно ответил он, словно не был в том уверен, но признаваться не хотел. – Но, думаю, все же будет лучше, если ты впредь станешь плавать с Мартином Вудкоком. Мне не нравится, когда ты в таком унылом настроении.
– Я тоже так думаю, – буркнула Мириэл, чувствуя себя окончательно подавленной и загнанной в угол.
Он отнес ее в постель, и она покорно подчинялась его требовательным ласкам. Но, удовлетворив свою страсть и отстранившись от нее, он вдруг сквозь шум своего дыхания услышал, как она вздрагивает, и понял, что она плачет.
– Дорогая, что с тобой? – Встревоженный, он коснулся ее плеча и затем мокрого лица.
Мириэл судорожно вздохнула, еще более глубоко, чем прежде, стараясь совладать с собой.
– Ничего. Просто устала и неважно себя чувствую, – глухо ответила она. – Мужчинам этого не понять.
Из чего он заключил, что скоро у нее должны начаться месячные. Это объясняло многие странности в ее поведении. Он знал, что в такие периоды она зачастую проявляла вспыльчивость, но плачущей видел ее впервые, и его это обеспокоило.
– Правда, ничего. Обычное недомогание. Давай спать, – сказала она, отворачиваясь от него.
Роберт лежал на спине и, хмурясь, смотрел в потолок. Что-то недавно случилось с Мириэл, нечто такое, что недоступно его пониманию, но лишь потому, что он не знает многого о том, что ее тревожит. Он не терпел неведения, не терпел, когда терял контроль над происходящим. Он повернул голову на подушке и, глядя на очертания ее сжавшейся в комок фигурки, дал себе клятву, что обязательно выяснит причину непонятного поведения жены.
– Разве ты не рад мне? – Подбоченившись, Магдалена стояла на палубе «Святой Марии» и, чуть запрокинув назад голову, демонстрировала соблазнительный изгиб своей стройной белой шеи.
Николас сверлил ее сердитым взглядом. Нет, он не был ей рад.
– Что ты здесь делаешь? – рыкнул он.
– Пришла навестить старого приятеля. – Она шагнула ему навстречу, и в нос ему ударил крепкий запах розового масла. – Услышала, что ты прибыл в порт на красивом новом паруснике. Думала, ты явишься ужинать в «Корабль», снимешь комнату, но, когда стемнело и отдраенные котелки выстроились на полках, я поняла, что жду напрасно. – Склонив набок голову, она пытливо взглянула на него. – Вот и решила сама отправиться к тебе в гости.
– А тебе не приходила мысль, что, возможно, я хочу побыть один? – резко спросил он.
– Приходила. – Она криво усмехнулась, останавливаясь подле него. В сиянии подвешенного на мачте фонаря ее длинная коса сверкала, словно медный шнур, а глаза блестели. – И даже знаю почему.
Он вздохнул:
– Потому что я устал, потому что в «Корабле» всегда полно торговцев, бражников и…
– И шлюх? – закончила она за него, вскидывая брови.
Николас тихо выругался.
– Магдалена, оставь меня.
Она раздраженно цокнула языком:
– Я здесь, потому что нужна тебе. – Она отошла от него и стала кружить по палубе, вяло касаясь то одного, то другого. – Твоя краса и гордость, Ник, – сказала она, поворачиваясь к нему. – Но вид у тебя отнюдь не радостный. Приговоренные к смерти и те выглядят счастливее.
– Возможно, если ты уйдешь, мое настроение немного улучшится.
– Сомневаюсь. – Она показала на бутыль вина в его руке. – Если я уйду, ты просто напьешься до бесчувствия.
Она была права, но все равно ее присутствие тяготило его. Он уединился на корабле, чтобы зализать свои раны, и предпочел бы страдать без свидетелей.
Магдалена поджала губы и вновь закружила по палубе. У крытой парусиной надстройки с темным спальным помещением она замедлила шаг и сказала:
– Ты не пришел ночевать в «Корабль», потому что там она. Со своим мужем. И не отрицай – я не дура.
Николас сделал большой глоток из бутыли и прислонился к борту. Близился час вечернего звона, призывавшего горожан тушить огонь и накрывать на ночь очаги во избежание пожара, но пока еще сгущающиеся сумерки расцвечивали бусины мерцающего света. Затрезвонили колокола церкви Святого Ботульфа, своим сладостным меланхолическим звоном призывая народ на вечернее богослужение.
– Тебя это не касается, – грубо отозвался Николас. Магдалена вернулась к нему.
– Касается. Ведь ты мне не безразличен, – возразила она, накрыв своей длинной белой ладонью его руку. В сиянии фонаря сверкнуло подаренное им золотое кольцо, когда она забрала у него бутыль и тоже глотнула вина.
Пока он стоял к ней спиной, она сняла с головы платок и обруч, обнажив свою толстую медную косу до пояса. Без платка она казалась юной и целомудренной, как невинная девушка. Он вспомнил, как сдернула перед ним свой апостольник Мириэл в монастыре, в одночасье преобразившись из послушницы в пугающе очаровательную молодую женщину. Потом представил ее с ежиком на голове вместо роскошных волос, которые монахини срезали в наказание за то, что они сочли грехом. Нет, это уже слишком. Растревоженный воспоминаниями, он рванулся от борта и в волнении заметался по палубе, словно зверь в клетке.
Магдалена, наблюдая за ним с беспокойством во взоре, для храбрости сделала еще один глоток из бутыли.
– У тебя еще есть я, – ласково заговорила она. – Пусть я не та, о ком ты мечтаешь, пусть я всего лишь жалкая замена, но, по-моему, если голоден, лучше съесть корку хлеба, чем вовсе остаться ни с чем.
Сжимая кулаки, он резко развернулся на ходу и, терзаемый болью, прорычал:
– Я не настолько голоден. – Увидев, как Магдалена вздрогнула, он поначалу испытал удовлетворение, а потом проникся отвращением к самому себе.
– Ты – нет, – прошептала она со слезами на глазах, – а я голодна. И теперь вижу, что если кто из нас и глуп, так это только я. – Швырнув бутыль на палубу, она подхватила юбки и бросилась бежать.
Николас смотрел на вино, лужицей разлившееся на палубе, в которой отражалось мерцание фонаря. Оно ручейком струилось из горлышка бутыли и ползло к его ногам, словно кровь.
– Господи Иисусе, – простонал он и сорвался с места. – Магдалена, вернись!
Пышные юбки затрудняли ее бег. Он настиг ее на причале, едва она успела сойти со сходней. Рыдая от ярости и унижения, она стала вырываться, однако отбивалась, царапалась и пиналась недостаточно яростно, чтобы освободиться.
– Пусти, недоносок!
– Я вовсе так не думаю, во мне говорил гнев! – выпалил Николас.
– Думаешь. Сказал именно то, что хотел сказать. А чего церемониться, когда я не более чем полезная вещь: попользовался за деньги и тут же забыл! – Ее язвительный тон обжигал как огонь.
– Магдалена, это не так. – Окровавленный, побитый, задыхающийся от напряжения, он, наконец, зажал ее в объятиях. – Ты – не полезная, а очень даже вредная, да и как тебя забыть, когда ты ходишь за мной по пятам?
Она сверкнула на него гневным взглядом и вновь стала вырываться, но он накрыл ее рот своим, и они слились в пылком поцелуе, обуреваемые страстью, яростью, потребностью друг в друге и отчаянием.
– Если уж нам суждено совершить глупость, совершим ее вместе, – выдохнул Николас, отстраняясь от нее. – Прости за то, что я сказал. Ты права: ты нужна мне. Останься со мной сегодня. Будь моим талисманом. – Он взял ладонь Магдалены в свою исцарапанную руку и поцеловал ее.
Она издала непонятный звук – то ли хохотнула, то ли всхлипнула – и покорно последовала за ним на борт «Святой Марии».
Николас открыл глаза среди ночи и в первую минуту подумал, будто он в море и рядом с ним на его убогой постели лежит теплая нагая Мириэл, но, когда окончательно проснулся, сообразил, что его корабль просто покачивается на якоре, а жаркое тело, придавившее его руку, и прохладные волосы на его плече принадлежат Магдалене. Его воображение создало живое видение из несовершенной реальности. Но если реальность и несовершенна, то только потому, что он сам это допустил. Преисполненный неизбывной печали, он нежно погладил шелковистые волосы Магдалены и постарался забыть о Мириэл.
Утром товар, привезенный с ярмарки, перегрузили на баржи, отправляющиеся в Линкольн. Роберт лично руководил погрузкой. Мириэл, бледная и осунувшаяся после бессонной ночи, стояла рядом с мужем. Роберт сказал, что немедленно вызовет к ней лекаря, как только они прибудут в Линкольн. Он был уверен, что она переживает душевный срыв, и не хотел, чтобы она страдала от избытка желчи, как его вторая жена, и в результате умерла от упадка сил и подавленности.
Мириэл, хоть она и плохо себя чувствовала, не терпелось отправиться домой. Поскольку Николас находился в порту, ее снедало искушение еще раз взглянуть на него напоследок. Она устремила взор на вдающийся в реку пирс, надеясь и одновременно страшась увидеть его стройную фигуру у борта корабля.
– Ну что, жена, готова? – Роберт крепко обхватил ее за плечи, словно она нуждалась в поддержке.
Мириэл с улыбкой кивнула мужу. На палубе «Святой Марии», стоящей на якоре посреди реки, появилась какая-то фигура. Щурясь, Мириэл приковалась к ней взглядом, не в силах совладать с собой. Роберт тоже пригляделся и вдруг насмешливо фыркнул.
– Блудливый пес! – воскликнул он.
У борта, навалившись на ограждение, стояла и взирала на суету причала женщина. Ее длинные до пояса огненные волосы развевались на ветру, словно флаг. Наготу ее тела прикрывала одна лишь простыня. Прижимая к груди ткань, другой рукой, жестом уверенным и чувственным, она убрала с лица роскошные пряди.
С Мириэл произошло как раз то, чего так опасался Роберт: у нее вспучило живот от избытка желчи. Николас привел в свою тесную уютную спаленку другую женщину, даже не соизволив дождаться, когда остынет постель, на которой они предавались любви. Скорбь и гнев захлестнули все ее существо. Как мог он так поступить? А она сама куда смотрела?
Наблюдая за Магдаленой, она вспомнила, какой эта женщина предстала ее взору на постоялом дворе «Ангел» в Линкольне: заспанная, томная, в ворохе измятых простыней, она тогда выглядела старше. Потом ей припомнилось, как Магдалена, лукаво улыбаясь Николасу, на правах хозяйки провела ладонью по его паху. Возможно, сердце Николаса как раз отдано Магдалене, а она сама – всего лишь жалкая разлучница. Или Николас соблазнил ее из мести – за то, что она украла у него корону Матильды. Нет, ни один мужчина, замысливший обман, не сумел бы держаться так, как он во время этого плавания.
Магдалена отошла от борта и скрылась из виду. Мириэл в душе поморщилась. Разве ее отец не совратил мать обещаниями и лаской, а потом бросил, оставив в одиночестве расхлебывать последствия собственной доверчивости?
– Любовь моя, что с тобой? Ты бледная как полотно! – Голос Роберта был нежен и участлив.
Мириэл была рада, что он поддерживает ее за плечи. На мгновение она откинулась на него, но затем овладела собой и, мотнув головой, приосанилась.
– Ничего. – Она выдавила улыбку. – Солнце ослепило, только и всего. – Она дернула его за руку. – Нам предстоит дальняя дорога, так что незачем тратить время на пустое созерцание, даже если зрелище великолепно. – Ее сухие глаза горели, а сердце разорвалось бы на части, если б она не запретила себе чувствовать. Забудь, твердила она себе, притворись, будто ничего не было. Чего проще, если на поверку вышло, что все это с самого начала было притворством. В душе словно образовалась яма, и это ощущение было реальным.
Роберт ухмыльнулся:
– Нельзя же укорять человека за то, что у него есть глаза, дорогая.
– За глаза, разумеется, нет, – невесело отозвалась Мириэл и зашагала по причалу к головной барже. Больше она не оборачивалась.
Глава 25
Стояла знойная погода – пора сбора урожая. Август с трудом продвигался к сентябрю. Подернутые липким колышущемся маревом тягостные дни, наслаиваясь один на другой, становились все жарче. Жнецы под неумолимой небесной ширью вытирали опаленные солнцем лбы, но не смели молиться о дожде, пока не убрана вся пшеница, не собраны колоски с полей и овечьи отары не выпущены пастись на стерню и удобрять своим навозом почву.
В мастерских жара была отупляющая – даже при распахнутых настежь ставнях и дверях, подпертых камнями. Ни малейшего дуновения ветерка – только слепящий блеск иссушающего солнца и нестерпимый смрад немытой шерсти. Потные ткачи, сидя за станками в одних подштанниках, ткали толстое сукно для зимних холодов, в наступление которых сейчас им верилось с трудом.
Мириэл не могла и близко находиться у мастерских. Она мучилась расстройством желудка, вызывавшим у нее тошноту по утрам и общее недомогание в течение всего дня. Даже наведываясь в мастерские в относительно прохладные утренние часы, она с трудом сдерживала рвоту, а в те пару часов, когда солнце особенно бесновалось на деревянных крышах, от жары и запаха ее желудок просто выворачивало наизнанку.
Самое большее, на что она была способна, это сидеть в тени яблонь в саду вместе с прядильщицами и наматывать готовую пряжу. Хоть она в том никому и не признавалась, Мириэл терзал страх, что Господь в наказание за измену мужу наслал на нее смертельную болезнь. Она не могла есть, ее постоянно тошнило, а усталость была столь велика, что только упрямство и несгибаемая сила воли заставляли ее каждое утро подниматься с постели и приниматься за повседневные дела.
Лекарь, которому Роберт показал ее по возвращении из Бостона два месяца назад, предположил, что она страдает от избыточного скопления влаги в организме, вызванного меланхолией, и для восстановления душевного равновесия прописал ей ежедневно принимать настой петрушки и тертого имбиря в горячем вине. Имбирь и в самом деле успокаивал желудок, но только на время, и, по мере того как августовская жара усиливалась, так что казалось, знойные дни начнут лопаться, словно перезрелые плоды, ее все больше мучила сонливость.
Роберт почти весь месяц находился в разъездах – собирал шерсть с кошар и выгонов, уговаривал старых заказчиков, вел переговоры с новыми. Мириэл была рада его отсутствию. Постель принадлежала ей одной. Она могла раскинуться на кровати, наслаждаясь прохладой свежих простыней, а когда белье согревалось, она лежала голая на стеганом покрывале, зная, что ей не грозит натиск распаленного тела мужа. Предоставленная сама себе, она оплакивала свой роман с Николасом, упивалась жалостью к себе и недоумевала, как она могла оказаться такой наивной простушкой. Невеселые мысли отражали ее физическое состояние и лишь усиливали телесные муки, так что ей вскоре стало казаться, будто она носит в животе свинцовый груз.
Роберт сидел в личных покоях матери-настоятельницы монастыря святой Екатерины. Его не удивляли ни красивые гобелены на стенах, ни качество отменного вина, которое ему подали в серебряном кубке. Монастырь процветал благодаря своему огромному стаду длинношерстных овец, за руном которых охотились все суконщики от Линкольна до Флоренции. Монастырь начал продавать свой настриг Герберту в тот год, когда он женился на Мириэл. После его смерти монахини вели торговлю с Робертом, но в минувшем году настоятельница отказалась от его услуг и заключила контракт с Морисом де Лаполем.
– Он предложил мне восемнадцать марок за мешок, – объяснила в свое оправдание мать Хиллари, – а вы давали только пятнадцать. Я должна заботиться о процветании своей обители.
– Разумеется. – Роберт пригубил из чаши. – По три марки больше за мешок – не та сумма, которой можно пренебречь даже ради сохранения верности постоянному покупателю. – Он махнул рукой, давая понять, что не осуждает ее. – Я вас очень хорошо понимаю, матушка. На вашем месте я поступил бы точно так же.
Мать Хиллари сурово посмотрела на него:
– Смею напомнить, что контракт господина Вулмэна достался вам по его смерти, и только на один тот год, что ни в коей мере не дает вам право называться моим постоянным покупателем, коему я обязана хранить верность. – Она погладила облезлого серого кота, который, свернувшись клубочком, лежал на столе между ними и дремал, пуская слюни. – Тем не менее, – добавила она, – я не прочь восстановить с вами деловые отношения, но все будет зависеть от того, сколько вы готовы предложить.
Пусть старая монахиня на вид такая же дряхлая, как ее кот, думал Роберт, но ум у нее по-прежнему светлый. Он сложил на груди руки и вступил в торг.
– Морис де Лаполь предложил вам восемнадцать марок, потому что хотел переманить моих заказчиков. Он платил вам за ваше руно больше, чем он того стоит.
– Нет, – решительно возразила настоятельница. – Он считал, что восемнадцать марок – справедливая цена за наше руно. А вы, стало быть, готовы платить только по пятнадцать? Что ж, поищу другого покупателя. Убеждена, немало найдется таких, как де Лаполь, которые будут рады возможности сделать мне достойное предложение.
У Роберта мелькнула мысль, что Серло Рыжебородому наверняка не составило бы труда свернуть костлявую шею монахини, но потом решил, что появление этого громилы даже в двадцати милях от монастыря сразу вызовет подозрение.
– Незачем утруждать себя дальнейшими поисками, мать настоятельница, – вкрадчиво ответил он. – Я с удовольствием еще раз взгляну на ваше стадо и назначу новую цену. И, возможно, потом мы могли бы обсудить сумму вознаграждения за вашу преданность в будущем, которую я намерен платить вам сверх цены за руно.
Старая монахиня поразмыслила и осторожно кивнула:
– Возможно.
Роберт допил вино, и они продолжили торг, пока не пришли к согласию. Спор был жаркий, но оба, в конце концов, остались довольны достигнутыми результатами. Роберт невольно проникся уважением к старой монахине, хоть та и впрямь выглядела так, будто ее призвали из крипты специально для ведения переговоров.
– Наверно, я единственный торговец, кто покупает в ущерб себе, дабы другим не досталось, – криво усмехнулся он. – Одному Богу известно, что скажет Мириэл, когда узнает, сколько я согласился платить за ваше руно.
Монахиня испуганно моргнула:
– Мириэл?
– Это моя жена, – пояснил Роберт. – Она владеет мастерскими в Линкольне и Ноттингеме.
– Ваша жена?
Роберт испугался, как бы монахиня не тронулась рассудком. Уж очень странно смотрела она на него.
– Да, моя жена, – громко и отчетливо повторил он. – Она родом из семьи линкольнских ткачей.
Настоятельница содрогнулась, словно стряхивая с себя что-то неприятное.
– Вас что-то беспокоит? – спросил Роберт.
– У вашей жены случаем не было отчима по имени Найджел Фуллер?
Теперь и у Роберта по спине побежали мурашки. Он впился взглядом в старую женщину. По выражению ее лица было ясно, что ничего радостного он не услышит.
– Да, а что?
Ладонь монахини взметнулась к груди и сжала свисающее с шеи серебряное распятие.
– А я-то все думала, что сталось с ней, – рассеянно пробормотала она. – Мы все за нее тревожились и молили Господа, чтобы он охранял ее, несмотря на ее безрассудство.
Роберт размял пальцы. Ему хотелось придушить старую монахиню.
– Что за безрассудство? – требовательно спросил он. – О чем вы говорите?
Она посмотрела на него:
– Значит, вы ничего не знаете?
– Что я должен знать? Вы хотите сказать, что моя жена монахиня? – Он повысил голос, полнящийся смятением.
Мать Хиллари вскинула руку:
– Успокойтесь, господин Уиллоби. Ваша жена и впрямь была здесь послушницей, но постриг она не принимала.
Роберт откинулся в кресле и, не спрашивая позволения у настоятельницы, налил себе еще вина. Он не любил чувствовать себя идиотом.
– Она пришла к вам по собственной воле? – спросил он и с жадностью приник к чаше.
– Ее родные сочли, что она непригодна для замужества и будет лучше, если она посвятит свою жизнь церкви, – ответила мать Хиллари. – Я согласилась принять ее, поскольку видела, что она – умная и одаренная девушка, только очень упрямая. И ей очень не нравилось, что ее отдали на наше попечение. – Монахиня покачала головой и вздохнула.
– Что произошло потом? Как случилось, что она покинула монастырь?
– Были конфликты с другими сестрами, – причем, должна сказать, не всегда по вине Мириэл… а потом появился один молодой человек, как раз в те дни, когда погиб обоз короля Иоанна. – Перед последней фразой она замешкалась, словно сомневалась, должна ли рассказывать ему об этом. В глазах ее затаилась тревога.
– Вот как? – Роберт силился сохранять самообладание, но, хоть вино и горело в желудке, сам он был весь скован холодом.
Мать Хиллари замолчала, и он испугался, что она не станет продолжать, но монахиня наконец подперла подбородок кончиками сложенных конусом пальцев и вновь заговорила:
– Тот молодой человек был очень болен. Мы даже думали, что он умрет. Она выхаживала его и за это время привязалась к нему, и, когда он оправился настолько, что смог покинуть нашу обитель, она ушла вместе с ним. Подозревали, что они были любовниками. Что было потом, я не знаю. Она забрала моего мула, но спустя три месяца он вновь объявился на нашем пастбище. Как он туда попал, до сих пор загадка для всех.
Роберт всегда подозревал, что Мириэл не так проста, как кажется на первый взгляд. Это и стало одной из причин, породивших в нем желание жениться на ней. Но кто же этот молодой любовник? Он перебрал в уме всех ее знакомых мужчин на то время, когда она сочеталась браком с Гербертом, но ни один из них не подходил на эту роль. Все торговцы и ремесленники, наносившие ей визиты вежливости, принадлежали к числу старожилов Ноттингема или происходили из известных, уважаемых семей. Любой чужак, претендующий на ее внимание, сразу бросился бы ему в глаза, да и поведение Мириэл не вызывало нареканий, с ее именем не было связано даже намека на скандал.
Не могло быть у нее любовников и после того, как она стала его женой. Он следил, чтобы она была постоянно занята, утверждал свои права на нее так часто, как мог. И все же, разуверяя себя, он помнил, что в последнее время она пребывала в подавленном настроении, помнил, как она плакала, когда он ласкал ее.
– Вам известно его имя?
Мать Хиллари подумала и покачала головой:
– С тех пор прошло несколько лет, все это время меня занимали более важные дела. По-моему, он был нормандец, не англичанин. Но, очевидно, раз она теперь ваша жена, значит, они давно расстались.
Роберт кивнул.
– Очевидно, – деревянным голосом согласился он.
– Для меня это такое же потрясение, как и для вас, – сказала монахиня. – Но я также была рада узнать, что ее судьба сложилась благополучно и она нашла себе хорошего мужа. Честно говоря, я опасалась, что она окончит жизнь в сточной канаве.
Роберт улыбнулся одними губами:
– Прошлое осталось в прошлом. Лучшей спутницы в жизни я и желать бы не мог, и я горячо люблю ее, – ответил он, задаваясь вопросом, сколь же все-таки велика его любовь.
Стук в дверь возвестил о приходе управляющего, который должен был показать Роберту монастырские отары. Роберт живо вскочил на ноги, стремясь поскорей покинуть покои настоятельницы и уйти из-под ее слишком пристального взгляда.
После ухода гостя мать Хиллари налила себе еще полчаши вина, что с ее стороны было грешно и глупо, поскольку она уже выпила одну полную чашу на пустой желудок, однако ей требовалось нечто большее, чем молитва, дабы унять дрожь в руках. Некогда она любила принимать гостей, любила вести переговоры с торговцами и угождать епископу во время его посещений монастыря, но теперь она стала слишком стара для подобной деятельности, и беседа с Робертом Уиллоби оставила ее без сил. Она выпила вино, а затем опустила подбородок на грудь и захрапела. Часом позже она резко проснулась, разбуженная звоном колоколов, призывающих к дневной службе. Память у нее была ясная, как прозрачное стекло.
Управляющий повел Роберта мимо расчищенного участка, где трудились каменщики. Настоятельница быстро нашла применение дополнительной прибыли, полученной благодаря щедрости де Лаполя, который платил ей на три марки больше за каждый мешок, отметил Роберт и поинтересовался у своего спутника, что за помещения здесь строятся.
– Приют для богатых вдов и им подобных. Для женщин, которые хотят уйти от мира, не принимая пострига. – Управляющий махнул рукой. – За деньги или доходы с аренды недвижимости они селятся здесь и живут до самой смерти под присмотром монахинь, врачующих их душевные и телесные недуги.
– Понятно. – Роберт задумчивым взглядом окинул строение. Ему не давал покоя другой вопрос, относительно его жены, но он отказывался признать его существование. – И что, выгодное дело?
– Да, только хлопот гораздо больше, чем с овцами, – сухо ответил управляющий. – В настоящее время у нас четыре постоялицы, живут вон в тех строениях у стены. – Он показал на ряд опрятных зданий вдалеке по правую руку от себя, – Иногда женщины удаляются сюда по собственной воле, но чаще решение за них принимают родные, желающие обеспечить им тихое надежное пристанище.
– Интересно, – прокомментировал Роберт, прекрасно понимая, что за тактичным выражением «обеспечить им тихое надежное пристанище» кроется жестокое «избавиться от них». Вне сомнения, монастырь Святой Екатерины неплохо наживается на чужом несчастье. Его уважение к настоятельнице возросло десятикратно.
Когда он вернулся с пастбищ на болотах, сейчас иссушенных палящим солнцем, мать Хиллари ждала его, словно маленькая черная птичка – предвестница беды.
– Того молодого человека, – сообщила она ему, – звали Николас де Кан.
Десятый день сентября выдался особенно гнетущим. Туалет Мириэл состоял из тончайшей хлопковой нижней сорочки, шелкового платья и легкого платка, но она все равно задыхалась. Цвет неба менялся в течение дня: утренняя голубизна постепенно сгущалась, сначала приобретя нежную синеву цветков иссопа и льна, а теперь уже и яркую сочность вайды с фиолетовыми разводами. Воздух был неподвижный – ни один поникший листик не шелохнется, не всколыхнутся простыни, сохнущие на веревке в саду.
– Грядет страшная буря, – сказала одна из прядильщиц по имени Хилдит. Она подняла глаза к потемневшему небу, не прекращая сучить пряжу, – да так ловко и быстро, что за движениями ее пальцев было не уследить. – Если урожай еще не убран, то потом убирать будет нечего.
– Буря вот-вот должна разразиться, – отозвалась Мириэл, сама еле шевеля руками. – Небо уже не в силах сдерживаться. – Она глянула на Уилла. Песик лежал у ее ног, вывалив свой розовый язычок; его бока раздувались, словно кузнечные мехи. В то последнее плавание вместе с Николасом на море поднялся шторм. Она помнила отблески молнии на своих веках, помнила, как их тела сливались и отстранялись друг от друга под шум дождя, а раскаты грома заглушали их крики, которые они и сами пытались подавить. Восхитительное самоуничтожение. Тогда риск ей казался оправданным, а в итоге выяснилось, что она губила себя напрасно.
Хилдит сунула за пояс ручную прялку и пошла снимать простыни. Мириэл тоже поднялась к, одолеваемая тревогой, побрела к мастерской. Ткачи со стуком гоняли по станкам челноки. Молодой Уолтер от усердия даже высунул язык; на пушащихся усиках над его верхней губой блестели капельки пота.
С улицы донесся стук копыт по выжженной земле. Мириэл подошла к двери и увидела въехавшего во двор Роберта. Он спешился. Одежда на нем посерела от дорожной пыли, кожа имела оттенок ее лучшей ткани, по лицу ручьями струился пот. Будучи одним из уважаемых жителей города, он не мог позволить себе появиться на коне в городе в одних только нижних штанах-брэ и рубахе и потому, соблюдая условности, вынужден был путешествовать в тунике и плотных шоссах.
У Мириэл упало сердце. Ей меньше всего хотелось целовать мужа, но она заставила себя подойти к нему и в знак приветствия покорно чмокнуть его в мокрую щеку и раздвинутые губы. В нос ей ударили запахи амбры и нарда, от которых ее едва не вырвало. Она почувствовала на своей талии давление его горячих влажных ладоней.
– Ты, должно быть, умираешь от жажды, – сказала она, отстраняясь от мужа. – Иди сядь в саду, я принесу свежего яблочного сока. Уолтер, оставь станок и займись лошадью.
Юноша с выражением облегчения на лице положил челнок и кинулся выполнять ее поручение. Роберт, снимая на ходу тунику, прошел в сад и тяжело опустился на скамью под яблоней.
Мириэл поклялась себе, что будет Роберту безупречной женой, станет с готовностью удовлетворять любую его прихоть, дабы искупить свою вину перед ним. Но обещание легче дать, чем исполнить. Если бы в основе их партнерства лежали только деловые отношения и строгий холодный расчет, она бы не тяготилась бы данным себе словом. Но близость с ним была ей невыносима. Она не таяла при виде мужа, а его грубые ласки теперь вызывали у нее одно лишь отвращение.
С тяжелым сердцем она принесла в сад две чаши свежевыжатого непрозрачного яблочного сока.
Роберт смотрел на темнеющее небо, уже багровое над куполом собора, но, когда она приблизилась, перевел взгляд на нее, взгляд пытливый и задумчивый.
– Как съездил? Удачно? – Мириэл опустилась на скамью подле мужа, но на некотором удалении от него. Хоть ей и нравилось сидеть с ним в обнимку, сейчас было слишком жарко.
– Трудно сказать. Я узнал много нового, но что сулят эти новости – хорошее или плохое, – судить рано.
Мириэл вопросительно выгнула дугой брови, но он лишь покачал головой и глотнул яблочного сока.
– Пожалуй, расскажу позже, – добавил он. – А пока мне хочется просто посидеть спокойно, любуясь тобой.
– Я польщена. – Поскольку Роберт не принадлежал к числу тех людей, кто мог сидеть без дела, его признание удивило Мириэл. Не исключено, что возраст берет свое, подумала она, или знойный день оказался слишком изнуряющим даже для его неугомонной натуры.
– Я серьезно. Глядя на тебя, взбодрится даже самый утомленный путник.
Мириэл потупила взор и крепче сжала в руках чашу, так что от напряжения у нее побелели костяшки пальцев. Комплименты всегда приводили ее в смятение, и, когда она слышала их от Роберта, ей хотелось вопить от гнева и унижения, поскольку она знала, что не достойна его похвалы.
Он поинтересовался ее самочувствием. Мириэл потягивала яблочный сок, который ее желудок, по крайней мере, усваивал лучше, чем вино.
– Средне, – ответила она. – Желудок по-прежнему беспокоит, особенно по утрам, и мне кажется, если бы в сутках прибавилось часов, я бы только спала и спала. Надеюсь, после бури мне станет легче.
Роберт вновь впился в нее пристальным взглядом, напряг губы.
– Если не станет, – заявил он, – я прогоню лекаря, который пользует тебя сейчас, и найду другого, более сведущего.
Спустя час разразилась буря; сгустившаяся до черноты небесная синь накрыла землю преждевременной ночной мглой. Незакрытые ставни дергались на петлях или хлопали о стены домов. Дороги превратились в бурые стремнины, вода с деревянных гонтовых крыш стекала, будто с чешуи морского дракона. Кутаясь в плащи и пригибая головы, люди бежали в укрытия, а животные, которых не успели загнать под навесы, льнули друг к другу, защищаясь от ветра и дождя.
Роберт, искупавшийся и освежившийся после дороги, занимался счетами при свете канделябра. Пламя мерцало от порывов ветра, бившего в закрытые окна и проникающего в дом сквозь щели в ставнях. Гобелены на стенах колыхались, дым очага время от времени начинал клубиться, вместо того чтобы ровной струйкой подниматься в дымоход.
Мириэл сидела в своем любимом кресле, Уилл устроился у нее на коленях. Рядом лежало шитье, но она почти не притрагивалась к нему, предпочитая созерцать словно зачарованная тканый рисунок на стене на библейскую тему – изображение Ноя, готовящегося к отплытию в ковчеге, очень похожем на большой парусник. Роберт перестал считать зарубки на палочке с надрезами, обозначающими сумму долга, и обратил взгляд на жену, почти такой же давящий, как грозовой воздух. За ужином она едва притронулась к еде, под глазами темнеют круги, щеки запали. Тоскует по Кану? Возможно, хотя странно, ведь несколько лет она о нем и не вспоминала. Или все эти годы они были любовниками, а теперь он нашел другую женщину. Это многое объясняет. Ему стоит только спросить ее. Чего проще. Только он знает, что не вынесет, если она ответит не то, что он желал бы услышать.
Палочка хрустнула в его пальцах. Он посмотрел на обломки и бережно положил их на стол. Он не утратит контроль – ни над собой, ни над другими. Как и клиенты, чье руно обеспечивает ему благополучное существование, Мириэл – его собственность, и он не потерпит притязаний на нее. Николас де Кан ему нравился, он ему доверял, и лучших кораблей для перевозки своей шерсти во Фландрию он не найдет. Но молодой капитан совершил предательство. Роберт опять взглянул на жену. Всепоглощающая боль любви и скорби захлестнула его, но она не выплеснулась наружу, как буря, – он не позволил. Он затаил ее в себе, стиснул у груди, словно младенца, питая ее кровью своего сердца.
Лекарь взболтал бутыль с мочой и поднял ее на свет, струящейся в окно.
Мириэл наблюдала за ним с кровати, прижимая руку к больному желудку. Ее уже трижды стошнило за утро, и она знала, что при малейшем позыве вновь кинется к помойному ведру. Она чувствовала себя изнуренной и больной. Может, она умирает, думала Мириэл. Если так, то уж скорей бы, лучше даже сегодня.
– Ну что? – спросил Роберт. – Вы можете сказать, что с моей женой, господин Эндрю, или я должен отказаться от ваших услуг?
Господин Эндрю глянул на Роберта поверх горбинки своего римского носа, казавшегося несоразмерно крупным на его лице из-за накрахмаленного полотняного колпака на голове, который он подвязал под подбородком тесемками.
– Подобные симптомы требуют тщательного изучения, – высокомерно ответил он. – Я не могу поставить диагноз, пока не соберу все необходимые данные. – Он вновь взболтал мочу в бутыли и понюхал ее. Мириэл закрыла глаза и отвернулась к стене.
– На мой взгляд, вы располагаете всеми необходимыми данными, – раздраженно сказал Роберт.
Ноздри римского носа величаво раздулись.
– Позвольте мне самому судить об этом.
– В таком случае позвольте мне указать вам на дверь и не тратить понапрасну деньги!
Господин Эндрю приосанился, выпрямился во весь рост. Он был выше Роберта почти на фут, но тощий как жердь, а Роберт был статный, крепкий и плотный, словно бык.
– Насколько можно судить без более тщательного осмотра, недомогание вашей жены вызвано беременностью, которую она переносит тяжело вследствие того, что у нее нарушено душевное равновесие, – проговорил он тоном глубоко оскорбленного человека.
Глаза Мириэл округлились.
– Что? – Она села в постели и тут же вновь ощутила тошноту. – Не говорите глупостей! – Она свесилась над помойным ведром, и последнее слово потонуло в приступе рвотных спазмов.
Лекарь дернул головой, словно цапля.
– Рвота и жидкий стул – обычное состояние женщин в первые месяцы беременности, – ледяным тоном сказал он, – Вы сказали, что в последний раз месячные у вас были больше двух месяцев назад, и это тоже один из характерных признаков. Мириэл замотала головой.
– Нет! – воскликнула она, продолжая тужиться. – Не может быть. Я бесплодна. Я точно знаю!
– Через семь месяцев посмотрим, кто из нас прав. Все признаки налицо. В сущности, я бы посоветовал вам нанять хорошую повитуху, которая наблюдала бы вас до родов и потом помогла пройти испытание.
– Я не беременна! – В голосе Мириэл слышались истерические нотки. Перспектива стать матерью привела ее в ужас. Слово «испытание» застряло в мозгу, вселяя панику. Она знала, что будет тяжко страдать за свои грехи.
Мириэл услышала, как лекарь чопорно поздравил Роберта. Тот сухо поблагодарил его и, расплатившись, проводил. Измученная, она легла на спину и прижала ладони к своему плоскому животу. Ей никак не верилось, что в ее утробе зреет плод. Но она сознавала, что совершенно несведуща в вопросах беременности и деторождения. Поскольку наставником ее был дедушка, а мать никогда не делилась с ней женскими тайнами, она выросла полной невеждой во всем, что касалось этой области бытия. Она понимала, что совокупление ведет к зачатию, потому что часто видела, как спариваются животные на скотном дворе, а дедушка постоянно воевал с местными псами, когда у его сучки из породы мастифов начиналась течка. Но в силу недостатка общения с женщинами она понятия не имела, как проявляется беременность у человека. В ранней юности у нее не было подруг, которые, став женами и матерями, могли бы поделиться с ней опытом: она вращалась в среде дедушкиных клиентов и позже – монахинь. И никогда еще не чувствовала себя такой испуганной и одинокой, как сейчас.
Вернулся Роберт. Сев на кровать, он положил руку ей на лоб – это был жест нежности и сострадания – и вздохнул. В глазах его затаилась глубокая печаль, уголки губ были опущены. Большинство супругов обнимались бы от радости при известии о том, что их усилия увенчались наследником или наследницей, промелькнуло у Мириэл, а они с Робертом ведут себя так, будто сидят у гроба.
– Я думала, у меня не может быть детей, – прошептала Мириэл и вцепилась в мужа, ища у него поддержки, как в первые дни после смерти Герберта. – По-твоему, лекарь мог ошибиться?
Роберт покачал головой:
– Не исключено, но маловероятно. Как это ни прискорбно, но, скорей всего, ошибаешься ты, дорогая. – Он глубоко вздохнул и отстранил ее от себя, так чтобы видеть ее глаза. – Бесплодна не ты, а я.
В комнате надолго повисла мертвая тишина. Мириэл сдавленно сглотнула. По ее телу разливалось онемение.
– Ты? – одними губами произнесла она.
– Ни одна из трех жен не могла зачать от меня, – сказал он, пристально глядя на нее. – Как и те женщины, у которых я иногда искал утешения в периоды между браками. Не отрицаю, чудеса существуют, но я не склонен слепо верить в них. Если ты носишь под сердцем ребенка, дорогая, подозреваю, что это благодаря вмешательству Николаса де Кана, а не Бога.
Мириэл словно окаменела. Она ослепла, оглохла, перестала дышать. Ей казалось, что она катится вниз в темную пещеру, падает в бездонную пустоту, но, прежде чем она успела провалиться в желанное забытье, на нее обрушилась холодная лавина, которая привела ее в чувство и, задыхающуюся, вынесла на свет.
Роберт с кувшином в руке сидел на кровати, склонившись над ней. Она сама и вся постель были мокрые насквозь.
– Прости, дорогая, ничего другого я не смог придумать. – Он осторожно снял с нее мокрый платок и ладонью отер ее лицо.
Мириэл смотрела на мужа, чувствуя себя как крохотная птаха под взором ястреба. О боже, ему все известно, известно. Отпираться бесполезно. Ей вдруг захотелось смеяться. Здорово же она пошутила над собой, когда убедила Николаса в том, что она бесплодна и ему незачем осторожничать.
– Ты намерен отречься от меня?
– Да, я думал об этом. – Он стянул с кровати мокрые простыни и бросил их на пол. – Но потом решил, что глупо вредить себе, дабы досадить другому. Что бы ты ни сделала, ты по-прежнему моя жена.
– О боже, – прошептала Мириэл и опустила голову в ладони, пряча лицо, отчаянно ища темную тропу к забвению. Лучше б он вспылил, заревел на нее, как разъяренный бык, ударил. Эта усталая рассудительность куда более жестокое бичевание.
– Ты его любишь?
– Да, – ответила она сквозь сплетенные пальцы, – На свою беду. Но теперь между нами все кончено.
– Не кончено, – тихо возразил Роберт, – ведь ты носишь его семя.
– Я думала, у меня не может быть детей, – беспомощно повторила она, понимая, что это слабое оправдание. Словно ребенок, тайком уминающий сладости, она надеялась избежать разоблачения. Не удалось. Она попалась в ловушку, которую сама себе подстроила. – Если б можно было изменить прошлое, я б сделала это не задумываясь.
Он схватил ее за запястья и рывком опустил их вниз, открыв ее лицо своему взору.
– И вышла бы замуж за него, а не за меня? Смотри мне в глаза, Мириэл. Перестань прятаться и хоть раз наберись смелости честно взглянуть мне в лицо. – В его тихом, рассудительном голосе слышались гнев, боль и явная, откровенная ревность– то, чего она ждала с самого начала. – И вышла бы замуж за него, а не за меня? – повторил он.
– Нет. И не позволила бы матери внять сладким речам бродячего музыканта, – вскричала Мириэл. – Дедушка говорил, что я такая же, как она. Я ему не верила, но теперь знаю, что он был прав. Лучше б мне вообще не родиться на этот свет. – Роберт крепко держал ее за руки, и это означало, что теперь ей не удастся ни спрятаться, ни вырваться от него, но она все же попыталась.
Давление его рук лишь усилилось.
– И как долго это продолжалось? Давно ли я стал рогоносцем? – стал пытать он ее. – Ты познакомилась с ним задолго до того, как я привел его к нам в дом, но вы сделали вид, будто впервые видите друг друга. Вы уже тогда были любовниками?
Он с такой силой сдавил ее запястья, что Мириэл охнула.
– Нет, клянусь! Мы были вместе всего пару раз. Честное слово! Я понятия не имела, что его корабли перевозят твой товар. Я вообще не знала, что это его корабли, пока ты не привел его домой в тот вечер.
– Но ведь ты знала его еще в монастыре Святой Екатерины. Мне это сказала сама настоятельница.
– Да, он был болен, лежал в лазарете. Я спасла его от смерти, и в благодарность он проводил меня до Ноттингема и дал мне денег, чтобы я смогла начать новую жизнь. Мы расстались, и до того вечера, когда ты привел его к нам, я его ни разу не видела. Это правда, клянусь тебе, истинная правда!
Роберт свирепо смотрел на нее. Мириэл слышала, как он тихо поскрипывает зубами, не разжимая губ.
– Отпусти, мне больно.
– А разве я не вправе наказать тебя? Кто посмеет помешать мне, если я возьму прут и отхлестаю твою бесстыжую задницу?
Мириэл с тошнотворной ясностью представила отчима, возвышающегося над ней, представила его багровое от злости лицо и то, как он распалял себя, готовясь избить ее. Последний раз, когда это случилось, она оказала ему яростное сопротивление, защищалась с остервенением и решимостью, достойной настоящего мужчины, и едва не сожгла весь дом. Теперь у нее не было ни душевных, ни физических сил на то, чтобы дать отпор. Если Роберт захочет ударить ее, она вряд ли сумеет помешать ему.
– Сомневаюсь, что тебе вообще можно помешать, – ответила она. – Ударь меня, если хочешь, но это ничего не изменит.
Роберт побелел.
– А следовало бы, – пробормотал он, но выпустил ее из своих тисков и, отвернувшись, зашагал по комнате, зарываясь пальцами в свою густую шевелюру. – Я верил тебе, а ты мое доверие и любовь променяла на грязную похоть.
Его слова, то, как он произнес их, резанули ее по сердцу, будто нож, ибо в них была неоспоримая истина, и в то же время они были далеки от правды.
– Нет, все было не так.
– Он обрюхатил тебя и прямиком направился к другой женщине. Если это не грязная похоть, тогда что же? – неумолимо продолжал Роберт. – Да, собственно, я и не хочу этого знать. Для меня важно одно: ты отдалась ему, а ведь твоя любовь и верность принадлежат мне.
Он остановился и невидящим взглядом уставился на резной дубовый буфет у стены. И вдруг, выругавшись, взмахнул кулаком, скинув поднос с графином на пол, и изо всей силы пнул буфет ногой, так что сломал часть узора на его дверце.
Мириэл вздрогнула, прекрасно понимая, что этот убийственный удар предназначался ей. Вздрогнула еще и потому, что сознавала свою вину, но не знала, как исправить положение.
– Хочешь, чтобы я ушла?
Роберт повернулся к ней. Его глаза сверкали, грудь тяжело вздымалась.
– Нет, – хрипло произнес он. – Незачем выносить сор из избы. Если ты уйдешь, весь Линкольн узнает, что я по твоей милости стал рогоносцем. С какой стати я должен страдать принародно за твою измену?
Мириэл опустила голову и прикусила губу. Она сказала чистейшую глупость. Куда она пойдет? К Николасу и его рыжей любовнице? В монастырь Святой Екатерины? Роберт, будучи ее мужем, вправе претендовать на всю ее собственность, и он, вне сомнения, не преминет забрать все себе, если она его покинет. И тогда она останется лишь с припрятанными в тайнике мешочками частично израсходованного серебра и короной королевы Матильды, которую даже вытаскивать опасно. К тому же, больная и несчастная, как сейчас, разве сумеет она заботиться о себе или родить ребенка среди чужих людей?
Роберт сложил на груди руки:
– Залатаем то, что у нас осталось. И, поскольку своих детей у меня быть не может, я признаю твое незаконнорожденное дитя своим наследником. Будет хоть какая-то польза от твоего греха.
– Лучше б ты никогда не знал об этом, – несчастным голосом проронила она. – Ради своего же блага, не ради меня.
Роберт хмыкнул:
– Я тоже предпочел бы не знать, ибо, хоть я и могу простить тебе все на свете, доверие – другое дело. Ты его лишилась навсегда. – Увидев, что она пытается заговорить, он поднял указательный палец. – И больше ни слова об этом. Тема закрыта. Я пришлю Элфвен сменить мокрые простыни, и, когда ты отдохнешь, мы выйдем к людям рука об руку и объявим нашу радостную новость. – И, подтвердив свое решение энергичным кивком, он вышел из комнаты.
Мириэл рухнула на кровать и закрыла глаза. Вместо слез в глазах ощущалось сухое жжение. Внутри скопился океан горя и ужаса, но огромный камень препятствовал его выходу наружу. Если повернуть голову, она увидит свет, льющийся в открытые ставни, манящий ее к окну. Она все еще худенькая, легко пролезет в проем; у нее нет живота, который воспрепятствовал бы ее грациозным движениям. Чего ей стоит взобраться на подоконник и выпорхнуть из окна, словно птичка? Нет ничего легче и глупее. Здесь недостаточно высоко, мгновенная смерть ей не гарантирована. А если она убьет себя, она будет дважды проклята, потому что вместе с ней погибнет и ребенок, которого она носит. Ребенок Николаса. Мириэл положила руку на живот. Ею владели страх и недоумение. Прежде уверенная в том, что она бесплодна, о ребенке она думала, как о чем-то далеком и несбыточном, – порой с тоской, чаще с ужасом. Ее страшили роды, и она плохо представляла, как будет управляться с кричащим младенцем, даже если благополучно разрешится от бремени. В девичестве она всегда сторонилась чужих детей, не желая учиться обращению с ними. Теперь же у нее не было выбора. Как когда-то ее мать, она оказалась в ловушке.
Спустившись вниз, Роберт дал указания Элфвен и вышел во двор, под лучи яркого солнца. Разразившаяся накануне буря наделала много разрушений: глиняные заборы покосились, земля в саду была усеяна опавшими плодами и сорванными ветром листьями.
Он солгал Мириэл в спальне, когда сказал, что тема закрыта. Решение, зревшее в нем до бури, теперь было принято.
Глава 26
Магдалена и без лекаря, исследующего ее мочу, догадалась о своем положении. Тот образ жизни, который она некогда вела, научил ее распознавать симптомы. Сколько бы она ни молилась, как бы ни была осторожна, это было неизбежно. Не зная, как отреагирует на это известие Николас, она ничего не говорила ему, пока его зоркий глаз моряка и чуткие руки не раскрыли ее тайны, когда они после полудня предавались любви в «Корабле».
Ставни были распахнуты, впуская в комнату тепло чудесного дня, благоухающего и золотистого, как выдержанный медовый напиток. Такие дни обычно дарила осень перед тем, как уступить место зиме, погружающей мир в холодную серую мглу. Отдыхая после полученного наслаждения, Николас лениво ласкал ее тело. Сквозь прикрытые веки Магдалена наблюдала, как его пальцы скользят по ее коже. Загорелые, с въевшейся в трещинки солью, они таили в себе недюжинную силу, смягченную нежностью прикосновения, изяществом движений и блеском выгоревших на солнце жестких волосков на его запястьях. Из ее горла рвались слова любви, но она не смела произнести их, не желая показывать ему клетку, дабы он не упорхнул подобно дикой морской птице.
Он обвел контуры ее грудей, тонкую паутинку голубых вен, набухшие покрасневшие соски и обрамляющие их потемневшие круги. Магдалена сладостно поежилась и повернулась к нему, поглаживая его в ответ. Он водил пальцами по изгибам ее фигуры, очертил каждое ребро, обвел полные бедра, длинные ноги, вновь поднял руку к ее грудям и стал медленно-медленно спускать ее вниз. Содрогаясь, Магдалена раздвинула ноги, но прежде чем его пальцы проникли в заветную ложбинку, он остановился. Его ладонь осторожно ощупала ее выступающий живот и, теплая и тяжелая, замерла на нем. Выражение довольной пресыщенности исчезло с его лица, он посмотрел на нее пристальным ясным взглядом.
– Надеюсь, ты собиралась сообщить мне, – сказал он. – Только не спрашивай о чем и не говори, будто переела. Я не дурак.
Магдалену пронзил страх, но в то же время она испытала облегчение, поскольку мысль о необходимости признания давила на нее свинцовым грузом. Теперь станет ясно, зря она боялась или нет.
– Я собиралась сказать, только не знала как. – Она накрыла своей ладонью его руку, лежащую на ее округлившемся животе.
– Что значит «как»? Как любая женщина своему мужчине. Что в этом сложного?
Магдалена поморщилась. В некотором отношении она была гораздо опытнее, чем он. Женщине никогда не бывает просто признаться мужчине в том, что она носит под сердцем его ребенка. Она прекрасно помнила, в какое смятение приходили ее родители при мысли о том, что им придется кормить еще один рот, помнила, как они тревожились, ссорились. Хозяйка манора неизменно находилась под гнетом окружающих, ожидающих от нее способностей племенной кобылы, готовой произвести на свет несколько здоровых наследников. Над дочерью торговца довлела угроза вечного позора, если ей случится зачать ребенка вне брака. А она сама, перевоспитавшаяся шлюха, оказалась жертвой собственной любви.
– Как раз этого я не знала, – отвечала она. – Твое сердце действительно отдано мне? Я боялась, что ты отвернешься от меня. Я бы этого не вынесла. Ведь прежде я спала с другими мужчинами. Вдруг бы ты подумал, что я изменила тебе.
– Ты оскорбляешь меня и оскорбляешь себя, – сказал он, прищурившись.
– Нет. – Магдалена покачала головой и посмотрела ему в лицо, открыто встречая его негодующий взгляд. – Если б ты вел такую же жизнь, какую вела я, ты бы знал, что мои слова вызваны страхом, а не желанием оскорбить. Ты не был бы первым мужчиной, кого оттолкнула подобная новость.
Он склонился над ней и крепко поцеловал в губы.
– Я не из их числа, – заверил он ее. – Боже, у меня же ведь ни родных, ни семьи. С какой стати я должен бросать вновь обретенную гавань?
Магдалена могла бы назвать ему несколько причин, но воздержалась и тоже поцеловала его.
Он отвечал ей пылкими ласками, но потом, несмотря на нарастающее в нем возбуждение, отстранился от нее и, хмурясь, воззрился на потолок.
– В чем дело? – Магдалена прикусила губу. Николас сел на постели и потянулся к своей одежде, давая понять, чтобы она последовала его примеру.
– Мне кажется, – сказал он, – что мать моего ребенка должна носить мою фамилию. Оденься как почтенная матрона и пойдем поищем священника. Мартина и его жену я попрошу быть нашими свидетелями.
Магдалена уставилась на него, открыв рот от изумления:
– Ты хочешь жениться на мне?
Он натянул на себя рубаху и, взлохмаченный, посмотрел на нее:
– Если ты не против.
– Не против ли я! – Магдалена с трудом верила своему счастью. Трясущимися руками она взялась за нижнюю сорочку. Ее лихорадило от страха, что это всего лишь сон и она скоро очнется. Она дрожала так сильно, что не могла даже затянуть шнуровку, не видела, что нужно затягивать, поскольку глаза застилала пелена слез.
– Дай лучше я, – произнес Николас с лаской в голосе. С выражением нежности на лице он ловко зашнуровал на ней сорочку и большим пальцем погладил ее по мокрой щеке.
Магдалена порывисто обвила его руками за шею и расцеловала солеными от слез губами.
– Это моя самая заветная мечта, – призналась она, шмыгая носом.
Стоял холодный декабрьский день. Колючий ветер со снегом кусал, будто злобный пес. Ткачи в мастерских трудились за станками, укутавшись в несколько слоев одежды и надев толстые шерстяные обтягивающие штаны. Пылающие жаровни распространяли вокруг тепло, но их жар не достигал углов и не изгонял сквозняков, просачивавшихся, словно дыхание призраков, сквозь щели в ставнях.
Мириэл потерла руки и сунула их под плащ, где ее ладони сразу наткнулись на округлившийся живот. На прошлой неделе она впервые ощутила шевеление плода. С той минуты ее раздирали изумление и паника, не говоря уже о том, что она была возмущена до предела тем, как развивающийся в ней ребенок подчинил себе ее тело и всю ее жизнь. Она по-прежнему испытывала недомогание, хотя и не такое сильное, как в первые месяцы беременности, и еще ее часто мучила усталость, так что она с трудом поднималась с кровати. Ей говорили, чтобы она отдыхала, но чем настойчивее звучали эти призывы, тем меньше она была склонна внимать им. Она не желала жить под диктатом кого бы то ни было, в том числе своего нерожденного ребенка. К тому же дела отвлекали ее от мыслей об его отце.
Мириэл подошла к тюкам ткани, приготовленным для отправки в сукновальню. Там шерсть отобьют в воде и валяльной глине, чтобы она стала плотнее, а потом высушат, натянув на крючках ширильной рамы, и проворсуют ворсовальными шишками для придания мягкости. Такое сукно, особенно синее, высоко ценится на рынке. И туника Николаса пошита из материи синего цвета, изготовленной в ее мастерских. Закрывая глаза, она ясно представляла его в этой тунике, видела даже узор из ромбиков на тесьме, оторачивающей по вороту его жилистую загорелую шею. Закрывая глаза, она ощущала прикосновение его кожи, ее вкус и запах… Раздраженная, она с шипением втянула в себя воздух и отвернулась от тюков шерсти. Некогда мечты доставляли ей райское наслаждение. Теперь же она сама не знала, что чувствовала.
Из сукновальни за тюками ткани прибыл подмастерье, и Мириэл, заставив себя сосредоточиться на практических мелочах, стала давать ему указания. Когда он, навьючив двух пони, отправился восвояси, вернулся Роберт, навещавший одного из заказчиков. Кожа на его лице поверх бороды потрескалась от холода, между губами и носом резче обозначились морщины, подчеркивающие его возраст. Но сегодня его глаза сияли.
– Холод собачий, – объявил он, выпуская изо рта облачко пара. Сняв рукавицы из овчины, он взял чашу с горячим сидром, которую подала ему Мириэл, и стал с наслаждением смаковать напиток маленькими глотками.
Мириэл подозрительно поглядывала на мужа. В последнее время он вел себя довольно необычно. Обстоятельства ее беременности сильно повлияли на его душевный настрой, хоть он и утверждал, что простил ее и предал забвению прошлое. Он заметно обрюзг, стал вспыльчив. Мириэл все реже случалось видеть его в хорошем настроении.
– Как дела? – спросила она из чувства долга. Ответ ее не интересовал.
Роберт пожал плечами:
– В общем-то неплохо. Но сделки еще не заключены. – Он глотнул сидра и с выражением блаженства на лице погрел о чашу щеки. Потом допил ее содержимое и впился в жену хищническим взглядом. – Узнал кое-какие забавные новости.
Мириэл выгнула брови в немом вопросе, заранее зная, что его сообщение ее не обрадует. Это было написано у него на лице.
Роберт глянул на занятых работой ткачей и понизил голос:
– Николас де Кан женился на своей любовнице, на той рыжей шлюхе.
– И ты находишь это забавным? – услышала Мириэл свой голос, полнящийся неприязнью, в то время как сердце ее защемило от ревности.
– Да, как ужимки полоумного. – Он помолчал для пущего эффекта, погладил бороду. – Она тоже беременна. По словам господина Вудкока, примерно на том же месяце, что и ты.
Мириэл отвернулась.
– Я знаю, что опозорила тебя, – сказала она еще тише, чем он, – но все же надеялась, что ты не чужд милосердия.
– Не чужд милосердия? – Роберт бросил на нее озадаченно-насмешливый взгляд. – Дорогая, мне и в голову не приходило, что ты вдруг захочешь этого не знать.
– Не держи меня за дурочку. Приходило.
– Нет, клянусь, – воскликнул он, повысив голос в простодушном негодовании. – Я думал, тебе это поможет понять, сколь повезло тебе, что ты не связала с ним свою судьбу.
Мириэл стиснула кулаки.
– Ты просто бередишь старые раны, – сказала она, глянув на ткачей. Те, склонив головы, усердно трудились за станками. – Разве они зарубцуются, если ты постоянно посыпаешь их солью?
– Лучше вскрыть их и посыпать солью, чем оставить гноиться, – буркнул он.
Мириэл посмотрела на мужа и качнула головой:
– Ошибаешься. Оттого что ты заводишь разговор о Николасе де Кане, раны не заживают. Напротив, кровоточат еще сильнее. Не понимаю, почему ты не найдешь кого-то еще для перевозки своей шерсти. Просто забудь о его существовании.
Роберт глянул на ее живот, и она покраснела.
– Вряд ли мне это удастся, дорогая, – тихо сказал он. – И потом, как я уже говорил, у него самые лучшие корабли. А лично с ним мне' общаться вовсе не обязательно, я всегда могу договориться с его посредниками.
– Поступай, как считаешь нужным, но домой свои «новости» не приноси, – отрезала Мириэл.
Роберт пожал плечами.
– Как тебе угодно, – отозвался он, с недовольным выражением на лице цедя сквозь зубы горячий сидр.
Мириэл подошла к одному из станков, наблюдая, как ткач ловко прокладывает зевы и челноком вводит в них уточную нить, создавая красный узор саржевого плетения. В глазах нестерпимо легло, а сердце болело так сильно, что казалось, оно разорвется от тоски и горя.
Большинство кораблей пережидали зиму в прибрежных водах. В море они выходили только в случае крайней необходимости, причем в зимнее время капитаны требовали более высокую плату.
Николас отмечал Рождество в порту Бостона вместе с Магдаленой.
Он жил в свое удовольствие, поскольку не имел родных, на которых навлек бы скандал своей женитьбой на уличной женщине. Тот, кто не знал прошлого его жены, никогда не догадался бы о ее прежнем занятии. Кроме как в постели, где она предавалась плотским утехам с непринужденностью простолюдинки, во всем остальном Магдалена держалась, как настоящая аристократка. Он не любил ее той душераздирающей любовью, какой любил Мириэл, но она ему нравилась, и с каждым днем, проведенным в ее обществе, росла его привязанность к ней, питаемая также чудом новой жизни, которая зрела внутри нее.
– Знаешь, тебе ведь не обязательно было жениться на мне, – прошептала Магдалена. Они сидели на лавке в доме торговца вином, арендованном Николасом у последнего на время его отсутствия. Их согревало пламя очага, отбрасывавшее вокруг золотистые блики, перемежаемые тенями. Голова Магдалены покоилась на плече Николаса. Ее распущенные волосы переливались в отблесках огня.
– Ты недооцениваешь себя. Верно, я затянул этот узел, следуя велению совести и желанию заботиться о тебе и ребенке, но также из любви и по собственной воле. – Он погладил ее по волосам, восхищаясь их красотой. Шелковистые, они струились сквозь его пальцы, словно жидкое золото. – Я только боялся, что ты откажешь мне.
Магдалена подняла голову и посмотрела на него.
– Если я и медлила с ответом, то лишь потому, что не поверила своим ушам. Разве такой богатый мужчина, как ты, станет искать жену в публичном доме?
Николас фыркнул:
– Многие богатые мужчины посещают публичные дома. Богатство зачастую порождает одиночество и браки без любви. Я видел таких людей, видел, сколь глубоко они несчастны. – Щурясь, он напряженным взглядом уставился на огонь. Магдалена наблюдала за ним.
– Ты о ней думаешь, да? – тихо спросила она. Николас поморщился, сознавая, что изображать непонимание бесполезно: это не только пустая трата времени, но и проявление неуважения к Магдалене. Она – его жена и вправе рассчитывать на его откровенность.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, – уныло промолвил он.
– Нет, – возразила она. – Тогда я могла бы проникнуть в существо твоих мыслей, а так я лишь вижу их внешнюю оболочку, которую ты показываешь миру.
– Ты и впрямь этого хочешь? – Он отвел глаза от огня и посмотрел на нее.
Магдалена хмурилась, кусая нижнюю губу:
– Даже не знаю, в силах ли я вынести то, что ты должен сказать.
Он заключил в ладони ее лицо и приблизил ее губы к своим губам, ища избавления от предательских мыслей в благословенном тепле физического прикосновения.
– Ты – моя жена, и я люблю тебя, – прошептал он. – Это самое главное. Все, что было в прошлом, не более чем шелуха.
Не успокоенная его словами, Магдалена отстранилась от мужа.
– Если она вновь придет к тебе, ты уйдешь с ней, – убежденно заявила она.
Николас вздохнул. Было очевидно, что она нуждается в разуверении, а подходящие слова, которые утешили бы как Магдалену, так и его самого, не шли в голову.
– Во время нашей последней встречи я предпринял попытку уговорить ее, – произнес он наконец. – Думал… – Он мотнул головой. – Думал, смогу что-то изменить, смогу убедить ее оставить мужа, бросить все и уйти со мной, – Он горестно рассмеялся. – Нет, не так. Я вообще не думал, просто очень сильно этого хотел. Хотел до смерти. Так некоторые жаждут вина, а потом становятся его рабами и в итоге гибнут от своего пристрастия.
– И ты по-прежнему по ней тоскуешь. – Она захлебывалась словами. – Я знаю, ты женился на мне из-за ребенка и потому что я чуть-чуть заглушаю твою тоску. Вот это и есть главное, что бы ты ни говорил.
– Ты заблуждаешься, дорогая. – Он пригладил ее волосы и нежно коснулся ее омраченного подозрительностью горячего лица. – Я женился на тебе ради тебя самой. Клянусь.
Он почувствовал, как она содрогнулась.
– А как же она? – не унималась Магдалена. – Что она для тебя?
Николас морщил лоб, раздумывая над ответом, который был бы искренним и в то же время не расстроил бы Магдалену.
– Мириэл – частица меня, – заговорил он, наконец. – Она всегда будет жить во мне, ибо ей я обязан жизнью, да и она сама тоже кое-что мне должна. Но, клянусь, в нашем с тобой будущем ей нет места.
Магдалена понимающе кивнула:
– Пусть так. Но ты все равно будешь часто думать о ней, и требовать, чтоб ты забыл ее, значит желать невозможного. – Она выпрямилась и вскинула голову. – Я шла за тебя замуж с открытыми глазами и впредь не намерена закрывать их или отворачиваться.
– Я никогда не дам тебе повода. – Преисполненный нежности, желания и мучительной грусти, он вновь поцеловал ее. Она прижалась к нему, крепко обняла в порыве неистребимой жажды обладания. Он отвечал ей столь же пылкими ласками. Вскоре, сгорая от нетерпения, они покинули лавку и переместились на пуховую перину.
Глава 27
Весна 1221 года
Весна наступила как праздник, украсив небо голубизной и расписав голый ландшафт лентами зелени и цветов. Море искрилось в лучах солнца, перекрасившего серую водную поверхность в мрамор сочного зеленого оттенка. Гребни волн серебрились на свету, будто ажурное кружево. Моряки готовились выйти в плавание.
В Саутгемптоне Николас снаряжал свой неф «Императрица» для путешествия в Нормандию, куда он должен был доставить вельмож из свиты короля Генриха. Зимой, когда позволяла погода, он несколько раз выходил в море, хотя предпочитал холодную пору пережидать в гавани. Теперь же, с наступлением весны, он готовился к очередному плаванию с гораздо большим энтузиазмом.
Магдалена сидела на скамье возле трюма, наблюдая, как матросы грузят на корабль припасы и тщательно проверяют паруса и снаряжение. Озорной ветер прижимал к телу одежду, открывая чужому взору ее округлившийся живот. Она пребывала в добром здравии на протяжении всех месяцев беременности. Ее кожа румянилась, глаза блестели. Благодаря хорошему аппетиту ее тело приобрело упругость нового гамбезона, [20]а грациозную поступь девятимесячной давности сменила походка вразвалку. Николас никогда еще не любил ее так сильно. Тоска и воспоминания тревожили его, но душевная боль чуть притупилась. Он приучил себя не жалеть о том, что было, а довольствоваться тем, что есть. Его усилия увенчались успехом, и, если ему и случалось думать о Мириэл, он старался скрывать свои мысли от Магдалены.
Устроив себе короткую передышку, он сел рядом с ней и стиснул в своей руке ее ладонь. Некогда изящные длинные пальцы Магдалены тоже налились, и она вынуждена была отказаться от ношения своих многочисленных золотых колец, так тешивших ее самолюбие, чтобы впоследствии их не пришлось срезать.
– В Нормандии я куплю тебе новое обручальное кольцо, – пообещал Николас– Большое, по размеру твоего пальца.
Магдалена рассмеялась:
– Не забудь прежде примерить его на мачту! – Она вытянула свободную руку и, Морщась, покрутила ее на весу. – Повитуха говорит, после родов я стану такой, как раньше, но что-то в это слабо верится.
– Ты все равно будешь прекрасна, – галантно произнес Николас.
Она вновь рассмеялась и пихнула его в бок:
– Льстец!
– Это чистая правда. Я никогда еще не видел тебя такой… такой лучезарной. – Он убрал с ее лица выбившуюся из-под платка медно-рыжую прядь.
– И такой толстой ты меня тоже не видел, – сказала Магдалена, с отвращением оглядев себя.
Она нуждалась в постоянном подбадривании, и Николас, зная причины ее сомнений, не скупился на добрые слова.
– Для меня это не имеет никакого значения. Она пытливо всматривалась в его черты:
– Правда?
– Правда, – подтвердил он и поцеловал ее.
Рядом кто-то громко кашлянул, побуждая их разъять объятия. Николас поднял голову и встретился взглядом со Стивеном Трейбом, таким же владельцем судов, как и он сам, и участником сражения при Сандвиче. Тот смотрел на них с сардонической усмешкой на губах. Магдалена оправила на себе одежду и благопристойно сложила руки под своим животом. Николас поднялся со скамьи и протянул гостю руку, но в его глазах сквозила настороженность. Они достаточно хорошо знали друг друга, здоровались при встрече, но дружбы не водили. Николас никак не мог забыть, как Трейб обезглавил Эсташа Монаха, – не колеблясь, без малейших угрызений совести, будто отрубал голову курице. Инстинктивно он встал перед Магдаленой, заслоняя ее своим телом.
Если Трейб и заметил это, виду он не подал. Обменявшись с Николасом рукопожатием, он одобрительно кивнул, выказывая свое восхищение кораблем.
– Отличный парусник, – сказал он, по-волчьи пристально разглядывая неф.
Николас согласился.
– Мы отправляемся с приливом, – добавил он. – У тебя какое-то дело ко мне?
Трейб большим пальцем погладил у подбородка свою золотистую бороду:
– Да, только думаю, ты предпочел бы выслушать меня без свидетелей. – Он выразительно глянул на Магдалену, с любопытством наблюдавшую за мужчинами. – Вернее, ты сам захочешь выслушать меня без свидетелей, – подчеркнул он.
Николас тоже посмотрел на Магдалену и, знаком дав ей понять, что он скоро вернется, повел гостя на нос корабля.
Трейб положил руку на крашеный резной ахтерштевень и вновь большим пальцем погладил бороду. Глаза его светились удовольствием.
– Думаю, тебе небезынтересно будет узнать об одном предложении, которое мне сделали в прошлом месяце.
Николас вскинул брови в немом вопросе.
– В былые дни, до того как у меня появились выгодные заказы от короля, я, возможно, принял бы его, – продолжал Трейб, – Так что не думай, будто с годами я стал жалостливее.
– Я и не думаю, – отозвался Николас без всякой интонации в голосе. Выгодными заказами от короля таким людям, как Стивен Трейб, называлось официальное разрешение на занятие пиратством. Ему бы и в голову никогда не пришло, что стоящий подле него мужчина способен на милосердие.
Трейб мрачно улыбнулся:
– Просто теперь я тщательно отбираю свои жертвы.
При слове «жертвы» Николас оцепенел.
– Тебе предложили убить меня?
– Предложение поступило от некоего рыжебородого простолюдина, – ответил Трейб, кивнув, – Я его прежде не встречал, но, если увижу, узнаю сразу. Он действовал не от своего имени, но, разумеется, кто его послал, не сказал. Сумма была названа большая, и мне очень хотелось согласиться. – Он остановил на Николасе тяжелый пристальный взгляд. – Кто-то желает твоей смерти.
Николасу показалось, будто у него в животе разверзлась пустота. Нахлынули далекие воспоминания. Не может быть, чтобы по прошествии стольких лет эпизод в Руане, свидетелями которого стали он и его отец, до сих пор представлял угрозу. Их смерти требовал Иоанн, но ведь Иоанна давно уже нет в живых.
– Тебе объяснили, чем я не угодил?
– Он в подробности не вдавался, а сам я не спрашивал. Лишние сведения налагают лишние обязательства. Получается, что делаешь свою работу уже не только за деньги.
– Совесть начинает мучить?
Трейб фыркнул:
– Не зарывайся, де Кан. Этого понятия для меня не существует.
Но все же представление о нем он имеет, подумал Николас.
– Тогда почему же ты решил предупредить меня?
Трейб пожал плечами и смущенно замялся:
– Мы вместе сражались против французов. Я достаточно знаю тебя и о тебе, чтобы пойти на хладнокровное убийство. – Он кашлянул и ногтем большого пальца очертил контур одной из вырезанных на дереве драконьих голов. – Я был на том корабле, который потопил судно твоего отца, и не хочу теперь еще посылать на дно его сына.
Бездна в животе расширилась, засасывая все его существо.
– Что? – онемевшими губами спросил Николас. Далекие воспоминания ожили, впились в него, словно острые ножи.
– Тем судном управлял не я, – поспешил добавить Трейб. – Бог мой, да мне всего-то тогда было пятнадцать лет от роду. Но я находился на его борту. – Он напрягся. – Ударишь меня, я дам сдачи, и в итоге ты ничего не узнаешь, – предупредил он Николаса, видя, что тот стиснул кулаки.
– Черт побери, чего же ты ждал от меня? Думал, я при таком известии буду стоять спокойно, как монах, погруженный в молитву?! – вскричал Николас.
Магдалена у трюма неуклюже поднялась со скамьи. В ее лице читалась тревога. Трейб обернулся к ней и махнул рукой, приказывая оставаться на месте.
– Я знал, что ты взбесишься, – ответил он, – и все же возьми себя в руки, ради своего же блага.
Николас закрыл глаза и несколько раз медленно и глубоко вздохнул.
– Боже, – бормотал он, вонзаясь ногтями в ладони, чтобы не вцепиться в горло Трейбу, хотя искушение было столь велико, что он боялся не совладать с собой. Наконец он поднял веки и посмотрел на гостя. – Рассказывай.
– Нам было приказано захватить и потопить «Перонель». Заказчик действовал через посредника, но мы знали, что это распоряжение короля Иоанна, поскольку наш капитан часто выполнял его поручения. Нам сказали, что трофеи – наши, но никто из экипажа не должен остаться в живых. А главное, убить капитана, Алена де Кана. Нам заплатили за работу и молчание. – Трейб помедлил, обозревая водную ширь, потом втянул в себя воздух сквозь зубы и, не глядя на Николаса, продолжал: – Мы атаковали судно посреди пролива. Протаранили его по носу, затем зацепили крюками и, прежде чем пустить его на дно, перетащили на свой корабль весь груз и перебили команду, – как нам было приказано. – Тон его был бесстрастный. – Я всего лишь выполнял приказ. После мне сотни раз приходилось совершать подобное уже со всей полнотой ответственности. Чем твой отец навлек на себя гнев Иоанна, мне неведомо. Как неведомо и то, почему теперь хотят убрать тебя.
Николас резко опустился на скамью у борта.
– Я знал, что его убили, – хрипло произнес он. – Говорили, будто корабль потонул из-за неграмотных действий капитана либо из-за внезапно поднявшейся волны, но я был уверен, что это ложь. Отец никогда не допускал ошибок во время плаваний. Он погиб, потому что владел одной из тайн Иоанна, разглашение которой могло привести к падению королевства. – Он свирепо глянул на Стивена Трейба. – И у тебя еще хватает наглости говорить мне, что ты был в числе его убийц.
Трейб развел руками, отвечая Николасу каменным взглядом:
– Суди меня – не суди, отца своего ты не вернешь. Он был врагом короля – это все, что нам сказали, и у нас не было причины докапываться до сути. Я сделал то, что сделал, и не ищу оправданий.
– Как же ты спишь по ночам?
Трейб невесело рассмеялся:
– Крепко, как покойник. Бог мой, я ведь пришел предупредить тебя, а не вспоминать былое или оправдываться. И уже начинаю жалеть, что отказался от выгодного предложения.
– Неужели ты ждешь от меня благодарности? – взревел Николас.
– Я ничего не жду, – прорычал в ответ Трейб, отворачиваясь. – Просто будь осторожен и помни, кто предостерег тебя.
Он зашагал к сходням. Николас нагнал его, схватил за руку и развернул к себе лицом. Моряк набычился, одна его рука потянулась к кинжалу на бедре.
– Не надо, – остановил его Николас. – Я хочу попросить тебя об услуге.
Брови Трейба полезли на лоб.
– Об услуге?
– Да, я… – Николас потер лицо. – Я глубоко признателен тебе за предостережение и знаю, что оно сделано из добрых побуждений. – Эти слова дались ему с трудом, ибо в душе он жаждал скрестить клинки с Трейбом, но Николас сдержал свой порыв, потому что это стало бы ответом на события прошлого, а ему следовало думать о будущем: оно было гораздо важнее. – Если что-то случится со мной, позаботься, пожалуйста, о Магдалене. Доставь ее целой и невредимой в Бостон, в дом моего первого помощника Мартина Вудкока.
Трейб глянул через плечо на Магдалену, вновь поднявшуюся со скамьи.
– Я не нянька, – рявкнул он.
– А если я заплачу?
Трейб расправил плечи, черты его натянулись.
– Я не хочу оскорбить тебя. Это предложение, – объяснил Николас – Заказ на сохранение жизни, если угодно. Если моя жизнь под угрозой, значит, возможно, ей, а соответственно и нашему ребенку, тоже грозит опасность.
Трейб поджал губы:
– Я уже не успеваю принять другие меры предосторожности; мы отплываем с приливом.
– Ладно, в качестве услуги возьму на себя такую обязанность, – нехотя согласился Трейб. – Но только до тех пор, пока ты не примешь других мер предосторожности.
– Спасибо. И если ты вдруг узнаешь, кто добивается моей смерти, я готов щедро заплатить за эти сведения.
Трейб мрачно улыбнулся:
– Лучше используй эти деньги на поиски того, кто хочет тебя убить, – сказал он и, не дожидаясь ответа, пошел прочь.
Николас с тревогой в глазах смотрел ему вслед, думая о том, что услышал. Зло, конечно, не было отомщено, но он испытывал смутное облегчение оттого, что его подозрения относительно гибели отца подтвердились. Беспокоило его и то, что сам он скоро может присоединиться к нему.
– Кто это был? – Магдалена обняла его одной рукой и заглянула ему в глаза, ожидая утешительных объяснений.
– Друг, – ответил Николас, несколько удивленный тем, что назвал Трейба другом.
– Зачем он приходил?
Николас покачал головой:
– Чтобы облегчить совесть, хотя говорит, что совести у него нет. – Он отвернулся, наблюдая за одним из грузчиков, закатывающим в трюм бочки меда. Странное совпадение, думал он. Рыжебородый, напавший на Мориса де Лаполя у пивной в Бостоне, очевидно, тот же самый человек, который теперь ищет убийцу для него. Эта мысль его обеспокоила. Наверно, все же стоит еще раз поговорить со Стивеном Трейбом, решил Николас.
* * *
Путешествие в Нормандию прошло гладко и без происшествий. Никто не набрасывался на Николаса с ножами из темных углов, никто не травил ядовитым вином, а на пути ему встречались лишь небольшие рыбацкие нефы и торговые суда. В нервном напряжении Николас всматривался в горизонт, но видел вдалеке лишь пятнистую синь моря, сливающуюся с голубизной небосвода. Ничто не предвещало беды.
На ночь он сделал остановку в Барфлере, готовясь со следующим приливом вновь тронуться в путь с грузом отменного нормандского сидра в неглубоком трюме парусника. Порт Барфлер пользовался печальной известностью: возле него затонул «Белый корабль» короля Генриха I. Однажды зимним вечером судно по выходе из гавани напоролось на скалу и пошло на дно, унеся с собой в морскую пучину половину всей английской аристократии, в том числе наследника трона. С тех пор миновало более ста лет, но жители порта и по сей день вспоминают то событие с мрачным удовольствием. Каждое судно, входящее и покидающее гавань Барфлера, проплывает мимо места трагедии. Молва гласит, что ежегодно в ноябре там появляется белый корабль-призрак, идущий на верную смерть.
Николас стоял на палубе «Императрицы», отчалившей из Барфлера с вечерним приливом, и чувствовал, как по коже ползет мороз. Его неф, как и обреченный корабль, тоже был белый, и он уже ощущал пугающую близость похороненных на дне обломков, ибо его отец тоже погиб в море.
На закате, когда солнце растворилось в золотисто-лиловых разводах, окрасивших небеса, «Императрица» покинула гавань. Ее красный парус наполнился ветром, и, разрезая носом пенящуюся воду, она стремительно понеслась в открытое море. Том, впередсмотрящий, засветил фонари на носу и корме, и парусник замерцал в ночи, словно призрак.
Вслушиваясь в шипение моря под килем, Николас остановил взгляд на качающемся фонаре и вновь задумался о том, кто бы мог заплатить за его смерть. Не исключено, что его хотят убрать из-за того, что случилось в прошлом, но это маловероятно. Если бы указание поступило от королевского двора, Трейб не стал бы предупреждать его. А его собратья по ремеслу, такие же владельцы торговых судов, как и он, насколько он мог судить, были ему дружественными конкурентами, но никак не смертельными врагами.
Внутренний голос нашептывал Николасу, что он не хочет заниматься выяснением личности недоброжелателя, однако неведение мучило его. Если Роберту Уиллоби стало известно о его связи с Мириэл, он не взялся бы предсказать реакцию торговца. Говорили, что в торговых делах Уиллоби весьма жесток и, вне всякого сомнения, от Мириэл он ни за что не отступится, но вот способен ли он, при всех его учтивых манерах и приятной наружности, на убийство, судить трудно. Если способен, кто осмелится порицать его? А если нет, тогда вообще невозможно представить, кому потребовалось лишить его жизни.
Николас глубоко вздохнул и, выбросив из головы тягостные мысли, отправился к своему экипажу.
Часом позже, когда небо сгустилось до черноты и грозовые тучи заволокли звезды и луну, «Императрица» подверглась нападению. Из ночной мглы внезапно выпорхнули и полетели на них, словно хищные птицы, два корабля – неосвещенные, с темными парусами. Том подал сигнал тревоги, но в воздухе уже засвистели захваты, и в грациозные борта «Императрицы» впились железные крюки. Парусник развернуло, он замедлил ход.
Прорываться на веслах или ловить ветер было поздно. Николас схватил топор и перерубил веревку одного из захватов, но другие уже опутывали корабль, словно нити, выпущенные из пасти паука. Над головами зажужжали смертоносные стрелы. Перерубая очередной канат, Николас услышал рядом вопль одного из своих матросов. Тот упал, из его сотрясающегося тела торчали две оперенные стрелы. Николас выругался. «Императрица», яркая, как луна, утратив возможность двигаться, стала легкой мишенью.
Николас распластался на палубе; сердце в его груди грохотало, как барабан. Чей-то голос с сильным французским акцентом громогласно потребовал капитуляции.
– Скажи им, пусть убираются к дьяволу, – прохрипел лежащий подле него раненый матрос. Он истекал кровью. – Они все равно не оставят нас в живых.
Атакующие на одном из французских кораблей, готовясь к решительному броску, натянули захваты, и «Императрица» дала крен на бок. Таранить они ее не станут, догадался Николас, она им нужна целой и невредимой. Должно быть, они заприметили его парусник в Барфлере и пошли следом, держась на удалении, чтобы не вызвать подозрений. Французские пираты славились своей алчностью не меньше английских, а он – личность заметная.
Раненый матрос подле него издал стон и затих. Послышался глухой удар от столкновения корпусов: первый из французских кораблей пришвартовался к борту «Императрицы», начал приставать и второй.
Николас выпрямился. Стрел теперь можно не бояться; они не станут стрелять, чтобы не попасть в своих.
Экипаж Николаса был почти полностью истреблен, и он знал, что надежды нет. Пираты, как французские, так и все прочие, пленников брали только в том случае, если за них можно было потребовать огромный выкуп, а больше, чем за «Императрицу», денег не выручишь.
Как только первые пираты хлынули на борт, Николас проковылял на нос, отвязал фонарь и поджег такелаж. «Императрицу» опять тряхнуло: второй французский корабль пришвартовался к ее борту, и его команда начала высаживаться. Из темноты с ревом выскочил бородатый француз со стальным клинком в руке. Николас отшвырнул фонарь и, поднырнув под падающий на него огромный меч, рубанул топором обидчика и отпрыгнул в сторону. Корчась, пират схватился за разрубленную голень и повалился на палубу. Николас поднял с настила оплывающий светильник и поджег корабль.
– Держи гада, взять его!
К Николасу бежали со всех сторон. Бросив фонарь и топор, он запрыгнул на планшир и бросился в море. Вода приняла его в черные ледяные объятия, сомкнулась над его головой, увлекая вниз. Холод сковал тело, побуждая его сделать судорожный вдох, но он задержал дыхание и, рассекая воду, словно тюлень, вынырнул на поверхность.
Вокруг мерцало черное море, освещенное золотистыми отблесками пылающего корабля. До него доносились панические вопли. Мачта и реи «Императрицы» полыхали, будто покореженное распятие. Клочья огня летели во все стороны, вовлекая в разрушительную пляску белую палубу и борта. В зареве пожара он увидел силуэты людей, всматривающихся в воду. Они искали его. Один из пиратов тыкал копьем в водную поверхность, словно пытаясь загарпунить рыбу.
– Оставь, море само с ним разберется, – рявкнул чей-то голос с сильным французским акцентом. – А если не потушим пожар, останемся без добычи.
Стуча зубами, Николас качался на волнах. Море обволакивало тело, словно жидкий лед. Когда обжигающая боль сменилась онемением, он понял, что погибнет. Что ж, он должен был утонуть много лет назад, в дельте Уэллстрим, но тогда перехитрил судьбу. А сейчас он находился на самой середине пролива, слишком далеко от берега. Вряд ли он сумеет выбраться, хотя и без звезд знает, в каком направлении ему плыть.
В него ударила волна. От неожиданности он глотнул воды и едва не захлебнулся. В глазах защипало. Сквозь пелену морских слез он смотрел на охваченную огнем «Императрицу». Она полыхала, как языческий дар богам, как погребальный костер, возвещающий об отбытии героя от берегов живых в страну мертвых. Холодное соленое чрево непреодолимо манило его. Скандинавы, обладавшие богатым воображением, прозвали море Матерью вдов. Только вот все происходящее с ним было отнюдь не игрой воображения. Отчаявшийся, но гонимый упрямством, заложенным в нем природой, Николас поплыл.
Глава 28
Мириэл прижала ладони к пояснице, молясь про себя, чтобы утихла ноющая боль, зудящая в ее лоне уже на протяжении двух дней. Ей было одинаково тяжело и сидеть, и стоять. Какое бы положение она ни приняла, муки только усиливались, и вот так страдать ей предстояло еще целый месяц.
Терзаемая болью, она пришла к заключению, что зря убежала из монастыря Святой Екатерины. Ей следовало остаться и старательно исполнять все обряды, повиноваться всем указаниям сестры Юфимии, даже самым обременительным, и ждать своего часа. Мать Хиллари возлагала на нее большие надежды, ценя ее, конечно же, не за преданность Богу, а за практичность и сообразительность. В один прекрасный день она заполучила бы в свои руки всю власть настоятельницы. Мириэл села за станок и, чуть повернув роговую раму, пропустила через клетки уточную нить. Пусть в монастыре она тяготилась бы затворничеством, зато там ей не грозили превратности большого мира. С другой стороны, она стремилась в этот мир, пытаясь найти в нем свое место.
Она опять повернула раму, пропустила еще одну уточную нить и, встав из-за мотального станка, принялась мерить шагами комнату. Она лепила, творила свою судьбу, думала Мириэл, и в итоге превратила свою жизнь в сущий ад. Теперь она такая же пленница, какой была в монастыре, только здесь намного опаснее. Мириэл подперла ладонями с боков свой громадный живот, со страхом недоумевая, как нечто столь огромное протиснется в ее узкую щель между ног. Она спрашивала об этом повитуху, и та с насмешливой снисходительностью умудренной опытом женщины объяснила, что живот у нее раздулся не только за счет плода. Много места в нем занимают жидкость и послед. Слова повитухи несколько успокоили Мириэл, но не развеяли полностью ее страхов. Ее по-прежнему не покидала уверенность, что повитуха, должно быть, ошибается.
Комната была слишком тесна для ее мятущегося духа, и она вышла из дома. Элфвен надзирала за стиркой постельного белья, и во дворе еще дымился большой деревянный чан. На веревке сушились простыни, наволочки и еще – длинные отрезы полотна, из которых нарежут пеленки для ребенка и подкладки для будущей матери.
Мириэл посмотрела на белье и отвела взор. Куда бы она ни повернулась, повсюду встречала напоминания о том, как быстро истекает ее время. Домочадцы и знакомые надоедали ей советами и предположениями. Элфвен все дни напролет, напевая, занималась приготовлениями к знаменательному событию, которого она ждала с нескрываемым удовольствием. К Мириэл часто наведывались соседки. Они приносили подарки и делились с ней собственным опытом. Она предпочла бы не слушать женщин, но зачарованно внимала каждому их слову, словно ребенок, плененный страшной сказкой. Когда она ходила к обедне, священник предупредил ее, что из-за грехопадения Евы ей суждено рожать в муках и она должна готовить себя к страданиям. Мириэл и сама знала, что ей не следует рассчитывать на милосердие Господа, ибо ее грех – супружеская неверность– был гораздо более тяжкий, чем прегрешение Евы.
Роберта ее измененное беременностью тело повергало в сладострастное исступление. Словно привороженный, он мог часами ласкать и гладить ее, так что порой Мириэл уже готова была сбросить с себя его руки. В его знаках внимания было нечто извращенное. Он упивался ее налившимися грудями, и ничто ему так не нравилось, как ласкать ее набухшие округлости с проступающей под кожей паутинкой голубых вен или удовлетворять свою похоть между ними, – ведь из-за ее огромного живота обычное совокупление стало невозможным. Мириэл была рада, когда он уезжал из дома по делам.
Потирая спину, она направилась под зеленую сень сада. Влажная трава вымочила подол ее шерстяного платья, придав дорогому синему оттенку еще большую сочность. Ветви яблонь прятались в облаке душистых розовато-белых цветков. Под деревьями паслись три прожорливые козы.
Эта идиллическая картина вселяла покой и умиротворение, но Мириэл тщетно старалась проникнуться ее красотой. Ее мысли неслись от травянистого моря в безбрежный серый океан. Где теперь Николас? Вспоминает ли он ее или все его помыслы отданы жене и скорому рождению другого его ребенка? Мириэл глянула на свой живот. Он ведь даже не знает, что она зачала от него. С того дня в Бостоне они прекратили всякие сношения. В глубине души она ждала, что он разыщет ее, и в этой смутной надежде теплилась мечта, что он придет, перекинет ее через плечо и увезет с собой, и тогда она освободится от всякой ответственности за содеянное и в то же время обретет счастье.
Мириэл поморщилась. Нечестивое, эгоистичное желание. К тому же невыполнимое. Зачем ему искать встречи с ней, когда у него есть жена, рыжеволосая красавица, в совершенстве владеющая искусством любви и тоже вынашивающая его ребенка? Недовольная собой, Мириэл бросилась прочь из сада. Ей нигде не было покоя, ибо, куда бы она ни пошла, беспокойные мысли неотступно преследовали ее.
Едва она достигала двора, боль в пояснице усилилась, обволакивая чресла. Она остановилась, чтобы привыкнуть к новому ощущению, и увидела шагающего к ней Роберта. Его лицо дышало самодовольством. Он встречался в городе с торговцами шерстью и по этому случаю вырядился, как барон. Его тунику из лучшего линкольнского сукна опоясывал новый красивый ремень, подчеркивавший его завидное брюшко – символ богатства и благополучия. Недобрые языки не преминули бы съязвить, что не видят разницы между ним и его женой и затрудняются сказать, кто из них носит ребенка.
Роберт приветствовал жену поцелуем и вручил ей подарок – женский пояс, такой же, как и его собственный ремень.
– Будешь носить, когда похудеешь, – сказал он, похлопав ее по животу. – Томас Торнгейт сделал по моему заказу.
Мириэл натянуто улыбнулась и поблагодарила мужа. Вещь и впрямь была красивая, хотя она предпочла бы менее вычурное тиснение.
– У моей жены все должно быть самое лучшее. – Роберт взял Мириэл под руку и повел ее к дому. Он шел пружинящей походкой, энергия и самодовольство били из него ключом. Мириэл завидовала здоровью и жизнерадостности мужа. Ее внутреннее состояние соответствовало внешнему: душа и тело, казалось, были налиты свинцом.
Роберт усадил жену на лавку и приказал Сэмюэлю принести бутыль вина, потом, сев подле нее, поведал незначительные подробности своей встречи с торговцами, сказал, сколько стоит на рынке рыба, обсудил погоду. Ноющая боль в пояснице обострилась, к угнетенности прибавился страх. Зная повадки Роберта, она догадалась, что он готовится сообщить ей нечто важное и специально выжидает, разжигая в ней напряженный интерес. Эта его привычка всегда ее раздражала, но сейчас к раздражению примешивалось дурное предчувствие, ибо глаза Роберта светились недоброй радостью.
Он взял чашу с вином и сделал большой глоток. На кончиках усов повисли дрожащие красные капли.
– Помнишь, ты просила меня никогда больше не заводить разговор о Николасе де Кане, и я пообещал, что не буду упоминать о нем?
Вот ради чего разыгрывался весь спектакль, подумала Мириэл. Как же она сразу не сообразила?
– Да, помню, – ответила она, – но подозреваю, ты намерен нарушить данное слово.
Роберт опять глотнул вина и обнажил зубы:
– Уверяю тебя, дорогая, мне нравится говорить об этом человеке не больше, чем тебе. Его присутствие и без того ощущается в этом доме. – Он глянул на ее живот и поднял глаза к ее лицу. – Но я скажу еще один только раз и забуду о нем навсегда. Клянусь.
Дурное предчувствие переросло в ужас. Ей нестерпимо хотелось заткнуть уши и не слушать мужа; она знала, что ничего хорошего он ей не сообщит.
– Он погиб, – с удовлетворением в голосе объявил Роберт. – Его корабль загорелся в проливе между Барфлером и Дувром, и он утонул. Вся команда тоже пошла на дно. Мне сказал это Джеффри Пэкмен, он недавно из Бостона. Мартин Вудкок все еще в море, но, полагаю, скоро трагическая весть дойдет и до него.
– Не верю. – Она все же заткнула уши, но с опозданием. Слова уже были произнесены, вред нанесен.
– Но это правда. Я не стал бы говорить об этом, не будучи уверенным наверняка.
– Ты не можешь знать наверняка! – вскричала Мириэл, голосом прорывая паутину недоверия и отчаяния, опутавшую ее сознание, сковавшую движения. – Сборища торговцев – это всегда лишь сплетни и кривотолки!
Роберт вздохнул:
– Я понимаю, тебе хочется думать, будто я лгу, но поверь мне, мои источники гораздо более надежные, чем сплетни и кривотолки торговцев. Он погиб, дорогая. Если хочешь, закажи службу за упокой его души – я не чужд сострадания, – и забудь о нем.
Злобное сострадание извращенца, подумала Мириэл. К ее физической боли прибавилась боль утраты. Не может быть, чтобы Николас утонул. Он опытный мореход и ни за что не допустил бы пожара на корабле. Она спасла его на болоте не для того, чтобы он так глупо расстался с жизнью накануне рождения собственного ребенка.
– Нет! – взвыла она, потому что боль усилилась, а тазовые кости словно зажало клещами.
Смутно, испытывая страшные муки, она почувствовала, как Роберт вскочил на ноги и в панике стал громко звать Элфвен. В его голосе больше не слышалось снисходительности и самодовольства. Стремительно поднимаясь с лавки, он опрокинул чаши с вином. Колени Мириэл обожгла холодная красная жидкость, которая, просачиваясь сквозь ткань ее платья, сливалась с горячей струей хлынувших из нее околоплодных вод и крови. Огонь и вода. Она тонула и горела одновременно, а тот единственный, кто мог бы ее спасти, был мертв.
– У госпожи Уиллоби слишком узкий таз, головка ребенка не проходит, – сообщила Роберту старшая повитуха, выходя из помещения, где рожала Мириэл. Тот беспокойно мерил шагами комнату. Женщина нервно всплеснула руками. – Медлить больше нельзя, иначе они оба погибнут.
Роберт подавил в себе порыв схватить повитуху за горло, прижать ее к стене и встряхнуть.
– Так действуйте, – процедил он сквозь зубы.
Мириэл рожала уже почти два дня. Некоторое время назад она прекратила кричать, потому что у нее пропал голос. Роберт не знал, что хуже: страдальческие вопли или тишина. По крайней мере, пока она кричала, он знал, что у нее еще есть силы. Он стиснул кулаки, надеясь, что Николас де Кан горит в аду, но потом решил, что лучше бы этот негодяй оставался жив, дабы можно было придумать для него более жестокую смерть.
Повитуха ждала, ломая руки, переминаясь с ноги на ногу, будто ей нестерпимо хотелось по нужде.
– Что еще? – вспылил Роберт.
– Дело в том, что мы можем спасти только кого-то одного: либо вашу жену, либо ребенка, – объяснила она. – Хоть она и не доносила младенца, у него есть все шансы на выживание-Роберт посмотрел в испуганное, побелевшее лицо женщины. Для него выбор был однозначен.
– Пусть умрет младенец, – ответил он не раздумывая. Последнее слово было окрашено гневным торжеством. Отныне ни сеятель, ни его семя не будут досаждать ему.
Повитуха прикусила губу:
– Вы уверены в своем решении? После столь тяжелых родов маловероятно, что она сумеет подарить вам другое дитя.
Повитуха даже не подозревала, сколько иронии содержалось в ее замечании. Роберт невесело хохотнул, и женщина в страхе и омерзении отпрянула от него.
– Мне это не важно, – заявил он. – Только неуверенный в себе человек нуждается в наследнике, чтобы ощущать свою значимость. Иди и спасай мою жену.
Женщина сглотнула слюну:
– Я сделаю все, что от меня зависит, господин Уиллоби, но обещать ничего не могу: роды очень тяжелые. Возможно, Господь пожелает забрать их обоих.
Роберт сузил глаза до щелок:
– Если моя жена умрет, госпожа повитуха, клянусь всем, что свято на земле, ты больше никогда не сможешь пользовать – ни здесь, ни в любом другом городе.
Повитуха смело посмотрела ему в лицо, хотя сама дрожала всем телом.
– Я постараюсь спасти вашу жену, потому что это мой долг, а не из страха перед вашими угрозами, высказанными в состоянии нервного возбуждения, – с достоинством ответила она и тут же ретировалась в комнату роженицы, юркнула туда, словно кролик в свой садок, чудом избегнувший хищной пасти горностая.
Роберт выругался. Беспомощность и зависимость были ему ненавистны. Он всегда, всю свою жизнь, добивался того, что хотел. Его упорство и настойчивость неизменно вознаграждались, даже если на первых порах предмет его устремлений оставался вне досягаемости. Он обладал богатством и влиянием, владел домами в лучших кварталах Ноттингема и Линкольна, имел молодую энергичную жену, которая утроила его состояние… и затем погубила, изменив ему с молодым мужчиной. Теперь она и вовсе грозит оставить его ни с чем, а он беспомощен, как соломинка на ветру. Собственное бессилие приводило его в ярость. Устроить чью-то смерть проще простого: отсыпал серебра – и готово. А вот жизнь за деньги не купишь.
Чудовищная, варварская боль не прекращалась ни на мгновение. И даже когда Мириэл потеряла терпение и уже была не в силах сопротивляться, эта боль продолжала терзать ее, словно терьер, мертвой хваткой вцепившийся в крысу. Повитуха с помощницей подбадривали ее, заставляли пить какое-то зелье, растирали ей живот душистыми маслами, распустили ее волосы – коса якобы привязывала ребенка к чреву. Все тщетно. В какой-то момент Мириэл поняла, что умирает, и, как ни странно, обрадовалась, желая, Чтобы смерть наступила как можно скорее.
Потом ей показалось, что она и впрямь умерла, ибо она вдруг высвободилась из телесной оболочки и, словно пушинка, вознеслась вверх. Боль исчезла. С высоты она смотрела на собственное тело. Оно лежало на кровати, над ним склонились повитухи. Женщины тихо переговаривались между собой. Она услышала, как одна из них сказала, что Бог сжалился над ней. И хотя боли она больше не чувствовала, крови было много. Потом она увидела ребенка, вернее, то, что осталось от него. К горлу подступил крик, но голоса не было. Она попыталась унестись прочь, но стала не удаляться, а, напротив, все ближе и ближе подплывала к своему телу. Ее обволокла темнота, и все существо вновь внезапно захлестнула огромная красная лавина боли. Чьи-то руки прижали ее к кровати, в зубы уперся край чаши.
– Все хорошо, милая, теперь все кончено, – успокаивал ее чей-то ласковый голос. – Выпей, сразу легче станет.
Саднящее горло обожгла горькая жидкость. Мириэл поперхнулась и сделала глотательное движение.
– Мой ребенок, – едва выговорила она.
– Шш, теперь поспи. – Добрая рука по-матерински поглаживала ее лоб.
Она хотела сбросить ладонь женщины, но сил не было. Все члены словно налились свинцом, малейшее движение – и пах обжигало огнем.
– Он умер, да? – Глупый вопрос, ибо ответ на него она знала еще до того, как заметила искру сострадания в глазах повитухи.
– Не думай об этом, милая, просто отдыхай. Ты измучена, – тихо сказала повитуха.
Как же не думать? Или они считают ее сумасшедшей, полагают, она не понимает, что они раздавили череп младенцу, дабы он протиснулся из ее чрева по суженному родовому каналу? Николас утонул, его дитя… их дитя погибло.
– Лучше бы вы позволили умереть мне, а не невинному младенцу, – прошептала она.
– Мы не имели права, госпожа. Так решил ваш муж.
– Его следовало спрашивать в последнюю очередь, – задыхаясь, выговорила Мириэл.
Повитуха продолжала убирать с ее лба мокрые рыжевато-каштановые пряди.
– Он очень тебя любит, госпожа. – Ее увещевающий тон лишь усугубил в Мириэл чувство опустошенности.
– Он любит себя, – сказала она и отвернулась к стене.
Ставни на верхнем этаже в доме Мартина Вудкока были распахнуты, впуская в комнату свет солнечного утра и шум причала. Магдалена, красная, с искаженными от потуг чертами, издала громкий стон и, тяжело отдуваясь, обмякла на кровати.
– Сын, чудесный крошечный мальчик, – с улыбкой провозгласила повитуха, принимая меж раздвинутых ног Магдалены кричащий окровавленный комочек.
Новоявленная мать, словно безумная, протянула к ребенку руки и, мокрого, скользкого, прижала его к себе, воя вместе с ним от боли и радости.
– Я хочу, чтобы Ник увидел его! – всхлипывала она. – Он мне нужен.
– Тише, все хорошо, я знаю, знаю. – Элисон Вудкок отерла лицо Магдалены холодным полотенцем.
– Нет, не знаешь! – Магдалена оттолкнула ее. – Ведь у тебя есть муж и отец твоих детей!
Кусая губы, госпожа Вудкок отступила и обменялась взглядом с повитухой.
– Вот, заверни его, а то простудится. – Женщина подала Магдалене льняной лоскут и одеяло, чтобы та за заботами о малыше отвлеклась от мучительных переживаний.
Магдалена с благодарностью взяла вещи. Счищая с ребенка слизь, она рассматривала его изящные правильные черты. Ладошки – руки Николаса в миниатюре, крошечный носик в один прекрасный день станет мужской копией ее собственного, нежные веки обрамляют ресницы цвета темной бронзы. Ее сердце разрывалось от нестерпимой муки. Николас никогда не увидит сына, а их дитя никогда не будет знать отца и составит представление о нем только по чужим рассказам.
О гибели «Императрицы» ей сообщил Стивен Трейб, но он мог бы ничего и не говорить. Едва увидев его неделю назад на пороге своего дома, она сразу поняла, что с Николасом случилась беда. Ее первым порывом было захлопнуть дверь перед его носом и отгородиться от его вестей. Не знать их, и тогда они не станут правдой. Но Трейб колотил в дверь рукояткой меча, громогласно возвещая о своем приходе на всю улицу, и ей пришлось впустить его и позволить ему разрушить ее мир.
– Ник – опытный моряк, он ни за что не допустил бы пожара на корабле, – возразила она.
Трейб пожал плечами.
– Всяко бывает, – коротко ответил он, избегая ее взгляда.
– Почему же никто не спасся? Почему они не покинули корабль и не попытались добраться к берегу на веслах?
– Может, не успели. Или задохнулись в дыму. Кто знает? Мы там не были, и гадать теперь не имеет смысла. – Решительно положив конец разговору, он препроводил ее в дом Мартина и Элисон Вудкоков, явно стремясь поскорее избавиться от взятого на себя обязательства. С тех пор она жила в мире, где властвовало одно лишь отчаяние. Оно покидало ее только во сне, и потому большую часть времени она дремала за закрытыми ставнями в комнате верхнего этажа. Ей не с кем было откровенно поговорить. Элисон Вудкок она могла лишь изливать свое горе, и они вместе оплакивали Николаса, но, поскольку жену Мартина Магдалена знала не очень хорошо, сделать ее своей наперсницей она не решалась. Сам Мартин все еще находился в море, и потому она не могла поделиться с ним своими сомнениями и страхами или высказать ему свои догадки относительно причин гибели корабля и его экипажа, которые категорически отказался обсуждать с ней Стивен Трейб.
И вот минувшей ночью у нее начались схватки. Она радовалась острой физической боли, воспринимала ее почти как должное, обязательное дополнение к душевным страданиям. Теперь же, когда на руках у нее лежал новорожденный сын, а матка все еще сокращалась, пытаясь вытолкнуть послед, горе и радость захлестнули ее с новой силой.
– Как назовем малыша? – спросила повитуха, осторожно дергая за пуповину, чтобы вышел из матки роженицы послед.
– Николасом. В честь его отца и в память о нем, – надтреснутым голосом ответила Магдалена, поднося укутанного в одеяло младенца к своей груди. И, когда крошечный ротик схватил сосок, терзающая боль в чреслах усилилась, разбухла и подступила к самому сердцу.
Глава 29
Николас знал, что холод убьет его раньше, чем он пойдет на дно. Он видел, как погибают в ледяном море люди, зимой – за несколько минут. Сколько времени сам он находится в воде, Николас не мог бы сказать, но конечности уже едва чувствовал. Он сознавал, что загребает ногами и руками, как пловец, но моря ни под собой, ни вокруг себя не ощущал, и каждый очередной толчок в воде давался ему труднее, чем предыдущий.
Ему хотелось подчиниться морю, уносившему его в усыпляющий зеленый мрак. Эта мысль становилась все назойливее. Зачем сопротивляться? И вдруг он увидел подле себя отца, у которого была глубокая рана в боку. Неумолимый, он плыл рядом, повторяя движения сына и вынуждая его продолжать борьбу.
– Отстань, гад, – задыхаясь, вымолвил Николас и тут же закашлялся, хлебнув полный рот соленой воды.
– Хотел умереть в собственной постели, да?
Слова прозвучали в его голове, и Николас сообразил, что это, должно быть, он сам мысленно произнес их. Отец был всего лишь видением, игрой его больного воображения.
Он подумал, что надо бы бросить вызов призраку и просто уйти под воду, но тот своими размеренными ритмичными взмахами, пусть и воображаемыми, заставлял его плыть вперед.
– Молодец, – похвалил его отец тем же снисходительным тоном, которым он при жизни подбадривал своих собак и сына. – Уже недалеко.
«Недалеко до чего?» – в недоумении подумал Николас, не осмеливаясь задать вопрос вслух, дабы вновь не хлебнуть морской воды. Явно не до берега. Нападение на корабль было совершено, когда тот находился посреди пролива, на удалении десятков миль от суши. Вплавь такого расстояния ни за что не преодолеть. Значит, до смерти, до того момента, когда он сам превратится в такую же тень, что плывет сейчас рядом с ним.
И тут он услышал живые звуки – тихий плеск весел, скрип уключин, приглушенные голоса. Николас задумался. Стоит ли звать на помощь? Не исключено, что он просто покружил в море и вернулся к тем, кто хотел убить его. Впрочем, смерть от удара кинжала мало чем отличается от гибели в воде. Какая разница, как умирать? Пожалуй, стоит попробовать. Николас глубоко вздохнул и из последних сил закричал.
Скрип уключин прекратился. Он крикнул еще раз, поперхнулся, захлебнулся и вновь закричал. Далекие голоса о чем-то невнятно заспорили, потом кто-то быстро ответил ему на французском. Весла опять заработали, и из темноты проступили мокрые очертания небольшого нефа цвета крови. На нижнем фальшборте горел фонарь, и в его свете Николас различил бледные очертания бородатых лиц, всматривающихся в воду.
– Сюда! – закричал он, размахивая руками. – Сюда!
Кто-то на борту заорал и показал на него. Маленькое судно приблизилось к нему, и Николас, сделав последние несколько гребков, ухватился за протянутое весло. Моряки вытащили его на палубу, словно огромную треску, и испуганно сгрудились вокруг него. Один из его спасителей продолжал всматриваться в море, светя на воду фонарем, потом резко повернулся и обратился к Николасу:
– С тобой был кто-нибудь еще?
Прижимаясь щекой к холодным доскам палубы, конвульсивно содрогаясь всем телом, Николас изрыгнул морскую воду и обессиленно мотнул головой:
– Нет.
– Я мог бы поклясться, что видел двоих…
– Вторым, наверно, был мой отец, – прохрипел Николас, – только его уж двенадцать лет как нет в живых.–..Он обмяк и затих, смутно сознавая, как его сначала раздели догола и затем, словно младенца, завернули в грубые сухие одеяла. Тело его сотрясалось будто в припадке. Гребцы заняли свои места и дружно взмахнули веслами. Изможденный, Николас устало смежил веки и провалился в сон, в глубокое забытье сродни смерти.
Пробудился он на рассвете. Открыв глаза, он увидел розовато-серые клочья облаков, пронизанные лучами восходящего солнца. Маленький неф, зарываясь носом в невысокую волну, держал курс к бугорку суши на горизонте. Поднятый парус в яркую зелено-золотую полоску полнился ветром. Николас взглянул на хлопающую парусину и облизнул губы. Жгучий вкус засохшей соли на языке воскресил воспоминания. Он понятия не имел, кто его спасители, но благодаря им он остался жив.
Робко, осторожно он приподнялся и сел. Парусником управляли четверо мужчин и юноша, почти мальчик, и все они делали свое дело с энтузиазмом, бодро, как люди, не только радующиеся скорому возвращению домой, но и чувствующие себя абсолютно уверенно и непринужденно в обществе друг друга.
Мальчик первым заметил, что Николас проснулся, и сообщил об этом рослом белокурому мужчине, сидевшему за кормовым веслом. Тот кивнул, передал весло подростку и вразвалку, как и подобает бывалому моряку, подошел к Николасу.
– Повезло тебе, – обратился он к Николасу, пристально щуря свои серые глаза. – Мало кому из потерпевших кораблекрушение или упавших за борт случается быть подобранным в море. – Он говорил по-французски, но со странным акцентом, который был Николасу незнаком.
– Знаю, – отвечал он, – и крайне признателен за это и вам, и Господу.
Моряк крякнул:
– Не спеши благодарить судьбу. Не все из нас хотели вытащить тебя из могилы. Некоторые утверждали, что ты – добыча моря и твое место на дне. – Он глянул через плечо на двух моряков, шутливо переговаривающихся друг с другом. В их улыбающихся лицах, озаренных утренним светом, не было и тени злобы.
– Тогда почему же вы не оставили меня на съедение рыбам? – Николас плотнее укутался в одеяло. Он по-прежнему никак не мог согреться; казалось, вместо костей у него лед.
– Из-за твоей одежды. Судя по ней, тебе, возможно, стоит сохранить жизнь. – Его спаситель указал на одежду, болтающуюся на веревке, прикрепленной к мачте. – Судя по всему, человек ты состоятельный, и те, кто тобой дорожат, не поскупятся на богатый выкуп, дабы заполучить тебя назад.
Николас сразу понял, что он находится в плену у пиратов, мало чем отличающихся от тех разбойников, которые напали ночью на его корабль и пытались убить его. Он насмешливо фыркнул, потешаясь над капризами судьбы. Одним пиратам было заплачено за то, чтобы они убили его, другим он должен заплатить сам, чтобы остаться в живых.
– А если моя одежда ввела вас в заблуждение?
Моряк пожал плечами и широко улыбнулся. Одного переднего зуба у него не было.
– Значит, рыбам будет чем поживиться. Только не думаю, что мы заблуждаемся. Сам Господь распорядился так, чтобы ты был спасен, а мы получили вознаграждение до того, как попадем в рай. – Уголки его ухмыляющихся губ были чуть опущены, словно он иронизировал над собой.
Николас улыбнулся ему в ответ, но, поскольку его зубы стучали, улыбка получилась неубедительной.
– В таком случае молитесь, чтобы я дожил до той минуты, когда смогу составить письмо с просьбой о выкупе, – сказал он, – ибо сейчас, боюсь, я не в состоянии написать ни строчки.
– Доживешь, мы уже почти в порту. – Пират отошел и вскоре вернулся с небольшой бутылью. – Галловейское [21]виски, – объяснил он. – Погрей нутро.
Николас знал все достоинства галловейского виски. Он пробовал его однажды, когда английские бароны реквизировали «Императрицу» для дипломатического визита к шотландскому двору, и едва не задохнулся от его жгучей крепости. С опаской отхлебнув маленький глоток, он ощутил знакомое жжение, сменившееся теплым онемением.
– Что за порт? – спросил он, проверяя, повинуются ли ему еще губы и голос.
– Святого Петра на островах Женези, [22]– ответил его похититель. – Меня зовут Гишар Лепешер, и я живу здесь всю жизнь.
Значит, его везут на острова пролива, туда, где прежде укрывался Эсташ Монах, отметил Николас. Он предположил, что Гишар Лепешер, возможно, был прежде головорезом Эсташа, но уточнять это не стал.
– А ты кто? – Пират пихнул Николаса ногой, требуя от него ответа, – ведь сам он открыл пленнику и свое имя, и место жительства.
– Николас де Кан, владелец судов в Бостоне и Саутгемптоне.
Гишар Лепешер с задумчивым видом погладил бороду.
– Вот как? – тихо произнес он. – Интересно. – И, покинув Николаса, вновь сел за кормовое весло.
Николаса держали под домашним арестом в каменном доме неподалеку от причала, где пришвартовался небольшой неф его спасителя. Глядя на парусник со стороны при дневном свете, с трудом верилось, что на этом судне совершаются разбойные нападения. Судя по его конструкции, оно бесшумно, не привлекая внимания, скользило по воде и, скорее, предназначалось для тайных перевозок людей и донесений. Очевидно, с этой целью неф и находился в море, когда его команда подобрала Николаса. Правда, если б они шли на задание, а не возвращались домой, его наверняка бросили бы умирать в воде.
Гишар одолжил Николасу кое-что из своей одежды, которая на его худощавой фигуре висела, словно мешок. Жена Гишара, простая, непосредственная женщина, почти такая же рослая, как ее муж, заставила Николаса съесть гигантскую порцию еды, словно откармливала его на убой. Ключи от всех помещений дома она носила в связке на поясе, исключив для него всякую возможность к побегу. Присматривать за пленником ей помогал дюжий слуга. Николасу давали ясно понять, что стоит ему выказать малейшее неповиновение, и хозяйка посадит его в подвал, приковав цепью к бочке с соленой рыбой.
Гишар потребовал выкуп в размере сотни марок, что равнялось восьми сарплерам самой лучшей шерсти.
– Ты стоишь гораздо больше, – сказал он с издевкой, – но я сегодня великодушен. – Он положил перед Николасом лист пергамента, чернила и отточенное птичье перо. – Писать умеешь, или лучше пригласить писца?
– Умею, – ответил Николас, не выдавая голосом всколыхнувшегося в нем гнева, чтобы не раздражать Гишара. Он взял перо. – Выкупом займется мой первый помощник, Мартин Вудкок, Я также напишу жене, сообщу, что я жив-здоров. Она беременна и скоро должна родить.
Гишар кивнул.
– Не возражаю, – отрывисто бросил он и покинул комнату, вновь оставив Николаса на попечение своей великанши-жены. «Интересно, сколько сил и времени потребуется, чтобы одолеть ее?» – подумал Николас, но решил не искушать судьбу. Он окунул перо в чернильницу и начал писать.
Вскоре после того как письма были написаны, вернулся Гишар. От него разило таверной, и сам он был весь красный, но отнюдь не пьяный.
– Я знал, что уже где-то слышал твое имя, – победоносно провозгласил пират. – За твою голову обещано пятьсот марок, их теперь требует команда одного французского судна. Рассказывают всем, кто поит их, что ты утонул, когда твое судно загорелось в проливе.
Николас похолодел:
– Они сказали, кто заказал мое убийство? Гишар покачал головой:
– Ты что – сошел с ума? Такие дела всегда решаются через посредников, но я вот что тебе скажу… – Он взмахнул обезображенным указательным пальцем. – Твой враг, должно быть, человек могущественный, раз может позволить себе такую сумму. – В глазах пирата засветилось любопытство. Было видно, что он заново оценивает пленника.
Николас невесело хохотнул:
– Семейная традиция. Но если ты попросишь меня назвать человека, столь дорого оценившего мою голову, я вынужден тебя разочаровать: не знаю.
– Да ну, брось. Наверняка кого-то подозреваешь.
– Подозрения – это еще не факты. – Николас пожал плечами и уткнулся взглядом в два свитка пергамента на столе. – И, пока у меня нет точных сведений, я не стану никого подозревать.
Гишар одобрительно кивнул и почесал скулу. Потом глянул на жену.
– Сто марок – ничтожная сумма, не то что пятьсот, – заметил он без всякого выражения в голосе.
– Мертвого нельзя убить дважды, – таким же бесстрастным тоном отвечал ему Николас.
В светлой бороде Гишара сверкнула ледяная улыбка.
– Это верно. Но я могу воскресить мертвого за ту же цену.
Мириэл разбудил вой шквального апрельского ветра, бьющегося в ставни спальни. Он гремел перегородками, тряс запоры, словно искал входа в затемненное помещение за закрытыми окнами.
Она села в кровати и унылым взглядом обвела комнату, стенами которой ограничивался ее мир последние три недели, пока она оправлялась после родов, едва не стоивших ей жизни. Большую часть времени она спала. Если заснуть не удавалось, она, чтобы забыться, принимала настой мака в вине, ибо ей нестерпимы были мысли, теснившиеся в ее голове, когда она не спала. Она просто не могла вынести свалившегося на нее несчастья. Николас погиб, их дитя умерщвлено. И хотя она знала, что ребенка у нее отняли, кровь на подкладках у нее между ног служила ей непрестанным укором.
Два дня назад она попросила Элфвен влить ей в вино смертельную дозу снотворного, так, чтобы уснуть и не проснуться. Потрясенная девушка разрыдалась, но не вняла ее мольбам. О просьбе Мириэл было доложено, и надзор за ней усилился. Теперь ее не оставляли одну даже на минуту. Домочадцы опасались, что она либо повесится на простыне, либо опрокинет жаровню и подожжет комнату. Эти мысли часто приходили в голову Мириэл, но оба способа она отвергла, сочтя их ненадежными. Они были чреваты новыми страданиями и не гарантировали мгновенной смерти. Умереть во сне было бы куда проще и спокойнее.
Сейчас она была одна, но знала, что ее одиночество продлится недолго. Либо Элфвен появится, либо Роберт, либо одна из женщин, которых наняли ухаживать за ней. Мириэл протянула руку к чаше на столике у изголовья кровати. Она оказалась пуста. Лишь липкий осадок на дне источал дразнящий запах зелья, которое даровало бы ей забытье. Она с тоской облизнула губы, испытывая тошноту и омерзение.
С лестницы донеслись шаги двух пар ног. Потом послышался звонкий голос болтушки Элфвен. Мириэл откинулась на спину и закрыла глаза. Гостей ей принимать не хотелось.
Дверь отворилась. Хоть глаза ее и были закрыты, она все слышала. Щелчок задвижки, знакомый скрежет цепляющегося за пол дерева, скрип петель.
– Ну, конечно, она спит, – сказала Элфвен.
– Так разбуди, – потребовала Элис Лин не терпящим возражений тоном. – Я пустилась в такую даль не для того, чтобы слушать ее сопение. А воздух-то какой! В такой комнате и здоровый заболеет. Немедленно открыть ставни!
– Но свет будет ее беспокоить!
– Ха, ну и пусть. Или она собралась лежать тут, как червяк в капусте, до скончания жизни?
Мириэл, пребывавшая в состоянии болезненного безразличия, невольно возмутилась. Открыв глаза, она неловко приподнялась на подушках и сразу увидела Элис Лин. Та, проковыляв к окну, отодвинула щеколды. В комнату вместе с солнцем и ветром ворвался прекрасный весенний день. Гобелены на стенах затрепетали, одежда на вешалке заколыхалась, надоедливый запах мака в вине мгновенно исчез.
– Так-то лучше, – буркнула старушка, одобрительно прищелкнув языком. Она отвернулась от окна и, опираясь на свою клюку, заковыляла к кровати Мириэл. Молодая женщина, ослепленная ярким светом, жмурясь, смотрела на нее.
– Я знала, что ты не спишь, – заявила Элис, усаживаясь на скамью возле кровати.
– Зачем вы пришли? – неприветливо спросила Мириэл.
Отнюдь не смущенная недружелюбным приемом, Элис улыбнулась:
– Элфвен сказала своей матери, что беспокоится за тебя, а та сообщила мне. Рассказала, что у тебя были тяжелые роды, ты потеряла ребенка и теперь отказываешься вставать с постели.
– Это не твоего ума дело, – обругала Мириэл служанку, свирепо глянув на нее. Девушка в испуге всплеснула руками.
– Я создавала свое ткацкое производство не для того, чтобы ты загубила его, – вспылила старушка. – Продала тебе мастерские только потому, что ты пришлась мне по душе. Я считала тебя сильной и закаленной, как сталь, думала, ты способна противостоять ударам судьбы. А ты теперь тут лежишь, симулируя недомогание, и жалеешь себя, а надо заново строить свою жизнь.
Мириэл еще выше подняла спину и прислонилась к подушкам. Ее распирал гнев.
– Если б вам было хоть что-нибудь известно о моей жизни, вы не посмели бы прийти сюда со своими назиданиями, – с жаром ответила она. – Мой ребенок умер, мое существование хуже смерти. Что в сравнении с этим ваши жалкие ткацкие мастерские? Полное ничтожество. Попридержите свои наставления для монахов. Я в них не нуждаюсь.
Элис приосанилась, готовясь дать бой.
– Мне достаточно известно о твоей жизни, – злобно зашипела она. – Господи, да свою-то жизнь я уже почти прожила, и со мной, между прочим, никто не носился, как с тобой. Думаешь, я валялась в постели, упиваясь жалостью к себе, когда умирали мои дети или когда я сама болела после тяжелых родов? Мне, моя дорогая, не было дозволено такой роскоши. На мне лежала ответственность за людей. Если я не продам сукно, моим ткачам будет нечего есть. А это несравнимо серьезнее, чем младенец, который никогда не узнает мук голода, или переживания девицы, которая предпочитает отвернуться к стене и забыть про свои обязанности.
Элфвен подала Элис чашу с вином. Девушка кусала губы, напуганная скандалом, который нечаянно возник из-за нее.
Лишенная дара речи, Мириэл лишь смотрела на старушку. Слова Элис подействовали на нее столь же отрезвляюще, как вылитое на голову ведро ледяной воды. Проклятая карга, в гневе думала Мириэл, со стыдом сознавая, что в жестоких словах Элис есть немалая доля истины.
Элис осушила чашу с вином, от которого ее восковые щеки тотчас же стали розовыми, словно райские яблочки.
– Хватит лежать, поднимайся. Прошлое прошло. – Она энергично кивнула, словно соглашаясь с собой.
Мириэл хотела съязвить, что сама Элис отнюдь не следует своей премудрости во всем, что касается ее прежнего занятия, и сует свой нос, где нужно и не нужно, но она проглотила колкость и вместо этого сказала:
– Расстаться с прошлым не так-то легко.
– А я этого и не утверждаю. – Элис сунула чашу Элфвен, опираясь на палку, подошла к вешалке с одеждой Мириэл и стала перебирать ее платья.
– Одежную лавку можно открывать, – буркнула она. На Мириэл нахлынули воспоминания, ясные и светлые, как солнечный апрельский день, заглянувший в ее спальню. Словно наяву, она увидела себя на кладбище в безобразном сером платье с зеленой вышивкой, в котором кишели вши, представила Николаса и то, как он смеялся в ответ на ее брань. В свое время этот эпизод не казался ей ни забавным, ни приятным, теперь же она вспоминала его с щемящей тоской. Если бы только тогда она знала то, что известно ей теперь. Если бы осталась с ним. Но нет, она предпочла тернистую тропу, украшая свой путь к краху красивыми нарядами и материальным благополучием. Ныне все эти дорогие платья, в которых рылась Элис, имели для нее такую же ценность, как лохмотья нищенки.
– Держи. – Элис вернулась к кровати с шерстяным платьем сочного розового оттенка. – Надень это, все поярче станешь. Я хочу посмотреть мастерские, а лежа на кровати ты не сможешь мне их показать.
Впервые за три недели Мириэл заставили расстаться с ночной сорочкой и прилично одеться. Элфвен расчесала волосы хозяйки и увила ее переплетенные косы розовыми лентами. В быстрых движениях девушки сквозило беспокойство, словно она ожидала, что Мириэл вот-вот опять погрузится в сонное оцепенение.
Мириэл покорно подчинялась служанке. Плыть по течению легче, чем бороться с ним, а перепалка с Элис истощила ее силы.
– Уже лучше, – промолвила старушка, оценивая старания Элфвен. – Во всяком случае, теперь ты не похожа на дохлое привидение.
Мириэл поморщилась.
– Внешность зачастую обманчива, – отозвалась она, по инерции продолжая упрямиться.
Чтобы встать с кровати и сделать несколько шагов по комнате, Мириэл пришлось напрячь остаток сил, и теперь она испытывала слабость и головокружение, будто ее душа и впрямь сначала блуждала где-то, а потом, воссоединившись с плотью, растерялась, не зная, как ей управлять телесной оболочкой. Она ухватилась за дверной косяк, ища в нем опоры. Элис, сжав губы в твердой решимости, сунула свою клюку в руку Мириэл.
– Вот, обопрись. Тебе она сейчас нужнее, чем мне. Мириэл взяла палку. Спуск по лестнице оказался еще более тяжелым испытанием. К тому времени, когда она добралась до главной комнаты, ее лоб покрыла испарина. Она уловила аромат луковой похлебки, поднимавшийся из котелка, за которым присматривала одна из женщин, мотавшая пряжу на ручной прялке. При виде Мириэл на ее лице отразилось изумление; заикаясь, она поприветствовала госпожу. Мириэл выдавила в ответ подобие улыбки и медленно заковыляла на улицу.
Ветер забился в складках ее платья и едва не свалил ее с ног. Сохнущие на веревке льняные простыни хлопали, как раздувающиеся паруса на корабле. Солнечный свет больно резанул по глазам, привыкшим за три недели к полумраку. Мириэл охватила паника. Ей хотелось одного – вернуться в дом и забиться в самый дальний и темный угол, какой только она сможет отыскать. Словно почувствовав ее настроение, Элис крепко взяла ее за руку и потащила вперед.
– Раз дошла сюда, значит, сможешь пройти еще немного, – сказала она.
И Мириэл заковыляла через двор, с каждым шагом удаляясь от темной клетки своего лазарета и углубляясь в некогда знакомый и привычный мир. В мастерских ее приветствовали радостными возгласами. Стук станков звучал, как биение сердца, движение челноков напоминало пульсацию крови. Запах немытой шерсти показался ей таким же аппетитным, как ароматы кухни, и Мириэл вдруг почувствовала зверский голод, о существовании которого она даже не подозревала. Элис права, подумала она. Жизнь, пусть и безвозвратно изменившись, продолжается.
Старая женщина наблюдала за ней пристальным, ничего не упускавшим взглядом.
– Вот-вот, – сказала она. – Это то, что тебе нужно.
Двумя днями позже вернулся Роберт, ездивший в одно из отдаленных селений. Мириэл перебралась из спальни на мягкую лавку в мастерской. Элис Лин осталась погостить у нее, взяв на себя роль надсмотрщицы за ткачами.
– Вот уж удивится твой муж, увидев тебя на ногах, – сказала она, когда они услышали во дворе стук копыт и увидели бегущего конюха.
Мириэл что-то буркнула, соглашаясь, и поднялась с лавки. Ее не радовала встреча с мужем. Он ухаживал за ней, пока она болела, и следил, чтобы во время его отсутствия ей был обеспечен хороший уход. Он был ласков и внимателен, опекал ее с бескорыстной самоотверженностью, как считали окружающие, но Мириэл в его докучливых заботах усматривала только эгоизм. Он получил, что хотел, и теперь мог позволить себе быть великодушным. Как будто она прислонилась к скале, думая, что это надежная опора, и слишком поздно обнаружила, что за твердой поверхностью скрывается алчущая пасть, постепенно заглатывающая ее. Он ни разу не упомянул об умерщвленном младенце, ни разу не признал ее право на скорбь. Это был неприятный инцидент, ныне почивший и погребенный в безымянной могиле.
Медленно ступая, она вышла во двор. Роберт, в это время слезавший с лошади, вытаращился на нее и даже забыл вынуть ногу из стремени. Потом его губы раздвинулись в радостной улыбке. Он вытащил ногу из стремени и зашагал ей навстречу.
– Дорогая, какое приятное зрелище для утомленных дорогой глаз! – воскликнул он, целуя ее во впалые щеки и затем смачно в губы.
Мириэл застыла в его объятиях. Это все, на что она была способна, дабы не вырваться от мужа, ибо образ прожорливой скалы слишком живо стоял перед глазами. Все в нем было ей омерзительно: влажный рот, колючая борода, щекочущая, словно усики улитки, тучное брюхо, упирающееся в ее теперь пустой, бесплодный живот. Она почувствовала тошноту и стиснула зубы.
– Если бы не Элис, я так бы и лежала в своей комнате до самой смерти, – сказала Мириэл.
– Элис? – Роберт огляделся вокруг и, заметив старую женщину, наблюдавшую за ним из мастерской, напряг веки. – Только этой старой чертовки здесь не хватало.
– Если бы не она, я так и лежала бы в постели, а не встречала тебя здесь, – вступилась за старушку Мириэл, уже начиная сомневаться в том, что вмешательство Элис стоит расценивать как благо. Не будь ее, мужа бы она сейчас встречала лицом к стене, притворяясь спящей.
– Что ж, в таком случае я готов терпеть ее присутствие. – Он натянуто улыбнулся. – Но, надеюсь, она задержится у нас недолго.
– Думаю, нет, – отозвалась Мириэл, догадываясь, что Элис наверняка завтра же на рассвете отправится восвояси. Роберт не скрывал своей глубокой неприязни к старой женщине. А как ей быть со своими чувствами к нему? Вновь принимаясь за привычные обязанности жены, она пошла в дом, чтобы принести мужу попить. В душе ее зияла пустота. Любовь Роберта она отвергала. Принять ее – все равно что выпить яд. Отныне, как и прежде, смыслом ее существования станет работа, детищем – рулоны высококачественного сукна. Придя к твердому решению, она посмотрела на Элис, которая злобно поглядывала на них со своей лавки, и невольно содрогнулась, живо представив, какой сама она станет через сорок лет.
В тот вечер Роберт пребывал в добродушном настроении. Торговля его процветала. Смерть Мориса де Лаполя стала поворотной точкой в его делах, и теперь его состояние росло так же быстро, как росло его брюхо.
– Как знать, – разглагольствовал он за ужином, держа перед собой куриную ножку, которую обгладывал с завидным аппетитом, – глядишь, в следующем году уже смогу купить нам титул. Как ты смотришь на то, чтобы стать леди Уиллоби и приобрести в дополнение к твоим красивым нарядам роскошный дом?
Мириэл улыбнулась, чтобы не устраивать спор за столом. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал про сокровища в потайном отделении деревянного сундука в сарае? Она, если бы хотела, могла бы купить дом уже сейчас и еще недавно так и поступила бы. Но теперь это было не важно.
– Ха! – фыркнула Элис со своего конца стола. – Убогого хоть по-королевски разодень, в душе он все равно останется нищим.
Ее реплика вызвала у Мириэл улыбку, но стерла выражение самодовольства с лица Роберта.
– А старые ведьмы – это старые ведьмы, – разозлился он. – От них смердит за целую милю.
– Запах старости – еще не самый вонючий, – огрызнулась Элис. Она вытерла руки о салфетку и, забрав свою чашу с вином, отошла к очагу.
– Если она завтра же не уберется отсюда, клянусь, я сам вышвырну ее, – процедил сквозь зубы Роберт.
Мириэл пожала плечами:
– Она специально дразнит тебя, а ты всегда клюешь. – Она отодвинула от себя тарелку и встала. – Пожалуй, пойду лягу. Устала.
Роберт посмотрел на жену исподлобья и обнажил зубы, сдирая с кости остатки мяса.
– Как же не устать, когда ты раньше времени поднялась с постели. – Через плечо он бросил взгляд на Элис и, вновь повернувшись к Мириэл, понизил голос: – Я бы тоже хотел пойти с тобой. Уж очень соскучился по твоему теплу. – Он махнул на нее костью, и она в ужасе отпрянула. – Да, я знаю, еще не время, – продолжал он рассудительно. – Это было бы и неприлично и неразумно, но я человек терпеливый. Церковь велит супругам воздерживаться от совокупления в течение сорока дней после родов. – Из своего мешочка он достал маленькую палочку с несколькими зарубками. – По моим подсчетам, сегодня канун двадцать третьего дня. Чуть больше двух недель. Я подожду. – Он медленно раздвинул губы в похотливой улыбке, затем вытер салфеткой рот и потрогал свой пах, разбухший при мысли о своей близости с ней. – Извини, жена. Мне надо в уборную, – заявил он.
– Слава богу, что я всего лишь старая вонючая ведьма и избавлена от подобного внимания, – заметила из своего угла Элис.
Мириэл сглотнула комок в горле и, не отвечая, стала взбираться по лестнице наверх. Добравшись до своей спальни, она закрыла ставни, заперла дверь и свернулась на кровати клубочком – скрестила руки, подогнула колени, словно ребенок во чреве матери.
Глава 30
Роберт обнимал Мириэл за плечи, сидя в непринужденной позе на длинной барже, и смотрел на бостонские верфи по обоим берегам Уитема. Они миновали земельные участки с жилыми и хозяйственными постройками, принадлежащими Кроулендскому аббатству, и нырнули под мост, который вел к рыночной площади, храму Святого Ботульфа и землям монахов-гильбертинцев, проживавших в Молтонском монастыре… Слева показался первый причал, но шкипер вел баржу к докам по правому берегу выше по реке, за храмом Святого Ботульфа.
Вдоль обитых деревом берегов швартовались многочисленные суда – с одних снимали груз, в другие загружали вручную или лебедками, третьи просто дремали на якоре перед очередным выходом в море. Пронзительно кричали чайки, кружа над грудами мусора, или, выжидая удобного момента, сидели на крышах лотков со стряпней и таверн. Трудовой люд, такой же шумный, как и чайки, но не обладающий их стремительностью и грациозностью, занимался своими повседневными делами.
Баржа, на которой плыли Роберт с Мириэл, была нагружена тюками Ткани. Синее и зеленое сукно ромбовидного плетения предназначалось для продажи на рынках Нормандии, муар – в Лондоне, красную ворсистую шерсть везли итальянцам. Все эти ткани были изготовлены из руна, которое он добыл для станков Мириэл. Они с ней – хорошие партнеры, создали прочный союз. Роберт взял руку жены и утопил ее тонкие пальцы в своей широкой властной ладони. Для него их нынешнее путешествие по реке было повторением первого, совершенного сразу же после свадьбы, и оно как бы закрепляло их отношения.
После церковной церемонии минувшим днем, когда ее тело очистилось от скверны деторождения и они получили позволение на совокупление, он почти не отходил от жены. Все никак не мог насытиться ею. Даже в момент наивысшего блаженства он жаждал большего, с нетерпением ждал нового прилива возбуждения, чтобы повторить акт, утвердить свое право на обладание ею. Как и он, она теперь была бесплодна, и значит, они стали равны. Воистину две половинки единого целого.
По приближении к месту их швартовки Роберт увидел несколько парусников, стоящих на якоре, и среди них «Пандору». Значит, Вудкок в порту, отметил он, причем совсем недавно, судя по тому, что корабль еще не разгружен и не приведен в порядок после тяжелого морского путешествия. В любом случае Вудкоку, вероятно, уже сообщили, что хозяина у него больше нет – только хозяйка, в прошлом уличная девка, разбирающаяся в тонкостях перевозки грузов не больше, чем ребенок в политике. Они обречены, но, может быть, чтобы уж наверняка решить их участь, стоит устроить исчезновение еще одного их корабля. Едва заметно улыбнувшись при этой мысли, Роберт взглянул на Мириэл, проверяя, заметила ли она кого, но она смотрела вперед, сухие глаза были пусты. Роберт откинулся на спинку скамьи и расслабился; в уголках заулыбавшихся глаз резче обозначились морщинки.
Шкипер провел баржу мимо шпиля и строений храма Святого Ботульфа и втиснул судно в небольшое свободное пространство у причала возле складов шерсти Молтонского монастыря. Неподалеку швартовался большой парусник, почти такой же внушительный, как «Пандора». На его надстройке развевался шелковый красный флаг с вышитыми на нем золотом мифическими зверями, которых издалека можно было принять за королевских львов английской короны. Однако на пестрых нарядах команды не было королевских эмблем и на палубе не толпились знатные вельможи и их прихлебатели. Там стоял только светлобородый мужчина в ярком плаще в вертикальную красно-желтую полоску, по расцветке похожем на парус.
Роберт указал Мириэл на заинтересовавшее его судно.
– Интересно, кто бы это мог быть?
Она посмотрела на корабль и кивнула, покорно выразив недоумение, но взгляд ее оставался отрешенным, и Роберта охватило беспокойство. Он не мог отделаться от чувства, что она, несмотря на все его усилия, неумолимо ускользает от него.
Мириэл слушала, как свистит и топочет Роберт, спускаясь по наружной лестнице «Корабля», ведущей в комнаты на верхнем этаже, и, когда его шаги стихли, вздохнула с облегчением. Он отправился на встречу с предполагаемым клиентом, и теперь весь остаток дня, к счастью, был полностью в ее распоряжении.
Она откинула покрывало и резво вскочила, жалея, что вообще оказалась в постели. Протянув руку к одежде, она оглядела свое обнаженное тело. Несмотря на то, что кормить ребенка ей так и не пришлось, грудь ее теперь была полнее и мягче, чем до беременности; соски заметно потемнели, приобретя красновато-коричневый оттенок. Живот, хотя уже упругий, имел небольшую выпуклость, отчего создавалось ложное впечатление, будто в ее чреве вновь зреет плод, и кожа на нем была испещрена серебристыми бороздками. Роберта ее изменившееся тело приводило в восторг, и он настаивал, чтобы она отдавалась ему при свечах. И пока он ублажал себя зрелищем полового акта с ней, стараясь не упустить ни малейшей подробности, она подчинялась ему с крепко зажмуренными глазами.
Поморщившись при неприятном воспоминании, Мириэл натянула через голову сорочку и стала подбирать платье. Едва она распустила волосы и встряхнула головой, раздался тихий стук в дверь, и в комнату робко вошла Элфвен. Мириэл догадалась, что ее юная служанка сидела в трактире на нижнем этаже, ожидая ухода Роберта. Девушка давно усвоила все его привычки и знала, когда не следует нарушать уединение хозяев.
– Зеленое платье, госпожа? – уточнила она и, бодрой поступью подойдя к дорожному сундуку, вынула из него красивое шерстяное платье цвета шалфея. Стряхнув с него частички душистого коричника, она присборила вверх юбку, чтобы аккуратно надеть Мириэл платье через голову. Уилл тявкал и путался у них под ногами, как всегда, зубами дергая за подол, пока Элфвен не отпихнула его, а Мириэл грозно не хлопнула в ладоши.
– Я встретила во дворе господина Вудкока, – добавила девушка, ловко затягивая крест-накрест зеленый шнурок на спине Мириэл. – Он выразил желание повидать вас или хозяина.
Мириэл резко втянула в себя воздух, но не оттого, что Элфвен слишком туго затянула шнуровку. Мартин Вудкок был ближайшим звеном, связывавшим ее с Николасом. Возможно, ему известно, что произошло с «Императрицей»; возможно, он сумеет объяснить, как случилось, что Николас и вся его команда утонули, будучи столь опытными мореходами, тем более что судно, на котором они плавали, считалось одним из самых мощных и прочных в северных водах.
Непослушными пальцами она заколола булавкой платок и сцепила серебряной брошью верхние концы накидки.
– Госпожа, вы здоровы? – встревожилась Элфвен. – На вас лица нет.
Мириэл выдавила некое подобие улыбки.
– Нет, – ответила она. – Здоровой на этом свете я теперь вряд ли буду, но не пропаду. Это задача любого, кто хочет выжить. – Она расправила плечи, глубоко вздохнула и пошла. Спустилась по наружной лестнице в коридор и шагнула в главное помещение таверны.
Мартин Вудкок стоял возле большого очага и задумчиво смотрел на беснующиеся языки пламени, рвущиеся вверх и исчезающие в дымоходе. Он держал за спиной сцепленные ладони, на обветренном лице лежали следы усталости и глубокой печали.
При виде Вудкока Мириэл захлестнули боль и неизбывное горе. Он повернулся к ней, и она, срывающимся голосом вымолвив его имя, бросилась к нему в объятия. В ноздри ей ударил едкий соленый запах его туники и бороды – немного не такой, как у Николаса, но очень похожий, и Мириэл вдыхала его полной грудью – и не могла надышаться. Так потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за обломок дерева в бушующем океане.
Мартин не оттолкнул ее. Напротив, крепко прижал к своей груди с уверенностью, завоевавшей ему место первого помощника Николаса, словно ему каждый день приходилось утешать горюющих женщин.
– Жена сообщила мне трагическую весть сразу же, как я ступил на берег, – сказал он. – Мы все скорбим.
– Не могу поверить. – Мириэл отняла голову от его груди и пытливо заглянула ему в глаза. – Николас никогда не допустил бы пожара на судне.
Мартин осторожно отстранил ее от себя.
– И все же, по-видимому, именно так все и произошло. Как мне доложили, в ту же ночь проплывавшее мимо рыбацкое судно отбуксировало обгорелый остов «Императрицы» в порт Святого Петра. Рыбаки тщательно осмотрели место трагедии, но живых не обнаружили. Мой человек надежный; вы сами, если хотите, можете поговорить с ним.
Мириэл отерла глаза рукавом и перехватила пристальный взгляд Мартина. Осторожничать в любом случае уже поздно.
– Хочу, – сказала она, несколько успокоившись. – Муж поведал мне только голые факты, а я тогда была не в состоянии что-либо воспринимать. – Она подозвала топтавшегося неподалеку хозяина таверны, заказала бутыль вина и села за стол у очага.
– Я люблю его, – призналась она Мартину, когда тот устроился за столом напротив нее и наполнил две чаши. Это было гасконское вино, крепкое и красное, как кровь. Мириэл тряхнула головой. – Мы могли бы быть вместе, если бы я в свое время отбросила рассудительность и прислушалась к голосу сердца.
– Да, знаю, – отозвался Мартин. – Жена Николаса рассказала мне вашу историю. Она настояла, чтобы я нашел вас и сообщил все, что мне известно.
У Мириэл от ревности болезненно сдавило сердце.
– Магдалена… она здесь, в Бостоне? – Она взяла чашу и сделала большой глоток.
– Она переселилась к нам на время родов. – Мартин посмотрел на нее и отвел глаза. – Два дня назад она благополучно родила сына. Его нарекли Николасом – в честь отца и в память о нем.
Мириэл опять отхлебнула вина и через силу проглотила, проталкивая красную жидкость сквозь подступивший к горлу комок желчи. Она сама себя презирала за то, что так сильно ревновала, почти что ненавидела.
– У меня тоже родился сын. – Она произнесла это тихо, но каждое слово – с напряжением. – Его окрестили и умертвили в моем чреве, Роберт сказал, чтобы его назвали Николасом.
Мартин был потрясен. Увидев, как он побледнел, она испытала удовлетворение, тут же сменившееся раскаянием.
– Он был моим возлюбленным, – устало продолжала она. – Роберт узнал об этом, когда я забеременела. Николас не догадывался о ребенке. Когда он женился, я прекратила с ним всякое общение. – Она остановила на нем потухший взор. – А теперь уже поздно что-либо исправлять и говорить о том, что камнем лежит на душе. История наших отношений все равно, что длинная полоса неготовой ткани на станке, на ней не хватает половины нитей, и теперь уж она никогда не будет закончена.
Мартин кашлянул.
– Мне очень жаль, – сказал он.
Мириэл мрачно усмехнулась и допила вино.
– Мне тоже. – Она резко встала, зная, что, если посидит чуть дольше, одной чаши вина ей будет недостаточно. – Отведите меня к вашему человеку. Я хочу поговорить с ним.
Глаза Мириэл вспыхнули.
– А как же ваш муж?
– Он ушел на целый день. – Черты ее лица исказились. – По крайней мере, до вечера я сама себе хозяйка.
Мартин привел ее на причал, к которому накануне пристала их баржа. Там царила суета, утро полнилось шумом и красками. Одни суда разгружали, другие загружали, третьи отчаливали, четвертые причаливали. Мириэл перешагивала через кольца канатов, лавировала между возами, предназначенными для отправки на склады или в город. Подъемный кран перегружал с одного из нефов на баржу огромные бревна скандинавской древесины.
Мартин направлялся к когу, стоявшему на якоре возле его нефа, к тому самому красивому паруснику, который Мириэл видела минувшим днем. Она сразу узнала его по расшитому золотом красному флагу, развевающемуся на надстройке.
– Это судно Стивена Трейба, – объяснил Мартин. – Слышали о таком?
Мириэл покачала головой:
– А что?
Мартин пожал плечами:
– Репутация у него довольно скандальная. Сейчас он почтенный слуга нашего юного короля, а в прошлом зарабатывал на жизнь пиратством.
– Это и есть ваш надежный источник?
– Он – свой человек в таких кругах, к которым другие из нас и близко подойти не смеют, – уныло произнес Мартин, останавливаясь как вкопанный перед ведущими на ког сходнями, когда на них двинулись два дюжих охранника. Один из них поднялся на борт, чтобы передать капитану просьбу Мартина, и спустя несколько минут их уже проводили на палубу и подвели к светлобородому мужчине, восседавшему на бочке.
На взгляд Мириэл, внешне он был вполне респектабельный и ничуть не похож на пирата. Впечатление немного портил только кричащий полосатый плащ. Волосы и борода его были аккуратно причесаны, туника и шоссы пошиты из отменной шерсти и дорогого полотна.
Мартин представил Мириэл и добавил:
– Вы уже рассказали мне, что знали, но госпожа Уиллоби тоже хотела бы это услышать.
Трейб провел языком по зубам.
– А какое отношение имеет госпожа Уиллоби к Николасу де Кану? – полюбопытствовал он. Его прямой вопрос свидетельствовал о том, что на самом деле он не столь учтив, как кажется на первый взгляд.
– Он был моим близким другом, – отвечала Мириэл, – и мой долг перед ним повелевает, чтобы я узнала как можно больше подробностей.
– Ваш долг перед ним? – Трейб вскинул брови. Мириэл покраснела, но смело встретила его взгляд.
– Да, мой долг.
Брови Трейба взметнулись еще выше, губы изогнулись в сардонической усмешке.
– Да, собственно, рассказывать-то нечего, госпожа. – Он развел руками. – В нашем ремесле нажить врага легче легкого. Кому-то он перешел дорогу, и тот человек бросил клич. Мне тоже было сделано предложение. Большое вознаграждение обещали за то, чтобы избавиться от Николаса де Кана. Я отказался, потому что больше этим не промышляю, но нашлись другие охотники.
Мириэл побледнела и покачнулась. Мартин поспешил поддержать ее, но она отмахнулась от него как от надоедливой мухи.
– Так я и думала, – сипло произнесла она. – Была уверена, что его смерть – не случайность. Ведь он очень опытный моряк. – Она сглотнула подступившую к горлу желчь и, вновь обретя решимость, спросила: – Вам известно, кто хотел его смерти?
Трейб пожал плечами:
– О самом заказчике я не имею ни малейшего представления. Знаю только, что он действовал через рослого мужчину с рыжими волосами и рыжей бородой. Изъяснялся тот на ломаном французском; его родной язык – английский. Под это описание подпадают тысячи людей. Этого человека я прежде не встречал.
– И он точно не говорил ничего о своем хозяине? – допытывалась Мириэл.
– Точно. Черт, да я и сам бы не прочь выяснить его личность. – Трейб провел ладонями по волосам, – Я предупредил де Кана перед тем, как он отбыл в Нормандию, но он уже не успевал принять меры предосторожности. Да упокоится его душа. – Трейб тронул золотой крест у себя на шее и посмотрел на Мириэл. – А вы, госпожа, никого не подозреваете, не знаете, кто мог бы желать его смерти?
Мириэл сомкнула колени, чтобы устоять на ногах.
– Нет, – прошептала она, думая о Роберте. Он имел достаточно оснований, и она знала, что в нем вместе с его удушающей нежностью мирно уживаются злоба и жестокость. Но способен ли он на хладнокровное убийство? Как сказал Трейб, в их ремесле нажить врага легче легкого. Возможных недоброжелателей сколько угодно, не меньше чем рыжебородых мужчин… но некоторые враги вероятнее других.
Магдалена откинулась на подушки, стремясь о прохладу льняного белья загасить жар тела. В висках неприятно стучало, налитые молоком груди болезненно зудели, поясница ныла. Льняная прокладка между ног, пропитавшаяся маточными выделениями, вызывала неприятное ощущение; от нее исходил отвратительный запах, раздражавший обоняние и вызывавший тошноту. Волчий аппетит, не покидавший ее предыдущие два дня, исчез, и теперь ее мутило даже при мысли о хлебе с сыром, только все время хотелось пить.
– Я абсолютно здорова, – громко произнесла она и от звука собственного голоса сразу же взбодрилась. Она не может быть больной, раз в ее легких еще столько силы. Запеленатый младенец подле нее неожиданно вздрогнул и стиснул маленькие кулачки, но, поскольку она кормила его час назад, он не проснулся. Ее захлестнуло чувство любви к малышу, глаза наполнились слезами. – Ник так гордился бы тобой, – прошептала Магдалена, – так бы гордился. – Она осторожно просунула в маленький кулачок свой указательный палец, наблюдая, как крошечные пальчики с прозрачными, будто стекло, розовыми ноготками тут же крепко обхватили его. – Я воспитаю тебя настоящим мужчиной, таким, каким бы он хотел видеть тебя, – сказала она> клятвой, словно якорем, привязывая себя к жизни, даря себе и сыну надежду на будущее, лежащее за пределами этой спальни с кроватью, на которой она его родила.
Магдалена погрузилась в беспокойную дремоту, расцвеченную странными красками, грязноватыми, но яркими. Ей грезилось, будто она бредет по засасывающей топи к берегу, а берег никак не приближается. Ее одолевает усталость, и все труднее становится передвигать ноги в вязкой липнущей тине.
Стук двери и скрип петель вывели ее из забытья. Она вскрикнула и проснулась. С минуту болотистые краски все еще пестрели перед глазами, но видение постепенно рассеялось, и она вздохнула свободнее.
К ее кровати подскочила Элисон Вудкок. Лицо женщины, обычно бледное, горело румянцем, а глаза блестели так, будто она только что выпила кварту вина. В руке она держала развернутый свиток пергамента со свисающей красной печатью, которая скрепляла текст из неровных строчек, написанных коричневыми чернилами. Второй свиток в ее руке был еще не распечатан.
– Славные новости, Магдалена, – вскричала Элисон, потрясая листом пергамента перед новоявленной матерью и вручая ей второй свиток. – Николас жив!
– Что? – Магдалена попыталась приподняться на подушках. Голова раскалывалась от гулкой боли. Слова Элисон, доносившиеся будто издалека, не поддавались осознанию.
– Он находится в порту Святого Петра на островах Женези. Его подобрал в море один рыбак, и теперь он требует за него выкуп, – задыхаясь выпалила Элисон.
– Хвала Всевышнему! – Магдалена перекрестилась. Ее глаза наполнились обжигающими слезами, она отерла их уголком простыни. Ее била дрожь. Элисон порывисто обняла Магдалену, и две женщины на мгновение прильнули друг к другу.
– Для тебя есть отдельное письмо, – наконец промолвила Элисон, осторожно отстраняясь от Магдалены. Она показала на запечатанный свиток и тревожно нахмурилась. Магдалена пылала, как кузнечный горн. От нее исходил едва уловимый, но характерный запах гниющей плоти.
Магдалена откинулась на подушки. Слезы обессилили ее, она чувствовала себя изнуренной, хотя только что пробудилась ото сна.
– Я неграмотная, – сказала Элисон. – Почитай мне.
– За него требуют пятьсот марок, – предупредила ее Элисон, взламывая печать. – Мартин говорит, эту сумму добыть можно, но тебе придется продать «Святую Марию» и «Пандору».
Магдалена тряхнула головой и тут же пожалела об этом, ибо в череп словно вонзился нож.
– Мне все равно, – заявила она. – Я отдам любые деньги… лишь бы только вернуть его. – Она глянула на спящего малыша, и в ее глазах вновь засверкали слезы.
– Мартин уже собирает выкуп, – ласково прожурчала Элисон и начала читать письмо. Магдалена смежила веки.
« Здравствуй, моя любимая жена. Надеюсь, мое письмо найдет тебя в таком же добром здравии, в каком нахожусь я сам. Прошу тебя, крепись, не падай духом. Пусть «Императрица» потеряна, зато сам я жив и надеюсь в скором времени воссоединиться с тобой и нашим ребенком».
Слова лились, освежая ее, словно прохладная вода. Он постоянно думает о ней, она должна отдыхать и ни о чем не волноваться. Все будет хорошо. Его оптимизм дарил ощущение покоя, и она льнула к этому ощущению, все глубже утопая в его обволакивающих объятиях.
Элисон дочитала письмо и посмотрела на Магдалену, потом осторожно коснулась горячей кожи молодой женщины, приподняла простыни и принюхалась. Зажав рукой рот, она опустила покрывало, отступила от кровати и на цыпочках, стараясь не разбудить больную, покинула комнату. Она отправилась за врачом.
После беседы со Стивеном Трейбом Мириэл вернулась в «Корабль» ошеломленная. Нужно было о многом поразмыслить. Она понимала, что самый простой путь – притвориться глухой, забыть о том, что она слышала, похоронить это в тайниках души и продолжать жить, не оглядываясь назад. Наверно, это было бы и самое мудрое решение, и прагматичная сторона ее натуры, которую с детства пестовал в ней дедушка, настаивала, чтобы она не осложняла себе жизнь. Но другие грани характера, сформировавшиеся в других условиях, отвращали ее от легкого пути, заставляя вернуться на тропу, которая была узка, трудна и терниста.
Она размышляла, покусывая ноготь указательного пальца. Если убийство Николаса организовал Роберт, значит, она тоже виновата, потому что на такой шаг его толкнула ее измена. Однако доказательств у нее нет, а спрашивать у Роберта, не он ли оплатил убийство соперника, едва ли разумно. Скорее всего, у Николаса были враги, о которых она даже не подозревает. Что опять подводит ее к тому ровному легкому пути, на который запрещают ей ступить совесть и чувство вины.
– Проклятие! – громко выругалась Мириэл. С досады она схватила свой маленький позолоченный рог для медового напитка и запустила им в стену.
Рог ударился о стену и отлетел, забрызгав побелку ядовито-желтыми каплями. Уилл подпрыгнул вверх и залаял. Мириэл в недоумении смотрела на стену, удивляясь, почему пятно не ярко-красное. Ей хотелось швырнуть что-нибудь еще, но она сжала кулаки. Учинив погром в комнате, она, возможно> и выплеснет свое раздражение, но проблемы это не решит. Кинувшись от стола, она заметалась по комнате, словно зверь в клетке. Уилл бегал следом, хватая ее за подол, но она не обращала на него никакого внимания.
Раздался стук в дверь, и в комнату заглянула Элфвен.
– Внизу господин Вудкок. Он просит позволения поговорить с вами наедине. Прислать его? – Ее взгляд обратился на испачканную стену, по которой стекали янтарные струйки. Приученная к аккуратности, она поспешила к валявшемуся на полу рогу.
– Оставь, – вспылила Мириэл. – Сама уберу. Пусть господин Вудкок поднимется сюда.
Элфвен кивнула и, искоса глянув на хозяйку, покинула комнату.
Мириэл наклонилась и подняла рог. Кусочек эмали откололся, гладкая поверхность была поцарапана и измазана меловой пылью. Она вытерла рог о юбку. Как и она, этот сосуд был несправедливо побит жизнью, но, помятый и покореженный, он не разбился. Она мрачно улыбнулась столь причудливому сравнению и подняла глаза к двери, которая опять со стуком отворилась. Вошел Мартин Вудкок.
– Чем могу служить? – спросила Мириэл. Утром они расстались в молчании. Оба чувствовали тяжесть в душе, лишавшую их дара речи. Прощание было трудным и неловким, и она никак не ожидала, что он решится на новую встречу. Удивило ее также и то, что глаза его возбужденно блестели, а осунувшиеся черты светились надеждой.
– Вернее было бы сказать, чем мы оба можем услужить друг другу, госпожа, – отозвался Мартин. – Час назад мы получили весть, что Николас жив. Его подобрал в море один из обитателей островов Женези, который теперь требует за него выкуп. – Он взмахнул свитком пергамента.
Мириэл захлестнула безудержная радость.
– Повтори, – скомандовала она. – Повтори еще раз, дабы я точно знала, что мне это не снится.
Мартин исполнил ее повеление, и она, забыв про скованность, с криком бросилась к нему в объятия, в очередной раз в порыве переполнявших ее чувств припадая к его груди.
– Я знала, что он не мог погибнуть, знала! – хохотала она, не в силах сдержать ликование. Уилл зашелся звонким лаем, словно соревнуясь с хозяйкой. Мириэл успокоилась и, пожурив песика, вытерла глаза. – Простите, – сказала она, – ничего не могла с собой поделать. Какое счастье!
Мартин улыбнулся, давая понять, что разделяет ее радость, и предостерегающе добавил:
– Новости и впрямь замечательные, госпожа, но он пока не в безопасности, и, чтобы выкупить его, нам придется продать, по крайней мере, два из его кораблей. Утрата «Императрицы» фактически лишает его надежды на то, что он сумеет выполнить свои обязательства. Если только наймет другие суда, – а на это ему понадобятся деньги.
Мириэл глубоко вздохнула и взяла себя в руки, превращаясь в расчетливую, практичную деловую женщину.
– Это требование о выкупе? – Она показала на свиток в его руке.
Мартин передал ей письмо, и она стала внимательно читать.
– Пятьсот марок. – Мириэл нахмурилась. – Ишь как размахнулся.
Мартин поморщился.
– Этот Гишар Лепешер знает, что у него в руках курица, несущая золотые яйца. Можно было бы поторговаться, но, учитывая, что за голову Николаса уже назначена цена, я предпочел бы не медлить. Магдалена согласна продать «Святую Марию» и «Пандору» и сказала, чтобы я искал покупателей.
– Нет, – решительно возразила Мириэл. – Корабли продавать нельзя.
– У нас нет выбора. Марок сто мы, может, и наберем, но всю сумму – никак.
– Этот Лепешер примет задаток?
– Может быть, но не маленький. Сочтет, что Николас, оказавшись на свободе, возможно, не захочет расплатиться сполна.
Мириэл прикусила губу и зашагала по комнате, но теперь медленной, размеренной поступью, способствующей спокойному течению мыслей. У окна она остановилась, наблюдая за суетой во дворе: прибыла телега с продуктами; конюх чистит коня одного из постояльцев; какая-то женщина собирает яйца из-под несушек.
– Не продавай корабли, – сказала она, не оборачиваясь. – Четыреста марок я достану. Гарантирую. Дай мне неделю сроку.
– Вы можете достать четыреста марок? – В голосе Мартина слышалось недоверие.
Мириэл повернулась к нему с ледяной улыбкой на губах:
– Да, могу. Иначе не стала бы предлагать. Может, порой, я и веду себя неумно, но, когда речь идет о моих деньгах, глупостей я себе не позволяю. Просто мне нужно найти подходящего покупателя для того, что я хочу продать. – Видя, что он собирается возразить, она подняла указательный палец. – Я все решила, и когда Николас узнает, он одобрит мое решение, обещаю. – Она сунула письмо в руки озадаченного Мартина. – Это наше с ним дело. Можешь расценивать это как возвращение старого долга. Итак, в течение недели, обещаю.
Глава 31
Линкольн завтра едете? – Элфвен с удивлением и сомнением смотрела на хозяйку. – А что скажет господин Уиллоби, когда вернется, а вас нет?
Мириэл застегнула ремни на дорожном сундуке.
– Господин Уиллоби ничего не скажет, – с наигранной беспечностью отвечала она. – Я еду по торговым делам, а это он хорошо понимает. – Пожалуй, только это он и понимает. Хотя она и боялась, но потребность действовать и желание были в ней гораздо сильнее, чем страх перед мужем. Последствия, если таковые вообще будут, она уладит позже. То, чего Роберт не знает, его не тревожит.
Элфвен взволнованно кусала губы.
– Я случайно слышала ваш разговор с господином Вудкоком.
Мириэл резко развернулась:
– То есть подслушивала на лестнице. Как ты посмела!
– Нет! – вскричала Элфвен, в мольбе простирая руку, – Я шла, чтобы спросить, не принести ли вина, и увидела вас в объятиях господина Вудкока. Сначала я подумала… – Девушка покраснела. – Я подумала, что он ваш любовник, – прошептала она, – а потом поняла, что вы ведете речь о господине де Кане.
Мириэл судорожно перебирала в уме подробности того разговора, но ничего порочащего припомнить не могла.
– Ну и что? – раздраженно сказала она. – Он – наш друг, сотрудничество с ним способствует нашему процветанию. Почему я должна отказать ему в помощи, если имею такую возможность?
Элфвен покачала головой:
– Госпожа, будьте осторожны. Я хоть и служанка, но далеко не глупа. Четыреста марок – это не просто обычная помощь. Вряд ли господин Уиллоби согласится на это.
– Господин Уиллоби ничего не будет знать, – отрывисто бросила она. – Если ты ему не скажешь.
– Я не собиралась ничего говорить. Мне много чего доводится слышать, но я умею держать рот на замке, – оскорбилась Элфвен. – Я просто прошу вас быть осторожнее. Конечно, господин Уиллоби ни разу не поднял руку ни на вас, ни на кого-то из прислуги, но это не значит, что он мягкий человек.
Мириэл отошла от упакованного сундука и сняла платок, готовясь ко сну.
– Я тоже не кроткого нрава, – сурово сказала она.
Элфвен на это ничего не ответила, но про себя подумала, что ее госпожа ошибается. Ее кажущаяся жестокость – не более чем защитная оболочка, оберегающая ранимую душу.
Мириэл спала неспокойно и на восходе солнца пробудилась уже в пятый раз за ночь. Небо только-только начало светлеть. Окна были закрыты, и в комнате все еще было темно, но чувство времени ее не подвело. Она бесшумно отодвинула щеколды и распахнула деревянные ставни навстречу серому рассвету. На улице все краски занимающегося дня смешивались с запахами прохладного раннего утра. Пахло печеным хлебом и навозом, кремовой сладостью жимолости и дымом очагов, свежесть росы сливалась с серебристым сиянием меркнущих звезд. Мириэл вдохнула полной грудью ароматный воздух и, отойдя от окна, принялась одеваться при свете утренних сумерек. На городских свалках заголосили петухи. Их пение потонуло в мелодичном щебетании маленьких птичек и гортанном ворковании голубей в большой белой голубятне таверны.
Элфвен на своем тюфяке шевельнулась и, что-то пробормотав, повернулась на другой бок, но не проснулась. Мириэл и не хотела будить служанку. Идти к баржам, пришвартованным на реке Уитем, пока еще было рано, но лежать в постели и ждать, когда рассветет и поднимутся остальные, Мириэл не могла: она сгорала от нетерпения. Стараясь не шуметь, она сняла запор на двери, отодвинула щеколду и выскользнула из комнаты.
Выйдя на улицу, она растворилась в прохладной рассветной мгле. Ее угольно-черная накидка приобрела сероватый оттенок, волосы окрасились в тусклый золотистый цвет, сливаясь со светлеющим небом. Она расхаживала по двору, неизменно укорачивая шаг, чтобы не перейти на бег. Когда она приблизилась к конюшне, одна из лошадей подняла голову от кормушки с сеном и всхрапнула, глядя на нее. Чуть дальше, у другого стойла, она заметила на полке горящий фонарь и в его свете разглядела оседланного коня. Из самого стойла доносились голоса – тихие и настойчивые.
Памятуя о том, как она разозлилась на Элфвен за то, что та подслушивала на лестнице, Мириэл поморщилась и повернула назад, но, уловив интонации одного из голосов, замерла на месте как вкопанная. Она узнала манеру речи мужа. Вместо того чтобы тихо удалиться, она на цыпочках прокралась вперед и остановилась так, чтобы видеть помещение стойла, но самой оставаться незамеченной. Лошадь Роберта топталась на привязи у дальней стены и жевала сено. Сам Роберт стоял сбоку в ненавистной Мириэл позе – руки сложены на груди, ноги широко расставлены. Лицо его потемнело от ярости, подбородок был выпячен, взгляд тяжелый. В тени лицом к нему стоял какой-то человек, но Мириэл не удавалось рассмотреть его.
– Какого черта ты приперся сюда? – рычал Роберт. – Я плачу тебе за то, чтоб ты не лез на глаза, пока я сам не позову.
– Ты платишь мне не только за это, – отвечал ему скрипучий голос, – а я не пляшу ни под чью дудку.
– Что тебе надо? – Мириэл показалось, что в гневном голосе Роберта сквозит страх.
– Я последовал за тобой сюда, чтоб сообщить кое-какие новости, но, поскольку ты, как видно, слушать не настроен, я расскажу их в другом месте. – Он начал проталкиваться мимо Роберта к выходу, и, когда торговец схватил его и стал грубо толкать назад в стойло, Мириэл получила возможность рассмотреть лицо таинственного собеседника мужа. У него были грубые черты, безобразные оспины на лбу и щеках, косматая рыжая шевелюра и такая же густая курчавая борода, обрамляющая удлиненный подбородок. О боже, мысленно охнула она. Это он, тот самый человек, о котором говорил Стивен Трейб. Посредник, искавший убийц для Николаса. Мириэл вдавилась губами в ладонь, приглушая судорожный вздох. Это не совпадение. Она напряглась, втянув живот, и затаила дыхание, опасаясь, как бы ее не услышали. Ужас и отвращение были невыносимы, но она еще не все узнала.
– Ты никуда не уйдешь, пока я не позволю! – прошипел Роберт. – Не забывай, я – твой хозяин. От меня никто так просто не уходит!
– Ты зависишь от меня не меньше, чем я от тебя, – парировал Рыжебородый, отталкивая Роберта. – Мне есть что порассказать. И про ткача, который так и не дошел домой из пивной, потому что тебе захотелось убрать его с дороги. И про торговца шерстью, убитого в закоулке за то, что он ступил на твою территорию. – Громила помолчал и продолжал со зловещей вкрадчивостью в голосе: – И про капитана, проявившего интерес к твоей жене. Так что молись, чтобы я держал язык за зубами. И не вздумай нанять кого-нибудь, чтобы заставил меня замолчать навеки. Земля слухами полнится, а среди воров дух товарищества развит гораздо сильнее, чем среди важных толстобрюхих торговцев, как ты.
И вдруг завязалась драка. Мириэл услышала стук, глухой удар, как по тюку войлока. Роберт засипел. Один за другим последовали еще два удара – тяжелые и прицельные. Сипение переросло в частые хрипы.
– Мне не нравится, когда дело не доведено до конца, даже если я работаю на такого ублюдка, как ты, и потому сообщаю: тебя надули, – пропыхтел Рыжебородый с нескрываемым торжеством в голосе. – Николас де Кан не утонул. Какие-то рыбаки подобрали его в море полуживого и теперь собираются продать его родным. Если потребуются мои услуги, ты знаешь, где меня искать. А пока я сам вознагражу себя за эти сведения, не возражаешь? – Послышалось кряхтение, сопровождаемое треском срезаемого с ремня кожаного кошелька.
Мириэл нырнула в пустое стойло и едва успела пригнуться в дальнем углу, как на тропинке появился рыжебородый мужчина. Он вел за собой коня Роберта и запихивал за пояс его тугой кошелек. У выхода из конюшни он сунул ногу в стремя и сел верхом.
Мириэл дождалась, когда стихнет цокот копыт, затем выпрямилась и зашагала к дальнему стойлу. У Роберта был разбит нос, один глаз быстро заплыл и почти не открывался, по лицу стекала липкая слюна, блестящими капельками оседавшая в бороде. Мириэл с удовольствием взирала на обезображенные черты мужа. Мало ему досталось, мало, злорадствовала она. Пусть скажет спасибо, что у нее под рукой нет вил.
Она размахнулась ногой и со всей силы пнула его в пах. От неожиданности и боли он охнул, согнулся, а она тем временем сорвала с пальца обручальное кольцо и швырнула ему.
– Убийца! – прошипела Мириэл. – Я проклинаю тот день, когда вышла за тебя замуж.
– Это не то, что ты думаешь, – простонал Роберт.
– Разумеется, – зло отвечала она. – Правильно думаешь только ты один. Манипулируешь, извращаешь факты, создавая видимость резонности, так что только сумасшедшему придет в голову, будто можно действовать как-то по-другому.
– Это все из-за тебя. Я старался ради тебя. – Держась за пах, он смотрел на нее, как мальчишка, уличенный в хулиганстве и возмущенный тем, что его за это призвали к ответу.
– Ради меня! – Мириэл едва не захлебнулась словами.
– Сама бы ты никогда не избавилась от старого ткача – у тебя слишком доброе сердце, – вот мне и пришлось освободить тебя от него. – Его рассудительный тон подразумевал, что он, в отличие от нее, человек здравомыслящий. – А Морис де Лаполь лишил бы тебя шерсти или поднял бы цены. Его нужно было убрать с дороги. Любой на моем месте не стал бы колебаться ни минуты. – Свои аргументы он подкреплял красноречивыми жестами. – А Николас де Кан попытался выставить нас обоих на посмешище. Я приказал убить его исключительно ради твоей же пользы.
– Ты сошел с ума, – с отвращением молвила Мириэл. – А если нет, значит, ты – опасный негодяй.
Роберт смотрел на нее в замешательстве.
– Вовсе нет, – возразил он. – Просто я привык хватать жизнь как быка за рога и гнуть ее к земле, чтобы самому не быть поверженным. Уж ты-то должна это понимать.
Мириэл понимала, и, поскольку его мерзкие доводы находили отклик в ее душе, она чувствовала себя замаранной. Когда-то она тоже ухватила жизнь за рога и стала гнуть ее к земле, заботясь только о себе. Можно, конечно, убедить себя в том, что Роберт – сумасшедший или негодяй, но, если вдуматься, его рассуждения напоминают и о ее собственном прошлом.
– Это не значит, что ты поступал правильно или я могу простить тебя.
Роберт с трудом выпрямился и костяшками пальцев провел под окровавленным носом.
– А я и не жду от тебя прощения. Просто объясняю: мои действия абсолютно оправданы, и я сто раз готов поступить так же во имя сохранения того, что мне дорого.
– Что ж, ты собственными руками превратил в прах то, что тебе дорого, – презрительно бросила Мириэл. – Надеюсь, ты будешь гореть в аду, когда придет время. – Она отвернулась от него и зашагала прочь. Он догнал ее, схватил за руку и рывком развернул к себе лицом. Мириэл свободной рукой ударила его в живот. От неожиданности он сдавленно охнул и выпустил ее. Она подхватила юбки и побежала.
Держась за живот, Роберт проковылял к выходу из стойла. Мириэл, с развевающейся накидкой на плечах, быстро удалялась со двора. Он проводил ее беспомощным взглядом, затем выругался и застонал. Из его разбитого носа капала кровь. Он полюбил ее за строптивость, за живой пылкий нрав, но, как и в случае с необъезженной дикой кобылой, вскоре обнаружил, что оседлать ее – самое простое. Гораздо труднее усидеть в седле. Каждый раз, когда он уже думал, что полностью подчинил ее себе, она вдруг взбрыкивала, сбрасывала его и мчалась прочь, и все приходилось начинать сначала.
Возможно, она в чем-то и права. Может, он и впрямь разменивает свою жизнь впустую. Он сплюнул кровь, хромая, вернулся в стойло и, опустившись на четвереньки, стал рыться в унавоженной соломе, пока не нашел кольцо, которое швырнула в него Мириэл. Миниатюрный золотой ободок с резным орнаментом и одним камешком – гранатом, драгоценная вещица работы того же искусного линкольнского ювелира, который изготавливал кольца для архиепископа Йоркского. Изящное украшение не налезало ни на один из его пальцев, но он живо представил, как оно сверкало на руке Мириэл, когда она отдавалась другому мужчине, оставившему свое семя в ее чреве. Представил, как ее ладони стискивали спину де Кана и золотой ободок ее обручального кольца впечатывался в его голую плоть.
Роберт зажал в окровавленном кулаке символ супружества.
– Если ты не моя, – сказал он, – ему ты тоже не достанешься.
Мириэл стукнула кулаком в дверь Мартина Вудкока и в нетерпении окинула взглядом улицу. Трудовой люд был уже на ногах, серые разводы ночи растворялись в чистых красках раннего утра. Она еще раз громко ударила в дверь. Наверняка к этому часу кто-нибудь да встал, да и сам Мартин, насколько она его знала, не залеживался по утрам в постели. Кусая губы, переминаясь с ноги на ногу, Мириэл постучала в третий раз и опять оглядела улицу. Голос разума подсказывал, что ничего опасного ей не грозит. Роберт не должен бы сразу кинуться за ней в погоню; когда она убегала, он никак не мог отдышаться. И даже если ему каким-то чудом придет в голову шальная мысль, что она решила искать помощи именно здесь, он все равно опоздает. И все же суеверный страх не оставлял ее. Она живо представила его злобные глаза, когда он настиг ее и развернул к себе лицом. И ведь он был абсолютно уверен в своей правоте, ничуть не раскаивался в содеянном.
Наконец за дверью послышалась возня. Кто-то нестерпимо медленно, будто отпирая массивные ворота Замка, отодвинул засовы и с грохотом снял со скоб запорный брус. Дверь приоткрылась, и на нее уставилась заспанная служанка.
– Мне нужен господин Вудкок. Он дома? – спросила Мириэл, – Передай ему, что пришла госпожа Уиллоби по очень важному делу.
Женщина шире распахнула дверь и впустила гостью в дом, но в лице ее сквозила нерешительность.
– Нет, госпожа, его нет. Он ушел за священником.
– За священником? – удивилась Мириэл.
– Да, госпожа. У нас гостит одна женщина. Она недавно родила и теперь очень больна. – Служанка глянула на лестницу, ведущую на верхний этаж, и перекрестилась.
– Ты говоришь о Магдалене де Кан? – Мириэл тоже посмотрела на лестницу, и у нее защемило в животе.
Женщина кивнула. С верхнего этажа раздался голос Элисон Вудкок, спрашивающей, кто пришел. Не священник ли?
– Нет, это Мириэл, – откликнулась Мириэл, даже не подумав представиться замужним титулом. Фамилия Уиллоби была забыта навсегда. – Мне нужно переговорить с вашим мужем, когда он вернется. Я могу чем-нибудь помочь? – Она поднялась по лестнице и вошла в спальню, где находилась Элисон Вудкок. Благовоние восковых свечей и тлеющих в жаровне душистых трав не перебивали тяжелого запаха разлагающейся плоти. У Мириэл сдавило горло.
– Остается только молиться, – устало промолвила Элисон Вудкок. Наверно, она всю ночь сидела у постели больной. – Ей уже ничем не поможешь. Сами роды прошли спокойно, но послед долго не выходил, и повитухе пришлось вытаскивать его рукой. Когда такое случается, для матери это очень опасно.
Мириэл вспомнила свои собственные долгие муки. Она хотела умереть и должна была умереть после всех зверств, сотворенных с ее чревом, но ее выносливый организм оказался сильнее губительных обстоятельств и ее собственного желания. Она не сомневалась, что женщина, которая лежит здесь, отчаянно хочет жить, но ее плоть не в силах бороться со смертью.
Мириэл глубоко вздохнула и, расправив плечи, приблизилась к кровати. Простыни были усеяны душистыми травами, в светильниках горело ароматизированное масло, но благовония не заглушали запаха смерти. Магдалена полулежала на подушках. Она дышала часто и неглубока. На ее челе блестели капельки пота, кожа приобрела серебристо-голубоватый глянец надвигающейся смерти. Заплетенные в косу медные волосы на фоне этой мертвенной голубизны пылали, как огонь. По ее телу пробегала дрожь, костяшки пальцев, сжимавших край простыни, лоснились от напряжения. Было видно, что она сильно страдает. Ее конец, возможно, был совсем близок, но умирала она тяжело, в немилосердных муках. Мириэл прикусила губу. Ее терзали раскаяние и жалость. Еще год назад, даже меньше, она ненавидела эту женщину и, снедаемая жгучей ревностью, желала ее смерти.
Мириэл обошла вокруг кровати, чтобы сесть в свободное кресло у изголовья, и наткнулась на добротную колыбель из вишневой древесины, в которой спал младенец. На его личико падал свет свечи, и в разлете его бровей, разрезе глаз и линиях подбородка она ясно увидела лицо Николаса. У малыша были светлые золотистые волосики, и росли они ото лба, как у Магдалены. Формой носика он тоже напоминал мать. Мириэл не могла отвести взгляд от младенца. Ее переполняли любовь и тоска, груди, будто все еще налитые молоком, зудели. Ее ребенок был бы такой же красивый, если бы ему позволили жить. Если бы она сама не подвела его, если бы не вмешался Роберт… Она решительно затолкала грустные мысли в глубь сознания и навесила на них замок. Так можно сойти с ума.
– Мы наняли кормилицу, – тихо сообщила Элитой, – так что молока ему хватает. Мы держим его возле матери. Она очень расстраивается, если, просыпаясь, не видит его рядом.
– Я ее очень хорошо понимаю, – отозвалась Мириэл, вспоминая, как сама приходила в замешательстве, когда пробуждалась от тяжелого забытья, вызванного снотворным в вине, и видела, что живота у нее больше нет, а колыбель почему-то пуста. Она опустилась на стул и своей прохладной ладонью коснулась горячей, как огонь, руки Магдалены де Кан. Колец на ее пальцах не было, но белые тонкие ободки у их оснований свидетельствовали о том, что еще совсем недавно они были унизаны драгоценностями. – Николас скоро будет дома, обещаю тебе, – промолвила Мириэл. – Он обязательно увидит, как взрослеет ваш сын, превращаясь в красивого зрелого мужчину.
Магдалена дернулась, нахмурилась, но глаз не открыла. Мириэл облизнула губы.
– Мне тяжело это говорить, но, возможно, другого случая не представится. – Она склонила голову, подыскивая в тайниках сердца нужные слова, которые так трудно было произнести. – Прежде я безмерно завидовала тебе и в душе желала тебе зла– ведь ты отняла у меня то, что я считала своим. Своей вины мне не загладить, но я хочу попросить прощения. Мое поражение обернулось твоей победой, и по справедливости. Мне очень жаль, что я застала тебя в столь прискорбном состоянии. Я знаю, как много значат для тебя твой ребенок и Николас.
Медленно, с неимоверными усилиями, Магдалена приподняла отяжелевшие веки и повернула голову на подушке, чтобы видеть Мириэл.
– Он всегда принадлежал тебе, – просипела она. – На мне он женился только для того, чтобы залечить рану, которую ты оставила в его душе. И даже если бы я вросла в его плоть, а он в мою, эта рана продолжала бы кровоточить. А я тоже ревновала его к тебе. – По ее раздвинутым губам скользнула печальная улыбка. – И никогда не ревновала так сильно, как теперь.
На это Мириэл не нашлась, что ответить. Да и что она могла сказать, когда в ней самой жизнь била ключом, а Магдалена уже почти сгорела дотла? Она стиснула в своей ладони руку умирающей.
– Я пришла сюда, чтобы поговорить с Мартином о выкупе за Николаса, – объяснила она, – а не злорадствовать у твоей постели. Надеюсь, ты это понимаешь.
Улыбка на губах Магдалены померкла. Она остановила на Мириэл ясный пытливый взгляд.
– А ты была бы в восторге, если бы бывшая любовница твоего мужа объявилась во всей своей красе у твоего смертного одра и взяла бы тебя за руку?
Мириэл прикусила губу.
– Нет, вряд ли, – ответила она.
– То-то и оно.
Мириэл выпустила ладонь Магдалены и поднялась.
– Я ухожу, – твердо сказала она. – Хотела помириться с тобой, но, похоже, только причиняю тебе боль.
Мириэл пошла прочь, но хриплый шепот Магдалены заставил ее остановиться и обернуться.
– Я тоже хочу помириться.
Колыхнув юбками, Мириэл вернулась к постели умирающей и вновь взяла протянутую к ней горячую руку.
– Я возвращаю его тебе. – Голос Магдалены был едва слышен. – И даю свое благословение. Ты ведь за этим приходила? – Она лежала, смежив веки, и из-под ее темно-рыжих ресниц сочились слезы. Тыльной стороной свободной ладони Мириэл нетерпеливо отерла собственные глаза. Она пришла не за этим, и все же, наверно, усаживаясь возле постели умирающей, в глубине души надеялась добиться ее прощения и согласия.
– Я пришла помочь и получить помощь.
Обе женщины ненадолго замолчали, но короткое затишье нарушил плач проснувшегося младенца.
– Дай мне его, – попросила Магдалена. – Дай прикоснуться к нему, пока еще я что-то чувствую.
Мириэл подошла к колыбели и, нагнувшись, взяла из-под одеяльца запеленатого малыша. Хоть ей прежде и редко случалось иметь дело с маленькими детьми, ее рука инстинктивно согнулась, поддерживая крошечную головку, а тело затрепетало от острой радости. Открытые глазенки близоруко всматривались в контуры ее лица. Синевато-дымчатые, будто затянутое туманом море, они еще не приобрели своего естественного цвета. Мириэл попыталась представить, что держит в руках собственное дитя. Она поднесла ребенка Магдалене и бережно передала его в ее руки.
Магдалена погладила щечку малыша и поцеловала его в лобик.
– Я буду хранить тебя, – прошептала она. – Всегда, мое сердце, всегда.
Проголодавшийся малыш заплакал громче и настойчивее, а потом и вовсе завопил.
– Смотри, сколько в нем жизни, – тихо сказала Магдалена. На ее лице вновь засветилась улыбка, улыбка одновременно радостная и скорбная. – Забери его. – Ее голос дрожал. – Он голоден, кормилица уже ждет.
Мириэл осторожно взяла малыша на руки.
– Месяц назад у меня родился ребенок, но он умер, – призналась она. – Спасти можно было только одного из нас: либо меня, либо его. Муж предпочел пожертвовать невинным младенцем. Сказал, что сделал это из любви ко мне, но я-то знаю: он жаждал мести. – Она плотно сжала губы. В этом признании не было необходимости, разве что она чуть облегчила боль собственной души. Магдалена смотрела на нее, но Мириэл видела, что все ее внимание приковано к сыну. Она пыталась запечатлеть его образ в своей памяти, пока угасающая в ней жизнь не лишила ее зрения.
– О нем будут нежно и преданно заботиться, обещаю тебе, – поклялась Мириэл, заставляя себя успокоиться.
– Знаю. – Магдалена еще с минуту посмотрела на них, потом закрыла глаза и отвернула голову к стене, приняв ту же позу, в какой Мириэл застала ее, когда вошла в комнату.
Прижимая младенца к груди, Мириэл осторожно спустилась в гостиную. Его тепло, молочный аромат волнами накатывали на нее, вызывая трепет во всем теле. Ей стоило немалых усилий передать его в руки кормилицы, когда она уже почти поверила, что это дитя принадлежит ей.
Женщина с готовностью расстегнула лиф платья, оголила одну большую белую грудь, увенчанную крупным, размером с ноготь большого пальца, соском, и с привычной сноровкой сунула его в ротик малыша. Голодные вопли мгновенно сменились жадным причмокиванием, и раскрасневшееся от надрывного плача личико стало розоветь. Мириэл наблюдала за кормлением с нескрываемым восхищением.
– Маленький, а прожорливый, – промолвила кормилица снисходительно-горделивым тоном. – Уж как начнет, не остановишь. Обе груди высасывает. Туго придется пивным в округе, когда он вырастет. – Она погладила покрытую пушком головку, жмущуюся к ее груди. – А вот мать его жаль, бедняжку.
Мириэл не ответила. Любая фраза прозвучала бы пошло и банально. Разве можно словами передать всю горечь трагедии?
Дверь отворилась, и с улицы, где уже совсем рассвело, в дом вошли Мартин со священником. Оба запыхались от быстрой ходьбы. Мартин искоса бросил на Мириэл удивленный взгляд. Она поманила его. Он кивнул, проводил священника к лестнице и вернулся к ней.
– Что случилось? – Если накануне вид у него был просто утомленный, то к утру он уже настолько осунулся и побледнел, что теперь походил на живой труп.
– Боюсь, мне придется возложить на ваши плечи еще более тяжкое бремя, – предупредила Мириэл. Ей хотелось прильнуть к его уютной широкой груди, но она обуздала свой порыв и, вместо того чтобы кинуться к нему, приосанилась и сцепила ладони, пытаясь найти силы в самой себе. Потом объяснила причину своего визита.
Выражение его лица, как обычно, оставалось бесстрастным. Он задумчиво кивнул.
– Значит, ты знал, что это Роберт? – спросила Мириэл, ибо она не заметила в его глазах даже искры изумления.
Мартин развел руками:
– Полагаю, догадывался, но ведь подозрения – это далеко не факты.
– И доказать ничего нельзя, ведь, кроме моих слов, никаких улик нет, – сказала Мириэл. – Да и сообщника его вряд ли удастся арестовать, ведь признание для него равносильно виселице. Я сочла бы, что Роберт поступил так из ревности, и стала бы винить себя, но это не первый случай. Он погубил еще двух человек, стоявших на его пути.
Мартин убрал со лба просоленные серебристые пряди волос и покачал головой:
– А на вид такой сердечный человек. Кажется, ничто не омрачает его совести.
– А совесть его и не мучит, Мартин. Вот почему он так опасен. Он не видит ничего предосудительного в своих действиях. Виноват кто угодно, только не он. Так он считает, – Она расцепила ладони и всплеснула руками. – Я убежала от него и пришла прямо сюда, но мне необходимо вернуться в Линкольн, чтобы собрать выкуп. Я понимаю, у вас сейчас много забот, но не могли бы вы выделить пару человек, которые проводили бы меня туда и обратно?
Мартин почесал подбородок и взглянул на нее.
– Вот что, – решительно заявил он. – Я дам вам с полдюжины человек, и все они будут вооружены копьями. – Он подозвал слугу, коротко объяснил ему, что делать, и послал за матросами на «Пандору».
Мириэл поблагодарила Мартина и села ждать у очага.
– Хотите подержать его? – обратилась к ней кормилица, и, прежде чем Мириэл успела ответить, у нее на руках вновь оказался младенец. Женщина зашнуровала сорочку и застегнула ворот платья.
Насытившийся малыш сонно смотрел на нее из-под отяжелевших полуприкрытых век, обрамленных длинными ресницами цвета темной бронзы. Мириэл вдыхала его чистый молочный запах. Его теплое тельце давило на колени приятной тяжестью, заполняя пустоту в ее душе.
Из комнаты на верхнем этаже донесся захлебывающийся вздох, потом кто-то сдавленно всхлипнул, и она услышала тихий увещевающий голос священника. Минутой позже по крутой деревянной лестнице вниз спустилась Элисон.
– Магдалена умерла, – объявила она и кинулась к мужу, ища утешения в его объятиях.
Мириэл прижала к себе малыша. Быстрый стук его маленького сердечка эхом отдавался в ее груди. Он тихо посапывал, обдавая ее щеку теплым дыханием.
– Да хранит Господь ее душу, – прошептала она. – И да поможет мне не чувствовать себя как тать в нощи.
Глава 32
Линкольн Мириэл прибыла почти к вечеру, незадолго до вечернего звона. За садом пылала вечерняя заря, окрашивая черные контуры рассеянных деревьев жидким золотом. Ноги Мириэл утопали в белой туманной дымке, когда она торопливо шла от реки к дому.
В усадьбе ее встретила постоянная прислуга. Неожиданный приезд хозяйки удивил челядь, но не встревожил. Мириэл приказала подать ужин – похлебку с хлебом – для себя и сопровождавших ее мужчин. Из короткого разговора со слугами она выяснила, что Роберт не объявлялся. Если он и собирался вернуться в Линкольн, здесь его еще не было. Значит, она его опередила.
Она понятия не имела о том, что он намерен предпринять. Будет преследовать ее? Отпустит на все четыре стороны? Вряд ли он оставит ее в покое, подумала она. Он слишком отчаянно боролся, зашел слишком далеко, чтобы теперь отступить. Ее задача – постараться избежать встречи с ним и доставить выкуп за Николаса в целости и сохранности. На данный момент это – главное. Остальные проблемы она решит потом, когда придет время.
Мужчины сели ужинать, а она взяла светильник, ключи и по мощеному двору зашагала к строению, в котором размещались мастерская и контора. Вечернее небо озаряло голубое сияние восходящей луны. Ее свет сочился сквозь щели в ставнях, вместе со свечой рассеивая мрак мастерской. Мириэл бесшумно и проворно двигалась по знакомому помещению, лавируя между станками, рамами, корзинами с мотками разноцветной пряжи и длинными лавками, на которых разглаживали и скатывали ткань.
После ранней и промозглой весны замок и петли двери, ведущей в контору, смазали маслом. Ключ плавно повернулся в замочной скважине, и из отворившейся двери на Мириэл дохнуло холодным воздухом. Она шагнула через порог и поставила светильник на полочку в небольшой нише в стене. На столе аккуратными горками лежали счета, палочки с надрезами, обозначающими сумму долга, и стояли весы с медными чашками. За столом находилась мягкая лавка со спинкой. По обеим сторонам громоздились кованные железом сундуки, в которых Мириэл хранила свою прибыль. Один из этих сундуков имел особую ценность.
Мириэл увидела в воображении блеск спрятанного в нем сокровища. Выкуп, достойный короля… и ее возлюбленного. Она опустилась на колени возле сундука и открыла тайник, дабы в последний раз взглянуть на корону Матильды. Вынимая из шелка жемчуг в золотой оправе, она вспомнила, как они с Николасом стояли здесь на коленях, словно поклоняясь святыне. Потом вспомнила пронизанное нежностью исступление их любовной близости, которая была одновременно святотатством и священнодействием. Мириэл водила по короне кончиками пальцев, восторгаясь красотой, созданной искусным ювелиром. Воистину бесценное сокровище, и она знала, что никогда не перестанет жалеть о его утрате. Ее ладонь скользнула по одной из золотых цепочек к трилистнику с жемчужиной, трепещущей на ее конце, и ей вновь вспомнились наслаждение и боль плоти.
Некоторое время спустя она вздохнула, завернула корону в шелк, убрала ее в тайник и, поднявшись с пола, стряхнула пыльные отпечатки колен на платье. Едва уловимый запах плесени соперничал с ароматом древесного угля и всепроникающим запахом шерсти. Мириэл сделала глубокий вдох, ища успокоения в знакомой смеси ароматов, и занялась другими сундуками.
В ту ночь на барже она спала неспокойно. Одеялом ей служил плащ, подушкой – одно из платьев, которое она свернула и приложила вплотную к деревянному сундуку. Двое охранников Мириэл забрали его из конторы и перенесли к реке. Теперь эти же двое стояли в карауле, пока остальные четверо, теснясь, словно сельди в бочке, спали на носу баржи, предоставив в распоряжение Мириэл среднюю часть судна.
Холодную ночную тишь нарушали лишь плеск воды, облизывающей борта баржи, и храп спящих мужчин. Мириэл грезилось, что она в море, одна на большом белом корабле с мачтой, отлитой из чистого золота, на которой полнится ветром парус из темно-желтого шелка, исчерканный непонятными письменами. На горизонте собирается буря. Вспышки молнии пронзают фиолетовые облака, освещая их изнутри, и она видит гонимые ветром струи дождя, барабанящего по водной поверхности. В преддверии шторма море под ней покрылось рябью, и она понимает, что времени у нее мало. Она должна найти и спасти Николаса до того, как ударит молния. Но уже много часов она ищет его и не может найти и не знает, что делать дальше. Только жмется к большой золотой мачте и зовет его.
Ветер вздыбил ее волосы и швырнул их на лицо, словно полотнище изодранного знамени. Взлохмаченные пряди заслонили видимость, но в это мгновение ей почудилось, будто она услышала ответный крик. Она подбежала к борту и стала всматриваться в бурлящую воду. Неподалеку, на расстоянии брошенного дректова, виднелась темная голова, гладкая и прилизанная, как морда тюленя. Она громко окликнула его, и, хотя звук ее голоса потонул в реве пенящихся бурунов, он услышал ее и, что-то крикнув в ответ, поплыл ей навстречу. Небесная твердь разверзлась, изрыгая стрелы молний. Оглушительный удар грома отозвался в голове, будто рычание гигантского чудовища. Палуба под ногами Мириэл начала плавиться, ее ослепила волна жидкого золота. Всхлипывая от страха и напряжения, она схватила веревку и обвязалась ею вокруг пояса. Корабль рассыпался, и она погрузилась в зеленую пучину.
Огромное чрево моря было холодным, бездонным и соленым, как человеческое естество. Мириэл крутило и швыряло. И вдруг она почувствовала, что конец веревки за что-то зацепился. Ее повлекло куда-то мощными рывками, пока холод морской воды не сменился теплом другого тела, и она не уперлась в Николаса – грудь в грудь, бедро в бедро. Она хотела выдохнуть его имя, но он заключил ее лицо в ладони и обжег ее губы жаром своих губ, бормоча слова любви, разливавшиеся по телу горячими волнами.
Над ними, словно огромный дракон, ревел и вспыхивал ураган. Она льнула к Николасу, цеплялась за него изо всех сил, чтобы ни за что не разлучаться с ним. Он взял свободный конец веревки и привязал ее к себе, но спокойнее ей почему-то не стало. Веревка впилась в ее плоть, и она закричала от боли.
Мириэл открыла глаза, стремительно переносясь из мира грез в реальность. Лил дождь, холодный и без привкуса соли, а она действительно была связана: ее запястья опутывала тонкая пеньковая веревка. Только привязана она была не к Николасу. Другой конец веревки крепко держал в руке стражник в латах и с мечом на бедре. С ним были еще стражники, все вооруженные до зубов. Чешуйки на их кольчугах, будто сотканных из капель дождя, переливались и блестели.
Сопровождавшие Мириэл моряки стояли жалкой кучкой, испугавшись обнаженных мечей.
Мириэл неуклюже приподнялась и села.
– Что это значит? – возмущенно воскликнула она, объятая гневом и страхом. – Кто вы такие?
– Меня зовут Мило де Вер, госпожа, – холодно отвечал пленивший ее стражник, презрительно кривя верхнюю губу. – Я – один из помощников шерифа.
– Я не сделала ничего плохого! – сердито сказала Мириэл. – Немедленно отпустите меня.
Он склонил голову:
– Разумеется, отпущу, госпожа, но только в руки вашего супруга. – Он передал конец веревки мужчине, стоявшему подле него. – Ваша судьба в его руках. А я знаю, как поступил бы с вами, будь вы моей женой.
– Роберт! – Мириэл едва не захлебнулась от негодования при виде мужа. Его обезображенное лицо осунулось – видимо, он долго не спал, – а обычно опрятная одежда была измята и заляпана дорожной грязью.
– Не ожидала увидеть меня, дорогая? – спросил он, раздвинув губы в недоброй улыбке, которая никак не отразилась в его глазах, но в их уголках, как всегда, собрала морщинки. – А я так очень удивлен и рад, что прибыл вовремя. Неверная жена, сбежавшая с деньгами мужа к любовнику, не заслуживает снисхождения. – Он намотал конец веревки на кулак и рванул на себя. – Поднимайся.
Мириэл не стала ждать повторного понукания. Сон давно как рукой сняло, и она мгновенно поднялась на ноги.
– Это мои деньги! – выпалила она. – Твои деньги я не трогала. Я не стала бы брать деньги убийцы, погубившего троих человек. – Она специально повысила голос, чтобы Мило де Вер мог слышать каждое слово. – Сколько еще неугодных ты намерен убить? Где спрячешь мой труп, когда разделаешься со мной?
Роберт устало покачал головой.
– Твои лживые обвинения имеют одно объяснение: с тех пор, как ты потеряла ребенка, ты не в себе, – сказал он. – И мне, право, очень горько видеть тебя в столь плачевном состоянии.
– Тогда отпусти, – потребовала Мириэл, – и больше ты меня никогда не увидишь.
– Заманчивая мысль, но я проявил бы полнейшую безответственность, отпустив тебя в твоем нынешнем состоянии. Да я и не для того с высунутым языком гонялся за тобой, чтобы теперь отпустить. – Он покусал изнутри щеки и губы и смерил ее взглядом с головы до ног. – Я здесь, чтобы спасти тебя от самой себя и, не отрицаю, чтобы сохранить свою честь. – Он глянул через плечо на бесстрастного Мило де Вера. – Надеюсь, вы это понимаете, сэр?
Солдат кивнул:
– Да, сэр, можете рассчитывать на меня.
Они обменялись взглядами. Уже начинало светать, и Мириэл, наконец-то рассмотрев Мило де Вера, узнала его. Представитель мелкопоместного дворянства, он был младшим сыном в семье, принадлежавшей к младшей ветви дворянского рода, и имел за душой лишь небольшой клочок земли, на котором паслась целая отара овец. Роберт покупал у де Вера его настриг и, поскольку тот был близок к шерифу, всегда расплачивался очень щедро. Если уж Роберт мог купить смерть, заручиться поддержкой нужных людей для него вообще труда не составляло.
– Разумеется, – глумливо фыркнула Мириэл. – Сколько ты ему заплатил? Тридцать сребреников?
Роберт размахнулся и хлестнул ее по лицу.
– Довольно! – прошипел он. – Держи свой паршивый язык за зубами, пока я не заткнул тебе рот куском твоей драгоценной шерсти!
От боли и ярости на глазах Мириэл выступили слезы. Шея, резко дернувшаяся при ударе, нестерпимо ныла, щека онемела. Стражники молчали, наблюдая за ними. Ни у одного из них в лице она не заметила осуждения. Те, кто не хранил невозмутимость, были явно на стороне Роберта.
Он грубо схватил ее под локоть и поволок с баржи на берег.
– Дома поговорим, – заявил он, давая понять окружающим, что за закрытыми дверями он устроит ей хорошую порку, чего приличия ради не может позволить себе на людях.
– У меня нет с тобой общего дома, – процедила сквозь зубы Мириэл.
Роберт крепче стиснул ее руку и рявкнул:
– На сегодняшнюю ночь есть. – Он потащил ее за собой. Она бросила взгляд через плечо и увидела, как двое стражников снимают с баржи дорожный сундук. Остальные по указанию де Вера конвоировали моряков Мартина Вудкока.
– Не волнуйся, – усмехнулся Роберт. – Твоих друзей отпустят. Правда, сначала они погостят немного в тюрьме. Несколько добрых ударов хлыста навсегда отобьют у них охоту помогать ворам.
– Ублюдок, – прошипела Мириэл.
– Я-то как раз рожден в законном браке, – заметил Роберт, пожимая плечами, – и, в отличие от некоторых, не вынашивал внебрачных детей.
Мириэл набросилась на мужа, оплевывая и пиная его ногами, но Роберт быстро приструнил ее. Он набросил веревку ей на шею и затянул ее.
– Надеюсь, мне не придется тащить тебя на поводке, как собаку, – произнес он снисходительно-недовольным тоном.
Мириэл захрипела, хватая ртом воздух, и вцепилась ногтями в веревку. Роберт чуть ослабил давление петли, давая ей возможность вздохнуть.
– И так будет каждый раз, едва ты посмеешь выказать неповиновение, – предупредил он. – Разумеется, ради твоего же блага.
Тяжело отдуваясь, Мириэл прижала связанные руки к горящему горлу. Теперь уже с заботливостью в движениях, он снял с ее шеи веревку и, крепко взяв ее под локоть, повел за собой.
– Ничего, – заявила Мириэл, продолжая дерзить, хотя от попыток отбиться уже воздерживалась. – Мартин и без моей помощи соберет выкуп. Он знает, что это ты приказал потопить «Императрицу» и убить Николаса. Делай что хочешь, но твое время кончилось.
– Все мы в руках Господа, дорогая, – ответил Роберт, поведя плечами. – А Мартин Вудкок и твой любовник пока еще не добрались до меня.
Они прибыли домой. Роберт отправил ошарашенных слуг, приказал солдатам поставить сундук в гостиной и заплатил каждому по серебряному пенни. Уилл кинулся к ним, как всегда, тявкая и виляя хвостом.
Элфвен топталась на пороге, в ужасе таращась на связанные запястья хозяйки.
– Оставь нас! – Роберт нетерпеливо махнул рукой, – И забери с собой это дерьмо! – Он сапогом поддел Уилла под ребра и отшвырнул в другой конец комнаты. Тявканье сменилось жалостным визгом. Элфвен схватила песика под мышку и поспешила удалиться.
– Собака-то чем виновата? – в гневе воскликнула Мириэл.
– Черт, у меня давно ноги чесались на этого гаденыша, – с тех самых пор, как я купил его, – ответил Роберт удовлетворенно. – Жаль, что ждать пришлось так долго. – Он поволок ее наверх и, когда они вошли в спальню, запер дверь. – Мы ведь не хотим, чтобы нам мешали, верно? – шутливо сказал он.
Мириэл села на лавку, прикидывая, сумеет ли она вытащить нож у Роберта из-за пояса и всадить ему под ребра. Дело не в том, осмелится ли она взять грех на душу, а как это осуществить. Сейчас она могла бы убить его без малейших угрызений совести. Она поджала губы. Роберт начеку и крайне раздражен. Задача непростая, но попытаться надо. Возможно, удастся заманить его в постель, изображая раскаяние и смирение, и отомстить, пока он будет корчиться в экстазе.
– Ты, разумеется, не хочешь, – холодно отозвалась Мириэл, не узнавая свой бесстрастный голос. Казалось, она выхолостила все чувства и убрала их подальше до лучших времен. – Что тебе от меня нужно? Не терпится в очередной раз доказать свою «мужественность»? Или избить меня до полусмерти?
Роберт отвернулся от двери и посмотрел на нее, хмуря брови.
– Нет, разумеется. Зачем же мучить больную?
– Больную? – Мириэл внимательно посмотрела на мужа.
Он постучал себя по голове:
– Только ты одна и не сознаешь, что у тебя сильное душевное расстройство. Ты тяжело и долго болела после неудачных родов и от горя тронулась рассудком. Отсюда и все твои нелепые выдумки про убийства и заговоры.
– Понятно. Ты считаешь меня сумасшедшей. – Мириэл медленно качнула головой. Хорошо, что ее чувства вне досягаемости, подумала она. Ее взгляд метнулся к ножу на поясе Роберта. Безумие послужило бы ей надежным оправданием, если бы она заколола его.
– Может, ты и не совсем сумасшедшая, но явно не в своем уме. Ты представляешь опасность и для себя, и для людей и явно не способна заниматься своим ремеслом.
Вот удивил так удивил, подумала Мириэл. Она откинулась на кровать, согнув одну ногу в колене. Под тугой шнуровкой на ее груди еще четче обозначились соблазнительные округлости.
– Значит, спать ты со мной не хочешь.
Роберт побагровел, возбужденно взъерошил свои волосы.
– Я этого не говорил, – прорычал он.
– Тогда развяжи меня. – Она протянула ему руки и провела языком по губам.
Роберт тоже облизнулся. Он решительно шагнул к кровати и пристально посмотрел на нее сверху вниз.
– Если ты не в своем уме, – медленно заговорил он, – тогда, развязав тебя, я подвергну себя большому риску, ибо, как знать, что может выкинуть полоумная в припадке ярости. А я слышал, жертвы помешательства обретают недюжинную силу. – Он расстегнул ремень и вместе с ножнами повесил его на сундук. Мириэл старалась не смотреть на костяную рукоятку, торчавшую из кожаного чехла, опасаясь, что направление ее взгляда привлечет внимание Роберта.
– Если ты не сумасшедшая, – продолжал он, – значит, ты и впрямь веришь, будто бы я способен на убийство, но это никак не умаляет твоей вины: ты пыталась сбежать от меня к любовнику, прихватив сундук с деньгами. – Он невесело хохотнул. – Согласись, дорогая, в такой ситуации развязывать тебя было бы глупо. Это означало бы, что я сам сумасшедший.
Мириэл прикусила губу. События развивались не так, как она рассчитывала.
– Прошу тебя, Роберт. – Она в мольбе протянула к нему связанные запястья. – Веревка сильно давит, пальцы онемели.
– Может, и онемели, но еще не посинели, – равнодушно заметил он. Задрав тунику, он расшнуровал штаны. – Прежде ты никогда не обольщала меня. Это очень странно, – рассудил он. – Либо ты хитришь – просишь предоставить тебе свободу, чтобы тут же дать мне по паху, – либо дразнишься. Играешь в рабыню и господина. Такие игры тебе нравятся? – Он учащенно задышал, распаляясь от собственных слов, и склонил набок голову. – Де Кан связывал тебя, когда вы занимались любовью? Ты этого хочешь? – Он взгромоздился на нее, задрал на ней юбки.
Мириэл вскрикнула, когда он вонзился в нее, и впилась зубами в нижнюю губу. Она не сопротивлялась, но ее тело, отторгая боль, натянулось как тугой лук.
Страсть и гнев возбудили Роберта до крайности, и через несколько мгновений он уже сотрясался на ней в исступлении оргазма. Мириэл смотрела на стропила, как смотрела на них каждый раз, когда Роберт овладевал ею. Она изучила на балках все сучки и изъяны, все трещинки и пятна. И сейчас она сосредоточилась на них, черпая выдержку в непоколебимости бесстрастных деревянных опор.
Пыхтя, Роберт слез с нее. Затем опустил и разгладил на ней скомканные юбки – деловито, будто убирал постель. Порядок превыше всего.
– Когда отправимся в путь, я тебя развяжу, – сказал он, застегивая ремень и поправляя на бедре ножны.
Мириэл отвела взгляд от стропил.
– В путь? – озадаченно повторила она. Он кивнул.
– Неужели ты думаешь, что останешься в Линкольне? После того, как опозорила меня? Не знаю, сумасшедшая ты или нет, но жена ты негодная. Неудивительно, что твой отчим отправил тебя в монастырь.
– Так отпусти меня. – Она с трудом приподнялась, села на кровати и вновь протянула к нему связанные запястья. – Срежь путы, и я уйду.
– Нет уж, дорогая, это было бы слишком просто, а я не из тех, кто прощает долги. К тому же, как знать, что ты начнешь болтать, пороча мое доброе имя, едва окажешься за порогом этого дома?
– И что же ты замыслил? – сипло спросила Мириэл, с ужасом представляя, как он ведет ее связанную в тихое местечко за городом и там убивает. Соседям и знакомым он скажет, что она сбежала, и никто не будет знать, что с ней произошло на самом деле.
– Твои родители хотели отправить тебя в монастырь, и я исполню их волю. Ты вернешься туда, откуда сбежала – в обитель Святой Екатерины.
– Что-о?! – Чувства, которые, как ей казалось, лежали вне досягаемости на полке, с новой силой захлестнули ее. – Ты не посмеешь! – Ее связанные руки издевательски напоминали молитвенный жест. Она стиснула кулаки.
– Разумеется, не послушницей, дорогая. – Он зловеще улыбнулся. – Это было бы оскорблением для почтенного ордена святых сестер. Но ничто не мешает тебе поселиться там в качестве гостьи. Из доходов от твоих мастерских я буду щедро платить монахиням за твое содержание, чтобы они радели о твоих телесных и духовных нуждах. – Он развел руками. – По-моему, просто идеальное решение. Мириэл тряхнула головой:
– И ты надеешься, что я смиренно приму участь постоялицы святой обители?
Роберт направился к выходу.
– Смиренно или нет, – отозвался он, снимая засов и берясь за щеколду, – но жить ты будешь там. Я уж об этом позабочусь. – Он скривил губы в недоброй улыбке – Монахини позаботятся.
Он вышел из комнаты и запер дверь снаружи.
Мириэл свирепо глянула ему вслед и разразилась площадной бранью. Будь ее руки свободны, она схватила бы с сундука деревянную миску для фруктов и запустила бы ее в дверь, но ее запястья были связаны, и она излила свою ярость в пронзительном вопле, вскочила с кровати, затопала ногами. Потом, сообразив, что Роберт, должно быть, подслушивает под дверью, плотно сжала губы и стала мерить комнату быстрыми беззвучными шагами.
Она огляделась, пытаясь придумать, как бы развязать руки. Может, разбить кувшин с водой и об острый край перерезать путы? Или попробовать достать ножницы из корзины с шитьем и с их помощью как-нибудь освободиться от веревки? Идеи вспыхивали и тут же гасли. Даже если удастся развязать руки, это ей не поможет. Помещения нижнего этажа наверняка охраняются, а выход на наружную лестницу Роберт закрыл. Через окно тоже не удастся сбежать. Даже если получится отодвинуть щеколду и распахнуть ставни, проем слишком узок, да и прыгать высоко.
– Ну и иди, как ягненок на заклание, – презрительно буркнула она себе. – И Николас погибнет, а его сын вырастет сиротой, – если вообще вырастет. – Эта мысль вновь воспламенила в ней мятежный дух. Нужно что-то делать. Пожалуй, кувшин с водой – наиболее подходящее орудие. С ножницами, хоть они и острые, управиться труднее. Чтобы разрезать веревку, их нужно держать в руках.
Кувшин с водой стоял на игорном столе у стены на уровне ее бедер. Мириэл нагнулась к его краю, чуть наклонила и отпила большой глоток. Керамический сосуд был облит зелено-золотой глазурью и посередине опоясан узором в виде пшеничных колосков. Ее мать очень любила этот кувшин. Мириэл вспомнила, как та летом ставила в него цветы, вспомнила исходивший из его горлышка аромат жимолости и роз. Она помедлила, наслаждаясь прохладой гладкой глазури, погладила узор, потом, со слезами на глазах, взялась кончиками пальцев за край горлышка, готовясь швырнуть кувшин об пол.
Ключ в замке повернулся. Мириэл и шелохнуться не успела, как Роберт втолкнул в комнату Элфвен и запер ее вместе с хозяйкой.
– Захочешь выйти – постучи, – сказал он через дверь, вновь щелкнул замком и спустился вниз.
Мириэл испытала одновременно облегчение и разочарование. Она радовалась за кувшин, избежавший печальной участи, но жалела, что ее план расстроился. Поставив кувшин на стол, она вздохнула с досады и посмотрела на служанку. Та стояла перед ней белее мела.
– Полагаю, тебе тоже не дозволено развязать меня, – сказала Мириэл.
– Нет, госпожа, – Элфвен сглотнула слюну, – хотя я сделала бы это с удовольствием.
Мириэл глянула на девушку и потом на окно. Может, все-таки ей удастся протиснуться, а веревкой ей послужат связанные простыни.
Элфвен, очевидно, прочитала ее мысли.
– Он поставил под окном вооруженного стражника, – доложила она. – Говорит, что вы снова попытаетесь бежать и что вы представляете опасность для всех и в первую очередь для себя самой.
Мириэл скривила верхнюю губу:
– Я представляю опасность только для него одного, и он это знает. – Она дернула головой в сторону двери. – Зачем он прислал тебя?
Элфвен кивнула на ночной горшок у кровати:
– Он подумал, что вам, возможно, понадобится горшок, а вы сами не справитесь.
Мириэл посмотрела на девушку и зло рассмеялась, конвульсивно содрогаясь всем телом. По ее лицу струились слезы.
– Какое благородство! – выпалила она и схватилась за живот, пытаясь унять резь, вызванную бурным выплеском чувств. – 3-замышляет убийство, заставляет отдаваться ему со связанными руками, но при этом б-беспокоится, что я не смогу сама сходить по нужде. О боже! – Держась за живот, она бросилась на кровать. Казалось, у нее опять начались схватки. Она перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, корчась от боли.
Элфвен робко тронула ее за плечо.
– Хотите воды?
– Чтобы сходить на горшок? – Это едва не вызвало новый взрыв хохота, но первый приступ истерики уже прошел, а на второй у нее просто не было сил. Дрожа, она села на кровати и отмахнулась от чаши, которую протягивала ей напуганная служанка.
– О боже, извини. Слишком долго сдерживалась.
– Я же просила вас, госпожа, быть осторожней, – Элфвен вытащила носовой платок и вытерла мокрое, опухшее от слез лицо Мириэл. – Я сразу подумала, что беда будет, когда проснулась в «Корабле» и увидела, что вас нет. А вчера поздно вечером он привез нас сюда и у других слуг все про вас вызнал.
Мириэл прижала руки к животу.
– Он говорит, что я тронулась рассудком, и хочет заточить меня в монастырь. На рассвете, едва откроются городские ворота, он повезет меня в обитель святой Екатерины. – Она чуть отклонилась назад и посмотрела на Элфен. – Ты тоже думаешь, что я сошла с ума? Только честно, – добавила она, увидев, что девушка опустила глаза. – Если уж ты считаешь меня полоумной, значит, дела мои совсем плохи.
Элфвен нахмурилась, в задумчивости одергивая на себе платье.
– Нет, госпожа, я так не считаю, – промолвила она, наконец, – но думаю, вы идете прямо навстречу опасности.
Мириэл поморщилась:
– Сделав первый шаг, назад повернуть я уже не могу. – Она глянула на свои связанные запястья. – Я знаю, ты не вправе меня развязать, да и толку от этого все равно не будет. Оконный проем слишком узкий, я в него не протиснусь, да и он к тому же, как ты говоришь, выставил там стражу. Но ты-то можешь пойти куда захочешь.
Девушка бросила взгляд через плечо.
– Не бойся, – успокоила ее Мириэл. – Даже если муж торчит у двери, нашего разговора он не слышит.
– Что от меня требуется? – В глазах служанки читалось сомнение.
– Езжай в Бостон, к Мартину и Эдисон Вудкок, сообщи им, что произошло и как намерен поступить со мной Роберт. Они – моя единственная надежда на спасение. – Она прямо посмотрела Элфвен в лицо. – А ты – единственный человек, который может сообщить им, где я.
Девушка помедлила в нерешительности и, к огромному облегчению Мириэл, кивнула.
– Я так и так не осталась бы здесь после вашего отъезда, госпожа, – заявила она. – После того, как господин Роберт обошелся с вами и с Уиллом, это исключено. Следующей жертвой стала бы я, а шце вовсе не хочется быть козлом отпущения.
– Да благословит тебя Господь, – сказала Мириэл. – Боже, я-то думала, что уже отплакала свое. – Она смахнула рукавом слезу. – И Уилла с собой забери, – распорядилась она. – А то Роберт, чего доброго, убьет малыша, просто чтобы досадить мне.
– Обязательно заберу, – кивнула Элфвен. – Он сейчас в сарае. Я посадила его в корзину и дала кость, чтобы не шумел.
– У меня к тебе еще одна просьба, – обратилась к служанке Мириэл, когда та собралась уходить.
Элфвен опять насторожилась:
– Слушаю, госпожа.
– Помоги мне все-таки облегчиться.
Глава 33
На толстой разделочной доске лежала рыба. Ее свежая тушка все еще серебрилась, глаза блестели, словно янтарно-ониксовые диски. Госпожа Лепешер рубанула ножом, отделяя голову от туловища, потом отработанным движением полоснула по брюху до плавника, поддела пальцем красные внутренности и бросила их в ведро вместе с головой. Вся эта жестокая процедура, благодаря сноровке госпожи Лепешер, была преисполнена завораживающего изящества. Глядя на нож, Николас решил, что пытаться бежать не стоит. Она слишком хорошо владела своим орудием, да и до двери было далековато.
Женщина перехватила его взгляд, и под темными усиками над ее верхней губой заиграла мрачная усмешка.
– Это я у матери научилась, а она – у своей матери, – сказала она. – Лучше нас на островах Женези никто не умеет чистить рыбу. – Она швырнула выпотрошенную сайду в корзину по левую руку от себя и из корзины справа достала новую жертву.
Интересно, думал Николас, это предупреждение или гордость за собственное мастерство вынудила ее раскрыть рот? В любом случае надо выразить свой интерес.
– Да, я видел, как работают торговки рыбой в Руане. Ни одна из них не сравнится с вами в ловкости.
– Хм. – Госпожа Лепешер бросила на него предостерегающий взгляд, давая понять, что не приемлет лести. – Приходится быть ловкой, – отвечала она. – Кто бы взял замуж такую уродину, если бы я ничего не умела делать?
Николас пожал плечами.
– Наверно, в молодости вы были красивы? – галантно заметил он.
Она фыркнула и отсекла рыбе голову.
– Вовсе нет. Мужа я нашла благодаря богатству отца и навыкам, которые переняла у матери.
– Но ведь Гишар, по-моему, любит вас.
– Угу, – усмехнулась она. – Ночью все кошки серы. – Она глянула на него исподлобья. – А у тебя самого жена есть?
Николас вздохнул:
– Есть, госпожа. Когда я уезжал, ей до родов оставалось меньше месяца. Это наш первый ребенок.
Госпожа Лепешер вновь сосредоточилась на своем занятии. В корзину полетела очередная выпотрошенная рыба, а на доске появилась другая.
– Ну и какая она из себя, твоя жена?
– Высокая, рыжеволосая, – отвечал Николас, – просто красавица. – Он смущенно заерзал на лавке. – Я женился на ней, потому что не мог соединиться с другой женщиной, но теперь мое сердце принадлежит Магдалене. Надеюсь, она знает это.
– Хм, – вновь хмыкнула госпожа Лепешер и поджала губы, выражая свое неодобрение. – По-моему, любовь бывает только в песнях менестрелей.
– Я пробовал сладости возвышенной любви, воспеваемой менестрелями, знаю вкус насущного хлеба любви земной, – сказал в свое оправдание Николас – И то, и другое по-своему восхитительно.
Женщина выгнула одну бровь, словно говоря, что подобный образ мыслей не внушает ей доверия. Ее красные потрескавшиеся руки продолжали методично обрабатывать улов. Нож полоснул по брюху очередной жертвы, и на его лезвии у самой рукоятки осели серебристые чешуйки.
– Вот это любовь, – заявила она, швыряя последнюю рыбину в левую корзину. – Иначе я и не стала бы этим заниматься, хоть сто раз была бы мастерицей.
– Это – жизнь, – возразил Николас, за что госпожа Лепешер наградила его сердитым взглядом.
Дверь с грохотом отворилась, и в дом быстрым шагом вошел Гишар. Он, должно быть, бежал, потому что на его задубелых бурых щеках горел румянец.
– Одевайся, – распорядился он, не вдаваясь в объяснения. – Я тебя отпускаю. Держать тебя здесь слишком опасно.
И Николас, и госпожа Лепешер вытаращились на него в удивлении.
– Ты что?! – опомнилась первой жена Гишара. Она подбоченилась, готовясь закатить скандал. – Мы целый месяц кормим, одеваем его за свой счет. Ведь благодаря ему ты избавишься от необходимости ходить в море, а мне никогда больше не придется чистить эту проклятую рыбу!
– Не придется, потому что нас не будет в живых. – Гишар схватил со спинки лавки плащ Николаса и швырнул его пленнику. – Я отпущу тебя, но ты должен оставить расписку, обязуясь сполна уплатить мне выкуп до Пасхи в следующем году. – Он кинулся в соседнюю комнату и вскоре вернулся с куском пергамента, чернильницей из рога и пером.
– Гишар! – зычно, по-мужски, рявкнула его жена. – Объясни немедленно, почему ты решил его отпустить. И смотри, чтобы твои доводы были убедительными. – Она угрожающе взмахнула ножом.
– Вот, пиши обязательство. – Гишар сунул в руку Николасу перо и разгладил на столе лист пергамента.
Снедаемый любопытством и – в немалой степени – недобрым предчувствием, но согласный на все, что могло поспособствовать его скорому освобождению, Николас с готовностью обмакнул перо в вязкую коричневую жидкость, служившую чернилами.
Гишар Лепешер повернулся к своей негодующей жене:
– Люди, которые хотели убить его, не получили всю сумму обещанного вознаграждения. Им сказали, что он жив и его жена готова заплатить выкуп. Заказчик поднял цену до шестисот марок.
Николас похолодел. Гишар всучил ему расщепленное перо, и теперь он, пытаясь писать, во все стороны брызгал чернилами.
– Почему же ты сам не разделаешься со мной? – спросил он.
Гишар скривил свой утопающий в бороде рот:
– Поверь мне, я думал об этом. Шестьсот марок – деньги, конечно, хорошие, но, когда речь идет об убийстве, это ненамного больше, чем пятьсот марок, которые я уже запросил за спасение твоей шкуры. – Он развел руками, словно спрашивая, а как еще он мог поступить. – Ты больше месяца пользовался покровительством и гостеприимством моего дома. Я не могу просто взять и все это выбросить в окно, перерезав тебе горло. Поручись, что заплатишь мне выкуп, и ты свободен. Можешь отправляться домой.
– В общем, ты отпускаешь меня в лапы смерти, – сказал Николас, поморщившись.
– Надеюсь, нет. Ты уж постарайся уцелеть, а то плакали мои денежки. Что ж, хоть дом свой уберегу от тех, кто хочет тебя убить. Сдается мне, что они перережут горло не только тебе.
Николас подписался пачкающим пером и вручил пергамент Гишару. На листе с обратной стороны красовались несколько налипших серебристых чешуек и кровяное пятно от рыбьих потрохов.
– Деньги ты получишь, обещаю, – заверил он Гишара, насмешливо вскидывая брови. Как это ни забавно, своим освобождением он был обязан тем, кому приказано его убить. – Если выживу. – Он протянул руку. – Правда, если ты дашь мне денег на дорогу, шансов на спасение у меня прибавится.
Гишар закатил глаза.
– Если помрешь не расплатившись, – заявил он, – клянусь, никогда в жизни не буду помогать утопающим, и гибель этих моряков будет на твоей совести. – Он снял с пояса мешочек с деньгами и кинул его Николасу. – Вернешь полный мешочек золота.
Его жена вытерла о юбку свой нож и передала его Николасу.
– Вот, возьми, он тебе нужнее, а я надеюсь, что когда-нибудь стану богатой.
Николас сунул нож за пояс:
– Спасибо. – В порыве благодарности он взял в ладони круглое лицо женщины с проступающими под кожей красными прожилками и расцеловал ее в обе щеки.
– Да ну тебя! – Она сердито оттолкнула его, но ее маленькие синие глазки заблестели от удовольствия.
– Немудрено, что тебя хотят убить. Обольщаешь женщин прямо под носом у мужей, – буркнул Гишар, притворяясь оскорбленным.
Николас скорчил гримасу. Возможно, рыбак не так уж далек от истины, подумал он и, шагнув к выходу, распахнул дверь.
– Здесь полно торговых судов, направляющихся в Англию, – напутствовал его Гишар. – Если не ошибешься в выборе, уже завтра будешь в Саутгемптоне.
– А если ошибусь, мне конец. – Николас мрачно улыбнулся. – Тогда молись, чтобы чутье и удача меня не подвели.
Он ступил за порог, навстречу ветреному утру, и дверь за ним затворилась. Зловоние рыбных потрохов ощущалось и на улице, но оно растворялось в бодрящем соленом воздухе. Его легкие наполнились запахами моря и кораблей. Он сделал глубокий вдох и, радуясь свободе, потянулся, разминая затекшие мышцы. Держа ладонь на рукоятке ножа, он зашагал по узким улочкам к пристани и, выйдя к причалу, остановился, рассматривая стоявшие в гавани суда – многочисленные маленькие нефы с низкими бортами и парусами самых разных расцветок, однотонными и полосатыми. На них рыбаки вели лов рыбы в прибрежных водах.
Среди груды сетей сидел рыбак с утренним уловом крапчатых, серо-голубых, как море, омаров и ржаво-красных, под цвет его паруса, крабов. Николас переступил через кольца веревок и лежащую на причале корабельную мачту. Его взгляд скользнул по группе увлеченных беседой моряков, а за ними, далеко в море, он увидел большой парусник, заходящий в гавань. На нем развевались шитые золотом красные флаги. Николас прищурился: судно показалось ему знакомым. Но потом его внимание привлек другой корабль, стоявший на якоре в той же стороне, где двигался ког. С его палубы несся стук молотков, несколько человек старательно устраняли повреждения в корпусе. Это была «Императрица». Теперь она не поражала красотой, как месяц назад, но Николас узнал бы ее в любом обличье. Это судно корабел Роан строил на берегах Шельды на его деньги, и, по праву владельца, он попытался уничтожить свой корабль, чтобы он не достался его недругам. Но, судя по всему, это не удалось, хотя таким, как прежде, парусник уже никогда не будет. Его залатают другим деревом, и оно обретет другую сущность. В каком-то смысле «Императрица» погибла.
Николас разглядывал людей, занимающихся восстановлением его корабля, но не мог определить, кто они – наемные корабельные плотники или те, кто охотится за ним. Не важно, кто они – простые мастеровые или злодеи-убийцы, – задерживаться здесь небезопасно, решил Николас. Он пошел вдоль пристани, выискивая суда, готовящиеся отправиться в дальнее плавание. Беседовавшие моряки прекратили свой разговор и теперь испытующе смотрели на него. Один из них, прежде скрытый от его взора спинами собеседников, попал прямо в поле его зрения, и Николас сообразил, что перед ним – тот самый рыжебородый громила, который зарезал Мориса де Лаполя. Их взгляды встретились. Рыжебородый схватился за нож, но Николас уже по его лицу догадался о том, что тот замыслил. Обойти убийц было невозможно. Николас повернул назад и побежал.
Они с криком бросились за ним, словно гончие за зайцем. Николас понимал, что положение у него очень невыгодное. Порт Святого Петра был для него чужим, а сам он, просидев месяц в стенах маленького дома Лепешеров, находился в плохой физической форме, – значит, оторваться от преследователей не сможет. Он один, их – шестеро, и у каждого такой же острый нож, как у него за поясом. Смерти ему не миновать. Бессмысленно бежать, надрывая сердце и легкие, когда их все равно пронзит стальное лезвие. Но он продолжал бежать.
Люди перед ним бросались врассыпную. Какая-то женщина взвизгнула, прижимая к подолу маленького ребенка. Мужчины и мальчишки смотрели во все глаза, но ни один из них не попытался ему помочь. На острове, где до недавнего времени господствовал Эсташ Монах, местные жители не вмешивались в чужие ссоры.
Николас услышал за спиной погоню, чье-то тяжелое дыхание. Страх придал ему силы. Он рванул в узкую улочку меж жилыми домами, свернул за угол, нашел другой переулок, ведущий к пристани. Его преследователи разделились, отрезая ему пути к отступлению. Один из них почти нагнал его. Взмахнув ножом, он распорол Николасу тунику, рубаху и задел бок. Николас почувствовал острую боль и споткнулся. Его преследователь, не предполагавший, что он пошатнется, от неожиданности потерял равновесие, и потому его второй удар не достиг цели, что дало Николасу возможность пустить в ход кухонный нож госпожи Лепешер, используя его по прямому назначению. Громила упал, зажимая ладонями рану в животе, из которой хлестала кровь.
Николас увидел еще один темный проем и, собрав остатки сил, кинулся туда со всех ног, словно раненый зверь в свою нору. Темнота вела к зарослям орешника, огораживающим чей-то садовый участок, и эта живая изгородь была столь же непреодолима, как и каменная стена. Оказавшись в тупике, он повернулся, держа наготове нож, чтобы продать свою жизнь как можно дороже.
Они надвигались на него, будто стая волков, – глаза горят, зубы оскалены, каждый примеривается, как бы нанести удар так, чтобы не получить сдачи.
Внезапно за спинами преследователей поднялась суматоха, нарушившая напряженное затишье. Они обернулись, и выражения их лиц изменились. В темноте сверкнул еще один клинок – клинок грозного обнаженного меча. Одним плавным движением Стивен Трейб пригвоздил Рыжебородого к стене дома и, как когда-то Эсташу Монаху, снес ему голову, – легко, без усилий, словно обезглавил сайду. Матросы Трейба вступили в схватку с остальными преследователями Николаса, и после непродолжительного, но яростного боя наступила тишина. На узкой улочке лежали три трупа, в том числе обезглавленное тело Рыжебородого. Один из преследователей сумел спастись бегством, пожертвовав несколькими пальцами. Стивен Трейб удовлетворенно кивнул, вытер окровавленный меч о тунику своей жертвы и вложил оружие в ножны.
– Еще минута, и ты пошел бы на корм рыбам, – обратился он к Николасу. Тот стоял, навалившись на кусты, и держался за рану в боку. Ему казалось, что его ноги утопают в молочной сыворотке.
– Боже Всемогущий! – выдохнул он. – Никогда не думал, что буду рад вновь увидеть, как ты это делаешь!
Трейб улыбнулся, сверкнув зубами:
– Люблю все делать аккуратно, а вот он с тобой не стал бы церемониться.
– Как ты здесь оказался? – Николас осторожно выпрямился.
– Приехал за тобой. Чтобы забрать домой. Причаливая, мы увидели, как ты мчишься по пристани, словно заяц со сворой собак на хвосте. – Он заулыбался шире. – За тобой должок с процентами, де Кан.
– И, слава богу. Хотя прежде сроду бы не подумал, что когда-нибудь буду признателен тебе за помощь. – Николас пошатнулся.
Сильная рука Трейба не позволила ему упасть.
– Пойдем, – сказал он. – Доставим тебя на корабль, перевяжем раны. Тебе еще многое предстоит узнать.
Монастырь стоял в болотистой низине. Щербатые камни монастырской башни на фоне пестрого неба и соломенные крыши хозяйственных построек сливались в единый ландшафт с простирающимися вокруг камышовыми зарослями и сочными лугами. Мириэл сидела в рубке баржи и обреченно наблюдала, как приближается берег. Беглянка поймана и возвращается к месту прежнего заточения, чтобы понести суровое наказание. Роберт всем объяснял, что тяжелые неудачные роды травмировали ее не только физически, но и душевно и он везет ее в монастырь Святой Екатерины восстанавливать здоровье. Она нуждается в покое, и он намерен сделать все, чтобы обеспечить ей его.
Страшнее такого покоя только покой могилы, думала Мириэл. От монастыря до ближайшего города, как она знала по собственному опыту, два дня пешего пути. Провизия и прочие припасы в обитель доставлялись по реке на барже, но с командой судна общались только келаресса и ее самые доверенные помощницы. Мириэл знала, что здесь ей уготована голая келья за запертой дверью, а единственная отрада – прогулки в часовню, где она должна будет на коленях вымаливать у Бога прощение. У нее была одна надежда: поговорить с матерью Хиллари и убедить старую настоятельницу отпустить ее на свободу. У монахини доброе сердце. Не может быть, чтобы ее стремление к материальной выгоде оказалось сильнее сострадания.
Протестуя против насильственного заключения в монастырь, она надела в дорогу одно из своих самых нарядных платьев – из зеленого муара с широкой золотой тесьмой, окаймляющей подол, и богатой вышивкой по вороту. Роберт презрительно усмехнулся, оценивая ее выбор.
– Сомневаюсь, что ты поразишь воображение монахинь, – сказал он. – А перед кем еще там красоваться?
– Сама перед собой покрасуюсь, – отрезала она, надменно вскидывая голову. Сейчас она тоже приняла горделивую позу, посылая ему холодный взгляд на другой конец баржи. Он не позволил ей взять дорожный сундук. Собственноручно уложил ее вещи в полотняный узел. Насколько ей было известно, ее мирские пожитки состояли из смены нательного белья, льняных подкладок, необходимых при месячных, гребня и еще одного платка. Корона королевы Матильды осталась в тайнике, под замком и вне досягаемости.
Во всяком случае, Николас будет спасен, размышляла Мириэл. Мартин Вудкок сумеет собрать выкуп и без ее помощи, а Элфвен, добравшись до Бостона, сообщит им, где она и почему. Мириэл вновь посмотрела на приближающийся монастырь. Что ж, у нее будет возможность молиться за спасение Николаса. И за свое собственное избавление.
Шкипер пришвартовал свое судно у небольшой пристани, куда обычно приставали баржи, доставлявшие провизию для монастыря, и спрыгнул на причал, чтобы помочь Мириэл и ее сопровождающим сойти на берег. Его помощник принялся снимать несколько бочонков вина с грузовой баржи, тащившейся следом на буксире.
Мириэл ступила на сырую тропу. Перед ней возвышался монастырь, сильно разросшийся со времени ее первого заточения. Крыльцо украшала декоративная кладка, некоторые здания были облицованы черным мелкозернистым песчаником, выложенным шашечным узором.
На территории обители шло строительство. Мириэл увидела шпиль новой церкви, тянущейся ввысь из переплетения строительных лесов, возведенных в форме башни. Мать Хиллари мудро распоряжалась доходами монастыря. В воротах их встретила проворная монахиня в безукоризненно опрятном одеянии. Мириэл ее не знала.
– Мать настоятельница ожидает вашего прибытия, – доложила она и, впустив Мириэл с Робертом в стены обители, лязгнула засовом, решительно отгораживаясь от внешнего мира. – Я провожу вас к ней.
– Благодарю. – Роберт сдержанно поклонился. При звуке запираемого замка Мириэл зябко поежилась. Тюрьма. Ее привезли в тюрьму.
– А сестра Уинифред больше не служит привратницей? – спросила она, вспомнив щуплую невзрачную монахиню с доброй лучезарной улыбкой.
– Нет, моя госпожа. Она умерла прошлой зимой после изнурительной болезни, – любезно ответила женщина.
– Какая жалость. Я ее очень любила.
– Она теперь почивает в объятиях Господа, моя госпожа.
Мириэл пробормотала нечто приличествующее случаю и добавила:
– Я вас здесь прежде не видела.
– Я приняла постриг три года назад. – Привратница искоса глянула на нее, но выражение лица женщины не изменилось. Интересно, думала Мириэл, что монахиням рассказали об их новой постоялице? Насколько Роберт извратил факты?
Она прикусила губу, подавив желание с криком броситься к запертым воротам. Она прослывет сумасшедшей еще до того, как поселится здесь. Она должна полностью владеть собой, когда предстанет перед матерью Хиллари. Словно угадав ее скрытый позыв, Роберт крепко взял ее за руку, причиняя ей боль. Со стороны казалось, будто он проявляет заботу о жене, подбадривает ее, но Мириэл знала, что он лишний раз хотел продемонстрировать свою власть над ней.
Привратница повела их мимо церкви и небольшого домика, в котором раньше жила мать Хиллари. Теперь бывшие личные покои настоятельницы служили еще одним домом для гостей. Мириэл и Роберта подвели к новому зданию в восточной части монастыря. Вход в него был красиво облицован шашечным узором, из трубы вился дым, крыша была выстлана кровельной черепицей.
Мириэл вспомнила монастырскую спальню. Может, там тоже стало уютнее? Или по-прежнему гуляют сквозняки, а темными зимними ночами сыро и холодно, как в могиле? И где намеревается поселить ее Роберт? В обустроенном гостевом доме или в ледяной темной келье?
Монахиня попросила их подождать под сводом арки, а сама прошла к двери в правом крыле и постучала. Потом она вошла, и до них донеслись тихие голоса.
– Ты не сможешь меня здесь удержать, – заявила Мириэл, сердито глядя на ладонь Роберта, по-прежнему властно, словно клещами, сжимавшего ее руку.
– Я – нет, – с улыбкой согласился он. – Об этом позаботятся монахини.
Мириэл встревожилась. Уж больно он самоуверен. Будто знает нечто такое, что ей неведомо.
– Мать настоятельница готова вас принять, – сказала привратница, выходя из комнаты и оставляя дверь открытой для Мириэл и Роберта. Она коротко кивнула, улыбнулась и, сложив перед собой ладони, засеменила в направлении ворот.
Роберт свободной рукой пригладил бороду и потащил Мириэл в личные покои настоятельницы.
Само помещение она видела впервые, но старый колченогий стол и серебряный подсвечник в виде дерева были ей хорошо знакомы. Как и красивое распятие из оливковой древесины на стене и резной сундук для хранения одежды. Но на столе не урчал, свернувшись клубочком, дымчато-серый кот, и встретила их не худенькая хрупкая женщина с ясными голубыми глазами. Женщина, поднявшая голову при их появлении, была широка, как бочка, и ее круглое расплывшееся лицо по цвету и форме напоминало большую головку сыра. А вместо кота на темной поверхности стола лежал гладкий ивовый прут.
– Сестра Юфимия! – в ужасе взвизгнула Мириэл.
– Мать Юфимия, – поправила ее монахиня, растянув тонкие губы в откровенно злобной улыбке. – С возвращением в обитель Святой Екатерины… дочь моя.
Глава 34
Это твой сын, – сказала Эдисон Вудкок. С непринужденностью опытной матери она вынула маленького Николаса из колыбели и передала его отцу.
Николас смотрел на младенца, изумляясь, какой он легкий. Как ни странно, крохотное тельце источало ощутимое тепло. Маленькие, как у котенка, синие глазки смотрели прямо на него. Они еще не приобрели свой постоянный цвет, но разрезом и формой напоминали его собственные глаза. Линии носа были прямые и тонкие, как у Магдалены; волосики уже сейчас имели абрикосово-золотистый оттенок.
– Здоровый малыш, – добавила Элисон, стремясь словами несколько смягчить напряженное волнение.
Николас утопил в своей ладони одну крошечную ручонку и проглотил комок в горле. Никогда еще не чувствовал он так глубоко и остро любовь и боль, радость и горе.
– А его мать умерла, – произнес он надтреснутым голосом.
– Да. – Элисон положила руку ему на плечо. – Но не из-за родов, она хорошо их перенесла. А потом у нее начался жар, и мы не смогли ее спасти. – Она прерывисто вздохнула. – Она очень обрадовалась, когда узнала, что ты жив и у ребенка есть отец. Я… – Слезы сдавили Элисон горло. Она отвернулась и зашагала по комнате, пытаясь успокоиться.
Николас сел и, держа головку сына на сгибе локтя, положил его на колени. Когда неф «Сент-Фуа» вышел в открытое море и взял курс на Англию, Стивен Трейб, обрабатывая его рану, длинную, но неглубокую, поведал ему о смерти Магдалены. Изложил только факты. Сказал, что Магдалена умерла, но ребенок жив и здоров. Хоть на этом спасибо, с горечью думал Николас.
Трейб также сообщил, что убийц к нему подослал Роберт Уиллоби.
– Если хочешь убрать его, это можно устроить, – предложил Трейб, когда наложил на рану повязку и отошел от него.
Николас с отвращением отказался. Злом зло не исправишь. Он, конечно, не святой, но марать в крови руки, которые держат его сына, не станет.
Трейб в ответ лишь молча пожал плечами, но было ясно, что Николаса он считает глупцом. По крайней мере, он у Трейба не в долгу, и тот ему тоже ничего не должен. За совершенное в прошлом злодеяние Трейб расплатился, придя к нему на помощь на пристани в порту Святого Петра. Душа его отца, если и не утешилась, спит, во всяком случае, спокойнее. Что касается его собственной… Николас вздохнул и поудобнее взял малыша. Кто бы мог подумать, что несколько мгновений удовольствия будут иметь столь далеко идущие последствия. Магдалена, Мириэл. Упаси бог, чтобы его сын повторил ошибки отца.
Элисон повернулась к нему. Глаза у нее были красные, но она уже овладела собой.
– Хочешь сходить на ее могилу? – спросила она. Николас кивнул:
– Не знаю, услышит ли она меня, но я хотел бы сказать ей еще раз, что любил ее, а не просто жил с ней, потому что она заменила мне женщину, которой я не мог обладать.
Когда они вернулись из церкви, кормилица сидела у очага и кормила грудью младенца. Мартин тоже был дома и ждал их. Николас пожал руку своему первому помощнику, но потом, не совладав с волнением, крепко обнял его.
– Рад видеть тебя живым и здоровым, – грубовато произнес Мартин. Его глаза увлажнились.
– Я и сам с трудом в это верю. – Николас отступил на шаг. – У меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя за помощь. Я у тебя в вечном долгу.
– Ничего ты мне не должен. Для меня ты сделал бы то же самое. – Мартин прокашлялся и обеими руками пригладил волосы, приводя в порядок мысли и чувства. – Мне очень жаль, что Магдалена умерла. Мы пытались ее спасти, но болезнь оказалась сильнее.
Николас угрюмо кивнул:
– Я знаю, ты сделал для нее все, что мог. – Он бросил взгляд на младенца. Тот продолжал с наслаждением сосать грудь. – И для сына тоже.
В комнату вошла служанка с бутылью горячего вина и блюдом оладий, смазанных сливочным маслом. Рядом с ней семенил, то и дело подпрыгивая в тщетной попытке добраться до блюда, черно-белый песик с огромными навостренными ушами и большим пушистым хвостом.
Николас глянул один раз, второй.
– Элфвен, Уилл? – удивленно воскликнул он.
Песик, услышав, что его окликают, оставил попытки добраться до оладий и, радостно виляя хвостом, с лаем кинулся к Николасу.
– Я как раз собирался поговорить с тобой, хотя обстоятельства к тому и не располагали, – сказал Мартин и невольно заулыбался, видя, как Николас безуспешно защищается от наскоков восторженного Уилла. – Трейбу, когда он отправлялся за тобой, было известно, что тебя приказал убить Роберт Уиллоби, но всех подробностей он не знал. Их нам позже поведала Элфвен. – Он поманил служанку. – Иди сюда, расскажи господину Николасу все, что ты сообщила мне.
Девушка убрала бутыль и оладьи подальше от Уилла, затем отерла ладони о платье и подошла к мужчинам. Невысокая, с большими темными глазами под широким лбом, она больше была похожа на девушку-подростка, чем на молодую женщину.
– Когда госпожа Мириэл узнала о злодеяниях господина Роберта, она ушла от него, – стала рассказывать Элфвен. – Но ей нужно было вернуться в Линкольн за деньгами для выкупа, которые она обещала господину Мартину.
Николас заморгал:
– Она собиралась выкупить меня?
– Сказала, что даст четыреста марок, – ровным голосом подтвердил Мартин. – Я не мог поверить, что она в состоянии достать такую сумму.
Николас пожевал губу и кивнул:
– В состоянии, ты уж мне поверь. Она могла бы заплатить выкуп даже за короля.
Мартин вопросительно вскинул брови, но Николас, не вдаваясь в объяснения, вновь сосредоточил внимание на Элфвен.
– Что же произошло?
– Господин Роберт настиг ее на барже у причала, когда она уже собиралась отплывать. Он взял с собой стражников из гарнизона замка. Людей господина Мартина арестовали и бросили в тюрьму на всю ночь, а мою госпожу связали, словно рабыню, и привели домой. – Элфвен замолчала, ломая руки.
– А потом? – В голосе Николаса слышались угрожающие нотки.
Элфвен в отвращении скривила губы.
– Потом он насильно овладел ею, даже рук ей не развязал. Мы все слышали внизу, моя госпожа кричала. А после… после он сказал, что отвезет ее в монастырь Святой Екатерины и оставит там на попечении монахинь. Свое решение объяснил тем, что якобы она тронулась умом после того, как у нее умер ребенок.
От такого обилия новостей у Николаса голова пошла кругом. Он нахмурился, потирая лоб.
– Ребенок? Я думал, она бесплодна.
– У нее должен был родиться ребенок за месяц до того, как освободилась от бремени Магдалена, – сказал Мартин деревянным голосом. – Как оказалось, бесплоден Роберт, а не она.
– Боже всемогущий. – У Николаса на затылке зашевелились волосы. – Что значит «должен был»? – хрипло спросил он.
– Она не смогла разродиться, оказалось, что у нее слишком узкий таз. Повитухи окрестили ребенка прямо в ее чреве и затем умертвили, чтобы спасти Мириэл. – У Мартина под челюстью вздулись желваки. – Ее муж сказал, чтобы младенца нарекли Николасом.
Николаса бросило в жар, и воздух в комнате словно уплотнился, ему нечем стало дышать. Чтобы не упасть в обморок, он вскочил на ноги и выбежал на улицу. Стоя во дворе, он ловил ртом мягкий весенний воздух, насыщенный ароматами зелени и новой жизни. Живот подвело, и, согнувшись пополам, Николаса стало рвать.
Появился Мартин.
– Прости меня, – сказал он, усаживаясь на деревянную лавку у беленой стены. – Я сначала не хотел говорить тебе, но не смог бы жить с таким гнетом на сердце. – Морщины на его лбу прорезались глубже, – Это твое бремя, я должен был переложить его на твои плечи.
Николас медленно выпрямился. Мышцы живота болели, ощущение тошноты не проходило, душу тоже выворачивало наизнанку.
– Ты поступил правильно, – произнес он, – но я не могу благодарить тебя за это. – Словно дряхлый старик, он осторожно опустился на скамью подле Мартина. – Я просил ее уйти со мной, но она отказалась… сказала, слишком многое поставлено на карту. Как мне было тяжело без нее! Если бы я знал, что ждет ее впереди, уплыл бы с ней на край света. – Он уронил голову в ладони.
– Тебе все равно пришлось бы делать выбор, – тихо заметил Мартин. – Она или ребенок. Кого бы ты выбрал?
Николас вспомнил, как держал недавно на руках сына, как покоилась крошечная головка на сгибе его локтя. Потом он подумал про Магдалену. Она предстала его воображению такой, какой он видел ее в последний раз, – сияющая, пышущая здоровьем.
– Не знаю, – пробормотал он сипло. – Честное слово, не знаю.
Мартин молчал, утешая его лишь своим присутствием. Николас медленно поднял голову и откинулся на твердую спинку дубовой скамьи.
– Значит, он отвез ее в монастырь Святой Екатерины?
Мартин кивнул.
– Она не сумасшедшая, – сказал он. – Мыслит она так же ясно, как и я. Он заточил ее там в наказание. Что ж, по крайней мере, он предпочел убрать ее с глаз долой и забыть, а не пополнить список своих жертв. В этот список он постарается включить и тебя, – мрачно добавил он.
Николас потер заживающий бок.
– Я – не мстительный человек, Мартин, – сурово произнес он. – Всегда, до сего дня, считал: живи и дай жить другим. – Он поднялся. – Если Мириэл однажды чем-то и была обязана мужу, она давно уже отдала ему свой долг с лихвой. Что касается его долга передо мной, я не востребую его на темной портовой улочке, а заставлю заплатить жизнью на виселице при всем честном народе, когда придет время. – Он прищурился, принимая решение. – Но сначала я должен освободить ее и отвезти в безопасное место.
– Что ты намерен делать?
Николас посмотрел на Мартина невидящим взглядом.
– Разумеется, отправлюсь в монастырь Святой Екатерины, – ответил он.
Весенние дожди непредсказуемы. Иногда они стелются прозрачной пеленой, словно рукав привидения, оставляя на всем, к чему ни прикоснутся, едва заметный налет влаги и стойкий запах сырой травы и дыма. Очертания расплываются, мир обволакивает нежное зеленое марево, пронизываемое золотистыми вспышками теплого солнца. А порой дождевые облака несутся, будто взмыленные лошади, управляемые беснующимся ветром. Капли ударяются в ставни, словно комья грязи, летящие из-под копыт скакунов. Улицы превращаются в бурые реки, и все, что есть на земле, стремится оторваться от своих корней, станин и креплений, чтобы принять участие в неистовой гонке.
В этот весенний день лил именно такой неприветливый дождь, вынудивший Роберта отказаться от встречи с клиентами. Сгорбившись, он сидел у очага в линкольнском доме, который принадлежал его жене и благодаря ей теперь являлся и его собственностью. Огонь бушевал и чадил, словно пронзенный копьем дракон, время от времени изрыгая в комнату клубы дыма. Роберт ежился, кутаясь в плащ, отороченный роскошным куньим мехом. Холод, просочившийся в его кости, нельзя было вытеснить обычным теплом одежды и очага.
Он думал о Мириэл. Бурю с Северного моря несло прямо к стенам монашеской обители. Страдает ли она в своей холодной сырой келье, где ей только и остается что размышлять о своих грехах? Ему очень хотелось, чтобы она страдала, хотелось до боли, так что он едва не рыдал. Отчасти это безумное желание было вызвано тем, что он тосковал по ней. Жалел, что не видит, как она корпит над счетами, сосредоточенно морща свое гладкое, как у Мадонны, серьезное лицо. Скучал по ее жестам, по ее метким остротам и глазам цвета меда, в которых вдруг начинала светиться улыбка. Только та улыбка предназначалась другому мужчине, а потом и вовсе исчезла: он отучил ее улыбаться. Он не мог жить с ней, но и без нее, как видно, жить тоже не может.
– Стерва, – буркнул он. Его голос потонул в яростном шквале ветра с дождем, вновь обрушившемся на дом. Роберт поднялся и зашагал по комнате, не в состоянии заняться ни счетами, ни чтением книги сказаний о короле Артуре, которую он получил в качестве платы за товар от одного фламандского торговца. В комнате было темновато, а его глаза утратили былую зоркость, да и сосредоточиться он не мог. Он стал ходить из угла в угол, не находя себе места, наконец, что-то ворча себе под нос, вышел на улицу, где бушевал ураган.
Пальцы ветра превратились в сильные злобные руки. Они цеплялись за его плащ, пытаясь затащить его назад в дом, но он, наклонившись вперед, сопротивлялся мощи стихии, как всегда, настроенный только на победу. Дождь больно хлестал его по лицу. Двор заливала вязкая жижа, которую ткачи, пытаясь навести гать, забросали пучками соломы. Роберт слишком поздно сообразил, что забыл надеть башмаки на высокой деревянной подошве, предназначенные специально для ходьбы по слякоти, и теперь пачкал в грязи свои добротные кожаные сапоги. Но возвращаться не стал. Пригнув голову, словно бык, он добрел до ткацкой мастерской и открыл дверь.
Ткачи со смехом переговаривались между собой, работая за станками, но при появлении хозяина сразу замолчали и, украдкой переглянувшись, поклонились ему.
– Продолжайте работу, – сказал Роберт, властно махнув рукой.
Он беспокойно закружил по мастерской, вышагивая за спинами ткачей и наблюдая за их работой на станках, на которых сейчас помимо традиционного красного сукна линкольнского плетения ткали также серый твил для пошива шоссов. Один станок Уолтер заряжал зеленой и желтой пряжей для изготовления полосатой материи. Пальцы юноши, никогда с особой ловкостью не справлявшиеся с этой работой, под пристальным сердитым взглядом хозяина стали еще более неуклюжими.
– О господи, – рявкнул Роберт, – зря я не убрал тебя тогда же, когда и старика.
– Простите, сэр? – Уолтер обернулся, таращась на него округлившимися глазами. Роберт сообразил, что сболтнул лишнее.
– Я хотел сказать, что так и так вышвырнул бы старика, не избавь он меня сам от этой необходимости, – поспешил он исправить свою оплошность. – Что это такое? Рыбацкие сети и то бывают лучше!
Злясь на Уолтера и еще больше на себя, Роберт скрылся в конторе. На полке стояла бутыль с медовым напитком. Он взял ее в руки, вынул пробку и стал пить прямо из горлышка. Сладкая пряная жидкость скользила по глотке и приятным теплом растекалась по животу. Он зажег керамический светильник, свисавший на цепях с потолочных балок, и оглядел помещение, в котором Мириэл проводила так много времени. Здесь ее присутствие ощущалось сильнее, чем в доме. Ее перья, роговая чернильница, аккуратная стопка листов пергамента, прижатая куском отшлифованного янтаря такого же цвета, как ее глаза. В сердцевине камня просматривался идеальный по форме лепесток. Роберт взял янтарь в руку. Камни обычно холодные, но кусок застывшей смолы на ощупь был почти таким же теплым, как живая плоть.
Перекатывая в ладони янтарь, Роберт наткнулся взглядом на сундук с деньгами – именно его Мириэл везла своему любовнику. Крепкий и удобный, он не отличался изяществом, которое особенно ценила в любой вещи Мириэл. Роберт сердито смотрел на сундук. Он не мог понять, зачем она потащила его с собой. Ведь куда проще и практичнее везти серебро в мешке или сумке. Разве что…
Положив янтарь на место, он подошел к сундуку и откинул крышку. Его внутренние стенки были цельные и гладкие. Он провел рукой по дну, но не нащупал искусно спрятанного потайного отделения: поверхность была идеально ровная. Его труды увенчались занозой в пальце. Выругавшись, он отдернул руку и, злобно поглядывая на сундук, зубами вытащил из кожи тонкую щепку.
– Стерва, – тихо повторил он, – потаскуха и стерва. – Затем посмотрел на кровоточащий палец.
Напоследок у него мелькнула мысль, что надо бы проверить наружную часть днища. Он опустился на колени и сунул здоровую руку под сундук. Он ничего не ожидал найти там, и потому, когда его пальцы наткнулись на деревянный колышек, сердце от волнения едва не выскочило из груди. С колышком он возился так же неуклюже, как Уолтер с пряжей. Наконец ему на ладонь вывалилась часть деревянной стенки, за которой прятался тайник. Внутри на полочке лежал какой-то предмет – какая-то фигурная вещица из металла, завернутая в шелк.
Облизывая пересохшие губы, Роберт вынул из тайника свою находку и поднес ее к свету. Пурпурная ткань замерцала; на ее краях переливались странные знаки, в которых он смутно признал письмена народов, обитавших где-то за Константинополем. Прерывисто дыша, он развернул шелковую ткань и на мгновение замер.
– Боже милостивый, – пробормотал он, наконец, и жадно втянул воздух в свои измученные легкие. – Откуда взялась такая красота? – Он стал вертеть корону в руках, восхищаясь искусной работой, игрой света на ярких драгоценных камнях и мягким блеском жемчужин. Неудивительно, что Мириэл решила забрать с собой этот сундук. С таким сокровищем она могла бы купить весь мир.
Сознавая, что в нескольких шагах от него, за дверью, находятся ткачи, Роберт убрал корону в тайник и, выпрямившись, задумался над тем, что сулит ему эта находка. Ладони вспотели, и он отер их о тунику. Потом глотнул из бутыли медового напитка и присел на стол Мириэл: у него тряслись ноги. Короны принадлежат королевским семьям, рассуждал он, а всем известно, что регалии короля Иоанна пропали в дельте Уэлстрима. Юный принц Генрих предстал на собственной коронации почти нищим, потому что большая часть королевского богатства исчезла без следа.
Роберт почесал подбородок. Если у Мириэл есть корова, возможно, она знает, где находятся остальные сокровища. Она скажет ему, где искать, или хотя бы объяснит, как к ней попала эта драгоценность. Впрочем, и так у него есть средства, чтобы из богатого уважаемого торговца превратиться в богатого и влиятельного вельможу.
Пожалуй, пора нанести жене визит вежливости и посмотреть, как она поживает под покровительством великодушной матери Юфимии.
Глава 35
Мириэл сидела в своей келье в компании масляного светильника и распятия со страдающим Христом на стене. Из удобств в келье были кровать с веревочной сеткой, на которой лежал соломенный тюфяк, застеленный грубой простыней, еще более грубое одеяло и большой глиняный горшок для отравления нужды. Маленькое квадратное окошко почти не пропускало свет, а вот холод и дождевые брызги – пожалуйста, особенно когда ветер дул не в том направлении. Как в этот вечер.
Стуча зубами, Мириэл куталась в плащ и одеяло. Она подозревала, что Роберт запер ее здесь не столько для того, чтобы убрать ее с глаз долой и забыть, сколько в надежде, что долго она не протянет. Если она умрет, винить будет некого. Скажут, причины тому – плохое здоровье, подорванное тяжелыми родами, и расстройство ума. Мириэл злобно глянула на распятие. Нет уж, она не доставит ему такого удовольствия. Она намерена жить и торчать у него как бельмо на глазу до самой его смерти.
Ее держали отдельно от остальных постоялиц. Даже в церковь на молитву она шла в сопровождении двух приспешниц Юфимии, наделенных правом пресекать самым строжайшим образом любые проявления безумия или непослушания. Поэтому Мириэл не позволяла себе терять самообладание. Если ей удастся убедить их в том, что ее дух усмирен, они утратят бдительность, и тогда, возможно, у нее появится шанс на побег.
Ветер свирепствовал, словно разъяренный дикий зверь; кусок промасленного полотна на окне ходил ходуном. В одном месте ткань неплотно прилегала к проему, и в образовавшуюся дыру хлестал дождь. На беленой стене сверкали брызги. Одно утешало Мириэл: она знала, что мать Юфимия ненавидит плохую погоду, а буря бушевала уже третий день. Только ненастье могло удержать настоятельницу от рыскания по монастырю с мерзким хлыстом в руке в поисках нарушителей порядка. Обратив взор на распятие на стене, Мириэл молила Бога о сильном урагане.
Ужасно, конечно, что Юфимию назначили настоятельницей монастыря Святой Екатерины, думала она, но этого стоило ожидать. У семьи Юфимии большие связи, а сама она обладает непомерным честолюбием, почти столь же огромным, как ее необъятная фигура. В сравнении с духовностью это куда более весомые преимущества.
Интересно, что стало с матерью Хиллари? Неужели ее неукротимая воля и острый ум не совладали со старостью? Или она отошла от дел и предпочла доживать свой век рядовой монахиней? Вряд ли, решила Мириэл и от всего сердца помолилась перед распятием за мать Хиллари.
Опять взвыл ветер, и на побелке засверкали свежие брызги. Мириэл почудились голоса, и она повернула голову к двери. Время близилось к ночи, и скудный ужин, состоявший из горохового пудинга и ржаного хлеба, уже давно был съеден. За те три недели, что Мириэл провела в монастырском заточении, заведенный порядок ни разу не нарушался. Трапеза в сумерках, затем уединение в темноте до утрени.
Заслышав глухой стук отодвигающегося засова, Мириэл встала, сжимая у горла края одеяла. Дверь отворилась, впуская двух потрепанных ветром монахинь. Одна из них была ее постоянная надзирательница – угрюмая подружка Юфимии по имени сестра Игнатия. Ее сопровождала сестра Адела, которую Мириэл последний раз видела робкой послушницей шесть лет назад. С тех пор белый апостольник она сменила на черный – атрибут посвященной монахини. В руке она держала чадящий светильник.
– В гостевом доме тебя ждет посетитель, – сообщила Игнатия, неодобрительно хмурясь. Она выдернула из платка расстегнувшуюся булавку и решительно вонзила ее на место. – Мать настоятельница прислала нас за тобой.
– Посетитель? – Мириэл удивленно смотрела на женщин. Неужели Николас? У нее участилось сердцебиение.
– Твой муж, – сказала Игнатия. – И только поэтому мать настоятельница согласилась послать за тобой в столь поздний час – Она поджала губы, что означало: будь она настоятельницей, ее гость – муж или кто другой – ждал бы свидания до утра.
– Муж? – Сердце Мириэл продолжало быстро стучать. – Что ему надо?
Игнатия фыркнула.
– Полагаю, он сам тебе скажет, – недовольно ответила она. Было ясно, что она пребывает в неведении и это ее раздражает.
Мириэл сначала хотела сесть на тюфяк, скрестить на груди руки и заявить, что она не желает его видеть, но потом решила, что глупо упрямиться наперекор всему. Любой повод хорош, даже встреча с мужем, если это сулит ей временное избавление от промозглой сырости темной кельи. Возможно, он счел, что она достаточно наказана, и приехал забрать ее домой. Или у него есть вести о Николасе, о том, что тот наконец-то убит, и он прибыл, чтобы порадоваться ее горю. В таком случае келья, может, и предпочтительнее, подумала она. Однако в ней взыграло любопытство.
В сопровождении монахинь она покинула свое убогое жилище и по тропинке зашагала к главным зданиям монастыря и гостевому дому. Злой ветер хлестал женщин, трепля на них одеяния и платки; косой дождь колол, словно штопальные иглы; пламя в светильнике металось и чадило. У Мириэл мелькнула мысль, что можно бы попробовать нырнуть в темноту и скрыться, но она быстро отказалась от этой идеи. Она и так уже продрогла до костей, а без пищи и приличной одежды рассчитывать не на что. Она либо умрет от холода, либо забредет в трясину.
Женщины вздохнули с облегчением, когда ступили под свод крытой аркады и пошли вдоль стены сада возле монастырского кладбища. В просвете между летящими тучами замерцала луна, и они увидели, что дорогу им преграждает фигура с распростертыми руками, будто только что сошедшая с распятия. Адела вскрикнула и зажала рот кулаками. Сестра Игнатия, женщина более стойкая, вопль сдержала, но попятилась, будто норовистая лошадь, задом толкнув Мириэл так, что той, дабы не упасть, пришлось опереться на стену.
Сестра Игнатия почти мгновенно оправилась от потрясения и выхватила у Аделы светильник. Неровное пламя высветило в темноте лицо привидения. Оно было похоже на голый череп. На его макушке развивались седые лохмы, а глаза казались пугающе пустыми и в то же время пронизывали насквозь.
Адела заскулила и прижалась к Мириэл. Та в смятении и жалости смотрела на представшее ее взору зрелище.
– Матушка Хиллари? – робко окликнула она.
Голова старой монахини чуть дернулась в сторону, запавшие глаза прищурились.
– Вы не видели моего кота? – спросила она. – Никак не могу его найти.
Сестра Игнатия закатила глаза.
– Опять сбежала из лазарета, – раздраженно буркнула она, уже окончательно оправившись от страха. – Держи. – Она вернула светильник Аделе. – Отведи госпожу Уиллоби в гостевой дом, а я займусь ею. – Приблизившись к старой женщине, она взяла ее за обе вытянутые руки и быстро опустила их. – Пойдем, – властно сказала она. – Сейчас найдем твоего кота. Разве в такую погоду он станет гулять? Следуй за мной.
Мириэл сняла с себя одеяло и накинула его на хрупкие плечи старой женщины. Ее поразила тщедушность Хиллари. Под тонкой восковой кожей прощупывалась каждая косточка, каждый бугорок.
Игнатия повела Хиллари прочь, а та продолжала звать душераздирающим голосом:
– Кис, кис, кис!
– Бедняжка, – промолвила Мириэл, позабыв про собственные невзгоды. – Что с ней случилось?
Адела пожала плечами:
– Прошлым летом умер ее кот, и она почти сразу же стала терять память. Ко дню святого Стефана она уже не помнила, как ее зовут; знала только, что у нее есть кот, и она его потеряла. На Сретение настоятельницей назначили сестру Юфимию. – Она искоса глянула на Мириэл и пошла вперед. – Как настоятельница она гораздо лучше, чем наставница послушниц, – нервно добавила Адела.
Мириэл презрительно вскинула брови:
– Представляю, как она упивается властью. Мать Хиллари ни за что не заперла бы меня в сырой келье.
Заметив, что Мириэл не тронулась с места, Адела повернулась к ней с выражением паники на лице.
– Это ради твоего же блага, – объяснила она. – У тебя расстройство духа, а излечить это можно только общением с Богом в уединении.
– Это она тебе сказала?
Не отвечая на ее вопрос, Адела сглотнула.
– Ты ведь не убежишь, нет?
– А что? Боишься, что придется гоняться за мной в темноте по болоту? Или опасаешься прута матери Юфимии?
– Прошу тебя, Мириэл, не надо. Пожалуйста. – Судя по голосу, Адела была близка к истерике.
Мириэл фыркнула в отвращении:
– Не бойся. Далеко ли я убегу в такую погоду? У меня нет даже одеяла. Есть разные степени сумасшествия. Спроси у моего мужа – он знает. – Она нагнала молодую монахиню и зашагала вместе с ней в направлении гостевого дома. На мгновение у нее и впрямь возникло искушение броситься бежать, но это была дорога в никуда. К тому же надо узнать, зачем приехал Роберт.
Он ждал ее в зале и в ожидании грел спину у огня. Юфимия сидела в кресле по одну сторону от очага. Ее лоб покрывала испарина, и с каждым порывом ветра она взволнованно щелкала четками. Мириэл даже стало жалко ее. Почти.
Роберт выглядел плохо. В весе он ничуть не сбавил, но кожа утратила здоровый оттенок и теперь имела цвет теста. Под глазами темнели круги, будто его мучила бессонница, но в самих глазах горел огонь.
– Где сестра Игнатия? – требовательно спросила Юфимия.
Адела почтительно склонила голову: – Повела сестру Хиллари в лазарет. Она опять бродила.
Юфимия раздраженно цокнула языком.
– Спасибо, что скрасили мое ожидание, мать настоятельница, – заговорил Роберт. – Наверно, у вас и у вашей доброй сестры есть другие обязанности. Я позову вас, когда закончу дела с моей женой.
Было видно, что Юфимия рассержена бесцеремонностью гостя, но она не запыхтела от негодования.
Мириэл догадалась, что настоятельница только рада была удалиться, дабы спрятаться где-нибудь от жутких завываний бури.
Наградив Мириэл убийственным взглядом, Юфимия поспешила прочь из комнаты. Адела, дрожа, словно пугливый воробей, последовала за наставницей, и Мириэл осталась наедине с мужем.
Она прошла к креслу, которое освободила настоятельница, и села, сложив руки на коленях. Со стороны казалось, что она полностью владеет собой, но пальцы ее стали липкими от пота, а в животе крутило.
– Насколько я понимаю, ты приехал не с дружественным визитом, чтобы посмотреть, как я тут благоденствую, – промолвила она.
Роберт кашлянул, и Мириэл вдруг сообразила, что он нервничает не меньше, чем она сама.
– Я скучаю по тебе, – сказал он.
Огонь в очаге зашипел, стреляя искрами. Мириэл устремила взор в самую сердцевину пламени. От его блеска заболели глаза.
– Надеюсь, ты не ждешь ответного комплимента. Роберт стиснул кулаки.
– Возможно, я был несколько жесток с тобой, – проворчал он, – но ты сама виновата.
– Разумеется, я виню себя, – съязвила Мириэл, кивнув, и перевела взгляд на мужа. В глазах все еще плясали, искажая видимость, огненные языки. – Так зачем ты приехал? Чтобы проверить, не раскаялась ли я? Сказать, что ты преисполнен великодушия и позволяешь мне вернуться?
Роберт вспыхнул:
– Может, я и скучаю по тебе, но без твоего ядовитого языка вполне мог бы обойтись.
– Тогда зачем было утруждать себя дорогой, – ты лее знал, что ничего другого от меня не услышишь?
Он глубоко вздохнул:
– Я надеялся, что мы сможем заключить мир.
Мириэл едва не расхохоталась. Роберт так и не понял, что он натворил.
– И каковы же условия твоего «мира»? – елейным голосом поинтересовалась она. – Неужели у меня осталось что-то, чего ты еще не отнял или не уничтожил?
– Я пытаюсь быть рассудительным, – проскрежетал Роберт.
– Да, знаю, опять я виновата, – кивнула Мириэл. Она по-прежнему улыбалась, но лишь губами. – Ведь у тебя всегда есть обоснование любому твоему поступку, чего бы это ни касалось, будь то какое-то обычное дело или убийство в темном переулке. – Она махнула рукой, словно отсылая его. – Я устала и предпочла бы сейчас спать в своей холодной тюрьме, чем беседовать с тобой в теплой комнате с пылающим очагом. Так что выкладывай, зачем пришел, и оставь меня в покое.
Роберт прищурился:
– А разве свобода тебе не предпочтительнее? Разве тебе не хочется жить в свое удовольствие, не опасаясь моего вмешательства? Не хочется получить разрешение папы на развод, чтобы потом соединиться с тем, кто тебе люб?
Мириэл никак не ожидала услышать столь невероятное предложение и потому не смогла сохранить выражение ледяного презрения.
– О господи, Роберт! – воскликнула она. – Сначала ты гноишь меня в этом аду, потом приезжаешь среди ночи и предлагаешь свободу. С чего это вдруг? – Она покачала головой – По-моему, это у тебя с головой не все в порядке!
В его глазах засветилась холодная насмешка.
– Вовсе нет, дорогая, уверяю тебя. Голова у меня светлая, как никогда.
– Тогда чего ты требуешь взамен? – Здесь есть какой-то подвох, размышляла Мириэл. Нечто очень важное для нее, на что она никак не может согласиться, а значит, предложение о свободе – не более чем издевка.
Роберт пожал плечами:
– Я хотел бы сказать «ничего», но, как тебе известно, я считаю, что по долгам нужно платить. И требую я… – Он подошел к резному дубовому буфету у стены. На нем стоял небольшой дорожный сундук, который Мириэл поначалу не заметила. Роберт достал ключ из кошелька, отомкнул крышку и вытащил пурпурный шелковый сверток.
Мириэл онемела от изумления.
– Вижу, эта вещь тебе знакома, – сказал Роберт, аккуратно разворачивая шелк. – Хотя не думаю, что ты станешь утверждать, будто это твоя личная собственность.
Мириэл прижала ладонь к груди:
– Эта вещь принадлежала королеве Матильде, прабабушке нашего короля. – Как она ни старалась, ей не удалось скрыть дрожь в голосе.
– А-а, понятно. И ты просто взяла ее на хранение.
– Что ты намерен с ней сделать?
Роберт поджал губы:
– Еще не решил. – Роберт покручивал корону в руках, и Мириэл от этого зрелища затошнило. Казалось, своим прикосновением он губит красоту и загадочное обаяние диадемы.
– Можно ее переплавить, – задумчиво произнес он, – но тогда она сильно обесценится. Можно продать кому-нибудь из тех, кто коллекционирует подобные вещицы, но тогда в случае разоблачения надо мной нависнет угроза ареста и виселицы. – К облегчению Мириэл, он вновь завернул корону и убрал ее в дорожный сундук. – Более вероятно, дорогая, что я верну ее королю Генриху в обмен на власть и влияние. Это меня вполне устроит.
Конечно, устроит, подумала она. Как же не потешить свои амбиции за счет спокойствия других?
– И что же тебе нужно от меня? – Она повела плечами. – Вряд ли мое согласие.
Роберт отвернулся от сундука и впился в нее почти лихорадочным взглядом. Этот нездоровый блеск в его глазах был ей хорошо знаком; некогда она испытывала то же самое.
– Я хочу знать, как к тебе попала корона, где ты ее нашла. Должны быть еще сокровища.
Мириэл криво усмехнулась. Она была права. Он ставил перед ней невыполнимое условие. Она не может дать ему того, чего у нее нет.
– Конечно, должны, – отвечал она, – но если кто-то их и отыщет, это будет чудо. Пески перемещаются, да и море с тех пор тысячу раз заливало то место.
– Но ты можешь показать мне его. Мириэл вздохнула:
– Корону нашла не я. Ее спас Николас в ту пору, когда затонул королевский обоз… а я украла ее у него.
– Лжешь. Ты должна знать. – Роберт оттопырил верхнюю губу, обнажая зубы.
– Я знаю не больше любого, кто тщетно роется в песке, надеясь на удачу.
Роберт наставил на нее палец. Вены на его шее вздулись.
– Когда ты выходила замуж за Герберта, все думали, что ты вдова, но со средствами. Ты имела за душой не только эту безделушку.
– То, что я имела, тоже было украдено у Николаса. Если тебе нужны королевские сокровища, ты приехал зря. – Она развела руками, показывая, что у нее ничего нет, и по его лицу поняла, что он, ослепленный жаждой золота, по-прежнему не верит ей.
– Если бы ты его обокрала, он не стал бы твоим любовником, – сердито заметил Роберт. – Я хоть и торговец шерстью, но меня ты не одурачишь. Завтра мы пойдем на берег, и ты покажешь мне, где искать. Если я найду сокровища, ты получишь свободу.
– Я же сказала: я ничего не знаю! – Мириэл топнула ногой.
– Тогда будешь гнить здесь до самой смерти. Выбор за тобой, дорогая.
Может быть, завтра буря утихнет. Может быть, завтра, оказавшись за стенами монастыря, она сумеет бежать. Мириэл молчала.
– Что, задумалась? – Роберт с улыбкой приблизился к ней и погладил ее по лицу, как гладил золото. Мириэл подавила рвотный спазм. – Разумеется, я всегда могу забрать тебя в Линкольн, – тихо продолжал он. – Никто не узнает о том, что произошло между нами. Соседи думают, что ты в монастыре поправляешь здоровье. Мы стали бы жить, как раньше. Пряное вино у очага, разговоры за полночь.
Мириэл отдернула подбородок от его указательного пальца:
– Слишком поздно. – Она с омерзением содрогнулась. – Я скорее соглашусь поужинать с дьяволом. Только тронь, закричу.
В его лице отразилась обида, мгновенно сменившаяся гневом.
– Ты – моя жена. Думаешь, монахини станут вмешиваться? – презрительно сказал он. – Я могу задрать на тебе юбки и овладеть тобой прямо на полу гостевой комнаты, и никто не придет тебе на помощь.
– Я и сама способна постоять за себя. – Мириэл попятилась к очагу и схватила железную кочергу. – Один шаг, и эта штука вонзится прямо в твое толстое брюхо.
Роберт побагровел. Он смотрел на нее, и по блеску его глаз Мириэл поняла, что он прикидывает, сумеет ли он обезоружить ее так, чтобы самому не пострадать.
– Я не шучу. – Она подняла кочергу, и, хотя внутри у нее все дрожало, рука оставалась абсолютно твердой. Роберт был жесток, но грязную работу за него всегда выполняли другие.
У него задергалась щека.
– Чокнутая стерва. – Его голос полнился столь же сильным отвращением, какое испытывала к нему она. Развернувшись на каблуках, он шагнул к выходу и распахнул дверь. В прихожей ждали Игнатия с Аделой.
– Отведите жену в ее комнату, – холодно обратился он к монахиням. – И держите ее крепче. Боюсь, у нее начался приступ буйства.
Мириэл отшвырнула кочергу, на которую в ошеломлении смотрели женщины, и с гордо поднятой головой прошествовала за дверь.
– Реакция на буйное поведение мужа, – бросила она монахиням.
Игнатия крепко взяла Мириэл за руку. Уже успев помучиться с одной сумасшедшей, она явно не собиралась рисковать со второй. Мириэл и не думала сопротивляться. Она даже была рада, что ей есть на кого опереться, потому что после стычки с мужем у нее подкашивались ноги. Роберт смотрел ей вслед; она чувствовала его сверлящий взгляд на своей спине.
Завтра на болоте, догадалась Мириэл, он убьет ее.
Глава 36
Во время прилива Николас подвел к берегу свое судно с малой осадкой, приспособленное для плавания на мелководье. Вот так же на рассвете сто шестьдесят лет назад здесь высадились на галечный берег Певенси [23]нормандские воины. Николас спрыгнул в воду с носовой части парусника и в серых рассветных сумерках побрел к берегу. Солнца не было; над унылыми болотами стелились низко, вихрясь и клубясь, клочья серого тумана. Казалось, это танцуют привидения.
Матросы настроились на ожидание. Из переносных жаровен на палубе потянулись вверх языки огня, в воздухе запахло жареным мясом. Николас направился через пастбище к монастырю Святой Екатерины. На нем был стеганый комбинезон, защищавший его от холода и неожиданного нападения, в ножнах на бедре прятался длинный кинжал, короткий плащ не сковывал движений. Через плечо он нес веревку с железным крюком на конце.
Он пробирался сквозь заросли высоких камышей, шел по мокрой траве – настоящее тепло еще не наступило, и земля не успела просохнуть. Прямо перед ним с резким криком вспорхнула цапля. Николас даже разглядел ее грозный желтый клюв с белыми завитками, словно орнамент на свитке.
Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он выкарабкался на берег неподалеку отсюда, волоча за собой расписной деревянный сундук. Интересно, если бы он знал тогда, как этот трофей повлияет на его судьбу, стал бы он так отчаянно бороться за обладание им? Пожалуй, да. Иначе зачем он сейчас здесь?
Николас остановился, чтобы перевести дух, хотя задыхался он не от быстрой ходьбы. Одышка и дрожь в животе были вызваны мыслями о скорой встрече с Мириэл и о том, как освободить ее из монастыря. Над пастбищем разносилось, растворяясь в тумане, блеяние овец. Должно быть, он сейчас поблизости от того места, где она когда-то нашла его умирающим от холода и измождения. Ему вдруг пришло в голову, что жизнь идет кругами, как расходятся круги от камня, брошенного в воду. Камнем была гибель его отца, а сам он сейчас находится на крайнем кольце утихающей ряби – завершает цикл. Или цикл уже завершен, и он вот-вот бросит новый камень.
Николас тряхнул головой, прогоняя причудливые сравнения, и продолжил путь. Шагая по насыпи, он ясно видел здания монастыря, вздымающиеся над болотистой низиной. Их было гораздо больше, чем шесть лет назад, причем старые постройки обрели новый облик – их облицевали камнем и покрыли черепицей. Процветание, очевидно, обеспечивают шерсть и практичный ум настоятельницы, предположил Николас. На ближнем пастбище паслись вместе коровы и овцы. За стенами виднелись большие стога сена, а чуть дальше, возле кухни, загон для свиней. От монастырских ворот тянулся ряд домиков, похожих на богадельни, которые он встречал в городах. Должно быть, это жилища женщин, которые переселились в монастырь за деньги, подумал он. Или которых за деньги поместили сюда родственники. Как Мириэл. Интересно, в каком из этих домиков заточена она? Николас решил, что есть только один способ это выяснить: стучаться в каждую дверь.
Он спустился с насыпи и направился к стене со стороны жилищ постоялиц. Едва он забросил веревку и начал карабкаться по стене, с колокольни раздался резкий звон набатного колокола.
Хиллари опять искала своего кота. Монахини убеждали ее, что он погуляет и вернется, но она знала, что он ждет ее помощи. Она ловила на себе косые жалостливые взгляды женщин. Они думали, что она потеряла рассудок, однако Хиллари была уверена, что ум у нее светлый, как ясный день. Разве она не управляла монастырем на протяжении тридцати лет?
– Кис, кис, кис, – звала она.
Ответом ей был тяжелый вздох сестры Годифы. Краем глаза Хиллари заметила, что монахиня приближается к ней с чашкой ужасного зелья, которое насильно вливали ей в горло, чтобы она заснула.
– Кис, кис, кис, – вновь позвала она надтреснутым, полным отчаяния голосом и заплакала. И вдруг сквозь пелену слез увидела, что он смотрит на нее из пылающего очага; его глаза светились, как два красных уголька. Издав вопль радости, она кинулась к очагу и сунула обе руки в огонь, чтобы вытащить его. Пламя опалило ее кожу, сорочка и завязки чепца на ней загорелись. Будто баюкая ребенка либо животное, она отпрянула от очага и закричала от боли и восторга. Ее тело полыхало, словно белая свеча.
Прежде чем Годифа успела набросить на нее одеяло и сбить пламя, Хиллари упала на ворох грязного постельного белья, приготовленного для отправки в прачечную. Белье тоже загорелось, огонь перекинулся на деревянную стену. Хиллари не обращала на все это внимания. Боли она не чувствовала – пламя холодило, как бальзам. А на руках у нее сидел кот – теплый и тяжелый, как живая плоть.
Заслышав набатный звон, Николас приготовился к схватке, но к нему никто не бежал. Двери домиков для гостей открывались, но, поскольку фасадами они были обращены во двор, он оставался вне поля зрения постоялиц. С вершины стены Николас наблюдал, как они спешат – кто быстрым шагом, кто, ковыляя, в зависимости от состояния здоровья, – к главным зданиям монастыря. А потом он увидел дым и ощутил запах гари.
Он спустился по стене во двор и побежал к домикам постоялиц. В котором из них заточена Мириэл, он догадался сразу – по тяжелому деревянному засову на одной из дверей. При виде запора в нем всколыхнулся гнев. Он надеялся, что монастырь сгорит дотла. Николас снял с крюков дубовое бревно, отшвырнул его в сторону и плечом толкнул дверь.
Только хорошая реакция спасла его от смертельной раны в голову. К нему метнулась зловещая тень, и он, уклоняясь, получил скользящий удар по виску. Но и этого оказалось достаточно. Из глаз посыпались искры, и он упал на колени.
– О боже, – воскликнул он сквозь стиснутые от боли зубы, не сознавая, сколь уместно он упомянул Господа, пока не сообразил, что удар был нанесен массивным деревянным распятием, которое Мириэл грозно сжимала в кулаке, словно рыцарь боевую дубину.
– Николас? – охнула она, быстро наклоняясь к нему. – Святая дева Мария, почему же ты не сказал, что это ты? Больно? – Она потрогала его висок, и он поморщился. – Ничего, рана неопасная, крови почти нет.
– И на том спасибо, – проворчал он язвительно.
– Я думала, это Роберт. – Она кинулась ему на шею, едва не повалив на пол. Распятие вывалилось из ее руки. Чтобы не потерять равновесие, он ухватился за нее обеими руками. Она была хрупкая и легкая, как птичка, но он чувствовал, что под его ладонями пульсирует жизнь. В глазах защипало от слез. Он зажмурился и проглотил комок в горле.
– Тебе больше никогда не придется бояться Роберта, – хрипло произнес он.
Качая головой, Мириэл высвободилась из его объятий.
– Ты не знаешь, – сказала она. – Он здесь. Ему известно про корону, и он думает, что я знаю, где остальные сокровища. – Она обратила на него испуганный, затравленный взгляд. – Сегодня он намерен повести меня на берег, и, если я не покажу ему ничего, он меня убьет. Я в этом уверена. – Она содрогнулась. – Когда я услышала возню у двери, я решила, что это пришел он.
Николас неуклюже поднялся с колен, пошатнулся и, чтобы устоять, тверже уперся ногами в пол. Потом ощупал висок. На месте ушиба вздулась шишка размером с гусиное яйцо.
– В монастыре пожар, – сообщил он. – Не знаю, муженек ли твой, чертово отродье, постарался или это провидение Божье, и знать не хочу. Главное, у нас есть время, чтобы скрыться. – Он схватил ее за руку, и вдвоем они выбежали под серое рассветное небо. Из монастырских зданий валили клубы желтого дыма, застилающего видимость и затрудняющего дыхание. Соломенные и деревянные крыши полыхали. Николас надеялся, что Роберт Уиллоби находится в самом пекле. Он закрыл дверь, водрузил на место засов и потащил Мириэл за домики постоялиц, к стене, на которой висела веревка.
– Сможешь забраться?
– Я все могу, – ответила Мириэл. Ее медово-золотистые глаза на бледном лице казались особенно выразительными, рот был сжат в суровой решимости. Прилив острой, мучительной любви захлестнул все его существо. Повинуясь порыву, он заключил ее лицо в ладони и крепко поцеловал в губы, затем протянул ей веревку.
– Лезь, – сказал он.
Стена была невысокая. Мириэл когда-то уже забиралась на нее по лестнице, и сейчас, несмотря на стесняющие движения юбки, она легко вскарабкалась наверх. Николас залез следом, поднял веревку и перекинул ее на внешнюю сторону. Мириэл начала спускаться, а он напоследок обвел взглядом монастырь и увидел Роберта Уиллоби. Багровый, тот бежал, кашляя, к домикам постоялиц монастыря. Еще мгновение, и он узнает, что его птичка упорхнула из клетки, подумал Николас, жалея, что у него нет в руках арбалета. Словно почувствовав опасность, Роберт поднял голову вверх. Их взгляды встретились. С губ торговца слетело проклятие, Которого Николас не услышал. Он в ответ погрозил ему, проворно, как белка, соскользнул по веревке вниз и сдернул со стены крюк.
– Что там? – Мириэл пытливо посмотрела ему в лицо.
– Роберт, – пропыхтел Николас – Он заметил меня. Подбери юбки. На берегу залива ждет корабль. Если оторвемся от него, мы спасены.
Мириэл торопливо запихнула за пояс полы верхней и нижней одежды, собрав их вокруг бедер громоздкими складками. Николас вновь взял ее за руку, и они помчались по глинистой тропинке на береговой полосе, затопляемой во время прилива. Вскоре легкие у обоих от быстрого бега едва не лопались, а ноги будто налились расплавленным свинцом.
Николас остановился, давая возможность себе и Мириэл перевести дух. Шишка на его виске пульсировала и трещала, словно расколотая скорлупа, а сам он никак не мог отдышаться. Мириэл рухнула на колени, держась за бок; она тоже задыхалась. Если Роберт сейчас их настигнет, им конец, мрачно думал Николас.
Правда, они ушли далеко, пробежали больше половины пути. Еще полмили, и они будут на корабле, в безопасности.
– Пошли? – спросил он, отдуваясь.
Не в силах вымолвить ни слова, Мириэл в ответ лишь кивнула. Пошатываясь, она поднялась с колен и отважно двинулась вперед, заставляя себя переставлять ноги.
Они побежали через пастбище. Клубы густого, как дым, тумана поглотили их, но потом вдруг рассеялись, ненадолго открывая их взорам камышовый пейзаж, испещренный лужицами и озерками. По пути они споткнулись о дохлую овцу. Мириэл вскрикнула и тут же зажала рот рукой. Николас помог ей выпрямиться, потом поднял ее и перенес через разлагающийся труп.
– Уже близко, – приободрил он ее, не щадя своего дыхания. – Скоро будем в безопасности.
Не успел он договорить, как понял, что ошибся. В тумане он перепутал тропы, и хотя та, на которой они стояли, вывела их к берегу, чтобы добраться до корабля, им предстояло преодолеть коварный участок илистого грунта с песком. Только местные жители знали, трясина это или нет.
– Придется вернуться, – выдохнул он. Мириэл, скрючившись у его ног, хватала ртом воздух. – В тумане я перепутал тропы, а здесь переходить рискованно. Там дальше должна быть еще одна тропа.
Она, молча, кивнула. Он нагнулся, упираясь руками в колени, чтобы прийти в себя, потом посмотрел на нее:
– Все будет хорошо, обещаю.
Мириэл вновь кивнула, резко выпрямилась и, держась за бок, окинула взглядом ровную поверхность моря. Туман накатывал, словно белая приливная волна в шапке рассеянных брызг. Он был им одновременно другом и врагом – помогал спрятаться, но мешал идти. Николас развернулся, стремясь поскорее выбраться на верный путь. Мириэл тоже начала поворачиваться и вдруг увидела проступивший из тумана неясный силуэт. Он направлялся к ним. Она невольно вскрикнула.
– Что такое? – спросил Николас. Потом заметил всадника. Из серого облака выехала гнедая лошадь, на ней сидел Роберт. Погоняя коня по слякоти легким галопом, он скакал прямо на них.
Бежать не имело смысла. Ни у Николаса, ни у Мириэл не осталось сил, чтобы тягаться в скорости с лошадью, а Роберт был уже близко, они не успели бы затеряться в тумане. Николас вытащил из-за пояса нож госпожи Лепешер. На стальном лезвии затрепетали ледяные блики.
Роберт натянул поводья. Лошадь резко остановилась, подняв фонтан грязи, а потом, чувствуя возбуждение наездника, шарахнулась в сторону и стала грызть удила, утопая копытами в мягком сыром песке. На поясе у Роберта тоже висел нож, но он, вместо того чтобы обнажить клинок, отцепил прикрепленный к задней луке седла топор на деревянной рукоятке.
– Что, хочешь забрать то, в чем отказываешь мне? – глумливо произнес он. – Ведь это то самое место, не так ли, грязная потаскуха? – Он помахивал топором.
Николас и Мириэл мгновенно поняли, зачем Роберт последовал за ними к берегу. Он решил, что они убегают не от него, а идут, чтобы забрать королевские сокровища.
– Да, то самое, – зло ответила Мириэл, обводя рукой всю приливную полосу. – Забирай, если найдешь. Ищи, как ищут все – копай, тыкай шестом. А я ничего не знаю. И не знала никогда! – Она бросила на него огненный взгляд. Страх быстро сменился гневом.
Роберт облизнул губы. Его лицо тоже потемнело от ярости. Он перевел взгляд на Николаса:
– Скажи, где золото, и она твоя. Заплати за нее, как за продажную тварь, какая она и есть на самом деле. – Он сплюнул в грязь.
– Здесь только одна продажная тварь. Это ты, – выпалил Николас, едва не захлебываясь словами. – Ты продал душу дьяволу, добиваясь своего подлостью и низостью.
Топор качнулся в руке Роберта, и его конь вновь шарахнулся в сторону. Вращая белками глаз, он пытался выдернуть копыта из вязкого месива.
– Хватит умничать, – рявкнул Роберт. – Либо показывай, где спрятано остальное, либо я убью вас обоих.
– Здесь ты найдешь только собственную смерть. – Николас взмахнул ножом. Он попытался заслонить Мириэл собой, но она, гневно сверкая глазами, выскочила вперед, нагнулась, зачерпнула пригоршнями комья вонючей грязи и швырнула их в Роберта.
– Никаких сокровищ нет, они только в твоем воображении! – пронзительно выкрикнула она. – Ты не видишь ничего, кроме золота… не хочешь ничего, кроме власти… не чувствуешь ничего, кроме алчности. – Каждый свой обличительный вопль она сопровождала броском грязи. – Ты – ничтожество! – Конь, и так уже нервничавший оттого, что его копыта увязали в холодной тине, от визга и летящих в него комьев грязи окончательно обезумел. Последний сгусток глины угодил ему прямо в глаз. В панике он завертелся на месте и стрелой помчался по приливной полосе.
Роберт завалился назад в седле. Смешно дрыгая ногами, он пытался выпрямиться, чтобы схватить поводья и усмирить коня. Какое-то время конь стремительно несся по обнаженному дну – уши прижаты к голове, хвост развевается. Потом его копыта провалились в податливый, засасывающий ил, его подбросило вверх тормашками. Роберт с криком вылетел из седла, но не упал: одна нога застряла в стремени, и он повис на лошади. Конь рвался и метался, погружаясь в трясину. Роберт извивался, пытаясь высвободить ступню, но вместе с конем лишь глубже увязал в болоте. Наконец, сообразив, что погибает, он заревел, как раненый бык, призывая на помощь.
Задыхаясь от избытка чувств и напряжения, Мириэл в ужасе смотрела на кошмарную сцену.
– Боже милостивый, – прошептала она. Ей хотелось отвернуться, уткнуться лицом Николасу в грудь, глядя на ужасное зрелище. Они ничего не могли поделать. У Николаса была веревка, но слишком короткая, да к тому же Роберт застрял в стремени. Спасти его было невозможно.
– Круги на воде, – пробормотал Николас и перекрестился. Лицо его было мрачно, но в глазах читалось удовлетворение. Зло, хоть и жестоким образом, было отомщено. Он жалел только лошадь.
Трясина недолго церемонилась с пленниками. Роберт скончался прежде, чем болото поглотило его. Тучное тело торговца не выдержало удушающего давления ила и песка.
Когда лошадь упала, из вьючного седла выбросило небольшой дорожный сундук. Он покатился, два-три раза подпрыгнув на земле, замок сломался, и в грязь вывалилась корона Матильды. Пурпурный шелк заалел на мокром песке, словно экзотический цветок. Теперь и сундук, и корона тоже тонули, но, будучи гораздо легче, чем конь и человек, они погружались почти незаметно, с достоинством, исчезали постепенно – медленно, но верно, как рябь на воде. Мириэл хотела спросить Николаса, что означают его слова «круги на воде», но, наблюдая за погружением короны, неожиданно поняла.
В тишине скорбно заголосил кроншнеп. Туман сгустился, окутав берег плотным белым саваном. Николас и Мириэл молча взялись за руки и повернули в глубь суши, ища тропу, которая должна была вывести их туда, где им уже ничто не угрожало.
В тот же вечер они на корабле добрались в Бостон. В доме Мартина Вудкока их ждали горячий ужин и теплая постель, но никто ни о чем их не расспрашивал. Мириэл спала крепко, хотя и видела сны. Пробудилась она рано и в первую минуту не сразу поняла, где находится. Комната была сухая и теплая, постель мягкая, с пуховой периной, убранство яркое – узорчатые гобелены на стенах, расписные сундуки для одежды. В помещении стояли еще несколько кроватей, но все пустые, хотя было видно, что на некоторых кто-то недавно лежал.
Пока она осматривалась, появилась Элфвен с горячим медом и ежевичным отваром.
– Сегодня лучше себя чувствуете, госпожа? – спросила девушка.
Мириэл кивнула, хотя на самом деле затруднялась сказать, что она сейчас чувствует. Она взяла из рук Элфвен ежевичный напиток и с наслаждением сделала глоток. Постепенно она вспомнила, что произошло, и ее наполнило чувство благодарности.
– Спасибо, что добралась до Вудкоков. Я у тебя в долгу, – обратилась она к служанке, – Что хочешь готова тебе отдать. – Она глянула на девушку поверх чаши и улыбнулась – И не говори, будто тебе ничего не надо. Это не ответ.
Элфвен тоже улыбнулась.
– Ну уж нет, госпожа. Это было бы глупо, – простодушно рассудила она и в задумчивости склонила набок голову. – Я бы хотела отрез алого твила. Сошью из него праздничное платье.
– Считай, что отрез твой. А шить самой тебе не придется. Я найму швею.
Элфвен зарумянилась от удовольствия, и у Мириэл потеплело на душе. В последнее время ее жизнь была лишена тепла и радости, и теперь пришла пора наверстывать упущенное.
– А где?.. – начала спрашивать она, но ее вопрос предупредили поскребывание на лестнице и быстрое топотание лап, а потом вдруг на нее бросился маленький пушистый комочек с яростным розовым язычком. Элфвен поспешила выхватить у хозяйки чашку с напитком, так что лишь несколько капель выплеснулось на обесцвеченную льняную сорочку.
– Уилл! – воскликнула Мириэл и со слезами восторга на глазах прижала к себе своего питомца. Тот вертелся, крутился у нее на руках и лизал ей лицо.
– Он так тосковал по вас, – сказала Элфвен. – Повсюду вас искал. – Первое ликование от встречи улеглось, и она вновь подала Мириэл чашу с напитком. Уилл расположился на постели. Улегшись на спину, он просил, чтобы ему почесали животик.
– Это правда, что господин Роберт погиб? – нерешительно спросила Элфвен.
– Да, правда. – Мириэл обхватила ладонями чашу, греясь о ее теплые стенки, и невольно содрогнулась, вновь переживая виденный кошмар. – Утонул в трясине неподалеку от монастыря.
Служанка тоже поежилась и перекрестилась.
– Да хранит Господь его душу, – промолвила она. – Мне его жаль, но я не жалею, что он умер.
– Все кончено, – категоричным тоном заявила Мириэл, давая понять, что эта тема больше не подлежит обсуждению. Она отставила чашу и обвела взглядом комнату в поисках своей одежды. – Я, должно быть, заспалась, судя по всем этим пустым кроватям.
– Да, – подтвердила Элфвен с усмешкой. – Вас решили не тревожить. Госпожа Элисон пошла на рынок, а господин Мартин и господин Николас – на пристань.
Мириэл кивнула.
– И когда они вернутся, я что же, должна встречать их в ночной рубашке? – спросила она.
– Госпожа Элисон развесила вашу одежду у очага, чтобы она высохла, а потом ее еще надо будет привести в порядок. Она сказала, чтобы вы пока надели вот это. – Элфвен вытащила из сундука стопку одежды и подала Мириэл. В стопке лежали чистая льняная сорочка и красивое платье из бордовой шерсти, пара шерстяных чулок, полотняный платок и плетеный ремень. Мириэл переоделась. Она затянулась в талии ремнем, платье собралось в складки. За три недели, проведенные в монастыре Святой Екатерины, она сильно похудела, а Элисон к тому же была женщина пышная. Правда, Николас видел ее и в менее симпатичном одеянии с чужого плеча. Ироничная улыбка тронула ее губы, когда она вспомнила отвратительное серое платье, которое он купил для нее у старьевщика в Стамфорде.
Она допила ежевичный отвар, щелкнула пальцами, подзывая Уилла, и спустилась вниз. День выдался ясный и студеный. С реки дул колючий ветер, но яркий огонь в очаге разгонял холодные сквозняки. Кормилица, сидя на лавке у стены, отправляла в рот ложку за ложкой сладкую пшеничную кашу на молоке. Она кивнула Мириэл и показала на горшок на краю очага.
– Свеженькая, – сказала она. – Отведай.
Мириэл поблагодарила женщину и взяла с полки пустую деревянную миску. Но прежде чем наполнить ее кашей, она подошла к колыбели у лавки и глянула на тезку Николаса. Малыш не спал. Когда она видела его последний раз, его голубые глазки казались слепыми, как у котенка. Теперь взгляд был осмысленным. У него будут сине-зеленые глаза, определила Мириэл. Она склонилась над колыбелью, улыбаясь младенцу. Он поначалу будто удивился, а потом, подражая ей, тоже заулыбался. Завороженная его улыбкой, Мириэл неожиданно для себя стала ворковать с малышом.
– Да, хороший мальчик, – сказала кормилица, внимательно наблюдая за ней. – Возьми его на руки. Он не спит.
Мириэл отставила миску и нагнулась к ребенку. Он был тяжелее, чем в прошлый раз, но, крошечный и беззащитный, по-прежнему умещался на сгибе ее руки, словно там ему было самое место. Она закружила с ним по комнате, показывая ему красочные гобелены, яркие блики на подсвечниках. Его теплое нежное тельце дарило ощущение покоя. Она словно очищалась, держа его на руках.
Кормилица кивнула с улыбкой.
– Ага, – сказала она, – ты будешь ему хорошей матерью.
Мириэл обратила на нее пытливый взгляд, но женщина лишь улыбнулась, почесала нос и продолжила есть кашу.
С улицы донеслись мужские голоса. Дверь отворилась, и в дом вошли Мартин и Николас. Они принесли с собой запах моря.
Мириэл встретила взгляд Николаса и покраснела. Разумеется, не было ничего предосудительного в том, что она взяла на руки его сына, и все же она смутилась. Ей хотелось сказать, что она не пытается занять место Магдалены, но это только усугубило бы неловкость.
– За этим парнем, когда он подрастет, нужен глаз да глаз, если он уже сейчас не знает отбоя от женщин, – заметил Мартин, с улыбкой кивая Николасу на ребенка.
Мириэл взглядом поблагодарила Мартина за то, что тот сгладил неловкость первых мгновений встречи.
– В отца пошел, – сказала она.
Николас насмешливо фыркнул и, подойдя к ней, бережно взял из ее рук сына.
– Надеюсь, с возрастом у него это пройдет или, по крайней мере, он научится смотреть, куда прыгает, – отозвался он.
Они стояли рядом – Мириэл остро сознавала его близость, чувствовала тепло его тела, но ей казалось, что их разделяет невидимая стена.
Она наложила в миску горячей каши и села завтракать. У нее и Николаса сейчас не было возможности остаться наедине, чтобы объясниться и попробовать навести мост через эту стену. Она пыталась выкупить его из плена, он вызволил ее из монастыря Святой Екатерины, но это не означало, что теперь они будут вместе.
– Я уже завтракал, – ответил он, легонько покачивая на руках ребенка.
– И меня нужно было разбудить.
– Ты так крепко спала, что я мог бы звонить во все колокола храма Святого Ботульфа – ты все равно бы не проснулась, – с улыбкой сказал Николас – Даже не слышала, как я выругался, наступив на край своего плаща, хотя это было прямо у тебя над ухом. Я рад, что ты выспалась. Вчера в монастыре ты была похожа на привидение – бледная, изможденная.
Мириэл поморщилась:
– Три недели под чуткой опекой матушки Юфимии кого угодно превратят в привидение. Ты даже не представляешь, как хорошо снова оказаться в тепле… сытно поесть, – добавила она, отправляя в рот последнюю ложку каши. – Монахини говорили, что жидкая похлебка с водой очистят мой организм от вредных соков, которые мутят мой разум, – Она дернула рукой, будто отмахиваясь от чего-то. – Все, с этим покончено. Я поклялась себе никогда больше не вспоминать тот кошмар.
Николас, глядя на нее, сказал:
– Мы с Мартином сейчас были на пристани, ходили послушать новости.
Она встретила его взгляд:
– И что же вы услышали?
– Только то, что монастырь Святой Екатерины нуждается в восстановлении, жить там невозможно. Больше половины зданий сгорели дотла. Шкипер одной баржи сказал, будто бы пожар устроила прежняя настоятельница в состоянии умопомрачения. Все искала своего кота. Сейчас монахинь переселили в Семпрингхемский монастырь. Ни о тебе, ни о Роберте никто не говорил.
– Даже если бы и говорили, теперь это не важно, – заявила Мириэл. – То, что случилось, произошло по воле Господа. Последний всплеск. – Она поежилась.
В комнате повисла тишина, которую при других обстоятельствах, возможно, заполнили бы молитвой по умершему. Молчание нарушил Николас. Он передал сына кормилице и повернулся к Мириэл.
– Пойдем прогуляемся, – предложил он, снимая с крючка на стене плащ Элисон.
Мириэл встала, оправила юбки и накинула плащ на плечи.
На улице дул колючий ветер, солнце почти не грело. Может, и впрямь скоро лето, но в его приближение верилось с трудом. Мириэл куталась в плащ Элисон, радуясь, что он на двойной шерстяной подкладке. Николас пошел впереди, закрывая ее от ветра своим телом. Он шагал к пристани.
– Мартин сказал, что ты родила ребенка, но он умер. – Он взглянул на нее на ходу. Его глаза напряженно щурились на ветру, словно он смотрел в самую сердцевину шторма. – Полагаю, это был наш малыш?
Мириэл прикусила губу.
– Я думала, что у меня не может быть детей, – отвечала она, – но оказалось, что бесплоден Роберт.
– Почему же ты мне ничего не сказала?
Она покачала головой:
– Я не знала симптомов. Мне врач объявил, что я беременна. Да и потом, – добавила она сердито, – что бы это дало? Ты уже был женат на Магдалене, и она тоже носила под сердцем твоего ребенка. Я видела ее на «Святой Марии» в то утро, когда мы вернулись из Брюгге. Ее наготу прикрывала одна лишь простыня. – В ее голосе звучали упрек, обида и гнев. – Ты лег с ней в постель, еще хранившую тепло моего тела. Разве это любовь?
– Нет, не любовь, – с ожесточением произнес он. – Отчаяние.
Они вышли на пристань, где ветер обрушился на них со всей силой. Не просто колол – рассекал, словно меч. Мириэл стиснула зубы и пригнула голову. Николас взял ее за руку и почти бегом потащил по причалу к «Святой Марии». Ее Паруса были убраны, палуба пуста. Николас резким движением головы отпустил караульного, вместе с Мириэл поднялся на борт и завел ее в укрытие под полубаком.
– Я хотел тебя, но ты была для меня недоступна, – объяснил он, плотно закрывая вход, чтобы под навес не проникал ветер. – Магдалена облегчила мою боль.
Караульный оставил им разогретую жаровню. Мириэл протянула руки над тлеющими угольками:
– То есть воспользовалась твоей слабостью? Он пожал плечами:
– Разве что поначалу, но все равно с полного моего согласия. Женился я на ней вполне сознательно. – Он нахмурился, подбирая нужные слова. – Порой любовь ударяет как молния, ослепляя своей мощью. Или она приходит постепенно, подкрадывается незаметно и укутывает, словно одеялом. Магдалена была для меня таким одеялом, и я горько оплакиваю ее смерть.
– Прими мои соболезнования. – Мириэл смотрела на свои руки, протянутые к теплу.
Теперь, когда у них появилась возможность объясниться без посторонних, ей хотелось выскочить отсюда и укрыться среди людей. Она не желала говорить о Магдалене, но понимала, что это необходимо. Иначе она так и будет носить на себе бремя вины.
– Я видела в ней соперницу, – через силу заговорила Мириэл. – Магдалена завладела тобой, а я считала, что она не имеет на то никакого права… Одно время я даже ненавидела ее. – Она подняла голову и посмотрела на него. Он слушал ее с бесстрастным выражением на лице. Мириэл не могла определить, презирает он ее за это признание или нет. – Но, когда я заглушала в себе ревность, мне становилось ясно, что я несправедлива к тебе и к ней. Я сама избрала свой путь. Почему же я должна завидовать твоему счастью? Возможно, ты не поверишь мне, но я тоже горько скорблю о ней. Когда она умирала, мы говорили о тебе, и нам обеим стало легче. Мы заключили мир. – Она тронула его за плечо. – С тобой я тоже хочу помириться. Он вскинул брови в немом вопросе.
– Ты должен заплатить выкуп людям, которые спасли тебя в море. Я намеревалась расплатиться с ними короной Матильды. Ее у меня больше нет, но я богатая вдова. В моем распоряжении все состояние Роберта, и оно отлично послужит этой цели. Тогда тебе не придется продавать свои корабли.
Его губы изогнулись в мрачной усмешке.
– Плата за кровь, как говаривали в старину, – проронил он. – Тебе вовсе не обязательно так тратиться ради мира со мной.
– Обязательно. – Она глянула на него и придвинулась ближе. – Тогда в конторе мы заключили перемирие, а не мир.
Тонкие морщинки в уголках его глаз прорезались глубже, взгляд вспыхнул.
– Верно. – Неожиданно его рука обвилась вокруг ее талии, притягивая к себе. – Что ж, ладно. Я – человек здравомыслящий. Готов заключить мир, но только если ты согласишься обвенчаться со мной.
Мириэл мечтала это услышать и все же колебалась с ответом. Прежде она должна была его предупредить.
– Раньше я думала, что бесплодна, но теперь это так и есть, – призналась она. – Роды были очень тяжелые, и повитухи сказали, что у меня никогда не будет детей. Я знаю, у тебя есть Николас, но я не смогу подарить ему братьев и сестер.
Николас молчал, и она приготовилась к худшему. Но он вдруг крепче обнял ее за талию и сказал:
– У нас с тобой есть Николас. А мне нужна ты, а не твои способности племенной кобылы. Ты – молния моя.
Она издала непонятный звук – полусмешок, полу-всхлип; ее разрывали на части радость и боль – боль за суетность прошлых лет, за разбитые мечты, от которых она сама когда-то по глупости отказалась.
– Однажды ты обещал взять меня в путешествие по Северному морю и Рейну, – сказала она. – Это обещание еще в силе?
Он склонил голову набок, будто размышляя:
– Давай завтра?
Она весело рассмеялась и притянула к себе его лицо. Они обнялись, слились в поцелуе, но вскоре поцелуи и объятия их уже не удовлетворяли, одежда стала помехой.
К счастью, тюфяк караульного оказался рядом. Они легли и предались радостям любви, страстной и испепеляющей, как молния.
Утолив страсть, они продолжали лежать обнявшись, тяжело дыша; громко и часто бились их сердца, на телах остывала испарина. Мириэл кончиком языка слизывала соленый пот во впадинке на шее Николаса; его кожа пахла морем. Он гладил ее груди, а потом его ладонь коснулась золотой нити в тени ложбинки. Он приподнял ее на пальце, рассматривая жемчужный трилистник на трех золотых цепочках.
Он нахмурился:
– А это не…
Она накрыла его рот ладонью.
– Это знак нашего примирения, – прошептала Мириэл улыбаясь. – Как кольцо – символ супружества.
Николас внимательно посмотрел на нее, затем рассмеялся и потянулся к своей одежде.
– Что ж, тогда пойдем искать священника.
От автора
По сей день неизвестно, какая участь постигла сокровища короля Иоанна. То, что они исчезли в период между гибелью королевского обоза и коронацией сына Иоанна в 1220 году, не подлежит сомнению. Опись регалий, собранных для церемонии коронации Генриха III, мало соответствует тому списку известных драгоценностей, которые имелись в распоряжении короля Иоанна за четыре года до этого. Среди пропавших ценностей числится и восхитительная корона королевы Матильды. Отличный сюжет для любого романиста!
Существует несколько версий того, что произошло в дельте реки Уэлстрим, и эта тема до сих пор живо обсуждается в научных кругах. Историки того времени, как, впрочем, и некоторые журналисты, в угоду читателю постарались придать фактам сенсационную окраску. Я предпочла воспользоваться работами хронистов Роджера Уэндоверского и Матвея Парижского. Их драматизм мне больше пришелся по душе, чем сухая версия Ральфа Когшэллского. Впрочем, не исключено, что корону Иоанна кто-то тайком снял с его трупа в замке Ньюарк, где он скончался вскоре после гибели своего обоза. Но этого никто не будет знать наверняка, пока не найдется сама драгоценность и не станет известна ее подлинная история.
Отдельные персонажи книги – Хьюберт де Берг, Эсташ Монах и Стивен Трейб – личности исторические (Эсташ Монах действительно был казнен так, как это описано в главе 14), но все остальные герои романа «Сокровища короля» – персонажи вымышленные, хотя при изложении обстоятельств их жизни я старалась использовать материалы своих изысканий в области истории того периода. Между торговцами шерстью и впрямь существовала жестокая конкуренция, и многие из них прокладывали себе путь к славе и богатству, пользуясь теми же средствами, что и современная мафия. Также известно, что настоятельница бенедиктинского монастыря Роуни, располагавшегося в графстве Хартфордшир, обратилась к королю Генриху с письмом, в котором жаловалась на беглую монахиню, тайком покинувшую обитель в мирской одежде и тем самым навлекшую позор на весь орден.