Даниэла Стил
Наваждение
Пролог
После разрыва с женой Чарли Уотерстсун долго не мог прийти в себя. Снова и снова он пытался разобраться в том, что произошло между ним, и Карал. Почему она так с ним поступила? Кто дал право этому подонку Саймону вмешиваться в их с Кэрол отношения ? Но в глубине души Чарли прекрасно понимал, что Сайман скорее всего ни в чем не виноват, а это означало, что винить во всем он должен только самого себя.
В один миг рухнула вся его жизнь. И Чарли решил бросить все, даже работу, которая стала ему ненавистна. Формально Чарли считался в отпуске, но он знал, что больше не вернется в Нью-Йорк, да и в Лондоне, где он прожил почти десять безоблачно счастливых лет, делать было больше нечего. Он не волновался по поводу своей карьеры дизайнера.
Чарли был убежден, что, останься он в Нью-Йорке, эта дурацкая работа прикончит его как профессионала гораздо вернее, чем годы бездействия. Лучше он будет преподавать архитектуру в каком-нибудь колледже.
Впрочем, на ближайшие полгода он запланировал для себя лыжные прогулки и путешествия; Чарли давно лелеял мечту отправиться в путешествие по странам Европы, чтобы осмотреть все старинные замки, достойные внимания. Кроме того, он подумывал о том, чтобы взяться за кисть и написать маслам несколько картин. Раньше у него на это вечно не хватало времени.
Но что ему делать теперь до Рождества оставалась всего неделя. Это должно было быть первое Рождество, которое он встретит один — без Карал! Самым разумным казалось уехать недели на две отдохнуть, покататься на горных лыжах.
На всякий случай Чарли заказал карты Вермонта, Нью-Гемпшира и Массачусетса. Горнолыжное снаряжение можно было взять напрокат прямо на месте, поэтому заранее беспокоиться о нем Чарли не стал.
Чарли чувствовал себя как мальчишка, решивший удрать на Дикий Запад. Он только что послал к черту блестящую карьеру, но, как ни странно, нисколько об этом не жалел. Должно быть, он спятил, и это было… прекрасно!
Итак, он упаковал вещи, взял напрокат машину и направился к ближайшему выезду на федеральное шоссе. У развязки он ненадолго остановился и разложил на коленях карты. Куда он поедет, Чарли не знал. Может быть — в Вермонт? Насколько он помнил, в Вермонте не было недостатка в головокружительных склонах, к тому же место это было не слишком посещаемое.
Чарли знал, главное — не оглядываться назад. Там не было ничего такого, о чем следовало пожалеть или взять с собой. Взгляд его был устремлен вперед, а по лицу блуждала улыбка. У него не было ничего. Ничего, кроме будущего.
Прибавив скорость, Чарли внимательно смотрел на дорогу. Машина прекрасно слушалась руля, и Чарли подумал, что впервые в жизни он сам вертит свою судьбу.
До границы штата Вермонт оставалось совсем немного, и Чарли надеялся добраться туда засветло. Снег продолжал сыпать так же густо, видимость упала, и дорога стала небезопасной. Показался залепленный снегом указатель: «Добро пожаловать в Шелбурн-Фоллс».
Это был небольшой аккуратный не то городок, не то поселок, примостившийся у склона горы в долине. Место было открытое, снежная буря бушевала здесь с особенной силой, и Чарли вынужден был расстаться с мыслью сегодня добраться до Вермонта. Ехать дальше м стоило — по такой погоде это было даже рискованно.
Неожиданно он заметил аккуратный домик. На калитке висела небольшая табличка: «Палмер: ночлег и полупансион»
Это было как раз то, что нужно.
Хозяйкой пансиона оказалась очень милая, пожилая леди. Глэдис Палмер вату же семь лет сдавала комнаты гостям, и хотя деньги для нее были не самым последним делом, общение было гораздо важнее. К сожалению, гости бывали у нее по большей части летом, поэтому приезд Чарли стал для нее настоящим подарком судьбы.
Глэдис сразу прониклась к нему симпатией. Ей очень давно не встречался человек, который бы так пришелся ей по сердцу. Она знала, что может предложить ему. Тепло ее дома и тепло ее сердца, убежище от непогоды и утешение в невзгодах — Чарли отчаянно нуждался во всем этом, когда постучался к ней в дверь. Но и сама она не только давала, но и получала. После того как трагически погиб ее сын вместе с женой и маленькой дочерью, зима — в особенности Сочельник, канун Рождества, — стала для нее самым трудным временем года. В эти холодные месяцы она чувствовала, себя особенно одиноко и была рада отвлечься от своих горестных воспоминаний. Глэдис предложила Чарли остаться и на Рождество, и тот с радостью согласился, без колебаний изменив свои планы.
Узнав, что Чарли архитектор, Глэдис показала ему дом, построенный в стиле июле, доставшийся ей в наследство, который был особенно дорог ее сердцу. Чарли сразу влюбился в этот дом. Ему не терпелось узнать про него как можно больше, и Глэдис рассказала все, что ей было известию. Этот дом построил в 1792 году хорошо известный в здешних местах французский дворянин для своей возлюбленной Сары Фергюссон — женщины поистине необыкновенной судьбы.
Очарованный красотой дома, его изысканным убранством, Чарли уговорил Глэдис сдать ему тале. Ему казалось, что в конце концов он нашел то место, которое так долго искал, место, где он мог чувствовать себя дома. А Глэдис была благодарна богу, который послал ей Чарли. Или это была судьба?!
Однажды вечером Чарли зашел в спальню… и у видел в центре комнаты женщину в длинном голубом платье. Он замер, а женщина улыбнулась и протянула ему обе руки, словно хотела что-то сказать, но Чарли так и не услышал ни звука. В следующую минуту незнакомка исчезла за занавесками. Не сразу Чарли догадался, что это была не кто иная, как сама Сара Фергюссон… вернее, ее призрак.
Заинтригованный, Чарли решил выяснить все, что только можно, об этой женщине.
В местной библиотеке, где его крайне нелюбезно встретила молодая библиотекарша, Чарли нашел старинные книги и в одной из них обнаружил портрет женщины, которую уже видел накануне Рождества в своей спальне. Последние сомнения отпали — ему явился призрак Сары Фергюссон де Пеллерен.
На новогодние праздники Чарли поехал на небольшой горнолыжный курорт в Клэрмонт. Здесь-то он и познакомился с очаровательной малышкой Моник Виронэ. Девочка каталась совершенно одна, и Чарли заговорил с ней. Из разговора он узнал, что родители девочки развелись, что ее отец — профессиональный горнолыжник, а сама Моник приехала сюда со своей мамой. В молодой женщине Чарли сразу узнал ту самую нелюбезную библиотекаршу. Франческа Виронэ при первой же встрече поразила его своей резкостью.
Она была, несомненно, красива, но во всем остальном напоминала вмерзший в лед осколок стекла — незаметный, но способный до крови располосовать неосторожную руку.
И вряд ли, подумал Чарли, кому-нибудь удалось бы, растопить этот лед и отогреть ее застывшее сердце. Как он ошибался!
Приглядываясь постепенно к Франческе, Чарли понял, что еще никогда не видел женщины, которая так явно страдала бы от каких-то глубоких душевных ран, и не представлял себе, как же мог так ее сломить бывший муж. Дело было даже не в ее страданиях; Франческа напоминала ему втоптанный в грязь цветок, который у же никогда не расцветет.
И еще одно обстоятельство огорчало его. Дело было вовсе не в том, насколько ужасно обошелся с Франческой ее олимпийский чемпион. Главным была убежденность молодой женщины в том, что с ней поступили подло, что ее предали, и теперь, потеряв надежду, разуверившись во всех и вся, она пряталась в свою раковину каждый раз, когда к ней кто-то приближался. Вместе с тем Чарли было совершенно ясно, что, несмотря ни на что, Франческа оставалась мягким, чувствительным, добрым человекам.
Вернувшись после праздников в Шелбурн-Фоллс, Чарли не мог выкинуть из головы Франческу Виронэ и ее очаровательную дочь. Женщина заинтриговала его. Своей настороженностью и неприятием мужчин она оказалась для него настоящим вызовом, и Чарли почувствовал огромное желание приручить ее. В то же время он представлял себе, какие неимоверные усилия понадобятся ему, чтобы сломать между тми толстый лед настороженности и недоверия.
Между тем его не перестала волновать и история Сары Фергюссон. Ему неодолимо хотелось еще хоть раз увидеть призрак этой красавицы. Чарли принялся обследовать чердак, в надежде найти там что-нибудь, напоминающее о первых владельцах этого дома, и в дальнем, самом темном, углу обнаружил старый сундучок. Там находилось необычное сокровище — дневники Сары Фергюссон. Это было все равно что получить письмо от Сары, в котором она рассказывала бы Чарли и всем своим потомкам, как сложилась ее жизнь, кого она любила, а кого ненавидела, как она впервые встретила своего Франсуа… И как она вообще попала в Новый Свет! Чарли не мог поверить своей удаче, и, по мере того как он переворачивал страницу за страницей, глаза его наполнялись слезами благоговейного волнения и сочувствия к судьбе Сары…
Глава 1
День выдался непогожим, и когда Чарли выглянул утром в окно, он увидел только снег. Ветер кружил густой снег над поляной и сметал в высокие сугробы у деревьев. Выходить наружу не хотелось, и Чарли подумал о том, что книги в библиотеку можно будет вернуть и завтра. Никакой другой работы у него не было, и он решил сразу же после завтрака вернуться к дневникам Сары.
Но он надолго задумался, замерев у окна и вспоминая Франческу. Чарли не мог себе представить, что же могло заставить ее уехать из Франции и осесть — пусть только временно — в Шелбурне.
Совершенно очевидно, что когда-то она вела полноценную светскую жизнь и серьезно занималась искусствоведением, и Шелбурн-Фоллс, безусловно, был не самым подходящим местом для такой женщины, пусть даже она и работала над диссертацией по истории местных индейских племен. Чарли даже представил себе, что, возможно, когда они познакомятся поближе, он сможет сам спросить у нее об этом.
Чарли решительно стряхнул с себя мечтательное настроение, и уже через несколько минут он придвинул кресло поближе к камину и склонился над пожелтевшими страницами дневника, исписанными бисерным почерком Сары Фергюссон.
Через минуту он уже забыл о Франческе.
Путешествие до Фальмута на небольшом двухмачтовом бриге «Конкорд» продолжалось семь долгих недель. Но едва вдали показался американский берег, как все неудобства и трудности этого долгого пути были забыты.
Прямо из порта Сара Фергюссон направилась в пансион миссис Ингерсолл. Она ничего и никого здесь не знала и не имела никаких конкретных планов, но не чувствовала страха. Страх остался далеко позади, по ту сторону Атлантики.
Пансион миссис Ингерсолл был расположен на углу Корт и Трентон-стрит. Это оказалось солидное, недавно построенное четырехэтажное здание — чистое, аккуратное, со всеми возможными удобствами, но без излишеств, и Сара была очень довольна. Во всяком случае, она не раз помянула добрым словом капитана Маккормика, который порекомендовал ей снять комнату именно здесь.
Со слов других постояльцев она знала, что всего неделю назад здесь останавливался сам Джордж Вашингтон, однако это имя ничего ей не говорило.
Миссис Ингерсолл и ее управляющий были весьма удивлены, когда Сара сказала, что путешествует одна и что ее никто не сопровождает. Однако, стоило ей только намекнуть, что она — вдова, что она прибыла из Англии и что ее племянница, которая должна была ехать с ней, в последний момент тяжело заболела, как хозяйка тотчас прониклась к ней сочувствием, а управляющий лично проводил ее в номер и помог устроиться.
Саре достался номер из двух просторных комнат, одна из которых, украшенная тяжелыми парчовыми занавесками и драпировками густого красного цвета, служила гостиной, а вторая — поменьше, с обоями из жемчужно-серого атласа — спальней.
Обе комнаты были достаточно светлыми и солнечными, их окна выходили на площадь. Вдали виднелся порт со стоящими там парусниками и сверкающее море. Сам город — оживленный, молодой, энергичный — не затихал ни днем ни ночью, и Саре очень нравилось ходить по его запруженным людьми улицам, заглядывать в небольшие лавочки и прислушиваться к разговорам. В первое время ее очень забавляло американское произношение, однако частенько она слышала и чистую английскую речь, и ирландский говорок, и гортанный акцент шотландских горцев. Впрочем, если судить по лицам, то образованных людей — таких, как она сама, — в Бостоне было очень мало, и большинство приезжих составляли ремесленники, мастеровые и солдаты, которые приехали в Америку в поисках лучшей доли или, как, например, католики-ирландцы, спасаясь от притеснений, которые они испытывали у себя на родине. Впрочем, ее простая и скромная одежда никого не вводила в заблуждение, и при встрече с Сарой недавние иммигранты кланялись ей и уступали дорогу, безошибочно признавая в ней благородную даму.
Именно это обстоятельство навело Сару на мысль обновить свой гардероб. Платье и шляпка, которые она взяла в дорогу, истрепались, а туфли потрескались. После нескольких дней, которые ушли у нее на то, чтобы осмотреться и освоиться в незнакомом месте, Сара обратилась к миссис Ингерсолл с просьбой порекомендовать ей подходящего торговца, у которого она могла бы одеться так, как принято в Новом Свете. В первую очередь Саре нужна была теплая одежда для наступающей зимы, поскольку, кроме шерстяной накидки-плаща, в подкладку которого были по-прежнему зашиты оставшиеся драгоценности, у нее не было теплых вещей. Не помешали бы ей и новое платье, и шляпка.
Миссис Ингерсолл направила ее на Юнион-стрит — к портнихе, которая держала небольшое ателье. Там Саре показали модные журналы, привезенные из Франции в прошлом году. Сама миссис Ингерсолл заказывала свои платья в Париже, однако у нее было пять дочерей, и ей очень нравились платья, которые эта портниха сшила для них по французским образцам. Сару эти копии вполне устроили, и она заказала себе полдюжины. Кроме того, портниха дала ей адрес модистки, у которой можно было заказать подходящие шляпки.
Выбранная ею одежда была совсем простой, хоть и шилась по парижским моделям. Вообще Сара заметила, что большинство бостонских дам одевается без особых претензий, что в общем-то соответствовало простой и суровой жизни, которую они вели. И Сара вовсе не стремилась чем-то выделяться, ведь она приехала сюда совсем не для того, чтобы щеголять в модных нарядах. Ей нужно было что-то элегантное и в то же время практичное и скромное, что соответствовало бы ее положению вдовы. Чтобы убедить местное общество в том, что она действительно вдова, Сара специально попросила портниху сделать платья глухими, из тканей темных тонов. Однако Сара все же не смогла отказать себе в удовольствии и заказала одно платье из чудного темно-голубого бархата, который так шел к ее глазам. Правда, Сара не очень хорошо представляла себе, куда она будет его надевать, но иметь такое платье ей очень хотелось. В конце концов, рассуждала она, со временем у нее появятся знакомые, ее будут приглашать на званые вечера или даже па балы — вот тогда-то оно и пригодится. И потом, не всю же жизнь она будет носить траур по мужу, который к тому же и не думал умирать.
Портниха обещала, что платья — за исключением более сложного в исполнении бархатного — будут готовы через неделю, поэтому Сара поспешила заняться устройством своих финансовых дел.
Несколько дней назад миссис Ингерсолл познакомила ее с мистером и миссис Блейк. Ангус Блейк был управляющим городским банком, и, чтобы открыть счет, Саре пришлось подробно объяснить ему свое положение, сослаться на вдовство, на недавний приезд из Англии и отсутствие знакомств в городе. Сочувствуя молодой вдове, мистер Блейк пообещал помочь и пригласил Сару зайти к нему в банк, и вот теперь Сара отправилась прямо к нему. В разговоре с банкиром она довольно неосторожно упомянула о своем намерении купить ферму где-нибудь в окрестностях Бостона и увидела, как брови Блейка поползли вверх. Впрочем, он тут же взял себя в руки.
— Как вы себе это представляете? — удивленно спросил он. — Ферма — дело непростое, особенно — для одинокой женщины.
— Я понимаю, сэр, — смиренно ответила Сара, опуская глаза. — Наверное, мне действительно придется нанять одного-двух помощников, однако, как мне кажется, это будет несложно. Главное, не ошибиться и выбрать хороший участок земли, разве не так?
Сара подняла на него глаза, надеясь на сочувствие и понимание, но Ангус Блейк смотрел на нее с крайним неодобрением, которое не в силах был скрыть.
Он посоветовал ей остаться в городе. В Бостоне можно было найти недорогой, но очень приличный особняк в солидном квартале. Если же она поселится здесь, добавил Блейк, то очень скоро у нее появятся друзья, которые помогут ей правильно вложить средства. Ферма — это не женское дело, так полагал Ангус Блейк.
О чем Ангус Блейк не сказал Саре, так это о том, что она очень красивая, молодая еще женщина и что не пройдет и года, как она сможет вторично выйти замуж и составить очень выгодную для себя партию. Покупка фермы казалась ему не просто недальновидным, но и крайне неразумным шагом с ее стороны.
— На вашем месте я не стал бы так спешить, — пояснил он, заметив, что его строгий тон смутил посетительницу. — Сначала поживите в городе, обзаведитесь связями, а там и решайте.
Сам он уже твердо решил представить молодую очаровательную вдову самым крупным и влиятельным клиентам банка. По его расчетам, ее мягкость, скромность и несомненно благородное происхождение должны были открыть ей двери в местное высшее общество. Ангус Блейк видел в Саре Фергюссон лишь молодую, не слишком искушенную в жизненных проблемах женщину, но его жена, которой он представил Сару на приеме у миссис Ингерсолл, была убеждена, что в ней есть нечто особенное, чему не сразу можно было найти определение.
— В ней есть что-то необычное, — говорила она своему мужу. — Я не знаю — что, но я чувствую, эта миссис Фергюссон — совсем не простая женщина…
И она, похоже, знала, что говорила. У Ангуса и его жены Белинды были взрослые дети примерно того же возраста, что и Сара, но ни они, ни их друзья ни в какое сравнение не шли с очаровательной англичанкой. Белинда Блейк утверждала, что еще никогда в своей жизни она не встречала такой сильной, целеустремленной, умной и мужественной женщины, как миссис Сара Фергюссон. При одной только мысли о путешествии на «Конкорде», которое совершила Сара, у нее внутри все холодело, и тем не менее, желая добра Саре, она поддержала мужа, заявив, что покупка фермы — это совершенно безумная затея.
— Вы должны остаться в Бостоне, милочка, — сказала она Cape. — Так будет безопаснее.
Сара лишь молча улыбнулась в ответ.
После знакомства с Сарой Блейки взяли на себя добровольную обязанность представить ее своим влиятельным друзьям, и очень скоро Сара начала получать приглашения на ужины и чаепития. Местное общество отнеслось к ее появлению достаточно благожелательно, однако Сара была очень осторожна. Обзаводиться знакомствами и связями она не спешила, поэтому несколько раз она посылала сказать, что не может прийти. Сдерживал ее и страх, что кто-то, кто недавно прибыл из Англии, может узнать ее. Правда, они с Эдвардом почти не бывали в Лондоне, да и вообще выезжали очень редко, однако она не исключала, что за прошедшие три месяца история ее побега стала широко известна. Не исключено, что она могла попасть даже в прессу. Находясь в Бостоне, Сара не могла знать этого наверняка, поэтому ситуация, несомненно, взывала к осторожности. Единственное, что она могла сделать, это написать Хэвершему и узнать, как обстоят дела на родине, но Сара не осмеливалась даже на это. И все же несколько раз она рискнула принять приглашение на ужин, и у нее появились в городе первые знакомые.
Видя, что Сару не отговорить от ее затеи, Ангус Блейк познакомил ее с надежным маклером, имеющим дело с драгоценными камнями. Старый ювелир был потрясен, когда Сара разложила перед ним привезенные из Англии драгоценности. Среди них было с полдюжины очень дорогих, роскошных вещей старинной работы и несколько более скромных, которые Сара пока не собиралась продавать, а хотела только оценить. Главной надеждой Сары было бриллиантовое колье ее матери, которое Эдвард Бальфор, размотавший почти все ее приданое, еще не успел продать, однако, когда ювелир назвал ей сумму, она не могла поверить своим ушам.
На эти деньги, как она теперь представляла себе, можно было купить несколько ферм или прекрасный особняк в Бостоне. Вряд ли она бы могла рассчитывать на такой успех в Англии.
Это новое, столь радостное обстоятельство заставило ее задуматься, но ненадолго. Благодаря Белинде Блейк, которая все еще надеялась, что Сара поддастся на уговоры и купит себе одну из городских усадеб, она уже посмотрела несколько домов и составила себе представление о цене каждого из них, однако сердце ее по-прежнему не лежало к городской жизни. Сара упрямо желала жить на ферме где-нибудь подальше от Бостона, и ничто не могло заставить ее изменить свое решение.
Маклер нашел подходящего клиента и продал ему бриллиантовое колье. Вырученные деньги, за вычетом вполне приемлемых комиссионных, он перевел па счет Сары в банке, так что уже к концу ноября она стала обладательницей довольно внушительного состояния.
К этому времени знакомства Сары в Бостоне стали более многочисленными. Ее постоянно приглашали на балы и торжественные обеды. Она нечасто принимала приглашения, и все же отказываться было не всякий раз удобно. Каждый ее выход в свет еще сильнее подогревал интерес к ее особе, чего Сара стремилась избегать любой ценой. Вскоре Саре стало совершенно очевидно, что, несмотря на свое очень сдержанное поведение, она произвела в бостонском обществе настоящий фурор. Ее утонченный аристократизм и безупречные манеры отмечали буквально все, а редкостная красота Сары стала неизменной темой разговоров холостых процветающих джентльменов, собиравшихся в клубе «Ройал».
И все это произошло очень быстро — слишком быстро, чтобы Сара могла чувствовать себя спокойно. Нежданно-негаданно она стала объектом всеобщего внимания, а это было уже опасно. Ей нужно было исчезнуть из города прежде, чем слухи о ее местонахождении достигли бы Англии и Эдварда, мстительного гнева которого у Сары были все основания опасаться.
День Благодарения она встречала с Блейками, а через два дня Сара неожиданно получила приглашение на бал у Бодуинов, что было равносильно официальному признанию ее принадлежности к бостонскому высшему обществу. Сначала Сара хотела отклонить это предложение: вращаться в высших кругах значило стать слишком заметной и, следовательно, подвергнуть себя еще большему риску, — однако ее отказ очень огорчил Белинду Блейк, и они с мужем принялись ее уговаривать.
— Хотела бы я знать, как вы собираетесь снова выйти замуж! — восклицала Белинда Блейк, опекавшая Сару с поистине материнской заботой. — Вам просто необходимо выходить в свет, танцевать на балах!..
В ответ Сара лишь отрицательно качала головой и натянуто улыбалась. При слове «замуж» ей вспомнилось слишком многое, но она не смела поделиться с Белиндой своими воспоминаниями.
— Я вовсе не собираюсь снова выходить замуж! — твердо сказала она, и в глазах ее промелькнула такая решимость, что Белинда поняла — это не прихоть и не сиюминутный каприз.
— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, — сказала Белинда Блейк несколько растерянно и взяла Сару за руку. — Я уверена, голубушка, что покойный мистер Фергюссон был достойным человеком, заботливым и добрым… Но как бы сильно вы его ни любили, это не причина, чтобы хоронить себя заживо…
При этих ее словах внутри у Сары как будто все перевернулось. В Эдварде не было ничего достойного или доброго, и она никогда его не любила.
В свое время он, может быть, и был для нее удачной партией, но очень быстро граф превратился в настоящее чудовище. Она была все равно что мертва все восемь лет, пока жила с ним, и только теперь начинала возрождаться.
— Я уверена, — продолжала ворковать Белинда Блейк, — что рано или поздно вы встретите достойного человека, за которого сможете выйти замуж. Вы должны это сделать, Сара, дорогая. Вы молоды и красивы и не должны оставаться одна до скончания веков. Может быть, и у вас еще будут дети…
При этих ее словах глаза Сары померкли, и внимательная Белинда Блейк моментально это заметила.
— Я бесплодна, — холодно сказала Сара, и Белинда отпрянула, шокированная неожиданной откровенностью собеседницы.
— Быть может, вы заблуждаетесь, — промолвила она, смущенно откашливаясь, и, вдруг воодушевившись, продолжила:
— Вы знаете, голубушка, у меня есть кузина, которая тоже так полагала… Ну, что она не может иметь детей. И вот, представляете, ей было уже сорок пять, когда она вдруг обнаружила, что она — в интересном положении. В конце концов она родила двойню! — Тут Белинда просияла. — Двойню, и оба мальчика выжили. Теперь моя кузина — счастливейшая из женщин, а ведь вы, душечка, гораздо моложе ее. Вы не должны отчаиваться, моя дорогая. Вы можете начать новую жизнь, надо только захотеть!..
Сара согласно кивнула. Именно за этим она и приехала в Новый Свет, но ни новый брак, ни рождение детей не входили в ее планы. Ей казалось, что прискорбного опыта с Эдвардом хватит ей теперь на всю жизнь. Главное, она должна впредь вести себя так, чтобы мужчины не обольщались ее одиночеством и не пытались за ней ухаживать.
Сама Сара не собиралась ни заигрывать с ними, ни поощрять их ухаживания. Даже на обедах и приемах, на которых она изредка появлялась, Сара старалась больше находиться в обществе женщин, однако это ей не всегда удавалось. Мужчины продолжали поглядывать в ее сторону; они говорили о ней между собой, и время от времени кто-то из них решался даже пригласить ее на тур вальса. И хотя Сара неизменно отказывала смелым кавалерам, не разговаривать с ними, не рискуя прослыть невежливой, она не могла.
Больше того, она несколько раз ловила себя на том, что общаться с мужчинами ей было намного интереснее, чем с дамами. Правда, интерес Сары был чисто практическим: мужчины гораздо лучше разбирались в вопросах бизнеса, в политике и сельском хозяйстве. С ними Сара могла говорить о земле, которой они владели, могла спрашивать совета, как лучше вести фермерское хозяйство, однако все эти вопросы делали ее лишь еще более привлекательной в мужских глазах. «Какая удивительная женщина», — говорили они, ибо самый бездарный или самый ленивый из них начинал чувствовать себя на голову выше, когда очаровательная миссис Фергюссон начинала выспрашивать у него о севообороте и об особенностях выращивания маиса и картофеля в здешнем климате.
Другие женщины только сплетничали о нарядах или говорили о своих детях, у кого они были, а эти темы не интересовали ни мужчин, ни саму Сару.
Другим обстоятельством, которое притягивало к Саре поклонников, было ее абсолютное нежелание понравиться кому-либо из них. Бостонские кавалеры принимали это за высшую форму кокетства, что было с их стороны довольно близоруко, однако Саре это не облегчало жизни. Она олицетворяла собой ходячий вызов их закрученным усам, эполетам, блестящему воспитанию, богатству и знатности, и Сара ничего не могла с этим поделать. Несколько человек дошли даже до того, что навещали ее в пансионе и оставляли для нее букеты цветов, огромные корзины фруктов, а однажды Сара получила даже томик стихов. Этот скромный дар оставил для нее молодой лейтенант, с которым она познакомилась на приеме у Арбаксов, однако — несмотря на то, что стихи ей понравились, — Сара отослала книгу обратно, как поступала она со всеми подношениями. Она не хотела подавать никому ни малейшей надежды, однако остудить горячие мужские головы было нелегко.
Одним из самых настойчивых поклонников Сары стал лейтенант Паркер. Несколько раз Сара сталкивалась с ним в вестибюле гостиницы, где он подстерегал ее в надежде поговорить с ней или сопроводить ее, куда бы она ни направлялась. Его внимание граничило с назойливостью, и Сара не прогоняла его только потому, что ей было очевидно — этот молодой человек по уши в нее влюблен.
Впрочем, именно поэтому ей, наверное, следовало обойтись с ним как можно решительнее, однако ей не хватало духа. Хотя вряд ли бы это помогло. Лейтенанту Паркеру, прибывшему в Бостон из Виргинии, недавно исполнилось двадцать пять лет, и он находился в том счастливом возрасте, когда все препятствия на пути к цели кажутся пустяками.
Куда бы ни шла Сара, он, словно верный пес, оказывался рядом, всем своим видом выражая готовность следовать за нею, куда она прикажет. Увы, этим он достиг только того, что его общество стало Саре неприятно, и она искренне надеялась на то, что при первом удобном случае ей удастся переключить внимание лейтенанта на какую-нибудь другую женщину, которой эти настойчивые ухаживания не были бы в тягость. Она даже сказала ему, что носит траур по мужу и что не собирается вторично выходить замуж, однако это не произвело на лейтенанта Паркера никакого впечатления. Скорее всего он ей просто не поверил.
— Я совершенно уверен, что пройдет каких-нибудь шесть месяцев, и вы передумаете, — уверенно заявил он. — Я уважаю ваше желание хранить верность памяти покойного мужа, но нельзя же носить траур вечно. В наших краях минимальным приличным сроком считается полгода, и три месяца из них уже прошли.
Сара покачала головой. Ей нужно было дать ему понять, что он отвергнут, однако Она не знала, как это сделать.
— А я уверена, что и через полгода, и через год, и даже через десять лет у меня не появится никакого желания выйти замуж, — сказала Сара, думая о том, что, пока Эдвард жив, она остается замужней женщиной и, следовательно, повторный брак исключался. Но даже если бы ее муж умер, для Сары ничего бы не изменилось. Любые мысли о семейной жизни были заранее отравлены для нее горьким опытом ее жизни. Сара твердо знала, что никогда больше не поставит себя в зависимое положение и не позволит мужчине безнаказанно унижать и мучить себя. Она не хотела больше быть вещью, которую можно использовать, а потом — выбросить за ненадобностью, и не представляла себе, как другие женщины могут с этим мириться. Правда, Саре было известно, что многие мужчины — тот же Ангус Блейк, к примеру, — хорошие, добрые и мягкие люди, однако, по ее глубокому убеждению, брак был лотереей, и снова рисковать всем она не хотела. Сару не пугала мысль о том, что ей придется прожить остаток жизни одной, однако убедить в этом лейтенанта Паркера ей так и не удалось. Больше того, его уверенность в том, что миссис Фергюссон срочно нужен новый муж, разделяла половина мужчин Бостона.
— Вы должны радоваться тому вниманию, которое оказывают вам мужчины, душечка, — увещевала Сару Белинда Блейк, когда Сара начинала жаловаться, что ухажеры буквально не дают ей прохода. — Вам остается только выбирать, милочка, и я уверена, что вы сумеете найти добропорядочного джентльмена, с которым вам захочется связать свою судьбу.
— Но я вовсе не хочу ни с кем связывать свою судьбу! — возражала Сара. — И ухажеры мне не нужны!
— Правильно, милочка, правильно! — кивала головой миссис Блейк. — Вам нужен муж, и как можно скорее.
Как-то Сара забылась, и, когда Белинда Блейк снова попыталась «утешить» ее подобным образом, она бездумно выпалила:
— Что им всем от меня надо? В конце концов, я — замужняя женщина!..
Тут она осеклась, поняв, что она сказала, и поспешила поправиться:
— ..По крайней мере, я привыкла так думать…
В общем, все эти ухаживания — полнейшая чепуха;
Я совершенно уверена в этом!
— Ну конечно, чепуха! — неожиданно согласилась с ней миссис Блейк. — Брак — это такое блаженство, что по сравнению с ним все эти ухаживания кажутся настоящей ерундой. И все же одно не бывает без другого.
Тут Сара поняла всю безнадежность своих объяснений и сдалась. Во всяком случае, она больше не предпринимала никаких попыток объяснить свою позицию ни Белинде Блейк, ни кому-либо другому.
В начале декабря произошло некое событие, которое неожиданно подтолкнуло Сару к осуществлению ее заветной мечты. На одном из званых вечеров она познакомилась с Амелией Стокбридж и с ее мужем. Полковник Стокбридж командовал гарнизоном в Дирфилде — в том самом Дирфилде, о котором Сара слышала от ее попутчика Абрахама Левитта, — и несколькими укрепленными фортами, протянувшимися цепочкой вдоль реки Коннектикут. Разговаривать с ним Саре было чрезвычайно интересно. О тех краях полковник знал почти все и был рад поделиться своими сведениями с очаровательной миссис Фергюссон. Он даже не заметил, что она устроила ему форменный допрос, расспрашивая его, хороши ли земли в окрестностях Дирфилда и не слишком ли воинственно настроены местные индейцы.
Сара очень удивилась, когда полковник сообщил ей, что индейские племена не доставляют им почти никаких неприятностей.
— В нашем районе осталось совсем мало нантикоков и вампаногов, и они уже давно нас не беспокоят, — сказал полковник. — Нет, конечно, иногда возникают проблемы из-за «огненной воды» — так индейцы называют крепкое спиртное — или споры из-за охотничьей территории, однако нас это почти не касается.
Он говорил так, словно Дирфилд был приятным и тихим курортом, и Сара, которая была наслышана об опасностях, подстерегающих белого на неосвоенных землях, усомнилась в искренности его слов.
— Ну, конечно… — Полковник смущенно откашлялся, ибо осведомленность Сары и ее острый интерес застали его врасплох. — По весне, когда начинается ход лосося, в наших местах появляются многочисленные группы ирокезов. Кроме того, всегда существует опасность, что с севера проникнет военный отряд могауков. Именно они чаще всего тревожат поселенцев, но мы уже давно их не видели.
Полковник умолчал о том, что год назад могауки вырезали целую семью поселенцев, не пощадив и семерых детей, всего в нескольких милях к северу от Дирфилда. Впрочем, с тех пор индейцы действительно не показывались в окрестностях городка, и он почти не покривил душой, сказав, что ни он, ни его солдаты не подвергаются никакой серьезной опасности.
— Самые опасные и воинственные племена обитают на западе, — продолжал полковник. — Главное, чего мы боимся, это того, что шауни и Майами начнут распространяться на восток, однако лично я считаю, что дальше границы Массачусетса они вряд ли продвинутся. Впрочем, существует мнение, что это им вполне по силам. Собственно говоря, именно эти два племени и есть главные возмутители спокойствия в нашей зоне, и наш президент очень этим озабочен. Он считает, что индейские войны и так обошлись нам слишком дорого. Конечно, краснокожих можно понять — ведь они потеряли большую часть своих земель, но никто не собирается позволять им беспрепятственно кочевать по всей стране и убивать поселенцев. В настоящее время сдерживанием этих племен занимаются регулярные части, но, насколько я слышал, им порой приходится по-настоящему жарко…
1 Сара уже кое-что слышала об этом, но узнавать о событиях из первых рук было гораздо интереснее, и ее глаза невольно засверкали от любопытства.
Из дальнейшего разговора она узнала, что полковник Стокбридж приехал в Бостон, чтобы провести Рождество с женой, которая ни под каким видом не желала жить в Дирфилде. Каждый раз, когда у него появлялась такая возможность, полковник навещал ее, но это происходило не слишком часто, ибо что ни говори, а от Дирфилда до Бостона было целых четыре дня пути.
Через несколько дней Стокбриджи пригласили Сару на небольшой прием, который они давали для своих друзей в честь приезда полковника. На приеме ожидалось присутствие нескольких сослуживцев полковника Стокбриджа, находившихся в Бостоне в отпуске или по делам, и Сара с радостью приняла приглашение, надеясь узнать еще больше подробностей о месте, которое так ее заинтересовало, и завести полезные знакомства.
Друзья полковника оказались славными и веселыми людьми. Они даже пели вместе под аккомпанемент фортепиано, на котором играла Амелия Стокбридж, и Сара даже пыталась им подпевать, хотя песни были ей незнакомы. Единственным обстоятельством, испортившим впечатление от вечера, было присутствие лейтенанта Паркера. Он не отходил от Сары буквально ни на шаг, и ей приходилось тратить немало душевных сил, чтобы сдерживать раздражение. Лейтенант постоянно отвлекал Сару от разговоров с полковником и его друзьями, и только перед самым концом вечера Саре удалось наконец спокойно побеседовать со Стокбриджем.
Услышанное повергло полковника в изумление.
— Что за нелепые идеи, миссис Фергюссон?! — воскликнул он, не сдержав удивления, и лишь когда Сара обосновала свой интерес, Стокбридж сумел взять себя в руки.
— Я понимаю, что вы хотите сначала все увидеть своими глазами. Ничего невозможного в этой поездке, конечно, нет, но… — промолвил он с сомнением в голосе. — Но ведь это совсем не увеселительная прогулка, мадам. До Дирфилда довольно далеко, к тому же в долинах лежит глубокий снег.
Путешествовать одна вы не можете, значит, вам придется взять одного-двух провожатых. Но даже в фургоне, запряженном хорошей упряжкой, вам понадобится четыре-пять дней, чтобы добраться до форта.
Тут полковник неожиданно улыбнулся.
— Даже моя жена не отваживается на такое путешествие, миссис Фергюссон. Нет, конечно, мы не дикари какие-нибудь; несколько молодых офицеров живут в гарнизоне со своими женами, а вокруг Дирфилда хватает ферм, но, боюсь, вам у нас не понравится, даже если вы пробудете у нас всего несколько дней.
Полковник чувствовал себя обязанным отговорить ее от этого безумного предприятия, однако, приводя один довод за другим, он и сам не заметил, как поверил в его осуществимость. Да и Сара, похоже, была исполнена такой твердой решимости, поколебать которую словами было невозможно.
— У вас есть знакомые среди моих офицеров? — прямолинейно поинтересовался полковник, не в силах придумать никакой иной причины, которая заставила бы эту хрупкую молодую женщину покинуть уютный и безопасный Бостон и отправиться в долгое и трудное путешествие. Впрочем, он знал, что Сара Фергюссон приплыла в Америку на крошечном двухмачтовом бриге, приплыла совершенно одна, и это заставило его проникнуться к ней самым глубоким уважением. Очевидно, она была гораздо мужественнее и храбрее, чем можно было предположить при первом знакомстве.
— Если вы не откажетесь от своего намерения, — поспешно добавил он, чтобы загладить неловкость, — то позвольте мне по крайней мере подобрать вам надежных сопровождающих. Мне бы не хотелось, чтобы вы отправились в дорогу в обществе каких-нибудь случайных людей или сосунков, не способных найти дорогу в снегопад или отличить след карибу от следов лошади. Дайте мне знать, когда вы решитесь отправиться, и я пришлю вам людей. Вам понадобится погонщик с упряжкой лошадей и фургоном и проводник. Нет, лучше два проводника — так будет вернее. Сомневаюсь, что путешествие покажется вам приятным, но, по крайней мере, вы доберетесь до места в целости и сохранности.
— Спасибо вам, полковник! — горячо воскликнула Сара, и в ее глазах вдруг вспыхнул такой огонь, которого Стокбридж никогда еще не видел. Только теперь ему стало окончательно ясно, что отговорить эту женщину от задуманного ему все равно не удастся, что бы он ни предпринял. Примерно так он и сказал своей жене, когда она игриво поинтересовалась, о чем он так долго беседовал с очаровательной миссис Фергюссон.
— Да как ты мог! — возмутилась Амелия. — Она еще совсем молодая женщина и не знает, на что идет, но ты-то должен соображать! Мало ли что с ней может случиться по дороге. Они могут наткнуться на враждебных индейцев, и их всех оскальпируют, они могут заблудиться в лесу и пропасть, Сара может заболеть, а у тебя в Дирфилде нет даже приличного врача — только фельдшер, который пьет запоем. Не обижайся, пожалуйста, но твой гарнизон — не то место, где следует находиться молодой леди!
Она так раскипятилась, что можно было подумать, будто полковник уличен ею в худшем случае в супружеской измене, в лучшем — в несоблюдении приличий.
— Подумай сама, Амелия, — примирительно сказал Стокбридж. — Эта молодая женщина приплыла сюда из Англии совершенно одна, на крошечном корабле, которому лично я не доверил бы даже каботажные перевозки до Нью-Йорка и обратно.
Кроме того, дорогая, миссис Сара Фергюссон — вовсе не нежный оранжерейный цветочек, как ты, наверное, полагаешь. Я говорил с ней, и я понял, что это решительная, упорная и сильная женщина.
В ней есть много такого, что не различить с первого взгляда, и я уверен, что она еще очень и очень удивит всех нас.
Говорить так полковник имел полное право.
Он был еще не старым, но умудренным жизнью человеком, многое повидавшим на своем веку.
И огонь, замеченный им в глазах Сары, сказал ему гораздо больше, чем ее язык. Подобный упрямый огонь Джеймс Стокбридж видел в глазах поселенцев, которые шли на запад с твердым намерением найти свое счастье на новых землях или умереть.
Их не страшили ни неведомые опасности дальнего пути, ни голод, ни враждебные индейские племена, и те, кто пережил все это, были очень похожи на Сару Фергюссон. Ничто не могло остановить ее, и, будучи человеком разумным, полковник был не склонен вставать на ее пути.
— С ней, я надеюсь, все будет в порядке, Амелия, — сказал полковник. — Я даже уверен в этом, иначе не стал бы ей помогать.
— Ты совсем лишился рассудка, Джеймс, — проворчала Амелия, сдаваясь. Вечером, перед тем как лечь в постель, она даже нежно поцеловала мужа, но это не значило, что она согласилась с ним. Она была по-прежнему уверена, что намерение Сары отправиться в Дирфилд — это чистой воды безумие, но она не знала, как этому помешать. Единственное, на что надеялась Амелия Стокбридж, это на то, что Сара все-таки встретит в Бостоне достойного человека, и это удержит ее в городе.
Но на следующий день Сара снова приехала с визитом в дом Стокбриджей. Всю ночь она не могла заснуть от волнения и все думала над его предложением. Она готова была принять его, о чем она и сообщила Стокбриджу с открытой улыбкой, которая очень смягчала ее обычно спокойное, даже несколько отрешенное лицо. Сара лишь поинтересовалась, когда сам полковник планирует вернуться в гарнизон.
Уже зная, чем все это может закончиться, Стокбридж объяснил Саре, что отправится в обратный путь вскоре после наступления нового года и не вернется в Бостон уже до весны. У Амелии, как он полагал, будет достаточно хлопот и без него, поскольку их старшая дочь ждала ребенка и должна была в скором времени разрешиться от бремени.
— Я бы взял вас с собой, — сказал полковник, предупреждая просьбу Сары, — но, боюсь, это будет неудобно для вас. Я, видите ли, отправлюсь в путь с группой своих офицеров; все мы будем верхами, чтобы покрыть расстояние до Дирфилда как можно скорее, так что вам в фургоне все равно за нами не угнаться. Поверьте, вы перенесете поездку гораздо легче, если будете двигаться самостоятельно.
Он улыбнулся, так как ему в голову пришла еще одна мысль.
— Хотите, — предложил Стокбридж, — я оставлю в Бостоне лейтенанта Паркера? Он мог бы сопровождать вас до Дирфилда.
— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответила Сара. — Я еще не решила, когда именно я тронусь в путь, поэтому задерживать здесь мистера Паркера было бы неразумно. Уверяю вас, что наемные проводники вполне меня устроят. Помнится, вы говорили, будто знаете надежных людей?
Она посмотрела на полковника снизу вверх, и Джеймс Стокбридж кивнул.
— Хорошо, Сара, я найду вам проводника. Значит, вы планируете выехать в следующем месяце? — спросил полковник, перебирая в памяти людей, которым он мог бы вверить безопасность молодой миссис Фергюссон.
— Да, мне бы очень хотелось выехать как можно скорее, но я не знаю… — Она вспомнила о своем отказе от кандидатуры лейтенанта Паркера. — Меня могут задержать кое-какие дела.
Полковник кивнул и тепло улыбнулся молодой женщине. Его дочери уже давно не навещали его в гарнизоне. Несколько лет назад — после долгих уговоров с его стороны — они побывали в Дирфилде вместе с мужьями и детьми и теперь, видимо, считали свой дочерний долг исполненным. Эта же молодая женщина, напротив, рвалась в Дирфилд, словно для нее это был вопрос жизни и смерти.
В каком-то смысле так оно и было, но полковник не мог знать причину такого решения Сары.
В конце концов Стокбридж пообещал, что сообщит ей имена нужных людей через несколько дней — когда выяснит, кто из них сейчас в городе.
Кроме того, они договорились не посвящать Амелию Стокбридж в детали их договора, поскольку оба знали, что она не одобрит действия мужа, как только намерения Сары станут ей известны. Тот факт, что ее собственный муж помогает их осуществлению, вряд ли привел бы ее в восторг. Полковник, впрочем, был совершенно уверен, что по пути в Дирфилд и обратно с Сарой не случится ничего дурного; в противном случае он не взял бы на себя заботу о подготовке этого путешествия.
От души поблагодарив полковника Стокбриджа, Сара пешком вернулась в гостиницу. Ей пришлось пройти несколько кварталов, но это оказалось только кстати. Разговор со Стокбриджем привел ее в такое возбуждение, что Саре просто необходимо было немного успокоиться, и, хотя холодный ветер и мороз чувствительно пощипывали ее нос и щеки, она улыбалась всю дорогу до пансиона миссис Ингерсолл.
Глава 2
В Дирфилд Сара отправилась четвертого января 1790 года. Она ехала в видавшем виды, но крепком и надежном фургоне, запряженном парой низкорослых, очень выносливых лошадей. Владелец фургона — он же погонщик лошадей — был достаточно молодым человеком, однако он уже давно жил в Бостоне и успел объехать в своем фургоне всю округу. Он и родился-то на ферме всего в одном дне пути от Дирфилда, так что дорогу до форта он мог найти, как говорится, с закрытыми глазами, а с лошадьми управлялся просто мастерски. Звали его Джонни Драм, и он был всего на пару лет старше Сары.
Двое других участников экспедиции ехали верхом. Один из них — старый траппер[1] по имени Джордж Гендерсон — зарабатывал себе на жизнь тем, что торговал мехами. В своих путешествиях он забирался далеко на север и исходил пешком едва ли не всю Новую Англию. В молодости он провел два года в плену у гуронов и прекрасно знал все обычаи и повадки индейцев. Он даже был женат на индианке, но теперь все это было в далеком прошлом. Саре Гендерсон показался почти стариком, однако полковник утверждал, что он — один из лучших следопытов в Массачусетсе и что лучшего проводника им не найти.
Вторым спутником Сары оказался молодой индеец по имени Том Поющий Ветер. Его отец был влиятельным сахемом[2] племени вампаногов. Опытный следопыт и охотник, Том часто работал проводником в гарнизоне и был хорошо знаком с полковником Стокбриджем. В Бостон он приехал для того, чтобы купить для своего племени кое-какие сельскохозяйственные орудия, и полковник попросил его — в качестве личного одолжения — сопроводить Сару Фергюссон до гарнизона.
Том Поющий Ветер был очень серьезным молодым человеком с длинными черными волосами и резкими чертами лица. Он носил штаны и куртку из оленьей кожи и держался очень сдержанно, стараясь даже не смотреть на Сару. Сара знала, что таким способом он проявляет свое уважение к ней, и хотела бы ответить молодому индейцу тем же, однако отвести от него взгляд оказалось выше ее сил. Том был первым увиденным ею индейцем, и буквально все в нем интересовало ее. Именно такими — суровыми и благородными и вместе с тем сдержанными и даже грозными — Сара представляла себе коренных обитателей Северной Америки, однако Тома она не боялась. Со слов полковника она знала, что вампаноги — мирное племя, живущее главным образом земледелием и охотой.
Из Бостона они выехали ранним утром, пока жители города еще спали. Всю ночь шел снег, не прекратился он и сейчас, но Гендерсон сказал Саре, что снег им не помешает. В фургон были аккуратно уложены запасы провизии, мешки с овсом для лошадей, немного кофе, меха, одеяла и даже кое-какая кухонная утварь. Приготовление пищи входило в обязанности проводников (старый траппер, по слухам, был прекрасным поваром), да и Сара была рада помочь ему с готовкой.
Закутавшись в меховую полсть, Сара сидела на козлах рядом с погонщиком и следила за крупны ми мохнатыми снежинками, бесшумно падающими на землю. Волнение, которое она испытывала в эти минуты, можно было сравнить разве что с тем, что она чувствовала, когда «Конкорд» покидал Фальмутскую гавань. Сейчас Саре снова предстояло путешествие в неведомое, и было оно не менее значительным и важным, чем двухмесячное плавание через Атлантику. Сама не зная почему, Сара была абсолютно уверена, что эта страна и она, Сара Фергюссон, были созданы друг для друга и что ее место здесь — среди этих молчаливых, похороненных под снегом холмов, среди задумавшихся над ручьями елей, среди долин и укромных лесных троп, петляющих между стволами деревьев.
Через пять часов после того, как фургон отъехал от пансиона миссис Ингерсолл, они сделали первую остановку, чтобы дать отдых лошадям. Воспользовавшись этой возможностью, Сара соскочила на землю, чтобы немного пройтись. Под толстым меховым пологом ей было тепло, просто ей нужно было размять ноги.
К этому времени путники уже миновали форт Согласие[3], и когда полчаса спустя они тронулись дальше, то довольно скоро оказались на Тропе Могауков, ведшей на запад, к Дирфилду. К этому моменту снег уже совсем прекратился, но все вокруг было укутано ровным белым одеялом, и Сара пожалела, что не может скакать по этой необозримой равнине вместе с мужчинами. Откровенно говоря, она с самого начала собиралась поехать в Дирфилд верхом, ибо ей казалось, что так можно будет быстрее добраться до цели, но полковник Стокбридж настоял, чтобы Сара наняла фургон. Теперь она видела, что эта задача была ей вполне по плечу, но ничего изменить уже было нельзя.
На ужин они ели жаренного на вертеле кролика, которого по пути добыл Гендерсон. Почти весь путь Тушка зверька пролежала на задке фургона, но благодаря холодной погоде мясо нисколько не испортилось и было таким же свежим, как и несколько часов назад. Сара, во всяком случае, не помнила, когда в последний раз она так вкусно ела, хотя, возможно, причиной был свежий морозный воздух и проведенный в пути день. Мясо кролика, сдобренное какими-то незнакомыми приправами, которые достал из сумки по-прежнему молчаливый Том Поющий Ветер, было нежным, чуть сладковатым на вкус, и Сара подумала, что это блюдо достойно самого блестящего стола.
После ужина они легли спать, причем мужчины расположились прямо у костра, на брошенном на снег лапнике, а Сара устроилась под теплыми мехами в фургоне и вскоре заснула спокойным, крепким сном.
Проснулась она с первыми лучами солнца. Снаружи раздавался ленивый, громкий хруст лошадей, скрип снега под копытами, позвякивание котелка и потрескивание дров в костре. Отодвинув полог фургона, Сара увидела, что утренняя заря пылает в чистом высоком небе, словно пожар. Гендерсон уже приготовил кофе и даже растопил в котелке немного снега, чтобы Сара могла умыться. После легкого завтрака они тронулись в путь, и Джонни Драм и Гендерсон запели. Эту песню Сара уже знала, и, укутавшись в груду мехов внутри фургона, она не сдержалась и стала тихонько подпевать.
Когда вечером они снова остановились, за приготовление ужина взялся Поющий Ветер. Из многочисленных кожаных мешочков, расшитых бисером, он достал сушеные овощи, полоски вяленого мяса и какие-то приправы. Сара думала, что он будет готовить их по-индейски, однако — очевидно, из уважения к ней — Том соорудил блюдо, почти не отличавшееся по вкусу от той еды, к которой она привыкла. Впрочем, Сара так и не смогла сказать с уверенностью, из каких овощей приготовлено это вкуснейшее рагу. Кроме того, пока Джонни устраивал лошадей на ночлег и задавал им корм, Гендерсон сумел подстрелить трех птиц, похожих на куропаток, которые тоже пошли в общий котел.
Тщательно обгладывая тонкие птичьи косточки, Сара подумала, что и эту трапезу она тоже никогда не забудет. И еда, и закат, и молчаливые ели и пихты, и костер в снегу — все было для нее новым, незнакомым, простым и вместе с тем — прекрасным. В воздухе была разлита удивительная тишина и покой, и Сара поняла, что именно к этому она интуитивно стремилась, хотя, если бы еще позавчера ее спросили, чего же она хочет, она прибегла бы к таким понятиям, как свобода, независимость, безопасность. Теперь же она знала, что хочет жить вот так — сидеть у огня в лесу, слушать пение птиц на заре, есть овощи с собственного огорода и, устав от дневных трудов, крепко засыпать, укрывшись меховой полстью.
Весь третий день путешествия Гендерсон развлекал их историями о своей жизни у гуронов — сначала в качестве пленника, а потом равноправного члена племени. Сара узнала, что сейчас гуроны живут в Канаде, но прежде они — союзники французов в их борьбе с англичанами — представляли собой нешуточную силу. Гендерсон утверждал, что гуронский военный отряд взял его в плен чуть ли не у стен Дирфилдского форта, но Сару, знавшую от Стокбриджа, что возле Дирфилда сейчас спокойно, эти рассказы нисколько не пугали.
Когда они заговорили о шауни и о воинственном вожде Голубой Камзол, в разговор вступил Том Поющий Ветер. То, что он рассказал, заинтересовало Сару, и она принялась расспрашивать Тома о его племени. Поначалу молодой индеец отвечал сдержанно, но Сара, которой очень хотелось знать все подробности о жизни коренных обитателей Америки, не отставала, и на лице Тома впервые появилось что-то похожее на улыбку. Он рассказал Саре, что вся его семья занимается земледелием — обрабатывает землю и выращивает кукурузу, бобы и картофель. Его отец был сахемом рода, то есть младшим вождем, а дед — шаманом, своего рода духовным лидером, лицом еще более влиятельным, чем сахем. По словам Тома, индейцы верили, что у всего сущего есть душа и племя вампаногов было связано неразрывной мистической связью со всеми предметами и явлениями во Вселенной. От него Сара узнала, что Кихтан — верховный индейский бог — управляет миром и всеми живыми существами и посему необходимо неустанно благодарить его за пищу, воду, за саму жизнь и за все, что Кихтан дал людям. Потом Том объяснил Саре значение праздника Зеленой кукурузы, когда индейцы снимали первый урожай и благодарили Землю-прародительницу за то, что она дает им пищу — маис и бобы.
Затаив дыхание и широко раскрыв глаза, Сара внимала рассказам Тома. А он говорил о том, что все живые существа должны быть справедливы по отношению друг к другу и прислушиваться к тому, что говорит им Кихтан, иначе не миновать беды, о том, что муж не должен обижать жену, иначе жена имеет право уйти от него, и Сара, глядя на Тома, такого сильного и гордого, задумалась над его словами, Саре даже показалось, что Том догадался или просто почувствовал то, о чем не догадались так называемые цивилизованные люди, которые окружали ее в Бостоне. Как бы там ни было, если Поющий Ветер и понял, что в ее жизни произошли какие-то тщательно скрываемые события, то он, совершенно очевидно, не порицал ее. Том вообще был не по годам умен и проницателен, а традиции, установления и даже законы мироздания, которые он ей описывал и по которым жил сам, представлялись Саре необычайно мудрыми и правильными. В них ей виделся естественный порядок, и Сара невольно подумала о том, что законам белых людей, увы, далеко до тех правил, которыми индейцы веками руководствовались в своей повседневной жизни.
Ей было трудно поверить, что именно индейцев белые люди, продвигавшиеся внутрь страны, называли «краснокожими варварами» и «дикарями». В Томе, во всяком случае, не было ничего дикого или грубого. С его слов она уже поняла, что со временем он тоже станет сахемом своего клана, и ей было приятно думать о том, что, близко узнав обычаи белых людей. Том станет относиться к ним как минимум с пониманием. Должно быть, его отец был мудрым человеком, если отпустил сына набираться опыта и знаний, которые могут впоследствии ему понадобиться. Теперь Поющий Ветер был своего рода послом, человеком, способным обеспечить взаимопонимание между двумя цивилизациями, и Сара невольно подумала о том, что, может быть, когда-нибудь придет день, когда она будет гордиться своим знакомством с великим вождем по имени Поющий Ветер.
Четвертый день путешествия показался Саре самым длинным. В этот день они достигли Миллерс-Фоллс. Двигаясь по Тропе Могауков, они миновали уже несколько укрепленных фортов, но остановились только раз, чтобы пополнить запас провизии и фуража для лошадей. Ночевать же они предпочитали в открытом поле — там, где заставали их сумерки. От Миллерс-Фоллс до гарнизона было совсем недалеко, но вот уже стемнело, а они все еще не добрались до места назначения. Теперь им предстояло решить, останавливаться ли на ночлег или продолжать ехать дальше, невзирая на темноту. Всем четверым не терпелось как можно скорее добраться до Дирфилда, и мужчины, будь они одни, несомненно, продолжили бы движение, но с ними была Сара. Никто из них не осмелился предложить ей этот, несомненно, более трудный вариант, но Сара сама заговорила о том, что им стоит ехать дальше, если только это не слишком опасно.
— Опасность есть всегда, — рассудительно заметил Джонни Драм. — В любой момент мы можем наткнуться на отряд индейцев или потерять колесо.
Разумеется, это могло случиться и днем, но ночью обледенелая, скользкая дорога, несомненно, была более опасна, и Джонни не хотел рисковать — он отвечал за Сару Фергюссон перед полковником.
— Воинственные индейцы могут напасть на нас и во время ночлега, — резонно возразила Сара. — Что касается колеса, то ничто не мешает нам остановиться, когда мы его потеряем.
Таким образом, решили ехать дальше. Проводники утверждали, что до Дирфилда осталось всего несколько миль, так что если они не будут терять времени, то к полуночи могут быть на месте.
Это был трудный отрезок пути, но Сара, подпрыгивавшая на каждом ледяном ухабе, ни разу не пожаловалась и вообще не издала ни звука. Фургон скрипел и раскачивался так, что порой Саре казалось, будто она снова оказалась на борту «Конкорда», однако она не потребовала остановиться, хотя мужчины, конечно же, не стали бы ей перечить.
Напротив, Сара скорее попросила бы их ехать быстрее, но она боялась, как бы им и вправду не потерять колесо или не поломать ось. К счастью, погода стояла морозная, ясная, и дорога была хорошо видна.
Было уже около одиннадцати часов, когда впереди наконец показались огни гарнизона. Лошади как будто почувствовали, что конец пути уже близок, и пошли веселей, с силой налегая на постромки. Сара была почти уверена, что с фургоном обязательно что-нибудь случится на последних ярдах — так он скрипел и громыхал, однако она, к счастью, ошиблась, и фургон подъехал к воротам целым и невредимым. Им не понадобилось даже объясняться с часовыми — узнав ехавшего впереди Поющего Ветра, они распахнули ворота, и усталые лошади втащили фургон внутрь — за бревенчатый частокол.
Как только фургон остановился, Сара соскочила на землю и огляделась. Во внутреннем дворе форта было темно — двор освещался всего несколькими факелами, — однако она различила силуэты мужчин, которые ходили туда и сюда или курили, закутавшись в одеяла. Чуть в стороне Сара сумела разглядеть приземистые длинные строения из бревен. По всей видимости, это были казармы для солдат. Там же стояло несколько отдельных домиков для офицеров и их семей. В другой стороне располагались конюшни и хозяйственные постройки; пространство посередине было свободно, образуя как бы центральную площадь. Со всех сторон форт окружали высокие бревенчатые стены с бойницами и башенками, на которых стояли часовые. В темноте форт казался совсем небольшим, но именно такие маленькие крепости и служили главной защитой для фермеров и поселенцев в неосвоенных землях. В случае опасности все; кто жил поблизости, собирались за этими крепкими стенами, чтобы держать осаду. Впрочем, Дирфилд был довольно старым фортом, поэтому вокруг него, по преимуществу с южной стороны, образовался уже целый поселок, обнесенный для безопасности частоколом из заостренных бревен, врытых в землю.
Как ни странно, после долгого путешествия, которое оказалось отнюдь не таким легким, как поначалу представляла себе Сара, она чувствовала себя так, словно вернулась домой после долгого отсутствия. Со слезами на глазах она пожимала в темноте чьи-то руки и бормотала слова приветствия и благодарности. Ощущение было незабываемое, и когда в приливе чувств в ответ на чей-то вопрос она сказала, что четыре дня дороги пролетели для нее как одно мгновение, все вокруг рассмеялись, и Сара засмеялась вместе со всеми.
Тем временем Джонни погнал лошадей к конюшням, чтобы распрячь их, двое проводников ушли с друзьями, а Сара осталась с одним из солдат, который должен был устроить ее на ночлег.
Оказывается, полковник Стокбридж, прибывший в гарнизон всего два дня назад, уже обо всем позаботился. Из соображений удобства и безопасности он предпочел, чтобы Сара остановилась в самом форте, а не в поселке, поэтому Сара должна была жить с одной из женщин, муж которой находился в отъезде.
— Идемте, мэм, — сказал солдат и, легко закинув на плечо ее дорожную сумку и мешок, зашагал прочь. Подобрав юбки, Сара последовала за ним, но идти оказалось совсем недалеко. Шагов через двадцать солдат остановился у двери одной из хижин и постучал. На стук открыла миловидная и очень молодая женщина в длинном полотняном платье, фланелевой шали и чепце. В руке она держала сальную свечу, при свете которой Сара сумела рассмотреть, что лицо у нее было сонное и усталое. За ее спиной, в глубине дома, свисали с потолка две детских колыбели, сплетенные из ивовых прутьев.
Солдат быстро объяснил, что привел «ту самую молодую леди, о которой говорил полковник», и юная хозяйка с любопытством посмотрела на гостью.
— Проходите, — сказала она приятным чистым голосом. — Меня зовут Ребекка. Я приготовила для вас комнату.
Сара неуверенно шагнула через порог. Солдат вошел следом и, оставив ее вещи в крошечных сенях, тотчас удалился. В домике было очень тепло, и Сара только теперь почувствовала, как она замерзла.
Сделав еще несколько шагов, она с любопытством огляделась по сторонам. Комната была небольшой, с низким, потемневшим от копоти потолком.
В огромном камине пылали дрова — отсветы пламени да свеча в руке Ребекки были единственными источниками света в комнате, но этого оказалось достаточно, чтобы Сара сразу же заметила, что ее молодая хозяйка находится на последних сроках беременности.
На одно краткое мгновение Сара почти позавидовала Ребекке. По всем приметам она жила простей, но счастливой жизнью; ее окружала живописная природа, а рядом были дети, которых она любила, и муж, который любил ее. Совсем другой была жизнь Сары; за восемь лет, проведенных в замке, она не слышала ни одного доброго слова, терпела издевательства и побои, спала с человеком, которого ненавидела всей душой… Впрочем, теперь все это — мучения, несбывшиеся мечты — осталось позади, и Сара чувствовала, как внутри нее что-то оттаивает, возрождаясь для новой жизни.
Потом она вспомнила, как Том Поющий Ветер рассказывал ей о своем божестве. Насколько Сара поняла, каждое живое существо постоянно вело неслышный диалог со всей Вселенной, и сейчас она ощущала в себе нечто подобное этому, слышала какие-то тихие голоса, окликавшие ее издали, и сама вела безмолвный разговор с огнем в очаге, с застывшими деревьями в ближайшем лесу, с высоким ночным небом, полным сияющих звезд. Как сказал Том, Кихтан управлял всем сущим и был безгранично милостив ко всем живым существам;
Именно он пожелал, чтобы Сара обрела свою свободу, и это было все, чего она хотела.
Пока Сара раздумывала обо всем этом, Ребекка отвела гостью в единственную спальню, которая оказалась еще меньше, чем первая комната. Саре это крошечное помещение живо напомнило каюту, которая была у нее на «Конкорде». Правда, вместо узких подвесных коек здесь стояла настоящая кровать с соломенным матрацем, покрытым шерстяными одеялами, но и она была не слишком большой, хотя и занимала почти все свободное место.
Саре было очевидно, что именно здесь спали Ребекка со своим мужем, но сейчас она предлагала эту кровать гостье, а сама намеревалась перейти в большую комнату, где возле очага стоял грубый деревянный топчан, застеленный оленьей шкурой.
Когда же Сара спросила, где будет спать ее муж, Ребекка объяснила, что он отправился в охотничью экспедицию и все равно не вернется раньше будущей недели.
— Нет, так не пойдет, — решительно возразила Сара, до глубины души тронутая гостеприимством молодой женщины. — Уж лучше я буду спать на топчане. По дороге сюда я спала в фургоне, да еще как спала! Как убитая. Уверяю вас, на топчане мне будет удобно, к тому же мне не хотелось бы вас стеснять.
— Нет, что вы!.. — Ребекка смутилась и покраснела. — Вы не должны…
Но Сара не уступала, и в конце концов они договорились, что будут спать вместе на кровати. Отказавшись от ужина, ибо ей не хотелось затруднять хозяйку больше, чем необходимо, Сара быстро разделась, и через пять минут две женщины уже лежали рядом, как сестры. Для Сары это тоже было совершенно новым ощущением, и она как раз раздумывала об этом, когда услышала тихий шепот Ребекки:
— Почему вы приехали сюда? — спросила молодая женщина, очевидно, не сумев совладать со своим любопытством. Сара была очень красива, и Ребекка, конечно же, предполагала, что среди офицеров гарнизона у нее есть возлюбленный, ради которого она и решилась на такое далекое путешествие.
— Я хотела сама увидеть все это… — так же тихо ответила Сара, успев подумать, что они ведут себя точь-в-точь как две девчонки, которые шепчутся перед сном, боясь разбудить спящих в соседней комнате родителей. — Я приехала в Америку из Англии, чтобы начать здесь новую жизнь. Я овдовела недавно, — закончила она, решив, что раз уж она с самого начала назвалась вдовой, значит, ей придется и дальше придерживаться этой спасительной лжи.
— Как это печально, — с искренним чувством отозвалась Ребекка. «Такая молодая, а уже — вдова», — подумала она с легким удивлением. Самой Ребекке едва-едва минуло двадцать, и Сара казалась ей почти ровесницей. Мужу Ребекки был двадцать один год, но они вместе росли и всегда знали, что рано или поздно обязательно поженятся. Отношения, отличные от тех, что существовали между ней и Эндрю, казались Ребекке противоестественными, а уж вообразить себе нечто подобное той жизни, что вынудила Сару бежать из Англии, она и вовсе была не в состоянии.
— Я очень тебе сочувствую, — снова шепнула Ребекка, незаметно для себя переходя на «ты», и Сара не стала ее поправлять.
— Ничего… — ответила она и неожиданно для себя добавила, решив быть честной, насколько позволяла выдуманная ею история:
— Не хочу быть неискренней, Ребекка. Я никогда не любила мужа.
— Бедняжка!.. — ахнула Ребекка, а Сара подумала, что готова поделиться с этой полузнакомой женщиной своей тайной, которую не доверила бы никому из тех благородных дам, с которыми она так часто встречалась в гостиных Бостона. Должно быть, так на нее подействовало это особенное место, которое было так близко к богу… и к Кихтану.
Вспомнив легенды, которые рассказывал ей Поющий Ветер, Сара не сдержала улыбки. Она хотела спросить Ребекку, что она думает по этому поводу, но молодая девушка опередила ее.
— А ты долго здесь пробудешь? — спросила она и зевнула. Спать ей оставалось совсем мало. В ее чреве только что пошевелился ребенок, а через несколько часов ее разбудят голоса детей, которые спали в колыбельках. В последние дни Ребекка отчаянно не высыпалась и уставала больше обычного, а тут еще Эндрю: как уехал на охоту, дни сразу стали словно вдвое длиннее. Помочь же Ребекке было некому — все ее родные жили далеко отсюда, в Северной Каролине.
— Я пока еще не знаю, — ответила Сара и тоже сладко зевнула, словно заразившись от Ребекки. — Мне кажется, я бы могла остаться здесь навсегда.
В ответ Ребекка недоверчиво улыбнулась, а через минуту она уже спала. Вскоре и Сара погрузилась в сон, все еще не веря, что ее путешествие подошло к концу.
На следующий день Ребекка проснулась задолго до рассвета, разбуженная криком младшего ребенка. Держать малыша на руках ей было уже тяжело да и опасно — она боялась, что родит до срока, но надеяться было не на кого. Ее младшему сыну недавно минул год, но он был довольно слабым и не мог обойтись без материнского молока.
Что касалось ее нынешнего положения, то Ребекка не знала точно, сколько месяцев назад она зачала. Вряд ли это могло случиться больше семи-восьми месяцев назад, хотя живот у нее был огромный. Такого большого живота у нее не было даже в первый раз, когда она носила своего первенца — девочку, которой теперь было около двух лет.
Дел у Ребекки было по горло, поэтому с самого утра ей приходилось крутиться как белке в колесе, чтобы успеть сделать все необходимое. Ей очень не хотелось, чтобы дети разбудили гостью, поэтому она усадила дочь за миску с кашей, сыну всучила хлебную корку, а сама занялась приготовлением завтрака для себя и для Сары, попутно размышляя о том, что, если бы она жила на ферме, ей пришлось бы еще доить коров и задавать корму всей домашней живности. Нет, что ни говори, жить в гарнизоне было не только безопаснее, но и проще.
Сара проснулась без малого в девять утра, но к этому времени Ребекка уже успела одеться, умыть и одеть детей, постирать белье и выложить на противень тесто для хлеба, которое с вечера подходило у очага.
Увидев, как хозяйка хлопочет по дому, Сара почувствовала укол совести. Обычно она вставала намного раньше, но сегодня, после долгого пути, разоспалась. Да и проснулась она не сама — ее разбудил доносящийся снаружи скрип тележных колес и громкое ржание лошадей.
— Проголодалась, наверное? — спросила Ребекка у заспанной Сары. Одной рукой она держала сына, а второй отгоняла дочь от корзинки со швейными принадлежностями.
— Я сама о себе позабочусь. Ты только скажи, где что лежит, — поспешно сказала Сара. — У тебя и без меня забот хватает.
— Что верно — то верно, — согласилась Ребекка без тени огорчения.
Только теперь, при свете дня, Сара сумела разглядеть как следует свою молодую хозяйку. Ребекка была небольшого роста и, если бы не большой живот, казалась бы хрупкой, как тростиночка; заплетенные в косы волосы делали ее совсем юной, так что на вид ей нельзя было дать больше пятнадцати лет.
— Эндрю помогает мне, когда может, — сказала Ребекка, как бы извиняясь. — Но он часто уезжает.
Он охотится, добывает мясо для солдат гарнизона и делает много других дел. Так что большую часть времени он очень занят…
Но и у самой Ребекки дел в доме хватало.
— Когда… когда это должно случиться? — спросила Сара с озабоченным и вместе с тем несколько смущенным видом. Ей казалось, что Ребекка может разродиться в любой момент.
— Через месяц или два… Я точно не знаю, — ответила молодая женщина и покраснела. Несмотря на то что ее дети буквально наступали друг другу на пятки, она чувствовала себя здоровой и счастливой.
Саре, однако, было очевидно, что жизнь здесь — совсем не такая простая, как она себе представляла. Здесь не было элементарных удобств, к которым она привыкла, — с особенной наглядностью Сара обнаружила это, когда пошла умыться, и вынуждена была сначала разбить лед, образовавшийся за ночь в деревянной бадье с водой.
Нет, определенно, жизнь в Дирфилдском гарнизоне нельзя было и сравнивать с той, которую она вела в Бостоне или еще раньше в Англии, но Сара уже и не собиралась отступать от своих планов. Пожалуй, здесь она наконец обретет то, ради чего она решилась бросить мужа и отправиться в полное опасностей путешествие через океан.
Выпив чашку кофе, Сара застелила постель и спросила у Ребекки, что нужно сделать по дому.
Оказалось, что Ребекка уже давно собиралась на одну из близлежащих ферм навестить свою подругу, которая недавно родила прелестную дочку, поэтому заранее постаралась освободить сегодняшний день для поездки. Сару такой ответ вполне удовлетворил, и она с чистой совестью отправилась разыскивать полковника Стокбриджа.
Его дом она нашла быстро, однако самого начальника гарнизона на месте не оказалось. Часовой у дверей не мог или не хотел сказать ей, куда он отправился и когда будет, поэтому Сара решила пока осмотреть форт. Ее интересовало буквально все — и солдаты, осваивавшие строевые артикулы под руководством капрала, и кузнец, подковывавший лошадей, и группа офицеров у коновязи, которые курили, обмениваясь шутками, и — особенно — одетые в меховые шкуры индейцы, которые въезжали в ворота небольшими живописными группами или покидали форт. В первое мгновение все они показались Саре похожими на Поющего Ветра, но, вглядевшись пристальнее, она поняла, что ошибалась. Их одежда и головные уборы из какого-то незнакомого меха сильно отличались от тех, которые носил ее проводник, и Сара решила, что это — нантикоки, о которых она слышала в Бостоне. Впрочем, нантикоки были таким же миролюбивым племенем, как и вампаноги. В окрестностях Дирфилда, по словам полковника Стокбриджа, вообще не было воинственных племен, и Сара склонна была верить ему, но лишь до тех пор, пока она не увидела группу примерно из двенадцати всадников, которая вдруг появилась в воротах форта.
Это тоже были индейцы, но при виде их Сара похолодела и невольно попятилась. Ничего более устрашающего она в жизни не видела. Казалось, они мчатся прямо на нее; их лошади были в мыле, а от всадников валил густой пар. Смуглые лица, оттененные осевшим на волосах и вокруг губ инеем, были свирепы и беспощадны. Длинные черные волосы индейцев были распущены, и в них были вплетены перья и яркие стеклянные бусинки. Всадники были закутаны в мех, а на двух из них было надето что-то вроде доспехов, сделанных из деревянных дощечек, плотно переплетенных веревками и раскрашенных.
Все это Сара разглядела за считанные мгновения. В следующую секунду воздух вокруг нее заполнился стуком копыт по утоптанному снегу, громкими гортанными голосами, произносящими фразы на незнакомом языке, и Сара испытала непреодолимое желание забраться под ближайший фургон.
Но никого, кроме нее, появление индейцев, похоже, не испугало. Даже часовой на воротах, который следил за приближением кавалькады с легким интересом, теперь отвернулся. Между тем всадники промчались совсем рядом с тем местом, где стояла Сара, и она почувствовала, что дрожит от страха.
Эта неосознанная реакция заставила Сару пережить приступ сильнейшего раздражения, которое и помогло ей отчасти справиться с собой, однако она не могла не признать, что зрелище было весьма внушительным и живописным. Можно было подумать, что рядом с ней пронесся небольшой ураган, вздыбивший утоптанный снег и обдавший ее холодным ветром. От этой небольшой группы людей веяло монолитным единением, неким неведомым ее пониманию единством, которое внушало ей одновременно и зависть, и ужас. Вот один из них что-то прокричал, и вся группа отозвалась дружным смехом, который прогремел в ушах Сары словно гром.
Осадив коней у самой коновязи, всадники начали один за другим спешиваться. Несколько солдат лениво наблюдали за ними, но индейцы продолжали переговариваться между собой, не обращая никакого внимания на чужие взгляды. Несомненно, это не было нападение, но у Сары почему-то создалось впечатление, что индейцы приехали в форт по какому-то очень важному делу. Быть может, рассудила она, это что-то вроде делегации или посольства. Приезжие индейцы действительно держались с большим достоинством, а исходящее от них ощущение единства могло быть вызвано как сознанием важности своей миссии, так и вполне понятным чувством настороженности, которую испытывают, к примеру, парламентеры в стане врагов.
Пользуясь тем, что на нее по-прежнему не обращали внимания, Сара заняла удобную позицию возле одного из фургонов и стала внимательно разглядывать предводителя индейцев. Отчего-то он заинтересовал ее больше других, но и боялась она его едва ли не сильнее, чем всех остальных, вместе взятых. Чертами он отдаленно походил на европейца, но выражение свирепости и отваги на его смуглом лице было таким же, как и у его спутников. Как и они, он был одет в меховую шкуру и вышитые мокасины, а его длинные черные волосы развевались по ветру при каждом шаге, при каждом движении гордо посаженной головы. Держался он смело и независимо, со свободной грацией опасного дикого животного, и по тому, как остальные отвечали на его вопросы, Сара поняла, что они весьма его уважают. И дело было вовсе не в том, что он был главой делегации или, скажем, вождем, как отец Поющего Ветра. Этот воин был прирожденным лидером, и это чувствовалось и в интонации, с какой он произносил какие-то обращенные к соплеменникам слова, и в каждом его жесте и движении.
Она как раз раздумывала о том, сколько ему может быть лет, когда индеец внезапно повернулся к ней, и, застигнутая врасплох, Сара вздрогнула от неожиданности и страха. Кажется, она даже подпрыгнула на месте, но на бронзовом лице воина не дрогнул ни один мускул, чего, наверное, нельзя было сказать о ней. Сара была абсолютно не готова к тому, чтобы глядеть в глаза мужчине, какой бы необычной и экзотической ни была его внешность.
Для нее индейский воин был чем-то вроде картины, которую Саре хотелось как следует рассмотреть, однако, когда картина повернулась и стала рассматривать ее, она почувствовала себя крайне неуютно.
Нет, в каждом движении его сильного тела, в каждом быстром и плавном жесте и даже в его непроницаемом взгляде была своя музыка, которую Сара готова была слушать снова и снова, однако вместе с тем он пугал ее чуть не до потери сознания.
Вместе с тем в глубине души Сара почему-то была уверена, что он не причинит ей вреда. Просто он был владыкой Неведомого, принцем Неизвестности; он представлял целый мир, о котором Сара могла только мечтать, а неизвестное всегда страшит.
Саре показалось, что они смотрят друг другу в глаза уже целый час, хотя на самом деле прошло едва ли несколько мгновений. Пристальный, холодный взгляд индейского вождя проник в самую глубину ее души, достиг середины и… ушел в сторону. В следующий миг индеец повернулся и стал подниматься по ступеням крыльца, ведущего к кабинету полковника, а Сара с ужасом осознала, что дрожит как в лихорадке. Колени ее подгибались, ноги стали ватными, и в конце концов она ухватилась за край фургона, чтобы не упасть. Машинально она провожала глазами других индейцев, которые, сняв груз с четырех вьючных лошадей, повели их к стойлам, но мысли ее были заняты совсем другим. Сара гадала, к какому племени может принадлежать человек, который произвел на нее такое сильное впечатление, зачем он приехал в Дирфилд и почему они ворвались в ворота так, словно за ними гнались все демоны ада. Но ответов на эти и другие вопросы у нее не было.
Ей понадобилось несколько минут, чтобы перестать дрожать и прийти в себя. Убедившись, что ее ноги в состоянии двигаться, Сара медленно пересекла площадь. Навстречу ей попался какой-то солдат, и она, не сдержавшись, спросила у него, из какого племени были эти индейцы.
— Это ирокезы, — равнодушно пояснил солдат.
Ирокезов он видел часто, чего нельзя было сказать о Саре. Появление этой группы было к тому же весьма живописным, и Сара подумала, что не забудет этой картины до конца своих дней.
— Собственно говоря, это не совсем ирокезы, это сенеки, — продолжал солдат, радуясь возможности блеснуть своими познаниями перед незнакомой молодой леди. — Сенеки входят в Лигу ирокезов. А один из них — кайюга. Онондага, кайюга, сенека, онейда и могауки — все эти племена составляют конфедерацию ирокезских племен. Последними — лет семьдесят назад — к ним присоединились еще и тускароры, которые пришли в наши края из Северной Каролины. Но в этой компании только сенеки. Только один, вот тот, что помельче, из племени кайюга.
— Их вождь производит впечатление, — медленно сказала Сара. — Я даже испугалась…
На самом деле она испугалась довольно сильно. В этом суровом и свирепом лице воплотились для нее все ужасы и опасности Нового Света, и хотя сейчас она уже справилась со своим страхом, несколько минут назад она была почти в панике.
Помогало Саре и сознание того, что здесь, в гарнизоне, ей ничто не грозит; кроме того, несмотря на свой устрашающий вид, индеец не произвел никакого впечатления ни на кого, кроме нее.
— Это какой же из них? — спросил солдат. — Как его зовут?
Но Сара могла только описать так испугавшего ее воина.
— Я его, похоже, не знаю, — покачал головой солдат. — Может быть, это сын одного из ирокезских вождей. А может, я ошибся, и с ними приехал кто-то из могауков — они действительно выглядят более устрашающе. Особенно в боевой раскраске, — добавил он, ухмыляясь, но Сара была уверена, что на лице воина не было ни краски, ни татуировки. И это, пожалуй, было к лучшему, потому что при виде раскрашенного по всем правилам воина она, наверное, могла бы лишиться чувств.
Поблагодарив солдата за те сведения, которые он ей сообщил, Сара отправилась разыскивать полковника, успевшего к этому времени вернуться из своей утренней поездки.
Судя по выражению лица полковника Стокбриджа, он был весьма доволен результатами рекогносцировки. Все было в порядке, никаких подозрительных следов они не обнаружили, к тому же отряду удалось добыть пару оленей, а значит, гарнизон был на несколько дней обеспечен свежим мясом. Увидев Сару, входившую к нему в кабинет, полковник с трогательной поспешностью поднялся ей навстречу. Полковнику казалось, что с тех пор, как они виделись в Бостоне, прошло как минимум несколько месяцев. Он был рад, что путешествие прошло нормально и что с Сарой ничего не случилось, да и просто смотреть на ее прекрасное, одухотворенное лицо и горящие внутренним огнем глаза Стокбриджу было приятно. Сара выглядела очень привлекательно даже в простом коричневом шерстяном платье, легкой меховой накидке и маленькой шляпке. Кожа ее словно светилась, как снег на заре, а губы, казалось, умоляли о поцелуе, и, будь полковник помоложе, ему было бы очень нелегко совладать с собой.
Вместе с тем держалась Сара со скромным достоинством, а ее румянец и блеск глаз свидетельствовали, несомненно, только о той радости, которую она испытывала от пребывания в этом удивительном месте. Если и было в Саре что-то чувственное, то оно было столь неуловимо, столь глубоко запрятано, что его легко можно было принять просто за отзывчивость, дружелюбие или природную доброту.
С самого порога Сара принялась благодарить полковника за то, что он позволил ей приехать, и Стокбридж смущенно фыркнул.
— Амелия всегда считала поездки сюда чем-то вроде испытания огнем, — произнес он. — Она не так уж часто навещала меня в гарнизоне, но каждый раз — начиная с того момента, как она появлялась здесь, и вплоть до ее отъезда — мне постоянно хотелось перед ней извиняться — такое у нее было лицо.
Говоря это, полковник подумал, что за последние пять лет его жена побывала в Дирфилде всего один или два раза, Амелии было уже сорок девять, и она считала себя уже слишком старой для путешествий. Как бы там ни было, полковнику было гораздо проще навещать жену в Бостоне, чем настаивать на ее приездах в гарнизон.
Сара была совсем другой. Отчего-то Стокбриджу казалось, что эта страна и она удивительно подходят друг другу. Будучи уверен, что Сара не поймет его превратно, он даже позволил себе шутливо заметить, что его гостья — прирожденный поселенец, и Сара улыбнулась в ответ. Его комплимент она поняла и приняла. Во всяком случае, из кабинета полковника она вышла еще более воодушевленной.
В тот же день ближе к вечеру состоялся небольшой прием в ее честь, на который были приглашены офицеры гарнизона с женами. Сначала Сара боялась, что окажется в центре всеобщего внимания, однако на деле все оказалось не так страшно.
Единственным неприятным для нее моментом было присутствие лейтенанта Паркера, который не отходил от Сары ни на шаг и был все так же несносен. Все ее усилия избавиться от назойливого кавалера ни к чему не привели, хотя она и разговаривала с ним довольно строго. Лейтенант никак не реагировал на ее недвусмысленные намеки, и Сара уже начинала побаиваться, как бы в своей самонадеянности лейтенант не принял ее резкость за проявление интереса к своей персоне. Не исключала Сара и того, что его поведение, возможно, убедило некоторых гостей в том, что она приехала в Дирфилд только ради лейтенанта Паркера.
— Ничего подобного, — отрезала Сара, когда одна из дам, жена майора-артиллериста, спросила ее об этом. — Во-первых, я недавно овдовела и знаю, что прилично вдове, а что — нет. Кроме того, мистер Паркер не в моем вкусе, хотя он, возможно, весьма достойный джентльмен и отважный воин.
При этом она состроила самую постную мину, хотя на самом деле ей хотелось смеяться. К сожалению, Саре вряд ли удалось убедить майоршу.
— Но ведь вы не собираетесь оставаться в одиночестве до конца жизни, дорогая миссис Фергюссон! — сказала дама, одобрительно поглядывая на представительного лейтенанта.
— Именно это я и собираюсь сделать, — заявила Сара чуть резче, чем следовало, и подошедший к ним полковник Стокбридж поспешил сгладить неловкость ситуации шуткой.
Начиная с этого момента он потихоньку наблюдал за гостьей и, заметив, что Сара собирается уходить, приблизился к ней.
— Позвольте предложить вам мое покровительство? — вполголоса спросил полковник, незаметно кивая в сторону лейтенанта Паркера, который уже занял пост у входной двери, надеясь проводить Сару хотя бы до дома Ребекки.
Сара с благодарностью улыбнулась в ответ. Полковник прекрасно разобрался в ситуации и предлагал ей, пожалуй, наилучший выход из неловкого положения. В конце концов, Сара была его гостьей, и не ее вина, что пылкие чувства лейтенанта Паркера не нашли в ее душе никакого отклика.
— Я буду вам признательна, — произнесла Сара заговорщическим шепотом, и полковник с улыб кой предложил ей свою руку. Видя это, лейтенант Паркер шагнул было к ним, но полковник, в самых изысканных выражениях поблагодарив его за готовность сопровождать гостью, сказал, что сделает это сам. Заодно он напомнил лейтенанту, что утром ждет его у себя, и тот почтительно кивнул головой, хотя лицо у него заметно вытянулось.
Сара уже знала, что на завтрашнее утро запланировано заседание штаба, на котором должны обсуждаться результаты переговоров с каким-то воинственным индейским вождем по имени Маленькая Черепаха, и что на нем должны присутствовать все офицеры гарнизона.
Между тем лейтенант поклонился Саре и в расстроенных чувствах отошел в сторону. Сара и полковник Стокбридж вышли на улицу.
— Позвольте извиниться перед вами за лейтенанта Паркера, — сказал полковник. — Мне, право, очень жаль, что он надоедает вам. Впрочем, я его понимаю, хотя и не оправдываю — лейтенант молод, а ваша красота совершенно заворожила его. Будь я лет на тридцать моложе, я бы, наверное, испытывал те же чувства. К счастью, у меня есть Амелия. Хоть она и далеко, но воспоминания о ней заставляют меня вести себя прилично.
Сара весело рассмеялась и, слегка покраснев, поблагодарила полковника за комплимент.
— Лейтенант не желает понять, что я не собираюсь больше выходить замуж, — пожаловалась она. — Я сказала ему об этом так ясно, как только позволяли приличия, но он, похоже, продолжает считать, будто я… кокетничаю с ним. А ведь я действительно решила никогда не…
— Надеюсь, что вы еще передумаете, — уверенно сказал полковник. — Если же пет, то, боюсь, с вашей стороны это будет ошибкой. Вы еще достаточно молоды, и отгораживаться глухой стеной от жизни, которая кипит вокруг вас, было бы просто непростительно. У вас впереди еще целая жизнь, и все предстоящие годы могут быть счастливыми — так зачем же добровольно отказываться от своего счастья? Зачем хоронить себя заживо?
Сара не стала возражать добросердечному полковнику, хотя и продолжала считать, что вряд ли изменит свое решение. Стремясь уйти от опасной темы, она заговорила о другом — о завтрашнем заседании штаба и об угрозе со стороны индейцев шауни и Майами. Рассказывая об этом — а Сара то и дело задавала ему новые вопросы, — полковник так увлекся, что, когда они оказались у дверей дома Ребекки, ему было жаль с ней расставаться. Стокбриджу очень хотелось, чтобы его собственные дочери проявляли такой же горячий интерес к его работе, но увы — они были слишком поглощены своими семьями и светской жизнью Бостона, чтобы задуматься о том, что делает их отец среди дикарей и зачем он торчит в этом отдаленном гарнизоне. В отличие от них Сара гораздо больше интересовалась этими еще не обжитыми краями; она словно чувствовала, какие силы, какие фантастические возможности они в себе таят. Несмотря на некоторые трудности чисто практического характера, ее приезд в Дирфилд не доставил Саре ничего, кроме радости, и полковник почувствовал в ней родственную душу.
Прежде чем они расстались, Сара еще раз поблагодарила полковника Стокбриджа за прием в ее честь и за угощение: нежнейшую оленину с овощами и кореньями, приготовленную по индейскому рецепту. Полковник был так польщен и растроган, что, когда Сара робко намекнула, что хотела бы осмотреть окрестности и попросила порекомендовать человека, который мог бы сопровождать ее в этой поездке, он с готовностью кивнул.
Когда Сара вошла в дом, она обнаружила, что Ребекка уже спала. Оба малыша тоже спали. В очаге дотлевали угли, и, хотя они давали кое-какое тепло, в комнате было довольно прохладно, поскольку целый день здесь не топили. Время было позднее, но Сара была слишком взволнована, чтобы ложиться спать. Подбросив дров, она раздула в очаге огонь, повесила на крюк закопченный медный чайник, а сама снова вышла на улицу, чтобы немного постоять на улице.
Стоя у крыльца, Сара размышляла о завтрашней поездке, о том, что рассказал ей полковник, и о свирепых индейцах, которых она видела днем.
Она даже попыталась представить себе, как могли бы выглядеть индейцы в полной боевой раскраске, но вздрогнула от страха и постаралась выкинуть эти глупости из головы. Как хорошо, подумала Сара, что она никогда не видела их воочию и, бог даст, никогда не увидит.
К этому времени Сара уже могла с уверенностью сказать, что ей нравится эта часть Нового Света и нравятся люди, ее населяющие, — и белые, и краснокожие, однако она не испытывала ни малейшего желания отправиться на запад, где селились лишь самые отважные пионеры. Хорошо представляя себе, какая у них тяжелая и опасная жизнь, Сара понимала, что такое ей не по силам. Другое дело — Дирфилд. Здесь она готова была остаться хоть навсегда.
Размышляя обо всем этом, Сара незаметно для себя отошла довольно далеко от домика Ребекки.
Вокруг было тихо, но Сара знала, что ей нечего бояться. Правда, большинство обитателей гарнизона уже спали, по перекличка часовых на стенах вселяла в нее спокойствие. Саре очень нравилось шагать по поскрипывающему снегу, вдыхать чистый морозный воздух и глядеть в небо, усыпанное яркими, как бриллианты, звездами. В эти минуты она как никогда остро ощущала себя частицей мироздания, крошечной пылинкой на ладони бога Кихтана, который взирал на нее тысячью глаз.
Под ногами Сары хрустнула какая-то веточка, и она опустила взгляд, чтобы посмотреть, что это такое. Когда Сара снова подняла голову, она вдруг увидела, что в трех шагах от нее молча стоит какой-то человек. Его брови были сурово сдвинуты, лицо напряжено, а глаза опасно поблескивали. Вся его поза свидетельствовала о готовности немедленно нападать или защищаться, и, хотя у него не было никакого оружия, Сара мгновенно поняла, что этот человек в состоянии справиться с ней и голыми руками — такими мощными были его плечи и шея.
Не сдержав испуганного восклицания, Сара попятилась назад, но запуталась в своей длинной юбке и чуть не упала. Этого человека она узнала с первого взгляда — перед ней был тот самый молодой вождь ирокезов, который произвел на нее такое сильное впечатление. Да что там впечатление — откровенно говоря, он напугал ее, а ведь в первый раз она видела его при свете дня, когда вокруг было полно солдат. Сейчас же была ночь, и рядом не было никого, кроме часовых на стенах, которые наблюдали за подступами к стенам форта, не замечая того, что творилось во внутреннем дворе.
Саре вдруг показалось, что сердце у нее сначала остановилось на несколько долгих секунд, а потом забилось так часто и сильно, что едва не выскакивало из груди. Индеец молча смотрел на нее, и она не знала, нападет он на нее или нет. Судя по его мрачному взгляду исподлобья, Сара вряд ли могла полагать себя в совершенной безопасности.
Несколько ужасных мгновений, которые тянулись бесконечно медленно, они оба оставались неподвижными, и никто из них не произнес ни слова.
Взгляд дикаря как будто парализовал Сару, но она не побежала бы от него, даже если бы ноги слушались ее. Индеец мог легко догнать ее и придушить.
Или ударить ножом. Даже если бы ей удалось убежать от него, вернуться в хижину Сара все равно не могла — это означало бы подвергнуть страшной опасности жизни Ребекки и ее детей. Позвать на помощь она тоже не смела — она была уверена, что индеец нападет на нее прежде, чем она успеет открыть рот.
Таким образом, Саре не оставалось ничего иного, кроме как стоять неподвижно, хотя сказать это было гораздо проще, чем сделать. При каждом взгляде на его длинные, смазанные жиром волосы, в которые было вплетено длинное орлиное перо, по спине Сары пробегал холодок, и ей приходилось сдерживаться, чтобы не стучать зубами. Лицом индеец напоминал хищного ястреба, но, несмотря на некоторую резкость его черт, Сара не могла не отметить, что он, несомненно, красив.
Неожиданно индеец заговорил, и Сара снова вздрогнула от удивления и страха.
— Что тебе здесь нужно? — спросил он на чистейшем английском, хотя от Сары не укрылся какой-то легкий акцент, показавшийся ей смутно знакомым.
— Я… — Сара прилагала все силы, чтобы взять себя в руки и не показать ему своего страха, но ей это плохо удавалось. Тело ее было слишком напряжено, а язык от испуга словно прилип к гортани.
— Я здесь в гостях у полковника Стокбриджа, — проговорила наконец Сара, от души надеясь, что имя начальника гарнизона образумит индейца.
Дрожь страха продолжала сотрясать ее тело, но Сара надеялась, что в темноте это не бросится в глаза ее собеседнику.
— Зачем ты приехала? — спросил он таким топом, словно появление Сары в Дирфилде каким-то образом нарушило его планы или рассердило, но Сара поняла, что он имеет в виду. Или думала, что понимает. Для индейца она была лишь еще одним завоевателем, еще одним чужаком в его стране — непрошеным гостем, которого едва терпят.
Потом она подумала, что его акцент напоминает французский. Должно быть, решила она, он не ирокез, а гурон, и учил английский у кого-то из французских солдат или офицеров.
— Я приехала сюда из Англии, — сказала она негромко, но, к своему собственному удивлению, довольно спокойно. — Я приехала, чтобы начать здесь новую жизнь.
Только потом она сообразила, что индеец вряд ли сумеет понять ее. Ему должно было быть ясно только одно — что она приехала в Новый Свет вовсе не для того, чтобы какой-то краснокожий безжалостно прикончил ее под звездным небом на самой прекрасной земле, которую она когда-либо видела. Она не позволит ему сделать это, как не позволила забить себя до смерти собственному мужу.
— Ты не принадлежишь этому миру, — сказал индеец, и его жесткое лицо чуть заметно смягчилось, а Сара подумала, что такого странного разговора она еще никогда ни с кем не вела. — Уезжай обратно — туда, откуда приехала. Здесь и так уже слишком много бледнолицых.
Он знал, что говорит. На протяжении многих лет он видел, как бледнолицые пришельцы захватывают принадлежащие индейцам земли, выжигают леса, уничтожают бобров и куниц, возводят крепости и поселки. Он знал, что дальше будет еще хуже, хотя мало кто из его соплеменников понимал это так отчетливо и ясно, как он. Катастрофа была еще слишком далека, чтобы сквозь толщу времен можно было разглядеть ее черты, но она была неотвратима, как закат. Как ночь, которая неизбежно приходит вслед за сумерками. Только для его народа эта ночь уже никогда не кончится.
— Ты не понимаешь, — сказал он чуточку мягче. — Здесь опасно, женщине не нужно тут быть.
Сара так удивилась, что перестала дрожать.
Зачем он все это говорит? Почему ей? Почему он счел нужным предупредить ее? Разве он не собирался убить ее и снять скальп? Какое ему, наконец, дело?.. Впрочем, эта земля действительно принадлежала ему и его индейским предкам — все равно, гуронам, ирокезам или шауни, — так что он, пожалуй, имел право так разговаривать с ней.
— Я понимаю тебя, — негромко сказала она. — Но мне… мне некуда возвращаться. У меня нет никого в целом мире. И дома тоже нет. В Дирфилде мне очень, очень нравится, и я хотела бы остаться здесь навсегда.
Она сказала это искренним тоном, боясь еще больше рассердить его и в то же время желая дать ему понять, как сильно пришлась ей по душе его страна. В конце концов, она приехала сюда не для того, чтобы отнимать у индейцев их охотничьи угодья и разорять их жилища. Совсем наоборот — она приехала для того, чтобы отдать этой земле всю себя. Это было все, чего Сара хотела, и ей казалось, что, поняв ее, индеец не станет на нее сердиться.
Индеец немного помолчал, потом задал ей еще один вопрос:
— У тебя нет мужчины. Одна ты не сможешь здесь жить. Кто будет о тебе заботиться?
В ответ Сара только пожала плечами. Можно было подумать, что это волнует его больше, чем ее.
Если он собирался убить ее, этот вопрос не имел вообще никакого смысла. Если же нет — а Сара уже начала надеяться остаться в живых, — то какое ему дело? Она сумеет о себе позаботиться, что бы ей ни говорили.
Саре было невдомек, что весь гарнизон судил и рядил о том, кто она такая и что собирается делать, и он не мог не слышать хотя бы обрывков этих разговоров. Ее затея ни при каких условиях не могла ему понравиться, и он без обиняков заявил ей об этом.
— Я научусь жить одна, — сказала Сара. — Думаю, это будет не так трудно, как кажется.
Но индеец только покачал головой. Самоуверенное невежество и глупость большинства поселенцев не переставали изумлять его. Почти все они считали, что достаточно приехать сюда, захватить кусок земли получше — и дело сделано. Никто из них не задумывался о том, какую цену им придется в конце концов за это платить. Индейцы веками сражались и умирали за свою землю. И поселенцы умирали тоже — и гораздо чаще, чем это признавалось в официальных отчетах. Болезни, несчастные случаи, дикие звери, голод, нападение индейцев — все эти причины косили их, как траву.
Женщина, живущая одна на ферме в неосвоенном, диком краю, не имела никаких шансов уцелеть.
Неужели, задумался он, эта женщина настолько глупа или она просто безумна? Но, поглядев на ее бледное лицо, озаренное луной, на темные волосы под капюшоном плаща, на испуганные глаза, он подумал, что дело здесь в чем-то другом. Эта женщина была похожа на видение — удивительное видение, которое вдруг возникло из темноты.
Точно такой же она была утром, когда он увидел ее в первый раз. Ее неземная красота поразила и испугала его, и он успел только разглядеть, что глаза у нее — яркого голубого цвета. Весь сегодняшний день — и до встречи с полковником, и после нее — он думал только об этой женщине, искал встречи с нею и никак не мог избавиться от этого наваждения.
— Уезжай отсюда, — сказал он. — Ты глупа. Одна ты погибнешь здесь.
Сара улыбнулась, и он неожиданно увидел в ее глазах нечто такое, что снова напугало его до дрожи.
В этих блестящих больших глазах была такая бездна страсти, что в них легко можно было утонуть.
За всю свою жизнь он видел, знал только одну такую женщину… Она была из ирокезов, из племени сенека. Ее звали Плачущая Ласточка… но он никогда не называл ее иначе, чем Нежная Голубка.
Но индеец ничего не сказал Саре. Он только долго смотрел на нее и молчал, зная, что она не посмеет уйти. Неожиданно он повернулся и в три прыжка скрылся в темноте.
Когда ее опасный собеседник исчез, Сара перевела дух и вытерла со лба холодный пот. До дома Ребекки было дюжины две шагов, но она преодолела их в одно мгновение.
Глава 3
О своем ночном разговоре со страшным индейцем Сара никому не сказала. Она и сама не разобралась, что же такое между ними произошло, а кроме того, — она боялась, что полковник, когда до него дойдут слухи о ночной встрече, не разрешит ей ходить одной даже по территории гарнизона.
На следующее утро Сара сразу же отправилась в кабинет Стокбриджа, чтобы напомнить ему о вчерашнем обещании. Полковник был человеком слова. Сара узнала, что он уже нашел ей сопровождающего, с которым она могла бы проехаться по окрестностям.
Это оказался зеленый новобранец, которого капрал по приказу своего непосредственного начальника специально освободил от строевых занятий. Он был очень молод, застенчив и совершенно не ориентировался на местности, поскольку только недавно прибыл в Дирфилдский гарнизон. Когда Сара спросила его, где ей следует побывать в первую очередь, он просто не знал, что сказать, поскольку ни он сам, ни его командир не знали, зачем полковник приказал предоставить его в распоряжение гостьи. К счастью, Сара припомнила, что накануне вечером, во время приема, одна из дам упомянула некое живописное местечко под названием Шелбурн. По ее словам, там был даже водопад, хотя Сара была уверена, что сейчас он наверняка замерз. Туда-то она и предложила отправиться, но Уилл Хатчинс — так звали юношу — сказал, что не знает этого места, хотя ему и приходилось слышать, что это где-то совсем недалеко.
Как бы там ни было, поворачивать назад было уже поздно, да Сара и не стала бы этого делать, и они продолжали медленно ехать по склонам отлогих холмов, любуясь нетронутой белизной снега, заснеженными кронами сосен и елей. Вернее, любовалась одна Сара; спутник же ее беспокойно вертел головой, вздрагивая каждый раз, когда из голубоватых теней под деревьями шарахались в чащу грациозные карибу или когда с мохнатых елей срывалась, обрушивая вниз водопады искрящегося снега, вспугнутая ими птица.
В полдень Уилл предположил, что им пора возвращаться, — ему не нравились плотные снеговые тучи, которые наползали с востока, но Саре хотелось проехать еще немного. Лошади пока не проявляли никаких признаков усталости; к тому же они так и не увидели водопадов, поэтому Саре удалось без труда убедить Уилла, что не случится большой беды, если они углубятся в лес еще на пару миль. Сара не сомневалась, что они в любом случае сумеют вернуться в Дирфилд до наступления темноты, поскольку всю первую половину дня они двигались небыстрым шагом и вряд ли успели слишком удалиться от форта. Кроме того, она пребывала в совершенной уверенности, что в этой волшебной, прекрасной стране с ними просто не может случиться ничего дурного.
Примерно через полчаса неспешной езды они остановились, чтобы дать лошадям передохнуть, и сами наскоро перекусили сыром и хлебом, который лежал у них в седельных сумках. Запив свой скромный обед чуть теплым чаем из фляги, сделанной из тыквы и обшитой толстым войлоком, они двинулись дальше, и около двух часов пополудни Сара увидела водопад.
Она сразу поняла, что это — именно то самое место, которое она искала. Водопад не замерз, и окутанный паром поток воды, падавшей с высоты около пятнадцати футов, вливался в небольшое озерцо, окаймленное черными валунами не правильной формы, на которых блестели причудливые ледяные наросты. Над наполовину затянутым льдом озерцом стелился пар, и кусты по его берегам, покрытые инеем и сосульками, напоминали алмазный сад фей.
Это и был Шелбурнский водопад, который в тот день Сара впервые увидела своими глазами.
Он действительно был удивительно красив, и Сара простояла бы возле него неизвестно сколько времени, если бы Уилл, гораздо менее восприимчивый к красотам природы, не напомнил ей о необходимости возвращаться. По всему было видно, что ему не терпится вернуться в казарму засветло, хотя на это надеяться уже не приходилось, — за вычетом времени, которое они потратили на обед и созерцание природы, они находились в пути уже больше четырех часов. Будь дорога ровней, они могли бы пустить лошадей в галоп, но лесная тропа была для этого слишком опасной.
Уилл хорошо знал, что если с этой женщиной что-нибудь случится — неважно, по его вине или по вине некстати споткнувшейся лошади, — то ему сполна достанется от полковника. Кроме того, какими бы мирными ни были живущие поблизости индейцы, прогулки за стенами форта после наступления темноты по-прежнему внушали ему страх.
В темноте можно было наткнуться на охотников за скальпами или на медведя. Уилл, правда, вспомнил, что зимой медведи спят, но это его нисколько не успокоило. Можно было просто заблудиться, наконец, что при его знании местности было почти — равносильно тому, чтобы своими руками перерезать себе горло. Вот и сейчас, солнце еще не зашло, а он уже не знал, куда ехать…
Эти мысли всерьез терзали юношу, но Сара об этом не подозревала. Она не знала даже, что Уилл попал в Дирфилд только в ноябре и что после того, как лег глубокий снег, солдаты почти не выходили из форта в лес. Она полагалась на опыт полковника, который знал ее уже достаточно хорошо, но капрал, который из всего вверенного ему взвода выбрал именно Уилла, полагал, что приезжая дамочка хочет просто прокатиться верхом вокруг форта. Он не догадывался, какое жгучее любопытство снедает Сару, не подозревал, как далеко оно может завести ее и ее неопытного спутника.
Между тем, как правильно определила Сара, они находились в местечке Шелбурн, в двадцати милях севернее Дирфилда.
Уезжать от водопада Саре очень не хотелось, но, прислушавшись к голосу разума, она решила, что всегда сможет вернуться сюда еще раз. Жалея о том, что не может зарисовать этот уголок дикой природы, который казался ей прекраснейшим на земле, она вернулась в седло, и они тронулись в обратный путь.
Не успели они, однако, проехать и полутора миль, как Сара вдруг осадила лошадь и замерла в седле, словно она вдруг вспомнила о чем-то важном.
Увидев, что Сара оглядывается по сторонам, Уилл тоже остановил коня. Молодая женщина как будто прислушивалась, и он тоже навострил уши, но ничего не услышал и едва не заплакал от страха.
Почему-то ему сразу подумалось о военном отряде индейцев, которые незаметно просочились в окрестности Дирфилда с запада и теперь рыщут по лесам, ища, с кого бы снять скальп.
Спросить, в чем дело, он не осмелился, боясь, что даже малейший звук может привлечь к ним внимание врагов. Тогда он стал смотреть в ту же сторону, куда смотрела Сара, но не заметил ничего подозрительного. Перед ними расстилалась обширная поляна, окруженная со всех сторон могучими старыми елями. В дальнем конце ее виднелась прогалина, сквозь которую хорошо просматривалась лежащая внизу долина, но и она выглядела безлюдной и пустынной.
— Что случилось? — спросил упавшим голосом Уилл, в котором страх неизвестности победил все остальные чувства.
— Кому принадлежит эта земля? — неожиданно спросила Сара, и солдат слегка растерялся.
— Правительству, я думаю, — ответил он неуверенно. — Но вам лучше спросить у полковника.
В довершение всех неприятностей Уилл начинал замерзать, а казарма была еще так далеко!
Но Сара почти не слышала его. Она нашла то, что искала. Именно такую поляну она тысячи раз видела во сне, именно к ней она бессознательно стремилась всю свою жизнь, именно сюда она спешила через ветры и штормы Атлантики. Поляна предстала перед ней как наваждение, как мираж, но вместе с тем каждой клеточкой своего тела Сара чувствовала, что она существует где-то на земле, и наконец она нашла ее.
Когда-то, подумала Сара, эта поляна, несомненно, принадлежала индейцам, но ее отняли у них.
Это было магическое место, куда собирались для бесед духи леса, воздуха и земли, но сейчас оно было пустым и безмолвным. И Сара представила себе дом… свой дом на этой поляне, и у нее захватило дух. Место было волшебным. Где-то под снегом — она слышала это отчетливо — журчал невидимый ручей, да и водопад, который так восхитил ее, был совсем рядом, так что — если прислушаться — можно различить шум низвергающейся со скалы воды. Или это от волнения кровь шумит у нее в ушах?..
Сара тряхнула головой и вдруг увидела нескольких оленей, пересекавших поляну с севера на северо-восток. — Это было как добрый знак, как послание от владыки Вселенной Кихтана, о котором рассказывал ей Поющий Ветер. Кихтан приветствовал ее в своих владениях, и Саре вдруг стало совершенно ясно, что она принадлежит этой земле — совсем как трава, которая летом росла на этой поляне, как эти деревья, как снег, который по весне растает и уйдет в душистую мягкую почву, чтобы потом встать над водопадом семицветной радугой.
Между тем снеговые облака все плотнее затягивали небо, да и день неумолимо и стремительно клонился к вечеру. В лесу стало заметно темнее, и солдат рядом с ней занервничал пуще прежнего.
— Нам пора ехать, миссис Фергюссон, — несмело сказал он. — Уже поздно…
Он не хотел, чтобы она знала, как он боится, но голос выдавал его страх. В конце концов, ему было только семнадцать лет, и его еще многое пугало… в том числе и эта странная женщина.
— Нам нужно только спуститься вниз по этому склону и, как только мы окажемся в долине, двигаться на юго-восток, — спокойно ответила Сара. — Так мы сократим путь миль на пять.
У нее было неплохо развито чувство направления, но Уилл этого не знал. Он сделал еще одно нетерпеливое движение, и, как ни хотелось Саре задержаться подольше на приглянувшейся поляне, она поняла, что им действительно пора возвращаться. Она не сомневалась, что сумеет без труда отыскать это место снова; даже если будут какие-то трудности, достаточно будет только попросить, чтобы кто-то проводил ее к водопаду, а уж оттуда она дойдет до своей поляны хоть с завязанными глазами.
Коротко вздохнув, Сара тронула поводья. Мальчик был прав — в лесу сделалось темно и неуютно, а в верхушках деревьев завыл поднимающийся ветер. Правда, в отличие от Уилла Сара почти не испытывала страха, но теперь и она была не прочь оказаться возле пылающего очага с чашкой горячего кофе в руках.
Следующие два часа они ехали молча. Дорога, хоть и шла под уклон, была трудной, но это не мешало Саре по-прежнему наслаждаться путешествием. Ее лошадь как будто плыла по снежному морю, уверенно рассекая грудью морозный воздух, и горячее дыхание животного отлетало паром. Вскоре уклон кончился, лес поредел, и путники оказались в долине, на берегах замерзшей реки. Перейдя ее по льду, они пересекли долину и, когда в воздухе закружились первые снежинки, снова углубились в лес. Здесь они сразу отыскали подходящую тропу, которая вела в ту сторону, куда им было нужно, и двинулись по ней.
Лошади по-прежнему не выказывали никакой усталости, тропа была достаточно широкой, а снег — не слишком глубоким. Только раз или два, когда тропа разветвлялась, они останавливались, не зная, куда свернуть, но в конце концов Сара, положившись на свою интуицию, направляла лошадь в ту или другую сторону. Она была уверена, что до Дирфилда уже совсем недалеко, однако, когда они во второй раз выехали на небольшую прогалину, которую пересекли всего минут двадцать тому назад, Сара поняла, что она ошиблась. Должно быть, в сгустившихся сумерках она не туда свернула или пропустила нужный поворот, но где его теперь искать, она не представляла.
Остановив лошадь, Сара попыталась спокойно сориентироваться, но она явно не знала, куда им следовать дальше. И все же с самым решительным видом она пустила лошадь рысью, направив ее между деревьями… и через полчаса увидела перед собой все ту же прогалину.
— По-моему, мы уже совсем рядом с Дирфилдом, — проговорила она, останавливая лошадь под густой елью и поправляя на руке перчатку. Одновременно она лихорадочно шарила глазами вокруг, ища среди темных деревьев и кустарников заломленные веточки — особенные знаки, которыми она обозначала их путь. Этой хитрости научил ее отец, когда показывал маленькой Саре, как ориентироваться в лесу. До сегодняшнего дня эта простая, но действенная система еще никогда ее не подводила.
— Мы… потерялись? — со страхом спросил Уилл, который уже все понял и был близок к панике.
— Нет, не думаю, — как можно спокойнее сказала Сара, до рези в глазах всматриваясь в полутьму. — Мы обязательно найдем дорогу. Нужно только немного подумать и сосредоточиться…
Но мертвенно поблескивающий снег и изменившиеся условия освещения сбивали ее с толку.
Похоже, они были недалеко от долины, в которую они спустились, чтобы срезать путь, вот только с какой стороны? Местность, в которой они очутились, была ей совершенно незнакома. По пути к водопадам Сара запомнила несколько ориентиров, приметных деревьев, но сейчас ни одного из них не было видно. Или же она не узнавала их.
Кроме того, Сару постоянно отвлекали незнакомые звуки, раздававшиеся, казалось, со всех сторон. Возможно, это шевелились в ветвях устраивающиеся на ночлег птицы, или же пласт снега соскальзывал с ветвей на землю под собственной тяжестью, но Саре, как и Уиллу, уже представлялось, что это крадутся к ним индейцы в зловещей боевой раскраске. Правда, за три месяца, что Уилл провел в Дирфилде, военные отряды здесь не появлялись, но он «утешал» себя тем, что все когда-нибудь бывает в первый раз.
— Я уверена, что скоро мы выйдем на нужную тропу, — проговорила Сара, давая Уиллу отхлебнуть остывшего чаю из своей фляги. Солдат был так бледен, что Сара без труда разглядела это даже в темноте. Ей и самой не нравилось положение, в котором они оказались, однако Саре пока удавалось держать себя в руках. Правда, она была старше Уилла, да и жизнь закалила ее характер и приучила терпеть страх и боль.
Решив, что лучше двигаться, чем стоять на месте, Сара выбрала наугад еще одну тропу, уводившую их от прогалины, но очень скоро они снова оказались на ней, правда — на другом конце.
Можно было подумать, что кто-то или что-то — может быть, индейский дух леса, недовольный их вторжением, — нарочно морочит их, заставляя ходить по кругу возле одного и того же места. И Сара лишний раз убедилась в этом, предприняв еще одну безнадежную попытку.
— Ну хорошо, — сказала она, натягивая поводья. С прогалины уводили несколько троп, но они уже попробовали все, за исключением одной. До сих пор Сара пренебрегала ею, поскольку она вела на север — то есть почти туда, откуда они сейчас приехали, однако теперь у нее не осталось выбора.
— Мы поедем сюда, — сказала она, указывая рукой направление. — Даже если мы не доберемся до гарнизона, то в конце концов эта тропа выведет нас к реке, к одному из фортов или к какой-нибудь ферме. В крайнем случае мы всегда можем заночевать в лесу.
Уиллу эта идея совсем не понравилась. Ночевать в лесу без огня значило обречь себя на смерть от холода, а он был уверен, что стоит развести костер, как к их лагерю сбегутся охотники за скальпами со всей Новой Англии. Но спорить с Сарой он не стал, ибо никаких толковых предложений у него не было. Уилл уже заметил, что эта дамочка хоть и выглядит благородной, но не теряет головы и, кажется, даже не очень боится. А ведь это из-за нее они попали в такую переделку! Если бы она не торчала бог знает сколько времени у водопадов, если бы не глазела на эту свою поляну и не настояла на том, чтобы они срезали путь, тогда они преспокойно вернулись бы в Дирфилд по своим собственным следам. Это она была виновата в том, что они заблудились. И что ей дались эти водопады? Снега же и деревьев возле форта навалом! Нет, определенно, у этой миссис Фергюссон не все дома…
И все же он покорно последовал за ней, когда Сара тронула лошадь с места и стала углубляться в немой и враждебный лес, который засыпал усиливающийся снег. Уилл устал, замерз и был до полусмерти напуган. К страху быть оскальпированным прибавился страх погибнуть от холода или быть съеденным волками, и Уилл старался не слишком громко стучать зубами, чтобы, не дай господь, никто не услышал.
Сара медленно ехала по темному лесу, стараясь, чтобы юноша не отстал и не потерялся. За облаками не было видно ни звезд, ни луны, но она чувствовала, что они едут не в том направлении.
К счастью, они больше не вернулись на прогалину, а значит, они, по крайней мере, двигались куда-то, а не кружили на одном месте. «Хорошо бы тропа вывела нас к реке», — подумала Сара, задумчиво поглядывая по сторонам. Она была уверена, что возле реки рано или поздно они отыщут какое-нибудь жилье.
Так они ехали полных два часа, а лес все не кончался, и никакой реки они не нашли. Правда, снегопад неожиданно прекратился, и в разрывах облаков проглянули мутные звезды, но к этому моменту Саре стало ясно, что теперь они окончательно заблудились. Правда, сумерки пали на землю уже больше четырех часов назад, и Сара надеялась, что полковник отправит на их поиски отряд опытных следопытов, однако она не знала, насколько может затруднить поиски свежевыпавший снег.
Мысль о том, что она доставляет начальнику гарнизона столько хлопот, повергла ее в отчаяние, но ночевать в лесу ей тоже не хотелось.
Подумав об этом, Сара машинально потянулась к фляге, но та была пуста. Конечно, оставался еще снег, но она не представляла, как его можно растопить в тыквенной посудине. Еды они взяли с собой совсем мало, и теперь от их запасов хлеба и сыра остались одни крошки. После того как снегопад прекратился, в лесу стало подмораживать, и теперь и Сара, и Уилл дрожали от холода, и все же Сара решила положиться на удачу и ехать дальше.
Они двигались не очень быстро, но лошади под ними уже начали спотыкаться. Прошел еще час, и Сара стала задумываться о том, чтобы остановиться и развести костер, когда вдали послышался топот копыт.
Рывком остановив лошадь, она выпрямилась в седле и прислушалась. Ошибки быть не могло — приглушенный топот копыт по снегу раздавался все ближе и ближе, и Сара оглянулась на Уилла.
Солдат тоже услышал этот звук, и лицо у него сделалось таким, словно он хотел немедленно провалиться сквозь землю.
— Не бойся! — резко бросила ему Сара и, перегнувшись из седла, вырвала повод из ослабевших рук Уилла. Таща за собой вторую лошадь, она съехала с тропы, направляясь к зарослям густых кустарников. Здесь, под деревьями, было достаточно темно, и Сара надеялась, что следы не выдадут их.
Теперь Саре оставалось только горячо молиться, чтобы неизвестные всадники промчались мимо. Конечно, это мог быть отряд из форта, отправленный полковником на их поиски, но Сара почла за благо проявить осторожность и спрятаться. В крайнем случае всадников, если бы это оказались солдаты или трапперы, всегда можно было окликнуть или привлечь их внимание выстрелом из ружья Уилла. Но если это враги…
Сара была испугана не меньше Уилла, но знала, что не может дать волю своим чувствам. Она хорошо понимала, кто виноват в том, что они потерялись, и горько об этом сожалела, однако проявлять бессмысленную отвагу Сара не собиралась.
Стук копыт нарастал с каждой секундой, и лошади под ними беспокойно затанцевали и завращали глазами. К счастью, ни одна из них не заржала, и Сара принялась поглаживать свою кобылу по холке, надеясь успокоить ее.
Потом она увидела их — темные силуэты всадников, которые стремительно мчались по узкой тропе. Это были индейцы. И их было человек двенадцать. Сара поразилась, как они могут передвигаться в темноте с такой скоростью — должно быть, они хорошо знали эту тропу. Впрочем, ей и Уиллу это было скорее на руку — чем быстрее мчались индейцы, тем меньше было шансов на то, что они обратят внимание на их следы.
Но не успела Сара с облегчением вздохнуть, как один из всадников что-то гортанно крикнул, и все индейцы дружно, как один, остановились. Лошади под ними храпели и приплясывали, а всадники что-то возбужденно говорили, показывая друг другу на землю.
У Сары упало сердце. До индейцев было ярдов сорок, и ей отчаянно захотелось сползти с седла и зарыться в снег, но она не смела сделать этого, боясь, что малейший шорох или движение будут замечены. Впрочем, и без того она почти не сомневалась, что им конец. Индейцы явно чувствовали себя в лесу как дома, и не им было тягаться с ними в искусстве выслеживать спрятавшихся врагов.
Обернувшись к юноше, Сара приложила палец к губам, и Уилл кивнул. Индейцы возвращались.
Они цепочкой ехали назад по тропе, зорко вглядываясь в темноту под деревьями, и Саре захотелось закричать от страха, но она только прикусила губу и, собрав все свои силы, ждала. Она уже различала луки и мушкеты за плечами воинов, видела привязанные к седлам снегоступы и расшитые бусами колчаны со стрелами. «Помоги, господи!..» — беззвучно шептали ее губы.
Но было уже поздно — их заметили. Индейцы остановились на тропе прямо напротив того места, где укрылись в кустах Сара и Уилл. До них было ярдов десять. Четверо из них взяли на изготовку старинные голландские мушкеты, остальные вооружились луками, а один из всадников повернул коня и поехал прямо к ним.
Сара почувствовала, как у нее на голове зашевелились волосы. Индеец подъехал к ней так близко, что до него можно было дотронуться, и она узнала его. Это был тот самый вождь ирокезов, который так напугал ее вчера.
Их глаза встретились. Сара не знала его имени, но это не имело никакого значения. Спасения не будет, поняла она. На этот раз индеец не отпустит ее живой.
Его взгляд был непроницаем, да и остальные индейцы сидели в седлах неподвижно, очевидно, не совсем понимая, что здесь происходит и как эти двое бледнолицых оказались одни посреди ночного леса, однако Саре было ясно, что это всего лишь отсрочка. Ну что ж, подумала Сара, она готова умереть от его руки. Главное — не закричать, не заплакать, не умолять его о милосердии. Ее собственная жизнь ничего для нее не значила, по она была намерена сберечь хотя бы жизнь Уилла. Он был еще слишком молод, чтобы умереть.
Индейский воин выглядел таким же устрашающим, как и в прошлый раз, и, когда он заговорил с нею, Сара не смогла сдержать дрожи.
— Я же сказал, что ты на этой земле — чужая, — сказал он сердито. — Ты не знаешь леса. Здесь опасно.
— Ты прав… Я признаю это, — ответила Сара каким-то чужим, неестественным голосом. Во рту у нее пересохло, и она несколько раз сглотнула, но не отвела взгляда и не опустила головы. Мальчишка позади нее уже плакал от страха, и крупные слезы текли по его бледным щекам, однако он, похоже, нисколько не интересовал индейца.
— Я прошу прощения за то, что приехала сюда.
Это ваша земля — не моя. Я только хотела увидеть ее… — сказала она, стараясь говорить спокойно, хотя индейцу было не до ее объяснений. Но Сара знала, что должна что-то сделать для Уилла.
— Не трогайте его, — промолвила она, кивком головы указывая в сторону солдата. — Он еще очень молод и не причинит вам вреда.
Ее голос прозвучал неожиданно твердо, и индеец с любопытством впился в нее взглядом.
— А ты готова пожертвовать собой ради него? — Его английский был достаточно чистым и правильным, и Сара еще больше утвердилась в своей первоначальной догадке, что он, должно быть, долго общался с белыми. Но его лицо, одежда, выражение глаз и исходящая от него аура свирепой жестокости сразу напомнили ей, что она имеет дело с человеком из другого мира.
— А если я решил убить его и спасти тебя? — спросил индеец, требуя от нее объяснения, которое Сара не могла ему дать.
— Это я виновата в том, что мы оказались здесь. — Сара мимолетно пожалела, что не знает его имени, но для индейца это, наверное, не имело значения. Они по-прежнему глядели друг другу прямо в глаза, сидя на лошадях на расстоянии вытянутой руки, и Сара чувствовала, как страх и холод все больше лишают ее сил. Казалось, она смотрит прямо в лицо собственной смерти.
Неожиданно индеец тронул коленями бока лошади и отъехал на шаг назад. Сара не знала, что он собирается сделать дальше, но теперь она, по крайней мере, могла перевести дух. Похоже, он пока не собирался ни убивать их, ни стаскивать с лошадей, хотя мушкеты и луки других индейцев были по-прежнему направлены на них.
— Полковник был вне себя от беспокойства, — сердито сказал индеец, продолжая разглядывать ее в темноте. — Совсем недавно здесь побывал военный отряд могауков. Из-за твоей глупости и безрассудства могла начаться война!
Последние слова он произнес очень резко и отрывисто, и лошадь под ним запрядала ушами и затанцевала, уминая копытами снег.
— Ты не соображаешь, что делаешь, — продолжал он. — Индейцам нужен мир, а не война. Лишние проблемы им ни к чему.
Сара только кивнула. Его слова неожиданно тронули ее, и она почти раскаивалась. Между тем индеец что-то крикнул своим товарищам на незнакомом языке, и Сара увидела, как стрелы вернулись в колчаны, а стволы мушкетов поднялись к небу.
Индейцы поглядывали на них уже с интересом, и она почувствовала себя неловко.
— Мы выведем вас к гарнизону, — сказал вождь, смерив взглядом сначала Сару, потом Уилла. — Это недалеко.
С этими словами он развернул лошадь и поскакал к тропе. Вся группа двинулась следом за ним, и только один из всадников, пропустив Уилла и Сару вперед, поехал в арьергарде колонны — должно быть, для того, чтобы они не отстали и не потерялись снова.
— Все будет в порядке, — тихо шепнула Сара Уиллу, который сидел в седле ни жив ни мертв. Он уже перестал плакать, но его щеки блестели от застывших слез. — Они не причинят нам вреда.
Уилл только кивнул в ответ — способность говорить еще не вернулась к нему. Ему было очень стыдно, и вместе с тем он был бесконечно благодарен Саре за то, что она пыталась для него сделать.
Ведь она хотела отдать за него свою жизнь! Никакая женщина, кроме, разве, его матери, не сделала бы ничего подобного.
Меньше чем через час лес начал редеть, и между холмами показались бревенчатые стены Дирфилдского форта. Здесь индейцы остановились, но потом, посовещавшись между собой, решили ехать дальше. Сара понимала, что из-за нее они потеряли несколько часов и теперь им было проще заночевать в Дирфилде, чтобы завтра утром снова отправиться в путь.
Въезжая в ворота крепости, Сара почувствовала невероятную слабость — нервное напряжение, которое поддерживало ее всю обратную дорогу, спало, и теперь она чувствовала себя усталой и разбитой. Уилл, напротив, приободрился и даже пытался улыбаться. Где-то коротко просигналил горн, и на пороге своего домика появился полковник Стокбридж с фонарем в руке. При виде Сары у него на лице проступило выражение такого глубокого облегчения, что она готова была броситься к его ногам и молить о прощении.
— Что случилось?! — воскликнул он, переводя взгляд с Сары на рядового Хатчинса. — Я отправил две группы следопытов на поиски, но они до сих пор не вернулись. Я уже начал бояться, что вас…
Что с вами случилась какая-то неприятность.
Подняв фонарь повыше, полковник поглядел на индейцев. Некоторые из них все еще сидели в седлах, но несколько человек — в том числе и предводитель их маленького отряда — уже спешились и стояли рядом. Сара тоже продолжала сидеть в своем дамском седле, ибо боялась, что ноги не удержат ее. Лишь когда полковник подал ей руку, она осторожна сползла вниз и прислонилась к теплому лошадиному боку. Ей очень не хотелось, чтобы индеец заметил ее слабость, но ноги у нее подгибались и дрожали так сильно, что она не упала лишь чудом.
— Где ты ее нашел? — спросил полковник у предводителя индейцев, и Сара подумала, что оба мужчины, похоже, не просто хорошо знакомы, но и питают друг к другу уважение. Впрочем, в ее глазах это не делало ирокеза менее опасным. Пусть он знал английский и был знаком с обычаями бледнолицых, пусть даже он нравился полковнику (это странное подозрение возникло у нее несколько секунд назад), однако ей он по-прежнему казался слишком свирепым и воинственным, чтобы она могла чувствовать себя рядом с ним в полной безопасности.
— В лесу, — лаконично ответил индеец. — Примерно в часе езды отсюда. Они заблудились.
Он в упор посмотрел на Сару, и она поежилась под его взглядом.
— Ты — очень храбрая женщина, — проговорил он все тем же бесстрастным тоном, но Саре показалось, что она уловила в его голосе нотку уважения. — Она думала, что мы хотим ее убить, и пыталась обменять свою жизнь на жизнь солдата.
Эти слова были обращены уже к полковнику;
Индеец явно одобрял ее поведение, но — Сара была готова поклясться в этом — он был по-прежнему убежден, что ей не место здесь — она чужая.
— К чему это, миссис Фергюссон?! — воскликнул полковник. — Рядовой Хатчинс поехал с вами, чтобы защищать вас от всех опасностей, а получилось, что вы… — Он не договорил. То, что полковник только что услышал, потрясло его до глубины души и заставило снова восхититься храбростью этой необычной женщины, но, поглядев на Сару, он заметил, что ее глаза полны слез. Испытание, выпавшее на ее долю, было, несомненно, очень не легким, а ведь Сара была всего лишь женщиной, слабой женщиной.
— Он еще совсем ребенок, — сказала Сара устало. — Это… это я виновата, что мы заблудились в лесу. Я слишком долго любовалась водопадом, а потом, в лесу, выбрала не правильную дорогу. Мне хотелось сократить путь, но в темноте я не сумела отыскать нужную тропу. Слишком надеялась на себя…
Говоря это, Сара смущенно улыбнулась. Вспоминать о случившемся ей было неприятно — только сейчас она поняла, какой нешуточной опасности они подвергались. Но, вспомнив о том, из-за чего они так задержались в лесу, она снова приободрилась и засыпала полковника вопросами о поляне, которая так ее заворожила. Единственное, о чем она умолчала, это о своем желании купить ее; об этом, подумала Сара, она спросит у Стокбриджа позже, когда они останутся вдвоем.
Между тем полковник совладал с волнением и, вспомнив о хороших манерах, представил Саре индейского воина.
— Вы, кажется, уже встречались раньше? — спросил он с самой непринужденной улыбкой, словно они находились в богато обставленной и ярко освещенной гостиной, а не стояли на холодном ветру во дворе маленькой крепости. — Миссис Фергюссон, позвольте представить вам мистера Франсуа де Пеллерена… Или мне следует именовать вас полным титулом, ваше сиятельство?..
Индеец — вернее, человек, которого Сара приняла за индейца, — метнул на полковника мрачный взгляд, но Стокбридж только расхохотался.
— Полноте, граф, — сказал он. — Не можете же вы скрывать свое имя от такой очаровательной женщины! Это миссис Фергюссон, граф. Она моя гостья и приехала к нам из Бостона.
Сара только потрясение хлопала глазами.
— Значит, вы не… То есть… — Она неожиданно покраснела, но вовсе не от смущения. — Да как вы могли?! — воскликнула она. — Вы ведь знали, о чем я подумала! Вы могли хотя бы намекнуть мне вчера…
Или сегодня, когда вы наткнулись на нас в лесу!..
Сара просто не могла поверить, что он мог так поступить с ней. Он заставил ее думать о смерти, хотя вовсе не собирался ее убивать! Это было не просто жестоко — это была бессмысленная жестокость ради… жестокости, и ей захотелось дать ему пощечину.
— Значит, не мог, — отрезал Франсуа де Пеллерен, и Сара окончательно убедилась, что никакой он не ирокез и не гурон, а самый настоящий, чистокровный француз. Теперь ей было даже странно, что она не поняла этого сразу. Должно быть, ее ввели в заблуждение его высокие гетры из замши, мокасины, перо в волосах и весь остальной антураж, однако Сара тут же подумала, что если она постарается, то сможет без труда представить его в напудренном парике, в белых чулках и в бриджах до колен. И все же сознание того, что перед ней — такой же человек, как она, не успокоило Сару. Она знала, что никогда не простит ему этого чудовищного обмана.
— Кроме того, — холодно заметил француз, — наткнуться на вас в лесу могли и могауки.
Он вовсе не собирался извиняться перед ней.
Эта безрассудная женщина должна была понять, что ни ее молодость, ни красота не искупают ее глупости и легкомыслия. Жизнь в Новом Свете была суровой, жестокой и… слишком недолгой. За малейшую ошибку здесь приходилось платить самую дорогую цену, и тот, кто пренебрегал осторожностью, как правило, уже не получал второго шанса.
Эта миссис Фергюссон должна была понять, что здесь никто не будет с ней нянчиться. Если бы не его отряд, наткнувшийся на них по чистой случайности, то сейчас она уже ехала бы в Канаду в качестве военной добычи какого-нибудь вождя, который сделал бы ее своей рабыней. И это был бы еще не самый худший исход. Франсуа знал, что шауни убивали белых без всякой пощады, не жалея ни женщин, ни стариков. Они словно с цепи сорвались, и правительство никак не могло с ними справиться, хотя попытки как-то защитить поселенцев предпринимались уже не раз.
— Что же касается вчерашнего вечера, — продолжил он и насмешливо поклонился Саре, — то вас легко могли похитить даже отсюда, несмотря на часовых. Вас приторочили бы к седлу, как куль муки, и к утру вы были бы уже в Монреале. Жизнь здесь слишком опасна, миссис Фергюссон. Это вам не Англия, так что мой вам совет — уезжайте-ка к себе домой, да поскорее. Новый Свет — не самое подходящее для вас место.
— Тогда почему вы здесь? — парировала Сара, заметно приободрившись. Она уже не чувствовала исходящей от Франсуа опасности, да и полковник, казалось, одобрительно на нее поглядывал. Что касалось Уилла, то он уже вернулся в казарму и сидел там у печи со стаканом кукурузного виски в руке.
— Я приехал сюда давно — тринадцать лет назад, вместе с моим кузеном, — ответил Франсуа, хотя еще секунду назад ему казалось, что он вовсе не обязан давать ей объяснения. Он умолчал поэтому, что его кузеном был сам Лафайет и что король Франции специальным декретом запретил обоим поездку в Америку, и все же они поехали. Правда, десять лет назад Лафайет вернулся домой, а Франсуа остался. Он чувствовал, что именно здесь его судьба, да и бросить своих друзей он не мог.
— Я сражался за эту страну и проливал за нее кровь, — сказал он решительно. — Я жил среди ирокезов, и у меня есть право находиться здесь.
— В последние два месяца, — вмешался полковник, — граф вел от нашего имени переговоры с несколькими воинственными племенами на Западе.
Красная Куртка, великий сахем Лиги ирокезов, очень уважает его и относится к Франсуа как к родному сыну.
Он не сказал ей, что Франсуа не просто жил с индейцами — он был женат на Плачущей Ласточке — дочери вождя сенека, которая погибла от рук гуронов. Погиб и их с Франсуа маленький сын.
— Сегодня вечером, — продолжал полковник, — Франсуа должен был снова отправиться на север, чтобы встретиться в Монреале с вождем могауков, но он обещал мне, что по дороге будет искать ваши следы… Мы все очень беспокоились за вас, миссис Фергюссон. Вы не вернулись… что нам оставалось думать?
— Искренне прошу простить меня, сэр, — ответила Сара и смущенно потупилась, хотя гнев еще не до конца отпустил ее. Этот французский шевалье, который скакал по лесам, переодевшись индейцем, продолжал раздражать и сердить ее. Да как он посмел не сказать ей, кто он такой?! Он напугал ее и сделал это специально!.. Никакого другого объяснения его вызывающему поведению Сара просто не могла подобрать.
— Вы должны как можно скорее уехать отсюда, миссис Фергюссон, — снова сказал француз, внимательно наблюдавший за сменой выражения на ее лице. — Ваше место в бостонских салонах и в гостиных, а отнюдь не здесь.
Судя по его лицу, он тоже был не в восторге от сложившейся ситуации и искал способ решить эту неожиданную проблему, которая могла иметь самые непредсказуемые последствия. Похоже, Сара Фергюссон произвела на Франсуа слишком сильное впечатление, чтобы он мог отнестись к ее судьбе равнодушно.
Все это Сара прочла по его глазам. Она не знала, что Франсуа откровенно сказал об этом полковнику, когда узнал, что его очаровательная гостья пропала.
— Я уеду отсюда, когда захочу и куда захочу, месье, — отрезала она. — И если захочу. Пока же позвольте мне поблагодарить вас; вы были очень любезны, когда решили проводить меня… нас до Дирфилда. Без вас нам в лучшем случае пришлось бы заночевать в лесу.
С этими словами она присела в безупречном реверансе, словно они оба находились в бальной зале английского дворца, потом пожала руку полковнику и, еще раз извинившись за причиненное беспокойство, быстро пошла к домику Ребекки.
Ноги Сары все еще дрожали от усталости и волнения, но она каким-то образом ухитрилась ни разу не поскользнуться на утоптанном снегу. Поднявшись на крыльцо, она бесшумно отворила дверь и, скользнув в теплую комнату, затворила ее за собой.
Тут силы оставили ее, и, негромко всхлипывая от облегчения, Сара сползла по двери па пол.
Пока Сара шла через площадь, Франсуа де Пеллерен провожал ее взглядом. Он не произнес ни слова, и полковник, в свою очередь наблюдавший за ним, не мог не задаться вопросом, что по этому поводу думает граф. Угадать его мысли никогда не было легкой задачей. В его душе было что-то дикое, неподвластное логике, и полковник порой задумывался, не стал ли Франсуа, хотя бы отчасти, настоящим краснокожим. Француз не только усвоил привычки и образ мыслей индейцев, но нередко даже реагировал на обстоятельства не как белый человек, а как индеец. Было время, когда о нем вообще ничего не было слышно — он жил где-то в лесах, со своим племенем, которое приняло его в свои ряды, и стал появляться в местах поселений белых только после того, как погибли его индейская жена и сын. Сам Франсуа, правда, никогда об этом не говорил, но эту историю знали все — и белые, и краснокожие.
— Необычная женщина… — сказал наконец полковник, подумав о странном письме от жены, которое он получил с оказией только сегодня утром. — Она говорит, будто овдовела три месяца назад, но… Амелия познакомилась в Бостоне с одной леди, которая только что приплыла из Англии. Она рассказала ей совершенно поразительную историю… — Полковник замялся. — Говорят, миссис Фергюссон сбежала от мужа. Видно, он был порядочной скотиной и поколачивал ее, но… Если он жив, то никакая она не вдова. Ее мужа звали граф Эдвард Бальфор. Следовательно, наша миссис Фергюссон — графиня, ни больше ни меньше. Ты, Франсуа, граф, она — графиня… У меня такое впечатление, что половина аристократов из Европы уже переселилась в Новый Свет и со дня на день ожидается прибытие второй половины. Ты не находишь?
Но Франсуа только улыбнулся в ответ. Он вспоминал своего кузена — человека, плечом к плечу с которым он сражался и которого хорошо знал и любил. Он тоже был аристократом. А теперь еще эта храбрая женщина, которая готова была отдать свою жизнь за жизнь молодого мальчишки, деревенского увальня… Как она себя вела в лесу! Как благородно и отважно! Даже если бы она не оказалась графиней, ей-же-ей, ее стоило пожаловать этим титулом!
— Нет, Джеймс, — ответил в конце концов Франсуа. — Хорошо это или плохо, но все аристократы Европы не приедут в Америку. Только лучшие…
Лучшие из лучших.
Он попрощался со Стокбриджем и пошел к своим людям, которые, по индейскому обычаю, устраивались на ночлег под навесом, где было свалено сено для лошадей. Не сказав никому ни слова, Франсуа завернулся в одеяло и лег.
Сара долго не могла заснуть. Перед глазами стоял этот странный человек. Снова и снова вспоминала она его свирепые темные глаза, блеск луны на головке томагавка за поясом, подпрыгивающее при каждом движении головы орлиное перо в волосах, нетерпеливые движения сильных рук… Суждено ли им снова увидеться? Пересекутся ли снова их пути?
Сара очень надеялась, что — нет.
Глава 4
Чарли отложил дневник Сары, только когда, случайно бросив взгляд на часы, обнаружил, что уже далеко за полночь. Он сел за дневник чуть не с самого утра и читал, не вставая, несколько часов подряд. Ноги и спина у него затекли так сильно, что каждое движение причиняло ему боль, но, откладывая дневник в сторону, Чарли не сдержал легкой ироничной улыбки.
Описание знакомства Сары и Франсуа позабавило его. Неужели она не предчувствовала то, что произойдет с ними позже, подумал он, но тут же одернул себя. Ему легко было рассуждать, ибо ему-то с самого начала было известно, что Сара и Франсуа полюбят друг друга. Нет, его ирония была неуместна. Искренность и непосредственность Сары вызывали восхищение и трогали Чарли до глубины души. Как и Франсуа, Чарли был очарован Сарой, а ее храбрости и готовности к самопожертвованию ему оставалось только завидовать.
Чарли неожиданно проникся жалостью к самому себе: одиночество — явно не его стихия. На встречу с такой женщиной, как Сара, он хотел, но не смел надеяться; что касалось Кэрол…
Кэрол… Он не звонил ей с самого Рождества.
Да и тот последний звонок был, честно говоря, дурацким. Кэрол была довольна и весела, она принимала гостей в доме Саймона, она была с головой погружена в счастливые предрождественские хлопоты — неудивительно, что ей было не до него!
Чудом было уже то, что она вообще стала с ним разговаривать. Может быть, позвонить ей еще раз — в спокойные дневные часы?
Решительным усилием Чарли оборвал поток мыслей, связанных с Кэрол, и вышел из дома, чтобы немного проветриться.
Стояла ясная морозная ночь, и бархатное небо было полно ярких мерцающих звезд. Ни шороха, ни ветерка — только снег негромко поскрипывал под ногами. Все вокруг дышало тишиной и покоем, но Чарли не покидало острое ощущение собственного одиночества. То, что он узнал из дневника Сары Фергюссон, было удивительно интересно, но ему даже не с кем было поделиться своим замечательным открытием, не с кем было просто поговорить. У Чарли даже не возникло желания увидеть призрак, хотя какое-то время тому назад он отчаянно желал этого. Сегодня Чарли предпочел бы иметь дело с вполне реальным собеседником.
Дойдя до замерзшего пруда, Чарли вернулся в дом, но его плохое настроение так и не улучшилось. Он опять начал думать о том, что было для него безвозвратно потеряно. Его жизнь полетела под откос, и ничего в ней уже не поправишь.
Мысль о том, что он может снова полюбить, казалась Чарли невероятной, да он, пожалуй, и сам не хотел этого. Больше всего на свете Чарли желал, чтобы Кэрол рассталась с Саймоном и вернулась к нему. В любую минуту он был готов принять и простить ее.
Но пока Чарли поднимался на второй этаж, его мысли уже не в первый раз переключились с Кэрол на Сару и Франсуа. Как же все-таки им повезло, размышлял он. Как своевременно провидение вмешалось в их судьбы и помогло им найти друг друга. Или, может, они с самого начала были особенными, ни на кого не похожими людьми, и каждый из них жизнью своей заслужил этот удивительный и чудесный дар любви? Уже ложась в постель, Чарли безотчетно прислушивался к малейшим шорохам и звукам в доме. Но все было тихо — ни шороха, ни сквозняка. Судя по всему, Сара не собиралась обрадовать его своим присутствием, и Чарли почувствовал себя разочарованным. Впрочем, он тут же упрекнул себя. Разве мало ему было ее дневника!
Наконец он уснул, и ему приснились Сара и Франсуа. Они гуляли по солнечному весеннему лесу, и воздух звенел от их счастливого смеха, а издали несся какой-то гул, похожий на шум падающей воды. Во сне Чарли пошел на звук и неожиданно оказался у того самого водопада, возле которого Сара побывала в тот давний холодный день, когда чуть не заблудилась в лесу…
На следующий день погода изменилась: монотонно и тоскливо стучал по крыше дождь, потоки воды с угрожающим журчанием стекали по водосточным трубам. Снег осел и стал серым и ноздреватым; небо было темным и пасмурным, и Чарли подумал, что и сегодня ему не удастся выбраться в город и сдать книги в библиотеку.
Но это обстоятельство его нисколько не огорчило. И вот вместо того, чтобы встать, одеться и энергично заняться делами, Чарли принес себе с кухни чашку кофе с сахаром и забрался обратно под одеяло, прихватив с собой очередной томик дневников Сары.
Остановиться он уже не мог, и это его даже беспокоило. Словно наркоман или заядлый курильщик, рука которого каждое утро сама тянется к сигарете, он хотел читать и читать эти строки, написанные каллиграфическим почерком Сары Фергюссон. Дневник Сары — как, впрочем, и она сама — стал для него навязчивой идеей, наваждением, от которого Чарли никак не мог, да и, признаться, не хотел избавляться. Он должен был узнать всю историю Сары до конца.
Открыв заложенное вчера место, он впился глазами в ровные рукописные строки и в то же мгновение забыл обо всем на свете.
Обратное путешествие в Бостон обошлось без происшествий. Правда, — словно для того, чтобы наказать ее за доставленное беспокойство, — полковник Стокбридж отправил с ней в качестве сопровождающего лейтенанта Паркера, однако, к огромному удивлению Сары, он вел себя безупречно, хотя и продолжал вздыхать, бросая в ее сторону нежные взоры. За это Сара готова была многое ему простить; во всяком случае, она была с ним гораздо приветливее, чем всегда.
На сердце у нее было легко и свободно, Сара была счастлива, и главной причиной этого был разговор, который состоялся у нее с полковником Стокбриджем накануне отъезда из Дирфилда. Правда, полковник не одобрил ее намерения, о чем он и сообщил ей с солдатской прямотой, но зато она получила от него то, что хотела.
В пансион миссис Ингерсолл Сара вернулась в приподнятом настроении, однако скоро оно было безнадежно испорчено. Саре стало известно, что за время ее отсутствия по городу распространились слухи, касающиеся ее прошлого. Например, одна из наиболее абсурдных версий сделала ее опальной любовницей английского короля Георга III, однако в большинстве случаев салонные сплетницы называли вполне конкретные имена, и Саре стало ясно, что в Бостон прибыл кто-то из ее соотечественников, знавший, что она была женой графа Бальфора.
Даже самые правдоподобные слухи были достаточно противоречивыми. Согласно одним версиям, ее муж уже умер, согласно другим — он все еще был жив; одни утверждали, что он трагически погиб в схватке с лесными разбойниками, другие авторитетно заявляли, что он сошел с ума и пытался убить Сару — поэтому, дескать, она и сбежала. Самым неприятным, однако, было то, что передававшиеся из уст в уста истории жизни Сары рисовали ее исключительно в романтическом свете, из-за чего она в одночасье стала самой известной женщиной в Бостоне. Мужчины, во всяком случае, буквально сходили по ней с ума. Город гудел, как растревоженный улей, и, хотя Саре все эти разговоры были крайне неприятны, она была бессильна что-либо изменить.
Не желая ничего ни подтверждать, ни опровергать, она продолжала именовать себя миссис Фергюссон, предоставив сплетникам домысливать ее биографию и украшать ее самыми невероятными подробностями. Какие еще романтические подвиги и увлечения припишет ей досужая молва, Саре было, в общем-то, все равно. Другое тревожило и пугало ее. Раз имя ее мужа выплыло на свет божий, значит, и Эдвард рано или поздно узнает, что его беглая жена скрывается в Бостоне. И что он тогда предпримет, было ведомо одному господу богу…
Эта опасность была более чем реальной, и Сара с еще большим усердием сосредоточила все свои силы на осуществлении своего плана. Накануне отъезда из Дирфилда она снова побывала на поляне, которая ей так понравилась, и договорилась с полковником о том, чтобы этот участок оставили за ней, пока она не выкупит его и не оформит свои права на землю документально. По просьбе Сары полковник Стокбридж познакомил ее с местным подрядчиком из Шелбурна — небольшого поселка в долине, на который Сара не наткнулась по чистой случайности, когда плутала в лесу. Подрядчик согласился построить для нее небольшой домик;
По его расчетам, к концу весны дом должен был быть готов, тем более что Сара не просила ничего особенного — ей был нужен дом с крепкими стенами и надежной крышей. Неплохо было бы, конечно, поставить рядом небольшую хижину для двух-трех работников, навес для скота и сарай, но все эти хозяйственные постройки можно было возвести и потом. Подрядчик, во всяком случае, заверил Сару, что его люди сделают все необходимое, как только она попросит, благо в строительных материалах недостатка не было. Сосны и ели росли на каждом холме, гончарную глину для черепицы добывали в русле реки, чуть выше по течению, а петли и замки брался изготовить местный кузнец. Только стекло и оконные переплеты приходилось заказывать в Бостоне, но и это тоже было делом несложным. В самом Шелбурне были дома и побогаче, и покрасивее, но в лесной глуши такой дом выглядел бы странно. В доме были запланированы небольшая гостиная, кухня, столовая и спальня.
Что касалось внутренней отделки, то гладко оструганные, золотистые, пахнущие смолой доски были самым подходящим материалом. Только для спальни она планировала привезти из Бостона несколько ярдов вощеного ситца, но это была единственная роскошь, в которой Сара не смогла себе отказать.
С тех пор она не могла думать ни о чем ином, кроме своего дома. Всей душой Сара рвалась туда, однако остаток зимы ей все же пришлось провести в Бостоне. Она много читала, вела дневник, ходила на званые обеды и приемы, но мысли ее то и дело уносились в окрестности Дирфилда. От жены полковника, который передавал Саре приветы в каждом письме домой, она узнала, что Ребекка родила девочку. Сара связала для малышки крошечный чепчик и прелестную розовую кофточку, которые и передала с одним из офицеров, возвращавшимся в гарнизон из отпуска.
Но сама она не могла отправиться в путь, пока не стает снег и не просохнут дороги. Ожидание стало для нее совершенной мукой, а дни, как назло, тянулись невыносимо медленно; только в мае подрядчик сообщил Саре, что начал строительство.
Узнав об этом, Сара наняла фургон и выехала в Дирфилд. Как и в первый свой приезд, она поселилась в гарнизоне и ездила в Шелбурн чуть ли не каждый день, наблюдая за тем, как бревно за бревном, балка за балкой растет ее дом.
Строители не подвели — в июне дом был готов, шелбурнский столяр даже отдал ей за полцены кое-какую мебель, которую не выкупил у него кто-то из фермеров, так что Сара могла наконец обосноваться в новом доме.
Возвращаться в Бостон ей отчаянно не хоте лось, однако пришлось, поскольку Сара хотела еще кое-что купить для своего дома. Чтобы найти или заказать все необходимое, ей потребовалось около двух недель, но в середине июня она наконец-то отправилась в путь, взяв с собой двух сопровождающих и фургон, который нагрузила вещами. В пути их ничто не задержало, и на третьи сутки маленький караван благополучно прибыл в Дирфилд, а через день Сара была уже в Шелбурне.
На то, чтобы устроиться на новом месте, ей потребовались считанные дни. Дом был точно таким, каким Сара его задумала, и она благополучно разместилась в нем. Поляна с ее высокой густой травой, цветами и деревьями выглядела совершенно райским уголком, летом здесь было еще красивее, чем зимой. Пока она ездила в Бостон, строители соорудили на поляне загон, пару навесов и просторный хлев, и Сара купила шесть лошадей, двух коров, козу и несколько овец. Ухаживать за всей этой живностью и помогать ей по хозяйству должны были двое подростков, которых она наняла в Шелбурне.
Огорода на ее маленькой ферме пока не было.
Сара хотела сначала выяснить, что здесь за земля и хорошо ли она родит. И все же она не утерпела и, приготовив две небольшие грядки, посадила на одной из них кукурузу, а на другой — укроп, базилик, щавель, петрушку и несколько тыкв. Что касалось всего остального, то Сара собиралась потолковать об этом с местными жителями или даже с индейцами, которые могли подсказать ей, что стоит, а что не стоит выращивать.
В июле ее навестил полковник Стокбридж, и Сара угостила его отличным обедом, который сама приготовила. Готовить Сара любила всегда, поэтому это совершенно не было ей в тягость. Каждый день она с удовольствием стряпала для себя и для .двух своих работников, к которым она относилась как к младшим братьям, Полковник был тронут. Ему очень понравился новый дом Сары, который, несмотря на свою простоту, получился удобным и красивым. Стокбридж оценил вкус Сары — вещицы, которые Сара привезла из Бостона для украшения своего жилища, были изысканны и изящны. Единственное, что по-прежнему не укладывалось у него в голове, несмотря на кое-какую информацию, так это то, почему эта молодая, красивая женщина, богатая английская аристократка, бросила все и уехала в Америку, в самую глушь, чтобы начать все сначала. И объяснить это полковнику было скорее всего невозможно. Он бы все равно не понял, как много значит для Сары свобода, каждая минута которой дарила ей ни с чем не сравнимое счастье. Возможно, полковник и посочувствовал бы ее кошмарной жизни с Эдвардом — а от воспоминаний о ней Сару до сих пор кидало в дрожь, — но ее решения отказаться от жизни в Бостоне, где она могла бы блистать на балах и приемах, он все равно не поддерживал.
Когда Сара окончательно устроилась в своем доме и наладила хозяйство, она стала каждый день ходить к водопаду. Порой она часами сидела на камнях у озерца-запруды и, погрузив ноги в холодную воду, рисовала какой-нибудь куст или камень, удививший ее своей формой, записывала в дневник свои мысли или просто любовалась игрой солнца в водяных струях. Ей нравилось перепрыгивать с валуна на валун и гадать, откуда на них появились эти глубокие трещины и вмятины. От жителей Шелбурна она узнала, что у местных индейских племен есть очень красивые легенды, связанные с этими камнями. По одной из них, это были остывшие кометы, которые устали от своих межзвездных странствий и легли отдохнуть в прохладной чистой воде; в другой говорилось, что это древний вампум Грома, который рассыпался по земле в незапамятные времена. Но больше всего Саре нравилась та из легенд, согласно которой эти огромные камни когда-то служили игрушками детенышам неведомых небесных существ, но теперь дети выросли, а их игрушки остались лежать там, куда они закатились во время игр.
Как бы там ни было, ее раны начинали понемногу затягиваться, и, по мере того как лето летело к концу, Сара чувствовала себя все более свободной.
Она начинала верить, что все ее горести и беды действительно остались позади и что впереди ее ждет только мирная и спокойная жизнь. Ей удалось почти вычеркнуть из памяти те кошмарные восемь лет, что она прожила с Эдвардом, и будущее рисовалось ей призрачным.
Однажды жарким июльским вечером она возвращалась домой от водопада, беззаботно мурлыча себе под нос какую-то песенку, когда рядом с ней послышался какой-то шорох. Вскинув голову, она без всякого страха, ибо природа была так безмятежна и тиха, что Сара ожидала увидеть перед собой кого угодно — Пана, дриаду, нимфу, но только не врага, Сара встретилась взглядом с возникшим на ее пути Франсуа де Пеллереном.
Если бы она не знала, кто он такой, она, пожалуй, могла бы снова испугаться — таким воинственным и диким был его вид. Франсуа сидел на корточках под большой сосной, и на нем не было ничего, кроме штанов из оленьей кожи и мягких замшевых мокасин. Низкое солнце освещало его мощные бронзовые плечи, чуть влажные от проступившей испарины. Длинные черные волосы, в которых торчало орлиное перо, были заплетены в косу, а на шее висело ожерелье из медвежьих клыков. Чуть дальше стоял за кустом его могучий вороной конь, к седлу которого были приторочены два ружья в расшитых кожаных чехлах.
Несколько мгновений Сара и француз молча смотрели друг на друга. Сара не знала, что сказать ему, да и Франсуа, похоже, так вошел в роль дикаря, что не желал даже поздороваться, хотя полковник официально представил их друг другу. Должно быть, решила Сара, он ехал в форт, чтобы повидаться с полковником, и захотел немного передохнуть.
Здесь, на солнечном пригорке, усыпанном мягкими сосновыми иглами, действительно было чудесно, и, не будь здесь Франсуа, она сама, наверное, не утерпела бы и присела на несколько минут. Но только не сейчас…
Сара ошиблась. Франсуа уже побывал в Дирфилде и имел там беседу с полковником Стокбриджем. Говорили они о ней. Полковник по-прежнему считал Сару незаурядной, удивительной женщиной, а его жена Амелия все еще сожалела о том, что не сумела заполучить Сару в свой дамский кружок любительниц вышивать крестиком, однако не это было главной заботой двух мужчин.
— Не спрашивай меня — почему, — проговорил полковник самым озабоченным тоном, — но, похоже, эта молодая женщина всерьез намерена похоронить себя в нашей глуши. Конечно, это ее дело, но я… я беспокоюсь за нее. Она там совершенно одна, с двумя мальчишками, которые — случись что — не сумеют ее защитить. Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, она должна вернуться к себе на родину, в Англию. Эта жизнь — не для нее.
Франсуа был с ним совершенно согласен, однако у него были свои собственные причины желать, чтобы Сара уехала. Ее бесстрашие и выдержка, проявленные ею полгода назад во время их встречи в лесу, изумили его, и он часто вспоминал о ней.
Пожалуй, даже слишком часто, чтобы это могло ему нравиться.
И все же, выехав из форта, чтобы отправиться на север, к ирокезам, Франсуа решил заглянуть на ферму, чтобы самому увидеть, как устроилась Сара.
Ее не оказалось дома, но один из мальчишек-работников, убиравший на поляне скошенную траву, объяснил ему, где ее можно найти. Сначала мальчишка был очень напуган, ибо решил, что это налет могауков, однако Франсуа старался говорить с ним как можно мягче. В конце концов он убедил юношу, что он и миссис Фергюссон старые знакомые и большие друзья — Сара бы очень удивилась, если бы услышала это, и тот рассказал, что хозяйка пошла к водопаду. Франсуа сразу понял, какой водопад имеется в виду, и, втиснув в руки мальчугана пестрое совиное перо, быстро поехал дальше, выбрав самый короткий путь. На тропе, по которой Сара должна была возвращаться, он и расположился, сделав вид, будто отдыхает. И прошло совсем немного времени, прежде чем он уловил звук ее легких шагов.
Увы, судя по выражению лица миссис Фергюссон, она была вовсе не рада видеть своего знакомого.
— Добрый день! — негромко произнес Франсуа и легко поднялся. На мгновение его индейский наряд — вернее, отсутствие такового — показался ему неуместным, и он подумал, что ему, наверное, не следовало смущать ее своим видом, однако Сара, похоже, не обратила на его наготу никакого внимания. Единственное, что интересовало ее в эти ми нуты, это зачем он вообще приехал сюда и почему шпионит за ней. Сухо кивнув ему, она зашагала дальше, но Франсуа, легко догнав ее, пошел рядом.
— Полковник просил передать вам привет, — поспешил продолжить он, видя, что Сара не отвечает.
— Зачем вы сюда приехали? — тихо спросила Сара, чувствуя, как в ней пробуждается гнев. Она никак не могла простить Франсуа свой испуг, в который он вверг ее в их последнюю встречу. Сара искренне надеялась, что их дороги никогда больше не пересекутся, и его неожиданное появление вызвало у нее чувство забытой смутной тревоги.
Франсуа и сам задавал себе тот же вопрос, но ответа не находил. Больше того, он, похоже, начинал жалеть, что не приехал к ней раньше! Его друзья из племени сенека рассказывали Франсуа о красивой белой женщине, которая поселилась в лесу, и он сразу догадался, о ком идет речь. Но что-то помешало ему отправиться в дорогу, чтобы повидаться с ней. Нет, не так… Ну конечно, не так! Он вовсе не собирался навещать ее. И тем не менее он был здесь, рядом с ней.
Вытянув" губы трубочкой, Франсуа негромко свистнул, и его конь, оставив облюбованную полянку, послушно зашагал по тропе следом за хозяином.
— Я приехал к вам, чтобы извиниться, — сказал Франсуа первое, что пришло ему в голову, и искоса посмотрел на нее. Если Сара и была удивлена, то не подала виду. Лицо ее показалось ему совершенно спокойным и даже скучающим.
На Саре в этот день было простое голубое платье-сарафан с белой блузкой и фартуком. Когда-то так одевались работницы в поместье ее отца. Сейчас Сара вела примерно такую же жизнь, как и они, — простую, безыскусную и, в общем-то, не очень легкую, но зато она была себе хозяйка и над нею не довлели ни условности света, ни злая воля тирана-мужа. Но Франсуа смотрел на нее другими глазами и видел ее в ином свете. Она казалась ему духом, явившимся из другого мира, — женщиной, подобных которой он не только никогда не встречал, но о которой не осмеливался даже мечтать.
— Я знаю, что напугал вас тогда, — проговорил он. — И теперь жалею об этом. Но мне казалось, что я поступаю правильно. Жизнь здесь жестока, а зимы — длинны и суровы. Существуют и другие опасности…
Он говорил, а Сара прислушивалась к его акценту и находила его, как ни странно, приятным.
Он не был чисто французским, как она подумала вначале, — время от времени она улавливала в нем гортанные звуки и непривычные интонации, которые, несомненно, были следствием его долгой жизни среди индейцев. Английский язык Франсуа, несомненно, учил в детстве и говорил на нем безупречно.
— Кладбища Нового Света полны теми, кому не следовало приезжать сюда, но вы, похоже, к их числу не относитесь, — неожиданно заключил он, и на его губах появилась мягкая улыбка, которая нисколько не вязалась с его устрашающей внешностью.
Эта мысль пришла к нему не вдруг — Франсуа начал думать об этом через считанные дни после их встречи в заснеженном ночном лесу. С тех пор он часто жалел, что не может сказать ей этого лично. Теперь такая возможность ему представилась, и Франсуа был рад ею воспользоваться — как рад был и тому, что Сара, кажется, расположена его слушать. Он давно понял, что она сердится на него, и боялся, что она не станет с ним разговаривать.
— У индейцев есть легенда о женщине, которая пожертвовала своей жизнью, спасая честь сына. За это боги взяли ее на небо и даровали ей вечную жизнь среди звезд. Они сделали ее звездой, и отныне она указывает путь всем воинам, помогая им не заблудиться во тьме. — С этими словами Франсуа поднял голову и посмотрел на небо, как будто надеялся разглядеть на небосклоне ту самую звезду, о которой только что говорил. Потом он снова улыбнулся.
— Индейцы верят, что после смерти наши души отправляются на небо и живут там в краю Вечной Охоты. Иногда, когда я вспоминаю всех людей, которых я когда-то знал, эти мысли утешают меня…
Сара не посмела спросить, кто были эти люди и кем они ему приходились. Сама она сразу подумала о своих детях, которые умерли, не родившись, или прожили всего несколько часов.
— Мне тоже хотелось бы верить, что это так и есть, — негромко сказала Сара и смущенно улыбнулась. Быть может, подумала она, Франсуа вовсе не такой свирепый и бессердечный, каким он представлялся ей или стремился казаться.
Эта мысль была такой неожиданной, что Сара тут же напомнила себе об осторожности.
— Джеймс, я имею в виду полковника Стокбриджа, утверждает, что у нас с вами много общего, — сказал Франсуа. — Во всяком случае, у каждого из нас когда-то была другая жизнь: у меня во Франции, у вас — в Англии, но мы оба отказались от нее ради чего-то лучшего…
Сара, соглашаясь с ним, кивнула. Эта мысль посетила и ее, однако она тут же задумалась, что мог знать о ней полковник Стокбридж — и что мог знать о ней Франсуа. Неужели до полковника дошли все те ужасные слухи, которые ходили о ней в Бостоне, и он поделился ими со своим другом? Это было бы поистине ужасно!
— Должно быть, — продолжал между тем Франсуа, — с вами произошло что-то… не слишком приятное, если вы решились бросить все и начать новую, совершенно другую жизнь. Вы еще молоды, вы знатны, быть может, богаты или были богаты…
Если вы почему-либо не могли жить у себя на родине, вы могли бы блистать в Париже, в Нью-Йорке или в Бостоне. Но вы предпочли Шелбурн…
Он сам не заметил, как начал рассуждать вслух — настолько его занимала тайна Сары. С самого начала Франсуа пытался найти ответ на вопрос, почему она приехала именно сюда и что искала в Новом Свете. Он догадывался, что заставило Сару уехать из Англии, хотя вскользь оброненная полковником фраза, что «ее муж был тот еще тип», на взгляд Франсуа, не могла объяснить всего. Сам он был абсолютно убежден, что ни один мужчина, каким бы чудовищем в человеческом облике он ни был, не смог бы загнать женщину в такую дыру, как Шелбурн, если она сама этого не захочет. Вот почему Франсуа так хотелось знать, нашла ли она наконец то, что искала, счастлива ли она, ведя простую, небогатую событиями жизнь одинокой фермерши-поселенки. Ответ он попытался прочесть на лице Сары, но оно было непроницаемым.
Так они незаметно дошли до поляны, на которой стоял бревенчатый дом Сары. Здесь Франсуа следовало бы попрощаться, но он медлил, и Сара, глядя на него, тоже заколебалась. Что бы ни говорил этот полуфранцуз-полуиндеец, между ними было совсем мало общего — взять хотя бы то, что он жил с индейцами, а она предпочитала одиночество.
И все же Саре казалось, что он мог бы быть для нее интересным собеседником. Ей уже давно хотелось послушать какие-нибудь индейские легенды и перенять хотя бы некоторые знания и навыки, которые помогали краснокожим выжить на этой суровой земле.
Задумавшись об этом, она снова посмотрела на мужчину. Франсуа уже держал своего коня в поводу, но садиться в седло не спешил. Красное закатное солнце блестело на его мощных плечах и груди, легкий ветерок играл пером в волосах, и все же в своих штанах из оленьей кожи и мокасинах, расшитых крашеными иглами дикобраза, он выглядел скорее живописно, чем устрашающе.
— Не хотите ли поужинать со мной? — неожиданно для самой себя спросила Сара. — Правда, ничего особенного у меня нет — только мясное рагу.
Я и мои помощники едим самую простую пищу.
На сегодняшний вечер она приготовила целый котел рагу из кролика и кореньев. Патрик и Джон — ее пятнадцатилетние помощники — происходили из ирландских семей и были весьма неприхотливы в пище. Единственное, что их волновало, это чтобы еды было много, и Сара старалась кормить обоих до отвала. С этими юношами она чувствовала себя покойно и уверенно, они были работящими и скромными, и Сара в душе была благодарна им за помощь.
Франсуа удивленно посмотрел на нее и кивнул.
— С удовольствием, — сказал он и добавил извиняющимся тоном:
— Хотя мне немного неловко — я ваш гость, а приехал с пустыми руками. По индейскому обычаю, я должен был привезти вам подарок.
Он действительно не собирался гостить у нее — он хотел только удостовериться, что у нее все в порядке, и передать привет от полковника, но ее голос был таким искренним, что ему больше всего на свете хотелось задержаться здесь.
— Но я же не индианка… — Кивнув ему, Сара прошла в хижину, чтобы разогреть еду и накрыть на стол, а Франсуа расседлал коня, чтобы покормить и напоить его. Когда он вошел в дом, на нем уже была просторная рубаха из выделанной оленьей кожи. Косу он распустил, а волосы перехватил тонким кожаным ремешком, свободные концы которого были украшены зелеными стеклянными бусами.
Они сели за стол, и Сара неожиданно почувствовала себя спокойно и уверенно. Ее работники все еще побаивались Франсуа, поэтому предпочли ужинать на свежем воздухе, и Сара накрыла стол на двоих. Застелив его белой кружевной скатертью, которую она привезла из Бостона, Сара поставила на стол тарелки из глостерского фарфорового сервиза, купленного ею в Дирфилде у одной из гарнизонных дам. Довершали убранство стола свечи в оловянных подсвечниках, которые Сара зажгла, хотя солнце зашло совсем недавно и в комнате еще властвовали светлые летние сумерки.
За столом они разговаривали об индейских войнах, и Франсуа рассказал Саре много интересного о племенах, населяющих эту часть Североамериканского континента. В основном он говорил о Лиге ирокезов, среди которых он прожил несколько лет, но он знал кое-что и об алгонкинах, и даже о тех небольших племенах и кланах, которые когда-то селились поблизости от Дирфилда и Шелбурна. Сара узнала, что, когда тринадцать лет назад Франсуа впервые приехал сюда, многое здесь было по-другому. В лесах жили многочисленные индейские племена, но правительство вынудило их переселиться на запад и на север. Часть их перебралась в Канаду, но многие погибли в пути или в стычках с враждебными племенами.
Теперь, после объяснений Франсуа, Саре стало понятнее, почему индейцы из западных районов ведут себя так непримиримо по отношению к армии и поселенцам. Они сражались за свою землю, это понятно, но она по-прежнему не могла понять их жестокости в отношении к беззащитным женщинам и детям. Франсуа вполне разделял ее точку зрения. Ему бы хотелось, чтобы между индейцами и белыми был заключен мир, однако, несмотря на все усилия, до этого было еще далеко.
— В этих войнах не может быть победителей, — сказал Франсуа. — Силой не решить всех проблем.
Война дорого обходится и той, и другой стороне, но в конце концов индейцы все равно проиграют.
Эта мысль очень огорчала Франсуа, поскольку он очень уважал и любил своих индейских братьев. Саре тоже нравилось слушать о них, но еще интереснее ей было наблюдать за Франсуа. Неожиданно для себя она обнаружила, что ее гость — человек разносторонний, знающий, много повидавший на своем веку. Сара уже знала, что Франсуа сумел завоевать уважение и авторитет не только среди белых поселенцев, но и среди вождей индейских племен.
— Скажите, Сара, почему вы приехали сюда? — неожиданно спросил Франсуа. Сара сама разрешила ему называть себя по имени, едва только они сели за стол. Она не видела в этом ничего предосудительного — светские формальности всегда ей претили, однако в его устах это простое обращение прозвучало так естественно, почти по-домашнему, что она едва не растерялась.
— Если бы я осталась в Англии, я бы погибла, — ответила она с обескураживающей откровенностью. — В своем собственном доме я была пленницей, рабыней… То есть — в его доме.
Сара умолкла, и ее взгляд затуманился. Потом, заметив на лице Франсуа недоумение, она сочла нужным кое-что пояснить.
— Я имею в виду собственного мужа, — сказала она. — Меня отдали за него, когда мне было шестнадцать. Не скажу, чтобы он был мне не мил, но имущественные интересы семей играли, бесспорно, решающую роль. Эдвард получил в приданое большой кусок земли, а когда отец умер, то все его земли перешли к моему мужу. — Сара внимательно и серьезно посмотрела Франсуа в глаза. — На протяжении восьми лет муж обращался со мной как…
С вещью. Однажды с ним произошел несчастный случай, и я решила, что он вряд ли выживет. И вот, когда ночью я сидела у его постели, я впервые подумала о том, что если бы его не стало, то меня никто бы не унижал и не оскорблял. Это было для меня как откровение, Франсуа. Я уже забыла, как это — быть веселой, свободной, счастливой! Впервые в моем сердце затеплился огонек надежды, как ни прискорбно мне в этом признаться, но ей не суждено было сбыться. Эдвард поправился, и все вернулось на круги своя…
Сара нахмурилась, почувствовав, что открыла Франсуа слишком многое, но отступать было уже поздно, и она мужественно продолжала:
— ..Но я уже не могла выносить такой жизни.
Я тайком договорилась с капитаном одного небольшого судна, которое отплывало из Фальмута в Америку, и стала ждать. До отплытия было целых три недели, но они тянулись для меня как три года!
Муж продолжал избивать меня, а перед самым моим отъездом он сделал со мной одну ужасную вещь.
И тогда я поняла, что лучше я утону в море, чем буду жить под одной крышей с этим чудовищем.
Впрочем, если бы я осталась, он бы, наверное, в конце концов и сам бы убил меня.
Сара замолчала, уставившись взглядом в пространство перед собой. Ей было немного страшно за свою откровенность с этим посторонним человеком. Воспитанные леди должны были молчать о подобных вещах, чего бы это ни стоило, но она-то больше не считала себя связанной условностями света. Да будь они прокляты — эти правила и так называемые приличия, которые заставляют женщин терпеть побои и насилие! Несомненно, Франсуа умел слушать, а ей надо было выговориться — давно надо было, так что к лучшему, что она открыла свое сердце ему, а не болтливым бостонским кумушкам.
Но Сара не стала рассказывать ему о своих шести неудачных беременностях и о том, что Эдвард заставил бы ее рожать до тех пор, пока она не принесла бы ему сына — или не умерла родами.
Вместо этого она спросила, почему он сам не вернулся во Францию, а остался в Америке. Узнать об этом ей было интересно, и к тому же она была благодарна Франсуа за его присутствие и хотела дать ему возможность рассказать ей о себе.
— Я остался здесь потому, что полюбил эту страну… Я нужен здесь… — негромко сказал Франсуа и замолчал, но Сара слушала его с таким напряженным вниманием, что он понял, как она изголодалась по общению. Конечно, у нее были два работника, с которыми она могла поговорить, но они оба были еще мальчишками. Саре нужен был равный собеседник — опытный, взрослый, много повидавший, а Франсуа мог без ложной скромности сказать, что такой разнообразный жизненный опыт, какой был у него, дано приобрести далеко не каждому.
— Во Франции я никому не нужен, Сара. К тому же, если бы я решился приехать в Париж в период революции, меня бы наверняка казнили. Моя жизнь — здесь. Я уже говорил вам, что приехал в Новый Свет тринадцать лет назад… Так вот за все время я ни разу не пожалел об этом. И мне хочется верить, что я сумел кое-что сделать для этой страны и для ее народа.
Как видно, Франсуа совсем не хотел вспоминать о своей жизни во Франции, и Сара понимающе кивнула. Конечно, она не настолько сроднилась с Америкой, однако и ей мысль о возвращении в Англию казалась дикой. Ее родина осталась где-то там, в другой жизни, возвращаться к которой ни у нее, ни у Франсуа не было ни желания, ни особенных причин.
— А вы, Сара? — спросил он. — Что вы собираетесь делать дальше? Не собираетесь же вы жить здесь отшельницей до конца своих дней? Вы еще молоды, и, простите мне мою прямоту, тратить оставшиеся вам годы таким образом по меньшей мере расточительно.
Франсуа был на четырнадцать лет старше Сары, и ему казалось, что он имеет право так говорить, но Сара только улыбнулась его словам.
— Мне уже двадцать пять, не так уж я и молода, — сказала она серьезно. — А что касается моего будущего, то я хочу только одного — прожить спокойно оставшиеся мне годы, сколько бы их ни было. Одиночество… оно меня не тяготит. Я не сижу сложа руки, так что скучать мне некогда. Надо подготовиться к зиме — сделать запасы еды, накосить сена для скота, насушить кореньев и грибов, закупить кукурузы и овощей. На будущий год я собираюсь надстроить дом… Словом, дел хватит. Самое главное, я абсолютно уверена, что здесь со мной ничего плохого не случится, — закончила она твердо.
Франсуа сосредоточенно о чем-то размышлял.
— Зима — это еще не самое страшное, — наконец сказал он. — Что вы будете делать, если в окрестностях появится военный отряд Майами или шауни? Попытаетесь спасти жизни этих двух мальчиков, обменяв их на свою?
В его голосе Саре почудилось осуждение, но, заглянув в глаза Франсуа, она поняла, что ошиблась, Тот давний ее поступок — когда она, как могла, пыталась спасти бывшего с ней солдата — восхитил его, и это восхищение Сара сейчас прочла в его глазах. Прочла и смутилась.
— Но… но ведь мы не представляем для индейцев никакой опасности, — сказала она неуверенно. — Мы им ничем не угрожаем. Неужели они смогут напасть на нас и убить?
Франсуа покачал головой:
— Вы не знаете индейцев, Сара. Нантикоки или вампаноги действительно не причинят вам никакого вреда, но гуроны, могауки или шауни — совсем другое дело. Они могут напасть на вас просто потому, что вы — белые. Как вы сумеете защититься, что будете делать?
— Молиться, — с улыбкой ответила она. — Молиться Творцу, чтобы он взял меня на небо, несмотря на все мои прегрешения.
Она отдавала себе отчет в том, что угроза, о которой он говорит, вполне реальна, однако испугать ее Франсуа не удалось. Сара не верила, что индейцы способны на жестокость ради жестокости, и чувствовала себя в полной безопасности в своем уединенном жилище. Да и другие фермеры-поселенцы, с которыми она общалась, утверждали, что если не лезть на рожон, то вполне можно поладить с индейцами. Впрочем, и они, и полковник Стокбридж обещали немедленно известить Сару в случае, если в окрестностях Дирфилда появится какое-нибудь воинственное племя.
— Вы умеете стрелять? — спросил Франсуа серьезно, и Сара улыбнулась. Он больше не казался ей страшным — она поняла, что обрела в лице Франсуа заботливого и верного друга.
— Когда я была маленькой, отец часто брал меня с собой на охоту. У меня даже был маленький самострел, из которого я научилась метко стрелять…
По мешку с травой. Когда я стала старше, мне подарили небольшое ружье, и я с ним вполне освоилась. Только я давно не упражнялась.
Франсуа удовлетворенно кивнул. Теперь он знал, чем он может помочь Саре и чему научить.
Будет совсем неплохо, если все окрестные индейцы будут знать, что эта женщина находится под его особым покровительством. Франсуа не сомневался, что слух об этом разнесется быстро и что любопытные индейцы обязательно придут посмотреть на красивую белую женщину, которая живет в лесу совсем одна, — но они ее не тронут. Может быть, они будут следить за ней издалека, может быть, попытаются торговать с пей, но она будет в безопасности.
На это Франсуа мог твердо рассчитывать. Индейцы-сенека приняли его в свое племя и нарекли Большим Белым Медведем. Он танцевал с ними перед военными походами и большими охотами, сидел с ними в обрядовых парильнях и прислушивался к шипению воды, льющейся на раскаленные камни, пытаясь услышать в нем голоса духов, он постился вместе с ними, прося богов послать побольше рыбы в их сети и дичи — в силки. Сам Красная Куртка, великий сахем Ирокезской лиги, приходился ему тестем, а когда гуроны убили Плачущую Ласточку и их ребенка, Франсуа стал для старого индейца и сыном, и внуком.
В молчании они закончили ужин. Сара убрала со стола, и они вышли из дома. Ночь была теплой, но Франсуа чувствовал странный озноб, который пробегал по всему его телу. Вот уже много лет он не разговаривал так подолгу с белыми женщинами;
Гарнизонные дамы считали ниже своего достоинства раскланиваться с каким-то индейцем, а жены поселенцев его побаивались. Впрочем, после того как умерла Плачущая Ласточка, в его жизни не было места для женщин, и ни одна из них ничего для него не значила.
И вот теперь, стоя рядом с Сарой, он неожиданно поймал себя на мысли, что тревожится за нее.
Она была сильной, отважной, но слишком невинной и беспечной, чтобы всерьез воспринимать опасности нового мира, в котором она обрела покой.
Чувство свободы пьянило ее, кружило ей голову, и Франсуа боялся, что она может допустить роковую ошибку. И он готов был сделать все, чтобы этого не случилось. Если бы она позволила, он бы научил ее всему, что умел сам. Он бы взял ее в путешествие, и они бы вместе скользили на длинном берестяном каноэ по задумчивой глади рек и озер, били острогой рыбу и жарили ее на углях, собирали по берегам ягоды и целебные корни, искали бы на мшистых болотах следы осторожных ланей и карибу. Он бы показал ей весь этот мир и научил жить с ним в ладу, но он не знал, как правильно объяснить ей, почему он этого хочет. Все его страхи и тревоги оставались для Сары пустым звуком, хотя весь окружающий мир денно и нощно шептал ей об опасности. Пребывая в простодушной уверенности, что никто не может причинить ей вреда, пока она сама не желает никому зла, она просто не стала бы его слушать. Франсуа же, напротив, различал каждую букву, каждое слово в великой науке, называемой наукой выживания, но это знание годилось, увы, только для него самого.
Впрочем, Сара была умна, и он надеялся, что ему удастся заставить ее прислушаться к голосу разума до того, как станет слишком поздно.
Эту ночь — как и большинство Ночей в своей жизни — он провел под звездным небом, устроившись на соломе возле своей лошади. Вопреки обыкновению, Франсуа заснул не сразу, а долго лежал, думая о Саре. Как и он в свое время, она прошла долгий путь, но для нее он был стократ сложнее, а значит — ей потребовалось гораздо больше мужества и отваги, чем ему. Франсуа не знал даже, сумел бы он так решительно изменить свою жизнь, если бы оказался на ее месте. И чем больше он думал об этом, тем сильнее становилось его убеждение, что он имеет дело с совершенно замечательной женщиной.
Но Сара, которая вышла утром на крыльцо, чтобы позвать его к завтраку, и не подозревала о своих исключительных достоинствах. Как самая обычная женщина, она встала с первыми лучами солнца, испекла несколько кукурузных лепешек, заварила кофе и пожарила бекон, и Франсуа, принюхиваясь к доносящимся из окон кухни аппетитным запахам, подумал, что такого завтрака, да еще приготовленного женщиной, он давно не ел.
— Этак я сделаюсь совершенным бездельником! — воскликнул он весело, легко вскакивая на ноги и вытряхивая из волос сено. Сара только рассмеялась в ответ, и Франсуа поспешил к ручью, чтобы умыться и привести себя в порядок.
После завтрака Франсуа решительно взялся за ее обучение. Его старый голландский мушкет был тяжеловат для Сары, но английское ружье, которое он захватил с собой, пришлось ей, что называется, «по руке». Сара оказалась на удивление метким стрелком, и оба они были очень довольны, когда она убила несколько птиц, допустив лишь один промах. Удовлетворенный столь многообещающими результатами, Франсуа сказал, что оставит ей ружье и патроны к нему. Кроме того, он посоветовал Саре приобрести такие же ружья и для своих работников, чтобы в случае опасности они могли стать рядом с ней.
— И все же, Франсуа, я не думаю, что оружие нам понадобится, — твердо сказала Сара и, стараясь сгладить неприятное впечатление, которое произвели на Франсуа эти слова, тут же спросила, не хочет ли он перед отъездом отправиться вместе с ней к водопаду.
Франсуа с удовольствием согласился, и они тотчас отправились в путь. Почти всю дорогу до шелбурнского водопада они шли молча, думая каждый о своем, и, даже оказавшись на месте, долго любовались падающей водой, боясь громким словом нарушить очарование этого дивного места.
Шум водопада неизменно действовал на Сару благотворно, а почему — она и сама не могла бы сказать.
Даже на Франсуа волшебная обстановка этого места произвела впечатление. Он улыбался, и резкие черты его лица стали мягче, человечнее, но Саре он казался чужим, далеким и загадочным, как настоящий индеец. Как она ни старалась, она не могла прочесть по его лицу ровным счетом ничего; оно было непроницаемым, как лик сфинкса, и Сара впервые задумалась о том, какие мысли посещают ее спутника, когда он молчит вот так.
— Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, — глухо сказал Франсуа, — дайте знать в гарнизон.
Полковник знает, где меня искать, а в крайнем случае он всегда может отправить на поиски одного-двух индейских следопытов. И я приеду так скоро, как только смогу.
Таких слов он никому не говорил, но Сара, поблагодарив его за любезность, лишь отрицательно покачала головой.
— С нами ничего не случится, мне не придется просить у вас защиты, — ответила она, и Франсуа понял, что она твердо в это верит.
— А вдруг все-таки?
— Так или иначе, но вы об этом все равно узнаете от ваших друзей-индейцев, — улыбнулась Сара. — Или от того же полковника Стокбриджа. Насколько я успела заметить, в этой части света не существует секретов.
В ее словах было заключено правды больше, чем она могла предположить. Новости распространялись здесь едва ли не быстрее, чем в Бостоне, что было вдвойне удивительно, если учесть расстояния между фортами белых и индейскими деревнями. Впрочем, Франсуа предпочел не заострять на этом внимание.
— В будущем месяце я вернусь в Дирфилд, — сказал он и, не дожидаясь приглашения, добавил:
— Я специально поеду этой дорогой и, если вы не имеете ничего против, загляну к вам.
— А куда вы сейчас направляетесь? — поинтересовалась Сара, в которой обстоятельства его жизни вызывали острое любопытство. Она пыталась представить себе, как он живет в ирокезском доме, как плывет в узком каноэ по бурной реке, как мчится на коне по узким лесным тропам. Нельзя сказать, чтобы это ей удалось. Она почти ничего не знала ни о жизни индейцев, ни о нем самом.
— На север, — ответил он просто и неожиданно произнес странные слова, которые показались Саре ответом на ее вчерашнюю реплику:
— Вы не всегда будете одиноки в этой стране, Сара.
Франсуа произнес это уверенным голосом, однако у Сары, как видно, было на сей счет несколько иное мнение.
— Я не боюсь одиночества, Франсуа, — сказала она просто, и он понял, что Сара действительно не боится быть одна. Свой выбор она сделала, когда предпочла свободу и одиночество жизни с Эдвардом Бальфором.
Что ж, Сара Фергюссон — отважная женщина, если смогла переступить через предрассудки. Даже индейцы оставляли за женщиной право оставить мужа, если он плохо с ней обращался. Мир, который гордо именовался «цивилизованным», не признавал за Сарой такого права, и она только восстановила справедливость, когда села на корабль, отплывающий в Новый Свет.
— Здесь я ничего не боюсь, — добавила Сара с победной улыбкой, балансируя на вершине большого камня.
Франсуа с интересом наблюдал за ней. Порой Сара вела себя как ребенок, и хотя она полагала себя достаточно взрослой, даже умудренной опытом, для него она была словно девочка-подросток, на которую, кстати, она была похожа и ростом, и сложением, и ребяческой грацией. Да и взгляд ее был застенчивым и доверчивым, словно у неопытной, юной девушки, которая только недавно узнала огромный мир взрослой жизни и не научилась еще его остерегаться.
— А чего же вы вообще боитесь? — спросил он, загипнотизированный ее изящными и легкими движениями.
Сара перепрыгнула на соседний валун, потом на следующий и вдруг опустилась на большую каменную плиту, нагретую полуденным солнцем.
— Я боялась вас, — рассмеялась она. — От одного вашего вида у меня просто мурашки бегали по коже. С вашей стороны это было просто гадко, месье…
Теперь Сара уже совсем не боялась Франсуа и чувствовала себя вправе упрекнуть его за то, что он когда-то так напугал ее.
— Честное слово, я думала, что вы — настоящий индеец и хотите меня убить.
— Я был очень сердит, — со вздохом признал Франсуа. — Вы вели себя настолько безрассудно, что мне хотелось хорошенько вас встряхнуть. В те минуты я думал только о том, что могли сделать с вами могауки или шауни, если бы вы попали к ним в руки. Я хотел так напугать вас, чтобы вы бежали без оглядки до самого Бостона и никогда больше сюда не возвращались. Но теперь, миссис Фергюссон, мне стало совершенно очевидно, что вы слишком упрямы, чтобы прислушаться к разумным доводам честного человека.
— К разумным доводам честного человека? — со смехом вторила ему Сара. — Тогда объясните мне, зачем честному человеку понадобилось переодеваться индейцем и пугать слабую наивную женщину? Это вы называете разумными доводами?
Она откровенно подсмеивалась над ним, и Франсуа, сбросив мокасины, сел рядом с ней на теплый камень и тоже опустил ноги в воду. При этом их плечи едва не соприкоснулись, и Франсуа захотелось обнять ее и прижать к себе, но он сдержался. Они провели вместе несколько чудесных часов, но Франсуа отлично понимал, какая высокая и непреодолимая стена отделяет Сару от всех окружающих ее людей.
— Когда-нибудь я вам отомщу, — вдруг серьезным голосом сказала Сара. — Я надену страшную маску, приду ночью к вашему вигваму и напугаю вас!
— Я уверен, что мои индейские друзья здорово повеселятся, когда увидят вас, — ответил Франсуа и, запрокинув голову, подставил лицо теплым солнечным лучам.
— Тогда я придумаю что-нибудь еще более ужасное!.. — пообещала Сара многозначительно и, не сдержавшись, прыснула.
Франсуа прикрыл глаза. Что-нибудь ужасное, сказала она… Что могло быть хуже потери жены и сына? Не важно, что ни один суд, будь то в его родной Франции или среди поселенцев, не признал бы законным его союз с женщиной-сенека. Для Франсуа Плачущая Ласточка была женой.
И единственной любовью…
— У вас когда-нибудь были дети? — вдруг спросил Франсуа, уверенный, что это безопасная тема, по крайней мере для Сары. Франсуа понимал, что Сара Фергюссон не способна оставить свое дитя даже ради спасения своей жизни. Но Сара неожиданно побледнела и опустила голову. Франсуа горько пожалел о своих словах.
— Простите, Сара, я не хотел причинить вам боль.
— Конечно, Франсуа, — пробормотала она дрожащим голосом. — Откуда вам знать, что все мои дети или умерли сразу после рождения, или родились мертвыми. Возможно, мой муж так люто ненавидел меня именно из-за моей неспособности подарить ему наследника. У него… много незаконнорожденных сыновей, чуть ли не в каждом английском графстве. До меня ведь доходили слухи…
— Мне очень жаль, Сара, — повторил Франсуа, кляня себя за опрометчивый вопрос.
— Мне самой не верится, что все это было в моей жизни. — Сара печально улыбнулась. — Эдвард хотел наследника любой ценой. После каждой неудачи он был готов растерзать меня на куски.
По-моему, я всегда была беременна, но даже это не мешало ему избивать меня. Он хотел показать мне, что я значу для него не больше, чем грязь под ногами, и это вполне ему удалось. Иногда мне казалось, что он — безумен, а иногда — что я… Я молилась, чтобы он умер, но он не умирал и бил, бил, бил меня без конца…
Слушая ее, Франсуа морщился, как от физической боли. Ему хотелось как-то подбодрить ее, но он не знал — как. Неожиданно для себя он начал рассказывать Саре о Плачущей Ласточке и их сыне, о том, как они погибли во время налета гуронов на их поселок. Для него это была трагедия, страшная трагедия… И никакие слова были не в силах передать то, что он пережил. Тогда Франсуа казалось, что он никогда больше не сможет полюбить, но сейчас он вовсе не был в этом уверен. Сара была совершенно особенной, ни на кого не похожей женщиной, и чувства, которые он начинал к ней испытывать, приводили его в изумление и замешательство.
Об этом, однако, Франсуа не обмолвился ни словом. У каждого из них лежал на сердце тяжелый камень, у каждого было свое горе, с которым приходилось жить. Немало времени прошло с тех пор, как Франсуа потерял жену и сына, но до сих пор он чувствовал боль своей потери. Так что же говорить о Саре, которая лишь недавно вырвалась из ада, в котором провела восемь долгих лет?
Но он ошибался. Последнего ребенка Сара похоронила чуть больше года назад, однако с тех пор для нее очень многое изменилось, притупилась боль, а горечь обид уже не рвала ее сердце острой болью. Сара выздоравливала, возвращалась к жизни, она чувствовала, что вскоре ее раны закроются, и помочь ей в этом должна была простая, счастливая и свободная жизнь, которую она теперь вела.
Они еще некоторое время сидели на камнях, раздумывая о сокровенных тайнах, которыми только что обменялись, и о горечи потерь, которая странным образом улеглась, словно какая-то часть ее растворилась в заботе и сочувствии другого.
Сара не переставала удивляться тому, что человек, которого она так боялась и на которого так сердилась, стал ее настоящим другом — первым настоящим другом, которого она встретила в Новом Свете, — всего за несколько часов. Ей было почти жаль, что Франсуа должен уезжать, и на обратном пути она смущенно спросила, не хочет ли он задержаться хотя бы ненадолго, но Франсуа с нескрываемым сожалением ответил, что ему пора отправляться, поскольку предстоящая дорога была дальней и нелегкой. Он действительно обещал своим друзьям появиться точно в назначенный срок, однако истинная причина его отъезда была несколько иной. Франсуа чувствовал, что если он пробудет у нее слишком долго, то уже не сможет полагаться на свою стойкость. Из разговоров с Сарой он понял, что она еще не готова к тому, чтобы в ее жизни появился мужчина. Пока Франсуа мог рассчитывать разве что на ее дружбу, но и это благо было для него негаданной наградой за многие лишения.
Сара дала ему с собой в дорогу несколько кукурузных лепешек, копченой грудинки и бекона, а он в свою очередь напомнил ей о необходимости приобрести ружья с запасом пороха и свинца. Свое ружье Франсуа оставил Саре, и пока он мог быть относительно спокоен за ее безопасность.
Уезжая, он помахал ей на прощание, и до тех пор, пока вороная лошадь Франсуа не скрылась за поворотом тропы, Сара с сожалением смотрела ему вслед. Издалека Франсуа можно было принять за индейца. Прежде чем сесть на лошадь, он снова снял рубашку, и солнце играло на его бронзовой от загара коже; черные волосы трепетали на ветру;
Перо орла белело в волосах… Единственное внешнее отличие состояло в том, что Франсуа носил обычные штаны из оленьей кожи, индейцы же предпочитали высокие гетры и набедренные повязки.
Когда Сара вернулась в дом, она сразу заметила на обеденном столе какой-то предмет. Подойдя ближе, Сара увидела, что это — ожерелье из медвежьих клыков. Его ожерелье…
Чарли отложил дневник, когда на столике зашелся трелью телефонный аппарат, который он приобрел, чтобы звонить в город. Он никак не ожидал, что кто-то станет звонить ему.
Чарли провел за чтением несколько часов подряд, однако, как ни странно, он не ощущал даже голода. Надо будет сварить себе овсянку, подумал он, поднимая трубку.
Он не сразу понял, кто ему звонит, — слишком неожиданным и резким было его возвращение из прошлого в сегодняшний день, а когда понял, то вздрогнул и чуть не уронил телефон.
Она не звонила ему сама ни разу с тех пор, как он уехал из Лондона. Это была Кэрол, и Чарли сразу же подумал о том, что она, возможно, хочет ему сказать нечто важное. Может быть, она хочет, чтобы они снова были вместе? Или Саймон оставил ее, и она страдает в одиночестве?
— Привет, — сказал он как можно спокойнее.
Перед глазами его все еще стояло ожерелье из медвежьих зубов, которое Франсуа оставил па столе в доме Сары, но чувства и мысли его были уже в Лондоне, по другую сторону Атлантики.
— Как дела, Кэр?
Его голос был почти безмятежным, а на лице появилась мечтательная, всепрощающая улыбка.
— У тебя странный голос. Как ты, Чарли? — обеспокоенно спросила Кэрол, и ему показалось, что она волнуется о нем гораздо больше, чем должна бы.
— Все в порядке. Просто я лежу, — объяснил Чарли, расслабленно откидываясь на диванную подушку. Почему-то он подумал, что Кэрол непременно понравилось бы в шале, и он захотел рассказать ей о доме. Но сначала надо было узнать, зачем она звонит.
— Ты что, окончательно решил никогда больше не работать? — полушутливым тоном осведомилась Кэрол, но Чарли знал ее слишком хорошо, чтобы не услышать в ее голосе ноток озабоченности и тревоги. Кэрол так и не поняла, что, собственно, с ним случилось и почему он так скоропалительно бежал из Нью-Йорка. Она подозревала, что с Чарли произошло что-то вроде нервного срыва, потому что не в его характере было просто так взять и бросить работу, которую он так любил. Кроме того, Чарли, оказывается, лежал, хотя на часах — она быстро подсчитала в уме — было четыре часа дня. Кэрол это казалось в высшей степени ненормальным.
— Я читал, — невозмутимо ответил Чарли. — Я что, не имею права отдохнуть? Ты же знаешь, что у меня уже несколько лет не было нормального отпуска…
После того, что она сделала с ним и с его жизнью, он считал, что имеет полное право хотя бы немного расслабиться и перевести дух, но в том мире, в котором сейчас жила Кэрол — в мире деловых людей, неотложных дел и важных переговоров, — подобное поведение считалось ненормальным и свидетельствовало скорее всего о болезни нервно-психического свойства. Нормальные, здоровые люди не позволяли себе валяться до четырех часов дня и читать.
— Я что-то не совсем понимаю… С тобой действительно ничего не случилось? — продолжала расспросы сбитая с толку Кэрол, но Чарли только рассмеялся в ответ.
— Со мной все в порядке, а вот что с тобой?
Зачем ты мне звонишь?
Он тоже подсчитал, что в Лондоне сейчас было девять вечера — время, когда Кэрол обычно уходила с работы. Она и вправду была в своем рабочем кабинете и никуда еще не спешила — до встречи с Саймоном у нее еще было время — они договорились поужинать в «Аннабеле» в десять часов.
Но Кэрол нервничала. Ей очень не хотелось расстраивать Чарли и нарушать то хрупкое душевное равновесие, которое, как она надеялась, он обрел, однако выхода у нее не было. Она должна была рассказать Чарли обо всем сама, пока он не узнал новости от кого-нибудь из их общих знакомых.
— Со мной тоже все в порядке. Знаешь, я должна тебе сказать одну вещь. У меня все определилось.
Мы с Саймоном поженимся в июне… после нашего развода.
В трубке воцарилась тишина. Казалось, это красноречивое молчание будет продолжаться целую вечность, и Кэрол закрыла глаза и закусила губу.
Можно было подумать, что Чарли даже перестал дышать.
Ему и вправду потребовалось время, чтобы собраться с силами.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — проговорил он наконец чужим глухим голосом. — Чтобы я умолял тебя не выходить за него? Зачем ты мне позвонила? С тем же успехом ты могла бы сообщить мне это в письме.
— Мне не хотелось, чтобы ты услышал эту новость от кого-то другого.
По лицу Кэрол потекли непрошеные слезы.
Когда она обдумывала этот звонок, ей казалось, что все будет нормально. Чарли не должен был так реагировать на ее сообщение. Не мог же он не понимать, что они расстались по-настоящему.
— Какая разница, от кого я узнаю? И какого черта тебе понадобилось выходить за него замуж?
Он же тебе в отцы годится, Кэр! Дело кончится тем, что он бросит тебя, как он бросил всех своих предыдущих жен! Неужели ты не понимаешь?
Чарли не мог сдержать крика. Он говорил с таким отчаянием и страстью в голосе, словно его жизнь зависела от того, сумеет ли он переубедить Кэрол или нет. Она и вправду зависела. Чарли не мог допустить, чтобы Кэрол и Саймон поженились.
Их формальные отношения были для него последней соломинкой, жалкой былинкой, за которую он отчаянно хватался, повиснув над гибельной пропастью.
— Не правда, — возразила Кэрол. — Две его жены сами бросили Саймона.
Но Чарли только истерично рассмеялся в ответ.
— Отличная рекомендация, — заявил он самым саркастическим тоном. — Только почему ты так уверена, что то же самое не произойдет и с тобой, миссис Четвертый Номер? Почему бы тебе просто не жить с ним? Зачем тебе обязательно нужны свадебный гимн и звон обручальных колец? Ведь в твоей жизни один раз уже было все это… В том числе и слова «пока смерть не разлучит нас», — добавил он, окончательно теряя над собой контроль.
— Я этого очень хочу — хочу быть его женой! — парировала Кэрол. Говорить это, конечно, не следовало, но слова Чарли причинили ей боль, и она ответила на его колкость ответным ударом. — Чего ты от меня хочешь, Чарли? — спросила она тихо. — Чтобы я вернулась к тебе и мы начали все с того самого места, на котором все закончилось? Но заметишь ли ты, что я вернулась? Ведь мы с тобой жили не как муж и жена, а как два клерка, у которых был общий дом и общий факс. Боже мой, неужели ты не понимаешь, что это был не брак, а сплошная видимость? Неужели ты не догадываешься, как одиноко и тоскливо мне было рядом с тобой?!
В ее голосе прозвучала такая боль, что Чарли оцепенел. Нет, он не видел, не знал, не догадывался. Даже не чувствовал.
— Но почему ты никогда ничего не говорила мне раньше? — попытался защититься он. — Почему ты не поговорила со мной, вместо того чтобы начать трахаться с Саймоном? Откуда мне было знать, что происходит у тебя в голове, если ты даже ни разу не намекнула, что тебе плохо со мной?
Кэрол громко всхлипнула, и Чарли вдруг заметил, что по его лицу тоже текут слезы.
— Я не знаю, — честно призналась Кэрол. — Возможно, я сама ничего не понимала, а потом… потом было уже поздно. Должно быть, мы оба были слишком заняты, слишком много времени проводили друг без друга и поэтому не заметили, как наше чувство умерло. Сейчас я вспоминаю себя прежнюю и ужасаюсь. Я была… ну просто как машина, как робот, как компьютер. И только иногда — очень редко — я была твоей женой.
— А теперь? — спросил Чарли. Он вовсе не собирался доставлять себе лишнюю боль — ему действительно нужно было знать, знать наверняка. — С ним… с ним ты… счастливее?
— Да, — твердо ответила Кэрол. — С ним все по-другому. Мы каждый вечер ужинаем вместе, а если нам приходится расставаться, то он звонит мне по три-четыре раза в день и интересуется, что я делаю, о чем думаю. Пойми, Чарли, он ухаживает за мной, ухаживает по-настоящему; я и не подозревала, что это так много для меня значит. Он никогда никуда не уезжает без меня или, наоборот, сам едет со мной, если даже мне нужно слетать в Брюссель, Париж или в Рим всего лишь на один день.
Она могла не продолжать. Чарли понял, что Саймон был бесконечно внимательнее к ней, чем он.
— Но послушай, — сказал он самым несчастным голосом. — Ведь это просто нечестно! Вы с ним работаете в одной фирме, к тому же он — совладелец вашего юридического бюро. А я… я даже в Париж летал только раз в жизни. Ты же знаешь, куда мне приходилось мотаться — то в Гонконг, то в Сингапур, то в Токио…
Это действительно было так, но это была еще не вся правда, и они оба прекрасно это знали. Они позволили своему чувству истрепаться, износиться и исчезнуть, сами этого просто не заметили и спохватились, когда ничего уже нельзя было поправить.
— Дело не только в твоих командировках, Чарли, ты же сам понимаешь… Все, все у нас пошло наперекосяк. Мы перестали разговаривать друг с другом, у нас не хватало времени даже на то, чтобы заниматься любовью, — то я работала допоздна, то ты возвращался из своего Гонконга выжатый как лимон… Ведь это так, Чарли, согласись!
И это тоже было правдой, и в гораздо большей степени, чем Чарли готов был признать, а ее ссылка на их уснувшую сексуальность даже заставила его скрипнуть зубами. Разговор с Кэрол уже был ему не в радость, он был близок к тому, чтобы швырнуть свой радиотелефон об стену.
— Я так понимаю, этот мешок с трухой занимается с тобой любовью каждую ночь? — процедил он сквозь зубы. — Передай ему мои поздравления.
А может, у него протез, ты не интересовалась? Если да, то я сделаю себе такой же.
— Чарли! Послушай…
— Нет, это ты послушай!.. — Чарли резко сел на диване, готовый не только к отпору, но и к нападению. — Ты завела себе роман на стороне, даже не сказав мне, что тебя что-то не устраивает. В один прекрасный день ты просто нашла себе другого, не потрудившись даже сообщить мне об отставке. Ты не дала мне ни малейшей возможности что-то исправить, а теперь звонишь и рассказываешь, какой он милый, какой благородный и как вы с ним поженитесь этим летом! Не обманывай себя, Кэрол:
Тебе тридцать девять, а ему — шестьдесят один…
Я даю вам год, от силы два; потом твой душка Саймон тебя вышвырнет. Или, наоборот, ты наконец прозреешь…
— Спасибо за то, что ты такого высокого обо мне мнения, — резко оборвала его Кэрол, и Чарли понял, что она не на шутку разозлилась. — Спасибо за доверие и за все сердечные пожелания. Я знала, что ты не умеешь вести себя как мужчина, но Саймон настоял, чтобы я тебе позвонила. Он считал, что так будет правильно, хотя я его и предупреждала, что ты начнешь исходить дерьмом. Похоже, я была права!
Она вела себя как настоящая стерва и сама знала это, но остановиться не могла. Кэрол не выносила, когда Чарли начинал разговаривать с ней таким жалким, умоляющим голосом. «Голос побитой собаки» — так она это называла, И то, что Чарли действительно было больно, нисколько его не извиняло.
Правда, иногда Кэрол начинало казаться, что Чарли никогда не оправится и что это она во всем виновата, однако даже такие мысли не могли вызвать в ней ни малейшего желания вернуться к нему. Кэрол хотела выйти замуж за Саймона, и она знала, что добьется своего во что бы то ни стало.
Чарли, во всяком случае, не имел к этому ее желанию никакого отношения и не мог повлиять на него.
— Тогда почему ты не попросила Саймона позвонить мне? — злобно выкрикнул Чарли. — Так было бы проще для всех нас. Никакого дерьма с моей стороны, никаких разговоров о том, какой он замечательный, с твоей… Все счастливы и все довольны…
Он снова плакал — Кэрол отчетливо слышала это, — но она была не готова к тишине, которая вдруг установилась на линии. Когда Чарли снова заговорил, у него был потухший голос смертельно уставшего человека, который только что потерпел сокрушительное поражение.
— Не могу поверить, что ты выходишь замуж в июне. В июне нас должны окончательно развести.
— Мне очень жаль, Чарли, — негромко ответила Кэрол. — Но я так хочу.
Чарли снова замолчал. Он думал о Кэрол, вспоминал, как сильно он любил ее, жалел об упущенных возможностях. Теперь Кэрол принадлежала Саймону; все, что когда-то связывало ее с Чарли, она отбросила в сторону, закопала глубоко в землю и забыла про это. Во всяком случае, старалась не вспоминать. А Чарли никак не мог в это поверить.
— Прости меня, малыш… — сказал он наконец, и невыразимая горькая нежность его слов отдалась в сердце Кэрол острой болью. Нежность Чарли была гораздо более сильным оружием, чем его гнев, но Кэрол не стала говорить ему об этом. — Наверное, я должен пожелать тебе счастья… Так вот, я желаю его тебе. Честно.
— Спасибо.
Кэрол сидела за столом в своем полутемном кабинете и плакала. Ей очень хотелось сказать Чарли, что она все еще любит его, но она понимала, что это было бы бесчестно и жестоко. Вместе с тем Кэрол знала, что в каком-то смысле она не переставала любить Чарли. И что она и дальше будет любить его. Просто все сложилось очень неудачно, и не только для него. Так, их сегодняшний разговор доставил много боли обоим, но Кэрол не сомневалась, что поступила правильно, позвонив ему.
— Мне пора… — сказала она тихо. Часы показывали уже половину десятого, и Саймон, наверное, уже выехал в клуб.
— Всего доброго, Кэр… — откликнулся Чарли.
Они одновременно закончили разговор.
Несколько минут Чарли сидел неподвижно. Он все еще не верил тому, что только что услышал.
Ведь на какое-то мгновение он почти поверил, что Кэрол хочет вернуться, что она звонит ему, чтобы сказать, что между ней и Саймоном все кончено!
Как он мог быть настолько глуп?.. Теперь же он расплачивался за свою наивность жгучей болью, которая растекалась в груди, точно расплавленный свинец.
Наконец Чарли встал и, вытерев слезы попавшейся под руки салфеткой, подошел к окну. Темнело, серое небо грозило новым снегопадом или холодным дождем, но ему захотелось выбежать из дома и завыть в полный голос. Даже на дневники Сары сейчас ему было наплевать.
Чарли не знал, чем занять себя. Он отправился в ванную комнату и, действуя автоматически, умылся и причесался. Потом он вернулся в комнату, натянул джинсы, надел теплый свитер, шерстяные носки и тяжелые зимние ботинки и спустился вниз. Тщательно заперев входную дверь, он пошел через лес к своей машине.
Даже трогаясь с места, Чарли еще не знал, куда он поедет. Ему просто хотелось оказаться как можно дальше от того места, где он только что испытал такую сильную боль. Может быть, Кэрол была права, подумал он, и с ним действительно что-то не в порядке, но оставаться в Нью-Йорке он просто не мог, и никакого выбора у него не было.
Некоторое время он ехал по шоссе, не задумываясь о направлении. Кэрол нанесла ему сокрушительный удар, но он знал, что должен как-то это пережить. Только как — этого Чарли пока себе не представлял. Главный вопрос, который он пока не решил для себя, заключался в том, будет ли он оплакивать свою потерю до конца своих дней или все-таки найдет в себе силы, чтобы начать жизнь сначала. Как Сара…
Но мысль о Саре на этот раз его не утешила.
У него не шли из головы слова Кэрол о том, что она хочет выйти замуж за Саймона.
За всеми этими мыслями Чарли не заметил, как добрался до Шелбурн-Фоллс. За стеклами машины промелькнуло здание Исторического общества, и, сам не зная почему, Чарли затормозил. Нет, он вовсе не собирался изливать душу Франческе — из всех людей на земле Чарли вряд ли мог выбрать менее подходящую кандидатуру. Ее рана была, судя по всему, еще более глубокой и болезненной, чем его.
И все же Чарли чувствовал, что ему просто необходимо с кем-то поговорить, причем как можно скорее. Доставлять беспокойство Глэдис Палмер ему не хотелось. Да и чтение дневника Сары едва ли могло заменить ему живое человеческое тепло и участие, поэтому Чарли решил просто поехать в бар и выпить чего-нибудь покрепче. Дело было даже не в опьянении — этом легком наркозе, который помог бы ему справиться с болью; Чарли нужно было видеть людей, слышать их голоса. Тогда, воз можно, он сумел бы почувствовать, что мир не рухнул и что его собственная жизнь еще не кончена.
Он все еще сидел в машине, раздумывая, стоит ли зайти в библиотеку или нет, когда увидел ее.
Франческа как раз запирала входную дверь, когда почувствовала, что за ней наблюдают. Обернувшись, она увидела машину Чарли и на мгновение замерла в нерешительности. Его появление могло быть и случайным, но Франческа почему-то подумала, что он приехал сюда намеренно. Как бы там ни было, она решила сделать вид, что не замечает его, спустилась по ступенькам и быстро пошла по улице.
Несколько мгновений Чарли следил за ней как завороженный. Потом — сам не зная зачем и не задумываясь о возможных последствиях — он выскочил из машины и бросился догонять Франческу.
В эти минуты Чарли не думал ни о чем, кроме Сары и Франсуа. У Франсуа хватило смелости и решительности оказаться в нужный момент в нужном месте. Он решился вернуться к Саре. Чарли не знал, почему Франческа каждый раз с тех пор, как они встретились, только и делала, что убегала от него. Должно быть, она боялась всего — боялась людей, мужчин, жизни.
— Постойте! — крикнул Чарли. — Постойте же!..
Франческа остановилась, повернулась к нему, и Чарли в два прыжка догнал ее. Только оказавшись с ней лицом к лицу, он сообразил, что не знает, о чем он будет с ней говорить. Что ему от нее понадобилось? Зачем он за ней гнался? Франческа не могла ему помочь — Чарли знал это твердо. Тогда почему он, как последний дурак, мчался за нею полквартала?
— Прошу прощения, — сказал он растерянно. — Прошу прощения… — Ничего иного ему просто не приходило в голову.
Франческа сразу же заметила, что он выглядит ужасно — глаза у Чарли были красными, на щеках чернела щетина, а кожа на скулах натянулась, словно он долго голодал. На мгновение ей показалось, что он пьян, но спиртным от него не пахло.
— Вы можете вернуть книги завтра, — сказала она, хотя ей было ясно, что не ради этого он бежал за ней от самой библиотеки.
— При чем тут книги! — выпалил Чарли. — Я…
Мне нужно поговорить с кем-то… С вами, Франческа.
В отчаянии он взмахнул руками, и Франческа поняла, что он не пил, а плакал. И вот-вот заплачет снова.
— С вами что-то случилось? Что-нибудь не так? — быстро спросила она, ловя себя на том, что жалеет его. Франческа видела, что ему очень плохо, но не могла понять, что привело его в такое состояние.
— Еще раз простите… — Рассеянно потирая ладонью грудь, чтобы унять боль в сердце, Чарли опустился на порог какого-то дома, и Франческа посмотрела на него сверху вниз, как смотрела, наверное, на свою дочь.
— Что с вами? — спросила она мягко, наклоняясь к нему. — Скажите, что случилось? Может быть, я смогу вам помочь?
Она была так близко от него, а Чарли молча смотрел перед собой в пространство, не смея взять ее за руку.
— Я не должен был… Просто мне очень нужно было поговорить с кем-нибудь. Понимаете, мне только что звонила жена… моя бывшая жена. — Он затряс головой. — Я знаю, я смешон, быть может, даже безумен. Она встречалась с этим мужчиной больше года… Семнадцать месяцев, я правильно запомнил, Саймон Сент-Джеймс, он совладелец юридической фирмы, в которой она работала, то есть работает. Этому человеку шестьдесят один год, и он уже трижды был женат… И все-таки Кэрол — мою жену зовут Кэрол — ушла от меня к нему.
Осенью мы подали на развод, но я… В общем, это долгая история. Сначала мне пришлось уехать из Лондона в Нью-Йорк, но из этого ничего путного не вышло. Я не мог даже работать, и мне пришлось взять на фирме длительный отпуск. Я приехал сюда случайно, но мне здесь нравилось, и я уже начал надеяться, что все обойдется, но… Она мне позвонила, понимаете, Франческа! Позвонила сама, впервые за много месяцев. Я думал, она хочет сказать мне, что ошиблась и что она возвращается ко мне, а оказалось…
Он натянуто рассмеялся, но тут же закашлялся, и Франческа поглядела на него с сочувствием. Она уже все поняла.
— Она позвонила вам, чтобы сказать, что выходит замуж, — подсказала она, и Чарли вздрогнул.
— Вы просто провидица! — Он печально улыбнулся, и оба негромко рассмеялись.
— Догадаться было нетрудно. Дело в том, что несколько лет назад в моем доме тоже раздался такой звонок, — ответила Франческа, и ее лицо словно померкло.
— Это… это был ваш муж?
Она кивнула:
— Да. И моя история, в общем-то, напоминает вашу, хотя со стороны она выглядит гораздо более…
Драматичной. У моего мужа был роман, о котором изо дня в день рассказывали по телевидению и писали в газетах. Муж был спортивным комментатором по зимним видам спорта на двух последних зимних Олимпиадах. На одной из них он завел интрижку с молоденькой девушкой — чемпионкой Франции по горным лыжам. Об их романе скоро стало известно многим, и очень скоро о них стали повсюду говорить с явным одобрением. Никого не волновало, что Пьер уже женат и что у него есть дочь. Мари-Лиз — прелестная маленькая штучка, от которой сходят с ума мужчины, а Пьер… С тех пор как он выиграл бронзовую олимпийскую медаль в скоростном спуске, он стал чем-то вроде национального героя. Представляете, что сделали из этого газеты? Национальный герой и всеобщая любимица Мари-Лиз… Тогда ей было восемнадцать, а ему — тридцать три. Они с удовольствием позировали вместе для телевидения и для журнальных обложек. «Пари-матч» посвятил им целый разворот. Они даже интервью давали вместе, но Пьер продолжал повторять мне, что все это не имеет значения и что он делает это только ради рекламы горнолыжного спорта и для того, чтобы создать для нашей команды хорошее паблисити. И ведь я, дурочка, ему верила, верила всему, что он мне рассказывал! Я начала прозревать, только когда Мари-Лиз забеременела, ведь подобные «издержки», как вы знаете, иногда случаются. Телевидение устроило из этого настоящую рекламную кампанию, только уж не знаю, кого или что они рекламировали…
Каждый день к нам домой приносили полные мешки подарков — люди со всех концов Франции присылали детскую одежду, которую они сшили или связали сами, а я не знала, что мне со всем этим делать. Пьер продолжал утверждать, что любит меня и что он обожает дочь… Он действительно был прекрасным отцом, и я осталась с ним.
— И плавали целыми днями, — тихо сказал Чарли.
— Кто вам сказал? — удивилась Франческа. Чарли виновато улыбнулся ей. — Ах да, Моник… — догадалась она.
— Моник, — согласился Чарли и поспешно добавил:
— Собственно говоря, кроме этого, я больше ничего не знаю. Ваша дочь умеет хранить секреты.
Он не хотел, чтобы из-за него у девочки были неприятности, но Франческа только пожала плечами.
— В общем, я не ушла от него, и, наверное, зря.
Об их великой любви трубили газеты, их лица то и дело появлялись на обложках и на экранах телевизоров. Как же — живая легенда французского спорта и наша юная олимпийская чемпионка! Одни заголовки чего стоили… — Франческа фыркнула. — Потом — еще новость: у Мари-Лиз будет двойня!
Детские вещи посыпались на меня лавиной, так что Моник, бедняжка, даже решила, что ребенок будет у меня. Попробуйте-ка объяснить подобную ситуацию пятилетнему ребенку! Что до Пьера, то он наконец-то перестал говорить, что любит меня;
Теперь он утверждал, что я — старомодная истеричка, косная американка и что я не понимаю самых простых вещей. Он пытался убедить меня, что во Франции подобное в порядке вещей… Что ж, возможно, это и так, но мне было от этого не легче. Я просто не хотела с этим мириться. Больше того, все это я когда-то уже проходила: мой отец был итальянцем, и в свое время — мне тогда было шесть — нечто подобное случилось и с моей матерью. Уже тогда я получила мощный заряд отрицательных эмоций, которого хватило бы мне на всю жизнь, но то, что происходило между мной и Пьером, было стократ хуже.
Она говорила об этих ужасных вещах спокойно, чуть ли не с юмором, но Чарли легко мог себе представить, в каком аду жила Франческа. Ее муж не просто изменял ей — он проделывал это на глазах у целой армии репортеров, перед объективами десятков телекамер, и Франческа не могла не видеть этого, разве только если бы она закрыла глаза и заткнула уши. По сравнению с тем, как вел себя Пьер Виронэ, внезапный уход Кэрол мог показаться детской шалостью. Даже Чарли вынужден был признать это.
— В конце концов дети родились, — продолжала Франческа. — Это были мальчик и девочка, крепенькие и румяные, очень милые и красивые — в своих родителей. Вся Франция влюбилась в них с первого дня. Две недели я стойко переносила эту всеобщую истерию чадолюбия, но потом не выдержала. Я собрала наши с Моник вещи, закинула их в мой маленький «Додж», а Пьеру сказала, что, когда ему захочется известить меня о дальнейших переменах в его жизни, он сможет найти меня в Нью-Йорке, у моей матери.
Мы вылетели из Бурже первым же рейсом и через несколько часов были уже в Нью-Йорке. Но и дома мне пришлось несладко. Моя мать едва не свела меня с ума — она поливала Пьера грязью и осыпала его оскорблениями даже при девочке.
Я не виню маму — ее собственный развод дался ей слишком тяжело, но и оставаться с ней я тоже не могла.
На развод я подала в первый же день, и французская пресса тут же окрестила меня «жалкой пуританкой», но мне было уже все равно. Примерно год назад нас наконец-то развели, а буквально через месяц, в канун прошлого Рождества, Пьер и Мари-Лиз мне позвонили. Так же, как и ваша Кэрол, они захотели поделиться со мной «хорошими» новостями. Они только что поженились, причем для этого они отправились не куда-нибудь, а в Корчевелло. В журнале я видела снимки: они стоят на лыжах в окружении друзей, а дети сидят у них за спинами в рюкзаках. До сих пор не понимаю, с чего они решили, что я должна радоваться вместе с ними?.. Сейчас Мари-Лиз снова беременна — Моник вычитала в какой-то газете, что она хочет родить еще одного ребенка, прежде чем начнет серьезную подготовку к следующей Олимпиаде. Чудесно, не правда ли?
Франческа умолкла и покачала головой.
— Чего я не понимаю, Чарли, — сказала она, — так это того, зачем он столько возился со мной?
Зачем ухаживал, уговаривал выйти за него замуж?
Пьеру надо было подождать всего ничего, каких-нибудь пять лет, и тогда бы он сразу мог жениться на этой своей «королеве альпийских трасс». Ведь меня французское телевидение почти не снимало — с самого начала я была для них слишком американкой, то есть заносчивой, скучной занудой.
В голосе Франчески все еще звучали горечь и боль, но Чарли, внимательно слушавший ее, ни сколько не был этим удивлен. Горе ее было велико, и велико было пережитое унижение, а тут еще история отца Франчески, которая не могла не оставить в ее душе самого глубокого следа. Как-то еще вся эта история скажется на Моник, которая, возможно, и сама была обречена на неудачу в браке, поскольку ее мать и ее бабушка потерпели на этом поприще сокрушительное, незаслуженное поражение. Правда, в наследственных неудачников Чарли никогда не верил, но события, подобные тем, что произошли с Франческой и ее матерью, серьезно влияли на людские судьбы, формируя некий семейный стереотип, вырваться за рамки которого могла только очень сильная личность. Впрочем, ему почему-то казалось, что Моник это будет по плечу.
Кроме того, его родители прожили в браке долгую и счастливую жизнь, родители Кэрол — тоже, так почему же они сами расстались? Значило ли это, что каждый человек может потерпеть неудачу в браке? Или все-таки не каждый, а только тот, у кого были к этому определенные предпосылки?
— Как долго вы с Пьером были женаты? — спросил Чарли, взяв в свои ладони руку Франчески.
— Шесть лет, — ответила Франческа. Она не отдернула руку и слабым движением пальцев дала знать Чарли, что приняла и оценила его сочувствие. Это легкое движение, в котором она сама скорее всего и не отдавала себе отчета, вызвало в них обоих ощущение глубокой душевной близости. Чарли рассказал ей свою историю, а она ему — свою, и терзавшее обоих одиночество как будто отступило.
— А вы? — спросила Франческа, с каждой минутой чувствуя все большее и большее сходство… нет, не между ними, но между их горькими судьбами.
— Мы были женаты больше девяти лет, — ответил Чарли. — Почти десять. И я считал, что у нас вполне благополучный брак. Мы оба были счастливы, и я не замечал никаких тревожных признаков вплоть до того момента, когда Кэрол пришла ко мне и прямо заявила, что вот уже некоторое время живет с другим. Не знаю, как я мог не видеть этого, но факт остается фактом. Теперь Кэрол говорит, что я слишком часто отсутствовал и что мы обращали друг на друга слишком мало внимания, но я не думаю, что дело именно в этом. Может быть, если бы мы завели ребенка, все сложилось бы иначе.
— А почему у вас не было детей?
— Не знаю. Может быть, Кэрол права, и мы были слишком заняты каждый своими делами, — задумчиво сказал Чарли, которому неожиданно показалось, что Франческе он может признаться в том, в чем не осмеливался признаться даже самому себе. — Порой нам казалось, что дети — это что-то совсем необязательное, без чего мы можем обойтись, но теперь я об этом жалею. Особенно когда встречаю таких очаровательных детей, как ваша Моник… Моник. Получается, что девять лет жизни прошли впустую, и теперь, когда у меня не осталось даже Кэрол, мне совершенно нечего предъявить…
Франческа улыбнулась ему, и Чарли вдруг подумал о том, какая замечательная у нее улыбка. Он был ужасно рад, что встретил сегодня Франческу.
Ему так нужно было поговорить с кем-то, и более подходящего собеседника Чарли не мог себе и представить. Франческа, как никто другой, понимала его, ибо сама прошла через ад измены и предательства.
— А вот Пьер считал и считает, что все, что с нами случилось, произошло из-за того, что я была слишком увлечена нашей девочкой, зациклена на ней. Действительно, после родов я оставила работу, но дело совсем не в том, что я слишком любила Моник. Когда мы познакомились с Пьером, я работала в Париже моделью, но тогда я оставила карьеру ради него, о чем он теперь предпочитает не вспоминать. Потом я училась в Сорбонне и получила степень, ничто не мешало мне продолжать заниматься искусством, но, поймите меня правильно, Чарли, быть матерью, просто матерью, мне нравилось куда больше. И я любила Пьера, мне нравилось быть его женой.
— Это тоже работа, — вставил Чарли, но Франческа отрицательно покачала головой.
— Мне это было совсем нетрудно. Я хотела все время быть с моей девочкой, хотела ухаживать за ней, делать все, чтобы она росла веселой, здоровой, уверенной в себе. Но я следила за собой и своей фигурой, чтобы оставаться в форме, быть красивой и привлекательной, потому что мне казалось, что этого хочет Пьер. Я очень старалась, Чарли, честное слово, старалась, но… бывают, наверное, такие ситуации, когда ты просто не можешь победить, какие бы усилия ты ни прилагал. Иначе я просто не могу объяснить того, что произошло с нами.
Может быть, некоторые браки обречены с самого начала?
Она действительно так считала, и Чарли, по крайней мере в этот момент, был с ней вполне согласен.
— В последнее время я тоже пришел к такому выводу, — кивнул он. — Наш брак с Кэрол казался мне чуть ли не идеальным, но сейчас я понимаю, что был слеп и глуп. Вы ведь тоже очень любили своего мужа?
Франческа кивнула, и Чарли, воодушевившись, продолжал:
— В итоге оказалось, что у нас с вами то ли глаза были не на месте, то ли мозги. Теперь Кэрол выходит замуж за шестидесятилетнюю развалину — за старика, который всю жизнь только и делал, что коллекционировал хорошеньких девиц, а ваш бывший муж женится на двадцатилетней девчонке и начинает делать ей детей. Как такое можно было предвидеть? Кто ответит нам? Не к гадалке же, в самом деле, обращаться! Можно, правда, попробовать сделать вот как… В следующий раз — если у меня будет следующий раз — я стану все время спрашивать у своей жены: "Как ты? Как я? Как мы?
Ты счастлива? Изменяешь ли ты мне, и если нет, то почему?"
Франческа не выдержала и рассмеялась, но Чарли не шутил, или, вернее, хотел быть серьезным. То, что с ним случилось, заставило его о многом задуматься. Но он не знал, удастся ли ему воспользоваться новыми познаниями на практике.
Франческа неожиданно погрустнела.
— Вы храбрее меня, Чарли, — сказала она. — Для меня никакого «другого раза» просто не может быть. Я уже решила.
Она сказала ему это потому, что хотела стать его другом — не больше. Романтическое увлечение не входило в ее планы.
— Вы не можете этого решить, — твердо сказал Чарли. — Никто не знает своего будущего!
— Могу, — возразила Франческа. — Я — могу.
Никто больше не завладеет моим сердцем, чтобы потом растоптать его.
— А вдруг следующий раз обойдется без портретов на журнальных обложках и рекламы по телевидению? — поддразнил ее Чарли. — Или наоборот:
Заранее продайте права на показ вашего очередного мужа, и будете спокойно получать проценты.
Франческа через силу улыбнулась, но ее улыбка тотчас же погасла. Очевидно, даже сейчас она не могла шутить на эту тему.
— Вы просто плохо представляете себе, что это такое! — сказала она с чувством, но Чарли достаточно было просто заглянуть в ее глаза, чтобы понять, каково ей пришлось. В ее чудных зеленых глазах не было ничего, кроме боли, и он невольно вспомнил слова Моник о том, как ее мать плакала сутками напролет. Именно поэтому Франческа старалась держаться подальше от людей и так неохотно шла на контакт, именно поэтому она встретила его появление в штыки, однако сейчас Чарли забыл о своем потрясении и был полон сострадания к этой несчастной и милой женщине. Повинуясь безотчетному порыву, он поднялся, обнял ее за плечи и прижал к себе, и Франческа не отшатнулась — она поняла, что в этом жесте нет ни угрозы, ни посягательства на ее свободу. Он предлагал ей свою дружбу, и Франческа приняла его предложение.
— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил Чарли, вдруг переходя на «ты». — Когда в следующий раз ты решишь броситься в эту авантюру — ну, в ту, которую некоторые именуют «священным и нерушимым союзом двух любящих сердец», — я хотел бы представлять твои интересы. Хочешь, я буду твоим брачным агентом?
Франческа покачала головой;
— На твоем месте я бы на это не рассчитывала, Чарли… Этого не будет. Только не со мной.
Чарли понял, что она действительно решила это твердо и переубедить ее вряд ли кому удастся.
— Тогда давай заключим что-то вроде договора, — предложил он, желая снова вернуть разговор в русло легкой, шутливой беседы. — Скажем, мы условимся, что ни один из нас не должен больше жениться и выставлять себя наивным глупцом перед всем белым светом. Но если кто-то из нас двоих все же вступит в брак, то и другой обязан будет поступить так же. Ну как, согласна?
— Мне это что-то напоминает, — отозвалась Франческа, задумчиво глядя на него.
— Я знаю. Подвиг камикадзе.
— Скорее — групповое самоубийство.
Она знала, что Чарли шутит, что он старается ради нее, и… не имела ничего против. Впервые за много месяцев Франческа смеялась над своей бедой и — как ни странно — чувствовала себя намного лучше. Во всяком случае, на душе у нее не было прежней, уже привычной тяжести. Что касалось Чарли, то она не думала, что сделала для него так же много, как он для нее, но, когда она сказала ему об этом, Чарли с горячностью ей возразил.
— Мне нужно было с кем-то поговорить, и я рад, что смог поговорить именно с тобой, — сказал он и добавил смущенно:
— Спасибо тебе, Франческа.
Она смущенно пожала плечами и посмотрела на часы. Пора было прощаться — ей еще надо было забрать дочь.
— Мне очень жаль, что приходится уходить, — сказала она. — С вами… с тобой все будет в порядке?
Чарли с энтузиазмом кивнул головой. Сейчас он видел в ней ту Франческу, какой она, наверное, была когда-то, — добрую, открытую, нежную.
— Конечно, — храбро солгал он. На самом деле он знал, что ему еще предстоят горькие часы одиночества, собирался сразу же вернуться в шале и попытаться примириться с тем, что Кэрол и Саймон станут мужем и женой. Он знал, что это будет нелегко, но прежнего ужаса он уже не испытывал.
— Минутку, Франческа, — спохватился он, — как насчет того, чтобы поужинать завтра вместе?
Ты, я и Моник? Я наконец-то привезу книги, — поспешно добавил он. Чарли вдруг испугался, что Франческа откажется, если решит, что он приглашает ее на свидание.
Франческа задумалась, и на мгновение Чарли показалось, что она и вправду скажет ему. Наверное она каким-то шестым чувством поняла, что этот человек не причинит ей боли. Похоже, Чарли отлично понял, что она хотела ему сказать, и не собирался навязываться ей ни в мужья, ни в любовники. Франческа могла быть ему только другом, и если он готов был с этим смириться, то она ничего не имела против совместного ужина.
— Договорились, — сказала она наконец очень решительно, и Чарли широко и с облегчением улыбнулся.
— Мы отлично проведем время, — уверил он ее. — Ужин в самом дорогом ресторане Дирфилда… Я надену свой черный галстук. А может быть, лучше смокинг? Правда, у меня нет смокинга…
Он снова заставил ее рассмеяться, и Франческа уже без страха села в его машину, до которой они незаметно дошли за разговором. Ее машина стояла дальше по улице, и Чарли подвез ее до этого места.
— Я заеду за вами в шесть! — сказал он, чувствуя себя совсем как раньше, когда он еще был нормальным Чарли, не чокнутым и несчастным, а вполне живым — сильным и уверенным в себе мужчиной.
— Мы будем готовы, — пообещала Франческа, прощаясь, и Чарли посмотрел на нее с легкой печалью.
— Франческа… спасибо! — проговорил он, и голос его чуть заметно дрогнул.
Потом он отъехал, а Франческа еще долго с удивлением смотрела ему вслед. А Чарли ехал и думал о том, что узнал о Франческе. Страшно подумать, что ей пришлось вынести. Унижения, горечь, боль, предательство… Порой люди поступали со своими близкими так жестоко, что этому невозможно было найти никакого рационального объяснения. Даже Кэрол обошлась с ним вовсе не так уж плохо — она просто разбила ему сердце. А это почему-то начинало казаться Чарли не самым ужасным прегрешением.
Так Чарли доехал до своего дома и, уже отпирая дверь старинным ключом, подумал о Cape — о тех чудовищных унижениях, которым подверг ее Эдвард, и б счастье, которое она обрела с Франсуа.
Как она смогла так решительно покончить со старой жизнью и начать новую? Как она сумела преодолеть свою боль и недоверие? Откуда взялось у нее столько сил, чтобы снова любить?
И все же даже после разговора с Франческой он не мог не думать о Кэрол. Чарли думал о ней, даже когда погасил свет и лег, хотя в последние дни все его мысли были заняты только историей Сары и Франсуа. Размышляя над загадками своей собственной жизни, он решил пока не брать в руки дневников Сары. Возможно, в них действительно было все, что ему нужно, но он не хотел пользоваться готовыми рецептами, пусть они даже исходили от такой замечательной женщины, как Сара Фергюссон. Чарли чувствовал, что ему пора вернуться в реальный мир, чтобы самому заняться своей судьбой.
Глава 5
Ровно в шесть, как и обещал, Чарли заехал за Франческой и Моник, чтобы поехать в Дирфилд, в ресторан «Ди Майо». И Франческа, и Чарли поначалу чувствовали себя несколько неловко, зато Моник, нисколько не стесняясь, весело проболтала всю дорогу. Она рассказывала Чарли о своих школьных делах, о друзьях и подругах, которых у нее было великое множество, о собаке, которую ей хотелось иметь, и о хомячке, которого мама обещала подарить ей весной. Несколько раз она спросила, когда они поедут кататься на лыжах, — она готова была отправиться в Клэрмонт хоть завтра, — а когда Чарли поинтересовался ее школьными успехами, посетовала, что в школе им почти не дают заданий на дом.
— Во Франции, — авторитетно заключила Моник, — система образования лучше. Там мне задавали гораздо больше уроков.
Чарли бросил быстрый взгляд на Франческу.
Ему хотелось знать, как она отреагирует на это упоминание об их прежней жизни, но Франческа отвернулась к окну.
— Может быть, тебе стоит начать учить немецкий или китайский язык? — поддразнил девочку Чарли. — Хотя бы просто для того, чтобы у тебя оставалось поменьше свободного времени, а?
Моник скорчила ему рожу. Ей хватало проблем с английским и французским; она говорила на них довольно бегло, но письмо никак ей не давалось.
Стоило ей склониться над чистым листом бумаги, как английские и французские слова начинали путаться у нее в голове.
— Можно выучить итальянский! — неожиданно просияла она. — Моя мама говорит по-итальянски, потому что мой дедушка был из Венеции… это такой город в Италии. Ну ты, конечно, знаешь.
Чарли кивнул. Он знал, что Венеция — итальянский город и что, если верить Франческе, венецианский дедушка был таким же негодяем, как и ее французский муж. Определенно вечер начинался как-то не так. О чем бы он ни заговорил, все так или иначе касалось прошлого Франчески, и вряд ли это было ей приятно. Правда, она пока не произнесла ни слова, если не считать обмена приветствиями.
— В Венеции очень много лодок, которые называются гондолами, — продолжала рассказывать Моник, показывая руками, какие бывают гондолы. — На них плавают по каналам и поют песни…
Чарли понял, что пора менять тему. Это оказалось довольно легко. Он просто спросил у Моник, какую бы собаку ей хотелось иметь.
— Маленькую и красивенькую, — немедленно отозвалась Моник. Очевидно, она уже давно и серьезно думала над этим вопросом. — Как чихуахуа, — произнесла она по слогам.
— Чихуахуа? — Чарли рассмеялся. — По-моему, она слишком маленькая и не такая уж красивая. Ты не боишься перепутать ее с хомячком?
Моник фыркнула.
— Нет, — решительно заявила она. — Не перепутаю.
Продолжая собачью тему, Чарли стал рассказывать девочке о собаке Глэдис — о большом рыжем ирландском сеттере, который радостно встречает каждого незнакомого человека и норовит лизнуть его в лицо. А когда он предложил Моник как-нибудь сходить к Глэдис, чтобы познакомиться с этой замечательной собакой, девочка пришла в совершенный восторг. Даже Франческа наконец улыбнулась, и у Чарли немного отлегло от сердца. С самого начала Франческа была так серьезна и печальна, что Чарли не на шутку встревожился. Утешало его только одно — Моник, кажется, была довольна и счастлива, а это служило красноречивым свидетельством того, что Франческа была прекрасной матерью. Каким-то чудом ей удалось уберечь дочь от всей той грязи и отчаяния, которые были в ее собственной жизни.
Через несколько минут они уже были в Дирфилде.
В ресторане оказалось довольно много народа, и Чарли похвалил себя за предусмотрительность:
Он заказал столик заранее. Моник без колебаний заказала себе спагетти с томатным соусом и фрикадельками — эта маленькая девочка явно знала, чего она хочет в этой жизни. Взрослым же понадобилось гораздо больше времени, чтобы сделать выбор.
В конце концов они остановились на капеллини[4] с томатом, базиликом и тертым сыром, что, в общем-то, не особенно отличалось от блюда, выбранного Моник. Выбирая вино, Чарли заметил, что Франческа разговаривает с официантом по-итальянски.
Она улыбалась и выглядела вполне довольной.
— Какой красивый язык, — заметил Чарли, когда официант отошел. — Даже просто слушать его — и то приятно. Ты когда-то жила в Италии?
— Только в детстве, лет до девяти. Но я всегда разговаривала на итальянском со своим отцом, пока он не умер. Жаль, что Моник не знает итальянского. В будущем пригодилось бы.
Впрочем, подумала Франческа, пригодилось бы, если бы они жили в Европе. В Штатах это не имело никакого значения.
— Может быть, когда Моник вырастет, она захочет жить в Европе, — добавила Франческа, хотя в глубине души она надеялась, что этого не произойдет. — А ты? — спросила она неожиданно, и в ее глазах заблестело любопытство. Она уже многое знала о нем, но все сведения, которые Чарли сообщил ей накануне, касались только его неудачной женитьбы. — Ты вернешься в Лондон? Чем ты вообще собираешься заниматься?
— Не знаю, — искренне ответил Чарли. — Собственно говоря, я собирался провести рождественские каникулы в Вермонте, но по пути я случайно оказался здесь и встретил миссис Глэдис Палмер…
Ты ведь знаешь то лесное шале, которым она владеет? Когда я его увидел, я буквально влюбился в этот дом, Я снял его на год, так что даже если я и поеду в Европу, то обязательно буду возвращаться сюда на время отпуска. Впрочем, пока я не собираюсь уезжать. Мне очень нравится просто жить в этом доме, в лесу… Правда, немного непривычно жить, не думая о работе, никуда не спешить, не иметь никаких обязательств… Ведь это, наверное, в первый раз за всю мою взрослую жизнь, когда я позволил себе отдых, да еще такой продолжительный. Ну а в перспективе… В перспективе я надеюсь вернуться к своей работе архитектора, причем лучше всего — в Лондоне.
— Почему именно в Лондоне? — удивилась Фран ческа. После всего, что он ей рассказал, ей казалось, что Чарли должен обходить Лондон стороной. Неужели он до сих пор не расстался с надеждой вернуть свою жену? Или у него были какие-то другие причины?
В ее глазах был немой вопрос, и Чарли улыбнулся.
— Там моя жизнь, — твердо сказал он, но тут же уточнил:
— По крайней мере — была. У меня была там работа и был дом, но я переехал в Нью-Йорк, а дом теперь продан… Но все равно я люблю Лондон больше других городов, — упрямо закончил он.
Кроме того, он любил Кэрол. Ему казалось, что он будет любить ее всегда, даже когда она выйдет замуж за Саймона. Но Франческе он ничего не сказал. Сейчас ему не хотелось думать об этих грустных вещах.
— А я любила Париж, — отозвалась Франческа. — И сейчас люблю, но… Я не смогла оставаться там после…
Она замялась, и Чарли понимающе кивнул.
— Да, — сказала Франческа, благодарно улыбнувшись ему. — Для меня это было слишком сложно. В конце концов я, наверное, сошла бы с ума.
Это ужасно, все время ждать встречи с ним — случайной встречи на улице, в музее, в «Гранд-опера» — и ненавидеть его, когда действительно столкнешься с ним лицом к лицу. Каждый раз, когда я открывала газеты, включала телевизор и видела его, читала о нем, я начинала плакать, но не могла справиться с собой, не могла не смотреть, не читать. Это как болезнь, Чарли. Потому-то я и уехала. И теперь я просто не могу себе представить, что я когда-нибудь смогу жить там.
Она вздохнула и стала накручивать капеллини на вилку.
— Ты хочешь остаться в Шелбурне? — спросил Чарли. Ему нравилось разговаривать с Франческой, нравилось слушать и смотреть на нее, даже когда она молчала. Очевидно, для них обоих было огромным облегчением обсудить с кем-то свои проблемы, которые иначе могли бы разрушить их жизни. Пока горе оставалось внутри, оно казалось огромным и невыносимым, но стоило только назвать проблему вслух, облечь ее в слова, как она теряла почти половину своей прежней значимости.
— Не исключено, — Франческа слегка пожала плечами. — Моя мама считает, что я должна жить с девочкой в Нью-Йорке, чтобы Моник получила приличное, как она выражается, образование. Но нам и здесь нравится, а школа, в которую ходит Моник, весьма неплоха. Моник любит кататься на лыжах, и мне нравится наш маленький дом на окраине — там так тихо и спокойно… В общем, время все обдумать еще есть. Сначала я хочу закончить диссертацию, а там будет видно. Впрочем, много времени эта работа у меня не займет — здесь хорошо пишется…
«…И читается», — подумал Чарли, вспомнив о дневнике Сары, но вслух ничего не сказал.
— Да, здесь действительно очень хорошо, — согласился Чарли. — Я и сам подумывал о том, чтобы вернуться к моим занятиям живописью. Когда-то я очень неплохо рисовал, но потом архитектура вытеснила все остальное. Слава богу, здесь нечего разрабатывать и строить.
Он действительно когда-то писал маслом в манере, напоминающей работы Эндрю Уайета[5]. Особенно хорошо Чарли удавались пейзажи, и он уже решил сделать несколько набросков в окрестностях Шелбурн-Фоллс.
— Да у тебя, оказывается, множество скрытых талантов! — удивленно протянула Франческа, сверкнув своими зелеными глазами, и Чарли улыбнулся ей. Ему нравилось, когда она шутила и слегка поддразнивала его: казалось, в эти моменты она почти забывает о горьких обстоятельствах своей жизни.
К этому времени Моник расправилась со своими спагетти и вступила в беседу со всей своей напористой энергией. Ей нравилось слушать, как разговаривают мама и Чарли, но она молчала вовсе не потому, что ей нечего было сказать. Просто некоторое время роту нее был занят, но теперь…
И она принялась с воодушевлением рассказывать Чарли о своей жизни в Париже, об их большой квартире в старинном доме, которая ей так нравилась, о том, как каждый день она возвращалась из школы домой через Булонский лес, о прогулках и путешествиях, в которые она ездила с классом или с родителями, о вылазках в горы, которые они совершали почти каждую неделю, потому что ее отец «ну просто обожал» лыжи. Слушая ее, Франческа снова загрустила, и на лице ее появилось какое-то ностальгическое выражение, увидев которое, Чарли забеспокоился. Он вовсе не хотел, чтобы Франческа снова замкнулась в себе, отгородившись от него холодной стеной отчуждения. Нужно было срочно что-то делать, и Чарли с воодушевлением спросил:
— Как насчет того, чтобы покататься в воскресенье на лыжах? Можно снова съездить в Клэрмонт — ведь это совсем недалеко. Утром уедем, а вечером вернемся. Ну, как?
От Глэдис он знал, что именно так делают многие местные жители, и ему казалось, что это предложение не встретит возражения Франчески. Кроме того, у него была сильная союзница.
— Поехали, мамочка, ну пож-ж-жалуйста! — с энтузиазмом воскликнула Моник, немедленно загораясь этой идеей, и Франческе было очень трудно устоять.
— Но ты, наверное, занят, — сказала она. — Да и мне тоже надо кое-что сделать. Мне кажется, это не…
— Поехали, решено, — мягко и убедительно сказал Чарли. — Это будет полезно всем нам.
Предложение Чарли было не случайным. Он прекрасно понимал, что и ему, и Франческе очень не хватало простой, человеческой, ничем не омраченной радости, и он надеялся, что день, проведенный на природе, поможет им развеяться.
— Думаю, ты вполне можешь позволить себе отдохнуть денек от своих дел, — с нажимом сказал он. — А уж я и подавно.
Ему действительно совершенно нечего было делать — разве что читать дневник Сары.
— Договорились, да?
Чарли смотрел на нее с такой надеждой, а голос его звучал так убедительно, что Франческа сдалась сразу, хотя и знала, что, приняв приглашение, будет чувствовать себя обязанной. Этого она хотела избежать любой ценой, боясь, что потом Чарли попросит ее о чем-то, что она не сможет ему дать.
— Хорошо. Но только на один день, — согласилась она.
— Ура! — завопила Моник и захлопала в ладоши. Ее настроение повысилось сразу на несколько пунктов, и она принялась описывать Чарли и Франческе «змейки», развороты и виражи, которые она собиралась проделать. Когда она с самым серьезным видом стала разбирать достоинства и недостатки клэрмонтской трассы, сравнивая ее с такими горнолыжными мекками, как Корчевелло и Кортина-д'Ампеццо, Франческа и Чарли не выдержали и рассмеялись. Оба знали, что в смысле качества трасс Клэрмонт был, по сути дела, третьеразрядным провинциальным местом, однако это не могло испортить им удовольствия от катания. Во всяком случае, на обратном пути в Шелбурн-Фоллс они говорили только о предстоящем выходном.
Чарли довез их до самого дома Франчески. Это было аккуратное деревянное строение с небольшим палисадничком; забор и стены были выкрашены белой краской, а ставни и крыша — зеленой. Ведущая к крыльцу дорожка была расчищена от снега до самого асфальта, а в сугробе справа от двери торчал ярко-алый бумажный цветок — творение рук Моник.
Выбравшись из машины, Франческа поблагодарила Чарли за ужин.
— Все было чудесно. Мне очень понравилось, — сказала она искренне.
— И мне тоже! — пискнула Моник. — Спасибо, Чарли!
— На здоровье, — улыбнулся Чарли. — Увидимся завтра. Когда мне за вами заехать?
Чтобы не испугать Франческу, Чарли не сделал никакой попытки зайти в дом и даже остался сидеть за рулем, хотя в другой обстановке он обязательно проводил бы их до дверей. Франческа снова стала похожа на пугливую лань, готовую скрыться в лесу при малейших признаках опасности, и Чарли не хотел рисковать. Ему было очевидно, что она боится подпускать его слишком близко, какими бы откровенными ни были их разговоры.
— Как насчет восьми утра? — предложила Франческа. — Если выехать в восемь, то к девяти мы уже будем на месте.
— Принимается. Только бы погода не подвела.
Он смотрел, как они идут к дверям, как отпирают замок. Потом в домике зажегся свет, окна осветились теплым оранжевым светом, и Чарли подумал, что внутри, должно быть, хорошо и уютно.
Некоторое время он смотрел на дом Франчески, потом завел мотор и отъехал. Он снова чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Чарли казалось, что отныне он просто обречен вечно быть посторонним наблюдателем, который только следит за отношениями Франчески и Моник, за любовью Кэрол и Саймона, за жизнью Сары и Франсуа, не принимая в этом никакого участия. Во всех трех случаях он был «третьим лишним», и это обстоятельство угнетало его, но Чарли не знал, что ему следует предпринять, чтобы исправить положение.
Должно быть, именно поэтому он не сразу поехал домой, решив заглянуть сначала к Глэдис Палмер.
Глэдис приветствовала Чарли лучезарной улыбкой. Она была жива и здорова, настроение у нее было приподнятое, да и выглядела она неплохо.
Когда он постучал к ней в дверь, Глэдис как раз готовила и руки у нее были в муке, но приезду Чарли она была рада. Усадив его в кресло, она отправилась на кухню и вскоре уже угощала Чарли крепким чаем с пышущими жаром булочками и душистым печеньем.
— Ну, как идут дела? — спросила она.
Чарли решил пока не рассказывать ей о дневнике Сары. Сначала он сам прочитает дневник до конца.
— Все нормально, Глэдис, — ответил он и подумал, что дела, пожалуй, идут не то чтобы блестяще, но и вправду нормально.
Потом он рассказал Глэдис о том, как ужинал с миссис Виронэ и ее очаровательной дочкой, и она искренне за него порадовалась.
— Довольно многообещающее начало, Чарли, мальчик мой, — сказала Глэдис, сияя улыбкой. Она действительно была очень довольна, что у него наконец стало что-то меняться. Дело было даже не в весьма туманных перспективах, а в том, что в Чарли, похоже, проснулся интерес к окружающему миру, который, как надеялась Глэдис, должен был рано или поздно победить в нем желание бередить старые раны.
— Поживем — увидим, — ответил Чарли.
Вскоре после этого Чарли распрощался с Глэдис и отправился домой. Как ни странно, он чувствовал себя бодрее. Встречи с Глэдис явно действовали на него благотворно. Она стала для него как мать, а кто, кроме матери, сумеет понять и утешить свое дитя?
В доме, когда Чарли начал подниматься по лестнице на второй этаж, ему почудились чьи-то легкие шаги, и некоторое время он стоял, замерев на месте, напряженно прислушиваясь и желая, чтобы это оказалась она, Сара. Но звук не повторился — должно быть, у него просто разыгралось воображение.
Еще несколько мгновений он стоял в темноте, потом вздохнул и стал подниматься дальше. Войдя в комнату, он включил свет и огляделся. В спальне все было в точности так же, как он оставил уходя.
Всю обратную дорогу Чарли думал о том, как снова возьмет в руки дневник Сары, но сейчас он решил отказаться от этого своего намерения. Сара и Франсуа стали для него гораздо более реальными, чем настоящие, живые люди, и Чарли уже несколько раз ловил себя на том, что мечтает каким-нибудь волшебным образом перенестись на двести лет назад, чтобы встретиться с ними.
Это был достаточно тревожный симптом.
В эту ночь он вооружился детективом и даже заставил себя прочесть несколько страниц, но по сравнению с дневником Сары он был таким скучным, невыразительным и плоским, что Чарли отложил книгу. Через десять минут он уже спал.
Раздавшийся за портьерой тихий шорох все же заставил его пошевелиться. Чарли приподнял голову и приоткрыл глаза, но он слишком устал и тотчас же снова уронил голову на подушку. Глаза его сами собой закрылись, и он так и не увидел, как она прошла через комнату и скрылась за дверью.
Верный данному себе слову, Чарли так и не притронулся к дневникам. Утром он встал очень рано и отправился в Шелбурн, чтобы захватить Франческу и Моник. По дороге, несмотря на ранний час, Чарли заехал к Глэдис, чтобы завезти ей книгу о Саре и Франсуа, которую так и не вернул в библиотеку. Он даже успел выпить чаю и поделиться с Глэдис планами на сегодняшний день.
Глэдис удивленно улыбалась, слушая Чарли.
Она прямо сказала Чарли, что ей хотелось бы познакомиться с Франческой Виронэ и ее дочерью, и Чарли обещал" что, если они будут продолжать встречаться, он привезет к Глэдис обеих.
Мать и дочь уже ждали его около дома. Моник была в ярко-красном комбинезоне; Франческа же выглядела совершенно сногсшибательно в черном лыжном костюме из лайкры, облегавшем ее фигуру плотно, словно перчатка. Фигура у нее была безупречной, так что, даже если бы Чарли и не знал, что она раньше была моделью, теперь он мог об этом догадаться.
Но больше всего Чарли обрадовался тому, что обе, по всей видимости, пребывали в отличном настроении. Уложив лыжи в салон его семиместного «универсала», они с удобством расположились на сиденьях, и Чарли тронулся в путь. Через двадцать минут езды по хорошей дороге они были уже в Клэрмонте. Франческа с самым серьезным выражением лица еще раз предупредила дочь, что отдаст ее в горнолыжную школу, если та не будет кататься рядом с матерью и будет разговаривать с незнакомыми мужчинами.
В словах Франчески был резон. Должно быть, поэтому Моник, не поняв, что мать шутит, всерьез расстроилась.
— Лыжная школа — это просто кошмар, мама! — с негодованием возразила она. — Там никто не умеет развлекаться. Я не хочу!
Она надулась, и Чарли, сдерживая улыбку, предложил ей кататься с ним. Девочка ему нравилась, к тому же именно с горных лыж началась их дружба, но Франческе по-прежнему не хотелось прибегать к его помощи больше, чем это было необходимо.
— Разве ты не хотел бы покататься в свое удовольствие? Моник будет тебе мешать, — сказала она, и Чарли ответил не сразу, снова залюбовавшись ее удивительными глазами.
— Моник катается лучше меня, — проговорил он с улыбкой. — Скорее это я буду ей мешать. Мне за ней не угнаться.
— А вот и не правда! — тут же возразила девочка. — Ты катаешься очень хорошо. У тебя есть стиль, а это в нашем деле самое главное, — добавила она важно, и Чарли, не сдержавшись, расхохотался.
— Благодарю вас, мисс, — ответил он и слегка поклонился. — Значит, катаемся вместе? — Он повернулся к Франческе. — Не желаете ли к нам присоединиться? Или для вас мы — зеленые новички, с которыми и возиться-то не стоит?
Чарли еще ни разу не видел Франческу на трассе. Со слов Моник ему было известно, что «мама катается, к сожалению, медленно», но он подозревал, что это чересчур субъективная оценка.
— Она тоже катается ничего себе, — великодушно вставила Моник, и вопрос был решен. Они стали кататься втроем, и Чарли нисколько не пожалел об этом, когда увидел Франческу на трассе для слалома.
Он затруднился бы сказать, откуда Франческа знает такие трюки. Возможно, им ее обучил бывший муж, а может быть, она неплохо каталась и до него. Как бы там ни было, она справлялась с лыжами и со скользкой, обледеневшей трассой гораздо лучше, чем он предполагал. Правда, Франческа старалась не слишком рисковать, но у нее тоже был стиль, и каждый поворот она проделывала так элегантно и грациозно, что привлекла к себе внимание нескольких лыжников, которые смотрели на нее буквально разинув рты.
— Ты катаешься просто потрясающе! — не удержался Чарли от комплимента, когда они с Моник присоединились к Франческе у подножия горы.
— Мне нравится слалом, — призналась она. — Даже больше, чем скоростной спуск. Как это ни смешно, мой отец был слаломистом, и, когда я была маленькая, мы часто ездили в Кортина-д'Ампеццо.
Впрочем, отец всегда упрекал меня, что я слишком осторожничаю перед воротами.
Моник с важным видом кивнула. Она-то любила горные лыжи именно за скорость.
— Да, мама, — сказала она. — Ты все время трусишь. Поэтому-то тебе больше нравится слалом.
Другое дело скоростной спуск. Там — ух! — и летишь, а здесь…
Она пренебрежительно махнула рукой, а Чарли подумал, что Франческа тоже обладает множеством самых разнообразных достоинств, которые до сих пор оставались скрытыми или попросту невостребованными. Ее запасы нежности и доброты были огромны, но она не могла или не хотела делиться ими, и Чарли искренне пожалел об этом.
И все же ему нравилось быть с нею рядом. Резкость и замкнутость, ощутимое, может быть, неосознанное сопротивление, которое он ощущал в первые дни их знакомства, больше не проявлялись, и Франческа казалась спокойной и умиротворенной.
Кроме того, ей нравились лыжи, и она отдавалась любимому занятию с наслаждением.
Постоянное присутствие Чарли, к которому она сначала отнеслась так настороженно, тоже перестало ее тяготить. К концу дня они оба чувствовали себя старыми друзьями, а стороннему наблюдателю они и вовсе могли показаться дружной семьей, совершающей привычный воскресный ритуал. Правда, Моник так и норовила улизнуть, и хотя Франческа старалась приглядывать за ней, толку от этого не было никакого. В результате Франческа скользила рядом с Чарли, а ее строптивая дочь, вздымая тучи снега, мчалась далеко впереди.
Наконец они сняли лыжи и, уложив их в машину, отправились в кафе, чтобы перекусить перед обратной дорогой. К этому времени Моник заметно устала — она даже недопила свой шоколадный коктейль, — зато Франческа буквально лучилась счастьем. От ветра и мороза ее нежно-персиковая кожа порозовела, а глаза напоминали сияющие изумруды.
— Это просто здорово, что ты нас вытащил, — сказала она. — Я отлично отдохнула. Раньше мне все время казалось, что здесь не так интересно, как в Европе, но теперь я даже не буду об этом думать. Мне здесь очень нравится.
— В следующий раз, — осторожно заметил Чарли, — можно будет съездить куда-нибудь еще.
Ведь Клэрмонт — не единственный лыжный курорт в этих краях. Почему бы, например, не съездить в Вермонт, куда я и собирался с самого начала.
На худой конец у нас есть Шугарбуш. Там неплохие трассы, только по выходным на них бывает слишком многолюдно. Но если мы выберемся в будний день…
— Что ж, я совсем не против, — спокойно ответила Франческа, и Чарли подумал, что она, похоже, больше его не боится. Она никак не отреагировала на его замечание о «следующем разе», да и за крохотным столиком кафе они сидели так близко, что их ноги едва не соприкасались. Это было так неожиданно и приятно, что по спине Чарли побежали мурашки.
Ничего подобного с ним не происходило с тех самых пор, как Кэрол оставила его. Раза два — еще в Лондоне — женщины откровенно приглашали его на свидание, но Чарли не откликался на призывы этих сладкозвучных сирен. Тогда любая мысль о том, что в его жизни может быть какая-то другая женщина, кроме Кэрол, приводила его в ужас. Изменить же ей просто из мести Чарли не мог.
Но Франческа — застенчивая, робкая, израненная душа — начинала понемногу отогревать его замерзшее сердце.
Возвращаться в Шелбурн-Фоллс Чарли не хотелось, и, чтобы оттянуть расставание, он предложил остановиться по дороге у какого-нибудь ресторана и поужинать как следует. Предложение его — от лица обеих дам — приняла Моник, хотя глаза у нее буквально закрывались от усталости. Впрочем, когда они оказались в «Клэрмонт-Инн» и им подали чудесные горячие сандвичи с мясом индейки, картофельное пюре и консервированную клубнику, Моник тут же стряхнула с себя сонливость и приняла самое активное участие в беседе. Именно от нее Чарли узнал, что Моник и Франческа «ну просто обожают» средневековые замки, к которым он был так неравнодушен.
Но когда они поели и снова тронулись в путь, Моник начала откровенно зевать и тереть глаза.
Правда, садиться на заднее сиденье она категорически отказалась, поэтому задремала она на переднем, привалившись головой к Чарли.
И на этот раз, когда Чарли затормозил перед маленьким домиком Франчески, она сумела справиться со смущением и пригласила его зайти в дом на чашечку кофе. Она чувствовала, что должна чем-то отблагодарить его за чудесный день.
Моник так разоспалась, что не проснулась даже тогда, когда Чарли подхватил ее на руки. В прихожей он бережно поставил ее на пол, и Франческа шепнула ему, что должна сначала уложить девочку.
С этими словами она повела ее куда-то в глубь дома, головой указав Чарли на дверь гостиной.
Гостиная в доме Франчески была небольшой, но казалась еще меньше из-за огромного количества книг в комнате. Чарли, заинтересовавшись, стал рассматривать корешки на книжных полках.
Среди книг оказалось несколько фундаментальных трудов по истории Европы, альбомы по искусству, редкие подарочные издания, которые Франческа собирала уже несколько лет. Такой богатой библиотеки Чарли еще никогда прежде не видел;
Он даже позавидовал Франческе, которая владела таким бесценным богатством.
— Да, некоторые считают, что я «повернута»
На книгах, — заметила Франческа, возвращаясь в гостиную. Пока она отсутствовала, Чарли успел развести огонь в камине, и Франческа это оценила. — Но, как говорится, под каждой крышей — свои мыши. Вот только из-за книг здесь тесновато.
— Мне нравится, — откликнулся Чарли, оглядываясь по сторонам. В комнате было много вещей, явно привезенных из Франции, и он догадался, что они когда-то много значили для Франчески.
Чарли даже подумал, что они могут помочь ему лучше узнать ее характер. В первую их встречу Франческа держалась с ним холодно и враждебно, но теперь, разглядывая ее уютное кресло-качалку, застеленное пушистым шотландским пледом в красно-зеленую клетку, он понял, что такая вещь просто не могла принадлежать холодной и злой женщине.
О том же самом говорили ее лучистые зеленые глаза, обращенные на него, и Чарли неожиданно растерялся, не зная, как быть дальше. Что ей сказать? Как держаться? Остаться на кофе или поскорее уйти? Между ними явно происходило что-то, чему пока не было названия; единственное, что Чарли знал точно, это то, что за последние несколько минут он и Франческа стали гораздо ближе друг к другу. Впрочем, Чарли вполне отдавал себе отчет, что, как и прежде, любое неосторожное движение или слово могут снова нарушить возникшее между ними понимание, поэтому он молчал.
И, словно в подтверждение правильности принятого им решения, Франческа молча вышла из гостиной, и через несколько секунд Чарли почувствовал доносящийся откуда-то аромат кофейных зерен.
Чарли пошел к Франческе. Он без труда нашел крошечную чистую кухню. Пока Франческа хлопотала возле электрической плиты, он сел за стол.
Чарли понимал, что должен быть очень осторожен, поэтому решил подобрать для разговора самую безобидную тему. Из всех возможных предметов история Сары Фергюссон казалась ему едва ли не самой безопасной, к тому же она не касалась лично ни Франчески, ни его самого.
— Я тоже люблю читать, — сказал он. — Раньше мне это редко удавалось, зато теперь времени у меня хоть отбавляй. Те книги, которые я взял у тебя в библиотеке… я прочел их с огромным удовольствием. Кстати, там рассказывается, как Сара Фергюссон попала в Америку. По современным понятиям, судно, на котором она переплыла Атлантику, было форменной скорлупкой. Представь себе крошечный двухмачтовый бриг водоизмещением в каких-нибудь восемьдесят тонн — это даже меньше, чем у современной океанской яхты средних размеров. Плавание под парусами кажется нам теперь романтичным, но для Сары это было семь недель непрекращающейся качки, ураганных ветров и бурь. Тесная каюта, палуба под ногами ходит ходуном, стонет и трещит дерево, а за тонкой обшивкой — сотни и сотни футов холодной, мрачной бездны… Не знаю, как тебе, но мне всякий раз становится плохо, когда я пытаюсь вообразить себя на месте Сары. Но она все это вынесла и сумела до браться до Бостона, чтобы начать в Новом Свете новую жизнь…
Тут Чарли остановился, сообразив, что затронутая им тема не так уж безопасна, как ему казалось. К тому же он не хотел пока рассказывать Франческе о найденных им дневниках, но было, пожалуй, уже поздно. Он уже проговорился.
— Где ты это вычитал? — с подозрением спросила Франческа. — В книгах, которые ты брал, об этом ничего не говорилось, а никаких других материалов нет, если не считать нескольких косвенных ссылок в архивных документах. Но я нашла их только потому, что перерыла всю библиотеку.
Может быть, ты нашел что-то в Дирфилде?
— Н-нет… То есть да. Что-то в этом роде, — неуверенно ответил Чарли и покраснел. — Миссис Палмер дала мне кое-какие старые книги.
Ему очень хотелось рассказать Франческе о своей удивительной находке, но он не смел. Пока ему было вполне достаточно того, что они могут вот так запросто болтать, поэтому, стараясь избегать конкретных подробностей, он завел разговор о необычайном мужестве Сары, которая была исключительной женщиной не только по меркам своего времени, но и по стандартам века нынешнего. И все же он не удержался, чтобы не провести параллель между судьбой Сары и их собственными жизнями.
— Здесь она сумела начать все сначала, — вдохновенно сказал Чарли. — И была счастлива. Ее муж был настоящим негодяем, и она поступила совершенно правильно, когда бросила его.
Франческа задумчиво кивнула, и они обменялись долгими взглядами. Кто-кто, а Франческа хорошо знала, что это значит. Правда, ее собственный муж, которого она оставила в Париже, не был законченным негодяем — скорее он был просто недалек, однако это его ни в коем случае не извиняло. А может быть, как и бывшая жена Чарли, Пьер в конце концов просто нашел в Мари-Лиз того человека, который был нужен ему с самого начала?
Но от этого Франческе было ничуть не легче. Как, собственно, и Чарли, хотя в эти самые минуты он вспоминал Кэрол и Саймона чуть ли не с раскаянием и ощущением собственной вины.
— Ты скучаешь по ней? — вдруг спросила Франческа, словно прочитав его мысли.
— Иногда — очень, — честно признался он. — Хотя мне порой кажется, что я скучаю не по ней, а по той Кэрол, которую я себе придумал. То, что между нами было когда-то… Мне этого очень не хватает, но порой я начинаю сомневаться: а было ли что-то или это тоже мои фантазии?..
Франческа кивнула. Она прекрасно поняла, что Чарли хотел ей сказать. После того как она рассталась с Пьером, она редко вспоминала что-либо, кроме безмерного счастья первых дней и бесконечного ужаса конца. То, что поместилось между этими временными точками, было ею прочно забыто, и лишь сейчас Франческа с легким недоумением думала, действительно ли Пьер любил ее.
— Мне кажется, — сказала она, — что-то подобное происходит со всеми нами. Человек склонен забывать плохое и помнить хорошее, при этом выдуманная реальность часто подменяет собой то, что было на самом деле. А выдумка может быть и красивой, как сказка, и безобразной. Я… я уже почти не помню, каким был Пьер на самом деле.
Даже наше начало как-то стерлось в памяти. Теперь он для меня — просто человек, которого я в конце концов возненавидела.
— Наверное, я тоже приду к этому, — согласился Чарли. — Уже сейчас многое вспоминается мне не совсем таким, как было: уродливое кажется уродливее, прекрасное — прекраснее и возвышеннее.
Потом он снова подумал о Саре.
— Ты знаешь, что мне кажется самым замечательным в миссис Фергюссон? — спросил он. — Она сумела полюбить снова. Глэдис рассказывала мне, что в Америке Сара встретила одного француза и вышла за него замуж. Они жила с ним несколько лет, пока он не умер, но — главное — Сара была счастлива, и никакие воспоминания ей не помешали. Она не побоялась начать все сначала. Лично меня подобная смелость просто восхищает, но я не уверен, хватит ли у меня сил поступить, как она, — закончил он с негромким вздохом.
— У меня точно не хватит, — твердо сказала Франческа, и эта коротенькая фраза прозвучала как черта, подводящая окончательный итог под всем, что она говорила ему прежде. — Я слишком хорошо знаю себя и могу поручиться, что этого не будет. Никогда.
— Ты еще молода и не можешь принимать такие решения. Окончательные решения, — подчеркнул Чарли.
— Мне тридцать один год, — отрезала Франческа. — По-моему, в этом возрасте человек уже способен отвечать за свои поступки. Раз я говорю, что никогда больше не попадусь на эту удочку, значит, так оно и будет. В конце концов, это не игра, Чарли.
Мне действительно было очень, очень больно, и я не хочу повторения.
Чарли понял, что Франческа, видимо, тоже ощутила возникшее между ними… нет, не влечение, а пока что взаимную симпатию. И все же она говорила ему: лучше не надо!.. А если бы Чарли не внял предупреждению, она готова была сделать все, чтобы он навсегда исчез из ее жизни.
Слава богу, Чарли хватило проницательности, чтобы разглядеть впереди запрещающие знаки, рогатки и опущенные шлагбаумы.
— И все-таки об этом еще надо подумать, Франческа, — сказал он примирительно. Ему очень хотелось дать Франческе дневники Сары, но он полагал, что она еще не готова. Как, впрочем, и он сам.
Дневники Сары стали как бы его собственными дневниками, в которых были записаны его самые сокровенные мысли, чувства и переживания. Они с Франческой должны были стать гораздо более близкими друзьями, прежде чем он отважился бы поделиться с ней своей удивительной тайной.
— Можешь мне поверить — на протяжении последних двух лет я только об этом и думала, — сердито отозвалась Франческа и нахмурилась. Но не успел Чарли придумать что-то такое, что помогло бы ему снять возникшее между ними напряжение, как Франческа огорошила его неожиданным вопросом, от которого он едва не упал со стула.
— Скажи, Чарли, ты никогда ее не видел? Я имею в виду Сару… или ее призрак. В этих краях ходит очень много легенд о духах, которые живут в таких старых домах, как твой. Ты наверняка видел… или слышал что-нибудь. Скажи, ты видел дух Сары?
В ее голосе прозвучала какая-то непонятная настойчивость, и Чарли насторожился. Задавая свой вопрос, Франческа смотрела ему прямо в глаза, и Чарли ответил «нет», хотя и понимал, что она вряд ли ему поверит.
— Нет, ничего такого, — добавил он поспешно, ненавидя себя за ложь. Ему очень не хотелось лгать Франческе, но он боялся, что, когда он расскажет ей обо всем, что ему привиделось или послышалось, она решит, что он спятил.
— Раза два на чердаке действительно что-то шуршало, но это, наверное, были крысы или мыши.
Все это просто выдумки, — добавил он с отчаянием. — Я в них не верю!
Франческа продолжала смотреть прямо на него, и в уголках ее губ играла легкая улыбка, при виде которой Чарли захотелось наклониться и поцеловать ее в губы. Но он не посмел.
— Что-то я не очень вам верю, мистер, сама не знаю почему, — заметила Франческа, и в ее глазах запрыгали озорные чертики. — Вы подозрительно хорошо осведомлены об обстоятельствах ее жизни.
Ну признавайся, Чарли, почему я тебе не верю?
Что ты от меня скрываешь?
Последний вопрос она намеренно произнесла низким, горловым контральто роковой женщины, и Чарли нервно рассмеялся. Как она узнала, что он чего-то недоговаривает?
— Это не имеет никакого отношения к Cape, — сказал он и почувствовал, что снова краснеет. Франческа сразу заметила это и рассмеялась, и Чарли рассмеялся тоже, однако потом он как мог уверял ее, что ничего не видел ни в доме, ни вокруг него.
— Я бы обязательно рассказал тебе, если бы что-то было, — закончил он. — Ведь ты же не хочешь попасть в неловкое положение, верно? Сначала надо увидеть духа, а потом уже вызывать охотников за привидениями.
Он снова шутил, и Франческа не выдержала и расхохоталась. Каждый раз, когда она смеялась, она становилась особенно хорошенькой, и Чарли решил, что должен почаще ее смешить, чтобы почаще любоваться ее сияющими глазами и ямочками на щеках. Была у него и еще одна причина. Одухотворенная красота Франчески производила на него сильное впечатление, даже когда она была задумчива или печальна, однако в эти моменты она всегда оставалась настороже и успевала укрыться в своей раковине прежде, чем Чарли протягивал к ней руки. За смехом же Франческа забывала об осторожности.
— Да нет, я серьезно, — сказала она, все еще улыбаясь. — Ты знаешь, я ведь верю в духов. Иногда мне даже кажется, что они окружают нас постоянно, только мы не всегда замечаем их присутствие. Мы могли бы, если бы дали себе труд остановиться, прислушаться, сосредоточиться, но нам, как правило, до них и дела нет…
Она говорила серьезно. Чарли понял это, но не сумел сразу перестроиться на новый лад и поэтому ответил довольно легкомысленным тоном:
— Как приду домой — сразу попробую сосредоточиться, — сказал он. — Какие будут рекомендации, мисс Магическая Сила? Столик и блюдечко?
Или достаточно медитации по системе йогов?
— Ты невыносим!.. — с притворным отчаянием воскликнула Франческа. — Вот истинный сын железобетонного двадцатого века! Посмотрим, как ты запоешь, когда она разбудит тебя среди ночи и позовет за собой.
— Куда это?.. Впрочем, куда бы она меня ни позвала, эта идея мне что-то не нравится, — неискренне сказал Чарли. На самом деле он очень хотел бы встретиться с Сарой лицом к лицу, поговорить, задать ей свои вопросы. — Не пугай меня, иначе мне страшно будет ехать домой, и тебе придется уложить меня в гостиной на диванчике.
Франческа хмыкнула. Она сомневалась, что он так уж боится духов. От предложения заночевать у нее Чарли, пожалуй, не отказался бы, но Франческа не собиралась предлагать ему ничего подобного.
Кофе тем временем был давно выпит, и Чарли собрался уезжать. Прощаясь с Франческой, он с трудом выбирал подходящие слова. Взаимная симпатия определилась вполне отчетливо, но они так и не признались друг другу в этом, и оттого, должно быть, оба чувствовали себя неловко.
В конце концов Чарли решился и предложил Франческе отправиться в Клэрмонт еще раз, может быть, завтра, чтобы снова кататься на лыжах втроем, но она без колебаний отказалась. Их отношения, как их ни называй, развивались чересчур стремительно, и это пугало Франческу.
— У меня много работы, — сказала она уверенно.
— Но ведь библиотека по понедельникам закрыта, — попробовал уговорить ее Чарли.
— Мне надо работать над диссертацией, а Моник надо в школу.
— Вам, девочки, не позавидуешь, — вздохнул Чарли. — Особенно Моник, которой так мало задают.
— Действительно, ничего веселого, — улыбнулась Франческа. Ей ничто не мешало отложить работу, да и Моник была бы только рада один день не пойти в школу, но дело было совсем не в этом. Фран ческе было слишком хорошо с Чарли, а это значило, что он стал для нее опасен.
— И все же никто не снимает с нас этих обязанностей, — добавила она на всякий случай.
— А вот тебе другой вариант на выбор: вы с Моник могли бы приехать ко мне вечером, и мы устроили бы загонную охоту на духов! — весело предложил Чарли, и Франческа рассмеялась.
— От такого предложения трудно отказаться, и все же, Чарли, — нет. Последнее время я совсем запустила диссертацию, и мне надо наверстывать упущенное. Может быть, как-нибудь в другой раз…
Если ты не раздумаешь.
Она еще немного постояла в дверях, глядя, как он садится в свой «Форд» и отъезжает. Потом Франческа ушла в дом, а Чарли думал о ней всю дорогу до своего лесного шале. Он то жалел, что не обнял и не поцеловал ее, то благодарил небеса, что уберегли его от соблазна. Соверши он этот дерзкий шаг, и он мог никогда больше ее не увидеть. И все же Чарли уже почти не сомневался, что между ними зарождается чувство, которое он пока не решался определить.
Оставив машину у дороги, Чарли медленно шел к дому по знакомой лесной тропе, но войти внутрь не спешил. Все его мысли были заняты Франческой. Почему она отказалась отправиться завтра в горы? Чарли, конечно, понимал, что дело здесь не в диссертации и не в пропущенных занятиях Моник; он чувствовал, видел, что Франческе хорошо с ним, и не понимал, почему она отказалась.
В конце концов, уже дома он не выдержал и набрал ее номер. Чарли знал, что уже очень поздно — начало первого ночи, но это не остановило его.
Впрочем, она скорее всего еще не легла.
— Алло? — послышался в трубке встревоженный голос Франчески. Ей вообще звонили редко, а в такой поздний час — никогда, поэтому, когда телефон вдруг зазвонил, она просто испугалась.
— Я только что видел призрака! — безо всякого вступления выпалил Чарли. — Он был десяти футов ростом, у него были рога и огромные красные глаза.
И для пущего страху он надел мою лучшую рубашку. Хочешь приехать и взглянуть на него?
Голос Чарли действительно был похож на голос испуганного мальчишки, и Франческа расхохоталась в трубку.
— Нет, Чарли, ты неисправим! — сказала она наконец. — Я говорила совершенно серьезно. Люди действительно видят духов в старых домах — я сама несколько раз слышала об этом на заседаниях нашего Исторического общества. И это не какие-то абстрактные чудища, вроде того, которое ты описал, — это конкретные, вполне узнаваемые люди, которые когда-то жили в этих краях. Я специально занималась этим вопросом и нашла много любопытного…
Она пыталась говорить серьезно, но ее все еще разбирал смех.
— Тогда тем более приезжай скорее и опознай это чудище. Оно заперло меня в туалете.
— Тогда твое положение безнадежно. — По ее голосу Чарли понял, что она улыбается.
— Ты права. В этом-то и беда, Франческа… Я собираюсь написать прощальное письмо и подписаться: «Утративший надежду». Потом, как Миранда Грей[6], — я засуну его во флакон из-под лосьона и спущу в канализацию. Я хочу, чтобы весь мир знал, что я наконец встретил ту самую женщину и что нас обоих тянет друг к другу, но, если я признаюсь ей в этом, она возненавидит меня. Я не прав, Франческа?
В трубке долго молчали. Так долго, что Чарли в отчаянии подумал, что он все испортил. Наконец — о, счастье! — Франческа заговорила.
— Она не будет ненавидеть тебя, Чарли, — негромко сказала Франческа. — Просто ей это не нужно. Она не сможет ответить тебе взаимностью.
То, что с ней уже произошло, слишком напугало ее и оставило слишком глубокие раны. Ты понимаешь?
Ее голос звучал так мягко и печально, что Чарли захотелось обнять ее, но она, будь он рядом, вряд ли позволила бы ему даже такую малость.
— Ты просто убедила себя в этом! Но я не верю! — воскликнул он. — Я знаю, в последнее время я выгляжу не лучшим образом, но… Я вообще не понимаю, что мне делать и как быть! Десять лет, долгих десять лет я жил в своем собственном, выдуманном до последней точки, до последнего гвоздя мирке, и вот теперь его больше нет. Я очутился в реальном мире — в незнакомом и холодном реальном мире, где до меня никому нет дела, и мне больно и одиноко. Еще недавно я говорил то же самое, что и ты сейчас, но со мной вдруг что-то произошло… или происходит. Еще три дня назад я как безумный оплакивал свой погибший мир, я рыдал над телефонной трубкой, когда Кэрол позвонила и сказала, что выходит замуж, — и вот теперь я разговариваю с тобой и чувствую… чувствую что-то такое, чего я не испытывал уже давно, а быть может — никогда. Это очень странно, это удивительно, Франческа. Быть может, мы с тобой так и останемся просто знакомыми, поскольку большего я вряд ли заслуживаю, и все же… Все-таки мне хотелось бы, чтобы ты знала…
Он покраснел, как мальчишка, запустивший руку в сахарницу и пойманный на месте преступления, но и Франческа была в замешательстве"
— ..Знала, что ты мне очень нравишься, — закончил Чарли. Его чувство, как он начинал понимать, было, возможно, гораздо серьезнее, но Чарли не осмелился сказать об этом.
— Ты мне тоже, — честно ответила Франческа. — И мне не хотелось бы обижать тебя или причинять новую боль.
— Ты и не сможешь, — ответил Чарли. — Это со мной уже проделали, и должен тебе сказать, проделала женщина более умелая. По сравнению с ней ты — просто любительница.
— Ты тоже не сможешь обидеть меня, я знаю, — ответила ему Франческа. — Поверь, Чарли, я очень высоко ценю твою выдержку и деликатность. Наверное, ты очень хороший и добрый человек…
Она ничего больше не добавила, но Чарли понял, что Франческа думает о своем муже. Каким бы он ни вспоминался ей сейчас — любящим и страстным, как в первые дни супружества, или же холодным и равнодушным, как в финале их брака, — он был недостойным человеком, и Франческа знала это. Он злоупотребил ее мягкосердечием и порядочностью и бросил. Конечно, теперь Франческе страшно было представить себе, что кто-то опять может обойтись с ней так, как Пьер.
— Мы ведь можем остаться просто друзьями? — печально спросила она, не желая терять его и в то же время не рискуя начать другие отношения.
— Конечно, можем, и останемся, — преувеличенно бодро откликнулся Чарли. Потом ему в голову пришла новая мысль:
— А ты позволишь твоему новому другу пригласить тебя и Моник на ужин?
Скажем, послезавтра? Помни, ты уже один раз отказала мне и не должна больше говорить «нет».
Я тебе не позволю, в конце концов, с друзьями так не обращаются. Я могу заехать за вами, когда ты освободишься. Съедим по пицце и запьем пивом.
Идет?
Франческе не оставалось ничего другого, как согласиться. Он принял ее предложение дружбы, принял на ее условиях, но потребовал залог.
— Идет, — сдалась она. Противостоять Чарли было нелегко.
— Значит, я заеду за вами в шесть? О'кей?
— О'кей, — Франческа снова улыбалась. Кажется, из первой схватки они вышли, не нанеся друг другу урона.
— Я еще позвоню тебе, если увижу духа, — сказал Чарли на прощанье, но, прежде чем Франческа успела положить трубку, он окликнул ее.
— Да? — Ее голос звучал, как после быстрого бега, и Чарли представил себе ее милое лицо.
— Спасибо тебе, — сказал он.
Франческа поняла, что он имел в виду, и улыбка на ее лице не исчезла даже после того, как в трубке раздались короткие гудки отбоя. Они просто друзья, сказала она себе. Просто друзья, не больше. Чарли так и понял ее. Или все-таки нет?
Сидя на кровати в своей спальне, Чарли вертел в руках теплую телефонную трубку. Франческа очень ему нравилась, но он понимал, что завоевать ее доверие будет очень непросто. Впрочем, она, безусловно, стоила и терпения, и усилий с его стороны. Пока Чарли был очень доволен собой.
Франческа согласилась снова встретиться с ним, и это была его маленькая победа. Чтобы вознаградить себя, Чарли взял с полки один из кожаных томиков.
Только сейчас он понял, что по-настоящему скучал без этих дневниковых записей. Чарли скучал по Саре, как по живому человеку, и теперь, открыв заложенную страницу и увидев ее ровный бисерный почерк, он подумал, что сегодняшний день определенно удался.
Глава 6
Как и обещал, Франсуа де Пеллерен вернулся в Шелбурн в августе и сразу же отправился проведать Сару. Когда он подъехал к ее домику, она работала в огороде и не услышала топота копыт его вороного коня. Спешившись, Франсуа подошел к ней совершенно неслышно, и Сара увидела его, только когда тень гостя упала на землю перед самыми ее глазами. Вздрогнув, она выпрямилась и повернулась к нему, и на лице ее, сменяя друг друга, появились испуг, удивление, радость…
— Если вы и дальше будете меня так пугать, — просто сказала она, — мне придется повязать вам колокольчик на шею.
Сара покраснела и, чтобы скрыть замешательство, начала поспешно благодарить Франсуа за ожерелье из медвежьих клыков, которое он оставил ей в подарок перед отъездом.
— Как вы жили все это время, Сара? — спросил он, с явным удовольствием выговаривая ее имя.
Он уже заметил, что ее лицо покрылось ровным золотистым загаром, а волосы были разделены пробором и заплетены в длинную толстую косу, что делало ее похожей на индианку. Это сходство еще больше усиливалось благодаря гордой осанке и особой манере держаться, и Франсуа невольно вспомнил Плачущую Ласточку.
— А где побывали вы, Франсуа? — ответила она вопросом на вопрос, когда они медленно шли к дому.
— Там, — Франсуа показал рукой на север. — С моими краснокожими братьями. Мы ездили в Канаду торговать с гуронами.
Он не стал распространяться о том, что побывал в столице Североамериканских Соединенных Штатов и уже во второй раз встречался с Джорджем Вашингтоном, с которым он обсуждал вопрос заключения перемирия с индейцами майами, продолжавшими беспокоить поселенцев в Огайо. Гораздо больше его интересовала жизнь Сары, ее планы и надежды на будущее. Впрочем, он и так видел, что она вполне обжилась на новом месте.
— Как давно вы были в гарнизоне? — спросил он. — Встречались ли вы с полковником? Как поживает старина Джеймс?
За разговором они дошли до ручья, и Сара остановилась, чтобы напиться.
— Я была слишком занята, — ответила Сара, набирая полную кружку холодной ключевой воды и протягивая ему. — Последние три недели мы сажали тыкву, помидоры и чечевицу. Даст бог, к зиме будем с хорошим урожаем.
Впрочем, полковник несколько раз присылал к ней гонца-индейца, чтобы справиться о ее здоровье и поинтересоваться, не нужна ли ей помощь.
Тот же гонец доставил ей два письма от Амелии Стокбридж и одно письмо от Белинды Блейк. Обе дамы заклинали ее оставить Шелбурн и вернуться к цивилизации, заодно сообщая все последние бостонские новости и сплетни, но Сара не вняла их уговорам. Она была счастлива в своем новом доме, и Франсуа это видел.
— А куда вы направитесь теперь? — поинтересовалась Сара, приглашая Франсуа в гостиную, в которой благодаря нескольким могучим вязам, защищавшим эту часть дома от лучей полуденного солнца, было намного прохладнее, чем за стенами дома. Строители специально учли это, когда возводили дом для Сары, и она не раз поминала их добрым словом.
— В гарнизон. У меня назначена важная встреча с полковником, — ответил Франсуа. Полковника Стокбриджа очень волновала проблема кентуккийских добровольцев, которые в прошлом году сожгли несколько поселков шауни и, в нарушение всех договоров, воздвигли мощный форт на землях этого индейского племени. Теперь возмездие было неминуемо. Вождь Голубой Камзол уже вторгся на территорию Кентукки с многочисленным отрядом и атаковал несколько поселенческих общин, и полковник опасался начала более широкомасштабной кампании. Что касалось Франсуа, то он вполне разделял его опасения.
— Неужели нельзя остановить столкновение? — озабоченно спросила Сара, когда Франсуа объяснил ей ситуацию.
— Боюсь, что нет, — ответил он. — Голубой Камзол в ярости. С ним трудно иметь дело — впрочем, как и с каждым, кто вступает на тропу войны. Я несколько раз пытался говорить с ним, но ирокезов он любит не больше, чем белых. Его воины успокоятся только тогда, когда захватят богатую добычу и привяжут к своим седлам достаточно скальпов.
Пока же я не вижу способа его остановить или помешать ему, если только не начнется большая война, в которую будут вовлечены сразу несколько больших племен. Но никто — ни белые, ни краснокожие — этого не хочет.
Франсуа очень хорошо представлял себе возможные события, и в данном случае его симпатии принадлежали обеим сторонам почти что в равной степени, хотя обычно он сочувствовал индейцам больше, чем белым. В конце концов, это была их земля.
— А это не опасно — вести переговоры с этим Голубым Камзолом? Ведь вы для него скорее белый, чем ирокез, — с опаской спросила Сара, и Франсуа чуть-чуть улыбнулся, почувствовав в этом вопросе искреннюю заботу и сочувствие.
— Я думаю, что для него это не имеет значения, Сара. Самое главное, что я не принадлежу к шауни — для Голубого Камзола это достаточно веская причина, чтобы раскроить мне череп. Он — отважный воин, но его сердце отравлено гневом и жаждой мести, — сказал Франсуа очень серьезно и даже, кажется, с некоторой долей то ли уважения, то ли страха, который показался Саре вполне уместным.
Вождь Голубой Камзол был, пожалуй, единственным, кто не боялся ввергнуть свой народ в новую большую войну.
Они еще долго говорили об этих и других вещах.
Когда они снова вышли наружу, жара спала, и Сара предложила Франсуа прогуляться к водопаду. Это был ее собственный маленький ритуал, которым она почти никогда не пренебрегала. Франсуа ответил легким кивком, и оба направились по знакомой тропе.
Вскоре вдали послышался шум воды, деревья расступились, и водопад предстал перед ними во всей своей красе. Сара забралась на свое любимое местечко на скале, и Франсуа некоторое время с невыразимой нежностью смотрел сверху вниз на ее узкую спину и склоненную голову. Он хотел сказать Саре, что часто думал о ней и что ему очень хотелось увидеть ее снова, но он молчал. Он просто стоял рядом с ней, и это ощущение близости вознаградило его за долгую разлуку.
Так, думая каждый о своем, они провели у водопада довольно много времени. Сара то и дело бросала на Франсуа незаметные взгляды. Кожа Франсуа от долгого пребывания на жарком солнце стала бронзово-красной, резкие от природы черты заострились еще больше, темные глаза провалились, а высокие скулы обозначились четче. Постороннему человеку трудно было бы представить, что он принадлежит к белой расе. Смотреть на Франсуа Саре было приятно. Он был другом, которому она доверяла, и, когда они возвращались к дому, она даже не отстранялась, когда его загорелая сильная рука касалась ее локтя.
Когда они вышли на поляну, Сара невольно замедлила шаги.
— Значит, вы еще не были в Дирфилде? — спросила она негромко. — Вы хотите остановиться у полковника в гарнизоне?
— Да, — коротко ответил Франсуа, внимательно глядя на нее. — Я встречаюсь там с моими людьми.
— Может быть, вы согласитесь поужинать со мной? — предложила Сара, и Франсуа с радостью согласился. Он вполне мог переночевать в лесу или у Сары на сеновале, а рано утром выехать в гарнизон. Полковник Стокбридж не ждал его точно в назначенный день, поскольку путешественника всегда могли задержать в дороге какие-то чрезвычайные обстоятельства.
.
До ужина оставалось еще время, и Франсуа, ловко раскинув на опушке сплетенные из конского волоса силки, поймал в них несколько кроликов.
Сара приготовила из них нежнейшее рагу с овоща ми со своего огорода, и мальчики-работники наелись так, что с трудом смогли встать из-за стола.
После обеда они ушли, чтобы заняться работой, а Сара и Франсуа остались вдвоем в ее маленькой уютной кухне. Они еще долго разговаривали о всяких вещах, а когда совсем стемнело — вышли на поляну, залитую белым светом полной луны. Потом черное небо прочертила падающая звезда, и Франсуа сказал, что, по поверьям индейцев, это добрый знак.
— Вам будет хорошо здесь, Сара, — сказал он, поглядев на нее. — Индейцы верят, что увиденная в полнолуние падающая звезда приносит счастье.
— Я счастлива, — ответила Сара искренне. У нее действительно было все, о чем она когда-либо мечтала, и ничего сверх этого Сара не хотела.
— Но ваша жизнь здесь только начинается, — не согласился с ней Франсуа. — Вам предстоит совершить многое, набраться новых знаний и опыта и передать вашу мудрость другим.
Он говорил как настоящий индеец, и Сара невольно улыбнулась, хотя она не очень-то и поняла, что имеет в виду Франсуа.
— У меня нет никакой особенной мудрости, Франсуа. Во всяком случае, такой, которой стоило бы с кем-либо делиться. Все, чего я хочу, это жить своей собственной жизнью, не причиняя никому зла. Я заслужила спокойную жизнь.
Действительно, она приехала в Новый Свет для того, чтобы залечить свои раны, а не для того, чтобы поучать других, но Франсуа, кажется, был с ней не совсем согласен.
— Вы пересекли огромный океан на крошечном суденышке — одного этого вполне достаточно, чтобы понять: вы — очень храбрая женщина. И мне кажется, Сара, что вы не должны прятаться от всех в этой глуши.
Сара только пожала плечами. Чего он, в самом деле, от нее ждал? Она не могла проповедовать ирокезам веру Христову, не могла даже вести переговоры с Голубым Камзолом и встречаться с президентом, как он. Она не могла научить ничему особенному даже двух мальчишек, которые работали у нее, потому что не знала, что может им пригодиться, а что — нет. В конце концов, Патрик и Джон были уроженцами этой страны и знали ее гораздо лучше, чем она. Так о чем же он говорит, этот странный, непонятный человек?
— Я хотел бы когда-нибудь познакомить вас с Красной Курткой, сахемом ирокезов, — сказал Франсуа, еще больше удивив ее.
— Зачем? — спросила Сара, изумленно приподнимая брови.
— Он — великий воин и оратор, — последовал ответ. — Вам будет интересно поговорить с ним.
Предложение Франсуа удивило Сару, оно даже разожгло в ней огонь любопытства. В конце концов, подумала Сара, она ничем не рискует, ведь рядом с ней будет Франсуа.
— Пожалуй, я не откажусь, — задумчиво ответила Сара.
— Индейские врачеватели мудры, как ты, — таинственно ответил Франсуа. Сегодня он говорил странно — загадками, и Сара почувствовала, как растет и крепнет меж ними связь, зародившаяся еще в прошлый его приезд.
Они долго стояли в лунном свете, и Сара ощущала в душе какой-то странный трепет. Вокруг них лежал притихший, затаившийся, но живой, наполненный мир, в котором каждую минуту что-то происходило, и точно так же что-то происходило с ними обоими. Франсуа даже не прикасался к ней — напротив, он как бы намеренно держался от нее на некотором расстоянии, — и все же Сара чувствовала себя так, словно он медленно притягивает ее к себе. Она знала, что не должна уступать ему, но это было выше ее сил. Невидимый, но могучий поток нес ее куда-то в неизвестность, и Сара решила отдаться на волю этого таинственного течения, хотя сердце ее замирало от сладкого ужаса.
Прошло еще сколько-то времени, прежде чем они снова вернулись во двор ее дома, где стоял навес для хранения сена. Остановившись возле него, Франсуа взял ее руки в свои и легко прикоснулся к ним губами. Это было движение из другой, прошлой жизни — так он поступил бы, если бы они встретились во Франции, — и оба почувствовали это. Франсуа тотчас вскинул на нее глаза, словно спрашивая, не допустил ли он бестактность, и Сара чуть заметно покачала головой. В этом человеке было что-то и от свирепого ирокеза, и от галантного француза, бесстрашного воина и миссионера-миротворца. Он был то прост и понятен, то многозначителен и загадочен, как средневековый мистик, и Сара терялась в догадках, каков же Франсуа де Пеллерен на самом деле.
Пожелав Саре спокойной ночи, Франсуа отправился на сеновал, а Сара вернулась в дом.
Утром следующего дня, когда она проснулась, Франсуа уже не было, но в кухне на столе лежал узкий индейский браслет, сделанный из разноцветных раковин. Он был так красив, что Сара сразу же надела его на запястье и поднесла руку к свету, Чтобы полюбоваться нежными переливами перламутра. Только потом она подумала, что для того, чтобы оставить здесь свой подарок, Франсуа должен был прокрасться в дом, пока она спала. Мысль о его вторжении заставила ее сердце биться чаще.
Франсуа не был крупным или очень высоким мужчиной, но он был очень силен и обладал мужественной, привлекательной внешностью, которую не портила даже бросающаяся в глаза жесткость и суровость черт. Его штаны из оленьей кожи и расшитые иглами дикобраза мокасины выглядели экзотически, но Сара уже начала привыкать к необычному виду Франсуа — индейский наряд выглядел естественно на его мускулистой, почти совершенной фигуре. С Сарой он был вежлив и почтителен, и все же, несмотря на всю симпатию и даже дружескую привязанность, которую Сара к нему испытывала, Франсуа оставался для нее загадкой.
Но когда, позавтракав в одиночестве, Сара работала в огороде, она с удивлением обнаружила, что скучает по Франсуа. Напрасно она уверяла себя, что они едва знакомы и у нее нет и не может быть никаких особых причин желать его возвращения, чувство одиночества и пустоты не проходило. С Франсуа было интересно разговаривать, а его присутствие действовало на нее успокаивающе. Они могли часами гулять по лесу, не произнося ни слова, и при этом каждый, похоже, знал или догадывался, о чем думает другой. Франсуа был мудр в своих решениях, от него она узнала много неизвестного ей раньше о духовной жизни индейцев, о том, как сам Франсуа входил в эту новую жизнь.
Даже прогулка к водопаду, которую Сара предприняла после обеда в надежде вернуть утраченное душевное равновесие, не помогла ей полностью избавиться от мыслей о нем. Сара мечтательно устремила взгляд в небо, расположившись у водопада, и думала о Франсуа, когда вдруг увидела его перед собой.
— Определенно, вам нравится пугать меня! — рассмеялась она. — Я думала, что вы уже на пути в Дирфилд.
— Я уже встретился с полковником, — коротко ответил Франсуа, и Сара вдруг поняла, что это еще не все новости. Но Франсуа сосредоточенно молчал, как будто внутри его происходила какая-то борьба.
— Что-то случилось? — спросила Сара, не проявляя, впрочем, особенного беспокойства.
— Смотря как посмотреть, — ответил Франсуа, и Сара впервые увидела на его лице смятение. Он не знал, как сказать Саре о том, что он думал, но и молчать Франсуа не мог. Мысли о ней преследовали его все утро.
— Я все время думаю о вас, Сара, — сказал он наконец, и Сара напряглась в ожидании. — Не знаю, как и начать…
— Что вы хотите сказать, Франсуа? — мягко спросила она. Франсуа выглядел таким озабоченным и встревоженным, что она прониклась к нему искренним сочувствием. Сара понимала его, как никто другой, — ведь она сама тщетно пыталась не думать о нем все утро.
— В ваших силах запретить мне приходить сюда, видеться с вами, — решился продолжить Франсуа. — Я знаю, как много несчастий вы перенесли в прошлом, сколько горя изведали и как вы боитесь, что кто-то может снова причинить вам боль… Но я обещаю, что никогда не сделаю вам больно.
Сара посмотрела в его глаза, полные смятения и тревоги, и поняла, что он говорит правду.
— Я хочу быть вашим другом! — сказал Франсуа с отчаянием в голосе. На самом деле он хотел большего, много большего, но признаться в этом Саре он не мог. Пока не мог. Он знал, что и так сказал слишком много и, возможно, выдал себя, но ему важно было знать, как отнесется Сара к его словам. Но его слова, к счастью, не оттолкнули Сару, чего он втайне опасался. Она была озабочена, удивлена, но не испугана.
— Я тоже много думала о вас, — призналась Сара. — И сегодня тоже, Смутившись, Сара опустила глаза, но уже в следующую секунду подняла голову и, глядя на него снизу вверх, улыбнулась невинной и чистой улыбкой.
— Мне совершенно не с кем поговорить, — добавила она с очаровательной непосредственностью.
— Это единственная причина, которая заставляет вас вспоминать обо мне? — спросил Франсуа, сосредоточенно сдвигая брови.
— Мне нравится беседовать с вами, — ответила Сара негромко. — Кроме того, мне многое нравится в вас…
Он не ответил. Опустившись на камень рядом с ней, Франсуа взял ее руку в свою и долго не выпускал, а она вдыхала исходящий от него запах леса, дубленой оленьей кожи и сладковатый запах пота.
Ей было так хорошо рядом с ним, что не хотелось ни о чем думать, и она только молча следила за падением водяных струй в чашу водоема и за переливами встававшей над водопадом радуги.
Они вернулись тогда, когда солнце уже опустилось к верхушкам деревьев. У ручья они снова остановились, чтобы напиться, и Франсуа, подавая ей оловянную кружку, вдруг спросил, не хочет ли она прокатиться с ним по долине.
Услышав это необычное предложение, Сара улыбнулась.
— Я люблю иногда проехаться верхом, безо всякого повода — просто для того, чтобы отвлечься, сказал он, выводя из конюшни своего вороного, на котором была лишь уздечка. У Франсуа было удобное европейское седло, которым он всегда пользовался, — в отличие от индейцев, предпочитавших простые войлочные попоны или шерстяные одеяла, — но сейчас он его почему-то не взял. Сара ждала, что сейчас он выведет и ее любимую пегую кобылку, но Франсуа уже сидел на коне и протянул ей руки, чтобы она могла сесть сзади.
Немного поколебавшись, Сара уселась по-мужски позади него и обхватила Франсуа руками за пояс. Франсуа легко тронул коня, и могучее животное побежало через поляну легкой размашистой рысью. Спустившись по лесистому склону в долину, они поехали шагом по высокой траве, которая доставала коню до самого брюха. Вокруг было очень красиво, и Сара залюбовалась пейзажем, окрашенным последними отблесками уходящего дня.
Легкий галоп по берегу реки подействовал на нее ободряюще, и Сара чувствовала себя по-настоящему свежей и отдохнувшей. Когда они вернулись на ферму, было уже темно, и Сара принялась спешно готовить ужин. Франсуа помогал ей: ловко освежевав кролика, которого поймали в силок Патрик и Джон, он бросил мясо в котел и добавил в блюдо сушеные коренья из своих запасов.
После ужина Франсуа собрался в путь, и Сара даже не стала предлагать ему переночевать. Оба знали, что ему пора в дорогу. Сегодня и так случилось нечто особенное — между ними возникла какая-то связь, которая и пугала их обоих, и одновременно обнадеживала.
— Вы вернетесь? — спросила Сара, с грустью наблюдая за тем, как Франсуа собирается в дорогу и привязывает к седлу мешок с лепешками, которые Сара собрала ему в дорогу.
— Да, через месяц или около того, — ответил Франсуа и, легко вскочив на коня, смерил Сару таким суровым взглядом, что она сразу припомнила их первую встречу. Только теперь она нисколько его не боялась. Сара знала, что будет очень скучать без него и что даже этот его взгляд она будет вспоминать с нежностью. Она уже поняла, что ее тянет к нему, тянет с такой силой, что сопротивляться этому влечению Сара уже не могла.
— Будьте осторожны, Сара, и постарайтесь не наделать ошибок, — сказал Франсуа на прощание.
— Мне не позволит совершить их та самая мудрость, которая, как вы утверждаете, у меня есть, — ответила Сара, и оба рассмеялись.
— Свою мудрость вы тратите на всех, кроме себя самой, — промолвил Франсуа, снова становясь серьезным. — Прошу вас, Сара, будьте осторожны!
Он сказал эти слова с горячностью и волнением и, махнув на прощанье рукой, шагом выехал со двора. Сара, стараясь не расплакаться, смотрела ему вслед, но скоро его силуэт растаял в темноте, и она перестала его видеть.
Прошел месяц, прежде чем в начале сентября Франсуа снова появился в Дирфилде. У него были дела в гарнизоне, и он собирался пробыть там около недели, встречаясь с командирами других фортов и вождями дружественных индейских племен. Все эти совещания и переговоры были посвящены все той же старой проблеме шауни и Майами, которые продолжали свои опустошительные набеги на поселенческие фермы и постоянно беспокоили армию, предпринимая дерзкие рейды в глубь территории Массачусетса.
Франсуа приходилось постоянно находиться в Дирфилде, однако, как только у него выдавалось несколько часов свободных, он сразу же ехал к Саре.
Эти его визиты были тайными, и о них никто не знал. Когда в беседе с начальником гарнизона Франсуа случайно упомянул имя Сары, полковник сказал, что не видел ее вот уже несколько месяцев. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же послал ей приглашение на ужин, которое Сара приняла с благодарностью.
Встретившись в форте, Сара и Франсуа сделали вид, что увиделись в первый раз после долгого перерыва и что нисколько не интересуются друг другом, однако старого полковника было не так-то легко провести. Каждый раз, когда Франсуа словно бы невзначай глядел на Сару, в его глазах вспыхивал неистовый огонь, и полковник не мог не задаться вопросом, что бы это могло значить. К счастью, он не стал долго об этом раздумывать; у него хватало других забот, и к концу вечера он уже забыл об этой маленькой странности. Саре и Франсуа, как они полагали, удалось сохранить свой секрет, и, вернувшись на ферму, они много смеялись над этим забавным эпизодом, который еще больше сблизил их, превратив в связанных общей тайной друзей-заговорщиков.
После этого Франсуа с позволения Сары остался у нее на несколько дней. Он по-прежнему ночевал на сеновале, а днем они гуляли в лесу, ходили к водопаду и катались верхом. Сара показала себя очень неплохой наездницей. Она не останавливалась перед препятствиями и брала их с ходу, что было достаточно трудно, поскольку во время прогулок с Франсуа она пользовалась дамским седлом, купленным еще в Бостоне. Свой выбор она объясняла нежеланием свалиться с лошади у него на глазах, что было более чем вероятно, если бы она — в своей широкой хлопчатобумажной юбке — сидела в седле по-мужски. Франсуа согласился, что это было бы то еще зрелище, и оба весело рассмеялись, когда представили себе, как может выглядеть подобное падение со стороны.
Они провели вместе несколько чудесных дней, наполненных таким беззаботным счастьем, о котором Сара еще недавно не смела и мечтать. Их дружеские отношения окрепли, но Франсуа так и не решился пересечь границу, которую Сара так тщательно провела между ними.
Только однажды, когда они медленно шли по лесной тропинке от водопада, он спросил, не боится ли она, что ее муж, движимый жаждой мести, может приехать в Америку. Этот вопрос беспокоил его с тех самых пор, когда он впервые услышал от Сары подробный рассказ о том, каким человеком был ее муж, однако только сейчас он осмелился высказать свои опасения вслух.
— Не думаю, что он отважится на это, хотя, возможно, ему этого и хотелось бы, — ответила Сара без тени тревоги. — Эдвард никогда не питал ко мне настоящей ненависти. По большому счету, я была ему глубоко безразлична. Кроме того, добраться до Америки — это не вскочить на коня и проскакать пару миль до ближайшего кабака. Эдвард не станет подвергать себя опасностям дальнего пути ради того лишь, чтобы отомстить мне.
Ее собственное путешествие на «Конкорде» и связанные с ним неудобства были все еще свежи в памяти Сары.
— А если он захочет вернуть себе свою собственность? — спросил Франсуа. — Есть люди, которые никогда не отдадут своего, хотя им это, быть может, вовсе не нужно. К тому же я не могу себе представить, чтобы вы были безразличны своему мужу…
— Любимая вещь для битья, любимый коврик для сапог… Вы это имели в виду? — с горечью спросила Сара. — Нет, я сомневаюсь в этом. Эдвард совсем не глуп — во всяком случае, он хорошо меня знает. Он должен понять, что раз уж я зашла так далеко, то ни за что не поверну назад и не вернусь с ним в Англию. Чтобы увезти меня, ему придется связать меня по рукам и ногам и заткнуть мне рот, а держать меня пленницей невыгодно — я способна доставить ему слишком много беспокойства, и он это знает. Нет, Эдвард прекрасно проживет и без меня.
Но Франсуа только покачал головой — он сомневался в этом. Ему было трудно представить себе мужчину, который смирился бы с тем, что такая женщина, как Сара, ускользнула от него. Впрочем, в любом случае Эдвард Бальфор не вызывал в нем ни малейшей симпатии, и иногда в груди Франсуа разгоралось яростное желание встретиться с ним лицом к лицу.
Время, к сожалению, летело стремительно, и не успели они оглянуться, как Франсуа надо было собираться в обратную дорогу. И, как и раньше, он отправлялся в дорогу в смятенном состоянии духа, ибо покидать Сару ему очень не хотелось. Разлука с нею давалась Франсуа все тяжелее, и он принужден был собрать всю свою волю в кулак, чтобы не выдать своих истинных чувств.
А Сара и не думала скрывать, как ей грустно с ним расставаться.
— Увижу ли я вас снова? — печально спросила она, наполняя свежей водой из родника его тыквенную флягу в кожаном чехле, расшитом на индейский манер разноцветными бусами и крашеными иглами дикобраза. Этот чехол подарила Франсуа Плачущая Ласточка, но Сара этого не знала.
— Нет, — резко ответил Франсуа. — Я больше никогда не приеду сюда.
Ответ прозвучал твердо и категорично, и Сара, решившая было, что это просто неудачная шутка, посмотрела на него с немым вопросом в глазах.
— Почему вы так говорите, Франсуа? — спросила она, не пряча своего огорчения, и он сразу это заметил. Должно быть, решил он, Сара подумала, что он отправляется в далекую и опасную экспедицию на запад.
— Потому что с каждым разом мне все труднее покидать вас, — ответил он с непроницаемым выражением лица. — После того как я встретил вас, все остальные женщины будут казаться мне невыразимо скучными.
Услышав такой странный ответ, Сара недоуменно улыбнулась. Впрочем, у нее были те же проблемы — ей очень редко удавалось поговорить по душам с кем-то, кто был бы в состоянии ее понять. Живя уединенно, она неделями не видела никого, и ее единственными собеседниками были мальчики-ирландцы, которые у нее работали.
— Я рада это слышать, — промолвила она, но Франсуа повернулся и так посмотрел на нее, что Сара вздрогнула.
— В самом деле? — холодно осведомился он. — И это вас не огорчает?
Франсуа знал, как боится Сара чьей бы то ни было привязанности, которая могла бы сделать ее зависимой от другого человека. Она не раз упоминала при нем о своем намерении никогда больше не ходить замуж — да это было просто невозможно, пока ее законный супруг был жив. Тем не менее Франсуа по-прежнему считал, что она не должна оставаться одинокой до конца своих дней — для этого не было никаких разумных причин. Ее добровольное уединение было бессмысленным и никому не нужным, и в первую очередь — ей самой. Но вопреки логике и здравому смыслу Сара хотела быть одна. Она так часто об этом говорила, что он поверил ей.
— Не беспокойтесь, Сара, — промолвил он с неловкой улыбкой. — Я не хотел пугать вас.
Сара молчала. У нее не было ответов ни на один из его вопросов. Вернее, ответы были — она заранее приготовила их на такой случай, но почему-то сейчас у нее не поворачивался язык, чтобы сказать ему то, что она готова была сказать и говорила любому другому мужчине при первых же признаках опасности.
Этот последний обмен репликами омрачил и без того невеселое расставание. Франсуа уехал откровенно расстроенный, да и у Сары было неспокойно на сердце. Он все-таки обещал ей вернуться, но не знал когда. Его путешествия часто были долгими и опасными, и не в его власти было предотвратить все те мелочи, которые могли задержать Франсуа в дороге.
Главная причина тревоги Сары крылась, однако, в другом. За прошедшую неделю с небольшим они с Франсуа стали слишком близки, и хотя оба старательно избегали этой темы, она чувствовала, что их отношения стали иными, они больше не были отношениями друзей. Сара знала, что они могут говорить на любые темы и обсуждать любые вопросы, у них были сходные интересы и общие пристрастия, о многом они судили одинаково. Это пугало ее, и уже не один раз она задумывалась о том, чтобы попросить Франсуа не приезжать больше, но у нее не хватало силы воли, и она откладывала решительный разговор на неопределенное «завтра». И вот теперь он уехал, и, по-видимому, так надолго, что беспокойство за него вытеснило из сердца Сары все другие опасения и страхи.
Он появился только через шесть с половиной недель, в октябре, когда листья на деревьях окрасились в красный и желтый цвета и вся долина выглядела так, словно в ней с утра до вечера бушевало яркое, холодное пламя. На этот раз он не стал неслышно подкрадываться к ней: Сара увидела его первой. Он ехал через долину верхом на своем вороном, явно направляясь к водопаду, а она стояла у прогала на опушке и смотрела вниз, любуясь его уверенной посадкой и гордой осанкой. Франсуа был очень красив в своем индейском наряде — в длинной рубахе из мягкой выделанной замши, украшенной вышивкой, бисером и полосками из меха рыси, в коротком плаще из шкуры медведя и в замшевых штанах с бахромой. Волосы Франсуа были распущены, однако вместо кожаного ремня, которым он обычно их подвязывал, на голове его был настоящий индейский головной убор — широкая вышитая повязка из кожи, за которую было заткнуто множество орлиных перьев. Он выглядел как настоящий индеец, однако Сара узнала его сразу.
Франсуа сразу почувствовал, что за ним наблюдают. Повернувшись в ее сторону, он поднял голову и, заметив Сару, погнал коня галопом. Меньше чем через пять минут он уже влетел во двор фермы.
Бросив поводья, Франсуа соскочил на землю и, широко и радостно улыбаясь, приветствовал Сару.
— Куда же вы пропали? Франсуа, я так волновалась за вас! — с тревогой и радостью воскликнула Сара, и Франсуа почувствовал, как тепло у него стало на душе от этой искренней заботы. Он много думал об их последнем разговоре, и ему казалось, что, несмотря на все свои старания, он все же чем-то напугал или насторожил ее. Эти мысли смущали его покой на протяжении всех полутора месяцев его отсутствия.
И он не так уж заблуждался. Прошедшие шесть недель были для Сары настоящей пыткой. Не раз она решала сказать Франсуа, чтобы он больше не приезжал к ней, однако стоило ей увидеть его, как вся ее решимость исчезла без следа.
— У меня было слишком много дел, Сара, — ответил он печально. — И, боюсь, у меня не очень хорошие новости. Я не смогу задержаться у вас — мне нужно спешить в гарнизон, там меня ждут. Сегодня ночью мы выступаем в поход, в Огайо.
Сара огорченно нахмурилась.
— Снова Голубой Камзол? — спросила она, не скрывая своей тревоги, и Франсуа, заметив это, снова улыбнулся, хотя на сердце у него было тяжело.
Он так тосковал без нее и был рад этим нескольким минутам их встречи.
— Боюсь, что это — война, — сказал он. — Серьезная война. Неделю назад произошло первое крупное сражение. Полковник Стокбридж просил меня отправиться туда с моими людьми… На всякий случай он дает мне взвод солдат, но они вряд ли могут оказаться полезными при нынешнем положении. Впрочем, переговоров скорее всего все равно не будет, так что нам останется только присоединиться к частям регулярной армии. Ну что ж, и в том и в другом случае мы сделаем все, что в наших силах.
Он сказал это совершенно спокойно, но его спокойствие напугало Сару.
— Но вам грозит опасность! — испуганно воскликнула она, не вспомнив о своих прежних колебаниях и сомнениях. Еще раньше Сара подумала о том, что Франсуа, должно быть, догадывался о ее терзаниях и потому не приезжал так долго. Но сейчас все эти соображения не имели никакого значения. Главное, Франсуа грозила опасность — его могли ранить, даже убить!
— Значит, вы даже не сможете поужинать со мной? — с явным огорчением спросила Сара. Франсуа поспешно кивнул, и перья у пего на голове заколыхались.
— Отказать вам я не в силах. К сожалению, Сара, я не могу задержаться надолго — полковник ждет меня.
— Я быстро! — озорно воскликнула Сара, бросаясь к кухне. Через полчаса у нее был готов вполне приличный ужин, главной составной частью которого был вареный цыпленок, оставшийся от обеда.
Пока один из мальчиков бегал к ручью, где в холодном глиняном горшке, стоявшем в воде, хранилось это блюдо, Сара зажарила несколько форелей, пойманных ее работниками этим утром. Нежная мякоть спелых тыкв пошла на гарнир, а кукурузный хлеб у Сары всегда был свежеиспечен. Единственное отличие этой трапезы от всех предыдущих заключалось в том, что на этот раз Сара и работники обедали отдельно: юноши послушно удалились в свою хижину — впрочем, с облегчением, ибо оба робели перед Франсуа и лишались в его присутствии доброй половины своего неизменного ирландского аппетита.
— Уж не знаю, когда в следующий раз я смогу отведать такой замечательной еды, — заметил Франсуа с улыбкой, и Сара благодарно улыбнулась в ответ. Если бы кто-то увидел их сейчас, он бы удивился, что белая женщина так запросто обедает наедине с дикарем, ибо в облике Франсуа не было ничего, что указывало бы на его принадлежность к белой расе. Но ей это было безразлично. Досужие сплетни никогда не волновали Сару.
— Вы должны быть очень осторожны, Сара, обещайте мне, — снова предупредил ее Франсуа. — До Огайо далеко, но военные отряды шауни могут проникать и сюда.
Это было маловероятно, но возможно, и Франсуа хотел, чтобы Сара держалась настороже.
— Не волнуйтесь, с нами ничего не случится, — уверила его Сара. Последовав его совету, она купила два ружья и большой запас пороха и пуль. С ее помощью Патрик и Джон научились прилично стрелять и с успехом употребляли свое умение на то, чтобы снабжать хозяйку свежей дичью. Вряд ли они сумели бы противостоять даже небольшому отряду индейцев, но об этом Сара и не думала.
Здесь, в Шелбурне, она чувствовала себя в безопасности.
— Мне бы хотелось, чтобы вы перебрались в гарнизон при первых признаках опасности, — не успокаивался Франсуа. — Как только до вас дойдут слухи о нападении на кого-то из поселенцев, умоляю, не медлите! Остаться одной, когда идет война, — все равно что самому сунуть голову в капкан.
Он говорил с ней таким тоном, как будто она была его женой и то, что он говорил, действительно было важно для нее. Впрочем, да, было важно.
Сара не стала обманывать себя и выслушала его распоряжения спокойно и с достоинством. Одновременно она пыталась вспомнить все то, что она хотела сказать ему, пока он отсутствовал, поделиться с ним своими тревогами и сомнениями, но не находила слов. Когда же дар речи снова вернулся к ней, они снова заговорили как друзья, и за этим обменом самыми сокровенными мыслями время пролетело совершенно незаметно.
Было уже совсем темно, когда Франсуа вышел из домика Сары и подошел к своей лошади, мирно жевавшей овес в конюшне. Выведя ее под звездное небо, он неожиданно бросил поводья и, обняв Сару, прижал ее к своей груди. Франсуа не сказал ни слова — ему нужно было просто прикоснуться к ней, почувствовать тепло ее хрупкого, но сильного тела. Сара тоже молчала; обхватив его руками за пояс, она прижималась щекой к мягкой замше его рубахи и думала о том, как она была глупа, когда хотела скрыться от него, оберегая свою недавно обретенную свободу и свое драгоценное одиночество. Какое значение имело то, что ее прошлая жизнь была наполнена унижениями и болью? Что за дело ей было до того, что формально она оставалась замужем за Эдвардом? Для нее он был все равно что мертв, а прошлое благополучно кануло в Лету, и если не забылось совсем, то было уже бесконечно далеко. Она полюбила, полюбила по-настоящему, и сознание того, что этот сильный и прекрасный, похожий на индейца человек тоже любит ее, наполняло Сару ощущением невозможного, неистового счастья, смешанного со страхом.
Ведь он уходил от нее, уходил, чтобы сражаться и, возможно, погибнуть! Что, если выпавшее ей счастье будет слишком коротким? Что с ней будет, если она никогда больше не увидит его? Как много потеряют они оба, если неумолимая судьба разлучит их!
Когда она отстранилась от него, по лицу ее текли слезы. Никто из них так и не произнес ни слова, н в этом не было никакой необходимости — взгляды влюбленных говорили яснее и красноречивее всяких слов.
— Будь осторожен! — тихо шепнула Сара, и Франсуа ответил коротким кивком. Потом он легко вскинул в седло свое мускулистое гибкое тело и взялся за повод, готовясь тронуться с места. Саре очень хотелось сказать Франсуа, что она любит его, но она промолчала. Молчала, хотя и знала, что, если с ним что-нибудь случится, она будет горько жалеть о своей сдержанности.
Франсуа ни разу не обернулся. Он не хотел, чтобы Сара заметила, что он плачет. Скоро ночная мгла поглотила его.
Глава 7
На этот раз ожидание было еще более тягостным и тревожным. Близился уже День Благодарения, а Сара по-прежнему не получала от Франсуа никаких известий. Стремясь узнать хоть какие-нибудь новости, она стала чаще наведываться в гарнизон. Правда, поездка туда и обратно занимала у нее почти целый день, но как иначе было узнать что-то более или менее достоверное.
И действительно, до гарнизона время от времени доходили отрывочные сведения о боях, которые вела в Огайо регулярная армия. Шауни и их союзники Майами наносили белым значительный урон, сжигая посевы, угоняя скот, разоряя фермы и убивая поселенцев. Несколько раз они нападали на идущие по реке парусные баржи и захватывали богатую добычу, в основном — порох и свинец, которые еще больше увеличили атакующую мощь мобильных индейских отрядов. Положение белых осложнялось также и тем, что через неделю после начала войны на стороне вождя Голубой Камзол выступило многочисленное племя чикасо из Кентукки.
Армейскими частями в Огайо командовал бригадный генерал Джозайя Хармер, однако его войска пока терпели поражение. В засадах, на которые индейцы были большие мастера, он потерял только убитыми более двухсот человек, но, к счастью, Франсуа среди них не было.
Беспокойство Сары усугублялось еще и тем, что она не осмеливалась напрямую спрашивать у полковника о Франсуа и питалась лишь теми сведениями, которыми он и другие офицеры считали возможным с ней поделиться. Надеясь услышать что-то новое, она даже приняла приглашение полковника на торжественный ужин, который устраивался в гарнизоне в День Благодарения, однако ее постигло разочарование. На приеме присутствовали все гарнизонные дамы, и мужчины старались избегать разговоров, которые не были предназначены для нежных женских ушей. Правда, в конце концов виски все же развязало им языки, однако о войне они беседовали между собой, в то время как Сара принуждена была сидеть с дамами, расспрашивая их о здоровье детей и общих знакомых.
Когда на следующий день Сара возвращалась домой, она была почти рада тому, что ей не нужно больше ни с кем разговаривать, притворяясь беззаботной и веселой, в то время как сердце у нее сжималось от тревоги. Хорошо еще, что лейтенант Паркер был переведен в другой гарнизон и не досаждал ей назойливыми проявлениями своего внимания, иначе ей пришлось бы совсем тяжко.
Отправляясь в обратный путь, Сара взяла с собой проводника-индейца из племени вампаногов, который, как все его сородичи, отличался немногословностью и сдержанностью. За те несколько часов, которые понадобились им, чтобы добраться до Шелбурна, они не обменялись и несколькими фразами, и Сара была искренне благодарна краснокожему следопыту за молчание. Прежде чем расстаться с ним, она наполнила его седельную сумку провизией и насыпала полный рог пороха из своих запасов, и индеец, очень довольный и в то же время озадаченный непомерной щедростью белой женщины, отправился в обратный путь, Как только проводник скрылся за деревьями, до слуха Сары донесся какой-то странный шум. Насторожившись, она бросилась в дом, чтобы взять ружье, но не успела. Кусты на противоположном краю поляны расступились, и она увидела Франсуа. Он был в полном боевом облачении и в головном уборе из белых орлиных перьев, которые трепетали по ветру. Для полного сходства с индейцем не хватало разве что устрашающей боевой раскраски, которую Франсуа, как видно, смыл совсем недавно, ибо под левым ухом у него осталось пятно белой краски. На губах Франсуа играла победная улыбка, а спрыгнув на землю, он издал пронзительный боевой клич краснокожих, от которого при других обстоятельствах у Сары, наверное, остановилось бы сердце. Но сейчас она была без памяти от радости и, не колеблясь, ответила на его нежные объятия, в которые Франсуа заключил ее, лишь только его ноги коснулись земли.
— Сара! — воскликнул он, целуя ее.
— Боже мой!.. Франсуа! Как я скучала без тебя! — выдохнула Сара, когда он наконец выпустил ее.
Она уже не думала ни о своей сдержанности, ни о своем намерении держать его на дистанции.
— Я так беспокоилась, Франсуа! — проговорила она со счастливой улыбкой. — Столько людей погибло! Я боялась, что ты можешь оказаться среди них!
— Ну, убить меня не так-то легко, — отозвался Франсуа и помрачнел. — Но ты права. Слишком много людей погибло и с той, и с другой стороны.
И это еще не конец… — Он неожиданно осознал, что обращается к ней на «ты» и что она отвечает ему так же. От этого сердце его забилось в счастливой надежде, и Франсуа снова привлек ее к себе.
— И это еще не конец, Сара. Шауни празднуют победу, но белые вернутся, обязательно вернутся.
Их будет больше, и они будут сильнее. Маленькая Черепаха и Голубой Камзол не смогут победить всех. Они сделали ошибку, когда растревожили это осиное гнездо, и им придется заплатить за это самой дорогой ценой.
Франсуа знал, что перелом произойдет не сразу, что будут еще сожженные фермы и вырезанные семьи, но в конце концов индейцы проиграют. Ему не хотелось видеть, как это произойдет, но, как человек мужественный, он не мог закрывать на правду глаза. Индейцы были обречены.
— Я тоже скучал по тебе, — шепнул Франсуа, целуя ее волосы.
Потом он с легкостью подхватил ее на руки и внес в дом. В кухне было прохладно, поскольку в отсутствие Сары в доме никто не топил. Как только Франсуа опустил Сару на пол, она принялась хлопотать у плиты, разводить огонь, чтобы согреться и приготовить еду.
Сара все еще была одета в купленное в Бостоне темно-голубое бархатное платье, которое надела на прием в честь Дня Благодарения, и, глядя на нее, Франсуа увидел, что платье это почти одного цвета с глазами Сары — только глаза ее мерцали и искрились радостью, которая была адресована ему одному. И другой такой красивой женщины он не видел ни в Париже, ни в Бостоне, ни в Дирфилде, ни среди ирокезов. Даже Плачущая Ласточка не могла бы сравниться с Сарой — особенно сейчас, когда счастье осветило ее тонкие черты.
Франсуа любил ее. Он полюбил Сару неожиданно и сильно, и теперь во всем белом свете для него не существовало других женщин. Еще недавно ему казалось, что в его возрасте подобное чувство уже невозможно, но сейчас он чувствовал себя так, словно вновь стал пылким двадцатилетним юношей.
Так оно, наверное, и было. Франсуа начинал новую жизнь, оставляя в прошлом свои сорок с лишним лет, свои потери и горечь ожесточенного сердца.
Не в силах сопротивляться своим желаниям, он приблизился к Саре и обнял ее. Он целовал ее, чувствуя, как она отвечает ему с такой же безрассудной страстью, какую испытывал и он. И если Франсуа это казалось и прекрасным, и удивительным, то для Сары ничего удивительного в этом не было. Как ни пыталась она обмануть себя, ее сердце и душа принадлежали Франсуа уже давно. Пока его не было, она горячо молилась о том, чтобы пули и томагавки врагов пощадили Франсуа, и горько жалела, что не сказала ему перед отъездом всего, что хотела.
Но теперь, когда он вернулся и они могли принадлежать друг другу, она смогла сказать ему «люблю» и повторить это слово еще много-много раз, пока он нес ее на руках в спальню. Она еще никогда по-настоящему не любила ни одного мужчину, поэтому, когда он протянул к ней руки, Сара затрепетала. Франсуа был так нежен, что страх ее улетучился, и, пока он осторожно снимал с нее голубое бархатное платье и укладывал под одеяла, Сара чувствовала себя маленькой девочкой, которую любят и о которой заботятся.
Потом, быстро сбросив свои замшевые штаны и рубаху, лег рядом с ней.
— Я люблю тебя, Сара, — прошептал он чуть слышно, и впервые Сара подумала о нем не как о суровом, похожем на индейца воине, а как о мужчине, которого она любит и который принадлежит только ей.
Он больше не пугал ее, как когда-то. Напротив, сейчас Франсуа был с нею сама нежность и доброта, и Сара не испытывала ничего, кроме жгучего наслаждения, пока он медленно скользил по холмам и равнинам ее тела, и волшебство его невидимых в темноте пальцев пробуждало в Саре какие-то новые, доселе неизведанные и бездонные источники любви и страсти. Лежа в его объятиях, она негромко постанывала от наслаждения, и он, отозвавшись на эту негромкую мольбу, вошел в нее, ибо — как и она — хотел ее слишком сильно и слишком давно. И, прижимая к себе ее гибкое теплое тело, Франсуа понял, что они созданы друг для друга, и сознание этого наполнило счастьем его суровую душу.
Потом они долго лежали в объятиях друг друга, не в силах разжать руки, словно боялись выпустить то, что досталось им в награду за долгие годы несчастий и лишений. Их сердца стучали в унисон, и Сара счастливо улыбалась, глядя в его лицо, едва видимое при свете звезд.
— Я никогда не знала, что возможно такое счастье, — прошептала она.
— Это дар, — так же тихо ответил Франсуа, еще крепче прижимая ее к себе, — великий дар богов своим детям. Он — один для всех, но для всех — разный.
Сара ничего не ответила. В его объятиях так хорошо. Еще некоторое время она прислушивалась к ровному дыханию Франсуа, потом закрыла глаза и незаметно для себя заснула. Франсуа тоже задремал — чутко, как индеец, но если он и просыпался ночью, то только для того, чтобы еще раз почувствовать ее нежное тепло или прикрыть одеялом обнажившееся плечо Сары.
Когда, проснувшись ранним свежим утром, они поглядели друг другу в глаза, оба поняли, что отныне они — одно и будут вместе всегда.
Следующие несколько недель были для них поистине волшебными. Будучи свободен от всех обязательств как перед своими индейскими друзьями, так и перед белыми, Франсуа никуда не спешил и мог оставаться с Сарой столько времени, сколько сам пожелает. Каждый день они ходили к водопаду, а когда выпал снег, Франсуа стал учить Сару ходить на снегоступах, которые он сплел из гибких веток ивы и подбил густым лисьим мехом. По вечерам он рассказывал ей индейские легенды, многие из которых не слышал еще ни один белый, кроме него, однако больше всего времени они проводили в постели, в объятиях друг друга, занимаясь любовью или беседуя. Все, что они переживали в эти дни, было так значительно и прекрасно, что каждый стремился поделиться с другим своими чувствами.
Они не строили никаких планов на будущее, поскольку были счастливы своим сегодняшним днем, и все же каждое, даже случайное упоминание о том, что они будут делать потом, согревало Саре душу надеждой на будущую долгую жизнь, полную любви и взаимопонимания. И когда Франсуа снова упомянул ей о своем намерении взять ее с собой к ирокезам, когда сойдет снег, Сара буквально расцвела. Снег в этих краях таял только весной, а до весны была еще целая вечность, и целая вечность ждала их после.
Что касалось Франсуа, то он почти не думал о таких вещах. Жизнь с краснокожими научила его их простой и незамысловатой мудрости: для него Сара была женой, и, как бы далеко в будущее он ни заглядывал, его женой она оставалась и там.
Через две с небольшим недели после начала их совместной жизни Франсуа как-то особенно торжественно предложил ей пройтись к водопаду, и Сара заметила, что лицо у него было очень значительным. По пути он не произнес ни слова, если не считать нескольких советов, касающихся ее умения управляться со снегоступами. Но даже когда Франсуа показывал ей, как следует особым образом выворачивать ступню, чтобы стряхнуть налипший снег, его лицо оставалось отрешенным и сосредоточенным, и Сара попыталась угадать, о чем он думает в эти минуты. Возможно, решила она, Франсуа вспоминает Плачущую Ласточку и своего сына, убитых гуронами, однако она ошиблась.
Когда они дошли до водопада, над которым вставал легкий водяной пар, Франсуа сам сказал ей о том, ради чего он привел ее сегодня сюда.
Остановившись на небольшой площадке, которую они расчистили в снегу во время прежних прогулок к водопаду, он взял ее за руку и тихо сказал:
— Слушай меня, Сара!.. Теперь мы с тобой муж и жена не только в наших собственных глазах, но и перед богом. Тот человек, за которым ты была замужем в Англии… у тебя нет перед ним никаких обязательств. Ни один бог не захотел бы, чтобы твоя жизнь была нескончаемой пыткой. Бог освобождает тебя от клятвы, которую ты когда-то принесла перед Его алтарем. Ты заслужила свою свободу и свое счастье.
Он немного помолчал и продолжил, по-прежнему не выпуская ее руки:
— Я тоже не хочу связывать тебя узами брака, но я хотел бы взять твое сердце, а тебе навеки отдать свое. С сегодняшнего дня я буду твоим мужем до самой смерти — в этом я клянусь своей честью и своей жизнью!
Сказав так, он низко поклонился Саре и, достав из кармана тоненькое золотое колечко, надел ей на палец. Это кольцо, выменянное им на несколько кип бобровых шкур, он уже давно хотел подарить Саре, но не осмеливался. Теперь же, как ему казалось, настал самый подходящий момент.
— Если бы я мог, Сара, я дал бы тебе свой титул и свои земли, но пока это невозможно. Но знай: и я сам, и все, что у меня есть или будет, отныне принадлежит тебе.
Сара стояла потупившись и разглядывала золотое кольцо на пальце, пришедшееся ей впору.
Узкая полоска золота была украшена несколькими мелкими бриллиантами, которые играли даже при неярком зимнем свете, и Сара увидела, что это самое настоящее обручальное кольцо. Ей оставалось только надеяться, что женщина, носившая его прежде, была счастлива и что подарок Франсуа тоже принесет ей счастье. Когда же Сара подняла глаза, чтобы взглянуть на него, то по выражению его лица и устремленному на нее взгляду Сара поняла, что он дарит ей нечто гораздо большее, чем просто кольцо. Отныне он действительно становился ее мужем, и Сара была счастлива назвать его так.
— Я люблю тебя, муж мой, — прошептала она, не сдерживая слез, которыми наполнились ее глаза.
Сара очень жалела, что у нее нет кольца, которое она могла подарить ему, но это, конечно же, не имело значения. Она готова была отдать ему всю себя — свое сердце, душу, саму жизнь и свое доверие, и Франсуа понимал, что это поистине бесценный дар, самое дорогое, что может один человек подарить другому.
Обменявшись у водопада клятвами, они медленно вернулись на ферму и снова занялись любовью, даже и не вспомнив об ужине.
На рассвете, когда Сара проснулась в его объятиях, она взглянула на золотое обручальное кольцо на своем пальце и поцеловала Франсуа ласково и страстно.
— Ты сделал меня счастливой, — сказала она едва слышно и, перекатившись на кровати, уселась на него верхом. — Покажи, как ты меня любишь.
На следующее утро, когда они, сидя в кровати, пили чай с кукурузными лепешками, Франсуа вдруг спросил, как Сара отнесется к тому, что будут говорить о них люди, когда узнают, что они живут вместе.
— Никак, — честно ответила Сара. — Думаю, если бы меня действительно волновало, что говорят обо мне люди, я бы осталась в Англии и никогда не рискнула отправиться в Америку.
Она действительно так думала, но Франсуа считал, что им надо быть осторожными. С его точки зрения, незачем было самим призывать себе на голову неприятности, хотя он знал, что рано или поздно их тайна выплывет наружу и пересудов не избежать. Впрочем, он надеялся, что пережить это здесь, в Шелбурне, им будет гораздо проще, чем если бы они жили в гарнизоне.
Их умение хранить тайну подверглось серьезной проверке перед Рождеством, когда полковник пригласил их — отдельно Сару и отдельно Франсуа — на праздничный ужин в дирфилдский гарнизон. Они выехали в Дирфилд вместе, но постарались появиться там в разное время. Встретившись в зале, где обычно проводились все гарнизонные приемы и торжественные ужины, они сделали вид, будто удивлены встречей, но эта хитрость не совсем удалась. При всем их показном равнодушии друг к другу они слишком часто обменивались взглядами и улыбками, в которых читалось чувство, не имевшее ничего общего с праздным интересом. Будь здесь искушенная миссис Стокбридж, и их тайна оказалась бы немедленно раскрыта, но гарнизонные дамы, к счастью, не обладали светской проницательностью. И все же Сара знала, что долго дурачить людей им не удастся. Рано или поздно их обязательно увидят вместе, и тогда ее репутацию можно было считать погибшей. Но, как она сказала Франсуа несколько ранее, пока они вдвоем, такая вещь, как репутация, нисколько ее не заботила.
После приема они вернулись на ферму и снова зажили счастливой мирной жизнью, наполненной любовью и хлопотами по хозяйству, которые неожиданно обрели для Сары новую прелесть. Однажды морозным зимним днем, когда она как раз обкалывала лед в ручье, чтобы достать немного воды, из леса выехали два всадника. Одного из них Сара узнала сразу — это был старый индеец из племени нантикоков, служивший в форте проводником. Второй всадник был белым, и по его одежде Сара сразу поняла, что это не солдат и не траппер.
Судя по его сизому носу и ледяной корке вокруг рта, он промерз до костей, однако взгляд его, направленный прямо на Сару, был колючим и острым.
Сначала белый незнакомец показался Саре не особенно грозным. Это был тщедушный, сутулый, узкоплечий человечек, сидевший на лошади так, словно это была табуретка в конторе писца, — однако под его взглядом ей почему-то стало неуютно.
В самом появлении этого незнакомого белого было что-то зловещее, и Сара с беспокойством оглянулась по сторонам. Увы, Франсуа еще утром уехал в ближайший форт, чтобы пополнить запасы пороха и свинца, и мальчики-работники уехали с ним. Впрочем, присутствие индейца-проводника немного успокоило Сару.
Тем временем странный всадник подъехал прямо к ней и, неловко спешившись, спросил:
— Имею ли я честь видеть пред собой графиню Бальфор, урожденную Сару Фергюссон де Милль?
Услышав свое полное имя в этом месте и при таких обстоятельствах, Сара онемела от изумления и испуга. Хотя о ней ходило в Бостоне множество слухов, еще никто не осмелился прямо спросить ее, кто же она такая.
Первым побуждением Сары было назваться чужим именем, но потом она передумала, да к тому же индеец мог с легкостью обнаружить ее неловкий обман.
— Да, так меня звали когда-то, — ответила она и гордо выпрямилась, держа пешню наперевес, как копье. — Что вам угодно, сударь?
— Меня зовут Уокер Джонстон. Я — нотариус из Бостона, угол улицы Эппл и Корона-стрит… — Бедняга попытался поклониться, но не смог — так он закоченел дорогой, но, несмотря на это, Сара не спешила приглашать его в дом. Во всяком случае, не раньше, чем она узнает, что ему нужно. Что касалось старого индейца, то он, выполнив свою задачу, казалось, вовсе потерял интерес к происходящему. Соскочив с лошади, он повел ее в конюшню, чтобы задать ей корм и дать отдых перед обратной дорогой.
— Может быть, мы пройдем внутрь? — спросил человечек, стуча зубами.
— Что у вас за дело ко мне, мистер Джонстон? — повторила Сара, как будто не слыша его вопроса.
Ей самой не было холодно, но руки у нее почему-то начали дрожать.
— У меня к вам письмо. От вашего мужа.
В первое мгновение Сара удивилась, не поняв, от кого письмо — может быть, от Франсуа, и только потом она сообразила, кого имеет в виду мистер Джонстон.
— Он в Бостоне? — спросила она дрогнувшим голосом.
— Разумеется, нет, сударыня. Ваш муж — в Англии, однако в данном случае я выполняю именно его поручение. Его сиятельство граф Бальфор списался с нью-йоркской юридической фирмой и поручил ей поиски его беглой жены. Когда вас разыскали — не без труда, позволю себе заметить, — мне поручили передать вам письмо и получить ответ.
Он говорил таким тоном, как будто Сара должна была извиниться за то, что доставила столько хлопот некой «нью-йоркской юридической фирме».
Гнев, охвативший ее, помог ей справиться со своей неуверенностью, и она спросила гораздо более уверенным тоном:
— Что ему от меня нужно?
Она сомневалась, что старик индеец и этот плюгавый нотариус сумеют перекинуть ее через седло и ускакать с ней в Бостон; скорее уж этого человека наняли, чтобы он пристрелил ее. Это тоже было маловероятно, и все же в глубине души Сара чувствовала страх.
— Мне это неизвестно, так же как и вам, но я узнаю, поскольку мне поручено прочесть вам письмо его сиятельства. Может быть, мы все-таки пройдем в дом?
Сара поняла, что перед ней человек гораздо более твердый и решительный, чем ей показалось с первого взгляда. Не сказав ни слова, она жестом указала ему на тропинку и пошла следом. Об индейце она не беспокоилась — она знала, что он сумеет сам о себе позаботиться.
— Ну хорошо, — сказала она, когда нотариус, с трудом выпростав негнущиеся руки из рукавов толстого шерстяного пальто, выпил подряд две чашки горячего чая. — Где же письмо?
При этих ее словах нотариус напыжился, слов но растопырившая перья старая ворона, и, нацепив на нос крошечное пенсне, строго посмотрел на нее. Впрочем, в теплой комнате стекла тотчас запотели, и только протерев их полой сюртука, Джонстон достал наконец письмо.
— Позвольте, я прочту его сама, сэр, — властно сказала Сара, протягивая руку. Этот жест лучше всех верительных грамот свидетельствовал о ее благородном происхождении и высоком титуле, и нотариус заробел. Не сказав ни слова, он протянул ей плотный конверт, и Сара приняла его, усилием воли сдержав предательскую дрожь в руках.
Сломав сургучную печать с оттиском герба Бальфоров, Сара медленно развернула письмо. Почерк Эдварда она узнала сразу, а то, что он нисколько не стеснялся в выражениях, нисколько не удивило ее. Совершенно очевидно, что ее дерзкий побег привел Эдварда в ярость, и не было такого проклятья, какое он не обрушивал на ее голову. Впрочем, не чурался он и обычных ругательств, из которых «бесплодная шлюха» было, пожалуй, самым мягким.
Лишь в конце первой страницы его богатый запас бранных слов начал иссякать, и Эдвард наконец перешел к делу. Он написал Саре, что отказывается от нее, однако уже в начале второй страницы он напомнил ей, что она не получит от него ни пенни и что вряд ли ей удастся вернуть себе даже остатки материнского наследства и земли отца.
Это, впрочем, тоже не удивило Сару — Эдвард уже давно грозил, что напишет завещание таким образом, что она останется нищей — без титула и без денег. Кроме того, он собирался возбудить против нее судебное преследование по обвинению в краже драгоценностей — о том, что они когда-то принадлежали матери Сары, в письме не упоминалось — или даже в государственной измене, поскольку она обокрала пэра Англии. Но Сара знала, что это пустая угроза, поскольку Массачусетс более не принадлежал английской короне, и Эдвард ничего не мог сделать, кроме как поносить ее изустно и в письмах. Зато он мог обратиться в суд в Англии, а это значило, что она уже не сможет вернуться в родную страну.
Далее Эдвард просил ее не забыть, что, куда бы она ни поехала, в какой бы глуши ни укрылась, она не сможет выйти замуж, покуда жив ее законный супруг, если только ей не хочется, чтобы ее обвинили в двоемужестве. Если же у нее будут дети и они выживут, что казалось Эдварду крайне маловероятным, то все они будут считаться незаконнорожденными.
Это была не самая приятная перспектива, однако Сара уже давно обдумала этот вопрос, и теперь он вызывал у нее скорее досаду, чем настоящий страх. Она знала, что не сможет выйти замуж, пока Эдвард жив; то же было известно и Франсуа, но они оба, похоже, были вполне способны пережить это. Таким образом и эта угроза Эдварда была для нее пустым звуком.
Третья страница письма удивила Сару. Эдвард писал о Хэвершеме. Сначала он выражал ей свое удивление по поводу того, как это она не догадалась захватить с собой своего тайного обожателя, и называл своего брата бесхребетным червем, недоноском и презренным отродьем славного рода Бальфоров. Далее он довольно туманно ссылался на его «убитую горем идиотку-вдову» и четырех «сопливых сироток». Сара не сразу поняла, в чем дело, но, когда она прочла еще несколько строк, вопрос разъяснился. Как писал Эдвард, с полгода назад, когда двое сводных братьев отправились охотиться на уток, с Хэвершемом произошел «несчастный случай».
Для Сары этих сведений было больше чем достаточно, чтобы заподозрить неладное. Эдвард терпеть не мог Хэвершема, да и тот никуда бы с ним не пошел без достаточно важной причины.
Очевидно, побуждаемый завистью, ревностью или одному ему ведомыми чувствами, Эдвард заманил Хэвершема куда-то в уединенное место и застрелил.
Это было очень на него похоже, и Сара почувствовала, как от жалости у нее сжимается сердце.
Ей оставалось только утешаться мыслью, что Хэвершем не страдал перед смертью.
В одном из последних абзацев письма Эдвард грозил, что сделает своим наследником одного из своих незаконнорожденных сыновей, который и получит все его состояние, земли и графский титул.
Ей же он желал вечно гореть в адском огне.
В конце письма он подписался своим полным именем — сэр Эдвард Гаррик, граф Бальфорский, пэр Англии, — как будто Сара и без того не знала, с кем она имеет дело. Увы, она знала это слишком хорошо — знала, на какие гнусности и зверства он способен. Сара и раньше ненавидела его, но теперь, когда ей стало известно, как Эдвард обошелся со своим сводным братом, ее ненависть разгорелась с новой силой.
— Ваш наниматель — бесчестный убийца, — промолвила Сара, возвращая нотариусу письмо.
— Вы ошибаетесь, — высокомерно ответил законник. — Моим нанимателем является нью-йоркская юридическая контора «Брукс и Пембертон», и я действую по их поручению. Что касается вашего мужа, то с ним я никогда не встречался.
Он был явно не в духе, и Сара не осмелилась возразить. Сердито сверкая глазами сквозь стекла пенсне, нотариус спрятал письмо Эдварда и тотчас достал другое.
— Вы должны подписать вот это, — сказал он, протягивая ей плотный лист бумаги, и Сара неуверенно взяла его в руки, еще не представляя себе, что это может быть. Стоило ей, однако, взглянуть на первые строки, как она сразу все поняла. Это был официальный документ, из которого следовало, что Сара добровольно отказывается от каких бы то ни было притязаний имущественного и иного свойства к графу Бальфору или к его наследникам в случае, если последний скончается. Иными словами, Эдвард хотел, чтобы она сама отказалась от земель, титула, денег, которые у нее еще был шанс отсудить после его смерти даже в случае, если бы он лишил ее всех наследственных прав по завещанию.
Но Саре ничего из этого не было нужно. Не так уж ее волновали титулы и богатства, коль скоро у нее были Франсуа и этот ее дом. То обстоятельство, что отныне она не сможет официально иметь титул графини, только позабавило ее. Можно было подумать, что для того, чтобы работать в огороде и собирать коренья в лесу, ей так уж было необходимо именоваться «ваше сиятельство».
— Хорошо, — сказала она. — Я подпишу.
И, стремительно поднявшись со стула, Сара вышла в комнату, где у нее хранились перо, чернильница и ящичек с мелким речным песком. Расписавшись, она посыпала свою подпись песком и, смахнув песчинки на пол, вернулась в кухню.
— Вот, возьмите, — сказала она, протягивая нотариусу документ. — Как я полагаю, на этом вопрос исчерпан, и вы не станете и дальше обременять меня своим присутствием. Я…
В этот момент за окном мелькнула стремительная тень, которая показалась Саре достаточно грозной, хотя она и не успела разглядеть ее как следует. Быстрым движением Сара схватила стоявшее за кухонной дверью ружье и взвела курок.
Увидев это, чиновник побледнел.
— Прошу вас, не надо… — дрожащим голосом проговорил он. — Вы же знаете, что я ни в чем не виноват. Я просто исполняю поручение… Должно быть, вы сделали что-то такое, что рассердило вашего супруга, но я тут ни при чем!
Но Сара только отмахнулась от него. Болтовня нотариуса мешала ей слышать, что происходит снаружи. Не успела она, однако, повернуться к входной двери, как та распахнулась и в кухню ворвался Франсуа. В своем зимнем индейском костюме, расшитом бусами и украшенном лисьими хвостами, с ожерельем из костей и ракушек, которые побрякивали и постукивали при каждом его движении, в головном уборе из развевающихся перьев — уезжал он в меховой шапке, но теперь в его распущенных волосах торчало штук семь ярких перьев, некогда принадлежавших петуху, которого они зарезали на Новый год, — он производил ужасное впечатление. Должно быть, поняла Сара, оставшийся снаружи старый проводник рассказал Франсуа о миссии мистера Джонстона, а может, он сам догадался, в чем дело. Во всяком случае, костюм его был явно предназначен для устрашения городского жителя, и своей цели Франсуа моментально достиг.
Нотариус побледнел и поднял руки, а Франсуа, войдя в роль, приказал Саре встать к стене, потом указал ей на незваного гостя.
— Моя — убить бледнолицую собаку! — прорычал он, намеренно коверкая слова.
Сара стояла неподвижно, словно парализованная ужасом. На самом деле она прилагала огромные усилия, чтобы не расхохотаться и не испортить игру.
— Я боюсь, — прошептала она наконец.
— Выходи! — грозно приказал Франсуа нотариусу, указывая ему на дверь с таким видом, словно собираясь забрать перепуганного мистера Джонстона с собой.
— Быстро!
Схватив свое пальто, нотариус выскочил за дверь и бросился прямо к своему проводнику, который сидел у коновязи, жуя маисовую лепешку.
Сара, вышедшая из кухни следом за Франсуа, который, подмигнув, принял у нее из рук ружье, видела, что старый нантикок едва сдерживает смех. Он прекрасно знал, кто такой Франсуа, и находил весь этот маскарад с петушиными перьями весьма забавным. Нотариуса он сопровождал от самого Бостона, и хотя мистер Джонстон почти не разговаривал со своим проводником, старый индеец почувствовал, что намерения у него недобрые. Так он и сказал Франсуа, который, увидев в конюшне чужую лошадь, не на шутку встревожился.
— Туда! — Франсуа указал законнику в сторону конюшни, где стояла брошенная им лошадь, и мистер Джонстон сразу его понял. Путаясь в полах своего длинного пальто, он вывел лошадь во двор и с проворством белки вскарабкался в седло. Он начал было приходить в себя, но, увидев в руках Франсуа ружье, снова побледнел.
— Эй, стреляй в него, парень! — крикнул он проводнику тоненьким, срывающимся голосом. — У тебя же есть мушкет!
— Моя не может стрелять краснокожий брат, — последовал лаконичный ответ находчивого нантикока.
Франсуа тем временем вскочил на спину своего коня и, туго натянув повод, заставил его рыть копытами снег, словно собираясь броситься в погоню за юристом. Этого мистер Джонстон уже не выдержал. Он отчаянно заколотил каблуками по бокам лошади, и та понеслась к лесу, возмущенно взбрыкивая и подкидывая зад. Уже через минуту они исчезли в лесу, и Франсуа издал громкий воинственный клич, который, надо полагать, еще добавил нотариусу прыти.
Старый следопыт не выдержал. Он захохотал, хлопая себя ладонями по коленкам, и на глазах у него выступили слезы. Только потом он спохватился, вспомнив, что старому мудрому воину подобает сохранять невозмутимость и выдержку. Сдержанно попрощавшись с Франсуа, индеец вскочил в седло и поскакал вдогонку за Джонстоном.
Франсуа спрыгнул с коня на землю и, широко ухмыляясь, стал вытаскивать из волос петушиные перья, но Сара отнюдь не разделяла его радости.
— Это было глупо! — упрекнула она Франсуа. — Что, если бы у этого человека было оружие?!
— Я бы убил его, — честно ответил Франсуа. — Его проводник Сухая Ветка сказал мне, что этот тип приехал сюда из самого Бостона, чтобы при чинить тебе зло. Упорствуя в этом, он, безусловно, заслужил самое суровое наказание. Кстати, кто это был? — Он пристально поглядел на Сару. — Жаль, что я так задержался. Надеюсь, он не успел сообщить тебе ничего дурного? Что он хотел от тебя?
В его голосе прозвучала такая трогательная забота, что Сара смягчилась.
— Пожалуй, даже к лучшему, что ты не вернулся раньше, — сказала она, вспоминая эффектное появление Франсуа. — Как только бедняга доскачет до гарнизона, он расскажет, что в тылу наших войск действует многочисленная индейская банда под предводительством свирепого вождя Петушиное Перо.
— Если он действительно так думает, — возразил Франсуа, — он не остановится в Дирфилде, а помчится прямиком в Бостон. И никогда больше не удалится от него дальше чем на полмили. Так кто же это был?
— Адвокат Эдварда. Он приехал, чтобы лишить меня моего графского титула, — ответила Сара с улыбкой. — Отныне я просто леди Сара, хотя, быть может, это кое-кого разочарует.
Франсуа нахмурился.
— Когда-нибудь ты будешь графиней де Пеллерен — я уже давно это решил. Что еще он хотел?
— Он привез мне письмо от Эдварда. Мой бывший муж грозится лишить меня наследства. Впрочем, я все равно бы его не получила, так что это не имеет значения.
Единственное, что имело для нее значение, это смерть Хэвершема, и Сара рассказала Франсуа о своих подозрениях.
— Какой негодяй! — с чувством сказал Франсуа. — Мне очень не нравится, что он пронюхал, где ты прячешься.
— Он никогда здесь не появится, — успокоила его Сара. — Эдвард хотел только унизить меня, лишить чего-то, что, как ему кажется, имеет для меня значение. Он так и не понял, что не властен надо мной. — Сара вздохнула. — Единственное, о чем я действительно сожалею, так это о смерти Хэвершема. Его жена осталась вдовой с четырьмя дочерьми на руках, и хотя о ней есть кому позаботиться, я ей не завидую. Впрочем, сейчас мне кажется, что этого я втайне ожидала все время. Эдвард и Хэвершем ненавидели друг друга с самого детства, а в последние годы Эдвард к тому же вбил себе в голову, будто я неравнодушна к его младшему брату.
— Тебе еще повезло, что он не убил тебя, — заметил Франсуа, крепко обнимая Сару. — И мне тоже повезло…
Он терпеть не мог, когда кто-то или что-то напоминало ей о ее бывшем муже, и жалел, что не присутствовал при разговоре Сары с его посланцем. К счастью, она, похоже, была не очень опечалена, и даже известие о смерти деверя она восприняла сдержанно. И Франсуа постепенно успокоился, положив себе не думать об этом больше, чем думала Сара.
Следующий месяц, не омраченный никакими неожиданностями и неприятными сюрпризами, прошел для них в беззаботном блаженстве, которое оба черпали в своей счастливой близости. Наступил февраль, и Франсуа предложил Саре совершить путешествие к его индейским друзьям, не дожидаясь, пока сойдет снег. Он считал, что сугробы не слишком задержат их в пути, зато Сара получит совершенно незабываемые впечатления, увидев страну ирокезов в ее зимнем убранстве.
Сара с радостью взялась за подготовку к путешествию. Они готовили подарки для Красной Куртки и других индейцев, покупали в Шелбурне бусы, ножи, ярды разноцветной тесьмы и прочие ценимые краснокожими мелочи, чтобы обменять на изделия индейских мастериц. Наконец они отправились в путь, оставив ферму на попечении Патрика и Джона, и уже через несколько дней прибыли к становищу индейцев-сенека.
Франсуа был откровенно рад встрече со своими краснокожими братьями, и Сара поняла, что жизнь с индейцами была его собственной жизнью.
Ей тоже нравилась их прямодушная честность, неизменное достоинство и гордость, которые они сумели сохранить, несмотря на нашествие бледнолицых. Не без удивления Сара узнала, что в своей среде индейцы любят пошутить и посмеяться, хотя прежде ей казалось, что сдержанность является едва ли не самой характерной чертой этой расы.
Их удивительные легенды и сказания, их разукрашенные вышивкой изделия, их мудрость и познания коренных жителей лесов и равнин притягивали Сару, словно магнитом, и она мечтала если не приобщиться к этой удивительной культуре, то хотя бы познакомиться с ней поближе.
Как того требовали обычаи сенека, Франсуа много времени проводил на мужской половине Длинного дома, и Сара волей-неволей оставалась с женщинами. С любопытством и легкой завистью она следила за ловкими руками индейских мастериц, которые долгими зимними вечерами собирались у костра и, сплетничая и пересмеиваясь, тачали мокасины, украшали вышивкой колчаны и рубашки, нанизывали на нити просверленные раковины и бусы. Ей тоже хотелось научиться изготавливать эти изящные и красивые вещи, и она старалась перенять некоторые приемы, которыми пользовались индианки.
Однажды вечером к Саре подошла одна пожилая индианка и, сев у костра и взяв ее за руку, долго-долго с ней говорила. Старуха плохо говорила по-английски, и Сара, разбиравшая только отдельные слова, слегка встревожилась. Впрочем, по глазам старой женщины она видела, что старуха не желает ей зла.
К счастью, в это время вернулся Франсуа. Эту старую женщину он знал: она приходилась сестрой верховному шаману рода, и женщины племени часто обращались к ней за толкованием снов и примет. Кроме того. Сломанная Лиственница славилась как искусная врачевательница.
Сара попросила Франсуа перевести, что говорит ему старая женщина, и он обратился к ней на индейском наречии. Но, выслушав речь старой индианки, Франсуа вдруг нахмурился и посмотрел на Сару долгим пристальным взглядом.
— В чем дело? — немедленно спросила Сара, которую взгляд Франсуа напугал еще больше, чем бормотание старой предсказательницы.
— Она говорит, что ты пребываешь в великом страхе и тревоге, — негромко сказал Франсуа. — Это правда? Чего ты боишься?
Возможно, подумал он, Сара боится своего бывшего мужа, но Эдвард Бальфор действительно мало что мог сделать, пока она оставалась в Новом Свете. Возвращаться же в Англию Сара не собиралась, и оба знали, что с этой стороны ей ничто не угрожает. Быть может, это был один из тех женских иррациональных страхов, которые не поддаются объяснению, однако, насколько Франсуа успел узнать Сару, она не была подвержена подобного рода слабостям.
— Сломанная Лиственница говорит, что ты приехала издалека и что ты пережила много горя, — продолжал он, и Сара невольно вздрогнула. Это соответствовало действительности, но откуда могла знать об этом старая женщина, которая видела ее впервые в жизни?
— Ты действительно чего-то боишься, любимая? — ласково спросил Франсуа, и она, улыбнувшись, покачала головой.
Но старая ирокезка отличалась редкой проницательностью и, возможно, действительно обладала какими-то мистическими способностями. Казалось, она поняла, о чем говорят Франсуа и Сара.
В ее глазах сверкнул какой-то непонятный огонек, и она снова что-то сказала.
— Она говорит, что скоро тебе предстоит пересечь реку… Ту самую реку, которой ты всегда боялась. В твоей прошлой жизни ты тонула в ней столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один, но на этот раз ты не умрешь, и переправа пройдет благополучно. Сломанная Лиственница говорит, что ты поймешь ее слова, если как следует подумаешь над ними.
Тут Сара побледнела, а прорицательница, не сказав больше ни слова, поднялась и ушла к себе.
Некоторое время спустя Сара и Франсуа вышли из Длинного дома и отправились побродить по лагерю, чтобы спокойно поговорить. Когда они отошли от Длинного дома на порядочное расстояние, Франсуа осторожно поинтересовался у Сары, что могла иметь в виду старая прорицательница. Он лучше чем кто бы то ни было знал, что Сломанная Лиственница редко ошибалась, хотя верно истолковать ее речи было подчас нелегко.
— Чего ты боишься? — спросил Франсуа и привлек Сару к себе. В меховой парке, оленьих штанах и вышитых мокасинах она выглядела, как очаровательная маленькая скво, и ему захотелось поскорее вернуться в Длинный дом, чтобы заняться с нею любовью, но он чувствовал, что Сара действительно что-то от него скрывает.
— Ничего я не боюсь! — с вызовом ответила Сара, но ее слова прозвучали неубедительно. Она лгала, и Франсуа во что бы то ни стало решил узнать, в чем дело.
— Ты что-то скрываешь от меня, — удрученно сказал он. — Что случилось, Сара? Тебе здесь не нравится?
Они собирались тронуться в обратный путь через несколько дней, но, если бы Сара захотела, Франсуа готов был выехать в Шелбурн хоть завтра.
Впрочем, он был почти уверен, что дело в чем-то другом. Они прожили в Длинном доме сенека уже несколько недель, и до сих пор Сара была всем довольна и казалась счастливой.
— Я люблю тебя, ты же знаешь… — промолвила Сара, думая о чем-то своем.
— Может быть, это я чем-то тебя огорчил? — продолжал допытываться Франсуа, понимая, что жизнь, которую они вели в индейской общине, не могла не показаться Саре непривычной, странной.
Он допускал, что, очутившись здесь, Сара начала больше тосковать о той, другой жизни, которую она когда-то вела в Бостоне или даже в Англии.
И все же его не оставляло чувство, что дело в чем-то другом, гораздо более важном и значительном.
Подумав об этом, он еще крепче прижал ее к себе и, поглядев Саре прямо в глаза, увидел, что она улыбается.
— Я не выпущу тебя, пока ты не ответишь, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Я не допущу, чтобы у тебя были от меня какие-то секреты.
— Я давно собиралась сказать тебе… — начала Сара неуверенно, и Франсуа в страхе замер, боясь, что это может быть что-то такое, что навсегда отнимет их друг у друга. Он чувствовал, что не вынесет этого. Что, если она захочет оставить его? Что будет с нею тогда? И что будет с ним самим?!
— Кое-что случилось, — промолвила она тихо.
Значит, понял Франсуа, старуха не ошиблась.
— Что, что случилось?! — воскликнул Франсуа с испугом. Вернее, попытался воскликнуть, поскольку слова, вырвавшиеся из его рта вместе с парком дыхания, прозвучали не громче шепота. От страха и тревоги сердце едва не выскакивало из груди Франсуа, а по спине побежала струйка холодного пота.
— Я… я не знаю, что тебе сказать, — ответила Сара, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. — Я не могу… не могу…
Она всхлипнула и не смогла продолжать. Перехватившая ее горло судорога была такой сильной, что Сара с трудом могла дышать. Плечи ее затряслись от беззвучных рыданий, но Франсуа продолжал нежно прижимать ее к своей широкой груди, и в конце концов Сара рассказала ему все.
— Я… я не могу иметь от тебя детей. Мне их просто не выносить! А ты должен, должен иметь сыновей, но я не в состоянии дать тебе того, чего бы мне хотелось…
Ее слова тронули Франсуа чуть ли не до слез, но он вовремя вспомнил, что он — мужчина.
— Для меня это совсем не важно, любимая, ты же знаешь!.. — попытался утешить он Сару. — Пожалуйста, не надо плакать.
Но все его усилия были напрасны — Сара продолжала горько рыдать в его объятиях.
— Все мои дети умерли, — всхлипывала она, прижимаясь лицом к его теплой кожаной куртке. — У меня было шестеро — шестеро! — детей, и ни один из них не выжил.
И она рассказала ему всю свою историю, рассказала обо всех своих неудачах, о горе, которое она испытала, рыдая над трупиками умерших мальчиков и девочек, а под конец оглушила Франсуа фразой, которая прозвучала для него подобно удару грома, хотя и была произнесена тихим, прерывистым шепотом.
— И я знаю, что этот ребенок тоже умрет! — заливаясь слезами, произнесла она, и Франсуа наконец понял, что могло тревожить и пугать ее в последние недели.
Отстранив ее от себя, он поглядел на Сару, и на лице его сменяли друг друга недоверие, удивление и страх.
— Ты беременна? — спросил он шепотом, и Сара с несчастным видом кивнула.
— О боже! Милая моя, бедная моя Сара! — вырвалось у него. — Не бойся, в этот раз все будет хорошо, вот увидишь! Я не позволю случиться ничему плохому!
Это последнее замечание было довольно глупым, поскольку он мало что мог сделать, и, осознав это, Франсуа снова прижал Сару к себе. Теперь он знал, чего она боялась, и от сознания собственного бессилия ему захотелось заплакать. Потом он вспомнил слова старухи прорицательницы и ухватился за них, как за свою единственную надежду.
— Помнишь, что сказала Сломанная Лиственница? — спросил он, обнимая Сару за плечи и слегка встряхивая. — Помнишь? Она сказала, что ты тонула столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один — шесть раз! А сколько твоих детей умерло?
Тоже шесть! Но она сказала, что на этот раз переправа через реку пройдет благополучно. Ты не должна бояться, любимая! Сломанная Лиственница никогда не ошибается! С тобой этого больше не случится. У тебя… у нас будет сын или дочь!
— Она сказала только, что я не умру, — напомнила ему Сара, в душе которой, впрочем, снова проснулась надежда. — А ребенок? Что будет с моим ребенком? С нашим ребенком? Почему в этот раз все должно быть иначе, чем раньше?
— Потому что я буду с тобой, — мягко ответил ей Франсуа. — Я стану заботиться о тебе. Я буду делать для тебя отвары и настои из целебных трав, которые используют индианки, и ты станешь круглой и толстой. А потом ты родишь здоровенького, пухленького мальчика или девочку, похожую на тебя.
Говоря это, он улыбнулся, и Сара прильнула к нему всем телом, чувствуя его тепло и черпая в нем уверенность и силу.
— Твоя жизнь изменилась, Сара, — продолжал Франсуа негромко. — Теперь все будет по-другому и у тебя, и у меня тоже. И мы, и наш ребенок — мы все начинаем новую жизнь!
Она поверила ему, поверила, что теперь все изменилось, а Франсуа, неожиданно спохватившись, спросил ее строго:
— Когда это случится?
— Думаю, в конце лета, — смущенно ответила Сара и потупилась. — Быть может, в начале сентября.
Первые признаки беременности она заметила после Рождества. С тех пор прошло уже почти три месяца, но она все не решалась открыться Франсуа, нося в себе свое беспокойство. И теперь, когда она поделилась с ним своими тревогами, ей сразу стало легче. К тому же… к тому же она почему-то верила старой, мудрой предсказательнице.
После этого они вернулись в Длинный дом, где индейцы выделили им спальню. Ложась рядом с Сарой, Франсуа нежно обнял ее, и она быстро заснула. Он же еще долго не спал, вглядываясь в лицо Сары, все еще хранившее следы слез, и его сердце полнилось нежностью и любовью. Прежде чем уснуть, Франсуа долго просил христианских и индейских богов явить милосердие и благословить Сару и их дитя.
Глава 8
Чарли отложил дневники Сары только тогда, когда часы на камине пробили четыре раза. Сегодня он должен был отвезти Франческу и Моник в пиццерию, как обещал, а до этого ему еще нужно было привести себя в порядок.
Принимая душ и одеваясь, он продолжал думать о ребенке Сары и Франсуа, и его душа переполнялась умилением и радостью. Ему очень хотелось узнать, что стало потом с этим ребенком, каким он был человеком и как сложилась его судьба; об этом, возможно, говорилось в дневнике дальше, и Чарли не раз испытывал острое желание заглянуть в одну из последних тетрадей, однако он каждый раз сдерживался. Дневник Сары наполнил его жизнь тайной, которую Чарли понемногу открывал для себя каждый день, а узнав заранее ответы на все вопросы, он лишил бы себя этого предвкушения узнавания. События двухсотлетней давности и особенно люди, с которыми он встретился на страницах дневника, казались ему совершенно реальными; должно быть, поэтому Чарли считал, что с его стороны будет не совсем честно узнать о событиях жизни героев раньше их самих.
Он даже не мог набраться смелости и поделиться своей тайной с Франческой, хотя сейчас ему хотелось этого больше, чем когда-либо.
Когда ровно в шесть Чарли заехал за Франческой и Моник, он все еще чувствовал себя виноватым. Впрочем, Моник была по обыкновению оживлена и не заметила его задумчивости, да и Франческа, похоже, тоже не придала ей значения. Она была в хорошем настроении, к тому же вчера ей удалось наконец закончить главу своей диссертации и начать новую.
Ужин прошел весело, и, когда с пиццей было покопчено, Франческа пригласила Чарли к ним домой на кофе с мороженым.
Чарли был весьма польщен таким проявлением доверия, поэтому даже не подумал отказываться.
Моник пришла в восторг — ей давно хотелось показать Чарли свою коллекцию бабочек и жуков, которую она собирала все лето, однако Чарли подозревал, что дело здесь не только в этом. Очевидно, ей не хватало «мужского влияния», как выражаются психологи, и она подсознательно стремилась найти замену отсутствующему отцу. Что касалось самого Чарли, то чем больше он общался с девочкой, тем сильнее жалел о том, что у него нет собственных детей. Впрочем, его сожаления носили совершенно абстрактный, умозрительный характер.
В десять вечера девочка отправилась спать, но Франческа и Чарли не спешили прощаться. Принимая из рук Франчески очередную чашку кофе и печенье, которое она испекла, пока он рассматривал наколотых на булавки кузнечиков и жуков, Чарли не удержался и сказал:
— Твоя дочь — совершенно замечательный ребенок! Я, конечно, совсем не знаю детей, но, по-моему, она просто чудо.
От его похвалы Франческа буквально расцвела.
Она обожала свою дочь, хотя порой ей бывало очень непросто с Моник.
— Ты никогда не хотела родить еще одного ребенка? — спросил Чарли, вспоминая Сару и пытаясь представить себе, что это такое — быть отцом или матерью.
Франческа смутилась.
— Очень давно, — ответила она наконец. — Но я… не успела. Пьер в то время увлекся этой своей лыжницей и перестал обращать на меня внимание.
Наша семейная жизнь начала разваливаться, а когда Мари-Лиз родила ему двойню, он и вовсе забыл про меня. Ну а теперь говорить об этом бессмысленно, так что я смирилась…
Она произнесла эти слова с полной покорностью судьбе, и Чарли почувствовал, что не может не возразить ей.
— В тридцать один год еще ничего не поздно! — с горячностью воскликнул он. — Саре Фергюссон было двадцать четыре, когда она приехала в эту страну, и по меркам того времени она была почти что старуха. Но она сумела начать все сначала с человеком, которого любила. Она забеременела от него, хотя все ее предыдущие дети умерли!
— В таком случае, — заметила Франческа самым саркастическим тоном, — передо мной стоит задача гораздо более сложная, потому что у меня нет любимого мужчины, от которого я могла бы забеременеть. Кроме того, мне начинает казаться, что эта женщина превратилась для тебя в навязчивую идею. Я только и слышу: Сара то, Сара се… Ты что, влюбился в нее? В этот призрак?
Очевидно, его слова больно ее задели, и Чарли тут же пожалел о своей несдержанности. Впрочем, отступать было все равно поздно, и он решился.
— Я бы хотел дать тебе кое-что почитать, — сказал он, и Франческа рассмеялась.
— Знаю, знаю, — сказала она. — В мой первый после развода год я тоже этим баловалась. Я прочла все книги по психологии, все пособия для брошенных женщин, все рекомендации по смягчению последствий развода и все наставления на тему «Как перестать ненавидеть своего бывшего мужа и начать жить заново». Все это чушь собачья! В этих книгах нет рецептов, которые научили бы меня снова верить мужчинам и помогли найти человека, которого бы я могла без боязни впустить в свою жизнь. Нет такого учебника, Чарли, который помог бы мне стать сильной и мужественной.
— Я думаю, есть, — загадочно ответил Чарли, надеясь пробудить в ней любопытство. Он с самого начала собирался пригласить Франческу и Моник к себе в шале, но теперь у него появилась достаточно веская причина, чтобы сделать это.
— Приезжайте ко мне хотя бы для того, чтобы взглянуть на дом, — сказал он. — Ей-богу, дело того стоит. Я уверен, что Моник там понравится.
В первое мгновение Франческа растерялась, но в конце концов, видимо, решила, что этот визит не таит в себе никакой опасности. Они приедут в четверг, сказала она, если Чарли не имеет ничего против, и Чарли кивнул — у него оставался еще целый день, чтобы привести шале в порядок.
Всю среду он только тем и занимался, что мыл, чистил, убирал, пылесосил и носился по всему дому с аэрозольным баллончиком полировочной жидкости и куском мягкого фетра. Половики и коврики он расстелил на снегу за домом и несколько раз прошелся по ним сплетенной из прутьев колотушкой, изгоняя из них остатки пыли и легкий запах затхлости. Вернув благоухающие свежестью ковры на место, он помчался в Дирфилд, чтобы купить продукты, легкое вино и сладости для Моник. Из-за этого у него почти не осталось времени для чтения, но Чарли хотелось, чтобы к приходу гостей все было безупречно.
Его усилия не пропали даром. Когда в четверг вечером он привез их в шале, Франческа сразу заметила, что Чарли постарался на славу. Но самое сильное впечатление произвело на нее не столько убранство комнат, которое, собственно говоря, было более чем скромным, хотя Чарли и подкупил кое-что из мебели для своей спальни, сколько сам дом. Каким-то образом дом нес на себе печать уюта и тепла, которые чувствовались даже в гостевых спальнях, в которых давно никто не ночевал и которые стояли пустыми, наверное, с тех пор, как здесь ненадолго поселился Джимми Палмер с семьей. И, как и Чарли, Франческа ощутила здесь чье-то незримое дружелюбное присутствие, которое встречало здесь каждого — даже того, кто не знал, кто такая Сара Фергюссон.
— Чей это дом? — спросила Моник, с интересом оглядываясь по сторонам, и Чарли ни минуты не сомневался, что она тоже почувствовала волшебную ауру бывшей хозяйки шале.
Чарли объяснил девочке, что сейчас этот дом принадлежит его доброй знакомой, которая живет в Шелбурн-Фоллс, но когда-то много лет тому назад здесь жила другая женщина, которая приехала в Америку из Англии.
— Это которая потом стала призраком? — деловито уточнила Моник, и Чарли со смехом покачал головой. Ему очень не хотелось, чтобы девочка чего-то боялась здесь, хотя он и признавал, что напугать ее было бы трудновато. Впрочем, он с самого начала знал, что Моник, наверное, будет скучно сидеть с ними весь вечер, поэтому он заранее приобрел для нее в Дирфилде несколько альбомов-раскрасок и набор пастельных карандашей. Он также предложил Моник включить ей телевизор, если мама не возражает. Франческа не возражала, телевизор был включен, и Моник тут же уткнулась в него, с увлечением следя за приключениями каких-то космических рейнджеров. Воспользовавшись этим, Чарли устроил для Франчески небольшую экскурсию по дому, показывая и рассказывая ей все, что знал сам. Единственно, о чем он не упомянул, это о дневниках Сары.
Наконец они вернулись на второй этаж, и Франческа — точь-в-точь как когда-то и он — остановилась перед высокими французскими окнами.
— Как здесь красиво! — воскликнула она, любуясь открывшимся видом на заснеженную поляну.
— Я рад, что тебе нравится, — сказал Чарли. Он действительно был очень этим доволен.
— Теперь я понимаю, почему ты влюбился в этот дом, — продолжила Франческа, и по ее голосу Чарли угадал, что она благодарит его за внимание, с которым он отнесся к их приезду. В самом деле, он не упустил ни одной мелочи — он купил альбомы и карандаши для Моник, он приготовил ее любимые макароны и даже сам попробовал испечь печенье, — и Франческа не могла не признать, что Чарли — просто прелесть.
Когда мультфильмы кончились, Чарли пригласил Франческу и Моник в гостиную и там рассказал им немного о Саре. Впрочем, Моник быстро потеряла интерес к его рассказу и основательно занялась мороженым. Франческа же, напротив, слушала его со все возрастающим вниманием.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на те книги, из которых ты узнал все это, — вставила она с нарочитой небрежностью. — Кое о чем я узнала, когда готовила свое исследование по истории местных индейских племен, но о многих событиях, о которых ты сейчас говорил так подробно, мне неизвестно. Этот Франсуа де Пеллерен… Я знаю, что он играл заметную роль в политической жизни восемнадцатого века. В частности, благодаря его усилиям было подписано несколько важных договоров с индейскими племенами, которые обеспечили быстрое развитие колонизации Америки. Хотела бы я знать, какими источниками ты пользовался…
Она вопросительно поглядела на него, и Чарли, который буквально сгорал от нетерпения, не сдержал улыбки.
Выждав, пока Моник с головой ушла в очередное телевизионное шоу, Чарли отправился в кабинет, где он держал дневники Сары. Открыв чемодан, он достал оттуда первый томик и на несколько секунд прижал его к груди. Эти записи значили для него много, очень много. Они не просто наполнили содержанием его жизнь, но и, возможно, спасли его от безумия, которого, может быть, он не сумел бы избежать, если бы сидел в четырех стенах и думал только о своей беде и о предательстве Кэрол. Теперь Чарли чувствовал, что стал спокойнее и мудрее, как будто Сара сумела поделиться с ним своим жизненным опытом и, что было гораздо важнее, мужеством.
Теперь в том же самом нуждалась и Франческа.
Чарли был уверен, что чудесный дар Сары поможет и ей смириться со своей потерей и начать жизнь сначала. И, быть может, тогда в ее сердце отыщется уголок и для него.
Прежде чем вернуться в комнату, в которой он оставил Франческу, Чарли ненадолго остановился в большой гостиной. Сейчас комната была почти пуста, но, глядя на французские окна, высокие потолки и блестевший в полутьме натертый паркетный пол, легко было поверить, что Сара была графиней.
Франческа встретила его мягкой, задумчивой улыбкой, и Чарли готов был поклясться, что она в полной мере ощущает волшебную атмосферу старого шале, которое он сам так полюбил. По-другому просто не могло быть. Любовь Сары и Франсуа, о которой он прочел, была такой сильной и горячей, что она не могла не согреть собою их дом.
И даже сейчас, через столько лет, она ощущалась здесь.
— У меня есть для тебя один подарок, — сказал Чарли, приближаясь к Франческе. — Собственно, это не совсем подарок, потому что я не могу отдать тебе это насовсем, и тем не менее это нечто совершенно особенное. Взгляни-ка… Об этом еще никто не знает.
Франческа озадаченно уставилась на него.
Чарли начал так издалека, что она немного растерялась, и ему захотелось обнять ее и поцеловать, но он не посмел, пока не посмел. Сначала ей предстояло прочесть дневник Сары Фергюссон.
И он протянул ей толстую книгу.
— Что это? — спросила Франческа, заинтригованная. Ей было так хорошо, уютно и спокойно с ним, что она даже начала бояться, как бы Чарли ничего не испортил, поддавшись настроению минуты. Она еще не была уверена, что сможет простить ему какую-нибудь вольность, хотя волшебная атмосфера дома уже начала оказывать на нее свое действие. Франческа была к этому абсолютно не готова. Она не могла предвидеть, что старое шале подействует на нее подобным образом — согреет душу и вызовет в ней влечение к его обитателю.
А Чарли уже протягивал ей небольшую, старинную на вид книгу, переплетенную в бурую потрескавшуюся кожу. Ни на корешке, ни на обложке не было ни имени автора, ни названия, но Франческа подумала, что их, должно быть, стерло время.
Не успев даже подумать, что бы это могло быть, Франческа протянула руки и бережно взяла книгу. Она открыла ее не сразу — сперва она огладила ладонями шершавую, высохшую кожу и только потом увидела на титуле имя Сары Фергюссон.
Это была ее самая первая тетрадь — та, которую Сара привезла с собой из Англии, заполняя страницы в тесной каюте «Конкорда» при тусклом свете масляной лампы или свечи. Чарли уже понял, что существовали, должно быть, и другие, более ранние дневники, но они скорее всего были навсегда утеряны. Впрочем, они относились к прошлой жизни Сары — к той, с которой она без сожаления рассталась.
— Что это, Чарли? — повторила Франческа, хотя она уже, кажется, догадалась. Бережно перевернув несколько страниц, она подняла на него сияющие зеленые глаза.
— Боже мой, Чарли, ты нашел ее дневник!
— Да, нашел! — торжественно подтвердил Чарли и объяснил, когда и при каких странных обстоятельствах это произошло.
— Невероятно! — ахнула Франческа. — Ты прочел их все?
— Нет, — признался Чарли. — Их было довольно много, целый чемодан, и, как я думаю, в них описана вся ее жизнь. Но и то, что я уже прочел, просто удивительно! Сара была исключительной женщиной, и мне иногда кажется, что я немножко в нее влюблен. — Тут он улыбнулся неловко и несколько смущенно. — Для меня она, конечно, несколько старовата, к тому же она так любила своего Франсуа… По сравнению с ним у меня, наверное, не было бы ни одного шанса, даже если бы мне удалось вернуться во времени на двести лет назад.
— Потрясающе! — Франческа бережно положила тетрадь на кухонный стол, предварительно смахнув со скатерти невидимые крошки. Моник погрузилась в раскрашивание картинок, и им никто не мешал.
— Больше всего, — сказал Чарли, — меня поразила сила ее духа. Сара не только хотела добиться счастья, но и не побоялась начать жизнь сначала, хотя для этого ей пришлось через многое перешагнуть. В том числе и в себе. Я думаю, что не каждая современная женщина решится на такое — что уж говорить о восемнадцатом веке, когда женщины были совершенно бесправными и целиком зависели от своих мужей и от общественного мнения.
Но и это не главное, Франческа. Когда я читал описание ее жизни в Англии, я подумал, что ей, наверное, пришлось намного тяжелее, чем нам с тобой. Ее муж был настоящим чудовищем — по сравнению с ним даже Пьер может показаться ангелом. Муж избивал ее, насиловал, старался всячески унизить, но она выстояла. Он заставлял ее рожать снова и снова, и дети ее умирали, но Сара не сломалась. Она бросила вызов — нет, не мужу, а своей злосчастной судьбе, она уехала в Америку, чтобы быть там свободной и счастливой, и она нашла Франсуа, которого полюбила и который полюбил ее. Не знаю, может быть, это глупо и смешно, но Сара подарила мне надежду… и поделилась со мною своей силой и мужеством. А мне захотелось поделиться этими драгоценными дарами с тобой.
Франческа была так тронута его взволнованной речью, что даже не сразу нашлась что ответить.
Потом ей пришел на ум вопрос, который она ему уже задавала, и теперь она, кажется, знала на него точный ответ, ", .
— Значит, ты все-таки видел ее, да? — спросила она тихо, чтобы Моник в соседней комнате не услышала ее.
Чарли медленно кивнул, и Франческа чуть не задохнулась от волнения.
— О боже, я знала, я чувствовала!.. — вырвалось у нее. — Когда же ты ее видел?
Ее глаза сияли от волнения, на щеках проступил румянец, и Чарли подумал, что никогда еще она не была так прекрасна, как в эти мгновения.
— В Сочельник, — ответил он. — Я тогда только что переехал. Мы с миссис Палмер поужинали в Шелбурн-Фоллс, и я вернулся в шале что-то около полуночи. Когда я поднялся в спальню, она стояла на середине комнаты и была… абсолютно реальной. Я даже слышал, как шуршит ее платье. Потом она отступила за портьеру и исчезла… — Чарли немного помолчал, как бы вспоминая. — Сначала я думал, что это кто-то из местных решил подшутить над городским дураком, — сказал он почти сердито, вспоминая свою тогдашнюю растерянность и гнев. — Окно в спальне было открыто, хотя я точно помнил, что запер его перед уходом. Я обыскал весь дом, но никого не нашел, да и на снегу не было никаких следов, кроме моих собственных. Только потом я догадался, кто это мог быть.
Он вздохнул и отпил из чашки остывший чай.
— Она была такой реальной… и такой красивой. У нее были черные волосы и голубые глаза, но тогда я не знал, как она выглядит. Только потом, когда я увидел в книге ее портрет, я убедился, что догадался правильно. Это была Сара Фергюссон…
Или ее призрак.
Он замолчал, вопросительно поглядывая на Франческу. Он опасался, что вопреки всему ее трезвая, рассудительная натура возьмет верх, и она либо высмеет его, либо, что было еще хуже, решит, что он спятил, однако Франческа слушала его с таким вниманием, что у Чарли не осталось сомнений. Она поверила в его рассказ — от первого до последнего слова. Желание поскорее попасть домой и начать читать дневник Сары было так ясно написано на ее лице, что Чарли даже слегка расстроился — он-то надеялся, что она посидит еще. Впрочем, он твердо знал, что Сара, которая так много сделала для него, поможет и Франческе, и ему лишь нужно только проявить терпение.
Они еще немного поговорили об обстоятельствах удивительной жизни Сары Фергюссон, а в десять часов Чарли отвез Франческу и Моник домой.
Девочка была очень довольна тем, как прошел вечер, и без умолку болтала; Франческа же молчала, но по блеску ее глаз Чарли понял, что она тоже получила удовольствие, и даже, может быть, больше, чем ожидала.
— Позвони мне, когда прочтешь, — сказал он на прощание и, не в силах справиться с желанием слегка подразнить ее, добавил:
— Там осталось еще много таких книжек, так что будь паинькой, иначе никакого продолжения!
Франческа рассмеялась.
— У меня такое подозрение, что эта штука действует посильнее наркотика — стоит только начать, и уже не сможешь остановиться, — сказала она. Ей очень хотелось поскорее начать читать.
— С тех пор как я их нашел, я забросил все дела и только и делаю, что читаю, — признался Чарли и тут же добавил:
— Придется написать о Саре диссертацию.
— Лучше напиши о ней книгу, — серьезно посоветовала Франческа, — Сара, наверное, заслуживает того, чтобы о ней знали и помнили ее.
Чарли отрицательно покачал головой.
— Это скорее твоя область, чем моя, — возразил он. — Я все-таки архитектор, а не историк и не писатель. Что касается памятника Саре, то его уже воздвигли. Я в нем живу.
Но Франческа с ним не согласилась.
— Нет, — твердо сказала она. — Кто-то обязательно должен написать о ней или, по крайней мере, опубликовать ее дневники.
— Посмотрим, — Чарли пожал плечами. — Сначала их надо прочесть. Потом я хочу отдать их миссис Палмер. В конце концов, строго говоря, они принадлежат ей.
Он действительно не мог оставить у себя дневники, хотя ему этого очень хотелось. Но даже если бы Глэдис не согласилась подарить или продать ему эти старые книги, Чарли не стал бы расстраиваться по этому поводу. Главным для него было про честь дневники до конца. Они уже подарили ему такую радость, какую не могли бы дать сотни и сотни томов, написанных другими людьми, а теперь он мог поделиться своей радостью и с Франческой.
— Я обязательно позвоню, — пообещала она и еще раз поблагодарила его за чудесный вечер.
Чарли знал, что эти слова были не пустой формальностью, но ворота ее крепости были закрыты так же надежно, как и вчера, и он даже не стал пытаться проникнуть сквозь них туда, где в смятении и тревоге билось ее нежное раненое сердце.
Всю обратную дорогу он думал только о том, как бы ему хотелось освободить Франческу из ее добровольного заточения и снова вывести в светлый, ясный и счастливый мир. И Чарли очень надеялся, что Сара поможет ему в этом.
Глава 9
Прежде чем покинуть Длинный дом и отправиться в обратный путь, Франсуа поговорил со старейшими женщинами рода, прося их помочь Саре.
Женщины дали ему целебные травы — в том числе одну очень сильную, научили готовить укрепляющие настои и даже предложили приехать к Саре, когда наступит ее срок. Сара была тронута их добротой и участием и обещала, что, как только они вернутся в Шелбурн, она сразу начнет принимать индейские снадобья.
Наконец, сердечно попрощавшись с индейцами, они тронулись в обратный путь. Теперь, зная ее положение, Франсуа старался не спешить, и они даже несколько раз заночевали в лесу в маленькой, но очень теплой палатке из шкур, которую Франсуа взял с собой. И весь путь он был очень осторожен и внимателен, стараясь не допустить возможного несчастья.
Когда они добрались наконец домой, стояла уже середина марта, а в конце апреля Сара впервые почувствовала, как ребенок шевельнулся в ее чреве. Это было знакомое и очень приятное ощущение, однако, несмотря на все усилия Франсуа, который старался ее успокоить, Сара по-прежнему испытывала страх. Травы, которые дали индианки, она принимала с рвением, но бывали минуты, когда она впадала в отчаяние и переставала верить в то, что роды пройдут благополучно.
К этому времени кое-кто из соседей уже догадался, что они живут вместе. Женщины, заходившие на ферму, чтобы проведать Сару, частенько натыкались на Франсуа, да и ее состояние трудно было скрыть от их проницательного взгляда. Со временем новость докатилась и до Дирфилда, и Сара получила письмо от миссис Стокбридж, которая умоляла ее опровергнуть кошмарный слух, будто она живет с дикарем. В ответ Сара написала, что она, разумеется, не живет с дикарем — так оно и было, — хотя это вряд ли могло успокоить бостонский свет.
Полковник Стокбридж знал правду уже давно, и хотя ни Сара, ни Франсуа никому ничего не говорили, остановить лавину сплетен и домыслов было уже невозможно. В Шелбурне к этому, кстати, относились гораздо спокойнее, чем в Дирфилде.
Местные жители хорошо знали Франсуа, который частенько наезжал в поселок за порохом, свинцом, скобяными изделиями или тканями, и видели в нем своего рода гарантии своей безопасности. Уж коли этот парень связан с индейцами, рассуждали они, то он, конечно, первым узнает о том, что в окрестностях появился военный отряд враждебного племени, и предупредит их.
К июню только слепой мог не заметить, что Сара ждет ребенка, и это вызвало новую волну сплетен.
Многие поселенцы восприняли беременность Сары как нормальное явление, а их жены даже приходили к пей и предлагали помощь, однако были и такие, кого это известие привело в ярость. Подобное поведение они считали позорным, тем более, что Сара и Франсуа даже не были обвенчаны, но самим влюбленным было на это в высшей степени наплевать. Единственное, что по-настоящему заботило Сару и Франсуа, это жизнь и здоровье их будущего ребенка, и они делали все возможное, чтобы сохранить его.
В эти, в общем-то, нелегкие для обоих месяцы они были счастливы как никогда. Сара чувствовала себя на удивление хорошо и даже порывалась работать в огороде, но Франсуа сказал, что он скорее убьет себя, чем позволит ей трудиться. Сара не возражала, хотя ходила она всегда неплохо — все ее проблемы начинались после родов. Впрочем, даже она не могла отрицать, что ни в одну из своих прежних беременностей она не чувствовала себя такой крепкой и здоровой, и это дарило ей дополнительную надежду.
Все же она сумела убедить Франсуа, что прогулки принесут ей только пользу, и даже в самые жаркие летние дни они продолжали ходить к водопаду. Ирокезские женщины как-то сказали ей, что если она станет много ходить, то ножки у ребенка будут сильными, да и сами роды пройдут быстрее, и Сара старалась гулять как можно больше. Но к концу августа ей стало уже так трудно передвигаться, что она вынуждена была отказаться от ежедневных походов к водопаду.
Они стали совершать прогулки по лесу вокруг поляны, и у Франсуа щемило сердце от жалости, когда он смотрел, как Сара, тяжело опираясь на его руку и неуклюже переваливаясь с боку на бок, бредет по извилистой лесной тропинке. Каждые несколько минут они останавливались, чтобы Сара могла передохнуть, однако ее состояние никак не сказалось на ее настроении. По большей части она пребывала в прекрасном расположении духа и с удовольствием выслушивала все новости, которые Франсуа привозил из своих поездок в Дирфилдский гарнизон.
Единственное, что беспокоило ее по-настоящему, это то, что в Огайо продолжались военные действия. Франсуа поначалу хотел скрыть от нее эту новость, чтобы не расстраивать, но рассудил, что Сара все равно услышит об этом от соседей.
— Я знаю, тебя могут послать туда снова! — восклицала она в тревоге. В последнее время Саре постоянно хотелось, чтобы Франсуа всегда был рядом.
Даже когда он ненадолго уезжал в Шелбурн или в гарнизон, она беспокоилась. Франсуа считал это следствием беременности, однако при мысли о том, что может случиться в его отсутствие, и ему становилось не по себе. Оба знали, что до родов остались считанные недели, быть может — дни, и Франсуа не раз задумывался о том, чтобы пригласить на ферму какую-нибудь опытную женщину из деревни, но все откладывал. В крошечном домике, в котором они жили вдвоем, и без того было тесновато, и он не раз задумывался о том, чтобы построить для Сары и малыша другой дом — побольше и попросторней. Несколько раз Франсуа заговаривал об этом с Сарой и даже чертил на листке бумаги проект, или скорее набросок, — что-то вроде швейцарского шале в два этажа, с покатой двускатной крышей и толстыми стенами, способными защитить их от зимних холодов. Дом был хорош — Сара не могла не признать этого, — но ей очень нравилось их нынешнее жилище, и она стала убеждать Франсуа, что того, что у них есть, им вполне хватит.
— Все равно я построю для тебя новый дом! — упрямо сказал Франсуа, и оба рассмеялись.
Несколько дней Франсуа не заговаривал о своих намерениях, и Сара уже решила, что он отказался от них, однако во время одной из их прогулок Франсуа неожиданно привел ее к тому краю поляны, где через прогал между деревьями открывался очень живописный вид на долину внизу.
Здесь было так красиво, что у Сары захватило дух, а Франсуа улыбнулся и гордо сказал:
— Здесь будет стоять наш новый дом!
Она посмотрела па него и, увидев на лице Франсуа такое выражение, как будто он вернулся домой после долгого отсутствия, догадалась, о чем он думает.
— Это действительно очень красивое место, — согласилась она.
— Прекрасное место, — с нажимом сказал Франсуа, и Сара не стала с ним спорить. Короткая прогулка слишком утомила ее, к тому же она чувствовала, что ребенок уже на подходе. Она могла родить в любой момент.
В эту ночь Сара долго лежала без сна и изо всех сил сдерживалась, чтобы Франсуа, спавший рядом, не слышал, как она плачет от страха. Время от времени она вставала и выходила из дома, чтобы глотнуть прохладного ночного воздуха и остудить пылающее лицо. Стоя во дворе и глядя на усыпанное звездами небо, Сара вспоминала своих умерших детей и молилась, чтобы этот ребенок не присоединился к шести своим братьям и сестрам. К счастью, он был жив — она чувствовала его движения, которые казались ей нетерпеливыми, почти сердитыми. Никогда прежде ее ребенок не вел себя так активно, но, возможно, все объяснялось тем, что рядом не было Эдварда, который избивал и запугивал ее. Кроме того, она была счастлива с Франсуа, который любил ее и который был с ней внимателен и заботлив. Он готовил ей отвары и настои, он втирал в ее тело какие-то душистые мази и подолгу разговаривал с ней, стараясь утешить и вдохнуть надежду на благополучный исход, однако даже ему не удавалось успокоить ее до конца. Сара по-прежнему боялась, что ничто не сможет спасти ее ребенка и что он умрет, едва родившись на свет.
Так, в тревоге и беспокойстве, пролетели последние августовские дни, и наступил теплый, солнечный сентябрь. Пятого числа исполнилось ровно два года с тех пор, как Сара отплыла из Англии на «Конкорде», но ей самой уже с трудом верилось, что все это было так недавно. И еще более невероятным представлялось Саре все, что случилось с ней потом. Ее счастье было таким безоблачным и полным, что Сару все чаще и чаще посещало суеверное чувство страха. Она боялась, что ее теперешняя жизнь слишком хороша, чтобы продолжаться долго, и готовилась к тому горю и разочарованию, которое — теперь она была почти уверена в этом — ожидает ее в ближайшие дни. Впрочем, своими страхами она решила с Франсуа не делиться — Сара и так знала, что он волнуется не меньше ее.
В начале второй декады сентября Сара вдруг почувствовала себя настолько хорошо, что попросила Франсуа пойти с ней к водопаду. Утром они собирали кукурузу, и Сара немного устала, но все же не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии прогуляться по лесу.
Франсуа ее просьба скорее встревожила, чем обрадовала.
— А ты уверена, что сможешь дойти? — осведомился он и нахмурился. — Мы действительно давно там не были, но я не знаю, стоит ли рисковать сейчас.
— Но я чувствую себя прекрасно, — ответила Сара, нисколько не кривя душой. После обеда она посидела в тени и выпила кружку холодной ключевой воды, которая подействовала на нее словно самое лучшее лекарство.
Тем не менее Франсуа продолжал сомневаться.
Если Сара не ошиблась в расчетах, то ребенок мог появиться на свет со дня на день.
— Может, все-таки лучше походим рядом с домом? — спросил он, кляня себя за то, что так и не удосужился пригласить из поселка какую-нибудь женщину, которая могла бы подсказать ему, насколько опасно задуманное Сарой путешествие.
— Но я очень скучаю по тому месту и по нашим прогулкам! — заупрямилась Сара, и Франсуа вынужден был в конце концов согласиться, ибо боялся, что она может уйти без него.
Через полчаса они тронулись в путь и шли очень медленно, часто отдыхая. Не скоро они добрались до водопада, но, лишь только заслышав вдали неумолчный шум падающей воды, Сара сразу приободрилась и пошла скорее. Она выглядела очень счастливой и довольной, и, глядя на нее, Франсуа позволил себе улыбнуться. У нее была неуклюжая, утиная походка, отекшее лицо и огромный, круглый, как мяч, живот. Такого живота Франсуа никогда прежде ни у кого из женщин не видел — он даже хотел спросить, так ли она выглядела во время прошлых беременностей, но не решился. Он не хотел напоминать ей о прежних ужасах — Сара и так слишком боялась за свое неродившееся дитя.
Она, правда, мужественно таила страх в себе и ничего не говорила, но он чувствовал ее напряжение и пытался как мог успокоить ее.
— Чему ты улыбаешься? — спросила Сара. — Я смешная, да?
— Я люблю тебя, — просто ответил Франсуа, и Сара кивнула. Она все поняла.
Между тем они вышли к водопаду, и Франсуа заговорил с ней о пустячных, милых вещах, которые должны были отвлечь ее от грустных мыслей.
О том, что на западе продолжаются военные действия, он больше не упоминал из боязни растревожить ее еще больше и всеми силами старался обойти скользкую тему. Вместо разговоров о войне он показывал ей разные растения и цветы, называл их индейские названия и рассказывал о том, какими полезными свойствами обладает тот или иной невзрачный стебелек. Под конец он собрал ей целый букет ярких осенних цветов и принес его домой, чтобы поставить в спальне.
Франсуа как раз занимался хозяйственными делами во дворе, когда из кухни, где Сара готовила ужин, донеслись стоны. Франсуа бросился в дом, поняв, в чем дело. Началось! Он надеялся, что все произойдет быстро, потому что у Сары это был седьмой ребенок. Даже Плачущая Ласточка, которая рожала впервые, освободилась от бремени за какой-нибудь час, который, впрочем, показался Франсуа вечностью. За все время, пока он ждал у палатки, куда отвели ее другие индианки. Плачущая Ласточка крикнула только раз, и с тех пор Франсуа пребывал в уверенности, что роды — дело несложное. По сейчас, едва увидев лицо Сары, он понял, что от боли она едва способна говорить.
— Все хорошо, любимая… Я здесь… Сейчас все будет хорошо… — бормотал он, подхватывая ее на руки. На камнях возле очага стоял котел с только что закипевшей водой, а па столе лежали очищенные овощи, но Франсуа уже понял, что сегодня работникам придется обойтись фруктами, если только они не догадаются сами себе что-нибудь сварить.
— Хочешь, я позову кого-нибудь из женщин? — спросил он, неся Сару в спальню и укладывая ее на постель, но она отрицательно покачала головой.
Патрик или Джон могли доскакать до Шелбурна и позвать к ней кого-то из женщин, по Сара знала, что они вряд ли успеют. Кроме того, она давно не верила ни докторам, ни повитухам: они не помогли ей в прошлые разы, и Саре вряд ли стоило надеяться на них сейчас. Ей хотелось, чтобы с ней был один только Франсуа — так ей было бы легче переносить боль.
— Мне… никто… не нужен. Только ты, — прошептала она, кусая губы. Боль накатывала на нее приступами, и она все сильнее впивалась пальцами в руку Франсуа. Ребенок был довольно большим, и Сара знала, что родить ей будет нелегко, хотя это и были ее седьмые роды.
Вопреки всем надеждам Франсуа, схватки растянулись на всю ночь, и он несколько раз порывался послать кого-то из работников в Шелбурн или даже в гарнизон, где был врач, но Сара останавливала его. Она ничего не говорила и почти не кричала — она только стонала, однако смотреть, как ее скручивает боль, было невыносимо тяжело. Франсуа то и дело обтирал ее полотенцем, смоченным холодной водой, но Саре продолжало казаться, будто ее тело охвачено огнем. В какое-то мгновение ей даже показалось, будто сбывается проклятье Эдварда, который пожелал ей вечно гореть в адском пламени, но она отогнала от себя эти мысли и только сильнее сжала руки Франсуа, которых почти не выпускала.
После полуночи схватки стали гораздо сильнее, но ничего не происходило, а Сара уже начала уставать. Каждый раз, когда она испытывала очередной приступ боли, ей хотелось вытолкнуть ребенка, но он никак не появлялся, и Сара была близка к отчаянию. Франсуа тоже пребывал в панической растерянности. Он видел, как мучается Сара, но не знал, что можно для нее сделать и как облегчить ее страдания. Он посоветовал ей кричать, если хочется, но Сара только сжала в зубах свернутое жгутом полотенце, сквозь которое проникали только ее глухие стоны.
— Все будет хорошо, милая, только еще немножечко напрягись! — растерянно бормотал Франсуа. Нахлынувшее на него чувство беспомощности и бессилия было таким острым, что он едва не заплакал.
Сара продолжала прилагать отчаянные усилия, чтобы освободиться от бремени, и Франсуа мог только крепче прижимать ее к себе и молиться, чтобы все закончилось как можно скорее. Он пытался припомнить все, чему его учили индианки, но в голове у него была такая каша, что выудить из нее что-нибудь путное не представлялось возможным.
Неожиданно у него в мозгу как будто сверкнула молния, и он вспомнил, что рассказывала ему Плачущая Ласточка. Не тратя времени даром, он схватил Сару за плечи и стал приподнимать ее так, чтобы она оказалась в сидячем положении, однако это оказалось не так-то легко. Сара не понимала, что он от нее хочет; впрочем, даже если бы она знала, то вряд ли сумела помочь ему, ибо ее сведенные судорогой мускулы утратили гибкость и стали неподатливы.
— Попробуй подняться, — уговаривал ее Франсуа, и Сара посмотрела на него, как на сумасшедшего, но он продолжал настаивать. Индейские женщины утверждали, что если женщина сядет на корточки, ребенок пойдет быстрее, и сейчас это был единственный выход. Впрочем, о ребенке Франсуа уже почти не думал — он боялся потерять Сару.
Наконец ему удалось ссадить ее на пол. Сесть на корточки ей никак не удавалось, и Франсуа фактически держал ее на руках. Сара продолжала тужиться, но теперь, когда у нее был упор для ног, дело пошло легче. Время от времени она даже пыталась что-то сказать ему, но из горла ее рвались только короткие хриплые крики.
«Он идет! Идет!..» — хотелось сказать Саре, но Франсуа, слава богу, и сам это понял. Продолжая поддерживать ее своими сильными руками, он шептал ей на ухо слова успокоения, и пот градом катился по его лицу. Неожиданно Сара издала громкий, протяжный вопль, живо напомнивший ему крик Плачущей Ласточки. Франсуа едва успел подсунуть под нее индейское одеяло — уже в следующий миг к крику Сары присоединился писк ребенка, и он увидел его — крохотный мокрый комочек, который наконец-то появился на свет. Это был мальчик! К тому же он был довольно крупным, хотя и бледным. Но самое главное, он был жив, и Сара снова вскрикнула — на этот раз от радости.
Но не успели они оба перевести дух, как младенец перестал дышать.
С горестным воплем, похожим на вой раненой волчицы, Сара наклонилась и схватила дитя, все еще соединенное с ней пуповиной, но Франсуа видел, что мальчик умирает.
Что он мог сделать? Подхватив Сару на руки, он снова уложил ее на кровать и, действуя почти машинально, перевязал пуповину попавшим под руки кожаным шнурком, а потом перерезал ее своим охотничьим ножом, с которым никогда не расставался. Потом он отнял у Сары маленькое тельце и в растерянности прижал к себе. Глаза Сары умоляли его спасти малыша, по Франсуа не знал как. Единственное, что он знал твердо, это то, что он никогда больше не разрешит ей рожать.
Никогда…
Сара на кровати громко всхлипнула, и Франсуа, взяв младенца за ножки, перевернул его вниз головой и начал похлопывать по спине, стараясь вдохнуть жизнь в его жалкое тельце, которое уже начало синеть.
— Франсуа! Пожалуйста! — она твердила эти два слова не переставая, надеясь на него словно на господа бога, но он не мог ничего сделать. Франсуа был уверен, что ребенок уже не дышит, но Сара продолжала просить и молить его до тех пор, пока в страхе и досаде он не стукнул малыша по спине всей ладонью.
Послышался мокрый кашляющий звук, изо рта ребенка вылетел комок слизи, и он, оживая, зашелся в громком протестующем визге.
— Благодарю тебя, боже! — только и смогла прошептать Сара, без сил откидываясь на подушки. Ребенок продолжал вопить, а счастливые родители смотрели на него, не в силах оторвать глаз от маленькой сморщенной обезьянки, которая казалась им прекрасней всего живого на свете.
Когда они наконец опомнились, Франсуа достал из сундука заранее приготовленные куски полотна и неловко перепеленал мальчугана. Сара, с лица которой не сходила лучезарная, счастливая улыбка, тут же приложила его к груди, а Франсуа отправился па кухню, чтобы заново развести в плите огонь и согреть воды. Когда он вернулся, младенец спал, не выпуская груди Сары, и Франсуа невольно замер на пороге комнаты. Более прекрасного зрелища он еще никогда не видел.
Сара, на мгновение подняв голову, улыбнулась ему улыбкой, в которой читались облегчение, благодарность и любовь.
— Спасибо, — шепнула она. — Ты спас его! Спас нашего сына!..
— Это не я… — ответил Франсуа, который еще не окончательно оправился от того, что выпало на его долю. Происшедшее сильно поколебало его прежние взгляды, и он готов был признать, что легче в одиночку сражаться против целого индейского племени, чем хотя бы просто присутствовать при родах. Еще ни разу в жизни Франсуа не было так страшно, как в прошедшие несколько часов.
— Я думаю, духи леса сделали это для нас, — сказал он, все еще потрясенный пережитым. Франсуа был уверен, что еще немного — и он мог бы потерять Сару. Впрочем, теперь, кажется, все обошлось.
И мать, и ребенок приходили понемногу в себя, хотя Сара, конечно, была еще слаба.
Быстро прибрав в спальне, Франсуа вышел наружу, чтобы закопать послед. Индейцы считали его священным, и он выбрал для него самое подходящее, на его взгляд, место возле ручья. Когда он вернулся, Сара снова благодарно улыбнулась Франсуа, и он, наклонившись к ней, нежно поцеловал ее в лоб.
— Я так люблю тебя, — прошептала она. — Еще раз спасибо…
С ребенком на руках она выглядела такой счастливой и молодой, Франсуа почувствовал, что любит ее без памяти. Он был счастлив за нее, счастлив оттого, что судьба обошлась с ней милостиво и благосклонно.
— Сестра шамана была права, — напомнил он ей. — Ты благополучно переправилась через реку и не утонула. И никто не утонул…
Но еще совсем недавно они оба вовсе не были уверены в том, что все кончится благополучно.
Смерть была слишком близко, и они совершенно забыли о предсказании старой индианки. Но сейчас, когда опасность миновала, Франсуа сразу о нем вспомнил.
— Впрочем, — добавил он, — если кто-то и мог погибнуть во время этой переправы, то только я.
Сара снова улыбнулась в ответ. Смеяться у нее просто не было сил. Прошедшая ночь была, наверное, самой длинной и самой тяжелой в ее жизни, и все же она чувствовала, что жаловаться было бы грешно. Ведь эта ночь подарила ей долгожданное материнство.
За окном уже начинало светать, когда Франсуа принес Саре какие-то фрукты и немного холодного мяса, чтобы она могла подкрепиться. Потом Сара и ребенок заснули, а Франсуа вышел во двор и, потихоньку выведя из конюшни своего вороного, поскакал в гарнизон. Он мчался во весь опор и успел обернуться в оба конца за несколько часов.
Когда он вернулся, Сара только что проснулась.
— Где ты был? — с беспокойством спросила она.
— Я ездил в Дирфилд, — ответил Франсуа, и его темные глаза гордо сверкнули. — Мне нужно было оформить кое-какие бумаги.
— Что за бумаги? — поинтересовалась Сара, пытаясь взять поудобнее ребенка, который проснулся и стал искать ее грудь. Молоко у нее еще не прибыло, и голодный ребенок беспокоился, требуя еды. Весь ее прежний печальный опыт не мог помочь ей, и Сара почувствовала себя неловко, когда Франсуа сказал, что надо дать малышу смоченную в воде тряпицу.
— Так что же это за бумаги? — снова спросила она, и Франсуа торжественно вручил ей свиток пергамента, перетянутый шелковым шпуром. Сара нетерпеливо развернула его и улыбнулась. Она так и не удосужилась довести это дело до конца, и теперь Франсуа сделал это.
— Значит, ты выкупил эту землю… — проговорила она с благодарностью.
— Да, Сара. Это мой тебе подарок. Мы построим здесь замечательный дом для нас и наших детей!
— Знаю, знаю… — засмеялась Сара. — Швейцарское шале.
Она была счастлива в своем старом доме, но место, которое выбрал Франсуа, было все-таки лучше. Кроме того, Сара хорошо понимала, что, если у них будут еще дети, на ферме действительно будет тесновато.
Сара смущенно покраснела, и Франсуа осторожно взял ее руку и несильно пожал.
— Ты заслуживаешь большего, гораздо большего… — сказал он, но оба знали, что у Сары уже есть все, о чем она мечтала. Еще никогда в жизни она не была столь счастлива, и ей казалось, что только в раю она могла бы быть счастливее.
Глава 10
За первые две недели своей жизни ребенок заметно изменился. Голубые глаза малыша, точь-в-точь как у Сары, смотрели на мир удивленно. Сара тоже оправилась настолько, что стала вставать, чтобы готовить еду для Франсуа и работников.
Она даже пыталась работать в огороде, благо никаких особенно тяжелых работ там не было. Ходить к водопаду она пока не решалась, но Франсуа видел, что время, когда их совместные прогулки возобновятся, уже не за горами. Силы возвращались к Саре не по дням, а по часам, и это было заметно. Правда, она все еще быстро утомлялась и использовала каждую свободную минутку, чтобы перевести дух, но это была именно минутка, потому что усидеть на месте ей было чрезвычайно трудно. Окрыленная счастьем, она буквально порхала по дому, и Франсуа не раз выговаривал ей за беспечное отношение к своему здоровью.
— Но ведь это был сущий пустяк. Просто хлоп — и готово — заявила она ему однажды, и Франсуа, притворяясь рассерженным, швырнул в нее пригоршню ежевики, которую они собирали.
— Ничего себе — пустяк! — воскликнул он. — Ты рожала двенадцать часов, и я видел, как ты мучилась. Ни один мужчина этого не выдержал бы.
Я как-то видел человека, который, впрягшись вместо лошади в груженый фургон, на спор протащил его на расстояние ста ярдов, но ему было гораздо легче, чем тебе. А ты говоришь — пустяк! Никакой это не пустяк… — продолжал сердиться он, впрочем, улыбаясь. Воспоминания об ужасной ночи уже потускнели в памяти обоих, и это было, пожалуй, к лучшему. Не зря индейцы считали, что женщина не должна помнить, как рожала первого ребенка, чтобы не бояться заводить других. Франсуа, впрочем, было достаточно и одного сына, и вовсе не потому, что он не любил детей и не хотел иметь еще — просто он боялся снова подвергать опасности жизнь и счастье Сары, ибо одни благополучные роды вовсе не означали, что следующие не закончатся катастрофой.
Казалось, ничто не может омрачить их безоблачного счастья. Увлекшись своими счастливыми хлопотами, они забыли обо всем остальном мире, но мир их не забыл. В конце сентября на ферму Сары пожаловал полковник Стокбридж. Он лично приехал в Шелбурн, чтобы просить Франсуа принять участие в новом походе в Огайо. По его сведениям, там появилась первая реальная возможность замирить воинственные индейские племена, и Франсуа как человек, пользующийся уважением в индейской среде, должен был отправиться туда, чтобы помочь избежать бессмысленного кровопролития.
Речь шла все о тех же мятежных племенах шауни, Майами и чикасо, которые, ведомые Голубым Камзолом и Маленькой Черепахой, продолжали сражаться с регулярными армейскими частями.
В Вашингтоне боялись новой индейской войны, поэтому успеху мирных переговоров, в которых должен был принять участие и Франсуа, придавалось огромное значение.
Франсуа лучше, чем кто бы то ни было, понимал, насколько прав полковник; в самом деле, обстановка в Огайо была такова, что другой возможности для переговоров могло и не представиться.
С другой стороны, он знал, как огорчится Сара, когда узнает, что он должен будет покинуть ее. Их сыну было всего три недели, и ей одной было тяжело справляться со всеми домашними заботами.
Франсуа не пришлось ничего ей объяснять. Сам факт появления полковника в их скромном жилище подсказал Саре, что случилось именно то, чего она так боялась. Франсуа, ее Франсуа снова понадобился кому-то в Огайо…
Как только Стокбридж уехал, Франсуа отправился искать Сару и нашел ее в огороде. Привязав ребенка за спину на индейский манер, она собирала бобы в маленькую берестяную корзинку, которую сделал для нее Франсуа. Младенец крепко спал — в последнее время он, казалось, просыпался только затем, чтобы поесть.
— Ты должен уехать, я правильно догадалась? — спросила Сара, прежде чем Франсуа успел открыть рот, и он молча кивнул в ответ.
— Ну что ж, — проговорила она, пряча от него лицо, ей не хотелось, чтобы он видел, как она страдает. Он пробыл с нею уже почти десять месяцев, и Сара успела привыкнуть к тому, что стоит только позвать, и Франсуа тут же спешил к ней па помощь.
Мысль о том, что он будет не с ней, а где-то далеко, пугала ее. С другой стороны, последняя попытка выбить отряды Голубого Камзола из Огайо не дала никаких результатов и только привела к новым потерям.
— Будь он проклят — этот Голубой Камзол! — воскликнула она, и Франсуа не сдержал улыбки — уж больно она была похожа на обиженного ребенка, которого укладывают спать раньше времени. Ему и самому было мучительно трудно покидать ее — такой она была счастливой и прекрасной, — но он знал, что должен быть в Огайо. «Слава богу, — промелькнуло у него в голове, — что Сара теперь не одна. Если со мной что-то случится, у нее есть наш малыш. Она будет заботиться о нем, радоваться ему».
Ребенка они назвали Александр Андрэ в честь деда Франсуа. Франсуа объяснил Саре, что их сын должен был стать восемнадцатым графом де Пеллерепом, но мальчику дали и индейское имя — Бегущий Пони.
— Когда тебе нужно ехать? — обреченно спросила Сара.
— Через пять дней. Сначала мне надо кое-что приготовить к поездке, — ответил Франсуа, имея в виду мушкет, порох и пули, теплую одежду и провиант. Для Сары его слова прозвучали как смертный приговор. Только пять дней им суждено быть вместе, а потом он уедет и, возможно, никогда не вернется.
И вот настал день расставания. Все пять прошедших дней Франсуа прилагал огромные усилия, чтобы казаться спокойным, но ему это не совсем удалось, хотя обычно он умел владеть собой. Стоило ему на минуту забыться, и на его лице проступало выражение мучительной боли и грусти, и Сара не могла этого не заметить.
Всю ночь накануне его отъезда они не сомкнули глаз, и Сара крепко прижимала Франсуа к себе, словно надеясь таким способом удержать его. Несколько раз они занимались любовью, не в силах отказать себе в этом, быть может, последнем удовольствии, хотя, по индейским поверьям, с этим следовало повременить до тех пор, пока не пройдет сорок дней после родов. Сару это, во всяком случае, не заботило — она знала только одно: Франсуа уезжает, и она хотела насытиться им, пока еще он был рядом.
Когда он ускакал, Сара еще долго стояла у дверей и плакала, думая о том, что может случиться с ним в далеком Огайо. Ее одолевали недобрые предчувствия, и она страстно молилась, чтобы Голубого Камзола и Маленькую Черепаху поразила кара небесная до того, как Франсуа доберется до театра военных действий.
Ее дурное предчувствие оправдалось только частично, не коснувшись, по счастью, Франсуа.
Должно быть, господь все же услышал ее молитвы.
Отряд, вместе с которым он двигался в Огайо, непредвиденно задержался в пути и не успел вовремя прибыть в лагерь генерала Сент-Клера, который был полностью разгромлен индейцами через три недели после отъезда Франсуа из Шелбурна.
Такого сокрушительного поражения армия еще не знала. Генерал Сент-Клер, допустивший несколько крупных тактических промахов, потерял около тысячи человек убитыми и ранеными и был с позором смещен. Индейцы, воодушевленные успехом, продолжали наступать, и повсюду кипели яростные и кровопролитные схватки. В таких условиях ни о каких мирных переговорах не могло быть и речи, и Сара, долгое время не получавшая никаких известий, буквально не находила себе места от беспокойства. Только в канун Дня Благодарения полковник Стокбридж прислал к ней индейца с запиской, в которой извещал, что Франсуа цел и невредим и что он находится на пути из Огайо домой. За достоверность этих сведений полковник ручался, и Сара почувствовала, что у нее немного отлегло от сердца.
Когда Франсуа вернулся, Сара занималась тем, что коптила мясо на зиму. Едва заслышав топот копыт, она выбежала ему навстречу, и Франсуа, соскочив с лошади, заключил ее в свои объятия. Он выглядел усталым и похудевшим; кроме того, под ним была другая лошадь — что случилось с вороным, Сара спросить не осмелилась, — однако, главное, Франсуа был жив и даже не ранен. Рассказывая ей о том, что он видел в Огайо, Франсуа старался избегать самых страшных и кровавых сцен.
По его словам, выходило, что он всегда оказывался довольно далеко от того места, где разыгрывалась какая-нибудь драма, но Сару было нелегко ввести в заблуждение. Она сразу догадалась, что положение было гораздо серьезнее, чем пытался представить ей Франсуа. Усмирить индейцев при помощи военной силы оказалось невозможно, и армия терпела поражение за поражением. Ситуация осложнялась еще и тем, что англичане нарушили Парижское соглашение и выстроили новый форт на реке Моми, и Франсуа предвидел, что это приведет к еще большему кровопролитию.
Как повлиять на ситуацию, он не знал и, откровенно говоря, не хотел об этом думать. Франсуа считал, что лично он исчерпал свои возможности и вряд ли мог принести какую-либо ощутимую пользу. Он вернулся домой вовсе не для того, чтобы думать о политике. Франсуа так соскучился по Саре, что все остальные заботы отодвинулись для него на второй план. Теперь у него были другие важные дела: любить жену, воспитывать сына и заниматься хозяйством.
Перед Рождеством Сара сообщила ему новость.
Она снова была в положении. Ребенок должен был родиться в июле, и Франсуа сразу вспомнил о своих планах относительно постройки нового дома. Сделав несколько набросков и чертежей шале, он начал объезжать лагеря лесорубов, покупая лучший лес.
В Шелбурне Франсуа нанял лучших мастеров и договорился, что они приступят к работе, как только растает снег.
Маленькому Александру к тому времени уже исполнились четыре месяца, и Сара была счастлива как никогда. Франсуа обожал сына — он играл с ним и часто брал его с собой на прогулки, особенно если отправлялся куда-то верхом. Много времени он проводил в Шелбурне, объясняя строителям, что и как им нужно будет сделать, а по вечерам писал длинные письма производителям мебели в Делавэре, Коннектикуте и Бостоне, прилагая к ним собственные эскизы того, что он хотел получить. Франсуа так серьезно относился ко всему, что было так или иначе связано с их новым жилищем, что Сара, которая поначалу была более или менее равнодушна к его затее, тоже невольно увлеклась ею и принялась составлять списки всяких мелочей, которые были необходимы ей на кухне и в детской.
Они были целиком поглощены своим новым проектом, и поэтому, когда в Шелбурне появился какой-то человек, который разыскивал Сару, это явилось для них полной неожиданностью. На ферму он приехал, когда Сара возвращалась с Франсуа и малышом с конной прогулки. Она вздрогнула, еще издали заметив у порога их дома незнакомую фигуру.
Этот человек чем-то напомнил ей мистера Джонстона, нотариуса, и, как вскоре выяснилось, интуиция ее не обманула. Себастьян Мосли, как отрекомендовался прибывший, оказался юристом, совладельцем нотариальной конторы «Джонстон и Мосли». По его словам, мистер Уокер Джонстон все еще находился под впечатлением нападения диких индейцев во время своего посещения миссис Фергюссон в прошлый раз. Сара поняла, как маленький мистер Джонстон объяснил своему партнеру свое поспешное бегство. Впрочем, гораздо больше ее интересовало, зачем мистер Мосли приехал к ней сейчас. Этот человек показался ей гораздо более неприятным типом, чем его партнер, и Сара все время ждала, что он вот-вот достанет из кармана какую-нибудь мерзкую бумажонку, которую она должна будет подписать.
Однако никаких бумаг мистер Мосли с собой не привез. Оказалось, что он приехал, чтобы известить Сару о том, что ее муж скончался.
Сделав это сообщение, господин Мосли покосился на Франсуа, который стоял тут же с ребенком на руках. На лице Сары не дрогнул ни один мускул.
Кроме Франсуа, у нее не было другого мужа; Эдвард уже давно перестал для нее существовать.
— Так в чем же дело? — спросила она холодно. — Неужели вы проделали весь путь из Бостона только для того, чтобы сообщить мне эту, гм-м… печальную новость?
У нее, правда, было подозрение, что юрист отправился в дорогу, спасаясь от эпидемии оспы, которая свирепствовала в Бостоне на протяжении уже нескольких недель. В эти дни все разумные люди стремились под тем или иным предлогом покинуть город, однако она ошиблась, дело оказалось совсем в другом.
Мистеру Мосли было известно, что погибший в результате несчастного случая на охоте граф Бальфор намеревался лишить свою супругу, Сару Бальфор, урожденную Фергюссон, всех прав на наследство, передав свое движимое и недвижимое имущество и титул одному из своих незаконнорожденных сыновей. В этом месте мистер Мосли запнулся и покраснел. Граф даже подготовил завещание, но подписать его не успел.
Налицо, таким образом, была довольно сложная ситуация. С одной стороны, имелся собственноручно подписанный Сарой документ, в котором она отказывалась от всех имущественных и прочих претензий к графу Бальфору. С другой стороны, наследодатель умер, не оставив завещания, и Сара была его единственной законной наследницей, поскольку общих детей у них не было, а своих незаконнорожденных отпрысков — у графа их было четырнадцать, но юрист предпочел не упоминать об этом — он так и не удосужился признать официально. В связи с этим юрист хотел знать, не желает ли Сара оспорить документ, который она подписала некоторое время назад. В этом случае, деликатно заметил он, мисс Фергюссон могла бы поручить представлять свои интересы фирме «Джонстон и Мосли».
Но для Сары вопрос решался предельно просто. Она была не особенно богата, но ей вполне хватало того, что у нее было. От Эдварда ей не нужно было ничего — ни земель, ни денег, ни права ставить перед своей фамилией слово «графиня».
— Я полагаю, что следует передать наследство графа жене его сводного брата и четырем его дочерям, — сказала она без малейших колебаний. — Как я понимаю, кроме меня, только они имеют право на наследство графа Бальфора.
— Так-то оно так… — юрист, явно расстроившись, покачал головой. — Но не хотели бы вы обдумать все более обстоятельно, прежде чем принимать такое ответственное решение?
Господин Мосли втайне надеялся, что если Сара решит заявить свои права на наследство, то у них с Джонстоном будет работа, за которую они сумеют получить неплохое вознаграждение. Английские партнеры их фирмы, с которыми они совместно вели некоторые дела, сообщали, что наследство графа Бальфорского оценивается в огромную сумму.
— Нет необходимости говорить об этом, мой ответ окончательный, — решительно произнесла Сара.
Юрист был весьма разочарован и не стал задерживаться. Отказавшись от любезного предложения пообедать, он отправился в обратный путь, даже не дав своей лошади как следует отдохнуть, и Сара и Франсуа, стоя на крыльце своего дома, некоторое время смотрели ему вслед. Сара думала об Эдварде и о его странной смерти, но не чувствовала ни сожаления, ни радости — ничего. Все, что было связано у нее с этим человеком, было похоронено еще раньше, его судьба давно уже не трогала ее. Единственное облегчение, которое она испытала, было связано с тем, что теперь с прошлым покончено навсегда.
Но для Франсуа это было началом новой, ничем не омраченной жизни. Теперь он мог жениться на Cape — он подумал об этом сразу, как только услышал о смерти Эдварда. И когда они остались одни, он повернулся к ней и спросил:
— Вы выйдете за меня замуж, мисс Сара Фергюссон?
И Сара, не колеблясь ни секунды, ответила ему «да», Они обвенчались первого апреля в крошечной бревенчатой церкви в Шелбурне. Церемония была очень скромной — присутствовали только двое юношей-ирландцев, которые продолжали работать у Сары, да маленький Александр. Следующий их ребенок должен был появиться месяца через три, однако, кроме священника, это, похоже, никого не смущало.
Когда в следующий раз — уже все вместе — они отправились в гарнизон, Франсуа представил Сару полковнику по всем правилам светского общества.
— Мистер Стокбридж, позвольте представить вам графиню де Пеллерен, — сказал он и поклонился, улыбаясь с самым невинным видом. — Впрочем, вы, кажется, уже встречались…
Полковник удивился, но только в первый момент.
— Я правильно понял? — спросил он с доброй улыбкой. — Означает ли это, что ты и Сара…
Не договорив, полковник шагнул вперед и раскинул объятия. Он давно уже догадался о чувствах, связывавших этих двоих, и искренне беспокоился о Саре и Франсуа. Его жена, напротив, полагала, что Сара ведет себя вовсе не так, как подобает настоящей леди. Прослышав о том, что Сара родила, она даже перестала писать ей, хотя в каждом письме мужу Амелия заклинала его сделать все, чтобы вернуть Сару на стезю добродетели. Остальные дамы, крайне шокированные, тоже старались по возможности не замечать Сару, но теперь положение резко изменилось. Все вдруг захотели с ней знаться, и Сару наперебой приглашали в гости.
Но ей не хотелось ни с кем встречаться. За те несколько дней, что они провели в гарнизоне, Сара и Франсуа побывали лишь на двух приемах, устроенных в их честь полковником, да еще навестили Ребекку, ожидавшую уже пятого ребенка.
Между тем Франсуа торопился домой — ему хотелось самому следить за строительством их нового дома. Когда установилась теплая погода, он по целым дням стал пропадать па стройке, наблюдая за рабочими и индейцами и обучая их приемам строительства, которые использовались в его родной Франции. Нередко Франсуа можно было видеть с бревном на плече, с теслом или с топором, а когда он по вечерам возвращался в их старый дом, от него сладко пахло потом, стружкой и смолой.
Через пару недель контуры будущего дома стали проступать уже более или менее отчетливо, и каждый, кто видел его, говорил, что это будет самый красивый дом во всей Новой Англии, однако Франсуа не разделял этих восторгов. Он постоянно что-то переделывал, подгонял, усовершенствовал, и Сара, которая успела полюбить их новый дом, старалась разделить его заботы. Дом действительно получался очень красивым, и ей не терпелось увидеть это маленькое чудо в готовом виде.
Франсуа обещал ей, что к августу дом уже будет готов, а в октябре, после внутренней отделки, задолго до первых снегопадов, они уже смогут переехать. А уж если возникнет необходимость усовершенствовать что-то внутри, то у них оставалась целая зима, чтобы привести все в порядок и обставить свое гнездышко сообразно со своими вкусами.
Саре так хотелось приблизить этот момент, что она тоже начала работать на стройке, и Франсуа так и не удалось ее остановить, как он ни старался. Тогда он нашел ей несколько дел, которые были бы по силам женщине в ее положении, но Сара с удовольствием бралась за работу и более трудную. Ее беременность протекала совершенно нормально, не доставляя ей никаких неудобств, к тому же теперь у Сары не было того панического страха перед исходом, который снедал ее в прошлый раз.
Она регулярно принимала индейские снадобья, гуляла в лесу, а ела так жадно и много, что Франсуа шутил, что в ней, наверное, сидит еще по крайней мере две Сары. Словом, все шло совершенно нормально, а кроме того, у нее был маленький Александр — живое свидетельство того, что чудеса все-таки случаются.
Но вот настало первое июля, а Сара по-прежнему не замечала никаких признаков того, что долгожданное событие произойдет в самое ближайшее время. Родов она ожидала с понятным нетерпением, и затяжка начинала ее тревожить. Саре казалось, что она беременна вот уже целую вечность, но, когда она сказала об этом Франсуа, он рассмеялся и посоветовал ей не спешить, добавив, что «большая работа скоро не делается».
Этот шутливый ответ странным образом успокоил Сару, но сам Франсуа продолжал нервничать, хотя он и скрывал от нее свое волнение. Пожалуй, он волновался даже больше, чем сама Сара, и это было понятно: Франсуа очень хорошо помнил свое отчаяние и чувство совершенной беспомощности, охватившее его в прошлый раз, когда он ничем не мог помочь Саре. Да и спасение маленького Александра было скорее чудом, и теперь Франсуа даже боялся повторения той ситуации. Впрочем, он тешил себя надеждой, что в этот раз роды должны пройти быстрее и легче.
Сара, по-видимому, считала так же, и, когда Франсуа предложил ей воспользоваться услугами врача, она снова ответила отказом. Гарнизонный фельдшер слишком много пил и не внушал ей доверия, да он и не мог торчать на ферме денно и нощно, ожидая, пока Сара начнет рожать.
— Нет, дорогой, нам это ни к чему, — сказала Сара, не подозревая, какие тем самым волнения она готовит Франсуа. — С тобой я ничего не боюсь.
Я уверена, что все будет хорошо.
В первую неделю июля Сара была весела, подвижна и почти не уставала, и это обстоятельство убедило обоих, что ребенок еще не готов к тому, чтобы появиться на свет. В прошлый раз накануне родов Сара чувствовала себя беспричинно вялой и апатичной, но сейчас она не испытывала ничего подобного, кроме разве легкого неудобства, которое доставлял ей большой живот. Она то и дело порывалась взяться за какое-нибудь дело, и Франсуа приходилось силой останавливать ее.
— В твоем состоянии уже нельзя ездить верхом, — говорил он ей, видя, что она собирается отправиться на прогулку или съездить в Шелбурн за какими-нибудь мелочами для нового дома. — Это опасно. Ты можешь родить прямо в дороге.
Но Сара только смеялась в ответ. Приближение родов она всегда чувствовала заранее. Сара просто не представляла себе, как это можно — просто взять и родить.
— Не дождетесь, сэр! Я знаю, что прилично, а что нет, — заявила она, однако ее шутливый тон не мог успокоить Франсуа.
— Смотри же! — сказал он, грозя ей пальцем. — Не то мне придется отшлепать твое сиятельство.
Уж я не посмотрю, что ты графиня!
На этом все закончилось, и Сара продолжала делать все так, как считала нужным.
И Франсуа хорошо понимал, что Сара старалась ради их нового дома, который на глазах превращался в настоящее чудо, удивительным образом появившееся посреди леса. Все соседи только и говорили об их доме, и хотя некоторым шале де Пеллеренов казалось слишком уж изысканным, не нашлось человека, который не отдал бы ему должное. Большинство же жителей Шелбурна тщеславно полагали, что шале даже станет новой достопримечательностью их мест.
Как-то вечером — после того, как Сара приготовила ужин и прибралась в кухне, а Франсуа закончил планировку гостиной в их новом доме, — она предложила ему прогуляться к водопаду.
— Мы не были там уже целую неделю, — сказала она, целуя его. — Мы как раз успеем вернуться засветло.
— Я устал, — мягко возразил Франсуа. — Кроме того, в моем положении опасно делать такие концы пешком. Как тебе известно, я жду ребенка и не могу…
— Это я жду ребенка! — возразила Сара, смеясь. — Я, а не ты. И я хочу прогуляться. Разве тебе неизвестно, что беременным женщинам положено во всем потакать? Кроме того, ты же сам слышал, что говорили женщины племени сенека: если я буду много ходить пешком, то у нашего малыша будут сильные ноги.
— Зато мои уставшие ноги будут гудеть, как колокола, — проворчал Франсуа, делая вид, что сердится. — Я уже немолодой человек, и мне необходим покой.
Франсуа только что исполнился сорок один год, однако выглядел он ненамного старше Сары, которой было двадцать семь. Тем не менее, стараясь рассмешить Сару, он поплелся за ней, притворно охая и хватаясь за поясницу. Сара же шла нарочито бодрым шагом, то и дело отпуская шуточки в его адрес и посмеиваясь. Минут через пять, однако, Сара резко замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась. Поначалу Франсуа решил, что ей в башмак попал камешек, и, лишь нагнав ее и увидев ее побелевшее лицо, он понял, в чем дело. Видимо, у Сары начались схватки, и самым разумным в этой ситуации было вернуться на ферму, благо они не успели отойти далеко. Он уже открыл рот, чтобы предложить ей это, как вдруг Сара упала как подкошенная, и Франсуа поспешно опустился рядом с ней на колени.
— Что с тобой, Сара? Что случилось? — в испуге шептал он, но Сара не слышала его. Еще ни разу в жизни она не испытывала такой страшной боли;
Лицо ее покрылось крупными каплями пота, а каждый вдох давался с огромным трудом.
Франсуа не на шутку встревожился. Страх пронзил его своим острым копьем. Он не мог позвать никого на помощь, не мог даже добежать до фермы, чтобы послать кого-то из работников в Шелбурн, — он не мог оставить Сару одну ни на минуту. Они оказались в ловушке.
— Франсуа… Я не могу пошевелиться, — прерывисто проговорила Сара, и в ее глазах появилось испуганное выражение. Боль немилосердно терзала ее, но Сара сумела сообразить, что это вовсе не начало, а исход. Почувствовав, как ребенок в ее чреве начал свое движение, она схватила Франсуа за рукав и прошептала в панике:
— Боже, Франс! Я сейчас рожу!
— Нет, любимая, нет! — вырвалось у него. Не может быть, чтобы это случилось так быстро и просто, подумал он, памятуя о двенадцати часах страданий, выпавших на ее долю в прошлый раз. — Потерпи, милая, пожалуйста!
Он хотел поднять ее на руки, чтобы нести обратно на ферму, но Сара не позволила.
— Нет! — закричала она, корчась от невыносимой боли.
— Но, Сара, не можешь же ты рожать здесь, в лесу! — растерянно лепетал Франсуа, чувствуя себя совершенно беспомощным. — Ты же сама говорила, это не может случиться так быстро. Кстати, как ты чувствовала себя утром?.. — спросил он, внезапно что-то заподозрив.
— Не знаю, — простонала Сара, и в глазах у нее показались слезы. — У меня с самого утра ломило поясницу и болел живот, но я думала, что это оттого, что я слишком часто брала Александра на руки…
Александр был уже довольно тяжелым ребенком, но по-прежнему любил, чтобы его носили на руках.
— О боже! — ахнул Франсуа. — Так у тебя это продолжается с самого утра? Почему ты ничего мне не сказала?!
Ее лицо, искаженное мукой, на мгновение сделалось виноватым, и Франсуа удержался от дальнейших упреков. Тем не менее он еще не отказался от своего намерения донести ее до дома на руках.
Он не хотел, чтобы она рожала вот так, в лесу, на траве, но только он собрался подхватить Сару на руки, как она вся напряглась. Теперь уже Франсуа мог только помогать ей, поддерживая ее плечи и голову.
Сражаясь с приступами боли, Сара лишь хрипло стонала, изо всех сил напрягая мускулы. Лицо ее, еще недавно совсем бледное, стало багровым, пот градом катился по лбу и щекам, заливал глаза, а у Франсуа не было даже платка, чтобы вытереть пот. Он уже хотел разорвать свою рубашку, когда Сара вдруг издала пронзительный вопль, и он невольно вздрогнул, мгновенно припомнив, что означает этот крик. Выпустив плечи Сары, он поднял ей юбки и разрезал ножом свободные панталоны.
Сара вскрикнула еще раз, и ребенок — крошечная девочка — очутился прямо в подставленных ладонях Франсуа. Она была живая, здоровая и ужасно горластая — Франсуа понял это уже через несколько секунд.
— Сара… — сказал он, глядя на свою жену, которая лежала на траве с блаженной улыбкой на лице. — Когда-нибудь ты убьешь меня, Сара! Я слишком слаб, чтобы выносить все это!
Франсуа действительно чувствовал себя старым, усталым и разбитым, но он знал, что это только временно, минутная слабость, следствие пережитого волнения и что чудо, которому он только что стал свидетелем и которое имело к нему самое непосредственное отношение, стоит того, чтобы тревожиться и волноваться.
Наклонившись к Саре, он поцеловал ее, а она прошептала ему слова любви и благодарности. — Потом он перевязал и обрезал пуповину своим охотничьим ножом и, передав девочку Саре, сел на землю рядом с ней.
— На этот раз, как видишь, все прошло гораздо легче, — промолвила Сара, и Франсуа согласно кивнул. Он все еще был под впечатлением пережитого и никак не мог прийти в себя. Больше всего его удивляло выражение безмятежного, спокойного счастья, которое сменило гримасу боли на лице Сары.
— Как ты могла не почувствовать, что вот-вот родишь? — спросил он, стараясь унять дрожь в руках.
— Не знаю… — Сара смутилась. — Должно быть, я просто была вся в своих заботах.
С этими словами она расстегнула рубашку и приложила дочь к груди. Та быстро нашла сосок своим крошечным ротиком и, почмокав немного, затихла.
— Вот и доверяй после этого женщинам! — воскликнул Франсуа, воздев руки в комическом отчаянии. — Если у нас когда-нибудь будет еще один ребенок, я прикую тебя цепями к кровати, иначе ты снова родишь где-нибудь в лесу или на огороде.
Но, сказав это, он снова поцеловал ее, и Сара благодарно прильнула головой к его теплому плечу.
Они были в лесу дотемна — Саре надо было хоть немного восстановить силы; и только когда на небе зажглись первые звезды, а воздух стал прохладным, Франсуа сказал Саре:
— Позвольте отнести вас домой, мадам графиня. Или вы желаете почивать здесь, в этом райском уголке? Я лишь ваш покорный слуга, но я должен предупредить вас, что по утрам в этих местах выпадает холодная роса. Вы можете простудиться.
Да и ваше дитя нуждается в заботе.
— Пусть месье граф отнесет меня в наш замок, — величественно ответила Сара, и Франсуа бережно поднял ее на руки, стараясь не причинить ей боли.
Сара прижимала к себе дочь, закутанную в его замшевую верхнюю рубаху, и Франсуа нес обеих до самой фермы.
Когда Патрик и Джон увидели ребенка, который, пригревшись, спал на руках у Сары, их лица вытянулись, и Франсуа, не удержавшись, с самым серьезным видом объяснил им, что они нашли девочку в лесу. Поначалу это объяснение привело обоих юношей в еще большее замешательство, но в конце концов Патрик и Джон, выросшие на родительских фермах, разобрались, что к чему.
— Неужели все это произошло в лесу, по пути к водопаду? — спросил один.
— И так быстро? — недоверчиво добавил второй.
— Точно так! — уверил их Франсуа, любуясь ребенком. — Леди Сара даже не замедлила шага. Она у нас здорово научилась рожать!
— Надо будет рассказать матери, — удивленно проговорил Патрик. — У моей ма это продолжается часами, а когда ребенок рождается, па бывает уже так пьян, что засыпает, и ма сердится на него, что он не может увидеть малютку.
— Твой отец — просто счастливец, — отозвался Франсуа, внося свою жену в дом. Он старался не шуметь, поскольку работники уже уложили спать маленького Александра, и он даже не подозревал о том, что у него появилась сестричка.
— Как мы ее назовем? — спросила Сара, когда Франсуа уложил ее на кровать. Она выглядела совершенно измученной и даже отказалась от ужина, хотя Франсуа предложил ей разогреть то, что она приготовила накануне их безрассудной вылазки.
— Я хотел бы назвать дочь Евгенией, — признался он. — Но на английском это имя звучит не очень-то благозвучно.
— А как насчет Франсуаз? — спросила Сара, устраиваясь на мягкой перине. У нее слегка кружилась голова, но она отнесла это за счет обильной кровопотери.
— Не слишком оригинально, — заметил Франсуа, весьма, впрочем, довольный и тронутый ее выбором. — Но я хочу, чтобы и твое имя запечатлелось в нашей девочке.
В конце концов малышка получила имя Франсуаз Евгения Сара де Пеллерен; ее крестили в маленькой шелбурнской церкви в середине августа.
Заодно был окрещен по всем правилам и маленький Александр Андрэ.
К этому времени их новый дом был уже почти готов, и, хотя Сара не отходила от детей, она внимательно следила за тем, как продвигаются дела.
В октябре они уже переехали в новый дом, а старый по настоянию Сары разобрали.
В дневнике этому знаменательному событию было посвящено несколько страниц, и Чарли прочел их с улыбкой. Сара довольно подробно описывала, каким было их шале, и он понял, что за двести лет здесь почти ничего не изменилось. Дом, который построил для своей любимой Франсуа де Пеллерен, был сработан на совесть. Пусть он пережил своих хозяев, но не пережил их великой любви, зримым, осязаемым воплощением которой он являлся.
Чарли начал даже завидовать Саре и Франсуа, когда телефонный звонок отвлек его от размышлений. Сначала он не хотел брать трубку, но потом подумал, что это, должно быть, Франческа, которой не терпится поделиться с ним впечатлениями.
— Привет, Франческа, — сказал он, поднося к уху свой радиотелефон. — Ну как тебе, понравилось?
Но это была Кэрол, и Чарли на мгновение растерялся. Он не ожидал услышать ее.
— Франческа? И кто же эта женщина? — требовательно спросила Кэрол.
— Знакомая. Зачем ты звонишь? — Чарли чуть было не начал оправдываться. Кэрол застигла его врасплох, к тому же он понимал, что раз она сама позвонила ему, значит, случилось нечто серьезное.
О своем решении выйти замуж за Саймона она уже сообщила ему, а что касалось их развода, то решающее заседание суда должно было состояться только в конце мая.
— Зачем ты звонишь? — повторил он, все еще чувствуя неловкость. Это было глупо, но еще большим дураком Чарли почувствовал себя, когда подумал, способна ли вообще Кэрол ревновать его?
Или это время безвозвратно прошло?
— Я хочу тебе кое-что сказать… — проговорила Кэрол, и Чарли внезапно понял, что она чувствует еще большее смущение, чем он. На мгновение ему показалось, что он уже попадал в подобную ситуацию и знает, чем это закончится, но это ощущение исчезло так же быстро, как и появилось.
— По-моему, мы уже обо всем поговорили, — сказал он, имея в виду ее последний звонок. — И все, слава богу, уже решено. Так в чем же дело?
Его голос прозвучал почти раздраженно, и Кэрол неожиданно поняла, что Чарли вовсе не рад ее звонку, как было прежде. И все же желание поступить с ним порядочно все еще было сильно в ней, хотя Саймон прямо сказал, что она совершает глупость. По его мнению, Кэрол больше не обязана была отчитываться перед своим бывшим мужем, однако сама она придерживалась иной точки зрения. Кэрол хотела, чтобы они с Чарли оставались друзьями, а у друзей не должно быть друг от друга секретов.
— Ты уже говорила, что выходишь замуж, — нетерпеливо напомнил Чарли. — Припоминаешь?
— Я не забыла. Просто я должна сказать тебе кое-что еще…
Кэрол явно не собиралась отказываться от своего намерения выйти замуж за Саймона, и Чарли терялся в догадках, что такого важного она может ему сообщить. Но, какой бы ни была ее новость, он вовсе не был уверен, что хочет ее знать. Интимные подробности жизни Кэрол и Саймона его никак не касались.
— Ты что, заболела? — предположил он наугад.
— Не совсем, — загадочно ответила она, и Чарли неожиданно забеспокоился. Что, если с пей случилось что-нибудь ужасное? — спросил он себя, уверенный, что Саймон не сумеет позаботиться о Кэрол так, как смог бы он.
— Я беременна, — сообщила Кэрол, и Чарли успел только нащупать позади себя стул, прежде чем у него подогнулись колени. Он был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, а Кэрол продолжала виноватым тоном:
— Я стала такая некрасивая, капризная и противная… Понимаешь, я подумала, что ты не чужой человек и должен знать… А ты как считаешь?
А Чарли не знал, благодарен ли он ей за такое известие или он ненавидит Кэрол. Наверное, в том, что он испытывал сейчас, и любви, и ненависти было поровну, но сильнее всего была жгучая обида.
— А с чего это ты решила забеременеть от Саймона? — спросил он убитым голосом. — Почему не от меня? Ведь мы с тобой прожили почти десять лет, но ты не хотела, никогда не хотела детей.
И вдруг ты выходишь замуж за шестидесятилетнего старика — и трах! — он делает тебе ребенка, а ты вроде даже рада этому. Не знаю, может, я и не могу иметь детей, но ведь мы даже ни разу не пробовали по-настоящему!
Кэрол рассмеялась.
— Не скромничай, — сказала она, вспоминая аборт, который она сделала от него задолго до того, как они оформили свои отношения. — Дело не в тебе, а во мне. Мне уже сорок, и я боюсь, что другого шанса у меня может не быть. Кроме того…
Я не знаю, как объяснить это тебе, но на этот раз я, кажется, сама хочу ребенка. Может быть, если бы я забеременела от тебя, я, возможно, тоже этого хотела бы, но… Ведь этого не случилось, не так ли, Чарли?
Но все было совсем не так просто, и Кэрол знала это. В последние годы их совместной жизни она, очевидно, уже чувствовала, что Чарли — не тот человек, который ей нужен. Когда-то им было очень хорошо вместе, но юность ушла, а Чарли остался; он стал для нее живым напоминанием о прошедших счастливых годах, но и только. Саймон в этом отношении был совсем другим. На него Кэрол при всем желании не могла смотреть как на друга давней юности, каким ей порой представлялся Чарли. Саймон был мужчиной — мудрым, сильным, надежным, чем-то напоминавшим Кэрол отца.
Именно за такого человека ей и хотелось выйти замуж и иметь от него ребенка.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я звоню вовсе не затем, чтобы сделать тебе больно, — сказала Кэрол.
— Надеюсь, — машинально откликнулся Чарли, который никак не мог переварить услышанное. — Я вот думаю… Если бы ты забеременела от меня, то мы, наверное, все еще были бы женаты…
То же самое не раз приходило в голову и Кэрол.
— Наверное, — честно призналась она. — А может быть, и нет. Я иногда думаю, что все, что с нами случилось… или не случилось, — все это неспроста, все имеет свой смысл. Это случилось, потому что не могло не случиться.
— И теперь ты счастлива? — спросил Чарли, неожиданно подумав о Саре и Франсуа и их детях.
Быть может, где-то ждала его другая Сара — женщина, которая была назначена ему судьбой с самого начала, женщина, с которой он мог бы быть счастлив… Впрочем, все это было слишком похоже на сказку, чтобы Чарли мог действительно верить в это.
— Да, мне кажется, я счастлива, — честно ответила Кэрол. — Вот если б только меня немного поменьше тошнило… Чувствуешь себя совершенной развалиной. Единственное, что меня утешает, это мысли о ребенке.
Ее слова неожиданно тронули Чарли. Он почувствовал, что ребенок действительно много для нее значит — во всяком случае, когда Кэрол говорила о своей беременности, голос ее звучал так, словно принадлежал другому человеку, а не той Кэрол, которую он когда-то знал.
— Будь осторожна и береги себя, — сказал он искренне. — Кстати, что думает по этому поводу Саймон? Закупает вагоны пеленок? Что ж, для него это шанс почувствовать себя лет на тридцать моложе…
Говорить этого, конечно, не следовало, но Чарли не сумел удержаться. Он отчаянно завидовал Саймону. Он не только увел у него жену, но и сделал ей ребенка, чего сам Чарли так и не добился. Относиться к этому спокойно было выше его сил.
— Он готов прыгать до потолка — это его собственные слова, — с гордостью ответила Кэрол. — Теперь ты знаешь все мои новости из первых рук. Ну ладно, Чарли, пойду спать. Рада, что у тебя все в порядке. Ведь я не ошибаюсь?
— Не ошибаешься, — согласился Чарли, хотя он никак не мог понять, почему это Кэрол так интересуется его делами. И потом, от кого это он мог узнать ее новости? Конечно, слухи как в Лондоне, так и в Нью-Йорке распространялись порой просто с космической скоростью, но ведь он-то, слава богу, находился далеко от обоих этих городов!
— От кого это я могу узнать про тебя здесь, в Шелбурн-Фоллс? — спросил он. — Если бы ты не позвонила, я бы так ничего и не узнал, пока не вернулся в Лондон.
— А ты собираешься в Лондон? — сразу насторожилась Кэрол. — Когда?
— Я еще не знаю… — неуверенно ответил Чарли.
Он действительно не знал. Новость, которую сообщила ему Кэрол, подействовала на него ошеломляюще, и он никак не мог прийти в себя.
— Будь осторожна, Кэрол, — снова сказал он. — Я позвоню тебе па днях.
Но он не был уверен, что исполнит свое обещание. Ему больше не о чем было просить Кэрол, не о чем умолять и не на что надеяться. Ее мужем станет другой мужчина, и она собиралась родить ребенка. Ему же предстояло устраивать свою жизнь самому. Жизнь без Кэрол… Теперь Чарли понимал это отчетливо. Когда он положил трубку, то некоторое время сидел неподвижно.
Чарли не сомневался, что это Сара помогла ему прозреть и набраться мужества. Чтение ее дневника незаметно, исподволь изменило его, сделало сильнее и решительнее, а главное — подарило ему надежду на новую жизнь.
Он все еще размышлял об этом, когда снова раздался телефонный звонок, и Чарли схватил трубку.
— Ну что еще, Кэрол? — спросил он нетерпеливо. — Ну что еще? Ты забыла сказать, что у тебя будет двойня? Или тройня?
Его голос прозвучал вовсе не так беззаботно, как ему хотелось, но это оказалась вовсе не Кэрол.
— Это я, Франческа, — сказала Франческа. — Я не вовремя?
Ее голос звучал настороженно, и Чарли аж зубами заскрипел от неловкости и досады.
— Извини, — сказал он. — Я думал, это звонит моя бывшая жена. Я только что с ней разговаривал. Кстати, я ждал твоего звонка и поэтому ей сказал: «Привет, Франческа!» А может, это и к лучшему. Она хотела сообщить мне еще одну потрясающую новость…
Чарли неожиданно поймал себя на том, что рассказывает о звонке Кэрол совершенно спокойно, даже с какой-то эмоциональной отстраненностью, словно о ком-то постороннем. Совсем не так реагировал он на предыдущий звонок своей бывшей жены. Быть может, он действительно начал выздоравливать?
— Она решила оставить своего приятеля? — поинтересовалась Франческа.
— Наоборот. Она позвонила, чтобы сказать: у нее будет от Саймона ребенок. Когда они будут сочетаться браком, Кэрол будет примерно на шестом месяце. Очень современно…
— И что ты обо всем этом думаешь? — осторожно поинтересовалась Франческа, по-видимому, ожидавшая от Чарли истерики или нервного срыва вроде того, что привел его к дверям библиотеки всего пару недель назад.
— Думаю, что в таком положении ей будет очень трудно найти свадебное платье по размеру, — отрезал Чарли. — Так что ей лучше поторопиться. Возможно, я просто ханжа, но мне не нравится, когда невеста с пузом. Кэрол следовало либо подождать с ребенком, либо поспешить с разводом… Последнее, впрочем, от нее не зависит.
Чарли чуть-чуть дразнил Франческу, которая никак не могла понять, что с ним происходит.
В какой-то момент она подумала, что с ним действительно случилась истерика, потом ей показалось, что он абсолютно спокоен, и это напугало ее еще больше. Впрочем, Чарли и сам не знал, что с ним творится.
— Я серьезно, Чарли, — выговорила она наконец. — Как ты себя чувствуешь? Может быть…
Может, тебе нужна моя помощь?
— Как я себя чувствую? — повторил Чарли. — Трудно сказать… Пожалуй, я огорчен и разочарован. Я жалею, что в свое время мы с Кэрол не завели ребенка, но если говорить честно, то мы оба не очень-то этого хотели. Я не хотел ребенка от нее, а она — от меня. Должно быть, это и было самым главным признаком того, что между нами не все благополучно, а мы этого не заметили… — Он вздохнул. — Но теперь все это в прошлом. Может быть, это прозвучит странно, но я чувствую себя свободным. Какие бы чувства я ни питал когда-то к Кэрол, все это в прошлом, и вернуть уже ничего нельзя. Я это понял. Она никогда не вернется ко мне. Она больше не принадлежит мне, и хотя мне до сих пор больно об этом думать, я чувствую, что раны затягиваются. Теперь, когда я прочел дневник Сары, мне захотелось иметь собственного ребенка… А может, в этом виновата твоя дочь. Словом, каковы бы ни были причины, я уверен, что действительно этого хочу. И знаешь еще что? — Он умолк, и Франческа затаила дыхание. Она чувствовала, что Чарли говорит искренне.
— Что? — мягко спросила она.
— Мне очень не хватает тебя! — решился Чарли. — Когда позвонила Кэрол, мне очень хотелось, чтобы это была ты. Ну а теперь что скажешь о дневнике Сары?
— Я как раз хотела тебе рассказать!.. Я проплакала над ним всю ночь. Это же ужасно — то, что с ней делал Эдвард. А все эти дети, которые умерли!.. Неужели одному человеку под силу вынести такое?! Во всяком случае — не мне.
— Я же говорил тебе, что Сара была очень мужественной и сильной женщиной, — с гордостью сказал Чарли. — Но дело не в этом. Самое главное, Франческа, это то, что теперь мы оба знаем: даже самое страшное можно преодолеть. Нам с тобой многое пришлось пережить, но теперь я уверен — мы справимся. Кстати, ты до какого места дочитала? — спросил он, вспоминая начало истории Сары.
Чарли даже завидовал Франческе, которая только-только открывала для себя эту удивительную и мудрую женщину, однако он надеялся когда-нибудь перечитать дневники Сары еще раз.
— Я сейчас читаю про то, как она плывет на корабле.
— Отлично.
Чарли и Франческа понимали друг друга с полу слова, словно они оба принадлежали к одному тайному обществу, и в другое время Чарли обязательно порадовался бы этому, но сейчас его занимала другая мысль. Она пришла ему в голову чуть ли не в тот момент, когда он впервые увидел Франческу, но только теперь он мог надеяться, что из его затеи что-нибудь выйдет.
— Как ты посмотришь, если я приглашу тебя на свидание? На настоящее свидание, Франческа. Мы закажем столик на двоих в каком-нибудь ресторане и пригласим кого-нибудь посидеть с Моник.
А можно сделать еще лучше: я отвезу ее к Глэдис — Моник там понравится.
— Я не возражаю. — Франческа ответила слишком поспешно. Ей тоже хотелось сделать что-нибудь приятное Чарли в благодарность за его доверие, за то, что он дал ей прочесть дневник Сары. — Когда?
— В субботу сможешь? Если, конечно, ты не занята. — Его голос звучал удивленно и радостно — очевидно, он все-таки не надеялся, что Франческа согласится.
— Хорошо, в субботу, — согласилась она.
— Я заеду за тобой в восемь, — пообещал Чарли. — А ты постарайся прочесть побольше — я захвачу для тебя следующую тетрадь.
Они попрощались, и Чарли первым повесил трубку. Сегодняшний день был очень длинным и не самым легким: Сара родила второго ребенка, Кэрол собиралась родить первого, а он назначил свидание Франческе. И при мысли об этом Чарли захотелось пройтись колесом и запеть во все горло.
Глава 11
Когда в субботу вечером Чарли заехал за Франческой, она выглядела совершенно сногсшибательно в новом облегающем платье из какого-то переливчатого материала и туфлях на высоких каблуках. Распущенные золотисто-каштановые волосы волной падали ей на плечи, зеленые глаза сияли, а алые губы были чуть тронуты перламутровой помадой. Чарли и раньше понимал, что она очень красива, но сейчас он был просто потрясен, он словно в первый раз увидел Франческу.
Моник сидела в своей комнате вместе с няней и поглядывала на Чарли и мать с нескрываемой завистью. Ей было обидно, что они не взяли ее с собой, но Франческа сумела объяснить дочери, что взрослым надо иногда побыть вдвоем. С точки зрения Моник это было явной глупостью, поэтому она позволила себе высказать надежду, что мама оставляет ее одну в первый и последний раз. Няня ей не очень понравилась, однако дело свое она, по-видимому, знала: когда Чарли и Франческа уезжали, Моник и сиделка азартно играли в «Монополию».
В этот день Чарли повез Франческу в Бернардстон, в ресторан «Андьямо». После ужина он пригласил ее танцевать. Это действительно было самое настоящее свидание — впервые Франческа держалась с ним так уверенно и свободно. Во всяком случае, уже не была такой настороженной и напряженной, и Чарли не боялся, что она сбежит от него при первых же признаках воображаемой опасности. Но чем была вызвана эта перемена?
Когда Чарли спросил об этом у Франчески, она только пожала плечами.
— Не знаю, — ответила она искренно. — Должно быть, мне просто надоело быть все время настороже. Кроме того, от ран, как и от украшений, тоже можно устать.
Чарли кивнул. Он подозревал, что дело не только в том, что время залечило раны Франчески. Должно быть, дневник Сары подействовал и на нее. Но не успел Чарли всерьез над этим задуматься, как Франческа огорошила его известием о том, что на следующей неделе она летит в Париж. Оказывается, на днях ей позвонил адвокат, занимавшийся разделом имущества, и сказал, что она должна приехать, чтобы подписать бумаги.
— Неужели они не могут выслать бумаги сюда? — удивился Чарли. — Стоит ли лететь в такую даль только ради подписи на документах?
— Юристы говорят, что я должна подписать их лично, в присутствии свидетелей и противной стороны. На этом настаивает Пьер. Ему это нужно для того, чтобы потом я не могла утверждать, будто он меня вынудил подписать документы против моего желания или что я не понимала, что подписываю.
— Надеюсь, он оплатит твой проезд, — пробурчал Чарли. Это у него вышло не слишком тактично, и он тут же извинился, но Франческа только улыбнулась.
— Все расходы будут вычтены из моей доли, но меня не это волнует. Гораздо больше меня беспокоит то, что мне придется встретиться с ним лицом к лицу. С ним и, возможно, с его маленькой чемпионкой. Раньше мне становилось плохо от одного их вида, но сейчас… Я не знаю. Быть может, теперь я отношусь к этому спокойнее, но с уверенностью сказать не могу. Что ж, в любом случае это испытание для меня.
Она серьезно посмотрела на него, и Чарли неожиданно подумал о том, как изменилась она всего за несколько недель их знакомства.
— Ты боишься лететь в Париж? — спросил он тихо и взял ее за руку.
Чарли очень хорошо знал, что возвращаться бывает невыносимо больно. Он сам испытал нечто подобное: как ни хотелось ему полететь в Лондон, он раз за разом откладывал поездку, находя для этого все новые и новые причины. На самом же деле Чарли просто боялся того, что могло ждать его там.
— Немножко, — призналась Франческа. — К счастью, я вряд ли застряну там надолго. В понедельник я лечу туда, а в пятницу, если ничего не случится, уже вернусь. Впрочем, случиться ничего не должно. Я только подпишу эти чертовы бумаги, встречусь кое с какими друзьями, быть может, пробегусь по магазинам.
— А Моник? Ты берешь ее с собой? — озабоченно спросил Чарли, подозревавший — и не без оснований, — что поездка в Париж будет совсем не такой простой, как пыталась представить ее Франческа.
— Ей нужно ходить в школу, — ответила Франческа, отчасти подтвердив его опасения. — И мне, откровенно говоря, не хотелось бы, чтобы Моник присутствовала… при всем этом. Я же вижу, ей и так тяжело. Порой ее маленькое сердечко просто разрывалось между мной и отцом. Она поживет эту неделю у своей школьной подруги — с родителями девочки я уже договорилась.
— Хочешь, я буду ей звонить? — предложил Чарли.
— Моник будет очень довольна, — кивнула Франческа. Предложение Чарли ее обрадовало, и она благодарно положила голову ему на плечо.
В этот вечер они танцевали еще несколько раз.
Чарли с нежностью держал ее в объятиях, но на большее он не осмеливался. Он чувствовал, что Франческа еще не готова сделать шаг навстречу, хотя за последние несколько дней она явно изменила свое отношение к нему. Впрочем, он и сам не был уверен, что готов к решительному объяснению, но дело здесь было вовсе не в том, что Чарли не знал, чего хочет. Просто в голове у него было слишком много новых мыслей, идей, желаний, в которых он никак не мог разобраться. Чарли одновременно думал и о Кэрол, и о Франческе, и о детях, которые у него будут, и о Саре, и о ее дневнике.
Ему хотелось сделать свою жизнь такой же насыщенной, полной и счастливой, как у Сары и Франсуа, и он, кажется, уже знал, с чего ему следует начать.
По дороге домой они с Франческой снова разговаривали о Саре и о доме, который построил для нее Франсуа. Чарли сказал, что мечтает найти заметки и чертежи, которые Франсуа готовил для строителей, — для него это было бы весьма любопытно и поучительно с профессиональной точки зрения. Это, однако, не значило, что он потерял интерес к дневнику Сары — в старом чемодане оставалось еще много тетрадей, в которых была описана вся ее удивительная и долгая жизнь.
Франческе очень не хотелось расставаться с Чарли, и на этот раз, когда они подъехали к ее дому, она предложила Чарли зайти. Моник уже давно спала, и Франческа, расплатившись с няней, отпустила ее.
— Я буду скучать по тебе всю неделю, — сказал Чарли, вслушиваясь в уютную, сонную тишину маленького домика Франчески. — Мне так хорошо с тобой, Франческа…
Признаваясь в этом, Чарли ничуть не кривил душой. Вот уже бог знает сколько времени у него не было настоящего друга, с которым ему было бы так легко, как с ней. Он пока не знал, кем станет для него Франческа в будущем — и станет ли, — но сейчас он видел в ней близкого, преданного человека, с которым можно поделиться самым сокровенным и не сомневаться, что тебя поймут правильно.
— Мне тоже будет тебя не хватать, — негромко ответила Франческа. — Хочешь, я позвоню тебе из Парижа?
Чарли с энтузиазмом кивнул. Он и сам хотел бы позвонить ей во Францию, и Франческа объяснила, где она собирается остановиться. Это был маленький, скромный отель в Латинском квартале, и Чарли позволил себе вслух помечтать о том, как было бы здорово, если бы он мог поехать с ней. На его взгляд, это было бы весьма романтично, к тому же он хотел поддержать Франческу перед встречей с ее бывшим мужем.
— Как Франсуа, который готов был защищать Сару от Эдварда, — сказал он, и оба рассмеялись.
— Ты просто настоящий рыцарь, — тихо сказала Франческа, наклонившись к нему, и Чарли смутился.
— Мне кажется, мои доспехи в последнее время что-то заржавели, — ответил он, борясь со жгучим желанием поцеловать ее. От этого опрометчивого поступка его удержала только боязнь все испортить, поэтому, вместо того чтобы поцеловать ее в губы, Чарли взял руку Франчески и поднес ее к губам. Совсем как когда-то Франсуа…
— Будь осторожна, — сказал он, понимая, что ему надо уезжать, пока он действительно не совершил какую-нибудь глупость и не зашел далеко.
Когда он отъехал, Франческа долго глядела ему вслед из окна.
Вернувшись домой, Чарли снова взялся за дневник Сары. Теперь он читал о том, как на протяжении всей зимы Сара и Франсуа благоустраивали свой новый дом. Чарли читал, пока у него не начали слипаться глаза. Наконец он отложил дневник, погасил лампу и крепко заснул.
Во сне он увидел Франческу — она смеялась и звала его.
Проснувшись на следующий день, Чарли сразу подумал о том, чтобы снова повидаться с Франческой и Моник, но в конце концов он решил не торопить события. Тогда он позвонил Глэдис и пригласил ее пообедать вместе.
Глэдис была польщена его вниманием и с радостью приняла приглашение. Она даже порекомендовала ему один крошечный ресторан с хорошей кухней, о существовании которого Чарли пока не знал, и они поехали туда. Кухня действительно оказалась отменной, и Чарли получил настоящее удовольствие. Он ничего не стал рассказывать Глэдис о дневнике Сары. Но и без того им было о чем поговорить. Чарли рассказывал Глэдис о Кэрол и о Франческе, и она слушала его очень внимательно. Происшедшая с Чарли перемена была разительной, и Глэдис искренне радовалась за него.
Похоже, Чарли выздоравливал, и выздоравливал прямо на глазах.
Но к вечеру Чарли понял, что должен обязательно встретиться с Франческой. Он несколько раз звонил ей, но их все не было дома, а когда наконец дозвонился, то выбираться куда-то вместе было уже поздно. Впрочем, Франческа была явно тронута. Правда, настроение у нее было не самое бодрое, но Чарли понял, что она волнуется из-за предстоящей поездки во Францию. Франческа собиралась выехать в аэропорт сразу после того, как отвезет Моник в школу, и он вызвался отвезти ее в Бостон, но оказалось, что она уже заказала такси.
— Я позвоню тебе из Парижа, — снова пообещала Франческа, и Чарли вдруг безумно захотелось, чтобы она сдержала слово. Он чувствовал себя как ребенок, которого надолго оставляют одного.
— Удачи тебе, — сказал он на прощание. Франческа поблагодарила его за звонок и вдруг засмеялась, попросила передать привет Саре. Чарли и самому хотелось, чтобы у него была такая возможность, поэтому вечером, уже лежа в постели, он по обыкновению долго прислушивался, но снова не услышал ничего подозрительного.
Следующая неделя показалась ему бесконечной. Чарли постоянно думал о Франческе и никак не мог сосредоточиться ни на чем другом. Он пытался рисовать, читать дневник Сары и даже листал последние журналы по архитектуре, по тут же бросал. Он ждал звонка, но Франческа не звонила.
Только в четверг раздался долгожданный звонок.
— Как у тебя дела? — спросил Чарли после того, как они обменялись приветствиями.
— Отлично, — сказала Франческа. — Пьер вел себя как свинья, но это меня не удивило. В конце концов, я получила целую кучу денег!
Ее голос действительно звучал бодро, а в конце разговора она засмеялась, и Чарли почувствовал, что у него камень с души свалился.
— Кроме того, — по-женски ехидно добавила Франческа, — его маленькая чемпионка толстеет.
А Пьер ненавидит полных женщин.
— Так ему и надо! — с чувством сказал Чарли. — Надеюсь, к следующей Олимпиаде она будет весить фунтов триста!
Франческа снова расхохоталась, но Чарли почудилось в ее смехе что-то такое, от чего ему вдруг стало одновременно и жарко, и холодно.
Потом он сообразил, что в Париже уже вечер и что Франческа, наверное, торопится в аэропорт.
Она должна была прилететь в Бостон завтра утром, и Чарли вызвался встретить ее.
— Но ведь это довольно далеко, — с сомнением сказала она.
— Ничего страшного, — рассмеялся Чарли. — Думаю, к воскресенью я уже буду на месте. Вот только найму фургон с хорошей упряжкой лошадей и двух проводников-индейцев.
— Ну хорошо, — быстро сказала Франческа, и Чарли понял, что она и в самом деле торопится. — Извини, но мне еще надо укладываться. Увидимся завтра.
Когда она положила трубку, Чарли тут же позвонил в аэропорт Бостона и узнал, что рейс «Эр Франс», которым летела Франческа, прибывает в пятницу в двенадцать часов дня.
На следующий день он выехал в Бостон намного раньше, чем было необходимо, и всю дорогу гнал машину на большой скорости. Он чувствовал себя словно мальчишка, спешащий на первое свидание, но тревожные мысли нет-нет да и мелькали у него в голове. Что, если Франческа хочет, чтобы они оставались друзьями, размышлял Чарли. Только друзьями, и не более того? Что ему тогда делать? Как быть? Сумеет ли он справиться с этим новым разочарованием? Сможет ли Франческа когда-нибудь преодолеть свой страх и забыть о боли, которую причинил ей Пьер?..
Потом он подумал о том, что было бы, если бы Сара так и не сумела забыть об Эдварде и всех страданиях и не ответила любовью на любовь Франсуа.
Быть может, гадал он, француз знал какой-то секрет? Но тогда в чем он состоит? Может быть, ему следовало встречать Франческу, нарядившись в оленьи шкуры и воткнув в волосы с десяток орлиных перьев?
Мысль об этом вызвала у Чарли улыбку, и он слегка успокоился. К аэропорту он подъехал уже уверенный в себе, но ожидание заставило его снова и снова думать о самых разных и тревожных вещах. Чарли с трудом дождался прибытия рейса, но Франческа замешкалась на таможне, так что, когда он наконец увидел ее, на часах было без малого час.
Франческа выглядела очень элегантно в новой красной куртке от Диора и в узеньких голубых джинсах. В Париже она сделала новую прическу и была действительно очень похожа на настоящую фотомодель.
— Как я рад тебя видеть! — воскликнул Чарли, бросаясь ей навстречу и выхватывая у нее из рук две клетчатые дорожные сумки. Франческа улыбнулась ему, и они направились к стоянке, где он оставил свой «Форд». Через несколько минут они уже выбрались на шоссе, и Чарли невольно подумал о том, что двести лет назад Саре понадобилось бы целых четыре дня, чтобы добраться от Бостона до Дирфилда. Сегодня утром он преодолел это же расстояние за какой-нибудь час с небольшим.
По пути они оживленно болтали, и Франческа сказала Чарли, что прочла первый том дневника.
Потом она спросила, сколько успел прочесть он за время ее отсутствия, и Чарли поглядел на нее почти виновато.
— Я очень нервничал, — попытался оправдаться он. — У меня буквально все валилось из рук, так что я не мог даже читать.
— Почему? — удивилась Франческа, и Чарли решил ответить честно.
— Из-за тебя, — сказал он. — Я боялся, что тебе будет трудно вновь увидеть Пьера. И потом, он мог снова причинить тебе боль.
— Вряд ли ему удалось бы достичь своей цели теперь, — ответила Франческа, выделив голосом последнее слово. — Как это ни смешно, но все то Время, что мы с Пьером не виделись, я продолжала наделять его сверхъестественными возможностями. Мне казалось, что даже на расстоянии он способен разрушить мою жизнь. И ему это почти удалось… — Она поглядела в окно, потом снова стала пристально смотреть на дорогу впереди. — Но когда мы с ним встретились, я поняла, что многое изменилось. Конечно, Пьер остался таким "же эгоистом, каким и был, но зато я прозрела и сумела это разглядеть. Кроме того, он постарел, погрузнел… В общем, теперь это не тот красавец француз, в которого я когда-то влюбилась без памяти. Ты прав, Чарли: он пытался сделать мне больно, но теперь я сумела защититься от него.
Я сама удивилась, но у него ничего не вышло.
Должно быть, за это время я очерствела и стала совсем бесчувственной.
— Ты стала свободной, — уверенно поправил ее Чарли. — Примерно то же самое произошло и со мной. Правда, я не знаю, как бы я себя чувствовал, доведись мне — как тебе — встретиться лицом к лицу с Кэрол, но, когда она позвонила в последний раз, я вдруг почувствовал, что я разговариваю с абсолютно чужим мне человеком. В самом деле, сколько можно страдать и мучиться из-за женщины, которая любит другого и носит его дитя? Из-за женщины, которая не хотела завести ребенка от меня…
Да, мне было горько, и это была горечь поражения. Временного поражения. Все еще можно поправить, Франческа….
Да, решил он, пожалуй, в этом все дело. Они с Франческой потерпели поражение на личном фронте, и самым обидным было то, что это поражение они нанесли себе сами. Кэрол и Пьер просто захотели чего-то другого, и в конце концов каждый из них добился своего. Кэрол получила Саймона, а Пьер — Мари-Лиз, однако теперь Чарли понимал, что все эти испытания еще не повод хоронить себя заживо и вечно скорбеть по своей загубленной жизни. И вот теперь, кажется, все изменилось. Они с Франческой больше не желали мириться с поражением; каждый из них хотел найти в жизни свою дорогу. И пойти по ней дальше.
Как Сара… В конце концов Сара сумела добиться своего, хотя было время, когда она желала только одного — смерти. Она смогла бросить ненавистного мужа и отправиться за тридевять земель, чтобы обрести свое счастье с Франсуа. Сара была победительницей, и им обоим следовало брать с нее пример.
Когда Чарли высказал все это Франческе, она торжественно кивнула в знак согласия, но ничего не сказала.
В молчании они доехали до самого Шелбурна, и Чарли, остановив машину у ее дома, помог Франческе внести в дом сумки.
— Когда я снова увижу тебя? — спросил он, стоя на пороге ее дома, и Франческа посмотрела ему прямо в глаза. Уголки ее губ чуть дрогнули, словно она собиралась улыбнуться, но взгляд остался серьезным и задумчивым.
— Может быть, поужинаем завтра все втроем? — предложил Чарли, не желая слишком наседать.
— Завтра Моник идет на день рождения к подруге, — тихо ответила Франческа. — Она останется там ночевать.
— Тогда, может быть, поужинаем у меня? Я все приготовлю, — сказал Чарли, и Франческа чуть заметно вздрогнула. Это предложение было довольно рискованным для обоих, но она утешилась тем, что Сара — пусть и не во плоти — будет незримо присутствовать при их свидании и оберегать их от необдуманных слов и поступков.
Получив согласие Франчески, Чарли настолько приободрился, что рискнул поцеловать ее в щеку. Он видел, что она стала совсем другой и что нынешняя Франческа совсем не та женщина, которую он впервые увидел за библиотечной стойкой.
Тогда она была насторожена и готова то ли к немедленному бегству, то ли к самому решительному отпору, но сейчас боль отпустила ее, хотя, конечно, не ушла из нее совсем. Впрочем, Чарли хорошо понимал Франческу — он и сам только недавно избавился от горечи и гнева.
— Я заеду за тобой в семь, — пообещал он и, не дав Франческе возможности передумать, быстро спустился с крыльца к машине.
Вернувшись в шале, Чарли долго не мог успокоиться и все шагал по комнате от окна к двери и обратно. В конце концов он устроился поудобнее в кресле и взял в руки дневник, надеясь, что чтение отвлечет его от мыслей о завтрашнем дне.
Он покинул Сару и Франсуа в тот самый момент, когда они переселились в новый дом. Они прожили в нем мирно и спокойно до самой весны, и еще долго после этого Франсуа оставался дома, хотя Сара время от времени продолжала делать в дневнике записи, имевшие непосредственное отношение к военной обстановке в Огайо. Война между шауни и Майами, с одной стороны, и белыми поселенцами — с другой, продолжалась, но Франсуа больше не ездил на театр военных действий.
В действующей армии сражались более молодые его соотечественники, и Чарли искренне радовался этому вместе с Сарой.
Летом 1793 года — через год после рождения Франсуаз — Сара родила еще одну девочку. Эти роды тоже произошли очень быстро, и Сара почти не страдала, но Чарли потрясло другое. Оказывается, маленькая Мари-Андж — Сара нарекла дочь этим именем потому, что она была очень похожа на маленького ангелочка, — родилась в той самой комнате, в которой он теперь спал.
Читая дальше, Чарли обнаружил в дневнике Сары подробный перечень всех изменений и усовершенствований, которые вносил Франсуа, стремясь сделать шале как можно более удобным и уютным. Чарли даже решил записать на отдельном листе перечень всех этих усовершенствований, чтобы потом отыскать каждый карниз, плинтус или наличник, о котором она упоминала.
Сара писала также, что осенью того же года, когда родилась Мари-Андж, умер старый полковник Стокбридж, и па его место был назначен новый начальник гарнизона, приходившийся дальним родственником генералу Уэйну — новому командующему армией в Огайо. Это был честолюбивый молодой офицер, который сразу же начал заниматься подготовкой вверенных ему войск к ведению войны с подвижными отрядами Маленькой Черепахи, однако, по сведениям Сары, на положении дел в Огайо это никак не сказалось. Впрочем, ее это не очень-то волновало; все свое время и силы Сара отдавала семье — об этом можно было судить по тому, что записи в дневнике становились все более скупыми и лаконичными. Должно быть, она была слишком занята, или же — Чарли подозревал, что дело именно в этом, — ей было гораздо приятнее делиться своим счастьем с близкими, чем доверять его бумаге и чернилам.
Но на страницах, относящихся к осени 1783 года, Сара снова с тревогой упоминала о том, что великий сахем ирокезов Большое Дерево, с которым Франсуа когда-то был дружен, предпринял новую попытку начать мирные переговоры с шауни, но получил решительный отпор.
К этому времени суть конфликта стала окончательно ясна Саре. Во время Войны за независимость шауни были союзниками англичан, и, когда те были разбиты, белые поселенцы решили, что вместе с ними исчезнут и шауни. Посчитав свободными значительные территории на западе Огайо, они начали их активное освоение, но тут выяснилось, что шауни никуда не исчезали и — самое главное — что они вовсе не собираются уступать свои земли белым. Поначалу возможность решить дело мирным путем еще сохранялась, поскольку шауни потребовали за свои земли выкуп: пятьдесят тысяч долларов сразу и по десять тысяч долларов ежегодно в течение нескольких последующих лет. По тем временам сумма была очень большой, просто колоссальной, однако белые не предприняли ни одной попытки договориться с подлинными хозяевами этой земли. Вместо этого они решили захватить земли в Огайо силой, и тогда шауни взялись за оружие. Против них двинули регулярную армию, и тут выяснилось, что разбить «дикарей» не так-то легко. Генерал Сент-Клер, к примеру, убедился в этом на собственном печальном опыте.
Иными словами, вооруженному противостоянию в Огайо не было видно конца, и, конечно, Сару это тревожило. Генерал Уэйн, новый командующий, потратил всю зиму на подготовку и обучение свежих войск, размещенных в фортах Вашингтон, Рикавери и Гринвилл, и поселенцы были уверены, что теперь индейцам несдобровать. Казалось, вождей Голубой Камзол и Маленькую Черепаху ожидало неминуемое поражение, но, ко всеобщему удивлению, слухи об очередном наступлении армии, намечаемом якобы на май 1794 года, так и не подтвердились.
Это, однако, нисколько не расстроило Сару, которая, как понял Чарли, только вздохнула с облегчением. Судя по всему, она рассчитывала на мирное и счастливое лето; о ее безоблачном настроении можно было догадаться, в частности, по тому, как она шутя писала в дневнике о Франсуа, что «он теперь солидный отец семейства, скорее фермер, поселенец, а не свирепый индейский воин, каким был когда-то». Но это только радовало Сару.
Впрочем, сорок три года вряд ли можно было считать старостью — сам Чарли был сейчас ненамного моложе Франсуа, — и подтверждение этому Чарли нашел буквально на следующей странице, где Сара с любовью писала о том, что ее муж по-прежнему столь же статен и красив, как и в день их первой встречи. Просто она была благодарна богу и судьбе за то, что ему больше не нужно рисковать своей жизнью, спать на сырой земле и подставлять себя под пули и стрелы врагов.
Да, определенно у Сары имелись грандиозные планы надето 1794 года. Например, они с Франсуа собирались снова навестить его друзей-сенека, взяв с собой всех троих малышей, поскольку Сара в это время была легка на подъем — в то лето она не была в положении. Чарли считал, что она заслужила эту передышку, хотя у него не возникло ни малейших сомнений в том, что она по-прежнему любила Франсуа. Во всяком случае, она сама не раз писала о том, что ее заветной мечтой было не расставаться с ним до самой глубокой старости.
Счастье Сары было глубоким, полным, ничем не омраченным, и хотя она порой жаловалась, что ее тревожат короткие периоды беспокойства и раздражительности, одолевавшие Франсуа, она тут же признавала, что этого и следовало ожидать от такой энергичной и деятельной натуры, каким был ее муж. Впрочем, большую часть времени Франсуа был спокоен и, по-видимому, совершенно доволен своей жизнью.
Но когда Чарли дошел до того места в дневнике, где описывались события начала июля, он сразу заметил, что обычно четко выведенные твердой рукой Сары буквы скачут. Тридцатого июня вожди Голубой Камзол и Текумзе совершили дерзкое нападение на армейский обоз с оружием и провиантом и захватили его, перебив и рассеяв сопровождавший его отряд из ста сорока человек. За этим последовала атака на форт Рикавери, предпринятая вышедшими на тропу войны индейцами оттава. В этих обстоятельствах опыт Франсуа, его знание индейских племен и умение договориться с вождями — кроме разве самых упрямых и воинственных — могли оказаться весьма полезны и спасти немало человеческих жизней. Поэтому не прошло и нескольких дней, как Франсуа получил письмо от нового начальника Дирфилдского гарнизона, который от имени генерала Уэйна просил его присоединиться к четырехтысячному отряду регулярных войск и кентуккийского ополчения, двигавшемуся в район форта Рикавери.
Это был весьма многочисленный отряд, и Франсуа, предвидевший, что может начаться настоящая бойня, ответил согласием. Сара решительно воспротивилась этому его намерению. Она то умоляла его не покидать ее хотя бы ради детей, то оскорбляла его, обзывая вышедшим из ума старикашкой, который не доедет до Огайо, а рассыплется по дороге, но все было тщетно. Франсуа как мог успокаивал ее, но чувство долга не позволяло ему изменить свое решение.
— Ты только представь себе, — уговаривал он Сару, — я же буду не один, со мной будет четыре тысячи человек. Да меня за ними и видно-то не будет! Пока ты любишь меня, со мной ничего не может случиться.
— Все это чушь, и ты это отлично знаешь, — возражала Сара. — Прежде чем вы договоритесь, может погибнуть еще много людей с обеих сторон, и мне страшно подумать, что ты можешь оказаться в их числе. Ты сам говорил мне, что никто не мог победить шауни Голубой Камзол, а теперь к нему присоединился и Текумзе со своими воинами! Что для них четыре тысячи новобранцев и ополченцев из Кентукки!
Услышав из уст жены столь своеобразный, но точный анализ военной ситуации, Франсуа, несомненно, пожалел о том, что в свое время слишком много рассказывал ей об индейских племенах, благодаря чему она стала настоящим экспертом в этом вопросе. Сара знала, что Текумзе действительно был великим вождем, начавшим процесс объединения многочисленных индейских племен от Огайо до Великих Озер, и ей вовсе не хотелось, чтобы Франсуа, по его собственному выражению, «клал голову в пасть льва».
И все же Франсуа удалось выйти победителем в этом споре. Он торжественно поклялся Саре, что если она так хочет, то это будет его последний поход. Но подвести генерала Уэйна, которому он уже дал свое согласие, Франсуа просто не мог.
И, разумеется, Сара не хуже его знала, что в Огайо Франсуа действительно может оказаться полезным.
— Я не могу бросить своих друзей на произвол судьбы, любимая, — сказал он Саре, и она окончательно поняла, что на этот раз ей не удастся его остановить. Дружеские связи как с индейцами, так и с белыми значили для него очень много, а Франсуа всегда был человеком чести.
Сара умела справляться со своими чувствами, но всю ночь накануне отъезда Франсуа она проплакала. Он так и не сумел успокоить ее. Впрочем, что бы Франсуа ни сказал теперь — ничто не могло помочь, и он только крепче прижимал ее к себе да целовал нежнее обычного. В ту ночь они любили друг друга так истово и ненасытно, словно это была последняя отпущенная им на земле радость. Уже светало, и Сара плакала и молилась, чтобы господь помог ей зачать. Ее терзали тяжелые предчувствия, и Франсуа напомнил ей, что точно так же она чувствовала себя каждый раз, когда он уезжал чуть дальше Шелбурна.
— Ты не можешь меня пристегнуть к своей юбке, ты сама не любила бы меня, если б я был таким жалким трусом, — сказал он с упреком. — Даже наших детей ты давно не водишь на помочах, так почему же ты не отпускаешь меня?
— Потому что, если с тобой что-нибудь случится, умру и я, — просто ответила Сара, и он понял, что это правда. Сара действительно не представляла себе, как она сможет жить без него.
Но наутро, когда Сара увидела мужа в седле, она вспомнила сурового и мужественного воина, которого когда-то полюбила, и это помогло ей справиться со своими чувствами. В конце концов, Франсуа был мужчиной — словно гордый орел, он рвался в небо, и не в ее силах было удержать его на земле рядом с собой.
— Будь осторожен, — прошептала она, когда он перегнулся в седле, чтобы поцеловать ее в последний раз. — Возвращайся скорее… Я буду скучать без тебя.
— Я люблю тебя, моя храбрая маленькая скво, — улыбнулся Франсуа, подбирая поводья своего норовистого гнедого конька, который сменил его могучего вороного, убитого шальной пулей в прошлом походе. — Я вернусь еще до того, как ты родишь мне еще одного ребенка.
С этими словами он тронул коня и, быстро спустившись по склону в долину, галопом понесся вдоль реки. Сара долго смотрела ему вслед, и даже когда конь и всадник пропали вдали, ей долго еще слышался топот копыт гнедого… Хотя, возможно, эти звуки раздавались только в ее сердце.
В тот день она долго не могла заснуть. Ворочаясь с боку на бок, Сара кляла себя за то, что не остановила Франсуа, хотя и понимала, что все ее усилия были бессмысленны. Он не мог не уехать.
Своей настойчивостью она только омрачила ему и себе последние дни, которые они провели вместе.
И все же ни он, ни она не могли вести себя иначе.
В августе Сара получила известие, что отряд Франсуа благополучно достиг форта Рикавери и выстроил вблизи него еще две крепости — форт Адаме и форт Дифаэнс. Судя по слухам, вождь Маленькая Черепаха был готов к мирным переговорам, но ни Голубой Камзол, ни Текумзе не желали даже слышать ни о чем подобном. Оба вождя были полны решимости продолжать войну, надеясь разбить регулярные армейские части.
И все же то, что по крайней мере один из вождей враждебных племен готов к переговорам, казалось обнадеживающим знаком. Гарнизонные стратеги рассчитывали, что после того, как Маленькая Черепаха выйдет из игры, генералу Уэйну, в распоряжении которого было больше четырех тысяч штыков, удастся разгромить шауни и оттеснить их дальше на запад. Однако Саре эти сообщения не добавили спокойствия.
Август медленно проплыл мимо в сонном гудении отяжелевших от добычи пчел, но тернии и шипы тревоги неотступно преследовали Сару.
И чем ближе была осень, тем сильнее становилось ее беспокойство. Она по-прежнему не имела никаких новостей от Франсуа, и это мучило ее больше всего. Даже когда с запада прискакал гонец с донесением, что генерал Уэйн провел несколько молниеносных операций, увенчавшихся успехом, Сара не разделила всеобщей радости. Во-первых, она не считала этот успех окончательным, а во-вторых, ей было очень хорошо известно, что наступающие войска несут гораздо большие потери, чем те, что сидят за толстыми бревенчатыми стенами фортов и земляными валами. Единственное, что могло ее успокоить, это возвращение Франсуа домой — на меньшее она была не согласна.
Между тем генерал Уэйн продолжал наступать.
В двадцатых числах августа он провел блестящую атаку на индейцев на реке Моми и заставил их отступить. Шауни потеряли свыше ста сорока воинов убитыми и ранеными, а генерал преследовал их, не давая им опомниться, и через три дня полностью освободил от них долину реки Огайо. Это была уже достаточно веская причина для ликования, но Сара по-прежнему с тревогой ждала хоть какой-нибудь весточки от Франсуа.
От солдат и раненых, возвращавшихся из зоны боевых действий, она узнала, что Голубой Камзол отброшен, но еще продолжает сражаться, и что индейцы Текумзе тоже пока не собираются зарывать свои томагавки в землю. Из-за этого многие волонтеры предпочли остаться под знаменами генерала Уэйна, и Сара поняла, что Франсуа скорее всего тоже задержался в Огайо. Впрочем, она надеялась, что он не останется с армией надолго.
Но когда он не вернулся и к середине сентября, Сара взволновалась не на шутку и обратилась к новому командующему Дирфилдским гарнизоном с просьбой помочь ей узнать о муже хоть что-нибудь. Вот уже больше двух месяцев она не получала о нем никаких известий, и полковник Хинкли обещал помочь ей.
В смятении Сара вернулась домой и, глядя в окно, долго сидела в детской, пока трое ее чад играли и смеялись рядом. И вдруг в сумерках за окном она увидела на опушке леса человека. Он был одет как индеец, но Сара была уверена, что это не краснокожий. В тревоге она выбежала из дома, но таинственный незнакомец уже исчез, не оставив после себя никаких следов.
В этот день Сара долго не ложилась. Сердце ее разрывала тревога, и она ждала, что человек, которого она видела на опушке, вернется, но он больше не появился. Сара увидела его снова только на третий день, но, как и в первый раз, он исчез так быстро, что Сара не успела ни нагнать его, ни даже как следует рассмотреть.
А через неделю после ее последнего визита в гарнизон полковник Хинкли сам приехал к ней.
Накануне вечером из Огайо вернулся один из его следопытов, который лично знал Франсуа. Он-то и рассказал полковнику, что Франсуа погиб 20 августа в битве у реки Моми, получившей название Битвы у поваленных деревьев.
Услышав эту страшную новость, Сара закрыла лицо руками, но не заплакала. Она с самого начала знала, что Голубой Камзол убьет ее Франсуа, и вот — это случилось. Она уже давно знала, что с ее мужем стряслась беда, но, за отсутствием достоверных сведений, тешила себя надеждой, что все как-нибудь обойдется. Увы, предчувствие ее не обмануло:
Произошло самое страшное, и Сара неожиданно поняла, кем был загадочный человек на опушке, который исчез, как будто растаяв в воздухе… Это был Франсуа, который приходил попрощаться с ней и с детьми.
Сара мужественно выслушала слова соболезнования, а когда полковник уехал, вышла на балкон второго этажа, чтобы окинуть взглядом поляну и долину внизу. Здесь они с Франсуа встретились, здесь любили друг друга, здесь они были счастливы, и Сара вдруг почувствовала, что Франсуа вовсе не покинул ее и никогда не покинет. Он был здесь, рядом с ней, и так будет всегда, пока она живет на свете.
На следующий день рано утром Сара оседлала лошадь и поехала к водопаду, где они так любили сидеть и где Франсуа впервые поцеловал ее. В голове у нее теснились воспоминания и слова, которые она хотела сказать ему, но не успела… И еще ее огорчало то, что у нее больше не будет детей от Франсуа. Мари-Андж была последней.
Франсуа де Пеллерен, великий воин, любящий муж и нежный отец, единственный человек, которого она любила по-настоящему… Сара вдруг подумала, что должна отправиться к сенека и рассказать им, что Большой Белый Медведь, которого они когда-то приняли в свое племя, отправился теперь в Страну Вечной Охоты. Пожалуй, для него это было место гораздо более подходящее, чем христианский рай, в который он никогда не верил.
И, стоя у водопада, Сара вспоминала о том, каким он был, ее Франсуа, что он любил, что было ему дорого, и улыбалась сквозь слезы, благодаря судьбу за то, что свела их вместе.
Читая эти строки, Чарли не смог сдержать слез.
Как это могло случиться? Ведь они прожили вместе всего так мало — четыре года! Это казалось ему невозможным, несправедливым. В самом деле, Сара отдала так много, а получила взамен так мало, но сама-то она так не думала. Она была благодарна судьбе за каждый день, за каждую минуту, проведенную с любимым человеком, и особенно за детей, которых он ей дал.
Разбирая записи, относящиеся к последующим годам, Чарли заметил, что они часто были совсем короткими и редкими, однако даже из них можно было понять, что Сара прожила долгую жизнь в доме, который построил для нее муж. Сара скончалась в возрасте восьмидесяти лет, но так больше никого и не полюбила и не забыла своего Франсуа, который обрел новую жизнь в их детях. Что касалось загадочного человека на опушке, то она больше никогда его не видела. Сара знала, что это был Франсуа, который приходил прощаться с ней, и она свято верила в это до своего самого последнего вздоха.
Последняя запись в дневнике была сделана не знакомой рукой. Как верно догадался Чарли, закончила его одна из дочерей Сары. Она писала, что ее мать прожила долгую, счастливую и спокойную жизнь. Своего отца она не помнила, по рассказам матери ей было известно, что он был прекрасным и благородным человеком и что любовь Франсуа и Сары, их мужество и глубокая душевная связь служили примером для всех, кто их знал.
В конце дочь приписала, что делает эту запись в день смерти матери, после того как обнаружила в спальне ее дневники. Внизу стояла подпись — Франсуаз де Пеллерен Карвер, 1845 год, и слова: «Да благословит их господь!»
Все оставшиеся страницы в дневнике были пусты, и Чарли отложил его в сторону. Узнать что-либо о судьбе детей Сары и Франсуа он мог только из архивов Исторического общества.
— До свидания, Сара… — прошептал Чарли, не обращая внимания на слезы, которые продолжали катиться по его щекам. Он и сам как будто осиротел — во всяком случае, он знал, что ему будет очень одиноко без этого странного, но такого близкого общения с хозяйкой этого дома. Эта необыкновенная женщина сумела сделать счастливым не только Франсуа. Спустя много лет она подарила Чарли самое дорогое — надежду, и он был бесконечно благодарен ей за это.
Уже в спальне, укладываясь спать, Чарли вдруг услышал отчетливый шелест шелка и вскинул голову. В спальне было темно, но он успел рассмотреть силуэт женщины в старинном голубом платье, которая пересекла комнату и пропала так быстро, что Чарли не мог сказать точно, было ли это на самом деле или это сыграло с ним шутку воображение. А может, подумал он немного погодя, сегодняшнее явление Сары имело ту же природу, что и приход Франсуа, который показался на опушке леса, чтобы издали попрощаться с той, кого любил? Может быть, и Сара, когда он прочел ее дневники, пришла, чтобы сказать ему «прощай»? В это было совершенно невозможно поверить, и все же Чарли почти не сомневался, что Сара сделала ему этот прощальный подарок, почувствовав, как не хочется ему расставаться с ее историей.
Чарли очень хотелось позвонить Франческе и рассказать ей все, что он только что узнал о Саре и Франсуа, но он сдержался. Он боялся испортить ей удовольствие от чтения дневника, да и на часах была половина четвертого ночи.
Чарли накрылся с головой одеялом, продолжая вспоминать промелькнувшую перед ним фигуру в голубом, вспоминая все, что он прочел, и оплакивая смерть Франсуа в Битве у поваленных деревьев и смерть Сары, случившуюся через много-много лет после этого. В старом шале было тихо, но, когда Чарли заснул, на губах его блуждала улыбка.
Глава 12
На следующий день Чарли проснулся с тяжелым сердцем. Он чувствовал себя так, словно накануне с ним случилась какая-то беда, и даже яркое солнце за окном не исправило его пасмурного настроения.
Ощущение было очень знакомое. Подобным же образом Чарли чувствовал себя после того, как от него ушла Кэрол, и сейчас он спросил себя, не в этом ли все дело. Но нет — о Кэрол он сейчас не вспоминал. Причина была в другом, но вспомнить, что же, собственно, случилось, Чарли удалось не сразу.
Потом его как будто ударило током. Господи!
Сара потеряла Франсуа, а потом умерла сама, умерла почти через пятьдесят лет после него. Чарли считал, что это был слишком большой срок по сравнению с коротким счастьем, выпавшим па ее долю.
Но самым худшим было то, что подошел к концу дневник, и Сара покинула его, преподав Чарли напоследок еще один важный урок. Она как будто говорила ему, что жизнь коротка и каждое мгновение ее — драгоценно. Сара и Франсуа прожили вместе четыре коротких года, и все же это была самая счастливая пора ее жизни. Она сама писала в дневнике, что благодарна судьбе за каждую минуту, что они прожили вместе, за их троих детей, за то тепло и свет, которым Франсуа озарил выжженную равнину ее души. И этого света и любви хватило до конца жизни и ей, и ее детям, и, возможно, внукам.
И все же эти четыре года были в ее жизни самыми важными. Благодаря им все, что происходило с Сарой раньше, потеряло свое значение. Она сумела избавиться от боли, от преследовавших ее воспоминаний и осталась живым, открытым для любви и счастья человеком, а не тенью несчастной когда-то женщины, с ненавистью в душе и страданием во взоре.
Подумав об этом, Чарли сразу вернулся мыслями к Франческе. Она изменилась с тех пор, как он познакомился с нею, однако самая разительная перемена произошла с ней после возвращения из Парижа. В глазах Франчески появилось выражение уверенности и надежды, и Чарли обрадовался этому даже больше, чем тому факту, что она перестала дичиться и избегать его.
Чарли вдруг захотелось поскорее увидеть Франческу. Он должен был объяснить ей, что у каждого из них может быть совсем другая жизнь, если только они научатся дорожить каждой прожитой минутой. Это желание было таким сильным, что Чарли даже шагнул к выходу, но вовремя спохватился. До семи вечера, когда он обещал заехать за ней, оставалось еще много времени, и он должен был придумать себе какое-то занятие, чтобы скоротать оставшиеся часы.
Он как раз варил на кухне кофе, когда в парадную дверь неожиданно постучали, и Чарли пошел открывать. Должно быть, это Глэдис, решил он.
Кроме нее и Франчески, он никого в Шелбурне не знал.
Он уже не раз пожалел о том, что не предложил Франческе провести вместе весь день — с его стороны это было просто непростительной глупостью, однако, глянув в окно, он увидел именно ее.
Франческа стояла на крыльце, и лицо у нее было обеспокоенным.
— Извини, я не предупредила, — сказала она серьезно, но Чарли подумал, что она все равно прекрасна. — Просто я подумала… Я только что отвезла Моник к ее подруге — это оказалось совсем недалеко отсюда, и мне показалось, что, может быть, ты не будешь против, если я…
В глазах Франчески блеснули слезы, и Чарли, удивленный, отступил в сторону, пропуская ее внутрь. Очевидно, Франческа не была уверена, что поступает правильно, но не приехать она не могла.
— Я только что кончила читать первый том дневника… Как Сара приехала в Бостон и как она отправилась в Дирфилд…
— Это самое начало ее истории, — проговорил Чарли. — Я сам закончил читать последнюю тетрадь только вчера. И теперь чувствую себя так, словно потерял близкого мне человека. Как будто кто-то умер…
Я рад, что ты приехала, — сказал Чарли уже другим голосом. — Я правда рад. А я-то гадал, кто это ко мне пожаловал! Думал, что это либо моя хозяйка, либо полиция.
Чарли снова посмотрел на нее, и у него в голове внезапно родилась одна идея. Лично ему она казалась совсем неплохой, а может быть, и Франческа одобрит ее. К тому же кто знает, как они будут вспоминать сегодняшний день когда-нибудь потом, много лет спустя?
— Может быть, съездим в одно место? — предложил он Франческе.
— Давай, — без всяких вопросов согласилась она, и на ее лице отразилось облегчение. Франческе потребовалось так много мужества, чтобы приехать сюда, что она все еще пребывала в растерянности от собственной дерзости.
Чарли с самым таинственным видом снял с вешалки меховую парку и вышел с Франческой на улицу.
Они решили воспользоваться его автомобилем, и уже через несколько минут Чарли остановил машину неподалеку от того места, куда Сара ходила почти каждый день. Франческа тоже бывала здесь — однажды летом она приходила сюда вместе с Моник, и девочка весело прыгала с камня на камень и болтала ногами в холодной воде, но только Чарли знал, что это тот самый водопад, о котором так много писала в своем дневнике Сара.
— Тебе здесь нравится? — спросил он, вставая рядом с Франческой, которая как зачарованная глядела на водопад. Снег вокруг запруды лежал нетронутый, чистый; огромные валуны сдвинули набекрень белые снеговые шапки, а от полыньи поднимался пар. Струя воды падала с обледенелой скалы в водоем, покрытый у берегов прозрачной коркой льда, и, чуть слышно журча, уходила куда-то под сугробы, наметенные на месте схваченного морозом ручья, а ветер в вершинах сосен вторил голосу воды негромким, неумолчным гудением.
— Для Сары и Франсуа это было особенное место, — пояснил Чарли и тут же вспомнил — почему. Но Франческа этого пока не знала, и, вместо того чтобы объяснить ей это словами, он обнял ее и, крепко прижав к себе, поцеловал ее в податливые и теплые губы.
И наверное, это было самым правильным. Со дня их встречи они только и делали, что говорили — говорили о прошлом, о будущем и о настоящем, говорили о боли, которую каждому довелось испытать, вспоминали предавших их людей и оставленные ими шрамы, которые, казалось, никогда не заживут окончательно. Но теперь время слов прошло, и для обоих настала пора последовать примеру Сары и Франсуа.
Франческа слышала, как часто-часто бьется сердце Чарли, — и когда он наконец выпустил ее из объятий, она улыбнулась и приложила палец к его губам.
— Я рада, что ты это сделал, — прошептала Франческа.
— И я тоже… — ответил Чарли. — Впрочем, я, наверное, все равно не смог бы сдерживаться дольше.
— Хорошо, что ты сделал это, — повторила Франческа, опускаясь на каменную плиту, и Чарли подумал, не тот ли это камень, на котором так любила сидеть Сара. — Знаешь, когда я читала дневник, я поняла, что все, что со мной произошло, это просто пустяки. Я освободилась от своего прошлого, и теперь мне кажется… мне кажется, что я сумею начать жить сначала.
— Нет, это не пустяки, — не согласился Чарли и, не в силах удержаться, снова поцеловал ее. — Просто ты сумела преодолеть это… А это совсем другое. Теперь ты стала сильной и свободной и уже больше не совершишь ошибки, которая может дорого тебе обойтись.
Франческа кивнула — она тоже так думала.
Потом они углубились в лес, и Чарли, обнимая Франческу за плечи, сказал:
— Я так рад, что ты приехала ко мне.
— Я тоже. — Франческа улыбнулась ему, и Чарли невольно подумал, что сейчас она выглядит намного моложе, чем тогда, когда он впервые увидел ее.
Ему было уже сорок два, а ей — тридцать один, но его не пугал возраст — впереди у них была целая жизнь. Примерно в этом возрасте Сара и Франсуа уже расстались, они же — только встретились и узнали друг друга. Ощущать это было удивительно приятно, особенно после того, как они оба пришли к выводу, что их жизнь кончена и что впереди уже не будет ничего. Но теперь им было о чем думать, о чем мечтать и на что надеяться.
Потом они вернулись к шале, и, пока они шли через лес к дому, Чарли серьезно спросил, пора ли ему заняться ужином. В ответ Франческа рассмеялась, и Чарли уточнил:
— А вдруг ты уже устала от меня… Ведь ты приехала раньше, чем мы договаривались.
— Если бы это было так, — ответила Франческа, — ты бы сам догадался. Как видишь, я от тебя не устала… Скорее наоборот…
С этими словами она сама поцеловала его, и, отвечая на поцелуй, Чарли Почувствовал, как исчезает одиночество, тает боль и утихает обида и на их место приходит ощущение тепла, покоя, облегчения и счастья.
Они еще долго стояли перед домом и целовались, не в силах оторваться друг от друга, и Чарли рассказывал Франческе о том, что он собирается купить это шале у Глэдис Палмер и, быть может, открыть в Шелбурн-Фоллс свою компанию по реставрации старых домов. Франческа внимательно слушала его, и оба были так увлечены друг другом, что не заметили голубоглазой и темноволосой женщины, которая с улыбкой смотрела на них из окна на втором этаже. Когда же Чарли повернулся, чтобы открыть дверь, женщина то ли исчезла за занавеской, то ли просто растаяла в воздухе.
Когда, держась за руки, Чарли и Франческа в нетерпении поднялись в спальню, там уже никого не было, но эти двое вовсе не искали Сару или ее призрак. Они пришли сюда, чтобы найти друг друга, и, кажется, им это удалось. Сара прожила свою жизнь и ушла, спустя годы мелькнув перед ними легкой тенью, принеся им свою исповедь и свою мудрость. Но их жизнь только начиналась, и впереди Чарли и Франческу ждало бесконечно много счастливых часов, дней и лет.