Борис Седов. Кастет: Первый удар Олма-Пресс Москва 2004 5-7654-3293-X

Борис Седов

Кастет. Первый удар

Пролог

Есть в центре Великого города, на самой главной его улице — Невском проспекте, — знаменитое во все времена кафе.

В годы НЭПа, застоя и перестройки славилось оно своими тортами и своим, фирменного приготовления, мороженым. Менялись власти, деньги, даже политическое устройство и название кафе — сейчас оно именовалось «Сибарит», не менялось только традиционно высокое качество «сибаритской» выпечки и популярность у горожан и приезжих.

У входа в «Сибарит», прямо на проезжей части, остановились одна за другой три машины — два черных, величиной с небольшой автобус, джипа, а между ними — битая и езженая «копейка», чей капитальный ремонт обошелся бы дешевле покупки нового колеса для одного из джипов. Дверцы джипов одновременно раскрылись, из машин вылезли четверо молодых, хорошо одетых мужчин, сразу привычным движением расстегнувших пуговицы дорогих пиджаков так, что опытный наблюдатель мог заметить ремни наплечных кобур, и остановились, зорко осматривая текущую по Невскому толпу.

Убедившись, что городские люди не представляют опасности для их подопечного, двое подошли к «копейке» и открыли заднюю дверь. На неяркое весеннее солнце выбрался высокий худой старик, выглядевший так же затрапезно, как и машина, на которой он приехал. Черные, лоснящиеся на коленях брюки, клетчатая рубашка, из тех, что прежде назывались «ковбойка», поверх — вязаный, собачьей шерсти, жилет, на ногах — короткие обрезанные валенки, из которых выступали длинные, почти до колен, шерстяные носки домашней вязки.

Старик тоже огляделся, но не так, как его спутники, а спокойно, по-хозяйски, как осматривает свой участок приехавший после зимнего перерыва владелец шести соток в дачмассиве Пупышево. Потом поднял глаза в блеклое, не набравшее еще летних красок небо, посмотрел не щурясь на солнце, улыбнулся, словно довольный увиденным, и неспешно направился ко входной двери кафе, тщательно обходя лужи и обильный городской мусор.

Гудевший разными голосами зал обернулся на вошедших и почему-то разом замолк, даже молодежь в дальнем углу перестала смеяться своим детским шуткам. А старик и два его спутника не торопясь прошли через весь зал, почти до служебных помещений, и, отдернув тяжелую с кистями портьеру, вошли в скрытую от посторонних глаз комнату, ту самую, которую знающие люди называли между собой «каморка папы Карлы».

Комната эта существовала столько же времени, сколько существовало кафе, не меняя при этом своего сказочного имени и своего непростого назначения, потому что собирались здесь самые важные в городе люди, чтобы решать самые важные для города вопросы. Троцкий встречался здесь с политическими оппонентами, Зиновьев — с нэпманской верхушкой Петрограда, в сентябре 41-го только что прибывший на Ленинградский фронт Жуков — с неизвестным в черном кожаном пальто, после чего наступление на город было остановлено, и много еще известных и неизвестных Большой Истории личностей побывало в стенах «каморки папы Карло», решая свои важные для всех горожан дела.

А сегодня туда пришел Федор Иванович Жуков — Смотрящий по городу и его окрестностям, как он называл свою неофициальную должность, хотя зона его влияния простиралась до Белого моря, и важные уголовные авторитеты Мурманска, Архангельска и Петрозаводска приезжали к нему советоваться по неотложным преступным делам. А про псковских и новгородских паханое и говорить нечего — те бывали в городе чуть ли не каждую неделю.

Дядя Федя, как последние двадцать лет называли его знающие люди, уважительно позабыв его прежнее погоняло — Жук, сел за единственный в кабинете стол, поглядел на стенные часы работы самого Павла Буре, сверился со своими — «Победа» на тертом кожаном ремешке и удовлетворенно хмыкнул — до прибытия остальных оставалось еще пятнадцать минут.

— Кофе, Федор Иванович? — спросил один из оставшихся у дверей мужчин.

— Чайку, будь ласка, и телевизор выключи…

Мужчина сказал что-то в приоткрывшуюся дверь и нажал телевизионную кнопку. Многоцветный японский экран погас, а на столе, словно на скатерти-самобранке, появился стакан с крепким, до черноты, чаем, блюдечко с лимоном и еще одно — с домашними, черного хлеба сухариками.

Вкусы дорогих гостей в кафе соблюдались строго. Дядя Федя еще раз посмотрел на часы, и вместе с дрогнувшей ажурной стрелкой открылась дверь и в зал вошел первый из ожидаемых на тайные посиделки гостей — мужчина в тертой кожаной куртке, странно прижимавший голову к правому плечу. Старик поднялся ему навстречу, пожал крепкую ладонь.

— Здравствуй, Гена, как живешь-можешь?

— Спасибо, Дядя Федя, потихоньку.

— Кирей, я гляжу, опаздывает…

— Да нет, он у входа стоит, докуривает.

Старик с пониманием кивнул, сам он, по врачебному настоянию, курить бросил и в своем присутствии другим не позволял, но по табаку страдал, заменяя его сухариками и дешевыми леденцами…

Не успел Гена Есаул —глава борисовской группировки, недавней, но набравшей уже большую силу в городе, — устроиться за столом, как дверь вновь открылась и вошли двое. Лидер колдобинских Кирей, он же Всеволод Иванович Киреев, — импозантный дорого и со вкусом одетый мужчина возрастом уже за пятьдесят, а следом за ним — его правая рука, «Визирь», как в шутку именовал его Кирей, круглолицый улыбчивый старичок в старом невзрачном плаще и шляпе из кожзаменителя — Петр Петрович Сергачев. Старик вновь поднялся навстречу гостям, пожал ладони, крепкую киреевскую и пухлую Сергачева, жестом пригласил к столу.

— Видели? — спросил Дядя Федя, указывая на темный телевизионный экран.

— Слышали, — за всех ответил Есаул, — в машине, пока ехал, по всем станциям передают. Это же беспредел какой-то!

Киреев и Сергачев согласно кивнули.

— Что думаете? — голос Смотрящего окреп, в бесцветных выгоревших глазах зажглись злые огоньки.

Те, кто знал Дядю Федю прежде, когда тот носил еще погоняло Жук, знали, что раньше, когда он в молодой силе был, в такие моменты его нужно было сторониться. Мог зашибить, изувечить, а то и смертный грех на душу взять — жизни лишить.

Но это — раньше…

— Что думаете? — повторил он уже тише.

Присутствующие молчали.

Не оттого, что ответить было нечего, а потому, что говорить сейчас должен Дядя Федя, он здесь главный, он Смотрящий, его слово в уголовном мире — закон. Они — тоже воры, и их речь имеет вес, но не теперь, а когда толковище начнется и каждый свое мнение высказать сможет, а пока их дело слушать, что Смотрящий скажет и как этому возразить, если такая нужда возникнет.

— Дерьмо дела, — сказал Дядя Федя, —я большой сход в «Медведе» собираю, всех позвал — и айзеров, и чеченов, и чурок косоглазых, всех, а с вами хочу пока здесь потолковать, потому что накипело уже дальше некуда.

Он стукнул себя в костлявую грудь и поднялся, зашагал по небольшому кабинету, шурша войлочными подошвами по наборному паркету. Как назло, опять разболелись помороженные в далеком 64-м ноги, когда он с двумя подельниками ушел с этапа и больше месяца скрывался в зимней голодной тайге. Вышли тогда из тайги только двое, и никому не рассказали, что случилось с третьим. На вопросы отвечали коротко — помер он.

— Когда в стране бардак начался? — снова спросил Дядя Федя и сам же ответил: — Как Сталин помер, батюшка наш незабвенный. Зверь он, конечно, был, зверь, каких поискать, но порядок в стране блюл, потому что людишек в страхе держать надо, а страх — он и уважение дает и любовь всенародную… Вот ты, Гена, скажи, ты ментов боишься?.. Лыбишься, и правильно делаешь, что лыбишься, потому что никто их не боится, кроме бабушек-пенсионерок, а в наше время ментов боялись. Боялись и оттого уважали. А теперь простой человек боится, что на улице отморозок какой-нибудь до него докопается, деньги отберет, разденет, а то и на пику посадит, и управы на того отморозка не наищешъся. Дома человек тоже боится, что приедет чечен обкуренный и подорвет этот дом к чертовой матери, вместе со стариками, бабами и детишками малыми… Вот вы думаете, небось, чего это Дядя Федя старину вспоминает, да о прежних годах кручинится, а того — что прежде закон был и порядок, закон, что на бумаге записан, и закон, что внутри каждого. У кого этот закон внутренний верой во Христа назывался, у кого совестью, а у кого и просто страхом, но он был — закон внутри каждого человека, а теперь нет этого ничего, пустое место, а не совесть и вера, а на пустом месте, как известно, только сорняк и может вырасти… Вот думал я, думал и понял, что, кроме нас, воров, больше и нет никого, кто бы закон внутри себя сохранял и по этому закону жил…

Старик тяжело опустился на свое место за столом, положил на полированную крышку узловатые руки, посмотрел на них, пошевелили изуродованным болезнью пальцами и спросил:

— Гена, сколько, по-твоему, я этими руками сейфов вскрыл?

— Не знаю, —удивился Есаул, —много, наверное…

— Сто восемьдесят три, — тихо сказал старик, — сто восемьдесят три сейфа, о которых менты знают, что это точно я, да еще десятка три накинь, о которых только догадываются. И сидел я за это двадцать восемь лет, пять месяцев и двенадцать дней, от звонка до звонка — первую пятерку, еще на малолетке, и последний червонец, потому что сход так решил — не на кого зону оставить было, вот я и отмотал полностью, хотя мне седьмой десяток тогда шел. Это я к тому говорю, что как сход постановит, так и будет, а по мне — от всей этой нечисти избавляться надо…

* * *

Восьмиугольные часы в рамке из красного дерева, висевшие на стене над головой генерала Пушкина, показывали половину первого.

Это значило, что срочное совещание, начавшееся в девять тридцать и представлявшее из себя нелепое толковище, на котором каждый из присутствовавших врал, пытаясь выгородить себя за счет других, продолжалось уже три часа.

Генерал приехал в город из столицы на «Красной стреле», в правительственном вагоне довоенного образца. Таких вагонов осталось совсем немного — в свое время их сменили на более современные, и полтора десятка пульманов, отделанных в советском сталинском стиле, простояли в дальнем депо более пятидесяти лет.

Вагон, в котором ехал генерал Пушкин, назывался «генералиссимус» и внутри выглядел точь-в-точь, как станция метро сталинской эпохи. Все здесь было как в ту благословенную пору. Одного бронзового литья на этот вагон ушло тонны две. Были тут и грубо отлитые пятиконечные звезды, и грозди металлического винограда, и латунные плинтуса, привинченные к полу латунными же болтами, на стенах коридора между окон висели картины с узбечками, хохлушками и тунгусками, которые радостно открывали широкие и сильные объятия грузинам, казахам и прочим многонациональным гражданам Советского Союза.

Русские, присутствовавшие в общей компании, держались слегка особняком, благосклонно одобряя такую невиданную дружбу народов, а евреев не было вовсе. И действительно, не хватало только, чтобы в многонациональный семейный портрет затесался какой-нибудь пейсатый тип со свитками Торы под мышкой.

Билет в такой вагон стоил значительно дороже спального люкса, но генерала это не беспокоило, потому что за все платило ведомство, и этот факт радовал не столько наличием дармовщины, сколько тем, что Пушкин испытал начавшее уже забываться чувство хозяина, знающего, что за свое не платят. А в сталинское время для таких, как он, своим было все. И поезда, и заводы, и города, и поля, и люди…

Людей с легкой руки Главного Хозяина тогда называли «материалом», и это действительно был универсальный, пригодный ко всему, а главное — бесплатный материал, который можно было расходовать по своему усмотрению и который охотно помогал умелому Мастеру расходовать себя. Сталь, дерево, уголь нужно было везти к месту использования, а этот удивительный материал доставлял себя куда угодно сам, сам себя обеспечивал и сам же себя отбраковывал. Путь, по которому неохотно, но все же самостоятельно отправлялись на свалку некондиционные экземпляры, был устлан доносами, предательством и страхом, но тут уж ничего не поделаешь…

Ничто человеческое не было чуждо Мастерам и Материалу, и они понимали друг друга. Из рук Мастеров выходили чудовища и уроды, Материал не всегда был податлив, но это не смущало творцов новой породы человека. Ошибки и неудачи отступали перед упорством и волей Мастеров, а если Материал оказывался неподатливым, он попадал в многочисленные цеха переработки, где предшественники генерала Пушкина мужественно и решительно придавали сырью нужные свойства.

Глядя на своих подчиненных, которые косноязычно и примитивно оправдывались перед ним, Пушкин начал раздражаться.

Вот уже целых три часа два десятка майоров и полковников, чьи загривки бугрилисъ складками тугого сала, а лица имели багрово-серый оттенок залежалой говядины, запинаясь, говорили о повышении показателей борьбы, об улучшении криминогенной обстановки, причем неясно было, что для кого улучшается, о строительстве каких-то тюремных храмов, призванных сделать из убийц и насильников послушных и покорных Создателю овечек, и о множестве не имевших никакого отношения к основной цели приезда генерала Пушкина вещей.

Старшие офицеры, сидевшие по обеим сторонам длинного стола, во главе которого положил перед собой сцепленные руки Пушкин, один за другим произносили нудные доклады, так же похожие друг на друга, как их серые мундиры. Пушкин прекрасно понимал их нехитрую тактику — они привычно рассчитывали измотать и утомить его тупыми и скучными выступлениями и довести до состояния усталости и безразличия, когда он, желая только одного — чтобы эта невыносимая бодяга, наконец, закончилась, сделает всем традиционный втык и пойдет пьянствовать с избранными.

Но на этот раз их ожидания не могли оправдаться.

Они не знали об этом, а Пушкин знал и, с чувством злорадного предвкушения расправы над безответными рабами, оглядывал сидевших перед ним подчиненных, придав прищуренным глазам выражение проницательности и многозначительности.

Раздражение поднималось в генерале медленно, но уверенно. Чувствуя это, Пушкин готовился к одному из приятнейших действий, которые не были предусмотрены Уставом и Законом, но существовали всегда, еще задолго до того, как сами слова «устав» и «закон» появились в лексиконе жителей этой несчастной планеты.

Он физически ощущал, что уже скоро, через несколько минут, зудящая злоба дойдет до ключиц, потом, колыхнувшись, коснется его кадыка, метнется в уши, и тогда…

—… а в Адмиралтейском районе — сорок процентов, — гундосил по бумажке сытый полковник со свинячьими злыми глазками, — таким образом, общие показатели по организованной преступности в центральных районах города весьма оптимистичны, что говорит о тенденции к снижению роста влияния теневого рынка контрафактной продукции как в области активизации уголовных элементов в возрасте до сорока лет, так и в региональном секторе ипотечного строительства…

Пушкин знал, что слушать эту ахинею нельзя ни в коем случае, потому что стоит только попытаться вникнуть в смысл произносимого, и ты окажешься в положении мухи, угодившей в паутину. А если еще и ввяжешься в спор, пытаясь разобраться в бессмысленном нагромождении казенных фраз и оборотов — пиши пропало. И тогда все сидящие напротив него селезенкой почуют, что генерал попался, что схватка выиграна, и будут посмеиваться про себя, незаметно и многозначительно переглядываясь.

Знаем, проходили.

Пушкин, не убирая с лица выражения проницательной внимательности, слегка повернулся к капитану Буркову, его ординарцу, сидевшему слева, и сказал вполголоса:

— Сергеич, принеси чаю.

Бурков вежливо кивнул и, тихо встав из-за стола, вышел в приемную.

Там он, бросив быстрый взгляд на секретаря, сосредоточенно притворявшегося, что читает деловые бумаги, открыл толстый генеральский портфель и достал из него термос и стакан в подстаканнике из потемневшего мельхиора. Старый советский подстаканник украшали выпуклые изображения спутников и ракет, летящих в космос с территории Советского Союза. А еще на нем были уже известные шишечки, звезды и прочие элементы из того же набора тоталитарной геральдики, что и интерьер вагона «генералиссимус».

Секретарь, исподтишка наблюдавший за действиями Буркова, увидел, как тот, отвинтив крышку термоса и вынув почерневшую от времени пробковую затычку, налил полный стакан темного чаю и бросил в него кружок лимона, заранее нарезанного и завернутого в полиэтилен.

Поставив чай на стол, капитан Бурков закрыл термос, аккуратно завернул лимон в полиэтилен и убрал все это в портфель. Следивший за ним проницательный и хитрый секретарь успел заметить, что над чаем нет пара, и усмехнулся. Заметив его усмешку, Бурков хмыкнул и, взяв подстаканник, направился к двери, за которой продолжалось совещание. Взявшись свободной рукой заручку двери, он повернулся к секретарю и подмигнул ему. Секретарь ответил тем же, и Бурков, придав лицу официальное выражение, исчез за дверью.

Слуги поняли друг друга без слов.

Подойдя к Пушкину, Бурков молча поставил перед ним чай и уселся на свое место. Генерал кивнул и, взяв подстаканник за примитивно вычурную ручку, поднес его к губам. Бурков тут же закурил, организовав дымовую завесу, и генерал сделал большой глоток отличного армянского коньяка.

Зная, что ему обязательно захочется принять на грудь, генерал Пушкин в самом начале заседания демократично объявил, что желающие могут курить не стесняясь. Бурков, естественно, знал, для чего это делается, и теперь старательно дымил, заглушая запах коньяка.

— … в количестве двадцати двух стволов, и взрывчатые вещества в объеме, превышающем сорок килограммов в тротиловом эквиваленте, — говорил уже другой докладчик, плотный майор с густыми черными бровями и маленьким красным ртом, — обнаружены по адресу прописки гражданина Дасаева, приехавшего из Нальчика якобы на заработки.

Пушкин сделал еще один глоток, и уровень коньяка в стакане уменьшился наполовину. Поставив стакан на стол, он закурил и, чувствуя, как благородный огонь тридцатилетнего напитка разгорается в груди, выпустил струю дыма вдоль стола и, прищурившись, посмотрел на говорившего.

Сейчас. Еще немного, пусть только коньяк дойдет…

— … устанавливаются связи Дасаева с организаторами последнего террористического акта на Правобережном рынке, в котором пострадало восемьдесят два человека, из которых двадцать девять были убиты на месте, одиннадцать скончались в больнице и еще четверо находятся в критическом состоянии. Следствие считает, что этот взрыв находится в тесной связи с серией терактов, относящихся к реакции на антинаркотическую политику нового руководства города. Международный терроризм…

Все. Пора.

— Так, достаточно. Обо всем этом я могу прочитать в газетах, — громко сказал Пушкин и, стукнув ладонью по столу, презрительно посмотрел на заткнувшегося на середине фразы докладчика.

— Сядьте, господин майор, — сказал Пушкин, и майор быстро сел.

— Вы что себе думаете? — придушенным голосом спросил он и обвел взглядом повернутые к нему лица высшего милицейского руководства города. — Вы что, считаете, что я тащился сюда из Москвы для того, чтобы три с лишним часа выслушивать эту безответственную херню про взрывы на рынках и про каких-то Дасаевых с пистолетами и взрывчаткой?

Ответа не последовало, да он и не был нужен.

Пушкин чувствовал, как в нем открываются клапаны и запоры, удерживавшие злость и раздражение, и это доставило ему удовольствие.

— Вы, блядь, что — решили притвориться идиотами и сделать вид, что не знаете, зачем я вас собрал? Вы решили засрать мне мозги высосанными из… из пальца цифрами и впечатляющими фактами, которые вы быстренько нагребли из оперативных сводок? Не-ет… Так дело не пойдет.

Пушкин взял стакан, допил коньяк и снова закурил.

Над столом стояла мертвая тишина.

Попытка заморочить столичного начальника позорно провалилась, и все поняли, что сейчас начнется разнос. Но не очень-то испугались.

У людей, вмонтированных в конструкцию, где один подчиняется другому, быстро вырабатывается иммунитет к начальственным оскорблениям, к унижению достоинства, к должностным угрозам и к прочим атрибутам последовательного подчинения. Во-первых, обычно все эти громы и молнии мало чего стоят, а во-вторых, изнасилованный всегда мог отыграться на том, кто находился ниже него. Так что никто не задрожал, а капитан Синюхин даже зевнул, правда, прикрыл при этом рот кулаком.

— Тут только что один мужчина в форме сказал, что происходит сращивание криминала с властью. Совершенно верно — происходит.

Пушкин почувствовал, что коньяк дошел, куда следует, и, облегченно вздохнув, продолжил уже не так напористо, но с большим сарказмом:

— А еще происходит сращивание криминала с ментами.

За столом зашевелились, но он небрежно махнул рукой и сказал:

— Заткнитесь. Ваше слово — последнее. Настала напряженная тишина.

— Ну, что, уроды, допрыгались?

Если бы сидевший во главе стола генерал вдруг превратился в пятиметрового циклопа с рогами и костяным гребнем во всю спину, господа офицеры были бы изумлены меньше. Многое приходилось слышать сидевшему за столом высшему городскому менталитету, но такое… Все замерли в полной прострации.

А генерал, зная, что сейчас чувствуют его подчиненные, усмехнулся и сказал:

— Что, не нравится? А как еще с вами, козлами, разговаривать?Да вы, блядь, кроме того, что взятки брать, ничего не умеете. Вы, шняги конские, сворами за ручку, а с проститутками за письку, что — не так? Вы что — забыли, кто вы есть? Так я вам напомню. Сергеич, принеси-ка еще чайку.

Пушкину стало в кайф, и он решил закрепить достигнутый успех.

Капитан Бурков вышел, а Пушкин, усевшись поудобнее, закурил «Парламент» и, выпустив дым в лицо сидевшему справа подполковнику, сказал:

— Вас, пидоров, давно купили и перекупили. Причем купили те, кто при вашем появлении должен вдоль плинтуса строиться. Они говорят — «мы — сила, мы — крыша, мы решаем вопросы, мы — реальная власть». А вы слушаете и только дрочите в кармане те мокрые денежки, которые они вам отслюнивают. Да вас всех нужно сталинской тройкой в расход пустить. Всех, блядь! — выкрикнул Пушкин, брызнув на подполковника слюной.

Тот не посмел даже моргнуть.

Дверь открылась, и вошедший Бурков поставил перед генералом стакан с «чаем».

— Спасибо, Сергеич, — сказал Пушкин и, отхлебнув ароматного, бодрящего и благотворно действующего на сосуды напитка, продолжил:

— Будь моя воля, я бы вас всех, без исключения, пострелял прямо в этом кабинете. И глазом бы не моргнул. Ладно… Вас и так загасят по очереди, когда вы им, — и Пушкин мотнул головой куда-то в пространство, — станете не нужны.

Он глотнул из стакана и, поставив его недалеко от левой руки, вдруг налился цветом красного революционного знамени и заорал:

— Вы что, не понимаете, что может быть только одна крыша — мы? Вы не знаете, что только мы можем решать все вопросы?Вы не хотите быть властью, которая управляет этой страной, чтоб ей провалиться?

Неожиданно успокоившись, он допил коньяк, рыгнул и спокойно сказал:

— Деньги идут мимо вас — вы молчите. Вас убивают, и, между прочим, убивают за дело, потому что, если продаешься, нужно выполнять обязательства перед покупателем, а вы только и думаете: слава богу, не меня. Вас обсерают в прессе, и опять же — правильно обсерают, вы утираетесь. Народ презирает вас, а вам все равно. Тьфу, блядь!

Пушкин смачно харкнул на церемониальный ковер, ради которого еще в двадцатые годы расстреляли какого-то буржуя, и горестно произнес:

— И вот теперь вы получаете письмо, в котором вас, не вас, а — НАС ставят в известность, что мы — МЫ должны отстегнуть миллион баксов какому-то неизвестному Голове, и вы даже не чешетесь?

Он посмотрел на молчавших ментов и снова вздохнул.

— Что я спрашиваю — конечно, не чешетесь. Вы думаете только о том, как бы не потерять наворованные и нахапанные бабки. А подумать о том, что можно потерять голову, у вас ума не хватает. Вы что, не понимаете, что требование отстегнуть лимон баксов, направленное к ментам, — Пушкин снова окинул взглядом собрание, — повторяю — К МЕНТАМ, — очень плохой знак. Нет, вы не понимаете. Кому угодно можно направить такое. Банкиру, ларечнику, бургомистру, прокурору наконец, но только не ментам. Не НАМ. Это — настоящий беспредел.

Он откинулся на спинку кресла и почти спокойно сказал:

— Я вас научу свободу любить. А то вы, как я вижу, забыли, кто есть кто. Я вас всех поставлю раком, и вы будете делать то, что должны, а не то, что хотите. А все ваши коттеджи, домики в Швейцарии и прочие ковры с хрусталями пойдут бедным детям. Чтобы вы ненавидели их еще больше. Вы еще не знаете, с чем я к вам приехал, а я, между прочим, привез вам из стольного города пренеприятнейшее известие. Вот так.

Пушкин довольно хмыкнул и добавил:

— Но об этом потом.

Он взял со стола пустой стакан, заглянул в него, поставил на место и спросил:

— Вы хоть выяснили, откуда взялись эти грузовики с транспарантами?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В ТИХОМ ОМУТЕ

Глава 1

СТРАННОЕ НОВОСЕЛЬЕ

Алексей Михайлович Костюков сидел в одиночестве за праздничным столом. На столе стояла литровая бутылка водки с портретом румяного политикана, грозившего народу скорым и полным счастьем, пластиковая бутыль «пепси» и вскрытая банка великой китайской тушенки. Хлеб купить он забыл…

Это был первый большой праздник за последние годы его не такой уж и длинной жизни. Причем действительно праздник — новоселье.

У нормальных людей его принято встречать в окружении друзей, домочадцев, оравы детишек, с радостными криками носящихся по многочисленным комнатам, в беспорядке уставленным мебелью, тюками с одеждой и коробками с разнообразной домашней утварью, но так уж вышло, что Костюков был одинок, как перст, со всеми вытекающими из этого результатами.

Сергей и Петька были званы на завтра, но он, не утерпев, решил начать один, а уж завтра, когда придут дорогие гости в количестве двух лучших друзей, дать как следует на троих.

Так что — гости завтра, а сегодня…

Ну, будь здоров, Кастет!

Кастетом Леху начали называть еще в детском саду, а в 12-й школе Василеостровского района, что на Тринадцатой линии, первым произнес это прозвище именно Петька Чистяков, который завтра будет сидеть вот за этим самым столом и произносить заковыристые и не всегда понятные, но зато всегда смешные тосты.

Когда-то они вместе с Петькой пошли записываться в боксерскую секцию. Леху взяли охотно — с детства хилый и болезненный, он годам к двенадцати стал вдруг длинноруким крепышом с отменной реакцией, и у пожилого тренера при виде Кастета сразу загорелись глаза — из пацана будет толк!

Чистякова же взяли нехотя, только потому, что был недобор мальчишек его возраста, и отчислили через месяц по причине слабости носа, о чем, впрочем, Петька и не жалел, сразу же записавшись в автомобильный кружок в том же Доме пионеров. Водителем он так и не стал, зато стал классным автослесарем, способным сделать конфетку из любой помойки. С приходом перестройки, кооперации и прочих благ нарождающегося капитализма, он превратился в знаменитого и капризного автослесаря, но для Кастета остался, как и был — хороший мужик и верный друг Петька Чистяков.

С Сергеем Ладыгиным жизнь свела не за классной партой, а в другой школе, безжалостной и кровавой, имя которой — Афган. Были они ровесниками, в одном звании — старлеи, и встретились в кабульском госпитале, куда старшего лейтенанта, комвзвода Алексея Костюкова привезли после безумного ночного налета на спящий, включая часовых, спокойный, вроде бы тыловой, гарнизон. Старший лейтенант медицинской службы Сергей Ладыгин был дежурным врачом и, в отсутствии хирурга, сделал Кастету операцию, которая, как выяснилось позднее, спасла тому жизнь.

С Ладыгиным они встретились снова через пару лет. К тому времени Кастета комиссовали, а Ладыгин, окончив адъюнктуру при Военно-медицинской академии, вышел в запас в звании майора медслужбы и успешно работал ведущим гастроэнтерологом в престижной частной клинике на Большом проспекте Васильевского острова.

Так что с друзьями у Кастета все было в порядке, друзьями он гордился, да и приятелей было, как говорится, немерено — записная книжка в кожаном переплете, которую ему подарила при выпуске из Петродворцового военно-спортивного училища одна из подруг (записав там на первой странице свой телефон), распухла от адресов, имен, телефонов парней, с которыми он учился в Пет-родворце, «служил» в сборной олимпийского резерва, воевал в Афгане…

В отличие от своих благополучных друзей, у Кастета на гражданке было больше выходных. Не смог он, вернувшись из Афгана, найти себя в новой жизни. Сначала друзья-спортсмены устроили его в охранную фирму с громким названием «Скипетр», оказавшуюся на деле филиалом колдобинской группировки, не столько охранявшей, сколько грабившей мелких ларечников и торговцев.

Съездив пару раз на стрелки, где спорные вопросы разрешались количеством крепкотелых бойцов и числом стволов при них, Кастет ушел оттуда — другие были у него представления о разрешении споров. Отпустили его, правда, неохотно — особых секретов колдобинцев он узнать, конечно, не успел, но наличие в бандитской бригаде боевого офицера-афганца, к тому же мастера спорта по боксу, изрядно поднимало престиж бригады, выделяло ее среди прочих. Прочие состояли большей частью из шпаны, качков с тупыми бычьими глазами и несуразно могучими шеями, словно взятыми напрокат у каких-то других людей, уж никак не меньше трех метров ростом, а также каратистов, которых в массовом порядке пекли доморощенные сэнсэи в наскоро отремонтированных подвалах.

Каратисты были как на подбор сухощавы, вертки и решительно непригодны к рукопашной схватке, но часто говорили непонятные Кастету слова «маваси», «маягири» и «кавасаки», а также к месту и не к месту восклицали: «Кья!»…

Каратистов охотно били все — не признающая никаких правил шпана, спортсмены, прошедшие соленую школу изматывающих тренировок и настоящего, Большого спорта, уголовники, испытавшие на своей шкуре кровавое месиво лагерных разборок, а также случайные прохожие, если каратисты невзначай проходили мимо пьяной уличдой драки…

Не били их только каратисты из соперничающих группировок, тут их схватки заканчивались вничью, бригадиры, с удовольствием понаблюдав за мельканием рук и ног и послушав звонкую японскую речь, растаскивали бойцов по машинам и оставались перетирать свои дела один на один, потому как на серьезные разборки каратистов не брали, от греха подальше отсылая их куда-нибудь за город, шашлыки готовить например, что, впрочем, у тех получалось не очень здорово — не японская все ж таки пища…

Когда Кастет заявил о своем желании уволиться из «Скипетра», его вызвал к себе авторитет, как понял Леха, один тех людей, что стояли во главе колдобинцев. На роскошном джипе Леху отвезли в гостиницу «Пулковская», где обычно обедал авторитет, отвели в отдельный кабинет и оставили один на один с немолодым уже мужчиной в дорогом, похоже, шитом на заказ, костюме. Мужчина в одиночестве сидел за столом, накрытом, судя по всему, на двоих.

— Садись, покушай, — сказал он Кастету.

Леха замялся, он готовился к непростому разговору, может быть — даже к драке, а тут вроде как старый друг приглашает его к столу.

— Да я не голоден, — выдавил он из себя.

— Сразу видно, не из наших ты, — одними губами улыбнулся мужчина.

Грубое, словно плохо обработанное, лицо оставалось неподвижным, звериные глаза внимательно изучали Кастета.

— Знал бы, сколько людей мечтают даже не пообедать, а просто посидеть со мной за одним столом, а он — не голоден!

Он еще раз улыбнулся, и от этой улыбки Кастету стало не по себе.

— Спасибо, — сказал Леха, сел на крайчик стула и подвинул к себе тарелку с чем-то необычайно аппетитным на вид и пахнувшим так, что у Кастета не было слов, чтобы описать щекочущий его ноздри аромат.

— Ты кушай, кушай, — сказал мужчина, — а я пока на тебя посмотрю, да и ты на меня. Может, когда еще доведется встретиться.

Мужчина откинулся на спинку стула и закурил дорогую, вкусно пахнущую сигарету.

— Не помешает? — вежливо спросил он.

— Нет, нет, что вы, — совсем смешался Кастет.

С каждой минутой он чувствовал себя все более неуютно — он не знал как себя вести, что говорить, он не контролировал ситуацию, а такого быть не должно, ни на ринге, ни в бою, ни в жизни — этот урок Кастет выучил твердо! Поэтому он с преувеличенным аппетитом принялся за неведомое блюдо, краем глаза изучая своего собеседника.

Мужчина напротив был немолод и, что называется, терт жизнью, он был опытен каким-то ужасным, кровавым опытом жизни и излучал уверенность, от которой Кастету стало не по себе. Случалось ему несколько раз выходить на ринг против соперника, от которого исходила такая же непреломимая уверенность в себе, и эти бои Кастет проигрывал, хотя был совсем не плохим бойцом.

— Ну, что, покушал, посмотрел, теперь — поговорим.

Кастет отложил вилку.

— Слышал — уходить ты от нас собрался, — даже не спросил, а как бы утвердил мужчина. Кастет кивнул.

— И чем же мы тебе не глянулись? Может, денег мало, так ты скажи, знаю, жена молодая — ей цацки всякие нужны, баба, понятное дело, дите опять же растет малое, ему питание там детское надо, памперсы-ползунки всякие, все денег стоит, я понимаю, так что скажи — сколько получать хочешь?

Кастет пожал плечами:

— Не в деньгах дело.

— А в чем? Ты скажи, в чем? Мне это знать надо, — мужчина даже подался вперед, — я, понимаешь, хочу, чтобы меня хорошие люди окружали, чтобы не продали меня за бабки эти сраные, ты вот, знаю, — не продашь, а все-таки уходишь. Почему?

Кастет опять пожал плечами:

— Не знаю, не могу сказать, не мастак я говорить и слов нужных не знаю. Плохо мне у вас, страшно.

— Тебе страшно?! Ты ж войну прошел, людей убивал, и тебя убить могли, ранен вот был — знаю, чего здесь-то бояться?! Опять же боксером, говорят, знатным был, чемпионом…

Кастет кивнул.

— Два раза чемпионом Вооруженных сил, пять раз — призером Союза, и так по мелочи еще было — кубки там всякие, грамоты… — своим спортивным прошлым Кастет гордился, — там все не так было, честно. Я — сильнее, значит, я выигрываю…

— Так ведь и у нас все честно, — оживился собеседник. — Сегодня я сильнее и я город держу, а что завтра будет — посмотрим.

— Нет, не так это все, — Леха стукнул себя кулаком по колену, — ну, не могу я объяснить!

— Ладно, понял я тебя. Иди, Леша Костюков, живи своей жизнью, как умеешь, так и живи, если плохо будет — приходи, приму, помогу, чем смогу, только не придешь ты, вот чего жаль… Хотел я посмотреть, что ты за мужик, не продашь ли, не ссучишься. Вижу — не продашь, потому — иди. А если б гниль в тебе была, — мужчина улыбнулся своей мертвой улыбкой, показав два ряда золотых зубов, — тогда бы другая дорожка тебе корячилась, братва уже бушлат деревянный хотела заказывать, да я отговорил, поглядеть на тебя вздумал. Так что удачный у тебя сегодня день, а я вроде как крестный тебе — считай, жизнь сохранил. Все, Кастет, иди, а я кушать буду и о жизни правильной думать.

Мужчина наклонил голову, то ли прощаясь, то ли высматривая в тарелке кусок полакомей…

* * *

Кастет закурил сигарету, последнюю в пачке, встал, подошел к распахнутому настежь окну. Внизу по мокрому асфальту шелестели шинами блестящие от дождя и оттого особенно нарядные машины, большей частью — иномарки.

Кастет вздохнул — купить тачку, хоть плохонькую, да свою, было его давней мечтой.

После несложившейся карьеры бандита-охранника его армейские дружки-приятели пристроили Кастета в фирму «Суперавто», одну из множества мелких фирмочек, возникших на развалинах советского колосса — «Совтрансавто». Леха стал обладателем донельзя разбитого российскими дорогами «КамАЗа», на восстановление которого ушли остатки бандитских денег, отложенных им на покупку хоть какого-нибудь жилья. Потому что с хохлушкой Алесей, бывшей к тому же его законной супругой, Кастет не жил уже около года, с того самого дня, когда заявил ей о своем намерении уйти из бандитского агентства «Скипетр».

— Ты — неудачник, — сказала тогда Алеся, — неудачником был, неудачником и помрешь. Ты ж ничего не можешь, только морды бить, куда теперь пойдешь, вышибалой в кабак какой-нибудь? Так там те же бандюги, только бабок пожиже будет и помыкать тобой будут все кому не лень, начиная с последней шлюхи, а что, может, тебя к шлюхам и тянет, кобель драный?! Так вали отсюда, освобождай жилплощадь, я уж как-нибудь без тебя, кобеля, с дитем проживу, не помру с голоду.

По правде говоря, жилплощадь эта, а вернее квартира, была Лехина. И не просто квартира, в которой он жил. Здесь он родился, здесь родился и умер его отец, его дед с бабкой пережили в ней блокаду. А Алеся приехала в Ленинград в шестнадцать лет. Особым интеллектом она не отличалась, но благодаря провинциальной настырности, щекастой смазливой мордахе, выдающемуся для девчонки ее лет бюсту, крупным подвижным ягодицам, а главное, редкой сексуальной сговорчивости и исключительному темпераменту она не только поступила в Петродворцовое реставрационное ПТУ, но и успешно переходила с курса на курс.

ПТУ было престижным, поступить туда было нелегко, закончить еще труднее, потому что большая часть выпускников, отработав положенный после училища срок, поступали в знаменитую Муху, так что ПТУ это было чем-то вроде кузницы будущих кадров для престижного вуза.

Хохлушка Алеся благополучно переходила с курса на курс, все свободное время посвящая поискам будущего мужа. Требование к потенциальному спутнику жизни было одно, но, как выяснилось, трудно выполнимое — чтобы будущий супруг имел ленинградскую прописку и нормальную жилплощадь.

Леха познакомился с ней на танцах, или, говоря по-модному, на дискотеке, которую устраивали каждое воскресенье в клубе училища. Собственно, он каждое воскресенье знакомился на дискотеке с какой-нибудь девушкой, но одни оказывались слишком неуступчивыми для его молодого здорового организма, абсолютно не склонного ждать первой брачной ночи, другие, наоборот, были откровенными потаскушками, охотно отправлявшимися в кусты после первого же танца.

Леха же в душе стремился к созданию крепкой советской семьи, и, стало быть, ему была нужна жена, соответствующая положению будущего офицера. Но время шло, уже и выпуск не за горами, а девушки, достойной его руки, сердца и члена, все не попадалось. Петродворец — городок небольшой, и на танцы приходили одни и те же кандидатки в офицерские жены, поэтому, когда появилась Алеся, общее внимание оказалось приковано к ней.

Братья-курсанты, зная Лехин нокаутирующий удар справа, остерегались вставать у него на пути, и новенькая сразу перешла в полную его собственность.

Непосредственная хохлушка сразу покорила Кастета веселым легким характером и огромным крепким бюстом.

— Почему ты лифчик не носишь? — спросил он ее как-то.

— А он мне нужен? — удивилась Алеся. А еще она покорила его счастливым визгом, которым она оглашала лесопосадки во время актов любви.

Сам же он покорил дивчину постоянной ленинградской пропиской и большой квартирой в центре города. Что же касается размеров члена, чему она всегда придавала большое значение, так видала и побольше и покрепче, но на привязи-то ее никто держать не будет и в питерской квартире закрывать на ключ не станет, а там, Бог даст, отправят Лешеньку служить в какой-нибудь Клоподавск, а она останется одна, с квартирой и пропиской, и уж тогда…

Алеся давно решила, что никуда за мужем не поедет, разве что в ГДР, в ГДРе можно и без члена потерпеть, некоторое время, конечно.

Когда до выпуска и лейтенантских погон оставались уже считанные дни, Алеся объявила будущему офицеру Советской Армии, что беременна, естественно от него (как ты мог подумать-то!), и если он, Леша Костюков, — порядочный человек и, главное, не хочет неприятностей перед самым выпуском, то должен он, Леша Костюков, немедля жениться на ней, Алесе Подопригора, и они вместе войдут в будущую его офицерскую жизнь крепкой советской семьей, к тому же с почти готовым ребенком, что будет, несомненно, учтено командованием училища при распределении выпускников.

Леша был порядочный человек, неприятностей не хотел и все плюсы семейной жизни хорошо себе представлял, а о минусах старался не думать. В тот же день они подали заявление в ЗАГС и сразу после выпуска сыграли свадьбу.

Дальше все пошло не так, как планировал Леха.

Беременность оказалась ложной (ну, бывает так, понимаешь?).

После необременительной службы в сборной олимпийского резерва, заключавшейся в усиленных тренировках и участии в соревнованиях не слишком крупного, впрочем, масштаба, Лешу из сборной отчислили. Причины, как в армии принято, не объяснили, но Кастет и сам все прекрасно понимал — средневесов его класса было много, годы шли, и шансов попасть в основу сборной у него уже не было, а подрастал перспективный молодняк, который надо обкатывать на международных рингах, поэтому «старичков» постепенно отчисляли, так отчислили и Лешу Костюкова.

Обиды не было, была пустота и неопределенность, чего Леша не любил больше всего, он и в армию-то пошел только потому, что там все ясно и понятно, на все есть статья Устава или приказ вышестоящего начальника, которые надо только добросовестно исполнять, а Кастет был человеком добросовестным и исполнительным. К тому же возникли неожиданные проблемы с Алесей.

База сборной была под Москвой, в Крылатском, и Алеся охотно поехала с ним, справедливо считая Москву ничуть не хуже Ленинграда, жили они в комфортном офицерском общежитии, Леха все время проводил на тренировках и соревнованиях, в лучшем случае приходя домой ночевать.

Предоставленная себе Алеся мгновенно оказалась окружена молодыми пловцами и гимнастами, отличающимися, по слухам, необыкновенными мужскими способностями, что Алеся и принялась выяснять с присущим ей в этих вопросах рвением, оглашая окрестности стонами и визгом.

Семейная идиллия кончилась в одночасье.

Как-то, придя в очередной раз в зал, Леха увидел, что все ринги заняты, и, судя по всему, надолго, стучать по груше не хотелось, хотелось поработать спарринг, но сегодня, похоже, не получалось, и он, расстроенный, вернулся домой. Там он неожиданно застал гостя — совершенно незнакомого ему парня, стоявшего в одних трусах посреди семейной спальни. Алеся же была в своей обычной домашней одежде, то есть голышом, даже без тапочек.

Спарринг у Кастета не получился и дома — гость после первого же удара вылетел в окно, вышибив обе рамы. Жили они на первом этаже, так что незнакомец не пострадал, зато пострадал Кастет. Инцидент замять не удалось, да никто, в том числе и он сам, не стремился его замять.

В результате через два дня пришло Кастету назначение — лейтенанту Костюкову A.M. предписывается отправиться в Рязанское высшее воздушно-десантное училище на краткосрочные офицерские курсы по переподготовке командного состава по учетно-воинской специальности код №…

Что обозначал номер кода, Кастет не знал и пошел в кадровый отдел. Воинская специальность называлась «диверсант-разведчик», и, как объяснили ему девочки из кадров, ждала его после окончания краткосрочных офицерских курсов отправка в дружественную нам Республику Афганистан, где ограниченный контингент Советских войск испытывал острую и хроническую потребность именно в специалистах подобного профиля.

«Голому одеться — только подпоясаться».

Так и Лехе Кастету собраться — хватило получаса, и разъехались они с разлюбезной супругою своей Алесей Костюковой-Подопригора в разные стороны — Кастет в Рязань диверсантом становиться, а Алеся — в Питер, в его квартиру, жить там бок о бок с его родителями, еще живыми в ту пору. Становиться никем она не хотела, потому как давно нашла свое призвание и изменять ему не собиралась.

По прибытии в Афганистан Кастету повезло — он получил назначение в офицерскую спецроту. Офицерскую — потому что состояла она исключительно из офицеров, солдат-срочников там не было совсем, даже вспомогательные должности, которые в СА занимали обычно рядовые первого года службы, здесь отправлялись прапорщиками, и все давали строжайшую подписку о неразглашении не только подробностей боевых операций роты, но и самого факта существования подобного воинского подразделения в Советской Армии.

За три месяца службы в спецроте Кастет узнал намного больше, чем за всю свою предыдущую военную жизнь. Старики, а в роте были в основном капитаны и майоры, большинству — за тридцать, охотно делились с новичком секретами выживания в бою и в мирном, казалось бы, тылу сопредельных государств, навыкам убийства не только голыми руками, но и с помощью самых невинных подручных средств, таких как книга, тарелка или подобранная с земли палочка.

Кастет побывал за это время в Пакистане — в местах дислокации учебных лагерей моджахедов, в Иране, куда с боями отошел большой отряд мятежников, захватив пленных и какой-то очень важный груз, и, что в ту пору очень удивило Кастета, в Таджикистане, тогда еще — Таджикской Советской Социалистической Республике, входившей в нерушимый союз братских народов, плечом к плечу идущих в светлое коммунистическое будущее.

Все поездки были связаны со стрельбой, взрывами и пролитием крови, совершались без виз и загранпаспортов и преимущественно ночью. Они занимали несколько часов, в течение которых Кастет сотоварищи были очень заняты, так что никаких достопримечательностей и памятников культуры Кастет посмотреть не успевал и поэтому впоследствии с чистой совестью писал в анкетах, что за границей не бывал и, соответственно, ничего не видел.

Глава 2

РОЖДЕННЫЙ ПИТЬ ТОЖЕ ЛЮБИТ ДЕВУШЕК

Опять захотелось курить. Кастет слез с подоконника, размял затекшие от долгого сидения ноги и подошел к столу. Налил, залпом выпил полстакана водки, поковырялся пластмассовой одноразовой вилкой в тушенке и полез в стоявшую на стуле спортивную сумку, в которой привез всякое нужное для жизни барахло. Точно, на самом дне сумки лежал блок «Явы».

С удовольствием закурил.

«Пойти, прогуляться что ли, хлеба заодно купить», — подумал Кастет.

Он подошел к окну, выглянул наружу — не идет ли дождь, и увидел стоявшую на набережной девчонку. Прямо напротив его дома. Вдруг нестерпимо захотелось секса, нормального человеческого домашнего секса — есть же у него теперь свой дом! — не поспешных физиологических отправлений с «плечевыми», чем ограничивался он последние месяцы, когда, оставив квартиру Алесе, перебрался жить в гараж. Просто добротного неспешного акта любви, после которого можно полежать, покурить, пуская дым тонкой струйкой в потолок, поговорить о чем-нибудь необязательном с пусть даже случайной подругой.

Он еще раз выглянул в окно, девушка стояла на том же месте, опершись о парапет набережной и глядя в темную ночную воду. Он даже не видел ее лица, только белый силуэт на фоне черной реки, но представлялась она ему непременно молодой, привлекательной (не красивой — красивые все стервы, суки и бляди), с хорошей фигурой, такой, чтобы ее хотелось тут же раздеть, сперва прижать к себе, сильно, крепко, чтобы почувствовать все впадинки и выпуклости молодого тела, а потом посадить на этот вот подоконник и…

Кастет начал поспешно одеваться.

Блин, а если это пенсионерка какая, пуделька своего выгуливает, вот облом-то будет! Он почти выбежал из парадной. Девушки на месте не было. Кастет оглянулся. Вот она, медленно идет в сторону Кировского, и он бросился вдогонку.

— Девушка! Девушка!

Девушка оглянулась, мордашка — ничего, отметил он сразу, не красавица, но и не урод какой-нибудь отвратительный, ну не любил он трахаться с уродинами, и все тут, даже по пьяни. Фигуру под плащом не прочитать, но высокая, стройная.

Она остановилась, ждала, пока Кастет подойдет.

Чего это она, вдруг смутился Леха, ночь вроде, часа два, а то и три уже, должна бы испугаться, а она стоит, дожидается спокойненько, а если я маньяк сексуальный, Чикатило какой-нибудь?!

И вот стоят они лицом к лицу. Девушка смотрит на него вопросительно, а Кастет чего сказать не знает, заробел как-то.

— Вам не страшно, девушка?

— Нет, — пожала она плечами.

— Вы выпить хотите?

Козел. Козел и мудак, сказал Кастет сам себе. Лучший способ познакомиться с девушкой — предложить ей водки. Особенно в три часа ночи!

Девушка опять пожала плечами:

— Можно и выпить.

— Только у меня хлеба нет.

— А за углом круглосуточный, там хлеба можно купить, и вина.

— Вы только вино пьете?

— Вообще — да. Но сегодня можно и водки.

— У вас что-то случилось?

— Случилось, — спокойно сказала она, — но свои проблемы я сама решаю. Где пить, будем?

— Может, ко мне, у меня праздник сегодня, новоселье, а я вот один. Увидел вас в окна, решил пригласить. Странно, правда? Не знакомятся так парень с девушкой.

— Ну, вы, предположим, не парень, вышли из этого возраста. А познакомиться пора — меня Света зовут, Светлана Михайловна.

— А меня — Алексей Михайлович. А почему по имени-отчеству?

— А я учительница, училка, значит, а училок всегда по имени-отчеству зовут. И мы же знакомимся не как парень с девушкой, чтобы дружить потом вплоть до рождения ребенка, а чтобы выпить. Выпить и разойтись. Так ведь?

— Так точно.

Она оглядела пустую комнату.

— Я только что переехал, — объяснил Кастет, — ничем еще не обзавелся, стол вот, стулья да раскладушка.

Упоминание о раскладушке показалось ему неприличным, хотя более неудобного предмета для сексуальных кувырканий и придумать, наверно, нельзя. Девушка Света кивнула, повесила плащ на спинку стула, сама села на другой и вопросительно посмотрела на Кастета.

— Вроде водку пить собирались, или ты меня все-таки с другими целями заманил? А хлеб тогда зачем?

— Сейчас!

Кастет нашарил в сумке упаковку пластиковых стаканчиков, вскрыл, поставил один перед собой, Светлане подвинул свой — стеклянный, из которого пил весь вечер. Выпили, закусили, отломив по куску хлеба от буханки — нож был неизвестно где.

— Так что у тебя случилось?

— Ничего. У меня случилась жизнь, вот и все.

Кастет налил еще по одной. Так же молча выпили. Кастету стало покойно так, уютно, словно вернулся он из дальнего рейса домой и встретила его жена, Светлана Михайловна, сидят они за столом и пьют не водку, а чай, на полезных травах настоянный, сейчас она расскажет, как дети, как дома, кто приходил или звонил, пока он катался по стране…

— О чем задумался? — Светлана смотрела на него с улыбкой. — У тебя лицо было такое…

— Какое?

— Не знаю. На меня никто так не смотрел. Странный ты…

Она нагнулась через стол, провела рукой по его волосам, Леха невольно заглянул в вырез блузки, увидел маленькие острые груди, и в нем опять проснулся самец.

Девушка почувствовала это, но не отстранилась, а взяла его голову обеими руками и поцеловала в лоб. Леха неловко, через стол, обнял ее, встал, притянул к себе и жадно впился в губы.

Она не отвечала на поцелуи, только слегка приоткрыла рот и, прикрыв глаза, запрокинула голову, отдаваясь его ласкам.

Кастет скользнул ладонями вниз, по спине, крепко сжал маленькие упругие ягодицы. Девушка застонала, не от боли, от удовольствия, и еще крепче прижалась к нему всем телом. Он жадно, сильно мял ее, понимая, что такая боль возбуждает девушку, дает наслаждение. Потом она внезапно отстранилась от него, села опять за стол, тяжело дыша и глядя на него странным, помутневшим взглядом.

— Не надо, ладно, — сказала, наконец, она, — не хочется так вот…

— Как? — спросил Леха, хотя и сам все понял. Стало стыдно домашнего бардака, своего неуместного нахальства и почему-то своей неприкаянности.

— Извини, Света, — сказал он, — прости, дурак я, давай выпьем.

— Давай, — согласилась она и подставила стакан.

Молча, не глядя друг на друга, выпили, разом потянулись к хлебу, встретились руками, отдернули, опять встретились. Кто-то из них, непонятно кто, задержал ладонь другого в своей руке, совсем коротко задержал, только чтобы почувствовать тепло другого человека, и снова разомкнулись ладони, медленно повисая в воздухе.

— Бери, — сказала Светлана, — ты первый бери, а то мы так от голода помрем…

Он протянул руку к буханке, накрыл ее ладонь и почувствовал, как по телу пробежали мурашки, которые бывают только от нежности к другому человеку, а не от животной страсти или похоти. Кожа была нежной и гладкой, как кожа маленького морского животного, на мгновение выплеснутого волной на теплый береговой песок, чтобы сразу быть унесенным в привычную морскую глубь.

— Прости меня, — повторил Леха, — живу я как… — он силился подобрать слова, будто говорил на незнакомом себе языке, — одним днем живу, словно помереть завтра собираюсь. Если есть водка на столе, ее сегодня выпить надо, всю выпить, другого случая не будет, есть рядом девушка, значит, немедля в койку ее, только бы не упустить, когда еще случай представится, чтобы с девушкой переспать. Я ж не старый еще, жениться могу, квартира теперь есть, жить будет где, и ребеночка хочу, очень, сына…

— А у меня сын есть, — сказала вдруг Светлана и, прочитав в глазах Лехин вопрос, добавила: — Он в деревне живет, у бабушки, недоношенный родился, семь месяцев, ему воздух свежий нужен, молоко парное, а где тут, в городе, парное молоко возьмешь. А я, видишь, осталась, на хлеб себе и ему зарабатываю…

Помолчали, не расцепляя рук, ее ладонь нагрелась под его ладонью, словно стала частью его руки, и сама она — словно его продолжение с одинаково бьющимся сердцем, таким же ровным, спокойным дыханием. Леху снова окатила волна нежности, и он осторожно убрал свою руку, потому что знал, что сейчас будет, страшился и не хотел этой близкой радости, боясь, что она все испортит и сделает только хуже, потому что лучше быть уже-не может…

* * *

Проснулись они уже днем.

Солнце светило вовсю, на набережной полно людей и машин, в общем — день. Часы у Кастета остановились, у Светланы их просто не было, но точное время их не интересовало — день, значит, день…

Бутылка на столе была пуста, но Кастет — мужик хозяйственный — достал все из той же сумки непочатую поллитровку.

— Будешь? — спросил он у разом проснувшейся Светланы.

— Не-а, — она лежала на раскладушке, неловко опершись локтем о металлический каркас.

Кастет провел ночь на полу, постелив что-то, наугад вытащенное из коробки с разными постельными тряпками. Тело неприятно ныло от неудобного сна, и было немного стыдно смотреть на Светлану.

— Ты в школу не опоздаешь? — спросил он, просто чтобы не молчать.

— В школу? — удивилась она. — Я тыщу лет назад школу кончила.

— Так долго не живут, — машинально отметил он, — ты же училка вроде как.

— А! У меня диплом училки, а работаю я в другом месте.

— Где?

— Давай я тебе потом расскажу, не хочу сейчас об этом, потом как-нибудь…

Светлана тоже, видно, стыдилась вчерашней неловкой близости, внезапной откровенности со случайным человеком и того, что промелькнуло между ними, вызывая холодный огонь в животе и горячие волны крови, бьющиеся в висках. Того, что она уже несколько лет решительно не пускала в себя, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем в играх плоти и чувств.

— Ванная у тебя где? — спросила она, желая скорее уйти от этого странного человека, разбудившего в ней то, что она боялась называть своим именем.

— Там, — неопределенно махнул рукой Леха, — полотенце возьми. Светлана вернулась уже одетая и сказала:

— Пойду я, проводи…

— Дай мне телефон, — неожиданно попросил Леха.

— Зачем? — спросила она, но тут же испугалась, что может не дать, и они больше никогда не увидятся. — Карандаш есть? Пиши.

И она продиктовала номер телефона и адрес.

Кастет проводил ее до дверей, на прощанье она чмокнула его в щеку, помахала рукой и ушла в полумрак лестницы. Скорее всего, навсегда.

* * *

Днем Кастет прибрался в квартире, допил между делом водку, вздремнул немного на все еще пахнущей Светланой раскладушке, потом притащил из магазина, в котором ночью покупал хлеб, всякой еды и две литрухи водки, потратив на это почти все деньги. По пути позвонил из автомата друзьям, напомнил о вечернем торжестве.

Вечер и правда получился знатным.

Серега-доктор заехал по пути за Чистяковым, и они загрузили в багажник его старенького, но исправного «мерина» свертки, банки, узелки и даже салатники со вкусной, домашнего приготовления, едой, которую сердобольные супруги совместными усилиями приготовили для «Лешенькиного новоселья», как сказала Марина — жена Петьки Чистякова. Стол получился обильным, вкусным и располагающим к неторопливому сидению, дружеским беседам, воспоминаниям и планам на будущее.

Внезапно обнаружилось, что закуски еще полно, у мужиков — ни в одном глазу — а водка непостижимым образом кончилась. Петька быстренько снарядился в магазин.

— За бутылкой! — объяснил он уже из прихожей. И Кастет с Доктором остались вдвоем.

— Пошли дурака за бутылкой, так он одну и принесет!

— Ну, Петька — не дурак, считай весь вечер еще впереди, да ночь, да два выходных! — доктор мечтательно улыбнулся. — А там, глядишь, девочек по вызову организуем…

Доктор Ладыгин, в отличие от своих друзей, был «ходоком», любителем молодого мясца, чему удивляться особо не следовало — на работе за ним вереницей ходили студентки-практикантки сестринского училища и стажерки-терапевты Первого Медицинского. Они были, правда, немного постарше сестричек, но еще не вышли из того благословенного возраста, который французы именуют «бетэ дьябль» — красота тех девичьих лет, когда все они молоды, свежи, уже лишились подростковых прыщей, но еще не стали по-бабски стервозны, кто из-за отсутствия мужика, а кто, наоборот, из-за его постоянного присутствия.

Практикантки с восторгом слушали молодого респектабельного доктора, восхищенно открывая рот не только в палатах и аудиториях, но и в его приватном кабинете, снабженном, ради удобства посетительниц, не казенной смотровой кушеткой, а добротным, иностранного производства, диванчиком, накрытым, для создания непринужденной обстановки, настоящим восточным ковром, вывезенным капитаном Ладыгиным из непокоренного Афганистана.

Кастет понял, что разговор о телефонных красавицах был затеян не ради красного словца, в штанах у него что-то закопошилось, но Доктор внезапно сменил пластинку.

— Мы с тобой после Афгана так толком и не поговорили…

— Сам знаешь, то у тебя времени нет, то у меня. Потом все эти заморочки с Алесей, с разменом, знаешь — я ж почти год в гараже жил, пока эта сука размен подходящий искала…

Кастета прервал дверной звонок.

— Слесарь Чистяков по вашему приказанию явился!

Петька в армии не служил, вовремя отремонтировав военкомовскую «Волгу» и достав дефицитные в ту пору запчасти зятю какой-то шишки из штаба округа, но любил ввернуть в разговор военные словечки, а в гараже щегольнуть своей дружбой с героями-афганцами.

В одной руке слесаря Чистякова была подозрительно тяжелая, звенящая наполненным стеклом сумка, а за другую руку держалась молоденькая, слегка навеселе, девчонка, совсем не блядского, а слегка изумленного вида.

— Вот, это — водка, а это — Наташа! Ее подлые друзья ушли на футбол, для тех, кто не знает — сегодня «Зенит» на «Петровском» играет, они, понимаешь, фанаты, им, понимаешь, футбол важнее этой прелестницы! Мы, может, тоже фанаты, но совсем другого спорта.

И он сначала потряс сумкой, чтобы все насладились звуками фасованной в стеклотару водки, а потом подергал за руку Наташу, чтобы наслаждались видом прелестницы. Наташа потупилась, улыбнулась и едва не упала от Серегиного рывка к столу.

Быстро расселись, быстро выпили по первой, потом еще быстрее — по второй. Водка растворила начальную неловкость, мужики заговорили громко, наперебой, петушино красуясь перед единственной дамой. Наташа уже неприкрыто разглядывала собутыльников, потом пересела поближе к Кастету, то ли найдя его самым сексуально привлекательным, то ли, наоборот, посчитав импотентом, не способным покуситься на девичью честь, сорвать, так сказать, цветок невинности.

Друзья восприняли девичьи маневры совершенно спокойно, справедливо решив, что рожденный пить на бабу не полезет, а впереди были целая сумка водки, ночь и два полных выходных.

* * *

Сутки прошли в пьяном угаре. Кастет слабо помнил, как мужики выходили по очереди курить на кухню, наспех выпивали, не закусывая, по стакану водки и снова возвращались в комнату, где их ждала Наташка, все еще не терявшая жадную надежду, что вот сейчас ее будут трахать сразу трое. Ночь оглашалась горячими разговорами на тему взаимного уважения и мужественными хоровыми песнями, в которые вплетался сиплый девичий голосок. Утром Наташку отправили домой, а трое друзей сели за стол душевненько поговорить.

Разговоры все велись под допитие водки, открывание очередной бутылки коньяка, неспешное его смакование и обмен вкусовыми впечатлениями.

— Чувствую я, мужики, новая жизнь у меня начинается, совсем другая! — сказал Кастет. — Квартира своя теперь есть, с Алеськой на развод мы подали, через пару месяцев «КамАЗ» свой выкуплю, я ж q каждой поездки деньги за него вношу, немного уже осталось, и будет у меня своя машина — «КамАЗ» — не «мерин» какой-нибудь старый!

Кастет хитро посмотрел на Доктора. Тот ухмыльнулся, но промолчал.

— А с машиной, — продолжал воодушевившийся Кастет, — может быть, в «Суперавто» останусь, а то — на вольные хлеба, не решил еще, в общем, по-другому все теперь будет! А у меня к вам, мужики, просьба будет. Завтра мы по докторской программе оттянемся, а в понедельник я с утра — в гараж, пару дней оттуда вылезать не буду, тачку готовить, тормоза там, то се. Во вторник, в ночь, выехать хочу, недалеко, под Москву, и попутный груз будет, диспетчерша сказала, так что за неделю максимум обернусь, а вам я ключи оставлю от квартиры. Первое, чтобы ключи у вас были, мало ли что, от жены, например, заныкаться, а второе, задумка у меня есть, хочу в эту вот стену швеллер вмазать, а на него — телик поставить, я у пацана одного видел, когда в «Скипетре» служил. У него сексодром устроен, а из стены железяка торчит, и на ней телик — кайф! Железяка у него, правда, фирменная какая-то, хромированная, с причиндалами всякими, но мы — люди не гордые, и швеллером обойдемся, главное — надежно. Швеллер я притащил, на кухне лежит, стенку проверил — капитальная, несущая, толщины не знаю, но кирпича два точно будет. Оттого, слесарь Чистяков, будет у меня к тебе просьба — время будет, сделай для меня эту штуку со швеллером. У тебя, наверняка, инструмент нужный есть — перфоратор, болгарка, чего там еще понадобиться может…

— Это — будь спок! — кивнул Петька. — Инструментом укомплектован — выше головы! Сделаем, и доктора припашу, чтобы мне не скучать тут. За полдня легко управимся, правда, Док?

— Точно. Сделаем, Кастет, пока ты катаешься. Вернешься — готовь литруху надежным и верным товарищам.

— Да я для товарищей и пять литрух приготовить могу, — надулся Кастет, — что я — жаба, что ли?

И они принялись обсуждать кто, кому и когда позвонит, какой инструмент понадобится, на какой высоте лучше поместить швеллер и другие детали, слушать которые Кастету было совсем не нужно.

Поэтому он потихоньку оделся и пошел в магазин за очередной бутылкой…

Глава 3

МЕНТОВСКИЕ СОКРОВИЩА

Свободный день у обоих друзей выдался аккурат посреди недели, в среду.

Кастет, как и обещал, ушел в рейс во вторник вечером, квартира была свободна, и Петька Чистяков приехал с самого утра, предупредив жену, что будет работать у Кастета. Адреса, однако, он предусмотрительно не оставил, держа в уме возможность пользоваться при необходимости этой хатой.

А чего — думал Чистяков, раскладывая инструмент, водку и закусь, — работы — раз плюнуть. Штробу пробить, швеллер вмазать да телевизор подвесить, и все — весь день свободен, а там, глядишь, и до утра остаться можно…

Петька сел за стол, достал бутылку пива, открыл ее и принялся медленно, с наслаждением, пить, похрустывая чипсами. Хороший впереди день, спокойный, без всей этой ненужной для дела суеты, что царила обычно в автомастерской.

Богатые клиенты, приезжавшие на иномарках, требовали быстрого и немедленного обслуживания, в технике ничего не понимали, и объяснить такому кадру, что за десять минут заменить прокладку головки блока нельзя, было практически невозможно. Еще тяжелее было с пенсионерами, которые в машинах разбирались даже, по Петькиному мнению, слишком хорошо, лезли с советами, сравнивали цены на ремонт и запчасти с советскими временами, устраивая скандал из-за каждого рубля, хотя, по приказу шефа, пенсионерам и инвалидам делались значительные скидки, при дорогостоящем ремонте они иногда даже не оплачивали работу, только запчасти. Все равно после ухода очередного старичка-ветерана чувствовал себя оплеванным и непонятно в чем виноватым.

Чистяков глянул на часы, скоро и Доктор подъедет, надо хоть что-то до него сделать. Разметил место под штробу, отошел подальше, прикинул, перенес разметку левее и выше, снова отошел — нормалек!

Между делом он хлопнул полстакана водки и решительно отставил бутылку подальше от себя — работа еще впереди, поколупал ногтем стену, хмыкнул — кирпич старый, царской еще выделки, раствор, говорят, чуть ли не на яйце замешивали, но и Петька не лыком шит.

Инструмент у него был «бошевский», профессиональной серии, не для новичков деланный, которым раз в год дощечку какую просверлить надо, а для мастеров, кому с разным материалом работать доводится. Потому за успех Петька не сомневался, разве что немного дольше выйдет, но спешить особо некуда…

Протянул удлинитель, снарядил перфоратор нужным буром, проверил на холостом ходу — все путем! — и за дело. А дело простое — долби и долби себе, только перфоратор-долбилку ровно держи да не упади от перепития. И все дела!

Рассуждения эти очень Петьку обрадовали, поднажал он на перфоратор и вдруг ткнулся лицом в стену — бур провалился в какую-то полость.

Е-мое, неужто, стену насквозь прохерачил?!

Петька вытащил бур, прикинул его длину. Нет, не может быть, кладка не советская, этого бура насквозь не хватит. Заглянул одним глазом в дырку — темно. Тайник там какой, что ли?

А чего, дело возможное, жил какой-нибудь генерал, поживал да добра наживал, а тут, трах-бах! — революция! Бежит солдат, бежит матрос, стреляя на ходу, а золотопогонник приссал и золотишко свое да брюлики в стенку заныкал.

Чего дальше с генералом было, Петька не придумал, может, за границу убежал, может, геройски погиб на фронтах Гражданской войны.,. Факт, что тайник нетронутый остался, Петькиного перфоратора дожидаючись. Сел Петька за стол, газетку откинул, еще полстакана принял, но не для пьянки, а от волнения. Закурил, глядя на таинственную дырку в стене, руки дрожали, пепел сыпался на пол…

Не жадность в нем взыграла — человек он обеспеченный, хороший автомеханик буквально на вес золота, квартира, тачка неслабая, все есть, даже пресловутый счет в банке, не жадность это — романтизм детский в жопе закопошился.

Пираты Карибского моря, Остров сокровищ, Скелет в шкафу, хотя это уже, кажется, из другой оперы, в общем — пиастры, черепа и говорящие попугаи…

Воткнув окурок в пустую консервную банку, Петька схватил «боша» и, как Стаханов, устремился на рекорд. Быстро расковырял дыру нужных габаритов, выгреб кирпичную крошку, даже пыль выдул, поглядел в темноту, не видно, а рукой пошарил — что-то гладкое, металлическое.

Петька сел прямо на пол.

— Во, бля!

Буквально до последней минуты он надеялся, что нет тут никакой тайны, нет никаких пиастров и черепов, все давно нашли во время капремонта, ранних или поздних перепланировок. Может, конечно, щиток электрический с той стороны вмонтирован, но и на это надежды было мало, Петька уже прикинул, что там квартира, а не площадка лестничная.

Из прихожей послышался звук ключа, ворочающегося в дверном замке, и Петька, выскочив в прихожую, быстро втащил в квартиру задержавшегося на пороге Доктора, в одной руке которого была сумка с водкой, а в другой — небольшой телевизор «Самсунг» в фирменной упаковке.

Доктор, удивленно уставившись на Петьку, осторожно высунувшегося на лестницу, спросил:

— Ты это чего?

Петька тихо затворил дверь, навесил цепочку, задвинул амбарный засов, оставшийся еще с беспокойных революционных времен и, не говоря ни слова, поманил Доктора в комнату.

Подведя ничего не понимающего приятеля к дыре, Петька сказал:

— Сунь руку.

Доктор с подозрением посмотрел на Петьку, но тот, аж сморщившись от такой тупости старого товарища, повторил:

— Сунь, не бойся. Там кое-что есть.

Доктор, не отводя взгляда от Петьки, подтянул рукав и осторожно, чтобы не испачкаться в кирпичной пыли, засунул руку в корявую дыру. При этом выражение его лица было самое что ни на есть гинекологическое.

Но, когда он нащупал там гладкую сталь, на его лице отразилось недоумение, а потом он, прищурившись, спросил:

— И что это такое?

— Это ты у меня спрашиваешь? — с достоинством ответил Петька.

Налив по полстакана водки, он взял посуду в обе руки и, повернувшись к Доктору, сказал:

— Вот ты у нас интеллигент, ты и думай. У меня, конечно, тоже есть свое мнение, но нужно же и тебя послушать, может, чего умного скажешь.

Доктор задумчиво отряхнул с ладоней кирпичную пыль, затем так же задумчиво принял из Петькиной руки стакан, потом посмотрел на приятеля и сказал:

— Недостаточно информации. Надо расширить отверстие.

Потом он качнул стаканом и произнес, глядя на таинственную дыру:

— Ну, будь здоров.

— Будь здоров, — ответил Петька, и они выпили.

Закурив, они долго смотрели на дырку в стене, с умным видом выпуская дым в разные стороны, потом Петька решительно заявил:

— Если мы будем ждать, дырка сама не увеличится.

Произнеся это, он схватил бур и за десять минут раздолбал стену так, что теперь в дыру можно было бы пролезть целиком, но… Когда улеглась пыль, приятели увидели перед собой гладкую стальную поверхность, так что пролезть было просто некуда.

Посмотрев на сталь, поцарапанную кое-где буром, Петька спросил:

— Ну и что теперь думает интеллигенция? Мы, простые автослесари, считаем, что по такому случаю необходимо выпить.

Против такого заявления Доктору возразить было нечем, и они выпили.

Когда алкоголь достиг нужной точки в мозгу представителя интеллигенции, которую Ленин почему-то считал дерьмом, Доктор закурил и сказал:

— А интеллигенция думает вот что. У тебя есть сверло восемь миллиметров?

— В Греции все есть, — гордо ответил Петька, — а зачем?

— А затем, что нужно просверлить вот здесь, — и Доктор ткнул в нужную точку пальцем, — небольшое и аккуратное отверстие.

— Легко! — сказал Петька и полез в темно-зеленый пластиковый футляр от дрели-перфоратора, где в специальном зажиме имелась коробочка со сверлами.

А Доктор в это время открыл свой антикварный докторский саквояж, по случаю купленный в комиссионке, и достал из него небольшую коробку с заграничными надписями на ней.

Петька, зажав в патроне перфоратора сверло, с интересом следил за манипуляциями Доктора, который открыл заграничную коробку и вынул из нее странное устройство, представлявшее из себя длинную гибкую трубку с окуляром на одном конце и какими-то проволочками, уходившими в глубину коробки.

— А это что? — спросил Петька, заинтригованный действиями приятеля.

— Эх ты, темнота! — усмехнулся Доктор. — Я кто?

— Ну, доктор, — ответил ничего не понимающий Петька.

— Правильно, — кивнул Доктор, — а какой доктор?

— Ну, желудочный, — ответил Петька.

— Сам ты желудочный! — возмутился Доктор. —Я, чтоб тебе было известно, — гастроэнтеролог, а это — гастроэнтероскоп!

И он потряс перед носом Петьки трубкой с окуляром.

— Ну и что дальше?

Возмущенный такой вопиющей безграмотностью лучшего друга, Доктор сунул гастроэнтероскоп в саквояж и сказал:

— Надо выпить. А то я сильно расстроюсь от твоей дремучести.

— Выпить? Давай, — Петька радостно поддержал такое хорошее начинание, — но ты мне все-таки объясни, что это за хреновина.

И он ловко разлил водку по стаканам.

— Это, брат автослесарь, — председательским тоном начал Доктор, — не фунт, понимаешь, изюму.

Он выпил водку и, морщась, схватил соленый огурец.

— Это, — продолжил он уже нормальным голосом, — стекловолоконная оптика. То есть — световод, который вставляется больному в пасть и просовывается в его желудок. И доктор, то есть — я, наблюдает, что у этого больного в желудке делается. А поскольку там, в желудке, темно, то на конце этого гибкого зонда имеется еще и микроскопическая лампочка. И мы сейчас просунем гастроэнтероскоп в отверстие, которое ты так еще и не просверлил, и посмотрим, что там есть. Понял?

— Понял, — ответил восхищенный такими научными чудесами Петька и, схватив дрель, в мгновение ока проделал в стальной плите отверстие.

Дунув на сверло, как в ствол «кольта», он сказал:

— Пожалте бриться. Сувай туда свой хреноскоп.

— Хреноскоп иначе называется, — с достоинством ответил Доктор и, осторожно введя кончик заграничной гибкой трубки в отверстие, приник глазом к окуляру.

Затаив дыхание, Петька следил за его действиями, а Доктор, поворачивая прибор под разными углами, просовывал его все глубже и глубже. Наконец, насмотревшись на то, что было за стальной пластиной, он оторвался от окуляра и посмотрел на Петьку совершенно ошалевшими глазами.

— Ну, что там? — нетерпеливо спосил Петька, переминаясь с ноги на ногу, будто ему приспичило в туалет.

— Бля… — совсем неинтеллигентно промычал Доктор, — еп та…

— Ну?!!

— Налей-ка водочки, — очнулся наконец Доктор. Петька схватил бутылку и, разливая водку по стаканам, спросил:

— Труп, да?

Доктор посмотрел на него, как на идиота, и усмехнулся:

— Да нет, Петька, не труп. Хуже.

Петька быстро выпил водку, поставил на стол стакан и решительно заявил:

— А ну, дай-ка я сам посмотрю!

— Пожалуйста, — и Доктор отошел в сторонку, — только не упади в обморок.

— Не ссы, — ответил Петька и, пригнувшись, приложил глаз к окуляру.

То, что он там увидел, было, конечно же, вовсе не трупом.

Гастроэнтероскоп не мог взять сразу все изображение, но, ворочая им из стороны в сторону, Петька сложил в голове разрозненные фрагменты и, наконец, охватил всю картину целиком.

На металлических полочках вмонтированного в толстую кирпичную стену сейфа в идеальном порядке были разложены пачки американских долларов, перетянутые банковскими бандеролями, такие же банковские упаковки валюты «евро», виденной Доктором только по телевизору, полотняные мешочки, в которых могут быть и драгоценные камушки и приисковый песок, какие-то бумаги в пластиковых папках, две стопки паспортов — российских, нового образца, и для загранпоездок, два пистолета, один из которых был с глушителем, и еще что-то в коробочках и бумажных, перетянутых тонкими цветными резинками пакетах.

Небольшой сейф был забит полностью.

Петька оторвался от окуляра, выпрямился и, посмотрев на Доктора, сказал:

— Ну, бля…

Доктор невесело засмеялся и ответил:

— Вот и я говорю…

Вытащив гастроэнтероскоп из отверстия, Петька осторожно протянул его Доктору, тот убрал его в футляр, а потом оба уставились друг на друга. Водка, выпитая ими на протяжении этого вечера, не действовала, потому что после увиденного нервы у обоих были на пределе, а это, как известно, мешает нормальному усвоению ценного напитка. Однако дело можно было поправить ударной дозой, и Петька, покосившись на развороченную стену, сказал:

— Давай-ка еще по одной, а то меня что-то не берет.

— Давай, — согласился Доктор, и они совершили все необходимые действия.

Закурив и помолчав минуту, Доктор сказал:

— Я пошел.

— Куда?

— К соседям. Это же квартира, там кто-то живет. Пойду и объясню все. Мы же не можем подставить Кастета! Да ты не ссы, все нормально будет, — успокоил он Петьку, но особой уверенности в его голосе не было.

Был страх.

В чью бы тайну они ни проникли, это может и даже обязано выйти им боком. И очень повезет, если удастся просто откупиться. Чем больше думал об этом доктор Ладыгин, тем страшнее ему становилось, но надо, как той лягушке, сучить лапами, пытаясь взбить масло.

Он вышел на улицу, долго соображал, в каком подъезде вход в сопредельную квартиру, зашел в одну парадную, в другую, наконец, оказался во дворе, там нужный подъезд определился сразу — добротная, чуть ли не красного дерева, дверь, над ней две камеры слежения на шарнирных головках, приступок перед дверью — гранитный, окруженный нарядной плиткой.

К тому же во дворе обнаружилась небольшая автостоянка, замкнутая кованой, явно ручной работы, решеткой, которую охраняли аж два камуфляжника — один в элегантной будочке у въезда, другой гулял по периметру, положив руки-лопаты на короткоствольный автомат, явно не отечественного производства. Для полного счастья в уголке паркинга примостилась немаленькая, весело раскрашенная будка, откуда торчала голова и лапы здоровенного черного пса, при взгляде на которого из памяти напрочь улетучивалась фраза «собака — друг человека».

Все это вышибло из Доктора остатки оптимизма.

Негнущимися ногами он подошел к роскошной двери, камеры повернулись в его сторону, вежливый металлический голос сказал:

— Я вас слушаю.

Ладыгин поискал взглядом, куда можно отвечать, не нашел. Голос повторил:

— Говорите, я вас слушаю!

— Понимаете, мы — строители, работаем в квартире одиннадцать этого дома, на третьем этаже. Нам надо проложить проводку в стене, примыкающей к одной из квартир вашего подъезда, и хотелось бы знать, не побеспокоим ли хозяев этой квартиры.

Невидимый собеседник помолчал, похоже, сверяясь с поквартирным планом дома, наконец, сказал:

— Не побеспокоите. Виктор Палыч — на службе, возвращается поздно.

— А жена там, дети, — непонятно зачем спросил Ладыгин.

— Сейчас никого нет, так что работайте спокойно, только стену насквозь не пробейте, — напоследок позволил себе пошутить невидимый охранник, и его шутка показалась Доктору весьма неуместной.

Отойдя от богатого подъезда, Доктор остановился и задумался.

Что делать дальше — мрак.

Ждать неведомого Виктора Палыча? Так мужик одинокий, небедный, может и вообще не прийти ночевать, а ну как придет пьяный. Да с быками, которые голову оторвут сразу, без объяснений. В общем, пребывал сейчас Сергей Ладыгин в состоянии сильнейшей озабоченности, и лучшее, что смогло прийти ему в голову, это идея пойти и взять в ближайшем ларьке пивка для себя и для Петьки.

Хватит водку трескать.

Кивнув сам себе, Доктор вышел из двора и направился в сторону ярко светившегося ларька. Подойдя к амбразуре, из которой доносилась трескучая музычка, сопровождавшая нытье какой-то очередной сопливой звездочки, он полез в карман за деньгами, и в это время кто-то бесцеремонно отпихнул его в сторону.

Чуть не упав от неожиданности, Доктор восстановил равновесие и увидел перед собой спины двух молодых парней, которые, не обращая на него никакого внимания, прилипли к окошку и, пошло любезничая с продавщицей, заказывали напитки.

Чувствуя, что нервы, которые и так были на пределе, вот-вот откажут ему, Доктор неприятным голосом поинтересовался:

— Не терпится, что ли?

Один из парней небрежно оглянулся и, окинув Доктора презрительным взглядом, сказал:

— Что, мужик, проблемы ишещь? Сейчас найдешь.

Кровь ударила в интеллигентную голову Сергея Ладыгина, и он, чувствуя себя готовым сорваться с собачки курком, ответил:

— Похоже, что это вы, щенки, нашли себе проблемы.

И уже приготовился, как в давние школьные времена, без затей дать молодому бычку прямо в нос. Этот простой прием был безотказным.

Но все получилось совсем не так.

Парень резво схватил Доктора за куртку и, лишив его возможности решительно действовать, потащил за ларек.

Его приятель, оглянувшись, бросил продавщице: «Щас, Галчонок, обожди минутку» — и присоединился к происходящему, больно двинув Доктора тяжелым кулаком в бок.

Дело запахло керосином.

Поняв это, Доктор попытался вырваться из крепких рук, но не тут-то было. Держали его надежно и сноровисто, и в глазах двух молодых подонков плескалась радость скорой расправы над слабым. А уж то, что Доктор в этой ситуации оказался явно слабейшей стороной, не требовало никаких доказательств.

И быть бы Доктору избитым, да и наверняка ограбленным, но Фортуна неожиданно повернулась к нему лицом. Это выразилось в том, что около ларька неожиданно остановился обшарпанный милицейский «уазик», и из распахнувшейся двери лениво вылезли два мента в бронежилетах и с короткими автоматами.

Нападавшие тут же попытались изменить ситуацию, изобразив, что двое приятелей по-товарищески обнимают третьего, но наметанный глаз сержанта с автоматом мигом разобрался в происходящем, и он, шагнув к застывшей скульптурной группе, поинтересовался:

— В чем дело?

— Все путем, начальник, — бодро ответил первый парень.

Второй, радостно посмотрев на Доктора, спросил у него:

— Правда, все в порядке, брат?

При этом в его глазах была недвусмысленная угроза, а кроме того, он незаметно ткнул Доктора кулаком в спину, что несомненно означало — только вякни, падаль, мы тебя потом порвем на части.

Но Доктор на такие штуки не покупался, поэтому, вырвавшись из дружеских объятий, поправил куртку и сказал, глядя в глаза второго:

— Я тебе не брат, гнида.

Возможно, в обычных обстоятельствах он обошелся бы без «гниды», но самообладание уже почти отказало ему, и он мечтал, чтобы в его руках сейчас оказался один из тех пистолетов, что лежали в сейфе, вмурованном в стену.

Взяв себя в руки и глубоко вздохнув, он повернулся к менту и сказал:

— Они напали на меня, и я не знаю, что было бы, если бы вы не приехали так вовремя.

Мент внимательно посмотрел на него, кивнул, пошевелил автоматом и ответил:

— Зато мы знаем.

Он повернулся к молчавшим парням и сказал:

— Оба в машину, уроды!

Второй мент в это время зашел сбоку.

Уроды, бросая на Доктора злобные взгляды, полезли в тесный собачий ящик, который располагался в задней части «уазика», а Доктора пригласили в кабину, где он устроился на кочковатом сиденье рядом с водителем.

— Куда мы едем? — поинтересовался Доктор, когда «уазик» затрясся по неровному асфальту.

— Да вы не беспокойтесь, — ответил мент и закурил, — мы едем в отдел, это недалеко. Оформим все, как надо, и через полчасика отпустим.

— Кого?

— Вас отпустим.

— А этих?

— Этих? Этих мы уже не в первый раз берем. Вам повезло, что мы вовремя подъехали. А нам не повезло. Вот если бы мы взяли их, когда они из вас уже инвалида бы делали — другое дело. По ним давно тюрьма плачет. А так — придется их тоже отпустить. Но не сразу. Такие дела.

— Пристрелить бы их на хуй, — с неожиданной для себя злобой выпалил Доктор и сам испугался своих экстремистских речей.

Сержант грустно вздохнул и сказал:

— Нельзя. К сожалению.

Милицейские формальности заняли минут двадцать.

Пока составлялся протокол, оба уличных хулигана сверлили Доктора многообещающими взглядами, но он, успокоившись и прикинув собственные связи, а также ранг этих двух бакланов, сказал:

— Ты на меня не пялься, гнида. Это только я сам такой слабый, что не мог вас урыть на месте. Но я — доктор, и хороший доктор. И у меня лечатся люди, которым сильно не понравится то, что вы на меня поперли. И эти люди захотят наказать вас. А таких, как вы, они просто раздавят, как тараканов. И еще вы друг у друга сосать будете.

Составлявший протокол мент посмотрел на Доктора и спросил:

— Вы это серьезно?

— Серьезно, — кивнул Доктор.

Мент взглянул на притихших подонков и сказал:

— Да-а-а… Не повезло вам, пацаны. Не на того прыгнули. Мы-то вас отпустим, а вот он…

И мент кивнул на Доктора.

Доктор, до которого только сейчас дошло, что он и на самом деле имеет связи, которые могут пригодиться в такой ситуации, пожал плечами и сказал:

— Вы мне их паспортные данные оставьте…

— Не имеешь права, начальник! — моментально отреагировал один из хулиганов.

— Правильно, не имею, — согласился мент, — не имею, а все-таки сделаю. А вот что ты будешь делать? Жаловаться? Давай, жалуйся, я тебе потом жалейку оторву.

Хулиган сник, а лейтенант подвинул к Доктору протокол и сказал:

— Вот, распишитесь, и — свободны.

Доктор бегло просмотрел бумагу и расписался внизу.

Посмотрев на его роспись, лейтенант протянул Доктору его паспорт и сказал:

— Все, можете идти. А с этими, — и он многозначительно посмотрел на неудачливых бандитов, — мы еще поговорим маленько.

Заглянув в паспорт, Доктор увидел в нем вложенную бумажку с адресами и фамилиями нападавших.

Кивнув лейтенанту, он встал и сказал:

— Всего доброго.

После этого он направился к двери и, остановившись на пороге, сказал:

— А с вами, уроды, мы скоро увидимся.

Ответа не последовало, и Доктор вышел на улицу.

Остановившись под фонарем, он закурил, потом достал из кармана паспорт, вынул из него бумажку с адресами и пустил ее по ветру. Он не хотел ничего. Ему совершенно не нужны были эти два отморозка, и он вовсе не собирался ввязываться в их поиски и наказание.

Сейчас у Сергея Ладыгина были другие, более важные заботы.

Первая — пиво для себя и для Петьки, который наверняка уже беспокоится по поводу такого долгого отсутствия товарища, вышедшего на минутку, а вторая, конечно же, была намного важнее первой и касалась злосчастного сейфа в стене.

Доктор вздохнул и направился к тому самому ларьку, от которого полчаса назад его увезли менты, впервые в его жизни оказавшиеся для него полезными.

* * *

Позвонив во второй раз и не дождавшись никакой жизни за дверью, Доктор пожал плечами и, переложив пластиковый мешок с пивом в другую руку, полез во внутренний карман за ключами. Войдя в квартиру, он громко позвал:

— Петька, мать твою, ты что — вырубился, что ли? Тогда пива не получишь!

Но, войдя в комнату, он вдруг почувствовал, что ноги неожиданно ослабли.

Так же неожиданно ослабли и руки, и следствием этого явилось то, что мешок с пивом выскользнул из безвольно разогнувшихся пальцев и с громким стуком ударился об пол. Вздрогнув от лязга полных бутылок, Доктор беспомощно огляделся, а потом его взор возвратился к тому, что так сильно подействовало на него.

Дыра в стене выглядела, как и раньше, но теперь в ее глубине не было видно стальной плиты, скрывавшей деньги, пистолеты и бумаги. Кусок стали толщиной около сантиметра был выпилен болгаркой, валявшейся тут же, и стоял, прислоненный к стене. Внутренность открывшегося взору Доктора сейфа была пуста.

Доктор огляделся, словно ожидая увидеть Петьку, спрятавшегося под столом или в сталинском трехстворчатом шкафу, и тут мозг его отключился, будто от перегрузки выбило неведомые предохранители. Тело Ладыгина двигалось по комнате, перекладывало оставленный слесарем инструмент, наливало и пило водку, безвкусно заедая колбасой, делало какие-то другие движения руками и ногами, не имевшие никакой цели и смысла, а мозг в это время помалкивал, забившись в дальний закуток черепа и дрожа от страха.

Из ступора его вывел дверной звонок.

Петька вернулся!

Доктор вскочил со стула, на котором, оказывается, сидел, метнулся было к двери, замер на пороге. А если это ОНИ, нашли вскрытый сейф, идут разбираться. Доктор заметался по комнате, снова раздался звонок, как-то зловеще, угрожающе.

Ладыгин замер.

Не пущу!

Хотя, что ИМ эта дверь, вышибут в момент, надо открыть, попытаться объяснить, оправдаться… Я же не скрылся, не убежал, жду, чтобы все рассказать! Надо открыть!

Он бросился к дверям, снова зазвенело, и он крикнул:

— Сейчас! Сейчас!

Распахнув дверь, Доктор замер, ожидая чего угодно — ножа, пули, удара…

Но за дверью стояла всего лишь та самая уличная шлюшка Наташка, которую они так и не трахнули в прошлый раз.

— Проходи, — машинально сказал Доктор и посторонился, пропуская ее в квартиру.

— Давай выпьем! — он налил по полному стакану себе и Натахе, залпом выпил, словно кусок хлеба отломил колбасы, поудобнее устроился на стуле и только теперь увидел листок бумаги с корявыми карандашными буквами.

«Серега, я забрал все. Спрячу в надежном месте. Если что — вали все на меня. Встретимся. П.Ч.»

В конце послания карандаш сломался, буквы были просто процарапаны, подпись едва угадывалась. Ладыгин еще раз перечитал записку.

В него вдруг вернулось привычное ощущение жизни — мозг перестал дрожать, вылез из закутка и принялся за работу.

Так, думал за него мозг, Петька жив, «сокровища» целы, теперь — во-первых, самому остаться в живых, во-вторых, найти этого долбаного Чистякова; в-третьих, вернуть все владельцу. Дальше будет видно. Будущее, как пишут в романах, покажет.

Ладыгин еще больше повеселел. Наташка сидела напротив, одной рукой теребя верхнюю пуговицу какой-то своей девичьей одежды, другой — держа полный стакан водки.

— Что-то интересное? — спросила она, показывая глазами на Петькину записку.

— Интересное? Да, пожалуй… А скажи-ка мне, Наталья, где ты живешь?

— Здесь, рядом, на Каменноостровском.

— А с кем живешь? С родителями?

— Ну! Только их сейчас нету, они в командировке. Геологи они, нефть ищут, вернутся месяца через два. А то и три.

Наташка явно гордилась чувством собственной самостоятельности и свободы.

Ладыгин уже знал, что делать, и спросил:

— А можно я у тебя пару дней поживу? Я заплачу, ты не думай…

— Деньги у меня есть, мне шнурки оставили, чтобы я кота кормила и так, ну, жила чтобы. И мужчина мне один дает, когда я к нему в гости прихожу, подарки всякие дарит и денег дает. Нет, ты не думай, он —хороший, только старый уже, ему лет сорок, наверное, и с причудами — музыку всякую слушает, типа Чайковского, просит, чтобы я голой ходила, а мне холодно, может быть!

Наташка сидела, опершись подбородком на кулачок и глядя в потолок.

Дяденьку вспоминала, наверное.

— Так можно, поживу я у тебя?

— А чего, поживи, и мне веселее будет…

Ладыгин задумался, но думал недолго, и наконец сказал:

— Ладно, все. Пошли к тебе.

Глава 4

КОГДА ПАХНЕТ ЖАРЕНЫМ

По пути они купили водки, пива, еды всякой, включая пельмени, яйца, хлеб и масло бутербродное «Славянское», «Вискаса» купили коту-заразе и еще много всяких продуктов, что именно — Ладыгин не помнил, потому что думал только о том, как скорее уйти от страшного дома с вооруженными охранниками, черными собаками и Виктором Павловичем, который обычно поздно возвращается домой. Они добрались до Наташкиного дома и вошли в квартиру, по сравнению с которой костюковское жилище представлялось образцом чистоты, комфорта и домашнего уюта. Под ноги тотчас с душераздирающем мяуканьем бросился здоровенный рыжий кот и принялся рвать когтями пакет с двумя килограммами мяса.

— Это он голодный, — объяснила поведение животного Наташа.

С трудом удалось вырвать один килограмм из лап хищника, второй же последовал вместе с заразой-котом под диван, откуда сразу же послышалось громкое, с завыванием, чавканье, вообще-то не свойственное представителям семейства кошачьих,

— Жрет, — сказала Наташа, — голодный, вот и жрет.

С котом все было понятно, оставалось уточнить всякие мелочи вроде того, как вернуть ценности владельцу и, по возможности, остаться при этом в живых.

— Телефон у тебя есть? — спросил Ладыгин.

— Ну! — невнятно ответила Наташка.

Она, раздеваясь, запуталась в одежде, хитро обмотавшейся вокруг головы, поэтому голос напоминал саундтрек фильма ужасов.

— Где?

— В коридоре, — понял сквозь одежду Ладыгин и пошел в коридор.

Его обогнала раздевшаяся Наташка, изящно оттопыривая при ходьбе костлявый тазобедренный сустав. Проследив за тем, как она скрылась в ванной, Доктор набрал номер Петьки Чистякова.

Трубку сняла Марина.

— Ой, Сергей Павлович, а вы разве не с Петенькой?! Он мне сказал…

— Я знаю, Мариночка. Дело в том, что он отлучился, не сказал куда, может быть, домой…

— Нет, Сергей Павлович, он мне сказал…

— Я знаю, Мариночка. Он не звонил?

— Нет, Сергей Павлович! Он мне…

— Спасибо, Мариночка! Я перезвоню вечером, когда придет, передай Петру, чтобы ждал моего звонка.

— Конечно, Сергей Павлович! Он…

— Всего хорошего, Мариночка!

Мимо опять прошествовала Наташа, пришлось возвращаться в комнату. До вечера было еще далеко…

* * *

Через несколько часов Ладыгин опять позвонил Чистякову.

Ответила опять Марина.

— Сергей Павлович, это вы? Я уж вся извелась, Петеньки все нет и нет. Я и на работу ему звонила… Вы представляете, они сказали, что он позвонил днем и предупредил, что завтра не выйдет. Представляете, на работу позвонил, а домой — нет, я весь день от телефона не отхожу, что делать — не представляю…

Марина явно приготовилась заплакать.

— Мариночка, а он не мог поехать к кому-нибудь? К родственникам, друзьям, к теще наконец?

— Я всех обзвонила, Сергей Павлович! Всех! — Марина заплакала.

— Ну, ну, Марина! Что ты! Ничего же не случилось! Погуляет мужик и вернется.

— Что вы, Сергей Павлович! — Марина сквозь слезы возмутилась, — Петенька — он не такой, он за двенадцать лет ни на кого не посмотрел даже, а вы — загулял!

— А на дачу он уехать не мог? У вас же дача есть…

— На дачу? В апреле? Что ему там делать? Без меня? — это предположение окончательно подкосило Марину, она уронила трубку и зарыдала.

Ладыгин аккуратно положил трубку на рычаги старенького аппарата и задумался, Петысино поведение понятно — лечь на дно, выждать, ну а потом?… Нужно позвонить жене, как-то объяснить свое отсутствие, узнать — не звонил ли Петька.

— Наташенька, родная, это я. Мы тут загуляли маленько на квартире у Леши Кастета, выпили, конечно, так что я здесь переночую, утром подъеду. Как с кем, с Петькой Чистяковым. Что значит вру?! Ах, он звонил! Когда? Днем, на трубку?

Ладыгин специально свою трубку оставил дома, чтобы быть вне досягаемости жены.

— Он что-нибудь просил передать? Я объясню, приеду и все объясню… Что сказал Петька? Все в порядке, чтобы я не беспокоился, он сам все сделает. Извини, я из автомата, плохо слышно, поэтому переспрашиваю. Нет, я не специально оставил трубку, забыл просто. Все, родная. Утром я буду…

* * *

С поездкой Кастету поначалу не повезло.

В Москву ехал полупустым, склады фирмы-грузополучателя перевели в Тулу, крюк вроде небольшой, но на самом деле ненужный, могли бы сообщить. Факс отправить, или как там у них это делается — минутное дело, а у него считай полдня ушло на поездки из Москвы в Тулу и обратно.

В Питер почти до Бологого гнал порожняком, только в Вышнем Волочке — спасибо диспетчерше Насте, связалась по рации, дала наколку — взял груз, но не в Питер, а в Удомлю, есть такой городишко в Тверской области, зато оттуда — полную шаланду. Даже с перегрузом.

Грузин — владелец груза сунул пачку денег:

— Спасыбо, брат! Нэдэлю не могу вывэзти, тавар гибнет!

Товар был обычный, кавказский — овощи, фрукты.

Как они оказались в Удомле? Пути бизнеса неисповедимы.

Отъехав подальше, Кастет остановился и еще раз внимательно осмотрел груз. Все нормально, открытые ящики с фруктами, помидорами, никаких подозрительных мешков, странных коробок, Кастет набрал, огурцов с помидорами, чтобы пожевать в пути, и повеселевший двинул к дому.

В Питер въезжал уже в самом добром настроении, правда, пачка денег, которую дал грузин, состояла в основном из десяток, но десяток этих было много и на нынешнем костюковском безденежье они представляли для него целое состояние.

Остаток пути он думал о диспетчерше Леночке, девушке, по его представлениям, молодой, ей не было тридцати, и, что было весьма кстати, незамужней. С ней у него начал было завязываться роман, но тогда Кастет сам остановил себя — спит в гаражной подсобке, из вещей — смена белья да рваные простыни с пододеяльниками, которые Алеся, чтобы не выкидывать, отдала ему при разделе имущества. Да и раздела никакого не было, он, Кастет, не унизился бы до того, чтобы делить домашний скарб, Алеся просто выставила в прихожую коробки с его барахлом — и все! Из коробок этих большую часть он выкинул за полной непригодностью к какому-либо использованию, что-то пустил на ветошь…

Теперь — другое дело, жилье есть, машина бегает, деньги заработает, теперь можно попробовать возобновить отношения с Леночкой…

Отвезя груз на рынок на «Звездной» — по пути, удобно, — Леха в самом добром настроении возвращался в гараж. В диспетчерсхой сидела Леночка, и его настроение стало еще лучше.

— Здравствуйте, Алексей Михайлович! Как съездилось?

— Спасибо, Леночка! Ты за два дня похорошела еще больше! Какие новости?

Леночка покраснела, пожала плечами, мол, какие могут быть новости за два-то дня, потом спохватилась:

— Ой, Алексей Михайлович, вам вчера друг звонил, мне сменщица, Варя, вы ее знаете, записку оставила!

Она полистала рабочий журнал, нашла какой-то листок.

— Вот. Петр Чистяков просил напомнить вам про тайник, который был у вас в школьные годы, и сказал, что обязательно постарается с вами связаться.

Теперь пришла очередь Кастету пожать плечами — какой тайник? Причем тут школьные годы, почему он сам не может связаться с Петькой? Забыв сказать Насте спасибо, он подошел к стоящему в диспетчерской городскому телефону и, полистав записную книжку, набрал номер чистяковской квартиры. К телефону никто не подходил. Правильно, день, рабочее время, Петька — в мастерской. Набрал номер мастерской, трубку сняли сразу:

— Петр Васильевич вчера предупредил, что сегодня не выйдет.

Кастет не сразу сообразил, что Петр Васильевич — это Петька, а он даже Петькиного отчества не знал!

Так, что-то тут не то.

Кастет позвонил Ладыгину, докторша отозвалась сразу.

— Леша? Кастет? Ты разве в городе? Мне Сергей сказал, что уехал…

— А я уже вернулся.

— Мужики, если вы врете, так хотя бы договаривайтесь! — и ладыгинская жена бросила трубку.

Ситуация нисколько не прояснилась. Кастет машинально нашарил сигареты, закурил.

— Алексей Михайлович, здесь нельзя курить! Начальство ругаться будет.

— Прости, Леночка, — ответил Кастет, вышел на улицу и сел на скамеечку в «месте для курения».

Не успел он докурить сигарету, как в дверях диспетчерской появилась Леночка.

— Алексей Михайлович, вас к телефону!

— Кто? — оживился Кастет.

Может, это Петька, сейчас все объяснит.

— Девушка какая-то…

Девушкой оказалась Наташа Ладыгина, жена Сергея.

— Извини, Леша, я тебе нагрубила, мой звонил вчера вечером, ночью уже почти, сказал, что утром все объяснит. Утром он не позвонил, на работе его нет. Там, откуда он звонил, трубку никто не берет…

— Подожди, Наташа, откуда ты знаешь мой номер телефона?

— У нас же АОН.

— Конечно, я не подумал. Дай мне на всякий случай этот телефон.

— Пиши, — и она продиктовала номер.

— А он ничего не говорил, может быть, они с Петькой куда-нибудь собирались. На рыбалку там, например, в лес за грибами…

— Ага! За грибами в апреле, ну-ну! Мне-то он сказал, что они с Чистяковым едут к тебе на квартиру дырку какую-то долбить, работы, сказал, много, могут остаться ночевать. Вечером позвонил, сказал, что утром все объяснит. Сижу у телефона, жду его объяснений. А ты, похоже, и не знаешь, что они у тебя дома?! Теперь я понимаю, какую дырку они пошли долбить. В общем так, Леша, если найдешь своего друга Ладыгина, передай ему, чтобы ехал домой, но по пути чтоб зашел в КВД, взял там справочку, потому что без этой справочки я его на порог не пущу! Привет друзьям!

И докторша бросила трубку.

На сердце у Кастета отлегло. Черт, как же он забыл! Сам ведь просил мужиков швеллер этот гребаный в стенку вмазать. Мужики, видно, его просьбу выполняя, и сами крепко вмазали, опохмеляются небось где-нибудь. А что про тайник школьный Петька звонил — так по пьянке чего не наболтаешь!

— Невеста ваша звонила? — спросила Леночка.

— Что ты, Леночка, нет у меня никакой невесты! А звонок очень важный был, спасибо, с меня — чуть было не сказал бутылка — ужин в ресторане!

— Что вы, Алексей… —Леночка поколебалась, но добавила: — Михайлович.

* * *

Кастет доехал до «Петроградской» и уже на Кировском вспомнил, что ключей от собственной квартиры у него нет. Ерунда, мужики наверняка там, квасят потихонечку, если не отрубились еще — откроют…

Перешел мостик через Карповку, повернул направо и услышал за спиной девчоночий голос:

— Леша!

Обернулся, к нему бежала, некрасиво взбрыкивая кривоватыми ногами нечаянная субботняя знакомая — Наташка.

— Леша, беда!

— Что у тебя стряслось?

— Сережу убили! Наверное.

— Какого Сережу? Что значит — наверное, убили?

— Ну, мы вместе тогда пили, в субботу…

— Ладыгина? — хотя откуда она знает Серегину фамилию. — Давай все по порядку!

— Он у меня ночевал, я — недалеко здесь, на Каменноостровском, а утром пошел, сказал — на стоянку, он машину на платной стоянке оставил, вон там, за домами. Ну, его нет и нет, он же хотел только заплатить, чтобы машина еще день там простояла, и сразу обратно, ему даже в магазин не надо было заходить, мы вчера всего много купили, еще осталось, и водка, и еда всякая…

— Дальше, Наташа, дальше!

— Ну, я подождала, подождала, его все нет и нет… — Наташа усиленно зашмыгала носом, явно намереваясь заплакать.

— Дальше!

— Я пошла на стоянку, а там… — Наташка все-таки заплакала.

Была бы на ее месте взрослая баба, Кастет охотно применил бы лучшее средство от истерики — дал бы по морде. Однако бить по морде пацанку, тем более ему, мастеру спорта по боксу, было как-то… неправильно, что ли, и он просто погладил ее по голове. Наташа подняла на него преданные зареванные глаза.

— Успокоилась! Молодчина!.. Что случилось на стоянке?

— Я пришла, а там дядьсережина машина открыта, то есть совсем, двери открыты, багажник. А вокруг люди в форме, вроде чего-то ищут…

— А Серега?

— Не-а, его там не было.

— В какой форме они были, в милицейской?

— Не-а, в пятнистой такой, ну, все сейчас в такой ходят, камуфляжка, что ли, называется…

— Так.. Пойдем, сядем куда-нибудь…

Наташа опять по-собачьи посмотрела на него снизу вверх, взяла за руку и повела в ближнюю подворотню, которая привела во двор с чахлой зеленью и двумя скамейками.

— Леша, — сказала она, — знаешь, чего я вспомнила. Я ж нашла книжку записную, Сережину, под диваном. Уборку делала и нашла.

Кастет сразу потребовал книжку. По всему видно, служила она Ладыгину много лет, была пухлой, потрепанной, с засаленными страницами, исписанными и карандашом, и чернилами, и шариковой ручкой. Несколько телефонов было записано губной помадой. В книжку был вложен согнутый вчетверо листок бумаги, Кастет развернул его и увидел корявую карандашную надпись, под конец карандаш сломался, оставляя на бумаге процарапанные буквы. Текст записки гласил:

«Серега, я забрал все. Спрячу в надежном месте. Если что — вали все на меня. Встретимся. П.Ч.».

Кастет еще раз перечитал записку, аккуратно сложил и убрал во внутренний карман куртки, для надежности застегнув его на пуговку, и задумался.

Бумажка эта, исписанная сломанным карандашом, похоже, была важна, что-то объясняла, но он никак не мог сложить эти факты в какую-то систему, не было в нем, в Кастете, какой-то умственной черты, необходимой для такого рода работы.

Никогда прежде Алексей Костюков не чувствовал себя обделенным природой. С равным успехом он мог убить человека или зачать нового, все это делается без участия мозга, больше того — ум в таких делах даже вреден. Чем больше думаешь в бою, тем скорее тебя убьют. Нет более верного способа отпугнуть от себя красивую деваху, как завести с ней умные разговоры.

А вот теперь Кастет ощутил себя беспомощным… Его мускулы по-прежнему крепки, в кулаках та же сила, член стоит, как у салаги первого года службы, а он сидит на неудобной жердочке грязной дворовой скамьи и не знает, как сделать первый шаг. Нет рядом «батяни-комбата», который вызовет к себе и скажет старлею Костюкову, куда он должен пойти и что сделать.

— Натаха, можно пойти к тебе? Мне подумать надо и позвонить кой-куда…

Куда он будет звонить, Кастет еще не решил, но понял твердо — одному ему с этой головоломкой не справиться, ему нужен мозг, который будет за него думать, решать шарады, распутывать узлы и ставить перед ним конкретные боевые задачи, а уж он — старший лейтенант запаса и мастер спорта по боксу Костюков Алексей Михайлович — будет эти задачи решать.

С такими вот мыслями подходил Леха Кастет к жилищу своей малолетней подружки и была в нем уже спокойная уверенность — если только жив этот его давний знакомец, Кастет его найдет и уговорит, заставит, в конце концов, помочь ему сложить эту чертову головоломку.

Глава 5

МОЗГОВОЙ ТРЕСТ В КРЕСЛЕ НА КОЛЕСАХ

Нашел его Кастет!

И где нашел, в Серегиной записной книжке. Перелистывал ее без дела, пытаясь вспомнить адрес человека, фамилии которого он даже не помнил, какая-то сибирская фамилия, а что в ней сибирского, черт его знает. Может — Байкалов, может — Кедров, а может просто — Таежный… Перелистывал он книжку, пока глаза не остановились на фамилии Черных. Конечно, в Сибири полно таких фамилий — Белых, Седых, Черных…

Только этот Черных к Сибири никакого отношения не имел, был потомственным петербуржцем. Его предки жили в городе чуть ли не с момента основания, и он, как и подобает жить коренным петербуржцам, прозябал в комнатухе огромной коммуналки бывшего доходного дома на Седьмой линии Васильевского острова.

Память далеких событий вернулась к Кастету. Он вспомнил не только адрес Жени Черных, но и обстоятельства их знакомства…

Учились они в одной школе, в параллельных классах.

Случилось так, что после восьмого класса ему пришлось перейти в другую школу. Их с Петькой Чистяковым родную двенадцатую школу закрыли на ремонт, и последние два года они доучивались в другой школе — тридцать второй. Почти никого из новых одноклассников Кастет не запомнил, учился недолго, два года, да и занятия посещал нечасто, по уважительной спортивной причине. К тому времени он был уже приличным боксером и много времени проводил на сборах, в разных спортивных лагерях, выезжал и на соревнования. А Женя Черных учился в параллельном, и, если бы не Женькино несчастье, никогда бы их пути не пересеклись.

Но был Женя Черных хром, горбат и вызывающе большеголов.

— Вылитый Квазиморда! — сказал другу Кастет, увидев Женьку в первый раз.

Незадолго до этого он на сборах перед спартакиадой школьников прочитал забытую кем-то книжку без обложки, начала и конца, из которой к тому же молодые атлеты, идя по нужде, вырывали нужное им количество страниц. В этой книжке героем был страшный горбун Квазимодо, книга называлась «Собор Парижской Богоматери» французского писателя Виктора Гюго, но этих подробностей Кастет так никогда и не узнал.

Встречая Черных в школе, Леша Кастет невольно провожал его глазами — необыкновенное уродство, как и необыкновенная красота, притягивают взгляд, — но никогда с ним не разговаривал, даже не здоровался, не знал его имени, а уж тем более адреса. Однако, возвращаясь как-то вечером после тренировки и проводив к тому же одну подающую надежды, не только в спортивном плане, гимнасточку, он в проходном дворе наткнулся на драку.

Собственно, дракой это назвать было нельзя — трое подвыпивших, видно, пацанов били ногами упавшего уже на землю паренька. Если бы не явный численный перевес, Леха прошел бы мимо — мало ли, кто с кем махается по пьяни, сейчас морды друг другу бьют, а через пять минут обнимутся и продолжат пьянку. Тут же дело обстояло по-другому, и Кастет вмешался.

Его участие в драке было непродолжительным — пацаны, даже не поняв, что произошло, очутились на земле, а Леха подхватив под мышки несчастную жертву, потащил ее на улицу. При свете фонарей жертва оказалась тем самым Квазимодой, которого, как узнал Кастет, зовут Женя Черных и живет Женя Черных в доме номер тридцать семь по Седьмой линии.

Кастет под мышкой принес Женю домой и не только сдал с рук на руки одинокой его мамаше, но и помог смыть с Женькиного лица кровь, переодеть того в чистое и уложить в постель. Судя по тому, как сноровисто управлялась со всем этим мама-Черных, подобные приключения выпадали на долю ее сына частенько.

Так Кастет подружился с семейством Черных. В тот вечер он долго сидел с Вероникой Михайловной, пил чай с домашними сухариками, слушал ее рассказ о роде Черных-Паскевич, последним представителем которого был Квазимодо Женя, и даже рассматривал семейный альбом со множеством старинных, отпечатанных на картонках, фотографий.

Между ними не было ничего общего — здоровый атлет Кастет, окруженный друзьями и подругами, и одинокая, уже немолодая женщина, в отчаянии родившая единственного ребенка, и ее обреченный на одиночество сын, но Кастета тянуло в этот дом, и, когда было время, он старался прийти туда, обычно с немудрящими гостинцами — печеньем, пряниками или простенькими конфетками «Ирис Кис-кис».

Вероника Михайловна работала библиотекарем, ее зарплаты с трудом хватало на самую простую еду и лекарства для Жени, с детства долго и тяжело болевшего и проводившего много времени в больницах и санаториях, поэтому Лешкины гостинцы были очень кстати для любившей почаевничать Женькиной мамы.

С самим Женей Черных он, в общем-то, не дружил, приходил Леха ради его матери, которую по-мужски опекал и о которой заботился, как мог. Любил слушать ее рассказы о книгах, которых она, в отличие от Леши, прочитала множество, какие-то случаи из библиотечной жизни и всякое-разное, что может говорить одинокая женщина зашедшему на огонек юноше. Женя на этих вечерних посиделках присутствовал обычно в качестве молчаливого собеседника, изредка бросая на Кастета внимательные взгляды, прочитать значение которых Леха не мог, да и не хотел — Женя Черных его попросту не интересовал.

Эта странная дружба продолжалась очень недолго, до конца последнего года школы, окончив которую, Кастет сразу поступил в Петродворцовое военно-спортивное училище и жил в казарме, в городе почти не бывая. Потом распределение, Москва, курсы, Афган и суматошная мирная жизнь Кастета, в которой места для Черных просто не было. Получалось, что Леха не видел Женю Черных и его маму уже лет двадцать.

Краем уха, наверное, от Петьки Чистякова, который не пропустил ни одной встречи выпускников, Кастет слышал, что Женя Черных окончил физмат ЛГУ, аспирантуру, получил какое-то звание или степень, как это в ученом мире называется, Леха точно не знал, прочили ему чуть ли не Нобелевскую премию, но Черных опять надолго заболел и, как инвалид, сидел сейчас дома, нигде не работая.

Фамилию и телефон именно этого Черных и обнаружил Кастет в записной книжке доктора Ладыгина, именно до этого Черных он в конце концов и дозвонился, и именно к этому Черных он сейчас и ехал.

* * *

Дверь, на давно еще условленные три звонка, открыла Женина мама, постаревшая, почти совсем седая, но сохранившая прямую осанку и то же, запомнившееся Кастету со школьных лет, выражение лица — спокойного благородства человека, уверенного в правильности своей жизни и не думающего о мнении других.

— Лешенька, здравствуйте, проходите.

Она провела Кастета по темному — лампочка перегорела, а ввернуть некому — заставленному ненужными предметами коридору в Женькину комнату, постучав, открыла дверь и неслышно растворилась в темноте. Кастет, отчего-то робея, вошел.

Комната была та самая, в которой они чаевничали далекие двадцать лет назад, та же была простая старая мебель, по-прежнему удивляющая чистотой и опрятностью, почти тот же был Женя Черных, сидящий в инвалидном кресле с книгой в руках. В комнате добавились только две вещи — компьютер на письменном столе, там, где раньше стоял бронзовый чернильный прибор, и большая, увеличенная со старой, фотография мужчины в царской форме с эполетами и множеством красивых орденов.

— Это — мой предок, — сказал вместо приветствия Женька.

— Наблюдательный, заметил, что я на фотку посмотрел, — ответил вместо приветствия Кастет.

— Я не наблюдательный, — сказал Женька, — я не могу быть наблюдательным, потому что плохо вижу, а поработаю на компьютере — так вообще слепой, должен после этого отдыхать часа два, времени жалко… А про портрет я сказал, потому что все сразу спрашивают, кто это.

— Слепой, а с книжкой почти в темноте, — сказал, оглядываясь, Кастет.

— А что я с книжкой, так она для слепых, брайлевским шрифтом напечатана…

— Ну ты, блин, даешь! — восхитился Кастет.

— Садись, Алексей, рассказывай, что у тебя стряслось, я по телефону не очень-то и понял. Ты, верно, не один был, говорить не мог.

Леха поискал глазами кресло, в котором когда-то любил пить чай, устроился в нем, сразу оказавшись в удобной, не мешающей думать и говорить, позе, и принялся рассказывать. Черных слушал, закрыв глаза и не перебивая, только худые, с крупными суставами пальцы, бережно скользящие по книжной обложке, выдавали, что он не уснул и все слышит,

— Извини, но я думаю, что твоих друзей нет в живых, — спокойно сказал Женя, когда Кастет кончил, — а Петя Чистяков был и моим другом, он тебе не говорил, наверное, постеснялся. И с Сергеем Ладыгиным я неплохо знаком, помог я ему однажды, а он моей маме помог. Так что — будем думать. Будем думать…

Черных, не открывая глаз, положил книгу ровно на край стола, сцепил замком руки и опустил на них тяжелую голову.

— Сейчас мама чай принесет, чай пить будем, — сказал он, не поднимая головы, — ты пока посмотри что-нибудь, книжку полистай…

Почти сразу же открылась дверь, и вошла Вероника Михайловна.

— Лешенька, пойдемте ко мне, не будем ему мешать…

— Нет, нет, мама. Все в порядке, чайку попьем и продолжим с Алексеем, что у нас сегодня к чаю?

Кастет пожалел, что не принес никаких сладостей.

— Давайте, я сбегаю…

— Ну что вы, Лешенька, все у нас есть.

Сидели, пили чай, что-то говорили, чего Кастет не запомнил, мучительно ожидая продолжения разговора с Женей, наконец, Вероника Михайловна ушла, оставив их наедине.

— Алексей, у тебя деньги есть? — спросил Черных.

Кастет пожал плечами, что значит — деньги, какую сумму Женя Черных считает деньгами и в какой валюте.

— Ладно, начнем с другого конца. Что это Петр говорил о школьном тайнике?

— Недалеко от школы есть трансформаторная будка, там кто-то кирпич выбил, у самой земли, почти не видно, если не знать. За кирпичом за этим ниша, довольно большая, много чего можно положить, мы там сигареты прятали, еще что-то. Пацаны ж были…

— Что сейчас на улице, темно?

— Темно.

— Сходи-ка ты да погляди, что там Петя Чистяков спрятал. Прямо сейчас сходи…

Кастет вышел.

— Вероника Михайловна, закройте за мной.

— Ты все-таки в магазин собрался?!

— Да, я быстро.

До Тринадцатой линии ходу — пять минут. Будка стоит на месте, куда ей деться, народу на улице — никого, даже собачников нет. Прошел мимо несколько раз, на часы поглядывая, будто ждет кого, вернулся к будке, зашел с задней, невидимой с улицы стороны, нагнулся. Кирпич на месте. Только в землю немного ушел, но, похоже, кто-то под него подкапывался недавно — земля разрытая и мягкая.

Кастет достал из кармана нож, «Victorinox», настоящий, швейцарский, не китайская подделка, подковырнул кирпич, легко вынул. Нащупал в нише пакет, даже не пакет, так, чуть больше конверта, в полиэтилене и скотчем замотан, сунул в карман. Кирпич на место, колени от земли отряхнул и — к Черных, пусть он разбирается.

* * *

Охранник не обманывал, говоря, что Виктор Павлович приходит домой поздно. Так обычно и было, но не в тот злосчастный для друзей Кастета день.

В этот вечер Виктор Павлович Исаев вернулся необычайно рано, и причина этого была вовсе не в том, что он временно остался без супруги и, как большинство женатых мужчин, оказавшихся без бдительного жениного присмотра, решивших упрочить свое общение с коллегой из соседнего отдела, перейдя, наконец, от совместного потребления кофе в конторском буфете и скромных поцелуев в случайно опустевшей курилке к более ощутимым проявлениям любви.

Причина была в другом. Во-первых, Виктор Павлович Исаев был подполковником МВД, к тому же заместителем начальника отдела по борьбе с организованной преступностью ГУВД Санкт-Петербурга и большинство его коллег были мужчинами, по понятным причинам не вызывавшими у него сексуального рвения. Во-вторых, свои изощренные сексуальные потребности, возникающие, к сожалению, все реже и реже, Виктор Павлович уже давно удовлетворял, не прибегая к унылому супружескому сексу и, уж конечно, не дома. К вящей радости супруги, Анжелики Матвеевны, пользующей в подобных целях сотрудников охранного агентства «Скипетр».

Дело было в том, что через два часа после визита прилично одетого «строителя», интересовавшегося жильцами квартиры на третьем этаже, охранник позвонил Виктору Павловичу на службу. Исаев домой не поехал, сочтя повод незначительным, но немедля отправил туда двух «волкодавов».

Приехавшие спецы обнаружили вход в жилище начальника не нарушенным, успокоились, два раза обошли вокруг дома, ничего подозрительного не усмотрели, успокоились еще больше и доложили обстановку шефу. Исаев не был склонен успокаиваться так быстро, связался с охранником, узнал у него все подробности визита неизвестного работяги, в том числе о ремонте в одиннадцатой квартире, перезвонил волкодавам, вправил им так, что, будь у тех мозги, полезли бы они из приплюснутых ушей, и направил бойцов в квартиру номер одиннадцать.

Легко вскрыв немудрящий замок кастетовской квартиры и обнаружив прикрытый фанерным листом проем в стене, волкодавы поняли, что просто вправлением мозгов им не обойтись.

Исаев к услышанному отнесся неожиданно спокойно, он сам совершил ошибку, отправив домой не опытных сыскарей, мгновенно ориентирующихся в обстановке и способных быстро принимать нужные решения, а тупорылых волкодавов, чье дело не думать, а гасить, мочить и рвать пасть. Повелев тупорылым устроиться в квартире на долговременную засаду и ждать интеллектуального подкрепления, Исаев вызвал майора Богданова — свою правую руку в разного рода левых делах.

Главным достоинством и одновременно недостатком майора было то, что он многое знал о темной стороне деятельности замначальника УБОП, поэтому Исаев без экивоков обрисовал возникшую ситуацию, приказ же звучал просто — найти и уничтожить!

* * *

Виктор Павлович Исаев мчался домой, отменив и перенеся все возможные и невозможные дела.

Дома его ждал Богданов, получивший ключи от квартиры начальника. Они, что называется, дружили семьями, и бывать на квартире Исаева ему приходилось частенько, но только сейчас, в одиночестве обойдя немаленькую жилплощадь скромного борца с организованным злом, майор поразился комфорту и восточной роскоши, царящей в жилище.

Анжелика, конечно, приложила ко всему этому свою хищную руку, особенно в обустройстве будуара, но в целом вся эта азиатчина была сотворена по повелению Виктора Павловича. И откуда что взялось в скромном рязанском пареньке, лет тридцать назад приехавшем поступать в Стрельнинскую школу милиции…

Исаев ввалился в квартиру потный, горячий, словно короткую дорогу от Большого дома до Карповки бежал сломя голову, а не ехал на заднем сиденье популярного в определенных кругах «Лендровера» с улучшенным тюнингом.

— Ну, что, Богданыч?

— Все нормально, Виктор Палыч.

Майор взял листок бумаги с оперативными данными. Данные он, конечно, помнил наизусть, но по опыту знал — листок бумаги в руках придает словам большую убедительность и основательность.

— Владелец квартиры одиннадцать, откуда произошло вскрытие, Костюков Алексей Михайлович, 1965 года рождения, старший лейтенант запаса, афганец, мастер спорта по боксу, разведен, бывшая жена…

— Не надо про жену, — прервал его Исаев.

— Сейчас работает водителем в небольшой фирме «Суперавто», занимающейся междугородними перевозками, до этого работал, ну, много где работал непродолжительное время, в том числе, это уже любопытно, пять месяцев в охранном агентстве «Скипетр», ушел оттуда, как говорится, по собственному желанию, но, опять-таки любопытно, перед своим увольнением имел долгую беседу один на один с Киреем, в номерах «Пулковской». Обедали они там вместе, понимаете ли…

Майор сделал паузу, давая возможность шефу осмыслить услышанное.

Подумать действительно было над чем.

«Скипетр» — колдобинская фирма, а с колдобинцами у подполковника сложились непростые отношения, хотя с тем же Киреем он дружески обнимался при встрече. Обедать, правда, вместе им не доводилось.

Это уже плохо, что в деле возникли колдобинцы, но еще один щекотливый момент беспокоил Исаева — его благоверная использовала охранников «Скипетра», причем делала это на семейной территории. Значит что, значит любой из этих кобелей, доведя Анжелику до оргазма, вполне мог пройтись по квартире, познакомиться с расположением комнат и найти сейф, незамысловато прикрытый картиной какого-то иностранца. Анжелика, ети ее мать, после редко случавшегося оргазма впадала в какой-то ступор, и в это время можно было всю обстановку вынести, а не то что найти сейф.

Богданов знал, конечно, о слабости исаевской бабы к безголовым, но мускулистым ребятам из «Скипетра», мог даже навскидку назвать даты последних будуарных приключений Анжелики, поэтому представлял, что сейчас творится в душе у подполковника, и тихо радовался этому.

Нельзя сказать, что он не любил своего шефа, да и кто, интересно, любит свое начальство. Богданов его презирал. Презирал это скопище мелких, гнусных гадостей, попавших на плодородную почву низкой, порочной души и выросших до невероятных размеров. Так муха под сильным увеличительным стеклом превращается в ужасное чудовище с огромными мохнатыми лапами, крыльями, словно из армированного стекла, и слоновьим хоботом.

— Налей чего-нибудь выпить, — слабо попросил Исаев.

Майор взял из бара первую попавшуюся бутылку, налил полный бокал Исаеву, себе плеснул немножко.

— Что еще? — спросил подполковник. Богданов пошелестел бумажками.

— В результате поквартирного опроса установлено, что сегодня в квартире одиннадцать побывали двое мужчин и девушка. Девушка — местная, ее многие знают, и не только в лицо, такая… — майор пошевелил пальцами, будто щупая воздух, — выпить, перепихнуться. Думаю, к ограблению она отношения не имеет, разве — как свидетель. Установить личность — вопрос часа-двух. Ребята работают.

— Хорошо, — кивнул Исаев.

— Установлена личность одного из мужчин. Это — Ладыгин Сергей Павлович, 1964 года рождения, майор медицинской службы запаса, афганец, сейчас работает врачом-гастроэнтерологом в частной клинике на Васильевском острове, адрес прописки и места работы имеется, дома его сейчас нет, мы аккуратно проверили и оставили наружку.

— Отлично! Как удалось выйти на этого… Ладыгина?

— Видеозапись с камер слежения у входа в подъезд. Распечатали фотографии, охранник платной стоянки опознал Ладыгина, тот оставил на стоянке свой «Мерседес», — майор перехватил заинтересованный взгляд Исаева, — старье! Но смотрится нормально, солидно. Ну что, на стоянке оставлено два человека, если придет за машиной, его возьмут.

— Отлично, — еще раз сказал Исаев, — установлены два фигуранта, девушка эта — в работе, считай, уже — три. Что со вторым мужчиной?

— Пока ничего. Работаем.

— Хо-ро-шо…

Подполковник плеснул себе виски — немного, на два пальца, — подержал в руках, нагревая ароматную жидкость, сделал небольшой глоток и повторил:

— Хо-ро-шо…

Опять нажрется, как свинья, подумал Богданов. Ну, и хрен с ним. Задницу рвать в этом деле он, майор Богданов, точно не будет. Как пойдет, так и пойдет. Но с каким удовольствием он бы расследовал убийство, нет — зверское убийство, подполковника Исаева…

Богданов даже вздохнул.

— Чего вздыхаешь?! Наливай да пей… — настроение Исаева явно улучшилось.

— Спасибо, Виктор Палыч, я пойду, дела!

— Конечно, иди, иди, а я тут… посижу, подумаю.

— До свидания, Виктор Палыч! — и Богданов, не дожидаясь ответа, вышел.

* * *

Весть о том, что ломанули сейф подполковника Исаева, быстро разошлась по городу. Это, конечно, не значит, что о происшествии знали домохозяйки, судачили пенсионеры и болтали, играя в песочнице, дети. Нет, в этом смысле о преступлении не знал никто, но ЛЮДИ знали. Знали и, подобно майору Богданову, тихо радовались.

Ну не любили подполковника в городе, и все тут.

Первым, даже чуть раньше Исаева, об этом узнал Кирей. Поначалу порадовался — всякому приятно несчастье, случившееся с ближним, а уж если беда приходит в дом к такому ближнему, как Исаев, то повод для веселья переходит в разряд значительных.

Однако, узнав подробности, глава колдобинцев призадумался. Все указывало на то, что сейф на совести его бойцов, но братва к этому не причастна, это Кирей знал точно. Значит — сейф брали или гастролеры, или лохи, не знающие, на что подняли свои поганые лапы. Есть еще один вариант — наихудший, это — подстава. Причем подстава крутая, и не под кого-нибудь, а под него — Кирея.

И полугода не прошло после последней кровавой разборки, на сей раз с поднявшими голову черными. Вообще-то Кирей не был сторонником силовых решений, считая, что всегда и все можно решить словами, но черным он не спускал никогда. Полгода назад все началось из-за пустяков — каких-то ларьков на каком-то рынке, деталей Кирей не знал. Не его это уровень — о ларьках думать, но внезапно эта байда переросла в стрелялово и взрывы.

Дошло до того, что ему — Кирею — пришлось уехать из города, Сергачев, начальник службы безопасности, настоял. Швейцария, конечно, страна неплохая, но скрываться там, как Ленину какому-нибудь… Вес Кирея в городе поболе губернаторского будет, а он — в Швейцарию!

Тьфу, бля… форменным образом плюнул Кирей, вспомнив те поганые дни. Неужто опять начинается? Срочно, срочно надо искать этих долбаных медвежатников!

* * *

— Принес? — спросил Женя, едва Кастет вошел в комнату.

— Принес, не открывал еще.

Кастет вытащил пакет, нашел выключатель —почти незрячему Черных свет был не нужен, в комнате царил полумрак.

При ярком свете старинной люстры со множеством висюлек порвал полиэтиленовую пленку, посмотрел.

— Две пачки денег, долларов, такими банковскими ленточками перевязаны…

— Бандероли это называется. В каких купюрах?

— По стольнику.

— 20 000, значит. Еще что-нибудь есть?

— Нет, вроде.

— Должно быть!

— Ага, вот, две бумажки… Кастет развернулся к свету.

— Одна — записка. «Какой же я дурак, прости меня, Леха!» — он повертел бумажины, даже поднес ближе к глазам, — все. «Какой же я дурак, прости меня, Леха!» — и все…

— Хорошо. А вторая?

— Тут каракули какие-то, цифры не цифры,буквы не буквы… На, сам гляди…

— Я ж слепой пока, Леша! Сейчас маму позовем, — он нажал какую-то кнопку на подлокотнике своего инвалидного кресла.

— Надо ли Веронику Михайловну сюда впутывать?

— Она уже все знает, без мамы мне никак не обойтись, глаз-то у меня нет…

Коротко постучав, вошла Вероника Михайловна, все поняла, взяла из рук Кастета загадочную бумажку, на ходу привычно поправив плед на коленях сына.

— Это — пиктограмма, — непонятно к кому обращаясь, сказала она — смотрела в глаза Алексею, но говорила все-таки для сына, — похоже, несложная. Я ее здесь, у компьютера положу, через полчасика, наверное, сможешь поработать, посмотришь.

— Спасибо, мама. Не уходи, послушай, ты же в курсе наших бед… Леша, у тебя машина есть?

— «КамАЗ», я же говорил.

— «КамАЗ» машина хорошая, но для нашего дела непригодная. Завтра тебе нужно купить машину, быстро, в течение одного дня, все оформить. Машина должна быть неброская, главное, чтобы бегала хорошо. Будем играть в американское кино, погони, выстрелы, масса трупов и красивых женщин… Не пугайся! Полную программу не обещаю, но что-то будет точно… Ты в компьютерных делах понимаешь? Нет? Я так и думал. Нужны кой-какие прибамбасы для компа, оставь деньги, тысячи хватит. Мама завтра съездит и купит, адресную программу ЦАБ, еще по мелочи… Оружие у тебя есть? Тоже нет? Плохо. Должно быть. Где найти — знаешь? Это хорошо. Ты в этом деле лучше меня разбираешься… Это тебе программа-минимум на завтра. Если быстро управишься — звони. Вообще, без звонка не приезжай, значит, трубку себе купи. Все. Да, ни дома, ни в гараже не показывайся ни в коем случае, где переночевать найдется? Хорошо. До завтра!

* * *

Куда пойти на ночь, Кастет не знал, но оставаться у Жени Черных не мог, понимая, что подвергает его какой-то, неведомой пока, опасности.

Постоял на бульваре, покурил — весь вечер без сигарет было для него немалым испытанием.

Поглазел на неработающие фонтаны, опять покурил. Все это так, бездумно…

Переложив груз принятия решений на Женю, Кастет опять почувствовал себя уверенно и свободно. Он не думал о том, откуда взялись у Петьки Чистякова двадцать тысяч долларов, почему тот спрятал деньги в старый тайник, что произошло на его, Кастета, квартире и куда пропали его друзья — все эти вопросы будет решать Черных, сейчас перед Кастетом стоял только один вопрос, где провести эту ночь.

Мимо прошла компания малолеток, шумно, под звон бутылок, девичий смех и бесконечный мат. Чего Леха не понимал — это бессмысленного мата. Он помнил, как орали, врываясь на броне в душманский кишлак, поливая все вокруг раскаленным свинцом, тогда матерное слово было вроде оружия. Весь человек по имени Кастет был в бою, руки, держащие автомат, ноги, несущие тело вперед, готовые вышибить дверь, свалить врага, упасть, чтобы уберечь тело и голову от пули или снаряда, рот, орущий бессмысленные, непонятные и оттого особенно страшные для «духов» слова.

Он помнил, как матерились над телом убитого товарища, тогда мат был — как слезы — необходим. Или на ринге, чувствуя, что соперник надломлен, бросаясь в последнюю атаку, орал ему в лицо, добивая не только кулаком, но и словом.

А вот чему материться на тихом ночном бульваре, этого Леха не понимал.

Кастет полез за очередной сигаретой, выкинул опустевшую пачку. Что же делать, снять на ночь какую-нибудь чувиху, хоть из тех же малолеток, что столпились у фонтана, тискаются, пьют пиво, целуются. Девчонок там явно перебор, да вряд ли хоть у одной есть свободная квартира, где можно нормально выспаться. Поехать к Наташке? Нельзя, она каким-т-о боком замазана в этой истории с квартирой, да и Серега провел у нее ночь, после чего исчез…

Светка-училка — вдруг вспомнил он.

Пошарил по карманам куртки, нашел в нагрудном сложенную вчетверо бумажку, под фонарем прочитал телефон и адрес.

Отыскал телефон, работающий от денег, а не таксофонных карт — где же ее, карту, ночью купишь, набрал, без особой надежды, номер. Трубку подняли сразу, женский голос, не сонный, бодрый, ответил:

— Слушаю!

Глава 6

ЛЮБОВЬ ПОД ПРИЦЕЛОМ

Кирей сидел в кабинете своей виллы на Каменном осторове, совсем недалеко от того места, где разворачивались главные события этого дня.

Тихо, еле слышно постучав, вошел Сергачев. Маленький, пухленький, лысоголовый, в старомодных очках с толстыми стеклами, он напоминал какого-то сказочного персонажа — эльфа, гнома или Мумми-тролля. Глаза в стеклах очков казались непропорционально большими, с круглого, добродушного лица не сходила улыбка — смешной был человечек, право слово, смешной. Но — страшный… Не жестокостью своей, нет, он вовсе не был жесток, за свою немаленькую жизнь никого не обидел, ну разве что в молодости убил одного-двух, так молодой был, неопытный, да и служба спецназовская для того и устроена — людей убивать.

А потом — ни-ни! Пальцем никого не тронул, в том и сходился со Всеволодом Ивановичем Киреевым — вором в законе Киреем, не любил он силовых решений. Еще на казенной службе крепко усвоил это правило, от стариков, чуть ли не Дзержинского помнящих, перенял — пролитая кровь, особо — напрасно пролитая кровь, — брак в работе, а бракоделов на их, казенной службе не жаловали. А вот Петр Петрович дослужился до большой звезды на погонах и в отставку ушел как положено, с почетом, грамотами и ценными подарками от начальства и подчиненных. И вовремя ушел, до развала, учиненного «демократами», когда в самой важной службе страны такой раз-драй начался, что думать Петру Петровичу об этом до сих пор было больно… Ушли лучшие кадры, ушли! Кто — на пенсию, кто — в охранные структуры, что они представляют — многие догадываются, в общем — кто куда. А Петр Петрович Сергачев пошел, вот, служить к вору в законе Кирею, потому что Кирей — правильный человек, крови лишней не прольет, слабого не обидит, а сильного — на место поставит, ибо сказано в Писании — достоин бо есть делатель мзды своей.

Сам пришел к Кирею, не в особняк этот на Каменном острове, особняк уже при нем, Сергачеве, появился, а в небольшую по нынешним меркам квартиру на улице Воинова, с видом на Таврический сад, сделанную по неведомому тогда «евроре-монту». Скромно посидел в гостиной, ожидая, пока о нем доложат и проверят, кто таков, после чего был принят и имел долгую беседу. Результатом этой беседы было возникновение странной должности — «начальник службы безопасности» со странным «окладом жалованья», как называл свое денежное довольствие Сергачев. О размерах «оклада жалованья» знали трое — Кирей, главный бухгалтер «фирмы» (опять-таки сергачевское определение) и сам Сергачев.

Надо сказать, что главбух, узнав о сумме, назначаемой в месяц к выплате новичку и размерах бонуса, единовременно выплаченного в качестве подъемных, впал в некое подобие комы и пребывал в ней довольно долго, несмотря на наливаемый коньяк и легкое похлопывание по щекам. Придя в себя и выходя уже из комнаты, он несколько раз обернулся, пытаясь усмотреть в большеглазом, круглолицем толстячке что-то необыкновенное, достойное Таких Денег.

Постучал Сергачев в киреевский кабинет и вошел тихонечко, бочком, дверь за собой притворил неслышно.

— Добрый день, Всеволод Иванович!

— Здравствуй, Петр Петрович, порадуешь чем-нибудь? — радостных известий Киреев явно не ждал.

— Порадую, Всеволод Иванович, порадую, — Сергачев с удобством разместился в огромном для него кресле, пошевелился немного, чтобы телу стало еще приятнее, и продолжил: — Квартирка эта, откуда сейф ломанули, — нашего знакомца квартирка, Костюков его фамилия, служил он у нас в «Скипетре», а когда уходить задумал, вы с ним, с Костюковым то есть, встречаться изволили, в гостинице «Пулковской», ежели надобно — дату и время могу подсказать.

— Не надо, Петрович, помню. Фамилию не помню, а человека этого — помню, — Кирей на секунду задумался, — не мог он этого сделать, не такой человек!

— Так я ж и не говорю, что это он, — Сергачев будто обрадовался чему-то, — я говорю, что квартирка его. А сам он в это время в поездке был, в Москву ездил. В квартирке же евоной два человечка были, думаю так — друзья его. Одного мы уже знаем.

Сергачев достал из невесть откуда взявшейся папочки листочек бумаги, на стол Кирею положил, пальчиком легонечко подтолкнул.

— Человек этот, Ладыгин его фамилия, хороший человек, положительный, доктор. Ни к чему доктору Ладыгину сейфы вскрывать, да и не умеет он этого. Второго человечка не знаем пока, но… — Сергачев поднял вверх розовый палец, — но догадываемся. И работаем, догадки эти проверяючи. Вот так. Это факты. А мысли мои по этому поводу такие…

Петр Петрович замер, будто ожидая — интересны его мысли Кирею или нет.

— Покурю я, Петрович, у форточки тут покурю, чтоб тебе не мешало, — сказал Кирей и вылез из-за стола.

Подойдя к окну, он привычно зыркнул на двор, сторожко так ощупал округу глазами и только после этого открыл форточку и закурил, стараясь, чтобы дым уходил на улицу. Ни с кем и никогда, даже в ранней своей хулиганской юности не вел себя Всеволод Киреев так, как поставил себя по отношению к Сергачеву.

Уважал он Петровича, как никого уважал.

Разное было у Кирея с людьми, бывало — боялся кого, особенно по первости, тогда старался быть от того подальше. Бывало — уважал. По-своему, по-воровски. Старых воров уважал, за опыт, за сметку, удаль какую-то, молодечество, не на наглости основанные, а на уверенности в себе. Работяг уважал, мастеровых, заумелие, сноровку, ловкость в работе…

Петровича же уважал за все, за то, что спец в своем деле был — каких поискать, за порядочность, знал — не предаст и не продаст Петрович, потому как не за деньги работает, за что — Кирей так и не понял, но — сам пришел и с тех пор служит, как прежде государству служил, присягу приняв.

Оттого и вел себя с ним Кирей, как ни с кем, а ежели и прогибался иногда, так с него, с Кирея, не убудет, а человеку, видел, приятно. На людях, конечно, иначе было, а один на один — отчего ж, скажем, у форточки не покурить…

— Прости, Петрович, отвлекся. О чем ты?

Сергачев с пониманием кивнул головой. Большой человек — большие заботы.

— А я, Всеволод Иванович, о том, что не мог Ладыгин сейф взять. Было, по-моему, так — долбили они стенку, картину там вешать или еще чего — не случайно же Ладыгин ходил к охраннику справляться — дома ли хозяева, и наткнулись случайно на сейф. Дальше — непонятка, скорее всего этот второй, которого пока не знаем, сейф и вскрыл. Почему, зачем — неясно, но тут дело такое. Представь, Всеволод Иванович, сейф перед нами стоит, мы и видим, что это сейф — дверца, ручка, замок цифровой или еще какой. А с другой-то стороны — это уже и не сейф вроде, железяка какая-то, в стену вделанная. Долбит этот второй стенку или сверлит, нам это не важно, и натыкается на эту самую железяку. Что в голове, окромя двух стаканов, конечно? То, что железяку эту надо с дороги убрать, потому как мешает она, железяка эта, дальнейшему рабочему процессу. Убрал он ее, при хорошем инструменте это не проблема, а там, за железной этой пластиночкой, — деньги, да камушки, да документы важные, которые на столе просто не оставишь, а спрятать надо, но так, чтобы всегда под рукой были. Да два ствола еще были — «Вальтер ПП-88», с глушителем, и «бердыш» Стечкина. Новые стволы, не засвеченные. «Вальтер» в феврале этого года из Германии сам Исаев привез, может, в смазке еще. Хотя я бы не удержался — пострелял. А денег, между прочим, как друзья мне верные сказали, — тысяч пятьсот в североамериканской валюте, да каменья драгоценные в мешочках полотняных, всего получается — на миллион будет. Вот такие вот пирожки-беляши получаются у нас. Кто этот второй и где деньги американские — этого нам неведомо. Пока…

— А доктор где?

— Доктора этого милицейские сегодня утром взяли, когда он к машине своей пришел, на стоянке оставленной. А это значит, что не при делах он и где сокровища несметные — знать не знает.

Про сокровища Сергачев с улыбочкой произнес, мол, видали денег и поболее, да говорить о том не резон.

— Взяли доктора под белы рученьки и на хату какую-то исаевскую повезли, у него хат по городу немерено, и казенные — для встреч тайных, и своих еще три. Прессуют сейчас доктора, должно быть, или химией колют, но не знает он ничего про деньги эти. Плохо — имя дружка своего назовет, тут нам опередить бы их надо…

—Лады, Петрович, действуй… Ты мне вот что, — Киреев замялся, — ты мне Костюкова, как из Москвы приедет, сюда привези, да побереги его, чтобы менты не обидели.

Сергачев глянул на него серьезно, понял что-то, кивнул.

— Сегодня он вернуться должен. Девчушка там хорошая диспетчером работает, шоферюги ее Леночкой зовут, сказала, что сегодня. Сдается мне — любовь у них… Хорошая девчушка, —повторил Сергачев мечтательно, чуть ли носом не шмыгнул.

— Ну тогда и Леночку эту побереги…

* * *

Приехал Кастет к Светлане далеко за полночь. Пока машину поймал, пока тащился на раздолбанной «копейке» к Московскому парку Победы да искал дом на Бассейной, оказавшийся в глубине квартала, — время и пролетело.

Светлана встретила его по-домашнему — в халате, смешных тапках в виде белых пушистых зайцев, с кухонной прихваткой в руках.

— Я чайник поставила. Ты голодный, наверное…

Кастет за всей этой суетой совсем не подумал, что надо было купить что-нибудь, хотя бы к чаю, и еще больше смутился. От вида домашнего, от мохнатых зайцев, чайника на плите и своей забывчивости.

— Проходи, не стой в дверях, холода напустишь.

Вошел, скинул ботинки. Прошел за ней на кухню, где уже кипел чайник. На столе стояла большая цветастая чашка с блюдцем, розеточки с вареньем, блюдо с белой пышной булкой, от которой пахло настоящим деревенским, как в детстве, хлебом. Он не удержался, наклонился, понюхал и только сейчас понял, что голоден, что за весь день съел несколько сухариков у Жени Черных, да где-то по пути две сосиски в тесте, от которых сразу начало бурчать в животе.

Светлана улыбнулась.

— У нас во дворе пекарня круглосуточная, я сбегала, пока ты ехал сюда.

Кастет развел руками, словно говоря — ну ты вообще!

Потом долго пили чай. Вернее, чай пил Кастет, а Светлана смаковала малюсенькую чашку ароматного кофе и все делала и делала бутерброды — с колбасой, красной рыбой, каким-то чудесным сыром, от которого пахло сыром, а не продуктами перегонки нефти, и он не вяз в зубах, мучительно заполняя рот, как те сыры, что иногда покупал Кастет в ларьке возле гаража.

Наконец, бутерброды наполнили Кастета сытостью, он по-коровьи поглядел на Светлану, откинулся на спинку стула и сказал:

—Уф!

Больше он ничего не сказал оттого, что не было уже сил что-то говорить, и оттого еще, что, кроме военных команд, гражданские его слова большей частью выражали негодование, протест, возмущение и другое негативное отношение к окружающей его жизни, слов же положительных не было, наверное, вовсе, потому что высказывая одобрение, он использовал те же матерные слова, но с другой, ласковой, интонацией.

Светлана сидела напротив, уткнув острый подбородок в кулачок правой руки, а в левой держала длинную сигарету с белым фильтром, от которой поднимался приятного запаха голубоватый дымок.

Вообще, Кастет поразился изобилию необычных, вкусных ароматов, окружающих его в маленькой уютной кухне, где все было настоящим — масло пахло маслом, хлеб — хлебом, сыр — сыром. От Светы пахло чистотой и какими-то травами. Когда он наклонялся,то чувствовал отдельно запах ее волос, отдельно запах кожи…

Он улыбнулся этому своему наблюдению и внезапно почувствовал, что глаза его закрываются, сигарета готова вывалиться из рук, а сам он провалиться в сон.

— Так, — сказала Светлана, — мыться и спать! Немытым поросятам в моей постели делать нечего!

Кастет кивнул головой, для чего пришлось сначала поднять голову, а потом снова опустить ее на грудь. Светлана взяла его за руку, отвела в ванную, раздела, поставила под душ, вымыла вкусными шампунями. После чего обтерла мохнатым, тоже имеющим свой запах полотенцем и отвела в спальню. В постель Кастет лег сам.

* * *

Кастет проснулся от запаха кофе и свежеиспеченных блинов. Боясь разлепить глаза, он впитывал ощущения гладких простыней, пышного невесомого одеяла, мягких ароматных подушек.

— Гламур, — сказал он невесть откуда пришедшее в голову слово и открыл глаза.

В дверях стояла Светлана с чашечкой кофе и сигаретой в руках.

— Гламур, гламур, — подтвердила она, — вставай, герой-любовник, мы стынем!

— Мы — это кто?

— Блины и я…

Кастет смутился.

Ночью у них со Светланой ничего не было. Кажется, не было… Выходит, утром девушка проснулась, от неутоленной страсти блинов напекла, а он, любовничек хренов, дрыхнет без задних ног… Схватить, что ли, бабу, повалить на роскошную кровать, расплескивая кофе и роняя сигареты, и компенсировать бездарно проведенную ночь? Леха вдруг понял, что это было бы так же грубо, как наложить сейчас кучу дерьма на эту ароматную цветную простынь. Он хотел было встать, но ощутил собственную наготу и… Ну, в общем, стоял у него. Добротно так, надолго. И Кастет только натянул повыше одеяло и жалобно посмотрел на Светлану.

— Наш маленький друг тоже проснулся, — улыбаясь, констатировала Светлана, — лежи, сейчас я одежду принесу, высохла уже, наверное.

— Так уж и маленький, — слегка обиделся Кастет, — обычный, средненький!

Они опять долго пили чай и кофе, Кастет с блинами, Светлана с сигаретой. Молчали. Негромко пел какой-то иностранный певец.

— Это кто? — спросил Кастет.

— Джо Кокер. Нравится?

— Мне все у тебя нравится… И ты нравишься…

Кастет полез за сигаретами.

— А я, может, специально все делаю, чтобы тебе понравится. Я, может, охомутать тебя хочу! — Светлана говорила веселым, шутливым голосом, но глаза и лицо были грустными.

Она потушила только что начатую сигарету, тут же взяла новую и сказала:

— Спрашивай, ты же спросить что-то хочешь.

— А можно мне кофе? — спросил Кастет.

Светлана встала, потянулась за банкой кофе, достала кофемолку. Была она не в том, не вчерашнем халате, а в каком-то полупрозрачном творении, названия которого Кастет не знал, но чувствовал, что, если бы она расхаживала перед ним просто голой, это возбуждало бы его меньше. Длины халата хватало только на то, чтобы с трудом прикрыть ягодицы. Под тонкой гладкой кожей ног угадывалось движение мышц.

— Чего замолчал? — спросила Света, прекрасно понимая причину Костюкова молчания.

— Гламур, — не думая, выдохнул Кастет.

— Во-во, гламур, — согласилась Светлана, — а ты хоть знаешь, что это означает?

Кастет помотал головой. Как подросток, стыдящийся своего возбуждения, он нагнулся вперед, вцепившись в край стола.

— А означает это «колдовство», «очарование» и так далее. В общем, шик, блеск, красота… Я ж училка, мой юный друг. Английского языка училка. И французского…

Светлана присела перед ним на корточки, упершись круглыми загорелыми коленками в Лехины ноги, заглянула ему в глаза.

— Кстати, о французском.о Может, ты трахнуться хочешь, может, тебе невтерпеж, так давай… у меня, правда, месячные, но есть, знаешь ли, варианты…

Кастет помотал головой.

— Не сейчас. Давай поговорим.

— Давай. Ты вчера уже мялся, не знал, с чего начать. Пришел сам не свой, колбасу всю сожрал и спать завалился. Ты ж не спать ко мне приехал и не трахаться, значит, дело ко мне имеешь. Давай, говори.

— Ты мне поможешь? — неожиданно спросил Кастет.

— Помогу, — сразу согласилась Светлана, — если не страшно и если думать не надо. У меня, знаешь ли, два слабых места — передок и голова. Одно работает хорошо, другое — плохо.

Кастет замялся, говорить Светлане о своих делах или не говорить, впутывать совсем незнакомую бабу непонятно во что, скорей всего с кровью и смертью связанное, или, пока не поздно, отшутиться, трахнуть по-скорому и бежать. Бумажку с адресом-телефоном выкинуть, а кончится это все — жениться на Леночке и… Мысль о Леночке показалась ему пресной, как диетический стол в госпитальной столовке. Он поднял голову, увидел внимательные, умные Светкины глаза, словно читающие его мысли, и решился.

— Тут такое дело приключилось, Света… В общем, ты квартиру мою помнишь? Ну, где мы… Я в Москву уезжал, на пару дней, друзьям своим от квартиры ключи оставил, с ремонтом мне помочь. Приезжаю, друзей моих нет, девчонка знакомая сказала, что… Похоже, убили их. Что там на квартире случилось, не знаю… Я ведь к тебе просто ночь переспать приехал, о сексе и не думал, не до того было. Ты уж извини… Сегодня разбираться буду… Друзья… Понимаешь, у меня нет других таких, двое их было и обоих, наверное, нет уже, и получается — из-за меня. Если бы не попросил с этим ремонтом долбаным, ничего б и не было, а теперь…

Светлана поднялась с корточек, взяла сигареты, прикурила от смешной, в виде зайца, зажигалки и отошла к окну.

— Плохи твои дела, Лешенька. И мои — тоже. Не жильцы мы с тобой на этом свете.

Светлана говорила не поворачиваясь, в окно, чужим, бесстрастным голосом:

— Ты помнишь, как мы познакомились? Я стояла на набережной, ждала, долго ждала, потом пошла на Кировский, тачку ловить, а ты меня остановил… Я ж клиента ждала, Лешенька, ты не забыл, что я — проститутка, шлюха, блядь, как хочешь… А клиент этот, Лешенька, живет в твоем доме, в тридцатой квартире, зовут его Виктор Павлович Исаев, служит он в Главном управлении внутренних дел, в отделе борьбы с организованной преступностью, замначальника отдела, подполковник милиции. Откуда, спросишь, знаю я такие подробности. А оттуда, что в свободное от борьбы с преступностью время господин Исаев содержит ночной клуб под названием «Bad girls», не на себя, конечно, записанный, но это уже детали. Клуб этот находится на Васильевском, на Семнадцатой линии. Трехэтажный такой особнячок, со сквериком, с парковкой своей, все как в лучших домах. Первые два этажа неинтересные, все как везде — стриптиз, рулетка, столы карточные, ресторан. Кормят, кстати, вкусно, рекомендую. А вот третий-то этаж — занятный. На дверях табличка висит «Административный этаж», на двух языках табличка, потому что клуб престижный и клиент большей частью как раз на втором языке-то и разговаривает, но администрации там нет, в другом месте администрация находится, а на этаже расположены кабинеты, как прежде это называлось, где оказывают состоятельному населению нетрадиционные сексуальные услуги. И я, Лешенька, там работаю, в «группе поддержки садомазохистских настроений в обществе». Насчет «группы поддержки» я шучу, а вот все остальное, к сожалению, правда. Там не только «садомазо», но и геи, и лесбиянки, и мужики для бизнесвумен имеются, а в той части этажа, что в скверик выходит, там малолетки — пацаны и девчонки. Дети, настоящие дети, десяти, одиннадцати лет. В двенадцать-то девчонка уже в разряд взрослых переходит, у ней уже все, что бабе нужно, имеется, в том числе и опыт. Но и это еще не все. Господин Исаев контролирует, или, как бандюги говорят, держит большую часть вывоза за рубеж наших девчонок, в бордели тамошние. Да с местных какие-то деньги стрижет. А еще слышала я — он братве услуги всякие оказывает, за границу переправить, кому очень горячо здесь становится, еще что-то, по основной своей, так сказать, специальности. И вчера узнала я, что сейф у господина подполковника вскрыли. Получается, из твоей, Леша, квартиры вскрыли. Стену продолбили и с задней стороны, где у сейфа металл не такой прочный, вскрыли и все, что в сейфе было, унесли. Вот и думай теперь, Леша, долго ли тебе ждать осталось, пока вся питерская милиция тебя найдет, а как найдет — ты уже, считай, труп. Потому что не нужен подполковнику Исаеву человек, который про его сейф знает и про то, что в этом сейфе находилось. Ты, может, и знать ничего не знаешь, тебя, может, и в городе в это время не было, но квартира-то — твоя! Значит — лишний ты в этой жизни человек и исчезнешь из нее незаметно, хорошо, если безболезненно исчезнешь. Да и я вместе с тобой, как подружка твоя, в делах твоих запутанная. Вот такие мы с тобой Бонни и Клайд российского разлива получаемся…

Глава 7

НА ВСЯКОГО ПСА НАЙДЕТСЯ ВОЛК

Кирей сидел на веранде каменноостровского дома, пил тошнотворный сок заморского плода — грейпфрута и грелся в лучах апрельского, не жаркого еще солнца. Из невидных колонок доносилось тихое бормотание хорошей иноземной музыки—в отличие от остальной братвы Кирей не уважал «Русский шансон». Все располагало к спокойной радости жизни, а Кирей жизни не радовался — он ждал Сергачева.

Петр Петрович появился тихо и внезапно, словно воплотился из куста или стоящей неподалеку березки.

— Беда у нас, — сказал вместо приветствия Сергачев. — Не уберегли мы Леночку.

— Бля! — выругался Кирей и отшвырнул в кусты стакан с невкусным, но полезным соком. — Что случилось? Костюков живой? Что с этим, как его, доктором?

— Нет нигде доктора, жена его в панике, к ней не приходили, но у дома замечены два топтуна, явно исаевских. Я тоже там пару человечков оставил, на всякий случай.

— Не мало двоих-то будет?

— Мои человечки покруче исаевских будут, одного бы хватило, я уж подстраховался. А Леночка… У нее вчера выходной был, так к ней домой приехали, документ какой-то показали и увезли, для беседы, на пару часов. Матери сказали, чтобы не беспокоилась. Уточним, сказали, ряд вопросов и привезем в целости и сохранности. И все, с концами. Думаю, жива. Но держат где-нибудь на хате, как заложницу. Костюкова нет. К ментам он не попал, я бы знал об этом, значит, живой пока. Ребята мои в диспетчерской, в рабочем журнале нашли записку для него.

Сергачев протянул было бумагу Кирею, но тот отстранился:

— Сам читай, я без очков.

— Да читать-то особо нечего. Что-то про тайник школьный, сам, пишет, свяжусь. Значит, заныкался где-то. И подпись — Петр Чистяков. Выяснил я — они учились вместе с Костюковым, еще со школы дружат, так что, надо думать, это главный фигурант в нашем деле, его искать надо.

— Ну так ищи, ети твою мать, ищи!

— Ищем, Всеволод Иванович.

— Плохо, значит, ищете, если эти суки впереди нас идут… А Исаев… Война будет, Петрович, не с ментами война, а с этим волком позорным и бандой его продажной, вот он у меня уже где.

И Кирей резанул ладонью по горлу.

* * *

Светлана сидела за столом, охватив плечи руками. На забытой сигарете нарос столбик серого пепла, Кастет осторожно взял из руки сигарету, невольно коснувшись тонких холодных пальцев, задержал ладонь, некрепко пожал.

— Что делать будем, Леша?

Кастет пожал плечами.

— Перво-наперво, мне тачка нужна, мобильник и ствол.

— У меня деньги есть, — оживилась Светлана, — тысяч десять, наверное…

— Это хорошо. У меня вообще-то свои имеются, но и твои в случае чего не помешают. Я отдам, ты не думай.

— Конечно отдашь, Лешенька…

— Добро. Будь дома, я позвоню. Хотя нет. У тебя есть кто-нибудь, ну, переждать день-два?

Светлана задумалась.

— Есть. Комендантша общежития на Наличной. Я же не питерская, когда в Герцена училась — в общаге жила, с комендантшей дружила очень, чаи вместе гоняли… Сейчас.

И она взялась за телефон.

Кастет тем временем окончательно оделся, перед зеркалом провел ладонью по лицу — побриться бы, вспомнил, что видел в ванной бритву, но, сообразив, что используется она для совсем других частей тела, решил оставить модную щетину на месте.

— Порядок! — крикнула из кухни Светлана. — Пиши телефон.

Самое простое дело сейчас в Питере — купить мобилу, так же просто, как водку — на каждом углу. Вот на углу Бассейной и Московского Кастет мобильник и купил. Оплатил все, что положено, причиндалов всяких зачем-то набрал — сумочку, шнурок, чтобы на шею вешать и еще что-то, что сейчас, как сказал продавец, все носят. Для пробы прямо из магазина позвонил Светлане, поцеловал ее в трубку на прощание и пошел ловить тачку.

Добравшись до авторынка на проспекте Энергетиков, приобрел поношенный, но вполне приличный «Гольф», серо-синий цвет которого менеджер мудрено назвал то ли «мокрая лаванда», то ли «душистый асфальт», что-то, в общем, напоминающее строку из песни. Неброский, но радующий глаз цвет.

Заправил полный бак и, отъехав в сторонку, позвонил в «Скипетр» — достать ствол он мог только там. На счастье, к телефону подошел один из его знакомцев, тех, что помогли когда-то с работой.

Молча выслушал замысловатые намеки, понял, о чем идет речь, подумал и предложил встретиться через полчаса у Пяти углов.

Пока Кастет добирался через полгорода на перекресток, известный в народе, как Пять углов, охранник позвонил Сергачеву, так, на всякий случай, не зная ничего о событиях на Карповке и повышенном интересе, проявляемом самим Киреем к особе Кастета.

— Молодец, — сдержанно похвалил охранника Сергачев и набрал номер Кирея.

— Молодец, — обрадовался Кирей, думая о Кастете, желавшем купить пушку, — мочить их всех надо, сволочей.

И Сергачеву:

— Не упусти, Петрович!

К Лехиному приезду Сергачев успел подобрать пару надежных стволов и проинструктировать охранника. Сам же встал у газетного ларька на Владимирском, откуда хорошо просматривался перекресток, и приготовился ждать. Был он, конечно, не сыскарем, но и в его работе приходилось ждать, и ждать подолгу, поэтому он не суетился, устроился поудобнее, привалившись плечом к стене и газетку развернул.

Чтобы время убить и лицо прикрыть в случае чего.

Костюков знал его в лицо, но вряд ли помнил, однако, как говорится, береженого Бог бережет. Ждать долго не пришлось — Костюков приехал даже чуть раньше, оставил машину за углом, на Рубинштейна, и вылез, ища глазами дружка-охранника.

Машину купил, отметил Сергачев. Бумага на заднем стекле «номера в ГАИ». Нашел, значит, тайник, о котором Чистяков писал. Тайник школьных лет, небольшой, наверное, кроме денег, Чистяков туда ничего не положил, а взял ведь из сейфа два хороших ствола, мог бы и оставить, не поместились, значит.

Охранник сел в кастетовскую машину, и они отъехали. Куда они направились, Сергачев знал, его люди уже ожидали там Костюкова, чтобы сесть на хвост. На всякий случай перезвонил старшему группы, описал Лешкин «Гольф» и еще раз повторил:

— Из виду не упускать и беречь от плохих людей!..

Двор, где стояла машина Кости-охранника, был проходным, прямо на Фонтанку. На Рубинштейна, на Фонтанке и прямо во дворе в машинах ждали сергачевские ребята, так что упустить Кастета было невозможно.

Он поставил «Гольф» мордой к воротам, чтобы в случае чего не терять время на разворот, внимательно оглядел двор. Как и во всех питерских дворах, стояли машины, большинство помигивало сигнализацией, только в одной — долбаных «Жигулях» с пятнами шпаклевки на капоте и крыльях, — потягивая пивко, сидели совсем молодые пацаны. Когда к ним из парадной вышли две накрашенные девицы, Кастет окончательно успокоился.

— Куда пойдем?

Костя показал взглядом на новенький «Рено Кангу».

— Ого! Хорошо живешь!

— А то! Пошли, я же на службе…

Кастет еще раз оглядел двор, компания в битых «Жигулях» веселилась вовсю — визжали девчонки и попса, ржали над чем-то непотребным парни. Все было нормально.

Пересели в хрюкнувший сигнализацией «Рено», пахло свежей кожей сидений и немного, для знатока, оружейным маслом. Костя перегнулся и достал из-за сиденья добротный «дипломат», потом спортивную сумку.

— Я не понял, чего тебе надо, взял вот…

Он раскрыл «дипломат», и Кастет увидел аккуратно разложенные в поролоновых ячейках автомат, глушитель, прицел, запасной магазин и разные оружейные приспособь!.

— Что это? — удивился Кастет. В армейской жизни с подобным оружием он не сталкивался.

— «Гроза», — коротко ответил Костя, видимо, полагая, что этим все сказано.

Кастет только пожал плечами. Костя посмотрел на него с сожалением.

— Отстал ты от жизни, братан… Штурмовой автомат «Гроза», сделан на базе АК-74, патрон 9 мм, для тебя — полной комплектации — с подствольным гранатометом, глушителем, по науке — прибором бесшумной стрельбы, оптическим прицелом, прицелом ночного видения, лазерным целеуказателем… вроде все перечислил, чего не упомянул —там найдешь.

Он похлопал по чемоданчику.

Кастет почувствовал мужской, охотничий зуд в ладонях, приоткрыл «дипломат», погладил автоматную сталь, осторожно погладил пальцем курок.

— Вещь! —завороженно глядя на «Грозу», прошептал он.

— Вещь, — подтвердил Костя, — на вооружении только у самых специальных войск, ну, и у тебя еще будет.

— Сколько? — осторожно спросил Кастет.

— Договоримся, — коротко ответил охранник, получивший строгий приказ Сергачева продать оружие за любые деньги.

— А для штучной работы… — он открыл сумку и показал лежащий на коробках с патронами массивный револьвер, — служебный револьвер «Кобальт», автор изделия Стечкин, Игорь Яковлевич, калибр 9 мм, под тот же макаровский патрон, заряжается обоймой, по шесть патронов, гильз, сам понимаешь, не оставляет, что тоже удобно. Чего мусорить-то для мусоров!

Оба засмеялись невольному каламбуру.

— Сколько? — опять спросил Леха, внутренне холодея от мысли, что не сможет обладать всем этим богатством.

Костя наклонился к его уху и почему-то шепотом назвал цену.

— За один? — ужаснулся Кастет.

— За все! — быстро ответил охранник. — Вместе с патронами.

И постучал по туго набитой сумке.

Цена была минимальной, но Сергачев приказал отдать даже в долг, если денег у мужика не хватит. Имел, значит, какие-то виды на Кастета.

— Годится! — сразу согласился Леха.

Он тут же отсчитал купюры, передал их под торпедой охраннику и, собираясь выходить, оглядел двор. «Жигулевская» компания разделилась — одна парочка устроилась на заднем сиденье, другая деликатно курила, сидя на пятнистом капоте, и ожидала своей очереди.

— Там в сумке шлейка еще, ну, кобура подмышечная, и еще что-то.

Не мог же Костя сказать, что сумку собирал не он и потому не очень-то и помнил, что там лежит.

— Не-не, —запротестовал он, видя, что Кастет лезет за деньгами, — подарок от фирмы, как оптовому покупателю.

* * *

Исаев вызвал майора Богданова в необычную для себя рань — в десять утра. Был в мундире, что тоже непривычно. Свеж, подтянут и лихорадочно весел.

— Проходи, Юрий Васильевич, садись. Коньячку, может? Нет? Правильно — день впереди. А у меня радость, Васильич, не могу с другом не поделиться! Звонили мне сегодня из Москвы, — он поднял глаза к потолку, — домой звонили, понимаешь! Есть шанс, очень большой шанс, что заберут меня туда. Толчок только нужен, дело громкое, и я — в министерстве, а то и…

Исаев откинулся на спинку не по-служебному комфортного кресла и картинно прикрыл ладонью глаза.

— Если бы ты знал, Васильич, кто мне звонил… Понимаешь, ОН сам мне позвонил домой! Тебя я, конечно, с собой заберу, хватит в Питере гнить. Звание внеочередное дадим, давно уж из майоров-то вырос, не мальчик — с одной звездой ходить! Но — нужно дело, громкое раскрытое дело. Организуешь?!

Богданов пожал плечами.

— Ладно, не тороплю, подумай. Но и тянуть особо нельзя, ОН так и сказал — долго не тяни!..

Исаев еще помолчал, потрясенный собственным лучезарным будущим, потом со вздохом вернулся на грешную питерскую землю.

— Что там у нас? — словечко «нас» выделил особо.

— У нас, Виктор Павлович, — Богданов тоже выделил «нас», но совсем другим голосом, — дела обстоят следующим образом. Ладыгина взяли на стоянке, к машине своей пришел. Отвезли на квартиру, на Восьмой Советской. Работали аккуратно, химией, сначала молчал, когда дозу увеличили — заговорил, но недолго. Помер, сердце не выдержало. Врач сказал, что пил, наверное, вчера, а с алкоголем эта самая химия никак не совместима. Рапорт предоставлю.

— Сказал что-нибудь? Имена называл?

— Называл. Костюкова поминал, хозяина квартиры. Наташку, девчонку, с которой пили, и какого-то Петьку. Что за Петька — разбираемся.

— Хорошо. Ищите Петьку, да побыстрей, понял, что у нас впереди? И, знаешь что, не пиши ты этих рапортов, ну их. Мне не бумажки, мне дело нужно.

— Понял, Виктор Павлович. Что с телом делать?

— Ну придумай что-нибудь, в первый раз что ли.

— И еще. Засаду из квартиры снимать? Там волкодавы вторые сутки сидят.

— Какие еще волкодавы? Ах, эти… Пусть еще посидят, меньше под ногами путаться будут. Менять их все равно некем, все люди в разгоне… В общем, так — ты моим делом, конечно, занимайся, но и о большом деле думай, там тебя погоны полковничьи ждут…

Ага, пошел дырки в погонах сверлить, подумал Богданов, но вслух сказал:

— Что-нибудь придумаем, Виктор Павлович. Обязательно придумаем!

* * *

Волкодавы сидели на кастетовской квартире уже сутки. Обещанная подмога так и не пришла, смены тоже не было, но это бойцов не смущало — был поставлен приказ — сидеть в засаде, вот они и сидели. Поступит другой приказ, начнут исполнять его.

«Волкодавами» их прозвали еще на армейской службе в непрестижных внутренних войсках. Два паренька из мелких провинциальных городков со смешными фамилиями Челкин и Копытов быстро сошлись друг с другом, держались вместе и скоро стали одним существом под названием «волкодавы», случалось, что, выкликая наряды, комвзвода старлей Бартенев так и говорил — волкодавы заступают на дежурство по периметру, или там еще куда наряд приходился.

Вместе пришли они в армию, вместе и дембельнулись, решив еще на первом году службы, что поедут куда-нибудь в столичный город — в Москву или в Питер и поступят на службу в СОБР или ОМОН. В питерский СОБР их не взяли, отдавая предпочтение десантникам и морпехам, но ОМОН принял их в себя охотно, крепкие парни без особой подготовки, но с пролетарской ненавистью в глазах пришлись там как нельзя кстати.

Ненавидели они многих — столичных «штучек», выдрючивавшихся перед простыми людьми, которые их кормят и поят, а значит, и перед ними, волкодавами. Кто кого при этом поил и кормил, было неясно, но «штучек» они ненавидели крепко. Ненавидели волкодавы также всех «черных», объединяя этим словом и азиатов, в том числе выдрючи-вающихся японцев, и кавказцев, и негров.

Особой ненавистью пользовались геи, наверное потому, что смазливые юноши разного возраста пользовались косметикой — известно ведь, что любая парфюмерия, кроме «Тройного одеколона» и мужских духов «Шипр», применяемых по государственным и полковым праздникам, является первой отличительной чертой гея, педераста и гомосексуалиста в одном лице.

Так вот, при виде смазливых надушенных юношей, игривой походкой проходящих мимо несущих нелегкую службу бойцов особого назначения, в душах и форменных брюках бойцов происходило непонятное и стыдное шевеление, которое можно было подавить только усилением справедливой ненависти и гордого презрения к женоподобным сынам порока.

Оттого с большим и неподдельным желанием волкодавы брались за те задания, где можно было дать выход справедливой своей ненависти, например, разгонять митинги, устраиваемые, как известно, явными и скрытыми геями и лесбиянками, или стоять в оцеплении при эстрадных концертах, зрителями которых являются только представители ненавистной им ориентации, потому что простой русский человек на такой концерт не пойдет, а пойдет в рюмочную, пивбар или, на худой конец, на футбол. Правда, в последнее время, с появлением футбольных фанатов, волкодавы стали склоняться к тому, чтобы отнести болельщиков к категории геев, уж больно не по-русски они себя ведут.

И вот таким мужественным и бескомпромиссным борцам с организованной нечистью довелось на сей раз нести тяжелую и опасную службу, пребывая в квартире опаснейшего преступника, на счету которого сотни загубленных жизней и тысячи совращенных российских дев, каждая из которых могла бы стать достойной спутницей жизни как Челкина, так и Копытова, с гордостью неся по жизни их исконно русские фамилии.

Спасибо, боевой командир товарищ подполковник Исаев рассказал им про необычайное коварство и жестокость ужасного бандита Костюкова, и они утроили бдительность, чутко прислушиваясь ко всем подозрительным шумам и шорохам, доносившимся как извне квартиры пребывания, так и изнутри их пребывающих на сухом пайке организмов. Товарищ подполковник запретил им под любым предлогом покидать охраняемую зону, поэтому, даже отправляя по очереди большую и малую нужду, они не выпускали из рук табельное оружие, пребывая таким образом постоянно на посту.

Тем не менее, когда примерно в 14-30 московского времени в квартире, охраняемой волкодавами, раздался звонок в дверь, он стал для бойцов полной неожиданностью.

Копытов, как более осторожный, на цыпочках подошел к двери и вкрадчиво спросил:

— Кто там?

Мужской голос за дверью ответил:

— Это Костюков Алексей Михайлович, откройте, пожалуйста…

* * *

Выбрался Леха из центра, нашел дом, что сто лет стоит, капремонта дожидается, во двор заехал, встал, капот открыл, будто ремонтирует что в машине, а сам в сумке рыться начал. Кроме револьвера, патронов и подмышечной кобуры на самом дне нашел еще бронежилет. Хотел было Косте-охраннику позвонить, про жилет напомнить, а вместо этого Светлане позвонил, в общежитие, сказал ей пару слов нежных, каких с курсантства не говорил, откуда взялись только, и засобирался на дело.

Решил Кастет на квартиру свою съездить, посмотреть, что там творится. Хоть Женя Черных и запретил там показываться, но теперь-то — чего ему бояться! Засада там? Так и хорошо, что засада. Поспрошает он у засады той, что да как, может и о друзьях что узнает.

Да и сколько их там, в засаде? Вот, например, он сам, старший лейтенант Костюков, сколько человек на такое дело отрядил бы? Одного? Одного — нельзя, убьют одного, с кого спросишь? Значит — двоих надо, один из них — старший, с него и спрос будет в случае чего. Больше двоих — резона нет, бардак получается — на такое плевое в общем-то дело много народу отправлять. А с двумя он, Леша Костюков, и без оружия справится. Узнает все и Черных доложит, тот, может, еще и спасибо скажет за проявленную инициативу.

С такими мыслями надел Кастет бронированный жилет под рубашку, поверх — кобуру, револьвер зарядил, в кобуру сунул, в карманы куртки патронов насыпал. Стрелять он не собирался, но — пусть будут! Потом руками помахал, чтобы понять, не мешает ли что, и отправился в путь.

Не думал он, конечно, что вот так, с двумя левыми стволами и полной сумкой патронов, разъезжать по городу вроде как и не следовало бы… А думал он о Светлане, причем никаких скабрезных сцен не представлял, а думал просто — и все.

Но — пронесло, никто его не тормознул, багажник открывать не заставил и руки в гору поднимать не заставлял. Доехал нормально, машину не у парадной поставил, а за углом, у того магазина, где они хлеб той ночью покупали.

Прошел пару раз мимо дома, на набережной покурил, спиной к окнам, но видя все, что сзади происходит, ничего подозрительного не увидел и пошел к себе, можно сказать, домой. На лестнице еще постоял немного, послушал, и только после этого позвонил в дверь своей квартиры под номером одиннадцать.

— Кто там? — спросил незнакомый мужской голос.

— Костюков Алексей Михайлович, — спокойно ответил Леха. — Откройте, пожалуйста…

Волкодав Копытов поискал взглядом дверной глазок, не нашел, потому приоткрыл немного дверь, совсем чуть-чуть, только чтобы понять, кто за дверью стоит и сколько их там есть. Но этого чуть-чуть Кастету вполне хватило, чтобы ногой раскрыть дверь настежь, своротив при этом морду Копытову, но не уронив его на пол, что оказалось весьма полезным для Кастета и очень вредным для Копытова.

Когда раздался звонок, его напарник Челкин не пошел к дверям, а остался в коридоре, широко расставив ноги и держа табельное оружие по-американски, двумя руками. Когда дверь распахнулась и боевой товарищ Копытов, получив дверью по морде, начал было падать, волкодав Челкин нажал на спусковой крючок, но пистолет Макарова промолчал, потому что согласно «Наставлению по стрелковому делу» перед производством выстрела оружие надо снять с предохранителя.

Челкин тут же исправил свою ошибку и произвел четыре прицельных выстрела, однако Кастет, подхватывая падающего Копытова, ловко прикрылся им и три пули завязли в крупном копытовском теле, а четвертая попала в антресоли. Кастет выстрелил только однажды, тоже достаточно ловко, и его выстрел оказался удачным — пуля вошла между маленьких сержантских глазок и, вышибив заднюю часть черепа, разбрызгала мозг сотрудника милиции по стене. Чем, кстати, опровергла распространенное в народе заблуждение, что голова младшего командного состава представляет собой одну сплошную кость.

Кастета, впрочем, это открытие совершенно не обрадовало. Он выглянул на лестницу, посмотрел вверх и вниз, прислушался к тишине. Трудно, конечно, было ожидать, что соседи сбегутся посмотреть на внезапно начавшуюся перестрелку, но позвонить в милицию они вполне могли.

Поэтому Кастет решил не задерживаться больше в своей квартире, заглянул только в комнату, увидел пробитую стену и понял, что Светлана была права, когда рассказывала о событиях, происходивших здесь пару дней назад.

Он успел сделать только один шаг к выходу, а дверь вдруг снова распахнулась настежь.

На пороге стояли два лица кавказской национальности с большими, блестящими никелем револьверами в руках. Они замерли на пороге, увидев трупы омоновцев и неизвестного мужчину, тоже держащего в руках револьвер, правда, не такой красивый, как у них. Выстрелить они не успели, успел выстрелить Кастет, тоже только однажды. Один из кавказцев, получив пулю в грудь, нелепо взмахнул руками, выронил револьвер и повалился на своего спутника, выбив оружие у него из руки. Тот, подержав немного мертвое тело, осторожно опустил его на пол и поднял руки.

Теперь надо не уходить, теперь надо бежать, подумал Кастет.

— Я держу тебя на мушке, ты понял? — сказал он кавказцу. Тот кивнул.

— Теперь — пошли, если что — стреляю!

Кавказец снова кивнул, посмотрел еще раз на своего убитого товарища и вместе с Кастетом пошел вниз.

И снова Кастету повезло, на улице не было слышно воя милицейских сирен, крытые грузовики не выгружали ОМОН, чтобы срочно оцепить дом. Не было ничего этого, вообще пустынно было на улице, только напротив парадной мужик возился в движке старенького «Москвича», да у его «Гольфа» припарковалась иномарка с темными стеклами, в которой, похоже, никого не было. Кастет сел в машину, усадил рядом с собой сына гор и тронулся с места. Куда ехать и что делать дальше, было совершенно непонятно.

Глава 8

ПЛОХИ ТВОИ ДЕЛА, КАСТЕТ!

В тот день по городу дежурил капитан Марчук, один из людей Исаева, он-то и принял сообщение о перестрелке в доме на Карповке.

Прежде чем высылать горячую группу, он связался с Богдановым. Тот выслушал информацию, вспомнил недобрым словом волкодавов, к месту и не к месту достающих стволы, и решил сам поехать на место происшествия.

То, что он увидел в квартире номер одиннадцать, потрясло майора. Богданов ожидал чего угодно — трупы мирных жителей, по-соседски зашедших занять ложечку уксуса, а вместо этого схлопотавших в лоб по «горячей девятке», сантехников с водопроводчиками, приехавших на устранение внезапной аварии и лежащих теперь лицом в пол, ноги на ширине плеч… Да мало ли кто еще мог подвернуться под горячую руку истосковавшимся по живому делу волкодавам…

Вместо этого — сержант Челкин, напрочь лишенный задней части головы, старший сержант Копытов с тремя несовместимыми с жизнью огнестрельными ранениями в области туловища и неизвестное лицо кавказской национальности с одним, но несомненно смертельным ранением в область сердца.

В довершение поразительной картины происшествия наличествовали четыре ствола — два табельных Макарова, принадлежащих омоновцам, из которых один, копытовский, преспокойно продолжал пребывать в кобуре.

И два огромных блестящих револьвера, лежащих рядом с кавказцем.

Прибывший эксперт, тоже из своих, исаевских, еще больше усилил бардак, царящий в богдановской голове. Из пистолета Челкина было произведено четыре выстрела, и, судя по количеству трупов и дырок, три из них достались старшему сержанту Копытову, а один — неизвестному кавказцу.

А вот страшные револьверы вообще не стреляли и, по утверждению эксперта-криминалиста, стрелять не могли в принципе. Потому что были сувенирной имитацией револьвера «Смит-и-Вессон» образца 1869 года. Так называемая модель номер 3, калибр 0,44. Сувенирные поделки один к одному повторяли классический револьвер за исключением одной маленькой детали — стреляли они специальными капсюлями, производящими много шума, но неспособными причинить вред человеку. Ну, разве, если выстрелить над самым ухом, вызывали кратковременную, быстро проходящую глухоту.

Так что, из чего завалили самого Челкина, было неясно.

Ситуация сложилась очень непростая. Убийство двух сотрудников милиции замять невозможно, да и нужно ли… Богданов достал мобильник и набрал номер подполковника Исаева.

Исаев выслушал доклад, помолчал, то ли обдумывал услышанное, то ли дожевывал закуску — из трубки доносился радостный смех толстозадой секретарши Наденьки, звон стекла, мужские голоса.

— Ты думай сам, мозгой шевели… По-всякому повернуть можно, решай на месте. У меня сейчас совещание, так что вся надежда на тебя…

Исаев под веселый смех совещавшихся положил трубку.

Новое назначение обмывают, перевод в Москву, подумал Богданов, не рано ли… А что, может — и не рано.

И в голове майора тут же родился план, показавшийся очень даже неплохим.

И он набрал номер дежурного по городу капитана Марчука.

— Срочно высылай группу, эксперт уже здесь. Дальше — объявляй по городу план «перехват», ищем Костюкова Алексея Михайловича, 1965 года рождения, проживающего по указанному адресу, фотографии предоставлю, при задержании соблюдать особую осторожность — преступник вооружен.

— Что там, грохнули кого-нибудь? — поинтересовался Марчук.

— Троих. Челкина, Копытова и чечена одного. Нет, не Басаева, но тоже очень важная шишка, правая рука Бен Ладена…

И майор с трудом сдержал нервный смешок.

— Копыто грохнули, мужики, — сказал кому-то в дежурке Марчук…

* * *

Из выступления майора Богданова по петербургскому телевидению в программе «Криминальный Петербург»:

«…Согласно полученной оперативной информации, на квартире жителя нашего города Костюкова Алексея Михайловича, чью фотографию вы сейчас видите на экране, чеченскими сепаратистами, вступившими в сговор с одной из крупнейших в городе преступных группировок, был устроен склад, где правоохранительными органами обнаружено свыше двухсот килограммов взрывчатки, большое количество огнестрельного оружия и боеприпасов к нему, а также наркотики на сумму более одного миллиона рублей. Кроме того, освобождены два находившихся на квартире заложника, чьи имена в интересах следствия пока не разглашаются.

С глубокой болью в сердце должен сообщить вам, уважаемые телезрители, что при проведении операции погибли два наших товарища. Покажите, пожалуйста, фотографии. Это старший сержант Копытов и сержант Челкин. Память о них сохранится в наших сердцах!»

* * *

Кастет отъехал подальше от Карповки, свернул в тихий проулок и только там связал руки кавказцу его собственным, выдернутым из брюк ремнем.

Кавказец был совсем молодым, не старше двадцати, и не был похож ни на полевого командира, ни просто на террориста.

— Ты кто? — спросил Кастет, заканчивая увязывать руки пацана за спинкой кресла. — Зовут как?

— Рустам, — пленник поднял большие и красивые восточные глаза, — ты дядю Аслана убил.

— Да, — согласился Кастет, — убил. Не фиг потому что в квартиру к посторонним гражданам с револьвером приходить.

— Он так, попугать… Вчера большой человек позвонил, сказал прийти на этот квартира, пугать, спрашивать о каких-то денег.

С испуга или по дикости Рустам плохо говорил по-русски.

— Большие револьверы дал, сказал — нельзя стрелять, только пугать…

— Ты — чечен, что ли?

— Нет, дядя Аслан — чечен, а я мегрел.

— Погоди, как же так, дядя у тебя чечен, а ты, племянник, мегрел? .

Рустам попытался было рассказать о хитросплетениях кровнородственных связей между чеченскими и мегрельскими кланами, но быстро запутался в выражениях — мой тетя, его мама, ее братья, их дедушка — сначала замолчал, а потом заплакал.

— Ты зачем здесь, в Питере? — спросил Кастет.

— Я к дяде приехал, хурма привез…

—А дядя?

— Дядя на рынке торгует, у него свой ларек есть, хурма-мурма всякий, яблоки, лаврушка…

— А кто звонил, не знаешь?

— Нет, дядя говорил — большой человек, ему дядя немного денег должен, этот человек и сказал — съезди, Аслан, на квартира, узнай, ничего должен не будешь. Револьверы дал, только стрелять запретил. Как я ему теперь такие красивые револьверы отдам?

Рустам снова заплакал.

— Имени этого человека дядя не говорил?

— Нет, у дяди спросить надо…

— У дяди теперь спросишь, пожалуй…

* * *

Как только Кастет с кавказцем вышли из подъезда, старший группы наблюдения связался с Сергачевым.

Петр Петрович спокойно выслушал рассказ о перестрелке, философски подумал — все правильно, если у мужчины появилось оружие, он должен из него стрелять. Старшему же подтвердил прежде поставленную задачу — беречь и наблюдать!

Посидел. Подумал. Пососал карамельку «Барбарис» — врачи настрого запретили курить, решил Кирею пока не звонить. Просчитал, что может случиться дальше, сказал сам себе — а вот так уже нельзя. И связался со старшим группы.

— Вы где сейчас?

— Черт его знает, — честно признался тот, — переулочек какой-то на Петроградской, рядом с Большим, названия нет, дебоширы таблички посшибали, должно быть. Объект чеченца упаковал, сейчас разговоры разговаривает.

— Что, правда чеченец?

— Их разберешь, черный — это точно, может и не чеченец…

— Я еду к вам. Продолжайте наблюдение, объект не тормозить, не задерживать. Приеду — сам разберусь.

* * *

Кастет вылез из машины, оглянулся на плачущего Рустама, вздохнул и набрал номер телефона Черных. Тот сразу поднял трубку.

— Тут такое дело, Женя, — и Кастет как мог пересказал события пятничного дня.

Женя Черных надолго замолчал.

Ехать с Каменного острова до Большого проспекта Петроградской стороны, да на хорошей машине — минутное дело.

Кастет не услышал, скорее почувствовал, что сзади кто-то подходит, сунул было руку за пазуху, но услыхал мягкий спокойный голос:

— Не надо, Леша, я — друг.

Медленно повернулся, сжимая ладонью револьверную рукоять, увидел пожилого мужчину, невысокого, лысого, в смешных старомодных очках с толстыми стеклами. Старичок на улице был один и весь светился добротой и спокойствием. Кастет расцепил пальцы, уложил револьвер в его кожаное жилище, вытащил руку из-за пазухи.

— Ты не в милицию звонишь? — ласково спросил старичок.

— Нет, — машинально ответил Кастет и посмотрел на зажатый в левой руке мобильник.

— Женя, ты тут? — сказал он в трубку.

— Не мешай, я думаю.

—Я тебе перезвоню, Женя, потом перезвоню…

И он отключился.

— А теперь, Леша, — сказал добрый старичок, —нам лучше уехать отсюда, хочешь — на моей машине, хочешь — на твоей, но лучше на моей, спокойнее… Что ты нервничаешь, я — не милиционер, скажи, разве я похож на милиционера?

— Нет, — признался Кастет, — не похожи.

— Вот и хорошо. А джигита твоего мы здесь оставим. О нем другие люди позаботятся.

Старичок взял Кастета под ручку, под правую ручку, чтобы тот ненароком глупостей не наделал, и повел в сторону Большого.

По пути он говорил какие-то спокойные ласковые слова, какие — Кастет не запомнил, но от слов этих стало на душе так легко и покойно. Он вспомнил про зажатый в кулаке мобильник, убрал его в карман и пуговичку на кармане застегнул, провел рукой по волосам, куртку одернул и пылину какую-то с куртки стряхнул.

Так неспешно они добрались до Большого, где ждала огромная, блестящая черным лаком и хромированными деталями машина, из которой тотчас выскочил немолодой уже, плечистый мужчина и с уважительным поклоном распахнул заднюю дверь. Салон машины напомнил Кастету купе железнодорожного вагона СВ, в котором ему довелось ехать из Москвы, из госпиталя имени Бурденко, где он долечивался после кабульского ранения. Было просторно, уютно и пахло чем-то приятным.

Леха влез в машину первым, хотя слово влез тут не подходит, просто вошел, как входят в комнату или дом. Сел в уголке, ощутив телом комфорт сиденья, провел рукой по гладкой, как кожа женщины, обивке, вздохнул. Никогда не будет у него такой машины…

— Хорошая машина? — ласковый старичок устроился рядом и с улыбкой глядел на Кастета.

—Хорошая, очень хорошая, — признался Кастет и снова вздохнул, — куда мы едем, кто вы?

— Прости старика, сразу не представился. Зовут меня Петр Петрович, а едем мы к нашему общему другу — Кирееву Всеволоду Ивановичу.

— Не помню я что-то такого.

— А сейчас главное, что он о тебе помнит. Извини, я позвонить должен. Чтобы стол накрыли гостя дорогого принимать.

Петр Петрович взял откуда-то из передней спинки трубку, набрал номер и сказал:

— Всеволод Иванович, принимай гостей! Да, да, дружок ваш закадычный — Леша Костюков… А уж подъезжаем, две минуты — и дома…

Действительно, машина, слегка качнувшись, переехала трамвайные рельсы, сворачивая на аллею Каменного острова, и через несколько минут остановилась перед массивными воротами в высокой, красного кирпича, ограде. Ворота тотчас распахнулись, навстречу вышел крепкий мужчина, одетый в строгий костюм с галстуком и не похожий ни на охранника, ни на швейцара. Мужчина заглянул внутрь машины, сдержанно кивнул и сделал приглашающий жест.

Сделав полукруг по посыпанной желтым песком дорожке, автомобиль остановился у мраморной лестницы, ведущей к высокой дубовой двери с литыми желтыми ручками, то ли бронзовыми, то ли медными.

Дверца словно сама распахнулась, выпуская их на блестящие мраморные ступени. Кастет, выходя, машинально поблагодарил открывшего дверь мужчину, тот прикрыл глаза и слегка наклонил голову, показывая, что услышал. Дубовая дверь также раскрылась сама, едва они поднялись по нескольким ступенькам крыльца, и они очутились в огромном, как кинозал, помещении. Из полумрака вышел мужчина, точная копия тех двоих.

— Здравствуй, Володя, — сказал старичок, — покажи нашему гостю, где можно оправиться да помыться с дороги, и проводи потом в Малую гостиную.

— Хорошо, Петр Петрович, — ответил мужчина и жестом пригласил Кастета идти за ним.

Поднялись по деревянной не скрипучей лестнице на второй этаж, остановились у одной из дверей в полутемном коридоре — редко горели неяркие лампочки в настенных, под старину, светильниках.

— Всеволод Иванович не любит яркого света, — объяснил Володя и нажал по-европейски низко поставленный выключатель, за дверью зажегся свет.

— Я вас здесь подожду. И оставьте, пожалуйста, оружие, у нас не положено, — словно извинился провожатый.

Кастет вытащил револьвер, в чистом воздухе дома сразу запахло пороховой гарью, подержал немного в руке, радуясь привычной тяжести боевого оружия, заметил, что провожатый Володя слегка переменил позу, готовясь к боевому броску, и, взявши за ствол, передал ему револьвер. Достал из карманов патроны. Володя бесстрастно взял оружие — похоже, в этот дом было принято приходить со стволами, только чуть приподнял брови, оценив качество револьвера.

В Малой гостиной его действительно ожидал старый знакомый — тот самый мужчина с безжалостной улыбкой матерого вожака стаи, с которым Кастет встречался в гостинице «Пулковская». Был там еще ласковый старичок — Петр Петрович и остался, войдя вслед за Кастетом, провожатый Володя.

— Ну, здравствуй, Алексей Костюков, — сказал, поднимаясь с кресла, хозяин, — извини, тогда не представился, гордыня обуяла, думал — все меня в лицо знают. Ты вот — не знал, да и после не поинтересовался, думал — разной жизнью мы живем, по разным дорогам ходим… Зовут меня — Всеволод Иванович Киреев, погоняло — Кирей. Ты — не вор, так что зови по имени-отчеству, тебе не трудно, а мне приятно будет. А встретились мы нынче по твоим делам-проблемам, ежели договоримся — вместе их решать будем, ежели нет… Я тебя, конечно, в беде не кину, но и сильно не помогу. Один останешься — много крови прольется, а тебе она нужна, эта кровь? Ты вот день колбасишь — уже три трупа, да друга твоего, Ладыгина, вспомнить, уже четыре получается. И день-то еще не кончился, а дальше что будет… Я так понимаю, ты в тему еще не въехал, не понимаешь, с кем связался, во что впутался, так Петр Петрович объяснит сейчас, а я покурю маленько.

Киреев действительно встал и отошел к окну покурить.

Петр Петрович ласково улыбнулся и сказал:

— Дела твои, Лешенька, обстоят.очень плохо, прямо скажу — хреново обстоят. Причем хреново — это мягко сказано. Друг твой школьный, Петя Чистяков, взял из сейфа господина Исаева денег много, да ценностей еще, всего — на миллион североамериканских долларов, да два ствола, да бумаги какие-то. Важные, наверное, бумаги, коли в сейфе лежали. Оттого господин Исаев сильно зол на твоего друга и всю свою банду на него натравил. Не нашли еще, но ищут, и будь уверен — найдут, из-под земли достанут. Жена Чистякова с дочкой пропали, нет их нигде, ни дома, ни на работе, надо думать — у Исаева где-то в заложниках томятся. Что, не знал этого? Видишь, а мы знаем, потому что ты — один, а нас — много, и мы — сила. Это в американском кино одиночка за два часа всех побеждает и уходит с красавицей в солнечный рассвет. А в жизни не так все чудесно. Ты знаешь, кстати, что красавица твоя, Леночка, с которой ты в рассвет уходить должен, тоже исаевскими людьми схвачена и неведомо где сейчас находится? И этого ты не знаешь… Вот так-то, Лешенька. Вот такие пироги-беляши у тебя получаются. Думай теперь, Леша, соглашаться на нашу дружбу или нет…

Вернулся от окна Киреев, сел в кресло, прямо, сел, не отдыхать, работать. На Кастета посмотрел, странно как-то, не понял Леша этого взгляда, а он уже веки опустил, чтобы глаз видно не было.

— Ты, Алексей, не думай, мы с тобой не на веки вечные дружить собираемся, — заговорил он, — мы с тобой только против гниды этой, Исаева, вместе идем, а там дорожки наши опять разбегутся… Решай, Леша, сейчас решай, завтра поздно будет. Ты двух ментов положил, теперь вся милиция города тебя искать будет, а не одна банда исаевская. А от всех, Леша, не убежишь и всех не перестреляешь.

— Что вы от меня хотите? — спросил растерявшийся Кастет.

Очень уж не нравилось Леше Костюкову помощь бандитскую принимать, понимал, что тогда должником вечным у Кирея будет, и чем долг этот платить придется — неизвестно пока. Но и правоту их понимал — не одолеть ему в одиночку, не справиться.

— Что хотим, говоришь? Да ничего, Лешенька, ничего особенного. Ты в армии служил, разведчиком был, понимать должен — идет, скажем, разведчик языка брать. Один идет, рядом никого нет. Но за ним, за его спиной — армия целая, фронт даже, и, случись что, помощь к нему придет, огнем прикроют или, если ранен, с поля боя вынесут… Так и тут. Ты — один, ты сам решаешь свои проблемы, сам за друзей своих мстишь, за невесту свою поруганную, и месть твоя праведная, справедливая, и никто, кроме тебя, за них не отомстит. Но государство — оно на стороне Исаева, и будет оно эту гниду защищать до тех пор, пока ты, с нашей помощью, с нашей поддержкой, штаны мундирные с него не спустишь и голую его задницу напоказ не выставишь, чтобы все увидели — в каком дерьме он увяз, и не защищать его надо, а под белы рученьки к стенке подвести и лоб аккуратненько так зеленкой намазать…

— Я согласен, — спокойно сказал Кастет. Решение он принял, теперь все просто. Воевать — это он умеет.

— Просьба у меня есть, даже не просьба — условие.

Кирей с Сергачевым переглянулись — кто-то другой сидел перед ними. Не простой и знакомый, как старые носки, Леха Костюков — рубаха-парень, не дурак выпить и перепихнуться, надежный и незамысловатый, словно лом. Другой, не парень — мужик, с крепкими литыми мускулами, жестким, твердым взглядом и уверенным командным голосом, наверное, таким он был в Афгане…

— Что за просьба у тебя, Алексей? — впервые Сергачев назвал его по-взрослому, полным именем, а не ласково, как к ребенку, обращаясь.

— Три человека осталось в жизни, которые мне дороги. Нужно этих людей уберечь, спрятать где-нибудь, увезти… Главное — чтобы с ними ничего злого не случилось, чтобы за эти свои тылы я спокоен был…

— Хорошо, Алексей.

Сергачев с Киреевым опять переглянулись, все вроде знали про Костюкова, всех его друзей и подруг, одноклассников и сослуживцев, а кого он сейчас имеет в виду — непонятно.

— Говори имена, адреса, пока сюда привезем, а там решим, как лучше сделать — может, за границей им пока пожить, может, в деревеньке какой дальней…

Задумался Кастет еще на мгновение — фактически в заложники отдавал друзей, но выхода не было, пока он — Кастет — жив, ничего с ними не станется.

— Пишите. Черных Женя и его мама Вероника Михайловна, Седьмая линия Васильевского острова, дом номер… Да, вот что, Женя — инвалид, не ходит, надо что-то придумать.

— Придумаем, — заверил Сергачев, — только позвони, предупреди. Чтобы не пугались…

Кастет кивнул, полез за трубкой. Володя, стоявший в полумраке гостиной и в беседе участия не принимавший, неслышно выдвинулся вперед, и так ловко выдвинулся, отметил Кастет, что через мгновение готов был перекрыть директрису огня, и не старичка Петра Петровича прикрывал, а Киреева, он тут главный, от него все зависит.

Сперва Жене позвонил, тот, пожалуй, не удивился, выслушал спокойно, сказал — жду. Потом — Светлане, уточнил адрес общежития на Наличной, повторил его для Сергачева и ответил на ее вопрос:

— Да, доверяю тем людям, что за тобой приедут…

Сергачев кивнул, вышел распорядиться, остались они с Киреевым вдвоем — Володя-телохранитель не в счет.

— Чем за вашу помощь расплачиваться буду? — спросил Кастет.

Киреев помолчал, закурил уже не у форточки, а за столом.

— Если Исаева свалим — уже большое дело для нас сделаешь… А коли нет, на том свете с тобой считать будем — кто кому чего должен.

* * *

Скоро вернулись люди, посланные за кастетовскими друзьями.

Первым внесли Женю. Грамотно, как раненого бойца, на сцепленных в замок ладонях, усадили бережно в кресло. Следом вошла Вероника Михайловна, с беспокойным изумлением озираясь, крепко сжимая в руках маленькую дамскую сумочку и вместительный, битком набитый, полиэтиленовый пакет. Последним вошел Сергачев.

— Здравствуйте, господа. Садитесь, — Киреев поднялся с места, поздоровался за руку с Женей, элегантно поцеловал ручку Веронике Михайловне, подвел ее к креслу, усадил. — Чай, кофе?

— Чай, — ответила Вероника Михайловна.

— Кофе, — сказал Женя.

Киреев не выходил из комнаты, не нажимал никаких видимых кнопок и уж тем более не звал никого громким голосом, но через пару минут строгий хорошо одетый мужчина вкатил сервировочный столик, на котором было все, что можно представить необходимым для наслаждения чаем и кофе.

Перед Женей он поставил маленькую, прозрачного фарфора, дымящуюся чашечку с кофе. Перед Вероникой Михайловной большую, расписанную немыслимыми цветами в стиле «а ля рюсс», чашку. На столе очутились сахарница с кусковым сахаром-рафинадом, сливочник, еще одна сахарница — с песком и большое блюдо, на котором в продуманном беспорядке были разложены разнообразные печенья, сухарики, сушки соленые, сушки с маком, сушки простые, но, видимо, тоже непростые, с каким-нибудь особенным вкусом, потому что простого вкуса представить в этом доме было невозможно.

Мужчина откатил в сторону сервировочный столик, на котором еще оставалось множество всяких посудинок, тарелочек, блюдечек и даже горшочек, наверное, как у Винни Пуха, с медом, и неслышно вышел.

Женя осторожно, двумя руками, поднес к губам хрупкую чашечку, вдохнул аромат и улыбнулся.

— Не растворимый, — то ли спросил, то ли констатировал он.

— Если хотите растворимый, я пошлю, в доме его нет. Вы знаете, — Киреев обратился к Веронике Михайловне, — в последнее время стал страшным кофеманом. Это вот — смесь арабики и мокко, две трети арабики, треть мокко. Причем арабика эфиопская, а мокко яванский. К стыду своему, совсем недавно узнал, что вкус кофе, как и вина, зависит от урожая. В засушливый год — один вкус, в дождливый — другой. Мы с вами, Вероника… простите…

— Михайловна, — подсказала она, подумала немного, — можно просто — Вера.

— Чудесно, Верочка, мы… Господи, я ж не представился! Всеволод Иванович, а это — Петр Петрович, вы с ним, похоже, уже знакомы. Петрович, ты что, сам за гостями ездил?

— А что старику в четырех стенах сидеть, прокатился.

— Сумочки, сумочки ваши давайте!

Киреев решительно отобрал у Вероники ее поклажу, отнес куда-то вглубь Малой гостиной, которая по площади была побольше обычной однокомнатной квартиры.

— Пейте чай-кофе, в семь у нас ужин, а сейчас, будем считать, «файф-о-клок». Да и время уже подходит.

Неслышно отворилась дверь, вошла Светлана.

Кастет рванулся к ней, охватил ее всю крепко, аж пискнула, поцеловал в щеку, избегая влажных, пахнущих дешевым вином, губ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЕКСОГЕН И КАМАСУТРА

Глава 1

ГОРЯЧИЙ ФИНСКИЙ ПАРЕНЬ

Леночка проснулась в той же комнате, куда ее привезли то ли вчера, то ли позавчера. Двое мужчин в гражданской одежде пришли тогда к ней домой, показали красные удостоверения с большим двуглавым орлом на обложке, вежливо попросили одеться и съездить с ними в Управление, чтобы задать несколько вопросов.

Ни в какое Управление они не поехали. В стоящей у подъезда машине их ждал еще один мужчина, наверное, большой начальник, которому те двое, откозыряв, ее передали. Прямо в машине он спросил ее что-то о Леше Костюкове, которого по возвращении из Москвы она больше не видела, спросил еще о каких-то совсем ей неизвестных людях, выслушал внимательно, помолчал и вышел из машины. Леночка подумала, что ей уже можно идти домой, и тоже хотела вылезти, но тут в машину сели те двое, с двух сторон, так, что она оказалась между ними, в шею ее что-то кольнуло, она еще успела подумать — откуда в апреле комары — и уснула.

Открыла глаза она уже в этой комнате оттого, что человек в белом халате, наверное врач, держал у ее носа ватку с нашатырным спиртом. Увидев, что она проснулась, доктор убрал ватку, выглянул в коридор, позвал кого-то.

Вошел крепкий высокий парень, похожий на военного, Леночка еще подумала, что ему очень подошла бы военная форма. Вдвоем они осторожно помогли ей подняться и отвели во врачебный кабинет. Там за столом, уставленным пробирками и блестящими медицинскими инструментами, сидела симпатичная медсестра, посреди кабинета стояло гинекологическое кресло. Леночка смутилась. Она вообще стеснялась бывать у гинеколога, а садиться в кресло при этом военном парне ей было совсем стыдно. Но парень, слава Богу, ушел, а у нее сначала взяли кровь из вены и из пальца, потом доктор попросил ее раздеться, внимательно, по-врачебному, не по-мужски, осмотрел ее тело, попросил поднять руки, раздвинуть ягодицы и только после этого усадил в кресло. Осмотр быстро закончился, и когда Леночка уже хотела одеваться, доктор сказал, что нельзя, всю одежду заберут на дезинфекцию. И правда, медсестра сложила все, даже часы, в специальный пластиковый мешок, на который повесила бирку с ее фамилией, а ей выдала белый медицинский халат, который пришлось надеть на голое тело.

Потом началось совсем непонятное. Доктор отвел ее в ту же комнату, предложил снять халат и лечь в постель, после чего пристегнул ее левую руку наручником к спинке кровати.

— Если что-нибудь будет нужно, — сказал на прощание доктор, — нажмешь эту вот кнопочку, придет человек и проводит в ванную или туалет. Обед принесут попозже. Ты меня понимаешь?

Леночка кивнула. Конечно, она понимала, что ей сказал доктор, не глупенькая же какая-то, но ей все было странно, и она хотела что-то спросить у доктора, но он уже ушел, а она вдруг уснула, не успев даже накрыться одеялом.

Проснулась она оттого, что затекла левая рука и надо было выйти в туалет. Хотела встать, больно дернула цепочкой левое запястье и все вспомнила. Долго робела нажимать кнопку, но в туалет хотелось все сильнее, наконец нажала. Пришел тот же военный парень, молча отстегнул наручник и проводил в туалет. Оказывается, вход в туалет и ванную был из той же комнаты, не надо было даже выходить в коридор. Он подождал, когда она выйдет, также молча проводил ее до кровати и снова пристегнул наручник.

Оставшись одна, Леночка огляделась. Комната больше всего напоминала больничную палату, чисто, светло, никакой мебели, только еще одна кровать, аккуратно застеленная покрывалом, и стол с тремя стульями у занавешенного окна. Потом она подумала о Леше и с этими приятными мыслями опять незаметно уснула.

* * *

Вечером все, как большая семья, собрались перед телевизором в той же Малой гостиной. Сидели парами — Костюков со Светланой на диванчике-канапе, мать и сын Черных — у накрытого для вечернего чая стола, причем Женя — в новеньком инвалидном кресле, старое, за непригодностью, было оставлено дома, а Киреев и Сергачев в стороне, тоже на диванчике, только они не гладили друг друга по коленкам и не шептали, как Кастет со Светланой, всякие глупости. Охранника Володи, видимо из-за отсутствия ему достойной пары, в гостиной не было.

«Криминальный Петербург» посмотрели молча. Только Светлана прошептала на ухо Кастету, что на фотографии он совсем не похож, и укусила его за мочку уха.

Так же молча посмотрели рекламу. В мире прокладок и кариеса ничего не изменилось, и Сергачев встал, чтобы выключить телевизор.

— Вопросы, замечания будут? — спросил он, подсаживаясь к столу. — Как фактически развивались события — мы знаем. Теперь знаем официальную версию правоохранительных органов, как профессионал, я вам скажу, что это — лучшее, что можно было придумать в такой ситуации. Самое лучшее! Так они убивают даже не двух, а целое стадо зайцев — и Чечня, и наркотики, и оружие, да одна геройская смерть мудаков-омоновцев чего стоит. Если они не раскроют эту кучу преступлений, а мы ведь сделаем все, чтобы они не раскрыли, все равно эта шумиха пойдет только на руку Исаеву и, извините за выражение, его шобле…

Сергачев посмотрел на Кастета и сказал с интонацией классного руководителя:

— Леша Костюков! Положи руки на колени и слушай спокойно! На свои колени положи, на свои. И вообще, Светочка, вы бы пересели куда-нибудь, вот, к господину Кирееву на диван, очень удобный диванчик и Леша туда не дотянется, он же не Юрий Долгорукий…

Он взял чашку с давно остывшим кофе, понюхал, поморщился.

— Дамы и господа, может быть, на сон грядущий по бокалу чего-нибудь этакого? Крепкий кофе на ночь излишне возбуждает, — он выразительно посмотрел в сторону Кастета, — а с рюмочкой хорошего ликера, скажем, «Драмбьюи»… Между прочим, искусство приготовления ликеров пришло из Италии, где в монастырях приготовлялись смеси из спирта, плодов и ароматических трав, и на этикетках было написано «Во славу Бога».

Он молитвенно сложил пухлые ручки и вознес очи горе.

— И только для настоящих мужчин могу предложить, даже настоять на этом — разговор у нас предстоит долгий, непростой, — по бокалу хорошего виски. Даже Всеволод Иванович еще не знает — друзья мне привезли из Шотландии подарочный набор известной фирмы «Matthew Gloag & Son» — бутылочка виски «Famous Grouse» — «Знаменитая куропатка» и стаканчики Old Fashion. Представляете, господа, из самой Шотландии, где горцы-хайлендеры, килты, волынки и Роберт Бернс — и вот — на нашем столе. Непременно испробуем, не отказывайтесь!

Виски, действительно, был изумительным, стаканчики Old Fashion оказались матерыми стаканами граммов по двести пятьдесят, а ликер и правда с сильным медовым привкусом, что не очень понравилось Кастету.

Наконец реверансы и щеголяние этикетом закончились, дамы разошлись, Кастет с Киреевым покурили у открытой форточки, и состоялся тот самый долгий непростой разговор, обещанный Сергачевым.

— Пока вы, Алексей, отдыхали, мы с Евгением Павловичем Черных обсудили план наших дальнейших действий. Сразу должен сказать две вещи. Во-первых, в целом план принадлежит Евгению Павловичу, я лишь внес некоторые коррективы, исходя, так сказать, из суровых реалий и наших возможностей. Во-вторых, Всеволод Иванович категорически против этого плана, называет его безумной авантюрой, американщиной и другими непотребными словами. Я же, напротив, считаю —только такой план имеет шанс на выполнение, все остальное просто, как сейчас говорят, не прокатит… Решать вам, Алексей. Вы — главный герой этой безумной авантюры, судите сами, сможем ли мы, а большей частью — вы, сотворить все это. А план наш состоит в следующем…

* * *

Выехать в девять, конечно же, не получилось.

Сперва всей командой пили кофе, потом впятером, пятым был охранник Володя, обсуждали последние детали, посидели на дорожку и в начале одиннадцатого отправились в путь.

Ехали на купленном Лехой «Гольфе», стараниями Петра Петровича получившем номера и должным образом оформленном на Ситтонена Арво Яновича, предпринимателя из Петрозаводска, владельца лесопилки и двух небольших заводиков стройматериалов.

Документы выправлял, конечно, Петр Петрович.

— Настоящие, — сказал он, вручая Кастету внушительную пачку бумаг и книжечек, — здесь все, что должно быть у нормального человека, включая загранпаспорт с шенгенской визой. Надеюсь — не удерешь. В Петрозаводске у тебя квартира, сейчас там ремонт, поэтому запоминать обстановку и расположение комнат нужды нет, но адрес, конечно, знать надо.

— Откуда у нас квартира в Петрозаводске? — удивился Киреев.

— Не у нас, у меня, — поправил его Петр Петрович. — Прикупил при случае. Жертвую вот на общее дело.

Ехали они в Москву, чтобы через два дня уже самолетом вернуться обратно, обеспечив таким образом алиби и вполне легальное проживание в Северной столице карельского бизнесмена Арво Ситтонена. Гаишники к таким иномаркам не очень придирчивы, на личности пассажиров им вообще наплевать, да и по показанной в телепрограмме фотографии Кастета можно было опознать, только обладая немалой фантазией и здоровым чувством юмора, а с тем и другим у сотрудников правоохранительных органов традиционная напряженка.

У Владимира Севастьянова, штатного сотрудника охранного агентства «Скипетр», был официально зарегистрированный пистолет Макарова, а единственным оружием господина Ситтонена был туго набитый бумажник, где, кроме российских и зарубежных дензнаков и кредитных карточек «Виза» и «Америкен Экспресс», лежали еще визитки нескольких очень важных людей, уже предупрежденных о возможном звонке Арво Яновича Ситтонена.

* * *

Интервью и. о. начальника Отдела по борьбе с организованной преступностью при ГУВД Санкт-Петербурга полковника Исаева В. П., данное программе «Бой криминалу» Первого канала ЦТ. Текст интервью на следующий день был напечатан во всех центральных газетах, видеозапись неоднократно повторялась различными российскими и зарубежными каналами:

Ведущий:

Господин полковник, вчера в средствах массовой информации появилось сообщение о крупной операции, проведенной Вашим Отделом. Если можно, сообщите нашим зрителям подробности этой операции.

Исаев:

Вы ошиблись, назвав проведенную операцию просто крупной. Без преувеличения, это крупнейшая операция правоохранительных органов, проведенная в последнее время. Крупнейшая и по масштабам, и по значимости. Можно смело утверждать, что конечный результат операции будет иметь глобальные последствия — в ходе операции был уничтожен личный эмиссар террориста номер один Усамы бен Ладена некто Аслан Мозжоев. Человек, который координировал деятельность всех, подчеркиваю — всех, преступных группировок, действующих как на территории Чечни, так и в различных городах России. Именно под его непосредственным руководством, по разработанным именно им планам, были совершены все самые кровавые террористические акты последних лет. Я не буду приводить этот скорбный список, он всем нам хорошо известен. Как выясняется в процессе следствия, кроме взрывов, захвата заложников и других преступлений, направленных как против мирных жителей, так и против российских войск, дислоцирующихся сейчас на территории Чеченской республики, именно под его руководством были совершены практически все так называемые «громкие» политические убийства последних лет.

Ведущий:

Господин полковник, нам хорошо известны имена многих лидеров чеченских сепаратистов, таких, например, как Шамиль Басаев, но имя Аслана Мозжоева мы слышим впервые. Значит ли это, что он не был прежде известен нашим правоохранительным органам?

Исаев:

Это означает только то, что наши сотрудники умеют хранить служебную тайну! Аслан Мозжоев уже много лет находился в оперативной разработке, но, учитывая значимость этой фигуры, ее международный вес, мы не могли, не имели права озвучивать это имя.

Ведущий:

Вы уже неоднократно упомянули о международном значении этой операции. Какое место занимал Аслан Мозжоев в колоде международного терроризма?

Исаев:

Весьма и весьма значительное! В нашем распоряжении оказались фотографии, на которых Аслан Мозжоев запечатлен вместе с Ясиром Арафатом, руководителями движения «Хамас» и «Аль Каида», лидерами печально знаменитой ИРА— Ирландской республиканской армии. Кроме того, по непроверенным пока данным, он причастен и к американской трагедии 11 сентября. Как вы понимаете, территория Соединенных Штатов находится вне пределов нашей юрисдикции, поэтому конкретными документальными свидетельствами этого мы не располагаем. Но я думаю, что после того, как мы передадим нашим американским коллегам имеющиеся в нашем распоряжении материалы, они подтвердят эти предположения. Можно смело сказать, что уничтожением Аслана Мозжоева мы нанесли сокрушительный удар мировому терроризму.

Ведущий:

Вчера в выступлении по петербургскому телевидению майор Богданов упомянул о захваченном складе вооружения, боеприпасов и наркотиков. Расскажите об этом подробнее.

Исаев:

Вы ошиблись, назвав Юрия Васильевича Богданова майором, но эта ошибка — приятная. Министром МВД подписан приказ о присвоении майору Богданову внеочередного звания полковника, кроме того, руководством ГУВД Санкт-Петербурга он представлен к званию «Герой России». Полковник Богданов непосредственно руководил подготовкой и проведением этой сложнейшей операции, участвовал в завязавшейся с бандитами перестрелке и, как знать, не его ли пуля остановила Аслана Мозжоева. Как старому оперативнику мне немного жаль, что именно он, а не я участвовал в этом, без преувеличения историческом сражении со всемирным террором. Что касается ответа на Ваш вопрос, цифры, названные полковником Богдановым, — предварительные, сейчас на месте работает расширенная группа следователей, включающая представителей Отдела борьбы с незаконным распространением наркотиков, ФСБ и Генпрокуратуры. Предвосхищая Ваш вопрос, сразу скажу, что о личностях заложников и обстоятельствах их задержания я пока не могу сообщить ничего нового, скажу только, что они живы, здоровы — это не мое мнение, это мнение врачей, находятся сейчас в безопасном месте и, надеюсь, скоро вернутся к своим семьям.

Ведущий:

И в заключение, несколько слов об Алексее Костюкове, на квартире которого и был уничтожен Аслан Мозжоев.

Исаев:

Вы знаете, я был против того, чтобы предавать гласности имя этого человека. Я и сейчас считаю, что это преждевременно, но — слово не воробей… Больше я ничего добавить не могу, просто не имею права… Мы работаем, мы его ищем, и нет никакого сомнения, что найдем. Это вопрос даже не дней, часов. Я вижу, что отведенное нам эфирное время заканчивается, но не могу не сказать о двух героях-омоновцах, погибших при исполнении своего профессионального долга, о сержанте Челкине и старшем сержанте Копытове, они сражались до конца и умерли с оружием в руках. Светлая им память! Надеюсь, что Центральное телевидение найдет возможность посвятить отдельную передачу подвигу этих скромных мужественных парней!..

Ведущий:

Только на один вопрос полковник Исаев отказался отвечать в прямом эфире. Дело в том, что в дни проведения этой операции в послужном списке Исаева появились две новых строчки. Он получил звание полковника и стал и. о. начальника УБОП ГУВД Санкт-Петербурга. На наш вопрос полковник Исаев ответил, что приказ о присвоении очередного звания был подготовлен уже давно и то, что он пришел именно в эти дни, — чистая случайность. А вот случайность или нет скоропалительный уход в отпуск его начальника, Виктор Павлович Исаев комментировать не стал. Как не стал он упоминать о том, что тоже представлен к высокой правительственной награде.

Глава 2

ПРЕЛЕСТИ ПОЛКОВНИЧЬЕЙ ДОЧКИ

До Москвы они добрались нормально. Тормознули только дважды — на выезде из Питера и уже в Москве, в Черкизово. Сергачев был прав — зажравшихся гаишников на трассе Е-95 интересовали только крутые иномарки.

Охранник Володя всю дорогу молчал, только проезжая очередной пост ГАИ, вспомнил историю, случившуюся с ним в прошлом году.

10 ноября, аккурат на день милиции, ехал он куда-то за город, к другу на дачу, где намечалась грандиозная пьянка, и вез по этому поводу две коробки водки — в салоне, а в багажнике ящик пива. Тормознули его гаишники ни за что, просто деньги нужны праздник праздновать, лениво пошмонали машину и, вместо штрафа, забрали пол-ящика пива, водку брать постеснялись, что ли…

Поехал Володя дальше к своему другу, видит — гаишники его догоняют на своей гаишной телеге.

Фиг вам —подумал Володя и ударил по газам, те тоже поднажали, в общем, поиграли немного в Формулу-1, потом Володе это надоело, и он остановился. Вылетают из машины два взмьшенных гаишника и к нему.

— Багажник открывай, — говорят.

Все! — думает Володя — последнее пиво сейчас отберут.

Но багажник открывает, куда денешься. Менты-гаишники туда, оказалось, один из них, когда пиво-то брал, автомат там оставил, хорошо — не сильно пьяный был и вовремя рюхнулся.

Посмеялись от души над жадностью и тупостью ментов и опять до самой Москвы молчком ехали. В столице Сергачев заказал для них номера в комплексе «Измайлово», еще к Олимпиаде построенном.

— Жить надо скромно, — ответил Петр Петрович на робкие упоминания о «Балчуге» и «Рэдиссон-Славянской».

Оба дня в Первопрестольной у Кастета были загружены до предела.

Как преуспевающий бизнесмен, он должен был встретиться со своими деловыми партнерами и якобы обсуждать с ними перспективы делового сотрудничества. Поэтому он мотался из конца в конец города, оставлял коробки шоколадных конфет и визитки у секретарш, пил кофе с начальниками служб безопасности — друзьями Петра Петровича, которые в случае чего должны были подтвердить, что, да, приезжал карельский бизнесмен по фамилии Ситтонен, решал какие-то свои дела. Обозначив таким образом свое присутствие в столице, последний вечер Кастет провел в знаменитой «Метелице», оттянувшись там по полной программе.

Там, в «Метелице», Кастет познакомился с импозантным, в летах человеком, тоже по делам приехавшим из Питера. Несмотря на вечер понедельника, традиционно неудачного дня для торговых и увеселительных заведений, ресторанный зал был полон, поэтому метрдотель, похожий на сотрудника дипломатического представительства в развитой капиталистической стране, принеся Кастету немыслимо вежливые извинения, подсадил к нему за столик этого импозантного господина.

— Арво Ситтонен, — представился Кастет.

— Виктор Павлович, — ответил господин. — Вы хорошо говорите по-русски, почти без акцента.

— Спасибо, — сказал Кастет. — У вас акцент тоже почти не чувствуется. И рассмеялся:

— Я же — русский. Нет, по паспорту я — карело-финн, но ни хрена не знаю ни по-карельски, ни по-фински. В молодости девок клеить было хорошо. Представишься — Арво Ситтонен, что-нибудь про Хельсинки или Лаппенранту наплетешь — все, девчонка твоя!

Кастет успел уже немного принять на грудь, поэтому расслабился и легко вошел в образ карело-финского бизнесмена. Главное было не перестараться, но Володя, мрачно пивший за соседним столиком безалкогольный коктейль, присматривал за своим «шефом».

— Приехал вот в столицу нашей Родины, хочу в Кондопоге новую поточную линию поставить, завод там у меня, — пояснил Кастет. — Один. А второй — в Лахденпохья.

По дороге в Москву Кастет от нечего делать полистал Атлас автомобильных дорог, справедливо полагая, что карельскому бизнесмену надо знать свой родной край, и запомнил эти два названия. Кондопогу он слышал до этого, а Лахденпохья — просто красивое слово, с местным колоритом.

— А вы чем занимаетесь?

— Служу, — просто ответил Виктор Павлович, — на государевой службе.

— А! — Кастету стало неинтересно, вот если бы свой брат, бизнесмен…

— Вы в субботу телевизор не смотрели? — почему-то поинтересовался Виктор Павлович.

— В субботу? В субботу — нет. В субботу мы пилили по трассе, в Москву. Надоели, знаете ли, эти самолеты, летаешь на них, летаешь, туда-сюда, туда-сюда. Вот они уже где! То ли дело на машине…

— Да… — вяло согласился Виктор Павлович, — на машине хорошо.

Однако вечер продолжался, тосты за нерушимую дружбу карельского и русского народов сменились тостами за прекрасных дам, коих в зале было предостаточно, на любой вкус и кошелек, а потом поступило предложение перейти от слов к делу, и Виктор Павлович спросил:

— Ты, Арво, Москву хорошо знаешь?

— Нет, — честно признался Кастет. Хорошо он знал только Крылатское, где когда-то служил боксером.

— Есть тут одно уютное местечко, «Bad cats» называется. Для избранных, но тебя со мной пустят. Поедем?

— Поедем, — охотно согласился Кастет. Название «Bad cats» что-то смутно ему напоминало, но размышлять не было ни времени, ни желания.

Вчетвером они тронулись в путь — Виктора Павловича тоже сопровождал молодой человек, как и Володя, уныло пивший соки за другим столом.

О пребывании в «Дурных кошках» сохранились смутные, но приятные воспоминания. Виктор Павлович куда-то сразу исчез, и встретились они только в самолете, летевшем обратно в Питер. Продолжать знакомство не было никакого желания. Они раскланялись и сели в разных концах салона первого класса.

В «Пулково» Арво Ситтонена ждал его «Гольф», еще в воскресенье пригнанный из Москвы сергачевскими ребятами, а Виктора Павловича — целое стадо толстых золотопогонных милиционеров на машинах с матюгальниками, и мигалками.

— Важная шишка, наверное, — вяло подумал Кастет и велел Володе ехать в «Невский палас».

* * *

В номере Кастет принял душ, выпил две чашечки крепкого кофе, уселся перед телевизором — ждать условленного звонка и незаметно задремал. Звонок разбудил его, Леха не сразу понял, где и что тренькает, нашел телефон, сорвал трубку. Незнакомый мужской голос произнес кодовую фразу:

— Арво Янович, я — от дяди Пети.

— Слушаю вас, как его здоровье?

— Здоров, как бык!

Игра в шпионов закончилась, теперь пойдет полезная информация.

— Интересующая вас девушка выйдет сегодня из главного здания университета примерно в 14.15. Вас там будут ждать.

И, не дожидаясь ответа, мужчина повесил трубку.

Делом номер раз на сегодня было знакомство с Жанной Викторовной Исаевой — дочуркой гниды-полковника. Она училась в университете, на последнем курсе юридического, и к тому же бьша победительницей конкурса «Мисс Университет-2002». Судя по фотографии — победила она почти заслуженно.

К сожалению, кроме этого, обещающего быть приятным дела, у Кастета впереди было еще дело номер два и дело номер три.

В номер вошел Володя. Кастет потрогал остывший кофейник, набрал телефон сервис-службы и заказал два кофе. Пока Володя устраивался в кресле и доставал из кармана разные нужные бумажки, принесли кофе.

— Значит так. Исаева Жанна Викторовна, 1980 года рождения, не замужем…

— Я знаю, — все это уже обсуждалось на ночном совете.

— Мне поручено напомнить. Не замужем, постоянного кавалера нет, рост 182, вес 65, — Володя замялся, подбирая подходящее слово, — габариты 95-58-93…

— Ого! — Леха присвистнул.

— Нет, — ответил Володя, — я ее фото в купальнике видел, это не ого, это ОГО! Живет в отдельной квартире на Невском, сейчас батянька ей прикупил еще одну — в элитном доме на Васильевеком, знаешь, где раньше кинотеатр «Балтика» был?

— Знаю, бегал туда с уроков. Жалко — снесли.

— Жалко, — согласился Володя, — так, что еще… Есть машина — «Kia Carnival», не пользуется, хотя права есть. Вообще — девица упакованная до предела, ее бабками не удивишь, что-то другое надо. На общественном транспорте не ездит в принципе, выходя из университета, всегда тормозит тачку, твоя задача — подъехать первым. Так, по Жанне Викторовне — все. В 16.00 у тебя встреча с президентом «Трейд-Инвест Банка», он согласился участвовать в нашей игре. Вечером — казино «Монтенегро», сегодня вторник, сегодня там Есаул играет. После того, как с банкиром все обсосете, надо будет письма готовить и рассылать, так что получается — день под завязку занят.

— А если я с Жанной весь день прокувыркаюсь?..

— Ну что, как мужик —я тебе позавидую, а как человек… С банкиром встречаться надо — кровь из носа! Банкир, конечно, свой, но встанет на дыбы, фиг его потом уломаешь. Мы и так поперек Кирея в этом деле идем… Все — время! Одевайся, обувайся… Я сзади тебя поеду, на «Жигулях», номер 412 ГЕ, легко запомнить — бутылка так раньше стоила…

* * *

Кастет уже полчаса сидел в машине, Жанна еще не выходила. Он внимательно ощупывал взглядом всех выходящих девиц, поглядывая на лежащую на «торпеде» фотографию. Девицы выходили всякие, помоложе, постарше, красивые и не очень, были и такие, кого Кастет не прочь был бы куда-нибудь подвезти, скажем, в «Невский палас», номер 618, но Жанны Исаевой не было.

Как только Леха тормознул на Университетской набережной, к машине подскочил неприметный мужичонка, в потертом пальто, старенькой несвежей кепке, то ли бомж, то ли интеллигент. Выхватил из кармана тряпицу, начал усердно протирать ветровое стекло, нагнулся к Кастету:

— Объект не появлялся, у нее консультации в аудитории 22-6, заканчиваются в 14.15, выход контролируем.

Потом смачно плюнул на стекло и снова принялся тереть.

— Эй ты, чего на машину плюешь! Вали отсюда!

Мужичонка сразу исчез. Кастет начал волноваться, с Жанной можно познакомиться и завтра, а вот опаздывать на прием к банкиру никак нельзя, и тут из университетских ворот появилась ОНА.

Кастет взял фотографию, не глядя сунул в карман куртки, не отрывая взгляда от девушки, ухватился за рычаг передач, готовый мгновенно сорваться с места. Эту девушку он бы узнал без всякой фотографии! Высокая, на голову выше своих подружек, роскошно-рыжеволосая, она не шла, шествовала, не глядя по сторонам, уверенная, что ей уступят дорогу. Не доходя до края тротуара, решительно взметнула вверх руку, Кастет мгновенно рванул с места, подрезал идущий на остановку троллейбус и резко затормозил у самых ног девушки. Она, не спрашивая, опустилась на переднее сиденье и едва успела захлопнуть дверцу, как Кастет сорвался и, чуть не протаранив маршрутку, вырулил сразу на левую полосу.

— Куда мы едем? — поинтересовалась девушка.

— Куда угодно!

— А-а! Обычно отвечают — с вами, хоть на край света!

Девушка по-хозяйски отодвинула сиденье, умещая бесконечные ноги, расстегнула курточку, спросила:

— Вы курите?

Леха кивнул, краем глаза поглядывая на распирающий тонкую ткань бюст.

— На дорогу, — сказала девушка.

— Что?

— На дорогу смотрите.

Они уже успешно доехали до моста Лейтенанта Шмидта, свернули на мост и встали в пробке.

— Вы торопитесь?

— Нет. А вы?

Девушка сидела вполоборота к нему, курила тонкую сигарету и, казалось, с интересом рассматривала.

— Пока не очень, — ответил Леша, посмотрев на часы — время подходило к трем.

— Два — ноль в вашу пользу! Вы дали два нестандартных ответа в стандартной ситуации. Стоим в пробке, самое время полезть в бардачок, чтобы руку мне на колено положить, к груди прижаться — ан нет, сидите себе, сигареты ищете и пальцы не дрожат при этом. Чудно!

Она будто размышляла вслух, не обращая внимания на Кастета.

— Слушай, тебя как зовут?

— Ал… Арво. Арво Ситтонен.

— Слушай, Арво Ситтонен, тебя что, не учили в твоей карельской школе, что мужчина должен знакомиться с женщиной, а не vice versa.

— Чего? — не понял Кастет.

— Vice versa — наоборот, по-латыни, у меня консультации были по римскому праву, помню еще что-то, оказывается!

Кастет проехал еще на полметра вперед, заглушил мотор и тоже сел вполоборота.

— Давай, как вежливая девушка, тоже представляйся и говори, что еще делают в стандартных ситуациях — а я буду поступать наоборот, не помню, как это по-латыни.

— Bay! — сказала она. — Ты — супер! Я уже не знаю, сколько-ноль я тебе проигрываю!

— А во что мы играем?

— Уже не играем. Я проиграла. Разворачивайся, перекусим где-нибудь на Васильевском. У меня вечер свободный.

Кастет переждал встречный поток машин, развернулся, заметил, что стоящие чуть сзади «Жигули» с номером 412 ГЕ тоже начали разворот, и не спеша вернулся на набережную.

— Куда? Я Васильевский плохо знаю.

— А ты где живешь?

— В гостинице.

— Вот в гостинице и перекусим…

Кастет лихорадочно соображал. Никак, ну никак нельзя пропускать встречу с банкиром… Он подъехал к тротуару, остановился. Выключил зажигание.

— Как тебя зовут?

— Жанна.

— Выйдем, покурим, Жанна.

Он вылез из машины, открыл ее дверцу, подал руку. Узкая ладонь была влажной и горячей, впервые посмотрел в ее глаза и понял, что сейчас он может сделать с ней все — дать пощечину, прогнать или трахнуть на капоте, в салоне, прямо на тротуаре… Но он взял ее под руку, и они, как молодожены, спустились к Неве.

Там Кастет схватил ее и начал целовать и щупать за разные места. Убедившись в том, что эта красотка, несмотря на свой надменный и недоступный вид — обычная шлюха, он сознательно стремился сделать ей больно, сильно сжимал твердые торчащие соски, сдавливал, вонзив пальцы в плоть, крупные ягодицы, задрав блузку, мял крепкую грудь. Она отвечала на поцелуи, стонала, терлась низом живота о его колено, просунутое между ее ног, пока, наконец, не прошептала:

— Дурак!

Что означало — правильную стратегию выбрал Арво Ситтонен и — победил.

Кастет снова взял ее под руку, они чинно вернулись на набережную, сели в машину.

— Сейчас я поеду в банк, — сказал Кастет, — у меня важная деловая встреча, а ты подождешь в машине. Я недолго.

Он не спрашивал ее мнения, не просил, не уговаривал. Он просто утверждал это, как непреложный факт.

Она кивнула, и на лице ее появилась странная, как будто счастливая улыбка.

* * *

Ровно в 15.55 Кастет поставил машину на стоянку напротив здания «Трейд-Инвест Банка», назвал охраннику свою фамилию и был препровожден в приемную президента банка господина Кондратьева Александра Дмитриевича.

Секретарша, вопреки распространенному мнению, не длинноногая блондинка с пустыми глазами выжившего из ума тритона, а солидная дама бальзаковского возраста в строгом деловом костюме попросила подождать — у господина президента немецкая делегация, подписывают договор о намерениях, — предложила кофе и милостиво разрешила курить. Пауза, кофе и сигарета пришлись весьма кстати — Леха отдышался и собрал в кучку мысли. Дверь кабинета распахнулась, вышла группа оживленных немцев, следом — хозяин господин Кондратьев. На ходу кивнул Кастету, распрощался с гостями и пригласил его в кабинет.

— Садитесь, Арво Янович, — он указал рукой на уютный гостевой уголок — глубокие кожаные кресла, небольшой стол с пепельницей, рядом бар, — что-нибудь выпьете?

— Нет, спасибо.

— А я себе позволю, трудный выдался день, одни немцы чего стоят…

Долго выбирал бутылку, налил немного в низкий стакан с толстым дном, подержал в руке, в три глотка выпил.

— Петр Петрович познакомил меня с вашим планом… Поймите меня правильно, я полностью доверяю господину Сергачеву, больше того, он готов поручиться своим имуществом и сбережениями, которые, кстати, хранятся в нашем банке. Подобных жертв нам не надо — миллион долларов не такая большая сумма, чтобы мы не могли ею рисковать, но мы рискуем большим — мы рискуем репутацией нашего банка. Вы не представляете, чего нам стоило вернуться на банковский рынок после той серии статей, шесть лет назад. «„ТИБ" — это официальная аббревиатура нашего банка — кормушка для тамбовцев», «Там, где отмываются кровавые деньги», «Как „тамбовцы" ТИБрят деньги»..» Вы, я так понимаю, приезжий, могли ничего этого не слышать, а в городе был большой шум… И теперь этот авантюрный план, к тому же я слышал, господин Киреев против, а с мнением Всеволода Ивановича нам приходится считаться. Тем не менее, я посоветовался с партнерами, и мы решили вас поддержать. Если все пройдет удачно, — Кондратьев постучал по деревянной столешнице, — рейтинг нашего банка поднимется очень высоко, а ради этого стоит рискнуть. — Кондратьев поднялся. — Спасибо, что нашли время ко мне зайти, я хотел лично высказать эти соображения и, честно говоря, просто посмотреть на вас. Вы внушаете доверие. Всего хорошего. Ни пуха ни пера!

— К черту! — ответил Кастет уже в приемной.

И почти бегом спустился к машине. Жанна спала на заднем сиденье, положив под голову сумочку и сложенные в лодочку ладони.

Глава 3

КАРТЫ НА СТОЛ!

День прошел в сладострастии. В знании и умении применять на практике постулаты восточного трактата «Камасутра» Жанна превзошла всех кастетовских подружек. Вместе взятых. От нее Леха узнал о существовании древнего искусства любви Каббазах[Уважаемый читатель! Редактор пытался выяснить у автора, что это за искусство, но автор хранил загадочное молчание.] и убедился в том, насколько искусно это искусство. Кроме того, выяснилось, что на Западе сейчас очень популярен домашний стриптиз, два образчика которого были продемонстрированы. Впрочем, не без некоторого труда — черные кожаные брюки плотно, как колготки, облегающие крупные девичьи формы, снимались с большим трудом, и бедная девушка, стягивая их, надолго принимала согнутое положение, что представляло большой соблазн для наблюдателя и пользователя этих самых форм.

Прерывались дважды. Первый раз — на скоротечный обед прямо в номере, второй — когда позвонил Володя. Лехе пришлось накинуть халат и выйти с ним в холл. Обслуга принесла серебряный кофейник и, для Володи, тарелочку птифюров.

— Как приобщение к тайнам полковника Исаева?

— Пытаю, — скромно ответил Кастет, — пока молчит.

— Да уж наслышаны… Ладно. А теперь, как говорится, есть две новости — похуже и получше, с чего начнем?

— Без разницы.

— Правильно, потому что обе новости — плохие. Кондратьев, ну — банкир, у которого ты был, приставил к тебе хвоста, аж на двух машинах. Один хвост я обрубил. Второй ушел — мне ж не разорваться. Так что имей это в виду. Для того он тебя и вызвал, чтобы под колпаком держать. Может, использовать как-то втемную хочет, может, грохнуть при случае. Дальше. Гена Есаул в «Монтенегро» сегодня не приедет, будет играть в катране на Среднегаванском. Прикинь, как туда сможешь попасть, думаю, все-таки через казино, там дружки его постоянно пасутся. Значит, часам к девяти надо там быть — раньше нормальные люди не играют, только шелупень всякая. Ты как, игрок по жизни, или нет?

Кастет пожал плечами. Курсантом баловался в картишки, от безделья — не из азарта, а с тех пор вроде и не играл.

— В любом случае бабок много с собой не бери, или просадишь, или сопрут. У своих, постоянных клиентов не берут — за это и жизни можно лишиться, а ты кто? Ты — бобр, у тебя выкупить — святое дело!

— Чего это я бобр? — возмутился Кастет.

— А кто ты еще? Ты с ворами на дело пошел, язык их понимать должен. По фене — бобр — богатый фраер, которого обобрать — сам бог велел! Выкупить — значит украсть из кармана. Ты книжку какую-нибудь купи про воров, почитай. Или к тебе переводчика с блатного еще приставлять? Если в катран попадешь — один будешь, мне там светиться ни к чему. Так что базар фильтруй, там воры правильные собираются, ни за что ни про что не обидят, но за слово неправильное и порешить могут. Бабу эту с собой не бери, пусть тут поспит, в катран ее все равно не пустят, а до разборок если дойдет — обуза лишняя. Дальше. После встречи с банкиром Сергачев дал добро письма рассылать. На, почитай.

Письма эти были самой главной и самой авантюрной частью плана, именно из-за писем Кирей и отказался в нем участвовать, назвал все это «чумой» и еще каким-то воровским словом, которого Кастет не запомнил, и собрался вообще уходить. Петр Петрович тогда остановил его, отозвал в сторону и что-то долго объяснял, показывая бумаги и живо жестикулируя. Кирей мрачный вернулся к столу, но в разговоре почти уже не участвовал, только слушал, недовольно морщась.

Кастет взял отпечатанный на принтере листок бумаги, повернулся к свету.

«Господа бизнесмены! С 1 мая текущего года Смотрящим по городу заступает господин Голова. С этого числа все прочие поборы и дани отменяются. Отныне плату за обеспечение вашей личной безопасности, безопасности ваших семей и процветание вашего бизнеса вы будете платить лично господину Голове. Первый взнос в Фонд безопасности Города — $1 000 000, который должен быть внесен не позднее 1 июня 2003 года. О способе передачи взноса и необходимых гарантиях вам своевременно сообщат».

— Да, бля, чума! — сказал Кастет. — И сколько таких… — он так и не смог подобрать удобного слова.

— Двадцать восемь. И одно письмо — начальнику ГУВД.

— Ни фига! Вроде не говорили ж о ментах-то!

— Все меняется, — спокойно ответил Володя, — списочек фирм ты возьми, а письмо мне отдай — ни к чему у себя держать. Лады. До встречи в казино. И силы на вечер прибереги, всякое может случиться…

* * *

Казино «Монтенегро» издалека привечало людей радостными огнями, сулящими невиданную удачу и процветание. Здесь было все необходимое для того, чтобы человек мог легко и быстро, за один вечер, просадить или положить к себе в карман месячную, а если хоть немного повезет, то и годовую зарплату квалифицированного токаря.

Самое главное — для этого не надо долго учиться, вставать ни свет ни заря на завод, резать руки о горячую стружку, даже думать для этого совсем не надо. Нужно освоить две немудрящие операции, доступные даже среднего ума обезьяне — опустить монету в специальную дырочку и дернуть за особый рычаг. И все! Операция открывания кошелька происходит уже автоматически, без участия мозга.

Самые прозорливые рассчитывают на «Потного Джека», то есть на «Джек Пот». Выпадает он, конечно, редко, но ведь может же выпасть, может!

Но настоящие игроки пренебрежительно проходят мимо «одноруких бандитов», потому что по-настоящему большая игра идет в залах рулетки и «Блэк Джека». Там чаще всего стоит величественная тишина, прерываемая возгласами крупье, стуком жетонов и жужжанием шарика, летящего по колесу рулетки.

В этих залах собственно денег и нет, игра идет на безликие жетоны — металлические или пластмассовые кружочки, которые котируются только в этой стране игр. В другом мире на них не купишь ни хлеба, ни виски, ни самого плохонького автомобиля. Только на зеленом сукне жетоны приобретают ценность и власть, только их примет крупье и, возможно, вернет тебе в многократном размере.

Ни в одном казино Земли нет часов. Это особый мир вне времени, вне пространства — законы казино едины для Америки, России и Берега Слоновой Кости, можно не знать ни слова по-китайски и стать миллионером в пекинском казино. Вне времени и пространства царят только две вещи — азарт и число. Азарт игрока и число на рулетке, а сумма чисел на рулеточном колесе равняется 666.

Настоящий игрок Арво Ситтонен легко прошел мимо «одноруких бандитов», улыбнулся вежливым господам, осуществляющим на входе «фейсконтроль», и легким пружинистым шагом поднялся на второй этаж, туда, где шла Настоящая Игра.

Сыграл пару раз в рулетку, перешел в карточный зал — друзья Гены Есаула в рулетку не играют. И почти сразу увидел их. Три хорошо одетых господина мало отличались от остальных игроков, но мимика, но движения рук, особенно пальцев — их жесты чем-то напоминали язык глухонемых, постоянно шевелились, двигались, складывались в какие-то фигуры. И плохо уничтоженные татуировки на кистях. Господин Ситтонен пересел за их стол. Играл много. Играл по-крупному. Много проиграл, но много и выиграл. В итоге, наверное, остался при своих. Сгреб кучу фишек, небрежно высыпал в карман, встал из-за стола — в зале не поговоришь — и вышел в курительную. Почти сразу вышел один из троицы —помоложе и пошустрее.

— Вам сегодня повезло, — заискивающе сказал он.

Кастет небрежно повел плечами — мол, не для денег играем. Молодой топтался рядом, видно, не зная, что сказать дальше. Кастет решил ему помочь.

— Вы — местный человек? — спросил он с легким акцентом.

— Что? Да, конечно, местный… — молодой обрадовался продолжению разговора.

Надо было увезти этого бобра на катран и там казачнуть по полной…

— Мне мои друзья сказали, что есть место, на Среднегаванском проспекте, где идет нормальная игра, не на этот мусор, — Кастет презрительно вытащил пригоршню жетонов, — а на нормальные деньги. Я — не мальчик, я не могу играть, когда не вижу денег.

Молодой замер. На Среднегаванском был воровской катран, там правильные воры играли, и везти туда фраера?

— Я даже не знаю, где этот Среднегаванский. Есть и другие места, где на большие деньги играют, могу подсказать…

— Нет, мне друзья сказали — только там! Извините, я в другом месте узнаю, — и Кастет поднялся.

— Подождите, я у товарищей спрошу, может, они знают. Подождите, пожалуйста.

— Хорошо, я подожду, — и Кастет снова уселся в удобное кресло.

Молодого не было довольно долго, видимо, советовался с друзьями, может, звонил на катран.

— Извините, что я так долго, далеко эта улица, мало кто знает… Давайте я вас отвезу.

— Нет, спасибо. Я на машине, так что доеду сам, к тому же надо в гостиницу заехать, деньги взять, не на эти же копейки играть, — и Кастет опять потряс жетонами на пару тысяч долларов.

У молодого перехватило дыхание — бобер и так упакован выше некуда, а если еще бабок прихватит! Гена Есаул ему только спасибо за такую наколку скажет.

— Хорошо, пишите. Среднегаванский проспект, дом 3, квартира … Позвоните два раза и спросите Геннадия Сергеевича. Ехать надо…

— Я найду, спасибо.

И сунул за труды обалдевшему сявке стодолларовую купюру.

* * *

Дверь в воровской катран открылась сразу после звонков и условленной фразы. Мужчина в темной прихожей внимательно посмотрел на Кастета, ощупал быстрыми глазами фигуру, после чего закрыл дверь и хрипло сказал:

— Проходите.

Не пригласил, но позволил пройти.

Комната в квартире была одна, но большая, плотно накуренная. Шестеро бывших там мужчин повернулись на вошедшего Кастета и, не сказав ни слова, возвратились к игре. Играли, собственно, четверо сидящих за столом. Двое чуть в сторонке курили, наблюдая за игрой. Таинство игры проходило молча, без реплик, комментариев и, уж тем более, без советов.

Мужчины, и игроки и зрители, были примерно одного, неопределенного возраста — от тридцати до пятидесяти — с похожими лицами, выжженными северным солнцем, и с одинаково цепкими, быстрыми глазами.

Только один из игравших отреагировал на появление Кастета — чуть дольше других посмотрел в лицо, чуть пристальней оглядел фигуру, потом ненужно сложил свои карты стопочкой и снова разобрал.

Леха тоже внимательно посмотрел на него. Фотографии Есаула у Сергачева не оказалось, но описал он его довольно точно, так что Кастет понял — это и есть Гена Есаул — один из лидеров борисовской группировки, с недавних пор обосновавшейся в городе и уже претендующей на большую власть.

Расклад этой игры был понятен — Киреев хочет его руками убрать серьезного конкурента и остаться при этом в тени. Честный вор Кирей знать не знает карело-финна Ситтонена, к тому же оказавшегося представителем неведомого господина Головы. Кастет услышал какой-то шум, то ли звяканье посуды, то ли звон стали о сталь, но не дернулся, не повернул головы, а, выждав пару минут, тихо спросил у одного из стоявших:

— Туалет здесь есть?

Тот глянул на него и молча мотнул головой в сторону двери.

На кухне сидели еще четверо — помоложе и побойчее, с дергаными неспокойными движениями, скользким, бегающим взглядом. На столе была бутылка водки, рыба на промасленной коричневой бумаге, хлеб, стаканы и нож — классическая блатная финка с наборной ручкой. Сильно пахло планом. Один, тот, что открывал ему дверь, поднялся:

— Что?

— Да я туалет ищу, — с благополучной улыбкой сказал Кастет.

Парень показал ему облезлую, с гвоздем вместо ручки, дверь:

— Воду спусти!

Когда Кастет вернулся в комнату, один из игравших вылезал из-за стола, или проиграв, или уступая место гостю.

— Во что играешь? — спросил Гена Есаул.

А действительно, во что? В казино Кастет играл в «Блэк Джек», но играть с ворами в очко — значит просто отдать им деньги, а Лехе надо было не просто проиграть, но завести какой-то разговор, выйти на Кастета.

И Кастет сказал:

— В покер.

Гена удивленно вскинул брови, поглядел на остальных, потом кивнул головой.

— Деньги покажи!

Кастет выложил на стол пачку долларов. Гена опять кивнул головой, чуть дернул глазом, один из игроков встал:

— Пойду покурю!

На его место тут же сел другой. Наверное — карточный умелец — вантаж, выиграть у которого невозможно. Да и ладно, Кастет не выигрывать пришел…

Все шло как положено, Кастет легко выигрывал у остальных, за столом уже не царила торжественная тишина священнодействия. Игроки шумно огорчались проигрышу, говорили Кастету добрые слова, восхищались его фартом-везением и время от времени бросали косые взгляды на дверь, оказавшуюся почему-то как раз за спиной Кастета. Зрело что-то недоброе, и нужно было это «что-то» опередить.

Кастет решил идти ва-банк.

Во время очередной паузы, пока банкомет Есаул доставал новую колоду, срывал обертку и готовился тасовать, Леха сказал:

— Слушай, Гена, у меня к тебе разговор есть. Серьезный…

Наступила немая сцена, почище «ревизоровской». За весь вечер никто за столом не произнес ни одного имени или погоняла, а тут какой-то лох…

В это время в комнату влетел один из обкуренных «кухонных» парней. Поигрывая финкой и скаля зубы, он стал подступать к поднявшемуся Кастету. Начал разыгрываться подготовленный хозяевами спектакль, но уже по другому сценарию.

— Ты чего до Гены докопался, — визжал, брызгая слюной, парень, — попишу!

Кастет стоял спокойно, чуть повернувшись к парню левым плечом. Хорошая у него была позиция, удобная — и стол взглядом держал, и правая «убойная» рука наготове. Парень замер, не понимая, что делать дальше — мужик, оказывается, к Гене пришел, может, полезный мужик, но воры молчат, и получается — мужика этого резать надо. И парень бросился вперед, чтобы налететь на Лехин кулак, а бил Кастет с расчетом не в переносицу, а снизу вверх, в нос, так чтобы носовая кость внутрь ушла, в мозг.

Как дело дальше повернется — неясно, а теперь — одним бойцом меньше. Если и убил его, а Кастет бил так, чтобы убить — воры сявок не жалеют, они вроде расходного материала, для дела нужен, но и выкинуть не жаль.

Парень вылетел в раскрытую дверь, молча сполз по стене, выронил финку, повалился на бок.

— Убил ты его, что ли? — поинтересовался Есаул.

— Убил, — подтвердил Кастет, сел за стол и собрал брошенные карты.

— А ко мне у тебя какое дело?

— Да есть дело, поговорить бы надо…

— Что ж, давай поговорим. Только прошу, по лицу меня не бей, ладно?

И шестеро воров одинаково улыбнулись.

* * *

Карты со стола были убраны, появился закопченный чайник и железные, коричневые внутри кружки, числом — семь. Кастет попросил разрешения пересесть:

— Не люблю спиной к двери сидеть, сквозняков боюсь…

Воры переглянулись и молча сдвинулись, освобождая место. Спиной к двери не сел никто. В тишине попили чифиря, и, только когда чайник да пустые кружки унесли, Есаул спросил:

— Как звать тебя величать, гость дорогой?

— Арво. Арво Ситтонен.

— Арво? — удивился Кастет. — Пусть будет Арво. Какое слово хотел мне сказать, Арво?

Кастет посмотрел в его глаза, спрашивая, можно ли при всех.

Есаул кивнул и положил голову на правое плечо.

— Сами мы не местные, — начал Кастет. Воры опять переглянулись, юмор в их среде ценился немало. — Я из Петрозаводска, есть там человек, кличут — Голимый, он и посоветовал, езжай, говорит, Арво, в Питер, найди Гену Есаула, он горю твоему поможет, да привет заодно от Голимого передашь.

Есаул пошевелил головой, вроде кивка сделал, говори, мол, дальше.

— А дело у меня такое, нужно срочно хороших людей за бугор отправить, климат их здешний не устраивает, жарко, говорят, здесь, не по нутру. Не одного-двух, тут и речи нет, а много, нам самим такое дело не потянуть, надо к доброму человеку за помощью идти. Тогда Голимый и сказал — есть, говорит, в Питере такой человек — вор уважаемый, вес в городе имеет, все ходы-выходы знает, он и поможет.

Отодрал Есаул голову от плеча, тут Леха и увидел у него на шее шрам страшный, не от понтов Гена голову клонил, а оттого, что прямо держать тяжело.

— Хорошо говоришь, но неувязочка одна есть. Голимый второй месяц на киче парится — как мог он с тобой слова говорить?

— Так не вчера и разговор был, Россия большая, дел много, сегодня только до Питера добрался.

— А чего сами через ментов не сделаете? Телевизор включи, что ни мент, то оборотень. Денег им дать — хоть десяток паспортов тебе сделают, да еще под ручку до самолета доведут.

— Прав ты, Гена, но из-за десяти паспортов мы тебя беспокоить бы не стали, нам больше надо.

— Извини, человек, но я как олень северный, больше десяти чисел не знаю, скажи, сколько надо — дальше говорить будем.

— Сто двадцать.

— Сто двадцать? А ты мне что за это — денег дашь? Так у меня самого деньги есть!

Гена выгреб из карманов смятые купюры, много, примерно столько у Кастета было в заначке, в заднем кармане брюк.

— Знаю, что деньги у тебя есть, но знаю и то, что ты солидный вор и можешь хорошим людям помочь, а люди перед тобой в долгу не останутся. Скоро в городе перемены пойдут, большие перемены, важные, вот тогда тебе наша помощь как раз придется…

Гена подумал минуту, потер рукой шрам, сказал:

— Лады!

Есаул поднялся, за ним и остальные. Смотрели на Кастета уже по-разному, кто с интересом, а кто и с уважением.

— Скажи, где тебя искать, завтра ответ дам.

— А что меня искать, я в гостинице «Невский палас» живу, по чистому паспорту — Арво Янович Ситтонен, номер 618. Милости прошу!

На том и распрощались. За дверь провожал его сам Гена Есаул. Мертвяка из коридора убрали куда-то и слов о нем сказано не было, да и что о нем говорить — шелуха, не человек и был…

* * *

Володя вошел в номер без стука, просто открыв дверь своим ключом-паспарту.

— Леха… блин, Арво! Вставай!

Жанна открыла глаза, приподнялась на локтях:

— Арво, к тебе пришли, — сказала она с удивлением.

— Кто? — спросил Леха-Арво, не разлепляя век. Жанна села в постели, с усилием всмотрелась в Володю, сказала с удивлением:

— Мужчина.

— Мужчинами не интересуюсь, — уверенно заявил Кастет, но все-таки приоткрыл один глаз.

— Хватит дуру гнать, вставай! — Володя был явно зол. — Вставай, базар есть!

— Ты? — Кастет окончательно проснулся. — Что случилось?

— Вставай, я там подожду, — и Володя вышел в соседнюю комнату.

Леха нашарил под кроватью халат, с трудом разобрался с рукавами, пошел за Володей.

— А поцелуй «С добрым утром»?

Леха на ходу изобразил воздушный поцелуй и вышел.

Володя стоял у окна, курил и, насколько мог судить Кастет, был явно не в себе.

— Ты во сколько вчера вернулся?

— Не знаю, ночью. Ты сам знаешь, ехал за мной.

— Я ж тебе говорил — в катран не поеду!

— Да?

Вчера, отъезжая от воровской квартиры, Леха заметил, что за ним тронулись три машины. Одна из них Володина, две — банкира. Значит, все в порядке, можно не устраивать гонок с отрыванием от хвоста, крутыми виражами и визгом тормозов. Тем более, что ехал он в гостиницу, адрес которой известен всему городу. И вот теперь выясняется…

— Во сколько ты вернулся? — повторил Володя.

— Не знаю. Честно — не знаю. У воров был — не до времени было, вернулся — тем более. Сам знаешь, влюбленные котлов не рассекают. Случилось что?

— Случилось! «Гостиный Двор» взорвали!

Действительно, изучая ночью под чутким руководством Жанны тантрические способы выхода в астрал посредством коитуса, Кастет слышал два неслабых взрыва — аж стекла задребезжали. Но он подумал, что это мелюзга, как всегда, развлекается с китайской пиротехникой, и не обратил внимания.

— Так ты чего, думаешь — это я взорвал?

— Я ничего не думаю, а вот Сергачев думает.

— Серьезно?

— Серьезней некуда…

— Что случилось-то, скажи толком? Взрывы я слышал — но кто же знал…

— Примерно в три пятнадцать два грузовика одновременно протаранили въездные ворота торгового комплекса «Гостиный Двор», со стороны Садовой и Перинной линии, и взорвались во внутреннем дворе. Ущерб, пострадавшие — включи телевизор — узнаешь. Сергачеву друзья его фээсбэешные ночью позвонили, он сразу на тебя подумал.

— Почему на меня? На фиг мне это надо, я ж не ваххабит какой-нибудь!

— Почему на тебя? Объясняю. Еще когда ты на квартиру свою пошел, Сергачев неладное что-то почуял. Зачем тебе идти на квартиру, заведомо зная, что там засада? Или ты баран безмозглый, типа — захотел и пошел, по фигу дрова все эти засады. А ты — не баран, уж я-то знаю. Значит, тебе обязательно надо было туда прийти, взять что-то или встретиться с кем-то. Может, ты что-то и взял, этого мы не знаем, но знаем, что туда приходил этот Аслан Мозжоев, о котором сейчас на всех языках говорят. Мы-то знаем, что дядя Аслан — никто, ларечник с Андреевского рынка. Но он не сам по себе пришел, а отправил его какой-то большой человек, зачем отправил — опять непонятно. И смотри, что получается. Два человека непонятно зачем идут в одно и то же место, опасное место, где менты их ждут. Там они встречаются, один убивает второго и благополучно уходит. Я уже не говорю о том, что для того, чтобы им спокойно встретиться и поболтать, они убивают двух омоновцев. Поверь мне, чтобы убить двух омоновцев, серьезный повод нужен…

— Погоди, ты считаешь, что я работаю с чеченами и организовал взрыв «Гостиного Двора»?

— Что я считаю — не важно, но примерно так думает Сергачев…

— Надо с ним срочно встретиться!

— Наверно, надо.

В это время из спальни донесся Жаннин голос:

— Суслик, а у нас утренний трах будет?

— Будет, потом.

— Когда потом, утро кончается…

— Да успокой ты ее, — раздраженно сказал Володя.

— Сейчас, а ты кофе пока организуй.

И Кастет скрылся в спальне.

Когда через минуту принесли заказанный Володей кофе, Кастет вышел из спальни и плотно затворил за собой дверь.

Володя удивленно посмотрел на него и спросил:

— Это ты ее трахнул так быстро или просто грохнул?

— Все нормально, — усмехнулся Кастет. В это время раздался телефонный звонок. Незнакомый мужской голос сказал:

— Арво Янович, я — от дяди Пети.

— Слушаю вас, как его здоровье?

— Здоров, как бык. И хочет с вами встретиться, очень хочет.

— Где и когда?

— В одиннадцать, в Катькином садике.

— Хорошо. Привет дяде Пете.

Последние слова Кастет сказал уже телефонным гудкам.

Глава 4

ЧЕЧЕНЫ В ДЕРЕВНЕ ЕСТЬ?

После совещания в кабинете начальника ГУВД господа жандармы собрались у Исаева узким кругом — новоиспеченный полковник Богданов, два особо приближенных офицера и сам Исаев, конечно.

Поговорили о ночных взрывах, единодушно решили, что план, предложенный начальником ГУВД, — ни к черту, а другого плана пока нет, после чего Исаев отпустил офицеров и остался один на один с Богдановым.

— Кстати эти взрывы, очень кстати. Снимут теперь нашего начальничка. Москва меня на его место предлагает. Должность генеральская. Получу звезду — и в Первопрестольную, ты УБОП командовать останешься…

— Что со взрывами-то делать будем?

— А чего с ними делать?! Взорвали и взорвали, чечены ж, их фиг поймаешь. Сегодня здесь, завтра в своей Ичкерии. А так… — Исаев пожал плечами, — усилить патрульно-постовую службу курсантами школы милиции, повысить бдительность на осо-боохраняемых объектах… Не знаешь, что ли? У нас есть дела и поважнее. Утром получил я весточку от Гены Есаула, к нему вчера пришел бобер, заказал сто двадцать загранпаспортов. Паспорта сделаем — это херня, а вот бобра крепко пощупать надо, кто, откуда. Боюсь — не подстава ли. Займись этим, срочно займись. И еще — банкиры что-то зашевелились, письма какие-то стали получать, звонят, беспокоятся.

Исаев нажал кнопку громкой связи:

— Наденька, сколько звонков уже было по письмам этим?

— Шестнадцать, Виктор Павлович.

— Видишь, — повернулся он к Богданову, — шестнадцать писем уже, все курьерской связью, через фирму «Питерпост». Тоже срочно узнать надо — с банкирами шутки плохи, поручи кому-нибудь, хоть Марчуку тому же. Видишь, сколько дел, а ты — взрывы, взрывы… Иди, работай, полковник!

Проходя через секретарскую, Богданов заметил, что Наденька сегодня странно одета — милицейский китель с погонами старшего лейтенанта и неуставная юбочка, чуть шире офицерского ремня, из которой выпирали мясистые розовые ляжки.

Значит, опять совещание у Исаева намечается…

Полковник Богданов вздохнул и осторожно притворил за собой дверь.

* * *

Долгий разговор с Володей Севастьяновым ничего не дал.

Володя решительно заявил, что он сам по себе. Ни за Сергачева, ни за Кастета. Пока — будет выполнять свою работу — охранять бизнесмена Арво Ситтонена, совсем тошно станет — бросит все и уедет к чертовой матери.

— Если честно — ты мне больше нравишься, ты — понятный и игру правильную ведешь, а Сергачева я не понимаю, крутит он что-то, путает. Вообще мне кажется, что он Кирея свалить хочет, а зачем — не ясно. А ты в его игре — шестерка, козырная, правда, но, увы, шестерка.

— А ты?

— Я, пожалуй, на десятку потяну. А вот Сергачев — тот еще джокер, против него ни ты, ни я, ни Кирей даже — никто. Есть мысли у меня кой-какие, потом, может быть, обсудим…

— Не мастак я в такие игры играть, я и в боксе-то никогда не любил с тенью бой вести, мне, чтобы победить, человека видеть надо, его лицо и глаза, чтобы по лицу этому в нужный момент врезать, а по глазам прочитать — выиграл ты, Кастет. Победил. А у тени как выиграешь, замудохаешься только, и все…

На том и расстались.

Первым ушел Володя Севастьянов, а Арво Ситтонен из номера вышел чуть погодя. Пришлось задержаться, чтобы распутать свою пылкую любовницу Жанну Исаеву, по всем правилам упакованную в простынь и, чтобы не замерзла, укрытую одеялом.

Развязав ей рот, Кастет узнал, что он садист, извращенец и нравственное чудовище и единственная возможность хоть как-то компенсировать нанесенный девушке моральный урон — это тотчас же применить на практике древневосточную позицию «Бешеная черная верблюдица». Иначе она, Жанна Исаева, немедленно уходит в монастырь, чтобы окончательно изнурить плоть постом и молитвой.

Однако, когда Кастет предложил подвезти ее до ближайшего монастыря, Жанна решила, что сможет потерпеть еще пару часиков при условии, если сегодня же получит должную компенсацию. После чего под жалобные стенания Леше удалось выйти из номера, предусмотрительно закрыв его на ключ.

В холле гостиницы к Кастету подскочил смуглый молодой человек, одетый с истинно кавказской элегантностью — большие белые кроссовки, пузырящиеся во все стороны брюки «Адидас» и черную кожаную куртку явно турецкого производства.

— Вах, дорогой, третий день жду!

— Ты кто? — осторожно спросил Кастет.

— Не узнаешь? Рустам я, Рустам … — далее последовала грузинская фамилия, состоящая из пяти шипящих, двух букв «ч» и оканчивающаяся на «швили».

Леха не сразу вспомнил мегрельского племянника дяди Аслана, увезенного им из своей квартиры на Карповке.

— Что ты здесь делаешь, Рустам?

— Мне дядя Петя сказал — ты здесь живешь. Фамилию сказал, я не запомнил, не русский фамилия. Дядя Петя сказал — ты мне поможешь, ты мне — кунак, жизнь мне спас!

— Знаешь, у меня сейчас времени нет, пошли в машину. По пути расскажешь.

По пути рассказа не получилось, потому что ехать от гостиницы до Катькиного садика — пять минут.

— Жди в машине, — приказал Леха и пошел на встречу с дядей Петей.

* * *

Петр Петрович Сергачев сидел на скамеечке в виду памятника великой императрице, повернувшейся к Большому театру мощным задом, и держал в руках газету. Может быть, он даже читал ее.

Леха, пренебрегая правилами конспирации, сразу подсел к нему. Сергачев тоже не стал изображать Штирлица, а перешел к делу.

— Рустама видел? — без предисловия начал он. Вид у Сергачева был не просто усталый, измученный.

— Видел. В машине сидит.

— Хорошо. Берешь Рустама и вместе с ним прямо сейчас едешь в деревню Пепекюля…

— Как вы сказали? — прервал его Кастет.

— Пепекюля. Знакомое название?

— Новый год как-то там отмечали. В этой самой деревне был дачный домик Петьки Чистякова.

— Значит, где это — объяснять не надо. Деревня смешная — всего одна улица. И в конце этой улицы огромный участок, с виду заброшенный. Последние две недели там живут чечены, дня три назад туда приехал некто Халил, а вчера поздно вечером, почти ночью, выехали с участка два грузовика и направились в город. Дальше объяснять или сам все понял?

— Понял. А почему ментов туда не направить, войска, в конце концов?

— А потому, Лешенька, что войска от деревни живого места не оставят. Знаешь, что такое зачистки в Чечне? То-то и оно. Хочешь, чтобы русскую деревню так зачистили? Кроме того, ментов они ждут, к бою готовы, малой кровью не обойтись. Но они ждут и Рустама, человек Халила вчера ему позвонил, велел приехать. Често говоря, я не понимаю, что Халилу надо в твоей квартире, но очень он ей интересуется. Вот заодно у него и спросишь. Сумочку твою с оружием мои ребята вчера у человечка одного в деревне оставили, где — расскажу. Вопросы, просьбы, пожелания?

— Вопросов много. Что там с моими?

— Вдова Ладыгина жива-здорова, никто к ней больше не приходил, ничем не интересовался. Чистяковых никого нет, ни Петра, ни жены его, ни дочки. Жена с дочкой — понятно, скорей всего у Исаева, а вот где Петр — хрен его знает. Леночки твоей тоже нигде нет, вернешься — проверим одну мыслишку. Черных, мама с сыном, — на Каменном острове. Женя Черных, кстати, умница большой, повезло тебе с другом. А Светлану и девчонку эту, Наташу, спрятали в укромном местечке, от греха подальше.

«Какую Наташку?» — хотел было спросить Кастет, не сразу вспомнив молоденькую немытую пацанку, с которой пили, отмечая новоселье в злосчастной квартире.

Спросил, однако, другое:

— Сколько там чеченов в этой деревне и чего с ними делать?

— Вчера было там человек 15—20, меня интересует только Халил, остальные — по ситуации…

То, что ситуация сложится не в пользу чеченцев, подразумевалось само собой…

* * *

Менеджер VIP-клуба «Bad girls» Григорий Сахнов сидел в своем кабинете и внимательно разглядывал сидящую перед ним Нелли. Она не успела сменить рабочий наряд, состоявший из символической юбочки из пластмассовых пальмовых листьев и двух золотых колечек, продетых в соски. Вид после бессонной трудовой ночи у девушки был несвежий. Менеджер Сахнов решал сложный вопрос — трахнуть Нелли сейчас или дать ей немного отдохнуть.

— Ты душ-то хоть приняла? — спросил Сахнов, так и не придя ни к какому решению, что его очень беспокоило.

Из всех клубных девиц он предпочитал именно ее и еще утром, за бритьем, представлял, что и как будет происходить в комнате отдыха персонала.

— Приняла, — вяло сказала Нелли, — поспать бы пару часиков, а? Затрахали сегодня, представляешь! Анальный секс им, видите ли, подавай! Сам знаешь — люблю я это дело, но не до такой же степени! Их — восемь бугаев, словно год не трахавшись, так еще и вибратор — девятый… Все болит. Давай вечерком, а?

Сахнов понял, что утром придется звать кого-то другого, и спросил:

— Как там наша гостья?

— Лена-то? Втягивается. Гоги ее каждую ночь жарит во все дыры. А сначала — нет, не хочу, нет, не буду. У нее мужика с зимы не было, представляешь! Я бы сдохла без этого дела, а она — не хочу, не буду!

— Курит?

— Да она по жизни не курит. Таблетки кушает перед встречей с Гоги, кокаин пару раз нюхала. Втянется!

— Ну и хорошо. Значит, давай, готовь ее по полной программе — тренажер, солярий, бассейн, массаж — пусть форму набирает. А ты иди, отдыхай тогда.

— Да я вроде отдохнула уже. Пойдем, может, покувыркаемся? Только не сзади, ладно…

— Там видно будет.

Сахнов, как и Нелли, предпочитал анальный секс.

* * *

Уже подходя к машине, Кастет почувствовал, что тело его, там, под одеждой, начинает жить своей, отдельной жизнью. Так всегда бывало перед боем — в лесу, в горах или на ринге. Тело готовилось к бою, к победе, поражение в расчет не шло. Не может воин идти в бой, думая о том, что он проиграет.

Рустам дремал в машине, чему-то блаженно улыбаясь. Может быть, видел во сне свои мегрельские горы, может — любимую девушку.

— Рустам, а у тебя есть любимая девушка?

— Любимая, которую сердцем люблю, или…

— Которую сердцем.

— Была. Ее замуж выдали, в Тбилиси.

Начался длинный рассказ о дивной черноволосой красавице с легендарным именем Тамара, которую родители отдали в жены немолодому уже, тридцатилетнему абхазцу, имевшему на тбилисском рынке целых пять ларьков, свою автомашину «Ауди» 1987 года выпуска и однокомнатную квартиру в Мухатгверди.

Что такое Мухатгверди — улица или район города, Рустам не знал, но, судя по рассказам родственников, находилось это очень далеко от проспекта Шота Руставели, реки Куры и горы Мтацминда, где, с гордостью напомнил Рустам, похоронена мама Сталина.

За такими познавательными разговорами дорожное время пролетело быстро. После теракта город был наполнен милицией, трижды их останавливали, проверяя машину и документы, в машине, конечно, ничего не было, а документы у Рустама были в полном порядке. Он с гордостью показывал новенький паспорт Республики Грузия, подчеркивая при этом — настоящий! — и свидетельство о регистрации, о подлинности которого скромно умалчивал.

На повороте с шоссе их остановили в четвертый раз — одинокий гаишник у приваленного к деревцу мотоцикла. У стража дорожных порядков было тяжелое грустное лицо, красные глаза и выразительный запах изо рта, поэтому Кастет, не мучая больного человека осмотром аптечки, огнетушителя и проверкой документов, сразу дал сто рублей и имел удовольствие наблюдать спину бегущего в сторону одинокого ларька правоохранителя.

После поворота ехать до деревни Пепекюля оставалось минут десять, и Кастет совсем перестал слушать Рустама, думая о предстоящем. Он совсем не знал ни местности, ни расположения построек на участке, словом, ничего, что должен бы знать солдат, идущий в бой. Но это как раз и придавало сил и уверенности в себе — по опыту он знал — решения принятые в бою, без подготовки, оказываются самыми верными.

Володя Севастьянов, которому Кастет еще в городе сообщил о предстоящей баталии, принял эту весть спокойно.

— В войнушку, значит, поиграем, — небрежно сказал он и пошевелил широкими плечами, также готовя тело к сражению.

По договоренности он должен был вмешаться в бой только в крайнем случае, а до того — пребывать в сторонке, прикрывая тылы.

Свернули налево, на единственную в деревне улицу. Кастет поехал совсем медленно, вглядываясь в номера домов, ему нужен был номер шестнадцать. В этом доме, у «хорошего человечка», сберегалась для него сумка с амуницией. Попутно он высматривал дом Петьки Чистякова. Был он там раза два, номера дома, конечно, не знал, но внешне помнил хорошо — большой необжитой, давно не крашенный домина с заросшим участком. Именно его и увидел Кастет, проехав еще сотню метров по кодцобистой деревенской улице. На покосившемся заборе была криво прибита жестянка с написанными масляной краской цифрами — один и шесть.

Не сразу две эти цифры сложились в мозгу Кастета в число шестнадцать, а когда сложились — вызвали в Лехиной голове бурю в пустыне. Значит ли это, что дом пуст и там сидит только сергачевский человек и поджидает владельца сумки, который скажет волшебные слова: «Я от дяди Пети», или Петр Петрович вычислил Чистякова и таким образом решил свести двух старых друзей.

Кастет еще раз поглядел на написанные суриком цифры, вздохнул и направился к дому. Пришлось долго стучать в дверь и кричать в грязные окна, пока дверь не приоткрылась, показав сперва ствол охотничьей двустволки, а потом небритую физиономию Петра Васильевича Чистякова.

Обнимание, похлопывание по плечам и спине и восклицания: «Живой, блин!», «Ну ты даешь!», «Нашел, бля!» и им подобные заняли довольно долгое время, после чего Кастет спросил:

— А откуда ты Сергачева знаешь?

— Какого Сергачева? — искренне удивился Петька.

— Петра Петровича Сергачева, который тебе сумку для меня оставлял.

— Так это ты что ли «от дяди Пети»? Вот, блин! Чего ж он сразу-то не сказал? Но это — не Петр Петрович, на Петра Петровича он не катит — ему лет тридцать от силы. Позавчера, представляешь, пошел я за водой, вон там колодец, под горкой, и он на «бумере» рассекает. Узнал меня, представляешь, я ж это, ну, небритый, и вообще, неделю здесь квашу, может, больше… Ты, говорит, здесь живешь? Живу, говорю, в запой ушел и от бабы своей тут прячусь. Нормально, говорит, а сумку у тебя на пару дней оставить можно? Придет, говорит, через пару дней человек, скажет «от дяди Пети» — ему и отдашь. Деньги еще, спросил, есть, чтобы водку пьянствовать? Есть, отвечаю. Ну, он сумку оставил и уехал, а что это именно ты за сумкой приедешь — не сказал.

— А что это за мужик на «бумере»?

— Да бандюган один, у меня который год ремонтируется, сначала у него «Гольф» был, вон, как у тебя, потом «Ауди», а в этом году «BMW» взял, нормальная тачка, трехлетка, движок мы отрегулировали, как часы сейчас, с подвеской пришлось повозиться…

Про авторемонт Петька мог говорить бесконечно.

— Что за бандюган-то?

— Да нормальный бандюган, не «пацан — пальцы веером», а нормальный, правильный. Говорю же — машину у меня делает.

— Добро. Давай сумку, на обратном пути заеду к тебе, расскажешь про сейф исаевский и вообще…

— А ты знаешь уже про сейф? — удивился Петька.

— Да о нем полгорода знает.

Чистяков вынес из глубины дома сумку, и они прошли в комнату, которую Петькина жена Марина именовала горницей. Большая комната была почти пуста — мебель они куда-то убирали на зиму. Стол, три колченогих стула да куча тряпок в углу, видно, Петькина постель.

Сдвинув газету с остатками несвежей еды, Кастет поставил сумку и принялся собираться к бою. Надел бронежилет, сверху кобуру с револьвером, приладил к «Грозе» подствольный гранатомет, сделал другие нужные для военной работы вещи…

Со стороны он напоминал парашютиста, ловко и тщательно укладывающего свой парашют — точно так же от правильности его движений зависела жизнь. Закончив, он крепко обнял друга, мелькнула мысль — может, и не свидимся, — но только мелькнула, даже прогонять ее не пришлось, и, хлопнув на прощание Петьку Чистякова по спине, Кастет вышел.

Вылезал из машины Леха Кастет — то ли водила-дальнобойщик, то ли бандит новой волны, вроде Робин Гуда двадцать первого века, а снова садился в нее уже Алексей Михайлович Костюков, старший лейтенант, кавалер ордена «За мужество» третьей степени и неведомого афганского ордена, того самого, что давно потерян.

До конца улочки совсем ничего оставалось, пяти минут не прошло — улица кончилась, а вместе с ней и деревня Пепекюля. Дорога дальше шла, через лесок, где могли сергачевские пацаны Лехиной смерти дожидаться, и на вершину горы.

Вот и участок заброшенный, о котором Сергачев говорил. Ворот нет — две жердины на столбы положены, для машины не преграда. В глубине дом стоит, окна досками забраны, но щели такие, что не окна, бойницы получаются. Еще две постройки на участке, поменьше и поуродливей, вроде сараев, окон нет, только ворота широкие. Один сарай — поближе, у самого забора, второй — подальше, метрах в тридцати от дороги, к нему свежие следы от машины ведут. Похоже, там склад, где грузовики взрывчаткой грузились, вот его-то и надо в первую очередь гранатой пощупать.

Только остановился — невесть откуда чечен возник, на виду оружия нет, но под пальто что-то имеется. Чего бы руку за пазухой держал.

— Ну, иди, Рустам, ни пуха ни пера!

Рустам вылез, не ответил привычно — «к черту», не знал, наверное, этой русской присказки. Подошел к чечену, поговорил о чем-то коротко и к дому направился. Чечен постоял немного, посмотрел, как Кастет капот открывает и исчез так же ловко, как и появился.

Сел Леха в машину, развернул ее так, чтобы ворота-жердины удобней сшибить было, достал из сумки «Грозу», положил на колени, закурил. Руки дрожали немного, не от страха, кураж боевой пошел, адреналин закипает. Приоткрыл дверцу, окурок выкинуть, а за окурком и сам в весеннюю грязь выпал и земли не коснулся еще — по дальнему сарайчику из гранатомета и пальнул.

Угадал лейтенант Костюков с этим сарайчиком — взрывчатку там чечены хранили, и немало той взрывчатки, видать, было, потому что рвануло очень даже неслабо. Откатился Леха чуток под укрытие дверцы, пока комья земли летали, гранатомет снарядил и из-за дверцы, почти не глядя, в ближний сарай выстрелил. Сам Кастет, на офицерский свой взгляд, там бы караульную устроил. Чеченские командиры тоже, наверное, в советских училищах науку проходили, потому что после взрыва стоны да крики раздались и четверо боевиков на двор выскочило, некоторые — без оружия. На них, оглушенных да пораненных, короткой очереди хватило.

Дальше — тишина настала, плохая тишина. Не понравилось Лехе, что из дома на взрывы никто не выскочил, неправильно это, не должно быть так — на шум да на стрельбу люди всегда высовываются, а тут — никого! Или дом пустой стоит, тогда к кому Рустам пошел, или там такие матерые волки засели, что их ничем оттуда не выкурить. Стоят сейчас у окон-бойниц и ждут, когда Кастет на уверенный выстрел приблизится, но старлей Костюков не лыком шит, и посложнее боевые задачи выполнял.

Полежал в грязи маленько, рожок в автомате на полный сменил, потом в машину влез и сразу по газам ударил. Тут и дом ожил, два окна автоматами затарахтели, пригнулся Кастет, машину в дом направил, но дом ему не нужен был пока, его воронка интересовала, что от первого сарая осталась. Поэтому двигатель на ручной подсос поставил, а сам на полпути из машины вылетел.

Стреляли по машине уже из трех стволов, а вот как Леха из нее выпрыгнул, того не видели — прикрывал его автомобиль-камикадзе. Почти до самой воронки в прыжке долетел, перекатился и упал на ее горячее дно. А тут и взрыв подоспел, сначала удар в стену, потом взрыв. И не только бензобак от попадания взорвался, но и сумка с амуницией. Потому полетели по всему участку пули — головы не поднять. Лехе в воронке хорошо, туда пули не долетают, а чеченцам там, наверху, не сладко, наверно, приходится. Дом не бревенчатый, щитовой, взрывом дыру порядочную должно выворотить…

Когда пули отсвистели свое, встал Кастет в полный рост — такая уж воронка получилась, обрез земли как раз на уровне глаз, смотреть хорошо, а стрелять неудобно. «Гольф» чадил горящими покрышками, что тоже плюс — дымовая завеса, а сквозь нее видно, что врезался он аккурат между дверью и ближним к Кастету окном. Дыра получилась хорошая — штурмовую группу смело можно посылать, пройдут. Но не было у Лехи-старлея сейчас штурмовой группы, потому снарядил он опять гранатомет, под ноги земли подгреб, чтобы повыше встать, и в ту же дыру гранату и направил, для полного, так сказать, чеченского счастья.

Ни стонов, ни криков, ни матюгов чеченских слышно не было.

— Это есть хорошо! — сказал сам себе Кастет, последнюю гранату зарядил и приготовился вылезать.

В две короткие перебежки добрался до пролома в стене. Замер, прислушался — кроме треска огня — ничего. Прыжком, в перекате, влетел в пролом, на тело какое-то упал, неживое тело, потому не страшное. Снова замер, в дальнем углу шевеление почувствовал, не целясь короткую очередь туда послал. Из угла раздался вскрик, и опять все тихо стало. Сквознячком дым выдувать начало, и глаза уже не так ест, и видно получше.

Шесть трупов насчитал Леха в комнате и седьмой тот, что в углу шевелился. То, что это трупы, а не бойцы уже, сомнения не было — живые люди не так лежат, изломанные тела, не живые. У одного и головы нет, а это верный признак, пульс можно не щупать.

В двух шагах от Лехи лесенка на второй этаж, кто-то там мог затаиться. Только хотел Леха лесенку эту получше рассмотреть, оттуда раздался голос:

— Не стреляй, русский!

А потом и фигура появилась.

Странная какая-то, массивная, о четырех ногах. Сделала странная фигура пару шагов вниз по ступенькам — стало понятно, не один человек идет, а два. Второй первым от пули прикрывается, левой рукой за шею обнял, а в правой — пистолет. Еще через шаг стало видно, что первым Рустам идет, бледный от страха, еле ноги переставляет.

Второй, за ним, высоким кажется — оттого, что на ступеньку выше стоит, и странный какой-то — худой весь, и лицо худое, и рука, что пистолет держит. И тоже бледный, бледнее Рустама даже. На боевика совсем не похож, те крупные, крепкие, загорелые и бородатые, этот — худой, бледный, борода, правда, есть, но светлая и редкая, не чеченская борода…

Остановились в самом низу, Рустам на полу уже стоит, худой — на нижней ступеньке.

— Русский, у меня твой друг, ты отпускаешь меня, я отпускаю его и ухожу. Сам видишь — я не боевик, больной человек, приехал к другу, попрощаться приехал, умру скоро.

— Ты — Халил?

Человек отвел глаза, потом посмотрел прямо на Кастета.

— Халил. Откуда меня знаешь?

— Отпусти Рустама, поговорим.

— Рустам пусть со мной побудет, мне спокойнее. А поговорить можно.

Вышли на двор.

Впереди Халил с Рустамом, за ними Кастет. Леха спиной к остаткам стены встал, чтобы двор видеть, те двое перед ним.

— Сесть бы… — неожиданно сказал Халил.

На солнце он стал еще бледнее, на лбу выступила испарина. Пистолет вообще в карман сунул, но Рустама не отпускал, и, похоже, не столько держал его, сколько сам за него держался, чтобы не упасть.

Леха оглядел двор. Указал стволом на бревнышко, Халил кивнул благодарно и в обнимку с Рустамом добрел туда, сел.

И снова огляделся, на лес недалекий пристально посмотрел, если есть там сергачевские хлопцы, сейчас самое время им показаться, но тихо в лесочке, шевеления не заметно. А в весеннем, голом лесу спрятаться трудно, далеко он просматривается.

— Я таблетку приму, — сказал Халил, — нехорошо мне.

Он достал белый цилиндрик, в каком лекарство держат, высыпал, не считая, шарики на ладонь, кинул в рот. Посидел с минуту, закрыв глаза. Рустама он отпустил совсем, тот давно мог бы убежать, но почему-то не стал, и сейчас сидел рядом, неподвижно, вяло.

— Ты кто? — наконец спросил Кастет.

— Я — Халил!

Видимо, для кого-то этого было достаточно, но Кастету имя не говорило ничего. Поэтому он повторил:

— Ты кто?

— Я — Воин, — Халил угадал, видимо, Лехину усмешку, — я — Воин Духа, ты — Воин Тела.

Он обвел взглядом поле недавнего боя.

— Они тоже воины тела. Телу нужна кровь, их кровью был я, телу нужен Мозг, их мозгом был я, телу нужен Дух, их Духом был я… Я устал, русский, забирай своего грузина и дай мне уйти…

Халил тяжело, опираясь на плечо Рустама, поднялся и сделал шаг вперед, только один шаг, и в этот момент от ворот раздался выстрел. Кастет навскидку, в падении, послал туда длинную, во весь рожок, очередь. Перекатился ближе к бревну, вставил новый рожок.

На улице была тишина, ни шороха, ни стона, ни движения. Рустам продолжал безучастно сидеть на бревне. Халил лежал на спине, повернув лицо к Кастету, и смотрел ему в глаза неживым взглядом.

— Рустам! — окликнул его Кастет. Рустам повернул голову, посмотрел на Леху такими же мертвыми, как у убитого Халила, глазами. Наркотиками его накачали, что ли, подумал Кастет.

— Рустам, что там на улице?

Тот, не отвечая, поднялся и пошел к воротам.

— Стой, дурак, стой!

Рустам, не слыша, продолжал идти и дошел до забора. Перегнулся, посмотрел вниз и сказал: — Мертвый человек лежит. И так же неспешно вернулся обратно.

Кастет с опаской, держа автомат наготове, подбежал к забору.

На дороге лежал мертвый Володя Севастьянов.

Кастет почему-то глянул на часы, словно оставляя в памяти время гибели своего телохранителя, ставшего почти другом.

Времени играть в увлекательную игру «Что? Где? Почему?» не было. Леха быстро обшарил карманы Севастьянова, забрал бумажник и мобильный телефон — свой остался в бардачке сгоревшего «Гольфа».

Бегом вернулся к Халилу, тоже забрал все из карманов, включая бумаги, написанные причудливой арабской вязью, саудовский паспорт и роскошную, чуть ли не в золотом корпусе, трубку. В памяти есть номера телефонов — могут пригодиться. Схватил Рустама за руку, усадил его в Володькины «Жигули», сам сел за руль и, не обращая внимания на колдобины деревенского Бродвея, погнал к чистяковскому особняку.

Передал Рустама из рук в руки, строго наказав не спускать с него глаз, и поехал к станции. На импровизированной привокзальной стоянке оставил машину, предварительно проверив салон и багажник. Ничего, что могло вызвать повышенный интерес милиции, не было. Севастьянов был спец и лишнего с собой не возил. Запер машину, сходил в станционный туалет, представлявший собой реликт советской эпохи — деревянную будочку с вырезанными в доске круглыми дырками, густо обсыпанными хлоркой, и утопил там связку «жигулевских» ключей, предварительно сняв с кольца странный ключ с маленькой металлической биркой.

— Приикотитсаа! — с финским акцентом сказал себе Кастет.

Потом Леха не спеша выпил две бутылки теплого пива, дождался электрички и с жидкой толпой вылезших из нее пассажиров вернулся в деревню Пепекюля.

Глава 5

НОЖ, СТВОЛ И СТРЕЛКА

Первый звонок о взрывах на станции Можайская поступил на пульт дежурного ГУВД в 13.55. После этого звонили уже непрерывно — люди были взбудоражены ночным терактом и называли не только разное число взрывов, но и совершенно фантастические места новых терактов — от Мариинского дворца и Смольного до Морского порта, «Пулкова» и Сосновоборской АЭС. А бдительный пенсионер сообщил о том, что своими глазами видел колонну чеченских танков, на большой скорости двигавшуюся в город по Таллиннскому шоссе.

Уже по первому звонку было созвано экстренное совещание в кабинете начальника ГУВД. Усталый невыспавшийся генерал, совершенно выбитый из колеи ночным происшествием, предложил собравшимся высказаться.

— Это же станция, там — линейный отдел, они-то что говорят? — спросил кто-то.

— А ничего не говорят, — махнул рукой генерал, — трубку никто не снимает.

— Значит, на происшествии, — предположил Богданов.

— Ага, или пьют.

— Сегодня ж среда, середина недели.

— Нет закона, запрещающего пить по средам.

— Надо в штаб округа позвонить, может, у них самолет упал. Теперь каждый день где-нибудь падают, — предложил Исаев.

Совещание его мало интересовало, он хозяйским глазом осматривал кабинет, планируя какую надо сделать перестановку.

— Позвонили, говорят — у них все нормально, — ответил генерал.

После этого долго обсуждали вопрос, какая связь работает оперативнее — милицейская или военная. Пришли к выводу, что обе работают хреново, но милицейская все же лучше. Потом кто-то предложил позвонить участковому деревни Пепекюля и направить его на предварительное дознание. В результате возник спор — есть в деревне Пепекюля участковый или нет, а если есть, то где он находится и по какому телефону с ним можно связаться. К единому мнению не пришли, на дальнем конце большого, поставленного буквой «Т» стола, даже поспорили на ящик пива. Жаркие дебаты о количестве населения на душу одного участкового прервал новый звонок дежурного по городу. В деревне, оказывается, находился по личной надобности капитан Сергеев из 30-го отделения милиции.

Набравшись мужества и водки, он сходил в дальний конец деревни и подтвердил, что — да, взрыв имел место, и не один, а два, имела место быть также перестрелка высокой интенсивности, в результате чего на участке лежит множество трупов лиц кавказской национальности и на дороге, у ворот один труп лица славянской национальности. Но сейчас все кончилось и в окрестностях тихо, поэтому можно присылать усиленный наряд милиции, а также батальон СОБРа. Больше ничего сраженный нервным перенапряжением капитан Сергеев добавить не смог.

— Вот и хорошо, — сказал повеселевший генерал, — капитану Сергееву объявить благодарность в приказе по Управлению, сотрудникам милиции выполнять плановые операции, разработанные специально для подобных случаев в Центре по борьбе с терроризмом. Все свободны. Да, и введите план «перехват», что ли…

Полковника Исаева генерал попросил остаться, чтобы выяснить — какие планы в Москве по его генеральскую душу, и что можно сделать, чтобы эти планы скорректировать в лучшую для генерала сторону.

* * *

Небольшая группа людей, бредущих со станции в деревню Пепекюля, состояла исключительно из местных жителей.

В середине недели гости из города приезжали редко, поэтому Кастет вызвал интерес у аборигенов. Рядом с Лехой ковыляла старушка с двумя большими клетчатыми сумками, Кастет вызвался помочь и охотно рассказал благодарной старушке о том, что приехал к своему другу Петру Чистякову, который живет в доме номер шестнадцать. Старушка справилась у спутников, точно ли есть в деревне дом номер шестнадцать и живет ли там кто-нибудь.

Шедший рядом мужичок, одетый не по весне в ватник и зимнюю шапку со спущенными ушами, подтвердил, что живет в этом доме мужик, зовут Петром, поболе недели уже живет и все это время пьет горькую, но ведет себя тихо, не дебоширит. Из дому выходит только к колодцу, воды набрать, то ли для мытья, то ли, скорее, для утоления понятной утренней жажды.

За теми разговорами дошли до деревни, и Леха начал уже привычно стучать в дверь и кричать в окна. Содержимое дома никак не реагировало на Лехины призывы, что особо и не удивляло, учитывая состояние обоих постояльцев. Кастет уже намерился искать какую-нибудь железяку, чтобы взломать дверь, но потянул ее, и дверь неожиданно легко распахнулась.

Леха постоял немного в сенях, привыкая к полумраку, потом прошел в горницу. Там с утра мало что изменилось — присутствовал спящий положа голову на стол Рустам и отсутствовал Петька Чистяков. Подойдя ближе, Кастет обнаружил еще две существенные детали — на столе лежала записка, а в спине Рустама торчал кухонный нож. Удар был точный, кровь не вылилась наружу, а осталась внутри тела.

Леха помнил этот нож, лежавший тогда на столе среди кусков колбасы и хлеба, клинок был сантиметров тридцать. И теперь этот клинок почти полностью ушел в тело Рустама, пробив его, должно быть, насквозь. Удар такой силы и точности пьяному человеку не совершить…

Леха взял записку. Там корявым, но все-таки трезвым почерком было написано:

«Кастет! Не ищи меня, я сам тебя найду и все объясню. П.Ч.».

Леха еще раз перечитал записку. Не для того, чтобы проникнуть в тайный ее подтекст или осознать всю глубину содержания, а чтобы как-то заполнить внезапно возникший в голове вакуум.

Попытался вспомнить, был ли Чистяков утром пьян, вроде был, водкой от него пахло, это точно, но глаза и речь были трезвыми, движения расчетливыми. Пьяный себя так не ведет, а тем более человек пьющий неделю, как уверял Петька и его и мужичка, встреченного Кастетом по дороге. Слишком разумно и правильно вел себя и говорил Чистяков. Не то должен делать и не так разговаривать запойный пьяница.

Однако все эти рассуждения нужно оставить на потом, а что предпринять сейчас? Кастет все сделал для того, чтобы люди запомнили и подтвердили — да, этот мужчина приехал вместе с ними на электричке в 14.46, да, шел в гости к своему другу по имени Петр, проживающему в доме номер шестнадцать. Поэтому просто тихо уйти из дома не получится. Вызвать милицию? И кем представиться — находящимся в розыске Алексеем Костюковым или карельским бизнесменом Арво Ситтоненом, чьи отпечатки пальцев непостижимым образом совпадают с отпечатками пальцев того же Костюкова?

Леха еще раз оглядел комнату, оружия своего, конечно, не нашел. Петька или заныкал его куда-то или, что скорее, забрал с собой. Свернул записку, аккуратно убрал ее во внутренний карман, вышел на улицу. По дороге ковылял с пустым ведром давешний мужичок в ушанке и ватнике.

— Эй, друг! — окликнул его Кастет. — Где здесь милиция?

Мужичок остановился, поставил ведро, почесал под шапкой голову, вгляделся в Леху и, видно, признав, спросил без интереса:

— Что, порезали кого, что ли? По пьяни это бывает… Тогда на станцию тебе идти надо, участкового у нас который год нету. Не живут у нас участковые, спиваются. Вот последний, Иван Семенович, уж на что крепкий мужик был и тот…

— Спасибо, друг! — прервал его Кастет. — Ты присмотри тут, чтобы кто чего… А я на станцию сгоняю.

— Ага, —ответил мужичок, поднял ведро и пошел к колодцу.

* * *

По пути на станцию Лехе встретились две милицейские машины с мигалками и грузовик, на заднем борту которого было написано «Люди», что было неправдой, потому что в кузове ехали менты. Одинокий мужчина в затрапезной куртке их не заинтересовал, они ехали на выполнение планового задания, разработанного Центром по борьбе с терроризмом, и размениваться по мелочам не могли.

Посмотрев вслед милицейским автомобилям и пожалев попутно о безвременно сгоревшем «Гольфе», Кастет достал севастьяновскую трубку и позвонил Сергачеву. Номер был дан для экстренной связи и только в случае крайней необходимости. Леха посчитал, что гибель двух десятков человек является достаточно серьезным основанием для звонка.

Петр Петрович отозвался сразу, молча выслушал Кастета, помолчал еще с минуту, спросил:

— Оружие есть? Нет. Документы есть? Есть. Звони по 02, сообщай об убийстве Рустама, себя не называй, садись в электричку и — в город. Зайди в гостиницу, успокой Жанну, говорят, она там рвет и мечет, как бы глупостей не натворила, переодевайся и к нам, на Каменный. Оденься поприличнее, у нас тут, понимаешь, званый вечер, суаре, ети его мать… Все, жду!

До города Кастет добрался без приключений, предварительно позвонив по 02.

Дежурный сообщение об убийстве воспринял спокойно, даже не уточнив фамилии звонившего, похоже, сегодня деревня Пепекюля была криминальным центром Петербурга, и одним трупом больше или меньше — уже не имело никакого значения.

Администратор гостиницы передал Лехе оставленный ему на рецепции конверт и, немного смущаясь, попросил поговорить с оставленной в номере девушкой. Потому что та ведет себя «не совсем корректно», что несколько нарушает принятый в отеле стиль поведения. Леха поклялся объяснить девушке правила поведения в солидных гостиницах и по дороге в номер открыл письмо.

От конверта и от вложенной в него бумаги пахло резедой, но послание было от Гены Есаула. Уважаемый вор предлагал ему, Арво Ситтонену, встретиться сегодня вечером с ним, Геннадием Сергеевичем Степанчиковым, по известному им обоим адресу, в любое удобное ему, Арво Ситтонену, время. С присовокуплением всех необходимых знаков уважения и прочее, и прочее… Подивившись галантности борисовского авторитета, Кастет спрятал послание в карман, который начал уже разбухать от накопившихся за день бумажек.

В номере, кроме Жанны, так и не выкроившей минутки, чтобы накинуть на себя хотя бы халат, находилась горничная, дежурная по этажу и представитель службы безопасности отеля. Кроме того, на полу лежали осколки битой посуды, ваза с цветами, собственно цветы, разбросанные по всему номеру, а также российские и зарубежные купюры разного достоинства.

Леха постоял в дверях, выслушал совет Жанны рассовать все это себе по задницам и валить отсюда, после чего вздохнул и сделал шаг вперед. Как пишут в романах, все взоры обратились к нему. Обслуживающий персонал смотрел с надеждой, Жанна — с негодованием.

— Господа, можете быть свободны! — сказал Кастет голосом преуспевающего бизнесмена, привыкшего к капризам своей взбалмошной супруги. — Думаю, мы найдем возможность урегулировать этот маленький инцидент.

Обслуга во главе с «секьюрити» удалилась, бросая на Леху полные признательности взгляды. Кастет скинул с кресла какие-то бабские тряпки, уселся поудобнее, потом передумал, встал и выглянул в коридор. Горничная еще не успела отойти далеко и с ужасом оглянулась.

— Я могу попросить вас принести кофе? — спросил Кастет. — И каких-нибудь бутербродов?

Кофе появился так быстро, словно его не варили, а налили из-под крана в ближайшем туалете. Но это был фирменный, обжигающе горячий серебряный кофейник на серебряном же подносе, окруженный свежайшими бутербродами-тартинками с икрой всех возможных видов, включая икру-алмас и исключая кабачковую и баклажанную, а также с балыком и несколькими сортами колбас твердого копчения.

— За счет отеля, мистер Ситтонен, — шепотом сказала горничная, не рискуя, впрочем, войти в номер.

Бедная девушка, видимо, полагала, что только подданные иностранных государств в состоянии выносить такое от женщин. И одарила Кастета многообещающим взглядом. Почему-то еще месяц назад девушки на него так не смотрели.

Леха с подносом в руках вернулся к креслу, пристроил поднос на ближайший стул, налил себе кофе и только после этого взглянул на Жанну. Надо сказать, что выглядела она не опаснее чеченского террориста. На первый взгляд, во всяком случае.

Жанна с изумлением наблюдала за его манипуляциями с креслом и кофе, время от времени открывая и закрывая рот.

Волнуется, наверное, подумал Кастет, отправляя в рот тартинку с красной икрой. Какое-то странное воздействие я оказываю последнее время на женщин. Может, я — мачо? Вот как дышит-то. Сейчас набросится, наверно.

Жанна действительно набросилась, пытаясь выбить у него из рук чашечку кофе и очередную тартинку. Чтобы спасти продукты питания, Лехе пришлось применить технику, заимствованную у шаолиньской школы «Дохлая устрица», и вернуть девушку в постель, чтобы тут же овладеть ею в позиции сзади, стараясь все же не расплескать находящуюся в левой руке чашку с кофе. Жанна не стала сопротивляться, похоже, признав в нем вожака их маленькой стаи, что дало возможность Лехе не только завершить дело к обоюдному удовольствию, но и сохранить в целости кофе…

— Ты — гнусный урод и нравственное чудовище, —сказала Жанна через некоторое время, продолжая зачем-то оставаться на коленях.

— Я знаю, ты уже говорила, — согласился Кастет, выбирая очередной бутерброд.

— Ты опять уйдешь? — спросила Жанна, не меняя позы.

— Уйду, — подтвердил Кастет, делая глоток кофе и разглядывая девушку, — сейчас вот перекушу и пойду.

— А я? — спросила девушка, почему-то еще больше поворачиваясь к нему задом.

— А ты останешься, — ответил Кастет, направляясь к ней и по пути снова спуская брюки.

* * *

Совершив чудеса ловкости и мужской силы, Кастет принял душ, надел лучший из своих костюмов и отправился в гости к господину Кирееву.

Водитель таксомотора, услышав от Лехи адрес каменноостровского особняка, в мгновение ока доставил его к воротам, решительно отказался брать деньги и уехал, едва Кастет успел захлопнуть дверцу. Похоже, владелец особняка действительно был широко известен в городе.

Охранник, очередной брат-близнец покойного Севастьянова, проводил Леху до дверей и передал с рук на руки еще одному близнецу.

Для того, чтобы попасть на веранду, где прятался от гостей Сергачев, пришлось пройти через весь особняк. Ярко горели огни, играла настоящая, не из магнитофона, музыка, множество мужчин в смокингах, с бокалами в руках перемещались из одной гостиной в другую, вполголоса обсуждая какие-то свои дела, дамы в бальных платьях кучковались отдельно, и, судя по ненавистному Кастету оживленному щебетанию, дел у них никаких не было.

Вообще, все это напомнило ему первый акт оперы «Травиата», которую Леха в школьные годы слушал вместе с классом. Сама опера ему тогда не понравилась — история падшей женщины была показана без натуралистических подробностей ее падения и безнравственной жизни. Однако первый акт оставил сильное впечатление. Леха представил, что такое количество гостей собралось в их немаленькой, в общем-то, квартире и всех их надо накормить и напоить, после чего проникся уважением к падшей героине.

Сергачев сидел в углу полутемной веранды и пил томатный сок.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он у Кастета.

— Выпью, — ответил Леха, — чуть-чуть. У меня еще встреча с Геной Есаулом.

— Ты становишься популярен.

Петр Петрович подозвал ожидавшего в дверях официанта, что-то вполголоса заказал ему, и через пару минут на столике появился поднос с запотевшим графинчиком водки, салатником паюсной икры и двумя тарелочками — с мелко нарезанным зеленым луком и малюсенькими расстегаями.

— Ты пей, ешь и говори. Времени у нас мало. Ты перекусить-то успел что-нибудь или с подругой кувыркался?

— Успел, — сказал Кастет и выпил первую рюмку.

Выпил и замер. Всю свою почти сорокалетнюю жизнь он не представлял, что водка может быть вкусной. Не огненная вода, главное назначение которой — побыстрее свалить человека с ног, наподобие удара киянкой по голове, а напиток, от которого получаешь удовольствие.

— Это что? — в изумлении спросил он.

— Это, голубчик, водка. Именуется «Smirnoff Blue Label», 50-градусная, между прочим, а пьется неплохо, согласись. Я-то, когда еще водочку потреблял, больше всего предпочитал датскую водку, «Гренландия» называется, для ее приготовления берется вода гренландских ледников, чистейший был продукт…

Сергачев вздохнул.

— Был такой русский художник Максимов, а у того картина — «Все в прошлом» называется, так вот и у меня — все в прошлом. Однако, что это мы все о грустном, да о грустном, рассказывай, что ты там натворил в славной деревне Пепекюля. Пей, закусывай и рассказывай.

Петр Петрович откинулся на спинку кресла и приготовился слушать.

* * *

На встречу с Геной Есаулом Кастет приехал на новеньком «Пассате», оформленном на его имя, с новым секретарем-телохранителем Пашей за рулем и с личным оружием в виде пистолета «бердыш» в наплечной кобуре, снабженным всеми необходимыми документами.

Ишь, как старик расстарался, пока тебя не было, похвалил сам себя Кастет, воюй — не хочу!

Есаул сам открыл дверь и впустил Кастета в квартиру. Цепко окинул взглядом, сказал:

— Нарядный ты сегодня и при стволе, гляжу, не доверяешь Есаулу, что ли?

— Извини, Гена, со встречи еду, и с такой встречи, что без оружия туда приходить — себе дороже. В машине ствол не оставишь, а прятать от тебя, сам понимаешь…

Гена положил голову на плечо и одобрил кастетовские слова:

— Разумно. Проходи.

Прошли в комнату, где сидели те же картежники, что и вчера, только карт на столе не было, не было и закопченного мятого чайника с чифирем, но стояла непочатая бутылка водки и жестяные, коричневые изнутри кружки.

— Выпьешь с нами?

— В другой раз, Гена. Давай дела делать.

— Давай, — согласился Гена, — садись, где хочешь, знаю, сквозняков ты не любишь, сам место выбирай.

Кастет сел на прежнее свое место, напротив хозяина — Есаула.

— Не ты сегодня за городом шум устроил? — словно в шутку спросил Есаул.

— Был я сегодня за городом, но шума не слышал, может, в другом месте был…

— Хорошо. Ты, я вижу, человек занятой, везде поспеваешь, и за город съездить, и на стрелку со стволом сходить, к нам вот теперь выбрался. Ну да ладно, давай к делу. Сам понимаешь, визы да паспорта не я делаю, важных людей пришлось беспокоить. Удивляются важные люди твоим, Арво Ситтонен, запросам и хотят с тобой встретиться.

— Разумно, — повторил его выражение Кастет, — где и когда?

— Завтра. А место и время я тебе утром скажу, сам еще не знаю. Я тебе, как человеку, скажу — ты один на эту стрелку не приезжай, если есть в городе люди — всех бери, сколько соберешь, столько и вези. Там не твои деньги проверять будут, а твою силу. А сила — это люди… Ты вчера о переменах в городе говорил, и я сегодня то же слышал, о письмах каких-то люди говорят, что банкирам пришли и менту главному посланьице было… Не знаю, может, ты и не при делах, но, боюсь, большой шухер затевается и тебе местная поддержка о-очень пригодиться может… Думай сам, человек Арво Ситтонен…

Говорил все это Гена с трудом, словно выдавливал, но в глаза смотрел прямо, не таясь, что Лехе по сердцу пришлось.

— Я, Гена, что — я маленький человек, курьер…

— Так и я — не велика сошка, оттого и держаться нам вместе надо, помогать друг другу…

— Правду ты сказал, Гена, приятно с умным человеком дело иметь. Если все мы обговорили, пойду я, не буду время у вас отнимать.

Попрощался Кастет с ворами, а Гена до двери его проводил и на пороге уже сказал:

— Время тебе надо, чтобы людей собрать, я постараюсь, чтобы стрелку попозже забили…

— Спасибо, Гена, запомню!

— И еще, — тут Кастет на шепот перешел, — малява ко мне сегодня пришла — замочили Голимого в «крытке». Не твоих рук дело?

— Нет, Гена, клянусь — нет!

— Лады, верю! Но и ты мне верь…

* * *

Из выступления полковника Исаева В.П. по Первому каналу ЦТ в программе «Бой криминалу», опубликованного позже под заголовком «Новая победа петербургской милиции».

Ведущий:

Виктор Павлович, меньше недели назад вы выступали в нашей программе с рассказом о замечательной операции, проведенной питерскими милиционерами. И вновь Петербург в центре внимания всей страны. Сначала — чудовищный террористический акт, совершенный минувшей ночью в самом центре Северной столицы — взрывы в здании «Гостиного Двора», но не проходит и нескольких часов, как сотрудники руководимого Вами Отдела не только нашли, «вычислили» так сказать, но и уничтожили организаторов и исполнителей этой варварской акции. Такой оперативности в действиях нашей российской милиции я не припомню. Расскажите, пожалуйста, поподробнее об этой операции.

Исаев:

Прежде всего хочется остановиться на ночных взрывах в центре Петербурга. Примерно в 3.15 ночи два грузовика, за рулем которых находились шахиды-смертники, пробив ворота, с двух сторон — с Садовой и Перинной линии, — въехали во внутренний двор торгового комплекса и взорвались. Личность шахидов, как вы понимаете, установить уже невозможно. Трудно поддается оценке и объем заложенной в грузовики взрывчатки, потому что часть внутреннего двора использовалась под стоянку автомашин торгового комплекса и горючее, находившееся в их бензобаках, сдетонировало. При совершении терракта погибло три человека, охранявших въездные ворота и автостоянку. Материальный ущерб велик, но в основном за счет уничтожения и повреждения товаров, находившихся в складских помещениях, примыкающих к автостоянке. К счастью, сам «Гостиный Двор», являющийся не только историческим и архитектурным памятником нашего города, но в определенном смысле и одним из его символов, практически не пострадал. Я думаю, что после тщательной экспертной оценки буквально через несколько дней он начнет функционировать практически в полном объеме. Теперь о том, что касается операции, проведенной нами в одном из пригородов Санкт-Петербурга. Слишком мало времени прошло, чтобы можно было говорить о всех деталях этой операции, но одно скажу совершенно определенно — снова с самой лучшей стороны проявило себя подразделение, руководимое полковником Богдановым. Именно благодаря их слаженной высокопрофессиональной работе удалось так оперативно выйти на след преступников и, пользуясь фактором внезапности, без потерь с нашей стороны уничтожить их. Погиб только случайный прохожий, кстати, сотрудник одного из частных охранных предприятий. Уничтожено шестнадцать боевиков и крупный склад с вооружением и боеприпасами. Судя по всему, эта группа планировала провести еще не один терракт на территории нашего города.

Ведущий:

Судя по неофициальным данным, просочившимся из аппарата МВД, Вас, Виктор Павлович, планируют назначить начальником ГУВД Санкт-Петербурга. Что Вы можете сказать по этому поводу?

Исаев:

Извините за каламбур, но я к слухам не прислушиваюсь. Если поступит такой приказ, буду его исполнять, но, признаться, я не стремлюсь к карьерному росту, я не администратор, а опер и большую часть своей жизни в милиции провел на живой оперативной работе. Я ведь начинал с должности оперуполномоченного 16-го отделения милиции Ленинграда и до сих пор с теплым чувством вспоминаю те нелегкие годы.

Ведущий:

Большое спасибо за то, что в эти напряженные часы смогли выкроить время для встречи с нами. Благодаря таким, как Вы, растет престиж сотрудника милиции, и жизнь в наших городах становится безопаснее.

Глава 6

БОЙСЯ, МЕНТ, БРАТВУ МОРСКУЮ!

Выйдя из парадной, Кастет сразу же связался с Сергачевым и пересказал слова Есаула.

— Хорошо, — ответил Петр Петрович, — все правильно. Так и должно быть. Не мог Исаев с тобой не встретиться. Сам, конечно, на стрелку не поедет, кого-то из своих пошлет, скорей всего капитана Марчука, в исаевской колоде он на валета тянет. Богданов — сам не поедет, он вообще-то мент правильный, как с Исаевым в смычке оказался — не понимаю.

Сергачев задумался.

— Что с людьми делать — не знаю, Кирей своих точно не даст, а у меня столько нету…

— А сколько надо?

— Чем больше, тем лучше, Есаул правильно сказал. Человек пятьдесят было бы то, что надо…

— Я что-нибудь придумаю, — Леха уже начал ворочать мозгами в этом направлении, — думаю, будут люди.

— Отлично! Я от себя пару снайперов пришлю, не помешают. Удачи, звони!

Сев в машину, Кастет сказал Паше коротко: «В гостиницу!» — и задумался.

В гостинице ему была нужна старая записная книжка, с ее помощью Леха надеялся организовать себе бойцов.

Не дожидаясь лифта, он бегом поднялся в номер, показал кулак Жанне, полезшей было со своими сиськами и поцелуями, и достал из глубины шкафа заветную книженцию. Номер телефона капитана Климова был, как и следовало ожидать, на букву «К».

Васю Климова он знал еще по училищу.

Боксер-легковес Климов особых успехов в спорте не добился и потому сознательно делал упор на военную карьеру, В Афганистан он, в отличие от Кастета, поехал добровольно, там они встретились вновь, но военные пути их не пересекались. Климов служил в Кабуле, вроде бы при штабе. Лехин полк дислоцировался в пригороде Кабула, но в расположении полка Кастет бывал редко — разведчики в гарнизоне не засиживаются. В Питере они почти не общались, только на встречах ветеранов-афганцев, но считались друзьями и искренне радовались каждой новой встрече.

К телефону подошла Иришка, жена Климова, маленькая пухлая шатенка с лицом обиженной девочки, у которой отняли конфету. Была она ровесницей Кастету, но, при соответствующей раскраске и освещении, больше двадцати ей никто не давал. Пикантная такая дамочка, которая, как говорили ему знакомые, давно положила на Кастета глаз. Леха же на жен своих товарищей внимания не обращал, чем вызывал иногда некоторое их неудовольствие.

— Ирочка, это Леша Костюков. Твоего благоверного можно?

— Лешенька, куда же ты пропал? Ты не знаешь, наверное, мы же разошлись! Давно уже, с полгода будет… Ты сегодня занят? Ко мне девчонки обещали прийти, не смогли, все при мужьях дома сидят, а я теперь девушка холостая, дома вот в одиночестве телевизор смотрю. Слушай, ужас, что в городе творится! Взрывы, стрельба, сегодня ОМОН чеченскую банду в Можайском разгромил, слышал?

— Нет, мне не до этого сегодня было.

— Приезжай, я тебе все подробности расскажу, кучу народа перебили, человек, наверное, сто! Ну, не сто, но все равно много, молодцы какие, правда?! Неделю назад главаря чеченского убили, на Фонтанке, нет, на Карповке, сегодня целую банду, представляешь? Только наши менты чего-то и делают, а все остальные мышей не ловят, правда?

— Мне бы с Васей встретиться, дело у меня к нему.

— Знаю я ваши дела, водку небось пить будете. Водка и у меня в холодильнике стоит, я салатик к твоему приезду сделаю, приедешь?

— Может быть, позже, Ириша, мне сейчас Вася нужен.

— Вася твой живет в казарме пока, при училище, ему не позвонить, ехать надо.

— Ничего, я на колесах, подъеду.

— Лешенька, ты что, машину купил? А какую? А какого цвета? Новую?

— Ириша, я приеду и все расскажу, и на машине покатаю.

— А ты точно приедешь?

— Если быстро освобожусь, то приеду.

— Ты только перед тем как приезжать, позвони на всякий случай, может, девчонки ко мне выберутся, и вообще… Завтра праздник все-таки!

— Договорились, целую в носик!

Последним местом службы капитана Климова была кафедра физвоспитания при военно-морском училище, что на набережной Лейтенанта Шмидта.

Дежурный по училищу, по должности пребывающий трезвым и оттого раздражительным, откликнулся на просьбу вызвать капитана Климова только по предъявлении стодолларовой купюры. Лицо, морщинистое от соленых морских ветров, дующих с Финского залива прямо в форточку дежурки, разгладилось, и тотчас был направлен дневальный со строгим приказом без капитана Климова не возвращаться, а штатский гражданин с иностранной фамилией был даже допущен в дежурку, которая именовалась в училище по-флотски — рубкой.

Вскорости прибыл и капитан Климов, трезвый и грустный. Черная морская форма приятно оттеняла лишенное живых алкогольных красок лицо.

— Не заболел ли ты, брат Вася? — после обмена приветствиями спросил Кастет.

— Довольствия не дали, — мрачно сказал капитан Климов, — обещали ведь, сволочи, выдать к празднику денежное довольствие и хрен на рыло! Пол-училища трезвыми ходят, представляешь?!

Кастет попробовал представить эту ужасающую картину и не смог, фантазии, наверно, не хватило. Зато он смог обнадежить товарища:

— Деньги будут! Пойдем, у Крузенштерна постоим.

Напротив училища, на набережной, стоит памятник кругосветному мореплавателю, тот самый, на который по традиции в ночь выпуска будущие лейтенанты надевают тельняшку. До выпуска оставалось еще полтора месяца, поэтому Иван Федорович стоял в чем мать родила, то есть в чем создал его отец-скульптор — в мундире, при эполетах и кортике.

— Деньги будут, — повторил Кастет, — но ты мне помочь должен, серьезно помочь.

И достал из бумажника еще одну стодолларовую купюру.

Лицо капитана Климова чудесным образом переменилось, словно помолодел капитан.

— Чем могу, помогу! Пойдем, Леха, тут недалеко рюмочная есть, там и поговорим спокойно.

— Нет, Вася, поговорим мы здесь, и деньги ты получишь только после того, как мою просьбу выполнишь. Завтра мне на целый день нужно пятьдесят крепких и надежных парней, работа не опасная, но ответственная и афишировать ее не стоит. Ребят я приодену — куртки, башмаки штатовские армейские, джинсы нормальные. Это все ребятам останется и еще по стохе баксов получат. А ты, когда все кончится, пятьсот получишь.

— Еще пятьсот? — осторожно спросил Климов.

— Хорошо, договорились, еще пятьсот. Стольник сегодня дам, позже.

— Пятикурсников надо брать, со штурманского и минно-трального факультетов, гидрографы, те послабее будут, — рассуждал вслух капитан, — а как их соберешь — завтра праздник, старшие курсы и так-то в казарме не ночуют, а перед праздником — вообще мрак… Погоди, сегодня же Щеглов старшим помощником дежурного, он кого угодно из-под земли достанет!

И капитан Климов резво сорвался с места и, едва не попав под машину, скрылся в дверях училища.

Привел Климов рослого, под два метра, курсанта в ладно сидящей форме с повязкой «помдежа» на рукаве.

— Главный корабельный старшина Щеглов, — представился он.

Кастет внимательно оглядел его — высокий, крепкий, с умным волевым лицом.

— Минер? — спросил он.

— Так точно, минер.

— На выпуске старлея получишь?

— Так точно, при училище оставить хотят, а я на флот прошусь, — и добавил смущенно: — море люблю.

Леха отвел в сторону Климова. Незаметно, в рукопожатии передал ему деньги и продиктовал номер мобильного. Климов испарился.

— Так, главный корабельный старшина, ты задачу знаешь?

— Так точно, капитан Климов объяснил.

— Сможешь завтра, к десяти ноль-ноль, собрать пятьдесят человек?

— Смогу, если надо — сам за двоих встану!

— За двоих вставать не надо, а двойную пайку, как старший, получишь.

И Кастет достал очередную купюру с портретом Бенджамина Франклина, который, кстати, никогда не был президентом США.

— Это аванс, еще столько же завтра вечером, остальным по стольнику. Нормально?

— Нормально, — кивнул Щеглов. — Что делать-то надо будет?

— Да ничего. Поприсутствуете при моей встрече с одним человечком и — все.

— Это опасно? — серьезно спросил Щеглов.

— Нет, не думаю, — так же серьезно ответил Кастет.

Потом быстро, по-деловому, обсудили технические детали — как и где встречаться, как связь поддерживать.

Кастет дал старшине свой номер телефона и спросил:

— Может, трубка тебе нужна?

— Да нет, у меня есть.

На том и расстались.

За эту часть операции Леха был полностью спокоен. Оставалось сделать еще один звонок и встретиться еще с одним человеком.

* * *

Леха настойчиво звонил Башметьеву, тому самому транспортному капитану, что устроил его в «Суперавто». Домашний телефон упорно не отвечал, абонент трубки был «временно недоступен». Но Кастет был упорен, и мобильный Башметьева наконец отозвался.

— Привет, это Леша Костюков.

— Привет, ты чего на работу не ходишь? Запил, что ли?

— Потом объясню, сейчас встретиться надо.

— Давай, встретимся. Сегодня —тридцатое, давай после праздников, числа шестого-седьмого…

— Ты не понял, встретиться надо сейчас!

И сказал это Леха таким голосом, что Башметьев согласился:

— Ладно, давай сейчас. Только я у бабы, понимаешь…

— Диктуй адрес, подъеду посигналю, оденься пока!

Адрес был тот самый, по которому всю свою жизнь был прописан Леха Костюков, поэтому искать дом не пришлось. Башметьев уже курил на тротуаре.

— Что у тебя за дело, меня баба там ждет…

— Ты не в восемнадцатой квартире был?

— В восемнадцатой.

— Бабу не Алеся зовут?

— Алеся! Ты ее знаешь, что ли? Крутая телка, согласись! Дорогая, правда, но того стоит!

Леха согласился, что телка крутая, а о цене сказать ничего не мог, лично ему она стоила несколько лет жизни.

— Дело такое — мне завтра нужен автобус с надежным водилой. Таким, что язык за зубами держать умеет. Поэтому к тебе обратился, как к боевому товарищу.

Насчет боевого братства Леха, конечно, загнул, но капитану Башметьеву польстил. Тот приосанился, словно парадный мундир надел.

— Есть у меня такой водила, — сказал он после долгой паузы.

То ли выбор был слишком велик, то ли мысли об Алесе отвлекали.

— Мужик в годах, пенсионер уже, но водитель классный и автобус у него бегает будьте нате. Дай трубку, прямо сейчас и позвоню. Зовут его — Иван Сергеевич, как Тургенева, легко запомнить, — говорил он, набирая номер. — Сергеич, ты завтра свободен? Заказик для тебя есть, срочный. Вот, передаю трубку, сам поговори.

Леха быстро договорился с Иваном Сергеевичем и, пряча трубку, спросил:

— Не трепач этот твой Тургенев?

— Ты что! Знаешь, какой у него последний заказ был? Он братву на разборку возил, куда-то за город, представляешь! Об этом только он знает и я, ну — еще те пацаны, что в живых остались. Его в ментовку таскали, таскали, да все без толку. Он, как приехал, всю обивку на сиденьях сменил и коврики из салона выкинул, все ж в крови было. А ты говоришь — трепач!

— Спасибо, братишка, выручил!

— Спасибо, оно — сам знаешь… Ты на работу-то думаешь выходить?

— Думаю, — серьезно ответил Кастет, — постоянно думаю.

Башметьев полетел на крыльях любви к страстной, но дорогой Алесе, а Леха задумался о том, ехать ли ему в гостиницу к Жанне или позвонить одинокой девушке Иришке… Мачо — у них свои проблемы!

* * *

Кастет проснулся оттого, что на него вскарабкалась Жанна. Девушка с тяжелым характером и нелегким телом.

— Эй, ты думаешь девушку трахать или нет?

— Думаю, — ответил Леха, окончательно просыпаясь, — только об этом и думаю. Но хочется, понимаешь, чего-то нового, необычного, порадовать тебя хочется своей изобретательностью и выдумкой…

— Ты меня хоть миссионерской позицией пока порадуй!

— Миссионерская? Знаю, это когда жена лежит на спине, а муж — на Гавайях, типа, миссионер.

От однообразного секса в миссионерской позиции Леху спас телефонный звонок. Кастет ящерицей выскользнул из-под оскорбленной до глубины телес Жанны и схватился за спасительную трубку.

— Арво Янович, главстаршина Щеглов докладывает. Собрано сорок пять человек, ждем в районе Румянцевского садика.

— Добро! Бери тачку и летом — ко мне, «Невский палас», номер 618. Машину не отпускай, дам денег и поедешь в Апрашку, своим пацанам шмоток купишь — куртки, спортивные штаны, кроссовки, чего там еще надо, чтобы у ребят товарный вид был. И старшего за себя оставь, чтобы не разбежались.

— У меня не разбегутся, — уверенно ответил Щеглов.

Не успел Леха положить трубку — новый звонок.

— Куда транспорт подавать, Арво Янович?

—Добрый день, Иван Сергеевич! Подгоняйте автобус к Румянцевскому садику, знаете, на Васильевском?

— Вестимо, знаю, всю жизнь в Питере. Минут через сорок буду.

Кастет продолжал держать немую пока трубку и бездумно смотрел на Жанну. Та тоже смотрела на него, но с интересом.

— А знаешь, Арво, когда ты приехал вчера днем, от тебя сильно порохом пахло.

— Может быть. Я в тир заезжал, пострелял немного…

— А вечером по телевизору рассказали, что перестрелка была за городом. В то самое время, что тебя не было…

— Правда? Я ж телевизора не смотрел, расскажешь потом?

— Угу! А в тир в следующий раз меня возьми, я тоже пострелять люблю, меня папка научил. У меня и пистолет есть, с разрешением…

— А кто у тебя папка, военный?

— Нет, Арво, папка у меня мент, сейчас, наверно, самый главный в городе, — и поглядела так пристально, Лехину реакцию ожидая.

— Круто! — спокойно сказал Леха и начал одеваться.

* * *

Гена Есаул позвонил ровно в десять. Разговор был коротким.

— Ждут тебя, Арво, в 12.00 на дамбе, что в Кронштадт ведет. Знаешь?

— Знаю.

— Там, по левой стороне, как из города ехать, машина будет стоять пожарная, красная такая машина, приметная. Вот там, на бережку, тебе стрелка и забита. Мент грозился, что один на стрелку приедет, но не верю я ментам, а ты, Арво Ситтонен, веришь?

— Я — как ты, Гена.

— Ну и правильно… — Есаул помолчал немного и добавил: — Ты, это, после стрелки позвони мне. Ну, что да как, и вообще…

— Лады, Гена, спасибо тебе!

— Чего там, позвони только, обязательно.

Леха задумчиво поглядел на замолкшую трубку, потом на Жанну и вышел в гостиную, где в окружении полиэтиленовых мешков с одеждой пили кофе главстаршина Щеглов и телохранитель Паша. Налил себе из остывающего уже кофейника, сделал глоток. Поморщился.

— Заказать? — Паша поднялся к двери.

— Закажи, сейчас выпьем на дорожку, да поедем.

Вернулся в спальню, где в постели сидела грустная, готовая заплакать Жанна.

— Ты чего? — спросил он, снова доставая трубку.

— Порохом пахнет.

— Что?

— От куртки, говорю, порохом пахнет. В тир опять поедешь?

— Какой тир? Сегодня праздник, 1 Мая, а по праздникам тир не работает.

— А пистолет зачем?

— На всякий случай, сама говорила — перестрелка вчера была, а бедного бизнесмена всякий обидеть может. Пусть будет… — и машинально выщелкнул и проверил обойму.

Потом позвонил «дяде Пете».

Тот отозвался сразу, выслушал внимательно. Сказал:

— Плохо. Место плохое, голое, стрелков там поставить некуда. Может, все-таки дать тебе пару человечков?

— Не надо, спасибо, люди есть.

— Ну, смотри сам… Узнал я — на встречу пойдет капитан Марчук, ты его сразу отличишь, с ним еще двое. Не бойцы, так, вроде телохранителей. Вот и все вроде, удачи тебе, Леха!

* * *

В «Пассате» ехали Паша, Кастет и главстаршина Щеглов.

Леха в который раз наставлял его:

— Главное — ни во что не вмешивайтесь, стойте такой спокойной, грозной массой в сторонке — и все! Что бы ни происходило — не суйтесь, я сам разберусь.

Щеглов, одетый в новенькую, скрипящую кожей куртку, спокойно молчал, положив большие ладони на колени. Щеглов был спокоен, а Леха волновался, он всегда волновался, когда приходилось отвечать за чужие жизни, хотя сегодня и опасности-то никакой быть не должно. Не к бандитам, к ментам на стрелку едут, а ментам вроде не с руки ни с того ни с сего стрельбу затевать. Но все равно — волновался — лучше бы один поехал, а получилось так, что нельзя одному…

Пожарную машину видно было издалека. Она стояла на пятачке грязного песка с разбросанными там и сям ржавыми консервными банками и полусгнившим топляком. Посреди площадки — старое кострище, а сбоку, на бетонном блоке, который забыли положить в тело дамбы, сидели три человека — ждали солидного заказчика ста двадцати загранпаспортов.

Организованно, по-военному, выгрузились и пошли на встречу — впереди Кастет, чуть сзади — Паша-телохранитель, еще поодаль — Щеглов во главе своих курсантов. Смотрелись они, надо сказать, солидно, и на марше, и когда живописной черно-кожаной группой расположились среди чахлых кривых кустов. Рослые, плечистые, с короткой курсантской стрижкой — типичная организованная преступная группировка, как ее представляют обыватели и кинорежиссеры.

Навстречу поднялись трое, но вперед пошел один — Марчук.

«Дядя Петя» был прав — спутать его ни с кем было невозможно, он мог, конечно, носить фамилию Голопупенко или Чупырь, но быть Ивановым или Петровым точно не мог — типичный хохол, у которого в кобуре должен лежать бутерброд с салом.

По дороге к кострищу, у которого они и встретились, Леха внимательно, не таясь, огляделся. Место действительно было пустынное, засаду, при всем желании, нигде не укроешь. За спиной, вперед по трассе, виднелись какие-то металлические конструкции, вроде поставленных на попа огромных железных бочек, но до них — километра полтора будет, снайперу оттуда не взять. В заливе, метрах в двухстах, катерок какой-то… Но и катерок этот опасности представлять не мог, ветер был сильный, а с волны стрелять очень трудно. Лехе приходилось однажды.

Сошлись, посмотрели друг на друга, Марчук волновался заметно — курсантская массовка впечатление произвела.

— Извините, я — с товарищами, на пикник, знаете ли, собрались, попутно вот — к вам. Мне передали — у вас вопросы какие-то к нам имеются…

В это время массовка зашевелилась, зашумела — то ли ветер донимать стал, то ли анекдотом кто поделился. Марчук смешался еще больше.

— Да нет, знаете ли, узнать только — как срочно документики нужны и по цене сойдемся ли, хотя, как оптовому заказчику, — он напряженно улыбнулся, — мы скидку сделать можем…

— Зачем же скидку-то, не надо, мы организация кредитоспособная, — и Леха, будто за подтверждением, обернулся к массовке.

Массовка снова оживилась, даже шаг вперед сделала, организованно так, по-военному.

На лицо хохляцкой национальности смотреть было просто жалко.

— Да я ничего, просто пошутил так.

— Неудачное место для шуток вы выбрали, капитан Марчук!

Красное от природы и от неумеренного потребления жиров животного происхождения лицо капитана Марчука вмиг стало бледным.

— Вы меня знаете?

— Ну, вы личность в городе известная, друзья меня давно предупредили — с капитаном Марчуком встречаться будешь, держи с ним ухо востро — он человек хваткий, никому спуску не дает. А я посмотрел — добрый вы человек, даже покладистый, можно с вами дело иметь.

— Конечно можно, — оживился Марчук, — очень даже можно!

— Тогда сделаем так, господин капитан. Я своих пацанов отпущу, пусть без меня на пикник едут, а мы с вами вдвоем пойдем куда-нибудь в тихий укромный ресторан, посидим, о делах поговорим, цену, кстати, обсудим. Я тут что подумал — можно же сделать так: вы даете скидку, хорошую скидку, значительную, а я плачу вам полную стоимость. Разницу эту можете оставить себе, детишкам баранок купите, леденцов каких-нибудь. Любят детишки леденцы-то, небось?

— Любят, — машинально ответил Марчук, не веря своему славянскому счастью.

— Ну вот и договорились. Только на моем «Пассате» поедем, не люблю я на пожарных машинах по ресторанам раскатывать, приметные они очень.

— Конечно, конечно, — быстро согласился Марчук, — только вы о цене, ну, о нашей договоренности, начальству моему не говорите…

— А зачем мне об этом говорить, да я и встречаться с ним не буду, с вашим начальством, я с вами дела буду вести. Очень вы мне по душе пришлись.

Марчук остался у кострища, просчитывая какие блага он может получить от тесного знакомства с новой, но несомненно грозной силой, внезапно появившейся в городе, а Леха возвратился к курсантам.

— Все, пацаны, отработали свое, свободны!

И, повернувшись к Щеглову, начал отсчитывать деньги — пятьдесят зеленых купюр с портретом отца-основателя США Бенджамина Франклина.

— Не надо, — сказал Щеглов, — у меня там сдача осталась, шмотки-то покупал.

— Молчи, — остановил его Кастет, — не путай сдачу с заработной платой! — и передал деньги Щеглову. — Спасибо тебе, главстаршина!

Обнялись на прощание, Кастет спросил:

— Как звать-то тебя, Щеглов?

— Ваня, — сказал тот, смутившись, — Иван Петрович.

И в этот момент, один за другим, раздались два выстрела. Стреляли от залива, с катера, который уже давно тарахтел движком, желая уплывать с нерыбного места, а теперь резво сорвался и, заложив крутой вираж, устремился в открытый морской горизонт.

После первой, ушедшей выше голов, пули Леха толкнул в сторону Щеглова. Выхватил пистолет и, не целясь, выпустил в сторону катера всю обойму, все восемнадцать патронов.

Вторая пуля попала в спину падающему уже Щеглову, тот вскрикнул, схватился за грудь и бесформенно повалился на грязный песок. Леха упал перед ним на колени, осторожно перевернул. Пуля прошла навылет, но крови почти не было и это было плохо — значит, уходит внутрь, в легкие.

Тяжело будет откачать парня, если вообще удастся, подумал Кастет.

За спиной загудел мотор — Паша-телохранитель подогнал «Пассат» к самому месту и уже открывал двери.

— Срочно его в машину, — крикнул Паша курсантам, — двое — со мной! Леха, доберешься на автобусе, с курсантами, а я — к врачу, Сергачев знает — кто и где!

Последние слова сказал, уже захлопывая за собой дверцу, и машина, будто одним прыжком, вылетела на дорогу.

Леха поднялся с колен и медленно пошел в сторону вспотевшего на холодном ветру Марчука. Капитан раз за разом повторял одни и те же слова:

— Это не я, честное слово, это не я…

Когда Кастет подошел ближе, он затараторил:

— Это — не я, клянусь — не я, мне Исаев запретил даже оружие с собой брать, это — не я…

Леха вдруг понял, что все еще держит в руках пистолет, пустой, без патронов, но очень внушительный «бердыш», и ткнул неостывшим стволом в подбородок Марчука.

— Ресторан отменяется! Ты мне за это ответишь, лично ты! И завтра же, ты понял — завтра! — сведешь меня с Исаевым, больше ни с кем и никогда я разговаривать не буду! Только с ним! Все понял, гнида, повтори!

— Завтра свести вас с Исаевым, только с ним, — послушно повторила гнида.

— Пока свободен, — сказал Кастет и пошел к молчаливой курсантской толпе.

* * *

Обратно, в город, возвращались в тишине. Курсанты мрачно поглядывали на Кастета, и Леха понимал, что если бы в случившемся была хоть доля его вины — ему не сдобровать. Но все понимали — стреляли-то в него, в Леху, а главстаршина — случайная жертва непонятных разборок.

Кастет попросил остановить сразу за Ушаковским мостом, чтобы пешком дойти до резиденции Киреева и по пути разобраться в случившемся.

Выходя, он сунул десять сотенных банкнот — в два раза больше оговоренной платы — водителю Ивану Сергеевичу. Тот, не считая, небрежно, как сдачу в булочной, сунул деньги в карман, молча открыл дверь и на прощание покачал головой, не столько в знак расставания, сколько с укором и осуждением. Да Леха и сам мучил себя, понимая, что никак уберечь Щеглова от чужой пули он не мог.

Покинув автобус, Кастет сразу набрал номер Сергачева, сказал только:

— Сейчас буду, — и, не дожидаясь ответа, выключил телефон.

Кто мог стрелять в него?

Сергачев? Глупо. У Сергачева была масса возможностей избавиться от Кастета. Не с зыбкой волны Финского залива, когда пуля досталась совсем постороннему человеку, бывшему, как теперь говорят, не при делах, а со стопроцентной гарантией, руками того же Севастьянова. Но в деревне Пепекюля Севастьянов стрелял не в него, а в Ха-лила, того самого Халила, в чьей жизни был так заинтересован Петр Петрович. Выходит, телохранитель Володя играл против Сергачева, но за кого?

И что обозначает странное поведение Петьки Чистякова? Пусть он по пьяни вскрыл сейф и взял деньги, как утверждает Сергачев — миллион долларов, но, протрезвившись-то, он должен был понять, что этим подставляет своего друга, причем так подставляет, что теперь Кастет непременно должен найти Чистякова и самолично оторвать ему яйца, руки, ноги и голову — и именно в такой очередности. Может, где-нибудь на Тау Кита подобное поведение считается в порядке вещей, а здесь, на Земле, за такие вещи убивают…

И много еще безответных вопросов клубилось в голове Леши Костюкова, пока он неспешно брел на встречу с Петром Петровичем Сергачевым.

Глава 7

СТРЕЛЬБА В «ЗАНЗИБАРЕ»

Петр Петрович дожидался Кастета в караулке — домике с тыльной стороны ворот, — площадью поболе иного дачного «особняка» на шести сотках где-нибудь в дачмассиве Пупышево. Понаблюдал в монитор, как Леха задумчиво докуривает сигарету перед воротами, и вышел ему навстречу.

— Здравствуй, Алексей! Оперируют сейчас твоего курсанта, жить будет. В клинике он, в военно-полевой хирургии. Лучшая клиника в стране, между прочим, лучше госпиталя Бурденко. А ташкентский госпиталь им теперь даже в подметки не годится.

В годы Афганской войны ташкентский госпиталь был первым военно-медицинским стационаром на Большой земле. Через него прошли сотни раненых в неправой войне солдат, побывал там и старлей Костюков, продолживший лечение в московском Бурденко.

— Что с ним?

— А то сам не знаешь? Сквозной огнестрел, правое легкое пробито, крови много потерял… Паше спасибо — быстро довез, а то бы — кранты парню. Звонил он сейчас, врачи говорят — опасности для жизни нет… Пойдем, Леша, потихоньку, на веранде нас Женя Черных дожидается.

Пошли неторопливо по аллее, засаженной голубыми елями. В солнечный майский день казалось, что уже наступило лето. А с летом вернулась беззаботная счастливая жизнь. Теперь Лехе вся его минувшая жизнь казалась одним сплошным, лишенным серьезных проблем праздником. Так взрослые люди, вспоминая свое детство, называют его счастливым, хотя дети плачут и страдают никак не меньше взрослых. Просто причина их страданий —лопнувший шарик, потерянная игрушка, сломанный карандаш — кажется повзрослевшему человеку мелким, недостойным внимания пустяком. Так же, свысока, смотрел Леха на заботы своей прошлой жизни.

Женя Черных сидел на залитой солнцем веранде и пил оранжевого цвета сок.

— Грейпфрутовый? — спросил Петр Петрович. Черных кивнул.

— Здесь всех поят грейпфрутовым соком, — пожаловался Сергачев, — прямо санаторий какой-то, центр здорового образа жизни!

При виде Кастета Женя Черных попытался встать.

— Он встает у нас, встает, и даже ходит понемногу. Мы ему лекарство выписали из Швейцарии…

— Из Голландии, — поправил Черных.

— Вот видишь, Леша, из Голландии. Массажистку приставили, два раза в день массаж делает — спины, ног, вообще нижнего тела. Как массажистка-то справляется, не обижает?

При упоминании о массажистке Черных почему-то покраснел.

— Присаживайся, Леша, соку будешь, или чего покрепче?

— Покрепче. Кофе — крепкий и без сахара.

— Я же говорю — санаторий, люди от водки отказываются!

В ожидании кофе серьезных разговоров вести не стали, и Кастет спросил:

— А где же Вероника Михайловна? — он привык видеть маму и сына Черных вместе.

— А мама с Всеволодом Ивановичем куда-то уехала, — ответил Женя и опять покраснел.

— Все мы взрослые люди, и я скажу, Лешенька, тут нешуточный роман затевается. Думаю, скоро свадьбу играть будем.

— Ну что вы, Петр Петрович, если два немолодых уже человека проводят свободное время вместе — это совсем не обозначает приближение свадьбы.

— Обозначает, мой юный друг, еще как обозначает. Уж поверьте моему опыту. Кирей — вор в законе, правильный вор, старой закваски. У него никогда ни семьи, ни жены не было, а тут встретил на старости лет родственную душу. Вы, Леша, не знаете, наверное, но авторитетные воры — очень начитанные люди. Не скажу образованные, для образования система нужна, но начитанные. Судите сами — в колонии времени много, авторитетный вор, он ведь не работает, как мужики, если играет, то не в карты, а в нарды и то — нечасто, вот и читал народ все подряд, благо культурное развитие администрацией поощрялось, вроде как шаг на пути к честной жизни. Вот и повстречал Кирей на старости лет немолодую и тоже весьма начитанную даму, свою половинку, так сказать. Так что — не миновать нам свадьбы!

Тем временем и кофе принесли, в фарфоровом кофейнике, чашечки на отдельном подносе и тарелка специальная с бутербродами. Под кофе разговор пошел уже не шутейный, о жизни и смерти пошел разговор, а говорил в основном Женя Черных, что Кастета удивило.

— Много мы с Петром Петровичем думали, рассматривали эту ситуацию со всех сторон и пришли к выводу, что участвует в нашей игре некая Третья сила, а если считать и придуманного нами господина Голову, то — Четвертая. А началось все — полгода назад, когда «черные», как называет их господин Сергачев, внезапно и из-за пустяка подняли голову. Чтобы урегулировать ситуацию, пришлось пролить много крови, с обеих сторон, заметь, хотя повод был мизерный — какие-то ларьки, непонятно кому принадлежавшие. Такие вопросы уже давно решаются за кружкой пива, а не с помощью автоматов. Сейчас, между делом, выяснилось, что один из этих спорных ларьков принадлежал Аслану Мозжоеву — человеку, которого ты, Алексей, убил у себя на квартире. Кстати, Леша, откуда взялась у тебя эта квартира?

— А это интересная история! Мы с Алесей сначала хотели разменять мою квартиру на Большой Пушкарской на две — двухкомнатную и однокомнатную. Потом Алеся откуда-то достала деньги и мне купила эту вот квартиру на Карповке, а сама осталась в старой квартире на Пушкарской. Сразу скажу — откуда она взяла деньги и сколько ей пришлось заплатить — не знаю.

— И, конечно, не знаешь, кому эта квартира принадлежала раньше?

— Нет, она мне просто дала уже оформленные бумаги и все.

— А теперь отклонимся немножко в сторону. Насколько хорошо ты знаешь своего друга Петра Чистякова?

— Ну, как хорошо?! Учились мы вместе в школе.

— Это было двадцать лет назад, а потом?

— Потом я пошел в училище, в Петродворце, а Петька в ПТУ — на автослесаря учиться. Потом я в Москве служил, потом в Афгане, несколько лет даже не переписывались. Когда я в город уже окончательно вернулся, вроде бы опять дружить начали, а по-серьезному — виделись два-три раза в год, по праздникам, созванивались иногда. Взрослые же люди, у всех своя жизнь, у него семья, дочка, у меня тоже свои проблемы…

— То есть ты фактически не знаешь, чем живет сейчас твой друг Чистяков, с кем общается, с кем дружит, как время свободное проводит?

— Получается — не знаю.

— А мы тут поинтересовались и интересные вещи обнаружились. Пока ты на рязанских курсах учился да в Афганистане воевал, твой друг Петя Чистяков был частым гостем у твоей жены Алеси. Соседи признали его по фотографии, хотя много лет прошло, и потому еще признали, что до сих пор он ее навещает, а иногда и живет по несколько дней. Но это, так сказать, вопрос его морали и нравственности. Любопытно другое — именно он нашел и помог Алесе купить квартиру для тебя. А жилплощадь эта, надо сказать, не дешевая. Тоже вроде бы пустячок, но и этот пустячок имеет в нашей головоломке свое место. Обратимся к событиям совсем свежим. Тебя не удивило, Алексей, что твой школьный друг поступил с тобой, мягко говоря, непорядочно? Как образно выразился господин Киреев — «посадил на измену». Подобный поступок в отношении человека незнакомого — подлость, а в отношении друга детства… Я даже и не знаю. И ты теперь не только обвиняешься в хищении одного миллиона долларов и каких-то, несомненно, очень важных документов, но и объявлен в розыск, как особо опасный преступник. Так что под угрозой не только твоя свобода, но и жизнь. При том, что Чистяков косвенно виноват в гибели второго твоего друга — Сергея Ладыгина. А теперь вспомни, Алексей, когда ты нашел в давнем, школьных лет, тайнике пакет, оставленный там Чистяковым, в этом пакете, кроме денег, была еще шифрованная записка, криптограмма. Ты этого не знаешь, но я-то, живя в городе, регулярно виделся с Чистяковым и знаю о его давнем увлечении ребусами и криптограммами, он приходил ко мне советоваться по поводу разных шифров и кодовых ключей, а задачки попроще он посылал в разные питерские газеты, вроде «В часы досуга», «Убей свое время» и им подобных. Такой, знаешь, современный старик Синицкий — «Мой первый слог одет в чалму, он на Востоке быть обязан»… Так что нет ничего удивительного в том, что какое-то важное сообщение он оставил в зашифрованном виде. Что может зашифровать человек, похитивший крупную сумму денег? Правильно! Место, где он эти деньги спрятал. И, как вы думаете, господа, где находятся сейчас эти деньги? Об этом даже Петр Петрович еще не знает, мы с мамой только вчера вечером распутали эту головоломку — шутник Чистяков использовал для ее составления редкий вариант старокельтского алфавита. Тут, господа, я должен выдержать эффектную паузу…

Женя выдержал эффектную паузу и, подняв палец, сказал:

— Сокровища спрятаны в твоей, Алексей, квартире, на набережной Карповки. Все, а уж тем более менты, рассуждают тривиально — пришел вор, украл деньги и унес их с собой. ан нет, господа, деньги-то он и не уносил! Они остались фактически там же, где и были, но переместились на несколько метров вправо или влево, и — все! Однако я слышу сигнал к обеду и завершу как в сказках «Тысячи и одной ночи»: тут Шахразада прекратила дозволенные речи… Режим дня, господа, превыше всего!

* * *

После обеда они долго сидели, обсуждали сложившуюся ситуацию, очень не простую и какую-то неправильную. Сколько раз во время долгого разговора Леха говорил сам себе:

— Не может такого быть!

И не потому, что выводы, к которым они совместно приходили, были фантастическими, а оттого, что совсем это не укладывалось в Лехины представления о жизни, дружбе, отношениях между людьми.

— Не может такого быть! — говорил он себе, слыша о сотрудничестве с чеченцами своего друга Петьки Чистякова, простоватого и внешне недалекого, которого и Петром-то никто не называл, не то что — Петром Васильевичем, а он, поди ж ты, увлекался криптографией и составил шифровку на каком-то древнем языке, да так ловко, что сам Женя Черных неделю ломал над ней голову.

В черно-белом мире Лехи Кастета люди однозначно делились на друзей и врагов, явных или потенциальных. Каждый чеченец был для него потенциальным врагом, от которого можно ждать любой подлости, но любой русский — потенциальный друг, друг по рождению, по крови, по Родине. Вот, к примеру, Кирей — вор в законе, но сейчас они с Кастетом делают одно общее дело, да и Гена Есаул — вроде неплохой человек, легла бы жизненная карта по-другому — они вполне могли разыгрывать эту партию вместе с Кастетом. Но Петька Чистяков…

В гостиницу он вернулся уже вечером, а в номере его, естественно, ждала Жанна. Одетая и накрашенная, она пила кофе и смотрела телевизор.

— Знаешь, дорогой, теперь, когда ты уходишь из дому, я внимательно просматриваю криминальную хронику. Похоже, ты сегодня не был в тире?

— Закрыт тир, — ответил Леха, — по случаю праздника трудящихся…

И подумал, что надо почистить и смазать пистолет.

— Ну, коли так, поедем развлекаться! Или у тебя другие планы на вечер?

— Все, что угодно, дорогая, лишь бы ты была рядом.

Пока он переодевался, Жанна добралась-таки до «бердыша», понюхала ствол и сказала с укоризной:

— Стрелял все-таки!

— Да я по голубям, всю машину изгадили…

* * *

Клуб «Занзибар», куда они приехали, не был модным заведением, где встречался питерский бомонд, не был он и местом молодежных тусовок, это было заведение «для своих». Если на первый этаж — в кафе — еще заходили случайные посетители, то вход на второй этаж, где, собственно, и начинался клуб, преграждали два наряженных пиратами детины с кремневыми пистолетами за поясом. Леха не удивился бы, узнав, что в карманах широких шаровар скрываются и вполне настоящие орудия убийств.

Оформление интерьера не обошлось владельцам клуба слишком дорого — лишенные штукатурки каменные стены со следами пуль и нарисованными красной краской кровавыми потеками и несколько пыльных искусственных пальм в деревянных кадках, стоящих в произвольном порядке, одна на самом проходе — то ли мешая посетителям выходить, то ли перекрывая возможность палить вдоль коридора.

Мебель была под стать интерьеру — деревянные, намертво приделанные к полу табуреты и неподъемные дубовые бочки вместо столов. Похоже, все делалось для того, чтобы избежать лишнего кровопролития во время возможной потасовки. А коли уж таковое произойдет, чтобы его следы органично вписались в оформление зала. В конце концов, новое кровавое пятно на стене только добавит шарма заведению.

По дороге в «Занзибар» Жанна рассказала, что это — единственное заведение в городе, куда папка категорически запретил ей ходить. А папка, «самый главный мент в городе», знал, что говорил.

— Чужие здесь не ходят, — подтвердил эти слова телохранитель Паша, видимо, не хуже главного мента владевший криминальной ситуацией, — я в машине посижу, на всякий случай, мало ли, когти рвать придется…

Встретили их в кафе неласково, можно сказать, никак не встретили. Наряженные пиратами официанты неспешно бродили по залу, обслуживая немногочисленных посетителей и попутно решая какие-то свои дела. Клиентура, похоже, была постоянной, потому что официанты не только подолгу задерживались у столиков-бочек, но и подсаживались к гостям, за компанию выпивая стопочку-другую спиртного из темных пузатых бутылок.

— Надеюсь, это не ром, — сказал Жанне Леха, с юношеских лет сохранивший самые неприятные воспоминания о кубинском роме, чуть ли не единственном иностранном спиртном, доступном широкой публике.

Жанна ничего не ответила.

Одноглазый бармен в рваной тельняшке, уныло перетиравший стаканы, пристально посмотрел на них, пожал плечами и вернулся к своему тоскливому занятию.

— Может, уйдем отсюда? — вполголоса спросил Леха после того, как они изучили небогатый интерьер, ряды красивых, но пустых бутылок за бар-ной стойкой и особенности убранства двух громил, дремлющих у ведущей на второй этаж лестницы.

— Нет, давай хоть что-нибудь выпьем, — воспротивилась Жанна.

Вопрос о том, удобно или неудобно уйти, ничего не заказав, в этом кафе не стоял. Судя по всему, здесь были бы рады уходу незваных гостей. Но только Леха поднялся, чтобы заказать бармену спиртного, в кафе вошла пятерка парней.

Они были явно навеселе — слишком много и, громко смеялись, делали ненужные широкие движения руками и вели себя как хозяева маленькой жизни этого маленького кафе. Трое подошли к бару, дружески поздоровавшись с барменом, один начал обходить зал, приветствуя за руку посетителей и официантов и задерживаясь почти у каждого столика-бочки, где-то он молча выслушивал то, что говорили ему, где-то, наоборот, помогая себе руками, что-то объяснял сидевшим.

Больше всего Лехе не понравился пятый. Он остался стоять в дверях, совершенно не заботясь о том, что может помешать кому-нибудь войти или выйти. Скорее наоборот, он и остался в дверях для того, чтобы никто не вышел и не вошел.

Парень, приветствовавший посетителей, добрался наконец до бочки, за которой сидели Леха и Жанна. Подошел и остановился в некотором изумлении, потом задрал рукав, обнажив запястье с часами, посмотрел время и снова взглянул на незваных гостей. Похоже, время, когда они выбрались в «Занзибар», было для них неудачным. Лицо и глаза парня совсем не были пьяными, не было в них того радостного счастливого веселья, что отличает слегка выпившего человека, смотрящего на прочих людей как на возможных собутыльников и собеседников, готовых разделить с ним радость существования в этот прекрасный майский вечер. Нет, глаза его были трезвы, злы и враждебны. Он не любил Кастета и Жанну и не хотел их здесь видеть, но как сделать правильно — он не знал. Поэтому он снова сделался пьяным и оживленным и закричал своим друзьям:

— Пацаны! Глядите, какая телка! А мы думали, чем бы сегодня вечером заняться! А ты не ссы, парень, этого мяса на всех хватит, и тебе останется. Если подождешь немного…

Пацаны начали потихоньку стягиваться к их столику, руки у всех на виду, пустые, значит, убивать не хотят, попугают немного и выкинут, его, во всяком случае. Пятый, что стоял в дверях, не пошел со всеми, в дверях и остался, только сместился немного, совсем перекрывая им с Жанной выход.

Ну что ж, подумал Кастет, оценив положение, вы убивать не хотите, а вот про себя я так сказать не могу. И поднялся из-за стола.

— Что нужно, ребята?

— Нишкни, не с тобой разговаривают! Девушка, а не подниметесь ли с нами наверх? Там уютные кабинеты с шампанским, устрицами и этим… пацаны, как это называется, омаром, крабом, ах нет! — раком! Раком вам придется по вкусу, сударыня, можете мне поверить!

Жанна вскочила, уцепилась за его руку, спряталась за спину.

— Руку отпусти, — чуть слышно прошептал Кастет.

Она отпустила рукав и еще больше вжалась в стену.

— Чего ты там бормочешь, пидор? Тебе говорили — вали, а ты остался! Непослушных мальчиков мы не любим и сильно-сильно бьем, правда, пацаны?

И говорливый пацан ударил, бил он сильно, так чтобы с одного удара вырубить непослушного мальчика, и в том была его ошибка. Сильный удар редко бывает умным и никогда первый удар не бывает решающим. Поэтому Леха этот глупый сильный удар пропустил, но пропустил мимо себя. Для этого надо было всего — левой рукой чуть-чуть отстранить Жанну и сделать самому полшага вправо — этого хватило, чтобы крупный кулак с заложенной в него силой врезался в кирпичную стену, добавляя на ней еще одно кровавое пятно.

Говорливый громко закричал, но до того было слышно, как хрустнули кости.

Пальцы, наверное, спокойно подумал Кастет, или запястье. Одно из двух.

Тут на него бросились все остальные. И это было хорошо, потому что чем больше человек пытается тебя одновременно ударить, тем хуже это у них получается, да и обстановка кафе совсем не способствовала коллективной драке.

Второй пацан с ходу налетел на Лехин удар снизу в подбородок, удар не боевой, боксерский, чтобы отключить, а не убить соперника. В полете назад он сбил третьего, и тот, похоже, неудачно упал спиной на табуретку — очень уж коряво он повалился после этого на пол и больше не двигался.

Четвертый получил удар ногой в челюсть, но тут то ли Леха промахнулся, то ли тот сам неудачно дернул головой, в общем — кованый американский каблук вошел прямо в раскрытый для крика рот, оставляя там зубное крошево и кровяные сгустки разбитых десен.

Сделалось все это быстро, гораздо быстрее одного трехминутного раунда, и Кастет даже не успел толком войти в боевой задор. Краем глаза он видел, что Жанна опустилась на колени у первого, лежащего в болевом шоке пацана и шарила у него по карманам.

Что она там ищет? — мелькнуло в голове у Кастета.

Пятый, стоявший у дверей, куда-то исчез, бармена тоже не было за стойкой, два пирата, сторожащих лестницу, проснулись, но никаких активных действий не предпринимали, остальные посетители оставались на своих местах, с любопытством наблюдая за происходящим. Судьба пацанов их явно не интересовала.

— Пора уходить, — сказал Кастет.

В этот момент из-за стойки поднялся бармен. Повязки на глазу у него уже не было, зато в руках появился короткоствольный автомат. Он выпустил короткую очередь поверх головы Кастета, отчего кирпичная крошка неприятно посыпалась на волосы и за шиворот, и спокойно сказал:

— Сесть! Так сесть, чтобы я руки видел, — и навел автомат уже на Лехину грудь.

Плохо, подумал Леха, с такого расстояния не промахнется даже пьяный паралитик.

Кастет сел и положил руки на мокрую от пролитого пива бочку. В зале оживились все — пираты-охранники и посетители, и у всех в руках оказалось оружие. За шумом и движением он услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Ну, блин, еще и пятый вернулся, и наверняка с подмогой…

И тут из-за его спины раздался выстрел, а сразу за ним автоматная очередь. Леха не успел даже подумать: «П…ц!», как увидел отлетевшего к стене бармена и пиратов с красными отметинами, растекающимися по тельняшкам. Жанна сунула ему в руку пистолет, а стоявший в дверях Паша навел автомат на гостей. Стало очень тихо.

— Мы уходим, господа, удачи на дорогах! — сказал Кастет и, прикрывая собой Жанну, пошел вдоль стены к выходу.

Паша отстранился ровно настолько, чтобы они могли пройти, потом выпустил длинную, на все оставшиеся патроны, очередь поверх голов и кинул автомат к стойке.

У самых дверей стоял «Пассат» со включенным двигателем и гостеприимно распахнутыми дверцами…

* * *

Кастета разбудил телефон. Аппарат стоял в гостиной, куда надо было вставать и идти, отрываясь от нагретой за ночь подушки и бормочущей что-то во сне Жанны, уткнувшейся в Лехино плечо. Вставать не хотелось, но телефон был терпеливее Кастета, и он все-таки вылез из-под одеяла. Не найдя шлепанцев, он босиком прошел в гостиную, проклиная по пути Александра Грэхама Белла — изобретателя телефона, имени которого он на самом деле не знал.

— Арво Янович? Здравствуйте, с вами говорит полковник Исаев. Кажется, нам приходилось уже встречаться? Ваш телефон дал мне наш общий знакомый — господин Костюков. Вы хотели со мной встретиться?

Леха не сразу сообразил — кто такой полковник Исаев и какого черта ему, честному карельскому бизнесмену, встречаться с каким-то военным. Потом он вспомнил, что полковник Исаев — отец Жанны, которой он, кажется, сделал вчера вечером предложение.

Тогда получается, что полковник этот не военный, а милицейский, и ему, Арво Яновичу Ситгонену, теперь надо ехать к «главному менту города» и просить руки и сердца его беспутной дочери. При мысли об этом пришлось окончательно проснуться, и тогда Леха с облегчением вспомнил, что встречаться с Исаевым он должен не поводу предстоящей свадьбы, а из-за ста с чем-то загранпаспортов, никому на самом деле не нужных, и радостно ответил:

— Да!

Такой лаконичный ответ, похоже, несколько смутил милицейского полковника, и он тоже задумался.

— У вас, кажется, были вчера неприятности?

— Да, — уже без энтузиазма ответил Леха.

А что еще он мог сказать? Если покушение на твою жизнь считать неприятностью, то неприятности действительно были, но, слава богу, все кончилось неплохо. Как сказали вечером врачи, состояние Щеглова —стабильное, операция прошла успешно, опасности для жизни нет.

И снова лаконизм Арво Ситтонена вызвал некоторое смущение у полковника.. Оно конечно, финны тугодумливы и немногословны, но чтобы до такой степени!..

И тут Леха решил взять инициативу в свои руки.

— Господин полковник, не желаете ли отобедать со мной сегодня, часика, скажем, в два и где-нибудь в людном месте. У меня что-то последнее время боязнь открытых пространств появилась.

Слова «агорафобия» Кастет, конечно, не знал.

— С удовольствием, — ответил полковник Исаев и почему-то вспомнил злодея Костюкова, который удостоился обеда с самим Киреем, — где вам угодно, может быть, в ресторане вашей гостиницы, говорят, там неплохо кормят…

— Отлично, — сказал Кастет, — значит, в четырнадцать часов в ресторане. Думаю, мы узнаем друг друга и обойдемся без свернутой в трубочку газеты и белой лилии в петлице смокинга.

— Конечно узнаем, мы ведь уже встречались. Сказав эту загадочную фразу, Исаев повесил трубку.

* * *

Кастет положил трубку и задумался. До встречи — три с половиной часа, времени вполне хватит на то, чтобы съездить на свою квартиру и найти тайник. В расшифрованной Черных криптограмме было определенно сказано, где спрятаны основные ценности — тайник под кухонной плитой, оставшийся от прежних хозяев квартиры.

Схрон сделан искусно, не зная, где он находится, — не найти даже с металлоискателем — изнутри выложен металлокерамикой, экранирующей электромагнитные колебания. Люди, жившие прежде в Лехиной квартире, были далеко не просты, да и сам Петька Чистяков, устроивший покупку жилья для Алеси, тоже совсем не такой простачок, каким считали его другие.

Но было в криптограмме непонятное, темное, как выразился Черных, место, которого он не понял. Речь шла о втором тайнике, небольшом, где спрятано что-то важное, но не деньги и ценности. Схрон этот расположен у какой-то «тайной зеленой трубы, за особо помеченным кирпичом».

Черных сказал тогда, что не ручается за буквальную точность перевода, но смысл он передал точно и если Леха хорошо знает свою новую квартиру, то должен понимать, о чем идет речь. Кастет не понимал, но обещал разобраться на месте.

Из спальни раздался голос Жанны:

— Суслик, включи телевизор, посмотрим, что о нас расскажут в «Новостях криминала»…

Вчера, когда они вернулись в гостиницу, с Жанной случилась истерика.

Только очутившись в спокойном уюте номера, она поняла, что убила человека. Впервые в жизни. Леха растерялся, ему не приходилось переживать на себе женскую истерику, и потому он совсем не представлял, как надо себя вести. Пытался, как в кино, поднести стакан с водой, в результате разбил два стакана и залил водой кровать. Дал пару пощечин, но Жанна их просто не почувствовала, тогда он закрылся с Пашей в гостиной, и они полночи не спеша пили виски и обсуждали происшедшее.

Все объяснялось чрезвычайно просто — пятый, стоявший на дверях, пацан никуда не исчезал и, уж тем более, не ходил за подмогой. Его аккуратно, или, как выразился Паша, «нежно», снял верный телохранитель, нашел у него за пазухой подвешенный в хитроумной петле автомат «Узи» с боевым рожком на 64 патрона и очень вовремя воспользовался им, загасив двух пиратов.

Что же касается самого «Занзибара», тут дело было сложнее. Клуб этот возник примерно в то время, когда начались разборки с черными и был он ничей.

— Ничей, — объяснил Паша, — значит, что клуб не принадлежал ни одной известной группировке города.

Все клубы, казино, рестораны и вообще более-менее злачные места — были чьи-то, а вот «Занзибар» был ничей. В пору междоусобицы было не до возникшего на отшибе клуба, а когда положение стабилизировалось, оказалось, что за «Занзибаром» стоит кто-то сильный, а кто — непонятно. Может быть, та самая Третья сила, о которой говорил Сергачев.

— И еще плохо, — сказал Паша, — что погибли пацаны, а предъяву сделать некому, потому как Арво Ситтонен — он тоже ничей, а Жанна — вообще баба, следовательно, не при делах… Байда какая-то смурная начинается в городе, — со вздохом заключил Паша.

И в этом он был прав.

«Новости криминала» очень скупо сообщили об очередной перестрелке в ночном клубе «Занзибар», известном сложной криминогенной обстановкой, и еще раз обратили внимание властей на необходимость навести порядок в ставшем популярным у молодежи центре культурного досуга.

Жанна была опечалена тем, что журналисты ни слова не сказали о ее мужественном убийстве преступного бармена, упомянув только о четырех убитых и нескольких раненых. Зато она живо заинтересовалась очередными сборами в дорогу Кастета.

— Ты пистолет с собой берешь? — спросила она. — Если берешь пистолет — бери и меня, я тоже стрелять буду!

Леха объяснил ей, что пистолет он берет просто так, по привычке, и вообще, пистолет у него вроде талисмана и без него Леха и шагу из дому не делает. Ей, Жанне, придется поскучать пару часиков одной, зато днем они пойдут в ресторан и он познакомит ее с одним очень интересным человеком.

Мысли Жанны в результате обратились совсем в другую сторону, а именно — в сторону одежды, потому как бедной девушке надеть в ресторан было совсем нечего и вообще никакой одежды у нее здесь нет, кроме дюжины трусиков, купленных в соседнем бутике, и то бедная девушка из экономии их не надевает. Несчастной, напрочь лишенной одеяния особе была выдана энная сумма денег на покупку необходимого обмундирования и строго-настрого было наказано далеко от гостиницы не отлучаться, потому что ее возлюбленный может вернуться в любой момент и возжелать немедленной страстной любви по мотивам какого-нибудь восточного трактата.

Слова о любви по восточным канонам окончательно добили Жанну, и она спокойно проводила Кастета, пожелав ему скорейшего возвращения.

Глава 8

ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ..

Сергачев рассказал, что засаду из кастетовской квартиры сняли еще два дня назад. Может, посчитали ее бесперспективной, а скорее, просто были нужны люди для обеспечения безопасности в майские праздники и грядущее 300-летие Петербурга. Люди Сергачева круглосуточно дежурят около дома, ничего подозрительного не замечено, поэтому можно надеяться, что тайники находятся на своем месте.

Правда, Черных заметил, что времени прошло уже много и содержимое тайников могли за это время изъять, но Сергачев такое предположение отверг, сказав, что если бы ценности вернулись владельцу, то свои люди в милиции ему бы об этом немедленно сообщили. Поэтому Леха ехал на Карповку с большой надеждой на успех.

Город на праздники словно вымер — хорошая погода и длинные выходные выманили основную массу горожан на садовые участки — начиналась страда посадки картофеля. Лехин дом тоже выглядел пустым. Он покурил в машине, посмотрел на слепые окна и решился выйти.

Квартирная дверь была в жалком состоянии — следы сапог и прикладов, зачем-то вырванный с мясом замок и два пулевых, идущих изнутри, отверстия — все это было способно выбить слезу у рачительного хозяина. Но Кастет так и не успел почувствовать себя хозяином этой квартиры. Поэтому на дверь он глянул вскользь, аккуратно отлепил бумажку с милицейской печатью и неслышно вошел внутрь. Засады в квартире не было, было много отпечатков грязных милицейских ног, потеки крови по стенам, обведенные мелом места, где лежали трупы, и множество разбросанных повсюду окурков.

Дыру, открывшую доступ к сейфу, тщательно заложили кирпичом, несколько штук которого остались валяться посреди комнаты вместе с ведром застывшего раствора, в углу лежала пустая коробка из-под телевизора, сам телевизор таинственным образом исчез. Как можно было украсть телевизор из квартиры, круглосуточно охраняемой милиционерами, было непонятно.

Поглядев на учиненный в жилище бедлам, Леха вздохнул и прошел на кухню. Те же окурки, пустые консервные банки, засохшие и покрытые плесенью куски хлеба…

Кастет вымел из-под плиты грязь. Чутко провел рукой. Те же квадратики ПХВ, что и по всей кухне, ни выступов, ни свесов. Пришлось долго водить лезвием ножа по стыкам между плитками, пока, наконец, не обнаружился большой, в четыре квадрата, люк тайника. Леха поковырял с одной стороны, с другой — люк не поддавался. Портить напольное покрытие не хотелось, но и возиться с люком времени не было.

— На угол надави, — раздался за его спиной голос, — на левый дальний угол.

Кастет осторожно оглянулся — сзади стоял Петька Чистяков.

В длинном, чуть не до пола, прорезиненном макинтоше, какие были в ходу у агрономов и зоотехников в середине пятидесятых годов XX века, в резиновых сапогах, с клеенчатой торбой через плечо — он казался пришельцем из далекого советского времени, добрым деревенским дядюшкой, привезшим городскому племяннику небогатых сельских гостинцев — медку со своей пасеки, яблочек да баночку домашнего малинового варенья от простуды. Все бы так, да колючая, с ранней сединой борода, стальной взгляд из-под опущенных полей большой поношенной шляпы и руки глубоко в карманах плаща — совсем не добрый дядюшка стоял перед Кастетом — злой и опасный человек; как две капли воды похожий на простофилю Чистякова.

— Мне не хочется убивать тебя, Леша, но одно неверное движение — и я стреляю. Пока ты служил Родине в Вооруженных силах, я много занимался стрельбой, так, для себя, не думал, конечно, что когда-нибудь пригодиться. Сначала — из пневматического пистолета, потом на стенд перешел, знаешь, где по тарелочкам стреляют, очень неплохо у меня тогда получалось… Поэтому ты аккуратно, не делая резких движений, достаешь из тайника пакет. Пакет большой и довольно тяжелый, вскрываешь полиэтилен и отсчитываешь пятьдесят пачек. Знаешь, такие аккуратные пачечки денег, крест-накрест заклеенные бумажными полосками, в каждой такой пачечке — сто банкнот с портретом Бенджамина Франклина, и если ты не забыл устный счет, то сможешь подсчитать — всего получается пятьсот тысяч американских долларов, и это, Лешенька, все тебе. Это твоя доля, и только за то, что ты пришел на полчаса раньше меня. Любого другого на твоем месте я бы, не раздумывая, пристрелил, а тебя мне жаль. Не потому жаль, что мы десять лет просидели рядом на школьной парте, поверь, мне такие сантименты чужды, мне жаль тебя по жизни — сегодня у тебя единственный шанс получить полмиллиона, больше никогда у тебя таких денег не будет. Ты их не сможешь украсть, а уж тем более заработать, поэтому делай, что я говорю, и, главное, не вставай с колен. Так мне спокойнее…

Леха надавил на левый дальний угол и четыре шахматных квадрата крышки встали на ребро. Он потянул крышку наверх и вытянул ее из пазов, потом опустил руку в тайник. Пакет действительно был большим — еле прошел в отверстие люка — внушительных размеров куб, тщательно обернутый полиэтиленовой пленкой.

Делая все эти несложные, механические движения, Кастет краем глаза следил за Чистяковым. Тот стоял в дверном проеме, слишком далеко для броска ему в ноги и слишком близко для пистолетного выстрела. Метнуть нож, держа обе руки под кухонной плитой, можно разве что в гонконгском боевике, снятом для падких на чудеса американцев. Приходилось пока просто подчиняться.

Леха разорвал полиэтилен, отсчитал пятьдесят банковских упаковок, отложил их в сторону, а все остальное, не вынимая из пленки, положил в клеенчатую коричневую сумку.

— Хорошо, — одобрил его поведение Чистяков, — теперь медленно, ногой, подвинь сумку ко мне, а после этого я отвечу на три твоих незаданных вопроса.

Леха осторожно подвинул сумку, Чистяков поднял ее, перекинул через плечо и продолжил:

— Вопрос первый — на кого я работаю? Этого я тебе не скажу, потому что такой человек тебе не по зубам, да и мне тоже, поэтому я выхожу из игры — через полчаса электричка увезет меня в светлую даль, где я надеюсь жить долго и безбедно, чего, кстати, и всем желаю. Вопрос второй — как я прошел в подъезд мимо твоих ищеек? Я же прекрасно понимаю, что после того, как была снята милицейская засада, за домом установили наблюдение. Я не знаю, на кого ты работаешь, мне это просто неинтересно… Это же твой «Пассат» с водителем стоит на набережной? Я думаю, вы договорились, как только кто-то войдет в подъезд, он даст тебе знать, скорей всего по мобильнику. А он не позвонил. Почему? Да потому, что в подъезд я не входил, во всяком случае сегодня. Дело в том, Леша, что я живу в этом доме, я купил здесь квартиру задолго до того, как помог купить квартиру Алесе, поэтому здесь я — свой и никто при виде меня не принимает охотничью стойку и не стрижет ушами. Вопрос третий и последний — где второй тайник? Отвечаю. В углу ванной комнаты есть труба-стояк, закрытая кафельной плиткой. Плитка легко снимается и легко ставится на место, там ты найдешь небольшой пакетик с тремя дискетами, делай с ними, что хочешь, мне они не нужны, я в такие игры не играю. Все, Лешенька, я уехал, электричка ждать не будет. Если встретишься, передай привет Жене Черных!

И Чистяков вышел, плотно прикрыв за собой дверь кухни и привалив ее с другой стороны чем-то тяжелым. Догонять его Леха не стал.

* * *

Кастет вышел из квартиры только через полчаса.

Тайник в ванной он нашел быстро — Чистяков знал, что говорил. Остальное время просто курил в грязной комнате, тупо глядя на свежее кирпичное пятно в стене…

— Что-нибудь случилось, шеф? — едва глянув на него, спросил Паша.

— Ничего, все в порядке.

— Тайник нашли?

— Нашел, поехали, — и Леха закурил бог знает какую по счету сигарету, — кто-нибудь выходил за это время?

— Мужик выходил. Чудной такой. Ребята сказали — живет он здесь, этажом выше. А больше никого, погода хорошая, на дачах все, и этот мужик на дачу наверняка поехал…

Приехав в гостиницу, Леха не стал подниматься в номер, а подошел к администратору.

— Здесь есть компьютер? Мне надо просмотреть несколько дискет.

— Конечно, господин Ситтонен, на четвертом этаже — компьютерный зал, с выходом в Интернет. Если хотите, вас проводят.

— Нет, спасибо.

Леха не стал дожидаться лифта, бегом, через две ступеньки, поднялся на четвертый этаж. В зале компьютеров к нему подошла девушка-менеджер:

— Могу вам чем-нибудь помочь?

— Да. Мне надо посмотреть, что на этих дискетах, они пришли от делового партнера, покажите, что куда надо нажимать…

— Конечно!

Девушка подвела его к свободному компьютеру, ввела дискету, быстро пробежалась пальцами по клавиатуре и отошла в сторону:

— Прошу вас! Если что — я буду рядом и подскажу.

— Спасибо.

Леха сел за стол и начал осторожно нажимать на указанные девушкой клавиши.

Насколько он понял, на всех трех дискетах содержались данные о состоянии банковских счетов мистера Исаева на 15 апреля 2003 года. Под рубрикой «Швейцария (Suisse)» значилось четыре банка с длинными колонками цифр у каждого из них, были также банки в Германии, Франции — «Лионский кредит», Риме и Den Danske Bank в Копенгагене. Если он правильно разобрался в этих таблицах, то везде фигурировали пяти-шестизначные суммы, в результате дававшие неплохой итог. Похоже, потеря одного миллиона долларов наличными мало отразится на финансовом благополучии господина Исаева.

Леха посмотрел на часы — без пяти два, полковник милиции и по совместительству подпольный миллионер господин Исаев уже сидит в ресторане.

* * *

Кастет опоздал на встречу с Исаевым на пятнадцать минут, зато вошел в ресторан свободным, раскованным человеком, только что положившим в гостиничный сейф пакет с полумиллионом долларов и заодно кобуру с «бердышом». У окна ресторана за чашечкой кофе сидел смутно знакомый человек в добротном костюме и приветственно махал ему рукой.

— Прошу, прошу, господин Ситтонен! Я же говорю, мы уже встречались!

Только теперь Леха вспомнил мужика, с которым пил в «Метелице» и ездил потом в бордель под названием «Bad cats». Они даже в самолете летели вместе…

— Простите, я опоздал.

— Я видел, вы только что подъехали. Дела?

— Дела, черт бы их побрал, бизнес…

— Я помню» у вас лесопилка, в Кондопоге по-моему… Сейчас два часа, по западным меркам — время ленча, что-нибудь будете заказывать? Что вы, что вы, я угощаю. Я — дома, вы — в гостях…

Прозвучало это мрачновато, как надпись на могильной плите. Но собеседники этого не заметили.

— Господин Исаев, будем считать, что светская часть разговора закончена, но прежде чем перейти к делу, я хочу сказать, что чуть позже, после того как мы договоримся, а я в этом не сомневаюсь, к нам присоединится моя невеста. Я бы хотел вас с ней познакомить.

— Вы считаете это необходимым?

— Да. Потому что думаю, что наше сотрудничество будет долгим и обоюдовыгодным.

— Я тоже на это надеюсь. Что вас интересует, паспорта?

— Паспорта? Да, паспорта нужны, но это так, формальный повод для знакомства. Дело в том, что я представляю некую структуру, или, если угодно, организацию. Человек, стоящий во главе этой организации — лидер, вождь, дуче — как хотите, называет ее «Третья сила»…

— Почему — третья?

— Потому что сейчас в городе существуют две реальные силы: одна — это то, что вы называете организованными преступными группировками — колдобинские, уфимские и бог знает еще какие, вторая сила — это вы…

— Вы имеете в виду власть?

— Нет, Виктор Павлович, я имею в виду лично вас, поскольку достоверно знаю, что лично ваши возможности и влияние намного превосходят возможности так называемых властных структур…

Исаев едва заметно покраснел.

— Только не надо делать вид, что не понимаете, о чем я говорю. В противном случае наша встреча просто не состоялась бы.

— Поймите меня правильно, господин Ситтонен. Я только что услышал о существовании организации «Третья сила», и я что — должен немедленно броситься к вам в объятия и клясться в вечной любви и дружбе? Я вам верю, думаю — вы честный, по-своему порядочный человек и обманывать меня не станете, но, кроме ваших слов, ничто не говорит о существовании этой «силы». Ничто, ни одного факта… Заказ загранпаспортов — это хорошая заявка, но — всего лишь заявка. Где факты, господин Ситтонен, где факты?

— Факты будут! Как говорят в городе Одессе — «вам хочется песен, их есть у меня». Но разве вам нужна в городе лишняя кровь, перестрелки, взрывы и все это, заметьте, накануне 300-летия? Вы же сейчас практически начальник ГУВД города, и если вы сможете спокойно провести празднование, то впереди открываются прекрасные перспективы, в том числе и переезд в Москву. А мы — можем помочь вам провести праздник спокойно, но можем и помешать. А одна акция состоится буквально на днях, тихая бескровная акция, которая напомнит вам о нашем существовании и освежит память отдельным горожанам о том, что у них есть некоторые обязательства перед нами.

— Как я понимаю, вы — правая рука лидера этой организации. Как его зовут, кстати?

— Кстати, его зовут господин Голова, вы, наверное, слышали уже это имя. А я — далеко не правая рука господина Головы, а, если уж проводить анатомические аналогии, мизинец на его левой ноге. То есть такой орган, который не очень-то и нужен, но и без него неудобно. Так что мой арест или даже ликвидация ничего не изменят, вернее — изменят в худшую для вас сторону. Потому что мой преемник не захочет с вами договариваться, он будет диктовать свои условия, а для меня интереснее компромисс и сотрудничество…

— Мне надо подумать…

— Конечно, полагаю, двух дней на размышления вам должно хватить. У вас есть приватный телефон, по которому можно с вами связаться, уж больно не люблю я звонить по 02?

Исаев вынул из кармана визитку и написал на обороте два телефонных номера.

— Это — номера, по которым звонят мне близкие друзья, — со значением сказал он и поднялся.

— Прошу меня извинить, тоже дела, знаете ли…

— Разумеется. Но вы даже не угостили меня кофе и не стали встречаться с моей будущей невестой…

— О, прошу прощения. Слишком интересную тему для разговора вы выбрали. А выпить кофе и пообщаться семьями у нас случай еще предоставится.

— И еще одно, полковник, на прощание. Там, в углу, если не ошибаюсь, сидит капитан Марчук. Передайте ему, чтобы в следующий раз не брал в руки «Saint Petersburg Times», ему это не идет. Пусть лучше читает «Правду»…

* * *

Проводив полковника, Леха, наконец, заказал себе кофе и опять вспомнил свою прошлую жизнь, закончившуюся две недели назад. Тридцать восемь лет своей жизни Лехе Костюкову было все равно, что есть, что пить и что курить, даже, по большому счету, с кем трахаться. Специалисты по фольклору могут назвать множество мужицких присказок типа — «не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки».

Леха относился к этому делу так же просто — хорошо, когда рядом с тобой в постели красивая женщина, но плохо — когда вообще никого нет, поэтому — бери, кто дает. Хорошо пить воду, привезенную в стеклянных (именно стеклянных, а не пластиковых) бутылках со склонов Швейцарских Альп, но приходилось ведь пить и очищенную таблетками воду из глинистого арыка…

Чтобы жить — нужно есть, пить и, по возможности, любить женщин.

А теперь выяснилось, что у слова жить — два значения: жить, чтобы не умереть от голода, жажды и вечного «стояка», и жить, чтобы получать удовольствие от жизни, от самого ее течения. Просыпаться не на пропахшем солярой ватнике в углу кабины, а на ароматных ласковых простынях. Проснувшись, пить не растворимый баночный кофе, напоминающий по цвету и вкусу ту самую арычную воду, а какой-нибудь явано-колумбийский бленд, приготовленный кофеваром в строгом соблюдении необходимых пропорций. А после кофе заняться любовью с желанной и желающей тебя женщиной, которая разительно отличается от честных, но постылых и скучных давалок.

— Забудь, — говорил ему Сергачев, — забудь, что ты водила, спортсмен и, уж тем более, что ты офицер. Теперь ты обеспеченный человек и все должны видеть это и уважать тебя за твое богатство. Еще на Руси было сказано — встречают по одежке, но на самом деле главное — не одежда, главное — аксессуары. Ты можешь носить все, что угодно, даже джинсы «Мотор», и это воспримут как причуду пресыщенного нувориша, если у тебя будет хорошая обувь, хорошая зажигалка, ты куришь хорошие сигареты и пишешь хорошей авторучкой. Советский человек курил «Беломор» и ходил на кухню прикуривать от газовой плиты, ну, в крайнем случае, от спичек. Ты — не советский человек, ты — космополит, о существовании газовых плит ты давно забыл, потому что дома стоит плита «Электролюкс», спички ты используешь, чтобы разжечь камин, а куришь «John Player Special», прикуривая от зажигалки «Dupont», покрытой черным китайским лаком.

Леха посмотрел потом — этот «Дюпон» стоит двести пятьдесят долларов. За последнюю поездку в Москву он заработал в два раза меньше.

— Фишка еще в том, — продолжал свои поучения Петр Петрович, — чтобы быть как все, но и отличаться от всех. Все курят «Марлборо», «Кэмел», «Винстон», а ты — «Джон Плейер», у всех «Ронсон», а у тебя — «Дюпон»! Вот такой вот ты необычный, вот такая у тебя яркая индивидуальность!

Леха с ненавистью посмотрел на плоскую черную пачку «Джона Плейера», лежащую на столе рядом с «Дюпоном». Две пачки в день выкуривает этой заразы, а, чтобы пробрало, втихаря стреляет у Паши красную «Яву» в мягкой упаковке.

Принесли кофе…

— Простите, господин Ситтонен, только что привезли эфиопскую «Арабику», думаю, вам понравится!

— Спасибо, — Кастету пока было все равно, главное, чтобы не желудевый.

Капитан Марчук сложил, наконец, англоязычную газету и теперь, морща лицо, отсчитывал монеты, чтобы расплатиться за кофе — перед ним выросла уже приличная кучка мелочи, бумажных денег у капитана не было вовсе.

* * *

А днем они с Жанной пошли в ресторан. Когда Леха поднялся в номер, Жанна взяла его за руку, провела в спальню и, сделав рукой широкий жест коробейника, показывающего свой товар, указала на постель.

На широком гостиничном ложе были выложены предметы женского гардероба от бюстье, колготок и поясов до платьев, брючных костюмов и свитеров с джинсами.

— Ты хочешь, чтобы я помог тебе выбрать? — осторожно спросил Кастет.

— Я это все купила, — скромно ответила Жанна, — ты мне оставил какие-то жалкие гроши, поэтому пришлось воспользоваться одной из своих кредитных карточек. Слава Богу, золотую «Визу» принимают везде… Понимаешь, у меня не стандартные размеры, — она смущенно провела кончиком туфли по ковру, — и мне пришлось долго выбирать, то одно не подходит, то другое… Такое мученье, я так страдаю в этих магазинах… Но ты на меня не сердишься, я только что пришла, я думала — ты меня ждешь и сердишься!

— Я тебя ждал в ресторане, у меня там была деловая встреча, и я хотел познакомить своего партнера с невестой.

— Там была твоя невеста? — воскликнула Жанна. — Обожаю такие ситуации — ты, я и твоя невеста! Ты — прелесть!

— Моя невеста — это ты, — суровым голосом сказал Кастет.

— Да? — удивилась Жанна. — А я думала у нас будет секс втроем — это так разнообразит унылые затянувшиеся отношения…

— Ты — сексуально озабоченная нимфоманка, и я тебя больше не люблю!

— А как ты можешь меня любить, если у тебя даже брюки не расстегнуты? И вообще, вместо того, чтобы пожалеть измученную сумками девушку, ты говоришь всякие глупости, хорошо хоть не обидные. Мне повезло, что это солидный магазин и там были посыльные, которые помогли мне все донести, а то я, наверное, свалилась бы где-нибудь по дороге. Представляешь, я — и лежу где-то в грязи. Как жаба!

— Подожди, подожди, посыльные — их что, было двое?

— Почему двое, — обиделась Жанна, — трое. Там в углу еще две сумки с обновками стоят…

— Я, пожалуй, еще выпью кофе, —сказал Кастет и вышел в гостиную.

* * *

Выходу в свет предшествовал долгий процесс примерки, демонстрации и обсуждения, причем в обсуждении Кастету досталась пассивная роль слушателя. Наконец бьшо выбрано и одето все, начиная с нижнего белья, при виде которого у Лехи привычно стали набухать пещеристые тела.

Жанна подошла к зеркалу, поправила прическу и воскликнула:

— О, Боже!..

Леха вскочил с кресла и посмотрел в зеркало — в нем не строили рожи пришельцы из параллельных миров, зловещие тени упырей и вурдалаков тоже отсутствовали. Все было как всегда — номер, Жанна и его, Кастета, лицо.

— О, Боже! — теперь уже прошептала Жанна и без сил опустилась в кресло.

— Что случилось, дорогая? — вежливо спросил Кастет.

— Загар, — чуть слышно сказала Жанна, — начал слезать загар! Нужно срочно идти в солярий! — и она принялась раздеваться.

— Сейчас? — поинтересовался Кастет.

— Да! — Жанна задумалась. — Нет, сейчас не пойду, вечером, после ресторана… Нет, завтра утром. Я встану пораньше и, пока ты спишь, схожу в солярий. Надо срочно позвонить в солярий и узнать — во сколько они открываются. Как ты думаешь, в шесть утра они уже работают?.. Нет, утренним сексом пренебрегать нельзя, это может пагубно отразиться на здоровье. Ты читаешь «Космополитен»? Нет, ты не читаешь «Кос-мополитен», а там сказано, что все женские проблемы начинаются с того, что женщина пренебрегает полноценным утренним сексом. Ерунда, думает женщина, днем я это компенсирую, но днем, ты же понимаешь, не всегда удается выкроить хотя бы полтора-два часа на это дело — магазины, фитнесс, бассейн, массаж — масса всяких забот, просто масса, я же еще учусь, слава Богу — последний курс, потом полегче будет… Да, о чем это я — остается ночь, а много ли за ночь можно сделать, вам, мужикам, тоже отдыхать надо. К сожалению. И женщина начинает постепенно увядать, увядать и все — кома, смерть… Жанна шмыгнула носом.

— Слушай, пойдем, а! — жалобно попросил Кастет.

— В таком виде? Ладно, пойдем, но только ради тебя. Ты так ждал этого вечера, готовился — я не буду портить тебе праздник! Сядем где-нибудь в темном уголке зала, чтобы меня не было видно, я буду тихонько, как мышка, пить минеральную воду, а ты пей, веселись, наслаждайся жизнью, что тебе страдания бедной девушки!..

И Жанна опять шмыгнула носом, еще более решительно.

Глава 9

НЕДОЛГО МУЗЫКА ИГРАЛА

В ресторан они все-таки попали. Жанна оттягивалась по полной программе — танцевала с огорошенными ее фигурой лицами кавказской национальности и с маленькими пузатыми мужчинами, похожими на киношных банкиров, и даже с одним негром, от которого за версту веяло голубизной, а Кастет мало ел, почти не пил и без конца звонил по мобильнику.

Сергачев известие о появлении Чистякова и исчезновении полумиллиона долларов воспринял спокойно, зато очень обрадовался находке дискет.

— Дискеты береги, это наше самое главное оружие, наш джокер. Пока они у нас — мы непобедимы! Чистяков — черт с ним, надо будет — найдем, мне его хозяин нужен, и, похоже, я знаю, кто это. Теперь о грузовиках. Я достал десять штук, остальные — с тебя, звони опять этому своему капитану, пусть делает. Если тебе откажет, я сам ему позвоню, мои ребята на него материал нарыли — никуда не денется.

После очередной пляски вернулась Жанна. Присела на краешек стула, выпила рюмку водки, кинула в рот оливку и сказала:

— Bay! Тебе хорошо, дорогой?

Леха неопределенно кивнул головой — ему не нравился наряд Жанны, на который ушло слишком мало ткани и слишком много денег. Зарубежные мастера ухитрились пошить платье таким образом, что держалось оно только на вершинах грудей, полностью открывая спину. Ниже пояса начинались изображающие подол ленточки, а на животе был сделан вырез, оканчивающийся там, где у приличных девушек начинаются трусики. Жанна по случаю выхода в свет надела трусики-стринги, которые предметом одежды считались только по накладным, а в реальности сзади прятались между ягодицами, а спереди были меньше фигового листка.

Подошел очередной кавалер, и Жанна поскакала танцевать. Леха задумчиво посмотрел ей вслед, опять подивился фантазии модельеров и набрал номер Башметьева.

— А, это ты, — восторга капитан явно не испытывал.

— Помощь нужна, — без предисловий начал Леха. — Девятнадцать грузовиков, на два дня, за наличные…

— Ты охренел совсем, Леха, нет у меня столько — праздники же, кто отдыхает, кто в поездке, давай через недельку.

— Через недельку поздно будет, надо завтра утром, послезавтра днем освободятся.

— А сколько платишь?

— По штуке за машину, с водителем. Риска никакого. Все — в черте города, приехать, постоять и уехать.

— Годится! Через часик позвоню, скажешь, куда машины подавать.

Вернулась Жанна. Стоя выпила очередную рюмку, на закуску поцеловала Кастета в нос, жарко прошептала: «Я тебя хочу!» — и потерлась грудью о его ухо.

Леха с удовольствием подумал, что предстоит тяжелая ночь.

* * *

Менеджер Григорий Сахнов положил трубку и потер виски, новости были плохие, очень плохие и совсем плохие. Череда плохих новостей началась с самого утра.

Уже несколько дней по городу среди своих людей кружили неясные грозные слухи о Больших переменах. Сегодня эти слухи начади превращаться в конкретную информацию — с самого утра звонили друзья и доброжелатели, большинство из которых втайне желали Гришке Сахнову долгой и мучительной смерти и со злорадством в голосе сообщали под большим, разумеется, секретом, что наступает Великая эпоха Господина Головы, теперь уже совершенно точно — наступает. Сроки назывались разные, но все сходились во мнении, что Господин Голова — уроженец Питера и позволит родному городу спокойно отпраздновать юбилей, а уж потом…

Что будет потом, и подумать было страшно — это конец Исаеву, конец исаевской империи и конец исаевским людям. Причем это будет не конец карьеры, подобная перспектива Гришу Сахнова не пугала — небольшой счет в банке да прикупленный по случаю шато на юге Бургундии давали возможность до конца дней вести безбедную жизнь простого французского рантье, даже не промышляя виноградарством и виноделием, к чему вообще-то располагали и крестьянская натура Сахнова и бургундские плодородные земли.

Нет, конец карьеры Григория Сахнова не пугал, страшила его смерть, слишком уж высоко он поднялся по лестнице, выстроенной Исаевым, чтобы остаться в живых.

Голова разболелась еще больше, таблеток никаких, конечно, нет, надо вызывать секретаршу, Полину, блин, Федоровну, у которой целый склад медикаментов на все случаи жизни — от геморроя до насморка, но видеть Полину Федоровну с больной головой было совсем невыносимо, и Сахнов начал копаться в ящиках письменного стола.

— Разрешите, — в кабинет вошла Нелли, посвежевшая, отдохнувшая, пахнущая дорогим парфюмом и ментоловыми сигаретами.

— Садись, — махнул рукой Гриша и продолжил рыться в столе.

Наконец, в углу нижнего ящика он нашел упаковку «Экстези», фирменного, привезенного им из Амстердама, а не забодяженного доморощенными химиками в грязном питерском подвале. Не считая, высыпал в ладонь, подумал, что многовато, сказал себе — да и черт с ним — и бросил в рот.

— Гриша, если ты по делу, то давай и я пойду, у меня ж выходной сегодня, я на свидание тороплюсь…

— Свидание отменяется, у меня трех девок сегодня в больницу отвезли, одна померла, сейчас позвонили.

Сахнов с ненавистью посмотрел на телефон — в старые времена такому вестнику давно бы отрубили голову.

— Работать сейчас пойдешь!

— Гришенька, давай завтра, у меня правда свидание, я, может, замуж собираюсь…

— Некому, ты понимаешь, некому сегодня работать! Словно с ума все посходили, очередь уже стоит, я стриптизерок всех по койкам рассовал. Сегодня вместо стриптиза джаз-банд какой-то играет, а ты говоришь — свидание! Как там, кстати, эта наша новенькая, Лена, что ли?

— Ленка-то? Нормально! У них с Гоги такой роман закрутился, ты что! Прямо Даниэла Стил какая-то…

— Вот бери Лену, с ней вдвоем на сессию и пойдете…

Сессии в стиле «садо-мазо» проходили в двух специально оборудованных залах на третьем этаже.

Один представлял собой камеру пыток в подземелье средневекового замка, с горящими факелами по стенам, цепями, кандалами, веригами и прочими приспособлениями по истязанию женской плоти. Две или три участницы сессии входили в пыточную в рубищах из мешковины и черных капюшонах на голове.

Второй зал был исполнен в медицинском стиле — белоснежный кафель, сверкающие никелем инструменты, вместо оков — хромированные цепочки, участницы, соответственно, в белых врачебных халатах.

— Нет, Гриша, ей сессию не выдержать, и ты же говорил — ее беречь надо для чего-то…

— Выдержит не выдержит. Потом разберемся…

Начали свое действие таблетки, голова уже не болела, да и не было ее, головы, проблемы растворились в сладковатой розовой дымке, а грядущий приход господина Головы казался таким же далеким и нестрашным, как явление Антихриста…

И вообще — все тело, вся его кровь, сила и энергия начали стекать вниз и умещаться в члене, который вот-вот разорвет брюки.

Девушка Нелли все поняла, вздохнула, сказала:

— Работать так работать.

И начала расстегивать юбку.

* * *

Ночью, возвращаясь из ресторана, Леха с Жанной заехали в какой-то круглосуточный бутик, после долгих криков и топанья ногами выманили из подсобки продавщицу с задранной юбкой и размазанной по всему лицу помадой и купили у нее безумно дорогой будильник. Продавщица объяснила, что будильник исполняет огромное количество мелодий, достойных репертуара крупного симфонического оркестра с мировым именем, и выполнен по эскизам какого-то известного всему миру итальянца. Кастету надо было только, чтобы будильник поднял его в восемь утра.

Возможно, в восемь утра будильник исполнил весь свой классический репертуар, не исключено, что некоторые наиболее популярные композиции он исполнил на бис, но Кастет этого не слышал — он самостоятельно проснулся в половине десятого и то только потому, что ему приспичило в туалет.

Вернувшись в спальню, Леха заметил лежащее на полу и тихо напевающее что-то произведение итальянского дизайнера с фамилией, напоминающей название красного вина. Сначала он удивился тому, что кто-то ночью подбросил в его номер странное, ни на что не похожее и издающее музыкальные звуки изделие, потом он увидел стрелки и вспомнил, что это купленные ночью часы. Время, которое показывали причудливые часы, его обескуражило.

Леха мучительно подумал, что, может быть, часы показывают время в Риме или Неаполе — другие итальянские города просто не приходили в голову — и нужно с помощью какой-нибудь специальной таблицы переводить это время в московское, с учетом, конечно, декретных изменений, вводимых весной и осенью. После чего он впал в терзающие голову воспоминания о том, переводили уже этой весной стрелки часов или еще нет, а если переводили, то куда — вперед или назад.

Окончательно поняв, что самому с проблемой пространственно-временного континуума ему не справиться, он стал будить Жанну, что было немногим легче решения хронологических проблем. Однако его усилия не пропали даром, девушка Жанна наконец проснулась, открыла глаза, увидела возлюбленного Арво и с надеждой в голосе спросила:

— Что, опять?

— Нет, — решительно ответил Кастет, отлив в слова весь оставшийся в организме металл, — скажи мне, который час?

— Ну, который час? — послушно повторила Жанна.

— Нет, я хочу узнать, сколько сейчас времени.

— Слушай, какую-то странную игру ты придумал ни свет ни заря. Если ты думаешь, что это меня возбуждает, то ты глубоко ошибаешься…

— Нет, ты мне скажи, сколько время, и я от тебя отстану.

— Все, достал! Хорошо, сколько время — но, учти, это я сказала в последний раз и больше в это я играть не буду! Если придумаешь что-нибудь поумней — буди, а пока я буду спать.

И она мгновенно уснула.

Кастет в растерянности замер — узнать точное время было совершенно невозможно.

Чтобы окончательно собраться с мыслями, Леха решил покурить — никотин не только убивает лошадей, но и освежает мозги людям. Сигареты были в куртке, куртка — где-то в гостиной, пришлось встать и идти в гостиную.

Куртка нашлась под креслом, сверху лежал какой-то комочек материи, вроде грязного носового платка, оказалось — это вечернее платье Жанны, из которого, кстати, выпали и трусики. Сигарет в куртке не было, они лежали на столе, рядом с покрытой китайским лаком зажигалкой «Дюпон». Леха с наслаждением закурил и тут заметил на запястье левой руки часы, которые он то ли забыл, то ли не смог снять ночью. Он приложил часы к уху — «командирские» исправно тикали и, что самое удивительное, показывали то же самое время, что и итальянский будильник — 9.30 утра.

Зазвонил мобильник.

— Проснулся, Лешенька? — в голосе Сергачева звучало участие. — Нелегка жизнь у карельских бизнесменов! А теперь слушай. Часа тебе хватит, чтобы привести себя в порядок — принять контрастный душ, плотно позавтракать, поцеловать на прощание Жанну?..

— Хватит, — Леха окончательно проснулся.

— За тобой будет хвост, Исаев вчера привесил, поэтому — в половину одиннадцатого выходишь из гостиницы, сворачиваешь на Владимирский, потом на Стремянную, знаешь, где Стремянная? — ну и отлично! Во втором или третьем доме от угла есть маленький магазинчик, не перепутаешь, он там один, заходишь в него, проходишь насквозь и через черный ход попадаешь во двор. Там будет ждать машина, за рулем Паша будет, так что — не ошибешься. Приезжай в промзону «Парнас», Паша знает, где это. А «Пассат» твой постоит пока на стоянке, он засвеченный, на нем теперь только по кабакам ездить. Все понял? Повтори.

Леха послушно повторил:

— Душ, завтрак, 10.30, магазин, машина, «Парнас».

— Добре, до встречи!

Леха стоял под душем до тех пор, пока не почувствовал себя окончательно в норме, в ресторане заказал яичницу из шести яиц со шкварками, помидорами и зеленью, выпил кофейник крепчайшего кофе, с наслаждением покурил, ощущая себя полноценным здоровым человеком, способным совершить очередной подвиг, и поднялся в номер, чтобы взять «бердыш» и поцеловать Жанну. То и другое совершилось без происшествий, только Жанна сквозь сон несколько раз прошептала:

— Который час?

В машине на Стремянной ждал Паша.

* * *

Огромная площадка бездействующего с начала приватизации завода была заставлена грузовиками — фургонами и бортовыми, импортными и отечественными, новыми и не очень…

Между машинами кучковались шоферы, успевшие образовать свои клубы по интересам — рыбаки с рыбаками, садоводы с огородниками. Мучимые праздничным похмельем труженики баранки стояли отдельной угрюмой толпой, крепко сжатыми кулаками напоминая пролетариев начала XX века. В кулаках были зажаты собранные на водку деньги.

Ехать водители никуда не собирались, они ждали автобус, который развезет их по домам. Сегодня они не работали, сегодня работали другие — монтажники, крепящие на борта автомобилей огромные рекламные транспаранты, маляры, выписывающие по трафаретам красивые разноцветные буквы, и пиротехники киностудии «Ленфильм», чья доля работы была еще впереди.

Сергачев и Кастет прошли по площадке, понаблюдали за процессом и удовлетворенно отошли в сторону — работа не кипела, не бурлила и не била ключом, работа просто делалась — споро и профессионально. За результат можно было не волноваться.

— Ты, конечно, мог и не приезжать, Леша, делать тебе тут нечего, без тебя и машины оснастят и завтра по точкам разъедутся, но ты — глава всего этого предприятия и должен все-таки видеть, чем у тебя люди занимаются. А главное, хотел я с тобой вот о чем поговорить.

Сергачев подвернул полы старого плаща неброского, трудноопределимого цвета, в каких, наверное, ходили «топтуны» во времена Андропова, и сел на ржавый фрагмент бывшего завода.

— Узнал я, где твоя Леночка находится…

Петр Петрович сделал умышленную паузу, чтобы Леха вспомнил те недалекие времена, когда он был русским водителем, а не карельским лесопромышленником.

— Есть в городе такой клуб, «Bad girls» называется, исаевский клуб, закрытый, не слышал, наверное, о таком…

— Слышал, — тихо произнес Леха, разом вспомнив недавнее прошедшее время, Светлану в смешных тапках-зайцах, аромат ее кухни, спальни и тела, жалобные, готовые вылиться слезами глаза. И ее рассказ о клубе «Bad girls»…

— Слышал, — повторил Леха, — на Васильевском где-то…

— Точно, — подтвердил Сергачев, — на Семнадцатой линии. А знаешь, кстати, почему все на Васильевском замыкается? Да потому, что Исаев там свою карьеру ментовскую начинал, опером-лейтенантом, там у него узелки первые завязались — и среди ментов, и среди бандитов, и в администрации. Он первым под себя всех островных проституток взял, а там — «Прибалтийская» — это хороший куш, крупный, не каждому по зубам, а он откусил, смог… Что за клуб —ты знаешь; чем они занимаются — тоже, Леночку твою там пока просто так держат, по рукам не пускают, но, не ровен час, могут, потому — ждать нельзя, сегодня надо ее оттуда вытаскивать. И делать это, сам понимаешь, должен ты.

Леха кивнул, хотя образ Леночки представлялся ему каким-то зыбким и эфемерным, он смутно помнил ее голос, лицо, какого цвета у нее глаза и волосы и уже совсем не знал ее привычек и слабостей. Светлана была ему живее, нежнее и ближе.

— Сейчас, Петрович, — сказал он и отошел к ближней группе шоферов. — Мужики, есть чего закурить?

Мужики полезли по карманам, зашуршали одеждой и сумками, сразу несколько вытащили распечатанные мятые пачки. Леха забрал у крайнего к нему пачку «Беломора», дал взамен полную пачку «Джона Плейера» и вернулся к Сергачеву.

Петр Петрович кинул за щеку «барбариску» и продолжил:

— Есть два варианта проникновения в клуб. Первый, так сказать, легальный — вечером открывается ресторан, и ты вместе со всеми проходишь внутрь. Чтобы пройти в ресторан, не нужна ни клубная карточка, ни чья-нибудь рекомендация, простой фейс-контроль на входе и все. Минусы — очень много народа, посетители, охранники на каждом этаже, да одни девчонки чего стоят. Помнишь присказку про пожар в публичном доме во время наводнения? Значит, понимаешь, о чем я. Вариант второй — днем, прямо сейчас. Плюсы — два охранника, один на служебном, один на главном входе, внутри еще два-три болтаются, оружия у них нет, так что — ручная работа. Главный минус — то, что это день, скрытно не подойти, если нашумишь — уходить трудно. И еще — ты лицо свое засветишь, всякие накладные усы, бороды, подушечки за щеками не прокатят — мы жизнь живем, а не Джеки Чана в кино снимаем. Чтобы войти — я волшебное слово знаю, есть там такой человек Григорий Сахнов, менеджер клуба, самый там главный — деловые вопросы он решает, и народ к нему приходит постоянно, и ты можешь к нему прийти, так внутри окажешься, а остальное — дело техники.

— Сейчас пойду, — сразу решил Кастет.

— Тогда уточним детали…

* * *

Утро в клубе начиналось поздно. Последние клиенты ушли около семи, девчонки расползлись по своим комнатам, и дом на Семнадцатой линии уснул.

Нелли заботливо довела Леночку до кровати, уложила, посидела рядом, спросила:

— Ну, как ты?

Леночка тихо ответила:

— Нормально, только болит все, — и закрыла глаза.

— До свадьбы заживет, — невесело пошутила Нелли, — у меня по первости тоже все болело, а я-то пришла привычаная, знаешь, у нас в деревне чего мужики по пьяни с девками вытворяют, страх сказать!

И Нелли собралась было рассказать историю из деревенской жизни скотницы Клавы, но увидела, что Леночка уже спит, и тихонько, на цыпочках, вышла.

По ее, Неллиному, представлению, все прошло как всегда, разве мужиков собралось больше, чем обычно, — девять вместо пяти-шести как всегда. Зато никаких особых изощрений не было, никто иголки в груди не втыкал и бритвой не резал. Так что — все нормально!

У кабинета Сахнова она остановилась. Вечером Гришка наглотался каких-то таблеток и словно с цепи сорвался, еле от него вырвалась. Постояла немного, подумала — пусть спит, и пошла к себе.

Часов в двенадцать пришли уборщицы, одна из них и обнаружила неладное — кабинет был закрыт изнутри, на стук и телефон Сахнов не отзывался, позвала охранника, тот постучал сильнее — внутри была тишина. Мертвая тишина, хотя вслух этого никто не сказал. Потом приехал человек из Москвы, из тамошнего филиала под названием «Bad cats», ему было назначено на 12.30, стучали уже вдвоем. После чего решили ломать дверь.

Состоящий при клубе доктор, хоть и гинеколог, сразу констатировал смерть. Стянул резиновые перчатки, потер переносицу и сказал:

— Часов двенадцать уже лежит, — и прикрыл пиджаком вздыбленный член покойного,

А тут еще прибежала уборщица третьего этажа — в комнате новенькой, под кроватью, большая лужа крови. Доктор сходил и туда, но сразу вернулся:

— В больницу надо, срочно. Большая потеря крови…

Началась небольшая паника — девчонку надо везти в свою клинику, нужно дать знать Боссу, да, как выяснилось, много чего еще нужно, а все телефоны знал только Сахнов, у которого теперь не спросишь. Начали, опасливо оглядываясь на труп, копаться в его записях. Ничего не нашли — такие телефоны Сахнов знал наизусть.

Вспомнили про секретаршу, ее номера телефона тоже не знал никто. Позвали охранника со второго входа, где-то ведь должен быть список телефонов экстренной связи. Охранник тоже ничего не знал, но остался со всеми, проявляя корпоративную солидарность и скуку тоскливого дежурства на служебном втором подъезде.

Когда в небольшой толпе, собравшейся у дверей кабинета, появился незнакомый мужчина в черной кожаной куртке, никто не заметил. Мужчина постоял со всеми, послушал непонятные постороннему разговоры и спросил шепотом у стоявшего рядом с ним охранника Гоги:

— А где я могу найти господина Сахнова?

Гоги, не глядя, махнул в сторону кабинета:

— Там, — и, видя, что Леха направился к двери, добавил: — нэ ходы, он мертвый.

Когда Леха повернулся, охранник спросил:

— А ты кто?

— Я приехал из… — начал было рассказывать заготовленную легенду Леха.

— Вах! — перебил его Гоги, махнув рукой. — Тут еще одын прыехал, там стоит.

И указал на стоящего в сторонке представителя московской проституции.

— Иды, там стой!

Но Леха туда не пошел, а остался рядом с Гоги и спросил:

— Мне, вообще-то, девушка нужна, Леной зовут, не знаешь?

— Лэна? Лэна знаю, хороший девушка! Это для тебя ее берегли, к людям не выпускали?

— Да, — честно признался Леха.

— Больная она стала, доктор сказал — в больницу надо…

— Я отвезу, где она?

— Эй, ты кто? Бумага покажи, девушка бери, да!

— Бумагу? Бумагу сейчас покажу!

Леха прошел за его спиной, словно подходя ближе к свету, стал так, чтобы массивное тело охранника закрывало его от других, и вытащил из-за пазухи «бердыш»:

— Такая бумага тебя устроит?

— Эй! — начал было опять Гоги, но замер, уставившись на пистолет.

Рисковал, конечно, Леха, но не очень — будь перед ним боец, плохо бы ему пришлось — Гоги был на голову выше и чуть ли не вдвое тяжелее, но боец никогда бы не позволил незнакомцу зайти себе за спину и уж тем более совать руку за пазуху, а этот грузин позволил. Значит, боевой силой своей он не опасен, но опасен другим — испугался грузин, а испуганный человек может что угодно сотворить — закричать, побежать, наброситься — потому что не владеет он собой, страх им владеет, а у страха мозгов вообще ни хрена нету, страх — он страх и есть.

В коридоре, кроме них, были еще две уборщицы, доктор и два охранника, да еще мужик, из Москвы приехавший.

Уборщицы не в счет, прикидывал Леха, доктор, наверное, тоже. Получается расклад — один к трем, а если мужика считать — к четырем, все равно — неплохо. Охранники без оружия, мужик с доктором, скорей всего, тоже. Нормально получается, нормально, только бы грузин не психанул…

И тут один из охранников спросил:

— Гоги, что у тебя там?

— Пистолет, — ответил Гоги, не сводивший глаз с «бердыша», — балшой!..

Стало тихо, как в кабинете, где лежал мертвый Сахнов.

Уборщицы незаметно просочились в приоткрытую дверь сахновского кабинета, за ними исчез доктор.

Сейчас что-то будет, понял Леха.

И точно, один из охранников бросился к лестнице, в дальний конец коридора. Бежал змейкой, от стены к стене, как герои американских фильмов, думая, что этим убережется от возможной пули, но на таком расстоянии Леха не промахнулся бы, только стрелять он и не думал. В пустом, гулком коридоре пистолетный выстрел прозвучал бы громче полуденной петропавловской пушки и, словно набат, созвал бы в коридор всех обитателей дома.

Ушел, и черт с ним, подумал Леха и резко ткнул стволом «бердыша» в грузинский живот, чуть ниже ребер.

Гоги громко охнул, обдавая Кастета запахом кислого пива и острой кавказской пищи, сложился вдвое и получил удар по затылку. Тело кавказца со звуком большой коровьей лепешки шлепнулось на пол.

Второй охранник засуетился, дергаясь телом то в сторону лестницы, то к кабинетной двери, но увидел направленный на него ствол, замер и зачем-то поднял руки.

Кастет молча показал ему стволом на дверь, где уже скрылись уборщицы и врач. Охранник обрадовался, кивнул головой и, не опуская рук, скрылся за дверью.

Оставался только приезжий москвич, который нравился Лехе все меньше и меньше. Он спокойно стоял у стены и наблюдал за происходящим, и не просто наблюдал, а будто оценивал Лехины действия, как бы приноравливая их к себе, и даже одобрительно кивал головой.

Время уходило катастрофически быстро, вот-вот появится с подмогой беглец-охранник, тогда будет совсем сложно. А мужик стоит себе и никаких действий не предпринимает. Куртка расстегнута, под курткой свитер, оружия не видно, а он стоит так спокойно, будто с головы до ног стволами обвешан.

— Мужик, — спросил Леха, — тебе это надо?

— Нет, — ответил мужик и замолчал. На вопрос он ответил, а больше вроде и сказать ему нечего.

— Уходи, а! — почти жалобно попросил Леха.

— Нет, — снова сказал мужик, — хочешь стрелять — стреляй!

Стрелять Леха не мог, не приучен он был стрелять в безоружного человека, который ему ничего не сделал, не делает и делать вроде не собирается. И мужик приезжий это понимал, поэтому и стоял спокойно и даже улыбался.

— Тогда я пойду, — решил наконец Леха. Он подошел к двери, приоткрыл и позвал негромко:

— Доктор!

В дверной щели показалось испуганное лицо гинеколога.

— Пошли, — скомандовал ему Кастет, не спуская глаз с приезжего.

Тот продолжал стоять, где стоял, и даже развернул руки, показывая Лехе пустые ладони. А ладони были большие, крупные и какие-то, как показалось Лехе, приспособленные к оружию. Ему даже показалось, что он видит вьевшуюся пороховую грязь, хотя разглядеть такое в коридорном полумраке было невозможно.

Доктор выскользнул из кабинета, вопросительно посмотрел на Леху.

— Где девушка? — спросил Кастет.

— Лена? — уточнил доктор. — Там.

Он хотел показать, но испугался делать движения руками и просто поднял глаза к потолку.

— Пошли, — повторил Кастет. Лестниц было две, одна в дальнем конце коридора, куда убежал первый охранник, вторая — метpax в пяти за Лехиной спиной. Кастет в последний раз глянул на приезжего, тот сделал совсем безразличное лицо, даже плечами пожал. И Леха решился, повернул в сторону лестницы, оставляя доктора за спиной.

До лестницы оставалось сделать один шаг, он даже видел уже лестничную площадку, но сзади раздалось два тихих, не громче хлопка в ладоши, выстрела. И ждал ведь их Леха, и собрался уже в пружину, а все равно первый выстрел был неожидан, но достался он доктору, невольно прикрывавшему Лехину спину, а в момент второго выстрела он уже лежал на полу лицом к приезжему мужику и сам выстрелил в него дважды. Стрелять было неудобно, потому что падал он с поворотом и лежал теперь на правой, стрелковой, руке, но с пяти-то метров промахнуться даже из неудобного положения бьшо невозможно, и две пули легли одна в одну в самый центр светлого мужиковского свитера и хорошо, что так точно легли, потому что под свитером был бронежилет, оказавшийся для приезжего лишним грузом, не сохранившим его боевой жизни.

Леха вскочил даже быстрее, чем успел упасть на пол убитый им человек, метнулся на лестницу, летом поднялся на следующий, третий, что ли, по счету этаж.

Коридор, такой же, что и внизу, с вереницей дверей по обе стены, был пуст и полутемен. Леха пошел по нему, дергая каждую дверь, и дошел почти до конца, но, наконец, очередная дверь подалась, он заглянул в комнату и увидел лежащую на постели Леночку. Под кроватью было разлито что-то темное, Леха не сразу понял, что это кровь, подошел ближе — Леночка была страшно бледной, особенно на фоне цветной, с веселеньким рисунком подушки. Он положил руку ей на горло, с трудом нащупал сонную артерию. Пульс был еле слышен. Леха хотел было уже подхватить девушку на руки, но в коридоре послышались знакомые уже хлопки — и не один-два, а много, почти как автоматная очередь, но стреляли из пистолета, это Леха понял. Он осторожно положил Леночку на кровать, прикрыл одеялом и встал к стене, держа взглядом распахнутую дверь.

— Свой! — раздался от двери Пашин голос.

— Входи!

Паша оглядел коридор в обе стороны и вошел, не закрывая за собой дверь.

— Уходим, — скомандовал он, — быстро уходим! Это она? — указал длинным, с глушителем, стволом на лежащую Леночку.

— Она.

Паша передал ему пистолет, вытащил из кармана обойму: смени! — и, легко подхватив девушку на руки, направился к выходу.

В коридоре на разном расстоянии друг от друга и в разных позах лежало шесть трупов — четыре в пятнистой охранничьей форме и два в строгих костюмах, но все с оружием в руках.

— Ты, что ли, их? — почему-то спросил Леха.

— Я, я, натюрлихь! — на ходу ответил Паша, почти бегом направляясь к лестнице.

До оставленной в соседнем дворе машины добрались спокойно, словно Паша перестрелял всех обитателей дома. Дверь служебного подъезда была распахнута настежь, на улице — никого…

Леха с Леной сел на заднее сиденье, положил ее голову себе на колени, погладил белый холодный лоб.

— Куда мы ее?

— Естессно, в военно-полевую хирургию, — даже удивился Паша, — заодно и курсанта своего проведаешь…

Глава 10

ЗАПЛАТИ И СПИ СПОКОЙНО

Полковник Исаев был в ярости. Сначала позвонили разделбаи-топтуны, приставленные к Ситтонену, и спокойным таким голосом сообщили, что «объект в 10.25 вышел из гостиницы, посетил магазин по адресу Стремянная улица, дом №… и исчез».

— В магазине должен быть черный ход, может быть, он там вышел? — с трудом сдерживаясь, спросил Исаев.

— Проверяли, — ответил старший топтун, — черный ход есть, выходит во двор, но объект во дворе отсутствует.

— Ладно, свободны, — разрешил их от непосильного труда Исаев и подумал, что, может, оно и к лучшему.

Карело-финн с его непонятными зигзагами может и подождать, пока есть дела поважнее.

Второй, гораздо более значительной неприятностью было странное исчезновение гостя из Москвы. Он должен был прилететь рейсом ПЛ-112, который прибывает в Пулково в 11.00, а в 12.30 появиться у Сахнова, в клубе. Полутора часов на дорогу из аэропорта — более чем достаточно.

Ни к Сахнову, ни к клубу визит московского гостя не имел никакого отношения, хотя официально он считался представителем их столичного филиала. Люди оттуда приезжали часто, иногда два-три раза в неделю, и когда Исаев предупредил, что лично будет заниматься прибывшим, Гриша Сахнов только обрадовался. В последнее время отношения со столичным филиалом складывались непросто, но в этот раз Сахнову нужно лишь доложить о приезде москвича и занять его до встречи с Исаевым.

В 12.30 Сахнов не позвонил, не позвонил он и позже.

Тогда Исаев стал сам каждые пятнадцать минут звонить в клуб. Сначала Сахнову, потом доктору, потом на оба поста охраны — главный и служебный. Клуб словно вымер. Секретарша Наденька пожаловалась на тяжело протекающие критические дни и попросила дать ей сегодня выходной, поэтому попытки дозвониться в клуб Исаев делал сам, что еще больше его раздражало. Раз за разом нажимая кнопку автодозвона сахновского кабинета, полковник постепенно доходил до точки кипения. Он уже решил про себя, что еще десять безуспешных звонков и он сам сядет за руль, поедет в этот долбаный клуб и разнесет его по кирпичику, а потом заставит Сахнова лично его отстроить. Пусть продает свою недвижимость во Франции, снимает деньги со швейцарских счетов, сам, в конце концов, берет в руки мастерок и кельму, но чтобы к юбилею города клуб был как новенький!

Приятные мысли о жестоком, но справедливом наказании, которое постигнет нерадивого менеджера, заметно улучшили настроение полковника, поэтому, когда ровно в 14.00, за два звонка до истечения роковой для Сахнова десятки, трубку в кабинете подняли, Исаев был уже почти весел.

— Сахнов, ты? — сказал он, предвкушая грядущую вздрючку.

— Нет, — ответил незнакомый женский голос.

— Бля, с бабами кувыркается! — прошипел Исаев, и справедливый гнев опять начал вскипать в его груди. — А где он?

— Он помер, — ответила незнакомка.

Обкурились, суки, подумал полковник. Тут работаешь, стакан водки принять некогда, а они курят, пьют и трахаются!

— Быстро давай мне Сахнова!

— Говорю же, помер он, — спокойно ответила женщина.

Вот тут, в этом спокойном ответе, Исаев и почуял неладное.

— Ну, а кто там… Доктора тогда позовите.

— Доктор убитый, в коридоре лежит.

Был день, когда кроме Сахнова и доктора в клубе были только охранники и девицы. Имен охранников он, конечно, не знал. Впрочем, нет — одного, здоровенного грузина Гоги он помнил.

— А Гоги где?

— Гоги живой, — обрадовалась женщина, — только он тоже в коридоре лежит, без сознания.

— Простите, а вы кто?

— А я уборщица, Глашей меня кличут, а тебя, милок, как?

— А меня — Виктор Павлович. Так что там случилось, Глаша?

Глаша, путаясь в словах и причитая, рассказала о том, что в клуб пришел здоровенный человек метра два, а то и три ростом и убил все, в клубе сущее. Потому как Господь велетерпив, но и Его терпению подошел конец, и наслал Он Ангела Своего с мечом огненным — тут Глаша вспомнила, что у человека-великана определенно были два больших крыла и сияние от него исходило, аж глазам смотреть больно.

Вспомнила Глаша и Содом с Гоморрою, за меньшие грехи низвергнутые в геенну огненную, и еще много библейских примеров приводила, и голос ее звучал уже подобно гласу ветхозаветных пророков, обличающих народ израильский, впавший в очередную ересь.

Исаев Глашу не слушал и даже трубку от уха отставил подальше. В ангела с крылами и мечом он, верил слабо, но то, что всех в клубе кто-то положил — это факт.

— И бысть земля невидна и пуста, — доносилось тем временем из трубки.

Надо ехать в клуб и взять с собой кого-нибудь, понял Исаев. Марчука того же…

— Иже отвечает слово прежде слышания, безумие ему есть и поношение! — вопияла Глафира.

— Какая начитанная женщина! — похвалил Исаев и осторожно положил трубку на рычажки аппарата.

* * *

У полковника Богданова нынче был выходной. Он спал почти до двенадцати, на завтрак съел булку без масла и выпил кружку невкусного кофе со сгущенкой — единственное, что было в пустом и давно отключенном за ненадобностью холодильнике.

Побродил по запущенной без женской руки квартире, постоял над кучей нестираного белья, откуда он, в случае надобности, выдергивал и надевал рубашку почище и посвежее, решил, что, когда у него будут деньги, он купит стиральную машину, непременно самую лучшую и дорогую, и устроит большую стирку, а пока нужно постирать эти вот три, нет, две рубашки и сколько попадется под руку носков.

Достал окаменевшую от времени пачку порошка, большим твердым комом вытряхнул в таз, залил кипятком, сунул рубашки и ворох разноцветных носков — пусть замачиваются. А пока можно сходить в магазин, купить еды и, может быть, сварить суп.

Холостячествовал Богданов уже год, с тех пор как жена с пацаном уехали в Испанию, в город Пуэнтэ-Сесо, что на берегу Атлантического океана. Пацаненок, Вовка, был поздним и очень больным, к слабым от рождения легким прибавилась редкая болезнь крови, которую наши медики лечить не умели и не брались. Из списка зарубежных клиник, где с подобной болезнью умели справляться, Богданов выбрал самую дешевую — в испанском городке Пуэнтэ-Сесо, и все равно честных милицейских накоплений хватило только на билеты в один конец. Пришлось тогда идти на поклон к Исаеву.

Подполковник вошел в положение младшего товарища, дал большую беспроцентную ссуду, но предупредил, что деньги будет нужно не только отдать, но и отработать. Так майор Богданов оказался, в исаевской кабале. Особо грязных, уж тем более кровавых дел он решительно сторонился, но все равно был запачкан в нечистом бизнесе уже по уши. Почти все деньги, что перепадали на его долю, он пересылал своим, в Испанию, частью — отдавал исаевский долг. Но лечение затягивалось, сумма долга почти не уменьшалась и конца края этому видно не было. Оттого настроение Богданова большей частью было хреновое и белый свет был ему не в радость…

Невеселые мысли прервал телефон.

— Здравствуй, Юрий Васильич! — услышал он в трубке незнакомый голос. — Это Гена Есаул говорит…

— Здравствуй, Гена! — ответил Богданов, стараясь не выказать удивления. Пути его с вором в законе Есаулом никогда не пересекались, хотя слышал он о нем, конечно, много.

— Потолковать с тобой, Васильич, хочу, не против?

Когда это нормальный опер отказывался от встречи с изъявившим желание побеседовать уркой?!

— Конечно, не против. Говори, где и когда…

— А прямо сейчас, если у тебя дел особых нету. Я — в кафе напротив твоего дома сижу, с сявкой одним. Но сявку я отправлю, чтобы не смущал, так что — вдвоем толковать будем…

— Иду, — коротко ответил Богданов, положил трубку и начал одеваться.

Уже выходя из квартиры, глянул на мокнущее в тазу белье и с облегчением подумал — сегодня, пожалуй, не до стирки будет.

Не любил полковник Богданов заниматься домашним хозяйством и все тут…

3 мая 2003 года. Суббота. 13.45.

Встретились они с Геной Есаулом хорошо, за руку не здоровались, но приветствовали друг друга уважительно, а искреннее уважение высоко ценилось в блатном мире, особенно со стороны правильных ментов, каким Богданов и считался у блатных.

Есаул взглядом отпустил сявку — молодого парня-порученца, а попросту — шестерку, указал Богданову на стул, спросил вежливо, не желает ли тот покушать, на отказ с пониманием кивнул головой и сразу перешел к делу.

— Дело такое, Васильич, что головы моей не хватает во всем разобраться, а совета спросить не у кого. Понимаю, не по понятиям за советом к менту идти, но получилось, что больше не к кому. А ты — мент правильный, лишнего не тренькнешь, да и мне ботало развешивать резона нет…

Есаул задумался, проводил взглядом хорошенькую официантку, языком в след цыкнул, закурил сам, потом выложил пачку на стол:

— Угощайся, Васильич!

Богданов взял папиросу — второй раз отказать — уже обида будет. Покурили молча.

— Бля буду, не хочу я этот разговор вести! Не поверишь, ночь не спал, думал! Ну, да что теперь… Слышал, Васильич, новые в город приходят, данью уже всех обложили, нам, ворам, маляву прислали! — гоните, мол, бабки, как все, тогда мир будет! Дядя Федя на завтра сход созывает, а кто на сход пойдет?! Я да Кирей, уфимские давно на это дело болт положили, им что сход, что Дядя Федя — все по … Молодые — они про сход только в книжках читали, про черных и не говорю… Вот, говорят, Дядя Федя — пахан, Дядя Федя город держит, а я скажу — хрен он от быка держит, да и то редко! Воров авторитетных в городе раз и два, и все! Рынки все давно под черными, блядей — Исаев твой под себя подгреб. Что осталось? Казино только, так они давно все поделены и никто из-за них не рыпается. А теперь — непонятки пошли. «Занзибар» этот долбаный, что днями ломанули, чей он — «Занзибар» — неясно. Кто его ломанул — опять неясно! Может, новых рук дело, а может, и нет… Короче, Васильич, завтра сход будет, а что на сходе том скажут, и так ясно — скажут, что отсос этим новым, а потом война начнется в городе, большая война. Ты это знай и думай, что сделать можно…

— А чего ты от меня-то хотел, Есаул?

— Да сам не знаю, сказать это все хотел, вот и все…

Гена выудил последнюю папиросу, скомкал ненужную пачку, громко заказал графин водки и закусь.

— Коли будешь со мной водку пить, так оставайся, а — нет, я один нажрусь. Хреново мне, Васильич, понимаешь, хреново…

— Пойду я, Гена, пожалуй.

— Иди, и прости, если что не так. Позвоню я еще тебе, ладно?!

Богданов кивнул на прощание, вышел, но долго еще сидел на лавочке во дворе своего дома, смотрел на немытые с осени окна своей квартиры и думал, думал, думал…

* * *

То, что полковник Исаев увидел в клубе «Bad girls», его потрясло.

Подобного он не видел уже полгода, со времени последней войны колдобинских с черными, а на своей территории такого вообще не видал.

Распахнутая настежь дверь служебного входа уже говорила о беде, ресторанная кухня, на которой хозяйничала стая бездомных кошек, хранила следы поспешного бегства персонала — разбросанные где попало фартуки и колпаки, опрокинутое ведро с грязной водой и швабра, брошенная поперек прохода, — все казалось сценой из фильма о пришествии инопланетян…

Но это было еще не самое худшее. На втором этаже Исаев едва не споткнулся о труп доктора. Тот лежал посреди коридора, раскинув руки и белые полы врачебного халата, на спине которого растеклось большое кровавое пятно. Чуть дальше, привалившись к стене, сидел Сироп, тот самый московский киллер, встречи с которым так ждал этим утром Исаев. Еще дальше в позе зародыша, подтянув колени к груди и прижимая руки к животу, лежал Гоги. Крови на нем не было, и Исаев нащупал слабый неровный пульс.

— В той день во имя Мое вое просите, и не глаголю вам, яко Аз умолю Отца о вас… — доносился из кабинета ликующий голос Глафиры.

Исаев осторожно заглянул туда. Женщина с телефонной трубкой в одной руке и шваброй в другой стояла посреди кабинета, взметнув к небу орудие производства и устремив взор в горние вершины. На появление Исаева и Марчука она внимания не обратила.

Гриша Сахнов лежал на диване в соседней, примыкающей к кабинету, комнатке, служившей для отдыха и приватного общения управляющего VIP-клубом. Исаев откинул прикрывавшую того куртку, увидел, что брюки у Сахнова спущены, а член окаменевши вздыблен, и понял, что смерть настигла менеджера как раз в момент приватного общения и случилось это довольно давно, потому что лицо и видимые части тела уже приняли синюшный оттенок и слышался тонкий сладковатый запах мертвечины.

— Девушка! — позвал Глафиру Исаев.

— Изыди, нечистый! — не оборачиваясь, откликнулась она и изготовилась процитировать соответствующее место из Святого Писания.

— Девушка! — настойчиво повторил Исаев. — Отвлекитесь на минутку, пожалуйста!

Глафира повернулась, увидела, наконец, двух незнакомых мужчин, бросила швабру, осенила их на всякий случай крестным знамением и сказала:

— Реки, муж!

— Есть еще кто-нибудь в здании? — спросил Исаев.

Вместо ответа Глафира воздела перст к небу.

— Все там будем, — набожно ответил полковник и перекрестился, — но люди-то где? Глафира вновь подняла палец, сказала:

— Господь, наказуя, отъемлет разум! На тот этаж поднимись, Ирод, там все! — И зычным голосом затянула канон — молебен на исход души: — Вшедше, святии мои ан гели, предстаните судищу Христову…

— Пошли, а, — робко сказал Марчук.

Поднялись на следующий этаж. В коридоре в разных, подчас довольно живописных позах лежало шесть трупов. Дверь одной из комнат была распахнута, зашли туда. На кроватной простыне растеклось большое красное пятно, под кроватью загустела лужа крови. Исаев опустился на свободную койку, зачем-то потрогал липкую несвежую кровь и сказал:

— Армагеддон, ети его мать…

* * *

Вечером Кастету позвонил Гена Есаул.

Был он явно нетрезв и оттого тщательно выговаривал слова и делал правильные ударения.

— Арво, браток! Тебе завтра Дядя Федя стрелку забил. Знаешь, кто такой Дядя Федя? Это, Арвушка, пахан, он город держит, самый среди нас, воров, главный… Вот так-то… Подмойся, надушись, мыло с собой прихвати — задницу тебе драть будут… Не боись, шучу я так, дурак потому что… Короче, завтра в двенадцать подъезжаю я в твой «хотель» и везу тебя на встречу с Федором Ивановичем. До чего вы там дотолкуетесь — не моя беда, но — если что — ты о Есауле помни! И еще… Слово есть какое-то иностранное, готовься к войне означает…

— Парабеллум, — сказал Кастет.

— Вот я и говорю, готовь свой парабеллум, Арво…

— Хорошо! — ответил Леха.

На завтра в двенадцать назначена операция «грузовик», но там все обойдется без его участия, так что к встрече с паханом он готов.

Набрал телефон Сергачева.

— В реанимации твоя Леночка, — сразу сказал Сергачев, — говорят — жить будет, а вот детишек не родит. Здорово ее эти мудаки покалечили.

— Хорошо, — сказал Кастет, хотя ничего хорошего в этом не было, и рассказал о звонке Есаула.

— Это нормально, — ответил Петр Петрович, — это правильно. Сперва с тобой потолкует, а вечером у них сходняк, ресторан «Медведь» для этой цели сняли, хотя на хрена им ресторан, пять человек будет-то, если тебя позовут, а без тебя — четверо.

Петр Петрович вздохнул, искренне жалея чужие, зря потраченные деньги.

— Ну, да бог с ними, у богатых свои причуды. На сходе Кирей будет, ты не пугайся — он тебя не знает и в глаза никогда не видел, там и познакомитесь… Дискеты, что ты из тайника вынул, я поглядел, хорошие дискеты, полезные, ребятки мои над ними уже колдуют, может, чего и выгорит.

— А что там? — спросил Кастет, сам он мало что понял в колонках цифр и названиях банков.

— Банковские дела, — нехотя ответил Сергачев, — сколько денег, откуда они пришли, когда пришли, номера счетов…

— И много там?

— Много, больше, чем я думал… Ты, это, мне после встречи-то позвони, а с грузовиками мы без тебя решим, об этом не думай.

Петр Петрович явно не хотел обсуждать с Кастетом финансовые дела.

— Наговорился? — спросила Жанна, когда Леха положил трубку.

— Поболтал маленько, — ответил Кастет.

— Любимая девушка, можно сказать, невеста, целыми днями сидит взаперти, как инокиня какая-нибудь, а он мотается неизвестно где, приезжает — и за телефон! Хуже бабы!

Жанна была непритворно зла, и неясно было, что она сейчас сделает — хлопнет дверью и уйдет навсегда или устроит истерику.

Правду говоря, Леха не знал, что для него лучше. Изумительная девушка, с роскошным телом и врожденным даром сексуального восторга — о такой мечтают миллионы мужиков на всей планете, а ему, Лехе Костюкову, она уже приелась. Он заранее знал, что она скажет и что сделает, как отреагирует на то или другое, она была образованна, но при этом проста и предсказуема, как ряд натуральных чисел, и Леха не представлял, как можно прожить рядом с ней хотя бы год, не говоря уж о всей жизни, а сколько ему той жизни осталось, Леха, конечно, не знал, может быть — один завтрашний день.

* * *

Жил Дядя Федя совсем не рядом с Невским, а где-то на Гражданке, но доехали туда удивительно быстро. Водитель «Лендровера» имел самые приблизительные представления о правилах дорожного движения и определенно был дальтоником, потому что совершенно не ощущал разницы между красным и зеленым сигналом светофора.

Вышедшие на праздничную охоту гаишники, в чьи обязанности входит не только пополнение семейного бюджета, но и поддержание порядка на дорогах, странным образом не замечали большую приметную машину, а некоторые даже порывались отдать честь.

Дом, имевший честь принимать в своих стенах Держателя города, ничем не отличался от других домов на этой улице, одинаковой с прочими улицами городских новостроек, разве что лестница была лишена надписей, прославляющих Цоя и «Алису» и всегда сопутствующего этим надписям запаха мочи.

Лестница была чиста и пуста, только на площадке перед квартирой Держателя сидел мужчина и пытался в полумраке сумрачного дня читать несвежую газету, да этажом выше целовались парень с девушкой, не отрывая глаз от Дяди Фединой входной двери.

Держатель городского общака оказался очень высоким жилистым стариком с коричневым лицом и выцветшими глазами. Он поздоровался за руку с Есаулом, буркнул ему: на кухне побудь! — и ушел в комнату. Леха удивленно посмотрел на Есаула, тот прошептал:

— За ним иди, — и скрылся на кухне.

Дядя Федя уселся за голый, без скатерти, стол и молча глядел, как Кастет входит в комнату, берет от стены стул, без приглашения садится.

Оценив действия Кастета как вполне самостоятельные, он сказал:

— Я не курю, и ты не кури пока. И снова принялся рассматривать Кастета, смешно ворочая головой, будто пытаясь увидеть сразу и его лицо и затылок. Увидел ли Дядя Федя то, что хотел высмотреть, — непонятно, но он, наконец, откинулся назад, взял с колен невесть откуда взявшийся там лист бумаги и положил перед собой.

— С тобой, парень, мне говорить не о чем, не по рангу мне с тобой говорить — ты — пешка, я — Король. Приведешь ко мне этого своего, — он взял листок, отодвинул его на всю длину руки, прищурился, прочитал по слогам: — Го-ло-ву. Приведешь свою Голову, с ней я потолкую, а ты при голове вроде как хер, а хер ли мне с хером разговаривать. Не обижайся, паря, я — старик, могу такие слова тебе говорить…

Федор Иванович помолчал, посмотрел на свои ладони, не поднимая глаз сказал:

— Ты мне вот что скажи, сегодня все утро фигню эту с грузовиками показывали, ваших рук дело?

Кастет кивнул.

Телевизора он не смотрел, но что должно было быть — знал.

С утра перед всеми банками и фирмами, что получили письма с предложением выплатить по миллиону долларов, были поставлены грузовики. Совсем не опасные грузовики, не было в них тайного взрывчатого заряда, вообще ничего не было, пустые подъехали автомобили. А на бортах у каждого — одинаковые большие и яркие щиты с надписью:

«ЗДЕСЬ МОГЛА БЫТЬ ВАША РЕКЛАМА!»

Простая надпись, не страшная, но ровно в полдень сработали поставленные ленфильмовскими пиротехниками устройства, нестрашные щиты отлетели в стороны, а за ними открылись другие щиты и надпись на них была другая, уже пострашнее:

«ЗДЕСЬ МОГЛА НАХОДИТЬСЯ ВАША ТОННА ГЕКСОГЕНА. ЗАПЛАТИ И СПИ СПОКОЙНО!»

О предстоящей акции были своевременно извещены новостные редакции всех питерских телеканалов и редакции газет, поэтому недостатка в свидетелях не было.

— Выходит, сила у вас в городе есть? — спросил Дядя Федя.

— Есть, — подтвердил Кастет.

— И не малая, должно быть, сила, — уже не спросил, а просто сказал старик.

Опять помолчал, не поднимая глаз, и добавил:

— Иди пока, Гена тебя проводит.

Кастет посидел еще немного, ожидая какого-то продолжения, но Дядя Федя сидел, разглядывая свои руки, и Леха поднялся, вежливо сказал:

— До свиданья! — и направился к двери. Он сделал уже шаг в коридор, почти вышел из комнаты, как Федор Иванович сказал ему в спину:

— Сегодня мы с друзьями встречаемся, вечером, так ты приходи. Посидим, выпьем, за жизнь потолкуем, Гена расскажет — что да где. Приходи, пешка, может, в ферзи пройдешь!..

Лехе страшно захотелось сейчас быть в Светкиной квартире на Бассейной улице, есть теплые, только что купленные булочки и дышать запахом ее тела.

* * *

Леха попросил высадить его где-нибудь у станции метро.

Есаул не удивился, сказал:

— Твои дела. Вечером будешь?

— Да.

— Тогда — до вечера!

Оставшись у «Академической», Леха сразу набрал сергачевский номер.

— Встретимся, Петр Петрович?

— Всенепременно! Ты где сейчас? Давай тогда через полчасика на площади Мира, у часовенки, знаешь? Ну и добре!

Леха вдруг почувствовал себя приезжим в чужом городе, он забыл, как пользоваться метро, сколько стоит жетон, куда надо его опускать в этих новых турникетах, как, с пересадкой или без, доехать до площади Мира.

Сергачев был в том же, андроповских времен, неприметном плаще и шляпе из кожзаменителя. Он внимательно изучал нарезанные полосками объявления, украшавшие облезлую стену часовни, и даже оторвал несколько телефонов.

— Здравствуйте, Петр Петрович!

Леха подошел незаметно, но Сергачев не удивился, не вздрогнул, как обычно бывает, ответил спокойно, не оборачиваясь:

— Здравствуй, Леша! Пойдем погуляем, по базару пройдемся…

И двинулся к Сенному рынку. Леха пошел чуть сзади, вроде как сам по себе.

В мясных рядах Сергачев долго торговался с продавцом-грузином на гортанном кавказском наречии, неожиданно живо жестикулируя и помогая себе мимикой, купил в конце концов большой кусок мяса и сказал Лехе, ловко запихивая покупку в вынутый из кармана пластмассовый пакет с ручками:

— Девчонки бастурму сделают!

Закончив с мясом, он довольно крякнул и сказал:

— Ты, я так понимаю, идешь вечером на сходняк. Сделаем так — вот тебе бумага, на ней номер исаевского счета в бернском филиале банка «Лионский кредит», счет открыт на его имя, установить это просто и ворам и прокуратуре, если до этого дело дойдет. В «Медведе» ты в семь часов должен быть, а Исаеву накажи в полвосьмого туда приехать, к тому времени с ворами перетрешь, подготовишь их как надо, бумагу им со счетом предъявишь, а Исаев приедет — представишь его как господина Голову — нового городского пахана — «всех начальников мочильник и мочалок сутенер», гы-ы-ы! Ствол возьми обязательно! По понятиям-то вор на сходняк голый приходит, без оружия то есть, но ты ж не вор, тебе их понятия по барабану. Ствола возьми два — один им отдашь, если попросят, другой заныкай тщательно, но чтобы под рукой был, сам знаешь, как это делается.

Сергачев пожевал губами и спросил:

— Может, ты чего для дома купишь? Я договорюсь!

— Я же в гостинице живу, Петр Петрович!

— Верно. Ну, а я — человек домашний, по гостиницам в молодости наездился, хватит… Кстати, о гостиницах. Завтра, Лешенька, ты улетаешь в Германию, как сказал Гете: «Wer den Dichter will verstehen, Muss in Dichters Lande gehen» — что по-нашему обозначает: «Кто хочет понять поэта, должен побывать в его стране». Хочешь понять Гете, Лешенька? Хотя, впрочем, это уже не важно. Вот конвертик, там — бундеспаспорт на имя Рихарда Кауфмана, не удивляйся, Леша, это — ты, и фотография твоя в паспорте, билет на самолет до Гамбурга, рейс «Аэрофлота», не «Люфтганза», уж не обессудь, там же бумажечка с твоим жизнеописанием, ознакомься на досуге.

— Так я ж по-немецки ни бе ни ме…

— А тебе и не надо, ты из наших немцев, всю жизнь в северном Казахстане прожил. Прочитаешь там все, скучная была у тебя до этого жизнь, неинтересная. Там же — маленький сюрприз на черный день, саудовский паспорт, что ты мне от Халила привез, но тоже на тебя, с твоей фотографией, зовут тебя в саудовском варианте — Халил аль-Масари. Имя в паспорте пришлось оставить старое, специалисты говорят, трудно было его качественно переделать, но все остальное — новенькое, с иголочки. Знаешь чего-нибудь по-арабски?

— Аллах акбар знаю, и еще киф — гашиш значит.

— Уже неплохо, остальное по ходу дела выучишь. Вообще-то, старайся никогда им не пользоваться, ну, уж если совсем край… Но и это еще не все. Есть у меня в запасе удивительная история, похожая на сказку, как у дедушки Андерсена. Слушай!

Леха кивнул, и Петр Петрович начал свое повествование.

— Жил-был твой друг Петр Чистяков. Своеобразный друг и увлекающийся человек. Много было у него увлечений, и ко всем он относился с полной серьезностью, хорошо научился стрелять, в совершенстве освоил криптолингвистику, может быть, и еще какие-нибудь увлечения у него были, о которых мы не знаем, но главная его страсть нам известна — деньги. Классный автослесарь, он зарабатывал очень неплохо, а по рабочим меркам — отлично, дочка училась в Финляндии, на гостиничного менеджера, жена не вылезала с престижных курортов, вроде бы — живи да радуйся! ан нет, мало показалось человеку, да и надоело, наверное, всю жизнь чужие машины ремонтировать, так он объединился с Женей Черных, стал его руками и ногами, исполнителем его злого разума. Сразу скажу, что я многого еще не знаю, например, того, как Евгению Павловичу удалось скооперироваться с черными, но знаю, что последняя бойня в городе была инспирирована именно им. Квартира, которую от имени твоей жены для тебя купил Чистяков, раньше служила перевалочной базой чеченцев, там они хранили товар, там отсиживались боевики после очередного терракта, последним постояльцем, кстати, был покойный Халил. После того, как в дом въехал замначальника УБОП Петербурга подполковник Исаев, использовать эту квартиру стало опасно и чеченцы продали ее Чистякову, то есть — тебе. Кстати, у самого Чистякова есть квартира в том же подъезде, что и у тебя.

— Я знаю, — вставил Леха.

— Ну да, ты же общался с Чистяковым, когда приехал изымать тайник. Исаевский сейф он вскрыл случайно, ты сам указал место, где надо долбить стену, а он ловко этим воспользовался. Уйти с места преступления ему было легче легкого, достаточно было подняться на один этаж, в свою квартиру. Жену с дочкой, от греха подальше, он на следующий день отправил в Германию, где на имя жены, прибалтийской немки по рождению, куплен домик в восточных землях, так что будешь в Германии — заходи к ним в гости, старые друзья все-таки. А Евгений Павлович Черных, поселившись вместе с мамой у Киреева, очень удачно для себя оказался в самом центре событий. Поэтому в большинстве случаев он на один-два шага и опережал нас. Покушение на дамбе тоже его рук дело.

— Так надо ж его брать! — воскликнул Леха.

— Исчез сегодня Черных, — грустно ответил Сергачев, — поехал на прогулку, он ведь каждый день выезжал в город, пересел в другую машину — и исчез.

— Погодите, как исчез? — удивился Леха. — Он больной, ходить не может!

— Может, может, — успокоил его Сергачев, — и не только ходить, бегать может. Мне ж с самого начала что-то не так показалось, у меня, понимаешь, друг был, спинальник, полжизни в кресле провел, так что я на таких больных насмотрелся, да и доктор, что Женю Черных осматривал, тоже в больших сомнениях пребывал. Больным-то он, конечно, был, но не настолько, чтобы с кресла «ни гудком, ни колесом», а тут мы лекарства доброго подкинули, да и массажистка у него была что надо — мертвого с постели поднимет, потому думаю — последнюю неделю он дурковал больше, чтобы от Киреева не уезжать…

Они уже вернулись к той самой часовенке, у которой начался разговор. Сергачев посмотрел на часы.

— Сейчас Паша подъедет, я ему велел в три часа быть здесь…

Он хотел еще что-то добавить, но вдруг резко толкнул Кастета, а сам качнулся в другую сторону.

В лицо ударила каменистая пыль, под ноги упал кусок штукатурки.

— В нас стреляли, — скучным голосом сказал Петр Петрович, поднимая с земли брошенный пакет с мясом.

Глава 11

АХ, КАКАЯ ВСТРЕЧА!

В машине, по пути в гостиницу, задребезжал телефон.

Это был Гена Есаул:

— Арво, за тобой заехать вечером?

— Если не трудно, Гена, и, кстати, ничего, если я девушку с собой возьму?

Кастет представил, как Гена Есаул поморщился.

— Не положено это, сходняк — дело мужское, баб туда не берут.

— А меня Дядя Федя не на сходняк приглашал, а в гости. Приходи, сказал, посидим, водочки выпьем… И еще — я невесту свою с Головой хочу познакомить.

Вроде случайно сказал, между прочим, а на деле — камень бросил, чтобы на круги от него посмотреть.

— Голова на сходе будет?! Ты мне не говорил.

— Я сам только что узнал.

— Тогда до вечера. Часов в шесть буду.

Гена отключился, чтобы тотчас же набрать номер полковника Богданова.

— Васильич? Разговор наш помнишь? Вечером на сходе дорогой гость будет, дерево под корень можно срубить.

И, убедившись, что полковник понял о каком дереве идет речь и к вечеру наточит как следует топор, Гена вздохнул с облегчением.

Понятия понятиями, а дерьмо разгребать лучше чужими руками.

Леха тоже позвонил полковнику, но по фамилии Исаев.

— Виктор Павлович! Арво Ситтонен вас беспокоит. Мы договорились сегодня встретиться.

Исаев чертыхнулся. Сегодняшняя скадальная история с грузовиками поставила на уши не только всю милицию в городе. Не переставая звонил телефон прямой министерской связи, позвонил даже помощник Президента и спросил, не имеет ли смысл перенести юбилей города на следующий год или, может быть, отметить его в Москве — у столичной милиции подобных проколов не бывает! А тут еще этот карел!

— Может быть, завтра, Арво Янович? Сами знаете, что в городе творится…

— Знаю, — ответил Леха таким голосом, что стало понятно — кому как не Арво Яновичу Ситтоне-ну должно быть известно о событиях сегодняшнего утра.

— Послушайте, а это не ваших рук дело?

— На все ваши вопросы я отвечу вечером, в ресторане «Медведь», в 19.30, потрудитесь не опаздывать!

И Леха, отключив трубку, рассмеялся — теперь все! Остался последний раунд, который надо завершать нокаутом.

В жизни, как и в боксе, ничьей не бывает…

* * *

Стоявший на денежной трассе Санкт-Петербург — Хельсинки ресторан «Медведь» с незапамятных советских времен был известен как место криминальных сборищ. Время от времени по городу прокатывался слух об очередной оргии, устроенной в «Медведе» преступными элементами, и успешной операции правоохранительных органов, вмешавшихся в завидное для горожан течение этой самой оргии. Последствия милицейской операции были сомнительны, потому что оргии повторялись с неизбежной регулярностью.

Репутация криминального очага культуры у «Медведя» сохранилась, только уровень разнузданного веселья стал другим, более высоким. Но в этот вечер ресторан был тих, пуст и торжествен — в нем проходил уголовный саммит, встреча криминальной верхушки города.

Дядя Федя восседал во главе длинного пустого стола, справа и слева от него сидели Кирей и Гена Есаул, чуть поодаль — Леха Костюков, сейчас в облике Арво Яновича Ситтонена. Жанна в одиночестве сидела в стороне за маленьким столиком с букетом цветов и бутылкой дорогого шампанского.

«Опять обманул, гадкий финн», — думала она, глядя на беседующих вполголоса мужчин.

Она совсем собралась уходить от этого гнусного типа, целыми днями занимающегося своими темными делишками, сложила уже, с большим трудом, кстати, свои вещи и демонстративно выставила их в гостиную, к самым дверям — пусть карело-финская сволочь сразу поймет, что она уходит. Но приехал Арво, упал перед ней на колени, вымолил прощение, пообещав отвести ее вечером в престижный ресторан и представить хорошим нужным людям как свою невесту, и она согласилась.

Побыть вечер в роли невесты, в хорошем ресторане, в окружении интересных людей было очень заманчиво, к тому же ночь, завершившая последнее посещение ресторана, была впечатляющей. В итоге — она сидит в одиночестве в пустом ресторанном зале с потушенными огнями и смотрит на то, как разговаривают трое подозрительных мужиков. На подлого финна Арво она не смотрит из принципа.

Дядя Федя посмотрел на Леху и с достоинством сказал:

— Позвольте представить вам моего друга Арво Ситтонена.

Кирей и Есаул дружно кивнули, хотя представлять им Арво Ситтонена было не нужно.

— Повод, по которому мы здесь собрались, — небывалый, не помню я в своей долгой жизни, чтобы кто-то осмелился ставить ворам ультиматум — выплачивать дань неведомому человеку, никак себя в блатном мире не показавшему. Не было такого никогда, и не будет!

И снова Кирей и Есаул дружно кивнули, а Кастет в это время думал о том, когда появится Богданов и что он предпримет. Тут у него в кармане заиграла телефонная музыка. Воры посмотрели с осуждением — на время сходняка телефон надо было отключить, сход важнее всех прочих дел.

Леха кивнул, что понимает их, но увы, дела — и вытащил трубку.

Сергачев сообщил, что подъехали две машины с ОМОНом. Убрав телефон, Леха сказал:

— Едет, — сказал тихо, вполголоса, вроде сам для себя, но все услышали и все поняли, о ком идет речь.

— Об этом я и хотел поговорить с уважаемым Арво Яновичем и спросить у него, что за сила такая стоит за ним, если осмеливаются ставить нам свои условия. Но господин Ситтонен только что сказал мне, что приедет его хозяин, погоняло которого — Голова, потому подождем немного и спросим все с него самого.

Леха, как ученик в школе, поднял руку.

— Пока господин Голова не приехал, я должен передать вам вот это, — Леха встал и вручил Дяде Феде листок бумаги, — это номер счета и название банка, куда вы должны перечислять… суммы.

Воры дружно загудели, Есаул даже вскочил со своего места, словно намереваясь ударить его. У Лехи засвербило между лопатками, там, где он разместил небольшую, но убойную «Беретту», но он сдержался и снова поднял руку.

— Я бы хотел высказать свое частное мнение. Я с самого начала был против того, чтобы облагать данью честных воров. Барыги — другое дело, они для того и существуют, чтобы платить. За все платить, за свою безопасность, за свой бизнес, за свою жизнь в конце концов, но воры — это другое, с ними так поступать нельзя. Я говорил об этом господину Голове, но он не пожелал считаться с моим мнением. Надеюсь, что вам удастся его переубедить.

Присутствующие снова загудели, на сей раз одобрительно.

Неслышной походкой подошел метрдотель, наклонился к уху Дяди Феди:

— Человек на входе спрашивает господина Ситтонена, — и тише, в самое ухо: — на мента смахивает человек-то, сильно смахивает!

— Зови! — откликнулся Дядя Федя и недобро прищурился.

В кустах вокруг ресторана «Медведь» расположился ОМОН.

Засады у «Медведя» устраивались традиционно, с советских времен, поэтому расставлять бойцов нужды не было, все шли на привычные, примятые многими поколениями милицейских туловищ, места.

Богданов лежал вместе со всеми, в кустах, но как бы первым номером, ближе к входной двери. Рядом расположился командир ОМОНа, капитан Савелов, простудившийся еще зимой на подледной рыбалке и оттого хрипящий и без конца утиравший нос огромным кулаком. Всякий раз, когда он пытался что-то сказать, его начинал душить кашель и сквозь прикрытый ладонью рот прорывались отдельные, не всегда понятные подчиненным слова команды. За несколько месяцев капитанской простуды омоновцы к ней привыкли и самостоятельно, не дожидаясь приказа, исполняли поставленную задачу. Богданов к этой особенности командира ОМОНа был не готов и всякий раз вздрагивал, когда капитанские плечи начинал сотрясать кашель, и отползал от него в сторону, капитан же настойчиво приближался опять.

Капитан снова зашелся кашлем, а Богданов оглянулся — кусты кончились, ползти было уже некуда, и он прислушался к звукам, доносящимся из капитанского тела.

— Идет, идет, — сквозь хрипы и бульканье разобрал он.

Чтобы было понятнее, капитан показывал рукой в сторону дорожки.

Вечер у ресторана выдался не торговый, поэтому фонари на дорожке, ведущей к главному входу, горели через один и видно было плохо, но Богданов легко узнал человека, направлявшегося в ресторан.

Это был полковник Исаев.

* * *

Исаев вошел в дверь банкетного зала и удивленно огляделся. Зал был пуст и полутемен, только посередине, за большим столом, освещенным одинокой, вполнакала горящей люстрой, сидели четыре человека, и в стороне, спиной к нему — девушка с роскошными, рыжими, как у его дочери, волосами.

Дядя Федя поднялся на встречу новому гостю, следом встал Арво Ситтонен.

— Позвольте представить вам нового хозяина города — господина Голову! — торжественно сказал Кастет.

Исаев сделал несколько шагов к столу, Жанна повернулась посмотреть на нового хозяина города, а Гена Есаул воскликнул:

— Боже ж ты мой! Кто к нам пожаловал! Это же господин полковник! Какая честь! Милости прошу к нашему шалашу!

И Есаул шутовски изогнулся в поклоне.

— Папа! — прошептала Жанна.

— Сядьте, господин полковник! — суровым голосом председателя офицерского суда чести произнес старик.

Исаев послушно сел. Происходящее напоминало похмельный кошмар, только вместо невнятных скользких чудовищ за столом сидели обычные, даже хорошо знакомые ему люди — вот Гена Есаул, с которым выпили не одну бутылку коньяка за мирное и плодотворное сотрудничество, вот глава колдобинских Кирей, водку пить с ним не доводилось, но знакомы они близко и хорошо, в старике во главе стола полковник признал Федора Ивановича Федосеева — Дядю Федю, которого видел только на фотографиях, но заочно знаком был давно — уголовные подвиги медвежатника Федосеева изучали еще в школе милиции. А Арво Ситтонен — вообще как родной!

— Папа! — донеслось из-за дальнего столика. Исаев оглянулся — рыжеволосая девица удивленно таращила на него глаза.

— Жанка, а ты здесь что делаешь?

— Я, к твоему сведению, невеста господина Ситтонена, а ты, оказывается, новый глава города!

— От члена он головка, а не глава города, — прервал ее Дядя Федя, — помолчали бы вы, девушка, а еще лучше выйдите отсюда!

— Я? — взвилась Жанна. — А ты кто такой, старый пердун!

И двинулась вперед, явно намереваясь выцарапать глаза старому медвежатнику. Исаев и Леха бросились ее усмирять.

В это время окна и двери банкетного зала распахнулись, и омоновцы, толкаясь и мешая друг другу, ввалились в зал.

— Всем стоять! — прерывая кашель, закричал Савелов.

Сливать надо ствол, подумал Леха и заложил руки за голову.

Его примеру последовали остальные, даже полковник Исаев.

Леха стоял очень удобно, у самого входа на кухню, завешенного шелестящими на сквозняке бамбуковыми шторами.

В кухонном помещении сейчас скучали две официантки и повар холодных закусок, с жалостью смотревший на истекавший майонезом салат. Судя по шуму в банкетном зале, салат придется выкидывать, а гости останутся без ужина — на вечернюю раздачу в СИЗО они опоздали, а утром, после завтрака, их отпустят.

Продолжая держать руки за головой, Леха нащупал рукоятку «Беретты», прилепился кончиками пальцев к щитку из слоновой кости, потянул пистолет наверх. То, что он стоял за спинами Исаева и Жанны, давало много преимуществ — омоновцы, во главе с полканом в пятнистой полевой форме, разбирались сейчас с ворами в центре зала, и. о. начальника ГУВД города их не интересовал, а Леха вроде как был при нем.

Он сделал полшага в отделяющий кухню шорох бамбука, заметил салат, официанток, повара и приоткрытое окно без решетки.

— Куда! — истошно завопил стоявший во входных дверях омоновец и выпустил ненужную очередь в потолок.

Стрелял он со скуки, а еще оттого, что у него внезапно разболелся левый нижний коренной зуб.

Посыпались осколки люстры, белая штукатурная пыль с потолка, зазвенели по полу гильзы. Леха сделал еще полшага и выстрелил в висящую над дверьми лампочку с надписью «Выход». Теперь осколки стекла посыпались на стрелявшего омоновца, и он машинально прикрыл голову руками. Леха схватил Жанну за руку и поволок за собой. Официантки почтительно расступились, повар отодвинул подальше блюдо с салатом, Жанна на ходу скинула туфли.

Животное — с восторгом подумал Кастет. Только животное, опираясь на извечные инстинкты, принимает верное решение в критической ситуации, человек полагается на разум и чаще всего ошибается. Жанна вела себя правильно, как животное.

Девушка легко вспрыгнула на подоконник, сверкнув пятками, бедрами и ядреным задом в прорехе лопнувшего при прыжке платья. Леха последовал за ней и, уже стоя в окне, оглянулся — на кухню ввалились омоновцы. Первым влетел тот, стоявший в дверях, он продолжал орать: «куда!» — и нажимать на курок молчавшего автомата. Небогатый магазин «калаша» был израсходован на расстрел потолка и люстры.

Леха спрыгнул вниз, в сторону от окна, чтобы не оказаться в лучах падающего света, позвал: Жанна! — нащупал ее горячее, лишенное остатков платья, тело и уверенно потащил за собой.

Днем, после неудавшегося покушения, он сел в машину Сергачева и внимательно изучил план «Медведя» и прилегающих к нему окрестностей. Ресторан был окружен садом с фонтанами, беседками, гротами и вольерами для павлинов и фазанов, которым пьяные гости бросали окурки и бутерброды с икрой. Прямоугольник сада был окружен решеткой с выходом на каждую из сторон, и у каждого выхода Леху ждала машина — бежать можно было куда угодно.

Далеко за спиной и в стороне раздавались короткие автоматные очереди, мат, неразборчивые команды, треск кустов и сучьев, звон разбитых садовых светильников.

В машине, на которую они вышли, сидел сам Сергачев.

— Вы нас ждете! — восхитилась Жанна и обняла Сергачева.

Невинность этого естественного жеста благодарности несколько нарушал тот факт, что на девушке одежды не было вовсе, а Петр Петрович, желая вырваться из жарких объятий, делал телом странные, елозящие движения, словно стремящийся к оргазму танцор ламбады.

— В машину! В машину! — Леха с трудом затолкал слипшуюся парочку на заднее сиденье, сам сел на переднее.

— Куда? — за рулем сидел Паша.

— Сначала в гостиницу. Там — видно будет!

На заднем сиденье Сергачев продолжал безуспешную борьбу с Жанной. В свете уличных фонарей горячо блестело смуглое тело Жанны и покрытая старческими веснушками лысина Сергачева.

Шляпа из кожзаменителя осталась валяться у входа в кабак.

Эпилог

Ночь они провели в особняке на Каменном острове.

Кастет вывез из гостиницы все, включая старую одежду Лехи-дальнобойщика, но чуть не забыл полмиллиона долларов в гостиничном сейфе. О вкладе вежливо напомнил менеджер, получив за это стодолларовую купюру. Больше всего проблем возникло с багажом Жанны, но Сергачев не только сумел вырваться из пылких объятий благодарной студентки, но и распорядился подогнать машины, дежурившие у ресторана, к гостинице.

Киреев приехал в особняк чуть позже. Претензий у милиции к заслуженному вору не было — тот факт, что три старых друга встретились за ресторанным столиком, чтобы отметить какую-то годовщину, преступлением не является, оружия, наркотиков и прочих предметов, запрещенных к ношению и владению, у них не имелось, поэтому после проверки документов их всех с извинениями отпустили.

Судьба Исаева на тот момент была неясна, но особых сомнений не вызывала — предъявлять ему Богданову было нечего. Зато у Дяди Феди остался листок с номером бернского банковского счета на имя Исаева, о котором Кирей и хотел напомнить смотрящему в ближайшие же дни, так что скоро соберется новый сходняк, чтобы распорядиться судьбой полковника.

Прощальная ночь у Кастета прошла бурно.

Среди обстоятельств, особо возбуждавших Жанну, опасность стояла на первом месте.

— Я теперь знаю, — жарко шептала Жанна ему в ухо, — почему от тебя все время пахнет порохом!

— Почему? — поинтересовался Леха.

— Потому что ты постоянно стреляешь в людей из пистолета! — торжествующим голосом произнесла она.

Леха был потрясен.

Слухи о потрясающей женской интуиции подтвердились! Стоило ему, в присутствии Жанны, поучаствовать в двух небольших случайных перестрелках, как она почти сразу установила труднодостижимую для практичного мужского ума причинно-следственную связь между запахом пороха и пистолетными выстрелами. Несомненно, важную роль в этой интуитивно-логической процедуре сыграло высшее образование.

— А кто в «Занзибаре» мужика застрелил? — спросил Леха.

— О, «Занзибар» — это супер! Съездим еще раз в «Занзибар», я пистолет с собой возьму!

— Потом, зайчик! Сегодня я уезжаю.

— А я?

— А ты останешься и будешь жить долго и счастливо…

— И разнообразно! — добавила она, карабкаясь на Кастета.

Напрасно звучали шедевры мировой классики над Лехиным ухом — итальянский будильник опять не справился со своей работой, и Леху разбудил Паша. Он просто вошел в спальню, подхватил его подмышки и поставил его на ноги, эффект был потрясающий — Кастет сразу проснулся.

— Время, время! — шепотом сказал Паша, косясь одним глазом на Лехину подругу.

— А вот ее будить не надо!

Леха наскоро принял душ и спустился в столовую. За столом, кроме Сергачева, сидела еще Светлана и незнакомая ему молоденькая симпатичная девчонка.

Светлана вскочила и бросилась ему на шею.

— Лешенька, миленький, живой! Я так боялась за тебя, Петр Петрович мне же не все рассказывал… Господи, любимый мой, ты жив…

Она гладила его по плечам, волосам, лицу, целовала в глаза и губы…

Сергачев упорно смотрел в окно, девчонка ковырялась в тарелке… Леха крепко поцеловал Светлану, посмотрел в ее глаза, вспомнил вечер на Бассейной и спросил, чувствуя, как мурашки счастья бегут у него по коже:

— А где твои тапки, с зайцами?

— Дома остались, — сквозь слезы рассмеялась Светлана, — но я другие куплю, такие же, хочешь?! Я для тебя все, что угодно, сделаю, Лешенька!

— Мне все, что угодно, — не надо, мне надо, чтобы тапки были с зайцами и чтобы ты была, рядом со мной, всегда…

Сели, наконец, за стол. Незнакомая девчушка оказалась прямо напротив него. Леха внимательно посмотрел на нее, спросил неуверенно:

— Наташа?

— Bay! — закричала Наташка. — Все говорят, что меня теперь не узнать! А я говорила, что дядя Леша меня узнает, мы с ним столько вместе пережили.

И совсем уже вознамерилась рассказать присутствующим, что и как она переживала вместе с дядей Лешей, но он ее перебил:

— Натаха, потом! Потом мы соберемся и устроим вечер воспоминаний!

— Хорошо, дядя Леша, как скажете. Я вот чего хочу спросить, помните, у меня кот есть рыжий, большой такой. Жрать все время просит. Так у кота у этого имени нет, папка его Хвостом называет, мама — Киской, а киска — это же не имя, это кошка просто, и все. Я хочу его в вашу честь назвать — Кастетом, можно? Мне Петр Петрович все про вас рассказал и сказал, что вы — герой, а в честь героев обязательно чего-нибудь называют — улицы там, корабли… У меня корабля нет, поэтому я кота в вашу честь назову. Здорово, правда, Кастет — красиво и мужественно! А когда вы погибнете в неравном бою, Кастет будет напоминать мне о вас…

— Наташка! Что такое ты говоришь! — вмешалась Светлана.

— Да это я так сказала, на самом деле живите долго, может, у нас с вами еще какие приключения будут…

Она так по-женски сказала это, что Леха сразу понял, о каких приключениях она думает.

После завтрака Сергачев поднялся в Лехину комнату.

Жанна мирно спала, раскинув голое тело поверх одеяла.

— Страшная женщина, — сказал Петр Петрович, посмотрев на нее со странным выражением, — я из-за нее шляпу потерял.

Он присел в сторонке, глядя, как Леха собирает чемоданы, и заметил:

— Ты много вещей не бери, солидный бизнесмен, глава совместного предприятия, с багажом не ездит…

— Петр Петрович, что с деньгами-то делать?

— С какими деньгами? — оживился Сергачев.

— На квартире тогда мне Чистяков половину отдал, сказал — на бедность…

— Полмиллиона-то? Оставь себе, на курево… Дай-ка мне трубку.

Сергачев отошел в сторону, недолго поговорил с кем-то, положил трубку на стол.

— Задекларируешъ пятьдесят тысяч, остальные просто положи в чемодан, на дно, конечно, пойдешь через шестой пост, там будет стоять инспектор Григорьев, досматривать не будет. В «Пулково» тебя отвезет Паша, он прилетит в Гамбург следующим рейсом, через час, подожди его в аэропорту. По-немецки он балакает, за переводчика у тебя будет, и вообще…

— Петр Петрович, а нельзя Светлану ко мне, в Германию?

— А зачем, Лешенька, ты скоро вернешься, здесь дел невпроворот, такую волну мы с тобой подняли, теперь только рыбку ловить.

— А где Всеволод Иванович, спит еще?

— Какое там спит! С утра куда-то уехал… Ладно, собирайся, мешать не буду, через полчасика выезжаете…

Сергачев вышел, по пути заглянув в спальню.

Прошептал:

— Сволочь! Такая шляпа из-за нее пропала! — и обреченно махнул рукой.

* * *

Леха без проблем прошел таможенный досмотр и вполглаза смотрел на подвешенный к потолку телевизор, вещавший привычные городские новости.

Внезапно голос диктора стал торжествен:

— Господа, мы только что получили важную информацию из пресс-центра ГУВД Санкт-Петербурга. Передаю микрофон секретарю по связям с общественностью Петру Никоненко.

Петр Никоненко профессионально кашлянул и заговорил:

— Сегодня в 10.45 в холле гостиницы «Невский палас» тремя выстрелами в упор был убит крупнейший криминальный авторитет города Всеволод Иванович Киреев, по кличке Кирей. Последние годы Кирей был главой так называемой колдобинской преступной группировки, по некоторым данным контролирующей более половины территории города. Все говорит о появлении в городе новой мощной криминальной структуры — вспомним хотя бы вчерашнюю акцию с грузовиками у крупнейших городских банков. Поэтому убийство Кирея может обозначать войну за новый передел сфер влияния среди преступных сообществ, что особенно тревожно в связи с предстоящим празднованием юбилея города.

* * *

Леха смотрел в иллюминатор на крошечные дома родного города и думал о том, что Кирей — первая жертва большой войны, которую начал, по сути дела, он — Кастет. Первая жертва среди своих. Почему он, работяга и офицер, считал своим вора в законе Кирея, а не офицера полковника Исаева, он не понимал, как не понимал многого в этой странной жизни, где все стало с ног на голову — друзья предают и убивают, а давший присягу офицер служит не Родине, а своему кошельку…

Надпись «Пристегнуть ремни» погасла, пассажиры начали вставать с кресел, двигаться по проходу. Рядом с его местом остановился мужчина, спросил знакомым голосом:

— Мы, кажется, знакомы?

Кастет поднял глаза — в проходе стоял Петька Чистяков.

— Мужик, чего встал-то, дай пройти! — здоровая пестро одетая баба настойчиво рвалась в туалет.

Чистяков прошел вперед, остановился у своего места и приветливо помахал Лехе рукой. Интересно, где в Гамбурге можно купить пистолет, подумал Леха и прикрыл глаза.

Жизнь продолжалась…