Джонатан Уайли

Владычица снов

Пролог

Сперва все подумали, будто пошел снег. Но для снега было слишком тепло и слишком сухо, белые кристаллы слишком звонко потрескивали под ногами. В воздухе витал некий запах, резкий и хорошо знакомый, но прошло какое-то время, прежде чем люди догадались, что именно падает им на голову.

С неба на город сыпалась соль.

Поначалу горожане восприняли сухой дождь как очередную шутку природы, просто как одну из ряда мелких напастей, обрушившихся в последнее время на и без того пребывающую в тревоге и унынии округу. Но соль шла не переставая. Вслед за первыми легкими кристаллическими искорками на город повалили крупные хлопья, они становились все гуще и тяжелее, пока не превратились в сплошную стену, вставшую между небом и землей. Едкая пыль оседала повсюду, губя воду в колодцах и изничтожая сады. Она просачивалась в дома, толстым слоем лежала на улицах и в аллеях. И какие бы усилия ни прилагали жители Дериса к тому, чтобы предохранить или избавить от соли хотя бы свои жилища, она проникала за любые двери, ложилась на плечи, затмевала день смертельною дымкой и наполняла ночь чудовищным шорохом.

Беспокойство и легкое раздражение уступили место глубочайшему изумлению и гневу, а потом на смену этим чувствам пришел ужас, потому что люди поняли, что за судьба ожидает их страну. Те, кто упрямо оставались в городе, умирали. Большинство тех, что наконец-то решили спастись бегством, умерли тоже. Слишком уж надолго откладывали они саму мысль о побеге, будучи не способны осознать характер и масштабы постигшего их несчастья. Одни погибали от жажды в белой безжизненной пустыне. Полуослепнув и наполовину сойдя с ума, они набрасывались на товарищей по несчастью и убивали ради нескольких капель воды или пригоршни, не отравленной солью, пищи. Другие просто-напросто безропотно капитулировали, сознание этих людей оказалось не способно выдержать этот беспримерный неравный бой. Они добровольно предавались смерти, предоставляя сыпавшейся с неба соли окутать свои тела кристаллическим саваном.

Спастись удалось совсем немногим. В число счастливчиков входили купцы и художники, которых скитальческий образ жизни вовремя увел на промысел из охваченного смертью дома. Спасся и королевский посланник со своей свитой, которого весьма неожиданно отправили с поручением далеко на юг. Но это были всего лишь редкие исключения. Всем остальным соль не явила ни малейшего милосердия.

На улицах воцарилась тишина — на тех самых улицах, которые всего несколько дней назад были оглашены барабанным боем, сопровождавшим похоронную процессию короля. В самом центре города была воздвигнута огромная многоярусная пирамида, материал для строительства которой добыли в каменоломнях Блекатора. Монарх лично начертал проект своей исполинской величественной усыпальницы, тщательно проработав каждую деталь; он продумал все наперед, словно заранее знал точный срок своей смерти.

Король Тиррел умер, не оставив наследника; уже давно ползли по городу зловещие слухи о том, при каких обстоятельствах погиб юный принц, а ведь других детей у Тиррела не было. Шли разговоры и о кознях и интригах в ближайшем окружении короля, в котором не на жизнь, а на смерть схлестнулись две враждебные партии. Рыцари и колдуны без устали спорили друг с другом и о государственных делах, и по вопросу о престолонаследии даже при жизни Тиррела. А уж после его смерти в воздухе повеяло гражданской войной — и внезапно обрушившееся на город несчастье самым роковым образом усугубило и без того тяжелейшую ситуацию. И пройдет еще много лет, прежде чем кровопролитию будет положен конец и государство Эрения обретет новую столицу.

А пока улицы прежней столицы приходили в запустение. Да их уже и нельзя было назвать улицами. Соль проникала в каждую щель, стерла приметы всех городских пейзажей. И вскоре лишь верхушки самых высоких зданий возвышались над мертвой скрипучей кристаллической равниной. А соль все падала и падала. Она явно вознамерилась бесследно похоронить в своей толще весь город Дерис. И, в конце концов, сухое, соленое, ослепительно белое море раскинулось на десятки миль на восток и на запад, тихое и безмолвное, как сама смерть.

Дольше, чем все остальные городские строения, оставалась видна одна башня. Одна-единственная башня, хозяин которой лихорадочно трудился в немногие отпущенные ему часы. Его последнее деяние — после того как он торопливо завершил заранее продуманный барельеф, — заключалось вот в чем: он ударил в тяжелый золотой колокол, ознаменовав тем самым гибель своего города. После чего и сам пал жертвой всепроникающих кристаллов, и больше во всем городе не осталось ни единой живой души.

Ни единой живой души в привычном понимании этого слова, в том-то и дело…

Часть первая

КРАЙНЕЕ ПОЛЕ

Глава 1

Картина была мертва. Ребекка поняла это с первого взгляда — и более тщательный осмотр только подтвердил первоначальное впечатление. Пристально глядя на нее и испытывая отчаянное желание, чтобы краски, да и сама фактура холста ожили, Ребекка осознала, что бьется над неразрешимой задачей. Правда, на какое-то мгновение девушке почудилось, будто старая охотничья собака подмигивает ей, будто она радостно лает и человеческое ухо способно уловить хотя бы отзвуки этого лая, но еще один внимательный взгляд на картину заставил ее убедиться в том, что и это самообман. Единственным, что на самом деле представало ее взору, были крупные мазки кистью и искусно разбросанные по холсту светотени. Молодой художник написал старого охотничьего пса в правой нижней части портрета, не испросив на то разрешения у заказчика, но это отклонение от заранее обговоренного замысла сразу же нашло понимание у Бальдемара. Отец Ребекки не сомневался в том, что охота — одно из наиболее подобающих истинному джентльмену занятии; и хотя в последнее время он выезжал нечасто, намек, заключившийся в появлении на портрете наряду с хозяином его любимого пса, только польстил ему.

Впрочем, этот портрет понравился бы барону Бальдемару и без столь изысканно-лестного штриха. Сходство было несомненным, хотя и без приукрашивания художник не обошелся. На портрете барон выглядел сильным и своевольным, его крупные руки покойно возлежали на рукояти большого меча. Ребекка понимала, что в нынешнюю пору ее отец едва ли способен на то, чтобы оторвать этот меч от земли; в последние годы он стал тучен, растерял былую силу, и меч, острие которого упиралось на портрете в пол, ему наверняка подали и установили. Но художнику, которого звали Кедар, удалось представить барона могучим воином, и Ребекка, даже разгадав смысл и технику его ухищрений, не могла не восхититься его искусством.

Бальдемар был мужчиной высокого роста, крепко сложенным и широкоплечим, но теперь, приближаясь к пятидесятилетию, он начал слегка сутулиться. Перспектива, избранная художником, была призвана скрыть и на самом деле скрывала это обстоятельство: живописец словно глядел на аристократа снизу вверх. Тогда как зрителю, который вовсе и не думал приседать на корточки, казалось, будто барон смотрит на него с портрета сверху вниз. Смуглое лицо Бальдемара с темными волосами и бородой выражало на портрете откровенное и нескрываемое презрение, и это чувство, равно как и это выражение, были Ребекке более чем знакомы. Кедар сумел вдохнуть в глубоко посаженные серые глаза и густую, уже слегка тронутую сединой гриву барона холодное, чуть ли не королевское величие, и это ощущение только подчеркивалось резким световым контрастом: изображенная в светлых тонах фигура барона была помещена на едва ли не кромешно-черном фоне. Выглядело это так, словно в непроглядной тьме внезапно сверкнула молния, но, засверкав, почему-то решила выхватить из мрака только самого барона. И хотя Старый Ворчун и таинственный пень в левом нижнем углу картины тоже были вынесены на передний план, они казались по сравнению с фигурой барона несколько дымчатыми.

Ребекка еще раз присмотрелась к стянутой медным панцирем груди, надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку, хоть какое-нибудь доказательство того факта, что картина живая. Она никогда раньше не видела этого панциря, но он казался надежным и крепким, исподволь внушая мысль о том, что и под броней скрывается не меньшая мощь. Девушка внезапно сообразила, что именно сотворил Кедар, и расхохоталась над утонченной издевкой. Точно так же, как меч и пес должны были свидетельствовать об активной, мужественной жизни ее отца, панцирь, в который была заключена его грудь, призван был внушить мысль о несокрушимом здоровье, а роскошь отделки — о богатстве. Возможно, Кедар и впрямь ничего не знал о том, какие суммы задолжал барон своим знатным соседям, а также о том, что принадлежащие ему земли никак нельзя назвать плодородными, но Ребекка усомнилась в подобном простодушии художника. О том, что дела у ее отца идут из рук вон плохо, знали все вокруг, и хотя он из кожи лез, чтобы не ударить в грязь лицом, Ребекка отлично понимала, и это ее сильно огорчало, что отец на самом деле пребывает в полном отчаянии. И тот факт, что она знала об этом отчаянии, был для нее главным.

«Впрочем, что толку предаваться безрадостным размышлениям», — сказала она себе и, отгоняя нахлынувшую тоску, усилием воли заставила себя вновь обратиться к картине. «Смотри внимательней», — шепнул ей внутренний голос.

Не было ни малейших сомнений в том, что Кедар постарался на славу, и написанный им портрет уже успел снискать чуть ли не всеобщее одобрение. Только Ребекка осталась разочарованной, потому что ей не хватало в творении художника волшебства.

А ведь она возлагала на Кедара большие надежды. В зеленых глазах художника вспыхивали такие чудесные искры, голос его звучал так тепло и сердечно, и даже легкое заикание, присущее Кедару, этому не мешало, да и переставал он заикаться, когда заговаривал о своей любимой живописи. Этюды и рисунки, сделанные им, чтобы продемонстрировать свое мастерство, были полны жизни, дышали интуитивным прозрением, намекая на какую-то тайну, скрытую под покровом изощренной техники. Ребекке даже захотелось оставить себе несколько набросков, но Кедар тщательно собрал их, сложил в стопку и спрятал в сумку, в которой хранил мелки и карандаши, а также драгоценные листы бумаги. Но стоило Бальдемару сделать художнику заказ, чтобы еще один портрет украсил собой фамильную галерею, создававшуюся не один век, как тот словно разом утратил самую существенную часть вдохновения. Он превратился в мастеровитого ремесленника, способного изготовить именно то, что нужно заказчику, а гонорар принял с хорошо отрепетированной непринужденностью — принял как должное.

Завершив работу над портретом, Кедар немедленно покинул гостеприимный кров, не пожелав даже посмотреть на то, как будет выглядеть его детище на заранее уготованном для него месте в портретной галерее. Так что Ребекке не выдалось случая поговорить с ним или показать ему другую картину, свою картину. Волшебную картину.

Ребекке только-только исполнилось десять лет, когда она впервые увидела портрет человека в плаще с капюшоном, — человека, который из-за своего наряда и странной прически показался ей монахом или же бывшим монахом. Тогда это зрелище сильно напугало девочку, да и теперь, почти восемь лет спустя, оно по-прежнему страшило ее — правда, теперь лишь самую чуточку. Пугало и в то же самое время восхищало. Между нею и человеком, изображенным на картине, как будто возникла незримая связь.

Причина ее восхищения была достаточно проста. Каждый раз, когда Ребекка после определенного перерыва смотрела на картину, она обнаруживала в ней странные перемены.

Мужчина сидел за бесхитростной работы деревянным столом в комнате с каменными стенами, в смутных контурах которых угадывались книжные полки, сплошь уставленные тяжеленными фолиантами. Монах на картине был виден лишь до пояса, но Ребекка, сама не зная как, понимала, что это мужчина высокого роста, с крепкими ногами, обутыми в веревочные сандалии. Его руки покоились на столе, ладони сжимали два угла квадратной столешницы. Сама столешница была поделена на множество квадратов меньшей площади, попеременно черного или белого цвета, и на этих черных и белых квадратах или полях кое-где стояли прелюбопытные фигуры, вырезанные из дерева двух цветов, — одни черные, а другие красные. Судя по всему, это была какая-то настольная игра, но вовсе не те элементарные шашки, в которые умела играть и сама Ребекка. Фигуры различались размерами и формой — от самых маленьких, представлявших собой рассеянных по всей столешнице пехотинцев, до такой, что по сравнению с этими пехотинцами казалась просто гигантской. На голове у самой большой фигуры была корона, а в руках — держава и скипетр. Средних размеров фигуры изображали вооруженных всадников, была одна стройная и в то же время удивительно округлая женская фигурка, а также несколько зверей, включая медведя и, пожалуй, дракона, другим же Ребекка не могла подыскать никакого наименования.

Монах, судя по всему, командовал красными фигурами, и его темно-карие глаза испытующе смотрели на отсутствующего на картине соперника, который оставался на другой — невидимой — стороне доски. Подобная композиция сразу же пробудила в Ребекке любопытство. Означает ли это, что монах играет в неведомую игру с самим художником? Или замысел заключается в том, чтобы стороной, играющей черными фигурами, почувствовал себя зритель? С тех пор как Ребекка обнаружила картину, ей удалось сделать по поводу всего, что там изображено, немало открытий, но первые, возникшие с самого начала вопросы так и остались без ответа.

Все это было бы весьма любопытно, но ничем не примечательно, если бы не два совершенно невероятных обстоятельства. Во-первых, хотя мужчина, изображенный на картине, постоянно глядел в одну и ту же точку, выражение его лица постоянно менялось. Как правило, на губах его играла слегка насмешливая улыбка, словно он мысленно прикидывал силу соперника и находил ее не стоящей внимания, но Ребекке доводилось заставать его и в такие минуты, когда на его довольно заурядном, хотя и не лишенном приятности лице сверкала белозубая ухмылка, свидетельствующая об испытываемой радости, а порой она видела, что монах гневно хмурится. Встречались и выражение предельной концентрации внимания, и признаки рассеянности и расслабленности, словно мысли человека на портрете витали сейчас где-то далеко-далеко. Подобные перевоплощения ни разу не случались в те минуты, когда Ребекка смотрела на картину, но каждый раз, возвращаясь к ней после определенного перерыва, Ребекка первым делом проверяла, какое на данный момент выражение преобладает на лице у монаха. Эти таинственные превращения давно уже не казались ей чем-то необычайным, и подмечала она их каждый раз лишь затем, чтобы понять, в каком он пребывает сейчас настроении.

Несколько раз бывало и так, что стоило ей отвернуться от портрета всего на пару минут, как, вновь обратившись к нему, она обнаруживала, что именно эти мгновения и произошла очередная метаморфоза. В первый раз, когда такое случилось, а было это как раз во время ее самой первой встречи с монахом, Ребекка опрометью убежала из комнаты; заплакав и испугавшись, она торопливо прильнула к своей ничего не понимающей нянюшке. И прошло довольно много времени, прежде чем девочка, набравшись смелости, вновь вошла в запыленную комнату, расположенную в ныне нежилой Восточной башне замка. И стоило ей один раз расхрабриться, как любопытство принялось одерживать и новые победы над ужасом. В это второе посещение монах милостиво, хотя и несколько рассеянно, улыбался, словно желая подбодрить трепещущую малышку. После чего каждый новый визит в комнату в Восточной башне оборачивался для нее гремучей смесью радости и страха. В бесплодной и унылой жизни, которую вели в замке, лишь эта картина таила в себе подлинное волшебство.

Тайны магических превращений, которые претерпевало лицо монаха, и самой по себе было бы достаточно для того, чтобы Ребекка прониклась ужасом и восторгом, но второе необыкновенное обстоятельство, открывшееся девочке какое-то время спустя, взволновало ее куда сильнее, чем первое. Поначалу фигуры на доске были неизменно расставлены в четыре ряда — соответственно по два возле каждого из противоположных краев. Но однажды Ребекка обнаружила, что красный пехотинец продвинулся вперед, а по лицу монаха было ясно видно, что он с нетерпением ждет ответного хода. С тех пор расположение и красных, и черных фигур на доске постоянно менялось, причем явно разыгрывалась какая-то партия. Некоторые фигуры даже исчезали с игрового поля, хотя и выстраивались на столе рядом с ним в боковой дорожке. У нее на глазах разыгрывалась партия или даже, быть может, несколько партий. Самым же странным был тот факт, что и самой Ребекке порой казалось, будто она принимает участие в этой игре.

Едва избавившись от первого страха перед неизведанным или непостижимым, Ребекка постаралась разузнать как можно больше о том, что было изображено на картине. В поисках необходимых сведений она обратилась к Рэдду, своему домашнему наставнику, бывшему одновременно постельничим ее отца. Сам Бальдемар ни за что не удосужился бы озаботиться предметами столь низменными, как какой-то монах, или какая-то настольная игра, или даже какая-то девчушка, но даже если бы это было не так, Ребекка все равно сначала обратилась бы не к отцу, а к кому-нибудь другому. Постельничий был для нее и учителем и воспитателем, он всегда относился к своей маленькой питомице с нежностью и заботой. Мать Ребекки умерла, когда девочке было всего пять лет, и с тех пор Рэдд, в той мере, в какой это ему удавалось, заменял ей и отца и мать.

Однако, обратившись к Рэдду с расспросами, Ребекка не выдала подлинной причины своего любопытства. Потому что при всей своей заботливости и благожелательности Рэдд терпеть не мог мифов и легенд, в которых говорилось о магах и колдунах и об их деяниях, а все это чрезвычайно интересовало и волновало девочку. Вместо того чтобы рассказать наставнику о своем открытии, Ребекка принялась расспрашивать его о монахах и об игре, значения которой она не понимала, и тот воспринял все это как проявление естественного детского любопытства.

Таким образом, Ребекка узнала, что монахи живут небольшими общинами или в отдаленных областях ее родной страны, а именно на скалистых участках южного побережья или в горах, расположенных на севере и на западе. Обитатели этих уединенных скитов сознательно и добровольно посвящают жизнь служению Паутине, порой отказываются от причитающихся им по праву рождения власти и богатства и коротают дни в кротости и благолепных размышлениях. Хотя услышанное не больно-то соответствовало характеру человека, изображенного на портрете (некоторые из его гримас ни в коем случае нельзя было признать проявлением кротости), Ребекка ничем не возразила учителю, затаив невольные сомнения в глубине души.

— А что, плащи у них обязательно бурые? — поинтересовалась она напоследок.

— В большинстве случаев, но далеко не всегда, — ответил Рэдд. — Бурой тканью проще всего разжиться, но мне случалось видеть монахов, одетых в белое.

— Где? — взволнованно воскликнула Ребекка. — Покажи!

Постельничий, улыбнувшись, скрылся в своей небольшой, но постоянно пребывающей в хаотическом беспорядке библиотеке. В конце концов, он нашел нужную книжку.

— Ага, вот и она, — удовлетворенно произнес он, сдувая пыль с книги, после чего сразу же раскашлялся. — Давай посмотрим.

Он принялся перелистывать тяжелые страницы, тогда как Ребекка заглядывала ему через плечо. Книга содержала многие сотни строк, мелким, но каллиграфическим почерком выведенные черными чернилами. Некоторые буквы были расписаны алой и золотой красками и казались очень красивыми. То там, то здесь всю страницу занимала черно-белая или цветная иллюстрация, посвященная какому-нибудь важному событию. Наконец Рэдд нашел картинку, которую искал.

— Вот, погляди. Видишь?

Ребекка кивнула. Она была и заинтригована, и разочарована одновременно. Люди, изображенные на иллюстрации, носили точно такие же плащи, что и монах на картине, только плащи эти были белого цвета и капюшоны опущены так, что совсем не видно лиц. Каждая линия была прекрасно прорисована, страницу пересекало какое-то шествие, но при всем при том в иллюстрации не чувствовалось той жизни, которая была присуща картине, висящей в Восточной башне. В ней не было никакого волшебства.

— Можно мне взять эту книгу? — осведомилась Ребекка.

— Нет, Ребекка, к сожалению, нельзя. Она очень ценная.

Рэдд сказал это таким тоном, что Ребекка поняла: дальнейшие просьбы бессмысленны. Конечно, он любил ее, но в случае необходимости умел проявлять достаточную твердость.

— Если хочешь, я почитаю тебе из этой книги.

Ребекка радостно согласилась, но уже вскоре раскаялась в собственном любопытстве. Слова в книге оказались такими же сухими, как пыль, толстым слоем которой совсем недавно был покрыт древний фолиант, а смысл услышанного ускользал от девочки. Наставник Ребекки скоро заметил, что она практически не слушает его, и прервал чтение.

— Как станешь постарше, я расскажу тебе о Паутине, — пообещал он. — И тогда ты сможешь понять и то, что написано здесь.

Ребекка уныло кивнула, и Рэдд поневоле улыбнулся, увидев ее в такой тоске, что было для нее большой редкостью. «Она и пожить еще толком не успела, — подумал он, — но жизни в ней больше, чем во всей этой премудрости. Возможно, она и впрямь начинает взрослеть». Эта мысль несколько опечалила Рэдда — и тем сильнее он обрадовался, услышав следующий — заданный в ее всегдашней манере — вопрос:

— А что, они все носят такие дурацкие прически?

— Насколько мне известно, да.

— А почему?

— Понятия не имею.

Ребекка с недоверием посмотрела на него.

— А считается, что ты все знаешь, — произнесла она прокурорским тоном.

— Увы. К сожалению, это не так. — Он изо всех сил старался не улыбнуться, размышляя над тем, что пришло самое время избавить Ребекку от иллюзии по поводу его всеведения, и, пеняя себе за то, что не сделал этого раньше. — В мире существует слишком много всего, чтобы это было известно одному-единственному человеку. Кому угодно. Даже мне, — добавил он и после паузы продолжил: — А если бы мне было известно все, я бы знал, и почему ты вдруг так заинтересовалась монахами.

Рэдд испытующе посмотрел на девочку, но та, не поднимая на него глаз, осталась безмолвна.

— Ну, так как же? — подзадорил он ее.

— Я… я случайно услышала… как о них говорят.

— Кто?

— Скаттл, — буркнула она, явно восстанавливая обычную уверенность в своих силах. — Ты ведь знаешь, что он вечно разговаривает с самим собой.

Рэдд кивнул, лицо его осталось совершенно равнодушным. Названный Ребеккой Скаттл был одним из самых опытных и заслуженных челядинцев барона Бальдемара и к тому же всем известным пьяницей.

— Мне кажется, что тебе не следует придавать такое значение всему, что говорит Скаттл, — с самым серьезным видом заявил он девочке.

— А я и не придаю, — радостно фыркнула она. — Особенно когда он говорит о тебе!

— Что такое? Ну и что же он обо мне говорит?

Но Ребекка, ослепительно улыбнувшись, ничего не объяснила. В конце концов, до Рэдда дошло, что над ним подшучивают, и он рассмеялся. Ребекка присоединилась к веселью, радуясь, что ей удалось отвлечь наставника от щекотливых расспросов, и действительно вспоминая всякие забавные истории, которые Скаттл рассказывал при случае об ее наставнике.

Глава 2

Ребекка повела свое расследование и по другой линии, сосредоточив усилия на игре, в которой состязались загадочный монах и его незримый противник. И вновь, как и в первом случае, главным источником информации для нее послужил Рэдд, объяснивший девочке азы настольной игры, именуемой шахматами и насчитывающей, согласно сведениям, почерпнутым им из книг, многовековую историю. Он даже распорядился, чтобы для Ребекки выточили новый комплект фигур, но этого почему-то оказалось — или показалось — недостаточно. Хотя кое-какие из фигур и походили на те, что были изображены на картине, они выглядели куда менее интересными, не говоря уж о том, что наиболее экзотические фигуры, которыми играл монах, в комплекте у Ребекки и вовсе отсутствовали.

Тем не менее, Ребекка с упоением взялась за изучение новой игры и вскоре начала удивлять своего наставника интуитивным погружением в стратегические глубины позиций, да и вообще большими успехами. Ей полюбились эти игрушечные сражения сами по себе, хотя, разумеется, девочка ни на миг не забывала о том, что изначальной целью, которую она преследовала, было проникнуть в замыслы монаха и разгадать суть его ходов. Неоднократно она пыталась проанализировать те или иные позиции, создававшиеся на доске, борьба на которой велась черными и красными фигурами, и иногда даже предугадывала еще не сделанные ходы, в чем и убеждалась в ходе очередного посещения комнаты в Восточной башне. Ребекка понимала, что общий смысл сражений от нее все равно ускользает, но стремление девочки разгадать тайну только возрастало каждый раз, когда сделанный на доске ход оказывался для нее совершенно неожиданным. В каждой новой серии ходов заключалась очередная загадка.

Ребекка часто пыталась вообразить себя на месте того незримого игрока, с которым состязался монах, ломая себе голову над тем, какой ход следовало бы сделать сейчас черными фигурами. Она даже пробовала подсказать ему тот или иной ход, для чего, закрыв глаза, представляла себе, будто ее рука появляется на картине и передвигает фигуру с места на место. Однажды ее тайное желание и впрямь исполнилось — и девочка, затаив дыхание и ощущая бешеный стук собственного сердца, уставилась, не веря своим глазам, на доску, на которой произошла как бы подсказанная ею перемена. Однако это больше никогда не повторилось; более того, придя в следующий раз в заветную комнату, она обнаружила на доске совершенно незнакомую ей позицию.

Угаданный и подсказанный ход заключался в продвижении простого пехотинца на одно поле. Она бессчетное число раз пыталась повторить этот ход, равно как и старалась угадать и подсказать ходы более сильными фигурами, но после единственной удачной «подсказки» ничто больше не развивалось согласно ее замыслам и намерениям. Ребекка не понимала, происходит ли это потому, что ей неизвестны правила, по которым ходят сильные и во многом загадочные фигуры, или же потому, что все ходы в разыгрываемой на картине партии предопределены с самого начала. В конце концов, она пришла к выводу, что ее единственная удачная «подсказка», связанная с продвижением простого пехотинца, была не более чем случайностью.

Она поинтересовалась у Рэдда, не знает ли он что-нибудь о других разновидностях игры, именуемой шахматами, однако ничего не добилась. Он сказал лишь, что за многовековую историю игры та, бесспорно, обзавелась многими разновидностями, но лично ему на сей счет ничего не известно.

— А использовались когда-нибудь в шахматной игре в качестве фигур статуэтки животных? — спросила она однажды.

— По-моему, нет, — ответил Рэдд. — А почему ты об этом спрашиваешь?

— Ну, знаешь ли, даже люди, воюя друг с другом, не обходятся без помощи зверей, — отговорилась девочка. — Рыцари ведь ездят на лошадях. А бойцовые псы, бойцовые медведи?

— Наверное, так оно и есть. Но мы уже так давно, так невероятно давно ни с кем не воюем. Слава вышней милости.

— Об этом я знаю. Но я читала старинные книги про войну, — возразила Ребекка. — Люди тогда даже драконов использовали, — неосторожно добавила она.

— Драконы — это сказочные существа, — строго осадил ее Рэдд. — Их нет и никогда не было. Почему ты забиваешь свою милую головку подобным вздором?

Ребекка, поняв, что допустила промашку, прикусила язычок.

— Так доиграем мы эту партию или нет?

Голос наставника все еще звучал сердито. Девочка кивнула и после недолгого размышления сделала ход, который, как она понимала, рано или поздно должен был обернуться ее поражением.

Теперь Ребекка стала старше, стала умнее, она в какой-то мере научилась держать язык за зубами. Стоя перед портретом отца, она предалась воспоминаниям и на протяжении какого-то времени не обращала на картину никакого внимания.

Нет ни малейшего шанса на то, что и этой картине суждено претерпевать чудесные превращения, уныло подумала она, и тут же ее охватило страстное желание вновь нанести визит своему монаху. За годы, прошедшие после чудесной находки, очарование, исходящее от картины, несколько ослабло, и девушка теперь приходила в Восточную башню заметно реже, чем раньше. В какой-то мере это было связано с невольно испытываемой ею обидой: ведь проведя перед картиной столько времени, она так и не сумела найти ключ к ее волшебству, да и не думала, что приближается к разгадке тайны. Монах и разыгрываемая им партия оставались для нее разрешимой загадкой. Другой причиной некоторого охлаждения к картине послужила мысль о том, что если ей самой и суждено найти в собственной жизни какой-то смысл, то произойдет это благодаря ее личным успехам и усилиям, а вовсе не с помощью древнего холста.

Тем не менее, нынешний визит молодого художника и неизбежное разочарование его работой разбередили в душе девушки былые желания. Развернувшись на каблучках, она вышла на балкон, опоясывающий картинную галерею со всех четырех сторон, и прошла по нему до лестницы. В ходе этой прогулки она миновала несколько поколений своих предков — властительных баронов с женами и детьми, — равно как и бесчисленные полотна, на которых были запечатлены важнейшие события из истории ее рода: сражения, свадьбы, прием королевских посланников. Едва удостоив их взглядом, Ребекка спустилась по лестнице на первый этаж и, отворив тяжелую дубовую дверь, прошмыгнула в Восточную башню. Она то и дело настороженно оглядывалась по сторонам, чтобы убедиться в том, что за ней никто не наблюдает.

На нижних ярусах Южной башни размещался главный оружейный склад всего замка; здесь было холодно и темно. Слабый свет, просачивающийся сверху, заставлял слабо поблескивать лезвия мечей, круги щитов и наконечники копий, но Ребекка хорошо знала дорогу и никакая иллюминация ей не требовалась. Она быстро добралась до каменной лестницы, которая спиралью шла с первого этажа до смотровой площадки, и начала восхождение.

На верхних ярусах здесь практически ничего не было, что же касается пауков, летучих мышей и сов, то Ребекка не обращала на них никакого внимания. Поднявшись примерно на две трети высоты лестницы, она осторожно приоткрыла заветную дверь — осторожно, потому что ей было отлично известно, что несмазанные петли этой двери всегда страшно скрипят. Убедившись в том, что и здесь ее никто не подкарауливает, Ребекка выбралась в коридор, оснащенный бойницами, идущий вдоль восточного крыла южной стены замка. Защищенная от нескромных взоров двумя практически глухими каменными стенами, Ребекка порадовалась тому, что дело складывается столь удачно. Хотя стены сильно обветшали, а кое-где и обкрошились, они все еще оставались довольно прочными и массивными, в особенности это относилось к внутренней стене, так что девушку скорее могли бы увидеть из-под стен замка, нежели изнутри. Чтобы дополнительно обезопасить себя, Ребекка преодолела искушение посмотреть сверху на отцовские покои и на примыкающие к кухне огороды, которые отделяли Восточную башню от остальных строений замка и его угодий.

Ребекка прошла коридором до угла, повернула налево и оказалась прямо перед обитой железом дверью, ведущей собственно в башню. Быстро проверила, не побывал ли здесь кто-нибудь за время, прошедшее со времени ее предыдущего визита. Нет, нить, закрепленная в верхней части двери, оставалась в целости и сохранности. Значит, ее тайник никто не потревожил. Сняв нить с двери, девушка прошла в башню. Едва она закрыла за собой дверь, как воцарилась кромешная тьма, но это ее не испугало и не остановило. Поднявшись на два марша по крутой деревянной лестнице (вот здесь, правда, ей вновь понадобилась осторожность), она попала в верхний зал башни. Здесь было светло: в зале имелось несколько узких окон и круглое отверстие в крыше. Повсюду царил какой-то затхлый запах, который Ребекка уже успела хорошо запомнить.

Половицы угрожающе заскрипели под ногами девушки, когда она прошла по залу, прокладывая себе дорогу среди скопившейся здесь старой рухляди, но Ребекка знала, что путешествие не сулит никаких неприятностей, если только она не ступит на пятачок прямо под отверстием в крыше, где из-за потоков дождя пол совсем прохудился. Пыль и паутина, как всегда, за время, прошедшее после ее последнего визита, успели еще больше расширить свои владения, но в остальном все оставалось более или менее по-прежнему. Ребекка некогда потратила много времени на то, чтобы хоть как-то отчистить и разобрать находящиеся в этой комнате предметы, и хотя ей так и не удалось найти здесь что-нибудь столь же интересное, как волшебная картина, каждая из хранившихся тут вещей поведала ей свою историю. Здесь нашлись старые платья, обветшавшие и полуистлевшие, деревянный меч и деревянная же лошадка-качалка, тщательно и искусно расписанная, хотя краски, разумеется, давным-давно выцвели. Здесь имелась корзина, полная восковых свечей, и эта находка оказалась для Ребекки весьма кстати, хотя она и пользовалась этими свечами с великою осторожностью, понимая, что льющийся из Восточной башни свет непременно вызовет в замке серьезные подозрения. В одном углу кое-как была составлена пришедшая в полную негодность мебель, тогда как в другом хранилась горшечная утварь, причем сложили ее так неловко и неумело, что некоторые горшки и миски практически слиплись друг с дружкой. А самой волнующей находкой стали для Ребекки две книги в кожаных переплетах, но они же принесли ей и самое горькое разочарование, потому что отсырели и обветшали настолько, что она с трудом смогла лишь разлепить страницы, а о том, чтобы прочитать их, не могло быть и речи. Ребекке даже не удалось разобрать названия. Имелась здесь и причудливая коллекция деревянных трубок, которые, как она предположила, могли оказаться музыкальными инструментами, два небольших колокола и несколько стеклянных сосудов, в которых хранились разноцветные порошки. Список ее находок был обширен, однако ничто не шло ни в какое сравнение с ее первым открытием.

Картина, приставленная к стене, размещалась в самом сухом углу помещения; ее деревянная рама скорее походила на футляр, а сам холст был прикрыт плотной черной тканью. Даже когда солнечные лучи падали прямо на полотно (а именно так и обстояло дело сейчас), никто не мог бы догадаться о том, что в комнате спрятана волшебная тайна.

И как всегда, на Ребекку обрушилась волна смешанных чувств — страх, волнение и восторг, — когда, присев на корточки, она протянула руку и осторожно сняла с холста черный покров. Монах испытующе уставился на нее, и это выражение и эта улыбка были ей хорошо знакомы, но шумный вздох девушки вызвали не они, а залитая ослепительными лучами полуденного солнца шахматная доска. И дело было не только в том, что позиция на доске резко изменилась, такого Ребекке не доводилось наблюдать еще ни разу, — изменилась сама доска. Ряды через один сместились на полклетки вбок, так что хорошо знакомый образ шахматной доски бесследно исчез. Черные и белые поля теперь тянулись зазубренными полосами, а края доски превратились в изломанную линию. Так могли бы выглядеть зубчатые стены самой башни, если бы ее повалили набок.

— Что это значит? — не удержавшись, прошептала Ребекка.

Ей необходимо было осмыслить новое положение. Но ответа девушка так и не получила, а загадочная улыбка на устах у монаха скоро начала раздражать ее.

— Не знаю, чему это ты так радуешься, — бросила она ему. — Я не сомневаюсь, что разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила, но ты так и не удосужился ничего объяснить, не так ли? Тебе нравится мучить меня, жестокий, бессовестный…

На язык подвернулись несколько непочтительных слов, но даже сейчас, в полном одиночестве, она не осмелилась произнести их вслух.

Внезапно почувствовав себя полной идиоткой, Ребекка закрыла глаза и попыталась успокоиться. Какой смысл бранить картину? Да и вообще, что она тут делает?

Девушка вновь открыла глаза и не смогла, как ни старалась, удержаться от крика. На мгновение Ребекке показалось, будто сердце у нее в груди перестало биться, но оно тут же напомнило о себе бешеным стуком.

Монах исчез. На его месте сидело таинственное и безобразное существо, кожа которого отливала багровым, а руки заканчивались зловещими когтями. Из широко разинутой пасти торчали острые зубы и длинный черный язык. Желтые глаза над длинным, как у крысы, носом пристально смотрели на Ребекку.

Черно-белая доска опустела. Все фигуры сгрудились на столе рядом с ней, причем многие из них были повалены набок, словно их разом смели одним резким и грубым взмахом.

Чудовище смотрело на девушку с выражением, которое можно было наполовину истолковать как адскую насмешку, а наполовину — как чисто человеческую злобу. «Какие тебе еще правила», — казалось, внушало оно Ребекке.

Трясущейся рукой Ребекка потянулась к холсту. Ему хотелось всего лишь закрыть омерзительный образ, но страх сделал ее неуклюжей, и картина, издав громкий стук, рухнула на пол вместе с деревянным футляром. В ужасе уставившись на изнанку холста, Ребекка по наитию поняла, что ей довелось столкнуться со смертельной опасностью. Мышцы ее онемели и вышли из повиновения; вдобавок ей показалось, будто она падает или проваливается, словно черные глубины башни, находившиеся у нее под ногами, пытались засосать ее целиком.

Девушка отчаянно старалась не упасть в обморок. И когда она уже почти потеряла сознание, знакомый голос у нее за спиной произнес:

— Уж мне-то следовало знать, в какой крысиной норе искать тебя. Ну почему ты так упорствуешь в том, чтобы сделать мою жизнь совершенно невыносимой?

Глава 3

Заклятие не сработало, и Ребекка с огромным облегчением ощутила, как все ее тело расслабляется до бесформенной студенистой массы.

— Ну же! — не унималась только что появившаяся здесь гостья. — Кончай валять дурака! Мне нужна твоя помощь!

«А мне твоя», — подумала Ребекка; голова у нее по-прежнему кружилась. Вслух же она сказала:

— Эмер, я так рада тебя видеть!

Нечто в голосе девушки, должно быть, выдало ее подлинное чувство, потому что подруга и впрямь поспешила к ней на помощь.

— В чем дело, Бекки? С тобой все в порядке?

Голос Эмер прозвучал нежно и взволнованно, она обняла Ребекку за плечи.

— Уведи меня отсюда… от всего этого, — еле-еле пролепетала Ребекка.

С помощью Эмер она кое-как поднялась на ноги, девушки пробрались в дальний угол комнаты и уселись на обломки того, что некогда было кроватью.

— С самого начала, еще когда ты первый раз затащила меня в эту комнату, я поняла, что дело добром не кончится, — посетовала Эмер. — Пыль, тьма — ничего удивительного в том, что тебе что-то померещилось!

Хотя слова ее и звучали осуждающе, голос дышал добротой и любовью.

— Не померещилось, — прошептала Ребекка. — Было на самом деле.

— Ну так расскажи.

Это прозвучало требованием, а никак не просьбой. Ребекка, повернувшись лицом к подруге, посмотрела ей в глаза, потом потупилась и, наконец, отвернулась. На лице у Эмер было ясно написано, что она не намерена терпеть подобные глупости без каких бы то ни было объяснений, и Ребекка по достоинству оценила серьезность ее намерений. С другой стороны, Ребекка понимала, что, услышав ее рассказ, Эмер отреагирует на него либо саркастическим смехом и предельно язвительными замечаниями, либо в свою очередь примется безудержно разглагольствовать о чем-нибудь подобном на полном серьезе, но у дочери барона так или иначе не было другого выбора, кроме как поступить именно так, как от нее требовали.

— Картина опять изменилась, — пояснила она.

— Вот уж никогда бы не подумала!

— Но на этот раз совершенно по-другому, — продолжала Ребекка, собравшись с силами и придав своему голосу тон определенного раздражения.

Эмер улыбнулась:

— И как же именно?

Ребекка с максимально возможной здравостью описала ей перекосившуюся доску и таинственное, явно злобное существо, появившееся вместо монаха. Она говорила об этом с такой верой в собственные слова, что Эмер сразу же посерьезнела. Правда, всей этой серьезности ей ненадолго хватило.

— Господи, Бекки. Нянюшка, должно быть, опять подмешала тебе в молоко какого-нибудь снадобья.

— Ничего подобного, и ты прекрасно знаешь это, — яростно возразила Ребекка, но тоже не смогла сдержать улыбку. В какую бы ситуацию она ни попадала, подруга всегда ухитрялась насмешить ее. Так, деля на двоих радости и горе, они выросли в старинном замке — родном доме обеих девушек.

— Может быть, и так, — задумчиво протянула Эмер. — Больно уж ты добродетельная девица, что бы придумывать такие истории, как бы ни заботилась о тебе нянюшка. Мне стоит, пожалуй, и самой посмотреть на картину.

— Не надо!

Ребекка хотела, было, удержать подругу за руку, но Эмер оказалась для нее чересчур проворной. Ребекка зажмурилась, не желая хотя бы даже мельком увидеть вновь это отвратительное существо, не желая смотреть на картину и из другого конца комнаты.

— А ты знаешь, что на оборотной стороне что-то написано? — пару мгновений спустя, спросила у нее Эмер.

— Нет.

Ребекка открыла глаза. Вопреки всему, открытие, сделанное подругой, заинтересовало ее.

— Почти ничего не видно. И все же… К… А… В… А… Н… Каван. Это имя художника. Интересно, почему он не подписал картину где положено?

— А может быть, это вовсе не имя художника?

Произнеся вопрос, Ребекка тут же снова зажмурилась, потому что Эмер подняла картину с пола и приставила ее к стене.

— По-моему, она ничуть не изменилась. — В голосе у Эмер послышались нотки разочарования. — Подойди — сама увидишь.

Ребекка приоткрыла глаза и бросила быстрый взгляд на картину. Солнечные лучи по-прежнему падали на полотно, и даже через всю просторную комнату сразу же стало понятно, что монах вернулся на картину и вид у него был столь же задумчивый, как и обычно. Да и доска приобрела прежние очертания, превратившись в правильный черно-белый квадрат, а фигуры оказались расставлены в исходное положение как бы для новой партии.

«Но что это за партия, — сокрушенно подумала Ребекка. — И что это за игра? И играю ли я в нее или всего лишь являюсь одной из расставленных на доске фигур?» Задрожав всем телом, она отвела взгляд от картины.

Эмер была единственной, с кем Ребекка поделилась своей тайной, но это не произвело на подругу особенного впечатления, более того, Эмер отнеслась к волшебным свойствам картины весьма скептически. Она пристально всматривалась в полотно, когда на нее находило соответствующее настроение, и хотя, по ее собственным словам, время от времени и улавливала на холсте какие-то перемены, волнение, испытываемое в связи с этим Ребеккой, ее ничуть не охватывало. Эмер излагала свою точку зрения примерно такими словами: «Ну, хорошо, картина меняется, ну и что с того? Все равно она как была, так и остается только картиной. Она ничего не может сделать, она ничего не в силах изменить в реальном мире. Так чего ради ломать голову? Жизнь постоянно предлагает человеку вызовы куда более насущные и интересные».

— Так с тобой все в порядке, Бекки? — спросила она и сейчас, вернувшись на разломанную кровать к подруге.

— Она опять изменилась, — слабым голосом повторила та.

— Вот и прекрасно, — отметила Эмер. — Этот новенький, судя по твоему описанию, не больно-то мне понравился бы.

— Ты мне не веришь, правда?

В больших глазах Ребекки заблестели слезы.

— Разумеется, я тебе верю, — спокойно возразила Эмер. — Но сейчас это существо исчезло. Так что забудь о нем. — Она сделала паузу. — Да и вообще это место не для тебя. Погляди только по сторонам — сколько здесь всякой никому не нужной рухляди! Ничего удивительного, что тебе…

— Но оно полно воспоминания, надежд… мечтаний и сновидений, — кротко пояснила Ребекка. — Иногда я это просто чувствую.

Эмер сделала круглые глаза.

— Вот об этом-то я тебе и твержу! Мечтания, сновидения и кошмары! Прошу тебя, Бекки, не ходи сюда больше одна. Клянусь, что не будь меня, а ведь я стою обеими ногами на земле, ты бы уже давным-давно воспарила на небеса.

— Подобно ангелу, — уточнила Ребекка с самым невинным видом, улыбаясь образам, вызванным у нее в душе словами подруги.

— Тоже мне ангел! Белокурый цыпленок — вот ты кто, — осадила ее Эмер. — И мозги у тебя, можно считать, почти что куриные. — Она обрадовалась, что к Ребекке возвращается всегдашнее хорошее настроение, и, уже не таясь, ухмыльнулась во весь рот. — Кроме того, — продолжила она, — у меня тут возникли кое-какие проблемы и мне может понадобиться твоя помощь.

— Только не это! Что ты опять натворила?

— Только не надо разговаривать со мной тоном великомученицы, — фыркнула Эмер. — И тебе прекрасно известно, что я занимаюсь всем этим только для того, чтобы внести хоть немного разнообразия в твою унылую несчастную жизнь.

Подружка изо всех сил старалась говорить не хуже оскорбленной праведницы, но легкая дрожь зеленых глаз выдавала ее с головой.

— Ладно, давай выкладывай, — смирилась со своей участью Ребекка.

Эмер приходилась дочерью Рэдду и была его единственным ребенком. Она была всего на месяц моложе Ребекки и заменяла ей сестру, которой у той никогда не было. Две девочки, а потом девушки росли вместе в уединенной обители замка Крайнего Поля, деля друг с дружкой радости и печали. Кое в чем они походили друг на друга, но различий было куда больше.

Обе носили волосы до плеч или чуть длиннее, но белокурые, с золотистым отливом волосы Ребекки ниспадали естественной благородной волной, тогда как волосы Эмер были скорее белесыми и ничуть не волнистыми. Обе они были стройными девушками среднего роста, но фигура Эмер отличалась несколько большей округлостью или, вернее, округлостями, что она, в зависимости от настроения, считала то благословением, то проклятием. Природа наградила их обоих чистой, матовой кожей, благородная белизна которой в случае Ребекки весьма выигрышно контрастировала с огромными васильково-синими глазами на изящном, в форме сердечка, лице. А глубоко посаженные изумрудно-зеленые глаза Эмер вечно сверкали насмешливыми искорками, как будто она в любое мгновение была готова расхохотаться. Короче говоря, Ребекка отличалась ошеломляющей, почти невероятной красотой, тогда как Эмер, согласно ее собственным словам, была куда заурядней, хотя, на свой лад, тоже очень и очень привлекательной. И именно она, а вовсе не Ребекка, имела право хвастаться победами на любовном поприще.

К тому же девушки различались не только внешне. Строго говоря, их характеры следовало бы назвать прямо противоположными. Даже совсем еще крошечными девчушками они своим поведением заслужили у челяди замка прозвища «милашки» и «разбойницы». И когда они стали взрослыми девушками, прежние различия полностью сохранились. Ребекка — по меньшей мере, на сторонний взгляд — была тихой осторожной, благовоспитанной и ко всему на свете старалась относиться с предельной серьезностью. Само собой, смеялась она ничуть не менее звонко, чем кто бы то ни было другой, и над абсурдными шутками, которые порой выкидывает жизнь, и над грубоватыми остротами подруги, но сама девушка редко рассказывала что-нибудь смешное, да и вообще не любила что-нибудь рассказывать. Ее стройное тело часто сотрясали сильные чувства, но внешне она всегда оставалась абсолютно невозмутимой. Эмер, напротив, совсем не умела скрытничать. Своевольная и безоглядная, она была преисполнена решимости извлечь из каждого мгновения жизни максимум возможных удовольствий и умела увидеть смешную сторону буквально во всем — даже когда объектом насмешек доводилось становиться ей самой.

Девушки сызмала тянулись друг к другу при всех своих различиях. Обусловленных, в частности, как разницей в общественном положении между наследницей барона и всех его владений и дочерью преданного слуги, так и степенями свободы, которую каждой из них предоставляли отцы. Часто они спорили, ссорились, разругивались, чуть ли не навсегда, но узы дружбы, связующие их, перевешивали любые слова, которые были произнесены или могли быть произнесены, и каждая из них с радостью пожертвовала бы всем на свете ради счастья подруги.

Крепость их дружбы объяснялась, возможно, двумя причинами. Во-первых, обе были на редкость умны и начитанны — что рассматривалось большинством женщин Эрении, особенно из знати, как никому не нужная роскошь, — и каждая из них, остынув от очередного спора, умела взглянуть на ту или иную проблему глазами подруги. И то, что они пользовались собственным умом и знаниями для достижения совершенно противоположных целей, ничуть не мешало девушкам ценить друг в друге эти замечательные качества.

Второй — и еще более важной — причиной их дружбы и близости послужило то обстоятельство, что обе подруги потеряли матерей в весьма раннем возрасте и выросли под опекой отцов, которые — пусть и каждый по-своему — абсолютно не понимали собственных дочерей. На огне этого недопонимания и была выкована и закалена дружба, превратившаяся в итоге в нерасторжимые узы.

Именно эти узы и позволяли девушкам разговаривать друг с другом о таких вещах, о каких они не осмелились бы заговорить ни с кем другим.

— Рассказывай, — потребовала Ребекка.

Заранее улыбаясь тому, что ей предстояло услышать, она почувствовала, как уходят только что пережитые шок и испуг. Общение с Эмер превращало мир в нечто более осязаемое и непосредственное, сводя все проблемы к уровню, на котором с чем угодно можно легко управиться, и, как правило, заставляя Ребекку позабыть все заботы, причем улыбка, казалось, поднималась из самых глубин души.

— Ну, так что ты на этот раз натворила?

— Ничего! Клянусь, ничего, — запротестовала Эмер. — Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться, — чуть более спокойным голосом добавила она после некоторого размышления.

— Но?..

— Но, возможно, не все поняли бы меня правильно.

— Например, твой отец?

— Ты, как всегда, улавливаешь самую суть.

Эмер отвесила подруге насмешливо-почтительный поклон.

— Ну, так что же ты натворила?

Ребекке уже хотелось смеяться и в то же время не терпелось выслушать очередную историю.

— Прошлым вечером я отправилась с Галеном в «Соляной погребок», — не без гордости сообщила Эмер.

«Соляной погребок» был самым лучшим — или самым грязным, смотря как посмотреть, — кабаком во всем городе, примыкающем к замку Крайнего Поля.

— Только и всего… — разочарованно протянула Ребекка. Судя по повадкам своей приятельницы, она ждала от нее куда более драматических откровений. — Да он же водил тебя туда и раньше, не так ли?

— Водил, но отец ничего не знал об этом.

— Ты уже наговорила с три короба извинений — и все ради того, чтобы оправдаться в такой невинной затее, как вечерняя вылазка, — заметила Ребекка. — И, кроме того, мне казалось, что Гален нравится твоему отцу.

— В каком-то смысле, — кротко подтвердила Эмер.

— Так в чем же дело? Я понимаю, что он простой конюший, но тем не менее…

— С тех пор я еще не была дома, — перебила ее подруга.

На какое-то мгновение разум Ребекки словно запротестовал, отказываясь осознавать значение услышанного, зато потом…

— Ты не вернулась домой ночевать?

Ребекка чуть было не сорвалась на крик.

— Да, — виновато призналась Эмер, но глаза у нее при этом радостно заблестели.

И тут, впервые за все это время, Ребекке бросилось в глаза, что одежда ее подруги, мягко говоря, находится в некотором беспорядке, и она поняла, что Эмер одета по-вечернему. С одной стороны, девушка испытывала настоящий страх за подругу, столь предосудительно воспользовавшуюся отпущенной ей свободой, и в то же время ощутила нечто вроде зависти. Но в глубине души Ребекка понимала, что никогда не смогла бы повести себя подобным образом, даже если бы ей представилась благоприятная возможность.

Молчание томительно затянулось.

— Ну и чем же ты занималась? — в конце концов поинтересовалась Ребекка и тут же пожалела о том, что задала этот вопрос. И отчаянно покраснела.

— Бекки, прошу тебя, — фыркнула Эмер. — Мне скоро восемнадцать. Мы обе успеем состариться, прежде чем ты начнешь разбираться в таких делах!

Ребекка с облегчением вздохнула, когда ее подруга уклонилась от прямого ответа на заданный вопрос, но в то же самое время почувствовала себя в какой-то мере обездоленной, а главное, бесконечно заинтересованной. Она понимала или ей казалось, будто она понимает, что именно произошло между Галеном и Эмер прошлой ночью, но из-за этого ей самой было только горше. Интересно, на что это похоже? И действительно ли это раз и навсегда меняет всю тебя? Нескромные, хотя и туманные образы возникли в сознании девушки, что заставило ее раскраснеться еще пуще, к тому же Ребекка оказалась не в состоянии как-то связать эти образы со своей подругой, сидящей сейчас рядом с ней. Она часто завидовала тому, с какой легкостью Эмер заводит более или менее тесные знакомства, и тому, с каким бесстыдством та флиртует с мужчинами, причем с мужчинами любого разбора, но все это обычно казалось ей чем-то несерьезным. Во всяком случае, никакие приключения подобного рода нельзя было поставить на одну доску с дружбой двух девушек. Она была на все сто процентов уверена в этом — но только до настоящей минуты.

— В чем дело, Бекки? Скажи хоть что-нибудь.

— Но ты же останешься моей подругой, не прав да ли?

Голос Ребекки звучал тихо и жалобно; услышав собственные слова, она отчаянно заморгала.

— Разумеется, — ответила Эмер, одновременно и удивленная, и встревоженная. — А почему, собственно говоря, и нет?

— Да знаешь ли… теперь… когда ты и Гален…

Эмер, наконец, сообразила, чем встревожена ее подруга, и тут же заливисто расхохоталась. Обняв Ребекку за плечи, она крепко прижала ее к себе.

— Ах ты, малышка, — ласково проговорила она. — Тебе еще предстоит столь многому научиться. Или ты и впрямь думаешь, что прошлой ночью мы с ним остались наедине в первый раз?

Ребеккой овладели смешанные чувства. Сначала она разозлилась из-за того, что Эмер, имея такую тайну, не поделилась с ней гораздо раньше. И вместе с тем испытала облегчение и радость: ведь даже такое знаменательное событие оказалось не в состоянии омрачить ее дружбу с Эмер. И с новой силой в ее душе вспыхнуло любопытство.

— Значит, Гален… — многозначительно произнесла она, глядя подруге прямо в глаза.

— Да.

Тон, которым подтвердила свое однозначное согласие Эмер, послужил для Ребекки сигналом того, что рассказано ей далеко не все, однако она не смогла заставить себя задавать подобающие в такой ситуации вопросы. А подруга лишь озорно усмехнулась, и Ребекке пришлось смириться с тем, что Эмер взяла инициативу в свои руки, хотя какой-то частью души дочь властительного барона вот-вот была готова расплакаться.

— Не знаю даже, почему я с тобой дружу, — буркнула она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали строго, не потерпев в этом отношении полный провал.

— Дружишь, что правда, то правда. Не будь меня, ты б давно померла со скуки, — парировала Эмер. — Изволь согласиться. А уж тогда я сумею развеселить тебя по-настоящему. Помнишь кабачок?

Ребекка хихикнула. Ей никогда не забыть то утро, когда они с подругой подглядывали за замковым поваром, которого звали Силберри, отправившимся на огород сорвать гигантский кабачок, о котором он заранее успел всем похвастать. Он растил и холил этот кабачок, преисполненный рвения подать его к столу на именины барона Бальдемара, и вдруг обнаружил, что невероятных размеров овощ за ночь куда-то подевался. Сперва, повар тревожно огляделся по сторонам, словно проверяя, не ошибся ли грядкой, потом воздел очи горе, как будто заподозрил, что кабачок вознесся на небо, влекомый какой-нибудь гигантской птицей или же вовсе — сверхъестественной силой. В это время подруги, наблюдавшие за ним из окна Ребеккиной спальни, предпринимали прямо-таки невероятные усилия, чтобы не расхохотаться.

Но когда Силберри, наконец, заметил на грядке придавленную камнем записку и наклонился за ней, девушки были больше не в силах сдерживаться и поневоле отпрянули от окна, хотя при этом им пришлось лишиться роскошного зрелища, как Силберри, не веря собственным глазам, прочитал послание. В нем сообщалось, что кабачок-рекордсмен конфискован Гильдией Друзей Кабачка, члены которой сочли для столь выдающегося красавца недостойным пребывать на грядке рядом с такими презренными овощами, как картофель и лук-порей. В конце стояла загадочная подпись «Зукка Гурд».

Силберри тут же отправился с жалобой к Рэдду, который нашел всю эту историю совершенно необъяснимой и объявил об этом повару. Тот пригрозил немедленно подать в отставку, но его переубедили, посулив в дальнейшем выращивать в огороде кабачки под усиленной охраной, которую предполагалось организовать силами замковой стражи.

Кабачок, разумеется, нашелся среди кухонных припасов; таинственное ночное похищение ничуть не повредило ему.

— Ну, хорошо, хорошо, я согласна, — рассмеялась Ребекка. Но тут же опять посерьезнела. — Но какой помощи ты ожидаешь от меня?

— Самой элементарной, — уверенно заявила Эмер. — Просто скажи отцу, что я переночевала у тебя. Он верит всему, что ты говоришь, — должно быть, твои глазищи так воздействуют на него.

— Но ведь нянюшка видела, что, когда я отправилась спать, тебя со мной не было, — возразила Ребекка. — А если бы ты пришла ко мне позже, Пикль наверняка бы залаял и это разбудило бы ее.

— А что, она на ночь никаких своих снадобий не принимала? — поинтересовалась Эмер.

— Нет.

— Типичное невезение! — Эмер состроила легкую гримаску. — Что ж, в таком случае мы можем сказать, что я залезла к тебе в окно.

— С какой стати?

— Потому что нянюшка заперла дверь, а мне не хотелось стучаться, чтобы не переполошить весь дом. Что-нибудь в этом роде.

— Но если все в замке уже спали, значит, ты все равно вернулась позже всех, а это грозит тебе точно такими же неприятностями.

— В какой-то мере, — согласилась Эмер. — Но отец поворчит, побранится да и забудет. Кроме того, когда признаешься в небольшом грешке, никому не приходит в голову подозревать тебя в чем-то большем.

Она закатила глаза и издала нечто нечленораздельное.

— Ну-ка, прекрати, — рассмеялась Ребекка. — И твоя история по-прежнему кажется полным вздором. Нянюшка знает, что и с утра тебя в моей комнате тоже не было.

— Потому что я и ушла через окно, — тут же нашлась Эмер.

— А это-то зачем?

— Потому что я терзалась угрызениями совести. — Эмер потупилась, изображая кротость и раскаяние. — И мне хотелось незаметно прошмыгнуть домой, пока не поднялся отец.

— Но он тебя опередил?

— Вот именно. И я отправилась разыскивать тебя.

— Гениально!

— Благодарю тебя. Ну а теперь изволь отправиться к моему отцу и объяснить ему, как было дело. Представляю, какими словами он меня сейчас обзывает!

Глава 4

Наконец-то худшее осталось позади, что не могло не обрадовать Ребекку. Эмер безупречно разыграла свою партию; преисполненная чувства собственной вины и раскаяния, она не отрывала глаз от земли. Ребекка же свела предписанную ей роль к минимуму, сообщив только самое необходимое для того, чтобы подтвердить рассказ подруги. Впрочем, ее и саму удивила лихость, с которой ей удалось расцветить вымышленную историю несколькими деталями, благодаря чему та прозвучала еще убедительней. После шока, пережитого девушкой нынешним утром, можно было только удивляться тому, как хорошо она владеет собой, что же касается раскаяния по поводу обмана, на который ей пришлось пойти, то она подавила его элементарным рассуждением: правда огорчила бы ее наставника Рэдда еще сильнее.

Как и предсказывала Эмер, услышав о сравнительно невинных проделках дочери, Рэдд и не подумал подозревать ее в чем-то худшем. В этом и состояла сила «добровольного признания». Эмер кротко выслушала суровую отцовскую проповедь о чувстве ответственности и необходимости проявлять такт, и лишь выйдя из его кабинета и отправившись к себе в спальню, где ей в качестве наказания следовало провести весь сегодняшний день, она сбросила с себя личину послушания. За спиной у отца она тихо хихикнула и подмигнула Ребекке, подмигнула, подчеркнуто и преувеличенно, как комедиантка, прежде чем исчезнуть из виду. Ребекка и сама чуть было не расхохоталась, но ей все-таки удалось сдержаться.

Когда дверь за его дочерью затворилась, Рэдд глубоко вздохнул.

— Иногда я жалею о том, что она не похожа на тебя, — признался он Ребекке.

— Неужели? А вот мне хотелось бы больше походить на нее, — решительно заявила девушка, все еще озабоченная защитой подруги.

— Даже не думай, — выдохнул Рэдд. — Одной Эмер более чем достаточно, чтобы отцовская доля не показалась сладкой.

— Но мне-то ты отцом не приходишься, — напомнила Ребекка.

— Увы…

Рэдд уселся в кресло и жестом предложил Ребекке последовать его примеру: судя по всему, ему хотелось поговорить. Ребекка с удовольствием воспользовалась этим приглашением; теперь, когда обман остался позади, она чувствовала себя куда лучше, а ведь ей тоже хотелось кое-что обсудить с наставником. Но пока суд да дело, Рэдд решил еще порассуждать о собственной дочери.

— Иногда мне кажется, что вас при рождении просто-напросто перепутали, — горько улыбнувшись, начал он. — Ты по характеру куда больше похожа на меня, тогда как Эмер своевольна точь-в-точь как наш барон.

Учитель и ученица уже давно пришли к полному единодушию относительно барона Бальдемара. Оба осознавали его достоинства и недостатки и рассуждали о тех и других с одинаковым спокойствием. Обоим доводилось — и наверняка еще не раз доведется — пострадать из-за диких выходок барона, и это было одной из причин, по которым они оказались так сильно друг к другу привязаны.

Ребекка услышала в его словах несомненную правду, и в то же самое время ее возмутила подобная вопиющая несправедливость.

— Ну, какую-то лепту в это дело внесли и наши матери, — легкомысленно обронила она и тут же раскаялась в сказанном, увидев, как гримаса страдания исказила лицо Рэдда.

Смерть жены и теперь, столько лет спустя, бесконечно томила и удручала его. «Опять-таки в отличие от моего отца», — подумала Ребекка с ожесточением, но тут же постаралась отогнать от себя эту мысль.

— У барона в голове всего пара извилин, — быстро продолжила она. — И ты сам знаешь, какой он по временам скучный. А вот об Эмер такого ни за что не скажешь — в ней больше сил и веселья, чем в целой дюжине людей сразу.

— Это я понимаю, — кивнул, соглашаясь, Рэдд. — И уже давным-давно отказался от каких бы то ни было попыток ее воспитывать. — Он вновь тяжело вздохнул. — Да и с головой у нее все в порядке. Я… то есть мы хотя бы это ей передали. Мне только хотелось бы, чтобы она интересовалась и чем-нибудь другим, кроме шашней с парнями с конюшни.

— Полно, она ведь уже не девочка, — кротко заметила Ребекка, вполне осознавая, какая именно правда кроется за ее словами. — У нее достаточно здравого смысла, чтобы идти по жизни собственной дорогой. И, кроме того, она учится на собственных ошибках.

«Хотелось бы надеяться», — мысленно добавила она.

Рэдд задумчиво посмотрел на нее.

— Надеюсь, что ты права.

— Главное, чтобы она была счастлива, — указала Ребекка. — Это ведь и на самом деле самое главное, верно?

— Вы, барышня, умны не по летам.

— Благодарю вас, господин мой.

Ребекка отвесила своему наставнику шутливый поклон, золотистые локоны упали ей на лоб. Рэдд улыбнулся.

— Иногда я и сам не знаю, кто из нас с тобой кого учит, — признался он.

— Только не впадай в сентиментальность, — рассмеялась девушка. — Мне хочется кое о чем спросить тебя.

— Вот и прекрасно. — Он явно обрадовался перемене темы. Потер руки с подчеркнутым энтузиазмом. — Ничто не нравится мне так, как играть роль умудренного жизнью старца.

— Кого-кого, а тебя назвать старцем довольно трудно, — возразила Ребекка. — Во всяком случае, пока еще трудно.

— Еще одно подобное замечание — и я поколочу тебя!

— Если сумеешь поймать.

— Как все-таки жестока юность! — воскликнул Рэдд. — Как она глумится над старческой немощью!

Они разом рассмеялись. В эту игру они играли с неослабевающим интересом. Для человека, родившегося в замке и прожившего там уже более полувека, Рэдд отличался поразительным здоровьем. В его жилистом теле не было ни грамма лишнего жира, и, исполняя обязанности постельничего, Рэдд порой проявлял куда большую прыть, чем мог бы какой-нибудь обыкновенный мужчина вдвое его моложе. Единственным признаком возраста можно было назвать пряди седых волос, да и те, что еще оставались каштановыми, уже заметно поредели. Если бы не это обстоятельство, Рэдда с его орлиным носом и острым взглядом прозрачно-голубых глаз легко было бы принять за совсем молодого человека.

— Так о чем же тебе хотелось поговорить? — в конце концов, осведомился он.

— Как ты думаешь, можно ли… — начала Ребекка, тщательно подбирая слова. — Можно ли одновременно и спать и бодрствовать?

Рэдд удивленно нахмурился.

— Я говорю не о снах наяву, — торопливо поправилась она. — А как будто ты видишь происходящее у себя в мозгу. Видишь как сон… или кошмар.

— Не уверен, — врастяжку произнося слова, ответил ее наставник. — Это довольно глубокомысленный вопрос. — Он сделал паузу, поднял глаза вверх, собрался с мыслями. — Человеческое сознание способно на куда большее, чем мы требуем от него в ходе повседневной жизни… Но сновидения порождаются сознанием, когда оно дремлет. И не думаю, что они могут вторгаться в жизнь бодрствующего разума. Если, конечно, не напьешься! — Рэдд хмыкнул. — А тебе это, по-моему, не грозит. — И тут же опять посерьезнел, словно осознав, что именно только что произнес. — А почему это тебя интересует? — напоследок спросил он. — Тебя что, тревожат сновидения?

Он не смог скрыть от девушки собственной — за нее — тревоги.

— Нет, — с улыбкой возразила она. — Сплю я отлично.

— Если моя дочь дает тебе уснуть, — ехидно вставил Рэдд.

Ребекка пропустила это замечание мимо ушей.

— Дело в том, что я… воображаю себе порой… какие-то вещи, — обескураженно пояснила она.

— Ну, такое со всеми случается, — заверил ее Рэдд, явно желая подбодрить. — Увидишь что-нибудь краешком глаза или поймаешь отражение на оконном стекле. Или ветер зашумит в амбразурах. — Он резко прервал свой монолог. — Да хранит меня Паутина! Что это за идеи вколачиваю я тебе в голову.

— Из тебя получился бы неплохой поэт, — заметила Ребекка, на которую произвели впечатление образные выражения ее наставника.

— Оставим поэзию мастерам ковать звонкие цепи слов, — торопливо возразил он. — Мое дело — хозяйничать в этом замке, что отнюдь не способствует ни поэзии, ни сновидениям. Это сугубо прозаическое занятие. Так что не беспокойся, детка, из-за того, что у тебя порой разыгрывается воображение. Без этого дара ты почувствовала бы себя куда беднее.

— А ты не слышал когда-нибудь о человеке по имени Каван? — невинно осведомилась Ребекка, в свою очередь, радуясь тому, что удалось сменить тему.

Рэдд на некоторое время умолк. Он сидел, теребя двумя пальцами подбородок. Память у него была исключительная — и сейчас он, по-видимому, перетряхивал свои сведения обо всем на свете.

— Каван… — бормотал он, — Каван. Что-то мне это имя напоминает. — Он вновь умолк, а какое-то время спустя воскликнул: — Ну да, конечно же! Вспомнил! Господи, ну и вопросики ты мне сегодня задаешь.

— Расскажи! — потребовала девушка, ощутив прилив хорошо знакомых смешанных чувств — страха и восторга.

— Он был художником, — начал Рэдд. — Причем хорошим художником. — Сердце в груди у Ребекки бешено забилось. — В наших краях, насколько я понимаю, он был самой настоящей знаменитостью. Но все это было много столетий назад. Задолго до того, как начали вести внушающие доверие летописи.

— Тогда откуда же тебе о нем известно?

— Ну, кое-какие истории до наших дней все-таки дошли. Хотя особо верить им и нельзя, — добавил он со своим постоянным скептицизмом. — Несколько его полотен сохранилось. Собственно говоря, одним из них владеет твой отец.

— Правда?

Ребекка чуть не подпрыгнула на месте. Хотя и было совершенно очевидно, что об ее картине Рэдду ничего не известно.

— Точно. Эта картина висит в галерее. На ней изображен кто-то из твоих предков, — продолжил отец Эмер. — Может, тебе хочется взглянуть на нее прямо сейчас?

Ребекка молча кивнула. Она и сама не знала, радоваться ей или печалиться.

— Что ж, пошли посмотрим.

Они вышли из покоев постельничего и пересекли двор замка.

— А почему ты спросила у меня о Каване? — полюбопытствовал Рэдд.

На этот раз Ребекка заготовила ответ заранее.

— Мне приснилось это имя, — сообщила она. — Буквы зазмеились в воздухе, потом приблизились ко мне и сложились в это имя.

Конечно, подобное объяснение было явно притянуто за уши и прозвучало весьма неубедительно, но Рэдд, не выразив ни удивления, ни сомнения, ограничился кивком. Сквозь северные ворота они вошли в парадный зал и, проследовав по нему, очутились у входа в картинную галерею. В галерее Рэдд предложил девушке подняться на второй ярус и подвел ее к портрету рыцаря в ослепительно черных доспехах. Забрало было поднято, и прямо в глаза зрителям смотрело улыбающееся лицо бородатого мужчины.

— Так, значит, это он!

— Вот именно, — подтвердил Рэдд. — Полагаю, ты о нем изрядно наслышана.

— Я ведь уже не девочка, — насупилась она. — Каделль был знаменитостью. Каковы бы ни были причины его славы.

— Мне кажется, этот разговор зашел слишком далеко, — с наигранной строгостью произнес ее наставник. — Мы собирались поговорить о художнике, а вовсе не о человеке, запечатленном на портрете. Погляди-ка сюда. Вот его подпись.

В самом углу картины были проставлены несколько мелких, едва видимых человеческому глазу букв.

— Должно быть, ты бессознательно увидела и запомнила его подпись — отсюда и сновидение, — не сомневаясь в справедливости собственных слов, указал Рэдд.

Ребекка кивнула, радуясь тому, что ее наставник поверил в такое элементарное объяснение. Сама же она пребывала в самой настоящей растерянности. «В этой картине нет никакого волшебства, хотя она, несомненно, хорошо написана, — подумала она. — И почему эту картину он подписал спереди, а ту — сзади? Должно быть, я что-то упустила из виду — но что именно?»

Девушка уставилась на картину так, словно могла одним волевым усилием проникнуть в ее тайну или, вернее, вызвать последнюю к жизни. Однако, разумеется, ей ничего не открылось.

— Пошли отсюда, — велел Рэдд. — Мне пора заниматься делами, а что касается тебя… погляди, какая чудесная погода! Почему бы тебе не подышать свежим воздухом? И не погреться на солнышке — тебе это полезно.

Они спустились на первый ярус, а затем разошлись каждый своей дорогой.

— И вот что, Ребекка, — через плечо бросил Рэдд. — Не беспокойся по поводу сновидений. От них тебе беды не будет.

Лишенная общества подвергнутой наказанию Эмер, Ребекка принялась бесцельно бродить по замку. Рэдд оказался прав: денек и впрямь выдался чудесный; мягкий южный ветерок веял с соляных равнин, а это даже сейчас, когда лето было уже на исходе, означало, что погода так и останется теплой и солнечной. И все же Ребекку чуть ли не трясло: ее одолевали мысли одна тревожней другой. Девушке так часто хотелось, чтобы ее жизнь хоть немного походила на старинные романтические предания — те самые, которые Рэдд презрительно называл «смехотворными мифами»; это желание охватило ее впервые, едва она научилась читать. В те времена волшебство было чем-то совершенно заурядным. Хотя нет, не так. Подлинное волшебство никак не может оказаться чем-то заурядным, но тогда оно было составной и неотъемлемой частью жизни и с ним считались абсолютно все, оно было точно такою же реальностью, как ветер, или солнечный свет, или пение певчих птиц; то есть существование явления не подвергалось сомнению, хотя природа его и оставалась загадочной. А теперь Ребекка и сама более чем драматическим образом столкнулась с тем, что волшебство и впрямь присутствует в мире, в ее собственном мире, и основным чувством, которое она при этом испытала, стал страх. Страх перед неизвестным, страх перед необъяснимым, страх перед тем, что ночные кошмары, преследовавшие ее в детстве, вернутся и примутся за нее с новой силой, страх перед тем, что собственное безоглядное любопытство может завести ее на такие тропинки, от прогулок по которым следовало бы категорически воздержаться.

Ребекка усилием воли отогнала прочь тревожные размышления, решив заняться чем-нибудь самым обыкновенным. И на ум пришла игра, в которую они с Эмер играли с раннего детства, а точнее, с тех пор, как научились считать. Игра называлась «Комнаты», а заключалась она в том, что необходимо было пройти по всем замковым помещениям из одного в другое, пересчитывая их по дороге. Эта детская забава неизменно оборачивалась жаркими спорами, например, о том, следует ли считать конюшню одной большой комнатой или же, как отдельную комнату надо рассматривать и, соответственно, считать каждое стойло, подобно тому, как подлежали учету и пересчету все комнаты и коридоры. Кроме того, споры шли и вокруг того, считать ли отдельными помещениями шкафы и сундуки, достаточно крупные для того, чтобы в них можно было забраться, не нагнув при этом голову. Подобные игры порой заканчивались для обеих девочек серьезными неприятностями, потому что потребность в установлении истины делала их куда более назойливыми, чем могло бы понравиться челяди, да и самому барону. Тем не менее, Ребекка сохранила об этой детской забаве самые приятные воспоминания.

Стоит ли говорить, что, заканчивая игру, обе девочки каждый раз получали совершенно разные результаты с разбросом от шестидесяти пяти до ста. Но сегодня предполагаемый результат не особенно заботил Ребекку — ей просто необходимо было заняться чем-нибудь привычным и к тому же вполне безобидным.

В конце концов, девушка обнаружила, что стоит на верхней площадке массивной Западной башни, добившись рекордного результата в сто двадцать две комнаты. С того места, где находилась сейчас Ребекка, ей были видны большая часть города и обширные участки возделанной крестьянами равнины, равно как и пустошь соляного плато на юге, но она не оглядывалась по сторонам, предпочтя сосредоточиться на собственных ощущениях, связанных с игрой и отчасти навеянных ею, в результате чего весь замок предстал перед ее мысленным взором, словно изображенный на плане.

Маленькой девочкой Ребекка воспринимала причудливую архитектуру родового замка как должное, наивно полагая, будто и дома остальных людей обустроены подобным образом. В конце концов, никто никогда не внушал ей противоположной мысли. Позже она пришла к выводу, что кем бы ни стал строитель этого невероятного замка, этого человека следует считать большим чудаком, причем его чудачество по мере возведения замка явно переросло в безумие. Ничто здесь не согласовывалось одно с другим, и большинство задумок производило чисто абсурдное впечатление — даже на ее неискушенный девичий взгляд. Дальнейшие наблюдения по мере взросления и связанного с этим углубления знаний, в том числе и по истории замка, заставили ее осознать, что большая часть весьма эксцентричных архитектурных конструкций была вызвана к жизни тем, что едва ли не каждый из бессчетных баронов (и членов их семей) внес в строительство свою лепту, без какого-либо плана добавляя одно и убирая другое, самым варварским образом мешая один с другим всевозможные материалы и архитектурные стили. В конце концов, Ребекке удалось прийти к решению, которое примиряло друг с другом два сделанных ранее вывода, а именно, что, хотя над замком и его архитектурой покуражилось великое множество ее предков, каждый из них (или хотя бы большинство) был на свой лад безумен.

Датировать наиболее древние из построек оказалось невозможным, даже с помощью всего архива, который собрал Рэдд. Однако с достаточной долей уверенности можно было предположить, что — за исключением массивного фундамента — все, на чем могла бы лежать печать подлинной старины, было к настоящему времени утеряно или уничтожено. Следовательно, все возведенные ныне на старом фундаменте здания и постройки имеют сравнительно недавнее происхождение. Было, например, вполне очевидно, что парадный зал, находящийся в самом центре обнесенного четырьмя наружными стенами двора, несколько раз подвергался перестройке. В его стенах можно было найти как минимум шесть разных по цвету камней — . от песочно-красного до бледно-серого, а окна все до единого не совпадали по размеру и форме. Черепичная крыша грязно-бурого цвета, в белых пятнах птичьего помета, во многих местах прохудилась, обнажив здоровенные балки перекрытий. Постоянная нехватка денег в хозяйстве у барона означала, что даже насущно необходимый ремонт здесь предполагалось отложить на потом.

Фамильная галерея примыкала к парадному залу с севера и, завернув за угол, вела в Южную башню. Эта башня, в которой хранился весь находящийся в замке арсенал, представляла собой, как и две соседние, соединенные с нею причудливо изогнутой южной стеной, крепкое квадратное сооружение. Западная башня, на которой стояла сейчас Ребекка, была самой высокой из всей троицы и при этом единственной, верхние ярусы которой содержались сравнительно хорошо и, соответственно, не нуждались в немедленном ремонте. Она была возведена на стыке южной и западной стен замка, на ее нижних ярусах оборудовали складские помещения, а также жилые комнаты челяди. От подножия башни вдоль внутренней стороны западной стены лепились каменные и дощатые строеньица и клетушки, где проживали большинство обитателей замка. В самом дальнем конце ряда пристроек стоял «дом», в котором жили Рэдд и Эмер. Напротив этих лачуг вдоль парадного зала и картинной галереи тянулись кухня, прачечная, амбары и склады. В результате западная часть замка выглядела почти что городской улицей, а зачастую и передавала ее атмосферу.

Напротив, восточная часть двора замка была куда более пустынна и открыта. Покои Бальдемара и примыкающие к ним, хотя и обособленные, жилые комнаты самой Ребекки словно почтительно жались к стенам парадного зала и картинной галереи. Строитель барских палат, судя по всему, обладал более чем гротескным вкусом: крыша здесь была изукрашена горгульями, миниатюрными башенками, сложной конфигурации арками и скульптурами. Поколения обитателей покоев постарались перестроить внутренние помещения так, чтобы в них можно было более или менее сносно жить — и на том, как говорится, спасибо, — снаружи, однако же, все первородные нелепости вполне сохранились, хотя самые мелкие детали сейчас уже было трудно различить, потому что они отчасти поросли мохом, а отчасти были захвачены птицами.

За кухней расположились огороды, отделявшие третью башню от остальной площади замка. Восточная башня пришла в настоящее запустение — здесь давно уже никто не бывал, кроме самой Ребекки, — и совсем обветшала. По какой-то загадочной причине Восточную башню воздвигли не на стыке стен, а на некотором удалении от угла.

В дальнем конце замка, на северо-востоке, находилась конюшня. Ее навес тянулся от главных ворот посередине северной стены до одной из сравнительно небольших башен по соседству. Эти башни были круглыми, они имели скорее декоративное, чем оборонительное значение, да и сами их названия намекали на то, что они куда меньше трех грозных страшилищ, которыми замок был укреплен с юга. Рядом с конюшнями, за миниатюрным сквером, располагались еще несколько жилых строений. Здесь проживали главный конюх со своими подручными, садовники и солдаты. Число последних точно соответствовало формальным требованиям, предъявленным к гарнизону замка подобных размеров.

Воинство барона было всеобщим посмешищем: почти никто из солдат не прошел даже курса начальной подготовки, не говоря уже о настоящем боевом опыте. Правда, и служба, выпавшая на их долю, была весьма необременительной. Впрочем, окажись даже воины гарнизона богатырями и героями, замок Крайнего Поля все равно остался бы практически беззащитным. Конечно, если бы не нашлось идиота, который вздумал бы напасть на него с юга: здесь башни и прочие укрепления обеспечивали простую и надежную оборону, тогда как северная сторона, находящаяся на некотором возвышении, была обнесена столь низкой стеной, что через нее без труда перелезли бы не только подростки, но и несмышленые карапузы. Более того, там и ворот-то не было. Всего лишь проем в стене, через который туда и сюда беспрепятственно сновали горожане, даже не оглядываясь в сторону пары стоявших у «ворот» сторожевых будок. В проеме еще оставались большие железные петли, давным-давно проржавевшие, но каковы бы ни были когда-то укрепленные на них ворота, от них уже не осталось ни слуху, ни духу: то ли их украли, то ли они сами напрочь сгнили. Должность командира замковой стражи была чистой воды синекурой, его обязанности заключались лишь в получении и последующей раздаче жалкого ежемесячного жалованья и в необходимости надевать некогда роскошный, а теперь изрядно прохудившийся мундир по торжественным дням, связанным с прибытием в замок Крайнего Поля какого-нибудь важного гостя, а случалось это настолько редко, что никто не считался с подобной возможностью всерьез. Нынешний комендант отказался даже от обычая жить в стенах замка, потому что здесь его не могли круглосуточно обеспечивать элем по его потребностям.

«Когда-нибудь все это достанется мне, — горько улыбнувшись, подумала Ребекка. — Все эти сто двадцать две никому не нужные комнаты будут моими».

Белая соляная чайка села на крепостную стену неподалеку от Ребекки и, склонив головку набок, мрачно уставилась на девушку.

— Хотя, если выражаться с предельной точностью, — вслух произнесла Ребекка, обращаясь к чайке, — все это достанется моему мужу. Если, конечно, отец настоит на своем.

Девушке не хотелось ни становиться владелицей замка, ни выходить замуж, но она понимала, что и то и другое — дело для нее практически неизбежное.

— И-и-и! — тонко закричала птица и улетела прочь.

— Вот и я то же самое говорю! — крикнула ей вслед Ребекка.

Глава 5

Ребекка вновь очутилась в галерее, вот только на этот раз она сама была заключена в позолоченную раму, выставленная напоказ перед теми, кто еще совсем недавно красовался на портретах, а сейчас был полон жизни. Отец девушки с ненавистью смотрел на нее, и глаза его были столь же холодны, как сталь боевого меча, который он сжимал в руке. Нога барона, обутая в ботфорт, попирала крышку таинственного ларца.

«Он полон воспоминаний, надежд… и сновидений…»

Крышку ларца вытолкнула пружина, и из его глубины поднялись в воздух и затеяли безумную пляску бесчисленные буквы. Ребекка тщетно пыталась понять слова, в которые складывались эти буквы, но у нее ничего не вышло. А пока она смотрела на них, буквы утратили привычные очертания и превратились в копошащихся змей и червей.

«Сновидения и кошмары…»

Перед нею появился Каделль, злобно усмехаясь из-под черного шлема. Одним взмахом руки в железной перчатке он сотворил из воздуха стол. На столе находилась шахматная доска, фигуры были расставлены в исходном порядке. Он грубо подмигнул Ребекке, после чего забрало опустилось, закрыв ему лицо.

«Я разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила…»

Фигуры на доске зашевелились. Одна из них была соляной чайкой со склоненной набок головкой, только эта птица оказалась не белой, а кроваво-красной. Она взлетела с доски и умчалась прочь, оголив на доске поле, на которое тут же устремились, спеша овладеть им, другие фигуры.

«Ты слишком милая девушка, чтобы вообразить что-нибудь подобное…»

Стол начал растворяться в воздухе. И вдруг его не стало. Не стало и Каделля, вернее, в его черных латах оказался кто-то другой. Ребекка пронзительно завизжала, когда забрало поползло вверх, явив миру желтые глазки и блестящий красный нос.

И черная королева упала — упала и полетела во тьму.

— В чем дело, милочка моя? В чем дело? Ну, что бы там ни было, все прошло. Ведь это я, твоя нянюшка.

Но образы недавнего кошмара продолжали витать в воздухе.

«Не беспокойся насчет сновидений. Они не могут причинить тебе никакого вреда…»

Ребекка проснулась в слезах, грудь у нее ходила ходуном. Мягкие руки, не в силах помочь, скользили по ее волосам и плечам. Она села и обняла старую нянюшку. Та радостно встретила это объятие, принялась что-то бормотать себе под нос, и на этот раз Ребекка не рассердилась из-за того, что нянюшка столь безудержно говорлива.

— Все хорошо, все теперь хорошо, — то и дело повторяла старушка, словно вдруг вернувшись к позабытым уже обязанностям той поры, когда Ребекка была крошечной девчушкой и ее постоянно надо было утешать. Готовность вполне взрослой Ребекки к чуть ли не дочерним ласкам и удивила нянюшку, и обрадовала ее. — Хочешь рассказать мне что-нибудь, солнышко? Тебе уже так давно не снились страшные сны. — Откинувшись назад, она заметила слезы на глазах у Ребекки. — Высуши глазки, детка, или они пойдут морщинами и станут вроде моих.

Именно так она всегда реагировала на слезы воспитанницы, вслед за чем неизменно принималась рыться в складках своего мешковатого платья, чтобы найти носовой платок. Поиски и на этот раз увенчались успехом, и она тщательно вытерла платком щеки девушке.

— Что это ты так расстроилась? — добродушно спросила она.

И хотя некоторые детали недавнего сновидения уже выветрились из головы Ребекки, один устрашающий образ с неослабевающей ясностью витал перед мысленным взором: падение черной королевы и безуспешные попытки самой Ребекки спасти ее.

— Мне снилась мамочка, — прошептала, наконец, Ребекка.

Нянюшка какое-то время помолчала. Потом ответила:

— Она была доброй госпожой, но сейчас она стала частью Паутины. И произошло это давным-давно, — невозмутимо добавила она.

— А я все еще тоскую по ней.

— Понятное дело. Разумеется, тоскуешь.

Они обе помолчали, углубившись в собственные воспоминания.

— Попробуй еще поспать, — в конце концов, посоветовала старая нянюшка. — Рассветет только через час. Принести тебе порошок?

— Нет, спасибо. Со мной все в порядке.

Ребекка позволила нянюшке, как следует закутать себя в одеяло.

— Спасибо, — прошептала она.

— Спи спокойно, моя славная. И помни: твоя нянюшка всегда с тобой.

Но, оставшись одна в темной комнате, Ребекка поняла, что больше не заснет, да и не имеет права заснуть. Слишком многие воспоминания нахлынули на нее, и девушке предстояло разобраться с ними, прежде чем она рискнет вновь предаться власти сновидений.

Ребекке было пять лет, когда ее мать забеременела вторично. Сперва в замке поднялся великий переполох, потому что барон, бывший в те дни мужчиной лет тридцати с небольшим и уже превратившийся во властного и вздорного человека, не сомневался в том, что на этот раз у него появится сын, чего ему отчаянно хотелось. Были заранее задуманы великие торжества, для будущего наследника приготовили роскошные покои, в замке собралась целая армия нянюшек и повивальных бабок и все они окружили баронессу неусыпной заботой. Нянюшка как раз и была одной из тех повивальных бабок, Ребекка так никогда и не узнала, как ее, собственно говоря, зовут. Она была мастерицей на все руки и вдобавок уже успела поднять восемь собственных детей. Когда все они стали взрослыми, она решила посвятить себя заботе о чужих детях, а все свободное время проводила в сборе трав и приготовлении из них лекарственных снадобий.

Ребекка тогда радовалась и волновалась вместе со всеми. Ее поражала мысль о том, что в теле ее красавицы матери обитает младенец, и она не понимала, почему им приходится ждать так долго до тех пор, пока малышу не будет позволено появиться на свет. Она была слишком мала, чтобы осознать, в какой мере появление этого младенца мужского пола повлияет на ее собственное положение в замке, и все же чувствовала, что и мать, и отец начали уделять ей куда меньше внимания, чем раньше. Ребекка и Эмер, уже бывшие не разлей вода подружками, радостно ожидали появления нового товарища по играм, но по мере того, как шло время, и стройная фигура баронессы становилась все более неуклюжей, нетерпеливое ожидание мало-помалу начало уступать место невыразимой тревоге.

Именно от нянюшки Ребекка впервые услышала о том, что беременность протекает трудно, и с этого времени ее волнение медленно, но верно перерождалось в ощущение смертельной опасности. Мать Ребекки теперь не выходила из спальни — и как-то вдруг от ее недавней красоты не осталось и следа. Ребекка часто навещала баронессу, и она каждый раз приветствовала маленькую дочь улыбкой, но оставаться или хотя бы ненадолго задерживаться в материнских покоях ей было строго-настрого запрещено.

И вот однажды вечером, когда перед отходом ко сну Ребекка решила нанести матери очередной визит, У дверей в спальню баронессы ее встретила нянюшка.

— Не сегодня, малышка. Твоя мамочка спит.

Однако что-то в лице женщины насторожило Ребекку, от ее слов веяло фальшью, а девочка уже начала догадываться о том, что взрослые говорят ей правду далеко не всегда.

— Но с ней все в порядке? — тревожно спросила она.

Нянюшка устало вздохнула, затем пересилила себя и улыбнулась.

— Она очень устала, милочка, вот и все. Рожать ребеночка — это, знаешь ли, тяжкий труд.

— Такой уж тяжкий?.. — по-прежнему не слишком доверяя словам нянюшки, переспросила Ребекка.

Живот ее матери в последние недели приобрел такие размеры, что девочка решила, будто ее младший братик родится настоящим великаном.

— Вот именно, — твердо ответила нянюшка. — Очень тяжкий.

— Что ты хочешь этим сказать?

Внезапно, наряду со страхом, Ребекку охватили отчаянное волнение и любопытство.

— Ничего особенного, солнышко. Пойдем, я уложу тебя в кроватку.

Повивальная бабка мягко подтолкнула Ребекку в сторону от дверей, но от девчушки оказалось не так-то просто избавиться.

— А почему это такой тяжкий труд? — настырно спрашивала она, когда они с нянюшкой уже шли по коридору.

Нянюшка ничего не ответила, она, казалось, над чем-то глубоко задумалась. Малышка уже хотела повторить вопрос, но тут они как раз дошли до двери в детскую. И тут нянюшка приняла окончательное решение.

— Ну-ка, живо в кроватку, — приказала она. — Я приготовлю тебе замечательное питье, а потом мы поговорим. Ладно?

Ребекка покорно кивнула и поторопилась поступить, как ей было велено. Переоделась на ночь и села на постель. А тут уже вернулась и нянюшка. В руках у нее была кружка горячего и сладкого молока.

— Только сначала подуй, — предостерегла она. — А не то обожжешь язычок.

Девочка выпила молоко, ей не терпелось услышать необходимые объяснения.

— Твоя мать неважно себя чувствует, Ребекка, — начала нянюшка. — Вот почему она испытывает такую усталость.

— И все это из-за младенца? — забыв о выпитом молоке, тут же выпалила Ребекка.

— Да.

— Так почему же его не извлекут из нее?

— Младенцы сами определяют, когда им пора появиться на свет. Если он родится слишком рано, это может повредить твоей мамочке, а ведь нам с тобой этого не хочется, верно?

Ребекка уныло покачала головой, ее огромные синие глаза стали еще больше от страха.

— Ребеночек отнимает у матери много сил, — продолжила нянюшка. — А много есть, чтобы восстановить силы, она не может. Вот ей и приходится подолгу спать.

— Значит, я ее больше не увижу, — всхлипнула Ребекка, подумав о том, как бледна теперь ее мать, и вспомнив об отвратительном запахе, который время от времени встречал ее в материнской спальне.

— Нет, конечно же, это не так, — улыбнувшись, возразила нянюшка. — Ей нравится, когда ты к ней приходишь. И ей необходима сейчас вся любовь, которую мы можем ей уделить. Но тебе теперь придется навещать ее днем, когда она не спит.

Ребекка кивнула, услышанное несколько приободрило ее.

— Будь умницей, попей еще молочка! — Нянюшка проследила за тем, чтобы девочка допила кружку до конца. — Только ни с кем не говори на эту тему, Ребекка. Пусть это будет нашей с тобой тайной. Понятно?

Ребекка вновь кивнула. Возложенная на нее ответственность заставила ее почувствовать себя страшно взрослой.

— Но она ведь поправится, правда? — спросила она у нянюшки напоследок.

— Конечно, солнышко! Конечно. Ну а теперь допивай молочко — и на боковушку.

Какие-то нотки в последних словах нянюшки вновь насторожили Ребекку, но она послушно выпила остатки питья и шмыгнула под одеяло. Нянюшка забрала пустую кружку и вышла прочь.

— Спи спокойно, моя сладкая, — попрощалась она, затворяя за собою дверь.

Какое-то время Ребекка пролежала, глядя в потолок. Стоявшая на ночном столике свеча озаряла его слабым светом, но глаза девочки сейчас ничего не видели, в ее сознании клубились совершенно иные образы.

Много лет спустя она сообразила, почему той ночью ей удалось так безмятежно уснуть: к этому времени она была уже более чем хорошо знакома с разнобразными порошками, приготовленными нянюшкой, и с воздействием, которое они оказывали.

Едва продрав глаза на следующее утро, она обнаружила, что на краешке ее кровати сидит Эмер.

— Проснулась, соня несчастная! — заорала подружка, увидев, что ресницы Ребекки затрепетали. — Скоро уже обедать пора!

— А что ты здесь делаешь? — сонно щурясь, поинтересовалась Ребекка.

— Нянюшка велела мне прийти к тебе, — ответила Эмер. — Сказала, что тебе непременно захочется с кем-нибудь поговорить.

И тут Ребекка сразу же вспомнила о ночной беседе. И сразу же у нее неприятно заныло в желудке. Она выскочила из постели и, как была в ночной рубашке, подбежала к дверям и отворила их.

— Что ты делаешь? — окликнула ее Эмер.

— Я хочу к мамочке!

— Нельзя!

Ребекка замерла на месте.

— Но почему?

— Потому что она рожает.

— Нет! Этого не может быть, — огрызнулась Ребекка. — Слишком рано. Дети сами решают, когда им приходит пора появиться на свет.

— И все-таки так оно и есть! Я слышала, как твой отец во весь голос орал об этом.

Подруга произнесла это с такой уверенностью, что Ребекка поневоле смирилась с правотой ее слов.

— Ну и что же он орал? — тихим голосом осведомилась она.

— Он орал: раньше или позже, главное, чтобы он родился нормальным, поняли?.. А потом с багровым лицом вышел из комнаты и отправился прочь.

Эмер все еще сердилась из-за того, что к ее словам поначалу отнеслись с недоверием, она даже не заметила того, что личико ее подружки побелело от страха.

— Я хочу к мамочке, — тихо вздохнула Ребекка и тут же помчалась по коридору.

После недолгого размышления Эмер последовала ее примеру, и обе девчушки очутились у дверей в комнату баронессы почти одновременно. Крик боли, донесшийся из глубины комнаты, заставил их замереть на месте. Затаив дыхание, они прислушались к тому, что происходило за дверью, но услышали лишь короткие восклицания ободрения и поддержки и звон стекла. Потом раздался голос нянюшки: «Вот, выпейте это». Затем девочки услышали странные звуки, смысла которых не сумели определить, потом из комнаты донесся новый вопль. Услышав его, девочки аж подпрыгнули на месте, Ребекка даже заплакала. Чуть спустя принялась всхлипывать и Эмер. Должно быть, их плач услышал кто-то из находившихся в покоях у баронессы. Дверь слегка приотворилась, на них из комнаты посмотрела повивальная бабка. Лицо у нее было усталым и бледным.

— Ребекка, живо разыщи отца и приведи его сюда, — распорядилась она. — Эмер, отправляйся на поиски вместе с нею!

Девочки какое-то время постояли молча, уставившись на нее, затем Ребекка отвернулась и бросилась бежать, а Эмер помчалась следом. Барона они отыскали в кабинете, от него несло как от винной бочки, да и в руке у него был кубок. Он рассерженно посмотрел на запыхавшихся и зареванных малышек, но не сказал ни слова. Да и Ребекка не могла заставить себя заговорить, она вновь расплакалась. Сообщение барону пришлось передать Эмер.

— Нянюшка велела вам живо туда, — выдохнула она. — Ребеночек родится.

— Мне это отлично известно! — рявкнул барон. — Я провел там половину нынешней ночи. — Он допил кубок до дна и зашвырнул его в дальний конец комнаты. Тот упал на пол с грохотом, еще сильней перепугавшим Ребекку. Барон Бальдемар невесело рассмеялся. — «Живо туда», — насмешливо передразнил он. Затем бросился вон из комнаты, покачиваясь на ходу и едва не налетев на закрытую дверь. Девочки кинулись было вдогонку, но их остановил сердитый возглас барона: — Оставайтесь здесь, обе! — выкрикнул он с какой-то особенной злобой в голосе. — И без вас там поганых баб полно!

На какое-то время девочки застыли на месте в кабинете барона, даже не осмеливаясь взглянуть друг дружке в глаза. Но Ребекке слишком сильно хотелось повидаться с матерью, поэтому она все-таки выскользнула из комнаты. Эмер, справившись со страхом, последовала за ней.

Когда Ребекка прибежала в материнские покои, дверь, ведущая в спальню баронессы, была широко распахнута. В комнате, у кровати, стояли три повивальные бабки, а в постели с самым безмятежным видом лежала баронесса. Лицо у нее было бледным и прозрачным, как тончайший фарфор. Бальдемар, подбоченясь, стоял в изножье кровати спиной к дверям.

— Ну и?.. — потребовал он ответа, и его громкий и грубый голос прозвучал особенно громко и грубо в тишине, которая стояла в спальне.

— Она жива, но очень слаба, — доложила одна из повитух.

— Да при чем тут она? Мальчик… — заорал барон. — Что с мальчиком?

— У вас родилась девочка, — спокойным голосом сообщила ему нянюшка.

Наступила чудовищная тишина.

— Боги! — простонал затем барон сквозь стиснутые зубы. — Выходит, напрасная трата времени!

После чего тишину нарушил лишь судорожный вздох Ребекки.

— А еще рожать она сможет? — спросил барон.

Этого мы сказать пока не можем, — ответила одна из повивальных бабок.

Но барон даже не дослушал ее. Резко повернувшись, он бросился прочь из комнаты, лицо его исказила гримаса бешеной ярости.

— Но, господин мой, ваша жена…

Слова, выкрикнутые повитухой ему вдогонку, не возымели никакого действия.

В это мгновение Ребекка поняла, что именно имела в виду нянюшка, утверждая, что баронессе сейчас понадобится вся любовь, которую кто-либо будет способен ей уделить. Пройдут долгие годы, прежде чем уже подросшая девушка сумеет оценить подлинный смысл этих слов, но и сейчас она по наитию поняла их.

Ребекка вбежала в комнату, почти не обратив внимания на гнилостный тошнотворный запах, стоявший здесь, и направилась прямо к матери. Глаза баронессы были широко раскрыты, но взгляд пуст и рассеян, дышала она тяжело и хрипло.

— Я люблю тебя, мамочка, — плача, пролепетала малышка. Ее ручонки обвились вокруг неподвижного материнского тела. — Я люблю тебя!

Но мать никак не отреагировала на ее слова.

Баронесса умерла через два дня. Болезнь в сочетании с тяжелыми родами довела ее до полного истощения — и все же первым отказался от дальнейшей борьбы за жизнь ее разум. Вопреки отчаянным попыткам малолетней дочери передать матери всю свою любовь, баронесса утратила малейшую волю к жизни. Повитухи тоже сделали все, что было в их силах, угрюмо перешептываясь друг с другом по поводу бессердечного барона и проливая порой слезу умиления над самоотверженными и безнадежными усилиями бедной крошки, но, в конце концов, они и сами оказались столь же бессильны помочь баронессе, как и Ребекка. Когда дух человека сломлен, помочь ему невозможно.

Заботы об осиротевшей малышке взяла на себя нянюшка, отныне ей предстояло посвятить этому занятию остаток своих дней. Вторую девочку — новорожденную, к тому же очень слабенькую, — передали на попечение кормилице. Ребекка возненавидела младшую сестренку, возложив на нее вину за смерть матери, и ото всей души желала, чтобы та поскорее умерла. Жить на свете та просто не имела права. Желание Ребекки исполнилось ровно месяц спустя.

В последний раз Ребекка видела мать в деревянном гробу; тело баронессы было облачено в великолепные церемониальные ризы черного цвета, на фоне которых лицо и сложенные на груди руки отличались особенной белизной, на голову баронессе был возложен серебряный венец.

Ребекка и Эмер с благоговением глядели на нее.

— А вид у нее все равно какой-то ненастоящий, — прошептала Эмер.

— Она и на самом деле ненастоящая, — ответила Ребекка.

— Она стала частью Паутины, — заметила Эмер, повторив чужие слова, смысла которых она не понимала, однако больно уж ей хотелось хоть как-то утешить подружку. — И вернуть ее к жизни можно только силою волшебства.

— Какая она красивая, — выдохнула Ребекка, не слушая того, что шептала Эмер. — Самая настоящая королева.

Ребекка все еще лежала без сна, когда первый луч рассвета пробился сквозь занавеску на окнах. «Почему этот идиотский сон заставил меня вспомнить обо всем с такой остротой?» — в грустном недоумении подумала она.

Спустя годы после смерти матери Ребекке стало известно, что ее отец уже вскоре после того, как овдовел, предпринимал попытки жениться снова. Правда, к тому времени о нем уже вовсю поговаривали в самом нелестном тоне — и ни одно родовитое семейство не пожелало отдать наследницу в жены человеку, грубость и бессердечие которого — а утверждали именно это, — возможно, свели в могилу его первую жену. В некоторых домах говорили даже о том, что он не просто довел ее до смерти, а чуть ли не собственноручно убил, хотя никакого обвинения ему, разумеется, так и не было предъявлено. Будь Крайнее Поле достаточно богатой вотчиной, барону, несомненно, удалось бы подыскать себе кого-нибудь в жены, но о богатстве Бальдемара и речи идти не могло. Так что барон старился и еще больше ожесточался, так и оставаясь вдовцом.

«Чего он, строго говоря, и заслуживает, — подумала Ребекка. — В конце концов, жизнь моей матери превратил в сущий ад именно он».

Да, этот брак и впрямь трудно было признать образцом супружеской любви и гармонии.

Все это само по себе не имело особенного значения, не оставляй подобные обстоятельства Ребекку наедине с ее главной проблемой. Она была единственной наследницей Бальдемара и его последней надеждой на спасение чести рода, его могущества, да и обладания фамильной вотчиной.

«Через два дня мне исполнится восемнадцать, — мрачно размышляла она. — Сколько еще мне удастся уклоняться от неизбежной участи?»

Измученная воспоминаниями и неразрешимыми проблемами, Ребекка перевернулась на бок и заснула.

Глава 6

На следующее утро первой в спальню к Ребекке ворвалась Эмер. Буквально ворвалась: едва постучавшись, сразу же бросилась к кровати, причем едва не полетела на пол, наткнувшись на нее.

— С днем рождения! — ликующе воскликнула она.

— Что такое?

Ребекка не торопясь уселась. После беспокойной ночи голова у нее по-прежнему была как в тумане, она и сама не знала, долго ли ей на самом деле удалось поспать.

— Мне до восемнадцатилетия еще целых два дня!

На мгновение — но только на одно-единственное мгновение — Эмер вроде бы растерялась. Но мигом восстановила свое обычное самообладание.

— А это я так, для тренировки, — насмешливо сообщила она, пренебрежительно махнув рукой.

Ребекка во весь голос расхохоталась, одновременно почувствовав, что ей стало гораздо лучше. После всего пережитого за последние дни смех был необходимым — и желанным — средством снять напряжение.

Да и Эмер недолго смогла оставаться серьезной — и вот они уже хохотали в две глотки.

— А я-то дурочка… — Эмер изо всех сил постаралась вновь придать лицу серьезное выражение. — Я-то уж решила, что ты, наконец, стала совершенно взрослой полноправной женщиной, я даже подумывала начать относиться к тебе с почтением, и подобострастием… и испрашивать совета по поводу вязанья, шитья и прочих по-настоящему женских дел. — На миг прервавшись, она посмотрела на подругу, согнувшуюся от смеха при одной мысли о подобной перспективе. — Я говорю вполне серьезно, — в полном противоречии с истиной провозгласила она. — Но сейчас передо мной столь же юная и неопытная девица, как и я сама. Да что же это такое!

— Не совсем такая, как ты, — еле уняв смех, возразила Ребекка. — И есть женские дела, в которых ты определенно можешь дать мне добрый совет.

— Валяй, — радостно отозвалась Эмер. — Но учти: мой совет может оказаться ложным, неверным, даже, чего скрывать, где-то опасным… Но в любом случае, я дам его от чистого сердца!

Она подняла бровки и сложила пальчики рук, всем своим видом давая понять, что ей не терпится выслушать девичье признание.

Ребекка несколько замешкалась. Ей не хотелось нарушать воцарившуюся, было, атмосферу веселья, но, в конце концов, она не смогла справиться с искушением.

— Ты любишь Галена? — поинтересовалась она.

Шутовская личина, которую с таким удовольствием напялила на себя Эмер, куда-то подевалась. На мгновение разбитная девица, кажется, даже растерялась.

— Да… наверное… сама не знаю… О Господи, я пообещала дать тебе совет, а разводить тут философию я вовсе не собираюсь! Тебе надо поговорить об этом с каким-нибудь старым хмырем вроде моего папаши. С кем-нибудь из тех, у кого все лучшее осталось давным-давно в прошлом.

— Но тебе с ним хоть приятно? — настаивала Ребекка. — Я хочу сказать, с Галеном?

— А я и не подумала, будто ты имеешь в виду моего отца, — насмешливо фыркнула Эмер. — И ответ у меня положительный. С Галеном быть приятно. Мое суждение основывается на личном опыте!

— А ты не боишься обзавестись ребенком? — робко осведомилась Ребекка.

— Послушай, я просто в ужасе! — Эмер с наигранным возмущением сделала круглые глаза. — За кого, интересно знать, ты меня держишь?

— Но…

— И, кроме того, — не пожелав до конца дослушать объяснения подруги, продолжила Эмер, — имеются, знаешь ли, кое-какие средства. Спроси у нянюшки.

— Но ты же у нее не спрашивала!

— Ясное дело, не спрашивала! Я ведь не полная идиотка. И к тому же старушка наверняка все перепутает и выдаст тебе порошок против облысения или что-нибудь в том же роде.

— Да, в таких делах это мало поможет, — согласилась Ребекка, изо всех сил стараясь держаться с той же развязностью, что и ее подруга.

— Выходит, тебе нужен совет, — наконец-то Эмер заговорила всерьез — и теперь уже безо всякого наигрыша. — Что ж, видать, мне самой придется о тебе позаботиться.

Ребекка внезапно страшно разволновалась и в то же самое время ощутила себя на грани нервной истерики. Никогда еще она не думала о себе самой как о зрелой женщине, и одна только перспектива превратиться в таковую внушала самые противоречивые ожидания. «Через два дня мне стукнет восемнадцать. А я ровным счетом ничего не знаю о жизни. За что, увы, мне следует благодарить отца».

— Особенно потому, что у барона на твой счет, несомненно, имеются планы, — говорила между тем Эмер, словно подслушав мысли подруги. — И больше он ждать не будет, если ты, конечно, не возьмешь инициативу в свои руки.

— Что ты имеешь в виду? Да и что я могу сделать?

— Мы обо всем позаботимся, — пообещала ей Эмер. — Только нам надо поторопиться. Возможно, срок его ожидания истечет как раз в твой день рождения.

Та же самая мысль не раз уже приходила в голову и самой Ребекке.

— Он так и не сообщил мне, кто собирается прибыть на праздник, — призналась она.

— Что ж, по крайней мере, у нас остается чуть больше времени, чем я думала! — радостно воскликнула Эмер. — А я-то, было, решила, что торжество состоится уже нынешним вечером. — Она сделала паузу. — Если уж говорить начистоту, то я и сама несколько замешкалась с необходимыми приготовлениями.

— Да уж, твоя память работает куда как лучше, когда речь идет о других сроках, — ухмыльнулась Ребекка, невольно удивившись смелости своих слов.

— Ах, вот как! Значит, хоть этого мне тебе объяснять не понадобится.

Эмер с наигранным облегчением стерла воображаемый пот со лба.

Ребекка рассмеялась, почувствовав себя несколько более уверенно; от дальнейшего разговора на щекотливую тему ее избавил внезапный стук в дверь.

— Входи! — крикнула она, помня о том, что нянюшка уже практически оглохла, хотя порой (особенно, когда тема беседы ее интересовала) слух возвращался к ней с прежней остротой.

Старушка заглянула в щелку и, убедившись в том, что ее воспитанница уже поднялась, вошла в комнату.

— Чудесное утро, милочка, — поздоровалась она. — Доброе утро, барышня Эмер. — Нянюшка тут же принялась расхаживать по всей комнате. — Ну как, удалось тебе еще поспать? — первым делом спросила она у Ребекки.

Эмер, недоуменно подняв брови, бросила взгляд на подружку, Ребекка же слегка покачала головой. Нянюшка, ошибочно истолковав этот жест как ответ на свой вопрос, вздохнула.

— Странная штука эти сны, — мрачно пробормотала она.

Нянюшка никогда не была особенно красноречивой особой, а с годами ее речь становилась все более и более причудливой. Время от времени она ошибочно употребляла одно слово вместо другого, а порой и вовсе прибегала к выражениям, смысл которых был понятен только ей самой. Ребекка давно научилась догадываться о сути ее зачастую нечленораздельных высказываний, но другие люди, включая даже Эмер, считали нянюшку то ли вздорной старухой, то ли попросту сумасшедшей. По общему мнению, нянюшке было около шестидесяти, что само по себе означало глубокую старость, но кое-кто полагал, будто она на самом деле еще старше. Нянюшка потрепала Ребекку по плечу.

— Не бери в голову, — добавила она в утешение. — Нынче на ночь я дам тебе такой порошок, что пальчики оближешь.

Эмер, стоя у нее за спиной, постучала себя пальцем по лбу.

— Да не волнуйся ты, нянюшка, — вздохнула Ребекка, прекрасно понимая, что с таким же успехом могла бы попросить у реки, чтобы та перестала нести свои воды вниз по течению. — Я отлично выспалась. Я спала как дитя.

— А дети, знаешь ли, плачут во сне, да и покормить их тоже бывает нужно.

Ничего не скажешь, в этом вопросе нянюшка разбиралась как никто другой. Хотя ее память о событиях, происшедших совсем недавно, иногда давала серьезные сбои, дела давно минувших дней она вспоминала с поразительной ясностью и остротой. И чаще, да и охотней всего она пускалась в воспоминания о том, как вырастила собственных детей, а потом стала повитухой.

— Не об этом я говорю, ты и сама прекрасно понимаешь, — улыбнулась Ребекка. — Но выспалась я и впрямь превосходно.

— И тебе больше ничего не снилось?

— Нет.

Нянюшка неторопливо кивнула. Казалось, она погрузилась в какие-то размышления.

— Надо бы тебе одеться, — сказала она наконец.

— А почему бы тебе не проваляться в постели весь день? Вот тогда ты и выспишься, как следует, — в шутку предложила Эмер.

Нянюшка пропустила замечание мимо ушей.

— Я достану синее платье, — пробормотала она, подходя к огромному платяному шкафу из резного дерева.

— В нем мне будет слишком жарко, — возразила Ребекка, торопливо вылезая из постели. — Надену юбку и блузку, как вчера.

— Нельзя, — сухо ответила нянюшка.

— Почему это?

Старушка явно удивилась.

— А что, разве он тебе ничего не сказал?

— Не сказал мне чего?

Ребекка немного занервничала.

— Барон хочет видеть тебя у себя в кабинете, — пояснила нянюшка. — И ты должна надеть синее платье. Ты ведь знаешь, как ему нравится, когда ты наряжаешься.

— Ах, вот как!

Ребекке больше нечего было сказать, да и с лица Эмер исчезла беззаботная ухмылка. Слишком уж совпадало повеление барона с темой их недавнего разговора.

— Но что ему нужно от Ребекки? — в конце концов, спросила Эмер.

Подобные пожелания барона были большой редкостью, а близость нынешнего приглашения ко дню совершеннолетия Ребекки наводила на самые тревожные размышления.

— Не мне отвечать на этот вопрос, да и не тебе задавать такое, — суровым голосом отчитала Эмер нянюшка. Но тут же в ее словах послышались заговорщические нотки: — Дошли тут до меня кое-какие разговоры. На дне рождения у моей девочки ожидаются важные гости. Мужского пола, — добавила она, и на губах у нее заиграла довольная улыбка.

Да и вся повадка старушки подсказывала, что она рассматривает эту новость, как желанную и долгожданную, и явно не замечает встревоженных взглядов, которыми поспешили обменяться подруги. Итак, то, чего они больше всего боялись, похоже, начало воплощаться в жизнь.

— И кто же? — выпалила Эмер, не в силах сдержать любопытство и, не обратив, поэтому внимания на то, насколько глухо замкнулась Ребекка.

— Гости… — уклончиво ответила нянюшка.

Улыбаясь себе самой, она достала из шкафа тяжелое синее платье и разложила его на кровати. При этом она что-то напевала себе под нос.

Ребекка молча облачилась в пышный наряд, а затем следом за нянюшкой вышла из комнаты.

— Я подожду тебя здесь, — шепнула ей вслед Эмер.

Ребекка кивнула. «Мы обо всем позаботимся», — говорила Эмер. И что бы она ни имела при этом в виду, позаботиться следовало как можно быстрее.

— Заходи, дочь!

На этот раз голос барона Бальдемара звучал чуть ли не радушно, что бывало с ним, лишь когда он уже успевал порядочно напиться. Они с Рэддом сидели в кабинете у барона; при появлении Ребекки постельничий поднялся со своего места. Вид у него был, самый что ни на есть серьезный.

— Хорошо выглядишь, — радостно заметил барон. — Такое лакомство никакому мужику подать не стыдно.

Сердце Ребекки забилось еще отчаянней.

— Я не блюдо, чтобы подавать меня на стол, — тихим голосом указала она отцу.

В обычной ситуации подобное проявление непокорства вызвало бы в ответ самую настоящую бурю. Но сегодня с утра барон определенно пребывал в отменном расположении духа.

— Разумеется, — радостно подтвердил он. — Однако нам предстоит обсудить важное дело. Оставь нас, Рэдд. Я кликну тебя, если понадобишься.

— Хорошо, мой господин.

Постельничий покинул кабинет барона с такой стремительностью, словно рад был поскорее унести оттуда ноги. Проходя мимо Ребекки и находясь в этот миг спиной к барону, он шепнул девушке: «Сохраняй спокойствие», и на губах у него заиграла легкая, но определенно заговорщическая улыбка. Она понимала, что он хочет дать ей добрый совет независимо от того, о чем именно собирается поговорить с ней отец, но если речь и впрямь пойдет о том, чего она так страшится, то сохранить спокойствие окажется, мягко говоря, не просто. Конечно, ей не хотелось бы навлечь на себя безудержный гнев барона, однако…

— Сядь, Ребекка, — приказал Бальдемар, когда дверь за Рэддом закрылась.

Девушка так и поступила: она села, кротко сложив руки на коленях. Сохраняя самое нейтральное выражение лица, она предоставила начать разговор барону.

— У меня для тебя хорошие новости, — удовлетворенно пророкотал он.

«Для тебя, может, и хорошие, — мрачно подумала девушка. — Но только не для меня».

— Через два дня тебе исполнится восемнадцать, — с радостной улыбкой продолжил барон. — И в соответствии с обычаями я решил устроить тебе помолвку. Об этом будет официально объявлено на пиру в честь дня твоего рождения.

Ребекка не смогла удержаться от того, чтобы всем своим видом не выразить смертельное отчаяние. Все складывалось еще хуже, чем она предполагала! Она действительно опасалась, что на праздник в замок съедутся возможные соискатели ее руки — в конце концов, такое случалось и ранее, — но то обстоятельство, что помолвка была уже обговорена и назначена, вызывало у нее куда более зловещие предчувствия. И судя по радости, которой так и дышало лицо барона, сговор был настолько выгоден, что у нее не оставалось никаких шансов на успешное сопротивление.

Девушка судорожно сглотнула, потом заговорила, стараясь по мере сил сохранять спокойствие хотя бы внешне:

— Значит, отец, в этом вопросе мне не предоставлено право выбора?

В глазах у барона мелькнули первые искры раздражения, однако на губах у него продолжала играть прежняя улыбка.

— Я сделал этот выбор, дочь. Таково мое право и таков мой долг. А твой долг заключается в дочернем послушании отцовской воле.

— Это так, отец. Но ты даже не сказал мне, за кого собираешься выдать меня замуж.

— Ну а уж это тебя не касается, — спокойно парировал барон.

Ребекка слишком изумилась, чтобы хоть как-то возмутиться. «Меня не касается имя моего будущего мужа?»

— Скоро ты с ним встретишься, — продолжил барон Бальдемар. — Он молод и благородного происхождения. Он второй сын одного барона.

Охваченная ужасом и тоскою, Ребекка тем не менее отметила про себя, что отец значительно снизил свои обычные непомерные притязания. Выдать ее за кого-нибудь более высокородного, чем она сама, у него явно не получилось — вот он и решил удовольствоваться сыном своего ровни — барона, да к тому же не старшим сыном, а вторым. Тем удивительнее было то, что его настолько радовала предстоящая помолвка.

«Он что-то скрывает», — подумала она, и тут же эта мысль из догадки превратилась в непреложную истину.

— И нечего делать вид, будто все это на тебя с луны свалилось, — завершил свою тираду барон. — Ты уже взрослая и пора проститься с детством раз и навсегда. Пора одеваться и вести себя в соответствии с собственным возрастом и статусом. Я хочу, чтобы люди, только поглядев на тебя, прониклись уважением к нашему роду. Это тебе ясно?

Ребекка замешкалась с ответом.

— А могу я все-таки узнать его имя? — робко спросила она, наконец.

— Крэнн, — односложно ответил барон. Это имя, однако, ничего не сказало девушке.

— Откуда же взяться во мне любви к человеку, которого я не знаю, — вырвалось у нее.

Ребекка была больше не в состоянии сдерживать охватившие ее чувства.

— Полюбить! — заорал барон, и его лицо внезапно побагровело от гнева. — Полюбить? Да какое отношение все это имеет к любви?

Он поднялся на ноги и грузно навис над дочерью, которая в страхе отпрянула от него. Ребекке хотелось запротестовать, хотелось крикнуть барону в лицо, что ее мать умерла именно потому, что он не любил ее, но даже если бы у нее хватило сил произнести это вслух, барон все равно не стал бы ее слушать. Он уже закончил беседу, вернее, решил закончить ее собственной лекцией.

— Откуда в тебе столько глупости? Разве я не учил тебя, какие обязанности накладывает на человека его общественное положение? Какая ответственность возложена на аристократию? И в частности, на владельцев замка Крайнего Поля? Вот о чем тебе следовало бы подумать вместо того, чтобы предаваться бесплодным мечтаниям о любви и о прочей романтической чепухе. — Он злобно ухмыльнулся, слова его все больше походили на самую обыкновенную ругань. — Рассуждаешь, как дворовая девка! — Он сделал паузу, несколько пришел в себя и заговорил более нормальным тоном: — Слишком долго я смотрел на все это сквозь пальцы. И слишком много времени ты проводила с людьми низкого ранга и происхождения. Начиная с данной минуты, я запрещаю тебе встречаться с Эмер — она оказывает на тебя дурное влияние. Я поговорю об этом с Рэддом.

Барон, отвернувшись, даже не заметил того, как всхлипнула Ребекка. На мгновение она подумала о том, не сбежать ли куда глаза глядят, пока он на нее не смотрит, но отец вновь повернулся к ней, судя по всему, преисполненный решимости еще немного поучить ее уму-разуму.

— Тебе следует благодарить меня! — гаркнул он. — Одной Паутине ведомо, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы найти тебе хорошего мужа, а ты… а ты ведешь себя так неприступно и высокомерно… так неженственно… ничего удивительного в том, что ты распугала лучших женихов. — Барон Бальдемар был готов лопнуть от распиравшего его праведного гнева. — Мы могли бы составить партию с воистину высоким Домом, если бы ты не была такой упрямой.

Полная несостоятельность последних отцовских предков была для Ребекки совершенно очевидной, но она также понимала, что с бароном, когда он гневается, лучше не спорить. Конечно, чисто гипотетически имелось несколько достойных соискателей ее руки, однако от более конкретных притязаний их удерживала вовсе не холодность Ребекки, а совершенно иные факторы. Особенно тех, кто и впрямь принадлежал к самой высшей знати. Общеизвестная бедность барона, неплодородность принадлежащих ему земель, обширные долги, которые он успел наделать, в соединении с несомненной амбициозностью этого человека и его более чем сомнительной репутацией — всего этого было вполне достаточно, чтобы никто не вздумал добиваться ее руки.

Некоторые из кавалеров казались ей людьми приятными — тогда как другие вызывали откровенное отвращение, — но Ребекке ни разу не представилось шанса завязать мало-мальски серьезное знакомство хотя бы с одним из них. Малопочтенное, чтобы не сказать возмутительное поведение отца в дни официальных торжеств заставляло ее под любым предлогом уклоняться от участия в праздниках. Неужели барон настолько слеп, что не видит, как его собственное поведение всех отталкивает?

— Разве так трудно было улыбаться им? Улыбнуться хоть раз хотя бы одному из них, — не в силах справиться с душащей его яростью, продолжил барон. — Надеть что-нибудь красивое, дать своим кавалерам понять, что ты им рада! Нет, что угодно, только не это. Ты выглядишь, как тряпичная кукла, которую битый час продержали под проливным дождем, да и ведешь себя соответственно. Кому захочется такую женщину? — Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание, а затем со злобным удовлетворением закончил: — Только на этот раз, барышня, дело обстоит совсем по-другому. Все обговорено заранее, и тебе предстоит встретить будущего супруга нежными улыбками и распростертыми объятиями. А не послушаешься, так тебе же самой хуже будет. А теперь пошла вон отсюда!

Он жестом повторил приказ, и Ребекка опрометью выбежала из кабинета.

Глава 7

Эмер была как раз тем человеком, в плечо которому так хорошо выплакаться. После того как Ребекка пересказала подруге свою печальную историю, всхлипывания девушки переросли в яростные слезы негодования.

— Он не имеет права обращаться со мною так! Не имеет права! — В изумлении отцовским бессердечием, она сокрушенно покачала головой. — Выдать меня замуж за человека, которого я ни разу в жизни не видела. О котором ни разу в жизни даже не слышала!

Эмер сделала все, что было в ее силах, чтобы утешить подружку, но она ничем не могла помочь ей — разве что выслушать рассказ еще раз и, в свою очередь, разозлиться.

— Давай убежим, — неуверенно предложила она, когда Ребекка умолкла.

— Тебе-то такое вполне может удастся, — возразила Ребекка. — Тебе дали столько свободы, что ты можешь вести себя, как заблагорассудится. — В ее голосе прозвучали нотки зависти. — А меня он теперь будет стеречь. Не сомневаюсь, именно так он и поступит. Кроме того, мне запрещено теперь с тобой видеться.

— А это еще почему?

— Потому что ты оказываешь на меня дурное влияние!

— Что ж, в определенной мере это соответствует действительности, — улыбнулась Эмер, но Ребекка по-прежнему оставалась безутешной.

— Что же мне делать? — простонала она.

— Что-нибудь придумаем, — проворчала Эмер. И мысленно добавила: «Непременно».

Нищета барона Бальдемара и его постоянные, хотя и безуспешные попытки из этого состояния выкарабкаться во многом объяснялись событиями, произошедшими несколько столетий назад. Именно тогда гигантские соляные плато поглотили почти половину владений баронского рода, а остальные его земли стали практически бесплодными и, соответственно, ничего не стоили. Если верить древним легендам, то даже столица страны оказалась погребена под соляной толщей. Город Дерис, как поговаривали, находился неподалеку от южной границы Крайнего Поля — и столь близкое соседство с центром королевства и всей ведущейся в стране торговли обеспечивало предкам Бальдемара беззаботное процветание. Но когда Дерис погиб и новую столицу Эрении учредили в Гарадуне, далеко на север от Крайнего Поля, значение и богатство владения быстро пошли на убыль. Бароны у себя в замке теперь сидели слишком далеко от столицы, чтобы оказывать на жизнь страны какое бы то ни было влияние; беда, однако, заключалась не только в этом. Огромные соляные «моря» на территории удела означали, что главные торговые пути между портами юга и городами севера проходили теперь, огибая Крайнее Поле. Мало кто из купцов решался доверить свой драгоценный груз так называемым археологам , которые за умеренную плату переправляли караван через соляные плато. Большинство предпочитало пусть куда более долгий, зато несравнимо более безопасный кружной путь, огибая соляные разливы с востока.

Вследствие этого торговля самого Крайнего Поля пришла в упадок, а дорожный сбор, отходящий в казну барона, свелся практически к нулю. Бароны из своего ныне прозябающего замка могли разве что с завистью наблюдать за тем, как роскошествуют живущие на востоке — между соляными плато и Огненными Болотами.

В нынешние времена полагали, будто Крайнее Поле получило такое название именно из-за того, что оно граничит с соляными плато, хотя на самом деле все было по-другому. Много веков назад на здешних землях были обнаружены богатые месторождения железной руды и других полезных ископаемых, так что местные жители поневоле освоили опасные ремесла добывать, плавить и ковать металл. Лучшие кузнецы из здешних мест стали знаменитыми на всю страну оружейниками, их изделиями не могли не восхищаться лучшие воины королевства. Бароны рода всемерно поощряли таких умельцев и способствовали широкому распространению их изделий, пока, наконец, выражение «острый край» не стало фирменным знаком здешних мечей, а уж от этого «края» и пошло название Крайнее Поле.

В последующие годы большинство месторождений истощалось, что вызывало необходимость ввозить и железную руду, и другие ископаемые. А когда в стране наступили десятилетия длительного мира, падение спроса на оружие вынудило последних кузнецов, что все еще не оставили своего ремесла, находить своим талантам какое-нибудь мирное применение. Барон Бальдемар по-прежнему содрогался при мысли о том, что его подданные куют главным образом ножи и вилки, и это было одной из главных причин, по которым он распорядился изобразить себя на портрете с мечом в руках.

Крайнее Поле не имело практически ничего, чем можно было бы заменить хиреющее кузнечное дело. Земля здесь не отличалась плодородием по вполне понятным причинам. Честно говоря, здешние крестьяне вели непрерывную войну с солью, которая день за днем грозила поглотить последние возделываемые участки земли. Сложная система изгородей, канав и отводных каналов кое-как до поры до времени выручала их, но все это нуждалось в постоянном уходе и починке. Каждый год едкие белые кристаллы отвоевывали у крестьян по нескольку пядей земли, каждый год кто-нибудь из земледельцев, отчаявшись, бросал свой участок и уезжал куда-нибудь на поиски более гостеприимных мест.

Большинство крестьян ныне едва перебивались с хлеба на квас, да и у тех, кто, бросив землю, шел в город на заработки, дела обстояли немногим лучше. В городе у ворот замка на каждом шагу можно было встретить нищих побирушек.

Некоторые зарабатывали себе на жизнь, добывая и вывозя соль, но это никак нельзя было назвать выгодным промыслом: соль представляла собой настолько дешевый товар, что торговля ею в малых количествах практически не приносила барыша.

Но при всем этом бароны Крайнего Поля могли бы вести достаточно приятное существование, не растрачивай они постоянно последние остатки фамильного богатства на всевозможные глупости и смехотворные затеи. Например, дед Бальдемара был убежден в том, что под корнями колючей сливы можно найти золото, и предлагал щедрое вознаграждение всем, кто сообщит ему о том, где растут эти деревья. Вскоре на землях удела объявилось великое множество мошенников. Они завозили сюда саженцы, закапывали их корни в землю и тут же сообщали уполномоченным барона о своих «открытиях». А эти уполномоченные в свою очередь, когда им обещали поделиться причитающимся вознаграждением, охотно закрывали глаза на то, что земля вокруг только что «обнаруженной» колючей сливы оказывалась свежевскопанной. Нечего и говорить, что никакого золота так и не нашлось, зато, пока барон не позволил убедить себя в том, что он ошибается, казна в замке Крайнего Поля значительно полегчала.

Бальдемар, став хозяином удела не достигнув и двадцатилетнего возраста, обнаружил, что его владение является полным банкротом, и безостановочная борьба за то, чтобы раздобыть где-нибудь денег и хоть как-то восстановить честь рода, начала омрачать ему жизнь еще с юношеских лет. Со временем поставленная им перед самим собой задача превратилась в своего рода манию, а все шансы на обретение благополучия свелись к одной-единственной и последней надежде. И этой надеждой была Ребекка.

У Скаттла имелся свой собственный способ борьбы с похмельем, заключавшийся в том, что он снимал себе голову с плеч.

Процедура была вполне элементарной. Сначала он распутывал воображаемые узлы, которыми голова крепилась на шее, а затем, с предельной осторожностью взяв себя руками за щеки, снимал голову и осторожно укладывал ее на подушку. К настоящему времени он приобрел в этом деле такой опыт, что запросто пренебрегал тем неприятным обстоятельством, что остаточные явления алкогольного опьянения при этом не улетучивались, а оставались вместе с ним в постели. Зато прошли мучительные головные боли по утрам, когда один взгляд на что-нибудь, чуть более яркое, нежели горящая свеча, заставлял его отчаянно жмуриться, а ходящие ходуном стены буквально выворачивали его наизнанку. Плоть и кость, остававшиеся у него по завершении процедуры — от плеч и ниже, не испытывали теперь ни боли, ни тошноты, представляли собой вполне пристойное зрелище, приемлемо звучали и пахли; их единственное назначение состояло в том, чтобы провести его через утро и первую половину дня.

И только когда Скаттл осознавал, что теперь это будет безопасно, он возвращался к себе в комнату и прикреплял голову на место, тщательно завязав при этом все узлы. Таким образом он оказывался полностью укомплектованным и мог безмятежно коротать вторую половину дня, заранее предвкушая, а вслед за тем и вкушая блаженное волшебство, заключенное в алкоголе. Его не слишком тревожило, что по утрам он оставляет свою голову без присмотра, потому что далеко не у каждого хватило бы глупости заглянуть к нему в комнату, а что касается тех, у кого глупости на это хватало, то они по каким-то таинственным причинам никогда не замечали мирно покоившуюся на подушке голову. Любого, кто решался заглянуть в комнату Скаттла, встречала резкая брань, если хозяин случайно оказывался на месте, а в его отсутствие неприкосновенность жилища гарантировал густой дух пьяной блевотины, табачного дыма и прочей мерзости.

Но нынешним утром все пошло наперекосяк.

Прошлой ночью попойка выдалась особенно шумной. Барон получил тайное, но окончательное подтверждение всему, что касалось предстоящей помолвки Ребекки, и, пребывая в превосходном расположении духа, распорядился подать, не скупясь, и вино, и напитки покрепче, чтобы как следует отпраздновать это событие. Будучи на протяжении многих лет дворецким и личной слугой Бальдемара, Скаттл понимал, то о причинах пира лишних вопросов задавать не следует, и с тем большим наслаждением угощался не часто подаваемыми здесь к столу изысканными напитками из замковых погребов, не забывая при этом то и дело оттаскивать откупоренные, но не допитые бутылки и бутыли к себе в комнату. Барон со своим дворецким напились, как в старые добрые времена, возродив дух былого товарищества, правда, так и не сумевшего за долгие годы навести мосты через пропасть, обусловленную разницей в их положении. Скаттл проснулся рано (хотя и лег весьма поздно) и сразу же понял, что нынче ему никак нельзя будет обойтись без этой особой техники собственного изобретения. Оставив голову на подушке, он как манекен проследовал на кухню, чтобы проверить, нормально ли там идут дела. Там ему рассказали, что, хотя барон тоже уже встал, он не потребовал ни завтрака, ни чего бы то ни было другого, а занялся доверительной беседой с Рэддом, после чего ему предстояло принять у себя в кабинете собственную дочь. Удовлетворившись услышанным, Скаттл вернулся к себе, опустился в свое единственное кресло и уже через несколько мгновений задремал.

Какое-то время спустя его грубо разбудили — а снились ему гигантские бочки эля, — причем так грубо, что ему почудилось, будто к нему в комнату ворвался ураган. И пока он нехотя протирал глаза, этот ураган внезапно обрел дар речи.

— Господи, какая же здесь вонь! А как ты сам-то ее выносишь?

Скаттл сфокусировал взор на говорящем или на говорящей, в конце концов узнал Эмер и тихо застонал. Его голова по-прежнему оставалась на подушке, а в ее отсутствие ему было ни за что не справиться с девицей, столь бесцеремонно нарушившей неприкосновенность его жилища. Он мрачно понаблюдал за тем, как она описала инспекционный круг по всей комнате, и отчаянно заморгал, когда девушка села на кровать, едва не повалив при этом набок его воображаемую голову.

— У благовоспитанных людей принято, знаешь ли, стучаться, — сердито заметил он.

— А я и постучалась, — фыркнула его мучительница. — Но ты не откликнулся.

— Уходи, я занят.

— Чем еще занят? Просто дрыхнешь!

Нахмурившись, он подумал, не приставить ли на прежнее место голову, но тут же отказался от этой затеи: было еще слишком рано и похмелье наверняка не выветрилось.

— В хорошеньком же ты состоянии, — ехидно отметила Эмер. Голос ее в затхлой комнатушке звучал чуть ли не до неприличия звонко и весело. — Ладно, я уйду, но не раньше, чем ты ответишь мне на один простой вопрос.

В ответ Скаттл уныло промолчал.

— Кто такой этот Крэнн и как он выглядит?

— Их два, — загадочно отозвался дворецкий.

— Что?

— Два вопроса.

— Кто он такой?

Эмер уже не столько говорила, сколько кричала.

Скаттл поневоле отпрянул от непрошеной гостьи, он почувствовал, что его столь изящно изготовленный и столь тщательно сбалансированный защитный панцирь пошел мелкими трещинами. Дворецкий тихо выругался, почувствовав, как неумолимо к нему возвращается головная боль.

— Сын какого-то барона откуда-то с севера, — пробормотал он. — А больше мне ничего не известно.

— Должно быть известно!

— А вот неизвестно.

— А кому же известно? — заупрямилась Эмер.

— Проваливай, — огрызнулся дворецкий.

— С тобой каши не сваришь, — рассерженно выкрикнула Эмер. — Но должен же быть кто-нибудь, кроме барона, кто хоть что-то про него знает!

Скаттл вновь ничего не ответил, он только мрачно смотрел на свою истязательницу, пока та, наконец, к вящему его облегчению, не отвернулась и не пошла к дверям. Здесь она остановилась и бросила на него еще один — полный последней надежды — взор.

— Извини, что потревожила тебя.

Скаттл кивнул. Он уже раскаивался в своей суровости.

— Поговори с Клюни, — шепнул он.

Эмер заулыбалась:

— Большое спасибо!

И даже дверь закрыла, как могла осторожно, чтобы не причинить ему дополнительных страданий.

— Клюни? — вырвалось у Ребекки. — Клюющий носом Клюни? — Под этим именем придворный алхимик был известен всем мальчишкам в замке и в городе, что само по себе было вполне объяснимо. — Но он-то чем мне поможет?

— Он сущий кладезь информации, — вскинулась Эмер. — А своего врага всегда нужно знать. Таков первый закон полководческого искусства.

— Что толку?.. — уныло пробормотала ее подруга. — Ведь войну-то мы уже проиграли.

На смену недавнему гневу пришло глубочайшее уныние; Ребекка теперь пребывала в убеждении, что ее судьба окончательно решена. Зато Эмер отнюдь не отчаялась.

— Ты меня самым серьезным образом разочаровываешь, — менторским тоном заметила она. — Нельзя сдаваться с такой безропотностью.

Эмер решила не сообщать подруге, что если та откажется от любого сопротивления, то за судьбу Ребекки придется побороться ей самой.

— Неужели ты не понимаешь? — вздохнула Ребекка. — Все обговорено и согласовано. Барон договорился с бароном. Мужчина — с мужчиной. — Ее прекрасное лицо исказила гримаса горечи. — Кто я такая, чтобы помериться с ними силой?

— Ладно, сдавайся, если хочешь, — все-таки обронила Эмер. — Только я капитулировать не собираюсь.

— Да что мне делать-то? — вяло протянула Ребекка, замыслы подруги едва ли могли воодушевить ее, какими бы они ни оказались.

— Покончить с собой! — рявкнула Эмер.

Подруги в испуге уставились друг на дружку, на какое-то время они обе словно онемели, затем Ребекка тихо заплакала. Эмер обняла ее и принялась нашептывать слова утешения:

— Да я же не серьезно, идиотка ты несчастная!

— Мы еще даже не начали сопротивляться! А ты уже готова сдаться!

Ребекка постепенно справилась со слезами.

— Но что же мне делать? — повторила она.

И, несмотря на то, что говорила она по-прежнему тихо, ноток безнадежности в голосе больше не было слышно.

— Вот так-то лучше! — Эмер разомкнула объятия и шутливо потрепала подругу по плечу. — Не затем я потратила столько сил и времени на твое воспитание, чтобы ты теперь безропотно бросилась под ноги первому встречному.

Ребекка поневоле улыбнулась сквозь еще не просохшие слезы.

— Пойди, поговори с моим отцом, — продолжила Эмер. — Он должен быть в курсе этой сделки и наверняка объяснит тебе, что именно тут у нас происходит.

— Он не пойдет против воли моего отца.

— Напрямую не пойдет, — согласилась Эмер. — Но мы можем кое-что придумать…

— А ты действительно хочешь повидаться с Клюни. — вытирая слезы, поинтересовалась Ребекка.

— Нет. Я пошлю к нему Галена, — ответила Эмер. — У этого парня имеются свои достоинства.

Эмер ухмыльнулась — и впервые за все это время перед мысленным взором Ребекки мелькнул слабый лучик надежды. Возможно, у нее больше союзников, чем ей кажется.

Глава 8

Услышав глухой рев из подвальных помещений, Гален понял, что пришел именно туда, куда нужно. Он остановился, не зная, что на него обрушится еще, и тут дверь широко раскрылась, и из проема повалил густой ядовито-зеленый дым.

Парень бросился наземь, ожидая, что сейчас в его сторону вылетит что-нибудь не менее опасное. Когда же ничего подобного не произошло, он поднялся с земли, почистился и с опаской приблизился к открытой двери. На улице только что было полно народу, а теперь она подозрительно опустела. Это тоже не показалось ему добрым предзнаменованием.

— Эй, у вас там все в порядке? — крикнул он, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в густом дыму.

Ему ответил отчаянный кашель. Затем из зеленого тумана появились две фигуры — мужская и женская; обнявшись, они кое-как сошли с крыльца на мостовую.

— С вами все в порядке? — переспросил Гален, переводя взгляд с одного на другую.

Мужчина был в пурпурном кафтане, расшитом серебряной нитью, в голубых панталонах и в шапочке, которая едва-едва налезала ему на голову. Это был более чем примечательный наряд — Галену не доводилось еще видывать ничего подобного. Женщина же носила скромное коричневое платье, волосы у нее были прямые и длинные, цвета лунных лучей, играющих на поверхности ночного пруда. Лица обоих густо покрывала все та же зелень из тумана. Парочка прилагала отчаянные усилия к тому, чтобы продышаться.

В конце концов, они справились с удушливым дымом и тут же повернулись лицом друг к другу, не обратив на незваного гостя ровным счетом никакого внимания.

— Я же говорила, что ты перекладываешь летучие чернила! — негодующе воскликнула женщина.

— Ну, может, и положил лишнюю щепотку, — примирительно пробубнил мужчина.

— Щепотку? Ты говоришь, щепотку? Да это была полная пригоршня, идиот ты несчастный.

— Прости, дорогая. Но мне показалось…

— Не пытайся заморочить мне голову, Клю! Даже не пытайся! Во всем виноват только ты. А ведь тебе известно, какой тщательности требуют эти эксперименты…

Только сейчас мужчина заметил Галена и тут же вновь раскашлялся, уже нарочно, и отчаянно замотал при этом головой. Женщина оглянулась, увидела молодого конюха и умолкла на полуслове.

Теперь, получив возможность рассмотреть парочку получше, Гален понял, что оба куда моложе, чем ему показалось на первый взгляд. Возможно, они были старше, чем он, двадцатилетний, на какой-нибудь десяток лет. У обоих были яркие и пронзительные глаза — у одного зеленые, у другой синие, — и два взгляда, казалось, сейчас буравили его насквозь.

— Вас зовут Клюни?.. — не без робости осведомился он.

— Он самый, — ответил мужчина. — Алхимик, историк и изучатель высокого искусства. — По мере того как он произносил эти слова, голос его звучал все громче и самоуверенней, чуть ли не властно. — А чем, собственно говоря, обязан?

Галена немного сбило с толку столь церемонное представление, и он перевел взгляд на женщину, успевшую тем временем чуть податься назад.

— А это Ансельма, моя жена и помощница, — добавил Клюни.

В ответ на поклон Галена женщина удостоила его легким кивком.

— Я прибыл из замка, — просто сказал он. — С посланием для вас. И кое с какими вопросами.

Услышав это, Клюни сразу же навострил уши.

— Тогда прошу. Прошу, — любезно повторил он. — Же… то есть там уже все развеялось.

Ансельма первой спустилась по лестнице в подвал. Следуя за ней, Гален заметил, что та часть дома, которая осталась над поверхностью земли, представляет собой в той или иной степени развалины. До сих пор это не бросалось в глаза, в чем, впрочем, учитывая обстоятельства его появления, не было ничего удивительного.

— А откуда взялся этот дым? — спросил он.

— Что? А… это мы провели небольшой опыт, — радостно сообщил Клюни. — Я нахожусь на переднем краю исследований в области создания нового оружия. Такого, которое превратит мечи, луки, стрелы и все тому подобное в полную бессмыслицу. Однажды Крайнее Поле прославится моим изобретением точно так же, как некогда оно было знаменито своими мечами. Не угодно ли удостовериться?

— Нет. Большое спасибо, не надо, — проворно отказался Гален. — Мне нужен ваш совет, но по совершенно иному поводу.

Они уже вошли в подвал, и Клюни, описав руками круг, продемонстрировал гостю свои владения.

— Вот мое королевство, — торжественно провозгласил он. — И здесь имеются все чудеса, какие только есть на свете.

К этому времени Гален уже наполовину убедился в том, что молва, считавшая алхимика законченным безумцем, отнюдь не лжет. Но сейчас он слишком увлекся, знакомясь с обширным помещением и со всем, что в нем находилось, чтобы отвлекаться на посторонние размышления. В одном из углов подвала из какого-то разбитого корыта все еще поднимались клубы зеленого дыма, а весь пол был усеян битым стеклом и горшечными черепками. Но по какой-то загадочной причине здесь, в подвале, дышалось легче, чем на улице. У алхимика было великое множество столов, заставленных чрезвычайно таинственным оборудованием, а также всевозможными колбами и склянками. А если на каком-нибудь из столов и находилось свободное местечко, то там непременно оказывалась исчерканная замысловатыми каракулями бумажка. Человеческий скелет, выставленный на всеобщее обозрение, одиноко торчал в другом углу, у его ног стоял низкий ларь, наполненный молотками, ножами, плоскогубцами, садовыми ножницами и другим скобяным товаром, назначение которого Галену определить не удалось. Он даже подумал, не угодил ли часом в камеру пыток, но тут ему попались на глаза большая неряшливая кровать, бесконечные ряды книжных полок, рыбки в больших стеклянных сосудах и многочисленные растения в цветочных горшках — и он начал относиться ко всему этому в целом несколько по-иному.

— Так у вас послание? — подступился к нему Клюни. — От барона?

— Честно говоря, меня прислал Рэдд, его постельничий, — ответил Гален, мало-помалу приходя в себя.

«Честно говоря, меня прислала его дочь, — подумал он, — что в данном случае означает почти то же самое».

— Клю, где твои учтивые манеры? — попрекнула мужа Ансельма.

— Ну конечно же. Конечно. Не угодно ли вам будет присесть? Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить?

Будучи человеком своеобразным, алхимик непринужденно смахнул шкатулки и книги с одного из кресел.

— Не беспокойтесь, — испугался Гален. — Я сяду здесь.

Он пристроился на свободный краешек одного из столов. Ансельма, судя по всему, нервничала, сам же Клюни благожелательно улыбнулся.

— Чувствуйте себя как дома, — сияя, объявил он.

Сам алхимик пристроился на ручке кресла.

— Постельничий велел мне передать, что барон по достоинству оценивает ваши труды, — импровизируя на ходу, начал Гален. — Он намеревается пригласить вас вместе с супругой в замок в самом ближайшем будущем.

— Что ж, это весьма любезно, — поблагодарил его Клюни. — Но я не имею ни малейшего представления…

Смутившись, он умолк.

— Ваши опыты и открытия широко известны, — продолжил между тем Гален, начиная получать удовольствие от порученной ему миссии. «В особенности всем детишкам Крайнего Поля», — мысленно добавил он. — С вашей помощью барон надеется восстановить в Крайнем Поле былое великолепие.

Клюни с признательностью поклонился. Гален, однако, заметил, что жена алхимика отнюдь не разделяет охватившую мужа радость. Ансельма, судя по всему, была настроена куда более скептически.

— Ничего себе выражение из уст у человека, одетого как конюх, — пробурчала она себе под нос.

— Прошу тебя, дорогая.

Алхимик явно испытывал неловкость.

— Сущая правда, я служу на конюшне, — подтвердил Гален. — Но я не совсем невежда. Вот почему Эм… то есть Рэдд послал меня сюда.

— Разумеется. Так какие бы вам хотелось задать вопросы?

Клюни страшно обрадовался тому, что может сменить тему.

— В замке собираются сыграть свадьбу, — сообщил Гален.

— Но не хотите же вы получить от меня приворотное зелье, а? — перебил его Клюни, подавшись вперед и подозрительно глядя на Галена из-под нахмуренного лба. — Потому что, да будет вам известно, оно не действует.

— И мы доказали это, — торжественно провозгласила Ансельма.

— И кроме того, — продолжил ее супруг, — парень вы с виду пригожий и наверняка сможете со всем, чем нужно, управиться и без посторонней по мощи. Ха-ха-ха!

— Нет, — с улыбкой возразил Гален. — Вы меня неправильно поняли. Речь не обо мне…

— Значит, о ком-то близком? — многозначительно подмигнув, поинтересовался Клюни.

— Нет… я хочу сказать… не нужно мне никакого приворотного зелья! — Гален уже срывался на крик. — Просто мне нужно у вас кое-что разузнать.

— Ах, вот как!

Алхимик откинулся на спинку кресла, опрокинув при этом целую стопку книг и подняв в воздух облако пыли. Поразился и расстроился содеянному, но пару мгновений спустя предпочел позабыть об этом и, пренебрежительно отмахнувшись, переключил внимание на гостя. Ансельма окинула мужа страдальческим взором, причем было ясно, что такое состояние ей не в диковинку, тот тем не менее оставался совершенно невозмутимым.

— Так о чьей же свадьбе идет речь? — прямо спросил он у Галена.

— О Ребекке, дочери барона.

— Она просто красавица, — отметил алхимик. — Удивительно, что на нее до сих пор никто по-настоящему не позарился.

Ансельма прищелкнула языком и воздела очи горе; Клюни, наконец-то заметив, что жене отнюдь не понравились его слова, несколько сконфузился.

— Думаю, что вину за это следует хотя бы отчасти возложить на барона, — ухмыльнулся Гален.

— Вот именно. Разумеется. Хотя, конечно, не мне…

Алхимик с благодарностью улыбнулся Галену и явно приготовился к дальнейшим расспросам.

— Ребекке устроят помолвку через два дня, на празднике в честь ее восемнадцатилетия. Все приготовления прошли в крайней спешке и предельной секретности, и для того, чтобы успокоить Ребекку, постельничий решил, что вы, будучи известным историком, лучше кого бы то ни было другого сможете определить, насколько ее избранник заслуживает… своей счастливой участи.

— Избранник… Счастливой участи. Ха-ха-ха! Лихо вы это сформулировали, — отозвался Клюни.

— Наверняка барон относится к столь важному делу со всей подобающей ответственностью, — строгим голосом произнесла Ансельма.

Гален, кивнув, поспешил повернуться к ней.

— Разумеется, госпожа моя, однако же… — Он запнулся, заметив, что на губах у нее заиграла легкая улыбка. — Дело это весьма деликатное, и я надеюсь, что вы меня правильно поймете.

— Разумеется, — радостно подтвердил алхимик, вновь подавшись вперед.

К настоящему времени Гален безраздельно овладел вниманием этой странной парочки и ему начало казаться, будто они поверили его словам. «Мечу бисер перед свиньями, — подумал он, стараясь удержаться от насмешливой улыбки. — Если уже они клюнули на такую дурацкую наживку…»

— Барон более чем удовлетворен предстоящим событием, — самым доверительным тоном поведал он, — но, будучи постельничим, Рэдд несет ответственность за многое из того, что происходит в Крайнем Поле, в том числе и за такие вещи, забота о которых не соответствует положению и могуществу самого барона. Не сомневаюсь в том, что вы поняли меня правильно.

Тем не менее, Клюни выглядел озадаченным; правда, Ансельма, услышав последние слова, кивнула, и муж поспешил последовать ее примеру.

— Разумеется, — повторил он.

— Значит, вы мне поможете? — радостно подытожил Гален.

— Если это в моих силах, мальчик мой. Если это в моих силах, — удовлетворенно потирая руки, кивнул Клюни. — Так как, вы говорите, его зовут?

— Крэнн. Он второй сын одного из северных баронов.

— А еще что-нибудь вы про него знаете? — спросила Ансельма.

— Это вся информация, которой мне дозволено поделиться, — торжественным тоном объявил Гален, от всей души надеясь на то, что его слова звучат убедительно.

«Это все, что я знаю», — подумал он.

— Возвращайтесь через час, — властно приказала Ансельма.

— Нам надо навести справки в наших источниках, — важно пояснил Клюни.

Алхимик нетерпеливо вскочил со своего места, сбив при этом с кресла какую-то жестянку, из которой по всему полу рассыпался мелкий голубой порошок. Довольный Гален соскочил со стола и заторопился к выходу.

— Благодарю вас. Значит, через час я вернусь.

Отвернувшись, он взбежал по лестнице и выскочил на улицу, которая вновь оказалась полна народу. Стремительным шагом юноша покинул нору алхимика, опасаясь, что не сможет долго сдерживаться, чтобы не расхохотаться во весь голос.

Сначала Рэдд старался даже не смотреть Ребекке в глаза, и ее и без того жалкие надежды сошли на нет. Если друг и наставник собирается в разговоре с ней покривить душою, значит, правда окажется еще хуже того, что она успела себе навоображать.

— Ну почему ты не мог предупредить меня?

— Я и сам ничего не знал! — обиженно воскликнул постельничий. Упрек, прозвучавший в словах девушки, глубоко задел его. — Барон ни с кем не делился этим секретом. Я сам узнал обо всем только нынешним утром, за несколько минут до тебя.

Ребекка поняла, что, хотя Рэдд, судя по всему, говорит с ней честно, чего-то он все равно явно недоговаривает.

— Расскажи мне о Крэнне, — потребовала она.

— Это второй сын Фарранда…

— Это я знаю, — резко перебила его девушка. — Расскажи мне о нем самом. Сколько ему лет? Как он выглядит? Что он за человек?

Рэдд развел руками:

— Чего не знаю, того не знаю.

— Тогда почему отцу так хочется выдать меня за него? Да еще в такой спешке?

Рэдд потупился, промолчал.

— А мне-то казалось, что ты мне друг, — грустно прошептала Ребекка.

Он поднял взгляд, и девушка увидела, что его глаза повлажнели от боли.

— Я тебе друг, — тихо произнес он. — Клянусь Паутиной.

— Ну, так что же?

— Я не могу рассказать о том, чего сам не знаю! — с отчаянием в голосе вскричал Рэдд. — Но все, Ребекка, уже сговорено и устроено. Я ничего не могу поделать. Бальдемар с Фаррандом уже обо всем договорились, они даже обменялись письменными грамотами. Я видел брачный контракт — и в нем все сказано ясно и однозначно. Осталось только объявить народу о предстоящем бракосочетании.

— Ну и за сколько же меня продают? — прямо спросила Ребекка, не в силах скрыть горечь.

— Прошу тебя…

— Так за сколько же?

— За десять тысяч крон, да товары на еще большую сумму, да обещание дальнейшей поддержки.

На мгновение Ребекка словно онемела. Сумма и впрямь оказалась огромной.

— Что ж, остается надеяться, что я стою таких денег, — выдохнула она. — Обзавестись женщиной можно и за, куда, меньшую сумму.

Рэдд отчаянно заморгал.

— Должно быть, этому Фарранду страсть как не терпится избавиться от сыночка, — продолжила Ребекка. — Интересно, из-за чего? Он что, горбатый? Или слабоумный от рождения?

Голос ее прозвучал очень резко, на грани истерики.

— Да ничего подобного, — вырвалось у Рэдда.

— Но ты ведь сам сказал, что тебе ничего не известно про него.

— Но об этом говорится в контракте, — побагровев от стыда, пояснил Рэдд. — Одно из условий заключается в том, что Крэнн должен быть в добром здравии и душой, и телом.

— Что ж, хоть на том спасибо! — Ребекка невесело рассмеялась. — Так чего же тогда они добиваются в этом браке?

— После смерти твоего отца Крэнн станет полноправным бароном, — ответил Рэдд. — На твой день рождения прибудет королевский чиновник с поручением официально изменить условия наследования титула.

— Крайнее Поле не назовешь самой завидной вотчиной в стране, — возразила девушка. — Да за десять тысяч крон можно купить полкоролевства.

Рэдд пожал плечами, потом покачал головой. Какое-то время они простояли молча; и тот, и другая предались безрадостным размышлениям.

— Ну и когда же сыграть свадьбу? — в конце концов, осведомилась Ребекка.

— Через месяц после помолвки, — тихим голосом сообщил Рэдд. — Точную дату назначат, когда сюда прибудут Крэнн с отцом.

«Один месяц! — Ребекка чуть не упала в обморок от ужаса. — Всего только месяц. А может быть, и того меньше. Что же мне делать?»

Резко развернувшись на каблучках, она, не оглядываясь, вышла из комнаты.

— Прости меня! — крикнул Рэдд ей вслед.

Но Ребекка не слышала его. Она не слышала сейчас ничего, кроме беззвучного вопля, поднимавшегося из самых глубин ее души.

Гален провел час, на который была прервана встреча с алхимиком, бродя по окраинным улочкам города, на одной из которых и жил Клюни. После того как он узнал, в каких обстоятельствах и условиях живет алхимик, ему стало легче понять, почему тот поселился именно в этой части города. В более благоустроенных и сравнительно процветающих районах соседи едва ли смирились бы с эксцентричным ученым и его приводящими к непредсказуемым результатам опытами. Здесь же, напротив, окрестные жители считали Клюни малосимпатичным, возможно сумасшедшим, но вполне безобидным соседом — безобидным, если не подойдешь ненароком к его дому на чересчур близкое расстояние! Эмер описала его Галену как человека интересного, потому что он, мол, интересуется всем на свете, и молодой человек понемногу начал понимать, что она при этом имела в виду. Почти каждый, с кем ему случалось заговорить на улице, с удовольствием рассказывал, как алхимик излечил кого-нибудь от болезни старинными и давным-давно позабытыми снадобьями или же точно предсказал какое-нибудь загадочное явление типа солнечного затмения. Другие поведали ему о страшном взрыве, разрушившем все наземные этажи дома алхимика, и о странных шумах, дымах, запахах, которые время от времени распространяются из его подвала. Но все соседи Клюни сходились на одном: алхимик вроде бы знает, чуть ли не все на свете. Он слыл авторитетом по самым разнообразным вопросам — от медицины и металлургии до магии и мифологии. «Знаток того, что в глубине холма» — как выразился один старик, с которым поговорил Гален.

Так что, возвращаясь к дому алхимика, Гален смотрел на вещи куда оптимистичней, чем прежде. Конечно, он и раньше слышал кое-что о Клюни, но просто не представлял себе, как глубоко уважают этого человека. Беседы с соседями алхимика оказались и обнадеживающими, и приятными.

Гален никогда не лез за словом в карман и был достаточно знаком с жизнью своих земляков, чтобы не чувствовать себя чужаком и в столь подозрительной округе, как здешняя. Люди же, в свою очередь, легко распознавали под налетом приобретенных в замке манер своего брата простолюдина и держались с ним как с равным. Внешне Гален был симпатичным парнем с острыми чертами лица и коротко постриженными каштановыми волосами, а одевался он достаточно прилично, чтобы всем и каждому было ясно, что он получает регулярное, хотя и скромное жалованье. Движения его были легкими и хорошо скоординированными, что свидетельствовало об уверенности в своих силах, а его голубые глаза пристально вглядывались в мир, ничего не упуская из виду и легкой улыбкой, отмечая даже самые мелкие драмы, разыгрывающиеся на улицах. Нож у него за поясом был не пустой игрушкой невесть что воображающего о себе бахвала, а продуманной и удобной частью экипировки. Короче говоря, он был из тех, что нравятся едва ли не каждому, и мало кто способен подбить такого молодца на что-нибудь, кроме веселой шутки.

Пока он разгуливал по округе, ему не раз предлагали свой товар торговцы пирогами и бубликами, кабатчики, заманчиво выставляющие бутылки на солнышко, прямо к воротам, и представительницы древнейшей профессии. Он отказывался от угощений любого рода, ссылаясь на отсутствие аппетита, что порождало у здешней публики скабрезные шутки, а также на отсутствие денег, что заставляло продавцов усомниться в искренности его слов. Но в ходе всех этих шутливых перебранок он производил на людей приятное впечатление и, для него не составляло труда перевести разговор на интересующую его тему.

Несколько подростков предложили юноше сыграть с ними в пятнашки, и он принял участие в их забаве с таким самозабвением, что зеваки, наблюдавшие за игрой, обошлись без почти неизбежных в таком случае насмешек. Но когда якобы безногий нищий попросил у него милостыню, Гален сразу же распознал, что перед ним мошенник, и, обменявшись с попрошайкой всего несколькими словами, заставил мнимого калеку улепетывать на такой скорости, что это развеселило всех, кто оказался в ту минуту на улице.

Так что час прошел быстро и приятно: Галену нравилось, освободившись от работы на конюшне, заниматься лишь тем, чем ему вздумается. Однако, постучавшись в дверь к алхимику, он вновь настроился на серьезный лад. Он осознавал важность своей миссии для Эмер и Ребекки.

Ему велели войти, и, очутившись в подвальном помещении, он обнаружил, что комната за время его отсутствия успела волшебно преобразиться. Каждое более или менее подходящее для этого место теперь занимали раскрытые книги, отдельные листы бумаги или старинные грамоты. Все это выглядело настолько хаотично, что Гален усомнился в том, можно ли в таком беспорядке отыскать или получить что-нибудь путное, тем не менее Клюни посреди всего этого развала приветствовал его широкой улыбкой на все еще измазанном зеленой краской лице.

— Удалось! — ликующе воскликнул он, взмахнув рукой, в которой держал какую-то книгу, при чем взмахнув столь неудачно, что книгу выронил и та отлетела куда-то в сторону. — Я уверен, молодой человек, в том, что у нас есть все, что вам нужно. Верно ведь, дорогая?

Ансельма кивнула, хотя и без малейшего намека на улыбку, и подала мужу лист бумаги, на котором можно было увидеть какой-то список. Клюни разложил этот лист перед собой на столе и принялся зачитывать пункт за пунктом, для верности загибая по числу этих пунктов пальцы.

— Крэнну двадцать два года, он второй сын Фарранда, барона Роквулского. Они живут далеко от сюда, на северо-западе страны, в ущелье между горами Орлиной и Круглой. — Алхимик, оторвавшись от своих записей, бросил взгляд на Галена словно бы затем, чтобы выслушать из его уст похвалу. Гален тут же кивнул, после чего чтение продолжилось. — Его старший брат Глэнвиль уже женат, и удел, вне всякого сомнения, отойдет именно к нему. Согласно последним полученным мною сведениям, жена Глэнвиля в тягости, однако мне ничего не известно о том, произвела она уже ребенка на свет или же нет. К сожалению.

— Это не имеет значения, — заверил его Гален. — Расскажите мне о Крэнне.

Клюни, не без признательности улыбнувшись, выдал следующие сведения:

— Это весьма могущественный род. Тамошние края разбогатели несколько веков назад как из-за торговли шерстью, так и благодаря золотодобыче. Бароны Роквулские традиционно входят в число ближайших советников королевского дома.

Алхимик вновь сделал паузу, и Гален одобрительно кивнул. Одновременно он подумал, что неплохо было бы сойтись поближе с самим Клюни.

— О Крэнне сообщают, что он хорош собою и необычайно силен физически, — читал Клюни. — У нас нет его портрета, но, согласно всеобщим утверждениям, он чрезвычайно похож на собственного отца. А вот как выглядит Фарранд. — Он показал рисунок в раскрытой на столе книге. Гален увидел мужчину с квадратным подбородком, тусклыми глазами и тонкими губами. — Каков отец, таков и сын, — заключил Клюни. — Крэнн выиграл несколько турниров и поединков, в искусстве обращения с мечом и копьем он не знает себе равных. Теперь ему даже не удается найти никого, кто рискнул бы помериться с ним силой. Ха-ха-ха!

Гален не без опаски подумал о том, что именно замышляет против такого молодца Эмер.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался он, втайне надеясь на то, что никаких дополнительных сведений у алхимика не отыщется.

— В общем-то… — Клюни замешкался с ответом. — Имеются кое-какие неподтвержденные слухи, но мне не кажется…

— Скажи ему, — резко вмешалась в разговор Ансельма. Она окинула пристальным взглядом обоих мужчин. — На мой взгляд, это не просто слухи.

— Что еще за слухи? — с нарастающим беспокойством осведомился Гален.

— У него слава человека… э… жестокого и необузданного. — Произнеся это, Клюни нервно отмахнулся от собственных слов, словно давая понять, что им не стоит придавать никакого значения. — Поговаривают об убийствах, которые кое-как удалось замять…

— Вот оно как!

Галену становилось все тревожней.

— Разумеется, никто толком ничего не знает, — поспешил уверить его алхимик. — Не сомневаюсь в том, что барон провел собственное расследование по этому поводу…

— Единственное, что интересует барона, — это деньги, которые обещаны ему за дочь, — раздраженно перебила мужа Ансельма.

— Да что ты, дорогая, — запротестовал алхимик. — Я уверен, что это не так. Наш…

Жена взглядом заставила его замолчать, а сама обратилась к Галену.

— Я никого ни в чем не хочу обвинять, — невозмутимо проговорила она. — Вопрос только в том, хотите вы узнать правду или же не хотите?

— Хочу. Ясное дело, хочу.

— Тогда вам необходимо знать, что Крэнн почти наверняка умертвил двух мужчин в ходе поединков, по меньшей мере двух, и, возможно, одну молодую женщину. Но обо всем этом, как вы понимаете, предпочитают помалкивать. И какие бы то ни было, доказательства его вины отсутствуют. Уж об этом-то позаботился его отец. И все равно, слухи чересчур распространены и чересчур стойки, чтобы их можно было оставить без внимания. Однажды он уже был помолвлен, однако его первая помолвка расстроилась без объявления причин.

— Все держится в страшной тайне, — пожав плечами, пояснил Клюни.

— Но чтобы раскрыть такую тайну, необязательно давать волю собственному воображению, — тихо добавил Гален.

— Вот именно, — согласилась Ансельма. — Не хотела бы я оказаться на месте барышни Ребекки.

В комнате повисло тяжкое молчание; Гален обдумывал только что услышанное и выводы, которые напрашивались из всего этого. С улицы доносился негромкий и нестройный смех беспечно забавляющихся детей.

В конце концов, Клюни прокашлялся и выдавил из себя улыбку.

— Даже если все эти россказни справедливы, — начал он, — не сомневаюсь в том, что такие поступки можно списать на издержки юношеского буйства. Став мужем и главой семьи, он наверняка угомонится. — Поскольку ни гость, ни его собственная жена никак не отреагировали на эти слова, алхимик предпринял еще одну попытку сделать хорошую мину при плохой игре. — Так или иначе, Ребекке предстоит войти в одно из самых могущественных и богатых семейств во всей Эрении. Приданого за ней нет, а Крайнее Поле получит от этого брака большую пользу. Подумайте только о том, какие теперь открываются торговые перспективы.

Алхимик продолжил монолог, расписывая роскошь предстоящего торжества и явно напрашиваясь на то, чтобы на этот пир пригласили и его самого, — напрашиваясь почти что бессовестно. Однако у него ничего не вышло, потому что Гален уже не слушал его. Он ломал себе голову над тем, как преподнести подобную новость Эмер. По целому множеству причин он любил дочь Рэдда; он вкушал интимную близость с нею, и это доставляло ему великое наслаждение, он знал также, как заботит ее и сколько значит для нее судьба Ребекки. «О Господи, как же мне рассказать обо всем, — беззвучно простонал он. — Она и без того вне себя». Парень уже сожалел, что согласился отправиться к алхимику за необходимыми сведениями. Но тут что-то в непрерывном монологе Клюни привлекло к себе его внимание.

— Простите, что вы сказали?

— Что свадьба станет великим событием для всех жителей Крайнего Поля, — повторил Клюни. — Что не часто у нас появляется повод повеселиться по-настоящему.

— Да нет, после этого.

Клюни замешкался, пытаясь вспомнить только что сказанное.

— «Далеко не каждый день собираются похитить Народную Королеву», — процитировал он самого себя.

— «Похитить Народную Королеву»? — вновь переспросил Гален. — Что это значит?

— Это старинная поговорка. — Клюни явно обрадовался тому, что речь зашла о столь безобидном вопросе. — Неужели вы ее никогда не слышали?

Гален покачал головой.

— Есть такой старинный обычай, который соблюдают на празднествах, посвященных бракосочетанию наследницы рода. Одновременно этот обычай является своего рода испытанием для жениха. Мы нашли ссылки на это, когда разыскивали…

— Расскажите об этом поподробнее, — перебил его Гален.

Клюни с радостью сделал то, о чем его попросили.

Глава 9

Ранним вечером того же самого дня имела место еще одна беседа, последствия которой оказались для Крайнего Поля и его будущего куда более серьезными. Двое мужчин, сидя в деревенском кабачке, негромко переговаривались, тогда как хозяин, уже много месяцев не принимавший у себя столь выгодных клиентов, сновал туда и сюда, стремясь выполнить любую прихоть обоих посетителей и их спутников. Двенадцать всадников прибыло к нему, а это означало, что все номера на постоялом дворе и все стойла на конюшне будут занятыми, а торговля съестным, вином и элем за нынешний вечер обещала превысить недельную в обычных условиях. Кабатчику не было дела до того, кем могли оказаться эти важные господа или куда они могли ехать в такой спешке, его занимали и радовали лишь предстоящие барыши. Будь он человеком более наблюдательным, он обратил бы внимание на то, что двое господ передавали большую часть кушаний своей свите, да и к напиткам едва притрагивались. Слишком уж их волновал ведущийся на приглушенных тонах разговор.

— Ну и сколько же нам осталось? — спросил тот, что был помоложе.

— Десять лиг, не больше, — ответил старший. Его пышная борода, обветренное лицо, усеянные шрамами и рубцами руки и ледяной взгляд металлически-серых глаз свидетельствовали о многих годах, проведенных на самой суровой службе. — Если хорошенько постараться, могли бы прибыть туда к полуночи.

В этих словах содержалось и нечто вроде обвинения, брошенного собеседнику.

— А мне так вовсе не хочется спешить встать с ними лицом к лицу, — возразил первый. — Богам ведомо, что мне было бы гораздо легче, если бы вся эта история уже закончилась.

Старший мужчина пожал плечами, на его суровом лице не отразилось никаких чувств. Отвага и ум молодого командира были ему по душе, но угрызения совести, которыми тот иногда терзался, оставались для него совершенно загадочными.

— Если с делом надо управиться, то сделать это следует как можно скорее, — твердо заявил он. — Для этого он нас сюда и послал.

— Как бы мне хотелось избежать кровопролития, — печально произнес младший, и на его гладко выбритом лице появилась гримаса неподдельного отвращения.

— Может, и удастся, — буркнул старший воин. — И если существует способ избежать кровопролития, то готов поставить все свое жалованье на то, что ты отыщешь его. А если нет…

Он умолк и завершил свою мысль жестом руки, сжавшей рукоять кинжала на поясе.

— Это понятно, — вздохнул молодой командир. — И если дело дойдет до схватки, я положусь на тебя как ни на кого другого. Но тебе известно, что дело обстоит куда сложней?

— Известно.

— Главное значение имеет точное следование расписанию. Чуть выйдем из графика — и нас ждут страшные неприятности.

Ветеран, улыбнувшись, кивнул.

— Не говоря уж о том, что нас просто-напросто могут убить, — добавил он.

Его командир ухмыльнулся.

— Тебя голыми руками не возьмешь, — фыркнул он. — Мы сделаем все, что от нас требуется, но если потом кто-нибудь что-нибудь сможет заподозрить…

— Решали мы задачи и потрудней, — заметил ветеран.

— Так или иначе, нам нужно успеть хорошенько прощупать почву. Все должно произойти послезавтра.

— Значит, начнем с утра пораньше, — решил старший по возрасту. — И надо проследить за тем, чтобы наши парни не слишком упились.

Он ткнул большим пальцем в сторону стола, за которым сидели их спутники; те уже малость расшумелись.

— Предоставляю их твоему попечению, — обронил командир. — Что касается лично меня, то от одной мысли о том, что нам предстоит сотворить, мне хочется нализаться, как свинья.

Он угрюмо ухмыльнулся, затем поднес ко рту полный кубок и от души отхлебнул.

Утро сменилось днем, а настроение Ребекки и ее мысли по-прежнему метались то туда, то сюда, пока она, наконец, не прониклась более или менее полным безразличием ко всему. Эмер делала все, что было в ее силах, чтобы приободрить подругу, но только долгожданное возвращение Галена принесло хоть какую-то ясность. Без умолку говоря, перебивая друг друга, подружки выработали определенный план действий; он, конечно, оставлял желать лучшего, но все равно это было лучше, чем ничего. Некоторые из второстепенных действий, с ним связанных, уже были начаты — и теперь все зависело от самой Ребекки. Безразличие сменилось страхом при одной только мысли о том, что ей предстоит предпринять, а возможные последствия удачи — если план чудодейственным образом сработает — заранее волновали ее.

Стоя у дверей отцовского кабинета, одетая в свой самый дорогой и самый женственный убор, Ребекка отчаянно боролась со страхом, заставляя его работать на вновь обретенную ею решимость. Она должна добиться своего! В прошлом ее артистический талант на полную катушку не раз эксплуатировала в своих интересах Эмер, теперь же дочь барона решила сыграть, возможно, труднейшую роль в своей жизни ради себя самой.

Она медленно выпрямила шею, а затем постучала так громко, насколько у нее хватило смелости. Звук разнесся по всему безмолвному коридору. Сперва никто не отозвался, и она собралась, было, постучать вновь, когда из-за двери послышалось неразборчивое хмыканье, которое она посчитала разрешением войти.

Девушка открыла дверь и вошла в кабинет — вошла не раньше, чем убедилась, что смятение, которое она испытывала, никак не проявляется в ее внешнем облике. Она сложила руки за спиной, чтобы те, даже если им случится задрожать, не выдали ее состояния.

Бальдемар сидел в одном из своих глубоких кожаных кресел, и с первого же взгляда Ребекка поняла, что ее отец вдребезги пьян. Лицо у него побагровело, глаза превратились в две щелки, а на подлокотнике кресла стояла полупустая бутылка бренди. Она догадывалась, что застанет его именно в таком состоянии, и сейчас не знала, радоваться этому или огорчаться. Опьянение могло сказаться на ее отце по-разному: он мог повести себя и приветливо, и, напротив, грубо, может быть, даже дать волю рукам.

Девушка застыла на пороге, скромно потупилась. Бальдемар никак не отреагировал на ее появление.

— Что тебе нужно? — нахмурившись, спросил он, в конце концов.

— Отец, я пришла извиниться.

Глаза барона на какую-то щепотку расширились, однако он ничего не ответил. Набрав полные легкие воздуха, Ребекка разразилась заранее заготовленной речью.

— Сегодня с утра я напрасно противилась твоему решению. Я и впрямь раскаиваюсь в этом и прошу у тебя прощения. — Она с надеждой посмотрела на барона, тот милостиво кивнул. — Я так молода, отец, — продолжила она. — Мои слова — это не более чем девичья глупость, но в дальнейшем, обещаю тебе, я буду делать все, что в моих силах, чтобы оправдать твое доверие и доверие всей нашей семьи.

Барон поначалу ничего не ответил, но посмотрел на дочь, как коршун — на добычу, и этот взор несколько вывел ее из равновесия. «Я добьюсь своего», — мысленно повторила она и вновь собралась с силами.

— Мой долг — с радостью принять Крэнна в качестве мужа и господина, и я заранее согласна на все условия, которыми ты обставишь этот брак.

— Ладно, — буркнул Бальдемар. — Ладно. Я рад, что ты пришла в чувство.

— Но в свою очередь, — поспешила вставить Ребекка и сразу же увидела, как напрягся отец, — я хочу попросить тебя об одолжении.

— Выходит, детка, ты решила заключить со мной сделку?

Барон произнес это тихим голосом, но в комнате повеяло той тишиной, вслед за которой немедленно разражается буря.

— Нет, отец. Я бы на такое не осмелилась. Я прошу тебя всего лишь об одолжении, а ты вправе оказать его мне или отказаться — это уж как тебе заблагорассудится. Но речь идет о гордости, отец. О фамильной гордости.

— Ну-ка, пояснее!

Бальдемар и не собирался успокаиваться.

— Мне досаждает сама мысль о том, что мой будущий супруг и его родичи решат, будто я достанусь ему как нечто само собой разумеющееся, без каких бы то ни было усилий с его стороны. Мне бы хотелось, чтобы Крэнн почувствовал, что за меня стоит побороться, и мне хотелось бы также, чтобы жители Крайнего Поля — то есть твои подданные — увидели, что мне оказано подобающее уважение. Или я ошибаюсь, полагая, что имею право гордиться собой и всем нашим родом?

— Разумеется, нет, — вскричал Бальдемар. — Но объясни-ка, как ты рассчитываешь добиться этого?

Лицо его стало еще более багровым, чем раньше.

— Должно состояться публичное состязание. Или турнир. Что-нибудь, что доказало бы миру, что Крэнн достоин меня и что позволило бы мне сохранить самоуважение. Какая-нибудь, как мне видится, игра.

— Чего еще! — заорал Бальдемар. — Какая еще игра? Не строй из себя круглую дуру. И где только ты набралась таких мыслей?

Выкрикивая ругательства, он медленно поднялся на ноги, так что, в конце концов, грузно навис над дочерью. Жила на багровой шее отчаянно пульсировала.

— Но таков обычай Крайнего Поля, отец, — торопливо выпалила Ребекка, боясь, что он ударит ее, прежде чем она успеет изложить свой замысел. — Это наша многовековая традиция, одна из тех, что сейчас совершенно позабыты. Но как раз эту традицию мне и хочется воскресить.

— С каких это пор тебя интересуют древние традиции? — недоверчиво осведомился барон.

— Я всегда интересовалась историей нашего рода, и тебе это прекрасно известно, — заявила она со всей дерзостью, на какую оказалась способна. — Славные дела давно минувших дней не подлежат забвению.

Бальдемар поднял бокал и осушил его одним глотком, затем неуверенно посмотрел на дочь.

— Ну и что это за игра? — резко спросил он.

— Это шахматы, отец, но в них играют на гигантской доске, начертанной на городской площади. Играют живыми людьми вместо шахматных фигур.

— Вот как?

Барон вроде бы заинтересовался услышанным.

— Крэнн будет играть за одну сторону, а я стану королевой другой, — продолжила Ребекка, зачастив, чтобы объяснить все и подробно, и быстро. — Его единственная цель заключается в том, что он должен пленить меня.

Бальдемар покачал хмельной головушкой.

— Еще раз, девочка, — буркнул он. — И помедленнее!

Ребекка повторила свои пояснения, добавив, что «живые шахматы» некогда были одной из традиционных церемоний на бракосочетании барышень из замка Крайнего Поля и слыли свидетельством всеобщего праздничного настроения и веселья, причем подданные барона состязались за честь принять участие в спектакле в качестве живых фигур. Бальдемар, в конце концов, ухватил суть дела и задал самый очевидный вопрос:

— А что, если Крэнн не играет в шахматы?

— Тогда он может воспользоваться подсказками любых советников, которых пожелает себе набрать, — ответила на это Ребекка. — Так или иначе, проиграть он не может. Это всего лишь представление, хотя публика об этом, разумеется, не догадывается. В традицию входит также, что со стороны Крайнего Поля игру ведет кто-нибудь из «обессоленных» — то есть из челяди. И у простолюдина, понятно, не будет никаких шансов.

Ребекка замолчала, давая отцу возможность обдумать услышанное.

— Поэтому это представление и называют «Пленением Народной Королевы», — закончила она. — Послушай, отец, это будет так славно, а для меня подобный знак уважения значит очень много. Прошу тебя, позволь игре состояться.

И вновь наступило томительное молчание.

— Так, говоришь, на площади, — произнес, наконец, Бальдемар.

— Вот именно! — Ребекка страшно обрадовалась, хотя и виду не подала, что это так. — На площади у самых ворот замка. Крэнн и его противник перед началом игры усядутся в высокие кресла с разных сторон доски, и точно так же поступит судья. Разумеется, ты и будешь судить это состязание!

Девушка проследила за тем, как отец отнесется к этой идее, и с удовольствием отметила легкую улыбку у него на губах. Мысль о том, что он будет председательствовать на таком празднестве, пришлась ему по вкусу, ликуя, решила она.

Бальдемар вновь уселся на место и, судя по выражению лица, задумался. Щедро плеснул себе в бокал бренди и, не торопясь, принялся потягивать его. Затем нахмурился, и Ребекка вся подобралась, ожидая категорического отказа.

— Возможно, честь судить поединок лучше предоставить посланнику короля Монфора, — вдруг пробормотал он.

Ребекку настолько изумило это заявление, что ей понадобилось несколько мгновений для того, чтобы оценить полный смысл сказанного. «Я добилась своего», — ликующе подумала она. И тут же поспешила вслух выказать свою радость.

— Король пришлет посланника на мою помолвку? — изумилась она, хотя, сказав это, тут же вспомнила, что нечто подобное уже обещал ей Рэдд. Правда, тогда она была так расстроена, что пропустила его слова мимо ушей.

— Разумеется, — важно ответствовал барон. — Он прибудет сюда, чтобы ратифицировать изменение порядка наследования. Ведь не думаешь же ты, будто Монфор допустит, чтобы один из самых могущественных баронов в его королевстве выдал замуж единственную дочь, а Корона не прислала бы на эту церемонию своего представителя. — Улыбнувшись, он поглядел на дочь через ободок бокала. — Что ж, мы устроим для него настоящее представление.

— Благодарю тебя, отец! — воодушевленно воскликнула Ребекка. Она подошла к отцовскому креслу, склонилась над ним и поцеловала барона в щеку. — Это будет замечательный праздник. Все увидят, как я счастлива и какой у меня чудесный отец.

— Только позаботься о том, Ребекка, чтобы сыграть вою роль с достоинством, — строго заметил он. — Ты ведь уже не дитя.

— Конечно, отец, — торжественно пообещала она.

С блудливой и хмельной ухмылкой на устах барон жестом отослал ее прочь. Ребекка с трудом удержалась от того, чтобы не умчаться из отцовского кабинета вприпрыжку.

— Спокойной ночи, отец.

— Спокойной ночи.

Осторожно прикрыв за собой дверь, она сделала пару шагов по коридору и скользнула в собственные покои. Лишь очутившись у себя в спальне, она позволила себе расхохотаться в полный голос, затем пустилась в пляс, приговаривая:

— Получилось! Получилось!

— Что получилось, милочка?

Из дверей в кладовку показалась нянюшка.

Ребекка ничего не ответила ей, но бросилась к старушке, обвила ее даже в такую жару изрядно утепленный стан и увлекла нянюшку в пляску. Когда она, наконец, остановилась, у обеих кружилась голова и обе весело смеялись.

— Да чтоб тебе! — шутливо протестовала нянюшка. — Вот уж не ждала от тебя подобного поведения!

На следующее утро во всем замке закипела работа. Слуги даже не стали дожидаться, пока соизволит встать мучающийся похмельем барон. И если в холодных лучах утреннего солнца Бальдемар на трезвую голову и раскаялся в своем согласии на затею, придуманную Ребеккой, он никому не дал знать об этом. Да все равно дело уже вышло у него из-под контроля.

Нянюшка, решив, что веселье Ребекки объясняется предстоящей помолвкой, радостно ухватилась за идею «живых шахмат». Она даже, порывшись, как следует, в глубинах памяти, вспомнила о том, что ее собственная бабка рассказывала о подобной церемонии.

— Как чудесно! — чуть закашлявшись, воскликнула она. — И все ради моей малышки!

Еще до рассвета новости распространились по всему замку, и многие из челядинцев добровольно предложили Ребекке свои услуги при подготовке к церемонии. Ребекка завербовала в число своих сторонников и Рэдда, предусмотрительно постаравшись подчеркнуть в разговоре с ним главным образом игровую сторону задуманного представления, но, также, проследив за тем, чтобы он поверил, что на карту поставлена ее девичья гордость. И вот постельничий уже тоже рылся в старинных книгах и просматривал хроники давно минувших лет, чтобы разузнать побольше о костюмах игроков и «фигур» и о том, в каких креслах должны сидеть игроки. Старинные книги полностью подтверждали то, что Клюни успел рассказать Галену, и Рэдд, в свою очередь, проникся энтузиазмом, радуясь, что задуманное Ребеккой забавное предприятие отвлекло ее от грустных мыслей.

— Странно, — тем не менее, заметил он. — Уж не потому ли ты в детстве так сильно заинтересовалась шахматами?

— Ты хочешь сказать, я решила набраться опыта?

— Не совсем так, — поправил ее наставник. — Потому что на этот раз тебе предстоит потерпеть поражение.

— Мне придется проиграть себя, — радостно согласилась Ребекка перед тем, как ненадолго проститься с Рэддом.

Предпринятые Рэддом поиски инвентаря и экипировки, необходимых для «живых шахмат», оказались не слишком успешными. Хотя речь о таком представлении шла в нескольких книгах и в паре случаев даже сопровождалась иллюстрациями, единственные деловые записи на сей счет были полуторастолетней давности. И в них не значилось ни где хранится инвентарь, ни что с ним сталось.

— И все же, — подумал Рэдд вслух, — не так уж много мест, куда можно спрятать такие крупные вещи, как эти кресла. И если они до сих пор в замке, мы непременно отыщем их.

Он созвал подчиненных и велел им отправиться на поиски.

Между тем, подчиняясь указаниям Ребекки, несколько солдат уже начали размечать гигантскую доску на площади перед замковыми воротами, то есть под открытым небом. Один из добровольных помощников вспомнил времена, когда ему приходилось зарабатывать себе на хлеб каменщиком; именно он и отмерил квадратную площадку, каждая сторона которой составляла восемь шагов, а, отмерив, разделил ее на шестьдесят четыре поля. Все это сопровождалось глубокомысленными замечаниями и подчеркнуто важным поведением, предназначенными для зевак. В каменистую и изрядно затоптанную землю вогнали деревянные колышки, соединяя их, по земле пропустили веревку. Прошло немало времени и понадобилось немало усилий, прежде чем получившаяся конструкция снискала одобрение былого каменщика, но, в конце концов, результат удовлетворил мастера, и тогда они переключились на то, чтобы закрасить поля в черно-белую клетку. С белым цветом никаких проблем не возникло. Соли в баронате имелось более чем достаточно: взяв самый грубый помол, солью засыпали половину шахматных полей и, полив ее водой, получили белую блестящую корку.

К этому времени на площади и в ее окрестностях собралась уже порядочная толпа, привлеченная слухами о каком-то странном начинании, и большинству солдат пришлось заниматься тем, чтобы удерживать зевак — в особенности малолетних — от того, чтобы те не топтались на уже размеченной площадке. Между делом солдаты с превеликой охотой объясняли всем и каждому, кто соглашался их выслушать, какая это замечательная штука — «живые шахматы», подчеркивая при этом, что главные роли — за вычетом, разумеется, роли Народной Королевы — предстоит сыграть им самим, по восемь пехотинцев с каждой стороны. Общие ожидания только усилились после того, как было объявлено, что наряду с «живыми шахматами» народу будет задан пир. Перспектива бесплатной выпивки и закуски в сочетании с тем, что важные господа выставят себя полными идиотами на глазах у всего народа, оказалась на редкость притягальной. Скоро стало совершенно ясно, что большинство обитателей Крайнего Поля явятся посмотреть на то, как «пленят» Ребекку.

В конце концов, даже начальник замковой стражи оторвал свой зад со своей любимой скамьи в любимом кабаке и прибыл посмотреть, что же такое затевают его подчиненные. Именно он на пару с бывшим каменщиком и нашел решение проблемы, как и чем, следует закрасить черные поля доски. Угольную пыль и труху к тому времени уже успели отвергнуть — от них слишком много грязи, — а ни до чего другого пока не додумались. И тут кому-то в голову пришла счастливая мысль. На окраине города возвышалась искусственная насыпь, образовавшаяся в те дни, когда в этих местах добывали железо и серебро. Гряда сейчас сплошь поросла сорной травой, но под ее покровом по-прежнему пряталось немало камешков и обломков угольно-черной породы, именуемой базальтом. И вот уже множество лопат вгрызлись в насыпь в поисках сокровища, о котором жители города давно успели позабыть.

Да и в самом замке никто не сидел без дела. Поиски Рэдда увенчались успехом в части, касающейся костюмов. Рассуждая строго логически, он предположил, что их следует искать в арсенале — в той его части, где хранятся и прочие церемониальные одеяния, объекты культа и пришедшие в негодность или же устаревшие доспехи. Его догадка оказалась верной — и в нескольких сундуках, простоявших запертыми и позабытыми на протяжении нескольких десятилетий, обнаружились запыленные и обветшавшие костюмы для «живых шахмат». Разумеется, эти наряды необходимо было срочно привести в надлежащий вид — и нянюшка взяла на себя руководство целой ротой портних и белошвеек.

— Костюмы пехотинцев чинить не надо, — указал ей Рэдд. — Вполне сгодится и их собственная форма. Но все остальные фигуры нам понадобятся.

Нянюшка в полной мере осознавала важность возложенной на нее задачи — и работа закипела. Нитки с иголками сновали по воздуху, придавая древним нарядам их исконный праздничный вид.

— Радость-то, какая, — без устали повторяла нянюшка. — И все ради моей малышки.

Рэдд рассчитывал найти в оружейной башне и кресла, однако те куда-то запропастились. Поэтому, вслед за башнями, самому тщательному осмотру и обыску подверглось каждое помещение в замке — достаточно просторное для того, чтобы в него можно было запихнуть столь крупные предметы. Но бесплодные поиски склоняли к мысли, что кресла давным-давно выкинули за ненадобностью, или, может быть, разобрали на детали для ремонта прочей мебели, или просто-напросто пустили на дрова. Рэдд уже подумывал о том, чтобы изготовить новые кресла по рисункам — при всей нехватке времени мастеровые успели бы сколотить нечто мало-мальски сносное, — но тут ему пришло в голову, что никто еще не заглядывал в Восточную башню.

Постельничий лично возглавил процессию, отправившуюся огородами к подножию башни. Дверь оказалась закрыта — и понадобились немалые усилия, прежде чем удалось сдвинуть проржавевшие засовы, зато после этого насквозь прогнившая дверь открылась легкостью: первый же сильный толчок плечом одного из помощников Рэдда вышиб ее. Дерево, из которого та была сколочена, уже давно превратилось в труху.

В башне было темно и грязно, а воздух — холоден и затхл, однако когда в помещении зажгли лампы, их лучи высветили три высоких кресла на постаментах, снабженных колесиками. Потребовалось довольно долгое время, чтобы выкатить их во двор, зато предпринятый при солнечном свете осмотр принес вполне удовлетворительные результаты. И кресла, и постаменты были еще хоть куда. Конечно, их требовалось самую малость подчинить, а главное, почистить, но потом они будут выглядеть как новенькие. Люди Рэдда ретиво взялись за дело, тогда как сам постельничий, вполне удовлетворившись предпринятыми усилиями, вернулся к себе в покои.

Незадолго до полудня, когда только-только зачернили последние «черные поля», на площадь перед замком въехала группа всадников. Их возглавляли двое офицеров — молодой, гладко выбритый мужчина и седобородый ветеран. Они с удивлением уставились на расчерченную черно-белую «доску», на солдат и на ликующую толпу. Да и на них, в свою очередь, из толпы поглядывали с удивлением, хотя никто не придал их прибытию особенного значения. Всадники тронули поводья и проехали в замок.

Глава 10

После визита к Рэдду Ребекка провела оставшуюся часть утра, запершись у себя в обществе Эмер и Галена. Появление молодого человека в девических покоях Ребекки было бы расценено большинством старших как нечто совершенно непозволительное, но девушки сообща решили, что овчинка стоит выделки. Ребекка объявила, что намеревается провести день в полном одиночестве, готовясь к великому событию, так что едва ли стоило опасаться, что кто-нибудь заметит в ее покоях Галена. В любом случае большинство челядинцев — включая нянюшку — были слишком заняты другими делами. Эмер всегда пользовалась правом свободного доступа к подруге, а Бальдемар, судя по всему, уже позабыл о своем решении запретить девушкам встречаться друг с другом. Риск быть застигнутыми в обществе Галена представлялся несущественным по сравнению со срочной необходимостью сообща выработать дальнейшие планы. Безудержная радость, еще недавно владевшая Ребеккой, к обеду успела до конца улетучиться. Ребекка выглядела теперь совершенно серьезной, она целиком и полностью осознавала характер того, что задумала и намеревалась совершить. Ведь если им и впрямь удастся расстроить планы барона, последствия могут оказаться более чем неприятными. Хотя противный исход встречи был, конечно, еще хуже — и сердце Ребекки тоскливо сжималось при одной только мысли о том, что ей придется покориться отцу и этому никому не известному Крэнну.

— Праздник начнется в полдень, а партию мы сыграем после трапезы, — начала заседание штаба Ребекка.

— Проследи за тем, чтобы Крэнн, как следует, напился, — заметила Эмер. Потом она обратилась к Галену. — А тебе лучше остаться трезвым, — властно приказала она.

— Слушаюсь, барышня.

Он потупился, делая вид, будто поправляет какую-то застежку. Эмер с улыбкой посмотрела на него.

— Официальное объявление о помолвке будет сделано по завершении игры, — сообщила Ребекка, и ее подруга сразу же посерьезнела.

— Не будет оно сделано, и мы приложим к этому руку, — решительно возразила она.

— Э… послушайте… моя… — Гален смешался, когда обе подружки посмотрели на него. Он все еще испытывал известную робость в обществе Ребекки — особенно здесь, у нее в покоях, — и, вопреки ее дружеским настроениям, старался не обращаться к ней по имени. — Мы исходим из предположения, что именно я буду играть против Крэнна, но откуда нам знать, не назначат ли ему в противники кого-нибудь другого?

На мгновение подруги страшно перепугались. Они с радостью восприняли готовность Галена принять участие в игре, особенно потому, что идея «живых шахмат» принадлежала именно ему, но поставленная им сейчас задача — при всей ее очевидности — до сих пор не приходила на ум ни одной из них. Первой оправилась Эмер.

— Но это же элементарно! — воскликнула она. — Просто нам необходимо проследить за тем, чтобы право выбора игрока принадлежало самой Ребекке!

— А это тоже входит в традицию? — полюбопытствовал Гален.

— Да кому, какое дело, — фыркнула Эмер. — Никто даже не задумается над этим, верно? — Она повернулась к Ребекке. — Ты же можешь заявить, что выбор — прерогатива невесты?

— Думаю, что смогу.

Эмер нахмурилась, услышав этот прозвучавший не слишком уверенно ответ.

— Смогу, — уже более жестко заявила Ребекка.

— Вот так-то лучше, — похвалила ее Эмер.

— Ладно, — вмешался в разговор Гален. — Допустим, вам позволят выбрать меня. — Теперь, когда он увидел, как непринужденно обходится с дочерью барона Эмер, ему стало малость полегче. — Но как мы можем быть уверены в том, что я выиграю? Я хочу сказать, я, конечно, знаю правила, но таким уж сильным шахматистом меня не назовешь.

— Выиграешь, — заверила его Эмер. — Или же я… — Но тут ей отказало воображение. — Кроме того, мы намерены сжульничать. — Подруги переглянулись. — Не так ли? — неуверенно закончила Эмер.

— Но как? — не пожелал униматься Гален. — Ребекка — единственная из нас, кто хорошо играет, но ведь она будет находиться на доске. А я едва ли смогу во время игры подняться из кресла и спросить у своей королевы, какой надо сделать ход.

Ребекка задумалась над возникшей проблемой, и друзья решили не торопить ее. Но вот она заговорила вновь.

— Я могу кое-чему научить тебя, — начала она. — Я понимаю, времени у нас мало, но есть несколько ловушек, они достаточно элементарны, а кое-какие трудности для противника создать могут. — Гален и Эмер воздержались от комментариев по поводу использованной ею терминологии. — Хотя все это несколько сложней, чем может показаться на первый взгляд. Начать с того, что даже если Крэнн не умеет играть в шахматы, у него наверняка найдутся советчики и подсказчики, а они могут оказаться сильными шахматистами. И даже если в его свите таковых не отыщется, мой отец проследит за тем, чтобы он не остался без помощников.

Ты, Гален, тоже имеешь право воспользоваться подсказками со стороны зрителей, но особой пользы это не принесет. Мы не можем пойти на риск разглашения нашей тайны, поэтому не станем вовлекать в заговор какого-нибудь сильного игрока, который потом смог бы затеряться в толпе. Все должны думать, что присутствуют не на состязании, а на потешном представлении.

По мере того как она произносила все это, сложность реализации собственного замысла становилась для Ребекки все очевидней, но она еще не закончила речи. И по-прежнему бесстрастным голосом довела рассуждения до конца:

— Я даже подумывала о том, не заручиться ли нам помощью Рэдда, но это, конечно же, было бы сущим безумием. Никто, кроме нас самих, не должен быть в курсе дела.

— И в первую очередь он! — воскликнула Эмер.

— Кроме того, — продолжила Ребекка, — даже если бы ты оказался подлинным мастером игры, это не принесло бы нам никакого проку. Если ты уже на первых ходах начнешь одерживать верх, они поймут, что здесь что-то не так, и прервут игру.

— Так что же мне делать? — растерянно спросил Гален.

— Нам надо создать такое впечатление, будто мы выиграли, чуть ли не случайно, — ответила Ребекка, а затем пояснила, не обращая внимания на озадаченные лица слушателей: — В идеале это должно вылиться в затяжную партию, с фигурами, разбросанными по всей доске, чтобы никто не мог толком понять, что, собственно говоря, происходит, пока… пока не окажется слишком поздно.

Лицо задумавшейся Ребекки приобрело мечтательное выражение, словно перед ее мысленным взором уже разворачивалось сражение королей, офицеров и пеших воинов.

— Погоди-ка! — вскричала Эмер. — Конечно, у Галена имеются некоторые достоинства, но вправе ли ты ждать от него такого? Он ведь уже объяснил тебе, что подлинным мастером его не назовешь!

— Ты же сама сказала, — улыбнулась Ребекка. — Мы сжульничаем.

— Хвала Паутине, — выдохнула Эмер. — А мне-то показалось, будто на тебя накатил приступ честности.

— Но как? — снова спросил Гален. — Как нам сжульничать и как сделать это так, чтобы никто не заметил подвоха?

— У нас имеется одно огромное преимущество, — растолковала свой замысел Ребекка. — Крэнн убежден в том, что ему дадут одержать победу. Мысль о том, что не исключено поражение, наверное, даже не придет ему в голову.

— Нам необходимо разработать систему сигналов, — внезапно вмешалась Эмер. — Благодаря которым, ты сможешь подсказать Галену, как ему надо ходить.

Ребекка кивнула:

— Совершенно верно.

— Но ведь там будет полно народу, — возразил Гален. — Кто-нибудь непременно заметит.

— Это могут быть самые естественные движения и жесты, — предложила Эмер. — Такие, какие она бы сделала в любом случае. Что-нибудь в этом роде нетрудно разработать.

— Все вокруг будут переходить с места на место, — согласилась Ребекка. — И зрители, наверное, тоже не будут стоять по стойке «смирно». Согласно старинным сообщениям, зрители тоже непременно захотят принять участие в игре, а мы в этом смысле сможем их несколько подзадорить.

— А вот это дело по мне! — радостно заявила Эмер.

— Каждый сигнал должен состоять из двух частей, — предложил Гален. — Первая часть дает мне понять, какую фигуру двигать. А вторая — на какое поле ее ставить.

Ребекка кивнула.

— Вот именно, — подхватила она. — И на этот счет у меня имеются кое-какие идеи. Сейчас я вам это продемонстрирую.

Час спустя все трое уже стонали от смеха.

— Ну и что это означает? — задала очередной вопрос Ребекка.

Гален внимательно посмотрел на нее, затем склонился к шахматной доске, установленной на столе, и передвинул одного из белых коней.

— Правильно!

Ребекка даже захлопала в ладоши.

Гален буквально сиял. Все оказалось куда проще, чем представлялось ему, и в первый раз за все это время он позволил себе высказаться на главную тему.

— Отлично, — подытожил он. — Мы справимся.

Эмер, издав восторженный вопль, решила, было, обнять подругу. Но следующий вопрос, заданный Галеном, нарушил атмосферу преждевременного торжества.

— Ну а что произойдет, если я выиграю?

— Им придется отложить или вовсе отменить помолвку, — после некоторой паузы проговорила Ребекка.

— Вы уверены?

— Разумеется! — воскликнула она. — Это тоже входит в традицию.

Но, еще произнося эти слова, сама Ребекка усомнилась в их справедливости.

— Да пусть только посмеют не отменить, — вмешалась Эмер. — На глазах у стольких-то зрителей. Да это же восстание начнется!

Но и ее голосу не хватало обычной уверенности.

— Что ж, будем надеяться на то, что вы правы, — рассудительно сказал Гален. — Но и традиции случалось нарушать, когда речь заходила о послушании властям.

Эмер удивленно посмотрела на конюшего.

— То, что мой отец не является ни бароном, ни его постельничим, еще не означает, что я сам слеп и глух, — несколько оборонительным тоном пояснил он.

— Так или иначе, отсрочки мы добьемся наверняка, — принимая желаемое за действительное, заключила Ребекка. — А это все равно лучше, чем ничего.

— И у нас появится время на то, чтобы придумать что-нибудь другое, — согласилась с подругой Эмер.

— А может, и не появится, — возразил Гален. — Если дело расстроится, за нас могут взяться, как следует.

Ребекка кивнула.

— Я понимаю, — тихо сказала она. — Отец впадет в страшную ярость.

— Да и гости его не больно-то обрадуются такому повороту событий, — добавила Эмер.

— Если они поймут, что их одурачили, помолвка может быть отложена на неопределенно долгое время, — заметил Гален. — Или же ее вовсе отменят.

— Вот нам и надо постараться, чтобы они отчаянно рассорились, а лучше всего и разодрались, — ухмыльнувшись, обронила Эмер. — А это наверняка будет не слишком трудно. И когда они выйдут из себя… — Она остановилась, подметив странное выражение на лице Ребекки. — В чем дело?

— Ты окажешься в опасности, — прошептала та, обращаясь к Галену.

До сих пор юная баронесса была настолько озабочена собственной судьбой и разработкой плана действий, что совершенно не задумывалась над риском, на который придется пойти Галену. И вдруг осознала, насколько непосильно то, чего она от него требует.

— Я это понимаю, — ответил он.

И ухмыльнулся.

В покоях Ребекки воцарилось молчание — и тут все трое услышали за окнами топот нескольких пар сапог.

— Возможно, они захотят выместить гнев на тебе, — напугалась и Эмер.

Теперь уже обеим девушкам стало страшно за судьбу парня, но сам Гален вроде бы оставался невозмутим.

— Не забывай, что я выиграю случайно, — утешил он их. — И в толпе наверняка окажутся несколько моих дружков. Ничего особенного мне не угрожает. Надо только добиться, чтобы они набросились не на меня, а друг на друга!

— Но, скорее всего, после такого исхода тебе нельзя будет вернуться в замок, — отметила Ребекка, явно опечаленная собственным предположением.

— И это я понимаю. Но не собираюсь же я всю свою жизнь прослужить конюхом. Надо и на мир посмотреть.

— Ты на самом деле уверен в том, что тебе хочется участвовать в этой затее? — настойчиво спросила Ребекка.

Бравада юноши не убедила ее.

— Да, — коротко ответил Гален, стараясь не глядеть в сторону Эмер.

Ликующие крики, внезапно донесшиеся снаружи, прервали их спор. Ребекка и Эмер бросились к окну и увидели отряд солдат, копошащихся у подножия Восточной башни. Дверь с нее была сорвана и образовалась большая черная дыра, в которой по одному исчезали из виду бойцы доблестного воинства Рэдда.

— Что они там делают? — удивилась Эмер.

Ребекка, не произнеся ни слова, пыталась вспомнить, исправна ли лестница, ведущая от основания башни на верхние ярусы, туда, где в заветной комнате спрятана волшебная картина. Она подумала и о том, что случится, если кто-нибудь отыщет ее «монаха». Захочет ли тот продемонстрировать чудеса превращений перед посторонними? Она обнаружила, что ей отчаянно не хочется, чтобы картину нашли, и только по той причине, что таинственное полотно было тайной, личной тайной самой Ребекки.

Ее страхи оказались беспочвенными. Некоторое время спустя во двор выкатили первое из высоких кресел. Это действо сопровождалось охами и вздохами, радостными выкриками и злобными проклятиями.

— Вот, значит, чем они занимаются, — протянула Эмер. — Похоже, все в замке принимают участие в нашем спектакле.

Девушки понаблюдали, как одно за другим из башни выкатили и два других кресла, как затем оттуда же вышел и проследовал к себе в покои Рэдд, увидели радостную улыбку у него на устах. И только отвернувшись от окна, Эмер полностью осознала смысл недавно сказанного Галеном. «Надо и на мир посмотреть». Впервые в жизни Эмер почувствовала, что утратила дар речи.

— Что там происходит? — поинтересовался Гален.

Он держался подальше от окна, чтобы его ненароком не заметили.

— Нашли кресла для поединка, — сообщила Ребекка.

— Вот и отлично, — обрадовался он. — Сверху мне все будет хорошо видно.

Этими словами он словно окончательно подтвердил уже достигнутую договоренность, и подруги вполне поняли значение сказанного. Ребекка принялась растолковывать ему некоторые тонкости позиционной борьбы. Эмер тоже осталась в покоях у подруги, мысленно репетируя роль, которую ей предстояло исполнить назавтра, но почти ничего не говорила, и вид у нее был довольно унылый.

В полдень Гален запросил пощады.

— Больше я сейчас все равно ничего не запомню, — взмолился он. Голова у него гудела от бесчисленных комбинаций и контркомбинаций. — Да и поработать надо. До сих пор парни скрывали, что меня нет в конюшне, но всему есть предел.

Ребекка выглядела разочарованной — она была не прочь забыться за шахматной доской хоть на протяжении всего дня.

— Не грусти, — ободрила ее Эмер, в свою очередь отчаянно пытаясь не выглядеть слишком расстроенной. — В конце концов, может сложиться и так, что все это окажется совершенно ненужным.

Ребекка, недоуменно нахмурившись, посмотрела на нее.

— Возможно, ты влюбишься в Крэнна с первого взгляда, — пояснила Эмер.

— Если так, ты узнаешь об этом первой. — Ребекка заставила себя улыбнуться. — Но не больно-то на это рассчитывай!

В это мгновение из коридора послышался голос нянюшки:

— Бекки, солнышко мое! Где ты, моя малышка?

— Быстро отсюда, вы оба, — прошептала Ребекка, подталкивая парочку друзей в сторону спальни. — И позаботьтесь о том, чтобы, когда будете уходить, Галена никто не заметил.

— Не беспокойся, — с ухмылкой бросила Эмер. — Прятать мужчин в спальне — это как раз по моей части.

Они скрылись в опочивальне и предусмотрительно закрыли за собой дверь.

— Я здесь, нянюшка, — откликнулась, наконец, Ребекка.

Входная дверь отворилась, старая нянюшка просунула голову в образовавшуюся щель. Она раскраснелась и вроде бы даже запыхалась.

— Спаси меня, — выдохнула она. — Я буквально с ног валюсь!

Ребекка дождалась, пока нянюшка не придет в себя, а потом поинтересовалась:

— А в чем дело? У меня полно своих забот. Я ведь должна подготовиться к завтрашнему событию.

— В том-то и дело, — ответила старуха. — Тебе надо немедленно спуститься в зал. Только что прибыл твой жених!

Глава 11

Караван Фарранда прибыл на городскую площадь с запада. Всадники конвоя, скакавшие по обе стороны от тяжело груженного обоза, были одеты в черное, мечи и светлые шлемы были приторочены к седлам. Они скакали, не переговариваясь друг с другом; легкость движений и цепкость взоров свидетельствовали об отличной выучке и немалом опыте. Напротив, двое всадников во главе процессии были разодеты в роскошные шелка и кожу, на конских попонах красовались эмблемы полумесяца, в который вписаны три звезды — желтая, красная и оранжевая, размещенного над белой волчьей головой на кромешно-черном фоне. Барон Роквулский и его сын сильно походили друг на друга. Оба уверенно и прямо сидели в тяжелых седлах, ехали без видимого напряжения и, улыбаясь, переговаривались друг с другом. Оба были высокого роста и широкоплечи, и если Крэнн отличался завидной мускулатурой, присущей молодости, то и отец, уже в зрелых летах, по-прежнему сохранил силу. Похожи они были друг на друга и лицом — оба с квадратными подбородками, тонкими губами и пышными, но прямыми черными волосами. На первый взгляд могло показаться, будто даже взор у них одинаковый, но, присмотревшись, можно было отметить, что две пары серых глаз все-таки отличаются друг от друга. Взгляд Фарранда был холодным и проницательным, как будто барон моментально оценивал все, что попадалось ему на глаза. Сами же глаза его были бесстрастны и остры. Взгляд сына казался более удалым и в то же время ленивым; можно было подумать, его глазам только и подавай развлечения. С другой стороны, они тоже были холодны, но сквозил в них не расчет, а жестокость; мало кому удалось бы не заморгать, встретившись с таким взглядом.

Властная осанка и бросающееся в глаза богатство обоих гостей породили конечно же немало пересудов среди местных жителей, которые решили, что эти знатные господа производят внушительное и вместе с тем устрашающее впечатление. Никто не усомнился в том, что именно к встрече с этими вельможами их собственный барон и затеял столь необычные приготовления.

В свою очередь, Фарранд и Крэнн, словно не замечали глазеющих на них зевак, снисходя лишь до знакомства с самим городом. По дороге они уже подметили скудость принадлежащих Бальдемару пахотных земель, а бледный вид столицы бароната только подтвердил первоначальное впечатление.

— Ничего удивительного в том, что он так сильно жаждет наших денег, — рассмеявшись, промолвил Крэнн. — Нет, ты только погляди!

— Не суди опрометчиво, — остерег его отец. — На поверхности все здесь и впрямь весьма жалко, но здешний народ владеет многими ремеслами, и мы сможем обратить это себе на пользу. В конце концов, раз уж им удается зарабатывать себе на хлеб, да к тому же не доводить столь никудышного владыку, как Бальдемар, до полного разорения, то подумай о том, чего они смогут добиться под нашей властью!

— Под моей властью, — уточнил Крэнн, и отец остро посмотрел на него. — Но половина этих домов вот-вот развалится.

— До сих пор тебя дома простолюдинов вроде бы не заботили, — сухо заметил Фарранд. — И не забудь, — продолжил он после некоторой паузы, — тебе не быть здесь бароном, пока не умрет Бальдемар.

— Надеюсь, отец, это горестное событие не заставит ждать себя слишком долго. — Крэнн улыбнулся еще шире. — Моего будущего тестя трудно назвать здоровяком.

Теперь они рассмеялись разом, что вызвало в толпе зевак определенные комментарии.

— Молодой господин вроде бы в хорошем настроении.

— Да и ты был бы в хорошем, если бы тебя ждала женитьба на Ребекке.

— Точно, многие не отказались бы оказаться с нею в одной кроватке.

— А я все слышала! — закричала из окна разбитная бабенка. — Или я для вас уже недостаточно хороша?

— Целую ножки, любовь моя, — откликнулся один из собеседников. — Можешь не сомневаться.

— Не только ножки, — добродушно уточнила она, после чего захлопнула окно, а обоим мужчинам не осталось ничего другого, кроме как тоже расхохотаться, да так громко, что их смех донесся до слуха всадников, замыкавших процессию.

— Не стоит им надо мной смеяться, — буркнул Крэнн, резко развернувшись в седле. Глаза у него заблестели. — Я преподам им урок, который они не скоро забудут.

— Успокойся, — бросил ему Фарранд. — Забавы простолюдья не должны волновать тебя. Нам предстоит важное дело — и соблаговоли сосредоточиться на нем.

Крэнн не сразу отошел от вспышки гнева, и вид у него был по-прежнему рассерженный, когда они въехали на переполненную народом площадь перед замком.

— О Господи! А это что такое?

Отец и сын уставились на горланящую толпу, гигантскую шахматную доску и охраняющих ее солдат и изумленно покачали головами. Подняв глаза над толпой и повернувшись направо, они впервые увидели замок Бальдемара. Зрелище показалось им просто невероятным: растрескавшиеся ворота, разномастные башни, чудовищное смешение всех мыслимых и немыслимых архитектурных стилей. Фарранд пришел в ярость, Крэнн, однако же, разразился веселым смехом.

— Надо будет проследить, чтобы он потратил часть наших денег на новые укрепления, — простонал он.

— Ничего смешного тут нет, — проворчал отец. — Выходит, он нас обманул.

— Ну, не совсем. Ведь у него все-таки есть замок. В каком-то смысле. — Крэнна все еще душил смех. Но тут лицо его помрачнело, так как на ум жениху пришло нечто иное. — Заранее содрогаюсь при одной мысли о том, каковы окажутся в этом замке гостевые покои.

— Поживем — увидим, — уныло пробормотал Фарранд. — Судя по тому, как выглядит замок снаружи, нам лучше было бы остановиться на постоялом дворе.

Они пришпорили коней и принялись протискиваться сквозь толпу. Их великолепие, присущая им властность и нетерпеливые крики, которыми Крэнн разгонял зазевавшихся и замешкавшихся, превратили их в центр внимания для всех, кто собрался в этот час на площади перед замком. Оба благородных господина воспринимали это как должное, да и воины их по-прежнему оставались невозмутимыми, совершенно игнорируя и шепоток, и любопытные взгляды.

В конце концов, они миновали пролом, условно считающийся воротами, и промчались по сравнительно спокойному двору замка. В сторожевой будке, должно быть, заметили их приближение и известили о нем хозяев, потому что Бальдемар уже стоял на крыльце, выйдя поприветствовать дорогих гостей. По одну руку от него вытянулся постельничий, а по другую — молодой человек, которого он представил гостям как Тарранта, официального королевского посланника.

После того как произошел обмен приветствиями, освободившихся коней отвели на конюшню, а прибывший с гостями багаж начали переносить во внутренние помещения замка. Конюх, которому поручили коня Крэнна, с отвращением заметил, что бока у того совершенно безжалостно исколоты шпорами. Он потрепал животное по загривку, что-то невнятно пробормотал. «Не завидую тому, кто служит такому хозяину, старина», — подумал он, но, разумеется, вслух ничего не произнес.

Между тем Рэдд отдавал распоряжения челядинцам и воинам караула развести по своим жилищам воинов, сопровождавших барона и его сына. К этому разговору как-то слишком внимательно прислушивался королевский посланник. И вдруг все разговоры разом смолкли, а люди, собравшиеся во внутреннем дворе замка, обернулись в сторону парадного зала. Его дверь открылась, и на пороге появилась стройная фигурка. Всеобщее молчание подчеркивало важность момента.

— Друзья мои, — гордо провозгласил Бальдемар. — Перед вами моя дочь Ребекка.

Ребекка вышла на солнце, и ее золотистые волосы прямо-таки засверкали. Платье на ней было простого покроя, но на редкость элегантное, оно изящно облегало ее безукоризненные формы. По рядам пронесся одобрительный шепоток, глаза Крэнна радостно загорелись. Хотя он и знал о том, что дочь Бальдемара хороша собой, никто не предупредил его о том, что она писаная красавица. По-прежнему не спуская с Ребекки глаз, он наклонился к отцовскому уху.

— В конце концов, мы, возможно, заключили не такую уж дурную сделку, — шепнул он.

— Наберись терпения, мальчик мой, — громко и с подчеркнутой веселостью отозвался Фарранд. — Ты ведь еще не женат!

Он знал собственного сына: терпение применительно к предмету вожделения отнюдь не входило в число достоинств Крэнна. А на этой, завершающей, стадии дела они не могли позволить себе никаких ошибок. Крэнн понял отцовский намек и, улыбнувшись, промолчал.

Бароны Фарранд и Бальдемар дружно посмеялись, словно их позабавило присущее молодости нетерпение.

— Прошу сюда, дорогая моя! — воскликнул Бальдемар. — Подойди и познакомься со своим будущим мужем!

Ребекка медленно, не отрывая глаз от земли, приблизилась к ним. Сделала реверанс, потом подняла глаза и посмотрела на своего суженого. На мгновение девушка поневоле задрожала, под его взглядом хищника и у нее тоскливо защемило в груди, однако она быстро пришла в себя.

— Добро пожаловать в замок Крайнего Поля, — поздоровалась она. — Да будет этот кров столь же безмятежным для вас, каким он всегда служил для меня.

Ее отец засиял от гордости. Ребекка никогда еще не была так прекрасна, как нынче, а на столь учтивые слова с ее стороны он мог разве что надеяться.

— Ваша красота превосходит мои самые дерзкие ожидания, госпожа, — галантно отозвался Крэнн. — И я, уже чувствуя себя как дома.

С губ у него не сходила улыбка, однако по глазам можно было догадаться о том, что он чувствует на самом деле.

— А вы, господин мой, столь же хороши, как и ваши слова, — вернула комплимент Ребекка, заставив себя улыбнуться Крэнну, и на этом обмен ритуальными любезностями был завершен.

— После долгого пути вы, должно быть, проголодались, — заметил Бальдемар. — Прошу к столу.

Двое баронов, ступая рядом и оживленно беседуя, возглавили процессию, направившуюся в парадный зал. Крэнн и Ребекка шли следом, продолжая обмениваться любезностями. На протяжении всей трапезы Крэнн являл собою образец учтивости, он постоянно улыбался и соглашался с хозяином по всем вопросам, связанным с приготовлениями к свадьбе и с более отдаленными планами на будущее. Лишь раз его безупречный фасад чуть было не пошел мелкими трещинами, когда речь зашла о предстоящем поединке в «живые шахматы». Однако Бальдемару удалось уверить гостя в том, что это всего лишь пустая формальность, развлечение для простонародья, которому к тому же рано или поздно суждено стать подданными самого Крэнна. Бальдемар также подчеркнул, что ему предстоит представление, а вовсе не настоящее состязание.

— Вообще-то я недурно играю в шахматы, — напоследок сообщил Крэнн.

— Тогда вам и вовсе не о чем беспокоиться, — рассмеялся барон.

А Ребекке казалось, будто трапеза затянулась на целую вечность. И хотя во внешне благожелательном и учтивом поведении Крэнна и Фарранда она не смогла найти никаких изъянов, интуитивно ей было ясно, что этим гостям доверять нельзя. Фарранд показался ей хитрым и двуличным, тогда как ее жених больше походил на туго натянутый арбалет, курок которого был уже наполовину спущен, и стрела могла сорваться в любое мгновение — сорваться и поразить насмерть. Ее решимость, во что бы то ни стало, избежать этого замужества только усилилась. Честно говоря, единственным из соседей по столу, который хоть немного пришелся ей по сердцу, был королевский посланник Таррант. Он почти ничего не говорил и выглядел на редкость строгим, но его вкрадчивые манеры и пытливые взгляды не таили, казалось ей, той опасности, которую она чувствовала, как подводное течение, в поведении основных гостей.

В конце концов, все наелись досыта и напились допьяна — Ребекка радостно отметила про себя, что ее жених тоже выпил порядочно, — и Бальдемар предложил гостям разойтись по покоям, чтобы отдохнуть и набраться сил перед вечерними торжествами. Фарранд с удовольствием согласился, и гости разошлись по отведенным для них комнатам.

Фарранду и Крэнну Бальдемар выделил часть собственных апартаментов; оставшись наедине, барон с севера подвел сына к окну и тихим голосом сказал ему:

— Присмотрись к Тарранту. Конечно, Монфор должен был кого-нибудь прислать, но вот об этом человеке я ничего не слышал, и это меня нервирует.

— Разумеется, отец, — с рассеянным видом кивнул Крэнн.

Мыслями он сейчас витал явно не здесь.

— Покои, в конце концов, не так уж плохи, как можно было подумать, — оглядевшись по сторонам, заметил Фарранд. — Ладно, еще увидимся.

Дверь за ним закрылась, и челядинец предложил свои услуги Крэнну.

— Прошу сюда, господин мой.

— Погоди, — отказался тот. — Сперва мне надо заглянуть в парадный зал.

И, не выслушав ответа, он отправился означенной дорогой.

Когда Крэнн вошел в зал, он застал там лишь Бальдемара и Рэдда. Постельничий тут же поспешил с извинениями уйти, поняв, что гостю хочется побеседовать с будущим тестем с глазу на глаз.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении, — обратился к хозяину Крэнн.

— Все, что хотите. Все, что угодно!

Щеки Бальдемара побагровели от чрезмерно выпитого. Ему понравилось, что молодой человек так быстро начал искать его доверия, и он с радостью согласился уважить просьбу гостя.

— Разумеется. Разумеется. Это прекрасная мысль. Я все устрою. Скажем, часа через два, ладно?

Крэнн с улыбкой кивнул.

— И если вам понадобится что-то еще, только соблаговолите сообщить.

— Так я и сделаю. Благодарю вас, господин мой.

Крэнн повернулся и пошел следом за челядинцем в покои. Когда дверь за ним затворилась, он все еще улыбался.

— Одна, отец? Но ведь я наверняка должна прийти с кем-нибудь?

— Ты ведь уже не маленькая девочка, Ребекка, — раздраженно бросил Бальдемар. — Крэнн хочет получше познакомиться с тобою, только и всего. В конце концов, вам же предстоит стать мужем и женой. Определенная интимность на данной стадии отношений представляется более чем подобающей, не так ли?

— Но мы ведь даже не помолвлены, — заупрямилась девушка.

— Не спорь со мной, — рявкнул барон. — А мне-то казалось, что ты уже избавилась от своего смехотворного жеманства. Да и нечего тебе бояться — он, судя по всему, на редкость приятный и благовоспитанный молодой человек.

«Потому что ты ему в глаза не догадался заглянуть», — подумала Ребекка. Но ей было ясно, что столь зыбкое доказательство ее правоты отца не переубедит.

— Он пригласил тебя выпить бокал вина и поговорить о планах на будущее, — повторил Бальдемар. — Соглашайся — и давай на этом закончим.

— Как тебе будет угодно, отец.

Набравшись духа, Ребекка еле заставила себя постучаться в покои Крэнна, на самом деле она была изрядно напугана. Ее обрадовало, что двери открыл юный Дэви, один из подручных Скаттла. Крэнн стоял в дальнем конце комнаты спиной к ней и глядел в окно. При ее появлении он, разумеется, обернулся и, улыбнувшись, по-волчьи оскалил зубы.

— Добро пожаловать, Ребекка, — спокойно поздоровался он. — Надеюсь, ты не нашла в моем приглашении ничего предосудительного.

— Нет, конечно, но…

— Вот и отлично, — перебил ее Крэнн. — Пора тебе привыкать к тому, чтобы выполнять все мои желания.

Он по-прежнему улыбался.

Дэви кашлянул, напоминая о своем присутствии. Крэнн, поначалу словно начисто позабывший о нем, кинул взгляд на юного челядинца.

— Налей нам вина, мальчик. А потом ступай.

Дэви поступил, как ему было велено, но прежде, чем он успел наполнить второй бокал, Крэнн смахнул его со стола. Темно-красная жидкость разлилась по скатерти и обагрила руку Крэнна. Ребекка с ужасом увидела, как лицо ее жениха превращается в неподвижную маску. С подчеркнутой церемонностью он поднял бокал с пола и водрузил его на стол, после чего повернулся к юному челядинцу. С той же стремительностью, с какой наносит удар змея, рука Крэнна метнулась вперед и отвесила Дэви страшную оплеуху. Дэви повалился навзничь прямо в камин, в котором по случаю жаркой погоды не было разведено огня. Бутылка разбилась о каминную решетку, вокруг нее тут же расплылась кроваво-красная лужа.

— В следующий раз, осел, будь порасторопней, — спокойным голосом, полностью владея собой, проговорил Крэнн. — А теперь выметайся отсюда и пришли кого-нибудь половчей с другой бутылкой.

Дэви кое-как поднялся на ноги, одной рукой зажимая нос, из которого хлестала кровь, и, напоследок жалобно посмотрев на Ребекку, бросился вон из комнаты. Крэнн поднес руку ко рту, облизал залитые вином пальцы, затем взял со стола оба бокала и подал один из них Ребекке.

Девушка даже не пошевельнулась в ответ. Ей стало холодно, страшно и тошно.

— Неужели без этого нельзя было обойтись? — спросила она, страх и гнев слились в ее голосе.

— Слуги должны тебя уважать, — все с той же невозмутимостью ответил Крэнн. — А за неловкость их непременно нужно наказывать.

«Дело безнадежное, — подумала Ребекка. — Я могу проспорить с ним на эту тему весь день, но единственным, чего я добьюсь, станет, возможно, точно такое же обращение со мной. Необходимо через это пройти. А уж завтра мы разберемся с ним по-настоящему».

Она взяла у него из рук бокал с вином, и Крэнн улыбнулся.

— Так-то лучше, — пробормотал он, сделав глоток из собственного бокала.

Потом, поставив вино на стол, шагнул к Ребекке и потянулся к ней рукой. Ребекка напряглась, но стерпела, когда ладонь Крэнна опустилась ей на плечо.

— Уважение должна испытывать и жена, — мягким голосом произнес он. — Ты согласна?

Ребекка ничего не ответила, но, должно быть, испытываемое девушкой отвращение можно было прочитать по ее глазам, потому что Крэнн неожиданно резко привлек ее к себе. Когда другой рукой он полез к ней за пазуху, Ребекка вскрикнула и вырвалась из грубых объятий, опрокинув при этом бокал. И тут же рванулась к дверям.

— Выходит, мы недотроги, — насмешливо протянул он, вновь приближаясь к ней. — Погоди, пока не поженимся, уж тогда-то я поучу тебя уму-разуму.

В это мгновение в дверь робко постучали, и Ребекка с бешено колотящимся сердцем решила посмотреть, как отреагирует на это Крэнн.

— В чем дело? — сердито заорал он.

— Ваше вино, господин мой, — еле слышным голосом откликнулись из-за двери.

— Что ж, самое время, — пробормотал он. — Валяй заноси.

Вошла одна из служанок, вид у нее был по непонятным причинам до смерти перепуганный. Ребекка немного пришла в себя. Она подумала, не воспользоваться ли этой заминкой для того, чтобы ускользнуть.

— Сюда, — распорядился Крэнн, указав на стол. — И убрать этот беспорядок.

Служанка поспешила выполнить распоряжение, но когда она склонилась над очагом, Крэнн, молча наблюдавший за обеими девушками, застиг ее врасплох. Ухватив ее за подбородок, он грубо впился губами ей в рот, тогда как рука его зашарила по груди жертвы. Затем он резко оттолкнул служанку и с ликующей улыбкой повернулся к Ребекке.

— Видишь, другие девки не такие недотроги, — указал он. — Я уж их тут всех проверю. — Он повернулся к трясущейся от ужаса служанке. — Одно только слово кому-нибудь о том, что здесь произошло, и я распорю тебя от горла до…

И он провел пальцем по собственному туловищу до самого низа.

— Нет, господин мой… нет, — пролепетала служанка.

— Когда я стану здешним бароном, каждая из вас будет знать свое место, — глухо провозгласил Крэнн. Затем он расхохотался. — А сейчас убирайтесь отсюда, вы обе!

Ребекка со служанкой не стали дожидаться повторного приглашения. Выскочив из комнаты, они разбежались в разные стороны по коридору, а смех Крэнна преследовал каждую. Таких страшных звуков Ребекке слышать, еще не доводилось.

Глава 12

Вечернюю трапезу Ребекка провела в сравнительной безопасности, которую могло предоставить многолюдное общество. Бальдемар, судя по всему, вознамерился произвести отменное впечатление на гостей, поэтому и кушанья, и напитки были хороши, да и музыка вполне им соответствовала. Однако все-таки угощение было не самого лучшего разбора — самые изысканные деликатесы предусмотрительно отложили на день торжества.

На протяжении всего вечера Крэнн держался добродушно и жизнерадостно, с предельной благовоспитанностью и сумел целиком и полностью очаровать Бальдемара. Время от времени и самой Ребекке было трудно поверить, что перед ней тот же самый грубиян и насильник, который настолько перепугал ее — и разве что не надругался — всего несколько часов назад, но каждый раз Крэнн ухитрялся как бы невзначай посмотреть невесте прямо в глаза и мимолетно улыбнуться, и ей сразу же вспоминался подлец и мерзавец, чуть было не подстерегший ее у себя в покоях.

Ребекка рано ушла из-за стола, радуясь тому, что может сослаться на необходимость тщательной подготовки к завтрашнему празднику. На самом деле она отправилась, как они и договорились заранее, на поиски Эмер и Галена. Страх перед женихом внушил Ребекке непоколебимую решимость избежать замужества — и ее друзья почувствовали это, стоило ей присоединиться к их обществу.

— Выходит, это точно не тот человек, о котором ты втайне мечтала, — подытожила Эмер.

— Это чудовище, — вздрогнула Ребекка. — Из самых худших ночных кошмаров.

— Он так плох? — участливо спросил Гален.

— Не хочу даже говорить о нем, — простонала Ребекка. — Завтра нам просто необходимо одержать победу — абсолютно никакого другого выбора у нас нет. Одна мысль о браке с… с… с этой тварью, заставляет меня содрогаться. Даже сознание того, что я нахожусь с ним под одним кровом, внушает мне ужас.

Друзья, не потребовав никаких объяснений и уточнений, поверили ей на слово. И сосредоточились на стоявшей перед ними задаче.

— Хорошо бы нам еще потренироваться, — предложила Ребекка. — Наша система не столь безупречна, и использовать сигналы будет все труднее по мере развития игры. Сейчас я вам покажу. — Шахматы уже были расставлены на столике. — Эмер, тебе известно, что ты должна делать?

— Вполне. Моя роль не так-то уж трудна, не прав да ли?

Эмер ухмыльнулась, Ребекка же оставалась совершенно серьезной.

— Хорошо, — вздохнула она. — Давайте начнем.

Они старательно проработали три часа. К этому времени все трое испытывали полнейшее изнеможение, поэтому Ребекка объявила перерыв. Они уже убедились в том, что смогут справиться чуть ли не со всеми случайными трудностями, но, конечно, оставались варианты и комбинации, в случае возникновения которых они могли положиться только на удачу или же на прямое — а значит, и рискованное — вмешательство.

Времени было уже сильно за полночь.

— Ты снова припозднилась, — вяло улыбнулась подруге Ребекка.

— А, кругом такой переполох, что меня никто не хватится, — отмахнулась Эмер. — Нынче ночью мало кто уляжется спать в собственную постель.

Теперь Ребекка обратилась к Галену:

— Спасибо тебе. И удачи завтра.

— Обойдусь и без удачи, — самоуверенно ответил он. — Мы справимся!

— Все вместе, — уточнила Эмер.

— Все вместе, — кивнув, повторила Ребекка.

Во сне она слышала лишь один — слабый, но непрерывный — шум, как будто сухая соль шуршала и скрипела под босыми ногами. Сон выдался не цветным: лишь неясные контуры на черном, белом и сером фоне.

Ребекке казалось, будто она плывет, беспомощная и невесомая, по тусклому и пустому миру, влекомая легким неземным ветром. Затем по сторонам от нее начали сгущаться какие-то туманные фигуры: сперва это были всего лишь призрачные силуэты, но вскоре они обрели вполне реальные очертания, превратившись в бледные повторения своих земных аналогов, но из-за этого став ничуть не менее пугающими. Сперва появился монах со своей загадочной улыбкой и пробритой на голове тонзурой — и цвета он был такого, какого бывают облака летним днем. Потом — Каделль, его острый профиль четко проступил на фоне замороженного потустороннего неба. Рядом с ним показался отец Ребекки — почему-то гораздо меньших размеров, чем в подлинной жизни, рядом возник ранее неизвестный Ребекке фокусник, он принялся жонглировать в воздухе белыми буквами, и те начали складываться в какую-то абракадабру. Следующим перед девушкой проплыл художник: спиной к ней, причем полотно его было чистым, а на палитре отсутствовали краски. Проплывая мимо Ребекки, художник повернулся к ней лицом; его глаза были молочно-белы и пусты. Следующим предстал Крэнн, причем именно в том образе, в котором она и ожидала его увидеть, — на красивом лице играло умное и насмешливое и вместе с тем садистски свирепое выражение. Предпоследним в этом фантастическом параде показалось чудовище с волшебной картины, его сырая багровость превратилась теперь во влажную розовость, которая едва заметно мерцала. Но главный ужас оказался припасен на самый конец — сотканное из хрусталя и пламени существо, поднимающееся из пустоты, а затем зависающее над Ребеккой. Это существо преследовало Ребекку в кошмарах раннего детства.

И ее собственные крики растеклись в обступившей девушку со всех сторон пустоте беззвучным шепотом.

Внезапно ее крепко схватили, словно опутав все тело стальной паутиной, и заставили взглянуть вниз — на гигантскую шахматную доску. По другую сторону доски в качестве противников Ребекки находились восемь фантастических созданий. «Мне же с ними со всеми не справиться», — обреченно подумала она. Но порождения тумана вроде бы и не ждали от нее ответных ходов; напротив, они решили устроить над ней нечто вроде суда. Она окинула быстрым взглядом расставленные на доске фигуры и обнаружила, что не может узнать ни одну из них. Беспомощность обдала ее холодной волной. Ребекка знала, что ей необходимо сделать ход, но не знала какой, не знала, какой фигурой, не знала даже, как ходят эти фигуры. Предчувствие неизбежного поражения сковало холодом ее члены. Скоро это ощущение внезапного паралича охватит и голову — и тогда все будет кончено. Что ж, она почувствует при этом едва ли не облегчение. Нет! Девушка встряхнулась всем телом, желая избавиться от незримых пут, и ситуация вокруг нее сразу же резко переменилась.

Теперь Ребекка не сидела скованная по рукам и ногам над гигантской шахматной доской и неузнаваемыми фигурами; теперь она очутилась среди них, теперь она была одной из них, и против нее, за линией призрачных, в получеловеческом образе, пехотинцев, сражались восемь чудовищных, устремленных к победе бойцов.

В этот миг тишина прервалась, воздух наполнился криками и смехом, возгласами и визгом. Огромная толпа окружила доску; зрители оставались невидимыми, однако их присутствие вполне ощущалось. Ребекка чувствовала на себе тяжесть их взглядов, слышала их разноречивые подсказки. И все еще не могла решить, какой сделать ход.

А противник наступал, давя на нее со всех сторон. «С ними со всеми мне не справиться».

Некоторые из ее собственных пешек исчезли, проглоченные самой доской, и рев незримой толпы усилился, заставив девушку окончательно растеряться. «Мне надо сделать ход». Впервые она окинула взглядом самое себя. На ней был белый подвенечный наряд, белые бальные туфельки резко выделялись на фоне черной клетки, на которой она стояла. «Здесь я в безопасности», — подумала она, но тут же ее охватил дикий ужас, потому что ее ноги сами собой заскользили, смещаясь из центра шахматной клетки. Соль шуршала и скрипела у нее под ногами, пока она против своей воли переходила с черного поля на белое.

Соль оторвалась от земли, закружилась, заструилась и вот уже превратилась в сплошной вихрь, охвативший Ребекку и повлекший ее за собой в разверзшуюся внизу тьму.

Доска внезапно стала воистину необъятной — черные и белые поля диагональными рядами уходили теперь в бесконечность, доставая до всех видимых ей одновременно линий горизонта и пропадая за ними. Перед глазами у нее плясали зыбкие образы и геометрические фигуры. Треугольники, алмазы, параллельные линии. И отовсюду веяло пустотой. Холодной и безжизненной. «Я одна. Я попала в Паутину».

В это мгновение появились Гален и Эмер, появились довольно далеко от нее, появились порознь, на одинаковом расстоянии и от нее, и друг от друга. И тут же вновь взревела толпа, взбудораженными голосами призывая ее сделать ход.

«Мы вместе», — подумала девушка.

Они, все трое, обменялись сигналами, и Ребекка ощутила тепло и надежду.

Голоса незримой толпы зазвучали несколько по-иному. Слились воедино. Превратились в один-единственный голос. Теперь подсказка шла напрямую, но Ребекка никак не могла уловить смысл слов.

Ребекка проснулась, обливаясь холодным потом. Но уже через несколько мгновений полностью позабыла содержание только что увиденного сна. В конце концов, его значения она все равно не поняла.

Ранним утром в день восемнадцатилетия Ребекки двое мужчин встретились, чтобы обсудить события предстоящего праздника. Таррант, королевский посланник, и его верный помощник, седобородый ветеран по имени Пайк, безмятежно беседовали, пока солнце медленно восходило на востоке, заливая розоватым светом тяжелый занавес на единственном окне в их комнате.

— Значит, ты точно запомнил расположение столов в парадном зале? — в который уже раз спросил Таррант.

— Не сомневайся. У нас хорошие шансы на успех, хотя и трудновато будет правильно согласовать все по времени, — ответил Пайк.

Далее он изложил несколько вариантов возможных действий, сопоставив каждый из них с планами, предложенными его молодым командиром.

— А как насчет того, чтобы снаружи, на площади?..

— Ты имеешь в виду партию в шахматы?..

Таррант кивнул.

— Одним только богам ведомо, что это за история, — фыркнул он, пожав плечами. — Конечно, я слышал о том, что нравы здесь допотопные, но, честно говоря, такой первобытной дикости все же не ожидал.

— Это старинный обычай, так мне, по крайней мере, рассказывали, — заметил Пайк, задумчиво глядя на своего командира. — Такова традиция. Жених должен доказать, что он достоин того, чтобы взять в жены дочь барона.

В его голосе послышался незаданный вопрос или невысказанный намек.

— Верно, — согласился Таррант. — Но это не настоящее состязание. А всего лишь спектакль.

— Но что произойдет, если Крэнн почему-либо проиграет? — осторожно поинтересовался ветеран.

— Он не может проиграть, — начал было Таррант, но тут же умолк и призадумался.

— Мы ведь можем оказать его противнику посильную помощь, — предложил Пайк.

— Нет. Такое не сработает, — придя к окончательному выводу, отрезал Таррант. — Мы даже не знаем, кого изберут его противником, а, кроме того, это было бы слишком рискованно. Мы не имеем права оказаться замешанными в столь сомнительную авантюру.

Пайк кивнул, правда, с разочарованным видом.

— Да мне и не кажется, будто Бальдемар и Фарранд потерпят, чтобы их уговор расторгли, — мрачно отметил он. — Они просто прервут всю эту затею, объявят ее мошеннической и, следовательно, недействительной, а поступят все равно по-своему.

— Ты, скорее всего, прав, — вздохнул Таррант. — Будем придерживаться заранее принятого нами плана. И не станем уповать на чудеса.

— И все же мы можем использовать эту шахматную партию в собственных интересах. Хотя бы как предлог, — продолжил свою мысль Пайк. — Если понадобится немного разогреть ситуацию…

— Возможно, — после недолгого размышления согласился Таррант. — Формальное объявление о помолвке будет сделано только по окончании партии, так что и мы можем обождать и оглядеться. Только ничего не предпринимай, не дождавшись моего знака.

— Разумеется, — холодно отозвался Пайк, задетый тем, что командир сделал ему совершенно не нужное предостережение. — Хотя без серьезных беспорядков не обойтись. Подумай, сколько там соберется народу.

— Я думал об этом, — угрюмо ответил королевский посланник. — И мне это очень не нравится. Но зато подымется такой переполох, что, если нам повезет, никто потом не сможет и вспомнить, с чего все началось. — Он сделал паузу. — Но все должно быть доведено до конца. Чтобы никаких шансов на последующее примирение и радостные лобзания.

— Ну, за этим мы проследим, — заверил его Пайк. — И по девушке не скажешь, чтобы она так уж стремилась к радостным лобзаниям.

— Ты это тоже заметил? Перспектива брака явно прельщает ее не так сильно, как самого барона, — подтвердил Таррант.

— Деньги достанутся не ей, — цинично заметил Пайк.

— Бальдемару их все равно надолго бы не хватило, — хмыкнул Таррант.

— В суровом мире мы живем, — с двусмысленной улыбкой произнес ветеран.

— Вот именно. И мы плоть от плоти этого мира!

— Так оно и есть. Потому что ничего другого нам не дано. Но зато свое дело мы знаем, как следует.

— Будем надеяться, — с серьезным выражением на лице закончил посланник. — Тебе ведь известно, насколько важное это дело. И кроме достижения главной цели, нас интересует только одно.

— Так точно.

Пайк положил руку на рукоять меча, и глаза его засверкали, когда он подумал о предстоящем.

Глава 13

Празднование дня рождения Ребекки началось в полдень. В парадном зале было жарко и душно, столько сюда набилось народу. Бальдемар восседал во главе центрального стола, который был приподнят над остальными, на своего рода платформе, так что барон мог сверху озирать своих гостей и подданных. Компанию ему составили Фарранд, Крэнн и королевский посланник. Все они были в роскошных нарядах и являли собой всем, кто смотрел на них снизу вверх из зала, весьма впечатляющее зрелище.

Остальные столы были выстроены в два ряда с широким проходом посередине, который был предусмотрен для плясок и других праздничных увеселений. Первый ряд, прямо под платформой, на которой находился главный стол, состоял из нескольких секций по три стола в каждой. Здесь сидели приближенные Бальдемара, включая Рэдда и Эмер, спутники Фарранда и Тарранта и тщательно отобранные горожане из самых почтенных семейств — купцы, кузнецы и другие искусные мастера, добившиеся уважения у земляков и зарабатывающие достаточно денег, чтобы барон был к ним милостив. За приглашениями на этот пир люди отчаянно охотились — и из соображений почета, и, рассудив, что они пригодятся впоследствии, чтобы снискать расположение у только что прибывшего господина, который рано или поздно станет здешним бароном. Любопытство смешивалось с желанием выпить и закусить задарма — и в результате в зале не оказалось ни одного свободного места, благодаря чему праздник казался еще торжественней.

Люди расселись за столами в соответствии со своими профессиями: купцы с купцами, ремесленники — по гильдиям, челядинцы — под предводительством Рэдда, воины — за отдельным столом. Лишь одна компания разбрелась, кто куда — и Таррант улыбнулся, увидев, с каким искусством рассадил по залу своих людей Пайк. Что касается подготовки к ведению боевых действий, с этим ветераном мало кто мог бы поспорить.

Вторая часть столов была разделена на два ряда в дальнем конце зала: здесь собрались повара и слуги, не участвующие ни в приготовлении, ни в сервировке сегодняшних яств. Но и для тех, кому пришлось стряпать и подавать, были отведены места, хотя им самим было запрещено усаживаться до тех пор, пока не рассядутся самые и не самые знатные гости. Ребекка, едва успев войти в зал, попыталась найти взглядом Галена (а ее появление сопровождалось громом оркестра и оглушительными аплодисментами), но это ей не удалось. Внезапное сомнение посетило девушку, и она чуть было не ударилась в панику, с ужасом решив, что Гален в последний миг струсил. В поисках поддержки она посмотрела на Эмер и нашла поддержку в широкой улыбке и радостном кивке подруги. Если Эмер и волновалась, то сумела не подавать виду, что это так.

Еды, вина и эля было в избытке. Силберри превзошел самого себя, приготовив самые изысканные и причудливые блюда, так что в результате никто не поднялся из-за стола голодным. Прошло совсем немного времени — и горячительные напитки влили свою струю в атмосферу всеобщего веселья, застольные разговоры становились все громче и беззаботней. Подручные Скаттла сновали туда и сюда с гигантскими блюдами и тяжелыми кастрюлями, они же наполняли бокалы и кубки гостей и уносили со стола объедки. На протяжении всего пира в проходе между рядами шло представление. Акробаты, музыканты, певцы, пожиратель пламени, жонглеры и фокусники — и даже человек, дрессированные голуби которого описывали изящные круги в воздухе по его приказу, — все они демонстрировали свое искусство перед многочисленными зрителями.

К счастью, постоянная перемена блюд и беспрерывное представление сводили к минимуму необходимость поддерживать застольную беседу. Ребекка тихо радовалась, что между нею и Крэнном уселся ее отец. Фарранд, сидевший по другую руку от нее, говорил за столом очень мало, да и вообще скучал и не скрывал, что скучает. Хотя Ребекка и делала вид, будто захвачена представлением, по-настоящему заинтересовали ее только жонглеры. Пока их мячи и палки описывали замысловатые петли в воздухе, она испытала к циркачам нечто вроде родственной близости. «Но уж больно они стремительны, — подумала она. — Лучше было бы им жонглировать чем-нибудь другим». Эта мысль занимала ее какое-то время, но Ребекке так и не удалось додумать ее до конца, и, в конце концов, девушка задумалась о более насущных делах. Куда же все-таки подевался Гален? Она вновь окинула взглядом весь зал, но так и не увидела юношу. «И что мне делать, если он так и не появится?» Но вот трапеза завершилась. Даже прислуга успела наесться до отвала. По залу пронесся нестройный ропот, когда Бальдемар, поднявшись со своего места, стукнул кулаком по столу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.

— Как вам известно, — начал он, — сегодня моей дочери Ребекке исполнилось восемнадцать лет. — Его громкий голос раскатывался по всему переполненному залу. — В этот день она достигла зрелости, и мы собрались отпраздновать это событие. И для меня большая честь и радость созвать всех вас, чтобы вы разделили с нами нашу радость. Небо одарило меня воистину замечательной дочерью.

Аплодисменты и выкрики одобрения заглушили его последние слова, Ребекка же уставилась на отца в недоумении. Его лицемерие поразило ее — в этот момент, когда он поднял бокал, в глазах у него засверкали подлинные слезы.

— За мою дочь! — выкрикнул он. — За Ребекку!

Все поднялись со своих мест, приветствуя именинницу и повторяя нараспев ее имя, затем осушили свои бокалы и вновь издали радостный клич.

— Но нынешний день стал праздничным еще по одной причине, — продолжил Бальдемар, заговорив еще громче, чтобы заглушить всеобщий гул. — Мне необходимо сделать исключительно важное объявление, но сначала… — Он выдержал театральную паузу. — Мы приготовили для вас еще одно развлечение. В соответствии с нашим древним обычаем, соискатель руки наследницы замка Крайнего Поля должен доказать свою силу, пленив Народную Королеву.

Шум стал еще сильнее, кое-кто уже потянулся к дверям.

— Погодите-ка! — воскликнула Ребекка, испугавшись, что события начали разворачиваться чересчур стремительно. — Сначала мне нужно выбрать своего защитника.

Она заставила себя улыбнуться, делая вид, будто речь по-прежнему идет всего лишь о пустой забаве.

— Что такое?

Бальдемар ничего не понял.

— Мне надо выбрать своего защитника из числа тех, кто «под солью». Того, кто сразится с Крэнном, — пояснила Ребекка. — Таково мое право, не так ли, Рэдд? — обратилась она к постельничему.

Внезапно услышав вопрос, заданный ему из-за главного стола, Рэдд растерялся и забормотал невнятное.

— Ты ведь помнишь, отец. Так значится в книге, — зашипела на него Эмер.

— Ах да. Конечно же!

Рэдд радостно закивал. Тогда, в свою очередь, улыбнулся и сам барон.

Ребекка поднялась с места, мельком взглянула на Эмер, а затем медленно пошла по центральному проходу в ту сторону, где стояли столы челяди. Все взоры были сейчас устремлены на нее; она слышала, как люди перешептываются по поводу ее красоты, но не обращала на это никакого внимания. «Ну куда же он запропастился?»

В дальнем конце зала стояли четыре длинных стола, по обе стороны от каждого тянулись деревянные скамьи. Ребекка начала свои поиски с первого и тут — наконец-то — увидела в толпе простолюдинов Галена. Он ухмыльнулся ей от уха до уха и тут же потупился, уставившись на свой бокал. Испытав огромное облегчение, Ребекка улыбнулась — и ее улыбка вернула к жизни, оцепеневшую было, челядь. Кто-то нервно засмеялся, другие принялись тыкать пальцами себе в грудь, настаивая, чтобы выбрали именно их, тогда как третьи принялись горячо рекомендовать Ребекке в качестве ее «защитника» своих соседей по столу или, напротив, протестовать против возможного выбора.

— Этот кумекает только по части пива, моя госпожа!

— Ему и самому-то с места не встать, не говоря уж о том, чтобы другими командовать.

Ребекка была рада тому, что все относятся к ней с такой любовью. Ее отец с самого начала настаивал на том, чтобы она держалась подальше от челяди, и все же она была неизменно добра со слугами, с которыми ей доводилось иметь дело. И это столь разительно противоречило поведению ее отца, что все челядинцы, кроме разве что самых ворчливых, не могли на нее нарадоваться. Теперь же они воздавали ей добром за добро, выказывая свою любовь и признательность и вместе с тем откровенно радуясь предложенной им забаве.

Ребекка решила им подыграть. Она несколько раз останавливалась перед кем-нибудь из простолюдья и оценивающе смотрела на него. Самое разное отношение к ее возможному выбору — от улыбок во весь рот до быстрых нырков под стол — возбуждало у публики еще большее веселье. Предстоящее испытание казалось ей сейчас поэтому сравнительно безопасным.

В конце концов, она завершила обход столов, описав при этом полный круг. В первый раз пристально посмотрела на Галена и едва удержалась от смеха. Теперь она поняла, почему издалека его было не узнать. Конюх вырядился в скверно пошитый кафтан неопределенного цвета, рукава которого были настолько длинны, что руки в них прямо-таки тонули. Волосы его были смазаны жиром, но с таким расчетом, чтобы несколько вихров все-таки торчало, причем во все стороны. На одной щеке расплылось грязное пятно неопределенного происхождения, а вся грудь была залита пивом. «Единственное, чего ему не хватает, — подумала Ребекка, — так это соломы в волосах».

Зал вновь взорвался хохотом, когда Ребекка остановилась прямо напротив Галена. Со всех сторон на нее обрушились новые советы.

— Только не его!

— Этого необходимо сначала вымыть!

— Пьян, как муха, попавшая в чан с вином!

Гален повернулся к Ребекке лицом и отчаянно заморгал. На какое-то мгновение она решила, будто он и впрямь напился, но тут их глаза встретились, и она поняла, что все это входит в план игры. «А я еще посмела в тебе усомниться», — невольно подумала она.

— Хтваим ослугам, гспажа, — пьяным голосом пробормотал он.

— Я выбрала, — величаво провозгласила Ребекка. — Вот мой защитник.

В ответ на ее слова раздался недоуменный гул голосов, который стал вдвое громче, когда Гален попробовал, было, встать и в ходе этой попытки опрокинул со стола тарелку, размазав жир и объедки по всему кафтану. Его неловкие попытки малость почиститься только усугубили положение. В конце концов, он поднялся во весь рост — с самым горделивым и одновременно обалделым видом, — одним словом, на такое зрелище стоило полюбоваться.

— Только не переигрывай, — под шумок шепнула ему Ребекка.

Он едва заметно кивнул и действительно встал прямее, чем вновь привлек к себе всеобщее внимание. Правда, длинные рукава придавали ему по-прежнему чрезвычайно нелепый вид. Теперь весь народ, собравшийся в большом зале, уже вопил во весь голос.

— Начинаем игру, — распорядился Бальдемар из другого конца зала.

Те участники торжества, которые записались добровольцами или же были назначены играть роль живых фигур и пешек, потянулись из помещения, спеша переодеться в предназначенные для игры костюмы. Затем на свежий воздух высыпали и все остальные; шумной волной прокатившись по внутреннему двору, они заполнили площадь перед входом в замок.

Двое баронов отправились на представление рука об руку. Фарранд был тих и мрачноват, он почти ничего не говорил, тогда как Бальдемар, не обращая внимания на столь явное нерасположение своего гостя, балагурил без умолку. Он был явно навеселе — причем как под воздействием выпитого, так и предвкушая богатое и счастливое будущее. Следом за ними шли Крэнн и Таррант. Сын барона тоже был малость навеселе, тогда как королевский посланник оставался трезв, поэтому их беседа не больно-то клеилась.

— Ничего себе противничек, — заметил Таррант, указывая на Галена, который брел, качаясь из стороны в сторону, в нескольких шагах перед ними, окруженный компанией хохочущих собутыльников.

— Да уж. — Назначенный ему соперник, судя по всему, вызывал у Крэнна неподдельное отвращение. — Такое можно расценить и как оскорбление. Да и вообще, все это — сущий фарс, и я не понимаю, почему отец согласился. — Оглядевшись по сторонам и по достоинству оценив подвыпившую и подгулявшую публику, он презрительно хмыкнул. — Боги! Нет, вы только посмотрите на них. — Он покачал головой. — Надо разобраться со всей этой историей как можно быстрее.

Внушительная по размерам площадка вокруг шахматной доски была обтянута веревкой: площадка предназначалась для приглашенных на празднество гостей. Здесь же, с трех сторон, были установлены три высоких кресла. На площади уже собралась порядочная толпа, а когда к публике присоединились участники только что закончившегося пира, стало и вовсе не продохнуть. Зеваки торчали из окон выходящих на площадь домов, некоторые даже залезли на крышу. Кое-кто взобрался и на невысокую крепостную стену, которой был обнесен замок.

Кругом стоял страшный шум, который всегда сопровождает подобные людские скопища, и этот шум стал еще сильнее, когда Гален и Крэнн взгромоздились на предназначенные для них места по противоположным сторонам доски. Таррант забрался в судейское кресло. Зеваки азартно поддевали Галена и вовсю потешались над ним, а он им охотно подыгрывал, махая руками и кланяясь во все стороны со своего высокого кресла.

— Только не свались, парень. Иначе проиграешь, еще не начав игру!

Затем всеобщее внимание переключилось на «живые фигуры», которые, едва появившись, тут же внесли свою лепту в развеселую потеху. Шестнадцать солдат, которые должны были изображать пехотинцев обеих сторон, явились в своей обычной форме и различались только цветом кирас — соответственно, белых и черных. Большинство воинов были из замкового гарнизона, но к ним подключили и нескольких солдат из свиты Фарранда (они согласились на это с явной неохотой), а также двоих воинов Пайка — по одному с каждой стороны.

Однако больше всего откликов и восклицаний вызвали в толпе зрителей не пешки, а фигуры. Все эти персонажи были хорошо знакомы местной публике, а на скорую руку починенные или наново сшитые костюмы и впрямь производили прелюбопытное впечатление.

Двое шахматных королей — в исполнении кузнеца-великана, рубаха которого трещала в рукавах и плечах на мускулистых руках, и низкорослого пожилого купца-коротышки — были в пышных одеяниях и скверно держащихся на головах коронах. У шахматных коней на головы были нахлобучены стилизованные конские морды, делавшие этих людей практически неузнаваемыми и мешавшие им видеть как следует, в результате чего они вынуждены были передвигаться более чем неуверенно, шаря перед собой руками, как слепые. Одного из черных коней изображал начальник замкового гарнизона, выбравший эту роль как более или менее соответствующую его званию и должности, его напарника играл хозяин постоялого двора под названием «Черный жеребец». Подчеркивая это обстоятельство, он при малейшей возможности вовсю восхвалял собственное заведение. Двое белых коней оставались анонимами, однако держались они, пасясь на травке, весьма недружелюбно и грозили затоптать насмерть каждого, кто подойдет к ним поближе. Наконец они устроили перед началом общего представления отдельный спектакль, решив помериться друг с дружкой силою, но их немедленно разняли и развели на подобающие места в противоположных концах последнего ряда.

Костюмы для ладей, или «башен», были пошиты из обрывков ткани, что должно было имитировать кладку крепостных стен, а шляпы у них украшали миниатюрные зубцы. Вид у них был самый потешный. Ремесленники, по простоте душевной согласившиеся сыграть эти роли, были поначалу совершенно обескуражены, но их недовольство мало-помалу растаяло в атмосфере всеобщего веселья, и скоро все они — за исключением одного мастерового, который, страдая избыточным самоуважением, пребывал в тихой ярости, — смеялись и весело отвечали на сыпавшиеся на них со всех сторон шутки.

Наиболее удачными оказались костюмы четырех офицеров, или же «монахов». Их нарядили в кожаные плащи, соответственно, черного или белого цвета, и у каждого на груди была вышита алая паучья паутина, призванная символизировать великую Паутину — то есть сеть духовных нитей, опутывающих и связующих здешний мир. Простота этих одеяний и то обстоятельство, что человеческая фигура под ними оказывалась скрыта почти полностью, позволяли игрокам, взявшим на себя роль «монахов», вторгаться в игру неожиданно, эффектно и драматически. Правда, от взгляда толпы не укрылось и то, что, по меньшей мере, за двумя одеяниями «монахов» скрывались, мягко говоря, не самые достопочтенные жители Крайнего Поля.

— Надели плащи, так думаете, что и впрямь монахами стали! — кричали им из толпы одни.

— Монахами!.. — смеялись другие. — Да какие они монахи! Самые настоящие бесы!

— Да и монахи — народец скользкий, — подхватывали третьи. — Ходят всегда эдак бочком, стороночкой.

— Да уж, прямые пути не про них!

В длинной процессии выходящих на шахматную доску фигур предпоследней показалась черная королева. Ее роль играла одна из замковых поварих, деревенщина, грубые формы которой лишь подчеркивало пышное платье с накладками, а крупная корона, казалось, грозила вот-вот свалиться с головы. Ее появление было встречено свистом и непристойными шутками, которые королева величественно пропустила мимо ушей.

Наконец состоялся и выход Ребекки. Толпа онемела, пока белая королева медленно проходила между двумя рядами зрителей. Юбка белого платья девушки разлеталась колоколом (а под ней было множество нижних юбок), подложенные плечи придавали ей истинно королевскую осанку. Платье было расшито жемчугом и стеклянными блестками, которые ослепительно сверкали на послеполуденном солнце, а на голове красовался изящный венчик, изображавший корону. По-волшебному преображенная Ребекка походила сейчас, скорее, на куклу, чем на живую девушку, но все равно любому было видно, какая она замечательная красавица. На смену молчанию бурей грянули аплодисменты.

— Самая настоящая принцесса, — прошептала какая-то пожилая женщина, когда Ребекка появилась на площади.

И даже Крэнн не без одобрения посматривал на нее, хотя глаза у него при этом хищно поблескивали, как у лиса, подобравшегося к курятнику.

Расстановка фигур на доске прошла в большой суматохе, особенно потому, что никто не мог толком вспомнить, куда надо ставить королей, а куда — королев. Однако с появлением Ребекки порядок восстановился — и вскоре все фигуры оказались на своих местах. Веселые крики замерли, по крайней мере, на какое-то время, шахматные фигуры прекратили общение с публикой и застыли в неподвижности. Бальдемар и Фарранд, каждый в сопровождении своей свиты, собрались у кресла, в котором сидел Крэнн, тогда как большинство других важных гостей расселись по свободным местам напротив судейского кресла Тарранта. Ребекка, которой удалось за все это время бросить лишь один мимолетный взгляд в сторону Галена, с облегчением увидела, что Эмер уже пробилась в первый ряд болельщиков. Ей стало ясно, что и Гален, и Эмер сумеют на протяжении всей партии не упускать ее из виду.

Тарранта знакомили с вмененными ему обязанностями, и вот он поднял руки, призывая толпу умолкнуть, а потом объявил о начале партии. Выступая, он посмотрел на Пайка, пристроившегося в дальнем конце площадки, возле кресла Крэнна, и тот дал понять командиру, что все в полном порядке.

— Игра в шахматы проводится по всем правилам, — диктовал условия королевский посланник. — Соискатель, чтобы доказать, что он достоин руки невесты, должен или одержать победу в общепринятом смысле слова, или же пленить Народную Королеву. — О возможности какого бы то ни было, иного исхода партии он даже не упомянул. — В случае если возникнут какие-нибудь разногласия, последнее слово остается за мной. Белые начинают игру. — Он сделал короткую паузу, чтобы разогреть ожидания публики, а потом скомандовал: — Начинайте!

— Эй, парень! На два поля вперед! — тут же крикнул Гален.

Пехотинец, стоявший непосредственно перед белым королем, послушно сделал два шага, и толпа приветствовала его радостными выкликами. Гален отвесил публике низкий поклон, словно крики и аплодисменты были адресованы ему за мастерский выбор хода.

«Это-то просто, а дальше придется постараться мне самой», — подумала Ребекка.

— Конь же-восемь — эф-шесть, — тем временем сделал свой ход Крэнн.

Это вызвало изрядный переполох, потому что никому не пришло в голову заранее разметить доску обозначениями шахматной нотации, да и кабатчик вовсе не собирался трогаться с места, пока хотя бы одна пешка не выдвинется вперед, освобождая ему дорогу. В конце концов, после яростных споров и советов, доносящихся со всех сторон, названный ход был сделан.

«Пусть забирает пешку, раз уж ему так хочется, — подумала Ребекка. — Столь малая добыча ничуть ему не поможет». Она поглядела на Эмер, выждала, увидела, как та подала ей какой-то знак, и, в свою очередь, передала сигнал подруге, надеясь, что Гален обратит на это внимание. Когда же он никак не отреагировал, девушка обеспокоенно поглядела в его сторону. Это произошло незаметно, так как и все остальные «живые фигуры» уставились на Галена, ожидая от него ответного хода. Но только одна Ребекка заметила, как загорелись у него глаза, и сразу же успокоилась, хотя в остальном он представлял собой зрелище весьма неприглядное.

Гален откровенно наслаждался, безупречно разыгрывая роль пьяного невежды. Он недоуменно оглядывался по сторонам, чесал в затылке, затем привстал в кресле, чтобы получше рассмотреть доску.

— Лошадь, — скомандовал он наконец, ткнув пальцем, чтобы показать, какую именно «лошадь» он имеет в виду. — Сюда. Сюда, в сторону, на полшага.

Его слова были встречены взрывом хохота. Даже Крэнн соизволил улыбнуться. Шахматный конь, на которого пал выбор Галена, в недоумении всплеснул руками.

— Я что, неправильно походил? — осведомился Гален у Тарранта.

— Неправильно, — подтвердил тот. — Конь может пойти вбок, но только на третьем шаге.

— Тогда не годится, — обиженно протянул «защитник», в результате чего поднялся новый шквал веселья.

Замолчав, Гален вновь уставился на доску.

— Сыграл бы ты лучше за него, судья! — крикнул кто-то из толпы. — Не торчать же нам здесь до глубокой ночи.

— Не ломай голову, парень, — посоветовал Галену кто-то другой. — Твое дело — руками ворочать, а не мозгами шевелить!

— Солдат перед лошадью, — решил, наконец, Гален. — Да вон тот, жирный. На один шаг вперед.

Ребекка облегченно вздохнула. При всем своем деланном невежестве Гален выбрал именно тот ход, который хотелось сделать ей самой. «Значит, срабатывает!»

По всем правилам Крэнн взял конем беззащитного белого пехотинца. Тот ушел с доски, глухо бормоча что-то себе под нос.

— Не долго же ты продержался, Мальрик, — загоготал ему кто-то вслед.

«Теперь становится интересно», — подумала Ребекка.

Сражение началось.

Глава 14

Несколько ходов спустя Гален потерял еще одну пешку, но на этом дело и закончилось. Теперь фигуры были рассеяны по всей доске, и Ребекке стало куда труднее, чем раньше, следить за развитием партии. Тем не менее, она была в превосходном настроении. Гален безукоризненно реагировал на подсказки — так что ее сосредоточенность, при всей исступленности, оказывалась едва ли не лишней. «Мы справимся. Все вместе!»

К этому времени Гален заручился еще большей поддержкой публики, которая и надеяться не могла на то, что сражение окажется настолько упорным. А теперь зрителям уже начало казаться, будто в этой игре возможен любой результат. В то же самое время Крэнна не раз подстерегали неприятные сюрпризы. Не раз ему думалось, будто он нашел элементарный путь к победе, но из-за какой-нибудь нелепой случайности все эти победоносные планы расстраивались. На послеполуденном солнце он обливался потом в тяжелом и пышном праздничном наряде, и настроения ему это отнюдь не улучшало. Фарранд и прихлебатели из его свиты несколько раз пытались подсказать претенденту, как играть, но он пренебрежительно отмахивался от непрошенных советчиков, считая, что и без их помощи разобьет в пух и прах невежественного противника. Теперь же, когда положение на доске и впрямь изрядно запуталось и, соответственно, добрый совет Крэнну не повредил бы, он отказывался от подсказок исключительно из гордости; кроме того, его все больше раздражали ликующие крики и подсказки толпы. Хотя большинство этих подсказок было адресовано Галену, да и сами по себе они были смехотворными и противоречивыми, шум действовал Крэнну на нервы.

На самом деле Гален уже пару раз воспользовался подсказками зрителей, хотя и исключительно в целях маскировки. Получив от Ребекки известие о том, какой ход нужно сделать, он «засыпал» над доской, пока кто-нибудь из зевак не выкрикивал то же самое, и только тогда игрок, словно впервые улавливал нужный ход.

— Так как, говоришь, мне нужно пойти?

Зевака повторял подсказку, Гален вновь брал определенную паузу, якобы на размышление, после чего соглашался:

— Ладно. Попробую.

Ребекка по достоинству оценила его выдумку, правда, времени порадоваться этому как следует у нее не было. Игра вошла в критическую стадию — и теперь малейшее ослабление внимания со стороны самой Ребекки могло принести самые катастрофические результаты. Сейчас она дожидалась очередного хода своего противника. Ей и самой было жарко и душно в тяжелом платье.

— Ладья аш-четыре на же-четыре, — приказал своей фигуре Крэнн. — Шаг налево, болван, — раздраженно добавил он, когда названная фигура и не подумала сдвинуться с места.

«Он подставляет ладью под бой моему „монаху“, — подумала Ребекка. — Это что, ловушка?» Но как она ни вдумывалась в позицию, никакого подвоха заметить не смогла, поэтому, переглянувшись с Эмер, решила, что пришла пора Галену заиграть немного поагрессивнее. Она вдруг принялась прихорашиваться: поправила накладку на правом плече, огладила левой рукой талию. Потом поправила на голове корону. Гален издал радостный крик.

— Хватай башню! — заорал он. — Хватай башню! Эй ты, «монах», давай бери ее поживее!

Тот, кто играл белого «монаха», сообразил, чего от него ждут, и через всю доску двинулся по диагонали к черной ладье. Его остановил яростный крик Крэнна:

— Так не ходят! Он на другой диагонали!

Поскольку это было очевидной ложью, послышался хор недоуменных и возмущенных голосов.

— Ладья стоит не там, где нужно, — уверенно заявил Крэнн. — Я сказал: на два шага влево, болван!

Купец, исполнявший роль попавшей под удар черной ладьи, посмотрел сперва на Крэнна, потом на Тарранта. Не получив никаких разъяснений, он перешел с поля же-четыре на эф-четыре и вышел тем самым из-под удара. Белый «монах», сильно сконфузившись, вернулся на прежнее место. Толпа негодующе взревела, послышались оскорбления и насмешки. Ребекка, подняв голову, посмотрела на Тарранта, однако королевский посланник предпочел не заметить столь очевидного нарушения правил.

«Он ему подыгрывает!» Ребекка с ужасом поняла, что сегодня против нее сражается, возможно, не только Крэнн. Что ж, по крайней мере, поднявшийся шум даст ей время и возможность как следует продумать очередной ход. Она переглянулась с Эмер, вновь поправила накладку на правом плече, вытерла пот со лба. Когда она занялась второй накладкой, то обнаружила, что Таррант не спускает с нее глаз, и душа у нее ушла в пятки, потому что ей показалось, что их обман вот-вот будет разоблачен. Она отвернулась от королевского посланника, но в последнее мгновение успела заметить, как тот обменивается какими-то знаками со своим помощником Пайком. «Что, собственно говоря, происходит? Или он уже в курсе дела?»

— И все равно ты, — тем временем «решил» Гален. — «Монах». В ту же самую сторону, только всего на два шага.

Человек в белом плаще выполнил приказ. Как и надеялась Ребекка, в ответ на этот ход Крэнн решил взять одного из ее продвинутых вперед пехотинцев. Что, в свою очередь, привело к нескольким разменам, и на этот раз никаких возражений со стороны противника не последовало. Должно быть, ему, как и самой Ребекке, хотелось расчистить доску, убрав с нее несколько фигур и тем самым, упростив ситуацию, и он надеялся на то, что в стремлении к этой цели не натолкнется ни на какие подводные камни. Сбитые с доски фигуры покинули поле и, окружив кресло, в котором сидел судья, принялись перешептываться.

Толпу теперь целиком и полностью захватило разыгрываемое представление. То, что началось как потешная забава, превратилось в самое настоящее состязание — причем такое, в котором, казалось людям, они сами поставили на кон многое. Народный «защитник» превратился в подлинного борца, и большинство зрителей надеялись на то, что он одержит победу, хотя все вроде бы складывалось против него, а его победа могла повлечь за собой самые серьезные последствия. В результате они отчаянно болели за молодого конюха, которому уже удалось продержаться до сих пор и который, что бы там ни говорили, был одним из них, был им всем ровней. В отличие от надменного чужака, с которым он состязался.

И все эти чувства яростно выплеснулись наружу, когда Крэнн вновь нарушил правила. Последним ходом он оставил под шахом собственного короля, так как вместо того, чтобы отступить им, как следовало бы, он настоял на ходе другой фигурой, которым возникшая угроза никак не ликвидировалась. Исполнители ролей живых фигур в результате и сами не знали, что делать, а Крэнн разозлился уже не на шутку; его людям пришлось чуть ли не силой удерживать своего хозяина от того, чтобы он, поднявшись из кресла, не ворвался в игру и не заставил фигуры повиноваться своей воле. Возникла такая заварушка, что партию едва не прервали. И Фарранд, и Бальдемар серьезно встревожились. По всем признакам партия должна была закончиться каким-нибудь безобразием. Пехотинцы с обеих сторон уже вступали в мелкие стычки друг с другом, напряжение стало почти невыносимым, особенно когда Крэнн принялся осыпать участников спектакля, а заодно и весь народ Крайнего Поля, насмешками и оскорблениями, из которых слово «болваны» было еще самым слабым. Отцу, в конце концов, удалось утихомирить наследника, но сделанного было уже не воротить. Теперь едва ли не все зрители, собравшиеся на площади у замковых ворот, отчаянно желали спесивому чужаку поражения.

К удивлению Ребекки, Таррант вновь принял сторону Крэнна, и игра продолжилась с позиции, в которой тот взял ход назад. Толпа отреагировала на это возмущенными выкриками, затем умолкла, но молчание ее казалось зловещим.

«Игру надо заканчивать немедленно, — мысленно приказала себе Ребекка. — На большую поддержку рассчитывать уже нечего!» Нервно переглянувшись с Эмер, она поправила корону на лбу сперва правой рукой, а потом левой, после чего запустила большой палец левой руки за поясок. Через пару мгновений Гален распорядился, чтобы его королева пошла на одно поле вбок и вперед. «А вот теперь я тебе покажу!» — ликующе подумала Ребекка. Победа окажется особенно убедительной, когда именно ей, белой королеве, суждено будет нанести завершающий удар.

Крэнн ответил быстро и достаточно предсказуемо. Приободренный явным подсуживанием со стороны Тарранта, он двинул вперед черную королеву, напав той на белую. Затем откинулся в кресле и улыбнулся. Вера в собственные силы вернулась к нему в полной мере.

Зрители принялись встревоженно перешептываться, увидев, что черная королева создала столь опасную угрозу; Ребекка же втайне возликовала. Противник предоставил ей именно ту возможность, получить которую она так стремилась. «Выигрываю в три хода, — подумала она. — И ему теперь этому не помешать». Она вновь оправила платье, подав необходимые сигналы, и принялась дожидаться хода со стороны Галена. Минута бежала вслед за минутой, однако ничего не происходило.

— Ход! Твой ход! — заорал Крэнн.

Ребекка поискала глазами Эмер и, едва заметив ее, обмерла. Рэдд, взяв дочь под руку, уводил ее в сторону от доски. И хотя Эмер сопротивлялась, Рэдд, судя всему, был преисполнен решимости, так что той удалось лишь бросить на Ребекку отчаянный взгляд, прежде чем затеряться в толпе. Борясь с охватившей ее паникой, Ребекка повторила условные знаки в надежде на то, что Гален и сам сумеет истолковать их правильно.

— Сдаешься? — выкрикнул Крэнн.

И вот Гален, прервав молчание, сделал ход.

«Нет, — мысленно взмолилась Ребекка. — Не „монахом“, а конем!» Она не могла понять, каким образом парень ухитрился истолковать ее сигнал столь ошибочно, но времени, поломать голову над этой загадкой, у нее уже не было, потому что Крэнн, практически не задумавшись, нанес смертельный удар. Толпа вновь взревела, обрушив на своего «защитника» форменный град противоречащих друг другу подсказок. И вдруг Ребекка поняла, в чем заключалась допущенная ею ошибка. Предыдущим ходом она поставила кузнеца-великана, исполняющего роль белого короля, на поле между собой и Галеном. «Ему меня просто не видно. Мне необходимо отойти в сторону». Она проанализировала имеющиеся возможности и пришла в полное отчаяние. Любой ход королевой означал в сложившейся ситуации мгновенную катастрофу. Ходить следовало только конем. Но теперь, когда Эмер увели, а Галену с его места ничего не видно… Система дала сбой.

«Все пропало, — подумала она. — Мы проиграем». Подняв голову, девушка взглянула на Крэнна. Тот лениво развалился в кресле, глядел на нее, и на губах у него играла зловещая усмешка.

В отчаянии Ребекка повесила голову на грудь. Она признала свое поражение.

Глава 15

Горечь и оцепенение мало-помалу овладевали всем телом Ребекки в предчувствии неизбежного поражения. Девушка потупилась, у нее не было больше сил смотреть вокруг, смотреть на окружающий ее мир. Под ногами у нее зашуршала и заскрипела соль.

Шум толпы затих, превратившись в призрачное эхо недавнего неистовства; в мире отчаяния больше не существовало цветных тонов — сама мысль о них казалась абсурдной. Матовая белизна скрипучих кристаллов соли доминировала надо всем.

Соль начала отрываться от земли. Закружилась, заплясала. Поднялась вихрем — и Ребекка почувствовала, как ее вовлекают в царство кошмара.

Когда она все же осмелилась поднять глаза, то обнаружила перед собой сразу два мира, причем время замерло, казалось, в обоих. Одним из миров была партия, разыгрываемая на площади перед входом в замок, причем судьбоносная игра словно остановилась, сотни пар глаз неподвижно застыли, разинутые в крике рты так и остались открытыми. Другой мир был холоден и лишен воздуха, он странным образом наложился на тот, первый, который дышал теплом и в котором струился солнечный свет, и как будто опутал его чудовищной сплошной паутиной. В этом мире черный король превратился в тускло поблескивающее чудовище, конь — в слепого художника, «башня» принялась жонглировать черными буквами, а королева стала хрустальным демоном, под прозрачной оболочкой которого бушевало черное пламя.

«Мне их всех не обыграть».

Монах улыбался хорошо знакомой ей загадочной улыбкой.

«Мне надо сделать ход».

Шахматная доска во все стороны уходила в бесконечность, черно-белые клетки плясали перед глазами Ребекки.

«Я одна. Я попала в Паутину».

Ужас охватил Ребекку своими ледяными лапами. Горькая ирония ее положения заключалась в том, что путь достижения победы в разыгрываемой партии оказался столь же прост и логичен, как способ, каким звуки складываются в ее собственное имя. Последний ход Крэнна оказался его серьезной ошибкой. Пойди он более точно и тонко, и его победа была бы неминуемой, но он поторопился, пожадничал, решил с боем завоевать добычу, которая сама напрашивалась под удар, которая сама бросалась ему в руки.

Теперь ответный ход со стороны Ребекки был очевиден, однако сделать его она не могла. Пойманная в ловушку двух миров и лишившаяся союзников, она и думать забыла о том, чтобы подать заветный знак. Эмер увели, а Гален ее не видел. Значит, все сейчас и закончится — и это принесет ей едва ли не облегчение.

«Нет!»

Преисполнившись решимости, Ребекка изо всех сил напряглась, чтобы стряхнуть с себя путы страха. И в то же мгновение перед ней появились Гален и Эмер, далекие и почти невидимые, однако более реальные, чем что бы то ни было другое в этом странном мире.

Связь трех друзей была подобна нити — тонкая, но нерушимая, она образовывала треугольник надежды. Друзья обменялись сигналами, и онемевшая на время толпа вернулась к жизни. Воздух наполнился смехом и выкриками, а сразу же вслед за этим в мир вернулись и движение и жизнь. Колеса времени вновь завращались. Однако сама Ребекка по-прежнему пребывала в двух мирах сразу и в одном из них оставалась полностью парализованной. Но во сне…

Она различала в толпе каждый голос — от едва слышного шепота до грубого рева. Все эти голоса представлялись ей сейчас песчинками звуков. Она прислушалась. Выбрала тот, который ей хотелось услышать. Сосредоточилась.

И начала ткать.

Гален обливался холодным потом. На первых ходах партии он получал удовольствие от игры, шевеля мозгами и в то же самое время, мороча и развлекая публику. Но под конец столь интенсивная концентрация внимания на происходящем в рамках шахматной доски начала сказываться и на нем. Несмотря на то, что истолковывать сигналы, посылаемые Ребеккой, каждый раз оказывалось плевым делом, память парня начала от утомления давать сбои и ему уже не терпелось закончить игру. Больше он уже ничего не хотел.

Да и за пределами шахматной доски его то и дело что-нибудь отвлекало. Гален поневоле отмечал те или иные перемены в атмосфере вокруг поединка на черно-белом поле, хотя и старался по возможности об этом не думать. Игра требовала от него безраздельного внимания.

Крэнн сделал ход, оставляющий его короля под шахом. Гален сразу же обратил внимание на эту ошибку. Увидели и правильно поняли ее и многие зрители. И сразу же со всех сторон раздались крики:

— Так нельзя!

— Король под боем!

— Шах! Шах!

Гален бросил взгляд на Тарранта, увидел, что тот колеблется, но тут его отвлек поток мутной брани, хлынувший изо рта его противника. Крэнн, в конце концов, заметил собственную ошибку, но вместо того чтобы признать, что он что-то упустил, принялся настаивать на том, что один из его собственных оставшихся на доске пехотинцев случайно сошел со своего места и тем самым лишил черного короля необходимости защиты.

— Вернись на место, вонючий ублюдок! — орал Крэнн. — Интересно, неужели все в здешнем краю такие болваны и недоноски?

Сжав кулаки, он уже собрался, было, соскочить со своего высокого кресла, но отец удержал его. Фарранд и сам был рассержен и встревожен.

Скандал затянулся надолго. Оскорбления и обвинения звучали наперебой. Но вот Таррант, наконец, принял сторону Крэнна и по его распоряжению пехотинец перешел с одного поля на другое. Гален, как и большинство зрителей во внезапно онемевшей толпе, не мог поверить собственным глазам.

«Уже во второй раз, — сокрушенно подумал он. — Чего же он добивается?» Но тут он увидел, что Ребекка пошевелила рукой, и сразу же целиком переключился на нее. «Вот и отлично, — отметил он, распознав смысл поданного ею знака. — Пришла пора тебе и самой войти в игру».

— Народная Королева! — воскликнул он. — Вперед и влево на одно поле!

В ответ Крэнн выдвинул в бой собственную королеву.

Гален посмотрел на Эмер и Ребекку, что стало для него в этой партии уже привычным делом. К собственному ужасу, он увидел, что белый король практически закрывает собой Ребекку. И в довершение всех бед Рэдд подхватил дочь под руку и, вопреки всем ее протестам, утащил из переднего ряда. Уже теряясь в толпе, она успела бросить Галену последний отчаянный взгляд, и оставалось надеяться только на то, что он правильно истолковал значение этого взгляда.

— Ходи! — гаркнул Крэнн.

Гален покосился на Ребекку. Она опять охорашивалась, но… Прикоснулась ли она к плечу или к талии? «Народный защитник» в отчаянии обливался потом. «Решайся же», — мысленно приказал он самому себе.

— Сдаешься? — взревел соперник.

Гален покачал головой и приказал единственному оставшемуся на доске «монаху» сделать ход. Крэнн ответил на это не задумываясь, и толпа встретила его ход тревожным гулом. Лавина противоречивых подсказок обрушилась на Галена, но единственная особа, решения которой он ждал, оказалась вне зоны досягаемости. А если учесть, что и Эмер увели, то картина складывалась безрадостная, и впервые на протяжении всей партии Гален почувствовал собственную беспомощность. Он растерянно посмотрел на Крэнна и увидел, что безжалостные глаза его противника не отрываясь сверлят взглядом застывшую в неподвижности фигуру Ребекки. Крэнн походил на волка, нависшего над сломавшей себе ноги в ходе бегства бессильной жертвой.

«Проснись, — приказал себе Гален. — Тебе придется сыграть самому». Пока он обдумывал ближайший ход, фигуры, застывшие на доске, казались ему каменными статуями. Шум толпы остался где-то вдали, Гален смог полностью сосредоточиться на ударах и контрударах. Он попробовал, было, проанализировать несколько возможных продолжений, но каждое заканчивалось в более чем тревожной позиции. Он никак не мог ни на что решиться; робко глянул на Тарранта, не зная, сколько еще времени разрешат ему обдумывать ход. Королевский посланник сидел не шевелясь, но от его чуткого взора не ускользало ничего.

«Наверное, надо сыграть самой Ребеккой, — подумал Гален. — Да, так оно и есть! Тогда она снова станет видна мне как следует. Но куда же ею пойти?» И пока в его мозгу один за другим мелькали сложные варианты, внезапно у парня возникло очень странное ощущение. Каким-то образом он почувствовал, причем почувствовал сильно и остро, будто рядом с ним находится Эмер, хотя он ее сейчас не видел, да и не мог видеть. И она пыталась ему что-то передать…

А уже в следующее мгновение он увидел лицо Ребекки, причем с такой четкостью, как будто она стояла сейчас прямо перед ним. И она что-то говорила ему, но смысл слов безнадежно ускользал от него.

«Что же это значит? — взмолился он. — Как же мне пойти?» Но тут обе девушки исчезли, и до его слуха вновь донесся рев толпы. Однако теперь этот рев звучал по-новому. Каждый голос улавливался слухом Галена с поразительной четкостью, но дело заключалось не только в этом: один из голосов был куда громче других и слышался с особенной ясностью. Все сильнее удивляясь происходящему, — потому что все это нельзя было назвать иначе, чем волшебством, — Гален понял, что этот голос приказывает не трогать королеву, а пойти вместо этого конем… и он понял также, что должен воспользоваться этой подсказкой. У него не было времени на то, чтобы размышлять, почему это произошло или хотя бы как это произошло, но внезапно юноша осознал, что у него нет другого выбора. Сыграв конем, он заметил легкое движение за спиной могучего белого короля: это подняла голову Ребекка.

После этого игра стремительно понеслась к развязке. Замыслы Крэнна были очевидны. Он безоглядно ринулся в атаку, надеясь сломить любое сопротивление. Гален играл, словно впав в транс. Как только наступала его очередь хода, неизвестный голос из толпы — и каждый раз это оказывался новый голос — перекрывал общий шум и гам. Гален принимал эти подсказки с благодарностью, без колебаний и размышлений. Вера в то, что он ведет игру правильно, становилась все крепче и крепче, вопреки тому, что над белыми фигурами постоянно довлела страшная опасность, более того, они были вынуждены постоянно отступать. Сыграв несколько раз королевой, Гален вновь получил возможность видеть Ребекку, но, судя по всему, она перестала подавать ему, какие бы то ни было, сигналы. Солнечные лучи сверкали на блестках ее платья и золотистых волосах. Голову она держала высоко и, казалось, была чрезвычайно довольна. И это — более чем что-либо другое, — убеждало Галена в том, что он следует правильным курсом.

Тем не менее, Крэнн по-прежнему наступал, выстраивая свои боевые порядки для решающего сражения. Черная королева приблизилась к белому войску.

— Ага, попалась, — проревел Крэнн. — Ах ты, крыса помоечная!

Атмосфера на площади вокруг шахматной доски достигла, казалось, точки кипения. Солдаты поглядывали на офицеров, в любое мгновение, ожидая услышать от них какой-нибудь неожиданный приказ. Таррант сидел абсолютно невозмутимо, его лицо напоминало бесстрастную маску, тогда как голова была полна молниеносных расчетов и комбинаций. Он с трудом удерживался от того, чтобы не спровоцировать и тем самым ускорить и без того неизбежный конфликт. Фарранд с побагровевшим лицом, гневаясь на непостижимую тупость сына, равно как и на непозволительно затянувшийся и смертельно скучный спектакль, готов был вот-вот взорваться, зато Бальдемар побелел от ужаса. Только Гален оставался совершенно спокойным, он послал вперед на одно поле белую пешку — ход внешне невинный, однако открывающий его королеве новую возможность войти в игру.

Крэнн, злобно ликуя, «съел» последнего белого «монаха».

На этот раз Гален знал, что делать, знал даже раньше, чем таинственный голос из толпы подтвердил выбранное им решение.

— Королева направо, на поле перед конем, — распорядился он, изо всех сил стараясь выглядеть таким же профаном, каким проявил себя в начале партии.

Но его болельщикам подобная осторожность была ни к чему.

— Шах! — выкрикнули несколько голосов сразу. Какое-то время спустя позиции дали еще более точную оценку.

— Шах и мат!

— А вот попрошу без мата, — сострил Гален, достойно доигрывая роль простака до конца и в то же самое время с трудом сдерживая радость, готовую вот-вот выплеснуться наружу, после чего никто бы уже не поверил в его мнимое невежество.

Теперь кричали со всех сторон:

— Шах и мат! Шах и мат!

— Ты выиграл, сынок! Ты выиграл!

Гален старался прикинуться изумленным, тогда как толпа самым бесстыдным образом ликовала.

Крэнн вскочил на ноги, по его лицу было видно, что он еще не успел поверить в случившееся. У него за спиной несколько воинов уже положили руки на рукояти мечей.

— Нет! — возмутился Крэнн. — Играем дальше! Еще не конец! Еще не конец!

Прозвучало это как жалоба обиженного ребенка и было встречено оглушительным хохотом всей толпы.

Люди уже праздновали победу, уже обнимались и целовались.

— Я убью его! — взревел Крэнн, и его низкий голос прозвучал, чуть ли не истерически.

Он спрыгнул наземь, выхватил у одного из собственных воинов меч и яростно помчался по доске к противнику. Эта безудержная и безумная ярость заставила оставшиеся на доске «фигуры» расступиться перед ним. За одним-единственным исключением — и этим исключением была Ребекка.

Девушка преградила ему дорогу, глаза у нее сверкали, нежный подбородок был твердо выставлен вперед.

— Прочь с дороги, женщина!

Ребекка не дрогнула. Даже когда он занес у нее над головой меч, угрожая ударом.

— Стойте!

Голос Тарранта перекрыл стоявший на площади гул, и на мгновение все замолкли на своих местах — так подействовал на людей властный окрик.

Королевский посланник и сам поднялся на ноги, замерев высоко над толпой. Он заговорил — и его слова разнеслись по всей площади.

— Согласно обычаю здешних краев, — торжественно начал он, — соискатель руки оказался недостоин Народной Королевы. — На площади поднялся радостный гул, у Крэнна же отвисла челюсть. — Мое решение, поскольку я являюсь королевским посланником, имеет окончательную силу. Господин Крэнн, прошу вас удалиться. Ваше поведение не подобает человеку вашего звания.

Ликование народа, выслушавшего эти слова с превеликим почтением, своим шумом перекрыло отдельные протестующие возгласы, послышавшиеся было из центральных рядов. По знаку Тарранта Пайк с помощником быстро пробрались к Крэнну, обезоружили его и увели прочь, сами не переставая удивляться тому, что все это происходит на самом деле.

У Галена иссякли последние запасы притворства, и он прямо с высоты кресла, в котором сидел, нырнул в обступившую его «трон» толпу. Его тут же принялись обнимать и тормошить, и скоро он без следа исчез среди своих восторженных болельщиков. В результате он так и не увидел, каким образом и куда исчезла с доски во всеобщей суматохе последняя оставшаяся там фигура.

Ребекка рухнула в обморок прямо на шахматной клетке, и ее пышные юбки разметались по черно-белым полям. Но всего через какой-то миг из толпы вырвалась новая фигура, всем своим обликом напоминавшая ангела мщения. Никакие силы не могли бы помешать Эмер в такой момент броситься на выручку к подруге.

Глава 16

Двое баронов, между которыми повисло тяжкое молчание, дожидались Тарранта, каждый с бокалом крепкого напитка в руке. Крэнна заперли в его личных покоях до тех пор, пока он не придет в себя. Судя по треску сокрушаемой мебели, доносящемуся из-за стены, процесс этот затягивался. Бальдемар заморгал, когда в соседнем помещении рухнуло на пол что-то особенно тяжелое и, судя по звуку, хрупкое, вслед за чем на слушателей вылился ушат отвратительной брани.

Таррант вошел в покои к Фарранду без стука, его совсем еще молодое лицо было совершенно бесстрастно. Бароны, мрачно глазевшие до сих пор друг на друга, разом повернулись ко вновь прибывшему.

— Вы же не собираетесь отнестись всерьез к этому смехотворному фиаско! — воскликнул Фарранд.

— Крэнн должен был выиграть, — сокрушенно пояснил Бальдемар.

— У меня не было выбора, — холодно отрезал Таррант. — Вы же видели, как восприняла все это толпа.

— Но это же неслыханно! — взорвался Фарранд. — С каких это пор вопросы государственной важности зависят от результата нелепой игры?

Таррант воздержался от того, чтобы напомнить собеседнику, что в Крайнем Поле такой обычай существует, по меньшей мере, на протяжении многих столетий. Искушение сказать что-нибудь подобное было очень велико, но он понимал, что такие слова здесь встретят неласково. И хотя лицо посланника по-прежнему оставалось невозмутимым, в душе он ехидно улыбался.

— Мой долг заключается в том, чтобы не допустить смуты, — уверенно заявил он. — Любой ценой. Если бы я не засчитал фактический результат поединка, вспыхнули бы волнения, в ходе которых могли бы пострадать люди. Мы уже на протяжении долгого времени поддерживаем в нашей стране внутренний мир, последствия же сегодняшних событий могли бы оказаться пагубными для вас обоих. — Он продолжил, обращаясь исключительно к Фарранду: — Не думаю, чтобы все ваше войско и все ваше богатство смогли бы защитить вас с Крэнном от разбушевавшейся черни. — Он сделал паузу, чтобы собеседник сумел по-настоящему оценить смысл услышанного, затем закончил с нажимом: — И как бы, по-вашему, отреагировал Глэнвиль на сообщение о том, что его отец и брат убиты в Крайнем Поле? На церемонии помолвки!

Фарранд открыл, было, рот, собираясь резко возразить, но под хладнокровным взглядом Тарранта смешался и так ничего и не произнес.

— В сложившихся обстоятельствах, — заключил королевский посланник, — у меня не остается другого выбора, кроме как аннулировать намеченное изменение порядка наследования применительно к баронату Крайнее Поле…

— Ах ты, щенок! Да как ты смеешь! — не удержался Фарранд. — По какому праву?

— Мои права узаконены высочайшей инстанцией, имеющейся в стране, — ледяным тоном парировал Таррант. — И вам же самому не стоит забывать об этом.

Северный барон ничего не ответил, его лицо побелело от ужаса.

— Но как же наш договор? — насупился Бальдемар. — Как теперь быть с Крайним Полем?

— Главная задача Монфора заключается в том, чтобы поддерживать целостность страны, — ответил молодой вельможа. — А ваш договор, с точки зрения общегосударственных интересов, — вопрос второстепенной важности.

— Но… — начал было Фарранд, когда Таррант резко прервал его.

— Вынужден заметить, барон, что ваш сын сегодня проявил себя далеко не лучшим образом, — саркастически проговорил он. — Будь он подипломатичней в речах и поступках, сконцентрируйся он целиком на игре, вместо того чтобы столь откровенно демонстрировать собственные спесь и глупость, и тогда он с легкостью одержал бы победу, а мы бы избавились ото всех этих пренеприятных последствий его поражения. — Королевский посланник с удовлетворением подметил, что Бальдемар, услышав эти слова, кивнул. — Мне доподлинно известно, что он отказался воспользоваться добрым советом. Хуже того, он жульничал.

— А вы позволили ему жульничать, — огрызнулся Фарранд.

— А что мне оставалось делать? Иначе бы он сам затеял беспорядки, — возмутился Таррант. — Кроме того, я на протяжении всего поединка полагал, что результат оговорен обеими сторонами заранее.

— Так оно и было! — рявкнул Фарранд, злобно уставившись на Бальдемара.

— А что я мог поделать, если мой конюх оказался умнее вашего сына, — в свою очередь разозлился Бальдемар. — Крэнн вел себя как круглый дурак!

— Его предали! — Фарранда охватила ярость. Он сжал кулаки.

— Вот как? Интересно, каким образом? — Бальдемар тоже вышел из себя.

— Господа… — попытался вмешаться Таррант, лишь наполовину искренне пытаясь пресечь намечавшуюся ссору, но его стараниями грубо пренебрегли.

Он глядел на то, с какой ненавистью двое пожилых баронов уставились друг на друга, и думал, не стоит ли подбросить в топку еще дровишек. «Это ведь будет так просто, — прикинул он. — Они, может, даже ухитрятся ухлопать друг друга. Хотя не исключено, подобный поворот событий может завести нас слишком далеко», — решил он, в конце концов.

— А что касается его угроз по адресу моей дочери, — рвал и метал Бальдемар, мгновенно воспламенившись от одной только мысли об этом, — да я должен был убить его за это собственными руками!

— Вы? Не смешите! Вам и меча-то от земли не оторвать!

— Господа… — вновь попробовал вклиниться Тар рант.

Но ярость, так долго тлевшая в глубине, уже вырвалась наружу — и теперь ничто не могло остановить ее до тех пор, пока та не иссякнет сама. Таррант подобрался, ожидая, что ему сейчас придется разнимать драчунов; тем не менее, перебранка сама по себе изрядно забавляла его.

— Так или иначе, всю эту идиотскую затею придумали вы, — бросил Фарранд. — Значит, вы и виноваты во всем. Вот уж не думал, что в Крайнем Поле до сих пор придерживаются столь идиотских обычаев!

— Кто на севере живет, тот последний идиот! — Бальдемар никогда не лез за словом в карман.

— Что же вы такие бедные, раз такие умные? — Теперь и Фарранд нащупал у противника уязвимое место.

Бальдемар судорожно сглотнул; только сейчас до него в полной мере дошли масштабы приключившейся катастрофы. Еще пару часов назад у него не было ни малейших оснований беспокоиться за собственное будущее. Теперь же все его перспективы были столь же унылы и беспросветны, как бесконечные соляные равнины. Гнев позволил ему сохранить лицо, но возраст все-таки дал о себе знать — и Бальдемар за какие-то несколько мгновений превратился в согбенного старца. Во рту у него растекся вкус желчи.

— Это ваш сын все испортил, — презрительно хмыкнул он. — Из-за него все пошло прахом.

— Раз пошло, значит, пошло, — согласился Фарранд. — Если помолвка расторгнута, то тем самым расторгнут и наш договор. Вы получили значительную сумму в задаток — соблаговолите вернуть ее немедленно.

— Нет! — Бальдемар пришел в полное отчаяние. — Эти деньги вы вручили мне под честное слово. Значительную часть их я уже успел потратить, ублажая вас и вашего идиота-сына!

— Деньги вам придется вернуть, или я заберу их силой, — злобно и чуть ли не убийственно прошипел северный барон. — Мне понадобится не больше десятка моих людей на то, чтобы захватить весь этот балаган!

— Господа, господа… — оборвал их Таррант. «Теперь это действительно зашло слишком далеко», — подумал он. — Не сомневаюсь, что можно прийти к решению, которое окажется удовлетворительным для вас обоих!

Бароны, умолкнув, уставились на королевского посланника. Гнев в их возрасте уступил место иным чувствам — надежде и алчности.

— Король возместит вам обоим все понесенные издержки. Если вы соблаговолите выписать мне счета, я погашу их как можно скорее. Монфору наверняка захочется предоставить вам определенную компенсацию и за моральный ущерб. С его точки зрения, это небольшая цена за поддержание мира в его владениях.

Таррант цинично уставился на обоих баронов, которые принялись размышлять над сделанным им предложением. Честь обоих будет спасена, кошелек тоже не пострадает, однако глухая вражда, разумеется, останется надолго. Все получилось даже лучше, чем он мог надеяться.

«Небольшая цена за мир, — подумал он. — И еще меньшая — за успех без кровопролития».

Ребекка, открыв глаза, обнаружила, что на нее внимательно смотрит Эмер, а на лице у подруги какое-то странное выражение.

— С тобой все в порядке? — сразу же спросила Эмер.

— Да, — хриплым голосом отозвалась Ребекка.

— Я принесу тебе попить. — Эмер отошла от кровати и тут же вернулась, принеся чашку воды. — Ты проспала два часа. Мы с нянюшкой уже начали беспокоиться.

Ребекка с жадностью отхлебнула.

— Я страшно устала, но чувствую себя просто великолепно, — по-прежнему хрипло произнесла она. И тут же улыбнулась. — Мы выиграли.

— Еще бы, — подтвердила Эмер. — А ты что, в этом сомневалась?

— Да нет, я была в этом уверена!

— Неверие в свои силы. Вот в чем проблема младшего поколения, — ухмыльнувшись во весь рот, заявила Эмер.

— И как отнесся к этому мой отец?

— Поразился, так мне показалось. Фарранд — тот был просто вне себя, но королевскому посланнику удалось его малость утихомирить. Пока ты спала, эта троица решила друг с дружкой разобраться.

— Но помолвку-то расторгли окончательно? — взволнованно уточнила Ребекка.

— Что так, то так. Окончательно и бесповоротно.

Ребекка испустила радостный вздох. Ей казалось, будто ее выжали досуха, но при этом она прекрасно себя чувствовала. Даже перспектива встречи и возможного объяснения с отцом не омрачала ее настроения.

Упав в обморок на шахматной доске, девушка ненадолго пришла в себя, когда ее на руках вносили в замок, но голова у нее кружилась, даже когда ее опустили на кровать. И она сразу же провалилась в глубокий — без сновидений — сон.

— Вот что мне интересно, — начала расспросы Эмер. — Как ты справилась в самом конце, уже без моей помощи?

— Сама не знаю, — ответила Ребекка. — Все пошло вкривь и вкось… а потом… а почему, собственно, Рэдд увел тебя?

— Он решил, что начинаются неприятности.

— Он был не так уж далек от истины.

— Я чуть было не убила его! — возмущенно воскликнула Эмер. — Но потом, в толпе… я увидела тебя и Галена… Только тебя я на самом деле не видела. И все-таки видела. Если тебе понятно, что я имею в виду.

— Вполне понятно. Со мной происходило то же самое. — Сейчас Ребекка и впрямь это вспомнила. — Все происходило как во сне. Как в одном из моих снов.

— Что? — Эмер растерялась еще сильнее, чем раньше. — Что еще за сны?

Только появление нянюшки избавило ее подругу от необходимости отвечать. С подносом в руках та проскользнула в комнату.

— Я принесла тебе, солнышко, покушать, — объявила она.

— Я не голодна, — отозвалась Ребекка.

— Ей надо поспать, — подхватила Эмер, надеясь, что старая нянюшка поймет намек.

— Тогда вы-то что здесь делаете, барышня Эмер? Шепчетесь с моей малышкой и не даете ей уснуть. — Избавиться от нянюшки оказалось не так-то просто. — Тебе надо подкрепиться, солнышко, надо подкормить себя. После такого денька, как сегодняшний… — Она огорченно поцокала, пренебрежительно покачав головой. — Столько хлопот… как после этого не подкрепиться?

Ребекка с подозрением уставилась на предложенные ей кушанья.

— А ты сюда ничего не подсыпала?

— Ничего такого, что не пошло бы тебе на пользу, — гордо заявила нянюшка. — Давай поешь немного.

Ребекка подцепила с тарелки несколько кусочков и запила их молоком. Хотя на вкус она не почувствовала ничего необычного, ей не хотелось рисковать погрузиться в долгую спячку под воздействием одного из нянюшкиных порошков. Ей необходимо было обсудить с Эмер слишком многое — особенно сейчас, когда странные и пугающие события второй половины дня еще были так свежи в памяти.

— Мне больше не хочется, — как будто извинялась она. — Правда не хочется. Пожалуйста, унеси.

Нянюшка с явной неохотой забрала поднос.

— Но хоть молока-то попей. Это поможет тебе уснуть.

Девицы, услышав это невольное признание, переглянулись, но нянюшка осталась неколебима.

— Пошли, барышня Эмер, — распорядилась она. — Пусть Ребекка отдохнет.

— Я у нее еще немного побуду, — торопливо возразила Эмер.

— Нам надо поговорить, — подтвердила Ребекка. — Как только почувствую усталость, я сама ее отошлю.

Нянюшке пришлось довольствоваться хотя бы этим. Но перед тем как уйти, она строго взглянула на обеих подружек поочередно.

— Ладно, — вздохнула она. — Но не слишком долго. — Она подошла к дверям. — И не думайте, будто я не понимаю, что вы что-то затеяли, — добавила она, уже уходя. — Уж больно у вас обеих вид заговорщический.

Едва дверь за нянюшкой закрылась, как девушки расхохотались во все горло.

— «Заговорщический», — передразнила Эмер. — Какое отвратительное слово.

Но тут же они обе вновь посерьезнели.

— Расскажи мне об этом, — потребовала Эмер. — И ради всего святого, не пей ты больше этого молока!

— Прошлой ночью, — начала Ребекка, — мне приснился странный и на редкость неприятный сон.

Она описала образы и ощущения ночного кошмара, потом поведала подруге о том, как некоторые части ночного сна наложились на реальную действительность именно в тот момент, когда шахматная партия пошла вкривь и вкось. Эмер терпеливо выслушала ее, изумленная и в то же время встревоженная, но когда Ребекка перешла к рассказу о том, как ей удалось распорядиться криками и возгласами, доносившимися из толпы, подруга выказала ей откровенное недоверие.

— Выходит, ты подсказывала Галену, куда пойти, выделяя из общего шума один-единственный голос?

— Не знаю, как описать это иначе, — задумалась Ребекка. Теперь, когда она поняла, что, собственно говоря, происходило тогда на площади перед замком, ей стало довольно страшно. — Я знала, какой ход нужно сделать… и благодаря этому сну я знала, что мы трое связаны и что мы можем воспользоваться подсказками из толпы. И Гален и впрямь начал делать именно те ходы, которые я ему внушала. Как же все это можно объяснить по-другому?

Какое-то время они помолчали: Эмер было необходимо переварить странные новости.

— Так что, сама видишь, — в конце концов, снова заговорила Ребекка. — Без тебя нам было бы не справиться. И ты участвовала точно так же, как мы двое.

Эмер кивнула. Единственным обстоятельством, не дававшим ее сомнениям разыграться в полной мере, было странное ощущение, испытанное ею в те мгновения, когда Рэдд уводил ее прочь. Связь, о которой рассказала сейчас Ребекка, тогда и впрямь существовала в сознании у самой Эмер. «Мы трое друг с другом связаны». И все это в точности соответствовало тому, как описывала события сама Ребекка. Так или иначе, все складывалось воедино и выглядело вполне правдоподобным.

— Просто фантастика, — выдохнула она.

Ребекка улыбнулась:

— А я и не думала, будто ты мне поверишь.

— Но это же… это же…

— Волшебство, — закончила Ребекка за подругу ее мысль. — И это страшно, правда?

Эмер кивнула, но глаза у нее восхищенно сверкали.

— И все это как-то связано с той твоей старинной картиной, — задумчиво произнесла она. — Монах и монстр. Может, ты и не такая сумасшедшая, как мне всегда казалось.

— Демон из ночного кошмара знаком мне еще с детства, — тихо сказала Ребекка. — Ты ведь помнишь, какие у меня были кошмары после того, как…

— Помню, — перебила ее Эмер.

— Мне казалось, что они навсегда оставили меня. И мне этого так хотелось.

— Замечательная штука — сны, — торжественно провозгласила Эмер.

Ребекка усмехнулась:

— Начинаю думать, что так. По крайней мере, на этот раз мне удалось воспользоваться ими во благо.

— Вот именно.

Эмер все еще боролась с собой, пытаясь осмыслить происшедшее.

— Но мне понадобилась помощь, — добавила Ребекка. — И твоя, и Галена.

Эмер кивнула.

— А с Галеном все в порядке? — вдруг осведомилась Ребекка. Она почувствовала укол совести из-за того, что только сейчас вспомнила о своем главном защитнике и озаботилась его судьбою. — Что с ним?

— Он нырнул в толпу и растворился в ней, — сообщила Эмер. — И я его с тех пор не видела. В городе идет большое гулянье, и он, должно быть, у них герой дня. Да ведь и впрямь он сегодня этого заслуживает!

— А ты не хочешь пойти поискать его? — спросила Ребекка, заметив в глазах подруги легкую тревогу.

— Нет. Я его ни за что не найду. И в любом случае не думаю, что мой отец пришел бы от этого в восторг.

— Раньше тебя такие соображения что-то не останавливали.

— Гален вернется, если ему самому этого захочется, — фыркнула Эмер, стараясь, чтобы ее слова прозвучали как можно легкомысленней. — И ему известно, где меня искать.

Ребекка, которую вновь начало клонить ко сну, не обратила внимания на неподдельную тоску, прозвучавшую в голосе подруги.

— Надеюсь, с ним все в порядке, — прошептала она.

Глава 17

А в это мгновение Гален спал глубоким сном на жалкой кровати на одной из окраин города. Из другого конца захламленного подвального помещения за ним наблюдали, тихим голосом обмениваясь замечаниями, Клюни и Ансельма.

— Я чувствую свою ответственность за все происшедшее, — прошептал алхимик. — В конце концов, если бы мы не поведали ему о старинных обычаях, ничего подобного вообще не случилось бы…

— Да уж наверняка он получил больше, чем рассчитывал, — согласилась с ним жена. — Но не думаю, чтобы он был ни о чем не подозревающим участником событий. А результат получился весьма впечатляющий.

Алхимик с женой тоже побывали днем на замковой площади, чтобы поглядеть на представление, и поначалу изрядно удивились тому, что гонец из замка, посетивший их накануне, был выбран на роль «народного защитника». Такое не могло оказаться случайным совпадением, и они внимательно проследили за ходом партии, гадая о том, что, собственно говоря, здесь происходит.

— Разумеется, они жульничали, — подытожил Клюни.

— Конечно. Хотя это было не так-то просто обнаружить, — заметила Ансельма. — Жесты девушки выглядели совершенно естественными, если не знать о том, что она подает сигналы.

— Но в дальнейшем развитии партии… нет, там произошло нечто иное, — задумчиво произнес ее муж.

— Угадал. — Кивнув, Ансельма в свою очередь задумалась. — Мне тоже так показалось.

— Волшебство? — спокойно спросил муж.

— Должно быть. Но, с другой стороны, ведь прошло уже столько времени.

Какое-то время они просидели молча.

— Совершенно очевидно, что Ребекке не хотелось выходить замуж за этого человека, — в конце концов, отметила Ансельма.

— И ее трудно в этом винить, — хмыкнул Клюни. — На редкость несимпатичный господин.

— Хорошо, но почему она зашла при этом настолько далеко? — продолжила Ансельма. — И известно и кому-нибудь о том, что она устроила? Кроме него, разумеется.

И она указала на молодого человека, который спал на их собственной супружеской постели.

— Возможно, проснувшись, он сумеет нам кое-что объяснить, — предположил Клюни.

— Судя по всему, произойдет это не скоро, — поморщилась Ансельма. — Бедный парень выжат как лимон.

Нырнув в толпу с высоты своего кресла, Гален оказался в объятиях у ликующих болельщиков, причем каждой ватаге хотелось пригласить или затащить его к себе, чтобы сделать героем собственного торжества. Какими только напитками ни потчевали его, пока праздничное шествие, вылившееся в подлинный парад победы, тянулось по улицам Крайнего Поля. Гален с удовольствием принимал участие в общем веселье, хмель игры все еще бродил в его жилах, но, в конце концов, энергия парня иссякла и скопившаяся за весь долгий день усталость взяла свое.

Клюни с Ансельмой пробирались сквозь гудящий рой выпивох неподалеку от Галена, когда юноша начал выказывать первые признаки изнеможения, и Клюни, вспомнив о присущей ему властности, взял командование на себя. Все гуляки знали и уважали алхимика и на сей раз подчинились ему просто по привычке: они отнесли Галена к Клюни домой, затем вернулись на улицу и продолжили веселье. Гален заснул, едва его голова опустилась на подушку.

— С ним определенно стоит поговорить, — повторила Ансельма.

— Конечно, любовь моя, — отозвался Клюни. — Но пока суд да дело… — И в голосе послышались нотки усталости. — Куда прикажешь укладываться нам самим?

Лишь поздно вечером Тарранту и Пайку удалось, наконец, встретиться с глазу на глаз. Королевский посланник поднялся с места, когда его заместитель вошел в комнату. Мужчины обменялись понимающими улыбками. Не произнеся ни слова, они подняли правые руки и ударили друг друга по ладоням. Этим жестом они салютовали успеху своего предприятия.

— Здорово ты все это провернул, — похвалил командира Пайк, когда они расселись по креслам.

— Мне практически ничего не пришлось делать, — отказался от подобной чести Таррант. — Они сами все сделали вместо нас. Кто бы мог в такое поверить?

— Нам случалось видеть и более странные вещи, — заметил старший по возрасту.

— Но не часто.

— Пусть даже так, но и твое бездействие было безукоризненно, — отметил Пайк. — Ты затянул игру так, что никто уже не мог поверить, что она когда-нибудь закончится, и все же остановил смуту, не дав событиям выйти из-под контроля. Мои парни, конечно, справились бы, но крови при этом пролилось бы немало.

— Это еще мягко сказано, — фыркнул посланник. — И я чуть было не проворонил финал. Мы хотели, чтобы у нее не было и царапины, не забывай!

— Я помню. — На миг Пайк чуть было не растерялся — Тут мы едва не допустили промашку. Вот уж не думал, что он способен действовать столь стремительно.

— Что ж, возможно, и в наши планы вкралась какая-то ошибка, — улыбнувшись, предположил Таррант.

— Немного удачи никому не помешает, — заявил его помощник.

— Но мы не имеем права полагаться на везенье. В следующий раз…

— В следующий раз тоже как-нибудь обойдется, — поспешил заверить его Пайк. — Мы сделали все, что в наших силах. И ты достаточно разогрел толпу. Даже если бы парню не удалось выиграть партию, можно было затеять отменную — и при этом весьма убедительную — потасовку. И может быть, даже убить Крэнна.

— Да уж, мерзавец каких поискать, — согласился Таррант, на миг пожалев о том, что партия завершилась без кровопролития. — Но так все сложилось как нельзя лучше. Мы ни в чем не замешаны, а после сегодняшней словесной стычки крайне маловероятно, что Бальдемар с Фаррандом вновь сольются в любовном экстазе.

Он улыбнулся.

— Будем надеяться, что ты прав. — Пайк весело рассмеялся. — Вот уж не думал, что этот парень задаст титулованному балбесу такого жару! Вид у него надо сказать, был самый дурацкий.

— Он всех удивил, — коротко отозвался Таррант Он внимательно посмотрел на Пайка, однако ветеран, судя по всему, не усмотрел ничего удивительного в неожиданном мастерстве, проявленном во время шахматной партии простым конюхом.

— И вот я еще что скажу, — продолжил Пайк. — Ребекка явно обрадовалась такому повороту событий.

— Это точно, — подтвердил Таррант. — Надо будет потолковать с ней перед отъездом. Много о чем потолковать.

Фарранд и Крэнн со свитой выехали на рассвете следующего дня. Таррант поднялся попрощаться с ними, однако Бальдемар сознательно остался в постели, препоручив все хлопоты, связанные с отъездом гостей, Рэдду. Постельничий глубоко и облегченно вздохнул, когда последний из всадников выехал за ворота замка.

Они забрали с собой все деньги и сокровища, которые собирались еще недавно вручить Бальдемару в обмен на его дочь; Фарранд также получил письмо за подписью королевского посланника, в котором ему обещалось возместить из государственной казны ранее понесенный ущерб.

В городе этим утром стояла редкостная тишина. Большинство жителей еще отсыпались после разгульной вчерашней ночи, как следствие этого улицы были совершенно пусты. Фарранд, вытянувшись в седле, глядел прямо перед собой; перспектива долгого и утомительного путешествия едва ли способна была поднять ему настроение. Напротив, Крэнн глазел во все стороны, злобно щурясь на пустынные улицы.

— С каким удовольствием я бы сжег этот город дотла, — пробормотал он.

— Возможно, когда-нибудь мы именно так и поступим, — откликнулся отец, не глядя на сына. — Но я бы предпочел поручить это дело кому-нибудь более искусному, чем ты. Судя по твоим нынешним успехам, тебе и устройство фейерверка доверить нельзя.

Крэнн открыл, было, рот, собираясь возразить, но, искоса посмотрев на отца, благоразумно решил, что с тем сейчас лучше не связываться.

В унылом молчании они миновали городскую черту.

Ребекка не поднималась из постели почти до полудня. А когда проснулась, к ней сразу же кинулась нянюшка, должно быть дожидавшаяся в соседней комнате.

— Как ты себя чувствуешь, солнышко? — заквохтала старая, едва войдя в спальню. — Тебе лучше? Какая ужасная история! И какой страшный шок!

— Я голодна, — объявила Ребекка, сама, удивившись этому открытию. За последние двое суток она начисто забыла о том, что такое еда.

— Прекрасно! — воскликнула нянюшка, радостно захлопав в ладоши. — Это добрый знак. Ты, дорогая моя, должна поскорее забыть об этом чудовищном молодом человеке. Я уверена, что и новый жених не заставит себя долго ждать.

«И она думает, что это должно обрадовать меня», — мысленно усмехнулась Ребекка.

— Одевайся, а я принесу тебе позавтракать и накрою на стол в соседней комнате, — продолжила нянюшка. — Ты достаточно хорошо себя чувствуешь для того, чтобы принять посетителя?

— А кого?

— Королевского посланника, — важно продекламировала нянюшка. — Он осведомлялся, не сможешь ли ты с ним поговорить.

— Хорошо, — согласилась Ребекка. — А чего ему от меня нужно?

— Как будто он рассказывал мне об этом, — возмутилась нянюшка. — Что ж, я впущу его после того, как ты позавтракаешь.

У Ребекки внезапно пропал аппетит. «Что ж ему от меня нужно?» — подумала она.

Через час она уже сидела с Таррантом за одним столом. Посланник самым сердечным образом поздоровался с нею, однако лицо его оставалось непроницаемым.

— Вы ведь не собираетесь взять назад свое слово, — вырвалось у Ребекки.

Нет, — совершенно бесстрастно ответил он. — Я говорю от имени Монфора, а слово короля неизменно и непререкаемо.

— А я-то подумала… — начала, было, она, но тут же прикусила язычок.

— Они уехали, — сообщил Таррант. — Крэнн вас больше не потревожит.

Ребекка облегченно вздохнула:

— Скатертью дорога!

— Так жених вам пришелся не по нраву?

— Он сущее чудовище. Да я бы лучше умерла, чем вышла за него!

Она вся зарделась, а потом и вовсе покраснела от смущения, поняв, что чересчур выдала себя человеку, с которым едва знакома. И все же было в Тарранте нечто, провоцирующее на подобные признания. Королевский посланник улыбнулся:

— А кто это придумал сыграть в «живые шах маты»?

Прежде чем ответить, Ребекка замешкалась.

— Я, — призналась она, в конце концов. — Это вопрос девичьей гордости.

— И только-то? — с самым невинным видом осведомился он.

— Мне не понравилось, что меня продают как какую-нибудь вещь, даже не спросив на это моего согласия, — бурно запротестовала она. — Меня заставили смириться с отцовским решением… — Таррант как будто пропустил это признание мимо ушей, — но мне хотелось, чтобы весь мир увидел: я достойна того, что бы за меня побороться! Я не бездушная пешка в династических играх, которые ведут между собой бароны!

— Дела государственной важности требуют жертв от любого из нас, — успокаивающе заметил он.

— А вашу жену тоже за вас кто-то выбрал? — едко поинтересовалась она.

— Я не женат.

— Ах, вот как… — Гнев Ребекки пошел на убыль. — Что ж, тогда мне, наверное, надо попросить нянюшку посидеть с нами. Я не принимаю холостых мужчин у себя в девичьих покоях.

— Со мной вы в полной безопасности, — улыбнулся Таррант, поняв, что над ним подтрунивают. — Я слишком много разъезжаю, чтобы обзаводиться женой.

— Уж не хотите ли вы, чтобы я вас пожалела? — фыркнула Ребекка.

— Нет, что вы. Я вполне доволен своей жизнью. Служба позволяет мне путешествовать, любоваться красотами и красавицами — такими, как вы, например. Все это вполне компенсирует тяготы, связанные с одиночеством.

Положив руку на сердце и воздев очи горе, он тяжело вздохнул.

— Вы уверены, что мне еще не пора звать нянюшку? — рассмеялась Ребекка. — У нее есть порошки и на этот случай.

— Да нет… благодарю вас.

— А почему вы позволили Крэнну жульничать во время партии? — внезапно в лоб спросила его Ребекка, застигнув своего собеседника врасплох.

— Ну, вообще-то и ваш игрок тоже не обошелся без помощников, — избегая прямого ответа на заданный вопрос, указал Таррант.

И он пристально посмотрел на Ребекку. В разговоре возникла долгая пауза; девушка явно смутилась, и это можно было прочесть у нее на лице.

— Выходит, вы знали?

Она задала этот вопрос еле слышно.

— Догадался.

— Тогда почему вы не прекратили игру?

— Потому что мне интересно было посмотреть, что из этого получится.

— Но вы же не скажете отцу, правда? Потому что он…

Таррант покачал головой.

— Что сделано, то сделано, — заявил он.

— А кто-нибудь еще заметил?

— Насколько мне известно, нет. Вы действовали очень умно. Я до сих пор не вполне понимаю, как вы с этим справились.

Тщеславие Ребекки взяло верх над разумной осторожностью. Она тут же вскочила с места.

— Сейчас я вам покажу! — Она радовалась как маленький ребенок. — Но для этого мне, вы уж извините, придется повернуться к вам спиной. — Девушка отвернулась и продолжила пояснения, поглядывая на своего гостя через плечо. — На доске восемь вертикалей, так что касаясь одной из восьми точек… — левой рукой она показала себе на бедро, потом на талию, левое плечо и голову, а потом проделала то же самое правой рукой, — я показываю фигуру или пешку, стоящую на этой вертикали. Например, вот это… — она прикоснулась к правому плечу, — означает «монаха» с правой половины доски.

— А почему это не может оказаться пешкой с той же самой вертикали?

Энтузиазм Ребекки забавлял Тарранта.

— А тут и вступает в игру Эм… то есть моя подруга. Она стояла возле доски, и я делала подсказку только тогда, когда она принимала правильное положение. Если она глядела вперед, это означало пешку, если назад — фигуру.

— Но вам все равно нужно было как-то известить вашего… «защитника…» ведь ходы на доске делал именно он.

— С помощью той же самой системы, — усмехнулась Ребекка. — Поля, на которые следовало пойти, тоже характеризуются по вертикали и по горизонтали. Как указывать вертикаль, я вам уже объяснила. Значит, остается горизонталь, и для этого я прибегаю к тем же самым восьми движениям.

Она вновь продемонстрировала все подсказки, сосчитав с одного до восьми, затем повернулась к Тарранту лицом и села за стол. Было хорошо видно, как она довольна собой.

— Я восхищен, — искренне признался Таррант. — Система проста, но для ее применения требуется предельная сосредоточенность, особенно когда фигуры уже разошлись по всей доске.

— Трудновато было, — согласилась Ребекка. — Но многие варианты отпадали сами по себе, так что возможность ошибок оказалась сведена к минимуму.

— Напомните мне, барышня, чтобы я никогда не садился играть с вами в шахматы, — заметил посланник. — У меня не будет ни малейшего шанса.

— Но вы тоже кое о чем сигнализировали, — заявила Ребекка.

Таррант удивленно поднял брови, потом бросил на девушку одобрительный взор.

— Удивлен, что у вас хватило времени заметить это, — ответил он. — Я следил за готовностью моих людей вмешаться на случай, если бы события вышли из-под контроля. Вы ведь затеяли опасную игру, знаете ли.

Ребекка кивнула, с легкостью удовлетворившись данным ей пояснением: при этом она вспомнила, как над головой у нее в воздухе мелькнул меч Крэнна.

— Но в конце партии вы перестали подавать знаки. — Продолжил Таррант. — Собственно говоря, почему?

— Га… то есть «защитник» к этому времени уже хорошо справлялся сам.

Прозвучало это весьма неубедительно, даже на ее собственный слух. Таррант промолчал.

— Кто ему только не помогал… — разрумянившись от стыда, пробормотала она.

Посланник по-прежнему ничего не отвечал. Только смотрел на нее бесстрастным взором.

— Было и еще кое-что, — в конце концов, призналась девушка. — Но я сама этого пока не поняла.

— Что-то между вами и этим парнем?

— Вроде того.

— Между вами и вашей приятельницей?

— Я… мне кажется, так. И между нами и толпой, разумеется. Каким-то образом я получила возможность влиять на людей, так что Гален слышал именно ту подсказку, которую я хотела, причем мне не приходилось ему ничего показывать. Теперь все это звучит страшно глупо.

Она покачала головой.

— Не на мой слух, — возразил Таррант. — насмотрелся в своей жизни на столько диковин, что никогда ничего не отбрасываю с порога лишь на том основании, что не в состоянии это объяснить. Возможно, вы, Ребекка, обладаете редким даром, и было бы жаль растратить его попусту.

Посланник, конечно, обратил внимание на то, что девушка, проговорившись, назвала имя сообщника, но решил не указывать на допущенную ею ошибку.

— Сны мне не могут повредить, — тихо произнесла Ребекка.

— Сны?

Таррант был явно заинтригован.

— Из них мне и пришла помощь. — Ребекка подняла голову, преисполнившись внезапной надежды. — Не могли бы вы объяснить мне, что это значит? Вам известно, что я сделала?

— Нет, Ребекка, к сожалению. И мне не хочется искушать судьбу догадками и предположениями.

— Но это же нечестно! — вырвалось у нее. — Подбить меня на такое… — Она резко сбилась с мысли, пораженная только что пришедшей в голову догадкой. — Вам не хотелось, чтобы я вышла замуж за Крэнна! Верно?

— С чего вы это взяли? — вкрадчиво, но серьезно поинтересовался Таррант.

— Вы что, всегда отвечаете вопросом на вопрос? Вот, значит, почему вы засчитали ему поражение. А что бы вы сделали, если бы проиграла я?

— Есть вещи, которые вам лучше не знать, — отрезал он.

Ребекка на мгновение испугалась, потом снова рассердилась.

— Что ж; это весьма типично! Только потому, что я не мужчина…

Девушка замолчала, почувствовав, как на нее вновь накатила усталость.

— Мы еще встретимся, Ребекка, — с глубокой убежденностью в голосе пообещал Таррант. — И настанет время, когда вы убедитесь в том, что я поступаю правильно.

— А что прикажете делать до той поры? — усталым голосом спросила она.

— Живите своей жизнью, — последовал ответ.

— Что ж, огромное спасибо!

Какое-то время она просидела в сердитом молчании. Таррант вроде бы никуда не спешил.

— А как воспринял это отец? — в конце концов, осведомилась она.

— Он сейчас как раненый медведь, — сообщил королевский посланник. — Но ничего страшного, он справится. Король возместит часть его долгов, чтобы подсластить барону пилюлю.

— Тоже мне помощь… — горько протянула Ребекка.

— Он очень гордится вами, знаете ли, — добавил Таррант.

— Мною? Гордится?

— Немногие бы бросились навстречу Крэнну, когда у него в руке меч.

— Может быть, если бы я была мальчиком…

Ребекка не закончила свою мысль.

— Боевого духа у вас не меньше, чем у мужчины, — заметил он.

Они поглядели друг на друга, воспринимая — без дальнейших уточнений — смысл сказанного и услышанного. К несомненной взаимной симпатии добавилось обоюдное уважение.

— Нельзя сказать, чтобы боевой дух остался при мне, — зевнув, отметила Ребекка. — Я все еще такая усталая.

— Я прощаюсь с вами.

Он готов был уже уйти, но его остановил последний вопрос.

— Монфор… я хочу сказать, король… как он… с ним все в порядке?

— Да. С ним все в порядке. И он сохранил о вас самые чудесные воспоминания.

— Только не смейтесь надо мной, пожалуйста. Он же не мог запомнить…

— Вы ошибаетесь, — перебил ее Таррант. — Он оценил ваши достоинства давным-давно. А сейчас я и сам вижу, что он оказался совершенно прав. — Таррант поднялся с места, отвесил поклон и подошел к двери. — До свидания, барышня!

— Прощайте, — слабым голосом отозвалась она.

И долгое время после его ухода Ребекка просидела, уставившись на дверь.

«Он сохранил о вас самые чудесные воспоминания».

В эти минуты Ребекка вновь стала маленькой девочкой и окунулась в воспоминания — свои собственные.

Глава 18

Ребекка видела Монфора лишь трижды в жизни, причем первая встреча обернулась для нее одним из самых тяжких испытаний во всей ее молодой жизни.

Принц, которому было тогда всего шестнадцать лет, сопровождал своего отца, короля Ральфа, в поездке по стране. Бальдемар оцепенел от страха, когда ему стало известно, что они намерены посетить Крайнее Поле. Ральф редко путешествовал и уж и вовсе никогда не посещал столь захудалые вотчины, как Крайнее Поле. Барон по такому случаю решил вылезти вон из кожи, чтобы как следует воспользоваться благоприятными возможностями, которые предоставлял ему этот визит; на приготовления к празднеству он потратил все деньги, которых у него и без того не было, он нанял столько артистов и музыкантов, сколько удалось отыскать в отпущенные ему сжатые сроки.

Одним из приглашенных артистов оказался Цадок по прозвищу Колдун, который, к счастью, как раз в это время гастролировал в Крайнем Поле. Его трюки и фокусы слыли и захватывающими, и презабавными одновременно, и Бальдемару грела душу мысль о том, что он сможет предложить своему сюзерену нечто большее, чем заурядный парад музыкантов, жонглеров и сказителей.

Ребекка, которая была тогда задумчивой шестилетней девочкой, с особенным нетерпением ждала предстоящего представления. Мысль о том, что в замке появится человек, владеющий тайнами колдовства, волновала ее куда сильнее, чем прибытие короля и престолонаследника. Это сильно сердило барона, который по такому случаю в который уже раз объяснил малолетней дочери, что такое преданность Короне и вассальный долг аристократии, не забыв упомянуть и о невероятной знатности рода, к которому принадлежат они оба. Под конец он добавил, что хотя актеры и музыканты, конечно же, хороши (в конце концов, они играют важную роль в культурной жизни страны), но воспринимать их следует без преувеличенного восторга. Потому что у всякого должны иметься определенные приоритеты.

Даже в столь нежном возрасте Ребекка понимала, что ей следует вежливо слушать, кивать, поддакивать и говорить именно то, чего от нее ждут. И, тем не менее, в глубине души она оставалась совершенно безразлична к прибытию королевского семейства и интересовала ее исключительно встреча с Цадоком. Но девочке не удалось повидаться с ним до начала торжественного пира, потому что нянюшка, без умолку болтавшая об его королевском величестве, не спускала с нее своих внимательных глаз. Большую часть дня Ребекку, к ее явному неудовольствию, купали и наряжали, готовя к появлению на вечернем пиру.

— Ты увидишь его за ужином, — только и отвечали ей на непрерывные вопросы о Колдуне.

— Но он настоящий колдун?

— Конечно, солнышко, — вполуха слушая девочку, отвечала нянюшка, сосредоточившая все свое внимание на вечернем туалете крошки.

В конце концов, приготовления были завершены, и девочка вслед за Бальдемаром вошла в парадный зал. Барон явно нервничал, он лишь мельком взглянул на вошедшую дочь и тут же занялся какими-то другими делами. И более не обращал на нее никакого внимания до тех пор, пока в зале не появились Ральф с Монфором. Здесь ей было велено предстать перед высокими гостями вместе с отцом; Ребекка, потупившись, сделала, как ее учили, реверанс.

После обмена учтивостями началась трапеза. Слуги разносили бесчисленные перемены блюд, подавая их сперва на главный стол, а потом, обнося гостей, кто был ниже рангом. Ральф с Монфором восседали за столом по правую руку от Бальдемара, тогда как Ребекку посадили слева от него. За тем же столом расселись и благородные господа из королевской свиты. Атмосфера была сугубо официальной; барон прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы все происходило согласно церемониалу, так как король Ральф вполне недвусмысленно дал понять, что прибыл сюда исключительно из соображений, связанных с его августейшими обязанностями. Монфор держался с большой непринужденностью, безуспешно пытаясь завести застольный разговор. Ребекка решила, что этот молодой человек ей нравится, а вот его отец — ужасный зануда. Она еще подумала, все ли короли бывают такими, о любом случае, она не обращала на них обоих особенного внимания, так как с нетерпением дожидалась появления Цадока. В других обстоятельствах ее увлекли бы и выступления других артистов, сменявших этим вечером один другого, но сейчас она была слишком взволнована предвкушением настоящего волшебства. Выступление каждого из актеров увенчивалось сдержанными аплодисментами, потому что именно так хлопал король, а остальные гости следовали его примеру. Ральф мало ел, мало говорил и презрительно кривился, если какой-нибудь из артистических номеров вдруг оказывался ниже всякой критики. Бальдемар, подражая сюзерену и стараясь уловить его желания, прогонял то одного, то другого артиста или музыканта еще до того, как тот успевал исполнить свой номер. И каждый раз Бальдемар надеялся на то, что уже следующий выход актеров будет удостоен августейшими хлопками.

В конце концов, после долгого представления, которое показалось Ребекке целой вечностью, когда пир был уже почти завершен, кубки наполнили вновь, потому что пришла пора главного из назначенных на этот вечер аттракциона. Цадок оказался мужчиной высокого роста с угольно-черными волосами, приятным лицом и изящными длиннопалыми руками. Черный плащ с красным подбоем, мягко облегавший его фигуру, придавал ему несколько зловещий облик. Его сопровождала красивая молодая женщина, внешность которой резко контрастировала с наружностью самого фокусника. Пышноволосая, маленькая, с изящной фигуркой, точеными формами и хорошеньким улыбающимся личиком, она вкатила в зал стол на колесиках. Вдвоем Колдун и его помощница производили ошеломляющее впечатление, и маленькая Ребекка затаила дыхание.

— Меня зовут Цадок, по прозвищу Колдун, — начал фокусник, и его басовитый голос раскатился по залу. — Нижайше кланяюсь Вашему Величеству, принцу Монфору и барону Бальдемару. — И они с ассистенткой действительно отвесили низкий поклон. Вновь выпрямившись во весь рост, Цадок продолжил: — Господа и дамы! Я принесу в ваше собрание волшебство и чудо.

Произнеся это, он широко развел руки и раскрыл их и внезапно в каждой появился алый цветок. Публика судорожно вздохнула, кое-кто захлопал в ладоши, и Цадок начал свое представление. Из его стиснутого кулака один за другим потянулись цепочкой разноцветные носовые платки; по воздуху без какой бы то ни было поддержки поплыли воздушные шары; вещи, одолженные у публики, то бесследно исчезали, то вновь появлялись на столике у его помощницы; невесть откуда взялось великое множество цветов, которые были тут же почтительно вручены присутствующим в зале дамам. Все эти фокусы сопровождались странными телодвижениями как самого Цадока, так и его помощницы, а также громкими и беспрерывными разглагольствованиями фокусника. Это страшно огорчало Ребекку, потому что лишало ее возможности сосредоточиться на волшебстве. Да и в целом действо не производило на нее особенного впечатления, она рассчитывала на куда как большее.

— А сейчас, — объявил Цадок, — я из воздуха создам живую тварь!

Он встал рядом со столиком и описал рукой в воздухе плавную дугу. Молодая женщина проделала то же самое — и в том же драматическом стиле, — но Ребекка полностью проигнорировала все эти ухищрения. Куда больше интересовала ее сейчас другая рука Цадока, та, которую фокусник держал под плащом. Девочка заметила там какое-то легкое движение, блик чего-то белого, и когда словно бы ниоткуда в руках у Цадока появилась и нежно затрепетала белая голубка, Ребекка сразу сообразила, откуда та на самом деле взялась. А все остальные бурно аплодировали, пока голубка, выпущенная фокусником из рук, летала по воздуху и когда она, наконец, опустилась в руки его ассистентки. Тем временем Ребекка не спускала глаз с Колдуна, и ей удалось заметить еще одно потаенное движение в складках плаща. И когда вторая голубка взмыла в воздух, девочка решила поделиться своим открытием с окружающими.

— Она была под столом, — прошептала она.

— Тише, малышка, — зашипел на нее Бальдемар.

— Но я же видела!

Ребекка заговорила уже громче.

Кое-кто обратил на нее внимание, и барон потемнел от гнева.

— Молчать! — рявкнул он.

Ребекка подчинилась, даже не заметив, какое замешательство вызвали ее слова.

После небольшой паузы, по знаку Бальдемара, Цадок продолжил выступление. Переглянувшись с помощницей, он отпустил вторую голубку на волю. Публика в зале принялась следить за ее полетом, все, кроме Ребекки, и Колдун понимал это. Когда он начал выпускать третью голубку, его пальцы дрогнули, и теперь все увидели, где он ее прятал.

Ребекка поднялась с места и торжествующе указала пальцем.

— Вот, — взвизгнула она. — Он все время чем-нибудь вертит, чтобы мы не смогли уследить за его руками!

Цадок замер, лицо его перекосилось, во всем большом зале наступила мертвая тишина.

— Сядь и успокойся, — шикнул на Ребекку важный господин, сидевший слева от нее, но девочка слишком рассердилась, чтобы обратить на него внимание. Не этого ожидала она от представления, совсем не этого. Ее просто дурачили!

— Поколдуй по-настоящему, Колдун! — выкрикнула она. — Верни мне мою мамочку!

— Ах ты, идиотка малолетняя, — прохрипел Бальдемар, отчаянно стараясь не сорваться на крик. Он грубо схватил дочь за руку и практически швырнул ее в объятия к нянюшке, которая уже спешила к главному столу, и на ее добродушном лице было написано недоумение. — Забери ее, — стиснув зубы, пробормотал барон, лицо у него побагровело от ярости и возмущения. — И чтобы я это злосчастное дитя больше не видел!

Заплакавшую Ребекку вывели из зала. Бальдемар извинился перед собравшимися и жестом приказал Цадоку продолжить представление. Уже на выходе Ребекка сообразила, что ее опозорили, и ей захотелось спрятаться от всего мира, спрятаться от бесцеремонных и насмешливых глаз. И, тем не менее, она успела подметить, что юный принц взирает на нее с куда большей снисходительностью, чем остальные гости.

И вот она очутилась в темном коридоре, ее повели в детскую, а разочарование из-за несбывшихся надежд только преумножило обиду и тоску. Девочка вспомнила слова, сказанные Эмер, слова, которые поначалу значили так мало, но зато потом четко запечатлелись в ее подсознании. «Она стала частью Путины». И только волшебство может вернуть ее. И, вспомнив, заплакала еще пуще.

— Сюда, сюда, солнышко, — забормотала нянюшка. — Все будет хорошо.

Гневная выходка барона устрашила нянюшку, но сейчас для нее имело значение лишь самочувствие ее питомицы.

— Он не настоящий колдун, — выдохнула Ребекка. — Так чего ради он притворяется?

— Это прозвище — и только. Он циркач — а так у них повелось с незапамятных времен.

Нянюшка говорила ласково, но маленькая Ребекка не поддавалась ни на какие утешения.

— А ты говорила, что он настоящий колдун, — всхлипывая, упрекнула она.

— Да я и не поняла, что тебе нужно, — оправдывалась нянюшка, расстроившись из-за того, что и сама оказалась отчасти виновата в разыгравшемся скандале. — Ты ведь знаешь, какая я старая дура.

— Если бы он был настоящим колдуном, он смог бы вернуть мою мамочку, — жалобно пролепетала Ребекка.

— Не думаю, милая ты моя. Твоя мамочка стала частью Паутины.

Нянюшка мысленно упрекнула себя в том, что до пор не объяснила малышке значение Паутины и всего, что с нею связано.

— А почему отец ничего не объяснил мне? — внезапно спросила Ребекка. — Он никогда мне ничего не объясняет. — Плакать она перестала, но ее маленькое красивое личико по-прежнему пылало от ярости. — Я его ненавижу!

— Нельзя так говорить! — Нянюшку испугала непритворная страсть, прозвучавшая в голосе девочки — Он это сказал сгоряча.

Решив, в свою очередь, успокоить старую нянюшку, Ребекка промолчала, но в голове у нее уже начала складываться новая мысль.

В детской нянюшка принялась возиться с платьем Ребекки.

— Ляжешь в кроватку, и я принесу вкусненького питья, — приговаривала она, радуясь тому, что вернулась в привычную обстановку и к обычным обязанностям. — Хочешь?

— Да, спасибо, — тихим голосом поблагодарила Ребекка. — А раздеться я могу и сама.

— Ладно, — вздохнула нянюшка. — Принесу нам обеим чего-нибудь горяченького. Вернусь, как только управлюсь. — Она была рада тому, что дочь барона несколько успокоилась. — Хорошенько укутайся, а потом мы немножко потолкуем.

Тихий радостный визг подсказал им, что они в детской не одни. Шалун, ручной бик Ребекки, тихо прокрался в комнату через раскрытую дверь и потерся о ногу своей маленькой хозяйки.

— Ну вот, — весело сказала нянюшка. — Шалун с тобой поиграет, пока я не вернусь.

Бики больше всего похожи на котят. Поведение зверьков этой породы не менее загадочно, чем наполовину мифических представителей семейства кошачьих. Как правило, мех у них белый и пушистый, хотя хвост иногда бывает в серых или оранжевых разводах. У всех биков большие, как у летучей мыши, уши, воспринимающие и легчайшие шорохи, и тончайший писк, который человек и вовсе не слышит. Глаза у них большие, как правило, серого или зеленого цвета. Крепкие когти и сильные, покрытые мехом лапы, которые зверек широко раскидывает, когда ему нужно на что-нибудь опереться, и которые выглядят слишком мощными для, в целом, хрупкого тельца, свидетельствуют о том, что бики могут быстро и беспрепятственно бегать практически в любых условиях. И эти зверьки отличаются еще одной замечательной особенностью (если даже позабыть о том, что они одним своим существованием препятствуют распространению заразных болезней): в некоторых случаях они поддаются приручению.

Шалун, собственно говоря, принадлежал одной из стряпух с замковой кухни, но Ребекка прониклась к нему такой любовью — вопреки его огненному темпераменту и острым когтям, — что стряпуха, в конце концов, отдала своего питомца девочке. Какое-то время это держали в секрете, потому что Бальдемар запретил дочке держать домашних животных, но в результате Шалун завоевал-таки себе место под солнцем и с тех пор он беспрепятственно разгуливал по всему замку.

Ребекка опустилась на колени, почесала мягкий мех зверька под подбородком и за ушами, и нянюшка облегченно улыбнувшись, вышла. Тем сильнее она поразилась, когда по возвращении обнаружила, что постель не разобрана, а ночная сорочка Ребекки лежит нетронутой. Что же касается самой малышки и ее зверька, то их обоих и след простыл.

Глава 19

Остаток ночи превратился для нянюшки в сплошной кошмар, хотя Ребекка об этом в тот момент и не догадывалась. Сначала старая женщина решила, что девочке захотелось поиграть с нею в прятки, и она куда-то спряталась или забралась. Нянюшка самым тщательным образом обшарила все покои. И только ничего не найдя, обеспокоилась по-настоящему. Призвать к себе на помощь других челядинцев было не так просто, потому что едва ли не все они были задействованы на пиру в парадном зале. В конце концов, ей все-таки удалось заручиться кое-какой поддержкой, но и более тщательные поиски не принесли никаких результатов — и вот, насмерть перепуганная, нянюшка решилась доложить барону об исчезновении его дочери.

Однако и это оказалось не просто. Когда она вернулась в зал, барон во всеуслышание объявил ей, что знать ничего не хочет о дочери, пока он принимает столь важных гостей. Задрожав от страха, нянюшка покинула зал и решила дождаться окончания пьяного веселья.

Когда барон, наконец, проводил короля и принца из зала, нянюшка решила, было подступиться к нему вновь, но ее опять — причем крайне грубо — прогнали. В ее затуманенном страхами и предчувствиями мозгу почему-то крепко-накрепко засела мысль о том, что в этих поисках никто не способен ей помочь, кроме Бальдемара. Поэтому она притаилась у входа в покои барона, решив, что аудиенция у короля рано или поздно должна закончиться. К несчастью, ее господин решил выжать все, что можно, из предоставившейся ему возможности — и приватная встреча с венценосцем затянулась более чем на час. Она терпеливо ждала, пока челядинцев не призвали развести короля и принца по приготовленным для них покоям.

Нянюшка по-прежнему стояла в укромном месте.

— А я уж думал, он нас никогда не отпустит, — пробормотал король на выходе, и нянюшка невольно услышала его слова. — Необходимость быть учтивым с людьми такого сорта — это непосильное, да и ненужное бремя.

Принц ничего не ответил отцу.

Нянюшка подкралась к двери в покои барона и осторожно постучалась. Ответа не последовало, и она, с бешено колотящимся сердцем, приотворила дверь и заглянула в комнату. Бальдемар стоял, отвернувшись к окну. Запрокинув голову, он осушал кубок. В другой руке у него была бутылка бренди.

— Господин мой… — неуверенно начала нянюшка, но сразу же вслед за этим дар речи ей и вовсе отказал.

Бальдемар, неуверенно держащийся на ногах, повернулся лицом к женщине, и его злобный взгляд заставил ее затрепетать от страха. Лицо барона исказила гримаса ярости.

— Снова ты! — заорал он. — Убирайся отсюда! Убирайся, пока я тебя в клочья не разорвал! — Столкнувшись с таким бешенством, нянюшка попятилась к двери. — Мало мне того, что провалился такой визит! — с горечью простонал Бальдемар. — Нет, надо приходить сюда и докучать мне какими-то жалкими страхами. Пошла вон! Если я еще раз услышу об этом злосчастном выродке в детском обличье, я велю заживо сварить вас обеих. Слышала?

Нянюшка замерла на месте. У нее не было сил ни сказать хоть что-нибудь, ни пошевелиться.

— Ну, чего еще ждешь? — гаркнул барон, лицо его побагровело от гнева.

Не дожидаясь ответа, он швырнул полупустой бутылкой в свою мучительницу. Бутылка врезалась в дверной косяк и разлетелась вдребезги, а нянюшка сломя голову выбежала в коридор. На ходу ей шибанул в нос запах разлившегося бренди. Мгновение спустя дверь у нее за спиной захлопнулась с таким грохотом, что стены по всему коридору заходили ходуном.

Нянюшка, выбившись из сил, остановилась, грудь ее тяжело вздымалась, а в голове стоял туман. Что ей оставалось делать? Барон наверняка не станет слушать ее. Но к чьим словам он поневоле прислушается. Мысль, пришедшая ей в голову, была и страшна, и проста одновременно. Бальдемар наверняка прислушается к мнению короля.

Она быстрым шагом добралась до покоев короля Ральфа и на мгновение задержалась, собираясь с силами, сама не зная, хватит ли у нее дерзости осуществить задуманное. И тут до нее дошло, что за дверями разговаривают, и она поневоле прислушалась к этому разговору.

— Подобное поведение заслуживает наказания, — говорил король. — Если бы ты повел себя так в ее возрасте, я обошелся бы с тобой точь-в-точь так же!

— И все же, — чуть ли не против собственной воли продолжая упрямиться, возразил принц, — ее выходку можно понять. До нас ведь доходили слухи об ее матери.

— Слухи нас не интересуют! — рявкнул король. — Да и чего ждать от здешних людей? Цивилизация их, можно сказать, не коснулась. Скверно уже то, что нам приходится попусту терять время в этом забытом Паутиной месте, но иметь дело с этим болваном и его дикаркой дочерью — это уже просто выше моих сил. Не будь поставлены на карту более значительные вещи, я бы предпочел не видеть и не слышать ни его, ни ее.

— Ты слишком суров, отец, — отметил шестнадцатилетний принц.

— Погоди, пока сам не окажешься на моем месте, — рассерженно бросил Ральф. — Увидишь, захочется тебе стать суровым или нет. Ладно, хватит об этом! Если я еще хоть слово услышу про них обоих, то с ума сойду. А теперь пора спать.

— Спокойной ночи, отец.

Послышались удаляющиеся шаги; отворилась, а потом снова затворилась дверь.

Ноги у нянюшки стали ватными, она поняла, что у нее не хватит смелости на разговор с королем. Повернувшись, женщина уныло побрела прочь.

В первом же темном уголочке ноги у нее подкосились, она грузно опустилась на пол и, будучи не в силах предпринять ничего другого, тихо заплакала.

Ребекка хорошо понимала, что ей просто необходимо взять с собой Шалуна на задуманную прогулку, хотя и сама бы не могла объяснить почему. Но она отлично помнила, что всех, кто предпринимал вылазки на Большую Соль, включая знаменитых археологов, в дороге сопровождали бики. А именно туда она и решила отправиться — на Большую Соль.

«Там он ни за что меня не найдет», — размышляла девочка, по-прежнему пылая гневом.

Выбраться из замка оказалось достаточно просто, даже при том, что Шалун вел себя у нее на руках в полном соответствии со своей кличкой. Она прокралась в тени, у подножия восточной стены, хоронясь за конюшнями, а потом, улучив удобное мгновение, прошмыгнула мимо единственного стражника, маячившего у ворот. Народу на улице было мало, а вечер выдался хотя и теплым, но облачным, так что луна ей не помешала.

Итак, Ребекка миновала крепостные стены и сразу же устремилась на юг. Чахлые, наполовину и вовсе не обработанные пахотные земли, простиравшиеся между городом Крайнее Поле и соляными равнинами, представляли собой удобное место для прогулок даже темным безлунным вечером. Какое-то время спустя тишина и одиночество начали, однако, беспокоить Ребекку, и она принялась нежно беседовать с Шалуном, казавшимся во тьме едва заметным пятнышком белого пуха.

Ярость и обида в сочетании с чисто детским упрямством заставляли девочку угрюмо идти вперед. Она уже не раз пожалела о том, что не взяла с собой в дорогу кое-какие вещи, но понимала, что ни за что не вернется за чем-либо в замок. Во время поспешных сборов она прихватила с собой лишь теплый шерстяной плащ и немного еды, оставшейся от обеда.

— Жаль, что со мной нет Эмер, — шептала она Шалуну, осознавая всю несбыточность и невозможность этого желания.

И только глубокой ночью, когда ноги у Ребекки уже начали заплетаться, а глаза слипаться от усталости, она добрела до череды канав и крутых насыпей. Она заставила себя идти и дальше, решив, что уже очутилась на краю соляных равнин, но обнаружила, что взбираться на насыпи становится все трудней, а спускаться с них — все опасней. В конце концов, ей с биком удалось-таки преодолеть последний подъем и спуск — и перед девочкой простерлись внушающие благоговейный ужас соляные равнины. В слабом лунном свете они еле поблескивали; зрелище было нереальным, прекрасным и устрашающим одновременно.

— Вот мы и пришли, Шалун, — сказала она своему спутнику. — А завтра мы пересечем соль.

К этому времени Ребекка совершенно выбилась из сил. Она практически съехала по склону в оказавшуюся, по счастью, сухой канаву. Голода она не испытывала, но решила покормить Шалуна, после чего завернулась вместе с ним в плащ и задремала беспокойным сном.

Проснулась Ребекка на заре, озябшая и испуганная, но все еще преисполненная решимости. «Может, я умру, и тогда он пожалеет», — тоскливо подумала она; тут девочке вспомнилась мать, по которой она отчаянно тосковала, и она поняла, что на отцовское раскаяние рассчитывать особенно не приходится. «Но я не заплачу», — твердо произнесла она вслух.

Шалун, соглашаясь с хозяйкой, завилял хвостом, и они выбрались из канавы, в которой провели ночь, на насыпь.

При свете дня соляные равнины выглядели не столь таинственными, но столь же огромными. Какое-то время Ребекка смотрела, как сверкают на солнце земли перед ней — сверкают почти нестерпимо, — покрытые сплошным ковром мельчайших кристаллов.

Они двинулись дальше, по-прежнему держа путь на юг, прямо в сердце необъятной белой пустыни. Шалуну здесь явно нравилось: он описывал вокруг Ребекки небольшие круги, радостно принюхиваясь ко всему и, то и дело, стрелой выстреливая куда-нибудь в сторону, не столько в погоне за кем-то, сколько из чистого любопытства. Ребекка улыбалась, наблюдая за его играми, но не могла больше скрыть от себя самой того, что изрядно нервничает. Она и не думала, что здесь окажется столько соли: соляные равнины тянулись до самого горизонта на восток, на юг и на запад. Белые кристаллы скрипели у нее под каблуками; более того, они, казалось, сновали по воздуху — и у Ребекки щипало в глазах и в носу.

Незадолго до полудня Ребекка поняла, что совершенно выбилась из сил. Ее мучила жажда, ей было жарко. Она решила устроить привал.

«Мы уже скоро выберемся на другую сторону, — с надеждой думала она. — Или, по меньшей мере, найдем археологов». Но пока вокруг не было ничего, кроме соли под ногами и неба над головой.

Шалун прильнул к ней и потерся об ее ногу. Бик был по-прежнему полон энергии; судя по всему, он чувствовал себя как дома в этом странном краю. Ребекка даже почувствовала легкий укол зависти, но тут она приметила и нечто необычайное.

Ее зверек порозовел!

Конечно, речь могла идти всего лишь о легчайшем оттенке, но по сравнению с обычной снежной белизной его меха перемена прямо-таки бросалась в глаза, особенно на фоне ослепительно белой соляной равнины.

— Что с тобой? Может, ты заболел?

Бик в ответ что-то проскулил, но в этих звуках не слышалось никакого уныния, напротив, Шалун явно находился наверху блаженства. Он по-прежнему терся о ногу Ребекки и радостно повизгивал, когда девочка гладила его и почесывала. Это успокоило Ребекку, и усталая девочка ненадолго уснула. Когда же проснулась, глаза у нее долго не хотели открыться, а по рукам и ногам пробежали, чуть ли не судороги.

Первое, что бросилось в глаза, когда девочка наконец разлепила их, — еще большее изменение окраски Шалуна. Теперь мех зверька был почти красным, но сам он по-прежнему не испытывал из-за этого ни малейшего беспокойства.

Но тут где-то невдалеке раздался явно звериный рык и по спине у Ребекки побежали мурашки. Судя по реву, звери брали девочку в кольцо, а в здешнем призрачном и унылом мире на ум поневоле напрашивалась мысль об опасности. И уже через пару мгновений показались первые охотники — едва различимые на соляном фоне белые тени. Их кровожадные крики насмерть перепугали Ребекку. Шалун тоже поднял голос в ответ — но как жалок был его визг по сравнению с их ревом.

И все же это были тоже бики — только куда более крупные и на вид несравненно более сильные, чем ее ручной зверек. Шалуну, тем не менее, казалось, все было нипочем; он разгуливал у ног хозяйки, как будто та вывела его на прогулку. В конце концов, Ребекка не утерпела.

— Я не дам тебя в обиду! — воскликнула она, подхватывая с земли багрово-красного Шалуна и прижимая его к груди.

Осадившие ее звери ответили на это ревом и шипением, но вся эта какофония внезапно стихла, потому что заговорила сама соль.

Ребекка почувствовала, как разверзаются у нее под ногами кристаллы, и скользкий чавкающий звук поглотил первый сверхъестественный шорох. Слишком напуганная, чтобы сопротивляться, Ребекка даже не пошевелилась, тогда как Шалун вывернулся у нее из рук и спрыгнул наземь. Ребекка проводила беспомощным взглядом своего единственного друга, помчавшегося, сломя голову, по соляной равнине домой, в Крайнее Поле.

— Назад! — закричала девочка, но ее призыв не возымел никакого действия.

У нее хватило времени заметить, что и остальные бики куда-то исчезли, она же в нерешительности начала оглядываться по сторонам, не зная, что предпринять, когда соль у нее под ногами затряслась еще сильнее и еще громче прозвучал какой-то нечеловеческий вопль. Оглянувшись на юг, Ребекка увидела, что прямо из соляной толщи бьет невероятное иссиня-белое пламя, сверкая бликами солнечного света или струящейся воды. Ребекка, окаменев, уставилась на это невероятное извержение, а оно, закружившись и завертевшись стремительным вихрем, медленно оформилось — и вот уже над Ребеккой навис нелепый и чудовищный исполин, и в глазах у него пылала жгучая ярость. На мгновение девочке показалось, будто перед ней возникло воплощение воистину сатанинской злобы, но затем облик великана изменился. Глаза его подобрели, клешни, которыми увенчивались руки, изобразили нечто вроде приветственного жеста, на нечеловеческом лице появилось некое подобие улыбки.

Ребекка почувствовала, как ее остановившееся, было, сердце забилось снова. Она стояла как зачарованная, стояла, ни о чем, не думая, а демон неторопливо приближался к ней.

Как во сне, она тоже сделала шаг навстречу. Соль под ногами девочки пошла ходуном, и в тот же миг ее вновь объял ужас. Ребекка повернулась и бросилась прочь, побежала что было духу в сторону одного-единственного дома, о котором ей было наверняка известно, что он точно существует.

Она бежала без остановок, пока соляные равнины не остались позади. И здесь, совершенно выбившуюся из сил, на грани истерики, ее и нашла поисковая партия, организованная Рэддом после того, как он столкнулся с заплаканной нянюшкой и понял из ее сбивчивого рассказа, что произошло.

Бальдемар сурово наказал дочь за ее «идиотское поведение», а ее описание демона с негодованием было отвергнуто как детская выдумка. Ребекка слишком рано убедилась в том, что убеждать людей, что ты говоришь правду, означает вредить самой себе, но кошмары, в которых она вновь и вновь переживала встречу с чудовищем, не оставляли ее на протяжении многих лет.

Шалун вернулся в замок один, и через какую-то пару дней его мех полностью восстановил первоначальную белизну. Много позже Ребекка поняла, что на самом деле ее бик был самочкой, и что Шалунья изменила окрас из-за того, что у нее была течка, это-то и привлекло к ней диких самцов, живущих на самой кромке соляных равнин. Однако трясение соли, или зыбучей соли, как ее называют, спугнуло зверьков. Шалунье были присущи те же инстинкты, что и остальным бикам, она умела предчувствовать трясение соли и заранее бежала от него. Именно это свойство и сделало биков столь ценными спутниками путешественников и археологов.

Шалунья умерла, когда Ребекке было четырнадцать, и похоронили ее под стеной замка. Ребекка завела себе другого зверька и дала ему ту же кличку, что и былой любимице.

«У него о вас самые чудесные воспоминания».

Слова Тарранта звучали в ушах у Ребекки и после того, как детские воспоминания отошли в сторону.

«Едва ли у него могли появиться чудесные воспоминания обо мне после того раза, — подумала она. — Тогда я была сущим наказанием для каждого».

Во второй раз она повстречала принца Монфора, когда ей уже исполнилось десять. Произошло это в Гарадуне, столице государства Эрения, и уже не сопровождалось столь драматическими событиями, как при их первой встрече. Хотя и на этот раз Ребекка едва не попала в серьезную переделку.

Король Ральф собрал Ассамблею потомственного дворянства, что он делал не чаще одного или двух раз в десятилетие. К великому изумлению и огромной радости Ребекки, отец позволил ей сопровождать себя в этой поездке. Едва попав в столичный лабиринт дворцов и правительственных зданий, отец предоставил десятилетнюю дочку самой себе, а сам поспешил заняться «важными государственными делами».

Нечего и говорить о том, что Ребекка не устояла перед искушением поглазеть на все здешние достопримечательности — хотя и стараясь изо всех сил вести себя прилично, — и конечно же она заблудилась. Однажды вечером она обнаружила, что проходит маленький квадратный садик посреди дворцовых угодий самое меньшее уже десятый раз, и все равно не знала, как ей выбраться отсюда в свои покои. Нерешительно оглядываясь по сторонам, готовая вот-вот расплакаться, она заметила молодого человека, который, исполненный собственного достоинства, кого-то поджидал в сени деревьев сада. Он сразу же заметил ее, а, едва увидев, понял причину ее замешательства.

— Тебя зовут Ребекка, не правда ли? — улыбнувшись, спросил он и сделал несколько шагов в ее сторону.

Она кивнула, потом сделала реверанс; заробев, она словно утратила дар речи.

— В первый раз здесь не мудрено заблудиться, так со всяким бывает, — утешил он девочку, и она была благодарна ему за добрые слова. — Я и сам иногда путаюсь, а я ведь прожил здесь всю свою жизнь.

Ребекка поневоле не сводила с него глаз. Она никогда еще не встречала человека, глаза которого были бы такими жгуче-карими. Парень отличался высоким ростом и шириной плеч, несмотря на то, что он явно был еще очень молод; его чисто выбритое лицо с сильными мужественными чертами было обрамлено густыми темно-каштановыми, чуть ли не черными волосами. И вдруг, осознав, что совершенно бесцеремонно разглядывает его, Ребекка резко отвернулась в сторону.

Она надеялась на то, что не покраснеет, хотя, конечно же, покраснела.

— Ты ведь остановилась в «Сокольем Крыле», верно? — спросил он.

— Да, — прошептала она.

— Отвести тебя домой?

Ребекка кивнула. В ее глазах он уже превратился в героя.

— Буду вам весьма признательна, — пролепетала она.

— Что ж, самый короткий путь — здесь. — Он указал рукой направление. — Но там мы можем столкнуться с твоим отцом и с другими баронами, так что лучше, мне кажется, пойти другой дорогой.

Он подал ей руку, и Ребекка приняла ее, не смея поверить собственной удаче. И позволила незнакомцу быть ее проводником в лабиринте дворцов.

— Ты ведь здесь в первый раз? — спросил он после того, как живописал ей дорогу, которой они проходили, что Ребекка, впрочем, тут же начисто забыла.

— Да, — скованно призналась она. — Такая даль от Крайнего Поля.

— И то верно, — радостно подтвердил он. — Я помню, сколько мы добирались оттуда.

— Значит, вы бывали в Крайнем Поле?

Ребекке было трудно в такое поверить.

— Конечно. А ты разве не помнишь? Твой отец дал пир королю, а ты подняла на смех фокусника, если я все правильно запомнил.

— Значит, вы там тоже были?

— Да и мне он, честно говоря, не понравился.

Ребекка слишком изумилась, чтобы найти достойный ответ, а когда девочка немного пришла в себя, они уже были у дверей ее комнаты.

— Я очень обрадовался, когда тебя нашли целой и невредимой, — тихо сказал он, выпуская ее руку.

Ребекка покраснела и потупилась.

— Ну, вот ты и дома! — весело воскликнул он. — Ну что, в следующий раз сама справишься?

Ребекка кивнула, хотя и понимала, что сама не справится ни за что.

— Спасибо, — выдохнула она.

— Для меня это было одним удовольствием, сударыня. Надеюсь, мы еще увидимся перед твоим отъездом.

И он ушел. У Ребекки закружилась голова.

Но надежде, которую выразил молодой человек, не суждено было исполниться. Впоследствии Ребекка видела его лишь один-единственный раз, да и то издалека, во время большого официального приема. И лишь тогда она поняла, что роль ее проводника взял на себя принц Монфор.

«И вот теперь он стал королем, — думала Ребекка. — И что значат мои тревоги по сравнению с его заботами?»

Она вернулась мыслями в сегодняшний день и тщательно продумала только что состоявшуюся беседу с Таррантом. Королевский посланник оказался скуп на слова, но он ей понравился, и оставалось надеяться, что она не ошиблась, решив довериться ему. Да ей почему-то и не думалось, что он откроет ее секрет Бальдемару.

«Что сделано, то сделано» — вот что он сказал.

«А что, собственно говоря, происходит в Эрении? — задумалась она. — И почему мое замужество интересует короля?»

Но на эти вопросы у нее, разумеется, не было ответа.

Глава 20

На следующее утро Гален проснулся поздно; успехи, достигнутые в роли «народного защитника», изрядно утомили его. Ночью ему снились дикие сны вперемешку с путаными воспоминаниями о реальных событиях минувшего дня — и его растерянность только усилилась, когда, проснувшись, он огляделся по сторонам в более чем странном помещении. Клюни с Ансельмой уже поднялись, проведя не слишком приятную ночь на сугубо импровизированном ложе. Сонно моргая, они уставились на своего пробудившегося гостя и подошли к нему справиться о самочувствии. Гален удивленно посмотрел на них, но затем вспомнил, как предупредительны они оказались прошлой ночью, и быстро пришел в себя.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Клюни.

— Отлично… пожалуй… — ответил он. — Смогу ответить поточнее, когда окончательно проснусь.

— Ты проспал восемнадцать часов, — сообщила Ансельма. — Должно быть, ты чудовищно устал.

Гален медленно кивнул.

— Не угодно ли позавтракать? — осведомился алхимик. — Ты давным-давно ничего не ел.

К собственному удивлению Гален обнаружил, что и впрямь голоден. Он с удовольствием принял любезное приглашение. Хозяева засуетились, вспоминая, что где лежит, и Гален поневоле призадумался о том, что за завтрак его ожидает. Хотя тот, в конце концов, оказался прост и весьма не дурен: хлеб, сыр и фрукты. Гален с удовольствием поел, заметив про себя, что никакая пища — в том числе и самая изысканная — не стоит таких поисков и взаимных попреков, свидетелем которых он невольно стал. У него возникло такое ощущение, будто алхимик с женой не придают особого значения предметам столь низменным, как еда, особенно когда речь идет о собственном пропитании. К тому времени, как он управился с завтраком, Гален чувствовал себя просто замечательно, особенно же грела его мысль о головокружительном успехе, достигнутом во вчерашней авантюре.

— Спасибо большое, — проглотив последний кусок, поблагодарил он. — Именно это мне и требовалось. Вы очень добры ко мне.

Пока он ел, Ансельма сидела рядом и молча глядела на него, тогда как ее муж, одержимый какими-то таинственными делами, сновал туда и сюда по комнате.

— А не выразишь ли ты свою благодарность, ответив на пару вопросов? — прямо спросила его Ансельма.

Гален воздержался от немедленного ответа, меж тем Клюни уже подошел составить им компанию.

— Что там у вас на самом деле произошло вчера? — полюбопытствовал алхимик.

— Мне кажется, нам просто повезло, — сразу же насторожившись, буркнул Гален.

«А что же на самом деле произошло вчера?» — подумал он, пытаясь хоть как-то осмыслить происшедшее.

— Прошу тебя, — Клюни был предельно серьезен, — пренебреги моей двусмысленной репутацией. Дело может оказаться очень важным.

— И ты должен согласиться, — вмешалась Ансельма, — что, узнав об этой традиции от нас, а потом, сыграв роль «народного защитника» на стороне Ребекки ты внушил нам некоторые подозрения.

— Вы с ней сговорились? — обвинил его Клюни.

Гален хотел было соврать, что это не так, но под взглядом двух пар пытливых глаз смешался, дрогнул и в конце концов признался в содеянном.

— И ты пошел на все это лишь затем, чтобы помочь Ребекке? — изумилась Ансельма.

— Да. А что в этом такого?

Гален растерялся еще сильнее.

— Кто еще был посвящен в ваш заговор? — спросил в свой черед алхимик.

— Никто.

Клюни переглянулся с женою.

— Должен был иметься как минимум еще один сообщник, — заявила мужу Ансельма. — Для четкой сигнализации.

Клюни кивнул, задумался. Галену же стало просто не по себе. Неужели все заметили, чем именно они занимались?

— Ладно, — пробормотал он в конце концов. — Имелся еще один человек… друг…

— И все? — не пожелала униматься Ансельма.

— Да! — Гален уже начал злиться. — Но к чему все эти расспросы?

— Политическая ситуация в государстве Эрения является на данный момент чрезвычайно нестабильной, — ответила Ансельма. — Хотя жители Крайнего Поля вроде бы и не осознают этого. И совершенно очевидно, что династический брак между двумя довольно могущественными семействами может имеющееся шаткое равновесие поколебать. Поэтому мы решили, что вы могли действовать по заданию какой-нибудь третьей силы.

«Ради всего святого, во что это я впутался?» — подумал Гален. Круги, поднятые партией в «живые шахматы», расходились все шире и шире.

— Вовсе нет. Все дело только в том, что Ребекке не хотелось замуж за Крэнна, — заверил он чету ученых.

— Что ж, в этом ее трудно упрекнуть, — пробормотал Клюни, по-прежнему не поднимая глаз.

— А не врет ли он нам? — внезапно обратилась к мужу Ансельма.

К досаде Галена теперь примешался страх.

— А это что такое? — вдруг заинтересовался он. — Что это вы там прячете?

— Перышко, — ответил Клюни, поднимая ладонью вверх правую руку. На ладони торчком стояло маленькое серое перышко, разве что чудом сохраняя равновесие. Гален уставился на него, заинтригованный, затем, повинуясь какому-то порыву, резко дунул. Перышко едва заметно качнулось, но осталось стоять на ладони у алхимика, как будто оно пустило в кожу корни.

— Как вы это делаете?

— Практика!

Клюни, казалось, был чрезвычайно доволен собой.

— А какое отношение имеет это перышко к тому, правду я говорю или нет, — основательно удивленный, выдохнул Гален.

— Ты любил свою мать? — спросила у него Ансельма.

— Что? Мои родители умерли.

— Просто ответь на вопрос.

— Да. Конечно.

— Перышко на ладони у Клюни не шелохнулось.

— А отца ты любил? — задала следующий вопрос Ансельма.

— Да. А что…

Гален умолк, заметив, что перышко затрепетало, а затем начало лениво покачиваться. Две пары пытливых глаз обвиняюще уставились на него.

— Я не знал отца, — тихим голосом признался Гален. — Ни разу в жизни его не видел.

Несколько томительных мгновений прошли в полном молчании.

— Прости, — в конце концов, извинилась Ансельма.

Гален пожал плечами.

— Но как вы это делаете? — вновь поинтересовался он.

— В Паутине существуют связи, которыми можно пользоваться в самых различных целях, если, конечно, тебе известно как, — пояснил Клюни.

— И если ты вообще сумеешь их обнаружить и выявить, — добавила Ансельма, удостоив мужа нежной улыбкой.

— Одной из этих связей я и воспользовался затем, чтобы прочитать эманации твоей ауры, — продолжил алхимик.

— Что-что?

— Если эмоции, связанные с тем или иным предметом твоих высказываний, оказываются достаточно сильными, — попыталась втолковать ему Ансельма, — тогда твоя аура начинает определенным образом вибрировать в зависимости от того, правду ты говоришь или нет. Будучи адептом знания, Клюни может транслировать эти вибрации на посторонний объект.

— Просто невероятно, — пробормотал Гален, не сводя глаз с перышка.

— Строго говоря, это очень деликатная процедура. — Оживленно заметил Клюни, однако тут же смешался под предостерегающим взглядом жены.

— А как вы узнали про моего отца? — спросил Гален.

— А я и не знала, — ответила Ансельма. — Но каждый из нас связан сильными эмоциональными узами с ближайшими родственниками так или этак, поэтому в разговоре о них любой человек рано или поздно начинает лгать, причем порой лгать самому себе.

— А вы понимаете… — протянул Гален.

— Да. Разумеется, понимаем, — перебила его Ансельма. — Но если этот навык станет общераспространенным, мир сойдет с ума.

— Но…

— Поверь мне, — продолжила она. — Это знание должно остаться тайным. Мы и так уже пошли на огромный риск, поделившись с тобой таким секретом.

— Так почему же вы это сделали?

— Из-за вчерашнего. Это может иметь очень серьезное значение, — ответил Клюни. — А ты в этих событиях участвовал.

— Что произошло в конце партии? — снова спросила Ансельма, прежде чем Гален успел хоть как-нибудь отреагировать на слова алхимика.

— Честно говоря, не знаю, — выдохнул Гален, все еще не отрывая взгляда от перышка. — Выглядело так, словно кто-то из толпы начал подсказывать мне, какой ход выбрать.

В продолжение пояснений он описал загадочную трехстороннюю связь, участником которой невольно оказался, и способ, которым транслировался ему один голос из общего шума. Клюни и Ансельма слушали его с предельным вниманием, слушали, не торопя и не перебивая, слушали, предоставляя юноше возможность, когда ему что-нибудь становилось неясно, подробно остановиться на этом самому. Лишь закончив свой рассказ, Гален сообразил, что алхимик уже убрал перышко.

— А раньше тебе когда-нибудь доводилось сталкиваться с волшебством? — задал вопрос Клюни.

— Нет.

— Ни разу?

В голосе у Клюни послышались нотки разочарования.

Гален покачал головой.

— Значит, это Ребекка, — объявила Ансельма.

— Или, возможно, третий участник, имя которого Гален со столь великим тщанием скрыл, — заметил Клюни.

— Нет, это не она.

Гален произнес это с невесть откуда взявшейся уверенностью.

— Значит, Ребекка, — решила Ансельма, и Клюни, соглашаясь с нею, кивнул.

— О чем это вы? — поинтересовался Гален.

Ансельма, ничего не ответив ему, вместо этого обратилась к мужу:

— Но у двоих других должны иметься способности к восприятию, иначе бы все это не сработало.

Клюни вновь кивнул.

— Если вы не объясните мне, в чем дело, то я придушу вас обоих, — пригрозил Гален.

Это поневоле привлекло к нему внимание алхимика с женой, и те удивленно уставились на своего гостя. Гален нервно рассмеялся.

— Я пошутил, — обронил он. — Но, правда, объясните…

— У волшебства бывают приливы и отливы, — начал Клюни. — И сейчас начинается прилив. Оно дремало на протяжении столетий, но сейчас произошло нечто, в результате чего оно становится сильнее день ото дня.

Слова алхимика прозвучали излишне напыщенно — хотя, с другой стороны, в них не было ничего смешного. Гален ни на мгновение не усомнился в том, что Клюни говорит искренне. Ансельма взяла на себя нить дальнейшего рассказа.

— Сперва речь шла лишь о каких-то мелочах, — рассказывала она, — и мы могли бы оставить их без внимания, но знаки были бесспорные, если тебе, конечно, известно, где именно их искать. В конце концов, если древним преданиям можно доверять…

— И вы подумали, что «живые шахматы» стали частью всего этого?

Гален не мог скрыть своего неверия.

— Возможно.

— Но что это такое? И что произошло?

— Мы не можем сказать этого наверняка, — вздохнул Клюни. — В древних преданиях речь идет о конфликте, который вновь и вновь возрождается в ходе истории.

— А мы-то думали, что нам повезло и мы живем в сравнительно безопасное время, — добавила Ансельма.

— Но мы…

У Галена уходила из-под ног почва.

— Но мы, возможно, ошибались, — быстро перебил его Клюни.

— И все равно сомневаюсь, что можно доверять всем этим россказням! — чуть ли не злобно выкрикнул Гален.

— Кое-какие из них наверняка являются апокрифами, тогда как другие и вовсе относятся к области того вымысла, — согласилась Ансельма. — Но взять нашу мифологию в целом, то какое-то зерно истины в ней иметься должно.

— Чем бы это ни было, ко мне оно не имеет никого отношения, — заявил Гален, пытаясь убедить в этом главным образом самого себя.

— Если мы правы, то это имеет отношение ко всем, — возразила Ансельма.

— Я покажу тебе кое-что, — сказал Клюни.

Он поднялся с места и жестом предложил Галену последовать его примеру. По-прежнему малость ошалевший, парень так и поступил. Следом за алхимиком он вошел в маленькую соседнюю комнатку. Там было темно, и Клюни зажег лампу. Внезапно вспыхнувший тускловатый свет озарил убогую комнатушку без окон, наполненную десятками крупных обломков белого мрамора. Явно обломки каких-то скульптур, причем тщательно изваянных, хотя большинство было разбито едва ли не вдребезги, а надписи под скульптурами даже там, где имелись, стерлись и стали совершенно неразборчивыми. Гален никогда не видел ничего подобного. Он уставился на мрамор в нежных прожилках и поневоле удивился тому, какое отношение эти прекрасные камни могут иметь к теме происходившего сейчас разговора.

— Белоснежный мрамор, — заметил Клюни, обводя рукой убогую комнатушку. — Его не добывают уже несколько столетий. Строго говоря, все это стоит огромных денег…

— Но еще больших денег стоит то, что высечено на мраморе, — добавила успевшая присоединиться к мужчинам Ансельма. — Этот мрамор, знаешь, доставлен сюда из-под соли.

— С соляных равнин?

— Да. Археологи довольно часто находят такие обломки наряду с другими предметами, которые кажутся им более ценными. — Клюни пожал плечами. — Невежды, во всяком случае, большинство из них, они и не догадываются о подлинной ценности этих камней, хотя, правда, и не заламывают слишком высокую цену, когда я покупаю у них добычу.

— Все эти камни датируются периодом перед соляным потопом и формированием соляных равнин, — сообщила Ансельма. — Им по восемьсот лет.

— А я-то думал, что все это старушечьи россказни, — пробормотал Гален.

— Но и в старушечьих россказнях есть зерна истины, — заметил Клюни.

— Сейчас, насколько нам известно, белый мрамор не добывают нигде, — отметила Ансельма. — Так что нам следует предположить, что каменоломни оказались погребены вместе со всем остальным.

— В Дерисе?

— Огромный город под таким названием определенно когда-то существовал, — подтвердила Ансельма. — И многое можно было бы объяснить, если бы выяснилось, что он и впрямь погребен под солью.

— Значит, они могут быть оттуда…

Гален решил получше рассмотреть камни, даже провел пальцем по стершимся надписям. Его потрясла одна мысль о том, что он прикасается к вещам из города, само существование которого он до сих пор считал выдумкой.

— Не исключено, — согласился алхимик.

— Но что означают эти надписи и барельефы? — спросил Гален. — Я ничего не могу разобрать.

— Вот это, возможно, заинтересует тебя. — Клюни указал на один из самых крупных обломков. — Здесь мало что осталось, хотя и видно, что скульптор был великим мастером. — Гален пристально всмотрелся, но так ничего и не понял. — Здесь неважное освещение, — поморщился алхимик, — а камень слишком тяжелый, чтобы перетаскивать его с места на место, поэтому я надпись просто переписал. — Он предложил вернуться в основное подвальное помещение. — До сих пор, мы не понимали, что это означает, — добавил он, достав большой лист бумаги и осторожно разложив его на столе.

Гален уставился на сделанную алхимиком копию и разинул рот от удивления. Даже на двухмерном рисунке изображенная сцена, казалось, дышала жизнью. Толпа на бумаге окружила огромную шахматную доску, на которой, правда за двумя исключениями, уже не оставалось фигур. Мужчина на рисунке заносил меч над головой у одетой шахматной королевой девушки, но она стояла твердо, уверенная в себе и ничуть не испуганная. На сиденье высокого кресла у края доски сидел мужчина. Он вздымал вверх руки, явно призывая к спокойствию.

А с другого высокого кресла в толпу прыгал юноша, он был изображен как раз в момент прыжка, — и люди, стоявшие внизу, тянули к нему руки готовые поймать его.

— И ты по-прежнему полагаешь, что старушечьи россказни не имеют к тебе никакого отношения? — тихим голосом спросила Ансельма.

Глава 21

— И этому действительно восемьсот лет? — выдохнул Гален, по-прежнему всматриваясь в рисунок.

— Возможно, даже больше, — глядя ему прямо в глаза, подтвердил Клюни. — Мы не знаем, сколько лет было барельефу, когда он оказался погребен под солью.

Гален разинул рот еще шире.

— Теперь тебе понятно, почему ваш вчерашний спектакль произвел на нас такое впечатление? — осведомилась Ансельма.

— Но вы же знали! — Гален, наконец, прозрел. — Вы все знали заранее, когда рассказывали мне об этом обычае. — Хозяева ничего не ответили ему. — Почему же вы мне ничего не сказали?

— Мы решили, что так будет лучше, — ответил Клюни.

— Иначе бы ты отнесся ко всей этой затее совершенно по-другому, — добавила Ансельма. — И исход мог бы получиться совсем другим. Нам пришлось бы вмешаться в ход событий, значения которых мы не понимаем.

— Вы не понимаете?

Гален изумился еще пуще.

— А теперь, когда партия уже сыграна, мы решили, что показать тебе это будет уже не опасно, — пожала плечами Ансельма. — До вчерашних событий мы даже не понимали, насколько злободневным окажется это изображение. Но теперь все вновь оказалось в прошлом.

«Вновь оказалось в прошлом, — мысленно повторил Гален. — А это еще что за головоломка?»

— Но ведь поведав мне о старинном обычае, вы все равно вмешались тем самым в ход событий, — возразил он.

— В каком-то смысле да, — согласился Клюни. — Но риск был сведен к минимуму. И если бы разыгравшиеся потом события не повторили бы с такой точностью изображенного здесь… — он указал на рисунок, — тогда оказалось бы, что мы ошибаемся.

В разговоре возникла долгая пауза.

— Ну и что все это значит? — в конце концов, спросил Гален.

— Мы надеялись, что ты сможешь помочь нам разобраться в этом, — с улыбкой ответила Ансельма.

— Ни в коем случае! — воскликнул Гален. — Чем больше я узнаю, тем сильнее запутываюсь.

— А тебе не хочется взглянуть на расшифровки, сделанные нами с других камней? — поинтересовался Клюни.

Гален уже хотел, было отказаться, но тут заметил, что алхимик ему подмигивает.

— Ладно, показывайте, — ухмыльнувшись, сил он. — Как запутался, так и выпутаюсь.

— Честно говоря, — начал Клюни, — показывать нам особо нечего. По крайней мере, ничего столь же детализированного. Большинство барельефов и надписей настолько стерлись, что их вообще невозможно разобрать.

— Покажи ему буквенный круг, — предложила Ансельма.

— Что ж, это самое четкое изображение, — согласился алхимик, — но оно не так интересно, как барельефы. И мы не знаем, что этот круг означает, хотя и ломаем над ним голову уже несколько лет.

Он сбегал в хранилище камней и вернулся с плоской плитой из мрамора, имеющей приблизительно круглую форму и размерами примерно с мужскую руку с растопыренными пальцами. Гален осторожно взял плиту в руки, провел пальцем по той части, на которой была высечена надпись. Посреди безупречного круга в хаотическом беспорядке располагалось несколько букв.

А С Т И Г

Ч Ч Н

Ш Е Е У С

Б Т

М Й О Л 3

— Тебе это что-нибудь говорит? — с надеждой спросила Ансельма.

— Ни сном, ни духом.

Гален осторожно повертел плиту в руках. Клюни с женой изо всех сил старались скрыть разочарование: В конце концов, они ведь и не надеялись на то, что случится чудо.

— Особенного смысла тут не видно, верно, — с напускной веселостью обронил алхимик.

— Может быть, это какой-то шифр? — предположил Гален. — Или иностранный язык?

— Мысль о шифре лежит на поверхности, — фыркнула Ансельма. — Но если это и шифр, раскрыть его нам не удалось. И в любом случае, если это и иностранный язык, то мы с ним никогда не сталкивались.

— А может, надо перемешать буквы, а потом разложить их в каком-то другом порядке? — предложил Гален.

— Ты хочешь сказать, что это анаграмма? — заметил Клюни.

— Хоть горшком назови.

— Мы пытались, — объяснила Галену Ансельма. — Мы проверили все комбинации. И все равно получается бессмыслица.

— Возможно, никакой разгадки и не существует, — заметил ее муж. — Какой-нибудь вольный каменщик из далекого прошлого мог оставить нам это послание в качестве шутки. И сейчас, уже давно пребывая в Паутине, он смеется над нами.

Эти слова заставили всех троих улыбнуться, хотя и было понятно, что подобную теорию не стоит воспринимать всерьез. Решение должно было иметься — и задача заключалась лишь в том, чтобы найти ключ.

Гален отложил мраморную плиту в сторону, понимая, что если уж усилия его хозяев не увенчались успехом, то ему нечего и пытаться помочь им в этом деле.

— Покажите мне остальные, — попросил он. — Там тоже повсюду картинки?

— Насколько мы понимаем, да, — отозвался Клюни. — Я срисовал их все, но если ты хочешь взглянуть на оригиналы, то только скажи.

Следующие два часа принесли еще большее смятение в душу парня, однако миновали они незаметно. Трудно было даже определить, что именно изображено на едва сохранившихся барельефах. То вроде бы появлялся всадник, то замок, объятый пламенем, выбивающимся из башен, то группа музыкантов. Остальное вообще было лишено, какого бы то ни было, смысла — и детальное рассмотрение только окончательно сбивало с толку. Лишь изображение «живых шахмат» имело прямое отношение к Галену. В конце концов, он откинулся в кресле и уныло вздохнул.

— Сдаюсь. Все это безнадежно.

— Когда-нибудь мы поймем, что все это должно значить, — возразил Клюни, и голос его вновь прозвучал с излишней торжественностью. — Поиски знания никогда не прекращаются и никогда не оказываются напрасными.

— Надеюсь только, что мы не опоздаем, — заметила Ансельма.

Гален уже собрался, было спросить, что она имеет в виду, когда в дверь решительно постучали. Гален весь подобрался, готовый в тот же миг удариться в бега, тогда как Клюни с Ансельмой быстро убрали рисунки. Но тут зашумели и с черного хода, и Гален занервничал еще сильнее. Если он не ошибался, стук и грохот означали, что дом окружен, а сам он угодил западню. Потому что бежать отсюда теперь было некуда.

— Сюда, — прошептала Ансельма, жестом указывая ему, чтобы он прошел в камнехранилище. Гален проскользнул в комнатушку, а хозяйка плотно закрыла за ним дверь как раз, когда послышался повторный стук. — Пойди отопри, Клюни, — громким голосом произнесла она.

Алхимик оправил на себе хламиду, решительным шагом подошел к двери и широко раскрыл ее. На пороге стоял Таррант — в полном одиночестве, да и вид у него был далеко не грозный.

— Мой господин… — Алхимик низко поклонился незваному гостю. — Чем обязаны мы столь высокой и неожиданной чести?

— Мне надо поговорить с тобой, алхимик, — столь же уклончиво объяснил цель своего визита королевский посланник.

— Прошу вас. Позвольте представить вам мою жену. Ее зовут Ансельма.

Таррант вошел в подвальное помещение, улыбкой ответил на кивок Ансельмы, огляделся по сторонам.

— Больше тут никого нет? — спросил он.

— Нет, мой господин.

Таррант помедлил перед тем, как заговорить.

— Я не сомневаюсь в том, что вы руководствуетесь лучшими побуждениями, — в конце концов, проговорил он. — И, тем не менее, вы мне, к сожалению лжете.

Клюни начал было протестовать, но посланник успокоил его примирительным жестом:

— Не надо! Я знаю, что Гален находится у вас, и даю слово королевского посланника, что не причиню ему никакого вреда. Попросите молодого человека выйти из укрытия, мне надо сделать ему одно предложение, а времени у меня в обрез.

Таррант терпеливо дожидался, пока Клюни, настороженно переглянувшись с Ансельмой, не пришел к определенному решению. Но прежде чем алхимик успел согласиться или отказаться, Гален принял решение сам и покинул свое убежище. Закрыв за собой дверь в камнехранилище, он пытливо взглянул на посланника.

— Как вы меня отыскали? — спросил он.

— У меня на службе состоит человек, сведущий в таких делах, — с улыбкой ответил Таррант. — А выследить тебя оказалось довольно просто.

— Ну, так и какое же у вас ко мне предложение? — осведомился Гален.

Его изрядно озадачило, что отыскал его королевский посланник, а вовсе не Бальдемар или Крэнн. Но поскольку наверняка вместе с Таррантом сюда пришли и сейчас притаились где-нибудь на задворках его бойцы, Гален решил проявить склонность к сотрудничеству — по крайней мере до поры до времени.

— Мне бы хотелось, чтобы ты поработал на меня, — заявил посланник.

— А что мне придется делать?

Гален изо всех сил старался не показать, насколько он обескуражен.

— Ездить по стране, собирать информацию, посылать донесения и тому подобное.

— Вы хотите сказать, шпионить. А почему именно я?

— Потому что вчера меня поразила твоя выдержка и быстрота реакции, — ответил Таррант. — Не каждый конюх одержал бы победу в такой партии. — Он сделал паузу, пристально всмотрелся в лицо молодого человека и явно был доволен тем, что увидел. — И, кроме того, тебе ведь нельзя теперь возвращаться в замок, не правда ли? Так что ты теряешь?

— Но у вас на службе и так уж состоит, должно быть, множество народу, — лихорадочно соображал Гален. — Малость мозгов и чуток нервов — не такая уж диковина. Даже у обыкновенных солдат.

Таррант весело рассмеялся:

— Отлично сказано! Хотя я рад, что Пайк этих слов не слышал. У королевских воинов, конечно, в избытке и того, и другого, но вопрос в том, что мне нужен человек, о котором всем известно, что он никогда не состоял на королевской службе, не был в армии и не работал на меня лично. Ты подходишь по всем этим признакам и у тебя есть великолепная причина покинуть Крайнее Поле.

— И куда же мне предстоит отправиться? — поинтересовался Гален.

— Мне бы хотелось, чтобы ты присоединился к одной группе археологов, — начал давать указания королевский посланник. — Чтобы ты вместе с ними пересек соляные равнины и встретился кое с кем на юге. Ты послужишь своему королю и даже, возможно, сумеешь несколько разбогатеть. Разумеется, помимо причитающегося тебе жалованья.

— И это все?

— Все. Ну что, ты согласен?

Галена охватили противоречивые чувства. Он понимал, что будет тосковать по Эмер, но понимал он также и то, что в замке его сейчас едва ли встретят с распростертыми объятиями. На первый взгляд ему в руки сама шла неслыханная удача, а именно этого ему всегда и хотелось. Он начнет разъезжать по свету, к чему он всегда стремился, а мысль о том, чтобы присоединиться к археологам, которые сыздавна будоражили его воображение, была просто захватывающей. Об их приключениях ходили легенды… И как знать, может, и ему удастся извлечь из-под соли какую-нибудь мраморную скульптуру. Но все это — только на первый взгляд. Вправе ли он, на самом деле, поверить королевскому посланнику на слово? Неужели все и впрямь так просто, как тот расписывает? И почему все делается в такой спешке?

Гален посмотрел на Клюни с Ансельмой. Чета алхимиков безмолвно присутствовала при разговоре, да и лица их, будучи предельно серьезными, оставались невозмутимыми. Гален был предоставлен самому себе.

— Мне нужно узнать об этом побольше, — начал он.

— Но ты соглашаешься? — перебил его Таррант. В этот миг Гален решил довериться интуиции. «Или я верю этому человеку, или не верю», — подумал он.

— Соглашаюсь.

— Прекрасно! Пайк объяснит тебе все детали. Но отправляться тебе нужно немедленно. Он ждет у дома. Тебя снабдят всем, что тебе понадобится. Ступай — и удачи тебе!

Таррант рукой указал Галену на дверь.

После минутного колебания Гален пошел на выход. У дверей он задержался и обернулся к хозяевам.

— Благодарю вас за все, — слегка поклонился он. — Я сообщу, если мне удастся найти что-нибудь интересное. Всего хорошего!

— До свидания, — отозвался Клюни.

— Удачи тебе, — добавила Ансельма.

Гален поднялся по лестнице на крыльцо и исчез из виду. События развивались настолько стремительно, что у четы алхимиков невольно закружилась голова. Они не знали, что и думать.

— Благодарю вас за то, что позаботились о нем, — улыбнувшись, сказал им Таррант.

— А что, вам совершенно обязательно было брать наш дом в такую осаду? — поинтересовалась Ансельма. Лицо у нее было при этом предельно серьезно.

— Гален явно нервничал, — пояснил посланник. — И хотя это было совершенно естественно, мне не хотелось идти на риск его неразумного бегства. Но если бы он все-таки попробовал убежать, мои люди не причинили бы ему никакого вреда.

— Мы вынуждены поверить вам на слово, — вздохнула Ансельма.

— Это все, что я могу вам предложить, — столь же спокойно и дружелюбно, как раньше, проговорил Таррант. — И Галену этого, судя по всему, хватило. Но я прошу прощения, если мои действия вас все-таки оскорбили.

Гнев Ансельмы пошел на убыль, и Таррант, воспользовавшись этим, поспешил сменить тему разговора:

— Мне доложили, что вы разрабатываете новый тип оружия?

Клюни сразу же просиял, хотя лицо его жены оставалось по-прежнему озабоченным.

— Речь идет исключительно об экспериментальной стадии, — доложил Клюни, тщетно пытаясь скрыть собственный энтузиазм.

— Королю хотелось бы знать об этом поподробнее, — отметил Таррант. — Вы мне покажете? К сожалению, у меня действительно мало времени. Я должен уехать сегодня во второй половине дня.

— А у вас имеются какие-нибудь доказательства того, что вы и впрямь являетесь королевским посланником? — внезапно спросила Ансельма.

— Бальдемар и Фарранд приняли меня за такового в отсутствие, каких бы то ни было доказательств, — без малейшей неприязни ответил он. — Правда, у меня с собой только королевская печать. — Он похлопал себя по карману. — Хотя, конечно, я мог ее и украсть.

— Дорогая, уверяю тебя… — начал Клюни.

— Опасное знание можно отдать только в надежные руки, — не обращая внимания на мужа, заявила Ансельма.

— Ваши секреты будут у меня в полной безопасности, — заверил ее Таррант. — Монфор — хороший человек и он мой государь, а я всего лишь выполняю его распоряжение, проверяя всю информацию, связанную с подобными вопросами. Но если вы не хотите мне ничего сообщить, то я, уважая принятое вами решение, отправлюсь дальше.

Ансельма и Клюни (как Ребекка и Гален до них и многие другие еще раньше) поняли, что королевский посланник обладает редким даром убеждения, и вскоре они уже наперебой говорили о химических реакциях и об их взрывных свойствах. И хотя многое из их пояснений оказалось чересчур сложно для Тарранта, он сумел уловить общую суть.

— На данный момент, — завершил свой рассказ алхимик, — мы можем устроить для вас замечательный фейерверк, но подлинная сила этого вещества, хотя отрицать ее просто невозможно, проявляется лишь при случайных обстоятельствах. Но если мы научимся управлять ею, мы изменим природу военных действий самым кардинальным образом.

— Природу военных действий или способ избежать их, — прокомментировал Таррант, и муж с женой удивленно посмотрели на него. — Благодарю вас за потраченное на меня время и за сообщенные мне сведения. Надеюсь, вам удастся обуздать эти силы — это станет воистину великим открытием. А сейчас мне пора. Я и так слишком уж надолго отложил отъезд. Еще раз благодарю вас. — Он сделал паузу. — Могу я попросить никому не рассказывать о новом… поприще Галена… равно как и о том, куда он отправляется? Крайне важно, чтобы это осталось секретом.

Клюни и Ансельма замерли в нерешительности. Они оба, как и все жители города, знали о связи Галена и Эмер, и Ансельма, прежде всего, тревожилась о том, как скажется на девушке исчезновение ее парня. Но, в конце концов, она кивнула:

— Мы никому ничего не скажем.

Получив такие заверения, Таррант повернулся и пошел вверх по лестнице, преодолевая по две ступеньки одним шагом. Очутившись наверху, он вытащил из кармана носовой платок и тщательно осмотрел безукоризненно белое полотно. «Господи, — подумал он. — Все выцвело! Теперь даже мне самому эта штука кажется самым обыкновенным носовым платком. Хорошо, что они не стали настаивать на том, чтобы я показал им печать». Он спрятал платок и, улыбаясь собственным мыслям, вышел на улицу.

А внизу, в подвальном помещении, Клюни с Ансельмой какое-то время провели молча, пытаясь осмыслить происшедшее. Затем крепко обнялись.

— Ты ему поверил? — тихо спросила Ансельма.

— Да, пожалуй, — кивнул Клюни. — И если мы сможем помочь Монфору, это окажется воистину благим делом.

— Надеюсь, что с Галеном ничего не случится, — поежилась Ансельма. — Все это может ведь оказаться и уловкой для того, чтобы завлечь его куда-нибудь в укромное место и убить.

Клюни в изумлении отшатнулся от жены.

— Но с какой стати? — удивился он. — Какой в этом смысл? Сделанного ведь не воротишь.

— А месть! — возразила жена. — В мире есть и наверняка она присуща таким людям, как Фарранд и его сын.

Клюни отступил от нее еще на шаг, глубокомысленно закивал.

— Верно, — серьезно произнес он. — Нам следует вести себя с предельной осторожностью.

Он отвернулся и ненароком сшиб со стола несколько колб, которые с грохотом рухнули на пол и конечно же разбились. Ансельма, вздохнув, принялась прибирать осколки.

Глава 22

Когда Гален выезжал за пределы Крайнего Поля, изумленный стремительностью, с которой произошли перемены в его жизни, Ребекка, впервые после достопамятной партии в «живые шахматы», вышла из своих покоев. Слова Тарранта — и намеки, скрывавшиеся за этими словами, — никак не давали ей успокоиться, и единственным человеком, к которому можно было обратиться за советом, выглядел Рэдд. Возможно, он окажется способен помочь ей разобраться в происшедшем.

Ребекка медленно прошла по замку, по-прежнему ощущая слабость даже после долгого сна и кушаний, поданных ей нянюшкой. К ее радости постельничий оказался у себя в покоях — и его тревога за подопечную проявилась сразу же и была, вне всякого сомнения, самой искренней.

— А я думал, ты все еще в постели! — воскликнул он, встретив ее у дверей. — С тобой все в порядке, дорогая моя? Должно быть, эта история оказалась для тебя страшным испытанием.

— Так оно и было, — согласилась Ребекка, — Но сейчас я уже полностью оправилась. Немного устала вот и все. — Она села в кресло, и Рэдд придвинул свое поближе к ней. — Хотя я все-таки беспокоюсь за отца.

Постельничий на миг заколебался, прежде чем ответить.

— Какое-то время он пребывал в совершенно чудовищном настроении, — сообщил он, в конце концов, — но Тарранту вроде бы удалось все уладить. Он так молод — и при этом такой замечательный дипломат.

— Что так, то так, — подтвердила Ребекка. «И во многих аспектах сразу», — мысленно добавила она.

— Не сомневаюсь, что он и не подозревал о том, неприятности какого рода ему придется у нас улаживать, — продолжил Рэдд.

Ребекка неопределенно усмехнулась.

— Да уж! Он, должно быть, полагал, что выпьет и закусит, а потом состоится официальная помолвка, — проговорила она, не веря сама ни единому собственному слову.

— Что-то тебя все это чересчур забавляет!

Рэдд был удивлен ее игривым настроением, но, конечно, и обрадован тоже.

— Что ж, в каком-то смысле я действительно радуюсь, — призналась она. — Несмотря на все неприятности, которые эта история может причинить отцу. Крэнн не отвечает моему представлению об идеальном супруге.

«Мягко сказано!» — мысленно добавила она.

— Естественно. Он повел себя чудовищно, — задумчиво произнес Рэдд. — А ты держалась просто молодцом. Полагаю, что твой отец гордится тобою, хотя сам он, конечно, в этом никогда не признается.

— Правда?

Ребекке трудно было поверить этому, хотя Рэдд оказался уже не первым, кто высказал ей подобное соображение.

— Разумеется. Ты доказала ему, что он не зря гордится собственным родом. Ты восстановила его веру в величие дома Крайнего Поля.

— Но я не восстановила его благосостояние, — насмешливо заметила Ребекка. — А мне-то казалось, что деньги — это единственное, что его интересует.

— В этом вопросе ему тоже помог Таррант, — ответил Рэдд. — Конечно, барон получит не столько, сколько ему хотелось бы, но горькую пилюлю это вполне подсластит.

— Значит, отец смирился с тем, что этому браку не бывать?

— Насколько я его знаю, он еще несколько дней будет дуться, — улыбнулся постельничий. — Будет сидеть у себя, напиваться и оплакивать судьбу… И, тем не менее, да, он примирился. В конце концов, у него не осталось другого выбора.

— Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем он подыщет мне другого жениха?

Ребекка промолвила это наугад, пытаясь выяснить, имеются ли на примете другие кандидаты на ее руку, но ответ Рэдда успокоил ее:

— Эта история, по крайней мере, заставит его задуматься, — пожав плечами, сказал он. — И может быть, в следующий раз он догадается посоветоваться и с тобою.

— Это было бы недурно, — согласилась Ребекка.

И они как бы исподтишка улыбнулись друг другу.

— Разумеется, я приму любое отцовское решение, — начала Ребекка, осторожно подбирая слова, — однако…

— Однако ты сперва убедишься в том, что женишок умеет играть в шахматы, — перебил ее Рэдд.

— Если он мне понравится, — усмехнулась Ребекка. — Но я хотела сказать другое: не так-то просто не проявлять в этом деле собственных эмоций. Не так-то просто отнестись к собственному замужеству, как к делу государственной важности.

— Разумеется. — Рэдд снова заговорил серьезным тоном. — Это естественно. Но в жизни не всегда удается поступать, как тебе хочется.

— Государственные дела налагают на всех нас серьезные обязанности, — с чужого голоса процитировала Ребекка.

Рэдд задумчиво кивнул.

— Выходит, ты не имеешь никакого отношения к победе, одержанной Галеном? — спросил он начистоту.

Ребекка не слишком удивилась, услышав этот вопрос. И она легко ответила на него с напускным спокойствием:

— Не имею. Я выбрала его потому, что решила, это будет забавно и что толпе понравится, если сядет за доску… я хочу сказать, он ведь славный парень и при этом простой конюх, так сказать, один из них. Но я понятия не имела о том, что он так здорово играет.

Ребекке оставалось надеяться на то, что Рэдд спишет некоторое смущение с ее стороны на тот факт, что его собственная дочь дружит с Галеном.

— Да ему к тому же и просто повезло. — Судя по всему, Рэдд поверил услышанному. — Крэнн сделал несколько совершенно нелепых ошибок, при этом и советов со стороны он слушать не стал.

— Да я и сама толком не понимаю, что произошло, — вздохнула Ребекка.

— Правда?

Рэдд пристально посмотрел на нее — и девушке под этим взглядом стало несколько неуютно.

— Когда находишься на доске, в смысл игры не удается вникнуть, как следует, — пояснила она.

— Гмм… Значит, ты не против того, чтобы еще какое-то время побыть девицей?

— Отнюдь, — кивнула Ребекка, обрадовавшись перемене темы. — К тому же ты еще не завершил моего обучения.

— Последнее время мне кажется, что это я у тебя учусь, — обронил Рэдд.

Ребекка не была уверена в том, что правильно поняла этот намек, поэтому решила ринуться напролом.

— Я хочу сказать вот что. Ты столько поведал мне об истории нашей страны — о королях и королевах, о том, как возникла традиция бродячих художников о том, как чудовищная буря привела к образованию соляных равнин, и так далее… Но я не понимаю, какое отношение имеет прошлое ко мне. Почему, например, Монфора заботит вопрос о моем замужестве? — закончила она, надеясь выудить у него необходимую информацию.

— Это политика, а не история, — заметил Рэдд.

— А разве это не одно и то же?

— В каком-то смысле, пожалуй, да, — протянул Рэдд. — История только записывает любые перемены, а политика предопределяет скорость, да и на правление перемен. — Он сделал паузу, улыбнулся. — Мне твои слова, пожалуй, понравились. Их стоит процитировать в разговоре с какой-нибудь важной особой.

— Еще парочка замечаний такого рода, — ухмыльнулась она в ответ, — и я скажу отцу, чтобы он тебя уволил.

— Вот она, неблагодарная юность, — пробормотал Рэдд.

— Так расскажи мне, как обстоят дела со скоростью перемен прямо сейчас! — с наигранной обидой в голосе воскликнула она. — Или я и впрямь добьюсь того, чтобы тебя уволили!

— Твои слова для меня закон, баронесса.

Почтительно произнеся это, Рэдд поднялся с места и принялся расхаживать по комнате, словно ему вдруг потребовалось собраться с мыслями. И когда он вновь повернулся к Ребекке, лицо его было предельно серьезным.

— На данный момент, — начал он, — эта скорость невелика, как оно и бывает в годы, когда в не поддерживается длительный мир. Но если Монфор решит поступать по-своему, скорость может возрасти кое для кого даже чересчур сильно.

— Но он же король, — указала Ребекка. — Почему бы ему не поступать по-своему?

— У Монфора имеется несколько довольно радикальных идей относительно управления страной, — пояснил постельничий. — Но одному человеку, даже если он король, не объять всего на свете. Он нуждается в союзниках, и для него жизненно важно, чтобы аристократия ему не противостояла.

— Да, но…

— Поэтому он бдительно следит за всеми возможными союзами и коалициями — такими, например, как чуть было не состоявшийся союз между Бальдемаром и Фаррандом, — заключил Рэдд.

— Ах, вот оно как…

Теперь Ребекке было над чем поломать голову. «Значит, Фарранд находится в оппозиции к Монфору. И следовательно, все куда серьезней, чем я себе представляла… Хотя нет, погоди-ка. Почему это одно вытекает из другого? Даже если он против Монфора, с какой стати королю мешать его второму сыну жениться на мне? Крайнее Поле ведь давным-давно утратило былое значение».

— О чем это ты думаешь? — прервав ее размышления, полюбопытствовал Рэдд.

— У меня голова идет кругом, — честно призналась она. — А что это за идеи у Монфора? И согласен ли ты с ними?

— По большей части, да. Он пытается ослабить гнет аристократии, под которым страдает простой народ. Кое-кто здесь, у нас, в Крайнем Поле, очень бедствует, но в других краях люди, бывает, живут гораздо хуже. И если Монфору удастся заменить худшие элементы старинной феодальной системы чем-нибудь более справедливым и человечным, я признаю его великим человеком, да и многие другие поступят точно так же.

— Но только не аристократы?

Ребекке не часто случалось видеть своего наставника столь взволнованным.

— В том-то и дело, — вздохнул он. — Слишком много знатных господ заинтересовано в поддержании существующего порядка вещей, так что задача переубедить их представляется исключительно трудной — особенно для короля, которого многие из них считают еще юнцом несмышленышем.

— И что, дело может дойти до кровопролития? — тихим голосом спросила Ребекка.

— Сомневаюсь. Так сильно Монфор на них давить не будет. — Рэдд произнес это с неколебимой уверенностью. — Гражданская война — это последнее, к чему он стремится. Он нее-то пострадают все.

— А Фарранд противится переменам? — осведомилась Ребекка, надеясь пролить свет на свои недавние сомнения.

— Этого я не знаю, — не без обиды признался Рэдд. Мы здесь, в Крайнем Поле, живем в глуши, а он, едва приехав сюда, мне, понятно, доверяться не стал.

— А что насчет отца?

— Ну; его-то слишком занимают собственные проблемы, чтобы интересоваться, что именно замышляет Монфор. Честно говоря, я убежден в том, что ему это не понравилось бы, но… — тут он заговорщически улыбнулся, — возможно, его, в конце концов, удастся переубедить.

— Хотелось бы мне, чтобы здешним бароном был ты, — мечтательно промолвила Ребекка.

— Ну, уж нет, — вырвалось у Рэдда. — Здесь и постельничим-то быть плохо.

Какое-то время они просидели в молчании; причем Ребекка мысленно пеняла себе, что ей не удалось выудить достаточно информации из Тарранта, а Рэдд размышлял над внезапным интересом своей питомицы к политическим делам. Он никогда ничего не скрывал от нее по причине ее юного возраста или принадлежности к слабому полу и не собирался заниматься этим сейчас, но до сих пор ее главным образом интересовало прошлое — с его интригами, его романтичностью и, не в последнюю очередь, его отдаленностью. Судя по всему, внезапный интерес к проблемам сегодняшнего дня был вызван историей с расстроенной помолвкой: из-за этого и политика стала для нее как бы личным делом.

— Ты живешь жизнью привилегированного сословия, Ребекка, — в конце концов, сказал Рэдд. — Да, честно говоря, и я тоже.

— Мне это известно.

Ее синие глаза были строги и печальны.

— А Монфор пытается провести в жизнь реформы, которые поставят под угрозу имеющиеся у нас привилегии.

Она кивнула, но промолчала. Теперь она начала понимать, что ее жизнь может измениться независимо от того, выйдет она замуж или нет.

— Ты ведь помнишь, когда тебе было лет этак двенадцать, — продолжил Рэдд, — я рассказывал тебе о крестьянах, которых заманили в подлую западню. Ценность их земли упала после того, как им пришлось разделить ее между своими детьми, а налог начали собирать не с земли, а подушно, да к тому же в те времена случились скверные урожаи. А положение только ухудшалось, ведь пропитание, которого им не удавалось раздобыть на собственном клочке земли, становилось на рынке все дороже. Припоминаешь?

Ребекка медленно кивнула.

— И большинство из них попало в рабство к землевладельцам, — тихо сказала она.

— А ты помнишь, что ты тогда заявила?

— Нет.

— Ты тогда возмутилась: это же несправедливо! И ты была совершенно права. Это было сущим несчастьем и остается вопиющей несправедливостью до сих пор. В мире вообще много несправедливости, но если Монфор преуспеет в своих начинаниях, это будет означать, что мы как минимум движемся в правильном направлении.

После страхов и волнений, пережитых на протяжении трех дней, поставивших под угрозу весь мир, в котором до сих пор жила Ребекка, пара месяцев прошли в состоянии некоторой скуки и определенной растерянности. В замке не осталось никого, с кем можно бы поговорить на тему о политической ситуации Эрении и о том, как эта ситуация может повлиять на собственную жизнь девушки. Крайнее Поле, казалось, было последней точкой, до которой доходили известия о продолжающемся и развивающемся в центральных частях страны противостоянии.

Предсказания Рэдда относительно того, как поведет себя Бальдемар, сбылись на все сто. Барон заметно состарился и вроде бы приутих, но, по крайней мере, нельзя было сказать, будто он пребывает в безутешном горе. Таррант прислал ему обещанные деньги, а Фарранд вроде бы не строил планов мести, во всяком случае, об этом ничего не было известно. Вскоре начало казаться, будто недавних событий и вовсе не было.

Лето перешло в осень, и шахматная доска на площади перед замком стерлась как бы сама собой. И, за редкими исключениями, люди позабыли о злополучном состязании.

Лишь Клюни с Ансельмой частенько размышляли о партии в «живые шахматы» и о событиях, случившихся по ее завершении. Храня слово, данное Тарранту, они делали вид, будто ничего не знают ни самом Галене, ни о том, куда он подевался, но для них оказалось чрезвычайно тяжким испытанием воздерживаться от каких бы то ни было контактов Ребеккой. Им было лишь известно, что она предприняла кое-что, чтобы позволить выиграть своем «защитнику», и что ее поддержка носила чрезвычайно необычный характер. Алхимик с женой чувствовали себя просто невыносимо — и знать об этом, и не иметь возможности что-нибудь с собственным знанием поделать. Они, однако, понимали, что не должны вмешиваться в развитие событий, какое бы любопытство, да и желание помочь ни испытывали, так что, в конце концов, они решили запастись терпением. И пусть, пока суд да дело, все идет своим чередом.

Жизнь в замке вновь пошла привычным размеренным и ленивым шагом, заставив Ребекку с Эмер и скучать, и не ведать покоя одновременно. Эмер к тому же была опечалена исчезновением Галена. Никто не знал, куда он подевался, а ни сама Эмер, ни Ребекка не владели розыскными способностями, присущими Пайку. Попытки Эмер подыскать Галену замену на любовном поприще в кругу местной молодежи оказались не совсем удовлетворительными и в любом случае непродолжительными. Через какое-то время Эмер решила вообще не вспоминать про Галена, а Ребекка терялась, не зная, как утешить подругу.

Беспокойство Ребекки усиливалось врожденным чувством вины перед обществом. «Ты живешь жизнью привилегированного сословия». По сравнению с эти все остальное утрачивало значение, а как помочь горю, она не знала. Даже ее обычный интерес к волшебству и магии несколько ослабел. Она отныне не испытывала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего былые грезы наяву или тот магический треугольник, благодаря которому партия в «живые шахматы» получила столь необычное завершение; что же касается Рэдда, то он по-прежнему не воспринимал всерьез ее стремления проникнуться эзотерическими познаниями. Картина, находившаяся в Восточной башне, хранила тайну и оставалась тайной, но теперь эта тайна утратила для Ребекки притягательную силу. Даже ее сны стали ничем не примечательными — и это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, сама того не подозревая, нянюшка не вызвала цепочку ассоциаций, которые позднее отозвались и во сне Ребекки.

Открыв дверь в собственную спальню, Ребекка обнаружила, что нянюшка подметает пол. Она уже собиралась было сказать старушке, что той не стоит себя утруждать, когда нянюшка, не заметив появления своей питомицы, запела детскую песенку, которую Ребекка отлично знала, хотя и не слышала уже долгие годы.

Белая пыль, белая пыль, белая пыль на полу.

Берись за метлу, берись за метлу, берись за метлу.

Вымети все, вымети все, вымети дочиста все!

Белое небо да будет над нами, белое небо — и все!

Распевая песенку, нянюшка старалась орудовать метой в такт собственным словам, как поступило бы на ее месте и дитя, — Ребекка вспомнила, что и сама делала так, когда была маленькой. Сначала старушка сделала вид, будто поскользнулась на белой пыли, потом угрожающе взмахнула метлой и закончила, воздев очи горе, словно в воображаемое небо и впрямь поднялась сметенная ею с пола белая пыль, тем самым изменив его цвет.

И тут последовал припев:

И шалунью, и малышку —

Всех пущу плясать вприпрыжку.

Всем конец, кого мы сдунем, —

И малышкам, и шалуньям!

— Так я себя в детстве не вела, — пробормотала нянюшка, и Ребекка вспомнила, что последняя строчка припева служила сигналом для всех поющих: они должны были броситься наземь и замереть.

Хотя пелось все это на бесхитростный и веселый мотивчик, у Ребекки заскребли кошки на сердце. Впервые она поняла подлинный смысл наивной песенки. Казалось бы, невинные строчки рассказывали о том, как идущая с неба соль завалила человеческие жилища, и о том, как люди предприняли отчаянную и безуспешную попытку вымести сухую, похожую на пыль, соленую смерть. «Всем конец, кого мы сдунем, — и малышкам, и шалуньям» — эти строки, когда-то вызывавшие столько радости, сейчас показались страшнее всего. «Всем конец».

«Как, должно быть, страшно все это было», — невольно задрожав, подумала Ребекка.

И тут она шагнула в комнату. Нянюшка, которую застали за столь неподобающим ее возрасту занятием, ничуть не растерялась.

— Уже почти закончила, — весело сообщила она. — А где это ты пропадала весь день?

— Да нигде.

Ребекка все еще была под гипнотическим воздействием детской песенки.

— Дурью маешься, — сурово заметила нянюшка. — Все что угодно, только не бездельничать. Иначе увянешь до поры.

— Я запомню это, нянюшка, — вяло улыбнувшись, отозвалась Ребекка.

— Главное дело — не сидеть сложа руки, — продолжила выговор нянюшка. — Тогда и грустить перестанешь. — Она подошла к дверям. — Спокойной ночи, малышка.

Оставшись в одиночестве, Ребекка не сумела избавиться от страшных образов, навеянных песенкой, и долгое время пролежала без сна.

Соль просачивалась в ее комнату изо всех щелей. Набивалась из-под двери, сыпалась с потолка, врывалась в открытое окно, белыми фонтанчиками била из-под пола. Ребекка изо всех сил старалась избавиться от нее, но вместо каждой убранной ею пригоршни тут же набиралось шесть новых. Затем дверь широко распахнулась, оконные рамы треснули, половицы встали дыбом, и соляной потоп стал воистину неукротимым. Ребекка попробовала, было спастись бегством, но ей это не удалось. Ее медленно засыпали белые кристаллы и вот, она была уже не в силах и шевельнуться, только голова ее еще торчала наружу, а соль по-прежнему прибывала и прибывала. «Нет! — Она уже задыхалась. — На помощь!»

И тут появилась женщина, высокая и стройная; она прошла сквозь соль, как будто это был прозрачный и чистый воздух. Из заполнившей комнату белизны она извлекла незримые буквы и воспользовалась ими как неким волшебным строительным материалом.

А С Т И Г

Бессмысленные сочетания букв, слова, которые вовсе не были словами, превратились во сне в клетку, в которой Ребекка почему-то почувствовала себя в безопасности.

Ч Ч Н

«Но что же это должно значить?»

Ш Е Е У С

«Как оно может защитить меня?»

Б Т

Женщина, ничего не отвечая ей, колдовскими движениями извлекала из пустоты все новые и новые буквы.

М Й О Л З

И соли не стало. И Ребекка опять пребывала в безопасности и прониклась такой всепоглощающей благодарностью, что рванулась вперед, желая обнять свою спасительницу. Однако та исчезла, и в комнате остался только свет, еще недавно струившийся из ее глаз, и слова, звучавшие на сладкую и грустную музыку, — слова, очаровавшие Ребекку еще сильнее.

«Для тебя, дитя, мой свет не померкнет и вовек».

Ребекка проснулась глубокой ночью, как сетями опутанная одеялами и простынями. Ночные кошмары были для нее не в диковинку, но нынешний ее странным образом воодушевил. Ужас обернулся счастьем, а услышанная музыка все еще звучала у девушки в ушах.

Глава 23

На следующее утро Эмер принесла известия, которые — по меньшей мере, на какое-то время — заставили Ребекку позабыть о таинственном сновидении.

— В Крайнем Поле открывается ярмарка, — радостно возвестила ее подруга. — Начнется сегодня в полдень!

Ярмарочные дни всегда сулили веселье обитателям замка и жителям города, хотя Ребекка никогда не вкушала это удовольствие в полной мере. Ее предыдущий опыт, связанный с ярмарками, был почерпнут, так сказать, из вторых рук — в форме рассказов Эмер и остальных о том, что за диковин они накупили. В тех редких случаях, когда Ребекке разрешали самой отправиться на ярмарку, отец сводил это удовольствие к минимуму, распоряжаясь, чтобы девочку сопровождала целая толпа челяди и стражников, иначе, мол, там с нею что угодно может случиться. И хотя ей доводилось присутствовать на ярмарочных представлениях, впечатления о празднике оставались скорее тусклыми. Большинство бродячих артистов старались не надрываться и вовсе не выкладывались перед маленькой девочкой, знатное происхождение и высокое положение которой всячески подчеркивалось присутствием вооруженных воинов, как коршуны следящих за тем, чтобы артисты не позволили себе чего-нибудь лишнего.

Традиция бродячих художников — в число которых входили музыканты, живописцы, сказители и тому подобные — соблюдалась в Эрении на протяжении многих столетий. Ее истоки были связаны с представлением о том, что такие люди ближе к Паутине, что они причастны к тайнам духа, который и проявляет себя в их разнообразных дарованиях. В стародавние времена это, возможно, и соответствовало действительности, но ко времени появления на свет самой Ребекки искусство выродилось, художники стали простыми ремесленниками и мысль, об их связи с высокими и тонкими материями, казалась просто абсурдной. И все же традиция сохранялась, и множество мастеров ярмарочного жанра — во всем многообразии их способностей — зарабатывали себе на хлеб с маслом, предлагая свои услуги в замках знати и в городских домах, в которых жили богачи.

На ярмарках же дело обстояло несколько по-иному. Хотя ярмарки постоянно переезжали из одного города в другой, редко задерживаясь где-нибудь дольше, чем на пару дней, сходство между ярмарочными просто бродячими художниками на этом и заканчивалось. Ярмарочный люд разъезжал по стране большими компаниями, в фургонах, которые представляли собой дома на колесах, а в целом образовывали передвижную деревню, казавшуюся в дороге цветастым и расписным караваном. Ярмарочный люд не искал знатных или же богатых покровителей, не поступал к ним на службу; он разбивал свои шатры где-нибудь на городской окраине, предоставляя всем желающим возможность посмотреть представление. Кроме того, художники, принимающие участие в ярмарке, несмотря на разнообразие своих талантов и интересов, работали единой командой и входили в своего рода братство; таким образом, они всем скопом были способны превзойти любого, пусть даже изощренного и прославленного артиста-индивидуала. Более того, ярмарочный люд сознательно стремился к тому, чтобы удовлетворить все запросы и потрафить всем вкусам, тогда как художники, обслуживающие аристократию и богачей, претендовали на определенную изысканность. Таким образом, визит на ярмарку оказывался равнозначен путешествию в неизвестный и таинственный мир.

В большинстве городов ярмарки принимали весьма радушно. Авангард артистов прибывал, как правило, за день-другой перед приездом основной труппы, чтобы оповестить о предстоящем представлении и настроить публику на веселый и праздничный лад. Крайнее Поле в этом отношении не отличалось от других городов, хотя, впрочем, самые строгие горожане не одобряли подобных забав, полагая их растленными и растлевающими.

В подобном подходе имелась крупица справедливости: бродячая жизнь манит людей того сорта, который не принят в любой мало-мальски уважающей себя общине, да и не подчиняется ярмарочный люд никому, кроме собственных вожаков. Разумеется, жизнеспособность всего братства зависела от того, насколько благожелательно его встретят, а это, в свою очередь, означало, что ему необходимо оставить о себе добрую память, так что шутников, которые заходили в своих шутках чересчур далеко, сурово осаживали сами же бродячие артисты, и, тем не менее, аура чуть ли не разбойничьей вольности, слухи и домыслы отпугивали от ярмарочного люда довольно многих.

Бальдемар, например, никогда не считал участников ярмарочных представлений подлинными артистами; ему никогда бы не пришло в голову пригласить кого-нибудь из них к себе в замок. Он, однако, был достаточно себе на уме, чтобы понимать, что станет на редкость непопулярным правителем, если вообще запретит им проезд по своим землям или устройство ярмарки на окраине Крайнего Поля. И по той же причине он не запрещал своим челядинцам и прочим подданным посещать представления. Свое предубеждение он проявлял главным образом в ближнем кругу — и, соответственно, Ребекку не пускали на ярмарку или же отправляли туда чуть ли не под конвоем.

Рэдд не распространял аналогичных ограничений на собственную дочь. Эмер можно было признать ярой поклонницей ярмарок, да и на этот раз она была тверда как кремень, в своей решимости отправиться погулять, хотя и понимала, что сейчас все будет обстоять по-другому, потому что Галена, с которым она бывала на ярмарке раньше, теперь с ней не будет. Но его отсутствие лишь укрепило ее решимость уговорить Ребекку составить ей компанию.

— Там такое пойдет веселье! — убеждала она подругу. — Именно то, чего нам в последнее время так не хватало. Мы с тобой в последние месяцы чуть со скуки не померли!

Ребекка призадумалась.

— Но мне ни за что не позволят.

— Не валяй дурака, — фыркнула Эмер. — Твой отец просто обязан отказать тебе в такой просьбе. А если даже и согласится, то отправит с тобой целую ораву идиотов, которым будет велено за тобой приглядывать.

— Ну вот, сама видишь.

— А если тайком? — Эмер едва удержалась от ехидной улыбки, настолько ее рассмешили сомнения подруги по столь ничтожному поводу. Она ожидала, что Ребекка и сейчас заупрямится, и была готова пустить в дело все свое обаяние, но дочь барона удивила ее, всерьез задумавшись над рискованным предложением.

— А это не опасно? — спросила она. — Если мы отправимся туда без сопровождающих?

— Нам обеим по восемнадцать лет, — рассмеялась Эмер. — Мы взрослые женщины. — Ее день рождения отпраздновали две недели назад — и он прошел куда спокойнее, чем у Ребекки. — Мы в состоянии сами о себе позаботиться!

— Ты-то, может, и в состоянии.

— Ладно, значит, я буду за тобой приглядывать.

— Но люди же узнают меня!

— А мы пойдем вечером, — не задумавшись ни на мгновение, нашлась Эмер. — Когда стемнеет. Да в это время и интересней всего. А ты можешь устроить какой-нибудь маскарад — ты ведь у нас мастерица придумывать всякую всячину.

Ее энтузиазм и уверенность в успехе оказались так заразительны, что даже Ребекка прониклась радостью и волнением в связи с предстоящей потехой. До сих пор она бывала на ярмарке только днем, и мысль о том, что она сможет беспрепятственно разгуливать во мраке по самым запретным местам, показалась ей более чем заманчивой.

— А как нам удастся уйти из замка, не попавшись никому на глаза? — задумалась она. — Нянюшка в последнее время с меня глаз не спускает.

— Ну, с ней-то мы вдвоем сумеем управиться, — презрительно бросила Эмер. — Да и с кем угодно другим, если уж на то пошло. Твои мозги плюс мои таланты — да мы на пару перехитрим всякого.

— Даже наших отцов?

— Моему еще никогда не удавалось заставить меня отказаться от чего-нибудь, если мне, конечно, хотелось по-настоящему, — ухмыльнувшись, заявила Эмер. — А барон в последние месяцы столько времени проводит у себя в покоях, что, мне кажется, он и вовсе не обратит внимания на то, в замке ты или нет. Так или что он может сделать? Посадит тебя под замок, что ли?

— Мне бы не хотелось доводить его до этого, — рассудительно сказала Ребекка.

— Да брось ты… Ярмарка пробудет здесь только один вечер, самое большее — два. Крайнее Поле слишком маленький город, чтобы артисты задержались здесь надолго. Так что долгих недель на размышления у тебя нет. Так идешь ты со мною или не идешь?

Под пристальным и требовательным взглядом подруги Ребекке не удалось затянуть молчание чересчур надолго.

— И что же, мы успеем к завтрашнему вечеру как следует подготовиться?

— Само собой, — с улыбкой ответила Эмер. — Все, что нам нужно, это немного денег. Но ведь у тебя кое-что припрятано, не правда ли?

— А зачем нам понадобятся деньги? — Ребекка заподозрила неладное.

Эмер сделала круглые глаза.

— Нет, ты совсем отшельница, — изумленно протянула она. — Какой смысл отправляться на ярмарку, если мы окажемся не в состоянии купить все, что понравится? Понятно, дочь барона может выклянчить кое-что и в подарок, но обыкновенным девушкам приходится раскошеливаться!

— А-а…

Ребекке стало стыдно, она и впрямь почувствовала себя дурой.

— Если, конечно, мы не подцепим какого-нибудь парня, который возьмет наши расходы на себя, — заговорщически ухмыльнулась Эмер. — А это далеко не исключено.

Ребекку ужаснула подобная мысль, и на какое-то время она усомнилась в самом предприятии. И должно быть, эти сомнения можно было прочесть у нее на лице, к вящему неудовольствию Эмер.

— Господи Боже мой! — воскликнула она. — Что уж, и пошутить нельзя! И я ни на кого тебя не покину. — Однако досада сделала ее безжалостной, и она не смогла удержаться от колкости. — Или тебе хочется, чтобы все твои знакомства с мужчинами брал на себя Бальдемар?

Ребекка часто заморгала, обиженная и рассерженная. Слова подруги и впрямь задели ее за живое, но когда она заговорила вновь, голос ее прозвучал спокойно и решительно.

— Ладно, — сказала она. — Мы пойдем.

— Вот так-то лучше. — На Эмер вновь напало веселье. — Ну а теперь, давай, как следует, продумаем план нашего исчезновения!

Побег из замка оказался достаточно несложным делом, причем от Ребекки даже не потребовалось врать напрямую. Она только объяснила нянюшке, что собирается провести весь вечер с Эмер, и распорядилась, чтобы старушка ее не ждала. Эмер, в свою очередь, поведала то же самое своему отцу, решив, что, даже если их исчезновение обнаружится, будет уже слишком поздно давать какие-нибудь распоряжения стражникам.

Девушки, как и договорились заранее, встретились на задворках кухни, переоделись в маскарадные платья и отважно зашагали по пустырю к воротам. Темный плащ с капюшоном окутывал Ребекку с головы до ног и оставлял ее лицо в тени, тогда как наряд Эмер, состоявший из грубой накидки и чепца, под который она спрятала пышные волосы, не давал возможности ни узнать ее, ни заметить ее привлекательности. Глаза Эмер радостно загорелись, когда они вдвоем уверенным шагом прошли мимо единственного стража, присевшего в этот час на крыльцо сторожевой будки.

— Ни пуха, ни пера, девчата! — крикнул он им вслед. — Ведите себя прилично! А если уж захочется неприлично, то возвращайтесь поскорее и мы здесь неплохо позабавимся!

Он рассмеялся собственной шутке, однако даже не подумал о том, чтобы подняться с места.

— Не думаю, что ты с нами управишься, — не оборачиваясь, отшутилась Эмер. — Мы ищем кого-нибудь помоложе.

Страж вновь расхохотался, хотя на этот раз уже не столь весело. Уставившись вслед двум исчезающим в полутьме фигурам, он попробовал было опознать насмешливый голос, однако через пару мгновений оставил эту мысль и устроился на ступеньках поудобней. Скоро он уже мирно посапывал.

Эмер и Ребекка шли, во все сгущающихся сумерках, по почти пустынным улицам Крайнего Поля.

— Наверное, весь город уже там, — пробормотала Эмер.

Вечер выдался темный и сырой, вот-вот должен был пойти дождь, в небе почти не мигали звезды, но ничто бы сейчас не могло омрачить настроения Эмер — девушки уже близились к цели. Место действия освещали лампы и бесчисленные костры. Шум и запахи ярмарки донеслись до них куда раньше, чем та предстала перед беглянками воочию. Музыка, самоуверенные крики торговцев и зазывал, стул молотков и других слесарных инструментов, рев животных и нестройный гул человеческих голосов наполняли ночь и в сочетании с запахами пищи, дыма, навоза, человеческого и звериного пота производили хаотическое и вместе с тем чудесное впечатление. И Эмер сразу же почувствовала себя в родной стихии.

Девушек поглотила все прибывающая и прибывающая толпа — и вдруг весь здешний хаос начал приобретать определенные очертания. Приглашение купить что-то одно, попробовать что-то другое или стать свидетелем чего-то третьего наполнили воздух, и у Ребекки глаза разбежались. Очарование вечера мало-помалу начало брать верх над ее обычным самообладанием — и вот она принялась указывать Эмер на то и на это, пока они пробирались между цветасто расписанными фургонами и шатрами. Шатры, клетки, загоны для зверей — все это было разбито на скорую руку, и, тем не менее, зрелища привлекали публику и заставляли ее идти все дальше и дальше — в самую глубь ярмарки.

Ребекка с трудом разбиралась в том, что открывалось ее взору. Слишком много всякой всячины оказалось сосредоточено в слишком малом пространстве, и это привело ее в полное изумление. Первым делом ее внимание привлекли к себе всевозможные игры, состязания и схватки, в которых соперники меряются силою. Здесь имелась мишень, в которую надо было запускать деревянные шары, стараясь при этом попасть в обведенные цветными кружками отверстия. Имелся шест, на который надо было набрасывать подковы, а рядом на столике были разложены всевозможные призы для меткого игрока. Были площадки, на которых поднимали тяжести, был могучего вида мужик, который предлагал каждому встречному побороться с ним и сулил награду любому, кто продержится больше двадцати ударов сердца. Успех в большинстве состязаний такого рода приносил счастливчику тот или иной приз, но некоторые приманки основывались и на низменных инстинктах. Стоило попасть в самую середку одной из здешних мишеней, как срабатывал сложный механизм, и собака, стоявшая на площадке, падала в цистерну с водой, где тут же принималась бултыхаться, стремясь выбраться наружу. И единственной наградой, которая «светила» собаке, было возвращение на площадку, на которой она стояла до падения в цистерну. Животное промокло насквозь и вид у него был самый отчаянный, однако оно не предпринимало никаких попыток удрать. Посетителей в этом балагане было полно, они заключали пари на то, не утонет ли собака, в конце концов, от изнеможения, если они будут попадать в середину мишени почаще. Эта бездумная жестокость вызвала отвращение у Ребекки, и она поскорее отвернулась, чтобы поискать взглядом более приятное зрелище.

Главными товарами, предлагаемыми на ярмарке, были разнообразные яства и напитки. Экзотические сласти, похлебки, варящиеся на кострах, всевозможные пироги — с пылу с жару, к ним порой невозможно было притронуться, — да и многое другое было призвано утолить голод посетителей ярмарки. Продавалось и множество крепких напитков — для тех, кто имел глупость или неосторожность их попробовать.

В другом конце ярмарки множество людей, воспользовавшись удобным случаем, предлагали свои услуги — а порой и услуги своих детей — возможным работодателям. Они хвалились своими умениями и силой в надежде на то, что кто-нибудь наймет их на длительный срок или, если уж на то пошло, на короткий. Некоторые из них, особенно дети, выглядели усталыми и изголодавшимися, и Ребекке, конечно же, стало жаль их.

В другой группе предлагали уже не услуги, а товары — и люди здесь выглядели более сытыми и самоуверенными. Мужчины и женщины зарабатывали себе на хлеб насущный, покупая и продавая скобяные товары, слесарный инструмент, поддельные драгоценные камни и изделия из них; к услугам посетителей были здесь и точильщики, равно как и мастера наносить надписи на горшечную утварь, «настолько изящные, что невооруженным глазом их просто не видно».

Были здесь и торговцы животными, они выставляли на продажу биков, собак и лошадей. Один из торговцев хвалился умением объездить за какую-то пару часов самую дикую лошадь. Другие продавали и кожаные изделия, равно как и просто кожу, которую, как они утверждали, им удалось раздобыть, охотясь в чаще на диких зверей, и которая скорее всего была ими содрана с домашнего скота. Был тут даже человек, похваляющийся эликсирами, которые, по его словам, способны были исцелить любую хворь — от обычной простуды до заворота кишок и от мужского бессилия до вросшего в палец ногтя. Конечно же, это был шарлатан, но его речь звучала столь восторженно и потешно, что многие останавливались послушать. Так же поступили и наши подруги. А те, кто все-таки покупали у него флаконы с разноцветными жидкостями, судя по всему, верили во всесилье эликсиров — и редко кто из них чувствовал себя потом обманутым.

Пока они слушали этого «врачевателя», Ребекка заметила парочку воинов из гарнизона, прохаживавшихся от одного балагана к другому. Она пихнула подружку в бок, но Эмер, пожав плечами, решила не обращать на этих молодчиков никакого внимания.

— Это всего лишь обычный патруль, — шепнула она. — И вовсе не нас с тобой они ищут.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы они искали нас, то из кожи бы вон лезли, — фыркнула Эмер. — А сейчас единственное их занятие — это постараться выглядеть поважнее.

Ребекка посмотрела на проходивших мимо них воинов. Те важно вышагивали, выпятив грудь и высокомерно поглядывая по сторонам. И все же их появление вызвало у ярмарочного люда и у посетителей лишь взрыв веселья.

— Погляди только на них, — рассмеялась Эмер. — Дурака валяют и сами радуются!

Ребекка вынуждена была согласиться с подругой. Если в задачу патруля входило нагнать страх на здешнюю публику, то следовало признать, что с этой задачей солдаты совершенно не справились.

— Пошли, — позвала Эмер. — Пойдем, посмотрим еще что-нибудь. Если у меня врастет ноготь в палец, так я сама его и удалить сумею.

Девушки пошли дальше и вскоре забрели в чуть более тихую часть ярмарки, где вплотную друг к другу стояли несколько ярких балаганов. Над входом в каждый из этих балаганов расхваливалось искусство его владельца и обитателя, причем расхваливалось двояко: надписью для тех, кто умел читать, и картинками для тех, кто не умел. Ребекку сразу же потянуло сюда, хотя Эмер и осталась равнодушной. Судя по вывескам, в этих балаганах обосновались гадалки и предсказатели. Одни предсказывали на картах, другие использовали зеркала и хрустальные шары, имелось здесь и несколько хиромантов. Была даже одна ясновидящая, о которой утверждалось, будто она может рассказать о человеке все, взяв один-единственный его волос, причем волос может быть с любой части тела!

— Бьюсь об заклад, она «увидела» немало интересного, — саркастически заметила Эмер.

— Но сколько же их тут, однако, — прошептала Ребекка, тщетно стараясь подражать подруге в ее равнодушном отношении к здешним фокусам и терпя в плане полный провал. Мысль о том, что человек способен заглянуть в неизвестность, против воли захватывала ее.

— Да это все шарлатаны, — обронила Эмер. — Пошли, посмотрим, где тут дают спектакль.

— Но… — начала было Ребекка.

— Не трать зря деньги, — перебила ее подруга. — От них ты услышишь только то, что, как им кажется, тебе хочется услышать.

И, произнеся это, она решительным шагом пошла прочь. Ребекка же замешкалась на пару мгновений у расписных балаганов, наблюдая за тем, как входят и выходят посетители, и надеясь что-нибудь понять по выражению, написанному у них на лицах. Затем отвернулась и бросилась вдогонку за Эмер, которая меж тем прокладывала себе дорогу к высоким театральным подмосткам. Актеры сверху зазывали публику и обещали представление, «совмещающее изысканнейшие традиции повествования с несравненной артистической игрой, музыкой, достойной слуха самих богов, и столь реалистическими декорациями, что они покажутся вам более подлинными, чем обстановка в вашем собственном доме». Толпа, собравшаяся у подмостков, отвечала на это шутками и насмешками, однако Ребекка была очарована. Речи актеров, их грациозные движения и отрепетированные улыбки, несколько призрачно освещенная и оттого кажущаяся еще более достоверной декорация, внезапные и взрывные музыкальные аккорды, доносящиеся из искусно замаскированной оркестровой ямы, — все это буквально приковывало к себе ее внимание. Никогда еще ей не доводилось сталкиваться с тем, много одаренных людей объединили свои усилия и таланты в деле достижения гармонического целого. Ей даже никогда не приходило в голову, что такое возможно вообще. Хотя стоило над этим задуматься, и все объяснялось очень просто — всего лишь сумма актерских способностей и талантов, но в итоге явилось подлинное чудо.

— А мы можем пойти на представление? — обмирая от волнения, спросила Ребекка у Эмер.

— Разумеется. — Волнение подруги позабавило Эмер. — Это один из самых привлекательных здешних аттракционов. Но представление начнется позже, и у нас с тобой остается еще уйма времени. Что бы тебе хотелось посмотреть или изведать?

— Не знаю, — растерялась Ребекка. — Здесь столько всего.

— Ладно. Тогда пошли, пройдемся.

Нерешительность подруги ничуть не удивила Эмер. Она сама была в точно таком же смятении, когда впервые очутилась на шумной многоголосой ярмарке.

Внезапно они вышли к небольшой открытой площадке, из середины которой взывал к довольно внушительной толпе зрителей какой-то мужчина. На нем был длинный плащ, рисунок которого напоминал паутину, — так выглядели «монахи» в шахматной партии. Внимание публики он привлекал, однако большинство посетителей, задержавшись здесь ненадолго, устремлялись дальше.

— А-а, словоплет, — недовольно протянула Эмер.

— Кто?

— Словоплет. То есть проповедник. Пошли отсюда, пока со скуки не померли!

Но Ребекка не согласилась с нею. Услышав несколько страстных слов, произнесенных проповедника она почувствовала, что ей хочется слушать его и дальше. Покачав головой, она осталась на месте, и Эмер, правда с явной неохотой, последовала ее примеру. Ей было известно, что ярмарочный люд терпит словоплетов в своем кругу лишь потому, что с их помощью порой удается проникнуть в респектабельные городские кварталы, в которые артистов и фокусников иначе бы не допустили. Тем не менее, большинство считало их религиозные проповеди и невыносимо скучными, и не имеющими ровным счетом никакого значения; обычно людям, как и самой Эмер, казалось, будто все это они уже не раз слышали раньше. Но Ребекка отнеслась к этому по-другому! Рвение, которое сверкало в глазах проповедника, очаровало ее.

— Покайтесь, — взывал он. — Предайтесь Паутине, из которой черпает свои силы все живое. Паутина необъятна и бессмертна в бесконечности и в вечности. Все и всех включает в себя Паутина — богов, демонов и ангелов. И когда-нибудь вы тоже станете частью этого великого творения. Но от вас самих зависит, будет ли вас там ожидать вечносущий покой или же на ваши головы падет проклятие, сопровождаемое нескончаемыми мучениями. Покайтесь в своих грехах и предайтесь Ей! За отказ от этого вы непременно будете сурово наказаны. Вспомните Дерис, город воплощенного зла. Где он сейчас? Погребен под толщей своих же собственных злодеяний.

Проповедник окинул взглядом своих слушателей, но никто из них не смог выдержать его взора, поэтому, резко отвернувшись, он скрылся в глубине собственного шатра. Оставшиеся на площадке слушатели принялись расходиться кто куда; Эмер облегченно вздохнула.

— Ну а теперь-то мы можем идти? — спросила она у Ребекки.

Однако подруга не услышала ее слов. Сейчас ей со всей остротой вспомнилась другая проповедь о Паутине — та, которую она выслушала несколько лет назад. Разговор на эту тему возник в связи с разглагольствованиями художников об их якобы постоянной близости к Паутине.

— Разумеется, ни о чем таком сейчас и речи идти не может, — растолковывал ей тогда постельничий.

— Но почему же? — удивилась Ребекка. — И разве не поэтому некоторых художников считают волшебниками?

— Не хочу, чтобы ты забивала себе голову таким вздором, — раздраженно бросил Рэдд. — Если волшебство когда-нибудь и существовало, то в наши дни его не осталось ни грана.

— А что такое, строго говоря, сама Паутина? — поинтересовалась Ребекка, поняв, что по самому интересному для нее вопросу — о волшебстве — она все равно больше ничего не услышит.

— Я в этой области не большой знаток, — медленно начал он. — Но, насколько я могу судить, Паутина — это дух всего нашего мира, или, если тебе угодно, универсальный разум. Вся жизнь обязана своим происхождением Паутине, но все это тайна, слишком великая и слишком странная для того, чтобы ее мог постичь человеческий разум. Мой как минимум.

— Но она хорошая или плохая? — не отставала от него Ребекка.

— Согласно общему мнению, она хорошая, — тщательно подбирая слова, ответил Рэдд. — Но поскольку она включает в себя все живое, зло в ней тоже должно содержаться.

Ребекка заморгала, прощаясь с воспоминаниями, потому что Эмер забарабанила пальцами ей по плечу. «Боги, демоны и ангелы», — в последний раз прозвучало в голове у Ребекки.

— Очнись, — одернула ее Эмер. — Куда это тебя занесло?

— Я просто задумалась, — ответила Ребекка. — Что ж, пошли дальше.

Через какое-то время они оказались в той части ярмарки, где проходили всевозможные конкурсы и состязания.

— Не хочешь проверить себя на чем-нибудь? — спросила Эмер. — А может, перекусим? — Тщетно прождав ответа, она продолжила: — Ну, хорошо, чем прикажешь заняться?

— Мне бы хотелось посмотреть на Прядущую Сновидения, — тревожно и настойчиво глядя куда-то вдаль, ответила Ребекка.

— О чем это ты говоришь? — изумилась Эмер. — Никакой Прядущей Сновидения тут нет. Что бы это ни значило!

— Нет, есть, — возразила Ребекка. — Вон там.

Она указала на дорожку, проходившую между двумя временными конюшнями и заканчивавшуюся на некотором расстоянии возле шатров, у которых было гораздо меньше посетителей, чем на всей остальной ярмарке. Фонари, спрятанные под ширмами, мерцали там темно-багровым светом.

— Туда нам нельзя, — решительно заявила Эмер.

— Почему?

— В те шатры ходят только мужчины.

Ребекка, изумленно подняв брови, уставилась на подругу.

— Я что, непонятно сказала? — И тут Эмер несколько понизила голос. — Это шатры блудниц. Кто-нибудь может подумать, что и мы тоже…

— Да плевать мне на это, — решительно перебила ее Ребекка. — Прядущая Сновидения там, и я намерена посмотреть на нее. Мне уже давно хочется этого.

— А откуда тебе известно, что там есть эта самая Прядущая Сновидения?

Странное поведение подруги озадачило Эмер.

— Знак! — Ребекка показала в глубь аллеи.

— Какой такой знак? — Теперь Эмер встревожилась по-настоящему. — Там ничего нет, Бекки!

Сама Эмер видела только шатры, и тускло подмигивающие, зазывающие посетителей красные фонари.

— Неужели ты не видишь? — Теперь уже Ребекка, в свою очередь, удивилась.

— Нет. Все, что я вижу, это узкая дорожка, ведущая в одну из наиболее опасных частей ярмарки.

— Там сказано: «Посетите Прядущую Сновидения», — пояснила Ребекка, уставившись в глубину аллеи. — «Истолкование ваших снов». А внизу там еще приписано: «Ориентируйтесь на красные фонари».

И, не добавив больше ни слова, Ребекка двинулась в названном направлении. Поколебавшись мгновение, Эмер последовала за ней. Чтобы не отстать от подруги, ей пришлось пойти быстрым шагом. «Я ведь решила защищать ее!» — подумала она, испытывая растерянность и досаду.

— Может, ты нянюшкиными порошками злоупотребила? — язвительно поинтересовалась она у Ребекки.

— Знак был здесь, — резко возразила Ребекка. — Я его видела!

— Так или иначе, здесь ничего нет, — ответила Эмер.

— Сама вижу.

И Ребекка пошла дальше, на свет красных фонарей.

Посетителей здесь было немного, а те, что попадались, торопливо и, опустив глаза, проходили мимо. Из некоторых шатров доносились странные звуки, а один из шатров, мимо которого прошли девушки, раскачивался из стороны в сторону. В обычных обстоятельствах все это мигом обескуражило бы Ребекку, но сегодня вечером она ни о чем не задумывалась. Эмер же просто посмеялась про себя.

Казалось, Ребекка заранее знала дорогу. В конце концов, девушки подошли к жалкому на вид и лишенному вывески шатру, стоявшему малость наособицу от остальных.

— Вот он, — сказала Ребекка.

Произнесла она это тихо, но с нескрываемым волнением.

Эмер, однако, засомневалась. Этот шатер, строго говоря, ничем не отличался от стоявших рядом, и бесцеремонное вторжение в него могло обернуться серьезными неприятностями.

— Ты уверена, что нам нужно туда идти, Бекки? — чуть ли не испуганно спросила она.

— Да.

Ребекка поднялась по трем крутым ступенькам деревянного крыльца, и смело постучалась. Дверь бесшумно отворилась, и из темной глубины шатра послышался скрипучий старческий голос, напугавший обеих девушек:

— Только одной из вас дозволено войти сюда. Ту, что не верит, надо отослать прочь.

Ребекка вопросительно посмотрела на Эмер.

— Я тебя тут одну не оставлю, — прошептала та. Сейчас она была уже по-настоящему напугана.

— Отошли ее прочь, если хочешь узнать что-нибудь, — вновь послышался голос из глубины шатра.

— Со мной все будет в порядке. — Лицо Ребекки радостно вспыхнуло. — Давай же. Встретимся через час на представлении.

— Нет!

— Прошу тебя, Эмер. Мне это просто необходимо.

В их разговоре возникла долгая пауза.

— Ладно, — с явной неохотой согласилась Эмер. — Надеюсь, ты соображаешь, что делаешь. Если через час тебя там не будет, я вернусь и приведу с собой стражников.

— Спасибо.

Ребекка, улыбнувшись, кивнула подруге.

Эмер повернулась и убежала. Она злилась, хотя в то же самое время была рада тому, что возвращается в более многолюдную часть ярмарки.

— Войди, — послышалось из темной глубины шатра, — и притвори за собой дверь.

Глава 24

Ребекка вошла в шатер и закрыла за собой дверь. Глаза ее постепенно привыкали к стоявшему здесь полумраку, выхватывая из тьмы отдельные, плохо сочетающиеся друг с другом детали. В шатре горела лишь одна слабая лампа, да и та стояла на полу. Но саму хозяйку шатра Ребекка увидела, только когда та тронулась с места.

— Зачем ты пришла сюда?

Голос звучал отрывисто, казался не столько человеческим голосом, сколько хрипом.

— Я подумала… — начала было Ребекка.

— Ты подумала, что я смогу все тебе объяснить и сделать твою жизнь легкой и приятной.

Произнесено это было утвердительно и все же с некой вопросительной интонацией.

— Нет. Мне надо понять, но ничего облегчать и упрощать я не собираюсь.

— Хорошо. Потому что этого не будет, — проскрипела старуха.

Теперь, когда глаза Ребекки приспособились к скудному освещению, она рассмотрела хозяйку, сидевшую в дальнем конце шатра. Лицо ее было покрыто морщинами, глаза — глубоко посажены, седые волосы — клочковатые и нечесаные. На ней было мешковатое платье и в качестве единственного украшения — круглая брошь, покрытая угловатым орнаментом.

— Садись. Потолкуем, — велела старуха. Ребекка присела на краешек мягкого дивана. — Тебе повезло, что у меня нынче праздник, — продолжила хозяйка шатра. — Иначе я, возможно, встретила бы тебя не так дружелюбно. Кстати говоря, меня зовут Санчией, хотя это и не имеет большого значения.

— А меня — Ребеккой. А что у тебя за праздник?

Санчия откинулась в кресле и достала из какой-то рухляди, изрядное количество которой скопилось в шатре, бокал. Наполнила его белым вином и, подавшись вперед, протянула Ребекке.

— Годовщина, — в конце концов, объяснила она.

— Годовщина чего?

— Откуда мне знать? — неожиданно рявкнула старуха. — Этого же еще не произошло!

Она с явным удовольствием пригубила из собственного бокала.

Ребекка в полном смятении, не понимая, ни что происходит, ни что должно произойти потом, тоже выпила. Молчание начало затягиваться. Санчии вроде бы ни о чем не хотелось разговаривать, и Ребекка, в конце концов, решила сама что-нибудь сказать.

— Ты действительно умеешь истолковывать сновидения? — осторожно осведомилась она.

Санчия хмыкнула. Звук был сухой, словно зашуршала бумага.

— Это-то самое простое. А мне показалось, будто ты хочешь узнать нечто большее.

— Я сама не знаю, чего я хочу, — призналась Ребекка.

— Но речь о волшебстве?

— А что, волшебство действительно существует? — взволнованно спросила девушка.

— А что, воздух действительно существует? — передразнила ее старуха. — Подлинное волшебство говорит само за себя. Что, собственно говоря, тебе хочется обо всем этом узнать?

Хотя Ребекка пришла сюда послушать и в надежде что-нибудь узнать, сейчас она поняла, что у нее нет другого выбора, кроме как самой рассказать этой старухе собственную историю. Рассказать ей обо всем: о смерти матери, о странных желаниях, которые начали приходить к ней после этого трагического события, о встрече с демоном на соляных равнинах и о детских кошмарах, о находке картины, написанной Каваном, о дальнейших открытиях, с нею связанных, и о возобновившихся после этого кошмарах и еще о многом, об очень многом.

И она рассказывала и рассказывала; время, казалось, утратило для нее, какое бы то ни было значение, Санчия не перебивала ее, лишь время от времени кивала. Она потягивала вино и, слушая рассказ девушки, то и дело подливала в оба бокала.

В конце концов, Ребекка рассказала ей о последних событиях, приведших к знаменитой партии в «живые шахматы», и о похожих на сны наяву образах, которые странным образом наложились на физическую реальность. Всеми доступными ей средствами она постаралась, как можно точнее передать все происшедшее на заключительной стадии поединка на площади перед замком:

— Это произошло полтора месяца назад, — такими словами завершила она рассказ.

— И вот ты здесь, — подытожила Санчия.

— Я увидела знак, — объяснила Ребекка. — И понадеялась…

Санчия всплеснула руками. Остающиеся невидимыми драгоценности тихо зашелестели в роскошных рукавах ее платья. Она улыбнулась и, когда заговорила, голос ее зазвучал мягче и доброжелательней, чем раньше.

— А теперь пришла моя очередь. Слушай внимательно. У меня осталось слишком мало сил, что бы дважды говорить одно и то же.

Ребекка кивнула, отставила в сторону бокал. Ей было хорошо и уютно, но все ее чувства предельно обострились; сейчас она видела даже крошечных мотыльков, вьющихся в воздухе подле лампы, воспринимала легкий запах затхлости, стоящий в шатре, видела темную старческую рябь и тонкие волоски на невероятно морщинистых руках Санчии. И все это она воспринимала с какой-то особой отчетливостью. В шатер проникал шум снаружи, из внешнего мира, но звучал он как в сновидении и сразу же исчез, едва только старуха начала говорить. И вскоре все, кроме ее голоса, словно перестало существовать.

— Волшебство представляет собой сложную паутину. Большинство людей называют ее Паутиной с большой буквы — той самой Паутиной. Она проникает повсюду и обнимает все и обладает способностями творить как добро, так и зло. Подключиться к Паутине может каждый, хотя не все понимают, что совершают именно это. Некоторые из здешнего люда… — она очертила в воздухе круг, это был жест, исполненный явного пренебрежения, — прорицатели и тому подобные порою кое-что ощущают. Ощущают достаточно, чтобы заинтересовать публику, это уж точно. Но, так или иначе, большинство людей не осознают повсеместного присутствия Паутины и заложенных в нее сил. Что ж, по меньшей мере, ты не разделяешь их участи! Но есть и такие люди — если хочешь, их можно называть колдунами, — которые не только умеют сознательно подключаться к Паутине, но даже способны добиваться этим решения определенных задач, и остальные люди называют это волшебством. Волшебства полно все, что нас окружает, но лишь когда волшебство становится зримым, люди начинают называть его волшебством!

— Никто еще не объяснял мне этого, — тихим голосом проговорила Ребекка.

— Ничего удивительного, — ответила Санчия. — Большинство людей даже не осознают этого, но есть еще больше людей, которым вовсе не хочется это сознавать. Но прими мысль о существовании Паутины и тогда все станет возможным.

— Может быть, даже слишком простое объяснение, — вставила Ребекка.

— Не совсем так, — улыбнулась Санчия. — Вспомни о том, что ты сама только что мне рассказывала.

Ребекка, глубоко задумавшись, замолчала. У нее имелось столько вопросов, что она не знала, с чего начать.

— А Каван был колдуном? — в конце концов, спросила она.

— В каком-то смысле, да. Художники любого жанра имеют особую связь с теми линиями Паутины, которые отвечают за творчество, хотят они сами того или нет, и, соответственно, обладают возможностью непосредственно воздействовать на других людей, овладевая их чувствами и настроениями. Если, конечно, душа того, кому адресован подобный посыл, восприимчива, а не закрыта для вещей такого рода. Уровень восприимчивости меняется, но никто не лишен ее на все сто. Речь, повторяю, идет о различных уровнях и, понятно, о готовности.

— И он оказался способен вложить все это в свою картину?

Больше всего изумляло сейчас Ребекку, что нечто, столь нематериальное, может сохраняться и сохранять свою силу на протяжении столетий.

— Если ему этого захотелось, — подтвердила Санчия. — Но, создавая портрет твоего монаха, он, должно быть, преследовал какую-то определенную и особую цель.

— Какую же?

— А вот установить это должна ты сама. Не случайно же именно ты нашла картину.

— Я пыталась… — начала было Ребекка.

— Наберись терпения. — Голос Санчии звучал нежно, но в то же самое время твердо. — Всему свой срок.

После еще одной паузы Ребекка спросила:

— А демон?

— В Паутине включено множество существ, которые не вписываются в привычные контуры жизни, — пояснила старуха. — Воспринимая их в качестве носителей добра, мы называем их богами или ангелами. Воспринимая в качестве носителей зла, называем демонами и бесами. Человеческий мозг воспринимает Паутину, лишь подключившись, каждый раз к одному весьма незначительному ее участку и сосредоточившись на нем всецело. Все в целом превыше нашего разумения.

— Но оно существует на самом деле?

— Не сомневайся. Существует точно так же, как воспринимаемая нами физическая реальность мира. Существует, строго говоря, даже в большей степени, чем она. Когда все воспринимаемое нами исчезнет, Паутина останется. Когда все мы умрем и будем похоронены, какая-то часть нашего существа — эманация, если тебе угодно, — продолжит жизнь в рамках Паутины.

— Наши души?

— Это всего лишь одно из возможных определений, — уточнила Санчия. — Есть множество вещей и явлений, которые люди называют сверхъестественными и которые на самом деле являются частными случаями и проявлениями универсальной Паутины, звенья которой, воистину неисчислимы. Души, телепатия, врачевание на расстоянии, порча… даже предсказания судьбы. Ты умная, образованная девочка. Ты можешь найти объяснения всему этому, если только захочешь. Волшебство остается тайной лишь для того, кому хочется, чтобы оно для него оставалось тайной.

— Но как я вписываюсь во всю эту картину? — В голосе Ребекки послышались умоляющие интонации. — Я ищу… ищу чего-то… Почему ты позвала меня?

— Я не звала тебя, — возразила старуха. — Это ты меня позвала. Знак видят лишь те, кому необходимо его увидеть.

И в это мгновение Ребекка вспомнила про свою договоренность с Эмер и обмерла. Час уже наверняка прошел! Санчия прочитала эти мысли на встревоженном лице девушки.

— Не беспокойся, — поспешила она с утешением. — Твоя подруга уже забыла о том, где ты находишься. Она не ворвется к нам и не помешает нашему разговору. Мы закончим его, а потом ты присоединишься к ней на представлении.

Ребекка пристально посмотрела на вновь обретенную наставницу, воспринимая все только что услышанное как чудо. Она сразу поняла, что старуха говорит правду.

— А что значит Прядущая Сновидения?

— Много чего значит.

— А это волшебство?

— Само по себе, нет, — ответила Санчия. — Хотя кое-кто назвал бы это и так. Пряжу Сновидений можно использовать для того, чтобы вдохнуть силу в подлинных колдунов, но не так уж их много осталось в наши дни. Вот мы и вынуждены расходовать наш дар на решение куда более скромных задач.

— Мы?

— Ты тоже Прядущая Сновидения. Ты сама мне об этом только что рассказала.

Ребекка, утратив дар речи, вскинула руки, словно защищаясь от незримой опасности.

— Но послушай, девочка! Как ты думаешь, почему ты здесь очутилась? — В голосе у Санчии на миг прозвучали нотки былой злости. Но тут же она вновь заулыбалась и потянулась к бутылке с вином. — Прости мою невыдержанность, — извинилась она, разливая вино по бокалам. — У меня осталось мало времени, а ни помощницы, ни наследницы у меня нет. Я испытываю страшное одиночество, да и старость — это вовсе не то, что может прийтись человеку по вкусу!

Ребекка почувствовала подлинную боль в голосе Санчии, и ей стало жаль старуху.

— Хорошо, я тебе объясню. — Но сначала Санчия отпила из бокала. — Пряжа Сновидений обычно рассматривается как процесс, который проходит в своем течении четыре стадии. Это и впрямь похоже на работу за прялкой — ты берешь разные нити с тем, чтобы создать нечто прочное, полезное и — ты каждый раз надеешься — гармоническое. Первая и самая простая стадия заключается в истолковании сновидений. Почти каждый может заняться этим, настроившись на соответствующий лад, хотя можно только подивиться тому, сколько глупостей наговорили люди на эту тему. Вторая стадия заключается в том, чтобы увидеть истину, заключенную в сновидениях, признав одновременно и их связь с событиями повседневной жизни, и знание более высокого порядка, в них затаенное.

— А разве это не то же самое, что и истолкование? — спросила Ребекка.

— Нет. Истолкование может оказаться и истинным, и ложным. И то, и другое может оказаться в равной мере увлекательным, но универсальное значение присуще лишь правде.

Ребекка не была уверена в том, что полностью осознала смысл услышанного, однако она не осмелилась снова перебить Санчию.

— Третья стадия, — продолжила старуха, — подразумевает одновременное обретение во сне и прошлого, и будущего. Многие люди имеют фрагментарный опыт, соответствующий третьей стадии, однако сами не осознают этого.

— Ты хочешь сказать: это вроде того, как приходишь куда-нибудь и чувствуешь, что ты здесь уже была, хотя на самом деле знаешь, что попала сюда впервые?

Ребекка задала этот вопрос, чуть ли не наугад, так ей хотелось во всем как следует разобраться.

— Верно. — Старуха улыбнулась, энтузиазм ученицы ее явно обрадовал. — Но Прядущая Сновидения умеет воспринимать такие знаки в первое же мгновение.

— Я понимаю, что можно увидеть прошлое, — задумчиво произнесла Ребекка. Теперь, полностью сосредоточившись, она неторопливо подбирала слова. — В конце концов, прошлое содержится в Паутине… — Она посмотрела на старуху, та одобрительно кивнула ей. — Но как можно увидеть что-нибудь еще не случившееся?

— Время не является постоянной величиной в сновидениях, — указала Санчия. — А в рамках Паутины оно и вовсе не имеет значения.

Ребекка вновь смешалась: она верила всему, что говорила старуха, но точный смысл сказанного от нее ускользал.

— Не смущайся. Когда потребуется, ты все поймешь. — Голос Санчии вновь зазвучал хрипло. — Не привыкла я разговаривать часами, — добавила она и вновь отхлебнула вина. — Так на чем я остановилась?

— На четвертой стадии, — подсказала Ребекка.

— Ах да. Четвертая стадия. — Старуха сделала паузу, словно задумавшись над тем, как поточнее сформулировать свой урок. — Та, кого по-настоящему можно назвать Прядущей Сновидения, умеет досматривать собственные сны до конца. Умеет пользоваться ими для того, чтобы задавать вопросы или влиять на события, происходящие в мире бодрствования… Именно это ты и проделала в ходе шахматной партии.

Ребекка была потрясена услышанным. Хотя все объяснения, выдаваемые Санчией, казались здесь и сейчас совершенно естественными, нельзя было забывать и о том, как бы они прозвучали во внешнем мире — в мире за стенами этого шатра.

— Нормальное развитие заключается в том, чтобы пройти все стадии последовательно, от простого к сложному, — вела речь старуха. — Но ты вроде бы перепрыгнула предварительные стадии и оказалась сразу на последней. Поэтому ты должна испытывать страшную растерянность.

Ребекка уныло кивнула.

— Способность овладеть четвертой стадией есть признак истинного мастерства Прядущей Сновидения, значит, ты в своих поисках не допустила ошибок, — заключила Санчия. — А когда ты овладеешь и тремя предыдущими, то будешь обладать и знанием, и контролем. Знание приходит первым и является обязательным условием для последующего контроля, но ты, судя по всему, идешь в обратном направлении. — Немного помолчав, она добавила: — Талант у тебя бесспорный, но тебе предстоит еще многому научиться.

— Так научи меня, — взмолилась Ребекка.

— Подлинную науку тебе преподать смогут только долгие годы, — отрезала старуха.

— Но…

— Что тебе снилось в последний раз перед тем, как ты пришла сюда? — резко перебив ее и подавив малейшую возможность протеста, спросила Санчия.

После минутной паузы Ребекка поведала ей о соляном потопе. О том, как едва не задохнулась и была спасена женщиной, воздвигнувшей защитный барьер из букв.

— А ты запомнила, что за буквы это были? — тут же вмешалась Санчия.

— Нет. Их сочетания показались мне совершенно бессмысленными.

— В будущем тебе предстоит научиться запоминать такие вещи. — Старуха на какое-то время умолкла, погрузившись в глубокие размышления. — А в каком-нибудь из твоих более ранних снов ты букв не видела?

— Видела. — Ребекка вспомнила о фокуснике и о вырывающихся наружу червях. — Но все было так неразборчиво. Мне не удалось ничего понять.

— Но на этот раз буквы спасли тебя от соли?

— Меня спасла женщина.

— В следующий раз запомни буквы… — Голос Санчии словно бы поплыл, а когда она заговорила вновь, в ее тоне послышалась окончательная решимость. — Сейчас мне надо поспать, а тебя ждет подруга.

Такое резкое прощание потрясло Ребекку, однако она безропотно поднялась с места. Свидание закончилось, но все же она не могла уйти, не задав еще одного, самого последнего, вопроса.

— А почему ты здесь живешь? Среди всех этих…

— Им тоже снятся сны. — Санчия говорила сейчас еле слышным шепотом. — Они люди… И я защищаю их.

— Но как?

— Так же, как я помогла твоей подруге не волноваться за тебя, — загадочно ответила старуха.

Ребекка вновь растерялась. Пора было уходить, а уходить не хотелось.

— Прощай, Ребекка. И спасибо тебе, — только и сказала напоследок Санчия. — Теперь мне понятно что за годовщину я нынче праздновала.

— Прощай, Санчия. — Девушку обрадовало то, что эта встреча, судя по всему, была предопределена заранее. — Я никогда не забуду тебя.

Она отворила дверь и вышла наружу, затем обернулась и еще раз посмотрела в глубь шатра. Впоследствии она не раз думала о том, что же все-таки довелось ей увидеть в это последнее мгновение: то ли прозрачное мерцание напольной лампы, то ли в глазах у старухи и впрямь стояли слезы.

«Для тебя, дитя, мой свет, — вспомнила Ребекка, затворяя за собой дверь, — не погаснет и вовек».

Глава 25

Ребекка шагала как в тумане. Столько всего на нее обрушилось…

Когда она дошла до открытой площадки перед театральными подмостками, там было уже полно народу, и она не сразу разыскала в толпе Эмер. Но вот она, в конце концов, увидела подружку: та разговаривала с молодым человеком и весело смеялась. Когда Ребекка подошла к ним, парень посмотрел на Ребекку с неподдельным интересом.

— А ты не говорила мне, что пришла с подружкой.

— Ее звать Анни. Хорошенькая, правда, самую малость простушка. — Произнося это, Эмер заговорщически ухмыльнулась Ребекке. — Анни, познакомься с Айвеном. Он актер.

— Привет, Анни. Надеюсь, ты останешься на представление?

Ребекка кивнула, звякнув золотыми сережками. Она была рада сыграть роль, уготованную для нее Эмер, лишь бы никто не догадался о том, кто она на самом деле такая.

— Накинь капюшон, — шикнула на нее Эмер. — На тебя люди смотрят.

Ребекка поторопилась последовать этому совету. Она совсем позабыла, что от ее маскарада практически ничего не осталось, и начала настороженно оглядываться по сторонам.

— Мне пора. — Айвен, судя по всему, не нашел в ее поведении ничего странного. — Но мы увидимся позже.

Айвен и Эмер улыбнулись друг другу.

— Недурно выглядит парень, верно? — толкнула подругу Эмер, провожая взглядом удаляющегося за сцену актера.

Ребекка промолчала.

Эмер позабавило подобное безразличие подруги, но она списала его на поздний час и на понятную усталость в связи с их вечерней вылазкой. И уставилась во все глаза на сценические подмостки.

— Гляди-ка! Они вот-вот начнут.

Ребекка, наконец, обрела дар речи.

— А тебе не интересно, что со мною было? — тихим голосом спросила она.

— Да прекрасно я знаю, что с тобой было, — фыркнула Эмер. — Ты разговаривала с какой-то предсказательницей!

Она, не отрываясь, смотрела на сцену, на которой расставляли яркие декорации и над которою уже зажглись разноцветные фонари. В результате за несколько секунд на сцене возник фантастический лесной пейзаж, а ведь только что это были всего лишь палки, железные штанги и куски полотна. Публика встретила это чудо бурными аплодисментами.

— Ну и что, нагадала она тебе что-нибудь интересное? — рассеянно поинтересовалась Эмер. И, не дождавшись ответа, продолжила за подругу: — Высокий темноволосый красивый незнакомец… что-нибудь в этом роде, верно? — Когда и эти слова не вызвали никакой реакции, Эмер искоса взглянула на подругу и сразу же встревожилась, заметив, какое у той серьезное лицо. — Послушай, Бекки, к этим предсказаниям надо относиться исключительно с юмором! И разве тебе не хочется посмотреть представление? Айвен говорит, что оно очень интересное.

Невидимые музыканты взялись за дело, их игра наводила на мысли о струях реки и ветре, шумящем в листве деревьев, и все это еще добавило очарования волшебной картине на подмостках. На сцене начали появляться актеры в пышных нарядах.

— Гляди, вот он! — указывая на Айвена, воскликнула Эмер.

И вдруг Ребекка поняла, что не сможет описать подруге всего, происшедшего с нею на самом деле. Она просто не будет знать, с чего начать, а Эмер наверняка найдет случившееся просто-напросто смехотворным.

Поэтому Ребекка сделала вид, будто следит за представлением, хотя на самом деле почти ничего не замечала. Эмер, напротив, была восхищена и не обращала внимания на странноватое поведение подруги. Ребекка же использовала возникшую передышку для того, чтобы разобраться с самой собой.

«Санчия знает и умеет так много! Ей известно, что значат сны, она умеет распознавать в них истину, она может предсказывать будущее, она в состоянии позаботиться о блудницах, она даже Эмер заставила позабыть об ее собственном обещании! А все потому, что она Прядущая Сновидения. И все же она говорит, что и я такая же! Но я ведь ничего не умею, на самом деле я ничего не умею. Даже во время шахматной партии мне понадобилась чужая помощь. Так о чем тогда говорить?»

Она вновь и вновь мысленно проигрывала состоявшуюся в шатре беседу, вспоминая внезапные откровения и тайны, так и оставшиеся тайнами, — вспоминая каждое слово. За представлением она не следила, хотя толпа реагировала на него весьма бурно и смехом, и аплодисментами.

«Я верю ее словам о том, что такое Паутина, но что, кроме этого, она мне сказала? В конце концов, она ведь не дала истолкования ни одному из моих снов. Может, мне лучше уйти отсюда и вернуться к ней?»

Но в глубине души Ребекка понимала, что вернуться в шатер она не может. «Да и что толку?» Санчия отослала ее со всей решительностью. «Талант у тебя бесспорный, но тебе предстоит еще многому научиться»

Ребекка подумала, что пройдет еще очень много времени, прежде чем она сможет назвать себя Прядущей Сновидения, но, по крайней мере, старуха подсказала ей определенную цель.

«В следующий раз запомни буквы».

Буря аплодисментов подсказала Ребекке, что представление закончилось. Актеры кланялись публике, улыбались, махали руками, оставаясь на подмостках, тогда как их помощники с кожаными кошелями в руках обходили ряды, собирая монеты благодарной публики. Эмер подпрыгивала на месте и отчаянно била в ладоши.

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Так забавно и вместе с тем так грустно! Почти как в жизни. — Она разволновалась настолько, что чуть было не заплакала, но тут обратила внимание на Ребекку, увидела ее задумчивое лицо и, уперев руки в боки, повернулась к подруге. Заговорив пародийно напыщенным тоном, она добавила: — Разумеется, здесь отсутствуют глубина и тонкость, присущие произведениям древности, равно как и утонченное остроумие поэзии Эллерианского периода и предельная внутренняя правота, свойственная великим мистериям… но зашли они с козыря!

Ребекка поневоле улыбнулась.

— Смотрите-ка, ожила! — Эмер воскликнула это так громко, что несколько голов повернулись в их сторону. — Я видела, как она шевельнулась! Может, она и разговаривать умеет?

— Прекрати, — взволнованно прошептала Ребекка. — И так уже все на нас уставились.

— А почему бы и нет? — После представления Эмер была прямо-таки навеселе, словно отведала доброго вина. — На такие титьки, как у меня, засмотришься. Да и твои, кстати, тоже очень ничего!

— Замолчи! — Ребекка рассмеялась.

— Ну а как тебе показалось представление? — несколько отрезвев, поинтересовалась Эмер.

— Сама не знаю.

— Ночью все кошки серы? — Эмер пожала плечами.

— Я… — начала было Ребекка, но тут же замолчала, поняв, что внимание подруги уже переключилось на нечто другое: в сопровождении еще одного юноши к ним приближался Айвен.

— Привет, Эмер. Как, понравилось?

Очень, — похвалила она, глаза у нее по-прежнему сияли.

— Анни, а это Лаваль, — представил друга Айвен.

На лице Лаваля еще поблескивали капли воды, чувствовалось, что он только что смыл театральный грим; на вид он был всего на год-другой старше самой Ребекки. Улыбнувшись, он самым изысканным образом поклонился.

— Мы будем крайне польщены, милые дамы, — без запинки отчеканил Айвен, — если вы соблаговолите проследовать с нами в увеселительное заведение.

— С удовольствием, — улыбнулась Эмер.

— Нет, — отрезала Ребекка.

— Ну, пойдем же, — взмолилась Эмер. — Еще совсем рано.

— Я не могу… Мне надо…

Резко развернувшись, Ребекка бросилась прочь, полы темного плаща хлестали ее по ногам, пока она продиралась сквозь толпы ярмарочных зевак.

— Прошу прощения, — обескураженно разведя руками, извинилась перед молодыми людьми Эмер. — Я ведь говорила вам, что она самую малость простовата.

И она бросилась вдогонку за подругой. Разочарованные молодые актеры сперва было припустили следом, но затем переглянулись, пожали плечами и отправились на поиски других приключений.

А Эмер, в конце концов, догнала Ребекку и подстроилась ей в ногу. Они уже вышли за пределы ярмарки и очутились на безлюдных улицах Крайнего Поля.

— Я тебя просто не понимаю, — возмущалась Эмер. — Сперва цепляешься за меня так, словно тебя пришили, потом мчишься сломя голову потолковать с какой-то гадалкой. Потом опять затихаешь и тут же опять бросаешься в бегство!

— Это была не гадалка, — проговорила Ребекка.

— А кто же?

— Прядущая Сновидения.

— Чего-чего?

Ребекка принялась объяснять, как могла, слова хлынули безудержным потоком, и она не умолкала до самого возвращения домой. Эмер слушала, озадаченно и явно недоверчиво. Она и впрямь не знала, чему верить, а внезапное окончание столь увлекательно начавшегося вечера заставило ее ощутить одиночество и досаду.

Они вошли в замок, не обращая внимания на то, что кто-нибудь может заметить их возвращение, и, едва очутившись во внутреннем дворе, разошлись каждая своей дорогой. Прощание прошло на повышенных тонах, и они наговорили друг другу глупых и обидных слов, понимая, что каждой из них придется позднее раскаяться в сказанном.

— Единственное, чего мне хочется, — как следует выспаться, — на прощанье произнесла Ребекка, прежде чем удалиться к себе в покои.

Но заснуть ей не удалось еще долго, а когда она все-таки погрузилась в дремоту, ей не приснилось ничего, что она запомнила бы, — ничего такого, из чего можно было бы свить пряжу сновидений. Проснулась она подавленной и усталой.

Ближе к полудню Ребекка поднялась на вершину Западной башни, чувствуя себя еще более растерянной, чем раньше, и дрожа под порывами сырого северного ветра. Она видела, как на северо-восток укатывают из города ярмарочные фургоны, буйство красок и многолюдье артистов сливалось на таком расстоянии в одно почти неразличимое пятно.

Тут она услышала, что по винтовой лестнице наверх карабкается еще кто-то, и поняла, что сейчас ей составит компанию Эмер. Пара мгновений прошла в настороженном молчании.

— Мне жаль, что я все это наговорила прошлой ночью, — первой решилась Эмер.

— Я тоже раскаиваюсь, — вяло произнесла Ребекка. — Не думаю, что из моих объяснений можно было что-то понять, и уж наверняка они показались тебе очень странными. Сейчас я и сама не знаю, верю ли я в то, что произошло.

Воспоминания о событиях вечера и ночи самым милосердным образом уже начали приобретать налет некоторой нереальности, начали казаться настоящим сновидением.

— И мне жаль, что я испортила тебе вечер.

— Ай, да брось ты, пустое, — философски отозвалась Эмер, глядя вниз на удаляющийся караван ярмарки.

— А ведь замечательно было бы, наверное, вести такую жизнь, как они, — мечтательно проговорила Ребекка. — Вечно на колесах, вечно видишь что-нибудь новое.

— Само собой, замечательно, — подтвердила Эмер. — Да и как можно сравнивать хорошую сухую комнату с удобной кроватью и служанкой за дверью, с ночлегом в грязи на циновке, подложенной под тележное колесо?

Сарказм этих слов был смягчен любовью к подруге и пониманием того, что Ребекка просто втайне желает избавиться от строгих ограничений, которые накладывает на ее жизнь статус наследницы бароната.

— В жизни есть и кое-что еще, кроме комфорта, — заметила Ребекка.

— В таких условиях ты бы не протянула и недели, — фыркнула Эмер. — Половина тамошнего люда — самые настоящие бандиты, хотя должна признать, мужчины среди них попадаются интересные.

Девушки с улыбкой посмотрели друг на друга.

— Они, должно быть, приняли меня за полную дурру.

— Скорее сумасшедшую, — поправила Эмер.

— А что, тебе тоже кажется, будто я сумасшедшая? — полюбопытствовала Ребекка.

— Время от времени. Расскажи-ка мне еще раз всю эту историю с пряжей и сновидениями.

Этими словами Эмер предложила заключить мир, загладив тем самым возникшую между ними трещину.

И вот Ребекка пересказала свою историю еще раз; теперь Эмер выслушала ее внимательно и не перебивая. Все эти тайны показались ей столь же загадочными, как самой дочери барона, однако она согласилась с тем, что общие принципы в изложении Санчии (и со слов Ребекки) звучат довольно здраво. В любом случае для Ребекки было большим утешением обрести хотя бы одну внимательную слушательницу.

В конце концов, погода испортилась настолько, что дальнейшее пребывание на смотровой площадке башни стало нестерпимым, и они сошли по длинной винтовой лестнице вниз, пересекли узкий западный двор и, пройдя через склады, очутились в галерее, воспользовавшись для этого боковым входом, о котором вообще редко кто и когда вспоминал. Отсюда они отправились в покои Ребекки. Этот маршрут заставил их пройти мимо кабинета Бальдемара. Поравнявшись с этой дверью, они сразу же услышали, как барон спорит о чем-то со своим постельничим. Эмер замерла на месте, взяла Ребекку за локоток, предостерегающе поднесла палец к губам. Мысль о том, что они собираются подслушивать спор своих отцов, ужаснула Ребекку, она рванулась было прочь, но Эмер не позволила ей двинуться с места.

— Подслушивать нехорошо, — шепнула Ребекка.

— Не валяй дурака, — мягко возразила подруга. — Ты же сама вечно жалуешься на то, что они никогда не говорят с нами о важных вещах. Ну вот, а теперь у нас появился шанс узнать кое-что интересное.

В это мгновение Ребекка поневоле согласилась с подругой. Потому что в разговоре мужчин всплыло имя Монфора, а именно такой дополнительный стимул и был ей нужен. Они подкрались поближе к двери и прислушались.

— Так что же, мне отдать замок какому-нибудь неотесанному мужлану?! — размахивая распечатанным письмом, воскликнул Бальдемар.

— Разумеется, нет, мой господин, — ответил Рэдд. — Монфор и в мыслях не держит ничего подобного.

— А, по-моему, как раз держит, — возразил барон.

— Если вы внимательно ознакомитесь с посланием, — преисполнившись терпения, указал постельничий, — то увидите, что он просит у вас единственно поддержки в осуществлении законодательной реформы, призванной избавить страну от одной из самых страшных напастей. Он собирается заставить умерить аппетит самых бессовестных представителей аристократии. А грабить истинно справедливых господ вроде вас вовсе не входит в его намерения.

— Да кому какое дело до того, как они обращаются с собственными крепостными! — заорал Бальдемар. — Эти люди принадлежат дворянам, так почему бы не делать с ними все, что вздумается?

— Потому что существует и такое понятие, как человечность, мой господин, — кротко заметил Рэдд.

Барон задумался, словно услышав нечто для себя новое.

— А что это за смехотворный вздор относительно свободно выбранных народных представителей? — продолжил он. — Любого, кто предложил бы такое в годы правления его отца, тут же вздернули бы за государственную измену.

И по его тону было ясно, что сам барон был бы целиком и полностью согласен с таким решением.

— Королю всего лишь хочется… — снова начал Рэдд.

— Всего лишь? — перебил барон. — Всего лишь то, потом всего лишь это. А сам-то он всего лишь чересчур глуп. Да и ты тоже. Всего лишь болтаешь слишком много!

Барон рассмеялся собственной шутке. Затем уставился на постельничего, словно позволив ему тем самым продолжить спор.

Рэдд принял вызов. Не так уж часто у него хватало сил и смелости на то, чтобы противостоять своему господину, но сегодняшняя тема была для него слишком близка. «Жаль, что не ты здесь барон», — вспомнил он.

— Монфор хочет, чтобы простые люди выбрали своих представителей, которые смогли бы добиваться справедливости, — упрямо повторил он. — В конце концов, едва ли можно ждать от аристократов того, что они станут прислушиваться к нуждам простого крестьянина…

— Что верно, то верно, — перебил его Бальдемар.

— …однако необходима цивилизованная форма взаимодействия, которая могла бы всех устроить. Только подумайте, если ваши подданные окажутся довольны и начнут работать лучше, это принесет вам больше денег в виде налогов и избавит от многих ненужных хлопот.

— И все равно мне это противно, и я убежден, что многие со мной согласятся, — самым спокойным голосом ответил барон. — Не можем же мы позволить крестьянам указывать нам, как себя вести! Ничего удивительного в том, что поднялся такой ропот. — Он презрительно фыркнул. — Было бы неплохо, если бы Монфор начал относиться к своему монаршему долгу с большей ответственностью. Сколько ему, собственно говоря, лет? Двадцать восемь, не так ли? Он уже пять лет правит, и до сих пор не женился, не говоря уже о том, чтобы обзавестись наследником. Это же безумие!

— Могу только предположить, что он придает проведению задуманной реформы первоочередное значение, — вставил Рэдд.

Он знал, хотя и решил не сообщать своему господину, что даже наиболее стойкие союзники Монфора сомневаются в мудрости подобного небрежения вопросом престолонаследования. Королевство, в котором нет общепризнанного престолонаследника, всегда находится на грани смуты.

— Первоочередное по сравнению с заботами о престоле! — негодующе выкрикнул Бальдемар. — Вспомни, что случилось в прошлый раз, когда король умер, не оставив после себя наследника!

Страшная гражданская война, разразившаяся после смерти короля Тиррела много веков назад, до сих пор оставалась притчей во языцех.

— Нет никаких оснований полагать, будто Монфор умрет, не оставив после себя наследника, — вздохнул постельничий. — Он молод и полон сил.

— А как насчет несчастного случая? — буркнул Бальдемар. — Или, да не допустят этого боги, государственной измены? Что тогда?

Рэдда шокировало, что его господин говорит о таких вещах, пусть и в приватной беседе.

— Конечно, знать распалась на два лагеря в своем отношении к возможной женитьбе короля, — пробормотал он. — Но до этого наверняка не дойдет.

— Но слухи-то до тебя доходят, — рявкнул барон. — Измена, это уж как минимум.

— Мой господин, не следует придавать значения столь вздорным слухам.

— Да и дурных предзнаменований было хоть отбавляй, — мрачно заметил Бальдемар. — Нет, что-нибудь наверняка случится.

— Дурные предзнаменования, как вы изволили выразиться, и прочие вещи такого рода — это всего лишь суеверие, и никакого значения ему придавать не надо, — строго произнес Рэдд. — Мы с вами люди разумные и таким глупостям верить не будем.

— Хотелось бы мне, чтобы ты остался столь же разумным, когда все эти беспорядки выльются в открытое восстание, — хмыкнул Бальдемар.

— Мне бы тоже этого хотелось, — сохраняя внешнее хладнокровие, согласился постельничий. — Хотя главным образом мне хотелось бы, чтобы такого несчастья вообще не разразилось.

Несколько секунд прошло в молчании; Рэдд задумался над тем, о чем заговорит сейчас барон. И все же следующие слова Бальдемара застигли его врасплох.

— Ну и как прикажешь мне на это ответить? — с неожиданной кротостью спросил Бальдемар, вновь взмахнув в воздухе королевским письмом.

— Вам надо ответить так, как подсказывает совесть, — тихим голосом ответил Рэдд.

— Вздор! Нечего путать совесть с политикой.

«А вот это напрасно», — подумал Рэдд. Вслух же он произнес:

— Прикажете набросать для вас черновик ответа?

— Займись этим. — Бальдемар отдал ему послание. — А мне надо выпить.

Рэдд собрался, было уходить, он держал письмо двумя пальцами, чувствуя под ними взломанный сургуч королевской печати.

— И, Рэдд, вот еще что, — добавил барон. — Позаботься о том, чтобы он понял стратегическую важность оказываемой нами поддержки. Мне не хочется, чтобы он решил, будто я достанусь ему даром.

— Слушаюсь, мой господин.

В коридоре, за дверью, девицы бросились врассыпную, потому что Рэдд уже был на выходе.

Глава 26

Ребекке при ее третьей встрече с Монфором исполнилось уже тринадцать. Но на этот раз, в отличие от двух первых, она видела его только издали, оказалась всего лишь зрительницей представления, в котором он сыграл одну из главных ролей. Роскошь и великолепие церемонии коронации внушали благоговейный ужас, и Ребекка, сопровождавшая отца и в этой поездке в столицу, могла только удивляться и восхищаться.

В ходе последовавших торжеств ей в какой-то миг показалось, будто Монфор посмотрел на нее, может быть, даже подмигнул, но все произошло так быстро, что позднее она списала это на излишнюю живость собственного воображения.

Празднества затянулись на несколько дней: пиры, пляски, представления артистов и выступления сказителей нескончаемой чередой сменяли друг друга. Целая армия художников была созвана с тем, чтобы запечатлеть на полотне всех участников торжественной церемонии, писцы торопливо скрипели перьями сберегая для потомства каждое слово, сказанное королем и крупнейшими представителями эренийской знати. Ребекка сперва робела и держалась скованно — вся эта роскошь и изысканность ее пугала, — но, в конце концов, завела знакомство кое с кем из числа молодых гостей и вскоре уже веселилась вовсю. Дворец, да и другие великолепные столичные здания, как и сама столица, представляли собой идеальное поле чудес, и сюрпризы подстерегали девочку буквально за каждым углом. Толпы ликующего городского люда, солдаты в безупречных мундирах, праздничная атмосфера — все это привносило свою лепту в блаженство, испытываемое Ребеккой, и все это резко прервалось, когда она вместе с отцом вернулась в Крайнее Поле.

«Неужели с тех пор действительно прошло пять лет?» — удивлялась теперь Ребекка. Кое-что из происшедшего в дни коронации запомнилось ей так четко, словно случилось только вчера.

Она заставила себя отвлечься от воспоминаний и сосредоточилась на разговоре, подслушанном ею несколько часов назад. Им с Эмер удалось скрыться с «места преступления» незамеченными, но с тех пор они с подругой не виделись. А Ребекке отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь об услышанном. Уже несколько часов она провела наедине с самой собой и собственными мыслями и теперь жутко обрадовалась, услышав, как отворяется дверь. Личико Эмер показалось в образовавшейся щелке.

— Можно войти? — Эмер выглядела весьма озабоченной.

Ребекка пригласила ее, но, пока Эмер подходила к ней, дверь раскрылась снова и в комнату буквально ворвалась нянюшка. Поздоровавшись с обеими девушками, она сразу же направилась к Ребекке, неся ей какое-то дымящееся варево.

— Выпей, — распорядилась она, подавая чашку. — Сразу почувствуешь себя лучше.

Ребекка подозрительно посмотрела на густой отвар, потом перевела взгляд на нянюшку.

— Нечего мне чувствовать себя лучше, — отказалась она. — Со мной и так все в порядке.

— Да уж, конечно, — огрызнулась нянюшка. — Раз ты сама так считаешь. А ведь тебе отлично известно, что сегодня утром ты должна была оставаться у себя в теплой комнате, а не торчать на сырой и холодной башне. Если бы у меня были силы, я бы сама туда забралась, чтобы согнать тебя вниз.

Она на мгновение замолчала, и Ребекка поспешила воспользоваться этим, чтобы, вставив слово, попытаться сбить ее с толку.

— Ну, что я тебе говорила! — воскликнула она. — Что-то я про это ровным счетом ничего не помню.

За спиной у нянюшки Эмер прошептала:

— Дай ей о тебе позаботиться. А потом пусть проваливает.

— А прошлой ночью, — продолжила старуха, — ты сказала мне, что у тебя болит горло.

— Не говорила я этого. Да и домой вернулась поздно, — запротестовала Ребекка. — И сразу же легла в постель. Я тебя даже не видела.

— Тебе, нянюшка, все это, наверное, приснилось, — с улыбкой заметила Эмер.

Нянюшка несколько растерялась, ее недавняя уверенность пошла на убыль.

— Да уж, плохо дело, если человеку даже выспаться, как следует, не дают, — посетовала она. — Что-то еще будет?

Ребекка с Эмер переглянулись; им не терпелось, чтобы старуха оставила их наедине. Но та вроде бы никуда не спешила. Напротив, оставалась в комнате и медленно, неодобрительно покачивала головой.

— Прибыл кто-то из королевских людей, — сообщила она, в конце концов. — Приехал из Гарадуна. Сейчас его кормят на кухне. — Она, судя по всему, уже забыла, ради чего пришла, и сейчас настроилась поболтать. — Он привез личное письмо от самого Монфора, так говорят.

Девицы изо всех сил попытались разыграть изумление.

— Ну и о чем это письмо? — поинтересовалась Эмер.

— Болтают, конечно, разное, — ответила нянюшка. — И я, понятное дело, ни во что такое не верю, — поспешила добавить она. — Все это для охальников и бездельников, которым нечем больше заняться. — Она сделала паузу, затем, хитровато прищурившись, выложила главное: — Кажись, солнышко, он проведал, что ты свободна. Кажись, сам хочет на тебе жениться!

— Ты что, с ума сошла, нянюшка! — воскликнула Ребекка.

Эмер и вообще громко расхохоталась.

— Да только он такой, словечка не скажет, — продолжила нянюшка.

— Кто?

— Гонец, кто же еще… Ну да все равно интересно, к чему это.

К отчаянию обеих девиц она тяжело опустилась в кресло, явно не собираясь возвращаться на кухню за новыми слухами. Однако ей пришлось подняться с места, когда в комнате появился новый гость.

Им оказался Скаттл; одетый в парадную форму, кончиками пальцев правой руки он удерживал на весу маленький металлический поднос. На подносе абсолютно ничего не было, и, тем не менее, Скаттл балансировал им с чрезвычайной осторожностью, медленным шагом ступая в комнату. Эта как бы торжественная поступь бросалась в глаза тем сильнее, что все его тело двигалось, казалось, по всем направлениям сразу, причем конечности изгибались под самыми неестественными углами. А вот ногами он топал как на параде. И это, в сочетании с тем обстоятельством, что лицо у Скаттла было иссиня-багровым, а взгляд стеклянным, означало, что он за обедом явно злоупотребил горячительными напитками. Неуверенно остановившись на самой середине комнаты, дворецкий по-прежнему удерживал пустой поднос в полной неподвижности, тогда как все его тело ходуном ходило словно сотрясаемое невидимым ветром. Но если бы весь поднос был заставлен наполненными до краев рюмками, из них не пролилось бы ни капли.

Скаттл огляделся по сторонам и только тогда осознал, что в комнате находятся три женщины, взирающие на него с любопытством. Дворецкий встал во фрунт, открыл, было, рот, собираясь что-то сказать, и тут же закрыл его. Он начисто забыл о том, зачем сюда прибыл.

— В чем дело, Скаттл? — строго спросила Ребекка.

Тот принялся шарить в унылых закоулках своей памяти, дергая то за одну ниточку, то за другую в надежде за что-нибудь ухватиться. «Бренди, — подумал он. — Выпить еще бренди». Хотя нет, не то. Это он уже проделал. Минуты и события предшествующей жизни замелькали у него перед глазами — а он-то думал, что такое случается с человеком лишь перед самой смертью. На него напал мгновенный страх. «Необходимо срочно выпить», — подумал он… Письмо! Что еще за письмо? Бальдемар отреагировал на получение письма вспышкой гнева. Хотя нет, и не это тоже, потому что об этом позаботился Рэдд. Сообщение! Вот в чем дело! Какое-то сообщение… Сообщение, адресованное… но, начиная отсюда, он опять все забыл.

— Ты пришел ко мне, — с трудом сдерживая смех, подсказала Ребекка.

Эмер меж тем отвернулась к окну, ее плечи тряслись от беззвучного хохота.

Ребекка! Наконец-то рыба, которую он ловил, затрепыхалась на крючке и тут же оказалась подсечена и вытащена на поверхность.

— Сообщение, — отрывисто произнес Скаттл. — Твой отец… приглашает тебя… отужинать… нынче вечером… у него в покоях… госпожа моя, — после некоторого раздумья добавил он.

— Спасибо, — ответила она. — И это все?

— Да, госпожа моя.

Ему искренне хотелось надеяться, что это и впрямь так.

— Что ж, Скаттл, можешь идти, — разрешила Ребекка, бросив взгляд на Эмер, которая вновь повернулась лицом к собравшимся и явно над чем-то призадумалась.

Скаттл, описав в воздухе некоторое подобие пируэта, сделал шаг вперед. Вследствие чего едва не налетел на дверцу стенного шкафа. Постоял какое-то время, прикидывая, не выйти ли ему через эту дверь, потом, однако, раздумал и вновь развернулся к входной двери. Еще несколько попыток, в ходе которых он получил пару-тройку ушибов, — и Скаттлу удалось-таки очутиться у двери. Не уронив и даже не наклонив удерживаемого в руке подноса.

В подобном состоянии Скаттл, покидая помещение, придерживался тактики, свойственной рассерженной мухе. А именно — налетать (в его случае это звучало метафорически) на каждый попадающийся навстречу предмет, пока, по теории вероятности и методом тыка, он не оказывался там, где ему было нужно, то есть на этот раз в коридоре. Где он теперь и исчез.

— Пойди, нянюшка, и позаботься о нем, — попросила Ребекка. — Он ведь может серьезно ушибиться.

И как бы в подтверждение ее слов из коридора послышался звук глухого удара.

— Чего же еще ждать, если он ничьими опивками не брезгует?

С явной неохотой старая нянюшка тоже собралась на выход.

— Особенно когда ему случается допить то, что приготовила ты, — заметила Ребекка, искоса поглядев на чашку с отваром, которую принесла старуха.

Нянюшка предпочла пропустить это замечание мимо ушей. Она вышла и закрыла за собой дверь.

— Недурно сработано, — отметила Эмер. — Да и из этих двоих получится совсем неплохая парочка.

Девушки замолчали, как будто припоминая, ради чего, собственно говоря, решили встретиться.

— Ну и как тебе все, что мы услышали? — начала Эмер.

— Твой отец уже рассказывал мне о предполагаемых реформах, — ответила Ребекка. — Так что для меня в этом нет ничего нового.

— Мне он тоже что-то такое говорил, — вспомнила Эмер. — Только я слушала его вполуха.

— Но я и не подозревала, что они могут спровоцировать кого-нибудь на измену, — продолжила Ребекка. — Или даже на гражданскую войну. Просто безумие — допустить такое.

— А может, они просто с жиру бесятся? — предположила Эмер.

— Кто?

— Аристократы. Они уже так давно не воевали — наверное, у них нервишки пошаливают.

— Ты хочешь сказать, что всем этим могут воспользоваться как предлогом?

Мысль об этом повергла Ребекку в ужас.

— А почему бы и нет? Нельзя же круглый год охотиться и охотиться, — фыркнула Эмер. — Кое-кому из мужчин хочется изведать чего-нибудь погорячее.

— Но гражданская война — это же ужас!

Самой Ребекке было страшно даже задуматься над такой возможностью.

— Ты это понимаешь. И я это понимаю, — возразила Эмер. — Но понимает ли это, допустим, Крэнн? Или кто-нибудь вроде него?

Ребекка с ужасом уставилась на подругу, вновь мысленно благодаря ее за помощь, оказанную в деле ее спасения, и содрогаясь при одной только мысли о том, каких ужасных последствий ей удалось избежать, добившись расторжения помолвки.

— Ну, хорошо. Таррант — а, следовательно, скорее всего и Монфор — против того, чтобы ты вы шла замуж за Крэнна. А это, наверное, означает, что они с ним находятся в противоположных лагерях.

— Полагаю, так, — отозвалась Ребекка. Она и сама над этим уже задумывалась. — Но какое это может иметь значение? Наше Крайнее Поле далеко не самый могущественный баронат во всей Эрении.

— Но если верить твоему отцу, — заметила Эмер, — Крайнее Поле имеет серьезное стратегическое значение.

— Да какое там значение!

Ребекка была озадачена, услышав подобное высказывание отца, а смысл сказанного до сих пор оставался для нее загадкой. А может, барон блефовал? Или просто важничал?

— Понятия не имею, — призналась Эмер. — И по мне, так пусть уж лучше Крайнее Поле остается ничего не значащими задворками.

— Да уж, наверняка на задворках жить безопасней, — согласилась наследница бароната. И вместе с тем она осознала, что такой взгляд на вещи свидетельствует о трусости и граничит с государственной изменой. — А интересно, почему Монфор так и не женился? — воскликнула она, меняя тему разговора.

Эмер посмотрела на Ребекку взглядом, значение которого та не смогла истолковать.

— Наверное, у него нет на это времени, — предположила она. — Судя по тому, что я слышала, он человек в каком-то смысле одержимый.

— Но уж выбор невест у него должен быть замечательный, — возразила Ребекка.

— А может, он предпочитает лошадей, — ухмыльнулась Эмер. — Или собак. Многие мужчины лучше относятся к животным, чем к собственным женам.

— Но он не похож на такого, — возмутилась Ребекка.

— Тогда, возможно, он все еще ищет идеальную подругу жизни. — Эмер широко раскрыла глаза. — Давай договоримся, Бекки, что нам известно, что он остается холостым, а почему это происходит, мы не знаем. Меня куда больше интересуют все эти страшные слухи и зловещие предзнаменования, о которых и слышать не хочет мой отец.

— А ты сама об этом что-нибудь тоже слышала? — тут же поинтересовалась Ребекка.

— Но ведь все это праздные и насмешливые умы, которые не знают, чем себя занять… — неточно процитировала Эмер слова своего отца.

— Да, однако…

— Если и слышала, так забыла, — оборвала ее Эмер. — Меня интересуют слухи другого рода.

— Выходит, у нас по-прежнему куда больше вопросов, чем ответов, — уныло подытожила Ребекка.

— Ну, мы же не можем просто пойти и спросить, не правда ли, — вздохнула Эмер. — Тем самым мы выдали бы то, что утром занимались подслушиванием. А это недостойное занятие. — Она сделала паузу и усмехнулась. — Хотя весьма увлекательное.

Они подмигнули друг другу.

— Но вместе с тем и обидное, — добавила Ребекка. — В мире происходит столько интересного, а мы ничего об этом не знаем.

— Неужто тебе это в диковинку? — В голосе Эмер зазвучали нотки напускной кротости. — Так ведь всегда было. Нам, женщинам, надлежит заниматься домашними делами — поддерживать огонь в очаге, стелить постели, стряпать еду, воспитывать детей и с готовностью выслушивать мужа, когда ему вздумается с нами потолковать. Короче говоря, мы поддерживаем жизнь в этой стране… — она сделала драматическую паузу, — тогда как мужчины только тем и заняты, что все проси… просиживают и просаживают!

— Не все мужчины, — рассмеявшись, уточнила Ребекка.

— Ну, ты у нас известная оптимистка.

— И все же я надеюсь, что Монфор одержит победу!

— Да ты просто влюблена в него, — прокурорским тоном обвинила ее Эмер. — С тех самых пор, когда была маленькой, а он взял тебя за руку!

— Он хороший человек и к тому же добрый, — возмутилась Ребекка. — И твой отец знает это!

— Хороший и добрый, допустим, — согласилась Эмер. — Но отсюда до него скакать и скакать! Ты точь-в-точь как нянюшка. Тоже грезишь наяву. И смотрите-ка, как она разволновалась! Словно он и впрямь уже здесь!

— Я никогда не говорила…

— Не говорила, но думала. — Эмер по-прежнему улыбалась, но рассуждала уже всерьез. — Забудь о нем! В мире полно мужчин — и многие из них живут куда ближе.

— Например, Гален?

Это был жестокий удар — и Ребекка тут же раскаялась в нем. Эмер сразу же загрустила.

— Прости, — прошептала Ребекка. — Я не хотела…

— Да какое это имеет значение, — вздохнула Эмер.

Хотя события самого последнего времени внесли в девичью дружбу известную напряженность, узы, связующие их, были чересчур давними и слишком прочными, чтобы любая размолвка не заканчивалась примирением. Эмер быстро оправилась от удара.

— Я же всего лишь пошутила. — Она заставила себя улыбнуться. — У тебя хватит мозгов, чтобы и не мечтать о том, что ты можешь стать королевой.

— Но ведь имеет девушка право и помечтать немного, — усмехнувшись, заявила Ребекка.

— Только не стоит этим злоупотреблять, — попросила Эмер. — Особенно в твоем случае.

Совместный ужин с отцом оказался для Ребекки удручающе бессодержательным мероприятием, правда, за одним исключением. Бальдемар категорически отказался обсуждать с дочерью содержание королевского послания, вопреки ее настойчивым просьбам и искусным подходам, отказался также разговаривать о бесчисленных слухах, о которых сам же упоминал раньше. Политика, полагал он, — это не женское дело. В отличие от супружества. И хотя он ни слова не сказал Ребекке и на эту тему, чувствовалось, что его мысль уже работает в данном направлении.

— Скоро мне надо будет съездить в столицу повидаться с Монфором, — обронил он как бы невзначай. — И мне хотелось бы, чтобы ты составила мне компанию. Надеюсь, это тебя обрадует.

— Да, отец! Конечно!

Ребекка с трудом поверила в собственную удачу. Очутившись в столице, она наверняка сумеет найти ответ на свои вопросы, хотя бы на часть своих вопросов.

— Вот и отлично.

Мысленно барон уже составлял список молодых — и, понятно, холостых — аристократов, живущих в Гарадуне или в его окрестностях.

Какое-то время спустя отец с дочерью попрощались и разошлись по своим спальням; и тот, и другая были более чем удовлетворены результатами вечерней беседы. Уже укладываясь в постель, Ребекка почувствовала, что у нее немного заболело горло.

Город она увидела словно в белой дымке, все его краски показались выцветшими и бледными. Отец подал ей руку.

— Мне бы хотелось, чтобы ты составила мне компанию, — попросил он.

— Но это не Гарадун, — возразила девушка.

В здешнем густом белом воздухе ей было трудно дышать. В конце дороги высилась, уходя в небеса, черная пирамида.

— Да, но это столица, — ответил отец и тут же исчез, оставив Ребекку в одиночестве на пустынных, таинственно перешептывающихся улицах.

Она направилась в сторону пирамиды, пошла сперва медленным шагом, потом все быстрее и быстрее и вот уже сорвалась на бег и помчалась что было духу. И все же бесцветные здания по обеим сторонам улицы, казалось, оставались на месте — и это означало, что на месте остается она сама. Чем быстрее она бежала и чем более отчаянные усилия прилагала, тем меньше ей удавалось. Пирамида, словно дразня ее, оставалась на одном и том же расстоянии от бегущей к ней девушки.

И вдруг настала ночь, молочный туман, стоявший в воздухе, потемнел. В сновидениях время не является постоянной величиной, вспомнилось ей.

Ребекка остановилась, с трудом совладала с дыханием и, затрепетав, огляделась по сторонам.

Из одного из безмолвных зданий тихо выплыл и заскользил навстречу к ней призрак. Ребекка попыталась вскрикнуть, но не смогла. Зыбкий сперва, призрак затвердел и превратился в ходячий скелет, а вот уже его голые кости начали обрастать плотью и жилами, появились кожа и волосы, глаза стали огромными, как две сочные сливы.

Призрак остановился прямо перед Ребеккой и протянул к ней словно бы гуттаперчевую руку. В руке был круглый поднос из белого камня. Ребекка взяла поднос — и призрак тут же исчез. Опустив глаза, она увидела, что держит уже два подноса — по одному в каждой руке. И оба были покрыты высеченными на камне буквами, но эти буквы не складывались в слова. Выглядело это так, как будто порядок букв намеренно спутали, и Ребекка в отвращении чуть было не отшвырнула каменные подносы.

Но тут земля у нее под ногами затряслась, Ребекка и сама зашаталась, отчаянно пытаясь сохранить равновесие. Мостовая и стены домов пошли крупными трещинами, Ребекка почувствовала, что галька, которой была крыта дорога, начала впиваться ей в подметки, норовя пробуравить их насквозь. И вдруг вся улица наполнилась толпами таинственных мертвецов, и все они вытягивали шеи и указывали костлявыми пальцами в небо. И все — уже закатившиеся глаза тоже смотрели вверх, словно мертвецы надеялись вознестись в небеса.

Ребекку охватила непонятная тоска — такая сильная, что горло у нее отчаянно разболелось. И тут послышались голоса — сперва это было лишь дальнее эхо, потом, по мере того как исчезали видения, окружившие девушку, голоса, напротив, становились все громче и громче. Она понимала, что спасается, понимала, что вот-вот проснется, и испытывала громадное облегчение, и все же голову ей сверлило назойливое воспоминание. Или напоминание.

«В следующий раз запомни буквы…» Она торопливо посмотрела на камни, которые по-прежнему держала в руках. Они тоже постепенно исчезали, и Ребекке уже пришлось приложить немалые усилия, чтобы рассмотреть буквы, прежде чем те пропали окончательно.

О Х Р А Н

С Я И

Ч Н Е Д Т

О Е

О Г С И Р

«Другую руку! Быстро!» — поторопила она себя. Голоса мертвецов вокруг вопили душераздирающим хором.

О Л Ь Ю П

Сон проходил, утекал, как речная вода, на которой играют блики солнца.

С У А

«Погоди! Мне уже ничего не прочесть!»

Д Д В У А

О Т

Последняя строчка пропала — и Ребекка очнулась в собственной постели. Во рту у нее стоял вкус соли. Слезы бежали по лицу и набирались в рот. Еще раз всхлипнув, она села, поискала носовой платок, нашла его, вытерла лицо.

— Я попыталась, Санчия, — произнесла она вслух. — Я попыталась.

Горло у нее отчаянно болело.

Глава 27

— Должно быть, на старости с ума схожу, — бормотала нянюшка, передавая больной чашку со своим варевом.

— Спасибо. — Ребекка с удовольствием отхлебнула.

— По крайней мере, на этот раз я дождалась, пока ты не проснешься сама.

Нянюшка принялась хлопотать, привычно наводя в комнате порядок, тогда как Ребекка, приняв целебное снадобье, попыталась привести в порядок собственные мысли.

— Нянюшка, тебе нынче ночью снилось что-нибудь? — в конце концов не выдержала девушка.

— Может, и снилось, только я не запомнила, — отозвалась старушка.

«В следующий раз запомни буквы…»

Ребекка решила, было подняться из постели, но гневный оклик нянюшки заставил ее отказаться от попытки.

— Куда это ты, барышня, собралась?

— Мне надо кое-что записать, — ответила Ребекка.

— Оставайся в постели, — распорядилась нянюшка. Затем, взглянув на расстроенную Ребекку, добавила: — Я принесу тебе перо и бумагу.

Она пошарила по ящикам письменного стола, нашла то, что искала, и подала Ребекке.

— Спасибо.

У Ребекки побаливала голова, и на самом деле ей вовсе не хотелось вставать.

— Только не пролей чернила на простыни, — предостерегла нянюшка.

— Да уж постараюсь.

Ребекка быстро записала буквы из сновидения — те, которые успела запомнить, — и попрекнула себя, что не успела досмотреть до конца высеченное на втором подносе. Нянюшка подозрительно наблюдала за ней.

— Ну и что это такое? — осведомилась она.

— Своего рода головоломка, — пояснила Ребекка. — Или, если угодно, загадка.

— Глупость какая-то, — пренебрежительно бросила Нянюшка, спеша убрать перо и чернила в безопасное место.

«По-моему, тоже глупость, — подумала Ребекка. — Но глупость, имеющая важное значение. Непременно!» Но как она ни старалась, ей не удалось вычитать никакого тайного послания из хаотического нагромождения букв.

Утро прошло как в тумане — это уже подействовал нянюшкин отвар. Ребекка поспала, потом вновь принялась размышлять о ночном сновидении. И снова в недоумении уставилась на записанные буквы.

Незадолго до полудня навестить подружку забежала Эмер.

— Вот что значит торчать подолгу на промозглой смотровой площадке, — заметила она.

— Но сейчас я чувствую себя куда лучше, — не покривив душой, ответила Ребекка. Несколько часов, проведенных в тепле и в холе, и впрямь оказали на нее благотворное воздействие.

— Вот и прекрасно, — заявила Эмер. — Потому что сейчас тебе придется встать.

— С какой стати?

— Я нашла кое-что — и это тебя, возможно, заинтересует, — загадочно проговорила Эмер.

— Что? Что ж ты мне раньше ничего не сказала?

— Нянюшка все утро не пропускала меня к тебе, — вздохнула Эмер. — Пришлось пустить в ход все свои таланты, чтобы, в конце концов, прорваться.

Ребекка усмехнулась. Эти таланты не раз оказывали воздействие и на нее саму.

— Ну и как же тебе это удалось? — полюбопытствовала она.

— Я сказала, что Силберри заболел и попросил ее заглянуть к нему, — невозмутимо пояснила Эмер. — К тому времени, как она обнаружит, что он здоров как бык, мы уже смоемся, если ты, конечно, не замешкаешься со сборами.

— Ну, так что же ты нашла? — взволнованно спросила Ребекка.

Она выскользнула из постели и начала торопливо одеваться.

— Книгу.

— О пряже сновидений?

— Нет. Об истории.

— Ах, вот как…

Ребекка испытала легкое разочарование.

— После того как ты рассказала мне о перепутанных буквах из твоих сновидений и о том, что Санчия велела тебе в следующий раз их запомнить, что-то начало меня томить. Вот здесь. — Эмер постучала пальцем по лбу. — Я знала, что что-то такое видела, но не могла вспомнить, что и где. А вчера вечером нашла.

— В книге?

— Да. Пошли, сама увидишь. — Эмер открыла дверь и выглянула в коридор. — Путь свободен, — объявила она.

Прежде чем выйти за ней, Ребекка положила в карман листок с переписанными буквами. Девушки чуть ли не бегом бросились в «дом» Рэдда, переговариваясь на ходу.

— Книга в библиотеке твоего отца? — поинтересовалась Ребекка.

— Да. В особом шкафу, который вечно заперт, — подтвердила Эмер.

— Но как же тогда?..

— Ну, ключи-то я подобрала давным-давно, — преспокойно ответила дочь постельничего. — Мне всегда казалось, что те книги, которые от меня прячут, непременно должны быть самыми интересными.

— И что, так и оказалось?

— Да нет… Некоторые иллюстрации в книгах по медицине и впрямь любопытны… но в остальном сплошная скука… Главным образом по истории.

— Почему же ты решила прочитать именно эту? — подивилась Ребекка.

— А я и не читала. Только картинки рассматривала.

Когда они уже пришли, Ребекка внезапно забеспокоилась.

— А где сейчас твой отец? — шепнула она.

— У Бальдемара. Они конторские книги проверяют, — сообщила Эмер. — Это занятие на долгие часы. Так оно всегда и бывает. Не робей, пошли!

И вот они вошли в кабинет постельничего и, миновав его, оказались в библиотеке. Это маленькое прямоугольное помещение было хорошо знакомо Ребекке, все стены здесь были заставлены книжными полками. Ребекка бывала здесь бессчетное число раз, неизменно получая удовольствие от путешествия в царство книг, но, в отличие от Эмер, ей никогда приходило в голову поинтересоваться тем, что же скрывается в невзрачном резном шкафу, высящемся в дальнем конце комнаты. Но впервые за все время посещений библиотеки постельничего Ребекка несколько нервничала.

А Эмер направилась прямо к шкафу и повернулась к соседней полке. Найдя ту, что искала, она пошарила за книгами и извлекла из-за них бронзовый ключ. Быстро отперла заветный шкаф и достала с полки один из томов. Все это время Ребекка тревожно посматривала на дверь в кабинет.

— Вот она.

Эмер передала книгу подруге. Едва прикоснувшись к тяжеленному тому, Ребекка испытала странное волнение и сразу же позабыла о только что владевшем ею страхе. Возможно, здесь наконец-то ей удастся найти ответ хотя бы на часть вопросов, число которых все увеличивалось и увеличивалось у нее в мозгу. Книга была в черном кожаном переплете, ее название «Под солью» было выгравировано серебром.

Ребекка присела к столу, раскрыла книгу на первой странице и прочитала вслух:

«Под солью. Автор-составитель Аломар. Обозрение предметов, обнаруженных на Великих Соляных Равнинах, и легенд, с ними связанных».

— Открой на 256-и странице, — подсказала Эмер.

Ребекка, осторожно переворачивая тяжелые страницы одну за другой, дошла наконец до только что названной… и замерла, потому что на нее смотрели каменные таблицы из ее сна.

О Х Р А Н О Л Ь Ю П

С Я И С У А

Ч Н Е Д Т Д Д В У А

О Е О Т

О Г С И Р Я Р П Н И

На мгновение перед ее взором мелькнуло лицо Санчии. «Истинное волшебство ни с чем не спутаешь», — прошептала та. Но Ребекка тут же заговорила и сама.

— Это оно! — воскликнула она. — Это то, что я видела на подносах!

— На каких еще подносах? Мне-то казалось, будто буквы — это что-то вроде барьера, — нахмурилась Эмер.

Восторженная реакция подруги порадовала ее, но в то же самое время и озадачила.

— То было в последнем сне, — откликнулась Ребекка, словно Эмер была в состоянии понять услышанное. — Прошлой ночью мне снова кое-что приснилось. Мертвец подал мне два подноса с надписями. Именно с этими надписями. Это просто невероятно!

— Да уж, — отозвалась Эмер, и нотки недоверия в ее голосе заставили Ребекку впервые отвести глаза от книги.

Не произнеся ни слова, Ребекка извлекла из кармана скомканный листок, расправила его на столе и положила рядом с книгой. Эмер сличила рисунок на листе с иллюстрацией в книге, удивляясь все сильнее и сильнее. Так или иначе, от каких бы то ни было комментариев, она воздержалась, и Ребекка вернулась к книге, пробегая глазами по строкам в поисках каких-нибудь пояснений.

«Здесь изображены так называемые Камни Окрана, поименованные так в честь первооткрывателя, — прочитала она. — Оригинал таблиц к настоящему времени утерян, однако считается, что они были изготовлены из белоснежного мрамора с глубоко высеченными в нем буквами. Неоднократно предпринимались попытки расшифровать изложенное здесь сообщение, однако они остались безуспешными… — Надежды Ребекки сразу же померкли. — Существует теория, согласно которой эти камни могут представлять собой фрагменты более обширного послания, прочесть которое не составило бы труда по обнаружении других камней. Так или иначе, хотя о существовании других камней и ходят легенды, лишь наличие данных двух может считаться вполне доказанным. Едва ли нужно добавлять, что оба этих загадочных диска чрезвычайно древние, хотя их точная датировка представляется невозможной. Не исключено, что остальные образчики (если таковые действительно существовали) уничтожены или искажены до неузнаваемости».

«Но еще как минимум один камень уцелел, — подумала Ребекка, вспомнив сон о соли, сквозь все щели набивающейся к ней в спальню. — Если бы только мне удалось вспомнить буквы!» И хотя ее огорчило, что книга оказалась бессильна помочь ей раскрыть тайну, нельзя было не порадоваться тому, что хотя бы обнаружился полный перечень букв, приснившихся ей накануне. Эмер, догадавшись об ее желании, подала подруге перо, и Ребекка вписала в свой список недостающие буквы, после чего вновь приступила к чтению текста под иллюстрацией.

«С Камнями Окрана связано множество легенд и суеверий. Вот перечень наиболее красочных из их числа:

Судьба страны зависит от личности человека, который сумеет прочесть их первым.

Всякому, кто расшифрует сообщение, покорятся демоны.

Таблицы представляют собой секретный ключ к таинственным сокровищам.

Проклятие падет на голову любому, кто сумеет расшифровать их.

Расшифровка таблиц предотвратит стихийное бедствие гигантских размеров — такое, как землетрясение, потоп или извержение вулкана.

Прочие предположения относительно природы и предназначения камней находятся в диапазоне от чьей-то шутки до зашифрованного изображения колоды карт для гадания (причем форма самих букв трактуется то ли как искаженная пентаграмма, то ли как изображение масти на каждой карте), в диапазоне от личного шифра двоих возлюбленных до некоей герметической поэзии. Лишь об одном можно на данный момент судить со всей уверенностью: ни одно из приведенных выше предположений не соответствует действительности и загадка наверняка останется нерешенной, если, конечно, не будет, хотя бы чисто теоретически, доказано существование и других таблиц».

Ребекку не интересовали разнообразные легенды, приведенные в книге, однако она не разделяла мнения автора-составителя Аломара, согласно которому загадка была принципиально неразрешимой. «Признай Паутину, и не останется ничего невозможного». Правда, для этого необходимо запастись терпением…

— Ну и что же все это значит? — дыша подруге в затылок, спросила Эмер.

— Не знаю. Я надеялась, что эта книга поможет…

Чувствовалось, что Ребекка всецело поглощена находкой, поэтому Эмер, чтобы не мешать, отошла от нее. Она сняла с полки другие книги и начала бездумно перелистывать их.

«Камни Окрана были найдены в 27-м году Бриона, — читала меж тем Ребекка. — Их нашли в точке, находящейся на расстоянии в десять лиг на запад-юго-запад от Блекатора, единственной горы, поднимающейся ввысь над поверхностью соляных равнин. Данная точка почти полностью соответствует предполагаемому местонахождению легендарного города Дерис (который, согласно преданиям, некогда был столицей Эрении), поэтому широко распространено мнение, будто Камни Окрана происходят из этого города. Однако не имеется никаких доказательств того, что это предположение истинно».

И на этом автор книги с данной темой прощался. Это было особенно огорчительно, если учесть, какие надежды возлагала Ребекка на книгу поначалу. «Это даже хуже, чем вообще ничего не знать, — подумала, было, она, но тут же изменила мнение. — Нет, не хуже». Теперь у нее появилось бесспорное доказательство (если допустить, что она в таковом нуждалась) того, что ее сны не являются всего лишь беспочвенной игрой подсознания. «Талант у тебя, несомненно, есть, однако тебе предстоит еще многому научиться».

Ребекка принялась перелистывать книгу, задерживаясь, каждый раз, когда на иллюстрации оказывался, изображен очередной артефакт, извлеченный из-под соляного спуда. Но ничего, хотя бы в какой-то степени столь же интересного, как ее «подносы», она не нашла. Добычей археологов становились, как правило, камни, черепки и стекло, порой — с вкраплениями из драгоценных металлов, но попадалось им и дерево, обезображенное практически разъевшими его соляными кристаллами, попадались и кости — как человека, так и животных. Эти открытия делались на всей территории соляных равнин, но все же большинство находок попадалось на сравнительно небольшой площади вокруг предполагаемого местонахождения Дериса.

Внимание Ребекки привлек рисунок, сделанный с барельефа. Здесь был изображен город, застроенный изящными белыми домами, и над всем городом возвышалась высокая черная пирамида. Подпись под рисунком гласила: «Копия с древнего барельефа, предположительно изображающего город Дерис и гробницу короля Тиррела». Ребекка перечла это дважды, ее глаза расширились, потому что она вновь столкнулась с чудом.

— Я видела это! — воскликнула она в полный голос. — Здесь это и происходило!

Эмер подняла на нее глаза.

— В чем дело?

— Дерис, — пояснила Ребекка. — Вот где я побывала во сне. Это была не нынешняя столица, и, тем не менее, столица.

Эмер через плечо подруги посмотрела на рисунок.

— Прежде чем его погребла соль? — спросила она.

— Да.

Ребекка задрожала, вспомнив то появляющиеся, то исчезающие привидения и ощущение собственного ужаса, когда она едва не задохнулась в соляной бездне.

— Ты еще более чокнутая, чем я думала, — объявила Эмер. — Это же все было много веков назад! И это известно каждому.

Вопреки собственным словам, Эмер явно была ошарашена.

— И все они смотрели вверх… — прошептала Ребекка, мыслями она была сейчас далеко отсюда. — Как будто им хотелось разглядеть небо.

— Но, Бекки! Это же было только во сне!

— Как ты берешься судить об этом? — возмутилась Ребекка. — Все это было по-настоящему. И они восстали. Город Дерис восстал!

Сейчас она почти кричала, собственная фантазия сводила ее с ума.

— Тсс! Тише, — тут же зашептала Эмер. — Не то весь замок услышит.

Хотя Ребекка после этого и успокоилась, во взгляде у нее по-прежнему сквозила одержимость. Она вернулась к книге и прочла то немногое, что говорилось о самом существовании Дериса. Эмер с тревогой следила за ней, то и дело, посматривая при этом на дверь. Ребекка же не обращала на подругу никакого внимания — ее вновь захватили откровения, содержащиеся в книге «Под солью».

«Мифы и легенды, которыми окружен Дерис, заметно превышают количество установленных фактов; строго говоря, их слишком много, чтобы подвергнуть их каталогизации. Одним из самых распространенных преданий, существующим к тому же в нескольких версиях, является рассказ о том, что город был давным-давно перенесен разгневанными богами на дно морское. Его обитатели стали хладнокровными подводными существами, и это длилось до тех пор, пока в ходе великой битвы они вновь не вырвались на поверхность земли. Главным в этой битве (Ребекка перевернула страницу) …был конфликт между противоположными сторонами волшебного спектра в рамках Паутины. Противоборствующими сторонами выступали, в первом приближении, Добро и Зло, и они не могли разомкнуть взаимно смертельных объятий до тех пор, пока не вмешалось существо, известное под именами Дитя Паутины, Око Ночи или Слезы Вселенной. Согласно всем письменным преданиям, это существо обитало на морском берегу и, если верить большинству источников, было единственной дочерью жестокого вдовца-барона. Некоторые называли ее и Ребекхой, хотя написание этого имени точно неизвестно, что же касается обстоятельств ее смерти…»

— Живо, — в панике прошептала Эмер. — Идет отец.

Услышав доносящийся снаружи шум, она первым делом схватила со стола книгу.

— Нет! — воскликнула Ребекка.

Вскочив, она попыталась вернуть книгу. Однако споткнулась, к тому же Эмер грубовато отпихнула ее, прежде чем самой метнуться к заветному шкафу, поставить книгу на полку и запереть дверцу. Она как раз успела проделать все это и чинно усесться в кресло, когда в дверном проеме показался Рэдд. Эмер сделала вид, будто углубилась в чтение, но Ребекка, войдя в ступор, сидела совершенно неподвижно и ни единой мысли не было сейчас у нее в голове.

— Привет, девочки, — весело поздоровался постельничий. — Чем это вы тут занимаетесь?

— Да так, дурака валяем, — ответила Эмер.

— Не часто ты вообще-то сюда заходишь, — пожурил он дочь. — Ну и что же ты читаешь?

Эмер, схватившая первую подвернувшуюся под руку книгу и не имеющая ни малейшего представления хотя бы о том, как она называется, поднесла ее к отцовским глазам, чтобы тот сам прочитал название. Это был солидный том по географии северных гор.

— Ну и ну, — пробормотал Рэдд. — Ну а ты, Ребекка?

Однако Ребекка утратила дар речи. Ее сознание вот-вот было готово помутиться. Призрачные параллели между древней Ребекхой и ею самой в сочетании с резким и несвоевременным перерывом в чтении и ошеломили ее, и напугали. Эмер умоляюще посмотрела на подругу.

— С тобой все в порядке? — встревоженно спросил Рэдд.

Но ответа не последовало и на это.

— Бекки, — начала было Эмер, но тут всеобщее внимание отвлекло нечто иное: медленно, мучительно медленно и громко скрипя на проржавленных петлях, открылась дверца заветного шкафа.

Лицо Рэдда стало подобно камню. Эмер в ужасе закрыла глаза, а Ребекка уставилась на раскрывшийся шкаф как загипнотизированная. На пару мгновений замер, казалось, сам воздух в библиотеке. Ни звука, ни шороха, атмосфера всеобщего оцепенения. Затем постельничий, придя в себя первым, устремился к шкафу.

— Почему это он открыт? — Глаза Рэдда пробежали по полкам, однако пустого места там не обнаружилось. — Вы читали что-нибудь взятое отсюда? Не так ли? — Он заметил, что книга «Под солью» стоит вверх ногами, и перевернул ее. — Не так ли? — повторил он, недвусмысленно потрясая книгой под носом у обеих девушек.

— Неправда, — тихим голосом и потупившись, ответила Эмер.

— Правда, — прошептала Ребекка, по-прежнему глядя на том в кожаном переплете как загипнотизированная.

— Давай сюда ключ, — со с трудом сдерживаемой яростью в голосе приказал дочери Рэдд. Нервничая, та передала ему ключ. — А теперь — с глаз моих долой! Убирайся!

Эмер, в последний раз бросив взгляд на по-прежнему пребывающую в оцепенении подругу, бросилась, побледнев и задрожав, вон из кабинета. Она никогда еще не видела отца в таком бешенстве.

— Ребекка, ты читала эту книгу? — спросил он, изо всех сил стараясь говорить в спокойном тоне.

— Да, — прошептала она, тоже испуганная его вспышкой.

— Какую часть?

— Про Дерис, — выдохнула она.

По лицу Рэдда промелькнула тень внезапного страха.

— Дерис — город мифический, — ледяным голосом отчеканил он. — Даже если он и впрямь когда-то существовал, то теперь он навсегда исчез. Навсегда! Ты поняла?

— Я была там, — тихо сказала она.

— Не говори глупостей, девочка, — вырвалось у Рэдда.

Только спокойная убежденность в собственной правоте, прозвучавшая в голосе у девушки, помешала ему осыпать ее насмешками.

— Во сне, — отчаянно попыталась она объяснить. — Я уже знала и про таблицы, и про черную пирамиду.

— Все это идиотские суеверия, — презрительно бросил он. — Должно быть, ты где-нибудь прочитала о них, а из-за этого увидела город во сне.

— Ты никогда не позволял мне читать такие книги, — возразила Ребекка. — Так откуда бы я взяла их?

Теперь она уже и сама рассердилась.

— Не давал — и правильно делал! — выкрикнул он. — Забивать себе голову этим вздором опасно! А ведь ты, Ребекка, еще так молода…

— Я — Прядущая Сновидения!

Она бы никогда не сказала этого, если бы он не загнал ее в угол.

— А это еще что за чушь! Откуда ты набралась всей этой ерунды?

Его ярость пылала белым пламенем.

Лишь самую чуточку поколебавшись, Ребекка призналась в том, что побывала на ярмарке. Сперва она рассказывала об этом спокойно, излагая голые факты, но по мере того как воспоминания овладевали ею, голос ее проникался все большей и большей убежденностью. Рэдд молча слушал ее; на смену гневу его постепенно охватила глубокая печаль.

— Я разочаровался в тебе, Ребекка, — грустно отметил он, когда она закончила свой рассказ. — Вот уж не думал, что ты способна на такой обман. От Эмер я ждал чего-то подобного, но только не от тебя. Сначала ярмарка, теперь еще и это.

Он помахал у нее перед носом злополучной книгой.

— Извини, — тихим голосом попросила она.

— Какие-то шарлатаны набили тебе голову смехотворным вздором…

Рэдд заставил себя остановиться, чтобы собственная ярость не подмяла его под себя окончательно.

— Она сказала мне, чтобы я запомнила буквы, и… — начала было Ребекка, но он взмахом руки заставил ее замолчать.

— Если у тебя есть хотя бы капля здравого смысла, ты обо всем этом забудешь. А также забудешь обо всем, что ты прочитала в этой книге.

— Но там сказано кое-что…

— То, что ты прочитала здесь, это древняя история, — вновь перебил он ее. — Мифы и легенды. И это не имеет абсолютно никакого отношения к событиям наших дней.

— Но…

— Я отказываюсь далее обсуждать эту тему, — строго произнес постельничий. Он поставил книгу на полку, закрыл шкаф, запер его. Потом вновь обратился к Ребекке: — Отныне тебе запрещается посещать библиотеку в мое отсутствие. Поняла?

— Да.

«Ты не имеешь права так со мной поступать», — подумала она.

— А теперь уходи отсюда, — ледяным голосом приказал он.

Ребекка, не произнеся в ответ ни слова, вышла.

Глава 28

Ребекка шла, сама не понимая куда. Какое-то время спустя, уже придя в чувство, она обнаружила, что находится в потайной комнате наверху Восточной башни. Инстинктивное желание спрятаться привело ее именно сюда.

День за окном стоял сырой и холодный. Старая крыша в нескольких местах протекала, свирепствующий в комнате сквозняк делал ее особенно стылой, но Ребекка наедине со своим несчастьем ничего этого не замечала. Она понимала, что ее доверительные взаимоотношения с Рэддом уже никогда не восстановятся в полной степени, но понимала она и то, почему он с такой неохотой всегда разговаривал с ней о древних легендах и волшебстве. Оба они теперь узнали друг о друге неопровержимую истину: Рэдд понял, что она способна на двуличие и обман, а сама Ребекка поняла, что он сознательно скрывал от нее сведения, которые непременно оказались бы в ее жизни определяющими.

И по-прежнему в голове у нее звучали слова и предложения из книги «Под солью».

«Город Дерис и гробница короля Тиррела». Отныне и то, и другое уже не были для нее всего лишь преданием. Они стали столь же реальны, как ее собственный дом, ведь она побывала там. И, разумеется, Тиррел был прославленным королем, жившим в незапамятные времена, и его смерть в отсутствие законного наследника послужила причиной жестокой и кровопролитной гражданской войны. Ребекка до сих пор не осознавала того, что он погребен в Дерисе, а, поняв это, удивилась тому, что об этом умалчивают все книги по истории, которые она читала. Но куда больше ее волновал вопрос о том, когда он умер. Произошло ли это непосредственно перед тем, как на город обрушилась соль? Или раньше? «…погребенный на дно морское…» Только теперь этот город был погребен не на дне морском, а под толщей соли.

«…люди стали хладнокровными подводными существами…»

Отвратительные скелеты и призраки, которых она видела, жили в соли точно так же, как рыбы живут в воде.

«…великая битва вернула его на поверхность земли…» А не может ли он восстать еще раз, протомившись столько столетий под чудовищной тяжестью соляных образований? А если так, то не начнется ли новая битва?

«…Добро и Зло… сцепились в смертельных объятиях…

Дитя Паутины, Око Ночи, Слезы Вселенной…»

Все три имени звучали судьбою, но только одно из них — Око Ночи — более или менее соответствовало ситуации, в которую попала сама Ребекка. По крайней мере, Прядущую Сновидения можно в каком-то смысле назвать и так.

«…она жила на берегу моря…»

Ребекка жила в доме на краю соляных равнин. И само название отцовского удела — Крайнее Поле — только усиливало эту связь, так что и остальные совпадения с ее собственной судьбой не могли быть всего лишь случайными.

«…единственная дочь жестокого барона-вдовца…

…Ребекха…

…ее смерть…»

Ребекка содрогнулась, почувствовав, что попала в ловушку, тем более ужасающую, что она не могла ни разглядеть ее, ни прикоснуться к ней; в ловушку настолько не существующую, что выбраться из нее так же трудно, как отогнать руками ветер. Ей захотелось отказаться от обрушившихся на нее знаний, убедить себя в том, что все это неправда, что все это с ней никак не связано… ей захотелось — но поступить так она не смогла.

«Но почему именно я, — мысленно взмолилась она. — Почему все это появляется в моих сновидениях, если мне не дано познать, что это значит?»

Отчаяние накатывало на нее, как физически ощущаемая волна. Ей казалось, будто вся ее жизнь отныне полностью вышла у нее из-под контроля. Разнонаправленные силы, воздействуя на нее, разрывали ее на части: Бальдемар с его алчностью и тщеславием, Фарранд и Крэнн с их кознями, возможно чреватыми изменой, Таррант с его встречными происками и завуалированными намеками, Санчия с ее двусмысленными назиданиями, Рэдд с его сердитым всеотрицающим упорством.

— Ну а как же я? — простонала она вслух. — Или меня никто так и не захочет спросить?

Голос ее прозвучал хрипло, и она раскашлялась. На ее вопросы ответа не было. Из дальнего конца комнаты на девушку сумрачно и безучастно поглядывал неподвижный монах.

«Мне необходимо вновь заглянуть в эту книгу», — подумала она, и одна мысль эта заставила ее задрожать. «Неужели мне действительно хочется это узнать? Но ведь я сойду с ума, если не узнаю». Она понимала, что ей ни в коем случае не удастся добиться своего, пока Рэдд столь решительно противостоит и противится малейшему ее интересу к данной теме. И добиваться новой встречи с ним сейчас слишком рано.

После долгих и мучительных хождений по кругу в попытке решить эту проблему Ребекка вспомнила и другую загадку, про которую прочитала в книге «Под солью». Камни Окрана тоже были загадкою, но эта загадка не имела для девушки столь персонального характера, и Ребекка с радостью предалась размышлениям о ней, требующим интеллектуальных усилий и не требующим эмоциональных.

«Они должны иметь большое значение, — подумала она. — Они из Дериса… И я видела их во сне. И может быть, если мне удастся расшифровать их…» Она порылась в карманах, но так и не обнаружила листка со своими записями. «Но не могла же я потерять его!» В последний раз она держала его в руках, когда понадобилось вписать недостающие буквы.

Ребекка попыталась вспомнить эти буквы, но к собственному ужасу поняла, что все позабыла. Уныние девушки еще усилилось. За окном между тем стало темнеть, причем дождь лил по-прежнему. Ребекка ощутила приближение приступа лихорадки, ее бросало то в жар, то в холод. Горло страшно болело, хотя она и не придавала этому никакого значения. Она даже не подняла глаз, когда дверь в комнату открылась и с зажженной лампой под промокшим чуть ли не насквозь плащом со смотровой площадки в комнату вошла Эмер.

— О Господи, Бекки. Что это ты тут делаешь во тьме? — Она подошла поближе и пристально посмотрела на подругу. — С тобой все в порядке? Выглядишь ты неважно.

Ребекка подняла голову, и в глазах у нее был такой ужас, что Эмер содрогнулась.

— В чем дело? — воззвала она, присев возле подруги на колени и взяв ее холодные руки в свои. — Что случилось?

Медленно и с запинками Ребекка поведала ей о том, что вычитала в книге, и о том, на чем именно вынуждена была прерваться. И хотя говорила она тихо и хрипло, не было никаких сомнений в том, что она верит собственным словам. Эмер заставила себя хотя бы попытаться приободрить подругу и разогнать ее страхи, но и сама в глубине души поняла, что это безнадежное дело.

— Все это всего лишь древние россказни, собранные в книгу, — начала было она. — И только из-за того, что…

Ребекка перебила ее:

— Только не пытайся заморочить мне голову, Эмер. Твой отец уже делал это, но я поняла, что он испугался. Мне необходимо дочитать эту историю до конца. Может быть, тогда я пойму, чего, собственно говоря, от меня ждут.

После долгой паузы Эмер смирилась с собственным поражением.

— Если это так важно, — решила она, — я эту книгу для тебя уж как-нибудь раздобуду.

— Интересно, как?

— Еще не знаю. Дай мне денек-другой, пока он не поостынет. — Она полезла за пазуху. — А пока суд да дело, — продолжила она, извлекая скомканный клочок бумаги, — мне кажется, это тебя порадует.

Ребекка взяла у нее листок и с облегчением увидела на нем переписанные буквы. «Когда-нибудь, — мысленно поклялась она, — я сумею понять, что это значит». И у нее на губах заиграла легкая улыбка.

— Каким образом тебе удалось раздобыть его? — спросила она.

— Сграбастала, когда вошел отец, — ответила Эмер. — Даже если бы он заметил, едва ли ему захотелось бы сюда лезть. — Ухмыльнувшись, она погладила себя по груди. — Хорошо, что хоть одна из нас до этого додумалась.

— Да и не думаю, чтобы мне удалось спрятать листок с такой же легкостью, — заметила Ребекка, скосив глаза на собственную, куда более скромных размеров, грудь.

Эмер расхохоталась, обрадовавшись тому, что ее подруга вновь обрела способность шутить. Расхохоталась она весело и заразительно, но стоило, в свою очередь, рассмеяться Ребекке, как ее смех перешел в тяжелый кашель. Эмер тут же разволновалась.

— Пошли, — приказала она. — Тебе надо лежать в постели, а не торчать в этой крысиной норе.

Они прошли вдоль стен, возле которых выл ветер, пока не спрятались под кровом Южной башни.

— А что Рэдд? — тихо спросила Ребекка.

— Не знаю, — отозвалась Эмер. — Я с тех пор его не видела.

Как только они оказались в покоях у Ребекки, все хлопоты взяла на себя нянюшка. Разахавшись и разохавшись, она с подозрением уставилась на мокрый плащ Эмер, но воздержалась от комментариев. Эмер удалилась, как только Ребекку уложили в постель; она понимала, что ее подруге сейчас понадобятся именно те душевные качества, которые в избытке имелись у нянюшки. Старуха провела у постели своей питомицы ночь, то и дело ненадолго задремывая в кресле, неизменно готовая прийти на помощь, подержать Ребекку за руку, шепнуть ласковое словечко, приготовить очередную порцию отвара.

Ночь прошла в беспокойном забытьи, а наутро выяснилось, что девушка отчаянно расхворалась. Она стонала, обливалась потом, корчилась в судорогах, а потом ненадолго засыпала — и все повторялось вновь. Нянюшка и две служанки были у нее постоянно, Эмер часто наведывалась, но Ребекка не узнавала никого из них. Тогда нянюшка распорядилась о том, чтобы больную как можно реже беспокоили. Дочь барона тяжело заболела, и ее наставница и заступница решила не оставить ничего на волю слепого случая. И вторую ночь она провела у постели Ребекки.

Время от времени больная что-то кричала во сне, но нянюшка не понимала смысла слов и не могла успокоить свою подопечную.

— Тебе надо увидеть их! — Ребекка села в постели, взгляд незрячих глаз уставился вдаль. — Тебе надо увидеть буквы. Надо запомнить буквы.

Казалось, она разговаривает с кем-то, остающимся видимым только ей; она не успокоилась до самого рассвета.

К вечеру следующего дня самое худшее осталось, казалось бы, позади. Жар спал, он, словно сжег сам себя, но девушка по-прежнему чувствовала страшную слабость, все тело у нее буквально разламывалось. И, тем не менее, она была в сознании и не помнила ничего из случившегося за последний день и две ночи, зато на нее с новой силой набросились так и оставшиеся без ответа вопросы. Ребекка упросила нянюшку впустить к ней Эмер — и та в ходе недолгого свидания успела шепнуть, что так и не придумала способа заполучить книгу.

— Но я не оставляю попыток, — поспешила добавить она.

— Спасибо, — прошептала Ребекка.

— Есть у меня и другие новости, — продолжила Эмер. — Через три дня ты едешь в Гарадун — так что давай поправляйся!

— Попробую, — обрадованная услышанным, пообещала Ребекка.

Возможно, в Гарадуне ей удастся найти ответ хотя бы на часть своих вопросов. И, кроме того, появится шанс вновь встретиться с Монфором…

— Хотелось бы мне тоже поехать, — вздохнула Эмер. — Везет же некоторым!

— Так что ж тебе мешает?

— Должен же кто-то остаться в Крайнем Поле за главного, чтобы все тут не пошло вверх дном, пока барон прохлаждается и развлекается.

— Твой отец?

— Вот именно. И это означает, что мне тоже придется остаться.

— Ну и как он?

— Тише травы, — ответила Эмер. — Мы с ним практически не разговариваем. Но, по-моему, ему хочется сделать вид, будто никакого недоразумения не было.

— Бедный Рэдд!

На протяжении трех следующих дней время тянулось еле-еле. Ребекка быстро шла на поправку, хотя и не столь стремительно, как ей бы самой того хотелось. Нянюшка, явно гордясь выздоровлением питомицы и ставя это себе в заслугу, обращалась с Ребеккой так, словно та вновь превратилась в пятилетнюю малышку, нахваливая ее всякий раз, когда та подъедала все со своей тарелки, и поднимая крик, когда девушке хотелось подняться из постели. Эмер часто навещала подругу, но не могла более поделиться ничем интересным. Даже Бальдемар нанес дочери недолгий визит, чтобы удостовериться в том, что у нее хватит сил на поездку в столицу. Однако от внимания Ребекки не укрылось, что по каким-то своим таинственным причинам Рэдд ее не навещает, — и это обстоятельство и радовало, и печалило ее одновременно.

Вечером перед отъездом Эмер сообщила Ребекке, что ей снова удалось проникнуть в запертый шкаф (Ребекка даже не спросила, каким образом), однако книги «Под солью» там не обнаружилось.

— Должно быть, он перепрятал ее, — сделала естественный вывод Эмер.

— Может быть. А может быть, и сжег. — Произнеся это, Ребекка ужаснулась такой возможности.

На следующее утро Бальдемар, Ребекка и нянюшка, однозначно давшая понять, что не намеревается расставаться с питомицей, выехали на север в сопровождении четырех верховых. Женщины ехали в небольшой крытой карете, которая, пусть и, не отличаясь излишним комфортом и к тому же бултыхаясь на разбитой дороге, все же предоставляла им защиту от разгула стихий. День выдался сухой, но холодный, дул сильный ветер. Бальдемар ехал верхом до тех пор, пока они не покинули пределы Крайнего Поля, а затем присоединился к Ребекке с нянюшкой, расположившись в относительно теплой и удобной карете.

Ехали они не спеша, с частыми остановками, чтобы перекусить и покормить лошадей, но оба раза, когда они останавливались на ночлег, Бальдемару удавалось заехать к кому-нибудь из равных по званию, так что условия оказывались более чем приемлемыми. И, тем не менее, все вздохнули с облегчением, когда на утро третьего дня перед ними предстала столица.

Глава 29

Гарадун оказался еще более оживленным и людным городом, чем запомнилось Ребекке. Улицы были полны народу, кругом стоял шум и гам, и карета Бальдемара еле тащилась, потому что путь то и дело преграждали людские толпы и чужие экипажи. Судя по всему, здесь кипела торговля, и разнообразие предлагаемых товаров — взять хотя бы те, которыми торговали на вынос, прямо на улице, — превосходило все ожидания вновь прибывших из Крайнего Поля.

На одном из перекрестков им пришлось подождать, пока дорогу не перейдет отряд воинов, — те маршировали стройными рядами, их мундиры были безупречны, а оружие грозно блистало. Во главе колонны шагал знаменосец, ослепительно яркое знамя гордо реяло на ветру. Контраст между этими вымуштрованными воинами в великолепных мундирах и нелепым видом плохо обученных стражников из родного замка был поразителен, но Бальдемар поглядел на чужаков не без удовольствия.

Городская архитектура могла похвалиться образчиками всех стилей, зданиями любой высоты и любых размеров, и некоторые из них производили весьма внушительное впечатление, но, конечно же, главной драгоценностью во всей этой сокровищнице был королевский дворец. Возведенный за несколько столетий, он объединял замок, правительственное здание и несколько построек, предназначенных для церемониальных приемов и прочих празднеств двора. Строго говоря, это был город посреди города, имелись здесь собственные гостевые дома, сады, склады, сокровищница, арсенал и все остальное, мыслимое и немыслимое. Несколько сот человек жили и выполняли служебные обязанности за здешними стенами из серого камня, начиная с главы налогового ведомства и командира королевской гвардии и заканчивая поварами, пекарями, слугами и конюхами.

Когда карета проехала под аркой главных ворот, на глаза вновь прибывшим попалось множество ярких стрелок: укрепленные на стенах и башенках, они представляли собой дорожные указатели, так что прошло совсем немного времени, прежде чем барон со своими спутниками удобно разместились в заранее отведенных им покоях в «Орлином Крыле». Бальдемар тут же отправил несколько гонцов с посланиями и озаботился организацией важных встреч на завтра, тогда как Ребекка обрадовалась хотя бы тому, что очутилась в комнате, в которой не течет с потолка и не скрипят половицы. Путешествие утомило ее, она ведь еще не успела по-настоящему оправиться от недавней болезни. Нянюшка тоже устала — и они обе с облегчением решили провести весь остаток дня, никуда не выходя из дому.

На следующее утро Бальдемар отправился по делам, предоставив дочери заниматься, чем той вздумается. Расспросив одну из приставленных к ним здешних служанок, Ребекка узнала о местонахождении Архива, намереваясь при первой же возможности воспользоваться тамошней библиотекой. Нянюшке подобная перспектива не показалась заманчивой, и она принялась убеждать Ребекку в том, что им следует дожидаться у себя в покоях, пока барон не пришлет за ними кого-нибудь. Но когда ее питомица все-таки настояла на том, чтобы выйти из дому, нянюшка принялась рассуждать о всевозможных интересных делах, которыми они могли бы заняться вместо визита в библиотеку.

— Зачем тебе глотать книжную пыль, когда вокруг и без того есть на что посмотреть?

Из книг тоже можно узнать много чего интересного, — ответила Ребекка, надеясь на то, что нянюшке это как раз покажется скучным, и она отпустит ее одну.

— Много чего интересного можно узнать где угодно, — пробормотала старуха, поняв, однако, что Ребекку не переубедишь. Тогда она сдалась и поневоле решила составить ей компанию.

Архив представлял собой огромное здание из того же серого камня, что и наружные стены всего дворца Большие двойные двери были заперты, но гораздо меньшая дверь оказалась открытой, так что Ребекка бесстрашно и без труда шагнула внутрь. Она очутилась в просторном зале, освещенном рядами уходящих, казалось бы, в бесконечность ламп и солнечными лучами, падавшими в высокие стрельчатые окна. В центральном нефе несколько десятков клерков и писцов деловито водили пером за длинными деревянными столами. Кое-кто из них при появлении Ребекки мельком посмотрел на нее, но тут же вернулся к своей работе. По всем стенам сверху донизу тянулись книжные полки, заставленные томами любых размеров, толщины и формата, на самом верху проходил балкон — и там, между стрельчатыми окнами, виднелись опять-таки книжные полки. В зале было прохладно и очень тихо.

Ребекка в молчании застыла на месте, изумленная чуть ли не религиозным благоговением, которым, казалось, дышал сам воздух в прохладном зале. Окинув взглядом бесконечные ряды книг, она подумала, что никогда не сможет найти среди этих россыпей то, что ей нужно. Нянюшка вошла следом и остановилась за спиной у девушки: в подобной обстановке ей было явно не по себе.

Мужчина в темно-коричневом поднялся из-за ближайшего стола и подошел к ним. Ступал он беззвучно; казалось, он не идет, а плывет к ним по гладким каменным плитам. И хотя тонзуры у него не было, Ребекка почему-то подумала, что это монах.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам, госпожа моя? — тихим голосом, почти шепотом, осведомился он.

— Я… Меня интересуют кое-какие подробности из истории моего рода, — также тихо ответила Ребекка.

— Вот как? Как же вас зовут?

Говорил он вежливо, но с известным холодком, как бы давая понять, что ему жаль напрасно потраченного на девушку времени.

— Ребекка, дочь барона Бальдемара из Крайнего Поля.

Он кивнул, лицо его осталось бесстрастным.

— Крайнее Поле — это на юге… — начала было Ребекка.

— Я знаю, где расположено ваше имение, — перебил он ее. — А какие именно аспекты истории рода вас интересуют?

— Да… древние предания… ну и тому подобное, — прошептала она, мысленно проклиная себя за столь нечленораздельный ответ.

Мужчина в некотором недоумении приподнял брови.

— Я имею в виду конкретную книгу, — наконец заявила она, смутившись еще сильнее. — Она называется «Под солью». Я надеюсь, что она у вас имеется.

— Подождите меня здесь.

Отвернувшись, он пошел прочь.

— Милый прием, — к вящему изумлению Ребекки громким голосом произнесла нянюшка. — Пошли, поищем себе занятие поинтересней!

— Тсс, нянюшка, — прошипела Ребекка. — Для меня это очень важно. А ты, если хочешь, можешь подождать во дворе.

Старуха заколебалась. С одной стороны, ей хотелось покинуть это стылое помещение, с другой, надо было опекать и охранять Ребекку. В конце концов, она, как на то и надеялась девушка, сдалась.

— Только не больно-то тут засиживайся, — буркнула нянюшка. — Не знаю уж, что тебе может быть нужно от этого наглеца.

И, произнеся это, она с явным облегчением вышла из Архива под лучи осеннего солнца и принялась оглядываться по сторонам, решая, где бы присесть, чтобы отдохнули усталые ноги.

Ребекка задумалась о человеке в темно-коричневом. «Неужели он ушел за книгой, о которой я его попросила?» — не смея и надеяться на такое, подумала она. «Наглец» бесследно исчез среди бесчисленных томов.

Через какое-то время тот, однако, вернулся в сопровождении другого мужчины в темно-коричневом.

— Госпожа Ребекка, это архивариус Милден, — представил он коллегу. — Если кто-нибудь и может вам помочь, то только он.

И, познакомив их, таким образом, он удалился.

— Не обижайтесь на Гумбольда, — извинился Милден. — Он так со всеми. Пойдемте со мною. Нам лучше будет поговорить в другой секции.

Он улыбнулся, его приятное круглое лицо — лицо самого обыкновенного человека — сразу же располагало к себе любого собеседника.

Ребекка молча проследовала за ним мимо длинных стеллажей. В конце концов, они оказались у какой-то двери. Милден открыл ее перед девушкой и пригласил ее в свое собственное царство.

— Мир мифов, преданий и тайн, — торжественно объявил он, закрывая за собой дверь. — Теперь этим мало кто интересуется.

Ребекка окинула взглядом второй зал: он был меньше первого, но все же достаточно велик — примерно в половину парадного зала в замке Крайнего Поля. Полки здесь тоже были заставлены книгами, но, в отличие от первого зала, нигде не было видно писцов.

— Сколько же их! — воскликнула Ребекка, не веря собственным глазам.

— Вас интересуют предания, связанные с баронами Крайнего Поля, не так ли? — улыбнувшись, спросил Милден.

— Честно говоря, особенно меня интересует только одна книга, — отвернувшись от архивариуса, что бы он не увидел ее волнения, объяснила Ребекка. — Она называется «Под солью».

Она наскоро рассказала ему про книгу. Милден почесал в затылке. Вид у архивариуса был озадаченный.

— Должен признаться, что я никогда не слышал про эту книгу, — признался он в конце концов.

Ребекка чуть было не отчаялась.

— Ее написал человек по имени Аломар, — исполнившись последней надежды, добавила она.

— Вот как? — Милден явно заинтересовался. — А вы когда-нибудь видели эту книгу?

— Нет, — солгала Ребекка. — Только встречала ссылки на нее. А что, вы о нем слышали?

— Это один из древних еретиков, — объяснил он ей. — Существовала маленькая секта монахов-вероотступников, исповедовавших — и проповедовавших — возмутительные вещи. По их представлениям, Паутина представляет собой круг. — В глазах у него сияла неприкрытая радость из-за того, что он владеет подобным знанием и может поделиться им. — Они полагали, что история нашего мира повторяется вновь и вновь циклически, сохраняя в рамках каждого цикла одни и те же существенные очертания — и это происходит на протяжении вечности.

Ребекка слушала, затаив дыхание: связь только что описанной философии с содержанием книги «Под солью» и с ее личным положением представлялась несомненной.

— Они пытались доказать это, опираясь на древние артефакты и предания, — что вполне соответствует тому, что вам известно об этой книге, — но почти все их идеи подверглись с тех пор осуждению и осмеянию. Строго говоря, большинство ученых воспринимают их как абсолютный вздор.

Ребекка не могла понять, утешает ее это обстоятельство или, напротив, огорчает. Слишком много было совпадений для того, чтобы относиться к ним исключительно как к совпадениям.

— Разумеется, — продолжил Милден, — еретики собственным поведением немало способствовали такому отношению к своим идеям. Когда история секты насчитывала уже немало лет, они начали совершать более чем эксцентрические поступки: погребали живых зверей в толще соли, жили на голых скалах, утверждали, будто питаются воздухом. — Он пожал плечами, на губах у него по-прежнему витала улыбка. — Я понимаю, что любое начинание привлекает к себе определенное количество безумцев, но еретики побили в этом отношении все рекорды! И опять-таки, нам так мало известно о годах становления секты, что объективная оценка всего этого дела представляется весьма затруднительной. Хотелось бы мне взглянуть на эту вашу книгу. Да и заглянуть в нее тоже. Это помогло бы ликвидировать существенные пробелы в наших познаниях.

— А у вас есть какие-нибудь их писания? — спросила Ребекка.

— Есть. Но крайне мало.

Он провел Ребекку в дальний конец зала и показал ей небольшую коллекцию, состоявшую всего из нескольких тощих книжонок. Книги были, судя по всему, очень древними.

— Надо бы нам отдать их на переписку, — посетовал Милден. — Они истлевают, с некоторыми страницами стало трудно работать. Но у писцов всегда столько первоочередной работы, а я единственный за много лет, кто по-настоящему интересуется этими книгами. Я делаю только то, что в моих силах, — грустно добавил он.

Любовь архивариуса к предмету его забот была очевидна, и Ребекка смотрела на него со смешанными чувствами. Никому в одиночку не управиться, как следует с таким количеством книг, и ей было жаль человека, вынужденного выбирать, что именно спасать для вечности, а что оставлять добычей забвения. К тому же она не могла не позавидовать ему. Иметь свободный и неограниченный доступ к практически неисчерпаемой сокровищнице древнего знания — как бы ей хотелось и самой получить подобную привилегию!

— В этих сочинениях вас интересует какая-нибудь определенная тема? — поинтересовался архивариус.

— Предания, связанные с Дерисом, — ответила Ребекка. — И все, что может иметь отношение к Крайнему Полю и к судьбе моих предков.

— Гмм… — Он обежал взглядом полки. — Ничего подобного вы здесь не найдете. Но зато в других секциях на эту тему целая тьма литературы. Не еретического происхождения, разумеется. — Хмыкнув, он добавил: — Большинство авторов несколько заносит, когда они заводят речь о Дерисе.

— Тем не менее, я бы с удовольствием взглянула на эти книги, — учтиво заметила Ребекка.

— Пожалуйста! Но попрошу вас обращаться с ними крайне осторожно.

— Разумеется!

— Сколько вы еще собираетесь пробыть в Гарадуне?

— Не знаю. Наверное, всего пару дней, — с огорчением сказала Ребекка.

— Вы сможете прийти сюда завтра после полудня?

— Да.

— Вот и отлично. А я разыщу для вас лучшее, что имеется здесь по Дерису.

Милден произнес это радостно и взволнованно, и Ребекка подумала, что нечасто к нему, должно быть, заглядывают по-настоящему заинтересованные посетители.

— Начну прямо сейчас, — добавил он. — А вы сообщите мне, когда соберетесь уходить.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она. — Вы очень любезны.

Проводив его взглядом и отметив рвение историка, она решила, что тот, должно быть, торчит здесь за вычетом времени на сон круглыми сутками, — кожа у него была бледной, кожа горожанина, практически не выходящего из дому. Она подумала, что лет ему должно быть где-то от тридцати до тридцати пяти. Разумеется, это был замкнутый и одинокий человек, и Ребекка подумала о том, что же с самого начала могло привести его в этот уединенный мир окаменевших преданий.

Она обратилась к писаниям еретиков и взяла наугад одну книгу. Следующие два часа она провела, переворачивая хрупкие страницы и вчитываясь в причудливо-мрачные рассуждения давным-давно умерших людей. Полубезумные тексты затрагивали несколько тем, начиная с природы видений, с теологии и теории времени и заканчивая философией, составлением бальзамирующих веществ, расположением звезд… и растениями… Один из членов секты, судя по всему, считал, что морковь является символом беспредельной подлости. Ребекка не могла отыскать никаких, пусть даже самых зыбких, параллелей с ситуацией, в которую попала сама; не попадались ей и сочинения Аломара. Правда, она все же обнаружила несколько кратких ссылок на его труды, посвященные археологическим открытиям и их истолкованию.

В конце концов, она сдалась и тихим голосом окликнула Милдена. Шуметь в этом сумрачном и тихом помещении ей не хотелось. Сначала она даже не была уверена в том, что он услышал ее, но как раз когда девушка, нервничая, раздумывала над тем, не позвать ли его погромче, архивариус предстал перед ней, держа в каждой руке по книге.

— Нашли что-нибудь? — с надеждой спросил он.

Ребекка покачала головой.

— Странная писанина, не правда ли? — улыбнулся архивариус.

— Мягко сказано, — усмехнулась в ответ Ребекка. — Ну а как подвигаются дела у вас?

— Медленно, — все так же жизнерадостно ответил он. — Но к завтрашнему дню я, надеюсь, приготовлюсь получше.

— Не знаю уж, как вас благодарить. Я доставила вам столько хлопот…

— Для меня это одно удовольствие, — улыбнувшись еще шире, возразил он. — Посетителей здесь немного. А уж таких привлекательных…

— Что ж, тогда до завтра. — Она слегка покраснела.

— Жду с нетерпением, — попрощался Милден. — А сейчас вам и впрямь, наверное, пора. Ваша спутница, должно быть, уже совсем заскучала…

Ребекка меж тем начисто забыла о нянюшке и теперь, едва Милден провел ее в главный зал, стремительно понеслась во двор. Старушка спала, усевшись на каменную скамью, но инстинктивно проснулась при появлении своей питомицы.

— Ну, досыта надышалась тамошней пылью?

Старушка хотела, было подняться с места, но обнаружила, что ее ветхие конечности совсем затекли.

Ребекка, взяв нянюшку за руку, помогла той подняться, а затем они рука об руку отправились медленным шагом к себе в «Орлиное Крыло».

— Знаешь, что тебе нужно? — улыбнувшись собственной шутке, спросила Ребекка. — Горячее питье с каким-нибудь порошком!

Нянюшка пробормотала нечто нечленораздельное о больных коленях, а потом добавила:

— Видать, нынче вечером мне на танцы идти не стоит.

Глава 30

Этим вечером Бальдемар пребывал в отменном расположении духа; переговоры, проведенные им днем, явно оказались весьма успешными.

— На завтрашний вечер мы приглашены отужинать к королю, — блаженно улыбаясь, объявил он.

— И я тоже?

Ребекка, в свою очередь, очень обрадовалась.

— А тебя он пригласил особо, — сообщил барон. — Это большая честь для тебя. Я представлю тебя там самым влиятельным людям.

Услышав это, Ребекка почувствовала, как в мозгу у нее зазвенели тревожные колокольчики. Но им было не омрачить охватившей ее радости.

— А как ты провела день? — соизволил полюбопытствовать Бальдемар.

— Мы с нянюшкой любовались достопримечательностями, — ответила ему дочь. — А еще я немного почитала.

Этой ночью сон, приснившийся Ребекке, начался в пугающем молчании появлением мгновенных образов, которые вспыхивали перед ней и во время недавней лихорадки, неузнаваемые и загадочные, но исполненные смутной угрозы. Она словно погрузилась в водоворот видений и еле-еле могла бороться, пытаясь выплыть.

Затем зазвучала музыка, сперва еле слышная на фоне всеобщего молчания, но становящаяся с каждым мигом все громче и все прекрасней. Никогда в жизни Ребекка не слышала подобной музыки — та легко подавляла лихорадочную активность окруживших девушку видений и как бы укрощала их. И вот водоворот застыл — и на смену ему пришло неописуемо прекрасное зрелище: медленно струящая свои воды река, деревья в цвету, легкий ветерок и ощущение полного безмятежного покоя охватило Ребекку, стоило ей перенестись в этот изумительный край.

И тут появилась Санчия. Прядущая улыбалась, и глаза у нее горели, но когда она заговорила, выяснилось, что говорит она не своим голосом.

«Наберись терпения, малышка. И не грусти. Со временем ты поймешь. — Интонации ее голоса напоминали музыку, по-прежнему не умолкавшую вокруг Ребекки. — Подлинное волшебство являет себя, и правду не дано скрыть навеки».

Затем образ Прядущей Сновидения исчез; пару мгновений спустя смолкла и музыка. Проснувшись, Ребекка почувствовала такой покой и такое блаженство, каких не испытывала уже давным-давно. Совет волшебницы пришелся ей по вкусу, и она приняла его, без каких бы то ни было дополнительных расспросов и уточнений, решив следовать ему с предельной последовательностью.

Ребекка по-прежнему полагала, что ее мать мертва в общепринятом смысле слова, и вместе с тем осознавала, что та исчезла не полностью и не бесследно. И во сне Санчия говорила с Ребеккой голосом матери, из-за чего сила ласкового внушения оказалась особенно действенной.

«Она стала частью Паутины, — подумала Ребекка. — Но волшебство вернуло ее обратно».

Наутро нянюшка позволила Ребекке ускользнуть от себя сравнительно просто: старуха все еще не оправилась от утомительного путешествия и от последствий сна на каменной скамье накануне. Бальдемар, у которого вновь нашлись какие-то дела, ушел рано, так что Ребекка получила возможность провести день как заблагорассудится. У нее не было никаких планов на время, остающееся до встречи с Милденом, поэтому утренние часы ушли на бесцельную прогулку по улицам города.

Хотя мысли о предстоящем посещении Архива и отвлекали девушку, она не могла не обратить внимание на то, что в городе полно солдат, как пеших, так и конных, причем создавалось впечатление, будто они все прибывают и прибывают. Подобная активность воинства не слишком нравилась горожанам, большинство из них пребывало в некоторой растерянности. При появлении солдат улицы замирали и пустели, затем снова заполнялись народом, который встревоженно перешептывался. Слухи, докатившиеся даже до такой глухомани, как Крайнее Поле, здесь, в столице, гуляли вовсю, и Ребекка почувствовала, что мало-помалу начинает разделять общее беспокойство.

Хотя, с другой стороны, в городе шла обыденная жизнь, люди продавали и покупали всевозможный товар буквально на каждом шагу. И хотя на Ребекку посматривали с интересом, обратиться к ней никто не смел, и она, соответственно, могла предаваться наблюдениям и размышлениям.

В Архив она пришла к полудню. К ее великому облегчению, Милден уже поджидал ее у главного входа. Сердечно поздоровавшись с девушкой, он торопливо провел ее в собственное царство. Здесь он предъявил Ребекке огромное количество книг, которые даже не уместились у него на рабочем столе и были, поэтому разложены на двух соседних. Многие книги уже были раскрыты на страницах, которые должны были заинтересовать Ребекку.

— Ну и ну! — воскликнула Ребекка.

И подумала: «С чего же начать?»

— Они частично повторяются, правда, кое с какими отклонениями, — весело указал архивариус. — То немногое, что тесно связано с Крайним Полем, я для вас отметил, но что касается Дериса, преданий о нем, как вы сами видите, более чем достаточно.

— Вы, должно быть, трудились всю ночь!

Почти всю, — столь же радостно подтвердил он. — И мне это чрезвычайно понравилось. Позвольте ввести вас в курс дела, в общем, и в целом, а уж потом сами решайте, на чем вам стоит сосредоточиться.

Следующие несколько часов незаметно пролетели за увлекательной беседой о мифологии и истории легендарного Дериса. Говорил главным образом Милден, то и дело ссылаясь на какую-нибудь из множества припасенных им к этой встрече книг, тогда как Ребекка внимательно слушала и время от времени задавала уточняющие вопросы. Разговор настолько захватил девушку, что она чуть было, не забыла об изначальной цели своего визита, но, в конце концов, задала вопрос и о легенде, связанной с тем, что Дерис некогда находился на дне морском. В связи с этим она изложила Милдену все, что ей было известно, опустив лишь упоминание о некоей Ребекхе. Архивариус, выслушав ее, покачал головой.

— Ни о чем таком мне никогда не доводилось слышать, — задумчиво проговорил он.

— Но это же вроде бы распространенное предание? — воскликнула Ребекка. — Оно даже существовало в нескольких версиях.

— А откуда вы это знаете?

— Я… мои источники…

Она смутилась и замолчала.

— Вы ведь мне не все рассказали, не правда ли?

Архивариус смерил Ребекку пытливым взглядом.

— Точно, не все! — Она улыбнулась. — Возможно, я тоже из секты еретиков!

— Ладно, — в свою очередь рассмеявшись, сказал он. — Как мне представляется, дамы имеют право недоговаривать.

Втайне Милден ломал себе голову не только над причинами ее интереса, но и над причиной и способом того, каким образом «распространенное предание» могло бесследно исчезнуть. Даже прямое применение цензуры едва ли было бы способно полностью стереть память о чем-нибудь и впрямь широко распространенном. И все же он не сомневался в том, что Ребекка ничего не выдумывает. «Возможно, — подумал он, — все еретики и впрямь были безумцами и выдумали эту историю в надежде на то, что она сохранится на века». Впрочем, и ему самому подобное объяснение показалось мало убедительным.

— Что ж, даю вам возможность почитать самой, — предложил он. — Дайте мне знать, если вам понадобится помощь.

— Спасибо.

Ребекке хотелось сказать нечто большее, но нужных слов не нашлось, а Милден уже исчез в лабиринте стеллажей.

Она принялась читать в более полном изложении те же истории, которые вкратце пересказал ей архивариус. Наряду с хорошо знакомыми ей — вроде истории о погребении города под соляной толщей — здесь имелось множество предположений и рассуждений о природе и причине постигшей Дерис катастрофы. Среди них попадались и разумные, и сомнительные, и откровенно нелепые. Самой правдоподобной выглядела теория, согласно которой резкая перемена климата вызвала пересыхание некоего внутреннего моря, что привело к штормам и ураганам, которые понесли соль по небу в гигантских тучах мельчайших кристаллов. Самое нелепое предположение заключалось в том, что луна раскрошилась, и ее обломки обрушились на землю соляным потопом.

Были здесь и рассказы о смерти короля Тиррела и об его погребении. К великому разочарованию Ребекки, она не нашла никаких упоминаний об огромной черной пирамиде. Рассказывалось и о гражданской войне, но большинство связанных с нею страниц Ребекка просто перевернула: история борьбы за опустевший трон была ей уже известна.

Интересней оказались другие, куда более легковесные предания, связанные с былой столицей. В одном из них речь шла о гигантском колоколе на башне в самом центре Дериса: в колокол нельзя было звонить иначе, чем в часы общенациональной опасности, зато его удары, возвещающие об уже начавшемся несчастье, были слышны, как утверждалось, во всем королевстве. В другом описывался хрустальный мост, перекинутый через протекавшую по городу реку, названия которой, однако, не приводилось. Идущему по этому мосту казалось, будто он ступает по воздуху в окружении переливающихся радуг. И каждый, кто переходил через этот мост и уходил из города, знал наверняка, что ему суждено вернуться обратно. Было здесь и множество других историй, и в каждой — своя восхитительная изюминка, но ничто не подводило Ребекку к ответу на томящие ее вопросы.

Она отнеслась к этому философски, решив воспользоваться материнским (или это все-таки была Санчия?) советом: получая удовольствие от чтения, не слишком волноваться из-за того, что с разгадкой приходится потерпеть. И лишь когда после нескольких часов непрерывного чтения перед глазами у нее все поплыло, она была вынуждена сделать остановку. К тому же у нее несколько разболелась голова, но она сочла это отнюдь не чрезмерной платой за чересчур усердное чтение. Так и не дождавшись приглашения, к ней между тем подошел Милден.

— Уже темнеет, — сообщил он. — Вам, должно быть, пора.

Ребекка встала с места, потянулась.

— Спасибо, — с искренним чувством поблагодарила она. — Перед уходом я помогу вам расставить книги по полкам.

— Не стоит, — отказался архивариус. — Пусть полежат здесь. Вы разбудили во мне аппетит, и мне самому теперь хочется почитать. Да и, так или иначе, я надеюсь, что вы перед отъездом сможете заглянуть сюда еще разок.

— Если смогу, загляну, — пообещала она.

Вернувшись к себе, Ребекка обнаружила, что нянюшка уже слегка паникует. Хотя до ужина оставалось еще больше часа, нянюшка заранее воображала кару, которая обрушится на нее за то, что она не обеспечила своевременную явку своей питомицы. Так или иначе, ей все сошло с рук, и Ребекка успела разодеться и изукраситься всего за несколько мгновений до прихода пажа, который должен был препроводить барона и его дочь в королевские покои.

Ужин достойно увенчал этот и без того замечательный день Ребекки. Впервые в жизни к ней относились как к совершенно взрослому человеку, не говоря уж о том, в каком высоком обществе это происходило.

Монфор встречал каждого из своих гостей у входа в королевские покои. За спиной у него стоял челядинец, готовый прийти на помощь, если король внезапно не вспомнит чьего-нибудь имени, но надобности в подобных подсказках почти не возникало. Здороваясь с Бальдемаром, король крепко пожал ему руку, а затем, повернувшись к Ребекке, приветливо улыбнулся. Она сделала реверанс, в ответ на что, король слегка склонил голову.

— Добро пожаловать, госпожа моя.

— Благодарю вас, ваше величество, — тихим голосом ответила она.

— Таррант, описывая вашу красоту, отнюдь не преувеличивал, — продолжил Монфор.

Ребекка покраснела и, смутившись, потупилась.

— Надеюсь, что недавнее неприятное недоразумение вами уже позабыто. Насколько мне известно, вы вели себя безупречно и проявили завидное мужество.

«Откуда он это знает?» — подумала Ребекка, так и не осмеливаясь поднять на короля глаза. Девушку изумила его способность при всех делах государственной важности вникать и в такие ничтожные обстоятельства.

— Вам следует гордиться дочерью, Бальдемар, — указал король.

Бальдемар, просияв, радостно закивал, а Монфор обратился к следующему из числа дожидавшихся аудиенции гостей.

В общей сложности за большим круглым столом, за которым предстояло пировать, собралось двадцать четыре человека. Ребекку усадили рядом с отцом напротив короля. По другую руку от нее оказался молодой аристократ, сообщивший, что его зовут Каллан и что его отец, барон, сидит дальше за тем же столом. Среди пирующих почти не было женщин, и уж, во всяком случае, Ребекка оказалась самой молодой из них и немного робела перед их роскошными нарядами и изысканными манерами.

Яства, оказавшиеся превосходными, подавали расторопные молчаливые слуги. Разговаривали пирующие непринужденно, однако общей застольной беседы практически не велось, так что Ребекка почти не слышала того, что говорил король. Разговаривали друг с дружкой, как правило, ближайшие соседи по столу. Бальдемар почти сразу же завел с двумя аристократами беседу о торговле и о налогах. Ребекка попыталась прислушаться к словам Монфора, о чем-то оживленно беседовавшего с двумя баронами справа и слева от него, но ее то и дело отвлекал Каллан, вознамерившийся завладеть ее вниманием целиком и полностью. Он казался довольно привлекательным молодым человеком, но Ребекка не могла избавиться от желания — прекрасно понимая всю его неисполнимость, — чтобы ее соседом оказался вовсе не Каллан, а сам король. Она решила, что Монфор еще более красив, чем ей запомнилось на коронации, и она вспомнила насмешки Эмер, уверявшей, будто ее подруга влюбилась в короля. И твердо внушила себе, что этот человек интересует ее лишь в связи со своими политическими планами и идеями.

— А вы уже бывали когда-нибудь в Гарадуне? — прервав ее размышления, спросил Каллан.

— Да. Дважды, — ответила она. — Когда я была моложе.

— Изумительный город! — воскликнул он. — И для меня было бы удовольствием по-настоящему показать его вам.

— Мне кажется, у моего отца другие планы, — возразила она.

— Вот как?

Каллан с трудом скрыл собственное изумление. Насколько ему было известно, планы Бальдемара заключались именно в том, чтобы он, Каллан, проводил с Ребеккой как можно больше времени. И сегодняшнее соседство за столом вовсе не было случайностью. Его отец приказал ему уделить этой девице все возможное внимание, и хотя Каллан поначалу согласился на это с явной неохотой, он резко переменил мнение, увидев, как хороша собою Ребекка. Достаточно хороша, чтобы забыть о том, насколько захудалой вотчиной владеет ее отец. Каллан и не догадывался о том, что на случай его несогласия или провала Бальдемар имел на примете еще несколько женихов.

— Здесь есть, на что посмотреть, — продолжил он. — А таких развлечений, как здесь, не сыщешь больше нигде в Эрении. Мы живем неподалеку от города, и я бывал здесь бессчетное количество раз. Я знаю все лучшие заведения в Гарадуне!

Ребекка с вежливой улыбкой на устах вполуха прислушивалась к его рассказу о собственном доме, находящемся на расстоянии в несколько лиг на восток отсюда, и о землях, которыми владеет их род. Он добавил, что его отец сидит за столом рядом с Монфором. Когда и это не произвело на Ребекку впечатление, Каллан попробовал расшевелить ее по-другому: он предложил ей рассказать о себе самой и местах, откуда она родом. Тем не менее, девушка не поддержала и этого разговора и, в свою очередь, предложила другую тему: предполагаемые реформы Монфора. Каллан ответил, что такие дела его совершенно не интересуют, и выразил удивление, что они интересуют Ребекку.

— Я предоставляю заниматься этим отцу и старшему брату, — пояснил он.

— Ну а они-то что думают?

Докучливый собеседник уже несколько раздражал Ребекку.

— Да они мне ничего не рассказывают! — фыркнул Каллан и тут же рассмеялся, показывая, что он просто пошутил.

«Что ж, знакомая ситуация», — подумала Ребекка, вовсе не разделяя веселья Каллана.

Вполне определенно почувствовав, что его отваживают, Каллан предпринял последнюю попытку.

— Так вам определенно не хочется, чтобы я завтра показал вам столицу? — с несколько жалобной настойчивостью спросил он.

— Нет, благодарю вас. Я буду занята, — не удостоив его и взглядом, ответила Ребекка.

После чего Каллан сдался, по меньшей мере, на какое-то время, предоставив Ребекке тем самым возможность ловить обрывки куда более интересных для нее речей. Трапеза заканчивалась, гости притихли, и Монфор побарабанил по столу, призывая присутствующих к вниманию.

— Друзья мои, — начал он, внимательно оглядывая собравшихся. — Как вам известно, я твердо убежден в том, что мы стоим на пороге новой эры, на пороге великой эпохи просвещения и справедливости. И я не сомневаюсь в том, что могу рассчитывать на вашу поддержку в великом начинании.

«Интересно, в какой мере он принимает желаемое за действительное? — подумала Ребекка. — И в какой мере эта возвышенная речь является всего лишь формой давления?» Она заметила, что и сама оглядывается по сторонам, надеясь по лицам присутствующих понять, что же они думают и чувствуют на самом деле.

— Тост! — воскликнул король. Встав с места, он высоко поднял кубок. — За новую эру справедливости для всех!

Пирующие повскакивали с мест и стоя осушили бокалы. Ребекке показалось, что король при этом успел посмотреть на нее.

Вскоре после этого пирующие вышли из-за стола и разбились на небольшие группы, удалившиеся для продолжения беседы в примыкающие помещения. Каллан покинул Ребекку и составил компанию своему отцу, оскорбленно поведав ему о том, что дочь барона Бальдемара оказалась вяленой воблой, хотя и чрезвычайно хорошенькой. Впрочем, Ребекка недолго оставалась в одиночестве. Прошло совсем немного времени — и уже двое молодых людей увивались возле нее, добиваясь внимания, так что она даже обрадовалась, когда Бальдемар, подойдя к ней, сообщил дочери, что им пора прощаться.

Кое-кто из гостей уже успел удалиться, причем Монфор с подчеркнутой учтивостью лично распрощался с каждым. С тою же учтивостью он обратился теперь и к Бальдемару с дочерью.

— Надеюсь, мы с вами еще встретимся до вашего отъезда? — повернулся он к Ребекке.

Она улыбнулась, кивнула и подумала, формальная это вежливость или искреннее желание.

— Надеюсь, на этот раз вы сумеете не заблудиться, — ответив улыбкой на улыбку, продолжил Монфор.

И вновь Ребекку изумила его память.

— И я надеюсь, ваше величество, — зардевшись, проговорила она. — Но если и заблужусь, то теперь недостатка в провожатых у меня не будет.

— Должен сказать, что меня это ни в малейшей степени не удивляет, — усмехнулся король. — Только слепца не прельстила бы такая задача. Но соблаговолите довести до их сведения, что я лично прослежу за тем, чтобы ваше пребывание в столице доставило вам истинное удовольствие. — Он обратился к барону: — Спокойной ночи, Бальдемар. Я буду рад вашему присутствию и возможному выступлению на завтрашней Ассамблее.

— Для меня это великая честь, сир, — такой последовал ответ. — Спокойной ночи.

Мужчины раскланялись, затем отец с дочерью удалились, и тот, и другая — в превосходном настроении.

— Завтра я весь день буду занят, — сообщил Бальдемар. — А ты можешь развлекаться, как хочешь, со спутниками, которых сама выберешь.

— Спасибо, отец.

— Надеюсь, ты сообразишь, как развлечься, — с определенным нажимом произнес Бальдемар.

— Разумеется, найду.

Глава 31

На следующее утро Ребекка поднялась пораньше и решила улизнуть из дому, пока не проснулась нянюшка. Хотя спали они в одной комнате, старуха и не пошевельнулась, когда Ребекка выскользнула из постели и оделась. И когда она, накинув плащ, вышла за дверь, нянюшка по-прежнему мирно похрапывала.

На улице было холодно, в воздухе стоял промозглый туман, и Ребекка сразу же почувствовала, что не зря взяла с собой теплую одежду. Она решила отправиться на прогулку по лабиринту здешних садов и дворов, оставляя на своем пути мысленные вешки. Она еще не забыла о том, как в ходе подобной вылазки, к собственному изумлению, начисто заблудилась. На сегодняшней прогулке она услышала тихую печальную музыку, доносившуюся из глубины одного из самых ухоженных садов. Заинтригованная, она устремилась на звук, подкупивший ее неожиданной красотой. И, в конце концов, обнаружила его источник; правда, сам музыкант оставался невидимым за высокой живой изгородью. И вдруг мелодия изменилась: теперь это был веселый плясовой мотивчик, как будто самому музыканту внезапно захотелось поплясать.

На мгновение Ребекка задумалась над тем, не лучше ли ей отступить, чтобы не прерывать чьего-то откровенного уединения. Но, в конце концов, любопытство взяло верх — и она пошла вперед, а затем обогнула живую изгородь. И застыла на месте, внезапно почувствовав невероятную робость. В нескольких шагах от нее, сидя в одиночестве на скамье, играл на флейте сам Монфор. Погрузившись в свою игру, он ничего не видел и не слышал, его ноги отбивали ритм плясовой по земле. И вдруг столь же неожиданно, как и в первый раз, мотив сменился — и вновь зазвучала печальная мелодия.

Ребекка хотела было уйти, но легкий шорох, должно быть, привлек к себе внимание короля, потому что он прервал мелодию и с изумлением уставился на нежданную гостью. Правда, поняв, кто перед ним, король улыбнулся.

— Я… Прошу прощения, — с запинкой произнесла Ребекка, готовая вот-вот броситься в бегство.

— Извиняться тут нечего. — Монфор поднялся с места. — Я вам очень рад.

Она все еще робела, зардевшись от стыда, потому что ее поймали за подглядыванием и подслушиванием.

— Это единственное время дня, когда я позволяю себе отвлечься от государственных дел, — быстро продолжил распознавший ее смущение король. — И я был бы рад, если бы вы составили мне компанию. Сущее удовольствие поговорить, когда знаешь, что от тебя ничего не потребуют, ничего не попросят, не заставят подписывать и скреплять печатью какую-нибудь важную бумагу. — Он сделал паузу, пристально посмотрел на Ребекку. — Присядьте со мной ненадолго.

— Слушаюсь, ваше величество.

Сделав реверанс, Ребекка медленно подошла к скамье, на которой сидел король.

Монфор состроил недовольную мину.

— Пожалуйста, оставьте все это для официальных оказий, — попросил он. — Здесь, в этом саду, меня зовут Монфор, а тебя Ребекка.

Они уселись рядышком на скамье.

— Расскажи мне, как ты играла в шахматы с Крэнном.

Ребекка поведала королю о событиях, сопутствовавших ее злополучной помолвке; сперва она говорила, запинаясь и нервничая, но постепенно обрела уверенность, а король слушал ее как зачарованный.

— Жаль, что меня там не было, — заметил он, когда Ребекка закончила рассказ. Девушка подумала о том, не задать ли ему вопросы, отвечать на которые отказался Таррант. — Так или иначе, — продолжил Монфор, — у тебя, мне кажется, не будет отбою от женихов.

— Если мне этого захочется, — ответила она.

Король испытующе посмотрел на девушку.

— Возможно, мне предстоит заняться кое-чем более важным, — сгоряча выпалила Ребекка.

— Ты что, дразнишь меня, Ребекка? — с улыбкой спросил король. — Паутине ведомо, сколько людей пытались женить меня, не понимая, что меня занимают дела поважнее. Неужели им не видно…

Он резко умолк, и возникшая было гримаса гнева, растаяла у него на лице.

Ребекка решила, что самое время переменить тему разговора.

— А Фарранд и Крэнн… они сочувствуют вашим планам?

— Вот что, барышня. Мне казалось, будто мы договорились не касаться политики.

— Но почему? Только потому, что я женщина?

Едва эти слова вырвались у Ребекки, как она пожалела о них.

— Нет, — ответил он голосом, который звучал пусть и строго, но ничуть не оскорбленно. — Потому что, будучи королем, я связан большими обязательствами, чем любой из моих подданных, и, кроме того, потому что политики мне более чем хватает во все остальные часы. Даже оставшись наедине с собой, я постоянно думаю, как мне поступать, и гадаю, что предстоит. Разве можно винить меня в том, что мне хочется несколько отвлечься?

Ребекка, потупившись, уставилась себе на руки, скромно сложенные на коленях. Она почувствовала обиду, хотя слова короля прозвучали отнюдь не жестоко.

— Будем исходить из того, что победа вашего «защитника» не слишком огорчила меня, — неожиданно сказал Монфор.

Ребекка удивленно посмотрела на него.

— Неужели Крайнее Поле настолько важно? — тихим голосом спросила она.

— Возможно, — столь же тихо ответил он, а затем, выдержав ее взгляд, добавил: — В любом случае, там родилась ты, а значит, оно важно!

Девушка, конечно, покраснела, а он рассмеялся.

— Мне… мне хотелось бы только сказать вам, — робко и вновь отвернувшись от короля, начала она, — что я поддерживаю то, что вы делаете… и не я одна…

— Будем считать это благословением, — моментально посерьезнев, произнес Монфор. — А твой отец? Он придерживается того же мнения, что и ты?

— Не уверена, — протянула Ребекка. — Он такой скрытный. Но я этим займусь!

— Что ж, тогда виктория уже, можно считать, одержана, — усмехнулся король.

— Если бы так. Он не больно-то меня слушает. В конце концов, я ведь всего лишь дочь.

— Похоже на то, что большинству из нас приходится сражаться с собственными родителями, — мрачно заметил Монфор.

Несколько мгновений они провели молча. Король вроде бы отдыхал, чего, правда, никак нельзя было сказать о Ребекке.

— Вы замечательно играете, — наконец проговорила она, указав на флейту.

— Да куда там, — пренебрежительно отмахнулся он. — Если у меня и есть какие-нибудь способности, то вовсе не к музыке. Зато в городе имеется несколько настоящих музыкантов, которых вам непременно надо будет послушать перед отъездом. Вы уже обзавелись спутниками на оставшуюся часть дня?

— Нет! Должно быть, со мной что-то не так, но я предпочитаю одиночество.

На это король ничего не ответил, и Ребекка невольно подумала, уж не обидела ли она его.

— Твоя откровенность для меня как глоток свежего воздуха, — после паузы сказал король. Но голос его прозвучал, пожалуй, чуть настороженно. — И чем же ты тут, собственно говоря, занимаешься?

Ребекка почувствовала, что настал миг отплатить Милдену за его доброту. Она рассказала Монфору о своем посещении Архива, о замечательных книгах, которые она там прочла, и о неоценимой помощи, которая была ей оказана. Хваля архивариуса Милдена, она не жалела слов в надежде убедить короля в том, что этого ученого необходимо поддержать. Монфор вежливо выслушал ее, но его внимание не принадлежало ей всецело.

— А я не знал и половины того, что происходит в Архиве, — признался он, когда Ребекка закончила свой рассказ. — Гумбольд вовсе не казался мне таким энтузиастом…

— Это я тоже заметила, — фыркнула Ребекка. — Зато Милден…

— У меня мало времени на такие дела, — перебил ее король. — Вечно находится что-нибудь более насущное. — Но тут, заметив, какое впечатление произвели его слова, он добавил куда более любезным тоном: — Ладно, разберусь. Но почему тебя так интересует мифология?

— Потому что предания порой повествуют не столько о прошлом, сколько о настоящем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что порой история повторяется.

— Только если мы позволяем ей повторяться, — твердо возразил он. — А я этого делать не собираюсь. — Внезапно он рассмеялся. — А сейчас ты расскажешь мне, что помимо простых врагов у меня есть, и противники из числа колдунов и что мне надо завести придворного мага и начать сверяться с небесными знамениями.

И хотя произнес он все это довольно легковесно, чувствовалось, что за словами таится и что-то серьезное.

Ребекка решила прекратить разговор на эту тему. «Если я начну рассказывать о Прядущей Сновидения и о еретиках, он, чего доброго, решит, что я полностью спятила». Ей было и самой трудно поверить в то, что она вот так, запросто, сидит и беседует с самим королем. «Поглядела бы на меня сейчас Эмер!»

— Пожалуй, я пойду, — уныло пробормотала она.

— Побудь еще, — сразу же попросил он. — Скажи, а петь ты умеешь?

— Нет. — Она вяло улыбнулась. — Если у меня и есть способности, то вовсе не к пению.

— А к чему? К шахматам?

С самым невинным видом, задав этот вопрос, Монфор положил на скамью, между собой и девушкой, флейту.

— Наряду с прочим. — Она быстро пришла в себя.

— Прости. Я не имел права спрашивать у тебя об этом.

— Король имеет право на все, что ему угодно, — выпалила она.

«О Господи, что это я говорю?»

— Если бы я был всего лишь королем, то возможно, — улыбнувшись, ответил Монфор. — Но я льщу себя надеждой, что я к тому же и культурный человек, а, следовательно, обязан быть вежливым.

Они еще немного посидели в молчании, но теперь уже было хорошо им обоим. Солнце меж тем поднялось над живой изгородью, и все вокруг — цветы, трава, листья — засверкало утренней росой.

— Красиво, не правда ли?

Монфор описал рукой круг по воздуху. Ребекка кивнула.

— Но все такое ухоженное, такое ручное, — продолжил король. — Мне так хотелось бы жить в горах или на берегу моря. Первозданная свобода — вот в чем настоящая красота. А здешняя нуждается в тщательном уходе — человеческие руки хлопочут здесь над каждой травинкой, над каждым листом.

Страсть, прозвучавшая в его словах, тронула Ребекку. Внезапно она поняла, что ее собеседник загнан в темницу, куда более тесную, чем последний узник, что на его плечах лежит бремя ответственности, потому что он король, а ведь не сам же он выбирал, быть ему королем или нет.

Певчий дрозд пролетел по саду, опустился на куст неподалеку от них и запел.

— Ну, вот вам и компаньон, — заметила Ребекка.

— Нет, — грустно сказал король. — С ним мне не сравниться.

Они на какое-то время заслушались переливчатыми руладами, потом Монфор резко хлопнул в ладоши, и испуганная птица улетела. Ребекка удивленно посмотрела на короля.

— Здесь ему не место, — пояснил тот. — Уж больно хорошо он поет. — Он встал, улыбнулся, но чувствовалось, что обычная церемонность уже вернулась к нему. — Наверное, нам лучше разойтись в разные стороны, — вздохнул он. — Если мы посидим тут еще, неминуемо пойдут разговоры о том, что у нас интрижка. А мне кажется, нам обоим это ни к чему.

Они не слишком искренне посмеялись, немногословно простились и, выйдя из сада, разошлись в разные стороны.

Ребекка не вернулась в «Орлиное Крыло». Разволновавшись после разговора с Монфором, она решила продолжить прерванную было прогулку, благо, на улице становилось все теплее и теплее. Невзначай она подошла к крепостной стене, которой был обнесен дворец; поднявшись на стену, можно было с ее высоты понаблюдать за тем, как пробуждается к жизни столица. Трудно было представить себе, что все эти несметные толпы — верноподданные молодого человека, с которым она только что скоротала час утреннего покоя.

В конце концов, ноги сами привели девушку все к тому же Архиву, впрочем, она заранее знала, что так оно и произойдет. Милден с радостью встретил ее и обрадовался еще сильнее, когда она поставила перед архивариусом новую задачу. Ребекке пришло в голову, что если две таблицы с письменами таинственного послания занесены в книгу «Под солью», то вполне может оказаться и так, что другие таблицы отыщутся в других книгах. Стоило ей упомянуть об этом в разговоре с Милденом, как он отреагировал на это такими словами:

— Ага, вы имеете в виду Камни Окрана. Я и сам порою ломал над ними голову. Но со всей определенностью могу сказать, что в наших книгах таких таблиц нет, хотя в нескольких томах они и упоминаются. Я вам их сейчас принесу.

Несколько часов чтения с последующим обсуждением прочитанного не принесли Ребекке никаких результатов, хотя, конечно, общество Милдена было и само по себе приятно. И когда он предложил Ребекке перекусить, она с радостью согласилась, решив буквально воспринять слова отца о том, что она весь день вольна вести себя как ей вздумается. К тому же она и впрямь сильно проголодалась, потому что отправилась на прогулку, не позавтракав.

— Возможно, трапеза окажется не на привычном для вас уровне, — предостерег ее Милден.

— У барона Бальдемара едят не так, как в королевском дворце, — возразила она. — Уж как-нибудь не отравлюсь!

Они вдвоем прошли через главный зал, причем писцы принялись заинтересованно перешептываться, и Милден привел Ребекку в большое помещение с грубо сколоченными столами, примыкающее к дворцовой кухне. Здесь столовалось большинство челядинцев, поэтому тут было многолюдно и шумно: люди то и дело то приходили, то уходили, гремели тарелки, ножи и вилки. Кое-кто из присутствующих поздоровался с Милденом, а его спутница сразу же оказалась в центре всеобщего внимания.

Они набрали еды с раздаточного стола и уселись за один из свободных столиков. Милден извинился за здешний шум, но Ребекка заверила его в том, что это ей ничуть не мешает, да и действительно: многолюдный зал представлял собой живительный контраст по сравнению с уединенным утренним времяпровождением.

За едой Ребекка поведала спутнику об утренней встрече с Монфором, не забыв упомянуть и о том, что рассказала королю о работе самого Милдена. Архивариус немало удивился, а потом, как ей показалось, несколько встревожился.

— У Монфора нет времени на интерес к таким вещам, которыми занимаюсь я, — пояснил он. — Он человек слишком прагматического склада, чтобы интересоваться историей и преданиями. А когда задумаешься над тем, с какими проблемами ему приходится сталкиваться, то и вовсе перестаешь этому удивляться.

Ребекка и Милден поговорили о положении дел в стране, а потом, закончив трапезу, вернулись в Архив. Ребекка провела несколько часов за чтением изумительных историй, которые припас для нее Милден, припас именно их лишь потому, что они больше всего нравились ему самому. Относительно себя самой она так ничего нового и не узнала, но в конце концов, ласково распрощавшись с Милденом, вышла из Архива с головой, набитой бородатыми великанами, воздушными замками, музыкой, способной перенести человека с одного края света на другой, и челном из литого серебра, одиноко скользящим по глади окутанного со всех сторон туманом озера.

Вернувшись к себе, Ребекка словно сошла с небес на землю.

— Где это тебя носило! — накинулась на нее нянюшка. — Тут тебя молодые люди весь день добиваются, а я даже не могла сказать им, когда ты вернешься.

— Ну и ладно, я не хочу их видеть, — устало отбивалась Ребекка.

— Ну почему ты такая высокомерная и неприступная! — посетовала нянюшка. — Некоторые из них пошли на изрядные хлопоты, чтобы по-настоящему развлечь тебя. А ты как сквозь землю провалилась — и от них, и от меня тоже.

— Прости, нянюшка, но мне действительно не хочется, чтобы меня развлекали.

— Что ж, больше тебе на мужское внимание рассчитывать не приходится, — проворчала нянюшка, проворчала так, словно это и впрямь было для Ребекки серьезным наказанием. — Все махнули на тебя рукой, так что вечер нам предстоит скоротать друг с дружкой.

К вящему облегчению Ребекки, так оно действительно и произошло, они с нянюшкой мирно отужинали у себя в комнате. И когда Ребекка уже подумывала о том, чтобы отойти ко сну, вернулся Бальдемар — и настроение у него оказалось препаршивое. Причин своей злобы он женщинам объяснять не стал, ограничившись лишь словами о том, что они покидают столицу завтра же на рассвете. Затем удалился к себе в покои, предоставив Ребекке ломать себе голову над тем, что то ли Ассамблея принесла неудовлетворительные результаты, то ли ее собственное небрежение перспективными соискателями ее руки так рассердило отца.

— Ну а теперь ты здесь вообще ничего не увидишь. Вот так-то, барышня!

Это оказалось единственным замечанием, которое позволила себе, прежде чем отойти ко сну, старая нянюшка.

Хотя Ребекку и завлекло в водоворот зыбучей соли, ее саму это почему-то никак не затрагивало, и хотя девушке было страшно, ее страх оставался страхом не участницы, а зрительницы.

Рука, черная и покрытая шрамами, поднялась из ходящей ходуном белизны и бросила что-то в сторону Ребекки. Плоский предмет медленно поплыл по воздуху, переворачиваясь с одного бока на другой. Одна сторона его была пустой, тогда как на другой что-то было начертано — и Ребекка сразу же догадалась, что это.

Потом водоворот иссяк и «поднос» упал наземь, пустой стороной вверх. Шалунья, мех которой сейчас был кроваво-красным, с подозрением обнюхала камень. Потом посмотрела ввысь, на Ребекку, по-прежнему парящую в воздухе, и завыла. Ее тихий вой разнесся во все стороны.

— Переверни, Шалунья, — приказала Ребекка. — Переверни камень!

Бик осторожно дотронулся до камня передней лапой, затем, в последний раз взвыв, бросился прочь.

На камень опустилась нога в тяжелом сапоге.

— У меня мало времени на такие дела.

Ребекке не было видно, кому принадлежит нога в тяжелом сапоге, но голос этого человека она сразу узнала. Узнала и поразилась, что он, всегда относившийся к ней с такой добротой, ведет себя сейчас столь бессердечно.

— Там настоящее, а вовсе не прошлое, — взмолилась она. — И мне необходимо это прочесть.

— Только если я тебе это позволю, — возразил он. — А я этого делать не собираюсь.

— Прошу тебя.

— Сейчас ты мне скажешь, что среди моих врагов имеются и колдуны.

— Это так.

— И что мне стоит завести придворного мага.

— Да!

— И дождаться небесных знамений.

— Я — Прядущая Сновидения!

— Ты безумна.

«Посмотрела бы на это Эмер».

Нога в сапоге напряглась, втаптывая камень в пыль.

«Да и Гален тоже», — послышалось откуда-то издалека.

Нога исчезла, и камень сам собою перевернулся надлежащим образом. В письмена впечаталась темная земля, но от этого они стали еще отчетливее.

О Л Д У Н

К З А

О И Д Р Н

Р О

Я С Т Я Д

Прежде чем проснуться, Ребекка запомнила все буквы.

Глава 32

На следующее утро Бальдемар со спутниками выехал рано. Барон в дороге не жалел лошадей — и в итоге весь караван прибыл в Крайнее Поле поздним вечером второго дня, устроив в пути лишь один ночной привал. На протяжении всей поездки барон был замкнут и раздражителен, безжалостно пресекая любые попытки поговорить. Большую часть пути он провел в седле, пренебрегая сравнительными удобствами крытой кареты, к тому же пребывание на свежем воздухе избавляло его от необходимости отвечать на докучные вопросы. Прибыв в замок, он отдал несколько распоряжений постельничему, после чего проследовал прямо к себе в покои.

Ребекка устала, к тому же похожий на бегство отъезд из столицы расстроил ее; тем более, кстати, пришелся приход Эмер, потребовавшей у подруги полного отчета о пребывании в Гарадуне. Разговор их зашел сильно за полночь и прервался, лишь, когда у обеих начали слипаться глаза. Реакция Эмер на услышанное оказалась весьма для нее характерна.

— Но ты ведь всего этого не выдумала, разве не так? — спросила она.

— Все чистая правда. Клянусь тебе, — сонно пробормотала Ребекка. — После этой встречи в саду Монфор мне даже приснился. И я убедила его показать мне еще одну таблицу. Вот, погляди-ка.

— Ну а теперь я не сомневаюсь, что ты совершенно сошла с ума, — заметила Эмер, когда Ребекка показала ей листок бумаги, на котором теперь красовались три столбика загадочных букв. Тем не менее она с интересом уставилась на криптограмму.

— Я выясню, что это значит, даже, если потребуется, ценой собственной жизни, — провозгласила Ребекка.

Прозвучало это, пожалуй, чересчур драматично.

— Не стоит, — возразила Эмер. — А то мне тебя будет недоставать.

Она поднялась с места, зевнула.

— Пойду-ка я спать.

— Спокойной ночи, Эмер.

— Спокойной ночи, Бекки. И приятных тебе сновидений.

Как предписывал обычай, Рэдд вознамерился устроить празднество в честь возвращения барона в свои владения. Хотя праздник, на сей раз, был задуман как относительно скромный, постельничий все же пригласил для увеселения гостей нескольких музыкантов. Все эти приготовления оказались несколько скомканными из-за преждевременного возвращения барона, но, так или иначе, празднества не отменили: оно должно было начаться на следующий день сразу же после полудня.

Задуманное мероприятие заранее страшило Ребекку: во-первых, ей было известно, сколь не соответствует нынешнее настроение ее отца ожидаемому веселью, а во-вторых, ей не хотелось показываться на глаза Рэдду, что, правда, рано или поздно было все равно неизбежно. Осадок, оставшийся после их предыдущей встречи, еще не развеялся, и все, что ей удалось узнать с тех пор, только укрепило ее в изначальном мнении, тем самым еще более отдалив от наставника. Но все же ей хотелось сохранить его дружбу, и если примирению суждено было состояться, то надо было с чего-нибудь начинать.

На пир было приглашено всего около сорока гостей, и разместились они за тремя столами — за главным, за которым вместе с бароном и его дочерью расселись наиболее влиятельные на местном уровне люди, и за двумя примыкающими. Так что восьми музыкантам с традиционными духовыми инструментами, барабанами и лютнями нашлось, где развернуться. В ходе трапезы они наигрывали попурри из старинных песен, причем никто не обращал ни на музыкантов, ни на их игру никакого внимания. Ребекка была, возможно, единственной, кто внимал музыке, тем более что ее мрачный отец держался за столом молчаливо и отчужденно. Музыканты, решила она, хорошие, хотя ничего выдающегося. И лишний раз пожалела, что так и не послушала столичных виртуозов. И вот, когда она уже начала терять интерес к музыкантам, их вожак, выступив вперед, объявил, что один из них (а именно молодой парень, которому было на вид не больше лет, чем самой Ребекке) сейчас исполнит для высоких гостей нечто новое. Молодой человек вышел вперед, тогда, как его товарищи присели отдохнуть и лишь посматривали на него со снисходительными усмешками. В руках у него был струнный инструмент, похожий на недоделанную лютню, однако вместо того, чтобы щипать ее струны, он взял странный деревянный предмет под подбородок, обхватив рукой гриф. И заиграл с превеликой нежностью, ровными и хорошо отрепетированными движениями проводя по струнам длинной палочкой, похожей на распрямленный лук без тетивы. Хотя большинство гостей не обратило на парня никакого внимания, Ребекку сразу же очаровала его игра. Музыка, которую он исполнял, звучала странно и в то же время прекрасно; ранее ей никогда не приходилось слышать ничего подобного.

Шум пира, словно внезапно куда-то исчез, да и самих пирующих Ребекка видела сейчас сквозь призрачную дымку. Девушка закрыла глаза, позволив музыке проникнуть ей в душу, не встречая на своем пути никаких помех; красота и изумительное звучание покорили Ребекку. Мелодия внезапно переменилась, теперь неведомый инструмент звучал громче и с большей страстью. Новые ноты растекались в воздухе — от низких басовых до настолько высоких, что они с трудом воспринимались человеческим ухом. Ребекка открыла глаза и пристально поглядела на молодого музыканта. Теперь он играл на флейте, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг него. И все же одновременно с флейтой звучал и загадочный струнный инструмент.

Взметая в воздухе одно покрывало за другим, музыка росла и разрасталась, полная щемящей тоски и любовного желания, но вместе с тем исполненная истинным восторгом творения. Всей душой окунулась Ребекка в дивные звуки, не замечая ничего, что творилось за столом и вокруг него, ведая лишь одно: она стала свидетельницей подлинного волшебства.

К песням, которые играл этот музыкант, не было слов, но никаких слов здесь и не могло понадобиться. Любовь, страсть, сражение и предательство, интрига и тайна — все это и многое другое вызывали к жизни волшебные звуки. Ребекка видела перед собой ослепительно искрящиеся водопады, слышала раскаты грома в почерневшем небе, щурилась, глядя на снежную равнину в блеске солнечных лучей. Леса и горы проплывали перед ней, вот промелькнул огненно-рыжий хвост лисицы, морские чайки расправили белые крылья под кромешно-черными тучами, сине-зеленым гребнем сверкнула, на миг, выпрыгнув из воды, гигантская рыба…

И вот все закончилось. Когда музыкант доиграл до конца, в зале воцарилось удивительное молчание, словно даже ветер, свистящий в башенных бойницах, на миг застыл. Ребекка встретилась взглядом с молодым музыкантом — и буквально в одно мгновение они друг друга прекрасно поняли.

Но тут раздались аплодисменты, прервав тем самым волшебную паузу. На какую-то долю мгновения по лицу музыканта пробежала тень обиды и боли, но тут же в его душе возобладал исполнитель-профессионал. Другие музыканты опять принялись играть старые песни — и он начал им подыгрывать, но лицо его оставалось неподвижным, как маска.

Аудитории — за одним-единственным исключением — явно пришлась по вкусу подобная смена репертуара.

— Гадость какая, аж мурашки побежали, — прокомментировал услышанное один из гостей.

— Да, сейчас стало гораздо лучше, — согласился другой.

Ребекка поглядела на них, не веря собственным глазам. Никто, кроме нее, казалось, даже не подозревал о том, что случилось на самом деле, о том волшебстве, пленниками которого — пусть и всего на несколько минут — оказались все пирующие. И вот они без паузы вернулись в презренный и пошлый мир, очутились при дворе у захолустного барона, где люди могут только пить да нести всякий вздор, причем, даже не балагуря, а злословя. Ребекка же испытала невыразимое чувство утраты и начала даже сомневаться в том, действительно ли только что отзвучала волшебная музыка. Она чувствовала себя так, словно ее выжали досуха; ни голода, ни жажды она не испытывала, и заурядная музыка, которую исполняли сейчас, била ей в уши глухо и гулко одновременно.

Ветер вновь засвистел в бойницах на башнях, и Ребекка поняла, что этот заунывный звук теперь навсегда свяжется в ее памяти с лицом молодого музыканта, с отзвуками его замечательной игры, с томлением, со страстью, с желанием перенестись куда-нибудь на край света, потому что именно эти чувства обуревали ее сейчас.

Ребекке с трудом удалось удержаться от того, чтобы не кинуться к молодому музыканту немедленно. Она понимала, что подобное было бы немыслимо, и поэтому решила дождаться окончания застолья. При первой же возможности она, извинившись, уйдет и отправится к Эмер, сидящей за соседним столом. Так она и сделала — и ее подруга немало удивилась, услышав взволнованный шепот Ребекки, и, в свою очередь, разволновалась, поняв, о чем идет речь. Ребекка вернулась на свое место, глазами проследила за тем, как Эмер передает ее сообщение дальше, а потом принялась с нетерпением дожидаться окончания музыкальной части празднества. И как только отзвучали последние ноты, она встала и покинула зал — так, чтобы у всех создалось впечатление, будто она удалилась к себе. Бальдемар был уже порядочно пьян и не имел ничего против ее исчезновения.

Но вместо того чтобы вернуться к себе, Ребекка свернула за угол и поднялась на балкон галереи. Расположилась так, чтобы видеть дверь, ведущую в комнаты слуг и кладовые, и начала ждать. И прождала довольно долго. И все сильней и сильней нервничала, пока ждала. Где же он? Ведь он наверняка захочет прийти!

Когда ожидание стало и вовсе нестерпимым, она решила взять дело в свои руки. Хотя Ребекке и пришлось пойти на риск, что ее увидят челядинцы (что в конце концов закончится взрывом отцовской ярости), она настолько отчаялась, что сама помчалась к двум маленьким комнаткам возле кухни, в которых разместили музыкантов. Она постучалась — и вожак музыкантов с улыбкой отворил ей дверь. Но улыбка исчезла с его губ, едва он увидел, что за гостья сюда пожаловала.

— Госпожа моя, — почтительно поклонившись, пробормотал он.

— Музыкант, игравший в одиночку сегодня вечером, — выдохнула Ребекка. — Мне нужно поговорить с ним.

Он пристально посмотрел на нее, потом, отвернувшись, крикнул в глубь комнаты:

— Бумер, с тобой хочет поговорить госпожа Ребекка.

Она услышала из комнаты невнятный шепот, и вот навстречу ей вышел молодой музыкант.

— Не угодно ли вам пройти со мной в галерею, — полуобмирая, прошептала она.

— Но зачем?

Этот неожиданный знак внимания явно застал его врасплох.

— Давай, парень! Тебе что, два раза повторять надо! — прикрикнул на него вожак. — Дочь барона хочет поговорить с тобою.

И с этими словами он вытолкнул молодого музыканта из комнаты.

И вот перед ней стоял Бумер. Вид у него был усталый и хмурый. Он поглядел по сторонам, словно прикидывая возможность удариться в бега.

— Прошу вас, — вновь подступилась к нему Ребекка. — Я слышала, как вы играете. Понимаете, я это слышала.

Сначала он никак не отреагировал на ее слова, но затем в глазах у него вспыхнули искры узнавания.

— Значит, это были вы! За главным столом.

— Да. Теперь вы меня узнали?

— Я близорукий, — пояснил он.

— Так вы пойдете со мной? Прошу вас!

Он кивнул, и Ребекка поспешила увести его в относительно уединенную галерею.

— Вас и на самом деле зовут Бумер? — спросила она, выводя его на балкон.

— Нет. Мое настоящее имя Невилл, — ответил музыкант, щурясь близорукими глазами на развешанные по стенам полотна и одновременно поспевая за ней. — Бумер — это кличка. Так зовут меня в оркестре.

— Никогда раньше не слышала такой музыки, — призналась Ребекка, когда они, наконец, остановились. — Из каких вы краев?

И тут же между ними повисло молчание.

— Истории витают в воздухе, — проговорил он, в конце концов. — А я их всего лишь подхватываю.

— Где это они витают? В Крайнем Поле?

— В первую очередь в таких местах, как Крайнее Поле. У вас ведь такая история. — Взмахом руки он указал на портреты. — Замечательно здесь, должно быть, жить!

Это замечание изумило Ребекку. «Знал бы ты только», — подумала она.

— Все прошлое этого края, этого народа, — продолжил он. — Их тревоги и радости, ненависть и любовь…

Он резко прервал монолог, словно внезапно вспомнив, с какой важной персоной разговаривает. Краска залила щеки музыканта, он забормотал какие-то извинения, явно желая поскорее откланяться.

— Оставьте, — хмыкнула Ребекка. — У меня нет никаких иллюзий по поводу своих предков.

Он растерялся, ему все еще не терпелось уйти, но что-то в звуках голоса девушки не давало ему этого сделать.

— Ну и как вы узнаете все эти истории? — спросила Ребекка.

Главным для нее сейчас было не позволить ему снова умолкнуть.

— Да никак, — обронил он. — Вместо меня, их разыскивает моя музыка.

— Через Паутину?

— Полагаю, что так, если вам угодно воспользоваться этим словом.

— Но как они замечательно звучат!

— А может, те, что похуже, я приберегаю для себя самого, — без тени улыбки ответил он.

— Ну и в моем роду были скверные люди, — поморщилась Ребекка. — Я сейчас покажу вам кое-кого из них.

Они прошлись по длинной галерее, мимо бесконечного ряда портретов, и Ребекка по ходу дела давала музыканту определенные разъяснения. Невилл смотрел во все глаза, однако почти ничего не говорил.

— Это дядя Эгвин. Он сошел с ума и объявил, что впредь будет пить молоко только тех коров, которых никогда не покрывал бык.

— Но…

— В том-то и дело! — рассмеялась Ребекка. — До сих пор никому не известно, как близким удалось в конце концов его одурачить… А это Адриана, — продолжила Ребекка. — У нее было четырнадцать детей, но двенадцать из них родились мертвыми.

— То-то она, я думаю, порадовала супруга, — саркастически заметил музыкант.

— Вообще-то она, наверное, его радовала, — отозвалась Ребекка. — Иначе он бы не сделал ей четырнадцать детей.

Постепенно напряжение, владевшее музыкантом, пошло на убыль. Вопреки былому предубеждению, Невилл обнаружил, что дочь барона ему нравится.

— А это кто? — спросил он.

— Мой отец. И надеюсь, вам не доведется играть песен, которые навеет его жизнь.

— Но здесь он как-то крупнее, чем в жизни.

— Так оно и было задумано.

Пренебрежительно махнув рукой, Ребекка прошла по галерее дальше. Невилл остался у портрета Бальдемара, пристально рассматривая его близорукими глазами. Почему-то сильнее всего его заинтересовал охотничий пес барона по кличке Старый Ворчун.

— А когда это было написано? — спросил он. — И как звать художника?

— Несколько месяцев назад. А художника зовут Кедар.

— А собака все еще в замке?

— Старый Ворчун? Да, конечно.

— Давайте посмотрим на него!

— Только не сейчас. Сейчас их кормят, и вся псарня взбунтуется. А почему такой интерес?

— Да нипочему. Просто я люблю собак, — пожал плечами Невилл.

Они прошли дальше.

— А вот это один из моих любимцев, — указала Ребекка. — Мой прадед барон Дервард.

И она поведала Невиллу о том, как горемыка барон искал золото под дикой сливой. К концу ее рассказа они оба хохотали во весь голос.

— Но вы ничуть не похожи на большинство из них, — отметил под конец Невилл, и видно было, что это его удивляет.

— Да и вы не совсем заурядная личность, — ответила Ребекка. — Ваш дар…

— Никому не нужен! — с внезапной яростью выкрикнул музыкант.

— Нет!

— Никто не слушает меня — даже мои собратья музыканты.

Он бросил это сердито и презрительно.

— Но я-то вас слушала!

Пару мгновений они простояли без слов, уставившись друг на друга. Они почувствовали, что между ними возникла некая связь, хотя барьер отчуждения был еще высок и непреодолим.

— Хотите посмотреть еще что-нибудь? — тихим голосом поинтересовалась она.

Он кивнул, и они пошли дальше.

— А вот один из самых древних, — показала Ребекка. — Его зовут Каделль.

— Вид у него злодейский, — заметил Невилл.

— Точно схвачено. К тому же он вроде бы внешне не был похож на своего отца и по этому поводу ходили самые некрасивые слухи. Но мы не должны рассказывать гостям таких историй.

— Каван, — прочитал вслух Невилл. — А на какой слог ударение? На второй?

Он произнес это почему-то задрожавшим голосом, указав на подпись художника.

— На второй, — подтвердила Ребекка.

И тут ее будто громом поразило. Музыка Невилла была исполнена истинного волшебства — точь-в-точь как та, другая, картина Кавана. И может быть, юноша сможет ей что-нибудь объяснить.

— У меня есть еще одна его картина, — не без опаски начала она. — И она меняется.

Он сделал круглые глаза.

— Правда?

— Я покажу… — начала, было, она, но тут же умолкла, потому что дверь, ведущая в галерею из парадного зала, со скрипом открылась. В галерею вбежал Рэдд и первым делом посмотрел наверх, на балкон.

— Ты там, Ребекка? — крикнул он сердитым и встревоженным голосом. — Кто это там с тобою?

— Мне необходимо увидеть эту картину, — как будто ничуть не обеспокоенный появлением постороннего, шепнул Невилл. — Пойди и принеси ее.

— Но как… — начала Ребекка.

Но Рэдд уже поднимался по лестнице на балкон.

— О нем позабочусь я сам, — сказал юноша. — Где мы встретимся?

— У меня, — шепнула она. — Там нам никто не помешает.

И девушка торопливо объяснила ему, как попасть в ее покои.

— Отлично. Ну, так пошли!

Рэдд был уже на балконе. Он разве что не летел им навстречу.

— Ребекка, прошу тебя, — выдохнул Невилл. — Нам необходимо поговорить.

— Только не причини ему никакого зла, — прошептала она, будучи не в силах сдвинуться с места.

— Ну, конечно же, нет! Я всего лишь сделаю так, чтобы он позабыл о том, что видел нас.

Музыкант полез за пазуху и извлек маленькую флейту. И едва он начал играть, как Рэдд застыл на месте как вкопанный. Невилл медленным шагом направился к постельничему, обдавая его волнами музыки. Ребекка ощутила на себе часть ее гипнотического воздействия, хотя и поняла, что оно направлено на Рэдда, а вовсе не на нее. Пройдя мимо неподвижной фигуры постельничего, она заметила, что глаза Рэдда широко раскрыты и явно ничего не видят.

Ребекка проделала привычный для нее путь в потайную комнату в Восточной башне, испытывая такой страх и такое волнение, что едва могла дышать. Солнце уже садилось, когда она вернулась обратно, вдоль южной крепостной стены, неся под мышкой завернутую в полотно картину. Отсюда она решила срезать дорогу, пройдя через отцовские покои, потому что знала: он по-прежнему бражничает в Большом зале. Ей удалось попасть к себе незамеченной. Спрятав картину в платяной шкаф, она начала ждать.

Невилл завел не оказывающего сопротивления постельничего в кладовую и уложил его спать. Хотя он уже убрал флейту, в голове у Рэдда по-прежнему звучала музыка. Гипнотический эффект был одной из сторон музыкального дара, пользоваться которой Невилл позволял себе крайне редко, однако сейчас он радостно усмехнулся, понимая, что на сей раз овчинка стоит выделки. Если у Ребекки и впрямь есть такая картина…

Так или иначе, он не отправился в ее покои сразу же, а вместо этого сперва сходил на кухню и осведомился, как попасть на псарню. Очутившись уже там, он разыскал Ворчуна и подошел к нему, дружелюбно прищелкивая языком. Пес весело подбежал к юноше и позволил потрепать себя по ушам.

Но на самом деле Невиллу был нужен не пес, а ошейник. Из черной кожи с металлической инкрустацией — точь-в-точь такой, каким написал его на картине Кедар, — за исключением того, что на нарисованном ошейнике имелась металлическая бляха с неким круглым значком. Невилл, улыбнувшись, полез за пазуху и достал металлический подвесок. На нем был изображен точно такой же круглый значок.

Он встал и вышел во двор. Казалось, здесь болталось больше народу, чем раньше, но он не обратил на это внимания, уж слишком важное дело ему предстояло.

Ребекка не успела пробыть у себя и нескольких минут, как ее чуть ли не до смерти напугала Эмер, высунувшая голову из спальни. Эмер радостно, во весь рот, ухмылялась.

— Ну и где же он? — спросила она.

— А ты-то тут что делаешь? — выдохнула Ребекка.

Сердце у нее бешено колотилось.

— Подглядываю, — радостно доложила Эмер. — Ну и как он выглядит? Он сейчас придет, правда?

Ребекка нервно рассмеялась, поняв, что подруга решила подглядеть то, что по ошибке приняла за любовное свидание.

— Он придет сюда, это верно. — Вновь повеселев, она жестом пригласила подругу в комнату. — Только не за тем, о чем ты думаешь.

Эмер удивленно подняла брови.

— Он колдун. Самый настоящий колдун! И он хочет рассказать мне о моей волшебной картине.

— Колдун! — изумилась Эмер.

— Точно. А ты разве не слышала, как он играет? Это же было самое настоящее волшебство! О таких музыкантах и повествуется в древних преданиях.

На мгновение ее подруга утратила дар речи.

— Неужели ты не понимаешь? — разгорячившись, добавила Ребекка. — Он собирается объяснить мне волшебство. Это же замечательно! Все будет именно так, как мне хотелось. Как мне хотелось с самого начала.

В это мгновение дверь в прихожей отворилась, и обе девушки, предвкушая встречу, посмотрели в ту сторону.

— На твоем месте я бы не был в этом так уверен, — послышался мужской голос.

Этот голос Ребекка хоть и не забыла, но надеялась никогда больше не услышать. Оцепенев от ужаса, она тихо стояла, когда мужчина вошел в комнату и отвесил ей издевательский поклон.

— Добрый вечер, барышни, — поздоровался Крэнн.