1987 ru en Т. П. Матц М. В. Матц A.M.D.F. http://amdf.pp.ru/ reg@amdf.pp.ru FB Tools 2006-10-21 OCR, вычитка: A.M.D.F. E74A4649-330C-4052-A3A7-D2F162C8A39F 1.0 Призрачные огни ЭКСМО-Пресс 2001 5-04-007447-6

Дин Кунц

Призрачные огни

Посвящается Дику и Энн Леймон, которые были милы до невозможности.

Особый привет Келли.

Часть первая

Тьма

Познать тьму – значит полюбить свет,

Приветствовать зарю и бояться приближения ночи.

Книга Печалей

Глава 1

Шок

Свет струился из воздуха, почти такой же ощутимый, как дождь. Он дрожал на стеклах окон, придавал влажный блеск листьям на деревьях и хромированным частям автомобилей, запрудивших улицу. Миниатюрные копии калифорнийского солнца сверкали в каждой полированной поверхности, и деловой квартал Санта-Аны был омыт ясным светом июньского утра.

Когда Рейчел Либен вышла из вестибюля конторы на освещенный солнцем тротуар, ей показалось, что она окунулась в теплую воду. Закрыв глаза, Рейчел на мгновение подняла лицо к небесам, испытывая блаженство от тепла и яркого света. – Стоишь тут и улыбаешься, как будто сегодня твой самый счастливый день в жизни, – с горечью промолвил вышедший следом Эрик, увидев, как она наслаждается июньской жарой.

– Пожалуйста, – попросила она, все еще подняв лицо к солнцу, – давай не будем устраивать сцен.

– Ты там из меня дурака сделала.

– Ничего подобного.

– И вообще, кому и что ты хочешь доказать? Рейчел промолчала. Решила, что не позволит ему испортить такой чудесный день. Повернулась и пошла прочь.

Эрик встал перед ней, загородив дорогу. Обычно его серо-голубые глаза были холодны как лед, но сегодня взгляд его обжигал.

– Не будь ребенком, – проговорила она.

– Тебе недостаточно просто бросить меня. Ты еще хочешь непременно сообщить всему миру, что не нуждаешься ни во мне, ни в том, что я могу дать.

– Нет, Эрик. Мне безразлично, что мир о тебе думает, хорошо это или плохо.

– Ты хочешь повозить меня физиономией по столу?

– Это неправда, Эрик.

– Еще какая правда. Ты наслаждаешься моим унижением, просто купаешься в нем.

Она увидела его таким, каким никогда не видела раньше: жалким. Прежде он всегда казался ей сильным – и не только физически. У него была сила воли и свое собственное мнение. Присущая ему некоторая отстраненность иногда граничила с холодностью. Он мог быть жестоким. И за семь лет их совместной жизни случались периоды, когда он становился далеким, как луна. Но никогда до настоящего момента он не казался ей слабым или жалким.

– Унижением? – переспросила она удивленно. – Эрик, я сделала тебе огромное одолжение. Другой бы побежал за бутылкой шампанского, чтобы отметить это событие.

Они только что покинули контору адвокатов Эрика, где пришли к соглашению по поводу условий их развода с быстротой, поразившей всех, кроме Рейчел. Она не удивлялась сама, но зато удивила остальных, приехав без адвоката и отказавшись от всех льгот, полагавшихся ей по имущественным законам штата Калифорния. Когда адвокат Эрика выступил со своим предложением, она заявила, что оно слишком щедрое, и предложила взамен другие цифры, которые считала для себя более приемлемыми.

– Шампанского, говоришь? Ты будешь всем рассказывать, что взяла на двенадцать с половиной миллионов меньше, чем тебе полагается, только чтобы поскорее развестись и избавиться от меня, а я должен тут стоять и улыбаться? Черт бы тебя побрал.

– Эрик…

– Не могла дождаться, чтобы от меня отделаться. Готова была руку себе оттяпать, только бы со мной покончить, черт возьми. А я должен праздновать свое унижение?

– Для меня это вопрос принципа – не претендовать на большее, чем…

– Принципа, как же.

– Эрик, ты же знаешь, я бы не стала…

– Все будут на меня смотреть и думать: «Господи, до чего же мерзок, наверное, этот парень, если она двенадцати с половиной миллионов не пожалела, чтобы от него избавиться!»

– Я никому не скажу, о чем мы договорились, – возразила Рейчел.

– Не вешай мне лапшу на уши.

– Неужели ты думаешь, что я хоть когда-либо жаловалась на тебя или сплетничала по твоему поводу? Значит, ты знаешь меня еще меньше, чем мне казалось.

Когда она выходила за него замуж, Эрику было тридцать пять лет, а ей двадцать три и состояние его оценивалось в четыре миллиона долларов. Теперь, в сорок два, он владел более чем тридцатью миллионами; из них по калифорнийским законам ей после развода полагалось тринадцать, то есть половина нажитого за время их супружества. А она попросила только красный спортивный «Мерседес-560», пятьсот тысяч долларов единовременно и никаких алиментов, то есть приблизительно двадцать шестую часть того, что могла бы потребовать. Она подсчитала, что этот капитал даст ей время и возможность решить, что делать с остальной своей жизнью, а также послужит финансовой основой для ее планов, если таковые появятся.

Чувствуя, что прохожие обращают внимание на их стычку, Рейчел тихо сказала:

– Я вышла за тебя замуж не из-за денег.

– Как бы не так, – заметил он ядовито. В этот момент его лицо с резкими, энергичными чертами вовсе не казалось красивым. Злоба превратила его в отвратительную грубую маску.

Рейчел говорила спокойно, без малейшей горечи, без всякого желания поставить Эрика на место или как-то обидеть. Просто все было кончено. Гнева она не ощущала. Только легкое сожаление.

– Теперь, когда все кончено, я вовсе не жду, что ты обеспечишь мне богатство и роскошь на всю оставшуюся жизнь. Я не хочу твоих миллионов. Ты их заработал, не я. Ты, с твоей гениальностью, железной волей и бесконечными часами, проведенными в офисе и лаборатории. Ты все это создал, только ты, ты один, и все принадлежит по праву только тебе. Ты человек выдающийся, возможно, даже самый значительный в своей области, Эрик, а я всего лишь Рейчел, и я не собираюсь делать вид, что причастна к твоим успехам.

Он слушал ее комплименты, и гневные складки, что пролегли на его лице, становились все глубже. Эрик привык играть главенствующую роль в любых отношениях, как в профессиональных, так и личных. С позиций такого абсолютного господства он требовал беспрекословного подчинения своим желаниям или ломал того, кто отказывался подчиняться. Друзья, служащие, коллеги-ученые всегда делали так, как требовал Эрик Либен, иначе они становились историей.

Подчиняйся, или тебя отвергнут и уничтожат – альтернативы не было. Он обожал власть, получал удовольствие от любых побед – не важно, касалось это многомиллионной сделки или домашнего спора. Рейчел выполняла его желания в течение семи лет, но продолжать дальше не захотела.

Самое смешное, что своей нетребовательностью и благоразумием она выбила у него почву из-под ног. Он предвкушал затяжные тяжбы по поводу раздела имущества, а она ушла от этого. Ожидал бешеной торговли по поводу алиментов, а она просто отказалась от его помощи. Ему же виделись сражения в суде, где он мог бы изобразить ее этакой захапистой сучкой, раздавить и унизить и превратить наконец в существо без чувства собственного достоинства, согласное получить куда меньше, чем положено. И тогда, хоть она все равно оказалась бы богатой, он почувствовал бы, что выиграл, силой заставив ее подчиниться. Но она заявила четко и ясно, что его миллионы ее не интересуют, лишив его таким образом той последней власти, которую, казалось, он еще сохранил над ней. Это был удар ниже пояса, и злился Эрик прежде всего потому, что благодаря своей уступчивости она сравнялась с ним, даже стала выше его, и так будет всегда в будущем, если им придется встречаться.

А Рейчел между тем продолжала:

– Видишь ли, с моей точки зрения, я потеряла семь лет, и все, что я хочу, это компенсацию за это время в разумных пределах. Мне двадцать девять лет, почти тридцать, и, по сути, я только начинаю жить. Начинаю куда позднее, чем остальные люди. Эти деньги позволят мне начать не с пустого места. Если я их потеряю, если когда-нибудь пожалею, что не стала бороться за все тринадцать миллионов… это будет означать, что мне не повезло, а ты тут ни при чем. Мы же все это уже проходили, Эрик. Все кончено. Она обошла его, пытаясь уйти, но он задержал ее, схватив за руку.

– Пожалуйста, отпусти меня, – попросила Рейчел ровным голосом.

Не сводя с нее разъяренного взгляда, он прошипел:

– Как я мог так ошибиться? Я-то думал, ты милая, немного застенчивая девушка не от мира сего. А ведь ты мерзкая хищница, не так ли?

– Послушай, ты совершенно сошел с ума. Такое грубое поведение недостойно тебя. А теперь отпусти меня.

Он еще крепче сжал ее руку.

– Или все это маленькие хитрости? А? А когда мы соберемся в пятницу, чтобы подписать документы, ты неожиданно передумаешь? И потребуешь больше?

– Нет. Я в такие игры не играю. Он злорадно ухмыльнулся.

– Готов поспорить, что так оно и будет. Если мы согласимся на такие смехотворные условия и составим документы, а ты откажешься их подписывать, ты сможешь использовать их в суде, чтобы доказать, что мы хотели тебя обжулить. Ты сделаешь вид, что это наше предложение и что мы заставляли тебя на него согласиться. Смешаешь меня с дерьмом. Попытаешься доказать, что я бессердечный негодяй. Да? Ты этого добиваешься? Ты такую игру ведешь?

– Я же сказала, я не веду никакой игры. Я вполне искренна.

Он впился пальцами ей в руку.

– Говори правду, Рейчел.

– Прекрати.

– Ну, признавайся, так все и задумала?

– Ты делаешь мне больно.

– И раз уж мы тут так мило беседуем, то почему бы тебе не рассказать о Бене Шэдвее?

Рейчел вздрогнула от изумления. Она и не подозревала, что Эрик знает о Бенни. Избороздившие его лицо гневные морщины стали еще глубже.

– И сколько времени ты с ним трахалась до того, как бросила меня?

– Ты омерзителен, – выпалила она, сразу же пожалев о своей резкости, потому что увидела, как он обрадовался, что ему наконец удалось пробиться сквозь ее холодность.

– Как долго? – настаивал он, все сильнее сжимая ее руку.

– Я познакомилась с Бенни через полгода после того, как мы с тобой разошлись, – ответила она, стараясь говорить без эмоций, чтобы избежать шумной ссоры, на которую он так активно нарывался.

– Как долго ты наставляла мне рога, Рейчел?

– Раз ты знаешь о Бенни, значит, установил за мной слежку, а ты не имел права это делать.

– Ну конечно, ты бы хотела, чтобы твои грязные тайны остались при тебе.

– Если ты нанял кого-то следить за мной, то должен знать, что я встречаюсь с Бенни только пять месяцев. А теперь пусти меня. Ты делаешь мне больно.

Молодой бородач, проходивший мимо, шагнул к ним и, поколебавшись, спросил:

– Помощь не требуется, леди?

Эрик повернулся к незнакомцу с такой яростью, что, казалось, выплюнул слова, а не выговорил их:

– Катись отсюда, парень. Это моя жена, так что, черт побери, не лезь не в свое дело.

Рейчел безуспешно пыталась освободиться от железной хватки Эрика.

Незнакомый бородач заметил:

– Может, она и ваша жена, но это не значит, что вы можете обижать ее.

Отпустив Рейчел, Эрик сжал кулаки и шагнул к незнакомцу.

Чтобы разрядить обстановку, Рейчел поспешно обратилась к своему потенциальному Галахаду1:

– Спасибо, но все в порядке. Правда. Все хорошо. Просто небольшое недоразумение.

Молодой человек пожал плечами и ушел, время от времени оглядываясь.

Этот инцидент заставил наконец Эрика осознать, что он ставит себя в неловкое положение, а для человека его ранга это совершенно недопустимо. Однако он никак не мог успокоиться. Лицо у него исказилось, губы побелели. В глазах горела злоба.

– Тебе бы радоваться, Эрик, – проговорила Рейчел. – Ты сэкономил миллионы долларов и еще Бог знает сколько на гонорарах адвокатам. Ты выиграл. Тебе не удалось раздавить меня или облить грязью в суде, но все равно ты выиграл. Так что можешь быть доволен.

В его ответных словах звучала такая жгучая ненависть, что она вздрогнула:

– Ах ты глупая, мерзкая сука! В тот день, когда ты ушла от меня, я хотел измордовать тебя до неузнаваемости. Зря я этого не сделал. Надо было бы. Ногами по твоей дурацкой физиономии. – Он поднял руку, словно хотел ее ударить. Но сдержался, увидев, как она испуганно отшатнулась. В бешенстве он повернулся и поспешил прочь.

Глядя ему вслед, Рейчел неожиданно осознала, что его нездоровое желание всегда подавлять других имело куда более глубокие корни, чем ей казалось. Лишив его власти над собой, повернувшись спиной не только к нему, но и к его миллионам, она не просто сравнялась с ним, она, с его точки зрения, лишила его «мужского» достоинства. Скорее всего именно так оно и было, потому что ничем иначе нельзя объяснить его безумный гнев и тягу к насилию, с которой ему едва удалось справиться.

Она уже давно не любила его, в последнее время просто возненавидела, а боялась, если честно говорить, всегда. Но до сих пор она полностью не осознавала, какая в нем бушует ярость. Не понимала, насколько он опасен.

С неба щедро лилось яркое и горячее солнце, но Рейчел внезапно почувствовала холодную дрожь при мысли, что, оставив Эрика именно сейчас, она, во-первых, поступила очень мудро, а во-вторых, пожалуй, дешево отделалась, даже принимая во внимание синяки, которые, несомненно, оставили на ее руке его пальцы.

Радуясь его уходу, Рейчел с облегчением следила, как он сошел с тротуара на дорогу. Но еще через мгновение чувство облегчения сменил ужас.

Эрик направлялся к своему черному «Мерседесу», припаркованному на другой стороне улицы. Возможно, гнев на самом деле ослепил его. Или он плохо видел из-за бликов яркого июньского солнца на всех блестящих поверхностях. По той или иной причине он ринулся через Мейн-стрит, на которой в данный момент было мало машин, прямо под колеса грузовика для перевозки мусора, двигавшегося со скоростью сорок миль2 в час.

Рейчел закричала, пытаясь предупредить его об опасности, но опоздала.

Водитель вжал педаль тормоза в пол. Но визг шин грузовика практически совпал с тошнотворным звуком удара.

Эрика подбросило вверх и швырнуло на разделительную полосу с силой взрывной волны. Он упал на мостовую и прокатился, переворачиваясь, футов3 двадцать. Сначала тело его сохраняло жесткость, но потом стало казаться, что он состоит из веревок и тряпок. Он остался лежать неподвижно, лицом вниз.

Проезжающий по встречной полосе желтый «Сабару» завизжал тормозами и остановился в двух футах от Эрика. Слишком близко едущий следом «Шевроле» врезался в задний бампер «Сабару» и подтолкнул его почти вплотную к телу.

Первой подбежала к Эрику Рейчел. С неистово бьющимся сердцем, выкрикивая его имя, она упала на колени и машинально приложила руку к шее, ища пульс. Он был весь в крови, ее пальцы скользили по влажной коже, когда она пыталась нащупать пульсирующую артерию.

Но тут она заметила страшную ложбину, изменившую форму его черепа. Вмятина на правой стороне головы шла от разорванного уха до виска и дальше до бледного лба. Голова была повернута таким образом, что виден был один широко открытый глаз, теперь уже невидящий, но сохранивший выражение ужаса. По всей вероятности, множество мелких осколков кости впились в мозг. Смерть наступила мгновенно.

Рейчел резко встала, пошатнулась, ее затошнило. Голова закружилась, и она бы упала, если бы водитель мусоросборщика не поддержал ее и не проводил к «Сабару», чтобы она смогла облокотиться о машину.

– Я ничего не мог поделать, – огорченно заметил он.

– Я знаю.

– Ну совершенно ничего. Он прямо на меня выскочил. Не глядел. Ничего я не мог сделать.

Сначала Рейчел было трудно дышать. Потом она осознала, что машинально пытается вытереть испачканную кровью руку о свой сарафан, и вид этих ржаво-алых пятен на бледно-голубом хлопке заставил ее дышать чаще, слишком часто. Задыхаясь, она прислонилась к машине, обхватила себя руками и сжала зубы. Только ни в коем случае не упасть в обморок. Она старалась дышать поглубже, и сам процесс регулирования дыхания имел успокаивающий эффект.

Вокруг слышались голоса водителей, вынужденных остановиться из-за пробки и вылезших из своих машин. Кто-то спросил, в порядке ли она, и Рейчел кивнула утвердительно. Другой поинтересовался, не нужна ли ей медицинская помощь, и она опять покачала головой, на этот раз отрицательно.

Если она когда-то и любила Эрика, любовь эта превратилась в прах под его каблуком. Те времена, когда он ей хотя бы нравился, тоже давно миновали. За минуту до несчастного случая он проявил такую бешеную и устрашающую ненависть к ней, что по логике вещей смерть его не должна была ее особенно взволновать. И тем не менее Рейчел была потрясена. Она дрожала, обнимая себя за плечи, и ощущала холодную пустоту внутри, глубокое чувство потери, объяснить и понять которое не могла. Не горечь, нет. Просто… чувство потери.

Вдалеке послышалось завывание сирен.

Постепенно ей удалось справиться со своим дыханием.

Она все еще дрожала, но уже меньше.

Звуки сирен приближались, становились громче.

Рейчел открыла глаза. Яркое июньское солнце уже не казалось чистым и свежим. Надо всем распростерлась мрачная тень смерти, и утренний свет приобрел едкий желтый оттенок, напоминающий не столько мед, сколько серу.

Сверкая красными огнями, подъехали машина «Скорой помощи» и полицейский седан.

– Рейчел?

Она обернулась и увидела Герберта Тюлемана, адвоката Эрика, с которым она встречалась несколько минут назад. Ей всегда нравился Герб, и он платил ей тем же. Он был похож на доброго дедушку. Его кустистые седые брови сдвинулись сейчас в одну линию.

– Один из моих помощников… возвращался в контору… и все видел. Он сразу же рассказал мне. Бог ты мой!

– Да, – сказала она тупо.

– Бог ты мой, Рейчел…

– Да.

– Это просто… безумие.

– Да.

– Но…

– Да, – снова повторила она.

Рейчел знала, о чем думал Герберт. Не прошло и часа, как она заявила им, что не будет претендовать на большую часть состояния Эрика, а удовлетворится относительным пустяком. Теперь же, поскольку у него не было ни семьи, ни детей от первого брака, все тридцать миллионов и его еще не оцененная доля в компании будут наверняка принадлежать ей.

Глава 2

Охваченная страхом

Сухой, жаркий воздух был наполнен треском полицейских радиоустановок, металлическими голосами диспетчеров и запахом расплавившегося на солнце асфальта.

Медики ничем не могли помочь Эрику Либену, кроме как перевезти его тело в городской морг и оставить там ждать, когда у патологоанатома найдется время им заняться. Поскольку Эрик погиб в катастрофе, по закону полагалось делать вскрытие.

– Тело можно будет забрать через сутки, – сообщил Рейчел один из полицейских.

Пока они составляли краткий отчет, она сидела в полицейской машине. А теперь снова стояла на солнце.

Ее больше не тошнило. Она просто оцепенела.

Санитары погрузили закрытое простыней тело в фургон. В некоторых местах ткань пропиталась кровью.

Герберту Тюлеману казалось, что он должен утешать Рейчел, и он несколько раз предложил ей вернуться к нему в контору.

– Вам надо посидеть, прийти в себя, – говорил он, положив ей руку на плечо. Его доброе лицо сморщилось в сочувственной гримасе.

– Я в полном порядке, Герб. Честно. Немножко потрясена, и все.

– Надо выпить. Вот что вам нужно. У меня есть бутылка «Реми Мартен» в офисе.

– Да нет, спасибо. Полагаю, мне надо будет позаботиться о похоронах, так что предстоит много забот.

Два санитара закрыли задние дверцы фургона и не торопясь пошли к кабине водителя. Теперь уже не было необходимости ни в сирене, ни в красной мигалке. Никакая скорость была не в состоянии помочь Эрику.

– Не хотите коньяку, выпейте кофе, – предложил Герб. – Или просто побудьте со мной немного. Думается, вам сейчас не стоит садиться за руль.

Рейчел ласково коснулась его высохшей щеки. Он проводил уик-энды на яхте, и кожа его огрубела и покрылась морщинами не столько от старости, сколько от морского ветра.

– Спасибо за то, что вы беспокоитесь. Но у меня все нормально. Мне даже стыдно немного, что я все так спокойно воспринимаю. В смысле… не ощущаю скорби.

Он взял ее за руку.

– Не надо стыдиться. Хоть он и был моим клиентом, Рейчел, я всегда знал, что он человек… сложный.

– Да.

– У вас нет причин скорбеть.

– Все равно это неправильно… почти ничего не чувствовать. Ничего.

– Он не просто был сложным человеком, Рейчел. Он еще был дураком, потому что не сознавал, каким сокровищем владеет в вашем лице, и не сделал всего необходимого, чтобы вас удержать.

– Вы такой милый.

– Это правда. Если бы это не было истинной правдой, я бы никогда не позволил себе так говорить о клиенте, тем более о… покойном.

Фургон с телом уехал с места происшествия. Как ни парадоксально, было что-то холодное, напоминающее о зиме в том, как летнее солнце отражалось в его белой поверхности и хроме бамперов, как будто Эрика увозила машина, вырезанная изо льда.

Герб провел Рейчел сквозь толпу зевак, мимо своей конторы, к ее красному «Мерседесу».

– Я могу попросить кого-нибудь отогнать машину Эрика к его дому и поставить в гараж, а потом завезти вам ключи, – предложил Герберт.

– Я вам буду очень признательна, – отозвалась она.

Когда Рейчел села в машину и пристегнула ремень, Герб наклонился к окну:

– Нам придется вскоре поговорить о его имуществе.

– Давайте через несколько дней.

– И насчет компании.

– Несколько дней все будет идти само собой, верно?

– Разумеется. Сегодня понедельник. Как насчет того, чтобы встретиться в пятницу утром? Это даст вам четыре дня, чтобы… прийти в себя.

– Хорошо.

– В десять утра?

– Прекрасно.

– Вы уверены, что доедете?

– Да, – заверила она и действительно добралась до дома без приключений, хотя ей все время казалось, что все это ей снится.

Она жила в Пласеншии, в странном на вид бунгало с тремя спальнями. Соседи были вполне обеспеченные и дружелюбные люди, а сам дом – чрезвычайно уютный и симпатичный: окна от пола до потолка, кушетки под окнами, потолок с кессонами, камин из обожженного кирпича и так далее. Она сразу заплатила полную стоимость, когда переехала сюда в прошлом году, уйдя от Эрика. Этот дом разительно отличался от его особняка в Вилла-Парке, расположенного на акре тщательно ухоженной земли и набитого самой дорогой и современной бытовой техникой. Но Рейчел нисколько не жалела обо всей этой роскоши. Ей куда больше нравился ее маленький домик, и не только потому, что в нем было уютнее и удобнее жить, но и потому, что он не был для нее так связан с неприятными воспоминаниями, как дом в Вилла-Парке.

Она сняла испачканный кровью голубой сарафан. Вымыла лицо и руки, расчесала волосы, немного подкрасилась. Рейчел вообще не злоупотребляла косметикой. Приводя себя в порядок, почувствовала, что постепенно успокаивается. Руки больше не дрожали. И хотя внутри по-прежнему ощущались какая-то пустота и холод, ее перестало трясти.

Переодевшись в строгий темно-серый костюм с бледно-серой блузкой, пожалуй, излишне теплый для жаркого солнечного дня, она позвонила в известную похоронную фирму «Аттисон Бразерз». Убедившись, что они могут принять ее немедленно, поехала прямо в похоронную контору, которая размещалась в величественном здании колониального стиля в Йорба Линде.

Ей никогда раньше не приходилось заниматься похоронами, и она не могла даже представить себе, что в процедуре организации их может быть что-то забавное. Но когда она уселась вместе с Полем Аттисоном в его тихом кабинете с мягким светом, стенами, отделанными темными панелями, и толстым ковром на полу и услышала, как он величает себя «советником в скорби», ей почудился какой-то черный юмор во всей ситуации. Атмосфера была столь печальной и назойливо почтительной, что казалась откровенно нарочитой. Высказанное Аттисоном сочувствие показалось Рейчел, с одной стороны, чересчур гладким, а с другой – громоздким, лишенным эмоций и расчетливым. Но, к своему удивлению, она заметила, что подыгрывает ему, отвечает на его утешения и уверения такими же клише. Она чувствовала себя актрисой, попавшей в дурную пьесу, которую ставит плохой режиссер, и вынужденной повторять деревянные строчки диалога, потому что проще продержаться до конца третьего акта, чем демонстративно удалиться в середине второго. В дополнение к «советнику в скорби», Аттисон называл гроб «вечным пристанищем», а костюм, в который надлежало обрядить покойного, – «последним одеянием». Еще он говорил «подготовка к сохранению» вместо «бальзамирование» и «место упокоения» вместо «могила».

Хотя вся процедура в самом деле носила оттенок черного юмора, Рейчел вовсе не было смешно, когда она после двух с половиной часов общения с Аттисоном покинула похоронную контору и осталась одна в своей машине. В обычной ситуации черный юмор привлекал ее, потому что смехом можно развеять печаль. Но не сегодня. Настроение ее продолжало оставаться подавленным. Пока она занималась разными делами, связанными с похоронами, и позже, когда вернулась домой и звонила друзьям и коллегам Эрика, сообщая печальные новости, она все время пыталась понять, почему же ей так скверно. Это не были печаль или скорбь. Не мысли о вдовстве. Не шок. Не сознание неотвратимого присутствия смерти даже в такой яркий солнечный день. Так что же тогда? Что с ней происходит?

Но позже, к вечеру, она поняла, что не может себя больше обманывать. Надо смотреть правде в глаза. Ее подавленное настроение является следствием страха. Она пыталась отрешиться от того, что должно было случиться, не думать об этом, и на какое-то время ей это удалось, но в глубине души она знала. Знала.

Рейчел прошла по дому, чтобы убедиться, что все окна и двери заперты. Потом опустила жалюзи и задернула шторы.

В половине шестого Рейчел подключила телефон к автоответчику. Начали уже звонить журналисты, желая поговорить с вдовой великого человека, а она ненавидела представителей прессы всех сортов.

В доме было прохладно, и она передвинула регулятор кондиционера. Если не считать его легкого шороха да случайного телефонного звонка до включения автоответчика, в доме стояла абсолютная тишина, такая же, как в овеянном печалью кабинете Аттисона.

Сегодня эта тишина была невыносимой и вызывала у нее мурашки по коже. Рейчел включила стереоприемник и поймала легкую музыку. Минуту она стояла перед большими стереоколонками, раскачиваясь в такт песне, исполняемой Джонни Матисом. Затем усилила звук, чтобы музыку было слышно во всем доме.

На кухне она отломила кусок шоколада от плитки и положила его на белое блюдце. Открыла маленькую бутылку хорошего сухого шампанского. Взяла шоколад, шампанское, бокал и направилась в ванную.

По радио Синатра пел «Дни вина и роз».

Рейчел наполнила ванную такой горячей водой, какую только могла выдержать, добавила туда пахнущего жасмином масла и разделась. И только приготовилась забраться в ванну, как пульс страха, тихо бьющийся в ней, набрал темп и силу. Она закрыла глаза и стала глубоко дышать, пытаясь успокоиться, пытаясь уверить себя, что такое поведение нелепо, но ничего не помогало.

Не одеваясь, она прошла в спальню и достала из верхнего ящика прикроватного столика пистолет тридцать второго калибра. Проверила, полностью ли он заряжен. Сняв с обоих предохранителей, принесла пистолет в ванную комнату и положила в углубление в голубом кафеле на краю ванны, рядом с шампанским и шоколадом.

Энди Уилльямс пел «Лунную реку».

Поморщившись, Рейчел вошла в ванну и села так, чтобы вода достигала до верха грудей. Сначала ей было очень горячо. Затем она стала привыкать. Тепло действовало успокаивающе, доставало до костей и наконец растворило холод, который мучил ее с того момента, как Эрик ринулся под колеса грузовика почти семь с половиной часов назад.

Она надкусила шоколад, совсем немного, с самого края, и почувствовала, как он медленно тает на языке.

Рейчел старалась ни о чем не думать. Старалась просто наслаждаться горячей ванной. Просто плыть по течению. Просто «быть».

Откинулась назад, получая удовольствие от вкуса шоколада на языке и аромата жасмина в поднимающемся пару.

Минуты через две она открыла глаза и налила в бокал шампанского из ледяной бутылки. Его свежий вкус превосходно сочетался с шоколадом и грустными, меланхоличными строчками из песни «Удачный выдался год» в исполнении Фрэнка Синатры.

Для Рейчел этот ритуал расслабления был важной частью дня, может быть, самой важной. Иногда вместо шоколада она грызла кусочек сыра, а вместо шампанского пила «Шардоне». Иногда это была просто бутылка очень холодного пива – «Хейнекен» или «Бен» – и горсть орехов, купленных в дорогом магазине в Коста Месе. Что бы это ни было, ела и пила она медленно, наслаждаясь каждым глотком и кусочком, их вкусом и запахом.

Она являлась человеком «сегодняшнего дня».

По классификации Бена Шэдвея, который, по мнению Эрика, был любовником Рейчел, все люди делятся на четыре категории: сегодняшнего, вчерашнего, завтрашнего дня и всесторонние. Тех, кто нацелен в будущее, мало интересует прошлое и настоящее. Это люди беспокойные, старающиеся заглянуть в завтра, чтобы разузнать, какая катастрофа или неразрешимая проблема их ждет. Хотя есть среди них и просто беспомощные мечтатели, непонятно почему уверенные, что им предстоит великое будущее, каким бы оно ни было. Среди них имеются также трудоголики, верящие, что в будущем можно всего добиться, если целиком посвятить себя делу.

Эрик относился именно к этой категории. Все время о чем-то размышлял и всегда стремился к разрешению трудных задач и новым свершениям. Прошлое ему надоело, а те черепашьи темпы, с которыми иногда двигалось настоящее, раздражали.

Человек сегодняшнего дня, напротив, тратит большую часть своей энергии и таланта на радости и несчастья настоящего момента. Многие из таких людей просто лежебоки, они слишком ленивы, чтобы думать о завтрашнем дне или готовиться к нему. Невезение застает их врасплох, поскольку они никак не хотят понять, что умиротворение настоящего не будет длиться вечно. Когда же они сталкиваются с несчастьем, то впадают в жуткую депрессию, поскольку не способны к таким действиям, которые когда-нибудь в будущем могут вызволить их из беды. Но среди них есть и трудолюбивые, целенаправленные люди, которые великолепно выполняют текущую работу. К примеру, высококвалифицированный краснодеревщик обязательно должен быть человеком сегодняшнего дня, то есть не ждать с нетерпением, когда мебель будет окончательно собрана, а обратить все свое внимание и старание на тщательную и любовную отделку самых мельчайших деталей, каждой ножки и подлокотника, каждого ящика и ручки, получая удовольствие от самого процесса созидания, а не от результата этого процесса.

Если верить Бену, люди сегодняшнего дня способны скорее найти очевидное решение проблем, чем другие, поскольку их не занимает, что было или что могло бы быть, а только что есть. Они также наиболее чувственно связаны с физическими реалиями жизни и потому наиболее восприимчивы и способны получать больше подлинного удовольствия, чем десяток люде» вчерашнего или завтрашнего дня.

– Ты лучший вариант человека сегодняшнего дня, – сказал ей Бен, когда они ужинали в китайском ресторанчике «Чайниз Дак». – Ты готовишься к будущему, но никогда не делаешь это за счет сегодня. И ты так очаровательна в своем стремлении оставить прошлое прошлому.

Она тогда ответила:

– Да ладно тебе, ешь лучше свой му гу гай пэн.

По существу, то, что сказал тогда Бен, было правдой. После того как она ушла от Эрика, Рейчел прослушала пять курсов по менеджменту, поскольку хотела открыть свое маленькое дело. Возможно, магазинчик одежды для преуспевающих женщин. Такое место, где можно что-то узнать и получить удовольствие, магазинчик, о котором люди стали бы говорить, потому что там можно не только купить хорошую одежду, но и набраться опыта. Ведь она закончила Калифорнийский университет, где специализировалась в драматическом искусстве и получила степень бакалавра как раз перед тем, как познакомиться с Эриком на каком-то университетском мероприятии. И хотя ей вовсе не хотелось стать актрисой, у нее были большие способности художника по костюмам и оформлению сцены, что могло бы ей помочь в создании необычного интерьера в ее будущем магазине и выборе товара для продажи. Однако пока дело не дошло ни до получения степени магистра, ни до выбора конкретного бизнеса. Все ее корни были в настоящем, и она продолжала набираться знаний и идей, терпеливо ожидая момента, когда ее планы как бы выкристаллизуются сами собой. Что же касается прошлого, то ведь, размышляя о прошлых удовольствиях, имеешь шанс упустить удовольствия сегодняшние, а горевать о былых несчастьях и неудачах – пустая трата времени и сил.

С наслаждением нежась в горячей ванне, Рейчел вдохнула пахнущий жасмином воздух.

Она негромко подпевала Матису, который пел «Я увижу тебя».

Снова откусила кусочек шоколада. Отпила глоток шампанского.

Попыталась расслабиться, плыть по течению, наслаждаться ощущением легкого опьянения в лучших калифорнийских традициях.

На какое-то время ей удалось обмануть себя и сделать вид, что она чувствует себя легко и свободно, пока не раздался звонок в дверь. Как только, перекрывая звуки музыки, зазвенел звонок, Рейчел выпрямилась, сердце ее бешено заколотилось, и она схватила пистолет так резко, что опрокинула бокал с шампанским.

Она вылезла из ванны, надела голубой халат и, держа пистолет сбоку дулом вниз, медленно прошла через полутемный дом к парадной двери. От одной мысли, что на звонок придется открыть, ее охватил ужас. В то же время ее как магнитом тянуло к двери, словно в трансе или под гипнозом.

Рейчел задержалась около приемника и выключила его. В наступившей тишине было что-то зловещее.

В холле она остановилась, заколебавшись и положив руку на ручку двери, и тут звонок раздался снова. В двери не было ни окошка, ни глазка. Рейчел давно собиралась поставить специальную камеру перед входом, чтобы можно было разглядеть посетителя, и сейчас остро пожалела, что затянула с этим. Она стояла, уставившись на темный дуб двери, как будто надеялась, что каким-то чудом обретет способность видеть сквозь нее и узнать, кто пришел. Она не могла унять охватившей ее дрожи.

Никогда еще Рейчел не встречала посетителя с таким всепоглощающим, а главное, необъяснимым ужасом.

Хотя, возможно, это было не совсем правдой. Глубоко в душе, а может даже, не так ужи глубоко, она точно знала, почему боится. Но ей не хотелось признаваться даже самой себе, что вызывало ее страх, как будто это признание могло превратить ужасную вероятность в убийственную реальность.

Снова раздался звонок.

Глава 3

Просто исчез

Бен Шэдвей услышал новость о внезапной смерти доктора Эрика Либена по радио по дороге домой из своей конторы в Тастине. Он затруднился бы со всей определенностью сказать, как отнесся к этому. Потрясен, да. Но не огорчен, хотя мир потерял потенциально великого человека. Либен был, несомненно, умен, даже гениален, но отличался надменностью и самоуверенностью и был, пожалуй, опасен.

Скорее всего Бен почувствовал облегчение. Он боялся, что Эрик, убедившись, что ему никогда не удастся вернуть свою жену, причинит ей какой-либо вред. Этот человек терпеть не мог проигрывать. Была в нем какая-то темная ярость, которой он давал выход, с головой погружаясь в работу; но сейчас, когда он чувствует себя глубоко униженным из-за того, что Рейчел его отвергла, эта ярость может вырваться наружу…

У Бена был радиотелефон в машине – тщательно отреставрированном «Тандерберде» 1956 года, белом снаружи и голубом внутри, – и он немедленно позвонил Рейчел. У нее работал автоответчик, и она не сняла трубку, когда он назвал себя.

У светофора на углу Семнадцатой улицы и Ньюпорт-авеню он поколебался и повернул налево, вместо того чтобы ехать к себе домой, в Ориндж-Парк-Эйнез. Может, Рейчел сейчас и нет дома, но ведь вернется же она когда-нибудь, и ей может понадобиться помощь. И он направился к ее дому в Пласеншии.

Лобовое стекло машины было все в солнечных бликах, образующих затейливый узор, когда Бен проезжал в неровной тени нависающих над дорогой деревьев. Он выключил радио и поставил пленку с записью Гленна Миллера. Сидя в машине, мчащейся под ярким калифорнийским солнцем под звуки «Нитки жемчуга», он подумал, что невозможно себе представить, что кто-то может умереть в такой золотистый день.

По своей собственной классификации Бен Шэдвей был человеком вчерашнего дня. Старые фильмы ему нравились больше, чем новые. Де Ниро, Стрип, Гир Филд, Траволта и Пени интересовали его куда меньше, чем Богарт, Бэкалл, Гейбл, Ломбард, Трейси, Хепберн, Кэри Грант, Уильям Поуэл и Мирна Лой. Любимые его книги были написаны в двадцатые, тридцатые и сороковые годы: лихо закрученные романы Чандлера, Хэммета и Джеймса М. Кейна, а также ранние романы о Ниро Вульфе. В музыке он предпочитал свинг: Томми и Джимми Дорси, Гарри Джеймс, Дюк Эллингтон, Гленн Миллер и несравненный Бенни Гудман.

Для отдохновения он строил действующие модели паровозов из специальных наборов и коллекционировал все, что имело отношение к железной дороге. Нет другого хобби, так наполненного ностальгией или более подходящего для человека вчерашнего дня, чем коллекционирование поездов.

Однако он не был полностью поглощен прошлым. В двадцать четыре года Бен приобрел лицензию на торговлю недвижимостью и к тридцати одному году организовал собственную брокерскую контору. Теперь же, когда ему исполнилось тридцать семь, у него было уже шесть контор, в которых работали тридцать агентов Своим успехом он был отчасти обязан тому, что относился к своим служащим и клиентам с заботой и старомодной вежливостью, которые так редки и потому привлекательны в нашем сегодняшнем мире – стремительном, резком и непостоянном.

В последнее время не только работа отвлекала Бена от железных дорог, старых фильмов, музыки в стиле свинг и его общей погруженности в прошлое. В его жизни появилась Рейчел Либен, рыжеволосая, зеленоглазая, длинноногая, стройная Рейчел Либен.

Она казалась ему одновременно простой и милой соседской девушкой и одной из элегантных красавиц из фильмов тридцатых годов, неким гибридом между Грейс Келли и Кэрол Ломбард. Она отличалась мягким характером. Была умницей с чувством юмора. Иными словами, олицетворяла собой все, о чем Бен Шэдвей когда-либо мечтал. Поэтому ему страстно хотелось залезть с ней в машину времени, отправиться назад в сороковые годы, купить билеты в отдельное купе в поезде «Суперчиф» и пересечь страну по железной дороге, занимаясь любовью все три тысячи миль под мерный перестук колес.

Она обратилась в его контору по торговле недвижимостью с просьбой помочь ей подыскать дом, но домом их отношения не ограничились. В течение последних пяти месяцев они часто встречались. Поначалу Бен был очарован ею, как любой нормальный мужчина может быть очарован необыкновенно привлекательной женщиной, заинтригованный мыслью о том, каков будет вкус ее губ на его губах, восхищенный гладкостью ее кожи, стройностью ее ног и линией ее груди и бедер. Но вскоре после их знакомства его начал не меньше привлекать в ней острый ум и доброе сердце. Его восхищала в Рейчел ее способность получать не меньшее удовольствие от красивого заката или изящной игры теней, чем от обеда из семи блюд за сто долларов в лучшем ресторане страны. Желание просто иметь ее скоро сменилось у Бена влюбленностью. А где-то в последние два месяца, трудно сказать, когда именно, эта влюбленность перешла в любовь.

Бен был почти уверен, что Рейчел отвечает ему взаимностью. Они еще ни разу не говорили о своих чувствах. Но он ощущал любовь в нежности ее прикосновений и во взгляде, который иногда ловил на себе.

Они любили друг друга, но до постели дело еще не дошло. Хотя Рейчел и была человеком сегодняшнего дня и обладала завидным умением извлекать удовольствие из каждой прожитой минуты, она вовсе не была легкодоступной. Бен сознавал, что она не хочет торопиться. Медленно развивающийся роман давал ей возможность понять и почувствовать каждый нюанс в их постепенно крепнущих отношениях, а их будущая близость только выиграет от этой отсрочки.

Он готов был предоставить ей столько времени, сколько нужно. Прежде всего он чувствовал, как с каждым днем растет желание, получая острое удовольствие от размышлений о том, какой великолепной и всепоглощающей будет их любовь, когда они наконец уступят своему влечению. С помощью Рейчел он стал понимать, что если бы они с первых дней романа очертя голову ринулись в постель, уступив своим животным инстинктам, то украли бы сами у себя массу сегодняшних невинных удовольствий.

Кроме того, будучи вообще человеком прошлого, Бен отличался старомодным отношением и к подобным вопросам и предпочитал не прыгать сразу в койку за быстрым и легким удовлетворением. Ни он, ни Рейчел не были девственниками, но он получал эмоциональное и духовное удовлетворение, да и, черт побери, эротическое тоже, от ожидания, пока многочисленные нити, связывающие их, переплетутся в тесный клубок, и секс станет кульминацией их отношений.

Он припарковал свою машину рядом с красным «Мерседесом» Рейчел, который она даже не потрудилась поставить в гараж.

С одной стороны бунгало росла густая бугенвиллея, усыпанная красными цветами и закрывающая часть крыши. При помощи узорчатой решетки она образовывала зелено-красный навес над парадным входом.

Бен стоял в прохладной тени бугенвиллеи, а солнце грело ему спину. Он нажал уже десяток раз на звонок и чем дольше звонил, тем больше беспокоился, почему она так долго не открывает.

В доме играла музыка. Неожиданно она смолкла.

Когда наконец Рейчел открыла дверь, она не сняла предохранительной цепочки и смотрела на него сквозь узкую щель. Узнав его, она улыбнулась, и эта улыбка показалась Бену скорее улыбкой облегчения, чем радости.

– О, Бенни, я так рада, что это ты.

Она сняла цепочку и впустила его в дом. Она была босиком, в шелковом купальном халате, туго затянутом на талии, а в руке держала пистолет.

Он удивленно спросил:

– А это зачем?

– Я не знала, кто это, – ответила Рейчел, включив систему сигнализации и кладя пистолет на маленький столик в холле. Заметив, что Бен нахмурился, поняла, что ее объяснение несерьезно, и добавила: – Да я не знаю. Наверное, я просто немного не в себе.

– Я услышал про Эрика по радио. Несколько минут назад.

Рейчел обняла его. Ее волосы были слегка влажными, кожа сладко пахла жасмином, а дыхание отдавало шоколадом. Бен понял, что она, судя по всему, принимала ванну так, как она любила, – долго и с удовольствием.

Прижав ее к себе, он почувствовал, что она дрожит.

– По радио сказали, что ты при этом присутствовала, – добавил он.

– Да.

– Мне очень жаль.

– Это было ужасно, Бенни. – Она теснее прижалась к нему. – Мне никогда не забыть этот звук, когда грузовик его ударил. Или как он катился по мостовой. – Она вздрогнула.

– Успокойся. – Он прижался щекой к ее мокрым волосам. – Необязательно об этом говорить.

– Да нет, мне надо об этом говорить, – возразила она, – если я хочу когда-нибудь все забыть.

Бен взял ее за подбородок, приподнял ее прелестное лицо, приблизив его к себе, и нежно поцеловал. Ее губы еще сохранили вкус шоколада.

– Ладно, – он погладил ее по плечу, – давай сядем, и ты мне все расскажешь.

– Запри дверь, – попросила она.

– Да все в порядке, – заметил он, направляясь внутрь дома.

Но Рейчел остановилась, отказываясь идти дальше.

– Запри дверь, – настойчиво повторила она. Удивившись, он вернулся и закрыл дверь.

Она взяла пистолет со столика и пошла в гостиную, держа его в руке.

Что-то не так, что-то есть еще, помимо смерти Эрика, но Бен не мог понять, что именно.

В гостиной было полутемно, поскольку Рейчел задернула все занавески. Что тоже удивило его. Она обычно любила солнце, любила нежиться в его лучах с томностью кошки, лежащей на теплом подоконнике. До сегодняшнего дня он никогда не видел в этом доме задернутых занавесей.

– Не трогай, пусть будет так, – остановила его Рейчел, когда он направился к окнам.

Она зажгла единственную лампу и села в угол мягкого персикового дивана, освещенная ее янтарным светом. Комната была обставлена в современном стиле в персиковых и темно-синих тонах, светильники – бронзовые, кофейный столик – бронза и стекло. Ее голубой халат прекрасно гармонировал с интерьером.

Она положила пистолет на столик рядом с лампой. Поближе к правой руке.

Бен принес шоколад и шампанское из ванной комнаты и подал ей. В кухне он взял еще бутылку холодного шампанского и бокал для себя. Когда он вернулся в гостиную, Рейчел сказала:

– Наверное, это неправильно. Я про шампанское и шоколад. Как будто я праздную его смерть.

– Ну, если вспомнить, каким он был подонком в отношении тебя, может, и есть повод отпраздновать.

Она решительно покачала головой.

– Нет. Смерть никогда не может служить поводом для праздника, Бенни. Вне зависимости от обстоятельств. Никогда.

Но она машинально провела кончиками пальцев вдоль бледного, тонкого, еле заметного шрама длиной в три дюйма на правой стороне лица вдоль подбородка. Год назад, пребывая в отвратительном настроении, Эрик швырнул в нее бокалом с виски. Он промахнулся, но острый осколок рикошетом задел ее по щеке. Потребовалось пятнадцать маленьких швов, наложенных мастером своего дела, чтобы избежать заметного шрама. В тот день она и ушла от него. Эрик никогда не сможет больше навредить ей. Хотя бы подсознательно, но она должна чувствовать облегчение от его смерти.

Замолкая время от времени, чтобы отпить глоток шампанского, Рейчел рассказала Бену об утренней встрече в адвокатской конторе и последующем столкновении на улице, когда Эрик схватил ее за руку и, казалось, готов был ударить. Она подробно рассказала о несчастном случае и ужасном состоянии тела, как будто ей было необходимо облечь все увиденное в слова, чтобы освободиться от страшного видения. Рассказала она и о своих хлопотах по поводу похорон, и, пока говорила, руки дрожали все меньше и меньше.

Бен сидел близко к ней, повернувшись, чтобы видеть ее лицо, и положив руку ей на плечо. Иногда он принимался ласково массировать ей шею или гладить ее роскошные медного цвета волосы.

– Тридцать миллионов долларов, – заметил он, когда Рейчел замолчала, и покачал головой, удивляясь иронии судьбы, подарившей этой женщине все, когда она соглашалась на столь малое.

– Честно, мне эти деньги не нужны, – сказала она. – Я уже подумываю, не отдать ли мне их. Во всяком случае, большую часть.

– Они твои, и ты можешь делать с ними все, что пожелаешь, – улыбнулся он. – Только не принимай решения сейчас, чтобы не пожалеть потом.

Нахмурившись, Рейчел посмотрела на бокал с шампанским, который держала обеими руками.

– Конечно, он пришел бы в бешенство, если бы узнал, что я их отдала.

– Кто?

– Эрик, – тихо ответила она.

Бену показалось странным, что ее беспокоит реакция Эрика на ее поступок. Она явно еще не пришла полностью в себя после пережитого потрясения.

– Подожди, дай себе время привыкнуть к ситуации.

Она вздохнула и кивнула головой.

– Который час?

Бен взглянул на часы.

– Без десяти семь.

– Я уже позвонила многим, рассказала, что случилось, сообщила о похоронах. Но нужно еще связаться по крайней мере с тридцатью или сорока людьми. Близких родственников у него не было, только несколько двоюродных сестер и братьев. И тетка, которую он терпеть не мог. И друзей всего несколько человек. Он совсем не умел завязывать дружеские отношения. Зато, как ты знаешь, куча коллег. Господи, сколько еще надо сделать.

– У меня радиотелефон в машине, – заметил Бен. – Я могу тебе помочь со звонками. Тогда мы быстро управимся.

Она слегка улыбнулась.

– И как же это будет выглядеть – дружок жены помогает ей известить скорбящих?

– Зачем им знать, кто я такой? Могу просто сказать, что я друг семьи.

– Поскольку от семьи осталась одна я, то это будет правдой, и ты мой лучший друг на всем свете, Бенни.

– Больше чем друг.

– О да.

– Надеюсь, намного больше.

– И я надеюсь, – проговорила Рейчел.

Она поцеловала его и на мгновение положила голову ему на плечо.

К половине девятого, когда они обзвонили всех друзей и коллег Эрика, Рейчел неожиданно почувствовала, что голодна.

– После такого дня и всего, что мне пришлось увидеть… не слишком ли жестокосердно испытывать голод?

– Конечно, нет, – мягко заверил ее Бен. – Жизнь продолжается, малыш. Живые должны жить. Более того, я где-то читал, что у свидетелей внезапной и насильственной смерти резко повышается аппетит в последующие дни и недели.

– Доказывают сами себе, что они живы.

– Бьют во все колокола.

– Боюсь, у меня насчет ужина слабовато, – сказала она. – Найдется кое-что для салата. Можем сварить лапшу. И открыть банку рагу в соусе.

– Настоящий пир, достойный короля.

Рейчел принесла пистолет с собой в кухню и положила на стол рядом с микроволновой печью.

Она заранее закрыла жалюзи. Плотно-плотно. Бену нравился вид из этих окон – заросший зеленью двор, клумбы с цветущими азалиями и кустистые индийские лавровые деревья. Стена, огораживающая двор, была полностью закрыта буйной желтой и красной бугенвиллеей. Он потянулся к ручке, чтобы открыть жалюзи.

– Пожалуйста, не надо, – попросила она. – Так лучше, уютнее.

– Но ведь никто не может заглянуть сюда со двора. Там и стена, и калитка.

– Пожалуйста.

Он оставил жалюзи в покое.

– Чего ты так боишься, Рейчел?

– Боюсь? Я не боюсь.

– А пистолет?

– Я же говорила: я не знала, кто за дверью, и поскольку сегодня такой тяжелый день…

– Но теперь ты знаешь, что это был я.

– Да.

– Со мной ты справишься и без пистолета. Пообещаешь поцеловать раз-другой, и я буду паинькой.

Она улыбнулась.

– Наверное, мне надо отнести его в спальню, он там обычно лежит. А ты что, нервничаешь?

– Нет, но я…

– Вот начнем стряпать, и я его уберу, – пообещала Рейчел, но что-то было в ее тоне, что делало это заявление не столько похожим на обещание, сколько на попытку потянуть время.

Хотя Бен и был заинтригован и чувствовал себя слегка не в своей тарелке, он решил не давить на нее и ничего больше не сказал.

Пока он выкладывал рагу в маленькую миску, она поставила на плиту большую кастрюлю с водой. Они вместе принялись нарезать листья салата, сельдерей, помидоры, лук и маслины для салата.

Пока они работали, разговор вертелся в основном вокруг итальянской кухни. В их беседе не было привычной легкости, возможно, потому, что они изо всех сил старались делать вид, что у них легко на душе, и не думать о смерти.

Рейчел почти не поднимала глаз от овощей, работая с присущей ей естественной сосредоточенностью. Каждый отрезанный ею кусочек сельдерея был точно той же величины, что и предыдущие, как будто симметрия являлась необходимым свойством хорошего салата и улучшала его вкус. Бен, неравнодушный к ее красоте, делил свое внимание поровну между нею и работой. Несмотря на то что ей было почти тридцать, выглядела она на двадцать, хотя и отличалась элегантностью и осанкой дамы высшего света, не один год изучавшей на практике все то, что составляет подлинное изящество. Ему никогда не надоедало смотреть на нее. И не в том было дело, что она возбуждала его. Каким-то магическим, непостижимым образом она давала ему возможность расслабиться и увериться, что все хорошо в этом лучшем из миров и что впервые в своей жизни он по-настоящему счастлив и может надеяться, что это счастье будет длиться долго.

Неожиданно Бен положил нож, которым резал помидор, взял нож из руки Рейчел и отложил его в сторону, повернул ее лицом к себе, притянул, обнял и крепко поцеловал. Теперь на ее мягких губах был вкус не шоколада, а шампанского. От нее еще исходил слабый запах жасмина, но его уже перебивал присущий только ей чистый и приятный аромат. Он медленно провел руками вниз по впадине ее спины, ощущая упругие, точеные контуры ее тела под тонким шелком халата. Под халатом на ней ничего не было. Бен почувствовал, как его теплые руки становятся все горячее, как бы передавая ее жар через тонкую ткань его собственному телу.

На мгновение она прижалась к нему, словно в отчаянии, словно она одна в бушующем море, а он спасательный плот. Она вцепилась в него, влилась пальцами в его плечи. Затем этот момент прошел, она расслабилась, и ее руки стали гладить и ласкать его спину и плечи. Ее рот приоткрылся, дыхание участилось, поцелуй стал более страстным.

Он чувствовал, как ее грудь прижимается к его груди. Его руки, как будто действуя независимо от него, становились все более нетерпеливыми. Раздался телефонный звонок.

Бен сразу вспомнил, что они забыли поставить аппарат на автоответчик, когда закончили обзванивать людей с сообщением о смерти Эрика и похоронах.

– Черт, – пробормотала Рейчел, отстраняясь.

– Я отвечу.

– Наверное, еще один репортер.

Он снял трубку настенного телефона около холодильника. Но то был вовсе не репортер. Звонил Эверетт Корделл, главный патологоанатом Санта-Аны, и звонил он из морга. Тут возникла серьезная проблема, он хотел бы поговорить с миссис Либен.

– Я друг семьи, – заявил Бен. – Я отвечаю вместо нее на телефонные звонки.

– Я хотел бы поговорить с ней лично, – настаивал патологоанатом. – Дело срочное.

– Вы же должны понять, какой тяжелый день был сегодня у миссис Либен. Боюсь, вам придется поговорить со мной.

– Но ей необходимо приехать сюда, – жалобно проговорил Корделл.

– Куда сюда? В морг? Сейчас?

– Да. И чем скорее, тем лучше.

– Зачем?

Корделл поколебался, потом ответил:

– Все это неприятно и непонятно, и, конечно же, рано или поздно все объяснится, думаю, что скоро, но… ну, дело в том, что мы не можем найти тело Эрика Либена.

Уверенный, что он не так понял, Бен переспросил:

– Не можете найти?

– Ну… возможно, не туда положили, – нервничая, объяснил Корделл.

– Возможно?

– Или… украл кто-то.

Бен выяснил кое-какие подробности, положил трубку и повернулся к Рейчел. Она стояла, обхватив себя руками, как будто ей внезапно стало ужасно холодно.

– Ты сказал, из морга?

Бен утвердительно кивнул.

– Эти бестолковые бюрократы, судя по всему, потеряли труп.

Рейчел побледнела, в глазах появилось загнанное выражение. Но почему-то казалось, что эти дикие новости ее вовсе не удивили.

У Бена появилось странное чувство, что она весь вечер ждала именно этого звонка.

Глава 4

Внизу, где хранят мертвых

Идеальный порядок в офисе патологоанатома говорил о том, что Эверетт Корделл – человек, помешанный на аккуратности. Никаких бумаг, книг или папок на столе. Только регистрационный журнал – новый, чистый, без помарок. Стакан с карандашами и ручками, нож для разрезания писем и фотографии его семьи в серебряных рамках – на своих раз и навсегда определенных местах. На полках за письменным столом – сотни две-три книг в таком превосходном состоянии и так ровно поставленные, что казались нарисованными на стене. Его дипломы и две анатомические схемы развешаны по стенам настолько ровно, что так и виделся Корделл с линейкой и угольником в руках, каждое утро тщательно проверяющий, насколько правильно они висят.

Об одержимости Корделла чистотой и порядком можно было судить и по его наружности. Высокий, пожалуй, излишне худой, лет около пятидесяти, с резкими чертами аскетического лица и ясными карими глазами. Идеальная стрижка, ни один волосок не выбивается. Руки с длинными пальцами – кости, обтянутые кожей. Белая рубашка выглядит так, будто ее пять минут назад выстирали, а стрелки на темно-коричневых брюках такие острые, что почти сверкают в свете ламп.

Усадив Рейчел и Бена на темные соснового дерева стулья с темно-зелеными сиденьями, Корделл обошел стол и уселся на свой собственный стул.

– Я очень огорчен, миссис Либен, что мне приходится добавлять еще и этот груз к тому, что вам пришлось сегодня пережить. Это ужасно. Я еще раз прошу прощения и приношу вам мои глубочайшие соболезнования, хотя и понимаю: что бы я ни говорил, дело от того не станет менее неприятным. Вы хорошо себя чувствуете? Может быть, вам дать стакан воды или что-нибудь еще?

– Не беспокойтесь, – ответила Рейчел, хотя не могла вспомнить, когда бы чувствовала себя хуже.

Бен протянул руку и ободряюще сжал ее плечо. Милый, надежный Бенни. Она была рада, что он с ней. Ростом в пять футов одиннадцать дюймов и весом в сто пятьдесят фунтов, он не казался физически сильным человеком. Шатен, карие глаза, приятное, но довольно обычное лицо. Такого не выделишь в толпе, а на вечеринке и вовсе можно не заметить. Но когда он начинал говорить мягким и выразительным голосом, или двигался с естественной грацией, или просто пристально смотрел на тебя, сразу становилось ясно, что он человек душевный и умный. Все было бы куда проще, будь Бенни на ее стороне, но ей не хотелось вовлекать его в эту историю.

– Я бы хотела понять, – обратилась Рейчел к патологоанатому, – что произошло.

Но в душе она боялась, что знает больше, чем Корделл.

– Я буду предельно откровенен, миссис Либен, – начал тот. – Нет никакого смысла что-то скрывать. – Он вздохнул и покачал головой, как будто не мог поверить, что вся эта путаница действительно имеет место. Потом он моргнул, нахмурился и повернулся к Бену: – Вы часом не адвокат миссис Либен?

– Просто старый друг, – ответил Бен.

– В самом деле?

– Я здесь для моральной поддержки.

– Надеюсь, мы обойдемся без юристов, – заметил Корделл.

– Я совершенно не собираюсь советоваться с адвокатом, – уверила его Рейчел.

Патологоанатом мрачно кивнул, явно сомневаясь в ее искренности. И продолжал рассказывать:

– Я обычно в офисе в это время не бываю. – Был понедельник, половина десятого вечера. – Если неожиданно много работы и надо делать вскрытия в позднее время, я, как правило, поручаю их своим помощникам. Исключения делаются только тогда, когда покойный – лицо выдающееся или является жертвой убийства при особо непонятных и сложных обстоятельствах. В подобных случаях, поскольку они привлекают пристальное внимание общественности – печати и политиков, я предпочитаю не сваливать этот груз на моих подчиненных и, если требуется делать вскрытие вечером, остаюсь после работы. Ваш муж, вне сомнения, был выдающейся личностью.

Поскольку он ждал реакции, Рейчел кивнула. Говорить она боялась. С той минуты, как она узнала, что тело исчезло, страх то захватывал ее целиком, то слегка отступал, но в данный момент достиг верхней отметки.

– Тело было доставлено и помещено в морг сегодня в 12 часов 14 минут, – продолжал Корделл. – Поскольку мы и так отставали от графика, а у меня было намечено выступление, я распорядился, чтобы мои подчиненные делали вскрытия по порядку поступления трупов, а вашим мужем намеревался заняться сам вечером в половине седьмого. – Он коснулся пальцами висков, слегка помассировал их и поморщился, как будто одно воспоминание об этих событиях причиняло ему страшную головную боль. – К этому времени был подготовлен операционный зал, и я послал помощника в морг за телом доктора Либена… но труп не смогли найти.

– Может быть, не туда положили?

– Пока я тут работаю, такое случалось исключительно редко, – заявил Корделл с оттенком гордости в голосе. – Ив тех редких случаях, когда труп был не на положенном ему месте, не в том ящике или оставлен на каталке с неверной биркой, нам всегда удавалось его обнаружить меньше чем за пять минут.

– А сегодня вы его не нашли, – заключил Бен.

– Мы почти час искали. Везде. Абсолютно везде, – теперь Корделл говорил с явным отчаянием. – Это просто дико. Такого не может быть. Особенно если учесть наши меры предосторожности.

Рейчел внезапно заметила, что костяшки ее пальцев, сжимающих сумочку на коленях, заострились и побелели. Она попыталась расслабить руки, сложила их. Закрыла глаза и наклонила голову, боясь, что Бенни и Корделл прочтут в них чудовищную правду, и надеясь, что они подумают, будто она так реагирует на ужасные события, которые привели их сюда.

Из своей собственной внутренней темноты она услышала, как Бен спросил:

– Доктор Корделл, а не могло так случиться, что тело доктора Либена по ошибке отправили в частный морг?

– Еще в начале дня мы получили сообщение, что похоронами будет заниматься фирма «Аттисон Бразерз», потому мы немедленно позвонили им, когда обнаружили, что тело исчезло. Мы полагали, что они приехали за доктором Либеном, а дневной дежурный в морге по ошибке выдал труп без разрешения, до вскрытия. Но они сказали, что не приезжали, а наоборот, ждут звонка от нас, и покойного у них нет.

– Я хочу сказать, – перебил Бен, – что, возможно, тело доктора Либена было выдано другому похоронному бюро, чьи служащие приехали забрать кого-то другого.

– Мы в срочном порядке проверили такую возможность, могу вас уверить. После прибытия тела доктора Либена в 12 часов 14 минут мы выдали частным моргам четыре трупа. Мы отправили во все эти морги своих служащих, чтобы проверить личность усопших и убедиться, что никто из них не является доктором Либеном. Так и случилось.

– Тогда что, по-вашему, могло с ним произойти?

Закрыв глаза, Рейчел слушала этот жуткий разговор, и постепенно ей стало казаться, что она спит и слышит всего лишь фантомные голоса персонажей какого-то кошмарного сна.

– Каким бы диким это ни казалось, – проговорил Корделл, – но мы вынуждены заключить, что тело было украдено.

Рейчел тщетно пыталась избавиться от отвратительных видений, возникающих в ее воображении.

– Вы известили полицию? – спросил Бен.

– Да, мы связались с ней, как только убедились, что кража является единственным разумным объяснением. Полицейские сейчас внизу, в морге, и, разумеется, они хотят поговорить с вами, миссис Либен.

С той стороны, где сидел патологоанатом, все время раздавался тихий, ритмичный, скрежещущий звук. Рейчел открыла глаза и увидела, что Эверетт Корделл нервным движением вынимает и вкладывает в чехол нож для разрезания бумаги. Она снова закрыла глаза.

– Разве ваши меры безопасности настолько ненадежны, что любой человек с улицы может сюда войти и стащить труп?

– Разумеется, нет. Такого никогда раньше не случалось. Говорю же вам, это невероятно. Ну, конечно, настойчивый человек, возможно, найдет способ провести нашу охрану, но, уверяю вас, это совсем не просто. Совсем не просто.

– Но не невозможно, – заметил Бен.

Скрежещущий звук смолк. Раздались другие, по коим Рейчел заключила, что патологоанатом скорее всего двигает по столу серебряные рамки с фотографиями.

Она попыталась сосредоточиться на этом образе, чтобы избавиться от диких сцен, которые, к ее ужасу, преподносило ей разыгравшееся воображение.

– Я предлагаю вам обоим спуститься со мной вниз в морг, чтобы вы своими глазами увидели, насколько надежна наша охрана и как трудно было бы пройти сквозь нее. Миссис Либен, в состоянии ли вы?..

Рейчел открыла глаза. Бен и Корделл смотрели на нее с беспокойством. Она утвердительно кивнула.

– Вы уверены? – спросил Корделл, поднимаясь из-за стола и подходя к ней, – Пожалуйста, поймите, я вовсе не настаиваю. Но мне лично было бы неизмеримо легче, если бы вы сами убедились, насколько мы осторожны и с какой ответственностью относимся к своим обязанностям.

– Со мной все в порядке, – проговорила Рейчел. Сняв микроскопическую пылинку, обнаруженную на рукаве, патологоанатом направился к двери.

Рейчел встала со стула и повернулась, чтобы последовать за ним, но тут у нее неожиданно закружилась голова. Она пошатнулась.

Бен придержал ее за руку.

– В этом осмотре нет никакой необходимости.

– Есть, – мрачно возразила она. – Есть. Мне нужно увидеть. Мне нужно знать.

Бен как-то странно посмотрел на нее, но она постаралась не встретиться с ним взглядом. Он понимал, что здесь что-то не так, что есть что-то еще, кроме смерти и исчезновения Эрика, но не знал, что именно. И испытывал откровенное любопытство.

Рейчел явно решила скрывать свое беспокойство и не вовлекать его во всю эту кошмарную историю. Но способность обманывать отнюдь не являлась одним из ее талантов, и она понимала, что Бен, едва войдя в дом, догадался, что она напугана. Бедняга был и заинтригован, и обеспокоен, и твердо решил помочь ей, а именно этого она и не хотела. Но сейчас было уже поздно что-то делать. Позже она найдет способ избавиться от Бена, несмотря на то, что безмерно нуждается в нем, потому что было бы несправедливо втягивать его во всю эту чехарду и подвергать его жизнь той же опасности, которая грозит ей.

Теперь же ей необходимо видеть, где лежало искалеченное тело Эрика, потому что таким образом она рассчитывала лучше понять обстоятельства его загадочного исчезновения и развеять свои худшие подозрения. Ей следовало собраться, чтобы совершить этот обход морга.

Они вышли из офиса и направились вниз, где их ждали мертвецы.

Широкий светло-серый коридор с кафельным полом заканчивался металлической дверью. С этой стороны двери, в нише справа, сидел дежурный в белом. Увидев приближающихся Корделла и Рейчел с Беном, он встал и выудил из кармана своей форменной куртки связку сверкающих и звенящих ключей.

– Это единственный вход в морг изнутри, – объяснил Корделл. – Дверь всегда заперта. Верно, Уолт?

– Совершенно верно, – ответил дежурный. – Вы хотите войти, доктор Корделл?

– Да.

Когда Уолт вложил ключ в замок, Рейчел заметила слабую искру статического электричества.

– У этих дверей, – пояснил Корделл, – круглосуточно сидит дежурный – Уолт или кто-нибудь другой, каждый день, без выходных. Без его помощи никто туда не войдет. И он регистрирует всех посетителей.

Широкая дверь открылась, и Уолт придержал ее, пропуская их. Они вошли и сразу почувствовали, что прохладный воздух пахнет антисептиками и чем-то еще, менее резким и менее чистым. Дверь за ними закрылась с легким скрипом петель, который, как показалось Рейчел, эхом откликнулся во всем ее теле. Замок автоматически, с гулким клацаньем, закрылся.

Двойные двери, в данный момент открытые, вели в просторные помещения по обеим сторонам коридора морга. В конце этого прохладного коридора находилась цельнометаллическая дверь вроде той, через которую они только что вошли.

– Теперь, если позволите, я покажу вам единственный выход наружу, куда подъезжают наши фургоны и машины похоронных контор. – И Корделл направился к барьеру в отдалении.

Рейчел последовала за ним, хотя от одного присутствия в этой обители мертвых, где недавно лежал и Эрик, коленки у нее были как ватные, а вдоль спины бежала струйка пота.

– Одну секунду, – попросил Бен. Он вернулся к двери, через которую они пришли, и, нажав на ручку, открыл ее, чем сильно удивил Уолта, как раз возвращавшегося к своему стулу по другую сторону двери. Отпустив дверь и подождав, когда она самостоятельно захлопнется, Бен повернулся к Корделлу:

– Похоже, что, хоть она и всегда заперта снаружи, она всегда открыта изнутри, так?

– Разумеется, так, – ответил Корделл. – Слишком хлопотно каждый раз звать дежурного, чтобы он открыл тебе дверь и выпустил тебя. Кроме того, мы не можем рисковать запереть кого-то внутри – а вдруг случится какое-либо происшествие, пожар, например, или землетрясение.

Когда они шли к служебному входу в дальнем конце коридора, от эха их шагов мороз пробирал по коже. Проходя мимо открытых дверей, ведущих в большие комнаты, Рейчел заметила в левой из них несколько человек. Освещенные резким светом флюоресцентных ламп, некоторые стояли, другие ходили и тихо переговаривались. Работники морга в медицинских халатах. Толстый мужчина в бежевых брюках и бежево-желто-красно-зеленой спортивной куртке. Двое мужчин в темных костюмах, поднявшие головы, когда Рейчел проходила мимо.

Заметила она и три трупа: неподвижные, закрытые с головой фигуры на столах из нержавеющей стали.

Эверетт Корделл толкнул широкую металлическую дверь, вышел и поманил их.

Рейчел и Бен последовали за ним. Она ожидала оказаться в каком-нибудь переулке, но, хотя они и вышли из здания, на улицу они не попали. Дверь из морга вела на один из уровней огромного, многоярусного подземного гаража. В этом самом гараже она совсем недавно оставила свой «Мерседес», только несколькими ярусами ниже.

Серый бетонный пол, голые стены и толстые бетонные столбы, поддерживающие бетонный же потолок, делали этот подземный гараж похожим на западный вариант огромной, сильно модернизированной гробницы фараона. Лампы дневного света, расположенные далеко одна от другой, освещали все тускло-желтым светом, который Рейчел посчитала вполне подходящим для вестибюля перед входом в покои мертвых.

На площадке рядом со входом в морг парковка не разрешалась. Но за ней, дальше, то тут, то там стояли машины, часть из которых освещалась отвратительным желтым светом, а другая пряталась в пурпурно-черной тени, чем-то похожей на бархат, которым обивают гроб изнутри.

Когда Рейчел взглянула на машины, у нее появилось странное чувство, что кто-то там прячется и следит за ними.

Следит за ней.

Бен заметил, что она вздрогнула, и обнял ее за плечи.

Эверетт Корделл закрыл тяжелую дверь морга, а потом попытался открыть ее, но ручка не поддавалась.

– Видите? Она закрывается автоматически. Машины «Скорой помощи», фургоны для перевозки трупов и катафалки с улицы подъезжают к этому пандусу. Чтобы войти, надо нажать кнопку. – Он нажал кнопку на стене рядом с дверью. – И говорить в этот микрофон. – Он подвинулся поближе к микрофону, вделанному в бетонную стену. – Уолт? Это доктор Корделл. Я у выхода. Впусти нас, пожалуйста. Раздался голос Уолта:

– Будет сделано, сэр.

Прозвучал гудок, и Корделл смог открыть дверь.

– Я полагаю, дежурный не открывает дверь всякому, кто ни попросит, – заметил Бен.

– Конечно, нет, – уверил его Корделл, стоя в открытых дверях. – Если он не уверен, что узнал голос, или он не знает посетителя, или это кто-то из частной похоронной конторы, дежурный идет сюда со своего поста у внутренней двери и проверяет, кто пришел.

Рейчел потеряла интерес к этим подробностям и с тревогой оглядывала гигантский мрачный и темный гараж, где можно было прекрасно спрятаться в тысяче мест.

– В этот самый момент, – сказал Бен, – с дежурным, не ожидающим нападения, можно легко справиться и войти в морг.

– Возможно, – согласился Корделл с недовольной миной на худом лице, – но такого никогда не случалось.

– Сегодняшние дежурные клянутся, что зарегистрировали всех, кто приходил и уходил, и что впускали только тех, кому это было разрешено?

– Клянутся, – подтвердил Корделл.

– А вы им всем доверяете?

– Полностью. Все наши служащие понимают, что тела, оставленные на наше попечение, это останки людей, которых кто-то любил, и что на нас ложится ответственность, я бы сказал, святая ответственность, беречь эти останки, пока они находятся здесь. Думаю, это очевидно по тем мерам предосторожности, которые мы принимаем и с которыми вы сегодня познакомились.

– Тогда, – начал Бен, – кто-нибудь либо открыл замок отмычкой…

– Его практически невозможно открыть отмычкой.

– Либо кто-то проник в морг, когда дверь была открыта для законных посетителей, спрятался, дождался, пока все уйдут, и уволок тело доктора Либена.

– Скорее всего, так. Но практически невероятно, что…

– Пожалуйста, можем мы вернуться? – попросила Рейчел.

– Разумеется, – сразу согласился доктор Корделл, стараясь ей угодить, и пропустил ее вперед.

Они вернулись в коридор, где в прохладном воздухе чувствовался легкий гнилостный запах, с которым не мог справиться даже хвойный дезодорант.

Глава 5

Вопросы без ответов

В помещении, где содержались трупы, ожидающие вскрытия, было еще холоднее, чем в коридоре морга. Яркий свет ламп дневного света странным образом придавал ледяной отблеск столам из нержавеющей стали и стальным сверкающим ручкам и петлям ящиков, расположенных вдоль стен. Блестящая белая эмаль, которой были покрыты все ящики, хоть и была не толще одной восьмой дюйма, казалось, имела какую-то странную бесконечную глубину, напоминающую таинственное сверкание омытого лунным светом снежного пейзажа.

Рейчел старалась не смотреть на неподвижные тела и отказывалась думать о том, что может находиться в огромных выдвижных ящиках.

Толстяк в спортивной куртке, которого звали Рональд Тескане, оказался адвокатом, представляющим интересы города. Его оторвали от ужина, чтобы он находился под рукой, когда Рейчел будет разговаривать с полицейскими и позднее, когда будет обсуждаться исчезновение тела ее мужа. Говорил он ласковым, почти елейным голосом и расточал свои соболезнования с такой легкостью, с какой масло выливается из бутылки. Пока полицейские разговаривали с Рейчел, он молча ходил взад-вперед за их спинами, то и дело приглаживая волосы белыми пухлыми руками – на каждой блестело по два золотых кольца с бриллиантами.

Как она и подозревала, двое мужчин в темных костюмах оказались полицейскими. Они показали Рейчел свои удостоверения и бляхи и, к счастью, не сочли нужным навязывать ей свое сочувствие.

Тот, что помоложе, дородный, с нависшими бровями, назвался детективом Хагерстормом. Он вообще в основном молчал, предоставив возможность задавать вопросы своему напарнику, и стоял неподвижно, подобно дубу с глубокими корнями, что составляло приятный контраст с мечущимся из угла в угол адвокатом. Хагерсторм наблюдал за происходящим маленькими карими глазками и сначала показался Рейчел туповатым. Но позднее она поняла, что он обладает интеллектом значительно выше среднего, каковой факт тщательно скрывает.

Ее беспокоило, что Хагерсторм с помощью особого шестого чувства, свойственного полицейскому, сумеет понять, что она лжет, и догадаться, о чем именно она умалчивает. Поэтому, старательно избегая встречаться с ним взглядом, она пыталась делать это как можно незаметнее.

Полицейский постарше, детектив Джулио Вердад, хрупкий человек со смуглым лицом, чьи черные глаза имели легкий пурпурный оттенок, какой бывает у спелой сливы, явно умел одеваться. Его летний синий костюм был прекрасно сшит, манжеты шелковой рубашки застегнуты золотыми запонками с жемчугом, темно-вишневый галстук украшен зажимом в виде тонкой золотой цепочки, на ногах – туфли того же цвета, что и галстук.

Хотя Вердад говорил короткими предложениями и несколько отрывисто, голос его был тихим и мягким, и этот контраст между голосом и манерой говорить несколько озадачивал.

– Вы познакомились с их охранной системой, миссис Либен?

– Да.

– Вы удовлетворены?

– Наверное.

Обращаясь к Бену, Вердад спросил:

– А вы кто?

– Бен Шэдвей. Старый друг миссис Либен.

– Старый школьный друг?

– Нет.

– Коллега по работе?

– Нет. Просто друг.

Сливовые глаза сверкнули.

– Понятно. – Он снова повернулся к Рейчел, – У меня есть к вам вопросы.

– Какие именно?

Вместо того чтобы сразу ответить, Вердад продолжил:

– Не хотите ли присесть, миссис Либен?

– Да, разумеется, нужен стул, – спохватился Эверетт Корделл и вместе с толстым адвокатом Рональдом Тескане ринулся вытаскивать стул из-за стола в углу.

Сообразив, что никто больше садиться не собирается, и не желая попадать в положение, когда все будут смотреть на нее сверху вниз, Рейчел заявила:

– Нет, благодарю вас, я постою. Не думаю, что разговор займет много времени. Мне вовсе не хочется здесь задерживаться. Так о чем вы хотели меня спросить?

– Необычное преступление, – заметил Вердад.

– Похищение трупа, – Рейчел старалась одновременно выглядеть и озадаченной, и возмущенной случившимся. Первое ей пришлось изобразить, второе было более или менее искренним.

– Кто мог это сделать? – спросил Вердад.

– Понятия не имею.

– Вы не знаете никого, для кого бы это имело смысл?

– Смысл украсть тело Эрика? Разумеется, нет.

– У него были враги?

– Он был не только гением в своей области, но и довольно удачливым бизнесменом. Гениям свойственно без всякого умысла с их стороны вызывать зависть своих коллег. И, безусловно, многие завидовали его богатству. И еще были такие, которые считали, что… он причинил им зло в процессе своего продвижения наверх.

– А он причинял людям зло?

– Да. Некоторым. Он был одержимым человеком. Но я сильно сомневаюсь, чтобы его враги могли опуститься до такого бессмысленного и страшного способа с ним поквитаться.

– Он был не просто одержимым, – бросил Вердад.

– Да?

– Он был жестоким.

– Почему вы так думаете?

– Я читал о нем. Он был жестоким.

– Что ж, возможно. И с тяжелым характером. Не стану отрицать.

– У жестоких людей могут быть заклятые враги.

– Вы хотите сказать, настолько заклятые, чтобы для них кража тела имела смысл?

– Возможно. Мне бы хотелось знать имена его врагов, людей, которые могли затаить на него зло.

– Вы можете получить эту информацию от тех, с кем он вместе работал в Генеплане, – заметила она.

– От сотрудников его компании? Но ведь вы – жена.

– Я знаю о его делах очень немного. Он не хотел, чтобы я знала. У него были очень четкие представления насчет того, где… мое место. Кроме того, год назад я от него ушла.

Вердад вроде бы удивился, но почему-то Рейчел понимала, что он проделал необходимую подготовительную работу и знал, о чем шла речь.

– Собирались разводиться? – спросил он.

– Да.

– С горечью?

– С его стороны – да.

– Тогда понятно.

– Что понятно?

– То, что вы ничуть не переживаете.

Рейчел уже давно начала подозревать, что Вердад гораздо опаснее, чем молчаливый, неподвижный и сосредоточенный Хагерсторм. Теперь она в этом убедилась.

– Доктор Либен обращался с ней безобразно, – Бен сделал попытку ее защитить.

– Ясно, – уронил Вердад.

– У нее нет причины горевать о нем.

– Ясно.

– Вы так себя ведете, – возмутился Бен, – будто речь идет об убийстве, черт побери.

– Разве?

– И обращаетесь с ней, будто она подозреваемая.

– Вы думаете? – спокойно спросил Вердад.

– Доктор Либен погиб в результате несчастного случая, – заявил Бен. – Если кто и виноват, так это он сам.

– Мы так и поняли.

– Там были десятки свидетелей.

– Вы что, адвокат миссис Либен? – поинтересовался Вердад.

– Нет, я же сказал вам…

– Да, старый друг, – в тоне Вердада ясно чувствовался намек.

– Если бы вы были адвокатом, мистер Шэдвей, – вмешался Рональд Тескане, выступая вперед так поспешно, что его толстые щеки затряслись, – вы бы поняли, почему полиция вынуждена расспрашивать миссис Либен, как бы неприятно это ни было. Ведь они обязательно должны учитывать вероятность того, что тело мистера Либена было украдено с целью избежать вскрытия. Что-то скрыть.

– Весьма мелодраматично, – с презрением заметил Бен.

– Но вполне допустимо. А это будет означать, что смерть его вовсе не такое ясное дело, как кажется на первый взгляд.

– Именно, – согласился Вердад.

– Чепуха, – заключил Бен.

Рейчел по достоинству оценила попытки Бена защитить ее честь. Он всегда был таким милым и душевным. Но пусть Вердад и Хагерсторм считают ее возможной убийцей или соучастницей преступления. Она не способна кого-либо убить. Эрик погиб в результате несчастного случая, и со временем в этом убедится даже самый подозрительный детектив. А пока Хагерсторм и Вердад заняты выяснением этих вопросов, они не зададут других, куда более близких к ужасной правде. Пока они отвлекали свое собственное внимание, она не собиралась обижаться на их необоснованные подозрения. Пусть идут по ложному пути.

– Лейтенант Вердад, – проговорила она, – безусловно, самым логичным объяснением будет то, что, несмотря на уверения доктора Корделла, тело было просто положено не на то место. – И худой, как аист, патологоанатом, и Рональд Тескане энергично запротестовали. Она спокойно, но твердо перебила их: – А может, это подростки сыграли такую дикую шутку. Студенты. Обряд посвящения или что-то еще. Они и на худшее способны.

– Полагаю, ответ на этот вопрос я уже знаю, – вмешался Бен. – Но, возможно, доктор Либен не был мертв? Может, его состояние было неверно оценено? Возможно, он ушел отсюда в беспамятстве?

– Нет, нет и нет, – пробормотал побледневший Тескане, покрываясь потом, несмотря на холод.

– Невозможно, – одновременно с ним произнес доктор Корделл. – Я его сам видел. Обширная травма головы. Абсолютно никаких признаков жизни.

Но это дикое предположение неожиданно заинтересовало Вердада.

– Разве доктору Либену не была оказана медицинская помощь сразу после несчастного случая? – спросил он.

– Фельдшерами, – ответил Корделл.

– Высококвалифицированные и опытные работники, – поддержал его Тескане, утирая полное лицо носовым платком. Он быстро подсчитывал в уме разницу между штрафом за недосмотр в морге и значительно более крупной суммой, которую придется выложить городу, если в суде выяснится, что фельдшера были некомпетентны. – В любых обстоятельствах они никогда, никогда ошибочно не объявят живого человека мертвым.

– Первое – сердце не билось, – Корделл подсчитывал признаки смерти по пальцам, столь длинным и гибким, что они вполне могли принадлежать пианисту, а не патологоанатому. – Электрокардиограф, который подключили фельдшера, показал совершенно прямую линию. Второе – он не дышал. Третье – температура тела непрерывно падала.

– Вне всякого сомнения, мертв, – пробормотал Тескане.

Лейтенант Вердад теперь разглядывал адвоката и главного патологоанатома точно так же, как несколько минут назад Рейчел: тем же ястребиным взором и с тем же полным отсутствием всякого выражения на лице. Скорее всего он не думал, что Тескане и Корделл, равно как и фельдшера, пытаются скрыть какой-то свой недосмотр или небрежность. Но собственная натура и жизненный опыт вынуждали его подозревать каждого, если на то были хотя бы малейшие основания.

Поморщившись при словах Тескане, Корделл продолжал:

– Четвертое – абсолютно никакой мозговой деятельности. У нас тут в морге есть энцефалограф. Мы часто им пользуемся для окончательной проверки. Я завел здесь такое правило, когда принял дела. Как только доктора Либена привезли сюда, он был немедленно подключен к этой машине, и все линии были совершенно прямыми. Я сам присутствовал и видел ленту. Смерть мозга. Есть единственный общепринятый критерий, по которому человек признается мертвым, а именно: если осматривающий его врач устанавливает полную остановку сердца и смерть мозга. Зрачки доктора Либена не сокращались при ярком свете. Отсутствовало дыхание. Мне очень жаль, миссис Либен, но ваш муж был мертв, как и любой другой в подобном состоянии, и я готов поручиться за это моей репутацией.

Рейчел и не сомневалась, что Эрик был мертв. Она же помнила его невидящие, неморгающие глаза, когда он лежал на забрызганной кровью мостовой. Она видела совершенно четко глубокую вмятину, начинавшуюся от уха и достигавшую виска, раздробленные кости. Однако она была признательна Бену за то, что он, сам того не желая, все запутал и повел детективов еще по одному ложному следу.

– Я уверена, что он был мертв, – подтвердила она. – Я в этом не сомневаюсь. Я видела его там, где произошел несчастный случай, и знаю, что ошибки в диагнозе быть не могло.

Корделл и Тескане явно почувствовали облегчение.

Пожав плечами, Вердад заметил:

– Ну тогда мы можем отбросить это предположение. Но Рейчел понимала, что коль скоро идея ошибочного диагноза застряла в головах у полицейских, они потратят время и силы, чтобы ее как следует проверить, а это именно то, что ей нужно. Отсрочка. К этому она стремилась. Тянуть, медлить, запутывать. Ей требовалось время, чтобы подтвердить свои худшие подозрения и придумать, как защитить себя от грозящей опасности.

Лейтенант Вердад провел Рейчел мимо трех закрытых тел к пустой каталке, на которой валялась смятая простыня. Там же лежала бирка из плотного картона с обрывками покрытой хлорвинилом проволоки. Бирка была тоже смята.

– Боюсь, это все, что у нас осталось. Вот эта каталка и бирка, которая была привязана к ноге доктора. – Стоя всего в нескольких дюймах от Рейчел, детектив смотрел на нее жестким взглядом карих глаз, в которых, как и на его лице, нельзя было ничего прочитать. – Теперь объясните мне, зачем вору, укравшему тело, не важно из каких соображений, было тратить время на отвязывание бирки с ноги умершего?

Она покачала головой:

– Не имею ни малейшего представления.

– Вор должен был опасаться, что его могут поймать. Спешить. И он тратил драгоценные секунды на отвязывание бирки.

– Полное безумие, – заметила она дрожащим голосом.

– Да, безумие, – согласился Вердад.

– Но ведь и вся эта история – безумие.

– Да.

Рейчел посмотрела на смятую и слегка испачканную кровью простыню, представила себе, как она укрывает холодное и нагое тело ее мужа, и невольно вздрогнула.

– Ну, хватит, – заявил Бен, обнимая ее за плечи, чтобы согреть и поддержать. – Пошли-ка отсюда ко всем чертям.

Эверетт Корделл и Рональд Тескане проводили Рейчел и Бена до лифта в подземном гараже, всю дорогу стараясь доказать полное отсутствие вины со стороны морга и города в исчезновении тела. Их не успокаивали ее неоднократные заверения, что она не собирается подавать ни на кого в суд. Ей необходимо было о стольком подумать и побеспокоиться, что не оставалось ни сил, ни желания уверять их, что у нее нет никаких дурных намерений. Хотелось только, чтобы они от нее отстали и дали ей возможность заняться куда более срочными делами.

Когда наконец закрывшаяся дверь лифта отделила их от тощего патологоанатома и толстого адвоката, Бен сказал:

– Что касается меня, я бы обязательно подал на них в суд.

– Исковые заявления, судебные процессы, встречи для обсуждения стратегии ведения дела, залы заседаний – тоска зеленая, – отозвалась Рейчел. Она открыла сумочку. Лифт продолжал подниматься.

– А этот Вердад – крутой сукин сын, верно? – заметил Бен.

– Просто выполняет свои обязанности, я так думаю. – Рейчел достала из сумочки пистолет тридцать второго калибра.

Бен, занятый наблюдением за мелькающими цифрами на табло над дверью, не сразу заметил пистолет.

– Он мог бы выполнять эти свои обязанности с несколько большим сочувствием и не изображать из себя робота.

Они уже поднялись на полтора этажа, и скоро на табло должна была зажечься цифра 2. «Мерседес» Рейчел стоял этажом выше.

Бен хотел поехать на своей машине, но Рейчел настояла на «Мерседесе». Пока она сидела за рулем, ее руки были заняты, а внимание частично сосредоточено на дороге, так что она не могла полностью отдаться размышлениям о той жуткой ситуации, в которой оказалась. Если ей нечем будет заняться, кроме как раздумывать о последних событиях, она рискует потерять то хрупкое самообладание, которое пока удавалось сохранить. Ей надо чем-то себя все время занимать, чтобы не поддаться страху и не впасть в панику.

Они достигли второго яруса и продолжали подниматься.

– Бенни, – попросила она, – отойди от двери.

– Что? – Он отвел взгляд от табло и с удивлением моргнул, заметив пистолет. – Эй, где ты, черт возьми, его взяла?

– Принесла из дома.

– Зачем?

– Пожалуйста, отойди. Побыстрее, Бенни, – попросила она дрожащим голосом, направляя пистолет на дверь. Все еще недоуменно моргая, он отступил от двери.

– Что происходит? Ты же не собираешься ни в кого стрелять?

Сердце ее билось так громко, что заглушало звук его голоса. Создавалось впечатление, что он доносится откуда-то издалека.

Лифт достиг третьего яруса.

Раздался щелчок, и на табло засветилась цифра 3. Лифт с легким толчком остановился.

– Рейчел, ответь мне. Что происходит?

Она промолчала. Она купила пистолет после того, как ушла от мужа. Женщине нужно оружие… особенно если она оставила такого человека, как Эрик. Когда двери начали расходиться в стороны, Рейчел постаралась припомнить, что говорил ей инструктор: не дергайте курок, иначе дуло отойдет в сторону и вы промахнетесь.

Но никто не ждал их, во всяком случае у лифта. Серые бетонные пол, стены, столбы и потолок были точно такими же, как и в подвале, из которого они только что поднялись. И тишина была такой же замогильной и отчасти угрожающей. Воздух – менее сырой, чем тремя ярусами ниже, и значительно теплее, но абсолютно такой же неподвижный. Несколько потолочных светильников были разбиты, так что здесь поселилось еще больше теней, чем в подвале, они казались гуще и чрезвычайно подходили для того, чтобы полностью скрыть нападающего, хотя, возможно, то была просто игра ее воображения.

Выходя за ней из лифта, Бен спросил:

– Рейчел, кого ты боишься?

– Потом. А пока давай убираться отсюда ко всем чертям.

– Но…

– Потом.

Эхо их шагов гулко раздавалось среди всего этого бетона, и ей казалось, что она идет не по обычному гаражу в Санта-Ане, а по залам чужого храма под бдительным взором невообразимо странного божества.

В этот поздний час ее красный «Мерседес» был одной из трех машин в гараже. Он одиноко стоял в сотне футов от лифта. Рейчел направилась прямо к нему и устало обошла вокруг. Никто не прятался за машиной. Сквозь окна было видно, что и внутри никого нет. Она открыла дверцу и быстро села. Как только Бен последовал ее примеру и захлопнул дверцу, включила зажигание, завела мотор, переставила рычаг переключения передач, отпустила ручной тормоз и быстро, даже слишком быстро, двинулась к выходу.

Одновременно она одной рукой поставила пистолет на предохранитель и сунула его в сумочку.

Когда они выехали на улицу, Бен повернулся к ней:

– Ладно, а теперь рассказывай, что все эти страсти-мордасти означают.

Она поколебалась, сожалея, что втянула его в эту историю. Ей следовало идти в морг одной. Но она позволила себе быть слабой, опереться на него, и вот теперь, если не перестанет надеяться на его помощь, если втянет его еще глубже, то, вне всякого сомнения, поставит его жизнь под угрозу. А она не имеет права подвергать его опасности.

– Рейчел?

Она остановилась на красный свет на пересечении Мейн-стрит и Четвертой улицы. Теплый летний ветер притащил на середину перекрестка кучку мусора и, покрутив ее немного, унес прочь.

– Рейчел? – настаивал Бен.

В нескольких футах от них, на углу, стоял бродяга в потрепанной одежде. Он был грязен, небрит и пьян. Страшный шишковатый нос изъеден мелахомой. В левой руке он держал бумажный пакет, из которого выглядывала бутылка с вином, а в правой сжимал, как какую-то драгоценность, сломанный будильник, без стекла и минутной стрелки. Он наклонился и посмотрел на Рейчел выпученными, воспаленными глазами.

Не обращая на бродягу внимания, Бен продолжал:

– Не отгораживайся от меня, Рейчел. В чем дело? Скажи мне. Я могу помочь.

– Не хочу тебя втягивать в эту историю.

– Я уже втянут.

– Нет. На данный момент ты ничего не знаешь. И я думаю, это к лучшему.

– Ты обещала…

Свет светофора сменился, и она так резко нажала на педаль газа, что Бена бросило на привязной ремень и он не закончил фразу. За их спинами пьяница с будильником прокричал:

– Я – Отец Время!

– Послушай, Бенни, – сказала Рейчел, – я довезу тебя до моего дома, и там ты пересядешь в свою машину.

– Черта с два!

– Позволь мне разобраться с этим самой.

– С чем этим? Что происходит?

– Бенни, не надо меня допрашивать. Не делай этого. Мне надо о многом подумать, многое сделать.

– Создается впечатление, что ты сегодня еще куда-то собралась.

– Тебя это не касается.

– Куда ты поедешь?

– Мне нужно… кое-что проверить. Не обращай внимания.

Бен явно разозлился.

– Собираешься кого-нибудь пристрелить? – саркастически спросил он.

– Конечно, нет.

– Тогда зачем тебе пистолет? Она промолчала.

– У тебя есть разрешение на ношение оружия?

– Есть, но только для использования дома.

Он оглянулся посмотреть, нет ли кого-нибудь близко, затем наклонился к ней, схватил рулевое колесо и резко повернул его вправо.

Со скрежетом шин машина крутанулась, Рейчел резко нажала на тормоз, и они проехали юзом шесть или восемь ярдов4. Она попыталась выровнять машину, однако Бен снова схватился за руль. Она закричала, требуя прекратить, и он выпустил руль, который провернулся в ее руках, но Рейчел уже справилась с управлением, свернула к обочине и остановилась.

– Ты что, с ума сошел? – спросила она, посмотрев на него.

– Просто злюсь.

– Забудь, – попросила Рейчел, глядя в окно.

– Я хочу тебе помочь.

– Ты не можешь.

– Испытай меня. Куда ты собралась? Она вздохнула.

– В дом Эрика.

– В его дом? В Вилла-Парке? Зачем?

– Я не могу тебе сказать.

– А потом куда?

– В Генеплан. В его офис.

– Зачем?

– И этого я не могу тебе сказать.

– Почему?

– Бенни, это опасно. Дело может дойти до насилия.

– Так что же я, твою мать, фарфоровый, что ли? Или хрустальный? Женщина, ты что думаешь, я разлечусь на тысячи кусков, если меня, черт дери, пальцем тронут?

Она посмотрела на него. Янтарный свет фонаря освещал только ее, оставляя его в тени, но все равно было видно, как сверкают его глаза.

– Господи, Бенни, – заметила она, – да ты в ярости. Я никогда раньше не слышала, чтобы ты так выражался.

– Рейчел, – спросил он, – между нами есть что-то или нет? Я думал, между нами что-то есть. Особенное, так я полагал.

– Да.

– Ты действительно так считаешь?

– Ты же знаешь, что да.

– Тогда тебе не удастся выпереть меня из этой истории. Не сможешь запретить мне помочь, если ты нуждаешься в помощи. Если у нас есть будущее.

Рейчел смотрела на него, испытывая огромную нежность. Ей больше всего на свете хотелось рассказать ему все, сделать его своим союзником. Но было бы скверно с ее стороны втягивать его в это дело. Сейчас он раздумывает, что могло с ней случиться, перебирает в голове всякие возможности, но, что бы он ни вообразил, все это пустяки в сравнении с тем, что есть на самом деле. Если бы он знал правду, может, он не так бы рвался ей помочь, но она не смела ему рассказать.

– Ты же знаешь, – заговорил он, – я довольно старомодный парень. Во всяком случае, по общепринятым стандартам. Довольно уравновешенный. Черт, да половина ребят, которые сейчас занимаются продажей недвижимости в Калифорнии, в такие жаркие дни, как сегодня, носят белые штаны и блейзеры пастельных тонов, но я чувствую себя комфортабельно только в тройке. Я, возможно, последний в нашем деле, кто еще помнит про этот чертов жилет. Так что если такой, как я, видит женщину, которая ему нравится, в беде, он должен помочь, это единственное, что он должен сделать, так всегда считалось правильным, а если она отказывается от его помощи, то это вроде пощечины, неприятие того, что он собой представляет, и, как бы он к ней хорошо ни относился, ему ничего не остается, как уйти, вот и все.

– Мне раньше никогда не приходилось слышать, чтобы ты выступал с речами, – сказала она.

– А раньше нужды не было.

Одновременно тронутая и раздосадованная его ультиматумом, Рейчел закрыла глаза и откинулась на сиденье, не зная, на что решиться. Она все еще крепко сжимала рулевое колесо, боясь, что, если отпустит его, Бен немедленно заметит, как сильно дрожат у нее руки.

– Чего ты боишься, Рейчел? – снова спросил он. Она не ответила.

– Ты знаешь, что случилось с телом, так?

– Возможно.

– И ты их боишься. Кто они, Рейчел? Ради Бога, кто может сделать подобное и зачем?

Она открыла глаза, включила скорость и двинулась дальше.

– Хорошо, ты можешь со мной поехать.

– В дом Эрика? К нему в офис? Что мы там будем искать?

– Вот об этом я еще не готова тебе рассказать. Он немного помолчал.

– Ладно. Договорились. Будем двигаться шаг за шагом. Переживу.

Она поехала на север по Мейн-стрит, потом свернула на Кателла-авеню и затем к востоку от Кателла к направлении богатого района Вилла-Парк, где среди холмов располагалось имение ее покойного мужа. Дома, мимо которых они проезжали, многие ценой более миллиона долларов, были едва видны в наступающих сумерках из-за густой зелени. Дом Эрика, спрятавшийся за огромными индийскими лаврами, казался еще темнее, чем другие. Даже в этот июньский вечер от него несло холодом, а многочисленные окна казались листами обсидиана, не пропускающими свет ни в ту, ни в другую сторону.

Глава 6

Багажник

Длинная дорожка, выложенная ржаво-красной мексиканской плиткой, огибала огромный дом Эрика, выстроенный в стиле испанского модерна, и скрывалась за ним там, где располагались гаражи. Рейчел припарковала машину у фасада здания.

Хотя Бен Шэдвей любил настоящий испанский стиль с множеством арок и ниш, он не был поклонником испанского модерна. Возможно, некоторым и казались стильными и чистыми четкие линии, гладкие поверхности, большие зеркальные окна и полное отсутствие украшений, но он считал такую архитектуру скучной, безликой и похожей на дешевые коробки, которых столько понастроили на юге Калифорнии. Тем не менее, когда Бен вылез из машины и последовал за Рейчел по темной дорожке, покрытой мексиканской плиткой, потом через неосвещенную веранду, заставленную огромными глиняными сосудами с сочной желтой и белой азалией, готовой вот-вот распуститься, к парадной двери дома, он должен был признаться, что дом произвел на него впечатление. Он был гигантским, никак не меньше десяти тысяч квадратных футов жилой площади, и располагался на просторном, тщательно ухоженном участке. Оттуда открывался вид на большую часть округа Ориндж, расположенного к западу, – море огней, простирающееся на пятнадцать миль до самого океана. В ясный день отсюда, наверное, можно увидеть Каталину. Несмотря на отсутствие архитектурных излишеств, все вокруг говорило о богатстве. На слух Бена, даже сверчки, поющие в кустах, звучали здесь по-другому, не так пронзительно, более мелодично, как будто их микроскопические мозги были в состоянии осознать свое окружение и отнестись к нему с уважением.

Бен знал, что Эрик Либен очень богат, но до сих пор не осознавал этого по-настоящему. Неожиданно он понял, что такое стоить более десяти миллионов долларов. Богатство Либена давило на Бена, как тяжелый груз.

Пока ему не исполнилось девятнадцать, Бен Шэдвей не придавал большого значения деньгам. Его родители были не настолько богаты, чтобы заниматься капиталовложениями, но и не настолько бедны, чтобы f беспокоиться о том, как в следующем месяце уплатить по счетам. Они не были амбициозными людьми, так , что богатство как таковое никогда не обсуждалось в доме Шэдвеев. Однако к тому времени, как Бен отслужил два года в армии, деньги стали его единственной страстью: зарабатывать их, вкладывать, накапливать все больше и больше.

Он любил деньги не ради денег. Ему даже было безразлично, какие роскошные вещи можно на них приобрести: импортные спортивные машины, прогулочные яхты, часы «Роллекс», костюмы за две тысячи долларов… Его это не привлекало. Он был доволен своим тщательно восстановленным «Тандербердом» 1956 года куда больше, чем Рейчел новым «Мерседесом», а костюмы он выбирал в отделе готового платья и магазине Гарриса и Франка. Некоторые люди любили деньги за ту власть, которую они им давали, но Бен был не больше заинтересован во власти, чем в изучении суахили.

Деньги для него были вроде машины времени, которая позволит ему когда-нибудь совершать много путешествий в прошлое – в двадцатые, тридцатые и сороковые, которые его глубоко интересовали. Пока же он работал допоздна и без выходных. В ближайшие пять лет он надеялся превратить свою контору по продаже недвижимости в лучшую в округе Ориндж, затем все продать и на вырученное прожить большую часть оставшейся жизни, если не всю, вполне комфортабельно. Вот тогда он сможет вплотную заняться музыкой в стиле свинг, старыми фильмами, хорошо сработанными старыми детективами, которые он обожал, и коллекционированием миниатюрных поездов.

Несмотря на то что почти треть того времени, которое так привлекало Бена, пришлось на период Великой депрессии, оно все равно казалось ему лучше, чем настоящее. В двадцатые, тридцатые и сороковые никто не слышал о террористах, ядерной угрозе и конце света, сколь-либо значительной уличной преступности, раздражающем ограничении скорости в пятьдесят миль в час, синтетике и искусственном пиве. К концу сороковых телевидение – этот ящик для идиотов, проклятие двадцатого века – еще не завоевало такой популярности. Сегодняшняя жизнь представлялась ему омутом, где смешались доступный секс, порнография, бездарная литература и бездумная, грубая музыка. По сравнению со всем этим вторая, третья и четвертая декады нашего века были такими чистыми и невинными, и ностальгия Бена неизменно переходила в меланхолическое сожаление, что он родился так поздно.

Теперь же, когда только сверчки своим уважительным чириканьем нарушали мирную тишину поместья Эрика, а теплый ветер доносил запах жасмина, Бен почти поверил, что каким-то чудом перенесся в более спокойный и менее взбалмошный век. Впечатление портила только архитектура.

И пистолет Рейчел.

Он тоже здорово портил впечатление.

Бен считал ее необыкновенно легкой женщиной, всегда готовой рассмеяться, редко раздражающейся и слишком уверенной в себе, чтобы ее можно было легко напугать. Только реальная и очень серьезная угроза могла заставить ее вооружиться.

Прежде чем вылезти из машины, она достала пистолет из сумки и сняла его с предохранителя. Предупредила Бена, чтобы он был внимателен и осторожен, хотя и отказалась объяснить, к чему он должен проявить внимание и чего остерегаться. Страх ее был очевиден, но она не захотела поделиться с ним и облегчить себе душу. Она все еще продолжала ревниво охранять свою тайну.

Он попытался сдержать раздражение, и не потому, что обладал ангельским терпением. Просто у него не было другого выбора, как позволить ей делать свои признания в том темпе, в каком она найдет нужным.

У дверей Рейчел замешкалась с ключами, пытаясь открыть дверь в темноте. Уходя отсюда год назад, она оставила эти ключи у себя, чтобы иметь возможность позже вернуться и забрать свои вещи. Но это оказалось ненужным, потому что Эрик все упаковал и отослал ей с запиской, которую она нашла раздражающе наглой и где он выражал уверенность, что она вскоре поймет, какую глупость совершила, и будет искать примирения.

Холодный, жесткий скрежет металлических ключей о замок почему-то напомнил Бену клацанье смертоносных мечей.

Он заметил коробку охранной сигнализации с индикаторными глазками у двери, но система, по-видимому, не была включена, потому что ни один огонек на панели не горел.

Рейчел все продолжала возиться с замком. Бен предположил:

– Может быть, замки после твоего ухода сменили?

– Сомневаюсь. Он был так уверен, что я вернусь рано или поздно. Эрик вообще был очень уверенным в себе человеком.

Наконец Рейчел попала ключом в скважину. Замок открылся. Она распахнула дверь, заметно нервничая, протянула руку, зажгла свет в вестибюле и вошла в дом, держа пистолет наготове.

Бен последовал за ней, чувствуя, что они поменялись ролями, что пистолет должен был бы держать он, и оттого ощущая себя несколько глупо.

В доме стояла полная тишина.

– Думаю, мы тут одни, – сказала Рейчел.

– А кого ты ожидала встретить? – спросил Бен. Она промолчала.

Несмотря на то что сама же предположила, что они тут одни, пистолет она не опустила.

Они медленно переходили из комнаты в комнату, всюду включая свет, и интерьер этих комнат усиливал впечатление от дома. Большие, с высокими потолками, белыми стенами и огромными окнами, много воздуха, полы покрыты мексиканской плиткой, в некоторых комнатах камины из камня или из керамической плитки, дубовые шкафы отличной работы. Гостиная и примыкающая к ней библиотека без усилий вместили бы человек двести пятьдесят гостей, собравшихся на вечеринку.

Мебель – голый модерн и строго функциональна, как и сама архитектура дома. Диваны и кресла обтянуты белой тканью без какого-либо рисунка. Кофейные и журнальные столики и столы, разбросанные то тут, то там, – тоже простые, отделанные блестящей эмалью, белой или черной.

Предназначением этого строгого интерьера было создавать ненавязчивый фон для весьма эклектичной коллекции картин, антиквариата и современных произведений искусства. Каждый из этих предметов, представляющих порой большую ценность, искусно подсвечивался либо сбоку, либо с помощью закрепленных на потолке маленьких прожекторов. Над камином висело керамическое панно Уильяма де Моргана, выполненное, как сказала Рейчел, для царя Николая I. Неподалеку Бен увидел также сверкающее полотно Джексона Поллока и римский мраморный бюст первого века до нашей эры. Древнее было перемешано с современным, образуя непривычные, но впечатляющие сочетания. Вот панно Кирмана, относящееся к XIX веку и изображающее жизнь персидских шахов, рядом – смелая картина Марка Ротко, на которой нет ничего, кроме ярких цветных полос, и тут же – пара подставок из хрусталя, на которых установлены изысканные вазы династии Мин. Все поражало воображение и тревожило – больше похоже на музей, чем на дом, где живут люди.

Хоть он и знал, что Рейчел была замужем за богатым человеком и стала очень богатой вдовой в это утро, Бен совсем не задумывался, как может повлиять ее богатство на их отношения. Теперь же ее новый статус смущал его и мешал, словно кость в горле. Богата. Рейчел была дьявольски богата. Впервые это обстоятельство стало иметь для него значение.

Он сознавал, что ему надо присесть и как следует обдумать, а после поговорить с ней о значении такого количества денег и о том, к каким, возможно, совершенно неожиданным изменениям в их отношениях все это может привести. Однако было не место и не время обсуждать подобный вопрос, и он решил выбросить его на время из головы. Что было непросто. Состояние в несколько десятков миллионов, как сильный магнит, неизбежно притягивало воображение, вне зависимости от того, какие важные дела требовали сейчас внимания.

– И ты жила здесь шесть лет? – недоверчиво спросил он, идя за ней через стерильные прохладные комнаты мимо аккуратно разложенных и развешанных экспонатов.

– Да, – ответила она, несколько расслабляясь По мере того, как они проходили по дому, не встречая никакой опасности. – Шесть долгих лет.

Они все шли через белые сводчатые покои, и с каждым шагом этот странный дом все больше напоминал собой громадный кусок льда, в который в результате какой-то катастрофы оказались вкраплены десятки великих произведений искусства.

– Все это выглядит как-то… отталкивающе, – заметил Бен.

– Эрику не нужен был настоящий дом. Я хочу сказать, уютный, такой, в котором можно жить. Он вообще не обращал внимания на то, что его окружает сейчас. Он жил в будущем. От этого дома только и требовалось, что служить памятником его успеху, поэтому он такой, каким ты его видишь.

– Я надеялся узреть здесь что-то от тебя, хоть где-нибудь, но так ничего и не заметил.

– Эрик не позволял вносить изменения в интерьер.

– И ты с этим мирилась?

– Да, я мирилась.

– Не могу себе представить, что ты была счастлива в этом леденящем душу месте.

– Ну, все было не так уж скверно. Правда. Здесь действительно есть великолепные вещи. Некоторые из них можно изучать часами… размышлять о них… и получать большое удовольствие, пожалуй, даже высокое наслаждение.

Его всегда поражала способность Рейчел находить что-то позитивное даже в самых трудных обстоятельствах. Она умела извлечь всю возможную радость и удовольствие из ситуации и постараться не обращать внимания на неприятные аспекты. Ее характер, настоящий характер человека сегодняшнего дня, ориентированный на светлые стороны, был надежной защитой от превратностей жизни.

В бильярдной, расположенной в глубине дома на первом этаже, окнами выходящей на бассейн, внимание сразу же привлекал резной стол конца XIX века с гнутыми ножками и бортами из настоящего тика, украшенными полудрагоценными камнями.

– Эрик никогда не играл, – сказала Рейчел. – Кия никогда в руках не держал. Главное для него было, что этот стол – единственный в своем роде и стоит тридцать тысяч долларов. Верхний свет не нужен для игры, он просто показывает стол в выгодном ракурсе.

– Чем больше я смотрю, тем лучше я его понимаю, – заметил Бен, – но тем меньше понимаю тебя: как ты вообще могла выйти за него замуж.

– Я была молода, не уверена в себе, возможно, искала в нем отца, которого мне не хватало всю жизнь. Эрик отличался огромной самоуверенностью. Я видела в нем властного человека, способного создать нишу, этакую пещеру, которая бы обеспечила мне стабильность и надежность. Тогда мне казалось, что мне больше ничего не нужно.

Ее слова можно было рассматривать как признание, что детство у нее было по меньшей мере нелегким, и это подтверждало подозрение, возникшее у Бена несколько месяцев назад. Рейчел редко рассказывала о своих родителях и школьных годах – должно быть, у нее остались такие горькие воспоминания, что они заставляли ее ненавидеть прошлое, не доверять сомнительному будущему и выработать защитную способность фокусировать свое внимание на всех больших и маленьких радостях, которые дарило ей настоящее.

Он хотел было задать еще несколько вопросов, но не успел произнести ни слова, как атмосфера неожиданно изменилась. Чувство надвигающейся опасности, которое охватило их при входе в дом, постепенно исчезало, по мере того как они проходили одну пустынную комнату за другой и убеждались, что в доме нет никого постороннего. Рейчел перестала держать пистолет перед собой и опустила его дулом вниз. Но теперь это чувство опасности снова сгустилось. На подлокотнике дивана, на его снежно-белой обивке ярко выделялись темно-красные, похожие на кровь пятна – три четких отпечатка пальцев и части ладони. Рейчел наклонилась над диваном, чтобы рассмотреть пятна получше, и Бен заметил, что она вздрогнула. Потом сказала дрожащим шепотом:

– Был здесь, черт побери. Этого я и боялась. О Господи! Что-то тут случилось. – Она дотронулась пальцем до отвратительного пятна и тут же отвела руку. Ее передернуло. – Влажное. Бог ты мой, оно влажное!

– Кто был здесь? Что случилось? – спросил Бен. Рейчел уставилась на кончик своего пальца, того самого, которым дотронулась до пятна, и ее лицо исказилось. Она медленно подняла глаза и посмотрела на Бена, склонившегося над диваном вместе с ней; на мгновение он заметил дикий ужас в ее глазах и подумал, что она готова рассказать ему все и попросить о помощи. Но еще через секунду увидел, что она взяла себя в руки, и на ее очаровательном лице снова появилось решительное выражение.

– Пошли, – предложила она. – Давай проверим остальные помещения. И ради Христа, будь осторожен.

Она возобновила поиски. Он последовал за ней. И снова она держала пистолет наготове.

В огромной кухне, оборудованной не хуже, чем в первоклассном ресторане, они наткнулись на разбросанное по полу битое стекло. Одно окно в стеклянной двери, выходящей на террасу, было выбито.

– Зачем ставить сигнализацию, если ею не пользуешься, – заметил Бен. – С чего бы это Эрик ушел и оставил дом в таком состоянии, без охраны?

Рейчел промолчала.

– А разве у такого обеспеченного, человека, как Эрик, нет слуг, которые бы жили в доме постоянно? – спросил Бен.

– Есть. Милая чета, у них квартира над гаражом.

– А где они? Разве они не могли услышать, как сюда ломились?

– У них в понедельник и вторник выходные, – ответила она. – Они часто ездят в Санта-Барбару навестить семью своей дочери.

– Кража со взломом. – Бен слегка подтолкнул осколки на полу. – Ладно, теперь самое время позвонить в полицию.

– Давай заглянем наверх, – проговорила она. В ее голосе он услышал что-то такое, что заставило его вспомнить о кровавых пятнах на белоснежном диване. Это был страх. И еще хуже: в нем появились ледяная суровость и мрачность, и Бен стал бояться, что она уже никогда больше не засмеется.

Мысль о несмеющейся Рейчел была невыносимой.

Они осторожно поднялись по лестнице в верхний холл и принялись проверять подряд все комнаты на втором этаже с осторожностью людей, разматывающих веревочный клубок, точно зная, что внутри притаилась ядовитая змея.

Сначала ничего необычного они не обнаружили, все вроде было на своих местах, пока не вошли в главную спальню, где царил полный хаос. Содержимое всех шкафов – рубашки, брюки, свитера, ботинки, галстуки и остальное – разорванные, громоздились кучей на полу. Простыни, белое покрывало и подушки, из которых высыпалось перо, были сброшены с кровати. Матрас разодран и наполовину сдвинут в сторону. Две керамические лампы разбиты вдребезги, а сорванные с них абажуры, судя по всему, топтали ногами. Огромной ценности картины, сорванные со стен, превратились в лохмотья, не подлежащие восстановлению. Из двух изящных стульев в стиле Клисмос один был перевернут, а вторым, по-видимому, колотили по стене, пока он не превратился в груду щепок среди отбитых кусков штукатурки.

Бен почувствовал, как руки покрылись мурашками, а по спине пробежал холодок. Сначала он было подумал, что весь этот кавардак устроил кто-то, методично разыскивающий ценности, но, приглядевшись, понял, что это не так. Виновник всей этой разрухи, вне сомнения, действовал в слепой ярости, дико метался по спальне либо в злобном экстазе, либо в припадке безумия или ненависти. Взломщик явно обладал большой силой при полном отсутствии здравого смысла. Кто-то странный. Кто-то безмерно опасный.

Рейчел отправилась проверить ванную комнату, – должно быть, осмелела от страха. Но и там никого не было. Она вернулась в спальню бледная и дрожащая и осмотрела разрушения.

– Взлом, проникновение в дом, а теперь еще и вандализм, – подвел итоги Бен. – Мне позвонить в полицию или ты сделаешь это сама?

Она не ответила, а направилась в последнее из не-осмотренных помещений – большую кладовку. Вернулась через секунду и сказала, нахмурившись:

– Стенной сейф открыт, и все исчезло.

– Ну вот, еще и воровство. Надо позвонить в полицию, Рейчел.

– Нет, – отозвалась она. Безнадежность, которая почти зримо окутала ее серым холодным облаком, проникла и в ее взгляд и закрыла тусклой пленкой обычно сияющие зеленые глаза.

Бен был напуган этим тусклым безнадежным видом больше, чем ее страхом. Рейчел, его Рейчел, никогда не предавалась отчаянию, и ему было невыносимо видеть, как она сдалась на милость этому чувству.

– Никакой полиции, – заявила она.

– Почему? – спросил Бен.

– Если ты привлечешь к этому делу полицию, меня убьют наверняка.

Он недоуменно моргнул.

– Что? Убьют? Кто? Полицейские? Что, черт побери, ты имеешь в виду?

– Нет, не полицейские.

– Тогда кто? И почему?

Нервно обкусывая ноготь на большом пальце левой руки, она сказала:

– Не надо было привозить тебя сюда.

– Теперь тебе от меня не избавиться. Так что, может, самое время рассказать мне побольше?

Не обращая внимания на его слова, она сказала:

– Давай посмотрим в гараже, все ли машины на месте. – И быстро выбежала из комнаты. Ему ничего не оставалось, как поспешить за ней, невнятно протестуя.

Белый «Роллс-Ройс», «Ягуар» того же зеленого цвета, что и глаза Рейчел. Два пустых места. За ними – запыленный, подержанный «Форд» десятилетней давности со сломанной антенной.

– Здесь еще должен быть черный «Мерседес-560». – Голос Рейчел гулко раздавался в гараже. – Эрик ездил в нем на встречу с адвокатами сегодня утром. После несчастного случая… когда Эрик умер, Герб Тюлеман, его адвокат, обещал, что поручит кому-нибудь отогнать машину сюда и поставить в гараж. Он всегда выполняет свои обещания. Я уверена, машину вернули сюда. И теперь ее нет.

– Украли, – бросил Бен. – Как долго надо продолжать список совершенных преступлений, чтобы ты согласилась позвонить в полицию?

Рейчел прошла в конец гаража, где стоял разбитый «Форд», ярко освещенный лампами дневного света.

– А эта вообще неизвестно как сюда попала. У Эрика нет такой машины.

– Наверное, жулик на ней приехал, – предположил Бен. – Решил обменять ее на «Мерседес».

Держа пистолет перед собой, с явной неохотой она открыла заскрипевшую дверцу «Форда» и заглянула внутрь.

– Ничего.

– А чего ты ожидала? – спросил Бен.

Она открыла заднюю дверь и осмотрела сиденье. Опять ничего. – Рейчел, ты ведешь себя как молчаливый сфинкс, и это чертовски раздражает.

Она вернулась к дверце водителя, которую открывала раньше. Снова открыла ее, заглянула за руль; увидела ключи в замке зажигания и взяла их.

Лицо Рейчел было не просто обеспокоенным. Мрачное выражение делало его каменным, и казалось, что ему суждено остаться таким до конца ее дней.

Бен прошел за ней к багажнику «Форда».

– А теперь ты что ищешь?

Возясь с ключами у багажника, она заметила:

– Преступник не оставил бы его здесь, если бы машина могла привести к нему. Не оставил бы такой серьезной улики. Ни за что. Так, может, он приехал сюда в украденной машине, по которой нельзя на него выйти?

– Возможно, ты и права, – согласился Бен. – Но в багажнике ты никаких документов на машину не найдешь. Давай посмотрим в бардачке.

Рейчел вставила ключ в замок багажника:

– Я и не ищу документы.

– Что же ты ищешь? Поворачивая ключ, она ответила:

– Я и сама не знаю. Только если…

Замок щелкнул. Крышка багажника слегка приподнялась.

Она открыла его полностью.

На дне багажника темнела небольшая лужица крови.

Рейчел издала слабый жалобный звук.

Бен пригляделся и заметил в углу лежащую боком женскую голубую туфлю на высоком каблуке. В другом углу лежали женские очки, дужка которых была сломана, одно стекло отсутствовало, а другое разбито.

– Милостивый Боже, – простонала Рейчел, – он не только украл машину, он убил женщину, которая ее вела. Убил и засунул в багажник, пока не представился случай избавиться от тела. И теперь что же будет? Чем это кончится? Кто остановит его?

Хоть Бен и был глубоко потрясен тем, что они обнаружили, он все же понял, что, когда Рейчел сказала «его», она имела в виду отнюдь не неизвестного взломщика, а кого-то другого. У ее страха был более точный адрес.

Глава 7

Грязные игры

Две похожие на снежинки ночные бабочки кружились под потолком возле ламп дневного света и бились о холодное стекло в самоубийственной попытке добраться до огня. Их гигантские тени метались по стенам, по капоту «Форда» и руке, которой Рейчел закрывала лицо.

Из открытого багажника «Форда» доносился явственный запах крови. Бен слегка отступил, чтобы не ощущать этого неприятного запаха.

– Откуда ты знала? – спросил он.

– Что знала? – переспросила Рейчел, не отнимая руки от лица. Она стояла, наклонив голову, и он мог видеть только копну медно-рыжих волос.

– Ты знала, что мы можем найти в багажнике. Откуда?

– Да нет. Я не знала. Я просто немного боялась, что мы можем найти… что-то. Что-то другое. Не это.

– А чего ты ожидала?

– Наверное, чего-то худшего.

– Например?

– Не спрашивай.

– Я уже спросил.

Мягкие тельца бабочек бились о наполненные огнем стеклянные трубки. Тук-тук-тук.

Рейчел опустила руку, тряхнула головой и направилась прочь от потрепанного «Форда».

– Пошли отсюда. Он удержал ее. – Нам обязательно нужно вызвать полицию. И ты должна сообщить им все, что знаешь о происходящем. А для начала тебе следует рассказать все мне.

– Никакой полиции. – Рейчел либо не желала, либо была не в состоянии посмотреть на него.

– Я до сих пор шел у тебя на поводу. Хватит.

– Никакой полиции, – настаивала она.

– Но ведь кого-то убили!

– Тела же нет.

– Господи, крови тебе мало?

Она повернулась и наконец посмотрела ему прямо в глаза.

– Бенни, пожалуйста, умоляю тебя, не спорь со мной. Нет у нас времени спорить. Если бы мы нашли тело этой несчастной женщины в багажнике, мы могли бы позвонить в полицию, потому что тогда у них было бы что-то реальное, за что можно зацепиться, и они работали бы быстрее. Но без тела они просто начнут задавать кучу вопросов, а тем ответам, которые я могу им дать, не поверят. И мы потеряем массу времени. А мы не можем себе этого позволить, потому что очень скоро меня начнут разыскивать… очень опасные люди.

– Кто?

– Если только меня уже не ищут. Вряд ли они знают, что тело Эрика исчезло, но стоит им узнать, они тут же приедут сюда. Нам надо уходить.

– Кто? – снова спросил он раздраженно. – Кто они? Что они ищут? Что им нужно? Ради Бога, Рейчел, расскажи мне.

Она покачала головой.

– Мы договаривались, что ты можешь поехать со мной, но я не обещала отвечать на твои вопросы.

– Я тоже ничего не обещал.

– Бенни, черт возьми, моя жизнь под угрозой. Она сказала это вполне серьезно, она действительно отчаянно боялась за свою жизнь, и этого было достаточно, чтобы сломить Бена и заставить его согласиться с ней.

– Но полиция могла бы защитить тебя, – жалобно проговорил он.

– Только не от тех людей, которые могут за мной охотиться.

– Ты так говоришь, будто за тобой демоны гоняются.

– По меньшей мере.

Она быстро обняла его и легко поцеловала в губы. Было приятно чувствовать ее в своих объятиях. Будущее без нее пугало его.

– Ты просто прелесть, – промолвила она. – Раз хочешь помочь мне. Но сейчас поезжай домой. Уходи. Позволь мне разобраться самой.

– И думать забудь.

– Тогда не вмешивайся. А сейчас пошли. Оторвавшись от него, Рейчел направилась через гараж в сторону двери, ведущей в дом.

Бабочка отлетела от лампы и принялась кружиться перед ее лицом, как будто Рейчел в данный момент казалась ей светлее, чем лампа дневного света. Она отогнала ее.

Бен захлопнул крышку багажника «Форда», оставив свежую кровь свертываться, а отвратительный запах сгущаться внутри тесного пространства.

Потом он последовал за Рейчел.

В дальнем конце гаража, около двери, ведущей в прачечную, она остановилась и уставилась на что-то, валяющееся на полу. Подойдя ближе, Бен увидел в углу кучку брошенной одежды, которую они не заметили, когда входили в гараж. Он разглядел пару белых туфель на резиновой подошве и с широкими белыми шнурками. Просторные зеленые хлопчатобумажные пианы на резинке. И свободную рубашку с короткими рукавами под стать штанам.

Подняв взгляд от одежды, он увидел, что теперь лицо Рейчел было не просто бледным. Казалось, оно превратилось в пепел. Серое. Увядшее.

Бен снова взглянул на брошенные тряпки и понял, что перед ним одежда, которую надевают хирурги, направляясь в операционную, и которую они называют медицинской формой. Когда-то такая форма была белой, но в последнее время хирурги предпочитают светло-зеленый цвет. И носят ее не только хирурги. Пользуются ею и многие другие работники больниц. Более того, совсем недавно он видел, что помощники патологоанатома и санитары в морге тоже были одеты в такую форму.

Рейчел со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы, встряхнулась и вошла в дом.

Бен поколебался, внимательно глядя на брошенные тряпки. Казалось, его заворожили мягкий зеленый оттенок и случайные складки материала. Голова шла кругом. Сердце бешено стучало. Почти не дыша, он соображал, что бы все это могло означать.

Когда он наконец вышел из оцепенения и поспешил за Рейчел, то почувствовал, что по лицу его катится пот.

К зданию в Ньюпорт-Бич, где помещался Генеплан, Рейчел ехала чересчур быстро. Она умело управляла машиной, но Бен был рад, что пристегнулся. Он ездил с ней и раньше и знал, что вождение машины было для нее одним из самых больших удовольствий: ее возбуждала скорость, нравилась послушность «Мерседеса». Но сегодня она слишком спешила, чтобы получать удовольствие от езды, и хотя нельзя было сказать, что лихачила, но брала некоторые повороты на такой скорости и меняла ряды так резко, что говорить об осторожности не приходилось.

– У тебя что, такие неприятности, что нельзя обращаться в полицию? – спросил он. – Так?

– Ты хочешь спросить, не боюсь ли я, что полицейские могут что-то найти против меня?

– Да.

– Нет, – ответила она без колебаний. По ее тону чувствовалось, что она говорит правду.

– Потому что, если ты каким-то образом связалась с дурными людьми, то никогда не поздно пойти на попятный.

– Да нет, ничего такого.

– Прекрасно. Рад слышать.

Слабого света от панели приборов хватало только на то, чтобы мягко осветить лицо Рейчел, но недостаточно, чтобы разглядеть на нем напряжение и нездоровую серость. Она выглядела такой, какой Бен всегда представлял ее, когда они не были вместе, – сногсшибательной.

Если бы не обстоятельства и не цель их поездки, момент мог бы казаться выхваченным из идеального сна или одного из его любимых старых фильмов. Ведь что может быть более захватывающим или утонченно эротичным, чем мчаться вместе с потрясающей женщиной в мощной спортивной машине сквозь ночь к какой-то романтической цели, где они смогут сменить кожу удобных сидений на прохладные простыни, будучи подготовлены возбуждающе быстрой ездой к необыкновенно страстной любви.

– Я ничего плохого не сделала, Бенни, – заверила она.

– Я так и не думал.

– Ты спрашивал…

– Я должен был спросить.

– Я тебе напоминаю преступницу?

– Ты мне напоминаешь ангела.

– Мне не тюрьма грозит. Худшее, что может случиться, – я могу стать жертвой.

– Я скорее умру, чем это допущу.

– Ты ужасно милый, правда. – Она отвела взгляд от дороги и умудрилась слегка улыбнуться. – Очень милый. Они подъехали к Генеплану в половине двенадцатого.

Организация доктора Эрика Либена располагалась в четырехэтажном здании из стекла и бетона в богатом районе в Ньюпорт-Бич на Джамбори-роуд. Это был нарочито асимметричный шестиугольник, каждая из сторон которого, имела разную длину, со стильным, модернистским подъездом из мрамора и стекла. Бену вообще-то такая архитектура не нравилась, но он вынужден был неохотно признать, что в этом есть определенная привлекательная смелость. Автомобильная стоянка была разбита на отдельные участки с помощью решеток, увитых геранью с обилием винно-красных и белых цветов. Здание окружала довольно обширная зеленая зона с живописными группами пальм. Даже в такой поздний час и здание, и деревья, и все вокруг освещалось хитроумно спрятанными светильниками, придающими всему вид слегка театральный и значительный.

Рейчел повернула за угол здания, где короткая дорожка привела их к большой бронзового цвета двери, которая, по-видимому, поднималась, чтобы пропустить машины, доставляющие грузы, на внутреннюю площадку в подвале. Они съехали вниз и припарковали автомобиль у самой двери, где с обеих сторон поднимались бетонные стены.

– Если кому-нибудь придет в голову, что я могу сюда приехать, и если они будут искать мою машину, то здесь они нас не заметят, – проговорила Рейчел.

Вылезая из машины, Бен обратил внимание, насколько прохладнее и приятнее было здесь, в Ньюпорт-Бич, чем в Санта-Ане или Вилла-Парке. И хотя до океана было больше двух миль, не слышался плеск волн и не чувствовался запах водорослей и соленой воды, влияние его все равно сказывалось.

Рядом с большой дверью находилась маленькая, в рост человека, тоже ведущая в подвал. Она была закрыта на два замка.

Еще живя с Эриком, Рейчел часто ездила в Генеплан, выполняя его поручения, если ему самому было некогда или он по каким-то причинам не хотел доверить это задание своему подчиненному. Так что у нее были ключи от этой двери. Но, уходя от мужа, она положила их на столик в холле дома в Вилла-Парке. Сегодня она нашла их, покрытых пылью, точно на том же месте, где оставила год назад, – на столике рядом с высокой японской вазой XIX века. По всей видимости, Эрик приказал прислуге не прикасаться к ним. Должно быть, он полагал, что эти ключи станут еще одним поводом для унижения Рейчел, когда она приползет просить прощения. К счастью, она лишила его этого удовольствия.

Вне всякого сомнения, Эрик Либен был в высшей степени надменным поганцем, и Бен порадовался, что им не пришлось встречаться.

Рейчел открыла стальную дверь, вошла в здание и зажгла свет в небольшом складском помещении. На стене находился пульт охранной сигнализации. Она нажала несколько кнопок. Пара красных индикаторов погасла, и зажегся зеленый глазок, показывающий, что система отключена.

Бен прошел за Рейчел в конец помещения, к следующей двери, возле которой был еще один пульт системы сигнализации, независимый от того, что охранял наружную дверь. Рейчел еще раз набрала кодовое число.

– Первый код – дата рождения Эрика, этот – моего, – объяснила она. – Там впереди еще несколько.

Освещая путь фонариком, который Рейчел захватила с собой, они пошли дальше. Рейчел не хотела включать верхний свет, чтобы с улицы не заметили, что в здании кто-то есть.

– Но ты же имеешь полное право здесь находиться, – заметил Бен. – Ты его вдова и почти наверняка все унаследуешь.

– Да, но если мимо проедут не те люди и увидят свет, они поймут, что здесь я, и попытаются меня убить.

Ему безумно хотелось узнать, что это за «не те люди», но у него хватило соображения воздержаться от вопросов. Рейчел шла быстро, чтобы скорее добраться до того, что привело ее сюда, и как можно скорее уйти. Вряд ли у нее здесь окажется больше желания отвечать на его вопросы, чем в доме в Вилла-Парке.

Следуя за ней до конца подвала к лифту, на котором они поднялись затем на третий этаж, Бен все больше изумлялся той великолепной охранной системе, что была приведена в действие после окончания рабочего дня. Пришлось отключить еще одну сигнализацию, прежде чем вызвать лифт в подвал. На третьем этаже они вышли в приемную, где тоже была своя система охраны. В узком луче фонарика Рейчел Бен разглядел красивый бежевый ковер, потрясающий стол из коричневого мрамора и бронзы для секретаря, полдюжины стульев для посетителей, кофейные столики из бронзы и стекла и три большие картины с изображением чего-то потустороннего, которые вполне могли принадлежать кисти Мартина Грина. Но даже если бы фонарь и не светил, невозможно было не заметить в темноте кроваво-красных огоньков сигнальной системы. Из приемной веди три литые бронзовые двери, и около каждой из них горел красный огонек индикатора.

– Это еще пустяки, если сравнить с мерами предосторожности на четвертом и пятом этажах, – заметила Рейчел.

– А что там?

– Компьютеры и дубликаты всех данных исследований. Там на каждом дюйме какие-нибудь детекторы – инфракрасные, звуковые и такие, которые улавливают движение.

– Мы туда пойдем?

– К счастью, нам туда не нужно. И нам не придется, слава Богу, ехать в округ Риверсайд.

– А там что?

– Там сами лаборатории. Все расположено под землей, и не только для биологической изоляции, но и для лучшей защиты от промышленного шпионажа.

Бен знал, что Генеплан является лидером в быстро развивающейся области, в которой во всем мире существует бешеная конкуренция. Яростная гонка, чтобы оказаться на рынке первыми с новым товаром, помноженная на природную азартность людей, занятых в этой отрасли, – все это заставляло их охранять свои секреты и результаты исследований с тщательностью, граничащей с паранойей. Тем не менее здешняя изощренная система охранной сигнализации потрясла его. Это уже были не меры предосторожности, а способ существования людей в постоянной осаде.

Доктор Эрик Либен являлся специалистом по рекомбинантным ДНК, одним из наиболее талантливых ученых быстро развивающейся науки сцепления генов. И Генеплан представлял собой одну из компаний на передовой линии чрезвычайно доходного биобизнеса, который возник на базе этой науки в конце семидесятых годов. Эрику Либену и Генеплану принадлежали чрезвычайно ценные патенты на целый ряд микроорганизмов и новых линий растений, созданных при помощи методов генной инженерии, включая микроб, который мог производить высокоэффективную вакцину против гепатита, в настоящее время находящуюся на рассмотрении в фармацевтическом департаменте (однако не было сомнений, что она наверняка будет одобрена и поступит в продажу меньше чем через год); еще один искусственно созданный микроб, вырабатывающий супервакцину против всех типов вируса герпеса; новый сорт пшеницы, которая дает прекрасный урожай, даже если ее поливают соленой водой, что позволяет фермерам выращивать ее на засушливых землях, расположенных не слишком далеко от океана, и воду для полива качать оттуда; новое семейство слегка видоизмененных апельсинов и лимонов, имеющих генетическую защиту от плодовых вредителей и разных болезней, что делает ненужным обработку цитрусовых плантаций пестицидами. И каждый из этих патентов, а это далеко не все, что было на счету компании Эрика, стоил десятки, а то и сотни миллионов долларов. Так что, подумав, Бен рассудил, что, пожалуй, было правильным потратить небольшое состояние для охраны исследовательских данных, приведших к созданию каждого из этих золотоносных приисков.

Рейчел подошла к средней из трех дверей, отключила сигнализацию и ключом открыла замок.

Когда Бен последовал за ней и закрыл за собой дверь, он обнаружил, что она необыкновенно тяжелая и, не будь она установлена на тщательно сбалансированных шарнирах, ее бы не сдвинуть с места.

Рейчел провела его через несколько темных и пустынных коридоров к двери, ведущей в личный кабинет Эрика. Здесь ей потребовалось набрать еще один код, чтобы войти.

Попав наконец в святая святых, она быстро пересекла кабинет, застеленный старинным китайским ковром в розовых и бежевых тонах, и подошла к письменному столу Эрика. Как и все в приемной, это также было ультрамодерновое сооружение, только еще более дорогое и поражающее воображение, из редкого, в золотых прожилках мрамора и полированного малахита.

При свете яркого, но узкого луча фонарика можно было разглядеть только центральную часть большой комнаты, так что Бен вынес туманные и случайные впечатления о ее интерьере. Он показался ему еще более модернистским, чем во всех других обителях Эрика, даже слегка футуристским.

Проходя мимо стола, Рейчел положила на него свою сумочку и пистолет и прошла к задней стене. Бен подошел и встал рядом. Она осветила фонарем квадратную картину, четыре на четыре фута: широкие полосы блеклого желтого и удручающего серого цвета, разделенные тонкими темно-красными полосками.

– Еще один Ротко? – спросил Бен.

– Ага. И кроме того, что это предмет искусства, картина выполняет еще одну функцию.

Она просунула пальцы под полированную стальную рамку, что-то нащупывая в нижней ее части. Раздался щелчок, и картина отошла от стены, на которой была прочно закреплена. За ней обнаружился большой сейф, на круглой дверце которого сверкали наборный диск и ручка.

– Примитивно, – заметил Бен.

– Не скажи. Это тебе не просто стенной сейф. Стенки из стали толщиной в четыре дюйма, передняя панель и дверца – шесть дюймов. И сейф не просто вставлен в стену, он приварен к стальным балкам самого здания. Требуется целые две кодовые комбинации, одна по часовой стрелке, другая – против. Несгораемый, да и, по сути дела, взрывостойкий.

– И что он там хранит – смысл жизни?

– Какие-то деньги, наверное, как и в домашнем сейфе. – Рейчел передала Бену фонарик. Потом повернулась и начала набирать первый код. – Важные бумаги.

Он направил луч фонарика на дверцу сейфа.

– Ладно, а нам-то что нужно? Наличные?

– Нет. Папка. Возможно, записные книжки.

– И что там?

– Основные данные по важному исследовательскому проекту. Краткие сведения по последним результатам, включая копии текущих отчетов Моргана Льюиса Эрику. Льюис возглавляет этот проект. И если нам повезет, мы найдем здесь также личный дневник Эрика. Там все его практические и философские соображения по поводу проекта.

Бен удивился, получив ответ на свой вопрос. Может быть, она собралась наконец рассказать ему все с кои секреты?

– А что за проект? – спросил он. – Какой особой теме он посвящен?

Рейчел не ответила, только вытерла потные пальцы о блузку, прежде чем начать набирать первую цифру второго кода.

– Так что за проект? – настаивал он.

– Мне надо сосредоточиться, Бенни, – сказала она. – Если я ошибусь хоть в одной цифре, мне придется начать все сначала, включая первый код.

Похоже, больше ему пока ничего не узнать, придется довольствоваться тем, что она вообще упомянула про папку. Но Бену надоело бездельничать, а единственное, что он мог делать, это поднажать на нее, и поэтому он спросил:

– По-видимому, существуют сотни папок по поводу десятков исследовательских проектов, так что, если здесь он хранит только одну, она должна касаться чего-то самого важного, что делается в Генеплане.

Прищурившись и от усердия закусив кончик языка зубами, Рейчел сосредоточила все внимание на диске.

– Чего-то здорово большого, – продолжал Бен. Она промолчала.

. – А возможно, это делается для правительства, для военных, – не отступал он. – Тогда это что-то крайне секретное.

Рейчел набрала последнюю цифру, повернула ручку и открыла маленькую стальную дверцу.

– Черт! – воскликнула она. Сейф был пуст.

– Они побывали здесь раньше нас.

– Кто? – потребовал ответа Бен.

– Они, верно, подозревали, что я в курсе.

– Кто подозревал?

– Иначе они не стали бы так спешить избавиться от папки, – добавила она.

– Кто? – повторил свой вопрос Бен.

– Сюрприз, – раздался мужской голос за их спинами.

Рейчел ахнула, а Бен стремительно повернулся, чтобы разглядеть владельца голоса. В свете фонарика он увидел высокого лысого мужчину в светло-бежевом спортивном костюме и зеленой в белую полоску рубашке. На голове не было ни единого волоса, так что скорее всего он ее брил. Квадратное лицо, крупный рот, нос с горбинкой. Скулы славянина и серые глаза с оттенком грязного льда. Он стоял по другую сторону письменного стола. Бену он напомнил покойного кинорежиссера Отто Преминджера. Утонченный, несмотря на спортивный костюм. Вне сомнения, умный. Потенциально опасный. Он забрал пистолет, который Рейчел оставила на столе вместе с сумочкой, когда они пришли в кабинет.

Хуже того, мужчина держал в руке боевой «магнум-19», Бен был хорошо знаком с этим револьвером и глубоко уважал его. Тщательно сработанный, со стволом в четыре дюйма, он заряжался патронами «магнум-357», весил тридцать пять унций5 и был таким мощным и точным, что с ним можно было охотиться на оленей. Заряженный пулями со срезанной головкой или с оболочкой, пробивающей броню, он являлся одним из самых смертоносных револьверов в мире, пожалуй, даже самым смертоносным.

В свете фонарика глаза незваного гостя странно поблескивали.

– Да будет свет, – сказал лысый, слегка повышая голос, и мгновенно комнату залил яркий свет потолочных ламп, скорее всего включавшихся голосом, фокус, вполне соответствующий пристрастию Эрика Либена к ультрасовременным конструкциям.

– Винсент, – попросила Рейчел, – убери револьвер.

– Боюсь, что это невозможно, – ответил он. Несмотря на полное отсутствие волос на голове, тыльная сторона его крупной ладони была покрыта густыми волосами, почти шерстью, даже на пальцах и между ними.

– В насилии нет надобности, – проговорила Рейчел.

Угрюмая улыбка Винсента Бареско сделала его лицо холодным и злобным.

– Разве? Наверное, поэтому ты и принесла с собой оружие. – Он поднял ее пистолет.

Бен знал, что отдача у «магнума» была в два раза сильнее, чем у револьвера сорок пятого калибра. Несмотря на заложенную в нем великолепную меткость, он мог быть и дико неточным в руках неопытного стрелка, не готового к резкой отдаче. Если лысый недооценивает огромную мощность револьвера и если он неопытен, то наверняка выпустит первую пару зарядов в стену высоко над их головами, а это может дать Бену время броситься на него и выхватить оружие.

– Мы не верили, что Эрик окажется настолько легкомысленным, что расскажет тебе о проекте «Уайлдкард», – проговорил Винсент. – Но, судя по всему, он это сделал, несчастный дурачок, иначе тебя бы здесь не было и ты бы не копалась в его сейфе. Хоть он подчас и обращался с тобой скверно, Рейчел, он все равно испытывал к тебе слабость.

– Он был слишком горд, – сказала она. – Мне жаль его. Особенно сейчас. Винсент, а ты знал, что он нарушил основное правило?

Винсент покачал головой:

– До сегодняшнего дня… не знал. Чистое безумие с его стороны.

Внимательно наблюдая за лысым, Бен с огорчением пришел к выводу, что тот умеет обращаться с «магнумом» и отдача не застанет его врасплох. Он держал револьвер со знанием дела: крепко сжимая его правой рукой, рука слегка вытянута, локоть зафиксирован, дуло направлено четко между Беном и Рейчел. Ему оставалось только сдвинуть его на пару дюймов в любую сторону и покончить с одним или обоими сразу.

Рейчел, которая не знала, что Бен в подобных ситуациях может быть полезнее, чем она думает, вновь обратилась к лысому:

– Брось чертов пистолет, Винсент. Нам не нужно оружие. Мы теперь все будем делать вместе.

– Нет, – возразил Винсент. – Нет, с точки зрения остальных, ты не с нами. И не должна была ничего знать. Мы не доверяем тебе, Рейчел. И этому твоему приятелю…

Взгляд грязно-серых глаз переместился с нее на Бена. Пронизывающий и безжалостный. И хотя он скользнул по нему, почти не задержавшись, Бен почувствовал, как холодок пробежал по его спине.

Не сумев распознать в Бене более опасного противника, чем можно предположить по его внешности, Винсент снова перевел взгляд на Рейчел.

– Он совершенно посторонний человек. Уж если мы не хотим, чтобы в этом деле участвовала ты, то о нем просто не может быть и речи.

Для ушей Бена это заявление прозвучало так же зловеще, как смертный приговор, и тогда он сделал рывок, изящности и стремительности которого позавидовала бы даже нападающая змея. Рискнув предположить, что свет в кабинете выключается тоже просто определенным голосовым сигналом, он крикнул: «Да будет тьма!» В комнате мгновенно стало темно, и в ту же секунду он швырнул фонарик в голову Винсента, но, Господи спаси и помилуй, тот уже повернулся, чтобы выстрелить в него. Рейчел закричала. Бен очень надеялся, что она догадалась упасть на пол. А сам он через долю секунды после того, как выключился свет и он швырнул фонарь, уже сделал бросок через малахитовый стол, прямо на Винсента. Теперь он должен был действовать, назад пути не было, и все происходило как в фильме, идущем в ускоренном темпе, хотя внутреннее объективное ощущение времени настолько замедлилось, что каждая секунда воспринималась как минута. И тут то старое, что он старался забыть, но что давно стало его неотъемлемой частью, вновь завладело его мозгом, он превратился в агрессивного зверя. В следующую секунду произошло чертовски много: Рейчел продолжала громко кричать, Бен ехал на животе по малахиту, фонарь крутился в воздухе, из дула «магнума» вылетело бело-голубое пламя, Бен почувствовал, как пуля едва не задела его по волосам, услышал за грохотом выстрела, как она просвистела мимо – ззззззз, – ощутил холод полированного малахита сквозь рубашку. Фонарик попал Винсенту в голову как раз одновременно с выстрелом и продвижением Бена по столу, Винсент хрюкнул при ударе, фонарь отскочил и упал на пол, свет его остановился на шестифутовой абстрактной бронзовой скульптуре, Бен к тому времени скатился со стола, столкнувшись с противником, и оба свалились на пол. Еще один выстрел. Пуля ушла в потолок. В темноте Бен распластался на Винсенте, но сохранил интуитивную ориентировку, что позволило ему поднять колено и со всей силой ударить противника в пах. Винсент заорал громче Рейчел. Бен еще раз без всякого милосердия, зная, что не может его себе позволить, засадил ему коленом, потом ударил его ребром ладони по горлу, оборвав крик, затем в правый висок, раз, еще раз, сильнее, изо всех сил, тут раздался третий выстрел, оглушающий, и Бен ударил еще раз. И только тогда пистолет упал на пол из внезапно обмякшей руки Винсента, и, задыхаясь, Бен произнес:

– Да будет свет!

Мгновенно свет залил комнату.

Винсент находился в полной отключке, прерывисто, с хлюпаньем дыша сквозь поврежденное горло.

В воздухе пахло порохом и горячим металлом.

Бен скатился с лежащего без сознания Винсента, на четвереньках добрался до «магнума» и с облегчением схватил его.

Рейчел рискнула вылезти из-за стола. Наклонилась и подобрала свой пистолет, который Винсент тоже выронил. Одарила Бена взглядом, в котором смешались шок, изумление и недоверие.

Он снова подполз к Винсенту и осмотрел его. Пальцем поднял одно веко, потом другое, проверяя, нет ли неравномерного сужения зрачков, что говорило бы о серьезном сотрясении мозга или какой-нибудь иной мозговой травме. Осторожно осмотрел правый висок, куда он дважды ударил его ребром ладони. Пощупал горло. Убедился, что лысый хоть и с трудом, но дышит, так что травма скорее всего не очень серьезная. Взял руку, нащупал пульс, посчитал его. Вздохнув, заметил:

– Слава тебе, Господи, жить будет. Иногда трудно рассчитать, сколько силы достаточно… а сколько многовато. Но он не умрет. Некоторое время пробудет без сознания, а когда придет в себя, ему понадобится врач, но к нему он сможет добраться самостоятельно.

Потерявшая дар речи Рейчел во все глаза смотрела на Бена.

Он взял подушку с кресла и подложил ее под голову Винсента, распрямив таким образом трахею на случай внутреннего кровотечения.

Затем быстро обыскал Винсента, но папки с проектом «Уайлдкард» не обнаружил.

– Он, верно, приходил сюда не один. Они открыли сейф и забрали содержимое, а он остался поджидать нас.

Рейчел положила руку ему на плечо. Он поднял голову и встретился с ней взглядом.

– Бенни, черт побери, ты же всего только торговец недвижимостью.

– Ну да. – Он как будто не понимал подтекста в этом вопросе. – И чертовски неплохой.

– Но… как ты с ним расправился… как ты… так быстро… жестоко… так уверенно…

С почти болезненным удовлетворением он наблюдал, как она медленно осознавала, что не только у нее есть тайны.

Решив жалеть ее не больше, чем она до сих пор жалела его, – пусть помирает от любопытства, – Бен сказал:

– Пошли. Давай убираться отсюда ко всем чертям, пока никто не объявился. Я в этих грязных играх мастер, но это не значит, что я получаю от них удовольствие.

Глава 8

На помойке

Когда старый пьяница в засаленных штанах и драной гавайской рубашке забрел в тупичок, заставленный пустыми ящиками, и вскарабкался на мусорный контейнер в поисках Бог весть каких сокровищ, оттуда выскочили две крысы, перепугав его. Он свалился с самодельной лестницы, едва успев разглядеть лежащее на мусоре тело мертвой женщины в летнем кремовом платье с синим поясом.

Пьяницу звали Перси. Фамилии своей он не помнил.

– Не уверен, что она у меня вообще была, – сказал он, когда немного погодя Вердад и Хагерсторм допрашивали его тут же в тупичке. – Честно говоря, я уж и не припомню, когда я ею последний раз пользовался. Наверное, какая-то была, но память уже не та, и все из-за этого дешевого вина, этого зелья – единственного дерьма, которое я могу купить.

– Ты думаешь, этот придурок убил ее? – спросил Хагерсторм Вердада с таким видом, как будто алкаш мог их слышать, только если они обращались к нему непосредственно.

Рассматривая Перси с глубоким отвращением, Вердад ответил таким же тоном:

– Не похоже.

– Ну да. А если он и видел что-то важное, то все равно не понял, что к чему, и наверняка уже забыл.

Лейтенант Вердад промолчал. Будучи иммигрантом, выросшим в куда менее благополучной и справедливой стране, чем та, которой он поклялся в верности, он не понимал таких пропащих людей, как Перси, и не умел быть с ними терпеливым. Родившись гражданином Соединенных Штатов, что в глазах Вердада было бесценным преимуществом, как мог такой человек отвернуться от всех открывающихся ему возможностей и выбрать деградацию и нищету? Джулио знал, что должен более сочувственно относиться к таким парням, как Перси. Возможно, этот человек страдал, пережил какую-то трагедию, может быть, его обделила судьба или жестокие родители. Выпускник психологического отделения полицейской академии, Джулио был хорошо натаскан в таких вопросах, как психологические и социологические аспекты философии парии-жертвы. Но ему легче было понять ход мыслей существа с Марса, чем такого вот пропащего человека. Потому он устало вздохнул, поддернул обшлага своей белой шелковой рубашки и поправил жемчужные запонки сначала на правой руке, потом на левой.

– Знаешь, мне иногда кажется, – продолжал Хагерсторм, – что это закон природы: каждый потенциальный свидетель в этом городе оказывается пьяницей, который к тому же три недели не подходил к ванне.

– Если бы наша работа была легкой, – заметил Вердад, – мы бы ее так не любили, верно?

– Верно. Господи, ну и воняет же от него! Перси, казалось, не замечал, что говорят о нем. Он отлепил кусок какого-то мерзкого мусора, прилипшего к рукаву его гавайской рубашки, громко, раскатисто рыгнул и вернулся к теме своих подпорченных мозгов:

– Дешевое пойло сушит мозги. Богом клянусь, я думаю, мой мозг ссыхается на немного каждый день, а в пустые места набиваются всякие волосы и мокрые старые газеты. Я думаю, ко мне подкрадывается кошка и плюет мне волосами в уши, когда я сплю. – Он говорил совершенно серьезно и явно побаивался этого смелого и хитрого животного.

Несмотря на то что Перси не мог вспомнить своей фамилии или чего-либо еще путного, у него хватило серого вещества, затерявшегося между волосами и мокрыми старыми газетами, чтобы сообразить, что, найдя труп, надо немедленно позвонить в полицию. Хоть его вряд ли можно было причислить к столпам общества или даже просто порядочным, законопослушным гражданам, он немедленно кинулся искать представителей власти. Он подумал, что может получить вознаграждение за то, что нашел труп на помойке.

Лейтенант Вердад прибыл на место вместе со специалистами из отдела криминальных исследований час назад. Оставив тщетные попытки допросить Перси, он наблюдал, как техники устанавливают осветительные приборы. И увидел, как из помойного ящика выскочила крыса, потревоженная помощниками следователя, которые как раз начали извлекать мертвую женщину из мусорного контейнера. Шкура у крысы была вся в грязи, хвост длинный, розовый и мокрый. Отвратительное создание рванулось вдоль стены здания к выходу из тупика. Джулио потребовалось все его самообладание, чтобы не вытащить пистолет и не выстрелить в крысу. Она подбежала к проломанной канализационной решетке и скрылась.

Джулио ненавидел крыс. Один их вид разрушал его собственное представление о себе как американском гражданине и офицере полиции, созданное девятнадцатью годами усердного труда. Когда он видел крысу, с него сразу же слетало все, чего он достиг почти за два десятилетия, и он снова становился жалким маленьким Джулио Вердадом из трущоб Тайджуаны, где он родился в халупе из обломков досок, ржавых бочек и рубероида. Если бы право на проживание там зависело от простого количества, то халупой владели бы крысы, которые в несколько раз превосходили числом семерых членов семейства Вердад.

Наблюдая за этой крысой, убегающей от яркого света в тень и дальше, к канализационной решетке, Джулио чувствовал себя так, будто его хороший костюм, сшитая на заказ сорочка и туфли от Бэлли каким-то магическим образом становятся выношенными до дыр джинсами, потрепанной рубашкой и старыми сандалиями. По нему пробежала дрожь, и неожиданно он снова превратился в пятилетнего мальчика, стоящего на пороге душной халупы ярким августовским днем и в ужасе уставившегося на двух крыс, что деловито грызли горло его четырехмесячного брата Эрнесто. Все остальные члены семьи были на улице, сидели группками в тени у пыльной дороги, обмахиваясь от жары. Дети тихо играли и время от времени пили воду, а взрослые освежались пивом, которое по дешевке купили у двух молодых ladrones6, накануне удачно ограбивших склад пивного завода. Маленький Джулио попытался закричать, позвать на помощь, но не мог издать ни звука, как будто влажный августовский воздух не давал словам и крику вырваться наружу. Заметив его, крысы нахально повернулись в его сторону и зашипели, и даже когда он кинулся вперед, яростно размахивая руками, они только неохотно попятились, причем одна из них успела укусить мальчика за левую руку. Он закричал и набросился на крыс с еще большей яростью и наконец сумел их прогнать. Джулио продолжал кричать и тогда, когда с залитой солнцем улицы прибежали его мать и старшая сестра Эвелина. Они нашли Джулио отчаянно пытающимся стереть кровь с руки, как будто то было позорное пятно, а его маленького брата мертвым.

У Риза Хагерсторма, который был напарником Вердада достаточно давно и знал о его ужасе перед крысами, хватало такта не упоминать об этом ни намеком, ни в открытую. Чтобы отвлечь Джулио, он положил руку на его хрупкое плечо и сказал:

– Знаешь, дам-ка я Перси пять баксов и скажу, чтобы отваливал. Он к этому не имеет никакого отношения, мы больше из него ничего не выудим, а от его вони меня уже тошнит.

– Валяй, – согласился Джулио. – С меня два пятьдесят.

Пока Риз разбирался с алкашом, Джулио смотрел, как из помойки вытаскивают мертвую женщину. Он старался убедить себя, что она ненастоящая, просто большая тряпичная кукла, а может, это действительно кукла, например, манекен, просто манекен. Но то была неправда. Она выглядела вполне настоящей. Черт, она выглядела слишком настоящей.

Они положили ее на расстеленный на асфальте брезент. Фотограф сделал еще несколько снимков в свете переносных приборов, и Джулио подошел поближе. Мертвая женщина была молодой темноволосой мексиканочкой лет двадцати с небольшим. Несмотря на то, что сделал с ней убийца, несмотря на налипшую грязь и трудолюбивых крыс, не составляло труда догадаться, что она была привлекательной, если не красивой. Она встретила свою смерть в кремовом платье с голубым кантом на воротнике и рукавах и синим поясом и в голубых туфлях на высоких каблуках.

Сейчас на ней была всего одна туфля. Вероятно, вторая осталась в контейнере.

Было что-то невыносимо печальное в ее веселом платьице и одной босой ноге с тщательно накрашенными ногтями.

По указанию Джулио двое полицейских в штатском надели резиновые сапоги, пропитанные пахучим веществом хирургические маски и залезли в контейнер, чтобы перерыть весь мусор в поисках второй туфли и всего остального, что могло иметь отношение к делу.

Они нашли сумочку убитой женщины. Ее не ограбили, потому что сорок три доллара остались нетронутыми. Если верить ее водительскому удостоверению, ее звали Эрнестина Фернандес, было ей двадцать четыре года и жила она в Санта-Ане.

Эрнестина.

Джулио вздрогнул. Его пробрал холод от сходства ее имени с именем его давно умершего брата Эрнесто. И ребенка и женщину оставили крысам; Джулио не знал Эрнестину, но, как только ему назвали ее имя, он немедленно почувствовал себя в глубине души в долгу перед ней, хотя и не смог бы объяснить причину.

«Я найду твоего убийцу, – молча пообещал он ей. – Ты была так хороша и так рано умерла, и, если есть в мире справедливость и надежда, что всякая жизнь имеет смысл, твой убийца не уйдет безнаказанным. Клянусь тебе, если мне даже придется пойти на край света, я найду твоего убийцу».

Тем временем в помойке обнаружился испачканный кровью лабораторный халат, такой, какие носят врачи. На нагрудном кармане были вышиты слова: «ГОРОДСКОЙ МОРГ САНТА-АНЫ».

– Какого дьявола? – удивился Риз Хагерсторм. – Кто-то из морга перерезал ей горло?

Нахмурившись, Джулио Вердад молча рассматривал халат.

Потом служащий из лаборатории аккуратно свернул халат, стараясь не стряхнуть волосы или нитки, которые могли к нему прилипнуть, уложил в пластиковый пакет и плотно его завязал.

Еще через десять минут полицейские, копающиеся в помойке, нашли острый скальпель со следами крови на лезвии. Дорогой, прекрасно сделанный инструмент, каким пользуются в операционных. Или в кабинете патологоанатома.

Скальпель тоже сунули в пластиковый пакет, который положили около тела, уже закрытого покрывалом. К полуночи они так и не нашли вторую голубую туфлю женщины. Но в контейнере оставалось еще дюймов шестнадцать мусора, так что пропавшая туфля наверняка должна была там найтись.

Глава 9

Внезапная смерть

Пока они мчались сквозь южную ночь по шоссе от Риверсайда до Восточного шоссе 1–15, затем на восток по шоссе 1–10, мимо Бьюмонта и Бэнинга, вокруг индейской резервации Моронго, к Кабазону и дальше, у Рейчел было достаточно времени подумать. Миля за милей просторы Южной Калифорнии оставались позади. Они углублялись в пустыню, по обеим сторонам от дороги простиралась необъятная темнота, и только иногда можно было увидеть среди равнин и холмов торчащие, как гигантские зубы, камни и деревья Джошуа, залитые морозно-белым лунным светом, которые вырастали и исчезали на фоне легких пушистых облаков, фестонами украсивших ночное небо. Пейзаж внушал мысли об одиночестве и наводил на размышления, так же как успокаивающее гудение мотора «Мерседеса» и шорох его шин.

Расслабившись на пассажирском сиденье, Бен упрямо молчал, уставившись на черную ленту дороги, освещенную светом фар. Они только несколько раз обменялись короткими незначительными фразами, не имеющими никакого отношения к происходящему. Немного поговорили о китайской кухне, потом надолго дружно замолчали, потом порассуждали о фильмах Клинта Иствуда и снова молчали.

Она догадывалась, что Бена обидел ее отказ поделиться с ним своими тайнами, и теперь он наказывает ее. Разумеется, он понимал, что Рейчел поразила та легкость, с какой он расправился с Винсентом Бареско в кабинете Эрика, и ей до смерти хочется узнать, где же он научился такому искусству. Обращаясь с ней холодно, позволяя затягиваться тяжелому молчанию, он давал понять, что ей придется расстаться с кое-какой информацией, прежде чем она узнает что-то от него.

Но она не могла. Пока не могла. Боялась, что уже слишком глубоко втянула его в смертельно опасное дело, и поэтому злилась на себя. Она твердо решила не вовлекать его дальше в этот кошмар, если только его жизнь не будет зависеть от того, насколько полно он понимает, что происходит и что поставлено на кон.

Свернув с шоссе 1–10 на шоссе 111, откуда до Палм-Спрингс оставалось только одиннадцать миль, Рейчел задумалась, все ли она сделала, чтобы отговорить Бена ехать с ней. Но когда они уезжали из Генеплана, он был настолько несокрушимо молчалив, что пытаться переубедить его казалось столь же бесполезным, как встать на берегу Тихого океана и приказать набегающему приливу немедленно попятиться.

Рейчел болезненно переживала возникшую между ними напряженность. За пять месяцев их знакомства это был первый случай, когда они неуютно чувствовали себя в обществе друг друга, первый случай, когда между ними появился хотя бы намек на ссору, первый случай, когда гармония их отношений была нарушена.

Выехав из Ньюпорт-Бич в полночь, они приехали в Палм-Спрингс и проехали по центру города, по Палм-Каньон-драйв, в четверть второго. За час с четвертью они преодолели расстояние в девяносто три мили, а значит, ехали со скоростью восемьдесят миль в час. Но Рейчел продолжало казаться, что она тащится, как улитка, все отставая и отставая от хода событий и все уменьшая шансы на успех.

По сравнению с другими временами года лето в Палм-Спрингс с его испепеляющей жарой, свойственной пустыне, привлекало куда меньше туристов, поэтому в четверть второго ночи улицы города были практически пусты. В эту жаркую и безветренную июньскую ночь пальмы стояли неподвижно, как нарисованные на полотне, слегка освещенные и посеребренные светом уличных фонарей. Большинство магазинов было закрыто. На тротуарах – никого. Светофоры все еще переключались с зеленого на желтый, потом на красный, потом снова на зеленый свет, хотя их машина была единственной на большинстве перекрестков.

У Рейчел появилось ощущение, что она едет через город после Армагеддона или что все население вымерло от болезни. На мгновение она поверила, что если включит радио, то не услышит на всех станциях ничего, кроме статического шипения.

С того момента, как она узнала об исчезновении трупа Эрика, Рейчел поняла, что в мир пришло нечто ужасное, и с каждым часом все больше мрачнела. Теперь даже в пустынной улице, казавшейся такой мирной, ей чудилось что-то зловещее. Она понимала, что ее реакция неадекватна. Что бы ни случилось в ближайшие несколько дней, это еще не конец света.

«С другой стороны, – подумала она, – это может быть концом для меня, концом моего света».

Когда машина миновала деловой район, затем жилые кварталы, где обитали менее состоятельные люди, и въехала туда, где селились богатые, признаки жизни стали встречаться еще реже. Наконец Рейчел свернула на Футур-Стоун-драйв и припарковала машину около низкого здания с плоской крышей, типичного примера архитектуры четких линий. Благодаря обилию зелени ничто здесь не напоминало о пустыне – фикусы, бальзамины, бегонии, клумбы с ноготками и гербера-ми… Ни одно окно в доме не светилось.

Она уже сказала Бену, что этот дом тоже принадлежал Эрику, но никак не объяснила цель их поездки сюда. Теперь же, когда она выключила передние фары, он заметил:

– Ничего себе домишко для отпуска.

– Нет, – возразила она. – Здесь жила его любовница.

Мягкого света далеких фонарей хватило, чтобы разглядеть на лице Бена изумление.

– Откуда ты знаешь?

– Немногим больше года назад, как раз за неделю до моего ухода, она – ее звали Синди Уэслоф – позвонила в дом в Вилла-Парке. Эрик не разрешал ей туда звонить, разве только в случае крайней необходимости, и тогда она должна была сказать, что она секретарша одного из его коллег. Синди была страшно зла на Эрика, потому что накануне он ее здорово избил, и собралась от него уходить. Но прежде она хотела, чтобы я узнала, что он содержал ее.

– А ты подозревала?

– Что у него есть любовница? Нет. Но это уже не имело значения. К тому времени я решила с ним расстаться. Я выслушала ее, посочувствовала и взяла адрес дома, так как решила, что он может понадобиться когда-нибудь, если Эрик откажется давать развод и придется доказывать, что он мне изменял. Как ни противно все было, до этого, слава Богу, дело не дошло. А было бы еще гаже, если бы пришлось об этом рассказать, потому что… девушке было всего шестнадцать.

– Кому? Его любовнице?

– Да. Шестнадцать. Из дома убежала. Насколько я могла судить, одна из этих потерянных детей. Ты их знаешь. Начинают с наркотиков в средней школе, и такое впечатление, что… сжигают слишком много серых клеточек. Да нет, не то. Наркотики не разрушают серое вещество, скорее… съедают душу, оставляя там пустоту и бесцельность. Они все такие жалкие.

– Некоторые, – поправил он. – А от других мороз по коже пробирает. Им уже все надоело, они уже все видели. Становятся либо аморальными врагами общества, опаснее гремучей змеи, либо легкой добычей. Как я понимаю из твоих слов, Синди Уэслоф как раз оказалась легкой добычей, и Эрик выудил ее из канавы для своих развлечений.

– И, судя по всему, она была не первой.

– Его что, тянуло на подростков?

– Скорее он просто боялся старости, – ответила Рейчел. – Она его ужасала. Когда я от него ушла, ему был всего сорок один год, но, сколько я его помню, каждый раз приближение дня рождения повергало его все в большую и большую панику, как будто не успеет он моргнуть и тут же окажется, дряхлый и слабоумный, в доме для престарелых. Он страдал навязчивой боязнью старости и смерти, и эта боязнь проявлялась самым странным образом. Например, для него все важнее становилась новизна во всем: каждый год новая машина, как будто «Мерседес», которому всего год, годится только в металлолом; постоянная смена одежды, старая выбрасывалась, новая покупалась…

– И модерн в искусстве, архитектура в стиле модерн, и ультрамодерновая мебель.

– Именно. И самые новейшие электронные приспособления. Так что, я думаю, молоденькие девочки были просто еще одной стороной его одержимости в стремлении остаться молодым и… обмануть смерть. Когда я узнала о Синди и этом доме в Палм-Спрингс, я поняла, что одной из причин, по которой он на мне женился, было то, что я его на двенадцать лет моложе; мне было двадцать три, ему – тридцать пять. Для него я была еще одним способом замедлить бег времени, а когда я стала приближаться к тридцати, когда он увидел, что начинаю немного стареть, я перестала уже справляться с этой задачей, и понадобилась более молодая плоть – Синди.

Открыв дверцу, Рейчел вылезла из машины. Бен последовал ее примеру.

– Так что конкретно мы тут ищем? – спросил он. – Не его же очередную любовницу? Ты бы не мчалась сюда со скоростью гоночной машины только для того, чтобы взглянуть на его последнюю красотку.

Захлопнув свою дверцу и вытащив из сумочки пистолет, Рейчел направилась к дому и не ответила ему, не могла ответить.

Ночь выдалась сухой и теплой. Свод чистого неба над пустыней был весь в звездах. Было безветренно и тихо, только сверчки скандалили в кустах.

Слишком уж много кустов. Она нервно оглянулась на их темные силуэты и густую темноту за ними. Куча мест, чтобы спрятаться. Она поежилась.

Дверь была приоткрыта, что показалось зловещим признаком. Рейчел нажала кнопку звонка, подождала, нажала еще раз, снова подождала, опять нажала, но никто не вышел.

Стоящий рядом с ней Бен заметил:

– Наверное, это теперь твой дом. Ты его унаследовала вместе со всем остальным, так что не думаю, чтобы ты нуждалась в приглашении войти.

По ее мнению, в этой приоткрытой двери содержалось куда больше приглашения, чем ей бы хотелось. Было очень похоже на ловушку. Войди она в поисках приманки, ловушка сработает, и дверь захлопнется за ней.

Рейчел отступила на шаг и пинком открыла дверь. Та с грохотом ударилась о стену холла.

– Значит, ты не ждешь, что тебя встретят с распростертыми объятиями, – сделал вывод Бен.

Фонарь над дверью снаружи освещал часть холла, хоть и не такую большую, как она надеялась. Было видно, что никто не затаился на расстоянии первых шести или восьми футов, но дальше царила темнота, где кто угодно вполне мог спрятаться.

Бен, не знавший всего и соответственно не могущий оценить реальной степени опасности, не ожидал никого страшнее Винсента Бареско с еще одной «пушкой» и действовал более смело. Он прошел мимо Рейчел в дом, нащупал выключатель на стене и зажег свет.

Она вошла следом, но поспешила тут же его обогнать. – Черт побери, Бенни, не торопись переступать через порог. Давай действовать медленно и осторожно.

– Хочешь верь, хочешь нет, но я смогу справиться с любой девчонкой, которая набросится на меня с кулаками.

– Я не любовницу имею в виду, – бросила она.

– Тогда кого?

Сжав губы и держа пистолет наготове, она пошла впереди него по дому, по дороге зажигая свет.

Голый ультрамодерновый интерьер, даже более футуристский, чем в других обителях Эрика, граничил со стерильностью операционной. Отполированный до блеска пол казался холоднее льда, нигде ни коврика. Металлические жалюзи вместо занавесок. Жесткие на вид стулья. Диваны, которые, если их задвинуть в чащу леса, сошли бы за огромные грибовидные наросты. Все в бледно-серых, белых, черных и серо-коричневых тонах, нигде ни одного цветного пятна, за исключением разбросанных то тут, то там предметов искусства, выдержанных в разных оттенках оранжевого.

В кухне был полный разгром. Белый полированный кухонный стол и два стула перевернуты. Другими двумя стульями, превратившимися в щепки, колотили по чему ни попадя. Холодильник помят и поцарапан, жаростойкое стекло в дверце духовки разбито, столы и шкафчики – все в щербинах, углы разломаны. Посуду и бокалы вытащили из шкафов и били о стены: пол сверкал тысячами острых осколков. Продукты вышвырнуты из холодильника на пол: соленья, молоко, макароны, салат, горчица, шоколадный пудинг, консервированная черешня, кусок ветчины и еще что-то, что уже невозможно было распознать, застывали в отвратительной луже. С висевшего над раковиной держателя для ножей все шесть ножей были сняты и с огромной силой запущены в стену – некоторые вошли в нее на половину их длины, а два – по самую рукоятку.

– Ты полагаешь, они что-то искали? – спросил Бен.

– Возможно.

– Нет, – не согласился он. – Я так не думаю. Тут все выглядит так же, как в спальне в Вилла-Парке. Непонятно. От этого – мурашки по коже. Это делалось в гневе. В страшной ярости, в безумии, в бешенстве. Или тут поработал кто-то, получающий настоящее удовольствие от самого процесса разрушения.

Рейчел не могла отвести взора от торчащих из стены ножей. Возникло ощущение тошноты. Грудь и горло сжал страх.

Пистолет в ее руке казался ей теперь совсем другим. Слишком легким. Слишком маленьким. Почти игрушкой. Если ей придется стрелять из него, будет ли это достаточно эффективно? Против такого противника?

Со значительно большей осторожностью они пошли дальше по молчаливому дому. Даже на Бена подействовала та патологическая ненависть, следы которой он только что лицезрел. Он уже больше не дразнил Рейчел своей смелостью, но старался все время быть рядом с ней и соблюдать максимальную осторожность.

В главной спальне они снова столкнулись с разгромом, хотя и не в таком масштабе, как в кухне, совершенным, пожалуй, с меньшим бешенством. Около огромных размеров кровати из черного полированного дерева и нержавеющей стали валялась разодранная подушка, из которой высыпались перья. Простыни были сдернуты на пол, а стул перевернут. Одна из двух черных прикроватных ламп сброшена со столика и разбита, абажур раздавлен. Абажур другой лампы покривился. Картины на стенах тоже висели криво.

Бен наклонился и осторожно поднял обрывок простыни, чтобы разглядеть его получше. На белом хлопке неестественно ярко алели маленькие точки и большое смазанное пятно.

– Кровь, – констатировал он. Рейчел почувствовала, что покрывается холодным потом.

– Немного. – Бен выпрямился. – Немного, но, вне сомнения, кровь.

Тут Рейчел заметила кровавый след на стене рядом с дверью, ведущей в ванную комнату. Это был отпечаток большой мужской руки – как будто мясник, уставший от своего отвратительного труда, облокотился на минуту о стену, чтобы перевести дух.

В огромной ванной комнате горел свет – единственное место, где не было темно, когда они туда попали. Через открытую дверь можно было видеть практически все, либо прямо, либо отраженным в зеркалах, закрывающих одну из стен: серая плитка с желто-коричневой каемкой, большая заглубленная в пол ванна, душ, унитаз, край подставки для умывальника, вешалки для полотенец из сверкающей бронзы и в углублениях в потолке – лампы в бронзовых держателях. На первый взгляд в ванной комнате никого не было. Но когда Рейчел переступила через порог, то услышала чье-то частое, прерывистое дыхание. Ее сердце, которое уже и так билось достаточно быстро, отчаянно заколотилось.

Стоя за ее спиной, Бен спросил:

– В чем дело?

Рейчел показала на матовую загородку душа. Непрозрачная, она не давала возможности разглядеть стоящего там человека, даже его смутные контуры.

– Кто-то там есть.

Бен наклонился вперед и прислушался. Рейчел прижалась к стене, направив дуло пистолета на загородку.

– Давайте-ка выходите оттуда, – обратился Бен к человеку в душе.

Никакого ответа. Только торопливое, свистящее дыхание.

– Немедленно выходите, – приказал Бен.

– Выходите, черт побери! – крикнула Рейчел, и голос ее резким эхом забился в серой плитке и блестящих зеркалах.

Из душа раздалось неожиданно жалкое хныканье, в котором звучал откровенный ужас. Как будто там спрятался ребенок.

Удивленная и обеспокоенная, Рейчел осторожно подобралась поближе к душу.

Бен шагнул вперед, взялся за бронзовую ручку и открыл дверь.

– Боже милостивый!

Они увидели голую девушку, жалко скорчившуюся на кафельном полу в темном углу душа и прижавшуюся спиной к стене. На вид ей было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, этой, судя по всему, последней – самой последней – жалкой «победе» Эрика. Худенькими руками она прикрывала грудь, но больше из боязни и для защиты, чем из скромности. Ее трясла крупная неуемная дрожь, в широко раскрытых глазах стоял ужас, а лицо было бледным, болезненным, восковым.

Возможно, она и была хорошенькой, Но наверняка это трудно было сказать, и не из-за темноты в душе, а из-за синяков и ссадин у нее на лице. Огромный синяк красовался под правым глазом, и глаз уже начал затекать. На левой щеке, от угла глаза до подбородка, назревал безобразный кровоподтек. Верхняя губа разбита, из нее все еще текла кровь, весь подбородок в крови. Синяки и кровоподтеки виднелись и на ее руках, и один, самый большой, на левом бедре.

Бен отвернулся, чтобы не смущать девушку. Но он был явно потрясен увиденным.

Опустив пистолет и наклонившись, Рейчел спросила:

– Кто это сделал, милая? Кто это сделал? – Она и сама знала ответ, боялась его услышать, но не могла не спросить.

Девушка не сумела ответить. Ее разбитая губа шевельнулась, она попыталась что-то произнести, но они услышали только тоненькое жалобное подвывание, время от времени прерываемое особо сильным приступом дрожи. Она явно была в шоке и не совсем четко воспринимала реальность. Казалось, она только частично осознает присутствие Рейчел и Бена, потому что большая часть ее внимания была сконцентрирована на ее личном, внутреннем ужасе. Хотя она и встретилась с Рейчел глазами, вряд ли она ее видела. Бен протянул руку:

– Милая, все в порядке. Все в порядке. Никто тебя больше не обидит. Ты можешь выйти. Мы не позволим никому тебя обидеть.

Девушка смотрела сквозь Рейчел и что-то торопливо и тихо бормотала про себя, потрясенная той волной страха, которая недавно пронеслась через ее внутренний мир.

Рейчел отдала пистолет Бену, вошла в душ и встала на колени около девушки. Все время тихо и успокаивающе разговаривая с ней, она мягко коснулась ее лица и рук, пригладила взлохмаченные светлые волосы. При первых прикосновениях девушка вздрогнула, как от удара, хотя они явно вывели ее из транса. Она посмотрела уже на Рейчел, а не сквозь нее и позволила уговорить себя встать и выйти из душа, хотя, переступив порог, она снова впала в состояние полуступора, не могла ни отвечать на вопросы, ни просто кивнуть, когда к ней обращались, ни встретиться с Рейчел глазами.

– Нам надо доставить ее в больницу, – сказала Рейчел, поморщившись, когда разглядела получше раны на теле девушки. Два ногтя на ее правой руке были почти полностью сорваны и кровоточили; один палец, похоже, сломан.

Бен принялся рыться в шкафах и ящиках в поисках одежды, а Рейчел усадила девушку на край кровати и села рядом.

Она прислушивалась, не раздастся ли где-либо в доме какой-нибудь посторонний звук.

Но ничего не слышала.

Тем не менее она продолжала прислушиваться.

В дополнение к трусикам, бледно-голубым джинсам, синей клетчатой блузке и паре кроссовок Бен обнаружил целый склад наркотиков. В нижнем ящик? одного из прикроватных столиков лежали штук пятьдесят-шестьдесят косячков, полиэтиленовый пакет, набитый яркими таблетками непонятного назначения, и еще один пакет, содержащий примерно пару унций белого порошка.

– Наверное, кокаин, – заметил Бен.

Эрик наркотиками не баловался: он их презирал. Всегда говорил, что наркотики только для слабых, для неудачников, которые не могут справиться с жизнью на ее собственных условиях. Но, судя по всему, он не находил ничего зазорного в том, чтобы снабжать этим нелегальным зельем своих юных содержанок, обеспечивая таким образом их послушание и зависимость от него и продолжая в то же время растлевать несчастных девчонок. Никогда Рейчел не презирала его так, как в этот момент.

Однако, если эта девушка и принимала наркотики, ее нынешнее полубессознательное состояние, сопровождаемое приступами дрожи и время от времени подвыванием, было вызвано не ими, а только шоком и ужасом.

Рейчел пришлось одеть девушку, как если бы она была маленьким ребенком. Галантный Бен тактично смотрел в другую сторону. Разыскивая одежду, он наткнулся на сумочку и теперь рылся в ней, чтобы найти какие-нибудь документы.

– Ее зовут Сара Киль, ей исполнилось шестнадцать только два месяца назад. Похоже, она приехала с запада, из… Коффивилла, штат Канзас.

Еще одна беглянка, подумала Рейчел. Возможно, сбежала от кошмаров домашней жизни. А возможно, из бунтарей, отказывающихся подчиняться дисциплине и считающих, что если жить самостоятельно, без всяких ограничений, то жизнь станет сплошным блаженством. Вот и едут они в Лос-Анджелес попробовать себя в кино, мечтают стать звездами. Или просто ищут разнообразия, избавления от скучной монотонности равнин Канзаса.

Вместо ожидаемой романтики и блеска Сара Киль нашла то, что находит большинство подобных ей девиц, когда рушатся радужные калифорнийские надежды: тяжелую, бездомную жизнь на улице и в конце концов – заботливое внимание сутенеров. Эрик, по всей видимости, либо выкупил ее у кого-нибудь из них, либо разыскал сам, охотясь за свежей плотью, которая помогла бы ему чувствовать себя молодым. Став игрушкой богатого человека, поселившись в дорогом доме в Палм-Спрингс и имея столько наркотиков, сколько душа пожелает, Сара, безусловно, стала убеждать себя, что предназначена судьбой для сказочной жизни. Эта наивная девочка не могла осознать всей глубины опасности, в которую была вовлечена, не могла даже представить себе тот кошмар, что однажды войдет в ее жизнь и превратит ее в ничего не соображающее и онемевшее существо.

– Помоги мне отвести ее в машину, – попросила Рейчел, закончив одевать девушку.

Бен обхватил ее за талию с одной стороны, Рейчел – с другой, и хотя Сара самостоятельно передвигала ногами, без поддержки она бы несколько раз упала. Колени у нее подгибались.

Летний ветерок доносил до них запах жасмина, но он же и шевелил кусты, заставляя Рейчел в страхе вглядываться в темноту.

Они посадили Сару в машину и пристегнули привязным ремнем, на котором она тут же обвисла, опустив голову. В «Мерседесе-560» можно было разместить и третьего человека, только ему приходилось сидеть боком в открытом багажном отделении за двумя передними сиденьями, где было тесновато. Бен не подходил по размерам, так что втиснуться туда пришлось Рейчел, а Бен сел за руль. Когда они съехали с дорожки, из-за угла показалась машина, осветив их светом передних фар, а когда выехали на улицу, машина сделала рывок, устремляясь прямо на них. Сердце Рейчел бешено забилось, и она воскликнула:

– Черт возьми, это они!

Приближающаяся машина намеревалась встать поперек улицы, чтобы преградить им дорогу. Не тратя времени на вопросы, Бен немедленно свернул, крепко ухватившись за руль, и оставил другую машину позади. Вдавил в пол педаль газа, шины взвизгнули, «Мерседес» прыгнул вперед и, набрав приличную скорость, помчался мимо низких темных домов. Впереди виднелся перекресток, вынуждающий их свернуть или вправо, или влево, так что Бену пришлось притормозить. Рейчел, наклонив голову, посмотрела в заднее стекло, к которому была прижата, и увидела, что какой-то «Кадиллак» шел за ними очень близко, очень, очень близко.

Бен взял поворот на большой скорости, машина опасно накренилась, и Рейчел силой инерции выбросило бы из нее, не будь она так плотно втиснута в багажное отделение за сиденьями. Там не было места, чтобы шевельнуться, и не нужно было ни за что держаться, но она все равно вцепилась в спинку Сариного сиденья, потому что чувствовала себя так, будто мир рушился вокруг нее. «Господи, пожалуйста, пусть машина не перевернется», – взмолилась она.

«Мерседес» не перевернулся, напротив, он выбрался на прямой участок и прибавил скорости. Зато «Кадиллак» едва не опрокинулся на повороте, и перестаравшийся водитель так резко повернул руль, что чуть не врезался в «Корвет», припаркованный неподалеку. В воздух взлетели искры и рассыпались по асфальту. От удара «Кадиллак» вильнул, и сначала казалось, что он врежется в машины, стоящие на другой стороне, но водителю удалось справиться с ним. Слегка отстав, он снова решительно устремился в погоню.

Бен бросил маленький «Мерседес» еще в один поворот, на этот раз не такой крутой, и полтора квартала держал педаль газа на пределе, так что они больше напоминали ракету, чем автомобиль. Когда Рейчел почувствовала, что ее вжимает в стенку с такой силой, что, казалось, они вот-вот преодолеют силу земного притяжения и взлетят на орбиту, Бен проделал какие-то манипуляции с тормозами с легкостью великого пианиста, исполняющего «Лунную сонату», и при подъезде к следующему указателю «Стоп», которому не собирался повиноваться, повернул руль так резко, как только отважился. Со стороны могло показаться, что «Мерседес» просто слетел с той улицы, по которой ехал, и исчез на дороге, ответвляющейся влево.

Уходя от погони, Бен показал такой же высокий класс, как недавно в рукопашном бою. Рейчел хотелось спросить: «Кто, черт возьми, ты есть на самом деле, ведь не скромный же торговец недвижимостью и коллекционер игрушечных поездов, любящий музыку свинг!» Но она ничего не сказала, боясь отвлечь его внимание, – ведь если она отвлечет его на такой скорости, они обязательно перевернутся или, еще хуже, обязательно погибнут.

Бен знал, что «Мерседес-560» легко обойдет «Кадиллак» на открытом шоссе, но на таких узких улицах, во избежание превышения скорости кое-где перерезанных специальными заграждениями, дело обстояло иначе. Вдобавок, по мере того как они приближались к центру города, попадалось все больше светофоров и ему приходилось хоть немного снижать скорость на перекрестках даже в это мертвое время суток, чтобы избежать прямого столкновения с каким-нибудь редким любителем ночных автомобильных прогулок. К счастью, «Мерседес» брал повороты в тысячу раз лучше «Кадиллака», так что Бену не приходилось так сбрасывать скорость, как их преследователям, и каждый раз, как он сворачивал на новую улицу, он немного отрывался от «Кадиллака», которому не удавалось сократить разрыв на следующем прямом отрезке пути. К тому времени, как Бен, постоянно сворачивая, приблизился на квартал к Палм-Каньон-драйв, «Кадиллак» отстал от «Мерседеса» на полтора квартала и продолжал отставать. Бен уже уверился, что ему удастся стряхнуть со своего хвоста этих поганцев, кто бы они ни были, как вдруг он заметил полицейскую машину.

Она была припаркована впереди целой шеренги машин у поворота на Палм-Каньон, всего в квартале от них. По-видимому, полицейский увидел в зеркальце, что Бен мчится, как камень, пущенный из пращи, потому что на крыше машины загорелась сине-красная мигалка, ясно видимая впереди по правую сторону.

– Ура! – обрадовался Бен.

– Нет! – крикнула за его спиной Рейчел прямо ему в ухо. – Нет, мы не можем обратиться к полиции! Мы умрем, если обратимся к полиции.

Тем не менее, приближаясь на бешеной скорости к полицейской патрульной машине, Бен начал тормозить, потому что она так и не объяснила ему, почему они не могут положиться на полицию и попросить защиты, а по характеру своему он был человеком, который не верил, что можно подменять собой закон. К тому же те парни в «Кадиллаке» наверняка дадут деру, увидев полицейских.

– Нет! – снова закричала Рейчел. – Бенни, ради Бога, доверься мне, слышишь? Мы умрем, если остановимся. Они вышибут нам мозги, можешь быть в этом уверен.

Бена обидело ее обвинение в недоверии к ней. Он доверял ей, видит Бог, доверял полностью, потому что любил ее. Он ни хрена не понимал, особенно сегодня, но он ей доверял, и это обвинение было ему как острый нож в сердце. Он снял ногу с тормоза и снова нажал на педаль газа, промчавшись мимо черно-белой машины с такой скоростью, что свет от ее вращающейся мигалки только раз мелькнул в «Мерседесе», а через секунду они были уже далеко. Обернувшись, Бен разглядел двух ошеломленных полицейских. Он решил, что они дождутся второй машины и погонятся за обеими, а это было бы здорово, просто здорово, потому что парни в «Кадиллаке» не смогут догнать его и пристрелить, имея на хвосте полицейскую машину.

Но, к великому огорчению и удивлению Бена, полицейские рванули прямо за ним. Взревела сирена. Возможно, они были так изумлены видом «Мерседеса», мчавшегося на них со скоростью ракеты, что не заметили другой машины сзади. Или, может быть, они и увидели «Кадиллак», но были слишком поражены «Мерседесом» и не поняли, что вторая машина приближается к ним практически с той же скоростью. Но что бы они там ни думали, они сорвались с места и повисли у Бена на хвосте, когда он сворачивал на Палм-Каньон-драйв.

Бен повернул с бесшабашным нахальством каскадера, уверенного, что специальные стабилизаторы его машины, противоударные устройства и другие хитрые приспособления делают любой рискованный маневр безопасным, вот только у него-то не было этого хитрого оборудования. Он понял, что плохо рассчитал, что едва не превратил Рейчел, Сару и себя в консервы, в подобие колбасного фарша внутри дорогого немецкого металла. Машина наклонилась набок, двигаясь на двух колесах, послышался запах жженой резины, казалось, целый час они находились на грани, но милостью Божией и благодаря таланту конструкторов «Бенца» машина, подпрыгнув, снова встала на все четыре колеса. Каким-то чудом шины остались целы, вот только Рейчел ударилась головой о потолок и с такой силой выдохнула, что Бен почувствовал тепло ее дыхания у себя на шее.

Он заметил старика, выгуливающего палевого коккер-спаниеля, когда машина еще продолжала подпрыгивать на рессорах. Они переходили улицу в середине квартала как раз в тот момент, когда «Мерседес» вырвался из-за угла, как черт из табакерки. Он надвигался на них с жуткой скоростью. Они застыли в удивлении и страхе, и человек, и собака, головы подняты, глаза расширены. Старику было лет девяносто, собака тоже выглядела престарелой, и им было совершенно нечего делать на улице в два часа ночи. Им полагалось спать и видеть сны о фонарных столбах и хорошо подогнанных зубных протезах, но тем не менее они были здесь.

– Бенни! – закричала Рейчел.

– Вижу, вижу!

Он знал, что остановиться вовремя не сможет, так что не только нажал на тормоза, но и повернул машину поперек Палм-Каньон, что заставило «Мерседес» круто развернуться, одновременно заскользив юзом. В результате они развернулись на сто восемьдесят градусов и остановились на противоположной стороне. К тому времени, как Бен рванулся в северном направлении, старик с собакой уже доплелись до безопасного тротуара, а полицейская машина приблизилась к ним почти вплотную.

В зеркальце Бен видел, что «Кадиллак» тоже свернул за угол и продолжает гнаться за ними, невзирая на присутствие полицейской машины. С ума сойти, «Кадиллак» даже пытался обогнать ее!

– Они полные придурки, – заметил Бен.

– Хуже, – простонала Рейчел, – значительно хуже.

Сидящая на пассажирском месте Сара Киль настойчиво издавала какие-то звуки, но, казалось, вовсе не осознавала грозящей опасности. Кошмар дикой гонки не испугал ее, а только поднял со дна памяти воспоминания о другом, худшем кошмаре, который ей пришлось пережить немного раньше.

Набирая скорость и устремляясь на север по Палм-Каньон, Бен снова взглянул в зеркальце и увидел, что«Кадиллак» поравнялся с полицейской машиной. Казалось, они соревнуются друг с другом, кто кого обгонит, просто две машины с людьми, решившими позабавиться. Выглядело это… надо прямо сказать, глупо. Но неожиданно перестало казаться глупым, так как стало ужасающе ясно, чего хотят парни из «Кадиллака», потому что из окна машины вылетели повторяющиеся вспышки и раздалось тра-та-та-та выстрелов из автоматического оружия. Они стреляли в полицейских из автомата, как будто дело происходило не в Палм-Спрингс, а в Чикаго в буйные двадцатые годы.

– Они стреляют в полицейских! – воскликнул Бен, удивившись, как никогда не удивлялся в жизни.

Полицейская машина потеряла управление, выскочила на тротуар, пересекла его и врезалась в зеркальную витрину элегантного магазинчика одежды, но парень в «Кадиллаке» все еще продолжал высовываться из окна и стрелять в полицейскую машину, пока она была в пределах досягаемости.

– Ой, ой, ой! – застонала Сара. Она извивалась и всхлипывала, как будто на нее сыпались удары. Видимо, она снова переживала то, что было с ней недавно. На опасность, грозящую ей в настоящий момент, она по-прежнему внимания не обращала.

– Бенни, ты снизил скорость, – настойчиво проговорила Рейчел.

Потрясенный увиденным, он машинально ослабил давление на педаль газа.

«Кадиллак» приближался к ним так же хищно, как акула надвигается на какого-нибудь одинокого пловца.

Бен попытался продавить педалью газа пол, и «Мерседес» отреагировал на это, как кот, которому дали пинка под зад. Они вырвались на Палм-Каньон-драйв, которая на довольно большом отрезке была совершенно прямой, и Бену удалось несколько оторваться от «Кадиллака» еще до поворотов. А потом он начал раз за разом поворачивать, направляясь теперь в западную часть города, выше к холмам, затем снова вниз к югу, через старые жилые кварталы, где деревья, посаженные вдоль дороги, образовали своими кронами туннель, затем опять через более новые районы, где деревья и кустарники были еще редкими и низенькими и не могли скрыть, что город на самом деле построен в пустыне. И с каждым поворотом увеличивался разрыв между ними и убийцами в «Кадиллаке».

– Они прикончили двух полицейских, – произнес наконец пораженный Бен, – только потому, что те попались на пути.

– Они хотят заполучить нас любой ценой, – ответила Рейчел. – Именно это я и пытаюсь тебе все время втолковать. Они хотят заполучить нас любой ценой.

Теперь «Кадиллак» был от них в двух кварталах. Еще пять или шесть поворотов, и Бен окончательно оторвется от них, потому что они не смогут видеть «Мерседес» и не будут знать, куда он свернул.

К собственному удивлению, заговорив, Бен заметил дрожь в своем голосе, эдакую вибрирующую нотку, которая ему сильно не понравилась:

– Но, черт побери, у них, по сути, не было шансов нас поймать. Их развалюха не идет ни в какое сравнение с нашей красавицей. Они же это видели. Должны были видеть. Один шанс из ста. В лучшем случае. Один шанс из ста, и они все равно убивают полицейских.

Он сделал еще один резкий скользящий поворот и выехал на новую улицу.

– О, Боже мой, Боже мой, Боже мой! – тихо простонала Сара, съезжая по сиденью так низко, как только позволял ремень. Она снова обхватила себя руками, как делала в душе, когда была голой.

За дальним поворотом сзади показались огни все более отстающего «Кадиллака». Бен повернул еще раз и помчался по темной сонной улице, застроенной старыми и уже несколько обветшавшими домами, не соответствующими представлению Торговой палаты об образе Палм-Спрингс. – Но ты говорила, что парни в «Кадиллаке» доберутся до тебя быстрее, если ты обратишься в полицию.

– Да.

– Тогда почему они не захотели, чтобы полицейские нас остановили?

– Дело в том, что, если я буду под охраной полиции, меня легче будет найти, – объяснила Рейчел. – У меня вообще не будет никаких шансов. Но тогда меня нельзя будет убить по-тихому, все может выйти наружу. А люди в «Кадиллаке» предпочли бы разделаться со мной один на один, даже если им потребуется для этого больше времени.

Фары «Кадиллака» еще не показались, а Бен снова свернул. Еще минута – и им его не догнать.

– Какого дьявола им от тебя нужно? – спросил он.

– Две вещи. Первое… секрет, который, как они считают, я знаю.

– А ты знаешь?

– Нет.

– А что второе?

– Другой секрет, который я знаю. Тут мы с ними на равных. Они тоже уже знают и хотят помешать мне кому-либо раскрыть его.

– И что это?

– Если я тебе расскажу, у них будет столько же оснований убить тебя, как и меня.

– У меня создалось впечатление, что они уже гоняются и за моей задницей, – возразил Бен. – Я слишком глубоко завяз. Так что выкладывай.

– Следи за дорогой, – велела она.

– Рассказывай.

– Не сейчас. Ты должен сосредоточиться и уйти от них.

– Об этом не волнуйся и не пытайся, черт возьми, оправдывать этим свое молчание. Еще один поворот, и нам не о чем беспокоиться.

Тут лопнула правая передняя шина.

Глава 10

Гвозди

Для Джулио и Риза эта ночь была длинной.

К 0.32 последний мусор в контейнере был просмотрен, но голубую туфлю Эрнестины Фернандес так и не нашли.

После того как с мусором было покончено и тело увезли в морг, другие детективы отправились бы немного поспать, чтобы со свежей головой начать следующий день. Но только не лейтенант Джулио Вердад. Он хорошо знал, что в первые часы после обнаружения тела след самый свежий. Кроме того, каждый раз после получения нового задания по меньшей мере сутки он плохо спал, никак не мог смириться с ужасом насильственной смерти.

К тому же в данном случае он испытывал особую ответственность перед жертвой. По причинам, которые для других вряд ли показались бы достаточно обоснованными, но которые для него были решающими, он чувствовал себя в большом долгу перед Эрнестиной. Найти того, кто ее убил, стало для Джулио не просто работой, а делом чести.

Риз Хагерсторм, его напарник, следовал за ним, не жалуясь на позднее время. Ради Джулио, и только ради него, он готов был работать круглосуточно, отказывая себе не только в сне, но и в выходных, обедах и ужинах, и вообще способен был идти на любые жертвы. Джулио знал, что, если когда-нибудь понадобится заслонить его спиной и умереть за него, этот крупный мужик не станет колебаться ни одной секунды. Оба они знали это сердцем, чувствовали нутром, но никогда не обсуждали.

В 0.41 они сообщили о смерти Эрнестины ее родителям, вместе с которыми она жила в скромном домике между двумя магнолиями, немного восточнее Мейн-стрит. Семья уже спала, и страшному известию сначала не поверили, убежденные, что Эрнестина дома и тоже спит. Но, разумеется, ее постель была пуста.

Хотя у Хуана и Марии Фернандес было шестеро детей, они восприняли этот удар, как будто Эрнестина их единственный ненаглядный ребенок. Мария сидела на розовом диване в гостиной, стоять она не могла. Рядом с ней поместились два ее младших сына – оба еще подростки – с покрасневшими глазами и чересчур потрясенные, чтобы заботиться о сохранении внешней мужественности и невозмутимости, за которыми обычно прячут свои переживания мальчики-латиноамериканцы. Мария держала в руках фотографию Эрнестины в рамке, плакала и вспоминала, какая у нее была замечательная дочь. Другая ее дочь, девятнадцатилетняя Лаурита, сидела одна в столовой, безутешная, никого к себе не подпуская, сжимая в руках четки. Хуан Фернандес как маятник ходил по комнате, сжав челюсти и яростно моргая, чтобы сдержать слезы. Ему, как главе семьи, необходимо было служить всем примером, держать себя в руках, не дрогнуть и не сломаться перед этим визитом к ним muerta7. Но задача оказалась непосильной, и он дважды удалялся в кухню, и из-за закрытых дверей слышались его сдавленные рыдания.

Джулио не мог ничем облегчить их горе, но он сумел внушить им веру в справедливость и возмездие, возможно, потому, что его собственный долг перед Эрнестиной был для него абсолютно ясен и от него исходило ощущение непреклонного упорства – сродни упорству гончей, идущей по следу: Или причиной была его жгучая ярость по поводу существования смерти, смерти вообще, которая ясно читалась по его лицу, глазам и голосу. Эта ярость кипела в нем уже долгие годы, прошедшие с того дня, когда он увидел крыс, перегрызающих горло маленькому брату, и к настоящему времени ее огонь разгорелся так ярко, что стал заметен всем.

От мистера Фернандеса Джулио и Риз узнали, что Эрнестина ушла на весь вечер со своей лучшей подругой Бекки Клинстад, с которой они вместе работали официантками в местном мексиканском ресторане. Они уехали на машине Эрнестины – серо-синем «Форде» десятилетней давности.

– Если такое случилось с Эрнестиной, – сказал мистер Фернандес, – то где же бедняжка Бекки? С ней, наверное, тоже что-то стряслось. Что-то ужасное.

Из кухни Фернандесов Джулио позвонил семье Клинстад, живущей в Ориндже. Бекки – Ребекка – домой еще не приходила. Ее родители не волновались, потому что она была женщиной взрослой, а еще потому, что те дискотеки, куда любили ходить Бекки и Эрнестина, работали до двух часов утра. Но теперь они начали волноваться.

1.20 ночи.

Джулио сидел за рулем неприметного седана, припаркованного напротив дома семьи Фернандес, бессмысленно уставясь в ночь, благоухающую магнолией.

Сквозь открытые окна доносился шорох листьев, потревоженных легким июньским ветерком. Холодный, тоскливый звук.

Риз воспользовался установленным на консоли компьютером, чтобы передать в участок последние данные и объявить розыск серо-синего «Форда». Он узнал его номерной знак у родителей Эрнестины.

– Посмотри, нет ли там для нас чего, – попросил Джулио.

Ему не стоило сейчас прикасаться к компьютеру. Он был в ярости, и ему хотелось что-нибудь разбить – все равно что, – ударить обоими кулаками, а если у него что-нибудь не заладится с компьютером или он по ошибке нажмет не на ту клавишу, то, пожалуй, выместит свое зло на машине просто потому, что она подвернулась под руку.

Риз вызвал банки в главном полицейском управлении и запросил введенную туда информацию. По дисплею побежали бледно-зеленые, слегка мерцающие буквы. То был отчет полицейских, которых Джулио отправил в морг, чтобы они убедились, не принадлежат ли скальпель и окровавленный халат, найденные в мусорном контейнере, кому-нибудь конкретно. Официальные лица в морге подтвердили, что из кладовки исчезли скальпель, лабораторный халат, хирургическая одежда, включая шапочку, и пара туфель, пропитанных антистатиком. Однако никто из тамошних работников не был связан с кражей этих предметов.

Подняв глаза от дисплея и снова уставившись в ночь, Джулио сказал:

– Это убийство как-то связано с исчезновением тела Эрика Либена.

– Может, просто совпадение, – заметил Риз.

– Ты веришь в совпадения? Риз вздохнул.

– Нет.

О лобовое стекло бился мотылек.

– Может, тот, кто украл труп, убил Эрнестину? – предположил Джулио.

– Зачем?

– А вот это нам предстоит выяснить.

Он включил мотор, и они уехали от порхающего мотылька и перешептывающихся листьев. Джулио свернул на север и поехал прочь из делового района Санта-Аны.

Он ехал по Мейн-стрит, где горели яркие фонари, но в нем самом царила непроглядная тьма, и от нее было не уйти.

1.38 ночи.

До дома в стиле испанского модерна, принадлежащего Эрику Либену, они доехали быстро, потому что все улицы были пусты. В этом богатом районе ночь казалась особенно тихой. Их шаги по покрытой плиткой дорожке гулко отдавались в тишине, а когда они нажали кнопку звонка, звук донесся до них как с самого дна глубокого колодца.

Ни Джулио, ни Риз никакими полномочиями в Вилла-Парке не обладали. Он вообще находился на довольно приличном расстоянии от их участка. Однако в округе Ориндж, представлявшем, по существу, один большой растянутый город, разделенный на много жилых районов, преступники редко брали в расчет необходимость придерживаться одного района, контролируемого определенным полицейским участком. И если возникала потребность собрать улики в другом районе, нужно было взять с собой сопровождающего из местной полиции, или получить соответствующее разрешение, или попросить коллег самих проделать нужную работу. Обычно такие просьбы встречались благосклонно.

Но на все эти формальности требовалось время, так что Джулио и Риз частенько обходились без них. Они ехали туда, куда им было нужно, разговаривали с тем, с кем нужно, и извещали местные власти только в тех случаях, когда обнаруживали что-то важное по делу или если ситуация грозила перерасти в столкновение.

Мало кто из детективов действовал так смело. Несоблюдение формальностей могло кончиться выговором. Повторные нарушения правил могли рассматриваться как огорчительное отсутствие уважения к порядку и наказываться временным отстранением от работы. Слишком большое количество подобных нарушений – и даже самый лучший полицейский мог забыть о повышении и начать волноваться, удастся ли ему дослужить до пенсии.

Все эти соображения не слишком волновали Джулио и Риза. Разумеется, им хотелось получить повышение. И до пенсии дослужить. Но гораздо важнее карьеры и финансового благополучия было для них довести свои расследования до конца и засадить убийц в тюрьму. Тот не полицейский, кто не рискует жизнью ради своих идеалов, а если ты рискуешь жизнью, стоит ли волноваться о таких мелочах, как прибавка к зарплате или пенсионный фонд.

Когда никто не вышел на звонок, Джулио подергал дверь, но она была заперта. Он не стал пытаться открыть замок или взломать его. Поскольку ордера на обыск у них не было, для того чтобы проникнуть в дом Либена, им требовался предлог, хотя бы предположение, что там имеют место какие-то преступные действия, что могут пострадать невинные люди и их присутствие там вызвано острой необходимостью.

Когда они обошли дом, то увидели то, кто искали: разбитое стекло огромного окна, ведущего с террасы в кухню. Разумеется, профессиональный долг тут же заставил их предположить худшее: вооруженный преступник, разбив окно, ворвался в дом с целью грабежа или причинения вреда его законным обитателям.

Вытащив револьверы, они осторожно вошли. Под ногами хрустели осколки стекла.

Они переходили из комнаты в комнату, всюду зажигая свет, и увидели достаточно, чтобы оправдать свое вторжение. Кровавый отпечаток ладони на подлокотнике белого дивана в гостиной. Полный хаос в спальне хозяина. А в гараже… они нашли серо-синий «Форд» Эрнестины Фернандес.

При осмотре машины Риз обнаружил пятна крови на заднем сиденье и на ковриках под ногами.

– Некоторые еще липкие, – заметил он.

Джулио подергал крышку багажника и обнаружил, что тот открыт. Внутри опять была кровь, а еще сломанные очки и… одна голубая туфля.

Туфля принадлежала Эрнестине, и при виде ее Джулио почувствовал, как что-то сжалось у него в груди.

Насколько Джулио было известно, Эрнестина очков не носила. Но на фотографиях, которые он рассматривал в доме Фернандесов, ее лучшая подруга и коллега-официантка Бекки Клинстад почти везде была в похожих очках. По-видимому, обе женщины были убиты и засунуты в багажник «Форда». Позднее тело Эрнестины оказалось в мусорном контейнере. Но что случилось с другим телом?

– Позвони в местную полицию, – велел Джулио. – Пора начать соблюдать формальности.

1.52 ночи.

Возвращаясь от своего седана, Риз задержался, чтобы открыть электрические двери гаража и избавиться от запаха крови, поднимающегося из открытого багажника «Форда» и достигшего уже самого дальнего уголка длинного помещения. Как раз когда двери пошли вверх, он заметил в углу брошенную кем-то больничную одежду и пару туфель.

– Джулио! Подойди-ка посмотри.

Джулио внимательно рассматривал окровавленный багажник, боясь до чего-нибудь дотронуться и уничтожить драгоценные улики, но одновременно стараясь не упустить ни малейшей детали. Он подошел к Ризу, стоящему около брошенных тряпок.

– Что, черт бы побрал, происходит? – спросил Риз.

Джулио промолчал.

– Вечер начался с пропажи одного трупа, – продолжал Риз. – Теперь пропали два – Либена и этой девушки, Клинстад. И мы нашли третий труп, который бы с радостью не находили. Если кто-то коллекционирует трупы, то почему он не присоединил к своей коллекции тело Эрнестины Фернандес, а?

Раздумывая над странными находками и непонятной связью между кражей трупа Либена и убийством Эрнестины, Джулио машинально поддернул рукава сорочки и поправил галстук и запонки. Даже в летнюю жару он всегда носил галстук и рубашку с длинными рукавами, чего некоторые детективы не делали. Но Джулио считал, что детектив – это что-то вроде священника. Он тоже выполняет священные обязанности, трудится на благо Богов Справедливости и Правосудия, и потому одеваться неофициально казалось ему таким же богохульством, как если бы священник служил мессу в джинсах и майке.

– Местные едут? – спросил он Риза.

– Да. И как только мы им все объясним, нам придется поехать в Пласеншию.

Джулио удивился.

– В Пласеншию? Зачем?

– Я проверил сообщения, когда ходил к машине. Там есть важное из участка. Полиция в Пласеншии нашла Бенни Клинстад.

– Где? Живую?

– Мертвую. В доме Рейчел Либен. Пораженный, Джулио повторил вопрос, который Риз задал несколько минут назад:

– Что, черт бы побрал, происходит?

1.58 ночи.

Чтобы попасть в Пласеншию, им пришлось проехать из Вилла-Парка через часть округов Ориндж и Анахим и по Тастин-авеню на мост через реку Санта-Ана, которая в это засушливое время года полностью пересохла. Они проехали мимо нефтяных скважин, где огромные насосы, подобно молящимся шаманам, качались вверх и вниз, еле различимые во мраке, и их непонятные и слегка таинственные контуры делали ночную темноту еще более зловещей.

Пласеншия считалась одним из наиболее спокойных городков, где жили обеспеченные, но не слишком богатые люди, жили комфортабельно и спокойно. За ним не числилось никаких ужасных недостатков, не было у него и особых преимуществ перед другими городами, за исключением, пожалуй, огромных и великолепных финиковых пальм, высаженных вдоль некоторых его улиц. На улице, где стоял дом Рейчел, пальмы были особенно развесистыми и красивыми, и их нависающие над дорогой широкие листья казались горящими при свете красных мигалок «скорой помощи» и множества полицейских машин, припаркованных под ними.

У дверей дома Риза и Джулио встретил местный полицейский в форме по имени Орин Малвек. Он был бледен. И глаза какие-то странные, как будто он только что увидел нечто такое, что бы ему, будь его воля, никак не хотелось помнить, но что он в то же время никогда не сможет забыть.

– Соседка позвонила. Видела, как из дома выбежал человек, который ей чем-то показался подозрительным. Когда мы приехали проверить, дверь была настежь открыта и везде горел свет.

– Миссис Либен дома не было?

– Нет.

– И не знаете, где она?

– Нет. – Малвек снял фуражку и нервно пригладил волосы. – Господи, – проговорил он, обращаясь больше к самому себе, чем к Джулио и Ризу. Потом добавил: – Нет, миссис Либен уехала. Но в спальне миссис Либен мы нашли тело мертвой женщины.

Направляясь за Малвеком в дом, Джулио сказал:

– Ребекку Клинстад.

– Угу.

Малвек провел Джулио и Риза через уютную гостиную в персиковых и белых тонах с синей мебелью и бронзовыми лампами.

– Как вы узнали, кто покойная?

– На ней был медальон с медицинским предупреждением, – объяснил Малвек. – По поводу разных аллергий, включая на пенициллин. Вы знаете эти медальоны? Имя, адрес, состояние здоровья. А до вас мы быстро добрались, потому что запросили наш компьютер проверить Бекки Клинстад по банку данных и получили ответ, что вы ее разыскиваете в Санта-Ане в связи с убийством Фернандес. – Банк данных по борьбе с преступностью, которым с помощью компьютеров пользовались всевозможные полицейские организации для обмена информацией, был новинкой, естественным результатом компьютеризации управления шерифа и местных полицейских участков. С его помощью удавалось сэкономить часы, а иногда и дни, поэтому Джулио в очередной раз порадовался, что работает полицейским в компьютерную эпоху.

– Женщину здесь убили? – спросил Джулио, пока они огибали внушительного лаборанта, осматривающего мебель в поисках отпечатков пальцев.

– Нет, – ответил Малвек, – слишком мало крови. – Он все еще продолжал приглаживать пальцами волосы. – Убили в другом месте и… привезли сюда.

– Зачем?

– Вы увидите зачем. Но, черт возьми, вряд ли вы поймете зачем.

Раздумывая над этим загадочным заявлением, Джулио шел за Малвеком в хозяйскую спальню. Остановившись на пороге, он открыл рот от изумления и на какое-то время потерял способность дышать.

За его спиной Риз произнес:

– Твою мать!

Обе прикроватные лампы горели, и однако в углах комнаты было темновато. Тело Ребекки Клинстад располагалось в самом ярко освещенном месте – рот открыт, глаза расширены при встрече со смертью. Она была раздета донага и распята прямо над большой кроватью. По гвоздю через каждую ладонь. По гвоздю под каждым локтем. По гвоздю через каждую ступню. А из ямочки под горлом торчал костыль. То не была классическая форма распятия, потому что ноги были неприлично раздвинуты, но что-то очень похожее.

Полицейский фотограф все еще продолжал делать снимки в самых разных ракурсах. С каждой вспышкой мерещилось, что мертвая женщина на стене движется.

Разумеется, это было игрой воображения, но казалось, что она дергается на гвоздях, которыми прибита к стене.

Джулио никогда не доводилось видеть ничего столь чудовищного. Тем не менее было совершенно очевидно, что это сделано не в приступе слепого безумия, а с холодным расчетом. Ясно, женщина, когда ее сюда привезли, была уже мертва, потому что раны, проделанные гвоздями, не кровоточили. Ее худенькая шея перерезана, что скорее всего и послужило причиной смерти. Убийца – или убийцы? – потратил довольно много времени и сил, чтобы найти гвозди и молоток (который сейчас лежал на полу в углу спальни), поднять тело, удерживать его в нужном месте и точно загонять гвозди в холодную мертвую плоть. При этом голова, видимо, падала вперед, на грудь, а убийца, судя по всему, хотел, чтобы она смотрела на дверь («приятный» сюрприз для Рейчел Либен), поэтому он проволокой приподнял ее подбородок, а концы закрепил на гвозде, вбитом над ее головой. Пусть смотрит перед собой. Он также открыл ей глаза и клейкой лентой закрепил веки, чтобы она смотрела невидящим взглядом на того, кто найдет ее.

– Я понимаю, – сказал Джулио.

– Да, – согласился потрясенный Риз.

Малвек удивленно моргнул. На его бледном лбу блестели капельки пота, вряд ли вызванные июньской жарой.

– Вы, наверное, шутите. Вы понимаете это… безумие? Вы понимаете, зачем он это сделал?

Джулио объяснил:

– Эрнестина и эта девушка были убиты прежде всего потому, что убийца нуждался в машине, а у них была машина. Но когда он разглядел Клинстад, он выбросил другое тело и привез это сюда, чтобы оставить в качестве предупреждения.

Малвек нервно запустил пальцы в волосы.

– Но если этот психопат собирался убить миссис Либен, почему он просто не приехал сюда и не сделал это? Зачем оставлять такое… предупреждение?

– Вероятно, у убийцы были основания предполагать, что ее не будет дома. Может, он сначала позвонил, – предположил Джулио.

Он вспоминал, как нервничала Рейчел Либен, когда он допрашивал ее в морге несколько часов назад. Он почувствовал тогда, что она что-то скрывает и чрезвычайно напугала. Теперь он понял: уже тогда она знала, что ее жизнь в опасности.

Но кого она боялась, почему не обратилась к полиции за помощью? Что она скрывала?

Фотограф все щелкал камерой.

Джулио продолжал:

– Убийца знал, что ему не удастся сразу до нее добраться, но хотел, чтобы она знала, что он придет потом. Он хотел, а может, то были они, напугать ее до смерти. И когда он как следует разглядел эту женщину, Клинстад, которую убил, он понял, что ему нужно сделать.

– А? – спросил Малвек. – Я что-то вас не понимаю.

– Ребекка Клинстад была очень соблазнительной, – объяснил Джулио, показывая на распятую женщину. – Как и Рейчел Либен. Очень похожие фигуры.

– И волосы у миссис Либен почти того же цвета, что и у этой девушки, – согласился Риз. – С медным отливом.

– Тициановские, – добавил Джулио. – И хотя эта женщина далеко не так красива, как миссис Либен, между ними есть определенное сходство, тип лица тот же.

Фотограф сделал паузу, чтобы сменить пленку в фотоаппарате.

Малвек покачал головой.

– Давайте поставим все точки над «i». Значит, так: миссис Либен должна была рано или поздно прийти домой и, войдя в комнату, увидеть эту распятую женщину и сообразить по сходству, что этот психопат на самом деле хотел распять на стене ее.

– Да, – подтвердил Джулио. – Во всяком случае, я так думаю.

– Да, – поддержал Риз.

– Милостивый Боже, – Малвек зябко передернул плечами, – да понимаете ли вы, насколько черной, горькой и глубокой должна быть его ненависть? Кто бы он ни был, что такого миссис Либен могла сделать, чтобы он ее так ненавидел? Почему у нее такие враги?

– Очень опасные враги, – согласился Джулио. – Это все, что я знаю. И… если мы ее быстро не найдем, то вряд ли найдем ее живой.

Опять полыхнула вспышка. Фотограф возобновил работу. Казалось, труп продолжал подергиваться. Вспышка, подергивание. Вспышка, подергивание.

Глава 11

Рассказ о призраке

Когда лопнула правая передняя шина, Бен почти не снизил скорость. Сражаясь с рулевым колесом, он проехал еще половину квартала. «Мерседес» подпрыгивал, трясся и дергался, бедный инвалид, старающийся выручить.

Фар за ними пока не было видно. Преследующий их «Кадиллак» еще не успел свернуть за угол на расстоянии двух кварталов за их спинами. Но он покажется. И скоро. Бен с отчаянием смотрел то вправо, то влево.

«Интересно, какую лазейку он ищет», – подумала Рейчел.

И тут он ее нашел: одноэтажный оштукатуренный дом с табличкой «Продается» на фасаде. Дом стоял на большом участке в пол-акра, трава не скошена. От соседей его отделяла стена из бетонных блоков высотой в восемь футов, тоже оштукатуренная, и за ней вполне можно было спрятаться. На участке также росло множество деревьев и кустов, остро нуждающихся во внимании садовника.

– Эврика! – воскликнул Бен.

Он свернул на дорожку, ведущую к дому, потом по лужайке за угол и оказался с задней стороны. Там он поставил машину на бетонированную площадку под деревянным навесом террасы. Выключил мотор и фары. Они оказались в полной темноте.

Остывая, горячий металл машины издавал тонкий свистящий звук.

В доме никто не жил, так что некому было выйти посмотреть, что происходит. И поскольку участок был изолирован от соседей с обеих сторон стеной и деревьями, никто из них тоже не поднял тревогу.

– Дай-ка сюда пистолет, – велел Бен.

Рейчел протянула ему пистолет со своего места за сиденьями.

Все еще дрожа, Сара Киль наблюдала за ними. Она уже вышла из транса.

Бен открыл дверь и собрался вылезти из машины.

– Куда ты? – спросила Рейчел.

– Хочу убедиться, что они проехали мимо и, не вернулись. И нужно найти другую машину.

– Мы можем сменить колесо…

– Нет. Эта груда металла слишком приметная. Нам требуется что-нибудь попроще.

– Но где ты возьмешь другую машину?

– Украду, – просто ответил он. – Ты тут сиди и не дергайся, я постараюсь вернуться побыстрее.

Он тихо закрыл дверцу, свернул за угол дома и исчез.

Когда Бен, пригнувшись, продвигался вдоль стены, он услышал вдалеке целый хор сирен. По-видимому, машины «Скорой помощи» и полицейские стекались к тому месту на Палм-Каньон-драйв в миле или двух отсюда, где изрешеченные пулями полицейские вогнали свою патрульную машину в витрину магазина.

Добравшись до фасада дома, Бен увидел приближающийся «Кадиллак». Он нырнул в густые заросли олеандра и, осторожно раздвигая ветви, усыпанные розовыми цветами и ядовитыми ягодами, выглянул. «Кадиллак» медленно проехал мимо, дав ему возможность убедиться, что там находились три человека. Хорошо разглядеть он смог только одного, сидящего впереди рядом с водителем, – начинающаяся лысина, усы, грубоватые черты лица и злой рот с тонкими губами.

Разумеется, они искали красный «Мерседес». У них хватило ума сообразить, что Бен мог свернуть куда-нибудь в тень и подождать, пока они проедут мимо. Он от души понадеялся, что не оставил ясных следов шин, когда пересекал нескошенную лужайку между дорожкой и стеной дома. Лужайка была засажена очень выносливым сортом бермудской травы, к тому же ее нечасто поливали, и то тут, то там виднелись коричневые высохшие участки, служившие естественной маскировкой следов от шин «Мерседеса». Но, возможно, люди в «Кадиллаке» – тренированные охотники, способные заметить даже легкий след добычи.

Прячась в кустах олеандра в крайне не подходящих для обстановки деловом костюме, жилете, белой сорочке и съехавшем набок галстуке, Бен чувствовал себя полным идиотом. Хуже того – абсолютно беспомощным. Он был не в состоянии справиться с брошенным ему вызовом. Слишком долго он торговал недвижимостью. И уже не годился для этих игр, уже давно не годился. Ему сейчас тридцать семь, а действовать последний раз пришлось, когда ему было всего двадцать один, и казалось, что то давнее время затерялось где-то в тумане эры палеолита. Хотя он и старался все годы держать себя в форме, он явно заржавел. На Рейчел произвело впечатление, как он обошелся с человеком по имени Винсент Бареско там, в кабинете Эрика, и его умение водить машину, но сам-то он знал, что его реакция далеко не такая, как когда-то. К тому же он понимал, что эти люди, его безымянные противники, народ серьезный.

Он был напуган.

Они разделались с двумя полицейскими с такой легкостью, словно прихлопнули надоедливых мух. Господи!

Какая общая тайна может быть у них и Рейчел? Что, черт побери, может быть настолько важным, что для сохранении тайны они готовы убить любого?

Если он через час будет еще жив, он так или иначе заставит ее рассказать. Хватит, черт побери, больше он не позволит ей тянуть.

Мотор «Кадиллака» мягко мурлыкал или, скорее, урчал, и машина медленно кралась по улице. Какое-то мгновение парень с усами смотрел прямо на Бена, во всяком случае, ему так показалось, прямо ему в лицо меж олеандровых ветвей, которые он слегка раздвинул. Бен хотел было отпустить ветви, но побоялся, что движение, даже незначительное, привлечет их внимание. Поэтому он просто смотрел в глаза этому парню, ожидая, что «Кадиллак» остановится, дверцы распахнутся, раздастся автоматная очередь и осыплет листья олеандра тысячей пуль. Но машина медленно продолжала ползти мимо дома и вниз по улице. Наблюдая, как исчезают хвостовые огни, Бен наконец с дрожью перевел дыхание.

Он вылез из кустов, вышел на улицу и остановился в тени высокой джакаранды, росшей у дороги. И не сводил глаз с «Кадиллака», пока тот, проехав три квартала, не взобрался на небольшой холм и не исчез за его хребтом.

В отдалении все еще ревели сирены, только их стало меньше. Раньше их звук казался сердитым, теперь же в нем звучала скорбь.

Держа наготове пистолет тридцать второго калибра, Бен принялся бродить по окутанным ночной тьмой окрестностям в поисках машины.

Рейчел перебралась из багажника на водительское сиденье «Мерседеса». Там было куда удобнее, не так тесно и сподручнее разговаривать с Сарой. Она включила слабый свет сверху, предназначенный для изучения карты, уверенная, что его не будет видно за густой завесой деревьев и кустарников. Бледный, похожий на лунный свет освещал часть приборной панели, консоль, лицо Рейчел и испуганную мордашку Сары.

Избитая девушка уже вышла из шокового состояния и могла по крайней мере реагировать на вопросы. Она все еще держала согнутую в локте руку около груди, что делало ее почему-то похожей на маленькую птичку с перебитым крылом. Она ничего не говорила, но, когда ее глаза встречались с глазами Рейчел, в них светилось сознание.

– Милая, мы через несколько минут приедем в больницу, хорошо? – сказала Рейчел.

Девушка кивнула.

– Сара, ты догадываешься, кто я? Та отрицательно покачала головой.

– Я Рейчел Либен, жена Эрика.

В голубых глазах Сары снова плеснулся страх, заставив их потемнеть.

– Да нет, милая, все в порядке. Я на твоей стороне. Правда. Я как раз с ним разводилась. Я знала про его молоденьких девушек, но я вовсе не поэтому от него ушла. Он был ненормальный, понимаешь? Весь перекрученный, безжалостный и больной. Он внушал мне страх и отвращение. Поэтому не бойся говорить со мной. Я твой друг. Ты поняла?

Сара снова кивнула.

Рейчел немного помолчала, оглянулась на темноту вокруг, пустые черные окна дома и закрыла обе дверцы машины изнутри. В машине становилось жарко. Она знала, что надо опустить стекла, но так ей казалось безопасней. Рейчел снова повернулась к девушке.

– Расскажи мне, что с тобой случилось, милая. Все расскажи.

Девушка попыталась заговорить, но не смогла. По ее телу то и дело пробегала дрожь.

– Перестань бояться, – уговаривала ее Рейчел. – Никто тебя теперь не тронет. – Она надеялась, что говорит правду. – Никто тебя не тронет. Кто это сделал?

В лунном свете лампочки кожа Сары казалась бледной, цвета слоновой кости. Она прокашлялась и прошептала:

– Эрик. Эрик меня избил.

Хотя Рейчел знала ответ заранее, она почувствовала, как холод пробрал ее до костей. На какое-то время она потеряла дар речи. Наконец с трудом проговорила:

– Когда? Когда он тебя побил?

– Он приехал… в половине первого ночи.

– Бог ты мой, меньше чем за час до нашего появления. Он, наверное, уехал прямо перед нами.

С того самого мгновения, когда она ушла из морга этим вечером, Рейчел все время надеялась догнать Эрика, так что вроде бы ей надлежало быть довольной, что они идут прямо по его следам. Но вместо этого, когда она поняла, как близко они уже подошли к нему, сердце ее бешено заколотилось и стало трудно дышать.

– Он позвонил в дверь, я и открыла, и он… он просто… ударил меня. – Сара осторожно потрогала синяк под глазом; глаз уже почти полностью закрылся. – Ударил меня, я упала, он еще два раза меня ударил, ногой…

Рейчел вспомнила безобразный кровоподтек на бедре Сары.

– …схватил меня за волосы…

Рейчел взяла руку девушки и крепко ее сжала.

– …втащил в спальню…

– Продолжай, – попросила Рейчел.

– …просто сорвал с меня пижаму, вот, и… продолжал дергать меня за волосы и бить, по лицу, кулаками…

– Он тебя когда-нибудь раньше бил?

– Не-е. Так, пара пощечин. Знаете… чтобы место знала. И все. Но сегодня… сегодня он был бешеным… полным ненависти.

– Он что-нибудь говорил?

– Немного. Обзывал меня. Знаете, ужасно обзывал. И еще, он говорил как-то странно, нечетко.

– А как он выглядел? – спросила Рейчел.

– О Господи…

– Расскажи.

– Пара зубов выбита. Весь в кровоподтеках. Порезанный. Он плохо выглядел.

– Что значит плохо?

– Серый какой-то.

– А его голова, Сара? – Девушка крепко сжала руку Рейчел.

– Его лицо… все серое… знаете, как пепел.

– А его голова? – повторила Рейчел.

– Он… пришел в вязаной шапочке. Он ее низко надвинул, ну, знаете, как лыжную. Но когда он меня бил… когда я пыталась отбиваться… шапочка свалилась.

Рейчел ждала.

В машине было душно и слегка пахло едким Сариным потом.

– Голова у него… была вся разбита, – в голосе девушки слышались ужас и отвращение.

– Сбоку? – спросила Рейчел. – Ты хорошо видела?

– Разбита… и еще вмятина… просто жуть.

– А глаза? Расскажи про его глаза.

Сара пыталась заговорить, но поперхнулась. Она наклонила голову и на мгновение закрыла глаза, стараясь овладеть собой.

Рейчел, охваченная безрассудным, но вполне объяснимым ощущением, что кто-то – что-то – тихо подкрадывается к «Мерседесу», снова стала всматриваться в темноту. Казалось, что ночь бьется о машину, пытаясь войти через окна.

Когда девушка снова подняла голову, Рейчел попросила:

– Пожалуйста, милая, расскажи мне о его глазах.

– Странные. Расширенные. Как в пустоту смотрят, понимаете? И… затуманенные…

– Как будто задернутые пленкой?

– Да.

– Теперь движения. Тебе ничего не показалось странным в его движениях?

– Иногда… он вроде как дергался… ну, знаете, как в припадке. Но по большей части он двигался быстро, слишком быстро, я не могла от него убежать.

– И ты сказала, он невнятно говорил?

– Да. Иногда я вообще не могла понять. А пару раз он вдруг переставал меня бить и просто стоял, раскачиваясь взад и вперед, и казался… ну, понимаете, вроде как в замешательстве, как будто забыл, кто он и где он, и обо мне тоже забыл.

Рейчел почувствовала, что ее трясет не меньше Сары и что она в свою очередь тоже черпает силы из контакта с рукой девушки.

– Его прикосновение, – продолжала Рейчел. – Его кожа. Какая она была на ощупь!

– Вам ведь и спрашивать не обязательно, верно? Потому что вы и так знаете, какая она была на ощупь. Так? – спросила девушка. – Верно? Каким-то образом… вы знаете.

– Но все равно расскажи.

– Холодная. Слишком холодная.

– И влажная?

– Да… но не так, как пот.

– Сальная, – подсказала Рейчел.

Видно, девушка так ясно все вспомнила, что ее едва не стошнило, и она через силу кивнула.

«Слегка сальная плоть, первая стадия, самая первая стадия разложения», – подумала Рейчел, но ей самой было так противно и тошно, что она не высказала эту мысль вслух.

– Я сегодня смотрела новости по телеку в одиннадцать вечера, – проговорила Сара. – И тогда я впервые узнала, что он погиб, попал под грузовик днем, в смысле вчера днем, и я не знала, как долго смогу оставаться в доме, пока кто-нибудь меня не выгонит, и старалась придумать, что же мне делать, куда пойти. Но и часа не прошло после новостей, как он появился на пороге, и я сначала решила, что, наверное, произошла ошибка, что там все перепутали, а потом… О Господи… потом я поняла, что ничего не перепутали. Он… он действительно погиб. Он погиб.

– Да.

Девушка осторожно облизала разбитую губу.

– Но каким-то образом…

– Да.

– …он вернулся.

– Да, – сказала Рейчел. – Он вернулся. Вернее, он все еще возвращается. Он не смог сделать это полностью, может быть, и вообще не сможет.

– Но как…

– Неважно как. Тебе не надо знать.

– И кто…

– Ты не хочешь знать кто! Поверь мне, ты не хочешь знать кто, не можешь себе этого позволить. Девочка, послушай меня внимательно и запомни все, что я тебе сейчас скажу. Ты не можешь рассказать никому, что ты сегодня видела. Никому. Поняла? Если ты расскажешь… жизнь твоя будет в большой опасности. Есть люди, которые убьют тебя не задумываясь, чтобы ты не рассказала о воскресении Эрика. Здесь очень многое завязано, ты многого и не знаешь, но они убьют столько людей, сколько нужно, чтобы сохранить свою тайну.

Девушка рассмеялась, сухо, иронично, с оттенком безумия.

– Да если я и расскажу, кто мне поверит?

– Вот именно, – подтвердила Рейчел.

– Они подумают, я рехнулась. Это же сумасшествие, такого просто не может быть.

В голосе Сары слышалось какое-то мрачное отчаяние, и Рейчел поняла: то, что сегодня видела эта девушка, изменило ее раз и навсегда, может, к лучшему, может, к худшему. Она никогда не будет такой, как раньше. И долгое время, возможно до конца жизни, будет плохо спать, боясь увидеть один и тот же сон…

– Ладно, – проговорила Рейчел. – Когда мы приедем в больницу, я заплачу по всем счетам. И еще дам тебе чек на десять тысяч долларов, которые, я очень надеюсь, ты не истратишь на наркотики. И если хочешь, позвоню твоим родителям в Канзас и попрошу их приехать за тобой.

– Я… да, пожалуйста.

– Договорились. Я думаю, это будет правильно, милая. Уверена, они о тебе беспокоятся.

– Вы знаете… Эрик бы меня убил. Уверена, что он этого хотел. Убить меня. Может, не именно меня. Все равно кого. Просто он должен был убить кого-то, такая у него была потребность. Я просто там была. Понимаете? Подвернулась под руку.

– А как тебе удалось от него вырваться?

– Он… вроде как отключился на пару минут. Я уже говорила, он иногда был в каком-то замешательстве. И вот в один момент глаза его еще больше замутились, он начал издавать эти странные свистящие звуки. Отвернулся от меня и стал смотреть вокруг, вроде как все у него перепуталось… ну, знаете, озадаченный такой сделался. И вроде ослабел, потому что прислонился к стене у двери в ванную и голову повесил.

Рейчел вспомнила кровавый отпечаток ладони на стене рядом с дверью в ванную комнату.

– И когда он таким стал, – продолжала Сара, – когда он вроде отвлекся, я тогда на полу лежала, все жутко болело, двигаться почти не могла, так я только и сумела, что доползти до душа, и все боялась, что когда он придет в себя, то найдет меня, но этого не случилось. Он или не мог вспомнить про меня, или не догадался, куда я делась. И потом я услышала, что он где-то там в доме, все бьет и колотит.

– Он здорово все в кухне порушил, – заметила Рейчел, и из самого темного угла ее памяти всплыл образ ножей, глубоко всаженных в кухонную стену.

Из глаз Сары потекли слезы, сначала из здорового, потом из почерневшего и затекшего, и она сказала:

– Понять не могу…

– Что? – спросила Рейчел.

– Почему он пришел ко мне?

– Да он скорее всего не конкретно к тебе пришел. Если бы в доме был сейф, он, возможно, взял бы деньги. Но, честно говоря, я думаю… что он просто искал место, где бы на время укрыться, пока процесс… не закончился. Потом, когда он на время отключился, а ты спряталась, он, опомнившись и не найдя тебя, мог решить, что ты отправилась за помощью, и поскорее убрался, куда-то еще поехал.

– Готова поспорить, что в охотничий домик.

– Какой охотничий домик?

– А вы не знаете об охотничьем домике на озере Эрроухед?

– Нет, – призналась Рейчел.

– Он не то чтобы у озера. Дальше, на горе. Эрик меня туда раз возил. У него там два акра земли и этот маленький домик…

Кто-то постучал в стекло. Рейчел и Сара вскрикнули в испуге. Но то был всего лишь Бен. Он открыл дверцу с той стороны, где сидела Рейчел, и сказал:

– Пошли. Я достал новые колеса. Серая «Сабару», куда менее приметная, чем эта тачка.

Рейчел поколебалась, перевела дыхание и подождала, пока успокоится сердце. У нее было такое ощущение, что они с Сарой – маленькие дети, сидящие у костра и рассказывающие истории про привидения, стараясь напугать друг друга, что им вполне удается. На мгновение, как это ни дико, ей показалось, что стучал по стеклу – тук-тук-тук – своим костлявым пальцем скелет.

Глава 12

Шарп

Джулио невзлюбил Энсона Шарпа с первого взгляда. С каждой минутой, проведенной в его обществе, эта неприязнь усиливалась.

Шарп вошел в дом Рейчел Либен в Пласеншии с таким наглым видом и так многозначительно предъявил свои документы агента Бюро оборонной безопасности, как будто ждал, что обыкновенные полицейские упадут на колени и начнут молиться на такую важную птицу, как он. Потом взглянул на распятую на стене Бекки Клинстад, покачал головой и сказал:

– А жаль. Хорошенькая была бабенка, верно?

С повелительной резкостью, рассчитанной на то, чтобы оскорбить, он сообщил им, что убийство Фернандес и Клинстад теперь является частью крайне секретного федерального дела, а местные полицейские по причинам, которые он не может – или не хочет – раскрывать, от него отстраняются. Шарп задавал вопросы и требовал ответов, но сам никаких ответов не давал. Он был крупным мужчиной, крупнее Риза. Руки, грудь и плечи казались высеченными из огромных кусков дерева, а шея по ширине равнялась голове. В отличие от Риза ему нравилось использовать свои внушительные габариты для унижения других. У него была привычка подходить к человеку поближе, почти вплотную и нависать над ним при разговоре, глядя сверху вниз с легкой, едва заметной, но все равно раздражающей усмешкой.

Он был хорош собой и явно гордился этим: густые светлые волосы, подстриженные у дорогого парикмахера, необычно яркие желто-зеленые глаза, как бы говорящие: я лучше тебя, хитрее тебя, умнее тебя, и так будет всегда.

Шарп заявил Орину Малвеку и другим полицейским из Пласеншии, что они должны освободить помещение и прекратить всякие расследования.

– Все собранные улики, все сделанные фотографии и все составленные документы должны быть переданы моей команде немедленно. Оставьте одну патрульную машину и двух офицеров и прикажите им всячески нам помогать.

Вне сомнения, Орину Малвеку Шарп нравился не больше, чем Джулио и Ризу. Малвек и его ребята были низведены до роли посыльных на побегушках у федерального агента. Разумеется, им это не пришлось по душе, хотя, прояви Шарп больше такта, черт возьми, хоть сколько-нибудь такта,: они отнеслись бы ко всему значительно спокойнее.

– Я должен проконсультироваться с моим начальником по поводу ваших указаний, – заявил Малвек.

– Сделайте милость, – ответил Шарп. – А пока, пожалуйста, уберите всех ваших людей из дома. Да, и вы обязаны молчать по поводу того, что здесь видели. Это понятно?

– Я проконсультируюсь с начальником, – повторил Малвек. Когда он уходил, лицо его было красным, а в висках стучала кровь.

С Шарпом приехали двое в темных костюмах. Эти были помельче Шарпа и не такие наглые, но крутые и самодовольные. Они встали по бокам двери внутри спальни, как часовые в храме, и следили за Джулио и Ризом с нескрываемым подозрением.

Джулио раньше никогда не приходилось встречаться с людьми из этого Бюро. Они сильно отличались от агентов ФБР, с которыми ему иногда доводилось работать, и походили на полицейских еще меньше, чем фэбээровцы. От них за версту несло элитарностью, как резким одеколоном. Обращаясь к Джулио и Ризу, Шарп сказал:

– Я знаю, кто вы, и я немного знаком с вашей репутацией – два гончих пса. Вы вцепляетесь в дело, и вас не оторвать. В обычных обстоятельствах это похвально. Но в данном случае вам придется разжать зубы и отпустить. Яснее выразиться не могу. Понятно?

– Это наше дело, – сердито отозвался Джулио. – Оно началось в нашем районе, к нам поступил первый вызов.

Шарп нахмурился.

– Говорю вам, оно вас больше не касается. Что до вашего участка, так там нет такого дела, так что вам и не над чем работать. Все досье на Фернандес, Клинстад и Либена изъяты из ваших архивов, как будто их никогда не существовало. С этого момента всем занимаемся мы. Сюда скоро подъедет моя собственная команда судебных экспертов из Лос-Анджелеса. Нам от вас совершенно ничего не нужно. Comprende, amigo8? Послушайте, лейтенант Вердад, вы уже отстранены. Спросите ваше начальство, если не верите.

– Мне это не нравится, – бросил Джулио.

– А и не требуется, чтобы вам нравилось, – заметил Шарп.

Джулио отъехал на два квартала от дома Рейчел Либен и вынужден был остановиться: злость душила его. Он резко подъехал к обочине, переключил скорости и выругался:

– Черт! Шарп настолько обожает сам себя, что, возможно, думает, что его мочу следует разлить по бутылкам и продавать в парфюмерном отделе.

За все десять лет совместной работы Ризу никогда не приходилось видеть Джулио в таком гневе. В бешенстве. Глаза его метали искры. Правая половина лица подергивалась от тика. Челюсти то сжимались, то разжимались, жилы на шее вздулись. Чувствовалось, как ему хочется что-нибудь разбить. Ризу пришла в голову забавная мысль, что, будь Джулио героем комиксов, у него из ушей пошел бы пар.

– Конечно, он задница, – заключил Риз, – но задница, обладающая большой властью и связями.

– Ругается как извозчик, черт бы его побрал.

– Полагаю, он делает свое дело.

– Нет, это он наше дело делает.

– Поехали, – попросил Риз.

– Не могу.

– Поехали.

Джулио покачал головой.

– Нет. Это особенное дело. У меня свои собственные обязательства перед этой девушкой, Фернандес. И не проси у меня объяснений. Думаешь, я на старости лет стал сентиментальным? Если бы это было просто еще одно дело, обычное убийство, я бы бросил в ту же минуту. Но это дело действительно особенное.

Риз вздохнул.

Для Джулио почти каждое дело было особенным. Может, он и не вышел ростом, особенно для детектива, но, черт побери, он был предан своей работе и так или иначе всегда находил повод для усиленных стараний даже по такому делу, которое другой полицейский давно бы бросил и, здраво рассуждая, был бы совершенно прав. Иногда он говорил:

– Риз, у меня здесь особые обязательства перед жертвой, потому что он был так молод, что не успел узнать жизнь, это несправедливо, это меня грызет.

А иногда говорил по-другому:

– Риз, это дело задевает меня лично, оно не такое, как другие, потому что жертва была так стара и так беззащитна, и если мы будем лениться проделать лишнюю милю, чтобы защитить наших стариков, то мы очень больное общество. И это грызет меня, Риз.

Иногда дело становилось особенным, потому что жертва была хорошенькой, и какая это ужасная трагедия, что такая красота потеряна для мира. Это тоже грызло его. Но он угрызался, и когда жертва была уродлива и, следовательно, ущербна, что делало несвоевременную смерть еще одним проклятием, а стало быть, несправедливостью. На этот раз Риз подозревал, что особое отношение Джулио к Эрнестине связано со сходством ее имени с именем его давно умершего брата. Не требовалось многого, чтобы заставить Джулио почувствовать себя в долгу перед жертвой. Любая малость годилась. Суть дела заключалась в том, что водоем его сочувствия и жалости был так глубок, что он сам мог там захлебнуться.

Выпрямившись за рулем и слегка постукивая себя кулаком по бедру, Джулио сказал:

– Вне сомнения, кража трупа Эрика Либена и убийство двух женщин связаны. Но как? Кто убил Эрнестину и Бекки? Те люди, что украли тело? Но зачем? И зачем прибивать эту несчастную к стене в спальне миссис Либен? Это же дикость!

– Поехали, – повторил Риз.

– И где миссис Либен? Что ей обо всем этом известно? Кое-что она знает, это точно. Когда я ее допрашивал, видно было, что она что-то скрывает.

– Поехали.

– И почему это дело связано с национальной безопасностью, потребовало внимания Энсона Шарпа и этого треклятого Бюро по оборонной безопасности?

– Поехали, – терпеливо повторил Риз, напоминая самому себе заевшую пластинку и понимая, что бесполезно даже пытаться отвлечь Джулио, но тем не менее делая такую попытку. Такой уж между ними был заведен порядок: Риз должен был сказать все, что ему полагалось, иначе у него осталось бы чувство, что он что-то недоделал.

Джулио, гнев которого уже несколько прошел, продолжал рассуждать:

– Наверное, это как-то связано с работой, которую компания Либена выполняла для правительства. Какой-нибудь оборонный проект.

– Значит, ты не собираешься бросать это дело, так?

– Я же сказал, Риз, у меня особенное отношение к этой бедняжке Эрнестине.

– Не беспокойся, они найдут, кто ее убил.

– Кто найдет? Шарп? Мы должны положиться на него! Он же – ослиная задница. Видел, как он одевается? – Сам Джулио, разумеется, всегда был одет безукоризненно. – Рукава пиджака по меньшей мере на дюйм короче, чем нужно, и их давно пора выпустить по шву. И ботинки свои он редко чистит: такое впечатление, что он в них по горам лазил. Как он сможет найти убийцу Эрнестины, если не в состоянии следить за своей обувью?

– У меня свое особенное чувство по поводу этого дела, Джулио. Я думаю, нам здорово намылят шею, если мы его не бросим.

– Я не могу просто взять и уйти, – решительно заявил Джулио. – Я буду продолжать. А ты можешь бросить, если хочешь.

– Я остаюсь.

– Я на тебя не давлю.

– Я с тобой, – проговорил Риз.

– Ты вовсе не обязан делать то, чего не хочешь.

– Сказал, остаюсь, значит, остаюсь.

Пять лет назад, проявив завидное мужество, Джулио Вердад спас жизнь четырехлетней Эстер Сюзанны Хагерсторм, единственной дочери Риза, маленькой и трогательно беспомощной. С точки зрения Риза Хагерсторма, времена года менялись, солнце вставало и садилось, прилив набегал и снова уходил только с единственной целью: доставить удовольствие Эстер. Она была центром, сердцевиной, целью и смыслом его жизни, и он потерял бы ее, если бы не Джулио, который, чтобы ее спасти, убил одного и едва не убил еще двоих. Так что Риз скорее отказался бы от наследства в миллион долларов, чем бросил своего напарника.

– Я и один справлюсь, – заверил Джулио. – Честно.

– Ты разве не слышал? Я с тобой.

– Мы вполне можем нарваться на дисциплинарное наказание.

– Я с тобой.

– Могут полететь наши повышения.

– Я с тобой.

– Значит, ты со мной?

– С тобой.

– Ты уверен?

– Уверен. Джулио включил передачу, отъехал от обочины и направился прочь из Пласеншии.

– Ладно, мы оба подустали, надо немного отдохнуть. Я тебя довезу до дома, поспи несколько часов, я заеду за тобой в десять утра.

– А ты что будешь делать, пока я сплю?

– Может, и сам немного вздремну, – ответил Джулио.

Риз, его сестра Агнес и Эстер Сюзанна жили в Ориндже на Ист Эдамс-авеню в маленьком симпатичном домике, который Риз сам основательно переделал в свободные дни. У Джулио была квартира в престижном районе, в квартале от Четвертой улицы, на восточной окраине Санта-Аны.

Обоих дома ждали холодные постели. Жена Джулио умерла от рака семь лет назад. Жену Риза, мать Эстер, убили во время того же инцидента, когда он едва не потерял и дочь. Так что он вдовел на два года меньше, чем Джулио.

Они выехали на шоссе 57, направляясь по домам, и Риз сказал:

– А если ты не сможешь заснуть?

– Поеду в участок, поразнюхаю, что и как, постараюсь узнать, почему это Шарп так чертовски заинтересован в том, чтобы править бал. Может, спрошу кое-кого и насчет доктора Эрика Либена.

– А что мы будем делать, когда ты заедешь за мной в десять утра?

– Еще не знаю, – пожал плечами Джулио. – Но к тому времени я что-нибудь да придумаю.

Глава 13

Откровения

Они отвезли Сару Киль в больницу в краденой «Сабару». Рейчел договорилась об уплате всех счетов, оставила Саре чек на десять тысяч долларов, позвонила родителям девушки в Канзас и уехала вместе с Беном искать подходящее место, где бы провести остаток ночи.

К 3.35, сонные и уставшие, они нашли большой мотель на Палм-Каньон-драйв, где принимали посетителей круглосуточно. И хотя, как сказал Бен, от бело-оранжевых занавесок в их комнате его едва слеза не прошибла, а покрывала на кроватях напомнили Рейчел блевотину яка, но душ и кондиционер работали исправно, сами кровати были королевских размеров и с приличными матрасами, да и домик их находился в конце комплекса, подальше от дороги, так что они могли рассчитывать на покой, даже после того как город проснется. Короче, все было не так уж и плохо.

Оставив Рейчел на десять минут одну, Бен отогнал краденую «Сабару» на стоянку около супермаркета и вернулся пешком. Уходя и возвращаясь, он постарался не проходить мимо окон конторы мотеля, чтобы не вызывать любопытства ночного портье. Поскольку нужды в большой спешке уже не было, они смогут взять машину напрокат завтра.

Пока он отсутствовал, Рейчел сходила к автоматам за льдом и содовой. Теперь на маленьком столике стоял пластиковый контейнер, доверху полный льда, а рядом с ним – банки с диетической и обычной кока-колой, апельсиновым соком и пивом.

– Я подумала, тебе хочется пить, – сказала Рейчел.

Сейчас, когда напряжение немного спало, Бен вдруг ощутил, что они находятся, по сути, в центре пустыни и что вот уже многие часы он весь в поту. Стоя, он двумя глотками расправился с апельсиновым соком и открыл банку пива, которую осушил почти с той же скоростью. Затем сел и приступил к диетической кока-коле.

– Даже если учесть их горбы, интересно, как это верблюды выдерживают?

Она села с другого края стола, сгорбившись, как будто на плечи ее давил огромный вес, и тихо произнесла:

– Ну как?

– Что ну как?

– Спрашивать будешь?

Он зевнул, но не из вредности, не потому, что хотел рассердить ее. Просто возможность поспать казалась ему в данный момент куда более привлекательной, чем выяснение правды.

– Спрашивать о чем? – вяло уточнил он.

– О чем ты спрашивал всю ночь.

– Ты ясно дала понять, что отвечать не собираешься.

Она выглядела настолько печальной, что во всем существе Бена возникло холодное предчувствие смерти, и он подумал, не слишком ли был опрометчив, влезши так глубоко во все это ради любимой женщины. Рейчел смотрела на него так, как будто он уже умер – как будто они оба умерли.

– Если ты готова рассказать, – добавил он, – мне нет надобности задавать вопросы.

– Ты должен отнестись ко всему без предубеждения. В то, что я расскажу, невозможно поверить… это чертовски странно.

Он отпил кока-колы и спросил:

– Ты о том, что Эрик умер и воскрес из мертвых? Рейчел вздрогнула от изумления и с открытым ртом посмотрела на него. Попыталась заговорить, но ничего не получилось.

Он наслаждался, ему никогда в жизни еще не удавалось добиться такой впечатляющей реакции.

Наконец она пробормотала:

– Но… но как… когда… почему…

– Откуда мне знать, почему я знаю? – заметил Бен. – Тебя интересует, когда я сообразил? Что мне подсказало?

Она кивнула.

– Ну что же, – начал он. – Если бы кто-нибудь хотел украсть тело Эрика, они наверняка приехали бы на машине, чтобы его увезти. Им не пришлось бы убивать женщину и красть ее машину. И еще эта брошенная в гараже в Вилла-Парке больничная одежда. Кроме того, ты была до смерти напугана с того самого момента, как я появился у твоих дверей вчера вечером, а тебя не так-то легко напугать. Ты же трезвая, уверенная в себе женщина, не из тех, кто легко впадает в панику. По правде сказать, мне не приходилось видеть, чтобы ты чего-либо боялась… разве что Эрика.

– Его действительно убил этот грузовик, правда. Дело тут не в том, что они неправильно поставили диагноз.

Бену немного расхотелось спать.

– Он занимался генной инженерией и был гением в этой области, – сказал он. – И изо всех сил хотел остаться молодым. Думаю, ему удалось подкорректировать гены, связанные со старением и смертью. А может, он создал новый искусственный ген, способствующий быстрому заживлению ран, восстановлению тканей… дающий бессмертие.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – проговорила она.

– Такой уж я парень. Усталость Рейчел сменилась возбуждением. Она не могла усидеть на месте, встала и принялась ходить по комнате.

Бен остался сидеть, попивая диетическую кока-колу. Всю ночь он трещал без умолку; теперь пришла ее очередь.

В ее печальном голосе звучали ужас и покорность.

– Когда Генеплан запатентовал свои крайне доходные микроорганизмы, Эрик мог выйти на рынок, продать 30 процентов акций и заработать за один день сто миллионов долларов.

– Сто? Черт!

– Два его партнера и трое ученых, у которых тоже были акции компании, хотели бы, чтобы он так поступил, потому что в этом случае они бы тоже хорошо заработали. Хотели все, кроме Винсента Бареско. Эрик отказался.

– Бареско? – перебил ее Бен. – Тот парень с «магнумом», которого я слегка приложил в кабинете Эрика, он что, тоже партнер?

– Он доктор Винсент Бареско. Один из тщательно подобранных исследователей, а также один из немногих, кто знает о проекте «Уайлдкард». По существу, только шестеро в курсе дела. Шестеро и я. Эрик любил передо мной похваляться. Так или иначе, Бареско поддержал Эрика, и он же убедил остальных. Если компания остается в руках нескольких человек, им не придется угождать пайщикам. Они могут себе позволить потратить деньги на какие-либо рискованные проекты и ни перед кем не отчитываться.

– Как, например, попытаться найти секрет бессмертия или чего-то подобного.

– Они не рассчитывали достигнуть полного бессмертия, только увеличить продолжительность жизни, добиться регенерации. На это потребовалось много денег, тех самых, которые пришлось бы уплатить пайщикам в качестве дивидендов. Но все равно Эрик и остальные богатели, получая скромные отчисления от общих доходов, так что у них не было острой потребности в капитале, который они бы получили, если бы продали часть акций.

– Регенерация, – задумчиво произнес Бен.

Остановившись у окна, Рейчел осторожно отодвинула занавеску и посмотрела на еле видную в ночи автомобильную стоянку мотеля.

– Видит Бог, – продолжала она, – я не специалист по рекомбинантным ДНК. Ну в общем, они хотели создать доброкачественный вирус, который бы «вносил» новый генный материал в клетки тела и помещал его точно в хромосомные цепочки. Представь себе этот вирус в виде скальпеля для генной хирургии. Он способен делать тончайшие операции, которые невозможно сделать с помощью обычного скальпеля. Способен присоединиться к определенной части хромосомной цепочки, при этом либо уничтожая уже имеющийся ген, либо внося новый.

– И они это сделали?

– Да. Потом им потребовалось точно определить гены, связанные со старением, видоизменить их и создать тот генный материал, который вирус будет вносить в клетки. Эти новые гены должны будут остановить старение и значительно усилить работу естественной иммунной системы, что заставит организм вырабатывать большие дозы интерферона и других заживляющих веществ. Понимаешь?

– В основном.

– Они даже верили, что им удастся заставить человеческий организм регенерировать разрушенные ткани, кости и основные органы.

Рейчел все еще смотрела в ночь. Ему показалось, что она побледнела. Но не из-за увиденного за окном – она глубоко переживала то, что ей приходилось ему рассказывать.

Наконец она заговорила снова:

– Их патенты приносили им кучу денег, горы. Вот они и потратили Бог знает сколько десятков миллионов, пытаясь разгадать эту загадку, сложить все детали в стройную картину, одновременно дробя эту работу таким образом, чтобы никто не догадался, как много усилий они вкладывают в свои исследования. Это был финансируемый частным образом эквивалент проекта «Манхэттен», а засекречивался он почище разработок по атомной бомбе.

– Засекречивали… потому что в случае удачи хотели приберечь возможность продлить жизнь только для себя?

– Частично да. – Опустив занавеску, она отвернулась от окна. – Но держа, все в тайне и предоставляя такую возможность лишь избранным, ты только подумай, какую власть над миром они бы приобрели. Они даже могли создать новую господствующую расу долгожителей, которые своим существованием были бы обязаны им. А угроза отказать в этом благодеянии служила бы хорошей дубинкой для всех непослушных. Я часто слышала, как Эрик рассуждал об этом, мне все казалось ерундой, пустыми мечтами, хотя я и понимала, что в своей области он гений.

– Эти люди в «Кадиллаке», которые гнались за нами и пристрелили полицейских…

– Из Генеплана, – сказала она, снова принимаясь возбужденно ходить по комнате. – Я узнала машину. Она принадлежит Руперту Ноулсу. Он внес начальный капитал и помог Эрику развернуться. Он следующий за Эриком главный партнер.

– Богатый человек… и он рискует своей репутацией и свободой, не останавливается перед убийством двух полицейских…

– Да, чтобы сохранить все в тайне. Он вообще-то не слишком щепетильный человек. И если ему предоставится такая возможность, думаю, от его щепетильности не останется и следа.

– Ладно. Ну, разработали они способ продлить жизнь и обеспечить стремительное заживление. Дальше что?

Рейчел и без того была неестественно бледна. Теперь ее прелестное лицо вдобавок как-то потемнело, как будто на него легла тень, хотя в комнате никакой тени не было.

– Дальше… они начали экспериментировать на лабораторных животных. В основном на белых мышах.

Поняв, что Рейчел приближается к самой сути своего повествования, Бен выпрямился в кресле и отставил банку кока-колы в сторону.

Она минуту помедлила, подошла к входной двери и проверила запор. Хотя замок был надежно закрыт, она, немного поколебавшись, взяла стул с прямой спинкой, стоящий у стола, наклонила его и подставила под дверную ручку для большей безопасности.

Несмотря на то что подобная излишняя осторожность казалась ему граничащей с паранойей, Бен возражать не стал.

Рейчел вернулась к кровати.

– Они сделали вливание мышам, изменили этих мышей, разумеется, используя мышиные гены, а не человеческие, но на базе той же теории и техники. Так они рассчитывали продлить им жизнь. И мыши, которые обычно живут очень недолго, стали жить дольше… в четыре раза дольше, при этом оставаясь молодыми. Некоторым мышкам наносились всяческие травмы – удары, порезы, проколы, переломы костей – и все заживало с поразительной скоростью. Они выздоравливали и прекрасно жили дальше, несмотря на практически уничтоженные почки. У них регенерировались легкие, наполовину съеденные парами кислоты. Они даже прозревали после того, как были ослеплены. И тогда…

Она умолкла, взглянув на забаррикадированную дверь, потом на окно, опустила голову и закрыла глаза. Бен терпеливо ждал.

Все еще не открывая глаз, Рейчел продолжала:

– Они обычно убивали некоторых мышей, чтобы потом произвести вскрытие и изучить ткани. Некоторых убивали, вводя в кровь воздух. Других – с помощью вливания смертельных доз формальдегида. В том, что они умерли, не могло быть сомнения. Они были совсем мертвые. Но те, которых не успели вскрыть, они… ожили. В течение нескольких часов. Сначала они просто лежали на лабораторных подносах, потом… начали дергаться, извиваться. Слабые, с мутными глазами… но они ожили. Еще через какое-то время они поднялись на лапки, принялись бегать по клетке, есть. Они ожили полностью. Такого никто не ожидал, ни один человек. Разумеется, перед тем как их убили, иммунная система этих мышек была многократно усилена, их продолжительность жизни была значительно увеличена, но… – Рейчел подняла голову и взглянула на Бена. – Но раз граница смерти пересечена… кто бы мог подумать, что из-за нее можно вернуться!

У Бена начали дрожать руки, по спине пробежал ледяной холод, и он понял, что только теперь начинает осознавать настоящее значение всех этих событий.

Его охватила странная смесь ужаса, благоговения и дикой радости: ужас от мысли о возможности возвращения, неважно кого, человека или мышки, из мертвых; благоговение от сознания, что человеческий гений, кажется, разнес наконец в прах связывающие все живое цепи смертности; радость, что человечество может быть теперь навеки избавлено от неизбежности потери близких и страха перед болезнями и смертью.

Как бы читая его мысли, Рейчел сказала:

– Может быть, когда-нибудь… может быть, даже очень скоро исчезнет страх перед могилой. Но пока еще нет. Пока нет. Потому что проект «Уайлдкард» оказался не совсем успешным. Ожившие мышки были… странными.

– Странными?

Она не стала объяснять, что имела в виду под этим пугающим словом, а добавила:

– Сначала ученые думали, что странное поведение мышей объясняется каким-то поражением мозга – возможно, не поражением мозговых тканей, а коренным изменением самой химии мозга, которая не может быть восстановлена даже с помощью повышенной регенерирующей способности. Но дело оказалось не в этом. Они продолжали выбираться из лабиринта и выполнять другие хитрые штуки, которым их научили еще до смерти…

– Значит, память, знания, даже характер в состоянии сохраниться на тот период, который разделяет смерть и возвращение к жизни.

Она кивнула:

– И это подтверждает, что некоторое время после смерти мозг продолжает частично функционировать, во всяком случае, достаточно, чтобы сохранить память до… воскрешения. Вроде компьютера, который при отключении электроэнергии начинает работать от батарей.

Бену уже совсем не хотелось спать.

– Хорошо, значит, мыши умели выбираться из лабиринта, но вели себя странно. Как? Как именно?

– Иногда они впадали в панику. Поначалу чаще, потом реже. И тогда бились о стенки клетки или бегали по кругу, гоняясь за собственными хвостами. Такое ненормальное поведение вскоре прошло. Но началось нечто более страшное… и это уже не проходило.

Было слышно, как к мотелю подъехала машина и остановилась на автостоянке.

Рейчел с беспокойством взглянула на забаррикадированную дверь.

В ночной тишине было хорошо слышно, как хлопнула дверца машины.

Бен еще больше выпрямился в кресле и напрягся.

Послышались шаги. Человек явно направлялся прочь от домика Бена и Рейчел. Где-то далеко открылась и закрылась дверь.

Рейчел с облегчением расслабилась.

– Как ты знаешь, мыши от рождения трусливы. Они никогда не дерутся со своими врагами. У них нет возможностей для этого. Они спасаются бегством, увиливают, прячутся. Они даже не воюют между собой за территорию. Они робки и покорны. Но ожившие мыши вовсе не были робкими. Они дрались между собой и даже нападали на тех мышей, которые не были воскрешены. И пытались укусить ученых, которые ими занимались, хотя у мышей нет никаких шансов нанести вред человеку, и они обычно это сознают. Они впадали в ярость, царапали пол своих клеток, махали лапками в воздухе, иные даже сами себя царапали. Иногда такие приступы ярости длились минуту, но иногда продолжались до тех пор, пока мышь не валилась на пол от изнеможения.

Какое-то время оба молчали.

В комнате царила глубокая, замогильная тишина.

Наконец Бен нарушил молчание:

– Несмотря на эти странности у мышек, Эрик и его коллеги должны были быть на седьмом небе. Шутка сказать, они надеялись продлить жизнь, а в итоге вообще победили смерть! Разумеется, они жаждали разработать соответствующие методы и для изменения человеческих генов.

– Да.

– Несмотря на неожиданные приступы ярости у мышей и стремление к насилию.

– Да.

– Рассчитывали, что у людей подобной проблемы может и не возникнуть… или что с ней можно будет как-то справиться.

– Да.

– Итак, работа медленно двигалась… слишком медленно, с точки зрения Эрика. Стремление быть молодым, одержимость молодостью, помноженная на патологическую боязнь смерти, привели к тому, что он не захотел ждать, когда все будет выверено и безопасно.

– Да.

– Вот что ты имела в виду, когда спросила Бареско в кабинете Эрика, знает ли он, что Эрик нарушил основное правило. И каково же это основное правило для генетика или другого специалиста, занимающегося биологическими науками? Что он не имеет права экспериментировать на человеке, пока все имеющиеся проблемы не разрешены, на все вопросы не даны ответы на уровне экспериментов с животными?

– Именно, – подтвердила Рейчел. Она сложила руки на коленях, чтобы они не так дрожали, но пальцы все равно продолжали вздрагивать. – И Винсент не знал, что Эрик нарушил основное правило. Я знала, а их, вероятно, новость об исчезновении тела Эрика потрясла до глубины души. Они сразу поняли, что он сделал самую безумную, безответственную и непростительную вещь из всех, какие мог сделать.

– И что теперь? – спросил Бен. – Они хотят ему помочь?

– Нет. Они хотят его убить. Еще раз.

– Почему?

– Потому что он не сможет вернуться до конца, никогда не будет таким, каким был. Метод ведь еще не был доведен до совершенства.

– Он будет вести себя как те подопытные животные?

– Возможно. Будет впадать в ярость, станет опасным.

Бен вспомнил о бессмысленных разрушениях в доме в Вилла-Парке, о крови в багажнике «Форда».

– Понимаешь, – продолжала Рейчел, – он отличался жестокостью всю свою жизнь, был подвержен приступам гнева, которые ему едва удавалось сдерживать. Мышки сначала были тихими, а Эрик никогда таким не являлся. Так какой же он сейчас? Посмотри, что он сделал с Сарой Киль.

Перед глазами Бена встали не только избитая девушка, но и разгромленная кухня в доме в Палм-Спрингс и всаженные в стену ножи.

– И если Эрик в приступе такой ярости убил кого-то, – говорила Рейчел, – полиция скорее всего поймет, что он жив, и тогда все узнают о проекте «Уайлд-кард». Поэтому его партнеры хотят убить его каким-нибудь окончательным способом, исключающим воскрешение. Не удивлюсь, если они сожгут тело дотла или расчленят его, а затем разбросают останки по разным местам.

«Милостивый Боже, – подумал Бен, – что это – действительность или какой-то театр ужасов?»

– А тебя они хотят убить, – сказал он, – потому что ты знаешь о проекте?

– Да, но это не единственная причина, почему им хочется до меня добраться. У них есть еще по меньшей мере две. Они, возможно, думают, что я знаю, где Эрик может спрятаться.

– Но ты ведь не знаешь?

– Есть кой-какие идеи. И Сара Киль еще одну добавила. Но уверенности у меня нет.

– Ты утверждаешь, что есть еще третья причина, по которой ты им нужна?

Она кивнула.

– Я напрямую наследую Генеплан, и они боятся, что я откажусь вкладывать такое количество денег в проект «Уайлдкард». Убрав меня, они имеют больше шансов получить контроль над корпорацией и сохранить проект в тайне. Если бы я опередила их и добралась до сейфа Эрика, где он хранил дневник с записями всех своих идей, у меня было бы неоспоримое доказательство, что такой проект существует, и тогда они бы не рискнули меня убрать. Без доказательства я очень уязвима.

Бен вскочил и принялся метаться по комнате, лихорадочно соображая.

Где-то в ночи, недалеко от мотеля, в гневе или страсти заорала кошка. Это продолжалось долго, звук то падал, то снова набирал силу, вызывая неприятное ощущение.

Наконец Бен остановился и спросил:

– Рейчел, а почему ты преследуешь Эрика? С чего это вдруг такая надобность добраться до него раньше остальных? Что ты собираешься делать, когда найдешь его?

– Убью, – заявила она без колебаний, и к тоске в ее глазах теперь добавились куда более характерные для Рейчел решимость и железная уверенность. – Его надо убить совсем. Потому что, если я этого не сделаю, он будет прятаться, пока не восстановится полностью, пока не обретет уверенность в себе, а потом убьет меня. Он умер, ненавидя меня, ненависть застлала ему глаза, когда он, как слепой, ринулся под грузовик. И я уверена, что она кипит в нем с того самого момента, когда он пришел в себя в городском морге. В его затуманенном и перекрученном мозгу я – как наваждение, и он не успокоится, пока я жива. Или пока он сам не умрет, на этот раз окончательно.

Бен понимал, что она права. И ужасно за нее боялся.

Его любовь к прошлому еще более усилилась, он тосковал по более простым временам. Как далеко в своем безумии может пойти современный мир? По ночам улицы принадлежат преступникам. Всю планету можно полностью разрушить за час простым нажатием нескольких кнопок. А теперь… теперь, похоже, станут оживлять мертвых. Бен дорого дал бы за то, чтобы иметь машину времени, которая унесла бы его в лучшие годы, скажем, в начало двадцатых, когда люди еще не разучились изумляться и когда вера в человеческие возможности еще была ничем не омрачена.

И все же… он припомнил, какая радость охватила его, когда он узнал, что смерть потерпела поражение, прежде чем Рейчел объяснила, что воскресшие изменяются самым ужасным образом. Он был просто в восторге. Даже неожиданно для такого убежденного консерватора. Вглядываясь в прошлое и сентиментально тоскуя по нему, Бен тем не менее в глубине души, как и все люди его возраста, неизменно восхищался наукой и предоставленной ею возможностью строить более светлое будущее. Может быть, не так уж он был не на месте в современном мире, как ему хотелось думать. Может быть, все происходящее открывало в нем такие черты, о которых он предпочел бы забыть.

– И ты сможешь выстрелить в Эрика? – спросил он.

– Да.

– А я не уверен. Полагаю, ты застынешь на месте, если придется столкнуться, с моральной стороной убийства.

– Это не будет убийством. Он больше не человеческое существо. Он уже умер. Живой мертвец. Ходячий мертвец. Он другой. Он изменился. Как те мышки. Он сейчас вещь, не человек, и опасная вещь, и я снесу ему голову без всяких угрызений совести. Если это когда-либо обнаружится, не думаю, чтобы против меня было возбуждено уголовное дело. И с моральной точки зрения я здесь не вижу ничего такого, что заставило бы меня осудить себя.

– Похоже, ты об этом хорошо подумала, – сказал Бен. – Но почему бы не спрятаться, посидеть тихо, пусть партнеры Эрика разыщут его и убьют вместо тебя…

Она покачала головой.

– Не поручусь, что им это удастся. Они могут проиграть. И Эрик доберется до меня раньше, чем они найдут его. Мы ведь говорим о моей жизни, и, видит Бог, я не доверю свою жизнь никому, кроме себя.

– И меня, – подсказал Бен.

– И тебя, верно. И тебя, Бенни.

Он подошел к кровати и сел на край рядом с ней.

– Значит, мы гоняемся за мертвецом.

– Да.

– Но нам надо немного отдохнуть.

– Я до смерти устала, – согласилась она.

– И куда мы поедем завтра?

– Сара рассказала мне об охотничьем домике Эрика в горах недалеко от озера Эрроухед. Похоже, там уединенно. То, что ему сейчас надо, на ближайшие несколько дней, пока идет начальное заживление.

Бен вздохнул:

– Согласен. Думаю, в таком месте мы можем его найти.

– Тебе необязательно со мной ехать.

– Поеду.

– Но ты не обязан.

– Знаю. Но поеду.

Она ласково поцеловала его в щеку.

Уставшая, потная, в мятой одежде, с покрасневшими глазами и взлохмаченными волосами, она все равно была прекрасна.

Он никогда не чувствовал себя ближе к ней, чем сейчас. Когда, люди вместе смотрят в глаза смерти, между ними вырабатывается особая связь, они становятся ближе друг другу, вне зависимости от того, насколько близки они были раньше. Он это знал, недаром он воевал в Зеленом Аду.

– Давай отдохнем, Бенни, – нежно промолвила она.

– Давай, – согласился он.

Но прежде чем лечь и выключить свет, он вынул барабан из «магнума», отобранного у Винсента Бареско несколько часов назад, и пересчитал оставшиеся патроны. Три. Половина барабана была расстреляна в кабинете Эрика, когда Бен напал на Винсента и тот наугад стрелял в темноту. Только три. Негусто. Недостаточно, чтобы чувствовать себя уверенным, несмотря на пистолет тридцать второго калибра, принадлежащий Рейчел. Как много выстрелов понадобится, чтобы остановить ходячего мертвеца? Бен положил «магнум» на прикроватный столик, откуда мог бы мгновенно достать его, если возникнет такая необходимость.

Утром надо будет купить коробку патронов. Нет, две коробки.

Глава 14

Как птица в ночи

Оставив двух человек в доме Рейчел Либен, где распятое тело Ребекки Клинстад было наконец снято со стены, и нескольких человек в доме Либена в Вилла-Парке, Энсон Шарп из Бюро оборонной безопасности с двумя агентами полетел на вертолете через ночную пустыню к стильному, но заброшенному любовному гнездышку Либена в Палм-Спрингс. Пилот посадил вертолет на автомобильной стоянке банка, меньше чем в квартале от Палм-Каньон-драйв, где их ждала неприметная служебная машина. Крутящиеся лопасти разрезали горячий воздух пустыни и бросали его охапками в спину торопящегося к машине Шарпа.

Еще через пять минут они подъехали к дому, где Эрик Либен держал поочередно своих молоденьких любовниц. Шарп не удивился, обнаружив, что входная дверь открыта. Он несколько раз нажал на кнопку звонка, но никто не вышел. Вытащив «смит-вессон», он прошел в дом, разыскивая Сару Киль, которая, согласно официальным отчетам, была последней забавой Либена.

Бюро знало о похождениях покойного ученого, потому что знало все о людях, связанных с совершенно секретными работами по контракту для Пентагона. Сугубо гражданским лицам, вроде Либена, и в голову не приходило, что стоило им получить у Пентагона деньги и согласиться заниматься секретными исследованиями, как тут же все о них, включая личную жизнь, становилось известно. Шарп знал об увлечении Либена современным искусством, архитектурой в стиле модерн и таким же интерьером. Он знал о проблемах в семейной жизни Эрика. Знал, какую еду он предпочитает, какую музыку любит, какое белье носит. И, разумеется, знал о таком пустячке, как девочки-подростки, потому что здесь таилась возможность использовать шантаж, если бы возникла необходимость.

Когда Шарп увидел разгром на кухне и особенно воткнутые в стену ножи, он решил, что живой ему Сару Киль не видать. Она скорее всего распята на стене в другой комнате, или привинчена болтами к потолку, или разрублена на куски и нанизана на проволоку на манер кровавой гирлянды, или что-нибудь похуже. Здесь трудно было догадаться, что случится в следующую минуту. Все могло случиться.

Жуть.

Госсер и Пик, два молодых агента, сопровождавшие Шарпа, были явно озадачены и напуганы, увидев развороченную кухню и осознав, с каким бешенством все это творилось. Они имели такой же доступ к секретам, как и Шарп, поэтому знали, что охотятся на мертвого человека. Что Эрик Либен встал со стола в морге и сбежал, воспользовавшись больничной одеждой. Они также знали, что полуживой и безумный Эрик Либен убил девушек Фернандес и Клинстад, чтобы завладеть их машиной, поэтому и Госсер, и Пик были готовы ко всему и крепко сжимали свои служебные револьверы.

Разумеется, Бюро было полностью в курсе исследований, проводимых Генепланом по заказу правительства: создание биологического оружия – смертельных искусственных вирусов. Но Бюро также имело сведения и относительно других проектов, разрабатываемых компанией, включая «Уайлдкард», хотя Либен и его соратники считали, что об этом знают только они, и не подозревали о внедренных в их ряды федеральных агентах и осведомителях. И не понимали, как быстро правительственные компьютеры оценивали переданные им результаты и разгадывали цель всех исследований.

Эти гражданские никак не могли взять в толк, что, когда вступаешь в сделку с дядей Сэмом и берешь у него деньги, ты не можешь продать только маленькую часть своей души. Ты вынужден продать всю целиком.

Энсон Шарп получал истинное наслаждение, втолковывая эту прописную истину таким людям, как Эрик Либен. Они воображают себя этакими крупными фигурами, но забывают, что всегда найдется фигура покрупнее, которая их сожрет, а в стране нет фигуры крупнее той, что называется Вашингтоном. Шарп обожал наблюдать, как они постепенно приходят к осознанию этой истины. Он упивался зрелищем самоуверенных гениев, когда их пробивал пот и они начинали дрожать. Обычно они старались подкупить его или договориться с ним, некоторые умоляли, но, разумеется, он не мог снять их с крючка. И даже если бы мог, он не стал бы этого делать, ибо ничто не доставляло ему такого удовольствия, как видеть их извивающимися у своих ног.

Доктору Эрику Либену и его шести приятелям позволили беспрепятственно заниматься их революционными исследованиями способов продления жизни. Но стоило им только решить все проблемы и получить положительные результаты, как правительство немедленно бы напомнило о себе и тем или иным способом забрало проект в свои руки, быстренько сославшись на его важность для национальной безопасности.

Теперь Эрик Либен все похерил. Он испробовал сам на себе сомнительный метод лечения и случайно проверил его, угодив под грузовик. Такого поворота событий никто предвидеть не мог, потому что парень казался достаточно умным, чтобы рисковать собственной генной структурой.

Разглядывая разбитую посуду и растоптанные продукты, Госсер сморщил свое лицо мальчика из церковного хора и заметил:

– Этот парень настоящий псих.

– Как будто зверь какой поработал, – добавил Пик, нахмурившись.

Вместе с Шарпом они ушли из кухни и принялись осматривать дом. Наконец зашли в хозяйскую спальню и ванную комнату, где царил еще больший хаос и местами виднелись кровавые следы, включая отпечатки окровавленной ладони на стене. Вероятно, отпечаток принадлежал Либену: доказательство, что каким-то странным образом мертвый человек продолжает жить.

Никакого трупа в доме не оказалось, ни Сары Киль, ни кого-либо другого, и Шарп расстроился. Вид обнаженной распятой блондинки в Пласеншии был неожиданным и занимательным; она приятно отличалась от тех трупов, с которыми Шарпу обычно приходилось иметь дело. Шарп вдоволь навидался жертв с огнестрельными и ножевыми ранами, разорванных на куски пластиковыми бомбами и задушенных проволокой, и они уже не будоражили его воображение. Но эта прибитая к стене красотка произвела на него впечатление, и ему было любопытно, какие еще идейки на этот счет могут возникнуть в травмированном мозгу Либена.

Шарп проверил спрятанный в стене спальни сейф и обнаружил, что он пуст. Оставив Госсера в доме на случай, если Либен вернется, Шарп вместе с Пиком отправился искать гараж, рассчитывая найти там тело Сары Киль, но ничего не нашел. Тогда он послал Пика с фонариком осмотреть лужайку и клумбы на предмет свежевыкопанной могилы, хотя вряд ли у Либена в его нынешнем состоянии могло хватить сообразительности или желания спрятать свою жертву и замести следы.

– Если ничего не найдешь, – инструктировал Шарп Пика, – начинай обзванивать больницы. Несмотря на кровь, эта девчонка могла остаться в живых. Возможно, ей удалось удрать от него и обратиться за медицинской помощью.

– И если я найду ее в больнице?

– Немедленно сообщи мне, – приказал Шарп, поскольку ему было необходимо заставить Сару Киль молчать о возвращении Эрика Либена. Он попытается уговорить ее, напугать, а если надо, то и пригрозит впрямую. Но она должна держать язык за зубами. Если ничего не выйдет, ее придется потихоньку убрать.

Надо также поскорее найти Рейчел Либен и Бена Шэдвея и тоже заставить их молчать.

Пик отправился выполнять задание, Госсер сидел на страже в доме, а Шарп забрался в неприметную машину и велел шоферу ехать на автомобильную стоянку недалеко от Палм-Каньон-драйв, где его все еще ждал вертолет.

Снова находясь в воздухе, по дороге в лаборатории Генеплана в Риверсайде, Энсон Шарп, прищурив глаза, уставился в иллюминатор на ночной пейзаж, мелькающий внизу. Он напоминал хищную птицу, выслеживающую в ночи добычу.

Глава 15

Любовь

Сны Бена были наполнены тьмой и громом. Тьму разрывала молния, освещающая бесформенный пейзаж, населенный только одним невидимым, но жутким существом, которое гонялось за ним по огромной, темной и безлюдной пустыне. Это был, и вместе с тем не был, Зеленый Ад, где он провел больше трех лет своей молодости, знакомое и вместе с тем чужое место, такое же, как тогда, но в чем-то другое, как бывает в снах.

Он проснулся на рассвете от пронзительных криков птиц, дрожа, переполненный печалью. Рядом лежала Рейчел. Она подвинулась к нему и обняла, утешая. Ее нежное прикосновение развеяло холодный и тоскливый сон. Ритмичные удары ее сердца чем-то напомнили ему ритмичное мерцание маяка в береговом тумане. Каждый удар нес надежду.

Он решил, что она не собирается предложить ему ничего, кроме теплого дружеского участия, но, возможно, бессознательно Рейчел несла ему любовь и ждала любви взамен. Еще не совсем проснувшись, видя все вокруг как через полупрозрачную ткань, среди звуков, еще приглушенных сном, он недостаточно четко соображал, чтобы определить, когда предложенная ею дружеская ласка перешла в любовное объятие. Он просто понял, что это произошло, и когда прижал ее обнаженное тело к себе, то ощутил, что так и должно быть, с уверенностью, какой не испытывал за все свои тридцать семь лет.

Наконец он был в ней, а она наполнена им. Хотя в этом была новизна и чудо, им не пришлось искать ритм и наиболее удобное положение, потому что они знали все так хорошо, как если бы были любовниками много лет.

Несмотря на мягко урчащий кондиционер, Бен почти физически чувствовал, как давит на окна жара пустыни. Прохладная комната казалась серебристым пузырьком, подвешенным вне реальности суровой земли, и точно таким же невесомым, качающимся пузырьком вне обычного течения секунд и минут казалась их нежная, необыкновенная любовь.

Одно окошко с матовым стеклом высоко в стене не было задернуто занавеской. За ним лениво качались на ветру листья пальм, пронзенные лучами солнца. Перистые тропические тени и смягченный стеклом солнечный свет падали на их обнаженные тела и рвались на части от их движений.

Даже в этом переменчивом свете Бен четко видел ее лицо. Глаза закрыты, рот приоткрыт. Сначала дыхание ее было глубоким, потом участилось. Каждая черта лица дышала чувственностью, но гораздо важнее, чем ее потрясающе сексуальный вид, было для него осознание того, что это была скорее эмоциональная, а не физическая реакция, результат нескольких месяцев, проведенных вместе, и его глубокого к ней чувства. Вот почему их совокупление превратилось из простого секса в акт любви. Почувствовав, что он ее разглядывает, она открыла глаза и взглянула ему в лицо, и он вздрогнул, как от ласкового прикосновения.

Разрисованный пальмовыми листьями утренний свет становился все ярче, менял окраску от бледного лимонно-желтого до оранжевого. Он окрашивал в этот же цвет лицо Рейчел, ее гибкую шею, высокую грудь. По мере того как свет набирал силу, возрастал темп их движений. Оба ловили воздух ртом, а потом она вскрикнула, и еще раз, и неожиданно легкий ветерок за матовым окошком превратился в порывистый ветер, всколыхнувший листья пальм и заставивший так же лихорадочно заметаться их тени, что падали на постель. Именно в тот момент, когда тени забились и задрожали, Бен тоже вздрогнул и почувствовал, как его семя извергается в Рейчел. И тут же ветер стих и умчался куда-то, в другие уголки мира.

Бен откинулся назад, они лежали лицом друг к другу, почти касаясь головами, дыхание их смешивалось. Они молчали, потому что слова были не нужны, и вскоре снова заснули.

Никогда раньше он не чувствовал себя таким удовлетворенным и умиротворенным. Даже в лучшие годы юности, до Зеленого Ада, до Вьетнама, ему не бывало и вполовину так хорошо.

Рейчел заснула раньше Бена, и он какое-то время с удовольствием наблюдал, как образовался между ее губ пузырек слюны и лопнул. Потом веки его отяжелели, и последнее, что он видел, прежде чем закрыть глаза, был тонкий, почти незаметный шрам внизу под подбородком Рейчел – память о том случае, когда Эрик швырнул в нее бокалом.

Погружаясь в беспокойный сон, Бен почти пожалел Эрика Либена, потому что этот ученый так и не понял, что любовь настолько близка к бессмертию, насколько человеку дано познать, и что противостоять смерти можно только одним – любовью. Любовью.

Глава 16

В мире зомби

Часть ночи он пролежал полностью одетый на кровати в охотничьем домике над озером Эрроухед в состоянии не то глубокого сна, не то еще более глубокой комы. Температура его тела постепенно снижалась, сердце делало только двадцать ударов в минуту, кровь почти не циркулировала, а дыхание было неглубоким и неравномерным. Время от времени сердце останавливалось, дыхание прекращалось на периоды от десяти до пятнадцати минут, и тогда жизнь поддерживалась в нем только на клеточном уровне, хотя скорее то была не жизнь, а стаз, странное сумеречное существование, которого еще не знал ни один человек на земле. Во время этих периодов приостановленного оживания, когда клетки обновлялись и выполняли свои функции чрезвычайно медленно, тело накапливало энергию для следующего этапа бодрствования и ускоренного восстановления.

Он действительно восстанавливался, причем с большой скоростью. Час за часом его множественные раны затягивались, закрывались. Вокруг безобразных темных кровоподтеков – результата его столкновения с грузовиком – уже появилась вполне заметная желтизна. Хотя мудрая медицина и утверждала, что ткань мозга лишена нервных окончаний и, следовательно, нечувствительна, в моменты бодрствования он ощущал, как настойчиво давят на мозг осколки разбитого черепа. Правда, это была не боль, а скорее давление, напоминающее ощущение обезболенного новокаином зуба, который сверлит зубной врач. И еще он понимал, сам не зная как, что его генетически улучшенное тело методично справляется с черепно-мозговой травмой так же, как оно залечивает остальные раны. В ближайшую неделю ему придется много отдыхать, но со временем периоды стаза будут наступать все реже, сделаются все короче, станут пугать его все меньше. Во всяком случае, так ему хотелось думать. Через пару-тройку недель его состояние будет не хуже, чем у человека, покинувшего больницу после серьезной операции. А через месяц он окончательно поправится, хотя небольшая, а может, и заметная, вмятина на правом виске сохранится.

Но умственное выздоровление не поспевало за физической регенерацией тканей. Даже когда он бодрствовал, а сердцебиение и дыхание были близки к норме, он не всегда ясно соображал. А в те мгновения, когда интеллект и способность рассуждать возвращались к нему, почти такие же, как до гибели, он остро и болезненно сознавал, что по большей части функционирует чисто механически, точно робот, а иногда приходит в замешательство или впадает просто в животное состояние.

У него появлялись странные мысли.

Иногда ему казалось, что он снова молод, только что окончил колледж, но потом он вспоминал, что ему уже за сорок. Иногда он не знал, где находится, особенно часто это происходило, когда он сидел за рулем и не встречал ориентиров, знакомых по его прежней жизни. Запутавшись, чувствуя, что заблудился и никогда не найдет дороги, он останавливался у обочины и ждал, когда пройдет паника. Он помнил, что у него великая цель, важная миссия, хотя никак не мог четко сформулировать, в чем они состоят. Иногда казалось, что он мертв и путешествует по кругам Дантова ада. Иногда – что он кого-то убил, хотя не мог вспомнить, кого именно, но потом на мгновение вспоминал и пытался освободиться от этих воспоминаний, уверить себя, что это не воспоминания, а просто его фантазия, потому что он, разумеется, был не способен на хладнокровное убийство. Разумеется. Но в другие моменты он думал, как было бы здорово и интересно убить кого-нибудь, любого, потому что в душе понимал, что они все за ним гонятся, поганые мерзавцы, они всегда хотели до него добраться, а сейчас стараются изо всех сил. Иногда ему в голову приходила тревожная мысль: вспомни про мышек, про мышек, сумасшедших мышек, бьющихся о стены своих клеток и разрывающих себя на кусочки. И несколько раз он даже произнес вслух: «Вспомни про мышек, про мышек», но при этом понятия не имел, что означали эти слова: какие мышки, где, когда?

Он также видел странные вещи.

Иногда он видел людей, которых никак не могло быть здесь: свою давно умершую мать, ненавистного дядю, который издевался над ним, когда он был ребенком, соседского хулигана, терроризировавшего его в начальной школе. А порой он, как хронический алкоголик в белой горячке, видел, как из стен что-то вылезает, видел клопов, змей и других мерзких и страшных существ, не поддающихся определению.

Он мог с уверенностью сказать, что несколько раз видел дорожку, выложенную абсолютно черными плитами и ведущую в ужасную темноту в земле. Что-то заставляло его идти по этим плитам, но каждый раз он обнаруживал, что дорожки на самом деле не существует, что она является плодом его больного и лихорадочного воображения.

Из всех видений и фантазий, мелькающих в его травмированном мозгу, наиболее необычными и треножными были призрачные огни. Они появлялись неожиданно, с треском, который он не слышал, а чувствовал костями. Он станет жить дальше, уверенно ходить среди живущих, почти ничем не отличаясь от них, – и вдруг кроваво-алый язык пламени с серебристой каемочкой взметнется в углу комнаты или в собравшейся под деревом тени, в любом мрачном и темном месте, и испугает его. Когда он пытался присмотреться поближе, то видел, что ничего не горит, но откуда-то появляются эти языки пламени, и ничто их не питает, как будто горит сама тень и служит отличным горючим, несмотря на отсутствие материи. Когда огонь спадает и гаснет, не остается никаких следов – ни пепла, ни обгорелых остатков, ни пятен сажи.

Хотя до своей смерти он никогда не боялся огня, никогда не мучился предчувствием, что ему суждено погибнуть в огне, эти жадные фантомные языки пламени его основательно пугали. Когда он смотрел на них, ему казалось, что за мерцающим ярким огнем прячется тайна, которую он обязан открыть, хотя это и принесет ему неизмеримые страдания.

В редкие минуты относительной ясности сознания, когда его интеллектуальные возможности были почти такими же, как когда-то, он говорил себе, что это видение является результатом нарушения синапсов в его травмированном мозгу, результатом закорачивания электрических импульсов, проходящих через ткань мозга. И пытался убедить себя, что эти видения пугают его потому, что он интеллектуал, человек, жизнь которого заключалась в умственной деятельности, и он имеет полное право пугаться при появлении признаков нарушения работы мозга. Ткань заживет, призрачные огни исчезнут навсегда, и он будет в порядке. Так он говорил себе. Но в менее ясные моменты, когда мир вокруг становился мрачным и странным, когда его охватывали замешательство и животный страх, он смотрел на призрачные огни с нескрываемым ужасом, а иногда застывал, словно в параличе, если ему казалось, что удается разглядеть что-то в этих пляшущих языках пламени или за ними.

Сейчас, когда заря настойчиво разгоняла темноту ночи, Эрик Либен вышел из состояния стаза, застонал тихо, потом громче и наконец проснулся. Сел на краю кровати. Почувствовал неприятный вкус во рту, как будто ел пепел, и страшную головную боль. Он потрогал разбитую голову. Хуже не стало; череп еще не развалился.

Тусклый утренний свет вливался в два окна, да еще горела небольшая лампа – маловато света, чтобы развеять все тени в спальне, но достаточно, чтобы начало резать его светочувствительные глаза. Они горели и слезились. С того момента, как Эрик поднялся с холодного стального стола в морге, его глаза не могли привыкнуть к яркому свету, как будто темнота стала теперь привычной средой обитания, как будто он уже не являлся частью мира, залитого солнечным или искусственным светом.

Он сосредоточился на дыхании, которое все еще было неровным: то слишком глубоким и редким, то, наоборот, слишком частым и поверхностным. Потом взял с прикроватного столика стетоскоп и прослушал свое сердце. Оно билось достаточно часто, чтобы он не боялся снова впасть в то странное, заторможенное состояние, полусон, полукому, но ритм его был все еще хаотичным.

Кроме стетоскопа, Эрик захватил еще несколько приборов, чтобы следить за изменениями своего состояния. Аппарат для измерения кровяного давления. Офтальмоскоп, с помощью которого он мог, глядя в зеркало, проверить состояние сетчатки и реакцию зрачка. У него был и блокнот, в котором он намеревался записывать наблюдения над самим собой, потому что сознавал, не всегда четко, но сознавал, что он – первый человек, который умер и вернулся из ниоткуда, что это событие исторического значения и что этим записям цены не будет, когда он поправится окончательно.

Вспомни про мышек, про мышек…

Он раздраженно потряс головой, как если бы непонятная мысль была надоедливой мухой, крутящейся перед лицом. Вспомни про мышек, про мышек. Эрик не имел ни малейшего представления, что бы это могло означать, и тем не менее тревожная мысль с назойливым постоянством приходила ему в голову в течение ночи. Он смутно подозревал, что на самом деле знает, что это означает, но отталкивает это знание потому, что оно его страшило. Однако, попытавшись сосредоточиться на навязчивой мысли и понять ее значение, он потерпел неудачу и только еще больше растерялся, разволновался и запутался.

Положив стетоскоп на столик, он не взял аппарат для измерения кровяного давления: сейчас у него не хватило бы терпения закатывать рукав, обматывать руку, жать на грушу и одновременно держать счетчик так, чтобы его можно было видеть. Он попытался проделать все это накануне, но пришел в ярость от собственной неуклюжести. Не стал он брать и офтальмоскоп, потому что в этом случае ему пришлось бы идти в ванную комнату и смотреть на себя в зеркало. А он не мог смотреть на себя в теперешнем виде: серый, глаза мутные, мышцы лица расслаблены – он выглядел полумертвым.

В приготовленном блокноте записей почти не было. И теперь Эрик тоже не сделал попытки что-то записать о процессе своего выздоровления. Во-первых, он обнаружил, что совершенно не в состоянии глубоко сосредоточиться – тем более на такой длительный отрезок времени, какой необходим для толковых и членораздельных записей. Во-вторых, вид его неаккуратного, неразборчивого почерка, который раньше был таким четким и красивым, мог послужить еще одним поводом для приступа безумной ярости.

Вспомни про мышек, которые бились о стенки своих клеток, гонялись за собственными хвостами, про мышек, про мышек…

Схватившись обеими руками за голову, как будто пытаясь физически задавить эту ненужную и странную мысль, Эрик с трудом поднялся на ноги. Ему хотелось помочиться и поесть. Два хороших признака, доказывающих, что он жив, по крайней мере, больше жив, чем мертв, и он порадовался этим двум простым человеческим потребностям.

Он направился в ванную комнату, но неожиданно остановился, потому что из угла комнаты выпрыгнули языки пламени. Не настоящий огонь, а призрачный. Кроваво-алые языки с серебряной каемочкой. Жадно потрескивая, они поедали тень, из которой возникли, но светлее от этого не становилось. Прищурив слезящиеся от света глаза, Эрик, как и раньше, почувствовал, что почему-то должен смотреть в огонь, и разглядел за ним, как ему показалось, странные фигуры, манящие его к себе…

Несмотря на то, что он по непонятной причине был страшно напуган этими огнями, часть его каким-то непостижимым образом стремилась войти в пламя, пройти его насквозь и узнать, что же там за ним.

Нет!

Почувствовав, что его стремление перерастает в острую потребность, он в отчаянии отвернулся от огня и остался стоять, покачиваясь в замешательстве и страхе, а эти два ощущения в его теперешнем состоянии быстро трансформировались в гнев, гнев и ярость. Казалось, в ярость его приводило все, словно то был конечный и неизбежный выход для всех эмоций.

Недалеко от кресла, только протяни руку, стояла напольная лампа из бронзы с оловом, с матовым хрустальным абажуром. Он схватил ее обеими руками, поднял высоко над головой и швырнул через всю комнату. Абажур от удара о стену разлетелся на куски, и хрустальные осколки посыпались на пол со звуком ломающегося льда. Металлическое основание лампы ударилось об угол белого полированного шкафа и с грохотом свалилось на пол.

Наслаждение от разрушения, дрожью прошедшее по его телу, по силе своей напоминало оргазм. До смерти он вечно куда-то стремился, строил свою империю, настойчиво умножал богатство, но после смерти стал разрушающей машиной, так же нацеленной на уничтожение имущества, как когда-то он был нацелен на его накопление.

Обстановка вокруг была выдержана в ультрамодернистском стиле, примером чему служила разбитая лампа. Хотя этот стиль и не очень подходил для пятикомнатного домика, но зато удовлетворял потребность Эрика в новизне и модерновости. В бешенстве он принялся превращать изысканное убранство комнаты в груду разноцветного мусора. Схватил кресло с такой легкостью, как будто оно весило всего пару фунтов, и швырнул его в тройное зеркало на стене за кроватью. Зеркало взорвалось осколками и осыпало кровать сверкающим дождем. Тяжело дыша, Эрик схватил сломанную напольную лампу за подставку и, размахнувшись, врезал ею по бронзовой скульптуре, стоящей на комоде, использовав тяжелое основание как огромный молоток – бам! – скульптурка полетела на пол. Затем дважды ахнул лампой-молотком по зеркалу над комодом – бам! бам! Осколки брызнули в разные стороны. Он с размаху ударил по картине, висевшей на стене рядом с дверью в ванную комнату, картина свалилась со стены, и он разделался с произведением искусства уже на полу. Он чувствовал себя замечательно, великолепно, лучше некуда, живым. С радостью отдавшись безумной ярости, рычал со звериной злобой или выкрикивал что-то бессвязное, хотя одно слово ему удалось выговорить совершенно четко.

– Рейчел! – прокричал он с безграничной ненавистью, брызгая слюной. – Рейчел, Рейчел. – Он стукнул своим импровизированным молотком по подвернувшемуся под руку белому полированному столику, который стоял около кресла, и колотил по нему, пока тот не превратился в щепки. – Рейчел, Рейчел. – Саданул по лампе на прикроватной тумбочке, и лампа грохнулась на пол. Бам! Кровь бешено пульсировала в висках, в ушах стоял звон, а он колотил по тумбочке, пока не отбил все ручки у ящиков, колотил по стене, повторяя: «Рейчел», колотил и колотил, пока его импровизированное орудие не согнулось так, что больше не годилось для его целей. Со злостью отбросив его в сторону, Эрик ухватился за занавески и сорвал их с перекладины, сдернул еще одну картину со стены и пробил ее ногой насквозь: «Рейчел, Рейчел, Рейчел». Он уже заметно качался, хватаясь за воздух руками, и поворачивался по кругу, как взбесившийся бык, потом вдруг почувствовал, что не может дышать, что безумный гнев покидает его, что сумасшедшая потребность разрушения уходит, уходит, и он опустился на пол, сперва на колени, потом лег ничком, повернув голову набок и зарывшись лицом в ковер, пытаясь отдышаться.

Его спутанные мысли были такими же странными и мутными, как его глаза, рискни он взглянуть в зеркало, и хотя у него уже не было той дьявольской энергии, но все еще хватало сил, лежа на полу, снова и снова повторять то же имя:

– Рейчел… Рейчел… Рейчел…

Часть вторая

Темнее тьмы

У ночи есть тайны, и смысл их

Скорее для мертвых, чем для живых.

Книга Печалей

Глава 17

Люди в пути

На вертолете из Палм-Спрингс Энсон Шарп прибыл к размещенным для бактериологической безопасности под землей лабораториям Генеплана еще до рассвета. Там его встретил целый отряд из шести агентов Бюро по оборонной безопасности, четырех судебных исполнителей и их восьми заместителей, которые явились туда за пять минут до него. Ссылаясь на угрозу национальной безопасности, что было подтверждено целой кучей судебных постановлений и ордеров на обыск, они представились ночным охранникам Генеплана, вошли в помещение, опечатали все папки с материалами исследований и компьютеры и расположились лагерем в роскошном кабинете, принадлежащем доктору Винсенту Бареско, заведующему научной частью.

Пока над подземными лабораториями в мир вступал день, Энсон Шарп, развалившись в огромном кожаном кресле, принимал по телефону отчеты своих подчиненных, разбросанных по Южной Калифорнии. Отчеты сводились к тому, что все сообщники Эрика Либена по проекту «Уайлдкард» находятся под домашним арестом. В округе Ориндж доктор Морган Юджин Льюис, координатор исследований по проекту «Уайлдкард», был задержан вместе с женой в их доме в Северном Тастине. Доктор Феликс Джеффелз сидит под охраной в своем доме здесь, в Риверсайде. Доктора Винсента Бареско, руководителя всех исследовательских работ в Генеплане, агенты Бюро обнаружили в штабе Генеплана в Ньюпорт-Бич: он лежал без сознания на полу в кабинете Эрика Либена. Все в кабинете говорило о стрельбе и жестокой драке.

Вместо того чтобы везти Бареско в общественную больницу и тем самым хотя бы частично упустить его из-под контроля, ребята Шарпа перевезли ученого на воздушную базу морской пехоты США в Эль-Торо, где его в медпункте осмотрел тамошний врач. Бареско, схлопотавший два сильных удара по горлу, говорить не мог, поэтому воспользовался ручкой и блокнотом, чтобы сообщить агентам, что на него напал Бен Шэдвей, любовник Рейчел Либен, когда он, Бареско, поймал его за ограблением сейфа в кабинете Эрика. Ужасно расстроился, когда агенты отказались поверить, что он рассказал им все, и был поражен до глубины души, узнав, что они в курсе дела насчет проекта «Уайлдкард» и возвращения Эрика из мертвых. С помощью тех же ручки и блокнота Бареско потребовал, чтобы его перевели в гражданскую больницу, сообщили, какие против него выдвинуты обвинения, и, наконец, пригласили его адвоката. Разумеется, на все его требования никто не обратил внимания.

Руперт Ноулс и Перри Сейц, те самые богачи, которые в основном субсидировали становление Генеплана почти десять лет назад, были обнаружены в обширном, чуть ли не в десять акров, поместье Ноулса в Хэвенхерсте в Палм-Спрингс. Три агента прибыли туда с ордерами на арест Ноулса и Сейца, а также с ордером на обыск. Там они нашли незаконно модифицированный автомат «узи», вне сомнения, то самое оружие, из которого только несколько часов назад были убиты двое полицейских. Ни Ноулс, ни Сейц никаких возражений не выдвигали. Они знали правила. Они получат малопривлекательное предложение передать правительству все результаты исследований и права на проект «Уайлдкард» без малейшей компенсации, и от них потребуют вечного молчания насчет всего мероприятия и воскрешения Эрика Либена. А еще заставят подписать признание в убийстве, которое обеспечит их послушание на всю оставшуюся жизнь. И хотя это предложение не имеет законной силы и агенты Бюро при этом нарушают и демократические принципы, и множество законов, Ноулс и Сейц вынуждены будут его принять. Они были тертыми парнями и знали, что отказ от сотрудничества, а особенно попытка воспользоваться своими конституционными правами может означать для них только смерть.

Эта пятерка знала тайну, возможно, наиболее важную в истории человечества. Верно, процесс достижения бессмертия был еще несовершенен, но рано или поздно все проблемы будут решены. И тогда те, кто владеет тайной проекта «Уайлдкард», будут править миром. Когда столько поставлено на карту, правительство не станет беспокоиться о том, как бы не переступить грань между моральным и аморальным, а в данном конкретном случае оно и вовсе не собиралось церемониться.

Выслушав доклад по поводу Сейца и Ноулса, Шарп поднялся с кожаного кресла и принялся расхаживать по лишенному окон подземному кабинету. Он расправил плечи, потянулся и попытался размять толстую, мускулистую шею.

С самого начала объектом его беспокойства были восемь человек, восемь возможных источников утечки информации, которых надо было заставить молчать. Из них с пятерыми уже разобрались быстро и без хлопот. Шарп был вполне доволен ходом событий в целом и собой в частности. Что говорить, он был мастером своего дела.

В такие вот моменты ему хотелось, чтобы рядом был кто-то, с нем можно разделить триумф, например, восторженный помощник, но он не мог себе позволить подпустить кого-нибудь так близко. Будучи заместителем директора Бюро по оборонной безопасности, человеком номер два в своей конторе, Шарп твердо решил к сорока годам стать директором. Он надеялся, собрав компрометирующий материал на нынешнего директора, Джэррода Макклейна, вытеснить его и с помощью шантажа добиться, чтобы тот усиленно рекомендовал Энсона Шарпа в качестве своего преемника. Макклейн относился к нему как к сыну, делился с ним каждым секретом Бюро, так что Шарп уже имел почти достаточно материала, чтобы свалить своего благодетеля. Но, как человек осторожный, он выжидал, стараясь застраховаться от малейшей возможности неудачи. А когда он сядет в директорское кресло, то уже не повторит ошибки и не пригреет на своей груди помощника, как это сделал Макклейн. Там, наверху, вероятно, будет одиноко, должно быть одиноко, если хочешь удержаться. Так что он уже сейчас приучал себя к одиночеству: протеже у него были, друзей не было.

Размяв затекшую шею и огромные плечи, Шарп вернулся в кресло за письменным столом и принялся размышлять о троице, которую еще надлежит изловить. Эрик Либен, миссис Либен и Бен Шэдвей. Им не предложат никакой сделки, как первым пяти. Если удастся захватить Либена «живым», его засадят в клетку и будут изучать, как лабораторное животное. С миссис Либен и Шэдвеем просто покончат, причем будет это выглядеть как гибель от несчастного случая.

Он желал их смерти по нескольким причинам. Во-первых, оба были независимыми, рисковыми и честными – опасное, взрывное сочетание. Они способны раззвонить об истории с проектом «Уайлдкард» либо просто так, послав все к черту, либо из идиотских моральных соображений, в любом случае сильно отбросив Шарпа назад в его стараниях вскарабкаться на самый верх. Остальные – Льюис, Бареско, Ноулс, Джеффелз и Сейц – будут слушаться, потому что это в их же собственных интересах, но на Рейчел Либен и Бена Шэдвея в этом смысле нельзя положиться. Эти могут и не думать о себе в первую очередь. Кроме того, оба не совершили никакого уголовного деяния и не продавали душу правительству, как сделала эта публика из Генеплана, так что над ними никаких мечей не нависло. Не существовало таких угроз, с помощью которых можно было заставить их плясать под свою дудку.

Но больше всего Шарп хотел убить Рейчел Либен, потому что она была любовницей Бена Шэдвея и потому что тот любил ее. Ему хотелось убить ее первой, на глазах у Шэдвея. А его он хотел уничтожить, потому что ненавидел почти семнадцать лет.

Сидя один в подземном кабинете, Шарп закрыл глаза и улыбнулся. Интересно, что бы сделал Шэдвей, если бы узнал, что на него охотится его давний враг, Энсон Шарп. Ему почти до боли хотелось, чтобы неизбежная встреча поскорее состоялась, хотелось увидеть изумление на лице Шэдвея, хотелось прикончить сукина сына.

Джерри Пик, молодой агент, которому Шарп поручил разыскать Сару Киль, внимательно осмотрел весь огороженный участок Эрика Либена в Палм-Спрингс в поисках свежевскопанной могилы. Он приложил максимум старания и усердия: вооружившись мощным фонарем, топал по клумбам, ломился сквозь кустарник, намочил брюки до колен, извалял в грязи туфли, но не нашел ничего подозрительного. Он включил свет у бассейна, почти что ожидая увидеть в нем мертвое тело, либо плавающее на поверхности, либо лежащее на голубом дне и смотрящее вверх сквозь толщу воды. Когда выяснилось, что в бассейне никаких трупов нет, Пик решил, что он слишком начитался детективных романов: там, в отличие от реальной жизни, бассейны всегда битком набиты покойниками.

Джерри Пик с двенадцати лет увлекся детективными романами и с тех пор всегда хотел быть только детективом, причем не простым детективом, а особенным, вроде агента ЦРУ, ФБР или Бюро по оборонной безопасности, и к тому же не просто агентом, а следователем-гением, таким, о котором могли бы сочинить роман Джон Ле Карре, Уильям Ф. Бакли или Фредерик Форсайт. Пик хотел стать легендой своего времени. Он служил в Бюро только пятый год и репутации гения еще не заработал, но его это не беспокоило. Он был терпелив. Никто не становится легендой за пять лет. Сначала нужно поработать ищейкой – среди ночи топтать цветочные клумбы, драть свой лучший костюм о колючие кусты и с надеждой заглядывать в бассейны.

Не обнаружив тела Сары Киль во владениях Эрика Либена, Пик принялся объезжать близлежащие больницы в надежде найти ее имя в регистрационном журнале или в списке амбулаторных пациентов. В двух первых больницах ему не повезло. Хуже того, несмотря на его удостоверение агента Бюро с фотографией, сестры и врачи, к которым он обращался, отнеслись к нему скептически. Они отвечали на его вопросы, но так неохотно, будто подозревали, что он выдает себя за другого и что у него тайные и нехорошие намерения.

Он знал, что выглядит слишком молодо для агента Бюро. Бог проклял его, дав ему раздражающе свежее и открытое лицо. И задавая вопросы, он не проявлял нужной настойчивости. Но Пик считал, что на этот раз дело не в его детском лице и несколько неуверенной манере. Его так встретили, вне сомнения, из-за его ботинок, которые, несмотря на то что он их протер бумажным полотенцем, все равно выглядели отвратительно грязными. И из-за его брюк. Намокнув, они стали жеваными и бесформенными. Немыслимо добиться уважения и серьезного отношения или стать легендой, если ты выглядишь так, будто только что задавал корм свиньям.

Несмотря на дефекты костюма, в третьей больнице – «Дезерт Дженерал» – он попал прямо в точку. Ночью туда поступила на лечение Сара Киль. Она все еще была там.

На старшую сестру, Альму Данн, плотную седую женщину лет сорока пяти, удостоверение Пика впечатления не произвело, и в священный трепет при виде его она впасть отказалась. Проверив, как там Сара Киль, она вернулась на сестринский пункт, где оставила Пика, и сказала:

– Бедняжка все еще спит. Ей дали успокоительное несколько часов назад, так что я не думаю, что она в ближайшее время проснется.

– Разбудите ее, пожалуйста. Это срочный вопрос, связанный с национальной безопасностью.

– И не подумаю, – отрезала сестра Данн. – Девочка травмирована. Ей надо отдохнуть. Вам придется подождать.

– Тогда я буду ждать в ее палате.

Лицо сестры Данн окаменело, а в веселых голубых глазах появился холодный блеск.

– Ни в коем случае. Вы посидите в комнате для посетителей.

Пик понимал, что ничего не добьется от сестры Данн, потому что она напоминала ему мисс Джейн Марпл, неукротимого самодеятельного детектива из романов Агаты Кристи, а нечего было и думать запугать человека, похожего на мисс Марпл.

– Послушайте, если вы откажетесь помочь, мне придется поговорить с вашим начальником.

– Да ради Бога. – Она с отвращением разглядывала его ботинки. – Сейчас позову доктора Уэрфелла.

Энсон Шарп поспал часок на диване в подземном кабинете Винсента Бареско, принял душ в ванной комнате рядом и переоделся в чистую одежду, которую возил с собой, колеся по Южной Калифорнии предыдущей ночью. Он обладал завидной способностью всегда засыпать через минуту-полторы и чувствовать себя отдохнувшим даже после короткого сна. Он мог спать где угодно, не обращая внимания на шум. Шарп считал эту свою способность еще одним доказательством, что он превосходит других, а следовательно, подтверждением, что судьба уготовила ему место на самом верху, куда он так стремился.

Отдохнув, он сделал несколько телефонных звонков, поговорив с агентами, охраняющими партнеров и ведущих ученых Генеплана в разных концах трех округов. Затем выслушал доклады от других агентов, дежурящих в офисе Генеплана в Ньюпорт-Бич, доме Эрика Либена в Вилла-Парке и доме миссис Либен в Пласеншии.

От агентов, охраняющих Бареско на воздушной базе морских пехотинцев в Эль-Торо, он узнал, что предыдущей ночью в кабинете Либена Бен Шэдвей забрал у ученого «смит-вессон магнум» и что нигде в помещении Генеплана револьвер найти не удалось. Шэдвей не оставил его в здании, не выбросил в мусорный контейнер поблизости, а предпочел оставить у себя. Более того, агенты поведали, что не нашли полуавтоматического пистолета тридцать второго калибра, зарегистрированного на имя Рейчел Либен, в ее доме и имеется предположение, что она взяла его с собой, хотя на это у нее разрешения нет.

Шарп порадовался тому, что Шэдвей и эта дамочка вооружены, ибо это служило оправданием для ордера на арест. А когда он загонит их в угол, то сможет пристрелить обоих, заявив с достаточной правдоподобностью, что они начали стрелять первыми.

Пока Джерри Пик ждал возвращения сестры Альмы Данн с доктором Уэрфеллом, больница стала просыпаться. По коридорам забегали сестры, разнося пациентам лекарства, санитары перевозили больных в инвалидных креслах и на каталках в разные процедурные и операционные, некоторые врачи уже начали обход. Все больше запах хвойного дезинфицирующего средства перекрывался запахами спирта, чесночного масла, мочи и рвоты, как будто деловито спешащие сотрудники повытаскивали эту застоявшуюся вонь на свет Божий из каждого уголка больницы.

Через десять минут сестра Данн вернулась с высоким мужчиной в белом халате. Красивое, ястребиное лицо, густые волосы с проседью, аккуратные усы. Мужчина показался Пику знакомым, хотя он и не мог понять почему. Альма Данн представила его как доктора Ганса Уэрфелла, старшего терапевта утренней смены.

Доктор Уэрфелл сказал, глядя вниз на грязные ботинки и мятые брюки Пика:

– Физическое состояние мисс Киль не дает поводов для беспокойства, и я думаю, что уже сегодня или завтра утром ее можно будет выписать. Но она пережила глубокую душевную травму, так что ей нужно дать отдохнуть по возможности подольше. А сейчас она как раз отдыхает, крепко спит.

«Перестань смотреть на мои ботинки, черт бы тебя побрал», – подумал Пик.

– Доктор, – проговорил он, – я очень ценю вашу заботу о пациентке, но здесь речь идет о национальной безопасности.

Оторвав наконец взгляд от ботинок Пика, доктор Уэрфелл скептически нахмурился и спросил:

– Какое отношение, черт возьми, может иметь шестнадцатилетняя девушка к вопросам национальной безопасности?

– Это секретно, совершенно секретно, – заявил Пик, стараясь придать своему детскому лицу подобающее серьезное и значительное выражение, которое убедило бы Уэрфелла в важности его просьбы и склонило бы к сотрудничеству.

– Все равно бесполезно ее будить, – ответил врач. – Она будет находиться под влиянием лекарства и не сможет вразумительно ответить на ваши вопросы.

– А не могли бы вы ей дать что-нибудь, чтобы снять действие лекарства?

Доктор Уэрфелл сдвинул брови, выражая тем самым глубокое неодобрение:

– Мистер Пик, это больница. Мы существуем для того, чтобы лечить людей. Мы не поможем мисс Киль, если накачаем ее лекарствами только для того, чтобы снять действие других лекарств и ублажить нетерпеливого правительственного агента.

Пик почувствовал, что краснеет.

– Я не предлагал вам нарушить ваши медицинские принципы.

– И хорошо. – Патрицианское лицо Уэрфелла и его манеры не поощряли попыток спорить. – Тогда вы подождете, пока она сама проснется.

Расстроенный Пик проговорил, все еще пытаясь вспомнить, где он мог видеть доктора Уэрфелла:

– Но мы полагаем, что она может нам подсказать, где найти человека, которого мы обязательно должны найти.

– Что же, я уверен, она согласится вам помочь, когда проснется.

– А когда это может случиться, доктор?

– Ну, я думаю… часа через четыре, может, попозже.

– Почему так долго?

– Ночной дежурный дал ей очень слабое успокоительное, это ее не устроило, и, когда он отказался дать ей что-нибудь посильнее, она приняла свое собственное лекарство.

– Свое собственное?

– Мы слишком поздно поняли, что у нее в сумочке были таблетки бензедрина, завернутые в фольгу…

– Наркотики?

– Да. А в кармане – транквилизаторы и успокоительные. Ее таблетки оказались значительно сильнее наших, так что она в данный момент под их действием. Разумеется, мы изъяли все оставшиеся лекарства.

– Я подожду в ее палате, – заявил Пик.

– Нет, – отрезал Уэрфелл.

– Тогда я подожду у дверей палаты.

– Боюсь, не получится.

– Тогда я подожду здесь.

– Здесь вы будете мешать, – не согласился Уэрфелл. – Вы подождете в комнате для посетителей, и мы вас позовем, когда мисс Киль проснется.

– Я подожду здесь, – настаивал Пик, придав своему детскому лицу самое суровое, крутое и жесткое выражение, на которое только был способен.

– В комнате для посетителей, – возразил Уэрфелл зловеще. – И если вы не проследуете туда немедленно, я попрошу охранников больницы, чтобы они вас туда проводили.

Пик заколебался, в душе умоляя Господа дать ему больше настойчивости.

– Ладно, но, черт побери, позовите меня в ту же минуту, как она проснется.

Он в гневе развернулся и прошествовал прочь от доктора Уэрфелла искать комнату для посетителей, потому что постыдился спросить, где она находится. Оглянувшись на доктора, который теперь был занят разговором с другим врачом, он сообразил, что Уэрфелл как две капли воды похож на Дэшила Хэммета, автора детективных романов. Именно поэтому он и показался знакомым такому страстному поклоннику жанра, как Пик. Стоило ли удивляться, что он ведет себя с таким апломбом. Дэшил Хэммет, не больше и не меньше. Пику немного полегчало от сознания, что он уступил такому человеку.

Они проспали еще два часа, проснулись практически одновременно и снова занялись любовью на кровати в мотеле. Рейчел получила даже большее удовлетворение, чем в первый раз: все происходило медленнее, ласковее, в более изысканном и чувственном ритме. Ее гибкое, податливое, упругое тело доставляло ей самой глубокое удовлетворение, и она безмерно наслаждалась работой мышц, ритмичными мягкими движениями, ласковым касанием тел. То было не обычное наслаждение от любви, но более сильное и полное чувство: она ощущала себя молодой, здоровой, живой.

Обладая даром брать все от настоящего, она позволила своим рукам исследовать тело Бена, поражаясь его стройности, гранитной твердости мускулов его плеч и рук, крепости спины, наслаждаясь шелковистостью его кожи, ритмичным движением бедер, ощущая его всем своим телом, замирая от прикосновения его горячих рук, жгучего жара его губ на своих щеках, губах, шее, груди.

До Бена Рейчел не занималась любовью пятнадцать месяцев. И никогда раньше не приходилось ей испытывать такую любовь. Ей никогда не было так хорошо, никогда она не чувствовала такой волнующей нежности и такого полного удовлетворения. Казалось, что до сих пор она была как бы неживая, и вот наступил час ее возвращения к жизни.

Утомленные, они долго лежали в объятиях друг друга, но мягкий отсвет любви медленно уступал место странному беспокойству. Сначала Рейчел не могла понять, что ее тревожило, но потом узнала это редкое и особое ощущение приближающейся смерти, вызывающее дрожь, необоснованное, но инстинктивное чувство, от которого у нее тело покрылось мурашками.

Она вгляделась в ласковую улыбку Бена, в его такое любимое лицо, в его глаза – и ее охватила пугающая непоколебимая уверенность, что она потеряет его.

Она попыталась убедить себя, что ее неожиданное предчувствие – естественная реакция почти тридцатилетней женщины, которая после одного неудачного замужества чудом нашла подходящего человека. Что-то вроде синдрома «Я не заслуживаю такого счастья». Когда жизнь наконец преподносит тебе прекрасный букет цветов, ты обычно с подозрением вглядываешься в него – а не спряталась ли там пчела. Суеверный страх, что это ошибка, что тебе не могло так повезти, является стержнем человеческой натуры, так что вполне естественно, что она боится потерять Бена.

Рейчел пыталась себя уговорить, но сама знала, что ее внезапный страх был чем-то большим, чем суеверие, чем-то более мрачным. По спине побежал холодок, и ей показалось, что позвоночник у нее превратился в кусок льда. Прохладное дыхание, коснувшееся ее кожи, проникло глубже, достало до костей.

Отвернувшись от Бена, она опустила ноги на пол и встала, обнаженная и дрожащая.

– Рейчел, – позвал ее Бен.

– Пора двигаться, – с беспокойством сказала она, направляясь в ванную комнату сквозь солнечный свет и тени от пальмовых листьев, проникающие через единственное незанавешенное окно.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы тут сейчас как подсадные утки. Или станем ими. Нам нужно двигаться. Все время следует быть настороже. Надо найти его раньше, чем он или кто-нибудь другой найдет нас.

Бен поднялся с кровати, загородил ей дорогу в ванную комнату и положил руки на плечи:

– Все будет в порядке.

– Не говори так.

– Но так и будет.

– Не искушай судьбу.

– Вдвоем мы сильны, – заверил он. – Сильнее не бывает.

– Не надо, – настаивала она, приложив ему палец к губам, заставляя замолчать. – Пожалуйста. Я не перенесу… если мне придется потерять тебя.

– Ты не потеряешь меня, – возразил он. Но, взглянув на него, она с ужасом почувствовала, что уже потеряла его, что смерть стоит за его спиной, что она неизбежна.

Синдром «Я не заслужила такого счастья»? Или настоящее предчувствие? Откуда ей было знать, что это.

Поиски доктора Либена результатов не приносили.

Мрачную вероятность неудачи Энсон Шарп ощущал как огромное и тяжкое нечто, навалившееся на стены подземной лаборатории в Риверсайде, сжимающее эту комнату без окон и медленно раздавливающее его. Он не мог смириться с неудачей. Он был прирожденным победителем, всегда только победителем, превосходящим всех остальных, только так он представлял себе себя, только так он мог позволить себе думать о себе – как о блестящем представителе высшего рода. Такое представление о самом себе являлось как бы индульгенцией, позволяющей ему делать все, что душа пожелает, абсолютно все, ибо он по своей натуре просто не мог мириться с разными моральными ограничениями, присущими обычному человеку.

И тем не менее разосланные по округам люди докладывали, что ходячий мертвец не появлялся там, где его рассчитывали найти, и с каждым часом Шарп все больше злился и нервничал. Должно быть, они не так хорошо знали Эрика Либена, как им казалось. Вполне вероятно, что, предвидя возможность такого поворота событий, ученый заранее присмотрел себе местечко, где можно залечь, и ему удалось уберечь эту тайну от Бюро по оборонной безопасности. Тогда безуспешная попытка обнаружить Либена будет рассматриваться как личная неудача Шарпа, потому что он теснее всех был связан с этой операцией в надежде присвоить себе все заслуги в случае ее удачного завершения.

Но тут появился шанс. Позвонил Джерри Пик и сообщил, что нашел Сару Киль, несовершеннолетнюю любовницу Эрика Либена, в больнице в Палм-Спрингс.

– Но эти чертовы медики, – пожаловался Пик характерным для него голосом честного нытика, – отказываются сотрудничать.

Иногда Энсон Шарп подумывал, а стоят ли преимущества от окружения себя слабыми, а следовательно, не представляющими угрозы молодыми агентами тех убытков, которые приходится терпеть из-за их нерасторопности? Разумеется, никто из них не составит ему конкуренции, когда он усядется в директорское кресло, но зато ни один не способен по собственной инициативе сделать что-то такое, что бы положительно говорило о нем, Шарпе, как наставнике.

– Я приеду до того, как она очнется, – бросил Шарп.

Расследование в Генеплане какое-то время обойдется без его присутствия. Ученые и техники, явившиеся на работу, были отправлены по домам со строгим наказом не появляться до специального уведомления. Компьютерные гении из Бюро по оборонной безопасности разыскивали относящиеся к проекту «Уайлдкард» файлы в банках данных Генеплана, но их работа требовала такого высокого профессионального уровня, что Шарп не мог не то что руководить ею, но и просто понять, что к чему.

Он позвонил нескольким федеральным агентам в Вашингтоне в поисках информации о больнице и докторе Гансе Уэрфелле, которую можно было бы использовать, чтобы на этого Уэрфелла поднажать, и получил ее. Затем погрузился в ожидающий его вертолет и, довольный, что снова находится в движении, полетел через пустыню в Палм-Спрингс.

До аэропорта в Палм-Спрингс Рейчел и Бен доехали на такси, там взяли напрокат новый «форд» и, вернувшись в город как раз к открытию магазинов в половине десятого, были первыми покупателями в магазине одежды. Она купила себе светло-коричневые джинсы, бледно-желтую блузку, толстые белые носки и кроссовки «Адидас». Бен приобрел голубые джинсы, белую рубашку, длинные носки и туфли. Они переоделись, сняв с себя грязную помятую одежду в общественном туалете на заправочной станции в конце Палм Каньон-драйв. Потом, не желая тратить время на остановку ради завтрака, а также боясь, что их кто-то узнает, схватили пару бутербродов с яичницей и кофе в «Макдональдсе», чтобы поесть в пути.

Каким-то непостижимым образом Рейчел передала Бену свое предчувствие надвигающейся смерти и то внезапное ощущение, почти предвидение, что у них не остается времени, охватившее ее в мотеле сразу после того, как они любили друг друга во второй раз. Хотя Бен и пытался успокоить ее, уверить, что все будет в порядке, он сам с каждой минутой все больше нервничал. Они были похожи на двух животных, инстинктивно ощущавших приближение страшной бури.

Сожалея, что они не могут забрать ее красный «Мерседес», значительно более быстрый, чем «Форд», Рейчел откинулась на спинку пассажирского сиденья, без энтузиазма пережевывая бутерброд, в то время как Бен вел машину на север по шоссе 111, а затем к западу по шоссе 10. Хотя он выжимал из «Форда» больше, чем смог бы сделать кто-нибудь другой, обращаясь с ним умело и слегка небрежно, как истый профессионал, чего вряд ли можно было ожидать от торговца недвижимостью, им все равно не достичь охотничьего домика Эрика раньше чем к часу дня.

Дай Бог, чтобы они не опоздали.

Она старалась не думать, каким будет Эрик, когда они найдут его, если, конечно, им это удастся.

Глава 18

Белая горячка зомби

Бешеный гнев прошел, и Эрик снова обрел способность соображать, насколько это было возможно в его состоянии. Он находился в полностью разгромленной спальне охотничьего домика, где порушил все, до чего смог дотянуться. В голове пульсировала сильная, резкая боль, более тупая боль ощущалась во всем теле. Суставы распухли и почти потеряли подвижность. Глаза жгло, они видели плохо и слезились. Болели зубы, а во рту ощущался вкус пепла.

Как и всегда после приступа ярости, настроение Эрика было мрачным. Ему казалось, что он живет в сером мире, где все краски выгорели, звуки приглушены, очертания предметов размыты и где любой свет, вне зависимости от источника, казался туманным и слишком слабым. Создавалось впечатление, что ярость иссушала его, забирала все силы, вынуждая снова восстанавливать энергию. Двигался он рывками, иногда неуклюже, и с трудом соображал.

Он сознавал, что, когда процесс заживления подойдет к концу, периоды комы и мрачного настроения обязательно исчезнут. Однако сознание этого не прибавляло ему бодрости, потому что заторможенный мыслительный процесс затруднял размышления о лучшем будущем. Его состояние было странным, неприятным, даже пугающим. Эрик чувствовал, что собственная судьба от него не зависит и что, по существу, он в своем теле как в ловушке, прикованный к этой теперь несовершенной, полумертвой плоти.

Шатаясь, Эрик пошел в ванную комнату, медленно принял душ, почистил зубы. В охотничьем домике, как и в доме в Палм-Спрингс, он держал полный гардероб, чтобы при переездах не собирать вещи, так что теперь переоделся в брюки цвета хаки, красную рубашку в клетку, шерстяные носки и пару тяжелых ботинок. Из-за окутывающего его серого тумана обычная утренняя процедура заняла больше времени, чем следовало: он не сразу справился с кранами душа, с трудом установил нужную температуру воды; постоянно ронял зубную щетку в раковину; проклял свои неуклюжие пальцы, которые никак не могли застегнуть пуговицы на рубашке; когда он попытался закатать длинные рукава, материал сопротивлялся так яростно, как будто обладал собственной силой воли; а чтобы зашнуровать ботинки, ему потребовалось поистине титаническое усилие.

Тут его снова отвлекли призрачные огни.

Несколько раз где-то на периферии зрения обычные тени принимались полыхать пламенем. Простое закорачивание электрических импульсов в его поврежденном, но заживающем мозгу. Иллюзии, вызванные перебоями в церебральных синапсах между нейронами. И ничего больше. Однако, когда он поворачивался, чтобы посмотреть прямо на эти огни, они не тускнели и не мелькали, как обыкновенные миражи, но разгорались еще ярче.

Каждый раз он смотрел на эти несуществующие огни все с большим страхом отчасти потому, что видел что-то среди них или за ними, что-то таинственное и пугающее: темные чудовищные фигуры, которые манили его к себе сквозь танцующие языки пламени. И хотя он знал, что эти фантомы – только плод его болезненного воображения, не понимал, что они означают и почему он их должен бояться, он дрожал от страха. А иногда, зачарованный этими призрачными огнями, слышал, что скулит, как насмерть перепуганный ребенок.

Пища. Хоть его генетически измененное тело и обладало великолепной способностью к регенерации и заживлению, ему все равно требовалась пища – витамины, минеральные соли, углеводы, белки, то есть те строительные элементы, с помощью которых поврежденные ткани могли восстанавливаться. И впервые после того, как он встал со стола в морге, Эрик ощутил голод.

Он нерешительно поплелся в кухню и подошел к большому холодильнику.

Ему показалось, что краем глаза он увидел, как что-то выползает из-под розетки на стене. Что-то длинное и тонкое. Насекомообразное. Угрожающее. Но он знал, что это ему только кажется. Он и раньше видел такие вещи. Все это симптомы поражения головного мозга. Ему следует просто не обращать внимания, не пугаться, несмотря на то, что он слышит топот многочисленных ножек этого насекомого по полу. Топ-топ-топ. Он отказывался смотреть. Убирайся. Он крепко держался за ручку холодильника. Топ-топ-топ. Сжал зубы. Убирайся. Звук смолк. Когда он снова рискнул взглянуть на розетку, ничего необычного там не было, никакого насекомого.

Только теперь за кухонным столом сидел его давно умерший дядя Барри и ухмылялся. Когда Эрик был ребенком, его часто оставляли с дядей Барри Хэмпстедом, который насиловал его, а он боялся кому-нибудь рассказать. Барри грозил, что побьет его, отрежет ему пенис, если он проговорится, и эти угрозы были такими страшными и реальными, что Эрик ни на минуту не сомневался, что дядя их выполнит. Теперь дядя Барри сидел за столом, положив одну руку на колено, и говорил:

– Иди сюда, милая крошка, давай поиграемся. – И Эрик слышал этот голос так же ясно, как тридцать пять лет назад, но в то же время знал, что ни сам человек, ни его голос не являются реальностью. И он боялся дяди Барри так же сильно, как и много лет назад, хотя и понимал, что сейчас уж ненавистному дяде до него не дотянуться.

Он закрыл глаза и мысленно приказал видению исчезнуть. По всей видимости, он простоял так, весь дрожа, минуту или больше, боясь открыть глаза, пока не будет уверен, что призрак исчез. Но тут он начал думать, что Барри в самом деле был здесь, и сейчас подбирается к нему, и может в любую секунду схватить его за половые органы, схватить и сжать…

Он резко открыл глаза.

Видение Барри Хэмпстеда исчезло.

Дышать стало легче. Эрик достал пакет бутербродов с колбасой из морозильной камеры и подогрел их на противне в духовке, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы случайно не обжечься. Терпеливо и неуклюже он подогрел кастрюльку супа. Сел за стол, сгорбив плечи и низко наклонив голову, и съел все, запив еду несколькими чашками горячего черного кофе.

Какое-то время он ощущал страшный аппетит, и от самого процесса еды чувствовал себя по-настоящему живым, более живым, чем когда-либо после своего второго рождения. Он откусывал, жевал, глотал, ощущал вкус – все эти простые действия снова возвращали его в мир живых с большей убедительностью, чем все, что он делал после того, как попал под грузовик на Мейн-стрит. На какое-то время настроение у него улучшилось.

Но тут Эрик начал медленно осознавать, что вкус колбасы не так остер и приятен, как раньше, когда он был полностью жив и мог по-настоящему оценить его; и хотя приближал свой нос вплотную к жирному, горячему мясу, не ощущал его острого аромата. Он уставился на свои грязно-серые, липкие руки, которыми держал бутерброд, и куски дымящегося мяса выглядели более живыми, чем его собственная плоть.

Неожиданно ситуация показалась Эрику презабавной: мертвец завтракает, ест колбасу, отправляет горячий суп, ложку за ложкой, в свой холодный пищевод, изо всех сил стараясь казаться одним из живущих, как будто смерть можно по желанию повернуть вспять, как будто жизнь можно вернуть, просто привычно приняв душ, почистив зубы, позавтракав, выпив кофе и посетив туалет. Он должен быть живым, потому что ни в раю, ни в аду нет колбасы и супа в банке. Так ведь? Он наверняка жив, потому что сумел воспользоваться кофеваркой и электроплитой, а вон там в углу тихо гудит холодильник «Вестингхауз», и хотя все эти предметы есть почти в каждом доме, их вряд ли найдешь на дальних берегах реки Стикс, значит, он наверняка жив.

Разумеется, юмор черный, очень даже черный, но он громко рассмеялся и продолжал смеяться и смеяться, пока не услышал свой собственный смех. Он был жестким, хриплым, холодным, и не смех вовсе, а плохая имитация, грубая и непохожая. Создавалось впечатление, что он наглотался камней, и теперь они терлись друг о друга и грохотали. Расстроенный этим звуком, он вздрогнул и разрыдался. Уронив бутерброд с колбасой, он смел со стола на пол всю еду и посуду и упал на него руками и головой. Он захлебывался рыданиями и на какое-то время весь отдался глубоким волнам жалости к самому себе.

Мышки, мышки, вспомни про мышек, бьющихся о стенки своих клеток…

Эрик все еще не мог понять, что бы это могло значить, хотя ему и казалось, что он ближе к пониманию, чем раньше. Воспоминания о мышках, белых мышках, дразнили его, вот они, вот, рядом, но он не мог вспомнить.

Он еще больше помрачнел.

И соображать стал хуже.

Через какое-то время Эрик почувствовал, что впадает в очередную кому, когда сердцебиение резко замедлялось, дыхание почти останавливалось, давая возможность телу продолжать свои ремонтные работы и восстановить энергию. Он сполз со стула и свернулся калачиком на полу около холодильника.

Бен свернул с шоссе 10 у Редландса. До озера Эрроухед осталось двадцать восемь миль.

Однорядная извилистая дорога вела в горы Сан-Бернардино. Она была местами разбита, в ямах, на некоторых участках ширина обочины не превышала нескольких дюймов, а дальше, за жалким ограждением, – крутой склон, так что ошибаться явно не стоило. Им пришлось сильно сбавить скорость, хотя Бену и удавалось выжать из «Форда» значительно больше, чем смогла бы Рейчел.

Прошлой ночью Рейчел поведала Бену все свои тайны – и о подробностях проекта «Уайлдкард», и об одержимости Эрика, и теперь она ждала, что он в ответ расскажет ей о себе, но Бен не сказал ничего такого, что объяснило бы его умение драться, водительское мастерство и знание огнестрельного оружия. Хоть ей и было ужасно любопытно, Рейчел не стала давить на него. Она чувствовала, что его тайны куда более личного свойства, чем ее, и что он явно потратил немало времени, чтобы отгородиться от них, забыть, а ворошить прошлое – дело нелегкое. Она знала, он скажет ей все, когда сочтет нужным.

Они проехали всего милю по горной дороге, и до Раннинг-Спрингс оставалось еще двадцать миль, когда Бен, по-видимому, решил, что пришло время все ей рассказать. Дорога поднималась все выше и выше к острым вершинам гор, по сторонам росло все больше деревьев – сначала березы и карликовые дубы, затем сосны, тамариск, ели, и вскоре вся дорога оказалась в бархатной тени нависающих крон. Даже в машине с кондиционером чувствовалось, что жара пустыни осталась позади. Казалось, именно спасение от угнетающего пекла побудило Бена к разговору. Тихим, но четким голосом он начал свой рассказ:

– В восемнадцать лет я стал морским пехотинцем, добровольцем пошел во Вьетнам. Я не был настроен против войны, как многие другие, но и войну я не поддерживал тоже. Я просто был за свою страну, неважно, правое ее дело или нет. Выяснилось, что у меня есть определенные склонности, природные способности, и я стал кандидатом в элитарные части – разведку морской пехоты, нечто вроде армейских рейнджеров или «тюленей». Меня заметили быстро, предложили тренироваться в разведке, я согласился, и в конце концов они сделали из меня первоклассного солдата, которому, может, нет равных в мире. Дай мне любое оружие, я знаю, как с ним обращаться. Даже голыми руками я могу убить любого, он и не заметит, что с ним случилось, пока не хрустнет сломанная шея. Я отправился во Вьетнам в составе группы разведчиков, мне этого хотелось, я любил действовать, и в течение нескольких месяцев я был в восторге, рад, что попал в самую гущу.

Бен все так же уверенно и умело вел машину, но Рейчел заметила, что скорость медленно падает, по мере того как воспоминания уносили его все дальше в джунгли Юго-Восточной Азии.

Солнечные лучи нашли прогалины между еловыми ветвями и каскадом обрушились на лобовое стекло, заставив Бена прищуриться.

– Но если ты провел несколько месяцев по колено в крови, видел, как рядом умирают твои товарищи, сам много раз был на волосок от смерти, видел мирных жителей, скошенных перекрестным огнем, сожженные деревни, изуродованных детей… что ж, волей-неволей ты начнешь сомневаться. И я начал сомневаться.

– Бенни, прости, ради Бога. Я и подумать не могла, что ты прошел через весь этот ужас…

– Не надо меня жалеть. Я вернулся живым и продолжаю жить. Мне повезло куда больше, чем многим другим.

«О Господи, – подумала Рейчел, – что бы было, если бы ты не вернулся? Я бы никогда тебя не встретила, никогда бы не полюбила и даже не знала бы, что потеряла».

– Так или иначе, – тихо продолжал он, – сомнения появились, и я был в смятении. Я сражался за законно избранное правительство во Вьетнаме, а, судя по всему, оно было безнадежно коррумпировано. Я сражался за то, чтобы сохранить вьетнамскую культуру от уничтожения ее коммунистами, а эта самая культура тем временем гибла от рук десятков тысяч американских солдат, которые прилежно ее американизировали.

– Мы хотели принести Вьетнаму свободу и мир, – заметила Рейчел. – Во всяком случае, я так думала. – Ей еще не было тридцати, на семь лет меньше, чем Бену, но на семь решающих лет. То была не ее война. – Что плохого в том, чтобы сражаться за мир и свободу?

– Верно, – согласился он, но голос его стал тусклым, – однако мы, похоже, стремились обеспечить этот мир, сначала убив всех и сровняв всю проклятую страну с землей так, чтобы там уже не осталось никого, кто мог бы насладиться плодами свободы. Я должен был спросить себя: а не ошиблась ли моя страна? За ней ли правда? А может, она несет… зло? Или я просто молод и неопытен и, несмотря на свою подготовку, не способен правильно понять? – Какое-то время он молчал, резко бросил машину в правый поворот, затем в левый, следуя извилинам горной дороги. – К концу службы мне не удалось найти убедительного ответа ни на один из этих вопросов… так что я остался добровольцем на второй срок.

– Ты остался во Вьетнаме, когда мог вернуться домой? – удивленно спросила она. – Несмотря на все эти ужасные сомнения?

– Я должен был разобраться, – тихо проговорил Бен. – Должен был, и все. Я что хочу сказать, я убивал многих людей, как мне казалось, ради справедливого дела, так что мне необходимо было знать, прав я или нет. Я не мог просто уехать, выбросить все из головы, продолжать жить как ни в чем не бывало и забыть обо всем. Черт возьми, не мог я так поступить. Я должен был разобраться, решить, кто я – хороший человек или убийца, а потом уже думать, что делать дальше, как успокоить свою совесть. И не было места лучше для того, чтобы все проанализировать, чем там, в самой гуще событий. Кроме того, чтобы осмыслить, почему я остался на второй срок, тебе надо понять меня, того меня много лет назад: молодого идеалиста, которому патриотизм был присущ так же, как цвет глаз. Я любил свою страну, верил в нее, верил безоглядно, и не мог я взять и легко отбросить эту веру… как змея меняет кожу.

Они проехали дорожный указатель, сообщивший им, что они находятся в шестнадцати милях от Раннинг-Спрингс и двадцати трех милях от озера Эрроухед.

– И ты был во Вьетнаме еще целый год? – спросила Рейчел.

Он устало вздохнул:

– Так вышло, что я пробыл там еще… два года.

В своем охотничьем домике над озером Эрроухед Эрик Либен неопределенное время находился в особом сумеречном состоянии, не спал, но и не бодрствовал, не был ни живым, ни мертвым. В это время его генетически измененные клетки вырабатывали ферменты, белки и другие вещества, необходимые для процесса заживления. В мозгу его мелькали какие-то мрачные сны и бессвязные кошмары, похожие на чудовищные тени, мечущиеся в тусклом, кровавом свете сальных свечей.

Когда он наконец очнулся от своего похожего на транс состояния, снова полный энергии, то ощутил острую необходимость вооружиться и быть готовым к действию. Голова полностью еще не прояснилась, в памяти тоже были провалы, так что он плохо понимал, кто может за ним гнаться, но нутром чувствовал, что ему наступают на пятки.

Наверняка, черт бы все побрал, кто-нибудь узнает о домике от Сары Киль.

От этой мысли он вздрогнул, потому что не мог понять, кто такая Сара Киль. Он долго стоял, опершись одной рукой о кухонный стол, пытаясь вспомнить ее лицо и место в его жизни.

Сара Киль…

Внезапно он вспомнил и проклял себя за то, что привозил девчонку сюда. Охотничий домик должен был оставаться его тайным убежищем. Ему нужны были молодые женщины, чтобы чувствовать себя молодым, и он любил производить на них впечатление. На Сару таки произвел впечатление пятикомнатный охотничий домик со всеми удобствами, расположенный на его собственном лесистом участке, откуда открывался прекрасный вид на озеро. Они замечательно трахнулись под развесистой сосной на одеяле, и он почувствовал себя таким молодым. Но получалось, что теперь Сара знает о его тайном убежище, а от нее могут узнать и его преследователи, хотя он и не мог точно сказать, кто именно.

Снова заторопившись, Эрик оттолкнулся от стола и направился к двери, ведущей из кухни в гараж. Он двигался уже лучше, чем раньше, более энергично, глаза не так резал яркий свет, и никакие фантомы не вылезали из углов, чтобы напугать его. Очевидно, период комы принес ему несомненную пользу. Положив руку на дверную ручку, он внезапно остановился, пораженный другой мыслью:

«Сара Киль никому не сможет рассказать об этом домике, потому что Сара умерла, я сам ее убил несколько часов назад…»

Волна ужаса накатилась на Эрика, и он крепче ухватился за ручку, чтобы помешать этой волне унести его навсегда в темноту и безумие. Внезапно он вспомнил, что ездил в дом в Палм-Спрингс, что бил девушку, обнаженную девушку, безжалостно работая кулаками. В его поврежденной памяти, как слайды в испорченном фильмоскопе, замелькало ее окровавленное, полное ужаса лицо в кровоподтеках. Но действительно ли он убил ее? Да нет, конечно, нет. Он часто грубо обращался с женщинами, что верно, то верно, можно в этом признаться, ему нравилось их бить, он обожал, когда они перед ним пресмыкались, но он не мог убить кого-то, никогда не мог и никогда не сможет, да нет же, он – законопослушный гражданин, вполне преуспевающий к тому же, не какой-нибудь бродяга или психопат. И тут в памяти возникло другое, неясное, но пугающее воспоминание: он прибивает Сару к стене в доме Рейчел в Пласеншии, прибивает ее обнаженное тело над кроватью, чтобы предупредить Рейчел. Он вздрогнул, потом сообразил, что то была вовсе не Сара, но какая-то другая женщина, которую он распял на стене, он не знал даже, как ее зовут, просто незнакомка, немного напомнившая ему Рейчел. Да нет, это просто смешно, не мог же он убить двух женщин, он и одну не убивал, но теперь он вспомнил мусорный контейнер в грязном тупике и еще одну женщину, третью, хорошенькую мексиканочку с перерезанным скальпелем горлом, чей труп он запихнул в мусорный контейнер…

«Нет. Бог мой, да что же я с собой натворил, – изумился он, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – Я одновременно и исследователь, и испытуемый, творец и творение, и это ошибка, ужасная ошибка. Как я умудрился своими руками сотворить из себя… чудовище Франкенштейна?»

На один страшный момент в мозгу у него прояснилось, и правда предстала перед ним, яркая и черная, как солнечный день в только что вымытом окне.

Он яростно затряс головой, делая вид, что хочет прогнать остатки тумана, заволакивающие его мозг, но на самом деле пытаясь избавиться от ненужной и невыносимой ясности. Его травмированный мозг и нестабильное физическое состояние облегчили эту задачу. Резкого движения головой оказалось достаточно, чтобы он снова почувствовал головокружение, в глазах появилась муть, а память снова затянул черный туман, мешая ему думать и приводя в замешательство.

Конечно, мертвые женщины – просто шутки памяти, ну конечно, разумеется, такого не могло быть, ведь он не способен на хладнокровное убийство. Они так же нереальны, как и дядя Барри и странные насекомые, которых он иногда, как ему кажется, видит.

Вспомни про мышек, про мышек, безумных кусающихся, осатанелых мышек…

Каких мышек? Какое отношение безумные мышки имеют ко всей этой истории?

Забудь о проклятых мышках.

Самое главное – не мог он убить человека, не говоря уже о трех. Только не он. Не Эрик Либен. Эти кошмары были просто фантазией его сумеречной и взбаламученной памяти, вроде тех призрачных огней, появляющихся неизвестно откуда. Они только результат заколачивания электрических импульсов в пораженной ткани мозга. И они будут преследовать его, пока мозг окончательно не излечится. А пока он не должен о них думать, потому что тогда он начнет сомневаться в себе, в своих ощущениях, а в его нестабильном психическом состоянии сил на сомнения уже не было.

Дрожа и обливаясь потом, Эрик открыл дверь, вошел в гараж и зажег свет. Его черный «Мерседес-560» стоял там, где он его вчера поставил.

Глядя на «Мерседес», он вдруг вспомнил другую машину, более старую и менее элегантную, в багажник которой затолкал тело убитой женщины…

Нет. Снова ложные воспоминания. Иллюзии. Заблуждения.

Он осторожно оперся одной вытянутой рукой о стену и слегка передохнул, собираясь с силами и ожидая, чтобы хоть немного прояснилось в голове. Когда он наконец поднял взгляд, то не мог вспомнить, зачем пришел в гараж.

Однако постепенно им вновь овладевало ощущение, что за ним гонятся, что кто-то пытается до него добраться и что ему следует вооружиться. Его затуманенный мозг не мог подсказать, кто именно его преследует, но Эрик знал, что ему грозит опасность. Он оттолкнулся от стены, прошел мимо машины и подошел к верстаку и полкам с инструментом в переднем углу гаража.

Он пожалел, что у него не хватило ума держать в охотничьем домике пистолет. Теперь придется довольствоваться топором, который он снял со стены, заодно порвав паутину, опутавшую рукоятку. Этим топором он рубил дрова для камина. Довольно острый, превосходное оружие.

Хоть он и был не способен на хладнокровное убийство, он знал, что может убить, защищаясь. Каждый имеет право защищать сам себя. Самозащита сильно отличается от убийства. Она оправданна.

Он поднял топор, проверяя его тяжесть. Оправданна. На пробу размахнулся топором. Он разрезал воздух со свистом. Оправданна.

Не доезжая до Раннинг-Спрингс приблизительно девяти, а до озера Эрроухед шестнадцати миль, Бен съехал на обочину и остановился в живописном месте, где увидел два складных столика и мусорный бак в тени от нескольких огромных колючих сосен. Он выключил мотор и опустил стекло. Здесь, в горах, было градусов на сорок по Фаренгейту прохладнее, чем в пустыне, откуда они только что приехали, достаточно тепло, но без духоты. Рейчел понравился легкий освежающий ветерок, который залетел к ним в машину, пахнущий сосной и дикими цветами.

Она не спросила Бена, зачем он остановился, потому что догадывалась о причине. Для него жизненно важно, чтобы она поняла, к каким выводам он пришел во Вьетнаме, чтобы не заблуждалась и знала, каким сделала его война, и он боялся, что не сможет изложить все вразумительно, если одновременно ему придется вести машину по извилистой горной дороге.

Он рассказал ей про свой второй год войны во Вьетнаме. Год, начавшийся смятением и отчаянием, страшным осознанием того, что война, в которой он участвует, не чиста, как чиста вторая мировая война, где все моральные аспекты были четко определены. Месяц за месяцем разведывательные операции все глубже затягивали Бена в военную зону. Часто им приходилось пересекать линию фронта, участвовать в партизанских действиях в тылу врага. Их задачей было не только вовлечь противника в бой и уничтожить его, но и постараться завоевать души и сердца мирного населения. Во время этих контактов Бену пришлось наблюдать, к каким особо жестоким мерам прибегает противник, и в конце концов он пришел к выводу, что эта грязная война заставляла выбирать между различными степенями аморальности: с одной стороны, было аморально остаться и воевать, неся смерть и разрушение; с другой стороны, было еще более аморально уйти, потому что за падением Южного Вьетнама и Камбоджи неминуемо последуют массовые убийства по политическим мотивам, которые значительно превысят количество павших на поле брани.

Голосом, который напомнил Рейчел темные исповедальни, где она, бывало, стояла на коленях в молодости, Бен сказал:

– В каком-то смысле я понял, что, как ни плохи были мы во Вьетнаме, после нас будет еще хуже. После нас – кровавая бойня. Миллионы будут казнены или погибнут в концентрационных лагерях. После нас – потоп.

Он смотрел не на нее, а сквозь лобовое стекло на поросшие лесом склоны гор Сан-Бернардино. Она ждала. Наконец он проговорил:

– Никаких героев. Мне еще и двадцать один не исполнился, для меня это было сурово – понять, что никакой я не герой, что я просто меньшее из зол. В двадцать один ты предположительно должен быть идеалистом, оптимистом и идеалистом, но я увидел своими собственными глазами, что многое в жизни зависит от этого выбора, от умения выбрать из двух зол меньшее.

Бен набрал полную грудь воздуха и с силой выдохнул, как будто очищаясь от грязи, связанной с разговорами о войне, как будто чистый горный воздух, если вдохнуть его поглубже, сможет стереть старые пятна с его души. Рейчел молчала, отчасти потому, что хотела дать ему выговориться. Но, кроме того, она была потрясена, узнав, что он был профессиональным солдатом, и это вынуждало ее взглянуть на него совершенно другими глазами.

Она всегда считала его замечательно простым человеком, обыкновенным торговцем недвижимостью. Сама его обычность привлекала ее. Бог свидетель, с нее хватило многокрасочности и яркости Эрика Либена. Простота Бена умиротворяла, она означала невозмутимость, спокойствие и надежность. Он казался ей глубоким, прохладным ручьем, медленным, успокаивающим. До сегодняшнего дня пристрастие Бена к игрушечным поездам, старым романам и музыке сороковых только подтверждало ее предположение, что жизнь его была лишена бурных событий; казалось невероятным, что сложный человек, побитый жизнью, может получать истинное удовольствие от таких простых вещей; от него веяло такой детскостью и чистой невинностью, что трудно было поверить, будто он когда-либо знал разочарование или испытывал душевную боль.

– Мои приятели погибли, – сказал он. – Не все, но чертовски многие из них. Погибли, разорванные на куски, подбитые снайперами, подорвавшиеся на противопехотных минах. Некоторых отправили домой калеками, с изуродованными телами и лицами и с вечными шрамами в душе. Слишком большая цена, если не борешься за правое дело, если сражаешься только за меньшее из двух зол, чертовски большая цена. Но мне казалось, что единственная альтернатива – взять и уйти – являлась выходом, только если закрыть глаза на существование степеней зла, на то, что одно зло больше другого.

– И тогда ты вызвался добровольцем на третий срок, – заключила Рейчел.

– Да. Остался, выжил. Не был ни горд, ни счастлив. Делал то, что надо было делать. Многие из нас поступили так же, а это было совсем не легко. И потом… в тот год мы вывели свои войска, и этого я никогда не смогу ни забыть, ни простить, потому что тем самым они не только бросили вьетнамцев на произвол судьбы, они бросили меня. Я понимал, что поставлено на карту, и все равно готов был идти на жертву. А моя страна, в которую я так верил, заставила меня уйти, позволила большему злу победить, и я должен был вот так запросто плюнуть на всю сложность моральных принципов, после того как я во всем разобрался, как будто это какая-то гребаная игра или что-то в этом роде.

Рейчел никогда не слышала такого гнева в его голосе, такой холодной, стальной ярости, никогда не думала, что он на нее способен. Он полностью владел собой, это была спокойная ярость, но оттого еще более пугающая.

Он продолжал:

– Для парнишки двадцати одного года от роду было потрясением узнать, что жизнь не даст ему шанса стать настоящим, кристально чистым героем, но еще страшнее было понять, что его собственная страна может заставить его поступать неправильно. После нашего ухода Вьетконг и красные кхмеры уничтожили три или четыре миллиона человек во Вьетнаме и Камбодже, а еще полмиллиона погибли, пытаясь убежать морем в утлых, жалких, маленьких лодчонках. И… не могу сказать почему, но я в ответе за их смерть, их кровь на моих руках, я ощущаю их тяжесть, она иногда так давит, что я не уверен, что смогу долго выдержать.

– Ты слишком суров к себе.

– Нет. Отнюдь нет.

– Один человек не может быть в ответе за весь мир, – настаивала она.

Но Бен не хотел снимать даже малую толику этой тяжести со своих плеч.

– Я думаю, наверное, поэтому я – человек, ориентированный на прошлое. Я выяснил, что тот мир, в котором я вынужден жить, сегодняшний мир, и тот, который его сменит, не чисты и никогда не будут чисты, и у нас нет выбора между белым и черным. А в прошлом есть хоть какая-то иллюзия, что все было совсем иначе.

Рейчел всегда восхищалась присущим ему чувством ответственности и его неизменной честностью, но сейчас поняла, что корни этих его черт лежат куда глубже, чем она думала, может быть, слишком глубоко. Даже такие положительные качества, как чувство ответственности и честность, могут привести к одержимости. Но, Бог мой, к какой симпатичной одержимости по сравнению с той, что одолевала других ее знакомых.

Наконец он поднял голову, встретился с ней взглядом, и она увидела в его глазах глубокую печаль, почти что меланхолию, которую ей не приходилось видеть раньше. Но было там и другое. Особая теплота, нежность и любовь.

– Прошлой ночью, – сказал он, – после того… как мы любили друг друга… я в первый раз после войны понял, что у меня есть выбор, четкий выбор между белым и черным, ничего серого, промежуточного, и для меня в этом выборе нечто… нечто вроде спасения, которое я уже отчаялся найти.

– Какой выбор? – спросила она.

– Провести с тобой всю свою жизнь или нет, – ответил он. – Правильный выбор – провести ее с тобой, абсолютно правильный, никакой двусмысленности. И разрешить тебе ускользнуть будет неправильно, совершенно неправильно. В этом я не сомневаюсь.

Уже много недель, может быть, месяцев, Рейчел знала, что любит Бена. Но она старалась держать свои чувства в узде, не говорила о них, не разрешала себе думать об их глубине, о том, чтобы связать себя на долгое время. Все свое детство и юность она чувствовала себя одинокой, нелюбимой, и эти мрачные годы вселили в нее тоску о привязанности. Эта тоска, эта потребность быть желанной и любимой сделали ее такой легкой добычей для Эрика Либена и привели к столь неудачному браку. Рейчел приняла одержимость Эрика молодостью вообще и ее молодостью в частности за любовь, потому что ей безумно хотелось быть любимой. Семь лет ушло на то, чтобы понять и при-пять печальную правду – к любви эта одержимость не имела никакого отношения. Теперь она была осторожна, боясь снова ошибиться.

– Я люблю тебя, Рейчел.

С бьющимся сердцем, страстно желая, но боясь поверить, что ее может полюбить такой славный и милый человек, как Бен, она попыталась не смотреть на него, потому что, чем дольше смотрела, тем больше опасалась потерять контроль над собой и ту прохладноватую отстраненность, которой себя вооружила. Но не смогла отвести взгляд. Она попыталась не говорить ничего такого, что бы сделало ее уязвимой, но, испытывая странную смесь страха, радости и возбуждения, все же сказала:

– Это то, что я думаю?

– А что ты думаешь?

– Предложение руки и сердца.

– Мало подходящее место для предложения, верно? – усмехнулся он.

– Верно.

– И все же… да, это предложение. Хотелось бы, чтобы обстоятельства были более романтическими.

– Какими же?

– С шампанским, при свечах, под звуки скрипок. Она улыбнулась.

– Знаешь, – проговорил он, – когда Бареско направил на нас револьвер и когда за нами гнались прошлой ночью по Палм-Каньон-драйв, больше всего меня страшило не то, что меня могут убить, а что меня могут убить до того, как я скажу тебе, как як тебе отношусь. Вот я тебе и говорю. Я хочу быть с тобой всегда, Рейчел, всегда.

Слова возникли на ее губах со значительно большей легкостью, чем она считала возможным: – Я хочу провести жизнь с тобой, Бенни. Он осторожно погладил ее по щеке. Она наклонилась и легко поцеловала его.

– Люблю тебя, – тихо произнес он.

– Господи, и я тебя люблю.

– Если мы выберемся из этой истории живыми, выйдешь за меня замуж?

– Да. – Внезапно ее охватила дрожь. – Но, черт возьми, зачем ты сказал если!

– Забудь, что я это сказал.

Но она не могла забыть. Какое-то время назад, в комнате мотеля в Палм-Спрингс, сразу после того, как они любили друг друга во второй раз, она ощутила предчувствие смерти, потрясшее ее и заставившее торопиться, как будто некий смертельный груз упадет на них, если они останутся в том же месте на более продолжительное время. Теперь это чувство вернулось. Горный пейзаж, такой свежий и привлекательный, стал казаться ей мрачным и угрожающим, вызывающим дрожь, хотя она и уверяла себя, что это чувство субъективное. Деревья приобрели безобразные очертания, ветки стали казаться тоньше и уродливее, тени сгустились и потемнели.

– Поехали, – поспешно проговорила она.

Бен кивнул, явно понимая ее и ощущая ту же перемену в настроении.

Он завел мотор и выехал на дорогу. Сделав следующий поворот, они увидели надпись: «ОЗЕРО ЭРРОУХЕД – 15 МИЛЬ».

Эрик осмотрел инструменты в гараже, пытаясь обогатить свой арсенал. Ничего подходящего ему на глаза не попалось.

Он вернулся в дом. Положил топор на кухонный стол и принялся открывать ящики, пока не нашел набор ножей. Выбрал два – нож для рубки мяса и другой, с заостренным на конце лезвием.

Имея топор и ножи, он был готов как к близкому так и к более дальнему бою. Он все еще жалел, что у него нет пистолета, но, по крайней мере, он был теперь вооружен. Если кто-нибудь придет за ним, он сможет постоять за себя. И здорово их покалечит, пока им удастся с ним справиться. Эта мысль принесла ему явное удовольствие и, к его удивлению, вызвала даже усмешку на лице.

Вспомни про мышек, про мышек, кусающихся, безумных мышек…

Черт! Он тряхнул головой. Мышки, мышки, маниакальные, царапающиеся, плюющиеся…

Эта надоедливая мысль, как куплет идиотской колыбельной, снова крутилась у него в голове, пугая его, но, когда он попытался на ней сосредоточиться, попытался понять, мысли снова затуманились и он так и не смог вспомнить, при чем здесь мышки.

Мышки, мышки, с налитыми кровью глазами, бьющиеся о стенки клетки…

Попытка напрячь память, поймать ускользающую мысль и вспомнить, почему так важны эти мышки, привела к тому, что пульсирующая, слепящая боль наг полнила всю его голову от затылка до висков, обжигая переносицу, но, когда Эрик попытался выбросить мышек из головы и перестать вспоминать, боль только усилилась, напоминая ему молот, ритмично опускающийся где-то за бровями. Он сжал зубы», чтобы легче было терпеть, и весь покрылся потом, и вместе с потом пришел гнев, сначала не направленный ни на кого конкретно. Но так продолжалось недолго.

– Рейчел, – сказал он, сжимая огромный нож, – Рейчел…

Глава 19

Шарп и Утес

Приехав в больницу в Палм-Спрингс, Шарп легко справился с тем, что не удалось Пику, несмотря на приложенные им усилия. Хватило десяти минут, чтобы каменное выражение лица сестры Альмы Данн рассыпалось в прах, а доктор Уэрфелл потерял все свое начальственное спокойствие и превратился в нервного, неуверенного, уважительного и услужливого гражданина. Они пошли навстречу с неохотой, но тем не менее пошли, что произвело на Пика глубокое впечатление. Хотя Сара Киль еще находилась под действием лекарств, принятых в середине ночи, Уэрфелл согласился сделать все, чтобы разбудить ее.

Как всегда, Пик с прилежанием молодого фокусника, следящего за каждым движением мэтра на сцене, внимательно наблюдал за заместителем директора, пытаясь понять, каким образом ему удается добиться такого эффекта. Прежде всего Шарп умело пользовался своими внушительными габаритами. Он подходил к людям вплотную и нависал над ними, зловеще глядя им в лицо. Широкие плечи расправлены, взгляд полон угрозы, того и гляди взорвется. Но при этом Шарп почти всегда улыбался. Разумеется, улыбка тоже использовалась в качестве оружия, уж слишком она была широкой, зубастой, без капли юмора, странной.

С еще большим мастерством, чем свои размеры, Шарп использовал ловкие приемы, доступные высокопоставленному государственному агенту. Перед отъездом из лабораторий Генеплана в Риверсайде он употребил все свое влияние как замдиректора Бюро по оборонной безопасности, чтобы по телефону получить информацию о больнице «Дезерт Дженерал» в целом и докторе Гансе Уэрфелле в частности, которой можно было бы воспользоваться, чтобы надавить на него.

В истории больницы практически не было пятен. Строгие требования предъявлялись к квалификации врачей, сестер и технического персонала; прошло уже девять лет с той поры, как против больницы было возбуждено дело о неправильном лечении, и это дело больница выиграла; процент выздоровевших больных был высок, значительно выше, чем средний по стране.

За двадцать лет единственным пятном на репутации больницы было дело о похищенных таблетках. Так его про себя назвал Пик, с которым Шарп по приезде поделился имеющейся информацией, но Шарпу об этом не сказал, поскольку тот не был поклонником детективных романов и не разделял любви Пика к приключениям. Так или иначе, но в прошлом году трех сестер поймали на фальсификации регистрационных журналов в аптеке, и выяснилось, что они годами воровали лекарства. Просто из подлости троица втянула в это дело шестерых из своих вышестоящих коллег, включая сестру Данн, хотя позднее полиция доказала, что и она, и другие не имели к этому делу никакого отношения. Агентство по наблюдению за распределением лекарств взяло больницу на заметку, а Альма Данн, хоть и была полностью оправдана, все же чувствовала, что ее репутация под угрозой.

Шарп, разумеется, решил воспользоваться этим. Он отвел Альму в комнату для медсестер, где, кроме Пика, никого не было, и слегка пригрозил женщине возобновить расследование с большим шумом, на этот раз на федеральном уровне, чем не только добился ее согласия сотрудничать, но и довел ее до слез, что Пику, сравнившему Альму Дани с героиней Агаты Кристи несокрушимой мисс Марпл, казалось абсолютно невозможным.

Сначала возникло впечатление, что с доктором Уэрфеллом справиться будет потруднее. Его репутация врача была незапятнанной. Он пользовался большим авторитетом в медицинских кругах, завоевал ежегодную премию Ассоциации врачей, работал бесплатно шесть часов в неделю в больнице для бедных и казался святым, с какой стороны ни посмотри. Да, со всех сторон… кроме одной. Пять лет назад его обвинили в неуплате налогов и привлекли к суду за техническую ошибку. Он несколько ошибся при составлении отчетов, и хотя ошибка не была преднамеренной, простое упущение, это не было признано достаточным оправданием.

Загнав Уэрфелла в угол временно пустующей палаты на две койки, Шарп пригрозил ему возобновлением расследования, тем самым поставив доктора на колени меньше чем за пять минут. Уэрфелл был уверен, что сейчас его отчеты вполне приемлемы, но он также знал, какое это дорогое удовольствие – защищаться, и понимал, что его репутация пострадает даже в случае полного оправдания. Он взглянул на Пика, ища сочувствия, но Пик постарался, в подражание Шарпу, принять неприступно-каменный и безразличный вид. Как человек умный, Уэрфелл быстро решил, что лучше сделать то, на чем настаивает Шарп, и избежать длинного кошмара суда, даже если ему придется поступиться своими принципами в отношении Сары Киль.

– Никакого нет смысла угрызаться совестью и терять сон из-за излишнего беспокойства насчет профессиональной этики, доктор, – сказал Шарп, поощрительно хлопая доктора по плечу мясистой рукой и став неожиданно дружелюбным и сочувствующим после того, как Уэрфелл сломался. – Благополучие нашей страны – прежде всего. Никто в этом не сомневается и не обвинит вас в неправильном решении.

Нельзя сказать, что доктор Уэрфелл дернулся от прикосновения Шарпа, но ему явно стало тошно. С тем же самым выражением лица он взглянул и на Пика.

Пик вздрогнул.

Уэрфелл вывел их из пустой палаты и провел дальше по коридору, мимо сестринского пункта, мимо печального взгляда сестры Данн, делающей вид, что она их не замечает, к палате, где все еще спала Сара Киль. Пока они шли, Пик обратил внимание, что доктор Уэрфелл, который раньше напоминал ему Дэшила Хэммета и выглядел необыкновенно внушительно, сейчас как-то скукожился, стал меньше. Лицо его сделалось серым, и он сразу постарел на несколько лет.

Сколько бы ни восхищался Пик способностью Энсона Шарпа настоять на своем, он знал, что сам такими методами пользоваться не сможет. Он не просто хотел добиться успеха, он хотел стать легендой, а легендой можно стать, только если ты добиваешься своего честными методами. Иметь дурную славу – не значит быть легендой, более того, эти две вещи несовместимы. Может быть, Пик и не вынес ничего особо полезного из пяти тысяч прочитанных детективных романов, но уж это-то он вынес.

В палате Сары Киль было тихо, только слышалось ее медленное дыхание с легким присвистом. И темно, горела лишь лампочка на прикроватном столике, да несколько узких и ярких лучей солнца пробивались по краям тяжелых занавесок на единственном окне.

Трое мужчин расположились около кровати, с одной стороны доктор Уэрфелл и Шарп, с другой стороны – Пик.

– Сара, – тихо позвал Уэрфелл. – Сара? – Не получив ответа, он снова повторил ее имя и потряс девушку за плечо.

Она что-то пробормотала, но не проснулась. Уэрфелл приподнял одно веко Сары, изучил зрачок, затем взял ее руку и пощупал пульс.

– Сама она не проснется по крайней мере… еще час.

– Тогда сделайте, что необходимо, чтобы она проснулась сейчас, – нетерпеливо сказал Шарп. – Мы же договорились.

– Я сделаю ей укол, чтобы снять действие лекарств. – И Уэрфелл направился к двери.

– Стойте здесь, – приказал Шарп, указывая на кнопку звонка на шнуре, обмотанном вокруг одного из бортиков кровати. – Пусть сестра принесет что нужно.

– Это сомнительное лечение, – резко возразил Уэрфелл. – Не хочу впутывать сюда никого из сестер. – Он вышел, и дверь за ним с тихим вздохом закрылась. Разглядывая спящую девушку, Шарп заметил:

– Восхитительна.

Пик удивленно моргнул.

– Аппетитная, – добавил Шарп, не отрывая взгляда.

Пик тоже взглянул на худенькую девчушку, пытаясь сообразить, что же в ней восхитительного и аппетитного, но это было нелегко. Сальные светлые волосы перепутались, потому что она во сне потела, мокрые пряди прилипли самым несимпатичным образом ко лбу, щекам и шее. Под правым затекшим глазом красовался синяк, щека – в засохшей крови. От скулы до подбородка – один сплошной кровоподтек, верхняя разбитая губа опухла. Сара была укрыта простыней до самого подбородка, виднелась только тонкая правая рука, потому что на сломанный палец был наложен гипс; два ногтя сорваны, и рука не столько напоминала руку, сколько тонкую, костлявую птичью лапку.

– Когда она переехала к Либену, ей было пятнадцать, – тихо заметил Шарп. – Шестнадцать только-только исполнилось.

Оторвав взгляд от спящей девушки, Пик уставился на своего босса и принялся изучать его так же тщательно, как Шарп изучал Сару Киль. И возникшая догадка ошеломила его, просто едва не сбила с ног, Энсон Шарп, заместитель директора Бюро по оборонной безопасности, не только педофил, но и садист.

Любовь этого человека к извращениям четко проглядывала в его жестких зеленых глазах и хищном выражении лица. Яснее ясного, он находил Сару восхитительной и аппетитной не потому, что она в данный момент прекрасно выглядела, а из-за ее шестнадцати лет и синяков и кровоподтеков. Его похотливый взгляд медленно переходил с ее подбитого глаза на окровавленную щеку, и он явно испытывал от этого такое же эротическое удовольствие, какое мог бы доставить нормальному мужчине вид обнаженной груди или ягодиц. Разумеется, он жестко контролировал свои садистские наклонности и сдерживал нездоровые эмоции педофила. Извращенец, заключивший собственные разнузданные потребности в совершенно приемлемые рамки, заменив их агрессивностью и честолюбием, которые быстро вознесли его почти на самый верх в Бюро. Тем не менее он как был, так и остался педофилом и садистом.

Трудно сказать, какое чувство возобладало у Пика – изумление или отвращение. Изумился он не столько тому, что обнаружил эти черты в Шарпе, сколько наличию у самого себя такой проницательности. Хоть он и хотел стать легендой, Джерри Пик прекрасно понимал, что для своих двадцати семи лет он наивен, особенно как агент Бюро, имеет тенденцию судить о людях и событиях поверхностно, не в состоянии копнуть поглубже. Порой, несмотря на свою подготовку и важную работу, он чувствовал, что во многом остался еще мальчишкой. Теперь же, глядя, как Шарп поедает глазами Сару Киль, просто не может от нее оторваться, Джерри Пик неожиданно ощутил большое воодушевление. Может быть, он наконец начинает взрослеть, несмотря на то что вроде уже поздновато.

Энсон Шарп смотрел на покалеченную тоненькую руку сияющими зелеными глазами, а на губах его играла легкая улыбка.

Со стуком и скрипом, напугавшими Пика, дверь распахнулась, и вошел доктор Уэрфелл. Шарп моргнул, встряхнулся, как бы выходя из глубокого транса, и сделал шаг назад, наблюдая, как доктор обнажил руку девушки и сделал ей инъекцию, чтобы побороть действие двух ранее принятых препаратов.

Через несколько минут девушка очнулась, правда, еще плохо ориентировалась. Она не могла вспомнить, где находится, как сюда попала, почему избита и у нее все болит. Она несколько раз спросила, кто такие Уэрфелл, Шарп и Пик, и Уэрфелл терпеливо ответил на все вопросы, одновременно проверяя ее пульс, прослушивая сердце и рассматривая глаза с помощью маленького фонарика.

Шарпу надоело наблюдать за медленным пробуждением девушки.

– А вы достаточную дозу ей дали, чтобы противодействовать лекарству, или схитрили, доктор?

– Требуется время, – холодно ответил тот.

– У нас нет времени, – заявил Шарп.

Немного погодя Сара Киль перестала задавать вопросы, вздрогнула, потому что память вернулась к ней, и сказала:

– Эрик!

Пику казалось, что еще больше побледнеть невозможно, но она умудрилась это сделать. Ее трясла крупная дрожь.

Шарп быстро вернулся к кровати.

– Благодарю вас, доктор. Уэрфелл нахмурился:

– Что вы хотите сказать?

– Что она проснулась, мы ее допросим, а вы можете идти, оставив нас одних. Ясно?

Доктор Уэрфелл попытался настаивать, что он должен остаться около пациентки, так как ей может стать хуже от укола. Шарп надавил, используя свое положение федерального агента. Уэрфелл неохотно сдался, но сначала пошел было к окну открыть шторы. Шарп велел оставить их закрытыми. Тогда Уэрфелл направился к выключателю зажечь свет, но Шарп приказал ему оставить свет в покое.

– Яркий свет повредит глазам бедняжки, – объяснил он, хотя его неожиданная забота о Саре была явно неискренней.

У Пика появилось неприятное предчувствие, что Шарп собирается грубо обойтись с девушкой, напугать ее до смерти, вне зависимости от того, есть в этом необходимость или нет. Даже если она расскажет им все, что знает, заместитель директора собирается запугать ее, просто чтобы получить удовольствие. Для него, по всей вероятности, запугивание и издевательство, нравственная и эмоциональная пытка были общественно приемлемым способом хотя бы частично получить то удовлетворение, которое он получил бы, избив и трахнув девушку. Этот засранец предпочитал, чтобы в палате было темно, потому что таким образом намеревался создать более угрожающую обстановку.

Когда доктор вышел, Шарп приблизился к кровати девушки. Он опустил бортик с одной стороны и сел на край. Взяв двумя руками здоровую руку Сары, он ее успокаивающе сжал, улыбнулся, представился и сказал, что хочет поговорить с ней. Одновременно он принялся одной своей огромной лапой водить по ее худенькой руке, вниз и вверх, до коротенького рукава больничной рубашки, и жест этот вовсе не казался успокаивающим, а скорее похотливым. Пик отступил в угол, где было потемнее, отчасти потому, что Шарп, как он понимал, вовсе не ждет, что он будет принимать участие в допросе девушки, но больше потому, что не хотел, чтобы Шарп видел его лицо. Хотя ему и удалось заглянуть глубоко в душу Шарпа и он теперь ясно понимал, что через годик станет совсем другим человеком, он еще недостаточно переменился, чтобы взять под контроль выражение своего лица или суметь скрыть отвращение.

– Я не могу об этом говорить. – Сара Киль, с испугом глядя на Шарпа, отодвинулась по возможности подальше. – Миссис Либен велела мне никому ничего не говорить.

Все еще не выпуская ее здоровой руки, он поднял правую руку и костяшками пальцев легко провел по ее гладкой здоровой щеке. Вроде бы жест симпатии или сочувствия, но на самом деле все было не так.

– Миссис Либен разыскивается как преступница, Сара, – мягко произнес он. – Есть ордер на ее арест. Я его сам подписал. Она обвиняется в серьезных нарушениях закона об оборонной безопасности. Имеется подозрение, что она украла некоторые секреты, связанные с обороной, может, даже передала их Советам. Ты ведь не хочешь защищать такого человека, правда, Сара?

– Она была очень добра ко мне, – проговорила Сара.

Пик обратил внимание, что девушка хочет избежать прикосновения руки Шарпа, гладившей ее лицо, но явно боится его обидеть. Очевидно, она еще не понимала, что он ей угрожает. Скоро поймет.

– Миссис Либен платит по всем счетам в больнице, – продолжала Сара, – дала мне денег, позвонила моим родным. Она… она такая хорошая, и она попросила не рассказывать об этом, так что я не собираюсь нарушать обещание.

– Как трогательно, – заметил Шарп, беря ее за подбородок и приподнимая ее голову так, чтобы она смотрела на него неповрежденным глазом. – Трогательно, что у такой маленькой шлюшки, как ты, есть принципы.

Потрясенная, она попыталась возразить:

– Я не шлюха. Я никогда…

– О да, – продолжал Шарп, крепче ухватив ее за подбородок и не давая отвернуться. – Может, ты такая твердолобая, что и правды про себя не знаешь, или, может, наркотиков переела, на ты не что иное, как шлюшка, будущая проститутка, поросенок, который вырастет в симпатичную, сладенькую свинку.

– Вы не имеете права так разговаривать со мной!

– Радость моя, да я со шлюхами говорю как мне заблагорассудится.

– Вы полицейский, какой-то особый полицейский, вы – слуга общества, – ее голос дрожал, – и вы не можете мне угрожать…

– Заткнись, радость моя, – перебил Шарп. Свет от единственной лампы падал на его лицо под углом, увеличивая отдельные черты и оставляя другие полностью в тени, из-за чего лицо казалось деформированным, демоническим. Он усмехнулся, и эффект был отвратительным. – Ты заткнешь свою поганую пасть и откроешь ее только для того, чтобы рассказать мне то, что нужно.

Девушка тоненько и жалко вскрикнула от боли, из глаз потекли слезы. Шарп крепко сжимал ее левую руку в своей огромной лапище.

Какое-то время девушка говорила, чтобы избежать пытки. Она рассказала им о приходе Либена прошлой ночью, описала его разбитую голову и какой он был серый и холодный на ощупь.

Но когда Шарп захотел узнать, имеет ли она представление, куда он мог поехать, она снова замолчала, и тогда со словами: «А, так ты знаешь» он снова начал сдавливать ей пальцы.

Пику едва не стало плохо, хотелось что-то предпринять, чтобы помочь девушке, но что он мог сделать?

Шарп слегка отпустил ее руку, и она пролепетала:

– Пожалуйста, именно об этом… миссис Либен особенно просила меня не говорить никому.

– Вот что, золотце, – не отступал Шарп, – такой маленькой шлюшке, как ты, просто смешно делать вид, что у нее есть угрызения совести. Не верю я, что они у тебя есть, и сама ты знаешь, что у тебя их нет, так что кончай выпендриваться. Не заставляй нас терять время и не нарывайся на неприятности. – Он опять принялся сжимать ее руку, а вторая его рука соскользнула ей на шею, а потом на грудь, которую он принялся ощупывать через тонкую ткань рубашки.

Пик в своем темном углу от потрясения почти перестал дышать. Больше всего ему хотелось уйти. Противно было смотреть, как издеваются над Сарой Киль, но он не мог отвести глаз или закрыть их, потому что неожиданное омерзительное поведение Шарпа, подобного которому он никогда в жизни не видел, точно завораживало его.

Он не успел еще смириться со своим первым потрясающим озарением, как сделал новое ужасное открытие. Он всегда считал полицейских, включая агентов Бюро, хорошими ребятами, Людьми с большой буквы, рыцарями на белых конях, мужественными защитниками закона, но этот чистый образ оказался вдруг под сомнением, раз такой человек, как Шарп, мог стать уважаемым и высоко ценимым членом этого благородного братства. Ну, разумеется, Пик понимал, что есть плохие полицейские, как и плохие агенты, но почему-то ему всегда казалось, что их разоблачают еще в начале их карьеры, что они не имеют возможности занять руководящие посты, что их поведение приводит к самоуничтожению, что подобные грязные люди неизменно получают по заслугам, причем быстро. Он верил, что только положительные качества вознаграждаются. Кроме того, он был убежден, что сможет нюхом распознать продажного полицейского, поймет это с первого взгляда. И в самом дурном сне ему не могло присниться, что откровенный извращенец сможет скрыть свои мерзкие наклонности и сделать удачную карьеру. Возможно, многим удается избавиться от таких иллюзий в более юном возрасте, но двадцатисемилетний Джерри Пик, наблюдая, что заместитель директора ведет себя как последний подонок, как самый обыкновенный ублюдок, черт бы его побрал, только сейчас понял, что в мире куда больше серых красок, чем чисто белых и черных.

Шарп продолжал сжимать руку Сары, она плакала все сильнее. Другой рукой, лежащей у нее на груди, он толкал девушку на подушки, одновременно уговаривая успокоиться, и она старалась ему угодить, сдержать слезы, но Шарп все жал ее руку, и Пик уже хотел вмешаться, и пусть к черту летит карьера, его будущее в Бюро, не может он спокойно смотреть на такое издевательство. Он даже сделал шаг к кровати…

Но тут дверь широко распахнулась, и в палате, как бы выйдя из столба света, ворвавшегося из коридора, возник Утес. Именно так подумал Джерри Пик об этом человеке, едва он его увидел: Утес.

– Что здесь происходит? – спросил Утес голосом одновременно тихим, мягким, низким, но не слишком, и повелительным.

В мужчине роста было меньше шести футов, скорее пять футов одиннадцать дюймов, на несколько дюймов меньше, чем в Шарпе, да и весил он приблизительно сто семьдесят фунтов, то есть на полсотни фунтов меньше, чем Шарп. Но стоило ему войти в палату, он стал казаться самым крупным мужчиной здесь и продолжал казаться таким, даже когда Шарп выпустил руку девушки, встал и вскричал:

– Какого черта вам тут нужно?

Утес включил верхние лампы дневного света и прошел дальше в комнату, захлопнув за собой дверь. На взгляд Пика, ему было около сорока, хотя лицо казалось старше, так как было мудрым. Коротко стриженные темные волосы, высушенная солнцем кожа и решительные черты, как будто грубо высеченные из гранита. Ярко-голубые глаза напоминали глаза Сары, только более чистые, пронзительные, с решительным взглядом. Когда он на секунду остановил их на Пике, тому захотелось залезть под кровать и спрятаться. Утес был крепко сбит и мощен, и, хотя по габаритам уступал Шарпу, он казался намного сильнее, значительнее, как будто весил ровно столько же, сколько и Шарп, только ему удалось спрессовать свои ткани до неестественной плотности.

– Пожалуйста, уйдите и подождите меня в холле, – спокойно распорядился Утес.

Пораженный Шарп сделал несколько шагов и навис над ним:

– Я спросил, кто вы такой, черт побери.

Руки и запястья Утеса были слишком большими для его тела: длинные, толстые пальцы, крупные суставы, каждая жилка и вена резко выделялась, как будто эти руки были высечены из мрамора скульптором, отличающимся большой любовью к деталям. Пик сознавал, что такие руки у Утеса не от рождения, что они стали такими в результате каждодневной изнурительной физической работы где-нибудь в кузнице или каменоломне, или, учитывая его загорелый вид, в поле. И не на современной, хорошо механизированной ферме с тысячью машин для облегчения труда и достаточным числом наемных работников. Нет, если у него и была ферма, он начал дело, имея мало денег, земля была каменистой, и ему пришлось и в холод и в дождь своим трудом заставлять ее приносить урожай и делать ферму прибыльной собственным потом, кровью, временем, надеждами и мечтами, и результаты этой трудной и успешной борьбы отразились на его лице и руках.

– Я ее отец, Фельзен Киль, – сказал Утес Шарпу. Тоненьким изумленным голосом без тени страха Сара Киль произнесла:

– Папа.

Утес двинулся было мимо Шарпа к дочери, которая сидела на кровати, протянув к нему руку.

Шарп встал на его пути, наклонился к нему, навис над ним и сказал:

– Вы сможете поговорить с ней, когда мы закончим допрос.

Утес спокойно посмотрел на Шарпа с невозмутимым выражением, и Пик не просто обрадовался, он пришел в восторг, поняв, что этого человека Шарпу запугать не удастся.

– Допрос? А по какому праву вы ее допрашиваете? Шарп достал из кармана бумажник, открыл его и показал свое удостоверение:

– Я – федеральный агент и веду сейчас срочное расследование, касающееся вопросов национальной безопасности. У вашей дочери есть сведения, которые мне необходимо получить как можно скорее, а она не хочет нам помочь.

– Если вы выйдете в холл, – мягко сказал Утес, – я с ней поговорю. Уверен, она делает это не из злого умысла. Девочка в беде, это верно, и она многое себе напозволяла, но у нее доброе сердце, в нем нет злобы.

– Нет, – отрезал Шарп, – это вы выйдете в холл и подождете.

– Пожалуйста, уйдите с дороги, – попросил Утес.

– Послушайте, мистер, – проговорил Шарп, надвигаясь на Утеса и глядя на него сверху вниз, – если вы нарываетесь на неприятности, вы их получите, можете не сомневаться, и навалом. Вы препятствуете федеральному агенту и даете ему таким образом право обращаться с вами как ему заблагорассудится.

Утес прочитал имя на удостоверении и произнес:

– Мистер Шарп, прошлой ночью меня разбудил звонок миссис Либен, она сказала, что я нужен дочери. Я ждал этого очень долго. Сейчас самый разгар полевых работ, трудное время…

Парень-таки был фермером, ей-богу, что придало Пику новую уверенность в собственных способностях как аналитика. В до блеска начищенных ботинках городского типа, синтетических брюках и накрахмаленной белой рубашке, Утес явно чувствовал себя не в своей тарелке, как типичный деревенский житель, вынужденный сменить рабочую одежду на непривычные тряпки.

– …очень трудное время. Но сразу же после звонка я оделся, в середине ночи проехал сто миль на пикапе из Канзаса, взял билет на самый ранний рейс в Лос-Анджелес, затем пересел там на рейс в Палм-Спрингс, на такси…

– Ваши путевые заметки меня совершенно не интересуют, – перебил Шарп, все еще загораживая ему дорогу.

– Мистер Шарп, я смертельно устал, что я и пытаюсь вам объяснить, но я хотел поскорее увидеть мою девочку, а она, судя по всему, плакала, и это меня сильно расстраивает. Хотя я и редко выхожу из себя и вообще стараюсь избегать неприятностей, я не знаю, что я сделаю, если вы будете обращаться со мной все так же высокомерно и не дадите мне выяснить, почему моя дочка плачет.

Лицо Шарпа исказилось от гнева. Он сделал полшага назад, чтобы обеспечить себе возможность положить одну из своих огромных лапищ на грудь Утеса.

Пик не знал, что собирается сделать Шарп – вывести отца Сары из палаты или оттолкнуть его к стене. Он так и не узнал, что именно, потому что Утес взял Шарпа за запястье и без малейшего усилия опустил его руку вниз. Вероятно, он сжал его руку так же сильно, как только что заместитель директора жал руку Сары, потому что Шарп побледнел, красные пятна гнева исчезли, а в глазах появилось что-то странное.

Утес отпустил руку Шарпа:

– Я знаю, что вы – федеральный агент, я всегда уважительно относился к закону. Понимаю, вы можете подумать, что я вам препятствую, и воспользоваться этим, чтобы ударить меня и надеть наручники. Но я считаю, что ни вам, ни вашему Бюро не будет никакой пользы, если вы меня изобьете, тем более что я пообещал вам уговорить дочку все рассказать. Как вы думаете?

Пику захотелось зааплодировать. Но он сдержался.

Шарп стоял, тяжело дыша и дрожа, но постепенно его затуманенные яростью глаза прояснились, и он встряхнулся тем же манером, каким иногда встряхивается бык, чтобы прийти в себя после неудачной попытки атаковать плащ матадора.

– Ладно. Я только хотел получить информацию побыстрее. Все равно каким способом. Может, вам и удастся сделать это быстрее, чем мне.

– Благодарю вас, мистер Шарп. Дайте мне полчаса…

– Пять минут, – перебил Шарп.

– Согласитесь, сэр, – мягко возразил Утес, – мне же нужно время, чтобы поздороваться с дочкой, обнять ее, ведь я не видел ее полтора года. И на то, чтобы она рассказала, в какую беду попала, тоже нужно время. С этого придется начать, не могу же я сразу засыпать ее вопросами.

– Полчаса – чертовски долго, – заявил Шарп. – Мы преследуем человека, очень опасного преступника, и мы…

– Если мне придется пригласить адвоката, на что моя дочь имеет право как гражданка страны, пройдет несколько часов, пока он приедет и…

– Полчаса, – отрезал Шарп, – и ни одной минутой дольше, черт возьми. Я буду в холле.

Пик уже уяснил, что заместитель директора – садист и педофил, что было очень важно знать. Теперь он сделал очередное открытие: глубоко в душе этот сукин сын трус. Верно, он вполне способен выстрелить тебе в спину или, подкравшись тайком, перерезать горло, такие подвиги – вполне в его духе, но в схватке лицом к лицу, если ставки велики, он струхнет. И это еще более важная информация.

Мгновение Пик стоял неподвижно, не в состоянии отвести взгляд от Утеса. Шарп уже пошел к двери.

– Пик! – позвал он, открывая дверь.

Наконец Пик последовал за ним, продолжая оборачиваться, чтобы посмотреть на Фельзена Киля, на Утеса. Вот уж воистину настоящая легенда.

Глава 20

Полицейские на больничном

Детектив Риз Хагерсторм лег спать во вторник в четыре часа утра, вернувшись из дома миссис Либен в Пласеншии, и проснулся в половине одиннадцатого, совершенно не отдохнув, потому что всю ночь ему снились кошмарные сны. Трупы с остекленевшими глазами в мусорных баках. Мертвые женщины, распятые на стене. И почти во всех кошмарах неизменно присутствовала Джанет, его покойная жена. Каждый раз она снова и снова хваталась за ручку голубого «Шевроле», того самого «Шевроле», и кричала:

– Они забрали Эстер, они забрали Эстер! – И каждый раз один из парней в машине стрелял в нее так, как он это сделал когда-то наяву, в упор, и крупнокалиберная пуля превращала в месиво ее очаровательное лицо, уничтожала его…

Риз вылез из кровати и принял очень горячий душ. Вот если бы снять верхушку головы и срезать ту часть мозга, где гнездились источники этих кошмарных снов.

Его сестра Агнес прилепила записку к холодильнику на кухне. Она повела Эстер к зубному врачу на очередную проверку.

Он выпил горячий черный кофе со слегка подсохшей плюшкой, стоя у окна и глядя на большое дерево во дворе. Если бы Агнес видела его завтрак, она бы очень расстроилась. Но от всех этих снов ему было так тошно, что есть вовсе не хотелось. Даже плюшка шла плохо.

– Черный кофе и сдобные плюшки, – сказала бы Агнес, если бы знала. – От одного будет язва, от другого – избыток холестерина и закупорка сосудов. Два медленных способа самоубийства. Если хочешь покончить с собой, я подскажу тебе сотню более быстрых и менее болезненных вариантов.

Спасибо Господу за Агнес, его старшую сестру, несмотря на ее бесконечные попреки касательно всего, начиная от того, что он ест, и кончая его выбором галстуков. Не будь ее, вряд ли бы он справился после смерти Джанет.

К сожалению, Агнес была крупнокостной, массивной и некрасивой женщиной с деформированной левой рукой, что обрекало ее на вечное одиночество, но у нее было доброе сердце и редкостный материнский инстинкт. Агнес объявилась с чемоданом и своей любимой поваренной книгой сразу после смерти Джанет, заявив, что позаботится о Ризе и маленькой Эстер «только в течение лета», пока они не будут в состоянии справиться сами. У нее, учительницы пятых классов в Анахиме, были каникулы, так что она могла позволить себе потратить это время на терпеливое восстановление разрушенной семьи Хагерсторма. С той поры прошло уже пять лет, и без нее они бы пропали.

Ризу даже нравилось ее добродушное ворчание. Когда она учила его правильно питаться, он чувствовал, что его любят и о нем заботятся.

Налив себе вторую чашку кофе, он решил, что сегодня вечером принесет Агнес дюжину роз и коробку шоколадных конфет. Характер мешал ему часто проявлять свои чувства, так что он старался время от времени компенсировать этот свой недостаток неожиданными подарками. Даже маленькие сюрпризы приводили Агнес в экстаз, хоть и исходили от брата. Эта крупная, мощная, некрасивая женщина не привыкла без повода получать подарки.

Жизнь не просто несправедлива, временами она беспредельно жестока. Эта мысль не впервые посещала Риза. Он пришел к такому выводу не только из-за безвременной смерти Джанет от руки убийцы или из-за того, что добрая, любящая душа Агнес навечно оказалась заключенной в тело, которое мужчины, обращающие внимание только на внешность, не способны полюбить. Как полицейский, Риз был вынужден постоянно сталкиваться с самыми худшими представителями человечества и давно понял, что миром правит жестокость и что единственная защита от этой жестокости – любовь семьи и немногих близких друзей.

Его самый близкий друг прибыл, когда Риз наливал себе третью чашку кофе. Риз достал еще одну чашку из буфета, наполнил ее, и они уселись за кухонный стол.

По Джулио нельзя было заметить, что он мало спал. По сути дела, Риз был единственным человеком, который мог увидеть едва заметные признаки усталости на его лице. Как всегда, Джулио был безукоризненно одет: сшитый на заказ темно-синий костюм, накрахмаленная белая рубашка, аккуратно завязанный черно-синий галстук, черный платок в кармашке и темно-красные туфли от Бэлли. Несмотря на свойственные ему аккуратность и живость, под глазами виднелись темные круги, а обычно тихий голос звучал еще тише.

– Всю ночь не спал? – спросил Риз.

– Спал.

– И долго? Часок-другой? Так я и думал. Ты меня беспокоишь. Когда-нибудь ты свалишься с ног от усталости.

– Это особое дело.

– Они у тебя все особые.

– У меня свои обязательства перед жертвой – Эрнестиной.

– Она уже тысячная жертва, перед которой у тебя особые обязательства, – заметил Риз.

Джулио пожал плечами и отпил глоток кофе.

– Шарп не блефовал.

– Ты о чем?

– Что он отберет это дело у нас. Имена жертв – Эрнестины Фернандес и Ребекки Клинстад все еще в нашей картотеке, но кроме имен – ничего. Только меморандум, поясняющий, что федеральные власти берут это дело в свои руки по причинам «национальной безопасности». Я сегодня утром надавил на Фол-бека, требуя, чтобы он разрешил нам с тобой помочь федеральным агентам, так он вышел из себя. «Твою мать, Джулио, ради Христа, держись от этого дела подальше. Это приказ». Доподлинные его слова.

Николас Фолбек, командующий детективами, убежденный мормон, умел на равных разговаривать с самыми грязными матерщинниками в отделе, но никогда не упоминал имя Господне всуе и мог сурово отчитать богохульствующего подчиненного. Он даже один раз сказал Ризу:

– Хагерсторм, прошу вас, перестаньте говорить «срань Господня», или «черт бы все побрал», или еще что-нибудь в этом роде в моем присутствии. Я ненавижу это дерьмо, и я, вашу мать, не намерен это терпеть.

И если уж Ник Фолбек богохульствовал и матерился, предупреждая Джулио, то указание управлению держаться подальше от этого дела исходило от инстанций повыше Шарпа.

– А как насчет того дела об исчезновении трупа, ну этого самого Эрика Либена? – спросил Риз.

– То же самое, – ответил Джулио. – Дело у нас отняли.

Разговоры о делах отвлекли Риза от ночных кошмаров, и у него появился аппетит. Он взял еще плюшку из ящика для хлеба и предложил другую Джулио, но тот отказался.

– А что ты еще делал? – спросил Риз.

– Ну… я поехал в библиотеку, когда она открылась, и прочитал все, что там было, о докторе Либене.

– Богатый, гениальный ученый, гениальный бизнесмен, холоден как рыба, слишком глуп, чтобы понять, какая замечательная у него жена… Да мы все это о нем уже знаем.

– Он еще был одержимым.

– Так все гении такие, у них у каждого какой-нибудь пунктик.

– Этот был одержим бессмертием.

– Как это? – нахмурился Риз.

– Еще будучи аспирантом и сразу после защиты докторской, когда он был одним из самых одаренных в мире молодых генетиков, занимающихся изучением рекомбинантных ДНК, он опубликовал несколько научных работ и писал статьи в журналах по разным проблемам увеличения продолжительности жизни. Кучу статей. Этот человек был одержимым.

– Одержимым, как же. Вспомни про мусорный контейнер.

– Даже в самых сухих и сугубо научных его публикациях чувствуется страсть, которая захватывает тебя. – Джулио вынул из внутреннего кармана пиджака лист бумаги и развернул его. – Это из статьи в научно-популярном журнале, она более цветиста, чем остальные: «В конечном итоге может оказаться возможным так генетически изменить человека, что он сможет избежать могилы, жить дольше, чем Мафусаил, и даже стать одновременно и Лазарем и Иисусом, встать из гроба даже после того, как смерть призовет его». Риз недоуменно моргнул:

– Забавно, верно? Его тело украли из морга, так что он «встал», хотя и не таким способом, как собирался.

В глазах Джулио появилось что-то странное:

– Может, вовсе и не забавно. Может, никто его и не крал.

Риз почувствовал, что и в его глазах появляется что-то странное.

– Ты же не хочешь сказать… – начал он. – Да нет, конечно же, нет.

– Он был гением, имел безграничные возможности, был, вероятно, самым гениальным ученым, работающим с рекомбинантными ДНК, а еще был одержим стремлением остаться молодым и избежать смерти. Значит, если он вроде бы встал и ушел из морга… так, может, он и в самом деле взял да и ушел, можно ведь себе такое представить?

У Риза сердце сжалось в груди, и, к своему удивлению, он понял, что боится.

– Но разве такое возможно после полученных им травм?

– Несколько лет назад – абсолютно невозможно. Но мы живем в век чудес или, по крайней мере, неограниченных возможностей.

– Но каким образом?

– Вот это мы и должны выяснить. Я тут порылся в справочнике и нашел телефон доктора Истона Золберга, чьи работы по проблемам старения упоминаются в статьях Либена. Выяснилось, что Золберг знал Либена, считал его своим учителем и некоторое время они были сравнительно близки. Золберг глубоко уважал Либена, говорит, что не удивляется, что тот здорово разбогател на этих ДНК. Но он также заметил, что была у Эрика Либена и темная сторона, и он согласен об этом рассказать.

– Какая темная сторона?

– Он не хотел говорить по телефону. Но мы с ним условились о встрече в час дня.

Когда Джулио отодвинул стул и встал, Риз спросил:

– Каким образом мы сможем продолжать заниматься этим делом так, чтобы не нарваться на неприятности с Ником Фолбеком?

– Возьмем бюллетень, – ответил Джулио. – Пока я на больничном, я ничего не расследую официально. Считай это моим личным любопытством.

– Если нас накроют, никакие больничные не помогут. Полицейские не должны проявлять личного любопытства по поводу таких дел.

– Верно, но, если я болею, Фолбек не станет беспокоиться и проверять, чем я занимаюсь. Так что вряд ли кто-нибудь будет заглядывать мне через плечо. По правде сказать, я там заявил, что вовсе не хотел бы связываться с такими тонкими делами. Сказал Фолбеку, что, уж если тут так все важно, не лучше ли мне несколько дней отдохнуть, чтобы пресса не приставала с ненужными вопросами. Он согласился.

Риз поднялся.

– Так я, пожалуй, тоже скажусь больным.

– Я уже за тебя сказал, – сообщил Джулио.

– Вот как? Тогда ладно, поехали.

– Я решил, ты не станешь возражать. Но если не хочешь ввязываться, то…

– Джулио, я с тобой.

– Только если ты уверен.

– Я с тобой, – в изнеможении повторил Риз.

И подумал, но не сказал вслух: «Ты спас мою Эстер, мою маленькую девочку, бросился в погоню за парнями в „Шевроле“, вытащил ее из этой передряги живой, ты был просто как одержимый, они, наверное, решили, что сам дьявол сел им на хвост, ты рисковал жизнью и спас Эстер, а я тебя и до этого любил, ты мой напарник, к тому же отличный напарник, но после того случая я полюбил тебя по-настоящему, ты маленький сумасшедший засранец, и, пока я жив, я буду всегда там, где я тебе нужен, и плевать на все остальное».

По природе своей человек немногословный, Риз не умел выражать свои чувства, но все равно ему очень хотелось сказать все это Джулио. Однако он промолчал, потому что знал: Джулио не нуждается в выражении благодарности, его это только смутит. Джулио ждал от него лишь преданности как от друга и напарника. Если он выразит свою вечную благодарность словами, это встанет барьером между ними, поскольку со всей очевидностью поставит Джулио в главенствующее положение, и между ними может возникнуть неловкость.

В их повседневных рабочих делах верховодил всегда, разумеется, Джулио. Он решал, как вести расследование, но никогда не делал этого слишком очевидно и напористо, и в этом было все дело. Риз не потерпел бы явного давления, а против передачи этих функций Джулио таким образом он не возражал, потому что во многом тот был умнее и быстрее соображал.

Однако Джулио, родившийся и выросший в Мексике, когда приехал в Штаты и преуспел, проникся священным трепетом перед демократией, самой настоящей страстью не только к демократии как политическому явлению, но к демократии во всем, даже в личных отношениях между двумя людьми. Он мог принять миссию руководителя и главного действующего лица только с молчаливого обоюдного согласия. Если же сделать эту его роль гласной, ему не удастся успешно с ней справиться и их работа может пострадать.

– Я с тобой, – снова повторил Риз, споласкивая кофейные чашки в раковине. – Мы с тобой – пара полицейских на больничном. Давай поправляться вместе.

Глава 21

Эрроухед

На берегу озера расположился магазин спортивных товаров. Он представлял собой большой бревенчатый коттедж, на котором висела вывеска: «КРЮЧКИ, ЛЕСКИ, ПРОКАТ ЛОДОК, СПОРТИВНЫЕ ТОВАРЫ». На солнечной стороне автостоянки были припаркованы три легковые машины, два грузовичка и один джип. Утренней солнце блестело в их хромированных частях и окнах.

– Оружие, – заметил Бен, увидев магазин. – Возможно, у них есть оружие.

– У нас уже есть оружие, – возразила Рейчел. Бен проехал к краю площадки, на гравий, который заскрипел под шинами, затем по толстому ковру из еловых иголок и наконец остановился в густой тени одного из вечнозеленых деревьев, окружавших площадку. Сквозь деревья то здесь, то там проглядывало озеро, несколько лодок на залитой солнцем воде и дальний крутой берег, поросший лесом.

– Твой пистолет тридцать второго калибра, конечно, не игрушка, но ему не хватает мощности, – заявил Бен, выключая двигатель. – «Магнум», который я забрал у Бареско, получше, почти что пушка, но ружье будет надежнее.

– Ружье? Ты что, на охоту собрался?

– Я всегда стараюсь подстраховаться, когда преследую ходячего мертвеца, – хмыкнул Бен, стараясь обратить все в шутку, но потерпев полную неудачу. И без того загнанный взгляд Рейчел стал еще печальнее, и она вздрогнула.

– Эй, – сказал он. – Все будет в порядке.

Они вылезли из машины и минуту постояли, вдыхая свежий, сладкий горный воздух. Было тепло и абсолютно безветренно. Деревья возвышались, неподвижные и молчаливые, как будто их ветви обратились в камень. Машин на дороге не было, людей тоже не видно. Ни птиц, ни птичьего щебета. Глубокий, совершенный, неестественный покой.

Бену почудилось что-то зловещее в этой тишине. Какое-то предзнаменование, предостережение, что следует повернуть назад, оставить эту горную необъятность и вернуться к цивилизации, где стоит шум, ездят машины и есть люди, к которым можно в случае необходимости обратиться за помощью.

Рейчел, по-видимому охваченная таким же чувством, откликнулась:

– Может, все это просто ерунда. И нам стоит выбраться отсюда и уехать куда-нибудь еще.

– И ждать, пока Эрик не оправится от своих травм?

– Может, ему не удастся оправиться достаточно, чтобы нормально функционировать.

– А если удастся, то он начнет разыскивать тебя. Она вздохнула и кивнула.

Они пересекли автостоянку и вошли в магазин в надежде купить какое-нибудь оружие и боеприпасы.

Что-то странное творилось с Эриком, более странное, чем его возвращение из мертвых. Все началось с головной боли, одной из тех сильных мигреней, которые мучили его с момента воскрешения, и он не сразу понял, что на этот раз в ней было что-то необычное, пугающее. Он просто прищурил глаза от раздражавшего его света и решил не поддаваться безжалостной отупляющей боли, пульсирующей внутри его черепа.

Подтащив одно из кресел к окну, Эрик занял наблюдательную позицию. Отсюда были видны лесистый склон и грунтовая дорога, ведущая в более населенные предгорья на берегу озера. Если враги придут за ним, хотя бы часть пути им придется пройти по дороге, прежде чем спрятаться в лесу. Как только он заметит, где они нырнули в лес, он тихонько выйдет из дома через черный ход и подкрадется к своим противникам, застав их врасплох.

Эрик надеялся, что, когда он сядет и удобно устроится в большом кресле, пульсирующая боль в голове стихнет. Но она стала еще сильнее, сильнее, чем когда-либо раньше. У него было такое впечатление, будто его череп… сделан из мягкой глины… и с каждым приступом боли принимает новую форму. Он крепко сжал челюсти, полный решимости победить этого нового противника.

Возможно, боль усилилась из-за того, что он слишком уж сосредоточил внимание на тенистой дороге в ожидании врагов. Если мигрень станет невыносимой, придется лечь, хотя ему совершенно не хотелось оставлять свой пост. Он чувствовал приближение опасности.

Топор и оба ножа он положил на пол около кресла. Каждый раз, бросая взгляд на острые лезвия, он не только ощущал себя увереннее, он чувствовал странное возбуждение. А когда касался пальцами рукоятки топора, по всему его телу пробегала странная, почти что эротическая дрожь.

«Пусть приходят, – подумал он. – Я им докажу, что Эрик Либен все еще человек, с которым надо считаться. Пусть приходят».

Хотя он все еще с трудом понимал, кто может его преследовать, но каким-то образом знал, что опасения его обоснованны. В мозгу мелькали имена: Бареско, Сейц, Джеффелз, Ноулс, Льюис. Ну разумеется, его партнеры по Генеплану. Они-то должны понять, что он сделал. Они решат, что следует его поскорее разыскать и уничтожить, чтобы защитить тайну проекта «Уайлдкард». Но не только их ему надо бояться. Есть и другие… туманные фигуры, которых он не мог узнать, люди с большей властью, чем его коллеги по Генеплану.

На мгновение ему показалось, что он прорвется через стену тумана и выйдет на свет белый. Он чуть не обрел той ясности мышления и полноты памяти, которые были свойственны ему до того, как он встал со стола в морге. Эрик затаил дыхание и наклонился вперед в тревожном ожидании. Он почти вспомнил все: кто его коллеги, что означают мышки, почему ему все время видится эта ужасная распятая женщина…

Но в следующий момент приступ дикой головной боли отбросил его от порога ясности назад в туман. Грязные потоки затопили четкий ход его мыслей, и все опять затянуло мраком. Он вскрикнул в досаде.

Его внимание привлекло какое-то движение в лесу. Прищурив слезящиеся глаза, Эрик сдвинулся на край кресла и внимательно уставился на поросший лесом склон и грунтовую дорожку в тени. Никого. Движение было вызвано внезапно налетевшим ветерком, который наконец-то нарушил летнюю неподвижность. Кусты закачались, ветви вечнозеленых деревьев слегка приподнялись, потом опустились, приподнялись, опустились, как будто обмахиваясь веером.

Он уже было собрался откинуться в кресле, когда сверкающий удар боли, простреливший ему висок, практически отшвырнул его назад. На какое-то мгновение страшная боль настолько завладела им, что он не мог ни кричать, ни дышать. Когда наконец сумел набрать в легкие воздуха, он закричал, но скорей от злости, чем от боли, потому что она исчезла так же внезапно, как и появилась.

Опасаясь, что этот взрыв боли означает внезапное ухудшение его состояния, что, возможно, его травмированный череп разваливается на части, Эрик поднял дрожащую руку к голове. Сначала он коснулся своего поврежденного правого уха, которое вчера было почти оторвано, но оно оказалось прочно прикрепленным на положенном ему месте, бугристое и маслянистое на ощупь, но больше не висящее свободно и не болезненное при прикосновении.

Почему раны так быстро заживают? Предполагалось, что процесс займет недели, а вовсе не несколько часов.

Он осторожно провел пальцами вверх и бережно ощупал глубокую впадину в черепе, куда его ударил грузовик. Впадина оказалась на месте. Но уже не такая глубокая. И поверхность казалась прочной. Раньше она была немного мягкой. Похожей на смятое и подшившее яблоко. Но не теперь. Он также не почувствовал раны. Осмелев, сильнее надавил на вмятину, провел по ней из конца в конец и везде чувствовал под пальцами здоровую плоть и крепкую кость. Меньше чем за сутки разбитый, раздробленный череп зажил, отверстия заросли новой костью. Это было невозможно, черт побери, совершенно невозможно, но тем не менее это произошло. Рана зажила, и прочная кость снова защищает ткань мозга.

Он сидел в полном недоумении, ничего не мог понять. Что гены его были откорректированы таким образом, чтобы ускорить процесс заживления и восстановления клеток, – это он помнит. Но будь он проклят, если помнит, что эти процессы должны происходить с такой скоростью. Страшные раны, закрывающиеся за несколько часов? Плоть, артерии и вены, способные восстанавливаться с почти визуально заметной скоростью? Обширная костная реконструкция, осуществляемая меньше чем за сутки? Черт, да даже злокачественные клетки в наиболее активной стадии не способны репродуцироваться так быстро!

На какое-то мгновение Эрик почувствовал воодушевление. Его эксперимент оказался куда более успешным, чем он мог надеяться. Потом сообразил, что мысли его все еще путаются, память отказывает, хотя клетки мозга должны были бы восстановиться так же быстро, как и череп. Означает ли это, что его интеллект и ясность мысли так и не вернутся полностью, даже если ткани заживут? Такая перспектива напугала его, тем более что он снова увидел давно умершего дядю Барри Хэмпстеда. Он стоял в углу рядом с потрескивающим призрачным костром.

Может быть, раз он вернулся из страны мертвых, он, несмотря на свою перестроенную генную структуру, навсегда останется частично мертвецом?

Нет. Ему не хотелось в это верить, потому что тогда бы выходило, что все его труды, планы, риск, на который он пошел, все впустую.

Стоящий в углу дядя Барри ухмыльнулся и сказал:

– Ну-ка поцелуй меня, Эрик. Покажи, как ты меня любишь.

Возможно, смерть – нечто большее, чем просто прекращение физической и умственной деятельности. Может, со смертью что-то теряется… что-то духовное, что невозможно оживить так же успешно, как плоть, кровь и мозг.

Почти помимо воли его рука неуверенно передвинулась ближе к брови, где он недавно чувствовал такую боль. Он ощутил нечто странное. Что-то не так. Лоб уже не был гладкой ровной костью. Он был весь в буграх и узлах. На нем возникли какие-то асимметричные шишки.

Он услышал жалобный вопль ужаса и не сразу понял, что вопит он сам.

Кость над глазом была толще, чем обычно.

А на правом виске выросла гладкая костяная шишка почти в дюйм высотой.

Каким образом? Господи, да что же это?

Пока он обследовал верхнюю часть своего лица, как слепой, пытающийся изучить внешность незнакомца, он чувствовал, как внутри образуются кристаллики ледяного ужаса.

В центре лба вырос узловатый костяной нарост, доходящий до переносицы.

Он ощущал, как под волосами, там, где не должно быть таких кровеносных сосудов, пульсируют толстые артерии.

Эрик никак не мог перестать выть, на глазах появились слезы.

Кошмарная правда была очевидна даже для его замутненного разума. С технической точки зрения его генетически измененное тело погибло под грузовиком для перевозки мусора, но какая-то жизнь сохранилась на клеточном уровне, и его измененные гены, питаясь этими остатками жизненной силы, послали срочные сигналы в холодеющие ткани с приказом немедленно выработать вещества, необходимые для регенерации и омоложения. Теперь же, когда с ремонтными работами было покончено, его измененные гены не приостановили этот бешеный рост. Где-то произошла ошибка. Деятельность генов не прекратилась. Его тело в сумасшедшем темпе продолжало наращивать кости, ткани и сосуды, и хотя новые ткани, возможно, были абсолютно здоровыми, сам процесс стал напоминать рак, нот только темпы значительно превышали темпы роста наиболее вирулентных злокачественных клеток.

Его тело переделывало само себя.

Но во что?

Сердце бешено колотилось, он весь покрылся холодным потом.

Эрик рывком встал с кресла. Придется идти к зеркалу. Он должен увидеть свое лицо.

Он не хотел его видеть, заранее ненавидел то, что увидит, боялся найти в зеркале совершенно незнакомое уродливое существо, но, с другой стороны, он должен был знать, во что превращается.

В магазине спортивных товаров у озера Бен выбрал полуавтоматическое ружье «ремингтон» двенадцатого калибра на пять патронов. В руках опытного человека оружие разрушающей силы, а он-то знал, как с ним обращаться. Он купил две коробки ружейных патронов и еще коробку патронов для «магнума», который отнял у Бареско. Купил он и коробку пуль для пистолета Рейчел.

По их виду можно было подумать, что они готовятся к войне.

Хотя при покупке ружья никакого разрешения не требовалось, Бен тем не менее заполнил анкету, где проставил свое имя, адрес, страховой номер, затем предъявил продавцу документ, удостоверяющий его личность, – калифорнийское водительское удостоверение с фотографией. Пока Бен с Рейчел стояли у желтого пластикового прилавка, заполняя анкету, продавец – «Зовите меня Сэм», – сказал он им, показывая ассортимент ружей в магазине, – извинился и направился в другой конец помещения, чтобы помочь группе рыболовов, интересующихся спиннингами.

Второй продавец был также занят с покупателем, которому объяснял отличие различных типов спальных мешков.

На полке за прилавком, рядом с завернутой в целлофан вяленой говядиной в большом ассортименте, стоял радиоприемник, настроенный на лос-анджелесскую станцию. Пока Бен и Рейчел выбирали оружие и патроны, ничего, кроме музыки и рекламных объявлений, не передавали. Но сейчас, в половине первого, начались новости, и Бен внезапно услышал свое имя и имя Рейчел:

– …Шэдвей и Рейчел Либен, на арест которых имеется федеральный ордер. Миссис Либен – жена богатого предпринимателя Эрика Либена, погибшего вчера в дорожном происшествии. По данным департамента юстиции, Шэдвей и миссис Либен разыскиваются по обвинению в краже важных секретных папок, связанных с некоторыми проектами, осуществляемыми Генепланом и субсидируемыми министерством обороны, а также по подозрению в зверском убийстве из автомата двух полицейских в Палм-Спрингс прошлой ночью. Рейчел тоже услышала.

– Они с ума сошли!

Бен взял ее за руку, заставляя замолчать, а сам нервно оглянулся на двух продавцов, все еще занятых разговорами с покупателями. Продавец, которого звали Сэм, уже видел водительское удостоверение Бена, когда доставал анкету для покупки огнестрельного оружия. Он знал его фамилию, и если слышал сообщение по радио, то должен обязательно среагировать.

Доказывать свою невиновность будет бессмысленно. Сэм обязательно позвонит в полицию. Может, у него под прилавком или где-нибудь за кассовым аппаратом спрятано оружие, и он попытается задержать Бена и Рейчел до приезда полиции, а Бену не хотелось бы отбирать у него это оружие силой и, возможно, при этом причинить ему какое-либо увечье.

– Джэррод Макклейн, директор Бюро по оборонной безопасности, который руководит расследованием и поисками Шэдвея и миссис Либен, час назад в Вашингтоне сделал заявление прессе, охарактеризовав это дело как «вызывающее большое беспокойство и могущее даже привести к кризису национальной безопасности».

Сэм, находящийся в рыболовном отделе, засмеялся какой-то шутке покупателя и направился к кассе. Один из рыболовов пошел за ним. Они оживленно беседовали, так что если и слышали сообщение, то пропустили его мимо ушей, возможно, оно застряло у них где-то в подсознании. Но если они прекратят говорить до окончания сообщения…

– Однако, утверждая, что Шэдвей и миссис Либен нанесли серьезный вред национальной безопасности, ни Макклейн, ни департамент юстиции не согласились сообщить, какие именно работы выполнял для Пентагона Генеплан.

Продавец и покупатель были от них уже в двадцати футах, все еще самозабвенно обсуждая недостатки и достоинства всевозможных спиннингов и катушек.

Рейчел завороженно смотрела на них, и Бен слегка подтолкнул ее, чтобы отвлечь. Выражение ее лица могло заставить их прислушаться к новостям, передаваемым по радио.

– …рекомбинантные ДНК как основное направление исследований Генеплана…

Сэм уже обходил прилавок. Покупатель двигался параллельным курсом, и теперь они продолжали разговаривать через прилавок, покрытый желтым пластиком, приближаясь к Бену и Рейчел.

– Фотографии и словесные описания Бенджамина Шэдвея и Рейчел Либен направлены во все полицейские участки в Калифорнии и большей части юго-западных округов. Федеральные власти предупреждают, что беглецы вооружены и опасны.

Сэм и рыболов дошли до кассы, где Бен вернулся к заполнению анкеты.

Радиокомментатор переключился на другую тему.

Бен удивился и обрадовался, услышав, как Рейчел непринужденно рассмеялась и принялась болтать, отвлекая внимание рыболова, высокого, крупного мужчины лет пятидесяти в черной майке, оставляющей открытыми его мясистые руки с затейливой сине-красной татуировкой на обеих. Рейчел сделала вид, что просто зачарована татуировкой, и рыбак, как и любой мужчина на его месте, был польщен и доволен таким лестным вниманием молодой и красивой женщины. Если бы кто-нибудь услышал сейчас очаровательную и слегка глупую болтовню Рейчел, пытающейся изобразить из себя обычную пляжную калифорнийскую девушку, никогда бы не подумал, что она минуту назад услышала радиосообщение, в котором ее называли преступницей, разыскиваемой за убийство. Тот же самый комментатор теперь слегка напыщенно разорялся насчет террористов-бомбометателей на Ближнем Востоке, и продавец Сэм повернул рукоятку, прервав его на середине предложения.

– Обрыдло слушать про этих проклятых арабов, – сообщил он Бену.

– Кому не обрыдло? – поддержал его Бен, заканчивая анкету.

– Что до меня, – продолжал Сэм, – то если они еще станут нам досаждать, я бы сбросил на них атомную бомбу, и привет.

– Конечно, атомную бомбу, – согласился Бен. – Назад в каменный век.

Радио оказалось встроенным в магнитофон, и Сэм включил его, поставив кассету.

– Еще дальше каменного века. Они и так уже живут в каменном веке, черт побери.

– Тогда назад в эру динозавров, – сказал Бен, а из магнитофона раздались звуки песни в исполнении «Оук Ридж Бойз».

Рейчел сопровождала возгласами удивления и испуга рассказ рыбака о том, как с помощью иголок для татуировки чернила вводились под все три слоя кожи.

– В эру динозавров, – согласился Сэм. – Пусть попробуют свои террористические штучки на тиранозаврах, а?

Бен рассмеялся и протянул ему заполненную анкету.

Он уже уплатил за покупки по своей карточке «Виза», так что Сэму только оставалось прикрепить квиток за уплату и кассовый чек к паспорту на оружие и положить все бумаги в пакет, где уже лежали четыре коробки с патронами.

– Заходите еще.

Рейчел попрощалась с татуированным рыбаком, Бен тоже с ним сначала поздоровался, а потом распрощался, и оба сказали до свидания Сэму. Бен нес коробку с ружьем, Рейчел – полиэтиленовый мешок с коробками патронов. Они спокойно прошли к входной двери, мимо штабелей алюминиевых упаковок с наживкой, мимо свернутых сетей для ловли миног, маленьких сачков, напоминавших теннисные ракетки, мимо термосов для воды и льда и ярких рыбацких шляп.

За их спинами татуированный рыбак произнес, как ему казалось, тихим голосом, обращаясь к Сэму:

– Вот это женщина!

«Ты и половины не знаешь», – подумал Бен, открывая Рейчел дверь и выходя следом за ней.

Меньше чем в десяти футах от них помощник шерифа округа Риверсайд вылезал из патрульной машины.

Свет флюоресцентных ламп, отражаясь от зеленого и белого кафеля, был достаточно ярок, чтобы высветить каждую кошмарную деталь, слишком ярок.

На зеркале в ванной комнате, обрамленном в бронзу, не было ни пятен, ни желтых потеков от старости, так что отражение в нем отличалось четкостью и ясностью малейших деталей, слишком большой ясностью.

Эрика Либена не удивило то, что он увидел, потому что еще в гостиной он нерешительно ощупал руками свое лицо, обнаружив пугающие перемены в верхней его части. Но визуальное подтверждение того, что сказали ему руки и чему он не хотел верить, леденило душу, ужасало и угнетало. Тем не менее более завораживающего зрелища ему в жизни видеть не приходилось.

Прошел год с того дня, когда он поставил над собой эксперимент по несовершенной программе «Уайлд-кард» и откорректировал и усилил свои гены. С той поры он ни разу не простужался, не болел гриппом, не страдал от язв во рту или головных болей, не испытывал даже слабого желудочного расстройства. Неделя за неделей он собирал данные в подтверждение того, что лечение дало желаемые результаты без каких-либо побочных эффектов.

Побочные эффекты.

Он едва не рассмеялся. Едва.

Уставившись с ужасом в зеркало, как в окно в ад, он поднял трясущуюся руку ко лбу и снова дотронулся до узкого бугристого костяного нароста, идущего от переносицы к линии волос.

Травмы, полученные им вчера в катастрофе, дали такой мощный импульс его новым способностям к заживлению, какой не смогли дать слабые вирусы гриппа и простуды. Перегруженные клетки принялись с поразительной скоростью вырабатывать интерферон, разнообразные антитела для борьбы с инфекцией и главным образом гормоны роста и белки. По какой-то причине эти вещества продолжали поступать в его организм и после того, как заживление закончилось, когда надобность в них отпала. Его тело теперь не просто заменяло поврежденные ткани, оно с пугающей быстротой добавляло новые, причем такие, в которых не было явной надобности.

– Нет, – прошептал он, – нет, – пытаясь отрицать то, что видел собственными глазами. Но то была правда, он чувствовал эту правду кончиками пальцев, ощупывая голову. Хотя костяной нарост больше всего выдавался на лбу, Эрик чувствовал, что он растет и под волосами. Ему даже показалось, что он нащупал его вплоть до самого затылка.

Его тело менялось либо случайно, либо с какой-то определенной целью, которой он не мог понять. Он представления не имел, когда этот процесс закончится – если вообще когда-нибудь закончится. Возможно, он так и будет продолжать расти, меняться, принимать тысячи различных обликов, и так без конца. Он превращался в чудовище… или, возможно, в нечто абсолютно чуждое и непонятное, терял человеческий облик.

Костяной нарост возвышался над его лбом и скрывался под волосами. Эрик снова коснулся рукой утолщенной кости над глазами. Он стал слегка походить на неандертальца, хотя у неандертальца и не было костяного гребня на лбу. Или костяной шишки на виске.

И не только у неандертальца, ни у одного человеческого предка никогда не было таких огромных вспухших кровеносных сосудов, которые выделялись у него над бровями и отвратительно пульсировали.

Даже несмотря на свое ущербное умственное состояние, на туман и нечеткость в мыслях, на отсутствие памяти, Эрик осознал полное и страшное значение всех этих перемен. Он никогда не сможет снова стать членом человеческого общества, не будет у него такой возможности. Вне сомнения, он сам сделал из себя чудовище Франкенштейна, по своей собственной воле превратился и продолжает превращаться в вечного Изгоя.

Будущее представлялось ему по меньшей мере унылым. Его могут изловить, и он будет продолжать существовать где-нибудь в лаборатории под любопытными взорами зачарованных ученых, на нем начнут проделывать опыты, изобретут массу экспериментов, которые покажутся им ценными и оправданными, но для него станут настоящей пыткой. Или он может забраться куда-нибудь в глушь и влачить там жалкое существование, давая пищу для легенд о новом чудище, пока однажды какой-нибудь охотник не наткнется на него и не пристрелит. Но какая бы судьба ни ожидала его, в ней всегда будут присутствовать две мрачные константы: постоянный страх – не столько перед тем, что могут с ним сделать другие, сколько перед тем, что делает с ним его собственное тело; и одиночество, глухое, безысходное одиночество, какого не знал, да и не сможет узнать ни один человек, потому что на земле такой он только один.

Однако его отчаяние и ужас были слегка смягчены любопытством, тем самым любопытством, которое сделало из него великого ученого. Разглядывая свое кошмарное отражение, наблюдая в процессе генетическую катастрофу, он не мог оторвать от себя взгляда: ведь то, что он видит, не увидит больше ни один человек. Мало этого, он видит такое, что человек не должен видеть. То было необыкновенное ощущение. Такие люди, как он, и живут ради этого. Каждый ученый, даже самый захудалый, мечтает хоть однажды проникнуть взглядом в темные тайны, лежащие в основе жизни, и надеется понять увиденное, если подобное ему суждено. А это не просто беглый взгляд. Это подробное, медленное изучение загадки роста и развития, которой он может заниматься, пока не надоест. Продолжительность такого изучения зависит только от его мужества.

На мгновение в его мозгу промелькнула мысль о самоубийстве, но тут же исчезла, потому что открывающиеся перед ним возможности были куда важнее определенных физических, умственных и эмоциональных мук, уготованных ему судьбой. Будущее виделось ему странным пейзажем, затуманенным страхом и освещенным молниями боли, но он обязан совершить свой путь к невидимому горизонту. Он обязан узнать, чем он станет.

Кроме того, его страх перед смертью, несмотря на последние события, ничуть не уменьшился. Наоборот, сейчас, когда он находился ближе к могиле, чем когда-либо в жизни, некрофобия еще сильнее охватила его. Неважно, какая жизнь и в каком виде его ждет, он должен продолжать жить. Хотя от происшедшей с ним метаморфозы леденило кровь, альтернатива в виде смерти страшила его еще больше.

Пока он смотрел в зеркало, снова заболела голова.

Ему показалось, он заметил что-то новое в глазах.

Он наклонился поближе к зеркалу.

Определенно, глаза были странные, другие, но он не мог четко определить, в чем заключалась разница.

Головная боль стремительно усиливалась. Свет раздражал его, и он прищурился.

Неожиданно ему показалось, что он заметил, как что-то происходит с его правым виском, а также на скуле под правым глазом.

Его охватил страх, такой всепоглощающий, какого он никогда не испытывал в жизни. Сердце бешено заколотилось.

Он резко отвернулся от зеркала. Трудно, но возможно было смотреть на те изменения, что уже произошли. Но видеть собственными глазами, как его плоть и кости трансформируются, оказалось более трудной задачей, на которую у него не хватило ни выдержки, ни силы воли.

Почему-то он вдруг вспомнил Лока Чэни-младшего в старом фильме «Оборотень», того самого Чэни, который был так испуган своим превращением в волка, что его охватили настоящий ужас и жалость… к самому себе. Эрик посмотрел на собственные огромные руки, отчасти ожидая, что на них начнет расти шерсть. Эта мысль заставила его рассмеяться, хотя, как и раньше, смех его был холодным, прерывистым и грубым, без капли юмора и очень скоро перешел в рыдания.

Теперь болела не только голова, но и лицо, даже губы жгло. Когда он поспешно уходил из ванной комнаты, сначала ударившись о раковину, потом столкнувшись с дверью, он тоненько подвывал на одной высокой ноте – симфония страха и отчаяния.

На помощнике шерифа округа Риверсайд были темные очки, скрывающие его глаза, а следовательно, и намерения. Однако Бен не заметил в полицейском, вылезающем из машины, ни напряжения, которое говорило бы о многом, ни каких-либо признаков, что он узнал в них тех достославных предателей правды, справедливости и американского образа жизни, о ком только что сообщил радиокомментатор.

Они продолжали шагать, только Бен взял Рейчел за руку.

В последние несколько часов их изображения и описания были разосланы во все полицейские участки в Калифорнии и на Юго-Западе, но это вовсе не означало, что ради их поимки полицейские забросили все свои остальные дела.

Казалось, помощник шерифа внимательно наблюдает за ними.

Но не все полицейские были настолько добросовестны, чтобы досконально изучать последние сообщения, прежде чем отправиться в путь, а этот, возможно, вообще мог выехать из участка раньше, чем туда поступили фотографии Бена и Рейчел и их описания.

– Простите, – обратился к ним помощник шерифа.

Бен остановился. Почувствовал, как замерла Рейчел. И постарался как можно равнодушнее улыбнуться и спросить:

– Да, сэр?

– Это ваш грузовичок «Шевроле»? Бен моргнул.

– Нет… не Мой.

– Задняя фара у него разбита, – пояснил помощник шерифа, снимая очки и обнаруживая глаза, в которых не было и тени подозрения.

– Мы на «Форде» приехали, – сообщил Бен.

– А не знаете, чей грузовичок?

– Нет. Может, кого-нибудь из покупателей.

– Ну, желаю вам, ребята, хорошего дня, наслаждайтесь нашими великолепными горами. – И помощник шерифа прошел мимо них в направлении спортивного магазина.

Бен едва удержался, чтобы не рвануть бегом к машине. Он догадался, что Рейчел сдерживает такой же порыв. Но они продолжали идти размеренно и даже слишком спокойно.

От той жутковатой неподвижности вокруг, которую они застали по приезде, не осталось и следа. День был полон движения. На воде подвесные моторы жужжали, как стая рассерженных шмелей. С голубой глади озера дул легкий ветерок, шуршал листьями, шевелил траву и полевые цветы. По дороге изредка проезжали машины, из открытых окон одной из них донеслись звуки рок-н-ролла.

Они подошли к «Форду», стоящему в еловой тени.

Рейчел захлопнула дверь и сморщилась от громкого звука, как будто помощник шерифа мог вернуться на этот шум. Зеленые глаза расширились от страха.

– Поехали отсюда.

– Будет сделано, – отозвался Бен, заводя двигатель.

– Мы можем найти более уединенное место, где ты распакуешь ружье и зарядишь его.

Они выехали на двухрядное шоссе, огибающее озеро, и направились на север. Бен то и дело посматривал в зеркальце заднего обзора. Никто их не догонял. Его страх, что преследователи сидят у них на хвосте, был нерационален, граничил с паранойей. И все равно он посматривал в зеркальце.

Сверкающее озеро лежало слева внизу, а справа поднимались горы. На отдельных больших, заросших лесом участках возвышались дома. Одни были весьма величественны, почти загородные усадьбы, тогда как другие – хоть и аккуратненькие, но простенькие коттеджи. В некоторых местах земля, по-видимому, принадлежала государству, или местность была слишком гористой для того, чтобы строить, и там между деревьями рос густой подлесок. Много сухостоя, так что кругом стояли предупреждения об опасности пожара – постоянная угроза летом и осенью в Южной Калифорнии. Дорога извивалась, то поднимаясь вверх, то снова спускаясь вниз, и машина ехала то в тени, то вырывалась на освещенные ярким солнцем участки. Минуты через две Рейчел заметила:

– Не могут же они на самом деле думать, что мы украли государственные секреты.

– Конечно, нет, – согласился Бен.

– Я хочу сказать, я даже не знала, что Генеплан работал на Пентагон.

– Они на самом деле о другом беспокоятся. Эта история для прикрытия.

– Почему же тогда они так рвутся нас заполучить?

– Потому что мы знаем, что Эрик… вернулся.

– Так ты считаешь, что и правительство знает? – спросила она.

– Сама же говорила, что секрет проекта «Уайлд-кард» тщательно охранялся. Кроме Эрика, его коллег по Генеплану и тебя, никто о нем не знал.

– Верно.

– Но если Генеплан брал у Пентагона деньги на другие проекты, готов поспорить, что там знали все, что стоило знать о Генеплане и его исследованиях. Невозможно соглашаться на хорошо оплачиваемую совершенно секретную научную работу и в то же время надеяться сохранить что-то лично для себя.

– Разумно, – кивнула она. – Но Эрик мог этого не понимать. Он ведь думал, что только у него всегда самое лучшее.

Дорожный знак предупредил их об уклоне. Бен притормозил, «Форд» подпрыгнул на неровностях дороги, рессоры взвизгнули, кузов задрожал.

Когда они снова выехали на ровный участок, Беи продолжил:

– Получается, что Пентагон знает достаточно о проекте «Уайлдкард», чтобы, когда тело Эрика исчезло из морга, сообразить, что он с собой сделал. Теперь они не хотят, чтобы об этом стало известно, хотят по-прежнему держать проект в секрете, ведь они видят в нем оружие или, по крайней мере, источник небывалой власти.

– Власти?

– Доведенный до успешного конца, этот процесс может означать бессмертие для тех, кто подвергнется лечению. Значит, люди во главе проекта будут решать, кому жить вечно, а кому умереть. Разве можно представить себе лучшее оружие, с помощью которого можно взять под контроль весь этот проклятый Богом мир?

Рейчел долго молчала. Затем тихо сказала:

– Господи, я так сосредоточилась на моем личном участии в деле, на том, что это значит для меня, что и не подумала посмотреть на это пошире.

– Значит, им надо до нас добраться, – резюмировал Бен.

– Они не хотят, чтобы мы раскрыли тайну проекта до того, как работа над ним успешно завершится. Если такое произойдет, они не смогут беспрепятственно продолжать исследования.

– Именно. Поскольку ты теперь наследуешь большую часть акций Генеплана, правительство, возможно, надеется принудить тебя к сотрудничеству как для блага страны, так и для твоего собственного блага.

Она покачала головой:

– Меня не переубедить. По крайней мере в этом. Во-первых, если есть шанс так значительно увеличить продолжительность жизни и ускорить процесс, заживления с помощью генной инженерии, тогда исследования надо проводить открыто и их результаты должны стать достоянием всех. Аморально относиться к этому по-другому.

– Я догадывался, что ты к этому так отнесешься, – сказал он, резко бросая «Форд» сначала в правый, а потом в левый поворот.

– И потом, они не смогут убедить меня продолжать исследования в том же направлении, которого придерживалась группа, работавшая над проектом «Уайлдкард», потому что я считаю его неправильным.

– Знал, что ты так скажешь, – одобрительно заметил Бен.

– Конечно, я слабо разбираюсь в генетике, но мне ясно, насколько опасен их подход. Помнишь, я рассказывала тебе про мышек. И вспомни… кровь в багажнике машины в Вилла-Парке.

Он помнил, и то была одна из причин, почему он купил ружье.

– Если я получу контроль над Генепланом, – продолжала она, – то буду настаивать, чтобы с проектом «Уайлдкард» было покончено, а поиски велись в совершенно новом направлении.

– Знал, что и это ты скажешь, – отозвался Бен, – и еще я думаю, что и правительство об этом догадывается. И не слишком надеюсь, что они просто хотят получить шанс переубедить тебя. Как о жене Эрика им, без сомнения, многое о тебе известно, а значит, они понимают, что тебя нельзя подкупить или добиться чего-либо угрозами и заставить делать то, что ты считаешь неправильным. Полагаю, они и пытаться не будут.

– У меня католическое воспитание, – произнесла она с долей иронии. – Сам знаешь, строгая, суровая, религиозная семья.

Он не знал. Она впервые заговорила об этом.

– Совсем еще маленькой, – продолжила она тихо, – меня послали в интернат для девочек, которым руководили монахини. Я его ненавидела… бесконечные проповеди… унижение исповеди, когда я была вынуждена рассказывать о моих жалких грехах. Но что-то положительное в этом все же было, как ты думаешь? Вряд ли я была бы уж такой неподкупной, не проведи я все эти годы под присмотром сестер-монахинь.

Бен почувствовал, что эти признания – лишь маленькая веточка на огромном и, возможно, уродливом дереве ее мрачного жизненного опыта.

Он на секунду отвел глаза от дороги. Ему хотелось видеть выражение лица Рейчел. Но разобрать что-либо было трудно из-за постоянной смены света и тени и солнечных бликов, падающих сквозь лобовое стекло. Создавалось впечатление пляшущего пламени, он только частично видел ее лицо, вторая половина находилась как бы за сверкающим, слепящим занавесом.

– Ладно, – вздохнула она, – если Пентагон знает, что им меня не переубедить, зачем выдавать ордера на основании сфабрикованных обвинений, занимать поисками стольких людей?

– Они хотят тебя убить, – прямо сказал Бен.

– Что?

– Им выгоднее убрать тебя и иметь дело с партнерами Эрика – Ноулсом, Сейцем и другими, потому что в их продажности они уверены.

Рейчел выглядела потрясенной, что его вовсе не удивило. Ее нельзя было обвинить в наивности или предполагать, что она витает в облаках. Но, как человек сегодняшнего дня, она по собственной воле мало думала о сложностях постоянно меняющегося мира, разве только в тех случаях, когда это мешало ее желанию прожить каждый момент с максимальным удовольствием. Она на веру принимала множество мифов, потому что ее это устраивало, облегчало ей жизнь, и среди этих мифов один был о том, что правительство всегда стоит на защите ее интересов, чего бы это ни касалось: войны, реформ системы правосудия, повышения налогов и так далее. Будучи аполитичной, она не придавала значения тому, кто победит или, вернее, узурпирует власть в результате подсчета голосов. Куда проще было верить в благородные намерения тех, кто так рвется послужить обществу.

И сейчас она смотрела на Бена, широко раскрыв глаза от изумления. Ему не нужно было даже видеть ее лицо в постоянной смене света и тени, чтобы разглядеть это выражение. Он ощутил его по внезапно участившемуся дыханию и напряжению, охватившему ее и заставившему сесть прямее.

– Убить меня? Да нет же, Бенни. Американское правительство не какая-то банановая республика, чтобы убивать своих граждан. Конечно, нет.

– Да я не имею в виду все правительство, Рейчел. Ни конгресс, ни сенат, ни президент, ни кабинет министров не собирались на совещание, чтобы решить,

что с тобой делать, не устраивали массовых заговоров с целью уничтожить тебя. Но кто-то в Пентагоне, а может, Бюро по оборонной безопасности или ЦРУ считает, что ты стоишь на пути национальных интересов, представляешь собой угрозу для благополучия миллионов граждан. Когда речь идет о благополучии миллионов и двух незначительных убийствах, они в выборе не сомневаются – всегда на стороне большинства. Одно или два маленьких убийства, даже десятки тысяч убийств кажутся им оправданными, когда на карту поставлено благополучие масс. Во всяком случае, такова их точка зрения, хотя они и любят разоряться насчет священных прав каждого человека. Так что они вполне могут приказать убить одного или двоих и при этом чувствовать, что правда на их стороне.

– Боже милосердный, – произнесла Рейчел с чувством. – И куда я тебя втянула, Бенни?

– Никуда ты меня не втянула, – возразил он. – Я сам влез, силком. Ты ничего не могла поделать. И я не жалею.

Она, казалось, потеряла дар речи.

Впереди дорога поворачивала налево, к озеру. Надпись гласила: «К ОЗЕРУ – ПРОКАТ ЛОДОК».

Бен свернул с основной магистрали и поехал вниз по узкой дороге, покрытой гравием и петляющей между гигантскими деревьями. Через четверть часа он выехал из леса на большую, футов шестьдесят в ширину и футов триста в длину, поляну вдоль берега озера. В некоторых местах озеро сверкало солнечными блестками, а в других – солнечный свет извивался по его поверхности длинными полосами и волны поднимали их вверх. От зрелища рябило в глазах.

Больше десятка легковых машин, грузовичков и трейлеров были припаркованы в дальнем углу поляны. Большой пикап, ярко выкрашенный в черную, серую и красную полосу и сверкающий многочисленными хромированными деталями, стоял у кромки воды, и трое мужчин спускали на воду с трейлера двадцатичетырехфутовый катер с двумя моторами. Несколько человек обедали за раскладными столами на берегу, рядом бродил ирландский сеттер в поисках остатков еды, двое мальчишек перебрасывали друг другу мяч, а восемь или десять рыбаков налаживали рыболовную снасть.

Все выглядели вполне довольными. Если кто из них и понимал, что мир за пределами этого благословенного места погружается в темноту и сходит с ума, он держал свои мысли при себе.

Бен съехал на стоянку, но поставил «Форд» с самого края, как можно дальше от других машин. Он выключил мотор и опустил стекло. Отодвинув сиденье подальше, чтобы иметь больше свободного места, взял коробку с ружьем на колени, вынул его, а коробку бросил на заднее сиденье.

– Последи-ка, – попросил он Рейчел. – Если кто-нибудь приблизится, дай мне знать. Я вылезу и встречу его. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел ружье и перепугался. Сейчас точно не охотничий сезон.

– Бенни, что мы будем делать?

– Что и задумали, – ответил он, с помощью ключа от машины вспарывая полиэтиленовый пакет, в который было вложено ружье. – Поедем, куда Сара Киль сказала, найдем Эрика, а там посмотрим.

– Но эти ордера на арест… эти люди, которые хотят нас убить… разве это не меняет все?

– Не очень. – Бен отбросил рваный полиэтилен и осмотрел ружье. Оно было полностью собрано, прекрасный образец, его приятно было держать в руках. – Поначалу мы собирались найти Эрика и покончить с ним до того, как он окончательно поправится и начнет гоняться за тобой. Теперь, возможно, нам следует поймать его, а не убивать…

– Поймать живым? – спросила Рейчел, обеспокоенная таким предложением.

– Ну, он ведь не очень-то живой, так? Мне кажется, нам нужно взять его, в каком бы состоянии он ни был, связать, отвезти куда-нибудь… вроде редакции «Нью-Йорк тайме». И там устроить по-настоящему потрясающую пресс-конференцию.

– Нет, Бенни, нет, мы не сможем. – Она решительно покачала головой. – Это безумие. Он же будет сопротивляться изо всех сил. Я ведь рассказывала тебе про мышек. Ты видел, черт побери, кровь в багажнике. Разгром всюду, где он побывал, эти ножи в стене в доме в Палм-Спрингс, а как он избил Сару Киль? Нам и приближаться к нему нельзя. Его ружьем не испугаешь, если ты на это надеешься. Он начисто лишен сейчас чувства страха. Только подойди к нему, и он снесет тебе голову, несмотря на ружье. Может, у него тоже есть пистолет. Нет-нет, как только мы его увидим, мы должны с ним покончить, нужно стрелять без колебаний, много раз подряд, чтобы принести ему как можно больше вреда, чтобы он снова не смог вернуться.

В голосе Рейчел зазвучали панические нотки, она говорила все быстрее и быстрее, стараясь убедить его. Лицо ее было белее мела, губы посинели. Она вся тряслась. Хотя Бен уже понял, что они попали в тяжелую ситуацию и их противник – нечто совершенно ужасное, ему все же казалось, что страхи Рейчел преувеличены, что ее реакция на воскрешение Эрика – в некоторой степени результат сурового религиозного воспитания, которое она получила в детстве. Возможно, не отдавая себе отчета, она боялась Эрика не только потому, что знала, что он способен на насилие, и не только потому, что он – ходячий мертвец, а потому, что он посмел посчитать себя Богом, поборов смерть, и стал таким образом не просто зомби, но существом, рожденным в аду и вернувшимся из обители проклятых Богом.

На минуту забыв о ружье, он взял ее руки в свои:

– Рейчел, милая, да справлюсь я с ним. Мне и хуже приходилось, значительно хуже…

– Не будь так уверен! За это ты можешь поплатиться головой.

– Меня готовили для войны, учили позаботиться о себе…

– Пожалуйста…

– И все эти годы я поддерживал форму, потому что Вьетнам научил меня, что мир может стать темным и злым за сутки и что положиться можно только на себя и своих ближайших друзей. Я хорошо усвоил этот неприятный урок, касающийся современного мира, но мне было тошно от него, вот я и старался погрузиться в прошлое. Однако я продолжал тренироваться и поддерживать форму, значит, я не забыл этого урока. Я в прекрасной форме, Рейчел. И я хорошо вооружен. – Он не дал ей возразить. – У нас нет выбора, понимаешь? В этом все дело. Никакого выбора. Если я просто убью его, засажу в него двадцать-тридцать зарядов, убью его так, что он уже не встанет, у нас не будет доказательств того, что он с собой натворил. Только труп. Кто сможет доказать, что он оживал? Все будет выглядеть так, как будто мы украли тело, начинили его свинцом и придумали всю эту дикую историю для прикрытия преступлений, в которых нас обвиняют.

– Лабораторные исследования его клеток должны будут что-то показать, – возразила Рейчел. – Исследования генного материала…

– На это уйдут недели. За это время правительство найдет способ забрать тело, уничтожить его и подкорректировать результаты анализов таким образом, что они не покажут ничего необычного.

Она хотела что-то сказать, заколебалась, потом передумала. Похоже, она начинала понимать, что он прав.

– У нас одна надежда отвязаться от правительства, – продолжал Бен. – Найти доказательства существования проекта «Уайлдкард» и рассказать все прессе. Они хотят убить нас по одной-единственной причине – чтобы сохранить все в тайне, поэтому, как только все вылезет наружу, мы будем в безопасности. Поскольку папку с документами по проекту нам найти не удалось, единственное доказательство его существования – сам Эрик. Так что мы должны его заполучить. И живым. Пусть видят, что он дышит, ходит, несмотря на пробитую голову. Пусть видят те изменения, которые, как ты считаешь, в нем произошли. Она с трудом проглотила комок в горле.

– Хорошо. Ладно. Но я до смерти боюсь.

– Ты же можешь быть сильной.

– Я знаю. Знаю. Но…

Он наклонился и поцеловал ее.

Ее губы были ледяными.

Эрик застонал и открыл глаза.

По-видимому, он снова на короткий период погрузился в состояние глубокой комы. Когда он медленно пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу среди по меньшей мере сотни разбросанных листов бумаги. Страшная головная боль прошла, хотя осталось странное ощущение жжения от затылка до подбородка, по всему лицу, а также в большинстве суставов и мышц, особенно в плечах, ногах и руках. Ощущение не было неприятным, хотя и удовольствия не доставляло, просто какое-то нейтральное чувство, подобного которому он никогда не испытывал.

«Я похож на шоколадного человечка, сидящего на залитом солнцем столе, который тает, и тает, и тает, только изнутри».

Некоторое время он просто лежал, удивляясь, откуда взялась такая мысль. Он плохо ориентировался, голова кружилась. Мозг напоминал болото, в котором разобщенные мысли лопались, как вонючие пузыри на поверхности воды. Постепенно вода слегка очистилась, а грязь в болоте немного устоялась.

Рывком сев, Эрик оглядел разбросанные бумаги, но не мог вспомнить, откуда они взялись. Он поднял несколько листков и попытался прочитать. Расплывающиеся перед глазами буквы сначала отказывались складываться в слова. Затем ему долго не удавалось составить из них членораздельное предложение. Когда же наконец смог что-то прочесть, смысл прочитанного не доходил до него, так что он не понял, что это третий экземпляр досье по проекту «Уайлдкард».

Кроме данных по проекту, введенных в компьютер Генеплана, существовало одно досье в твердом переплете в Риверсайде, одно – в его сейфе в главной конторе в Ньюпорт-Бич и одно – здесь. Домик был его тайным убежищем, о котором, кроме него, никто не знал, так что он считал разумным держать один экземпляр в секретном сейфе в подвале. Это была его страховка на тот случай, если когда-нибудь Сейц и Ноулс, субсидировавшие проект, попытаются прибрать корпорацию к рукам с помощью хитрых финансовых махинаций. Хотя вряд ли такое могло случиться, потому что они нуждались в нем, в его гениальности сейчас и, скорее всего, будут нуждаться и после того, как проект будет доведен до совершенства. Но он не привык рисковать. (Разве что один раз, когда ввел себе этот дьявольский отвар, превратив свое тело в мягкую глину.) Он не мог допустить, чтобы его выкинули из Генеплана и лишили доступа к важной информации о производстве препарата, дающего бессмертие.

По-видимому, выбравшись из ванной комнаты, он спустился в подвал, открыл сейф и принес сюда досье, чтобы внимательно изучить. Что он хотел найти? Объяснение тому, что с ним происходит? Способ повернуть вспять происшедшие и все еще происходящие изменения?

Бессмысленно. Таких чудовищных последствий никто не ждал. Там, в бумагах, нет ничего о возможности подобных изменений или о пути к спасению. Наверное, он совсем плохо соображал, потому что только в бессознательном состоянии могла ему прийти в голову мысль искать магическое средство в этой стопке ксерокопий.

Минуту или две Эрик стоял на коленях среди разбросанных бумаг, прислушиваясь к странному, но безболезненному жжению во всем теле и стараясь понять его смысл и значение. В отдельных местах – вдоль позвоночника, в затылке, в горле и в гениталиях – это жжение сопровождалось странной щекоткой. Ему казалось, что в нем поселился миллиард муравьев и они теперь бегают по его венам и артериям и по всем тем отверстиям, которые имеются в его костях и плоти.

Он наконец встал, и вдруг без всякой причины его охватил бешеный гнев, не направленный ни на что конкретно. Он яростно пнул ногой бумаги, на мгновение подняв их в воздух,

Дикая ярость закипала под поверхностью его заболоченного мозга, и у Эрика хватило проницательности осознать, что она разительно отличается от тех приступов, которым он был ранее подвержен. Эта была… более первобытной, менее направленной, менее человеческой, больше напоминала необузданную ярость зверя. Создавалось ощущение, что глубоко внутри верх берут какие-то примитивные инстинкты, что-то выбирается из бездонной генетической ямы, что-то берущее начало десять миллионов лет назад, в том древнем-предревнем мире, где люди были обезьянами, или в еще более древнем, когда человек был амфибией, с трудом выбирающейся на вулканический берег и делающей первый вдох. Ярость была холодной, а не жаркой, ледяной, как сердце Арктики, холодной… как у земноводного. Да, именно такое создавалось ощущение, и, когда Эрик начал осознавать его природу, он с ужасом попытался выбросить эту мысль из головы и внушить себе надежду, что сможет контролировать процесс.

Зеркало.

Он был уверен, что, пока лежал на полу в гостиной без сознания, в нем произошли новые изменения, и необходимо пойти в ванную и посмотреть на себя в зеркало. Но внезапно его снова охватил ужас при мысли о том, во что он превращается, и он не смог заставить себя сделать даже шаг в нужном направлении.

Вместо этого он решил снова воспользоваться методом Брайля, с помощью которого в последний раз исследовал изменения на своем лице. Если он сначала почувствует изменения, прежде чем их увидит, это его подготовит, и он не придет в такой ужас. Неуверенным движением он поднял руки к лицу – и тут же заметил, что меняются руки. И не мог уже отвести от них глаз.

Они не так уж отличались от его прежних рук, но, вне сомнения, уже не были больше теми руками, к которым он привык. Пальцы казались длиннее примерно на целый дюйм и тоньше, с более толстыми подушечками на концах. И ногти другие: толще, жестче, желтее, более заостренные. То были когти в процессе формирования, черт бы все собрал, и если так будет продолжаться, они еще, возможно, заострятся, загнутся и превратятся в настоящие острые когти. Суставы тоже менялись, увеличивались, искривлялись, напоминая суставы, пораженные артритом.

Он ожидал, что руки окажутся негибкими, менее подвижными, но, к его изумлению, изменившиеся суставы прекрасно функционировали, были послушными – пожалуй, даже лучше, чем раньше. А его новые удлиненные пальцы были потрясающе гибки и ловки.

Он также ощущал, что изменения неудержимо продолжаются, хотя и не так быстро, чтобы он мог действительно видеть, как растут кости и меняется плоть. Но к завтрашнему дню его руки, несомненно, приобретут совсем иной вид.

Это явление разительно отличалось от явно случайного разрастания костей и тканей – этой похожей на опухоль шишки у него на лбу. Такие руки были не просто результатом избытка гормонов роста и белков. Здесь рост имел цель, направление. Более того, Эрик внезапно заметил, что на обеих руках, в пространстве между первыми суставами больших и указательных пальцев, образуется прозрачная паутина.

Как у амфибии. Как и холодная ярость, которая, дай он ей волю, закончилась бы безумством разрушения. Амфибия.

Эрик опустил руки, боясь взглянуть на них еще раз.

У него не хватило смелости ощупать контуры своего лица. Одна только мысль о зеркале приводила его в ужас.

Сердце бешено колотилось, и каждый удар нес новую волну страха и одиночества.

На какое-то мгновение он совсем растерялся, утратил ориентировку. Повернулся направо, потом налево, сделал шаг в одну сторону, потом в другую. Бумаги с проектом «Уайлдкард», подобно осенним листьям, шуршали под ногами. Не зная, что делать, куда идти, он остановился, ссутулив плечи и повесив голову, как бы придавленный грузом отчаяния…

…пока неожиданно к странному жжению в теле и покалыванию вдоль позвоночника не добавилось новое ощущение – голод. В животе заурчало, колени подогнулись, и его начало трясти от голода. Он заработал челюстями, с трудом сглатывая слюну; казалось, все тело требовало, чтобы его накормили. Все сильнее трясясь, он направился в кухню, ноги еле держали его. От нетерпения пот ручьями, реками катился по его телу. Он никогда не испытывал такого голода. Дикий голод, от которого больно. Рвущий на части голод. В глазах помутилось, все мысли были направлены только на одно: пищи! Жуткие изменения, происходящие в его организме, требовали большего количества горючего, чем обычно. Нужна энергия для уничтожения старых тканей, подготовки исходного материала для создания новых. Разумеется, его метаболизм взбесился, как вышедшая из-под контроля огромная печь; в ней бушует огонь, поглотивший бутерброды с колбасой, съеденные раньше, и теперь требующий еще, как можно больше; и к тому времени, как он подошел к буфету и принялся вытаскивать из него банки с супом и тушеным мясом, он задыхался и хватал воздух ртом, что-то невнятно бормотал, рычал, как дикий зверь; и хотя ему самому было противно вот так потерять контроль над собой, он был слишком голоден, чтобы всерьез беспокоиться об этом, испуган, но еще больше голоден, в отчаянии, но прежде всего голоден, голоден, голоден…

Следуя указаниям, которые Сара Киль дала Рейчел, Бед свернул с основного шоссе на узкую разбитую дорогу из щебенки, поднимающуюся на покатый холм. Дорога скрывалась в лесу, где вместо хвойных росли вечнозеленые деревья, в большинстве своем огромные и старые. Они проехали с полмили, миновав несколько ответвляющихся в стороны дорожек, ведущих к домам и летним коттеджам. Только некоторые из них были хорошо видны, остальные полностью или частично спрятаны за деревьями и кустарниками.

Чем дальше они ехали, тем меньше солнечных лучей пробивалось сквозь толщу деревьев. Мрачнел пейзаж, мрачнела и Рейчел. Она держала свой пистолет на коленях и внимательно вглядывалась вперед.

Щебенка кончилась, но еще с четверть мили они ехали по гравию. Проехали только две боковые дорожки и небольшой трейлер, припаркованный около одной из них, и наконец уперлись в калитку. Она была сделана из стальных труб небесно-голубого цвета и заперта на замок. По ее сторонам не было никакого забора, калитка просто служила средством ограничить доступ на грунтовую дорогу за ней; дорога выглядела еще хуже той, по которой они приехали.

В центре заграждения висело предупреждение, выполненное в черно-белых тонах:

ПРОЕЗД ЗАКРЫТ

ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

– Так Сара и говорила, – заметил Бен.

За калиткой находилась собственность Эрика Либена, его тайное убежище. Самого домика видно не было, до него надо ехать четверть мили вверх через густой лес.

– Еще не поздно вернуться, – сказала Рейчел.

– Нет, поздно, – ответил Бен.

Она закусила губу и грустно кивнула. И осторожно сняла пистолет с обоих предохранителей.

Электрическим ножом Эрик открыл большую банку супа «Прогрессо» и сообразил, что понадобится кастрюля, чтобы этот суп подогреть. Но его так трясло, что он не мог больше ждать, просто выпил холодный суп и отбросил банку в сторону, непроизвольно вытирая рукой попавшую на подбородок жидкость. Он не держал в домике никаких свежих продуктов, только замороженные и консервы, и теперь открыл огромную банку говяжьей тушенки и съел ее, не разогревая, причем так спешил, что несколько раз едва не подавился.

Он жевал мясо с почти безумным сладострастием и получал острое удовольствие, разрывая его зубами. Подобного удовольствия ему никогда не приходилось испытывать – первобытное, жестокое, и он одновременно и наслаждался, и испытывал страх.

Хотя тушенка была полностью готовой и ее оставалось только подогреть и хотя она была сдобрена специями и консервантами, Эрик нюхом чувствовал остатки крови в говядине. Содержание крови было незначительным, да и та прошла обработку, но он ощутил этот запах не как легкий аромат, а как сильный, все перебивающий дух, как возбуждающий и великолепный фимиам, который заставил его вздрогнуть от наслаждения. Он глубоко вздохнул, одурманенный вкусом крови, она была для него лучше амброзии.

Управившись с холодной тушенкой за две минуты, он открыл банку с чили и прикончил ее еще быстрее, затем пришла очередь супа, на этот раз куриного с вермишелью, и постепенно голод начал терять свою остроту. Он отвинтил крышку банки с арахисовым маслом и пальцами отправил немного масла в рот. Оно понравилось ему меньше мяса, но Эрик знал, что оно полезно, богато витаминами, которые нужны для его ускоренного метаболизма. Он взял еще, потом еще, съел большую часть содержимого, отбросил банку в сторону и какое-то время стоял, переводя дыхание, устав от процесса еды.

Странное безболезненное пламя продолжало гореть в нем, но чувство голода почти исчезло.

Краем глаза он увидел ухмыляющегося дядю Барри Хэмпстеда, сидящего на стуле у небольшого кухонного стола. На этот раз Эрик не стал игнорировать фантом, а повернулся к нему, подошел на пару шагов ближе и сказал:

– Чего тебе здесь надо, сукин сын? – Голос у него был грубый, совсем не такой, как раньше. – Что ты лыбишься, извращенец поганый? Убирайся отсюда ко всем чертям.

Дядя Барри и на самом деле начал постепенно испаряться, в чем не было ничего удивительного: он был только иллюзией, плодом его расстроенного воображения.

Призрачные огни, питающиеся тенью, танцевали в темноте за дверью подвала, которую Эрик, по-видимому, оставил открытой, когда поднимался наверх с досье по проекту «Уайлдкард». Он внимательно наблюдал за языками пламени. Как и раньше, ему казалось, что кто-то таинственный манит его, и он снова испугался. Однако, ободренный своей удачей с дядей Барри, которого удалось прогнать, он направился к мерцающим красно-серебряным огням, чтобы или загасить их, или посмотреть, что лежит за ними.

Потом внезапно вспомнил про кресло в гостиной, окно и необходимость быть на страже. От этой важной задачи его отвлекла целая цепь событий: необычно сильная головная боль, изменения, которые он нащупал на своем лице, кошмарное видение в зеркале, внезапный всепоглощающий голод, фантом дяди Барри, а теперь – эти языки пламени за дверью в подвал. Он не мог сосредоточиться на чем-то одном достаточное количество времени и вскрикнул, досадуя на это последнее подтверждение мозгового расстройства.

Пнув по дороге банку из-под тушенки и пару банок из-под супа, Эрик направился из кухни в гостиную, к брошенному им наблюдательному посту.

Ззззз… Ззззз… Ззззз… Песня цикад на одной ноте, монотонная для человеческого слуха, но наверняка богатая по содержанию для других насекомых, резко и гулко раздавалась в лесу. Стоя рядом с «Фордом» и осторожно оглядываясь, Бен распихивал по карманам джинсов запасные патроны для ружья и восемь дополнительных обойм для «магнума».

Рейчел выбросила все из сумки и положила туда три коробки с пулями для их пистолетов. Разумеется, они перестраховывались, но Бен не предложил ей оставить часть в машине.

Ружье он нес под мышкой. При малейшей угрозе он мог вскинуть его за долю секунды.

Рейчел несла в одной руке «магнум», в другой – пистолет тридцать второго калибра. Ей хотелось, чтобы у Бена были и «ремингтон», и револьвер, но он не смог бы управиться с тем и другим одинаково эффективно и предпочел ружье.

Они залезли в кусты, чтобы обойти запертую калитку, и вернулись на дорогу с другой ее стороны.

Дорога шла наверх под навесом из еловых ветвей. По бокам – дренажные канавы, выложенные камнем и заполненные сухой травой, принесенной сюда в сезон дождей и высохшей за весну и лето. Через две сотни ярдов дорога резко поворачивала направо и скрывалась из виду. Сара Киль говорила, что дальше, за поворотом, дорога идет прямиком к домику, который находился ярдах в двухстах.

– Ты думаешь, безопасно идти прямо по дороге? – спросила Рейчел шепотом, хотя они еще были настолько далеко от дома, что вполне можно было разговаривать в полный голос.

Бен заметил, что тоже шепчет:

– До поворота – нормально. Если мы его не видим, значит, он не видит нас.

Но она все равно тревожилась.

– Если, конечно, он там, – добавил Бен.

– Он там, – уверенно заявила Рейчел.

– Возможно.

– Он там, – настаивала она, указывая на еле заметные следы колес на тонком слое пыли, покрывающем утрамбованную дорогу. Бен кивнул. Он тоже заметил следы.

– Ждет, – сказала Рейчел.

– Не обязательно.

– Ждет.

– Может, он отдыхает.

– Нет.

– Беспомощный.

– Нет. Он ждет нас.

Скорее всего она и здесь была права. У него было то же ощущение надвигающейся беды.

Странно, хотя они и стояли в тени, еле заметный шрам у нее на лице, где Эрик когда-то поранил ее разбитым бокалом, был хорошо виден, значительно лучше, чем при обычном освещении. Более того, Бену показалось, что он мягко светится, как будто реагируя на близость того, кто был виновен в его появлении. Приблизительно так же суставы, пораженные артритом, реагируют на приближающийся шторм. Разумеется, игра воображения. Шрам выделялся не больше, чем час назад. То, что подобное могло ему показаться, свидетельствовало, как он боится потерять Рейчел.

Еще по дороге с озера он сделал все, чтобы убедить ее остаться в машине и позволить ему самому разобраться с Эриком. Она отказалась, возможно, тоже боялась потерять его не меньше, чем он ее.

Они пошли вперед по дороге.

Бен тревожно смотрел то вправо, то влево, неуютно чувствуя себя в окружении густого леса, где темно даже в полдень и где можно было спрятаться под любым кустом и затаиться в непосредственной близости от них.

В воздухе стоял душный аромат смолы и острый приятный – сухих хвойных иголок, смешанный с прелым запахом гниющей древесины.

Ззззз… Ззззз… Ззззз…

Эрик вернулся к креслу с биноклем, который, как он вспомнил, лежал в спальне в комоде, и уселся у окна. Через несколько минут, прежде чем его плохо работающий мозг отвлек его на что-то другое, он заметил движение на дороге в двухстах ярдах от дома, у поворота. Настроил бинокль, чтобы видеть яснее и, несмотря на густую тень в том месте, сумел прекрасно разглядеть двух человек: Рейчел и того поганца, с которым она спит, этого Шэдвея.

Он не знал, кого ждет, кроме Сейца, Ноулса и других парней из Генеплана, но совершенно не ждал Рейчел и Шэдвея. И страшно удивился, потому что не мог сообразить, откуда она узнала об этом месте, но в то же время понимал, что ответ был бы ему ясен, функционируй его мозг нормально.

Они стояли, пригнувшись за насыпью у дороги, и их почти не было видно. Но им пришлось немного высунуться – разглядеть домик, а этого оказалось достаточно, чтобы Эрик увидел их в бинокль и узнал.

От вида Рейчел он мгновенно пришел в ярость, потому что она отвергла его, единственная женщина в его взрослой жизни, которая отвергла его, – сука, не-благодарная вонючая сука! И деньги его она тоже отвергла. Хуже того, в зловонном болоте его пораженного разума возникла мысль, что это она виновата в его смерти, она убила его, доведя до такого состояния, что он ринулся под грузовик на Мейн-стрит. Вполне вероятно, что она заранее запланировала его смерть, чтобы ей досталось все то богатство, от которого она для вида отказалась. Ну конечно, почему бы и нет? А теперь явилась сюда со своим любовником, с мужиком, с которым она трахалась за его спиной, чтобы закончить работу, начатую грузовиком.

Они снова отошли за поворот, но через несколько секунд он заметил шевеление в кустах слева от дороги и мельком разглядел, как они пробираются между деревьями. Они рассчитывают подобраться осторожно, незаметно.

Эрик уронил бинокль, оттолкнул кресло и встал, слегка пошатываясь. Его душила такая злоба, что, казалось, она его раздавит. Как будто грудь стянули стальные обручи, не давая ему дышать. Затем обручи лопнули, и он с жадностью набрал полную грудь воздуха.

– Рейчел. О, Рейчел, – произнес он голосом, прозвучавшим как эхо в аду. Ему понравился звук, и он повторил: – Рейчел, Рейчел…

Он поднял топор, лежавший на полу у ножки кресла.

Сообразил, что ему не справиться одновременно с топором и двумя ножами, так что взял нож побольше, а другой оставил.

Он пройдет через черный ход. Обойдет дом. Проскользнет через лес и найдет их. У него хитрости хватит. У него было ощущение, что он родился, чтобы выслеживать и убивать.

Торопясь через кухню к выходу, Эрик увидел себя мысленным взором: он засаживает нож глубоко в ее плоский, молодой живот, затем делает резкое движение вверх, вспарывая его. Он издал пронзительный возглас нетерпения и едва не упал, споткнувшись о пустые банки из-под супа и тушенки, так он спешил к двери. Он разрежет ее, разрежет, разрежет. А когда она свалится на землю с ножом в животе, он возьмет топор и сначала тупым его концом раздробит ей все кости в щепки, поломает ей ноги и руки, потом повернет замечательное орудие в своих руках – новых, великолепных руках – и использует его лезвие.

К тому времени, когда он подошел к двери, распахнул ее и вышел из дома, он был охвачен тем самым бешенством рептилии, которого так боялся некоторое время назад, – холодным, расчетливым бешенством, возвращенным ему генетической памятью его доисторических предков. Сдавшись наконец на милость этой первобытной ярости, Эрик поразился, обнаружив, как хорошо себя при этом чувствует.

Глава 22

В ожидании Утеса

Джерри Пик, проведший на ногах всю ночь, уж давно должен был бы заснуть стоя. Но зрелище униженного Энсона Шарпа вселяло в него больше бодрости, чем смогли бы сделать восемь часов крепкого сна. Он чувствовал себя великолепно.

Они стояли у дверей палаты Сары Киль в ожидании, когда выйдет Фельзен Киль и сообщит им то, что они хотели знать. Пик с трудом удерживался от смеха, слушая злобствования своего шефа по поводу фермера из Канзаса,

– Не будь он таким безмозглым засранцем, я бы его так прижал, что у него бы на следующее Рождество еще зубы стучали, – заявил Шарп. – Но какой смысл, верно? Зачем связываться с этим тупоголовым канзасским пахарем с одной извилиной? Все равно что с кирпичной стеной разговаривать, Пик. Какой смысл злиться на кирпичную стену?

– Правильно, – согласился Пик, расхаживая взад-вперед мимо двери и разглядывая проходящих по коридору медсестер, Шарп продолжал рассуждать:

– Знаешь, эти фермерские семьи там, на равнине, они вырождаются, потому что женятся между собой, двоюродный брат на двоюродной сестре и так далее, и глупеют от поколения к поколению. И не просто глупеют, Пик. Это кровосмешение делает их упрямыми как ослы.

– Мистер Киль не показался мне упрямым, – заметил Пик.

– Просто придурочный засранец, так что какой смысл тратить на него время? Урок все едино не пойдет ему впрок.

Ответить Пик не рискнул. Ему потребовалось почти сверхчеловеческое усилие, чтобы удержаться от усмешки.

В шестой или восьмой раз за полчаса Шарп повторил:

– Кроме того, будет быстрее позволить ему получить нужную информацию от девчонки. Она и сама тупая телка, наркоманка и шлюшка, которая, верно, столько раз переболела сифилисом и триппером, что у нее мозги как каша. Я подумал, нам часы потребуются, чтобы из нее что-то выудить. А когда этот засранец вошел в палату и я услышал, как девчонка таким тоненьким счастливым голоском сказала «папа», я понял: он получит от нее то, что нам нужно, куда быстрее нас. Пусть сделает за нас нашу работу, так я решил.

Джерри Пик подивился нахальству своего босса, который пытался заставить Пика увидеть все происшедшее в палате другими глазами. Впрочем, весьма возможно, Шарп и сам начинал верить, что не просто дал деру, а по-умному обвел Утеса вокруг пальца, добившись своего. Он был из тех, кто верит собственному вранью.

Внезапно Шарп положил руку на плечо Пика, но не по-дружески, а добиваясь его полного внимания.

– Послушай, Пик, ты ничего не подумай про то, как я обошелся с этой маленькой шлюхой. Ну, как я матерился, угрожал, сделал ей больно, сжав руку… как я ее трогал… это все чушь собачья. Техничка, понимаешь? Хороший способ побыстрее получить ответы. Если бы речь не шла о национальной безопасности, я бы никогда не стал так себя вести. Но иногда, в особых ситуациях вроде этой, мы должны делать для своей страны то, что в обычной ситуации не одобрили бы. Мы ведь понимаем друг друга, так?

– Да, сэр. Разумеется. – Сам пораженный своим умением притворяться наивным и восхищенным, Пик добавил: – Странно, что вы можете сомневаться. Я бы никогда не додумался до такого подхода. Но когда вы начали ее обрабатывать… я понял, чего вы хотите, и я просто в восторге от ваших способностей как следователя. Для меня это большая удача, сэр, я имею в виду работать вместе с вами, очень ценный опыт, гораздо более ценный, чем я мог надеяться.

На мгновение жесткие зеленые глаза Шарпа задержались на Пике с явным подозрением. Затем заместитель директора решил принять его слова за чистую монету, слегка расслабился и сказал:

– Вот и славно. Я рад, что ты так думаешь, Пик. Все эти дела иногда бывают малоприятными. Иногда чувствуешь себя так, будто в грязи вывалялся, но мы ведь делаем это во имя страны, об этом не следует забывать.

– Да, сэр. Я не забуду.

Шарп кивнул и продолжил свое хождение.

Но Пик точно знал, что Шарп получал удовольствие, унижая и мучая Сару Киль, и испытывал огромное наслаждение, лапая ее. Он знал теперь, что Шарп – садист и педофил, потому что своими глазами видел, как эти темные черты его босса проявились в больничной палате. Сколько бы ни врал Шарп, Пик никогда не забудет того, что там видел. Знание всех этих вещей о боссе давало Пику огромное преимущество, хотя пока он абсолютно не представлял себе, как сможет им воспользоваться.

Он также понял, что Шарп в душе трус. Несмотря на свои агрессивные манеры и впечатляющие внешние данные, заместитель директора не устоит даже против такого значительно менее крупного по размерам человека, как Утес, если этот человек готов бороться за свои убеждения. Шарп не имеет ничего против насилия и готов прибегнуть к нему, если считает, что сам находится под защитой своего служебного положения, или если его противник достаточно слаб и беспомощен; но он мгновенно сдаст назад, если есть хотя бы малейший шанс, что он сам может при этом пострадать. Понимание этого было еще одним преимуществом, которое Пик тоже не знал, как использовать.

Тем не менее он был уверен, что рано или поздно эти открытия ему пригодятся. Человек-легенда должен уметь разумно, справедливо и эффективно использовать подобные озарения.

Шарп, не догадывающийся, что снабдил Пика двумя хорошими орудиями, продолжал ходить мимо двери с нетерпением Цезаря.

Утес потребовал, чтобы его оставили с дочерью наедине на полчаса. Когда эти полчаса прошли, Шарп принялся еще чаще взглядывать на часы.

Когда истекли тридцать пять минут, он решительными шагами подошел к двери, положил на нее руку, но заколебался и отошел.

– Черт, дадим ему еще несколько минут. Нелегко добиться чего-нибудь путного от этой набитой наркотиками маленькой шлюхи.

Пик что-то пробормотал, соглашаясь.

Взгляды, которые Шарп бросал на закрытую дверь, становились все более угрожающими. Наконец на сороковой минуте их ожидания он заявил, стараясь спрятать свой страх перед необходимостью столкновения с фермером:

– Мне надо позвонить по важному делу. Я буду в автомате в холле.

– Да, сэр.

Шарп пошел было прочь, но потом обернулся:

– Когда этот засранец появится, пусть ждет меня сколько потребуется, и плевать я хотел, понравится ему это или нет.

– Да, сэр.

– Ему не повредит слегка поостынуть, – бросил Шарп, удаляясь с высоко поднятой головой, поигрывая широкими плечами, с видом человека, уверенного, что с его достоинством полный порядок.

Джерри Пик прислонился к стене коридора и, в свою очередь, принялся разглядывать проходящих мимо сестер, улыбаясь хорошеньким и иногда перебрасываясь с ними словечком, если они не очень спешили.

Шарпа не было двадцать минут, что означало: Утес находится в палате Сары ровно час, но, когда Шарп вернулся, сделав свои, скорее всего вымышленные, звонки, Утес все еще не появлялся. Даже труса иногда можно вывести из себя, и Шарп просто зашелся от ярости.

– Черт бы драл этого говнюка деревенского! Как он смеет являться сюда, вонять здесь свиным дерьмом и похерить мое расследование!

Он отвернулся от Пика и направился к палате Сары. Но не успел он сделать и двух шагов, как дверь открылась и вышел Утес.

Пику было интересно посмотреть, будет ли Утес при втором своем появлении выглядеть столь же внушительным, каким он казался, когда впервые неожиданно вошел в палату Сары и положил конец издевательству Энсона Шарпа над ней. К великому удовольствию Пика, Утес выглядел даже еще более внушительным, чем в первый раз. Волевое, изрезанное морщинами и выдубленное ветром лицо. Огромные руки с увеличенными суставами, руки рабочего человека. От него исходило ощущение непоколебимой уверенности и покоя. Пик с трепетом наблюдал, как он шел через холл, словно ожившая гранитная глыба.

– Господа, мне очень жаль, что я вас задержал. Но, сами понимаете, мы с дочерью так давно не виделись.

– Вы тоже должны понять, что дело срочное и касается национальной безопасности. – Шарп говорил теперь значительно тише, чем раньше.

Не обратив на него внимания, Утес продолжал:

– Дочка сказала, вас интересует, не знает ли она, где может скрываться этот парень Либен.

– Правильно, – сердито подтвердил Шарп.

– Она еще что-то говорила насчет того, что он вроде ходячий мертвец, я не очень-то понял, скорее, всего сказывается действие лекарств. Как вы думаете?

– Конечно, лекарств, – снова подтвердил Шарп.

– Ну, так она знает одно место, где он мог бы спрятаться, – сказал Утес. – У парня есть домик у озера Эрроухед, так она говорит. Вроде тайного убежища. Я тут записал, как проехать. – Он достал из кармана рубашки сложенный листок бумаги и передал его Пику. Пику, не Энсону Шарпу.

Пик взглянул на четкий, аккуратный почерк Утеса и протянул бумагу Шарпу.

– Знаете, – проговорил Утес, – моя Сара еще три года назад была славной девочкой, хорошей дочерью во всех отношениях. Затем она попала под влияние одного больного человека, он приучил ее к наркотикам, внушил ей всякие дикие мысли. Ей было тогда всего тринадцать, впечатлительная, ранимая девочка, легкая добыча.

– Мистер Киль, у нас нет времени…

Утес сделал вид, что не слышит Шарпа, хотя и смотрел в его сторону.

– Мы с женой делали все, что в наших силах, чтобы найти этого человека, думали, это какой-нибудь старшеклассник в школе, но так ничего и не обнаружили. Потом однажды, через год после того, как наш дом стал сущим адом, Сара исчезла, убежала в Калифорнию в поисках «красивой жизни». Она так и написала в записке, что хочет жить красиво, а мы, мол, простая деревенщина, ничего не знаем про мир, напичканы странными идеями. Вроде честности, трезвости, самоуважения, так я полагаю. Сегодня многие считают такие идеи странными.

– Мистер Киль…

– Так или иначе, вскоре после ее побега я выяснил, кто сбил ее с пути истинного. Учитель. Можете этому поверить? Учитель, который должен показывать пример, достойный подражания. Молодой учитель истории. Я потребовал, чтобы дирекция школы разобралась с ним. Большинство учителей сплотились вокруг него, возражали против расследования, потому что сегодня многие из них считают, что мы существуем только для того, чтобы держать язык за зубами и платить им жалованье вне зависимости от того, какими помоями они потчуют наших детей. Две трети учителей…

– Мистер Киль, – настойчиво перебил Шарп, – нас это вовсе не интересует, и мы…

– Ну, когда я закончу, это вас заинтересует, – сказал Утес. – Можете мне поверить.

Пик понимал, что Утес не был болтуном, что он преследовал какую-то цель, и ему не терпелось узнать, чем все закончится.

– Как я уже сказал, – продолжал Утес, – две трети учителей и половина города были против меня, называли меня возмутителем спокойствия. Но потом они обнаружили значительно худшие вещи насчет этого учителя истории, не только продажу и распространение наркотиков среди учеников, и к тому времени, как все закончилось, они были рады от него избавиться. Потом, когда его уволили, он заявился на ферму, хотел поговорить со мной как мужчина с мужчиной. Он довольно крупный парень, но и тогда он что-то принимал, может, курил марихуану или что-то посильнее, так что мне не составило труда с ним справиться. Должен признаться, к сожалению, что я сломал ему обе руки, хотя и не хотел обойтись с ним так круто.

«Господи», – подумал Пик. – Но и на этом дело не кончилось, потому что выяснилось, что его дядя – президент самого большого банка в стране, того самого, что давал мне ссуды. Что и говорить, человек, который смешивает личную неприязнь с делом, полный идиот. Так вот, он решил меня проучить, по-новому интерпретировать одну из, статей договора по поводу моего самого крупного займа, доказать, что срок истек, и лишить меня моей земли. Мы с женой год с ним боролись, подали в суд и все такое, и вот только неделю назад банку пришлось сдаться и выплатить мне компенсацию, которая наполовину покрывала все мои займы.

Утес закончил, и Пик понял, что он имел в виду, но Шарп нетерпеливо сказал:

– Ну и что? Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение.

– Я думаю, вы понимаете, – спокойно заметил Утес, и от его пристального взгляда заместитель директора поежился.

Утес замолчал. Шарп прочел то, что было написано на листочке, откашлялся и поднял взгляд:

– Это все, что нам надо. Полагаю, ни вы, ни ваша дочь нам больше не понадобитесь.

– Мне безусловно отрадно это слышать, – отозвался Утес. – Мы завтра уезжаем в Канзас, и мне не хотелось бы думать, что вы можете туда за нами последовать.

Затем Утес улыбнулся. Пику, не Шарпу. Заместитель директора резко повернулся и направился к выходу. Пик улыбнулся Утесу и последовал за своим боссом.

Глава 23

Во тьме леса

Ззззз… Ззззз… Ззззз… Сначала звон цикад нравился Рейчел, напоминая ей о прогулках в парках и пикниках в школьные годы и о туристских путешествиях, когда она была студенткой. Однако скоро эти пронзительные звуки начали ее раздражать. Ни лесные заросли, ни густые еловые ветви не приглушали надоедливой трескотни. Казалось, каждая молекула воздуха сотрясается от этих звуков, и постепенно у Рейчел возникло ощущение, что сотрясаются и ее зубы и кости.

Правда, возможно, это ощущение частично было реакцией на заявление Бена, что он услышал что-то в ближайших зарослях, что-то отличное от обычного лесного шума. Она про себя прокляла насекомых и от души пожелала, чтобы они хоть на время заткнулись и дали ей расслышать необычные звуки – хруст сломанной ветки, шуршание травы – не от ветра, а от чего-то совсем другого.

«Магнум» лежал у нее в сумке, в руке она держала только пистолет тридцать второго калибра. Выяснилось, что одна рука нужна ей, чтобы раздвигать кусты и хвататься за ветки, пробираясь по крутым склонам или по неровным участкам. Рейчел подумала, не вынуть ли «магнум» из сумки, но решила, что звук открывающейся «молнии» может их выдать, если кто-то следит за ними.

Кто-то. Уклончивость трусихи. Кто же может здесь следить за ними, кроме Эрика?

Они с Беном продвигались прямо на юг по склону горы, домик, расположенный двумястами ярдами выше, время от времени возникал перед их глазами. Они старались передвигаться от дерева к дереву, от камня к камню так, чтобы их нельзя было заметить из огромных окон, напоминавших Рейчел большие квадратные глазницы. Ярдов через тридцать повернули на восток и стали взбираться вверх. Подъем оказался довольно крутым, так что здесь двигаться пришлось значительно медленнее. Бен хотел обогнуть домик и выйти сзади. Они поднялись лишь ярдов на сто, им оставалось подняться еще на столько же и потом пройти ярдов тридцать до дома, – когда Бен что-то услышал, замер, спрятался за стволом огромной ели футов пяти в диаметре, наклонил голову и поднял ружье.

Ззззз… Ззззз… Ззззз…

В дополнение к хору цикад, которые вовсе не обращали внимания на их присутствие и, следовательно, не прореагируют на присутствие кого-то постороннего, много шума создавал ветер. Легкий ветерок, который поднялся, когда они вышли из магазина спортивных товаров минут сорок пять назад, явно усилился. В глубине леса он ощущался как легкое дыхание. Но верхушки деревьев беспрерывно раскачивались, издавая гулкий, печальный стон, который был прекрасно слышен внизу.

Рейчел держалась поближе к Бену и тоже прижалась к стволу ели. Жесткая кора царапала даже через блузку.

Ей показалось, что они стояли так, застыв в неподвижности, по меньшей мере четверть часа, хотя она понимала, что вряд ли прошло более минуты. Потом Бен снова начал осторожно подниматься, сделав небольшой крюк, чтобы войти в старое русло реки, где практически не было кустов. Она шла за ним, стараясь не отставать. Сухая трава, хрустящая, как бумага, легко гладила ее по ногам. Им приходилось следить, чтобы не споткнуться о валяющиеся повсюду камни, принесенные весенним половодьем, но здесь они шли быстрее, чем просто через лес.

У этого нового, более легкого, пути был один недостаток. По бокам старого русла стеной росли кусты, частично высохшие и бурые, частично ярко-зеленые. И лишь изредка встречались прогалы, сквозь которые Бен и Рейчел могли видеть лежащий за ними лес. Она почти ждала, что из кустов вот-вот выпрыгнет Эрик и набросится на них. Единственную надежду ей внушала куманика, преобладающая в этих зарослях, с ее огромными колючками, которые могли заставить врага выбрать другое место для нападения.

Хотя, с другой стороны, разве остановят Эрика, уже вернувшегося из мертвых, такие мелочи, как колючки? Они прошли всего десять или пятнадцать ярдов, когда Бен снова застыл на месте, пригнувшись, чтобы быть менее заметным, и поднял ружье.

На этот раз и Рейчел услышала этот звук: стук потревоженных камней.

Ззззз… Ззззз… Ззззз…

Легкий скрип, как от ботинка по камню.

Она посмотрела вправо, потом влево, вниз, вверх, но не обнаружила ничего, что могло бы ассоциироваться с этим звуком.

Шорох – не просто ветра, а чего-то живого, целеустремленно двигающегося сквозь заросли.

И ничего больше.

Десять секунд прошло – ничего.

Двадцать.

Бен, оглядывающий кусты вокруг себя, уже ничем не напоминал простого торговца недвижимостью с приятной, но обыкновенной внешностью. Сейчас от его лица нельзя было отвести взгляд: сосредоточенность заострила черты; инстинктивное ощущение опасности и решимость выжить чувствовались в его раздувающихся ноздрях и застывшей на губах зловещей ухмылке. Он был натянут как струна, прислушивался к каждому лесному шороху, и Рейчел видела, что в любое мгновение его палец может нажать на курок. Именно для такой работы его и тренировали: охотиться и уходить от преследования. Постоянные утверждения, что он человек, в основном ориентированный на прошлое, были притворством или, скорее, самообманом, потому что Бен явно обладал редкой способностью полностью сконцентрироваться на настоящем, что он в данный момент и делал.

Цикады.

Ветер в верхушках деревьев.

Редкий посвист далекой птицы.

И ничего больше.

Тридцать секунд.

Здесь, в лесу, они вроде бы были охотниками, но неожиданно оказались дичью, и эта смена ролей расстроила и напугала Рейчел. Необходимость сохранять неподвижность действовала на нервы, ей хотелось выругаться вслух, крикнуть, бросить вызов Эрику. Ей хотелось завопить во весь голос.

Сорок секунд.

Бен и Рейчел снова начали осторожно подниматься вверх.

Они обошли охотничий домик и оказались на опушке леса позади него. И все время к ним кто-то подкрадывался, во всяком случае, им так казалось. После того как они сошли с пересохшего русла и углубились в лес в северном направлении, они еще раз шесть останавливались, испуганные подозрительными звуками. Иногда хруст ветки или непонятный скрежет раздавались где-то так близко, что казалось, их враг рядом и его можно разглядеть, но они не видели ничего.

Наконец они оказались в сорока футах от дома, в густой лиловой тени последних деревьев; где и спрятались за гранитными осколками, торчащими из земли и чем-то похожими на стершиеся и слегка подпорченные зубы.

– В лесу, наверное, много зверья, – прошептал Бен. – Их-то мы и слышали.

– Какого зверья? – тоже шепотом спросила она. Бен ответил так тихо, что Рейчел еле расслышала:

– Белки, лисы… так высоко… может, и пара волков. Вряд ли это был Эрик. Не может такого быть. У него нет соответствующей подготовки, он не сможет двигаться так тихо и так хорошо прятаться. Будь это Эрик, мы бы давно его заметили. Кроме того, Эрик давно бы на нас набросился, раз, как ты говоришь, он не в своем уме.

– Зверье, – повторила она с сомнением.

– Зверье.

Прислонившись спиной к гранитному зубу, Рейчел посмотрела на лес, из которого они пришли, изучая каждое пятно тени и необычный силуэт.

Зверье. Не одинокий, целеустремленный преследователь. А просто разные животные, у которых они оказались на дороге. Зверье.

Тогда почему ей все еще кажется, что кто-то из леса следит за ней, хочет на нее напасть?

– Зверье, – повторил Бен. Удовлетворенный этим объяснением, он отвернулся от леса, немного выпрямился и взглянул поверх поросшего мхом гранита, изучая тылы горного убежища Эрика:

Рейчел вовсе не была убеждена, что опасность может исходить только от дома, поэтому она тоже выпрямилась, прислонилась бедром и плечом к камню и заняла такую позицию, откуда могла одновременно наблюдать и за домом перед ними, и за лесом сзади.

За домом, расположенным на широкой полосе земли между холмами, виднелась расчищенная поляна шириной в сорок футов, служащая задним двором. Она была засажена газонной травой, росшей отдельными островками из-за каменистой почвы. Кроме того, Эрик, по-видимому, не позаботился о поливе, так что даже эти островки могли оставаться зелеными очень недолгое время, от таяния снегов до наступления засушливого периода. Трава погибла уже несколько недель назад и сейчас превратилась в сухую коричневую колючую щетину. Однако клумбы, огибавшие широкую деревянную террасу и протянувшиеся вдоль всего дома, очевидно, поливались и сейчас были покрыты массой желтых, оранжевых, ярко-красных, розовых, белых и голубых цветов, качающихся на порывистом ветру: цинии, герань, незабудки, хризантемы…

Дом был построен из бруса и оштукатурен. Но никто не назвал бы его дешевым и незатейливым. Работа явно была первоклассной. Эрик, видать, здорово на него потратился. Фундамент из незаметно скрепленных известью камней, огромные окна до пола, два из которых сейчас были приоткрыты, крыша, покрытая черным шифером, защищающим дом от древесного жучка и игривых белочек, которые так любят крыши, покрытые дранкой. На крыше даже установлена спутниковая телевизионная антенна.

Задняя дверь была открыта чуть шире, чем окна, и вкупе с яркими цветами на клумбах это должно было бы придавать дому приветливый вид. Однако Рейчел эта открытая дверь напомнила вход в ловушку, намеренно распахнутую, чтобы жертва почувствовала запах приманки.

Так или иначе, но войти придется. Они затем сюда и приехали: найти Эрика. Но она вовсе не обязана быть от этого в восторге.

Изучив дом, Бен прошептал:

– Подкрасться незаметно не получится, негде укрыться. Лучше пройти быстро, бегом, и нырнуть под перила террасы.

– Хорошо.

– Разумнее было бы тебе подождать здесь, а мне пойти первым, посмотреть, есть ли у него пистолет и не начнет ли он стрелять. Если не услышишь выстрелов, можешь тоже входить.

– Остаться здесь одной?

– Я же буду недалеко.

– Даже десять футов – слишком далеко.

– И мы расстанемся не больше чем на минуту.

– И это ровно в шестьдесят раз дольше, чем я могу выдержать одна, – проговорила Рейчел, оглядываясь на лес, где каждое темное пятно и непонятное очертание, казалось, значительно приблизились, пока она смотрела в другую сторону. – Не пойдет. Мы идем вместе.

– Знал, что ты так скажешь.

Порыв теплого ветра прокатился по двору, подняв столбы пыли и раскачав цветы, долетел до опушки леса и теплой волной ударил в лицо Рейчел.

Бен подобрался к краю гранитного камня, держа ружье в обеих руках, и выглянул, чтобы убедиться в последний раз, что из окон за ними никто не наблюдает.

Цикады перестали стрекотать.

Что означает их внезапное молчание?

Она не успела обратить внимание Бена на это непонятное явление, потому что он бросился вперед, покинув лесное убежище, и рванул через лужайку, покрытую высохшей коричневой травой.

Подгоняемая явственным ощущением, что кто-то страшный вырывается из темного леса позади нее, тянется к ее волосам, хочет схватить ее и утащить в темноту, Рейчел кинулась за Беном мимо камней, мимо деревьев на освещенную солнцем лужайку. И добежала до ступенек практически вместе с ним.

Переводя дыхание, она остановилась и оглянулась на лес. Никто не преследовал ее. Просто поверить невозможно.

Бен легко взлетел по ступенькам, прижался к стене рядом с открытой дверью и прислушался, стараясь уловить движение внутри дома. По-видимому, ничего не услышав, он пошире открыл дверь и вошел, все еще пригнувшись и сжимая ружье обеими руками.

Рейчел последовала за ним в кухню, которая оказалась более просторной и лучше оборудованной, чем она ожидала. На столе стояла тарелка с недоеденным завтраком – бутерброды с колбасой и печенье. На полу валялись банки из-под супа и арахисового масла.

Дверь в подвал была открыта, виднелись ступеньки, ведущие вниз, во мрак, Бен осторожно и тихо закрыл ее.

Не дожидаясь указаний, Рейчел взяла одной рукой стул, поддела под ручку двери и укрепила его, забаррикадировав таким образом дверь в подвал. Они не пойдут туда, пока не осмотрят все жилые помещения дома, потому что, если Эрик где-то здесь, он может проскользнуть в кухню, как только они спустятся по ступенькам, и запереть их в темном подземелье. С другой стороны, если он прячется в подвале сам, он может прокрасться наверх, пока они его ищут, и напасть на них сзади. Теперь, по крайней мере, ничего подобного не случится.

Она увидела, что Бену пришлась по душе ее предусмотрительность. Они составили хорошую команду.

Другим стулом она закрыла вторую дверь, ведущую скорее всего в гараж. Если Эрик там, выбраться он сможет, только подняв большую входную дверь, а они обязательно услышат шум и будут знать, где он находится.

Они немного постояли в кухне, прислушиваясь, но сумели уловить только гул ветра в затянутом сеткой открытом окне и его вздохи в глубоких стрехах под шиферной крышей.

Снова пригнувшись, Бен стремительно проскочил через коридор, отделяющий кухню от гостиной, и, стоя на пороге, огляделся по сторонам. Знаком дал понять Рейчел, что путь свободен, и она присоединилась к нему.

Ведущая из ультрамодной гостиной входная дверь тоже была открыта, хотя и не так широко, как дверь черного хода. На полу валялись сотни две разрозненных листков бумаги, два блокнота в черных виниловых переплетах и несколько жестких папок для бумаг. Некоторые были смяты и порваны. У большого окна, рядом с креслом, тоже на полу лежал средней величины нож с острым лезвием и заостренным концом. Несколько солнечных лучей, пробившихся сквозь лесные заросли у дома, светили прямо в окно. Один задержался на стальном лезвии, отражаясь от его блестящей поверхности и играя бликами на острие.

Бен с беспокойством воззрился на нож, потом повернулся к двери, ведущей из гостиной внутрь дома, – одной из трех, не считая двери на кухню.

Рейчел было собралась уже поднять листки бумаги, чтобы посмотреть, что это, но тут Бен двинулся, и она пошла следом.

Две двери были плотно закрыты, но та, которую выбрал Бен, слегка приоткрыта. Он толкнул ее и вошел с уже привычной осторожностью.

Прикрывая тылы, Рейчел задержалась в гостиной, откуда могла видеть открытую входную дверь, две закрытые двери, арку, ведущую на кухню, а также часть той комнаты, куда вошел Бен. То была спальня, разгромленная так же, как и спальня и кухня в Вилла-Парке, – явное доказательство, что Эрик побывал здесь и что им владел тот же безумный гнев.

В спальне Бен аккуратно откатил в сторону зеркальную дверь стенного шкафа, осторожно заглянул и, судя по всему, не обнаружил ничего интересного. Он прошел через спальню к ванной комнате и исчез из поля видимости Рейчел. Она с испугом посмотрела на входную дверь, лежащую за ней террасу, на арку, ведущую в кухню, и на закрытые двери.

Снаружи завывал порывистый ветер, и от этого внутри дома тишина казалась еще более глубокой. Любопытно, но она действовала на Рейчел как крещендо в симфонии: по мере нарастания становилась все напряженнее, с тем чтобы в финале обязательно последовал взрыв.

Эрик, черт бы тебя побрал, где ты? Где ты, Эрик?

Бен, как ей показалось, отсутствовал подозрительно долго. Она уже было собралась запаниковать и окликнуть его, как он появился, целый и невредимый, покачал головой, давая ей понять, что он не нашел ни Эрика, ни чего-либо интересного.

Они выяснили, что остальные две двери ведут тоже в спальни, между которыми находилась еще одна ванная комната, Правда, кроватей в эти спальни Эрик не поставил. Одна из них была превращена в кабинет со множеством полок с толстыми книгами, письменным столом и компьютером. Вторая вообще была пуста, ею явно не пользовались. Бен обследовал обе комнаты и ванную, пока Рейчел стояла на страже у каждой двери по очереди.

Когда стало ясно, что Эрика нет в этой части дома, Рейчел наклонилась и подняла с полу несколько листков бумаги, которые оказались ксерокопиями, и бегло просмотрела их. К моменту возвращения Бена она уже знала, что это такое, и сердце ее бешено колотилось.

– Это досье по проекту «Уайлдкард», – сказала она сдавленным голосом. – По-видимому, он хранил здесь один экземпляр.

Она принялась собирать остальные листки, но Бен остановил ее.

– Нам сначала надо найти Эрика, – прошептал он. Согласно кивнув, она с неохотой выпустила бумаги из рук.

Бен подошел к выходу, открыл скрипучую дверь, затянутую сеткой, стараясь производить как можно меньше шума, и убедился, что на террасе никого нет. Затем они снова прошли на кухню.

Рейчел вынула стул из-под ручки двери подвала, открыла ее и быстро посторонилась. Бен в это время держал вход в погреб под прицелом.

Эрик не вырвался с ревом из темноты.

У Бена на лбу выступили капли пота. Он подошел, протянул руку, нашарил выключатель на стене лестницы и зажег свет внизу.

Рейчел тоже почувствовала, что вспотела. И виной тому был вовсе не теплый летний воздух.

Разумеется, ей не стоило спускаться вместе с Беном в погреб. Эрик мог быть где-то снаружи, наблюдать за домом и появиться в самый подходящий для него момент. Например, когда они начнут подниматься оттуда, он может напасть на них сверху, на лестнице, где они окажутся в крайне невыгодном положении. Потому она и осталась на пороге, откуда могла видеть лестницу, ведущую в подвал, всю кухню, включая арку, через которую можно попасть в гостиную, и открытую дверь черного хода.

Бен спустился по деревянным ступеням так тихо, как только было возможно, хотя, разумеется, полностью шума избежать не удалось: легкий скрип, шорох.

Спустившись, он поколебался, свернул налево и исчез из виду. Еще мгновение на стене внизу двигалась его тень, которая при таком свете казалась огромной и уродливой, но он пошел дальше, и тень уменьшилась и тоже пропала.

Она взглянула в сторону арки. Отсюда ей была видна часть гостиной, где было по-прежнему пусто и тихо.

Повернувшись в другую сторону, Рейчел заметила большую желтую бабочку, севшую на сетку и вяло помахивающую крыльями.

Снизу раздался грохот – скорее всего Бен обо что-то споткнулся.

Она заглянула вниз. Ни Бена, ни тени.

Арка. Ничего.

Черный ход. Только бабочка.

Еще шум снизу, на этот раз потише.

– Бенни? – тихо позвала она.

Он не ответил. Возможно, не слышал. Она же окликнула его почти что шепотом… Арка, кухонная дверь… Лестница: никаких признаков Бена.

– Бенни, – повторила она, и вдруг внизу мелькнула тень. На мгновение ее сердце дрогнуло, тень казалась такой странной, но тут появился Бен и стал подниматься по ступенькам, и она облегченно вздохнула.

– Внизу ничего, кроме открытого сейфа за котлом, – объяснил он, входя в кухню. – В сейфе пусто, так что, вероятно, он там хранил бумаги, которые раскидал по гостиной.

Рейчел захотелось положить пистолет, обнять Бена покрепче и расцеловать, просто потому что он вернулся из подвала живым и чтобы он знал, как она рада его видеть. Но еще оставался гараж, который надо было осмотреть.

Она молча сняла стул с ручки двери и открыла ее, а Бен стоял с ружьем наготове. И снова никакого Эрика.

Бен остановился на пороге, повозился с выключателем, зажег свет, но все равно в гараже было темновато. Несмотря на окно высоко в стене, освещения было недостаточно. Попробовал другую кнопку, которой поднималась входная дверь. Она свернулась с гулом и шорохом, и яркий солнечный свет залил помещение.

– Вот так-то лучше, – заметил Бен, входя в гараж. Она вошла за ним и сразу увидела черный «Мерседес-560», который лишний раз доказывал, что Эрик побывал здесь.

Открываясь, дверь подняла пыль, которая сейчас лениво вращалась в наклонных солнечных лучах. Наверху в перекладинах суетились пауки, плетя свой искусственный шелк.

Рейчел и Бен осторожно обошли «Мерседес», заглянули в окна (ключи болтались в замке зажигания), даже под машиной посмотрели, но Эрика не обнаружили.

Вдоль всей стены гаража протянулся искусно сделанный верстак. Над ним были развешаны инструменты, причем напротив каждого на стене был изображен его контур. Рейчел заметила, что топора нет на положенном месте, но не акцентировала на этом внимание, потому что целиком была занята поисками Эрика. Ведь не ради же инвентаризации она сюда явилась.

В гараже человеку негде было спрятаться, так что, когда Бен снова заговорил, он уже не шептал:

– Начинаю думать, что он был здесь, но ушел.

– Но вот же его «Мерседес».

– Этот гараж на две машины, так что, может, он держал тут другую, джип или пикап, что-то более пригодное для поездок по горным дорогам. А возможно, понимал, что ФБР может дознаться, что он с собой учудил, и будет за ним гоняться, разыскивая его машину, вот и сбежал в джипе или что там у него было.

Рейчел не могла отвести взгляда от черного «Мерседеса», застывшего, как огромный спящий зверь. Она посмотрела на паутину под потолком. На грунтовую дорогу, ведущую от гаража, освещенную солнцем. Покой этого горного убежища теперь казался менее зловещим, чем по приезде. Ни в коем случае не мирным и безмятежным, и уж совсем не приветливым, но все же менее угрожающим.

– Куда он мог поехать? – спросила она. Бен пожал плечами.

– Откуда мне знать. Но если я пороюсь как следует в доме, что-нибудь может указать мне нужное направление.

– А у нас есть время на поиски? Когда мы оставляли Сару Киль в больнице прошлой ночью, мы еще не знали, что в игру включилось ФБР. Я просила ее не рассказывать о том, что случилось, и не говорить никому об охотничьем домике. Я ведь думала, это партнеры Эрика начнут разнюхивать, будут пытаться что-нибудь из нее выудить, а, с ними-то, надеялась, она справится. Но она не сможет врать правительственному агенту. А если ее убедят, что мы предатели, она, конечно, решит, что поступает правильно, рассказав об этом домике. Поэтому рано или поздно они будут здесь.

– Согласен. – Бен задумчиво разглядывал «Мерседес».

– Значит, у нас нет времени решать, куда мог поехать Эрик. Кроме того, там в гостиной на полу экземпляр досье по проекту «Уайлдкард». Нам только и требуется его собрать и убираться отсюда подобру-поздорову, у нас уже будет необходимое доказательство.

Он покачал головой.

– Конечно, иметь досье важно, даже очень, но не думаю, чтобы этого было достаточно.

Она начала нетерпеливо ходить взад-вперед, стараясь держать пистолет дулом к потолку, чтобы пуля от случайного выстрела не срикошетила от бетонного пола.

– Послушай, в этом досье все, черным по белому. Нам нужно только передать его прессе…

– Во-первых, – перебил Бен, – там в основном сугубо научные вещи – результаты лабораторных испытаний, формулы и все такое. Ни один репортер в этом не разберется. Им придется обратиться к специалистам-генетикам за разъяснениями.

– Ну и?

– Ну и генетик может оказаться профаном или просто консерватором в своем деле, так что в любом варианте он может этому не поверить и сказать репортерам, что это все шутка, мистификация.

– С этим мы справимся. Мы разыщем генетика… Бен снова перебил ее:

– Может быть и хуже. Допустим, репортер передаст бумаги генетику, который сам занят исследованиями в этой области для правительства, для Пентагона. Ведь логично предположить, что федеральные агенты связывались со многими учеными, занятыми исследованием рекомбинантных ДНК, и предупредили их, что к ним могут обратиться за консультацией репортеры с крадеными бумагами, крайне секретными по характеру.

– ФБР не может знать, что я так поступлю.

– Но если у них есть на тебя досье, а у них оно есть, они достаточно хорошо тебя знают, чтобы предположить такую возможность.

– Ну ладно, ты прав, – без энтузиазма согласилась она.

– И тогда поддерживаемый Пентагоном ученый будет просто счастлив ублажить правительство и обеспечить себе жирный кусок, так что он побежит туда сразу, как заполучит бумаги. Конечно, есть доля вероятности, что человек науки не захочет рисковать своими привилегиями или впутываться в дело, связанное с государственными секретами. И в этом случае он про-, сто велит репортеру забирать проклятые бумаги и убираться ко всем чертям и после этого будет держать язык за зубами. Но это в самом лучшем случае. А всего вероятнее, он выдаст репортера ФБР, а репортер выдаст ФБР нас. Бумаги уничтожат, и, готов поспорить, с нами произойдет то же самое.

Рейчел не хотелось верить его словам, но она знала, что он недалек от истины.

В лесу снова заверещали цикады.

– Так что мы теперь будем делать? – спросила она.

Видимо, Бен уже размышлял об этом, пока они безрезультатно обыскивали комнату за комнатой, потому что ответ у него был готов:

– Если у нас будут и Эрик, и бумаги, мы сможем чувствовать себя увереннее. У нас будет не только куча зашифрованных бумаг, которые сможет понять горстка посвященных, у нас будет и ходячий мертвец с пробитым черепом, и, клянусь Богом, это достаточно впечатляюще, чтобы гарантировать нам доступ к любым средствам массовой информации. Все газеты и телестанции будут без конца рассказывать эту историю, не получив никакого экспертного заключения по бумагам. И тогда ни у правительства, ни у кого другого не будет причин хотеть, чтобы мы умолкли навсегда. Как только Эрика покажут по телевизору, его портрет появится на обложках «Тайм», «Ньюсуик», «Нэшнл инкуайрер». Им хватит материала на декаду, а ведущие на телевидении каждый вечер будут отпускать шуточки насчет зомби, так что, убив нас, они ничего не выиграют.

Он перевел дыхание, и у Рейчел создалось впечатление, что сейчас он выступит с таким предложением, которое ей совершенно не понравится.

И он подтвердил ее опасения:

– Значит, так. Как я уже сказал, мне тут надо все обыскать, вдруг удастся докопаться, куда он уехал. Но власти, того и гляди, сюда нагрянут. А мы не можем рисковать экземпляром досье по проекту, так что тебе придется уехать с бумагами, а я…

– Ты хочешь сказать, разделиться? – спросила она. – Ну нет.

– Иначе ничего не получится, Рейчел. Мы…

– Нет.

От одной мысли оставить его ее бросило в дрожь.

Она и подумать не могла о возможности остаться одной и внезапно осознала с необыкновенной четкостью, сколь крепкими стали связывающие их узы за последние сутки.

Она любит его. Господи, до чего же она его любит.

Он смотрел на нее своими ласковыми, успокаивающими карими глазами. Голос его не был покровительственным или командирским, но в нем чувствовалась сила убеждения. С человеком, который так говорит, спорить не станешь. Возможно, он научился так разговаривать во Вьетнаме в трудные моменты с теми, кто ниже по званию. Он пояснил:

– Ты заберешь отсюда бумаги, сделаешь еще копии, пошлешь их друзьям в разные концы страны, а оставшиеся спрячешь так, чтобы можно было быстро до них добраться. Тогда нам не придется беспокоиться, что мы потеряем этот единственный экземпляр или что его у нас отнимут. У нас будет хорошая гарантия. Тем временем я тщательно здесь пороюсь, посмотрю, что попадется. Если найду что-то, указывающее, как отыскать Эрика, я встречусь с тобой в заранее назначенном месте, и мы отправимся в погоню. Если ничего не найду, мы встретимся и спрячемся вместе и будем решать, что делать дальше.

Ей не хотелось расставаться, оставлять его здесь одного. Может, Эрик где-нибудь рядом. Или вдруг нагрянут агенты ФБР. В любом случае Бена убьют. Но его аргументы были убедительными. Черт бы все побрал, он был прав.

И тем не менее она попыталась возразить:

– Если я поеду одна и заберу машину, как же доберешься ты?

Он взглянул на часы, но не для того, чтобы узнать время (как она подумала), а чтобы дать ей понять, что следует торопиться.

– Ты оставишь мне «Форд», – велел он. – Его скоро тоже придется бросить, потому что полицейские возьмут его на заметку. А ты поедешь в этом «Мерседесе».

– Они и «Мерседес» объявят в розыск.

– Конечно. Но они узнают, что разыскивается черный «Мерседес-560» с этими номерными знаками, управляемый похожим на Эрика мужчиной. А тут ты сядешь за руль, не Эрик, а номерные знаки мы снимем с одной из машин, припаркованных у дороги там, внизу. Так что этого будет достаточно.

– Я вовсе не уверена.

– А я уверен.

Поеживаясь, будто на дворе стоял ноябрь, а не июнь, Рейчел спросила:

– А где мы потом встретимся?

– В Лас-Вегасе. Его ответ удивил ее.

– Почему именно там?

– В Южной Калифорнии для нас слишком опасно. Не уверен, что нам здесь удастся спрятаться. Но если мы поедем в Вегас, у меня там есть местечко.

– Какое местечко?

– У меня там мотель на бульваре Тропикана, к западу от побережья.

– Ты крутишь дела в Вегасе? Старомодный консерватор Бекки Шэдвей – делец в Вегасе?

– Моя компания по торговле недвижимостью время от времени приобретала там собственность, но дельцом меня вряд ли можно назвать. По меркам Лас-Вегаса все это мелочевка. В данном случае речь идет о старом мотеле всего на двадцать восемь комнат, с бассейном. И ремонт там требуется основательный. Он вообще сейчас закрыт. Я подписал купчую две недели назад, и в следующем месяце мы хотим его снести и построить новый – на шестьдесят домиков, с рестораном. Там еще не отключили электричество. Квартира менеджера довольно убогая, но ванная комната в порядке, есть мебель, телефон. Мы могли бы там спрятаться, переждать, придумать, что делать дальше. Или просто подождать, когда Эрик окажется у всех на виду и ФБР не сумеет больше все скрывать. Так или иначе, если нам не удастся узнать, где он, нам остается только прятаться, больше ничего.

– Значит, я должна ехать в Вегас?

– Так будет лучше всего. В зависимости от того, насколько сильно ФБР жаждет нас изловить, – а если учесть, что поставлено на карту, то я полагаю, они ни перед чем не остановятся. Они скорее всего разослали уже своих людей по главным аэропортам. Ты можешь ехать по шоссе вдоль озера Сильвервуд, затем свернуть на шоссе 15 и добраться до Вегаса к вечеру. Я последую за тобой через пару часов.

– Но если появится полиция…

– Если мне не надо будет беспокоиться о тебе, я легко ускользну от них.

– Думаешь, они такие профаны? – обиженно спросила она.

– Нет. Я просто знаю свои возможности.

– Потому что тебя к этому готовили. Но то ведь было больше пятнадцати лет назад.

Он криво улыбнулся:

– А кажется, будто вчера.

И он держал форму – что верно, то верно. С этим она не могла не согласиться. Как это он сказал о Вьетнаме – что-то вроде того, что там учишься быть всегда готовым к чему угодно – например, к тому, что мир всего за одни сутки может стать темным и враждебным, причем как раз тогда, когда ты меньше всего этого ждешь…

– Рейчел? – окликнул он, снова глядя на часы. Она поняла, что, если хочет выжить, если хочет быть с ним вместе в будущем, ей надо его слушаться.

– Ладно, – согласилась Рейчел. – Ладно. Мы разделимся. Но мне страшно, Бенни. Наверное, я не такая уж крутая, как казалось. Прости, но я ужасно боюсь.

Он подошел и поцеловал ее.

– Бояться вовсе не стыдно. Страха нет только у сумасшедших.

Глава 24

Страх перед адом

Доктор Истон Золберг опоздал на встречу с Джулио Вердадом и Ризом Хагерстормом, назначенную на час дня, почти на двадцать минут. Они ждали его у закрытых дверей офиса, и наконец он появился и торопливо направился к ним через широкий холл с руками, полными книг и пакетов. Он был больше похож на двадцатилетнего студента, опаздывающего на лекцию, чем на шестидесятилетнего профессора, не успевшего вовремя прибыть на деловую встречу.

На нем был мятый коричневый костюм на размер больше, чем нужно, синяя рубашка и галстук в зеленую и оранжевую полоску, который, по мнению Джулио, можно было приобрести только в тех магазинчиках, что торговали всякими смешными штуками для розыгрышей и карнавалов. Золберга, как ни старайся, нельзя было назвать привлекательным или даже просто таким, как все. Он был мал ростом и толст. На круглом, как луна, лице – маленький приплюснутый нос, который у других мужчин мог сойти за курносый, а у него напоминал свиной пятачок, маленькие, близко посаженные серые глазки, кажущиеся водянистыми и близорукими за стеклами очков, зато рот неожиданно большой, особенно по сравнению с остальными чертами, и к тому же скошенный подбородок.

Без конца извиняясь, профессор непременно захотел пожать руки обоим детективам, несмотря на груз в собственных руках; в результате он то и дело ронял то одну, то другую книгу, а Джулио и Риз наклонялись, чтобы их подобрать.

В офисе Золберга царил полный хаос. Книги и научные журналы лежали на всех полках, на полу, стопками в углах комнаты и на всей мебели. На большом письменном столе в явном беспорядке громоздились папки, карточки, блокноты и еще невесть что. Профессор убрал горы бумаг с двух стульев, чтобы дать Джулио и Ризу возможность сесть.

– Только посмотрите, какой чудесный вид, – сказал Золберг, неожиданно останавливаясь у окна, как будто впервые заметив, что находится за стенами его офиса.

Кампусу Ирвин Калифорнийского университета крупно повезло: там было много деревьев, просторных зеленых лужаек и цветочных клумб. Этот большой участок принадлежал округу Ориндж. Из окон офиса доктора Золберга на втором этаже была видна дорожка, вьющаяся через зеленую поляну с тщательно подстриженной травой и множеством ярких цветов – коралловых, красных, розовых, алых – и исчезающая под ветвями джакаранды и эвкалиптов.

– Господа, нам с вами повезло больше, чем кому-нибудь: вот мы здесь, на этой прекрасной земле, под этим замечательным небом, в стране благосостояния и терпимости. – Профессор подошел поближе к окну и распахнул руки, как будто собирался обнять всю Южную Калифорнию. – И посмотрите на деревья, на эти деревья. Здесь у нас есть великолепные экземпляры. Я люблю деревья, просто обожаю. Это мое хобби – деревья, изучение деревьев, выведение необычных видов. Это дает прекрасную возможность расслабиться после занятий биологией и генетикой. Деревья такие величественные, такие благородные. Они все время что-нибудь нам дают – фрукты, орехи, красоту, тень, древесину, кислород – и ничего не просят взамен. Если бы я верил в перевоплощение, в своей будущей жизни я хотел бы быть деревом. – Он взглянул на Джулио и Риза. – А вы? Разве вы не думаете, как здорово было бы вернуться сюда деревом, прожить длинную, прекрасную жизнь дубом или гигантской сосной, отдавать себя, как отдают апельсиновые деревья и яблони, отрастить мощные ветви, по которым будут карабкаться дети? – Золберг моргнул, удивленный собственным монологом. – Но, разумеется, вы здесь не за тем, чтобы говорить о деревьях и реинкарнации, не так ли? Вы меня простите, но… понимаете, этот вид из окна захватил меня на какую-то минуту.

Несмотря на поросячью физиономию, явную неряшливость и определенную склонность к опозданиям, в пользу доктора Золберга говорили по меньшей мере три вещи: острый ум, жизненная энергия и оптимизм. В мире нытиков, где половина интеллигентов грустно ждет Армагеддона, доктор Золберг являлся приятным исключением, во всяком случае, с точки зрения Джулио. Он практически сразу проникся к профессору симпатией.

Когда Золберг уселся в большое кожаное кресло за письменным столом, заваленным бумагами, и наполовину скрылся за этой бумажной горой, Джулио приступил к делу:

– По телефону вы сказали, что у Эрика Либена была темная сторона, которую вы могли бы обсудить при встрече…

– И строго конфиденциально, – перебил Золберг. – Если эта информация важна для дела, то, безусловно, она должна попасть в досье, но если нет, я надеюсь, вы сохраните ее при себе.

– Могу вам это обещать, – заверил Джулио. – Но я уже говорил, расследование чрезвычайно важное, речь идет по меньшей мере о двух убийствах, а также возможной утечке информации государственной важности.

– Вы хотите сказать, что смерть Эрика не была случайной?

– Нет, – ответил Джулио. – Тут, бесспорно, был несчастный случай. Но погибли еще люди… У меня нет права разглашать подробности. И пока дело не закончено, могут погибнуть и другие. Так что детектив Хагерсторм и я рассчитываем на ваше содействие.

– Ну разумеется, разумеется. – Истон Золберг помахал пухлой рукой, чтобы развеять все сомнения в его желании сотрудничать с полицией. – Хотя я и не уверен, связаны ли эмоциональные проблемы Эрика с этим делом, но предполагаю и боюсь, что связаны. Как я уже сказал… У него была темная сторона.

Однако, прежде чем поведать им о темной стороне доктора Либена, Золберг потратил четверть часа на восхваление умершего ученого. По всей видимости, он не мог говорить о человеке плохо, сначала не похвалив его. Эрик был гением. Великим тружеником. Щедрым по отношению к своим коллегам. Обладал хорошим чувством юмора, разбирался в искусстве, отличался замечательным вкусом и любил собак.

Джулио уже начал подумывать, а не организовать ли комитет по сбору средств на памятник Либену, чтобы затем водрузить его в специальной нише главного общественного здания. Он бросил взгляд на Риза и увидел, что того явно забавляет болтливость Золберга. Наконец профессор сказал:

– Но он был озабоченным человеком. Глубоко, глубоко озабоченным. Он какое-то время был моим студентом, хотя я быстро понял, что ученик вскоре превзойдет учителя. Когда мы стали коллегами, наши дружеские отношения сохранились. Друзьями мы не были, просто хорошие отношения. Эрик не допускал к себе настолько близко, чтобы отношения могли перейти в дружбу. Поэтому прошли годы, прежде чем я узнал о его… одержимости молоденькими девушками.

– Насколько молоденькими? – спросил Риз. Золберг заколебался.

– У меня такое чувство… будто я его предаю.

– Вполне вероятно, что многое мы уже знаем, – успокоил его Джулио. – Своим рассказом вы просто подтверждаете это.

– Правда? Ну, тогда другое дело… Я знаю, что одной из девушек было четырнадцать. Эрику тогда был тридцать один год.

– Это было еще до Генеплана?

– Да. Тогда Либен был еще в университете. Но всем уже было ясно, что он не сегодня-завтра покинет его и быстро завоюет свое место в мире…

– Уважаемый профессор не станет хвастаться налево и направо, что он спит с четырнадцатилетними девочками, – заметил Джулио. – Откуда же вы узнали?

– Это произошло в уик-энд. Его адвокат уехал из города, а ему нужно было, чтобы кто-то внес за него залог. Он не мог никому довериться, боялся, что все узнают о грязных подробностях его ареста. И хотя мне тоже все это не понравилось и Эрик понимал, что я его осуждаю, но он знал: я никогда не смогу разгласить то, что мне доверено. К моему стыду, он, вероятно, был прав.

Истон Золберг постепенно все глубже утопал в кресле, как будто пытался спрятать за горами бумаг свою неловкость, вызванную теми непривлекательными подробностями, о которых ему приходилось рассказывать. В ту субботу, одиннадцать лет назад, после звонка Либена он поехал в полицейский участок в Голливуде. Человек, находившийся там, разительно отличался от того Эрика Либена, которого знал доктор Золберг: нервный, неуверенный в себе, потерянный, сгорающий со стыда… Накануне ночью Эрика арестовала бригада по борьбе с преступлениями против нравственности. Это случилось в дешевом мотеле, куда голливудские проститутки, многие из которых были несовершеннолетними наркоманками, водили своих хахалей. Его поймали с четырнадцатилетней девицей и обвинили в изнасиловании, что неизбежно, даже если девица признается, что взяла с клиента деньги за секс.

Сначала Либен утверждал, что девушка выглядела значительно старше своего возраста и он не мог знать, что она несовершеннолетняя. Однако позднее, возможно тронутый добротой и заботой Золберга, Либен расчувствовался и рассказал ему о своем влечении к совсем юным девушкам. Золбергу вовсе не хотелось ничего этого знать, но он не мог отказать Эрику в сочувствии и выслушал его. Он понимал, что этому обычно отстраненному и занятому только собой одиночке, который вряд ли когда-нибудь изливал другому душу, именно сейчас, в тяжелый момент его жизни, отчаянно хочется поведать о сугубо интимных переживаниях постороннему. Так что Истон Золберг его выслушал, испытывая при этом смешанное чувство жалости и презрения.

– В его случае это была не просто похоть, желание быть с молоденькими девушками, – говорил он теперь Джулио и Ризу, – а самая настоящая одержимость, ужасная, постоянная потребность.

Уже тогда, хотя ему был всего тридцать один год, Либен страшно боялся постареть и умереть. Он уже начал заниматься исследованиями в области продолжительности жизни. Но к вопросу старения подходил не только с научной точки зрения. Пытался решить эту проблему и в своей частной жизни, но излишне эмоционально и неразумно. Во-первых, ему казалось, что он каким-то образом поглощает жизненную энергию молодости тех юных девушек, с которыми спит. Прекрасно зная, что это нелепость, Эрик все равно не мог не преследовать таких девушек. Он не стал растлителем малолетних в прямом смысле, не брал детей силой. Имел дело обычно с теми, кто сам соглашался. Как правило, это были подростки, сбежавшие из дома и вынужденные заниматься проституцией.

– И иногда, – добавил Истон Золберг уныло, – он любил… их слегка поколачивать. Не то чтобы бить, а так, немного приструнить. Когда он мне об этом рассказывал, у меня создалось впечатление, что он впервые пытается объяснить это самому себе. Девушки были молоды и потому полны особого юного высокомерия, того самого, которое возникает из уверенности, что они будут жить вечно, и Эрику казалось, если, он сделает им больно, он лишит их этого высокомерия, научит их бояться смерти. Как он сам выразился, он «воровал их невинность, энергию их юной невинности» и каким-то образом чувствовал, что сам молодеет, что эта украденная невинность и молодость переходят к нему.

– Энергетический вампир, – заметил Джулио с содроганием.

– Да! – согласился Золберг. – Именно. Энергетический вампир, который может остаться вечно молодым, питаясь юностью этих девушек. И в то же время Эрик знал, что все это – чистая фантазия, что девушки не помогут ему оставаться молодым, но даже такое знание не могло заставить его от этой фантазии отказаться. Он понимал, что болен, даже шутил по этому поводу, называл себя дегенератом, но у него не было сил избавиться от своей одержимости.

– Что случилось с обвинением в изнасиловании? – спросил Риз. – Я не слышал, чтобы его судили или признали виновным. В полиции на него ничего нет.

– Девицу передали органам по делам несовершеннолетних, – объяснил Золберг, – и поместили в какое-то не слишком строгое заведение. Она оттуда сбежала, уехала из города. У нее не оказалось никаких документов, и она назвалась чужим именем, так что найти ее не смогли. Без девушки у них ничего не было против Эрика, так что обвинение пришлось снять.

– Вы не посоветовали ему обратиться к психиатру? – спросил Джулио.

– Да, но он не захотел. Что ни говорите, он был человеком очень высокого интеллекта и сам все проанализировал. Он понимал, точнее, верил, что понимает, в чем причина его психического состояния.

Джулио наклонился вперед.

– Ив чем же, по его мнению?

Золберг откашлялся, открыл было рот, потом покачал головой, как бы говоря, что ему нужно время, чтобы решиться продолжать. Он явно чувствовал себя неловко, понимая, что предает доверившегося ему Эрика, хоть Эрик и был уже мертв. Бумажных завалов доктору показалось теперь недостаточно, чтобы спрятаться, поэтому он встал и отошел к окну, поскольку здесь имел возможность повернуться к Джулио и Ризу спиной, скрыв от них свое лицо.

Огорчение Золберга из-за того, что ему приходится предавать уже умершего человека, с которым он был просто знаком, могло бы показаться чрезмерным, однако Джулио проникся к профессору еще большей симпатией. В век, когда почти никто не верил в моральные аксиомы и друзей предавали без малейших угрызений совести, старомодная щепетильность Золберга выглядела особенно трогательной.

– Эрик рассказал мне, что, когда он был ребенком, его дядя совершал с ним развратные действия, – продолжал Золберг, адресуясь к оконному стеклу: – Хэмпстед, так его звали. Надругательство началось, когда Эрику было четыре года, и продолжалось пять лет. Дядя наводил на него ужас, но он стыдился пожаловаться. Стыдился, потому что его семья была религиозной. Это очень важно, вы сами увидите. Они были фанатически религиозны. Назарейцы. Очень строгая секта. Никакой музыки. Никаких танцев. Холодная, ограниченная вера, делающая жизнь серой. Разумеется, из-за того, что делал с ним дядя, Эрик считал себя грешником, хоть тот и делал это силой. Так что он боялся сказать родителям.

– Типичный случай, – кивнул Джулио. – Даже и не для религиозных семей. Ребенок винит себя в преступлении взрослого.

– Его страх перед Барри Хэмпстедом рос, можно сказать, с каждым днем. И наконец, когда ему было девять лет, Эрик пырнул дядю ножом и убил.

– В девять лет? – изумился Риз. – Боже милостивый!

– Хэмпстед спал на диване, – продолжал Золберг, – и Эрик убил его ножом для разделывания мяса.

Джулио подумал, какое же действие на девятилетнего мальчика должна была произвести еще и эта травма – в дополнение к многолетнему физическому истязанию. Он мысленно представил себе зажатый в маленькой руке огромный нож, как он опускается и поднимается, опускается и поднимается, разбрызгивая капли крови с лезвия, как мальчик не может отвести полные ужаса глаза от кошмарной раны, насмерть перепуганный тем, что он сделал, но вынужденный идти до конца.

Джулио вздрогнул.

– Хотя все тогда узнали, что происходило, для родителей Эрика с их перекрученными мозгами он все равно был прелюбодеем и убийцей, и они начали лихорадочную кампанию, крайне вредную с психологической точки зрения, по спасению его души от адских мук, заставляя его молиться денно и нощно, наказывая, принуждая читать и перечитывать вслух отрывки из Библии, пока у него не пересыхало горло и он мог говорить только шепотом. Даже когда ему удалось вырваться из этого ненавистного дома и окончить колледж – без всякой поддержки, берясь за любую работу и добиваясь стипендий, – когда на его счету уже была целая куча научных достижений, Эрик продолжал отчасти верить в ад и в то, что уж ему-то его не избежать. Может, и не только отчасти.

Неожиданно Джулио сообразил, что он сейчас услышит, и холод, какого раньше ему не приходилось испытывать, пробежал по его спине. Он взглянул на напарника и увидел на лице у него выражение ужаса, под стать собственным ощущениям.

Все еще разглядывая солнечный пейзаж за окном, который, однако, казался теперь почему-то темнее, Истон Золберг сказал:

– Вы уже знаете, что Эрик посвятил всего себя изучению проблем продления жизни и возможности достижения бессмертия путем генной инженерии. Но теперь вы, возможно, поймете, почему он хотел добиться этой цели, которую многие сочтут недостижимой и иррациональной. Несмотря на образование, на способность рассуждать разумно, Эрик не мог побороть свою боязнь: в глубине души он был уверен, что, когда умрет, попадет в ад, и не только потому, что грешил со своим дядей, но и потому, что убил его, и, следовательно, он прелюбодей и убийца. Эрик сказал мне, что боится встретить в аду дядю Барри, потому что тогда вечность для него будет полным подчинением похоти Барри Хэмпстеда.

– Бог ты мой, – голос Джулио дрогнул, и он мысленно перекрестился, чего не делал вне церкви с детских лет.

Отвернувшись от окна, стоя теперь лицом к детективам, профессор проговорил:

– Для Эрика Либена бессмертие на земле было целью, которую он себе поставил не только из любви к жизни, но и из особого страха перед адом. Думаю, теперь вы понимаете, что он был обречен стать одержимым.

– Неизбежно, – согласился Джулио.

– Одержимый молоденькими девушками, одержимый идеей продлить жизнь, одержимый стремлением надуть дьявола… С каждым годом эта одержимость росла. Мы с ним после того вечера, когда он передо мной исповедался, стали реже встречаться; возможно, он жалел, что доверил мне свои тайны. Сомневаюсь, чтобы он рассказывал о своем дяде и детстве даже жене, когда через несколько лет женился. Скорее всего я был единственным. Но, несмотря на все растущую дистанцию между нами, я встречался с беднягой Эриком достаточно часто, чтобы знать, что с возрастом его страх перед смертью и проклятием усилился. Больше того, достигнув сорока, он впал в натуральную панику. Мне жаль, что он вчера погиб. Он был блестящим ученым, в его власти было так много дать человечеству. С другой стороны, он был несчастным человеком. И, возможно, смерть его явилась в какой-то мере благодеянием, потому что…

– Да? – спросил Джулио.

Золберг вздохнул и провел рукой по круглому лицу, на котором явно проглядывала усталость.

– По правде говоря, я иногда беспокоился, как может поступить Эрик, если ему удастся добиться успехов в исследованиях. Ведь покажись ему, что он сумеет основательно продлить свою жизнь, внеся изменения в генную структуру, и он способен был сделать глупость и проэкспериментировать на самом себе, даже когда результаты еще не проверены. Он понимал бы, на какой риск идет, но в сравнении с его неистребимым страхом смерти и жизни после смерти этот риск наверняка показался бы ему несущественным. И только Бог знает, что могло случиться с ним, если бы он использовал себя в качестве морской свинки.

«Что бы ты сказал, – подумал Джулио, – если бы знал, что прошлой ночью тело Эрика исчезло из морга?»

Глава 25

В одиночестве

Они не стали приводить ксерокопию проекта «Уайлд-кард» в порядок, просто собрали все бумаги с пола гостиной и сложили их в полиэтиленовый пакет для мусора, который Бен нашел в одном из ящиков на кухне. Он закрутил края пакета, перетянул его покрытой пластиком проволокой и положил на пол «Мерседеса», рядом с сиденьем водителя.

Они проехали по грунтовой дороге до калитки, где был припаркован «Форд». Как они и надеялись, на связке ключей в зажигании нашелся ключ от калитки.

Нервничая, Рейчел ждала в «Мерседесе». Она с тревогой оглядывала лес, крепко сжимая в руке свой пистолет.

Бен пошел дальше по дороге пешком и скоро исчез из виду там, где на площадке у поворота стояли три машины. Они проезжали мимо них раньше, по дороге в горы. Бен унес с собой два номерных знака от «Мерседеса», а также отвертку и плоскогубцы. Вернулся он с номерными знаками от «Доджа», которые и прикрепил к «Мерседесу».

Сев с Рейчел в машину, он сказал:

– Приедешь в Вегас, пойди в телефонную будку и найди номер человека по имени Уитни Гэвис.

– Кто это?

– Старый друг. Он на меня работает. Присматривает за тем старым мотелем, о котором я тебе рассказывал, – гостиницей «Золотой песок». Это он ее нашел и предложил мне. У него есть ключи. Он тебя впустит. Скажи ему, что остановишься в квартире менеджера, а я присоединюсь к тебе вечером. Можешь рассказывать ему все, что захочешь. Он умеет держать язык за зубами, а если мы его в это дело втягиваем, он должен знать, насколько все серьезно.

– А если он слышал про нас по радио или по телевидению?

– Для Уитни это значения не имеет. Он не поверит, что мы убийцы или агенты русских. У него хорошая голова на плечах, он прекрасно разбирается, когда ему вешают лапшу на уши, и отличается редкостной преданностью. Ты можешь ему доверять.

– Как скажешь.

– За офисом мотеля есть гараж на две машины. Не забудь спрятать там «Мерседес» сразу же, как приедешь.

– Не нравится мне все это.

– Я и сам не в восторге, – согласился Бен. – Но так будет правильно. Мы же уже все обсудили. – Он наклонился, повернул ее лицо к себе и поцеловал.

С трудом заставив себя оторваться от него, она спросила:

– Ты обыщешь дом и сразу уедешь, так? Даже если не узнаешь, куда поехал Эрик, правда?

– Да. Я не хочу, чтобы агенты ФБР меня здесь накрыли.

– А если ты догадаешься, куда он скрылся, ты не станешь преследовать его в одиночку?

– Разве я тебе не пообещал?

– Сделай это еще раз.

– Я сначала приеду за тобой, – заверил Бен. – Я не поеду за Эриком один. Мы займемся этим вместе.

Она заглянула ему в глаза и не нашла там ответа на свой вопрос: говорит он правду или лжет? Но если он ее и обманывал, она ничего не могла поделать, слишком мало оставалось времени. Откладывать больше было нельзя.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Я тоже люблю тебя, Бенни. И если ты позволишь себя убить, я тебя никогда не прощу.

Он улыбнулся:

– Ты редкая женщина, Рейчел. Ты способна заставить биться сердце даже у камня, и только из-за тебя мне необходимо вернуться живым. Так что не волнуйся. Значит, я вылезаю, а ты закрываешь дверь, так?

Он снова поцеловал ее, на этот раз легко и нежно. Вылез из машины, захлопнул дверцу, подождал, пока она нажала на кнопки, закрывающие дверь, и помахал ей рукой.

Она двинулась по гравию, постоянно посматривая в зеркало заднего обзора, чтобы видеть Бена как можно дольше. Потом дорога свернула, и он исчез за деревьями.

Бен проехал на «Форде» по фунтовой дороге и оставил его перед домом. На небе появилось несколько крупных белых облаков, и тени от них падали на бревенчатое строение. Держа в одной руке ружье, а в другой «магнум» (Рейчел взяла пистолет тридцать второго калибра с собой), он поднялся по ступенькам террасы. Хотелось бы знать, наблюдает за ним Эрик или нет.

Бен уверил Рейчел, что Эрик уехал, спрятался в другом месте. Может, и так. Многое говорило в пользу такого предположения. Но осталась какая-то, пусть небольшая, вероятность, что мертвец все еще здесь, возможно, подсматривает за ним из леса.

Ззззз… Ззззз…

Он сунул револьвер за пояс сзади и осторожно вошел в дом через главную дверь, держа ружье наготове. Снова прошел по комнатам, разыскивая что-нибудь, что указывало бы на другие убежища Эрика, подобные этому охотничьему домику.

В принципе он не соврал Рейчел. Действительно, необходимо было все здесь обыскать, но на это не требовалось часа, как он утверждал. Если не найдет ничего полезного за пятнадцать минут, он покинет дом и пошарит по периметру вокруг, нет ли там каких-нибудь признаков, что Эрик ушел в лес – смятых кустов, следов на земле. Обнаружив такие следы, придется искать Эрика в лесу.

Рейчел он об этом не сказал, потому что тогда она ни за что не поехала бы в Вегас. Но Бен не мог преследовать беглеца в лесу вместе с Рейчел. Он это понял, когда они шли сюда. Она не так уверенно чувствовала себя в лесу, как он, не была достаточно проворной. Пойди она с ним, он все время беспокоился бы о ней, что его отвлекало бы, а это давало Эрику преимущество, если, конечно, мертвец бродил где-то там.

Бен сказал Рейчел, что звуки, которые они слышали, производили звери. Возможно. Но когда он увидел, что дом пуст, ему снова вспомнились эти звуки. Пожалуй, подумал Бен, он слишком поспешно решил, что это не Эрик крался за ними в тени, через кусты и деревья.

Всю дорогу до основного шоссе Рейчел была почти уверена, что в любой момент из придорожного леса может выскочить Эрик и рвануть дверь машины. Со сверхчеловеческой силой, питаемой дикой яростью, он, возможно, сумеет даже разбить кулаком стекло. Но Эрик так и не появился.

Когда она наконец выехала на шоссе у озера, она уже меньше беспокоилась об Эрике, ожидая теперь появления полицейских или федеральных агентов. Каждый встречный автомобиль казался ей патрульной машиной.

У нее было впечатление, что до Вегаса не меньше тысячи миль.

И еще ей казалось, что она бросила Бена на произвол судьбы.

Когда Пик и Шарп прибыли в аэропорт в Палм-Спрингс сразу после встречи с Утесом, выяснилось, что в вертолете «Белл Джет Рейнджер» что-то сломалось. Заместитель директора, полный с трудом сдерживаемой ярости, которую ему не удалось излить на Утеса, чуть не откусил летчику голову, как будто бедолага не просто управлял машиной, а отвечал за ее конструкцию, надежность и ремонт.

Пик подмигнул летчику из-за спины Шарпа.

Нанять другой вертолет не было возможности, а два вертолета шерифа находились в разгоне. Шарп неохотно согласился, что у них нет другого выбора, как ехать к озеру Эрроухед на машине. Подъехал темно-зеленый седан с красной мигалкой, которая обычно хранится в багажнике, но которую можно привинтить к крыше отверткой меньше чем за минуту. И сирена там тоже имелась. Они воспользовались и сверкающей мигалкой, и завывающей сиреной, чтобы расчистить себе дорогу по шоссе 111, ведущему на север, затем практически вылетели на шоссе 1–10. Средняя скорость на всем протяжении пути не падала ниже девяноста миль в час, мотор ревел, машина тряслась, как в судорогах. Сидевший за рулем Джерри Пик ужасно боялся, как бы не лопнула шина, потому что на такой скорости это означало верную смерть.

Шарпа, похоже, лопнувшие шины не волновали, зато он все время жаловался на отсутствие в машине кондиционера и на то, что горячий ветер из открытых окон бьет ему в лицо. Создавалось впечатление, будто, твердо уверенный в своем предназначении, он даже мысли не допускает, что может погибнуть здесь, в машине; а кроме того, убежден, что имеет право на комфорт вне зависимости от обстоятельств – как коронованный принц. По существу, Пик неожиданно осознал: именно так Шарп и смотрит на вещи.

Они уже достигли гор Сан-Бернардино и ехали по шоссе 330, милях в тридцати от Раннинг-Спрингс. Извилистая дорога заставила их слегка сбросить скорость. Шарп всю дорогу молчал, о чем-то думал. Гнев его поулегся. Теперь он рассчитывал, строил планы. Пик почти слышал щелканье, урчание, гудение и тиканье этакого механического Макиавелли, каким ему представлялся мозг Шарпа.

Наконец, когда вспышки солнечного света, перемежающегося с лесной тенью, проникли сквозь лобовое стекло и наполнили машину призрачным движением, Шарп сказал:

– Пик, ты, может, удивляешься, почему мы только вдвоем едем, почему я не взял полицейских или не вызвал подкрепление из своей конторы.

– Да, сэр, я удивился, – признался Пик. Шарп пристально посмотрел на него.

– Джерри, ты тщеславен?

«Держи ухо востро, Джерри!» – подумал Пик, едва Шарп назвал его по имени, потому что знал: босс не тот человек, который может быть со своим подчиненным запанибрата.

– Как сказать, сэр, – осторожно ответил он, – я хотел бы преуспеть, стать хорошим агентом, если вы об этом.

– Я большее имею в виду. Ты хочешь получить повышение, иметь власть, руководить расследованием?

Пик догадывался, что Шарп отнесется с подозрением к младшему агенту со слишком большими амбициями, поэтому не рассказал ему о своей мечте стать легендой Бюро по оборонной безопасности. Вместо этого он без особого энтузиазма признался:

– Ну, я всегда мечтал стать когда-нибудь помощником начальника калифорнийского отделения, чтобы самому принимать участие в операциях. Но сначала мне надо многому научиться.

– И все? – удивился Шарп. – Ты мне показался умным и способным молодым человеком. Мне казалось, ты должен стремиться к чему-нибудь повыше.

– Спасибо, сэр, но в агентстве полно умных и способных парней моего возраста, так что, если я получу должность помощника начальника при такой конкуренции, я буду счастлив.

Шарп немного помолчал, но Пик знал, что разговор еще не окончен. Им пришлось сбавить скорость, чтобы сделать резкий поворот вправо, за которым они увидели енота, переходящего дорогу. Пик нажал на тормоз и дал зверьку уйти. Наконец заместитель директора произнес:

– Джерри, я внимательно за тобой наблюдал, и ты мне понравился. У тебя есть все, чтобы далеко пойти. Если ты хочешь перебраться в Вашингтон, я уверен, там найдется для тебя подходящая работа.

Неожиданно Джерри Пик испугался. Слишком уж Шарп ему льстил, слишком много обещал. Что-то нужно было заместителю директора от Пика, а со своей стороны он хотел что-то ему продать за высокую цену, возможно, куда большую, чем Пик готов был заплатить. Но если Пик откажется от сделки, этот человек навсегда станет его врагом. Шарп, – так что держи это при себе, но через пару лет директор уходит в отставку и собирается рекомендовать меня на свое место.

Пик верил, что Шарп говорит искренне, но у него также было ощущение, что Джэррод Макклейн, директор Бюро, сильно удивился бы, услышав о своей грядущей отставке.

– Когда это произойдет, – продолжал Шарп, – я избавлюсь от многих, кого Джэррод насажал на высокие посты. Я не хочу показаться неуважительным, но директор – человек старой школы, и он окружил себя не столько настоящими агентами, сколько бюрократами. Я хочу вытащить на свет Божий больше молодых и агрессивных парней вроде тебя.

– Сэр, просто не знаю, что и сказать, – заметил Пик, что было одновременно и правдой, и попыткой уйти от ответа.

Шарп наблюдал за Пиком почти так же внимательно, как Пик следил за дорогой.

– Но люди вокруг меня должны быть абсолютно надежны, преданы моей идее преобразования Бюро. Они должны быть готовы идти на риск, приносить жертвы, отдавать все для успешной работы Бюро и, разумеется, для блага страны. Время от времени, не слишком часто, но и не так уж редко, они будут попадать в ситуации, когда надо будет слегка нарушить закон или вообще пренебречь им – опять же для блага страны и Бюро. Когда имеешь дело со всяким сбродом – террористами, советскими агентами, – необязательно строго придерживаться правил, если хочешь одержать верх, а правительство создало наше Бюро, чтобы побеждать, Джерри. Ты хоть и молод, но поработал достаточно и понимаешь, о чем я говорю. Уверен, тебе и самому уже доводилось обходить закон.

– Ну, сэр, конечно, но не слишком, – осторожно ответил Пик, чувствуя, что шея у него под воротником начинает потеть.

Они проехали указатель: «ДО ОЗЕРА ЭРРОУХЕД – 10 МИЛЬ».

– Ладно, Джерри, буду говорить с тобой откровенно. Рассчитываю, что ты твердый, надежный человек и не подведешь меня. Я не взял с собой много народу, потому что получил указание из Вашингтона, что с миссис Либен и Бенджамином Шэдвеем надо покончить. И раз нам придется это делать, то чем меньше нас, тем лучше.

– Покончить?

– Их придется ликвидировать, Джерри. Если мы найдем их в доме с Эриком Либеном, мы попытаемся захватить Либена, чтобы его можно было потом изучать в лабораторных условиях, но Шэдвея и женщину необходимо ликвидировать без лишнего шума – организовать, скажем, что-то вроде попытки к бегству. Но если народу будет много, ничего не получится. Чем больше людей; тем больше шансов, что слух об этой ликвидации достигнет средств массовой информации. Своего рода удача, что мы можем заняться этим вдвоем, потому что мы сумеем покончить с ними до того, как прибудут полицейские и журналисты.

Ликвидировать? У Бюро нет права ликвидировать гражданских лиц. Безумие какое-то. Но вслух Пик только заметил:

– А зачем ликвидировать миссис Либен и Шэдвея?

– Боюсь, это тайна, Джерри.

– Но в ордере на арест указано, что они разыскиваются за шпионаж и убийство полицейских в Палм-Спрингс… это что, просто для прикрытия? Чтобы заставить местных полицейских помочь нам в розыске?

– Да, – подтвердил Шарп, – но ты об этом деле многого не знаешь, Джерри. Это секретная информации, и я не имею права ею с тобой поделиться, даже несмотря на то, что прошу тебя помочь мне в этом, с твоей точки зрения, незаконном и, возможно, даже аморальном деле. Но как заместитель директора, я уверяю тебя, Джерри, что Шэдвей и миссис Либен представляют смертельную опасность для страны, и мы не можем позволить им обратиться к местным властям или прессе.

«Чушь собачья», – подумал Джерри, но промолчал, продолжая вести машину под шатром из ветвей деревьев.

– Решение о ликвидации, – продолжал Шарп, – не принадлежит мне одному. Оно поступило из Вашингтона, Джерри. И не только от Джэррода Макклейна. Значительно выше, Джерри. Значительно. С самого верха.

«Чушь собачья, – опять подумал Джерри. – Он что, хочет, чтобы я поверил, что президент распорядился хладнокровно убить двух несчастных граждан, которые не по своей вине попали в серьезную переделку?»

Потом ему пришло в голову, что, не пойми он многого о Шарпе в больнице, он вполне мог оказаться достаточно наивным, чтобы поверить каждому его слову. Новый Джерри Пик, видевший, как Шарп обращался с Сарой Киль и как отступил перед Утесом, был далеко не так доверчив, как прежний, вот только Шарп об этом не знал.

– С самого верха, Джерри.

Непонятно почему, но Пик был уверен, что у Энсона Шарпа есть свои личные причины желать смерти миссис Либен и Шэдвея и что Вашингтон о планах Шарпа даже не подозревает. Он не знал, откуда у него такая уверенность, но не сомневался, что прав. Пусть это будет интуиция. Легенды сыска – и будущие легенды тоже – должны доверять своей интуиции.

– Они вооружены и опасны, уверяю тебя, Джерри. Хоть они и не виновны в преступлениях, перечисленных в ордере на арест, они виновны в других, о которых у меня нет права тебе рассказать, так как ты еще не имеешь соответствующего доступа. Но не сомневайся, мы пристрелим не просто пару законопослушных граждан.

Пика поражала собственная вдруг обретенная прозорливость относительно своего дерьмового босса. Еще вчера, когда он трепетал перед старшим по должности, ему нипочем бы не заметить того душка, который шел от гладких речей Шарпа, а сегодня он чуть не задохнулся от вони.

– Но, сэр, – осторожно возразил Пик, – а если они сдадутся, отдадут оружие? Нам все равно… надо их ликвидировать… без лишнего шума?

– Да.

– Значит, мы судьи, присяжные и палачи в одном лице?

В голосе Шарпа послышалось нетерпение:

– Джерри, черт бы все побрал, думаешь, мне это нравится? Я убивал во время войны, во Вьетнаме, мне моя страна тогда сказала, что я должен убивать. Но и тогда мне это не нравилось, хотя речь шла о явном враге. Так что меня вовсе не переполняет радостью перспектива убить Шэдвея и миссис Либен, которые вроде бы значительно меньше этого заслуживают, чем Вьетконг. Но у меня есть совершенно секретная информация, убеждающая меня, что они представляют смертельную угрозу для моей страны, я получил приказ от самых высоких инстанций покончить с ними, и я знаю, в чем мой долг. Мне вовсе не хочется их убивать. Если желаешь знать правду, меня от этого тошнит. Никому не нравится сознавать, что иногда правильным будет поступить аморально. К сожалению, с точки зрения морали в мире преобладают серые тона, а не белые и черные. Мне это не нравится, но я должен выполнить свой долг.

«Да уж, – подумал Джерри, – ври больше, тебе это до смерти нравится. Тебе это настолько нравится, что при одной мысли о возможности пристрелить их ты уже готов обоссаться».

– Джерри, ты ведь тоже знаешь, в чем твой долг? Могу я на тебя рассчитывать? В гостиной Бену попалось на глаза то, чего раньше они с Рейчел не заметили: бинокль, лежащий рядом с креслом около окна. Подняв его к глазам и выглянув в окно, он смог ясно увидеть поворот грунтовой дороги, где он и Рейчел прятались, стараясь рассмотреть дом. Получается, что Эрик сидел в кресле и следил за ними в бинокль?

Меньше чем за пятнадцать минут Бен закончил осмотр гостиной и трех спален. В окно третьей спальни он увидел сломанную ветку на дальнем краю лужайки, далеко от того места, где они с Рейчел вышли из леса. Скорее всего именно здесь нырнул в чащу Эрик, после того как увидел их в бинокль. И тот шум в лесу, который они слышали, должно быть, тоже производил Эрик. Преследуя их.

Вполне вероятно, что он и сейчас там, наблюдает за домом.

Пришло время поискать его.

Бен вышел из спальни и через гостиную прошел в кухню. Толкнул дверь с сеткой, но тут краем глаза увидел топор. Он был прислонен к стенке холодильника.

Топор?

Отвернувшись от двери, он нахмурился, с удивлением глядя на острое лезвие. Он был уверен, что, когда они с Рейчел вошли в дом, топора там не было.

По спине пополз холодок.

Они закончили свой обход в гараже, где обсуждали, что делать дальше. Вернувшись в дом, направились прямиком в гостиную, чтобы собрать бумаги по проекту. После этого опять пошли в гараж, сели в «Мерседес» и поехали к калитке. Они ни разу не проходили мимо холодильника с этой стороны. Был там топор или нет?

Бен почувствовал, что холод достиг затылка.

Объяснить появление топора можно было двояко. Первое: возможно, когда они были в гараже и строили планы на будущее. Эпик прятался в кухне, надеясь застать их врасплох. Они находились от него совсем близко, даже не догадываясь об этом, всего несколько секунд отделяли их от смертельного удара. Затем, по какой-то причине, узнав их дальнейшие планы, Эрик решил на них не нападать, действовать иначе и отложил топор.

Или…

Или Эрика тогда в доме не было, он вошел позже, когда увидел, что они уехали на «Мерседесе». Он бросил топор, подумав, что они не вернутся, а затем убежал, услышав, как Бен возвращается на «Форде».

Или одно, или другое.

Что именно? Найти ответ на этот вопрос следовало немедленно. От него зависело все. Так что именно?

Если Эрик уже был здесь, когда Рейчел и Бен разговаривали в гараже, почему он на них не напал? Почему он передумал?

В доме было тихо, как в безвоздушном пространстве. Прислушиваясь, Бен пытался определить, таится ли в этой тишине ожидание, которым полон сейчас не только он, а еще один прячущийся человек, или это тишина одиночества?

Одиночества, вскоре решил он. Мертвая, гулкая, пустая тишина, которая возможна, только если ты абсолютно и несомненно один. Эрика в доме не было.

Бен взглянул сквозь сетчатую дверь на лес за пожелтевшей лужайкой. В лесу все было тихо, и у него возникло беспокойное ощущение, что Эрика нет и там.

– Эрик? – позвал он осторожно, но достаточно громко, однако ожидаемого ответа не получил. – Куда, черт побери, ты подевался, Эрик?

И опустил ружье, зная, что нет больше смысла держать его наготове. Он нутром чувствовал, что в этих горах Эрика не встретит.

Полная тишина.

Тяжелая, давящая, гнетущая тишина.

Бен ощущал, что находится на грани ужасного открытия. Он сделал ошибку. Чудовищную ошибку. Которую нельзя исправить. Но какую? Какую ошибку? Где он напутал? Он взглянул на брошенный топор, отчаянно стараясь сообразить.

Затем у него перехватило дыхание.

– Бог ты мой, – прошептал он, – Рейчел.

ДО ОЗЕРА ЭРРОУХЕД – 3 МИЛИ.

Из-за медленно двигающегося грузовика с трейлером Пик застрял там, где обгон запрещен, но Шарп не обратил на небольшую скорость внимания – он все еще уговаривал Пика согласиться на убийство Шэдвея и миссис Либен.

– Разумеется, Джерри, если у тебя есть какие-то предубеждения, тогда оставь это дело мне. Конечно, я рассчитываю, что ты меня прикроешь, если будет нужно, это же твоя работа, но, если мы сможем разоружить Шэдвея и женщину без хлопот, я займусь их ликвидацией сам.

«А я все равно буду считаться соучастником убийства», – подумал Пик. Но вслух сказал:

– Что вы, сэр, я вас не подведу.

– Рад это слышать, Джерри. Ты бы меня очень разочаровал, если бы оказался другим, чем я думал. Я хочу сказать, что был уверен в твоей преданности делу и мужестве, когда решил взять тебя на это задание. И у меня не хватает слов, чтобы выразить, как благодарна будет тебе твоя страна за такую преданность.

«Ты психопат и ублюдок, обманщик, мешок с дерьмом», – подумал Джерри. И ответил вслух:

– Сэр, я не хочу делать ничего, что может нанести ущерб интересам моей страны или как-либо повредить Бюро.

Шарп улыбнулся, приняв это заявление за полную капитуляцию.

Бен медленно обошел кухню, внимательно рассматривая потеки от супа и желе из брошенных банок, поблескивающие на кафельном полу. Он и Рейчел старались обходить эти пятна, когда были на кухне, и тогда Бен не заметил следов Эрика во всей этой грязи, хотя, если бы они там были, он бы их обязательно увидел.

Зато теперь он увидел то, чего раньше не было: почти полный отпечаток ступни на толстом слое соуса из банки с тушенкой и след пятки на арахисовом масле. Следы от мужских ботинок большого размера.

Еще два следа обнаружились около холодильника, куда Эрик на подметках перенес остатки масла и соуса, когда относил топор и, естественно, прятался. Прятался. Господи Иисусе! Когда они с Рейчел прошли из гаража в гостиную собрать бумаги по проекту «Уайлд-кард», Эрик, пригнувшись, прятался за холодильником.

С бьющимся сердцем Бен отвернулся от холодильника и поспешил к двери, ведущей в гараж.

ОЗЕРО ЭРРОУХЕД.

Они прибыли.

Медленно движущийся грузовик с трейлером свернул на стоянку около спортивного магазина, и Пик прибавил скорость.

Посмотрев на врученный Утесом листок бумаги, Шарп сказал:

– Мы правильно едем. Теперь на север по шоссе вокруг озера. Мили через четыре должен быть правый поворот, там установлены почтовые ящики, один – с большим красным петухом на крышке.

Крутя баранку, Пик краем глаза заметил, что Шарп взял на колени черный «дипломат» и открыл его. Внутри оказались два пистолета тридцать восьмого калибра. Он положил один на сиденье между ними.

– Что это? – спросил Пик.

– Тебе оружие для этой операции.

– У меня есть служебный револьвер.

– Сейчас не охотничий сезон. Нельзя поднимать шума со стрельбой, Джерри. Соседи любопытные сбегутся, могут даже позвать какого-нибудь помощника шерифа, если тот случится поблизости. – Шарп достал из «дипломата» глушитель и принялся навинчивать его на свой пистолет. – Твой служебный револьвер нельзя использовать с глушителем, а мы совсем не хотим, чтобы кто-нибудь нам помешал, пока не расположим трупы так, чтобы все соответствовало сценарию.

«Что мне, черт побери, делать?» – подумал Джерри, ведя машину вокруг озера и ожидая появления красного петуха.

Рейчел уже миновала озеро Эрроухед и теперь ехала по шоссе 138, приближаясь к озеру Силвервуд, откуда вид на высокие горы Сан-Бернардино был еще более захватывающим, хотя в данный момент ей было не до пейзажей.

От озера Силвервуд шоссе шло прямо на запад, оставляя горы позади, до пересечения с шоссе 15, где она предполагала дозаправиться, а потом по шоссе 15 доехать через пустыню до Лас-Вегаса, лежащего на северо-востоке. Ей предстояло проехать более двухсот миль через необыкновенно красивую и совершенно необитаемую территорию. Так что даже в более благоприятных обстоятельствах то был неблизкий путь.

«Бенни, – подумала она, – как бы мне хотелось, чтобы ты был рядом».

Она миновала дерево, расщепленное молнией, которое воздело к небу свои обугленные ветви.

Недавно появившиеся облака сгущались. Среди них уже виднелись тучки.

В пустом гараже Бен увидел следы какой-то жирной жидкости на бетонном полу, сверкающей в проникших сюда лучах солнца. Он присел на корточки и принюхался. Вряд ли легкий запах соуса от говядины ему померещился.

Эти следы наверняка уже были, когда они с Рейчел вернулись сюда с бумагами, но он их не заметил.

Он встал и пошел дальше по гаражу, тщательно разглядывая пол, и уже через несколько секунд заметил влажную коричневую кляксу размером с фасолину. Он тронул ее пальцем и поднес палец к носу. Арахисовое масло. Сюда его принес на каблуке ботинка Эрик Либен, когда они с Рейчел были в гостиной, торопливо заталкивая бумаги в мешок для мусора.

Вернувшись сюда с Рейчел и бумагами, Бен спешил, главным ему казалось отправить ее из дома и всеобще из этих гор, пока не появились либо Эрик, либо полиция. И он не посмотрел вниз и не увидел следов арахисового масла. И, разумеется, у него не было оснований искать Эрика в тех местах, которые он только что осматривал. Он не мог ждать такой сообразительности от человека со страшной черепной травмой, от ходячего мертвеца, который, как те лабораторные мышки, должен был плохо ориентироваться, быть не в своем уме, умственно и эмоционально нестабильным. Значит, Бену не следует винить себя: нет, он правильно поступил, отправив Рейчел в «Мерседесе», предполагая, что отправляет ее одну, и не сообразив, что в машине она вовсе не одна. Как он мог догадаться? Это был единственный выход. Это не его вина, эту неожиданность нельзя было предвидеть, не его это вина, но он проклинал себя на чем свет стоит.

Эрик, притаившийся на кухне и слышавший, что они собираются делать, понял, что у него есть шанс остаться с Рейчел наедине, и, по-видимому, эта перспектива показалась ему настолько соблазнительной, что он решил отказаться от нападения на Бена. Он прятался за холодильником, пока они не прошли в гостиную, потом прокрался в гараж, взял ключи в зажигании, тихонько открыл багажник, вернул ключи на место, залез в багажник и захлопнул крышку.

Если у Рейчел лопнет шина и она откроет багажник…

Или если где-нибудь в пути Эрик отбросит заднее сиденье и выберется из багажника… Сердце Бена билось так, что, казалось, выскочит из груди. Он бегом кинулся из гаража к «Форду», стоящему перед домом.

Джерри Пик заметил красного железного петуха на одном из десятка почтовых ящиков. Он свернул на узкую дорогу, ведущую вверх по крутому склону мимо редких подъездных дорожек и домов, в основном спрятанных в лесу, что тянулся по обе стороны дороги.

Шарп закончил привинчивать глушители к обоим револьверам. Затем взял две запасные обоймы из «дипломата» и положил одну из них рядом с револьвером, предназначенным для Пика.

– Я рад, Джерри, что в этом деле со мной ты.

На самом деле Пик не говорил, что он с ним, да и не считал для себя возможным участвовать в хладнокровном убийстве и продолжать дальше жить как ни в чем не бывало. Тогда уж точно с мечтой стать легендой придется расстаться.

С другой стороны, если он ослушается Шарпа, его карьере в Бюро придет конец.

– Здесь щебенка должна переходить в гравий, – предупредил Шарп, снова сверившись с инструкциями, которыми снабдил его Утес.

Несмотря на сделанные недавно открытия и те преимущества, которые они ему давали, Джерри Пик не знал, что делать. Просто не видел выхода, который сохранил бы ему самоуважение и карьеру. И, въезжая глубже в темноту леса, почувствовал, что начинает паниковать. Впервые за много часов он стал ощущать себя беспомощным.

– Гравий, – отметил Энсон Шарп, когда они съехали со щебенки.

Неожиданно Пик понял, что его положение значительно хуже, чем он думал, потому что Шарп наверняка убьет и его. Если Пик попытается помешать ему убить Шэдвея и миссис Либен, он сначала пристрелит его и сделает так, чтобы обвинить в этой гибели беглецов. Что к тому же даст ему повод убить Шэдвея и миссис Либен. «Они прикончили беднягу Пика, и мне ничего больше не оставалось». Из него еще и героя сделают. С другой стороны, Пик не сможет просто отойти в сторону и дать ему убить их, так как это придется Шарпу не по душе. Если Пик не примет с энтузиазмом участия в убийстве, Шарп перестанет доверять ему и скорее всего пристрелит после того, как покончит с Шэдвеем и миссис Либен. И опять-таки свалит это на них. Господи Иисусе! С точки зрения Пика, мозг которого работал на полную катушку, как никогда в жизни, у него имелись только два выхода: присоединиться к убийству и таким образом завоевать полное доверие Шарпа или пристрелить Шарпа, прежде, чем он успеет кого-нибудь убить. Но нет, это тоже не решение…

– Уже близко, – заметил Шарп, наклоняясь вперед и внимательно вглядываясь сквозь лобовое стекло. – Теперь давай медленно-медленно.

…Тоже не решение, ведь, если он пристрелит Шарпа, никто ему не поверит, что Шарп собирался убить Шэдвея и миссис Либен, потому что какой мог бы быть у этого говнюка мотив! И потащат Пика в суд за убийство начальника. Суды всегда были суровы с убийцами полицейских, даже если убийца тоже полицейский, так что наверняка его посадят в тюрьму, где все эти семифутовые преступники без малейших признаков шеи будут просто счастливы изнасиловать бывшего правительственного агента. Значит, ему остается один ужасный выход – участвовать в убийстве, опуститься до уровня Шарпа, забыть о легенде и смириться с тем, что он просто еще один проклятый Богом гестаповец. Настоящее безумие – попасть в ситуацию, где нет правильных ответов, только неправильные. Это бред какой-то, это несправедливо, черт бы все побрал. Пик почувствовал, что голова у него скоро лопнет от напряжения, с которым он пытается найти нужный ответ.

– Вот калитка, о которой она говорила, – указал Шарп. – Смотри-ка, открыта! Ну-ка остановись.

Пик остановил машину и выключил двигатель.

Вместо ожидаемой лесной тишины немедленно после того, как мотор заглох, в окна ворвался посторонний звук – звук форсируемого мотора другой машины, приближающейся к ним.

– Кто-то едет, – констатировал Шарп, хватаясь за свой револьвер с глушителем и распахивая дверь как раз в тот момент, когда на дороге впереди них появился двигающийся на большой скорости голубой «Форд».

Пока служащий на бензозаправочной станции наполнял бак очищенным бензином «Арко», Рейчел купила себе в автомате конфет и банку кока-колы. Она прислонилась к «Мерседесу», жуя конфету и запивая ее кока-колой в надежде, что большая доза сладкого поднимет ей настроение и длинный путь не покажется таким одиноким.

– В Вегас едете? – спросил служащий.

– Да.

– Так и думал. Я всегда догадываюсь, куда кто едет. У вас такой вид, для Вегаса. Значит, так, сначала вы должны поиграть в рулетку. Ставьте на номер двадцать четыре. У меня такое предчувствие глядя на вас. Ладно?

– Ладно. Двадцать четыре.

Он подержал банку с кока-колой, пока она доставала деньги из бумажника, чтобы расплатиться с ним.

– Если выиграете целое состояние, половина моя.

Но если проиграете, то это работа дьявола, я тут ни при чем.

Она уже почти тронулась с места, когда он наклонился и заглянул в окно.

– Вы поосторожнее там, в пустыне. Там может быть несладко.

– Знаю, – сказала она.

Она выехала на шоссе 1–15 и двинулась на северо-восток, к далекому Барстоу, чувствуя себя очень одиноко.

Глава 26

Человек-чудовище

Бен бросил «Форд» в крутой поворот и нажал было на педаль газа, но внезапно увидел у открытой калитки темно-зеленый седан. Он резко затормозил, и «Форд» пошел юзом по грязной дороге. Рулевое колесо едва не вырвалось из рук. Но Бен справился с машиной и сумел не угодить ни в одну из канав по бокам дороги. Подняв столб пыли, «Форд» замер футах в пятидесяти от калитки.

Впереди внизу двое мужчин в темных костюмах уже вылезли из седана. Один держался сзади, тогда как второй бегом рванулся вперед, быстро приближаясь к Бену. Он напомнил ему чересчур старательного марафонца, забывшего надеть спортивные трусы и кроссовки. Желтоватая пыль, клубившаяся сквозь затейливый узор солнечного света и тени, была похожа на мрамор и казалась такой же плотной. Но, несмотря на пыль и разделяющие их тридцать ярдов, Бен четко видел револьвер в руке бегущего мужчины. Видел он и глушитель, что его сильно удивило.

Ни полицейские, ни федеральные агенты глушителями не пользуются. Партнеры Эрика вообще стреляли по полицейским из автомата в самом центре Палм-Спрингс, так что вряд ли они стали бы осторожничать здесь.

Затем, через секунду после того, как он разглядел глушитель, Бен увидел ухмыляющееся лицо бегущего человека и одновременно поразился, растерялся и испугался. Энсон Шарп. Последний раз он видел Энсона Шарпа шестнадцать лет назад во Вьетнаме, в 1972 году. И тем не менее был уверен, что узнал его. Время не слишком изменило Энсона Шарпа. Весной и летом 1972-го Бен постоянно ждал, что этот здоровенный подонок выстрелит ему в спину или наймет какого-нибудь бродягу из Сайгона для этой цели, потому что Шарп был способен на все, но Бен проявлял особую осторожность и не давал ни малейшей возможности разделаться с собой. И вот перед ним снова Шарп, как будто перешагнувший время.

Какого черта он явился сюда больше чем через полтора десятилетия? Бену вдруг пришла в голову безумная мысль, что Шарп искал его все время, надеясь свести с ним счеты, но сумел найти только сейчас, независимо от всех остальных событий. Но, разумеется, вряд ли такое могло быть, просто невозможно, так что Шарп наверняка каким-то образом связан со всей этой историей, с проектом «Уайлдкард».

Не добежав футов двадцати, Шарп принял классическую позицию стрелка, широко расставив ноги, встал посреди дороги и открыл огонь. С легким нам, сопровождаемым треском, пуля пробила лобовое стекло в футе от головы Бена.

Дав задний ход, он повернулся на сиденье, чтобы разглядеть дорогу сзади. Управляясь одной рукой, поехал назад по грунтовой дороге с наибольшей скоростью, на какую мог рискнуть. Услышал, как еще одна пуля срикошетила от машины где-то совсем рядом… Но тут он свернул за поворот, и Шарп не мог его больше видеть.

Он ехал до самого дома задним ходом. Там остановился, включил нейтральную скорость, оставив мотор работать и поставив машину на ручной тормоз – единственное, что удерживало ее на верху холма. Затем быстро вылез из машины и положил ружье и «магнум» на дорогу. Перегнувшись, Бен наполовину всунулся в машину и взялся за ручку ручного тормоза, одновременно внимательно следя за дорогой.

Двумястами ярдами ниже из-за поворота показался седан «Шевроле». Машина шла быстро, расстояние сокращалось. Они сбросили скорость, завидев его, но не остановились, и он рискнул подождать еще пару секунд, прежде чем отпустить ручной тормоз и отступить в сторону.

Под действием силы тяжести «Форд» покатился вниз по дороге, которая была настолько узкой, что «Шевроле» не мог посторониться. «Форд» подскочил на кочке и свернул слегка вбок. Бен уже подумал, что он так и скатится в канаву, не причинив никому никакого вреда, но «Форд» подскочил еще раз и вышел на прежний курс.

Водитель машины остановился, сделал попытку дать задний ход, однако «Форд» слишком быстро набирал скорость, чтобы столкновения можно было избежать. Он опять подскочил на кочке и свернул немного влево, и в последнюю секунду «Шевроле» вильнул вправо, едва не свалившись в канаву. Но все равно машины столкнулись с грохотом и скрежетом, хотя это столкновение не было лобовым и не принесло того вреда, на который рассчитывал Бен. Они сцепились правыми передними бамперами, затем «Форд» скользнул влево, как будто собираясь развернуться на сто восемьдесят градусов и, оказавшись рядом с «Шевроле», вместе подняться в гору. Но когда он совершал первую четверть этого пируэта, его задние колеса прочно застряли в канаве и он рывком остановился поперек дороги, надежно ее забаррикадировав.

От удара машина противника откатилась футов на тридцать назад, едва не угодив в канаву, и остановилась. Обе передние дверцы распахнулись. С одной стороны появился Энсон Шарп, с другой – водитель, оба оказались целыми-невредимыми, как и ожидал Бен, когда увидел, что «Форд» не ударил им в лоб.

Бен схватил ружье и «магнум», повернулся и побежал вокруг дома. Он рысью промчался по двору, покрытому высохшей травой, к гранитным зубьям, из-за которых они раньше наблюдали за домом вместе с Рейчел. Секунду помедлил, оглядывая лежащий впереди лес и прикидывая, где бы укрыться. Затем побежал между деревьями к старому руслу реки с густым кустарником по бокам, уже сослужившему ему и Рейчел добрую службу.

За его спиной, издалека, Шарп позвал его по имени.

Все еще путающийся в паутине этических проблем Пик поотстал от своего босса и осторожно наблюдал за ним.

Заместитель директора потерял голову сразу же, как заметил Шэдвея в голубом «Форде». Он рванул по дороге и начал стрелять из неудобной позиции, не имея ни малейшего шанса поразить цель. Кроме того, Пик заметил, что женщины в машине нет, так что если они убьют Шэдвея прежде, чем зададут ему несколько вопросов, то вряд ли узнают, куда она делась. Шарп вел себя глупо, и Пик был неприятно поражен.

Теперь Шарп шел по периметру двора. Он дышал, как озлобленный бык, и был настолько возбужден, в такой ярости, что не понимал, как сам подставляется под пули. То и дело он заходил по колено в заросли и всматривался в ряды деревьев.

С трех сторон двор был окружен навесистыми склонами, изрезанными оврагами и поросшими лесом, где были тысячи великолепных мест, чтобы спрятаться. Пику было ясно, что в данный момент они Шэдвея потеряли. Им следует немедленно обратиться за подмогой, иначе беглец окончательно улизнет в гущу леса.

Но Шарп обязательно хотел пристрелить Шэдвея. Он не желал прислушиваться к голосу разума. Пик просто смотрел, наблюдал и молчал. Заглядывая в лес, Шарп заорал:

– Правительство Соединенных Штатов, Шэдвей! Бюро по оборонной безопасности! Ты меня слышишь? Мы хотим с тобой побеседовать, Шэдвей!

Ссылка на власти уже не сработает, в этом можно было не сомневаться, если учесть, что Шарп начал стрелять, как только увидел Шэдвея.

Пик подумал, что, возможно, заместитель директора сейчас переживает нервное потрясение и этим объясняется его поведение с Сарой Киль, его решимость убить Шэдвея и его идиотская, безответственная пальба на дороге пару минут назад.

Топая вдоль кромки леса и временами заглядывая за кусты, Шарп продолжал вопить:

– Шэдвей! Эй, это я, Шэдвей, Энсон Шарп! Помнишь меня, Шэдвей? Помнишь?

Пик сделал шаг назад и вздрогнул, как будто кто-то дал ему пощечину: Шарп и Шэдвей были знакомы, черт побери, знали друг друга не просто абстрактно, как преследователь и преследуемый, но лично. И не было сомнений: хамские манеры Шарпа, его красное лицо, выпученные глаза и затрудненное дыхание ясно говорили, что они были злейшими врагами. Здесь сводились старые счеты, так что, если и были у Пика какие-то сомнения относительно того, что, может, Шарп действительно получил приказ сверху уничтожить Шэдвея и миссис Либен, они тут же испарились. Шарп решил их убить, только Шарп, и больше никто. Пик готов был поспорить, что он прав. Но его правота ничего не решала. Да, теперь он знал, что Шарп врет, но это дела не меняло. Прав он или не прав, все равно надо было выбирать: либо пойти на поводу у заместителя директора, либо взять его на мушку, и в любом случае Пик не сможет сохранить одновременно и самоуважение и карьеру. Шарп зашел поглубже в лес и спустился по склону в темноту под переплетающимися ветками елей и сосен. Он оглянулся, крикнул, чтобы Пик тоже к нему присоединялся, сделал еще несколько шагов сквозь кусты, снова оглянулся и еще раз настойчиво крикнул, увидев, что Пик не двигается.

Пик неохотно пошел за ним. В отдельных местах трава была такой высокой и жесткой, что кололась сквозь носки. На брюках появились травяные пятна, кое-где налипли колючки. Облокотившись о ствол дерева, он испачкал руку в смоле. То и дело спотыкался о лианы. Сучки цепляли его за пиджак. Его грязные кожаные туфли скользили по камням, еловым иголкам, мху, по чему угодно. Перебираясь через поваленное дерево, Пик ступил ногой прямо в муравейник. И хотя он немедленно убрал ногу и смахнул муравьев, несколько насекомых все-таки поползли по нему, так что он был вынужден остановиться, закатать штанину и смахнуть чертовых муравьев со своей искусанной лодыжки.

– Мы неподходяще одеты, – заметил он, догоняя Шарпа.

– Тихо, – приказал Шарп, пробираясь под низкой еловой веткой, усеянной колючими шишками.

Пик поскользнулся и упал бы, не схватись он рукой за ветку. С трудом удержав равновесие, буркнул:

– Мы тут шеи переломаем.

– Тихо! – с яростью прошипел Шарп, гневно взглянув на Пика через плечо. На его лицо было страшно смотреть: дикие, расширенные глаза, раздутые ноздри, оскаленные зубы, сжатые челюсти, на висках пульсируют артерии. Этот безумный вид подтвердил подозрение Пика, что Шарп потерял контроль над собой, стоило ему увидеть Шэдвея. И теперь им движет маниакальная ненависть и жажда крови.

Они прошли через узкий лаз в зарослях кустов, украшенных оранжевыми, ядовитыми на вид ягодами.

Вышли на высохшее русло реки и увидели Шэдвея. Он оказался футах в пятнадцати от них, двигаясь по руслу через лес, шел быстро, пригнувшись, и нес ружье.

Пик съежился и прижался к берегу, стараясь превратить себя в как можно менее удобную мишень.

Но Шарп остался на виду, как будто считал себя суперменом, громко позвал Шэдвея по имени и сделал несколько выстрелов из своего пистолета с глушителем. Пользуясь глушителем, приобретаешь бесшумность, но зато теряешь в меткости, так что, учитывая расстояние между Шарпом и Шэдвеем, ни один выстрел не мог попасть в цель. Либо Шарп был не в курсе относительно дальности своего оружия, что маловероятно, либо он был настолько ослеплен ненавистью, что уже не мог поступать разумно. Первым выстрелом он содрал кору с дерева, росшего на краю русла двумя ярдами левее Шэдвея, а вторая пуля попала в камень. Тут Шэдвей исчез за поворотом русла, но Шарп все равно выстрелил еще трижды, хотя и не видел того, по кому стрелял.

Даже самый лучший глушитель от употребления быстро портится, и мягкое «пам», сопровождающее выстрелы Шарпа, становилось все громче с каждым выстрелом. Пятый и последний выстрел по звуку напоминал удар деревянной колотушкой по жесткой резиновой поверхности. Разумеется, он не был оглушающим, но достаточно громким, чтобы прокатиться по лесу эхом.

Когда эхо стихло, Шарп несколько секунд внимательно прислушивался, затем кинулся через сухое русло к тому же лазу в стене кустарника, через который они попали сюда.

– Пошли, Пик. Сейчас мы возьмем этого стервеца. Следуя за ним, Пик заметил:

– Но нам его в этом лесу не догнать. Он куда более подходяще одет.

– Мы же выходим из леса, черт возьми, – кипятился Шарп. И в самом деле, они вернулись во двор домика тем же путем, что и пришли. – Я только хотел заставить его пошевеливаться, чтобы он тут не засел и не выжидал, когда мы уйдем. Сейчас он задвигался, черт побери, и наверняка отправится прямиком вниз с горы к дороге около озера. И если нам повезет, мы прищучим этого ублюдка, когда он будет пытаться спереть машину какого-нибудь рыбака. А теперь шевелись.

У Шарпа все еще был дикий, осатанелый, полубезумный вид, но Пик уже понял, что в конечном счете заместитель директора не был полностью одержим ненавистью, как казалось вначале. Да, он кипел от ярости, не всегда действовал разумно, но полностью соображения он не потерял. Он был все еще опасен.

Убегая, Бен спасал свою жизнь, но он так же панически боялся за Рейчел. Она ехала в Неваду в «Мерседесе», не подозревая, что в багажнике прячется Эрик. Каким-то образом Бен должен догнать ее, но с каждой минутой она удалялась от него все дальше и дальше, сводя его шансы до минимума. По крайней мере, он должен добраться до телефона и поговорить с Уитни Гэвисом, своим приятелем в Вегасе, чтобы, когда Рейчел позвонит ему насчет ключей, он смог предупредить ее об Эрике. Разумеется, Эрик может вылезти из багажника сам, или его может кто-то выпустить задолго до того, как Рейчел приедет в Вегас…

Рейчел одна ночью в пустыне… странные звуки из багажника… ее холодный мертвый муж неожиданно вырывается из заточения, сорвав заднее сиденье с креплений… забирается в машину…

Чудовищная картина настолько потрясла Бена, что он не отважился даже представить, что может быть дальше. Если он зациклится на подобной картине, она станет казаться ему неизбежной и он не сможет рационально действовать.

Он решительно запретил себе думать об этом и свернул с высохшего русла на оленью тропу, по которой можно было сравнительно легко подняться футов на тридцать, пока тропа не свернула к двум елям в неудобном для него направлении. После этого двигаться стало значительно труднее, грунт был неровный, опасный. Заросли колючей ежевики заставили его сделать крюк чуть не в пятьдесят футов; длинный склон с очень мягким грунтом вынудил подниматься по касательной, остерегаясь, что земля поползет под ним и он скатится вниз; груды сухих деревьев и кустов принуждали либо идти в обход, либо лезть напролом, рискуя сломать ногу или вывихнуть лодыжку. Не единожды он пожалел, что надел не охотничьи сапоги, а кроссовки «Адидас». Хорошо хоть джинсы и рубашка с длинными рукавами несколько защищали его от колючек и сучков. Несмотря на все трудности, он шел вперед, зная, что рано или поздно выйдет на более низкий уровень, где местность не такая дикая и где стоят дома. Там ему будет легче. Кроме того, ему ничего не оставалось, как двигаться, ведь он не знал, преследует ли его еще Энсон Шарп.

Энсон Шарп.

Невозможно поверить.

В свой второй год во Вьетнаме Бен в звании лейтенанта командовал взводом разведчиков и подчинялся командиру роты Олину Эшворну, вместе с которым они провели серию очень удачных рейдов в глубь территории противника. Джордж Мендоза, сержант его взвода, попал под автоматный огонь, выполняя задание по спасению четырех американских военнопленных, которых держали во временном лагере перед переводом в Ханой, и Энсона Шарпа прислали вместо него.

Шарп не понравился Бену сразу, с первой встречи. То была инстинктивная реакция, так как внешне у Шарпа все было в порядке. Он, конечно, не шел ни в какое сравнение с Мендозой, но был вполне компетентен, не признавал ни наркотиков, ни алкоголя, и это выделяло его среди других солдат, сражающихся в этой несчастной войне. Возможно, он слишком злоупотреблял властью и был излишне крут с подчиненными. Возможно, в его рассуждениях о женщинах сквозило какое-то неприятное неуважение к ним, но это сначала казалось обычным надоевшим и не слишком серьезным проявлением женоненавистничества, с которым приходится сталкиваться довольно часто там, где собирается много мужчин. Бен не видел в этом ничего плохого – до поры до времени. И возможно, Шарп слишком поспешно выступал против нападения на обнаруженного противника или слишком торопился выйти из боя. Но сначала никто не считал его трусом. Однако Бен относился к нему настороженно и даже чувствовал себя виноватым в том, что не доверяет своему новому сержанту без основательных причин.

Еще ему не нравилось в Шарпе отсутствие каких-либо убеждений. Он не имел своей точки зрения на политику, религию, смертную казнь, аборты или какие-либо другие проблемы, волновавшие его современников. Он странно относился к войне – ни за, ни против. Ему было наплевать, кто победит, он считал одинаковыми с моральной точки зрения как квазидемократический Юг, так и тоталитарный Север, если вообще когда-либо задумывался о морали. Он поступил в морские пехотинцы, чтобы его не забрали в пехоту, и совсем не испытывал той суровой гордости и преданности, которые сделали морскую пехоту родным домом для большинства служивших в ней. Он хотел сделать военную карьеру и в армию пошел не потому, что считал это своим долгом, а в надежде получить доступ к власти и уйти на хорошую пенсию через короткие двадцать лет. О пенсиях и различных благах для военных он мог говорить часами.

Он не отличался любовью к музыке, искусству, литературе, спорту, охоте, рыбалке или чему-то еще. Любил он только самого себя. Он сам, любимый, был своей единственной страстью. Хоть он и не был ипохондриком, он ревностно заботился о состоянии здоровья, мог долго говорить о своем пищеварении, о том, работал у него желудок или нет и как выглядел его утренний стул. Любой другой мог просто сказать: «У меня голова раскалывается», тогда как Энсон Шарп в таком же состоянии тратил две сотни слов, чтобы описать степень и характер своих страданий в мельчайших подробностях, и часто пальцем показывал, где именно у него болит сильнее. Он тратил много времени на прическу, всегда умудрялся быть чисто выбритым, обожал зеркала и другие отражающие поверхности и делал все возможное и невозможное, чтобы обеспечить себе максимальный комфорт, каким только может пользоваться солдат в военной зоне.

Трудно хорошо относиться к человеку, который не любит никого, кроме себя.

Но если Энсон Шарп был ни плохим, ни хорошим, когда прибыл во Вьетнам, просто слабым эгоистичным человеком, война поработала над ним, как над куском глины, и в финале вылепила чудовище. Когда до Бена дошли подробные и достоверные слухи о связях Шарпа с черным рынком, он провел расследование, которое показало, что круг преступной деятельности Шарпа был чрезвычайно широк. Он участвовал в краже почтовых посылок, товаров, направляемых в столовые, и он же вел переговоры по продаже краденого преступному миру Сайгона. Кроме того, выяснилось, что хоть он сам не употреблял наркотики и не торговал ими, Шарп помогал вьетнамской мафии сбывать их американским солдатам. Но самое отвратительное, что удалось выяснить сыщикам Бена, – это что Шарп использовал заработанные нечестным путем деньги для содержания наложницы в одном из самых бандитских районов Сайгона. Там, заручившись помощью особо опасного вьетнамца-головореза, выполнявшего параллельно функции слуги и тюремщика, он держал одиннадцатилетнюю девочку – Май Ван Транг, которую превратил в настоящую рабыню и использовал для своих сексуальных нужд, когда имел такую возможность. В остальное время ею по своему усмотрению пользовался головорез.

Последовавший за расследованием трибунал прошел совсем не так, как рассчитывал Бен. Ему хотелось засадить Шарпа в военную тюрьму на двадцать лет. Но еще до суда потенциальные свидетели стали исчезать один за другим с подозрительной скоростью. Двух вольнонаемных, торговцев наркотиками, согласившихся свидетельствовать против Шарпа, нашли с перерезанным горлом в пустынных переулках Сайгона. Еще одного – лейтенанта – взрывом разнесло на части во время сна. Головорез-многостаночник и Май Ван Транг исчезли, и Бен был уверен, что первый жив и где-то прячется, а девочка мертва и неизвестно где похоронена, что совсем нетрудно в стране, раздираемой войной и покрытой безымянными могилами. Поскольку Шарп находился под стражей, когда эти столь удобные для него убийства и исчезновения имели место, он с полным правом мог заявить о своей невиновности, хотя, вне всякого сомнения, такое удачное развитие событий было следствием его влияния в преступном мире. К началу трибунала не осталось ни одного свидетеля, так что суд мог полагаться только на слово Бена и его помощников, а Шарп в это время с ухмылкой настаивал на своей невиновности. Прямых улик оказалось недостаточно, чтобы засадить его в тюрьму, зато было полно косвенных, чтобы потерять работу. В конце концов его лишили сержантских нашивок, понизили до рядового и уволили из армии.

Даже такой незначительный приговор был ударом для Шарпа, чья глубокая, неустанная любовь к самому себе не позволяла терпеть какое-либо наказание. Главной и, возможно, единственной его заботой были собственный комфорт и благополучие, и он считал само собой разумеющимся, что ему, как баловню судьбы, будет всегда везти. Прежде чем с позором покинуть Вьетнам, Шарп использовал все свое влияние, чтобы организовать неожиданный визит к Бену, слишком короткий, чтобы расправиться с ним, но достаточно продолжительный, чтобы передать ему угрозу:

– Слушай, говнюк, когда вернешься домой, помни, что я там тебя жду с нетерпением, Я буду знать, когда ты приедешь, и я буду готов.

Бен не принял угрозы всерьез. Во-первых, еще до трибунала Шарп стал нерешительным в бою до такой степени, что в некоторых случаях готов был ослушаться приказа, но не рисковать своей драгоценной шкурой. Вполне возможно, что, если бы его не судили за воровство, операции на черном рынке, торговлю наркотиками и изнасилование, он был бы привлечен к суду за дезертирство или что-нибудь в этом роде, связанное с его растущей трусостью. Он мог рассуждать о мести на родине, но сделать что-нибудь у него не хватит пороха. Да и кроме того, Бена мало волновало, что и как случится дома. К тому времени, хорошо это или плохо, но он привязал себя к этой войне до конца. И имел все основания полагать, что домой он скорее всего вернется в ящике и ему будет наплевать, ждет его Энсон Шарп или нет.

Теперь, спускаясь сквозь тенистый лес и достигнув наконец наполовину расчищенных участков, где между деревьями мелькали дома, Бен недоумевал, каким образом выгнанный из армии с позором Шарп мог стать агентом Бюро по оборонной безопасности. Человек, превратившийся в чудовище, как Шарп, обычно продолжает катиться дальше по наклонной плоскости. К этому времени он должен был бы отсидеть два или три срока за преступления на гражданке. В лучшем случае он мог стать мелким жуликом, едва сводящим концы с концами, чьи аферы настолько незначительны, что не привлекают внимания властей. Даже если он исправился, он не смог бы скрыть позорные обстоятельства своего увольнения из армии. А это автоматически исключало возможность его работы в каком-либо правоохранительном учреждении, особенно таком значительном, как Бюро по оборонной безопасности.

«Так каким же образом он это сделал, черт побери?» – удивлялся Бен.

Он раздумывал над этим вопросом, пока перелезал через забор и осторожно огибал двухэтажное кирпичное строение и дом из соснового бруса, перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь по возможности не высовываться. Не дай Бог кто-нибудь выглянет в окно и заметит человека с ружьем в одной руке и большим револьвером, засунутым за пояс брюк, – он немедленно позвонит шерифу округа.

Если предположить, что Шарп не соврал насчет того, что он агент Бюро, а врать ему вряд ли был смысл, то как же ему удалось так там выдвинуться? Ведь вряд ли это совпадение, что именно Шарпу поручили расследование, связанное с Беном. Вероятнее предположить, что Шарп сам организовал это назначение, когда прочитал досье на миссис Либен и узнал, что Бен, его давний и, вероятно, подзабытый враг, связан с Рейчел. Он разглядел здесь давно откладываемую возможность свести счеты и ухватился за нее. Но обычный агент не выбирает сам себе задания, так что Шарп, видно, забрался достаточно высоко, чтобы самому распоряжаться своей судьбой. Хуже того, он занимал столь высокий пост, что мог себе позволить открыть стрельбу без всякой провокации и рассчитывать, что ему сойдет с рук убийство, совершенное на глазах коллеги.

Столкнувшись с угрозой, которую представлял собой Шарп, в дополнение к тому переплету, куда они с Рейчел попали, Бен начал чувствовать, что снова оказался на войне. На войне по тебе начинают стрелять, когда ты меньше всего этого ждешь, и обычно с самой неожиданной стороны. Именно так он и воспринял появление Энсона Шарпа: стрельба с неожиданной стороны. Около третьего дома на склоне он едва не столкнулся с четверкой мальчишек, играющих в войну и прячущихся друг от друга. Он их заметил только в последний момент, когда один из них выскочил из укрытия и открыл огонь по другому из автомата с пистонами. Впервые в жизни Бен как бы на мгновение вернулся на войну, впервые сам пережил ту психическую травму, от которой, если верить прессе, страдает каждый ветеран. Он упал, перевернувшись несколько раз, и затаился с бьющимся сердцем за низким холмиком, сдерживая готовый вырваться крик. Прошло не меньше тридцати секунд, прежде чем он пришел в себя.

Мальчики его не заметили, но дальше он передвигался ползком от одного укрытия к другому. От холмика к кусту азалии. От азалии к небольшой загородке из известняка, где наткнулся на растерзанный трупик белки и воспринял это как предупреждение. Затем он сполз вниз по склону, через густую траву, и подлез под очередной забор.

Еще через пять минут, почти через три четверти часа, после того, как он ушел из охотничьего домика, Бен скатился по покрытому кустарником склону в сухую канаву вдоль шоссе, опоясывающего озеро.

Сорок минут, это надо же.

Как далеко в пустыню успела забраться Рейчел за сорок минут?

Не думай об этом. Шевелись.

Он немного посидел, пригнувшись в зарослях, переводя дыхание, затем встал и посмотрел в обе стороны. Никого. Ни одной машины.

Поскольку он не хотел отказываться ни от ружья, ни от «магнума», которые делали его крайне подозрительным для посторонних, ему еще повезло, что он оказался в этом месте во вторник днем. Потому что рано утром к озеру ехали бы яхтсмены, рыбаки и туристы, а к вечеру многие бы возвращались. Но в середине дня, без пяти минут три, они еще не двигались с места. Опять же хорошо, что он не попал сюда в уик-энд, вот тогда бы на дороге было полно машин в течение всего дня.

Решив, что услышит звук мотора издали и, следовательно, успеет спрятаться, он выбрался из канавы и направился на север по шоссе в надежде где-нибудь украсть машину.

Глава 27

Снова в пути

Без пяти минут три Рейчел проехала через перевал Эль-Кайон. Викторвилль был еще в десяти милях к югу, а до Барстоу оставалось почти сорок пять миль.

Это был последний участок шоссе, на котором хоть изредка встречались какие-то признаки цивилизации. Если не считать Викторвилля и одиноких домов, магазинов и автозаправочных станций между ним и Хесперией и Яблоневой долиной, дорога шла в основном через огромные пустынные участки, покрытые белым песком, грядами камней, высушенной растительностью, деревьями Джошуа и другими кактусами. На протяжении ста шестидесяти миль между Барстоу и Лас-Вегасом ей должны были встретиться, по существу, только два населенных пункта – Калико, город-призрак (с несколькими ресторанами, заправочными станциями и парой мотелей), и Бейкер, стоящий у входа в Долину смерти, который был настолько мал и умудрялся промелькнуть мимо так быстро, что казался миражем. Хэллоран-Спрингс, Кэ-Нева и Стейтлайн тоже должны были попасться ей по дороге, но ни один из них и городом назвать было нельзя. В каком-то проживало меньше пятидесяти человек. Здесь, где начиналась великая пустыня Мохаве, человек попробовал установить свою власть, но дальше Барстоу все равно продолжала править пустыня.

Если бы Рейчел так не беспокоилась о Бене, она могла бы получить удовольствие от бескрайних просторов, мощности и послушности «Мерседеса» и чувства удивительной свободы, которое всегда испытывала при путешествии через пустыню. Но она не могла отделаться от мыслей о нем, жалела, что оставила одного, несмотря на убедительность доводов в пользу его плана и отсутствие выбора. Она подумывала, не повернуть ли назад, но боялась уже не застать его в домике. К тому же если она вернется к озеру, то может попасть прямиком в лапы полиции, так что Рейчел продолжала гнать «Мерседес» вперед к Барстоу со скоростью шестьдесят миль в час.

Когда она была в пяти милях от Викторвилля, ее напугал странный глухой стук, который, казалось, доносился откуда-то снизу: четыре или пять ударов, и затем – тишина. Она вполголоса выругалась, ожидая, что в любой момент машина сломается. Сбавила скорость до пятидесяти миль, потом до сорока и приблизительно с полмили внимательно прислушивалась к «Мерседесу».

Шорох шин по асфальту. Урчание мотора. Тихий шепот кондиционера. Никакого стука.

Она снова довела скорость до шестидесяти и продолжала слушать, подумав, что неизвестный дефект проявляет себя только на высоких скоростях. Еще миля позади, и никакого стука. Наверное, она попала в выбоины на асфальте, решила Рейчел. Она их не заметила, да и не помнила, чтобы машина подскакивала одновременно со стуком, но другое объяснение ей в голову не приходило. Рессоры и подвески у «Мерседеса» были самого высшего качества, так что они, наверное, смягчили тряску, а она, занятая странными звуками, просто не обратила внимания на небольшую вибрацию.

Еще несколько миль Рейчел нервничала. Не то чтобы она ждала, что внезапно отвалится весь задний мост или взорвется двигатель, но боялась, что любая поломка может задержать ее. Однако машина продолжала прекрасно работать, и она расслабилась и снова вернулась мыслями к Бену.

Зеленый «Шевроле» пострадал при столкновении с «Фордом» – погнута решетка, разбита фара, изуродован бампер, но двигаться на нем было можно. Пик проехал по грунтовой дороге до гравия, потом по щебенке до шоссе вокруг озера, в то время как Шарп сидел рядом и оглядывал лес вокруг, держа пистолет с глушителем на коленях. Шарп был уверен (так он заявил), что Шэдвей пошел в другом направлении, но все равно соблюдал осторожность.

Пик все время ждал, что раздастся ружейный выстрел и пуля пробьет боковое стекло. Но на шоссе он выбрался живым.

Они поехали по главной дороге и наткнулись на ряд припаркованных машин и грузовичков, вероятно принадлежавших рыболовам, которые через лес направились к озеру, к своим излюбленным глухим и труднодоступным местам. Шарп вычислил, что Шэдвей спустится с горы южнее машин, вспомнив, что проезжал мимо них, когда двигался к домику, и пойдет на север вдоль шоссе, возможно прячась в канавах или в лесу на обочине дороги, чтобы найти себе новые колеса. Пик поставил свой седан в ряд с последней из шести машин, грязным, побитым «Доджем», слегка подавшись назад, чтобы Шэдвей не заметил их, когда подойдет поближе.

Шарп и Пик сидели пригнувшись на переднем сиденье, высунув головы ровно настолько, чтобы видеть сквозь лобовое стекло и окна стоящий рядом «Додж». Они приготовились быстро среагировать при малейшем признаке, что кто-то возится с одной из машин. Во всяком случае, Шарп приготовился. Пик все еще находился на распутье.

Порывистый ветер шумел в кронах деревьев.

Стрекоза зловещего вида пролетела мимо лобового стекла, лениво махая прозрачными крылышками.

Тихо тикали часы на приборной доске, и у Пика возникло странное, но вполне понятное ощущение, что они сидят на бомбе с часовым механизмом.

– Минут через пять он появится, – сказал Шарп. «Надеюсь, нет», – подумал Пик.

– Мы прищучим ублюдка, будь покоен, – добавил Шарп.

«Только не я», – подумал Пик.

– Он думает, что мы ездим взад-вперед по дороге, разыскивая его. Он не догадается, что мы его тут поджидаем. Он попадет прямо в наши объятия.

«Господи, надеюсь, что нет, – подумал Пик. – Надеюсь, он пойдет на юг, а не на север. Или переберется через гору и спустится с другой стороны и никогда даже не приблизится к этой дороге. О Господи, сделай так, чтоб он просто перешел через дорогу, спустился к озеру и по воде перебрался на другую сторону».

– Мне показалось, – заметил Пик, – что он лучше вооружен, чем мы. Я заметил ружье. Об этом нельзя забывать.

– Он не станет в нас стрелять, – возразил Шарп.

– Почему?

– Потому что он сраный моралист, вот почему. Такой чувствительный. О своей чертовой душе слишком заботится. Такие, как он, могут убивать на войне, причем на такой войне, в которую они верят, или в ситуации, когда у них не будет абсолютно никакого выбора, как только убить, чтобы защитить себя.

– Ну, если мы начнем стрелять, у него не будет другого выбора, как тоже стрелять. Разве не так?

– Тебе его не понять. В такой ситуации, когда нет войны, если есть куда сбежать, если его не зажали в угол, он всегда предпочтет сбежать, а не стрелять. Это лучший выбор с моральной точки зрения, видишь ли, а ему нравится думать о себе как о хорошем парне. Здесь, в лесу, полно места куда бежать. Значит, если мы стреляем и убиваем его, все кончено. Но если мы промахиваемся, он не станет стрелять, этот ублюдок и ханжа, он побежит и даст нам еще шанс пристрелить его и будет продолжать давать нам такие шансы, пока рано или поздно мы его или упустим, или прикончим. Только ради всего святого, никогда не загоняй его в угол, всегда оставляй ему лазейку. Когда он побежит, мы сможем выстрелить ему в спину, и это будет самый мудрый выход, потому что этот парень был морским пехотинцем, и чертовски хорошим, лучше многих, пожалуй, самым лучшим, должен отдать ему справедливость, лучшим из лучших. И, похоже, сохранил форму. Так что если он будет вынужден, то снесет тебе голову голыми руками.

Пик так и не мог решить, какие из новых откровений Шарпа более омерзительны: то ли, что, сводя какие-то счеты, они собираются убить не только невиновного человека, но человека высоких моральных принципов, которые он свято блюдет и скорее подвергнет себя смертельному риску, чем будет пытаться убить их, готовых с легким сердцем прикончить его, или что они собираются выстрелить ему в спину, если им представится случай; или что этот парень, если у него не будет выбора, способен справиться с ними без всякого труда. Пик последний раз спал накануне днем, больше суток назад, и ему очень хотелось спать, но, выслушав откровения Шарпа, он забыл про сон, раздумывая, какие сделать из них выводы.

Шарп неожиданно наклонился вперед, как будто заметил идущего с юга Шэдвея, но, по-видимому, тревога была ложной, потому что он снова откинулся на сиденье и шумно вздохнул.

Он не просто зол, он напуган, подумал Пик. И напрягся, собираясь задать вопрос, который наверняка разозлит Шарпа.

– Вы его знаете, сэр?

– Да, – коротко подтвердил Шарп, явно не желая вдаваться в подробности.

– Откуда?

– Это было не здесь.

– А когда это было?

– Давно, – отрезал Шарп, тоном давая понять, что больше задавать вопросы не следует.

Со вчерашнего вечера, сначала это го расследования, Пик не переставал удивляться, что человек, занимающий пост заместителя директора, сам непосредственно участвует в операции, плечом к плечу со своими подчиненными, вместо того чтобы управлять ими из офиса. Дело, безусловно, было важным. Но Пик сподобился участвовать и в других важных делах, и ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из высокопоставленных офицеров пачкал собственные руки. Теперь он понял, в чем дело: Шарп предпочел влезть в самую грязь, потому что обнаружил, что его давний недруг, Шэдвей, замешан в это дело и, только непосредственно участвуя в операции, он сможет убить Шэдвея и сделать так, чтобы убийство казалось оправданным.

– Давно, – повторил Шарп больше самому себе, чем Джерри Пику. – Давным-давно.

Внутри просторного багажника «Мерседеса» было тепло, так как его нагрело солнце. Но свернувшийся в темноте Эрик Либен ощущал другое, более сильное тепло: странный и почти приятный жар в крови, в плоти, в костях, жар, который, казалось, превращал его во что-то… иное, отличное от человека.

Внутренний жар и тепло багажника, темнота, движение машины и завораживающее шуршание шин убаюкали его и привели в состояние, похожее на транс. На какое-то время Эрик забыл, кто он такой, где он, как сюда попал. Мысли лениво плавали в его голове, как пятна мазута на воде, меняя форму, смешиваясь и образуя небольшие омуты. Временами то были приятные и легкие мысли: очаровательные изгибы тела Рейчел, гладкость ее кожи, Сара, другие женщины, с которыми он занимался любовью, его любимый плюшевый медвежонок, с которым он всегда спал в детстве, отрывки из понравившихся фильмов, строчки из любимых песен. Но иногда в мозгу появлялись темные и пугающие образы: дядя Барри, манящий его к себе; незнакомая мертвая женщина в мусорном контейнере; еще одна женщина, распятая на стене, мертвая, голая, уставившаяся на него невидящими глазами; Смерть в капюшоне, притаившаяся в тени; изуродованное лицо в зеркале; странные, чудовищные руки, каким-то образом присоединенные к его запястьям…

Один раз машина остановилаcm, и прекращение движения заставило Эрика выплыть из транса. Он быстро сориентировался, и его снова наполнила та самая ледяная ярость рептилии. Он с удовольствием сжал и разжал свои сильные, удлинившиеся пальцы с острыми ногтями, предвкушая, как с их помощью выпустит из Рейчел дух – она отказала ему, отреклась от него, послала его навстречу смерти. Он едва не выскочил из багажника, но услышал мужской голос и заколебался. Судя по тем отрывкам разговора, которые ему удалось расслышать, и скрежету бензинового шланга, Рейчел остановилась у бензоколонки, а там вполне могли оказаться несколько человек. Стоит подождать более удобного случая.

Еще раньше, в гараже, когда открыл багажник, он сразу заметил, что задняя стенка его представляет собой сплошную металлическую панель и у него не будет возможности просто сорвать заднее сиденье с креплений и проникнуть в машину. Более того, замок багажника не открывался изнутри, так как был закрыт металлической пластиной, привинченной винтами. К счастью, Шэдвей и Рейчел увлеклись собиранием бумаг по проекту «Уайлдкард», а Эрик тем временем успел схватить отвертку, снять пластину, забраться в багажник и закрыть крышку. Даже в темноте он мог найти замок, засунуть острие отвертки в механизм и без труда открыть его.

Если при следующей остановке он не услышит голосов, то сможет выпрыгнуть из багажника за пару секунд и схватить Рейчел раньше, чем она поймет, что произошло.

На бензоколонке, терпеливо и молча лежа в багажнике, Эрик дотронулся до лица руками, и ему показалось, что оно за это время еще как-то изменилось. К тому же, ощупав шею, плечи и большую часть своего тела, он почувствовал, что сложен теперь не так, как раньше.

Внезапно ему показалось, что его пальцы, скользя по коже, дотронулись до… чешуи.

От отвращения у него застучали зубы.

Он быстро прекратил изучать себя.

Но он хотел знать, во что превращается.

И в то же время не хотел этого знать.

Он боялся, что не перенесет, если узнает.

Он смутно подозревал, что, намеренно откорректировав небольшую часть своей генной системы, нарушил баланс в неизвестных жизненных химических процессах. Возможно, их и нельзя познать. Этот дисбаланс не был слишком серьезным до его смерти, но после его измененные клетки начали действовать непредсказуемо, заживление происходило с неестественной стремительностью и в пугающих масштабах. Эта деятельность – бурный поток гормонов роста и белков – каким-то образом разрушила генную стабильность, уничтожила биологический регулятор, который обеспечивал медленный-медленный, размеренный темп эволюции. Теперь же он эволюционировал с безумной скоростью. Правильнее было бы сказать, он деградировал, потому что его тело стремилось воссоздать древние формы, память о которых хранилась десятки миллионов лет в его генах. Он понимал, что с точки зрения умственной деятельности колеблется между привычным современным интеллектом Эрика Либена и чуждым сознанием нескольких примитивных человеческих предков. Он боялся, что деградирует как умственно, так и физически до какого-то непонятного существа, которого уже не помнило человечество, что перестанет быть Эриком Либеном и его личность растворится навсегда в доисторическом сознании обезьяны или рептилии.

Она виновата в том, что с ним случилось, – убила его, запустив в действие механизм его генетически измененных клеток. Он жаждал мести, жаждал до боли, хотел растерзать эту стерву, распороть ей брюхо, вырвать глаза, размозжить голову, разодрать хорошенькое лицо, это надменное, ненавистное лицо, сожрать ее язык, а затем припасть ртом к ее артериям, из которых бьет кровь, и пить, пить…

Он снова содрогнулся, только на этот раз то была дрожь примитивной потребности, дрожь нечеловеческого наслаждения и возбуждения.

Заправившись, Рейчел снова вернулась на шоссе, и Эрик опять впал в транс, убаюканный монотонностью движения. На этот раз его мысли были более странными, более похожими на сон, чем раньше. Он видел, как бежит, низко пригнувшись, по укутанной туманом местности; вдалеке на горизонте клубятся горы, и небо над ними такое чистое и темно-синее, каким он его никогда не видел, и тем не менее оно ему знакомо, как и окружающая его пышная растительность, никогда не встречавшаяся Эрику Либену, но хорошо известная какому-то другому существу внутри его. Затем он видит себя в этом полусне уже и вовсе не на ногах, он уже совсем другой, ползет на животе по теплой влажной земле, заползает на сгнивший ствол дерева, рвет его лапами с длинными когтями, срывает кору и трухлявую древесину, пока не добирается до огромного гнезда копошащихся личинок, в которое он жадно погружает свое лицо…

Охваченный темной первобытной дрожью, он застучал ногами по стенке багажника, что заставило его на короткое время очнуться от полусна, наполненного мрачными образами и мыслями. Потом сообразил, что стук может обеспокоить Рейчел, и прекратил.

Машина замедлила ход, и Эрик принялся шарить в темноте в поисках отвертки на случай, если придется срочно открывать замок и вылезать. Но тут машина снова пошла быстрее – Рейчел не поняла, что такое она слышала, – и он снова утонул в тине первобытных воспоминаний и желаний.

Пока он мысленно находился в каком-то отдаленном месте, Эрик продолжал меняться физически. Темный багажник напоминал матку, в которой развивается не поддающийся воображению мутант-ребенок, что формируется снова, и снова, и снова. То было одновременно что-то очень старое и что-то совершенно новое, чего никогда не видел свет. Что-то, чье время прошло – и все еще не наступило.

Бен догадывался: они решат, что он вспомнит про ряд машин, припаркованных с восточной стороны шоссе, и будут караулить его там. Более того, они, очевидно, полагают, что он пойдет вдоль дороги на север, прячась в канаве с восточной стороны при приближении машин. Еще они могут подумать, что он останется на восточном склоне, с той стороны, где горы, и будет осторожно двигаться вдоль шоссе под прикрытием деревьев и кустарников. Но вряд ли они ждут, что он перейдет через дорогу, зайдет в лес на западной стороне, со стороны озера, направится на север под прикрытием этих деревьев и выйдет к стоянке машин сзади.

Он сообразил правильно. Пройдя некоторое расстояние, причем дорога находилась у него справа, а озеро – слева, он спустился по склону, спрятался за последним камнем и осторожно посмотрел на юг, в сторону машин. Он увидел двух мужчин, пригнувшихся на переднем сиденье темно-зеленого седана. Они пристроились за «Доджем», так что, подойди он к ним с юга, а не сзади, он бы их не заметил. Они смотрели в другую сторону, наблюдая за дорогой через боковые стекла стоящих впереди машин.

Бен слез с парапета и минуту полежал на склоне на спине. Матрасом ему служили еловые иголки, сухая трава и неизвестные растения с толстыми листьями, которые смялись под ним и смочили своим холодным соком его рубашку и джинсы. Но он так вымазался и устал, поспешно спускаясь с горного склона от дома Эрика, что его уже не заботило, испачкается ли он еще и об эти растения или нет.

Заткнутый за пояс «магнум» больно давил на спину, и Бен слегка подвинулся, чтобы изменить положение тела. Как ни мешал ему сейчас «магнум», с ним он чувствовал себя увереннее.

Раздумывая о парочке, ждущей его на шоссе, он уже прикидывал, не пойти ли ему на север и не поискать ли другие машины. Возможно, ему удалось бы украсть автомобиль и уехать подальше отсюда, пока они догадаются, что его здесь нет.

С другой стороны, он может пройти милю, две или даже три и не встретить ни одной машины, припаркованной вдали от своего владельца.

И маловероятно, что Шарп со своим коллегой будут так долго ждать. Если Бен вскоре не объявится, они решат, что неправильно поняли его намерения. Начнут ездить по шоссе взад-вперед, а время от времени, возможно, останавливаться, чтобы порыскать по лесу с обеих сторон дороги, и, хотя он в принципе дал бы им сто очков вперед в этих играх, он не мог быть полностью уверен, что они где-нибудь на него не наткнутся.

В данный момент у него было преимущество, потому что он знал, где они, тогда как они не имели представления, где он. Бен решил этим преимуществом толково воспользоваться.

Первым делом он огляделся в поисках гладкого камня величиной с кулак, нашел то, что требовалось, и прикинул его на вес в руке. Вполне удовлетворительно. Расстегнул несколько пуговиц; на рубашке, засунул камень за пазуху и снова застегнул рубашку.

Держа «ремингтон» в правой руке, он крадучись прошел вдоль парапета в южном направлении, пока не оказался, по его расчетам, как раз под их «Шевроле». Снова поднявшись на склон, увидел, что правильно рассчитал расстояние: задний бампер «Шевроле» находился в нескольких дюймах от его лица.

Окно со стороны Шарпа было опущено – обычные правительственные машины в редких случаях могли похвастаться кондиционером, – и Бен понял, что окончательно приблизиться должен в полнейшей тишине. Если Шарп услышит что-нибудь подозрительное и выглянет из окна или даже просто посмотрит в боковое зеркало, он увидит пригнувшегося за «Шевроле» Бена.

Сейчас бы не помешал какой-нибудь посторонний шум, и Бен от души пожелал, чтобы ветер усилился. Хороший порыв, сотрясающий деревья, скроет его…

Но ему повезло больше: с севера послышался приближающийся звук мотора. Бен напряженно ждал, и действительно с севера появился серый «Понтиак-Файерберд». С приближением машины усилились звуки рок-музыки: пара подростков на прогулке, стекла опущены, магнитофон надрывается, Брюс Спрингстин поет с энтузиазмом о любви, машинах и сталеварах. Превосходно.

В тот момент, когда шумный «Понтиак» проезжал мимо «Шевроле», когда шум мотора и вопли Спрингстина достигли апогея и внимание Шарпа было, несомненно, отвлечено в направлении, прямо противоположном его боковому зеркалу, Бен быстро перебрался через парапет и прокрался за седан. Он пригнулся пониже, чтобы его не было видно в заднее стекло и в боковое зеркало, если второй агент Бюро вздумает проверить дорогу сзади. Когда шум мотора «Понтиака» и голос Спрингстина стихли, Бен ползком обогнул левый угол «Шевроле», глубоко вздохнул, вскочил на ноги и выпустил заряд в заднюю шину. Грохот потряс тишину гор с такой силой, что сам Бен испугался, хотя и знал, чего ждать. Мужчины в машине заорали.

Один из них крикнул:

– Пригнись!

Машина осела со стороны водителя. Руки у Бена болели от отдачи после первого выстрела, но он выстрелил снова, на этот раз с целью напугать их, целясь низко над крышей, чтобы дробь ее задела, а сидящим внутри показалось, что часть дроби попала внутрь. Оба мужчины тут же легли на переднее сиденье, а из такой позиции они не только не могли стрелять, но даже и видеть Бена.

На бегу он сделал еще выстрел в землю, затем задержался около дверцы водителя и выстрелил в переднюю шину, после чего машина осела еще больше. Потом всадил еще один заряд в то же колесо для пущего эффекта – громоподобный звук, издаваемый ружьем, действовал на нервы даже ему, так что Шарпа и другого парня он должен был просто парализовать, – и взглянул в лобовое стекло, чтобы убедиться, что оба его противника все еще прячут головы. Их не было видно, и тогда он сделал шестой, и последний, выстрел по лобовому стеклу, уверенный, что он не повредит серьезно ни одному из сидящих в машине, но напугает их настолько, что они еще минуту-другую не отважатся поднять головы.

Дробь еще продолжала сыпаться на заднее сиденье «Шевроле», осколки стекла – на переднее, а Бен уже успел сделать три шага и, упав на землю, залезть под стоящий рядом «Додж». Когда они решатся поднять головы, то подумают, что он кинулся в придорожный лес, где перезаряжает ружье и дожидается, чтобы они показались. Им ни за что не придет в голову, что он прячется под рядом стоящей машиной.

Его легкие стремились делать судорожные, шумные глотки воздуха, но он принудил себя дышать медленно, легко, ритмично и тихо.

Ему хотелось помассировать руки и ладони, которые болели от отдачи ружья – ведь он стрелял так много и из такой неудобной позиции. Но Бен отказался от этой мысли, просто терпел, зная, что боль и одеревенение пройдут сами по себе.

Через некоторое время он услышал, как они разговаривают, потом послышался звук открываемой дверцы.

– Черт побери, Пик, пошли, – приказал Шарп. Шаги.

Бен повернул голову направо, выглядывая из-под машины. Увидел, что рядом появились черные ботинки Шарпа. У Бена были точно такие же. На ботинки налипла грязь, а к шнуркам прицепились колючки.

Слева никакой обуви не появилось.

– Давай, Пик, – повторил Шарп хриплым шепотом, который прозвучал как крик.

Открылась еще дверца, потом послышались нерешительные шаги, и в поле зрения Бена с левой стороны машины появились туфли. Более дешевые черные туфли Пика оказались еще в худшем состоянии, чем у Шарпа: грязь покрывала их до самого верха, налипла кусками на каблуки и подошву, а колючек на шнурках болталось вдвое больше.

Мужчины стояли по разные стороны «Доджа» молча, прислушиваясь и осматриваясь.

Бену пришла в голову безумная мысль, что они услышат биение его сердца, потому что, с его точки зрения, оно стучало, как барабан.

– Может, он там, впереди, между двумя машинами, ждет, чтобы дать нам чем-нибудь по башке, – прошептал Пик.

– Он ушел в лес, – так же тихо ответил Шарп, но в голосе его звучало презрение. – Наблюдает сейчас за нами из укрытия и едва сдерживается, чтобы не заржать. Гладкий камень величиной с кулак давил на живот Бена, но он не рискнул переменить положение, потому что малейший звук мог его выдать.

Наконец Пик и Шарп двинулись параллельно друг другу, и Бен перестал видеть их ноги. Скорее всего они осторожно заглядывали в машины и между ними.

Но вряд ли они встанут на колени и посмотрят под машинами, потому что было чистым безумием для Бена прятаться там, лежать на животе практически беспомощным, не имея возможности быстро выбраться. Они могли пристрелить его без всяких хлопот. Если риск, на который он пошел, окупится, ему удастся сбить их со следа, заставить искать там, где его нет, что даст ему возможность умыкнуть какую-нибудь машину. Однако, если они решат, что он такой дурак или такой умный, чтобы спрятаться под машиной, ему конец.

Бен взмолился в душе, чтобы владелец «Доджа» не вернулся в самый неподходящий момент и не уехал на своей машине, оставив его на виду.

Шарп и Пик дошли до конца ряда и, не найдя своего врага, вернулись, все еще двигаясь по разные стороны машин. Теперь они разговаривали громче.

– Вы сказали, он никогда не станет в нас стрелять, – горько заметил Пик.

– Он и не стрелял.

– В меня он стрелял, это точно, – возразил Пик, повышая голос.

– Он стрелял в машину.

– Какая разница? Мы же были в машине. Они снова остановились около «Доджа».

Бен посмотрел налево и направо на их ботинки, надеясь, что ему не захочется чихнуть, кашлянуть или выпустить газы.

– Он стрелял по шинам, – пояснил Шарп. – Видишь? Какой ему смысл было портить машину, если он собирался нас убить.

– Он выстрелил в лобовое стекло, – снова возразил Пик.

– Да, но мы сидели пригнувшись, он знал, что не попадет в нас. Говорю тебе, он неженка, сраный моралист, считает себя кристально чистым. Он будет в нас стрелять, если у него не останется выбора, и он никогда не выстрелит первым. Нам надо действовать. Послушай, Пик, если бы он хотел убить нас, он сунул бы ружье в любое из окон и прикончил нас обоих за пару секунд. Подумай об этом.

Оба помолчали.

Вероятно, Пик размышлял о сказанном.

Бен пытался догадаться, о чем думает Шарп. Он сильно надеялся, что Шарп не вспомнил «Похищенное письмо» Эдгара Аллана По. Хотя вряд ли; Бен не верил, что Шарп вообще в жизни читал что-нибудь, кроме порнографических журналов.

– Он там, в лесу, – наконец заявил Шарп, повернувшись спиной к «Доджу» и продемонстрировав Бену свои каблуки. – Там, поближе к озеру. Готов поспорить, он нас сейчас видит. Смотрит, что мы будем делать.

– Нам нужна другая машина, – заметил Пик.

– Сначала тебе надо пойти в лес, оглядеться, посмотреть, нет ли его там.

– Мне?

– Тебе, – подтвердил Шарп.

– Сэр, я неподходяще одет для такого дела. Мои туфли…

– Здесь меньше подлеска, чем у дома Эрика Либена, – сказал Шарп. – Справишься.

Пик поколебался, но все же спросил:

– А вы что будете делать, пока я там шарю?

– Отсюда, – ответил Шарп, – я могу видеть между деревьями и кустами. Если ты к нему там, внизу, приблизишься, он может попытаться уйти от тебя, прячась за кустами и камнями, а ты этого не заметишь. Но отсюда, сверху, я обязательно его увижу, если он зашевелится. А когда увижу, то нападу прямо на него.

Бен услышал непонятный звук, как будто у банки майонеза отвинчивали крышку. Сначала он не мог решить, что бы это значило, потом сообразил, что Шарп отвинчивает глушитель с пистолета.

Шарп подтвердил его подозрения.

– Возможно, ружье и дает ему преимущество…

– Возможно? – повторил Пик в изумлении.

– …но нас двое, два пистолета, и без глушителей нам легче будет попасть в цель. Давай иди, Пик. Иди и выкури его оттуда для меня.

Казалось, Пик вот-вот взбунтуется, но он все же пошел.

Бен продолжал ждать.

Мимо проехала пара машин.

Бен лежал неподвижно, наблюдая за ботинками Шарпа. Немного погодя Шарп отошел на шаг от машины, дальше начинался парапет и за ним – крутой склон и лес.

Когда мимо проезжала еще одна машина, Бен воспользовался шумом, выскользнул из-под «Доджа» со стороны водителя и сжался за водительской дверцей, стараясь не высовывать голову выше стекла. Теперь они с Шарпом находились по разные стороны от «Доджа».

Держа ружье в одной руке, Бен расстегнул рубашку и достал камень, найденный им в лесу.

Шарп зашевелился.

Бен застыл, прислушиваясь.

Скорее всего Шарп просто двигался вдоль парапета, чтобы не потерять Пика из виду.

Бен знал, что должен действовать быстро. Если мимо проедет еще машина, он предстанет перед ее пассажирами в престранном виде: перепачканная одежда, в одной руке ружье, в другой – камень, за поясом – револьвер. Одно нажатие на клаксон, и проезжающий мимо водитель, предупредит Шарпа об опасности за его спиной.

Слегка выпрямившись, Бен взглянул поверх крыши «Доджа» прямо в затылок Шарпа. Если Шарп сейчас повернется, одному из них придется пристрелить другого.

Бен напряженно ждал, пока не убедился, что внимание Шарпа приковано к северо-восточной части леса. Тогда он изо всей силы швырнул камень высоко через крышу машины, через голову Шарпа, чтобы ветер от полета камня не привлек его внимания. Он надеялся, что Шарп не увидит камень в полете, что камень не попадет в дерево слишком рано, но залетит далеко в лес, пока не столкнется с чем-нибудь.

В последнее время он только и делал, что надеялся да молился.

Не дожидаясь результатов, он снова упал у машины и здесь услышал, как его «ракета» наконец упала с весьма ощутимым шумом.

– Пик! – закричал Шарп. – Сзади тебя, сзади тебя! Вон там! Там, в кустах, около дренажной канавы!

Бен услышал скрежет, шорох и стук, по-видимому, это Шарп перелез через парапет и кинулся к лесу. Подозревая, что он принимает желаемое за действительное, Бен осторожно приподнялся.

К его изумлению, Шарп исчез.

Теперь шоссе было в распоряжении Бена. Он быстро прошел по ряду машин, пробуя дверцы. «Чеветте» четырехлетней давности оказалась открытой. То было ужасное рвотно-желтое сооружение с ярко-зеленой обивкой. Но выбирать ему не приходилось.

Он сел в машину и аккуратно закрыл дверцу. Вынул «магнум» из-под ремня и положил его на сиденье, у себя под рукой. Прикладом ружья принялся колотить по замку зажигания, пока вовсе не сбил его с рулевой колонки.

Отложив «ремингтон», он торопливо нащупал провода зажигания, соединил зачищенные концы и нажал на педаль газа. Двигатель кашлянул раз и завелся.

Если Шарп не слышал стука, то уж наверняка услышал звук включенного мотора, понял, что это значит, и, вне сомнения, сейчас поспешно взбирается по склону, по которому только что спустился.

Бен снял машину с ручного тормоза. Включил скорость и выехал на дорогу. Он двинулся на юг, потому что машина стояла в эту сторону передом, а на разворот у него времени не осталось.

За ним раздался жесткий звук пистолетного выстрела.

Он поморщился, втянул голову поглубже в плечи, взглянул в зеркало и увидел Шарпа, выбегающего из-за «Доджа» на середину дороги, откуда ему было удобнее стрелять.

– Ты опоздал, недоносок. – Бен вогнал педаль газа в пол.

Машина закашляла, словно больная чахоткой старая кобыла, которую попросили поучаствовать в дерби Кентукки.

В бампер или крыло ударила пуля, а мотор взвыл, как от боли.

Но потом машина перестала кашлять и содрогаться и рванулась наконец вперед, выпустив облако синего дыма. В зеркало заднего обзора Бен видел окутанного дымом Шарпа, похожего на демона, спускающегося назад в преисподнюю. Возможно, он снова выстрелил, но Бен не расслышал выстрела за завыванием машины.

Дорога поднялась на холм и спустилась вниз, свернув направо. Бен слегка сбросил скорость, вспомнив помощника шерифа у магазина спортивных товаров. Может, блюститель закона все еще там. Бен решил, что ему и так слишком повезло, не стоит искушать судьбу, превышая скорость в стремлении поскорее убраться из этих краев. Не стоит забывать, что на нем грязная одежда, при нем ружье и «магнум», так что, если его остановят за превышение скорости, вряд ли можно рассчитывать, что удастся отделаться штрафом.

Он снова был в пути. Сейчас это главное – ехать, пока он не догонит Рейчел либо на шоссе 1–15, либо в Вегасе.

С Рейчел все будет в порядке.

Он уверен, с ней все будет в порядке.

По голубому летнему небу плыли низкие белые облака. Облачность явно сгущалась. Края некоторых облаков были серого, стального, оттенка. По обеим сторонам дороги лес уходил все глубже в темноту.

Глава 28

Жар пустыни

Рейчел доехала до Барстоу без двадцати четыре во вторник днем. Она было хотела остановиться на шоссе 1–15 и перехватить бутерброд. За весь день она съела только яйцо и две маленькие шоколадки на автозаправочной станции. Кроме того, кофе, который она выпила утром, и кока-кола начинали действовать, возникла потребность воспользоваться туалетом. Но, поразмыслив, она решила не останавливаться. Барстоу был достаточно крупным городом, чтобы иметь полицейский участок и отдел калифорнийской патрульной службы. И хотя вероятность того, что она встретится с полицией и в ней узнают ту предательницу и шпионку, о которой говорилось по радио, была, в общем, невелика, легкий голод и давление в мочевом пузыре не показались ей основанием, чтобы идти на риск.

Она будет в относительной безопасности на участке дороги между Барстоу и Вегасом, потому что полиция редко посылала патрульные машины на такие длинные участки дороги. Здесь почти не существовало опасности быть остановленным за превышение скорости, и машины обычно двигались на этом участке со средней скоростью в семьдесят или восемьдесят миль в час. Хотя Рейчел разогнала «Мерседес» до семидесяти миль, другие машины все равно обгоняли ее, и это давало ей уверенность, что патрульная машина, если произойдет чудо и таковая появится, не остановит ее.

Она припомнила, что милях в тридцати расположен пункт отдыха для водителей, где есть все необходимые удобства. Надо потерпеть и воспользоваться туалетом там. Что касается еды, то вряд ли она рискует умереть от недоедания, если пропустит обед и поужинает в Вегасе.

Рейчел заметила, что по другую сторону перевала Эль-Кайон облачность стала сгущаться, и чем дальше в глубь пустыни она ехала, тем больше портилась погода. Сначала облака были белыми, потом белыми с бледно-серыми бородками, а теперь они казались сплошь серыми с полосками цвета антрацита. Пустыне не помешали бы осадки, но иногда летом небеса разверзались так, что, казалось, собирались повторить библейскую историю о Ное и потопе, выливая такие потоки воды, которые голая земля не могла впитать. На большинстве участков шоссе было проложено выше уровня стока, но то тут, то там стояли знаки, предупреждающие: «ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАТОПЛЕНИЯ». Она не слишком боялась наводнения. Однако сильный дождь мог замедлить ее продвижение, а ей хотелось добраться до Вегаса не позже половины седьмого.

Она не почувствует себя хоть немного в безопасности, пока не устроится в полуразрушенном мотеле Бенни. И не почувствует себя полностью в безопасности, пока Бенни к ней не присоединится, они опустят шторы и закроются от всего белого света.

Через несколько минут после Барстоу она проехала Калико. Бензозаправочные станции, мотели и рестораны остались позади, впереди лежали шестьдесят миль практически ненаселенной пустыни, если не считать крошечного Бейкера. Дорога и движение по ней были единственными признаками, что это – населенная планета, а не стерильный, лишенный жизни обломок скалы, вращающийся безмолвно в безвоздушном пространстве.

Как обычно во вторник, машин на дороге было немного, в основном грузовики, а не легковушки. С четверга по понедельник десятки тысяч людей ехали в Вегас и обратно. Зачастую по пятницам и воскресеньям движение было настолько плотным, что казалось, будто всех машиновладельцев большого города перенесли во времени в пустынную эру еще до мезозоя. Но сегодня машина Рейчел была единственной на ее стороне шоссе.

По обеим сторонам дороги – безжизненный пейзаж, голые сопки и покрытые высохшей травой равнины с разбросанными по ним белыми, серыми и коричневыми камнями, напоминающими обглоданные части скелета – там ключица и лопатка, тут лучевая и локтевая кости, сбоку бедренная и две тазовые, а подальше – кучка костей стопы. Земля напоминала кладбище гигантов прошедших эпох, чьи могилы были развеяны веками ветров. Многорукие деревья Джошуа напоминали статуи Шивы. Других кактусов в этих засушливых районах не водилось. Из растительности встречались только какие-то жалкие кусты и шары перекати-поля. Пустыня здесь в основном состояла из песка, камней, солончаковых равнин и твердых участков лавы. На севере вдали виднелись горы Калико, за ними дальше к северу вздымались величественные темно-красные гранитные горы, а к юго-востоку – горы Кэди. Это были голые, заостренные каменные монолиты, и они производили пугающее впечатление.

В десять минут четвертого Рейчел добралась до пункта отдыха, о котором вспомнила раньше. Сбавила скорость и съехала с шоссе на просторную пустую стоянку. Остановилась у низкого бетонного строения, где располагались мужские и женские комнаты отдыха. Справа от них был сооружен навес из тяжелой металлической решетки на четырех металлических столбах в восемь футов высотой, под которыми в пронизанной солнцем тени стояли три складных столика. Все кусты здесь были старательно выкорчеваны, и остался только чистый белый песок. Невдалеке помещались несколько синих мусорных бачков с откидывающимися крышками, на которых белым было написано вежливое воззвание: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СОРИТЕ».

Рейчел вылезла из «Мерседеса», захватив с собой только сумочку и ключи и оставив пистолет и коробки с обоймами под передним сиденьем, куда спрятала их, еще когда останавливалась заправиться. Захлопнула дверцу и закрыла ее – больше по привычке, чем по необходимости.

Взглянула на небо, которое уже почти сплошь покрылось облаками стального цвета, как будто одевалось в броню. Жара еще не спала, что-то между девяноста и ста градусами по Фаренгейту, хотя два часа назад, когда небо начало заволакиваться облаками, было все-таки на десять или даже на двадцать градусов жарче.

По шоссе с ревом проехали два огромных, шестнадцатиколесных грузовика, направляющиеся на восток, и на мгновение разорвали тишину пустыни, оставив после себя еще более глухую тишину.

Направляясь к двери в женский туалет, Рейчел заметила табло, предупреждающее путешественников, что надо опасаться гремучих змей. Наверное, им нравилось приползать из пустыни и греться, растянувшись во всю длину, на бетонных дорожках.

В туалете было душно, проветривался он только через жалюзи, но, во всяком случае, там недавно убирали. Пахло хвойным дезодорантом. Она также ощутила слабый запах потрескавшегося на сильной жаре бетона.

Эрик медленно очнулся от очень яркого и запоминающегося сна или, возможно, погружения в невероятно древнюю генетическую память. Во сне он не был человеком. Он полз внутри полого дерева, не он, а какое-то другое существо, полз вниз, следуя за терпким запахом и твердо зная, что внизу есть нечто такое, что он сможет сожрать в темноте. Заметив пару янтарных глаз, понял, что может встретить сопротивление. Мохнатый теплокровный зверек с острыми зубами и когтями набросился на него в надежде защитить свое подземное гнездо. Внезапно он оказался вовлеченным в жаркую битву, которая его и испугала, и возбудила. В нем поднялась холодная ярость рептилии, заставив забыть голод, который вел его в поисках еды. В темноте он и его противник кусали, царапали и рвали друг друга. Эрик шипел, зверек визжал и плевался, но Эрик наносил более тяжелые раны, чем получал, и вскоре полый ствол дерева наполнил густой, великолепный запах крови, мочи и фекалий…

Обретя человеческое сознание, Эрик почувствовал, что машина больше не движется. Он понятия не имел, как давно она остановилась, может, всего мину-ту-две назад, может, прошло уже несколько часов. Борясь с гипнотической силой, влекущей его в мир снов, который он только что покинул, стремясь снова очутиться в том месте, полном пьянящего насилия, где он чувствовал себя так покойно и уверенно и где существовали лишь самые примитивные потребности и удовольствия, он резко прикусил нижнюю губу, чтобы прочистить мозги, и был удивлен, да нет, пожалуй, не так уж и удивлен, обнаружив, что зубы его оказались более острыми, чем он помнил. Эрик прислушался, но не услышал никаких голосов снаружи. И даже подумал, что они уже доехали до Вегаса и машина теперь стоит в том самом гараже, куда Шэдвей велел Рейчел ее поставить.

Холодная, нечеловеческая ярость, охватившая его во сне, все еще кипела в нем, но направлена была уже не на зверька с янтарными глазами, обитавшего в дупле, а на Рейчел. Душившая его ненависть к ней, потребность добраться до ее горла, разорвать ее на части превращались в бешенство.

Он в темноте поискал отвертку. Хотя в багажнике светлее не стало, Эрик теперь не чувствовал себя таким слепым. Если он и не видел своей камеры, то, очевидно, каким-то новообретенным шестым чувством ощущал ее, потому что мог почти точно сказать, как выглядит каждая металлическая стенка. Он также почувствовал, что отвертка лежит у стены, около его коленей, и, когда протянул руку, чтобы проверить себя, сразу наткнулся на ребристую ручку инструмента.

Он приоткрыл крышку багажника.

Внутрь проник свет. Сначала в глазах появилась резь, потом они привыкли.

Он откинул крышку.

Удивился, увидев пустыню.

Вылез из багажника.

Рейчел вымыла руки горячей водой (мыло, правда, отсутствовало) и высушила их с помощью сушилки, которая здесь заменяла бумажные полотенца.

Выйдя на улицу и захлопнув тяжелую дверь, она не обнаружила гремучих змей на дорожке. Успела сделать всего несколько шагов, когда заметила, что крышка багажника «Мерседеса» открыта.

Она остановилась и нахмурилась. Даже если багажник не был заперт, крышка его не могла открыться самопроизвольно.

Неожиданно она поняла: Эрик.

Не успело его имя возникнуть у нее в мозгу, как он сам появился из-за угла, где-то футах в пятнадцати. Он остановился, уставившись на Рейчел, как будто ее вид вызвал у него такое же отвращение, как его вид у нее.

То был Эрик и одновременно не Эрик.

Она не могла отвести от него испуганных и недоумевающих глаз. Не в состоянии сразу постичь его причудливые метаморфозы, она сознавала, что виной всех этих чудовищных изменений является его переделанная генная структура. Тело его казалось деформированным, но из-за одежды было трудно точно сказать, что именно с ним произошло. Что-то странное случилось с его коленными суставами и бедрами. И он стал горбатым: красная рубашка натянулась на спине, готовая разорваться под напором горба, протянувшегося от плеча до плеча. Руки удлинились на два или три дюйма, это сразу бросалось в глаза, даже если бы его узловатые кисти со странными суставами не высовывались так далеко из манжет. Удлинившиеся пальцы с увеличенными суставами заканчивались когтями; кожа была покрыта желто-коричневыми пятнами и в некоторых местах казалась чешуйчатой. Деформированные, по человеческим меркам, руки все же выглядели устрашающе сильными, в них чувствовались гибкость, ловкость и какая-то целесообразность.

Но ужаснее всего было его лицо. Когда-то красивое, оно странно и страшно изменилось, хотя его все еще можно было узнать. Казалось, что все кости лица переродились: одни стали более широкими и плоскими, другие – наоборот, уже и закругленнее. Лобная кость стала значительно толще, глаза ушли вглубь, челюсть резко выдавалась вперед. Кошмарный костяной гребень шел от самых шишковатых бровей и исчезал, утончаясь, под волосами.

– Рейчел, – позвал он.

Голос был низким, хриплым и вибрировал. Ей послышалась печальная, даже меланхолическая нотка.

На его лбу виднелись две выпуклости конической формы, явно находившиеся в процессе формирования, по окончании которого они превратятся в рога длиной в большой палец Рейчел. Рога вроде бы не имели смысла, если бы не чешуйчатые пятна на лице и на руках и не складки гладкой кожи под подбородком и на шее, как бывает у земноводных. У некоторых ящеров есть рога, и, возможно, в какие-то отдаленные периоды своей эволюции человек проходил стадию земноводных и мог похвастаться такими рожками (хотя и маловероятно!). Одни черты этой ужасной внешности еще напоминали человека, другие – обезьяну. Рейчел смутно начала понимать, что в нем проявляются сейчас десятки миллионов лет генетического наследства, что каждая стадия эволюции одновременно борется за господство в его теле. Давно забытые формы в их великом множестве сражаются за выживание, меняя его тело, будто это пластилин.

– Рейчел, – повторил он, но не двинулся с места. – Я хочу… я хочу… – Казалось, он не может найти слова, чтобы закончить мысль, а может, и не знает, что хочет сказать.

Она тоже не могла двигаться, прежде всего потому, что ее парализовал страх, но также и потому, что ей хотелось понять, что же с ним происходит. Если на самом деле его раздирает на части заложенная в его генах память, если он деградирует, превращаясь во что-то дочеловеческое, в то время как его современный вид и интеллект тщетно пытаются сохранить господство над телом, когда каждое изменение в нем должно служить какой-то цели, быть связанным с определенным доисторическим периодом. Но, похоже, дело обстояло иначе. Пульсирующие артерии, выпуклые вены, костные наросты и впадины, казалось, существовали сами по себе и не были связаны ни с каким определенным известным существом на эволюционной лестнице. То же самое – горб на спине. Она подозревала, что наряду с воссозданием различных форм из биологического наследства человека мутированные гены вносили случайные изменения или стремились превратить его в некое чуждое существо, не имеющее ничего общего с человеком.

– Рейчел…

Какие острые у него зубы.

– Рейчел…

Серо-синие зрачки его глаз уже не были круглыми, они имели форму вертикального овала, характерную для пресмыкающихся. Но еще не полностью. Скорее всего они еще в процессе метаморфозы. Но это уже и не глаза человека.

– Рейчел…

Нос его вроде бы провалился, и ноздри были куда лучше видны, чем раньше.

– Рейчел.„ пожалуйста… пожалуйста… – Он протянул одну чудовищную руку к ней просящим жестом. В хриплом голосе слышалась мольба и одновременно жалость к самому себе. Но еще яснее звучала в этом голосе любовь и тоска, которая удивила его, казалось, не меньше, чем ее. – Пожалуйста… я… я хочу…

– Эрик, – сказала она почти таким же странным голосом, как и у него, искаженным страхом и тяжелой печалью. – Что ты хочешь?

– Я хочу… я… я хочу… не…

– Да?

– …не бойся…

Она не знала, что ответить.

Он шагнул к ней.

Она немедленно попятилась.

Он сделал еще шаг, и она заметила, что ему трудно передвигать ноги, как будто они изменились и им уже неудобно в обуви.

Она снова отступила.

Эрик, как в агонии, выдавливал из себя слово за словом:

– Я хочу… тебя…

– Эрик, – произнесла она тихо и с жалостью.

– …тебя… тебя…

Он сделал три быстрых тяжелых шага, она отступила на четыре шага назад.

Голосом человека, мучающегося в аду, он проговорил:

– Не… отвергай… меня… не… Рейчел, не…

– Эрик, я не могу тебе помочь.

– Не отвергай меня.

– Тебе уже нельзя помочь, Эрик.

– Не отвергай меня… снова.

У нее не было никакого оружия, только ключи от машины в одной руке и сумочка – в другой, и она выругала себя за то, что оставила пистолет в машине. И еще попятилась назад.

С диким криком ярости, от которого кровь у Рейчел похолодела, Эрик бросился на нее.

Она швырнула сумочку ему в голову, повернулась и кинулась в пустыню за автозаправочной станцией. По мягкому песку было трудно бежать, она пару раз едва не подвернула ногу, едва не упала. Редкие колючие кусты цеплялись за нее, мешая бежать, но она продолжала лететь вперед как ветер, пригнув голову, прижав локти к бокам, спасая свою жизнь.

Когда Эрик увидел Рейчел на дорожке около туалетов, его первая реакция удивила его самого. При виде ее прелестного лица, медно-рыжих волос и прекрасного тела, которое он когда-то обнимал, его неожиданно охватило чувство сожаления, что он так скверно с ней обращался, и ощущение огромной потери. Горящая в нем примитивная ярость внезапно исчезла, дав место более человеческим эмоциям. Глаза жгли слезы. Он с трудом мог говорить, и не только потому, что изменения, происшедшие с его горлом, затрудняли речь, но и потому, что задыхался от сожаления, печали и неожиданного страшного одиночества.

Но она снова отвергла его, подтвердив худшие его подозрения и вырвав его из тины печали и жалости к самому себе. Холодная ярость первобытного существа, похожая на поток мутной воды, перемешанной со льдом, снова затопила его. Желание погладить ее волосы, ласково дотронуться до гладкой кожи, обнять ее мгновенно пропало, уступив место чему-то куда сильнее желания – страстной потребности убить ее. Теперь он хотел выпустить ей кишки, впиться ртом в ее еще теплую плоть и завершить свой триумф, помочившись на ее безжизненные останки. Он бросился на Рейчел, все еще желая ее, но уже с другой целью.

Она побежала, он кинулся за ней.

У него было преимущество – инстинкт, генетическая память о бесчисленных преследованиях, не только заложенная в закоулки его мозга, но и пропитавшая его кровь. Он настигнет ее рано или поздно.

Она мчалась быстро, это высокомерное животное, но они всегда бегают быстро, подгоняемые ужасом и инстинктом выживания, однако долго это не продлится. К тому же убегающий в страхе значительно менее хитер, чем охотник. Так подсказывал ему опыт.

Он пожалел, что не снял обувь, она ему мешала. Но уровень адреналина в крови был так высок, что он пренебрег болью в стиснутых пальцах ног и пятках. Сейчас этот дискомфорт не имел значения.

Жертва кинулась на юг, хотя там не было никакого укрытия. Неприветливая территория, простирающаяся вплоть до далеких гор, была домом только для существ, которые ползали и скользили, кусали и жалили и иногда поедали свою молодь, чтобы выжить.

Рейчел начала задыхаться, пробежав всего лишь несколько сотен ярдов. Ноги налились свинцом.

Нельзя сказать, что она была не в форме. Но дикую жару пустыни, казалось, можно было пощупать, и дна бежала сквозь нее, как сквозь воду. Жара шла в основном не сверху вниз, так как небо было почти сплошь покрыто облаками, но поднималась снизу вверх от раскаленного песка, который нагревался на солнце с самого рассвета, пока небо не затянуло облаками около часа назад. И хотя в принципе температура удерживалась где-то на девяноста градусах, этот воздух, поднимающийся вверх, был нагрет градусов до ста, если не больше. Ей казалось, что она бежит по раскаленной плите.

Рейчел оглянулась назад.

Эрик был от нее ярдах в двадцати.

Она прибавила ходу, выжимая из своих ног максимум: вкладывая все свои силы, пробиваясь сквозь эти бесчисленные стены спрессованного зноя, хватая ртом горячий воздух. Во рту пересохло, язык прилип к гортани, в горле першило, в легких, казалось, начался пожар. Впереди она увидела заросли карликового мескитового дерева, протянувшиеся на двадцать или тридцать ярдов влево и на столько, же вправо. Она не хотела огибать их, боялась, что Эрик ее догонит. Деревья достигали ей только до колен, и заросли не показались слишком густыми и глубокими, поэтому она побежала напрямик и сразу же поняла, что они куда глубже, чем она думала, футов пятнадцать-двадцать, и значительно гуще, чем на первый взгляд. Колючие мясистые растения цеплялись за ее ноги, рвали джинсы и мешали бежать с таким упорством, что, казалось, у них есть собственная воля и они в сговоре с Эриком. Сердце билось все сильнее, слишком сильно, готовое вырваться из грудной клетки. Наконец Рейчел пробралась сквозь заросли, унося на своих джинсах и носках сотни кусков коры и листьев. И снова ускорила бег, обливаясь потом. Он застилал ей глаза, она быстро моргала, чтобы хоть что-то видеть, чувствуя соленый вкус пота на своих губах. Если она будет продолжать так потеть, ей грозит обезвоживание. Уже сейчас в глазах появились цветные блики, ее подташнивало, и она боялась, как бы ей внезапно не стало дурно. Но продолжала работать ногами, мчалась вперед по этой голой земле, потому что ей не оставалось абсолютно ничего другого.

Она снова оглянулась назад.

Эрик был ближе. В каких-нибудь пятнадцати ярдах.

Огромным усилием воли Рейчел собрала последние остатки энергии, последние силы, последние капли выносливости.

Грунт под ногами уже не был таким предательски мягким, теперь это был обнаженный камень, который под действием ветров и песка за столетия весь покрылся небольшими впадинами – отпечатками пальцев ветра. Здесь бежать стало легче. Но вскоре все ее резервы будут исчерпаны, наступит обезвоживание, что она страшилась даже представить себе. Надо думать о чем-нибудь хорошем, уговаривала она себя, уверенная, что ей удалось оторваться от Эрика.

Оглянувшись в третий раз, Рейчел невольно вскрикнула от отчаяния.

Эрик был совсем рядом. Ярдах в десяти.

И в этот момент она поскользнулась и упала.

Камень кончился, опять сменившись песком. Поскольку она не смотрела под ноги, то не заметила, что грунт меняется, и подвернула левую ногу. Попыталась продолжать бег, но вывих сбил ее с ритма. Та же нога подвернулась буквально через секунду. С криком «Нет!» Рейчел упала на левый бок и покатилась по камням, траве и острым колючкам.

Докатилась она до края сухого речного русла, образовавшегося в пустыне во время паводков. Тогда оно представляло собой бурлящий поток, но в остальное время года было сухим, как сейчас. Ширина его составляла около пятидесяти футов, глубина – около тридцати, со слегка покатыми берегами. Рейчел остановилась у самого края русла, но немедленно оценила ситуацию и поняла, что ей следует делать. Она перекатилась через край и покатилась вниз по стене, отчаянно надеясь избежать острых камней и гремучих змей.

Нахватав синяков во время спуска, она грохнулась на дно с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Тем не менее с трудом поднялась на ноги, взглянула вверх и увидела Эрика, вернее, то, чем стал Эрик. Он стоял на краю стены, уставившись на нее. В принципе, расстояние между ними было невелико: высота стены составляла футов тридцать – но эти тридцать вертикальных футов казались длиннее, чем столько же горизонтальных: как будто она стояла на улице, а он – на крыше трехэтажного дома. Ее решимость и его колебания дали ей еще немного времени. Если бы он скатился за ней, то наверняка уже поймал бы ее.

У Рейчел оказалось маленькое преимущество, и она поспешила им воспользоваться. Повернув направо, побежала по плоскому дну русла, стараясь не налегать слишком сильно на поврежденную лодыжку. Она не имела понятия, куда приведет ее русло. Но продолжала двигаться и осматриваться в поисках чего-нибудь, что могла бы использовать для своего спасения, чего-нибудь…

Чего-нибудь.

Всего, что угодно.

Но спасти ее могло только чудо.

Она думала, что Эрик бросится вниз, но он этого не сделал. Вместо этого он остался наверху и побежал по краю русла, не сводя с нее глаз и не отставая ни на шаг.

«Скорее всего, – подумала она, – он тоже ищет что-нибудь, что можно использовать».

Глава 29

Человек, сотворивший себя

С помощью шерифа округа Риверсайд, который прислал им патрульную машину и своего помощника в качестве водителя, Шарп и Пик к половине пятого дня во вторник вернулись в Палм-Спрингс и сняли два номера в мотеле на Палм-Каньон-драйв.

Шарп позвонил Нельсону Госсеру, дежурившему в доме Эрика Либена в Палм-Спрингс. Госсер привез им халаты, отнес их одежду в срочную стирку и чистку и доставил две порции жареного цыпленка по-кентуккски с шинкованной капустой и жареной картошкой и бисквиты.

Пока Шарп и Пик пропадали у озера Эрроухед, обнаружился «Мерседес-560» с одной спущенной шиной. Его нашли за пустующим домом в нескольких кварталах от Палм-Каньон-драйв. Также удалось проследить, что Шэдвей взял напрокат голубой «Форд» в прокатном пункте в аэропорту. Разумеется, пользы от этих сведений никакой не было.

Шарп позвонил в аэропорт и поговорил с пилотом вертолета. Ремонт уже почти закончился. Через час его заправят, и он будет в полном распоряжении заместителя директора.

Отказавшись от жареной картошки, которая, по его мнению, приводит к сердечным заболеваниям, и от капусты, которая вредна после апреля, Шарп снял с цыпленка хрустящую кожу и жир и съел только мясо, одновременно обзванивая своих подчиненных, оставшихся в лаборатории Генеплана в Риверсайде и других местах в округе Ориндж. В деле было занято более шестидесяти агентов. Со всеми он не мог переговорить, но, связавшись с шестью, получил достаточно четкую картину того, как шло расследование.

А оно зашло в тупик.

Куча вопросов, и никаких ответов. Где Эрик Либен? Где Бен Шэдвей? Почему в домике над озером Эрроухед вместе с Шэдвеем не было миссис Либен? Куда она уехала? Где она сейчас? Есть ли опасность, что в руки миссис Либен и Шэдвея могут попасть доказательства, с помощью которых они сумеют раскрыть тайну проекта «Уайлдкард»?

При таком количестве срочных, требующих ответа вопросов и после унизительно неудачной поездки к озеру Эрроухед любой человек потерял бы аппетит, но Энсон Шарп успешно разделался с цыпленком и бисквитами. Учитывая, что он рисковал всем своим будущим, практически подчинив цели Бюро в этом деле своему личному стремлению отомстить Бену Шэдвею, можно было предположить, что вряд ли он сможет лечь и заснуть, как невинный младенец. Но, снимая покрывало с огромной кровати в мотеле, Шарп знал, что бессонница ему не грозит. Он всегда умел засыпать мгновенно, вне зависимости от обстоятельств, стоило ему только положить голову на подушку.

Ведь он был человеком, чья единственная страсть – он сам. Его преданность распространялась только на него самого, его интересовало только то, что касалось его лично. Поэтому забота о самом себе – хорошая еда, сон, поддержание формы, приличный внешний вид – была главной жизненной целью. Кроме того, будучи искренне уверенным в своей исключительности, считая себя баловнем судьбы, он никогда не расстраивался из-за неудач, так как был убежден, что невезение и разочарование – вещи преходящие, несущественные отклонения на пути к величию и признанию. Ведь его путь не может не быть гладким.

Прежде чем залечь, Шарп отправил Нельсона Госсера с указаниями к Пику. Затем дал распоряжение коммутатору мотеля не беспокоить его звонками, задернул шторы, снял халат, взбил подушку и растянулся на кровати.

Уставившись в потолок, он вспомнил о Шэдвее и рассмеялся.

Бедняга Шэдвей, наверное, удивляется, каким образом человек, попавший под трибунал и с позором выгнанный из морской пехоты, смог стать агентом Бюро по оборонной безопасности. В этом-то и состоял главный недостаток милейшего наивняги Бена: он всегда исходил из ложной посылки, что какое-то поведение – морально, а какое-то – аморально, что за добрые дела людям воздается, во всяком случае в конечном счете, тогда как злые деяния несут несчастья на головы виновных.

Но Энсон Шарп знал, что нет абстрактной справедливости, что возмездия от других нужно бояться, только если ты позволишь им отомстить, и что альтруизм и честность вовсе не награждаются автоматически. Он знал, что моральность и аморальность – понятия бессмысленные: в жизни ты выбираешь не между добром и злом, а между тем, что тебе выгодно и что – нет. И только придурок будет делать то, что ему невыгодно или что более выгодно другому, чем ему самому. Заботиться надо только о себе, дорогом и единственном, и любые решения и действия на пользу самому себе есть добро, а остальные все пропади пропадом.

Поскольку в своих действиях он руководствовался столь удобной философией, ему почти ничего не стоило убрать из своего послужного списка упоминание о позорном увольнении. Здорово помогли ему в этом начинании знание компьютеров и их возможностей, а также всеобщее к ним доверие.

Во Вьетнаме Шарпу удалось украсть огромное количество товаров, поступающих в столовые, потому что его подельник, капрал Юджин Дэлмет, был оператором компьютеров в офисе дивизионного начальника тыла. С помощью компьютера они могли точно проследить за движением товаров внутри системы и выбрать наиболее удачное время и место для их перехвата. Позже Дэлмету иногда удавалось стереть всякое упоминание об этом грузе из памяти компьютера; затем, опять же с помощью компьютера, он умудрялся передать ничего не подозревающим служащим указание уничтожить все документы, относящиеся к этому грузу, так что никто не мог доказать факт кражи, потому что никто не мог доказать, что вообще было что красть. Казалось, в этом прекрасном новом мире бюрократов и современной техники ничто не является реальным, если существование его не подтверждено бесконечными бумагами и компьютерными данными. Система работала идеально, пока Бен Шэдвей не начал разнюхивать что и как.

С позором отправленный в Штаты, Шарп не отчаялся, потому что увез с собой вдохновляющее знание чудесной способности компьютеров переделывать отчеты и переписывать историю. Он знал, что компьютер способен и обелить его репутацию.

Полгода он ходил на курсы компьютерного программирования, работал денно и нощно, пожертвовав всем остальным, и в итоге стал не только первоклассным оператором, но и выдающимся и умным компьютерным мошенником. А то были времена, когда о компьютерном мошенничестве еще и не слыхали.

Он нашел себе работу в «Оксельбайн Плейсмент», агентстве по найму рабочей силы, достаточно большом, чтобы им требовался оператор компьютеров, но слишком незначительном, чтобы волноваться по поводу вреда, который может нанести их имиджу прием на работу человека с запятнанной репутацией. Им было достаточно, что у него нет гражданского уголовного прошлого и есть высокая квалификация. Это происходило еще до того, как все сошли с ума из-за компьютеров и многочисленные организации принялись рыскать в поисках высококвалифицированных специалистов.

«Оксельбайн» имело прямую связь с главным компьютером в ТРВ, самой крупной фирме по исследованию кредитов. Местные и национальные агентства, занимающиеся кредитами, пользовались компьютерными данными ТРВ. «Оксельбайн» платило ТРВ за данные лиц, обращавшихся в агентство за работой, и, когда имелась такая возможность, продавало ТРВ информацию, которой там не было. В дополнение к своей обычной работе Шарп тайком прощупывал компьютер ТРВ, пытаясь разгадать их систему кодирования. Он долго действовал методом тыка, который так широко будет использоваться компьютерными жуликами лет этак через десять, хотя в его время этот процесс был куда медленнее, потому что и сами компьютеры были более медленными. Но в то же время действовать было легче, потому что мало кто тогда признавал необходимость компьютерной безопасности. Обнаружив наконец свое собственное досье, Шарп изменил позорное увольнение на почетное, приписал себе некоторые заслуги, повысил себя из сержантов в лейтенанты и убрал из своей биографии всякие не слишком симпатичные вещи. Затем он велел компьютеру ТРВ отдать распоряжение об уничтожении существующего в компании досье-распечатки и заменить его новым, составленным на основании новых компьютерных данных.

Не имея больше нужды оглядываться на позорную запись в своем досье, Шарп нашел новую работу в «Дженерал Дайнэмикс», крупной фирме-подрядчике, работающей на оборону. Будучи простым клерком и не нуждаясь в допуске, он избежал тщательной проверки со стороны ФБР, которое имело выход в главные компьютеры министерства обороны и запросто могло выяснить его настоящую армейскую биографию. Используя связи компьютеров своей организации с теми самыми компьютерами в министерстве обороны, Шарпу удалось добраться до компьютерных досье отдела кадров морской пехоты и подредактировать свое досье так же, как и в ТРВ. А дальше проще простого: компьютер отдела кадров отдает распоряжение уничтожить досье-распечатку и заменить его на новое, «уточненное и дополненное».

ФБР вело свой собственный учет лиц, замешанных в уголовной деятельности во время военной службы. Оно использовало эти данные для перепроверки подозреваемых, в гражданских уголовных делах, а также для проверки лиц, назначаемых на федеральные посты и нуждающихся в допуске. Шарп пошел на риск и дал распоряжение компьютеру в отделе кадров послать копию его нового досье в ФБР с пометкой, что старое «является неточным, клеветническим и требует немедленного уничтожения». В те дни, когда мало кто слышал о компьютерных жуликах и не понимал, насколько уязвимы электронные данные, люди доверяли компьютерам. Шарп был почти на сто процентов уверен, что его афера удастся. Несколько месяцев спустя он обратился в Бюро по оборонной безопасности с просьбой предоставить ему работу в их учебном центре и стал ждать – удались ли его компьютерные махинации или нет. Они удались. Он был принят в Бюро после детальной и успешной проверки в ФБР. С той поры он с упорством настоящего властолюбца и хитростью врожденного Макиавелли начал свое стремительное восхождение по служебной лестнице. Кстати сказать, он снова использовал компьютер для улучшения своего послужного списка уже в самом Бюро, добавив туда сфабрикованные рекомендации и благодарности за особые заслуги от имени старших офицеров, погибших при исполнении служебных заданий или умерших своей смертью и не имеющих таким образом возможности опротестовать эти запоздалые восхваления.

Шарп решил, что разоблачить его может только горстка людей, когда-то служивших с ним вместе во Вьетнаме и принимавших участие в трибунале. Поэтому, начав работать в Бюро, он попытался выяснить, что с ними стало. Трое погибли во Вьетнаме, после того как Шарпа оттуда выпроводили. Еще один был убит при плохо продуманной попытке Джимми Картера вызволить заложников в Иране. Один умер своей смертью. Еще одному прострелили голову в Тинеке, штат Нью-Джерси, где он открыл, уйдя в отставку, круглосуточно работающий магазин, в каковом его и угораздило оказаться в тот момент, когда обкурившийся подросток решил совершить вооруженное ограбление. И, наконец, трое из тех, кто мог бы разоблачить Шарпа и уничтожить его, вернулись в Вашингтон, где начали работать в Госдепартаменте, ФБР и министерстве юстиции. Осторожно, но не медля, боясь, что они обнаружат его в Бюро, он организовал убийство всех троих. Все прошло как по маслу.

Из тех, кто знал о нем правду, в живых осталось четверо, включая Шэдвея, но никто не занимал важных постов, и шансы, что они обнаружат его в Бюро, были невелики. Разумеется, если он сядет в директорское кресло, его имя начнет чаще появляться в новостях и может попасться на глаза кому-нибудь вроде Шэдвея, который захочет вывести его на чистую воду. Уже довольно долгое время он точно знал, что вся эта четверка должна рано или поздно умереть. Когда Шэдвей оказался замешанным в дело Либена, Шарп воспринял это как еще один подарок судьбы, еще одно доказательство, что ему, Шарпу, судьбой предопределено пойти так далеко, как ему захочется.

Учитывая собственную автобиографию, Шарп не удивился, узнав, что Эрик Либен экспериментировал на себе. Другие выражали изумление по поводу наглости Либена, задумавшего нарушить законы Божьи и природы и победить смерть. Но Шарп уже давно понял, что такие абсолютные истины, как Правда, Добро, Зло, Справедливость и даже Смерть, не являются такими уж абсолютными в наш технологически развитый век. Шарп переделал свою репутацию, манипулируя электронами, а Эрик Либен попытался превратить себя из трупа в живого человека, манипулируя собственными генами, так что, с точки зрения Шарпа, это было просто очередное чудо из волшебной шкатулки современной науки.

Теперь растянувшись на кровати в мотеле, Шарп спал сном грешника, который был куда глубже и покойнее, чем сон праведника.

Пик какое-то время не мог заснуть. Он не спал сутки, лазил вверх-вниз по горам, сделал два или три потрясающих открытия и еле волочил ноги, когда они наконец добрались до Палм-Спрингс. Он слишком устал, чтобы есть цыпленка, доставленного Нельсоном Госсером. Он смертельно устал, но не мог заснуть.

Во-первых, Госсер передал ему, что Шарп велел пару часов поспать, а к половине восьмого вечера быть готовым. Два часа! Уж лучше вовсе не ложиться, если так скоро снова вставать.

К тому же он так и не нашел решения той моральной дилеммы, которая мучила его весь день: стать пособником в убийстве по команде Шарпа и преуспеть в карьере за счет продажи своей души или пристрелить Шарпа, положив таким образом конец своей карьере, и спасти душу. Второе явно было предпочтительнее, если не считать, что в этом случае он сам мог погибнуть. Шарп был умнее и ловчее Пика, и Пик это знал. Он надеялся, заместитель директора рассердится на него за то, что он не стрелял по Шэдвею, и вышибет его из этого дела с треском; это, разумеется, не поможет его карьере, но даст возможность разрешить дилемму. Но Шарп крепко держал его в когтях, и Пик вынужден был признать, что легко ему не отделаться.

Его больше всего огорчала уверенность, что кто-нибудь поумнее давно бы нашел способ использовать ситуацию себе во благо. Джерри Пик, который никогда не знал своей матери, которого не любил хмурый отец-вдовец и который в школе не пользовался популярностью, потому что был робок и замкнут, давно мечтал переделать себя из неудачника в победителя, из незаметного человека в легенду. Теперь же, когда пришел его час начать карабкаться вверх, он не знал, что делать с подвернувшейся ему возможностью.

Он метался. Он ворочался с боку на бок.

Он строил планы и придумывал заговоры против Шарпа, которые могли бы привести его к успеху, но все эти планы и заговоры распадались под грузом его собственного недомыслия и наивности. Он так хотел быть Джорджем Смайли, Шерлоком Холмсом или Джеймсом Бондом, но он чувствовал себя скорее котом Силвестром, который безуспешно пытается поймать и съесть куда более умную птичку Твити.

Сон его был полон кошмарами. Он падал то с лестницы, то с крыши, то с дерева, гоняясь за страшенной канарейкой с лицом Энсона Шарпа.

Бен потерял много времени, спуская украденную «Чеветте» в озеро Силвервуд и пытаясь найти и украсть другую машину. Было бы самоубийством оставлять «Чеветте», потому что Шарп знал и марку машины, и номер. Бен наконец обнаружил черный «Меркурий», припаркованный в начале длинной дорожки, ведущей к озеру, вне пределов видимости его владельца-рыболова. Двери оказались запертыми, но стекла приспущены для вентиляции. Бен еще раньше нашел в багажнике «Чеветте» среди огромного количества всякого мусора проволочные плечики для одежды и захватил их с собой на всякий случай. Сейчас он просунул их в окно и открыл дверцу, затем соединил провода зажигания и поехал к шоссе 15.

До Барстоу он добрался только без четверти пять. И уже пришел к печальному выводу, что догнать Рейчел ему не удастся. Слишком много времени он потерял из-за Шарпа. Когда с помрачневшего неба упали первые капли дождя, Бен осознал, что ливень еще больше задержит его, потому что «Мерседес» был значительно более послушной машиной, и расстояние между ним и Рейчел неизбежно увеличится. Поэтому он свернул с основного шоссе и направился в центр Барстоу в поисках телефонной будки, откуда можно будет позвонить Уитни Гэвису в Лас-Вегас.

Он расскажет Уитни об Эрике Либене, прячущемся в багажнике машины Рейчел. Если повезет, Рейчел вообще не остановится по дороге, не даст Эрику возможности напасть на нее, так что «мертвец» останется в багажнике до самого Вегаса. И тогда заранее предупрежденный Уитни сможет высадить всю обойму в багажник, прежде чем Эрик откроет его, и Рейчел, даже не подозревающая о грозящей ей опасности, будет спасена.

Все будет в порядке.

Уитни обо всем позаботится.

Бен набрал номер, используя кредитную карточку для оплаты, и в ста шестидесяти километрах от Барстоу в квартире Уитни зазвонил телефон.

Дождь все никак не мог начаться. Только несколько крупных капель разбились о стекло телефонной будки. Телефон звонил и звонил.

Облака, совсем недавно белые, собрались в огромные серо-черные тучи, которые, в свою очередь, сгущались, образуя темные, узловатые, зловещие массы, несущиеся на большой скорости к юго-востоку.

Телефон звонил, звонил и звонил.

«Будь дома, черт побери», – подумал Бен.

Но Уитни дома явно не было, от желания Бена тут ничего не зависело. На двадцатом звонке он повесил трубку. И еще какое-то время в отчаянии постоял в телефонной будке, не зная, что делать дальше.

Когда-то он был человеком действия и всегда знал, что надо делать в случае кризиса. Но, разочаровавшись в мире, в котором жил, он попытался стать другим человеком – любителем прошлого, собирателем моделей поездов. Он потерпел неудачу, и последние события доказали это как нельзя лучше: невозможно перестать быть тем, кем ты когда-то был. Ему придется с этим смириться. И еще он думал, что не растерял своих способностей. Но теперь стало ясно, что годы, которые он потратил, изображая другого человека, притупили его реакцию. То, что он не заглянул в багажник «Мерседеса», а сейчас впал в отчаяние и не знал, что делать, доказывало, что он потерял хватку.

Черное, распухшее небо прорезала яркая молния, но даже этот световой скальпель не вспорол брюхо надвигающейся буре.

Бен решил, что ему ничего не остается, как снова пуститься в путь, направляясь в Вегас, и надеяться на лучшее, хотя на что теперь он мог надеяться? Он может задержаться в Бейкере, через шестьдесят миль, и оттуда снова попытаться дозвониться до Уитни.

Может, ему больше повезет.

Ему должно повезти.

Он открыл дверь телефонной будки и побежал к украденному «Меркурию».

Снова молния рассекла антрацитового цвета небо.

Между небом и затаившейся в ожидании землей прогремела канонада грома.

В воздухе запахло озоном.

Бен влез в машину, захлопнул дверцу, завел мотор, и тут начался ливень – небо обрушило на пустыню миллионы тонн воды одним сплошным потоком.

Глава 30

Гремучие змеи

Рейчел пробежала по дну высохшего русла всего несколько сотен футов, но они показались ей несколькими милями. Отчасти виной тому была жгучая боль в подвернутой лодыжке. Правда, она уже начала медленно проходить.

Молодая женщина чувствовала себя запутавшейся в лабиринте, из которого не существует выхода. Более узкие русла ответвлялись от основного, все справа. Она подумала, не свернуть ли ей, но русла шли под углом, и невозможно было разглядеть, как далеко они тянулись. Она боялась, что, свернув в одно из них, вскоре окажется в тупике.

Слева, тремя этажами выше, по краю стены бежал Эрик, не отставая от хромающей Рейчел ни на шаг, как будто он был мутантом-чудовищем в игре «Драконы в подземелье». Если он начнет спускаться вниз, ей немедленно придется карабкаться на противоположную стену, потому что к этому времени она уже поняла, что перегнать Эрика ей не удастся. Единственное, что ей оставалось, это быстро оказаться наверху и найти какие-нибудь камни, чтобы бросить в него, когда он начнет подниматься за ней. Она надеялась, что он еще немного помедлит со спуском, а тем временем боль в ее поврежденной ноге утихнет и ей легче будет подниматься.

Вдалеке со стороны Барстоу послышались раскаты грома: один слабый удар, потом второй, потом третий, куда более громкий, чем первые два. Небо с той стороны пустыни окрасилось в серый и антрацитовый тона, как будто оно вспыхнуло, сгорело и теперь состояло только из черных углей и пепла. Это сожженное небо нависло настолько низко, что казалось крышкой, которая вот-вот опустится и плотно прикроет высохшее русло. Горячий ветер печально стенал и завывал над пустыней, и отдельным вихрям удалось пробраться в русло, швыряя горсти песка в лицо Рейчел. На западе буря уже была в разгаре, но сюда еще не успела добраться, хотя ожидать ее надо было с минуты на минуту. В воздухе стоял характерный запах, и он был насыщен электричеством, как всегда перед бурей и ливнем.

Она свернула за изгиб русла и неожиданно увидела кучу перекати-поля, которую ветер принес сюда из пустыни. Подгоняемые сквозняком, дующим понизу, растения быстро приближались к ней, издавая скрипучий звук, напоминающий свист, как будто они были живыми существами. Она хотела посторониться и пропустить эти колючие коричневые шары, оступилась и упала навзничь в сухую пыль, устилавшую дно русла. Больше всего Рейчел испугалась за уже поврежденную лодыжку, но, к счастью, не подвернула ее снова.

Падая, она услышала за собой шум. Сначала ей показалось, что это трутся друг о друга шары перекати-поля, двигаясь вдоль русла, но по громкости этого шума вскоре поняла, кто его производит. Взглянув назад и вверх, она увидела, что Эрик начал спускаться по стене. Он ждал, когда Рейчел упадет или встретится с препятствием. Теперь, когда она упала, он собирался поспешно воспользоваться своим преимуществом. Он уже спустился на треть и все еще держался на ногах, потому что склон здесь не был так крут, как в том месте, где по нему катилась Рейчел. Из-под ног его сыпались земля и камни, но он продолжал упорно спускаться. Через минуту он достигнет дна, а там – десяток шагов, и она у него в руках.

Рейчел оттолкнулась от земли и побежала к противоположной стене русла, собираясь подняться наверх, но спохватилась, что уронила ключи от машины. Скорее всего она никогда не найдет дороги назад к машине, ее либо прикончит Эрик, либо она заблудится в пустыне, но, если ей чудом удастся добраться до «Мерседеса», ей понадобятся ключи.

Эрик, поднимая облака пыли, уже достиг середины спуска.

Судорожно оглядываясь в поисках ключей, она вернулась на то место, где упала, но сначала их не увидела. Затем заметила блестящие зазубренные края в коричневой пыли, в которой они почти полностью утонули. По-видимому, падая, она вдавила их в мягкую почву. Рейчел быстро схватила ключи.

Эрику осталось спуститься совсем немного.

Он издавал странный звук: наполовину театральный шепот, наполовину визг.

Раскаты грома раздавались все ближе.

Засунув ключи в карман джинсов, Рейчел снова побежала к противоположной стене. Пот лил с нее ручьями, дыхание перехватывало, во рту пересохло от горячего воздуха, в груди болело. Склон был таким же крутым, как и тот, по которому спускался Эрик. Но выяснилось, что подниматься значительно труднее, чем спускаться. Здесь крутизна склона затрудняла ей подъем так же, как облегчала Эрику спуск. После каждых трех или четырех ярдов ей приходилось прижиматься к склону, с отчаянием цепляясь руками и ногами, чтобы не соскользнуть вниз.

Полушепот-полувизг Эрика все приближался.

Она боялась оглянуться.

До верха еще оставалось футов пятнадцать.

Ее продвижению бесконечно мешал мягкий грунт, по которому приходилось карабкаться. Он постоянно осыпался, когда она пыталась найти опору для руки или ноги. Ей требовалась цепкость паука, чтобы удержаться, она с ужасом думала, что может сползти вниз, на дно.

До верха оставалось еще футов десять, так что она находилась на высоте двухэтажного здания.

– Рейчел, – произнесло бывшее когда-то Эриком существо хриплым голосом, как будто ножовкой проведя ей по спине.

«Не смотри вниз, ради Бога, не смотри вниз…» Эрозия образовала канавки в отвесном склоне, идущие сверху донизу, некоторые шириной и глубиной всего в несколько дюймов, другие шириной в фут и глубиной в пару футов. Она старалась держаться от них подальше, там земля была особенно рыхлой и легко могла под ней осыпаться.

К счастью, в некоторых местах торчали обломки камней – розовых, серых, коричневых с полосками белого кварца. В этих местах скальная порода, размытая потоками воды, выходила наружу. Они представляли собой надежную опору.

– Рейчел…

Она ухватилась за торчащий из мягкой земли над ее головой каменный выступ, намереваясь подтянуться и добраться до него и надеясь, что он не обломится, но, прежде чем успела его испробовать, что-то чуть не схватило ее за левую ногу. На этот раз ей пришлось посмотреть вниз, и, милостивый Боже, вот оно под ней на склоне, то, что было Эриком, одной рукой удерживается на месте, а другой рукой тянется схватить ее за туфлю, еще дюйм, и ему это удастся.

Он поднимался вверх с пугающей ловкостью, скорее как зверь, чем как человек. Его руки и ноги цеплялись за земляную стену с удивительной легкостью. Он снова потянулся к ней. Он был уже настолько близко, что мог схватить ее за лодыжку, а не за туфлю.

Но и она не ползла, как улитка. Она тоже двигалась чертовски быстро, реагируя на каждое его движение. Рефлексы послали новую порцию адреналина в кровь, она освободила колени и ноги, которыми держалась за склон, и всем телом повисла на каменной кромке, прочность которой так и не успела испробовать. Когда он протянул к ней руку, она подтянула ноги и изо всей силы лягнула ими, ударив его по протянутой руке и разбив его длинные, костлявые пальцы мутанта.

Он издал нечеловеческий вопль.

Она лягнула его снова.

Но вместо того, чтобы скатиться по стене вниз, как рассчитывала Рейчел, Эрик смог удержаться, поднялся еще на фут и с победным воплем снова попытался ее схватить. В тот же момент она опять лягнула его, попав на этот раз одной ногой по руке, а второй – прямо в лицо.

Услышала треск рвущихся джинсов, почувствовала боль в ноге и поняла, что он задел ее своими когтями в момент удара.

Он взвыл от боли, наконец-то потерял опору и повисел секунду, удерживаясь только на ногтях, вцепившихся в ее джинсы. Затем когти сломались, ткань порвалась, и он рухнул на дно.

Рейчел не стала ждать окончания его падения с высоты двухэтажного дома, но немедленно принялась снова карабкаться наверх, на ту самую узкую каменную кромку, на которой она так неосторожно повисла. Сердце ее бешено колотилось, в руках от кистей до предплечий пульсировала боль. Ее мускулы восставали против такого напряжения. Сжав зубы и дыша носом с такой силой, что дыхание напоминало хрип лошади, она тянулась наверх, пытаясь найти в мягкой земле опору для ног и подняться до каменной кромки. Наконец, на чистом упрямстве и решимости, приправленных солидной долей безумного страха, ей это удалось.

Хотя сил у нее уже не оставалось и она испытывала сильную боль, Рейчел не стала задерживаться. Она протащила себя последние восемь футов, находя отдельные камни для опоры и цепляясь за полусгнившие корни мескитового дерева, росшего по краю. Наконец она выбралась наверх, пробралась через заросли и оказалась снова в пустыне.

Молния зигзагом разрезала небо, как бы образуя лестницу для какого-то спускающегося на землю бога, и от всех низкорослых растений пустыни вокруг Рейчел упали гигантские тени, которые тут же исчезли.

Послышался тяжелый и гулкий удар грома, и Рейчел почувствовала, как задрожала земля за ее спиной.

Она с трудом вернулась к краю русла, молясь в душе, чтобы то, что было Эриком, лежало на дне, неподвижное, умершее вторично. Возможно, он свалился на камень. На дне русла были камни. Так что вполне возможно. Может, он упал на них и сломал себе спину.

Она заглянула за край.

Он поднимался.

Сверкнула молния, осветив его изуродованное лицо, отразившись в его нечеловеческих глазах, вспыхнув в его слишком острых зубах.

Подпрыгнув, Рейчел принялась спихивать ногой землю и кусты с края ему на голову. Он повис на кварцевой кромке, пряча под ней голову, так что и земля, и сучья летели мимо. Она перестала сбрасывать землю, оглянулась в поисках камней, нашла несколько величиной с яйцо и швырнула их, стараясь попасть по рукам. Когда камни попали по его уродливым пальцам, он отцепился от кромки и целиком спрятался под ней, прижавшись к земле в ее тени, где Рейчел не могла достать его.

Можно было подождать, когда он вылезет, и снова засыпать его камнями. Она могла заставить его сидеть там часами. Но чего бы она этим добилась? Это было бы изнуряющее и бесполезное занятие. Когда камни вокруг нее кончатся и останется только земля, он взберется наверх с прытью животного и покончит с ней.

Жарко-белый небесный котел еще раз наклонился, вылив третий раскаленный поток молнии. Она ударила в землю значительно ближе, чем первые две, на расстоянии не более четверти мили, и тут же раздался оглушительный удар грома, по силе достойный Армагеддона, сопровождаемый треском и шипением, – то на языке электричества говорила Смерть.

Внизу, не обращая внимания на молнию и осмелев от того, что дождь из камней прекратился, существо, в которое превратился Эрик, положило одну чудовищную руку на край каменной кромки.

Она сбросила на него еще целую кучу земли. Он убрал руку, снова спрятавшись, но она продолжала швырять и швырять землю. Неожиданно под ее ногой обвалился огромный пласт, она едва удержалась наверху. Как только земля начала двигаться, она отпрянула назад и с размаху плюхнулась на ягодицы.

Такой земляной обвал может заставить его подольше колебаться, прежде чем сделать еще одну попытку перелезть через каменную кромку, дав ей таким образом пару минут времени. Она встала и кинулась в страшную пустыню.

Мускулы ее перенапряженных ног постоянно простреливала резкая боль. Лодыжка тоже все еще давала себя знать, а правая икра, в которую он вцепился когтями через джинсы, горела.

Во рту было совершенно сухо, горло растрескалось. Ей казалось, что горячий воздух пустыни, который она хватала полным ртом, сжег ее легкие.

Она не сдавалась перед болью, не могла себе этого позволить, а продолжала бежать, не так быстро, как раньше, но изо всех оставшихся сил.

Впереди пустыня была уже не такой ровной, небольшие холмики сменялись впадинами. Рейчел взбегала на холм, спускалась вниз, снова взбегала вверх, и снова вниз, так раз за разом, стараясь, чтобы между ней и Эриком оказалось как можно больше барьеров, которые могли бы скрыть ее от его глаз, когда он вылезет. Немного погодя она решила спрятаться в одной из впадин и повернула в ту сторону, где, по ее представлениям, находился север. Хотя она вполне могла полностью потерять ориентацию во время погони, ей казалось, что она должна двигаться на север, а потом на восток, если хочет выйти к «Мерседесу», который теперь, наверное, находился в миле от нее, а то и дальше. Молния… молния.

На этот раз она была необыкновенно затяжной: яркий зигзаг соединил тучи и землю по меньшей мере на десять секунд, стремительно двигаясь с юга на север, подобно гигантской игле, стремящейся пришить бурю к земле навечно.

Эта вспышка и последовавший за ней оглушительный раскат наконец принесли дождь. Он хлынул потоком, облепив волосы Рейчел вокруг лица, больно бил ее по щекам. Но ливень принес прохладу. Она облизала потрескавшиеся губы, благодарная за влагу.

Несколько раз оглянулась, страшась увидеть Эрика, но его не было.

Она сбежала от него. Даже если она оставила после себя следы, по которым он мог бы найти ее, их смоет дождь. В своем новом обличье он, возможно, мог бы найти ее по запаху, но и здесь ей поможет дождь, уничтожив ее запах на земле и в воздухе. Даже если его странные глаза видят лучше, чем человеческие, он все равно не сможет разглядеть ее в таком мраке и ливне.

«Ты спаслась, – сказала она себе, торопясь на север. – Ты будешь в порядке».

Возможно, и так.

Но она не верила самой себе.

Бен успел отъехать всего несколько миль к востоку от Барстоу, как дождь не просто заполнил все вокруг – он сам стал окружающей средой. За исключением ритмичного щелканья «дворников», единственными звуками был шум, издаваемый водой и заглушающий все остальное: несмолкаемая барабанная дробь дождя по крыше «Меркурия», удары капель о лобовое стекло на большой скорости, шипение и чавканье воды под колесами. Весь свет исчез с искореженного, нервного, штормового неба, и, кроме миллионов наклонных линий бесконечного дождя, практически ничего не было видно. Иногда ветер подхватывал потоки воды, как он подхватывает прозрачные занавески в открытом окне, и нес их через пустыню, образуя изящные волнистые рисунки, один прозрачный слой воды за другим, серое на сером. Когда сверкала молния – она это делала с завидной регулярностью, – миллионы капель становились серебряными, и тогда казалось, что над пустыней идет снег. А иногда молния превращала дождь в сверкающую мишуру.

Ливень все усиливался, и вскоре «дворники» уже не могли справиться с потоками дождя. Нагнувшись над рулем, Бен всматривался в залитый ливнем мир. Дорогу впереди нельзя было разглядеть. К тому же фары немногочисленных встречных машин отражались от водяной пленки на лобовом стекле и слепили его.

Он снизил скорость до сорока, потом до тридцати миль в час. Наконец, зная, что до ближайшего населенного пункта еще более двадцати миль, он свернул на обочину и остановился, не глуша мотора и включив предупредительную мигалку. Поскольку ему не удалось дозвониться до Уитни Гэвиса, он все больше беспокоился о Рейчел. С каждой минутой его отвращение к собственной беспомощности возрастало, но было бы сущим идиотизмом сейчас не подождать, пока буря слегка утихнет. Он уж точно ничем не поможет Рейчел, если потеряет управление на мокром асфальте, въедет под один из огромных грузовиков, которые в основном и встречаются на этом шоссе, и погибнет.

Прождав минут десять под сильнейшим в его жизни дождем, Бен начал сомневаться, что тот вообще когда-нибудь стихнет. Тут он заметил, что потоки грязной воды уже переполнили дренажные канавы вдоль дороги. Поскольку шоссе было немного приподнято над окружающей местностью, вода не вытекала на асфальт, а стекала в пустыню по сторонам. Он взглянул в боковое окно «Меркурия» и увидел что-то плывущее и извивающееся по бурлящей желто-коричневой воде. Вон еще одно и еще. Какое-то мгновение он смотрел, ничего не понимая, потом сообразил, что это, должно быть, гремучие змеи, которых вода выгнала из логовищ. По-видимому, вблизи находилось несколько гнезд гремучек, потому что в следующее мгновение появилось еще, наверное, десятка два. Они двигались через все расширяющийся поток, выбираясь на сушу повыше, где собирались все вместе, извиваясь, переплетаясь, завязываясь в узлы и образуя подвижный шевелящийся клубок, как будто они не существовали каждая в отдельности, а были частью одного целого, разбросанного потоком воды и теперь восстанавливающего свою начальную форму.

Сверкали молнии.

Извивающиеся гремучие змеи, как волосы зарытой в землю Медузы, казалось, приходили в дикую ярость, когда стробоскопический свет бури освещал их гремящими вспышками.

От этого зрелища холод пробрал Бена до мозга костей. Он отвел взгляд от пресмыкающихся и уставился вперед, через залитое дождем лобовое стекло. С каждой минутой настроение у него падало, он все больше мрачнел. Его страх за Рейчел приобрел такую глубину и силу, что его трясло, физически трясло, и так он сидел, дрожа, в украденном автомобиле, под проливным дождем, в пустыне, где вовсю разгулялась буря.

Буря смыла все следы, которые могла бы оставить Рейчел, но были у нее и недостатки. Хотя ливень снизил температуру на несколько градусов, день продолжал оставаться жарким, и Рейчел ничуть не продрогла, зато промокла насквозь. Ливень напоминал водопад, от нависших серо-черных облаков потемнело, хотя была середина дня, и ей трудно было ориентироваться. Даже рискнув подняться на один из холмиков, чтобы определиться, из-за плохой видимости она так и не убедилась, идет ли она в нужном направлении, к пункту отдыха и «Мерседесу». Более того, молнии разрывали распухшее брюхо туч и низвергались на землю с такой частотой, что ей казалось: рано или поздно одна из них ударит прямо в нее, превратив в обугленный, дымящийся труп.

Но больше всего ее пугало, что громкий, непрекращающийся шум дождя – шипение, бульканье, треск, бормотание, чавканье и глухой непрерывный барабанный бой капель – маскировал все звуки, которые могли бы предупредить ее о появлении эрикообразного существа, так что оно могло напасть на нее неожиданно. Она постоянно оглядывалась и всматривалась в верхушки небольших холмов по бокам узкой впадины, по которой бежала. Каждый раз, приближаясь к повороту, она замедляла бег, боясь столкнуться с чудовищем лицом к лицу, увидеть его странные, горящие в сумерках глаза и протянутые к ней безобразные руки. Когда же наконец без всякого предупреждения она наткнулась на него, он ее не заметил. Она свернула в сторону и, как и боялась, увидела Эрика в двадцати футах от себя. Он стоял на коленях в центре впадины и был занят чем-то непонятным. Из края впадины выдавался вперед выветренный камень, и Рейчел быстро спряталась за него, пока Эрик не успел ее заметить. Она было тут же повернула назад, туда, откуда пришла, но его странная поза и непонятное занятие заинтриговали ее. Ей показалось неожиданно важным узнать, что это он делает, потому что, наблюдая за ним исподтишка, она может выяснить нечто такое, что даст ей возможность убежать от него, или преимущество, когда ей позже придется с ним столкнуться. Она медленно двинулась вдоль камня, заглядывая в проделанные ветром дыры, пока не нашла одну, дюймов трех в диаметре, сквозь которую могла видеть Эрика.

Он все еще стоял на коленях на мокрой земле, наклонив горбатую спину под проливным дождем. Он снова выглядел… изменившимся. Он был не совсем таким, каким она его видела около туалетов. Он все еще был чудовищно изуродован, но как-то иначе, чем раньше. Малозаметная, но существенная разница… Какая именно? Заглядывая в дыру в камне, сквозь которую свистел ветер и бил ей в лицо, Рейчел старалась разглядеть его получше. Сумеречный свет и дождь мешали, но ей подумалось, что он стал больше напоминать обезьяну. Мощный, с покатыми плечами, еще более удлинившимися руками. Возможно, он теперь меньше был похож на рептилию, но чудовищные, костлявые, длинные руки с заостренными когтями остались прежними.

Безусловно, она только вообразила себе эти перемены, потому что его костная основа не могла заметно измениться за какие-то четверть часа. Или могла? И потом… а почему нет? Если его генная структура полностью разрушилась за время, которое прошло с тех пор, как он избил Сару Киль вчера вечером, когда он еще имел человеческую внешность, если его лицо и конечности преобразовались так радикально за эти двенадцать часов, темп его метаморфозы был, несомненно, настолько стремительным, что и за четверть часа могли произойти заметные изменения.

Неприятное ощущение.

И тут она разглядела, что делает Эрик: он держал в руках толстую, извивающуюся змею, одной рукой – за хвост, другой – рядом с головой, и ел ее живьем. Рейчел видела, как сжимаются и разжимаются челюсти змеи, как сверкают в отблесках молнии ее клыки, похожие на два осколка слоновой кости, как она безуспешно пытается повернуть голову и укусить существо, которое держит ее. Эрик впивался своими необыкновенно острыми зубами в середину туловища змеи, вырывал куски мяса и с наслаждением жевал. Поскольку челюсти его были тяжелее и длиннее, чем у любого человека, это непристойно жадное движение – разрывание и пережевывание змеи – можно было заметить и на большом расстоянии.

Рейчел едва не вырвало от отвращения, ей захотелось отвернуться от дыры в камне. Но ее не стошнило, и она не отвернулась, потому что тошноту и отвращение победили недоумение и потребность понять Эрика.

Если учесть, как страстно он хотел до нее добраться, почему он прекратил погоню? Забыл про нее? Или змея укусила его, и он, в диком гневе, отомстил ей укусом за укус?

Но он не просто мстил змее, но ее ел, с жадностью поглощая кусок за куском. Один раз, когда Эрик поднял свое освещенное молнией лицо к бушующим небесам, Рейчел удалось разглядеть на нем пугающее выражение нечеловеческого наслаждения. Он дрожал от явного удовольствия, разрывая змею на части. Его голод казался таким острым и неутолимым, что его нельзя было описать словами.

Дождь лил как из ведра, завывал ветер, гремел гром, сверкала молния, и у Рейчел создалось впечатление, что она подглядывает через трещину в стене в ад, где демон поедает души проклятых Богом. Ее сердце билось с таким грохотом, что могло поспорить с барабанной дробью дождя. Она знала, что должна бежать, но жуткая картина приковала ее к месту.

Она заметила еще змею, потом вторую, потом третью, четвертую, пятую, выползающих из земли вокруг колен Эрика. Он стоял прямо перед входом в нору этих несущих смерть пресмыкающихся, которую, по-видимому, залило дождем. Гремучие змеи, заметившие получеловека, немедленно напали на него, кусая бедра и ноги. Несмотря на многочисленные укусы, Эрик даже не поморщился и не вскрикнул. Рейчел почувствовала облегчение, понимая, что вскоре он потеряет сознание под действием яда.

Он отбросил в сторону наполовину съеденную змею и схватил другую. С такой же ненасытной, отвратительной жадностью он вонзил свои заостренные зубы-бритвы в живую плоть змеи, отрывая один сочащийся кровью кусок за другим. Возможно, его изменившийся обмен веществ был в состоянии бороться с сильным змеиным ядом, превращая его в ряд безвредных химических веществ или мгновенно восстанавливая пораженные ткани.

Непрерывные молнии метались по зловещему небу, и в их ярком свете длинные, острые зубы Эрика сверкали, как осколки разбитого зеркала. В его горящих странным светом глазах холодно отражался небесный огонь. Мокрые, спутанные волосы временами напоминали струйки серебра; и дождь на его лице блестел, как расплавленное серебро; а вода вокруг него, испещренная отсветами молний, напоминала кипящий и скворчащий на сковороде жир.

Наконец Рейчел очнулась от транса, отвернулась от дыры в камне и побежала назад, туда, откуда пришла. Она искала другую впадину между холмами, другой путь, который привел бы ее к пункту отдыха и «Мерседесу».

Холмистая местность осталась позади, и теперь, двигаясь по песчаной равнине, Рейчел была там самым высоким предметом, куда выше кустов. Она снова стала бояться, как бы в нее не попала молния. В странном, стробоскопическом свете ей казалось, что унылая и голая земля вздымается и опадает, снова вздымается и снова опадает, как будто многие тысячелетия геологической деятельности спрессовались в несколько стремительных секунд.

Она попыталась снова спуститься в русло, где бы ее не достала молния, но глубокая рытвина была на две трети наполнена грязной, бурлящей водой. Этот стремительный поток нес крутящуюся флотилию из сучьев и веток.

И все же ей удалось добраться до пункта отдыха, где она впервые увидела Эрика. Сумочка лежала там же, где она ее бросила, и Рейчел подняла ее. «Мерседес» тоже был на месте.

Не доходя нескольких шагов до машины, она неожиданно остановилась, увидев, что крышка багажника, которая раньше была открыта, теперь опущена. У нее возникло леденящее душу предчувствие, что Эрик, или то существо, в которое превратился Эрик, обогнало ее, снова забралось в багажник и закрыло крышку.

Испуганная и дрожащая, Рейчел стояла под проливным дождем, не решаясь подойти к машине. Автостоянка, где не хватало стоков, превратилась в мелкое озеро. Она стояла в воде, доходящей ей до лодыжек.

Пистолет она оставила под водительским сиденьем. Если ей удастся добраться до него, прежде чем Эрик откроет багажник и выскочит оттуда…

За ее спиной стаккато дождя, капающего на стол под решетчатым навесом, напоминало звук, издаваемый разбегающимися крысами. С крыши туалетов стеной падала вода, разбиваясь о дорожку. Повсюду вокруг нее дождь бил по лужам с сухим целлофановым треском, который с каждой секундой, казалось, становился все громче.

Она сделала один шаг в сторону машины, еще один и остановилась.

Дождь потоками стекал с крыши «Мерседеса» и струился по стеклам, мешая ей видеть, есть ли кто в темноте внутри.

Боясь подойти к машине, но так же боясь и вернуться, Рейчел наконец сделала еще шаг.

Сверкнула молния. В мерцающем свете, массивный и зловещий, «Мерседес» неожиданно напомнил ей катафалк.

По шоссе, ревя мотором, проехал большой грузовик, разбрызгивая во все стороны воду.

Подойдя к «Мерседесу», Рейчел рванула дверцу со стороны водителя, но никого внутри не обнаружила. Пошарила под сиденьем и нашла пистолет. Пока еще не растеряв остатки мужества, она обошла машину, секунду поколебалась, нажала кнопку замка и открыла крышку багажника, в любой момент готовясь выпустить всю обойму, если эрикообразное существо прячется там.

Багажник был пуст. Коврик намок, в центре его образовалась серая лужа, так что скорее всего крышка была открыта долгое время, пока особо сильный порыв ветра не захлопнул ее.

Она закрыла багажник, заперла его ключом, вернулась к водительской дверце и села за руль. Положила пистолет на пассажирское сиденье, чтобы можно было быстро дотянуться. Машина завелась с одного оборота. «Дворники» смели дождь с лобового стекла.

Снаружи пустыня вокруг бетонного пункта отдыха вся была окрашена в оттенки сланцевого угля: серый, черный, коричневый и цвет ржавчины. Единственным движением в этом песчаном пейзаже были потоки дождя и гонимые ветром шары перекати-поля.

Эрика нигде не было.

Может быть, гремучки все же прикончили его. Разумеется, он не мог выжить после стольких укусов стольких змей. Возможно, его генетически переделанное тело способно справиться с обширными поражениями тканей, но вряд ли может противодействовать такому сильному яду.

Рейчел выехала со стоянки на шоссе и направилась на восток, к Лас-Вегасу, благодарная за то, что еще жива. В такой сильный ливень она боялась ехать быстрее, чем сорок или пятьдесят миль в час, и потому держалась в крайнем правом ряду, позволяя более отважным автомобилистам обгонять себя. Миля за милей она пыталась убедить себя, что худшее позади, но это ей никак не удавалось.

Бен включил скорость и вывел «Меркурий» на шоссе.

Буря стремительно уходила на восток, к Лас-Вегасу.

Гром теперь гремел чуть дальше, напоминая больше глухое урчание, чем сокрушающий удар. Молнии, которые только что сверкали прямо над головой, теперь передвинулись вперед, к восточному горизонту. Дождь все еще лил как из ведра, но это была уже не та слепящая стена воды, как раньше, так что можно было снова вести машину.

Часы на приборной доске подтверждали показания наручных часов Бена – четверть шестого. Однако обычно в этот час летом значительно светлее. Затянутое тучами небо принесло ранние сумерки, и впереди унылый пейзаж постепенно скрывался в этом искусственном полумраке.

С той скоростью, с которой он ехал, ему не удастся достичь Лас-Вегаса раньше половины девятого. Надо будет остановиться в Бейкере и еще раз попробовать дозвониться до Уитни Гэвиса. Но у него появилось чувство, что ничего не выйдет. Чувство, что ему и Рейчел перестало везти.

Глава 31

Безумная потребность насыщения

Эрик только смутно помнил о гремучих змеях. Их зубы оставили небольшие ранки на его кистях, руках и бедрах, которые уже зажили, а дождь смыл следы крови с его промокшей одежды. Его мутирующая плоть горела особым безболезненным огнем непрерывно идущих изменений, который не дал ему почувствовать боли от укусов. Иногда он ощущал слабость в коленях или тошноту в желудке, иногда в глазах мутнело, а порой у него кружилась голова, но эти симптомы действия яда с каждой минутой становились все менее заметными. Пока он шел по потемневшей во время бури пустыне, в памяти его возникали змеи, извивающиеся вокруг него, как дым, шепчущие что-то на непонятном ему языке, но ему трудно было поверить в их реальность. Иногда он вспоминал, как рвал зубами, жевал и глотал огромные куски змей, потому что его мучила безумная потребность насыщения. Какая-то часть его реагировала на эти воспоминания с возбуждением и удовлетворением. Но другая его часть, та, что еще осталась Эриком Либеном, испытывала отвращение, и он подавил эти воспоминания, боясь, что в противном случае потеряет последний здравый смысл.

Он быстро шел, ведомый инстинктом, к какому-то неизвестному ему месту. По большей части он двигался в вертикальном положении, но иногда запинался и спотыкался, и его плечи сгибались, как у обезьяны. Иногда он едва сдерживал желание встать на четвереньки и ползти по песку на животе. Однако это желание пугало его, и ему удалось его побороть.

То тут, то там в пустыне мерцали призрачные огни, но на этот раз его к ним не влекло. Они уже не казались ему такими загадочными и завлекательными, как раньше, потому что теперь он подозревал, что они обозначают дверь в ад. Раньше, замечая эти фантомные огни, он обязательно видел и давно умершего дядю Барри, что могло означать, будто дядя Барри вышел из этих огней. Эрик был убежден, что Барри Хэмпстед пребывает в аду, поэтому он решил, что эти двери являются вратами проклятия. Погибнув вчера в Санта-Ане, Эрик стал собственностью Сатаны, обреченный провести вечность с Барри Хэмпстедом, но в самый решающий момент он сбросил с себя оковы могилы и сумел вытащить свою душу из преисподней. Теперь Сатана открывал ему эти двери в надежде, что он из любопытства перешагнет через порог какой-нибудь двери и окажется в уготованной для него серной камере. Его родители предупреждали, что ему грозит ад, что он проклял свою душу, когда поддался похоти дяди и позднее, когда убил своего мучителя. Теперь он знал, что они были правы. Ад был близко. Он боялся заглянуть в эти огни, откуда кто-то с улыбкой манил его.

Он бегом мчался по пустыне. Буря, как две столкнувшиеся в бою армии, освещала день яркими вспышками и наполняла его грохочущими канонадами.

Неизвестное место, куда его привел инстинкт, оказалось пунктом отдыха, где он впервые столкнулся с Рейчел. Автоматические выключатели, ошибочно приняв бурю за наступление вечера, включили неоновые полоски света на фронтоне строения и вокруг дверей с каждой стороны. На автостоянке несколько ртутных ламп бросали синий отсвет на лужи на асфальте.

Разглядев приземистое бетонное строение сквозь пелену дождя, Эрик почувствовал, что в голове у него прояснилось. Внезапно он вспомнил, что сделала Рейчел. Она виновата в том, что он попал под грузовик на Мейн-стрит. И поскольку эта насильственная смерть дала толчок происходящим в нем жутким процессам, он винил ее и в своей чудовищной мутации. Она была почти что в его руках, он едва не разорвал ее на куски, но она ускользнула от него, когда его одолел голод, когда он почувствовал отчаянную потребность обеспечить топливом свой вышедший из-под контроля метаболизм. Теперь, когда он думал о ней, он ощущал, как снова растет в нем ярость рептилии. Он издал тонкий вскрик ненависти, заглушенный шумом бури.

Обогнув угол здания, он почувствовал, что рядом кто-то есть. По его телу прошла дрожь возбуждения. Он упал на четвереньки и прижался к стене в тени, недоступной неоновым огням.

Наклонив голову и затаив дыхание, он прислушался. Прямо над его головой находилось окно мужского туалета. Движение внутри. Мужской кашель. Затем Эрик услышал тихий, мелодичный свист: «Совсем один в лунном свете» из мюзикла «Кошки». Скрежет и клацание шагов по бетону. Открылась дверь в восьмидесяти футах от Эрика, и появился мужчина. Парню было под тридцать, крепкий, крутой с виду, в сапогах, джинсах, ковбойской рубашке и светлой стетсоновской шляпе. Он немного постоял под навесом, глядя в дождь. Неожиданно ощутил присутствие Эрика, повернулся, перестал свистеть и в ужасе, не веря собственным глазам, уставился на него.

В тот момент, когда мужчина повернулся к нему, Эрик сделал прыжок так стремительно, что показался отражением молнии, мелькнувшей на восточном краю неба. Высокий и мускулистый ковбой вполне мог бы постоять за себя в драке с обыкновенным человеком, но Эрик Либен больше не был обыкновенным человеком, он вообще уже почти не был человеком. Более того, шоковое состояние ковбоя при внезапном появлении чудовища, парализовавшее его, сыграло Эрику на руку. Он налетел на парня и вонзил все пять когтей правой руки глубоко ему в живот. Одновременно другой рукой он схватил свою добычу за горло, раздавил трахею и вырвал голосовые связки, обеспечив таким образом полное молчание жертвы. Из порванных артерий хлынула кровь. Смерть затянула пленкой глаза ковбоя еще до того, как Эрик вспорол ему живот. Дымящиеся кишки вывалились на бетонную дорожку, и мертвый ковбой упал в свои собственные внутренности.

Полный дикой радости, силы и свободы, Эрик уселся на теплый труп. Странно, но убийство уже не пугало его и не казалось отвратительным. Он превращался в примитивное животное, которое получало первобытное наслаждение от одного вида крови. Однако даже его цивилизованную часть – бывшего Эрика Либена, – несомненно, возбуждало насилие и огромная сила и кошачья ловкость его изменившегося тела. Он знал, что должен испытывать отвращение, тошноту, но ничего такого не было. Всю свою жизнь он хотел властвовать над другими, давить своих противников, и теперь эта потребность нашла свое выражение в самой чистой форме: жестоком, безжалостном убийстве.

Более того, Эрику впервые удалось четко вспомнить убийство двух молодых женщин, чью машину он украл во вторник вечером в Санта-Ане. Он не чувствовал никакой ответственности за их смерть, никакой вины, только приятное удовлетворение и жестокую радость. В самом деле, воспоминание о пролитой им крови, о голой женщине, которую он распял на стене, еще больше усилило его наслаждение от убийства ковбоя, и сердце его стучало от ледяной радости.

Затем, приникнув к трупу у двери в мужской туалет, он на какое-то время совершенно перестал сознавать себя существом с интеллектом, существом с прошлым и будущим. Он погрузился в полубессознательное состояние, в котором единственными воспринимаемыми им ощущениями были запах и вкус крови. Он смутно слышал дробь и бульканье дождя, но эти звуки казались ему скорее внутренними, чем внешними, скорее сопутствующими изменениям, которые продолжали происходить с его артериями, венами, костями и тканями.

Из этого состояния его вывел визг. Он поднял голову от разорванного горла своей добычи, куда только что погрузил свою пасть. На углу строения стояла женщина, широко раскрыв глаза и прижав к груди руку, как бы защищаясь. Если судить по ее сапогам, джинсам и ковбойской рубашке, она приехала с тем парнем, которого Эрик только что убил.

Эрик понял, что пожирал свою добычу, и эта мысль не испугала его и не вызвала отвращения. Ведь не удивится и не возмутится же лев по поводу своей собственной жестокости. Вследствие ускоренного метаболизма он испытывал голод, подобного которому не знал никогда, и ему требовалась питательная еда, чтобы унять этот голод. Он нашел такую пищу в мясе своей жертвы, точно так же, как и лев находит то, что ему нужно, в плоти газели.

Женщина снова попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Эрик поднялся с трупа. Облизал испачканные кровью губы. Женщина кинулась прочь, в дождь и ветер. Шляпа с нее слетела, белокурые волосы развевались – единственное светлое пятно в грозовых сумерках.

Эрик бросился за ней. Он получал необыкновенное наслаждение от того, как стучат сначала по бетону, а потом по песку его ноги. Разбрасывая брызги во все стороны, он промчался через автостоянку, с каждой секундой приближаясь к женщине.

Она бежала к бледно-красному пикапу. Оглянулась и увидела, что он уже близко. Очевидно сообразив, что не успеет подбежать к пикапу, завести его и уехать, она свернула и бросилась к шоссе, по-видимому надеясь получить помощь от водителей проезжающих машин.

Погоня оказалась короткой. Он швырнул ее на землю, когда она еще не успела добежать до края автостоянки. Они вместе покатились по воде, достигающей до лодыжек. Женщина отбивалась изо всех сил, стараясь достать до него ногтями. Он вонзил свои острые, как бритва, когти ей в руки, прижав их к бокам, и она дико закричала от боли. Отчаянно борясь, они перекатились еще раз, и здесь он окончательно прижал ее к земле, холодной, несмотря на теплый воздух.

Глядя вниз на беспомощную женщину, Эрик на мгновение удивился, что его жажда крови уменьшилась, сменившись плотским голодом. Он отдался во власть этому голоду, как только что отдался жажде крови. Лежащая под ним женщина поняла его намерения и безуспешно попыталась сбросить его. Ее крики боли сменились пронзительными воплями ужаса. Вырвав свои когти у нее из руки, он разорвал ей рубашку и положил свою темную, уродливую, нечеловеческую руку ей на грудь.

Она перестала кричать. Смотрела на него пустыми глазами, потеряв голос, дрожа, парализованная ужасом.

Секунду спустя, содрав с нее брюки, он нетерпеливо достал свой член из джинсов. Даже в своем безумном желании овладеть женщиной он осознал, что стоящий член в его руке не может принадлежать человеку: он был огромным, странным, кошмарным. Когда взгляд женщины упал на этот чудовищный орган, она отчаянно, со стоном зарыдала. Наверное, думала, что отворились врата ада и оттуда вышли демоны. При виде ее ужаса и явного малодушия его похоть еще больше взыграла.

Буря, начавшая было стихать, снова набрала силу, как будто создавая зловещее сопровождение тому жестокому акту, который он готовился совершить. Дождь поливал их. Вокруг плескалась вода. Через несколько минут он убил ее. Сверкали молнии, отражаясь в залитой водой автостоянке, и вытекающая из женщины кровь казалась матовыми пятнами нефти на воде.

После того как он убил ее, он принялся насыщаться. Когда он наелся и его примитивная потребность потеряла свою остроту, та его часть, которая сохранила интеллект, снова взяла верх над диким зверем. Очень медленно Эрик осознал опасность того, что его могут увидеть. На шоссе было мало машин, но, если одна из них остановится на автостоянке, его обязательно заметят. Он поспешно оттащил мертвую женщину за угол бетонного строения и спрятал в зарослях мескитового дерева. С трупом мужчины он поступил так же.

Ключи от пикапа торчали в зажигании. Со второй попытки машина завелась.

Эрик прихватил с собой шляпу ковбоя. Теперь он натянул ее поглубже на голову, надеясь, что она скроет его странное лицо. Приборы показывали, что бензиновый бак полон, так что ему не придется нигде останавливаться до Вегаса. Но если водитель встречной машины разглядит его лицо… Он должен быть настороже, ехать аккуратно, не привлекать внимания и бороться с той ужасной эволюцией, которая упорно превращала его в безмозглого зверя. Он должен помнить, что следует отворачивать лицо, если появятся встречные машины или кто-то возьмется его обгонять. Если он примет все меры предосторожности, плюс шляпа и рано сгущающиеся из-за бури сумерки, возможно, никто и не обратит на него внимания.

Он взглянул в зеркало над приборной доской и увидел пару разных глаз. Один был бледно-зеленый с узким вертикальным оранжевым зрачком, горящий, как раскаленный уголь. Второй был больше, темнее и… многогранный.

Это поразило его так сильно, как ничто другое за последнее время, и он быстро отвернулся. Многогранный? Настолько чуждый, что даже думать об этом страшно. Ничего подобного не встречалось ни на одном этапе человеческой эволюции, даже в те древние времена, когда амфибии, хватая ртом воздух, впервые выползли из моря на сушу. Вот оно, доказательство, что его тело не просто шло назад в эволюционном процессе, не просто пыталось выразить то, что скопилось в человеческих генах за всю историю существования, нет, его генная структура пошла вразнос и придает ему такую форму и сознание, которые ничего общего не имеют с человеческой расой. Он становился чем-то иным, не рептилией, не обезьяной, не неандертальцем, не кроманьонцем, не человеком европейского типа, чем-то настолько странным, в чем у него не хватало ни мужества, ни любопытства разобраться.

Теперь, когда он будет смотреть в зеркало, он постарается, чтобы ему видна была только дорога сзади и ни в коем случае не какая-то деталь его собственной внешности.

Он включил передние фары и выехал с автостоянки на шоссе.

Рулевое колесо казалось чужим его изуродованным, чудовищным рукам. Вождение автомобиля, которое должно было быть для него таким же привычным, как ходьба, сейчас стало совершенно необычным действием, да и очень трудным, он едва справлялся. Он покрепче сжал руль и сосредоточился на шоссе, убегающем вперед от дождя.

Шорох шин и монотонное постукивание «дворников», казалось, вели сквозь сгущающуюся тьму навстречу его особой судьбе. Однажды, когда на короткое мгновение к нему вернулся весь его интеллект, он подумал о Уильяме Батлере Йитсе9 и вспомнил заключительные строки из стихотворения этого великого поэта:

Глава 32

Цвет розового фламинго

Днем в среду, после встречи с доктором Истоном Золбергом в университете, детективы Джулио Вердад и Риз Хагерсторм, все еще на больничном, поехали в Тастин, где находилась главная контора Шэдвея по продаже недвижимости. Она располагалась в обширной квартире на первом этаже трехэтажного здания в испанском стиле с синей черепичной крышей. Джулио сразу заметил машину слежения. То был неприметный грязно-зеленый «Форд», пристроившийся у обочины за полквартала от конторы, откуда сидевшим в нем были хорошо видны и сама контора, и дорожка, служащая для парковки. В «Форде» сидели два парня в синих костюмах. Один читал газету, второй – наблюдал.

– Федеральные агенты, – заметил Джулио, когда они в первый раз проезжали мимо «Форда».

– Люди Шарпа? Бюро по оборонной безопасности? – поинтересовался Риз.

– Наверное.

– И не скрываются, смотри-ка!

– Думаю, они не рассчитывают, что Шэдвей здесь появится, – предположил Джулио. – Но они должны все сделать по правилам.

Джулио поставил машину так, что между ними и «Фордом» оказалось еще несколько машин. Это давало им возможность наблюдать за наблюдателями, не выдавая себя.

Риз много раз сидел в засаде вместе с Джулио, и для него процесс наблюдения не был такой мукой, какой мог бы быть с другим напарником. Джулио был человеком интересным, сложным, и с ним можно было говорить часами. Но если им не хотелось разговаривать, они могли долго молчать, не испытывая от этого неудобства – один из верных признаков настоящей дружбы.

В эту среду днем, пока они наблюдали за зеленым «Фордом» и за конторой Шэдвея, они говорили об Эрике Либене, генной инженерии и вечной мечте о бессмертии. Такой мечтой одержим был не только Эрик Либен. Несомненно, глубокая тоска по вечной жизни, по возможности победить смерть мучила человечество с той самой поры, когда первые представители рода обрели зачатки сознания и разума. Тема была особенно болезненной для Риза и Джулио, потому что оба стали свидетелями смерти своих любимых жен и так и не смогли полностью смириться с потерями.

Риз сочувствовал мечте Либена и даже мог понять, почему ученый решил провести на самом себе опасный генетический эксперимент. Верно, опыт не удался: два убийства и чудовищное распятие одной из убитых девушек доказывали, что Либен вернулся из могилы не вполне человеком, поэтому его надо остановить. Но страшный результат и безрассудство его эксперимента все-таки не исключали сочувствия. Все люди, женщины и мужчины, – братья и сестры в борьбе с ненасытным голодом могилы.

Погода портилась, солнце спряталось за темно-синие облака, и Риз почувствовал грусть. Она могла бы захватить его целиком, не находись он при исполнении служебных обязанностей, но он таки был на работе, несмотря на то, что взял отпуск по болезни.

Как и агенты Бюро, они не ждали, что Шэдвей покажется здесь, но им хотелось вычислить хотя бы одного служащего, работающего у него в конторе. Время шло, несколько человек зашли в дом и вышли оттуда, но особенно выделялась среди них высокая тонкая женщина со взбитой прической, чья угловатая худоба аиста подчеркивалась обтягивающим платьем цвета розового фламинго. Это был не бледно-розовый, не просто розовый, а яркий, огненно-розовый цвет. За это время она уже дважды отвозила куда-то пожилые пары на их собственных машинах. По-видимому, показывала клиентам подходящие дома. Ее собственная машина, с особым номерным знаком с надписью REQUEEN, что скорее всего означало «Королева недвижимости», «Кадиллак» канареечного цвета, так же легко запоминалась, как и сама владелица.

– Опять она, – заметил Джулио, когда женщина вернулась со второй парой.

– Такую в толпе не потеряешь, – согласился Риз.

Без десяти пять она снова вышла из конторы Шэдвея и поспешила, как испуганная птица, к своей машине. Джулио и Риз решили, что она, по-видимому, собралась домой. Оставив агентов Бюро ждать появления Бенджамина Шэдвея, они последовали за желтым «Кадиллаком» по Ист-стрит к Ньюпорт-авеню и дальше, к Кован-Хейтс. Она жила в двухэтажном оштукатуренном домике, крытом дранкой, с множеством балкончиков красного дерева, стоящем на довольно крутой улице.

Когда «Кадиллак» розовой леди скрылся за дверью гаража, Джулио припарковал машину у дома. Он вышел, чтобы проверить содержимое почтового ящика – преступление по федеральным законам, – рассчитывая узнать имя женщины. Через несколько секунд вернулся в машину и сообщил:

– Теодора Бертлезмен. По-видимому, откликается на Тедди, потому что так было написано на одном из писем.

Они подождали минуты две, затем подошли к двери, и Риз нажал кнопку звонка. Летний ветерок, теплый, несмотря на хмурое небо, легко шевелил цветы, окружающие дом, – бугенвиллеи, алый гибискус и душистые звездочки жасмина. На улице было тихо, покойно, все звуки внешнего мира устранялись самым эффективным из известных человеку фильтров: большими деньгами.

– Надо было и нам заняться продажей недвижимости, так я думаю, – сказал Риз. – И какого черта я решил стать копом?

– Ты, верно, был копом в своей предыдущей жизни, – сухо ответил Джулио, – в другое время, когда это было выгоднее, чем продавать недвижимость. Ты просто пошел по проторенному пути, не сообразив, что ситуация изменилась.

– Попал в петлю кармы, так?

Через секунду дверь открылась. Аистоподобная женщина в платье цвета розового фламинго посмотрела сверху вниз на Джулио и только слегка снизу вверх на Риза. Вблизи она меньше напоминала птицу и была очень впечатляющей. Наблюдая за ней с большого расстояния, Риз не мог видеть фарфоровую чистоту ее кожи, удивительные серые глаза и скульптурную четкость черт. Ее взбитые волосы, которые с расстояния в пятьдесят футов казались покрытыми лаком, окаменевшими, вблизи оказались густыми и мягкими. Она осталась такой же высокой, такой же худой и такой же яркой, как и раньше, но она явно не была плоскогрудой, и ноги у нее были что надо.

– Чем могу вам помочь? – спросила Тедди Бертлезмен низким и приятным голосом. От нее исходило ощущение уверенности, так что, если бы Джулио и Риз были не полицейскими, а двумя хулиганами, вряд ли бы они решились напасть на нее.

Предъявив свое удостоверение и бляху, Джулио представился и сказал:

– Это мой напарник, детектив Хагерсторм. Мы хотели бы расспросить вас насчет Бена Шэдвея. Возможно, у меня устаревшие данные, но вы вроде бы работаете у него агентом по продаже недвижимости.

– Разумеется, вы прекрасно знаете, что так оно и есть, – ответила она без всякого неудовольствия, даже весело. – Пожалуйста, входите.

Она провела их в гостиную, интерьер которой отличался такой же смелостью, как и ее манера одеваться. Но стиль и вкус, безусловно, чувствовались. Массивный кофейный столик из белого мрамора. Современные диваны, обтянутые пушистой материей зеленого цвета. Изумрудно-зеленые вазы высотой в четыре фута с высокими стеблями пампассной травы, украшенной белыми плюмажами. Большие полотна современных художников, развешанные по стенам вплоть до высокого, как в соборе, потолка, делающие это огромное помещение уютным и комфортабельным. Одна из стен – сплошь стеклянная. Отсюда открывался прекрасный вид на округ Ориндж, Тедди Бертлезмен села на зеленый диван спиной к окну, падающий оттуда свет образовал бледный нимб вокруг ее головы. Риз и Джулио уселись в муаровые кресла напротив. Их разделял мраморный столик, напоминающий алтарь.

– Миссис Бертлезмен… – начал Джулио.

– Нет, ради Бога, – перебила она его, снимая туфли и подбирая под себя длинные ноги. – Или зовите меня Тедди, или, если хотите быть официальным, тогда мисс Бертлезмен. Только я ненавижу, когда меня так называют. Мне это напоминает Юг до Гражданской войны – все эти изящные леди в кринолинах, потягивающие мятный сироп под магнолиями, и суетящиеся рядом чернокожие служанки.

– Мисс Бертлезмен, – продолжал Джулио, – нам очень надо поговорить с мистером Шэдвеем, и нам подумалось, что вы можете знать, где бы мы могли его найти. Например, нам пришло в голову, что у него, как у торговца недвижимостью и брокера, может иметься какая-то собственность, которая в настоящий момент пустует и где он бы мог…

– Простите меня, но мне не ясно, какое это имеет к вам отношение. Если верить вашим документам, вы полицейские из Санта-Аны. У Бена есть конторы в Тастине, Коста-Месе, Ориндже, Ньюпорт-Бич, Лагуна-Бич и Лагуна-Нигуэле, но не в Санта-Ане. А живет он в Ориндж-Парк-Акрез.

Джулио уверил ее, что частично дело Либен – Шэдвея подпадает под юрисдикцию полицейского управления Санта-Аны, и пояснил, что взаимодействие между различными участками вполне обычное дело. Но Тедди проявила вежливый скептицизм и искусно замаскированное нежелание сотрудничать с ними. Ризу понравилось ее умение себя держать и то изящество и апломб, с которыми она избегала скользких тем и умудрялась отвечать на вопросы, не сказав ничего существенного. Совершенно очевидно, что она уважала своего босса и готова была защищать его, но тем не менее не сказала ничего такого, что позволило бы обвинить ее во лжи или стремлении помешать розыску.

В конце концов, осознав бесполезность официального подхода и, по-видимому, решив, что его истинные побуждения и поиски сочувствия с ее стороны могут оказаться более действенными там, где он как официальное лицо потерпел поражение, Джулио вздохнул, откинулся на спинку стула и сказал:

– Послушайте, мисс Бертлезмен, мы вам наврали. Мы тут вовсе не официально. Во всяком случае, не в прямом смысле. По правде говоря, считается, что мы оба сейчас на больничном. Наш начальник придет в ярость, если узнает, что мы продолжаем заниматься этим делом, потому что его отобрали у нас федеральные власти и велели не вмешиваться. Но по ряду причин мы не можем этого сделать, если хотим продолжать себя уважать.

Тедди Бертлезмен нахмурилась (сделала она это, с точки зрения Риза, довольно мило):

– Я не понимаю…

Джулио остановил ее, подняв тонкую руку:

– Подождите. Сначала послушайте.

Мягким, искренним и задушевным голосом, абсолютно не похожим на его официальный тон, он рассказал ей, с какой жестокостью были убиты Эрнестина Фернандес и Бекки Клинстад, как одну бросили в помойку, а другую прибили гвоздями к стене. Он рассказал о своем маленьком брате Эрнестино, которого съели крысы много лет назад совсем в другом месте. Объяснил, какую роль сыграла эта трагедия в его одержимости по поводу всякой бессмысленной смерти и что сходство имен Эрнесто и Эрнестины, помимо всего прочего, заставило его отнестись особо к смерти этой девушки и превратило расследование этого убийства в его личный крестовый поход.

– Хотя я вынужден сознаться, – добавил Джулио, – что, если бы даже имена и не были похожи и если бы все остальные факты оказались иными, я нашел бы другие основания для этого крестового похода. Потому что практически каждое дело для меня – крестовый поход. Такая у меня дурная привычка.

– Замечательная привычка, – заметил Риз. Джулио пожал плечами.

Риза удивило, что Джулио так хорошо знал, что им движет. Выслушав объяснения своего напарника и осознав, насколько глубоко тот все понимает, Риз стал уважать его еще больше.

– Видите ли, – обратился Джулио к Тедди Бертлезмен, – я уверен, что ваш босс и миссис Либен ни в чем не виноваты, что они просто являются пешками в игре, правила которой они даже полностью не понимают. Я думаю, их используют, из них могут сделать козлов отпущения и убить в интересах других лиц, возможно, даже в интересах государства. Им нужна помощь. Наверное, я хочу, чтобы вы поверили, что и они тоже стали частью моего крестового похода. Дайте мне возможность помочь им, Тедди.

Монолог Джулио был просто поразительным, и, возможно, с чьей-то точки зрения, он так и выглядел – монологом, и больше ничем. Но нельзя было не ощутить искренности и глубокой озабоченности говорившего. Хотя темные глаза глядели внимательно и в лице чувствовалась проницательность, его стремление к справедливости и человеческая теплота были, безусловно, искренними.

Тедди Бертлезмен оказалась достаточно умной, чтобы понять, что Джулио не старается сыграть на ее чувствах, и прониклась к нему доверием. Она сбросила ноги с дивана и подвинулась ближе к краю, зашуршав розовым шелком. Этот звук, как легкий ветерок, прошел по нервам Риза, подняв волоски на тыльных сторонах его ладоней и заставив вздрогнуть от восхищения.

– Я чертовски точно знаю, что никакой угрозы национальной безопасности Бен Шэдвей не представляет, – заявила Тедди. – Федеральные агенты тут под предлогом этого бреда что-то разнюхивали, так я едва удержалась, чтобы не рассмеяться им в лицо. Нет, по правде говоря, я едва удержалась, чтобы не плюнуть им в лицо.

– Куда он мог поехать вместе с Рейчел Либен? – спросил Джулио. – Рано или поздно федеральные агенты их разыщут, так что для них же будет лучше, если мы с Ризом найдем их первыми. У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, где их искать?

Поднявшись с дивана одним стремительным, сверкающе-розовым движением, Тедди принялась вышагивать по комнате на похожих на ходули ногах, которые должны были казаться неуклюжими, но на самом деле были воплощением изящества. Ризу, сидящему в кресле, она казалась необыкновенно высокой. Она ходила, изредка останавливаясь, неосознанно-соблазнительным движением выставив бедро, потом снова принималась вышагивать, раздумывая, где бы мог спрятаться Бен, и перечисляя возможные варианты:

– Верно, у него есть собственность, в основном небольшие дома, по всему штату. На данный момент не сданы… дайте подумать… маленькое бунгало в Ориндже, на Пайн-стрит, но не думаю, чтобы он туда поехал, потому что начал там кое-какие работы – новая ванная комната, ремонт на кухне. Не будет же он прятаться в доме, где взад-вперед ходят рабочие. Затем еще полдома в Йорба Линде…

Риз слушал ее, но на какой-то момент ему стало безразлично, что она говорит, пусть это волнует Джулио. Единственное, о чем Риз мог думать, это как она выглядит, говорит и двигается. Тедди заслонила собой все его чувства, не оставив места ни для чего другого. На расстоянии она казалась угловатой, похожей на птицу, но вблизи напоминала газель, стройную и быструю, и уж никак не угловатую. Ее рост производил меньшее впечатление, чем ее изящество, ее изящество – меньшее впечатление, чем ее гибкость, ее гибкость – меньшее впечатление, чем ее красота, а ее красота – меньшее впечатление, чем ее интеллект, энергичность и чутье.

Даже если она удалялась от окна, когда ходила по комнате, ее все равно окружал нимб света. Ризу казалось, что она светится вся.

Уже пять лет с того дня, когда Джанет была убита мужчинами, пытавшимися украсть Эстер, он не испытывал ничего подобного. Интересно, а Тедди Бертлезмен тоже обратила на него особое внимание или он для нее просто еще один полицейский? Как бы подойти к ней так, чтобы не выставить себя дураком и не обидеть ее? Может что-нибудь быть между таким мужчиной, как он, и такой женщиной, как она? И вообще, сможет он жить дальше без нее? И снова дышать? И не написано ли это все у него на лице? Впрочем, ему было наплевать, выдал он свои чувства или нет.

– …мотель! – Тедди перестала ходить, сама удивившись возникшей мысли, потом усмехнулась. На редкость симпатичная усмешка. – Ну, конечно, это самое подходящее место.

– У него есть мотель? – спросил Джулио.

– Старая развалюха в Лас-Вегасе, – объяснила Тедди. – Он его недавно купил. Создал с этой целью новую корпорацию. Федеральным агентам потребуется время, чтобы наткнуться на это место, потому что он приобрел его только что и он в другом штате. Там никого нет, мотель закрыт, но продали его с мебелью. Даже квартира менеджера полностью меблирована. Думаю, Бен и Рейчел устроились там с удобствами.

Джулио посмотрел на Риза:

– Что ты об этом думаешь?

Ризу пришлось отвести взгляд от Тедди, чтобы обрести способность дышать и говорить. Со странным присвистом он ответил:

– Звучит подходяще.

Тедди снова начала шагать. Шелк цвета розового фламинго развевался вокруг ее колен.

– Я знаю, что права. Бен там на паях с Уитни Гэвисом, а Уитни, пожалуй, единственный человек на земле, которому Бен полностью доверяет.

– Кто такой этот Гэвис? – поинтересовался Джулио.

– Они были вместе во Вьетнаме, – объяснила она. – Очень близкие друзья. Почти что братья. Может, даже ближе. Знаете, Бен ведь по-настоящему славный парень, любой вам скажет. Мягкий, открытый, чертовски честный, настолько честный, что некоторые просто какое-то время ему не верят, пока не узнают получше. Но вот что странно… как-то так получается, что он всех держит на расстоянии вытянутой руки, никому полностью не открывается. Кроме, я думаю, Гэвиса. Такое впечатление, что случившееся с ним на войне навсегда сделало его отличным от других людей и для него невозможно быть близким с кем-нибудь, кроме тех, кто прошел через то же, что и он, и не сошел после этого с ума. Как Уитни.

– А с миссис Либен он тоже так близок? – спросил Джулио.

– Думаю, что да. По-моему, он ее любит, – сказала Тедди, – и потому она – одна из самых везучих женщин, которых я знаю.

Риз услышал в ее голосе ревность, и ему показалось, что сердце его оторвалось и взлетело под самое горло. По-видимому, Джулио заметил то же самое, потому что проговорил:

– Простите меня, Тедди, но я полицейский, да к тому же любопытен по природе, и мне показалось, что вы ничего не имели бы против, если бы он влюбился в вас.

Она удивленно моргнула, потом рассмеялась.

– Я и Бен? Да нет. Во-первых, я выше его ростом, а на каблуках так просто над ним возвышаюсь. Потом – он парень домашний, тихий, мирный, читает только детективы и собирает модели поездов. Нет, Бен просто замечательный, но я для него слишком яркая, а он для меня – слишком приземленный.

Сердце Риза вернулось на свое место.

– Верно, я ревную, – созналась Тедди, – но только потому, что Рейчел нашла себе хорошего мужика, а я нет. Когда у тебя такой рост, ты знаешь, что мужчины за тобой толпами бегать не станут, разве что баскетболисты, а я терпеть не могу спортсменов. И еще, когда тебе тридцать два, поневоле расстраиваешься, видя, что кто-то удачно устроился, даже если ты и рада за них.

Риз снова возликовал.

После того как Джулио задал еще несколько вопросов по поводу мотеля и уточнил его местонахождение, они с Ризом поднялись, и Тедди проводила их до дверей. Делая шаг за шагом, Риз судорожно пытался сообразить, что бы ему сказать, с чего начать. Когда Джулио открыл дверь, он оглянулся на Тедди и сказал:

– Простите, мисс Бертлезмен, но я полицейский, и мне хотелось бы знать… может быть… не встречаетесь ли вы с кем-нибудь?

Слушая себя, Риз изумлялся, как это Джулио может говорить так гладко и складно, а он, пытаясь подражать его спокойной манере, говорит так грубо и неуклюже. Улыбнувшись ему, Тедди спросила:

– А это имеет отношение к делу, которое вы расследуете?

– Ну… я подумал… в смысле… я не хотел бы, чтобы вы передали кому-нибудь наш разговор. И не потому, что наш начальник устроит нам взбучку… но, если вы об этом мотеле скажете еще кому-нибудь, это может повредить мистеру Шэдвею и миссис Либен и…

Ему хотелось пристрелить себя, чтобы покончить с этим унижением.

– Я ни с кем не встречаюсь конкретно, – улыбнулась Тедди, – во всяком случае, у меня нет человека, с которым я делюсь секретами.

Риз откашлялся.

– Что ж, прекрасно. Хорошо.

Он начал снова поворачиваться к двери, откуда Джулио как-то странно смотрел на него, когда Тедди вдруг произнесла:

– А вы – крупный мужчина, верно? Риз снова повернулся к ней:

– Простите?

– Вы вполне крупный мужчина. Жаль, что таких, как вы, немного. Девушка моего роста может показаться вам почти что маленькой.

«Что она хочет сказать? – подумал он. – Может, это просто из вежливости? Или она дает мне шанс? Если это так, то что мне делать?»

– Приятно, когда тебя считают маленькой, – заметила она.

Он попытался заговорить, но не смог.

Он чувствовал себя глупым, неуклюжим й робким, как будто ему снова стало шестнадцать.

Но неожиданно он обрел дар речи и выпалил свой вопрос так, как будто ему в самом деле было шестнадцать:

– Мисс-Бертлезмен-не-согласитесь-ли-вы-куда-нибудь-пойти-со-мной?

Она улыбнулась.

– Да.

– Вы пойдете?

– Да.

– В субботу вечером? В семь?

– Прекрасно.

Он с изумлением смотрел на нее:

– Правда?

Она рассмеялась:

– Правда.

Минутой позже, уже сидя в машине, Риз произнес:

– Ну, черт бы меня побрал.

– Вот уж никогда не думал, что ты такой ловкий ухажер, – добродушно пошутил Джулио.

Риз покраснел:

– Бог ты мой, как все в жизни забавно, правда? Никогда не знаешь, в какой момент все изменится.

– Не гони лошадей, – посоветовал Джулио, включая двигатель и выезжая на середину дороги. – Пока это просто свидание.

– Ты прав. Возможно. Но… у меня такое чувство, что это станет чем-то большим.

– Ловкий ухажер и романтический дурень, – заметил Джулио, направляя машину к Ньюпорт-авеню.

Немного подумав, Риз сказал:

– Знаешь, что забыл Эрик Либен? Он был настолько одержим идеей жить вечно, что забывал радоваться той жизни, которая была ему дана. Может, жизнь и коротка, но она способна дать многое. Либен был занят своими планами на вечность и забыл, что можно наслаждаться каждым моментом.

– Послушай, – остановил его Джулио, – если любовь сделает из тебя философа, мне придется поискать другого напарника.

Несколько минут Риз сидел молча, вспоминая загорелые ноги и шелк цвета розового фламинго. Когда он снова обрел способность соображать, то обратил внимание, что Джулио едет вполне целенаправленно.

– Куда это мы?

– В аэропорт Джона Вайна.

– В Вегас?

– Ты не возражаешь? – спросил Джулио.

– А что нам еще остается?

– Придется платить за билеты из своего кармана.

– Знаю.

– Ты можешь остаться здесь, я не обижусь.

– Я с тобой, – заверил Риз.

– Я и один справлюсь.

– Я с тобой.

– Там может быть опасно, а ты должен подумать об Эстер, – напомнил ему Джулио.

«Моя маленькая Эстер, а теперь еще, возможно, и Теодора, Тедди Бертлезмен, – подумал Риз. – А когда ты находишь кого-то, кто становится тебе дорог, если ты рискнешь себе такое позволить, жизнь становится жестокой. Их у тебя отбирают, и ты теряешь все». Предчувствие смерти заставило его вздрогнуть.

И тем не менее он повторил:

– Я с тобой. Разве ты не слышал? Ради всего святого, Джулио, я с тобой.

Глава 33

Виват, Лас-Вегас!

Следуя за бурей по пустыне, Бен Шэдвей доехал до Бейкера, штат Калифорния, ворот в Долину смерти, в двадцать минут седьмого.

По сравнению с Барстоу ветер значительно усилился. Гонимый им дождь хлестал по стеклу с грохотом тысячи пуль. Вывески над бензозаправочной станцией, рестораном и мотелем раскачивались и, казалось, сейчас слетят с петель и улетят прочь. Сигнал «стоп» бешено крутился взад-вперед, стараясь вывинтиться из земли. На бензозаправке двое служащих в желтых дождевиках передвигались, наклонив головы и сгорбив плечи. Полы их виниловых плащей били по ногам и топорщились на ветру. Десятки шаров перекати-поля, четыре или пять футов в диаметре, прыгали, катились, плыли по единственной улице Бейкера с востока на запад, принесенные сюда с унылой местности на юге.

Бен попытался дозвониться до Уитни Гэвиса из телефона-автомата в маленьком магазинчике, работающем круглосуточно, но не смог вообще пробиться в Вегас. Трижды он прослушал записанное на пленку сообщение, что связь временно прервана. Ветер выл, стонал и бился в окна магазинчика, дождь с остервенением стучал по крыше, так что особых объяснений для аварии на АТС не требовалось.

Бен был напуган. Он сильно беспокоился после того, как нашел топор за холодильником в охотничьем домике Эрика. Но теперь его страх увеличивался с каждым часом, так как ему стало казаться, что буквально все против него, что удача полностью от него отвернулась. Встреча с Шарпом, резкая перемена погоды, невозможность связаться с Уитни Гэвисом, даже когда работала связь, теперь эта поломка на линии внушали ему мысль, что все это не случайно, что Вселенная представляет собой машину, имеющую темную и страшную цель, и заведующие ею боги сговорились сделать так, чтобы он никогда больше не увидел Рейчел живой.

Несмотря на страх, растерянность и желание поскорее снова оказаться на шоссе, он быстренько купил еды, чтобы перекусить в машине. Он ничего не ел после завтрака в Палм-Спрингс, и его мучил голод.

Продавщица – средних лет женщина в голубых джинсах, с выгоревшими на солнце волосами и загорелой кожей, задубленной многими годами жизни в пустыне, – продала ему три шоколадки, несколько пакетиков орехов и упаковку из шести банок пепси. Когда он спросил ее про телефон, она ответила:

– Я слышала, там залило к востоку отсюда, около Кэ-Невы, и еще на границе штата. Вырвало несколько телефонных столбов, провода упали. Говорят, через пару часов починят.

– Никогда не думал, что в пустыне могут быть такие ливни, – заметил он, когда он давала ему сдачу.

– По-настоящему дождь здесь идет раза три в году. Но уж если буря, то так льет, как будто Бог забывает свое обещание наслать в следующий раз огонь и решает снова попытаться затопить нас водой.

Хотя краденый «Меркурий» стоял всего лишь в нескольких шагах от входа в магазин, Бен насквозь промок, пока до него добрался. Забравшись в машину, он открыл банку пепси „и сделал большой глоток, затем зажал банку между коленями, развернул шоколадку, завел двигатель и двинулся снова по шоссе.

Вне зависимости от погоды ему придется ехать к Вегасу с максимальной скоростью, семьдесят или восемьдесят миль в час, или, если удастся, даже быстрее, хотя вероятность того, что он потеряет контроль над машиной на скользком от дождя асфальте, была очень велика. Но раз он не дозвонился до Уитни Гэвиса, выбора у него не было.

Спускаясь к въезду на шоссе 1–15, машина разок чихнула и вздрогнула, но потом без колебаний снова рванулась вперед. В течение минуты, пока Бен ехал на северо-восток к Неваде, он внимательно прислушивался к мотору и постоянно поглядывал на приборы, ожидая, что загорится предупредительный сигнал. Но мотор урчал, и сигнал не зажегся, да и приборы показывали, что все в норме, поэтому он слегка расслабился. Пережевывая шоколад, он постепенно довел скорость до семидесяти, осторожно проверяя, как поведет себя машина на предательски скользком асфальте.

Шарп проснулся хорошо отдохнувшим в десять минут восьмого во вторник вечером. Под аккомпанемент сильного дождя, колотящего по крыше, и воды, булькающей через водосток рядом с окном, он позвонил своим подчиненным, разбросанным по всей Южной Калифорнии.

От Дирка Крингера, агента, сидящего в штабе операции в округе Ориндж, Шарп узнал, что Джулио Вердад и Риз Хагерсторм не бросили заниматься расследованием по делу Либена, как им было приказано. Зная их заслуженную репутацию полицейских, способных вцепиться бульдожьей хваткой даже в безнадежное дело, Шарп приказал еще накануне, чтобы на их личные машины были установлены хорошо спрятанные передатчики и чтобы его люди следили за ними с такого расстояния, когда «хвост» за собой обнаружить нельзя. Эта предусмотрительность оказалась полезной, потому что днем они нанесли визит доктору Истону Золбергу, бывшему коллеге Либена, а затем провели пару часов позади машины с агентами у конторы Шэдвея в Тастине.

– Они нас заметили и установили свой собственный наблюдательный пункт за полквартала от нас, – сообщил Крингер, – откуда могли наблюдать и за конторой, и за нами.

– Наверное, восхищались собственной сообразительностью, – заметил Шарп. – А мы тем временем не сводили с них глаз.

– Затем они поехали за сотрудницей конторы к ней домой. Женщину зовут Теодора Бертлезмен.

– Вы уже говорили с ней о Шэдвее, так?

– Да, мы со всеми сотрудниками его конторы говорили. И эта дама сказала еще меньше, чем остальные.

– Долго Вердад и Риз у нее пробыли?

– Минут двадцать.

– Похоже, с ними она была пооткровеннее. Что она могла им сказать, как ты думаешь?

– Понятия не имею, – ответил Крингер. – Она живет на холме, так что там в окна не заглянуть и с микрофоном не подступиться. К тому времени, как мы приспособились, Вердад и Хагерсторм уже уходили. От нее они направились прямо в аэропорт.

– Что? – удивился Шарп. – Какой?

– Аэропорт Джона Вайна, здесь, в округе Ориндж. Они там и сейчас, ждут рейса.

– Какого рейса? Куда?

– В Вегас. Они купили билеты на ближайший рейс в Вегас. На восемь часов.

– Почему в Вегас? – спросил Шарп больше себя, чем Крингера.

– Может, они все же решили бросить это дело, как и было приказано. И решили немного отдохнуть.

– Никто не едет отдыхать без вещей. Ты же сказал, что они поехали прямо в аэропорт, так что, как я понял, они не заскочили на минутку домой, чтобы взять смену одежды.

– Прямо в аэропорт, – подтвердил Крингер.

– Прекрасно, просто расчудесно, – неожиданно обрадовался Шарп. – Они, по-видимому, хотят добраться до Шэдвея и миссис Либен раньше нас, и у них есть основания полагать, что их стоит поискать в Вегасе. – Значит, у него есть все-таки шанс добраться до Шэдвея. И на этот раз поганец не уйдет. – Если есть еще места на этот рейс, пошли двух своих агентов.

– Слушаюсь, сэр.

– У меня тут, в Палм-Спрингс, тоже есть люди, и мы рванем туда, как только сможем. Хочу быть в аэропорту, чтобы взять Вердада и Хагерсторма сразу же, как они прибудут.

Шарп повесил трубку и немедленно позвонил в комнату Джерри Пика.

Снаружи где-то на севере гремел гром и, затихая, катился к югу вдоль долины Коачелла.

Пик ответил сонным голосом.

– Уже почти половина восьмого, – объяснил ему Шарп. – Будь готов ехать через пятнадцать минут.

– Что случилось?

– Мы едем в Вегас за Шэдвеем, и на этот раз удача будет на нашей стороне.

Ездить на краденой машине неудобно прежде всего потому, что не знаешь ее технического состояния. Ведь не попросишь же у владельца гарантий надежности его автомобиля, прежде чем его умыкнуть.

«Меркурий» отказал на сороковой миле к востоку от Бейкера. Он начал кашлять, чихать и трястись, подобно тому, как делал некоторое время назад, только на этот раз он так и не перестал кашлять, пока мотор не заглох. Бен съехал на обочину и попытался снова завести двигатель, но у него ничего не получилось. Он только сажал аккумулятор. Он в отчаянии подождал некоторое время, а дождь бросал и бросал на крышу машины тонны воды.

Но сдаваться было не в характере Бена. Вскоре он разработал план и начал приводить его в действие, хотя план этот оставлял желать много лучшего.

Он сунул «магнум» за пояс сзади и вытащил рубашку из джинсов, чтобы его не было видно. Ему не удастся взять с собой ружье, о чем он горько сожалел.

Он включил предупредительные огни и вылез из «Меркурия» под проливной дождь. К счастью, молния сверкала теперь далеко на востоке. Стоя в серых грозовых сумерках, он прикрыл глаза ладонью и принялся всматриваться сквозь дождь на запад, где виднелся свет от фар приближающейся машины.

Машин все еще было очень мало. Немногочисленные игроки, которых не остановил бы даже Армагеддон, стремились к своей Мекке, хотя чаще на шоссе попадались огромные грузовики. Он замахал руками, прося помощи, но две легковые машины и три грузовика даже не обратили на него внимания. Проезжая по лужам, они разбрасывали в стороны целые потоки воды. Какая-то из них окатила Бена с ног до головы, ничуть не улучшив его настроения.

Еще через две минуты показался огромный шестнадцатиколесный грузовик. На нем было столько огней, что он напоминал рождественскую елку. К радости Бена, он начал тормозить загодя и остановился за «Меркурием». Подбежав к грузовику, он увидел в открытое окно изрезанное морщинами лицо человека с торчащими усами, который рассматривал его из сухой и теплой кабины.

– Сломался! – заорал Бен, стараясь перекричать какофонию ветра и дождя.

– Ближайшая мастерская там, сзади, в Бейкере! – крикнул ему вниз водитель. – Лучше, перейди на другую сторону и попытайся поймать машину там.

– Нет времени искать механика и ремонтироваться! – прокричал Бен. – Надо побыстрее в Вегас. – Он уже придумал, что соврать, если кто-нибудь остановится. – У меня там жена в больнице, ей здорово досталось, может, умирает.

– Боже милостивый, – ужаснулся водитель. – Тогда лучше залезай поскорее.

Бен поспешил к пассажирской дверце, молясь в душе, чтобы его благодетель оказался водителем высокого класса и, несмотря на непогоду, до отказа выжимал бы педаль газа и добрался до Вегаса в рекордное время.

Проезжая через пустыню на последнем участке до Лас-Вегаса и наблюдая, как темнота бури сменяется более густой темнотой ночи, Рейчел чувствовала себя так одиноко, как никогда в жизни, хотя нельзя сказать, чтобы одиночество было ей незнакомо. Дождь за последние два часа так и не ослабел, скорее всего потому, что она держалась вровень с бурей, движущейся на восток, все время находясь в ее центре. Глухой стук «дворников» и гудение шин по мокрой дороге напоминали челнок ткацкого станка, который ткал не полотно, а одиночество.

Большую часть своей жизни она прожила в одиночестве и в эмоциональной, если не физической, изоляции. Ко времени ее рождения ее папа с мамой выяснили, что им нечего делать вместе, но по религиозным мотивам не могли развестись. Поэтому Рейчел пришлось провести свои младенческие годы в доме, лишенном любви, поскольку ее родители не умели достаточно хорошо скрывать взаимную неприязнь. Хуже того, каждый предпочитал считать ее дочерью другого, чтобы вовсе ею не заниматься. Оба проявляли родительские чувства только по обязанности.

Как только девочка достаточно подросла, ее стали отправлять в католические интернаты, где она и прожила все следующие одиннадцать лет, за исключением каникул. Во всех этих заведениях, где заправляли монахини, она почти ни с кем не дружила, во всяком случае, близких друзей у нее не было, потому что она была очень невысокого о себе мнения и не могла поверить, чтобы кто-то захотел стать ее другом.

В то лето, когда она должна была поступить в колледж, через несколько дней после окончания средней школы, ее родители погибли в авиационной катастрофе, возвращаясь домой из деловой поездки. Рейчел всегда считала, что ее отец зарабатывал неплохие деньги в легкой промышленности, вложив в дело капитал, унаследованный ее матерью в год женитьбы. Но, когда зачитали завещание и уладили все проблемы, Рейчел поняла, что семейное дело находилось на грани банкротства уже многие годы и что их образ жизни людей состоятельных съедал каждый заработанный доллар. Практически оставшейся без гроша Рейчел пришлось отказаться от планов поступить в университет, а вместо этого пойти работать официанткой, жить в пансионе и изо всех сил копить, чтобы получить хотя бы скромное образование в одном из калифорнийских университетов, финансируемых государством.

Когда через год она начала учиться, у нее опять же не оказалось настоящих друзей, так как она вынуждена была продолжать работать официанткой и не имела свободного времени, чтобы с кем-нибудь подружиться. К моменту получения степени она провела по крайней мере восемь тысяч ночей в одиночестве.

Рейчел оказалась легкой добычей для Эрика, который хотел питаться ее юностью, как вампир питается кровью, и потому женился на ней. Он был на двенадцать лет старше и значительно лучше знал, как обворожить и завоевать молоденькую женщину, чем большинство ее одногодков. Он умудрился заставить ее впервые в жизни почувствовать себя желанной и необыкновенной. Учитывая разницу в возрасте, можно предположить, что она видела в нем и отца, способного дать ей не только любовь мужа, но и родительскую любовь.

Разумеется, все вышло не так, как она надеялась. Она поняла, что Эрик любит не ее, а то, что она в его глазах символизировала – энергию, здоровье, молодость. Их брак оказался вскоре таким же лишенным любви, как и брак ее родителей.

И тогда она нашла Бенни. И впервые в жизни не была одинокой.

Но теперь Бенни нет, и неизвестно, увидит ли она его когда-нибудь.

Стеклоочистители «Мерседеса» монотонно стучали, и шины пели на одной ноте песню пустоты, отчаяния и одиночества.

Она пыталась утешиться мыслью, что, по крайней мере, Эрик теперь не опасен ни для нее, ни для Бена. Вне сомнения, он умер от многочисленных змеиных укусов. Даже если его генетически измененное тело способно бороться с огромными дозами сильного яда, даже если он вторично вернется из мертвых, он совершенно явно выродился не только физически, но и умственно. (До сих пор у нее перед глазами стоял коленопреклоненный Эрик, поедающий живую змею, такой же страшный и первобытный, как и сверкающая над ним молния.) Если он и пережил змеиные укусы, то скорее всего останется в пустыне, потому что он уже не человек, а существо, бегающее, низко пригнувшись, или ползающее на животе по песчаным холмам, время от времени соскальзывая в сухие русла рек и жадно набивая чрево жителями пустыни. Теперь он представляет угрозу для животных, но не для нее. Даже если в нем еще теплится какая-то искра человеческого интеллекта и он все еще хочет отомстить ей, ему будет нелегко, пожалуй просто невозможно, вернуться из пустыни в цивилизованное место и свободно там передвигаться. Если он попытается, то вызовет сенсацию – панику, ужас, – куда бы он ни пошел, так что его, вероятнее всего, быстро поймают или пристрелят.

И все же… – она все еще его боялась.

Рейчел вспомнила, как посмотрела на него, когда он преследовал ее по краю берега, вспомнила как смотрела на него сверху, когда он карабкался за ней, вспомнила, как он выглядел, когда она видела его в последний раз, пожирающим змей. Что-то было в нем в этих ее воспоминаниях… такое мистическое, противное природе, совершенно сверхъестественное, что невозможно убить или остановить.

Она содрогнулась от внезапного холода, пронзившего ее до костей.

Через минуту, выехав на шоссе, она увидела, что приближается к концу своего путешествия. Впереди и внизу, во тьме широкой, залитой дождем долины сверкал таинственными огнями Лас-Вегас. Там было так много разнообразных огней всех цветов и оттенков, что город казался больше Нью-Йорка, хотя на самом деле был раз в двадцать меньше. Даже с расстояния в пятнадцать миль Рейчел могла различить главную улицу города с ее великолепными гостиницами и деловую часть, где располагались казино и которую многие называли Сверкающим ущельем, потому что там было просто море мигающих, пульсирующих и сияющих огней.

Еще через двадцать минут она добралась до пустого Южного бульвара Лас-Вегаса, где неоновые огни отражались в блестящей, как зеркало, дороге алыми, розовыми, красными, зелеными и золотыми цветовыми волнами. Остановившись у парадного входа гостиницы «Бэллиз Гранд», она едва не разрыдалась от облегчения, увидев швейцара, служащих на автостоянке и постояльцев, собравшихся под навесом. После нескольких часов пути в эту жуткую ночь, когда казалось, что во встречных машинах никого не было, снова увидеть людей, пусть незнакомых, оказалось на редкость приятно.

Сначала Рейчел поколебалась, оставлять ли «Мерседес» под присмотром служащего на стоянке, потому что драгоценный мешок с бумагами по проекту «Уайлд-кард» все еще находился под сиденьем. Но потом решила, что никому в голову не придет украсть мешок для мусора, наполненный смятыми бумагами. И все-таки поместить машину под присмотром показалось ей надежнее, чем просто бросить ее на общественной стоянке. Она оставила машину и взяла квитанцию.

Лодыжка, которую она повредила, убегая от Эрика, практически перестала болеть. Раны от ногтей на икре болели и горели, хотя и здесь наметилось некоторое улучшение. Ей удалось войти в гостиницу, только слегка прихрамывая.

На какое-то мгновение она остолбенела от контраста между грозовой ночью за дверьми и великолепием казино. То был сверкающий мир хрустальных люстр, бархата, парчи, пушистых ковров, мрамора, полированной бронзы и зеленого фетра, где шум ветра и дождя заглушался голосами поклонников Фортуны, звоном игровых автоматов и хрипловатой музыкой, исполняемой рок-группой в гостиной.

Постепенно Рейчел осознала, что ее вид привлекает любопытные взгляды, поскольку не вяжется с обстановкой. Разумеется, не все посетители – даже, пожалуй, меньшинство – были одеты элегантно для вечерних возлияний, поздних шоу или игры. Встречались женщины в платьях для коктейлей и мужчины в хороших костюмах, остальные же были одеты в простые летние костюмы, некоторые – в джинсы и спортивные рубашки. Но ни на ком не было такой рваной и грязной блузки, как на ней, ни на ком не было таких, как на ней, джинсов, которые выглядели так, будто их владелица только что участвовала в конкурсе родео, никто не мог похвастать заляпанными грязью туфлями с каблуком, оторванным во время карабканья вверх и вниз по крутым склонам, и черными от грязи шнурками, и ни у одной женщины не было такой грязной физиономии и висящих мокрыми прядями волос. Ей следовало сообразить, что даже в замкнутом на себе мире Лас-Вегаса люди смотрят телевизор и могут узнать в ней презренную предательницу и беглянку, которая разыскивается по всему Юго-Западу. Меньше всего ей следовало привлекать к себе внимание. К счастью, игроки – люди одержимые, так сосредоточенные на своих ставках, что и дышать забывают, и только некоторые из них подняли головы, и ни один не бросил повторного взгляда.

Она обошла казино по периметру, направляясь к телефонным будкам, размещенным в арке, куда не так доносился шум. Позвонила в справочную, чтобы узнать номер Уитни Гэвиса. Он снял трубку после первого гудка. Слегка задыхающимся голосом она сказала:

– Простите, вы меня не знаете. Меня зовут Рейчел…

– Вы Рейчел Бена? – перебил он.

– Да, – удивленно ответила она.

– Я вас знаю, я все про вас знаю. – Голос его был удивительно похож на голос Бена: спокойный, выдержанный, уверенный. – И я час назад слышал эти чертовски забавные новости насчет государственных секретов. Чушь собачья. Любой, знающий Бенни, не поверит ни на секунду. Я не знаю, что происходит, но я подумал, что, может, вы, ребятки, тут появитесь у меня, если вам понадобится на время укрыться.

– Его со мной нет, но он послал меня к вам, – пояснила Рейчел.

– Больше ни слова. Скажите, где вы.

– В «Гранде».

– Сейчас восемь. Через десять минут я буду там. Никуда не ходите, сидите на месте. У них в этих казино столько шпионов, да и телекамера обязательно где-нибудь установлена, а дежурный мог видеть последние новости. Я понятно выражаюсь?

– А в туалет мне можно сходить? Я в жутком виде. Хотелось бы умыться.

– Конечно. Просто не входите в казино. И возвращайтесь к телефонным будкам через десять минут, я буду вас ждать. Там никаких камер нет. Сидите тихо, детка.

– Подождите!

– В чем дело? – спросил он.

– Как вы выглядите? Как я вас узнаю?

– Не беспокойтесь, детка. Я вас узнаю. Бенни так часто показывал мне вашу фотографию, что каждая черта вашего потрясающего лица врезалась мне в память. Помните, сидите тихо!

Раздался щелчок, и Рейчел повесила трубку.

Джерри Пик уже не был уверен, что хочет стать легендой. Он даже не был уверен, что вообще хочет работать агентом Бюро по оборонной безопасности, неважно каким, легендарным или не очень. Все слишком уж завертелось. Он не успевал ни в чем разобраться. У него было такое чувство, будто он идет через большую крутящуюся бочку, какие иногда устанавливают при входе в комнату смеха, только эта бочка вращается в пять раз быстрее, чем у самого нахального садиста-оператора на карнавале, да и конца ей не видать. Наступит ли время, когда он снова будет твердо стоять на ногах и обретет уверенность?

Звонок Энсона Шарпа вырвал его из такого глубокого сна, что впору ставить надгробный камень. Даже приняв по-быстрому холодный душ, он не сумел проснуться окончательно. Поездка в аэропорт по залитым дождем улицам под завывание сирен и сверкание мигалок показалась ему дурным сном. В десять минут девятого на летное поле опустился легкий транспортный двухмоторный самолет, прибывший из учебного центра морской пехоты в Твентинайн-Палмз и любезно предоставленный в распоряжение Бюро по оборонной безопасности в этом исключительном случае через полчаса после просьбы Шарпа. Они поднялись на борт и немедленно взлетели, несмотря на бурю. Практически вертикальный взлет с опытным военным пилотом за штурвалом вкупе с завыванием ветра и проливным дождем прогнали последние остатки сна. Пик окончательно проснулся и вцепился в подлокотники кресла с такой силой, что, казалось, побелевшие костяшки пальцев прорвут кожу.

– Если нам повезет, – сказал Шарп Пику и Нельсону Госсеру, которого тоже прихватил с собой, – мы приземлимся в международном аэропорту Мак-кэрран в Вегасе на десять или пятнадцать минут раньше, чем самолет из округа Ориндж. Когда Вердад и Хагерсторм появятся в аэропорту, мы сможем сразу взять их под наблюдение.

В десять минут девятого восьмичасовой самолет на Вегас все еще не вылетел, но пилот заверил пассажиров, что они обязательно улетят. А пока они могут насладиться различными напитками, орехами в меду и мятной водой, чтобы ожидание не показалось им слишком скучным.

– Обожаю эти орешки в меду, – заметил Риз, – но я только что вспомнил кое-что, чего я вовсе не люблю.

– Что именно? – поинтересовался Джулио.

– Летать.

– Это короткий рейс.

– Человек, выбравший карьеру в правоохранительных органах, вовсе не рассчитывает, что ему придется летать по всему свету.

– Сорок пять минут, самое большее пятьдесят, – успокоил его Джулио.

– Я с тобой, – поспешно заверил Риз, пока Джулио не сделал неверных выводов из его отвращения к полетам, – но жаль, что до Вегаса нельзя добраться на катере.

В восемь двенадцать самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу и поднялся в воздух.

Эрик, сидящий за рулем красного пикапа, двигающегося на восток, изо всех сил старался сохранить достаточно человеческого сознания, чтобы управлять машиной. Порой на него накатывали не связанные между собой мысли и чувства: страстное желание бросить пикап и рвануть нагишом в темные просторы пустыни, чтобы волосы развевались и дождь колотил по голой коже; неприятно настойчивое стремление сжаться, забиться в какой-нибудь темный и влажный угол и спрятаться; жаркое, всепоглощающее сексуальное желание, ничего общего не имеющее с человеческим, а больше похожее на возбуждение животного в период течки. Его также посещали воспоминания, очень четкие и ясные, не принадлежавшие ему лично, а вырванные из каких-то глубин генной памяти: вот он жадно ищет в гнилых деревьях извивающихся насекомых; вот совокупляется с каким-то резко пахнущим существом в сырой и темной пещере… Если он позволит этим желаниям и воспоминаниям взять верх, он снова впадет в то бессознательное, дочеловеческое состояние, как у пункта отдыха на шоссе, и тогда уж наверняка не сможет удержать пикап на дороге. Поэтому он попытался подавить завлекательные видения и потребности и сосредоточиться на залитой дождем дороге. Ему это в основном удалось, хотя иногда перед глазами появлялась пелена, дыхание учащалось, и призыв других состояний его сознания был настолько силен, что только с огромным трудом удавалось ему не подчиниться.

Уже довольно продолжительное время он не чувствовал, что с ним происходит что-то странное с физической точки зрения. Но иногда все же ощущал, что какие-то изменения имеют место, и тогда его тело казалось ему скопищем червей, которые неожиданно начинали судорожно извиваться. После того как он увидел в зеркале заднего обзора свои разные глаза – один зеленый, с оранжевым узким зрачком, а другой многогранный и еще более странный, – он не смел больше взглянуть на себя, потому что понимал, что и так находится на грани безумия. Однако он мог видеть свои руки на рулевом колесе и то, что с ними творится: на какой-то период его удлиненные пальцы стали короче, толще, длинные когти слегка втянулись внутрь, и перепонка между большим и указательным пальцами почти исчезла; затем процесс пошел в обратном направлении, руки снова выросли, суставы увеличились, когти стали еще острее и длиннее. В какой-то момент руки его приобрели просто кошмарный вид: темные, пятнистые, с загибающимися назад шпорами в основании чудовищных ногтей и лишней фалангой на каждом пальце. Он отвел от них глаза и стал стараться смотреть исключительно на дорогу.

Эрик не мог смириться с собственной внешностью не только из-за того, что боялся узнать, во что превращается. Он боялся, верно, но и получал некое болезненное, нездоровое удовольствие от своих превращений. По крайней мере, в данный момент он был необыкновенно силен, быстр, как молния, и смертельно опасен. Если не считать его нечеловеческой внешности, он стал олицетворением мечты каждого мальчишки, от которой не удается избавиться даже взрослым, – настоящий, сильный мужчина, способный на безудержную ярость. Но он не должен позволять себе об этом думать, потому что фантазии насчет силы снова могут низвести его до животного состояния.

Он теперь постоянно ощущал особый и вовсе не неприятный жар у себя в плоти, крови и костях, который усиливался с каждым часом. Раньше Эрик думал о себе как о человеке, который плавится, принимая новые формы, но сейчас ему уже казалось, что он не тает, а горит и что в любой момент с кончиков его пальцев могут спрыгнуть язычки пламени. Он даже придумал им название – огни перемен.

К счастью, те резкие боли, которые сопутствовали изменениям на ранней стадии метаморфозы, больше его не беспокоили. Иногда, правда, он ощущал боль, но значительно менее сильную, чем раньше, и приступы не длились более одной-двух минут. По-видимому, за последние десять часов аморфность превратилась в генетически запрограммированное состояние его тела и потому стала безболезненной, как дыхание, пищеварение и выделения.

Страдал он теперь только от приступов голода, доводивших его до изнеможения. Это были такие мучительные приступы, каких он не знал в своей прошлой жизни. Поскольку его тело в бешеном темпе уничтожало старые клетки и создавало новые, ему постоянно требовалось топливо. Он также обнаружил, что мочится теперь гораздо чаще, чем раньше, и каждый раз, останавливаясь с этой целью на обочине, он чувствовал, что его моча значительно резче пахнет аммиаком и какими-то другими химическими веществами.

Выехав на подъем и неожиданно рассмотрев расстилающийся внизу и сверкающий огнями Лас-Вегас, Эрик вновь ощутил приступ голода, который сильной спазмой сжал его желудок. Он начал безудержно потеть и трястись.

Выведя пикап на кромку дороги, он остановился и поставил машину на ручной тормоз.

Почувствовав первые спазмы, он принялся хныкать. И, услышав звуки, исходящие из собственного горла, осознал, что стремительно теряет контроль над собой и что его животные потребности становятся все более настоятельными и им все труднее сопротивляться.

Его пугало, что он может натворить. Вдруг он бросит машину и пойдет охотиться в пустыню. Он может заблудиться на этих голых просторах даже всего в нескольких милях от Вегаса. Если он потеряет последние остатки разума и будет подчиняться только своим инстинктам, он может выйти на дорогу, каким-нибудь образом остановить проезжающую машину, вытащить вопящего водителя из кабины и разорвать его на куски. Это заметят другие, и тогда ему не добраться до полуразрушенного мотеля в Вегасе, где прячется Рейчел.

Ничто не должно помешать ему добраться до Рейчел. От одной мысли о ней его глаза наливались кровью, и он невольно издавал крик ярости, который эхом отдавался от залитых дождем окон пикапа. Единственным желанием, способным дать ему силу сопротивляться окончательной деградации во время длинной поездки в Вегас, было желание отомстить ей, убить ее. Надежда на отмщение позволяла ему сохранить разум и продолжать действовать.

Изо всех сил борясь с первобытным сознанием, которое острый голод норовил окончательно спустить с цепи, он поспешно повернулся к сумке-холодильнику, стоящей в открытом багажном отделении за передним сиденьем пикапа. Он заметил ее, когда садился в машину у пункта отдыха, но пока не удосужился проверить ее содержимое. В сумке оказались полдюжины тщательно упакованных бутербродов, два яблока и шесть банок пива. Своими руками дракона Эрик сорвал упаковку с бутербродов и съел их так быстро, как только успевал засовывать в рот. Несколько раз он едва не подавился, пытаясь проглотить слишком большие куски хлеба с мясом, так что ему пришлось сосредоточиться и пережевывать пищу более тщательно.

Четыре бутерброда оказались с толстыми ломтями ростбифа с кровью. Вкус и запах полусырого мяса возбудили его чрезвычайно. Как бы ему хотелось, чтобы мясо было совсем сырым и из него бы по-настоящему сочилась кровь. Или, еще лучше, вонзить бы зубы в живую плоть и рвать пульсирующие куски.

Оставшиеся два бутерброда были со «Швейцарским» сыром и горчицей. Он их тоже съел, потому что ему требовалось как можно больше топлива. Но они ему не понравились, поскольку в них отсутствовал возбуждающий и великолепный привкус крови. Он вспомнил, какой была на вкус кровь ковбоя. Но еще лучше – медный привкус крови из горла и груди той женщины… Все еще голодный, он съел оба яблока, хотя его удлинившиеся челюсти, странной формы язык и острые зубы оказались плохо приспособленными для поедания фруктов.

Потом он выпил все пиво, проливая его и непрерывно кашляя. Опьянеть не боялся, так как знал, что его стремительный обмен веществ сожжет весь алкоголь, прежде чем он успеет почувствовать его действие.

Некоторое время, сожрав все, что было в сумке, он сидел, тяжело дыша, откинувшись на водительском сиденье. Бессмысленно смотрел в покрытое пленкой воды окно. Зверь в нем на некоторое время притих. Как легкие струйки дыма, где-то в глубине его мозга возникали смутные воспоминания об убийстве и еще более неясные – о совокуплении с женщиной ковбоя.

Вдали на темной поверхности пустыни плясали языки призрачного пламени.

Двери в ад? Зовут его к проклятию, которое было его судьбой, но которого ему удалось избежать, победив смерть?

Или все это миражи? Возможно, его измученное подсознание, напуганное переменами в теле, отчаянно пытается вывести наружу огни перемен, жгущие его тело, перенести жар метаморфозы из плоти и крови в эти иллюзорные огни?

То была самая умная мысль, пришедшая ему в голову за последние дни, и на какое-то короткое время он ощутил возврат тех познавательных способностей, которые завоевали ему славу гения в его области. Но только на короткое время. Затем снова вернулись воспоминания о вкусе крови, по телу прошла дрожь животного наслаждения, и он издал горлом низкий рычащий звук.

Слева от него по шоссе проехало несколько легковых машин и грузовиков. Они ехали в Вегас. Вегас…

Он с трудом вспомнил, что тоже едет в Вегас, в мотель «Золотой песок», на встречу с отмщением.

Часть третья

Тьма ада

Ночной поцелуй принесет покой,

Вот только если ночь будет другой.

Книга Печалей

Глава 34

Встреча

Умывшись и насколько возможно приведя в порядок волосы, Рейчел вернулась к телефонным будкам и села на обтянутую кожей банкетку, откуда могла видеть всех, входящих в гостиницу и спускающихся в казино, которое располагалось несколькими ступеньками ниже. Большинство людей находилось там, где сверкали огни и шла игра, но и в холле постоянно появлялись отдельные посетители.

Она внимательно разглядывала входящих мужчин. Разумеется, не пыталась увидеть Уитни Гэвиса, потому что понятия не имела, как он выглядит. Но беспокоилась, что кто-нибудь может узнать ее по фотографиям из теленовостей. Ей казалось, что везде враги, окружили ее, сжимают кольцо, и хотя это скорее всего была мания преследования, но могла быть также и правда.

Она не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой усталой и несчастной. Нескольких часов, которые ей удалось поспать в Палм-Спрингс, оказалось явно недостаточно для такого сумасшедшего дня. Ноги болели от бесконечного бега и карабканья; руки ныли и затекли, как будто налились свинцом. Тупая боль чувствовалась в спине, от затылка до пояса. Глаза покраснели и слезились. Несмотря на то, что она останавливалась в Бейкере, чтобы купить упаковку диетической содовой воды, и выпила все шесть банок в пути, во рту пересохло.

– Вы, похоже, совсем выбились из сил, детка, – сказал Уитни Гэвис, делая шаг к банкетке, на которой она сидела. Рейчел вздрогнула.

Она видела его в холле, но перенесла свое внимание на других мужчин, уверенная, что он не может быть Уитни Гэвисом. Пяти футов девяти дюймов ростом, на пару дюймов ниже, чем Бен, он был немного поплотнее, пошире в плечах и груди. На нем были белые широкие брюки и светло-голубая хлопчатобумажная вязаная кофта. Эдакий майамский плейбой, только белого пиджака не хватает. Но левая сторона его лица представляла собой месиво коричневых и красных шрамов, какие оставляет ожог, или глубокая рана, или и то и другое вместе. Левое ухо – изуродовано. Ходил он, сильно хромая, как хромают люди с парализованной ногой или, что вероятнее, с протезом. Левая рука была ампутирована немного ниже локтя, из короткого рукава рубашки торчала культя. Он рассмеялся, увидев ее удивление:

– Видимо, Бенни вас не предупредил. В роли благородного рыцаря-спасителя я оставляю желать много лучшего.

Моргая глазами и глядя на него, она произнесла:

– Нет-нет, я до смерти рада, что вы здесь, я рада, что у меня есть друг, и неважно… в смысле, я не… я уверена, что вы… О, нет, да нет никакой причины, чтобы… – Она начала подниматься, потом подумала, что сидя ему удобнее, затем сообразила, что не следует его явно жалеть, и в результате то приподнималась, то снова садилась, являя собой жалкое зрелище.

Он снова рассмеялся, взял ее за руку своей здоровой рукой и сказал:

– Успокойтесь, детка. Я не обижаюсь. Мне никогда не приходилось встречать человека, которому было бы так наплевать на внешность, как Бенни. Он о вас судит по тому, что вы собой представляете и что вы можете дать, а не по тому, как вы выглядите и есть ли у вас какие-нибудь физические недостатки. Очень похоже на него – забыть сообщить вам о моих… скажем так, «особенностях». Я отказываюсь называть их физическими недостатками. И, конечно, у вас есть все основания прийти в замешательство.

– Думаю, он просто не успел мне сказать, даже если бы и собирался, – возразила она, окончательно решив остаться стоять. – Мы так поспешно расстались.

Рейчел удивилась так потому, что Бен рассказал ей, что они с Уитни были вместе во Вьетнаме. Теперь, увидев его печальное состояние, она не могла понять, как он мог быть солдатом. И только потом до нее дошло, что в Южную Азию он уехал здоровым и именно там оставил руку и ногу.

– Бен в порядке? – спросил Уитни.

– Не знаю.

– Где он?

– Должен ехать сюда, чтобы встретиться со мной. Но точно я не знаю.

Неожиданно она с содроганием поняла, что это ее Бенни мог вернуться из Вьетнама с изуродованным лицом, без руки и ноги, и мысль эта ошеломила ее. С вечера понедельника, после того как он так ловко отнял «магнум» у Винса Бареско, Рейчел почти неосознанно стала считать его бесконечно предприимчивым, бесстрашным и, по сути, непобедимым. Иногда она за него боялась, а с той поры, как оставила его в горах у озера Эрроухед, беспокоилась постоянно. Но глубоко в душе ей хотелось верить, что он достаточно находчив и ловок, чтобы избежать беды. Теперь же, увидев, в каком состоянии Уитни Гэвис вернулся с войны, Рейчел внезапно осознала и поверила, что Бенни смертный человек, такой же хрупкий, как и другие, привязанный к жизни такой же тоненькой жалкой ниточкой, на какой и все остальные висят над пустотой и безмолвием.

– Эй, вы в порядке? – окликнул ее Уитни.

– Я… сейчас все будет нормально, – неуверенно произнесла она. – Просто устала… и беспокоюсь.

– Я бы хотел знать, в чем дело, правду, а не ту ерунду, что в новостях.

– Тут долго придется рассказывать, – ответила она. – Но не здесь.

– Да, – согласился он, оглядываясь на проходящих мимо людей, – не здесь.

– Бенни велел мне ждать его в «Золотом песке».

– В мотеле? Верно, хорошее место, чтобы спрятаться, я тоже так думаю. Правда, отнюдь не первоклассные удобства…

– Мне сейчас не до удобств.

Он тоже оставил свою машину у служащего на стоянке и потому при выходе протянул ему сразу две квитанции, свою и Рейчел.

За огромным, высоким навесом ночь была наполнена дождем и ветром. Молнии сверкали реже, но ливень отнюдь не был серым и бесцветным, во всяком случае рядом с гостиницей. Янтарные и желтые огни над входом в «Гранд» отражались в миллионах капель, и создавалось впечатление, что дождь из расплавленного золота покрывал улицу панцирем, достойным ангелов.

Сначала пригнали машину Уитни, практически новую «Карманн Гиа», за ней следом подъехал «Мерседес». Хотя Рейчел и понимала, что привлекает внимание служащих, она настояла на том, чтобы тщательно проверить, нет ли кого в машине или багажнике, и только потом уселась за руль. Пластиковый пакет с бумагами был на месте, но, честно говоря, она заглядывала под сиденье совсем с другой целью. Она становилась смешной и сознавала это. Эрик умер или превратился в странное существо, рыскающее по пустыне в сотне миль отсюда. Он никак не мог выследить ее в«Гранде», не мог забраться в машину за то короткое время, пока она стояла в подземном гараже гостиницы. Тем не менее Рейчел осторожно заглянула в багажник и с облегчением обнаружила, что он пуст.

Она последовала за машиной Уитни на бульвар Фламинго, затем на восток на бульвар Парадиз, потом повернула на юг к Тропикане и убежищу в полуразрушенной гостинице «Золотой песок».

Даже ночью и в проливной дождь Эрик не рискнул поехать по Южному бульвару, этой яркой и причудливой улице, которую местные называли Лентой. Ночь ярко освещалась огромными, высотой в восемьдесят этажей, рекламными вывесками, тысячами раскаленных ламп, которые мигали, пульсировали и сверкали, и сотнями миль скрученных неоновых трубок, похожих на светящиеся внутренности гигантской глубоководной рыбы. Слой воды на стекле и ковбойская шляпа с опущенными полями не вполне скрывали его чудовищное лицо от проезжающих мимо автомобилистов. Поэтому он свернул с Ленты в первую попавшуюся улицу, ведущую на восток, задолго до того, как начались гостиницы, сразу после международного аэропорта. На этой улице гостиниц не было, как не было и моря огней и встречных машин. Объехав кругом, он добрался до бульвара Тропикана.

Он подслушал, как Шэдвей говорил Рейчел о гостинице «Золотой песок», и теперь без труда нашел ее на довольно унылом и неухоженном участке бульвара. Это оказалось одноэтажное строение в форме буквы «п» с бассейном в центре и торцами, выходящими на улицу. Иссушенные солнцем деревянные детали нуждались в покраске. Штукатурка растрескалась и покрылась пятнами, а местами осыпалась. Крыша требовала ремонта. Несколько окон без стекол забиты досками. Все вокруг поросло травой. К одной из стен прибило сухие листья и всякий мусор. Сломанная неоновая вывеска, установленная на двух двадцатифутовых стальных столбах у въезда, слегка покачивалась на ветру.

По обе стороны от гостиницы на две сотни ярдов ничего не было, сплошные пустыри. Напротив через улицу – строительная площадка: несколько домов в разной степени готовности, напоминающие скелеты, мокнущие под дождем. Если не считать редких машин, проезжающих мимо, этот мотель на юго-западной окраине города был относительно изолирован.

Свет нигде не горел, значит, Рейчел еще нет. Где она? Он ехал очень быстро, но, как ему казалось, ее не обгонял.

Стоило Эрику подумать о ней, сердце его начинало бешено стучать. Перед глазами плыли красные круги. Он вспомнил о крови, и рот наполнился слюной. Хорошо уже знакомая холодная ярость наполнила все тело кристалликами льда, но он сжал острые, как у акулы, зубы и твердо решил вести себя по возможности разумно.

Он оставил свой пикап на обочине более чем в сотне ярдов от гостиницы, слегка заехав передними колесами в канаву, чтобы создать впечатление, что машину занесло и ее оставили до утра. Выключил фары, потом мотор. Теперь стук дождя, которому уже не надо было соревноваться со звуком работающего мотора, стал громче. Эрик дождался, когда дорога в обе стороны опустела, распахнул дверцу и вышел в дождь.

Он прошлепал по дренажной канаве, наполненной бурлящей коричневой водой, затем через пустырь бегом двинулся к мотелю. Бегом, потому что, появись в этот момент на бульваре машина, ему негде будет спрятаться – на пустыре, кроме нескольких шаров перекати-поля, нервно вцепившихся корнями в песчаную землю и покачивающихся на ветру, ничего не росло.

Когда он оказался под открытым небом, ему снова захотелось сорвать с себя одежду и отдаться страстному желанию свободно мчаться через ветер и ночь, подальше от огней города, в дикие места. Но еще более сильное стремление отомстить заставило его подавить это желание и сосредоточиться на своей задаче.

Небольшой офис мотеля размещался в северо-восточном конце строения. Через большое застекленное окно Эрику была видна только часть темной комнаты: смутные контуры пустого ящика для почты, стол с лампой и конторка портье. В квартиру менеджера, где Шэдвей велел Рейчел спрятаться, можно было, по всей вероятности, попасть из офиса. Эрик дернул дверь, ручка целиком исчезла в его огромной кожистой руке. Как он и ожидал, дверь была заперта.

Внезапно он увидел свое смутное отражение в мутном стекле: рогатый демон со сверкающими зубами и уродливыми костяными наростами на лице. Быстро отвернулся, сдержав готовый вырваться жалобный стон.

Он прошел во двор, куда выходили со всех сторон двери комнат мотеля. Света нигде не было, но каким-то образом ему удавалось разглядеть огромное количество подробностей, даже таких, как синий цвет, в который выкрашены двери. Во что бы он там ни превращался, зрение у этого существа оказалось куда лучше, чем у человека.

Над дорожкой, проходящей вдоль всего мотеля, висел покореженный алюминиевый навес, предназначенный для защиты от дождя в плохую погоду. С навеса на край дорожки потоками лила вода, образуя лужи рядом на газоне, почти сплошь заросшем сорняками. Громко шлепая ботинками по воде, Эрик прошел сквозь сорняки к бетонной площадке около бассейна.

Вода была спущена, но дождь снова начал наполнять его. В более глубоком конце наклонного дна уже скопилось около фута воды. Под водой сверкали золотом и серебром неуловимые, а может, и иллюзорные, языки призрачного пламени, искаженные рябью на воде, под которой они горели.

Именно в этих огнях было что-то такое, что внушило ему значительно больший страх, чем раньше. Пока он смотрел в черную дыру почти пустого бассейна, он почувствовал неудержимое желание бежать как можно дальше от этого места.

Он быстро отвернулся от бассейна.

Зайдя под алюминиевый навес и слушая стук дождя, он испытал приступ клаустрофобии, как будто его замуровали в жестяную банку. Подошел к двери в комнату 15, ближе к центру мотеля, и дернул. Тоже закрыта, но замок старый и ржавый. Он сделал шаг назад и принялся бить по двери ногой. При третьем ударе пришел в такое неистовство от процесса разрушения, что начал пронзительно и безудержно выть. На четвертом ударе замок слетел, и дверь распахнулась со скрежетом искореженного металла.

Он вошел.

Он помнил, как Шэдвей говорил Рейчел, что электричество в порядке. Но не стал зажигать свет. Во-первых, не хотел, чтобы Рейчел узнала, что он здесь, когда приедет. Во-вторых, его невероятно улучшившееся ночное зрение позволяло ему видеть в темной комнате контуры мебели и передвигаться, ни на что не натыкаясь.

Он тихо прикрыл дверь.

Подошел к окну, выходящему во двор, и, раздвинув пыльные, засаленные занавески на пару дюймов, выглянул в бушующую ночь, где было несколько светлее. Отсюда ему открывался прекрасный вид на торец мотеля и дверь в офис.

Когда она приедет, он увидит ее.

Как только она устроится, он схватит ее.

Он переступил с ноги на ногу.

Издал тонкий, еле слышный стон нетерпения.

Безумно хотелось крови. Амос Захарий Тейт, водитель грузовика, с лицом, изрезанным морщинами, прищуренными глазами и ухоженными, воинственно торчащими усами, был как две капли воды похож на человека вне закона, какие когда-то бороздили просторы пустыни на старом Западе, нападая на повозки и пассажиров дилижансов. Однако манеры его больше напоминали кочующего проповедника тех же времен: говорил он тихо, очень вежливо, приветливо, но чувствовалась в нем железная уверенность в своих убеждениях насчет спасения души через любовь к Иисусу.

Он не только бесплатно довез Бена до Лас-Вегаса, но и дал ему шерстяное одеяло, чтобы тот согрелся, так как в кабине работал кондиционер, а Бен промок до костей, угостил кофе из термоса и шоколадкой и дал душевный совет. Он искренне беспокоился, удобно ли Бену, как он себя чувствует – настоящий добрый самаритянин, смущающийся от изъявлений благодарности и начисто лишенный самоуверенности, которая могла бы придать агрессивный оттенок его зацикленности на Иисусе Христе – идущей, впрочем, от души.

Кроме того, Амос сразу поверил вранью Бена насчет покалеченной жены, возможно умирающей в больнице «Санрайз» в Вегасе. Обычно Амос с уважением относился к земным законам, даже таким пустяковым, как превышение скорости, но в данном случае он сделал исключение и заставил свою махину двигаться со скоростью шестьдесят пять и даже семьдесят миль в час. На большее в такую поганую погоду он рискнуть не мог.

Сжавшись под теплым шерстяным одеялом, потягивая горячий кофе и пережевывая сладкую шоколадку, Бен горько раздумывал о смерти и возможной потере. Он был благодарен Амосу, и все же ему хотелось, чтобы тот ехал побыстрее. Если любовь – это то, с помощью чего люди могут приблизиться к бессмертию, а именно так он думал, занимаясь любовью с Рейчел, тогда, найдя ее, он получил ключ к бесконечной жизни. Теперь же, на самых ступенях этого рая, ключ вырвали у него из рук. Когда он представлял себе всю тоску жизни без нее, ему хотелось оттолкнуть Амоса в сторону, самому сесть за руль и полететь в Вегас.

Но ему ничего не оставалось, как натянуть повыше одеяло и со все возрастающим унынием наблюдать, как мелькает мимо миля за милей.

Квартирой менеджера не пользовались уже больше месяца, и там стоял затхлый запах. Не слишком заметный, но Рейчел постоянно с отвращением морщила нос. В запахе было что-то от тлена, и она боялась, что через некоторое время ее может затошнить.

Большая гостиная, маленькая спальня и крошечная ванная комната. Малюсенькая кухня – тесная и унылая, но полностью оборудованная. Стены, казалось, не красили уже лет десять. Выношенные до основы ковры, обесцвеченный и потрескавшийся линолеум на кухне. Мебель продавленная и облупленная, кое-где с лопнувшей обшивкой, посуда на кухне – покореженная, поцарапанная и пожелтевшая от времени.

– Такого интерьера в «Аркитекчурал дайджест» не увидишь, – сказал Уитни, прислоняясь к холодильнику культей левой руки, а вторую, здоровую, протягивая назад, чтобы воткнуть вилку в розетку. Холодильник немедленно заурчал. – Но зато все работает, и вряд ли кто станет вас здесь искать.

Пока они ходили по квартире, всюду включая свет, она начала рассказывать ему, что на самом деле скрывается за ордерами на арест ее и Бенни. Теперь они подвинули стулья к кухонному столу, пластиковый верх которого был покрыт тонким слоем серой пыли и во многих местах прожжен сигаретами, и она рассказала остальное так сжато, как сумела.

Снаружи стонущий ветер, как измученный зверь, прижимал свою плоскую морду к окнам, как будто хотел услышать ее рассказ или добавить к нему что-то свое.

Стоя у окна в комнате 15 в ожидании Рейчел, Эрик чувствовал, как огонь внутри разгорается все сильнее. Пот лил с него градом. Он струился по лицу, падал с бровей, вытекал изо всех пор, как будто решил посоревноваться с дождем, стекающим с навеса за окном. Ему казалось, что он стоит в печи и каждый вздох обжигает его легкие. Повсюду вокруг него, в каждом углу, плясали фантомные огни, на которые он боялся взглянуть. Кости, казалось, плавились, а плоть была такой горячей, что он не удивился бы, если бы с кончиков его пальцев слетело настоящее пламя.

– Плавлюсь… – произнес он гортанным низким голосом, не похожим на человеческий. – …Тающий человек…

Внезапно лицо его задвигалось. Его уши на мгновение наполнились кошмарным хрустом и треском, исходящими изнутри его черепа, которые тут же перешли в булькающий, неприятный звук текущей жидкости. Процесс набирал безумную скорость. С ужасом, но одновременно и со злобным возбуждением и дикой демонической радостью, он ощутил, что его лицо меняется. На несколько секунд шишковатые брови выдвинулись вперед настолько, что лишили его периферийного зрения, затем они снова уменьшились, растаяли, как сливочное масло. Теперь менялись его нос, рот и челюсти, вытягивая человеческое лицо в уродливое рыло. Ноги больше не держали его, пришлось отвернуться от окна и с грохотом упасть на колени. Что-то щелкнуло в груди. Чтобы приспособиться к новому рылоподобному лицу, губы сильно растянулись. Он с трудом дотащился до кровати, лег на спину и весь отдался разрушительному, но не слишком неприятному процессу радикальных перемен. Как будто со стороны он слышал издаваемые им странные звуки: собачье рычание, змеиное шипение и бессмысленные, но легко определяемые звуки, издаваемые мужчиной при половом оргазме.

На какое-то время нахлынула темнота.

Когда через несколько минут Эрик немного пришел в себя, то обнаружил, что скатился с кровати и лежит под тем самым окном, где недавно сторожил Рейчел. Несмотря на то что его внутренний огонь не стал слабее и он все еще чувствовал, что его ткани ищут новые формы для каждой части тела, он решительно отодвинул занавески и потянулся к окну. В слабом свете руки его казались огромными и покрытыми панцирем, как будто принадлежали крабу или омару, которому судьба подарила вместо клешней пальцы. Он ухватился за подоконник, подтянулся и встал. Прислонился к стеклу, которое сразу же запотело от его судорожного дыхания.

В офисе мотеля горел свет.

По-видимому, Рейчел приехала.

Его мгновенно охватила ярость. Ноздри раздувались при воспоминании о запахе крови.

Но еще он ощутил вожделение, огромное и странное. Ему хотелось взять Рейчел, а потом убить, как он взял и потом прикончил женщину ковбоя. Он огорчился, что в процессе вырождения и мутации все труднее становится помнить, кто она такая. С каждой секундой это делалось ему все более безразличным. Самое главное – она была женщиной и добычей.

Он отвернулся от окна и попытался подойти к двери, но меняющиеся ноги не держали его. И снова он какое-то время извивался на полу комнаты, а огонь перемен внутри его разгорался все жарче.

Его гены и хромосомы, когда-то бесспорные регуляторы и хозяева его внешнего вида и функций, сами превратились в пластилин. Они уже не воспроизводили предыдущие стадии человеческой эволюции, но искали совершенно чуждые формы, не имеющие ни-чего общего с физиологической историей рода человеческого. Они мутировали либо случайным образом, либо следовали какой-то системе, которую Эрик не мог постичь. И в это время они заставляли его тело производить сумасшедшее количество гормонов и белков, из которых и вылуплялись эти новые формы.

Двухмоторный транспортный самолет, принадлежащий корпусу морской пехоты, приземлился в проливной дождь в международном аэропорту Маккэрран в Лас-Вегасе в три минуты десятого вечера. Если верить расписанию, до прибытия рейса, на котором из округа Ориндж летели Джулио Вердад и Риз Хагерсторм, оставалось всего десять минут.

Гарольд Инс, агент Бюро в Неваде, встретил Энсона Шарпа, Джерри Пика и Нельсона Госсера у выхода на летное поле.

Госсер немедленно отправился к предполагаемому месту приземления рейса из округа Ориндж. В его задачу входило незаметно следить за Вердадом и Ризом, пока они не покинут аэропорт, после чего эти функции будет выполнять специальная бригада, ждущая снаружи.

– Мистер Шарп, сэр, – сказал Инс, – у нас очень мало времени.

– Лучше бы вы мне сообщили что-нибудь, чего я не знаю, – огрызнулся Шарп, быстро проходя по длинному коридору, ведущему ко входу в здание аэропорта.

Пик поспешал за Шарпом, а Инс, который был значительно ниже ростом, чем Шарп, старался не отставать.

– Сэр, у подъезда ждет машина, стоит незаметно среди такси, как вы приказывали.

– Хорошо. А если они не возьмут такси?

– Один пункт проката машин еще открыт. Если они обратятся туда, я вам сразу же доложу.

– Хорошо.

Они подошли к движущейся дорожке и встали на резиновую ленту. Ни один самолет не приземлялся за последнее время и не собирался взлетать, так что в коридоре было пусто. Из громкоговорителя, установленного там, доносились записанные на пленку голоса вегасских знаменитостей – Джоан Риверз, Пол Анка, Родни Дэнгерфилд, Том Дризен, Билл Косби и другие вяло шутили, но в основном надоедали советами, как вести себя на движущейся дорожке: держитесь за поручень, стойте справа, проходите слева, не споткнитесь при сходе с движущейся ленты.

Раздраженный медленным движением ленты, Шарп зашагал между поручнями и оглянулся слегка вниз и назад на Инса:

– Какие у вас отношения с местной полицией?

– Сотрудничаем, сэр.

– И все?

– Возможно, несколько больше, – пояснил Инс. – Там хорошие ребята. В этом городе у них чертовски много работы, если учесть всех этих приезжих и мошенников, и они с ней справляются. Нужно отдать им должное: Они парни крутые и, поскольку знают, как трудно поддерживать порядок, здорово уважают полицейских всех мастей.

– Вроде нас?

– Вроде нас.

– Если будет перестрелка, и если о ней кто-нибудь доложит, и если полицейские Лас-Вегаса прибудут раньше, чем мы успеем все прибрать, можно рассчитывать, что они подтвердят такой отчет, какой нам нужно?

Инс удивленно моргнул.

– Ну… возможно.

– Ясно, – холодно заметил Шарп.

Они дошли до конца ленты. Выходя из здания аэропорта, Шарп снова повернулся к Инсу:

– Инс, в самое ближайшее время вам не помешает установить более тесные взаимоотношения с местными органами. В следующий раз чтобы я не слышал никаких «возможно».

– Слушаюсь, сэр. Но…

– Оставайтесь здесь, может, вон за тем газетным киоском. Старайтесь быть по возможности незаметнее.

– Я потому так и оделся, – сказал Инс. На нем был летний костюм зеленого цвета и оранжевая рубашка навыпуск.

Оставив Инса в холле аэропорта, Шарп толкнул стеклянную дверь и вышел наружу под навес, по которому с остервенением стучал дождь.

Тут Джерри Пик наконец догнал его.

– Сколько у нас времени, Джерри? Взглянув на часы, Пик ответил:

– Они должны приземлиться через пять минут.

В этот час такси было немного, всего четыре автомобиля. Их машина стояла у обочины рядом с надписью: «ПРИБЫТИЕ – ТОЛЬКО РАЗГРУЗКА», футах в пятидесяти от последнего такси. Это оказался обычный «Форд» Бюро цвета поноса, так что если бы на нем аршинными буквами было написано: «СЕДАН ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫХ ОРГАНОВ», это ничего бы не прибавило и не убавило. К счастью, хорошо разглядеть его в такой дождь не представлялось возможным, поэтому оставалось надеяться, что Вердад и Хагерсторм его не заметят.

Пик уселся за руль, Шарп устроился на пассажирском сиденье, положив «дипломат» на колени.

– Если они возьмут такси, приблизься на такое расстояние, чтобы можно было разглядеть номер, затем снова сдай назад, – распорядился он. – В этом случае, если мы их упустим, то сможем быстро узнать в таксопарке, куда они ездили.

Пик кивнул.

Половина их машины находилась под навесом, другая была предоставлена в распоряжение дождя. Дождь стучал только по той стороне, где сидел Шарп, и только его окна заливались водой.

Он открыл «дипломат» и достал два пистолета, регистрационные номера которых не имели никакого отношения ни к нему, ни к Бюро. Один из глушителей был новым, второй уже не годился – чересчур основательно поработал, когда они преследовали Шэдвея на озере Эрроухед. Шарп навинтил новый глушитель на один из пистолетов, оставив его себе. Второй отдал Пику, который принял его без всякой радости.

– Что-нибудь не так? – спросил Шарп.

– Ну… сэр… вы все еще хотите убить Шэдвея? Шарп внимательно посмотрел на него.

– Дело не в том, чего я хочу и чего не хочу, Джерри. У меня приказ: покончить с ними. Приказ от такого высокого начальства, что я уж точно, черт побери, не собираюсь ослушаться.

– Но…

– Что еще?

– Если Вердад и Хагерсторм приведут нас к Шэдвею и миссис Либен, если они тоже будут там, не можем же мы ликвидировать Шэдвея и миссис Либен у них на глазах. Я что хочу сказать, сэр, эти детективы молчать не будут. Только не они.

– Не сомневаюсь, что мне удастся справиться с Вердадом и Хагерстормом, – уверил его Шарп. Он вынул обойму из пистолета, проверяя, полностью ли он заряжен. – Эти засранцы должны были держаться в стороне, и они это знают. Когда же я застану их с поличным, в самой заварухе, они сообразят, что их карьера и пенсия под угрозой. Они уйдут. А когда они уйдут, мы пристрелим Шэдвея и эту бабу.

– А если не уйдут?

– Тогда мы прикончим и их, – отрезал Шарп, ладонью вгоняя обойму в пистолет.

Холодильник громко гудел.

Сырой затхлый воздух отдавал плесенью.

Они склонились над кухонным столом, как два заговорщика из старого фильма про антифашистское подполье в Европе. Пистолет Рейчел был под рукой, лежал на прожженном сигаретами пластике, хотя она не очень-то верила, что он ей может понадобиться, во всяком случае, сегодня.

Уитни Гэвис воспринял сжатый вариант истории на редкость спокойно и без скептицизма, что ее удивило. С виду он не казался доверчивым человеком, готовым принять любую безумную историю. Однако ее дикому рассказу поверил сразу. Возможно, он так безоговорочно доверял ей потому, что ее любил Бенни.

– Бенни показывал вам мои фотографии? – спросила она.

Уитни ответил:

– Да, детка, последние два месяца он ни о чем, кроме как о вас, и говорить не мог.

– Значит, он знал, – заключила Рейчел, – что в наших отношениях есть что-то особенное, знал еще раньше, чем я.

– Нет, – возразил Уитни, – он мне говорил, что и вы об этом знали, только боялись себе признаться. Он говорил, вы это скоро поймете, и оказался прав.

– Но если вы видели мои фотографии, почему он не показал мне ваших или хотя бы не рассказал о вас, раз вы его лучший друг?

– Мы с Беном преданы друг другу, так повелось еще с Вьетнама, мы почти что братья, даже больше, чем братья, так что мы делимся всем. Но вы, детка, до последнего времени еще не были так преданы ему, как я, и пока такого не случилось, он не станет делиться с вами буквально всем. И не обижайтесь. Таким сделал его Вьетнам.

Вьетнам, судя по всему, был еще одной причиной, почему Уитни так безоговорочно поверил ее невероятной истории, даже когда она рассказала, как мутант преследовал ее в пустыне. Наверное, человеку, прошедшему через ад Вьетнама, уже ничто не может показаться невероятным.

– Но вы не знаете наверняка, что змеи убили его? – спросил Уитни.

– Нет, – призналась Рейчел.

– Если он воскрес после того, как его стукнул грузовик, может ли он вернуться из мертвых после смерти от змеиных укусов?

– Да. Скорее всего.

– И если он снова воскреснет, вы не уверены, что он просто превратится в нечто такое, что останется в пустыне и станет жить как животное?

– Нет, – сказала она, – разумеется, гарантировать этого я не могу.

Он нахмурился, и изуродованная сторона его в общем-то красивого лица собралась в складки и морщины, подобно бумаге.

Снаружи в ночи слышались зловещие звуки: кроны пальм скребли по крыше, вывеска мотеля моталась по ветру и противно скрипела, оторванная часть водостока с грохотом билась о крепления. Рейчел прислушивалась, пытаясь уловить звуки, которые нельзя было бы объяснить дождем и ветром. Ничто не насторожило ее, но она все равно продолжала прислушиваться.

– Самое плохое, – заметил Уитни, – что Эрик, по-видимому, подслушал, как Бенни говорил вам об этом месте.

– Возможно, – с беспокойством согласилась Рейчел.

– Почти наверняка, детка.

– Ладно. Но если вспомнить, как он выглядел, когда я его последний раз видела, он не сможет просто встать на дороге и попросить его подвезти. Кроме того, он явно деградирует умственно и эмоционально, не только физически. Я хочу сказать… Уитни, если бы вы видели его с этими змеями, вы бы поняли, как мало шансов, что у него хватит сообразительности найти дорогу из пустыни и добраться до Вегаса.

– Маловероятно, но возможно, – возразил он.

– Нет ничего невозможного, детка. После того как я познакомился с противопехотной миной, моим родителям сказали, что мне точно не выжить. Но я выжил. Тогда они заявили, что я не смогу достаточно контролировать мускулы моего изуродованного лица, чтобы нормально говорить. Но я смог. Черт, да у них был целый список того, что невозможно, и они ошиблись по всем пунктам. А ведь у меня не было того преимущества, которое есть у вашего мужа, – этой генетической штуки.

– Если это можно назвать преимуществом, – заметила она, вспомнив кошмарный бугристый гребень на лбу Эрика, растущие рога, нечеловеческие глаза, безобразные руки…

– Мне следует отвезти вас в другое место.

– Нет, – отказалась она. – Бенни будет искать меня здесь. Если меня тут не будет…

– Не волнуйтесь, детка. Он узнает все от меня.

– Нет. Если он появится, я хочу быть здесь.

– Но…

– Я хочу быть здесь, – проговорила Рейчел решительно, и Уитни понял, что уговаривать ее бесполезно. – Как только он сюда приедет, я хочу… мне нужно… видеть его. Я должна видеть его.

Уитни с минуту внимательно изучал ее. Взгляд его был необычайно проницательным. Наконец он сказал:

– Бог ты мой, а ведь вы действительно любите его, верно?

– Да, – призналась она дрожащим голосом.

– Я хочу сказать, по-настоящему.

– Да, – повторила она, пытаясь унять дрожь в голосе. – И я так о нем беспокоюсь… так беспокоюсь.

– С ним будет все в порядке. Он из тех, кто умеет выжить.

– Если с ним что-нибудь случится…

– Ничего с ним не случится, – уверил ее Уитни. – Но, наверное, не так уж страшно, если вы останетесь здесь на ночь. Если даже ваш муж… если Эрик когда-нибудь доберется до Вегаса, то, судя по всему, он должен стараться не попадаться никому на глаза и двигаться осторожно. Так что дорога может занять у него несколько дней…

– Если он вообще доберется.

– …и мы можем подождать до завтра и тогда уж найти для вас подходящее место. Значит, вы сегодня остаетесь здесь и ждете Бенни. И он приедет. Я знаю, он приедет, Рейчел.

Из глаз Рейчел потекли слезы. Не доверяя своему голосу, она просто кивнула.

У Уитни достало такта не обращать внимания на ее слезы и не пытаться ее утешить. Опершись на стол, он поднялся.

– Ну ладно, тогда пора действовать. Если вы собираетесь провести хотя бы одну ночь в этой берлоге, надо постараться устроиться поудобнее. Во-первых, хоть здесь и должны быть в шкафу полотенца и простыни, они скорее всего сырые, плесневелые, мятые, и вообще можно что-нибудь с их помощью подхватить. Я, пожалуй, пойду и куплю новые полотенца и простыни и… как насчет еды?

– Умираю с голоду, – честно сказала она. – Съела за весь день только яичницу рано утром и пару шоколадок позже, но все это быстро перегорело. Я ненадолго останавливалась в Бейкере, но то было сразу после встречи с Эриком, так что какая уж там еда? Купила только шесть банок содовой, пить ужасно хотелось.

– Тогда принесу чего-нибудь поесть тоже. Будете заказывать или доверяете мне?

Она встала и провела бледной, дрожащей рукой по волосам.

– Я съем все, кроме репы и головастиков. Он улыбнулся:

– Вам повезло, что это Вегас. В любом другом городе в это время ничего другого не найти. Но в Вегасе почти ни один магазин не закрывается. Хотите поехать со мной?

– Мне не стоит показываться на улице. Он кивнул:

– Вы правы. Ладно, вернусь через час. Не боитесь оставаться?

– Не боюсь, – ответила она. – Я чувствую себя в безопасности впервые за последние сутки.

В бархатной темноте комнаты 15 Эрик бесцельно ползал по полу, сначала к одной стене, потом к другой, судорожно извиваясь, дергая ногами, сжимаясь и разжимаясь, как таракан с перебитой спиной.

– Рейчел…

Он слышал, что произносит одно это слово, каждый раз с разной интонацией, как будто им исчерпывался его словарный запас. Голос его был густым, как грязь, но эти два слога ему удавалось произнести четко. Иногда он понимал, что значит это слово, помнил, кто она такая; чаще оно не несло никакого смысла. Но вне зависимости от того, знал ли он, что оно означает, или нет, оно всегда вызывало в нем одну и ту же реакцию: бессмысленную, ледяную ярость.

– Рейчел…

Оказавшись пленником изменений, волнами прокатывающихся по его телу, он стонал, шипел, задыхался, подвывал, а иногда тихо и хрипло смеялся. Он кашлял, захлебывался, ловил ртом воздух. Опрокинулся на спину, дрожа и суча ногами, хватаясь за воздух когтистыми руками, которые были теперь вдвое больше, чем в его прошлой жизни. А тело его менялось и менялось.

От красной рубашки отлетели пуговицы. Шов на; плече разошелся, а тело все увеличивалось, принимая новую чудовищную форму.

– Рейчел…

За прошедшие несколько часов ноги его то росли,

то уменьшались, то росли опять, так что ботинки временами жали. Теперь же они стали так малы, что причиняли ему сильную боль, уродовали его ноги, и он больше не мог терпеть. Он практически сорвал их с ног, оторвав каблуки и подошвы, и терзал в руках до тех пор, пока крепкие швы не разошлись, после чего когтями порвал всю кожу на лоскутки. Его ноги, теперь голые, изменились так же сильно, как и руки. Они стали более широкими и плоскими, с шишковатым костяным наростом посередине, с такими же длинными пальцами, как и на руках, заканчивающимися чрезвычайно острыми когтями.

– Рейчел…

Новое изменение прокатилось по нему с такой же стремительностью, как молния пронзает дерево, начиная с самой верхней ветви и разряжаясь в глубоких корнях.

Он извивался и с трудом хватал воздух ртом.

Бил пятками по полу.

Из глаз текли жгучие слезы, изо рта потоками струилась густая слюна.

Сжигаемый заживо огнем внутренних перемен, он обильно потел, но тем не менее в самой середине оставался абсолютно холодным. Сердце и мозг казались наполненными льдом.

Он заполз в угол и свернулся калачиком, обняв себя руками. Его грудина хрустнула, задрожала и раздалась, принимая новую форму. Позвоночник тоже трещал и двигался, следуя за всеми происходящими изменениями.

Уже через несколько секунд он выполз из угла, передвигаясь на манер краба. Остановился в центре комнаты и встал на колени. Задыхаясь, издавая глухие стоны, постоял так немного, опустив голову, давая время дурноте покинуть его вместе с вонючим потом.

Наконец огонь, горящий внутри тела, поутих. На некоторое время его форма стабилизировалась.

Он встал, покачиваясь.

– Рейчел…

Открыл глаза и оглядел комнату, вовсе не удивляясь, что теперь так же хорошо видит в темноте, как и при дневном свете. Более того, поле зрения резко расширилось: когда он смотрел прямо вперед, то видел предметы слева и справа так же четко, как и те, что находились перед ним.

Он подошел к двери. Некоторые части его изменившегося тела казались нелепыми и странными и плохо функционировали, отчего двигался он как какое-то ракообразное, которое только что обрело способность стоять прямо, подобно человеку. Но он вовсе не превратился в калеку: мог двигаться быстро и тихо и ощущал в себе такую силу, какой никогда не знал раньше.

Издавая тихий шипящий звук, заглушаемый завыванием ветра и шумом дождя, он открыл дверь и вышел в ночь, которая приняла его в свои объятия.

Глава 35

Нечто, любящее тьму

Уитни вышел из мотеля через кухонную дверь, ведущую в пыльный гараж, где они поставили «Мерседес». Теперь он стоял в небольших лужах, натекших с колес. Машина Уитни осталась снаружи, на служебной дорожке за мотелем.

Повернувшись к стоящей на пороге Рейчел, Уитни велел:

– Закройте за мной дверь и сидите тихо. Я постараюсь вернуться побыстрее.

– Не беспокойтесь, со мной все будет в порядке. Приведу пока в порядок бумаги по проекту. Это меня займет.

Ему нетрудно было понять, почему Бен в нее влюбился. Даже в таком затрапезном виде, бледная от усталости и волнения, она была ослепительна. Но красота – не единственное ее достоинство. Она была заботливой, понимающей, умной и с характером, что не часто встречается в таком сочетании.

– Бен, наверное, приедет раньше меня, – заверил он.

Рейчел с трудом улыбнулась, благодарная за эту попытку взбодрить ее. Кивнула, закусила губу, но не смогла ничего сказать, поскольку была почти уверена, что живым Бена ей никогда не видать.

Уитни жестом велел ей уйти с порога и плотно прикрыл за собой дверь. Подождал, пока она не закрыла засов. Затем обошел «Мерседес» спереди и направился к боковой двери, так как не хотел возиться с поднятием большой основной.

Гараж на три машины освещался только лампочкой без плафона, подвешенной на шнуре к перекладине. Грязный и пыльный, он служил складом для старого оборудования и всякого хлама: ржавых ведер, старых метел, изъеденных молью тряпок для мытья пола, неисправного пылесоса, нескольких стульев со сломанными ножками и рваной обивкой, которые бывшие владельцы, по-видимому, собирались отремонтировать и снова использовать, мотков проволоки, шлангов, раковины из ванной комнаты, запасных насадок на шланги, высыпавшихся из картонной коробки, одной хлопчатобумажной белой перчатки садовника, лежащей ладонью вверх и похожей на отрезанную руку, банок лака и краски, чье содержимое наверняка давно засохло и не годилось к употреблению. Весь этот хлам громоздился у стен, валялся на полу и полностью занимал антресоли.

Открывая засов на боковой двери гаража, Уитни услышал какой-то грохот сзади, который мгновенно смолк. Он даже не успел повернуться, чтобы посмотреть, в чем дело.

Нахмурившись, он внимательным взором окинул кучи хлама, «Мерседес», газовую печку в дальнем углу, прогнувшийся верстак и водонагреватель. Ничего необычного.

Он снова прислушался.

Единственными звуками были завывание ветра и стук дождя по крыше.

Уитни отошел от двери, вернулся к машине и обошел ее вокруг, но не нашел ничего, что могло бы вызвать подобный шум.

Возможно, под действием собственного веса что-то передвинулось в куче хлама, или крыса там пробежала. Он бы вовсе не удивился, если бы выяснилось, что в этом старом здании полным-полно крыс, хотя до сих пор ему с ними встречаться не приходилось. А хлам был уложен настолько бессистемно, что Уитни не мог бы поклясться, будто он находится в том же положении, что и минуту назад.

Он снова вернулся к двери, оглянулся в последний раз и вышел под дождь.

Едва первые резкие дождевые потоки, гонимые ветром, ударили по нему, как он запоздало понял, откуда исходил тот странный звук: кто-то пытался приподнять переднюю дверь снаружи. Но эту дверь нельзя было открыть вручную, поскольку она работала в автоматическом режиме, обеспечивая таким образом защиту от воров. Тот, кто пытался ее открыть, сразу понял, что таким путем ему не проникнуть, чем и объясняется, что грохот длился всего мгновение.

Уитни осторожно захромал к углу гаража и дорожке, чтобы посмотреть, нет ли там кого. Сильный ливень громко стучал по бетону; там, где он падал на землю, звук был тише, мягче. С угла здания, где не было водостока, вода лилась ручьем. Весь этот шум должен был надежно скрывать звук шагов Уитни, впрочем, как и того, кто мог прятаться за гаражом. Он прислушивался очень внимательно, но сначала не услышал ничего необычного. Сделал шесть или восемь шагов, дважды останавливаясь, чтобы послушать, пока в стук и хлюпанье дождя не ворвался новый, пугающий звук.

Сзади него. Частично он напоминал шипение пара, частично тонкий кошачий визг, а частично глухое, угрожающее рычание, от которого волосы на голове Уитни встали дыбом.

Он быстро повернулся, вскрикнул и сделал шаг назад, увидев нечто, нависшее над ним в темноте. Невероятные, странные глаза смотрели на него с высоты шести с половиной футов, а то и больше. Выпуклые и разные, каждый величиной с яйцо: один светло-зеленый, другой оранжевый, они светились, как у хищника. Один напоминал глаз гигантского кота, второй, со зловещим узким зрачком, казался глазом пресмыкающегося, оба были заострены и многогранны, Боже милостивый, совсем как у некоторых насекомых.

На короткое мгновение Уитни замер. Внезапно мощная рука метнулась к нему, нанесла удар по голове. Он упал на дорожку, больно стукнувшись копчиком, и скатился в кусты. Рука существа – рука Либена, потому что Уитни понимал, что это изменившийся до неузнаваемости Эрик – на вид была устроена не так, как у человека. Она была разделена на сегменты и имела еще несколько дополнительных суставов, вроде локтевого, которые сгибались во все стороны и придавали руке необыкновенную гибкость. Не придя еще в себя от мощного удара и полупарализованный страхом, Уитни взглянул на приближающееся чудище и увидел, что, несмотря на его покатые плечи и горб, оно передвигается с некоторым изяществом, вероятнее всего, потому, что его ноги, скрытые рваными джинсами, по строению напоминают мощные руки с многочисленными суставами.

Уитни вдруг осознал, что кричит. Он кричал – по-настоящему кричал – всего один раз в своей жизни, во Вьетнаме, когда под ним взорвалась мина, и он, лежа в джунглях, увидел нижнюю часть своей левой ноги в пяти футах от себя. Из разорванной кожи ботинка высовывались размозженные, окровавленные пальцы. Теперь он кричал снова и никак не мог остановиться. Сквозь свой собственный крик он слышал издаваемый его противником пронзительный высокий звук, в котором слышался триумф победителя.

Голова кошмарного существа качалась самым странным образом, и на мгновение Уитни увидел страшные заостренные зубы.

Он попытался откатиться подальше по мокрой земле, отталкиваясь здоровой рукой и культей, но быстро двигаться был не в состоянии. Продвинулся всего лишь на пару ярдов, когда Либен догнал его, наклонился, схватив за левую ногу, которая, к счастью, оказалась протезом, и поволок к открытой двери гаража.

Несмотря на темноту и дождь, Уитни видел это существо достаточно хорошо, чтобы понять, что в нем осталось так же мало человеческого, как и в любом звере. И оно было огромным и сильным.

В отчаянии Уитни ударил его здоровой ногой и попал по ноге. Существо взвизгнуло, но скорее всего не от боли, а от злости. В ярости оно так повернуло искусственную ногу, что протез соскочил с удерживающих его ремней. От пронизывающей боли у Уитни перехватило дыхание, а протез оторвался, сделав его еще более беспомощным.

В тесной кухоньке в квартире менеджера Рейчел только успела открыть мешок для мусора и вынуть пачку смятых и грязных ксероксных копий проекта «Уайлдкард», как услышала первый крик. Она сразу сообразила, что кричит Уитни, и нутром поняла, что причиной этого крика может быть только Эрик.

Отбросив бумаги, Рейчел схватила со стола пистолет, бросилась к двери черного хода, немного поколебалась и распахнула ее.

– Войдя в грязный гараж, она снова помедлила, потому что с обеих сторон ощущалось движение. Сильный сквозняк из боковой двери, открытой в бушующую ночь, раскачивал лампочку на шнуре. Тени от лампочки то прыгали вверх, то падали вниз и снова прыгали из каждого угла. Она осторожно оглядела груды хлама и старой мебели, которые в этом странном освещении казались живыми среди оживших теней.

Крик Уитни доносился снаружи, так что и Эрик, видимо, там, а не в гараже, решила она. И, отбросив всякую осторожность, побежала мимо черного «Мерседеса», перепрыгивая через банки с краской и мотки поливального шланга.

Раздался пронзительный, леденящий душу вопль, заглушивший крики Уитни, и Рейчел поняла, что это, вне сомнения, Эрик, потому что этот пронзительный вопль был похож на те, которые он издавал, преследуя ее в пустыне. Но на этот раз он был более громким и яростным и еще менее человеческим, чем раньше. Услышав этот чудовищный голос, она едва не повернулась и не бросилась прочь. Едва. Но она не могла оставить Уитни Гэвиса на произвол судьбы.

Рейчел выбежала через открытую дверь в ночь и бурю, держа пистолет наготове. Существо, когда-то бывшее Эриком, стояло спиной к ней всего в нескольких футах. Она вскрикнула от ужаса, потому что в руке оно держало оторванную ногу Уитни.

Через секунду Рейчел поняла, что это протез, но к этому времени она уже привлекла внимание зверя. Он отбросил протез в сторону и повернулся к ней, сверкая огромными глазами.

Вид его был настолько ужасен, что она в отличие от Уитни не могла издать ни звука. Попыталась, но голос ей отказал. Темнота и дождь милосердно скрывали некоторые подробности, но ей была видна огромная голова странной формы, челюсти, нечто среднее между волчьими и крокодильими, и масса острых зубов. Существо, одетое только в джинсы, без рубашки и ботинок, было на несколько дюймов выше, чем Эрик, и за покатыми уродливыми плечами у него виднелся большой горб. Грудь казалась необычно широкой, и создавалось впечатление, что она покрыта рогами, шипами или большими шишками. Длинные руки со странными суставами висели почти до колен. Такие кисти могли быть только у демонов, которые в огне ада вырывали человеческие души и поедали их.

– Рейчел… Рейчел… пришел к тебе… Рейчел, – сказало существо низким шепотом, тщательно выговаривая каждый слог, как будто оно уже почти забыло, как надо говорить. Его горло, рот, язык и губы уже не годились для человеческой речи. Каждый слог явно требовал от него страшного усилия и, возможно, причинял ему боль. – Пришел… за… тобой…

Оно сделало шаг к ней, руки раскачивались по сторонам со скрипящим, щелкающим, хитиновым звуком.

Оно.

Рейчел уже не могла думать о нем как об Эрике, своем муже. Теперь он стал отвратительным чудовищем, чье существование было насмешкой над всеми творениями Божьими.

Она в упор выстрелила ему в грудь.

Оно даже не поморщилось, когда пуля попала в него. Только пронзительно взвизгнуло, не столько от боли, сколько от сжигающей его страсти, и сделало еще шаг.

Она выстрелила еще раз, и третий, и четвертый.

Удары пуль вынудили существо пошатнуться, но оно удержалось на ногах!

– Стреляй! – закричал Уитни. – Убей его!

– Рейчел… Рейчел…

В обойме было десять патронов. Она сделала подряд последние шесть выстрелов так быстро, как только смогла, уверенная, что попала все шесть раз – в живот, в грудь и даже в лицо.

Оно наконец зарычало от боли и упало сначала на колени, а потом лицом в грязь.

– Слава Богу, – проговорила Рейчел дрожащим голосом, – слава Богу. – Неожиданно она почувствовала такую слабость, что ей пришлось прислониться к стене гаража.

Эрикоподобное существо рыгнуло, зарычало, дернулось и встало на четвереньки.

– Нет, – выдохнула она, не веря своим глазам. Оно подняло ужасную голову и уставилось на нее холодными разными глазами, горящими, как фонари. Глаза медленно закрылись, затем веки так же медленно поднялись, и теперь зрачки сияли ярче, чем прежде.

Даже если его измененная генная структура обеспечивает небывало быстрое заживление и воскрешение после смерти, не может быть, чтобы он мог оправиться так быстро. Если он мог ремонтировать и оживлять себя за секунды, получив десять пулевых ранений, тогда он не просто быстро выздоравливает, не только потенциально бессмертен – он непобедим.

– Умри же, черт бы тебя побрал! – воскликнула она.

Существо содрогнулось и выплюнуло что-то в грязь, затем оторвалось от земли и вскочило на ноги.

– Беги! – закричал Уитни. – Ради всего святого, беги, Рейчел!

У нее не было никаких шансов спасти Уитни. Если она останется, они погибнут вместе.

Пистолет разряжен. В «Мерседесе» есть коробки с патронами, но ей до них вовремя не добраться. Она уронила пистолет на землю.

– Беги! – снова закричал Уитни Гэвис.

Сердце готово было выскочить из груди. Рейчел кинулась в гараж, опять перепрыгивая через банки с краской и огородные шланги. Резкая боль прострелила лодыжку, которую она подвернула раньше, а раны от ногтей на бедре начали гореть, как свежие.

За ее спиной раздался пронзительный крик демона.

На бегу Рейчел свалила несколько металлических полок с инструментом и коробками гвоздей, надеясь, что это задержит преследователя, если он сразу кинется за ней, а не займется сначала Уитни. Полки с грохотом попадали, и к тому времени, как она подбежала к двери в кухню, она услышала, что чудовище перебирается через хлам. Оно и в самом деле не стало добивать Уитни, стремясь как можно скорее добраться до нее.

Рейчел перепрыгнула через порог, захлопнула дверь, но не успела задвинуть засов, как дверь с чудовищной силой распахнулась. Ее отбросило на середину кухни. С трудом удержавшись на ногах, она ударилась бедром о край стола, отлетела к холодильнику и почувствовала, как спину пронзила резкая боль.

Оно вышло из гаража. При электрическом свете оно казалось громадным и куда более отвратительным, чем она могла себе представить.

Секунду оно постояло в дверях, оглядывая маленькую, пыльную кухню. Потом подняло голову и расправило грудь, как бы давая ей возможность полюбоваться. Кожа у него была коричнево-серо-зелено-черного цвета, бугристая, как у слона, и местами покрытая чешуей, и только отдельные более светлые пятна еще напоминали кожу человека. Голова по форме была похожа на грушу толстым концом вверх, шея – покатая и мускулистая. Вся узкая часть «груши» представляла собой вытянутое вперед рыло и челюсти. Когда оно открыло свой огромный рот, чтобы зашипеть, Рейчел увидела зубы, по количеству и остроте напоминавшие акульи. То появляющийся, то исчезающий язык был темного цвета и абсолютно не похож на человеческий. На лице в придачу к двум рогоподобным выпуклостям на лбу виднелись странные шишки и впадины, которые, казалось, не имели биологического оправдания, и опухолеобразные костяные или тканевые наросты. Прямо под кожей над бровями и внизу под глазами пульсировали артерии и вспухшие вены.

Когда она видела его раньше в пустыне, ей показалось, что Эрик проходит обратную эволюцию, что его генетически измененное тело превращается в мозаику из древних предков человека. Но в этом существе не было ничего от истории человеческой физиологии. Это был кошмарный продукт генетического хаоса, чудовище, которое не принадлежало ни прошлому, ни будущему в эволюционном процессе. Оно ушло в сторону от этого процесса или, точнее, явилось продуктом ушедшей в сторону биологической революции, оборвав большинство, если не все, связи с человеческим началом. Какая-то часть разума Эрика все еще тлела в этой чудовищной махине, хотя, как подозревала Рейчел, эта искра оставшегося интеллекта скоро угаснет навсегда.

– Посмотри… меня… – произнесло существо, подтверждая ее догадку, что оно красуется перед ней.

Она осторожно двинулась от холодильника к открытой двери в гостиную.

Существо подняло одну страшную руку ладонью вверх, как бы останавливая ее. Разделенная на сегменты рука могла сгибаться и разгибаться как вперед, так и назад в четырех местах, и каждая часть была покрыта твердым коричнево-черным панцирем, похожим на те, какие бывают у жуков. Длинные когтистые пальцы внушали ужас, но в центре ладони находилось нечто еще более пугающее: конусообразное отверстие величиной с монету в пятьдесят центов. Пока она с содроганием рассматривала это явление из Дантова ада, отверстие на ладони медленно открылось, потом снова закрылось, открылось – закрылось… Функции этого рта на ладони были только с одной стороны непонятны, зато с другой – отвратительно ясны: пока Рейчел смотрела, отверстие сделалось красным и влажным, как будто испытывало мерзкий голод.

В панике она рванулась бежать и услышала, что ноги бросившегося за ней чудовища стучат по линолеуму, как копыта.

До двери в офис еще оставался десяток шагов, когда жуткое существо нависло над ней справа.

Оно двигалось стремительно!

Вскрикнув, Рейчел упала на пол и откатилась в сторону, чтобы не попасть ему в руки. Ударилась о кресло, снова вскочила и спряталась за него.

Когда она сменила направление, чудовище не сразу последовало за ней. Оно стояло в центре комнаты, наблюдая и, по-видимому, понимая, что единственный путь к спасению отрезан и оно может насладиться ее страхом, прежде чем сделать смертельный бросок.

Она начала пятиться в сторону спальни.

– Рейшииил, Рейшииил, – произнесло чудовище, уже не в состоянии правильно выговорить ее имя.

Опухолевидные шишки у него на лбу шевелились и меняли форму. Маленькие рожки над бровями растаяли прямо на глазах, по существу прошла очередная волна перемен, и на лице стала образовываться еще одна вена, напоминающая трещину в земле.

Она продолжала пятиться назад.

Оно двинулось к ней, легко, не торопясь.

– Рейшииил…

Уверенный, что умирающая жена лежит в реанимации в ожидании своего мужа, Амос Тейт вознамерился доставить Бена прямо в больницу «Санрайз», что было далековато от гостиницы «Золотой песок». Бену пришлось усиленно настаивать, чтобы его высадили на углу бульваров Лас-Вегас и Тропикана. Поскольку у него не было достаточных оснований для отказа от великодушного предложения Амоса, Бену, не вдаваясь в объяснения, пришлось признаться, что насчет жены он соврал. Он откинул одеяло, открыл дверцу кабины, соскочил на асфальт и бегом кинулся на восток, мимо гостиницы «Тропикана», оставив изумленного водителя смотреть ему вслед.

До гостиницы «Золотой песок» оставалось еще около мили, расстояние, которое он в обычных условиях пробегал минут за шесть или даже меньше. Но в такой сильный ливень он не рискнул мчаться с предельной скоростью, потому что, упади он и сломай руку или ногу, кто Тогда поможет Рейчел, если она в этой помощи нуждается? (Господи, пусть она будет в тепле и безопасности, и пусть она не нуждается ни в какой помощи!) Он бежал по обочине широкого бульвара, а револьвер, заткнутый за пояс сзади, давил ему на спину. Он шлепал по лужам, которые заполнили все углубления в мостовой. Мимо проехало всего несколько машин. Некоторые водители с удивлением тормозили, но никто не предложил подвезти. Он даже и не пытался найти попутку, чувствуя, что времени для этого у него уже не осталось.

Миля – не слишком много, но сегодня ему казалось, что он совершает путешествие на край света.

Джулио и Ризу удалось подняться на борт самолета в округе Ориндж, имея служебные пистолеты в кобурах под пальто, потому что они предъявили служащему на детекторе металла свои удостоверения офицеров полиции. Теперь, после приземления в международном аэропорту Лас-Вегаса, они воспользовались тем же способом, чтобы их быстро обслужила в пункте проката машин симпатичная брюнетка по имени Руфь. Вместо того чтобы просто отдать им ключи и послать на стоянку самим разыскивать автомобиль, она позвонила ночному механику и попросила его пригнать машину к выходу из аэропорта.

Поскольку их одежда не была рассчитана на дождь, они подождали за стеклянными дверями аэропорта, пока не увидели припарковавшийся к тротуару «Додж», и только тогда вышли на улицу. Механик, одетый в виниловый плащ с капюшоном, быстро проверил их бумаги и передал им машину.

Хотя в округе Ориндж облака уже затянули небо, Риз не сообразил, что на востоке может быть значительно хуже и садиться им придется в проливной дождь. Хотя они снизились и приземлились без сучка без задоринки, он так крепко держался за подлокотники своего кресла, что руки до сих пор сводило судорогой.

Казалось, после благополучного окончания полета Риз должен облегченно вздохнуть, но он не мог отделаться от мыслей о Тедди Бертлезмен, высокой розовой леди, и о маленькой Эстер, ждущей его дома. Еще утром у него была только Эстер, ради которой он и жил, одна эта милость Господня, не слишком много, чтобы бояться дразнить жестокую судьбу. Но теперь к ней прибавилась эта потрясающая женщина, агент по продаже недвижимости, а Риз имел все основания полагать, что чем больше у человека причин хотеть жить, тем скорее он может умереть.

Скорее всего ерунда и предрассудки.

Но этот ливень вместо ясной ночи в пустыне тоже показался ему зловещим предзнаменованием.

Когда Джулио отъехал от аэропорта, Риз вытер мокрое от дождя лицо и спросил:

– Ну и что ты теперь скажешь про всю эту рекламу Лас-Вегаса по телевизору?

– А что я должен сказать?

– Где солнце? Где все эти девицы в крошечных бикини?

– Зачем тебе девицы в бикини, когда у тебя в субботу свидание с Тедди Бертлезмен?

«Не говори об этом», – суеверно подумал Риз.

– Черт возьми, – произнес он вслух, – вовсе не похоже на Вегас. Куда больше похоже на Сиэтл.

Рейчел захлопнула дверь спальни и нажала на кнопку жалкого замка. Подбежав к единственному окну, она раздвинула полуистлевшие занавески, обнаружила, что на окне висят жалюзи, и поняла, что выбраться ей через него из-за металлических поперечин будет нелегко.

Оглянулась в поисках чего-нибудь, чем можно воспользоваться в качестве оружия, но в комнате, кроме кровати, двух прикроватных столиков, одной лампы и стула, ничего не было.

Она ожидала, что дверь разлетится на части, но этого не случилось.

В соседней комнате не было слышно никакого движения, и эта тишина не столько радовала, сколько пугала ее. Что оно задумало?

Рейчел подбежала к встроенному шкафу, распахнула дверцы и заглянула внутрь. Ничего полезного. Ряд пустых полок в углу и перекладина с пустыми плечиками для одежды. Какое оружие могла она соорудить из нескольких плечиков?

Загремела дверная ручка.

– Рейшииил, – призывно прошипело существо. По-видимому, небольшая доля сознания Эрика осталась в этом мутанте, потому что именно она хотела, чтобы Рейчел помучилась и подрожала в предвидении того, что он может с ней сделать.

Она умрет здесь медленной и мучительной смертью.

В отчаянии она отвернулась от пустого шкафа и вдруг заметила на потолке крышку люка, ведущего на чердак.

Чудовище стучало тяжелой рукой по двери и снова и снова взывало:

– Рейшииил…

Она проскользнула в шкаф и подергала полки, чтобы испытать их надежность. К ее радости, они оказались встроенными, так что она могла взобраться по ним, как по лестнице. Стоя на четвертой полке, только немного не доставая головой до потолка, она ухватилась за ближайшую перекладину одной рукой и, потянувшись немного в сторону, свободной рукой осторожно толкнула крышку люка.

– Рейшииил, Рейшииил, – уговаривало ее чудовище, проводя по двери когтями и слегка, как бы дразня ее, наваливаясь на преграду.

Рейчел поднялась еще на одну полку, взялась руками за края люка, оттолкнулась, подтянулась и оказалась на чердаке. Пола там не было, только потолочные балки на расстоянии шестнадцати дюймов друг от друга и пучки стекловаты вокруг их креплений. При слабом свете, проникающем на чердак через люк, ей удалось разглядеть, что чердак очень низкий, потолок всего футах в четырех, и из него кругом торчат гвозди, которыми крепилась крыша. Еще более крупные гвозди торчали из стропил. К ее удивлению, чердак не ограничивался только квартирой менеджера, но шел над потолками всех остальных комнат в этом длинном крыле.

Внизу что-то так грохнуло, что она, стоя на коленях, почувствовала отдачу в балках под собой. Еще один удар, сопровождаемый треском разлетающегося дерева и гулким звуком лопнувшего металла.

Рейчел быстро закрыла крышку люка. Теперь на чердаке было абсолютно темно. На четвереньках она как только могла тихо проползла к следующей паре балок и оказалась футах в восьми от люка. Здесь она притаилась и стала ждать в кромешной темноте, внимательно прислушиваясь к движению внизу. Поскольку люк был закрыт, она плохо слышала, что там происходит. К тому же ливень барабанил по крыше всего в нескольких дюймах над ее головой.

Она молилась в душе, чтобы в своем ущербном состоянии, почти полностью утратив человеческий интеллект, то, что было Эриком, не сумело сообразить, суда же она делась.

С помощью только одной руки и ноги Уитни упрямо полз к гаражу, преследуя существо, которое отозвало ему протез. Но когда добрался до открытой двери, он уже знал, что обманывает сам себя: со своими физическими недостатками он ни чем не сможет помочь Рейчел. Физические недостатки – и нечего придуриваться. Раньше он шутливо называл их «особенностями» и заявлял, что отказывается считать недостатками.

В данной же ситуации врать самому себе было бессмысленно, приходилось смотреть правде в лицо. Он ненавидел себя за свою беспомощность, ненавидел давно закончившуюся войну и Вьетконг, ненавидел жизнь в целом и чувствовал, что сейчас расплачется.

Но ненависть проблем не решала, а Уитни не привык тратить энергию или время на бессмысленные занятия или на жалость к самому себе.

– Кончай, Уит, – сказал он вслух. Повернул от дверей гаража и с трудом пополз к дорожке, рассчитывая по ней добраться до бульвара и выползти на середину дороги, где один его вид, вне сомнения, остановит даже самого бесчувственного автомобилиста.

Он прополз только шесть или семь ярдов, когда его лицо, онемевшее от мощного удара этого зверюги, начало гореть и болеть. Он перевернулся на спину, подставив лицо под дождь, потом осторожно ощупал изуродованную щеку – еще одно напоминание о Вьетнаме.

Странно. Он помнил, что Либен не драл его когтями, что ударил тыльной стороной огромной, костлявой руки. Но под пальцами были глубокие раны, из которых обильно струилась кровь. Их было не меньше пяти. Особенно глубокой была рана на левом виске. Этот проклятый карнавальный монстр, он что, шипы надевал на суставы? От прикосновения пальцев боль в лице усилилась, и он быстро опустил руку.

Снова перекатившись на живот, Уитни продолжил свой трудный путь к шоссе.

– Подумаешь, какое дело – лишние царапины! – уговаривал он себя. – Все равно ту половину лица мне на конкурс красоты не выставлять!

Он не хотел думать о том, как сильно кровоточила его рана на левом виске.

Скорчившись в темноте чердака, Рейчел начала уже думать, что ей удалось одурачить чудовище, когда-то бывшее Эриком. Конечно же, как она и полагала, его перерождение, очевидно, было не только физическим, но и умственным, и он не сумел сообразить, куда она подевалась. Сердце все еще бешено колотилось, она продолжала дрожать, но надежда затеплилась в ней.

И тут фанерная крышка люка со стуком открылась, чердак залил свет. В отверстии показались кошмарные руки мутанта. Затем появилась голова, затем верхняя часть туловища. Безумные глаза остановились на ней.

Она быстро побежала, согнувшись в три погибели, по чердаку, не забывая об острых гвоздях прямо над головой. Она также помнила, что ей не следует ступать в пространство между балками, потому что там не было досок. Если она споткнется, потеряет равновесие хотя бы на секунду, она проломит слой изоляции и фанеру, служащую потолком, и упадет в одну из комнат внизу. Даже если при этом она не порвет электропроводов и ее не убьет током, она вполне может сломать ногу или шею при падении. И ей останется только беспомощно лежать и ждать, пока чудовище не придет и не расправится с ней в свое удовольствие.

Ей удалось пробежать футов тридцать, впереди еще лежало пространство в добрые полтораста футов, когда она рискнула обернуться. Существо уже выбралось из люка и смотрело ей вслед.

– Рейишуууул, – шипело оно. Говорило оно все хуже и хуже.

Потом протянуло лапу и захлопнуло крышку люка, погрузив чердак в полную темноту, где оно имело все преимущества.

Грязные ботинки Бена настолько промокли, что начали спадать с ног. Он чувствовал, что на левой пятке образуется волдырь.

Когда наконец он увидел гостиницу, где в окнах офиса горел свет, он немного замедлил бег, чтобы засунуть руку под мокрую рубашку и достать из-за пояса «магнум». Как бы ему хотелось сейчас иметь ружье, которое пришлось оставить в сломавшемся «Меркурии».

Оказавшись на дорожке, ведущей к мотелю, Бен увидел человека, ползущего в направлении бульвара. Еще через секунду он узнал в нем Уитни Гэвиса, без протеза и, по-видимому, раненого.

Он превратился в существо, обожающее темноту. Он не понимал, что он такое, почти не помнил, чем – или кем – был раньше, не знал, к чему стремился, зачем существовал, но чувствовал, что его законное место в темноте, где он – хозяин.

Впереди добыча осторожно пробиралась во тьме, абсолютно слепая и слишком медлительная, чтобы еще долго уходить от него. Ему тьма вовсе не мешала. Он ясно видел и ее, и все остальное вокруг.

Правда, он не слишком четко представлял себе, где находится. Он помнил, как взобрался в этот длинный туннель, и по запаху ощущал, что стены сделаны из дерева, но ему казалось, что он глубоко под землей. Это место напоминало ему влажную темную нору, которую он смутно помнил из своей другой, давней жизни и которая по непонятным причинам очень ему нравилась.

Везде вокруг него появлялись на секунду и снова исчезали призрачные огни. Он помнил, что когда-то их боялся, но уже не мог вспомнить почему. Теперь он не придавал им значения, пока он не обращает на них внимания – они безвредны.

Резкий, женский, запах добычи возбуждал его. Похоть заставляла забыть об осторожности, и он должен был бороться со стремлением кинуться вперед и наброситься на нее. Он нутром чувствовал, что здесь следует ступать осторожно, но потребность сексуальной разрядки пересиливала осторожность. Откуда-то он знал, что опасно ступать в пустые места между балками. Ему было легче придерживаться этого безопасного пути, чем его добыче, так как, несмотря на свои размеры, он был значительно более ловким. Кроме того, он видел, куда ступает, а она – нет.

Каждый раз, когда она оглядывалась, он опускал веки, чтобы она не могла заметить его по горящим глазам. Когда она останавливалась, чтобы прислушаться, то, безусловно, слышала, что он приближается, но невозможность увидеть его, судя по всему, приводила ее в еще больший ужас.

Запах ее страха был столь же силен, как и ее запах самки, только резче. Первый возбуждал в нем жажду крови, второй – возбуждал его сексуально. Он безумно хотел почувствовать вкус ее крови на своих губах, на языке, погрузить свой рот в ее живот и найти такую вкусную печень. До нее оставалось двадцать футов.

Пятнадцать.

Десять.

Бен помог Уитни прислониться к стенке высотой в четыре фута, которая огораживала сорняки в том месте, где когда-то были клумбы. Над их головами скрипела, раскачиваясь, вывеска мотеля.

– Не беспокойся обо мне. – Уит оттолкнул его.

– Твое лицо…

– Помоги ей. Помоги Рейчел.

– У тебя кровь течет.

– Да выживу я, выживу. Но оно погналось за Рейчел. – Уитни сказал это с таким откровенным ужасом в голосе, какого Бену не приходилось слышать со времен Вьетнама. – Когда оно меня бросило, то погналось за Рейчел.

– Оно?

– У тебя есть револьвер? Хорошо. «Магнум»? Хорошо.

– Оно? – переспросил Бен.

Внезапно ветер завыл сильнее и дождь полил так, будто над ними прорвалась плотина. Уит повысил голос, чтобы перекричать бурю:

– Либен. Это Либен, но его не узнать. Бог мой, до чего же он изменился! И не Либен уже вовсе. Генетический хаос, так она сказала. Деградирующая эволюция. Обширная мутация. Торопись, Бен! Квартира менеджера!

Не понимая, что, черт бы все побрал, Уит бормочет, но инстинктивно чувствуя, что Рейчел в еще большей опасности, чем он предполагал, Бен оставил своего старого друга сидеть около стенки и помчался к двери в офис мотеля.

Рейчел, ничего не видя и наполовину оглохнув от грохота дождя по крыше, двигалась в кромешной темноте так быстро, как только могла себе позволить. Хотя она и опасалась, что передвигается слишком медленно, чтобы убежать от чудовища, она добралась до конца длинного помещения быстрее, чем ожидала, ударившись о стену в конце первого крыла мотеля.

С ума сойти, а ведь она даже не подумала, что будет делать, когда доберется до конца и окажется в тупике. Ей только хотелось держаться подальше от этого монстра, и она двигалась так, как будто чердак может тянуться вечно. Оказавшись загнанной в угол, она в отчаянии застонала. Передвинулась правее в надежде, что чердак делает поворот и продолжается вдоль средней части мотеля. Наверное, когда-то так и было, но сейчас она наткнулась на перегородку из бетонных блоков, разделяющую два крыла, вероятно, в противопожарных целях. Поспешно шаря в темноте, она везде натыкалась на прохладную, гладкую поверхность бетона и полоски скрепляющего блоки цемента. Здесь пройти было нельзя.

За ее спиной чудовище издало дикий вопль триумфа и патологического голода, который перекрыл шум дождя и раздался, казалось, в нескольких дюймах от ее уха.

Она вздрогнула и резко повернула голову, потрясенная тем, что этот дьявольский голос раздался так близко. Она думала, что у нее есть хоть минута или полминуты на размышление. Тут впервые после того, как чудовище захлопнуло крышку люка, погрузив чердак в полный мрак, Рейчел увидела его глаза – глаза убийцы. Светящийся светло-зеленый зрачок менялся, и вскоре глаз наверняка превратится в оранжевый, как у пресмыкающегося. Оно стояло так близко, что Рейчел могла разглядеть жгучую ненависть в этом нечеловеческом взгляде. Оно… оно стояло от нее на расстоянии не более шести футов.

Дыхание его было зловонным.

Почему-то она знала, что оно ясно ее видит.

И пытается дотянуться до нее в темноте.

Ей показалось, что она разглядела протянутую к ней чудовищную руку.

Рейчел прижалась спиной к бетонным блокам.

Думай, думай.

Ей, загнанной в угол, ничего не оставалось, как подвергнуть себя той опасности, которой она только что старалась избежать: вместо того чтобы ступать по балкам, она прыгнула в промежуток между ними, и старая фанера тут же под ней проломилась. Она выпала с чердака через потолок одной из комнат мотеля, надеясь, что не грохнется об угол комода или кресла, не сломает шею, не станет совсем уж легкой добычей… и упала точно посередине кровати со сломанными пружинами и матрацем, который давно стал небольшим заповедником мха и плесени. Рейчел раздавила эти хрупкие ростки, и во все стороны полетели семена, брызнула липкая жидкость и отвратительно запахло тухлыми яйцами, хотя все это она восприняла с благодарностью, потому что была пока жива и невредима.

Чудовище над ней тоже начало спускаться вниз, избрав не такой радикальный способ. Оно цеплялось за балки и ногами било по фанере, расширяя себе проход.

Рейчел скатилась с кровати и кинулась разыскивать дверь.

Вбежав в квартиру менеджера, Бен увидел разбитую дверь в спальню, но в самой спальне никого не было, как и в гостиной, и в кухне. Он проверил и гараж, но не увидел там ни Рейчел, ни Эрика. То, что он не нашел ничего, было лучше, чем если бы он обнаружил лужу крови или ее истерзанный труп, но ненамного.

Все еще помня настойчивые предупреждения Уитни, Бен быстро выбежал из квартиры в офис и оттуда – во двор. Краем глаза он заметил движение в конце первого крыла.

Рейчел. Даже в темноте он не мог не узнать ее. Она выскочила из какой-то двери, и с громадным облегчением Бен позвал ее по имени.

Она подняла голову, затем бросилась к нему по дорожке под навесом. Сначала он подумал, что она просто взволнована при виде его, рада, что он появился, но почти сразу осознал, что ею движет самый настоящий ужас.

– Бенни, беги! – закричала она, приближаясь. – Ради всего святого, убегаем!

Разумеется, он не побежал, так как возле клумб остался Уит, а бежать с ним на руках было невозможно. Поэтому Бен остался стоять на месте. Однако, когда он разглядел, что вышло из комнаты вслед за Рейчел, ему захотелось побежать, это уж точно. Все мужество на минуту оставило его, хотя из-за темноты он смог разглядеть только часть того кошмарного существа, которое преследовало Рейчел.

Генетический хаос, сказал Уит. Деградирующая эволюция. Еще пару минут назад эти слова показались ему бессмысленными. Теперь, бросив взгляд на существо, в которое превратился Эрик Либен, он понял вполне достаточно. Либен был одновременно Франкенштейном и созданным им чудовищем, экспериментатором и несчастным объектом эксперимента, гением и проклятой душой.

Рейчел подбежала к Бену и схватила его за руку:

– Пошли, пошли скорее, торопись!

– Я не могу бросить Уита, – возразил он. – Отойди. Дай мне как следует прицелиться.

– Нет! Бесполезно, совершенно бесполезно. Господи, да я десять пуль в него всадила, а оно тут же поднялось.

– У меня чертовски более мощное оружие, чем у тебя, – настаивал он.

Чудовищная, неправдоподобная фигура бросилась к ним по дорожке почти галопом, делая длинные изящные прыжки. Впервые увидев его, Бен ожидал от чудовища неуклюжести, но оно передвигалось с удивительной и пугающей скоростью. Даже в темноте отдельные части его тела блестели – но не как хитиновое покрытие некоторых насекомых, а скорее как полированная обсидиановая броня, – тогда как другие отливали серебристой чешуей.

Бен едва успел расставить ноги, заняв более твердую позицию, поднять «магнум» обеими руками и нажать курок. Раздался оглушительный грохот, из дула вылетел язычок пламени.

Мерзкое существо было футах в пятнадцати от них, когда в него попала первая пуля. Оно только покачнулось, но не упало. Черт, оно даже не остановилось; слегка замедлив бег, оно все равно продолжало приближаться слишком быстро.

Он выстрелил еще раз, потом еще.

Чудовище взвизгнуло – такого звука Бену никогда не приходилось слышать раньше и никогда бы не хотелось слышать в будущем – и наконец остановилось.

Привалилось к одному из шестов, поддерживающих навес, и уцепилось за него.

Бен выстрелил снова, попав на этот раз в горло.

Пуля из «магнума» оторвала существо от шеста и отбросила назад.

Оно упало только после пятого выстрела, на колени. Подняло похожую на совок руку к горлу и, согнув немыслимым образом вторую, положило ее себе сзади на шею.

– Еще, еще! – закричала Рейчел.

Бен всадил пятую пулю в коленопреклоненное чудище, оно откинулось назад на бетон и упало на бок, где и осталось лежать молча и неподвижно.

Грохот «магнума» впечатлял лишь немногим меньше, чем пушечный выстрел. В относительной тишине, последовавшей за шестым выстрелом, барабанная дробь дождя казалась шепотом.

– У тебя есть еще патроны? – спросила Рейчел, все еще в состоянии панического ужаса.

– Все в порядке, – неуверенно ответил Бен. – Оно мертво, мертво.

– Если у тебя есть еще патроны, заряди револьвер! – закричала она.

Он был поражен, поняв, что она вовсе не в истерике. Напугана, верно, чертовски напугана, но держит себя в руках. И знает, о чем говорит. Страх не лишил ее разума, и она уверена, что ему следует как можно быстрее перезарядить револьвер.

Еще утром, целую вечность назад, когда они ехали к охотничьему домику Эрика на озере Эрроухед, он насовал в карманы несколько запасных патронов для револьвера и ружья. И выбросил ружейные патроны, когда оставил ружье в «Меркурии» на шоссе 1–15. Теперь, проверяя карманы, он нашел только два патрона для револьвера, хотя рассчитывал найти не меньше шести; остальные, должно быть, он выбросил второпях вместе с ружейными.

Но все в порядке, все нормально, бояться нечего: существо на дорожке не шевелится, да и не должно шевелиться.

– Поспеши, – поторопила его Рейчел.

Руки у него тряслись. Он открыл барабан и вставил один патрон.

– Бенни, – предупреждающе произнесла она.

Он поднял голову и увидел, что чудовище зашевелилось. Подобрало под себя руки и пытается подняться с бетонной дорожки.

– В бога душу мать! – вскричал он. Он вставил второй патрон в револьвер и защелкнул барабан.

Не веря своим глазам, он увидел, что существо встало на колени и протянуло руку к шесту.

Бен тщательно прицелился и нажал курок. Снова раздался оглушительный грохот.

Существо дернулось, когда в него попала пуля, но продолжало крепко держаться за шест, издавая отвратительный скрежещущий звук. Оно перевело светящиеся глаза на Бена, и он разглядел в них вызов и несокрушимую ненависть.

Руки у Бена тряслись так сильно, что он боялся промахнуться при следующем, и последнем, выстреле. Он никогда не был так потрясен, если не считать первого сражения во Вьетнаме.

Существо уцепилось за шест и поднялось на ноги.

Потеряв уверенность и все же не желая верить, что такое разрушительное оружие, как «магнум», оказалось не способным справиться с чудовищем, Бен сделал последний выстрел.

И снова существо упало, но на этот раз оно оставалось неподвижным не более нескольких секунд. Оно извивалось, верещало и било ногами в агонии, и его покрытые панцирем части тела скребли и стучали по бетону.

Бену хотелось бы верить, что это – предсмертная агония, но теперь он уже знал, что из обычного оружия Эрика не прикончить. Может, с помощью автомата «узи», или гранатомета, или еще чего-нибудь вроде этого, но только не из простого револьвера.

Рейчел дернула его за руку, понуждая бежать, пока монстр снова не поднялся на ноги, но нельзя было забывать об Уитни Гэвисе. Возможно, они с Рейчел и могут спастись бегством, но, чтобы спасти Уитни, Бен должен остаться и сражаться, пока не погибнет либо он, либо мутант.

Возможно, потому, что он снова чувствовал себя как на войне, он подумал о Вьетнаме и вспомнил об особо жестоком оружии, которое сыграло такую позорную роль в этом конфликте: о напалме. Напалм – желеобразный бензин, убивающий все, на что попадает, проедая плоть до кости и кость до мозга. Во Вьетнаме его ненавидели и боялись, потому что он нес смерть, от которой нельзя было уйти. Если бы у него было время, он смог бы приготовить в домашних условиях подходящую смесь, но у него не было времени. Разумеется, он понимал, что может найти обычный жидкий бензин. Хотя желеобразный вариант был предпочтительнее, но и обычный тоже мог оказаться достаточно эффективным.

Мутант перестал скрежетать и извиваться и снова пытался встать на колени. Бен резко обернулся к Рейчел:

– «Мерседес» где?

– В гараже.

Он взглянул в сторону улицы и увидел, что Уитни удалось заползти за угол и его не видно от мотеля. Первая заповедь во Вьетнаме была: помоги товарищу, насколько возможно, потом спасай свою задницу как можно скорее. Участники той войны запомнили ее уроки навсегда. Пока Либен уверен, что они с Рейчел находятся на территории мотеля, он вряд ли пойдет в сторону бульвара, а значит, не наткнется на беспомощного человека, прячущегося за стеной. На несколько минут, во всяком случае, Уит был в относительной безопасности. Отбросив в сторону бесполезный револьвер, Бен схватил Рейчел за руку.

– Пошли!

Они обежали офис и бросились к гаражу, открытая дверь которого без устали билась о стену.

Глава 36

Разные огни

Уитни Гэвис, прислонившийся спиной к стене напротив бульвара Тропикана, чувствовал, как его смывает дождь. Как будто он весь сделан из глины, и дождь размывает ее. С каждой минутой он все слабел и слабел и уже не мог поднять руку, чтобы проверить, кровоточат ли еще раны на щеке и виске, не мог крикнуть, чтобы привлечь внимание водителей немногочисленных машин, мчавшихся мимо.

Он видел, как Бен засадил всю обойму «магнума» в безобразное тело Либена и как мутант снова поднялся. Поскольку он ничем не мог помочь, то постарался заползти за угол, надеясь, что кто-нибудь заметит его с дороги и остановится. Его надежды простирались даже до патрульной машины с парой хорошо вооруженных полицейских, но одних надежд было явно недостаточно. Тем более что лежал он в тени, в добрых тридцати футах от дороги, и свет фар на него не падал. Водители скорее всего просто не могли его разглядеть.

Уитни услышал, как у него за спиной Бен выстрелил еще дважды, как он о чем-то быстро поговорил с Рейчел и они побежали. Разумеется, Бен никогда его не бросит, значит, он что-то придумал, чем можно остановить Либена. Вот только сам Уитни чувствовал себя настолько ослабевшим, что боялся не дожить до того момента, когда выяснится, что же такое придумал Бенни.

Он увидел еще одну машину на бульваре. Попробовал крикнуть, но ничего не вышло; попытался поднять свою единственную руку, чтобы привлечь внимание, но казалось, руку прибили к бедру гвоздями.

Тут он заметил, что эта машина движется значительно медленнее, чем остальные, и потихоньку съезжает на обочину. По мере приближения к гостинице она замедляла ход. Санитары, подумал Уитни, и сам удивился этой мысли – ведь не во Вьетнаме же он, черт побери, а в Вегасе, здесь нет бригад для эвакуации раненых, да к тому же это машина, а не вертолет.

Он потряс головой, чтобы прочистить себе мозги, и, когда снова поднял ее, машина была совсем близко.

Они въедут прямо в мотель, подумал Уитни, и надо бы ему порадоваться, только сил у него совсем не осталось. И внезапно темная ночь стала еще темнее.

Войдя в гараж. Бен и Рейчел сразу же заперли наружную дверь. У Рейчел не было ключей от двери на кухню, и там изнутри даже щеколды не имелось, так что пришлось оставить эту дверь открытой и надеяться, что Либен пойдет другим путем.

– От двери все равно мало пользы, – сказала она. – Если будет знать, что мы здесь, его не остановишь.

Бен вспомнил о шланге для полива, который остался от старых владельцев. «Материалы, инструменты, приспособления и другие полезные предметы» – так они это все называли, когда пытались поднять цену. Он нашел старый секатор, намереваясь отрезать кусок шланга, чтобы использовать его в качестве сифона, но потом увидел эластичную резиновую трубку, висящую на стенном крюке, которая подходила еще лучше.

Он сдернул трубку с крючка и поспешно сунул один конец в бензиновый бак «Мерседеса». Взял второй конец в рот и сильно потянул, едва не набрав полный рот бензина.

Рейчел тем временем искала в хламе посудину без дырки. Она едва успела подставить ведро под трубку, как полился бензин.

– Никогда не думал, что у паров бензина такой приятный запах, – заметил Бен, наблюдая, как золотистая жидкость скапливается в ведре.

– Даже это может его не остановить, – в голосе Рейчел было беспокойство.

– Если мы его как следует пропитаем, огонь нанесет ему куда более серьезный вред, чем…

– У тебя есть спички? – перебила она. Он моргнул.

– Нет.

– И у меня нет.

– Черт!

Она оглядела захламленный гараж,

– Может, здесь где-нибудь?

Он не успел ответить, потому что ручка входной двери с грохотом задергалась. Очевидно, чудовище видело, как они обогнули мотель, и нашло их по запаху – только Бог ведает, как далеко простирались его способности, а в этом случае, может, и Бог не в курсе. И вот оно здесь.

– В кухне, – поспешно проговорил Бен. – Они все бросили, как было, даже из ящиков ничего не вынимали. Там могут быть спички.

Рейчел кинулась в конец гаража и исчезла в квартире.

Чудовище навалилось на дверь всем телом. Дверь оказалась прочнее, чем та, в спальню, которую он разнес с одного удара. Эта поддалась не сразу, но она дрожала и ходила ходуном на плохо подогнанных петлях. Мутант ударил еще раз, послышался треск ломающегося дерева, но дверь продолжала держаться. И тогда он ударил в третий раз.

«Секунд Тридцать, не больше, – подумал Бен, глядя то на льющийся бензин, то на дверь. Господи, молю тебя, пусть она выдержит еще полминуты».

Чудовище снова всем телом налегло на дверь.

Уит Гэвис не знал, кто были эти двое мужчин. Они остановили машину и через бульвар подбежали к нему. Высокий щупал ему пульс, а маленький, похожий на мексиканца, с помощью фонарика из машины пытался разглядеть раны на его лице и виске. Их темные костюмы, намокнув под дождем, скоро стали еще темнее.

Возможно, они – те самые федеральные агенты, которые гонялись за Беном и Рейчел, но в данный момент Уит согласился бы на кого угодно, ибо ничто не может быть опаснее того чудовища, которое бродит сейчас по мотелю. Против такого врага все люди должны объединиться. Даже федеральные агенты, даже агенты Бюро по оборонной безопасности будут желанными союзниками в битве. Им придется расстаться с бредовой идеей сохранить проект в тайне. Они должны понять, что исследования возможностей увеличения продолжительности жизни в этом направлении продолжать опасно. Они прекратят свои попытки заставить замолчать Рейчел и Бена и помогут остановить чудище, в которое превратился Либен, ну разумеется, именно так они и поступят. Потому Уитни рассказал им, что происходит, попросил помочь Бену и Рейчел, предупредил об опасности, которая их ожидает…

– Что такое он говорит? – спросил высокий.

– Никак не могу понять, – ответил маленький, хорошо одетый и похожий на мексиканца. Он перестал рассматривать раны Уитни и выудил его бумажник из кармана.

Высокий осторожно потрогал левую ногу Уитни.

– Тут старые дела. Он эту ногу потерял давным-давно. И руку тоже, так я думаю.

Уитни понял, что говорит слишком тихо, что голос его заглушается стуком, плеском и бульканьем дождя. Он сделал еще одну попытку.

– Похоже, он бредит, – проговорил высокий. «Не брежу я, черт бы вас побрал, просто ослаб», – хотел сказать Уитни. Но не сумел произнести ни слова, и это напугало его.

– Это Гэвис. – Мужчина поменьше держал в руках водительское удостоверение Уитни. – Друг Шэдвея. Тот самый, о котором говорила Тедди Бертлезмен.

– Он вроде совсем плох, Джулио.

– Тащи его в машину и вези в больницу.

– Я? – спросил высокий. – А как насчет тебя?

– Я тут останусь.

– Нельзя одному, – возразил высокий, и на лице его, умытом дождем, появилось беспокойное выражение.

– Риз, здесь все будет нормально, – заверил тот, что поменьше. – Тут только Шэдвей и миссис Либен. Они для меня не опасны.

– Чушь собачья, – не согласился второй. – Тут кто-то еще. Ведь не Шэдвей и не миссис Либен натворили все это с Гэвисом.

– Либен! – удалось выговорить Уитни достаточно громко, чтобы его расслышали за шумом дождя.

Оба мужчины удивленно повернулись к нему.

– Эрик Либен? – спросил тот, кого звали Джулио.

– Да, – выдохнул Уитни. – Генетический хаос, хаос… мутация… револьверы… револьверы…

– Что такое насчет револьверов? – спросил мужчина побольше – Риз.

– …не могут… остановить… его, – закончил Уитни, совсем обессилев.

– Тащи его в машину, Риз, – распорядился Джулио. – Если он не попадет в больницу через десять-пятнадцать минут, ему не выкарабкаться.

– Что он имел в виду, когда говорил, что револьверы не остановят Либена? – спросил Риз.

– Он бредил, – объяснил Джулио. – А теперь шевелись.

Нахмурившись, Риз сгреб Уитни в охапку с той же легкостью, с какой отец поднимает ребенка.

Джулио, шлепая по грязным лужам, поспешил к машине и открыл заднюю дверцу.

Риз осторожно усадил Уитни на сиденье и повернулся к другу:

– Мне это не нравится.

– Поезжай, – сказал тот.

– Я поклялся, что никогда не брошу тебя и не убегу, что всегда буду рядом, когда нужен, и неважно, зачем буду нужен.

– В данный момент, – резко ответил Джулио, – ты мне нужен, чтобы отвезти этого человека в больницу. – Он захлопнул заднюю дверцу.

Еще через секунду Риз открыл переднюю дверцу и уселся за руль со словами:

– Вернусь, как только смогу.

Уитни, лежащий на заднем сиденье, бормотал:

– Хаос… хаос… хаос… хаос. – Он пытался сказать многое, предупредить, но сумел выговорить лишь одно это слово.

Машина тронулась с места.

Пик остановился на обочине бульвара Тропикана и выключил фары как раз в тот момент, когда Вердад и Хагерсторм остановились приблизительно в четверти мили впереди.

Наклонившись вперед и вглядываясь в мутное стекло, Шарп спросил:

– Похоже… они там нашли кого-то. Что это за место?

– Вроде там все закрыто, какой-то заброшенный мотель, – ответил Пик. – Отсюда старую вывеску не прочитать. «Золотой»… и что-то там еще.

– Что они здесь делают? – задумчиво пробормотал Шарп.

«Что я здесь делаю?» – молча удивился Пик. – Может, Шэдвей и эта сучка Либен здесь прячутся? – вслух подумал Шарп.«Милостивый Боже, я надеюсь, что нет, – подумал Пик. – Хоть бы нам никогда их не найти. Надеюсь, они сейчас на пляже на Таити».

– Что бы эти ублюдки там ни нашли, – сказал Шарп, – они грузят это в свою машину.

Пик уже совсем расстался с надеждой стать легендой. Он уже не рассчитывал стать одним из любимых агентов Энсона Шарпа. Ему только хотелось выбраться из этой передряги живым, предотвратить по возможности убийство и не попасть в унизительное положение.

Полуразрушенная дверь в углу гаража снова треснула, на этот раз сверху донизу, косяк разлетелся в щепки, одна из петель оторвалась, и замок наконец сдался. Все это с грохотом полетело на пол, и появился Либен-чудовище, подобно ночному кошмару, неожиданно превратившемуся в реальность.

Бен схватил до половины налитое ведро и кинулся к двери в кухню, стараясь не пролить на бегу ни капли драгоценной жидкости.

Чудовище заметило его и испустило вопль такой безумной ненависти и ярости, что он, казалось, пробрал Бена до самых костей и заставил их вибрировать. Либен пнул попавшийся по дороге пылесос и перебрался с изяществом огромного паука через груду хлама, включая упавшие металлические полки.

Вбежав в кухню, Бен услышал, что монстр гонится за ним по пятам. Оглянуться он не посмел.

Половина ящиков буфета была открыта. В тот момент, когда Бен ворвался в кухню, Рейчел выдвигала еще один ящик. Закричав «Есть!», она схватила коробку спичек.

– Беги! – крикнул Бен. – Наружу!

Им необходимо было оторваться от чудовища, выиграть время и дистанцию, чтобы сделать то, что они задумали. Он побежал за ней в гостиную. Часть бензина выплеснулась из ведра и залила ковер и его обувь.

За их спинами мутант с грохотом продирался через кухню, хлопая дверцами буфета, отбрасывая в сторону стол и стулья. Он ломал и расшвыривал мебель, даже если она и не попадалась ему на дороге, рычал и визжал, по-видимому, в очередном приступе безумной ярости, находившей выход в разрушении.

Бену казалось, что все его движения замедленны, что он пытается двигаться сквозь воздух, густой, как сироп. Гостиная показалась ему длиннее футбольного поля. Наконец, добравшись до конца комнаты, он вдруг испугался, что дверь окажется запертой, что это их задержит, что у них не хватит времени, чтобы поджечь чудовище без особого риска сгореть самим. Но Рейчел распахнула дверь, и Бен едва не вскрикнул от облегчения. Они влетели в офис, пробежали через турникет у конторки дежурного, через маленький холл, распахнули еще одну стеклянную дверь и выбежали в ночь, едва не столкнувшись с детективом Вердадом, которого они в последний раз видели в понедельник вечером в морге Санта-Аны.

– Какого черта? – спросил Вердад, услышав вопли чудовища в офисе мотеля за их спинами.

Бен разглядел, что промокший до нитки полицейский держит в руке револьвер.

– Отойдите, – велел он, – и стреляйте, как только он покажется в дверях. Убить вы его не убьете, но, может, хоть слегка задержите.

Ему хотелось добраться до самки, хотелось крови, его переполняли холодная ярость и горячее сексуальное желание. Его не остановить ни пулей, ни дверьми, ничем, пока он не схватит самку и не погрузит в нее свой пульсирующий член, пока не убьет их обоих и не наестся вволю. Он выест их нежные, сладкие глаза, зароет свое рыло в их разорванные, истекающие кровью горла, досыта нажрется их бьющимися сердцами, разорвет их теплые тела в поисках жирной печени и почек. Он чувствовал все возрастающий голод, огни перемен требовали новой пищи. Пока он еще мог терпеть, но скоро голод усилится, как уже было раньше, перейдет в тот жуткий, ненасытный, который нельзя не утолить: ему нужно мясо! И он толкнул стеклянную дверь и выбежал в ночь, в ветер и дождь, но тут был еще самец, поменьше ростом, из чего-то в его руке вылетело пламя, и короткая резкая боль пронзила грудь, снова сверкнуло пламя, и снова боль, и он зарычал, яростно бросая вызов своему жалкому противнику…

Только сегодняшним утром, в библиотеке, готовясь к неофициальному расследованию, на которое они с Ризом решились, Джулио прочел несколько журнальных статей, написанных Эриком Либеном насчет генной инженерии и перспектив продления жизни с помощью различных генных манипуляций. Позднее он разговаривал с доктором Истоном Золбергом в университете, много думал на эту тему и совсем недавно услышал слова Уитни Гэвиса о генетическом хаосе и мутации. Он не был дураком и, когда разглядел кошмарное существо, выскочившее вслед за Шэдвеем и Рейчел Либен из мотеля, сразу сообразил, что у Эрика Либена произошла какая-то ужасная накладка с экспериментом и что этот монстр и есть ученый собственной персоной.

Когда Джулио без колебаний начал стрелять, миссис Либен и Шэдвей, который, судя по запаху, нес ведро с бензином, выбежали из-под навеса в маленький дворик. Первые два выстрела не свалили мутанта, хотя он на секунду приостановился, вроде бы удивленный внезапным и неожиданным появлением Джулио. К своему великому изумлению, Джулио понял, что, возможно, револьвера тут маловато.

Шипя, мерзкое создание кинулось вперед и, замахнувшись рукой с многочисленными суставами, явно собралось снести ему голову с плеч.

Джулио уклонился от удара, почувствовал, как страшная рука скользнула по волосам. Он снова выстрелил в грудь чудовища, покрытую колючками и странной формы шишками. Если оно попытается еще раз схватить его, то проткнет своими шипами – эта мысль заставила Джулио снова и снова нажимать на курок.

Последние три выстрела наконец отбросили чудовище к стене около двери в офис, где оно осталось стоять, хватаясь за воздух когтистыми руками.

Джулио сделал последний, шестой выстрел, и снова попал, но оно продолжало стоять. Несколько ошеломленное и, возможно, испытывающее боль, оно все равно держалось на ногах. В карманах Джулио всегда лежали запасные патроны, хотя за все годы работы в полиции ему ни разу не пришлось ими воспользоваться. Сейчас же он принялся торопливо рыться в карманах.

Существо оттолкнулось от стены, по-видимому оправившись от всех всаженных в него шести пуль. И испустило такой дикий и яростный вопль, что Джулио мгновенно отпрянул и кинулся во двор, где у дальнего края бассейна стояли Шэдвей и миссис Либен.

Пик надеялся, что Шарп пошлет его вслед за Хагерстормом и неизвестным, которого полицейский посадил на заднее сиденье автомобиля. Тогда, если и начнется стрельба в этом заброшенном мотеле, ответственность за нее будет полностью нести Шарп.

Но Шарп распорядился иначе:

– Пусть Хагерсторм едет. Такое впечатление, что он повез этого парня к врачу. И кроме того, в этой компании мозги у Вердада. Если он здесь остался, значит, главные события тут, значит, именно здесь мы и найдем Шэдвея и бабу.

Когда лейтенант Вердад направился к освещенному офису мотеля, Шарп велел Пику подъехать и поставить машину напротив входа. Не успели они снова остановиться на обочине перед покосившейся вывеской «Гостиница „Золотой песок“, как услышали первые выстрелы.

«Ох, черт бы все побрал», – с тоской подумал Пик.

Лейтенант Вердад встал с одной стороны Бена, поспешно перезаряжая свой револьвер. С другой стороны стояла Рейчел, держа наготове спичку и спичечную коробку. Она прикрывала их ладонями от льющего без устали дождя и в душе проклинала и этот дождь, и ветер, которые могут мгновенно загасить пламя.

От мотеля, освещенное сзади светом из окон, к ним быстро приближалось чудовище, делая длинные, по-своему изящные прыжки, которых трудно было от него ожидать, учитывая его габариты и неуклюжую на первый взгляд внешность. Оно издавало непрерывный пронзительный крик. Ясно, что страх ему был неведом.

Рейчел боялась, что это отсутствие страха оправданно и что огонь принесет ему не больше вреда, чем пули.

Оно мчалось сейчас вдоль длинной, сорокафутовой, стороны бассейна и пробежало уже примерно половину. Когда оно достигнет поворота, расстояние между ними будет всего пятнадцать футов.

Лейтенант еще не кончил заряжать револьвер, но защелкнул барабан, решив скорее всего, что у него нет времени на оставшиеся два патрона.

Чудовище добежало до угла бассейна.

Бен схватил ведро с бензином обеими руками, одной за край, другой за дно. Он отвел руки назад, затем сделал резкий бросок и вылил содержимое на лицо и грудь мутанта, пока тот прыжками приближался к ним.

Пик бегом последовал за Шарпом мимо офиса во двор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Шэдвей выплеснул целое ведро какой-то жидкости в лицо…

Что это! Милостивый Боже, да что же это такое?!

Шарп тоже остановился в изумлении.

Существо в ярости завизжало и попятилось назад от Шэдвея. Оно утерло свое чудовищное лицо – Пик разглядел только глаза, горящие, как пара раскаленных углей, – и стало хватать себя за грудь, стараясь стряхнуть то, что Шэдвей на него вылил.

– Либен, – сказал Шарп. – Твою мать, ведь это, наверное, Либен.

Джерри Пик мгновенно все понял, хотя и не хотел понимать, не хотел знать, потому что знать эту тайну было опасно не только для его физического, но и психического благополучия.

От бензина существо временно задохнулось и ослепло, но Рейчел знала, что оно оправится быстро, еще быстрее, чем от выстрелов. Поэтому, не успел Бен отбросить ведро, она чиркнула спичкой и сразу поняла, что ей следовало сделать факел или что-то такое, что можно было зажечь и бросить в чудовище. Теперь ей ничего не оставалось, как с коротенькой спичкой подойти поближе.

Существо перестало визжать и под действием бензиновых паров согнулось, шумно хрипя и хватая ртом воздух.

Рейчел успела сделать только три шага, как ветер, или дождь, или то и другое вместе загасили спичку.

Издавая против своей воли странные мяукающие звуки, она открыла коробку, достала другую спичку и зажгла ее. На этот раз ей удалось сделать лишь шаг, прежде чем она погасла.

Кошмарный мутант, похоже, начал дышать легче и выпрямился, подняв свою чудовищную голову.

«Дождь, – с отчаянием подумала Рейчел, – дождь смывает с него бензин».

Когда она дрожащими руками доставала третью спичку, Бен сказал:

– Вот! – и поставил у ее ног ведро.

Она сразу поняла. Чиркнула третьей спичкой по коробке, но не смогла зажечь ее.

Чудовище уже отдышалось и снова завизжало.

Рейчел еще раз чиркнула спичкой и вскрикнула от радости, когда та зажглась. В ту же секунду она бросила горящую спичку в ведро, и остатки бензина в нем мгновенно вспыхнули.

Лейтенант Вердад, дожидавшийся своей очереди, выступил вперед и пинком отбросил ведро прямо на то, что когда-то было Эриком.

Горящее ведро ударило по бедрам чудовища, одетым в джинсы, куда тоже попала часть бензина. Пламя выпрыгнуло из ведра, помчалось по покрытой шипами груди мутанта и быстро охватило его уродливую голову.

Но и огонь не остановил его.

Завопив от боли, превратившееся в столб огня существо двинулось вперед куда быстрее, чем Рейчел полагала возможным. В красно-оранжевом свете танцующего пламени она видела его протянутые руки и на ладонях – то, что казалось ртами, и тут оно дотронулось до нее. Рейчел едва не умерла сразу от ужаса. Она предпочла бы ад этому прикосновению. Существо схватило ее одной рукой за шею, и она почувствовала, как эти отверстия на ладонях впиваются в ее плоть, ощутила рядом огонь, разглядела шипы на его огромной груди, на которые он легко и быстро может ее нанизать, – множество вариантов умереть. Оно подняло ее, и она поняла, что смерть рядом, но тут появился Вердад и открыл пальбу из револьвера, всадив две пули в голову чудовища. Не успел он выстрелить в третий раз, как Бен в каком-то сумасшедшем прыжке на манер карате, взлетел над ними и обеими ногами ударил чудовище в плечо. Рейчел, почувствовав, что оно отпустило ее руку, принялась извиваться и бить ногами в горящую грудки неожиданно ощутила, что свободна, а чудовище свалилось в пустой бассейн. Она упала на бетонную кромку: свободна, свободна, вот только туфли горели.

Нанеся удар, Бен сам упал влево, ударился о бетонную кромку, но сразу вскочил, успев увидеть, как чудовище падает в бассейн с той стороны, где мелко. Он также заметил, что туфли Рейчел горят, рванулся к ней, упал на нее и загасил огонь.

На мгновение она судорожно прижалась к нему, он тоже сжал ее в объятиях, так же нуждаясь в поддержке, как и она. Бен грудью чувствовал, как бьется ее сердце, и не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь испытывал еще такое блаженное чувство.

– Как ты?

– Ничего, – ответила она дрожащим голосом.

Он снова сжал ее в объятиях, потом быстро осмотрел. На руке и шее виднелись кровоточащие круглые пятна там, где присосались рты, появившиеся на руках мутанта, но раны не выглядели слишком опасными.

Существо в бассейне кричало так, как никогда не кричало раньше, и Бен подумал, что оно бьется в предсмертной агонии, хотя поручиться за это не мог.

Они вместе, обнявшись, подошли к краю бассейна, где уже стоял лейтенант Вердад.

Чудовище горело, словно свечка. Спотыкаясь, оно направлялось вниз по покатому дну бассейна, пытаясь добраться до скопившейся на дне дождевой воды. Но ливень ничуть не сбивал пламя, и Бен подозревал, что и лужа внизу тоже не поможет. Огонь был таким сильным, как будто питался не только бензином, а чем-то еще, что вырабатывало тело мутанта. На полдороге существо упало на колени, хватаясь когтистыми руками за воздух, а потом – за бетонное дно бассейна. Извиваясь, оно с трудом поползло на животе в надежде достигнуть спасения.

В воде, под прохладной поверхностью, горели призрачные огни. Его тянуло к ним не за тем, чтобы просто загасить огонь, съедающий его тело, но чтобы выпустить наружу тот огонь, что жег его изнутри. Непереносимая боль жертвоприношения вызвала к жизни то, что осталось от человеческого сознания, вывела его из транса, в который он погрузился, когда возобладала первобытная, дикая его часть. На какое-то мгновение он вспомнил, кто он, чем он стал и что с ним происходит. Но он также знал, что все это временно, что сознание исчезнет, что та маленькая сохранившаяся доля его интеллекта навсегда будет уничтожена в процессе роста и изменений и что единственное спасение для него – смерть.

Смерть.

Он так старался избежать смерти, так рисковал, чтобы спасти себя от могилы, но теперь он приветствовал Харона.

Заживо съедаемый пламенем, он полз и полз вниз к призрачным огням под водой, странным огням, горящим на далеком берегу.

Он перестал кричать. Он уже миновал границу страха и боли, его охватили великий покой и одиночество.

Он знал, что горящий бензин не убьет его, во всяком случае, один бензин. Огонь перемен внутри был страшнее внешнего огня. Этот внутренний огонь разгорался все жарче и жарче, горел в каждой клетке, бушевал в нем, и он испытывал болезненный голод, в тысячи раз сильнее и мучительнее всего, что он знал раньше. Ему настоятельно требовалось топливо – углеводы, белки, витамины и минеральные соли – для поддержания вышедшего из-под контроля метаболизма. Но, поскольку он был не в состоянии охотиться, чтобы убить и насытиться, он не мог снабдить свой организм необходимым топливом. Поэтому его тело принялось пожирать само себя; внутренний огонь не потух, но начал сжигать его ткани, чтобы получить огромное количество энергии, которое требовалось для изменения тех тканей, которые не пожирались огнем. С каждой секундой вес его тела убывал – не потому, что его съедал бензин, но потому, что он поедал сам себя, начав изнутри. Он чувствовал, как голова меняет форму, руки становятся короче, а в нижней части грудной клетки вырастают новые руки. Каждое изменение съедало еще часть его самого, но огонь мутации не затихал.

В конце концов у него уже не осталось сил, чтобы тащить себя к призрачным огням под водой. Он остановился и замер, задыхаясь и подергиваясь.

Но, к своему удивлению, он увидел, как призрачные огни поднялись из воды. Они двинулись к нему, окружили, и скоро весь его мир, внутренний и внешний, пылал ярким пламенем.

В предсмертной агонии Эрик наконец понял, что таинственные призрачные огни вовсе не двери в ад и не просто бессмысленные миражи. Или, точнее, они были галлюцинациями его подсознания, призванными предупредить о страшной судьбе, ожидающей его, к которой он шел с той минуты, когда поднялся со стола в морге. Его поврежденный мозг функционировал слишком плохо, чтобы он мог осознать логику своей судьбы. Но его подсознание знало правду и пыталось предупредить его, создавая фантомные огни: огонь (говорило ему подсознание), огонь твоя судьба, ненасытный внутренний огонь метаболизма, и рано или поздно он сожжет тебя живьем.

Шея стала настолько короткой, что голова практически лежала на плечах. Он почувствовал, что его позвоночник удлиняется, что у него растет хвост.

Глаза ввалились, а лоб выдвинулся вперед.

Он почувствовал, что у него не две ноги, а больше.

Потом он вообще перестал что-то чувствовать, внутренний огонь пронесся по нему, съедая последнее, что попадалось на пути. От него остались только разноцветные язычки пламени.

Прямо у Бена на глазах, за минуту или даже быстрее, существо сгорело. В воздух взметнулось пламя, зашипело, заревело и не оставило после себя ничего, кроме маленькой, булькающей, грязной лужи и нескольких язычков пламени в глубине темного бассейна. Бен стоял молча, ничего не понимая, не будучи в силах говорить. Лейтенант Вердад и Рейчел, по-видимому, находились в таком же состоянии, потому что оба молчали.

Молчание нарушил Энсон Шарп. Он медленно огибал угол бассейна. В руке он держал пистолет и, похоже, готов был пустить его в дело.

– Какого дьявола, что с ним случилось?

Бен вздрогнул, потому что еще не успел заметить агентов Бюро, посмотрел на своего старого врага и сказал:

– То же, что случится и с тобой, Шарп. Он сделал с собой то, что рано или поздно сделаешь ты, только по-своему.

– Что ты такое несешь? – возмутился Шарп. Обнимая Рейчел и стараясь загородить ее собой.

Бен ответил:

– Ему не нравился тот мир, в котором он родился, и он принялся менять его в соответствии со своими желаниями. Но вместо того чтобы сотворить себе рай, он сотворил ад. То же со временем сделаешь и ты.

– Дерьмо, – процедил Энсон Шарп. – Не на того напал, Шэдвей. Не на того. – Повернувшись к Джулио, он приказал: – Лейтенант, пожалуйста, спрячьте свой револьвер.

– Что? – удивился Вердад. – О чем вы говорите? Я…

Шарп выстрелил в Вердада, который от прямого попадания слетел с бетонной кромки и упал в грязь.

Джерри Пик, страстный любитель детективов, мечтающий о легендарной карьере, имел склонность думать чрезвычайно высоким стилем. Наблюдая, как сгорает без следа в пустом бассейне чудовищно изуродованное тело Эрика Либена, он чувствовал ужас и отвращение, но он также обрел несвойственную ему до того способность быстро соображать. Прежде всего он мысленно перечислил черты, общие для Эрика Либена и Энсона Шарпа: оба любили власть, наслаждались ею: оба были хладнокровны и способны на все; оба были извращенцами, любителями молоденьких девочек… Потом Джерри услышал, как Шэдвей говорит, что человек способен сотворить себе ад на земле, и задумался. Взглянул на дымящиеся останки мутанта Либена, и ему показалось, что он тоже стоит на перепутье между своим земным раем и адом: он может содействовать Шарпу, позволить ему совершить убийство и впредь жить с сознанием своей вины, быть проклятым в этой жизни и в следующей; или может отказаться ему повиноваться, сохранить себя как личность и чувствовать, что поступил правильно вне зависимости от того, что будет с его карьерой. Выбрать должен он сам. Кем он хочет стать – существом из бассейна или человеком?

Шарп приказал лейтенанту Вердаду опустить оружие, Вердад стал возражать, и Шарп выстрелил в него без всякого колебания.

Поэтому Джерри Пик вытащил свой собственный пистолет и выстрелил в Шарпа, попав заместителю директора в плечо. Шарп, вероятно, предчувствовал возможную измену, потому что он начал поворачиваться к Джерри еще за долю секунды до выстрела. Он тоже нажал курок, одновременно со вторым выстрелом Джерри, и попал ему в ногу. Падая, Джерри с огромным удовольствием увидел, как голова Энсона Шарпа разлетелась на куски.

Рейчел сняла пиджак и рубашку с лейтенанта Вердада и осмотрела раненое плечо.

– Выживу, – сказал он. – Чертовски больно, но выживу.

Вдалеке послышалось похоронное завывание сирен, которое быстро приближалось.

– Это Риз побеспокоился, – догадался Вердад. – Отвез Гэвиса в больницу и связался с местными полицейскими.

– Тут даже не очень кровоточит, – обрадовалась Рейчел.

– А я что говорил? – заметил Вердад. – Не имею права помереть. Собираюсь еще побывать на свадьбе моего напарника и розовой леди. – Он рассмеялся, заметив ее недоумение. – Не волнуйтесь, миссис Либен. У меня еще все дома.

Пик лежал на спине на бетонном бортике бассейна.

Оторвав широкую полосу от собственной рубашки, Бен, как мог, наложил жгут на его раненую ногу. Единственное, чем он мог воспользоваться, чтобы потуже затянуть жгут, было дуло брошенного Энсоном Шарпом пистолета с глушителем, вполне подходящее для этой цели.

– Честно, я не думаю, что жгут так уж обязателен, – сказал он Пику, прислушиваясь к упорно приближающемуся завыванию сирен, теперь даже заглушающему непрерывный стук дождя, – но лучше подстраховаться, чтобы потом не жалеть. Крови много, но сильно нигде не бьет, так что артерии скорее всего целы. Наверное, ужасно больно?

– Странно, – заметил Пик, – но вовсе не очень и больно.

– Шок, – забеспокоился Бен.

– Да нет, – Пик покачал головой. – Не думаю, что впаду в шок. Никаких симптомов, я ведь знаю, как это бывает. Угадайте, что я по этому поводу думаю?

– Что?

– То, что я совершил – пристрелил своего босса, который совсем рехнулся, – сделает меня в Бюро легендарным. Черт бы меня побрал, именно так и будет. Я и не представлял себе, что так может быть, пока не пристрелил его. Так что, наверное, человек-легенда не так чувствует боль, как другие люди. – Он улыбнулся Бену.

Бен нахмурился в ответ на улыбку.

– Расслабьтесь. Просто попытайтесь расслабиться… Джерри Пик засмеялся:

– Да я вовсе не брежу, мистер Шэдвей. Правда-правда. Разве вы не видите? Я теперь не только стал легендой, я могу и подшучивать над собой! Так что, возможно, во мне действительно есть все необходимое для человека-легенды. Понимаете, я хочу сказать, что, может, я и завоюю себе хорошую репутацию, и это не вскружит мне голову. Разве не приятно узнать такое о себе?

– Приятно, – согласился Бен.

Ночь наполнилась воем сирен, затем скрежетом тормозов. Потом сирены смолкли и послышались шаги бегущих по дорожке мотеля людей.

Скоро начнут задавать вопросы, тысячи вопросов. Полицейские из Лас-Вегаса, Палм-Спрингс, Санта-Аны, Пласеншии и из других мест.

За этой пыткой последуют вопросы журналистов. (Что вы чувствуете, миссис Либен? Пожалуйста! Что вы чувствуете, когда муж стал убийцей и вы сами едва не погибли от его рук? Что вы чувствуете!) Они будут еще назойливее, чем полицейские, и значительно менее корректны.

Но сейчас, когда Джерри Пика и Вердада увезли в больницу, а около трупа Шарпа стоял полицейский в форме, следя за тем, чтобы никто ничего не трогал до приезда следователя, Рейчел и Бен на несколько минут остались одни. Детектив Хагерсторм, доложив, что Уитни Гэвис живым добрался до больницы и выкарабкается, сел в санитарную машину вместе с Джулио Вердадом. Так что Рейчел и Бен получили несколько благословенных минут наедине. Обнявшись, они стояли на кромке бассейна и поначалу молчали. Потом, сообразив, что пройдет много часов, прежде чем они снова останутся одни, заговорили одновременно.

– Сначала ты. – Он слегка отодвинул ее от себя и взглянул в глаза.

– Нет, ты. Ты что хотел сказать?

– Я тут подумал…

– Что?

– …не забыла ли ты.

– А, – протянула она, сразу поняв, что он имеет в виду.

– Когда мы останавливались по дороге в Палм-Спрингс, – напомнил он.

– Я помню, – сказала она.

– Я сделал тебе предложение.

– Да.

– Пожениться.

– Да.

– Я никогда раньше этого не делал.

– Я рада.

– Не слишком было все романтично, верно?

– У тебя неплохо получилось. Предложение еще действительно?

– Да. И все еще привлекательно?

– Необыкновенно привлекательно. Он снова прижал ее к себе.

Она обняла его за талию и почувствовала себя в безопасности. Неожиданно по телу ее пробежала дрожь.

– Все в порядке, – шепнул он. – Все позади.

– Да, все позади, – согласилась она, положив голову ему на грудь. – Мы вернемся в округ Ориндж, где всегда лето, поженимся, и я стану вместе с тобой коллекционировать модели поездов. Знаешь, я думаю, что смогу этим увлечься. Мы будем слушать старую музыку, смотреть старые фильмы по видео и вместе сделаем свою жизнь счастливой, верно?

– Мы будем счастливы, – согласился он. – Только не таким путем. Мы не станем прятаться от всего белого света. Вместе нам нет нужды прятаться. Вместе мы сильные, как ты думаешь?

– Я не думаю, – ответила она, – я знаю.

Дождь уже лишь слегка моросил. Буря ушла на восток, и безумные завывания ветра на время смолкли.