Гламорама Торнтон и Сагден Москва 2004 5-93923-032-6 Bret Easton Ellis Glamorama

Брет Истон Эллис

Гламорама

Джиму Северту посвящается

«Были времена, когда не было ни тебя,

ни меня, ни всех царей земных.»

Кришна

«Вы глубоко заблуждаетесь,

если считаете, что мы обычные политики.»

Гитлер

1

33

— Крапинки — видите, вся третья панель в крапинках? — нет, не та, вот эта, вторая от пола, — я еще вчера хотел обратить на это ваше внимание, но тут началась фотосессия, поэтому Яки Накамари — или как его там еще к черту звать? — но не тот, который главный — принял меня за кого-то другого, так что мне не удалось заставить его обратить внимание на этот дефект, но, господа — дам это, кстати, тоже касается, — тем не менее от факта никуда не деться: я вижу крапинки, отвратительные маленькие крапинки, и это не случайность, потому что выглядят они так, словно это сделано машиной; короче говоря, без подробностей, без всех этих выкрутасов, просто выложите мне всю подноготную, а именно кто, как, когда и почему, хотя, глядя на ваши виноватые лица, у меня складывается отчетливое впечатление, что на последний вопрос ответа я так и не получу, — короче, валяйте, черт побери, я хочу знать, в чем дело?

Долго ждать ответа не приходится — поговорить здесь любят.

— Зайка, дизайном этого бара занимался Джордж Накашима, — мягко поправляет меня Джей Ди, — а вовсе не, гм, Яки Накамаши, то есть я хочу сказать, Юки Накаморти, то есть, блин, Пейтон, помоги мне, а то я совсем запутался.

— Ответственным за этот этаж назначен Ёки Накамури, — говорит Пейтон.

— Ах вот как! — восклицаю я. — И кто же его назначил?

— Ну как кто? Moi[1], — отвечает Пейтон.

Повисает пауза. Все взгляды обращаются на Пейтона и Джей Ди.

— И кто же такой этот Муа? — вопрошаю я. — Знать не знаю никакого гребаного Муа, зайка.

— Виктор, умоляю тебя, — говорит Пейтон, — я уверен, что Дамьен это с тобой обсуждал.

— Дамьен со мной это обсуждал, Джей Ди. Дамьен со мной это обсуждая, Пейтон. Я просто хочу знать, кто такой этот Муа, зайка! — восклицаю я. — Я вспотел от любопытства.

— Moi — это в данном случае Пейтон, — все так же спокойно объясняет Джей Ди.

— Moi — это я, — кивает в знак согласия Пейтон. — Moi, гм — это будет «я» по-французски.

— А ты уверен, что этих крапинок здесь быть не должно!— Говоря это, Джей Ди нерешительно трогает панель. — Я хочу сказать, может, им здесь полагается быть, ну, типа, может, они предусмотрены или что-нибудь в этом роде?

— Стоп! — Я поднимаю руку. — Ты говоришь, что эти крапинки предусмотрены!

— Виктор, зайка, нам еще столько всего нужно проверить. — Тут Джей Ди демонстрирует мне длинный список всего, что мы должны проверить. — Кто-нибудь займется этими крапинками, кто-нибудь их выведет. Там внизу на первом этаже мне попался фокусник.

— И он сможет вывести их к завтрашнему вечеру? — рычу я. — К зав-траш-не-му, ты меня слышишь, Джей Ди?

— Можно разобраться с этим до завтра? Джей Ди смотрит на Пейтона. Тот кивает в ответ.

— Тут у нас «до завтра» означает всё, что угодно, от пяти дней до месяца. Боже, вы что, не видите, что я вне себя от гнева?

— Нельзя сказать, чтобы мы тут штаны просиживали, Виктор.

— По-моему, все проще простого. Мы видим здесь, — я показываю пальцем, — крапинки. Может, тебе нужно и эту фразу расшифровать, Джей Ди, или до тебя наконец все же дошло?

«Репортер» из журнала «Details» стоит рядом с нами. Задание: сопровождать меня на протяжении всей недели. Заголовок: КАК ОТКРЫТЬ КЛУБ. Внешний вид: пол женский, Wonderbra, глаза густо подведены карандашом, матросская бескозырка советского образца, пластмассовая бижутерия, скатанный в трубку номер журнала «W» под бледной накачанной конечностью. Похожа на спящую Уму Турман полутораметрового роста. За ее спиной какой-то парень в куртке из эластика, надетой поверх майки для регби, и в кожаной кепке снимает все происходящее на видеокамеру.

— Эй, зайка, — я затягиваюсь «Мальборо», которую кто-то подносит к моим губам, — что ты думаешь по поводу этих крапинок?

Репортерша опускает свои солнцезащитные очки.

— Прямо не знаю, что сказать.

Видно, что она лихорадочно соображает, какую позицию ей занять.

— Девушки с Востока клевы, — пожимаю я плечами. — От их прикидов я тащусь.[2]

— Я так думаю, что мне это, в общем, фиолетово, — наконец сообщает она.

— А ты думаешь, всем этим типам не фиолетово? — фыркаю я. — Я тебя умоляю!

Бо, перегнувшись через стальное ограждение, зовет меня с верхнего этажа:

— Виктор, Хлое на десятой линии!

Репортерша немедленно разворачивает «W», внутри которого обнаруживается блокнот, и начинает царапать в нем нечто, вдохновленная сим сообщением.

Я отвечаю, не отводя взгляда от крапинок:

— Скажи ей, что я занят. У меня совещание. Срочное. Скажи ей, что у меня срочное совещание. Я перезвоню ей после того, как пожар будет потушен.

— Виктор! — кричит мне Бо сверху. — Она звонит сегодня уже шестой раз. Причем за последний час — третий.

— Передай ей, что мы встретимся в Doppelganger в десять. — Я наклоняюсь вместе с Пейтоном и Джей Ди и провожу рукой по панели, показывая им, где крапинки начинаются, где кончаются и где начинаются снова. — Посмотрите, чуваки, вот они — крапинки. Они блестящие. Блестящие, Джей Ди, — шепчу я. — Господи Иисусе, да они тут повсюду. — Внезапно я замечаю новое скопление и взвизгиваю сдавленным голосом: — Такое ощущение, что они расползаются! По-моему, раньше здесь их не было. — Я сглатываю слюну, а затем хрипло добавляю: — Из-за этого у меня даже во рту пересохло — тут что, нет никого, кто принесет мне диетический холодный чай «Arizona»? Только, умоляю, в бутылке, не в банке!

— Неужели Дамьен не обсуждал дизайн с тобой, Виктор? — спрашивает Джей Ди. — Неужели ты не подозревал о существовании этих крапинок?

— Я ничего не слышал о них, Джей Ди. Ничего, nada.[3] Я… ничего… не слышал. Заруби себе это на носу. Никогда не говорил ничего подобного. Nada. Ничего. Я ничего не знаю, ничего не слышал. Никогда…

— Да я понял, понял, — устало соглашается Джей Ди и встает.

— Зайка, но я здесь ровным счетом ничего не вижу, — говорит Пейтон, по-прежнему скрючившийся на полу.

Джей Ди вздыхает.

— Видишь, даже Пейтон не видит их, Виктор.

— Скажи этому вампиру, чтобы он снял свои гребаные темные очки, — ворчу я. — Я тебя умоляю!

— Я не позволю называть меня вампиром, — надувает губки Пейтон.

— Что? Ты позволяешь трахать себя в зад, но не хочешь, чтобы тебя даже в шутку называли Дракулой? На какую планету я попал? Пора двигать отсюда. — И я махаю рукой в сторону чего-то, чего никто не видит.

Вся толпа следует за мной по лестнице вниз на третий этаж. Шеф-повар — венесуэлец Бонго, у которого за плечами «Vunderbahr», «Moonclub», «Paddy-O» и «MasaMasa», — зажигает сигарету и поправляет на ходу темные очки, пытаясь не отставать от меня.

— Виктор, мне надо с тобой поговорить! — Он давится дымом, кашляет и машет в воздухе рукой. — Пожалуйста, у меня ноги ужасно болят!

Толпа останавливается.

— Uno momento[4], Бонго, — говорю я, заметив, какие обеспокоенные взгляды повар бросает на Кенни Кенни, который каким-то непонятным образом связан с Glorious Foods и который еще ни слухом ни духом не подозревает, что банкет завтра вечером доверено обслуживать вовсе не ему. Пейтон, Джей Ди, Бонго, Кенни Кенни, парень с видеокамерой, репортерша из «Details» — все ожидают, что я сейчас что-то сделаю, но поскольку я сам забыл, чего хотел, я заглядываю за ограждение третьего этажа и говорю:

— Пошли, ребята! Блин, мне еще нужно проверить три этажа и пять баров! Пожалуйста, пропустите меня. Боже мой, как я устал! Я от этих крапинок чуть с ума не сошел!

— Виктор, никто не отрицает существования крапинок, — осторожно говорит Пейтон. — Но следует рассматривать их в некотором, эээ, контексте.

На одном из мониторов, обрамляющих стены третьего этажа, по MTV идет рекламный ролик с Хеленой Кристенсен, заказанный Rock the Vote.[5]

— Бо! — ору я. — Бо!

Бо наклоняется через ограждение:

— Хлое говорит, что она ждет тебя в «Metro CC» в одиннадцать тридцать.

— Подожди, Бо! Ингрид Шавез![6] Ответила ли она на приглашение? — ору я.

— Сейчас проверю — погоди, она будет на банкете?

— Да, Бо, и не испытывай мое терпение. Проверь букву К в списке приглашенных на банкет.

— Боже мой, мне немедленно нужно поговорить с тобой, Виктор, — говорит мне Бонго с таким чудовищным акцентом, что я даже не могу определить, что именно это за акцент. — Ты просто обязан уделить мне немного времени.

— Бонго, валил бы ты ко всем чертям! — скривив гримасу, перебивает его Кенни Кенни. — Вот, Виктор, попробуй мой крутой.

Я выхватываю крутой у него из рук:

— Ммм, розмарин! Опухнуть, дорогуша!

— Это шалфей, Виктор. Шалфей.

— Это т-т-ты вали ко всем ч-ч-чертям! — брызжет слюной Бонго. — И забери свой вонючий крутой!

— Ребята, почему бы вам не принять по таблеточке ксанакса и не заткнуться на хрен? Шли бы вы готовить пирожное или чем-нибудь другим полезным занялись. Бо, что ты копаешься, черт тебя подери? Читай!

— Наоми Кэмпбелл, Хелена Кристенсен, Синди Кроуфорд, Шерил Кроу, Дэвид Шарве, Кортни Кокс, Гарри Конник-младший, Франсиско Клементе, Ник Константайн, Зои Кассаветес, Николас Кейдж, Томас Калабро, Кристи Конуэй, Боб Коллачелло, Уитфилд Крейн, Джон Кьюсак, Дин Кейн, Джим Курье, Роджер Клеменс, Рассел Кроу, Тиа Каррере и Хелена Бонем Картер — хотя ее не знаю под какой буквой писать — под Б или под К?

— Я тебя спрашивал про Ингрид Шавез! Ингрид Шавез! — воплю я. — Ответила на приглашение гребаная Ингрид Шавез или нет?

— Виктор, все знаменитости и их въедливые пиарщики жалуются в один голос, что твой автоответчик не работает, — кричит сверху Бо. — Они говорят, что на нем сначала тридцать секунд играет «Love Shack»[7], а затем остается только пять секунд на то, чтобы оставить сообщение.

— А куда им больше? Пусть говорят или «да», или «нет» и все там! Что эти люди еще хотят мне сказать? Вопрос-то простой: придете вы на банкет в честь открытия клуба или нет? Чего тут непонятного? Кстати, зайка, ты просто вылитая Ума Турман.

— Виктор, я бы не стал на твоем месте говорить ни о Синди, ни о Веронике Уэбб, ни об Элайн Ирвин «эти люди».

— Ладно, Бо. А как у нас обстоят дела с буквой А? Кенни Кенни, не смей щипать Бонго!

— На букву А у нас всего семь человек. Всех прочесть? — кричит Бонго. — Кэрол Альт, Педро Альмодовар, Патриция, Розанна, Дэвид и Алексис Аркетт и Андре Агасси, но нет ни Джорджио Армани, ни Памелы Андерсон.

— Сука! — Я зажигаю еще одну сигарету, а затем бросаю взгляд в сторону девицы из журнала «Details». — Я не имел в виду ничего плохого.

— То есть вы употребили это слово в его положительном смысле? — спрашивает она.

— Угу! Эй, Бо! — вновь кричу я куда-то вверх. — Проверь, чтобы на всех мониторах была или эта кассета с виртуальной реальностью, или там MTV. Я засек экран, на котором шло VH1, и какой-то дурак-фермер в двухведерной шляпе рыдал в три ручья…

— Так ты можешь встретиться с Хлое в «Flowers», ой, то есть в «Metro CC»? — орет мне в ответ Бо. — Потому что я больше не буду врать за тебя.

— Еще как будешь, — надрываюсь я в ответ. — Ты же ничего другого не умеешь. — Затем, бросив взгляд в сторону девицы из «Details», я добавляю: — Спроси Хлое, возьмет ли она с собой Беатрис и Джули.

Наверху повисает пауза, от которой я весь сжимаюсь в комок, а затем Бо спрашивает с нескрываемым раздражением:

— Ты имеешь в виду Беатрис Артур и Джули Хагерти?

— Нет, — кричу я в ответ, скрипя зубами. — Джули Дельфи и Беатрис Даль! Я тебя умоляю! Бо, сделай это, ну чего тебе стоит?

— Но Беатрис Даль сейчас с Ридли Скоттом на съемках…

— Эта история с крапинками окончательно меня доконала. И знаете почему? — спрашиваю я девицу из «Details».

— Наверное… потому что их было много?

— Отнюдь. Потому что я всегда ищу совершенства, зайка. Можешь записать это в свой блокнот. Честно говоря, я удивляюсь, что ты до сих пор этого не сделала.

Внезапно я стремглав бросаюсь обратно к той самой панели возле бара, и вся толпа кидается следом за мной. На ходу я ору благим матом:

— Крапинки! Господи Иисусе! Мне хоть кто-нибудь поможет, в конце-то концов? Почему вы все ведете себя так, словно вы не знаете, существуют ли эти крапинки на самом деле, или у меня галлюцинации? Я уверен, что они существуют на самом деле.

— Реальность — это тоже галлюцинация, Виктор, — примирительно говорит Джей Ди. — Реальность — это тоже галлюцинация.

Затем все молчат, пока я тушу недокуренную сигарету в поднесенной мне пепельнице.

— Ну и достается же мне, — говорю, глядя в упор на репортершу. — Ну и достается же мне, верно?

Та пожимает плечами, отворачивается в сторону и снова принимается что-то корябать в своем блокнотике.

— Вот и я то же самое говорю, — бормочу я себе под нос.

— Кстати, пока я не забыл, — говорит Джей Ди. — Джанн Уэннер прийти не сможет, но… — Джей Ди сверяется с блокнотом, — чек пришлет все равно.

— Чек? Какой чек?

— Ну, — Джей Ди вновь сверяется с записями, — как какой чек? Обыкновенный.

— О Боже! Бо! Бо! — вновь взываю я к потолку.

— Мне кажется, многие удивляются, что мы не проводим — как это говорится? — Он щелкает пальцами в поисках слова. — Ах да, сбора средств!

— Сбора средств? — стенаю я. — Боже мой, мне страшно даже подумать, в чью пользу стал бы собирать средства ты. На учебу Киану. На то, чтобы завербовать Марки Марка в голубые. На билет Линде Евангелисте в тропический лес, чтобы в ее отсутствие грязно приставать к Кайлу Маклахлану. Спасибо, не надо.

— Виктор, но как же без сбора средств? Что ты думаешь насчет глобального потепления? Или индейцев Амазонии? Ну, скажи хоть что-нибудь. Что угодно.

— Passe. Passe. Passe.[8] — Я внезапно вспоминаю. — Погоди, Бо! Сьюзанн Де Пассе придет?

— А как насчет СПИДа?

— Passe. Passe.

— Рак груди?

— Ты бы еще чего вспомнил, это же полный отстой, — открыв рот от изумления, я отвешиваю ему шутливую пощечину. — Веди себя серьезно. Ну кому это теперь нужно? Разве что Дэвиду Бартону. Кроме него, считай, сисек ни у кого и не осталось.

— Не делай вид, что ты меня не понимаешь, Виктор, — говорит Джей Ди. — Что-нибудь вроде кампании «Руки прочь от джунглей» или…

— Эй, руки прочь от меня, гомик противный, — говорю я, обмозговав услышанное. — Сбор средств, гм? Потому что тогда, — я машинально закуриваю еще одну сигарету, — мы заработаем больше денег?

— Больше денег, и людям будет интереснее, — напоминает мне Джей Ди, почесывая татуировку у себя на бицепсе: маленький человечек с мощной мускулатурой.

— Ага, и людям будет интереснее, — я затягиваюсь сигаретой. — Я обдумаю это, обещаю, хотя до открытия осталось… до открытия осталось уже меньше двадцати четырех часов.

— Знаешь что, Виктор? — с лукавым видом спрашивает меня Пейтон. — Я испытываю, эээ, извращенное искушение, зайка, взять и предложить тебе, эээ — только не пугайся, обещаешь?

— Если это не будет список тех, с кем ты успел переспать за прошлую неделю.

Выпучив глаза, Пейтон хлопает в ладоши и выпаливает:

— Отвяжись ты от этих крапинок. — Затем, увидев гримасу на моем лице, он добавляет уже более робко: — Может… не стоит трогать крапинки?

— Не трогать крапинки? — открывает рот от изумления Джей Ди.

— Да, не трогать крапинки, — говорит Пейтон. — Дамьену нравится стиль техно, а эти мерзкие крапинки вполне в духе техно.

— Нам всем нравится техно, — стонет Джей Ди, — но нам нравится техно без крапинок.

Парень с видеокамерой снимает крапинки крупным планом, и все молчат, пока он, зевнув, не произносит:

— С ума сойти.

— Ребята, ребята, ребята! — Я поднимаю вверх обе руки. — Можно открыть клуб, не прибегая к взаимным оскорблениям? — Уходя, я бросаю через плечо: — А то в последнее время у меня складывается впечатление, что нельзя. Comprende?[9]

— Виктор, Боже мой, ну постой! — кричит мне в спину Бонго.

— Виктор, подожди! — спешит за мною следом Кенни Кенни с мешком крутонов в руках.

— Неужели все это так… так… так отдает 89-м годом? — выпаливаю я.

— Отличный был год, Виктор, — говорит Пейтон, стараясь не отставать от меня. — Блистательный год!

Я останавливаюсь и молча смотрю ему в глаза. Пейтон тоже останавливается, глядя на меня с надеждой и трепеща.

— Скажи мне, Пейтон, ты продулся в пух и прах, верно? — спрашиваю я спокойно.

Пейтон позорно капитулирует и кивает головой так, словно я сказал ему что-то приятное. Затем он отворачивается.

— И жизнь у тебя еще совсем недавно была нелегкая, верно? — ласково спрашиваю я его.

— Виктор, прошу тебя, — вмешивается Джей Ди. — Пейтон просто пошутил насчет крапинок. Мы не оставим так это дело. Я на твоей стороне. Они не стоят наших нервов. Мы их уничтожим.

Раскурив гигантский косяк, от которого не отказался бы сам Гаргантюа, оператор снимает на камеру вид, открывающийся через застекленные балконные двери: голые деревья в парке на Юнион-сквер, проезжающий мимо грузовик с огромным логотипом «Snapple», лимузины, запаркованные вдоль тротуара. Мы спускаемся вниз еще на один лестничный пролет.

— Может быть, хоть кто-то из вас все же снизойдет до внезапного порыва милосердия и начнет хоть что-нибудь делать? Например, удалит крапинки. Бонго, возвращайся на кухню! Кенни Кенни, ты получаешь утешительный приз! Пейтон, проследи, чтобы Кенни Кенни выдали пару дуршлагов и какую-нибудь миленькую плоскую лопаточку.

Я делаю им недвусмысленные знаки уходить.

Мы уходим, оставляя Кенни Кенни на грани нервного срыва. Он стоит и терзает трясущимися пальцами бицепс с татуировкой мультяшного привидения.

— Чао!

— Остынь, Виктор! Сколько там недель, говорят, средняя продолжительность жизни клуба? Четыре? К тому моменту, когда мы закроемся, никто и заметить их не успеет.

— Если ты такого мнения, Джей Ди, то где дверь на улицу, ты сам знаешь.

— О, Виктор, ну будь же ты реалистом, или хотя бы притворись им! На дворе уже давно не 1987-й.

— У меня нет настроения быть реалистом, Джей Ди, я тебя умоляю!

Проходя мимо бильярдного стола, я хватаю восемь шаров и закатываю их рукой в боковую лузу. Наша группа спускается все ниже и ниже. Вот мы уже на первом этаже, и Пейтон знакомит меня со здоровенным черным парнем в темных очках wraparound, который стоит у входа и ест суши из коробочки.

— Виктор, это Абдулла, но мы все его здесь зовем Рокко. Он отвечает за секьюрити, и он снимался в том клипе TLC, который делал Мэттью Ральстон. Посмотри, какой лось здоровый!

— Мое второе имя Гроссмейстер Би.

— Его второе имя Гроссмейстер Би, — говорит Джей Ди.

— Мы уже знакомились на прошлой неделе в Саут-Бич, — говорит мне Абдулла.

— Отлично, Абдулла, только я не был в Саут-Бич на прошлой неделе, хотя и пользуюсь там большой популярностью. — Я бросаю взгляд на девицу из «Details»: — Можете, кстати, это записать.

— Брось, чувак, ты же стоял в холле отеля Flying Dolphin и позировал для фотографа, — говорит мне Рокко. — Тебя со всех сторон окружали прилипалы.

Но я уже не смотрю на Рокко. Вместо этого мои глаза прикованы к трем металлоискателям, которые окаймляют фойе, тускло поблескивая в свете огромной белой люстры.

— Ты же, гм, знал об этом, верно? — спрашивает Джей Ди. — Дамьен сказал, что они необходимы.

— Дамьен сказал, что они необходимы!

— Угу, — Пейтон показывает на металлоискатели так, словно это боевые трофеи, — необходимы.

— Ну что ж, почему бы нам тогда не добавить еще конвейер для просвечивания багажа, пару стюардесс и воздушный лайнер в оконцовке? Мне бы хотелось знать, на кой хрен они тут стоят?

— В целях безопасности, чувак, — отвечает Абдулла.

— Безопасности? Почему бы нам тогда не подвергнуть всех знаменитостей личному досмотру? Весело ночь проведем, а? Вы что, вообразили, что мы проводим вечеринку для уголовников?

— Микки Рурк и Джонни Депп подтвердили, что придут, — шепчет мне в ухо Пейтон.

— Если вы хотите, чтобы мы подвергали гостей личному досмотру… — начинает Рокко.

— Что? Я буду обыскивать Донну Каран? Или Марки Марка? А может быть, вы хотите, чтобы я обыскал гребаную Диану фон Фюрстенберг? — кричу я. — Да вы все спятили!

— Нет, зайка, — говорит Пейтон. — Мы установили металлоискатели именно для того, чтобы ты не подвергал личному досмотру Марки Марка и Диану фон Фюрстенберг.

— У Чака Пфейфера в его гребаном черепе — металлическая пластинка! У принцессы Каддлз в ноге — стальной стержень! — ору я.

Джей Ди объясняет репортерше:

— Несчастный случай на лыжной трассе в Гштааде, и прошу вас, только не спрашивайте у меня, как это пишется!

— Представляете себе, что будет, когда принцесса Каддлз пройдет через эту штуку, и она сработает? Зазвенит звонок, завоет сирена, замигают огни? Господи, да у нее тут же гребаный инфаркт случится! Вы что, хотите довести принцессу Каддлз до сердечного приступа?

— Мы пометим в гостевом списке, что у Чака Пфейфера в черепе — металлическая пластинка, а у принцессы Каддлз в ноге — стальной стержень, — бормочет Пейтон, машинально записывая это в свой блокнот.

— Послушай, Абдулла. Все, что мне нужно, — это чтобы внутрь не вошел никто из тех, кого мы не ждем. Я не хочу, чтобы здесь у нас раздавали приглашения в другие клубы. Я не хочу, чтобы во время банкета какой-нибудь гомик противный всучил Барри Диллеру приглашение в «Spermbar» — уловил? Я не хочу, чтобы здесь у нас раздавали приглашения в другие клубы.

— Какие другие клубы? — причитают Пейтон и Джей Ди. — Никаких других клубов не существует!

— Ах, я умоляю вас! — тяну я в ответ, проносясь по первому этажу. — Неужели вы считаете, что Кристиан Летнер будет хорошо смотреться рядом с одной из этих штуковин?

По мере того как мы приближаемся к лестнице, ведущей вниз, в подвал, где находится один из танцполов, вокруг становится все темнее и темнее.

Бо кричит с верхнего этажа:

— Элисон Пул на четырнадцатой линии. Она желает говорить с тобой немедленно, Виктор.

Все делают вид, что глазеют по сторонам, а девица из «Details» снова что-то строчит в своем блокнотике. Парень с видеокамерой шепчет ей что-то, и она утвердительно кивает в ответ, не переставая строчить. Где-то играет старая песня С+С Music Factory.

— Скажи ей, что меня нет, скажи ей, что я разговариваю по линии семь.

— Она говорит, что это очень важно, — монотонно бубнит Бо.

Я бросаю беглый взгляд на мое окружение: все смотрят куда угодно, только не на меня. Пейтон шепчет что-то Джей Ди, который в ответ отрывисто кивает.

— Эй, вы лучше на это посмотрите! — вскрикиваю я.

Я показываю на ряды настенных светильников, на которые в настоящий момент устремлен объектив видеокамеры, и жду, пока наконец Бо, вновь перегнувшись через ограждение верхнего этажа, не сообщает:

— Случилось чудо: она смилостивилась! Она сказала, что будет ждать тебя в шесть.

— Ладно, ребята. — Я резко поворачиваюсь лицом к группе. — Перекур. Бонго, ты прощен. Перестань обсуждать свои свидетельские показания с кем попало. Можешь идти. А ты, Джей Ди, подойди ко мне. Мне нужно с тобой кое о чем пошептаться. Остальные могут подождать возле этого бара и поискать между делом, нет ли еще где крапинок. Оператор, не наводите на нас вашу хреновину: у нас обеденный перерыв.

Я подтягиваю к себе Джей Ди, и он тут же начинает лепетать:

— Виктор, если ты насчет того, что мы не можем нигде найти Мику, то ради всего святого, не заводи все сначала, потому что мы найдем другого диджея…

— Заткнись. Я вовсе не о Мике. — И после некоторой паузы: — Кстати, где она?

— Боже, ну откуда я знаю. Она работала во вторник в «Jackie 60», затем на дне рождения у Эдварда Фурлонга, а затем все — пуфф!

— Что ты хочешь этим сказать? Что значит «пуфф»!

— Исчезла. Никто не может ее найти.

— Хреново, Джей Ди. И что же мы — нет, не мы — ты намереваешься делать? — вопрошаю я. — Кстати, я с тобой не только об этом хотел говорить.

— Не подаст ли на нас в суд Кенни Кенни?

— Нет.

— В каком порядке мы рассадим гостей за столами во время банкета?

— Нет.

— Об этом жутко миленьком фокуснике, который трется на первом этаже?

— Боже, да нет! — Я понижаю голос: — Речь идет об очень, эээ, личном деле. Мне нужен твой совет.

— О Боже, Виктор, прошу тебя, не впутывай меня ни в какую гнусную историю, — заламывает руки Джей Ди. — Терпеть не могу, когда меня впутывают в гнусные истории!

— Послушай… — Я бросаю взгляд на девицу из «Details» с сотоварищи, которые сгрудились у стойки бара. — Ты ничего не слышал насчет… эээ, фотографии?

— Чьей фотографии? — восклицает он.

— Тсс, заткнись. О Боже! — Я оглядываюсь по сторонам. — Ладно, хотя ты и считаешь, что Erasure — это хорошая группа, я думаю, тебе все же можно доверять.

— Но, Виктор, они действительно…

— Кое-кто завладел, эээ, скажем так, компрометирующим фото, на котором я изображен с одной юной, — я откашлялся, — особой, и я хочу, чтобы ты выяснил, собираются ли это фото, гм, напечатать где-нибудь в обозримом будущем — возможно, даже завтра — в одной из малопочтенных, но тем не менее широко читаемых ежедневных газет этого города, или случится чудо, и этого не произойдет. Вот, собственно, и все.

— Трудно выразиться более туманно, Виктор, но я к твоим манерам уже привык, — говорит Джей Ди. — Дай мне двадцать секунд на то, чтобы расшифровать твое сообщение, и я буду готов к разговору с тобой.

— У меня нет двадцати секунд.

— Я предполагаю — нет, я надеюсь, что юная особа, о которой идет речь, это твоя подруга Хлое Бирнс?

— Подумай еще, я даю тебе дополнительные тридцать секунд.

— Это фотография типа тех, что печатают в светской хронике?

— Что ж, ладно, придется прояснить ситуацию: речь идет о компрометирующей фотографии, на которой один подающий большие надежды молодой человек и девушка, которая… впрочем, там нет ничего такого плохого или особенного. Просто, скажем так, девушка эта сама на него набросилась на прошлой неделе во время премьерного показа в Центральном парке, и некто неизвестный сфотографировал это, и, гм, фотография эта выглядит несколько… странно, поскольку подающий надежды молодой человек — это я… И у меня такое ощущение, что, если следствие буду вести опять-таки я, это могут, гм, неправильно понять… Ну что, продолжать, или до тебя все дошло?

Внезапно Бо вновь орет нам сверху:

— Хлое встретится с тобой в девять тридцать в «Doppelganger»!

— А чем ей «Flowers» не подходят? То есть я хотел сказать, в одиннадцать тридцать в «Metro CC»? — ору я ему в ответ. — Чем ей не подходит десять часов в «Cafe Tabac»?

Следует затянувшаяся пауза.

— Теперь она говорит — в девять тридцать в «Bowery Bar». Это ее последнее слово, Виктор.

Повисает молчание.

— Похоже, ты хочешь заставить меня совершить что-то ужасное, Виктор! — После некоторой паузы Джей Ди продолжает: — Скажи мне, эта фотография — если она будет опубликована — может крупно испортить отношения этого парня с одной юной моделью по имени Хлое Бирнс и вспыльчивым владельцем одного ночного клуба… ну, скажем, чисто гипотетически этого клуба, которого зовут Дамьен Натчес Росс?

— Проблема вовсе не в этом, — подтянув Джей Ди, который удивленно хлопает глазами, к себе поближе, говорю я. — Кончай строить догадки. — Шумно вздохнув и набрав побольше воздуха, я продолжаю: — Проблема заключается в том, что фотография существует. И что один дебильный редактор колонки светских сплетен собирается пустить ее в дело. Так вот, в сравнении с этим инфаркт принцессы Каддлз, о котором мы только что говорили, — это сущий пустяк. — Я оборачиваюсь и наконец бросаю всем через плечо: — Нам нужно сходить вниз, посмотреть, как там фокусник. Извините.

— Но как же быть с Мэттью Бродериком? — вопрошает Пейтон. — И как быть с салатами?

— Может, взять две порции! — кричу я на ходу, волоча Джей Ди вниз по длинному крутому лестничному пролету, ведущему в подвал. Вокруг становится очень темно, и мы начинаем двигаться осторожнее.

Джей Ди лепечет:

— Ты знаешь, что я во всем помогаю тебе, Виктор. Ты знаешь, что я вернул выражению «не продохнуть от звезд» его буквальный смысл. Ты знаешь, что я сумел упаковать эту вечеринку знаменитостями под самую завязку. Ты знаешь, что я готов для тебя в лепешку разбиться, но вот этого я делать не буду, потому что…

— Джей Ди, завтра у меня фотосессия, показ, интервью на MTV с программой «House of Style», обед с моим отцом и репетиция группы — необязательно именно в этой последовательности. А еще мне надо успеть забрать мой гребаный смокинг. У меня весь день расписан. А вечером мне еще открывать вот этот чертов притон. У — меня — просто — нет — времени!

— Виктор, как всегда я постараюсь сделать для тебя все, что смогу. — Джей Ди нерешительно мнется на лестнице. — Теперь что касается фокусника…

— Плюнь на него. Почему бы нам просто не нанять клоунов на ходулях и не впихнуть внутрь пару-другую слонов?

— Он показывает карточные фокусы. Он работал на дне рождения Брэда Питта в Лос-Анджелесе в клубе «Jones».

— Не врет? — спрашиваю я с подозрением. — Ну и кто же там был?

— Эд Лимато. Майк Овиц. Джулия Ормонд. Мадонна. Модели. Куча адвокатов и светских тусовщиков.

По мере того как мы приближаемся к концу лестницы, становится прохладно.

— Я хочу сказать, — продолжает Джей Ди, — что было в общем-то круто.

— Но теперь круто — это отстой, — объясняю я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь под ногами.

Здесь так прохладно, что изо рта идет пар, а перила лестницы холодны как лед.

— Что ты сказал, Виктор?

— Отстой — это круто. Уловил?

— То есть круто… это больше не круто?— спрашивает Джей Ди. — Я правильно тебя понял?

Я пристально смотрю на него, пока мы преодолеваем следующий пролет.

— Нет, ты не понял. Круто — это отстой. Отстой — это круто. Просто как дважды два, верно?

Джей Ди дважды моргает, трясясь от холода, и мы продолжаем наш спуск во тьму.

— Видишь ли, отстой — это круто, Джей Ди.

— Виктор, у меня сегодня нервы не в порядке, — отзывается он. — Может, не стоит грузить меня сегодня?

— Да тебе даже задумываться над этим не надо. Отстой — это круто. Круто — это отстой.

— Погоди, ладно. Круто — это отстой? Ну что, я усвоил хоть что-нибудь?

В самом низу так холодно, что свечи гаснут, когда мы проходим мимо, а телевизионные мониторы не показывают ничего, кроме войны микробов. Возле бара, расположенного у самого конца лестницы, стоит фокусник, похожий на Антонио Бандераса, внезапно помолодевшего, коротко подстригшегося и превратившегося в немца, и, сгорбившись, праздно тасует колоду карт, время от времени затягиваясь маленьким косячком и отхлебывая из стакана с диетической кока-колой. На нем рваные джинсы, короткая футболка — в общем, одет он преувеличенно небрежно, в явной попытке закосить под простого парня. Перед ним на стойке выстроились в ряд пустые фужеры для шампанского, отражающие те немногие лучи света, которые удостоили своим посещением подвал.

— Верно. Отстой — это круто.

— Но что же тогда на самом деле круто? — спрашивает Джей Ди, выдыхая клубы пара.

— Как что? Отстой, Джей Ди.

— То есть… круто больше не круто?

— В этом-то все и д-д-дело.

Здесь так холодно, что мои бицепсы сразу покрываются гусиной кожей.

— Но тогда что такое отстой? Отстой — это всегда круто? Или существуют какие-нибудь тонкости?

— Если ты ждешь, что тебе кто-нибудь ответит на этот вопрос, то ты не на том свете родился, — буркаю я.

Фокусник приветствует нас жестом, отдаленно напоминающим «знак мира».

— Ты работал на вечеринке у Брэда Питта? — спрашиваю я.

Фокусник тут же подвергает исчезновению колоду карт, табурет, на котором он сидит, и большую бутылку «Absolut Currant», после чего восклицает «Абракадабра!».

— Ты работал на вечеринке у Брэда Питта? — вздыхаю я.

Джей Ди толкает меня локтем под бок и показывает куда-то вверх. Я смотрю и вижу жирную красную свастику, нарисованную на купольном потолке прямо над нами.

— А вот это, пожалуй, действительно лишнее.

32

Зигзагом сквозь заторы машин к банку Chemical мимо нового магазина Gap — пятница, но город выглядит как-то по-понедельничному: слегка нереально — над ним висит небо, позаимствованное где-то из октября 1973 года или около того. На часах 17:30, Манхэттен изо всех сил пытается оправдать свою репутацию Бойкого Места: отбойные молотки, автомобильные гудки, полицейские сирены, звон разбитого стекла, мусороуборочные машины, свистки, рокочущая партия баса из новой песни Айс Кьюба, — весь этот звуковой мусор волочится хвостом за мной, когда я подкатываю на своем мопеде «веспа» к банку и становлюсь в очередь к банкомату, состоящую в основном из лиц восточноазиатской национальности, которые бросают на меня косые взгляды, а одна пара даже начинает, сблизив головы, перешептываться.

— Чего это ты тут с мопедом? — спрашивает наконец какой-то хмырь.

— А ты чего это тут в штанах? Слушай, у мопеда нет карточки, ему не нужен кэш, так что отвянь. Господи Боже!

Такое ощущение, что работает только один из десяти банкоматов, так что от нечего делать мне приходится рассматривать свое отражение в стальных зеркальных панелях, которыми облицованы стены над банкоматами — широкие скулы, кожа цвета слоновой кости, волосы черные, как вороново крыло, слегка раскосые глаза, идеальной формы нос, очень пухлые губы, резко очерченная линия подбородка, джинсы, рваные на коленях, футболка, надетая под рубашку с длинным воротником, красная куртка, вельветовый пиджак, я слегка горблюсь под весом пары Rollerblades, висящих у меня за плечом, и внезапно вспоминаю, что забыл, где я обещал встретиться с Хлое сегодня вечером, и тут начинает звонить пейджер. Это Бо. Я одним рывком открываю крышку Panasonic EB70 и перезваниваю ему в клуб.

— Надеюсь, с Бонго не случился припадок?

— Все дело в неподтвержденных приглашениях, Виктор. Припадок случился с Дамьеном. Он только что звонил в бешенстве…

— Ты сказал ему, где я?

— Как я мог ему это сказать, если я не знаю, где ты находишься? — Пауза. — Где ты? Дамьен звонил из вертолета. Если точнее — он из него выходил.

— Я сам тоже не знаю, где я нахожусь, Бо. Нравится тебе такой ответ?

Очередь движется ужасно медленно.

— Он хотя бы в городе?

— Да нет, я же говорю тебе, что он был в вертолете. Я го-во-рю те-бе: в вер-то-ле-те!

— Я понял, но где находился при этом вер-то-лет?

— Дамьен считает, что мы на пороге полного провала. Более сорока гостей не подтвердили приглашения, поэтому порядок рассадки за столами, который мы подготовили, может оказаться бессмысленным.

— Бо, все зависит от того, как понимать слово «бессмысленный».

Долгое молчание.

— Только не говори мне, что у этого слова море значений, Виктор. Вот например, как выглядит ситуация с буквой О: Татум О'Нил, Крис О'Доннелл, Шинед О'Коннор и Конан О'Брайен — все они сказали «да», но нет ничего от Тодда Олдема — я слышал, что его достали поклонники, и он слегка не в себе, — и ни слова от Карре Отис или Орибе…

— Расслабься, — шепчу я. — Это потому, что у них у всех гастроли. Я поговорю с Тоддом завтра — я увижу его на выступлении, но я хочу знать, что происходит, Бо? Конан О'Брайен приходит, а Тодд Олдем и Карре Отис могут и не прийти? Это, конечно, не лучший вариант, но прямо сейчас я стою в очереди к банкомату вместе с моим мопедом и не очень могу разговаривать — эй, собственно говоря, а чего ты ожидал? Честно говоря, мне Крис О'Доннелл за столом вообще не нужен — где бы он ни сидел. Хлое считает, что он уж слишком охренительно хорош собой, а мне завтра вечером лишняя головная боль совсем ни к чему.

— Ясно. Ладно, Криса О'Доннелла вычеркиваем, я все понял. Теперь слушай, Виктор: первым делом с утра мы займемся крупными шишками — теми, что на М и на С…

— Подожди! Рэнд Гербер в городе….

— Запиши его на букву Г, но не на банкет, разумеется, если он не приходит с Синди Кроуфорд, тогда ты сам знаешь, на какую букву их записать, зайка.

— Виктор, ты бы сам попробовал общаться с ее пиар-агентом. Попробуйте выбить честный ответ из Антонио Сабато-младшего, пиар-агента…

Я вырубаю связь, всовываю наконец кредитную карточку в прорезь, набираю пин-код (COOLGUY) и жду, обдумывая, как лучше расположить гостей за столиками №1 и №3, а затем зеленые буквы на черном экране сообщают мне, что на моем счете не осталось денег (баланс — минус 143$), и поэтому мне ничего не дадут, так как последние деньги я потратил на стеклянную дверь холодильника, когда «Elle Decor» делал репортаж о моей квартире, который так и не вышел, поэтому я бью кулаком по чертовой машине, цежу сквозь зубы: «Я тебя умоляю!», и, поскольку совершенно бесполезно пытаться повторять эту операцию снова, шарю по карманам в поисках таблетки ксанакса пока кто-то не отталкивает меня в сторону, и я, изрядно всем этим опущенный, выкатываю мопед обратно на улицу.

Проезжая по Мэдисон, я останавливаюсь на светофоре перед универмагом Barneys, и Билл Каннингем фотографирует меня, крича из окна: «Это настоящая „веспа“?», я в ответ оттопыриваю средний палец, а он в это время стоит рядом с Холли — очень аппетитной блондинкой, похожей на Пэтси Кенсит, — когда мы курили героин на прошлой неделе, она сказала, что могла бы стать лесбиянкой, а это в определенных кругах воспринимается как вполне положительная новость, и она машет мне ручкой, а на ней вельветовые мини-брючки в обтяжку, туфли на платформе в бело-красную полоску, серебряный «пацифик», и она ультратощая — ее фото было на обложке последнего номера «Mademoiselle», и после целого дня показов в Брайант-парке она слегка шалая, но это выглядит стильно.

— Привет, Виктор! — Холли продолжает делать мне знаки, хотя я давно уже притормозил возле бордюра.

— Привет, Холли!

— Это Анджанетт, Виктор.

— Привет, Анджанетт, как дела, кошечка? Ты выглядишь просто один в один как Ума. Прикид у тебя просто зашибись.

— Это ретро-шизо. Я выходила сегодня на подиум шесть раз. Я выжата как лимон, — говорит она, одновременно давая кому-то автограф. — Я видела тебя на показе Кэлвина Кляйна, когда ты морально поддерживал Хлое. Это было так клево с твоей стороны.

— Зайка, меня не было на показе Кэлвина Кляйна, но ты все равно выглядишь один в один как Ума.

— Виктор, сто процентов ты был на показе Кэлвина Кляйна. Я видела тебя во втором ряду рядом со Стивеном Дорфом, Дэвидом Салле и Роем Либенталем. Я видела, как ты позировал фотографу на Сорок Второй улице, а затем забрался в ужасную черную машину.

Следует пауза, во время которой я обдумываю предложенный мне сценарий, затем:

— В гребаном втором ряду? Детка, это немыслимо. У тебя в движке искра проскакивает. Что ты делаешь завтра вечером, зайка?

— Я встречаюсь с Джейсоном Пристли.

— Почему бы тебе не встретиться со мной? Неужели только мне одному кажется, что Джейсон Пристли похож на маленькую гусеницу?

— Как тебе не стыдно, Виктор! — надувает губки Анджанетт. — Что скажет Хлое?

— Она тоже скажет, что Джейсон Пристли похож на маленькую гусеницу, — бормочу я, погрузившись в размышления. — В гребаном втором ряду?

— Я совсем не об этом, — говорит Анджанетт. — Что Хлое скажет по поводу….

— Я тебя умоляю, зайка, ты просто супер! — Я завожу «веспу». — Поверь в себя, и все срастется.

— Мне уже говорили, что ты распутник, так что я ничуть не удивлена, — говорит она, устало грозя мне пальчиком — знак, который Скутер, ее телохранитель, ну просто копия Марселласа из «Криминального чтива», воспринимает как сигнал подойти поближе.

— Что ты хочешь сказать этим, зайка? — вопрошаю я. — Что ты на этот счет слышала?

Скутер что-то шепчет, показывая на свои часы, а Анджанетт тем временем прикуривает сигарету.

— Вот видишь, меня все время ждет машина. Все время какая-нибудь фотосессия со Стивеном Майзелом. Господи, что нам делать, Виктор? Как нам выжить во всем этом?

Сверкающий черный седан подкатывает к Barneys, и Скутер распахивает дверь.

— До встречи, зайка. — Я вручаю ей французский тюльпан, который почему-то оказался у меня в руке, и начинаю отъезжать от края тротуара.

— Да, Виктор, — кричит она мне вслед, передавая тюльпан Скутеру. — У меня теперь постоянная работа! Я подписала контракт!

— Отлично, зайка! Извини, я спешу. Что за работа, цыпочка?

— Guess?[10]

— Matsuda? Gap? — улыбаюсь я, не обращая внимания на гудящие у меня за спиной лимузины. — Зайка, послушай, может быть, все же встретимся завтра вечером?

— Нет. Guess?

— Зайка, я уже догадался. У меня от тебя крыша едет.

— Guess?, Виктор! — кричит она, когда я снова трогаюсь с места.

— Зайка, ты просто восторг! — кричу я в ответ. — Позвони мне. Оставь сообщение, но только звони в клуб. Привет.

— Guess?, Виктор! — кричит она снова.

— Зайка, ты лицо завтрашнего дня, — говорю я — наушники плеера уже на голове, а я сам — уже на Шестьдесят Первой улице. — Ты — восходящая звезда, — кричу я на прощание, махая Анджанетт рукой: — Давай выпьем чего-нибудь в «Monkey Bar» после показов в воскресенье!

Но я уже говорю сам с собой, мчась по направлению к квартире Элисон. Проезжая мимо газетного киоска возле нового магазина Gap, я замечаю свое фото на обложке последнего номера «Youth Quake» — выгляжу я просто зашибись, над моим улыбающимся, ничего не выражающим лицом — жирный фиолетовый заголовок «Неотразим в свои 27» — и мне, конечно, следовало бы купить номер, но придется подождать до следующего раза — наличных-то у меня нет.

31

С перекрестка Семьдесят Второй и Мэдисон-авеню я позвонил швейцару Элисон, который заверил меня, что возле ее квартиры на углу Восьмидесятой и Парк-авеню не наблюдается черного джипа с гориллами, нанятыми Дамьеном, так что, приехав туда, я спокойно подъезжаю к самому подъезду и вкатываю мою «веслу» в прихожую, где ошивается Хуан — очень славный парнишка где-то лет двадцати четырех, одетый в ливрею. Затаскивая мопед в лифт, я приветствую его, и он выходит из-за своей конторки и направляется ко мне.

— Привет, Виктор, ты уже поговорил с Джоэлом Уилкенфельдом? — спрашивает Хуан, идя за мной следом. — Ну, ты же на прошлой неделе сказал мне, что…

— Хуан, зайка, все просто зашибись, просто зашибись, — говорю я, открывая лифт своим ключом и нажимая на кнопку самого верхнего этажа.

Хуан нажимает на другую кнопку — ту, что удерживает дверь в открытом положении:

— Но, чувак, ты сказал, что он посмотрит и организует мне встречу с…

— Я как раз сейчас это устраиваю, дружище, все просто зашибись, — подчеркиваю я, вновь нажимая на кнопку верхнего этажа. — Ты — следующий Маркус Шенкенберг. Ты — белый Тайсон.

Я убираю его руку с панели управления.

— Эй, чувак, я не белый, я — латиноамериканец, — говорит он, не отпуская кнопки «Дверь».

— Ты следующий латиноамериканский Маркус Шенкенберг. Ты, гм, латиноамериканский Тайсон.

Я снова убираю его руку с панели управления.

— Ты будешь звездой, чувак. Семь дней в неделю.

— Я просто не хочу, чтобы ты вдруг взял и передумал…

— Эй, чувак, я умоляю тебя! — улыбаюсь я в ответ и показываю на себя пальцем. — Для этого парня не существует такого глагола «передумать».

— О'кей, чувак, — говорит Хуан, отпуская кнопку «Дверь» и поднимая оттопыренный и трясущийся от напряжения палец вверх. — Я тебе, типа, верю.

Лифт взлетает на последний этаж и доставляет меня прямо в пентхаус Элисон. Я оглядываю прихожую и, не обнаружив там следов присутствия собак, тихонько выкатываю мопед и прислоняю его в фойе к стене рядом с софой-кроватью дизайна Vivienne Tam.

Затем я тихонько прокрадываюсь на цыпочках в кухню, но замираю, услышав хриплое дыхание двух чаучау, которые внимательно следят за мной с другого конца коридора, рыча так тихо, что поначалу я их не услышал. Я поворачиваюсь в их сторону и выдавливаю из себя бледную улыбку.

Не успеваю я и «блин!» выговорить, как они срываются с места во весь опор, устремляясь к своей добыче — ко мне.

Затем две злобные твари — одна шоколадной масти, другая — коричневой — начинают подпрыгивать, скалить клыки, цапать меня за колени, вонзать когтив мои икры и яростно тявкать.

— Элисон, Элисон! — кричу я, отчаянно пытаясь стряхнуть с себя шавок.

Услышав имя хозяйки, они тут же замолкают. Затем они оборачиваются и вглядываются, не появилась ли она в конце коридора. Вскоре, не услышав никаких признаков приближения Элисон — все это время мы изображаем из себя стоп-кадр: рыжая псина стоит на задних лапах, упирая передние мне в пах, черная стоит на четырех, вцепившись зубами в мой ботинок Gucci — они вновь принимаются за меня, рыча и беснуясь в своей обычной манере.

— Элисон! — ору я. — Ради всего святого!

Прикинув расстояние, отделяющее меня от двери кухни, я решаю рвануть туда, но как только я поворачиваюсь к шавкам спиной, они, визжа, впиваются мне в лодыжки.

Наконец я все же прорываюсь в кухню и захлопываю за собой дверь, слыша, как псины проносятся скользом по мраморному полу, с глухими ударами врезаются одна за другой в дверь, падают, затем вновь вскакивают и обращают свою ярость на дверь. Чтобы успокоить нервы, я открываю бутылочку «Snapple», отпиваю половину, затем закуриваю сигарету и начинаю изучать укусы. Я слышу, как Элисон хлопает в ладоши, а затем заходит в кухню, голая, в одном халате с гастрольного тура Aerosmith, наброшенном на плечи, с мобильным телефоном, зажатым между ухом и плечом, и незажженным косяком в зубах.

— Мистер Чау, Миссис Чау! Тихо! Тихо! Черт бы вас побрал, тихо!

Она загоняет собак в кладовую, достает из кармана халата пригоршню разноцветных крекеров и швыряет их псам, а затем шумно захлопывает дверь кладовой, милосердно избавив мои уши от визга и рычания собак, дерущихся за крекеры.

— О'кей, угу, Малькольм Макларен… Ага, неа, только не Фредерик Феккай! Да. У всех похмелье, зайка. — Она массирует лицо. — Эндрю Шу и Леонардо Ди Каприо?.. Что?.. Нет, зайчик, это невозможно! — Элисон подмигивает мне. — Ты же сейчас не у столика возле окна в ресторане «Mortimer's». Проснись! О Боже… Чао, чао! — Она выключает телефон, аккуратно кладет косяк на кухонный стол и говорит: — Я беседовала одновременно с Доктором Дре, Ясмин Блит и Джаредом Лето.

— Элисон, эти две маленькие какашки пытались убить меня, — заявляю я, в то время как она вспрыгивает на меня и обхватывает ногами вокруг талии.

— Не смей называть Мистера и Миссис Чау какашками, зайка!

Она впивается своими губами в мои, а я, с трудом сохраняя равновесие, начинаю движение в направлении спальни. Очутившись в спальне, Элисон разжимает ноги, падает на колени, срывает с меня джинсы и заглатывает мой член на всю длину с ловкостью, свидетельствующей — увы! — о немалом опыте. При этом она так сильно впивается мне в задницу ногтями, что мне приходится буквально отрывать ее руки от моих ягодиц. Я в последний раз затягиваюсь сигаретой, которая все еще у меня в руке, оглядываюсь по сторонам в поисках пепельницы, обнаруживаю полупустую бутылку из-под «Snapple», бросаю туда сигарету и слышу шипение.

— Притормози, Элисон, ты слишком торопишься, — бормочу я.

Она вынимает мой член изо рта и, глядя на меня, произносит низким голосом, долженствующим изображать сексуальность:

— Я специализируюсь в оказании неотложной помощи, зайка.

Внезапно она встает, скидывает халат и ложится спиной на кровать, раскинув в стороны ноги, заставляет меня опуститься на пол, по которому разбросаны в беспорядке номера «WWD», так что мое правое колено сминает фото на задней стороне обложки, где Элисон, Дамьен, Хлое и я на вечеринке в честь дня рождения Наоми Кэмпбелл сидим в «Doppelganger's», и вот я уже покусываю маленькую татуировку на внутренней стороне ее мускулистого бедра, и как только мой язык прикасается к ней, она кончает — один, два, три раза подряд. Зная, что этому не будет конца, я принимаюсь мастурбировать, пока почти не кончаю сам, но тут я думаю: «Да на фиг это все, у меня на это просто нет времени», — так что я симулирую оргазм, громко постанывая: поскольку моя голова, лежащая между ног Элисон, заслоняет ей обзор, то, что моя правая рука движется, создает впечатление, будто со мной и на самом деле что-то происходит. Музыка, звучащая на заднем плане, — нечто из Duran Duran среднего периода. Для свиданий мы уже использовали такие места, как атриум в Remi, комнату 101 в отеле «Paramount» и музей Купера-Хьюита.

Я взбираюсь на кровать и лежу, изображая одышку.

— Зайка, где ты купила такие способности? На аукционе Sotheby's? Вот это да!

Я тянусь за сигаретой.

— Погоди. Все, что ли? — Она закуривает косяк, затягиваясь им с такой силой, что половина его сразу же превращается в пепел. — А ты как?

— Полный порядок! — зеваю я. — Пока ты не выволакиваешь на свет божий свою кожаную, гм, упряжь и «Живчика», известного как самый большой анальный вибратор в мире, мне с тобой просто зашибись.

Я встаю с постели, натягиваю трусы Calvin Klein и джинсы и, направившись к окну, поднимаю жалюзи. Внизу на Парк-авеню между Семьдесят Девятой и Восьмидесятой стоит черный джип с двумя гориллами Дамьена, которые читают что-то, издалека похожее на номер журнала «Interview» с Дрю Бэрримор на обложке. Один из горилл похож на черного Вуди Харрельсона, а другой — на белого Дэймона Уайанса.

Элисон понимает, что я увидел, и говорит из кровати:

— У меня встреча — коктейль с Грантом Хиллом в «Mad.61». Они поедут за мной следом — вот тут-то ты можешь и выскользнуть.

Я шлепаюсь на кровать, цапаю «Nintendo», нажимаю на кнопку и принимаюсь играть в Super Mario.

— Дамьен утверждает, что Джулия Роберте придет и Сандра Баллок — тоже, — рассеянно говорит Элисон, — а еще Лора Лейтон, Халли Берри и Далтон Джеймс. — Она берет второй косяк и вручает его мне. — Я видела Эль Макферсон на показе Анны Суй, и она сказала, что будет на банкете.

Затем она принимается листать номер «Detour» с Робертом Дауни-младшим на обложке, который сидит с широко разведенными в стороны ногами, демонстрируя промежность крупным планом.

— Ах да, и Скотт Вульф тоже.

— Тсс, я играю, — отзываюсь я. — Йоши съел уже четыре золотые монеты и пытается найти пятую. Мне нужно сосредоточиться.

— О Боже мой, ты опять этим дерьмом увлекся? — вздыхает Элисон. — Снова помогаешь толстому карлику, который ездит верхом на динозавре и хочет спасти свою подружку от злобной гориллы? Виктор, не пора ли повзрослеть?

— Это не его подружка. Это принцесса Поганка. И это не горилла, — подчеркиваю я. — Это Лемми Купа из преступного клана Купа. И к тому же, зайка, ты как всегда упускаешь главное.

— Просвети меня, уж будь любезен.

— Главное в Super Mario — это жизнеподобие.

— Продолжай, — говорит Элисон, рассматривая ногти. — Боже мой, ну чего я тебя слушаю?

— Или ты убиваешь, или тебя.

— А, вот оно что.

— Времени в обрез.

— Кто бы сомневался.

— И в самом конце, зайка, ты… остаешься… совсем один.

— Верно. — Элисон встает. — Ладно, Виктор, я вижу, что тебе удалось ухватить самую сущность наших с тобой отношений.

Она исчезает в стенном шкафу, который больше самой спальни.

— Если бы «Worth» решил взять у тебя интервью о коллекции кассет к «Nintendo», собранной Дамьеном, то тебе бы и Йоши захотелось бы убить.

— Боюсь, что все это лежит за пределами твоего жизненного опыта, — бормочу я. — Угадал?

— Где ты ужинаешь сегодня?

— С чего это ты спрашиваешь? А Дамьен куда подевался?

— В Атлантик-Сити. Поэтому мы можем пообедать вместе. Я уверена, что Хлое прямо-таки измоталась, pauvre chose[11], после всех этих дурацких сегодняшних показов.

— Не могу, — отзываюсь я. — Мне нужно пораньше завалиться спать. Я вообще никуда ужинать не пойду. Мне еще, блин, надо проверить рассадку гостей за столами.

— Ах, зайка, но я так хотела пойти сегодня вечером в «Nobu», — хныкает она из шкафа. — Я хочу ролл с темпурой из мальков креветок!

— Ты сама как ролл с темпурой из мальков креветок, зайка! — хныкаю я в ответ.

Телефон звонит, включается автоответчик, на котором вместо сообщения записан кусок из новой песни Portishead, затем раздается писк.

— Привет, Элисон, это Хлое! — Я закатываю глаза. — У нас с Шалом и Амбер какая-то стрелка с Fashion TV в отеле «Royalton», после чего я ужинаю с Виктором в «Bowery Bar» в девять тридцать. Я так устала… весь день показы. Ну ладно, видать, тебя дома нет. Еще перезвоню — да, кстати, у меня есть для тебя проходка на завтрашний показ Тодда. До скорого.

Автоответчик выключается.

В шкафу на некоторое время все смолкает, затем раздается тихий голос, полный нескрываемой ярости:

— Так значит, тебе еще нужно проверить рассадку гостей за столами? И-по-рань-ше-за-ва-лить-ся-спать?

— Ты не можешь заставить меня жить в твоем пент-хаусе, — говорю я. — Я возвращаюсь обратно к своему плугу.[12]

— Так ты с ней ужинаешь?— наконец срывается на визг Элисон.

— Солнышко, в первый раз об этом слышу!

Элисон появляется из шкафа с сари от Todd Oldham в руках и ждет моей реакции, демонстрируя мне наряд: довольно навороченная вещичка — черно-коричневая, без бретелек, с узорами в духе индейцев навахо и с флуоресцентными вставками.

— Это Todd Oldham, зайка, — наконец изрекаю я.

— Завтра вечером я буду в нем. — Пауза. — Это оригинал, — шепчет она обольстительно; глаза ее блестят. — Твоя подружка рядом со мной будет выглядеть как полное дерьмо!

Элисон подходит ко мне, выхватывает пульт у меня из рук, включает на видео клип Green Day и танцует перед зеркалом дизайна Vivienne Tam с платьем в руках, любуясь своим отражением, а затем начинает без особого энтузиазма крутиться перед зеркалом. Вид у нее очень счастливый, но при этом весьма напряженный.

Я изучаю свои ногти. В квартире так холодно, что окна покрылись изморозью.

— Это меня знобит, или тут и правда так холодно? Элисон прикладывает к себе платье в последний раз, взвизгивает как ненормальная и кидается обратно в шкаф.

— Что ты говоришь, зайка?

— Ты знаешь, что витамины укрепляют ногти?

— Кто тебе это сказал, зайка?

— Хлое, — бубню я, обгрызая заусенец.

— Эта бедняжка? Боже мой, какая она дурочка!

— Она только что вернулась с вручения премий MTV. У нее не так давно был нервный приступ, ты же знаешь, так что не суди ее строго.

— Ну что ты, — отвечает из шкафа Элисон. — С героином-то она завязала, я правильно поняла?

— Прояви немного терпения. У нее сейчас крайне нестабильная психика, — говорю я. — И с героином она действительно завязала.

— Ну, ты-то ей вряд ли в этом сильно помогал.

— Не надо, именно я ей больше всех и помог, — говорю я. — Я сел на край кровати, разговор принял намного более волнующий меня оборот. — Если бы не я, Элисон, она могла бы умереть.

— Если бы не ты, тупица, она не стала бы в первую очередь колоться этим гребаным героином.

— Чтобы ты знала, ничем она не кололась, — подчеркиваю я. — Это была чисто нюхательная привычка. — Пауза, я снова изучаю свои ногти. — У нее сейчас крайне нестабильная психика.

— Да. Скорее всего это означает, что стоит ей найти угорь у себя на лице, как она бросается кончать жизнь самоубийством.

— Эй, любая на ее месте расстроилась бы не меньше. — Я сажусь уже на самый краешек кровати.

— Свободных мест нет. Свободных мест нет. Свободных…

— Я бы хотел тебе напомнить, что и Аксель Роуз, и Принц написали про нее по песне каждый.

— Ага, «Welcome to the Jungle» и «Let's Go Crazy», — Элисон выходит из шкафа, закутанная в черное полотенце, и машет мне рукой, закрывая тему. — Я все это слышала, я все это знаю — она, видите ли, была просто создана для модельного бизнеса.

— Ты, наверное, считаешь, что проявления ревности вызывают у меня эрекцию?

— Да нет, я знаю, что у тебя встает только на моего бой-френда.

— Брось, я никогда не стал бы этим заниматься с Дамьеном.

— Господи, как всегда ты все понимаешь слишком буквально.

— Ну разумеется! Кто бы спорил, что твой бойфренд — прожженный мошенник. Еще и хвастун к тому же.

— Если бы не мой бойфренд, как ты изволишь выражаться, тебя вообще бы не взяли в этот бизнес, радость моя.

— Бред собачий, — кричу я. — В этом месяце я — лицо с обложки «Youth Quake».

— Вот именно. — Элисон внезапно меняет гнев на милость, подходит к кровати, садится рядом со мной и ласково берет меня за руку. — Виктор, ты трижды пробовался в «Real World», и трижды тебя не взяли на MTV. — Она участливо молчит. — Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Да, но мне ничего не стоит снять трубку и набрать домашний номер Лорна Майклса.[13]

Элисон вглядывается мне в лицо, по-прежнему держа мою руку в своей, а затем говорит с улыбкой:

— Бедный Виктор, жаль, что ты не видишь, какой ты симпатичный, когда злишься.

— Клевое сочетание, ничего не скажешь, — бормочу я себе под нос.

— Хорошо, что и ты это понимаешь, — говорит она рассеянно.

— А что, лучше бы я был каким-нибудь уродцем, мечтающим наложить на себя руки? — говорю я. — Ради всего святого, Элисон, определись с приоритетами.

— Ты это мне говоришь? — восклицает она с таким удивлением, что даже бросает держаться за мою руку и прикладывает ладонь к своей груди. — Ты это мне говоришь? — Она начинает хихикать как девочка-подросток. — Неужели ты не понимаешь?

Я встаю с кровати, закуриваю и начинаю мерить спальню шагами:

— Черт!

— Виктор, объясни мне, что тебя так беспокоит?

— А тебе это нужно?

— Ну, не так чтобы очень, но нужно.

Она подходит к гардеробу, достает из него кокосовый орех, что я воспринимаю как нечто само собой разумеющееся.

— У меня пропал гребаный диджей. Вот и все. — Я затягиваюсь «Мальборо» с такой силой, что мне приходится сразу же затушить ее. — Никто не может сказать, куда она запропастилась.

— Мика пропала? — переспрашивает Элисон. — Ты уверен, что она не легла лечиться от наркомании?

— Я уже ни в чем не уверен, — бормочу я.

— Это уж точно, зайка, — говорит она тоном, который следует понимать как утешительный, и падает на кровать, ищет что-то, затем внезапно резко меняет тон и вопит. — Ты лжец! Почему ты не сказал мне, что был в Саут-Бич на прошлые выходные?

— Я не был в Саут-Бич на прошлые выходные, и на этом вонючем показе Кэлвина Кляйна я тоже не был.

По моим ощущениям, время настало.

— Элисон, нам нужно с тобой кое о чем серьезно поговорить…

— Только вот этого не надо!

Она устанавливает кокос у себя на коленях, кладет руки за голову, затем замечает лежащий на тумбочке косяк и хватает его.

— Я знаю, я знаю, — произносит она в театральной манере, нараспев. — Существует компрометирующая тебя фотография, на которой ты и одна девушка, — она хлопает ресницами, как героиня мультфильма, — допустим, moi, и тэ дэ и тэ пэ, и если эту фотографию напечатают, то могут испортиться твои отношения с этой идиоткой, с которой ты живешь, но при этом, — добавляет она с карикатурной слезой в голосе, — испортятся и мои отношения с идиотом, с которым живу я. Итак, — хлопает Элисон в ладоши, — ходит слух, что она появится в завтрашнем номере то ли «New York Post», то ли «New York Tribune», то ли в «Evening News». Я работаю над этим вопросом. Мои люди работают. Делу присвоена категория «А». Так что не беспокойся, — она делает глубокий вдох, затем выдох, — я сделала все, чтобы тебе не пришлось загружать этим голову.

Тут она наконец находит под шалью то, что искала, — отвертку.

— Но зачем, Элисон? — стенаю я. — Зачем ты набросилась на меня не где-нибудь, а на премьере фильма!

— Ты тоже на меня набросился, бесстыжий мальчишка!

— Да, но я вовсе не собирался при этом повалить тебя на пол, а затем усесться тебе на лицо.

— Если бы я уселась тебе на лицо, никто бы не знал, что на фотографии именно ты. — Она пожимает плечами, встает и снова берется за кокос. — И тогда нам бы ничего не грозило — тра-ля-ля!

— К сожалению, фотограф чуть-чуть опередил тебя, зайка.

Я следую за ней в ванную, где она пробивает отверткой четыре отверстия в кокосе, а затем наклоняется над умывальником дизайна Vivienne Tam и выливает жидкость себе на голову.

— Я знаю, ты прав. — Она выбрасывает скорлупу в мусорную корзину и втирает кокосовое молоко себе в волосы. — Дамьен все узнает и отправит тебя работать в какую-нибудь забегаловку.

— А тебе придется самой зарабатывать деньги себе на аборты, я тебя умоляю. — Я поднимаю руку в знак протеста. — Ну почему я тебе должен постоянно напоминать, что нас не должны видеть вдвоем на людях? Если это фото напечатают, нам придется наконец очнуться, дорогая.

— Если это фото напечатают, мы скажем всем, что пали жертвой минутной слабости. — Она откидывает голову назад и заворачивает волосы в полотенце. — Неплохо сказано, а?

— Господи, зайка, ты что, не видишь, что за тобой и твоей квартирой уже следят?

— Я знаю. — Она улыбается зеркалу. — Разве это не прелестно?

— Ну почему я тебе должен постоянно напоминать, что я, по сути, все еще с Хлое, а ты — с Дамьеном?

Она отворачивается от зеркала и прислоняется спиной к умывальнику:

— Если ты меня бросишь, зайка, то проблем у тебя будет гораздо больше.

И сказав это, она вновь направляется к стенному шкафу.

— С чего бы это? — спрашиваю я, следуя за ней. — Что ты хочешь этим сказать, Элисон?

— О, ходят упорные слухи, что ты посматриваешь на сторону. — Она делает паузу, изучая пару туфель. — А нам обоим прекрасно известно: стоит Дамьену узнать о том, что ты даже просто подумываешь открыть собственную жалкую забегаловку с претензией на клуб, в то время как Дамьен платит тебе за то, чтобы ты занимался его собственной жалкой забегаловкой с претензией на клуб, то слово «пиздец» будет, пожалуй, самым мягким описанием того, что тебя ждет.

Элисон швыряет туфли обратно и закрывает шкаф.

— Да не собираюсь я ничего такого, — настаиваю я, спеша за ней следом. — Богом клянусь! Кто тебе только такую ерунду сказал?

— Ты отрицаешь это?

— Н-нет. То есть, конечно, отрицаю! То есть… — Я осекаюсь.

— Да ладно, чушь все это. — Элисон отшвыривает в сторону халат и надевает колготки. — Завтра в три?

— Завтра я в ужасной запарке, зайка, я тебя умоляю, — заикаюсь я. — И все же, кто тебе сказал, что я посматриваю на сторону?

— Ладно — тогда в три в понедельник.

— Почему в три? Почему в понедельник?

— Дамьен дает смотр своим войскам. — Она накидывает блузку.

— Войскам?

— Вспомогательным, — шепчет она, — частям.

— У него имеются и такие? — интересуюсь я. — Однако он еще тот типчик. Настоящий преступный элемент.

Засунув голову в гардероб, Элисон роется в большой коробке с сережками:

— Ой, зайка, я видела в «44» сегодня днем во время обеда Тину Браун, и она завтра явится без Гарри, и Ник Скотти будет тоже один. Да, я знаю, знаю, что у него уже все в прошлом, но все равно он выглядит просто великолепно!

Я медленно иду к покрытому изморозью окну и смотрю через щели в жалюзи на джип, стоящий на Парк-авеню.

— И с Вайноной я разговаривала. Она тоже придет. Стой! — Элисон продела две серьги в одно ухо и три — в другое, а сейчас вытаскивает их обратно. — Джонни придет?

— Кто? — бормочу я, — какой Джонни?

— Джонни Депп! — кричит она и швыряет в меня туфлю.

— Пожалуй, — отвечаю я туманно. — Ну да.

— Вот и славно, — слышу я в ответ. — Кстати, ходят слухи, что Дэйви на короткой ноге с героином — да-да, не позволяй Хлое оставаться с Дэйви наедине, а еще я слышала, что Вайнона может вернуться к Джонни, если Кейт Мосс окончательно растворится в воздухе или какое-нибудь маленькое торнадо унесет ее обратно в Освенцим, на что все мы тайно надеемся.

Она замечает окурок, плавающий в бутылке Snapple, и демонстрирует мне ее с видом обвинителя, процедив что-то насчет того, как Миссис Чау обожает «Snapple» с ароматом киви. Я сижу, сгорбившись в гигантском кресле Vivienne Tam.

— Боже, Виктор! — восклицает Элисон, внезапно останавливаясь. — При этом освещении ты выглядишь просто шикарно!

Собравшись с силами, я смотрю на нее искоса и наконец изрекаю:

— Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

30

Вернувшись в мою квартиру в центре, я начинаю одеваться для встречи с Хлое в «Bowery Bar» в десять. Я хожу по квартире с трубкой радиотелефона в руках, на линии у меня в режиме ожидания мой агент из САА, я зажигаю свечи с цитрусовым ароматом, чтобы квартира казалась хоть немного жилой и не такой мрачной, хотя в ней холодно, как в эскимосском иглу. Черная водолазка, белые джинсы, пиджак Matsuda, туфли на низком каблуке — просто и стильно. На проигрывателе тихо играет Weezer. Телевизор включен, но без звука: на нем — сегодняшние показы в Брайант-парке. Хлое, Хлое повсюду. Наконец в трубке что-то щелкает, раздается глубокий вздох, чьи-то приглушенные голоса на заднем плане, затем снова вздох Билла.

— Билл? Алло? — говорю я. — Билл? Что ты делаешь? Подлизываешься к Мелроуз? Сидишь в наушниках с микрофоном, прикидываясь диспетчером полетов в международном аэропорту Лос-Анджелеса?

— Неужели мне снова придется объяснять, что у меня гораздо больше власти, чем у тебя? — устало вопрошает Билл. — Неужели мне снова придется объяснять тебе, что мы обязаны носить наушники с микрофоном на рабочем месте?

— Ты — торговец моим будущим, зайка?

— Я по-прежнему надеюсь на тебе заработать.

— Итак, зайка, что там у нас происходит с «Коматозниками 2»? Сценарий просто блеск. За чем же дело?

— За чем дело? — спокойно переспрашивает Билл. — А вот за чем: сегодня утром я был на одном просмотре и отметил, что продукт отличается рядом исключительных качеств. Он доступен, хорошо структурирован, не вызывает излишних отрицательных эмоций, и тем не менее по какой-то странной причине он не производит абсолютно никакого впечатления. Скорее всего это как-то связано с тем фактом, что марионетки и то сыграли бы лучше.

— И что это было за кино?

— У него еще пока нет названия, — мурлычет Билл. — Что-то среднее между «Калигулой» и «Клубом завтраков».

— Мне кажется, что я уже видел это кино. И даже дважды. А теперь послушай, Билл…

— Я сегодня долго обедал в «Barney Greengrass» с видом на холмы. Один тип все время пытался всучить мне какую-то историю о гигантской машине для производства макарон, которая сошла с ума.

Я выключаю телевизор и обшариваю квартиру в поисках моих часов:

— И… что ты думаешь по этому поводу?

— Сколько мне еще жить осталось? — Билл на секунду замолкает. — Вряд ли в двадцать восемь полагается задумываться об этом. К тому же сидя за обеденным столом в «Barney Greengrass».

— Ну что тут скажешь, Билл? Тебе уже двадцать восемь.

— Прикоснувшись к лежавшей в ведерке для шампанского бутылке сельтерской, я вернулся в действительность, выпив же стакан молочного коктейля, я окончательно перестал переживать по этому поводу. Человек, продававший сюжет, наконец стал рассказывать анекдоты, а я стал над ними смеяться. — Пауза. — И тогда я стал подумывать о том, что ужин в «Viper Room», может быть, не столь уж и плохая идея, то есть вечер мне есть где славно провести.

Я открываю стеклянную дверцу холодильника, хватаю красный апельсин, закатываю глаза, бормоча себе под нос «Я тебя умоляю!», и начинаю снимать с него кожуру.

— Пока я обедал, кто-то из сотрудников конкурирующей фирмы подкрался ко мне сзади и приклеил здоровенную морскую звезду к моему затылку. Что он хотел этим сказать, я до сих пор не понял. — Пауза. — В настоящий момент два младших сотрудника пытаются отделить ее.

— Ни фига себе, зайка! — откашливаюсь я. — Это поэтому ты так тяжело вздыхаешь?

— Да нет, пока мы тут с тобой беседуем, я еще фотографируюсь. Меня снимает Фейруз Захеди для журнала «Buzz»… — Пауза, а затем снова, но уже не мне. — Что, я неправильно произношу? Ты что, думаешь, если это твоя фамилия, так ты лучше всех знаешь, как ее произносить?

— Билли? Билли — эй, что за дела? — кричу я. — Что это за журнал такой, «Buzzzzz»? Для мух, что ли? Кончай, Билли, скажи мне прямо, что там у нас с «Коматозниками 2»? Я прочел сценарий и, хотя я обнаружил там пару-другую проблем с сюжетом и немного почеркал, я все равно считаю, что сценарий просто блеск, и мы оба знаем, что я идеально подхожу на роль Оумена. — Я кидаю еще один ломтик красного апельсина в рот и, жуя, говорю Биллу. — А Алисия Сильверстоун идеально подходит на роль Фруфру, взбалмошной сестрички Джулии Робертс.

— С Алисией я встречался вчера вечером, — безразлично роняет Билл. — А завтра у меня Дрю Бэрримор. — Пауза. — Она как раз только что развелась.

— Что вы делали с Алисией?

— Мы сидели и смотрели «Король Лев» на видео и ели дыню. Я нашел ее у себя на задворках. Не такой уж и плохой вечер, хотя все зависит от вкусов, конечно. Я показал ей, как курить сигару, а она дала мне несколько советов по диете, типа «избегай закусок». — Пауза. — Ту же самую программу вечера я собираюсь повторить с вдовой Курта Кобейна на следующей неделе.

— Ты знаешь, Билл, это, гмм, действительно очень продвинутые развлечения.

— Прямо сейчас, пока меня снимают для «Buzz», я работаю над новым политкорректным фильмом ужасов с большим бюджетом. Мы только что закончили обсуждать, сколько изнасилований должно происходить в нем. Мои партнеры говорят, что два. Я настаиваю где-то на шести. — Пауза. — Кроме того, мы должны представить в более привлекательном виде уродство героини.

— А что с ней не так?

— У нее нет головы.

— Круто, круто, вот это по-настоящему круто.

— Добавь ко всему этому то обстоятельство, что мой пес только что покончил с собой. Он вылакал ведро краски.

— Слушай, Билл, скажи мне прямо: ждать мне «Коматозников 2» или нет? Да или нет? А, Билл?

— Ты знаешь, что случается с псом, который вылакал ведро краски? — говорит Билл, не обращая никакого внимания на мои слова.

— Шумахер как-то вовлечен в это или нет? А Кифер? Он имеет к этому какое-нибудь отношение?

— Мой пес был сексуальным маньяком, к тому же страдал от жуткой депрессии. У него была кличка Жиденок Макс, и поэтому у него была жуткая депрессия.

— А, так вот, наверное, почему он вылакал ведро краски, верно?

— Возможно. А возможно и потому, что ABC отменила продолжение «Моей так называемой жизни». — Он делает паузу. — Слухи всякие ходят.

— Тебе не доводилось слышать выражение «честно зарабатывает десять процентов»? — спрашиваю я, в то время как мою руки. — Видела ты ли свою матушку, детка, стоящей на панели?[14]

— Центр никуда не годится, — бубнит Билл.

— Эй, Билл, а что, если никакого центра и вовсе нет? А? — спрашиваю я уже в совершенной ярости.

— Я изучу эту возможность. — Пауза. — Но в настоящий момент Фейруз окончательно убедил меня, что с морской звездой мне лучше, так что мне пора идти. Я перезвоню тебе при первой же возможности.

— Билл, мне тоже надо бежать, но послушай — завтра мы сможем поговорить? — Я лихорадочно листаю свой ежедневник. — Гмм, скажем, в три двадцать пять или типа в… четыре или четыре пятнадцать… или, может быть, — о черт! — в шесть десять?

— С ужина и до полуночи я обхожу галереи с актерами из «Друзей».

— Это архинагло с твоей стороны, Билл!

— Дагби, мне некогда. Фейруз хочет снять меня в профиль sans морская звезда.

— Эй, Билл, подожди минутку! Мне нужно всего лишь знать, будешь ли ты меня проталкивать в «Коматозников 2». И моя фамилия — не Дагби!

— Если ты не Дагби, то кто же ты? — переспрашивает он равнодушно. — С кем же я тогда сейчас говорю, если ты не Дагби?

— Это я, Виктор Вард. Тот, что, типа, открывает самый большой клуб в Нью-Йорке завтра вечером.

Пауза, затем:

— Не может быть…

— Я работал моделью у Пола Смита. Я снимался в рекламе Кэлвина Кляйна.

Пауза, затем:

— Не может быть…

Я слышу, как он меняет позу, устраиваясь в кресле удобнее.

— Я тот самый парень, который, как все считают, был любовником Дэвида Геффена, но это неправда.

— Таких много.

— Я встречаюсь с Хлое Бирнс, — кричу я. — С Хлое Бирнс, которая, типа, супермодель.

— Про нее я слышал, а вот про тебя нет, Дагби.

— Господи, Билл, да я на обложке последнего номера «Youth Quake»! Тебе необходимо срочно снизить потребление антидепрессантов, старина!

— Что-то никак не могу тебя припомнить.

— Слушай, — кричу я. — Я отказался от предложения, которое мне сделали в ICM ради вашей конторы!

— Знаешь, Дагби, или как там тебя звать, я тебя не очень хорошо слышу, потому что я сейчас еду по Малхолланд и тут как раз… очень длинный тоннель. — Пауза. — Слышишь, какие помехи?

— Но я позвонил, Билл, к тебе в офис. Ты сказал мне, что Фейруз Захеди снимет тебя в офисе. Дай мне с ним поговорить.

Долгая пауза, затем Билл презрительно цедит:

— Думаешь, ты умнее всех на свете, да?

29

У дверей «Bowery Bar» столпилось столько народу, что мне приходится карабкаться через заглохший лимузин, неуклюже застывший, не доехав до края мостовой, для того, чтобы начать пропихиваться сквозь толпу, в то время как папарацци, которых не пустили внутрь, отчаянно пытаются снять меня, выкрикивая мое имя, а я следую за Лайамом Нисоном, Кэрол Альт и Спайком Ли, а также Чадом и Антоном, которые помогают нам протолкнуться внутрь как раз вовремя для того, чтобы услышать грохочущий начальный рифф песни Мэттью Свита «Sick of Myself». В баре настоящий пандемониум — белые парни с ямайскими косичками, черные девушки в футболках с надписью «Nirvana», маменькины сыночки в прикидах героинистов, королевы спортзалов с прическами деловых женщин, мохер, неон, Джейнис Диккерсон, телохранители и их модели, только что с показов, все еще не остывшие, но пока еще не изможденные, ткань с начесом и неопрен, китайские косы и силикон, Брент Фрейзер и Брендан Фрейзер, помпоны и рукава из шенили, перчатки с крагами, и все как один вешаются друг другу на шею. Я машу рукой Пелл и Вивьен, которые пьют коктейли «космополитен» в компании Маркуса — на нем парик английского судьи — и этой по-настоящему прикольной лесбиянки, Эгг — на ней бумажная корона с рекламой маргарина «Imperial», а она сидит рядом с двумя людьми, одетыми как двое из участников Banana Splits[15], но какие именно двое — я сразу не скажу. Эта вечеринка явно проходит под девизом «китч — это круто», и на нее явилась куча сердцеедов.

Осматривая ресторанный зал в поисках Хлое (что, как до меня доходит с некоторой задержкой, все равно бесполезно, поскольку она обычно сидит в одной из трех больших кабинок класса «А»), я замечаю рядом с собой Ричарда Джонсона[16] из «Page Six» в компании Мика и Энн Джонс, так что я пробираюсь к ним бочком и приветствую их.

— Привет, Дик! — ору я, пытаясь перекричать толпу, — мне нужно тебя кое о чем спросить, рог favor.[17]

— Разумеется, Виктор, — отвечает Ричард, — только вот найду сейчас Дженни Шимудзу и Скотта Бакулу.

— О, Дженни живет в одном доме со мной, она просто супер, она обожает замороженные брикеты йогурта «Haagen-Dazs», особенно «пина коладу», и друг у нее тоже отличный. Но послушай, чувак, ты ничего не слышал о фотографии, которую собираются напечатать завтра в «News»?

— О фотографии? — переспрашивает он. — Какой фотографии?

— З-з-зайка, — заикаюсь я, — это звучит несколько зловеще, когда ты переспрашиваешь дважды. Но дело в том, что — гм — ты знаешь Элисон Пул?

— Еще бы, она же подружка Дамьена Натчеса Росса, — говорит он, делая жесты кому-то в толпе — большой палец вверх, затем вниз, затем опять вверх. — Как идут дела с клубом? Все в полной готовности к завтрашнему вечеру?

— Все клево, клево, клево. Но я-то говорю об одной не совсем уместной фотографии, на которой изображен, гм, допустим, я?

Ричард переносит свое внимание на журналиста, который стоит рядом с нами и берет интервью у хорошенького официанта.

— Виктор, позволь представить тебе Байрона из журнала «Time». — Ричард делает жест рукой.

— Мне нравятся твои работы, чувак. Привет, — говорю я Байрону. — Так вот, Ричард…

— Байрон делает статью о хорошеньких официантах для Time, — бесстрастным голосом сообщает Ричард.

— Ну вот, наконец-то! — говорю я Байрону. — Погоди, Ричард…

— Если это одиозная фотография, то «Post» не станет печатать одиозную фотографию, так что все это одна болтовня, — говорит Ричард, направляясь дальше.

— Эй, кто сказал, что она одиозная?— кричу я. — Я назвал ее не совсем уместной!

Кэндас Бушнелл внезапно протискивается сквозь толпу с криком «Ричард!», но при виде меня голос ее взлетает вверх октав так на восемьдесят, она кричит «Лапочка!» и с размаху смачно целует меня в щеку, одновременно кое-что незаметно передавая мне, и Ричард находит Дженни Шимудзу, но не Скотта Бакулу, а Хлое оказывается в компании Роя Либенталя, Эрика Гуда, Квентина Тарантино, Като Кэйлин и Бакстера Пристли, который сидит в опасной близости от нее в этой огромной кабинке со стенами из аквамаринового стекла, а мне нужно срочно положить этому конец, иначе эта история грозит обернуться для меня мучительной головной болью. Помахав рукой Джону Кьюсаку, который ест жареных кальмаров из одной тарелки с Джулиен Темпл, я пробиваюсь через толпу к кабинке, где Хлое, делая вид, что она страшно занята, курит «Мальборо лайт».

Хлое родилась в 1970 году, она Рыба и клиент САА. Пухлые губы, тонкая кость, большая грудь (имплантаты), длинные мускулистые ноги, широкие скулы, огромные голубые глаза, безупречная кожа, прямой нос, объем талии пятьдесят семь сантиметров, улыбка, которая никогда не выглядит как ухмылка, счет за мобильный телефон доходит до 1.200$ в месяц, ненавидит себя, хотя, собственно, за что? Ее открыли, когда она танцевала на пляже в Майами, и взяли сниматься полуобнаженной в клип Aerosmith, затем в «Playboy» и — дважды — на обложку «Sports Illustrated». С тех пор она появилась на обложках различных журналов уже более четырехсот раз. Календарь, для которого она снималась на Карибах, продался тиражом более двух миллионов. Книга под названием «Настоящая Я», написанная за нее литературным негром Биллом Земе[18], продержалась в списке бестселлеров «New York Times» где-то двенадцать недель. Она все время говорит по телефону с менеджерами, которые перезаключают контракты, с агентом, который получает пятнадцать процентов, тремя пиар-агентами, двумя адвокатами, бесчисленными администраторами. В настоящий момент Хлое собирается подписать многомиллионный контракт с Lancome, но, кроме этого, имеется еще множество кандидатов — особенно теперь, когда «слухи» о «небольшой проблеме с наркотиками» были «решительно опровергнуты»: Banana Republic (нет), Benetton (нет), Chanel (да), Gap (возможно), Christian Dior (гмм), French Connection (шутка), Guess? (не-а), Ralph Lauren (проблематично), Pepe Jeans (издеваетесь?), Calvin Klein (этого с меня хватит), pepsi (звучит зловеще, но почему бы нет?) и т.д. и т.п. Шоколад — единственная пища, к которой Хлое питает хоть какое-то пристрастие, — подвергнут жесткому нормированию. Полный запрет на рис, картофель, растительные масла и хлеб. Только вареные на пару овощи, некоторые виды фруктов, отварная рыба и курица. Мы не ужинали вместе уже довольно давно, потому что всю прошлую неделю у нее были примерки для пятнадцати показов на этой неделе, иными словами каждому дизайнеру предстояло примерить на ней около ста двадцати комплектов одежды, а завтра, кроме двух показов, у нее еще съемки для японской телевизионной рекламы и встреча с режиссером видео, который должен ей объяснить сценарий, потому что Хлое никогда в них ничего не понимает. За десять дней ее работы запрашивают 1, 7 миллиона. Контракты обычно где-то примерно на эту сумму и заключаются.

Сегодня вечером на Хлое костюм Prada — юбка и открытый лиф без рукавов с черными сандалиями из натуральной кожи и металлически-зелеными темными очками wraparound,[19]которые она снимает, как только замечает, что я приближаюсь к ней.

— Извини, зайка, я заблудился, — говорю я, проскальзывая к ней в кабинку.

— Знакомьтесь, мой спаситель, — говорит Хлое, натянуто улыбаясь.

Рой, Квентин, Като и Эрик сразу сваливают, явно жестоко разочарованные, бормоча мне на ходу «привет, чувак» и говоря, что придут завтра на открытие клуба, но Бакстер Пристли остается сидеть там, где сидел, — один кончик воротника заправлен под пиджак цвета «Aquafresh», другой торчит наружу — жуя свой «Peppermint». Закончил кинофакультет Нью-Йоркского университета, богат, двадцать пять лет, прирабатывает моделью (на сегодняшний день может похвастаться только групповыми снимками для рекламы Guess?, Banana Republic и Tommy Hilfiger), блондин, стриженный «под пажа», тусовался с Элизабет Зальцман, как и я, — вот те на!

— Привет, чувак, — выдыхаю я, одновременно наклоняясь через столик, чтобы поцеловать Хлое в губы, и в душе уже ненавидя предстоящий обмен любезностями.

— Привет, Виктор. — Бакстер пожимает мою руку. — Как там с клубом? Все готово к завтрашнему дню?

— Есть ли у тебя время слушать мое нытье?[20]

И вот мы сидим в кабинке и вроде бы как обозреваем весь остальной зал, причем мои глаза прикованы к большому столу в центре, под люстрой, изготовленной из поплавков туалетных бачков и проводки, извлеченной из старых холодильников, где Эрик Богосян, Джим Джармуш, Ларри Гагосян, Харви Кейтель, Тим Рот и, как это ни странно, Рикки Лейк едят салаты, отчего мне вдруг вспоминается, что я до сих пор так и не решил вопрос с крутонами.

Уловив наконец мое настроение, Бакстер встает из-за стола, кладет в карман свой мобильный Audiovox MVX, лежавший рядом с Ericsson DF Хлое, и неуклюже жмет мне руку опять.

— Увидимся завтра, ребята, — немного помедлив, он отлепляет «Peppermint» от своих пухлых алых губ. — Ну, так значит, гм, до скорого!

— До скорого, Бакстер! — говорит Хлое усталым, но ласковым голосом.

— Ага, бывай, чувак, — бормочу я под нос, демонстрируя тщательно отрепетированное хамство, и как только Бакстер отходит на достаточное расстояние, я деликатно интересуюсь: — Что за дела, солнышко? Кто это такой?

Хлое ничего не отвечает, но бросает на меня недвусмысленный взгляд. Пауза.

— Эй, дорогуша, ты смотришь на меня так, словно я — концерт группы Hootie & The Biowfish. У меня даже мурашки по спине бегут.

— Бакстер Пристли? — не то спрашивает, не то утверждает она мрачно, ковыряясь в стоящем перед ней блюде с вареным сельдереем.

— И кто такой этот Бакстер Пристли? — Я достаю из кармана пакетик с великолепной травой и сигаретную бумагу. — Какой такой на хрен Бакстер Пристли?

— Он работает в новом шоу Даррена Стара, а еще играет на бас-гитаре в группе «Эй, это мой ботинок», — говорит Хлое, закуривая еще одну сигарету.

— Бакстер Пристли? Да такого имени просто не существует! — бормочу я, старательно отделяя зернышки от травы.

— Сам-то ты тусуешься с группой, которая называется Plez and Fetish, и человеком, которого родители назвали при рождении Томат…

— Позже они согласились с тем, что они, возможно, погорячились.

— …и ведешь бизнес с людьми, которых зовут Бенни Бенни и Дамьен Натчес Росс? Ты, случайно, не хочешь извиниться передо мной за то, что на час опоздал? Мне пришлось ждать тебя наверху в офисе у Эрика.

— О Боже, я уверен, что он был не против, — мычу я, не отрываясь от забивки косяка. — Черт побери, зайка, я просто надеялся, что за это время ты слегка развлечешь папарацци. — Пауза. — И его зовут Кенни Кенни, дорогуша.

— Я была так занята сегодня, — вздыхает она.

— Общением с Бакстером Пристли? Поэтому я и сижу с пустым бокалом? — спрашиваю я ледяным тоном и подзываю Клифа, метрдотеля, но уже слишком поздно — Эрик посылает нам от заведения бутылку шампанского «Cristal» урожая 1985 года.

— Похоже, я начинаю привыкать к твоей забывчивости, Виктор, — говорит она.

— Хлое! Это ты одновременно снимаешься в рекламе меховых изделий и перечисляешь гонорары в Greenpeace. Это ты — сплошной клубок противоречий, солнышко, а вовсе не парень, который сидит напротив тебя.

— Бакстер одно время ухаживал за Лорен Хайнд.

Хлое тушит сигарету и благодарно улыбается очень хорошенькому официанту, который наливает шампанское в фужеры.

— Бакстер одно время ухаживал за Лорен Хайнд?

— Ну да.

— Кто такая Лорен Хайнд?

— Лорен Хайнд, Виктор! — Хлое выговаривает это имя так, словно оно что-то означает. — Да ты же сам ухаживал за ней, зайка!

— Я? За ней? Да? Гмм!

— Спокойной ночи, Виктор.

— Я просто не помню никакой Лорен Хайнд, детка. Плости, дологая!

— Ты не помнишь Лорен Хайнд? — переспрашивает она недоверчиво. — Ты не помнишь, как за ней бегал? О Боже, что же ты обо мне потом говорить-то станешь?

— Ничего особенного, солнышко, — говорю я ей, закончив наконец выбирать из травы семена. — Мы собираемся пожениться и жить вместе до старости. Как прошли показы? Посмотри — вон идет Скотт Бакула. Эй, привет, чувак! Ричард ищет тебя, старина.

— Лорен Хайнд, Виктор!

— Боже мой, как круто! Альфонс, привет — у тебя клевая татуировка, приятель!

Я поворачиваюсь обратно к Хлое.

— Ты знаешь, что Дамьен носит шиньон? Похоже, что он немного спятил на париках.

— Кто тебе это сказал?

— Один из парней в клубе, — выпаливаю я поспешно.

— Лорен Хайнд, Виктор, — ну неужели ты не помнишь Лорен Хайнд?

— Кто она такая?— говорю я, скорчив страшную рожу, и, наклонившись, звонко целую Хлое в шею.

Внезапно к нам подлетает Патрик Макмаллан, вежливо интересуется, как прошли показы, и просит разрешения сделать снимок. Мы с Хлое придвигаемся поближе друг к другу, смотрим в объектив, улыбаемся, вспышка.

— Эй, траву не просыпь! — предупреждаю я его, когда, заметив Патрика Келли, он поспешно бросается следом за ним.

— Как ты думаешь, он слышал меня?

— Лорен Хайнд — одна из моих лучших подруг, Виктор.

— Я с ней незнаком, но если она твоя подруга — ну, тогда стоит ли говорить, что я автоматически за? — говорю я, скручивая косяк.

— Виктор, ты учился вместе с ней!

— Я не учился вместе с ней, зайка, — бормочу я, помахивая рукой Россу Блекнеру и его новому любовнику — парню, который работал в Амагансетте в клубе «Salamander» и недавно о нем был большой материал в «Bikini».

— Прости меня, если я ошибаюсь, но ты учился в Кэмдене вместе с Лорен Хайнд.

Она закуривает еще одну сигарету и наконец отпивает из бокала с шампанским.

— Разумеется, разумеется, — говорю я, пытаясь успокоить ее. — Ах да, конечно!

— Может, ты и как в колледже учился, тоже не помнишь, Виктор?

— Ты это в буквальном или в переносном смысле?

— А что, есть какая-то разница? — спрашивает она. — Почему ты такой тупой?

— Не знаю, зайка, наверное, в генах что-нибудь не так.

— Не неси чушь! Тебе не нравится, как зовут Бакстера Пристли, но при этом ты дружишь с людьми, которых зовут Лапуся, Голубь и На-На.

— Ну и что? — наконец выпаливаю я. — А ты спала с Чарли Шином. У всех есть свои маленькие недостатки.

— Лучше бы я поужинала с Бакстером, — цедит Хлое.

— Солнышко, ну что ты! Выпей немножко шампанского, попробуй фруктового мороженого. Сейчас дунем и сразу успокоимся. Кстати, кто такой этот Бакстер?

— Ты встречался с ним на матче «Никс».[21]

— Боже мой, конечно — новый тип мужчины-беспризорника, недокормленного, со сбившимися в колтун волосами, вид как у постоянного пациента наркологической клиники, — я тут же осекаюсь и бросаю нервный взгляд на Хлое, но затем нахожу изящное завершение фразы. — Эстетика гранджа нанесла непоправимый ущерб облику американского мужчины, зайка. Невольно вспомнишь с тоской восьмидесятые годы.

— Только ты способен брякнуть такое, Виктор!

— Тем не менее я уже обращал внимание, что на матчах «Никс» ты постоянно флиртуешь с Джон Джоном.

— Можно подумать, ты не бросил бы меня, подвернись тебе случай переметнуться к Дэрил Ханне.

— Солнышко, если бы я искал рекламы, я бы переметнулся к Джон Джону. — Я замолкаю на мгновение, облизываю губы, гляжу в потолок и роняю: — А что, гм, как ты думаешь… такое в принципе возможно?

Она отвечает мне выразительным взглядом.

Я обнимаю ее со словами: «Иди сюда, зайка!» — и целую опять. Моя щека становится влажной, потому что волосы Хлое всегда влажны от кокосового масла.

— Зайка, почему у тебя всегда волосы мокрые?

Люди с видеокамерами с Fashion TV снуют повсюду, и я вынужден попросить Клифа передать Эрику, чтобы он принял все меры, дабы они не оказались поблизости от Хлое. Музыка М People перетекает в какую-то песню Элвиса Костелло среднего периода, которая постепенно превращается в нечто из последнего альбома Better Than Ezra. Я заказываю порцию малинового шербета и пытаюсь развеселить Хлое, мурлыкая на мотив Принца: «Она ест малиновый шербет… типа того, что делают в „ Bowery Bar “…» Но Хлое угрюмо смотрит на свою тарелку.

— Дорогая, это всего лишь сельдерей. В чем дело?

— Я на ногах с пяти утра, и мне хочется плакать.

— Эй, а как же званый обед в «Fashion Cafй»?

— Я сидела и смотрела, как Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель, и от этого мне стало совсем не по себе.

— Потому что… тебе тоже хотелось трюфель?

— Нет, Виктор! Боже мой, ты совсем ничего не понимаешь!

— Господи, я тебя умоляю! Чего ты от меня ждешь? Чтобы я уехал на год во Флоренцию изучать поэзию эпохи Возрождения? В то время как ты удаляешь волосы с ног воском в салоне Elizabeth Arden десять раз в месяц?

— И это говорит мне тот, кто корпит над планом рассадки гостей за столами?

— Зайка, зайка, зайка, — ною я, закуривая косяк, — мой диджей пропал, а завтра — открытие клуба, к тому же у меня завтра фотосессия, гребаный показ и еще обед с отцом. — Пауза. — Блин, про репетицию группы забыл.

— Как твой отец поживает? — спрашивает она без особого интереса.

— Коварный план, — бормочу я, — двигатель сюжета.

Пегги Сигал проходит мимо, вся в тафте с головы до ног, и я ныряю под стол, где кладу голову на колени Хлое и, глядя ей прямо в глаза, затягиваюсь изо всех сил марихуаной.

— Пегги хочет быть моим пиар-агентом, — объясняю я, возвращаясь на место.

Хлое молча смотрит на меня.

— Ну-у-у, ладно, — продолжаю я. — Итак, Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель? На обед? Материал для «Entertainment Tonight» — валяй дальше.

— Это было так круто, что я съела, — послышалось мне.

— И что ты съела? — бормочу я безразлично, махнув рукой Фредерике, которая надувает губки и косит глазами, словно я младенец или очень большая кукла.

— Я не ела, Виктор, болело. О Боже, ты меня никогда не слушаешь!

— Я пошутил, зайка. Это шутка. Я всегда внимательно тебя слушаю. — Она смотрит на меня, ожидая продолжения. — Итак, у тебя болела нога и — я все правильно понял? — Она продолжает смотреть на меня. — Ну, ладно, ладно, не сердись, реальность постоянно ускользает от меня… — Я затягиваюсь еще раз, нервно поглядывая на нее. — Ита-а-к, ты завтра снимаешься, гм, для ролика. А что это за ролик? — Пауза. — Ну, ты, типа, голая в нем будешь или как? — Пауза, еще одна затяжка, затем я выпускаю дым, склонив голову набок, чтобы он не попал ей в глаза. — Ну, что там за дела? — Она продолжает молча смотреть на меня. — Ну, так как — голая или… эээ… нет?

— Зачем тебе это? — спрашивает она отрывисто. — Какая разница?

— Зайка, зайка, зайка. В последний раз, когда ты снималась, ты танцевала на крыше автомобиля в одном бюстгальтере. Зайка, зайка, зайка… — Я горестно качаю головой. — Я мечусь в холодном поту от тревоги.

— Виктор, сколько раз ты снимался в рекламе плавок? А еще тебя снимали для этой эротической книги Мадонны. Господи, да ты был в той самой рекламе Versace, где — я не ошибаюсь? — вроде бы просматривалась твоя лобковая растительность?

— Да, но Мадонна не включила мои снимки в книгу — и, скажем, слава богу. К тому же существует огромная разница между моей лобковой растительностью — которая, кстати, была высветлена — и твоими сиськами, зайка. О Боже, я тебя умоляю, забудь этот разговор, я не понимаю, к чему ты все это вспомнила…

— Это называется политикой двойного стандарта, Виктор.

— Двойного стандарта? — Я затягиваюсь еще раз, уже не смакуя, и говорю, немного подобрев: — По крайней мере я не снимался для «Piaygirl».

— С чем тебя и поздравляю. Но не из-за меня, а из-за твоего отца. Так что не лицемерь.

— А мне нравится лицемерить.

И я пожимаю плечами с завидной непринужденностью.

— Все это очень мило для семилетнего мальчишки, но ты на двадцать лет старше — иначе как задержкой в развитии это уже не назовешь.

— Дорогая, у меня просто кризис. Диджей Мика исчезла, завтра у меня адский денек, с «Коматозниками 2» — сплошная муть и туман — кто знает, какого хрена здесь вообще происходит. Билл принимает меня за какого-то Дагби, а ты же знаешь, сколько времени я, блин, убил, чтобы привести этот сценарий в приличный вид…

— А как дела с рекламой картофельных чипсов?

— Зайка, зайка, зайка… Прыгать по пляжу, затем положить в рот «Pringle», а затем изобразить восторг — и все почему? — да потому что, он, блин, он с пряностями? Нет, солнышко. — И мой стон наполняет кабинку. — Кстати, у тебя нет визина?

— Это работа, Виктор, — отвечает Хлое. — Это деньги.

— Я вообще думаю, что я сделал большую ошибку, подписавшись с СМ. Помнишь жуткую историю, которую ты мне рассказывала про Майка Овица?

— Какую еще жуткую историю?

— Помнишь, тебя пригласили встретиться со всеми этими важными шишками из СМ вроде Боба Букмена и Джея Махони на просмотре в зале на бульваре Уилшир; фильм оказался новенькой копией «Тора! Тора! Тора!»[22], и все время просмотра они смеялись! Ты что, не помнишь, как ты мне это рассказывала?

— Ах, Виктор, — вздыхает Хлое, которая даже не слушает меня. — Я была позавчера с Лорен в Сохо, и мы обедали в «Zoe», и тут кто-то подошел ко мне и сказал: «Ой, вы так похожи на Хлое Бирнс!»

— А ты ему в ответ: «Да как вы смеете?» — спрашиваю я, глядя на нее украдкой.

— А я сказала: «Да? Правда?»

— Похоже, позавчера у тебя был, эээ, не очень насыщенный день, — поперхнувшись дымом, я хватаюсь за шампанское. — А кто эта Лорен?

— Виктор, ты совсем меня не слушаешь.

— Не надо, солнышко, брось! Когда ты была молода, и твое сердце было открыто, ты говорила: «Живи и давай жить другим». — Я замолкаю, еще раз затягиваюсь косяком и продолжаю. — Ты же помнишь еще? Ты же помнишь еще? Ты же помнишь еще?[23]

Я снова кашляю, изо рта у меня идет дым.

— Ты разговариваешь не со мной, — говорит Хлое сурово, пожалуй, вкладывая в эту фразу слишком много чувства. — Смотришь-то ты на меня, но разговариваешь не со мной.

— Зайка, я твой самый большой фанат, — говорю я, — и я утверждаю это, находясь практически в здравом уме и трезвой памяти.

— Смотри-ка, заговорил совсем как взрослый!

Новые Девочки Дня пропархивают мимо нашей кабинки, нервно посматривая на Хлое, — одна из них ест на ходу палочку с фиолетовой сахарной ватой, направляясь приплясывать перед входом в туалет. Я замечаю, что у Хлое на лице такое выражение, словно она случайно выпила какую-то гадость или съела несвежее сашими.

— Не надо, солнышко, брось! Ты что, хочешь закончить жизнь на овечьей ферме в Австралии и доить гребаных динго? Провести остаток своих дней в Интернете, отвечая на электронную почту? Я тебя умоляю! Воспрянь духом!

Длинная пауза, а затем:

— Доить… динго?

— Большинство этих девушек закончили не больше восьми классов.

— Ты учился в Кэмдене, а что толку?

Люди останавливаются возле нас, выпрашивают приглашения на открытие клуба, которые я неохотно раздаю, говорят мне, что видели мою личность на прошлой неделе в Майами в баре «Marlin», в офисе «Elite» на первом этаже отеля, в «Strand»; к тому времени, когда Майкл Берген заявляет мне, что мы вместе пили латте со льдом на фотосессии Брюса Вебера и Ральфа Лорена на Ки-Бискейн[24], я уже слишком устал отрицать, что меня не было в Майами на прошлые выходные, поэтому я спрашиваю Майкла, понравился ли ему латте, а он отвечает, что так себе, после чего в комнате становится заметно прохладнее. Хлое, погруженная в собственные мысли, безропотно пьет шампанское. Патрик Бейтман, пришедший в сопровождении толпы пиар-агентов и трех сыновей известного кинопродюсера, подходит ко мне, пожимает мне руку, рассматривает Хлое, спрашивает, как продвигаются дела с клубом, будет ли завтра открытие, говорит, что Дамьен пригласил его, вручает мне сигару, а я изучаю странные пятна на лацканах его пиджака Armani, который стоит столько же, сколько хороший автомобиль.

— Цирк уже в пути, только клоуны задержались, чувак, — заверяю я Патрика.

— Просто хочу быть в курсе, — говорит он, подмигивая Хлое.

После того как он уходит, я докуриваю косяк, затем смотрю на часы, но, поскольку я их забыл, вижу на их месте только собственное запястье.

— Странный он, — говорит Хлое. — А я суп хочу.

— Он славный парень, зайка. — Хлое устраивается удобнее и смотрит на меня с отвращением. — А что? У него даже свой собственный герб есть.

— Кто тебе это сказал?

— Он сам. Он мне сказал, что у него есть собственный герб.

— Я тебя умоляю, — говорит Хлое.

Хлое берет счет, а я, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, наклоняюсь поцеловать ее, в то время как вьющиеся вокруг папарацци создают суматоху, к которой мы уже порядком привыкли.

28

На моментальных снимках моей памяти лофт Хлое выглядит так, словно интерьером занимался Дэн Флэвин: две складные софы от Toshiyuki Kita, пол с паркетом из белого клена, шесть винных фужеров Baccarat — подарок от Брюса и Нэн Вебер — дюжина белых французских тюльпанов, тренажер StairMaster и набор гантелей, фотоальбомы — Мэтью Ролстон, Энни Лейбовиц, Херб Риц — все с автографами, пасхальное яйцо Фаберже — подарок от Брюса Уиллиса (еще до эпохи Деми), большой строгий портрет Хлое работы Ричарда Аведона, разбросанные повсюду солнцезащитные очки, фотопортрет хозяйки квартиры, снятый Хельмутом Ньютоном, на котором Хлое, полуголая, идет через вестибюль гостиницы «Malperisa» в Милане, а все делают вид, что ее не замечают, огромный плакат Уильяма Вегмана и рядом с ним гигантские премьерные афиши фильмов, таких как «Баттерфилд, 8», «Холостяцкая вечеринка» с Каролин Джонс, Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани». Над туалетным столиком Хлое клейкой лентой прикреплен гигантский рулон бумаги, вырванный из факса, на котором выписан распорядок ее встреч: понедельник, 9.00 — Байрон Ларе, 11.00 — Марк Эйзен, 14.00 — Николь Миллер, 18.00 — Дух из Woo Tang Clan; вторник, 10.00 — Ральф Лорен; среда, 11.00 — Анна Суй, 14.00 — Кельвин Кляйн, 16.00 — Билл Бласс, 19.00 — Исаак Мизрахи; четверг, 9.00 — Донна Каран, 17.00 — Тодд Олдем и далее в том же духе до воскресенья. Столы и полки завалены иностранными банкнотами и пустыми бутылками из-под «Glacier». В холодильнике уже стоит завтрак, который приготовила Луна: красный грейпфрут, «Evian», холодный травяной чай, обезжиренный йогурт с черникой, четвертушка рогалика с маком — иногда обжаренная, иногда нет, белужья икра — по «особым дням». Жиль Бенсимон, Джульет Льюис, Патрик Демаршелье, Рон Галотти, Питер Линдберг и Бакстер Пристли отметились на ее автоответчике.

Я принимаю душ, втираю в кожу вокруг глаз средство от геморроя «Preparation H» и «Clinique Eye Fitness» и прослушиваю свой автоответчик: Эллен фон Унверт, Эрик Штольц, Элисон Пул, Николас Кейдж, Николетт Шеридан, Стивен Дорф и кто-то со зловещим голосом из TriStar. Когда я выхожу из ванной с махровым полотенцем Ralph Lauren, обернутым вокруг бедер, Хлое сидит на кровати с обреченным видом, прижав колени к груди. Слезы текут у нее по щекам, ее бьет дрожь, она торопливо глотает ксанакс, чтобы предупредить приступ паники. По телевизору показывают очередной фильм об опасности силиконовых имплантатов.

— Это всего лишь силикон, зайка, — говорю я, пытаясь утешить ее. — Я приму хальцион, ладно? Позавчера я съел только половинку сандвича с беконом. И курю много.

— О Боже, Виктор. — Ее все еще бьет дрожь.

— Помнишь тот период, когда ты постригла ножницами волосы, красила их в разные цвета и все время плакала?

— Виктор, — рыдает она, — я тогда была на грани самоубийства. У меня был передоз.

— Солнышко, главное, что ты не пропустила при этом ни одной работы.

— Виктор, мне уже двадцать шесть. Для модели это где-то лет так сто с хвостиком.

— Зайка, ты должна немедленно избавиться от неуверенности в себе. — Я трясу ее за плечи. — Ты — икона, малышка, — шепчу я ей на ухо. — Ты — ориентир для всех. — Я нежно целую ее в шейку. — Ты воплощаешь физическое совершенство нашей эпохи, ты не просто модель, ты — звезда. — И наконец, взяв ее лицо в свои ладони, я изрекаю: — Красота тела невозможна без красоты души.

— Но это не моя душа выходит на подиум двадцать раз на дню! — кричит она в ответ. — Это не моей души фотографию напечатают в следующем месяце на обложке гре-баного «Harper's Bazaar»! И Lancome собирается заключать контракт не с моей душой!

Рыдания, всхлипы, все по полной программе, настоящее светопреставление.

— Солнышко… — отстраняюсь я. — Я вовсе не хочу проснуться однажды утром и увидеть, что у тебя снова из-за этих самых имплантатов снесло крышу, и ты скрываешься в «Chateau Marmont» в Голливуде, тусуясь с Кифером, Дермотом и Слаем. Так что знаешь, зайка, тебе лучше слегка остыть.

Затем следует десяти — (а, может, и двух-) минутное молчание, затем ксанакс начинает действовать, и Хлое сообщает:

— Я чувствую себя гораздо лучше.

— Зайка, Энди однажды сказал, что красота — признак ума.

Она медленно переводит взгляд на меня.

— Кто, Виктор? Кто? Какой такой Энди? — Она откашливается, сморкается и продолжает: — Энди Кауфман? Энди Гриффит? Кто тебе, черт побери, это сказал? Энди Руни?

— Уорхол, — говорю я тихо и обиженно. — Энди Уорхол, зайка.

Она встает с кровати, идет в ванную, брызгает себе в лицо холодной водой, втирает в кожу вокруг глаз крем от геморроя «Preparation H».

— Мир моды в любом случае умирает. — Хлое зевает, потягивается, подходит к одному из стенных шкафов и открывает его. — Что еще тут скажешь?

— Может, это не так уж и плохо, зайка? — говорю я расплывчато, подвигаясь поближе к телевизору.

— Виктор, ты знаешь, кто платит закладную за все это?— восклицает Хлое, показывая жестом на квартиру.

Я начинаю искать видеокассету с «Коматозниками», которую я забыл здесь на прошлой неделе, но нахожу только пустую упаковку от кассеты с шоу Арсенио Хол, кассету с двумя фильмами, где она снималась, — «Party Mountain» с Эмери Робертом и «Teen Town» с Харли Томпсоном, еще один документальный фильм об опасности грудных имплантатов и «Мелроуз-плейс» за прошлую неделю. На экране идет реклама — что-то зернисто-невнятное, репродукция репродукции. Когда я оборачиваюсь, Хлое стоит перед большим зеркалом с платьем в руках и подмигивает своему отражению.

Это оригинальное сари Todd Oldham: черно-коричневое, без бретелек, с узорами в духе индейцев навахо и с флуоресцентными вставками.

Моя первая мысль: украла у Элисон.

— Гмм, зайка… — я прочищаю горло, — что это?

— Я репетирую подмигивание для съемок, — отвечает она. — Руперт утверждает, что я подмигиваю неправильно.

— Ага, ладно. Я возьму отпуск, и мы будем репетировать вместе. — Я выдерживаю паузу, а затем осторожно разъясняю: — Я вообще-то имел в виду платье.

— Тебе нравится? — спрашивает она, просияв, и поворачивается ко мне. — Я буду в нем завтра вечером.

— Ты уверена… гм, зайка?

— Что? В чем дело? — Хлое вешает платье обратно в шкаф.

— Ну, дорогая, — говорю я, покачивая головой. — Что-то я сомневаюсь по поводу этого платья.

— Не тебе же его носить, Виктор.

— Может, и тебе не стоит?

— Стоп. Я вовсе не собираюсь…

— Зайка, ты в нем выглядишь точь-в-точь как Покахонтас.

— Тодд дал мне это платье специально для завтрашнего вечера…

— Может, что-нибудь проще, не до такой степени мультикультурное? С меньшим процентом политкорректности? В старом добром духе Armani? — Я делаю шаг к шкафу. — Давай я выберу что-нибудь для тебя.

— Виктор! — Она встает между мной и дверцей шкафа. — Я буду в этом платье. — Внезапно она обращает внимание на мои лодыжки: — Что это за царапины?

— Где? — Я тоже смотрю на лодыжки.

— На твоих лодыжках. — Она опрокидывает меня на кровать и обследует мои лодыжки, а затем красные отметины на икрах. — Походит на собаку. У тебя пути вчера с собаками не пересекались?

— Ах, зайка! Только с собаками я вчера и общался, — стону я, глядя в потолок. — Ты даже себе представить не можешь.

— Это царапины от собачьих когтей, Виктор.

— Неужели?— говорю я, присаживаясь и делая вид, что впервые заметил следы. — Бо и Джей Ди лизали мне ботинки и, наверное, слегка меня поцарапали. Есть у тебя что-нибудь дезинфицирующее?

— Где это на тебя собаки напали? — снова спрашивает она.

— Зайка, ты так проницательна.

Она безучастно рассматривает царапины, затем перекатывается на свою сторону кровати и берет в руки сценарий, присланный ей САА, — мини-серии, которые будут сниматься вновь на каком-то тропическом острове, что, на ее взгляд, совершенно ужасно, хотя против самого слова «мини-серии» она ничего не имеет. Я подумываю уже, не сказать ли мне что-нибудь вроде: «Зайка, завтра в газетах может появиться, типа, кое-что неприятное для тебя». На MTV показывают какой-то длинный план полупустого дома, снятый камерой с плеча.

Я резко перекатываюсь поближе к Хлое.

— Похоже, мы нашли новое помещение, — говорю я. — Я встречаюсь с Уэйверли завтра. — Хлое молчит. — Если верить Барлу, я смогу открыться в течение трех месяцев, — я бросаю на нее взгляд. — Такое ощущение, что тебе до этого нет никакого дела, зайка.

— Я не уверена, на самом ли деле это хорошая идея.

— Что? Открыть собственное заведение?

— При этом могут пострадать личные отношения.

— Надеюсь, не между нами? — говорю я, беря ее за руку. — Она смотрит в сценарий. — Что здесь не так? — Я сажусь. — Больше всего в жизни — если, конечно, не считать «Коматозников 2» — мне хочется сейчас открыть свой собственный клуб.

Хлое вздыхает и переворачивает непрочтенную страницу. Наконец она откладывает сценарий в сторону:

— Виктор…

— Ничего не говори, зайка! Я знаю, но разве это неразумно с моей стороны? Разве я хочу слишком многого? Неужели ты так боишься того, что я хочу полностью переменить свою жизнь?

— Виктор…

— Зайка, всю мою жизнь…

И вдруг она спрашивает ни с того ни сего:

— Ты никогда мне не изменял?

Надеюсь, я не выдержал слишком большую паузу перед тем, как со словами «Ах, солнышко!» я склонился к ней, сжав в руке ее пальчики, лежавшие поверх логотипа САА.

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь? — и тут же спрашиваю сам: — А ты?

— Я просто хотела услышать, что ты был всегда… мне верен.

Она смотрит обратно на сценарий, затем на экран телевизора, на котором показывают очень миленький розовый туман чуть ли не целую минуту.

— Для меня это очень важно, Виктор.

— Всегда, всегда, я был всегда тебе верен! Не надо меня недооценивать!

— Займемся любовью, Виктор! — шепчет она.

Я нежно целую ее в губы. Она в ответ так впивается в меня, что мне даже приходится отстраниться и прошептать: «Ах, зайка, я ужасно устал!» Я приподнимаю голову, потому что по MTV показывают новый клип Soul Asylum, и я хочу, чтобы Хлое тоже его посмотрела, но она уже отвернулась от меня в другую сторону. Моя фотография, очень миленькая, снятая Хербом Ритцем, стоит на ночном столике Хлое; это единственная моя фотография, которую я позволил ей вставить в рамку.

— Херб завтра придет? — тихо спрашиваю я.

— Не думаю, — отвечает она сдавленным голосом.

— Ты знаешь, где он? — спрашиваю я волосы на ее затылке.

— Слушай, какая разница?

Хлое возбуждают компакты Шинед О'Коннор, восковые свечи, запах моего одеколона, ложь. Если отвлечься от запаха кокосового масла, то ее волосы пахнут как можжевельник или, может быть, ива. Хлое спит рядом со мной, и ей снятся вспышки фотографов в нескольких дюймах от ее лица, то, как она бежит голая по зимнему пляжу, делая вид, что дело происходит летом, или сидит под пальмой, в ветвях которой кишат пауки, где-нибудь на Борнео, то, как она скользит еще по одному красному ковру после бессонной ночи в самолете, а папарацци ждут и люди из Miramax звонят беспрестанно. Она видит сон во сне, в котором все шестьсот данных ею интервью плавно перетекают в кошмары, действие которых развертывается на белых пляжах Тихого океана, под лучами средиземноморского заката, во Французских Альпах, в Милане, Париже, Токио. Мелькают ледяные волны, иностранные газеты, напечатанные на розовой бумаге, кипы журналов с изображением ее безупречного лица, отретушированного до неживого совершенства и увеличенного во весь размер обложки, и мне с трудом удается заснуть, потому что в голове у меня все время вертится фраза из материала о Хлое в «Vanity Fair», который делал Кевин Сессумс: «Даже если вы видите ее в первый раз, она каким-то чудесным образом кажется вам такой знакомой, словно вы знали ее всю жизнь».

27

Верхом на моей «веспе» в клуб, чтобы позавтракать вместе с Дамьеном в полвосьмого. По пути я три раза останавливаюсь у газетных киосков, чтобы проверить прессу (ни малейших следов фотографии, временная передышка, а может, и не временная). Мы завтракаем в главном зале, который в это время суток выглядит неуютно и безлико — сплошные белые стены и черные вельветовые банкетки. Мои глаза то и дело слепят вспышки, производимые присланным из «Vanity Fair» фотографом, облаченным в шляпу типа тех, что носят тайские крестьяне на рисовых полях. На одних мониторах идет «Казино Роял», на других — «Горнолыжник», в то время как сверху доносятся голоса Бо и Пейтона — голубая рота заступила на боевую вахту у телефонов. За нашим столом собрались Дамьен, я, Джей Ди (который сидит в сторонке и что-то помечает в блокноте), а еще — те самые две гориллы из черного джипа. На обоих — черные рубашки-поло. Покончив с завтраком, мы углубляемся в разбросанные повсюду газеты с материалами, посвященными сегодняшнему событию. Ричард Джонсон в «Post», Джордж Раш в «News» (моя большая фотография с заголовком «Сегодня Он — Мальчик Дня», Майкл Флеминг в «Variety», Майкл Мусто распинается в «Village Voice», также упоминают о клубе Синди Адаме, Лиз Смит, Бадди Сигал, Билли Норвич, Джин Уильямс и А.Дж.Бенза. Я оставляю сообщение от лица Дагби на голосовой почте моего агента Билла. Дамьен прихлебывает холодный латте без кофеина с ароматом лесного ореха и ванили и вертит в пальцах сигару Monte Cristo, которую то и дело порывается зажечь, но так и не зажигает. Он выглядит как настоящий мачо в черной футболке Comme des Garcons под черным же двубортным пиджаком, с часами Cartier модели «Panthere» на односторонне волосатом запястье, в темных очках с диоптриями Giorgio Armani, украшающих его правильной формы череп, и с мобильным телефоном Motorola Startak, элегантно лежащим рядом все с тем же односторонне волосатым запястьем. На прошлой неделе Дамьен купил себе шестисотый и только что в компании своих горилл подбросил на нем Линду Евангелисту на показ Синтии Роу, а в комнате холодно, и мы едим мюсли и десерт, и все было бы славно, полный блеск и просто зашибись, когда бы не такая жуткая рань.

— И вот мы с Дольфом заходим за кулисы во время вчерашнего показа Кельвина Кляйна — обычных два таких парня, которые время от времени передают друг другу бутылку Dewar's[25], а там Кейт Мосс, голая по пояс, прикрывает титьки обеими ручонками, а я думаю: «Ну и чего?» А потом, уже вечером, я напился какого-то смертельного мартини в «Match». У Дольфа — диплом инженера-химика, он женат — я имею в виду, женат — так что никаких тебе бимбо, и, хотя VIP-комната была битком забита евроволками, никакого тебе героина, никаких лесбиянок, никакой японщины и журнала «British Esquire». Мы тусовались с Ириной — это восходящая звезда, супермодель смешанного сибирско-эскимосского происхождения. После моего пятого смертельного мартини я спросил у Ирины, каково ей было провести все детство в эскимосском иглу. — Пауза. — Вечер, эээ, закончился вскоре после этого.

Дамьен поднимает свои темные очки, трет глаза, пытается в первый раз за сегодня приспособиться к дневному свету и просматривает заголовки в газетах.

— Хелена Кристенсен разводится с Майклом Хатченсом? Принца видели с Вероникой Уэбб? Ну и дела в мире творятся!

Внезапно Бо появляется за моим плечом и вручает мне новый исправленный список гостей, шепчет что-то неразборчивое насчет Gap мне в ухо, передает мне образец приглашения, на который Дамьен до сих пор ни разу не удосужился посмотреть, и вот ему вдруг приспичило, а также россыпь поляроидов и фотографий 8х10, на которых — сегодняшняя смена официанток, причем он украл снимки двух своих любимиц — Ребекки и Тыквочки, которые раньше обе работали в «Doppelganger's».

— Шалом Харлоу чихать на меня хотела, — сообщает Дамьен.

— У меня мурашки по спине бегут, — отзываюсь я. — Во все возрастающем количестве.

Я просматриваю меню, с которым заявились Бонго и Бобби Флэй: лосось, маринованный в соусе халапеньо на ломтиках черного хлеба, салат из рукколы и пряной зелени под бальзамическим уксусом, фокаччия с калифорнийскими артишоками, грудка цыпленка в травах с белыми грибами и/или грилеваный тунец со свежемолотым черным перцем, клубника в шоколадном соусе, а также гранитас из свежевыжатых соков.

— Кто-нибудь читал интервью Марки Марка в «Times»? — спрашивает Дамьен. — Он говорит, что нижнее белье преследует его почти как привидение.

— Меня тоже, Дамьен, — говорю я. — Послушай, вот порядок рассадки гостей.

Дамьен подозрительно изучает Бо на предмет реакции. Бо замечает это, делает кое-какие разъяснения насчет меню, а затем осторожно добавляет:

— И… меня тоже.

— Вчера мне хотелось трахнуть где-то так примерно двадцать незнакомок. Самых обычных девушек, тех, что попадались мне на улице. И только одна-единственная, которая просто не заметила мой «мерседес», которая не могла отличить Versace от Gap, которая даже не посмотрела на мой Patek Philippe. — Он поворачивается к гориллам, которые разглядывают меня с явным неодобрением. — Это часы такие, которых у вас скорее всего никогда не будет. Как бы то ни было, она единственная заговорила со мной, какая-то обыкновенная унылая девица, которая подошла ко мне в Chemical, и тогда я знаками печально объяснил ей, что я — немой, понимаете, то есть совсем, языка у меня нет, что я просто не могу говорить, и что бы вы думали? — выяснилось, что она владеет языком жестов!

Поймав на себе взгляд Дамьена, я говорю:

— Ну да!

— Поверь мне, Виктор, — продолжает Дамьен, — мир полон неожиданностей. Большинство из них скучные неожиданности, но тем не менее неожиданности. Само собой разумеется, я слегка испугался и оказался в унизительном положении. Можно даже сказать, что я запаниковал, но потом я все же с этим как-то справился. — Дамьен отхлебывает свой латте. — А может, я уже на самом деле выпал из жизни? Как я испугался, чувак! Я почувствовал себя… старым.

— О чувак, но тебе всего лишь двадцать восемь.

Я исподтишка киваю Бо, давая ему понять, что он может валить к себе наверх.

— Да, двадцать восемь. — Дамьен обдумывает сказанное, но вместо того, чтобы ответить, показывает рукой на стопки бумаги, лежащие на столе, и говорит: — Все идет по плану? Или нам грозят какие-то катастрофы, требующие моего личного вмешательства?

— Вот образец приглашения, — говорю я и вручаю ему листок. — Думаю, у тебя еще не было времени его посмотреть.

— Очень хорошо или, как любит говорить моя подруга Диана фон Фюрстенберг, — ошень карашо.

— Да, напечатаны на вторично переработанной бумаге чернилами на основе сока голубых… я хотел сказать, голубики… — Я закрываю глаза и трясу головой, пытаясь прийти в себя. — Прости, эти гомики противные наверху действуют мне на нервы.

— Открытие этого клуба, Виктор, равносильно политическому заявлению, — говорит Дамьен. — Я надеюсь, ты это понимаешь?

Я думаю про себя: «Я тебя умоляю!», — но вслух произношу:

— Да, чувак.

— Мы торгуем мифом.

— Тифом?

— Нет, мифом. М-и-ф-о-м. Ну, вот если бы твой сосед по парте сказал бы тебе, что может познакомить тебя с Мисс Америкой, чтобы ты ему сказал?

— Миф… Америка?

— Именно это я имею в виду, зайка! — Дамьен потягивается, затем снова откидывается на спинку скамьи в кабинке. — Ничего не могу поделать, Виктор, — говорит он безо всякого выражения. — Это как секс — когда ты ходишь по своему клубу. Я чувствую себя… состоявшимся.

— Чувак, как я тебя понимаю!

— Это не клуб, Виктор. Это афродизиак.

— Итак, вот, гмм, порядок рассадки гостей за столами на банкете, а вот список прессы, приглашенной на предшествующую вечеринку с коктейлями.

Я передаю Дамьену кипу листов, а он небрежно передает ее одному из своих горилл, который смотрит на нее как баран на новые ворота.

— Мне достаточно знать, кто сидит за одним столом со мной, — устало цедит Дамьен.

— Гмм, сейчас…

Я протягиваю руку, чтобы взять список назад, и какое-то мгновение горилла буравит меня взглядом перед тем, как ослабить хватку.

— Гмм, стол номер один — ты с Элисон, Алек Болдуин, Ким Бэсинджер, Тим Хаттон, Ума Турман, Джимми и Джейн Баффет, Тед Фильд, Кристи Терлингтон, Дэвид Геффен, Кельвин и Келли Кляйн, Джулиан Шнабель, Ян Шрагер, Рассел Саймонс плюс их жены и подруги в ассортименте.

— Я сижу между Умой Турман и Кристи Терлингтон, верно?

— Ну, между Элисон и Келли…

— Нет, нет, нет, нет. Я сижу между Умой и Кристи, — изрекает Дамьен, тыкая пальцем в меня.

— Не совсем понимаю, как… — я прочищаю горло, — отнесется к этому Элисон.

— А что она сделает? Может, щипать меня будет?

— Клево, клево, клево, — киваю я головой. — Джей Ди, ты в курсе, что надо делать.

— После сегодняшнего вечера никто сюда бесплатно уже не войдет. Ах нет — за единственным исключением хорошо одетых лесбиянок. Любой, кто будет одет, как Гарт Брукс, автоматически отсекается фэйс-контролем. Нам нужна клиентура, которая поднимает классовый коэффициент.

— Поднимает классовый коэффициент? Да, да! — Внезапно я чувствую, что не могу оторвать взгляда от головы Дамьена.

— Центр вызывает майора Тома, прием[26]! — говорит Дамьен, щелкая пальцами.

— Какого хера ты там увидел? — спрашивает он.

— Ничего особенного. Продолжай.

— На что ты смотришь?

— Да ни на что, просто я сегодня не в себе. Продолжай. После короткого и угрожающего молчания Дамьен продолжает ледяным тоном:

— Если я увижу кого угодно — да, да — кого угодно, кто будет тусоваться сегодня вечером в клубе в неприкольном виде, считай, что ты — труп.

— У меня так пересохло от страха во рту, чувак, что я даже не могу проглотить эту информацию.

Тут Дамьен начинает шутить и смеяться, так что я пытаюсь шутить и смеяться вместе с ним.

— Послушай, старик, — говорит он, — я просто не хочу, чтобы к нам попали самые бредовые представители городской богемы, а также типы, которые позволяют себе употреблять словечки типа «обляденно» рядом со мной и моими друзьями.

— Запиши это, пожалуйста, Джей Ди, — прошу я.

— Никого, кто позволяет себе употреблять словечки типа «обляденно», — кивает Джей Ди, записывая это в блокнот.

— И как обстоят дела с этим гребаным диджеем? — равнодушно спрашивает Дамьен. — Элисон сказала мне, что у вас пропала какая-то девица по имени Миша?

— Дамьен, мы обыскали все отели в Саут-Бич, Праге, Сиэтле, — объясняю я. — Мы проверили все наркологические клиники в северо-восточных штатах.

— Поздновато вы за это взялись, верно? — язвит Дамьен. — Поздновато для бедной маленькой Миши?

— Мы с Виктором будем отсматривать диджеев весь день, — заверяет его Джей Ди. — Нам уже звонили все, начиная с Аниты Сарко и Сестры Блисс до Smokin Joe. Все будет в порядке.

— А между тем уже почти восемь часов, чуваки! — говорит Дамьен. — А самая худшая вещь в мире, парни, это дерьмовый диджей. Я бы скорее сдох, чем взял на работу дерьмового диджея.

— Чувак, я так тебя понимаю, ты и поверить не можешь, — отзываюсь я. — У нас сотня запасных вариантов, так что все будет в порядке.

По непонятной причине я начинаю потеть, одновременно испытывая глубокое отвращение к остаткам завтрака на столе.

— Дамьен, где мы тебя сможем найти, если ты нам вдруг понадобишься сегодня?

— Я живу в отеле «Mark» в президентском номере, пока у меня дома заканчивают кое-какой ремонт. Сам не знаю, что они там делают. — Он пожимает плечами и принимается жевать мюсли. — А ты все еще в центре живешь?

— Ага.

— Когда ты наконец переедешь за город, как и все… эй, что это у тебя ноги-то трясутся? — говорит он, глядя на оказавшиеся у меня сегодня на ногах черные сапожки со шнуровкой Agnиs b. — С тобой все в порядке?

— Все хорошо. Дамьен, нам…

— В чем дело?

Он перестает жевать и начинает внимательно разглядывать меня.

— Я просто хотел спросить… — начинаю я снова.

— Что ты от меня скрываешь, Виктор?

— Ничего, чувак.

— Сейчас попробую угадать. Ты тайно подал документы в Гарвард?

Дамьен смеется и оглядывает комнату, призывая всех засмеяться вместе с ним.

— Ага, угадал, — смеюсь я в ответ.

— До меня дошли смутные слухи, чувак, что ты трахаешь мою подругу, но доказательств нет. — Дамьен продолжает смеяться. — Так что пойми меня, я обеспокоен.

Гориллы не смеются.

Джей Ди уставился в содержимое своей папки.

— Чувак, но это неправда. Я ее и пальцем бы не тронул, Богом клянусь.

— Ага. — Видно было, что он обдумывает ситуацию. — У тебя же есть Хлое Бирнс. Зачем тебе Элисон? — Дамьен вздыхает. — Гребаная Хлое Бирнс. — Пауза. — И как тебе это удается?

— Удается… что?

— Знаете, Мадонна однажды назначила этому парню свидание, — говорит Дамьен телохранителям, которые и бровью не поводят, но видно, что эта информация их впечатлила.

Я робко улыбаюсь.

— Ну что ты, чувак, ты же был с Татьяной Патиц.

— С кем?

— С девушкой, которую затрахали до смерти на столе в «Восходящем солнце».

— А, было дело. Но ты-то живешь с гребаной Хлое Бирнс, — говорит Дамьен почтительно. — Как тебе это удается, чувак? Открой тайну?

— Ну… гмм, да нет у меня от тебя никаких тайн!

— Да нет, идиот! — Дамьен швыряет в меня изюминку из мюслей. — Я имею в виду тайну твоего успеха у женщин.

— Гмм… никогда не делать им комплиментов? — вопросительно вякаю я.

— Что? — Дамьен наклоняется ко мне поближе.

— Если точнее, проявлять участие. Ну, если они спрашивают, как тебе их волосы, говори, что они чересчур осветлили их… или что все хорошо, только нос слегка широковат… — Пот течет у меня по спине. — Но знаешь, главное — не перестарайся… — я делаю вид, что задумываюсь на миг, — и тогда они твои.

— Господи Боже, — восхищается Дамьен, пихая в бок одного из горилл. — Ты слышал, что он сказал?

— Как поживает Элисон? — спрашиваю я.

— Черт побери, да ты ее видишь, пожалуй, чаще, чем я.

— Я бы не сказал.

— А что, разве нет, Вик?

— Ну, ты же знаешь, я с Хлое и, гмм, скорее всего нет, но как бы то ни было, ты себе в голову не бери.

После долгого ледяного молчания Дамьен изрекает:

— Почему ты не ешь свои мюсли?

— Сейчас буду, — говорю я, берясь за ложку. — Джей Ди, дай молока, пожалуйста.

— Ох уж эта Элисон, блин, — стонет Дамьен. — Все никак не могу понять, кто она — нимфоманка или просто сумасшедшая.

Кадр из памяти: в то время как Мистер Чау лижет Элисон ноги, она ухмыляется мне, пробивает дырочки в кокосе, перечисляет своих любимых актеров моложе двадцати четырех, включая тех, с кем она спала, опустошает бутылочки «Snapple» одну за другой.

— Может, и то и другое? — отваживаюсь предположить я.

— О черт, я люблю ее! Она — словно радуга. Она — словно цветок. О Боже, — стонет он. — У нее это чертово кольцо в пупке, и еще татуировки надо сводить лазером.

— Я… не знал, что у Элисон есть, гмм, кольцо в пупке.

— А откуда бы ты мог это знать? — спрашивает он.

— Да перестаньте вы, — встревает Джей Ди.

— Кроме того, до меня дошли слухи, что ты ищешь помещение под собственный клуб, — вздыхает Дамьен, глядя мне прямо в лицо. — Пожалуйста, скажи мне, что до меня дошли пустые, необоснованные слухи.

— Злонамеренные слухи, мой друг. У меня и мыслей нет о другом клубе, Дамьен. Сейчас я занят поиском подходящего сценария.

— Да, да, Виктор, я в курсе. Я знаю, что мы ждем большое количество прессы, и, что греха таить, твое имя помогает…

— Спасибо, чувак.

— …но я также не могу отрицать того факта, что если ты используешь нас в качестве — есть одно хорошее выражение, как это? — ах да! — в качестве ступеньки на пути к славе, потом бросишь нас, как только этот клуб окупится, а затем на волне успеха откроешь собственный…

— Дамьен, погоди минутку, это не такой простой вопрос, погоди минутку…

— Оставив меня и нескольких инвесторов, в числе которых ряд зубных врачей из Брентвуда, один из которых, кстати, практически овощ, вложивших большие бабки в этот…

— Дамьен, чувак, кто мне даст столько денег?

— Не знаю. Может, япошки? — Он пожимает плечами. — Или какая-нибудь кинозвезда? Или богатый педик, который нацелился на твою задницу?

— Короче говоря, Дамьен, все это для меня большая новость, и я постараюсь выяснить, кто это старательно распускает подобные слухи.

— Позволь мне заранее выразить тебе глубокую признательность.

— Я просто хочу вернуть улыбку на лицо клубной жизни.

— Мне пора играть в гольф, — говорит безучастно Дамьен, глядя на часы. — Затем у меня ленч в «Fashion Cafй» с Кристи Терлингтон; про нее, кстати, в последнем номере «Top Model» написали, что уж эта «продастся в последнюю очередь». В «Fashion Cafй» есть, кстати, виртуальная Кристи — советую тебе посмотреть. Они называют это «говорящим манекеном». Она говорит всякие фразы, типа: «Я надеюсь вскоре увидеть вас снова — возможно, лично», кроме того, она цитирует Сомерсета Моэма, обсуждает политическую ситуацию в Сальвадоре, а также свой контракт с Kellogg. Я знаю, что ты думаешь по этому поводу, но у нее это классно выходит.

Дамьен наконец встает, и гориллы следуют его примеру.

— Собираешься сегодня на какой-нибудь показ? — спрашиваю я, — или у тебя в планах еще один суд над Готти?[27]

— А что, разве его снова судят? — Тут до Дамьена доходит. — А ты у нас, однако, шутник. Только шутки у тебя не смешные.

— Спасибо.

— Да, я пойду на показы. Идет «неделя моды», что еще можно делать в это время? — вздыхает Дамьен. — А ты где-то выступаешь?

— Ага, у Тодда Олдема. Один из парней, которые следуют за моделями, когда те выходят на подиум. Знаешь, это что-то вроде темы: «За каждой женщиной…»

— Вьется какой-нибудь хорек? Смешно! — Дамьен потягивается. — Звучит просто офигительно. Ну и как, ты готов?

— Будь спокоен, чувак! Я — скала, я — остров.[28]

— Кто бы стал с этим спорить?

— В этом я весь, Дамьен.

— Уже завязал с ОРР?

— Ты же меня знаешь.

— Ты сумасшедший, — усмехается Дамьен.

— Главное ясность, зайка. Абсолютная ясность.

— Хотел бы я знать, Виктор, что ты имеешь в виду под этим.

— Всего лишь три слова, мой друг: Прада, Прада и ничего кроме Прады.

26

В одном маленьком квартальчике в Трайбека[29] — из тех, что «вот-вот войдут в моду» — вверх по пролету не особенно крутой лестницы и через темный коридор: длинная гранитная стойка бара, стены, украшенные канделябрами из металла, похожими на обломки автокатастрофы, не особенно большой танцпол, десяток видеомониторов, небольшая ниша, которая легко превращается в будку диджея, комнатка сбоку просто взывает, чтобы превратить ее в VIP-зал, зеркальные шары свисают с высокого потолка. Иными словами — фундаменталистский подход. Ты видишь мигающий свет, и тебе кажется, что ты и есть этот свет.

— Ах, — вздыхаю я, обводя взглядом помещение. — Клубная сцена.

— Ну да! — Джей Ди нервно следует за мной по пятам, при этом оба мы прихлебываем из купленных им бутылок диетического «Snapple» со вкусом дыни и лесных ягод.

— Есть в этом какая-то красота, Джей Ди, — говорю я. — Ну признай же это, гомик противный. Признай!

— Виктор, я…

— Я знаю, что ты падаешь в обморок уже от одного моего мужественного запаха.

— Виктор, только не нужно привязываться к этому месту, — предостерегает Джей Ди. — Ты же знаешь, что клуб этот будет жить недолго, что в клубном бизнесе вообще все меняется крайне стремительно.

— Это ты будешь жить недолго, — говорю я, проводя рукой по холодному граниту стойки.

— Ты вкладываешь в него массу энергии, а затем все те люди, которые делали это место красивым и интересным, — не надо ржать, прошу тебя! — уходят куда-нибудь в другое место.

Я зеваю.

— Звучит точь-в-точь как история гомосексуальной связи.

— Извини, дорогуша, мы немного заблудились!

Это говорит Уэверли Спиэр, наш дизайнер по интерьерам, вылитая Паркер Поузи. Она явилась в темных очках, в обтягивающем брючном костюме, шерстяном берете, а за ней по следам плетется парочка: какая-то рэпперша жуткого вида и рокер-нытик в футболке с надписью «Я — КОРОЛЬ ЕБЛИ».

— Почему опоздала, зайка?

— Я заблудилась в вестибюле Paramount, — говорит Уэверли. — Я пошла по лестнице вверх, вместо того чтобы пойти по лестнице вниз.

— А…

— Плюс, ну, в общем… — она роется в своей черной сумочке от Todd Oldham, усеянной граненым хрусталем, — Харли Томпсон в городе.

— Продолжай.

— Харли Томпсон в городе.

— Но разве он не должен сейчас находиться на съемках продолжения «Sun City 2»? Я имею в виду «Sun City 3», — спрашиваю я, слегка негодуя. — В Финиксе?[30]

Уэверли отделяется от сопровождающих ее зомби и уволакивает меня в сторонку от Джей Ди.

— Харли Томпсон, Виктор, находится в Paramount, в номере люкс, где обычно останавливается Селин Дион, и пытается, как это, уговорить кое-кого сделать это без презерватива.

— Так Харли Томпсон не в Финиксе?

— Об этом знают уже несколько человек, — резко переходит она на шепот. — Но никто не знает, почему он здесь.

— А в этой комнате кто об этом знает? Только не говори мне, что один из этих кретинов, которых ты притащила с собой.

— Попробуем выразиться следующим образом: Шерри Гибсон некоторое время не сможет больше сниматься в «Вечеринках на пляже».

Уэверли жадно затягивается сигаретой.

— Шерри Гибсон, Харли Томпсон — кажется, я улавливаю связь. Друзья, любовники, большой пиар.

— Он подсел на крэк так мощно, что ему пришлось покинуть съемочную площадку после того, как он ударил Шерри Гибсон прямо по лицу, и теперь он поселился в Paramount под именем Кэрри Фишера.

— Так что, он не будет сниматься в «Sun City»?

— А Шерри Гибсон похожа на заплаканного енота.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Никто, кроме moi.

— Кто такой Муа?

— Это я, Виктор.

— Держу губы на замке.

Я отхожу в сторону, хлопаю в ладоши, так что все присутствующие подпрыгивают, и выхожу на середину танцпола.

— Уэверли, я хочу минималистский интерьер без особых примет. Что-нибудь элегантно-индустриальное.

— Но с налетом космополитизма? — спрашивает она, едва поспевая за мной и закуривая на ходу еще одну «Бенсон энд Хеджес Ментол 100».

— Для девяностых годов характерны прямота и искренность. Давай-ка подумаем в этом направлении, — говорю я, продолжая расхаживать по залу. — Я хочу что-нибудь подсознательно классическое, чтобы отсутствовало разграничение между интерьером и экстерьером, формальным и повседневным, сухим и мокрым, черным и белым, полным и пустым — о Боже мой, дайте мне кто-нибудь холодный компресс!

— Ты хочешь простоты, зайка?

— Я хочу делового подхода к ночной жизни. Я закуриваю «Мальборо».

— Продолжай говорить в этом духе, зайка, мы уже на пути к победе.

— Чтобы оставаться на плаву, Уэверли, следует поддерживать репутацию хорошего бизнесмена и крутого во всех отношениях парня одновременно. — Я выдерживаю паузу. — А я — во всех отношениях крутой парень.

— И, эээ, бизнесмен? — спрашивает Джей Ди.

— Я слишком крут, чтобы отвечать на такие вопросы, зайка, — говорю, затягиваясь. — Вы что, не видели меня на обложке «Youth Quake»?

— Нет, но… — говорит Уэверли, тут до нее доходит, и она восклицает: — Ах, так это был ты! Ты выглядел просто великолепно!

— Угу, — говорю я с некоторым сомнением в голосе.

— Но я видела тебя на показе Кельвина Кляйна, зайка, и…

— Я не был на показе Кельвина Кляйна, зайка, а заметила ли ты, что вся эта стена выкрашена в цвет «песто»[31], а это — нарушение всех табу, а, пупсик?

— De rigueur[32], — изрекает отпадное юное создание за спиной у Уэверли.

— Виктор, — говорит та, — это Руби. Она — дизайнер мисок.

— Дизайнер мисок? Ни фига себе!

— Она делает миски из всяких материалов типа риса, — продолжает Уэверли, глядя мне прямо в глаза.

— Миски из риса? Ни фига себе! — Я тоже смотрю ей прямо в глаза. — Ты что, не слышала, что я один раз уже сказал «ни фига себе!».

Рокер-нытик тем временем выползает на середину танцпола и впадает там в транс, разглядывая зеркальные шары.

— А этот гоблин здесь зачем?

— Феликс раньше работал на Gap, — говорит Уэверли, вдыхая и выдыхая дым. — Потом он рисовал декорации для съемок «Real World» на Бали.

— Не смей упоминать при мне это шоу! — скриплю я зубами.

— Извини, дорогуша, сейчас такая рань! Но прошу тебя, будь поласковее с Феликсом — он только что из нарколечебницы.

— А что с ним случилось — алебастром траванулся?

— Он дружит с Блоупоп и Пикл, а недавно сделал для Конни Чанг, Джеффа Цукера, Изабеллы Росселлини и Сары Джессики Паркер дизайн, эээ, санузлов.

— Круто, круто, — одобрительно киваю я.

— В прошлом месяце он отправился трахаться со своим бывшим дружком Джексоном на Бонневильские солончаки, а через три дня череп Джексона нашли в одном из болот, так что ты уж будь с ним поосторожнее.

— Ага. Боже, ну и холодища здесь!

— Я вижу здесь оранжевые цветы, бамбук, испанских швейцаров, слышу музыку Steely Dan, вижу Феллини. — Уэверли внезапно закашливается, выдыхает дым и гасит сигарету. — Я вижу семидесятые, зайка, и меня от этого тащит.

— Зайка, ты посыпаешь пеплом мой клуб, — говорю я разочарованно.

— А что ты думаешь об идее Феликса сделать здесь бар с соками?

— Феликс думает о том, где бы ему уколоться лошадиным транквилизатором. — Я аккуратно бросаю окурок в протянутую мне Джей Ди полупустую бутылку из-под «Snapple». — Плюс, о Боже, зайка, неужели мне еще придется волноваться по поводу бара с соками, в котором торгуют только соками? Ты не представляешь себе, сколько у меня и без этого проблем. Я тебя умоляю!

— Так что, бар, значит, вычеркиваем?

— Я умоляю, — стону я, — давайте будем продавать сандвичи-субмарины, пиццу, даже гребаные начос. Какие вы, однако, с Феликсом muy muy[33] чувствительные!

— Зайка, ты как всегда прав, — говорит Уэверли, делая вид, что стирает пот со лба. — С тобой любое дерьмо нипочем.

— Уэверли, послушай меня внимательно. Новый стиль — это отсутствие стиля.

— Отсутствие стиля — это новый стиль? — переспрашивает она.

— Нет, нет, новый стиль — это отсутствие стиля, — повторяю я нетерпеливо.

— Отстой — это круто? — спрашивает Уэверли.

Я хлопаю Джей Ди по плечу:

— Вот видишь, она понимает!

— Смотри, гусиная кожа! — демонстрирует мне свою руку Джей Ди.

— И лимоны — повсюду лимоны, Виктор, — бормочет Уэверли, кружась на месте.

— А дядюшку Хеши мы не пригласим, верно, зайка?

— Сладкие сны состоят именно из этого[34] — а, Виктор? — говорит Джей Ди, безразлично глядя на то, как Уэверли кружится по комнате.

— За нами хвоста не было? — спрашиваю я, закуривая новую сигарету и тоже глядя на Уэверли.

— Если ты задаешь подобные вопросы, не значит ли это, что ты осознал, как нехорошо открывать свой клуб за спиной у Дамьена?

— Нечуткое замечание с твоей стороны. Мне придется ответить ударом на удар, — испепеляю я взглядом Джей Ди. — Твои представления о том, что круто и что не круто, пролетают со свистом мимо кассы, приятель.

— Мне просто кажется, что если нам ноги переломают, то это будет совсем не круто, — осторожно замечает Джей Ди. — Причем из-за чего — из-за какого-то клуба? Ты никогда не слышал такой поговорки: «Не поддавайся первому порыву»?

— Дамьен Натчес Росс — примат, недостойный звания человека, — вздыхаю я. — А твоя линия в этом деле — прикидываться шлангом и молчать.

— Но как тебе в голову пришла сама идея открыть еще один клуб?

— Мой собственный клуб.

— Дай я угадаю… Эврика! Друзья посоветовали? — Джей Ди дрожит, изо рта у него идет пар.

— Я тебя умоляю! Я сам все придумал и просчитал бабки, педик противный.

— Нашему мальчику скучно без хобби, да?

— А нашему мальчику скучно без свежей задницы. Может, пора закинуться таблеткой прозака, гомик?

— А тебе клизму поставить, чтобы трезво взглянул на реальность.

— А тебе нужно остыть, детка, и это не шутки.[35]

— Виктор, мы тут в бирюльки играем или как? — спрашивает Джей Ди.

— Нет, мы не играем в бирюльки, мы собираемся в тренажерный зал.

25

В тренажерном зале рядом с «Утюгом»[36], на том участке Нижней Пятой авеню, который вошел в моду на прошлой неделе, мой тренер по фамилии Рид снимается в сюжете для программы «Entertainment Tonight» о тех тренерах знаменитостей, которые более знамениты, чем знаменитости, которых они тренируют. Сейчас в нашем зале — у которого нет названия, а только символ, под которым написан девиз: «Слабость — преступление. Не будь преступником», — под шеренгой низко подвешенных видеомониторов, на которых идут эпизоды из «Флинтстоунов», и приглушенным светом, льющимся из хрустальной люстры, мучаются Мэтт Диллон, Тони Брекстон, жена султана Брунея, Тим Джеффри и Ральф Файнз. Пара мужчин-моделей — Крег Палмер и Скотт Бенуа, которые злятся на меня за какую-то фразу, отпущенную мной по поводу везения Мэтта Ная, чтобы не встречаться со мной, накидывают на плечи полотенца и удаляются в раздевалку, интерьер которой создан Филиппом Старком. Дэнни Эррико из клуба «Equinox»[37] купил это помещение для Рида, после того как номер Playgirl, в котором он появился, продался тиражом десять миллионов, вследствие чего Gap расторгла с ним соглашение об его участии в новой рекламе. Теперь Рид снимается в одной из главных ролей в фильме про детектива, напарниками которого являются пара гиббонов. Тренировки у Рида стоят 175$ в час, но он стоит этих денег до последнего цента (о чем я не раз говорил Хлое). У него длинные светлые волосы, которые он никогда не забирает в конский хвост, короткая и очень сексуальная щетина на лице, естественный загар, серебряная сережка в правом ухе, спортивный пояс, сшитый по спецзаказу, мускулатура такая идеальная, что кажется, будто с него живьем сняли кожу, регистрационный номер его черного «БМВ» — «ШАЛОПАЙ», в общем, все при всем. В зале так холодно, что пар поднимается от осветительных приборов, которые установила съемочная группа.

Репортерша из «Details» опаздывает.

— Извините, я заблудилась, — говорит она бесцветным голосом. На ней — черный кашемировый свитер, белый хлопчатобумажный шарф, белые шелковые брюки и (в полном соответствии со стандартным образом репортерши из «Details») — вязаные налокотники и велосипедная повязка с катафотом на предплечье. — Мне пришлось взять интервью у президента Габона Омара Бонго и его смазливого племянника, эээ… — она сверяется со своим блокнотом, — Спенсера.

— Леди и джентльмены! — Рид поднимает руки над головой, представляя публике меня. — Виктор Вард, нынешний Мальчик Дня!

Со стороны съемочной группы, которой совсем не видно за ярким светом прожекторов, направленных на тренажер StairMaster, доносится несколько сдавленных «приветов» и «салютов», после чего кто-то устало говорит:

— Вы в кадре.

— Сними темные очки, — шепчет мне Рид.

— Я тебя умоляю! Тогда пусть выключат этот свет!

— От тебя пахнет «Мальборо», — говорит Рид, подталкивая меня к тренажеру. — Ты не должен курить, мой мальчик. Это отнимает годы жизни.

— Ага, старческие. Слов нет, как мне их жаль!

— Да, ты за словом в карман не лезешь. Давай прыгай сюда, — говорит Рид, похлопывая чертово устройство по боку.

— Сегодня я хочу работать над икрами, бедрами и, в обязательном порядке, над брюшным прессом, — подчеркиваю я. — Но умоляю, никаких бицепсов. Они и так уже слишком велики.

— Что? Всего-то тринадцать дюймов, мой мальчик! — Рид устанавливает тренажер на режим «смешанный», отметка «10».

— Смотри, на тебе футболка чуть не лопается, — поддразниваю его я.

— Руки сейчас так же важны, как раньше грудь, — изрекает Рид.

— Да, кстати, смотри, у тебя уже, похоже, сосок прорезается, — говорю я, показывая на прыщик, вскочивший у Рида на предплечье.

— Стоп, — выдыхает режиссер с телевидения.

— Виктор, — предупреждает Рид, — со дня на день я принесу этот твой чек, который банк отказался оплачивать…

— Не волнуйся, Хлое все уладит.

— Это бизнес, мой мальчик, — говорит Рид, выдавливая из себя улыбку. — А не благотворительная организация.

— Слушай, если у тебя мало работы, то мне как раз нужны вышибалы.

— У меня работы хватает, чувак.

— Что? Ты называешь это работой? Знать, как устроен тренажер? Я тебя умоляю!

— Мой доход постоянно растет, Виктор.

— Послушай, я, конечно, не имею ничего против того, если мужчина продает себя за деньги — если, разумеется, он предохраняется должным образом и если ему хорошо платят…

Рид дает мне подзатыльник и рычит:

— Сейчас ты у меня приседать будешь.

— И не забудь про пресс, — подчеркиваю я. — У меня сегодня фотосессия, зайка.

— Отлично, — выкрикивает режиссер. — Вы в кадре. Автоматически, с места в карьер, Рид начинает хлопать ладонями и кричать:

— Ты у меня сейчас будешь стараться, ты у меня будешь напрягать все мышцы, ты у меня вспотеешь, Виктор! Ты слишком зажат, приятель. Расслабься! Работай с душой!

— Я отказался от кофеина, Рид. Я учусь расслабляться при помощи визуализации морских глубин. Я стараюсь преодолеть стремление проверять автоответчик каждые полчаса. Я обнимаюсь с незнакомыми людьми. И вот посмотри, — я задираю футболку Calvin Klein, — я купил себе успокаивающие бусы!

— С ума сойти, мой мальчик, — стонет Рид, хлопая в ладоши.

Глядя прямо в камеру, я говорю:

— Я ходил к Раду и к Паскуале Маноккия — это, между прочим, личный тренер Мадонны, зайка, — и заявляю, что как тренер знаменитостей Рид, несомненно, звезда первой величины.

— Я одержим бицепсами, трицепсами, сгибающими мышцами предплечья, — робко признается Рид. — Мускулистая рука для меня — как фетиш.

— Я вынослив как лошадь, но у меня низкий уровень сахара в крови, и мне срочно нужен «Jolly Rancher».[38]

— После следующий песни, — говорит Рид, продолжая хлопать в ладоши, — я обещаю дать тебе «PowerBar».[39]

Внезапно из динамиков начинает громыхать «Come Together» в исполнении Primal Scream.

— О Боже! — ужасаюсь я. — Эта песня длится восемь минут и четыре секунды!

— Откуда вы это знаете? — спрашивает девушка из «Details».

— Чем лучше выглядишь, тем больше видишь, — пыхчу я. — Это мой девиз, подруга.

Мой пейджер начинает пищать, и я проверяю его: Джей Ди из клуба.

— Рид, зайка, дай-ка мне мою мобилу! — Я выпускаю из рук рычаги и набираю номер, улыбаясь в камеру. — Эй, Лиза, прошу тебя, только без рук!

Последняя реплика побуждает Рида еще больше поднять скорость, хотя я думал, что это невозможно и что тренажер не имеет режима быстрее десятки.

— Слушай, а я сегодня на банкет приглашен? — спрашивает Рид. — Что-то я не видел моего имени в списке приглашенных.

— Да что ты, ты — за столиком №78 вместе с Лоракс и Поли Шорами, — отзываюсь я. — Джей Ди, это я — говори!

— Только прошу тебя, Виктор, не кипятись, — говорит устало Джей Ди. — Мы — то есть я, Пейтон и Бо — забили для тебя встречу с диджеем X.

— С кем?

— С диджеем X. Ты встречаешься с ним сегодня в пять в «Fashion Cafй», — говорит Джей Ди. — Он хочет работать на сегодняшней вечеринке.

— Я на тренажере, зайка, — говорю я, стараясь не пыхтеть. — Где? В «Fashion Cafй»?

— Виктор, диджей X — самый модный диджей в городе, — говорит Джей Ди. — Представь себе, какая это для нас реклама. Ты должен встретиться с ним лично. Валяй — ты с этим справишься.

— Я знаю, знаю, но, может быть, возьмем его сразу? — говорю я. — Предложи ему столько, сколько он попросит.

— Он хочет сначала встретиться с тобой лично.

— О Боже мой!

— Ему нужны гарантии.

— Пошлите ему пакетик сладкого попкорна. Или какой-нибудь успокоитель в виде сосательных таблеток. Пообещай ему, что ты отсосешь у него по первому разряду. Сумеешь?

— Виктор! — в отчаянии восклицает Джей Ди. — Он откажется, если ты не встретишься с ним лично. Он нам очень нужен. Ну сходи же ты.

— Я не собираюсь выслушивать распоряжения от субъекта, который до сих пор говорит «ложить»! — ору я в ответ. — Заткнись!

— «Fashion Cafй», — говорит Джей Ди. — Пять часов. Я проверил твой распорядок дня. Ты свободен в пять.

— Джей Ди, я на пути к превращению в бесстрастное божество, — стону я. — Я хочу сказать, неужели это такая уж гребаная наглость с моей стороны попросить тебя…

— В пять в «Fashion Cafй». До встречи, Виктор, — говорит Джей Ди и бросает трубку.

— Джей Ди! Не смей бросать трубку, когда разговариваешь со мной. Я тебе говорю: не смей! — Я бросаю трубку сам и машинально объявляю: — Меня внезапно охватило желание залезть на стенку.

— По-моему, ты с ним всю жизнь живешь, приятель, — печально комментирует Рид.

— Ты отказался сниматься в рекламе Reebok и теперь считаешь себя крутым?

После того как съемочная группа снимает, как я делаю добрую тысячу разгибаний, я перехожу на тренажер Treadwall — симулятор скалолазания, на котором ты остаешься на одном месте во время восхождения. Я замечаю, что репортерша из «Details» стоит, прислонившись к стене и спрятав свой блокнот под пилотный выпуск нового журнала, который называется «Bubble». В зале так холодно, что мне кажется, что я карабкаюсь по леднику.

— Господи, — ною я, заметив обложку журнала, — круто, слов нет. Мнение Люка Перри о гребаном Курте Расселе. Только этого нам и не хватало.

— Что это вы так переживаете? — спрашивает она безразлично. — Нервничаете насчет сегодняшнего вечера?

— Помнишь, что однажды Соня сказала Алисе? — говорю я загадочно. — Эй, Мэтт, не сдавайся!

— Вам и на самом деле так это нравится? — переспрашивает репортерша.

— А что плохого в том, чтобы выглядеть хорошо?

Она задумчиво размышляет вслух:

— А если это достигается за счет чего-то другого? Я ни на что не намекаю, я просто строю гипотезы. Только не обижайтесь.

— Я уже забыл, о чем был вопрос.

— Что, если это достигается за счет чего-то другого?

— Чего чего-то другого?

— Все ясно.

На ее лице появляется выражение, которое, как я надеялся, не должно было на нем появиться.

— Эй, зайка, мы здесь все повязаны, — ворчу я, отряхивая ладони, испачканные мелом. — Да, сейчас вот я все это брошу и пойду кормить бездомных. Сейчас я все это брошу и отправлюсь учить орангутангов языку жестов. Буду ездить на велосипеде по сельской местности с блокнотом под мышкой. Или чем еще я должен заняться? Способствовать улучшению межрасовых отношений в этой стране? Баллотироваться на пост президента? Читай по губам мой ответ: я тебя умоляю!

24

К тому времени когда я приезжаю в «Industria» на сегодняшнюю фотосессию, я полностью прихожу к убеждению, что за мной следят, но, оглядываясь назад, я не вижу у себя за спиной никого, кроме курьеров на велосипедах, которые спешат, зажав под мышкой портфолио моделей, адресованные «Click», «Next» или «Elite», и тогда, чтобы стряхнуть с себя паранойю, я ныряю в «Braque», чтобы промочить горло не слишком пенистым латте без кофеина со снятым молоком, и я иду через длинную галерею пустых белых комнат, в то время как у меня на пейджере попискивает послание от Элисон. Парни — нас девять и некоторые уже надели купальные костюмы — пока слоняются без дела. Никитас, Дэвид Боулз, Рик Дин, новичок по прозвищу Скутер, пара парней, которых я не знаю как зовут, включая официанта из «Jour et Nuit»[40] — красавчика с ямайской прической, за которым по пятам следует съемочная группа программы «Fashion File», близняшек, работающих в клубе «Twins» в Верхнем Ист-Сайде, плюс какой-то парень из Европы, который телом вышел лучше всех, но имеет при этом абсолютно ослиную морду. Все парни выглядят более или менее одинаково: смазливое лицо (за единственным исключением), хорошее тело, ухоженные волосы, скульптурные губы, остросовременные или какие вам там понадобятся.

Ожидая своей очереди на выщипывание бровей, я роюсь в стойке с компакт-дисками и убиваю время за трепом с девушкой, которая ест брокколи с рисом, в то время как ей делают педикюр, но единственное выражение, которое ей известно, это «Иди ты!», и вообще повсюду стоит расслабленная и совсем не рабочая атмосфера, которая не становится другой даже в тот момент, когда Стэнфорд Блэч вручает мне пластинку жевательной резинки «Wrigley's doublemint». Прическа «а-ля Цезарь» снова вошла в моду, и чуб — это снова круто, что приводит в бешенство Бинго, Вельветина и фотографа Дидье, так что на свет божий извлекается море баночек с гелем «PhytoPlage», в то время как на проигрывателе играет какая-то оперная музыка, а несколько парней, чтобы усугубить эффект, принимаются пить шампанское, просматривать свои гороскопы в «Post» или играть в «кошкину люльку» с нитью для чистки зубов. Ронни Дэвис, бывший организатор вечеринок у Мадонны, какой-то тип из Dolce & Gabbana, Гаррен (стилист, который работал на последних показах Марка Джейкобса и Анны Суй) и Сэнди Гэллин болтаются по студии без дела, глазеют на нас, как будто мы выставлены на продажу или что-то в этом роде, хотя — если посмотреть правде в глаза — так оно и есть.

Снимаем три комплекта: бермуды, шорты и плавки. Модели снимаются на синем фоне: позже вместо него японские техники подставят вид пляжа, чтобы все подумали, что мы и на самом деле были на этом пляже, «Может, даже где-нибудь в Майами», — обещает Дидье. На бицепсы, грудь и бедра наклеиваются фальшивые татуировки. Жутко холодно.

Бинго втирает гель в мой скальп, увлажняет мои волосы, расчесывает их, в то время как Дидье похаживает рядом, изучая мой пресс и чресла и посасывая успокоительную таблетку. Несколько ошеломленный Скутер — он еще только готовится сдавать на аттестат зрелости — сидит рядом со мной на высокой табуретке, и оба мы смотрим в гигантские овальные зеркала.

— Мне так не хватает бакенбард — нужно удлинить лицо, — стонет Бинго.

— Забудь о естественности, Бинго, — говорит Дидье. — Главное — это смелость и новизна.

— Что, больше уже никто не пользуется шампунем? — возмущается Вельветин. — Боже мой!

— Мне нужен жесткий стиль, Бинго. Я хочу больше злобы. Сдерживаемый гнев. Я хочу подчеркнуть в этом мальчике его агрессивную природу.

— Агрессивную? — переспрашивает Бинго. — Да он работает шеф-поваром по пасте в «Dean & Deluca».

— Я хочу, чтобы он выглядел как очень агрессивный шеф-повар по пасте.

— Дидье, в этом мальчике агрессивности не больше, чем в детеныше морской коровы.

— О Боже, Бинго, ты такой педант, — вздыхает Вельветин.

— Если я не ошибаюсь, мне бросили вызов? — переспрашивает Дидье, делая шаг в его сторону. — Надеюсь, что нет, потому что это мне быстро надоедает.

— Вельветин, — кричит Бинго, — ты небрежно работаешь со Скутером.

— Знаешь, Бинго, ты начинаешь действовать мне на нервы.

— Мне нужен экстрим, — бормочет Дидье. — Мне нужны Red Hot Chili Peppers. Мне нужна энергия.

— А мне нужен толстый плотный косяк, — бормочет Скутер.

— Мне нужны блеск и сексуальность, — говорит Дидье.

— Сейчас мы тебе это обеспечим, зайка.

— Я весь киплю от возбуждения, — задумчиво бормочет Дидье. — Но где у этих ребят бакенбарды? Я же просил бакенбарды! Бинго! Бинго, куда ты запропастился?

— Только не надо вот так вот в лоб, хорошо, Дидье? — ласково спрашивает Вельветин. — Не надо вот этого пламенного закоса под Короля Мамбо, договорились?

Мы стоим перед большим синим полотнищем. Одни делают упражнения для бицепсов с гантелями, другие лежат на полу и отжимаются. Дидье нужны сигары, и он раздает сигары всем присутствующим, затем Дидье нужен глицерин, потому что парни в «бермудах» должны плакать, ведь им грустно, и они курят сигары перед большим синим полотнищем, которое изображает пляж.

— Нам грустно, потому что мы курим сигары?— спрашиваю я. — Или потому что все это так похоже на «Пляж»?

— Грустно, потому что вы все идиоты, но дошло это до вас только сейчас на пляже, — туманно отвечает Дидье, стоя с «поляроидом» на изготовку.

Скутер смотрит на свою сигару с недоумением.

— Делай с ней то, что ты делал, чтобы попасть на эту работу, — объясняю я. — Соси!

Скутер бледнеет:

— А… как ты догадался?

— Дэвид, сними никотиновый пластырь, — командует Дидье из-за камеры.

— Моя подружка увидит это и решит, что я — голубой, — стонет Скутер.

— Ты все еще с Фелицией? — спрашивает его Рик.

— Нет, с одной девушкой, с которой я познакомился в туалете возле вестибюля гостиницы «Principe di Savoia», — решительно заявляет Скутер. — Я заблудился, а она была так похожа на Сандру Баллок. По крайней мере так все говорят.

— А как ее зовут? — спрашивает Дэвид.

— Шу Шу.

— А дальше как?

— Фамилии я не знаю.

— А как ты потерял работу у Кельвина? — спрашивает Никитас.

— Он на меня взбеленился, — объясняет Скутер. — Я сделал короткую стрижку, но дело, впрочем, гораздо сложнее.

Воцаряется продолжительное молчание, все кивают головами, съемочная группа «Fashion File» вьется поблизости.

— Поверь мне, — говорю я, поднимая руки в воздух. — Мне доводилось не один раз сцепиться с Кельвином. — Я несколько раз напрягаю бицепсы. — Не один раз.

— Тем не менее он до сих пор дает тебе билеты на лучшие места на показах, — говорит Дэвид, любуясь своими икроножными мышцами.

— Это из-за того, что Хлое у него работает, — встревает Рик.

— Я не ходил на показ Кэлвина Кляйна, — говорю я тихо, а затем ору: — Не ходил я на показ гребаного Кельвина Кляйна!

— Есть фотография, на которой ты там. Ее напечатали в «WWD», солнышко, — говорит Рик. — Ты с Дэвидом и Стивеном. Во втором ряду.

— Пусть мне покажут это фото, и я докажу вам, что вы ошиблись, — заявляю я, потирая свой бицепс и дрожа от холода. — Какой там, в жопу, второй ряд?

Один из близнецов читает сегодняшний номер «WWD»; он осторожно вручает его мне. Я хватаю его и нахожу фото со вчерашнего показа. Фотография не очень четкая: на ней Стивен Дорф, Дэвид Салль и я — все в трикотажных рубашках в духе пятидесятых и темных очках — сидим с каменными лицами на своих местах. Наши имена напечатаны жирным шрифтом под фото, а рядом с моим, словно необходимое разъяснение, написано: «Мальчик Дня». Немедленно на столе появляется бутылка шампанского.

— Так в чем дело, Виктор? — спрашивает Дэвид. — А то я чего-то не понимаю. Ты был или не был на показе? Это ты или не ты на фотографии? Минутку, сейчас угадаю — ах да, это Джейсон Гедрик!

— Может, кто-нибудь лучше спросит меня, как идут дела с клубом? — спрашиваю я, швыряя газету в ее владельца, охваченный внезапным приступом негодования.

— Эээ, так как идут дела с клубом? — спрашивает второй близнец.

— Я хочу танцевать рок-н-ролл каждый вечер и ходить на вечеринки каждый день.[41]

— Почему меня не пригласили на открытие? — спрашивает Рик.

— Я-хо-чу-тан-це-вать-рок-н-ролл-каж-дый-ве-чер-и-хо-дить-на-ве-че-рин-ки-каж-дый-день! — скандирую я, выхватывая газету из рук у близнеца, и вновь принимаюсь изучать фото. — Наверное, это ошибка. Наверное, это снимки с другого показа. Наверное, это на самом деле Джейсон Гедрик.

— На каких других показах ты был на этой неделе? — спрашивает кто-то.

— Ни на каких… — еле слышно бормочу я.

— Тогда кончай ходить вокруг да около и скажи нам все как есть, идет? — говорит Дэвид, похлопывая меня по спине. — А Джейсон Гедрик, кстати, в Риме. Он снимается там в продолжении «Летних любовников». Въехал, зайка?

— Главное — быть здесь и сейчас, зайка.

— Такой ответ меня не устраивает, — говорит Никитас, продолжая разминать мышцы.

— Мне абсолютно до лампочки, какую информацию твой мозг в состоянии усвоить, — парирую я.

— Кстати, как у вас дела? Все круто между тобой, Хлое и Бакстером? — спрашивает Дэвид словно невзначай, а на лицах у Никитаса и Рика появляются гнусные улыбочки, которые не остаются мной не замеченными.

— Круче, чем яйца, солнышко. — Я делаю многозначительную паузу, а затем переспрашиваю: — Да, кстати… а что ты имел в виду, о мудрейший из мудрых?

Троица приходит в замешательство; выражения на их лицах свидетельствуют о том, что они ожидали: я, так или иначе, проговорюсь о чем-нибудь важном.

— Эээ, ну… — тянет Рик. — Ну, ты же сам понимаешь…

— Я тебя умоляю! — вздыхаю я. — Если хочешь поделиться какой-нибудь грязной сплетней, делись короче и не тяни резину.

— Ты никогда не смотрел фильм «Жизнь втроем»? — отваживается Дэвид.

— Угу, угу, угу.

— Так вот дело в том, что, похоже, описанная в нем ситуация очень близка Хлое, Бакстеру и Виктору.

— Уж не о Бакстере ли Пристли идет у нас речь, джентльмены? — вопрошаю я. — Неужели мы действительно говорим об этом маленьком противном педике?

— А что, он и вправду педик?

— Мы все знаем, что ты продвинутый парень, Виктор, — говорит Дэвид. — Все, что ты делаешь, круто, и полный вперед.

— Постойте-ка, постойте. — Я машу руками в воздухе. — Если вы хотя бы на одну секунду подумали, что я делю Хлое — Хлое Бирнс — с этим обсосом… я вас умоляю!

— А что, кто-то из нас заикался насчет этого, Виктор? — слышу я.

— Что?

— Никто, по-моему, не говорил, что это была твоя идея насчет Бакстера и что тебе это по кайфу.

— Как мне может быть по кайфу или нет то, чего не существует? — свирепею я.

— Да об этом уже на улице говорят.

— На какой такой улице? На какой улице живешь ты, Дэвид?

— Эээ… Ладлоу…

— Эээ… Ладлоу… — непроизвольно передразниваю его я.

— Виктор, как мы можем верить тому, что ты говоришь? — спрашивает Рик. — Ты сказал, что тебя не было на показе Кэлвина, а ты там был. Теперь ты говоришь, что между вами с Хлое и Бакстером нет mй nage а troi s[42] , но все говорят…

— Какие еще гребаные сплетни ты слышал? — выкрикиваю я, отпихивая от лица поднесенный кем-то экспонометр. — Давай рассказывай, не бойся!

— То, что ты трахаешь Элисон Пул, — говорит Дэвид и пожимает плечами.

Я молча смотрю на него пару секунд.

— Довольно, хватит. Я даже с ней не встречаюсь.

— У тебя очень выразительно получается честное лицо, чувак!

— Ты остался в живых только потому, что с девчонками я не дерусь, — отвечаю я Дэвиду. — Кроме того, ты взялся разносить опасные слухи. Опасные для тебя. Опасные для нее. Опасные для меня. Опасные для…

— Да ладно, Виктор, трахай ты кого хочешь, — вздыхает Дэвид. — Мне-то, можно подумать, есть какое дело.

— В любом случае все, что тебя ждет в ближайшем будущем, — это место человека, который раскладывает по стеллажам в Gap дешевые свитера, — бормочу я себе под нос.

— Мои маленькие рыбки! — зовет нас Дидье. — Работать пора!

— Есть идея, — говорю я Дидье. — Может быть, покрыть лицо Дэвида какими-нибудь сухими водорослями или песком с пляжа?

— Ладно, Виктор, — отзывается Дидье из-за фотокамеры. — Я смотрю на тебя так, словно на тебе ничего нет, зайка.

— Дидье! — взывает один из близняшек. — Смотри на меня, на мне и в самом деле совсем ничего нет.

— Я смотрю на тебя так, словно на тебе ничего нет, Виктор, и тебе это нравится.

Далее следует долгая пауза, во время которой Дидье изучает близняшек, затем он внезапно приходит к какому-то решению.

— Сделайте так, чтобы мне пришлось за вами побегать.

— Эй, Дидье! — кричу я. — Ты это мне говоришь? Виктор — это я.

— Танцуйте и кричите «писька».

— Писька! — покорно бубним мы.

— Громче! — кричит Дидье.

— Писька!

— Громче!

— Писька!

— Отлично, но все еще далеко от идеала.

Плавки вслед за «бермудами», бейсбольные кепки козырьком назад, леденцы в руках, звучит Urge Overkill, Дидье убирает «поляроид», затем передает его тому, кто предлагает за него самую большую сумму; дрожащей рукой покупатель выписывает чек перьевой ручкой. У одного из мальчиков случается нервный припадок, другой выпивает слишком много «Taittinger»[43] и начинает всем рассказывать, что он из Аппалачей, в результате чего кто-то начинает поспешно разыскивать таблетку клонопина. Дидье настаивает, чтобы мы все изобразили, как прикрываем ладонями наши яйца, после чего включает в кадр и съемочную группу «Fashion File», а затем все, кроме меня и того парня, который упал в обморок, отправляются на ранний ленч в новое местечко в Сохо, которое называется «Regulation».

23

Быстрым шагом в осеннем свете по лестнице к офису, расположенному на верхнем этаже клуба, роликовые коньки висят у меня на плече, съемочная группа с канала VH1 (увы! увы!) берет на третьем этаже интервью у флориста Роберта Изабель, и то, как все одеты, заставляет меня прийти к выводу, что светло-зеленый и оранжевый (такой, как на банках консервированного супа «Campbell») — наиболее броские цвета нового сезона, а музыка группы I, Swinger, работающей в стиле ультралаунж, витает в воздухе как конфетти, и в ней слышатся такие слова, как «весна пришла» и «настало время танцев», а повсюду — фиалки, тюльпаны и одуванчики, и все вокруг принимает тот вид, который ты пожелаешь: но то ли от этого ледяного шика, то ли от холода у меня зуб на зуб не попадает. В офисе на стенах — фотографии загорелых брюшных прессов, трицепсов, бедер и белых, как кость, ягодиц закрывают собой всю стену. Кое-где мелькают и лица: все, что хочешь, — от Джоэля Уэста до Харли Томпсона, от Марки Марка до Джастина Лазарда, от Кирка Камерона (прости, Господи!) до Фридома Уильямса — и части, части тела (может быть, даже и моего). Это святая святых Джей Ди и Бо, и хотя я ежедневно срываю со стен фотографии 8x10 Джои Лоуренса, они снова вешают их. Все парни так похожи друг на друга, что становится все сложнее и сложнее различить кто есть кто. Одиннадцать пиар-агентов будут работать сегодня вечером на мероприятии. Я ругаюсь с Бо по поводу крутонов семь минут кряду. Наконец появляется Джей Ди с распечатками электронной почты, сотнями факсов и девятнадцатью просьбами об интервью.

— Мой агент звонил? — спрашиваю я.

— А как ты думаешь? — фыркает Джей Ди и добавляет. — Какой агент?

— Мне так понравилась статейка, которую ты написал для журнала «Young Homo», Джей Ди, — бросаю я, просматривая уточненный по состоянии на 10:45 список гостей.

— Какую ты имеешь в виду, Виктор? — вздыхает Джей Ди, роясь в факсах.

— Ту, которая называлась «Помогите! Я западаю на парней!».

— А к чему ты это говоришь? — спрашивает Бо.

— К тому, как вам не стыдно не быть гетеросексуалами до такой степени, — говорю я, потягиваясь.

— Может быть, я и гомик, Виктор, — зевает Джей Ди. — Но я все равно мужчина, и мужчина с чувством собственного достоинства.

— Ты — гомик, Джей Ди, и этим все сказано.

Я покачиваю головой, глядя на новые вырезки на стене над их рабочим столом, — Киану, Том Круз, несколько фотографий Брюса Вебера, Андреа Боккалетти, Эмери Робертc, Джейсон Пристли, Джонни Депп и Крис О'Доннелл — мой зловещий рок и судьба моя.

— Боже мой, вам, гомикам противным, так немного надо, чтобы запасть на парня. Хорошее тело, смазливое личико — о Господи!

— Виктор, — говорит Бо, вручая мне факс, — я знаю совершенно точно, что в прошлом ты и сам спал с парнями.

Я захожу в мой кабинет в надежде найти там бутылочку «Snapple» или косяк.

— Как-то раз в студенческие годы я посвятил модной игре в бисексуальность ровно три часа, — пожимаю я плечами. — Не стоит упоминания. С тех пор и доныне меня волнуют только булочки с мехом.

— Ты хочешь сказать, что эта пластмассовая пизда Элисон Пул намного лучше, чем, скажем, Киану Ривз? — спрашивает Джей Ди, семеня за мной следом.

— Чувак, с Киану у нас до этого ни разу не доходило, — говорю я, направляясь к стереосистеме. — Мы просто хорошие друзья. — Я роюсь в своей стойке с компактами: Elastica, Garbage, Filter, Coolio, Pulp. Я ставлю альбом Blur. — Знаешь ли ты, что «киану» по-гавайски означает «холодный бриз с океана» и что он получил японского «Оскара» за роль агента ФБР, ставшего серфером, в фильме «На гребне волны»? — Я выставляю на проигрывателе треки 2, 3 и 10. — Господи, и после этого мы еще боимся япошек!

— Ты должен перестать заниматься сексом с девушкой Дамьена, Виктор, — выпаливает Бо плаксивым голосом. — Нас просто жуть разби…

— Черт побери, — взвываю я и бросаю стойку с компактами в Бо.

— Если Дамьен узнает, он нас всех убьет, Виктор.

— Он убьет вас, если узнает, что я на самом деле открываю мой собственный клуб, — говорю я вкрадчиво. — Обвинят во всем при любых обстоятельствах вас. Постарайтесь этим проникнуться.

— О Виктор, твоя беспечность, конечно, нас очень прикалывает, и…

— Прежде всего, я не могу понять, с чего вы, гомики противные, взяли, что я трахаю девушку Дамьена…

— И то, как ты умеешь лгать, тоже.

— Эй, какой козел слушал здесь ABBA Gold? Постойте, я сам догадаюсь.

— Виктор, мы не доверяем Дамьену, — говорит Бо. — И Дигби с Дьюком тоже не доверяем.

— Тсс, — говорю я, прикладывая палец к губам. — Это помещение, возможно, прослушивается.

— И совсем даже не смешно, Виктор, — мрачно роняет Джей Ди. — Скорее всего так оно и есть.

— Сколько раз, парни, я говорил вам, что этот город населен ужасными людьми? — стону я. — Пора к этому привыкнуть.

— Дигби и Дьюк — славные парни, Виктор, но так отупели от стероидов, что с удовольствием порвут тебя на мелкие клочки, — говорит Бо, а затем добавляет: — И поделом.

Я смотрю на часы.

— Через пятнадцать минут это сделает со мной мой отец, так что я вас умоляю! — вздыхаю я, шлепаясь на кушетку. — Послушайте, Дигби и Дьюк — просто, эээ, приятели Дамьена. Они, конечно, внешне похожи на вышибал — ну и что?

— Это его крыша, зайка, — говорит Джей Ди.

— Боже мой, — стону я. — Крыша? От кого? От Banana Republic?

— Это крыша, Виктор, — солидарно кивает головой Бо.

— Черт побери, да они обыкновенные вышибалы, ребята, — говорю я, рывком садясь на кушетке. — Мне их даже жалко: представьте себе — им приходится зарабатывать себе на жизнь, разбираясь с пьяными туристами и законченными кокаинистами. Их стоит пожалеть!

Но Бо не в состоянии понять моей иронии:

— Пожалел бы лучше себя, Виктор! Как только Дамьен увидит ту самую фотографию — ой что начнется!

— Ты чего, Бо, мне на ногу наступаешь? — говорю я вкрадчиво, глядя на них в упор.

— Кого ты защищаешь, Джей Ди? — выпаливает Бо. — Он должен знать все. Это правда. Так оно и будет.

Я встаю с кушетки.

— Я думал, что вы об этом позаботились, Джей Ди.

— Виктор, Виктор… — Джей Ди заламывает руки.

— Скажи мне прямо сейчас. Что, где, когда, кто?

— Обратите внимание, что он не задает самого главного вопроса: почему?

— Кто сказал тебе про фото? Ричард? Хой? Реба?

— Реба? — переспрашивает Джей Ди. — Кто такой на хер этот Реба?

— Кто сказал тебе, Джей Ди? — Я бью его по руке.

— Бадди. Не смей меня трогать!

— Из «News»?

Бо мрачно кивает головой:

— Бадди из «News».

— И Бадди сказал тебе…

— Эээ, что твои страхи насчет некоей фотографии, эээ, «обоснованы» и что с высокой… — Джей Ди косится на Бо.

— Долей вероятности, — подсказывает Бо.

— Верно. И что с высокой долей вероятности она будет, эээ…… — Джей Ди вновь косится на Бо.

— Опубликована, — шепчет Бо.

— Опубликована, эээ… — Джей Ди запинается. — Ах да, «опубликована у нас».

Пауза, во время которой я прочищаю горло и моргаю.

— И сколько вы выжидали, прежде чем поделились со мной этой бесценной информацией?

— Я позвонил тебе на пейджер, как только информацию подтвердили.

— Кто подтвердил?

— Я не разглашаю свои источники.

— Когда? — стону я. — Вы меня понимаете? Скажите когда!

— Откуда я могу знать когда, Виктор? — нервно сглатывает слюну Джей Ди. — Я просто подтвердил то, что ты хотел узнать. Фото существует. Что на нем? Об этом я могу только догадываться по, гмм, описанию, которое ты мне дал вчера. И вот тебе номер Бадди.

Долгое молчание, во время которого звучит музыка Blur, а мой взгляд мечется по кабинету, пока не останавливается на каком-то растении.

— Да, и, гмм, звонила Хлое и сказала, что хочет видеть тебя перед показом Тодда, — сообщает Джей Ди.

— И что ты ей сказал? — вздыхаю я, глядя на телефонный номер, который мне вручил Джей Ди.

— Что ее несчастная и плохо одетая половина обедает вместе со своим отцом в «Nobu».

— Стоит ли мне еще раз напоминать об ужасе, который меня ожидает? — морщусь я. — Господи, ну и денек!

— А еще она поблагодарила тебя за цветы.

— За какие цветы? — спрашиваю я. — И прошу тебя, перестань пялиться на мою ширинку.

— Двенадцать белых французских тюльпанов, которые ты послал за сцену во время показа коллекции Донны Каран.

— Ну что ж, спасибо тебе, Джей Ди, что позаботился, — бормочу я, возвращаясь на кушетку. — Все-таки не зря я плачу тебе два доллара в час.

Пауза.

— Но… я не посылал цветов, Виктор.

Пауза. Мой ход.

— Ну что же, я их тоже не посылал.

Пауза.

— Там была карточка, Виктор! На ней было написано «Ни одна женщина не может сравниться с моей» и «Я хочу тебя, детка, ты нужна мне, детка».[44] — Джей Ди смотрит в пол, затем переводит взгляд на меня. — Это в твоем духе, Виктор.

— На данный момент у меня нет никаких объяснений случившемуся, — говорю я, разводя руками, и тут меня осеняет, кто мог прислать цветы. — Слушай, ты не знаешь такого паренька, которого зовут Бакстер Пристли?

— А, этот новый Майкл Бергин.

— А кто у нас был старым Майклом Бергином?

— Бакстер Пристли выступает в новом шоу Даррена Стара и играет в группе, которая называется «Эй, это мой ботинок». Его подругами были Дэйзи Фуэнтес, Марта Плимптон, Лив Тайлер и Гленда Джексон, хотя необязательно именно в этом порядке.

— Бо, я сейчас наглотался клонопина, так что я не впитываю ничего из того, что ты мне сейчас говоришь.

— Круто, это очень круто, Виктор.

— И что мне теперь прикажете делать с этим вашим Бакстером Пристли? У него такие сладенькие щечки.

— Ревнивая ты скотина, — шипит Бо.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «и что мне теперь прикажете с ним делать»? — спрашивает Джей Ди. — Я вот сразу знаю, что я бы стал с ним делать.

— Восхитительные щечки, — твердо заявляет Бо.

— Да, но при этом мозгов нет совсем. Я бы у него на твоем месте не стал отсасывать, — бормочу я. — Дай-ка мне этот факс.

— А какое отношение ко всей этой истории имеет Бакстер Пристли?

— Не мешало бы записать этого паренька на курс разговорного английского с полным погружением. О черт, мне пора бежать! Вернемся к делу. — Я кошусь на факс. — Адам Горовиц[45] проходит у нас под своей собственной фамилией или как Ad-Rock?

— Как Адам Горовиц.

— Хорошо. А это что? Новые подтверждения?

— Люди, которые просят приглашения.

— Блин, прочитайте кто.

— Франк Де Каро?

— Нет. Да. Нет. О Боже, я не могу сейчас заниматься этим.

— Слэш и Ларе Ульрих придут вместе, — сообщает Джей Ди.

— А с MTV приходят Эрик Нис и Дафф Маккэган.

— Хорошо, хорошо.

— Крис Айзек. Ответ тоже положительный? — спрашивает Джей Ди.

— Ой, он такой лапусик! — восклицает Бо.

— У него уши как у Джамбо, но, пожалуй, я бы с ним был не прочь, будь я гомиком, — вздыхаю я. — Фли у нас идет под буквой F, или у него есть настоящее имя?

— Какая разница? — говорит Джей Ди. — Фли придет вместе со Слэшем и Ларсом Ульрихом.

— Минутку, — перебиваю я. — А разве Аксель приходит не с Энтони?

— По-моему, нет. — Бо и Джей Ди смотрят друг на друга вопросительно.

— Только не говорите мне, что Энтони Кидес не придет, — стону я.

— Он придет, Виктор, придет, — говорит Бо. — Просто не с Акселем.

— Королева Латифа — она у нас на К или на Л? — спрашивает Джей Ди.

— Стоп, — восклицаю я, просматривая букву Л. — Что, придет Липсинка? Вы что, забыли, парни, что я вам говорил — никаких трансвеститов.

— Но почему?

— Потому что они похожи на этих ужасных мимов новой школы, вот почему.

— Липсинка вовсе не трансвестит, Виктор, — ворчит Бо. — Липсинка — тендерный иллюзионист.

— А ты — педик противный, — огрызаюсь я, срывая со стены фото Тайсона в рекламе Ральфа Лорена. — Разве я тебе об этом уже не говорил?

— А ты — гребаный расист! — выкрикивает Бо, вырывая у меня из рук помятую фотографию.

В ответ я тут же достаю из кармана кепку с надписью «Malcolm X», которую мне дали на премьере — подписанную Спайком Ли, — и машу ей перед носом у Джей Ди.

— Видишь это? Что здесь надписано? «Malcolm X». Так что не тебе меня обвинять в отсутствии мультикультурности, гомик противный.

— Пол Верховен сказал, что даже Бог бисексуален, Виктор.

— Пол Верховен — нацист, и поэтому мы его не приглашаем.

— Ты сам нацист, Виктор, — ухмыляется Бо. — Ты и никто другой.

— Я — самый пушистый в мире нацист, а ты — педик противный. Что? Ты посмел пригласить Жан-Клода Ван Дамма у меня за спиной?

— Нам все время звонит пиар-агент Като Кейлин, Дэвид Кроули.

— Так пригласите этого Дэвида Кроули.

— Но народу нравится Като, Виктор.

— А они видели ее последний фильм «Доктор Череп»?

— Это не имеет значения. Людям нравится все, что она делает.

— Далее, Джордж Стефанопулос.[46]

— Кто? Снаффлупагус?[47]

— Нет. Джордж…

— Я не глухой, — рычу я раздраженно. — Только в том случае, если он придет с кем-нибудь известным.

— Но, Виктор…

— Повторяю: только если, — я смотрю на свои часы, — до девяти часов он подтвердит, что придет вместе с Дженнифер Джейсон Ли, или Лайзой Кудроу, или Эшли Джадд, или с кем-нибудь действительно знаменитым.

— Гмм…

— Дамьена хватит удар, Джей Ди, если этот тип придет один.

— Дамьен постоянно напоминает мне, Виктор, что небольшое количество политиков поднимет класс.

— Дамьен хотел нанять танцоров с MTV, и это я отговорил его от этой затеи! — кричу я. — Неужели вы думаете, что мне будет сложно заставить его вышвырнуть этого гречонка?

Джей Ди смотрит на Бо:

— Как ты думаешь, то, что он сейчас сказал, круто или тупо? Я не уверен.

Я хлопаю в ладоши:

— Давайте сначала закончим с последними подтверждениями.

— Лайза Лойб?

— О, она, несомненно, будет пользоваться блестящим успехом. Дальше.

— Джемс Иха — гитарист из Smashing Pumpkins.

— Билли Корган, конечно, был бы лучше, но ладно…

— Джордж Клуни.

— Ну, это веселый перец. Дальше.

— Дженнифер Анистон и Дэвид Швиммер?

— Бла-бла-бла.

— Отлично, Виктор. Нам нужно просмотреть еще буквы Б, Д и С.

— Валяйте.

— Стэнфорд Блэч.

— О Боже мой!

— Виктор, пора становиться взрослым. Ему принадлежит половина отеля «Savoy».

— Пригласите того, кому принадлежит вторая половина.

— Виктор, он нравится братьям Вайнштейн.

— Он такой жирный, что, наверное, пошел бы работать в зоомагазин за то, чтобы ему разрешили бесплатно есть кроличье дерьмо.

— Андре Балаж?

— Если с Кэти Форд, то да.

— Дрю Бэрримор?

— Да, включая банкет.

— Габриэль Бирн?

— Если без Эллен Баркин, то да.

— Дэвид Бозом?

— Да, но только на коктейль.

— Скотт Бенуа?

— Коктейль.

— Лелиани Бишоп?

— Коктейль.

— Эрик Богосян?

— У него сегодня вечером концерт. Он не сможет быть на банкете. Но на коктейль придет.

— Брэнди.

— Господи, Бо, ей же всего шестнадцать!

— Но Moesha сейчас в чартах, а пластинка стала платиновой.

— Пусть приходит.

— Сандра Бернар.

— Только коктейль.

— Билли, Стивен и/или Алек Болдуин.

— Банкет, только коктейль, банкет.

— Борис Беккер.

— Гмм, это начинает все больше и больше походить на церемонию открытия «Planet Hollywood», в которой потом ни за что есть не захочешь, — вздыхаю я. — Я правильно понял вот этот факс? Лайза Бонет!

— Если Ленни Кравиц придет, то ее не будет.

— А Ленни Кравиц придет?

— Да.

— Тогда вычеркните ее.

— Тим Бертон?

— О Боже, я сгораю от нетерпения!

— Халли Берри.

— Вычеркнуть.

— Хэмиш Боулс.

— Угу.

— Тони Брекстон.

— Да.

— Итан Браун?

— Ах, мне уже, честно говоря, все до лампочки, — хныкаю я, а затем отрезаю: — Только коктейль.

— Мэттью Бродерик.

— Банкет, если он придет с Сарой Джессикой Паркер.

— Да. Антонио Бандерас.

— Ты знаешь, что Антонио сказал Мелани Гриффит, когда они в первый раз встретились?

— У меня член больше, чем у Дона?

— Давай представим, что ты — Мелани, а я — Антонио. Как поживаешь, Мелани?

— Ему стоило бы немедленно перестать повторять во всех интервью, что он «совсем не дурак».

— Росс Блекнер.

— Вычеркнуть.

— Майкл Бергин.

— Вычеркнуть — верно, парни?

— Дэвид Бартон?

— Ах, я надеюсь, он придет вместе с Сюзанной, на которой будет надето что-нибудь миленькое от Raymond Dragon, — взвизгиваю я. — Только коктейль.

— Мэттью Барни.

— Да.

— Кэндес Бушнелл.

— Да.

— Скотт Бакула.

— Да.

— Ребекка Брохман.

— А это кто такая?

— Наследница Kahlua.

— Отлично.

— Тайра Бэнкс.

— Все, что мне остается, это держать себя в руках, пока я не успокоюсь.

— Ясмин Блит.

— Я просто дрожу в предвкушении.

— Кристиан Бейл.

— Угу.

— Джил Беллоуз.

— Кто?

— В определенных, гмм, кругах он весьма известен.

— В кругах с одним междугородним кодом?

— В кругах с одним почтовым индексом. Продолжаем.

— Кевин Бэкон.

— Отлично, отлично. Но, извините меня, где же Сандра Баллок? — спрашиваю я.

— Ее пиар-агент сказал… — Бо делает паузу.

— Продолжай, продолжай.

— Она еще не знает, — заканчивает Джей Ди.

— О Господи!

— Виктор, не строй такие гримасы! — говорит Бо. — Неужели ты не знаешь, что для этих людей гораздо важнее быть приглашенными, чем на самом деле прийти.

— Нет! — восклицаю я, махая указательным пальцем. — Людям надо научиться вести себя в соответствии со статусом звезды.

— Виктор…

— Элисон Пул сказала, что Сандра Баллок придет, что она обязательно придет…

— А когда это ты говорил с Элисон? — спрашивает Джей Ди. — Или, может, я не имею права спросить?

— Ничего у него не спрашивай, Джей Ди, — предупреждает Бо.

— О черт, — пожимает плечами Джей Ди, — что может быть круче, чем изменять Хлое Бирнс.

— Послушай, ты, педик противный!

— Может быть, это потому, что однажды Камилла Палья[48] написала восемь тысяч слов о Хлое и даже ни разу не упомянула о тебе!

— Редкостная сука, — бормочу я, и меня передергивает. — Ладно, займемся буквой D.

— Беатрис Даль.

— Она снимается в кино у Ридли Скотта в Пруссии с Жан-Марком Барром.

— Барри Диллер.

— Да.

— Мэтт Диллон.

— Да.

— Клифф Дорфман.

— Кто?

— Приятель Леонардо.

— Ди Каприо?

— Он придет в костюме от Ричарда Тайлера и красных бархатных туфлях и приведет с собой Клиффа Дорфмана.

— Роберт Дауни-младший.

— Только если он нарядится под Чаплина! Да, да, ради бога, уговорите Дауни нарядиться под Чаплина!

— Уильям Дефо.

— Коктейль.

— Майкл Дуглас.

— Он не придет. Придет Диандра.

— Я всегда пристально следил за их сложными брачными отношениями. Вычеркнуть.

— Зельма Дэвис.

— Боюсь, что мое самообладание скоро даст трещину.

— Джонни Депп.

— С Кейт Мосс. Банкет.

— Стивен Дорф.

— Стивен, — размышляю я в сомнении, — Дорф. Интересно узнать, почему всех этих людей считают звездами?

— Особенности структур ДНК? Счастливый случай?

— Продолжаем.

— Пилар и Неся Деманн.

— Без вопросов.

— Лора Дерн.

— Гип-гип-ура!

— Гриффин Данн.

— Без него ни одна вечеринка не может считаться удавшейся.

— Меган Дуглас.

— Облейте меня водой из шланга!

— Патрик Демаршелье.

— Да.

— Джим Дейч.

— Кто?

— Более известный как Скиппер Джонсон?

— Ах да, верно, верно!

— Шененн Догерти придет с Робом Вейссом.

— Специальная парочка, — киваю я головой, как ребенок.

— Кэмерон Диас.

— А как насчет Майкла Де Лука?

— Будет.

— Отлично. Тогда переходим к С.

— Алисия Сильверстоун подтвердила свой приход.

— Отлично!

— Шэрон Стоун скорее всего придет, хотя ответ «весьма вероятно».

— Дальше, дальше, дальше.

— Грета Скакки, Элизабет Зальцман, Сьюзен Сэрендон…

— Тим Роббинс тоже?

— Дай мне заглянуть в перекрестные ссылки — гмм, погоди — да.

— Быстрее.

— Итан Штайфель, Брук Шилдс, Джон Стамос, Стефани Сеймур, Дженни Шимуцу…

— Отлично, отлично!

— Дэвид Салль, Ник Скотти…

— Еще, еще, еще!

— Сейдж Сталлоне.

— Тогда почему бы нам не пригласить гребаного зайчика-энерджайзера? Продолжайте.

— Маркус Шенкенберг, Джон Стюарт, Адам Сандлер…

— Но только не Дэвид Спэйд!

— Уэсли Снайпс и Лайза Стенсфилд.

— Великолепно, чувак!

— Антонио Сабато-младший, Ионе Скай…

— Она приведет с собой призрак Ривера Феникса[49], — добавляет Бо. — Я серьезно. Она попросила, чтобы его включили в список гостей.

— Это так дико прикольно, что я хочу, чтобы вы немедленно послали факс в «News».

— Майкл Стайп…

— Только если он чем-нибудь прикроет свой дурацкий шрам от грыжи.

— Оливер Стоун, Дон Симпсон, Табита Сорен…

— Черт, кажется, мы попали в горячее местечко!

— Дж. Е. Смит, Анна Суй, Таня Сарна, Эндрю Шу…

— И Элизабет Шу?

— И Элизабет Шу.

— Великолепно. Да, кстати, что будет играть во время коктейля? — спрашивает Бо, когда я уже выхожу за дверь.

— Начните с чего-нибудь помягче. Киномузыка Эннио Морриконе, что-нибудь из Stereolab, любой эмбиент. Уловили мысль? Берт Бакара. Затем перейдем к чему-нибудь более агрессивному, но не навязчивому, но чтобы это не походило ни в коем случае на музыку, которую крутят в лифтах.

— Что-нибудь в духе фоновой музыки для холостяцкой норы космического века?

— «Романтическое настроение»?

— Полинезийское тики-тики или крайм-джаз? Джей Ди мчится за мною следом.

— Пусть это будет в своей основе коктейль-микс в стиле «ультралаунж».

— Не забудь, у тебя встреча в пять в «Fashion Cafй» с диджеем X, — кричит мне вслед Бо. — В пять!

— Что-нибудь слышно про Мику? — кричу я с третьего этажа, где очень холодно и при этом с веселым жужжанием вьется пара мух.

— Ничего. Ты, главное, не забудь: «Fashion Cafй», пять часов, — кричит Бо.

— Почему никто не может найти Мику? — кричу я, спускаясь все ниже и ниже.

— Виктор! — кричит откуда-то издалека Джей Ди. — В чем разница между лемуром и лиманом?

— Один из них… такой, вроде крысы?

— А который?

— О Боже, ну и вопросики у тебя! — хныкаю я. — Где мой пиар-агент?

22

Чтобы «гарантировать мое присутствие» на обеде, отец прислал за мной машину, так что сейчас я, развалившись на заднем сиденье «линкольн таун кар», пытаюсь вызвонить по мобильному Бадди из «News», а водитель продирается сквозь полуденный поток машин на Бродвее, иногда застревая в пробках по направлению к «Nobu», проезжает мимо еще одного плаката Хлое, висящего на автобусной остановке, — реклама какой-то светорассеивающей косметики от Estйe Lauder, и солнце так ярко отсвечивает от корпуса лимузина, едущего впереди нас, что в глазах после этого еще долго плавают алые пятна, так что, несмотря на затемненные стекла лимузина, мне приходится надеть солнцезащитные очки Matsuda; мы проезжаем мимо нового магазина Gap на Хаустон-стрит, группа взрослых людей играет в «классики», где-то нежно поет Аланис Мориссетт, две девочки на тротуаре проплывают мимо окон лимузина как в замедленной съемке, и я делаю им «знак мира», потому что боюсь посмотреть назад и увидеть, что Дьюк и Дигби висят у меня на хвосте. Я закуриваю сигарету, а затем поправляю микрофон, который спрятан у меня за воротником рубашки.

— Эй, здесь не курят! — говорит водитель.

— И что ты со мной можешь сделать? Крути давай баранку. Господи!

Он вздыхает и крутит баранку.

Наконец Бадди снимает трубку. В его голосе нет ни капли удивления.

— Привет, Виктор. В чем дело? Подтверди мне эту сплетню: правда ли, что ты встречаешься со Стивеном Дорфом?

— Я тебя умоляю, Бадди! — рычу я. — Давай с тобой договоримся…

— Не мели чепуху, — вздыхает он.

После небольшой паузы я говорю:

— Погоди. Правда ли, что я до сих пор числюсь в списке парней, которых ты хотел бы трахнуть?

— Нет, ты же уже завел себе дружка.

— Гребаный Стивен Дорф вовсе не мой дружок! — кричу я.

Водитель смотрит на меня через зеркало заднего вида. Я наклоняюсь к нему и бью кулаком по спинке его сиденья:

— Здесь есть подъемное стекло или что-нибудь в этом роде, что бы могло разделить нас?

Водитель отрицательно качает головой.

— Ну, что тебе от меня нужно, Виктор? — вздыхает Бадди.

— Зайка, ходят слухи, что у тебя есть одна моя, эээ, фотография.

— Виктор, у меня есть миллион твоих фотографий.

— Я имею в виду несколько специфическую фотографию.

— Специфическую? Специфическую фотографию? Не думаю, мой котеночек.

— На ней я вместе с одной, эээ, девушкой.

— Какой девушкой? Гвинет Пэлтроу? Кристин Херольд? Чери Отери?

— Нет! — кричу я. — Черт тебя дери, я там вместе с Элисон Пул.

— Ты с Элисон Пул? И что вы, гмм, делаете?

— Пьем холодное латте, флиртуя при этом друг с другом по Интернету, козел!

— Элисон Пул… это та, которая подружка Дамьена Натчеса Росса? Ты говоришь об этой Элисон Пул?

— Она также трахается с доброй половиной состава «Никс», так что я не одинок.

— Гадкий мальчишка. Все время ходишь по краю пропасти. Нехорошо, нехорошо.

— Как там поется в самом известном хите Бон Джови? «Послушай…»

— Я полагаю, что фотография эта была сделана с одобрения и позволения мистера Росса и мисс Бирн — верно, безнравственный маленький негодник?

— Это я-то безнравственный? — задыхаюсь я от гнева. — Ну и дела! Кто бы мне это говорил! Ведь это ты продал фотографии со вскрытия Роберта Максвелла, ты, мерзавец! Ты раздобыл «поляроиды» с разнесенным пулей черепом гребаного Курта Кобейна! Ты напечатал снимки агонии Ривера Феникса на бульваре Сансет. Ты…

— А еще я первым помог тебе прорваться на страницы печатных изданий, неблагодарный засранец.

— Да, это верно, ты прав. Послушай, я вовсе не осуждаю тебя. Я хотел сказать, что я восхищаюсь тобой.

— Виктор, о тебе пишут в основном благодаря мне, хотя ты ровным счетом ничего собой не представляешь.

— Нет, чувак, я бы и так этого добился, все и сразу — это мой девиз, ты же знаешь…

— Для того чтобы успешно сосать у кого надо, тоже требуется талант. Или, по крайней мере, некоторый шарм, которого ты лишен.

— Мое последнее слово: что я могу тебе дать в обмен на эту фотографию?

— А что у тебя есть? И давай короче: у меня интервью.

— Ну а что, гмм, ты, типа, хочешь знать?

— Правда ли, что Хлое встречается с Бакстером Пристли и что ты вовлечен в какой-то грязный сексуальный треугольник?

— Блин, чувак, ничего подобного! В последний раз тебе говорю — ничего подобного! — рычу я, а затем, услышав, что Бадди недоверчиво молчит, выкрикиваю: — И я не встречаюсь со Стивеном Дорфом.

— Почему Хлое так часто выходит на подиум в этом сезоне?

— Ну, это простой вопрос. Потому что она выходит на подиум последний год. Это ее, так сказать, прощальный привет и все такое, — вздыхаю я с облегчением.

— Почему Бакстер Пристли посещает все ее показы?

Я резко выпрямляюсь и кричу в телефон:

— Кто это маленькое дерьмо? — Пытаясь взять себя в руки, я меняю тон: — Эй, Бадди, а как насчет Вайноны?

— Что насчет Вайноны?

— Ну, она приходит на открытие клуба сегодня.

— Что я могу сказать? Многообещающее начало, Виктор. О черт, у меня прямо в жопе екнуло! С кем она? — вздыхает он.

— Дейв Прайнер, наследница Wrigley's, и басист из группы Falafel Mafia.

— И что они делают? И где?

— В отеле «Four Seasons», обсуждают, почему не оправдало ожиданий Reality Bites.

— У меня снова екнуло!

Я молчу, пристально глядя в окно.

— Харли Томпсон, — говорю я наконец, надеясь, что он возьмет наживку.

— Я уже слегка заинтригован.

— Гмм, блин, Бадди… — Я осекаюсь. — Но запомни — ты этого от меня не слышал.

— Я никогда не раскрываю свои источники, так что просто расскажи своему повелителю все, что ты знаешь.

— Ну, короче, Харли в городе.

Пауза.

— Я начинаю возбуждаться.

Слышно постукивание по клавиатуре компьютера, затем:

— Где?

— В Paramount.

— Ты трогаешь меня за самые интимные места, — говорит Бадди. — Почему он не в Финиксе на съемочной площадке «Sun City 3» вместе со всеми остальными?

Пауза.

— Гмм, Шерри Гибсон…

— Я возбуждаюсь. Я возбуждаюсь все сильнее и сильнее, Виктор.

— Она… бросила его…

— У меня просто торчком стоит. Продолжай.

— Из-за… проблем с крэком. Его проблем.

— Я вот-вот кончу.

— И он, эээ, избил… Шерри.

— Виктор, я кончаю!

— Так что Шерри тоже пришлось уйти из «Вечеринок на пляже»…

— Брызги летят во все стороны…

— Потому что на ее лицо теперь просто смотреть нельзя…

— Я кончаю, я кончаю, я кончаю…

— И он теперь думает о том, чтобы лечь в нарколечебницу где-нибудь в Поконосских горах.[50]

— О Боже, все, я кончил…

— И Шерри теперь напоминает, эээ, «заплаканного енота»…

— Я кончил. Ты слышишь, как я постанываю?

— Ну и редкостный же ты козел, — шепчу я.

— Так уж у меня на роду написано.

— Бадди, я чувствую удивительную близость с тобой.

— А где же его братец, Керли?

— Он повесился.

— Кто был на похоронах?

— Джулия Робертс, Эрика Кейн, Мелисса Этеридж, Лорен Холли и, гмм, Сельма Хайек.

— Разве у нее не было романа с его отцом?

— Был.

— Значит, он старался ей особенно на глаза не попадаться?

— Так что, Бадди, фотографии больше нет?

— Фотография, на которой ты и Элисон Пул, исчезла.

— Для протокола, а что на ней было?

— Для протокола? Тебе не стоит даже и знать.

— Понимаешь, Бадди, Элисон только что потеряла роль в экранизации «Отражений», — добавил я, — чего бы это ни значило.

— А означает это ровным счетом nada . Спасибо тебе, Виктор. Приехали для интервью.

— Нет, это тебе спасибо, Бадди. И пожалуйста, я тебе ничего не говорил. — Я замолкаю на мгновение, затем до меня кое-что доходит, и я кричу: — Только не говори, что это я, не говори…

— Положись на меня, — говорит Бадди и вешает трубку.

21

Возле «Nobu» в полдень: я заглатываю половинку таблетки ксанакс, проходя мимо запаркованного у входа лимузина, который, очевидно, доставил сюда моего отца, и ныряю внутрь — толпа администраторов с MTV, а нового управляющего интервьюирует программа утренних новостей CBS, Хелена Кристенсен, Мила Йовович и французский дизайнер обуви Кристиан Лубутен за одним столом, за другим же — Трейси Росс, Саманта Клюге, Робби Кравиц и Козима фон Бюлов, а мой папа — худой образцовый англосакс в темно-синем костюме от Ralph Lauren — сидит во второй кабинке от входа, черкая что-то в желтом блокноте, а на столе рядом с миской с суномоно[51] лежит подозрительного вида толстая папка. Два его помощника сидят в первой кабинке. Ему полагалось бы выглядеть на средний возраст, но благодаря недавней подтяжке лица и тому, что, по словам моей сестры, он с апреля принимает прозак (секрет), выглядит он в общем-то блестяще. На досуге: охота на оленей, астролог, чтобы уладить дела с планетами, сквош. Диетолог рекомендовал ему сырую рыбу, коричневый рис, темпура абсолютно исключена, но хидзики[52] — пожалуйста, ну а я сюда пришел в основном ради торо-сашими[53], светской беседы и ненавязчивой просьбы одолжить немного наличных. Отец улыбается, сверкая зубами.

— Извини, папа, я заблудился.

— Какой-то ты худой.

— Это все наркотики, папа, — вздыхаю я, усаживаясь на скамью.

— Совсем не смешно, Виктор, — говорит он устало.

— Папа, я не употребляю наркотики. Я в великолепной форме.

— Да нет, я вижу. Как твои дела, Виктор?

— Я пользуюсь успехом, папа. Сногсшибательным успехом. Я в прорыве. Все идет по плану. Я контролирую все аспекты. Ты посмеиваешься как-то нехорошо, папа, но на самом деле я нахожусь в состоянии непрерывного движения.

— А толк-то от этого есть?

— Я осваиваю новую территорию, папа.

— Это какую же?

Я направляю взгляд в светлую даль.

— Будущее.

Папа глядит на меня хмуро, не выдерживает моего взгляда, смотрит по сторонам, смущенно улыбается.

— Ты стал намного изощреннее, Виктор, в формулировке своих, гмм, амбиций.

— Еще бы, папа. Я научился брать быка за рога.

— Ну и славненько.

Он жестом просит официанта, которого зовут Эветт, принести еще холодного чая.

— Итак, откуда ты сейчас?

— У меня была фотосессия.

— Надеюсь, ты больше не снимаешься голым для этого Вебстера или как там его, Господи!

— Почти голым. Для Брюса Веббера. Я стараюсь больше не злить тебя, папа.

— Вихлял задницей, словно…

— Это была реклама Obsession, папа, а ты ведешь себя так, словно я снялся в порнухе.

— Докажи мне это, Виктор.

— Сейчас докажу, папа. Говорю медленно: колонна — прикрывала — мои — гениталии.

Но он уже листает свое меню.

— Пока я не забыл, хочу поблагодарить тебя за, эээ, компакт Патти Лупоне, который ты прислал мне на день рождения. Это был очень удачный подарок.

Я тоже углубляюсь в меню.

— Не стоит благодарности, чувак.

Отец беспокойно смотрит на столик MTV, за которым, похоже, кто-то явно острит по его поводу. Я едва удерживаюсь оттого, чтобы помахать им рукой.

Отец спрашивает:

— Почему они на нас так смотрят?

— Может быть, потому что на тебе написано печатными буквами: «Я не туда попал»? — предполагаю я. — Господи, мне нужно срочно выпить стакан минеральной воды. Или пива.

Эветт приносит холодный чай, молча принимает заказ, а затем нерешительно направляется на кухню.

— Классная девчонка, — восхищается мой отец.

— Папа, — начинаю я.

— Что?

Я опускаю глаза.

— Вообще-то это парень, но какая разница?

— Шутишь?

— Нет, это действительно парень. Он сейчас как раз находится в процессе, ну понимаешь, смены пола.

— Ты забыл снять темные очки.

— Я не забыл. — Я снимаю очки и пару раз моргаю. — Ну так что за дела, стоит как стрела?[54]

— Я же все вырезки о тебе собираю, — говорит он, зловеще поглаживая папку. — И стоит мне только подумать о моем единственном сыне, как мне вспоминается тот разговор, что был у нас прошлым летом. Не собираешься ли ты вернуться в колледж?

— О черт, папа, — стону я. — Я учился в Кэмдене! Я его даже почти закончил. Я даже уже забыл, на какой специальности я учился.

— «Экспериментальные оркестры», насколько я помню, — сухо отзывается отец.

— Эй, ты забыл про «Анализ дизайна».

Отец скрипит зубами и оглядывает зал — видно, что ему отчаянно хочется выпить.

— Виктор, у меня есть связи в Джорджтауне, в Колумбийском университете, в Нью-Йоркском, в конце концов, черт побери! Это не так сложно, как ты думаешь.

— О черт, папа, да я об этом вообще не думаю.

— Я волнуюсь о твоей карьере и…

— Знаешь, папа, — перебиваю я, — еще когда я учился в школе Horace Mann, там был один советник, который постоянно задавал мне ненавистный вопрос — это был вопрос о моих планах на будущее.

— Почему? Потому что у тебя их не было?

— Нет. Потому что я знал, что он засмеется, если я скажу ему правду.

— Я помню, как однажды тебя выгнали с занятий за то, что ты отказался снять темные очки на уроке алгебры.

— Папа, я открываю клуб. Я немного прирабатываю моделью, — я слегка выпрямляюсь, чтобы звучать убедительнее. — Да, и с минуты на минуту я получу роль в «Коматозниках 2».

— Это что, кино? — спрашивает он недоверчиво.

— Да нет, бутерброд, — отвечаю я в ошеломлении.

— Боже мой, Виктор, я скажу тебе лишь одно, — вздыхает он. — Тебе уже двадцать семь, а ты все еще только модель.

— Только модель? — говорю я, все еще ошеломленный. — Только модель? Ты хорошенько подумал, прежде чем это сказать, папа?

— Я ожидал, что ты займешься чем-нибудь серьезным и действительно важным…

— Да, папа, я все помню. Я помню, что вырос в среде, где богатства приходилось достигать, занимаясь чем-нибудь серьезным и действительно важным. Это так.

— Только не надо мне рассказывать, что ты намереваешься добиться самосовершенствования и творческого развития, демонстрируя — будем называть вещи своими именами — тряпки.

— Папа, мужская топ-модель зарабатывает до одиннадцати тысяч долларов в день.

— Ты что, мужская топ-модель?

— Нет, но не в этом дело.

— Я ночами глаз не смыкал, пытаясь понять, в чем же все-таки дело, Виктор.

— Я неудачник, детка, — вздыхаю я, откидываясь на спинку скамьи, — так почему бы тебе не убить меня?[55]

— Ты не неудачник, Виктор, — вздыхает в ответ отец. — Просто ты должен, эээ, найти себя. — Он вздыхает еще раз. — Найти, что ли, — уж не знаю — нового себя?

— «Нового себя»? — Я открываю рот от изумления. — О Боже, папа, ты делаешь все для того, чтобы я почувствовал себя бесполезным.

— А открывая этот клуб, ты чувствуешь себя ужасно полезным?

— Папа, я знаю, знаю…

— Виктор, я просто хочу…

— Это я просто хочу делать что-нибудь такое, чтобы зависело целиком от меня, — подчеркиваю я. — Где я был бы, что ли, незаменимым.

— И я того же хочу, — идет на попятную отец. — Я хочу для тебя именно этого.

— Модели… модели все заменимы… — вздыхаю я. — На свете тысячи парней с пухлыми губами и симметричным лицом. Но вот открыть клуб — это…

У меня перехватывает дыхание.

После продолжительного молчания отец говорит:

— На прошлой неделе мне попалась на глаза твоя фотография в журнале «People».

— В каком номере? Я не видел. Кто на обложке?

— Не знаю. — Отец пристально рассматривает меня. — Кто-то из моих сотрудников обратил на нее мое внимание.

— Черт побери! — Я бью кулаком по столу. — Вот почему мне срочно нужен пиар-агент.

— Короче говоря, Виктор, ты находился в шикарном отеле где-то…

— В шикарном отеле где-то?

— Да. Где-то в Майами.

— Я был в отеле? Где-то в Майами?

— Да. В отеле. Где-то в Майами. И на тебе ничего не было, кроме белых хлопчатобумажных плавок, к тому же очень мокрых…

— Я хорошо выглядел?

— На тебе были темные очки. Ты что-то курил — надеюсь, что это была всего лишь сигарета. А руки — на плечах у двух цветущих плейбоевских девок…

— Как бы я хотел это увидеть, папа!

— Когда ты ездил в Майами?

— Я не был в Майами уже много месяцев, — отрезаю я. — Как это печально — ты путаешь собственного сына, плоть от плоти своей, того, кого…

— Виктор, — спокойно сообщает мне отец, — твое имя значилось в подписи под фотографией.

— Чувак, по-моему, это был не я.

— Хорошо, — заходит он с другой стороны, — если это был не ты, Виктор, то кто это был?

— Придется выяснить, зайка.

— А как теперь твоя фамилия? — спрашивает он. — По-прежнему Вард?

— Мне казалось, это ты предложил мне поменять фамилию, брателло.

— В то время мне казалось, что это — хорошая идея, — бормочет он, аккуратно открывая папку, которая содержит статьи из журналов и мои фотографии.

— Вот цитата, — говорит мой отец, переворачивая нечеткий факс, — из «New York Times», из рубрики «Стиль». В небольшой заметке о тебе приводятся твои слова: «В утробе любви мы все — как слепые пещерные рыбы». Это правда, Виктор? Можешь ли ты объяснить, что означает термин «утроба» в контексте данного предложения? А также существуют ли в реальности слепые пещерные рыбы?

— Ну, блин, это же фраза с двойным дном. Чувак, это все — откровенный вымысел, — вздыхаю я. — Журналисты постоянно искажают мои слова.

— А каковы они были на самом деле?

— Папа, ну почему ты такой буквалист?

— Теперь реклама «СК One». Мы видим на ней двух парней — хотя по мне их легко можно принять за двух девок, и — да, да! — они целуются, а ты смотришь на это, положив руки на свою мотню. Почему ты положил их туда? Этот жест означает, что «СК One» — качественный продукт?

— Секс помогает продажам, чувак.

— Понимаю.

— Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

— А вот интервью, которое ты дал журналу «Youth Quake» — кстати, прими мои поздравления: на обложке глаза у тебя подведены миленьким таким коричневым карандашом…

— Это терракота, — вздыхаю я. — Но не суть.

— …и они спрашивают тебя, с кем бы ты хотел пообедать, и ты отвечаешь: с Foo Fighters, с астрологом Патриком Уокером — который, кстати, уже умер — и (это ведь не опечатка, верно?) с Унабомбером.[56]

Мы смотрим друг на друга.

— И что такого? — говорю я.

— Ты хотел бы пообедать… с Унабомбером? — спрашивает он. — Ты считаешь, что это — важная информация? Ты полагаешь, публике действительно стоит знать об этом?

— Моим поклонникам — стоит.

— Еще одна цитата, которую приписывают тебе, если это не очередное искажение: «Вашингтон, округ Колумбия, — самый отстойный город в мире, в котором живут самые отстойные в мире люди».

— Но папа…

— Я живу и работаю в Вашингтоне, округ Колумбия. То, что ты говоришь и делаешь, может оказать большое влияние на мою жизнь, а поскольку моя жизнь такова, какова она есть, — влияние это может быть крайне негативным.

— Папа…

— Я просто хочу, чтобы ты это помнил.

— Я тебя умоляю!

— Тут также сказано, что ты играешь в группе, которая называется Pussy Beat, а прежде она называлась Kitchen Bitch…

— Мы поменяли название — теперь мы называемся просто Impersonators.

— О Боже, Виктор, а с какими людьми ты водишься…

— Папа, когда Чарли и Моник татуировали своего грудного ребенка, я устроил целый скандал. Ну и что? Из-за этого ты считаешь меня преступником?

— Прибавь к этому то, что, по словам твоей сестры, твои фотографии, не вошедшие в книгу Мадонны, показывают в Интернете.

— Папа, я держу все под контролем.

— Откуда ты знаешь, Виктор? — спрашивает он. — Это все дурно пахнет. Очень дурно.

— Папа, вся жизнь дурно пахнет.

— Но тебе-то зачем стремиться пахнуть еще дурнее?

— Итак, ты мне хочешь, в сущности, сказать, что я еще не добился этого?

— Нет, — говорит он. — Не вполне.

— Это следует понимать так, что на наличные рассчитывать не приходится?

— Виктор, прошу тебя, не надо! Мы об этом уже столько раз говорили.

После непродолжительного молчания я повторяю:

— Так на наличные рассчитывать не приходится?

— На мой взгляд, тебе должно хватать содержания.

— Послушай, Нью-Йорк безумно дорог…

— Переезжай в другой город.

— О Господи, посмотри на вещи реально!

— Что ты от меня хочешь, Виктор?

— Папа, — шепчу я, — пойми меня: я — банкрот.

— Через пару дней тебе придет чек.

— Я уже его потратил.

— Как ты мог его потратить, если ты его еще даже не получил?

— Поверь мне, я и сам теряюсь в догадках.

— Раз в месяц ты получаешь чек, Виктор. Не чаще. Не реже. Понял?

— Что ж, видимо, придется мне изнасиловать VISA.

— Блестящая идея, сынок.

Аманда де Кадене останавливается возле нашего столика, целует меня в губы и уходит, сказав, что мы встретимся вечером, даже не дав мне возможности представить ее моему отцу.

— Как поживает Хлое? — спрашивает он.

20

Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, так что я могу заскочить в «Tower Records» до начала репетиции, чтобы прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри группа Sheep — та самая новая альтернативная рок-группа, клип на сингл которой «Diet Coke at the Gap» — стал последним писком моды на MTV в этом месяце, — толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин — вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока — фотографирует их, а на экранах всех мониторов — «Aeon Flux»[57], и я роюсь по полкам магазина, разыскивая новый номер «Youth Quake», чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. В моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, я наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что я страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Не стоит волноваться по пустякам», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», — говорю я ему, вырывая снимок моего тела у него из рук, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем «Tower Records».

Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, нажимает на кнопки, покачиваясь, — на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что она держит в руках компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.

— Это дико прикольная запись, — говорю я, показывая на компакт Oasis. — Дорожки три, четыре, пять и десять просто великолепны.

Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, странное выражение — которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще — появляется у нее на лице, а затем она спрашивает:

— Разве мы знакомы?

Но делает она это со слегка насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому я уверенно отвечаю:

— Знакомы. Лос-Анджелес или Майами — верно?

— Ничего подобного, — говорит она, и ее взгляд тяжелеет.

И тут меня озаряет:

— Ты не училась ли в Кэмдене?

— Горячее, — отвечает она.

— Постой! Ты — модель?

— Нет, — вздыхает она. — Не модель.

— Но насчет Кэмдена я угадал? — спрашиваю я с надеждой.

— Да, конечно, — вздыхает она опять.

— Так-так, туман потихоньку развеивается.

— Отлично! — Она скрещивает руки на груди.

— Итак, ты училась в Кэмдене?— спрашиваю я, добавив для верности: — Штат Нью-Хемпшир.

— А что, есть какой-то другой? — нетерпеливо спрашивает она.

— Эй, зайка, очнись!

— Ну ладно, — говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. — Спасибо за рецензию на запись, Виктор.

— Блин, так ты меня знаешь?

Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda — У нее голубые глаза — и говорит, надув губки:

— Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.

— Ну да, — покорно соглашаюсь я. — Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.

— Ну вот и славненько! — восклицает она. — Ты женился? И кто этот счастливчик?

— Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, — говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же присвоил себе один из снимков. Заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. — Он, гмм, такой застенчивый, — разъясняю я.

И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.

— Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, — говорю я.

— Давай, — говорит она, явно сдерживаясь, — будь большим мальчиком, попытайся угадать.

— Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. — Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. — Карен… Нэнси… Джоджо… У тебя не было брата по имени Джо? Я чувствую присутствие «дж». …Эээ, много «дж»… Я вижу… я вижу… я вижу котенка… по кличке Кути?

Я открываю глаза.

— Меня зовут Лорен.

Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.

— Лорен, верно!

— Да, — говорит она сурово. — Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?

У меня перехватывает дыхание от услышанного.

— Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!

— Теперь ты понял, кто я? — спрашивает она.

— Ах, зайка, мне так… — озадаченный, я вынужден оправдываться. — Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…

— Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлое?

— Да, да, — говорю я, стараясь успокоиться. — Мы как раз недавно о тебе говорили.

— Ммм… — И она начинает идти по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами руки по кромке стеллажа и удаляясь, удаляясь от меня.

Я следую за ней.

— Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?

— О чем именно?

— Не суть, главное, позитивно.

Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное — глаза, зубы, губы и т. д. — тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.

— Итак, ты помнишь меня по Кэмдену? — спрашиваю я.

— О да, — говорит она несколько презрительно. — Я-то тебя помню.

— Извини, в колледже ты тоже вела себя со мной так, или это я вел себя с тобой по-другому?

Она останавливается и поворачивается ко мне лицом.

— Ты что, серьезно не помнишь, кто я такая, Виктор?

— Почему, помню. Ты — Лорен Хайнд. — Пауза. — Пойми, мы давно не виделись, а клонопин вызывает долговременные провалы в памяти…

— А мне послышалось — кратковременные…

— Вот видишь — я уже ничего не помню.

— О Боже, хватит об этом.

Она уже собирается отвернуться, когда я спрашиваю:

— Скажи, а я все такой же?

Она тщательно изучает меня.

— Пожалуй, да, как мне кажется. — Она останавливает взгляд на моей голове и внимательно рассматривает лицо. — Ну разве что баков у тебя тогда не было.

Это брешь в обороне, в которую я тут же устремляюсь.

— Надо учиться любить свои баки, зайка. Они — твои лучшие друзья. Приласкай их. — Я поворачиваюсь к ней в профиль, наклоняюсь и мурлыкаю.

Она смотрит на меня как на абсолютного болвана.

— Что такое? Что с тобой? — удивляюсь я. — Приласкай мои баки, зайка!

— Приласкать баки?

— Люди боготворят мои баки, зайка.

— Ты водишься с людьми, которые боготворят волосы? — спрашивает она чуть ли не в ужасе. — С людьми, которые хотят всю жизнь выглядеть на двадцать лет?

Я отмахиваюсь от ее вопроса, словно от мухи, и меняю тему.

— Итак, что же такое творится, Лорен Хайнд? Выглядишь ты просто великолепно. В чем дело? Где ты пропадала?

Возможно, я неверно выбрал тон, потому что в ответ тут же звучит неизбежное:

— Я столкнулась с Хлое у Патриции Филд на прошлой неделе, — говорит она.

— Дома? — спрашиваю я, впечатленный.

— Нет, — говорит она и как-то странно смотрит на меня, — У нее в магазине, тупица.

— А! Все равно круто!

Долгая пауза, в течение которой мимо проходят разнообразные девушки. Пара-другая из них здоровается со мной, но я делаю вид, словно их не замечаю. Лорен провожает их настороженным взглядом, что само по себе хороший знак.

— Гмм, я не совсем помню, о чем мы сейчас говорили… Пищит пейджер. Я смотрю на экран: Элисон.

— Кто это? — спрашивает Лорен.

— Да так, скорее всего очередной звонок, призывающий всех мужчин-моделей объединиться в профсоюз, — пожимаю я плечами и, выдержав небольшую паузу, добавляю: — Я ведь работаю моделью.

— Профсоюз мужчин-моделей?

И она снова идет прочь от меня, а я снова следую за ней по пятам.

— Ты сказала это с какой-то насмешкой в голосе.

— Мне просто всегда казалось, что в профсоюз могут объединиться только идейные люди, Виктор.

— Эй, долой темный сарказм из наших классов![58]

— Это просто смешно, — говорит она. — Мне пора идти.

— Куда?

— У меня обед с одним человеком.

— Мужчиной?

— Виктор!

— Да ладно, говори…

— С Бакстером Пристли, если тебе хоть что-то говорит это имя.

— Ну, здорово, — стенаю я. — Кто такой этот маленький засранец? Послушай, зайка, я тебя умоляю!

— Виктор, мы с Хлое подруги. Предполагаю, что тебе это известно, — говорит она, глядя мне прямо в глаза. — По крайней мере ты должен был бы это знать.

— А с чего бы я был должен это знать? — улыбаюсь я.

— Потому что она — твоя девушка? — неуверенно предполагает она, приоткрыв от удивления рот.

— И что, это к чему-то повод?

— Нет, Виктор, это причина. В повод ее превратить пытаешься ты.

— Ты теряешь контакт со мной, зайка. Похоже, нас обоих глючит.

— Ну так очнись.

— Что ты скажешь насчет капуччино?

— Ты не знаешь подруг твоей девушки? Ты что, с ней вообще ни о чем не разговариваешь? — Видно, что Лорен перестает понимать что бы то ни было. — Какая муха тебя укусила? Боже, зачем я это спрашиваю? Все и так понятно, понятно, понятно… Мне пора.

— Погоди, постой — я хочу купить вот это. — Я показываю на корзинку с компактами, которую несу в руке. — Пойдем со мной к кассе, а потом я провожу тебя. У меня репетиция группы, но я найду время, чтобы выпить с тобой латте.

Она колеблется, а затем направляется вслед за мной к кассе. Разумеется, аппарат не принимает мою карточку American Express, я цежу сквозь зубы свое: «Я тебя умоляю!», но Лорен тут же улыбается — и эта улыбка пробуждает во мне смутное dй j а vu — и платит своей карточкой и за свои, и за мои диски, причем даже не говорит ничего насчет того, как и когда я верну ей деньги.

В магазине так холодно, что все — воздух, витающие в нем звуки, стеллажи с компактами — кажется снежно-белым. Люди проходят мимо, направляясь к соседней кассе, но свет флуоресцентных ламп на потолке, делающий все вокруг плоским, блеклым и бесцветным, не в состоянии справиться с кожей Лорен, которая выглядит как покрытая загаром слоновая кость, и все в ее облике — даже жест, которым она подписывает слип кредитной карточки, — трогает меня так сильно, что я не могу стряхнуть с себя очарования, а музыка, звучащая вокруг, — «Wonderwall»[59] — вызывает у меня такое ощущение, словно я нахожусь под кайфом и полностью оторвался от окружающей действительности. Вожделение — это то, с чем я уже давненько не сталкивался, и вот оно посетило меня в торговом зале «Tower Records», и теперь мне почти невозможно отрешиться от мысли, что Лорен Хайнд — часть моего будущего. Выйдя наружу, я кладу руку ей на поясницу и веду ее через толпу прохожих к повороту на Бродвей. Она оборачивается, пристально смотрит на меня, и я убираю руку.

— Виктор, — начинает она, поняв мое состояние, — я хочу, чтобы ты понимал все правильно. Я встречаюсь с одним человеком.

— С кем?

— Это не имеет значения, — отвечает она. — Но я не свободна.

— Хорошо, но почему ты не хочешь сказать мне, кто он? — спрашиваю я. — Если вдруг им окажется этот прохвост Бакстер Пристли, я даже готов дать тебе тысячу долларов.

— Боюсь, у тебя нет тысячи долларов.

— У меня дома есть большая копилка с мелочью…

— Было очень интересно повидаться с тобой, — обрывает она меня.

— Брось, давай пойдем выпьем кофе с молоком в «Dean & Deluca». Клевая идея, а?

— А как же репетиция группы?

— Этим неудачникам торопиться некуда.

— А мне есть куда.

Она поворачивается и уходит. Я догоняю ее, ласково трогаю руку.

— Погоди, ты придешь на показ Тодда Олдема? Это в шесть. Я там работаю.

— О Боже, Виктор, очнись, — говорит она, даже не замедляя шага.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я.

— Вся эта публика меня не очень интересует.

— Какая «эта публика», зайка?

— Та, которую всегда интересует, кто кого трахает, у кого член длиннее, у кого сиськи больше, кто кого знаменитее и так далее.

Обескураженный, я тем не менее следую за Лорен.

— Так тебе все это, значит, эээ, не интересно? — кричу я, глядя, как она ловит такси. — У тебя, что, типа, проблемы какие-то?

— Я опаздываю, Виктор.

— Эй, оставь мне хотя бы номер телефона.

Перед тем как Лорен захлопывает дверцу, даже не посмотрев в мою сторону, я успеваю услышать:

— Возьми его у Хлое.

19

Хлое и я отправились прошлым сентябрем в Лос-Анджелес по причине, которую мы и сами толком не могли понять, хотя в ретроспективе я теперь понимаю, что это было как-то связано с попыткой спасти наши отношения, к тому же ожидалось, что Хлое будет вести церемонию вручения MTV Awards, от чего у меня сохранились только смутные воспоминания о бесконечных разговорах об «Оскаре», Фриде Кало, мистере Дженкинсе, о том, какого размера член у Двизила Заппы, Шэрон Стоун в пижаме, Эдгар Бронфман-младший, который старался обратить на себя внимание Хлое, две зеленые жевательные конфеты «Juicyfruit» в коробке, которую я держал в руках во время церемонии, и везде была одна только Синди, Синди, Синди, и на всех фотографиях со мной, которые напечатали и в «W», и в «US», и в «Rolling Stone», я держу в руках одну и ту же полупустую бутылку «Evian».

Мы остановились в «Chateau Marmont» в огромном номере с балконом, который был еще раза в два больше самого номера, и с балкона открывался шикарный вид на западный Лос-Анджелес. Когда Хлое не хотела разговаривать со мной, она кидалась в ванную, включала фен на полную мощь и направляла струю горячего воздуха в мое спокойное, недоуменное лицо. В те недели она звала меня обычно не иначе как «мой маленький зомби». Я в то время пытался получить, но так и не получил роль приятеля героя-наркомана в пилотной серии одного больничного сериала, который так и не сняли, но даже это уже не могло утешить меня, потому что я дошел до такого отчаяния, что начал перечитывать старые интервью с Полой Абдул. Хлое все время «умирала от жажды», нам все время всучивали пригласительные на какие-то беспонтовые просмотры, мы все время недопонимали друг друга, улицы были постоянно — по совершенно непонятной причине — усыпаны конфетти, мы то и дело оказывались на барбекю у Херба Ритца, куда то и дело являлись или Мадонна, или Джош Бролин, или Эми Локайн, или Вероника Уэбб, или Стивен Дорфф, или Эд Лимато, или Ричард Гир, или Лела Рошон, или Асе of Base и где всегда подавали гамбургеры с индейкой, которые мы всегда запивали холодным чаем с соком красного грейпфрута, а по всему городу горели костры, и гигантские световые конусы прожекторов возвещали о близящихся премьерах.

Когда мы отправились на благотворительный вечер в пользу фонда по борьбе со СПИДом, устроенный Лили Тартикофф в «Barneys», кругом сверкали фотовспышки, и сухая рука Хлое впивалась в мою безвольную конечность, и она сжала ее один только раз — предупредительно, когда репортер с канала Е! спросил меня, зачем я сюда приехал, а я ответил, что мне нужен был повод, чтобы надеть мой смокинг от Versace. Я с трудом одолел несколько крутых лестничных пролетов, ведущих на верхний этаж, но как только я там оказался, Кристиан Слейтер хлопнул своей пятерней по моей, и мы зависли с Деннисом Лири, Хелен Хант, Билли Зейном, Джоули Фишером, Клаудией Шиффер и Мэттью Фоксом. Кто-то показал мне на кого-то еще и прошептал на ухо: «Даже пирсинг ей не помог» — перед тем как снова слиться с толпой. Люди разговаривали о том, кто постриг свои волосы и кто обжег свои пальцы.

Большинство гостей, слонявшихся по залу, были настроены добродушно и имели здоровый, упитанный и загорелый вид. Другие явно находились в состоянии истерики: их тело покрывали синяки и шишки, и я не мог понять ни слова из того, что они говорили мне, так что я пытался не упускать Хлое из виду, чтобы у нее не возникло соблазна вернуться обратно к своему опасному пристрастию, а на ней были брючки-капри и макияж от Kamali, и она ради этой вечеринки отменила сеанс ароматерапии, о котором я даже и не подозревал, а диета ее сводилась в основном к бесконечным гранитас на основе виноградного или свекольного сока и лимонеллы. Хлое не ответила на телефонные звонки от Ивана Дандо, Роберта Тауна, Дона Симпсона, Виктора Драя, Франка Манкузо-младшего, Шейна Блэка. Хлое постоянно рвала и метала, она купила эстамп Франка Гери[60] где-то штук за тридцать и туманную картину Эда Руши[61] за гораздо большую сумму. Хлое купила также настольные лампы в стиле сегуната работы Люсьена Го[62] и кучу чугунных корзин и отправила все это посылками в Манхэттен. Мы изо всех сил старались оттолкнуть от себя как можно больше людей. Мы много занимались сексом. Все говорили про две тысячи восемнадцатый год. В один день мы решили притвориться привидениями.

Дани Янсен хотел показать нам какие-то таинственные места, а четыре совершенно разных человека спросили меня, какое мое любимое наземное животное, но поскольку я не знал, какие наземные животные вообще существуют, я не смог им даже соврать. Тусуясь с двумя парнями из Beastie Boys в доме на Серебряном озере, мы повстречались с толпой коротко постриженных блондинок, а также Тамрой Дэйвис, Грегом Киннейром, Дэвидом Финчером и Перри Фарреллом. Тот день прошел под постоянные возгласы «Ммм, а где лед?», поскольку мы все время пили теплую смесь «баккарди» с колой и проклинали налоги. На заднем дворе незаполненный бассейн был забит мусором, а в пустых шезлонгах валялись использованные шприцы. Единственный вопрос, который я задавал в течение всего ужина, был таким: «А почему вы траву покупаете, а не растите сами?» С того места, где я стоял, я видел, как одному из гостей понадобилось примерно десять минут, чтобы отрезать себе кусок сыра. Еще на заднем дворе рядом с загаженным бассейном рос куст, фигурно постриженный под скульптуру Элтона Джона. Мы глотали викодин[63] и слушали записи Velvet Underground эпохи Нико.

— Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, — сказал я.

— Ой, зайка, посмотри! У тебя за спиной куст в виде Элтона Джона! — откликнулась Хлое.

Мы снова в номере Chateau: компакты и разодранные упаковки из-под посылок Federal Express разбросаны по всей комнате. Слово «кавардак» лучше всего характеризует состояние наших отношений — по крайней мере так считает Хлое. Мы несколько раз поссорились в пивном ресторане Chaya, три раза в торговом центре Беверли, позже еще один раз в ресторане «Le Colonial» на ужине в честь Ника Кейджа и еще один раз в «House of Blues». Мы постоянно заверяли друг друга в том, что это ничего не значит, что не стоит придавать этому значения, и пошло оно все куда подальше, что было довольно несложно. Во время одной из этих ссор Хлое обозвала меня «батраком», у которого амбиций не больше, чем «у сторожа на автостоянке». Она была одновременно и права, и не права. Если после очередной ссоры мы оказывались в своем номере, то нам некуда было деться, разве что на кухню или на балкон, где постоянно ошивались два попугая — Мигун и Растрепа, он же Лепечущий Идиот. Хлое лежала в постели в одном нижнем белье, в темноте комнаты мерцал свет от экрана телевизора, музыка Cocteau Twins монотонно лилась из динамиков, я же в моменты такого затишья выбирался побродить вокруг бассейна, запивая жевательную резинку «Fruitopia» и листая старый номер «Film Threat» или читая «Последний поворот»[64], бесконечно перечитывая главу под названием «Освобождение от страданий с помощью пластикового пакета». Мы жили на нейтральной полосе.

Бездыханные тела десяти или одиннадцати продюсеров были найдены в особняках района Бель-Эр. На обложке джонсовских спичек я накаорябал своим «абсолютно неразборчивым почерком» автограф для какого-то юного создания. Я подумывал о том, не опубликовать ли мне отрывки из своих дневников в «Details». В «Maxfields» была распродажа, но у нас не хватило терпения. Мы ели тамалес[65] в пустых небоскребах и заказывали скатанные вручную роллы с экзотическими начинками в суши-барах, оформленных в стиле «индустриальный шик», в ресторанах с названиями типа «Muse», «Fusion», «Buffalo Club» в компании таких людей, как Джек Николсон, Энн Магнусон, Los Lobos, Шон Макферсон и четырнадцатилетней модели мужского пола по кличке Стрекоза, на которого всерьез запал Джимми Рип. Мы проводили слишком много времени в баре отеля «Four Seasons» и слишком мало — на пляже. Подруга Хлое родила мертвого ребенка. Я разорвал отношения с ICM. Незнакомые люди или говорили нам, что они вампиры, или утверждали, что у них есть знакомый вампир. Пьянка с Depeche Mode. Огромное количество людей, которых мы едва знали, исчезло или умерло за те несколько недель, что мы провели там, — попали в автокатастрофы, скончались от СПИДа, были убиты, передозировались, попали под грузовик, упали сами (или не сами) в чан с кислотой — счет за одни только венки, оплаченные с кредитки Хлое, составил пять тысяч долларов. Все это время я выглядел просто великолепно.

18

В лофте Конрада на Бонд-стрит, сейчас 13:30 — единственное подходящее для репетиции время, потому что в этот момент все обитатели билдинга находятся или на работе, или в «Time Cafй», где за обедом с легкостью изображают друг перед другом идиотов; слегка просунув голову в дверной проем, ведущий в лофт, я отчетливо вижу всех членов группы Impersonators, рассредоточившихся по комнате в самых различных позах, каждый возле собственного усилителя: Ацтек, в футболке с надписью «Hang-10», скребет татуировку у себя на бицепсе, положив на колени гитару Fender; Конрад, наш вокалист, наделенный некоторым патологическим обаянием и имевший в свое время роман с Дженни Маккарти, увенчан копной блеклых волос лимонадного цвета и облачен в мятое х/б; Ферги, в длиннополом кардигане забавляется с «Волшебным шаром 8»[66], опустив на нос солнцезащитные очки; Фицджеральд — раньше играл в готической рок-группе, передозировался, его откачали, он вновь передозировался, его вновь откачали, по глупости принял участие в агитации за Клинтона, работал моделью для Versace, встречался с Дженнифер Каприати — сейчас на нем пижама, и он дремлет в гигантском кресле-набивнушке в зеленую и розовую полоску. Все они ведут свое существование в этом промерзшем, загаженном лофте, где постоянно повсюду разбросаны DAT-кассеты и компакт-диски, на телевизоре всегда MTV, композиция «The Presidents of the United States» плавно перетекает в рекламу «Mentos», которая, в свою очередь, плавно перетекает в рекламу нового фильма Джеки Чана, пустые коробки для обедов на вынос из «Zen Palate» валяются повсюду, белые розы вянут в пустой бутылке из-под «Столичной», одну стену целиком занимает гигантская фотография грустной тряпичной куклы работы Майка Келли, собрание сочинений Филиппа К. Дика занимает целиком всю длину единственной книжной полки, «лава»-лампы, жестянки из-под «Play-Doh».

Я набираю побольше воздуха в легкие и вхожу в комнату, скинув конфетти, налипшие на мой пиджак.

Все, кроме Фица, поднимают глаза, а Ацтек тут же начинает бренчать на гитаре что-то из «Tommy».[67]

— Ни на какие раздраженья не реагирует он, — напевает Ацтек, — и все показывают тесты, что чувств отныне он лишен.

— Заткнись, — зеваю я, доставая ледовое пиво из холодильника.

— Он видит, он слышит, он может говорить, — продолжает Ацтек.

— Все стрелки на приборах находятся в движенье, — подхватывает Конрад.

— Машина не способна настолько ошибаться, — подводит итог Ферги, — должны мы попытаться стряхнуть с него оцепененье.

— Что творится в его голове? — поют они хором.

— Как бы мне хотелось знать, — внезапно приходит в себя заснувший в кресле Фицджеральд. — Как бы мне хотелось зна-а-ать!

Дотянув до конца последнюю ноту, он вновь возвращается в позу эмбриона.

— Ты опоздал, — констатирует Конрад.

— Я опоздал? Ребята, да у вас только на настройку уходит час, — зеваю я, падая на груду индейских подушек. — Это не я опоздал, — зеваю я вновь, прикладываясь к банке ледового пива, и замечаю, что все как один уставились на меня. — А что вы на меня так глядите? Мне пришлось отказаться от визита к Орибе[68], чтобы успеть сюда.

Я швыряю номер «Spin», который валяется на полу рядом с античным кальяном, в Фица, который даже не делает попытки увернуться.

— «Magic Touch»! — выкрикивает Ацтек.

Я отвечаю не задумываясь:

— Plimsouls, «Everywhere at Once», 3:19 , Геффен.

— «Walking Down Madison», — наносит он следующий удар.

— Кристи Маккол, «Electric Landlady», 6:34 , Virgin.

— «Real World».

— Jesus Jones, «Liquidizer», 3:03, SBK.

— «Jazz Police».

— Леонард Коэн, «I'm Your Man», 3:51 , CBS.

— «You Get What You Deserve».

— Big Star, « Radio City », 3:05, Stax.

— «Ode to Boy».

— Yaz, «You and Me Both», 3:35 , Sire.

— «Top of the Pops», — Ацтек явно начинает терять интерес.

— The Smithereens, «Blow Up», 4:32, Capitol.

— Если бы ты только уделял столько же внимания нашей группе, — говорит Конрад своим фирменным тоном, который следует понимать как «эй, со мной сегодня лучше не связываться».

— А кто, по-твоему, пришел сюда на прошлой неделе со списком песен для группы? — парирую я.

— Я не собираюсь петь кавер-версию «We Built This City» в стиле эсид-хауз, — начинает вскипать Конрад.

— Ты швыряешь бабки в окно, чувак, — пожимаю я плечами.

— Кавер-версии нас никуда не приведут, Виктор, — встревает Ферги. — На каверах денег не заработаешь.

— Это то, что мне всегда говорит Хлое, — отзываюсь я. — А если я не верю даже ей, с чего это я буду верить вам?

— Какой в этом смысл, Виктор? — вздыхает кто-то.

— Ты, зайка, — я показываю пальцем на Ацтека, — обладаешь уникальной способностью взять песню, которую люди слышали миллион раз, и сыграть ее так, как никто и никогда не играл ее раньше.

— А ты, — говорит Конрад, тыкая пальцем в меня и источая яд человека, пришедшего из среды инди-рока, — настолько охренительно ленив, что не в состоянии написать свой собственный материал.

— Я лично думал о версии в стиле коктейль-микс «Shiny Happy People»…

— Но это же REM, Виктор, — терпеливо разъясняет Конрад. — Это — классический рок, а мы договаривались не делать каверы классического рока.

— О Боже, мне хочется наложить на себя руки, — стонет Ферги.

— Да, кстати, у меня есть хорошая новость для всех: Кортни Лав наконец перевалила через тридцатник, — говорю я радостно.

— Отлично. Я чувствую себя гораздо лучше.

— А какие авторские получает Кортни с продаж дисков Nirvana? — спрашивает Ацтек у Ферги.

— Интересно, заключали ли они брачный договор? — задумывается Ферги.

Все пожимают плечами.

— Так что, — заключает Ферги, — после того как Курт помер, возможно, и ничего.

— Эй, брось, Курт Кобейн жив, — говорю я. — Его музыка живет в наших сердцах.

— Нам следует уделять больше внимания новому материалу, парни, — говорит Конрад.

— Блин, можем мы в конце-то концов написать хоть одну песню не в ритмике этого дерьмового регги, которая не начиналась бы со строчки «Я ла-вил свой кайфф на тоу-чке пад крэ-кам»? — вопрошаю я. — Или со строчки «У ми-ня на кухне крысса — что ми-не дье-лать те-те-теперь»?

Ацтек с хлопком открывает банку пива Zima и вновь начинает задумчиво бренчать на своей гитаре.

— Когда вы в последний раз записывали демо, парни? — интересуюсь я.

Я замечаю Хлое на обложке последнего номера «Manhattan File», лежащего рядом с последним номером «Wired» и с номером «Youth Quake» со мной на обложке. Моя фотография старательно обезображена фиолетовыми чернилами.

— На прошлой неделе, Виктор, — цедит сквозь зубы Конрад.

— С тех пор прошла целая вечность, — бормочу я, пролистывая статью о Хлое.

Сплошная болтовня — последний год выходит на подиум, контракт с Lancфme, ее диета, роли в кино, отрицает слухи о пристрастии к героину, рассуждения Хлое о том, что она хочет иметь детей («Купить огромный манеж и все такое», — ее собственные слова), фотография нас вдвоем на вручении наград в области музыки и моды телеканала VH1 (я смотрю отсутствующим взглядом в камеру), фотография Хлое на вечеринке в «Doppelganger's» под названием «Пятьдесят самых легендарных людей мира», Бакстер Пристли, который волочится следом за ней, — я отчаянно пытаюсь вспомнить, каковы были мои отношения с Лорен Хайнд в Кэмдене и были ли у нас вообще какие-то отношения, как будто сейчас, в этом лофте на Бонд-стрит, это имеет хоть какое-то значение.

— Виктор, — изрекает Конрад, уперев руки в боки, — огромное количество групп приходит в шоу-бизнес с совершенно ложными намерениями: зарабатывать деньги, спать с кем попало…

— Стой, погоди-ка, Конрад. — Я вытягиваю руки вперед и принимаю сидячее положение. — Ты называешь это совершенно ложными намерениями? Ты серьезно? Я просто хочу уточнить.

— На репетициях, Виктор, — говорит Конрад, склоняясь надо мной, — ты только пьешь пиво да перечитываешь журналы, в которых есть что-нибудь о тебе или твоей подружке.

— А ты все еще живешь в легендарном прошлом, брат, — говорю я устало. — Записи Капитана Бифхарта? Йогурт? Что за херня здесь творится, а? И кстати, Ацтек — ты когда-нибудь подстрижешь ногти на ногах? Мать вашу так, где ваша сила духа? Что вы вообще делаете на этом свете, не считая того, что таскаетесь на дурацкие поэтические чтения в «Fez»? Почему бы вам не начать ходить для начала в гребаный тренажерный зал?

— Мне и без того физических нагрузок хватает, — неуверенно заявляет Ацтек.

— Забить косяк — вот и все твои физические нагрузки, парень, — чеканю я. — И сбрей чертову щетину с морды. Ты выглядишь как натуральный козел.

— Мне кажется, тебе пора немного остыть, Виктор, — говорит Ацтек, — и занять свое место в среде избранных.

— Я просто подсказываю вам, как вырваться из всего этого затхлого хиппанского нафталина.

Ферги смотрит на меня и как-то странно ежится.

— Ты ставишь под удар нашу дружбу, — говорю я, хотя эти слова сами срываются у меня с языка без особого напряжения.

— Ты никогда не бываешь здесь достаточно долго, Виктор, — выкрикивает Конрад, — чтобы было что ставить под удар!

— О, я тебя умоляю, — бормочу я, готовясь встать и уйти.

— Иди, иди, Виктор, — вздыхает Конрад. — Ты никому здесь не нужен. Иди открывай свой большой занюханный клуб.

Я хватаю свой портфолио и сумку с компактами и направляюсь к двери.

— Вы все такого мнения? — спрашиваю я, останавливаясь возле Фица, который вытирает нос об свитер от хоккейной формы, служащий ему подушкой. Глаза его закрыты, он явно безмятежно спит и видит во сне полные упаковки с таблетками метадона.

— Могу поспорить, что Фиц не хочет, чтобы я уходил. Правда, Фиц? — спрашиваю я, склоняясь над ним и тряся за плечо. — Эй, Фиц, проснись!

— Не стоит даже пытаться, Виктор, — зевает Ферги.

— Что случилось с нашим синтетическим мальчиком? — изумляюсь я. — Если не считать, разумеется, того, что он прожил десять лет в Гоа.

— Он перепил «Jдgermeister» прошлой ночью, — вздыхает Конрад. — А сейчас он закинулся ибогаином.

— Ну и что? — спрашиваю я, по-прежнему пихая Фица.

— А на завтрак — экстази, разбавленный слишком большой дозой героина.

— Слишком большой дозой?

— Героина.

— Вместо…

— Правильной дозы героина, Виктор.

— О Боже, — бормочу я себе под нос.

— Ну и ну, Виктор, — ухмыляется Конрад. — Тебе бы в деревне жить.

— Лучше я буду жить в деревне, чем водиться с людьми, которые сосут сами у себя кровь, вы, гребаные хиппующие вампиры.

— Фиц также страдает бинокулярной дисфорией[69] и ущемлением лучезапястного нерва.

— Сияй же, безумный бриллиант![70]

Я роюсь в карманах, извлекаю оттуда купоны на бесплатную выпивку и раздаю их ребятам.

— Ну что ж, я пришел сюда исключительно чтобы сообщить вам о моем уходе из группы — да, кстати, купоны действительны только в период от 23:46 до 00:01 сегодня вечером.

— Так вот в чем дело, — говорит Конрад. — Ты просто уходишь?

— Я благословляю вас продолжать наше дело, — говорю я, возлагая два купона на бесплатную выпивку на бедро Фица.

— Как будто это тебя волнует, Виктор, — бурчит Конрад.

— Я думаю, Конрад, что это хорошая новость, — говорит Ферги, тряся в руке «Волшебный шар». — Я бы воскликнул по этому поводу: «С ума сойти!» Надо заметить, что «Волшебный шар» придерживается того же мнения — посмотрите, он говорит: «С ума сойти!» — и он поднимает шар так, чтобы всем было видно.

— Короче говоря, весь этот ваш инди-рок — это один большой пшик, — говорю я. — Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Конрад молча смотрит на Фица.

— Конрад, послушай, может, нам стоит сходить на выходных попрыгать с «тарзанки» вместе с Дуэйн и Китти? — говорит Ацтек. — Что ты на это скажешь, Конрад? Конрад? — Пауза. — Конрад?

Конрад продолжает взирать на Фица, а затем, когда я уже выхожу за дверь, он говорит:

— Понимает ли хоть кто-нибудь из вас, что в нашей группе у барабанщика самая дурная голова?

17

Пешком по Лафайет, не в силах отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит, и останавливаюсь на углу Четвертой Ист, заметив свое отражение в стекле, покрывающем рекламу Armani Exchange, которое сливается с изображением мужской модели, выдержанном в светло-коричневых тонах, таким образом, что оба мы сливаемся в единое существо, и мне до такой степени трудно оторвать от этой картины взгляд, что на мгновение шум города вокруг стихает, если не считать попискивания пейджера, а сухой воздух вокруг меня начинает потрескивать, но не от статического электричества, а от чего-то другого, более трудноуловимого. Мимо беззвучно проезжают такси, кто-то, одетый в точности как я, пересекает улицу, три красивые девушки проходят рядом и смотрят на меня, им всем не больше шестнадцати, а за ними плетется какой-то бычара с видеокамерой в руках, приглушенная, звучащая диссонансом музыка Моби доносится из открытой двери гимнастического зала «Crunch» на другой стороне улицы, а над дверью на самой крыше здания возвышается огромный рекламный щит, на котором печатными черными буквами написано «ТЕМПУРА». Но тут некто кричит «Стоп!», и все оживает — шумит стройка нового магазина сети Gap у меня за спиной, пищит пейджер — на нем по какой-то странной причине высвечивается телефон ресторана «Indochine» — этот-то звук и заставляет меня направиться к телефонной будке, где, перед тем как набрать номер, я представляю себе обнаженную Лорен Хайнд, которая идет ко мне через холл номера люкс отеля « Delano » с намерениями столь серьезными, что даже я не способен оценить до конца всю их серьезность. Элисон снимает трубку.

— Я хочу заказать у вас столик, — говорю я, пытаясь изменить свой голос.

— Мне нужно сказать тебе что-то важное, — говорит Элисон.

— Что? — Я делаю вид, будто сглатываю слюну. — Т-т-ты раньше была мужчиной?

Элисон ударяет трубкой по какой-то твердой поверхности.

— Ах, извини, меня вызывают к столику, мне пора идти.

— По звуку не похоже на, эээ, вызов, зайка.

— Это новый звонок такой. Он симулирует звук, который возникает, когда женщина, уставшая поддерживать отношения с бестолковым идиотом, в гневе бьет трубкой по стене.

— Ты очень доходчиво объясняешь, солнышко, очень доходчиво.

— Я хочу, чтобы ты явился сюда в течение двух минут.

— Я в запарке, зайка, я в дикой запарке!

— Что у тебя там такое? Обращение к нации, что ли? — отрезает она. — Подними задницу и будь здесь немедленно.

— У моей задницы, эээ, совсем другие планы.

— О Господи, Виктор, эта многозначительная пауза, наполненная мычанием, означает только одно: у тебя свидание с этой твоей идиоткой.

— Зайка, увидимся вечером, — изображаю я натужное мурлыканье.

— Слушай, я отлично знаю номер Хлое и могу позвонить прямо сейчас и…

— Ее нет дома, Горгона.

— Ты прав, ее нет дома, она в баре «Spy» снимает рекламу для японского телевидения, и…

— Черт тебя подери, Элисон, ты…

— …я в настроении испортить всем нам жизнь по-крупному. И меня необходимо срочно вывести из этого настроения, Виктор, — предупреждает Элисон. — Иначе я действительно испорчу все по-крупному.

— Ты такая стерва, зайка, что слушать тошно, — вздыхаю я. — Ой-ой-ой! Последнее восклицание, типа, подчеркивает мою мысль, — разъясняю я.

— Ах, Хлое, это был сплошной ужас! Он набросился на меня. Он вел себя как последняя un animate[71]! Он говорил мне, что он тебя даже вот ни чуточки не любит!

— Что ты от меня хочешь в конце-то концов, зайка?

— Я просто больше не хочу ни с кем делить тебя, Виктор, — говорит Элисон с безразличным вздохом. — Я на сто процентов уверена, что пришла к этому заключению во время показа коллекции Alfaro.

— Но ты ни с кем меня не делишь, — говорю я, понимая всю бесполезность своих слов.

— Ты спишь с ней, Виктор.

— Зайка, но если бы этого не делал я, это делал бы какой-нибудь больной СПИДом подонок, и тогда…

— О Боже!

— …мы все влипли бы по самые уши.

— Заткнись! — вопит Элисон. — Немедленно заткнись!

— А ты что, собралась бросить Дамьена?

— У нас с Дамьеном Натчесом Россом…

— Зайка, прошу тебя, не называй его полной кличкой. У человеческого существа не может быть такого имени.

— Виктор, я пытаюсь тебе кое-что объяснить, а ты ведешь себя так, словно меня в упор не слышишь.

— Что? — делаю я снова вид, будто сглатываю слюну. — Т-т-ты раньше была мужчиной?

— Без меня, а следовательно, и без Дамьена, у тебя бы не было никакого клуба. Сколько еще раз я должна напоминать тебе об этом? — Пауза, во время которой слышно, как Элисон выдыхает дым. — И тогда у тебя не было бы ни малейшего шанса открыть тот, другой клуб, который ты собираешься открыть…

— О!

— …в тайне от всех нас!

Мы оба молчим. Я вижу мысленным взглядом, как верхняя губа Элисон расплывается в торжествующей ухмылке.

— Уж не знаю, откуда тебе в голову приходят такие мысли, Элисон.

— Заткнись! Продолжать беседу с тобой я намерена, только если ты явишься в «Indochine». — Повисает пауза, которой я даже не пытаюсь воспрепятствовать. Поэтому последнее слово остается за Элисон: — Тед, не можешь ли ты набрать для меня телефон бара «Spy»?

Она вешает трубку, бросая мне вызов.

Мимо лимузина, запаркованного перед входом рядом с гигантской кучей черного и белого конфетти, вверх по лестнице, ведущей в «Indochine», где метрдотель Тед, водрузив на голову гигантскую шляпу-цилиндр, дает интервью программе «Meet the Press», и я спрашиваю его: «Что стряслось?», и он, не прерывая визуального контакта со съемочной группой, указывает мне пальцем кабинку на задах пустого, вымерзшего ресторана, и я следую в указанном направлении под музыку из последнего альбома Пи Джей Харви, которая доносится откуда-то из промозглых глубин. Элисон замечает меня, гасит сигарету и, прервав беседу по своему мобильному телефону Nokia 232 с Наном Кемпером, встает из-за столика (возле каждого прибора лежит по свежему номеру «Mademoiselle»), за которым она ела кекс в компании Питера Габриэля, Дэвида Лашапеля, Жанана Гарофало и Дэвида Кореша, ведя занимательную беседу об игре в лакросс и новом обезьяньем вирусе.

Элисон волочет меня вглубь ресторана, заталкивает в мужской туалет и захлопывает за нами дверь.

— Давай по-быстрому, — хрипло рычит она.

— Как будто с тобой можно по-другому, — вздыхаю я, выплевывая жевательную резинку.

Она бросается на меня, впиваясь губами в мой рот. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уже торопливо расстегивает свою жилетку в полоску зебры и отчаянно пытается стащить ее с себя.

— В последний раз ты был со мной так холоден, — стонет она. — И все же вынуждена признать, от одного взгляда на тебя я сразу промокла.

— Зайка, но мы же с тобой сегодня не виделись, — говорю я, извлекая ее груди из бежевого Wonderbra.

— А как же показ коллекции Alfaro, солнышко?

Она стягивает с себя синтетическую мини-юбку с оплавленными термической сваркой швами, обнажая загорелые бедра, а затем срывает белые трусики.

— Зайка, сколько раз мы еще будем начинать эту тему по-новой? — спрашиваю я, расстегивая джинсы. — Меня не было на показе коллекции Alfaro.

— Ты был там мимоходом, но мы успели побеседовать. Я впиваюсь ей в шею, но на середине поцелуя резко выпрямляюсь, так что мои джинсы падают на пол, и смотрю в ее обезумевшее от предвкушения секса лицо.

— Ты куришь слишком много травки, зайка.

— О, Виктор…

Элисон в исступлении, моя рука лежит у нее между ног, я ввожу два пальца внутрь, три, она откидывает голову назад, облизывает пересохшие губы, давит на мою руку своей, сжимает бедра.

— Мне бы хотелось покончить со всем этим…

— С чем «этим»?

— Иди сюда.

Она хватает меня за член, крепко его сжимает и водит им, без презерватива, по своим влажным гениталиям.

— Чувствуешь? Это реальность?

— Вопреки всему я вынужден с тобой согласиться, — говорю я, вонзаясь в нее со всего размаху — так, как ей это нравится. — Но, зайка, у меня такое ощущение, что кто-то затеял крупный розыгрыш.

— Солнышко, трахай меня сильней, — хрипит Элисон. — И задери рубашку: я хочу видеть твое тело.

Уже после, медленно направляясь к выходу через пустынный ресторан, я хватаю недопитый «Greyhound» co стола и полощу им рот перед тем, как выплюнуть его обратно в коктейльный стакан. Пока я вытираю губы рукавом пиджака, Элисон, уже ублаготворенная, поворачивается ко мне и сообщает:

— За мной весь день следили.

Я резко останавливаюсь:

— Что?

— А то, что за мной весь день следили.

Закурив сигарету, она отправляется дальше, лавируя между официантов, которые накрывают столы к вечеру.

— Элисон, ты что, хочешь мне сказать, что эти гориллы ждут снаружи прямо сейчас? — Я ударяю кулаком по столу. — О черт, Элисон!

Она поворачивается ко мне.

— Я скинула их с хвоста в одной из кофеен Starbucks час назад. — Элисон выпускает дым и предлагает мне «Мальборо». — Я даже не представляю себе, до какой степени надо быть кретином, чтобы упустить человека в Starbucks.

— В Starbucks иногда бывает полным-полно народу, зайка, — говорю я, все еще ошеломленный, но уже слегка успокоившийся, и беру предложенную сигарету.

— Они меня не очень беспокоят, — говорит Элисон пренебрежительно.

— Я полагаю, что занятия сексом в туалете «Indochine» позволят тебе сделать существенный перерыв, зайка.

— Я хотела бы отпраздновать то, что наши тревоги по поводу небезызвестной фотографии можно считать завершенными.

— Я говорил с Бадди, — сообщаю я. — Я в курсе.

— Какой ужасный секрет ты вытянул на свет божий? — с восхищением спрашивает она. — Подтвердил, что Хлое сидела на игле?

— Тебе лучше об этом не знать.

Она обдумывает услышанное.

— Ты прав. Лучше не надо.

— Это ты заставила Дамьена купить новый 600-й?

— На самом деле он взял его в лизинг, — роняет Элисон, — засранец.

— Дамьен не засранец.

— Я говорила не про него, но его тем не менее это тоже касается.

— Слушай, расскажи мне, что тебе известно про Бакстера Пристли?

— У него восхитительные скулы. — Элисон пожимает плечами. — Играет в группе, которая называется «Эй, это мой ботинок». Он модель дефис актер. В отличие от тебя, который модель дефис неудачник.

— Он у нас, часом, не педик или что-нибудь в этом роде?

— На мой взгляд, Бакстер потерял голову от любви к Хлое Бирнс, — говорит она, радостно вглядываясь в мое лицо в ожидании реакции, затем, подумав о чем-то, она пожимает плечами. — Мог бы подвернуться и кто-нибудь похуже.

— Блин, Элисон!

Элисон, довольная, смеется.

— Будь бдителен, Виктор!

— Что ты имеешь в виду? — говорю я, потягиваясь.

— Как это ты всегда говоришь? — переспрашивает она. — Чем лучше выглядишь, тем больше видишь? Я правильно сказала?

— Не хочешь ли ты сказать, что Бакстер и Хлое — эээ, как это ты выражаешься? — спрашиваю я, по-прежнему потягиваясь. — Чпокаются?

— А тебя-то это почему беспокоит? — Она передает мне сигарету назад. — И что вообще ты нашел в этой бедной девочке, не считая потрясающих воображение умственных способностей?

— Как там у Лорен Хайнд дела? — спрашиваю я непринужденно.

Элисон заметно напрягается, выдергивает сигарету из моего рта, докуривает ее и вновь начинает двигаться к выходу.

— Какие у нее могут быть дела? Две роли в фильмах Атома Эгояна, две — у Хэла Хартли, одна — в последней картине Тодда Хайнса. Ах да — и маленькая роль в новом фильме Вуди Аллена. Вот и все дела. А что?

— Ни фига себе! — изумленно восклицаю я.

— Вы с ней настолько в разных весовых категориях, Виктор, что это даже смешно.

Элисон берет свои пальто и сумочку, которые лежат на табуретке у бара.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что тебе не стоит даже и пытаться обратить ее внимание на себя, — говорит Элисон. — Все равно ничего не выйдет.

— Да я так, просто интересуюсь, зайка, — пожимаю я плечами.

— У нее, судя по всему, эта самая болезнь, при которой на себе волосы выдирают. Впрочем, симптомы полностью исчезли после лечения прозаком. По крайней мере так говорят.

— Короче говоря, ты утверждаешь, в сущности, что мы попали в мышеловку, дверца захлопнулась, и уклониться невозможно? Так? — спрашиваю я.

— Ну, это ведь ты у нас пытаешься уклониться, — говорит она и целует меня в нос.

— Элисон, я знаю, что это бесполезно.

— Тогда дай мне передышку, — зевает она, застегивая пальто.

— Куда ты сейчас? — спрашиваю я робко. — Учитывая обстоятельства, подозреваю, что ты меня вряд ли подвезешь, а?

— У меня встреча, опоздать на которую равносильно смерти. Я записалась на стрижку к Стефену Ноллу, — говорит Элисон, прижимаясь к моей щеке. — Чмок, чмок и до скорого.

— Увидимся вечером, — роняю я, вяло махая рукой.

— Удачи, — отзывается она, уже спускаясь по лестнице и уходя все дальше и дальше от меня.

16

Умберто охраняет дверь в бар «Spy» на Грин-стрит, отмахиваясь от мух своей рацией; он желает мне удачи сегодня вечером, впускает меня, и я направляюсь вверх по лестнице, обнюхивая на ходу пальцы, затем ныряю в мужской туалет, где мою руки и разглядываю свое отражение в зеркале над умывальником, пока не вспоминаю, что время летит стремительно и безумие пожинает свои плоды[72] и все такое, а в зале уже собрались режиссер, ассистент режиссера, осветитель, оператор, электрик, еще два ассистента, Скотт Бенуа, сестра Джейсона Ворхиса, Джерлинда Костифф, режиссер спецэффектов, еще один оператор со «Стедикамом», и все они стоят молча вокруг большого белого яйца, и повсюду вьются видеокамеры, документируя процесс съемки рекламного ролика, а фотографы делают снимки съемочной группы.

Хлое сидит отдельно от всех в большой кабинке у задней стены зала. Толпа гримеров с гелями и кисточками в руках вьется вокруг нее, а на ней — бриджи с нашитой хрустальной бижутерией, мини-платье с легкомысленной юбочкой, и она выглядит неестественно счастливой в этой сумеречной зоне, но, поймав мой взгляд, она беспомощно передергивает плечиками. Некто по имени, кажется, Дарио, который одно время встречался с Николь Миллер, в темных очках и шляпе из кокосовой соломки от братьев Брукс с полосатой лентой и складным верхом и в сандалиях, лежит по соседству на татами, а на бицепсе у него татуировка с надписью «Mighty Morphin Power Rangers». С телефона в баре я проверяю свой автоответчик: Бальтазар Гетти, чек на оплату занятий у моего инструктора по тай-чи не принят банком, Элейн Ирвин, пиар-агент из моего гимнастического зала, Вэл Килмер, Риз Уитерспун. Кто-то подает мне кофе с молоком, а я зависаю с моделью по имени Андре и выкуриваю с ним слишком туго набитый косяк возле длинного закусочного стола, на котором расставлен весьма шикарный ассортимент суши и корзиночки с мороженым от Kenny Scharf, но Андре все это нельзя, потому что жизнь его сводится к питьевой воде, грилеванной рыбе и всем видам спорта, на которые у него только хватает сил, так что он выглядит весьма молодо, при этом как-то по гранжевому изможденно, но это ему дико идет.

— Я хочу, чтобы люди улыбались чуть-чуть почаще, — говорит Андре, — к тому же меня очень беспокоит планетарный экологический кризис.

— Это дико круто, — говорю я, глядя на тонкие пластинки светло-голубого льда, которые покрывают всю стену, а также отдельные участки бара и зеркало за баром. Мимо проходит кто-то, одетый в парку.

— А еще мне хочется открыть ресторан в форме гигантского скарабея.

Мы оба стоим и глядим на яйцо, а затем я покидаю Андре, бросая ему через плечо:

— Что-то в моем кофе слишком много пенки, парень.

Гримеры закончили, они оставили Хлое в одиночестве, так что я подхожу туда, где она стоит и рассматривает всех нас в гигантском переносном зеркале, которое установлено посреди стола. Повсюду вокруг нее разбросаны журналы, некоторые — с лицом Хлое на обложке.

— С чего это вдруг очки? — спрашивает она.

— Риф утверждает, что в этом сезоне модно выглядеть как интеллектуал.

В зале так холодно, что наше дыхание замерзает на лету, превращаясь в клубы пара.

— Если кто-нибудь скажет тебе, что ты должен съедать в день пластилина столько же, сколько весишь, ты это тоже будешь делать? — спрашивает она спокойно.

— Я верчусь на месте, я прыгаю, зайка.

— Виктор, я очень рада, раз ты так хорошо разбираешься, что в этой жизни важно, а что — нет.

— Спасибо, детка.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в шею, но она уклоняется и шепчет что-то по поводу нанесенного грима, который я могу размазать, поэтому губы мои утыкаются в ее макушку.

— Чем пахнет? — спрашиваю я.

— Я протирала волосы водкой, чтобы осветлить их, — говорит она печально. — Бонго слегка пыхнул на показе Донны Каран и начал декламировать вслух мантру блаженства.

— Не напрягайся, зайка! Помни, что от тебя не требуется почти ничего — знай себе повторяй «cheese» двести раз в день. Вот и все!

— Когда тебя фотографируют шесть часов кряду, это превращается в сущую пытку.

— А что это за чувак там, в углу, солнышко? — И я показываю на лежащего на татами парня.

— Это Ла Тош. Он всюду за мной ходит. Мы знакомы уже несколько недель. Мы встретились за китайскими блинчиками в «Kin Khao».

— Tresjolie[73]! — говорю я, пожимая плечами.

— Предположительно он один из самых влиятельных психопатов в Риме, — вздыхает она. — У тебя есть сигареты?

— Вот те на, а что случилось с никотиновым пластырем, который ты собиралась наклеить сегодня? — озабоченно спрашиваю я.

— У меня от него на подиуме голова кружилась. — Она берет меня за руку и смотрит мне в глаза. — Мне так не хватало тебя сегодня. Когда я сильно устаю, мне всегда тебя очень не хватает.

Я наклоняюсь, обнимаю Хлое и шепчу ей в ухо:

— Эй, а кто здесь моя самая любимая маленькая супер-моделька?

— Сними немедленно эти очки, — говорит Хлое разочарованно. — Ты похож на человека, который переигрывает. Ты похож на Дина Кейна.

— Ну и что же здесь происходит?

Я снимаю очки и кладу их в футляр.

— Элисон Пул звонила мне сегодня раз десять, — говорит Хлое, ища сигареты по всему столу. — Я не стала ей перезванивать. Ты имеешь хоть малейшее представление о том, чего она хочет?

— Нет, зайка. А что?

— Ну, ты ее не видел на показе Альфаро?

— Зайка, я не был на показе Альфаро, — говорю я, вынимая маленький кружочек конфетти из ее волос.

— Шалом сказала, что видела тебя там.

— Значит, Шалом пора менять контактные линзы, зайка.

— Ну а сюда ко мне ты зачем пришел? — спрашивает она. — Ты уверен, что у тебя совсем нет сигарет?

Я проверяю все карманы.

— Похоже, нет, зайка.

Я нахожу упаковку «Mentos» и предлагаю ей.

— Ну, эээ, я просто хотел заскочить поболтать, как обычно. Вообще-то мне надо в клуб — у меня там встреча с диджеем, который нам отчаянно нужен для сегодняшней вечеринки, а затем я тебя увижу на показе у Тодда.

— Мне нужно выбраться отсюда через сорок минут, если я хочу успеть привести в порядок волосы.

Она делает глоток из бутылки «Fruitopia».

— Боже, да здесь закоченеть можно, — говорю я, дрожа от холода.

— Эта неделя была просто адской, Виктор, — сообщает Хлое безо всякого выражения. — Возможно, самой адской за всю мою жизнь.

— Я здесь с тобой, зайка.

— Очевидно, подразумевается, что это должно быть для меня большим утешением, — говорит Хлое, — но в любом случае большое спасибо.

— Я в такой запарке сегодня, зайка, что это просто ужас! — восклицаю я. — Я просто в полной запарке.

— Нам просто необходимо выцарапать себе каникулы, — говорит Хлое.

— И все же что за дела? — предпринимаю я вторую попытку. — Что это все означает?

Я показываю на съемочную группу, на яйцо и на парня, спящего на татами.

— Я не совсем уверена, но похоже, что Скотт изображает нечто вроде призрака-андроида, помешавшегося на карри — на приправе карри, и мы ссоримся, ну, как обычно ссорятся люди в нашем кругу, и я бросаю кубик, ну, типа, ну, в общем, какой-то кубик в него, и тогда, если верить сценарию, он «спасается бегством».

— Да, да, что-то в этом роде, — говорю я. — Сценарий я помню.

— А затем злой призрак-андроид…

— Зайка, — перебиваю я ласково, — синопсис может подождать.

— Вот мы все и ждем, — говорит Хлое. — Скотт забыл свой диалог.

— Зайка, я читал сценарий, — говорю я. — У него всего одна реплика за весь ролик.

Семнадцатилетний режиссер подходит к кабинке с уоки-токи в руках: на нем серебряные джинсы DKNY и темные очки, и все остальное тоже выдержано в духе «глэм».

— Хлое, мы решили вначале снять последнюю сцену.

— Тейлор, мне позарез нужно выбраться отсюда в течение часа, — умоляет Хлое. — Это вопрос жизни и смерти, Тейлор, да, кстати, — это Виктор.

— Привет, — говорит Тейлор. — Мы встречались в баре «Pravda» на прошлой неделе.

— Я не был в «Pravda» на прошлой неделе, но, черт побери, забудем об этом — как дела?

— Массовка подобрана хорошая, но нам бы хотелось воссоздать жизненный стиль, с которым люди могли бы отождествлять себя, — объясняет Тейлор. — Я киваю задумчиво. — Я вижу это как полную противоположность перевозке контрабандного первитина из Праги на взятой в прокате «тойоте», что бы это ни значило. — Нас перебивают — шум статических разрядов из рации, крики с другого конца комнаты. — Это всего лишь Ларе, курьер, — подмигивает Тейлор.

— Тейлор… — вновь начинает Хлое.

— Солнышко, ты выпорхнешь отсюда быстрее чем через тридцать минут, это я тебе обещаю. — И Тейлор возвращается к группе, сбившейся вокруг яйца.

— Боже, у меня удрученные нервы.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы снимаем это уже целую неделю и при этом отстаем от графика на целые три.

Возникает пауза.

— Нет, что ты имеешь в виду под «удрученными нервами»?

— Я хотела сказать «напряженные». У меня очень-очень напряженные нервы.

Наконец я решаюсь:

— Зайка, нам нужно с тобой кое о чем поговорить.

— Виктор, я же сказала, если тебе нужны любые деньги…

— Нет, я не об этом… — Пауза. — Ну, в общем, и об этом тоже, но…

— «Но» что? — Она смотрит на меня, ожидая. — «Но» что, Виктор?

— Зайка, просто в последнее время я дико нервничаю, когда открываю журнал и читаю твои рассуждения о том, каков твой идеал мужчины.

— С чего бы это, Виктор? — Хлое поворачивается к зеркалу.

— Ну, наверное, основная причина в том, что… — я бросаю взгляд на Ла Тоша и понижаю голос, — …Что это — полная противоположность мне?

— Ну и что? — Она пожимает плечами. — Ну сказала я, что мне нравятся блондины…

— Но, зайка, я-то брюнет.

— Виктор, ради всего святого, это же написано в журнале.

— Господи, а вся эта чушь насчет желания иметь детей. — Я начинаю ходить кругами. — Я тебя умоляю, зайка. Что происходит? Что за сказка про белого бычка?

— Извини меня, Виктор, но я абсолютно не понимаю, что ты имеешь в виду под «сказкой про белого бычка».

— Зайка, я — твой лучший друг, так почему бы…

— Зеркало — твой лучший друг, Виктор.

— Зайка, но я же просто… — я окончательно теряюсь, — …просто волнуюсь за нас с тобой, и…

— Виктор, что стряслось? Что ты вытворяешь? К чему все эти разговоры?

Я немного прихожу в себя.

— Ничего. Ничего, все в порядке.

Я трясу головой, пытаясь привести в порядок мысли.

— Я целый день держала в пальцах ледяной кубик, — говорит Хлое.

— И твои пальцы посинели, а Скотт Бенуа вился вокруг все время. Ты это хочешь сказать?

Музыка из бумбокса, что-то английское, наверное, Radiohead — грустная и вычурная баллада — звучит на заднем плане.

— Виктор, все, что я хочу на настоящий момент, это: а) показ Тодда, б) открытие клуба, в) рухнуть в постель, причем первые два пункта я бы с удовольствием вычеркнула.

— Кто такой Бакстер Пристли? — выпаливаю я.

— Друг, Виктор. Друг, мой друг, — отвечает Хлое. — Тебе бы следовало быть знакомым хотя бы с некоторыми моими друзьями.

Я уже порываюсь взять ее за руку, но тут же передумываю.

— Сегодня утром я тут с одной встретился. Звать Лорен Хайнд. — Я жду реакции, но реакции не следует. — Да, видел перед репетицией группы, когда покупал компакты в «Tower Records». Вела себя как-то очень враждебно.

— Ты покупал компакты в «Tower Records»? Ходил на репетицию? Это твои «важные дела»? Ты был в запарке? А чем еще, интересно, ты был занят сегодня? Посещал частный зверинец? Брал уроки у стеклодува?

— Эй, солнышко, остынь. Я встретился с твоей подругой. Это должно было бы утешить тебя…

— Выясняется, что мой парень — имбецил, и это должно меня утешить?

Долгое молчание, затем:

— Зайка, я — не имбецил, а ты — очень клевая.

Хлое поворачивается от зеркала ко мне.

— Виктор, ты просто не представляешь себе, сколько раз за день я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не нахлестать тебе по морде. Ты просто не представляешь.

— Блин, зайка, я не хочу об этом даже думать. Я с ума сойду, — улыбаюсь я, дрожа от холода.

Курьер подбегает к кабинке.

— Хлое, твой лимузин здесь, а Тейлор хочет, чтобы ты была готова через пять минут.

Хлое отвечает кивком. Затем, когда становится ясно, что мне нечего больше сказать, она заполняет паузу, пробормотав: «Я хочу скорее покончить со всем этим», и, поскольку я не знаю, что именно она имеет в виду под этим, я начинаю лепетать:

— Зайка, я вообще не пойму, зачем ты этим занимаешься? Я думал, что ты теперь соглашаешься только на роли в большом кино. Ты отклонила даже предложение MTV.

— Ты заставил меня отклонить предложение MTV, Виктор.

— Да, но только после того, как я выяснил, какие суточные они тебе положили.

— Нет, после того, как ты выяснил, что они не положили суточных тебе.

— Следует признаться, — говорю я, — что ты подсел на любовь.[74]

— Хлое, — взывает Тейлор из яйца. — Мы готовы. И пожалуйста, побыстрее, Мистер Бенуа может снова забыть свою реплику.

— До скорого, Виктор, — говорит Хлое и выскальзывает из кабинки.

— Ладно, — отвечаю я. — Бывай.

— Ах да, Виктор, а то я потом забуду…

— Что?

— Спасибо за цветы.

Она чмокает меня и удаляется.

— Да, конечно. Не стоит благодарности.

15

16:00. С моей смотровой площадки на третьем этаже клуб выглядит таким оживленным, каким он не был с начала строительства, столы накрывают отборные официанты, передвигающиеся со скоростью скейтбордистов, официанты размахивают бокалами, скатертями и свечами и расставляют стулья вокруг столиков, ковры пылесосят парни с растрепанными прическами, а пару рано явившихся официанток постоянно фотографируют передвигающиеся стайками фотографы, в то время как танцоры репетируют под ногами у техников, охраны и ответственных за список гостей, и три шикарные девчонки-гардеробщицы жуют жевательную резинку, выставив напоказ свои голые животы с кольцами в пупках, в бары загружают запас спиртного, а в стратегически важных точках огромной витрины с цветами расставляют лампы, где-то приглушенно звучит песня Мэттью Свита «We're the Same», детекторы металла установлены у входа и ждут первых посетителей, а я отмечаю все это про себя равнодушно, размышляя мимоходом, что все зто означает и что быть полузнаменитым довольно трудно само по себе, но поскольку в клубе очень холодно, долго оставаться на одном месте практически невозможно, поэтому я бегом взлетаю на два пролета выше, туда, где расположены офисные помещения, чувствуя неожиданное облегчение оттого, что все наконец становится на свои места.

— Куда подевался Бо? Я звонил ему сегодня четырежды, — спрашиваю я Джей Ди прямо с порога.

— Актерские курсы, затем кастинг на новый большой вампирский фильм, — отвечает Джей Ди.

— И как он называется? — говорю я, швыряя пачку приглашений к себе на стол. — Трахула?

— В настоящий момент он отбирает диджеев в VIP-комнате на тот случай, если мы не договоримся с диджеем X, — говорит Джей Ди с легким оттенком осуждения в голосе.

— Ты знаешь, Джей Ди, твой сегодняшний наряд на девчонке бы смотрелся просто первый сорт.

— Вот, Виктор, — говорит Джей Ди, мрачно вручая мне факс.

«Я ЗНАЮ, КТО ТЫ И ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ» — накорябано на адресованном мне факсе, который Джей Ди буквально впихивает мне в руки. Видно, что он несколько напуган.

— Что это такое? — спрашиваю я, уставившись в бумагу.

— Нам таких прислали семь с тех пор, как ты ушел обедать.

— Семь? — переспрашиваю я. — И какого хрена это значит?

— По-моему, их присылают из гостиницы Paramount, — говорит Джей Ди, беря в руки второй факс. — Кто-то старательно замазал шапку на листах бумаги для факсов, но мы с Бо нашли половину телефонного номера на одном из них, и он совпал.

— Paramount? — вопрошаю я. — А это что значит?

— Виктор, я не желаю знать, что это значит, — говорит Джей Ди дрожа. — Просто сделай так, чтобы злой дядя нас больше не тревожил.

— Но Господи, это же может значить все, что угодно, — бубню я. — В конце-то концов, это полная бессмыслица. Можете это съесть, — добавляю я, сминая факс в кулаке. — Только жуйте тщательно.

— Виктор, тебе следует появиться перед пришедшими диджеями, — осторожно предлагает Джей Ди.

— Неужели ты на самом деле думаешь, что мне угрожают? — спрашиваю я. — Погоди — но это ведь круто!

— Репортерша из «Details» тусуется там с диджеями и… Я уже иду к выходу, Джей Ди плетется за мной следом.

— …вот запоздавшие ответы от приглашенных. — Джей Ди вручает мне еще один факс по пути к VIP-комнате.

— Дэн Кортезе? — спрашиваю я. — Смелый мужик. Прыгает с «тарзанки», занимается скай-серфингом, работает официальным представителем Burger King, но он постоянно нюхает, а мне нужен Дэн Кортезе, так сказать, в натуральном соку.

— Ричард Гир все-таки приходит, Виктор, — говорит Джей Ди, не отставая. — А также Итан Хоук, Билл Гейтс, Тупак Шакур, братец Билли Айдола Дилли, Бен Стиллер и Мартин Дейвис.

— Мартин Дейвис? — воплю я. — Почему бы нам тогда не пригласить заодно Джорджа Глотателя Мочи и его хорошего приятеля Вуди Безногого Танцора?

— Также придут Уилл Смит, Кевин Смит и, гм, Сэр Микс-э-Лот[75], — продолжает Джей Ди, игнорируя мое замечание.

— Лучше доложите мне ситуацию с крутонами, — говорю я, стоя перед бархатной занавеской, отгораживающей вход в VIP-комнату.

— Крутоны в отличной форме, и все мы испытали невероятное облегчение, — сообщает Джей Ди, отвешивая мне поклон.

— Не передразнивай меня, Джей Ди, — предупреждаю я. — Меня передразнивать нельзя.

— Подожди — прежде чем ты войдешь, — говорит Джей Ди. — Ситуация почти катастрофическая, так что ты, ну, в общем, проагитируй их, как ты это умеешь, и сразу же сваливай оттуда. Они просто хотят убедиться своими глазами в твоем, эээ, существовании. — Джей Ди задумывается: — Если хорошенько подумать… — Он уже почти готов схватить меня за рукав.

— Надо отнестись с пониманием к их желанию, Джей Ди, — говорю я. — Они не диджеи, они — музыкальные дизайнеры.

— Пока ты не зашел: на Джеки Кристи и Крис Спирит тоже можно рассчитывать.

— Лесбиянки диджеи, чувак? Не знаю, не знаю… Это покатит? Это круто?

Я надеваю темные очки wraparound с зелеными стеклами, а затем вхожу в VIP-комнату, где в двух кабинках расположились семеро диджеев обоих полов, перед которыми на стуле восседает Бо с клипбордом в руках. Придурковатая девица из «Details» вьется в опасной близости и машет мне ручкой, а Джей Ди произносит весьма профессионально поставленным голосом: «Привет, Бо!», после чего торжественно представляет собравшимся меня:

— Прошу внимания — Виктор Вард.

— Моя партийная кличка в клубном мире, — тут же симулирую я откровенность.

— Виктор, — говорит Бо, вставая со стула, — знакомься — Рыбка-Куколка, Бумеранг, Джупи, Си-Си Фентон, На-На и, гмм, — он сверяется с клипбордом, — Сенатор Клей-борн Пелл.

— Ита-а-ак, — вопрошаю я, показывая пальцем на парня с блондинистыми дредлоками, — что играешь ты?

— Ну, в основном Ninjaman, но еще много Chic и Thompson Twins, ну и, сам понимаешь, всякую фигню, которая граничит и с этим и с тем.

— Бо, запиши это, — командую я.

— А ты? — спрашиваю я, обращаясь к девушке, одетой в костюм арлекина, на которую навешано с десяток ниток хипповских бус.

— Анита Сарко научила меня всему, что я знаю, к тому же я еще жила вместе с Джонатаном Петерсом, — отвечает она.

— От тебя здесь становится жарко, крошка, — мурлыкаю я.

— Виктор, — говорит Джей Ди, показывая еще на одного диджея, которого почти не видно в темноте. — Это Фанкмейстер Флекс.

— Привет, Фанки! — Я опускаю мои темные очки, чтобы подмигнуть. — О'кей, ребята, вот вам три вертушки, кассетник, DAT, два CD-проигрывателя и катушечный дилей, чтобы вы могли продемонстрировать перед нами свое мастерство. Звучит увлекательно? — Сдавленные выражения восторга, бессмысленные взгляды, вспыхнувшие огоньки сигарет. — Пока вы тут крутите, — продолжаю я, расхаживая по комнате, — старайтесь выглядеть квело. Мне не нужны диджеи, которые тащатся сами от себя. Врубились? — Я останавливаюсь, чтобы прикурить. — Есть техно, есть хауз, есть хард-хауз, есть бельгийский хауз, есть габба-хауз, — я снова делаю паузу, не совсем уверенный, к чему я все это говорю, но затем решаю завершить речь следующим пассажем. — Играйте что хотите, только чтобы народ потел как на настоящем рэйве, сознавая при этом, что танцует в ночном клубе стоимостью в три миллиона долларов с двумя VIP-комнатами и четырьмя полностью оборудованными барами.

— Все должно быть очень свежо, — добавляет Джей Ди. — И не забывайте про амбиентный даб, он нам тоже нужен.

— Я хочу, чтобы об этом заговорили все, и на следующий же день, — говорю я, продолжая расхаживать. — Я не прошу невозможного. Я всего лишь хочу, чтобы вы заставили этих людей танцевать. — Я снова выдерживаю паузу, перед тем как добавить: — И никаких протестов против насильственных акций в абортариях.

— Эээ… — Рыбка-Куколка нерешительно тянет вверх руку.

— А, Рыбка-Куколка! — отзываюсь я. — Что ты хочешь сказать?

— Эээ, Виктор, уже пятнадцать минут пятого, — сообщает Рыбка-Куколка.

— И что дальше, сестренка? — вопрошаю я.

— Во сколько тебе нужен один из нас? — спрашивает она.

— Бо, займись, пожалуйста, всеми этими вопросами, — бросаю я, перед тем как раскланяться и покинуть комнату.

Джей Ди следует за мной по пятам всю дорогу до кабинета Дамьена.

— Просто превосходно, Виктор, — говорит Джей Ди, — ты, как всегда, вдохновляешь массы.

— Это моя работа, — пожимаю я плечами. — Где Дамьен?

— Дамьен дал мне распоряжение, чтобы в ближайшее время к нему никого не пускали, — говорит Джей Ди.

— Я хочу поругаться с ним из-за того, что он пригласил Мартина Дейвиса, — говорю я, шагая по лестнице. — Дело приобретает ужасный оборот.

— Это плохая идея, Виктор, — говорит Джей Ди, забегая вперед. — Он очень настаивал на том, чтобы к нему никого не пускали.

— Смени пластинку, Джей Ди.

— Эээ… почему?

— Потому что заело.

— Ради бога, Виктор, не делай этого! — умоляет Джей Ди. — Дамьен просил, чтобы его оставили одного!

— Но мне это по кайфу, а-ха, а-ха, по кайфу, а-ха, а-ха.[76]

— Ну ладно, ладно, — говорит запыхавшийся Джей Ди. — Главное вовремя доставь твою сиятельную задницу в «Fashion Cafй», хватай диджея X и, ради всего святого, не пой «Выхухолевую любовь»!

— Выхухоль Сюзи, выхухоль Сэ-э-эм…[77]

— Виктор, я сделаю все, что ты попросишь!

— В Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Мюнхене только и разговоров, что о поп-музыке. — Я щипаю Джей Ди за нос и направляюсь к кабинету Дамьена.

— Виктор, прошу тебя, пойдем в другую сторону! — говорит Джей Ди. — Так будет лучше!

— Но мне это по кайфу, а-ха, а-ха, по кайфу, а-ха, а-ха.

— Он просил, чтобы ему не досаждали, Виктор.

— Я тоже просил, чтобы мне не досаждали, так что отвали в сторону, педик противный.

— Виктор, он мне сказал даже звонки не передавать, и…

— Слушай! — Я резко останавливаюсь, вырываю руку из его хватки и говорю: — Я — Виктор Вард, и я открываю этот клуб сегодня вечером, и у меня есть основания полагать, что на меня не распространяется — как это говорится? ах да! — юрисдикция тех законов, которые устанавливает мистер Росс.

— Виктор…

Я врываюсь в кабинет без стука и прямо с порога начинаю разоряться:

— Дамьен, я знаю, что ты запретил к себе пускать, но ты хоть просматривал список гостей? К нам собираются заявиться такие личности, как Мартин Дейвис, а ведь я думаю, что нам небезразлично, кого у нас увидят, а кого не увидят папарацци, и…

Дамьен стоит у окна кабинета — это сплошной лист стекла от пола до потолка, за которым открывается вид на Юнион-сквер. На нем — рубашка в горошек и пиджак в стиле «гавана», и он прижимается к девушке в пальто-пелерине от Azzedine Alaпa и туфлях на высоком каблуке от Manolo Blahnik, украшенных розовым и бирюзовым, которая немедленно прерывает свои объятия и бросается на зеленую софу.

Лорен Хайнд успела переодеться с момента нашей встречи возле Tower Records.

— …и я, эээ, решительно, эээ… — Я сбиваюсь, затем вновь овладеваю собой и говорю: — Дамьен, зайка, в этом прикиде ловеласа со средствами ты решительно обворожителен.

Дамьен оглядывает себя, затем меня, натужно улыбается делая вид, что ничего решительным образом не произошло, хотя, учитывая весь контекст событий, может, так оно и есть, и говорит:

— Привет, а мне нравится на тебе этот прикид боксера-неудачника.

Изумленный, я оглядываю мои брюки с узкими бедрами, атласную рубашку в обтяжку и длинный кожаный плащ, заставляя себя не смотреть на зеленую софу и растянувшуюся на ней девушку. Долгое ледяное молчание, которое никто из нас не в состоянии прервать, повисает над нами, витает вокруг, живет само по себе.

Внезапно в комнату просовывает голову Джей Ди, из-за плеча которого выглядывает репортерша из «Details»; оба они застывают на пороге, словно по нему проведена некая незримая черта, пересекать которую опасно.

— Дамьен, я извиняюсь за вторжение, — говорит он.

— Все клево, Джей Ди, — отзывается Дамьен, подходит к двери и закрывает ее прямо у них перед носом.

Затем он проходит мимо меня, а я стараюсь сосредоточиться на изучении людей, гуляющих в парке под окном, пытаясь рассмотреть некоторых из них подробнее, но они слишком далеко, и, кроме того, Дамьен занимает большую часть моего поля зрения. Он берет со стола сигару и коробок спичек из «Delano». Рядом с лампой Hermes лежит последний номер «Vanity Fair», какие-то глянцевые японские журналы, компакт-диски, PowerBook, бутылка «Dom Perignon» урожая 1983 года в ведерке со льдом, два полупустых фужера, дюжина роз, которые Лорен не станет уносить из этой комнаты.

— Гребаный боже! — выкрикивает Дамьен. Я пячусь. — Какого черта Джина Дэйвис оказалась на обложке этого проклятущего «Vanity Fair»? Что, у нее картина на выходе? Нет. Что, она делает что-то новенькое? Опять-таки нет. Господи, мир идет ко дну, а всем наплевать! Как мы дошли до жизни такой?

По-прежнему стараясь не глядеть на Лорен Хайнд, я жизнерадостно пожимаю плечами.

— Ах, ну ты же знаешь, как это бывает: реклама обуви там, появление в музыкальной телепрограмме там, эпизодическая роль в «Спасателях Малибу», никудышный фильм независимой студии, затем — бум!— и вот вам Вэл Килмер.

— Может, у нее рак? — пожимает плечами Лорен. — Или она потратила невероятные деньги во время шопинга?

— Да, кстати, ребята, вы друг с другом знакомы? — спрашивает Дамьен. — Лорен Хайнд, это Виктор Вард.

— Привет, Лорен, — говорю я, изображая неловкий взмах рукой.

— Привет.

Не поднимая глаз на меня, Лорен пытается улыбнуться своим ногтям.

— Вы уже знакомы? — спрашивает Дамьен снова с некоторым нажимом.

— Ах да, разумеется, — говорю я. — Ты ведь подруга Хлое?

— Да, — отвечает она. — А ты…

— Я ее… эээ… ну…

— Вы же знакомы еще по колледжу, верно? — спрашивает Дамьен, по-прежнему не сводя с нас глаз.

— Но мы с тех пор ни разу не виделись, — говорит Лорен, а я гадаю, заметил ли Дамьен резкость ее тона, которая так радует меня.

— Так что у нас тут что-то вроде встречи одноклассников, — шутит Дамьен. — Верно?

— Типа, — говорю я безо всякого выражения. Дамьен принимает решение не сводить с меня пристального взгляда.

— Итак, Дамьен, эээ, понимаешь… — Я запинаюсь, затем начинаю снова: — Ситуация с диджеями…

— Я звонил сегодня Джуниору Васкесу, — говорит Дамьен, закуривая сигару. — Но у него сегодня другая вечеринка.

— Другая вечеринка? — возмущенно вздыхаю я. — О Боже, какая подлость!

Лорен закатывает глаза, продолжая изучать свои ногти. Дамьен нарушает молчание:

— Разве ты не опаздываешь на встречу?

— Да-да, мне пора рвать когти, — говорю я, направляясь к двери.

— Ага, а у меня через десять минут семинар на тему «Как релаксировать в киберпространстве», — говорит Дамьен, — меня туда пригласил Рикки Лэйк.

Раздается жужжание интеркома и голос Джей Ди:

— Извини, Дамьен, тут Элисон на третьей линии.

— Секунду, Джей Ди, — говорит Дамьен.

— Мне будет трудно объяснить ей это, — говорит Джей Ди перед тем, как отключиться.

— Виктор, — говорит Дамьен, — ты не проводишь Лорен?

Лорен одаряет Дамьена незаметным, но энергичным взглядом и как-то чересчур поспешно встает с софы. У меня на глазах она чмокает Дамьена в губы, а он прикасается к ее щеке, всем своим видом демонстрируя близость, так что я не могу оторвать от них глаз, пока Дамьен не переводит взгляд на меня.

Мне не удается вымолвить ни слова, пока мы не выходим из клуба. Я забираю свой мопед из гардероба и качу его рядом с собой через Юнион-сквер, в то время как Лорен апатично следует рядом со мной, а у нас за спиной постепенно глохнет шум пылесосов, доносящийся из клуба. На лужайке расставлены юпитеры, съемочная группа что-то снимает, и массовка потерянно слоняется по парку. Мимо проходят Гийом Гриффин, Жан-Поль Готье и Патрик Робинсон. Орды японских школьников проносятся на роликовых коньках мимо нового магазина Gap на Парк-авеню, очаровательные девушки спешат мимо в замшевых шляпках, кардиганах «в резинку» или в ирландских жокейках, по всем скамейкам рассыпаны конфетти, а я все смотрю вниз на мои ноги, которые медленно шагают по бетону, переступая через широкие участки, покрытые льдом, таким толстым, что он не трескается даже под колесами «веспы», а от мопеда все еще пахнет маслом с ароматом пачули, которым я натер его на прошлой неделе, — импульсивный порыв, который в тот момент показался мне дико стильным. Я не свожу глаз с парней, которые проходят мимо Лорен, причем пара парней даже вроде бы узнают ее, и белки скользят по льду в тусклом свете сумерек, и уже почти стемнело, но еще не совсем.

— Ну, так что стряслось? — наконец спрашиваю я.

— Ты куда идешь? — интересуется Лорен, плотнее закутываясь в пальто.

— На показ Тодца Олдема, — вздыхаю я. — Я там работаю.

— Моделью, — говорит она. — Работа для настоящих мужчин.

— Не так уж это легко, как кажется на первый взгляд.

— Да, Виктор, тяжелее не бывает, — говорит она. — Главное, выходить вовремя. Даже страшно подумать.

— Но это на самом деле нелегко, — жалуюсь я.

— Ах да, еще нужно знать, как носить одежду, верно? — спрашивает она. — И как — поправь меня, если я ошибаюсь, — правильно ходить?

— Ну, в основном я разучивал различные выражения лица.

— А, в смысле умственного развития?

— Ах, конечно! — восклицаю я. — Типа, в этом мире ум важнее, чем брюшной пресс. О Боже, подними руку, если ты сама в это веришь. — Мы молчим. — Кстати, насколько я помню, ты в Кэмдене тоже не на нейрохирурга училась.

— Ты же все равно не помнишь меня по Кэмдену, — говорит она. — Сомневаюсь даже, что ты помнишь, что случилось с тобой в этот понедельник.

Застигнутый врасплох, я пытаюсь поймать ее взгляд и говорю:

— Ну, я на подиум выходил и еще, по-моему, сандвич съел…

Я вздыхаю.

Молча мы продолжаем идти через парк.

— Он выглядит как полный идиот, — бормочу я наконец под нос. — Он даже трусы шьет у портного. Господи, детка.

Мопед я по-прежнему качу рядом с собой.

— Хлое заслуживает лучшего мужчину, чем ты, Виктор, — говорит Лорен.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Когда ты в последний раз был с ней вдвоем? — спрашивает она.

— Послушай, зайка…

— Нет, я серьезно, Виктор, — перебивает она. — Просто вы вдвоем, целый день, безо всей этой шушеры вокруг?

— Мы ездили на MTV Movie Awards, — говорю я. — Вместе.

— О Боже! — вздыхает она. — Зачем?

— Послушай, но это же что-то вроде «Оскара» для тех, кому нет тридцати.

— Вот именно.

Огромный щит с Хлое, который установили на прошлой неделе над магазином «Toys R Us» на Парк-авеню, внезапно четко прорезается сквозь голые ветви деревьев; глаза ее смотрят на нас, и Лорен замечает это тоже, а затем я оборачиваюсь на здание, в котором расположен клуб, и окна его кажутся темными в холодном свете раннего вечера.

— Ненавижу такой ракурс, — бормочу я, выходя из поля зрения фотографической Хлое, волоча Лорен следом за собой, так, чтобы мы оказались в относительном уединении на улице за Зекендорфскими башнями. Она закуривает сигарету. Я следую ее примеру.

— Возможно, он следит за нами, — говорю я.

— Так веди себя естественно, — говорит она. — Ты же меня все равно не знаешь.

— А хотел бы знать, — говорю я. — Давай встретимся завтра.

— Я думала, ты будешь завтра слишком занят купанием в лучах своей славы.

— Да, но я хотел бы купаться вместе с тобой, — говорю я. — Пообедаем?

— Не могу, — говорит она, затягиваясь. — Я обедаю у «Chanel».

— Что ты хочешь, Лорен? — спрашиваю я. — Чтобы какой-нибудь яппи водил тебя каждый вечер в «Le Cirque»?

— А какие существуют альтернативы? — отвечает она вопросом на вопрос. — Не иметь денег на квартплату и трястись в депрессии где-нибудь в уголке «KFC»?

— Бога ради, что, других альтернатив нет?

— Слушай, мне кажется, ты бы на нем женился, если б мог.

— Дамьен совершенно не в моем вкусе, зайка.

— Ну, это не совсем так, — мягко возражает она.

— Что тебе от него нужно? Вещи? Или чтобы он привил тебе вкус к жизни в пригороде? Может быть, ты думаешь, что этого выскочку уже занесли в «Светский календарь»?

— Дамьена уже занесли в «Светский календарь».

— Ах вот как, кто бы сомневался!

— Были времена, Виктор, когда я мечтала о тебе, — говорит Лорен, затягиваясь сигаретой. — Был даже такой момент, когда мне в жизни вообще никого кроме тебя не было нужно. — Пауза. — Сейчас я сама в это с трудом верю, но такой момент был.

— Зайка, ты просто зашибись, — говорю я ей нежно. — Ты просто зашибись.

— Прекрати, Виктор, — отвечает она. — У тебя в голове одни глупости.

— Что? Ты все еще не очарована мной?

— Мне нужны настоящие чувства, Виктор, — говорит Лорен. — Ты — последний человек на земле, от которого их можно ожидать.

— А от Дамьена Натчеса Росса можно? Я тебя умоляю, зайка. Я тебя умоляю!

Она докуривает сигарету и медленно начинает идти в сторону Парк-авеню.

— Как давно у вас это с Элисон Пул?

— Ты о чем? — Я инстинктивно озираюсь по сторонам, ища взглядом Дьюка или Дигби, но их нет. — Почему ты веришь всяким дерьмовым сплетням?

— Это сплетни?

— А откуда тебе знать, сплетни или нет?

— О Боже, Виктор, все этому верят.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У нее дома только две книги — Библия и «Дневники Энди Уорхола», причем Библию ей подарили, — цедит сквозь зубы Лорен. — Королева гребаного свинарника.

— Я не очень понимаю, куда тебя несет.

— Это на тебя совсем не похоже, Виктор, — улыбается мне Лорен и добавляет: — Так приятно иметь рядом с собой надежного человека…

— «Надежный» — это означает со средствами? Богатый? С бабками?

— Возможно.

— Что? Ты хочешь сказать, что я тебе не нравлюсь, потому что мне приходится вертеться, чтобы жить? Я не нравлюсь тебе, потому что я — жертва экономической конъюнктуры?

— Виктор, — говорит Лорен. — Если б ты только проявил такой пыл, когда мы встретились с тобой в первый раз!

Я наклоняюсь, крепко целую ее в губы и удивляюсь тому, что она позволяет мне это сделать, а затем она прижимается ко мне, не позволяя поцелую прерваться, она хватает мои руки, ее пальцы впиваются в мои ладони. Наконец я вырываюсь из ее объятий и бормочу, что мне нужно торопиться в центр, и очень легко и элегантно, без видимого усилия, я вскакиваю в седло мопеда, завожу двигатель и мчу в сторону Парк-авеню, даже не оглянувшись, хотя, если бы я оглянулся, я бы увидел, как Лорен прикрывает рукой зевок, голосуя другой рукой такси.

14

Черный джип с затемненными стеклами катится следом за мной по Двадцать Третьей улице, и когда я ныряю в туннель на Парк-авеню, водитель джипа включает фары и прижимается ко мне так плотно, что решетка джипа задевает заднее крыло моей «веспы».

Я сворачиваю на разделительную полосу и двигаюсь навстречу потоку машин, обгоняя такси, выстроившиеся в ряд на моей стороне, направляясь к повороту на Гранд-Сентрал. Я ускоряюсь на наклонном участке, вписываюсь в кривую, проношусь на волосок от лимузина, стоящего с включенным двигателем перед входом в «Grand Hyatt», и возвращаюсь безо всяких затруднений обратно на Парк-авеню, пока, доехав до Сорок Восьмой улицы, я не оборачиваюсь и не обнаруживаю джип у себя за спиной на расстоянии одного квартала.

На светофоре на углу с Сорок Седьмой вспыхивает зеленый. В тот же миг джип трогает с места, стремительно вырываясь вперед.

Как только зеленый загорается на моем светофоре, я рывком достигаю Пятьдесят Первой, где встречный поток транспорта вынуждает меня остановиться, чтобы дождаться стрелки налево.

Я оборачиваюсь и смотрю через плечо, но джипа нигде не видно.

Когда я снова оборачиваюсь назад, вот он — стоит у меня прямо за спиной, мотор урчит на холостом ходу.

Я вскрикиваю, дергаю с места и тут же врезаюсь в медленно идущее навстречу по Парк-авеню такси, чуть не падая с «веспы». Кругом стихают все звуки, я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Я поднимаю мопед, вскакиваю в седло и закладываю вираж, очутившись на Пятьдесят Первой раньше джипа.

На Пятьдесят Первой — жуткая пробка, и я выскакиваю на тротуар, но джипу и на это наплевать: он тащится за мной, заехав на тротуар обоими правыми колесами, а я ору прохожим, чтобы они уходили с дороги, и колеса мопеда скользят на кучах конфетти, которое слоями покрывает асфальт, и бизнесмены отмахиваются от меня своими портфелями, таксисты выкрикивают мне вслед ругательства и гудят в клаксоны, и мое вторжение на тротуар напоминает падение выстроенных в ряд костяшек домино.

Следующий светофор, на Пятой, оказывается желтым. Я газую, слетаю с тротуара за секунду до того, как поперечный поток транспорта устремляется по улице, сметая все на своем пути, небо у меня над головой темное и низкое, а джип застыл на перекрестке под красным светофором.

До «Fashion Cafй» остается один квартал. На углу Рокфеллеровского центра и Пятьдесят Первой перед дверями кафе я спрыгиваю с мопеда и загоняю его за бессмысленное ограждение из виниловых канатов, которое никому не преграждает дорогу, поскольку никто не пытается попасть внутрь.

Запыхавшимся голосом я прошу Бьяну, который сегодня стоит на дверях, впустить меня.

— Ты видел? — кричу я. — Эти засранцы пытались убить меня!

— Тоже мне новость! — пожимает плечами Бьяна. — Теперь по крайней мере ты в курсе.

— Послушай, мне нужно закатить это вовнутрь, — говорю я, показывая на мопед. — Позволь мне оставить его здесь на десять минут.

— Виктор, — спрашивает Бьяна, — как там насчет встречи с Брайаном Макнелли, которую ты мне обещал?

— Дай мне десять минут, Бьяна, и я все тебе скажу, — отвечаю я, закатывая мопед внутрь.

Черный джип останавливается на углу, не заглушая двигателя, и я ныряю внутрь и вижу через толстые стеклянные двери «Fashion Cafй», как он медленно поворачивает за угол и исчезает.

Жасмин, старшая официантка, вздыхает, когда видит меня через гигантские линзы, которые увеличивают вдвое все, что происходит в вестибюле, и тут я вхожу в главный зал ресторана.

— Жасмин, — восклицаю я, поднимая руки вверх, — только десять минут, зайка, десять минут!

— Ах, Виктор, ну ты как всегда, — говорит Жасмин и становится на свое возвышение у входа с мобильным телефоном в руках.

— Мне просто нужно оставить здесь «веспу», — говорю я, прислоняя мопед к стене возле гардероба.

— Да у нас все равно пусто, — сдается она. — Давай проходи.

Ресторан действительно пустынен. Кто-то насвистывает глухо мелодию «На солнечной стороне улицы» у меня за спиной, но, когда я оборачиваюсь, за спиной никого нет, и на мгновение мне кажется, что, может быть, я просто принял за свист последние ноты песни из нового альбома Pearl Jam, звучавшей по акустической системе ресторана, я напрасно жду начала новой песни, и тут до меня доходит, что свист этот звучал слишком по-человечески, и тогда я пожимаю плечами и иду дальше вглубь «Fashion Cafй», мимо человека с пылесосом, убирающего с пола конфетти, мимо пары барменов, сдающих друг другу смену, и официантки, пересчитывающей чаевые в кабинке с надписью «Mademoiselle».

Во всем зале за столиком сидит единственное существо — молодящийся мужчина с прической «а-ля Цезарь», похожий на тридцатилетнего Бена Арнольда, в темных очках и черном костюме на трех пуговицах вроде бы как от Agnиs b., в кабинке с надписью «Vogue» за копией Триумфальной арки, которая занимает добрую половину большого ресторанного зала. Для сегодняшнего дня диджей X одет как-то чересчур сурово, хотя все равно не без шика.

Он смотрит на меня вопросительно, опускает очки, а я с несколько надменным видом делаю круг по залу перед тем, как направиться непосредственно к нему.

Он снимает очки и, протягивая руку, говорит мне:

— Привет.

— Что за дела, а где же твои штаны-трубы? — вздыхаю я и просачиваюсь в кабинку, делая неопределенный жест рукой. — Где твоя широченная футболка в зигзагах? Где последний номер «Urb»? Где эта клевая копна стриженных «лесенкой» пергидрольных волос?

— Извините, — говорит он, слегка наклоняя голову. — Извините, о чем это вы?

— Я пришел, — говорю я, разводя в стороны руки. — Я существую. Скажи мне просто, будешь ты работать у нас сегодня вечером или нет?

— Работать кем?— Он откладывает в сторону лиловое меню, вырезанное в форме фотоаппарата Hasselblad.

— Один из диджеев, с которым я беседовал сегодня, сказал, что он будет играть «Bartman Returns». Он сказал, что это «абсолютно необходимо». Он сказал, что это его «фирменная» песня. Представляешь, до чего докатился этот мир прямо у нас на глазах?

Парень медленно залазит к себе в карман пиджака и извлекает оттуда карточку. Я смотрю на нее, мимоходом замечая имя — Ф. Фред Палакон — и телефонный номер.

— Ладно, зайка, — говорю я с придыханием. — Высшая ставка для диджея в четверг вечером на Манхэттене — пятьсот долларов, но поскольку нас прижимает время, и к тому же все мои голубые друзья в один голос твердят, что круче тебя не было никого со времен Astrolube, и ты нам нужен позарез, я предлагаю тебе сорок долларов сверху.

— Благодарю вас, мистер Джонсон, извините, мистер Вард, но я не диджей.

— Я знаю, я знаю — я хотел сказать музыкальный дизайнер.

— Нет, боюсь, мистер Вард, что я и не музыкальный дизайнер.

— Да? Ну и кто же ты, и зачем тогда я сижу с тобой тут, в «Fashion Cafй»?

— Я пытаюсь встретиться с вами уже несколько недель, — говорит он.

— Ты пытаешься встретиться со мной? — переспрашиваю я. — Ты пытаешься встретиться со мной? Очевидно, с моим автоответчиком что-то не в порядке. — Я делаю паузу. — Трава у тебя есть?

Палакон озирается по сторонам, затем медленно вновь обращает взгляд на меня.

— Нет.

— Тогда какого черта, я вообще ничего не понимаю.

Я бросаю взгляд на ремейк «Ее звали Никита», который идет на одном из мониторов рядом с Триумфальной аркой.

— Знаешь, Палакон, ты, наверное, из этих, из хорошо одетых образованных богатых торчков, иначе я вообще ничего не понимаю. Иначе, — беспомощно пожимаю я плечами, — возможно, мы сидим с тобой в дешевом кафе в обеденный перерыв и едим мороженое в вафельном стаканчике перед тем, как отправиться красить сарай.

Палакон по-прежнему не сводит с меня глаз. Я протягиваю ему зубочистку со вкусом корицы.

— Учились ли вы в Кэмденском колледже в Нью-Хемпшире в период с 1982 по 1988 год? — спрашивает он тихо.

Глянув на Палакона, я удивленно отвечаю:

— Я полгода был в академке. А точнее — все четыре года.

— Первый раз вы взяли отпуск осенью 1985-го? — спрашивает Палакон.

— Возможно, — пожимаю плечами я.

— Были ли вы знакомы с Джейми Филдс во время учебы в колледже?

Я вздыхаю, хлопаю ладонью по столу:

— Послушай, чувак, если у тебя нет фотографии, то я вряд ли что-нибудь вспомню — по нолям, врубился?

— Разумеется, мистер Вард, — говорит Палакон, открывая папку, которая лежит рядом с ним. — Я принес фотографии.

Он протягивает мне папку. Я не беру ее. Он вежливо кашляет и кладет папку на стол передо мной. Я открываю ее.

На первой серии снимков — девушка, выглядящая как нечто среднее между Патрицией Хартман и Лейлани Бишоп, которая идет по подиуму, а за спиной у нее смутно виднеются буквы DKNY затем фотографии, на которых она вместе с Наоми Кэмпбелл, на других — с Ники Тейлор, еще на одной она пьет мартини с Лиз Тилберис, несколько снимков, на которых она лежит на кушетке в помещении, похожем на студию в «Industria», пара фотографий, на которых она гуляет с маленькой собачкой в Вест-Виллидж, и еще одна, которая выглядит так, словно ее сняли через телеобъектив: на ней все та же девушка идет через лужайку в Кэмдене к тому месту, где она круто обрывается в долину, — студенты, страдающие головокружением, прозвали ее Концом Света.

На второй серии снимков она внезапно появляется то на фоне Берлингтонской аркады в Лондоне, то на Грик-стрит в Сохо, то перед терминалом American Airlines в Хитроу. На третьей серии, вырезанной из какого-то иллюстрированного журнала, она находится в компании, состоящей из меня, Майкла Бергина и Маркуса Шенкенберга, и мы демонстрируем пляжную моду, вдохновленную стилем шестидесятых. Я делаю вид, что собираюсь прыгнуть в бассейн прямо в белых брюках и майке Nautica, а она смотрит мрачно мимо меня куда-то назад; затем мы трое дурачимся с хула-хупами, затем танцуем в патио. Еще на одном снимке я лежу на плотике посреди бассейна и пускаю струи воды, в то время как она стоит на краю и делает мне знаки, чтобы я подплывал поближе. Поскольку этого снимка я вообще не помню, я начинаю закрывать папку, чтобы не видеть больше эти фотографии, потому что мне кажется, что на них вовсе не я, а кто-то другой.

— Это помогло освежить вашу память? — спрашивает Палакон.

— Ни фига себе, это еще до татуировки! — говорю я со вздохом, потому что перед тем, как закрыть папку, я успел заметить мой бицепс, лежащий на шее у Майкла. — Господи боже, это наверняка было еще в том году, когда все как один носили Levi's с рваными коленками!

— Вполне, гмм, возможно, — говорит несколько смущенно Палакон.

— Это не та девушка, что записала меня в движение «Феминистки за права животных»? — спрашиваю я. — Ну, ФПЖ?

— Гмм… эээ… — мычит Палакон, листая папку. — Она… эээ… участвовала в движении за легализацию марихуаны. Это вам поможет?

— Не вполне, зайка. — Я вновь открываю папку. — Это не та девушка, с которой я познакомился на сорокалетии Спироса Ниархоса?

— Нет.

— А ты откуда знаешь?

— Мы… я знаю, что вы не встречали Джейми Филдс на сорокалетии Спироса Ниархоса. — Палакон закрывает глаза и трет переносицу. — Сосредоточьтесь, мистер Вард.

Я молча смотрю на него и решаю зайти с другого боку. Я наклоняюсь к Палакону, а он, в свою очередь, наклоняется с надеждой ко мне.

— Я хочу техно, техно, техно, — скандирую я, внезапно заметив наполовину съеденный салат из цыпленка по-восточному на тарелке с лицом Анны Винтур, стоящий на краю стола.

— Я… не заказывал этого, — удивленно говорит Палакон, а затем, глядя на тарелку, спрашивает: — Кто это?

— Это Анна Винтур.

— Нет, — говорит он, вытягивая шею. — Это не она.

Я отодвигаю в сторону рисовую лапшу и крошечный кусочек мандарина, чтобы рассмотреть целиком все лицо sans темных очков.

— Ах да, вы правы.

— Модное местечко, — зеваю я.

Официантка проходит мимо. Я свистом подзываю ее.

— Эй, солнышко, принеси-ка мне пиво.

Она кивает и уходит. Я смотрю ей вслед, и в моей голове только два слова — «Ничего себе».

— Разве у вас нет показа в шесть? — спрашивает Палакон.

— Я — модель. У меня капризы. Но капризы — это круто. А я крут. — Внезапно до меня кое-что доходит. — Постой-ка, это что, допрос? Боже, да я уже давно не нюхаю, наверное, неделю, а то и несколько.

— Мистер Вард, — говорит Палакон, и видно, что его терпение вот-вот лопнет. — Предположительно, у вас с этой девушкой был роман.

— У меня был роман с Эшли Филдс?

— Ее имя Джейми Филдс, и у вас действительно был с ней роман.

— Слушай, чувак, мне все это по барабану, — заявляю я. — Я думал, ты диджей.

— Джейми Филдс пропала три недели назад в Лондоне во время съемок независимого кинофильма. Последний раз ее видели в магазине Armani на Слоун-стрит и в кинотеатре «L'Odeon» на Риджент-стрит, — вздыхает Палакон, листая папку. — С тех пор как она ушла со съемочной площадки, никто о ней больше ничего не слышал.

— Может, ей не понравился сценарий? — пожимаю я плечами. — Может, ей показалось, что ее героиня недостаточно часто присутствует в кадре? Такое случается сплошь и рядом, чувак.

— А вы, — Палакон растерянно заглядывает в папку, — откуда знаете?

— Продолжай, о крутейший, — роняю я небрежно.

— Некоторым лицам очень бы хотелось, чтобы ее удалось разыскать, — говорит Палакон. — Эти лица хотели бы, чтобы ее доставили обратно в Америку.

— Я полагаю, что речь идет об ее агенте и коллегах?

В ту же секунду, когда я произношу эти слова, Палакон немедленно расслабляется, словно только сейчас до него что-то дошло, после чего его лицо, впервые с момента нашей встречи, расплывается в широкой улыбке, и он говорит:

— Да, конечно. Речь идет именно о них.

— Зашибись.

— Есть неподтвержденные данные, что ее видели в Бристоле, но это было десять дней назад, — говорит Палакон. — Точнее об ее местонахождении мы ничего не знаем.

— Зайка? — Я вновь наклоняюсь к Палакону.

— Да? — Он тоже наклоняется ко мне.

— Сразу было непросто понять, о чем тут речь, — спокойно сообщаю я.

— Ясно.

— Итак, она МПА?

— Простите?

— Модель, подавшаяся в актрисы.

— Очевидно, так.

Бесконечная череда моделей скользит плавной походкой по подиуму, на гигантском экране, расположенном за Триумфальной аркой. Пару раз мелькает даже Хлое.

— Ты видел меня на обложке журнала «Youth Quake»? — спрашиваю я настороженно.

— Эээ… да, — почему-то создается такое ощущение, что Палакону нелегко было признаться в этом.

— Зашибись. — Я выдерживаю паузу. — Не дашь взаймы пару сотен долларов?

— Нет.

— Тоже зашибись.

— Это было лишнее, — бормочет он себе под нос. — Совершенно лишнее.

— Что ты хочешь этим сказать? Что я тупица? Что я засранец? Что у меня не все дома?

— Нет, мистер Вард, — вздыхает Палакон. — Это не означает ничего из вышеперечисленного.

— Послушайте, вы выбрали не того парня, — говорю я, вставая. — Я в эти игры не играю. Я вас умоляю.

Палакон смотрит на меня как-то сонно и безо всякого выражения говорит:

— Если вы найдете ее, мы дадим вам триста тысяч долларов.

Без колебаний я немедленно сажусь обратно на место.

— Плюс возмещение дорожных расходов, — добавляет он.

— А почему… именно я, чувак? — спрашиваю я.

— Потому что она вас любила, мистер Вард, — так громко, что я даже пугаюсь, заявляет Палакон. — По крайней мере такой вывод можно сделать из ее дневника за 1986 год.

— А где… вы его нашли?

— Его показали нам ее родители.

— О Боже, — цежу я, — что же они ко мне-то не заявились? Ты что, у них на побегушках? Чувак, да это было в прошлом десятилетии!

— В сущности, — краснея, сообщает мне Палакон, — я пришел сюда, мистер Вард, всего лишь для того, чтобы сделать вам предложение. Триста тысяч долларов за то, чтобы найти Джейми Филдс и доставить ее в Штаты. Вот и все. Вы для этой девушки много значили, независимо от того, помните ли вы это или нет. Нам показалось, что вы сумеете… склонить ее.

Немного подумав, я спрашиваю:

— Как вы нашли меня?

Без малейшей запинки Палакон отвечает:

— Ваш брат подсказал, где вас искать.

— У меня нет брата, приятель.

— Я знаю, — говорит Палакон. — Небольшая проверка. Впрочем, я уже вам доверяю.

Я изучаю ногти Палакона — розовые, чистые и ухоженные. Официант закатывает тележку с авокадо на кухню. Показы осенних коллекций, закольцованные, беспрерывно повторяются на экране.

— Ладно, — говорю я, — но диджей-то мне по-прежнему нужен.

— Я могу это устроить. — Как?

— Точнее говоря, я уже это сделал.

Он достает мобильный телефон и вручает его мне. Я смотрю на него в упор.

— Почему бы вам не позвонить вашим коллегам в клуб?

— Эээ… действительно, почему?

— Сделайте это, мистер Вард. Прошу вас, — говорит Палакон. — Вы можете опоздать.

Я поднимаю крышку мобильного телефона и набираю номер клуба. Трубку снимает Джей Ди.

— Это… я, — говорю я почему-то испуганно.

— Виктор, — говорит Джей Ди запыхавшимся голосом, — где ты?

— «Fashion Cafй».

— Немедленно вали оттуда.

— Почему?

— Мы раздобыли на вечер Джуниора Васкеса! — вопит он.

— Каким образом? — спрашиваю я, не сводя взгляда с лица Палакона. — Как… вам это удалось?

— Менеджер Джуниора позвонил Дамьену и сказал, что Джуниор хочет работать у нас.

Я отключаю телефон и подчеркнуто медленно кладу его на стол. Затем я внимательно изучаю физиономию Палакона, обдумывая целую уйму разных вещей, а затем спрашиваю:

— Ты можешь сделать так, чтобы мне дали роль в «Коматозниках 2»?

— Мы можем поговорить об этом позже, мистер Джонсон.

— А также роль в любом фильме, где бы я мог сыграть неоперившегося американского юнца, путешествующего по Европе.

— Вы рассмотрите наше предложение? — спрашивает Палакон.

— Ты, кстати, мне никаких факсов не посылал?

— Каких факсов? — удивляется Палакон, складывая папку с фотографиями в тонкий черный портфель. — Что в них говорилось?

— «Я знаю, кто ты и что ты делаешь».

— Я и так знаю, кто вы, мистер Джонсон, и что вы делаете, — говорит он, захлопывая портфель.

— Ни фига себе! Так кто же ты такой? Сыщик, что ли? — спрашиваю я.

— Если хотите, то да, — вздыхает он.

— Послушай, — я смотрю на свои часы, — я, пожалуй, вернусь к этому, эээ, разговору. Такую кучу бабок нельзя просто так проигнорировать.

— Я рассчитывал, что вы дадите мне ответ прямо сейчас.

Я гляжу на него в недоумении.

— Ты и вправду хочешь, чтобы я поехал в Лондон и искал там какую-то девушку, с которой у меня якобы был роман, но которую я при этом абсолютно не помню?

— Значит, вы меня правильно поняли, — говорит Палакон с видимым облегчением. — Какое-то время мне казалось, что вы не совсем понимаете, о чем идет речь.

Впав внезапно в задумчивость, я гляжу Палакону прямо в глаза и ласково говорю:

— Ты очень похож на одного из тех парней, что едят свои засохшие болячки. Ты знаешь об этом? Что ты похож на такого парня?

— Меня много в чем обвиняли, мистер Вард, но вот в том, что я ем собственные болячки, — ни разу в жизни.

— Черт побери, все когда-то случается в жизни в первый раз, приятель, — вздыхаю я, резко вставая из-за стола.

Палакон продолжает смотреть на меня, отчего мне становится как-то не по себе, и я чувствую себя так неуютно, как ни разу в жизни не чувствовал до этого.

— Эй, посмотри! Там Рикки Лэйк обнимает уличного мальчишку! — восклицаю я, показывая на висящий над головой у Палакона монитор.

Палакон поворачивает голову.

— Ха-ха — а вот ты и поймался! — говорю я и двигаю к выходу.

Палакон встает из-за стола:

— Мистер Вард!

— Не волнуйся! — кричу я ему уже с другой стороны зала. — У меня есть твоя визитка!

— Мистер Вард, я…

— Я поговорю с тобой позже, чувак. Мир тебе. Ресторан по-прежнему пустынен. Я не вижу нигде ни Бьяны, ни Жасмин, ни официантки, которой я заказал пиво. Когда я подхожу к мопеду, я обнаруживаю, что кто-то прикрепил к его ручке огромный факс, на котором написано: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, И Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ». Я хватаю его и лечу обратно в зал, чтобы показать Палакону, но того уже и след простыл.

13

Показ проходит в Брайант-парке, хотя первоначально предполагалось, что он состоится в заброшенной синагоге на Норфолк-стрит, но Тодд запаниковал, когда узнал, что там обитают привидения двух враждовавших между собой ребе и еще призрак гигантского летающего кныша[78], и вот я подкатываю к черному ходу, а Сорок Вторая улица битком набита телевизионными фургонами, спутниковыми антеннами, лимузинами и черными седанами, фотографы, выстроившись в шеренгу, выкрикивают мое имя, а я взмахиваю своим пропуском под носом у охранников. За баррикадами толпа подростков громко скандирует: «Мадонна! Мадонна!», хотя Мадонна сегодня вовсе не ожидается, потому что она слишком занята очередным судебным процессом, но Гай из Maverick Records обещал появиться, так же как и Эльза Кленч, а съемочная группа CNN расспрашивает студентов факультета информационных технологий о том, кто их любимый дизайнер, и всего лишь час назад было принято решение о том, что показ будет сокращен, потому что придет на пятьсот человек больше зрителей, чем ожидалось, и нужно срочно организовать триста дополнительных стоячих мест. На улицу были выставлены видеомониторы для тех, кто вообще не сможет попасть внутрь. Поскольку в шоу вложено 350.000$, нужно, чтобы его смогли увидеть все.

Предварительный показ за кулисами — это ряды вешалок с одеждой, к которой приклеены клейкой лентой листки с инструкциями и поляроидные снимки комплектов одежды, столы, заваленные париками, сотни людей, посылающие друг другу пламенные воздушные поцелуи, сотни дымящихся сигарет, бегающие повсюду голые девушки, на которых никто не обращает внимания. Огромный плакат, повешенный над сценой, возвещает «СДЕЛАЙ ЭТО» огромными черными буквами, а на заднем плане оглушительно громко играет трек из Kids. Ходят слухи о том, что куда-то пропали две модели, то ли потому, что они опаздывают с другого показа, то ли потому, что их изнасиловали какие-то сомнительные новые знакомые прямо в лимузине, застрявшем в пробке на Лексингтон, но наверняка никому ничего не известно.

— Сегодняшний день проходит под лозунгом «тянем-потянем», верно? — напускается с ходу на меня Пол, директор показа. — Мне этот лозунг не по вкусу!

— Можно подумать мне, — отвечаю я, подражая Алисии Сильверстоун в «Нецелованной».

— Ладно — пять минут до первого выхода, — кричит Кевин, продюсер из Гастингса, Миннесота.

Тодд мечется повсюду в лихорадочном возбуждении, умудряясь при этом каким-то образом успокаивать дрожащих, испуганных, парализованных страхом моделей одним поцелуем. Я тоже целую Хлое, глаза которой густо накрашены; она окружена со всех сторон висящей на плечиках одеждой и выглядит в точности так, как должен выглядеть человек, большую часть дня снимавшийся в рекламе японского прохладительного напитка, но я говорю ей, что она выглядит «совсем как куколка», что, впрочем, тоже правда. Она жалуется на мозоли и демонстрирует коричневые бумажные педикюрные сандалии у себя на ногах, в то время как Кевин Оквин, опоясанный прозрачным пластмассовым поясом с кармашками для инструментов и облаченный в оранжевый гофрированный батник от Gaultier, припудривает ее декольте и намазывает блеском ее губы. Орландо Пита уже закончил работать с волосами девушек, и мы в этом сезоне явно предпочитаем легкую недосказанность и жемчужно-пастельные тона теней с акцентом на верхние веки и только с легким подчеркиванием нижних. Кто-то наклеивает татуировку на мою левую грудную мышцу, а я за это время выкуриваю сигарету, заглатываю пару «Twizzlers», которые запиваю «Snapple», протянутым мне ассистентом, пока кто-то тщательно осматривает мой пупок, заинтересовавший его по плохо понятной причине, а еще кто-то снимает это событие на видеокамеру — такова хроника наших дней.

Показывать новую линию Тодда, вдохновленную столкновением мотивов панка, новой волны и Азии с эстетикой Ист-Виллиджа, будут сегодня Кейт Мосс в паре с Марки Марком, Дэвид Боулс с Бернадетт Питерс, Джейсон Пристли с Анджанетт, Адам Клейтон с Наоми Кэмпбелл, Кайл Маклахлан с Линдой Евангелистой, Кристиан Слейтер с Кристи Терлингтон, не так давно похудевший Саймон Ле Бон с Ясмин Ле Бон, Кирсти Хьюм с Донованом Личем плюс сборная новых моделей — Шалом Харлоу (в паре с гребаным Бакстером Пристли!), Стелла Теннант, Амбер Валетта — вместе с моделями постарше, включая Хлое, Кирстен Макменами, Беверли Пил, Патрицию Хартман, Еву Херцигову, в компании неизбежных в этом случае моделей-мужчин: Скотта Бенуа, Рика Дина, Крейга Палмера, Маркуса Шенкенберга, Никитаса, Тайсона. Будет продемонстрировано сто восемьдесят комплектов одежды. Мой первый выход — черные плавки и черная футболка. Вторая — с голым торсом. Третья — слаксы и майка. Четвертая — шорты и майка. Но смотреть-то все, разумеется, будут на Хлое, так что все это не имеет особого значения. Тодд громко дает всем последнее наставление перед показом: «Улыбайтесь шире и гордитесь тем, кто вы такие».

Во время первого выхода Хлое и я движемся навстречу тысячам объективов-трансфокаторов, которые, завидев нас, приходят в безумное волнение. Под прожекторами телевизионщиков модели скользят одна за другой, безупречно покачивая бедрами. Бедра Хлое тоже покачиваются, она виляет ягодицами, исполняя идеальный пируэт в конце дорожки, и наши взгляды встречаются в нужный момент, придавая правдоподобие всему происходящему. Среди зрителей я вижу Анну Винтур, Кэрри Донован, Холли Брубах, Катрин Денев, Фэй Данауэй, Барри Диллера, Дэвида Геффена, Яна Шрагера, Питера Галлахера, Вима Вендерса, Андре Леона Телли, Брэда Питта, Полли Мелон, Кэла Руттенстейна, Катю Сассун, Карре Отис, РуПола, Фран Лебовитц, Вайнону Райдер (которая не аплодирует нам, когда мы проходим мимо), Рене Руссо, Сильвестра Сталлоне, Патрика Маккарти, Шэрон Стоун, Джеймса Трумэна, Ферн Маллис. Показ проводится под музыку Sonic Youth, Cypress Hill, Go-Go's, Stone Temple Pilots, Swing Out Sister, Дионн Уорвик, Psychic TV и Wu-Tang Clan. После финального выхода с Хлое я слегка отхожу в сторону, и Тодд обнимает ее за талию, затем они оба кланяются, затем она отходит в сторону и аплодирует ему, и я усилием воли подавляю в себе желание встать рядом с ней, а затем все вскакивают на подиум и спешат за кулисы на послепоказную вечеринку, которую устраивает Уилл Реган.

За кулисами: «Entertainment Tonight», «MTV News», Эй-Джи Хаммер с VH1, The McLaughlin Group, «Fashion File» и еще с десяток съемочных групп с других каналов протискиваются под навесами, где и без того все так плотно забито людьми, что никто не в состоянии перемещаться, микрофоны свисают над толпой с длинных шестов. Длинный стол весь уставлен белыми розами, мартини, «Skyy», бутылками «Moet», креветками с сыром, нанизанными на шпажки, хот-догами и вазами с гигантской клубникой. Приглушенно звучат старые записи В-52, которые сменяет Happy Mondays, за которым следует Pet Shop Boys. Борис Бейне и Мики Хардт танцуют под музыку. Стилисты, гримеры, трансвеститы среднего пошиба, президенты правления универсальных магазинов, флористы, покупатели из Лондона, Азии и Европы носятся по залу, увертываясь от детишек Сьюзен Сэрендон. Спайк Ли появляется в компании Джулиана Шнабеля, Ясмин Гаури Надедже, Эл Эл Кул Джея, Изабеллы Росселлини и Ричарда Тайлера.

Я пытаюсь найти в зале вице-президента отдела кастинга и новых талантов Sony, но толпа владельцев бутиков и армия совладельцев и редакторов журналов в окружении роя из тысяч камер и микрофонов, толкающаяся под навесами, отпихивает меня в угол для неприкаянных мужчин-моделей и бойфрендов моделей-женщин — часть из них уже зашнуровывает свои ролики, но тут Дэвид Аркетт и Билли Болдуин знакомят меня с поваром Блэйна Трампа, Деке Хайлоном. Маленький анклав, состоящий из Майкла Гросса, Линды Вакнер, Дугласа Кива, Орибе и Джин Бекер, болтает о том, что они собираются пойти сегодня вечером на открытие клуба, но взвешивают последствия неизбежного отсутствия на званом ужине, организованном Vogue. Я стреляю «Мальборо» у Дрю Бэрримор.

Затем Джейсон Каннер и Дэвид, владелец модельного агентства Boss, в один голос рассказывают, как они чудненько провели время со мной в «Pravda» вчера вечером, в ответ на что я просто пожимаю плечами и начинаю пробиваться к гримерному столику Хлое, по пути разминувшись с Дамьеном, держащим в одной руке сигару, а в другой — Элисон Пул, которая, не снимая темных очков, позирует фотографам. Пока Майк Уоллис берет у Хлое интервью, я залезаю в ее сумочку и пролистываю записную книжку, ища адрес Лорен Хайнд, нахожу его, затем беру 150$, и, когда Табита Сорен спрашивает меня, что я думаю о надвигающихся выборах, я делаю ей «знак мира» и говорю: «С каждым днем мое смятенье возрастает»[79], а затем направляюсь к Хлое, которая, обливаясь потом, прикладывает фужер с шампанским к голове, и я целую ее в щечку и говорю, что заскочу к ней домой около восьми. Затем я двигаю к выходу, где ошивается толпа охранников, передающих с рук на руки друг другу чьего-то «бишон фриз»[80], кокетливо глазеющего по сторонам, и хотя кругом сотни фотографов, ни один из которых не упустил бы подобного сюжета, народу в комнате так много, что фотографам просто не удается сюда пробиться. Кто-то говорит, что Мика, возможно, сейчас находится в «Canyon Ranch», а Тодда уже не видно в толпе желающих поздравить его с показом, и по этому поводу мне в голову приходит мысль, что люди, вероятно, не такие уж и плохие существа.

12

Я подъезжаю к квартире Лорен, расположенной в «Silk Building» прямо над «Tower Records», где я, собственно говоря, и повстречал ее сегодня днем, и, когда я закатываю «веспу» в подъезд, подросток-привратник в прикольной рубашке неохотно снимает телефонную трубку, одновременно отвешивая приветственный кивок Расселу Симмонсу, который, проскользнув мимо меня, выходит на Четвертую.

— Привет, — машу я ему рукой. — Меня зовут Дамьен, я приехал в гости к Лорен Хайнд.

— Эээ… Дамьен, а фамилия?

— Дамьен… Хирст.

Пауза.

— Дамьен Хирст?

— Но ты скажи ей просто — Дамьен. — Пауза. — Лорен знает меня просто как Дамьена. — Привратник тупо смотрит на меня. — Дамьен, — повторяю я, надеясь ускорить этим процесс. — Просто… Дамьен.

Привратник нажимает на кнопку квартиры Лорен.

— Здесь Дамьен пришел.

Я протягиваю руку и трогаю воротник его рубашки, пытаясь догадаться, где он ее раздобыл.

— Что это еще за дела? — спрашиваю я. — Последний писк дворовой моды?

Он отталкивает мою руку и становится в позу каратиста. Следует пауза, в течение которой я не свожу с него глаз.

— Ладно, — говорит привратник, вешая трубку телефона. — Она говорит, что дверь открыта. Идите давайте.

— Могу я оставить мопед здесь, чувак?

— Его может не оказаться на месте к вашему возвращению.

Я выдерживаю паузу.

— Ни фига себе дела, чувак! — затем закатываю мопед в лифт и кричу привратнику на прощание: — Акуна матата!

Рассматривая свои ногти, я думаю о репортерше из «Details», о ситуации с крутонами, о разговоре, который у меня однажды состоялся на подъемнике где-то на лыжном курорте, — настолько ни о чем, что я сейчас и вспомнить не могу его содержание. Двери лифта открываются, и я оставляю мопед на площадке перед самым входом в квартиру Лорен. Внутри — все белое, складная ширма работы Имза[81], столик в виде доски для серфинга — его же, розы, виденные мной в кабинете Дамьена, лежат на гигантском пьедестале работы Сааринена, окруженном шестью креслами в виде тюльпанов. MTV с выключенным звуком на гигантском экране в гостиной: повтор сегодняшних показов, Хлое на подиуме, Чандра Норт, другие модели. Откуда-то доносятся звуки аббовской песни «Knowing Me, Knowing You».

Лорен выходит из ванной в длинном белом халате, полотенце намотано на голову, затем она поднимает глаза и видит, что я стою посреди и спрашиваю: «Что тут за дела, зайка?», она тихо вскрикивает и пятится назад, но затем берет себя в руки и, сложив руки на груди и поджав губы, пронизывает меня ледяным взглядом — модель женского поведения, с которой я неплохо знаком.

— Как насчет того, чтобы потрудиться скрыть свою досаду и предложить мне бутылочку «Snapple»? — спрашиваю наконец я.

— Что ты делаешь здесь?

— Только не нервничай.

Она подходит к письменному столу, заваленному модными журналами, включает хрустальный торшер, роется в сумочке Prada и закуривает «Мальборо медиум».

— Немедленно убирайся отсюда.

— Эй, зайка, неужели мы даже минутку поболтать не сможем?

— Виктор, уходи! — настойчиво повторяет она, а затем хмурится. — Поболтать?

— Я покину помещение только после того, как мы побеседуем.

Она обдумывает эту фразу, морщится и затем заставляет себя поспешно спросить:

— Ладно. Как прошел показ у Тодда Олдема?

— Очень мажорно, — отвечаю я, расхаживая по комнате. — Поболтали с Эльзой Кленч. Все как обычно.

— Как поживает Эльза?— спрашивает она, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

— Мы с Эльзой оба Козероги, так что прекрасно ладим друг с другом, — говорю я. — Здесь действительно так холодно, или это мне просто кажется?

— А в остальных отношениях?

— Ну, это было такое… эээ… ну, ах да… серьезное событие.

— Серьезное? — переспрашивает Лорен с некоторым сомнением.

— Одежда — это очень серьезно, зайка.

— Разумеется, ей так удобно протирать мебель, Виктор.

— Эй! — восклицаю я. — Выше нос, зайка.

— Виктор, немедленно убирайся отсюда!

— А ты что делала? — спрашиваю я, кружа по комнате и внимательно осматривая квартиру. — Почему тебя не было на показе?

— У меня были съемки для рекламы одного ужасного фильма, в котором я снялась с Беном Чаплином и Руфусом Сивеллом, — шипит она, с трудом сдерживая негодование. — Затем я приняла ванну с пеной и прочитала статью о невозможности истинных чувств в Верхнем Ист-Сайде в журнале «New Yorker». — Она гасит сигарету. — Беседа у нас вышла слегка утомительная, но все же мы немного поболтали. Дверь — вон там, на тот случай, если ты забыл.

Она проходит мимо меня через прихожую, застланную тканым ковром в берберском стиле и окаймленную прислоненными к стене марокканскими вышитыми подушками, и я оказываюсь в ее спальне, где валюсь на кровать, ложусь на спину, опершись о покрывало локтями, а мои ноги едва-едва касаются пола, в то время как Лорен проходит в ванную и начинает протирать полотенцем волосы. Над туалетом у нее за спиной висит плакат какого-то независимого кино, в котором снимался Стив Бушеми. Она так раздражена — хотя, возможно, это просто игра, что мне приходится сказать ей:

— Да перестань ты, я еще не так плох. Могу поспорить, что ты тусуешься с парнями, которые с утра до вечера только и твердят что-нибудь вроде: «А если я все же решусь купить новую „мазерати“? Думаю, у тебя в жизни такого хватает. — Я делаю паузу и добавляю: — Тоже.

Она находит полупустой бокал шампанского около умывальника и допивает его.

— Эй, — спрашиваю я, показывая на плакат в рамке, — ты и в этом кино снималась?

— К несчастью, — бормочет она. — Обрати внимание на то, где он висит.

Затем она закрывает глаза и массирует лоб.

— Ты только что закончила сниматься в новом фильме?

— Да.

Внезапно она начинает рыться в баночках с косметикой Estйe Lauder и Lancфme, берет массажный бальзам на масляной основе «L'Occitane» — Хлое тоже таким пользуется, читает список ингредиентов, ставит баночку на место, оставляет дальнейшие попытки что-либо найти и просто рассматривает себя в зеркале.

— А о чем он? — спрашиваю я так, будто это имеет какое-то значение.

— Ну, что-то вроде «Footloose», — говорит она, делает паузу, а затем добавляет шепотом: — Но только дело происходит на Марсе, — и ждет моей реакции.

Я молча смотрю на нее с кровати, и повисает долгое молчание.

— Это дико круто, зайка.

— Я плакала каждый день во время съемок прямо на площадке.

— Что, с парнем поссорилась?

— Болван.

— А я вот жду со дня на день роли в «Коматозниках 2», — роняю я, потягиваясь.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой в одной лодке, что ли? — спрашивает она.

— Элисон Пул сказала мне, что у тебя дела идут хорошо.

Она делает глоток из бутылки «Evian».

— Скажем так, работа скучная, но высокооплачиваемая.

— Зайка, я чую сердцем, что ты — звезда.

— Ты видел хотя бы один фильм со мной?

Пауза.

— Элисон Пул сказала мне, что ты…

— Я прошу тебя не упоминать имени этой сучки в моей квартире! — кричит она, бросая в меня щеткой.

— Эй, зайка, — говорю я, увернувшись. — Остынь, солнышко, иди ко мне.

— Что? — спрашивает она раздраженно. — Иди куда?

— Иди сюда, — мурлыкаю я, глядя прямо на нее и похлопывая ладонью по подушке. — Иди сюда.

Она смотрит на мое тело, распростертое на кровати. Рубашка вылезла из-под ремня, обнажив нижнюю часть моего брюшного пресса, ноги слегка раскинуты в стороны. Пиджак я снял еще раньше, пока ходил по квартире.

— Виктор?

— Да, — шепчу я.

— Что для тебя значит Хлое?

— Иди сюда, — шепчу я.

— То, что ты красавчик, еще не означает, что ты можешь позволять себе… — она запинается, подыскивая слова, — больше, чем другие.

— Я знаю, зайка. Это круто.

Я сажусь, продолжая не сводить с нее глаз. Она делает шаг ко мне.

— Давай, — говорю я. — Правильно.

— Что ты хочешь, Виктор?

— Я хочу, чтобы ты пришла ко мне.

— Что ты о себе возомнил? — спрашивает она, внезапно отступая назад. — Считаешь, что тебе положены дополнительные льготы за твою девичью красу?

— Эй, я — крутой перец, — пожимаю я плечами. — Попробуй кусни.

По ее лицу пробегает тень улыбки, которая говорит о том, что скорее всего она готова на все. Пришло время расслабиться и попробовать сменить подход. Я окончательно вытаскиваю полы рубашки из джинсов, чтобы мой брюшной пресс предстал ее глазам целиком, и раскидываю ноги еще шире, чтобы отчетливо выделялась выпуклость в области ширинки. Я предлагаю ей «Mentos».

— Ты выглядишь так, как будто у тебя все в жизни ладится, — говорю я. — Как тебе удается держать себя в такой отменной форме, куколка?

— Ничего не ем, — отвечает она тихо.

— Ты придешь сегодня вечером в клуб? — спрашиваю я.

— В «Copacabana»? Куда ты обязан сходить, если приехал в Гавану?[82] — спрашивает она, хлопая в ладоши и изумленно хлопая ресницами в поддельном восторге.

— Эй, сестренка, не надо меня злить, — говорю я, подделываясь под интонации черного рэппера.

— Где сейчас Хлое, Виктор? — спрашивает она, приближаясь ко мне.

— Кто был твоим последним серьезным увлечением, зайка?

— Бывший биржевой спекулянт, которого я повстречала на семинаре начинающих сценаристов, а потом еще Гейвин Россдэйл[83], — говорит она. — Ах да — и еще Адам Сандлер в течение трех дней.

— Черт! — хлопаю я себя по лбу. — Только теперь я знаю, кто ты такая. Только теперь я все вспомнил.

Она слегка улыбается, и взгляд ее теплеет.

— А у тебя кто сейчас есть? — Пауза. — Я имею в виду кроме Элисон Пул.

— Эй, мне показалось, что это имя под запретом у тебя дома.

— Нет, почему же, но произносить вслух его может только тот, кто владеет куклой-вуду этой сучки, в голову которой воткнуто не менее пятисот булавок, а в задницу забит батончик «Snickers XL», — говорит она. — Итак, с кем ты встречаешься, Виктор? Просто скажи мне. Достаточно имени.

— Четверо хотят меня полюбить, двое хотят меня погубить и одна говорит, что она мой друг.[84]

Она улыбается снова, стоя уже рядом с кроватью.

— Можно спросить тебя кое о чем? — спрашиваю я.

— Рискни.

— Психовать не будешь?

— Зависит.

— Тогда обещай, что воспримешь мой вопрос… эээ… в определенном контексте.

— Что?

— Дело в том, что… — я останавливаюсь, делаю глубокий вздох, издаю смешок.

— Дело в том, что?

Стараясь говорить как можно более серьезно, я четко выговариваю:

— Я хочу вылизать тебя прямо сейчас.

Массируя свой член сквозь джинсы и глядя Лорен прямо в глаза, я продолжаю:

— Обещаю, что не потребую ничего больше. Просто мне ужасно хочется вылизать твою киску прямо сейчас. — Я делаю паузу и, изображая робость, переспрашиваю: — Можно?

Она делает глубокий вздох, но остается на месте.

— Ты будешь жаловаться на мое поведение? — спрашиваю я.

— Нет.

— Тогда иди сюда.

Ее глаза скользят по моему телу.

— Иди сюда, — повторяю я.

Она стоит неподвижно, словно решает, как ей поступить.

— Что тебя мучает? Какая дилемма? — спрашиваю я.

— Виктор, — вздыхает она, — я не могу.

— Почему? — удивляюсь я. — Иди сюда.

— Потому что… ты выглядишь так, словно с луны свалился или что-нибудь в этом роде, — говорит она. — И потом… я совсем тебя не знаю.

— Да, зайка, к тебе просто так не подкатишь…

В этот момент она внезапно сбрасывает халат.

— Пожалуй, самое время закончить этот бессмысленный разговор, — говорю я.

Она склоняется надо мной, опрокидывает меня на кровать, усаживается ко мне на живот. Я ввожу в ее влагалище сначала один палец, затем второй, в то время как она своими пальцами ласкает клитор, и тогда я приподнимаюсь и начинаю сосать и лизать ее груди. Я вынимаю свои пальцы из ее влагалища и кладу их к себе в рот, говоря при этом, как дико мне хочется полизать ее киску, а затем легко опрокидываю Лорен на спину, развожу ее ноги в стороны и запрокидываю их так, что все ее складки раскрываются мне навстречу, и я начинаю двигать пальцами в ее влагалище, одновременно вылизывая и посасывая ее клитор. Затем я смачиваю собственной слюной другой мой палец и проскальзываю им между ее бедер ниже, пока он не касается ее другой дырочки и не начинает легко массировать ее. У меня уже колом стоит, я стаскиваю джинсы до коленей, задираю зад повыше и начинаю возбуждать себя, продолжая лизать Лорен, но тут она притягивает меня к себе на грудь, заставляя меня сосать ее соски, а я, по-прежнему массируя свой член, поднимаюсь еще выше, и мы начинаем жадно целоваться, и тогда она хватает мой член и начинает водить его головкой по своим набухшим складкам, пока он не проскальзывает к ней внутрь безо всяких усилий, и она начинает яростно двигаться подо мной, и я отвечаю ударом на каждый ее удар, и она кончает, но тут раздается жужжание интеркома, и голос привратника сообщает: «Лорен, к вам направляется Дамьен Росс», — и мы оба застываем как громом пораженные.

— Блин!

Лорен вскакивает, хватает халат с пола и бежит по коридору, крича мне на ходу:

— Одевайся быстрее, сюда идет Дамьен!

— Мы попали, зайка!

В панике я пытаюсь сесть, но, неверно определив свое положение в кровати, падаю на пол. Там я моментально хватаю трусы и поспешно запихиваю свой все еще налитый кровью и влажный, слегка болезненный любовный мускул внутрь нижнего белья СК.

— Он явился раньше времени! — кричит Лорен, вбегая обратно в комнату. — Черт!

— Раньше какого времени? — спрашиваю я.

Когда я поворачиваюсь к ней, она — уже в шкафу, где роется в залежах платьев и свитеров, пока не извлекает на свет божий черную дамскую шляпку — очень прикольную, с маленьким красным цветочком, вышитым на тулье, — и изучает ее несколько наносекунд перед тем, как швырнуть ее мне.

— Лови!

— Чего? — удивляюсь я. — По-твоему, я должен надеть это для маскировки?

— Скажи ему, что ты пришел, чтобы взять эту шляпку для Хлое, — говорит она. — И вытри лицо.

— Лорен, зайка, — говорю я, — остынь.

— Ты не должен был приходить сюда, — говорит Лорен и вновь направляется в сторону прихожей. — Я была полной дурой, что сразу не выставила тебя за дверь.

— Мне казалось, что нам было неплохо вместе, — говорю я, идя за нею следом.

— Но мы не должны были этого делать! — вскрикивает она, а затем повторяет шепотом: — Мы не должны были этого делать.

— Эй, не повторяй это так часто!

— Давай будем честными перед самими собой и назовем это минутной слабостью, — говорит она. — Ты не должен был приходить сюда.

— Зайка, я уже это запомнил — не надо быть такой назойливой.

Я следую за ней в гостиную и нахожу там подходящее место, чтобы принять непринужденную позу.

— Нет, встань здесь! — распоряжается Лорен, затягивая поясок на халате. — Как будто мы — боже мой! — просто беседуем.

— О'кей, а о чем мы будем беседовать? — спрашиваю я, успокаиваясь. — Как сильно у меня на тебя встает?

— Ну-ка, отдай мне немедленно назад эту чертову шляпку!

— Хлое скорее воронье гнездо на себя напялит, чем вот это.

— Она же твоя девушка, так откуда тебе знать, что ей нравится?

Дамьен входит, держа в руке сигару, со словами:

— Привет, зайка, только не кричи сразу, она незажженная. — Они без малейшего смущения целуются как два голубка у меня на глазах, затем Дамьен приветствует меня кивком головы и небрежным взмахом руки и говорит: — Привет, Виктор!

— Привет, Дамьен! — отзываюсь я и также небрежно машу ему рукой.

— Ты сегодня повсюду, верно?

— Быть повсюду — это у меня в натуре.

— Виктор, — встревает Лорен. — Скажи Хлое, что она может вернуть мне ее в любое время, ладно?

И она вручает мне шляпку.

— Да, конечно, Лорен. Эээ, спасибо. — Я верчу в руках шляпку и старательно ее разглядываю. — Хорошенькая… шляпка.

— Это что? — интересуется Дамьен.

— Шляпка, — разъясняет Лорен.

— Для кого? — спрашивает он.

— Для Хлое, — хором отвечаем мы с Лорен.

— Виктор пришел за ней, — ставит точку Лорен.

— Куда она собирается ее надеть? — спрашивает Дамьен. — С чего такая спешка?

— Сегодня вечером, — отвечаю я. — Она наденет ее сегодня вечером.

Вся наша троица обменивается взглядами, и что-то нехорошее, что-то чересчур понимающее читается в наших глазах, поэтому мы поспешно обращаем взоры обратно на шляпку.

— Сколько мы еще будем разглядывать эту шляпку! — восклицает Лорен. — Я хочу пойти принять душ.

— Зайка, постой, — останавливает ее Дамьен. — Я очень тороплюсь. Нам надо кое о чем поговорить.

— Я думала, что мы уже с тобой все обсудили, — несколько напряженно отвечает Лорен.

— Виктор, — говорит Дамьен, подталкивая Лорен к дверям гостиной, — мы скоро вернемся.

— No problemo[85], ребята!

Я проверяю сообщения на моем автоответчике: Гэйвин Палоне, Эммануэль Беар, кто-то из Бриллштейн-Грей[86], кто-то еще, кому я сказал, что ему очень идет новая бородка. В квартире так холодно, что зуб на зуб не попадает. Все внезапно начинает казаться слегка утомительным, требующим излишних усилий: поднять ложку, допить шампанское из фужера, выдержать взгляд, который намекает тебе на то, что тебе пора, даже притвориться спящим. Такое ощущение, что ты попал в какой-то зал, где полным-полно столиков, за которыми никто не сидит, но выясняется, что все они уже зарезервированы. Я смотрю на часы. Рядом с ними на запястье присоседилось одинокое конфетти, но я так устал, что мне лень стряхнуть его, и я решаю, что мне необходимо подкрепиться сальсой и чипсами, которые стоят на столе.

Дамьен наливает себе рюмку текилы «Patron» и смотрит безнадежно на свою сигару.

— Она мне не позволяет здесь курить. — Молчание. — По крайней мере сигары.

Впервые мне начинает казаться, что Дамьен, в общем-то, довольно хорош собой, и при этом освещении видны даже особо выдающиеся его достоинства — в частности густые, черные и красивые волосы, и я осторожно трогаю свой подбородок, чтобы проверить, есть ли на нем такая же ямка, как у Дамьена.

— Зашибись, — говорю я.

— Виктор, что ты делаешь здесь?

Я показываю на шляпу.

— Да? — спрашивает он. — А на самом деле?

— Слушай, мне сказали, что у нас Джуниор Васкес сегодня будет диджеить, — говорю я, элегантно меняя тему беседы.

Дамьен отзывается устало:

— Здорово, правда?

— А как это случилось?

— Для протокола?

Я киваю.

— Позвонил какой-то импресарио по организации специальных событий, — объясняет Дамьен. — И вот — вуаля!

— Можно, я тебя спрошу? — отваживаюсь вдруг я.

— Что такое?

— Где вы познакомились друг с другом? Я имею в виду — ты и Лорен.

Он глотает текилу, ставит рюмку обратно на стойку и морщится.

— Я познакомился с ней на званом ужине, организованном одними из самых богатых людей мира.

— Кто именно это были?

— Мы не вправе называть их имена.

— А…

— Но ты их знаешь. Для тебя это не стало бы большим сюрпризом.

— Круто.

— Даю подсказку: они только что провели уик-энд на ранчо «Neveriand».

— «Mentos» не хочешь? — спрашиваю я.

— Можно попросить тебя об одной услуге, Виктор?

— Я для тебя на все готов, чувак.

— Прошу тебя, не надо подлизываться.

— Ты о чем?

— Не можешь ли ты пригласить на открытие клуба Лорен? — спрашивает Дамьен. — Иначе она не придет. Или придет, как угрожала, с каким-нибудь гребаным Скитом Ульрихом, или Оливером Мартинесом, или Мики Хардтом, или Даниэлем Дэй-мать-его-так-Льюисом.

— Это будет дико круто, — задумываюсь я. — В смысле если к нам придет Даниэл Дэй-Льюис…

— Эй, — обрывает меня Дамьен. — Думай что говоришь!

— Ах да. Приношу мои извинения.

У Дамьена на лице возле правого уха остались следы от грязевой маски, которую он делал сегодня утром. Я протягиваю руку и легким движением убираю чешуйку.

— Что такое? — спрашивает он, отшатнувшись.

— Грязь? — высказываю я предположение.

Он вздыхает:

— Говно, Виктор. Говно, как и все кругом.

Я выдерживаю паузу.

— У тебя на лице… говно?— спрашиваю я. — Ни фига себе, чувак! Интересно, где ты его подцепил?

— Нет. Моя жизнь, Виктор. Вся моя гребаная жизнь. Сплошное говно.

— Почему, дружище? — вопрошаю я. — И когда с тобой эта беда приключилась?

— У меня есть девушка, Виктор, — изрекает Дамьен, глядя на меня в упор.

— Ну да… — я умолкаю в растерянности, — Элисон?

— Нет. Элисон — моя невеста. А моя девушка — Лорен.

— Так вы помолвлены? — восклицаю я излишне эмоционально, а затем излишне эмоционально пытаюсь скрыть свои эмоции. — О, я так и думал, чувак! Я давно уже это предполагал!

Лицо Дамьена каменеет.

— А откуда ты это знаешь? — спрашивает он. — Этого никто не знает.

Пауза, затем почти без усилий, сдавленным голосом, чтобы не выдать своих чувств, я изрекаю:

— Этот город — одна большая деревня, чувак. Дамьен слишком подавлен, чтобы не удовольствоваться этим объяснением. Повисает длинная пауза.

— Ты хочешь сказать, — начинаю я, — что это самая настоящая помолвка — ну, чтобы пожениться?

— А для чего еще нужна помолвка?

— Ну, я не знаю, — бормочу я.

— А когда вы с Лорен успели так сдружиться? — спрашивает он внезапно.

— Да я, Дамьен, ее, можно сказать, почти не знаю, — говорю я и мну в руках шляпку. — Она — подруга Хлое.

— Она сказала, что ходила в колледж вместе с тобой, — бормочет он. — Она сказала, что — прошу тебя, пойми меня правильно — большего засранца, чем ты, во всем колледже не было.

— Я понял тебя правильно.

— Похоже, с самооценкой у тебя сегодня полный порядок, а?

— Забавно — а я-то думал, что она ходила в колледж вместе с тобой, чувак, — и я издаю не очень убедительный смешок и отвешиваю кивок в его сторону, наполовину прикрыв глаза. — Так значит, ребята, вы не ходили вместе в один к-к-оледж?

— Виктор, у меня сегодня такая мигрень, что врагу не пожелаешь, так что я прошу тебя, не надо. — Он закрывает глаза, протягивает руку за бутылкой текилы, но останавливается на полпути. — Ну так что? Сделаешь это для меня? Пригласишь ее?

— А как же… Хлое?

— Пригласите Лорен прийти вместе с вами обоими. — Тут начинает пищать его пейджер. Дамьен проверяет его. — Блин, это Элисон, мне надо бежать. Попрощайся за меня с Лорен. Увидимся в клубе.

— Сегодня решающий бой, — говорю я.

— Все будет путем, — отзывается он. — Думаю, пройдет как по маслу.

— До встречи, чувак.

Дамьен протягивает мне руку. Я автоматически жму ее. Затем он уходит.

Я стою в гостиной и не сразу замечаю, что Лорен стоит в двери и смотрит на меня.

— Я все слышала, — говорит она тихо.

— Возможно, ты слышала больше, чем я, — бормочу я.

— Ты знал, что они помолвлены?

— Нет, — говорю я. — Не знал.

— Ну что ж, придется мне идти с вами, ребята.

— Я не против, — говорю я.

— Я знаю, что ты не против.

— Лорен…

— Я бы на твоем месте не стала так переживать по этому поводу. В любом случае Дамьен считает, что ты пидор.

— Пидор в прямом смысле или в переносном?

— Думаю, для Дамьена это одно и то же.

— Если и быть пидором, то уж лучше в переносном.

— Тебе наша беседа не напоминает отрывок из «Страны дураков»?

Лорен отворачивается от меня к телевизору и закрывает лицо ладонями, словно не знает, что делать дальше. Я тоже не знаю и поэтому вновь смотрю на часы.

— Ты помнишь, где я видела тебя в последний раз, Виктор? — спрашивает Лорен, вновь повернувшись ко мне.

— В… «Tower Records»?

— Нет. До этого.

— Где? — спрашиваю я. — Только, ради всего святого, не говори, что на показе Кельвина Кляйна или в Майами.

— Это был номер какого-то дерьмового желтого журнальчика, озаглавленный «Самый сексуальный мужчина во всей галактике», — отвечает она. — На фотографии ты с абсолютно идиотским выражением на лице лежал, голый по пояс, на американском флаге.

Я двигаюсь поближе к Лорен.

— А до этого?

— В 1985-м, — говорит она. — Целую вечность тому назад.

— Боже, зайка!

— Когда ты сказал, что за мной заедешь. Еще в Кэмдене.

— Заеду куда?

— Ко мне в общежитие, — говорит Лорен. — Стоял январь, все было завалено снегом, а ты пообещал отвезти меня в Нью-Йорк.

— И что случилось? — спрашиваю я. — Я не приехал?

Долгое молчание, во время которого звонит телефон.

Фабьен Бэрон оставляет сообщение. Телефон звонит снова. Джордж Уэйн из Лондона. Лорен смотрит мне в глаза, погруженная в свои мысли. Я хочу ей что-нибудь сказать, но потом решаю, что не стоит.

— Тебе надо идти.

— Да.

— Куда?

— Забрать мой смокинг.

— Будь осторожнее.

— Не волнуйся, — говорю я. — На мне всегда все отлично сидит.

11

Последняя наша с Хлое поездка в Лос-Анджелес: курс лечения в наркоклинике, славящейся умением хранить тайны, — никто, кроме меня и одного из пиар-агентов Хлое, не знал, где мы находимся. Пришлось потянуть за различные ниточки для того, чтобы Хлое, минуя лист ожидания, очутилась в своей шикарной палате: отдельное бунгало в мексиканском стиле с углубленной ниже уровня почвы жилой комнатой, выдержанной в золотисто-голубых тонах, с патио, где стояли шезлонги, имитирующие стиль семидесятых, с гигантской мраморной ванной, раскрашенной узором из розовых угрей и снабженной десятками крошечных гидромассажных отверстий, с крытым бассейном, полностью экипированным гимнастическим залом и комнатой для занятий рукоделием, но там не было телевизора, так что мне приходилось записывать на кассету очередные серии «Всех моих детей» на гостиничный видеомагнитофон в близлежащем городке посреди пустыни, где я жил, пока Хлое лечилась. Зато у Хлое была собственная лошадь по кличке Изюминка.

Поначалу во время моих визитов Хлое утверждала, что «все это бесполезно». Она жаловалась по поводу «чересчур гиперкалорийной пищи», которую к тому же подавали в кафетерии на подносах (несмотря на то что шеф раньше работал в одном из самых шикарных отелей Сиэтла), жаловалась на то, что ей самой приходится вытряхивать пепельницу, и на то, что на этой неделе у них было четыре попытки самоубийства, и на то, что один пациент, лечившийся от пристрастия к валиуму, выбрался из окна и отсутствовал трое суток, прежде чем персонал это обнаружил, да и то только потому, что одна из санитарок прочитала об этом в номере «Star» за понедельник. Хлое также жаловалась на постоянные хождения пациентов друг к другу, на стычки между ними, заключавшиеся в швырянии различных предметов, да и на самих пациентов, которые в основном были магнатами, страдающими тягой к саморазрушению, детишками, застигнутыми за нюханьем бутана во время сеансов групповой терапии, директорами студий звукозаписи, выкуривавшими за день полунции крэка, и людьми, потерявшими контакт с реальностью где-то еще в 1987-м. У сигаретного автомата она наткнулась на Стивена Тайлера, Гари Олдмен пригласил ее отдохнуть в Малибу, Келси Граммер «случайно» упал на нее сверху во время занятий гимнастикой, техник по биофидбеку отпустил какой-то комплимент насчет ее ног.

— Но, зайка, — говорил я, — ты же можешь звонить по телефону хоть круглые сутки. Развлекись!

— Курт Кобейн тоже проходил здесь курс лечения, Виктор, — прошептала она в ответ и посмотрела на меня мутными, тусклыми глазами.

А затем, как это всегда случается, время словно сорвалось с цепи. Таблоиды начали пестреть намеками, пиар-агент предупредил нас об опасности, люди из «Hard Copy» подбирались все ближе и ближе, личный телефонный номер Хлое приходилось менять каждый день, а мне пришлось напомнить Пэту Кингсли, что ежемесячный гонорар, который Хлое выплачивает его адвокатской фирме, составляет 5.000$ и что за такие деньги можно оберегать своего клиента намного лучше.

И Хлое наконец капитулировала. Мы сидели напротив консультанта Хлое за письменным столом со столешницей из черного гранита, и он говорил что-то вроде «Мы делали все, что могли, но успех не всегда сопутствует нам», а затем я вывел Хлое из лечебницы к ждавшему нас золотистому «лексусу», взятому мной в прокате, а она несла в руках подарочный пакет, наполненный кружками, футболками, брелоками, украшенными слоганом «Терпение и труд все перетрут», и какой-то тип сидел на лужайке и бренчал на гитаре «I Can See Clearly Now»[87], в то время как кроны пальм зловеще качались над нами, а мексиканские детишки танцевали, встав в полукруг, рядом с гигантским голубым фонтаном. Этот месяц обошелся нам в 50.000$, не считая стоимости моего гостиничного номера в близлежащем городке посреди пустыни.

10

Сегодня вечером в Сохо снимается столько фильмов, что проехать практически невозможно, а на улице, когда я выхожу от Лорен, холодно и сыро, и я качу «веспу» по тротуару к пересечению Четвертой с Бродвеем, и, конечно же, меня поджидает там красный сигнал светофора.

Я не замечаю черный джип, пока не загорается зеленый свет (все стоят на месте, заливаются клаксоны), но я делаю вид, что не обращаю на него внимания, вливаясь в транспортный поток, направляющийся в центр города. В зеркальце на руле я вижу, как джип медленно поворачивает за мной направо с Четвертой, и я потихоньку начинаю перестраиваться на крайнюю левую полосу Бродвея, проскакивая под носом у доброго десятка машин, ослепляющих меня своими зажженными фарами, — от напряжения я дышу как загнанная лошадь, но джип надежно увяз где-то в потоке машин у меня за спиной.

Пересекая Третью улицу, я не свожу глаз с Бликер-стрит, на которой я немедленно ныряю направо, увертываясь от встречных автомобилей, перепрыгиваю через бордюр на тротуар, чуть не сбив кучку детей, собравшихся под козырьком подъезда жилого дома «Bleecker Court», затем я резко сворачиваю налево на Мерсер-стрит и еду по ней до Хаустон-стрит, где внезапно бросаюсь направо, и как раз в тот миг, когда я полностью уверен, что оторвался, чуть не сталкиваюсь с черным джипом, который поджидает меня на углу. Но это не тот же самый черный джип, потому что у того, что ждет меня на углу Вустер-стрит и Хаустон-стрит, номерной знак SI-CO2, а у того, что застрял в пробке на Бродвее, знак был SI-CO1.

Как только я проскакиваю мимо этого нового джипа, он отъезжает от тротуара и устремляется следом за мной.

На Западном Бродвее я стремительно ныряю налево, но повсюду или идет строительство, или снимается какое-нибудь кино, поэтому никуда проехать практически невозможно.

Медленно продвигаясь к Принс-стрит, я уже с каким-то безразличием замечаю, что первый джип каким-то чудом вырвался вперед и теперь поджидает меня в конце квартала.

В зеркале я вижу, что второй джип отстает от меня на три машины.

Я прокатываю мопед между двумя лимузинами, припаркованными у тротуара, звуки какой-то песни Space Hog доносятся с одной из плоских крыш соседних домов, я соскакиваю с мопеда, вынимаю ключи и начинаю очень медленно шагать по направлению к Западному Бродвею.

Огни магазинов, расположенных вдоль улицы, отбрасывают на тротуар тень моего преследователя. Резко остановившись, я поворачиваюсь назад, но там никого нет, это нечто вроде смутного магнетизма, источник которого я не в состоянии определить, и тут кто-то, явный статист, проходит мимо меня, бормоча нечто нечленораздельное.

Где-то позади меня некто выходит из черного джипа.

Я засекаю Скита Ульриха, остановившегося перед входом в новый мартини-бар, «Babyland»: Скит раздает автографы, на нем замшевые кроссовки Puma, и он только что закончил сниматься в новом шоу Конана О'Брайена и дал пресс-конференцию по Интернету, и у него то ли будет, то ли нет главная роль в новом фильме Сэма Райми, и мы сравниваем свои татуировки, и Скит говорит мне, что никогда у него не было страшней бодуна, чем в тот раз, когда мы нажрались вместе на вечеринке Вильгельмины в Теллуриде, и я пинаю ногой конфетти, которое валяется повсюду на тротуаре, и отмахиваюсь от мух распятием из Гватемалы, которое Саймон Рекс подарил мне на двадцатипятилетие.

— Помнишь, — говорит Скит, закуривая сигару, — мы тусовались с новым чемпионом по таиландскому боксу?

— Просто убей, чувак, не помню.

— Ну, там был еще такой, с блондинистыми дредлоками, — подсказывает Скит. — У него еще в подвале спрятана фабрика по производству экстази.

— Что-то припоминаю, чувак, но поверь мне, я тогда был в полном отрубе, — говорю я, оглядываясь через плечо. — Слушай, а где мы там — в смысле, что мы там делали, в Теллуриде-то?

Скит называет фильм, в котором он тогда снимался, в то время как я протягиваю ему «Mentos».

— А кого ты играл в этом фильме, чувак?

— Такого прикольного мертвяка.

— Того, который жил в склепе?

— Нет. Того, который оттрахал целый шабаш ведьм.

— И учил их всяким словечкам, сидя в котле? Круто!

— Талант не спрячешь.

Кто-то проходит мимо и фотографирует нас, назвав при этом Скита Джонни Деппом, а затем с нами здоровается Кейт Спэйд, а мятая шляпка Лорен все еще торчит у меня из кармана, и я трогаю ее, чтобы напомнить кое-что себе самому. Затем я небрежно бросаю взгляд через плечо, вижу, что парень, который вылез из джипа на Западном Бродвее, стоит в трех дверях от нас и смотрит в окно нового солярия/салона пирсинга, и не могу сдержать нервный смешок.

— Джонни Депп, чувак? — бормочет Скит. — Ну, он и сморозил!

— Ты так похож на Джонни Деппа, что это порой даже пугает, чувак.

— Я утешаюсь слухами, что Джонни Депп заработал тяжким трудом репутацию однолюба.

— Он чуть-чуть более знаменит, чем ты, чувак, вот и все, — примирительно уточняю я. — Так что следи внимательно за тем, что говоришь.

— И чем это он знаменит? — свирепеет Скит. — Тем, что отказывается от коммерческих сценариев?

— Чувак, прости, я сейчас в полном отрубе.

— Все еще моделью подрабатываешь, брат? — мрачно вопрошает Скит.

— Для меня самого порою тайною скрыто, почему я до сих пор не откинул копыта.[88]

Я смотрю мимо Скита на парня, который вылезает из того джипа, что на Принс-стрит, и начинает медленно, не спеша, идти по направлению ко мне.

— Послушай, чувак, но ты же многого добился, — говорит Скит, снова раскуривая сигару. — Ты же очень известная модель.

— Да? Ты это серьезно, Скит?

— Ну конечно. У тебя замечательные густые волосы правильной длины, как сейчас надо, пухлые губы и отличная фигура.

Парень продолжает приближаться к нам. Второго — того, что у меня за спиной, — уже отделяют от нас только два магазина.

— Ну ладно, спасибо на добром слове, чувак, — говорю я, озираясь по сторонам. — С ума сойти!

— Круто, — говорит Скит. — А чего ты дышишь так тяжело?

Я пододвигаюсь поближе к витрине книжного магазина «Rizzoli» и тяну за собой Скита.

— Давай сделаем вид, что мы разглядываем витрину.

Я снова смотрю через плечо.

— Что, чувак? — удивляется Скит. — Мы… разглядываем витрину книжного магазина?

Парень, который идет со стороны Принс-стрит, ускоряет шаг.

Второй уже метрах в двух от нас.

Я утыкаюсь взглядом в витрину «Rizzoli» и едва слышу, как Скит говорит:

— Эй, чувак, что ты делаешь? — и после паузы: — Ты это называешь «разглядывать»?

Скит открывает рот, чтобы спросить меня еще о чем-то, но я уже кидаюсь через Западный Бродвей на другую сторону, и в то же мгновение оба парня бросаются следом за мной, а когда я добегаю до Брум-стрит, я вижу еще одного парня в черном, который спешит по ней ко мне.

Тогда я мчусь обратно на ту сторону, откуда я стартовал, причем по пути меня чуть не сбивает лимузин, и теперь уже вся троица бежит следом за мной. Четвертый внезапно выскакивает из нового ресторана «Harry Cipriani», и я пересекаю Западный Бродвей в третий раз и забегаю по лестнице в мебельный магазин «Portico».

Все четверо парней — молодые и симпатичные, одетые в черное, — собрались у лестницы, ведущей в «Portico», и что-то обсуждают, в то время как я рассматриваю их сверху из-за бетонного большого шкафа, покрытого белыми пятнами. Какая-то девушка спрашивает, работаю ли я здесь, и я машу ей рукой и что-то шиплю в ответ. Один из парней на лестнице достает уоки-токи из своей черной кожаной куртки, демонстрируя при этом пистолет, вложенный в кобуру, а затем быстро что-то говорит в уоки-токи. Слушает ответ, поворачивается к остальным трем парням, говорит им нечто, заставляющее их утвердительно кивнуть, затем небрежно открывает дверь и заходит в «Portico».

Я бегом бросаюсь к служебному выходу, который ведет на Вустер-стрит.

За спиной у меня кто-то кричит:

— Эй, постой!

Я выкатываюсь из двери, успев схватиться за поручень, и спрыгиваю на тротуар.

Затем, увертываясь от машин, я пересекаю Вустер-стрит и рысцою добираюсь до «Comme des Garзons», где я должен забрать свой смокинг.

Я захлопываю дверь и взлетаю по лестнице наверх, где меня поджидает Картер.

— Что за херня здесь творится? — ору я с порога. — Господи Иисусе!

— Виктор, я учел все твои пожелания, — говорит Картер. — Успокойся. Смокинг вышел потрясающий. Хлое оплатила счет сегодня ут…

— Я не об этом — какие-то засранцы гнались за мной по всему Западному Бродвею! — выпаливаю я.

Картер задумывается.

— Ты хвастаешься или жалуешься?

— Я тебя умоляю! — восклицаю я.

— Ну что ж, раз ты все же добрался сюда, мне остается только сказать, что твои способности ниндзя достигли своего расцвета, мой дорогой Донателло!

Все еще тяжело дыша, я накидываю смокинг и заставляю Картера позвонить в City Limousine Service и взять там напрокат «БМВ». Пока Картер в сопровождении своей швеи Мисси вьется вокруг меня, строя гримасы и подмигивая, чтобы окончательно подогнать смокинг (при этом оба щиплют меня и щекочут в самых неподобающих местах), мне на пейджер приходит вызов от Джей Ди, но когда я перезваниваю Джей Ди, отвечает Бо, который спрашивает, почему я не у себя дома, где меня ждут люди с MTV, чтобы взять у меня интервью для программы «House of Style» (у меня это совершенно вылетело из головы). По словам Бо, телевизионщики стоят у меня под окнами «и бьются в истерике»: от этой информации у меня по спине пробегают мурашки такой интенсивности, что мне даже удается слегка расслабиться.

Не снимая смокинга, я запихиваю одежду, в которой пришел, в фирменный мешок Comme des Garcons, и когда я, уже выйдя из магазина, с опаской осматриваю Вустер-стрит в обе стороны, а затем перебежками устремляюсь к «БМВ», запаркованному возле тротуара, Картер кричит мне вдогонку: «Погоди, ты вот это забыл!» — и бросает черную шляпку с красной розочкой прямо в мои вспотевшие руки.

9

У меня дома репортерша из «Details» бездельничает, прислонившись к колонне, и сосет наркотического вида малиновый леденец; вокруг носятся орды помощников и ассистентов, включая одну неслабо накачанную девицу с кольцом-клипсой в носу, которая наносит гели цвета киви, лаванды и граната на линзы осветительных приборов, и оператор кричит мне: «Привет, Виктор!» — с сильнейшим ямайским акцентом, и у него явно «конский хвост» не свой, а накладной, потому что, когда я его видел сегодня днем на Бонд-стрит, у него хвоста еще не было, и в его жилах, насколько мне известно, течет кровь индейцев-чиппева, и режиссер эпизода, Мэтт, советуется о чем-то с виджеем с новостного блока, и Мэтт слегка улыбается мне, потирая шрам на своем бицепсе, оставшийся после того, как он разбился на своем «харлее», а я говорю:

— Извини, заблудился.

— В окрестностях своего дома? — интересуется Мэтт.

— Окрестности моего дома подвергаются в настоящий момент так называемому благоустройству, так что тут сам черт ногу сломит.

Мэтт вроде бы как улыбается мне, а в квартире такой холод, что зуб на зуб не попадает, и я располагаюсь на большой груде белых атласных подушек, которые притащила с собой съемочная группа, и какой-то японец собирается снимать, как будет сниматься интервью с MTV, а еще один японец фотографирует членов съемочной группы, в то время как я перечисляю, музыка каких групп должна будет сопровождать отрывок со мной во время показа: Supergrass, Menswear, Offspring, Phish, Лиз Фэйр (Supernova), возможно Pearl Jam или Rage Against the Machine или даже Imperial Teen. Я настолько забываюсь, что даже не замечаю нависшего надо мной Мэтта, пока тот дважды не щелкает пальцами прямо у меня под носом, и тогда я поджимаю губы и подмигиваю ему, пытаясь представить себе, насколько круто я выгляжу при этом в глазах окружающих.

— Во время интервью я собираюсь курить здоровенную Cohiba, — говорю я Мэтту.

— Тогда ты будешь выглядеть во время интервью как полный идиот.

— Эй, не забывай, с кем разговариваешь!

— Политика MTV. Никакого табака. Иначе возбухают рекламодатели.

— Что не мешает вам продавать ненависть Трента Резнора миллионам ничего не подозревающих юнцов. Ай-яй-яй.

— Мне пора отсюда валить, так что давай начнем снимать поскорее.

— За мной час назад какие-то люди гнались через все Сохо.

— Виктор, твоя популярность еще не столь велика!

Я звоню Джей Ди с моей мобилы.

— Джей Ди, немедленно выясни, кто гнался за мной через все Сохо! — Я выключаю телефон и, поскольку теперь я в своей стихии, обращаюсь в саму любезность и кричу неслабо накачанной девице с кольцом-клипсой в носу: — Эй, киска, твоей попкой можно останавливать таксомоторы!

— Я тебе не киска, — отвечает существо. — Меня зовут Дэвид.

— Ни фига себе, — говорю я, дрожа от холода. — Никогда бы не подумал, что ты тоже этот… половой дезертир.

— Кто пошел в сортир? — вопрошает Дэвид с другого конца комнаты.

— Все время одно и то же, — вздыхает Мэтт. — Пустое место, восходящая надежда, звезда, бывшая звезда. Необязательно именно в этой последовательности.

— Эй, держать хвост пистолетом! — кричу я с деланной бодростью, не обращаясь ни к кому в частности, а затем девушка-гример начинает очень щекотно расчесывать мои бакенбарды, и я ворчу, чтобы она их не трогала, после чего непринужденно требую, чтобы кто-нибудь принес мне бутылочку «Snapple». И тут, именно в этот миг, я замечаю, чего, а вернее кого, так не хватает в моей квартире — Синди.

— Стойте, стойте, подождите — а где Синди?

— Синди сама не берет интервью, — говорит Мэтт. — Она только объявляет их в присущей ей особой псевдонеподражаемой манере.

— По мне так это очень конкретный облом, — говорю я в ошеломлении.

— Правда, что ли?

— Если бы я это знал, меня бы здесь не было.

— Сомневаюсь.

— А где она сейчас ошивается?

— В Бейруте, на открытии «Planet Hollywood».

— Кажется, меня унизили.

— Сочувствую тебе, мальчик.

— Это, блин, Мэтт, это для меня полная неожиданность! — говорю я, чувствуя, что мои глаза наполняются слезами. — Я не думал, что вы можете так поступить со мной.

— О-хо-хо! — Мэтт закрывает глаза и прикладывает видоискатель камеры к своему уху. — Ну ладно.

— Постойте минутку… — Я смотрю на виджея, болтающего по мобильному под гигантским плакатом Нан Голдин, который Хлое подарила мне на Рождество, и в ужасе вопрошаю: — Вы что, хотите сказать, что интервью у меня будет брать вот этот педераст? Этот вот законченный педераст?

— Эй, ты что, принимаешь свою жизнь за фильм для семейного просмотра?

— Я не хочу, чтобы интервью у меня брал субъект, который всем в нашем бизнесе известен как законченный педераст.

— Ты когда-нибудь спал с мужчиной, Виктор?

Вспомнив о новой политической установке MTV насчет того, что «весь мир полон скрытых гомосексуалистов», я ухмыляюсь, едва заметно киваю и выдавливаю из себя:

— Может быть, — но тут же быстро поправляюсь: — Но теперь я стопроцентный гетеросексуал. — Долгая пауза. — Ревностный, я бы сказал.

— Мы сообщим об этом всем средствам массовой информации.

— Ты и есть средства массовой информации, Мэтт! — восклицаю я. — Ты и этот твой законченный педераст виджей.

— А ты с подростками когда-нибудь спал? — устало спрашивает Мэтт.

— Девочками? — Пауза. — Возможно.

— Ну так?

Я пытаюсь понять, куда гнет Мэтт, прищуриваю глаза, а затем выпаливаю:

— Что за херню ты гонишь, приятель? Ты что, мне намекнуть пытаешься на что-то? А то я как-то не врубаюсь, что ты имеешь в виду.

Подходит виджей — с ног до головы сплошная улыбка и Versace.

— Он живет с Хлое Бирнс, — говорит Мэтт. — Это все, что тебе нужно знать о нем.

— Супер, — отзывается виджей. — Мы можем начинать?

— Ты можешь начинать, — отвечаю я за Мэтта. — И никаких вопросов о моем отце.

— Ты стреляешь от бедра, — говорит виджей. — Но мне это нравится.

— Я в кадре.

MTV

Итак, как это оно — быть Мальчиком Дня?

Я

За славу приходится платить по прайс-листу, но я по-прежнему дружу с реальностью.

MTV

А как к тебе, ты считаешь, относятся окружающие?

Я

Я еще та дрянь. Я считаю себя легендой. Но в реальности весь мир — одна большая вечеринка без отдельных VIP-комнат.

MTV (пауза, растерянность )

Но разве в твоем новом клубе нет целых трех VIP-комнат?

Я

Эээ… гмм… стоп! Стоп! Стоп!

Все сбиваются в кучку вокруг меня, и я объясняю им план игры: я собираюсь обсудить в первую очередь мои личные отношения с Робертом Дауни-младшим, Дженнифер Анистон, Мэттом Дилоном, Мадонной и Доди аль-Файедом, и все согласно кивают, полностью этим удовлетворенные. Жизнь начинает двигаться дальше, оживленная несколькими скрытыми наездами в вопросах, которые дают мне возможность элегантно схамить в ответ, что я незамедлительно и делаю.

MTV

Как тебе понравилось быть приглашенной звездой в «Беверли-Хиллз 90210»?

Я

Набор классических клише. Люк Перри похож на маленького Носферату, а Джейсон Пристли — ну просто настоящий паразит.

MTV

Видишь ли ты себя в роли символа нового поколения американцев?

Я

Ну, я представитель существенной части нового поколения. Возможно, что даже и символ.

пауза

Кумир? Вряд ли.

более продолжительная пауза

По крайней мере пока.

долгая пауза

Я еще не говорил, что я — Козерог? Ах да, и, кстати, я всегда боролся и буду бороться за то, чтобы мое поколение уделяло больше внимания вопросам охраны окружающей среды.

MTV

Это круто.

Я

Нет, чувак, это не круто. Вот ты — это круто.

MTV

Что у тебя возникает перед глазами, когда ты думаешь о своем поколении?

Я

В худших его проявлениях? Двести юных идиотов, одетых как статисты из «Ворона», танцующие под музыку С+С Music Factory.

MTV

И что ты думаешь по этому поводу?

Я (искренне тронутый тем, что моим мнением поинтересовались )

Это меня просто вырубает.

MTV

Но разве восьмидесятые уже не кончились? Ты не думаешь, что, открывая такой клуб, ты напоминаешь людям об эпохе, которую большинство хотело бы навсегда забыть? Нынешней молодежи, похоже, не по душе откровенный пафос.

Я

Ну, это очень личный взгляд на вещи, друг.

пауза

Не важно, что это выглядит, ну типа, как очень коммерческий проект. Я…

поспешно, словно внезапно что-то осознав

…я просто хочу отдать свой долг обществу.

пауза

Я для народа стараюсь.

пауза

Чувак.

MTV

Твои мысли по поводу моды.

Я

Мода может быть выражением внутренней неуверенности в себе, но это отличный способ ослабить нервное напряжение.

MTV (пауза )

Серьезно?

Я

Вопросы моды полностью поглощают меня. Я думаю об этом. Я живу этим. Семь дней в неделю, двадцать восемь часов в день. Разве я уже не говорил тебе, что я — Козерог. Ах да, еще я хотел сказать, что достичь совершенства только в одном деле — это подход, чуждый творческой личности.

MTV (долгая пауза, некоторое смущение )

Сколько времени вы уже вместе с Хлое Бирнс?

Я

Понятие времени теряет смысл, когда речь идет о Хлое. Она неподвластна времени. Я надеюсь, что ее ждет долгая карьера модели и актрисы. Она просто великолепна и она, эээ… настоящий друг.

слышно хихиканье репортерши из « Details».

MTV

Ходили слухи, что…

Я

Послушай, зайка, поддерживать личные отношения в норме — это одна из сложностей, присущих моей профессии.

MTV

Где вы познакомились?

Я

На ужине перед церемонией вручения «Грэмми».

MTV

Что ты сказал, когда увидел ее?

Я

Я сказал ей: «Привет, киска», а затем сказал, что я — восходящая звезда среди моделей-мужчин.

MTV (после довольно продолжительной паузы )

Я бы сказал, что ты находился в тот вечер в, эээ, философском настроении.

Я

Эй, послушай, успех обворожителен сам по себе, а тот, кто считает иначе, может проваливать к той самой матери.

MTV

Сколько тебе лет?

Я

Двадцать с хвостиком.

MTV

Нет, серьезно, сколько точно?

Я

Двадцать с хвостиком.

MTV

Что способно по-настоящему вывести Виктора Варда из себя?

Я

Тот факт, что Дэвид Бирн назвал свой последний альбом «по сорту чая из Шри-Ланки, который продается в Великобритании». Богом клянусь, стоит мне услышать подобную чушь, как у меня шарики за ролики западают.

MTV (после вежливого смешка )

Да нет, я хотел узнать, что на самом деле бесит тебя. Что способно тебя разозлить.

Я (долгая задумчивая пауза )

Ну, если иметь в виду самый последний отрезок времени, то это когда пропадает бесследно диджей, а бармены хамят, и некоторые мужчины-модели позволяют себе распускать сплетни, а СМИ третируют знаменитостей, когда, эээ…

MTV

Мы ожидали услышать что-нибудь по поводу войны в Боснии, вспышки СПИДа или доморощенных террористов. Что ты скажешь по поводу текущей политической ситуации?

Я (после очень долгой паузы, неуверенно, еле слышным голосом )

Когда роликовые коньки грязные? Когда сыплют словами, которые кончаются на «точка ком»?

MTV (после очень долгой паузы )

А что-нибудь еще?

Я(наконец уразумев, о чем вопрос, с нескрываемым облегчением )

Мулат, домино, москит, мое либидо?

MTV (долгая пауза )

Ты понимаешь мой вопрос?

Я

В каком смысле?

MTV

Ну, вот все эти вещи. Которые происходят вокруг…

Я (в гневе )

Похоже, это ты не понимаешь моих ответов!

MTV

Ладно, забудем об этом, гмм…

Я

Перейдем к следующему вопросу.

MTV

Ну хорошо, если так…

Я

Камера!

MTV

Тебе никогда не хотелось бесследно исчезнуть из того мира, в котором ты живешь?

8

Не имея ни малейшего представления, куда подевались мои ключи, я мчусь к Хлое, понимая, что мы опаздываем, и думая при этом: «Зашибись!», и тут Лорен Хайнд открывает мне дверь, и мы тупо смотрим друг на друга, пока я не говорю: «Ты выглядишь… просто великолепно сегодня вечером»[89], а у нее внезапно на лице появляется такое выражение, словно у нее болит живот или, может быть, словно она увидела на мне вещичку от Versace, и она открывает дверь пошире, так что я наконец могу войти в квартиру, где изможденный в хлам Бакстер Пристли с идиотской прической на голове и в защитных очках от Oakley сидит на коврике в кухне и сворачивает косяк, заряженный смесью травы и размельченными таблетками ксанакс, а по телевизору с выключенным звуком — научно-фантастический фильм, и какая-то слащавая романтическая поп-музыка льется из двух динамиков за десять тысяч долларов каждый, в то время как Хлое, стоя рядом с Бакстером в платье Todd Oldham, жует мятную конфетку и слушает, как Бакстер изрекает перлы вроде: «Я видел сегодня одного урода с офигительно шикарным брюшным прессом», и тринадцать бутылок минеральной воды в различных стадиях выпитости стоят на мраморной полке рядом с факсами, на которых написано: «Я ЗНАЮ, КТО ТЫ, И Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ», а двенадцать французских белых тюльпанов, которые предположительно я послал Хлое, стоят в огромной хрустальной вазе, которую ей подарила одна особа по имени Сьюзан Зонтаг.

— Находчивости тебе не занимать, мой друг, — говорю я, хлопая Бакстера по плечу и пугая так сильно, что с лица у него спадает тупое выражение, одновременно целуя Хлое и ожидая, чтобы кто-нибудь наконец обратил внимание на то, как шикарно я выгляжу. У меня за спиной Лорен Хайнд стоит в проеме двери, а Хлое произносит нечто вроде: «Лимузин ждет на улице», я киваю головой и угрюмо направляюсь в нашу спальню, убедившись по пути, что Хлое заметила грозный взгляд, брошенный мной на Бакстера, который тем временем продолжает оправляться от шока.

В моем шкафу: белые джинсы, кожаные ремни, кожаные куртки-«бомберы», пара черных шерстяных креповых костюмов, дюжина белых рубашек, черный свитер с воротником «хомут», мятые шелковые пижамы, кассета с высококлассной порнухой, которую я смотрел сотни раз и в которой играют люди, выглядящие совсем как мы. Я делаю вид, что роюсь во всем этом, и буквально через несколько секунд входит Хлое, в то время как я нахожусь в склоненной позе над парой сандалий, что я купил в «Banana Republic» в Барселоне.

— Что за дела? — наконец спрашиваю я. — Куда подевался мой блейзер на трех застежках?

— Какие дела ты имеешь в виду? — нервно переспрашивает Хлое.

— Он, случайно, не играл ту самую голову, что показывают в рекламе «Мистера Дженкинса»?

— Я говорила тебе, что он придет.

— Как ты думаешь, во сколько ему обошелся этот вызывающе старомодный вид? В две тысячи баксов? В три тысячи?

— Забудь ты об этом, Виктор, — говорит она, разыскивая пару подобающих случаю темных очков.

— С ума сойти!

— Виктор, — начинает Хлое. — Что ты там ищешь?

— Мой гель для волос.

Я отхожу от шкафа и проскальзываю мимо Хлое в ванную, где начинаю укладывать гелем волосы. Мой пейджер пищит, но я игнорирую его. Когда он начинает пищать снова, я вытираю руки и беру его, но выясняется, что звонит Элисон, и я думаю: «Как мы дошли до жизни такой?», но затем я рассматриваю свой профиль в зеркале, успокаиваюсь и, сделав глубокий вдох, несколько секунд посвящаю визуализации морских глубин, после чего я готов к выходу.

— Смокинг выглядит просто отлично, — говорит Хлое, стоя в проеме двери и рассматривая меня. — А кто это был? — Пауза. — Я про пейджер.

— Кто-то из клуба.

Я еще какое-то время стою в ванной, затем смотрю на часы, затем возвращаюсь к постели, где нахожу сумку Comme des Garcons и достаю из нее мое грязное белье, чтобы от Хлое его отправили в химчистку. В рассеянности я достаю оттуда и помятую шляпу, которую Лорен дала мне.

— Что это такое? — доносится до меня голос Хлое.

— Ой, не та шляпа! — восклицаю я, запихивая шляпу обратно в мешок: выражение из репертуара мультяшного зверька Бульвинкля, которое всегда вызывает у нее смех, но сейчас шутка до нее не доходит, к тому же она вообще почти не смотрит на шляпку и думает о чем-то своем.

— Как мне хочется, чтобы все срослось, — нерешительно говорит Хлое. — Я имею в виду у нас с тобой, — уточняет она.

— Я от тебя без ума, — пожимаю я плечами. — Ты от меня без ума, — и снова пожимаю плечами.

— Не делай этого, Виктор!

— Не делать чего?

— Мне с тобой хорошо, Виктор, — говорит она вымученно с утомленным видом. — Я так рада сегодня за тебя.

— Ты выглядишь так, словно симулируешь оргазм, зайка, кроме того, то, что ты постоянно жуешь эту мятную гадость, тоже не помогает мне поверить в твои слова, — говорю я и проскальзываю мимо нее.

— Ты это из-за Бакстера? — спрашивает Хлое.

— Из-за этого прохвоста? Я тебя умоляю! В этой квартире так холодно, что зуб на зуб не попадает.

— Послушай, Виктор, посмотри на меня.

Я останавливаюсь, вздыхаю, поворачиваюсь.

— Я не хочу извиняться перед людьми за то, что у моего бойфренда нервы не в порядке, договорились?

Я взираю некоторое время в пустоту или в то, что мне кажется пустотой, пока наконец не решаюсь произнести:

— Не следует, как правило, ожидать слишком многого от людей, дорогая, — а затем целую Хлое в щечку.

— Я только что закончила краситься, так что ты все равно не заставишь меня заплакать.

7

Мы будем скользить по поверхности вещей…[90] Старая песня U2 на стерео, пробка закрывает проезд в двух кварталах от клуба, и я не очень отчетливо слышу то, что говорится на заднем сиденье лимузина, — долетают только отдельные слова — технобит, сламминг, лунарность, семтекс, нирвана, фотогеничность — и знакомые имена — Джейд Джаггер, Иман, Энди Гарсия, Патси Кенсит, Goo-Goo Dolls, Гальяно — и обрывки рассуждений на темы, которые меня, как правило, волнуют, — обувь Doc Martens, Chapel Hill, The Kids in the Hall, похищение людей инопланетянами, прыжки на батуте, потому что в настоящий момент я верчу в пальцах нераскуренный косяк, глядя на небо через прозрачный люк в крыше лимузина, созерцая узоры, которые лучи прожекторов вычерчивают на темных поверхностях окружающих нас зданий. Бакстер и Лорен сидят напротив нас с Хлое, а я медленно и незаметно для окружающих схожу с ума, полностью сосредоточившись на нашем мучительно медленном продвижении по направлению к клубу, в то время как Хлое пытается притронуться к моей руке, что я ей позволяю сделать на пару секунд, а затем убираю руку, чтобы дать прикурить Бакстеру, или перемотать кассету с U2, или просто потрогать свой лоб, стараясь при этом не смотреть в направлении Лорен Хайнд и не замечать, как она слегка раскинула в стороны ноги или как она печально смотрит на собственное отражение в затемненных стеклах. «В желтом лимузине мы живем!»[91] — распевает Бакстер, давясь со смеху. «Желтый лимузин!» — подпевает ему Хлое, нервно хихикая и поглядывая при этом на меня в поисках одобрения. Я даю его, кивнув Бакстеру, который в ответ кивает мне, и у меня по спине пробегает холодок. Мы будем скользить по поверхности вещей…

Наконец мы подкатываем к тротуару возле входа в клуб, и первое, что я слышу, — это чей-то выкрик «Стоп!», и песня U2 «Even Better Than the Real Thing» начинает литься откуда-то прямо с неба, как только водитель открывает дверцу, и Бакстер проверяет свою прическу в зеркале пудреницы Хлое, а я бросаю ему мой пояс.

— Оберни это вокруг головы и прими мечтательный вид, — советую ему я. — Ты будешь выглядеть просто зашибись.

— Виктор… — начинает Хлое.

Тут порыв холодного ветра проносится над толпой, стоящей за заграждениями перед входом в клуб, и заставляет танцевать и виться конфетти, рассыпанные по ведущему к входу плюшевому ковру, вокруг ног полицейских, следящих за порядком, а за бархатными канатами стоят три крутых ирландских парня, нанятые Дамьеном, каждый из которых сжимает в руках уоки-токи и отдельный список гостей, а по обе стороны от бархатных канатов роятся толпы фотографов, и когда главный пиар-агент — он тепло нам улыбается, пока не замечает, как одета Хлое, — просит нас подождать у входа, потому что как раз в это время Элисон — в том же самом платье Todd Oldham, что и Хлое, — и Дамьен в смокинге Gucci стоят у самого входа и позируют для папарацци, но люди в толпе уже заметили Хлое и выкрикивают ее имя громкими, пронзительными голосами.

Дамьен выглядит необычно напряженным, он то и дело стискивает челюсти, а Лорен внезапно хватает меня за руку, в то время как я держу за руку Хлое, и тут я замечаю, что она, в свою очередь, держит за руку Бакстера.

Услышав, что люди выкрикивают имя Хлое, Дамьен поворачивается и кивает мне, затем грустно улыбается Лорен, которая в ответ бормочет что-то индифферентное, и тут он замечает платье Хлое, затем с ужасной гримасой на лице вглядывается пристальней и отважно пытается улыбкой скрыть написанную на его лице обиду, после чего поспешно подталкивает Элисон к входу в клуб, хотя та еще в самом разгаре импровизированной фотосессии и явно недовольна ее поспешным прекращением, а Хлое, к счастью, в тот миг уже полностью ослеплена вспышками фотографов, чтобы заметить, в каком платье пришла Элисон, и тут до меня доходит, что неминуемо случится сегодня внутри клуба: «Погаси-ка огни, дорогая, а не то до утра просидим мы при свете».[92]

Фотографы принимаются выкрикивать наши имена, а мы тем временем направляемся к ведущей в клуб лестнице, причем мы не спешим, чтобы нам успели уделить должное количество внимания, — наши лица застыли как маски, Хлое кисло улыбается, Бакстер улыбается мрачно, Лорен улыбается от души впервые за весь вечер, я нахожусь в состоянии существенного ошеломления, а над дверями висит выполненное огромными буквами в духе семидесятых объявление, повешенное людьми из MTV: «Это мероприятие снимается на видео. Зайдя в это помещение, вы тем самым даете согласие на телевизионную и иную трансляцию ваших имени, голоса и образа», и вот мы уже внутри, проходим через металлоискатель, и Хлое шепчет что-то мне в ухо, но я не понимаю ни слова. Мы будем скользить по поверхности вещей…

Песня U2 оглушительно звучит в очередной раз, когда мы входим в главный зал клуба, и кто-то вновь кричит «Стоп!», а в зале собралось уже несколько сотен людей, и тут же Хлое облепляет новая стая фотографов, а затем к ней начинают стекаться съемочные группы, и я теряю власть над событиями, позволив толпе оттеснить меня к одному из баров, игнорируя по пути как знаменитостей, так и их поклонников, Лорен же следует за мной, и я, заставив бармена обратить на меня внимание, заказываю бокал «Veuve Clicquot» для Лорен и «Glenlivet» для себя, и мы какое-то время стоим там, пока я любуюсь дизайном освещения, разработанным Патриком Вудрофом, и игрой света на сплошной поверхности из черного бархата, протянувшейся от пола до потолка, а Лорен углубилась в какие-то свои совсем уж непонятные мысли, опорожняя бокал шампанского, и протягивает руку за следующим, и тогда, посмотрев на нее, я наконец вынужден произнести: «Зайка…», и тут я наклоняюсь и тыкаюсь в ее щеку губами так быстро, что этого не может заметить никто, кроме тех, кто стоит у меня непосредственно за плечом, после чего делаю глубокий вздох, закрываю глаза, а затем открываю, ожидая ее реакции.

Она сжимает фужер с шампанским так сильно, что костяшки ее пальцев белеют, и мне кажется, что стекло вот-вот треснет в ее руке, а она сверлит взглядом какую-то точку у меня за спиной, и когда я оборачиваюсь, я чуть не роняю мой стакан, и только благодаря тому, что второй рукой я поддерживаю его за дно, он не падает.

Элисон допивает мартини со «Столичной», заказывает вторую порцию того же пойла, не глядя на бармена, и ждет поцелуя от меня.

Я изображаю улыбку невинного младенца, беру себя в руки и чмокаю ее в щечку, но она при этом смотрит на Лорен так, словно я — невидимка, хотя именно об этом — возможно, впервые в жизни — я и мечтаю сегодня вечером. Гарри Конник-младший, Брюс Хале и Патрик Келли проталкиваются рядом. Я смотрю на них, затем опускаю глаза.

— Итак, — тяну я, — на «Столичную» налегаем?

— Я вошла в пределы столичной системы, — шутит Элисон, продолжая смотреть на Лорен.

Я непринужденно наклоняюсь к стойке, чтобы лишить ее этой возможности.

— Добро пожаловать в Расслабляндию, — говорю я, изображая деланную веселость. — Желаем вам, эээ, весело провести время.

— Засранец, — шипит Элисон, закатывая глаза, затем выхватывает коктейль из рук бармена и выпивает его одним глотком. Слегка закашлявшись, она хватает меня за руку и вытирает губы рукавом моего пиджака.

— Эээ… зайка? — неуверенно начинаю я.

— Спасибо, Виктор, — говорит она подчеркнуто вежливым тоном.

— Эээ… не стоит благодарности.

Почувствовав, что меня хлопают по плечу, я отворачиваюсь от Элисон и сталкиваюсь с Лорен, которая невинным голосом спрашивает:

— И что вы оба только нашли в этой сучке?

— Давай поговорим на какую-нибудь другую тему, ладно?

— Я тебя умоляю, ну ты и ничтожество, — хихикает Лорен.

К счастью, ко мне пробираются через толпу Ион Скай и Адам Горовиц, и я хватаюсь за подвернувшийся шанс.

— Привет! Чего нового, киска? — говорю я, распахивая объятия и сверкая улыбкой.

— Мурр, — мурлыкает Ион, подставляя мне щеку.

— Прости меня, если я целовался с небом[93], — говорю я, чмокая ее.

— Ого! — сдавленно восклицает Элисон у меня за спиной. Вспышки фотографов взрываются где-то посередине зала, словно импульсы сломавшегося стробоскопа, Ион и Адам скрываются в кипящей толпе, а я закуриваю сигарету и неловко прокладываю себе путь через публику в поисках пепельницы, в то время как Элисон и Лорен взирают друг на друга с взаимным отвращением. Дамьен замечает меня, обрывает беседу с Пенелопой Энн Миллер, но когда он подходит ближе, то замечает, между кем я стою, и резко тормозит, чуть не споткнувшись при этом об абсолютно прикольного настоящего лилипута, которого кто-то приволок на вечеринку. Перепуганный, я говорю Дамьену беззвучно одними губами: «Иди сюда!»

Он скорбно взирает на Лорен, постоянно при этом моргая из-за вспышек фотографов, но затем толпа все равно выносит его ко мне, и тогда он пожимает мою руку подчеркнуто формально, стараясь не задеть случайно ни одну из девушек — впрочем, и та и другая никак не реагируют на его появление. За спиной у Дамьена Хлое и Бакстер отвечают на вопросы перед объективами камер, а мимо тем временем проскальзывают Кристи Терлингтон, Джон By, Сара Гильберт и Чарльз Баркли.

— Нам надо поговорить, — сообщает Дамьен, наклоняясь ко мне. — Это очень важно.

— Я, эээ, не думаю, что ты выбрал, эээ, подходящий момент, чувак, — говорю я, тщательно подбирая каждое слово.

— Это тот редкий случай, когда ты, возможно, прав. Он пытается выдавить из себя улыбку, отвешивая кивки Лорен и Элисон.

— Я думаю, что возьму с собой Лорен на интервью с «Entertainment Tonight», ладно? — предлагаю я.

— Мне нужно поговорить с тобой прямо сейчас!— рычит Дамьен.

Внезапно он продирается сквозь толпу, хватает Бакстера, оттягивая его в сторону от Хлое и съемочной группы MTV, и шепчет ему что-то на ухо, a U2 сменяется композицией Dream Warriors под названием «My Definition of a Boombastic Jazz Style». Лорен и Элисон одновременно закуривают сигареты и начинают выпускать дым друг другу прямо в лицо. Бакстер кивает головой, как болванчик, прижатый Дамьеном к стойке бара прямо между Элисон и Лорен, заняв то самое место, которое прежде занимал я.

— Кто это? — тупо интересуется Элисон.

— Это Бакстер Пристли, солнышко, — говорит Дамьен. — Он хочет поздороваться с тобой и пожелать тебе, эээ, всего хорошего.

— А, мне кажется, я тебя уже где-то видела, — абсолютно равнодушно сообщает Элисон и делает знак бармену, шепча одними губами: «Еще одну!»

— Он работает в новом шоу Даррена Стара, — вмешиваюсь я. — А еще играет в группе под названием «Эй, это мой ботинок».

— А кого ты играешь в шоу Даррена Стара? — спрашивает Элисон, воспрянув духом.

— Он играет Придурка, — говорит Лорен, не сводя взгляда с бармена.

— Ага, Придурка, — говорю я Элисон, и Дамьен тут же оттаскивает меня в сторону, используя мое тело для того, чтобы проложить себе путь сквозь толпу на полупустынный второй этаж, где он прижимает меня к перилам, ограждающим балкон над главным залом. Мы тут же закуриваем сигареты. На этом этаже находятся двадцать столов, накрытых для ужина, и однозначно хорошенькие официанты зажигают свечи. На всех телевизионных мониторах — недавно вошедшая в моду война микробов.

— Какого черта здесь происходит? — вопрошает Дамьен, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Ну, они просто, эээ, зажигают свечи для ужина, — говорю я, с самым невинным видом показывая рукой в сторону официантов.

Дамьен несильно бьет меня по уху.

— Какого хера Хлое надела то же платье, что и Элисон?

— Дамьен, я вижу, что они выглядят практически одинаково, но на самом деле…

Он прижимает меня к перилам и заставляет посмотреть вниз.

— Что ты мне пытаешься сказать, Виктор?

— Ну… это платье, оно, типа… я полагаю, эээ, очень популярно… в этом, эээ, — выкручиваюсь я.

Дамьен ждет, выпучив глаза.

— …сезоне? — выдавливаю я из себя.

Дамьен проводит рукой по лицу и нагибается через перила, чтобы убедиться в том, что Элисон и Хлое еще не заметили друг друга, но Элисон флиртует с Бакстером, а Хлое отвечает на вопрос о том, насколько высок угол крутизны сегодняшней вечеринки, в то время как целая бригада телевизионщиков толчется, пытаясь найти ракурс получше, а Дамьен бормочет: «Почему она не надела шляпку, за которой ты приходил?», а я пытаюсь отвертеться («Орби заявил, что она никуда не годится»), а он спрашивает снова: «И все же почему она не надела эту чертову шляпку, за которой ты приходил?», в то время как Лорен беседует с гребаным Крисом О'Доннеллом, а Дамьен вливает в себя большую порцию шотландского виски из стакана, который он затем ставит на перила трясущейся рукой, и меня охватывает нечто вроде паники, и я ощущаю, что ужасно устал.

— Дамьен, давай попробуем просто круто оття…

— Похоже, мне уже на это наплевать, — говорит он.

— На что? На то, чтобы круто оттянуться? — спрашиваю я. — Не говори не подумав. — Затем, после затянувшегося молчания. — Я даже и не знаю, как прокомментировать подобное заявление. — После еще более затянувшегося молчания. — Сегодня вечером ты выглядишь просто зашибись.

— Мне на нее наплевать. На Элисон. Вот на что мне уже наплевать.

Я вновь всматриваюсь в толпу: мои глаза невольно отмечают выражение, застывшее на лице у Лорен, в то время как Крис О'Доннелл продолжает заговаривать ей зубы, отхлебывая по ходу дела Grolsch прямо из бутылки. Лорен игриво прикасается пальцем к влажной этикетке, а кругом повсюду одни модели, модели, модели.

— А зачем… тогда все вообще? — доносится до меня мой собственный голос, при этом я думаю: «Ну, по крайней мере, хоть пресса будет хорошей».

Дамьен поворачивается ко мне, я пытаюсь не встречаться с ним взглядом, но мои глаза сами обращаются к нему, когда он говорит:

— На чьи деньги, ты думаешь, я все это отгрохал?

— Прости, что ты сказал? — говорю я, отводя взгляд и чувствуя, как пот течет у меня по шее и лбу.

— Кто все это, по-твоему, профинансировал? — вздыхает он.

Длинная лауза.

— Несколько… зубных протезистов… из, эээ, Брентвуда? — спрашиваю я, скосив глаза и вытирая лоб. — Эээ, а ты? Разве ты не имеешь отношения ко всему, эээ, этому?

— Это все принадлежит ей! — выкрикивает он. — Эй, Элисон.

— Но… — Я затыкаюсь на полуслове.

Дамьен ждет, вопросительно глядя на меня.

— Но… я даже и не знаю, как на это… реагировать.

— А что, ты раньше ничего сам не замечал? — перебивает он.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

— Они нашли Мику, — внезапно говорит Дамьен.

— Кто они? — тупо переспрашиваю я, глядя куда-то в пустоту.

— Полиция, Виктор, — объясняет Дамьен. — Они нашли Мику.

— Что-то они припозднились, — говорю я, пытаясь взять себя в руки. — Верно? Джуниор — просто мастер своего дела, да и вообще, мне всегда казалось, что эта Мика типа того…

— Виктор, они нашли ее труп, — устало объясняет Дамьен. — Ее нашли в большом контейнере для мусора. Ее убили ударом молотка по черепу, а… святый Боже! — восклицает он, показывая на мелькнувших в толпе Элизабет Беркли и Крейга Бьерко, затем подносит руку ко рту, — а труп экзентерировали.[94]

Я воспринимаю эту информацию, не моргнув и глазом:

— Передозняк?

— Нет, — медленно, словно беседуя с идиотом, разъясняет Дамьен. — Ее экзентерировали, Виктор.

— О Боже! — вскрикиваю я, хватаясь за голову. — А что это значит, «экзентерировали»?

— Это значит, что смерть ее была, по всей видимости, не безболезненной.

— Да, но с чего ты пришел к такому выводу?

— Ее душили собственными кишками.

— Ах, вот как, ясно.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что мы беседуем не для протокола.

Под нами как раз в этот момент появляются Деби Мазар и Софи Б. Хокинс, пришедшие соответственно с Итаном Хоуком и Мэттью Барни. Также какой-то фотограф замечает в этот момент, что мы с Дамьеном стоим вместе возле перил, и делает три, четыре, восемь снимков подряд, прежде чем я успеваю поправить свой галстук.

— Никто еще не в курсе, — вздыхает Дамьен, закуривая новую сигарету. — Не будем торопить события. Пусть все улыбаются хотя бы сегодня ночью.

— Да, чувак, круто, — говорю я, кивая головой. — Думаю, я справлюсь.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Кто-то зовет меня снизу, и я отрываюсь от перил и направляюсь вниз по лестнице к гостям, и тут Кармен, эта бразильская наследница, хватает меня за руку. Крис О'Доннелл уже отвязался от Лорен, которая засекает меня на другом конце зала и следит за мной, а Бакстер все еще из кожи вон лезет, развлекая Элисон, хотя, по всем признакам, ей давно уже неинтересно, потому что она постоянно закатывает глаза и делает энергичные жесты руками.

— Виктор, я только что посмотрела фильм «Красавица и Чудовище», и он мне так понравился. Так понравился!

Кармен верещит, в ее глазах восторг, руки так и мелькают в воздухе.

— Зайка, ты просто супер, — говорю я обеспокоенно. — Но тебе бы пошло на пользу, если бы ты слегка сбавила обороты.

Элисон хлопает Бакстера по щечке и начинает перемещаться от бара в направлении центра зала — туда, где больше всего вспышек фотографов, потому что там Хлое (как легко можно догадаться) стоит рядом с Крисом О'Доннеллом.

— Виктор, да ты меня вообще слышишь? — Путь мне преграждает Кармен. — Мне ужасно понравился этот фильм. Мне и Красавица понравилась, и Чудовище тоже. Классный фильм! «Будь моим гостем» — какая прелесть!

— Зайка, будь ты моим гостем. Тебе просто необходимо выпить!

Впав в болезненное состояние, я приказываю Бо, показывая пальцем на Кармен:

— Бо, принеси этой девочке капиринью![95]

Я отпихиваю Кармен в сторону, но уже слишком поздно. Тарсем и Вивьен Вествуд хватают меня за руки, и мне остается только беспомощно наблюдать, как явно пьяная Элисон весело проскальзывает мимо по направлению к Хлое, которую на пару с Крисом О'Доннеллом интервьюирует MTV. По мере приближения к Хлое выражение на лице Элисон становится все более и более озадаченным, а очутившись у нее за спиной и заметив платье, Элисон незамедлительно выхватывает зажигалку из рук у Шона Пенна и, объятая ужасом, подносит пламя к платью, чтобы лучше рассмотреть его. Бижу с MTV уже не смотрит на Хлое и опускает микрофон; Хлое поворачивается, замечает Элисон, улыбается и поднимает руку, чтобы помахать ей, но тут замечает платье, улыбка гаснет, она отчаянно щурится, чтобы разглядеть платье получше, — Крис О'Доннелл при этом делает вид, что ровным счетом ничего не происходит, что, безусловно, правильное решение, а Бижу в этот момент как раз решается задать вопрос, и Хлое, в полубессознательном состоянии нерешительно поворачивается обратно к камере, чтобы попытаться ответить на него, натужно пожимая плечами.

Лорен стоит рядом со мной, держа в руках гигантский стакан, наполненный жидкостью, и мне остается только надеяться, что это не водка, как тут она, не сказав ни слова, вцепляется мне в ягодицу пальцами свободной руки. Элисон тогда начинает движение в нашу сторону, ухватив по пути с подноса стакан мартини и с ходу осушив его наполовину.

— Как тебе удалось слезть с ксанакса? — бормочу я какой-то проходящей мимо полузнаменитости.

— Ты хочешь сказать подсесть на ксанакс?

— Ага, круто, именно это я и хотел спросить.

— Я пытался слезть с марихуаны, и вот я отправился к врачу моей мамаши, и тут — эй, Виктор, да ты меня не слушаешь!

— Да ладно, не рубись, в любом случае это круто.

Элисон подходит ко мне, чмокает в щечку и, чуть ли не прижавшись ко мне всем телом, впивается своими губами в мои, отчаянно пытаясь внедрить свой язык ко мне в полость рта, но мои зубы плотно сжаты, и я посылаю сигналы парню, с которым беседовал о ксанаксе, и пожимаю плечами, пытаясь хотя бы таким образом поддержать беседу, когда Элисон наконец сдается, на прощание густо измазав мой рот и подбородок смесью слюны и водки, награждает меня злобной улыбкой и становится рядом со мной так, что я оказываюсь зажатым между ней и Лорен. Я бросаю взгляд в сторону Хлое: она уже закончила давать интервью и вглядывается в толпу, пытаясь отыскать в ней меня, в то время как Крис О'Доннелл по-прежнему играется со своей бутылкой «Grolsch». Я отворачиваюсь в сторону.

Элисон пододвигается поближе и кладет руку мне на задницу, которую я тут же непроизвольно сжимаю, но это бесполезно, потому что от моего движения ее рука сползает вниз, где натыкается на руку Лорен и каменеет.

Я же тем временем интересуюсь у Джульет Льюис, как поживает ее новый далматинец по кличке Сеймур, а она отвечает мне, что ничего себе поживает, и двигает дальше.

Я чувствую, что Элисон пытается спихнуть руку Лорен в сторону, но Лорен вцепилась ногтями в мою левую ягодицу и держится крепко, а я бросаю в сторону Лорен нервные взгляды, проливая выпивку из стакана на манжету моего смокинга Comme des Garзons, но ей каким-то образом удается одновременно с этим беседовать с кем-то из «Нации Ислама» о Трейси Лордс, сохраняя невозмутимое выражение лица, улыбаясь и кивая головой, хотя Трейси Лордс — еще та тема для беседы, а затем сообщает мне, что я выглядел просто зашибись, развалившись в кресле рядом с Деннисом Родманом на показе Донны Каран, и на этом умолкает.

Богато одаренная блондинка в сопровождении девицы в африканском тюрбане и какого-то чувака из Индии моментально занимают ее место, и богато одаренная блондинка целует меня в губы и мечтательно взирает на мое лицо, пока мне не приходится прочистить горло и поздороваться кивком с ее друзьями.

— Это — Янни, — говорит богато одаренная блондинка, показывая на девушку в тюрбане. — А это — Глиняный Пирожок.

— Привет, Глиняный Пирожок. Янни? — переспрашиваю я чернокожую девушку. — Такое имя? А что оно значит?

— Оно означает «влагалище», — говорит Янни очень высоким голосом и кланяется.

— Эй, дорогуша, — говорю я Элисон, пихая ее под бок, — познакомься, это — Глиняный Пирожок и Янни. Янни означает «влагалище».

— Великолепно, — говорит Элисон, поправляя прическу. Она очень сильно пьяна. — Это просто великолепно.

Элисон берет меня на буксир и начинает тащить в сторону от Лорен, а Лорен, заметив приближение Хлое, оставляет мою ягодицу в покое, допивает то, что было у нее в стакане, и позволяет Элисон уволочь меня, в то время как я притормаживаю, чтобы успеть поговорить с Хлое, которая хватает меня за руку.

— Виктор, что Элисон такое вытворяет? — кричит мне Хлое. — Почему она надела это платье?

— Я с этим немедленно разберусь…

— Виктор, ты поэтому так хотел, чтобы я не надевала это платье сегодня? — вопрошает меня Хлое. — Куда ты удираешь, черт тебя подери?

— Дорогуша, мне срочно нужно проверить, как там обстоят дела с крапинками, — пытаюсь объяснить я, бессильно пожимая плечами. — Элисон чуть не выворачивает мне плечо из сустава. — Здесь я ни одной не видел, что меня немало утешило, но на верхних этажах могли еще кое-где остаться…

— Виктор, послушай… — говорит Хлое, хватаясь за мою вторую руку.

— Пгивет, моя маленькая модница! — Это Андре Леон Телли и сиськастая Глоринда приветствуют Хлое, сопровождая свои слова невероятно звонкими воздушными поцелуями, из-за чего Хлое приходится отцепиться от меня, а это, в свою очередь, дает возможность Элисон упрямо поволочь меня вверх по лестнице.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Элисон хлопает дверью туалета, запирает замок, затем направляется к унитазу, задирает подол, спускает чулки и падает на белое фаянсовое сиденье, бормоча что-то себе под нос.

— Зайка, это была неудачная идея, — говорю я, расхаживая взад и вперед перед ней. — Зайка, это была решительно неудачная идея.

— Боже мой, — стонет Элисон, — я из-за этого салата с тунцом всю ночь глаз не могла сомкнуть. Что, она на самом деле пришла вместе с тобой, Виктор? За каким таким чертом она сюда пробралась? Ты видел, как эта сука выпялилась, когда меня увидела? — Элисон подтирается и, по-прежнему восседая на унитазе, принимается рыться в своей сумочке от Prada. — Представляешь, эта сука взяла и брякнула Крису О'Доннеллу, что я владею «приносящим большой доход заведением, торгующим заменителями жиров».

— Похоже, при некотором желании из вашей встречи можно было бы раздуть настоящую сенсацию.

— Если ты будешь продолжать игнорировать меня, за эту ночь я дойду до полного умопомрачения! — Элисон наконец находит в своей сумочке два пузырька, встает и изрекает едким, как соляная кислота, голосом: — Ах да, я совсем забыла — ты же меня совсем не хочешь больше видеть. Ты хочешь положить всему этому конец. Тебе нужно чувствовать себя свободным. Знаешь, Виктор, по-моему, ты профессиональный неудачник. — Она пытается взять себя в руки, но ей это не удается: — Похоже, меня сейчас стошнит. Причем стошнит прямо на тебя. Как ты мог так поступить со мной? Да еще именно в этот день? — Она шипит что-то себе под нос, откручивая крышку одного из пузырьков, затем делает из него одну за другой несколько мощных понюшек кокаина, затем внезапно останавливается, обозревает пузырек, затем изрекает: — Не тот пузырек, — открывает другой и делает четыре понюшки и из него. — Ты так просто у меня не отделаешься. Не-е-ет. О Боже! — Она хватается за голову. — Похоже, у меня серповидноклеточная анемия. — Затем, задрав голову к потолку, она визжит: — И какого такого хрена твоя подружка — о, извини, конечно же, бывшая подружка — явилась на вечеринку в том же гребаном платье, что и я?

— Ну и что? — ору я в ответ. — Почему это тебя волнует?

— Давай признаем… — Тут Элисон внезапно закашливается, лицо ее искажается гримасой и, в перерывах между всхлипываниями ей удается простонать, — что это было просто ужасно. — Внезапно она приходит в себя, вскакивает, отвешивает мне пощечину, хватает за плечи и верещит: — Ты мне за это ответишь!

— За что? — кричу я, вырывая у нее из рук пузырек и отсыпая из него два полных колпачка для себя. — За что я отвечу?

Элисон выхватывает пузырек у меня, говорит:

— Нет, это, эээ, совсем не то, что ты думаешь, — и вручает мне другой пузырек.

Я уже и так не в себе, а от того, что я сейчас понюхал, я начинаю непроизвольно целовать Элисон в нос.

— О, как жжет, — стонет она затравленно. — Как жжет!

Не в силах пошевелить языком, я булькаю что-то вроде:

— У меня язык отнялся.

— Состоявшаяся между нами беседа крайне огорчила меня, Виктор, — выдавливает из себя Элисон, поправляя прическу и вытирая нос одноразовым платком. Она смотрит на отражение моей невинной физиономии в зеркале, в то время как я, стоя у нее за спиной, делаю еще несколько понюшек. — О, Виктор, умоляю тебя, пожалуйста, не делай больше так. Не делай этого!

— Чего? — кричу я. — Когда и чего я такого сделал?

— Не знаю уж когда. Может, часа полтора тому назад? Перестань вести себя как идиот. Я знаю, что у тебя не все дома, но не заметить такого — это чересчур даже для тебя.

Я возвращаю Элисон пузырек, вытираю нос, а затем говорю успокаивающим тоном, в надежде, что это подействует на нее:

— Зайка, я даже не знаю, о чем ты говоришь.

— В этом-то вся проблема, Виктор, — стонет Элисон. — Ты никогда не знаешь.

— Но зайка, зайка…

— Заткнись, заткнись, заткнись, — визжит Элисон, отворачиваясь от зеркала. — Разве не ты стоял полтора часа на пороге моей квартиры и заявлял мне, что все кончено — что ты влюбился в Лорен Хайнд? Что ты решил бросить Хлое ради нее? Ты это хоть помнишь, идиот треклятый!

— Притормози чуток, — говорю я, выставляя вперед мои руки, по которым Элисон нещадно молотит кулаками. — Ты перенюхала кокаина, тебе срочно нужно успокоиться и снова вспомнить все факты…

— Ты что, хочешь сказать, что этого не было, Виктор? — орет она, пытаясь вцепиться в меня.

Удерживая ее, я внимательно гляжу ей в глаза и начинаю:

— Я вовсе не говорил, что этого не было, Элисон… — Набрав воздуху, я продолжаю: — Я просто утверждаю, что, когда это происходило, я не вполне отдавал себе отчет в том, что делаю, и, как мне кажется, ты тоже была не совсем адекватна.

— Ты что, хочешь сказать мне, что у нас не было этого разговора? — визжит в ответ Элисон. — Ты хочешь сказать мне, что это все мои глюки?

Я смотрю на нее.

— Ну, если по-простому, то да.

Кто-то начинает стучаться в дверь туалета, отчего Элисон охватывает приступ паники. Я хватаю ее за плечи и поворачиваю к себе лицом.

— Зайка, MTV снимало интервью со мной для программы House of Style ровно, — я смотрю на наручные часы, которых не ношу, — ровно полтора часа назад, и поэтому…

— Виктор, это был ты!— кричит она, отпихивая меня в сторону. — Ты стоял на пороге моей квартиры и говорил мне, что…

— Да ты просто одурела! — кричу я. — Я сваливаю отсюда — и да, зайка, ты правильно угадала — всему конец. Скоро меня здесь не будет, и уж в этом-то я уверен на все сто!

— Если ты думаешь, что Дамьен тебе позволит даже дверь гребаную открыть, не говоря уже о новом клубе, после того, как он узнает, что ты трахаешь его маленькую подружку, то у тебя крыша съехала гораздо сильней, чем мне казалось.

— Это, — тут я спотыкаюсь и гляжу на нее вопросительно, — не так уж и много для меня значит.

Я распахиваю дверь. Элисон неподвижно стоит у меня за спиной. Целая толпа народу протискивается в туалет мимо меня, и хотя они, вероятно, презирают Элисон, тем не менее окружают ее, рыдающую, с перекошенным лицом, и начинают о чем-то расспрашивать.

— Ты не игрок!— вот последние слова, которые кричит мне вослед Элисон.

Я захлопываю дверь.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Лорен стоит рядом с Джейсоном Лондоном и Эль Макферсон, обмениваясь рецептами энергетических напитков, хотя, как говорят, у кого-то из знаменитостей лопнул пенис после того, как тот выпил напиток, в который «намешали что-то не то», и все говорят «вот это да!», узнав об этом, но Лорен слушает не очень внимательно, потому что в это самое время она следит за тем, как Дамьен сплетничает в компании, включающей Деми Мур, Веронику Уэбб и Полину Поризкову, и когда Эль чмокает меня в щечку и хвалит мою щетину, Лорен резко переводит взгляд с Дамьена на меня и смотрит безо всякого выражения, словно клон, а я вытираю нос и направляюсь к ней, почувствовав внезапно прилив любви к людям.

— Ты уже в курсе? — спрашивает она, закуривая сигарету.

— Что я срочно нуждаюсь в помощи бригады кризисных менеджеров? Да, в курсе.

— Джорджио Армани не смог прийти только потому, что он репетирует выпуск «Saturday Night Live», в котором будет ведущим.

— Вот теперь врубился, — бормочу я.

— А что тебе хотела показать Элисон? — спрашивает Лорен. — Третий клык, который вырос у нее из жопы?

Я выхватываю мартини у проходящего мимо официанта:

— Нет.

— Черт тебя побери, Виктор, — рычит Лорен. — Неужели ты не можешь просто оттягиваться без лишних проблем?

Хлое стоит посреди комнаты, болтая с Вайноной Райдер и Билли Норвичем, а Бакстер Пристли примостился по соседству и потягивает крошечную порцию шпритцера[96], а люди протискиваются мимо нас, мешая нам смотреть туда, где стоят Хлое и Дамьен, а моя рука тискает руку Лорен, тем временем Лорен смотрит на Дамьена, который прикасается к черной ткани платья Вероники Уэбб и говорит что-то вроде: «Платье классное, но от него слегка отдает Дракулой, солнышко», и девушки смеются, а Вероника игриво хватает его за руку, и тогда рука Лорен сильно стискивает мою.

— На твоем месте я все же не стал бы принимать это за флирт, зайка, — говорю я ей. — Не выходи из себя.

Лорен медленно кивает Дамьену, делает большой глоток мартини и кричит: «Ты бы девушек щупал, а не платье, зайка», и девушки, стоящие рядом с Дамьеном, разражаются льстивым смехом, и весь зал вокруг нас гудит от шума голосов, и вспышки фотографов сверкают из всех углов.

— Я знаю, что ты хорошо разбираешься в людской психологии, Виктор, — говорит Лорен. — Мне это в тебе нравится.

И с этими словами она заглатывает все то, что осталось от ее мегапорции спиртного.

— Хочешь обсудить?

— Обсудить что? Твою номинацию в категории «Бесстрашие перед лицом судьбы»?

— Я бы заплакал от счастья, если бы ты переключилась на какую-нибудь газировку, зайка.

— Ты Хлое любишь? — спрашивает она.

В ответ мне удается выдавить только:

— Сегодня вечером ты просто вылитая Ума Турман.

Между тем Дамьен направляется к нам, Лорен отпускает мою руку, и, пока я закуриваю сигарету, Элисон засекает Дамьена, извиняется перед Хизер Локлир и Эдди Ведером, с которыми беседует, подкрадывается к нам, задыхаясь от возмущения, и, полностью игнорируя при этом меня, хватает Дамьена под руку, прежде чем тот успевает хоть словом обмолвиться с Лорен, затем начинает гладить его по волосам; Дамьен в панике отталкивает ее руку, в то время как на заднем плане тот самый смазливый фокусник демонстрирует свои трюки компании, состоящей из Джеймса Иха, Тери Хатчера, Лив Тайлер, Келли Слейтера и некоего типа, который до отвращения убедительно косит под Уилли Уонку[97], а я пытаюсь делать вид, что мне все это по барабану, хотя кулаки мои стиснуты, а пот рекой течет по шее и лбу.

— Так, — говорит Дамьен глухо. — Так, так, так.

— Я просто в восхищении от того, как ты сыграла в «Сучьей стае», милочка, — с деланным восторгом сообщает Элисон, обращаясь к Лорен.

— О черт! — сдавленно бормочет Дамьен.

— Какое замечательное платье! — вскрикивает Лорен, глядя в упор на Элисон.

— Что? — переспрашивает шокированная Элисон.

Лорен смотрит в упор на Элисон и повторяет отчетливо, подчеркивая каждый слог кивком головы:

— Я сказала: «Какое замечательное платье».

Но тут эту беседу прерывает появление Джей Ди и Бо, которые подходят к Дамьену в сопровождении какого-то интенсивного блондина с внешностью серфера, одетого в нейлоновые штаны типа тех, что носят сноубордеры, и байкерскую куртку на искусственном меху.

— Лорен, Элисон, обратите внимание, — говорю я. — Это Джей Ди и Бо. Они звезды книги «Гомосексуальные приключения Билла и Теда».

— Вроде бы, эээ, пора начинать банкет, — нерешительно мямлит Джей Ди, пытаясь не замечать трясущуюся от гнева Элисон, которая издает низкие урчащие звуки. Ей наконец удается заглянуть в лицо Дамьену, которое исполнено деланного спокойствия. Ухмыльнувшись, она бросает свою сигарету в его стакан с коктейлем. Дамьен сдавленно рычит, стараясь делать вид, что он смотрит совсем в другую сторону.

— Гмм, великолепно, — говорит он. — Банкет. Замечательно. Держи, Бо. — Он отдает Бо свой мартини.

Под нашими напряженными взглядами Бо, посмотрев на стакан, очень осторожно ставит его на ближайший столик.

— Да, великолепно, — отзываюсь я, демонстрируя всем своим видом энтузиазм, но при этом не в силах оторвать взгляда от окурка, плавающего в мартини. — Эй, а это кто такой? — спрашиваю я, пожимая вялую ладонь серфера.

— Это Плез, — отзывается кто-то.

— Привет, Плез, — говорит Дамьен, украдкой бросая взгляд на Элисон. — Как поживаешь?

— Плез занимается сноубордом, — говорит Джей Ди.

— Он только что выиграл мировой чемпионат в халф-пайпе[98], — вставляет Бо.

— А так он работает курьером в UPS, — добавляет Джей Ди.

— Ча-ча-ча, — завершаю я.

Все вокруг замолкают и смотрят на меня.

— Ча… ча… ча… — повторяю я.

— Ита-а-ак, чувак, как тебя занесло в Манхэттен? — спрашивает Дамьен сноубордиста, бросая быстрый взгляд на Лорен.

— Он только что вернулся из Испании, где снимался в клипе у Глэма Хукера, — говорит Бо, похлопывая Плеза по затылку.

Плез дружелюбно пожимает плечами и кивает головой — глаза его полуприкрыты, от него так и разит марихуаной.

— Блеск, — киваю я в ответ.

— Полный блеск, — говорит Джей Ди.

— Блеск и потряс, — выпаливает Бо.

— Полный блеск и полный потряс, — добавляет Джей Ди.

Появляется Хлое и кладет свои ледяные ладошки на мои руки, а я смотрю на пол и думаю, что кому-то потом придется пылесосить, а Лорен приветствует Бакстера натужной улыбкой, и вся тяжесть ситуации начинает становиться очевидной большинству из нас, когда мимо проходят Бриджет Фонда и Джерлинда Костифф.

— Давайте, эээ, что ли, есть?

Дамьен хлопает в ладоши, выводя самого себя из задумчивости, чем застигает нас, погруженных каждый в собственное молчание, врасплох. Элисон выглядит такой пьяной и смотрит на Лорен с такой нескрываемой ненавистью, что меня охватывает неодолимое желание улизнуть.

— Это с твоей стороны, эээ… очень галантно, — говорю я Дамьену.

— Ну, мне просто показалось, что нам стоит сесть за стол раньше, чем к одиннадцати начнут прибывать всякие несущественные личности, — говорит он и, крепко ухватив Элисон за руку, начинает оттаскивать в сторону от нас.

Эту фразу следует воспринимать как знак всем остальным перейти на второй этаж, где накрыт банкет.

— В воздухе пахнет безумием[99]? — шепчет мне Джей Ди.

— В клубе Lure в два часа ночи будет производиться массовое клейменье свиней, — шиплю я ему в ответ. — Твое имя в списке.

— Ох, Виктор, — бормочет Джей Ди. — Отвечай за базар.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Ни один из нас не в состоянии понять, каким таким образом уже наступило одиннадцать часов, хотя, в общем-то, какая разница, ведь беседа вьется вокруг того, как прошлой ночью Марк Вандерлу «случайно» съел сандвич с луком и чем-то там, просматривая секс-записи Роба Лоу, которые оказались «сплошным разочарованием», и какие клубы самые лучшие в Новой Зеландии, и что за увечья кто-то там получил на концерте Metallica в Писмо-Бич, и как Харли Томпсон исчез со съемочной площадки в Финиксе (тут мне пришлось прикусить язык), чем на самом деле занимаются борцы сумо, об ужасном кино, которое только что закончил снимать Джонатан, сценарий которого основан на том, как один из его продюсеров нашел морскую звезду где-то в горах в Непале, о любовном треугольнике, возникшем у кого-то с Полем Шредером и Брюсом Вагнером, как приготовить блюда из латука и как правильно произносить «о-ла-ла». За нашим столом с одной стороны от меня сидит Лорен, с другой — Хлое вместе с Бакстером Пристли, Джонатон Шех, Каролин Мерфи, Брэндон Ли, Чандра Норт, Шалом Харлоу, Джон Легизамо, Кирсти Хьюм, Марк Вандерлу, Джон Ф. Кеннеди-младший, Брэд Питт, Гвинет Палтроу, Пэтси Кенсит, Ноэль Галлахер, Алисия Сильверстоун и кто-то то ли очень похожий на Бека, то ли сам Бек, и создается такое ощущение, что все женщины как одна надели самый дорогой брючный костюм, который у них был. Еще сегодня днем я расстраивался по тому поводу, что меня не посадили за один стол с Дамьеном (потому что я был просто обязан кое-что сказать Дэвиду Геффену и обязательно должен извиниться перед Кэлвином), но сейчас, глядя на то, как Элисон валится на Дамьена, пытаясь при этом раскурить косяк толщиной с рулон фотопленки, и при этом все ужасно шумят, и люди сталкиваются друг с другом, принявшись перед тем, как подали капуччино, все разом пересаживаться с места на место, и все постоянно плывет у меня перед глазами, я понимаю, что оно, может, и к лучшему.

Я пытаюсь раскурить сигарету, которую кто-то облил минеральной водой, а Лорен рассказывает стоящему перед ней на коленях Вуди Харрельсону о выращивании конопли, и тогда я переключаюсь на Хлое, прерывая ее, вне всякого сомнения, увлекательное общение с Бакстером, и она неохотно поворачивается ко мне, допивая на ходу еще один «космополитен», и на лице у нее написана скорбь, когда она спрашивает:

— Что тебе надо?

— Эээ, зайка, что там за история с Лорен и Дамьеном?

— Ты мне так надоел, Виктор, что я даже не хочу отвечать тебе на этот вопрос. К тому же о чем ты вообще говоришь?

— Как давно тебе стало известно об отношениях между Дамьеном и твоей так называемой подругой Лорен? — спрашиваю я снова, более тихо, глядя при этом в сторону Лорен и Вуди.

— Почему мой так называемый бойфренд не задаст этот вопрос той, кто, по его словам, дороже всех на свете? — вздыхает она, глядя в сторону.

— Дорогуша, — шепчу я терпеливо, — я знаю, что они встречаются.

— Кто тебе это сказал? — говорит она, отшатываясь от меня. — Где ты об этом прочитал? О Боже, как я ужасно устала!

— Отчего это ты так ужасно устала? — терпеливо интересуюсь я.

Она смотрит остекленевшими глазами на остатки фруктового мороженого, растекающиеся лужицей на ее тарелке.

— Да, помощи от тебя не дождешься, — вздыхаю я.

— А какое тебе до этого дело? Что ты хочешь от меня услышать? Ты что, ее трахнуть хочешь? Или его? Ты…

— Тсс. Зайка, с чего тебе это в голову пришло?

— Виктор, только не нуди. — И она машет у меня рукой перед лицом, давая мне понять, что разговор закончен.

— Элисон и Дамьен помолвлены — об этом-то ты слышала? — спрашиваю я.

— Меня не интересует, что там у других, Виктор, — говорит Хлое, — по крайней мере не сейчас. Не сегодня. Не сейчас, когда у нас все так плохо.

— По-моему, тебе не мешало бы затянуться разок вон тем здоровенным косяком, что в зубах у Элисон.

— Почему? — внезапно возмущается она — Ну почему, Виктор? Почему ты думаешь, что наркотики могут мне хоть чем-то помочь?

— Потому что мне показалось, что ты сейчас снова заведешь разговор на тему, какой толстой и несчастной ты была в четырнадцать лет.

— Почему вчера ты настаивал, чтобы я не надевала это платье? — спрашивает она, скрестив руки на груди и внезапно оживляясь.

Выдержав паузу, я говорю:

— Потому что… ты напоминаешь в нем… Покахонтас… но вообще, зайка, ты выглядишь в нем просто зашибись.

Я озираюсь по сторонам, приветливо улыбаюсь Беку, верчу в руках «Мальборо», ищу свою гигиеническую помаду и снова приветливо улыбаюсь Беку.

— Нет, нет и еще раз нет, — качает она головой. — Тебе бы тогда на это было наплевать. Тебе всегда наплевать на то, что не имеет к тебе никакого отношения.

— А разве ты не имеешь ко мне кое-какого отношения?

— Только в самом поверхностном смысле, — говорит она. — Только потому, что мы вместе снимаемся в этом фильме.

— Ты полагаешь, что знаешь все про всех, Хлое.

— Мать твою так, я знаю куда больше, чем ты, Виктор, — говорит она. — Кого ни возьми, все знают куда больше, чем ты, и знаешь, меня это не прикалывает.

— Слушай, у тебя, случайно, не найдется гигиенической помады? — интересуюсь я осторожно, оглядываясь по сторонам, не слышал ли ее слов кто-нибудь.

Молчание, а затем внезапный вопрос:

— Откуда ты узнал, что Элисон собирается прийти в таком платье? Я думала об этом сегодня весь вечер. Откуда ты знал, что Элисон собирается надеть именно такое платье? А ведь ты знал, верно?

— Зайка, — говорю я, чувствуя, что нахожусь на грани отчаяния. — Мне очень тяжело понять твою логику…

— Нет, Виктор, нет, — говорит она, распрямляясь на стуле. — На самом деле все ужасно просто. Все ужасно просто.

— Зайка, ты просто полный отпад.

— Боже, как я устала смотреть на это пустое место, которое заменяет тебе лицо…

— Альфонс! — Я делаю знак проходящему мимо официанту. — Минеральную воду на этот стол. Con газ?[100]

— И почему Дамьен все время спрашивает меня про какую-то шляпку, которую я не надела? — спрашивает она. — Что, сегодня все спятили, что ли?

Тут Хлое отвлекается и изучает свое отражение в зеркале, висящем на другом конце зала, в то время как Брэд Питт и Гвинет Пэлтроу празднуют то, что последней наконец удалось подобрать себе правильный лак для ногтей, и нас постепенно разносит в разные стороны, и те, кто не принимает наркотики, курят сигары, так что я тоже беру сигару, и витающие где-то высоко над нами духи Ривер Феникса, Курта Кобейна и моей матери смертельно скучают.

— А что, Лорен встречается с Бакстером? — интересуюсь я невинно, давая Хлое последнюю возможность ответить и раскланиваясь одновременно при этом с Брэдом и Гвинет.

— Встречается с Бакстером? — передразнивает меня Хлое. — Мне надо выпить еще один «космополитен», а затем я валю отсюда ко всем чертям.

Затем она возобновляет общение с Бакстером, полностью игнорируя меня, что весьма обидно, и тогда я принимаю несколько изящных поз с сигарой, а затем поворачиваюсь к Лорен, которая вроде бы участливо следит за мной.

— Похоже, она чем-то расстроена, — говорит Лорен, глядя на Хлое.

— Это я виноват, — пожимаю я плечами. — Не обращай внимания.

— Здесь все… мертвецы какие-то.

— Алисия Сильверстоун вовсе не похожа на мертвеца. И Ноэль Галлахер. И Джон Ф. Кеннеди-младший.

— Джон Ф. Кеннеди-младший так и не пришел, Виктор.

— Не хочешь еще какой-нибудь десерт?

— Очевидно, все в мире относительно, — вздыхает она и принимается рисовать что-то на салфетке лаком для ногтей Hard Candy.

— Ты что, встречаешься с Бакстером Пристли? — спрашиваю я наконец.

Она отрывает на миг взгляд от салфетки, улыбается загадочно и вновь принимается за рисование.

— Ходят слухи, что это ты встречаешься с Бакстером Пристли, — бормочет она.

— Ходят слухи, что Наоми Кэмпбелл номинировали на Нобелевскую премию, но как обстоят дела на самом деле? — раздраженно настаиваю я.

Лорен оценивающе смотрит на Элисон, в то время как та чуть не падает лицом на стол, в последний момент пьяно ухватившись за Кэлвина Кляйна, и все кругом опрокидывают рюмки с текилой «Patrуn» одну за другой, в то время как маленькая золотая бутылка стоит полупустая посреди тарелки Дамьена.

— Она походит на паучиху, — шепчет Лорен.

Альфонс тем временем принес минеральную воду и разливает ее в чистые стаканы, которые стоят в изобилии повсюду на нашем столе.

— Не могли бы вы принести для нее диетический «Dr.Pepper»? — говорю я ему, показывая на Лорен.

— Зачем? — удивляется Лорен, услышав это.

— Потому что сейчас самое время назвать все своими именами[101], — говорю я. — Это нужно мне. Это нужно людям вокруг — протрезветь и назвать…

Что-то ползет у меня по шее, и я резко оборачиваюсь в испуге, но это всего лишь одно из цветочных украшений Роберта Изабель, которое покосилось и упало вниз. Лорен смотрит на меня как на психа, а я делаю вид, что очень заинтересовался переносицей Марка Вандерлу. Кто-то рядом говорит: «Передайте чипсы», кто-то отвечает ему: «Это не чипсы», а я наконец снова поворачиваюсь к Лорен, которая все пишет и пишет сосредоточенно на салфетке, прищурив глаза. Я вроде бы замечаю буквы W, Q, J и, может быть, R. Мы будем скользить по поверхности вещей… Дамьен медленно встает из-за своего стола и движется ко мне с сигарой в руке.

— Лорен, — начинаю я.

— Ты под кайфом, — говорит она неодобрительно.

— Я был под кайфом. Но теперь уже нет. Кайф кончился. — Я делаю паузу. — Почему ты сказала это с таким неодобрением? — Я вновь делаю паузу, пытаясь оценить ситуацию. — А кокс у тебя есть? Или вообще что-нибудь?

Она отрицательно качает головой, а затем, быстро опустив руку под стол, со сладкой улыбкой на лице сжимает мои яйца, чмокает меня в щеку, шепчет: «Я все еще тебя люблю» — и упархивает прочь, проскальзывая мимо Дамьена, который пытается поймать ее, но она упархивает прочь, проскальзывая мимо него с выражением на лице, которое следует понимать как «не смей меня трогать».

Дамьен останавливается, бормочет что-то под нос, моргает, а затем садится рядом со мной на тот стул, где сидела Лорен, в то время как Лорен находит Тимоти Хаттона и начинает весьма задушевно общаться с ним, а Дамьен отчаянно затягивается сигарой, глядя на них двоих, так что мне, сидя рядом с ним с незажженной сигарой во рту, приходится разгонять дым рукой.

Дамьен говорит мне:

— Ты никогда не пробовал заползти под стол и прожить там целую неделю?

— Я по ночам и так почти не сплю, — признаю я свое поражение. — Я уже от этого совсем вымотался.

— Клуб, похоже, получился зашибись, — говорит Дамьен, обводя рукой комнату. — Жаль только, что вечерок выдался такой кошмарный.

После того как Лорен сдавила мне яйца, у меня все еще текут слезы из глаз, но и сквозь слезы я вижу, что она находится не столь уж и далеко от освобожденного Дамьеном стула, соседнего со стулом Элисон, и мое сердце бьется быстрей, у меня сосет под ложечкой, начинает чесаться под мышками, а Лорен преувеличенно широко покачивает бедрами, в то время как Элисон, уже почти в полном отрубе, все сосет и сосет свой косяк, пытаясь при этом громко беседовать с Яном Шрегером и Келли Кляйн, а затем Дамьен перестает смотреть на меня и смотрит вместо этого вместе со мной на то, как Лорен говорит Тиму Хаттону что-то такое, отчего тот удивленно поднимает брови и кашляет, а Ума Турман тем временем беседует с Дэвидом Геффеном. С сияющими глазами Лорен подносит коктейльную салфетку к губам, целует ее, смачивает ее слюной, и у меня перехватывает дыхание, а Элисон шепчет что-то на ухо Келли Кляйн, и тут Лорен делает шаг в сторону от Тима и одной рукой пришлепывает салфетку к спине Элисон, и салфетка прилипает, а Дамьен рядом со мной сдавленно стонет.

На салфетке кричащими лиловыми буквами написано одно только слово: ПИЗДА.

Элисон оборачивается на мгновение и отталкивает руку Лорен в сторону.

Рядом со мной Хлое тоже замечает происходящее и взвизгивает.

Дамьен пытается выбраться из-за стола.

Лорен, громко хохоча, покидает Тима Хаттона, не дослушав его фразу до середины. И тут Тим тоже замечает салфетку на спине у Элисон.

Прежде чем Дамьен успевает подойти к Элисон, та ощупывает спину, находит салфетку, отдирает ее и медленно подносит к глазам, зрачки ее расширяются, и она принимается орать как оглашенная.

Она замечает Лорен, направляющуюся к выходу из банкетного зала, и запускает ей вслед стаканом, но промахивается, и стакан со звоном разбивается о стену.

Тогда Элисон вскакивает со стула и кидается вдогонку за Лорен, но Лорен уже за дверью и спешит вверх по лестнице в VIP-бар, который еще не открылся.

Дамьен настигает Элисон и пытается удержать ее, тогда она начинает истерически рыдать, и салфетка выпадает у нее из пальцев, и кто-то подбирает ее как сувенир, а затем я встаю и уже собираюсь кинуться вдогонку за Лорен, но Хлое хватает меня за руку.

— Куда это ты? — спрашивает она.

— Хочу, эээ, разобраться с ситуацией, — говорю я, беспомощно показывая на дверь, через которую улетучилась Лорен.

— Виктор…

— Что, зайка?

— Виктор… — начинает она сначала.

— Дорогуша, ей понадобилось подышать свежим воздухом…

— В VIP-баре? — спрашивает Хлое. — В VIP-баре, Виктор? Подышать свежим воздухом в VIP-баре?

— Я на минутку.

— Виктор…

— Что? — говорю я, пытаясь высвободить руку из ее хватки.

— Виктор…

— Дорогуша, мне пора мчаться, — говорю я, пытаясь отделаться от нее. — Поболтай с Бакстером. Постарайся снизить ущерб. Я займусь тем же самым.

— Мне наплевать, — говорит Хлое, отпуская меня. — Мне наплевать, вернешься ты или нет. Мне уже наплевать. Ты меня понял?

Я уже ничего не воспринимаю, поэтому я просто киваю головой и выскакиваю из комнаты.

— Виктор…

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Я нахожу Лорен в VIP-зале на верхнем этаже, где сегодня днем я прослушивал кандидатов в диджеи, но теперь в нем никого нет, кроме барменши Холли за стойкой из нержавеющей стали. Она молча показывает мне на банкетку, стоящую за столиком. Из-за столика торчат две нижние конечности Лорен: на одной прелестной ножке по-прежнему красуется туфля на высоком каблуке, а со второй она уже почти упала и висит только каким-то чудом. На столе стоит едва початая бутылка «Столичной», которую тут же хватает и утаскивает появившаяся из-под стола рука, после чего бутылка появляется назад уже не такая полная.

Я делаю знак Холли, чтобы она ушла; Холли пожимает плечами и выскальзывает за дверь, которую я немедленно закрываю, а в баре играет какая-то легкая музыка, возможно, это Cranberries поют «Linger», и я обхожу старинный бильярд, стоящий в центре комнаты, проводя руками по мягкому зеленому сукну, и попадаю в ту кабинку, где раскорячилась Лорен. Если не считать свечей и очень тусклых, супермодных светильников, а также холодного стального блеска, исходящего от стойки бара, в помещении стоит тьма кромешная, но затем один из прожекторов, установленных на улице, попадает своим лучом в окно и пробегает по стенам перед тем, как исчезнуть только для того, чтобы через несколько мгновений появиться вновь, заливая все вокруг резким, металлическим светом.

— Мой психиатр носит диадему, — говорит Лорен из-под украшенной орнаментом скатерти. — Ее зовут доктор Эгон, и она носит огромную бриллиантовую диадему.

Я не нахожу что сказать целую минуту, прежде чем выдавливаю из себя:

— Это… наверное, очень действует на нервы, зайка.

Лорен предпринимает отчаянное усилие, чтобы приподняться, и наконец нетвердо встает на ноги, держась для равновесия за край стола, мотает головой, чтобы немного прийти в себя, а затем пускается в медленный неуклюжий сольный танец на голом бетонном полу, направляясь к бильярдному столу, и я подхожу к ней и прикасаюсь к жемчужному ожерелью, которое внезапно замечаю у нее на шее.

— Что ты делаешь, Виктор? — спрашивает она сонным голосом. — Танцуешь? Ты танцуешь со мной?

— Скорее, это называется корчиться, зайка.

— Немедленно перестань корчиться, ласточка, — надувает губки Лорен.

— Тут есть с чего корчиться сегодня вечером, — говорю я устало. — Если честно, то твоей ласточке ничего кроме как корчиться и не остается.

— О Боже, Виктор, — стонет она, продолжая покачиваться под музыку. — Ты был такой красивый, славный, нормальный парень, когда я впервые повстречалась с тобой. — Долгая пауза. — Ты был такой славный.

Простояв минуту в полной неподвижности, я наконец прочищаю горло:

— Гмм, зайка, сомневаюсь, что я когда-либо был таким. — И сразу же поправляюсь: — Разве что красивым.

Она прекращает танцевать, а затем говорит:

— Возможно, ты сказал правду впервые в жизни.

И тогда вопрос задаю я:

— Ты говорила тогда серьезно? — Пауза. — Ну, я имею в виду про нас с тобой. — Пауза. — И все такое.

Я передаю Лорен бутылку водки. Она берет ее, отпивает, останавливается, ставит бутылку на бильярдный стол. Луч прожектора касается ее лица, освещая его на несколько секунд. Лорен закрывает глаза, из которых уже бегут слезы, слегка отворачивается и подносит ладонь ко рту.

— Что такое? — Я осторожно убираю ледяную бутылку с бильярдного стола, чтобы она не оставила мокрого пятна на сукне. — Ты хочешь сказать, что все это слишком смахивает на бред?

Она печально кивает головой, а затем тянется губами ко мне, и гудки лимузинов вместе с непрестанным шумом толпы народа с улицы доносятся в нашу темную комнату, где мы пьяно покачиваемся, обнявшись, и я бормочу: «Ты бросишь Дамьена, зайка?» — и она отталкивает меня в сторону, почувствовав, как я возбужден.

— Все не так просто, — говорит она, стоя спиной ко мне.

— О да, зайка, я все понимаю, — небрежно роняю я. — Вожделение никогда не дремлет, верно?

— Нет, Виктор. — Лорен откашливается и начинает медленно ходить вокруг бильярдного стола. Я иду за нею следом. — Дело не в этом. Все не так просто.

— У тебя есть задатки настоящей звезды, зайка, — говорю сдавленным шепотом, пытаясь казаться привлекательным.

Внезапно она бросается ко мне и останавливается, вся дрожа.

— Неужели ты думаешь, что на все нужна своя причина? — спрашивает она, тяжело дыша и продолжая надвигаться на меня. — Виктор, мне страшно. И боюсь я тебя.

— Миновал сомнений час[102], — шепчу я в волосы Лорен, прижимаясь к ней и медленно опрокидывая на бильярдный стол. — Верно, зайка?

Я продолжаю шептать, целуя Лорен в губы, а руки мои скользят вниз, к ее бедрам, и она шепчет мне в ответ: «Не надо», но я все-таки забираюсь к ней под платье, потому что уже не в силах остановиться, и мне наплевать, увидят нас или не увидят, войдет кто-нибудь в комнату или нет, потому что для меня существует только здесь и сейчас, и мои пальцы касаются ее трусиков, и один проскальзывает под их край, нащупывая сначала волосы, а затем влажную щель, которая становится еще влажнее, когда я начинаю поглаживать ее сначала нежно, а затем все настойчивей и настойчивей, пока мой палец не проникает внутрь, и тогда Лорен прижимается ко мне, впивается в мои губы, но я отталкиваю ее, потому что мне хочется видеть выражение ее лица, и вот она сидит на высоком табурете бара, раскинув ноги в стороны и приподняв их, вцепившись пальцами мне в шею и впившись своими губами в мои, и издает очень громкие звуки, как, впрочем, и я, но внезапно она отталкивает меня и смотрит куда-то за мое плечо, и когда я поворачиваюсь, я вижу во тьме VIP-комнаты силуэт мужчины, выделяющийся на фоне окна, выходящего на ярко освещенную Юнион-сквер.

Лорен поспешно вырывается из моих объятий.

— Дамьен? — спрашиваю я.

Силуэт начинает двигаться в нашу сторону.

— Это ты, Дамьен? — шепчу я, пятясь назад. Приблизившись, силуэт поднимает руку, в которой зажато нечто, напоминающее скатанную в трубку газету.

— Дамьен? — шепчу я снова и снова.

Луч прожектора ползет по комнате, выхватывая из темноты предметы один за другим, и вот он падает на лицо незнакомца, освещая его, и тут мой рот открывается от изумления, и в тот же миг Харли Томпсон накидывается на меня с криком: «Ублюдок!»

Он бьет меня кулаком в скулу прежде, чем я успеваю прикрыться рукой, а где-то позади кричит Лорен, предупреждая меня, и когда мне наконец удается поставить блок против следующего удара, Харли меняет тактику и начинает молотить меня в грудь и живот, и тогда я падаю, взывая о помощи, а Харли склоняется надо мной и, лупцуя меня по голове свернутой в трубку газетой, шипит мне прямо в ухо: «Я знаю, что это ты сделал, ублюдок, я знаю, что это ты сказал, тупой ублюдок», а затем он наступает мне на лицо подошвой ботинка, и когда он наконец уходит, мне удается поднять голову, и словно сквозь густой туман я замечаю Лорен, стоящую у выхода, и она щелкает выключателем, и комнату заливает яркий свет, и я прикрываю глаза ладонью и зову Лорен, но она не отзывается.

Вокруг меня повсюду разбросаны страницы газеты — это завтрашний выпуск «News», и на странице, на которую я взираю, заливая ее кровью, капающей из разбитого рта, — колонка Бадди Сигала, увенчанная заголовком

«ХАРЛИ ТОМПСОН ПОКИДАЕТ СЪЕМОЧНУЮ ПЛОЩАДКУ „SUN CITY 3“

ПОД АККОМПАНЕМЕНТ СЛУХОВ О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ НАРКОТИКАМИ»,

а рядом с этим — фото Харли Томпсона и Шерри Гибсон в «более счастливые времена» и, наконец, в самом низу, в выделенном рамкой материале под рубрикой «ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗДЕСЬ?», еще одна фотография, зернистость которой заставляет предположить, что она была сделана с помощью телеобъектива, а на ней некто — очевидно, это я — целует в губы Лорен Хайнд, наши глаза закрыты, а подпись жирным шрифтом гласит:

«МАЛЬЧИК ДНЯ ВИКТОР ВАРД КРУТИТ ЛЮБОВЬ С АКТРИСОЙ ЛОРЕН ХАЙНД

НА ГАЛА-ПРЕМЬЕРЕ — ИНТЕРЕСНО, В КУРСЕ ЛИ ХЛОЕ?»,

и кровь из моих разбитых губ растекается по газетной бумаге, а я встаю, пошатываясь, но когда я смотрю на себя в зеркало, висящее над баром, и пытаюсь привести себя в порядок и поправить прическу, это кончается тем, что я размазываю кровь по всему лбу и, наспех стерев ее салфеткой, кидаюсь вниз по лестнице.

Мы будем скользить по поверхности вещей…

Все гости, присутствовавшие на банкете, уже давно освободили второй этаж, и сейчас их место заняли новые люди. Я вытягиваю шею, пытаясь разыскать кого-нибудь, и тут передо мной возникает Джей Ди, который отводит меня в сторонку.

— Отпусти меня, — говорю я, но это бесполезно.

— Постой, что у тебя с лицом? — спрашивает спокойно Джей Ди, протягивая мне салфетку. — Почему у тебя весь смокинг в крови?

— Ничего особенного, поскользнулся, — бормочу я, опустив глаза. — Это вовсе не кровь, просто сдавал тест на СПИД.

Джей Ди вздрагивает всем телом.

— Виктор, мы все уже прекрасно знаем, что Харли Томпсон попытался сделать из тебя котлету, так что ты можешь не…

— Где Хлое? — спрашиваю я, по-прежнему вытягивая шею и обозревая зал. — Где Хлое, Джей Ди?

Джей Ди говорит очень тихо:

— Вот с этим, эээ, небольшая проблема.

— Джей Ди, не смей морочить мне голову! — ору я.

— Я видел только, как Харли Томпсон бросил газету Хлое на колени. Он наклонился к ней, засунув руку в ведерко со льдом, и, пока она рассматривала газету, шептал Хлое что-то на ухо, пока та, гмм, не разрыдалась.

Я смотрю в широко открытые в испуге глаза Джей Ди, пытаясь понять, в какую именно из последних десяти секунд я схватил его за плечи и принялся трясти.

— И? — рычу я, чувствуя, как все мое тело покрывается липким потом.

— И она выбежала из зала, Харли, очень довольный собой, закурил сигару, а Бакстер Пристли кинулся за ней следом.

Я, очевидно, выгляжу настолько ужасно, что Джей Ди вглядывается в мое лицо и шепчет:

— Виктор, Боже мой, что стряслось?

— Пока я располагаю только обрывочной информацией, Джей Ди, — отвечаю я, ощупывая ту часть живота, которую Харли Томпсон повредил больше всего.

— Нет, Виктор, — говорит Джей Ди. — Нам-то все ясно. — И после некоторой паузы: — Это только ты располагаешь обрывочной информацией.

— Джей Ди, Синди Кроуфорд всегда говорит, что…

— Да мне насрать сейчас на то, что говорит Синди Кроуфорд! — восклицает Джей Ди. — Что за чушь ты несешь?

Я гляжу на него в смущении долгое время, прежде чем отпихиваю его в сторону, а затем я мчусь к выходу, а вокруг меня повсюду толкутся люди, сверкают вспышки фотографов, из-за чего я то и дело налетаю на людей, или они сбивают меня с ног, и вот я наконец оказываюсь на первом этаже, где дым от сигар, сигарет и косяков так густ, что дышать практически невозможно, и я расшвыриваю людей во все стороны, прокладывая себе путь, музыка грохочет невыносимо громко, так что минорные аккорды чуть не сбивают меня с ног, и бегущий следом оператор с камерой не поспевает за мной.

Вылетев за двери, я сталкиваюсь с такой огромной толпой, что лица в ней практически невозможно рассмотреть; при моем появлении все стихает, а затем сначала несколько голосов, а затем целый хор начинает выкрикивать мое имя, умоляя, чтобы их пустили внутрь, и я ныряю в людскую массу, распихивая тела, постоянно оборачиваясь назад, чтобы сказать: «Привет», и «Извините меня», и «Ты выглядишь просто зашибись», и «Это просто круто, зайка», и только прорвавшись через людской лабиринт, я выскакиваю на улицу и вижу где-то в квартале от меня Бакстера, который плетется следом за Хлое, пытаясь успокоить ее, а Хлое вырывается и бежит дальше в истерике, задевая запаркованные вдоль улицы машины, иногда падая на них, отчего срабатывают противоугонные устройства, а я вбираю воздух в легкие огромными глотками, и меня одновременно охватывают паника и неудержимый смех.

Я пытаюсь обогнать Бакстера, чтобы поговорить с Хлое, но, услышав мои шаги за спиной, он оборачивается, хватает меня за пиджак, прижимает к стене здания и кричит мне в лицо, в то время как я беспомощно смотрю вслед удаляющейся Хлое: «Вали отсюда на хер, Виктор, оставь ее в покое!», но при этом Бакстер почему-то улыбается, а за его спиной шумит поток машин, и когда Хлое поворачивается и замечает меня, Бакстер — который гораздо сильнее, чем я думал, — не может скрыть радости, написанной у него на лице. Я гляжу через его плечо и вижу заплаканное, жуткое лицо Хлое, которая все еще продолжает реветь.

— Зайка, — кричу я, — это был не я!

— Виктор, — угрожающе кричит Бакстер, — лучше молчи!

— Это мистификация! — кричу я.

Хлое смотрит на меня негодующим взглядом, пока я не обвисаю безвольно, и тогда Бакстер отпускает меня, а такси за спиной Хлое останавливается, и Бакстер пускается трусцой, и когда он добегает до Хлое, он берет ее за руку и запихивает в ждущее такси, но перед тем как упасть внутрь, она смотрит на меня — беспомощная, уплывающая вдаль, обессилевшая, и вот она уезжает, а ухмыляющийся Бакстер подмигивает мне — видно, что все это его немало развлекло. Затем наступает мертвая тишина.

Мои ноги вновь приходят в движение только когда группа девушек, проезжающих мимо меня на лимузине, разражается улюлюканьем, и я мчусь обратно к входу в клуб, где охранники стоят за ограждением, отдавая отрывистые приказы в уоки-токи, и я, задыхаясь, проталкиваюсь сквозь толпу, и швейцары втаскивают меня обратно на лестницу, ведущую к клубу, и горестные вопли звучат у меня за спиной, а лучи света от прожекторов поднимаются к небу и наполняют собой пространство над головами толпы, а я вновь прохожу через металлоискатель, одолеваю бегом один пролет лестницы, а затем еще один, направляясь к кабинету Дамьена, и тут на третьем этаже я внезапно останавливаюсь, словно налетев на столб.

Я вижу, как Дамьен направляется с Лорен к служебной лестнице, ведущей к черному ходу на улицу, — а у Лорен такой вид, словно она ужасно запыхалась, ощущение такое, словно она даже похудела за это время — и шепчет ей на ходу что-то на ухо, хотя лицо ее при этом перекошено такой болью, что сомнительно, чтобы она понимала хоть слово из того, что говорит Дамьен, а затем они скрываются за дверью.

Я вновь сбегаю на опасной скорости по лестнице вниз на первый этаж, продираюсь сквозь толпу: людей слишком много, лица их неразборчивы, одни только смутные профили, люди дарят мне цветы, говорят по мобильным телефонам, пьяная масса движется как единое целое, и я проталкиваюсь в темноте, нервы напряжены, проносясь мимо ничего не понимающих людей, спешащих непонятно куда.

Очутившись на улице, я вновь продираюсь сквозь толпу, тщательно избегая всех, кто обращается ко мне по имени, и Лорен и Дамьен оказываются уже где-то чуть ли не в миле от меня: они садятся в лимузин, и я кричу: «Погодите!» — и долго гляжу вслед машине, когда та исчезает в тумане, висящем над Юнион-сквер, а я все смотрю и смотрю, пока что-то во мне не переламывается, и я не начинаю постепенно трезветь.

Все кругом выглядит выцветшим, холодно ужасно, и ночь внезапно замирает в оцепенении: небо перестает кружиться — угрюмое и неподвижное, оно висит над головой, а я ковыляю по улице, затем останавливаюсь и роюсь по карманам в поисках сигареты, затем я слышу, как кто-то зовет меня по имени, я оглядываюсь и вижу лимузин на другой стороне улицы, около которого стоит Элисон с непроницаемым лицом, а возле ее ног — Мистер и Миссис Чау на поводках. Завидев меня, они задирают головы и начинают подпрыгивать в возбуждении, натягивая поводки, тявкая, скаля зубы, а я стою и тупо гляжу на них, трогая разбитые губы и вспухшую щеку.

С улыбкой на лице Элисон спускает собак с поводка.

6

«Florent»: тесная мрачная круглосуточная забегаловка в районе боен. Потный и грязный, я сижу, сгорбившись, возле входа, допивая банку кока-колы, которую я унес в середине ночи из какого-то бара в Ист-Виллидж, где я потерял мой галстук, и передо мной лежит номер «News», развернутый на странице с колонкой Бадди Сигала, которую я перечитываю уже несколько часов, что совершенно бесполезно, потому что информации в ней — ноль, а у меня за спиной световики расставляют свои прожектора — опять что-то снимается. Около четырех часов я отправился к себе домой, но какой-то тип с подозрительно ухоженной шевелюрой, парень лет так двадцати пяти — двадцати шести, ошивался перед моим подъездом, куря сигареты как человек, который ждет уже очень давно, а другой парень — кто-то из действующих лиц, с кем мне еще не приходилось столкнуться, — сидел в черном джипе, разговаривая по мобильному, так что я дал деру. Бейли приносит мне еще один фраппучино без кофеина, а внутри кафешки так холодно, что зуб на зуб не попадает, а я постоянно сдуваю конфетти с моего столика, но стоит мне отвернуться, как они появляются там снова, а я разглядываю через плечо художника-постановщика и ассистента, играет тихая музыка, и каждая минута тянется как час.

— Все путем, Виктор? — спрашивает меня Бейли.

— Привет, зайка, что за дела? — бубню я устало.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он. — Что-то у тебя видок помятый.

Я обдумываю ответ, а затем говорю:

— Тебе никогда не приходилось бегать от чау-чау, чувак?

— А что такое «чау-чау», чувак?

— Чау-чау? Это такая здоровенная мохнатая псина, — пытаюсь объяснить я. — Злобная, сволочь, они дворцы в Китае охраняли или что-то, блин, в этом роде.

— Приходилось ли мне убегать от чау-чау? — в растерянности переспрашивает Бейли. — Когда я… в последний раз… пытался забраться в китайский дворец?

Скулы его сводит от напряжения. Пауза.

— Принеси мне, пожалуйста, мюсли и какой-нибудь сок, ладно?

— И все же видок у тебя помятый, чувак.

— Вот думаю… может, в Майами?

— Верно! Солнышко, отели, морские раковины, «баккарди», морской прибой, — Бейли изображает руками серфера, — съемки для журналов, и Виктор снова на гребне волны. Давай, чувак!

Я смотрю на ранние машины, скользящие по Четырнадцатой улице, а затем прочищаю горло.

— Или, может… Детройт?

— Вот что я тебе скажу, зайка, — говорит он. — Мир — это джунгли. Куда бы ты ни поехал — везде одно и то же.

— И все же — принеси мне мюсли и какой-нибудь сок, ладно, чувак?

— Используй свой потенциал, чувак.

— В твоем совете мне слышится какой-то подвох, — замечаю я.

— Разве?

— Ты же официант, верно?

Я дочитываю статью о новых марках туши для ресниц («Растрепа» и «Тараканьи усы» самые популярные оттенки сезона), прикольных губных помадах («Обмороженный», «Асфиксия», «Синяк») и шикарном лаке для ногтей («Грибок», «Плесень»), и я думаю про себя безо всякой иронии: «Ура! Прогресс!», и какая-то девушка с глазами, большими как плошки, которая сидит у меня за спиной в мятой пляжной панаме и топе из одной полоски ткани на груди и слушает болтовню чувака, одетого в костюм рыцаря шестнадцатого века, говорит: «Ммм! ммм! ммм!», щелкая пальцами, чтобы вспомнить имя, и наконец выкрикивает: «Эван Макгрегор!», и тут они оба замолкают, а режиссер наклоняется ко мне и предупреждает: «Ты выглядишь недостаточно озабоченным!», и это та самая реплика, на которой я должен покинуть «Florent».

Снаружи света, в основном искусственного, гораздо больше, и тротуары Четырнадцатой улицы пусты, очищены от статистов, и сквозь шум работающих где-то отбойных молотков я слышу, как кто-то тихо поет себе под нос «На солнечной стороне улицы», и когда меня трогают за плечо, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но там никого нет. Мимо меня пробегает какая-то потерявшаяся собака. Я свистом подзываю ее, она оборачивается, смотрит на меня и бежит дальше. Где-то на звуковой дорожке начинает играть песня Smashing Pumpkins «Disarm», затем в кадре появляется здание в Трайбеке, в котором я собирался открыть свой клуб, и я вхожу в кадр, не замечая черного лимузина, запаркованного через четыре здания дальше по той же улице, но оператор замечает и наводит камеру на него.

5

Дверь захлопывается у меня за спиной, две пары рук хватают меня за плечи и силой усаживают на стул, и в неясной дымке ультрафиолетового освещения мне наконец удается рассмотреть силуэты: это телохранители Дамьена (причем из моих старых знакомых присутствует только Дьюк, а Дигби заменили на какого-то другого типа — очевидно, после вчерашних съемок потребовался дополнительный кастинг), а также Хуан, вчерашний консьерж из дома Элисон в Верхнем Ист-Сайде, затем свет становится ярче, и появляется сам Дамьен, который курит сигару Partagas Perfecto и одет в туго обтягивающие джинсы, пиджак со смелым геометрическим рисунком, рубашку очень кричащей расцветки, длинное пальто от Armani, мотоциклетные сапоги, и прикосновение его холодных как лед рук — он хватает меня за избитое лицо и мнет его — даже приятно, пока он не запрокидывает мне голову назад, пытаясь сломать мне шею, но один из громил — возможно, Дьюк — оттягивает его от меня, и тогда Дамьен издает такие звуки, словно пытается петь с закрытым ртом, а один из зеркальных шаров, который висел над танцполом, лежит разбитый в углу, а повсюду на полу валяются огромные кучи конфетти.

— Какой теплый прием! — говорю я, стараясь сохранять самообладание, после того как Дамьена оттаскивают.

Дамьен не слушает меня. Он расхаживает по комнате, продолжая издавать все те же звуки, а в комнате так холодно, что изо рта у него вырываются клубы пара, а затем он снова подходит к стулу, на котором сижу я, нависает надо мной (хотя на самом деле он не такой уж и высокий) и смотрит на меня в упор, и от дыма его сигары у меня начинают слезиться глаза. Он долго пытается понять выражение моего лица, затем с отвращением покачивает головой и вновь принимается расхаживать по комнате, словно не зная, что ему дальше делать.

Громилы и Хуан безучастно взирают на меня, изредка отводя глаза в сторону и, очевидно, ожидая какого-нибудь сигнала от Дамьена, и я весь напрягаюсь, подтягиваюсь, думая про себя, что пусть бьют как хотят, только лица не трогают, только не по лицу.

— Кто-нибудь уже читал утреннюю «Post»? — вопрошает Дамьен присутствующих. — Какой там заголовок на первой полосе? «Сатана вырвался из ада»?

Кто-то кивает, кто-то утвердительно мычит. Я закрываю глаза.

— Я смотрю на это место, Виктор, — говорит Дамьен. — И знаешь, что я при этом думаю?

Я непроизвольно мотаю головой, но затем начинаю кое-что понимать и утвердительно киваю.

— Я думаю: «Господи, до каких времен мне пришлось дожить!»

Я молчу. Тогда Дамьен плюет мне в лицо, размазывает рукой слюну по моим щекам и носу, отчего губа, разбитая Харли, вновь начинает кровоточить.

— Как ты себя чувствуешь, Виктор? — спрашивает он. — Как ты себя чувствуешь сегодня утром?

— Ну, как-то… странно, — говорю я неуверенно, пытаясь угадать, какой ответ он ожидает. — Как-то… неприкольно?

— Ты хорошо играешь свою роль, — кривится Дамьен, багровея от гнева, в любую минуту готовый меня придушить. Вены на его лбу и шее вздулись, он сжимает мое лицо пальцами так сильно, что, когда я говорю, слова мои звучат неразборчиво, а в глазах у меня все плывет, но тут он вновь резко отпускает меня и принимается расхаживать по комнате.

— Тебе в жизни никогда не случалось вдруг резко остановиться и спросить себя: «А правильно ли я поступаю?»

Я ничего не отвечаю, продолжая жадно глотать воздух.

— Думаю, излишне объяснять тебе, что ты уволен.

Я киваю, по-прежнему молча, пытаясь представить, что сейчас выражает мое лицо.

— И вообще, объясни мне, что ты о себе возомнил? — недоуменно восклицает он. — Что ты — незаменимая реклама любому товару? Скажу тебе прямо, Виктор, — я не разделяю твоей системы ценностей.

Я вновь молча киваю, не пытаясь возражать.

— Есть честный бизнес, а есть нечестный, Виктор, — говорит Дамьен, тяжело дыша. — И у меня складывается впечатление, что ты не видишь между ними грани.

Внезапно мое терпение лопается.

— Слушай! — выкрикиваю я, поднимая глаза. — Я тебя умоляю!

Дамьена приводит в восторг моя вспышка, и он принимается кружить вокруг моего стула, часто поднося сигару ко рту и делая мелкие затяжки, отчего кончик сигары то вспыхивает, то гаснет.

— Иногда, Виктор, даже десерт приносят слишком холодным, — сообщает он, произнося слова манерно и нараспев.

— Продолжай, о мудрейший из мудрых, — вздыхаю я, закатывая глаза. — Чувак, мать твою, я тебя умоляю!

Он бьет меня по лицу, затем бьет снова, а затем бьет и третий раз, хотя, по-моему, в сценарии про третий раз ничего не было, и тут Дьюк наконец оттаскивает его в сторону.

— Паркуйся где хочешь, Виктор, — рычит Дамьен, — но помни, что тебе придется платить штраф.

Он вырывается из объятий Дьюка и хватает меня за щеку в том самом месте, где в нее попал кулак Харли, а затем крутит ее, зажав двумя пальцами, пока я не начинаю кричать и пытаюсь оттолкнуть его руку, и тут он отпускает меня, и я бессильно падаю обратно на стул, потирая рукой лицо.

— Я всего лишь, типа… — мне отчаянно не хватает воздуха. — Я всего лишь, типа… пытался вести себя… в соответствии с обстоятельствами.

Горло перехватывает, и я, не в силах больше сдерживаться, разражаюсь рыданиями. Дамьен снова бьет меня по лицу.

— Эй, смотреть на меня!

— Чувак, ты стреляешь от бедра, — говорю я в каком-то исступлении, глотая воздух в паузах между словами. — Я восхищаюсь тобой, чувак. Ты отправишь меня в тюрьму, да? Прямо в тюрьму?

Он вздыхает, внимательно глядя на меня, затем проводит ладонями по своему лицу и говорит:

— Ты отчаянно стараешься выглядеть круто, Виктор, но на самом деле ты просто не вполне нормальный. — Пауза. — Ты просто неудачник. — Дамьен пожимает плечами. — Именно таких, как ты, всегда делают козлами отпущения.

Я предпринимаю попытку встать со стула, но Дамьен пихает меня обратно.

— Ты ее трахал? — внезапно спрашивает он.

Я не могу ничего ему ответить, потому что не знаю, о ком он говорит.

— Ты ее трахал? — спокойно повторяет он свой вопрос.

— Я прибегну, эээ, к пятой поправке.

— К чему ты прибегнешь, сукин сын? — орет Дамьен, и оба громилы тут же кидаются к нему, чтобы помешать ему избить меня до полусмерти.

— Фотография ненастоящая! — кричу я в ответ. — Это подделка. Она выглядит как настоящая, но это неправда. Это не я. Наверное, ее смонтировали…

Дамьен засовывает руку в карман пальто Armani и швыряет мне в лицо целую стопку фотографий. Я пригибаю голову. Фотографии рассыпаются, одна ложится мне на колени изображением вверх, а остальные падают на пол. На всех этих снимках можно различить меня и Лорен. На некоторых видны даже наши блестящие и сплетенные языки.

— Что это… такое!— спрашиваю я.

— Возьми их себе на память.

— Что это такое? — повторяю я.

— Оригиналы, болван, — говорит Дамьен. — Я сделал экспертизу. Это не подделка, болван.

Дамьен ходит по комнате, постепенно успокаиваясь, открывает и закрывает свой портфель, затем смотрит на часы.

— Я полагаю, ты уже догадался, что тебе не удастся открыть этот притон? Я проконсультировался с твоими анонимными партнерами по этому мелкому вопросу. С Барлом мы разберемся, Джей Ди тоже уже уволен. Более того, ему никогда больше не удастся найти работу в пределах Манхэттена из-за того, что он спутался с тобой.

— Дамьен, послушай, — говорю я тихо. — Прошу тебя, чувак. Джей Ди ничего не сделал.

— У него СПИД, — говорит Дамьен, натягивая на руки пару черных кожаных перчаток. — Все равно он не жилец на этом свете.

Я тупо смотрю на Дамьена, который, заметив мой взгляд, ехидно говорит:

— Это такая болезнь крови. Что-то вроде вируса. Ты наверняка о ней слышал.

— Ага, — говорю я, выходя из оцепенения.

— Я взял на работу Бакстера Пристли, — говорит Дамьен, направляясь к выходу. — Мне кажется, что это… — Он подыскивает подходящее слово и находит его: — …справедливо.

Хуан, пожав на прощание плечами, поворачивается и направляется следом за Дамьеном и его телохранителями, а я подбираю с пола одну из фотографий и переворачиваю ее, словно надеюсь найти на оборотной стороне какое-то объяснение ее происхождению, но там ничего не написано, и я чувствую себя совершенно вымотанным, голова кружится, и я бормочу себе под нос только одно слово «блин», направляясь туда, где возде того места, которое должно было стать баром, располагается грязная раковина, и я жду, что с минуты на минуту режиссер крикнет «Стоп!», но я слышу только, как шуршат шины отъезжающего лимузина Дамьена, а под моими ногами хрустят остатки зеркального шара, бубенчики Санта-Клауса сценарием не предусмотрены, у меня над головой кружит назойливая муха, но у меня нет сил даже чтобы отогнать ее.

4

Я стою в кабинке таксофона на Хоустон-стрит, в трех кварталах от квартиры Лорен. Статисты проходят мимо — они все выглядят ужасно зажатыми, и создается ощущение, что режиссер плохо объяснил им задачу. Какой-то лимузин проезжает в сторону Бродвея. Я жую Mentos.

— Привет, кошечка, это я, мне нужно срочно тебя увидеть.

— Это невозможно, — говорит она, а затем добавляет неуверенно: — А кто это?

— Я сейчас заскочу.

— Меня уже не будет.

— Почему?

— Я уезжаю в Майами с Дамьеном, — добавляет Лорен, — Где-то через час. Сейчас я как раз собираю чемодан.

— Куда подевалась Элисон? — спрашиваю я. — Куда подевалась его невеста!

— Дамьен бросил Элисон, и тогда она вытащила на свет божий брачный контракт, — сообщает она безразлично. — Если, конечно, верить тому, что он говорит, а я верю.

Пока я перевариваю эту информацию, оператор кружит по соседству с будкой, отвлекая меня, так что я постоянно забываю свои реплики и решаю импровизировать, и режиссер неожиданно мне это позволяет.

— А когда же… а когда же ты вернешься? — нерешительно спрашиваю я.

— Я переезжаю навсегда, — роняет она небрежно. — В Бербанк.

— Зачем? — спрашиваю я, закрывая глаза рукой.

— Мне дали роль сварливого джинна в новой игровой картине Disney под названием «Аладдин против кролика Роджера», ее будет снимать — как же его звать-то? — ах да! Кекс Пиццаро. — Она выдерживает паузу. — В САА считают, что это очень большой шаг вперед для меня.

У меня перехватывает дыхание.

— Ну, передай Кексу от меня… эээ, огромный привет. — И затем, отдышавшись: — Может, я все-таки к тебе заскочу?

— Нельзя, милый, — ласково сообщает она.

— Ты просто невыносима, — говорю я, стискивая зубы. — Тогда, может быть, ты выйдешь ко мне?

— Где ты?

— В большом номере люкс в «SoHo Grand».

— Я согласна считать это нейтральной территорией, но все равно ничего не выйдет.

— Лорен, а как же то, что было у нас вчера?

— Ты хочешь знать мое мнение?

Очень долгая пауза, во время которой я уже почти вспомнил, какая должна быть сейчас у меня реплика по сценарию, но она опережает меня:

— Вот мое мнение: ты слишком многого ждешь от окружающих. И второе: ты провалился, и в этом не виноват никто, кроме тебя.

— На меня… на меня оказывали давление, детка, — говорю я, пытаясь не разреветься. — Я… оступился.

— Нет, Виктор, — отвечает она. — Ты упал.

— Видно, что тебя это не очень волнует — верно, детка?

— Людей не очень волнуют те, кто им до лампочки, Виктор, — говорит она. — Странно, мне казалось, что тебе к этому не привыкать.

Пауза.

— Твой ответ не кажется мне… эээ, многообещающим, детка.

— Ты говоришь так, словно тебе только что вставили в язык кольцо, — устало отзывается она.

— Ну а ты как всегда излучаешь веселье и, эээ, жизнерадостность… даже по телефону, — бормочу я, опуская в прорезь очередные двадцать пять центов.

— Видишь ли, Виктор, проблема в том, что ты все понимаешь, — говорит она, — но не хочешь самому себе в этом признаться.

— Но это же не мы на снимке, — говорю я, внезапно приободрившись. — Я не знаю, в чем тут дело, но это не…

— Ты уверен? — обрывает меня Лорен.

— Кончай, — чуть не взвизгиваю я. — Что за дела, Лорен? Боже мой, это кошмар какой-то — ты ведешь себя так, словно…

— Не знаю, Виктор, но, по-моему, тебе пора очнуться и смотреть на вещи трезво, — говорит она. — Я бы не стала биться об заклад, но мне кажется, что ты начнешь смотреть на вещи трезво. Рано или поздно.

— Боже, ты говоришь это так, словно у тебя для меня припасен какой-то сюрприз.

— Виктор, — вздыхает она, — мне пора идти.

— Там не я, Лорен, — снова начинаю я. — Может быть, там и есть ты, но меня там точно нет.

— Скажем так, это человек, очень похожий на Виктора Варда. Газеты считают, что это он.

— Лорен! — кричу я в панике. — Какого черта здесь творится? Откуда вообще появилось это фото?

— Виктор, — продолжает она спокойно. — Мы больше не можем встречаться друг с другом. Мы больше не можем общаться друг с другом. Наши отношения закончены.

— Ты говоришь это так, словно подписала какое-то гребаное обязательство! — ору я.

— Ты фантазируешь, — говорит она твердо.

— Я умоляю тебя, детка, подумай еще последний раз, — говорю я, уже сквозь слезы. — Я так хочу быть с тобой.

— Виктор, поверь мне, — говорит она. — Ты этого совсем не хочешь.

— Детка, он шьет свои рубашки у…

— Знаешь, мне наплевать, у кого он их шьет, — говорит она. — Это только тебе на это не наплевать. Это только ты судишь людей по тому, у кого они шьют рубашки.

После долгой паузы я выдавливаю:

— Наверное, ты уже слышала, что случилось с Микой?

— А что случилось с Микой? — переспрашивает она равнодушно.

— Ее, эээ, убили, детка, — сообщаю я, шмыгая носом.

— Не думаю, что это было убийство, — говорит Лорея, тщательно подбирая слова.

После еще одной долгой паузы я спрашиваю:

— А что же это было?

И тогда она мрачно сообщает:

— Это была декларация.

Она явно вкладывает в эти слова гораздо больше, чем я в состоянии понять.

— Я тебя умоляю, Лорен, — шепчу я в отчаянии.

Но она вешает трубку.

Камеру останавливают, и гримерши накладывают пару глицериновых слез на мое лицо, и камера вновь начинает снимать, и заранее отрепетированным жестом я бросаю трубку на рычаг так, что она выскальзывает у меня из руки и повисает на шнуре, а затем я медленным движением поднимаю трубку и тупо гляжу на нее. Сцена снята, и мы переходим к следующему эпизоду.

3

Хлое позволяет консьержу впустить меня только после того, как режиссеру удается уговорить Эштона пройти со мной сцену еще один раз, поэтому я уже в курсе, что, когда сегодня Хлое не вышла на подиум, это вызвало грандиозный шум. «Hard Copy», «Inside Edition», «A Current Affair», «Entertainment Tonight» и «Nightline» звонят весь день напролет, поэтому Хлое уезжает в Кэньон-Ранч на две недели с Бакстером Пристли, а в лифте режиссер, который уже сыт мной по горло, шипит мне на ухо: «Изображай страдание», и я изо всех сил стараюсь, но мне удается изобразить только легкую грусть, и когда я неуверенно смотрю прямо в камеру, она уплывает вверх и следует за мной, пока я иду по коридору, ведущему к лофту Хлое.

В лофте так холодно, что зуб на зуб не попадает, несмотря на то, что включены все осветительные приборы. Оконные стекла покрыты толстым слоем льда, на шкафчиках в кухне и гигантском стеклянном кофейном столике лежит слой изморози, пол местами скользкий. Телефон постоянно звонит, стараясь перекричать включенный телевизор в спальне Хлое, и когда я захожу туда, чтобы выключить его, показывают как раз рекламу сегодняшнего выпуска «Шоу Патти Уинтерс» — ведущая держит на руках четырехлетнего ребенка-калеку, в то время как на заднем плане играет песня Бетти Мидпер «From a Distance», а затем возобновляется показ какого-то сериала на том месте, где один персонаж говорит другому: «Как ты мог так поступить?!», и тогда я медленно направляюсь в ванную комнату, но Хлое нет и там. Ванна наполнена пеной, а на краю раковины стоят две пустые упаковки из-под мороженого Ben & Jerry's Chubby Hubby, рядом с устройством для отбеливания зубов, а неподалеку лежит еще большое ручное зеркало, в которое я, слегка запаниковав, начинаю глядеться, но тут Хлое входит в ванную, я резко оборачиваюсь, а телефон все звонит и звонит.

Хлое разговаривает с кем-то по мобильнику; она выглядит очень собранной, она видит меня и тут же направляется к кровати, на которой разложен набор чемоданов Gucci, подаренный ей на день рождения Томом Фордом, и она говорит в телефон что-то такое, чего я не слышу, затем выключает его, и я намереваюсь распахнуть объятия ей навстречу и пропеть торжественный туш, но вместо этого спрашиваю: «Кто это был?», а затем, когда она ничего не отвечает: «Это не твой телефон. Чей он?»

— Мне его дал Бакстер, — говорит Хлое. И после паузы: — Потому что на свой я не отвечаю.

— Детка, — начинаю я, — с тобой все в порядке?

Думаю я при этом о ручном зеркальце, найденном мной в ванной, — я так и не успел рассмотреть, были ли на нем следы порошка или нет.

— Ты, случайно, не начала снова?.. — я намеренно не заканчиваю мой вопрос.

Мой намек доходит до нее гораздо дольше, чем я ожидал, и наконец она говорит: «Нет, Виктор», но при этом вздрагивает, так что я не вполне ей верю.

Телефон все звонит и звонит, а Хлое все достает и достает свитеры из своего стенного шкафа и укладывает их в чемоданы, при этом все ее движения подчеркнуто неторопливы, даже демонстративны, словно мое присутствие для нее ничего не значит, но затем она вздыхает и замирает. Она смотрит на меня, а я сижу в огромном белом кресле, и меня колотит от холода. В зеркале на противоположной стене спальни я вижу свое отражение и замечаю, что мое лицо разбито далеко не так сильно, как я опасался. Хлое спрашивает меня: «Почему?», а телефон все звонит и звонит.

— Почему… что?

— Просто почему, Виктор.

— Детка, — говорю я, разводя руками так, словно собираюсь что-то объяснить. — Ты для меня, эээ… непрестанный источник, эээ… вдохновения.

— Я хочу, чтобы ты дал мне понятный ответ, — спокойно говорит она. — Без этих твоих хождений вокруг да около. Просто ответь почему.

Мне ничего не остается, как сказать:

— А, теперь я врубился.

— Если, конечно, ты еще меня хоть капельку любишь, Виктор, — вздыхает она, снова направляясь к шкафу.

— Зайка, прошу тебя, не надо…

— Почему, Виктор? — спрашивает она снова.

— Детка, я…

— Не бойся, я не буду плакать. Я уже проплакала всю ночь, — сообщает она. — И уж точно я не буду плакать, пока ты здесь, так что говори и ничего не бойся.

— Зайка, мне нужно… мне нужно… — я вздыхаю, а затем начинаю сначала. — Зайка, понимаешь, подобные вещи…

— Ты ведь никогда не отвечаешь прямо на вопрос, если можно избежать этого, верно?

— Гмм… — Я гляжу на нее в растерянности. — А ты что-то спрашивала?

Она осторожно укладывает футболки и колготки в угол самого большого чемодана, затем обматывает провод фена вокруг его ручки и укладывает фен в чемодан поменьше.

— Мне понадобилось очень много времени, Виктор, для того, чтобы начать верить в себя, — говорит она, проскальзывая мимо. — Я не позволю тебе все испортить.

— Но ты не веришь в себя, — бормочу я, устало мотая головой. — Вернее, веришь, но не до конца. Слушай, перестань все время ходить по комнате.

Кто-то звонит Бакстеру на мобильник. Хлое поднимает его с кровати и слушает, не сводя с меня взгляда, а затем отворачивается в сторону и говорит:

— Да, конечно… У меня просто еще одна встреча… Разумеется, спасибо… Хью Грант и Элизабет Херли?.. Отлично… Нет, все хорошо… Да, он сейчас здесь у меня… Нет, нет — все в порядке, не надо. Я чувствую себя нормально… До встречи.

Она выключает телефон, направляется прямиком в ванную и закрывает за собой дверь. Затем слышно, как она дважды смывает унитаз, после чего возвращается в спальню. Я хочу спросить ее, кто звонил, чтобы она назвала имя, хотя я и так знаю, кто это, и в конце концов мне не так уж и хочется услышать это имя от нее.

— Итак, ответь мне все же почему, Виктор? — спрашивает она вновь. — Почему это все случилось?

— Потому что, зайка, — глотаю я слюну. — Это так сложно… Кончай, зайка… Это все… что я понимаю? Это все… что я могу?

Я говорю, надеясь, что правильные слова сами придут мне на ум.

— Ты все понимаешь превратно, — говорит она. — Абсолютно все.

— О Боже, — вздыхаю я.

— Посмотри на свою жизнь, Виктор. Ты губишь себя. У тебя есть знакомые девушки, которых зовут Влагалище…

— Эй, детка, ее зовут Янни. Это только переводится как влагалище.

— Сколько еще осталось кабинок в ночных клубах, в которых ты не потусовался? — спрашивает она. — Ты ничего не делаешь, кроме как сидишь в «Bowery Bar», «Pravda» или «Indochine» и ноешь, какое кругом все говно. И ты делаешь это как минимум четыре раза в неделю.

— Зайка, ты просто не представляешь себе, как ужасно я устал.

— Нет, ты не устал, Виктор, — отзывается она, внимательно вглядываясь в содержимое чемодана и положив руки на бедра. — Ты не устал — ты болен. Больна твоя душа.

— Зайка, мне просто, — я поднимаю на нее растерянный взгляд, — мне просто подсунули паленый кокс. — И добавляю, окончательно капитулировав: — Да, впрочем, какая разница?

— Для тебя — никакой.

— Я просто… озадачен. Почему все… презирают меня?

— Потому что ты положил целую жизнь на то, чтобы производить впечатление на тех людей, которые впечатляют тебя.

— Зайка, но с чего бы мне пытаться производить впечатление на людей, которые меня не впечатляют?

— Может быть, потому, что люди, на которых ты пытаешься производить впечатление, просто того не стоят?

Проглотив это заявление, я прочищаю горло и хнычущим тоном сообщаю:

— Я просто даже не знаю сейчас, как ко всему этому относиться, зайка…

— Ты подлизываешься к людям, которым на это совершенно наплевать.

— Зайка, кончай! — восклицаю я. — Они просто делают вид, что им на это наплевать!

Она награждает меня таким взглядом, что я моментально затыкаюсь:

— Ты вообще-то сам слышишь, что говоришь?

Я с жалким видом пожимаю плечами.

— Я знаю, смириться с реальностью не всегда просто, но, может, все же пора? — говорит она, застегнув один чемодан и принимаясь за другой.

— Зайка, неужели ты не понимаешь — это была самая тяжелая неделя в моей жизни? — шепчу я. — Я прошел через настоящий кошмар, и…

— Ах, этот твой любимый крошечный мирок! — говорит она, отмахиваясь рукой от моих слов.

— Нет, нет, ты не поняла! Я действительно устал от всего этого, я тоже устал от всего этого, — говорю я, так и не вставая с огромного белого кресла. — Я устал дружить с людьми, которые или ненавидят меня, или пытаются убить, или…

— Неужели ты и вправду считаешь, что все это кончилось? — перебивает она меня.

Я вздыхаю, затем выдерживаю приличествующую моменту паузу, перед тем как спросить:

— А почему бы и нет?

Она смотрит на меня безо всякого выражения.

— Люди и большее прощают, — бормочу я.

— Просто потому, что они все умнее тебя, — говорит она. — Потому что ты все воспринимаешь превратно и потому что все умнее тебя.

— Зайка, эта фотография… Я не знаю, откуда она взялась, но этого на самом деле не было, никогда не было…

— Чего не было? — спрашивает она, внезапно оживляясь.

— Того, что на фотографии, — говорю я.

— Иными словами, ты не занимался и никогда не пытался заняться сексом или хотя бы целоваться с Лорен Хайнд? — говорит она. — Ты это хочешь сказать?

Я обдумываю заданный мне вопрос, пытаюсь изменить его формулировку, а затем выдавливаю:

— Я хотел сказать, что…

Она отодвигается от меня:

— Возможно, ты очнешься скорее, если меня не будет рядом, — кто знает?

Я отчаянно жестикулирую, стараясь придумать что-нибудь или хотя бы просто произнести какую-нибудь фразу.

— А ты не пыталась, эээ, ну, может быть, поговорить с Лорен? Разве она тебе не объяснила, что случилось? — спрашиваю я с надеждой.

— Нет, — говорит она. — Лорен мне очень нравится. Но я больше не хочу никогда ни слышать, ни видеть ее.

Хлое смотрит на часы и вполголоса чертыхается.

Я встаю с кресла и иду по направлению к ванной комнате, где Хлое уже складывает все свои баночки с кремами, маслами и порошками еще в одну сумку Gucci. Я замечаю, что ручного зеркальца, которое я рассматривал, уже нигде не видно. Зато я вижу лезвие и маленькую прозрачную трубочку, лежащие рядом с флаконом духов, и они явно мне не грезятся.

— Ну? — восклицает она, внезапно обернувшись. — Почему ты все еще здесь?

— Потому что… — улыбаюсь я печально. — Потому что… ты — мой лучший друг?

— Зеркало — твой лучший друг.

— Может быть… — начинаю я сбивчиво. — Может быть, если бы ты не ждала от меня слишком многого, ты бы не разочаровалась во мне… так сильно. — А затем (поскольку я вижу ее отражение в зеркале) я добавляю: — Ты только не плачь.

— Я не плачу… — удивляется она, — Я зеваю…

И вот я снова в вестибюле, я плетусь к выходу, шаркая по каменному полу, и напарываюсь на Тристана — бывшую модель, приторговывающую наркотиками. Я болтаю с Эштоном, Тристан же — он обладает каким-то особым магнетическим шиком, и хотя я не совсем в себе в настоящий момент, мне удается непринужденно пожать ему руку, обменяться обязательными репликами, обойти молчанием очевидное (колонку Бадди Сигала, пятна на моей рубашке, распухшую бровь), обменяться комплиментами по поводу его и моих волос, порекомендовать друг другу парочку прикольных иностранных фильмов, новую группу из Невады («В этом штате что-то реально происходит», — заверяет меня Тристан), и затем мы расходимся как в море корабли.

Уже снаружи, на лестнице, ведущей из подъезда на тротуар, я оборачиваюсь и вижу через прозрачные двери, как Тристан садится в лифт, и мне приходит в голову спросить его, к кому он приехал и не собирается ли этот кто-то прикупить у него пару грамм, но вместо этого я впадаю в какую-то панику, потому что, пока я все это обдумываю, Тристан ловит на себе мой взгляд и машет мне рукой, в то время как двери лифта закрываются, и глазам моим предстает ужасное видение Хлое, которую везут на машине «скорой помощи» в очередную наркологическую лечебницу посреди пустыни, еще одна серия неудачных попыток самоубийства, завершающаяся удачной, и я вскрикиваю и кидаюсь обратно к двери подъезда, но работники съемочной группы удерживают меня, а я кричу: «Как вы посмели? Как вы посмели? В сценарии же этого не было!», и тут я падаю в обморок, и технические ассистенты укладывают меня на ступеньки, а я продолжаю биться и кричать: «Но вы же ничего не понимаете, ничего не понимаете!», и внезапно режиссер склоняется надо мной и тихо приказывает помощникам отпустить меня, и что все именно так и надо — тсс!

Меня колотит так сильно, что режиссеру приходится гладить меня по лицу, успокаивая меня для того, чтобы поговорить со мной по душам.

Беря сразу быка за рога, он говорит мне:

— Ты уверен, что ты на самом деле хочешь вернуться туда?

Меня колотит так сильно, что я просто не могу ничего ему ответить.

— Ты уверен, что ты на самом деле хочешь вернуться туда? — спрашивает он снова. — Ты уверен, что твой герой так бы поступил?

Я задыхаюсь, я не могу промолвить ни слова, и постепенно люди оставляют меня в покое.

После того, что кажется мне долгими часами, я наконец встаю, почувствовав, что желание вернуться в квартиру Хлое заметно ослабело (впрочем, этого следовало ожидать), и откуда-то издалека сквозь шум машин и стройки до меня доносится звон бубенцов, и тут кто-то из реквизиторов отряхивает с моего пиджака грязь, и тогда я вновь спускаюсь по ступенькам, ведущим к тротуару, где меня уже поджидает черный седан, который отвезет меня домой, где мне помогут уточнить (если не полностью переменить) мою точку зрения на постановку, в которой я в настоящий момент принимаю участие.

2

Перед домом, в котором я живу, репортерша из «Details» играет в классики, на ней — лимонно-желтый комбинезончик, белая кожаная куртка, кроссовки с толстой подошвой, косички на голове забраны с помощью пластмассовых заколок, и она набирает номер на мобильном телефоне, а ее ногти покрыты облупившимся коричневым лаком. Я молча прохожу мимо нее, осторожно переступаю через останки моей изуродованной «веспы», лежащие вместе с остальным мусором, сигарета прилипла к моим губам, темные очки скрывают глаза.

— Привет, мы вроде бы собирались встретиться сегодня утром, — говорит она, захлопывая крышку телефона.

Я ничего не отвечаю, только шарю по карманам в поисках ключей.

— Они выкинули из номера материал о тебе, — говорит она.

— Ты пришла, чтобы сказать мне это? — Я наконец нахожу ключи. — Я просто в ужасе.

— Тебе это важно?

Я вздыхаю, снимаю темные очки и спрашиваю:

— За кого ты меня принимаешь?

Она «многозначительно» склоняет голову набок и делает вид, что разглядывает асфальт, а затем снова смотрит в мою сторону.

— Я нахожу тебя практически непостижимым, — тянет она, подражая британскому выговору.

— Ну а я пришел к выводу, что давненько не встречал такой ходячей банальности, как ты, — парирую я в той же манере.

Затем я открываю дверь и захожу внутрь. Репортерша пожимает плечами и скачет прочь от меня.

К моей двери пришпилено уведомление о выселении, поэтому, когда я открываю ее, я смотрю в сторону режиссера, закатываю глаза и протягиваю: «Да ради бога!» В то же самое мгновение начинает звонить телефон, а я шлепаюсь без сил на мое кресло-набивнушку и, сняв трубку, зеваю в нее:

— Виктор слушает. Что стряслось?

— Это Палакон, — отвечает мне решительный голос.

— А, Палакон, у меня сейчас совсем нет времени разговаривать, так что…

— На столе в вашей кухне лежит коричневый конверт, — говорит Палакон, не слушая меня. — Откройте его.

Я смотрю в двери кухни не меняя позы и действительно замечаю лежащий на столе конверт.

— Ладно, — говорю я. — Положим, чувак, я открыл твой коричневый конверт.

— Нет, мистер Джонсон, — раздраженно говорит Палакон. — Пожалуйста, встаньте и пройдите на кухню.

— Ни фига себе! — восклицаю я, впечатленный его напором.

— Я хочу, чтобы вы взяли этот конверт с собой, когда отправитесь в Лондон искать Джейми Филдс, — продолжает Палакон. — Мы зарезервировали вам каюту первого класса на теплоходе «Королева Елизавета II». Он отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Ваши билеты — в том самом коричневом конверте, который лежит на столе в кухне, кроме того, там…

— Подожди-ка минутку, — говорю я. — Притормози.

— Да? — вежливо переспрашивает Палакон.

Я долго молчу, придумывая, что бы мне сказать, и наконец брякаю:

— Ты мог бы по крайней мере отправить меня гребаным «конкордом».

— Мы зарезервировали вам каюту первого класса на «Королеве Елизавете II», — нимало не смутившись, повторяет Палакон. — Судно отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Машина заедет за вами в полвторого. Ваши билеты в коричневом конверте вместе с десятью тысячами долларов наличными на, эээ, дорожные расходы…

— Квитанции сохранять?

— Совершенно необязательно, мистер Джонсон.

— Зашибись.

— Я свяжусь с вами на борту судна. И не забудьте взять коричневый конверт. Это крайне важно.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что он содержит все, что может вам понадобиться.

— Мне нравятся такие конверты, — констатирую я.

— Спасибо.

— Палакон, как ты узнал, что я смогу поехать сегодня?

— Я прочел заметку в «News», — отвечает он. — И сделал выводы.

— Палакон…

— Ах да, — говорит Палакон перед тем, как повесить трубку, — шляпку тоже возьмите с собой.

После некоторой паузы я спрашиваю:

— Какую шляпку?

— Вам известно какую. И он вешает трубку.

1

— У тебя есть способности, — говорит Джейми.

В моем флэшбеке мы сидим в общей комнате в Кэмдене, одна бутылка пива «Molson» на двоих, темные очки на глазах, взгляд тусклый, между нами на столе лежит очищенный, но нетронутый апельсин, и мы уже прочитали наши гороскопы, на мне футболка с надписью «ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ УДОЛБАН, САМОЕ ВРЕМЯ НАЧАТЬ», и я жду, пока высохнет мое мокрое белье, а она то играет с карандашом, то нюхает таиландскую орхидею, посланную ей каким-то тайным воздыхателем, и какой-то попсовый хеви-метал — то ли Whitesnake, то ли Glass Tiger — доносится непонятно откуда, выводя нас из себя, и ее дилер не приедет до следующего вторника, поэтому мы практически не реагировали ни на что происходившее вокруг, а небо начинало хмуриться прямо у нас на глазах.

Мы сидели в общей комнате и говорили о том, как измельчали все вокруг, обсуждали романы, которые у нас были со всеми этими мелкими людишками, а затем Джейми заметила то ли особо ненавистное лицо, то ли бывшего любовника (как правило, эти две категории полностью совпадали), наклонилась ко мне и поцеловала, даже прежде чем я успел вымолвить: «Что за дела?» Парень — по-моему, его звали Митчелл — прошел мимо. Ей было мало того, что мы уже трахались недели две — ей нужно было, чтобы все кругом знали об этом.

— Ну и умотался я прошлой ночью, — зеваю я и потягиваюсь.

— Ты был просто великолепен, — говорит она.

— Постригись, — бурчу я в сторону какого-то типа с «конским хвостом», прошмыгнувшего мимо, а Джейми заметила за окном садовника, подстригающего куст роз, и кокетливо облизнула губы.

Ее длинные ногти всегда были покрыты белым лаком, и она обычно начинала предложение со слов «Вопреки общераспространенному мнению…». Она презирала мужчин в бейсболках, но сама носила бейсболку, когда ей казалось, что ее волосы плохо выглядят или ей не хотелось их мыть с похмелья. Остальные излюбленные ее пунктики по поводу мужчин были легко предсказуемыми: она терпеть не могла, когда кто-то изображал из себя негра, пятна мочи или спермы на трусах в обтяжку (разновидность мужского нижнего белья, которую она ненавидела), плохо выбритые щеки, когда оставляют засос, когда ходят повсюду с книгами под мышкой («Это Кэмден, черт побери, а не Йейль», — возмущалась она). Она не питала ни малейшего почтения к презервативам, но твердо знала, у кого из парней в колледже есть герпес, а у кого — нет (эту информацию она получала от влюбленной в нее медсестры-лесбиянки в студенческой поликлинике), так что все это была одна сплошная показуха. Шекспир «раздражал» ее.

Когда я сказал ей, что не ищу серьезных отношений, она посмотрела на меня как на сумасшедшего, поскольку я, по ее мнению, был в первую очередь к таким отношениям просто не способен. Я мог сказать ей, что ее соседка по комнате — просто прелесть, а затем пуститься в долгий монолог на тему своих бывших подруг, с упоминанием каждой капитанши болельщиков, которую я когда-либо трахал, кузины, которой я засунул палец во влагалище во время вечеринки в Вирджиния-Бич, или же хвастался тем, как богата моя семья, причем я всегда привирал, потому что очень часто никакого другого повода привлечь к себе ее внимание у меня не имелось, хотя она прекрасно знала, кто мой отец, и видела его не раз по CNN. Она прощала мне кучу недостатков, потому что я был, по ее мнению, «просто чересчур хорош собой».

Поначалу сама она была такой неразговорчивой и безразличной, что мне захотелось узнать о ней больше. Я завидовал этому ее безразличию — оно было полной противоположностью беспомощности, озлобленности, алчности, страданию или стыду других. Но она никогда не была счастлива по-настоящему, и не прошло нескольких дней, как в наших отношениях уже наступила та фаза, когда ее перестали полностью интересовать как я, так и любые мои мысли и мнения. Я изо всех сил старался в постели, пытаясь через секс пробудить в ней остатки совести, отчаянно доводя ее до оргазма, я трахал ее до тех пор, пока пот не начинал ручьями течь с ее раскрасневшегося лица, и она не начинала кричать от боли, и мы занимались этим на матраце, который лежал на полу рядом со стопками книг, украденных Джейми из библиотеки, и парой порнографических журналов, купленных мною для вдохновения, и все время звонил то ее бухгалтер, то ее психоаналитик, то ее двоюродный брат, заблудившийся на Ибице, и мы вели грустные разговоры о том, как она сильно ненавидит свою мать и хочет, чтобы та умерла так же, как и моя, но я слушал ее «внимательно» и старался не придавать этому особого значения, потому что я знал, что ее первый бойфренд погиб в автокатастрофе, возвращаясь к ней из лыжного домика в Браттлборо, где он занимался тем, что изменял ей. «Но он был такой урод, что я об этом даже говорить не хочу», — заключала она порою через час, порою через семьдесят, а порою через восемьдесят минут бесед на эти темы.

Лимузин подкатил к двери одного из общежитий, и группа первокурсников с матрацем, собравшихся понежиться под последними лучами солнца в темнеющем небе, вышла из Бут-Хауса, стоящего на самом краю кампуса. Кто-то открыл бочонок пива, люди начали собираться вокруг него, а ветер, разносивший листья по лужайке, заставил нас с Джейми поднять глаза и заметить, какими голыми стали уже деревья. На экране большого телевизора, висевшего над камином, шло MTV, и какой-то виджей представлял новый клип, но звук был отключен, только шумело в динамиках статическое электричество, и люди болтались по общей комнате в ожидании обеда или начала лекции. Иногда кто-нибудь садился рядом с нами и начинал подслушивать, о чем это мы болтаем, а кто-то еще объяснял у меня за спиной кому-то принципы работы видеомагнитофона. Джейми тупо смотрела на гигантскую надпись «НЕ ФОТОГРАФИРОВАТЬ!», прикрепленную к бессмысленно стоявшей посередине комнаты одинокой колонне, около которой я заметил обнаженный манекен с вывороченными членами, который кто-то сбросил с лестницы, ведущей в столовую.

— У тебя наличные есть? — спросил я ее.

— Не перегибай палку, зайка, — предупредила она, слегка опустив темные очки и обозревая комнату.

Тогда я снял свои очки и изучил свое отражение в стеклах. Она щелкнула пальцами у меня под носом.

— Почему бы тебе не начать жевать с открытым ртом? Или облизывать пальцы после еды?

— Я никогда не рискну взять тебя с собой в приличное место, — парирую я.

— Ну ты задница, — бормочет она, глядя с вожделением на паренька из Бразилии, которого она еще не оттрахала, но через неделю обязательно оттрахает; паренек проходит мимо, подбрасывая коленом футбольный мяч и жуя на ходу багель, — джинсы его очень стильно порваны, на нем — майка с символикой какого-то тренажерного зала.

Я в шутку соглашаюсь с ее утверждением.

— Ты педрила, — зевает она, расправляясь с остатками «Molson».

— Он надевает носки под сандалии, — возмущаюсь я. — И все еще носит кольцо, подаренное ему в память об окончании средней школы.

— Ты тоже еще не тянешь на зрелого мужчину, дружок.

— Все же я не ношу клубные пиджаки.

— Вопреки общераспространенному мнению, этого еще мало, чтобы быть неотразимым.

— Неотразимым? — задыхаюсь я от деланного возмущения. — Плакаты, светящиеся в ультрафиолете, — вот это круто. И бонги — это тоже очень круто.

— Ты — извращенец, — заявляет она восторженно. — Но у тебя есть способности.

Шон Бейтман, с которым она тоже спала, присоединяется к нам, изобразив на лице рассеянную улыбку и кивая нам, хотя никто ему не сказал ничего такого, на что следовало бы ответить кивком. Он громко вопрошает, нет ли у нас травы, попутно сообщая, что Руперта арестовали в Олбани то ли вчера вечером, то ли сегодня рано утром. Я отмечаю про себя, какие у Бейтмана красивые запястья, а кто-то играет на гитаре печальную песню из репертуара Led Zeppelin — по-моему, это была «Thank You», и последние лучи света, проникавшие в комнату через окно, у которого мы все сидели, угасли, и тогда Шон прошептал мне на ухо:

— Все парни думают, что она — шпионка…

Я кивнул в знак согласия и даже выдавил из себя улыбку. Джейми пристально посмотрела на меня.

— Что с тобой? — спросил я, смутившись.

— Тебя очень легко расколоть, — сказала она мне, не смущаясь присутствия Шона.

— Что за дела, зайка? — спросил я, испугавшись так, что даже побледнел.

— У тебя есть способности, — сказала она, улыбнувшись во весь рот. — У тебя определенно есть способности.

0

Камера показывает панораму моей квартиры под песню Smashing Pumpkins «Stumbleine»: старинный промышленный вентилятор, пустой аквариум, мертвые цветы, канделябр, велосипед, кухня, сделанная на заказ из декоративных камней различных пород, холодильник со стеклянной дверью, кухонный комбайн, давно не мытый и заляпанный смесью пульпы и зерен от биококтейля, набор стаканов для мартини. В ванной плакат кинофильма «Мстители» с Дианой Ригг и свечи Agnиs b., а в спальне — думка, положенная на японский футон ручной работы, а над ними висит премьерный плакат «Сладкой жизни», подаренный мне Хлое на день рождения, а в шкафу все в той же ванной — черный костюм от Paul Smith, черная водолазка, джинсы и белая рубашка, куртки, пуловер ручной вязки, пара спортивных туфель фирмы Hush Puppies яркой расцветки, черные ботинки для трекинга. На столе — талоны на бесплатную выпивку, целая сигара Cohiba, еще не вынутая из пенала, нераспечатанный альбом «Sandinista!» группы Clash на компакте, чек на имя фонда «Спасите тропический лес», возвращенный из-за отсутствия средств на банковском счете, «Светский календарь» за прошлый год, пластиковый мешочек с псилоцибиновыми грибами, полупустая бутылочка «Snapple», упаковка «Mentos», выдранное из журнала фото Тайсона, рекламирующего новую гигиеническую помаду, и на его бицепсе вытатуированы дракон и китайские иероглифы, которые означают «не доверяй никому», а также старый факс-аппарат, из которого в этот самый момент выпадает обрывок бумаги, и я подбираю его и читаю:

ни Марэ, Кристофер Ламберт, Томми Ли, Лорен Хаттон, Клэр Дейнс, Патти Херст, Ришар Греко, Пино Луонго, Штефи Графф, Майкл Джей Фокс, Билли Крадап, Марк Джейкобс, Марк Одибе, Butthole Surfers, Джордж Клинтон, Генри Роллинс, Найк, Ким Дил, Бивис и Баттхед, Анита Хилл, Джефф Кунс, Николь Кидман, Ховард Стерн, Джим Шоу, Марк Романек, Стаси, Уит Стиллман, Изабелла Росселлини, Кристиан Френсис Рот, Ванесса Уильямс, Ларри Кларк, Роб Морроу, Робин Райт, Дженнифер Коннолли, Ру Пол, Челси Клинтон, Пенелопа Сфирис, Глен Клоуз, Мэанди Эриксон, Марк Костаби, Рене Руссо, Йемен, Роберт Родригес, Доктор Дре, Крейг Каллман, Рози Перес, Кэмпион Платт, Джейн Пратт, Наташа Ричардсон, Скотт Вульф, Йоджи Ямамото, Л7, Донна Тартт, Спайк Джонз, Сара Гильберт, Сэм Байер, Маргарет Чоу, Стив Альбини, Кевин Смит, Джим Роум, Рик Рубин, Гари Пантер, Марк Моррис, Бетси Джонсон, Анджела Янклоу, Шеннон Догерти, Молли Рингвальд, О. Дж. Симпсон, Майкл Де Лука, Лора Дерн, Рене Чан, «семейка Брейди», Тони Брекстон, Шабба Рэнкс, сестры Миллер, Джим Кэрри, Робин Гивенс, Бруно Бевилаква ди Сантанджело, Гекльберри Финн, Билл Мур.

Я уже собираюсь перечитать это в четвертый раз, утирая слезы, как вдруг я слышу, что кто-то вставляет ключ в дверной замок, поворачивает его, дверь открывается, и актер, исполняющий роль управляющего домом, — «молодой красавец» — заглядывает внутрь, замечает меня, сидящего в полной прострации на кресле-набивнушке под огромным обрамленным в рамку рекламным плакатом альбома Replacements «Pleased to Meet Me», изумляется, забывает свою реплику, а затем принимается оправдываться.

— Мне показалось, что я слышал голоса, чувак, — говорит он. — Мне показалось, что я слышал голоса.

2

16

Наш корабль окружен бескрайней серо-синей равниной, смотреть практически не на что, только пару раз в день далеко на горизонте появляется тонкая белая полоска, но до нее так страшно далеко, что сразу и не поймешь, земля это или продолжение неба. С трудом верится, что под этим плоским, свинцово-серым куполом или в глубинах обширного и безразличного ко всему океана может существовать жизнь, что в этом аду кромешном может теплиться чье-то дыхание — ведь любое движение в пучине вод столь ничтожно, столь пренебрежимо мало, столь случайно в сравнении с величием океана; в небе же — ни малейших признаков солнца, и воздух кажется полупрозрачным и одноразовым, словно бумажный носовой платок, хотя он все же, в определенном смысле, наполнен светом, и ветер, дующий навстречу нам, летящим в невесомости, все не стихает и не стихает, и за кораблем остается след, голубой, как вода в джакузи, но не проходит и нескольких минут, как след этот вновь растворяется в унылых серых водных просторах. Однажды на небе появляется вполне обычно выглядящая радуга, но ты даже не замечаешь ее, поглощенный размышлениями об огромной сумме денег, которые заработали Kiss этим летом во время своего объединительного турне, или вдруг кит проплывает с правого борта, взмахнув при этом хвастливо хвостом. Когда все вокруг на тебя смотрят, а ты занят мыслями о чем-нибудь постороннем, легче верить в то, что тебе ничего не грозит. Но со всех сторон тебя окружает унылая безбрежность, и не попасть под ее влияние за долгих пять дней почти невозможно.

15

Когда я взошел на борт «Королевы Елизаветы II», на мне по-прежнему был смокинг Comme des Garcons, кроме того к моменту, когда водитель, присланный за мной Палаконом, доставил меня к пассажирскому терминалу на Западной Пятидесятой улице, я чувствовал себя настолько удолбанным, что сама процедура посадки на корабль слилась в моей памяти в какой-то нелепо смонтированный калейдоскоп образов: красные, белые и голубые воздушные шары, парящие в воздухе; толпы фотографов, ошибочно принятых мною поначалу за папарацци; носильщик, заверяющий меня, что мой багаж — выцветшие сумки Gucci, небрежно и наспех собранные, — будет ждать меня в моей каюте, когда («и если» — прибавил он) я туда доберусь; оркестр, игравший «The Lambeth Walk».[103] В моем нынешнем сумеречном состоянии я даже не заметил, что о моих «вещах» уже позаботились, поскольку прошел все формальности, связанные с посадкой, — служба безопасности, паспорт, получение золотой судовой VIP-карточки, — без сучка и задоринки. Но я по-прежнему был настолько удолбан, что с трудом поднялся на борт по трапу — да и то при помощи двух ассистентов режиссера, переодетых статистами, которые вели меня под руки с обеих сторон, и насильственно влитой в меня чашечки тройного эспрессо из Starbucks, и как только я оказался на палубе, оркестр принялся разухабисто играть «Anything Goes».

Очутившись в каюте, я открываю бесплатную бутылку «Perrier-Jouet» — подарок от компании — и запиваю шампанским пару раскрошившихся таблеток ксанакс, после чего плюхаюсь в чересчур туго набитое кресло. Мои глазные яблоки опухли и болят, и оглядеть обстановку мне удается, только поворачивая их с трудом то в одну, то в другую сторону: телефон, миниатюрный холодильник, первоклассная кровать, наглухо задраенный иллюминатор, помутневший от соленого воздуха, корзина со свежими фруктами и букет цветов, на который я бросаю угрюмый взгляд. Все так же безразлично я отмечаю присутствие телевизора и включаю его с помощью найденного после пятнадцати минут поисков пульта дистанционного управления, лежавшего, как выяснилось («Кто бы мог представить!» — думаю я), на нем сверху. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и прочесть буклет, озаглавленный «Добро пожаловать на борт», но тут же начинаю дышать как загнанная лошадь, увидев приглашение выпить коктейль в компании «руководителя круиза». Моя горничная — изящная английская штучка, слегка смахивающая, пожалуй, на миниатюрную Кортни Кокс, — здоровается со мной и, завидев новое ярко-оранжевое пальто-балахон от Versace, которое я только что распаковал и бросил на кровать, гордо улыбается и говорит: «Я вижу, что вы уже успели ознакомиться с вашим спасательным жилетом», а я мямлю в ответ то, что полагается мямлить в подобных случаях, скорее всего я сказал ей в тот раз: «Уважай себя, крошка!», а затем смотрю на нее в упор, пока она не удаляется, и тогда вновь впадаю в ступор.

Затем мы начинаем спускаться вниз по Гудзону, а я заматываю голову в махровое полотенце и начинаю крайне неправдоподобно рыдать, а затем пытаюсь использовать лосьон из подарочного набора, найденного мной в туалете, для того, чтобы подрочить, но я так удолбан, что мне не удается ни добиться хоть сколько-нибудь убедительной эрекции, ни вызвать в воображении какую-нибудь эротическую фантазию с участием Лорен Хайнд, Хлое Бирнс или, на худой конец, Гвен Стефани. По телевизору показывают линию горизонта, как ее видит камера, установленная на носу корабля, и мы проплываем мимо небоскребов и оказываемся под мостом Веррацано, а затем небо темнеет, и параллельный мир поглощает меня, как это часто случается в подобном состоянии, а затем мне снятся какие-то сны, вспомнить которые потом толком я так и не смог: помню лишь, что я подражал звукам, которые издает Барт Симпсон, что Хизер Локлир работала стюардессой, что я целовал Криса О'Доннелла и забавлялся с ним, и все это происходило под саундтрек, представлявший собой ремикс Toad the Wet Sprocket, а спецэффекты были просто зашибись, и создатели фильма наняли лучшего монтажера, какой только существует, так что весь эпизод сработал как единое целое, а в последних кадрах камера наезжала на черную шляпку, которую дала мне Лорен Хайнд, пока весь кадр не заняла украшавшая ее крохотная алая розочка.

14

Первую пару дней «на море» я находился в каком-то ступоре, все еще отходя от недавних событий. Я даже не знал, какой сегодня день — суббота или вторник. Какая, впрочем, разница? Утешался я тем, что спал сутки напролет, пока однажды поздним утром не завыла корабельная сирена, и я проснулся в панике, окончательно осознав то, что материал обо мне в «Details» так никогда и не появится, и тут же смутно вспомнил об учебной тревоге, намечавшейся на корабле, — памятку, на которую я не обратил особого внимания, мне просунули в щель под дверь каюты за вечер до того, как я вернулся с дрянного ужина из корабельного «Queen's Grill». Едва держась на ногах, я отыскал спасательный жилет в ванной комнате внутри какого-то ящика, с виду похожего на гроб, схватил на ходу мои черные очки и промчался с похмельной головой по доброму десятку пустых коридоров и паре крутых трапов, пытаясь следовать указаниям, содержавшимся на плохо отксерокопированной карте, пока не очутился на палубе, битком набитой старцами, которые, сбившись в кучу, гневно взирали на меня, раздосадованные моей медлительностью, и мне оставалось только пробормотать: «Да отстаньте вы от меня!» «Ты надел его задом наперед, сынок», — сказал мне один из судовых офицеров, который, бормоча что-то себе под нос, пытался снять с меня торопливо напяленный спасательный жилет. А еще он сказал мне, похлопав меня по плечу так, что при каждом хлопке я едва не валился с ног: «Не беспокойся, вряд ли он тебе понадобится», и тогда я предложил ему «Mentos» и сказал, что он — вылитый Курт Лодер, что было откровенной ложью.

Я посмотрел на то, что осталось от моих запасов ксанакса, и не только записался на массаж, но и пришел на сеанс. Затем я немного порепетировал, закрепив пару сцен, но потом вспомнил, что их все равно уже отсняли и в газетах появились даже благожелательные отзывы, так что все это было не более чем пустой тратой времени. Повсюду меня окружали сплошные старики и японцы; они толклись вокруг меня, когда я в гордом одиночестве поедал отвратительную еду, которую подавали на ужин в «Queen's Grill», разглядывая при этом номер журнала «Interview» за прошлый месяц, потому что там были сделанные Юргеном Теллером новые снимки Даниелы Пестовой, созерцающей блюдо с китайскими блинчиками, а также фотографическое эссе Корины Дэй о бокалах для мартини, и вообще номер был полон ушибов, и шрамов, и волосатых подмышек, и безупречных, леноватых красавцев, томящихся в невероятных позах перед витринами безлюдных круглосуточных мини-маркетов где-то в провинциальных сумерках, и я думал, с трудом сдерживая слезы и морщась от боли, что на месте этих парней должен был красоваться я.

В оборудованном «долби» судовом кинотеатре показывают один-единственный фильм, «Парк юрского периода», поэтому я часто заканчиваю свой день в казино, где бессмысленно просаживаю деньги, которые дал мне Палакон; я упорно ставлю раз за разом на «двадцать одно» на тысячу долларов фишек и проигрываю их в считанные минуты. В «Королевском салоне» повсюду на длинных диванчиках сидят стареющие пары, увлеченные сборкой невероятных размеров паззлов, которые у них никак не хотят собираться, а я все время теряю ориентацию и оказываюсь неведомо где, пока наконец не забредаю в один из многочисленных баров, не сажусь за стойку и не опрокидываю один «май-тай», а то и четыре, и не выкуриваю пачку сигарет, чтобы набраться сил, необходимых для того, чтобы добрести обратно до своей каюты. В одном из этих баров на меня нападает такая тоска, что я даже начинаю флиртовать с каким-то молодым немчиком, а он тут же полушепотом начинает уговаривать меня посетить с ним завтра вместе тренажерный зал, но мне приходится вежливо отклонить приглашение, сославшись на недавно пережитый сердечный приступ. Он участливо переспрашивает: « Ja?»

В следующий раз этого немчика я увидел, когда в гидротермальном центре барахтался возле края ванны с искусственным течением, из которой я затем лениво переполз в бассейн с морской водой, и там немчик снова попался мне на глаза, идущий вразвалочку мимо и как-то уж чересчур самоуверенно демонстрирующий всем свой серебряный пояс, и тогда я забился в одноместную кабинку для ингаляций, где сидел и мечтал о том, что сделаю с теми 300.000$, которые Ф. Фред Палакон даст мне, если я найду Джейми Филдс. Оказалось, что мне столько всего нужно, что я чуть не упал в обморок от ужаса, так что меня пришлось возвращать к жизни с помощью косметической маски и сеанса ароматерапии, который проводило некое существо, сильно смахивавшее на персонаж комикса, в то время как из динамиков гидротермального центра приглушенно доносилась «Hooked on a Feeling» в дурацкой аранжировке для легкого слушания.

Внезапно вся съемочная группа собирается вокруг, а камера следует за мной на благоразумном расстоянии; в кадре в основном Виктор — он стоит у правого борта на верхней палубе, пытаясь раскурить косяк, замаскированный под сигарету, глаза скрыты темными очками, на плечи накинута просторная кожаная куртка Armani. Мне велено изображать тоску по Лорен Хайнд и сожаление о том, как я обошелся с Хлое, — в общем, делать вид, что весь мир, в котором я жил, рухнул. Меня подстрекали отправиться и найти Лорен в Майами, где она отдыхает с Дамьеном, и даже сообщили мне название знаменитого отеля, в котором они остановились, но я поспешно симулировал морскую болезнь, и отснятые сцены пришлось поэтому выкинуть в корзину — к тому же они все равно выпадали из общего настроя картины.

Всю склейку сопровождает «Crash into Me» в исполнении группы Дэйва Мэттьюса — не из-за слов, которые никак не соотносятся с картинкой, а из-за того, что эта композиция «западает в память», «передает атмосферу», «позволяет сделать обобщение», сообщает всему отснятому материалу тот «эмоциональный резонанс», который, как я понимаю, нам никак не удается схватить на пленке. Поначалу мне было на это как-то наплевать, но затем я предложил другую музыку: «Hurt» Nine Inch Nails, но мне сказали, что авторские права безумно дороги, и к тому же песня звучит чересчур «зловеще» для этого эпизода, a «Popular» Нада Серф показалась им «слишком минорной», не соответствующей «духу произведения» и опять-таки «чересчур зловещей». Когда же я сказал им, что эта гребаная история вряд ли может стать еще более зловещей, чем она уже есть, они мне ответили: «Она станет гораздо более зловещей, Виктор», а затем покинули меня.

— Но я… привык жить среди толпы, — пробормотал я в пустоту.

Мимо меня по бесконечным коридорам ковыляют бесчисленные старцы, медленно карабкаются по десяткам широких трапов, бродят по палубам, заблудившись, но при этом притворяясь, что все в порядке, а корабль все плывет и плывет.

13

На второй вечер я снова уныло поужинал в «Queen's Grill.» Сомелье, с которым я подружился, заказав ему бутылку красного вина средней паршивости за 200$, спросил, не хочу ли я поужинать за капитанским столом с семейством Машиоки вместо того, чтобы сидеть в одиночестве, но я сказал Бернару, что это исключено, поскольку недавно я гнусно приставал к их старшей дочери — толстой, мрачной девочке-подростку, которая постоянно терлась в своей футболке с надписью «ДОГОНИ ЖИЗНЬ» возле клеток для животных, навещая своего «котика». Сомелье с серьезным видом кивнул мне, принес еще одну маленькую баночку белужьей икры, порекомендовал паштет из гусиной печенки и вновь вернулся к своим делам, в то время как я продолжал безразлично жевать. Затем я спустил еще одну тысячу из денег Палакона в рулетку, где вновь ставил на «двадцать одно», и отправился в «Капитанский бар», а там нашел оператора по имени Феликс, сгорбившегося над огромной порцией бренди и курящего сигареты «голуаз» одну за другой. Я пристроился рядом с ним, и мы побеседовали в принятом здесь «зловещем» стиле.

— Что за дела? — спрашиваю я, предварительно заказав бокал шампанского — наверное, уже десятый за этот вечер. — Ты ведь тот парень, который все это снимает?

— Можно и так сказать, — заявляет Феликс.

Он говорит с сильным акцентом непонятного происхождения.

— Вот я и говорю, — подчеркиваю я. — Что у нас выходит? Я просто хочу услышать мнение профессионала.

— Должно получиться лучше, чем в прошлый раз.

— А что ты снимал в прошлый раз?

— Картина называлась «Тсс! Осьминог!» — Феликс выдерживает паузу. — Это была третья часть тетралогии, снимаемой на деньги Теда Тернера, работа над которой близится к завершению. Первая часть называлась «Берегись! Осьминог!», вторая «Осторожно! Осьминог!». Четвертая часть имеет предварительное название «Держись подальше от этого осьминога!». — Феликс снова вздыхает, рассеянно смотрит в свой бокал и продолжает: — В третьем фильме актерский состав был очень сильный. Очень круто сыграла Кристин Скотт Томас, не менее круто — Алан Алда, а Эл Шарптон подписался сыграть самую крутую роль — отца Уитни Хьюстон, крутого гарпунщика. — Феликс вновь замолкает. — Дэвид Хассельхофф — первая жертва осьминога. — Пауза. — Какая ирония судьбы, верно?

Повисает напряженная пауза, во время которой я мучительно перевариваю информацию. Затем, окончательно сбившись с толку, я нерешительно спрашиваю:

— Так что, осьминога так и звали — Тсс?

Феликс смотрит на меня в упор, затем вздыхает, делает знак бармену, чтобы тот налил еще одну порцию бренди, хотя еще не закончил ту, что стоит перед ним.

— Ну и как моя игра? — спрашиваю я нетерпеливо.

— О, у тебя все получается, — вздыхает он, а затем выдерживает паузу, перед тем как, тщательно выговаривая каждое слово, произнести: — Ты ведь у нас… что-то вроде… знаменитого незнакомца — Боже мой!

Тут он зевает и роняет голову на стойку бара.

Я осматриваюсь по сторонам, не обращая внимания на всю эту симуляцию мировой скорби со стороны оператора.

— Да, телки тут встречаются реже, чем моржи в Африке, верно?

— Пора тебе завязать с твоими дурацкими бреднями, Виктор, — говорит Феликс, внезапно посуровев. — У тебя несколько ограниченный взгляд на мир.

— Чего это на тебя накатило, брат?

— Ты что, не читал сценарий до конца? — спрашивает он. — Не знаешь, что с тобой должно случиться?

— Послушай, солнце мое, это кино уже почти снято. — Я чувствую какое-то смутное полубеспокойство и спешу избавиться от него: — Я импровизирую, врубись. Я доигрываю по инерции, зайка.

— И все же будь начеку, — говорит Феликс. — Ты должен быть начеку. — Он залпом допивает остатки своего бренди и внимательно наблюдает, как бармен ставит перед ним новый коньячный бокал. — Тебе стоит быть внимательнее.

— Что-то у нас беседа не задается, — зеваю я. — Пой-ду-ка я пить шампанское куда-нибудь в другое место.

— Виктор, — говорит Феликс. — Ситуация становится несколько… эээ, рискованной.

— О чем ты это, Феликс? — вздыхаю я, соскальзывая с табурета. — Просто позаботься о том, чтобы свет падал правильно, и не вздумай устраивать мне фокусы.

— У меня возникают опасения, что проект… плохо продуман, — говорит он, сглатывая слюну. — Такое ощущение, что сценаристы постоянно что-то меняют по ходу. Впрочем, к этому привыкаешь. Но тут что-то другое…

— Пойду-ка пить шампанское в другое место, — вздыхаю я, подбрасывая на ладони стодолларовую фишку из казино.

— У меня такое ощущение, будто сюжет вырвался из-под контроля, — говорит он мне вслед еле слышным голосом.

В постели мне наконец приходит в голову прекрасная идея выкурить большой косяк, одновременно слушая в плеере бутлег Nirvana, который одолжил мне Джерри Харингтон, и каюта освещается только трансляцией с носовой камеры плывущего по курсу корабля, и голос мертвеца убаюкивает меня, и в мое сознание все настойчивее и настойчивее стучится сон, сопровождаемый чьим-то голосом — который настойчиво кричит «алло! алло! алло!», пока все не тонет в безмолвии.

12

Еще один солнечный и даже ласковый денек, но постоянно дует встречный ветер, и я стою на палубе с бассейном, держа полотенце в руках и демонстрируя всем привлекательно дикое лицо, заросшее щетиной как у рок-звезды; на мне тугая майка Gap, темные очки приспущены ради девицы, лежащей в одном из двух десятков стоящих в ряд шезлонгов, девица же — вылитая Жюльетт Бинош (разумеется, если бы Жюльетт Бинош была блондинкой и родилась в Дарьене, штат Коннектикут): высокая, похожая на статую, с великолепным брюшным прессом, ну, может быть, слегка перекачанная, но это компенсируется большой и мягкой на вид грудью, выпирающей из прозрачно-белой короткой блузочки, в то время как очертания само собой разумеющихся в подобном случае длинных ног отчетливо прорисовываются под короткими брючками леопардовой расцветки. На столике рядом с ней — номера «Vogue», «Details», тот выпуск «W», в котором есть я и Хлое, «Vanity Fair» и «Harper's Bazaar», придавленные, чтобы ветер не унес их за борт, маленьким кувшинчиком с холодным чаем, и я подчиняюсь инстинкту и вхожу в кадр, почувствовав добычу. Девушка начинает рыться в огромной торбе с надписью «Chanel» — и тут тушь для ресниц внезапно выскальзывает у нее из руки, а я элегантно нагибаюсь за ней — тщательно отрепетированный жест, который, как говорят, особенно мне удается.

— Спасибо, — говорит она с наигранной скромностью, и голос ее кажется мне смутно знакомым.

Она извлекает из торбы с надписью «Chanel» пачку сигарет «силк кате» и непринужденно закуривает. По этому знаку я направляюсь к пустому соседнему шезлонгу.

— Устраивайтесь, не стесняйтесь, — говорит она чересчур громко, потому что слушает плеер.

Я замечаю коробку от нового альбома Трики, торчащую из торбы с надписью «Chanel», мысленно пролистываю в голове все отчеты о концертах Трики, прочитанные мной, а также все детали моей прошлой жизни, имеющие отношение к Трики, — в общем, все, что может пригодиться для общения с девушкой, которая выглядит как вылитая Жюльет Бинош.

Хотя на палубе слишком холодно, чтобы снимать майку — к тому же она и так почти ничего не скрывает, я все же выскальзываю из нее, не снимая темных очков, расстилаю на шезлонге полотенце и ложусь сверху, стараясь продемонстрировать в наиболее выгодном свете мой брюшной пресс. Девушка читает книжку, на обложке которой гигантскими черными буквами написано «МАРТИН ЭМИС», и мне остается только надеяться, что она не член Amnesty International. Появляется официант, и я заказываю легкое пиво и большую бутылку минеральной воды, и он все это тут же приносит. Я даю официанту на чай, и он поспешно уходит.

Когда девушка снимает наушники, я вспоминаю свою реплику и начинаю:

— Эй, а разве мы не встречались в Нью-Йорке на барбекю у Кевина Оквина?

Она снимает темные очки, гасит окурок в пепельнице, улыбается, не глядя мне в глаза, и отвечает:

— Сомневаюсь.

— Что за дела? — возражаю я. — Откуда тебе известно? Я тебя точно где-то видел. — Затем я переворачиваюсь на бок, гляжу на нее с восхищением и говорю: — Хотя, возможно, это потому, что, кроме тебя, на этой посудине никто не родился со мной в одном десятилетии.

И тут возникает отвлекающее обстоятельство. У ограждения палубы стоит привлекательная пара средних лет — и мужчина, и женщина отлично выглядят и одеты по последней пляжной моде. Мужчина снимает на видеокамеру женщину, которая неохотно дурачится на фоне медленно движущегося за бортом океана, и тут они внезапно замечают меня, и на лице у женщины появляется резкое, почти злобное выражение, которое моментально трансформируется в показную улыбку, как только она замечает, что я тоже смотрю на нее. Ее спутник — явно пустое место, и я тут же теряю к нему всякий интерес. »

— Это что, твои родители? — киваю я в их сторону.

— Нет, мои родители в Штатах, — отвечает девушка, глядя на пару, которая тут же покидает поле зрения, почувствовав на себе ее взгляд. — Но вообще-то я действительно знакома с Кевином Оквином. Просто он ни разу не приглашал меня к себе на вечеринку.

— У него там довольно прикольно бывает, — говорю я, воспрянув духом. — Вся толпа собирается. Синди, Линда, Кейт, все три Сандры — Баллок, Бернар и Таллин. Ах да, и Шерил Кроу тоже однажды там была.

— Сдается мне, что твоя фамилия тоже у всех на слуху, разве нет? — улыбается она.

— Я всего лишь полузнаменит, — пожимаю я плечами. И в ответ она улыбается мне улыбкой, которая выглядит совсем как настоящая.

— Тогда, может быть, мы встречались на каких-нибудь VIP-тусовках? — делаю я предположение. — Сталкивались в «Doppelganger's» или «Jet Lounge»? Пили одни и те же коктейли на частных просмотрах, даже не подозревая о существовании друг друга, гмм?

Я игриво хмурю лоб, но на нее это производит неожиданное впечатление.

— Ты, случайно, не фотограф? — спрашивает она подозрительно и поджимает губы.

— Нет, детка, что ты, расслабься. — Я замолкаю, затем приподнимаю кувшинчик с холодным чаем, вытаскиваю номер «W» и открываю его на разделе «Блики звезд», на фотографии меня и Хлое на премьере в Радио-Сити-Мюзик-Холле. Я протягиваю журнал девушке. Она смотрит на фотографию, затем на меня, затем снова на фотографию.

— Так ты… Кристиан Слейтер? — спрашивает она в растерянности.

— Нет, нет, ниже, под ним.

— А, теперь увидела!

У меня краснеют щеки, и я спрашиваю обеспокоенно:

— А что, у меня на самом деле такая большая голова?

Она переводит взгляд на фотографию справа: Хлое изображает хорошо отрепетированное изумление, а я смотрю прямо в объектив папарацци.

— Да, похоже, это действительно ты, — говорит она. — А это — Хлое Бирнс, верно?

— Мы с ней встречались, — говорю тогда я. — Но теперь все в прошлом.

— Ну что ж, я тоже встречалась с Питером Мортоном, — говорит она, возвращая мне журнал. — Нас тоже все время с ним вместе фотографировали.

— Так что можно сказать, что мы с тобой в одной лодке?

— Мы, как ни крути, в одной лодке, — говорит она, показывая на воду, и закатывает глаза, мысленно улыбаясь своей реплике.

— Ах, ну да, конечно, — деланно хихикаю я. — Так оно и, эээ, есть.

— Марина, — говорит девушка. — Марина Кэннон.

— Привет, а я — Виктор Вард.

Я делаю паузу, чтобы мое имя лучше прозвучало, а затем протягиваю руку, и она слегка пожимает ее.

— Ты плывешь в… — Я замолкаю, чтобы дать ей самой назвать пункт назначения.

— В Париж, — отвечает она. — Ну, то есть сначала в Шербур, а потом — в Париж.

— Почему в Париж? — спрашиваю я и тут же прибавляю вежливо: — Хотя почему бы и не в Париж?

— Ну… — она замолкает и смотрит на тоскливые черные волны, — скажем, что меня утомили некоторые личности, и не будем больше об этом.

Я тут же чую проблемы на любовном фронте и осторожно интересуюсь:

— Так как же его зовут?

— Гейвин, — говорит она, слегка смутившись, но продолжая улыбаться.

Я кривлю лицо, делаю вид, что меня передергивает, и восклицаю:

— Никогда в жизни не доверился бы человеку с таким именем! — Затем я вновь кривлю лицо, дожидаюсь, пока она заметит мое выражение, и небрежно интересуюсь: — А где теперь этот Гейвин?

— Собирается сразиться с быками в Памплоне.

— А что, он в баскетбол играет? — спрашиваю я, упав духом. — Я думал, что «Быки», они из Чикаго.[104]

Она смотрит на меня, и в ее глазах читается легкая паника. Внезапно голубенький немчик спускается по трапу на нашу палубу, наряженный в футболку с тура Гарта Брукса и огромные черные кроссовки. Он замечает меня и вприпрыжку устремляется ко мне. Я немедленно прикидываюсь спящим. Вскоре я чувствую, как тень ложится на мое лицо, задерживается там на какой-то миг, а затем слышу, как кто-то опять-таки вприпрыжку удаляется. Выждав достаточное время, я открываю глаза. Бесчисленные японцы плещутся в бассейне. Раздается гудок, возвещающий полдень. Вездесущие старцы немедленно принимаются обсуждать это событие.

— Тут кто-то… навестил тебя с визитом, — сообщает Марина.

— А, это просто непрошеный поклонник, — пожимаю я плечами. — Это раздражает, но я уже привык. А ты чем занимаешься?

— Прирабатываю моделью, — отвечает она напрямик.

Я привстаю в шезлонге и поворачиваюсь бочком, но затем осознаю всю преждевременность этого жеста и делаю вид, что хотел всего лишь взять пиво.

— Но совсем изредка, — добавляет она, заметив мое оживление. — То тут, то там.

— Зайка, но это же просто зашибись! — восклицаю я. — Я сразу догадался, что ты модель. У тебя такое узнаваемое лицо.

— Ну, я, конечно, не Хлое Бирнс, но дела у меня идут неплохо.

— Ах, Хлое… — Я сразу напускаю на себя уныние.

— О, ради бога, прости! — извиняется Марина и тут же — поскольку мне так и не удается найти что сказать — добавляет: — Короче говоря, я поехала навестить друзей, ну и там, делать все, что обычно делают туристы.

— Эй, если тянет странствовать — странствуй. Таков мой девиз, зайка.

— Почему же тогда ты плаваешь на корабле? — спрашивает Марина. — Летать боишься?

— Когда я был маленьким забитым мальчиком, я раз двадцать посмотрел «Гибель „Посейдона“», — объясняю я. — Моя любимая фраза из этого фильма это: «Боже мой! Смотрите, гигантская стена воды несется прямо на нас!»

Долгая пауза со стороны Марины, явно спровоцированная моей репликой, а затем она спрашивает:

— Это что… твой ответ?

— Я плыву в Лондон, зайка, — быстро поясняю я. — Искать одного человека. — Тут до меня кое-что доходит, я пробегаю взглядом по ее телу и добавляю: — Но я никуда не тороплюсь.

— А зачем тебе нужно найти этого человека?

— Не для протокола? Это долгая история.

— У нас полно времени.

— Ну ладно, меня собирались пригласить в ведущие одной из программ MTV…

— Что, серьезно? — спрашивает Марина, удобнее устраиваясь в шезлонге. — О чем программа?

Без малейшей заминки я выпаливаю:

— Ну, в сущности, обо мне. Моя жизнь, типа того, что я делаю в свой обычный день.

— Понятно, — тянет она несколько задумчиво.

— К тому же я слегка притомился от всей этой жизни в беличьем колесе модельного бизнеса, вдобавок слава полузнаменитости — очень тяжкая слава, так что, — я делаю многозначительную паузу, — я решил забить на все это и сказал сам себе; «Чувак, Европа совсем близко». Но я вовсе не хочу заниматься всей этой пражской байдой — ну, типа, сидеть в допотопном кафе, поставив перед собой на столик PowerBook, и обсуждать дела с девицами из род-айлендской школы дизайна. Я просто хотел писать стихи и, типа того, снять несколько клипов… оторваться от всей киберпространственной жизни. Остыть… Вернуться к корням… Вернуться обратно к корням, — я с многозначительным видом делаю глоток пива, — лечь на землю и вернуться обратно к корням.[105]

— Твоя семья из Европы? — интересуется Марина.

— Ну, в общем, я не очень-то уверен, но я вроде бы как слышал что-то в этом роде — Я выдерживаю паузу. — Насчет корней в Европе. — Я выдерживаю еще одну паузу. — Зайка, я просто ищу хоть капельку честности. — Она ничего не отвечает. — Но ее так трудно, так жутко трудно найти[106], — вздыхаю я. — Я только начинаю привыкать к тому, чтобы не отшивать охотников за автографами, а ведь к этому еще нужно привыкнуть! Мне нужно пройти курс лечения от звездной болезни. Я еще просто не привык к новому образу жизни. Видишь, какой я дерганый? Меня всего просто колотит. — Я вновь смолкаю и задумчиво прикладываюсь к моему пиву. — Теперь ты знаешь, кто я такой? — говорю я, вновь открывая номер «W» и показывая ей фотографию меня и Хлое на премьере в Радио-Сити, словно случайно прикрыв большим пальцем лицо Хлое.

— Я до сих пор не вполне поняла, кто ты такой, — говорит Марина. — Но лицо твое теперь мне кажется более знакомым.

— Я был на обложке «Youth Quake» в прошлом месяце, — объясняю я. — Ну что, помогла подсказка?

— Так ты и актер тоже?

— Да. Я умею смеяться, аплодировать и изумленно восклицать там, где этого требует сценарий. Впечатляет?

— Моя интуиция подсказывает мне, что в будущем тебя ждет «Оскар» за роль второго плана.

— Спасибо, — говорю я, а затем делаю вид, что бледнею, и переспрашиваю: — Второго плана?

Я замечаю, что тем временем вышеупомянутая пара перешептывается с режиссером, который скучнеет прямо-таки на глазах, и тут я замечаю, что Марина смотрит на них тоже, и тогда мужчина отворачивает лицо от нас и замирает, заметив, что мы на него смотрим; он кивает режиссеру, который, по-моему, напротив, совсем ничего не замечает, а затем вся троица сбивается в кучку, словно они обсуждают какой-то план.

— Итак, что это за человек, которого ты должен найти? — спрашивает Марина.

— Одна девушка, с которой я вместе учился, — бормочу я.

— А где ты учился?

— Ты имеешь в виду младшие курсы? В Кэмден-колледже.

— А магистра получил там же?

После некоторой паузы я говорю:

— Вообще-то я так и не закончил курс.

— Ну что ж, наверное, эта девушка играет в твоей жизни очень важную роль?

— Нуда, она, эээ… в общем, играет. — Я бросаю взгляд на небо, которое выглядит странно и несколько призрачно. — Это, скорее, в ее интересах, чтобы я, эээ, появился.

— Кэмден, — бормочет Марина. — По-моему, у меня есть пара-другая знакомых, которые там учились. — Она задумывается на мгновение и спрашивает: — Катрина Свенсон?

— Да, верно, — говорю я, кивая головой. — Она еще очень хорошо играла в «хаки-сак».[107]

— Поль Дентон?

— Ах да — Поль, Поль, Поль!

— Шон Бейтман?

— Мой отличный приятель!

— Вообще-то премерзкий тип.

— Зайка, я так рад, что это говоришь ты, потому что я полностью солидарен с тобой по данному вопросу.

Тут я замечаю, что режиссер куда-то подевался, а мужчина и женщина в модных купальных костюмах начинают перемещаться в нашу сторону. Когда я вновь перевожу взгляд на Марину, она уже собирает свои журналы и плеер, укладывает их в торбу с надписью «Chanel» — ее кожа безупречна, она распространяет вокруг себя цветочный запах, который дразняще щекочет мне ноздри.

— Эй, что это за дела? — восклицаю я. — Куда это ты собралась?

— Я терпеть не могу срываться вот так с места, — говорит она извиняющимся тоном, вставая с места. — Но здесь я привлекаю к себе слишком много внимания.

И с этими словами она стягивает с шезлонга свое полотенце.

— Гмм, ну ладно, тогда как насчет… — начинаю я.

— Очень приятно было познакомиться с тобой, Виктор, — перебивает Марина, продолжая старательно собирать свои вещи. — Желаю тебе приятного путешествия.

— Гмм, подожди минутку, — говорю я, тоже вставая. — Что ты делаешь сегодня вечером?

— Позвони мне. Я в каюте 402. Третья палуба.

И с этими словами она уходит, даже не обернувшись и небрежно махнув мне на прощание рукой, и вот ее уже нет.

Мне внезапно становится ужасно холодно, я натягиваю на себя обратно майку из Gap и, бросив полотенце на шезлонге, решаю пойти за Мариной следом, пригласить ее на ужин, закрепить так хорошо начинавшееся знакомство, спросить ее, что ее так перепугало, и не вел ли я себя слишком по-светски, или, напротив, не давил ли на нее чересчур сильно, или, может быть, она знакома с Хлое, но от этой мысли я сразу впадаю в панику по поводу своей репутации, но пара, следившая за нами, настигает меня прежде, чем я успеваю улизнуть, и они оказываются гораздо старше, чем казалось издалека, а я тем временем сосредотачиваюсь на полотенце, начиная подчеркнуто медленно и тщательно его сворачивать, повернувшись к ним спиной и надеясь, что они не заставят меня снимать на видео какое-нибудь утомительное послание оставшимся дома друзьям на фоне протянувшейся до самого горизонта унылой равнины, усеянной белыми барашками.

— Ты, случайно, не Виктор Джонсон? — спрашивает меня мужчина (у него британский акцент). — Или тебя теперь полагается называть Виктор Вард?

Я бросаю полотенце на шезлонг и поворачиваюсь к нему лицом, сдергиваю с себя темные очки, широко улыбаюсь и, ощущая мурашки по всей коже, говорю:

— Да.

— Боюсь, что ты нас все равно не помнишь, — начинает мужчина. — Меня зовут Стивен Уоллис, а это — моя жена Лорри.

Я жму ему руку, а затем, когда я принимаюсь жать руку Лорри, Стивен говорит:

— Мы — друзья твоего отца.

Я отпускаю руку Лорри, чувствуя, что мурашки куда-то стремительно исчезают, водружаю обратно на нос очки и подбираю полотенце.

— Ах вот как! Здорово! — выдавливаю я с трудом из себя.

— Да, мы познакомились с твоими родителями, когда они жили в Вашингтоне, в Джорджтауне, — говорит Стивен.

— Ни фига себе! — говорю я безо всякого энтузиазма. — Нас, типа, не снимают для программы «Абсолютно скрытая камера»?

Уоллисы «добродушно» смеются, а я начинаю срочно придумывать, какое такое неотложное дело может меня срочно ждать.

— Последний раз, когда я видел тебя, тебе было лет так… — Стивен останавливается, ища помощи у Лорри. — Девять? Десять?

— Нет, гораздо меньше, — говорит женщина, задрав голову к небу так, словно оно подскажет ей правильный ответ.

— В каком году твой отец переехал из Нью-Йорка в Вашингтон? — спрашивает Стивен.

— В тот год, когда умерла мама, — говорю я, приглаживая волосы и замечая краем глаза, что официант убирает полупустой Маринин кувшин с холодным чаем — реквизит, который я уже совсем собрался взять в руки, чтобы сосредоточиться.

— Верно, верно, — бормочет мужчина, печально склонив голову.

Лицо женщины расплывается в широкой сочувственной улыбке.

— Не беспокойтесь, — говорю я. — Я не зарубаюсь на прошлом, так что все в порядке.

— Это было, случайно, не после того, как?.. — Стивен снова спотыкается и останавливается. — Где ты учился?

— Ты же в Кэмден ходил, верно? — спрашивает женщина.

— Да, она умерла именно во время моей учебы в Кэмдене, — отвечаю я. — Но до этого она очень долго болела.

Я смотрю на них в упор — так, чтобы дать им понять, что теперь это уже действительно не имеет никакого значения. А значение имеет совсем другое: у меня полностью вылетели из головы фамилия Марины, номер ее каюты и на какой палубе она находится.

— В общем, когда мы тебя видели в последний раз, ты был еще практически ребенком, — закругляет беседу мужчина в явной надежде переменить тему. — Ты все равно не помнишь. Я пришел в дом твоих родителей на благотворительную вечеринку.

Я потираю ладонью лоб.

— Смутно припоминаю что-то такое.

— Мы видели твоего отца месяц назад в Вашингтоне, — сообщает Лорри.

— С ума сойти! — восклицаю я.

— Он ужинал в новом ресторане на Проспект-стрит в компании Сэма Нанна, Глена Лачфорда, Джерома Баннуврие и Катарин Грэхем, а также двух судмедэкспертов из команды О.Дж.Симпсона.

— Боже! — стенаю я. — Как жаль, что меня там не было. Звучит просто убойно! Извините, мне пора бежать!

— А как твоя сестра? — спрашивает Лорри.

— О, у нее все зашибись. Она ведь тоже в Вашингтоне, — говорю я наобум. — Извините, мне действительно пора бежать!

— А куда ты направляешься? — спрашивает Стивен.

— Прямо сейчас? К себе в каюту, — отвечаю я.

— Нет, я хотел сказать — в Европе, — уточняет он.

Лорри продолжает улыбаться и ласково смотреть на меня, но я чувствую, что от нее исходят какие-то нехорошие вибрации.

— Я думаю, что в Париж, — говорю я. — Ну, то есть, разумеется, сначала в Шербур, а затем в Париж.

Как только я это говорю, Лорри немедленно обменивается взглядами с мужем, но режиссеру приходится переснимать этот, в сущности, простой эпизод четырежды, перед тем как перейти к следующей сцене. Снова кричат: «Мотор!», и статисты на заднем плане занимают свои места: старцы ковыляют по палубе, японцы плещутся в бассейне.

— Неужели? — удивляется Стивен. — А почему в Париж?

— Ну-у, типа… хочу снять могилу Джима Моррисонадля для журнала «Us»… это-то уж наверняка… — Сделав глубокомысленную паузу, я добавляю: — Ну и, разумеется, я собираюсь подняться на Эйфелеву башню, потому что все говорят, что это просто обязательно, так что… (Я делаю еще одну глубокомысленную паузу.) Кроме того, готический евробит сейчас переживает период высочайшего расцвета, так что, возможно, я тоже уделю ему какое-то внимание.

Уоллисы смотрят на меня безучастно. Наконец Лорри прочищает горло и спрашивает:

— И где ты остановишься в Париже?

Я вспоминаю гостиницы, в которых мы с Хлое останавливались, и нахожу не самый очевидный вариант:

— В отеле «La Villa».

— А, это на улице Жакоб, неподалеку от бульвара Сен-Жермен-де-Пре? — уточняет Лорри.

— Да, тот самый, — говорю я, а затем повторяю вежливо: — Мне пора бежать.

— А это была твоя попутчица? — спрашивает Лорри, показывая на пустой шезлонг, в котором лежала Марина.

Не зная что ответить, я ограничиваюсь тем, что роняю:

— Да нет, не совсем, я тут сам по себе.

— Я думал, что вы, возможно, вместе, — добавляет с улыбкой Стивен.

— Ну, всякое может случиться, — смеюсь я, пытаясь принять красивую позу, но это у меня не получается, потому что я постоянно переминаюсь с одной ноги на другую.

— По-моему, довольно славная девушка, — одобрительно заявляет Лорри.

— Она модель, — сообщаю я, утвердительно кивая.

— Разумеется, — говорит Стивен. — И насколько мне известно, ты тоже.

— Да, я тоже, — неуклюже поддакиваю я. — Ну, мне пора бежать.

— Знаешь, Виктор, — начинает Лорри извиняющимся тоном, — мы ужасно сожалеем. Мы видели тебя три месяца назад в Лондоне на открытии «Хемпель-отеля», но тебя окружало столько людей, что это делало общение с тобой — ну, скажем так — очень проблематичным.

— Великолепно, Лорри, — говорю я, — но меня не было в Лондоне три месяца назад.

Лорри и Стивен снова обмениваются взглядами и хотя, на мой взгляд, они при этом несколько переигрывают, режиссер, как это ни странно, так не считает, и мы продолжаем снимать сцену без остановки.

— Ты уверен? — спрашивает Стивен. — Нам показалось, что это был именно ты.

— Нет, это был не я, — говорю я. — Но я привык, со мной это все время случается. Послушайте…

— Мы читали интервью с тобой в… Как называется этот журнал? — Стивен вновь сморит на Лорри.

— «Youth Quake»? — подсказывает Лорри.

— Да, да, «Youth Quake», — подхватывает Стивен. — Ты был на обложке.

— Да? — спрашиваю я, слегка воспрянув духом. — Ну и как вам?

— О, ты был великолепен! — восклицает Стивен. — Просто великолепен!

— Да, да, — добавляет Лорри. — Нам ужасно понравилось.

— Да, мне тоже показалось, что я вышел неплохо, — говорю я. — Папа, впрочем, был не особенно в восторге.

— Ну и что, ты должен быть самим собой, — говорит Стивен. — Я уверен, что твой отец это понимает.

— Не особенно.

— Виктор, — вмешивается Лорри, — нам будет очень приятно, если ты поужинаешь сегодня вечером с нами.

— Конечно, я уверен, что твой отец просто придет в бешенство, если узнает, что мы плыли на одном корабле и ни разу не поужинали вместе.

— И не встречались в Лондоне, — добавляет Лорри.

— Разумеется, разумеется, — говорю я. — Но я вовсе не еду в Лондон, я еду вначале в Париж. Ну, то есть, разумеется, сначала в Шербур, а затем в Париж.

После этой фразы Лорри вновь бросает на Стивена такой взгляд, словно то, что я сказал, ужасно ее огорчило.

— Мне пора бежать, — повторяю я.

— Прошу тебя, Виктор, давай поужинаем сегодня вместе, — настойчиво повторяет снова Стивен, словно это вовсе даже и не приглашение, а нечто вроде дружеской просьбы.

— Слушайте, я, типа, вас, ребята, совсем не хочу обламывать или что-нибудь в этом роде, но я жутко, просто жутко устал, — говорю я. — Эта фраза почему-то приводит их в такое волнение, что я поспешно добавляю: — Нет, нет, я, конечно же, постараюсь прийти, но я с некторых пор завязал со светской жизнью и уже несколько отвык от таких приглашений.

— Очень прошу тебя, — не отстает Стивен. — Мы ужинаем в «Queen's Grill», и столик у нас заказан на восемь.

— Мы просто настаиваем, Виктор, — вторит ему Лорри. — Ты должен поужинать с нами.

— Я чувствую себя просто незаменимым, ребята, — бросаю я уже на ходу. — Я ужасно рад. Обязательно постараюсь прийти, а пока бывайте, чао и привет.

Ускользнув, я мечусь по кораблю, пытаясь отыскать Марину во всех мыслимых местах, где она может оказаться. Исключив учебный компьютерный центр, я заскакиваю в разные художественные салоны, библиотеку, книжный магазин, «Королевский торговый променад», лифты, в каждый из образующих бесконечный лабиринт коридоров и даже в детскую комнату. С планом в руке я нахожу и обследую тренажерный зал на седьмой палубе — ряды велотренажеров, гребные тренажеры, беговые дорожки, зал для занятий аэробикой, битком забитый престарелыми японцами, машущими руками под слащавый британский синтетический поп под руководством мужчины-инструктора с кошмарными зубами, который делает мне знак рукой, приглашая присоединиться, отчего меня чуть не выворачивает наизнанку. Засыпая на ходу, я возвращаюсь в свою каюту и ложусь на кровать, отмечая равнодушно, что новые страницы сценария, присланные по факсу, лежат на подушке рядом с судовой ежедневной газетой, таможенными декларациями и приглашениями на вечеринки. Все это время небо выглядит как сплошное белое облако, под которым безразлично проплывает наш корабль.

11

Ф. Фред Палакон позвонил вскоре после того, как я закончил с заказанным в номер ужином. На маленьком телевизоре над кроватью — «Список Шиндлера» — фильм, который я не испытывал ни малейшего желания смотреть, когда он вышел, но здесь с пятницы я посмотрел его уже три раза от начала до конца, потому что он очень длинный и позволяет убить сразу очень много времени. Хотите знать мое мнение? Итак: во-первых, немцы недостаточно круты, во-вторых, Рейф Файнз ну такой толстый, а в-третьих, у меня скоро трава кончится. Связь, когда звонит Палакон, неожиданно оказывается просто великолепной, словно он звонит из другой каюты, но, поскольку мне пока что еще никто не звонил, сказать наверняка ничего нельзя.

— Ну наконец-то, — бормочу я.

— Как дела, Виктор? — спрашивает он. — Надеюсь, все в полном порядке?

— Только что роскошно поужинал у себя в каюте.

Пауза.

— Что было на ужин?

Пауза.

— Эээ… Недурная камбала.

Пауза.

— Звучит соблазнительно, — неуверенно замечает Палакон.

— Эй, Палакон — почему я не в пентхаусе?— спрашиваю я, внезапно вскакивая с кровати. — Где мой дворецкий? Где моя джакузи, чувак?

— Джентльмены не говорят о деньгах, — отвечает Палакон. — Особенно, когда это не их деньги.

— Ни фига себе! — восклицаю я, а затем интересуюсь: — А кто у нас тут джентльмен?

— Мне всегда казалось, что вы, уважаемый Виктор.

— А кто же тогда ты, Палакон? Судя по тому, как ты разговариваешь, так ты у нас маменькин сыночек.

— Это что, жалкая попытка вывести меня из себя?

— Морские путешествия — ужасно занудная штука, — говорю я. — На этой чертовой посудине нет ни знаменитостей, ни хотя бы просто молодых людей. Тысяча шестьсот пассажиров, и каждый древнее, чем мамонт. В кого пальцем ни ткни — то хромой, то слепой, то болен болезнью Альцгеймера.

— Вы наверняка преувеличиваете.

— Я очень устал от этих старцев, Палакон, — говорю я. — Ты себе не представляешь, как я устал.

— Я позвоню в Cunard и попрошу их открыть на корабле салон пирсинга и татуировок, а также роликовый каток с виртуальными эффектами, — раздраженно говорит Палакон. — Что-нибудь из числа тех грубых развлечений, на которые так падка нынешняя молодежь.

— Но я все равно устал, Палакон.

— Тогда постарайтесь выспаться, — равнодушно советует Палакон. — По-моему, если человек устал — ему нужно поспать.

— Я устал оттого, что я постоянно бормочу себе под нос: «Куда это меня занесло?», когда оказываюсь не на той палубе или не в том коридоре, которые далеки как луна от моего представления о месте, где я хочу оказаться, — я выдерживаю паузу, а затем добавляю: — И эти старцы повсюду!

— Я уверен, что на корабле нет недостатка в схемах с надписью «Вы находитесь здесь», Виктор, — срывается Палакон. — В конце концов, спросите дорогу у кого-нибудь из старцев.

— Но они же все слепы как летучие мыши!

— Слепые очень часто замечательно ориентируются в пространстве, — почти кричит Палакон. — Они вам объяснят, где вы находитесь.

— Да, но где нахожусь я, Палакон?

— По моим оценкам — где-то в центре Атлантического океана, — вздыхает сдавшийся Палакон. — Боже мой, неужели вам буквально все объяснять нужно?

Перепуганный до смерти, я внезапно выпаливаю:

— Да!

— Мистер Вард, это был просто контрольный звонок, — говорит Палакон, внезапно потеряв всякий интерес к моим проблемам. — Я позвоню вам еще один раз перед прибытием в Саутгемптон.

— Эй, Палакон, минутку! — перебиваю я.

— Да, мистер Вард.

— Как насчет того, чтобы я ненадолго завернул в Париж перед тем, как отправиться в Лондон? — спрашиваю я.

Следует очень долгая пауза, после которой Палакон спрашивает:

— Зачем?

— Я с девушкой познакомился, — объясняю я.

Еще одна пауза.

— И что?

— Я с де-вуш-кой поз-на-ко-мил-ся, — по слогам повторяю я.

— Я слышал, но я все равно вас не понимаю.

— Ну, типа, я собираюсь поехать с этой девушкой в Париж, ясно? — громко заявляю я. — А зачем мне туда еще ехать, по-твоему? Принимать участие в соревновании едоков сыра? Боже, Палакон, почему же ты такое тупое дерьмо?

— Виктор, — начинает Палакон, — мне кажется, что это не очень хорошая идея. Пойти на попятный — а вы собираетесь сделать именно это — в настоящий момент уже невозможно.

— Алло! — кричу я, опять вскакивая. — Алло! Не мог бы ты повторить последнюю фразу? Пожалуйста!

— Продолжайте делать то, что делали, — вздыхает Палакон. — Не отходите от сценария.

— Палакон, я хочу поехать в Париж вместе с этой девушкой, — упреждаю я.

— Это очень рискованный шаг, — предостерегает меня в ответ Палакон абсолютно серьезным тоном. — Он может оказаться для вас шагом к гибели.

— Но это в моей природе, — объясняю я. — Можно сказать, это в самой сущности моего характера.

— Возможно, это путешествие изменит ваш характер.

— Сомневаюсь.

— Я позвоню еще один раз перед прибытием в Саутгемптон, Виктор.

— Палакон, постой!..

Но он уже повесил трубку.

10

Около полуночи я кое-как одеваюсь и отправляюсь по видимости в «Мавританский зал», где накрыт ночной шведский стол, но на самом деле — в любой бар, где я смогу поспешно опрокинуть четыре порции водки с клюквенным соком и найти Марину. Я вышагиваю по штирборту с таким видом, словно это подиум, — снаружи темно и холодно — и заглядываю в окно, чтобы понаблюдать всю бессмысленную ночную суетню, происходящую вокруг шведского стола. Я замечаю голубенького немчика, держащего в руках тарелку, на которую навалена копченая лососина, и хотя он направляется прямо к столу, находящемуся в полуметре от того места, где я стою, я сомневаюсь, что он может разглядеть меня за собственным отражением в окне, но затем он начинает приглядываться, и лицо его озаряется, так что я отскакиваю от окна и тут же напарываюсь на Уоллисов, прогуливающихся по палубе. На Лорри нечто вроде вечернего платья без бретелек от Armani, Стивен же, защищаясь от ночной прохлады, набросил на плечи пиджак от смокинга.

— Виктор! — вскрикивает Лорри. — Мы здесь!

Я подношу руку ко лбу, прикрывая глаза от несуществующего света.

— Да? Кто это?

— Виктор! — хором восклицают они в нескольких метрах от меня. — Мы здесь!

Я начинаю прихрамывать, словно у меня болит нога.

— Какая неожиданность! — восклицаю я, протягивая руку, но тут же вскрикиваю и хватаюсь рукой за лодыжку.

— Виктор, нам так тебя не хватало за ужином! Надеюсь, с тобой все в порядке? — спрашивает Лорри.

— Да, нам тебя ужасно не хватало, — добавляет Стивен. — У тебя что-то случилось с ногой?

— Я… я проспал… — начинаю я. — Я ждал телефонного звонка… и заснул.

Пауза.

— Так тебе позвонили? — спрашивает Лорри несколько обеспокоенно.

— Да, разумеется, так что сейчас все в полном порядке.

— Но все-таки что случилось с ногой?

— Ну… я потянулся к телефону… и… случайно упал с кресла, в котором сидел… то есть спал, конечно, и тут, когда я тянулся за телефоном… оно упало и стукнуло меня по… (следует очень длинная пауза) …по колену.

Снова повисает долгое молчание, во время которого никто не произносит ни слова.

— И вот, когда я попытался встать — причем все это время я продолжал говорить по телефону — Я споткнулся о стул… который стоял у телевизора… — я остановился, чтобы дать им возможность произнести свои реплики.

Наконец Стивен изрекает:

— Да, это, видать, было зрелище!

Представив себе, насколько дико должен выглядеть предложенный мной сценарий, я вежливо разъясняю:

— На самом деле я еще легко отделался.

Лорри и Стивен согласно кивают головами, заверяя меня, что это действительно так. Все дальнейшее — не более чем краткая экспозиция: реплики легко срываются с моих губ и приходятся все к месту, потому что вдали я вижу Марину, которая стоит спиной ко мне возле ограждения палубы и смотрит на темную океанскую гладь.

— Завтра вечером? — предлагает Лорри, дрожа от холода.

— Пожалуйста, Виктор, — умоляет Стивен. — Я настаиваю, чтобы ты обязательно поужинал с нами завтра вечером.

— Господи, ну вы, ребята, и настойчивые! Хорошо, хорошо, завтра вечером, — говорю я, разглядывая Марину. — Ах нет, подождите — я же на завтра уже кое-кого пригласил на ужин. Как насчет следующей недели?

— Но на следующей неделе нас уже не будет на корабле!

— Неужели? И слава богу!

— Но ты же можешь взять с собой того, кого ты пригласил, — говорит Лорри.

— А ничего, если я буду не один? — спрашиваю я.

— Боже мой, у нас складывается квартет, — говорит Стивен, потирая руки.

— Она, кстати, тоже американка.

— Пардон? — переспрашивает с улыбкой Стивен.

— Она — американка.

— Ну и что… то есть замечательно, — говорит сбитый с толку Стивен.

Лорри старается, чтобы я не заметил ее недоверчивого взгляда, но это у нее плохо выходит.

— И ради бога, — продолжает Стивен, — когда будешь в Лондоне, не забудь заглянуть к нам.

— Но я однозначно направляюсь в Париж, — бормочу я, не сводя глаз с девушки. — Я однозначно не еду в Англию.

Уоллисы с большим трудом, но, кажется, наконец усваивают эту информацию и уходят, повторив еще раз: «Так значит, завтра вечером!», с таким видом, словно они только что совершили удачную сделку. Но, поскольку они удовлетворены и явно не собираются мне больше мешать, я даже не утруждаю себя тем, чтобы убедительно ухромать от них прочь. Вместо этого я начинаю медленно скользить по палубе по направлению к Марине, одетой в белые слаксы и белый кашемировый свитер, и эта одежда сидит на ней так, что она кажется одновременно и девственной, и бесстыдной, и тут моя поступь становится более робкой, и я чуть не начинаю пятиться назад, потрясенный ее красотой в этот миг, а она ест рожок с белым и розовым мороженым, а палубы на корабле обычно очень хорошо освещены, но Марина стоит в темноте на самом ветру. Прикоснувшись к ее плечу, я гляжу ей вопросительно в глаза.

— Где ты это раздобыла? — спрашиваю я, показывая на рожок с мороженым.

— О, привет! — отзывается она, непринужденно глядя на меня. — Один очень приятный пожилой человек — по-моему, его зовут мистер Иошомото, дал мне его, хотя я, по-моему, его ни о чем подобном не просила.

— Ах, вот как! — киваю я, а затем говорю, показывая рукой за борт: — А ты что там такое высматриваешь?

— И сама не знаю, — отвечает она. — Там все черным-черно.

— И очень холодно, — добавляю я, делая вид, что трясусь от холода.

— Да не так уж чтобы очень, — отвечает она. — Бывало и холоднее.

— Я пытался найти тебя, но я забыл твою фамилию.

— Действительно? — удивляется она. — А зачем ты меня искал?

— Я хотел пригласить тебя участвовать в соревнованиях на лучшую пару исполнителей джиги, — объясняю я. — Волынки, все дела…

— Моя фамилия — Гибсон, — говорит она с улыбкой.

— Тогда давай снова знакомиться, — предлагаю я, делая шаг назад. — Привет, я — Виктор Вард.

— Привет, — отвечает она, подыгрывая мне. — Меня зовут Марина Гибсон.

— Надеюсь, я тебя ни от чего не оторвал?

— Нет-нет, я очень рада, что ты появился, — говорит она. — Ты меня вовремя отвлек.

— От чего?

Она задумывается.

— От кое-каких мыслей.

Я вздыхаю про себя и спрашиваю:

— Ну, так где сейчас Гейвин?

Она удивленно смеется.

— О, я вижу, ты крепко помнишь свои реплики!

Она вытирает губы бумажной салфеткой, затем наклоняется и выбрасывает то, что осталось от рожка с мороженым в ближайший ящик для мусора.

— Гейвин на Фиджи с какой-то баронессой.

— С какой-то баронессой?

— Родители Гейвина владеют «Кока-колой» или чем-то в том же роде, но у него самого никогда нет денег.

Что-то во мне дергается.

— А для тебя это важно?

— Нет, — говорит она. — Совсем не важно.

— Не оглядывайся назад, — говорю я. — Никогда не оглядывайся назад.

— Я в совершенстве владею искусством рвать с прошлым.

— На мой взгляд, это довольно привлекательное качество.

Прислонившись к ограждению, Марина внезапно начинает рассказывать мне все: как она все время перекрашивала волосы в новые цвета и как из-за этого страдала ее карьера, об истерических побегах в Майами, о старости, о том, что она предпочитает при съемках, чтобы свет падал с левой стороны, ведь тогда незаметно искривления носа, который она сломала три года назад, упав на роликовых коньках, о клубе «Orpheus» в Восточном Берлине, где она познакомилась с Лукой Федрацци, об уикэндах, которые они проводили на вилле Джорджио Армани на Брионских островах, о бессмысленности часовых поясов, ее безразличии ко всему, о нескольких ключевых фигурах в ее жизни, чтобы под этим ни имелось в виду. Некоторые из поведанных ей деталей совсем мелкие (вроде того как она опускала все окна в мамином «ягуаре», когда возвращалась с вечеринок в Коннектикуте, для того чтобы иметь возможность курить, об ужасных сварах между агентами, о книгах, которые она так и не прочла, о грамме кокаина, который можно спрятать в компакт-диске, о приступах плача во время съемок, которые могут погубить два часа тщательной работы гримера), но она рассказывала о них так, что ее мир представал передо мной как живой. Разумеется, пока она работала моделью, она жила все время на нервах и на грани срыва, и многие из ее подруг умерли, она с кем-то судилась, а затем отзывала иски, дралась с Альбертом Уотсоном, затем заранее обреченное на провал любовное приключение с Питером Мортоном, и как все быстро, и как все быстро подошло к концу, алкоголизм матери и смерть брата, последовавшая от сердечной аритмии, вызванной приемом таблеток гербального экстази, и все это привело к тому, что в нее влюбился один дизайнер — платонически — и вскоре умер от СПИДа, оставив Марине значительную сумму денег, так что она смогла уйти из моделей. Выясняется, что мы оба знакомы с одним человеком, который, перед тем как совершить самоубийство, подписал свою прощальную записку смайликом.

Сначала мне удается делать вид, что я внимательно слушаю все, что она говорит, и действительно, многое из сказанного запечатлевается в моем сознании, но я уже слышал это все не один раз прежде, затем, не переставая говорить, она приближается ко мне, и я испытываю немалое облегчение. Молча разглядывая ее лицо, я понимаю, что завожусь. Я смотрю ей в лицо уже более часа, задавая все полагающиеся вопросы, наводя ее на определенные темы, изображая мимикой правильную реакцию, часто кивая в знак согласия, когда это требуется, а иногда в моих глазах промелькивает полуправдивая печаль. Кроме ее голоса, единственный звук — это океан, шевелящийся вокруг нас, далекие волны, разбивающиеся о борт корабля. Из праздного любопытства я отмечаю, что луны на небе нет. Марина, подводя горький итог, заключает:

— Жизнь модели — все эти сплошные путешествия, бесчисленные знакомства с какими-то поверхностными людьми — все это…

Я не даю ей закончить это произведение, потому что мои губы уже очень близко к ее губам — она высокая, мы почти одного роста — мне приходится только слегка наклонить голову, чтобы легко коснуться ее губ, а они холодны и на вкус похожи на земляничное мороженое.

— Не надо. Пожалуйста, Виктор, — бормочет она. — Я не могу.

— Ты такая красивая, — шепчу я в ответ. — Ты такая красивая.

— Виктор… не сейчас.

Я отпускаю ее и делаю вид, словно ничего не случилось, но все же не могу удержаться, чтобы не сказать: «Я хочу поехать в Париж с тобой», но Марина делает вид, что не слышит меня, и стоит возле ограждения со скрещенными на груди руками с печально-умиротворенным выражением на лице, от которого она еще в большей степени кажется фигурой из сновидения.

— Слушай, давай сходим потанцуем, — предлагаю я, затем гляжу на отсутствующие часы и тут же делаю вид, что изучаю какую-то несуществующую веснушку у себя на запястье. — Мы можем пойти в дискотеку «Яхт-клуб». Я хороший танцор.

— Не думаю, что тебе понравится в «Яхт-клубе», — говорит Марина. — Разумеется, если только ты не любишь часами танцевать под диско-версию «Don't Cry For Me Argentina». А еще там есть диджей, которого зовут Джамтастика.

— Ну, тогда, может быть, выпьем? Еще не очень поздно. — Я снова гляжу на несуществующие часы. — Боже мой, когда же я откажусь от этой привычки?

— На самом деле уже очень поздно, — говорит она, начиная удаляться от заграждения. — Мне пора в постель.

— Не хочешь зайти ко мне в каюту и чего-нибудь выпить? — спрашиваю я, следуя за ней. — У меня там есть еще не распечатанная корзина с фруктами, и мы можем ею заняться. Обещаю вести себя прилично.

— Спасибо за приглашение, Виктор, — говорит она. — Но я на самом деле очень устала.

— Я хочу поехать в Париж, — брякаю я ни с того ни с сего.

Марина останавливается и поворачивается ко мне:

— Зачем?

— А что, нельзя? Я хочу сказать, что нам совершенно необязательно останавливаться в одном и том же месте. Я могу просто, ну, как бы тебя сопровождать.

— А как же Лондон?

— Лондон подождет.

— Ты очень импульсивен, — заключает она одобрительно и вновь пускается в путь.

— Это одно из моих многих действительно замечательных качеств.

— Послушай, давай… — она вздыхает, — давай подождем и посмотрим, как пойдут дела.

— Дела уже и так идут великолепно, — говорю я. — А пойдут еще того лучше. Послушай, мне стыдно тебе об этом говорить, но несколько последних часов я только и делал, что глазел на тебя, и в результате мне… мне… мне… хочется поехать с тобой в Париж.

— И что я должна тебе на это сказать?

— Не знаю. Скажи, что это клево, что это зашибись. Скажи: «Виктор, я разрешаю тебе ехать в Париж со мной», — говорю я, а затем добавляю с легкой усмешкой: — Ты знаешь, я ведь вообще-то не нуждаюсь в твоем приглашении, зайка. Поеду за тобой следом — и все-там.

— То есть в Париже ты будешь вести себя как мой сталкер?

— А ты просто скажи: «Виктор, ты можешь ехать со мной — я тебе разрешаю», а затем я наклонюсь, поцелую твои ноги, и…

— Но ты же еще не знаешь, что я тебе скажу.

— Я могу сказать это сам, чтобы тебе не пришлось смущаться.

— Но ты не имеешь ни малейшего представления о том, что я хочу сказать.

— Я знаю теперь о тебе все.

— Но я не знаю ничего о тебе.

— Эй! — Я останавливаюсь и широко развожу руки в стороны. — Это все, что тебе следует знать.

Она смотрит на меня с улыбкой. Я смотрю ей прямо в глаза, пока мне не приходится отвернуться.

— Ну, хотя бы поужинать со мной сегодня ты сможешь? — спрашиваю я «скромно».

— Это было бы… — отвечает она, явно взвешивая что-то.

— Что, зайка?

Я жду ответа.

— Это было бы… — снова повторяет она и опять недоговаривает, глядя мимо меня куда-то во тьму.

Я начинаю грызть ногти, затем обшариваю карманы и проверяю, нет ли там «клинекса», сигареты, «ментоса» или любой другой вещи, которую можно было бы крутить в руках.

— Это было бы… очень мило.

Я испускаю вздох облегчения, прикладываю руку к сердцу, как будто только что оправился от ужасного удара. Когда мы прощаемся и желаем друг другу спокойной ночи, звук уже не пишут, и съемочная группа машет нам на прощание руками, и мы еще раз целуемся, и я не могу удержаться от чувства, что этот поцелуй напоминает мне что-то давно знакомое, и тут наконец мы расстаемся.

9

В то время как я одеваюсь для встречи с Мариной в 19:30 в «Queen's Grill» перед ужином с Уоллисом, капитан объявляет по интеркому что-то насчет сигнала бедствия, полученного от торгового судна, с которым у «Королевы Елизаветы II» запланировано рандеву на девять часов для того, чтобы снять с него члена экипажа — диабетика, у которого кончились запасы инсулина, и пока я иду по салону, я натыкаюсь не менее чем на десяток обеспокоенных старцев, которые спрашивают, не приведет ли незапланированная остановка к изменению времени прибытия в Саутгемптон, и беспредельно терпеливые администраторы круиза, очень занятые, но искренние, заверяют их, что не приведет, а я думаю про себя, ну и чего такого, если приведет? Ты же старый. Если бы я был администратором круиза, я бы отвечал им:

— Какая разница? Все равно к тому времени, когда мы бросим якорь, ты сдохнешь.

Сегодня мои волосы зачесаны назад, я сбрызнул себя одеколоном, надел свежевыглаженный смокинг от Comme des Garcons и поэтому чувствую себя отчасти ретро. Когда я позвонил Марине утром и предложил ей заменить ужин обедом, она сообщила мне, что запланировала провести этот день так, чтобы измотать себя до последнего, — косметические маски, массаж, йога, ароматерапия, сеанс хиромантии, и поскольку я чувствовал себя уже в некотором роде связанным с ней незримыми узами, я соответственно провел это время в полном одиночестве, слоняясь по кораблю, качаясь на тренажерах в гимнастическом зале, и висел на шведской стенке, восстанавливая в памяти в малейших деталях все мои разговоры с Мариной, репетируя слова, которые я буду говорить ей, когда мы займемся любовью.

Я заказал мартини, разлегся на древней плюшевой кушетке возле бара, предоставив стюарду подносить пламя к моим сигаретам, и внезапно 7:30 превращается в 8:00, а я заказываю еще одно мартини и выкуриваю пару-другую «Мальборо-лайтс», разглядывая статистов. Этим вечером на корабле все мужчины одеты подчеркнуто официально, в смокинги (я, впрочем, так и не увидел одного более менее пристойного), и пафосные вечерние платья в блестках висят как тряпки на старухах, и все спешат куда-то на ужин, болтая на ходу об абсолютных пустяках.

С телефона в баре я набираю каюту Марины, но никто не снимает трубку.

В 8:15 съемочная группа наконец заявляет мне, что пора поменять декорации, потому что Уоллисы уже ждут меня. Я гашу недокуренную сигарету, чертыхаюсь, и прежде, чем я успеваю допить до дна второй бокал мартини, режиссер «мягко, но решительно» отнимает его у меня, высказывая предположение, что «мне хватит», что мне, пожалуй, пора «взять себя в руки», поскольку это «положительно скажется на моей игре». Я выхватываю бокал из рук у режиссера, допиваю его и, утерев губы, громко заявляю:

— Я так не ду-ма-ю.

Я швыряю в него позаимствованную у реквизитора «Золотую VIP-карточку» и бормочу:

— Распишись за меня, дурень.

8

«Queen's Grill» переполнен, но Уоллисы сидят за столиком на четверых у самого входа. Как только я начинаю спускаться по ступенькам, ведущим к столику, Стивен, одетый в смокинг, встает и машет мне рукой с таким видом, словно это самая счастливая встреча в его жизни, а Лорри сидит неподвижно рядом с ним, одетая в то же платье без бретелек от Armani, что и в первый вечер. По всему «Queen's Grill» расставлены огромные букеты цветов, поэтому приходится постоянно лавировать между ними, постоянно сталкиваясь с официантами, несущими подносы с фужерами для шампанского. У последнего столика я чуть не сбиваю с ног метрдотеля, который приготавливает блинчики для группы японок, с восторгом смотрящих на очаровательного молодого гайдзина, пожимающего мясистую руку Стивена Уоллиса.

— А, Виктор, привет, привет, — говорит Стивен, в то время как официант подтаскивает мне стул. — Где твоя спутница?

— Трудно сказать, чувак, — говорю я, ловя себя на желании вновь посмотреть на несуществующие часы. — Она обещала встретиться со мной в салоне и выпить, но так и не пришла.

Я замолкаю с унылым видом.

— Она, в общем, знает, где мы обедаем, но все равно, чувак, это такой облом.

— Ну что ж, будем надеяться, что она придет, — говорит Стивен. — А пока — шампанское.

— Без вопросов, — говорю я, протягивая руку за фужером.

— Это, гмм, мой фужер, — осторожно информирует меня Лорри.

— Упс, я дико извиняюсь, — говорю я, в то время как официант наполняет из бутылки с надписью «Dom Perignon» фужер, стоящий рядом с моей салфеткой.

— Итак, Виктор, чем ты все это время занимался? — спрашивает Стивен.

— Понимаешь, старина Стивен, — начинаю я задумчиво, параллельно прикладываясь к шипучке, — я и сам не очень-то уверен, чем именно я все это время занимался.

Обескураженные, они оба смеются.

— А вы двое чем занимаетесь? — спрашиваю я, с трудом справившись с приступом смеха.

— Ну, я работаю на одно рекламное агентство в Лондоне, — начинает Стивен.

— Действительно? Славно, славно, — перебиваю его я. — Вообще-то я думал, что речь идет исключительно о нашем путешествии, но — тем не менее. Продолжайте. Можно мне еще один бокал шампанского?

— Я занимаюсь тем, что открываю рестораны, — с излишней готовностью спешит на помощь Лорри. — Мы посещали Манхэттен для того, чтобы осмотреть подходящие помещения в Трайбека. Это будет мой первый ресторан в Штатах.

— Действительно? — повторяю я опять, мысленно простонав. — Просто супер. А что это за рестораны?

Я опрокидываю еще один бокал шампанского и, как только официант заканчивает наполнять бокалы Лорри и Стивена, снова показываю пальцем на мой. Нерешительно он подчиняется мне. Тогда Стивен кивает официанту, что следует понимать как просьбу принести еще одну бутылку.

— Последний ресторан, который я открыла, расположен в Холланд-парке, — говорит Лорри. — Я бы хотела пригласить тебя туда, когда ты будешь в Лондоне.

— Но пойми меня, зайка, я вовсе не собираюсь в Лондон, — говорю я, слегка напрягаясь и чуть-чуть наклонившись к Лорри, чтобы подчеркнуть важность того, что я говорю, но тут же, осознав всю грубость своего заявления, поправляюсь: — Хотя это, конечно, очень круто с вашей стороны.

— Лорри — великолепный повар, — добавляет Стивен.

— Действительно? — снова повторяю я, пытаясь провертеть пятками дырку в полу. — А что у тебя лучше всего выходит, зайка?

— Назовем это импровизацией на темы классической калифорнийской кухни, — говорит Лорри, задумчиво наклонив головку.

Когда становится ясно, что все ждут от меня какой-то реплики, я спрашиваю, глядя Лорри прямо в глаза:

— Ты хочешь сказать «классической» по отношению к обычной калифорнийской кухне? — А затем, тщательно взвешивая каждое слово, я продолжаю, уже совершенно не интересуясь ответом: — Или по отношению к посткалифорнийской кухне?

— Одним словом, влияние Тихоокеанского побережья отчетливо просматривается. Я понимаю, что все это звучит на первый взгляд ужасно претенциозно, но тем не менее мы прекрасно понимаем, в чем заключается различие.

— Различие между чем? — спрашиваю я, потеряв нить.

— Между… калифорнийской кухней и, скажем, посткалифорнийской кухней, — объясняет Стивен, может быть, чересчур терпеливо.

— А также влиянием Тихоокеанского побережья, — добавляет Лорри.

Следует очень долгое молчание.

— Часы у кого-нибудь есть? — спрашиваю я.

Стивен бросает взгляд:

— Восемь сорок.

За этим опять следует очень долгое молчание.

— Итак, речь идет о чем-то вроде молодых-овощей-с-гуавой-и-пастой-с-кукурузой-и-сырным-соусом-с-морски-ми-гребешками-под-васаби-и-фахитас? — говорю я, опуская глаза.

— Ну, выражаясь грубо, что-то в этом духе, — нерешительно отвечает Лорри.

Мне больше нечего сказать, поэтому я начинаю искать взглядом режиссера, чтобы крикнуть ему: «Реплика!», но тут меня отвлекает хлопок открываемой бутылки с шампанским, после чего следует вопрос Стивена:

— Так ты по-прежнему собираешься в Париж, Виктор?

— По-моему, я с самого начала туда и собирался, старина Стивен, — говорю я.

— А зачем ты едешь в Париж, Виктор? — спрашивает Стивен, глядя на меня узкими, как щелочки, глазами. — У тебя там что, друзья?

— Если хотите, я могу поделиться с вами маленьким секретом, — говорю я.

— Каким? — спрашивают они хором, наклонив головы ко мне.

— Я собирался плыть в Лондон, — признаюсь я, скромно улыбаюсь и добавляю шепотом: — Но я отклонился от маршрута.

— Что ж, будем надеяться, что ненадолго, — говорит Стивен. — Ты просто обязан заглянуть в Лондон на пути обратно в Штаты.

— Посмотрим, как пойдут дела в Париже, старина Стивен, — говорю я доверительно, опрокидывая еще один фужер шампанского.

Поскольку я сижу спиной к входу в «Queen's Grill», я не замечаю появления Марины, но все головы вокруг начинают поворачиваться в ее сторону, и даже Стивен и Лорри, которые никогда толком не видели ее прежде, смолкают, и я, почувствовав инстинктивно это, оборачиваюсь в ее сторону. Марина выглядит просто ослепительно, непринужденно играя роль, с которой способна справиться только звезда; гримеры и костюмеры поработали на славу, а волосы ее затянуты назад так туго и элегантно, что я вскакиваю, чуть не опрокинув стул, беру ее за руку и веду к нашему столу. Она принимает этот знак внимания с моей стороны так, словно я помогаю ей пересечь порог, который она никак не решалась пересечь, но, увидев, что я стою на другой его стороне, наконец отважилась. Я представляю ее Стивену и Лорри, и мы снова садимся за стол.

— Извините, что я опоздала, — с неподдельной искренностью сообщает Марина.

— О, ничего страшного, — говорю я. — Мы тут очень мило и оживленно побеседовали о…

Запнувшись, я вопросительно смотрю на Уоллисов.

— О калифорнийской кухне, — напоминает мне Стивен.

— Ах да!

— Шампанского? — как-то чересчур рьяно интересуется Стивен.

— Спасибо, — говорит Марина, и пока Стивен наливает, с таким напором, словно решила немедленно подключиться к общему разговору, она спрашивает: — Мы что, вот-вот сделаем остановку?

— Минут через пятнадцать, — говорит Стивен, ставя бутылку с шампанским обратно в ведерко. Я вытаскиваю бутылку оттуда и наливаю себе еще один фужер.

— Вам не кажется, что это довольно странно? — спрашивает Марина, позволяя метрдотелю разложить салфетку у себя на коленях.

— По-моему, морской закон обязывает суда помогать друг другу в случае бедствия, — говорит Стивен. — Не думаю, что Elizabeth II является исключением.

— В принципе это никому не доставляет неудобства, — говорит Лорри, изучая Марину с головы до ног.

— Не представляю себе, как они собираются найти кого-то в этом тумане.

— А что, действительно туман? — спрашиваю я, потому что до сих пор мне казалось, что я вижу перед собой просто гигантскую серую стену, и только теперь я понял, что это огромное окно, выходящее на правый борт.

— Ни фига себе! — бормочу я.

— Ну, радары в наши времена… — начинает Стивен.

— Извините, — вмешивается Лорри, которая по-прежнему не сводит глаз с Марины, — мне кажется, что мы с вами знакомы.

Марина внимательно смотрит на Лорри:

— Но я не…

— Я имею в виду, может, мы встречались раньше? — продолжает Лорри. — Ваше лицо мне очень знакомо.

— Ну она же модель, — встреваю я. — Поэтому и знакомо.

— Нет-нет, не в этом дело, — говорит Лорри, а затем осторожно интересуется: — Вы не из Нью-Йорка? Может, мы встречались с вами там?

— Вряд ли, — отвечает Марина, затем улыбается и натянуто добавляет: — Хотя кто знает.

Она поднимает свой фужер, подносит его к губам, однако не пьет.

— Но я почти уверена, что так оно и было, — тихо говорит Лорри, продолжая глядеть в упор. — Вернее, я знаю наверняка.

— Действительно? — спрашивает Марина с легким испугом.

— Да, я уверена, что вас видела, — настаивает Лорри.

— Где, дорогая? — удивляется Стивен.

— Вот этого-то я и не могу вспомнить, — бормочет Лорри.

— Часто ли вы бываете в Штатах? — спрашивает Марина.

Но тут появляется наш официант, и Стивен предлагает, чтобы мы заказали ужин прямо сейчас, прежде чем корабль остановится, с чем я полностью солидарен, поскольку очень хочу, чтобы вечер развивался в каком-нибудь более жизнерадостном ключе. Марина колеблется и говорит, что она не так уж и голодна. Стивен шутит что-то в духе: «Дорогая, но вам уже вряд ли позволят заказать что-нибудь из детского меню», давая нам тем самым знак «добродушно рассмеяться». Мы решаем начать с икры, затем дамы предлагают взять лобстеров вместо паштета из гусиной печени, а на горячее мы берем утку. Стивен заказывает у сомелье пару бутылок вина, причем сомелье, судя по всему, остается доволен его выбором.

— А вы откуда знаете друг друга? — спрашивает Марина.

— На самом деле, мы — друзья отца Виктора.

— Ага, сам я никогда в жизни этих людей прежде не встречал.

— Ах вот как? — восклицает Марина, поворачиваясь ко мне. — А кто ваш отец?

— Я не хотел бы сейчас углубляться в эту тему, — говорю я. — Я в отпуске, и мне это нравится.

— Вы не бывали недавно в Берлине? — внезапно спрашивает Лорри у Марины.

— Нет, — улыбается Марина, но лицо ее тут же застывает перед тем, как она повторяет снова: — Нет.

— Мне показалось, что я видела вас в Берлине, просто у вас волосы были тогда другого цвета, — тихо говорит Лорри, явно на что-то намекая. — Да, несомненно, это было в Берлине.

— Дорогая, прошу тебя, — вмешивается Стивен. — Не будь такой навязчивой.

— Я не бывала в Берлине уже много лет, — говорит Марина, нахмурив лоб.

Лорри внимательно смотрит на нее:

— С ума сойти, но я на сто процентов уверена, что мы с вами где-то виделись.

— Просто она модель, — говорю я, делая знак официанту налить еще шампанского. — В этом все и дело.

Сомелье открывает обе бутылки вина, и после того как Стивен снимает пробу с каждой, сомелье начинает переливать их в графины, а мы все внимательно следим за этим процессом. Перед каждым из нас появляются тарелки с золотым ободком, а к столу подкатывают на тележке огромную банку белужьей икры. Пока метрдотель раскладывает икру по нашим тарелкам, а я бубню что-то насчет нового дизайна — не о старом, а о новом — журнала «Ray Gun», к нам подходит скитающийся по залу фотограф и спрашивает, не хотим ли мы сфотографироваться.

— Отличная идея, — восклицаю я подчеркнуто громко и хлопаю в ладоши.

— Нет, нет, — протестуют Уоллисы, мотая головами.

— Может быть, после ужина, — говорит Лорри.

— Да бросьте вы, — говорю я, поворачиваясь к Марине. — Останется на память.

— Виктор, не надо, — говорит Марина. — Не сейчас.

— Да, Виктор, — вторит ей Стивен. — Может быть, попозже.

Фотограф стоит, склонившись, у столика, ожидая нашего решения.

— Да черт побери! — восклицаю я. — Завязывайте, ребята! Снимай, да и все там, — говорю я, обращаясь уже к фотографу. — Жми на кнопку!

— Виктор, пожалуйста!— хором умоляют меня Уоллисы.

— Я что-то не чувствую себя сегодня фотогеничной, — ни с того ни с сего заявляет Марина.

— А я всегда готов к встрече с камерой, зайки, — восклицаю я. — Валяй, чувак, снимай!

Когда срабатывает вспышка, я пытаюсь подвинуться поближе к Марине, слегка наклонившейся в сторону метрдотеля, который, сделав шаг в сторону, терпеливо ждет, когда он сможет продолжить раскладывать икру.

Уоллисы сурово взирают на меня, в то время как я сообщаю фотографу мое имя и номер каюты и прошу сделать для меня четыре копии. Как только фотограф уходит, капитан объявляет по интеркому, что «Елизавета II» сделает остановку через несколько минут, и просит всех оставаться на своих местах, к тому же вставать все равно нет никакого смысла, потому что туман полностью закрывает обзор, и вскоре мы вновь продолжим плавание. Но большинство hoi polloi[108] в «Queen's Grill» игнорируют предупреждение капитана и срываются со своих мест, кинувшись к выходящему на штирборт окну, включая — к моей радости — Уоллисов, хотя для них это, похоже, всего лишь повод для того, чтобы пошушукаться с режиссером. Метрдотель заканчивает возиться с икрой и уходит. Я наливаю себе бокал белого вина из графина, и тут Марина прикасается к моему плечу.

— Виктор, — говорит она.

— Похоже, они на меня жутко разозлились, — говорю я. — Почему-то им ужасно не хотелось фотографироваться. Гребаные англичане, черт их подери! Господи, я хочу сказать, что мы-то с тобой к этому привыкли, но…

— Виктор, — повторяет она вновь.

— Знаю, знаю, извини меня, — говорю я. — Но, солнце мое, ты выглядела просто шикарно.

— Виктор, ты пьян, — заявляет она.

— А ты выглядишь просто шикарно…

— Виктор, мне нужно поговорить с тобой.

— А мне нужно поговорить с тобой, зайка. — И я хватаю ее руку под столом.

— Нет, я серьезно, — говорит она, вырывая руку.

— И я тоже серьезно, — говорю я, снова пытаясь ухватить ее.

— Виктор, перестань, — восклицает она. — Ты должен немедленно протрезветь.

— Зайка, ты…

— Мне нужно идти, — говорит она, бросая взгляд на Уоллисов. — Позвони мне, как только ты покончишь с ужином.

— Нет, нет, нет, — говорю я, моментально трезвея. — Зайка, ты не посмеешь! Ты должна остаться. Не оставляй меня наедине с этими…

— Сейчас я уйду, а ты позвонишь мне в каюту, как только покончишь с ужином, — терпеливо объясняет Марина.

— Но почему я не могу уйти вместе с тобой? — спрашиваю я. — Что за дела? Что стряслось?

— Мне нужно идти, — говорит она, вставая с места.

— Я иду с тобой, — говорю я, беря ее за руку. — Сделаю вид, что мне стало дурно.

— Нет, это невозможно, — говорит она. — Отпусти меня.

— Но, зайка, послушай…

— Я категорически требую, чтобы ты позвонил мне сразу после ужина, — говорит она, вставая из-за столика. — Надеюсь, ты знаешь, что означает слово «категорически»?

— Оно означает то, что… — говорю я, морща лоб. — То, что я должен позвонить тебе после ужина?

— Молодец, — говорит Марина, несколько успокоившись.

— Но что стряслось, зайка?

— Сейчас нет времени обсуждать это.

Уоллисы возвращаются к столу вместе с остальными пассажирами. В ресторане витает разочарование, но чем они все так разочарованы? Тем, что им не удалось разглядеть моряка-диабетика? Я теряюсь в догадках.

— Зайка, — начинаю я снова, — я ничего не понимаю…

— Пожелай им за меня спокойной ночи, — говорит Марина, быстро удаляясь из ресторана.

Я смотрю, как она исчезает в глубине коридора, а затем замечаю стоящего по соседству официанта, который, поймав выражение на моем лице, печально пожимает плечами, выражая свое сочувствие.

— Слишком густой туман, — говорит Стивен, выдвигая стул Лорри.

— Куда девалась твоя приятельница? — спрашивает Лорри, усаживаясь на место.

— Не знаю, — вздыхаю я. — Что-то на нее такое накатило.

— Надеюсь, это не мы ее расстроили, — говорит Лорри.

— Дорогая, ешь икру, — советует Стивен.

Затем Уоллисы принимаются настаивать, чтобы я пошел вместе с ними на вечеринку с караоке в «Club Lido», но я пьян, и все вокруг меня выглядит несколько размытым, и прежде чем я отправляюсь к себе в каюту, камера наплывом демонстрирует десерт: малина и голубика на тарелке с золотым ободочком рядом с двумя горками ванильного мусса, поддерживающими деревце-бонсай, сделанное из шоколада.

7

Снова у себя в каюте, уже в совершенно пьяном виде, я набираю каюту Марины Гибсон, но трубку никто не снимает. Когда я прошу оператора еще раз проверить, с той ли каютой она меня соединила, следует довольно резкий ответ, так что я вешаю трубку и начинаю рыться в мини-баре в поисках шампанского, нахожу и принимаюсь пить его прямо из бутылки, так что пена течет у меня изо рта и между пальцев, и я вытираю ее купальным халатом из комплекта белья, который мне выдали вместе с номером. Я ищу сценарий, не могу найти его, сдаюсь, шарашусь по комнате, закуриваю сигареты одну за другой. Вид с носа корабля на экране телевизора состоит практически из одного тумана. Звонит телефон.

— Виктор? — У Марины такой голос, словно она плачет.

— Привет, зайка, — говорю я утешительным тоном. — Тебе что, Гейвин позвонил? Что за дела? Похоже, у тебя проблемы.

— Нам нужно поговорить.

— Отлично, — говорю я, вставая с кровати. — Как насчет моей комнаты?

— Нет.

— Ладно, — говорю я, пытаясь понять, чего она хочет. — Как тогда насчет… твоей комнаты?

— Это небезопасно, — шепчет она.

Я замолкаю, обдумывая услышанное.

— Марина, — говорю я тихо. — У меня есть кондомы.

Она вешает трубку.

Я немедленно перезваниваю ей.

Она снимает трубку на первом же звонке.

— Привет, зайка, это я, — говорю я.

— У нас ничего не выйдет, — бормочет она, и в голосе ее явно звучит паника.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — А у тебя… кондомы есть?

— Я вовсе не это имею в виду! — кричит она в ответ.

— Ни фига себе, зайка! — выдыхаю я, отодвигая телефонную трубку подальше от уха, а затем снова прикладывая ее. — О чем же ты тогда?

— Виктор, кое-что случилось, и ты должен об этом знать.

— Слушай, прости меня за то, что я слишком поторопился, — начинаю оправдываться я. — Я дочитаю сценарий, и тогда нам будет легче понимать друг друга.

— Тебе грозит опасность, идиот, — рыдает Марина.

— Зайка, только прошу, не надо этих истерик…

— Виктор, тебя никто не просил ничего отвезти в Лондон? — спрашивает она еле слышно.

— Что ты имеешь в виду, зайка?

Я проверяю в зеркале, висящем над туалетным столиком, в порядке ли моя прическа.

— Никто не просил тебя отвезти что-нибудь — пакет, конверт, любую вещь — в Лондон? — спрашивает она снова, отчаянно пытаясь взять себя в руки.

— Типа чего?

— О, я не знаю, — стонет она. — Подарок или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь, что нужно передать кому-то.

— Ах да, действительно, — говорю я, и тут до меня начинает кое-что доходить.

— Что? Что это было? — поспешно спрашивает она. Я выдерживаю паузу, а потом сообщаю с хихиканьем:

— Ну, разумеется, моя драгоценная персона, зайка.

— Черт тебя побери, Виктор! — кричит Марина. — Ты уверен? Подумай получше.

— В настоящий момент я не уверен, что способен на это.

— Виктор, прошу тебя, ты должен протрезветь.

— Сейчас я приду к тебе в каюту, — говорю я. — У тебя, похоже, стресс. Тебе надо сделать массаж. Позволь мне продемонстрировать тебе мой знаменитый антистрессовый…

— Мы встречаемся в «Club Lido» — немедленно.

— За-айка, а почему не в твоей каюте? — хнычу я разочарованно.

— Потому что там опасно, — говорит она. — Потому что мы должны встретиться там, где много людей.

— Но зайка…

Она вешает трубку. Тут мне не остается ничего другого, как посмотреть на телефон и пожать плечами, что я и делаю.

6

Я плещу в лицо холодной водой, но это не делает меня ни чуточки трезвее, поэтому я просто пытаюсь не шататься по пути в «Club Lido», который, оказывается, расположен совсем рядом с моей каютой, так что мне удается до него добраться, почти ни разу не отрубившись и не рухнув. Но народу в «Club Lido» почти нет, потому что вечеринка с караоке, о которой упоминали Уоллисы, переместилась из клуба в каюту мистера Кусобоси, как объяснил мне бармен, когда я сажусь за столик и, усилием воли удержавшись от того, чтобы заказать мартини, беру вместо этого легкое пиво и время от времени посматриваю в большое окно, выходящее на затянутую туманом палубу, и на маленький неглубокий бассейн, от которого поднимается пар, смешивающийся с туманом. Кто-то из членов команды раздраженно показывает на одинокую фигуру, стоящую у ограждения, вокруг которой клубами вьется туман, но по большей части за окном видна только неприступная стена из серого полупрозрачного гранита, которая скрывает эту фигуру. Я небрежно подписываю счет за пиво и выхожу наружу.

На палубе стоит тишина, нарушаемая только шумом, который производят дымовые машины, извергающие из себя клубы тумана, полученного с помощью сухого льда, причем у меня складывается впечатление, что корабль плывет гораздо медленнее, чем обычно. Марина стоит спиной ко мне, она одета в очень крутой просторный шерстяной жакет с капюшоном от Prada, и когда я трогаю ее за плечо, она инстинктивно напрягается, по-прежнему глядя в сторону, а мне холодно и мокро, причем я замечаю, что Марина выглядит еще выше, чем обычно, и я наклоняюсь, чтобы посмотреть, не на каблуках ли она, но, как ни странно, на ней сегодня кроссовки Nike необычно большого размера, но, впрочем, я же никогда до этого не видел ее ног, так какого черта я могу знать?

— Марина? — спрашиваю я. — Марина, это ты?

После некоторой паузы голова в капюшоне утвердительно кивает.

— Эй, с тобой все в порядке? — щурюсь я, пытаясь без особого успеха разогнать рукой дурно пахнущий искусственный туман. — Что за дела? Тебе что, Гейвин позвонил? Что стряслось?

— Ты не можешь ехать в Париж со мной, — шепчет она хриплым от долгого плача голосом. — Ты должен ехать в Лондон.

— Эй, зайка, с чего это вдруг такие перемены? — говорю я, хватая ее за плечо. — Эй, посмотри на меня!

Голова в капюшоне отрицательно мотает из стороны в сторону.

— Виктор, — говорит фигура, отстраняясь и по-прежнему стоя ко мне спиной, — ты пьян.

— Откуда ты можешь это знать, если даже на меня не смотришь? — возражаю я.

— От тебя пахнет, — говорит все тот же хриплый голос.

— Послушай, зайка, пододвинься ко мне поближе, — шепчу я, наклоняясь. — Я хочу поехать в Париж с тобой.

— Виктор, ты пьян, — протестует голос и отодвигается от меня.

— Это для меня еще не повод, — говорю я. — Могла бы придумать что-нибудь и поумнее.

После этих слов я непроизвольно рыгаю так громко, что приходится извиниться. Я все время пытаюсь повернуть ее лицом ко мне, но она постоянно отодвигается, все плотнее и плотнее укутываясь в свой капюшон.

— Уходи, — говорит она, кашляет, затем бормочет что-то еще.

— Я никуда не уйду, — говорю я.

— Виктор, пожалуйста…

— Ты хотела поговорить со мной, — напоминаю я. — Я здесь. Я готов. Я настроен на взаимопонимание.

— Я всего лишь хотела сказать тебе, чтобы ты не ездил в Париж…

— Послушай, зайка, прошу тебя, посмотри на меня, — говорю я. — Пойдем в бар, я угощу тебя кофе. Хочешь горячий капуччино, а?

По-прежнему глядя в сторону, она хватает меня за руку и шепчет что-то насчет своей каюты.

— Что? Что ты сказала, зайка? — шепчу я, наклоняясь к ней, внезапно чувствуя тошноту от выпитого шампанского, предвкушения секса и ароматов, исходящих от шерстяного жакета.

— Пойдем в твою каюту, — выдыхает она сиплым и низким голосом.

— Зайка, — начинаю я, — ты не представляешь себе… По-прежнему держа меня за руку, она отворачивается и идет, прокладывая путь в тумане; мне трудно поспевать за ее широкими, размашистыми шагами, и я бормочу: «Зайка, зайка — помедленнее!», — но тем не менее позволяю ей тянуть меня по направлению к моей каюте.

Достигнув двери, запыхавшись и непрестанно хихикая, я достаю ключ из кармана и тут же его роняю («У меня от тебя напрочь башню сносит, зайка!»), затем я наклоняюсь, шарю в поисках ключа, но она хватает его первой, а я пытаюсь вырвать его у нее из рук, но когда я встаю, глотая ртом воздух, она уже открывает дверь и заходит в комнату, затаскивая меня следом за собой и выключая свет, так и не поворачиваясь ко мне лицом. Я падаю на кровать и, когда моя гостья проходит мимо, хватаю ее за ногу.

— Я вернусь через минутку, — говорит она из ванной перед тем как закрыть дверь.

Ворча, я сажусь на кровати, стягиваю с себя туфли, швыряю их на пол прямо рядом с кроватью, а затем пытаюсь дотянуться до выключателей, чтобы зажечь хоть какой-нибудь свет, но у меня это не получается, и внезапно до меня доходит, что я слишком вымотан и слишком пьян для того, чтобы заниматься чем-либо прямо сейчас.

— Послушай, зайка, — взываю я. — Может, не будем гасить свет?

Я снова падаю на кровать.

— Дорогая?

Дверь ванной открывается, и фигура Марины на миг появляется в дверном проеме; капюшон теперь уже опущен на плечи, но как я ни напрягаю зрение, мне не удается рассмотреть черты ее лица, поскольку она ярко освещена сзади, и поэтому я вижу только темный силуэт, который движется ко мне, дверь медленно прикрывается у нее за спиной, а в комнате стоит такой холод, что в приглушенном свете, вырывающемся из ванной комнаты, видно, как мое дыхание превращается в пар, и тогда она становится на колени передо мной, длинные волосы скрывают ее лицо, и она стягивает с меня брюки от смокинга вместе с трусами от Calvin Klein и швыряет их в угол, а затем, взявшись руками за мои бедра, разводит их в сторону, просовывает голову между ними, и член мой неожиданно оказывается — совершенно неожиданно — твердым как сталь, и она начинает лизать языком вокруг головки, одновременно посасывая, а ее рука сдавливает основание, а затем, продолжая держать головку во рту, она начинает двигать рукой.

— Я хочу поцеловать тебя, — удается простонать мне, и я хватаю ее под руки и пытаюсь затянуть на себя сверху, но ее руки скрыты под объемистой курткой, которую наконец мне удается слегка стянуть, обнажив при этом бледные мускулистые плечи и на правой лопатке — что-то напоминающее татуировку, частично скрытую бретелькой майки. Вытягивая руку, я пытаюсь потрогать татуировку.

— Быстрее, — стону я, — раздевайся! — но она вновь отталкивает мои руки, а мой член входит в ее рот и выходит из него, длинные волосы скользят по моим бедрам, ее язык умело вылизывает мой стержень, и когда я изгибаюсь так, что мне удается погрузить ей в горло всю длину моего отростка, держась обеими руками за мои бедра, она начинает заглатывать его все глубже и глубже, а я тихо постанываю и задираю рубашку, изо всех сил пытаясь не кончить, а затем я начинаю возбуждать себя свободной рукой, в то время как она вылизывает мои яйца, одновременно нажимая пальцем на мое анальное отверстие, и хотя я пытаюсь уклониться, она погружает палец в дырку и тут я кончаю, а затем я лежу на полу, глотая ртом воздух, а все вокруг вертится волчком, и словно сквозь мутное стекло я вижу, как она ходит по комнате и роется по ящикам, и мне удается прошептать только: «Почему ты в парике?» — перед тем как я окончательно теряю сознание, а мне этого совсем не хочется, потому что я еще не сделал с ней и сотой доли того, что мне хотелось бы.

5

К жизни меня возвращает полуденный гудок. Ночью, после того как я отрубился, кто-то замотал меня в простыню, не сняв при этом ни смокинга, ни галстука-бабочки. Я больше не могу неподвижно лежать в эмбриональной позиции — в первую очередь потому, что у меня болит все тело — поэтому я тянусь к телефону, но на полпути осознаю, что я все равно пропустил бранч, и поэтому нет никаких шансов поесть в ближайшее время, поэтому я бросаю мысль заказать еду в номер. Мне жутко хочется пить, поэтому я встаю, делаю несколько шагов негнущимися ногами, стеная при этом: «Я вас умоляю! Нет, я вас умоляю!», затем жадно пью воду из крана, которая оказывается отвратительной на вкус, а затем в ужасе разглядываю свое отражение в зеркале: мое лицо выглядит так, словно его высушили на солнце, а затем чем-то забрызгали, волосы на голове торчат в разные стороны по самой что ни на есть отстойной моде 80-х, а растительность на животе сбилась в колтун, склеенный засохшей спермой. После душа жизнь начинает казаться более или менее сносной, а день не таким ужасным. Я одеваюсь, принимаю три таблетки адвила, закапываю в глаза визин, а затем валюсь бесформенной кучей на кровать.

Я набираю каюту Марины, но никто не снимает трубку.

4

Я нахожу каюту Марины и стучусь в дверь, но, как и следовало ожидать, никто не отвечает, и дверь заперта. Я стучусь опять, прикладываю ухо к двери: тишина. Я переминаюсь с ноги на ногу в коридоре, по-прежнему ничего не соображая и обдумывая, что я скажу после того, как извинюсь за то, что вчера был пьян, и тут замечаю горничных, которые закончили убирать каюту через пять дверей от Марининои и теперь медленно направляются в мою сторону. Я решаю прогуляться по штирборту, но мне удается пройти совсем немного, бормоча что-то себе под нос, когда холодный атлантический ветер заставляет меня повернуться назад и вернуться к двери каюты. На этот раз она оказывается открытой, и горничная подает мне идею войти, оставив в открытом проеме огромный полотняный мешок, доверху наполненный грязным бельем.

Я стучусь, заглядываю внутрь, прочищаю горло, вынуждая горничную, меняющую постель, посмотреть в мою сторону. Без тени улыбки она произносит с высокомерным шотландским акцентом:

— Чем я могу вам помочь?

— Привет, — говорю я, безуспешно пытаясь изобразить радушие. — Я ищу девушку, которая жила в этой комнате.

— И что? — говорит горничная, держа в руках простыни.

— Я, э-э-э, кое-что здесь оставил, — говорю я, заходя в каюту и отмечая про себя нераспечатанную и перевернутую корзинку с фруктами на туалетном столике, телефон, по которому Марина звонила мне и который вместо того, чтобы стоять на тумбочке, находится на полу рядом с кроватью, как будто тот, кто последним им пользовался, бросил его и поспешно спрятался за кроватью.

— Сэр, — нетерпеливо начинает горничная.

— Все в порядке, не волнуйтесь, — говорю я. — Она — моя приятельница.

— Сэр, не могли бы вы зайти попозже?

— Нет, нет, я сейчас, — говорю я, осознавая, что комната выглядит так, словно в ней никто никогда не жил.

— Сэр, вам следует дождаться, пока…

Я машу рукой и говорю невнятно:

— Я же сказал, что все в порядке.

Стенной шкаф абсолютно пуст: ни одежды, ни чемоданов, ни даже вешалок. Я закрываю его, прохожу мимо горничной к туалетному столику и начинаю открывать ящики. Они тоже все пустые.

— Сэр, прошу вас покинуть каюту, — говорит горничная, весьма недоброжелательно глядя на меня. — Если вы не уйдете, я буду вынуждена вызвать охранников.

Игнорируя ее, я продолжаю обследовать каюту и замечаю, что стенной сейф открыт и сумка — нейлоновая, с фирменным металлическим треугольником Prada — высовывается оттуда. Я направляюсь к сейфу и слышу, что у меня за спиной горничная выходит из каюты.

Осторожно я открываю сумку и заглядываю внутрь: внутри нет ничего, если не считать конверта.

Меня внезапно начинает поташнивать, дыхание перехватывает, и похмелье наваливается на меня с новой силой, когда я извлекаю из конверта пачку «поляроидов».

Фотографий всего восемь, и на каждой из них — я. Две сняты за кулисами на концерте Wallflowers — на заднем плане виден плакат группы, передо мной, перекинув полотенце через плечо, с красным пластиковым стаканчиком в руке стоит потный Джейкоб Дилан. Две другие сняты во время фотосессии для какого-то журнала: в кадре чьи-то руки с кисточкой наносят грим на мое лицо, мои веки блаженно сомкнуты, Брижитт Ланком устанавливает рядом свой фотоаппарат. На остальных четырех: я стою возле бассейна в трусах и куртке, наброшенной на голое тело, кругом по земле разбросаны матрацы, еще на двух — огромное оранжевое солнце пробивается сквозь смог, а за длинной стеклянной загородкой, рядом с которой стоит молоденькая японская официантка в саронге, — панорама Лос-Анджелеса. И на последних двух дело происходит в сумерках, рука Рэнда Гербера лежит у меня на плече, в то время как кто-то разжигает полинезийские факелы, установленные на стоящей рядом подставке. Это место мне знакомо по многочисленным фотографиям в журналах — это «Sky Bar» в недавно открывшемся отеле «Mondrian». Но нос у меня другой, шире, несколько более плоский, и глаза расположены слишком близко, подбородок более выдающийся и на нем — ямочка, и волосы я никогда не зачесывал на сторону.

Я никогда не был на концерте Wallflowers.

Меня никогда не фотографировала Брижитт Ланком.

В Лос-Анджелесе я никогда не посещал «Sky Bar».

Я швыряю фотографии обратно в сумку от Prada, потому что не хочу больше к ним прикасаться.

В ванной разит дезинфектантом и моющим средством, а пол — мокрый и сверкающий, хотя горничная еще даже не приступала здесь к уборке; коврик возле ванной сдвинут с места, а полотенца, покрытые странными пятнами, валяются, мокрые, в углу. Не видно ни одной из туалетных принадлежностей — ни бутылочек с шампунем, ни брусочков мыла на краю ванны. Затем чья-то невидимая рука направляет меня к ванне, так что я наклоняюсь над ней, и рука моя упирается в сливное отверстие, а когда я провожу вокруг него пальцем, он неожиданно оказывается слегка испачкан чем-то розовым, а затем, когда я засовываю палец глубже в отверстие, он натыкается на что-то мягкое, и когда я отдергиваю руку — непроизвольно, именно испугавшись того, что я что-то нащупал, пятно уже не розовое, а темно-красное.

За унитазом крови еще больше — не так чтобы очень много, но достаточно, чтобы произвести впечатление, и когда я провожу по ней пальцами, они снова оказываются скорее розовыми, чем красными, словно кровь изрядно разбавлена водой, словно кто-то торопливо пытался скрыть все следы, но не успел.

Сбоку от унитаза в стену вколочены две какие-то маленькие белые штучки. Я вытаскиваю одну из них из стены, причем для этого мне приходится приложить немалое усилие, да еще найти правильный угол, и, рассмотрев, что это такое, я поворачиваюсь к съемочной группе, демонстрируя им свою находку. Стоит гробовое молчание, люди неподвижно застыли в холодном искусственном свете ванной комнаты.

— Может, я сошел с ума, — говорю я, стараясь сохранять спокойствие и дышать ровно. — Но, мать вашу так, если это не зуб! — А затем я начинаю говорить громко, словно я их в чем-то обвиняю, протягивая им этот зуб и размахивая им у них под носом.

— Мать вашу так, это же зуб!— повторяю я, и меня трясет. — Это же зуб, мать вашу так!

И тут режиссер приказывает мне немедленно покинуть эту каюту.

3

Съемочная группа сопровождает меня в Службу безопасности, но поскольку такой службы как таковой на корабле не существует, всю сцену приходится снимать возле библиотеки, у стола, который должен изображать кабинет ее начальника. Для «атмосферы» там поставлен еще не включенный в розетку компьютер и валяются четыре чистых блокнота с отрывными страницами, пустая банка из-под диетической колы и номер журнала «People» месячной давности. Молодой британский актер, сыгравший пару небольших ролей в «Трэйнспоттинге» и «Эмме» по Джейн Остин и, судя по всему, полностью переставший понимать происходящее еще до того, как я открыл рот, сидит в суррогатном кабинете, изображая клерка, бледного, нервного и несколько жеманного, как, собственно говоря, британские актеры обыкновенно и играют клерков.

— Привет, я — Виктор Вард, первый класс, каюта 101, — начинаю я.

— Да? — Клерк наклоняет голову набок и пытается улыбнуться, что у него почти выходит.

— Я разыскиваю девушку по имени Марина Гибсон…

— Разыскиваете? — перебивает он.

— Да, я разыскиваю Марину Гибсон, которая плывет в каюте 402.

— А вы смотрели в каюте 402? — снова перебивает он.

— Да, но ее там нет, и, как мне кажется, — я делаю глубокий вдох, а затем выпаливаю, — там вообще никого нет, а она мне очень нужна, так что я, в общем-то, в том смысле, что не могли бы вы мне ее, э-э-э, разыскать?

Следует пауза, не предусмотренная сценарием.

— А зачем вам нужно ее вызвать, сэр? — спрашивает клерк.

— Ну, — говорю я, запинаясь, — мне кажется, что она… пропала.

Внезапно меня начинает трясти, и мне приходится ухватиться за край стола, чтобы взять себя в руки. — Мне кажется, что она пропала.

— Вам кажется, что у нас… пропал пассажир?

— Я хочу сказать, — я перевожу дыхание. — Я хочу сказать, что, может быть, она перешла в другую каюту?

— Весьма маловероятно, сэр, — говорит клерк, покачивая головой.

— Ну, то есть она обещала, что поужинает вместе со мной, но так и не пришла.

Я закрываю глаза и отчаянно пытаюсь не впадать в панику.

— И поэтому я хочу, чтобы вы ее разыскали…

— Извините, сэр, но мы не разыскиваем людей только потому, что они пропустили ужин, сэр, — говорит актер.

— Тогда не могли бы вы подтвердить мне, что она плывет именно в этой каюте? Ладно? Это-то вы можете сделать? — спрашиваю я, стиснув зубы.

— Я могу подтвердить это, но я не могу дать вам номер каюты пассажира.

— Я и не прошу вас дать мне номер каюты, — объясняю я нетерпеливо. — Я у вас его и не спрашиваю. Я знаю этот проклятущий номер. Просто подтвердите мне, что она плывет в каюте 402.

— Марина?..

— Марина Гибсон, — повторяю я. — Как Мел. Как Мел Гибсон. Только ее зовут Марина.

Клерк берет в руки один из своих блокнотов, которые предположительно содержат компьютерную распечатку фамилий всех пассажиров этого круиза. Затем он наклоняется к монитору, нажимает на несколько клавиш, пытаясь изобразить человека, занятого ответственным делом, сверяется с одной таблицей, а затем с другой, затем несколько раз шумно вздыхает.

— Какой номер каюты, сэр?

— 402, — повторяю, собрав волю в кулак.

Клерк, скорчив гримасу, еще раз проверяет что-то в своем блокноте, а затем, безразлично посмотрев на меня, заявляет:

— Эта каюта никем не занята.

Повисает долгая пауза, прежде чем я нахожу в себе силы, чтобы произнести:

— Что вы хотите сказать? Что это означает: «никем не занята»? Я звонил в эту каюту прошлым вечером. Мне отвечали. Я разговаривал с этой каютой. Что вы хотите сказать: «никем не занята»?

— Я хочу сказать, сэр, что названная вами каюта никем не занята, — отвечает клерк. — Иначе говоря, что в этом круизе в ней нет пассажира.

— Но… — я начинаю мотать головой, — нет, нет, это невозможно.

— Мистер Вард, — продолжает клерк, — я уверен, что ваша знакомая найдется.

— Откуда вам знать? — спрашиваю я, бледнея. — Куда, к черту, она могла подеваться?

— Может быть, она пошла в женское отделение гидротермального комплекса? — высказывает он предположение, пожимая плечами.

— Да, да, верно, — бормочу я. — В женское отделение. Постойте — а где оно?

— Я уверен, что найдется какое-то разумное объяснение всему произошедшему, мистер Вард…

— Послушайте, только вот этого не говорите, — восклицаю я, поднимая обе руки в умоляющем жесте. — Когда мне так говорят, я твердо знаю, что дело гиблое.

— Но, мистер Вард, прошу вас…

— Я боюсь, как бы она не попала в какую-нибудь историю, — говорю я, наклоняясь к клерку. — Вы меня слышите? По-моему, она попала в какую-то историю.

— Но, мистер Вард, у меня в списке пассажиров вообще нет никакой Марины Гибсон, — говорит мне клерк. — В нашем круизе нет никого с таким именем и фамилией.

Клерк внимательно разглядывает меня с таким видом, словно он никак не может уловить выражение на моем лице.

Я сижу в холле на стульчике и разглядываю всех женщин, входящих в женское отделение гидротермального комплекса и выходящих из него, пока тот не закрывается.

2

Ф. Фред Палакон звонит в 7:00. После того как женское отделение закрылось в пять, я сидел у себя в каюте, обдумывая, не перерыть ли мне все судно вверх ногами, пока я не найду ту, что называла себя Мариной Гибсон, но в конце концов отказываюсь от этого плана, потому что под дверь мне просунули коричневый конверт с вензелем «Королевы Елизаветы II», в котором лежала фотография со вчерашнего ужина. Фотография вышла не особенно хорошо — в частности на ней отсутствовала чета Уоллисов.

Пара, сидевшая рядом со мной за столом в «Queen's Grill», была мне совершенно незнакома и даже отдаленно не напоминала Стивена и Лорри. Мужчина, злобно уставившийся на меня, был намного старше Стивена, а смущенная женщина, уткнувшаяся взглядом в тарелку, была не такая интересная, как Лорри, и намного хуже одета.

Марина же отвернулась в сторону, так что ее лица вообще было не разобрать.

Непринужденно улыбаюсь на фотографии я один, и это удивительно, поскольку единственное, что мне кажется знакомым на этом снимке, — это маленькие горки икры на моей тарелке, заказанные Стивеном графины с вином да японка, сидящая в тени за соседним столиком.

Оригинал и заказанные мной три копии разбросаны на столе, за которым я сижу и курю сигареты одну за другой, а в каюте так холодно, что у меня зуб на зуб не попадает, хотя на мне — два свитера J Crew под просторным пальто от Versace, и последствия утреннего похмелья все еще дают о себе знать. Я смутно помню, что «Королева Елизавета» прибывает в Саутгемптон вроде бы завтра.

— Итак, вы не едете в Париж? — спрашивает меня Палакон. — В конце концов, вы все же решились ехать в Лондон?

Долгая пауза, следующая с моей стороны, вынуждает Палакона крикнуть в трубку:

— Алло? Вы меня слышите?

— Да, — говорю я убитым голосом. — Как ты это… вычислил?

— Я почувствовал перемену в вашем настроении, — говорит Палакон.

— Как же тебе это удалось?

— Ну, скажем, я уже выяснил, что эти ваши порывы обычно недолго длятся, — говорит он мне. — Скажем так, я неустанно думаю о вас и о том, что вам предстоит сделать. — И, после некоторой паузы: — К тому же я вижу все происходящее под несколько другим углом.

— Я — любовник, а не воин, Палакон, — вздыхаю я в ответ.

— Мы обнаружили Джейми Филдс, — говорит Палакон.

Я тут же оживляюсь:

— Так моя работа закончилась, верно?

— Нет, — отвечает Палакон. — Только облегчилась.

— Интересно, чем ты занимаешься в настоящий момент, Палакон? — спрашиваю я. — Сидишь, и какой-нибудь лакей делает тебе педикюр, пока ты лопаешь мятные конфетки из огромной коробки? По крайней мере мне представляется именно что-нибудь в этом роде.

— Джейми Филдс в Лондоне, — говорит Палакон. — Вы можете найти ее послезавтра на съемочной площадке фильма, в котором она играет. Всю необходимую информацию вы получите в отеле. Водитель встретит вас…

— Водитель лимузина? — перебиваю его я.

Пауза, а затем Палакон вежливо уточняет:

— Да, мистер Вард, водитель лимузина…

— Спасибо.

— …встретит вас в Саутгемптоне и отвезет в Лондон, где я проконтактирую с вами.

Пока Палакон бубнит, я перекладываю на столе все четыре фотографии, то так, то этак, а затем, так и не загасив предыдущую сигарету, закуриваю новую.

— Вы все поняли, мистер Вард?

— Да, я все понял, мистер Палакон, — отвечаю я в тон ему.

Пауза.

— Вы очень раздражительны, мистер Вард.

— Нет, просто я пытаюсь кое-что выяснить.

— Это на самом деле так, или вы просто позерствуете?

— Послушай, Палакон, мне пора идти…

— Куда, мистер Вард?

— Я записался на курсы по изготовлению садовых гномов, и через десять минут начинается первое занятие.

— Я поговорю с вами по прибытии в Лондон, мистер Вард.

— Я уже пометил это в своем еженедельнике.

— Рад это слышать, мистер Вард.

1

Я нахожу оператора Феликса в баре с роялем, склонившимся над целой батареей бокалов, наполовину заполненных бренди; он занят тем, что уныло рассматривает собственное отражение в зеркале, висящем над полкой с бутылками, и курит сигареты «Голуаз» одну за другой. Пианист — который, как я замечаю к своему ужасу, все тот же инструктор по аэробике с кошмарными зубами — играет очень грустную версию «Все, что угодно». Я сажусь на табурет рядом с Феликсом и швыряю фотографии на стойку прямо перед ним. Феликс даже не вздрагивает. На лице у него — многодневная щетина.

— Феликс, — говорю я, пытаясь держать себя в руках, — посмотри на эти фотографии.

— Не хочу я смотреть на фотографии, — говорит уныло Феликс со своим акцентом неизвестного происхождения.

— Феликс, прошу тебя, это важно, — говорю я. — По-моему.

— Вовсе я не собираюсь смотреть ни на какие фотографии, Виктор.

— Мать твою так, да посмотри же ты на эту гребаную фотографию, Феликс, — рявкаю я в панике.

Феликс поворачивается ко мне, говорит: «Ну не ворчи!» — и устало смотрит на снимок.

— Ну и что тут такого? Какие-то люди едят икру с недовольными мордами. — Он пожимает плечами: — Бывает.

— Феликс, но я не ел икру с этими людьми, — говорю я. — И тем не менее эта фотография су-су-существует.

Я уже начал заикаться.

— Ну и что ты этим хочешь сказать? — вздыхает Феликс. — Боже мой, как я от всего устал.

— Здесь все неправильно, — ору я, уже ничего не соображая. — Это не та пара, с которой я ужинал вчера. Эти люди — не Уоллисы. Ты понимаешь, Феликс? Я-не-зна-ю-э-тих-лю-дей.

— Но это же фотография, Виктор, — говорит Феликс. — И на ней есть ты.

— Да, это я, — говорю я. — Но кто эти люди, Феликс? — Чтобы он меня лучше понял, я тыкаю пальцем в фотографию. — Что же это такое происходит? Что за чертовщина?

— Молодость, молодость! — вздыхает он.

— При чем здесь молодость, Феликс? При чем?— спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. — На этой чертовой посудине нет ни одного человека моложе шестидесяти.

Феликс делает бармену знак налить еще один бокал.

— Феликс, — говорю я тихо. — Мне страшно.

— Я вижу, но почему?

— Причин хватает, — шепчу я.

— Жизнь нельзя прожить без проблем.

— Знаю, знаю, нет радости без горя и все такое — черт побери, Феликс, заткнись на хрен и посмотри наконец на это гребаное фото!

Поднеся фотографию к носу, Феликс слегка оживляется, а в баре дымно и темно, и пианист продолжает исполнять заунывную версию «Все, что угодно», в то время как толпа статистов, изображающих наклюкавшихся бабулек, крупье и персонал заведения восторженно слушают, а я сосредотачиваюсь на тишине, окутывающей эту музыку и обратить на себя внимание бармена.

— Это фальсификация, — говорит Феликс, прочищая горло.

— Откуда ты знаешь?

— Ты должен был бы видеть лицо вот этой девушки. Он показывает на Марину.

— Да, но я думал, что она повернулась, когда сработала вспышка.

— Нет, — говорит Феликс. — Она не повернулась.

— Откуда ты знаешь?

— Это видно по положению ее шеи. Смотри — Феликс проводит кончиком пальца по горлу Марины. — Исходя из положения ее шеи видно, что она смотрела в камеру. Чье-то другое лицо было — как это говорится? — напечатано двойной экспозицией поверх лица этой девушки.

Феликс замолкает, затем переводит взгляд на Уоллисов.

— Полагаю, что нечто подобное было проделано и с этой парой, — говорит он, наморщив лоб. — Причем работа довольно грубая.

Вздохнув, он кладет фотографию обратно на стойку:

— Впрочем, кто знает? Может, ты был просто очень пьян, захотел со всеми подружиться и сел не за тот столик?

Я мотаю головой.

— Я никогда не сидел вместе с этими людьми, — говорю я. — Посмотри, какая прическа у этой женщины.

Я заказываю бармену водку «Absolut» с клюквенным соком («И обязательно добавить лайма!» — подчеркиваю я.), и когда он мне ее приносит, я опрокидываю бокал залпом, но желанное расслабление так и не приходит.

— Может, мне просто потрахаться нужно, — вздыхаю я.

Феликс принимается хихикать.

— Потрахаться-то тебе придется, — хихикает он. — Еще как придется.

— Умоляю тебя, перестань хихикать, Феликс.

— Ты что, не читал новый сценарий, — спрашивает он.

— По-моему, в сценарий постоянно вносят изменения, Феликс, — говорю я. — А я на это вовсе не подписывался.

— Похоже, что ты совершенно не привык к разочарованиям, Виктор. Я угадал?

— Похоже, что-то случилось с этой девушкой, — говорю я уныло. — Ну, с Мариной.

— Ты думаешь, что вышла ошибка? — спрашивает Феликс, отпивая большой глоток бренди и ставя бокал в ряд с пустыми бокалами. — Случается, что люди просто слишком много знают.

— Мне показалось… мне показалось, что там — Боже мой! — произошел какой-то несчастный случай, и…

У меня перехватывает голос.

Я смотрю на пианиста, на статистов, сидящих за столами и на скамейках и задумчиво кивающих в такт музыке.

— И потом никто не снимал трубку — о Боже мой!

— Тебе следует сменить образ жизни на более гармоничный и плодотворный.

— Я на обложке журнала «Youth Quake»! — восклицаю я. — Ради всего святого, о чем ты таком болтаешь?

— Может быть, одно с другим все же никак не связано?

— Хорошо, тогда скажи мне, что я упрямый осел, — настаиваю я. — Скажи мне, что это не «показатель успеха». Феликс, не бойся, я все пойму и прощу!

— Я знаю, знаю, — говорит Феликс участливым тоном, затягиваясь сигаретой. — Невыносимая ситуация, верно?

Наконец я спрашиваю:

— Кстати, а как насчет Палакона? Каким боком он относится ко всему этому?

— Кто такой Палакон? — спрашивает Феликс.

— Палакон, — вздыхаю я, — это тот парень, который посадил меня на эту чертову посудину.

Феликс замирает, затем гасит сигарету в пепельнице и говорит:

— Не знаю я никакого Палакона.

Делая знак бармену, чтобы тот принес еще выпить, я недовольно бурчу:

— Что?

— Палакона нет в сценарии, Виктор, — отчетливо повторяет Феликс.

Пауза.

— Ни фига себе! Погоди-ка, постой. — Я поднимаю руку. — Ау? С тобой все в порядке, зайка?

— Нет, нет, со мной все в порядке, — говорит Феликс. — И прошу тебя, Виктор, не называй меня «зайкой».

— Нет, постой, Феликс, — продолжаю я. — Я говорю о парне, которого я встретил в «Fashion Cafй». Такой типичный еврокретин — он-то меня и пристроил в эту плавучую богадельню. Ну вспомни — Палакон.

Но на Феликса это не производит никакого впечатления. Я таращусь на него, совершенно ошарашенный.

— Я встретился с ним после того, как за мной устроили погоню, — начинаю объяснять я. — В «Fashion Cafй», когда я убежал от черного джипа. Ф. Фред Палакон?

Феликс поворачивается ко мне, он скорее обеспокоен, чем удивлен, и наконец он изрекает:

— Мы не снимали никаких погонь, Виктор.

А затем, после долгого молчания:

— И в «Fashion Cafй» мы тоже не снимали ни одной сцены.

Я снова перевожу взгляд на фотографию и чувствую, что у меня внутри что-то словно обрывается.

— В режиссерском сценарии нет никакого Палакона, — бормочет Феликс, тоже уставившись на фотографию. — Первый раз слышу это имя.

Я начинаю задыхаться, бармен ставит передо мной выпивку, но у меня к горлу подступает изжога, так что я передвигаю бокал поближе к Феликсу.

— Думаю, что именно на этом кадре логичнее всего закончить последний эпизод, — говорит Феликс и исчезает.

0

На палубе сыро, небо необычно темное, почти черное, тучи раздуваются и лохматятся, словно чудовища, а чтобы мы не забыли обратить на них внимание, время от времени громыхает гром, и за всей этой тьмой, за этим недобрым небосклоном нас ждет земля. На палубе я закуриваю, камера снимает меня со всех сторон, мне удалось раздобыть немного ксанакса, поэтому меня совсем не тошнит, тика у меня тоже нет, на ушах у меня наушники от плеера, в которых, просачиваясь на саундтрек, жужжит песня Dave Matthews Band «Crash Into Me». Я сажусь на скамейку, на мне темные очки, но, несмотря на это, я отчаянно моргаю, а в руках у меня новый журнал, затеянный Гэйл Лав, который так и называется — «Новый журнал», и я сижу на скамейке, пока мне хватает сил. Я мысленно представляю, как Марина падает за борт в черную воду, опускается на далекое песчаное дно, исчезает бесследно, и тут же ее призрак шаловливо проносится по задворкам моей памяти, дразнит меня, а может быть, она и сама спрыгнула за борт, зная, что в противном случае ее ждет нечто гораздо худшее. Шляпка, которую Лорен Хайнд дала мне в Нью-Йорке и которую Палакон попросил меня взять с собой, бесследно исчезла, хотя я перевернул вверх дном всю мою каюту, пытаясь отыскать ее, и пусть на первый взгляд, это совсем небольшая проблема, чутье мне подсказывает, что на самом деле это очень серьезно. Режиссер уже не раз объяснял мне, что то, чего я совсем не понимаю, и есть самое важное.

Прогуливаясь по палубе, я чувствовал, как трудно мне передвигать ногами, проходя мимо киоска, продающего сахарную вату, открытого якобы для детей. Мимо меня по палубе прошли Уоллисы, не заметив меня или не пожелав со мной беседовать, и я оказался не в состоянии разгадать, что скрывается под их фальшивыми улыбками, и мое сердце стучало с перебоями, но на самом деле мне все было безразлично и вызывало апатию, причем даже апатия была какой-то вымученной, и поэтому я даже не пытался побороть ее. Для смелости я продолжал твердить про себя, что я — модель, что СМ защищает мои интересы, что я хорош в постели, что у меня отличные гены, что Виктор рулит, но чем дольше прогуливался, тем больше я начинал во всем этом сомневаться. На палубе мимо меня прошел молоденький немчик, полностью проигнорировав меня, но он с самого начала не имел особенного отношения к основному сюжету, и все сцены, в которых он участвовал, были вырезаны, причем это ничуть не нарушило непрерывности действия. На палубе рабочие из съемочной группы демонтировали дымовые машины и укладывали их в упаковочные клети.

Европа надвигалась на меня, океан, тускло поблескивая, уплывал за корму, тучи рассеивались и светлые проплешины в небе становились все обширнее и обширнее, пока небо вновь не стало ясным. На палубе я стоял, вцепившись в ограждение, считая, сколько времени мною уже потеряно, а картинка сначала стала размытой и нечеткой, но затем объектив навели на резкость, и кто-то, проходя мимо меня, насвистывает «На солнечной стороне улицы», но когда я поворачиваюсь, там, как и следовало ожидать, никого нет. Я опускаю взгляд вниз и начинаю от нечего делать разглядывать свои ботинки — и тут я замечаю рядом с одним из них маленький кружок конфетти, а рядом с ним — еще один.

3

14

Обычная улица в Ноттинг-Хилле.

Один за другим: новый «Gap», «Starbucks», «McDonald's».

Пара — он и она — выходит из фитнесс-центра Crunch, в руках у них спортивные сумки от Prada, они слегка возбуждены после тренажеров, они идут мимо запаркованных впритык вдоль тротуара «БМВ», а за спиной у них из открытых дверей центра вырываются звуки песни Pulp «Disco 2000».

Кучка вихрастых узкобедрых тинейджеров в футболках с издевательскими надписями тусуются перед входом в «Gap», сравнивая свои покупки; у одного из них в руках новый роман Ирвина Уэлша, они передают друг другу сигареты и в практически полной тишине отлично слышно, как они отпускают колкие замечания по поводу мотоцикла, который с треском появляется из-за поворота, а затем сбавляет скорость перед светофором и тормозит.

Какой-то тип — вылитый Боно — выгуливает черного Лабрадора; он тянет собаку, нацелившуюся сожрать объедки, завернутые в упаковочную бумагу с надписью «Arch Deluxe», за поводок, пытаясь оттащить ее в сторону.

Мимо двойника Боно проходит бизнесмен — он, морща лоб, изучает на ходу первую страницу «Evening Standard», трубка решительно зажата в зубах; двойник Боно проходит тем временем мимо нянечки, одетой в стиле шестидесятых, толкающей навороченную детскую коляску, явно от модного дизайнера, а мимо нянечки проходит пара студентов художественного колледжа, которые едят из одного пакетика цветастые леденцы и рассматривают манекены в витринах магазинов.

Японский турист снимает на видео плакаты, группа девушек выкатывается на улицу из «Starbucks», нянечка, одетая в стиле шестидесятых, внезапно остановившись, склоняется над навороченной детской коляской, чтобы проверить, все ли в порядке с младенцем. Мотоциклист по-прежнему ждет зеленого света на перекрестке.

Но тут Pulp сменяется какой-то зловеще звучащей композицией Oasis, и я внезапно замечаю, что все люди вокруг почему-то обуты в кроссовки Nike, и двигаются они так, словно кто-то запрограммировал их, словно роботов, и теперь координирует их движения, а в руках у них открытые зонтики, потому что небо над Ноттинг-Хиллом — промозгло-серое небо от Dior — готово разразиться дождем (по крайней мере, так им сказали).

Проходит некоторый довольно существенный промежуток времени, а затем случается вот что.

Джейми Филдс выбегает из прохода между домами на обычную улицу в Ноттинг-Хилле, отчаянно размахивая руками, выкрикивая какие-то непонятные предупреждения. Страдальческое выражение на ее лице, покрытом грязными коричневыми разводами, портит всю его красоту (а может, напротив, подчеркивает ее).

Такси, медленно проезжающее по обычной улице в Ноттинг-Хилле, чуть не сбивает Джейми Филдс с ног, а она с криками бросается на машину, колотится в дверки, и тогда перепуганный водитель закрывает окна и уносится прочь, обогнув на ходу мотоциклиста, а черный Лабрадор лает как бешеный, и студенты отворачиваются от витрины, а нянечка, одетая в стиле шестидесятых, начинает катить коляску в противоположном направлении, налетев при этом на бизнесмена и выбив трубку у него из зубов; раздраженный бизнесмен оборачивается, восклицая: «Какого черта!» — и в этот самый момент дома начинают взрываться.

Первым взлетает на воздух фитнесс-центр, за ним через какую-то секунду следует «Gap», затем «Starbucks» рассыпается в мелкую пыль и, наконец, «McDonald's». Каждый из четырех отдельных взрывов порождает гигантскую тучу разъяренного пламени и дыма, которая взмывает к серому небу, и, поскольку взрывные волны от грамотно расположенных бомб направлены в сторону улицы, тела прохожих или мгновенно охватывает пламя, или их подбрасывает в воздух, словно марионеток на веревочках, пока их полет не прерывается столкновением с одной из запаркованных «БМВ», а зонтики, вырванные из рук и поднятые в воздух ударной волной, или сгорают на лету, или же парят, покачиваясь, на фоне серого неба, пока медленно не опустятся на обломки зданий.

Со всех сторон завывают сирены и противоугонные устройства, небо окрашено в оранжевый цвет от последовавших еще двух небольших взрывов, земля подрагивает, спрятанные в укрытиях люди выкрикивают откуда-то распоряжение. И тут наконец наступает тишина, но не более чем на секунд пятнадцать, потому что затем все начинают кричать.

Кучка тинейджеров — сгорели дотла. Бизнесмен — разорвало пополам при взрыве «Starbucks».

Японского туриста нигде не видно, но его видеокамера лежит себе целехонька на тротуаре.

Мотоциклист, остановившийся на перекрестке: превратился в обугленный скелет, кости которого сплелись и сплавились с обломками мотоцикла так, что их уж теперь никто не сможет отделить друг от друга.

Нянечка, одетая в стиле шестидесятых, мертва, а навороченная детская коляска выглядит так, словно ее приплющило ударом гигантского кулака.

Черный Лабрадор уцелел, но хозяина нигде не видно — только его рука, оторванная в запястье, все еще сжимает поводок, а собака, обезумевшая, вся покрытая кровью и пеплом, мчится к камере, рядом с которой стоит ее дрессировщик.

И посреди улицы в Ноттинг-Хилле ошеломленная Джейми Филдс медленно падает на колени, глядя в серое дождливое небо, а затем виновато опускает голову и сжимается от боли и ужаса, в то время как какой-то странный ветер уносит в сторону дым, и становятся видны огромные кучи обломков, оторванные человеческие конечности, лосьоны и шампуни из «Gap», сотни закопченных пластмассовых чашек из «Starbucks», расплавленные членские карточки фитнесс-центра «Crunch», а также его дымящееся оборудование — шведские лестницы, имитаторы гребли, велотренажер.

На первый взгляд картина разрушений за спиной у Джейми Филдс кажется ужасающей, но проходит совсем немного времени, и улица уже не выглядит особенно сильно пострадавшей — разве что слегка попорченной. Всего лишь два «БМВ» перевернуто — трупы наполовину вывалились наружу из выбитых окон, а кровь рядом с изувеченными телами выглядит неестественно, словно кто-то просто опорожнил на тротуар несколько бочек томатной пасты, не забыв полить ей также оторванные конечности студентов художественного колледжа и манекены, по-прежнему стоящие в изувеченных витринах, — она попросту слишком красная, чтобы быть настоящей. Правда, позже я узнаю, что этот цвет гораздо ближе к правде, чем мне казалось, когда я стоял на обычной улице в Ноттинг-Хилле.

Если вы посмотрите на Джейми Филдс прямо сейчас, вы заметите, что она облегченно смеется, несмотря на то что со всех сторон ее окружают расчлененные тела и оторванные головы, потому что это — раскрашенные муляжи из вспененного каучука, и вскоре реквизиторы соберут их и положат обратно в ящик. Режиссер уже крикнул «Стоп!», и кто-то уже укутывает Джейми в одеяло и шепчет ей на ухо что-то утешительное, но Джейми в полном порядке, она кланяется в ответ на аплодисменты, и видно, что в этой сцене, которая разыгралась утром в среду на обычной улице Ноттинг-Хилла, она — самый главный персонаж.

После взрывов стало ветрено, статисты позволяют ассистентам гримеров стирать фальшивую кровь с лиц, вертолет шумно пролетает над площадкой, и актер, очень похожий на Роберта Карлайла, жмет режиссеру руку, и монтировщики разбирают кукол на части, а каскадеры поздравляют друг друга с успехом, вынимая затычки из ушей, а я следую за Джейми Филдс в ее трейлер, у входа в который ассистент вручает ей мобильный телефон, а Джейми садится на лесенку, ведущую внутрь трейлера, и закуривает сигарету.

Мои непосредственные впечатления: Джейми стала бледнее, чем я ее помню, скулы стали еще более подчеркнутыми, глаза такие голубые, что со стороны кажется, будто она носит цветные контактные линзы, волосы по-прежнему светлые, но теперь они подстрижены короче и уложены назад, тело более женственное, шикарные бежевые слаксы обтягивают мускулистые ноги, грудь под простым велюровым топом явно накачана силиконом.

Девушка-гример стирает большим влажным ватным шариком пятна грязи, нарисованные на щеках, подбородке и лбу Джейми, а сама Джейми тем временем пытается болтать по мобильному телефону, поэтому она машет рукой и кричит гримеру: «Потом!», но видно, что ей, в сущности, все это совсем не мешает.

Я становлюсь в позу пассивного наблюдателя, прислонившись эротично к трейлеру, стоящему напротив трейлера Джейми, так что стоит ей поднять взгляд, как он неизбежно падает на меня: я улыбаюсь во весь рот, руки скрещены на груди, я одет подчеркнуто небрежно в какой-то неброский костюм от Prada, вид у меня уверенный, но не наглый. Но когда Джейми наконец и на самом деле поднимает взгляд, раздраженно отгоняя жестом руки еще одну гримершу, спешащую на помощь первой, она не замечает меня, несмотря на то что я стою в каком-то полуметре от нее.

— Ну да, поездила немного, посмотрела то да се, — устало шепчет Джейми в мобильный телефон, а затем добавляет: — Да, это так, пока собственными глазами не увидишь, ни за что не поверишь, — а затем: — Не стоит об этом говорить по мобильному, — и в завершение она бормочет: — Барбадос, — и тут к ней подхожу я.

Джейми поднимает глаза, резко захлопывает крышку мобильника, даже не попрощавшись со своим собеседником, и встает так поспешно, что чуть не падает с лесенки, ведущей в компактный белый трейлер, на двери которого написано ее имя, причем выражение на ее лице следует понимать как «О Господи, сейчас будет сцена, только этого мне и не хватало!».

— Привет, зайка, — начинаю я ласково, протягивая к ней руки, слегка склонив голову набок и улыбаясь мальчишеской улыбкой. — Ну и что за дела?

— Какого черта ты сюда приперся? — рычит Джейми в ответ.

— Но, зайка, послушай…

— Господи Боже, как тебя сюда занесло?

Она осматривается по сторонам в явной панике:

— Ты что, мать твою так, шутки шутить вздумал?

— Эй, зайка, остынь, — говорю я, подходя к ней поближе, отчего она начинает пятиться вверх по лестнице, хватаясь за перила для того, чтобы не оступиться.

— Все клево, клево, — повторяю я.

— Нет, все совсем не клево! — выкрикивает она. — Черт побери, ты должен немедленно убраться отсюда!

— Погоди минутку, зайка…

— Ты должен сейчас быть в Нью-Йорке, — шипит она, обрывая меня на полуслове. — Как ты здесь оказался?

Я протягиваю к ней руки, чтобы успокоить ее:

— Зайка, послушай, если ты…

Она бьет меня по рукам и поднимается еще на одну ступеньку выше.

— Не трогай меня. Какого черта ты делал у Аннабель вчера вечером?

— Зайка, стой, подожди…

— Прекрати, — говорит она, испуганно озираясь, не идет ли кто, отчего я тоже гляжу за плечо, а затем снова смотрю на нее. — Я серьезно. Уходи. Нас не должны видеть вместе.

— Слушай, давай обсудим это в твоем трейлере, — ласково предлагаю я. — Хочешь «Mentos»?

Она снова отталкивает мою руку:

— Немедленно проваливай с площадки, или я позову Бобби, понял?

— Бобби? — переспрашиваю я. — Послушай, зайка…

— Ты должен сейчас быть, мать твою так, в Нью-Йорке, а теперь проваливай отсюда ко всем чертям!

Я поднимаю руки вверх, чтобы продемонстрировать ей свои мирные намерения, и делаю шаг назад.

— Эй, все клево, — бормочу я. — Все очень клево, очень клево.

Джейми резко поворачивается ко мне спиной и, перед тем как исчезнуть в трейлере, награждает меня напоследок ледяным взглядом. Затем она хлопает дверью трейлера. Снаружи кто-то поворачивает ключ в замке. И наступает тишина.

Запах паленой резины висит повсюду, вызывая у меня приступ кашля, с которым я справляюсь с помощью двух таблеток «Mentos», затем я стреляю «силк кат» у еще одной хорошенькой гримерши, которая похожа на Джину Гершон, затем какое-то время трусь по соседству с каким-то народом, не обращающим на меня ни малейшего внимания, после чего направляюсь в сторону Уэстбурн Гроув, потом сворачиваю на Чепстоу-роуд и останавливаюсь перед очень крутым магазином, называющимся «Oguri», после чего засекаю Элвиса Костелло на углу Колвил-роуд, выходящего из общественного туалета в стиле нео-деко, отделанного керамической плиткой бирюзового цвета.

13

Обиженный до глубины души, я пытаюсь продумать новый план игры для того, чтобы покончить с бесцельным брожением по городу. Я перехожу от одного газетного киоска к другому в отчаянных попытках раздобыть «New York Post» или «New York News», чтобы выяснить, в каком направлении развиваются касающиеся меня события на Манхэттене, но я не могу найти здесь нигде зарубежных газет, все завалено типичными желтыми британскими листками с кричащими заголовками: «ЛАЙАМ: ЧЕЛОВЕК ЗА МИФОМ, ИЛИ ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ БИЖУ ФИЛИПС» (статья, в которой мое имя может упоминаться, а может и нет — день на день не приходится) или «ОБЪЕМ ПРОДАЖ ШАМПАНСКОГО СТРЕМИТЕЛЬНО РАСТЕТ: „ВЕСЕЛЯЩИЙСЯ ЛОНДОН“ УЧИТСЯ ВЕСЕЛИТЬСЯ». Выпив большую чашку вполне сносного холодного латте без кофеина в одном из десятков «Starbucks», выстроившихся вдоль лондонских улиц, я захожу в «Tower Records» и покупаю кассеты для моего плеера (Фиона Эппл, Томас Рибьеро, Tiger, Sparklehouse, саундтрек к фильму «Мандела»), а затем выхожу наружу и оказываюсь в потоке ребят на роликовых коньках, которые мчатся по улице, направляясь к паркам.

Регбисты и в целом прикид регбиста в топе, также в топе цветастые шейные платки, лоскутная одежда в неохиппистском духе и выбритые налысо головы; из-за Лайама и Ноэля Галлахеров бороды, как я замечаю, пользуются гораздо большим успехом, чем в прошлый раз, когда я был здесь, из-за чего я все время рассеянно ощупываю свое лицо, которое кажется мне слишком голым и незащищенным, и я настолько забываюсь, что на Бонд-стрит чуть не наступаю на двух щенков пекинеса, которых выгуливает налысо обритый бородатый регбист в неохиппистском прикиде. Я думаю, не позвонить ли мне Тамаре, светской тусовщице, с которой у меня было небольшое приключение, когда она приезжала в Штаты, но вместо этого продолжаю обсуждать сам с собой, как бы мне изложить в наиболее выгодном для меня свете ситуацию с Джейми Филдс в том случае, если позвонит Ф. Фред Палакон. Надвигающаяся гроза начинает ерошить мне прическу, и я заскакиваю в магазин «Paul Smith» на Бонд-стрит, где покупаю офигенный плащ стального цвета. Песня Everything But The Girl «Missing» доносится отовсюду, время от времени перемежаемая порциями зажигательного хауза с небольшой щепоткой бековского «Where It's At».

За мною по пятам все время идет парень в черных солнцезащитных очках wraparound, которому следовало бы играть в какой-нибудь «мыльной опере» — мужественный, с чеканным профилем и густой копной черных волос; он напоминает Кристиана Бэйла, только больше в духе шестидесятых, подозрительно фатоватый и одетый в фирменное длинное черное пальто, которое ему совершенно не идет и кажется слепленным из пластилина.

Сожаление: и зачем только я отказался сниматься в той рекламе шотландского виски!

Взять на заметку: карандаш для глаз в этом сезоне смотрится на мужчинах очень круто.

Я захожу в «Masako» и забиваюсь в обитую бархатом кабинку на задах, где ковыряюсь в суши, отдающем на вкус ветчиной, а парень, похожий на Кристиана Бэйла, сидит за столиком на четверых у самого входа в пустынный ресторан, с тенью улыбки на лице, и на пустом стуле рядом с ним лежит видеокамера, а из динамиков стереосистемы раздается какая-то мрачноватая музыка, не способная никому поднять настроение.

Когда я приближаюсь к нему с бутылкой «San Pelegrino» в руке, он как раз расплачивается по счету и делает последний глоток холодного саке, надменно улыбаясь мне.

— Хотите взять у меня автограф? Я угадал? — спрашиваю я, а затем я внезапно начинаю говорить детским плаксивым голосом: — Перестаньте ходить повсюду за мной. Оставьте меня в покое, мать вашу так! Договорились? — Повисает молчание, во время которого он встает, и я сторонюсь, пропуская его. — Если вы не перестанете, я вылью эту бутылку «San Pelegrino» на вашу голову — ясно?

Он ничего не говорит, но весь его вид, кажется, заявляет «Ну и что?».

Я смотрю, как он уверенной походкой выходит наружу, где его поджидает приземистый джип синего цвета с тонированными стеклами, так что мне не удается разглядеть лица водителя. На улице я обращаю внимание на то, как много развелось за последнее время ресторанов техасско-мексиканской кухни, на царящее повсюду постапокалиптическое настроение, на мою собственную псевдореальность, а затем направляюсь в «Four Seasons», где все, что мне хочется сделать, это как можно быстрее снять с себя рубашку.

12

У входа в «Four Seasons» неизбывные папарацци стреляют друг у друга сигареты, праздно рассматривают меня, в то время как я роюсь по карманам в поисках ключей от моего номера, а они ждут, когда к дверям подкатит «таункар» или лимузин, чтобы высадить потенциальную жертву, в число которых я сегодня не вхожу. Рэйф Файнз пожимает руку двадцатилетнему кинопродюсеру, которого, я просто уверен, трахал кое-кто из моих знакомых, а Габриэль Бирн разговаривает по мобильнику, одновременно давая интервью журналу «People» и отхлебывая чай из большой кружки. Другими словами: все как всегда, все идет как обычно. Единственный пробел в картине: никаких вестей от Ф. Фреда Палакона, что почему-то вовсе не приносит мне того облегчения, которого я ожидал. Я открываю дверь в мой люкс, врубаю MTV и одновременно со щелчком телевизора Everything But The Girl заполняет комнату, в которой стоит арктический холод. У меня зуб на зуб не попадает, когда я сдвигаю в сторону кучу модных японских журналов, рассыпанных по кровати, а затем падаю сверху и натягиваю на себя покрывало, не забыв заказать в гостиничной кухне протеиновый коктейль и спросить, в котором часу закрывается тренажерный зал.

Внезапно я замечаю, что в комнате, кроме меня, еще кто-то есть, и резко оборачиваюсь.

Это Джейми Филдс: она сидит, свесив ноги с вращающегося кресла, обтянутого тканью в цветочек, на ней — ультрамодный топ-лиф от Prada, черные блестящие брючки в стиле диско, черные туфли на шпильках, темные очки Armani, а лицо больше похоже на маску, но после первоначального шока я подмечаю на нем нечто вроде виноватого выражения, которое становится еще более заметным после того, как она снимает очки, а на ногтях у нее кричаще-красный лак.

Джёйми замечает, что мои глаза прикованы к ее ногтям, и говорит со вздохом, закуривая сигарету:

— Я знаю, это выглядит ужасно, но так нужно для роли.

— Для которой? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами, выдыхая дым:

— Для обеих?

— Как ты сюда вошла? — спрашиваю я.

— Я прекрасно знакома с некоторыми служащими гостиницы, занимающими ответственные посты, — отвечает она небрежно. — Они меня знают. И позволяют мне делать, все, что я хочу. У меня здесь своего рода льготы. Этого достаточно?

Я выдерживаю паузу перед тем, как поинтересоваться:

— Ты не начнешь меня сейчас снова выгонять?

— Нет. Извини меня, пожалуйста, за все.

Мы снова замолкаем.

— А в чем тогда было дело?

— О, — тихо говорит она, — я просто приняла тебя за другого человека. Забудем об этом, ладно?

— Ты приняла меня за другого человека? — изумляюсь я. — Зайка, мне больно это слышать.

— Понимаю. — Джейми засовывает руку в дамскую кожаную сумочку от Гуччи и достает оттуда маленькую коробочку, упакованную как подарок. — Я подумала, что это поможет облегчить твои страдания.

Я протягиваю руку и нерешительно беру в руки коробочку:

— Что это такое?

— Сигары. Monte Christo, — говорит она, вставая и потягиваясь. — Ну, то есть я решила, что ты по-прежнему такой же модник, как и прежде, и тебе это должно понравиться.

Она затягивается сигаретой, кривится и гасит окурок в пепельнице.

— Не думаю, чтобы время тебя так уж сильно изменило.

Затем она начинает расхаживать по номеру, не особенно впечатленная, но и не разочарованная, скорее любопытствующе-безразличная, трогая шторы, изучая принадлежащие мне изящные пустячки, валяющиеся на столе.

Внезапно звонит телефон. Когда я снимаю трубку, никто мне не отвечает. Я медленно кладу трубку на место.

— Уже не первый раз, — бормочу я.

Джейми продолжает расхаживать по комнате, проводит рукой под крышкой стола, изучает одну лампу, затем другую, открывает шифоньер, заглядывает в угол за телевизором — на экране Бек едет верхом на осле, а кто-то из Spice Girls раскручивает в воздухе лассо, затем она берет в руки пульт дистанционного управления и чуть было не начинает разбирать его, когда я прерываю затянувшееся молчание:

— Зайка, может, ты все-таки присядешь?

— Я весь день провела на привязи. — Она потягивается и принимает слегка небрежную позу. — Не могу без движения.

— Э-э-э, зайка, — начинаю я, смущаясь, — как тебе удалось меня найти?

— Ну и ну! — говорит она, обернувшись. — Это как тебе удалось меня найти?

Пауза.

— Нет, ты расскажи первой.

— Я попросила моего ассистента обзвонить все места, где ты бы мог остановиться.

Она вздыхает и продолжает:

— «Connaught», «Stafford», «Claridge», «Dorchester», «Berkeley», «Alcion», ну и затем — «Four Seasons».

Длительная пауза, во время которой я изумленно взираю на Джейми.

— Что с тобой? — спрашивает она. — Почему ты так на меня смотришь?

— Мать твою, a «Hampel»? Почему ты не проверила гребаный «Hampel»? Боже мой, зайка, я от тебя такого не ждал!

Улыбка мелькает у нее на губах, но сразу же исчезает, когда до нее что-то доходит, и она со стоном плюхается обратно в вертящееся кресло.

— Не заставляй меня надевать обратно мои темные очки, Виктор! — предупреждает она.

Телефон звонит снова. Я вздыхаю, протягиваю руку к тумбочке, снимаю телефон, слушаю. Молчание, затем серия каких-то нерегулярных попискиваний, два щелчка, треск статического электричества, еще одно попискивание, затем тишина. Я перевожу взгляд на Джейми во вращающемся кресле, которая задумчиво вертит в руках темные очки, перекинув ноги через подлокотник, а затем медленно кладу трубку на место.

— Я спрашивала номер комнаты Виктора Джонсона, но затем вспомнила — или прочла где-то, что ты сменил фамилию. И теперь ты Виктор Вард.

Она делает паузу, игриво улыбается и спрашивает:

— Зачем?

— Ряд экспертных комитетов одновременно пришел к заключению, что, с точки зрения пиара, подобный шаг резко подтолкнет развитие моей карьеры. — Я пожимаю плечами. — И действительно, я стал почти знаменит.

— Ты стал почти знаменит по недоразумению, — поправляет она.

— Но благодаря этому недоразумению я далеко продвинулся.

— Хороший костюм немало этому способствовал.

— Не только — не стоит забывать и о невероятной крутизне того, кто его носил.

— И все-таки мне почему-то кажется, что сменить фамилию тебя заставил твой отец. — И она снова игриво мне улыбается. — А? Правда, инициатива исходила от папочки?

— Я не хотел бы говорить о моем отце…

— Господи, да какое мне дело!

Она снова встает, затем вновь падает в кресло, постоянно при этом вздыхая.

— Послушай, я пришла сюда всего лишь для того, чтобы попросить у тебя прощения за то, что тогда психанула, и, типа, пожелать тебе приятно провести время в Лондоне и все такое, и надеюсь, что мы снова увидимся лет так через восемь.

— Похоже, ты снова собираешься психануть? — спрашиваю я, старательно изображая из себя крутого парня и незаметно подвигаясь к ней поближе.

— Я обещаю, э-э-э, исправиться.

— Это не может не радовать.

Пауза.

— Все зависит от того, что тебя радует, — говорит она.

— Что за дела, зайка? — спрашиваю я, изображая крайнее утомление. — Что ты делаешь? Куда тебя несет?

— Сегодня был последний съемочный день, — говорит она. — Интерьеры мы отсняли в Пайнвуде на прошлой неделе. Так что я свободна как птица в полете.

— Ну что ж, тогда мне страшно повезло, что я тебя поймал.

— Ты меня поймал? — переспрашивает она раздраженно и слегка напряженно. — И даже если и поймал, то с чего ты взял, что тебе повезло, Виктор?

Внезапно звонит ее мобильник. Она достает откуда-то еще одну сумочку — Lulu Guinness, которую я почему-то не заметил прежде, — и отвечает на звонок. Глядя мне прямо в глаза, она говорит:

— Да?.. Отлично… Нет, я в «Four Seasons»… Это что, новое какое-то модное словечко?.. Давай посмотрим, что скажут остальные… Да… Звучит заманчиво… Хорошо… До скорого.

Она выключает телефон и без всякого выражения смотрит на меня.

— Кто это был? — спрашиваю я.

Я дрожу от холода, изо рта у меня клубами вырывается пар.

— Ты его не знаешь, — отвечает она, а затем еле слышно прибавляет: — Пока.

Я лежу на боку, изящно разбросав руки по покрывалу в цветочек, стараясь время от времени шевелить ими так, чтобы привлечь к себе внимание, к тому же у меня словно случайно выбилась рубашка, и я то и дело чередую «робкие» взгляды с соблазнительными улыбками. Джейми смотрит на меня как-то не по-доброму. Когда же я перестаю заигрывать с ней, она снова расслабляется, потягивается и зевает.

— Мне просто необходимо чем-нибудь подкрепиться.

— Зайка, так ты проголодалась?

— Не то слово!

— Знакомая картина, — восклицаю я, расплываясь в псевдошаловливой улыбке, и спрашиваю глубоким, проникновенным голосом: — Как насчет того, чтобы заказать ужин в номер?

Она стоит посреди комнаты, что-то выискивая, снова смотрит на телевизор, затем тщательно осматривает потолок. Наконец она бормочет:

— Давай-ка пойдем куда-нибудь отсюда.

— Куда?

— Куда-нибудь, где можно поужинать.

— Прямо сейчас? Но еще только пять, — восклицаю я. — Разве в это время что-нибудь открыто?

— Я знаю одно местечко, — говорит она тихо.

Что-то на потолке в самом углу привлекает ее внимание, и она подходит поближе, протягивает руку, а затем — словно осознав что-то — останавливается. Затем она оборачивается, пытается выдавить из себя улыбку, но, судя по всему, ей это не удается: что-то в этой комнате ее постоянно беспокоит.

— Зайка, это всего лишь декорации, — говорю я. — Забудь о них.

11

Хотя ресторан закрыт до шести, Джейми по дороге к Арлингтон-сквер делает из такси загадочный телефонный звонок, и нас впускают в «Le Caprice» в пять тридцать.

— Я собиралась поужинать с Амандой Арлех, но, похоже, у меня возник гораздо более, э-э-э, интересный вариант, — говорит она, запихивая мобильник обратно в сумочку.

— И это я, — подхватываю я. — Звонок из прошлого.

Сидя за столиком в «Le Caprice» напротив Джейми Филдс, я начинаю понимать, насколько она красива, и те остаточные воспоминания о Лорен Хайнд, которые у меня еще, возможно, сохранялись, моментально улетучиваются; выпив по мартини и по бокалу белого вина, мы заказываем похлебку из крабов с кукурузой и тарелку кальмаров, жаренных на углях, и постепенно начинаем оба слегка расслабляться, хотя поведение Джейми изредка нарушает этот процесс: пару раз она неприкрыто зевает во весь рот, и пару раз в ее потрясающих голубых глазах мелькает холодно-внимательное выражение. Я заказываю еще одно мартини, непроизвольно думая про себя: «Это будет совсем несложно».

— Где ты сегодня побывала после съемок? — спрашиваю я.

— Прошла омоложение по гималайской методике в Aveda, — говорит она. — Мне это было позарез нужно. Я это заслужила.

— Круто, просто ништяк!

— А ты что делаешь в Лондоне, Виктор? — спрашивает она. — И как ты меня нашел?

— Зайка, — говорю я, — по чистой случайности.

— Да? — переспрашивает она с некоторым сомнением. — А что ты делал на съемочной площадке сегодня утром?

— Да ничего особенного. Шарился по магазинам в Ноттинг-Хилле, кое-что прикупал, никого не трогал, и тут…

— Это Ноттинг-Хилл, Виктор, — говорит Джейми, делая официанту знак, чтобы тот принес еще хлеба. — Ноттинг- Хилл.

Я гляжу на нее, посылая ей положительные вибрации — часть вибраций отскакивает от нее, как от брони, рикошетом попадая в меня, но часть постепенно проникает сквозь ее оборону.

Она машет рукой у меня под носом:

— Эй, Виктор, проснись!

— Извини. — Я вздрагиваю и моргаю. — Не могла бы ты, э-э-э, повторить вопрос?

— Как-ты-на-шел-ме-ня? — спрашивает она, явно начиная злиться.

— Да вот так — шел, шел и нашел… случается, знаешь? — Я морщу лоб и машу руками для пущей ясности.

— Да, это на тебя очень похоже, и все же я тебе не верю.

— Ну ладно, слушай, — начинаю я, обворожительно улыбаясь и слегка наклоняясь к ней, чтобы проверить, насколько она готова воспринять это. — Кое-кто на вечеринке…

— Виктор, — перебивает она, — ты очень красивый парень, так что, прошу тебя, не надо ко мне клеиться так откровенно. Я ведь все вижу.

Обворожительная улыбка гаснет у меня на лице, я откидываюсь на спинку стула, отпиваю мартини, а затем старательно утираю губы салфеткой.

— Продолжай, — говорит она, скрестив руки на груди и глядя мне прямо в глаза.

— Кое-кто на вечеринке, куда я заглянул, э-э-э, упомянул тебя, — говорю я, пытаясь отвлечься и стряхнуть разочарование. — Не помню, где это случилось — может быть, в клубе «Groucho». Кажется, это сказал кто-то, кто учился вместе с нами в Кэмдене…

— Кажется?

— Зайка, я так набрался…

— Черт тебя побери, Виктор, ты должен сказать, кто это был!

— Погоди, прости меня, ради бога, это же случилось у Брауна…

— Кто тебе это сказал?

Я наклоняюсь к ней, соблазнительно улыбаясь, и мурлыкаю:

— Ну вот, наконец-то я, похоже, полностью завладел твоим вниманием.

— Виктор, — говорит она, поморщившись. — Мне нужно это знать.

— Зайка, — говорю я, — Я должен тебе кое-что сообщить.

— Да? — выжидательно переспрашивает она.

— Я никогда не раскрываю свои источники, — шепчу я ей, несмотря на то что в ресторане, кроме нас, никого нет, и откидываюсь на спинку стула, довольный произведенным эффектом.

Она расслабляется, всем своим видом показывая, что понимает мою позицию, доедает последнюю ложку похлебки и задумчиво облизывает губы. Теперь наступает ее очередь наклониться ко мне и прошептать:

— Мы знаем, как заставить тебя заговорить.

Я игриво наклоняюсь навстречу ей и говорю хриплым голосом:

— Я никогда в этом не сомневался.

Но Джейми почему-то не улыбается мне в ответ — словно что-то внезапно отвлекает ее внимание, причем это может иметь ко мне отношение, а может и не иметь. Замкнувшись и глубоко задумавшись, она вздыхает и вглядывается в какую-то точку у меня за спиной. Я оборачиваюсь и вижу украшающую стену подборку фотографий Дэвида Бейли.

— Слушай, зайка, — начинаю я, — ты ни с того ни с сего вдруг стала казаться мне усталой. Ты что, вымоталась?

— Если тебе бы пришлось произносить строчки вроде «Как только Фаррис овладеет этим скипетром, с твоей планетой покончено навсегда» весь день напролет, у тебя тоже бы начались проблемы с головой, — вздыхает она. — Фильм делается на японские деньги — ну что тут еще скажешь?

— Слушай, но у меня тоже проблемы с головой, — восклицаю я радостно, пытаясь развеселить ее, и тут же добавляю, пародируя похвальбу: — По крайней мере одна девушка утверждала, что это так.

— С кем ты сейчас встречаешься? — спрашивает она безразлично.

— В настоящий момент я свободен. «Ты не умеешь чувствовать, тебе следовало бы вести себя чаще как настоящий мачо». Господи, с меня хватит. — Пауза. — Так что приходится перебиваться уличными девками.

— Я имела в виду — что случилось с Хлое Бирнс? — спрашивает Джейми. — Она еще не умерла от передозировки? — Джейми пожимает плечами, а затем рассудительно добавляет: — Наверное, нет, раз я об этом не слышала.

— Нет, у нее все клево, — говорю я, лихорадочно обдумывая, как лучше всего подать ситуацию, и наконец выпаливаю: — В наших отношениях наступила пауза. Мы дали друг другу отпуск.

— Это что, новый модный способ говорить, что тебе дали пинка под зад?

— Нет, — терпеливо разъясняю я. — Это означает то, что у каждой пары всегда бывают свои… э-э-э… взлеты и падения.

— И сейчас, насколько я понимаю, как раз падение?

— Можно и так сказать.

— Спасибо.

— Не за что, — мрачно отзываюсь я.

— Я слышала, что у нее роман с героином? — небрежно роняет Джейми.

— Я не могу подтвердить эти слухи, — говорю я.

— Потому что они ложные? — говорит Джейми, доставая пачку сигарет.

— Эй, зайка…

— Все в порядке, — говорит она. — В Лондоне во всех ресторанах можно курить.

— Я не про это…

— Тогда объясни внятно про что. Хлое жива: это-то я, по крайней мере, правильно поняла?

— Да, ты все правильно поняла, Джейми, — отвечаю я слегка раздосадованно.

— Ну, слухи разные ходят, Виктор… — говорит Джейми, деланно-печально покачивая головой и закуривая новую сигарету.

— Мне насрать на то, какие там слухи ходят.

— Ладно, хватит, перестань, прошу тебя. — Джейми откидывается назад, выдыхает дым и вновь взирает на меня, скрестив руки на груди. — И с кем я вообще разговариваю? С тем самым Виктором Джонсоном, которого я помню, или случилось чудесное превращение?

— Я просто пытался тебе объяснить, что Хлое…

— Слушай, мне абсолютно неинтересны твои отношения с Хлое Бирнс, — обрывает она меня раздраженно, делая официанту знак унести миску из-под похлебки. — Я и так все себе отлично представляю. Уик-энды на Саут-Бич, обеды с Энди Макдауэлл, дискуссии с примерно следующими темами: «Взойдет ли Хлое на Олимп моды или нет?», обсуждения достоинств и недостатков желтого цвета, а в сумочке Хлое ты продолжаешь время от времени находить использованные шприцы…

— Заткнись! — выкрикиваю я. — Она только нюхала…

— Ах, вот как! — Глаза Джейми оживляются. — Это для протокола?

— Блин, мне глубоко насрать на все это дерьмо! — восклицаю я, упираясь руками в стол. — Еще мне только об этом думать не хватало, Джейми!

Пауза.

— Похоже, ты начинаешь приспосабливаться к окружающей среде, — улыбается она.

— Конечно, разве ты не знала, что я — гений, зайка?

— Тогда почему наш гений в Лондоне, а не у себя в Нью-Йорке? — задается Джейми вопросом. — Дай я попробую догадаться: он собирает материалы для того самого сценария, который он всю жизнь собирался написать?

— Послушай, зайка, я — гений, — повторяю я. — Я понимаю, что тебе в это трудно поверить, но это так.

— Приятно познакомиться, — отзывается она, но тут утомление вновь берет верх, и она хныкает: — О нет, только не это, не эти видения из прошлого. Восьмидесятые возвращаются, и сейчас у меня снова случится депрессия.

Я замечаю, что она дрожит, словно от холода.

— Но это же великолепно, зайка! — восклицаю я с энтузиазмом. — Поддайся своему настроению!

— Нет, Виктор, — отвечает она, покачивая головой. — Вопреки общераспространенному мнению, я уверена, что в видениях из прошлого нет решительно ничего хорошего.

— Но почему, зайка?

— Потому что я не имею ни малейшего желания освежать в памяти период нашей учебы в Кэмден-колледже.

— Зайка, не валяй дурака! Разве тебе не бывало весело в Кэмдене? Признай это, — говорю я, — и не смотри на меня так, словно я спятил.

— Весело? — ужасается она. — Ты помнишь Руперта Геста? Думаешь, мне было весело встречаться с ним?

— Он был просто торговцем наркотиками, зайка, — говорю я. — Он даже не был студентом.

— Не был? — переспрашивает она растерянно, а затем, припомнив что-то совсем личное и крайне неприятное, стонет: — Боже мой!

— А мне вот все помнится больше Роксанн Форест, — поддразниваю я ее. — А еще как я просто великолепно проводил время с этой шведочкой — как ее? — Катри-ной Свенсон.

— Хам, — вздыхает она, но быстро берет себя в руки и решает подыграть мне. — А ты помнишь Дэвида Ван Пелта? Митчелла Аллена? Мне тоже было с кем великолепно проводить время.

Повисает заметная пауза.

— Увы, зайка, среди моих друзей таковые не числились.

Я узнаю характерное выражение, мелькнувшее на лице Джейми, и понимаю, что сейчас она начнет меня поддевать, а затем она назвала мне какое-то имя, но я в это время тупо смотрел на черный пол у нас под ногами, пытаясь вспомнить Дэвида Ван Пелта или Митчелла Аллена, и слегка отключился, поэтому сразу не расслышал то, что она сказала. Я попросил ее повторить имя.

— Лорен Хайнд, — уверенно изрекла она, — ее-то ты помнишь, Виктор?

— Э-э-э, нет, не очень, — небрежно, в тон ей, отвечаю я.

— Ты должен помнить Лорен Хайнд, Виктор. — При этом Джейми вздыхает, глядя куда-то в сторону. — Лорен Хайнд?

— Это имя — для меня пустой звук, — говорю я безразлично. — С чего это я должен ее помнить?

— Ты бросил меня ради нее.

После долгого молчания, во время которого я отчаянно пытаюсь вспомнить точную последовательность событий в течение любого произвольно взятого семестра, я наконец изрекаю:

— Ничего подобного.

— О Боже, возможно, это была ошибка, — говорит Джейми, так беспокойно заерзав на стуле, словно она к нему случайно приклеилась.

— Нет, помнить-то я ее помню, — говорю я, глядя на Джейми в упор. — Но я помню также, как я взял академку, а когда я вернулся в декабре, то тебя нигде не было…

— Я тоже была в академке, Виктор, — парирует она.

— Зайка, дело в том…

Я понимаю, что победа — на ее стороне и что мне никогда не удастся убедительно оправдать свое поведение, и поэтому просто спрашиваю ее:

— Ты все еще на меня злишься?

— Конечно, ведь это погубило всю мою жизнь, — вздыхает она, закатывая глаза. — Мне даже пришлось переехать в Европу, чтобы навсегда забыть о бросившем меня гении.

— Ты что… на самом деле здесь с тех самых пор?— озадаченно спрашиваю я. — Но это же… невозможно.

— Я живу в Нью-Йорке, тупица, — отзывается она. — Я там работаю.

— Почему же мы тогда ни разу не встречались?

— Я думаю, что это следствие заговора, в который вступили твоя зацикленность на самом себе и мой страх перед всеми, кто живет в Манхэттене.

— Но, зайка, ты такая крутая, — говорю я. — Как ты можешь хоть кого-то бояться?

— Ты знаком с Элисон Пул? — внезапно спрашивает она.

— Гм-м, — я слегка закашливаюсь и затем бормочу: — можно я не буду отвечать на этот вопрос?

— А я вот слышала…

— Слушай, когда ты меня в последний раз видела? — спрашиваю я, перебив ее на полуслове. — Я принимаю клонопин, а он вызывает долговременные провалы в памяти.

— Ну, — говорит она, — например, я видела фотографии с тобой на показах в «WWD» за прошлую неделю.

— Ты имеешь в виду показ Тодда Олдема? — спрашиваю я. — У тебя сейчас при себе этот номер?

— Нет, это был показ Кельвина Кляйна, — говорит она.

— Ах да, — говорю я безразлично. — Да, именно так.

— Я вспомнила о твоем существовании и поняла, что мне от тебя никуда не деваться, когда я увидела рекламу Gap, в которой ты снимался пару лет назад, — продолжает Джейми. — Это была очень приличная черно-белая фотография твоей головы, подписанная: «Даже Виктор Вард носит хаки» или как-то в том же духе. Глядя на это фото, у меня сложилось впечатление, что ты носишь свои хаки с достоинством, Виктор. Ты произвел на меня чертовски сильное впечатление.

— А мы, случайно, не… — начинаю я, а затем мотаю головой и говорю: — Забыли об этом.

— О чем? Наверное, ты хочешь узнать, не стала ли я ненавидеть тебя после этого? И не знала ли я всегда, что все обязательно кончится именно так, как оно кончилось? Или, может быть, не стала ли я носить хаки после того, как увидела эту мудацкую рекламу?

— Нет, не это… Мы, случайно, не работали с тобой вместе на одной фотосессии для «GQ»?

Повисает долгое молчание, во время которого Джейми гипнотизирует неприятным взглядом мой полупустой бокал мартини.

— И как часто это с тобой случается? — Еще одна пауза. — Парень, тебе нужно срочно слазить с клонопина.

— Забыли об этом. Я знаю, что это был дурацкий вопрос, поэтому забыли об этом, — покачиваю я головой, пытаясь при этом улыбнуться. — Ну и с кем же все это время ты делила постель?

— Я наслаждаюсь искусством пребывать по большей части в одиночестве, — вздыхает она.

— Ты предстаешь передо мной в новом свете, зайка, — говорю я, подперев ладонью подбородок и глядя на Джейми в упор. — А еще ты лжешь.

— Насчет чего? — спрашивает она неуверенно.

— Насчет одиночества.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что девушки вроде тебя недолго остаются одинокими, — говорю я, изображая доверительный тон. — Плюс я хорошо тебя знаю, Джейми. Ты слишком любишь парней.

Она смотрит на меня, приоткрыв рот, а затем начинает истерически смеяться и не останавливается, пока я не спрашиваю ее:

— А скулы у тебя тоже были такие широкие в Кэмдене?

Она пытается отдышаться, допивает залпом остатки моего мартини, а затем, вся красная и запыхавшаяся от смеха, спрашивает:

— Виктор, и что я тебе должна на это ответить?

— Ты сбросила на меня бомбу[109], зайка, — мурлыкаю я, не сводя с нее глаз.

Пытаясь скрыть изумление, она переспрашивает:

— Что я сделала?

— Ты сбросила на меня бомбу, — повторяю я. — Ну, типа, очаровала меня.

— И когда это произошло?

— Когда мы впервые увидели друг друга.

— И?

— И теперь это случилось вновь.

— Ну что ж, ты с этим справишься, — говорит она. — Справился же тогда.

— И тем не менее у тебя возникли кое-какие мысли по этому поводу, — говорю я, по-прежнему гипнотизируя ее взглядом.

— Да, возникли, — улыбнувшись, отвечает она.

— И какие же, Джейми?

Немного помолчав и посмотрев мне в глаза, она отвечает:

— Я думаю, что ты — потенциально интересный субъект, с которым я не отказалась бы вновь поддерживать знакомство.

— Ты всегда была для меня одной из пятидесяти самых желанных женщин в мире.

— Ну так что, будем дружить снова, Виктор? — интересуется она, опустив веки, а затем вновь резко подняв их.

Внезапно то, как она сказала эти слова и выражение на ее лице — стопроцентно сексуальное — приводят меня в волнение, и мое лицо начинает гореть. Я пытаюсь выдавить из себя какой-нибудь ответ, но мне удается промямлить только: «Э-э-э, гм-м, я не знаю», после чего снова смущенно уставиться в стол.

— Да не пугайся ты так, — говорит Джейми. — Я же не сказала «давай трахаться». Я просто сказала, почему бы нам снова… не стать друзьями.

— Зайка, меня уже больше ничто не пугает.

— Вот и отлично, — говорит она после некоторой паузы, изучая меня. — Это просто замечательно, Виктор.

После того как со стола убрали тарелки и мы съели один десерт на двоих, Джейми спросила:

— О чем ты сейчас думаешь?

После долгой паузы, во время которой я обдумываю, каким путем лучше пойти, я говорю:

— Я думаю: «Принимает ли она до сих пор наркотики?»

— И? — поддразнивает она.

— И «может, у нее даже есть что-нибудь при себе?»

Улыбаясь и подыгрывая мне, Джейми отвечает:

— Нет. — Небольшая пауза. — Но я знаю, где их можно достать.

Я подзываю официанта и прошу его выписать счет. После того как тот его приносит, до Джейми кое-что доходит:

— Слушай, так ты и в самом деле платишь за ужин? Невероятно!

— Послушай, зайка, я на подъеме, — объясняю я. — Мне платят. Я в полном порядке.

Наблюдая за тем, как я отсчитываю требуемую сумму и добавляю к ней жирные чаевые, Джейми бормочет себе под нос:

— Может быть, все в мире действительно начинает меняться.

10

На фоне зазвучавшего в полном соответствии со сценарием «Setting Sun» в исполнении Chemical Brothers мы снова оказываемся в Ноттинг-Хилле в огромном пакгаузе, принадлежащем какому-то промышленнику-миллиардеру — на самом деле декорации великолепны, это, скорее, несколько пакгаузов, расположенных под одной огромной крышей, — и это вечеринка в честь Гари Хьюма, хотя на самом деле все знают, что в честь Лайама и Патси, и проникнуть внутрь практически невозможно, но нас это, разумеется, не касается, поскольку Джейми проскальзывает через серебристую арку входа следом за Кэйт Мосс и Стеллой Теннант мимо охранников в наушниках, а то, что происходит снаружи пакгауза, нельзя назвать иначе, чем «еще одним гигантским информационным поводом», — трейлеры телевизионных компаний, запаркованные перед входом, металлические ограждения, толпы поклонников, пытающихся прорваться внутрь, ажиотаж, люди с именами, написанными сзади на куртках, подростки, которые глядят на нас и думают «мы хотим стать такими же, как они». Когда я пытаюсь выяснить у Джейми, кто именно этот промышленник-миллиардер, она отвечает мне, что он финансирует ряд вооруженных конфликтов и еще к тому же алкоголик, но «милый!», а затем мы напарываемся на Патси Пальмер и Мартина Маккатчсона, и кончается это тем, что мы сообщаем Нелли Хуперу, в каком мы восторге от нового ремикса Massive Attack, в то время как Дамон Албарн целует Джейми в обе щеки.

Пустое пространство внутри пакгауза выглядит словно кухня большого ресторана: из гигантских окон валит пар и из-за чудовищных ледяных скульптур, выставленных на обозрение посреди помещения стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, и на каждом этаже играет какая-нибудь группа (в подвале, например, The John Spencer Blues Explosion) и все гости то и дело принимают позы словно в рекламе Gucci, отхлебывая пиво Tsingtao, но в то же время на вечеринке в целом царит дух футболок Gap и мокасин Prada, никто не роет другому яму, повсюду видеокамеры, Кармен Электра в сиреневом платье от Alaia танцует с одной из ледяных скульптур, а вечеринка идет то в черно-белом изображении, то в гипертрофированно-цветном, как в последних рекламных роликах Quicksilver, преобладают в основном сугубо антистильные тенденции, а мы дрожим так, словно нас заточили внутрь айсберга, плавающего вблизи от берегов Норвегии или где там они плавают.

Когда мы с Джейми присаживаемся на маленький светло-зеленый диванчик, стоящий под массивной стальной лестницей, начинает играть мелодичный трип-хоп, а повсюду кругом белые цветы, циферблат огромных электронных часов мерцает во тьме, отбрасывая огромные тени на потолок, а мы нюхаем очень качественный кокаин, которым Джейми разжилась без особых проблем, а еще она украла блендер с одной из кухонь, так что мы наслаждаемся ярко-оранжевым пуншем с мякотью фруктов на основе текилы, и где-то мимоходом Джейми успела переодеться в черный костюм Jil Sander, и папарацци низкого полета пытаются сфотографировать нас, но Джейми очень устала, и я тоже устал и возбужден настолько, что уже не могу позировать, поэтому я отгоняю их, выкрикивая: «Эй, каждый имеет право посидеть хоть немного в одиночестве. Господи, мы — такие же люди, как вы!», и тогда папарацци перекидываются на кого-то другого, случайно прошедшего мимо, и я смотрю, с легким разочарованием, как они нас покидают. Мы снимаем темные очки, кладем их в карманы. Мы даем друг другу прикурить.

— Спасибо, Виктор, — говорит Джейми, выдыхая дым. — Тебе совершенно необязательно быть таким, э-э-э, твердым, но мне приятно, что ты пытаешься… защитить меня.

— Слушай, тут все стали такие тощие и красивые, зайка, — тараторю я, чувствуя, как кокаин проникает во все мои поры. — И зубы у всех стали, типа, белые. Я помню Лондон совсем другим, зайка.

— Ну, поскольку большинство присутствующих здесь — американцы, я бы не стала на твоем месте беспокоиться за твою память.

— Крутейшая вечеринка! — продолжаю расходиться я.

— Я так и знала, что тебе понравится, — вздыхает Джейми.

— Что ты думаешь об этом месте, — спрашиваю я, подвигаясь к ней поближе на светло-зеленом диванчике.

— Ну, — говорит она, осматриваясь по сторонам. — По мне оно чересчур похоже на новую гостиницу, спроектированную Филиппом Старком.

— Чересчур? — переспрашиваю я растерянно. — Я думаю, что это мультифункциональное помещение, но, зайка, я ведь вовсе не собирался беседовать о дизайне интерьеров.

— А о чем же ты тогда собирался беседовать? — спрашивает она. — Не считая, разумеется, самого себя любимого?

— Нет, зайка, я хотел поговорить о тебе. — Пауза. — Точнее, о нас обоих. — Снова пауза. — Но начать я хочу с тебя. Можно еще кокаина?

Она передает пузырек мне.

— Можно, я попытаюсь угадать? Ты хочешь стать одним из тех парней, которых так и не в силах позабыть их бывшие подруги, верно?

Я отворачиваюсь к стене, делаю несколько сильных понюшек, а затем предлагаю Джейми свой нос для осмотра. Она кивает головой, что означает — все в полном порядке, и тогда я вручаю пузырек ей обратно, в то время как она машет рукой какому-то парню в пиджаке с тремя пуговицами от Prada, который разговаривает с Оливером Пейтоном. Парень в пиджаке слегка, как мне показалось, манерно машет ей рукой в ответ. Они оба поднимают бокалы.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Один тип, который работал над ногами в новой рекламе Tommy Hilfiger, — говорит Джейми.

— Это крутейшая вечеринка, зайка, — выпаливаю я.

— Ты чувствуешь себя на все сто, а выглядишь и того лучше, верно?

Я киваю:

— Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

— Я вижу вдали Эмилию Ллойд, которая с потрясающим хладнокровием поедает гигантскую креветку, поджаренную на гриле, — зевает Джейми, открывая пузырек и отворачиваясь к стене. — Боже мой, как я вымоталась.

— Смотри, там Лулу Гиннесс — ну та, которая твою сумочку сделала, — говорю я, уже основательно заряженный. — А вон Джаред Лето — предполагалось, что он будет играть со мной в кино про мою жизнь.

Джейми вздрагивает и поворачивается обратно ко мне, вытирая нос и отпивая глоток текилового пунша:

— Кто-то должен тебя наконец научить относиться к жизни сознательно, Виктор.

— Да-да, зайка, кто бы спорил, — отзываюсь я. — Но, по-моему, это тебе просто трудно устоять перед напором исходящих от меня сверхмужественных вибраций.

— Не хами, детка, — предостерегает Джейми.

— Послушай, если ты не пришла на вечеринку, ты можешь больше не стучать в мою дверь.[110] — Я подвигаюсь к ней еще ближе, так что наши бедра соприкасаются.

— Да, я такая. — Она закуривает сигарету и улыбается. — Маленькая дрянь.

— Что у нас там случилось в Кэмдене, зайка? — спрашиваю я. — Не могу вспомнить, хоть убей.

— Ну, во-первых, все началось с того, что мы выяснили, что ты — полный идиот, — сообщает она небрежно, выпуская струю дыма.

— Ах, вот оно как! Но теперь-то, надеюсь, я внушаю больше доверия…

— У тебя также огромные проблемы в сфере личной жизни, и я сомневаюсь, что тебе удалось с ними справиться.

— Я тебя умоляю, — начинаю неудержимо хихикать я, а затем наклоняюсь к ней, разведя руки в стороны. — Что со мной такого не в порядке, хотелось бы знать?

— Если не считать того, что ты никогда не знаешь своего места? — спрашивает она. — И того, что ты обожаешь трахать совершенно незнакомых женщин?

— Послушай, мне почему-то всегда казалось, что это ты у нас падка на подобные вещи, зайка, — возражаю я. — Кроме того, с тех пор я несколько, э-э-э, повзрослел.

— Это я тебя бросила, Виктор, — напоминает мне Джейми, но это ничуть меня не обижает, потому что при этом она улыбается и наклоняется ко мне.

— Но ты не разбила этим мое сердце, — шепчу я, потому что наши губы уже очень близко друг к другу.

— Потому что у тебя его просто нет, — шепчет она мне в ответ, наклоняясь еще ближе. — Но послушай, я вовсе не считаю, что это большой недостаток для секса.

Глядя Джейми прямо в глаза, я понимаю, что она возбуждена гораздо больше, чем мне показалось на первый взгляд, но поскольку теперь я не в настроении, я отстраняюсь от нее, изображая крутого, и, рассматривая толпу, продолжаю накачиваться пуншем. Она замолкает, что-то обдумывает и, выпрямившись, тоже начинает налегать на пунш, позволив мне оставить ту руку, которая не держит бокал с пуншем, у нее на бедре.

— Ходят слухи, зайка, что ты сбежала из Штатов, — говорю я. — В чем причина?

— Слухи? — переспрашивает она и избавляется от моей руки, закинув ногу на ногу. — Кто тебе это сказал? — Пауза. — Обо мне ходят какие-то слухи?

— Послушай, зайка, ведь ты же у нас звезда, — пожимаю я плечами. — О тебе пишут.

— Ты даже не знал, что я живу в Нью-Йорке, Виктор, — говорит она, нахмурившись. — Господи, о чем ты таком говоришь? Кто обо мне пишет?

— Так значит… ты не сбежала из Штатов?. — осторожно интересуюсь я. — То есть ты, типа, здесь не скрываешься?

— Сбежала из Штатов? Скрываюсь здесь? — удивляется она. — Блин, Виктор, тебе необходимо срочно привести твои гребаные мозги в порядок. Скажи, неужели я похожа на человека, который от кого-то скрывается?

— Э-э-э, зайка, много что говорят…

— Я приехала сюда сниматься в дерьмовом научно-фантастическом фильме, — говорит Джейми. — С кем ты разговаривал? Кто сказал тебе всю эту чушь?

— Зайка, я же тебе сказал — много что говорят, — пожимаю я плечами. — Я слышал кое-что насчет проблем с бойфрендом. Я очень хорошо информирован, понимаешь.

Она молча смотрит на меня, а затем, когда проходит приличествующее случаю количество времени, бормочет:

— Боже мой!

— Так значит, когда обратно? — спрашиваю я.

— Куда обратно? — отвечает вопросом на вопрос она. — Туда же, куда и ты? Сомневаюсь.

— Обратно в Штаты, зайка…

— В Штаты? Где ты вообще подцепил это дурацкое словечко — Штаты?

— Но это же Штаты, зайка, — недоумеваю я. — Поехали вместе?

Долгая пауза, после которой:

— А почему тебя вообще заботит, поеду я туда или нет?

— Да нет, зайка, нет, — говорю я, снова придвигаясь к Джейми поближе. — Я просто хотел знать, когда ты уезжаешь, если уезжаешь, и не нужно ли тебя, э-э-э, подбросить?

— Не знаю, Виктор, — говорит она, но не отодвигается. — Я вообще не знаю, что я делаю. Я даже не знаю, что я делаю на этой вечеринке вместе с тобой.

— Ну, в это-то я совсем не верю, — говорю я. — Брось, зайка.

— А почему?

— Из-за того, каким тоном ты это говоришь, — пожимаю я плечами, не сводя с нее пристального взгляда.

Она изучает меня тоже, затем ее передергивает:

— У меня возникло ужасное подозрение, что не пройдет и трех лет, как я увижу тебя на каком-нибудь ночном ток-шоу в розовом смокинге.

— Послушай, — сообщаю я хриплым шепотом, — такие, как я, не тонут.

Это реплика, после которой должен последовать поцелуй.

— Зайка, спеши туда, где сладость и покой.

Перебивка светом, затемнение, гремит припев из песни U2 «Staring At The Sun», она слегка наклоняет головку, подставляя мне губы, вокруг нас начинает сыпаться конфетти, и Ракел Уэлч в «Миллионе лет до нашей эры» внезапно начинает бегать туда-сюда, спроектированная на стену над нашими головами, и когда наши губы соприкасаются, я чувствую в ее поцелуе такую настойчивость, что я вынужден на это как-то ответить, но тут Тара Пальмер-Томкинсон и дизайнер головных уборов Филипп Триси останавливаются рядом, и мы с Джейми вынуждены принять непринужденный вид, как будто мы просто болтаем, и Джейми спрашивает Тару, где ближайший туалет, и когда девушки вместе удаляются, Джейми подмигивает мне на прощание, и тут на меня накатывают не только воспоминания о Кэмдене, но и твердая уверенность в том, что я пересплю с ней и заработаю 300.000 долларов. Заметка на память: будет ли после этого смысл продолжать работать моделью? Новая идея: вспомнить всех девушек, с которыми я встречался и которых кто-нибудь может разыскивать. Я начинаю мысленно составлять список, гадая, заинтересует ли хотя бы чуть-чуть Палакона подобная инициатива с моей стороны.

Затем я взираю на группу молодых японцев, которые, склонившись над маленьким телевизором, курят сигары и пьют бурбон, просматривая «Друзей» в записи, но тут один из них замечает меня и не может оторвать от меня взгляда; польщенный, я решаю сделать вид, что не замечаю этого, и, поскольку я не вполне уверен в том, что Джейми прихватила пузырек с кокаином с собой, я начинаю рыться в замшевой сумке-торбе Mark Cross, с которой она ходит в этой сцене, и в этот момент песня «1979» в исполнении Smashing Pumpkins начинает оглушительно играть и отовсюду слышатся протестующие выкрики, пока ее не выключают и не заменяют тихим мелодичным трип-хопом.

Внутри замшевой сумки, в которую Джейми могла положить пузырек, я нахожу: бумажник из змеиной кожи от Гуччи, миниатюрную ручку с вечным пером Mont Blanc, записную книжку Asprey, солнцезащитные очки Calvin Klein, мобильный телефон Nokia 9000, блеск для губ Nars и портативный цифровой диктофон Sony ICD-50, на который я взираю в недоумении, пока ассистент мне некричит, что я должен нажать на кнопку Play, и, нажав на нее, я слышу мой голос, перекатывающийся, словно в бочке, в пустынном зале ресторана «Le Caprice».

— Э-э-э, гм-м, я не знаю…

— Да не пугайся ты так. Я же не сказала «давай трахаться». Я просто сказала, почему бы нам снова… не стать друзьями.

— Зайка, меня уже больше ничто не пугает.

— Вот и отлично… Это просто замечательно, Виктор.

Прямо над моей головой раздается голос. Некто в смокинге Gucci, перевесившись через перила, весьма хорош собой и приблизительно моего возраста, какой-то парень, который, возможно, Бентли Харрольдс, а возможно и нет, но совершенно определенно — модель, пьяный в хлам, держит в наклоненной под опасным углом руке, вихляющейся на вышедших из повиновения суставах, стакан, до краев наполненный прозрачной жидкостью:

— Ну и цирк! — восклицает он. — Ну и показуха![111]

Я поспешно выключаю диктофон, швыряю его обратно в сумку Джейми, затем смотрю на Бентли, посылая ему обворожительную улыбку, от которой у того чуть не выскакивают глаза из орбит, а затем он отвечает мне встречным взглядом, и кровь приливает к его лицу, так что оно становится пунцовым, и, не меняя своей позы, он бормочет:

— Видно с первого взгляда, что ты здесь залетная птичка.

— А тебя зовут Бентли Харрольдс, — говорю я, а затем, показывая пальцем на стакан, спрашиваю: — Послушай, приятель, а что ты пьешь?

— Э-э-э… — Бентли смотрит на свою руку, а затем вновь на меня, сведя глаза к переносице от напряжения. — Я балуюсь охлажденным «баккарди».

А затем, по-прежнему глядя на меня сверху, он говорит:

— В фас ты выглядишь просто шикарно.

— Мне это говорили, — отвечаю я и сразу же интересуюсь: — Насколько шикарно?

Бентли спускается по лестнице, подходит ко мне и становится рядом, покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты выглядишь как Бред Питт, — говорит он, — который только что завалил большого… мохнатого… медведя. — Пауза. — И это меня возбуждает.

— Дай мне хотя бы минуту, чтобы переварить это заявление.

— Кстати, зачем ты шарился в сумочке у Джейми Филдс? — спрашивает Бентли, пытаясь подсесть ко мне, но, поскольку я раскинулся по всему диванчику, это практически невозможно. Он сдается, вздыхает и пытается сосредоточиться.

— Гм-м, мне чудится, что тебе будет совсем неинтересно выслушивать мои россказни о том, как я сегодня до потери пульса качал мышцы в тренажерном зале «Four Seasons», верно?

Следует длинная пауза, во время которой Бентли обдумывает мой вопрос.

— Я могу, — с трудом выдавливает он, — упасть в обморок.

— Ты не первый.

Японец, который уставился на меня, продолжает накачиваться бурбоном и все не сводит с меня взгляда, затем он пихает под ребра другого японца, но тот отмахивается от него и продолжает смотреть «Друзей», лакомясь шоколадным печеньем из коробки с надписью «Haagen-Dazs». С тяжелым вздохом Бентли втискивается на диванчик рядом со мной и — с трудом сосредоточив взгляд на моих руках, ногах и туловище — наконец признается:

— Ты меня с ума сведешь, Виктор.

— А, я сразу догадался, что ты меня узнал.

— Ну, тебя не узнать трудно, — вдруг начинает гоготать Бентли.

— Итак, это действительно я.

Бентли замолкает, обдумывая что-то:

— Виктор, могу я тебя спросить кое о чем?

— Колись.

Бентли медленно покачивает головой из стороны в сторону и тихим голосом предостерегает:

— Не говори никогда так при мне, а то я могу сорваться.

— Я хотел сказать: «Валяй!»

Бентли слегка откашливается, а затем спрашивает абсолютно серьезно:

— Ты все еще встречаешься со Стивеном Дорфом?

Джейми так неожиданно возникает между нами, что текиловый пунш попадает мне не в то горло, и я начинаю кашлять.

— На шестом этаже играют в крокет, снаряжение можно взять на пятом, — говорит она, целуя Бентли в щеку.

— Привет, дорогая, — говорит Бентли, отвечая ей тем же.

— Почему ты кашляешь? — спрашивает меня Джейми, а затем обращается с тем же вопросом к Бентли: — Почему он кашляет? — и, в завершение, спрашивает уже самого Бентли: — А ты тут как оказался?

— Мо i?— скулит Бентли. — Я всего лишь задал Виктору один глубоко личный вопрос, на который получил вполне удовлетворивший меня ответ.

— Я не дал тебе никакого ответа, — хриплю я, вытирая губы.

— Тогда немедленно ответь, Бентли ждет, золотце, — говорит Бентли.

Стараясь подыгрывать, впадая, однако, при этом в легкую панику, я пожимаю плечами и говорю:

— Может быть, и нет.

Бентли проглатывает это сообщение абсолютно спокойно, прикрыв глаза от боли и томления, и говорит:

— Не хочешь поехать ко мне?

— Ты бесподобен, зайка, — говорю я, уже взяв себя в руки, — но я, гм-м, — я бросаю взгляд на Джейми, которая ведет себя так, словно это ей все глубоко безразлично, — не совсем один.

Следует еще одна долгая пауза со стороны Бентли, после чего он заглатывает последние остатки своего охлажденного рома, собирается с мыслями и изрекает:

— Можно, тогда я пойду с вами… и буду смотреть?

— Э-э-э, нет.

— Он шарился у тебя в сумочке, Джейми, — говорит Бентли, моментально трезвея и показывая пальцем на меня.

— Послушай, я кокаин искал, — говорю я.

— Господи, Виктор, — восклицает она, засовывая руку в карман пиджака. — Вот же он! Тебе вовсе не следовало рыться в моих вещах.

Но раздражение ее длится не более одной миллисекунды, потому что она замечает Айрис Пальмер и Онора Фрейзера и машет им рукой, в то время как Бентли кланяется им, поднимая в воздух пустой стакан.

— Айрис выглядит бесподобно, — бормочет себе под нос Джейми.

— Где ты успела познакомиться с мистером Бардом, Джейми? — спрашивает Бентли, наклоняясь к ней. — Ну что ж, раз так — уступаю его тебе. Просто я сегодня весь вечер заигрывал с Гарри Наттолом, а потом одно время было положил глаз на Робби, но они все невыносимо скучные, и тут… — И тут внимание его переключается на кого-то в толпе. — Боже мой, — восклицает он. — Кто это только догадался позвать сюда Зандру Родс?

— Мы вместе учились в Кэмден-колледже, Бентли, — объясняет Джейми. — Я, впрочем, его закончила. — Она поворачивается ко мне: — А ты?

— Ах да, вспомнил! — восклицает Бентли. — Бобби же мне про это рассказывал.

— Какой такой Бобби, зайка? — спрашиваю я Джейми, пытаясь завладеть ее вниманием.

Бентли внезапно делает вид, что он очень внимательно изучает все и всех вокруг, выпучивая глаза больше, чем следует, а японец продолжает разглядывать меня через его плечо таким странным взглядом, что мне постепенно становится очень не по себе, и, вероятно, Джейми тоже замечает это, потому что она слегка наклоняется, заслоняя японцу обзор, и нежно целует меня в губы, и, следует понимать так, что это ответ на мой вопрос про Бобби. Пока я смотрю Джейми в глаза, прочитывая в них что-то вроде «Успокойся, все в полном порядке», Бентли драматически откашливается, и Джейми, словно чего-то смутившись, отшатывается от меня. И тогда я замечаю, что японец по-прежнему не сводит с меня глаз.

— Итак, Виктор, — начинает Бентли, косясь на меня с коварством ворона, — что ты думаешь о Лондоне?

— Похоже, эта дурацкая битломания наконец благополучно отдала концы.

— Какая утонченная ирония!

— Привет, Джоакин, привет, чувак. — Я машу рукой Джоакину Финиксу, который одет в элегантный коричневый костюм, волосы уложены назад, он пожимает мне руку, узнает Джейми и целует ее в щечку, а также коротко кивает в сторону Бентли.

— Ну что, как тебе вечеринка, чувак? — спрашиваю я. — Восторг, ага?

— Очень… автономная такая, — отвечает Джоакин, удостаивая вечеринку, идущую у него за спиной, беглым взглядом. — Мне, типа, нравится. Лучше, чем вчера было, верно?

— Верно, чувак, — отзываюсь я. — А тебя каким ветром сюда занесло?

Джоакин вздрагивает, делая вид, что не расслышал меня:

— Что?

— Тебя-то каким ветром сюда занесло? — спрашиваю я, глядя ему прямо в глаза.

— Виктор, ну ты и даешь, — говорит Джоакин. — Я же тебе вчера вечером сказал, что я приехал играть в фильме, который Джон Хьюз снимает в Хемпстеде.

— А, — отвечаю я. — Да, конечно, конечно.

— А что, вы уже встречались вчера вечером? — спрашивает внезапно оживившийся Бентли со странной интонацией.

— Да, мы вместе были у Аннабель, — вздыхает Джоакин, почесывая висок. — Там была вечеринка в честь Джарвиса Кокера, которую устраивала Катрина Скеппер.

Произнеся эту фразу, он делает глоток Tsingtao прямо из бутылки.

— Чувак, такое ощущение, что на этот раз самолетная болезнь меня доконала, — говорю я, выдавливая из себя непринужденную улыбку. — Да, вечеринка была прикольная.

— Да ничего себе, — пожимает плечами Джоакин.

Вскоре он покидает нас, потому что Айрис Пальмер и Белла Фрейд утаскивают его с собой, Бентли еще раз дает прикурить Джейми, которая неотрывно смотрит на меня каким-то очень странным и тяжелым взглядом, словно она пытается что-то понять. Я подыгрываю ей: наклоняю голову, смотрю виновато, глупо улыбаюсь, верчу в руках сигарету, которую Бентли упорно пытается заставить меня прикурить, и пожимаю плечами, как смущенный мальчишка.

— По мне так заячья губа идет Джоакину просто потрясающе, — театрально изрекает Бентли.

— Почему ты сказал ему, что вчера вечером был у Аннабель? — спрашивает меня Джейми.

— Потому что, зайка, я там был, — говорю я. — Ну, я сначала завис с Джарвисом, а потом, э-э-э, завис с Джоакином… и, ну, сама понимаешь… вот такие дела, зайка.

Джейми кивает, затягивается сигаретой и говорит:

— Но ведь тебя там не было, Виктор.

— А тебе откуда знать, зайка? — интересуюсь я.

— Потому что, Виктор, я там была, — отвечает она.

Длинная пауза, а затем, изображая негодование, я спрашиваю:

— И ты со мной даже не поздоровалась? Зайка, ну ты даешь!

— Я с тобой не поздоровалась, Виктор, потому что тебя там не было, — говорит Джейми. — Будь спокоен, Виктор, я бы запомнила, если бы ты там был.

— Слушай, но Джоакин же говорит, что меня там видел — и что? — Я поднимаю руки вверх и пожимаю плечами, надеясь на то, что этот жест сойдет за ответ. — Может, ты меня просто не видела?

Бентли тем временем достает белые розы из хромированных стальных ваз, нюхает их, прикрепляет одну к своему лацкану и обводит взглядом комнату и проходящих мимо нас статистов. Джейми все смотрит и смотрит на меня. Я киваю головой в такт музыке, пытаясь собраться с мыслями.

— Что ты делаешь в Лондоне, Виктор? — спрашивает Джейми.

— Я улетаю, крошш-ка, — говорю я, приближая мои губы к ее губам и вновь целуя ее, на этот раз — уже всерьез, проникая языком к ней в рот.

Джейми отвечает поцелуем на поцелуй, но тут снова все дело нам портят чьи-то упавшие на нас тени, одна из которых изрекает:

— На шестом этаже играет Kula Shaker!

Мы поднимаем головы и видим подошедшую к нам невообразимо шикарную пару, причем и парень, и девушка, завидев Джейми, криво улыбаются, словно она совершила какую-то непростительную ошибку, а девушка одета в простое белое платье-чулок от Yohji Yamamoto, и я, слегка напрягши память, узнаю в ней Тамми, ту самую модель из Кентукки, а в парне, которого она держит за руку, — красавца Брюса Райнбека, тоже модель, и на нем — приталенный костюм Gucci с отливом, поверх которого наброшена кожаная куртка Dolce & Gabbana, и он машинально протягивает Джейми косяк, который они с Тамми раскуривали на двоих.

— И ходят слухи, что диджеит на крыше сам Лоран Гарнье, — продолжает Брюс. — Звучит завлекательно, верно?

— Привет, ребята, — говорит Джейми, а затем, немного подумав, добавляет: — Ах да — это Виктор Вард.

— О, колоссально! — восклицает Брюс, которому не откажешь в хороших манерах. — Еще один экспатриант!

— У тебя шикарные брови, приятель, — говорю я Брюсу.

— Спасибо, — отвечает он. — Уж какие есть.

— Мы тут заскучали и решили примкнуть к компании, — сообщает Тамми.

— Может, махнем попозже в «Speed»? — спрашивает Бентли. — Там сегодня играет LTJ Bukem. Впрочем, можно и здесь остаться, я здесь себя чувствую как рыба в воде.

— У меня был просто жуткий день, — вмешивается Тамми. — Я бы хотела просто добраться до дому и рухнуть без чувств.

— Что это ты такое пьешь? — спрашивает Джейми, беря стакан у Тамми из рук. — Можно попробовать?

— Это ром, тоник и сок лайма, — говорит Тамми. — Мы где-то подслушали, что это новый напиток десятилетия.

— Напиток десятилетия? — буркает Бентли. — Боже мой, какое отвратительное словосочетание. Хотел бы я видеть того идиота, который так окрестил этот злосчастный коктейль!

— Вообще-то это была Стелла Маккартни, — говорит Тамми.

— Ах, если так, совсем другое дело! — взвивается Бентли, вскакивая с диванчика. — Я обожаю Стеллу, дайте-ка и мне попробовать!

Сделав глоток, он облизывает губы и изрекает:

— Боже мой, я думаю, что Стелла совершенно права! Это, несомненно, новый напиток десятилетия. Джейми, сообщи в СМИ. Кто из вас знает хорошего рекламного агента?

— Большую часть дня, — зевает Тамми, — я провела в офисе Elite Premier. Затем пообедала в Челси.

— Где именно в Челси? — спрашивает Бентли, разглядывая белую розу.

— В «Aubergine», — вздыхает Тамми. — Затем провела пару часов в Bento, затем выпила немного в «Sugar Club», а затем явилась сюда. О Господи, ну и денек!

— А у меня была фотосессия с Крейгом Макдином, — говорит Брюс, забирая косяк из рук Джейми. — Затем я посетил презентацию по поводу подписания Spice Girls многомиллионного контракта со звукозаписывающей компанией и рано поужинал в «Okso Tower» с Ником Найтом, Рейчел Уайтхед и Дэнни Бойлом.

— Ты подошел к делу основательно, — улыбается Джейми.

— Я — выдающийся законодатель вкусов, — отвечает улыбкой на улыбку Брюс.

— Солнышко, ты — просто гений, — говорит Тамми, обращаясь к Джейми.

— А ты — наиболее яркая тенденция моды нынешней осени, — говорит Бентли, обращаясь к Тамми.

— Короче говоря, сливки общества, — подытоживает Брюс, сжимая руку Тамми.

— Что у нас здесь, — спрашиваю я, — вечер вечного шика?

— Такое впечатление, что все собрались куда-то, да так и остались на месте, — говорит Тамми, оглядываясь по сторонам.

— Давайте посмотрим правде в лицо: в этом месте у нас больше нет перспектив, — говорит Брюс, добивая косяк.

Пока перематывается кассета с «Друзьями», японец принимается втягивать еще двух своих приятелей поиграть в гляделки со мной, при этом он бешено жестикулирует, а я отчаянно пытаюсь припомнить все рекламные ролики с моим участием, которые могли показывать в Японии, но не могу вспомнить ни одного, и тут Брюс замечает, что я веду себя как-то странно, и обращает внимание на японца, а затем его примеру следуют Джейми и Тамми, после чего Брюс делится с нами своим выводом:

— Похоже, ребята, нам пора отсюда валить. Джейми наклоняется ко мне и шепчет:

— Почему бы тебе к нам не присоединиться?

— А куда это вы собрались, ребята? — спрашиваю я, хватаясь за руку Джейми, чтобы встать.

Тамми и Брюс поднимают Бентли со светло-зеленого диванчика, причем Бентли покачивается, но они удерживают его, а затем ведут его шаткое тело к лестнице.

— Мы собираемся в наш дом.

— Что значит «наш дом»?

— Дом, в котором мы все вместе живем, — объясняет она. — Если тебе так проще понять.

— Так значит, ты не хочешь поехать обратно в «Four Seasons» ко мне?

— Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, Виктор.

Джейми наклоняется и целует меня с такой силой, что я пячусь, пока не упираюсь в гигантскую вазу с белыми розами. Моя голова утопает в розах, лепестки щекочут мои щеки, затылок, шею.

— Я просто очень рада, что ты появился, — мурлычет она, ведя меня вниз по лестнице к «ягуару» Брюса, и внезапно добавляет: — И что ты жив и здоров.

— Ну, это только видимость, — тяну я.

9

Брюс с безрассудной лихостью ведет машину по лондонским улицам, Тамми рядом с ним на переднем сиденье раскуривает еще один косяк, и оба время от времени поглядывают на нас через зеркало заднего вида, и несмотря на то что кондиционер включен на полную мощность, стены все равно запотели, а я сижу между Бентли и Джейми, которая прижимается ко мне в темноте на заднем сиденье, а из динамиков разносится трек Роберта Майлза «One In One», и я жадно целую губы Джейми, желая ее так страстно, как я никогда не желал ее в Кэмдене, при этом мне приходится постоянно сражаться с Бентли, который все время тянется ко мне, смахивает конфетти с моей куртки от Versace, и каждый раз, когда я убираю его руку, он издает обреченные звуки, а Джейми начинает тискать мое орудие, которое напрягается и натягивает ткань моих брюк, из-за чего мне приходится поменять позу, и наконец мне удается обнять ее и прижать к себе плотнее, и тут, когда я всецело поглощен Джейми, Бентли все же удается засунуть руку ко мне в карман, схватить там какой-то предмет и начать его мять, но когда до него доходит, что это всего лишь упаковка «Mentos», следует еще одна серия обреченных звуков.

Затем Брюс стремительно разворачивается, меняя маршрут, поскольку улица перекрыта из-за того, что кто-то позвонил и сообщил, что на Трафальгарской площади заложена бомба, а в динамиках ревет «Rocks Off» в исполнении Primal Scream, и «ягуар» набирает скорость, под большим креном он огибает угол, грохот музыки пронизывает нас насквозь, окна опущены, ветер врывается в салон, и каждый раз, когда Джейми прикасается ко мне, я схожу с ума и подпрыгиваю от желания, и тут она сбрасывает свои туфли и кладет ноги мне поперек бедер, так что ее ступни упираются в пах Бентли, и тогда я наклоняюсь к ней, а городские огни мелькают за окнами.

— Ты такой красивый, — шепчет она мне, в то время как мое лицо склоняется над ее лицом.

Мои щеки пылают.

Пару раз мы застреваем на перекрестках, отчего все принимаются ругаться. Бентли завязывает непродолжительную перепалку с Брюсом, но тут он находит фотографию Мэттью Маккоуни, купающегося в ручье, которую кто-то забыл на заднем сиденье, и утешается тем, что разглядывает ее, и тут наконец Брюс направляет «ягуар» в проезд, в конце которого открываются узкие ворота, и когда мы проезжаем их, нас встречают потоки ослепительного света, которые льются из прожекторов, установленных по углам крыши черного дома, к которому мы подъезжаем, но Брюс достает что-то сильно смахивающее на пульт дистанционного управления, нажимает на несколько кнопок, и интенсивность света постепенно начинает снижаться, и когда наконец наступает полная темнота, не видно уже ничего, кроме облаков, проносящихся в небе над нами.

8

Внутрь черного дома ведет дверной проем, в который я следую за Джейми, а Бентли, Брюс и Тамми тут же исчезают, рассыпавшись по спальням на втором этаже, и вот мы с Джейми оказываемся в темном месте, и она зажигает свечи и предлагает мне выпить что-то, на вкус похожее да «Sambuca», и мы оба принимаем по таблетке ксанакса, чтобы отойти от кокса, а затем направляемся к горячей ванне, которая налита в комнате, пахнущей свежей побелкой, и там мы тоже зажигаем свечи, а Джейми срывает с себя костюм от Jil Sander, помогает раздеться мне и наконец стягивает мои трусы cК, в то время как я лежу на полу ванной, пьяно хихикая и дрыгая ногами в воздухе, а Джейми стоит надо мной, и свечи отбрасывают ее длинную тень на стены и потолок, и моя рука прикасается к ее ягодицам, и вот мы уже вместе оказываемся в воде.

После ванной она швыряет меня на расправленную постель, а я удолбан и возбужден, как никогда в жизни, и на заднем плане тихо играет компакт диск Тори Амос, и тут я поворачиваюсь на бок и начинаю любоваться Джейми, поглаживая рукой редкую растительность на ее лобке, затем мои пальцы ныряют внутрь и начинают совершать движения и разглаживать складки, в то время как Джейми целует меня взасос.

Внезапно она отстраняется и шепчет мне:

— Послушай!

— Что такое, зайка? — шепчу я в ответ. — Что такое?

Джейми не хочет трахаться, поэтому она начинает ласкать меня ртом, тогда я переворачиваю ее задом наперед и принимаюсь вылизывать ее промежность, горячую и налившуюся кровью, медленными, неторопливыми движениями языка, я ласкаю ее, временами задевая языком тугую дырочку в заду, временами напрягая язык и проникая им все глубже и глубже во влагалище, а затем я беру в рот столько ее плоти, сколько влезет, и сосу ее, потом быстрым ударом языка касаюсь ее клитора, и тут она наваливается мне на лицо и начинает тереться, в то время как я дотягиваюсь руками до ее сосков и массирую их, пока она кончает, издавая всхлипывающие звуки, нажимая себе на клитор средним пальцем, так что во рту у меня оказывается ее мокрая рука, а сразу следом кончаю я, и Джейми приходится навалиться грудью на мои бедра, потому что они непроизвольно дергаются, а ее рука продолжает массировать мой член, и я кончаю ей прямо в рот, извергаясь так долго, что кажется, это никогда не кончится, и мне так хорошо, что я вынужден, зарыться ртом в ее промежность, чтобы подавить громкие крики, которые исторгает из меня оргазм, и когда я откидываюсь назад, слизь из ее влагалища покрывает мой подбородок, губы, нос, а затем наступает полная тишина, в которой слышится только мое дыхание. К этому времени компакт-диск уже доиграл до конца, большая часть свечей погасла, комната крутится у меня в глазах. Я слышу в темноте голос Джейми. Она спрашивает:

— Ты кончил?

— Да, — говорю я, смеясь от радости.

— Отлично, — говорит она и встает с кровати, которая при этом скрипит, осторожно держа перед собой руку, как будто боится что-то пролить.

— Послушай, зайка…

— Спокойной ночи, Виктор.

Джейми направляется к двери, открывает ее, из коридора в комнату врывается свет, и я зажмуриваю глаза, а когда она закрывает за собой дверь, меня накрывает волной темноты, все кружится колесом, и меня несет куда-то вверх, туда, где кто-то ждет встречи со мной, а голоса со всех сторон взывают «Иди за нами! Иди за нами!».

7

Меня будит солнце, которое льет свои лучи через световой люк, врезанный в потолок, опирающийся на дорогие стальные перекрытия, покрытые тисненым геометрическим узором, а я лежу в постели и рассматриваю этот самый узор. Я осторожно сажусь в постели, готовясь к самому худшему, но, очевидно, я спал очень долго и заспал похмелье. Я осматриваю помещение: комната выдержана в пепельных тонах и обставлена с минимализмом — большая стальная ваза с белыми тюльпанами, множество расставленных повсюду шикарных хромированных пепельниц, стальная тумбочка, на которой маленький черный телефон лежит поверх последнего номера «Vanity Fair» с Томом Крузом на обложке, над кроватью — картина Дженифер Бартлетт. Я открываю стальные жалюзи, и моим глазам предстает вполне респектабельная, но абсолютно мне незнакомая лондонская улочка. В комнате нет часов, так что я абсолютно не представляю, сколько сейчас времени, но, судя по облакам, время от времени закрывающим солнце, висящее над крышей, это никак не утро.

Я звоню в «Four Seasons», чтобы узнать, не оставлял ли кто-нибудь для меня сообщений, но никто ничего не оставлял, и меня охватывает паника, с которой я успешно справляюсь при помощи душа, кабинка которого расположена в ванной и выложена бледно-зеленой и темно-серой керамической плиткой, а ванна, в которой мы вчера плескались с Джейми, слита, на краю ее стоят оплавившиеся свечи, гигиенические продукты линии Kiehl аккуратно расставлены в ряд возле унитаза из нержавеющей стали. Я обсыхаю, снимаю с крючка купальный халат Ralph Lauren, и накидываю его на себя перед тем, как открыть дверь медленно-медленно, потому что я совершенно не представляю, что ждет меня за ней.

6

Я оказался, судя по всему, на втором этаже трехэтажного городского особняка, обставленного в суровом функциональном стиле, где все помещения настолько открыты, что спрятаться где-нибудь просто невозможно. Я иду по коридору, прохожу мимо спален, рабочего кабинета, двух ванных комнат, рядов пустых стеллажей, направляясь к лестнице, по которой я спускаюсь на первый этаж — в интерьере использованы цвета морской волны и яблочной кожуры, но преобладают все же пепельные тона — в них раскрашены стулья, скамейки, пледы, столы, вазы и ковры, покрывающие полы из отбеленного дуба, и когда я наконец спускаюсь по лестнице, держась за холодные стальные перила, я оказываюсь в огромном помещении, разделенном пополам рядом высоких стальных колонн, и внезапно выясняется, что это — терраса, и вместо окон здесь кубы из матового стекла. Я вижу столовую, где стулья дизайна Франка Гери расставлены вокруг гигантского гранитного стола от Будейри под лампами рассеянного света. Я вижу кухню, выдержанную в лососево-розовых тонах, с полками, подвешенными на стальных штангах, и холодильником в ретростиле, внутри которого виднеются йогурты, различные сыры, неоткупоренная жестянка с икрой, бутылка минеральной воды Evian, половинка итальянской лепешки, а в буфете — «Captain Crunch» и бутылки вина. Все это помещение создает впечатление чего-то временного, а холодно так, что зуб на зуб не попадает, и я не могу совладать с охватившей меня дрожью, а на забавном розовом столике валяется целая куча мобильных телефонов, и мне невольно думается о том, как все это похоже на 1991 год.

Из стереосистемы, находящейся где-то в самом центре этого гигантского помещения, звучат Counting Crows, и я иду на этот звук, пока, обогнув стальную колонну, не нахожу массивную софу фисташкового цвета, рядом с которой стоит огромный телевизор с выключенным звуком — на экране Бивис и Баттхед, а еще я вижу неподключенную к сети машину для пинбола, стоящую возле длинной стойки бара из потрескавшегося гранита, где лежат две доски для игры в нарды, и тут я натыкаюсь на парня, который одет в фуфайку с надписью «USA Polo Sport» и мешковатые серые шорты, которые видали лучшие времена, и парень этот склонился над компьютером, на голубом экране которого мелькают диаграммы самолетов, а на столе рядом с компьютером стоит рюкзак фирмы Hermes, откуда торчит книга Ги Дебора, а также несколько коричневых конвертов, испещренных чьими-то набросками тракторов. Парень поворачивается ко мне.

— Ну и холодно здесь! — восклицает он. — Не дом, а гребаный холодильник.

Удивленный, я смотрю на него и говорю:

— Ага… очень холодно, чувак.

В парне примерно шесть футов роста, у него темные, очень коротко подстриженные волосы, кожу покрывает немыслимо естественно выглядящий загар, и как только я замечаю эти скулы, в голове у меня немедленно возникает мысль: «Боже мой, да это же Бобби Хьюз!» Темно-зеленые глаза вспыхивают, и тут же ослепительно белая улыбка озаряет нижнюю часть лица, словно высеченную резцом скульптора.

— Давай познакомимся, — говорит он, протягивая руку, непроизвольно демонстрируя при этом бицепс на накачанном предплечье. — Меня зовут Бобби.

— Привет, чувак, — говорю я, пожимая руку. — Я Виктор.

— Извини, что ладони потные, — улыбается Бобби. — Я только что из тренажерного зала. Я и не думал, что здесь такая холодина. И черт меня подери, если я знаю, как включается отопление.

— Вот как? — тупо откликаюсь я, а затем делаю попытку кивнуть головой и говорю: — Ну, я в смысле, что вот оно как. — И после некоторой паузы: — А что, здесь есть тренажерный зал?

— Да, — показывает он кивком головы. — В подвале.

— Ах, вот оно что, — говорю я, стараясь держаться по возможности непринужденно. — Это круто… чувак.

— Все остальные ушли в магазин, — говорит он, вновь усаживаясь за компьютер и поднося банку диетической колы к губам. — Тебе повезло, что ты к нам попал, — сегодня вечером готовит Брюс. Кстати, хочешь позавтракать? — говорит он, вновь поворачиваясь ко мне. — По-моему, в кухне где-то валяется пакет с круассанами и, возможно, осталось немножко апельсинового сока, если его только не выпил Бентли.

Следует пауза.

— Все в порядке, я ничего не хочу, — роняю я безразлично.

— А может, тебе нужна «Кровавая Мэри»? — улыбается Бобби. — Или визин? Что-то у тебя глазки красненькие, дружок.

— Нет, нет… — Я выдерживаю паузу, застенчиво улыбаюсь, делаю глубокий вдох, затем медленно выдыхаю воздух. — Все в порядке. Все клево.

— Ты уверен, дружище? — спрашивает он.

— Ага.

Бобби Хьюза исключили из Йельского университета после первого семестра за «буйное поведение», и тогда он начал довольно успешно работать моделью у Cerutti (тогда ему было восемнадцать), а затем в одночасье сделал стремительную карьеру, став любимой мужской моделью Armani, за чем последовали несколько контрактов на миллионы долларов — суммы, неслыханные для мужчины в этом бизнесе в ту эпоху. Последовал знаменитый рекламный плакат Hugo Boss, на котором Бобби дурачится перед камерой, а в нижней части подпись: «Неужели хоть кто-то заметил?» красными неоновыми буквами, затем исторический ролик Кельвина Кляйна, в котором Бобби просто стоит, покашливая, в одном нижнем белье с потерянным видом, в то время как женский голос за кадром шепчет: «Я реквизирую твое эго», затем обложка «GQ», где лицо Бобби, невозмутимое, с непроницаемым взглядом, повторялось бесконечно в самых различных ракурсах. Он сыграл роль красивого мальчика в двух клипах Мадонны, «грустного неприкаянного молодого человека» в клипе Белинды Карлайл и еще ряд персонажей с нагим торсом в других клипах, поскольку обладал потрясающим брюшным прессом задолго до того, как кто-либо начал обращать особое внимание на торс, — скорее всего именно с него и началось всеобщее помешательство на этом вопросе. За свою карьеру он тысячи раз вышел на подиум, заработав прозвище «Гвоздь показа». Его фотография присутствует на обложке последнего альбома The Smiths «Unfortunately». В Японии существует фан-клуб Бобби Хьюза. На него работал великолепный пресс-агент, который всегда проталкивал идею, что под поверхностным образом мальчика-серфера в случае Бобби скрывается «живой ум» и «многогранная личность». Какое-то время в восьмидесятых он оказался самой высокооплачиваемой мужской моделью, просто потому, что у него было самое красивое лицо, модная внешность и совершенное тело. Календарь с ним продался тиражом в несколько миллионов.

Зимой 1989 года он дал свое последнее интервью журналу «Esquire». Именно в нем он заявил несколько агрессивно: «Я точно знаю, чем собираюсь заниматься и как», после чего он практически сошел с горизонта нью-йоркской моды — все это произошло еще до того, как я начал жить в Нью-Йорке, до того, как меня стали знать под именем Виктора Варда, до того как мы повстречались с Хлое, до того как моя жизнь начала принимать свои нынешние очертания и размах. Время от времени какая-нибудь крупнозернистая фотография Бобби проскакивала в некоторых европейских модных журналах (Бобби Хьюз на посольском приеме в Милане, Бобби Хьюз стоит под дождем на Вардур-стрит в зеленом плаще от Paul Smith, Бобби Хьюз играет в волейбол на пляже в Каннах или же, одетый в смокинг, курит сигарету, любуясь закатом в холле отеля на мысе Антиб, Бобби Хьюз спит, развалившись в кресле хвостового салона «конкорда»), и, поскольку он совсем перестал давать интервью, в таблоидах все время циркулировали слухи о его помолвке с Тиффани-Эмбер Тиссен, о том, как он «почти» увел Лиз Херли у Хью Гранта, или о том, как он увел Эмму Томпсон у Кеннета Брана. Кроме того, он, по слухам, не вылазил из садомазохистских баров в Санта-Монике. Опять-таки по слухам, его намечали на главную роль в продолжении «Американского жиголо». По слухам, он вбухал то, что оставалось от его состояния, после приобретения прогоревшей сети ресторанов, игры на скачках и кокаина, в яхту, которую он назвал «Животная красота». По слухам, он вновь собирался выйти на подиум в возрасте, который, мягко выражаясь, является для этого «проблемным». Но эти слухи не подтвердились.

И вот он передо мной во плоти, всего в футе от меня — он на четыре года старше меня, и он стучит по клавишам компьютерного терминала, попивая диетическую колу, в белых спортивных носках, и — поскольку я не очень-то привык к обществу мужчин, которые могут составить конкуренцию по внешности Виктору Варду, — я начинаю слегка нервничать и слушаю его гораздо внимательнее, чем любого человека, с которым я когда-либо был знаком, потому что факты — упрямая вещь: Бобби Хьюз слишком красив, чтобы устоять перед ним. Он привлекает, сам того не желая.

— Гм-м, я вроде как заблудился… — начинаю я неуверенно. — Куда я вообще-то попал?

— О! — Он поднимает глаза, смотрит мне прямо в лицо, пару раз моргает, а затем, что-то решив, сообщает: — Ты попал в Хемпстед.

— Неужели? — говорю я с облегчением. — Мой друг Джоакин Феникс — знаешь, брат Ривера?

Бобби кивает и продолжает внимательно смотреть на меня.

— Ну так вот, он снимается в новом фильме Джона Хьюза как раз в, гм-м, Хемпстеде, — говорю я, внезапно осознавая, как нелепо я выгляжу в этом халате, и добавляю натужно: — Кажется.

— Круто, — говорит Бобби, возвращаясь к своему компьютеру.

— Ага, мы встретились с ним вчера на вечеринке.

— Здорово, а как прошла вечеринка? — спрашивает Бобби. — Жаль, что я пропустил ее.

— Ну, вечеринка была, ну такая… — нервно пытаюсь объяснить я. — Сейчас вспомню, кто там был. Ну, проводили ее где-то в Ноттинг-Хилле…

— Разумеется, — отвечает он насмешливо, что почему-то приносит мне долгожданное облегчение.

— Ну конечно, это же ясно как божий день, чувак!

Я замолкаю, гляжу на Бобби, уставившегося на экран компьютера, и затягиваю потуже халат.

— Вечеринку устраивали в честь художника Гэри Хьюма, верно? — терпеливо переспрашивает он.

— Разумеется, — говорю я. — Но все знали, что на самом-то деле это в честь Патси и Лайама.

— Верно, верно, — отзывается он, нажимает на какие-то три клавиши одновременно, отчего на экране возникает еще целая серия чертежей самолетов. — Так и кто же там был? Какие знаменитости мелькали?

— Ну, э-э-э, Кейт Мосс, и Стелла Теннант, и Айрис Пальмер, а также, по-моему, Джаред Лето и Кармен Электра и, э-э-э, Дамон Албарн и… мы пили апельсиновый пунш и… я нажрался… и там еще были эти… ледяные скульптуры.

— Да?

— А почему тебя не было, чувак? — спрашиваю я, стараясь держаться доброжелательно и непринужденно.

— Я был в Париже.

— Показы?

— Дела, — отвечает он кратко.

— Но не показы?

— Нет, с этим кончено, — говорит он, сверяясь с какой-то записью в блокноте, лежащем рядом с компьютером. — Я завершил эту часть моей жизни.

— Разумеется, чувак, — говорю я, кивая головой. — Я так тебя понимаю!

— Действительно? — Он улыбается мне через плечо. — Понимаешь?

— Да, — пожимаю я плечами. — Я тоже подумываю о том, чтобы завязать.

— Что же ты тогда делаешь в Лондоне, Виктор? — спрашивает Бобби.

— Не для протокола?

— Участвуешь в показах? — снова улыбается Бобби.

— Я тебе умоляю, я тебя умоляю, чувак! — смеюсь я. — Ни в коем случае. Я же сказал, что с этим все, финиш.

— Занятие такое, что врагу не пожелаешь, верно?

— Чувак, сущая мука.

— Потенциально вредно для психики.

— Вот я и решил отпрыгнуть в сторону и отдышаться.

— Мудрое решение, по-моему.

— Правда?

— Модельный бизнес убивает людей. Я это своими глазами видел.

— Я тоже это видел, чувак. Однозначно с тобой согласен, — говорю я, а затем спрашиваю, продолжая укреплять дружеские отношения: — И когда же ты вернулся?

— Этим утром, — зевает он, потягиваясь. — А ты когда приехал?

— Пару дней назад, — отвечаю я.

— Из Нью-Йорка?

— Да.

— Ну, и на что сейчас похож Нью-Йорк? — спрашивает он, снова сосредотачиваясь на экране компьютера. — Я там редко бываю. А то, что я читаю, и вовсе отбивает у меня желание там бывать. Может быть, я просто постарел или что-то в этом роде.

— Ну, если честно, то все превратилось в подделку, чувак. А молодняк, так тот просто растет совсем тупорылый какой-то, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Достаточно, чтобы супермодель выполнила пируэт на подиуме, как весь зал разражается аплодисментами? Благодарю покорно, чувак.

— Однозначно с тобой согласен.

— А чем ты там занимаешься?

— Как обычно. Модельный бизнес. На прошлой неделе помогал продвигать один новый клуб. — Я выдерживаю паузу. — Получил вот роль в «Коматозниках 2».

— Черт побери, какой здесь холодище, — восклицает он снова, обхватывая себя обеими руками. — Ты тоже мерзнешь?

— Здесь не жарко, — признаю я.

Он выбегает из комнаты и кричит откуда-то из дома:

— Да где же здесь этот гребаный обогреватель? — а затем позже из другого места: — Да что нам костер, что ли, разводить?

Компакт-диски, разбросанные по верхней панели одной из двух гигантских колонок, включают Питера Габриэля, Джона Хайатта, кого-то по имени Фриди Джонстон, последний альбом Replacements. За стеклянной наружной дверью я вижу маленькую террасу, окруженную садом, где цветут белые тюльпаны и маленькие птички собрались стайкой возле стального фонтанчика, но когда налетает порыв ветра и тень от облака, закрывшего солнце, падает на них, птички, решив, что грядет какая-то беда, дружно улетают.

— Так и кто же живет здесь? — спрашиваю я Бобби, вбегающего обратно в комнату, и тут же добавляю: — Я понимаю, что это всего лишь декорация, но очень славная.

— Ну, временами я снимаю этот дом кое у кого, — говорит он, снова направляясь к компьютеру и усаживаясь за экран. — В настоящий момент я делю это жилище с Брюсом и Тамми, впрочем, ты с ними уже знаком.

— Да, они клевые.

— А еще с Бентли Харрольдсом, моим старым приятелем, и Джейми Филдс, с которой… (после некоторого молчания и не глядя в мою сторону) с которой, насколько мне известно, ты знаком еще с колледжа.

— Да, конечно, — киваю я. — Она тоже клевая.

— Ага, — роняет Бобби устало и вздыхает, на мгновение отвлекшись от экрана. — Мы тут все обалденно клевые.

Я обдумываю, стоит ли обсуждать это утверждение, и принимаю решение двигаться дальше.

— Бобби?

— Да?

Он снова поворачивается ко мне.

— Я всего лишь хотел, э-э-э, ну чтобы ты знал — Боже, сейчас я скажу ужасную пошлость! — но ты… — я набираю в легкие побольше воздуха. — …ты действительно, действительно вдохновил, типа, многих из нас и оказал огромное, типа, влияние и все такое. Вот что я тебе хотел сказать.

Я отворачиваюсь в сторону. Я растроган, на глаза навернулись слезы.

— Я, наверное, сморозил ужасную глупость?

Молчание, за которым следует:

— Нет, нет, все в порядке, Виктор. — Он смотрит на меня тепло. — Все отлично. Мне очень понравилось. Спасибо.

Я испытываю огромное облегчение, комок в горле рассасывается, и я, все еще сдавленным голосом, отзываюсь:

— Без проблем, чувак.

Я слышу снаружи, во дворе, голоса. Ворота открываются, затем закрываются. Четверо прекрасных человеческих существ, одетых в черное и в темных очках, появляются с кульками из дорогого продуктового магазина в руках, проходят через накрытый тенью сад и направляются к дому. Бобби и я наблюдаем за ними из-за стеклянных дверей.

— О, войска возвращаются, — говорит Бобби.

Когда вся группа направляется к тому самому окну, за которым стою я, я машу Джейми рукой, но никто не реагирует на мое приветствие. Бентли морщится и выбрасывает недокуренную сигарету. Брюс, держащий в руках два кулька, доверху набитых продуктами, шаловливо спихивает Тамми в сторону с выложенной камнем дорожки. Джейми шагает прямо, безучастно глядя вперед и беспрестанно жуя резинку.

— Они что, меня не видят?

— Это стекло прозрачно только в одну сторону, — говорит Бобби.

— О, — говорю я, — круто!

Четверка входит через заднюю дверь прямо в кухню, причем когда кто-то закрывает дверь, раздается серия электронных попискиваний. Мы с Бобби смотрим, как они складывают кульки с покупками на просторный стальной разделочный стол. Мы подходим поближе, чтобы оказаться на съемочных позициях. Джейми первая замечает нас, и она тут же снимает темные очки и улыбается.

— Проснулся, значит, — говорит она, направляясь к нам.

Я улыбаюсь ей в ответ, и когда она приближается ко мне, я, в предвкушении поцелуя, опускаю веки и начинаю раскачиваться на подошвах. Порыв страсти набирает силу и охватывает уже все помещение, выходя из-под контроля, но Джейми проходит мимо, и я, открыв глаза, гляжу ей вслед.

Она обнимает Бобби, и он жадно и шумно целует ее. Джейми не скоро замечает, что я стою и смотрю на нее, но когда она слегка отстраняется от Бобби, тот хватает ее и снова притягивает к себе.

— Ребята, так вы знакомы? — вот все, что удается произнести Джейми, когда она наконец замечает выражение моего лица.

— Да, — киваю я.

— Ну ладно, хватит, — взвизгивает Джейми, отталкивая Бобби от себя. — Хватит, хватит.

Но Бобби не унимается: он продолжает обнимать и целовать ее в губы и шею. Я стою, наблюдая за ними, возбужденный, с внезапно ставшей абсолютно ясной головой.

— Пора пройтись по коктейлям, — говорит Бентли, капризно надувая губы.

Тамми подходит ко мне и говорит:

— Мы напоролись на Баффи. Она только что вернулась из экспедиции на Эверест. Два человека погибло. Она потеряла свой мобильник.

Я не имею ни малейшего представления о том, кому адресована эта реплика, поэтому на всякий случай киваю головой.

— Послушайте, я умираю с голода, — восклицает Бобби, все еще обнимая Джейми, которая уже не сопротивляется. — Где мы будем кушать? Что мы будем кушать?

Затем он шепчет что-то на ухо Джейми, и та хихикает, а затем шлепает его по рукам и наконец хватает Бобби пальцами за те места, где бугрятся его бицепсы.

— Я делаю брускетту, — кричит Брюс с кухни. — Ризотто с белыми грибами, сырокопченая ветчина со смоквами, салат из руколы и фенхеля.

— Только быстрее, — мычит Бобби, тычась носом Джейми в щеку и прижимая ее к себе изо всех сил. — Быстрее, Брюс, а то я жрать хочу.

— Виктор, что у тебя под этим халатом? — спрашивает Бентли, сжимая в руках бутылку «Столичной». — Подожди — я сам попробую догадаться. Боже, мне это не пережить!

Направляясь на кухню, он кричит мне:

— Кстати, я украл твое нижнее белье!

— Пойду-ка приму ванну, — говорит Тамми, хлопая ресницами и глядя на меня. — Ты выглядишь просто бесподобно, если принять во внимание вчерашнюю ночь. — Она надувает губки: — Уже, однако, пять часов.

— Хорошие гены, — пожимаю я плечами.

— Милый халатик, — говорит она, поднимаясь вверх по лестнице.

— Эй, здесь так холодно, что зуб на зуб не попадает, — говорит Бобби, наконец выпуская Джейми из своих объятий.

— Так оденься, — говорит она обиженно, удаляясь от него. — И возьми себя в руки заодно.

— Ни фига себе! — восклицает Бобби, изображая деланное изумление — рот открыт, челюсть отвисла.

Он бросается вдогонку за Джейми, та радостно визжит и мчится на кухню, и теперь я понимаю все уже совершенно отчетливо, к тому же до меня доходит, что я стою как вкопанный на одном и том же месте уже добрых несколько минут. Бентли кричит:

— Осторожнее, Бобби! У Джейми есть пистолет!

И тут наконец запыхавшаяся Джейми подходит ко мне. У нее за спиной Бобби роется в продуктах, беседуя с Брюсом. Бентли уговаривает кого-то дать ему открыть новую бутылку мартини.

— Где моя одежда? — спрашиваю я.

— В шкафу, — вздыхает она. — В спальне.

— Вы, ребята, очень красивая пара, — говорю я.

— Все двери заперты? — кричит Бобби.

Джейми одними губами произносит «Извини!» и отворачивается от меня.

Бобби направляется, чтобы проверить двери, и, проходя мимо нас, шлепает Джейми по заднице.

— Эй, — кричит он кому-то, — неужели вы забыли включить сигнализацию обратно?

5

На закате съемочная группа какое-то время фиксирует на пленку безупречное вечернее небо, пока совсем не темнеет, и в доме не вспыхивают огни, и тогда все мы шестеро — Бентли, Тамми, Брюс, Джейми, Бобби и я — располагаемся в креслах работы Франка Гери, стоящих вокруг гранитного стола, и я скромно отодвигаюсь в сторону, когда две камеры, снимающие сцену, приближаются ко мне. Затем на стол ставят тарелки, и я, несмотря на присутствие Бобби Хьюза, давящего своей мужской красотой стоимостью в триста тысяч долларов, впадаю в миролюбивое, доброжелательное настроение, а постоянное внимание со стороны моих новых друзей заставляет меня позабыть о некоторых неприятных моментах — в частности о том, как Джейми смотрит своими большими глазами то на меня, то на Бобби, иногда приветливо, а иногда совсем наоборот. Я охотно отвечаю на вопросы, касающиеся Хлое, — видно, что на всех произвел большое впечатление тот факт, что я был ее бойфрендом, — а также обложки «Youth Quake» и группы, из которой я ушел, и того, как я работаю с моими мышцами, и никто не спрашивает: «А кто ты такой?», или «Откуда ты?», или «Чего тебе здесь надо?» — впрочем, такие вопросы излишни, потому что все присутствующие и так это знают. Бентли даже упоминает ряд заметок, просочившихся в лондонскую прессу, в которых рассказывается об открытии клуба на прошлой неделе, и обещает мне показать потом вырезки, причем говорит он об этом явно безо всякого скрытого намека.

Все подмигивают, бросают многозначительные взгляды или подшучивают, адресуясь к Феликсу и режиссеру картины, но никто не ухмыляется, поскольку мы понимаем, что эта работа важна для нашей карьеры, и в конце концов мы все в одной лодке. Я изо всех сил стараюсь изображать безразличие, пока беседа вертится вокруг того, что и кто пишет о каждом из нас, чем мы занимались в вось-мидесятые годы, и как фильм будет выглядеть в итоге на экране. Восторженные похвалы сделанному Брюсом ризотто переходят в разговор о бомбе, взорвавшейся в одной из парижских гостиниц на бульваре Сен-Жермен два дня назад, в то время как на заднем плане тихо звучит альбом U2 «Achtung, baby», а мы расспрашиваем друг друга, не пострадал ли кто-нибудь из наших общих знакомых при недавнем землетрясении в Лос-Анджелесе. В доме заметно потеплело.

Иногда на довольно продолжительное время у меня даже возникает иллюзия, что я снова в Нью-Йорке, может быть, в «De Silvano» за большим столом, где-нибудь возле самого входа, одинокий фотограф топчется у входа снаружи на Шестой авеню, а мы допиваем по последнему эспрессо и заказываем по рюмке «Sambuca», Хлое устало просматривает счет — и почему бы Бобби не оказаться там с нами. Сегодня вечером Бобби гораздо сдержаннее всех остальных, но, судя по всему, у него все в полном порядке, и он доволен собой, и каждый раз, когда я подливаю к нему в бокал прекрасное «Barbaresco», он благодарит меня кивком головы и расслабленной улыбкой, и взгляд его задерживается на мне, отвлекаясь только из-за того, что вокруг нас все время вьются операторы, осветители и ассистенты режиссера. Затем обсуждаются все вечеринки, на которые нас сегодня приглашали, и принимается решение не ходить на них и остаться дома, потому что все очень устали. Брюс закуривает сигару. Тамми и Джейми скручивают по жирному косяку. Все погружаются в мечтательное настроение, а я начинаю убирать со стола. В кухне Бобби трогает меня за плечо.

— Слушай, Виктор, не мог бы ты оказать мне одну услугу? — спрашивает он.

— Разумеется, чувак, — говорю я, вытирая руки о самое дорогое кухонное полотенце, которое мне когда-либо случалось видеть. — Все, что ты хочешь.

— Я собирался встретиться с другом, который приехал сюда на уик-энд, — начинает Бобби.

— Вот как?

— Я должен был заехать за ним в десять, — говорит Бобби, придвигаясь ко мне поближе и глядя на свои наручные часы, — но я умираю от усталости.

— Чувак, ты выглядишь просто шикарно, — я наклоняю голову, чтобы лучше изучить его, — ну, может быть, самую малость утомленным.

— Если я закажу тебе машину, не мог бы ты сгонять в «Pylos»…

— В «Pylos»? Круто!

— …и забрать там моего друга.

Бобби стоит так близко ко мне, что я чувствую его дыхание.

Затем он мотает головой в сторону Тамми, Брюса, Бентли и Джейми, которые сидят полукругом за стальной колонной перед гигантским телевизором, споря о том, какой бы фильм им посмотреть.

— Я заметил, что ты сегодня почти не пил, — продолжает Бобби. — Так что мне подумалось, что ты не откажешься съездить.

— Ну, меня самую малость поколачивает после вчерашнего, но…

— Ах, вчерашнего, — бормочет Бобби, моментально отодвигаясь.

— Ладно, где этот клуб? — быстро решаюсь я, заметив его движение.

— Водитель знает, — говорит Бобби. — Он будет ждать тебя перед «Pylos». Скажи швейцару, что ты — мой гость, а Сэм должен находиться в VIP-зале.

— Почему бы тебе просто не внести меня в список гостей?

— Виктор, это место настолько фешенебельно, что в него не попадешь, даже если ты внесен в список гостей.

— А как я узнаю Сэма? — спрашиваю я в нерешительности.

— Он азиат, маленького роста, и его зовут Сэм Хо. Поверь мне, ты его ни с кем не спутаешь, — объясняет Бобби. — Он такой… театральный.

— Ладно, приятель. — И я пожимаю плечами в неподдельном смущении. — Кто он такой? — И сразу же добавляю: — Вы что, потом собираетесь куда-нибудь в гости?

— Нет-нет, он не торгует наркотиками, — успокаивает меня Бобби. — Ты что, не слышал о Сэме Хо? Он суперзнаменитая в Азии модель.

— Ах вот как, ну это круто! — киваю я.

— Не беспокойся, — говорит Бобби. — Это запланированная встреча. Все идет по сценарию.

— Да я знаю, знаю, — заверяю я его.

— Тогда вот, — говорит Бобби и вручает мне конверт, который он держал в руках все это время, хотя я его почему-то не заметил. — Отдай это Сэму, он знает, что это такое. А я, ребята, подожду вас здесь.

— Клево.

— Извини, чувак, мне очень неприятно напрягать тебя, но я просто вымотан вконец.

— Слушай, Бобби, — говорю я, — кончай волноваться. Я съезжу. Я хотел попасть в «Pylos» с тех пор, как он открылся — когда это было? Четыре недели назад, верно?

— Ну, он то открывается, то закрывается, типа того.

Бобби провожает меня на улицу, в мглистую ночь, где меня поджидает черный лимузин, а Феликс уже подготовил все для съемок следующей сцены. Бобби смотрит мне прямо в глаза:

— Спасибо, Виктор, я этого никогда не забуду.

— Да что ты, чувак, это большая честь для меня.

— Можно повторить последнюю реплику? — спрашивает режиссер. — Виктор, сделай ударение на «для меня». Давайте работайте, вы в кадре.

Бобби смотрит мне прямо в глаза:

— Спасибо, Виктор, я этого никогда не забуду.

— Да что ты, чувак, это большая честь для меня.

— Ты рулишь, чувак.

— Нет, чувак, это ты рулишь.

— Да ладно. Ты рулишь, Виктор.

— Никогда бы не поверил, что сам Бобби Хьюз скажет мне, что я рулю, — шепчу я, задыхаясь от счастья. — Нет, это ты рулишь.

Бобби обнимает меня, и когда он пытается сделать шаг назад, я продолжаю обнимать его, потому что никак не могу остановиться.

Водитель выходит, чтобы открыть мне дверь, и я узнаю в нем того самого парня, который встречал меня в Саутгемптоне (эту сцену позже вырежут). Он рыжий и выглядит очень клево.

— Слушай, Виктор… — говорит мне Бобби, когда я начинаю садиться в лимузин.

— Что, чувак? — оборачиваюсь я.

— Ты говоришь по-французски? — интересуется он. В темноте его почти не видно.

У меня уходит тридцать секунд на то, чтобы выдавить из себя:

— Un… petit peu.[112]

— Отлично, — говорит Бобби, исчезая во мраке. — Из нас, впрочем, тоже никто почти не говорит.

И вечер начинает близиться к своему логическому завершению.

4

В лимузине, мчащемся по направлению к Чарринг-Кросс-роуд, звучит песня Everything But The Girl «Wrong», пока я изучаю маленький белый конверт, который Бобби дал мне для передачи Сэму Хо; внутри явно прощупываются ключи, завернутые во что-то вроде записки, но поскольку я очень уважаю Бобби, мне даже и в голову не приходит открыть его, и вот наступает одиннадцать часов, и лимузин сворачивает на залитую дождем дорожку, где табличка с надписью DANCETERIUM и нарисованной под ней волнистой чертой направляет нас к заднему входу в «Pylos». Фигуры под зонтами толпятся перед ограждением у входа, а за ограждением стоит типичный «вышибала» — в данном случае облаченный в рубашку в китайском стиле от Кэйзли Хейфорда, парик a la Мария-Антуанетта и черную куртку с надписью «ПРОШЕЛ ЧЕРЕЗ АД», вышитой на груди красными буквами — орет в мегафон: «Ни один больше не войдет!», но тут он замечает меня, и я выпрыгиваю из лимузина, прохожу в возникающую передо мной пустоту и говорю склонившемуся ко мне вышибале:

— Я — друг Бобби Хьюза.

Громила кивает мне и поднимает веревочку, прошептав при этом что-то в рацию, и я спускаюсь вниз по ступенькам, где сразу за дверями какая-то юная особа явно модельного типа, что сразу считывается по ее манере одеваться (одежда в духе Вивьен Вествуд эпохи семидесятых и шуба из искусственного меха), и, судя по всему, невероятно скучающая, ведет меня в комнату VIP по петляющим коридорам и проходам, тускло освещенным инфракрасным светом, которые заполнены студентами-дизайнерами, застывшими в трансе перед мерцающими узорами, изображенными там и тут по стенам, а когда мы спускаемся еще ниже, атмосфера внезапно становится влажной, и мы проходим мимо кучки подростков, склонившихся над монитором компьютера, и дилера, торгующего таблетками экстази, а затем дверь захлопывается у нас за спиной, и мы оказываемся на стальном подиуме, где под нами на гигантском танцполе клубится огромная толпа, и вот мы проходим мимо диджейской кабинки с четырьмя вертушками, где какой-то легендарный диджей ваяет безупречный драм-энд-бейс — ритмичный, с бухающими низами — в компании своего ученика — того самого ямайского парнишки, о котором в последнее время так много говорят, и сегодня их сет наверняка транслируют в прямом эфире сотни пиратских радиостанций по всей Англии, а золотое сияние стробоскопов, сорвавшихся с цепи, создает иллюзию того, что вся комната вращается вокруг своей оси, и я чуть не теряю равновесие, но в это время моя провожатая уже пропихивает меня между двумя мордоворотами, стоящими на часах, в комнату VIP, но когда я пытаюсь завязать с ней разговор: «Популярное, судя по всему, местечко?», она поворачивается ко мне спиной, бормоча под нос:

— Сегодня вечером я занята.

За шторкой, закрывающей проход, обнаруживается нечто, весьма похожее на зал ожидания в аэропорту, почему-то освещенный как дискотека и снабженный кабинками с обивкой из темно-красного бархата, черную етену украшает огромный плакат с лилово-призрачной надписью «ПЛОДИТЕСЬ», и с десяток работников звукозаписывающих компаний Соединенного Королевства в прикидах, словно позаимствованных со съемок «Безумного Макса», проводят под ним время в компании татуированных моделей из Голландии, а старшие менеджеры из Polygram делятся бананами и распивают психокибертропные напитки вместе с редакторами глянцевых журналов, и добрая половина звезд прогрессивной британской хип-хоп-сцены, облаченных в школьную девчачью форму, отплясывает с бухгалтерами модельных агентств, гострайтерами, статистами, тусовщиками и просто интересными людьми со всего мира. Папарацци охотятся за знаменитостями. В VIP-комнате стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, и у всех присутствующих изо рта вырывается пар.

Я заказываю тасманийское пиво у бармена с глазами навыкате, одетого в велюровый смокинг, который нагло пытается всучить мне косяк, заряженный кетамином, когда дает мне прикурить, а по стенам, покрытым зеркалами, мечутся безумные флуоресцирующие узоры, в то время как Ширли Бэйси исполняет тему из «Голдфингера» и бесконечный ролик, составленный из различных рекламных клипов Gap, крутится на видеомониторах.

Глядя на зеркальную стену, я тут же замечаю, что парень, похожий на Кристиана Бэйла, который зашел следом за мной вчера в «Masako», стоит рядом, и я резко оборачиваюсь и заговариваю с ним, а он раздраженно отодвигается от меня, но тут режиссер отводит меня в сторону и шипит мне прямо в ухо:

— Сэм Хо — азиат, ты, придурок!

— Слушай, чувак, я без тебя это знаю, — говорю я, протестующе размахивая руками. — Все клево, все в порядке.

— Тогда это кто такой? — спрашивает режиссер, кивая в сторону Кристиана Бэйла.

— Я думал, что он тоже снимается, — говорю я. — Я думал, что вы дали ему роль.

— Первый раз в жизни его вижу, — отрезает режиссер.

— Ну, тогда он, э-э-э, мой приятель, — говорю я и машу рукой «Кристиану Бэйлу». Тот смотрит на меня как на сумасшедшего и склоняется над своим пивом.

— Вон там, — говорит режиссер. — Сэм Хо вон там.

Невероятно красивый азиатский парень примерно моего возраста с осветленными на концах волосами, в темных очках, потный и напевающий что-то себе под нос, склонившись над стойкой, поджидает бармена, время от времени утирая нос рукой, в которой зажаты деньги. Он одет в крашеную «с узлами» футболку, в вывернутые наизнанку Levi's 501, куртку и ботинки Catepillar. Вздыхая и думая про себя «О, Боже мой», я направляюсь к Сэму Хо, и, как только я бросаю на него взгляд, он тут же замечает меня и улыбается в ответ, но тут бармен проносится мимо, полностью проигнорировав Сэма, и тогда тот начинает приплясывать на месте от негодования. Опустив на кончик носа темные очки, Сэм смотрит на меня так, словно я во всем этом виноват. Я отворачиваюсь, но успеваю заметить слово «РАБ», вытатуированное на его кулаке.

— Да ладно тебе, кончай притворяться невидимым, — театрально восклицает он. У него очень сильный акцент.

— Слушай, так это, значит, ты Сэм Хо? — спрашиваю я. — Ну, типа, модель?

— Ты хорошенький, но мозги у тебя явно давно спеклись, — говорит он, не глядя на меня.

— С ума сойти, — говорю я, ничуть не смутившись. — Правда, знатное местечко?

— Я бы здесь вообще навсегда прописался, — отвечает с зевком Сэм. — А сегодня ведь даже не ночь рейва.

— Это полностью меняет представление о том, что такое прикольный вечер на выезде, а?

— Перестань делать вид, что ты меня не замечаешь, зайка, — кричит Сэм вновь бармену, который опять проносится мимо, держа в руках три бутылки «Absolut Citron».

— Итак, что за дела? — спрашиваю я. — Когда ожидается фетиш-вечеринка?

— В Стране Клубов каждая вечеринка — фетиш-вечеринка, дорогуша, — зевает Сэм, а затем, глядя в сторону, спрашивает: — Меня кто-то ищет? — Он рассматривает мое запястье. — Очень красивые вены у тебя.

— Спасибо, уж какие есть, — говорю я. — Слушай, если ты действительно Сэм Хо, то у меня есть для тебя письмецо кое от кого.

— Вот как? — Сэм оживляется. — Так ты у нас мальчик-посыльный?

— Грязные делишки дешевле, чем грязь.[113]

— М-м-м, ты еще и AC/DC цитировать можешь, — елейным тоном добавляет Сэм. — И от кого же письмецо?

— От Бобби Хьюза, — сухо сообщаю я.

Моментально Сэм приближается ко мне так, что наши носы почти соприкасаются. Я пячусь назад, так что чуть не падаю.

— Осторожней, — предупреждаю я.

— Что? — спрашивает Сэм, вцепившись в меня. — Где? Где он? Он здесь?

— Послушай, ты мне сейчас рубашку порвешь! — восклицаю я, отцепляя его пальцы от моего воротника и слегка отталкивая его. — Нет, я здесь за него.

— Ах, тогда извини, — говорит Сэм, слегка отступая назад. — Не знаю, как тебя зовут, ты очень, очень хорошенький, но ты все же не Бобби Хьюз. — Следует пауза, а затем Сэм внезапно падает духом и отчаивается: — Слушай, ты, случайно, не его парочка теперь?

— Эй, Сэм, выбирай слова, — отрезаю я. — У меня на этот счет не все в порядке с репутацией, но в данном случае — нет.

— Где же он тогда? — вопрошает Сэм. — Где Бобби?

— Вот, — говорю я, вручая ему конверт. — Меня послали передать тебе это и…

Но Сэм меня даже не слушает. Он хватает конверт, жадно открывает его, извлекает оттуда ключи, прищуривает глаза, читая записку, а затем начинает неудержимо трястись, словно от холода, обхватив себя руками, и уголки его рта расплываются в блаженной улыбке, отчего у него становится не столь педерастический вид, и лицо его перестает дергаться и становится очень спокойным. За какую-то долю секунды он взрослеет на несколько лет.

— О-Боже-мой! — по слогам произносит он, прижимая записку к самому сердцу. — О-Боже-мой, он немногословен.

— Ты ведешь себя словно его поклонник, — замечаю я.

— Можно, я угощу тебя выпивкой? — спрашивает Сэм. — Давай я сам догадаюсь, чего ты хочешь. Какое-нибудь навороченное пиво с долькой лайма?

— Меня зовут Виктор, — сообщаю я. — Виктор Вард.

— Виктор, ты знаешь, что ты — прекрасная иллюстрация к моим подростковым грезам о парне, с которым я бы хотел переспать, если бы у меня только хватило смелости к нему подойти?

Пытаясь успокоиться, Сэм закуривает «Мальборо», а затем театрально выпускает дым изо рта.

— Мне даже трудно в это поверить, Сэм, — вздыхаю я в ответ. — Так что я тебя умоляю!

— Ты живешь у Бобби? — спрашивает он подозрительно.

— Конечно, — пожимаю я плечами. — Но он просто мой друг.

— Нет, он — бог, это ты — его друг, — поправляет Сэм. — Так это в доме на Шарлотт-роуд?

— Нет, почему, мы живем в, э-э-э, Хемпстеде.

— Хемпстеде? — Сэм снова смотрит на записку. — Но тут сказано про Шарлотт-роуд.

— Я всегда живу в гостиницах, — объясняю я, — поэтому я совершенно не ориентируюсь. — Я делаю паузу, гашу сигарету. — В любом случае, все это — только декорации.

— Ладно, — бросает Сэм. — Скажи, ты на машине? Только не смей отвечать мне «нет», потому что я терпеть не могу ловить такси.

— Вообще-то, — говорю я, — нас ждет снаружи машина с водителем.

— Это просто блеск, — говорит Сэм. — Только сначала нам нужно ускользнуть кое от кого.

— От кого? — спрашиваю я, обводя взглядом VIP-комнату.

— Вот от тех парней, — говорит Сэм, кивая головой. — Не смотри на них, не смотри. Они вон под той золотой аркой — вон там. Они постоянно играют со мной в какие-то странные игры.

На вид «эти парни» сильно смахивают на двух телохранителей, которые стоят бок о бок, одетые в одинаковые плащи от Armani, и делают вид, что друг друга не знают; льющийся сверху голубой свет подчеркивает размеры их бычьих голов, со всех сторон к ним липнут разнообразные жертвы моды, но они стоят как истуканы с руками, скрещенными на груди, и ничто не в силах вывести их из этого состояния. Они не сводят взглядов с Сэма, который склонился над стойкой рядом со мной.

— Кто это?

— Мой папаша позаботился. Ему не очень нравится мой образ жизни.

— Он устроил за тобой слежку? — восклицаю я в изумлении. — Боже, а я еще думал, что мой предок — самый крутой паникер в мире.

— Я скажу им, что пошел в туалет, и тогда, — он постукивает пальцем в мою грудь, — о, какие пекторалы, просто прелесть! — я сбегу с тобой к вам в дом.

Засунув конверт в карман, Сэм глядит на часы и глубоко вздыхает:

— Обычно они не решаются заходить в туалет вместе со мной — по очевидным причинам. Перед тем как раствориться во тьме ночной, я скажу им, что, как только я получу долгожданное облегчение, я повезу тебя домой к себе, мой маленький проказник. Врубился?

— Ну, по-моему, круто придумано, — говорю я, слегка кривясь.

— Какого цвета машина?

— Черный лимузин, — говорю я, стараясь не смотреть на телохранителей. — У шофера — рыжие волосы.

— Полный улет, — подводит итог Сэм. — Так значит, там и встретимся. И помни — все надо проделать мухой. Они только выглядят внушительно, а так — тормоза тормозами.

— Ты уверен, что это правильное решение?

— Мне двадцать шесть, — отвечает Сэм. — и я могу делать все, что хочу. Давай оттянемся.

— Угу.

— Секи поляну, когда будешь уходить, — продолжает Сэм. — Один из этих уродов постоянно имеет при себе бутылку с соляной кислотой и пускает ее в ход не задумываясь. — Сэм выдерживает паузу. — До этого они работали охранниками в израильском посольстве.

— Мы в клубе или где?

Сэм Хо сбрасывает с лица улыбку, успокаивается и ласково проводит пальцами по моей щеке.

— Боже мой, как ты наивен, — бормочет он.

Я только собираюсь сказать ему что-то вроде: «Я часто хожу в клубы, просто я предпочитаю те, где никто не достает», как он уже подскакивает к телохранителям, показывает на меня и говорит им нечто, отчего Телохранитель А заметно бледнеет, после чего они оба неохотно кивают, а Сэм уносится в сторону туалета, и тогда Телохранитель В кивает Телохранителю А и следует за Сэмом, в то время как Телохранитель А переносит все свое внимание на меня, а я отворачиваюсь в сторону, делая вид, что обдумываю планы на будущее, и вертя в руках «Мальборо».

Затем я бросаю взгляд на Кристиана Бэйла 2, который по-прежнему стоит в футе от стойки. Наклонившись к нему, я спрашиваю: «Скажи, мы с тобой в одной и той же картине?», но он ничего не отвечает и продолжает хмуриться.

Затем девушка, сидящая в одной из кабинок, обитых темно-красным бархатом, радостно кричит, заслышав вступление к песне Игги Попа «Lust For Life», и тут же вскакивает на платформу, срывая юбку от Стасси и футболку Adidas и в одном лифчике и «Док Мартенсах» начинает метаться по сцене, извиваясь так, словно она плывет брассом, и это на миг отвлекает Телохранителя А от слежки за мной, а помощник режиссера, которого я сначала не заметил, суфлирует мне на ухо: «Давай! Вперед!», и я вприпрыжку непринужденно направляюсь к выходу, в то время как все присутствующие статисты бурно аплодируют плясунье.

3

На дорожке, ведущей к «Pylos», я перепрыгиваю через веревочное ограждение и врезаюсь в толпу стоящих под дождем любителей хип-хопа, все еще не потерявших надежду попасть в клуб, и, протолкнувшись сквозь них, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не побежал ли за мной кто-нибудь из телохранителей, но, похоже, я оторвался от них, когда сделал вид, что впрыгиваю в кабинку диджея. Сэм уже сидит в лимузине, высунув голову из окна, и кричит: «Давай быстрей!», пока я мчусь к лимузину, а когда я впрыгиваю, командует водителю: «Жми!» Скрипя тормозами, лимузин выворачивает с дорожки на Чарринг-Кросс-роуд; у нас за спиной звучат недовольные гудки, Сэм забирается в мини-бар, находит там бутылку шампанского и с хлопком открывает ее, пьет прямо из бутылки, одолевая ее меньше чем за минуту, в то время как я устало смотрю в окно, а затем вновь начинает орать на водителя: «Быстрее, быстрее, я сказал быстрее!» — и все время пытается схватить меня за руку. Временами успокаиваясь, он начинает показывать мне свои кристаллы, требовать ЛСД, всучивает мне памфлет о гармонизаторах мозговых колебаний, подпевает «Lust For Life», звучащей из динамиков в задней части лимузина, и делая большие глотки из бутылки «Absolut», крича при этом: «Я нажрался колес!» — и пытаясь просунуть голову через люк в крыше лимузина, мчащегося под слякотным дождем.

— Скоро я увижу Бобби, скоро я увижу Бобби, — напевает стремительно нажравшийся Сэм, раскачиваясь на сиденье.

Я закуриваю сигарету, стараясь не выглядеть слишком сердитым.

— Ты не мог бы успокоиться, ради всего святого?

Лимузин останавливается перед домом с темными окнами и, как только открываются ворота, медленно въезжает во двор. Огни на крыше тут же начинают мигать, ослепляя даже через затемненные окна лимузина, а затем медленно гаснут.

Сэм Хо открывает дверь и неуверенной походкой направляется к темному дому. В окне на втором этаже появляется силуэт, который выглядывает из-за жалюзи, а затем свет гаснет.

— Эй, Сэм, — кричу я, выпрастывая ноги из лимузина. — Осторожнее, у них тут везде сигнализация!

Но он уже куда-то исчез. Над нами небо распогодилось, но оно тоже абсолютно черное, если не считать висящей в нем половинки луны.

Водитель ждет, когда же я покину лимузин, и тут до меня внезапно доходит, насколько я устал. Я выбираюсь из машины, потягиваюсь, а затем, решив просто постоять в темноте подальше от дома и всего, что в нем происходит, закуриваю сигарету.

— Хвост за нами был? — спрашиваю я водителя.

— Нет, — говорит он, энергично мотнув головой.

— Уверен?

— Об этом позаботилась вторая группа, — говорит он.

— Гм-м… — Я затягиваюсь сигаретой и отбрасываю ее в сторону.

— Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен? — спрашивает он.

Я задумываюсь.

— Да нет, наверное, нет.

— Тогда спокойной ночи.

Водитель захлопывает дверцу, через которую я только что вышел, и обходит вокруг машины, направляясь обратно на водительское место.

— Постой! — окликаю его я.

Он оборачивается.

— Ты знаком с парнем по имени Фред Палакон?

Водитель какое-то время смотрит на меня, затем отворачивается, словно потеряв ко мне всякий интерес.

— Понятно, — говорю я. — Ну и ладно.

Я открываю ворота, которые автоматически закрываются за мной, и иду через темный сад под звуки REM-овской «How The West Was Won», а в доме в некоторых окнах загораются огни, но это никак не объясняет происходящего. Задняя дверь, которая ведет на кухню, слегка приоткрыта, и когда я прохожу в нее и закрываю за собой, следует серия электронных попискиваний. Я неуверенно перемещаюсь в пространстве — на первом этаже никого нет, никаких следов съемочной группы, все безупречно чисто. Я достаю бутылку «Evian» из холодильника. Концовка «Крепкого орешка 2» беззвучно крутится на гигантском телевизионном экране, пробегают титры, затем лента начинает автоматически перематываться. Я смахиваю кружки конфетти с огромной светло-зеленой софы и ложусь на нее, ожидая, когда появится кто-нибудь, время от времени посматривая на лестницу, ведущую к спальням, внимательно прислушиваясь, но слышу только шуршание перематываемой ленты и затихающие звуки песни REM. Я пытаюсь представить себе Бобби и Джейми вместе в постели, возможно, в компании Сэма Хо, и меня пронзает острая боль, но потом и это мне становится безразлично.

Сценарий лежит на кофейном столике, рассеянно я поднимаю его, открываю на случайной странице, натыкаюсь на забавную сцену, в которой Бобби утешает кого-то, дает мне таблетку ксанакс, я рыдаю, люди одеваются для того, чтобы идти на какую-то вечеринку, забавная реплика в диалоге («А что, если ты превратишься в полную противоположность самому себе?»), и тут мои глаза смыкаются. И мне чудится, что я слышу тихий голос режиссера, который командует: «Засни!»

2

От краткого беспамятства, лишенного снов, меня также пробуждает чей-то тихий голос, который говорит: «Камера!» (хотя, когда я оглядываю гостиницу, я никого в ней не обнаруживаю), и я встаю с софы, замечая, что сценарий, который я читал перед сном, куда-то исчез. Я подбираю бутылку «Evian», делаю из нее большой глоток и отправляюсь с ней в бесцельное путешествие по дому, проходя через помещения, в которых за то время, что я спал, кто-то выключил свет. В кухне я останавливаюсь, не зная, что мне делать дальше, и тупо смотрю на холодильник так долго, что мне кажется — прошел целый день, пока у меня за спиной не раздается странный шум — резкий удар, как будто что-то упало, сопровождающийся чем-то похожим на сдавленный стон, и тут же плафоны в кухне тускнут на мгновение, загораются и вновь тускнут.

Поскольку декорация освещена теперь по-новому, я замечаю в коридорчике, примыкающем к кухне, дверь, которую я никогда до того не замечал, — теперь из-под нее льется яркий свет. Верхняя ее часть занавешена вставленным в рамку рекламным плакатом Calvin Klein: Бобби Хьюз на пляже, без рубашки, в белых плавках Speedo, невероятно загорелый и мускулистый, не замечает стоящую рядом практически нагишом Синди Кроуфорд, потому что он смотрит прямо в камеру, прямо на тебя. Привлеченный плакатом, я провожу пальцами по стеклу, закрывающему его, дверь медленно поворачивается на петлях, и моим глазам предстает лестница, усыпанная конфетти, и тут же изо рта у меня начинает идти пар, потому что кругом стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, и тогда я начинаю спускаться вниз по лестнице, вцепившись в ледяные перила. Еще один удар, снова отдаленные стоны и мигание ламп.

Спустившись под землю, я оказываюсь в коридоре с голыми стенами, и когда я вытягиваю руку, пальцы мои задевают холодный кирпич, из которого они сложены, и я иду по нему, напевая — тише, тише, не шуми, голоса кругом слышны[114], — и так я дохожу до другой двери, завешанной еще одним плакатом Кельвина Кляйна, на котором — еще одна пляжная сцена с Бобби, гордо демонстрирующим свой брюшной пресс рядом с проигнорированной красоткой, и в мгновение ока я стою перед ним, пытаясь понять, что означают странные звуки, которые записаны на внезапно ставшим невероятно тихим саундтреке. Я вижу ручку, которую, очевидно, мне следует повернуть, а повсюду по бетонному полу разбросаны кружочки конфетти.

Странно, но почему-то мне вспоминается вдруг моя мама и концерт Джорджа Майкла, на котором я был через несколько дней после ее смерти, азалии в квартале, где мы жили в Джорджтауне, вечеринка, на которой никто не плакал, и шляпка с вышитой на ней алой крошечной розой, которую Лорен Хайнд дала мне в Нью-Йорке. Сделав последний глоток «Evian», я пожимаю плечами и поворачиваю ручку, и в это мгновение свет вновь мигает.

— Самое важное — это то, о чем ты даже не догадываешься, — говорит мне режиссер.

Шорох у меня за спиной. Я оборачиваюсь, продолжая открывать дверь.

Джейми быстрым шагом направляется ко мне, она одета в фуфайку, волосы уложены назад, на руках — длинные, до локтей, резиновые перчатки.

Я улыбаюсь ей.

— Виктор!— восклицает она. — Не смей!

Дверь открывается.

Сконфуженный, я поворачиваюсь и заглядываю внутрь комнаты.

Джейми кричит что-то неразборчивое у меня за спиной.

Тренажеры и прочее спортивное оборудование сдвинуты в угол облицованного звукоизолирующими панелями большого зала, посредине которого установлен стальной операционный стол, где в какой-то нечеловеческой позе скрючилась на спине с ног до головы покрытая то ли маслом, то ли вазелином нагая восковая фигура: ноги ее разведены в стороны и закреплены скобами, мошонка и анус выставлены напоказ, руки закинуты за голову и привязаны к веревке, наброшенной на крюк, вбитый в потолок.

Некто с черной лыжной маской на лице сидит в кресле-качалке рядом со столом и кричит на манекена на каком-то языке, похожем на японский.

Брюс сидит рядом с этим человеком, сосредоточенно взирая на металлическую коробку и держась руками за два рычажка, которые выступают у нее по бокам.

Бентли Харрольдс снимает всю эту сцену на видео — камера установлена так, чтобы в кадр попадал только манекен.

Я смущенно улыбаюсь, удивленный тем, с каким серьезным видом снимает все это Бентли и как ненатурально и грубо сработана восковая фигура.

Человек в черной лыжной маске снова выкрикивает что-то по-японски, а затем делает знак Брюсу.

Брюс мрачно кивает, кладет руку на рычаг и нажимает на него, отчего лампочки в зале мигают, и мой взгляд моментально прослеживает, куда идут провода, выходящие из коробки, и обнаруживает, что они соединены с манекеном при помощи разрезов, сделанных в его сосках, пальцах, яичках и ушах.

В зале стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает: гротескно дернувшись, манекен внезапно оживает, визжит, выгибает несколько раз дугою тело, подскакивая на столе, его шейные жилы напрягаются, и пурпурная пена начинает извергаться из его ануса, в который тоже воткнут провод, только толще, чем остальные. Возле колесиков, которыми оканчиваются ножки стола, валяются пропитанные кровью белые полотенца — на некоторых кровь уже запеклась и почернела. Что-то — это, наверное, кишки — медленно лезет наружу из еще одного, широкого разреза в животе манекена.

Съемочной группы в зале нет.

С перепугу я роняю бутылку из-под Evian, и она падает со стуком, услышав который Бентли поворачивается.

У меня за спиной Джейми визжит:

— Уберите его отсюда!

Сэм Хо издает звуки, которые я никогда не слышал из человеческих уст, и в перерывах между этими руладами боли он кричит: «Простите! простите! простите!», и тут фигура в черной лыжной маске выходит из кадра и снимает ее.

Потный и запыхавшийся Бобби Хьюз бормочет — я не уверен, к кому он обращается: «Убейте его!», а затем — это уже явно к Бентли: «Продолжай снимать!»

Брюс встает и маленьким острым ножичком ловко отсекает Сэму Хо член. Сэм умирает с именем матери на устах, и кровь хлещет как из лопнувшей трубы, пока не вытекает вся.

Кто-то выключает свет.

Я пытаюсь выйти из комнаты, но Бобби преграждает мне путь, и я закрываю глаза и скулю: «Чувак не надо не надо не надо», задыхаюсь от страха и разражаюсь рыданиями. Кто-то — наверное, это Джейми — пытается обнять меня и утешить.

1

— Виктор, — говорит Бобби, — Виктор, перестань, чувак, хватит… все клево. Вставай, хватит.

Мы — на втором этаже, в одной из пепельно-серых спален. Я сижу на полу, обнимаю Бобби за ноги и сотрясаюсь от рыданий, не в силах остановиться. Бобби скармливает мне ксанакс таблетку за таблеткой, и на некоторое время истерика отступает. Но затем я уже в ванной — Бобби терпеливо ожидает меня снаружи, и меня выворачивает рвота до тех пор, пока изо рта у меня уже не течет ничего, кроме слюны. Закончив, я сворачиваюсь на полу в эмбриональной позиции, уткнув лицо в колени, и неровно дышу, надеясь, что он предоставит меня самому себе. Но он становится на колени рядом со мной, шепчет мое имя, пытается поднять меня с пола, и я снова, всхлипывая, вцепляюсь в него. Он засовывает еще одну таблетку в мой рот и ведет меня обратно в спальню, где заставляет меня сесть на кровать, а сам становится рядом. В какой-то момент моя рубашка куда-то исчезает, и я впиваюсь пальцами себе в грудь так сильно, что кожа местами краснеет и чуть не выступают синяки.

— Тс-с, — говорит он. — Все в порядке, Виктор, все в порядке.

— Ничего не в порядке, — выдавливаю я сквозь слезы. — Ничего не в порядке, Бобби.

— Ты ошибаешься, Виктор, — говорит Бобби. — Все клево. И сейчас тебе тоже станет клево, понял?

— Ладно, — всхлипываю я. — Я верю тебе, чувак.

— Ну вот и отлично, — говорит Бобби. — Дыши ровнее и расслабься.

— Ладно, чувак, я постараюсь.

— А теперь слушай меня, — говорит Бобби. — Тебе пора кое-что узнать.

Он дает мне салфетку, которую мои пальцы сразу же раздирают в клочья, как только она оказывается в них.

— Я хочу домой, — хныкаю я, зажмурив глаза. — Я просто хочу домой, чувак.

— Домой ты не попадешь, — говорит Бобби утешительным тоном. — Не попадешь ты домой, Виктор. — И после некоторой паузы: — Чего не будет, того не будет.

— Почему? — спрашиваю я, словно ребенок. — Чувак, прошу тебя…

— Потому.

— Богом клянусь, я никому ничего не скажу, Бобби, — говорю я, наконец собравшись с духом, гляжу на него и постоянно вытираю глаза клочьями салфетки Kleenex, вновь неудержимо трясясь. — Богом клянусь, я никому ничего не скажу.

— Нет, не скажешь, — терпеливо соглашается Бобби уже с несколько иной интонацией. — Я знаю это, я это знаю наверняка, Виктор.

— Хорошо, тогда я пошел, — говорю я, высморкавшись и снова начиная рыдать.

— Виктор, — мягко начинает Бобби. — Ты был — ну-ка, смотри мне в глаза!

Я тут же подчиняюсь.

— Вот так-то лучше. А теперь слушай меня, — тихо начинает Бобби. — Ты был последним человеком, в компании которого видели Сэма Хо.

Он выдерживает паузу.

— Ты понял то, что я сказал? — спрашивает он.

Я пытаюсь кивнуть.

— Итак, ты был последним человеком, в компании которого видели Сэма Хо — ясно?

— Да, да.

— Когда его тело найдут, на нем обнаружат следы твоей спермы — ясно? — говорит Бобби, подчеркивая каждое слово кивком головы, а в глазах его при этом такое терпение, словно он разговаривает с маленьким ребенком.

— Что? Что?— Я чувствую, как мое лицо снова сводит судорога, и внезапно слезы снова льются из моих глаз, а я отталкиваю Бобби. — Этого не было, этого не было, ты не можешь…

— Вспомни, что случилось вчера ночью, Виктор, — говорит Бобби, положив голову мне на плечо.

— А что случилось вчера ночью, чувак? — переспрашиваю я, неожиданно для себя самого обнимая Бобби и утыкаясь носом в его шею.

— Ты был в постели с Джейми, помнишь? — говорит он мягко. — В первый и в последний раз.

Пауза. Бобби обнимает меня еще сильнее:

— Ты слышишь меня, Виктор?

Озарение. Я вспоминаю мой шумный оргазм, его интенсивность, как я кончил прямо себе на руки, на живот, на Джейми, как она вытерла меня своими ладонями, как она осторожно вышла из комнаты, держа руки перед собой, как я прикрыл глаза от яркого света из коридора и провалился в сон.

— Ну что, ты все понял, Виктор? — спрашивает Бобби, мягко отстраняясь от меня. — Ты все теперь понял? Ты понял, что между тобой и Джейми никогда больше ничего не будет?

— Я уйду, чувак, я все понял. Я никому ничего не скажу…

— Нет, Виктор, помолчи и лучше послушай меня, — говорит Бобби. — Ты не можешь уйти.

— Но почему, чувак, просто отпусти меня…

— Виктор, ты никуда не можешь уйти…

— Я хочу уйти, чувак…

— Виктор, если ты попытаешься уйти, мы опубликуем фотографии и видеоленты, на которых ты занимаешься сексом с сыном посла…

— Чувак, но я…

— Если ты попытаешься уйти, они будут посланы прямо…

— Умоляю тебя, помоги мне, чувак…

— Виктор, именно это я и пытаюсь сделать.

— При чем тут… сын посла? — спрашиваю я, давясь слезами. — Что за херню ты несешь, Бобби?

— Сэм Хо, — без напора сообщает Бобби, — сын корейского посла.

— Но… но как… я же не… я ничего с ним не делал!

— Тебе еще предстоит смириться со многим, Виктор, — говорит Бобби. — Ты меня понимаешь?

Я тупо киваю.

— Все это не должно тебя шокировать, Виктор, — говорит Бобби. — Всего этого следовало ожидать. Все идет по сценарию. Так что не следует ничему удивляться.

— Но… — я открываю рот, но голова моя бессильно падает на колени, и я начинаю беззвучно рыдать, — но я, я… чувак.

— Ты нужен нам, Виктор, — говорит Бобби, поглаживая меня по плечу. — Так много людей боятся идти вперед, дерзать и пытаться.

Он замолкает, продолжая меня поглаживать по плечу:

— Все боятся перемен, Виктор. — Пауза. — Все, но не ты.

— Но я лишь… — Я непроизвольно сглатываю, пытаясь не допустить того, чтобы охватившая меня черная паника снова перешла в рвоту. — Но на меня… действительно можно положиться, Бобби.

Бобби скармливает мне еще одну белую таблетку. Я с благодарностью ее глотаю.

— Ты нам нравишься, Виктор, — говорит Бобби ласково. — Ты нам нравишься, потому что у тебя нет никаких планов на ближайшее время. — Пауза. — Ты нам нравишься, потому что у тебя ни на что нет ответов.

Я рефлекторно давлюсь, и меня вновь передергивает.

Снаружи уже снова сумерки, город полон звуков приближающегося вечера, и сегодня нам нужно еще успеть побывать на нескольких вечеринках, и в комнатах на втором этаже жильцы дома принимают душ, одеваются, разучивают свои реплики. Сегодня все посетили массаж, а Тамми и Джейми — парикмахерский салон, который настолько моден, что у него нет даже имени или телефонного номера. Сегодня они наведались за покупками в «Дикий овес» в Ноттинг-Хилле, привезя оттуда ящик воды «Evian» и марокканский обед, который все еще стоит на столе в окрашенной в лососевые тона кухне. Сегодня по всему дому звучит Velvet Underground, и на компьютере в гостиной был стерт ряд файлов, а на диске — уничтожено огромное количество информации. Сегодня тренажерный зал вымыли, стерилизовали, а полотенца и простыни порвали и сожгли. Сегодня Бентли Харрольдс отправился в «Four Seasons» вместе с Джейми Филдс, выписал меня из номера, забрал мои личные вещи, а также подкупил коридорных, чтобы никто не мог получить ни от них, ни от регистратуры никаких сведений о том, куда я направился. Сегодня был окончательно выработан план путешествия, и сейчас мы пакуем вещи, потому что завтра мы отправляемся в Париж. Одновременно с этим успели избавиться от тела и разослать видеопленку по нужным адресам. Съемочная группа оставила свой адрес в Холланд-парке для того, чтобы мы встретились с ними сегодня не позднее девяти часов вечера.

Одежда — простой черный костюм от Armani, белая рубашка от Comme des Garcons, красный короткий жилет Prada — лежит на пепельно-сером диване в углу комнаты. Бобби Хьюз в тапочках наливает мятный чай из черного керамического чайника, который он аккуратно ставит обратно на хромированный стол. Затем он выбирает на вешалке в шкафу-купе галстук от Versace, который я должен сегодня надеть.

Затем мы обнимаемся снова, и он настойчиво шепчет мне на ухо, прижимая меня к себе сильнее:

— Что, если в один прекрасный день, Виктор, что, если в один прекрасный день ты превратишься в полную противоположность самому себе?

0

Сначала мы пили «Столичную» в «Quo Vadis?» в Сохо по поводу какого-то благотворительного концерта, организованного MTV Europe, а затем на двух «ягуарах ХК8», красных и сверкающих, отправились на вечеринку в Холланд-парк и бросили их перед домом, лихо запарковав чуть ли не поперек улицы. Люди явно нас заметили и начали перешептываться, когда мы вшестером вошли в дом, и тут же «Je t'aime» Сержа Гинсбура начала звучать и уже не смолкала в течение всего вечера. На этой вечеринке полностью отсутствовала всякая организация, хозяева предпочитали оставаться невидимыми, вынуждая гостей путано объяснять друг другу, как они здесь оказались, но, поскольку многие уже благополучно забыли, кто их сюда пригласил, ничего хорошего из этого не выходило. Модели из Emporio Armani, демонстрирующие нижнее белье, скользили сквозь толпу, включавшую в себя Тима Рота, Сила, участников группы Supergrass, Пиппу Брукс, Файрузу Балк, Пола Уэйлера, Тайсона. Кто-то раздавал телячьи ножки с большого подноса, а в саду, наполненном розами, под высокими живыми изгородями дети, одетые в рубашки-сафари от Tommy Hilfiger, пили из стаканчиков пунш леденцового цвета на основе гренадина и играли пустыми бутылками из-под «Столичной», пиная их по шикарной просторной зеленой лужайке, а кругом уже наступила ночь. Запахи, витавшие в доме, включали эстрагон, цветы табака, бергамот, дубовый мох.

— Вполне вероятно, — роняю я в ответ на чей-то вопрос.

Я развалился в черном кожаном кресле, в то время как Бобби, одетый в костюм от портного с Сэвилроу, продолжает кормить меня ксанаксом, шепча мне на ухо каждый раз: «Тебе лучше к этому привыкнуть», перед тем как отойти в сторону. Я глажу по головке керамическую кошечку, которую я подобрал рядом с креслом перед тем, как окоченеть в нем, уставившись на лежащую на полу чудовищных размеров книгу, озаглавленную «Дизайн: черепица и отделочная плитка». Еще там был аквариум с неуклюжей черной рыбой внутри, который потряс меня своей неизбывностью. И все только что вернулись из Лос-Анджелеса, и люди направлялись в Рейкьявик на уик-энд, и некоторых ужасно волновала судьба озонового слоя, а других — совсем нет. В ванной я взирал как завороженный на брусок мыла с монограммой, лежащий в черной мыльнице, стоя на мохнатом шерстяном коврике и тщетно пытаясь вызвать мочеиспускание. А затем я догрызал то, что осталось от моих ногтей, пока Софи Даль знакомила меня с Брюсом и Тамми, тут же удалившимися танцевать под сень живых изгородей, а повсюду были расставлены гигантские банановые листья, и я постоянно подмигивал Софи, а она ничего не замечала.

Джейми Филдс, каким-то образом постоянно оставаясь в моем поле зрения, тем не менее умудрилась полностью проигнорировать меня в тот вечер. Она или смеялась каким-то шуточкам, которые отпускала Эмбер Валетта, или качала головой, когда ей предлагали — на эту вечеринку специально доставили самолетом almojabanas[115] из ресторана в Сан-Хосе — какие-нибудь закуски, и она отвечала «Да» практически на любой вопрос, который ей задавали. Бентли смотрел по сторонам, как неуклюжий, но хорошо воспитанный подросток, пил пино-нуар из средних размеров графина и вскоре начал ко мне интенсивно приставать, но я только слабо улыбался ему, когда он смахивал конфетти с надетого на меня пиджака от Armani, и говорил слово «круто» так, словно в нем двенадцать «у». Только когда стало уже совсем поздно, я заметил, что съемочная группа тоже присутствует, включая оператора Феликса, причем все ее члены сохраняют абсолютную невозмутимость, а затем облачко тумана начинает развеиваться в моей голове, и я вдруг понимаю, что никто из них не знает ничего ни о Сэме Хо, ни об ужасной смерти, которой он умер, ни о том, как тело его тряслось так быстро, что буквы в татуировке «РАБ» на его костяшках невозможно было прочитать. Возвращается Бобби, свеженький как огурчик, вручает мне салфетку и просит перестать пускать слюни.

— Тусуйся, — шепчет мне он. — Тусуйся.

Кто-то вкладывает мне в руку бокал шампанского, кто-то дает прикурить сигарету, которая свисает с моей губы на протяжении по меньшей мере получаса, и все реже и реже мне в голову приходит мысль: «А может быть, прав все же я, а не они, потому что я уступаю неизбежному».

4

38

Киношники следуют за Тамми в столовую, где она завтракает в компании Брюса. Обстановка напряженная: Тамми отхлебывает из чашки тепловатое какао, делая вид, что читает «Le Figaro», в то время как Брюс с недовольным видом намазывает маслом миндальное печенье, пока наконец не нарушает молчание, заявляя, что ему известны жуткие вещи о ее прошлом, особенно напирая на какую-то поездку в Саудовскую Аравию, но при этом не сообщая, что именно он имеет в виду. У Брюса влажные волосы и раскрасневшееся лицо, потому что он только что из-под душа, и на нем — светло-зеленая футболка от Paul Smith, а после завтрака ему идти на званый ленч где-то на крыше в шестнадцатом аррондисмане, который устраивает Версаче и на который пригласили только самых красивых людей в мире, так что Брюс решил надеть черную обтягивающую трикотажную рубашку и серые туфли от Prada, хотя, впрочем, он идет туда лишь потому, что в прошлом месяце ему пришлось отказаться от приглашения.

— Я думаю, ты произведешь впечатление, — говорит Тамми, закуривая длинную тонкую сигарету.

— На тебя я впечатления не произвожу.

— Не говори глупостей, — бурчит Тамми.

— Я знаю, с кем у тебя днем назначено свидание.

— А у тебя что намечено на сегодня? — спрашивает она в ответ голосом, лишенным всякого выражения.

— Я же сказал. Иду на ленч к Версаче. Съедаю там клубный сандвич. Когда настанет время, я дам тебе знать. — Пауза. — Я буду придерживаться сценария.

Камера продолжает кружить над столом, за которым сидят Тамми и Брюс, не фиксируя никаких перемен в выражении лица Тамми, а рука Брюса слегка трясется, когда он поднимает кофейную чашечку от Hermes, а затем, не расплескав ни капли кофе с молоком, ставит ее обратно на блюдечко и закрывает свои зеленые глаза, так что становится сразу видно, что у него нет сил спорить. Актер, играющий роль Брюса, подавал большие надежды в баскетболе во время учебы в университете Дьюка, а затем вслед за Дании Ферри отправился в Италию, где Брюс тут же получил контракт с модельным агентством и повстречался в Милане с Бобби, который в то время ухаживал за Тамми Девол, и с того самого момента все и началось. Большая ваза с гигантскими белыми тюльпанами — деталь реквизита, стоящая на столе между Тамми и Брюсом, — смотрится довольно нелепо.

— Не смей ревновать! — шепчет Тамми.

Тут начинает звонить лежащий на столе мобильник, но ни Тамми, ни Брюс не протягивают к нему руки, но это может быть звонок от Бобби, поэтому Брюс в конце концов не выдерживает. На самом деле это оказывается Лиза-Мария Пресли, которая ищет Бентли — она называет его «моя старшая сестрица», но Бентли все еще спит, так как вернулся домой только под утро в сопровождении студента факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, которого он снял прошлой ночью в «La Luna», потому что у студента были крашеные блондинистые усики, подчеркивавшие его и без того невероятно пухлые губы, а также склонность к бескровному бондажу, и перед всем этим, с точки зрения Бентли, устоять было решительно невозможно.

— Не смей ревновать! — повторяет Тамми еще один раз, прежде чем уйти.

— А ты придерживайся сценария, — предостерегает ее Брюс.

В тот момент когда Тамми небрежно берет коробку с надписью «Vuitton» с хромированного столика в прихожей, начинают звучать фортепьянные аккорды, открывающие песню ABBA «S.O.S», и песня эта сопровождает Тамми на протяжении всего дня, несмотря на то что в наушниках плеера, который она взяла с собой в город, звучит кассета, записанная Брюсом специально для нее и составленная из песен Rolling Stones, Бетти Сервирта, DJ Shadow, Принца, Люшиус Джексона, Роберта Майлза, а также одной композиции Элвиса Костелло, которая имеет для них обоих особое значение.

«Мерседес», за рулем которого сидит русский водитель по имени Уайтт, подбирает Тамми и отвозит в «Chanel» на рю Камбон, где, ворвавшись в офис, она долго беззвучно рыдает, а затем всхлипывает, пока не появляется Джанфранко и, уразумев, что «дело неладно», исчезает, предварительно позвонив ассистентке, чтобы та постаралась успокоить Тамми. Тамми окончательно выходит из себя, с трудом выдерживает примерку, и, выйдя оттуда, встречает сына французского премьера на блошином рынке в Клиньянкуре, и вскоре они уже сидят вместе в «Макдоналдсе», у обоих солнцезащитные очки на носу, а он на три года моложе Тамми, иногда живет в президентском дворце, трахается только с американками (так уж повелось с тех пор, как он в десять лет оттряхал свою американскую гувернантку). Она «зацепилась за него» четыре месяца назад на авеню Монтень перед входом в бутик Dior. Она уронила какую-то вещицу, а он поднял ее. Его поджидала машина. Надвигались сумерки.

Сын французского премьера только что вернулся с Ямайки, и Тамми не очень искренне восхищается его загаром, а затем спрашивает его, решил ли он свои проблемы с кокаином. Удалось ли ему слезть? И нужно ли ему это вообще. Он уклончиво улыбается, но ато, как он слишком поздно догадывается, неправильная реакция, потому что Тамми тут же начинает злиться. Он заказывает «биг мак», а Тамми — маленький пакетик картошки-фри, и выясняется, что в его квартире сейчас ремонт, так что он временно остановился в президентском люксе в гостинице «Bristol», а в «Макдоналдсе» стоит такой холод, что изо рта у них обоих вырываются облачка пара. Она изучает кончики своих пальцев и гадает, портятся ли волосы от употребления кокаина. Он что-то бормочет и пытается ухватить ее за руку. Он проводит рукой по ее лицу и сообщает ей, что крайне сентиментален. Но ситуация безнадежна, каждая фраза звучит как клише, к тому же он опаздывает к стилисту. «Я очень осторожна», — признает наконец она. А он — Тамми об этом даже и не догадывается — чувствует себя глубоко уязвленным. Они туманно обещают друг другу как-нибудь увидеться вновь.

Она выходит из «Макдоналдса», а снаружи ее поджидает съемочная группа, тепло и моросит дождик, а Эйфелева башня кажется тенью на медленно расступающейся бескрайней стене тумана, и Тамми разглядывает мощеные улочки, акацию, проходящего мимо полицейского с немецкой овчаркой на поводке, а затем садится в «мерседес», за рулем которого сидит русский водитель по имени Уайтт. У нее заказан ленч в «Chez George», но она пропустит его — она слишком не в себе, все вываливается у нее из рук, и даже клонопин не помогает — и она звонит Джоан Бак, чтобы поплакаться. Она отпускает машину, берет коробку с надписью «Vuitton» и теряет съемочную группу возле бутика Версаче на рю дю Фобур-Сент-Оноре. В течение следующих тридцати пяти минут никто не знает, где находится Тамми.

Она передает коробку с надписью «Vuitton» невероятно красивому ливанцу, сидящему за рулем черной «БМВ», втиснувшейся к тротуару где-то во втором аррондисмане, что не так уж далеко от «Chez George», а посему Тамми передумывает и решает все-таки посетить ленч, где ее уже поджидают съемочная группа и режиссер, и оператор Феликс рассыпается в извинениях по поводу того, что они ее потеряли, а она отвечает на это, безразлично пожимая плечами и бормоча: «Я сама потерялась», после чего начинает с энтузиазмом здороваться с присутствующими. Ее агент сообщает ей радостную новость: Тамми будет на следующей обложке британского издания «Vogue». Все носят темные очки. Начинается дискуссия на тему шоу Сейнфельда и потолочных вентиляторов. Тамми сперва отказывается от бокала шампанского, но затем решает все же выпить.

Небо начинает расчищаться, облака расходятся, температура повышается на десять градусов за пятнадцать минут, и студенты, которые завтракают в открытом дворике Института политических наук, раздеваются, чтобы позагорать, тем временем «БМВ» с ливанцем вновь останавливается на бульваре Распай, где уже поджидает другая съемочная группа, расположившаяся на крышах соседних зданий, чтобы снимать дальнейшие события с помощью телеобъективов.

Внизу под ними все ахают от удовольствия, и студенты пьют пиво, лежат, голые по пояс, на скамейках, читают журналы и делятся друг с другом сандвичами, обсуждая, как бы им прогулять занятия, и кто-то с видеокамерой бродит по дворику, остановив наконец свой выбор на двадцатилетнем парне, который сидит на расстеленном одеяле и беззвучно плачет, перечитывая записку от своей девушки, только что бросившей его, а в записке она написала, что никогда больше не вернется к нему, и он раскачивается вперед и назад, пытаясь убедить себя в том, что это все ерунда, и тогда объектив камеры покидает его и переносит свое внимание на какую-то девушку, массирующую спину своей подружки. Съемочная группа немецкого телевидения интервьюирует студентов на тему близящихся выборов. Мимо проносятся подростки на роликовых коньках.

Инструкции, полученные ливанцем, элементарны: покидая машину, снять крышку с коробки с надписью «Vuitton», но поскольку Бобби Хьюз солгал, когда именно сработает бомба, — он попросту велел водителю запарковать машину на бульваре Распай напротив Института и выйти из нее, водитель тоже погибнет от взрыва. Ливанец, принимавший в январе участие в планировании операции по нападению на штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, лакомится «М&М» и думает о девушке по имени Сигги, с которой он познакомился в прошлом месяце в Исландии. Студентка по имени Бригид проходит мимо «БМВ» и замечает ливанца, склонившегося над пассажирским сиденьем, и даже успевает заметить ужас на его лице в то мгновение, когда он что-то поднимает с него, но тут происходит взрыв.

Вспышка света, громкий звук, и «БМВ» разносит на клочки.

Размах причиненных разрушений сперва не очень понятен, да он и не имеет особого значения. Суть в самой бомбе, в том, где она была заложена и приведена в действие. Суть вовсе не в Бригид, превратившейся в кровавый фарш, и не в ударной волне, подбросившей в воздух тридцать студентов, оказавшихся вблизи от машины на десять метров в воздух и не в пяти студентах, погибших на месте — причем двоим пронзило грудь осколками, пролетевшими через весь двор, и не в задней половине машины, которая в полете отрывает случайному прохожему руку, и не в трех студентах, которым выбило глаза. Суть не в оторванных ногах, и не в пробитых черепах, и не в людях, которые умрут от кровопотери в течение ближайших нескольких минут. Вывороченный асфальт, почерневшие деревья, скамейки, забрызганные слегка подгорелой кровью, — все это не так уж и важно. Суть — в наличии воли осуществить разрушение, а не в последствиях, ибо последствия — это всего лишь декорации.

Шокирующая тишина, а затем — среди тех, кто, облитый с ног до головы кровью (необязательно собственной), еще не потерял сознания, — поднимается крик.

Пятьдесят один раненый. Четверо никогда уже не будут ходить. У трех — серьезные черепно-мозговые травмы. Считая водителя «БМВ», погибло тринадцать человек, и еще один старик в квартале от места взрыва, с которым случился сердечный приступ. (Спустя неделю ассистент кафедры из Лиона скончается от повреждений головного мозга, увеличив тем самым количество жертв до четырнадцати.) К тому времени когда мигающие голубые огни «скорой помощи» начали прибывать на погруженное в сумерки место происшествия, съемочная группа уже упаковала аппаратуру и исчезла, чтобы через неделю появиться в другом, заранее намеченном месте. Если не смотреть в глазок камеры, то с такого расстояния все кажется крошечным, несущественным и, в сущности, ненастоящим. Кто мертв, а кто нет, можно понять только по тому, как санитары поднимают тело с земли.

Позднее тем же вечером на очень крутом и эротическом ужине в верхнем зале отеля «Crillon», пройдя через дверь, оберегаемую темноволосыми красавцами охранниками, Тамми смешивается с толпой гостей, в которой можно заметить Эмбера Валетту, Оскара де ля Ренту, Джанфранко Ферре, Брэда Ренфро, Кристиана Любутина, Дэниэл Стил, принцессу Уэльскую, Бернара Арно, целую кучу русских и редакторов «Vogue», и все весьма серьезно расслабляются, а некоторые приехали сюда аж из Марракеша — их легко заметить, потому что они выглядят отдохнувшими, несмотря на долгое путешествие, — и люди один за другим подходят поздороваться к Тамми, забившейся в уголок, чтобы посплетничать с Шаломом Харлоу о том, что у большинства девушек совершенно неподходящие ухажеры (полные ничтожества, гангстеры, рыбаки, мальчишки, члены палаты лордов, какие-то ямайцы, с которыми они даже не спят), а Тамми при этом обмахивается как веером приглашением на вечеринку в Queen, которое дал ей парень, похожий на Кристиана Бэйла, но она пойдет вместо этого на другую вечеринку в шестнадцатом аррондисмане, которую устраивает Наоми, но тут подают сашими, и вновь гасятся и вновь закуриваются десятки сигарет, и Тамми, наклонившись к Джону Галлиано, шепчет ему на ухо: «Зайка, ты просто сумасшедший», и она выпивает слишком много красного вина, а затем переключается на кока-колу, и лесбиянки одна за другой подкатывают к ней с прозрачными намеками, но тут некто в кимоно спрашивает, как поживает Брюс Райнбек, и Тамми, глядя на мелькнувшую в полумраке фигуру, сонно роняет: «Подожди!», потому что именно в этот момент она осознает, что это просто еще один тяжелый вечер.

37

Этой осенью мы с Джейми Филдс, Бобби Хьюзом, Бентли Харрольдсом живем в гигантской квартире, обставленной в духе хайтека и индустриального стиля с небольшой примесью ардеко и миссьона, как это принято то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом округе. Мы располагали пятьюстами квадратными метрами жилой площади с пуленепробиваемыми окнами, которая оплачивалась иракскими деньгами, отмытыми через венгерский банк. Чтобы попасть в дом, следовало отключить сигнализацию и пройти через двор. Внутри крутая винтовая лестница соединяет все три этажа, все окрашено в приглушенные оливково-зеленые, светло-коричневые и нежно-розовые тона, а в подвале — тренажерный зал, стены которого украшены рисунками Клементе. Дорогая открытая кухня от Biber включает в себя шкафчики из макассарского черного дерева и крашеного тюльпанового дерева, а еще там имеются духовка фирмы Miele, две посудомоечные машины, и холодильник со стеклянной дверцей, и морозильник Sub-Zero, и сделанная на заказ стойка для винных бутылок и баночек с пряностями, и промышленный ресторанный пульверизатор, установленный в выемке, отделанной нержавеющей сталью, рядом с отделанной тиковым деревом сушкой, на которой сохнут фарфоровые тарелки в пятнышках позолоты. Гигантская фреска работы Франка Мура доминирует над кухонным столом, освещенным шелковым абажуром от Fortuny.

Подсвечники от Serge Moillet висят над сверкающим зелено-белым полом террасы и коврами, изготовленными по рисунку Кристины ван дер Хурд. Повсюду стеклянные перегородки и огромные белые свечи с запахом цитронел-лы, высокие стеклянные стойки для компакт-дисков, и камины из белого стекла, и стулья от Dialogica, прикрытые синелью от Giant Textiles, и обитые кожей двери, и стереосистемы, и кресла от Ruhlman перед телевизорами, подключенными к спутниковым антеннам, принимающим до пятисот каналов со всего мира, и книжные полки, заставленные кубками, тянутся вдоль всех стен, а на столах лежат сваленные в кучи мобильные телефоны. В спальнях — глухие шторы от Mary Bright и коврики от Maurice Velle Keep, и шезлонги от Hans Wegner, и оттоманки, обтянутые кожей от Spinneybeck, и диваны с драпировкой Larsen, и поставленные рядом с диванами карликовые деревца, а стены спален тоже отделаны кожей. Кровати изготовлены в Скандинавии, а полотенца и простыни — Кельвином Кляйном.

Вся квартира охвачена сложной видеосистемой внутреннего наблюдения (а внешние камеры оборудованы встроенной подсветкой), а также сложной охранной сигнализацией. Коды приходится запоминать каждую неделю, потому что именно с этой периодичностью они меняются. В гараже стоят две «БМВ», снабженные системами спутниковой навигации, «чистыми» номерными знаками, пуленепробиваемыми стеклами, безопасными шинами, ослепляющими галогенными фарами спереди и сзади, бамперами-таранами. Дважды в неделю все электроприборы подвергаются проверке — телефонные линии, розетки, ноутбуки, настольные лампы, туалеты. За запертыми дверями — комнаты, а за этими комнатами — вновь запертые двери, а в этих комнатах коробки и чемоданы — в основном от Gucci и Vuitton — стоят вдоль стен в ожидании, когда же ими воспользуются. В других потайных комнатах — промышленные швейные машины, полосы взрывчатки, ручные гранаты, автоматические винтовки М-16, пулеметы, целый шкафчик с зарядными устройствами, детонаторы, пластит, электрокапсюли. В одном из шкафов — десятки дорогих костюмов, подбитых кевларом, достаточно толстым для того, чтобы остановить пулю, выпущенную из автоматического оружия, или осколок снаряда.

Все телефоны в доме способны анализировать голоса звонящих с целью обнаружить в них микровибрации, которые указывают на то, что говорящий волнуется или лжет, — в этом случае на корпусе телефона вспыхивает светодиодный индикатор. Кроме этого, на них также установлены анализаторы, которые прозванивают цепь электрическими импульсами, позволяющими установить, прослушивается ли разговор. Кроме того, все телефоны в доме снабжены цифровыми скремблерами, превращающими звуки голоса в поток цифровых данных, которые расшифровываются аналогичным устройством на другом конце линии, но для постороннего наблюдателя звучат как обычный шум в трубке.

В первую же неделю в Париже Бобби неожиданно устроил шикарный прием с коктейлями в честь Джоэля Сильвера, который закончился тем, что герой вечера принялся хвастаться только что прилетевшему из Сакраменто Ричарду Доннеру своим новым трейлером за три миллиона долларов, а кто-то еще начал рассказывать о том, как он перевозил своих собак на «конкорде», после чего заявилась Серена Альтшуль и выступила перед нами с подробным отчетом о жизни за кулисами во время последних туров группы The Bush и одной звезды рэпа, которую вскоре после этого убили, а потом пришли Хэмиш Боулз с Бобби Шортом, а затем — бамс, бамс, бамс! — один за другим югославская кронпринцесса Катерина, греческий принц Павлос, иорданская принцесса Сумайя, а еще Скит Ульрих в костюме от Prada и рубашке с отложным воротничком, и сначала мне показалось, что он ужасно рад меня видеть, несмотря на то что, когда мы виделись в последний раз, я налетел на него и тут же стремительно исчез на темных улицах Сохо. Скит насторожился, заметив, как пристально я рассматриваю упавший на пол «Mentos». Тогда я нагнулся, подобрал конфетку, отправил ее себе в рот и принялся интенсивно жевать.

— По-моему, тебе пора, гм-м, научиться смотреть на вещи с более положительной стороны, — нерешительно заметил Скит.

— Я говорю забвению «Привет!», — отозвался я, энергично жуя «Mentos».

Он замолкает, затем пожимает плечами, мрачно кивает и поспешно отходит от меня.

Мимо проходит Аврора Дюкас, затем Ив Сен-Лоран и Таки. Всю вечеринку иракский посол не отходит ни на шаг от Бобби, который постоянно делает мне знаки, чтобы я не стоял на месте, а активно общался. И я провожу все начало вечера, нервно болтая с Дианой фон Фюрстенберг и Барри Диллером и постоянно пытаясь подобраться при этом поближе к Джейми, которая то игнорирует мое присутствие, то истерично смеется, тиская бассет-хаунда, которого кто-то притащил с собой на вечеринку, а бармены наливают шампанское в хрустальные фужеры, делая при этом вид, что не замечают нас. Как легко предсказать, ближе к ночи вечеринка становится все более и более отвязной, и гости принимаются плясать под «Republica», и появляются Кейт Мосс и Наоми Кэмпбелл в сопровождении Артиста, Ранее Известного Как Принц, и приходят Том Форд с Доминик Браунинг, а у меня завязывается плотная беседа с Майклом Дугласом насчет сафари категории хай-энд, в то время как в руке я держу тарелку с весьма аппетитным омаром, а из динамиков гремит «I'm Your Boogie Man» в исполнении КС and the Sunshine Band, что служит для Джейми сигналом приступить к пляскам, а для меня — изумленно взирать на нее. Слово «ВЕЧЕРИНКА» пылает у нас над головами, написанное яркими, разноцветными буквами.

Брюс покидает вечеринку, как только на ней появляется сын французского премьера, а Тамми запирается наверху в туалете с бутылкой шампанского и впадает в близкое к истерике состояние, и некто — скорее всего тот нажравшийся студент кинематографического факультета Нью-Йоркского университета, что провел несколько ночей у нас в квартире и постоянно предлагал всем прикурить от его зажигалки, — дает мне свой телефонный номер, накорябанный на последней странице старого «Le Mond» дорогим на вид пером, которое он явно одолжил у кого-то из знаменитостей. Новый тренажерный зал Дэвида Бартона открывается где-то в районе Ла Пигаль, и иорданская принцесса Сумайя восхищенно шепчет: «О, это великолепно!» Режиссер и Феликс вместе с большинством киношников потирают руки от того, в каком направлении развиваются события на вечеринке. В конце концов я падаю на скамейку во дворе и пьяно бормочу: « Bonjour, чувак!» — покидающему вечеринку Питеру Дженнингсу, но, пока я лежал на скамейке, у меня занемела нога, так что мне приходится скакать на одной обратно в зал, где я пытаюсь пригласить на танец Джейми, но Бобби мне этого не разрешает.

36

Сегодня мы побывали на следующих показах: Готье, Comme des Garзons и — после короткой остановки на новой квартире Франка Малио где-то по соседству с Елисейскими полями — Галлиано (гигантские белые шторы, нетипично современное освещение, звучит «Stupid Girl» Garbadge, модели кланяются, нам нужно алиби), затем неизбежный ужин в «Les Bains» в честь Дриса ван Нотена, охранники втаскивают нас в зал, я одет с ног до головы в Prada и успокаиваю себя лошадиными дозами ксанакса, поскольку событие нас ожидает явно навороченное, и говорю всем и каждому: «Привет, зайка!», использовав при этом практически весь мой арсенал интонаций, а именно — Канделас Састре, и Питеру Бирду, и Элеанор де Роган-Шабо, и Эммануэлю де Брантесу, и Грегу Хансену, и дантисту, услугами которого я некоторое время пользовался, пока жил в Санта-Фе, когда Хлое отправилась туда на съемки, и Инее Риверо, а кругом слишком много фотографов, закупщиков и пиарщиков, и все девушки пришли с сумочками из соломки и в платьях пастельных тонов, а клуб заставлен огромными напольными букетами из роз и гардений. Почему-то я постоянно слышу, как кто-то произносит слово «насекомые», а когда я прикуриваю сигарету, я замечаю, что сжимаю в руке бумажку в тысячу франков, которую Джейми зачем-то дала мне на показе Галлиано, в то время как я сидел рядом с ней и меня колотил озноб. В это утро за завтраком Бобби ничего не сказал нам о том, куда он направляется сегодня, но поскольку к этому времени было отснято уже огромное количество сцен, в которых я не принимал участия, я ограничивался тем, что старательно запоминал свои реплики и появлялся там, где мне полагалось по графику съемок, стараясь оставаться по возможности незаметным и не попадаться на глаза.

Я подхожу к томящейся по соседству съемочной группе, выхожу на точку и подношу огонь к сигарете Джейми. На ней обтягивающий брючный костюм в блестках от Валентино, а на глазах нарисованы карандашом «стрелки». Начинает звучать композиция Эрика Клэптона. Это знак, по которому я должен произнести реплику:

— Эрик Клэптон — отстой.

— Неужели? — спрашивает она. — А мне нравится.

Я хватаю бокал шампанского с подноса, который официант быстро проносит мимо меня, и мы оба выходим на танцпол, рассматривая публику и делая вид, что не видим друг друга.

— Ты нужна мне, — говорю я, едва улыбнувшись проходящей мимо Клаудии Шиффер. — Я жить без тебя не могу.

— Этого нет в сценарии, Виктор, — предупреждает она, тоже едва улыбнувшись. — Мы не должны играть эту сцену.

— Джейми, ну пожалуйста! — говорю я. — Пока Бобби нет, мы можем говорить все, что хотим.

— Прошу тебя, выбрось из твоих тупых мозгов все фантазии насчет секса после первого свидания, — с придыханием сообщает она.

— Зайка, — говорю я со всей возможной искренностью, — я не хотел сделать тебе больно.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, ты сделаешь больно нам обоим.

— В каком духе? — спрашиваю я.

Она отодвигается от меня. Я делаю шаг к ней.

— Эй, Джейми, — говорю я, хватая ее за плечо. — Что за дела?

— Ты даже не понимаешь, куда ты попал, Виктор, — отвечает она жестко, но по-прежнему с улыбкой на лице, успевая даже махать рукой людям в ответ на их приветствия. — Совсем не понимаешь.

— Так объясни мне.

— Не положено, Виктор.

— Но ты не любишь его, — говорю я. — Я знаю. Это работа, верно? Это все часть плана, верно? Ты просто играешь роль, верно?

Но она ничего не отвечает.

Бобби раздвигает зеленую бархатную портьеру и входит. Он одет в шикарный смокинг от Валентино, но на спине у него при этом рюкзачок от Prada, что его нимало не смущает. Он обозревает комнату, прикуривая сигарету, морщится от вспышек папарацци, он только что явился с вечеринки у Анаи, его волосы влажно блестят, и он начинает двигаться в нашу сторону по танцполу, натянуто улыбаясь.

— По-моему, ты его боишься, — говорю я. — Боишься, но не любишь.

— Слушай, ты мне дашь дожить спокойно хотя бы эту неделю? — говорит она, напрягаясь.

— Скажи мне, что ты его любишь. Ну скажи! — шепчу я, — Хотя бы скажи, что он тебе нравится.

Камера внезапно перестает описывать круги и показывает крупным планом, как мы оба беспомощно смотрим на приближающегося Бобби.

— Не нервничай, — говорит она, кивая кому-то, промелькнувшему в полутьме рядом с нами.

— Я сейчас ему кое-что скажу, — шепчу я. — Плевать на последствия.

— Ручку громкости прикрути, а, Виктор, — предупреждает она, расплываясь в улыбке.

— Надеюсь, Виктор, что это шутливый намек на какую-то реплику, которую я не расслышал, — говорит Бобби, наклоняясь и целуя Джейми в губы.

— М-м-м, — мурлыкает Джейми, облизывая его губы. — Маргарита?

— О чем ты говоришь, Бобби? — Я произношу эту реплику таким тоном, что трудно сказать, то ли я изображаю святую невинность, то ли переигрываю, но Бобби уже отвлекло что-то происходящее в другом углу, и он прислушивается ко мне только из вежливости.

— Я ужасно голодная, — говорит Джейми.

— Что? — роняет Бобби, вытягивая шею.

— Я сказала, что я ужасно голодная, — раздраженно повторяет Джейми.

Слегка запаниковав, я глотаю еще один ксанакс и начинаю следить за съемочной группой MTV, которая берет интервью у Николь Кидман, нарисовавшей зачем-то на лбу точку, как это делают индуски.

— Райнбек совсем не в духе, — говорит Бобби, глядя на Брюса, валяющегося в отрубе в кабинке где-то в дальнем углу зала. Над ним склонилась Тамми, шикарная, слегка контуженная, в темных очках, а вокруг них вьется рой молодых лондонцев.

— По-моему, это ненадолго, — говорит Джейми. — Он скоро придет в себя.

— Разумеется, но Тамми из-за этого не в себе, а это может испортить все дело, — говорит Бобби. — Вы уж меня извините.

Бобби направляется к кабинке, здороваясь по пути со всеми, кто обращает на него внимание, и, когда он склоняется над Брюсом, тот едва замечает его присутствие, но тут в круг втискивается Бентли в компании Марка Джейкобса, и тут наконец Тамми замечает Бентли, а тот показывает ей свои ручные часы, и она мимоходом улыбается Марку, но в тот момент, когда все присутствующие начинают гоготать, ее лицо вновь превращается в маску.

— Скажи ему, — говорю я Джейми, — скажи ему, что между вами все кончено. Скажи ему, что все в порядке.

— Ты уверен, что все будет в порядке? — спрашивает она, добавив вполголоса: — Тупица.

— Я всего лишь пытался поделиться с тобою своими чувствами.

— В этой ситуации, Виктор, в первую очередь виноват ты, поэтому тебе бы…

— Заткнись, — тихо произношу я.

— Отвали от меня.

— Ты первая начала.

— Все это — только верхушка айсберга, — говорит Джейми, и тут она перестает сдерживать себя; ее лицо расслабляется, она многозначительно смотрит мне в глаза и торопливо шепчет: — Пожалуйста, Виктор, не поднимай шума, и мы поговорим об этом позже.

— Когда? — шепчу я в свою очередь.

Бобби возвращается с Бентли и Марком Джейкобсом, которые явились сюда прямо после осмотра новой штаб-квартиры Марка на Понт-Неф, и Марк очень взвинчен, потому что один из его новых супермодных дизайнеров — несовершеннолетний трансвестит, который жить не может без своей собачки породы чихуахуа по кличке Гектор.

— Меня втянул в беседу один международный хулиган из Бельгии, и только вмешательство мистера Джейкобса вырвало меня из его объятий, — говорит Бентли, отгоняя рукою невидимую муху.

Марк кивает, затем целует Джейми в щечку, небрежно кивает в мой адрес и говорит:

— Привет, Виктор.

— Господи, ну и холодище же тут, — говорит Бентли, выпуская струю пара изо рта, а затем, заметив меня, добавляет: — Ты выглядишь устало, Виктор. Шикарно, но устало.

— У меня все клево, очень клево, — твердо заявляю я. — И у всех все клево.

— Да, кстати, ты забыл вот это. — Бобби вручает Бентли рюкзачок от Prada, в то время как Марк развлекает Джейми тем, что строит дурацкие рожи за спиной у Бентли, отчего даже Бобби не может удержаться от улыбки.

— Господи, Бобби, ну зачем ты не оставил его там? — стонет Бентли. — Зачем?

— Я не был уверен, что вернусь туда, — пожимает плечами Бобби, глядя на меня в упор.

Затем я усаживаюсь за стол с Донателлой Версаче, Марком Вандерло, Катриной Борман, Азеддином Алайа, Франкой Соццани и международным хулиганом из Бельгии, и мы все смеемся над общими знакомыми и выкуриваем по дюжине сигарет каждый, и официанты уносят тарелки с едой, на которые мы и посмотрели-то едва, не говоря уже о том, чтобы притронуться, и каждый из нас делится какой-нибудь тайной с соседом слева, а потом Джейми подходит к столу с косяком в руке и просит прикурить у Донателлы, которая сидит рядом со мной, и Джейми — делая вид, что разговаривает с Донателлой, которая разговаривает с Франкой, — говорит мне, что Бобби завтра улетает в Бейрут, откуда едет через Багдад в Дублин, где у него встреча с членом военизированной милиции из Вирджинии, и что он вернется обратно через пять дней. Я внимательно ее выслушиваю, после чего она просит меня в ответ весело рассмеяться, и эту информацию она сообщает мне с таким видом, что, стоя на другом конце комнаты — как стоит сейчас Бобби, можно подумать, что она сказала Донателле, как великолепно выглядит Виктор, или же вслух рассуждала о том, как круто идут у нее дела, и Джейми затягивается косяком всего один-единственный раз перед тем, как пустить его по кругу, а я снова отсидел себе ногу и, хромая, пытаюсь поспеть за ней, натыкаясь по пути на какие-то медленно движущиеся в полумраке силуэты и тени, по пути замечая Бентли, который непринужденно покидает зал с рюкзачком на плече, и тут рок-группа под названием Autour de Lucie начинает настройку, готовясь исполнить первый номер в их программе — кавер песни «The Who», которая называется «Заменитель».

35

На саундтреке громко звучит песня ABBA «Voulez-Vous», a перед «Les Bains» ждет белый «рэнджровер», а в нем на переднем пассажирском сиденье сидит режиссер из другой съемочной группы, изучающий план сегодняшнего эпизода, в то время как у него за спиной несколько ассистентов переговариваются через головные радиотелефоны со второй командой, которая уже вышла на заданную точку. Бентли, с плеча которого по-прежнему свисает тот же рюкзачок от Prada, запрыгивает в «рэнджровер», и тот трогает с места, сопровождаемый черным «ситроеном», по направлению к бульвару Сен-Жермен. Всю эту неделю кафе Flore подвергалось детальному изучению с целью определить, под каким столиком лучше всего оставить рюкзачок. Бентли прорабатывает следующую сцену, набросанную на двух листках бумаги для факса, и заучивает свои реплики наизусть.

Такси высаживает Бентли в квартале от кафе «Ноге», и он быстрым решительным шагом направляется к тому самому столику, почти у самого тротуара, за которым Брэд — актер, играющий студента кинематографического факультета Нью-Йоркского университета, которого Бентли снял в «La Luna» на прошлой неделе, — сидит с двумя друзьями, вечными студентами из Сиэтла, с которыми Брэд вместе посещал Кэмден; они очень стильно жуют резинку и курят «Мальборо», развалившись на стульях, у них великолепные прически, посередине столика перед ними стоит пустая кружка из Starbucks, а возле ног Брэда стоит мешок из Gap, набитый только что купленными новыми футболками. «Ого, посмотрите, как вырядился», — говорит Брэд, увидев Бентли, пробирающегося к столику в смокинге от Версаче.

Кафе «Flore» битком набито людьми, стоит гул от голосов, все столики заняты. Бентли отмечает это с мрачным удовлетворением, но не без некоторой растерянности. Он все еще в восторге от фильма «Grease» и комплексует по поводу своих ног, которые кажутся ему чересчур худыми, хотя никто, кроме него, больше так не считает, тем более что это ничуть не повредило его модельной карьере, но он все еще никак не может забыть парня, с которым познакомился в 1979 году на концерте Styx где-то на стадионе на Среднем Западе, рядом с городом, откуда он уехал в восемнадцать лет, чтобы никогда больше туда не возвращаться, а звали этого парня Кэл, и он старательно изображал из себя натурала, хотя вначале явно запал на Бентли, но Кэл знал, что Бентли страдает эмоциональной сухостью, а то, что он не верит в Бога, было для него вообще непереносимо, поэтому Кэл расстался с Бентли и с неизбежной закономерностью через пару лет стал программным директором кабельного канала НВО. Бентли, на котором уже укрепили микрофон-прищепку, садится на стул с двухцветной малиново-темно-зеленой обивкой и закуривает. За соседним столиком японские туристы изучают карты и делают снимки. Вид из кафе «Flore» — отличный кадр для того, чтобы задать настроение эпизода.

— Привет, Бентли, — говорит Брэд. — Знакомься, это Эрик и Дин. Они тоже учились в Кэмдене и оба — подающие большие надежды модели. Мы обсуждаем, кто на какой диете сидит.

— Так вот почему вы так круто смотритесь со стороны, — говорит Бентли, которого упоминание Кэмдена заставляет вспомнить о Викторе и всем, что с ним связано.

— Сегодня вечером в «Rex» играет Лоран Гарнье, — с надеждой в голосе сообщает Брэд.

— Возможно, возможно, — говорит Бентли, кивает, выдыхает дым и, заметив татуировку-«браслет» на запястье у Дина, добавляет: — Какая прелесть!

— У тебя с собой? — спрашивает Брэд, имея в виду экстази, которое Бентли обещал принести в кафе «Flore».

— Мне нужно по этому поводу сперва заехать домой к Бэйзилу, — небрежно роняет Бентли, продолжая улыбаться Дину.

— О Боже, — стонет разочарованно Бентли. — Да тебя придется ждать обратно целую вечность!

— Терпение! Вам же еще всего по двадцать три года — куда спешить? — восклицает Бентли, похлопав Брэда по бедру, которое затем стискивает пальцами, отчего Брэд успокаивается, бросает взгляд под стол и слегка краснеет.

— Это займет у меня от силы двадцать минут, — обещает Бентли и гасит сигарету в пепельнице.

— А если ты вообще не вернешься? — все еще сомневается Брэд, глядя на Бентли снизу вверх.

— Оставляю это в залог, — говорит Бентли, опуская рюкзачок от Prada на колени к Брэду. — Присмотри за ним.

— Только прошу тебя, побыстрее, — говорит Брэд, расплываясь в улыбке. — Мы срочно нуждаемся в дозе стимуляторов.

— Боже мой, ты вылитый Джон Бон Джови! — отвечает Бентли.

— Мне уже об этом говорили, — гордо сообщает Брэд.

— Именно поэтому ты так крут.

— Откуда это АВВА играет? — спрашивает Дин, ерзая на своем стуле.

— Я еще вернусь, — говорит Бентли голосом Арнольда Шварценеггера, смахивая с плеча Брэда кружок конфетти. — Я еще вернусь, — добавляет он, но во второй раз это выходит у него гораздо хуже, и Бентли, который в душе считает Брэда совсем неплохим парнем, становится противен сам себе. — А это что такое? — спрашивает Бентли, заметив грубый набросок чего-то похожего на лист дерева с приписанным рядом числом на салфетке, лежащей перед Брэдом.

— Эскиз татуировки, которую я хочу себе сделать.

— А почему число четыре? — присмотревшись, спрашивает Бентли.

— Потому что это мое любимое число.

— Хорошо, когда у человека есть любимое число.

— Видишь? — говорит Бентли. — Это лист.

Но Бентли уже пора уходить, с другой стороны бульвара из различных легковых машин и фургонов ему беспрестанно делают знаки и подают сигналы и уже стрекочут работающие камеры.

— Ты шикарно выглядишь, зайчик, — говорит Брэд, слегка поцеловав Бентли в губы.

— Смотри не потеряй, — говорит Бентли, показывая на рюкзачок.

— Да присмотрю я за ним, не волнуйся. Ты, главное, колеса принеси, — говорит Брэд, держась за рюкзачок от Prada и нетерпеливо подталкивая Бентли.

Бентли уходит, исчезая в уличной толпе.

— У него самая крутая квартира, в которой я только бывал, — это последние слова Брэда, которые Бентли услышит.

Пройдя квартал, Бентли резко переходит на другую сторону бульвара Сен-Жермен и прыгает в открытую дверцу поджидающего его черного «ситроена», и хотя он улыбается, видно — его что-то беспокоит.

Телеобъектив медленно наезжает на рюкзачок от Prada, лежащий на коленях у Брэда.

Первым взрывом Брэда подбрасывает в воздух. Нога его оторвана посередине бедра, а в животе — дыра диаметром двадцать сантиметров, и его изувеченное тело падает на край тротуара на бульваре Сен-Жермен, разбрызгивая вокруг кровь, корчась в предсмертных судорогах.

Дин и Эрик, с головы до ног покрытые ошметками плоти Брэда, к тому же обильно истекающие кровью из своих собственных ран, все же умудряются встать на ноги и склониться над телом Брэда, отчаянно призывая помощь, но тут срабатывает вторая бомба, спрятанная в рюкзачке.

Вторая бомба намного сильнее первой, и она наносит гораздо больший ущерб, создав кратер диаметром в десять метров у самого входа в кафе «Flore».

Взрывной волной опрокидывает два проезжающих мимо такси, которые сразу же вспыхивают.

Взрыв поднимает то, что еще остается от тела Брэда, в воздух и швыряет сквозь гигантский рекламный щит Calvin Klein на строительные леса, установленные на противоположной стороне улицы, пачкая их кровью, обрывками кишок и осколками костей.

Эрика кидает сквозь витрину Emporio Armani на противоположной стороне улицы.

Тело Дина швыряет на отделяющую тротуар от собственно бульвара металлическую решетку, оканчивающуюся прутьями с заточенными концами, на которых оно и повисает, сложившись пополам.

Шрапнель разлетается во всех направлениях, она впивается в шею, грудную клетку и лицо женщины средних лет, сидящей в глубине кафе, убивая ее практически на месте.

Японка, которая сидела за соседним с Брэдом столом, пошатываясь как пьяная появляется из дыма с руками оборванными по локоть, и делает несколько шагов перед тем, как упасть на кучу обломков.

Молодой армянин лежит наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части дороги с оторванной головой, но по-прежнему сжимая мопед между ногами.

Оторванная рука свисает с белого навеса над входом в кафе, а вся вывеска заляпана человеческим фаршем.

Через видоискатели камер и из окон многочисленных фургонов все это выглядит весьма привычно: окровавленные люди, выбегающие из густого черного дыма, крики раненых и умирающих, человек, ползущий вдоль бульвара, блюя кровью и хрипло дыша, обугленные тела, торчащие из автомобилей, которым случилось проезжать мимо кафе «Flore» в то мгновение, когда взорвалась бомба, пакеты с покупками, стоящие в лужах крови у входа в кафе. Шок, сирены, сотни раненых — все это так привычно. Режиссер приходит к выводу, что монтажеру высшего разряда удастся склеить из всего этого материала что-то приличное, и он дает команду двигаться дальше. В то время как «рэнджровер» быстро проносится мимо черного «ситроена», покидая место происшествия, Бентли мельком замечает женщину, которая кричит, лежа на тротуаре, с ногой, оторванной по самое бедро, и тогда он, закурив сигарету, говорит режиссеру: «Отвезите меня обратно в „Les Bains“, s' il vous plait», где он садится и слушает, как Джин Триппльхорн в течение битого часа распространяется о сырном суфле, которое готовят в ресторане «Taillevent», и Бентли в ответ заявляет ей, что не одобряет половых связей между представителями различных рас.

34

Люди разъезжаются. Бобби уехал утром, Тамми отправилась к Жаку Леви на уик-энд, Брюс отправился проверять планы терминалов в аэропорт Орли, Бентли — отдохнуть «может, в Грецию, может, еще куда», и поэтому мне выпадает сопровождать Джейми в салон «Carita» на рю дю Фобур-Сент-Оноре, где Джейми покрасят волосы, сделают массаж, проведут сеансы ароматерапии и профилактики стресса, сбалансируют жизненную энергию с помощью магнитного поля — необязательно именно в этом порядке, а затем ее направят к консультантше по нью-эйджу (восемнадцать лет, шикарная фигура), которая введет ее в транс на «пляже спокойствия», где она будет наслаждаться фонограммой с записью шума, который производят резвящиеся где-то на коралловом рифе ракообразные. Я убиваю время в холле в компании телохранителей, которые поджидают своих бразильских миллионерш, пару-другую императриц, принцессу Монако и Джудит Годрич, и мы все пьем «Chateau de Bellet» урожая 1992 года, а я еще и под ксанаксом, съемочная группа снимает, как я мрачно перелистываю фотоальбом, посвященный кинематографу шестидесятых, пока ассистент звукооператора не ударяет подвесным микрофоном по голове одного из телохранителей, после чего режиссер начинает скучать, и вся бригада отправляется на ранний ужин, чтобы после этого отправиться на новую площадку.

В «Opиra Gamier» мнения по поводу японского либретто расходятся, но вообще-то мы пришли сюда исключительно ради папарацци, которые толпятся внизу у лестницы, когда мы с Джейми начинаем спускаться по ней. Кристиана Брандолини пришла тоже, а Сао Шлюмберегер потерял свои контактные линзы, и Ирэн Амик шипит: «Вы наступили мне на подол платья!», но тут она поворачивается и видит в свете люстры мое перепуганное лицо, смягчается и дарит мне улыбку, прошептав что-то насчет моей красоты, а затем Кэнди Спеллинг машет рукой Джейми, и Амира Казар и Астрид Коль рассказывают мне о вечеринке неделю назад в «Les Bains», на которую меня не пригласили.

Я замечаю того самого двойника Кристиана Бэйла, с которым я столкнулся в Лондоне на Бонд-стрит, он сегодня в смокинге и вежливо кивает мне, заметив, что я не свожу с него глаз. Мы с Джейми решаем уйти во время первого антракта.

Черный «ситроен» доставляет нас в «Buddha Bar», и мы садимся за стол, и от волнения не говорим ничего, только смотрим в глаза друг другу, и Джейми запускает руку в свою сумочку от Prada и звонит в «Hфtel Costes», и, поскольку она знакома с Жаном-Луи и Жильбером, комната нас уже ждет к моменту нашего прибытия по адресу: 239, рю Сент-Оноре. Первый ассистент режиссера смотрит в график съемок и просит нас вернуться к девяти утра на главную площадку. Уже полночь, и Джейми проносится по коридору, набросив на плечи шубку из жеребка от Helmut Lang, и теперь моя очередь догонять ее.

Дверь в нашу комнату захлопывается у меня за спиной, мы с Джейми падаем на кровать, я целую ее в губы, а она обнимает меня за плечи, а потом я в постели уже голый, но меня так колотит, что ей приходится слегка меня успокаивать. Затем кто-то стучится в дверь.

Джейми встает, по-прежнему голая, набрасывает халат от Helmut Lang и лениво направляется к двери.

Съемочная группа, которую я никогда прежде не видел, входит в комнату. Они вкатывают огромную камеру Panavision, устанавливают осветительные приборы. Первый ассистент режиссера показывает мне, где я должен лежать, в то время как Джейми совещается с режиссером и ассистентом по сценарию. Реквизитор открывает бутылку шампанского, наливает два бокала. Нам подносят косяк — настоящий, не бутафорский, а затем Джейми ложится рядом со мной, и я его закуриваю. Кто-то поправляет одеяла на кровати, режиссер кричит «Звук!», и Джейн Биркин начинает петь «Je t'aime» с компакт-диска, а съемочная группа превращается в толпу смутных теней, скрытую завесой огней, а в комнате стоит такой холод, что наше дыхание тут же превращается в пар.

Джейми ложится на спину и с наслаждением затягивается косяком, который я ей вручил, задерживая дым в легких до тех пор, пока тот сам не начинает вытекать изо рта, что служит ей сигналом для того, чтобы начать говорить с закрытыми глазами запинающимся, медленным голосом, хриплым и сонным.

— Бобби… забрел… в «Суперстудио Индустрия»… съемки все никак не могли начаться… что снимали-то, рекламу для Анн Кляйн?… не помню… Люди зарабатывали по сто тысяч долларов в день, так зачем допытываться… времени было часов десять, может, половина одиннадцатого и… в декабре 1990-го… четыре года назад?., пять?… а потом куда-то пропало электричество… свет погас… повсюду зажгли свечи, но ничего все равно не было видно, и стоял жуткий холод… сразу буквально за пару минут стало очень холодно… в ту ночь в «Industrie» у меня все тело было покрыто гусиной кожей… и тут в темноте появилась чья-то тень… чья-то фигура… высокая… она надвигалась на меня, а я была совсем одна… а затем она начала… ходить кругами вокруг меня… эта масса… этот силуэт… насвистывая мелодию… знакомую мелодию. «On The Sunny Side Of The Street», затем запел… и тут я заметила съемочную группу… я пошла за ним следом на приличном расстоянии… но у них не было света… и тогда они принялись снимать это… эту форму, эту тень… а затем он закурил сигарету… и в этот миг я увидела его лицо и сразу вспомнила, кто это… Он отвез меня в VIP-зал в клубе Xerox… и рядом все время околачивалась съемочная группа… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я не смогу объяснить точно, почему я так поступила… вряд ли я смогу подробно вспомнить… Это был очень печальный период в моей жизни… Я ненавидела мое тело… мою внешность… Я глотала таблетки, ходила по психиатрам, занималась на тренажерах только потому, что знала — иначе я никому не буду нравиться… Подумывала даже о пластической операции… Мне было двадцать три.. Отец и мать только что развелись со скандалом, и у матери… было что-то вроде легкого помешательства… а ночью мне почему-то снилась одна темнота целыми часами… а еще изредка мне снились кости и песня, которую Бобби насвистывал той ночью в «Industria»… Я только что рассталась с одним знаменитым фотографом, и еще у меня был мимолетный роман с парнем, который снимался в клипе Aerosmith… Я хотела очень многого… Я хотела, чтобы мои фотографии появились на обложках как можно большего количества журналов… Я хотела быть прекрасной… Я хотела быть богатой, быть знаменитой… Я хотела, чтобы меня фотографировали Линдберг, Эльгорт и Демаршелье и… показы, я выходила на подиум столько раз… но так и не поднялась выше среднего уровня… Мое огорчение было бесконечным… Я хотела чего-то совсем другого… а у Бобби были совсем другие желания… и после нашей встречи… я эволюционировала… Бобби пришел и показал мне, как убог мой мирок… и он показал мне путь… Мне все время казалось, что я уродина, но он научил меня… как быть привлекательной… он был ко мне снисходительным… а я, в свою очередь, снова научилась радоваться… Он убедил меня в том, что в физическом отношении я — само совершенство… и я решила, что буду следовать за ним… повсюду… я провела весну вместе с ним в Лос-Анджелесе, и он познакомил меня со своим другом… он называл его «мой гений», а вообще-то его фамилия была Лейзер… через него я познакомилась со Стивеном Майзелем, и тут моя карьера сразу стронулась с мертвой точки… но эта часть, Виктор, тебе уже, наверное, известна… Я была совсем не в курсе, чем занимается Бобби… Он не посвящал меня в свои планы… Все, что я знала о нем, это то, что он не «жаворонок»… и я тоже не «жаворонок»… и вот на открытии «МОСА»… кто-то пригласил туда играть «The History of the Polka Dot»… когда…

— Я тоже там был.

— …мы стояли рядом в уголке… и он начал тихим голосом рассказывать мне кое о чем… на середине его рассказа… я стала просить, чтобы он перестал…

Тут Джейми беззвучно заплакала. Я вновь раскурил косяк и передал ей. Продолжая лежать, она взяла его, затянулась и немного закашлялась.

— Как он вербовал людей?.. Это были только модели… и модели известные… Больше его никто не интересовал… Он воспользовался тем, что модели ничего другого не делают, кроме как весь день находятся там, где им сказали, и делают то, что их попросят… Он воспользовался этим… а мы слушали его… эта аналогия вовсе не беспочвенна… в конце-то концов… он просил нас… кое-что сделать… и вербовать людей было совсем несложно… всем хотелось попасть в нашу компанию… все же хотят стать кинозвездами… но на самом деле на этом пути ты начинаешь ненавидеть людей… и у всех девушек были накладные волосы… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я мало что помню о самом начале этого периода… после того, как меня во все посвятили… столько серых пробелов… сидела на диете… ходила в тренажерный зал — Бобби буквально одержим тренажерами… расставания… огромные пустые помещения… всякие вещи, о которых я предпочла бы забыть… Абсолютно бесцельное существование… Все, что мы делали, было рассчитано с точностью до минуты… рестораны, в которых мы ели… гостиницы, в которых мы останавливались… люди, с которыми мы встречались… Мы шутили, что в Нью-Йорке ни за что не остановимся по адресу, почтовый код которого не начинается с 10021… мы летали на свадьбы на зафрахтованных «боингах»… официанты никогда не спешили от нас избавиться… нам разрешалось курить в любом месте… мы нравились людям против их собственной воли, потому что мы были молоды, богаты и красивы… и никто — я подчеркиваю, никто, Виктор, — не радовался моему успеху… но такова, если верить Бобби, «человеческая натура»… и все же никто не радовался, но при этом никто — а это очень важно, Виктор, и не относился к нам скептически…. Мы много путешествовали… Палм-Бич… Аспен… Нигерия… рождественские праздники в Сент-Барте… неделя на вилле Армани на Пантеллерии… и Бобби позаботился о том, чтобы работы мне всегда хватало, и тогда все это стало выглядеть как Синди Кроуфорд, и Полина Поризкова, и… и Клаудиа Шиффер… и Ясмин Гаури… Карен Мюльдер, и Хлое Бирнс, и Тамми Девол, и Наоми, и Линда, и Элен, и… и Джейми Филдс… и ты должен знать, с кем и как говорить, чтобы преуспеть в этом мире… все это похоже на тайный язык знаков… и люди учились, как им вести себя в моем присутствии… и девушки относились ко мне теперь совсем по-другому, после того как я стала подругой Бобби Хьюза… а затем стала накатывать какая-то тоска… и я сказала Бобби: «Никто не хочет быть самим собой, все ведут себе как полные идиоты», а Бобби прошептал мне: «Тсс!», а затем добавил: «Они и есть полные идиоты»… Бобби пытался просветить меня… научить меня понимать… то, что он делает… зачем ему все это надо… и он сказал мне: «Зайка, Джордж Вашингтон тоже был террористом»… а я посмотрела ему в глаза и… увидела эти губы… эти ресницы… и тут же для меня все прояснилось и стало абсолютно понятным… Он говорил мне: «Для того чтобы научить мир чему-то, ты должен преподать ему урок…» Он давал мне почитать новеллы Э.М.Форстера, а я так в них ничего не поняла, но по какой-то причине… Бобби это даже успокоило… Он говорил мне: «Зайка, мы всего лишь отражение нашего времени» или что-нибудь столь же туманное… Я могла задать ему вопрос: «Что означает выражение fin de si исlе?», а он в ответ начинал часами распинаться на тему прирожденного зла… в хип-хопе… и музыка The Who постоянно играла где-то на заднем плане… Я знала, что Бобби изменяет мне… что он спит со всеми известными моделями… а еще с хорошо сохранившимися светскими львицами… время от времени с каким-нибудь парнем… или с несовершеннолетними девчонками — из тех, что посещают Spence, Chapin или Sacred Heart, а если попадет в историю, то и с их мамашами тоже… Девочек он обычно сначала взвешивал… Ему нужно было, чтобы они весили не меньше определенного веса… и еще были выше определенного роста… но это необязательно… чтобы получить право трахаться с Бобби Хьюзом… если ты соответствовала его параметрам… то он тебя трахал…

Я поменял позу, потому что уже отлежал себе руку, и закурил новый косяк, который протянул мне кто-то из киношников.

— Многие из девушек исчезали бесследно… или передозировались… или «попадали в аварию»… так что к тому времени, когда со мной случилась истерика на «конкорде», когда я своими глазами увидела, что Земля — круглая, а облака летят под нами на расстоянии, как мне показалось, нескольких сотен миль… и тогда я психанула… несмотря на мощную дозу ксанакса и на то, что меня знала каждая собака… считали даже, что я повинна в повышении уровня самоубийств среди молодых женщин и девочек-подростков, потому что они поняли, что никогда не смогут выглядеть так же, как я… Я читала об этом в редакционных статьях… в злобных письмах от матерей, страдающих избыточным весом… в женских эссе в «NOW»… мне говорили, что я ломаю судьбы… но все это меня совсем не трогало, потому что все люди, которых мы знали, были абсолютно нереальны… они выглядели… как ненастоящие и… Бобби нравилось, что я воспринимаю мир так… «Так проще», — говорил он… да и вообще я стала слишком знаменитой, чтобы он мог от меня легко отделаться…

Ее голос дрожит, затем вновь становится звучным, затем опять куда-то пропадает, а она продолжает что-то бормотать о разучивании ролей, о том, как она двигалась на съемках, о ее первом кино — «Ночь в бездонном колодце», о фальшивых паспортах, о наемниках из Таиланда, Боснии, Юты, новых номерах социального страхования, о том, что если по голове ударить достаточно сильно, то она лопается, как яйцо, сваренное всмятку, о методе пытки, при котором жертву заставляют глотать веревку. «А в Бомбее… — и тут ее начинает колотить, она пытается проглотить комок в горле, жмурится, слезы льются ручьем по щекам, — а в Бомбее…» Тут она решает не продолжать и выкрикивает что-то о серийном убийце, с которым Бобби подружился в Берлине, и тогда я выскакиваю из постели и говорю режиссеру: «Все, сцена отснята», — и пока они собирают аппаратуру, Джейми корчится в истерике на постели, выкрикивая что-то похожее на арабские ругательства.

33

На улице перед тем самым домом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, скрытая клочками плывущего в воздухе тумана, съемочная группа под руководством режиссера и оператора Феликса готовится отснять задающий настроение кадр, в котором наша шестерка «весело» направляется к черному «ситроену», ждущему у края тротуара, чтобы отвезти нас на вечеринку в «Natacha». Но этой съемочной группе неизвестно то, что в первой половине дня Бобби впустил в дом другую съемочную группу — ту, с которой я познакомился в «Hфtel Costes», и киношники оттуда провели последние три часа за протягиванием проводов, установкой света, съемкой эпизодов, в которых я не принимаю участия, включая длинную и безрезультатную перепалку между Тамми и Брюсом, постельную сцену между Бобби и Джейми, еще одну сцену, в которой Брюс в одиночестве играет на гитаре старую песню группы Bread, которая называется «It Don't Matter To Me», и вот теперь они, стараясь не шуметь, расхаживают по гостиной — электрики, красивая костюмерша и чернобородый режиссер, — болтая при этом с оператором, который похож на Брэда Питта в «Джонни-Замше», а наверху в комнате Бентли первый ассистент режиссера раздвигает глухие шторы от Магу Bright и выглядывает на улицу, где находится вторая съемочная группа, диктуя последние поправки, в то время как издалека доносятся звуки новой перепалки между Тамми и Брюсом (на этот раз ее не снимают), причиной которой служит актер, исполняющий роль сына французского премьера, и, как легко догадаться, кто-то хлопает дверью, разговаривает на повышенных тонах, снова хлопает дверью.

На мне костюм от Prada, причем я совершенно не понимаю, кто на меня его надел, и я сижу на одном из стульев от Dialogica в гостиной, болтая ложечкой в кружке лимонно-зеленого чая, которую, как кто-то решил, я должен держать в руках. На экране телевизора с выключенным звуком крутится, бесконечно повторяясь, одна и та же кассета с утренними программами, которую кто-то вставил в видеомагнитофон. Реквизитор вручает мне блокнот с заметками, которые Бобби, как мне объясняют, сделал специально для меня. В блокноте — карты континентов, схемы этажей отеля «Ritz», компьютерная распечатка плана терминала авиакомпании TWA в аэропорту имени Шарля де Голля, диаграммы интерьера бара «Harry's» в Венеции, интервью с экспертами-графологами, занимающимися идентификацией подписей, выдержки из дневника какого-то типа по имени Кейт, который тот вел во время своего путешествия в Оклахома-Сити, страницы с информацией о пластических взрывчатых веществах, советы о том, как лучше спаять схему, выбрать таймер, подобрать корпус и детонатор.

Я читаю: «Семтекс производится в Чехословакии». Я читаю: «Семтекс — пластическая взрывчатка без цвета и запаха». Я читаю: «В распоряжении Ливии имеются тонны семтекса». Я читаю: «Для того чтобы взорвать пассажирский самолет, требуется шесть унций». Я читаю заметку о новой пластической взрывчатке под названием «ремформ», которая производится и распространяется в США только «подпольно» и на настоящий момент недоступна в Европе. Я читаю список, в котором приводятся все плюсы и минусы ремформа. Я читаю вопрос, который Бобби накорябал на полях страницы: «Лучше, чем семтекс?», — а затем три слова, на которые я пялюсь до тех пор, пока они не заставляют меня пройти на кухню с целью налить себе чего-нибудь выпить: «…необходимо провести испытания…»

Когда ты накачан под завязку ксанаксом, нет ничего проще, чем сконцентрироваться исключительно на приготовлении коктейля «космополитен». Наливая клюквенный сок, «Quantro» и лимонный сок в шейкер, наполненный льдом, который ты наколол сам при помощи ледоруба, ты не думаешь больше ни о чем, а затем ты разрезаешь лайм пополам и выдавливаешь из него сок в шейкер, а затем наливаешь коктейль через ситечко в огромный бокал для мартини, а затем возвращаешься с ним в гостиную, и моя прическа закреплена лаком Makeup, но я не могу прекратить все время думать о том, чем там занимаются Джейми и Бобби наверху в спальне, и я смотрю на потолок, прихлебывая «космополитен», и тут только замечаю стикер от альбома Пола Маккартни и группы Wings, который Бобби наклеил на обложку блокнота.

— Мы не натыкались друг на друга в Серифосе? — спрашивает меня парикмахер.

— Нет, мы не натыкались друг на друга в Серифосе, — говорю я, а затем добавляю: — Ах да!

Я пытаюсь читать интервью, которое Джейми дала в среду «Le Figaro», но я не в состоянии связать в нем ни слова, пока на середине чтения до меня не доходит, что я не умею ни читать, ни говорить по-французски. Я почти не обращаю внимания на ручную гранату, лежащую рядом с автоматом на столе, на котором стоит мой бокал. Значительно проще думать о том, зачем на моем блокноте наклеен стикер от альбома Пола Маккартни и группы Wings. Члены съемочной группы дискутируют на тему, удался ли U2 их последний альбом, пока режиссер не призывает их к молчанию.

Бобби вплывает в гостиную. Я отрываюсь от своих занятий, как их ни назови, холодно гляжу на него, а он говорит мне:

— Хорошо выглядишь.

Я смягчаюсь и улыбаюсь ему в ответ.

— Что ты пьешь? — спрашивает он.

Мне приходится посмотреть на цвет напитка перед тем, как ответить:

— «Космополитен».

— Можно попробовать?

— Конечно, — я протягиваю ему бокал для мартини.

Бобби отпивает глоток, и, просияв, улыбается:

— Великолепный «космо», чувак!

Следует очень долгая пауза, во время которой я ожидаю, что он вернет мне бокал.

— Спасибо… за комплимент.

— Послушай, Виктор, — начинает Бобби, становясь на колени передо мной.

Я слегка напрягаюсь и закидываю ногу на ногу, отчего номер «Le Figaro» соскальзывает с моих коленей и падает на пол.

— Большое спасибо тебе за то, что присматривал за Джейми, и…

— Послушай, чувак, я…

— …я просто хотел, чтобы ты был в курсе…

— Послушай, чувак, я…

— Тсс, остынь!

Он делает вдох и внимательно смотрит мне в глаза.

— Слушай, если я иногда наказываю тебя, если иногда кажется, что я… — он выдерживает драматическую паузу, — …чересчур жестко предостерегаю тебя, чтобы ты не забывал своего места, то я делаю это только для того, чтобы ты выглядел достойно. — Он снова выдерживает паузу, продолжая при этом смотреть мне прямо в глаза. — Я доверяю тебе, Виктор, серьезно. — Снова пауза. — Серьезно.

Долгая пауза, на этот раз — моя.

— Что должно произойти, Бобби? — спрашиваю я.

— Ты пройдешь подготовку, — говорит Бобби. — Тебе объяснят все, что тебе полагается знать. Тебе дадут ровно то количество информации, которое тебе необ…

Кто-то наверху хлопает дверью, Тамми что-то кричит, а затем вновь наступает тишина. Кто-то протопал по коридору, ругаясь на ходу. В комнате Тамми начинает громко играть Prodigy. Бобби морщится, затем вздыхает.

— Похоже, однако, что ситуация выходит из-под контроля.

— Что за дела? — неторопливо спрашиваю я.

— У Тамми роман, который имеет исключительно большое значение для нас, и Брюс должен соответственно к нему относиться.

Бобби вздыхает, по-прежнему стоя на коленях передо мной.

— А он не относится. И это начинает становиться проблемой. Брюс должен взять себя в руки. Немедленно.

— А в чем, — говорю я, глубоко вздыхая, — проблема-то?

— Проблема… — Бобби строго смотрит на меня, но потом улыбается. — Проблема эта тебя не касается. Мы с ней успешно справимся в ближайшее время.

— Угу, — говорю я, отпивая из бокала.

— С тобой все в порядке, Виктор? — спрашивает Бобби.

— Насколько это… — я делаю глоток. — …возможно.

— А я надеялся, что лучше, чем возможно.

— В смысле? — спрашиваю я, внезапно оживляясь.

— Я считал, что ты прекрасно приспособился к новым обстоятельствам.

Долгая пауза, и я наконец отзываюсь шепотом:

— Спасибо.

Брюс спускается по винтовой лестнице: на нем черный костюм от Prada и оранжевая водолазка, в руках он держит гитару и бутылку минеральной воды «Volvic». Игнорируя нас обоих, он плюхается на пол в углу комнаты и начинает перебирать струны, вновь собираясь исполнить песню группы Bread, которая называется «It Don't Matter To Me», и вся съемочная группа замирает в ожидании.

— Послушай, — говорит Бобби. — Я знаю, что ты хочешь сказать, Виктор. Мы подкладываем бомбы. Правительство устраняет подозреваемых.

— Угу.

— На совести ЦРУ больше пролитой крови, чем на совести ООП и ИРА, вместе взятых.

Бобби подходит к окну, отодвигает черную кружевную занавеску и смотрит на уличную толпу, на силуэты, которые переговариваются между собой в уоки-токи, бродят в тумане или ждут неподвижно.

— Правительство действительно враг народа. — Бобби поворачивается ко мне. — Боже мой, Виктор, тебе ли уж этого не знать.

— Но Бобби, я не занимаюсь… политикой, — невнятно бубню я.

— Все ей занимаются, Виктор, — говорит Бобби, вновь отворачиваясь от меня. — И с этим ничего не поделаешь.

На это заявление мне нечего ответить, так что я молча допиваю остатки «космополитена».

— Тебе следует серьезно заняться своим мировоззрением. Твое мировоззрение вызвано недостаточной информированностью.

— Мы убиваем безоружных людей, — шепчу я.

— В прошлом году в нашей стране совершено двадцать пять тысяч убийств, Виктор.

— Но… но я-то не совершил ни одного из них.

Бобби терпеливо улыбается, вновь возвращаясь к тому месту, где сижу я. Я смотрю на него с надеждой.

— Лучше держаться от всего этого в стороне, Виктор?

— Да, — шепчу я, — наверное, лучше.

— Но это невозможно, — шепчет он в ответ. — Вот что ты должен понять.

— Но, чувак, я же… я же… я же…

— Виктор.

— …чувак, мне было так трудно в последнее время, это меня в какой-то степени оправдывает…

Я смотрю на него взглядом, полным мольбы.

— Тебе не за что оправдываться, чувак.

— Бобби, но я же… я же американец, правда?

— Ну и что, Виктор? — говорит Бобби, глядя на меня сверху вниз. — Я тоже.

— Но почему именно я, Бобби? — спрашиваю я. — Почему ты мне доверяешь?

— Потому что ты думаешь, что Сектор Газа — это название ночного клуба, а Ясир Арафат — имя черного рэпера, — говорит мне Бобби.

Затем вновь повисает пауза, которую нарушает телефонный звонок. Бобби снимает трубку. Брюс прекращает играть на гитаре. Это звонят люди из внешней съемочной группы, чтобы сообщить, что они готовы. Бобби говорит им, что мы выходим. Внутренняя съемочная группа собирает оборудование. Режиссер, судя по всему довольный результатом, совещается с Бобби, который кивает то и дело головой, не сводя при этом глаз с Брюса. По знаку Тамми Бентли и Джейми спускаются вниз по винтовой лестнице, и тогда внешняя съемочная группа трижды снимает нашу проходку от двери дома до черного «ситроена» — мы все смеемся, Бентли идет впереди, Джейми и Бобби «игриво» держатся за руки, а мы с Брюсом сопровождаем Тамми, которая держит нас обоих за руки и глядит на нас счастливыми глазами, поскольку в том кино, что снимает эта группа, я по сюжету влюблен именно в нее. Джейми отправляется в «Natacha» в черном «мерседесе», поскольку на ней платье, которое стоит 30.000$.

В «Natacha» MTV снимает вечеринку на верхнем этаже, где все девушки удолбаны и шикарны, а парни все как на подбор красавцы, и все сплошь в темных очках и ждут, чтобы ассистенты поднесли им прикурить, а внизу еще одна вечеринка, где Люсьен Пелла-Фине проводит время с дизайнером головных уборов Кристианом Лиагре, а Андрэ Уолкер появляется под ручку с Клаудией Шиффер, которая облачена в комбинезон, отделанный перьями, покрашена в рыжий цвет и подстрижена под пажа, а у Галлиано на голове — фетровая шляпа, и Кристиан Любутин наигрывает «Je t'aime» на фортепьяно, в то время как Стефани Марэ, пристроившись рядом, поет за Джейн Биркин, а мы принимаем комплименты от поклонников, развалившись за столиком, и люди толпятся вокруг нас, перешептываясь, охая и ахая; как и следовало ожидать, икра остается нетронутой на серебряных тарелках, и кругом — настоящая площадка молодняка, и у всех прекрасное настроение, и тут появляются Ральф и Рики Лорен, и все говорят сегодня вечером о непереносимой легкости бытия, и все как везде и всегда, но почему-то откуда-то доносится, разливаясь по всей комнате, едва уловимый запах дерьма.

— Виктор! — предостерегает Бобби, увидев, как кто-то дает мне пакетик с кокаином, напоминая мне о том, что завтра предстоит задание. — Да и ты, Бентли, будь внимательнее.

У Бентли сегодня отекли глаза, поскольку он провалялся в солярии весь день, и в настоящий момент он заглядывается на группу хорошо накачанных подростков в обтягивающих футболках. Я опять отсидел ногу, мурашки бегут по ней, взгляд падает на мое имя, написанное на сегодняшнем приглашении. Фотографы снимают наш столик. Тамми глядит куда-то вдаль, губы густо подведены помадой Urban Decay.

— Он втрескался по уши в этого басбоя, — улыбается Джейми, закуривая сигарету.

Мы все поворачиваем головы в указанном направлении.

— Я прочитал статью о хорошеньких басбоях в журнале «Time», — пожимает плечами Бентли. — Что тут скажешь? Я легко поддаюсь чужому влиянию.

— У нас нет совсем никакого движения по проекту «Венеция», — кричит Бобби, пытаясь перекрыть стоящий вокруг шум.

— Бар «Harry's»? — спрашивает Брюс, отвлекшись на миг от Тамми.

— Нет, — качает головой Бобби, одновременно махая рукой кому-то в другом конце клуба.

Не задавая лишних вопросов, я автоматически отмечаю про себя, что бар «Harry's» решено не взрывать.

В темноте первого этажа «Natacha» появление съемочной группы MTV прерывает живое обсуждение какого-то проекта, который Бобби именует «Band on the Run». Виджей просит Бобби, Джейми и Бентли прижаться друг к другу плотнее, чтобы камера могла взять их всех в кадр. Они с радостью выполняют эту просьбу.

— Социальная позиция, превращенная в стиль жизни, — говорит Джейми.

— Ты начинаешь произносить фразы, похожие на рекламу Кельвина Кляйна, зайка, — огрызается Бобби.

Джейми игриво делает ручкой камере, а в это время Бобби задают вопрос о его участии в деятельности Amnesty International. Я отворачиваюсь, замечаю Денниса Родмена, который гордо расхаживает по комнате в набедренной повязке, с прикрепленными к спине огромными крыльями и с бриллиантовым кольцом в носу. Когда я снова поворачиваюсь, VJ уже расспрашивает Бентли о том, нравится ли ему Париж.

— Мне здесь нравится все, кроме американцев, — зевает Бентли, решив воспользоваться возможностью порезвиться. — Американцы славятся на весь мир отсутствием способности к иностранным языкам. Что такое в моем представлении скука? Это слушать, как какой-нибудь недоумок из Висконсина пытается попросить в «Deux Magots», чтобы ему положили льда в стакан.

Где-то у меня за спиной я слышу, как режиссер эпизода говорит кому-то:

— Эту сцену мы включать не будем.

— Надо позволять людям быть самими собой, Бентли, — ласково вмешивается Джейми, наклоняясь к нему и вынимая неприкуренную сигарету у него из пальцев. — Не кипятись из-за ерунды.

— А ну-ка, во что вы все одеты? — спрашивает VJ, направляя камеру и свет на остальных членов нашей компании. — Можете молчать, мы сами рассмотрим.

В «Natacha» стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, у всех изо рта вырывается пар, мы отгоняем руками мух, пол завален горами конфетти, а запах дерьма становится еще более отчетливым после того, как я угощаюсь пару раз из пакетика с коксом перед тем, как неохотно передать его Бентли. Маркус Шенкенберг, которому кажется, что я — его любовник, хотя это вовсе не так, пододвигает свой стул поближе к моему, еще один повод для того, чтобы попасть на пленку, еще один повод продемонстрировать свой черный пиджак из змеиной кожи, еще одна возможность небрежно бросить мне:

— Мы все грешны, Виктор.

— Это для печати или как?

Маркус зевает, глядя на Беатрис Даль, которая проходит мимо походкой модели, а затем снова обращает внимание на меня.

— Он — террорист, — говорю я Маркусу, показывая на Бобби.

— Нет, — говорит Маркус, мотая головой. — Он не похож на террориста. Слишком красивый.

— Отвлекись от прикидов, подружка! — вздыхаю я, устраиваясь поудобнее на стуле. — Этот парень — террорист.

— Нет, — говорит Маркус, мотая головой. — Я знаю, какие террористы бывают. Этот парень не похож на террориста.

— Ты смельчак, — зеваю я, подмигивая ему. — Законченный нонконформист.

— Я не совсем в себе, — признает Маркус. — Я подумываю о том, чтобы свалить отсюда прямо сейчас.

— Он — мерзавец, — вздыхаю я.

Тут к Джейми наклоняется еще один кэмденский выпускник, француз по имени Бертран, который жил в одной комнате с Шоном Бэйтменом, и шепчет ей что-то на ухо, после чего оба смотрят в мою сторону. Джейми все время кивает, пока Бертран не произносит какую-то фразу, которая заставляет ее напрячься, и тогда она перестает кивать и отталкивает Бертрана с недовольным выражением на лице. Бертран бросает в мою сторону злобный взгляд, а затем растворяется в толпе гостей. Тут материализуются Марио Сорренти и Дэйвид Симс и окружают Маркуса. Бобби начинает ходить от стола к столу в компании Шошанны Лонстайн, какого-то бывшего музыканта из Talking Heads, иллюзиониста Дэйвида Блэйна и Снупи Джонса. Тамми в слезах убегает от Брюса, который не может встать, потому что у него на коленях лежит китайская собачонка, а ко мне подходит дилер по кличке Великий Пуба, которого подослал Бентли, и спрашивает меня на ухо: «Хочешь расширить сознание?», и мы заключаем сделку.

32

В кадре — липкая лента, которую руки в резиновых перчатках наклеивают на газовый баллон из белого металла. Этот кадр — после того, как камера медленно отъезжает — переходит в сцену, где я моюсь под душем, медленно намыливая ноги и грудь; камера щедро демонстрирует мои ягодицы, потоки воды стекают по рельефным мышцам на моей спине. Еще один кадр — толстый газовый баллон, лежащий на оттоманке от Hans Wegner. Короткие планы, показывающие, как одевается мой герой — боксерские трусы от Calvin Klein, светло-зеленая водолазка от Prada, костюм от Yohji Yamamoto, с крупным наездом на лейбл, к вящему удовольствию зрителей. Крупный план моего лица, рука, которая появляется в кадре для того, чтобы водрузить на переносицу пару черных Ray-Ban (хорошо проплаченная скрытая реклама). Еще один крупный план: таблетка ксанакса, положенная на язык, бутылка минеральной воды «Volvic», поднесенная к губам. Крупный план газового баллона, уложенного в хозяйственную сумку от Louis Vuitton.

Короткий план — ресторан «Hozan» снаружи. Короткий план — я внутри поглощаю поздний ленч, и мимо меня проходит двойник Кристиана Бэйла, но я его не замечаю, потому что все мое внимание поглощено патрульными полицейскими с автоматами под мышкой, а еще моей рукой, по которой опять бегают мурашки. Потом кадры, где я иду к Сене по рю де Фурри. Кадр, где я пересекаю реку и остров Святого Людовика по мосту Мари, а громада Нотр-Дам нависает надо мной под серым, затянутым облаками небом. Затем я оказываюсь на левом берегу Сены. Вот я поворачиваю на бульвар Сен-Жермен. В следующем кадре я спускаюсь в метрополитен. Камера задерживается на несколько секунд на беспорядочной толпе туристов.

Следующий план — я в поезде метро, усаживаюсь на сиденье и ставлю рядом хозяйственную сумку от Louis Vuitton. Инструкции: поставить сумку под сиденье, небрежно развернуть номер «Le Monde», наморщить лоб, сделать вид, что читаешь, поднять глаза и посмотреть на симпатичного подростка, который флиртует с тобой. В следующем кадре Виктор выдавливает из себя улыбку, опускает глаза, видно, что это отказ, легкое движение головой, жест, который следует понимать, как «Я этим не занимаюсь». Снова план подростка: он пожимает плечами, ухмыляется. Я беззвучно повторяю одними губами строчку из песни — когда Юпитер окажется на одной линии с Марсом, когда Юпитер окажется на одной линии с Марсом, — и поскольку никто не объяснил мне, что лежит в хозяйственной сумке от Louis Vuitton, мне совсем несложно запихнуть ее под сиденье. Позднее мне станет известно, что бомба была помещена в тридцатипятифунтовый газовый баллон, заполненный шурупами, осколками стекла и гвоздями различных размеров, и именно ее я сдал в гардероб в «Hozan» во время ленча и беззаботно носил по улицам Парижа на плече весь этот день.

Взрыв будет отнесен на счет алжирских партизан, или исламских фундаменталистов, или каких-нибудь раскольников из мусульманской организации, может быть, даже красавцев сепаратистов из Страны Басков — все зависит от света, в котором выгоднее будет представить события французской контрразведке. Детонатор привожу в действие не я. Воспоминание из детства: ты стоишь на теннисном корте, ты поднимаешь ракетку, «Rumors» Fleetwood Mac играют где-то на магнитофоне с картриджем, и лето только начинается, а твоя мама еще жива, но ты уже предчувствуешь приближение трудных времен. Через четверть часа после того, как я сойду с поезда, в самом начале седьмого на пересечении бульвара Монпарнас и бульвара Сен-Мишель, напротив кафе «Closerie de Lilas», бомба взорвется, отправив на тот свет сразу десять человек. Семь других умирают в течение трех дней, все от тяжелых ожогов. Сто тридцать госпитализированы с ранениями, из них двадцать восемь находятся в критическом состоянии. Позже будет отснята сцена, в которой Бобби выражает свое негодование тем, что бомба взорвалась не под землей, где жертв было бы «намного больше», а на Пон-Ройаль, который частично находится на открытом воздухе. «Она должна была, — подчеркивает он, — взорваться на станции Сен-Мишель-Нотр-Дам, как раз в тот миг, когда двери откроются на платформу, расположенную напротив собора».

А вместо этого: флэшбэк.

Крупный план: окна поезда вылетают наружу, выбитые взрывной волной.

Крупный план: дверь поезда переламывается пополам.

Средний план: горящий поезд мчится вперед.

Общий план: разбегающаяся толпа.

Быстрый монтаж: тела жертв с оторванными конечностями, статисты и каскадеры, вылетающие из вагона метро и падающие на рельсы.

Крупные планы разлетающихся по платформе отдельных частей тела — рук, ног, ступней, кистей, большинство из них настоящие. Изувеченные тела, сложенные в кучи. Изуродованные лица. Искореженные сиденья с расплавленной обивкой. Уцелевшие стоят в густом черном дыму, кашляя, безостановочно рыдая, давясь пороховой гарью. Двойник Кристиана Бэйла, сорвав огнетушитель, расталкивает охваченную паникой толпу, направляясь к обгоревшему остову вагона. На саундтреке начинает звучать «Je t'aime» в исполнении Сержа Гинсбура.

Монтаж: сотни офицеров полиции стягиваются туда, где мост пересекает Сену, направляясь к Нотр-Дам. Виктор проходит мимо магазина Gap, в то время как кто-то в непомерно большой рубашке от Tommy Hilfiger проносится мимо на роликовых коньках. Виктор пьет пиво в баре на рю Сант-Антони вертя в руках свои Ray-Ban. Французский премьер прибывает на место происшествия в вертолете, в то время как Тамми и сын французского премьера — их снимает вторая группа — болтаются весь день без дела в «Les Halles», после того как им позвонили из Лувра (этот звонок устроил Брюс из телефонной будки на рю де Бассан возле Триумфальной арки), оба они в одинаковых солнцезащитных очках, и Тамми выглядит счастливой, и сын премьера тоже начинает улыбаться, хотя ему дурно оттого, что прошлой ночью он перебрал кокаина, и дело зашло так далеко, что его даже начало рвать кровью. Она дарит ему одуванчик. Он дует на него, кашляя от напряжения.

Следующие кадры: служба безопасности проводит проверки на дорогах, на пограничных пунктах, в больших магазинах. Взорванный вагон транспортируют на буксире в криминалистическую лабораторию. Рейды полиции в мусульманские районы. Коран, предоставленный реквизиторами французской съемочной группы, лежащий рядом с компьютерными дискетами, найденными в мусорной урне возле строящегося дома в Лионе, на которых планы убийства представителей власти, и по этой наводке, подготовленной Бобби, молодой алжирский беженец застрелен на выходе из мечети.

31

Одетый в костюм от Armani, подбитый пластинами кевлара, я провожу Джейми через металлические баррикады, которые полиция возвела перед входом в «Ritz», потому что в нем на этой неделе остановились некоторые японские дипломаты, и, несмотря на то что у меня имеется приглашение, а Джейми выступает в сегодняшнем показе, нам все равно приходится предъявить «в целях безопасности» наши паспорта, чтобы имена в них сравнили с именами в списке, и эта процедура повторяется три раза, прежде чем мы попадаем за кулисы. Детекторы металла работают из рук вон плохо, поскольку Джейми проскальзывает сквозь них безо всяких проблем.

За кулисами стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, повсюду видеокамеры, персональные тренеры курят по-французски небрежно свернутые косяки, и очень заносчивый подросток-актер, который только что снялся в «Полтергейст 5: Нога» стоит, дебатируя с кем-то возле стола, уставленного бутылками шампанского. Я вполуха прислушиваюсь к тому, как Джейми с Линдой Евангелистой беседуют о том, что ни ту ни другую не взяли сниматься в какой-то последний блокбастер об утренней заре в Азии, о Руперте Мердоке. Очевидно, у меня унылый вид, потому что Линда хлопает меня по плечу и говорит: «Эй, Вик, выше нос!», и тогда я заглатываю еще один фужер шампанского, пытаясь разглядывать мечущихся вокруг нас моделей, и опять повсюду почему-то пахнет дерьмом, а у меня онемела рука и шея с одной стороны.

Для показа моделей знаменитого японского дизайнера, который только что вышел из наркологической клиники, на первом этаже над плавательным бассейном настелили подиум, а показ начнется с видео, снятого любовником дизайнера во время его последней поездки в Гренландию, которое он сам комментирует, неся какую-то чушь о единении с природой, а затем вокруг нас начинает завывать арктическая метель, переходя в песню группы Yo La Tengo, вспыхивает яркий белый свет, и модели под предводительством Джейми начинают скользить босиком по подиуму, направляясь к огромному серому экрану, а я слежу за ней на маленьком мониторе за кулисами вместе с Фредериком Санчесом и Фредом Баладу, которые написали музыку для этого показа, и чтобы высказать свое восхищение, я притопываю в такт ногой, но они этого не замечают.

На вечеринке после показа я позирую для папарацци — как мне и велели — в компании сначала Джонни Деппа, затем — Эль Макферсон и, наконец, Десмонда Ричардсона и Мишеля Монтаня, а затем меня зажимает между Стеллой Теннант и Элен фон Унверт, а я натужно корчу различные дурацкие рожи. Я даже даю короткое интервью тайваньскому MTV, но от запаха дерьма у меня начинают слезиться глаза, густое зловоние заполняет носовые пазухи, и мне приходится отвлечься от возможностей попасть в кадр, чтобы влить в себя еще одну порцию шампанского, после чего ко мне возвращаются зрение и способность дышать, и тут я замечаю актера, играющего роль сына французского премьера.

Он зажигает сигару невероятно длинной спичкой, отгоняя муху рукой, одновременно болтая с Лайл Лоуветт и Мег Райан, и я без особых усилий подбираюсь к нему, внезапно понимая, что я устал так, что едва держусь на ногах. Одно быстрое движение — я касаюсь его плеча и тут же отдергиваю руку.

Он поворачивается, продолжая смеяться над шуткой, которую ему только что рассказали, но улыбка тут же сходит с его лица, когда он замечает меня.

— Что вам нужно? — спрашивает он.

— Мне нужно поговорить с вами, — говорю я поспешно, пытаясь улыбнуться.

— А мне не нужно.

Он отворачивается и продолжает прерванную беседу.

— Это крайне важно, послушайте, — говорю я, снова трогая его за плечо. — Нам действительно нужно поговорить.

— Убирайтесь прочь, — повторяет он нетерпеливо.

Поскольку за это время Лайл и Мег переключились на какую-то свою беседу, он раздраженно бормочет какое-то французское ругательство.

— Насколько мне известно, ваша жизнь в опасности, — продолжаю я невозмутимо. — Если вы будете по-прежнему встречаться с Тамми Девол, то вы сильно рискуете. Я думаю, что вы сильно рискуете уже сейчас…

— А я думаю, что вы — идиот, — говорит он. — И я думаю, что вы сильно рискуете, если немедленно не уберетесь отсюда.

— Прошу вас, — я протягиваю руку, чтобы снова взять его за плечо.

— Эй! — восклицает он, повернувшись наконец ко мне.

— Вам следует держаться от этих людей подальше…

— С чего это? Вас что, Брюс подослал? — Он фыркает. — Какая мерзость! Передайте Брюсу Райнбеку, что он, если считает себя мужчиной, может поговорить со мною сам…

— Дело не в Брюсе, — говорю я, наклоняясь к нему. — Они все до одного…

— Слушай, проваливай-ка отсюда на хер, — восклицает он.

— Я пытаюсь помочь вам…

— Ты что, плохо слышишь? — цедит он. — У тебя не все дома? — говорит он, постукивая пальцем по моему виску с такой силой, что у меня мутнеет в глазах, и я вынужден прислониться к колонне, чтобы не упасть.

— Проваливай на хер, — повторяет он. — Возьми ноги в руки и проваливай на хер.

Внезапно Джейми хватает меня за руку и оттаскивает от актера, прошипев мне в ухо: «Как это глупо, Виктор!», пока мы пробираемся сквозь толпу.

— А u revoire, додик! — кричит мне вслед актер, старательно изображая акцент молодого американца из анекдотов.

— Боже мой, как это глупо, Виктор! — вновь шипит мне на ухо Джейми и повторяет это еще много раз, волоча меня сквозь толпу и останавливаясь по пути три, четыре, одиннадцать раз для того, чтобы фотографы могли сделать снимки.

Снаружи двойник Кристиана Бэйла стоит возле основания покрытой патиной колонны на Вандомскои площади, но я не говорю об этом ни слова Джейми, а просто печально киваю головой, поймав его взгляд. Я следую за Джейми, которая ведет меня через железные ворота, выходящие на Кур-Вандом. Полицейский что-то говорит Джейми, она кивает ему головой, и мы поворачиваем в направлении южного конца площади. Она не может найти нашу машину и ругается, а я волочусь за нею следом, постоянно сглатывая слюну, глаза у меня слезятся, а в груди что-то болит, и мне тяжело дышать. Двойник Кристиана Бэйла уже не стоит у основания колонны. Наконец Джейми наклоняется к окну неприметного черного «БМВ», который привез нас сюда, и отпускает его.

Бобби отбыл сегодня утром, сжимая в руках посадочный талон на рейсовый самолет Париж — Лондон — Париж. Мы получили следующие инструкции: прибыть в «Ritz», посетить показ, отравить воду в плавательном бассейне капсулами с LiDVI96#, позволить фотографам поснимать нас, заказать выпивку в баре, выждать двадцать минут и уйти, весело смеясь. Сплетни о том, что Джейми Филдс флиртует с Виктором Вардом, пока Бобби Хьюза нет в городе, могут, по словам Бобби, оказаться «великолепным отвлекающим маневром».

Далее следует монтаж из кадров, в которых Джейми и Виктор гуляют вдоль набережной Турнель, прямо под самыми колокольнями Нотр-Дам, глядя на плывущие по Сене баржи, и я психую, массирую пальцами свое лицо, задыхаюсь, стону: «Я хочу умереть, я хочу умереть!», и Джейми пытается успокоить меня и затягивает меня куда-то в закоулок возле бульвара Сен-Мишель, а затем нам приходится переснимать мою истерику по второму разу в районе набережной Монтебелло, где меня снова пичкают ксанаксом. Затем мы едем в такси на бульвар Сен-Жермен, и мы садимся за столик на веранде кафе «Les Deux Magots», где наконец я прихожу в себя и сообщаю: «Это все просто из-за того, что мне ужасно жмут купленные в „Gap“ носки», а затем сморкаюсь и начинаю хохотать как сумасшедший.

— Все будет хорошо, — говорит она, протягивая мне еще один Kleenex.

— Ты меня хочешь, зайка? — спрашиваю я.

Джейми кивает.

— Несмотря на то что, как мне показалось, ты дала этому таксисту сто долларов?

Пауза.

— Конечно.

— Неудивительно, что он присвистнул, посмотрев на меня.

В комнате, которую мы всегда снимаем в «Hфtel Costes», наша кровать уже расправлена и слегка посыпана конфетти, и я кладу на ночной столик автоматический пистолет «вальтер» двадцать пятого калибра, и пока я занимаюсь с Джейми любовью, она принимает такую позу, чтобы мне удобнее было смотреть клипы, мелькающие в телевизоре, и она, взяв мою голову в руки, разворачивает ее в направлении экрана, потому что, по ее словам, она даже с закрытыми глазами чувствует, чего я хочу, в чем нестерпимо нуждаюсь. Возможно, это был минутный проблеск, возможно, слеза скатилась с ее ресниц, возможно, я сказал: «Я люблю тебя».

Уже после, развалившись в кресле напротив кровати, голый, с сигаретой в зубах, я спрашиваю ее:

— Что тебе сказал Бертран?

— Где? — тут же спрашивает она. — Кто?

— Вечером в «Natacha», — говорю я, выпуская дым. — Бертран. Он что-то сказал тебе, а ты его оттолкнула.

— Неужели? — говорит она, медленно, словно в трансе, прикуривая сигарету. — Ничего особенного. Забудь об этом.

— Ты знакома с ним по Кэмдену? — спрашиваю я.

— Наверное, — отвечает она, немного подумав. — По Кэмдену?

— Он жил в одной комнате с Шоном Бэйтменом…

— Зайка, пожалуйста, — говорит она, и изо рта у нее вырываются клубы пара. — Да, Бертрана я знаю по Кэмдену. Да, мы говорили в «Natacha». Все?

Я гашу сигарету в пепельнице, запиваю еще одну таблетку ксанакса шампанским и спрашиваю:

— Бертран тоже принимает участие?

— Бертран тоже принимает участие? — переспрашивает она, медленно повторяя мой вопрос, устраиваясь удобнее в постели и поправляя простыни длинными загорелыми ногами.

— Бертран тоже принимает участие в проекте «Band on the Run»? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она твердо, а затем добавляет: — Это затея Бобби.

— Джейми, я…

— Виктор, почему ты очутился в Лондоне? — спрашивает она, по-прежнему не глядя на меня. — Что ты там делал? — Затем после продолжительной паузы: — Ну скажи!

Тяжело вздохнув, я говорю без малейшего колебания:

— Меня послали найти тебя.

Длительная пауза, во время которой Джейми перестает бороться с простынями.

— Кто?

— Человек, который сказал мне, что тебя разыскивают твои родители.

Джейми садится, прикрыв грудь полотенцем.

— И что ты ему на это сказал?

Дрожащей рукой она гасит сигарету. Я вздыхаю.

— Человек по фамилии Палакон предложил мне деньги за то, чтобы я поехал и нашел тебя…

— Зачем? — спрашивает она, внезапно настораживаясь и взглянув на меня, пожалуй, впервые с тех пор, как мы вошли в гостиничный номер.

— Чтобы я отвез тебя обратно в Штаты, — вздыхаю я.

— А он… — Она запинается, задумывается и продолжает: — А он был в сценарии? Этот Палакон?

— Я уже не знаю, — говорю я. — Я потерял с ним связь.

— Он… он сказал тебе, что меня ищут мои родители?— спрашивает она, еще больше выпрямляясь и явно нервничая. — Мои родители? Но это же полная чушь, Виктор! О Боже, Виктор…

— Он предложил мне деньги, если я найду тебя, — вздыхаю я.

— Найдешь меня? — спрашивает она, нервно обхватывая себя руками. — Зачем меня искать? Зачем ты согласился? Что ты такое вообще несешь?

— Мне нужно было свалить из города, мне нужно было…

— Виктор, что случилось дальше?

— Я поехал на «Королеве Елизавете II», — говорю я. — Он дал мне деньги, чтобы я переплыл через океан и нашел девушку, с которой я вместе ходил в колледж. Я даже совсем и не собирался плыть в Лондон. На корабле я познакомился с другой девушкой и собирался плыть в Париж вместе с ней.

Я останавливаюсь, не понимая, стоит ли рассказывать ей, что было дальше.

— И что же случилось? — спрашивает Джейми. — Почему ты передумал?

— Девушка… исчезла.

Внезапно у меня перехватывает дыхание, и тут воспоминания начинают сыпаться из меня: исчезновение Марины, ночь, которую мы провели вместе, фотографии похожего на меня парня, которые я нашел в ее сумочке, сделанные на концерте Wallflower, в «Sky Bar», на фотосессии для Брижит Ланком, зуб, вонзившийся в стену ванной комнаты, следы крови за туалетом, ее имя, отсутствовавшее в бортовой ведомости, фальсифицированные фотографии ужина с Уоллисами.

Джейми уже не смотрит на меня:

— Какого числа это произошло?

— Какого числа… что?

Джейми уточняет. Какого числа я наткнулся на Марину в тумане? Какого числа мы ввалились вместе в мою комнату? Какого числа я был пьян как свинья? Какого числа кто-то ходил по моей комнате и шарился в ящиках, пока я спал? Я сказал ей.

— Как ее звали, Виктор?

— Что? — спрашиваю я, внезапно теряя нить.

— Как ее звали, Виктор? — повторяет свой вопрос Джейми.

— Ее звали Марина, — вздыхаю я. — Какое это имеет значение?

— Фамилия Марины, случайно, была не… — Что-то обрывается в горле у Джейми, и ей приходится сделать глубокий вздох, чтобы закончить фразу: — Кэннон?

Оттого что кто-то другой произнес при мне ее имя, в голове у меня проясняется, и я вспоминаю:

— Нет, не Кэннон.

— А как тогда? — спрашивает она голосом, в котором звучит ужас, заставляющий меня произнести отчетливо:

— Ее звали Марина Гибсон.

Джейми внезапно прижимает руку ко рту и отворачивается — жест, которого не было на репетиции. Когда я неуверенно подхожу к кровати и нежно поворачиваю ее лицо к себе, невероятное выражение ужаса в ее глазах заставляет меня отпрянуть. Джейми выскакивает из постели и устремляется в туалет, захлопнув за собой дверь. Затем оттуда доносятся сдавленные рыдания, приглушенные полотенцем. Поскольку постель освободилась, я ложусь в нее и созерцаю потолок, а отблески от клипа группы Bush пляшут у меня на лице. Я делаю телевизор громче, чтобы не слышать звуков, доносящихся из туалета.

30

Тамми и я сидим на скамейке возле Лувра у главного входа рядом со стеклянной пирамидой, к которой прямо сейчас выстраивается длинная очередь из японских студентов. Откуда-то играет легкая музыка, и мы оба в темных очках, и на Тамми — Isaac Mizrahi, а на мне — черная Prada, и мы курим сигареты в ожидании режиссера и сдержанно обсуждаем один модный ресторан, в котором мы вместе пили «Маргариту» с добавлением ликера «Midori». Я постоянно принимаю ксанакс, а у Тамми — отходняк после героина, который она принимала вчера, и волосы ее обесцвечены пергидролью, и когда один из киношников, протягивая нам дымящиеся чашки с капуччино, задает мне какой-то вопрос, я говорю: «У меня по этому поводу нет вообще никакого мнения».

А затем я, пытаясь развеселить Тамми, рассказываю ей о том, как в последний раз принимал героин, и о том, как мне едва удалось проснуться на следующее утро, и о том, как я затем выпил кока-колу и тут же всю ее выблевал, причем из нее даже газ не успел выйти, так что весь унитаз был полон пены. Тамми же бубнит под нос, повторяет свои деревянные реплики насчет наших «отношений». Мы снимали эту сцену с утра уже четыре раза, но Тамми сегодня очень рассеянна и все время забывает то, что она должна сделать или сказать, придавая тем самым трагическую окраску тому, что должно выглядеть как невинный обмен репликами, потому что она думает о сыне французского премьера, а вовсе не о Брюсе Райнбеке, которого мы, по идее, должны обсуждать в этой сцене. Плюс наша интернациональная съемочная группа говорит на разных языках, так что на всех совещаниях необходимо присутствие переводчиков, а режиссер постоянно жалуется на то, что подготовительный период был слишком коротким, к тому же сценарий требует доработки. Пришлось нанять репетитора, с которым мы обсуждаем мотивацию, делаем упражнения по развитию эмоциональной памяти, занимаемся дыханием. Машинально я замечаю, что фонтаны, окружающие пирамиду, сегодня не работают.

Режиссер приседает рядом с нами, наклоняется, изо рта у него вырываются клубы пара.

— Предполагалось, что эту сцену вы сыграете, гм, очень нежно, — объясняет он, опуская темные очки. — Вы оба любите Брюса. Вы не хотите сделать ему больно. Брюс — твой жених, Тамми. Брюс — твой лучший друг, Виктор. — Режиссер выдерживает многозначительную паузу. — Но ваша любовь, эта захватившая вас обоих страсть, слишком сильна. Вы больше не можете хранить ее в тайне от Брюса. Я бы настаивал именно на том, что времени ждать больше не осталось — вы все поняли, дорогуши?

Тамми молча кивает, сжав кулаки. Я говорю режиссеру:

— Я согласен.

— Я знаю, — говорит режиссер. — Это хорошо.

Затем режиссер отходит от нас и недолго совещается с оператором Феликсом. Я поворачиваюсь к Тамми, и тут кто-то выкрикивает: «Мотор!» Микрофон на «журавле» тут же повисает у нас над головами.

Мне приходится улыбнуться и протянуть руку, чтобы прикоснуться к руке Тамми. Ей приходится улыбнуться мне в ответ, что дается ей с некоторым трудом.

— Холодно, — говорит она, дрожа.

— Да, — отвечаю я. — А тебе мерзнуть нельзя.

— Пожалуй что нельзя, — говорит она безразлично. — Извини меня за вчерашний вечер.

— Где Брюс? — спрашиваю я. — Что за дела, зайка?

— Ох, Виктор, перестань, пожалуйста, — вздыхает Тамми. — Он уехал в Афины. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь вновь вставал между нами. Я расскажу ему все, когда он вернется назад. Все, я тебе обещаю.

— Он уже и так все подозревает, — говорю я. — Какое это теперь имеет значение?

— Если бы я только могла повернуть время вспять, — говорит она, но в голосе ее не слышно особой печали.

— Могу ли я поверить в волшебство в твоем дыхании? — я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее.

— Ты знаешь, что ты можешь.[116]

Режиссер восклицает:

— Стоп!

Он подходит к нам и снова приседает рядом с Тамми.

— Зайка, — спрашивает он, — с тобой все в порядке?

Тамми не в состоянии даже кивнуть головой, она молча пытается почесать какое-то место у себя на спине, до которого не может дотянуться.

— Все дело в непринужденности, зайка, — говорит он, снова опуская свои темные очки.

Тамми фыркает, говорит: «Я знаю», но она не знает, к тому же она дрожит слишком сильно для того, чтобы продолжать съемки, поэтому режиссер отводит ее в сторонку, и пока они уходят подальше от съемочной группы, видно, как Тамми продолжает кивать головой, пытаясь прийти в чувство. Стуча зубами, я закуриваю сигарету, покосившись на Сену, повсюду в воздухе пахнет дерьмом, Лувр тянется рядом с нами, длинный и скучный, затем мое внимание привлекает проезжающий мимо «СААБ» с пуделем, восседающим на месте пассажира. У меня снова затекла нога.

Тамми продолжает бросать на меня взгляды, чтобы убедиться, что я не забыл о графике, но я помню и уже сверяю время по часам, которые мне вручил вчера вечером один из членов французской съемочной группы.

Это электронные часы, и на них 9:57.

Кто-то из французской группы проносится мимо на роликовых коньках, затем притормаживает, чтобы я заметил его, кивает и окончательно уносится прочь.

Я встаю, выкидываю сигарету, подхожу к стулу режиссера и беру лежащий за ним черный рюкзачок от Prada.

— Мне нужно в туалет, — говорю ассистенту продюсера.

— Клево, — пожимает он плечами, разглядывая татуировку у себя на бицепсе: какая-то музыкальная фраза, записанная нотами. — Жизнь есть жизнь.

Я беру рюкзачок и направляюсь к главному входу в музей, достигнув его ровно в 10:00.

В соответствии с инструкциями я надеваю наушники плеера на голову, настраиваю громкость, а сам плеер вешаю на пояс брюк.

Я нажимаю на кнопку Play.

Вступление из «Болеро» Равеля начинает звучать в наушниках.

Я ступаю на эскалатор.

Черный рюкзачок следует положить в одну из трех телефонных будок в круглом зале у входа на эскалатор в направлении Аllйе de Rivoli.

От первых звуков «Болеро» до сокрушительных тарелок в коде — 12 минут 38 секунд.

На 10:01 назначена активация бомбы.

Я разворачиваю план, чтобы понять, куда мне нужно идти.

В конце эскалатора меня поджидают шестеро киношников из французской группы, включая режиссера, — все одеты в черное, все мрачно-торжественны.

Режиссер ободряюще кивает мне из-за оператора со Steadicam. Он хочет, чтобы весь этот эпизод был отснят с одного раза, сплошняком. Режиссер делает мне знак снять темные очки, которые я забыл снять, пока ехал на эскалаторе.

Я медленно пересекаю Наполеоновский зал, «Болеро» звенит в моих наушниках, я стараюсь шагать в такт с музыкой и считать сделанные мною шаги, рассматривать пол у меня под ногами, загадывать желания.

В 10:04 в поле моего зрения появляются будки.

В 10:05 я кладу рюкзачок к себе под ноги и делаю вид, что звоню из телефона, который принимает кредитные карточки.

В 10:06 я смотрю на часы.

Я ухожу от телефонных будок в сопровождении идущей следом съемочной группы.

Затем мне полагается остановиться возле ларька и купить кока-колу, что я и делаю, но, глотнув из банки только один раз, тут же выбрасываю ее в урну для мусора.

Я направляюсь обратно в зал, съемочная группа следует за мною, оператор со Steadicam идет впереди.

10:08. «Болеро» становится все более настойчивым, ритм его крепнет и словно убыстряется.

Но тут внезапно съемочная группа останавливается, что вынуждает меня тоже затормозить.

Посмотрев на них, я замечаю изумленное выражение на их лицах.

Оператор со Steadicam тоже останавливается и отрывается от видоискателя.

Кто-то трогает меня за руку.

Я срываю наушники с головы и в панике оборачиваюсь.

Это ассистент продюсера из американской съемочной группы.

Молодая девушка, похожая на Хизер Грэм. Озабоченное выражение у нее на лице забавным образом сменяется облегчением. Она запыхалась, поэтому улыбка дается ей с трудом.

— Вы оставили это в телефонной будке, — говорит она, протягивая мне рюкзачок от Prada.

Я смотрю на рюкзачок.

— Виктор, — говорит она, посмотрев сперва на членов французской группы, а затем на меня, — они готовы переснять эту сцену. Тамми, похоже, э-э-э, оправилась. — Мертвая тишина. — Виктор? — спрашивает она. — Возьмите. — И вручает мне рюкзачок от Prada.

— Ах… ну да, разумеется — И я беру рюкзачок и тут же передаю его ассистенту продюсера из французской бригады.

Трясущимися руками ассистент продюсера берет рюкзачок и передает его режиссеру.

Режиссер бросает взгляд на рюкзачок и тут же возвращает его обратно ассистенту, который вздрагивает.

— Кто эти люди? — спрашивает девушка и улыбается, ожидая, что ее сейчас представят.

— Что? — спрашиваю я, не слыша собственного голоса.

— Что происходит? — спрашивает она несколько более настойчиво, но по-прежнему улыбаясь.

Режиссер щелкает пальцами, и ему тут же подают мобильный телефон. Он откидывает крышечку, нажимает на кнопки и, отвернувшись в сторону, бормочет в трубку что-то по-французски.

— Кто эти люди? — спрашиваю я запинаясь. — Кого вы имеете в виду?

10:09.

— Это съемочная группа, — говорит она, а затем, наклонившись, шепчет мне на ухо: — Ну эти, которые у вас за спиной стоят?

— А, эти? — Я оборачиваюсь. — Не знаю, они вдруг пошли за мною следом, — говорю я. — Я не знаю, кто они такие.

Слышно громкое дыхание французского ассистента продюсера, видны расширившиеся от страха зрачки.

«Болеро» звучит все громче и громче.

Бесконечное количество возможностей открывается перед нами.

Тишина. Я слышу даже малейшие шорохи.

Девушка говорит:

— Виктор, пойдемте, нас ждут.

Она берет мою руку в свою маленькую ручку. Я смотрю на режиссера. Он сухо кивает мне.

На эскалаторе я оборачиваюсь. Французы уже исчезли.

— Почему они забрали ваш рюкзак, Виктор? — спрашивает девушка. — Вы с ними знакомы?

— Эй, зайка, — устало отзываюсь я. — Расслабься. Все под контролем.

— Но, Виктор, почему все же эти люди забрали ваш рюкзак? — спрашивает она.

«Болеро» заканчивается.

Лента в плеере автоматически останавливается.

Я даже не решаюсь посмотреть на часы.

Возле пирамиды Тамми бросает на меня насмешливый взгляд и смотрит на свои часы. Она действительно выглядит оправившейся.

— Заблудился, — говорю я, пожимая плечами.

С моего места я вижу, как где-то в туманной дали ассистент продюсера, похожая на Хизер Грэм, уже беседует с режиссером и Феликсом, и оба они время от времени бросают на меня подозрительные взгляды, шепчутся, создавая атмосферу холодного беспокойства, а конфетти разбросаны повсюду, причем некоторые из них просто падают сверху, но я уже почти ни на что не обращаю внимания. Я мог бы лежать на пляже в Малибу, подложив под себя полотенце. А год мог бы быть 1978-м или 1983-м. В небе могли бы кишмя кишеть космические корабли. Я мог бы быть одинокой девушкой, которая обматывает шарфиком лампу у себя в комнате в общежитии. Всю неделю мне снились сны, состоявшие исключительно из кадров, снятых с взлетающего вертолета, и в них фигурировало огромное металлическое помещение, над которым плавали золотистые и белые буквы, образовывавшие надпись «ПО ТУ СТОРОНУ». Кто-то из киношников сует мне в руки бубен.

29

Сегодня вечером все съехались в Виндзорский зал на втором этаже отеля «Ritz». Среди присутствующих: Кристен Макменами, Стинг и Труди Тсайлер, Кэйт Мосс, Дженнифер Сондерс, Брайан Ферри, Тина Тернер, Донателла Версаче,

Джон Бон Джови, Сюзи Бик, Надя Ауэрманн в коктейльном платье из взбитых кружев, Мари-Софи Уилсон вся в ярко-розовом, кучка новых русских, знаменитый продюсер — только что то ли из тюрьмы, то ли из наркологической клиники — а впрочем, какая разница? Откормленный мопс бродит по комнате, отчаянно стараясь не попасть никому под ноги. У меня нет ни малейшего представления, в честь чего организована эта вечеринка, хотя скорее всего это презентация нового запаха под названием «Пандемониум». Я чувствую, что у меня заржавели все суставы, что я вот-вот рухну в обморок, у меня пересохло во рту оттого, что я постоянно принимаю ксанакс. Мы провели весь день на яхте, где постоянно участливо кивали головами, выслушивая друг друга. Потом завалился Орибе и сделал нам всем прически. Закуривая сигарету, я машинально отмечаю, что кто-то стоявший в дальнем углу упал в обморок.

Джейми надела — против своей воли — ярко-желтый шелковый кринолин под леопарда, на чем сильно настаивал Бобби, и она беседует с Шалом Харлоу и Сесилией Чэнселлор, и все трое устало хихикают, а Сесилия в черном поло и джинсах на бедрах, и она слегка оглохла на правое ухо, потому что ее парень весь день бегал за ней и взрывал петарды у нее под самым ухом.

Когда Джейми наконец бросает взгляд на меня, то я читаю в этом взгляде: Ты. Совсем. Один.

Некто с блондинистыми дредлоками и острым подбородком требует пива у меня за спиной.

Бернар Риплэ подходит к Джейми, целует Шалом, обнимает Сесилию за талию, бросает на меня украдкой взгляды.

Но мое внимание все время отвлекает то муха, кружащая над гигантской серебряной миской, до краев наполненной черной икрой, то слабый, но отчетливый запах дерьма, висящий в комнате («Чувствуете, чем-то пахнет?» — спрашиваю я самых разных людей. «Разумеется!» — кивают они с понимающим видом.), то проходящий мимо парень в белом лабораторном халате, то диаграммы ракет и распечатанные документы с пометкой «Совершенно секретно», которые разбросаны на столе в одной из спален верхнего этажа в том самом доме, то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, то девушка с зонтиком в руках, прислонившаяся к стене рядом со мной, которая то и дело стонет: «Как это demodй![117]» или: «Это же прошлый сезон!»

— Как-то все это неярко, — соглашаюсь я, дрожа от холода.

— Боже мой, как вы жестоки! — вздыхает она, крутя в руках зонтик, и покидает меня танцующей походкой.

Я простоял в одной позе так долго, что у меня затекла нога.

Ко мне подходят некто по имени Эдгар Камерон — мой случайный знакомый по Нью-Йорку, которого я не видел с прошлого Рождества и его подружка Джулия, — модно одетая пустышка, которую я трахал вскоре после того, как начал жить с Хлое, — она делала мне знаки уже несколько раз с начала вечеринки, и поскольку я стою совсем один, с бокалом шампанского в руке, и явно стараюсь не падать духом, я оказываюсь первейшим кандидатом для атаки. Джулия рассказывает мне, что у Эдгара имеется безволосый кот и случаются такие запои, что однажды он съел «на спор» белку, пойманную им в сквере на Мерсер-стрит. Я чмокнул Джулию так, словно я действительно был рад этой встрече и намеревался придать ей развитие.

— Я должен тебе деньги, Виктор, — виновато сообщает Эдгар, подойдя ко мне. — Я знаю, я знаю, я должен тебе, э-э-э, пару сотен. Франки возьмешь?

— Эдгар, ты мне ничего не должен, — говорю я тихо, глядя на то, как Джейми позирует фотографу.

— Виктор, это ужасно клево с твоей стороны, но я бы, конечно, заплатил свою часть счета в «Balthazar» тогда, если бы я…

— Эдгар, что это ты несешь? — перебиваю я его со вздохом.

— Ну, на прошлой неделе, — говорит Эдгар, одновременно махая кому-то рукой. — В «Balthazar». Ты взял счет и заплатил его весь со своей кредитки.

Пауза.

— Я не был в «Balthazar» на прошлой неделе, Эдгар, — отчетливо произношу я. — Я не был в Нью-Йорке уже…

Тут я осекаюсь, и что-то маленькое и острое начинает ворочаться у меня в груди.

Но Эдгар в ответ только смеется.

— В тот вечер ты был в гораздо лучшей форме. Что это с тобой — дурное влияние Парижа? Ого, смотри-ка, неужто Муна аль-Рашид?

— Наверное, ты прав, — еле слышно говорю я. — Эдгар, послушай… а когда это мы ужинали вместе?

— В прошлый вторник, — говорит Эдгар, и улыбка вместе со смехом гаснет у него на губах. — В «Balthazar». Там была вся наша компания. Ты за всех заплатил с твоей карточки. Все отдавали тебе наличными…

Пауза. Эдгар смотрит на меня так, словно разговаривает со спящим:

— Кроме меня. Я собирался сбегать до банкомата, но…

— Меня не было там, Эдгар, — говорю я тихо, и на глаза у меня наворачиваются слезы. — Это был не я.

— Но мы же потом отправились танцевать, Вик, — говорит Эдгар. — Ты устроил кутеж.

Он жестами изображает, как я устраивал кутеж.

— Модели категории В всю ночь, отдельные кабинеты в «Cheetah», все дела.

Я смахиваю со щеки слезу и пытаюсь улыбнуться:

— Ах, чувак…

— Виктор, прости, я не хотел… — Он пытается засмеяться. — Ну то есть я позвонил к тебе домой на следующий день. Я оставил тебе сообщение, хотел пригласить тебя на обед.

— Я ничего этого не помню, Эдгар, — говорю я, подавляя рыдания.

— Но ты был в прекрасном настроении, — говорит он, пытаясь убедить меня. — Ты говорил о том, что собираешься вернуться в колледж, поступить в университет, Колумбийский или Нью-Йоркский. — Пауза. — Ты вовсе не выглядел разбитым, Виктор. Мне показалось, что ты даже и не пил совсем. — Еще одна пауза. — С тобой… все в порядке? — И после еще одной паузы: — Травы у тебя нет?

— А с тобой все в порядке, Эдгар? — спрашиваю я его в свою очередь. — Может быть, это ты был пьян, может быть…

— Виктор, моя девушка, Джулия, — ты ведь ее знаешь? Так вот…

— Нет, не знаю.

— Ну так вот, она сказала, что наткнулась на тебя в «Gap» на следующий день, — говорит Эдгар, морща лоб. — По-моему, в том, что на Пятой авеню. Ну, в центре. — Пауза. — Она сказала, что ты покупал солнцезащитный крем и прекрасно, э-э-э, выглядел.

— Погоди, а кто еще был с нами? В «Balthazar»?

— Ну, там были я, Джулия, конечно, ты… Виктор, ты что, шутишь?

— Нет, ты мне скажи, — говорю я, смахивая еще одну слезу со щеки. — Пожалуйста.

— Ну ладно. Итак, там были я, Джулия, Рэнд Гербер, Мира Сорвино, кто-то из продюсерской компании Деми Мур, Ронни Ньюхауз, кто-то из The Cardigans и, разумеется, Дамьен и Лорен Хайнд.

Очень бережно я вручаю Эдгару фужер шампанского, который я держал в руках, а он, озадаченный, робко принимает его.

— Виктор, в тот вечер ты был просто душой компании, — говорит Эдгар. — Действительно. Тут не о чем плакать. Боже, тебе удалось помириться с Дамьеном, клуб пользуется обалденным успехом, и…

— Эдгар, прошу тебя, перестань.

Адреналин бурлит в моей крови, я шарю в кармане, нахожу две таблетки ксанакса, закидываю их в рот, откидываю голову назад. Затем выхватываю фужер из рук Эдгара и выпиваю его так поспешно, что закашливаюсь.

— Вы с Дамьеном обсуждали перспективы открытия еще одного клуба, — говорит Эдгар. — Где-то в Трайбека, по-моему.

— Эдгар, — говорю я, наклоняясь к нему и тяжело дыша. — По-моему, это все-таки был не я.

— Ну, кто бы это ни был, он… — Эдгар морщится и слегка отодвигается от меня. — Очень хорошо воспитан… э-э-э, Виктор, мне сейчас пора бежать, увидимся после. До скорого, Виктор.

И с этими словами он растворяется в вакууме вечеринки.

Мне жарко, несмотря на то что при каждом выдохе пар клубами вырывается у меня изо рта, и «По ту сторону» — надпись из моего сна — висит, мерцая и электрически жужжа, над гостями под самым потолком. Такое впечатление, что все люди в этой комнате находятся здесь по меньшей мере уже десять часов.

— Зачем ты пугаешь людей, Виктор? Глупое развлечение, — говорит мне оператор Феликс, внезапно возникая передо мной, одетый в ядовито-зеленый пиджак с маленькими погончиками. Затем он подмигивает мне, очевидно подавая знак, что здесь следует моя реплика. Я пытаюсь вспомнить ее, но у меня ничего не выходит.

— Да, пожалуй, — удается мне выдавить.

Режиссер, которого я не заметил, тоже возникает передо мной и мрачно взирает на меня.

— Звездный вечер, — произносит он.

— Что? — переспрашиваю я, а затем добавляю: — Да, пожалуй.

— Что-то не в порядке? — спрашивает режиссер. — Тебя что-то беспокоит, Виктор?

— Да нет, э-э-э, я просто слегка перевозбужден.

— Да, тебе ко многому приходится привыкать, верно?

— Да уж, — киваю я. — И из-за этого у меня пошаливают нервы.

— Виктор, — начинает режиссер.

— Да?

— С кем ты недавно вступал в контакт? — спрашивает он. — Разумеется, кроме тех, кто живет в доме?

— Э-э-э… ни с кем, — пожимаю я плечами. — Я был… один.

— А что тогда случилось в Лувре сегодня утром? — внезапно спрашивает Феликс. — Даймити, ассистент продюсера, сказала мне, что тебя преследовала какая-то съемочная группа.

— Даймити несет какую-то чушь, — говорю я, почувствовав, что ко мне внезапно вновь вернулся голос. — Несмотря на то что она… по-своему… вообще-то замечательный… — я сглатываю слюну — …э-э-э, человек.

— Нам бы хотелось также знать, что случилось с актером, игравшим Сэма Хо, — внезапно продолжает режиссер. — Не можешь ли ты нам подсказать, куда он подевался?

Это имя — Сэм Хо — звучит знакомо, и на какой-то миг моя память возвращает меня в тренажерный зал в подвале лондонского дома, Джейми визжит, Бобби в лыжной маске, Брюс держит нож, кровь и провода, мигающее освещение, выпотрошенный манекен, вечеринка, на которую мы отправились на следующий вечер, и девушка, которая проигнорировала меня на этой вечеринке.

— Я не хочу говорить о… э-э-э, прошлом, — выдавливаю я с трудом. — Давайте сосредоточимся на на-на-на-стоящем.

— Ты последний, кто его видел, после того, как вы покинули «Pylos», — говорит Феликс. — После того как ты вышел из клуба, ты должен был ждать его в лимузине.

Пауза.

— Ну, — начинаю я. — Вы беседовали с водителем?

— Его мы тоже не смогли найти, — говорит режиссер. — Что случилось той ночью, Виктор?

— Виктор, скажи нам, вернулся ли ты домой в ту ночь вместе с Сэмом Хо? — спрашивает Феликс. — Это очень важно, так что постарайся вспомнить.

— Нет, я вернулся один, — выдавливаю я с усилием и краснею.

— Ты лжешь! — перебивает меня режиссер.

— Я оскорблен этим замечанием до самой глубины души.

— О Боже! — фыркает режиссер.

— Виктор, — начинает Феликс очень спокойным голосом, в котором тем не менее звучит сдержанная угроза. — Что случилось с Сэмом Хо в тот вечер после того, как вы оба покинули «Pylos»?

— Ну, он… он начал ко мне приставать…

— Куда вы поехали? — спрашивает режиссер, нависая надо мной. — Почему вы не остались стоять перед клубом? Съемочная группа ждала вас снаружи. Они сказали, что вы сразу кинулись к лимузину. А затем сорвались с места так, что только шины засвистели.

— Неужели вы на самом деле ожидаете, что я сейчас сделаю какое-нибудь сенсационное заявление насчет того, куда… о Боже!

— Куда вы отправились?

— Не знаю, — мямлю я. — Мы… мы решили прокатиться… Сэм попросил… и мы… стали кататься… в другой клуб поехали, наверное. — Я морщу лоб, делая вид, что пытаюсь вспомнить. — Я плохо помню…. По-моему, Бобби попросил меня привезти его к нам в дом, но…

Феликс и режиссер обмениваются быстрыми взглядами.

— Постой, — говорит режиссер. — Бобби попросил тебя привезти Сэма в дом?

— Ага, — говорю я.

Проследив глазами направление взгляда Феликса, я замечаю, что он смотрит на Бобби, стоящего на другом конце комнаты.

Бобби выглядит свежим и спокойным; он подносит огонь к сигарете, которую держит в руке Камерон Диаз, и бросает взгляд на меня, затем замечает, с кем я беседую, очень непринужденно проходится глазами по мне вторично и тут же бросает компанию, с которой болтал, — но я не могу понять, кто в этой компании, потому что у меня внезапно начинает мутиться в глазах.

— Но этого не было в сценарии! — восклицает Феликс. — Этого стопроцентно не было в сценарии!

— Но почему Бобби хотел, чтобы ты привез Сэма Хо в дом, Виктор? — очень спокойным тоном спрашивает меня режиссер.

Я лишь беспомощно пожимаю плечами, замечая при этом, что рукав моего черного пиджака сплошь усыпан конфетти.

Рука Бобби опускается на мое плечо, и он говорит, улыбаясь во весь рот, режиссеру и Феликсу:

— Мне нужно кое о чем переговорить с нашим мальчиком. Можно, я отведу его в сторонку?

Но на самом деле это не вопрос, а требование, облеченное в форму вопроса.

— Нет, — говорит режиссер. — Нельзя.

— Я что, вам помешал? — спрашивает Бобби ребячливо, сжимая мое плечо еще сильней.

— Да, — говорит режиссер. — Мы как раз беседовали на тему нестыковки в эпизодах.

— Эй, послушай, чувак, я тебе не супервайзер сценария, — говорит Бобби. — Втирай это кому-нибудь другому.

Феликс и режиссер никак не реагируют на эту реплику. Такое впечатление, словно они подчиняются посылаемому Бобби мысленному импульсу: «Я хорош собою, я знаю что делаю, так что проваливайте обратно в сновидение, из которого явились!»

Статисты пропархивают мимо, Бобби, обхватив меня за шею рукой и похлопывая по плечу, волочет меня к выходу, где нас поджидает Джейми, делающая вид, что смеется шуткам какого-то незнакомого парня, и тут Бобби спрашивает меня:

— Как бы ты отреагировал, если бы я сказал тебе, что скоро этот отель взлетит на воздух, а все эти люди погибнут?

Он улыбается, но задает этот вопрос абсолютно серьезным тоном.

— О Господи! — шепчу я, пытаясь вырваться из его хватки. — Боже мой!

— Возьми, это тебе, — говорит Бобби, запихивает таблетку мне в рот и дает мне запить ее своим шампанским, поглаживая при этом по шее. — Она — как радуга.[118]

28

Я принимаю душ в компании Бобби и Джейми, и Бобби восторгается загаром, который появился у нас за сегодняшний день (мы провели его на яхте), и белизной наших тел там, где боксерские трусы скрыли их от лучей солнца, а также отпечатками, оставленными бикини на коже Джейми, — такими бледными, что они, кажется, светятся в полумраке ванной, и вода, бьющая из массивной хромированной головки душа, хлещет по нашим спинам, а члены у нас с Бобби стоят торчком, и Бобби берется за свой конец, твердый и налитый кровью, под которым висят тугие яйца, и бицепсы его напрягаются, когда он начинает онанировать, и он смотрит на меня, и наши взгляды встречаются, а затем Бобби тихо говорит мне: «Взгляни на свой, чувак», и я опускаю взгляд и гляжу на член, зажатый у меня в кулаке, и на свои мускулистые, накачанные ноги.

В душе Бобби позволяет мне наконец заняться Джейми, и вот голова Бобби оказывается у нее между ногами, а у Джейми колени пару раз чуть не подгибаются, но Бобби поддерживает ее рукой, утыкаясь лицом в низ живота, и тогда она выгибает спину назад, чтобы дать ему поглубже проникнуть языком внутрь, а Бобби тем временем хватает свободной рукой мой член, обливает его водой, а затем берет его в рот, и мой член становится таким твердым, что я чувствую, как в нем пульсируют вены, а затем становится еще тверже, стремительно утолщается, и тогда Бобби извлекает его изо рта, внимательно рассматривает, слегка стискивая пальцами, затем проводит языком по головке, берется за нее пальцами и начинает интенсивно облизывать короткими, точными движениями то место, где головка соединяется со стержнем, а Джейми тем временем алчно стонет в полумраке: «Ну давай, давай быстрее!», елозя пальцами по клитору, и тут Бобби заглатывает мое орудие настолько глубоко, насколько это позволяет ему его глотка, и начинает сосать мой член влажно и жадно, стоя на четвереньках и при этом продолжая массировать свой собственный орган, и я вижу, как он ерзает бедрами, пытаясь устроиться поудобнее на полу. Тогда я откидываю голову назад, и потоки воды катятся по моей груди, и когда я снова смотрю вниз, я вижу, что Бобби тоже смотрит на меня и улыбается, его мокрая челка прилипла ко лбу, высунутый красный язык горит как пламя на фоне белого лица. Затем Бобби начинает разворачивать меня к себе задом, раздвигает мои ягодицы, и его язык проникает в мой анус, а потом он заменяет язык указательным пальцем, который он вводит наполовину внутрь меня, и трахает меня пальцем, пока тот не оказывается целиком внутри моей прямой кишки, отчего мой конец начинает непроизвольно дергаться из стороны в сторону…

Я падаю на колени и начинаю лизать Джейми, раздвигая пальцами набухшие половые губы, а Джейми тем временем гладит меня по голове, и я прижимаю ее к стене душевой кабинки, а Бобби по-прежнему стоит на коленях у меня за спиной, трахая меня в задницу пальцем и поглаживая свободной рукой мой накачанный брюшной пресс, а я провожу языком вдоль щели Джейми от клитора до самого анального отверстия, после чего закидываю ее ногу к себе на плечо, сжимаю клитор между моими губами, посасываю его, ввожу в нее сперва два, а затем три пальца, затем засовываю кончик моего языка в анус Джейми, и начинаю вылизывать его, одновременно теребя кончиками пальцев ее клитор, и когда я встаю на ноги, палец Бобби выскальзывает у меня из ануса, и тогда я поворачиваю Джейми задом к себе, присаживаюсь на корточки, развожу в стороны ее маленькие, тугие ягодицы и начинаю вылизывать языком ее узкую дырочку, проникая все глубже и глубже, и одновременно возбуждаю пальцами ее клитор до тех пор, пока она не кончает…

Затем мы обтираемся и переходим в спальню Джейми и Бобби, где стоит гигантская разобранная постель, и свет в спальне включен, так что мы сможем видеть все, и Джейми сжимает мой член в руке, облизывает его, а я тем временем слежу за Бобби, который направляется к комоду, и когда Бобби наклоняется, чтобы выдвинуть ящик, его ягодицы раздвигаются, демонстрируя на какой-то миг анальное отверстие, а затем Бобби берет из ящика флакон с кремом, и когда Бобби поворачивается ко мне, оказывается, что у него — великолепная эрекция, и пока он возвращается к кровати, я наблюдаю за Джейми, которая засовывает палец себе во влагалище, затем извлекает его и начинает массировать свой клитор, а потом она подносит все тот же палец к моим губам, и я облизываю его. Она засовывает палец обратно к себе в дыру, а затем опять извлекает и вновь предлагает мне, и я беру ее руку в свою и слизываю соленую влагу с ее пальца, посасывая его, после чего прижимаюсь своим лицом к ее лицу и начинаю целовать в губы, в то время как мои руки скользят вдоль ее тела, касаясь сперва ягодиц, затем — талии, и, наконец, тяжелых и тугих грудей, и когда мои ладони слегка задевают крошечные соски Джейми, они тут же твердеют, а Джейми все время при этом дрожит и постанывает. Потом я опрокидываю ее на кровать, становлюсь рядом на колени и начинаю шумно обнюхивать ее, а капли воды все еще покрывают растительность на ее лобке, и я нежно высушиваю ее своим дыханием, проводя при этом кончиками пальцев по половым губам, пока еще не раздвигая их, а только дразня, и вот наконец я ввожу палец в отверстие влагалища, одновременно играя с клитором, который буквально на глазах из розового становится темно-красным, а Джейми лежит на кровати, закрыв глаза, а затем я провожу по клитору уже языком, поднимаю вверх ее бедра и раздвигаю их в стороны, пока моим глазам не предстает розовая изнанка ануса…

Я вновь возвращаюсь наверх и принимаюсь изо всех сил грызть соски, одновременно туго сжимая груди, а затем опять соскальзываю вниз, проводя по пути языком вдоль осевой линии ее тела, и тогда Джейми садится на край кровати, широко разведя при этом ноги в стороны, и клитор ее уже полностью набух, но я сознательно сначала совсем не прикасаюсь к нему, вынуждая тем самым Джейми постоянно ерзать на краю кровати, постанывая и пытаясь привести клитор в соприкосновение с моим языком, и когда наконец кончик его все же слегка задевает клитор, тот становится еще тверже и больше, а мои руки сжимают сперва ее икры, а потом бедра, и я продолжаю вылизывать влагалище, а затем поднимаю ее бедра еще выше и принимаюсь делать то же самое с ее анальным отверстием. Бобби склоняется над нами, внимательно следит за движениями моего языка, одновременно массируя свой член. «Боже мой, ты такая мокрая, — шепчу я. — Ты офигительно мокрая». Я начинаю яростно двигать своим пальцем у нее во влагалище, и Джейми взбрыкивает бедрами, а я засасываю ее половые губы целиком в рот, а затем вновь принимаюсь вылизывать клитор, пока Джейми не заходится еще в одном оргазме…

Джейми встает с кровати и направляется к Бобби, который берет ее своей мощной рукой за подбородок, запрокидывает ей голову и начинает жадно целовать в губы, их розовые языки сплетаются, а затем рука Джейми опускается на член Бобби и стискивает его, а затем она заставляет Бобби опуститься на постель рядом со мной, так, чтобы его лицо оказалось рядом с моими ступнями, а его член прямо рядом с моим лицом, и теперь уже Джейми становится на колени рядом с кроватью и начинает вылизывать со всех сторон конец Бобби, не сводя при этом глаз с меня, а Бобби стонет, целуя мои ступни, а Джейми двигает головой вперед-назад, заглотив член Бобби настолько, насколько он помещается у нее в глотке, и Бобби начинает шевелить тазом, отвечая на ее движения. Тогда Джейми залазит на кровать, садится на корточках над членом Бобби и медленно опускается на него, глядя мне прямо в глаза, в то время как Бобби проскальзывает в нее, а затем она снова приподнимается до тех пор, пока головка не выскакивает и не начинает тереться о ее клитор, после чего она вновь опускается, и член Бобби легко входит в нее, а потом Джейми замирает и ждет, а после она начинает скакать верхом на Бобби, то поднимаясь вверх так, что член чуть не выскальзывает из нее, то со всего размаху опускаясь задом на бедра Бобби, а Бобби хрипло стонет, и тут мышцы Джейми резко сокращаются, и она отчаянно пытается сдержать оргазм, но это ей не удается, она теряет контроль над собой и начинает вопить, а где-то на другом конце комнаты пищит пейджер, но никто не обращает на него внимания….

Я стою на коленях перед Бобби, и он заставляет меня приподнять его член вверх, а затем запрокидывает мою голову назад и запихивает его ко мне в рот, и я начинаю задыхаться и давиться, но Бобби удерживает меня до тех пор, пока мышцы моей гортани не расслабятся, а затем, ухватив мою голову обеими руками, начинает трахать меня в рот, затем вытягивает член так, что внутри остается одна только головка, и вновь пихает его мне в горло до тех пор, пока моя верхняя губа не зарывается в его лобковую растительность, мой нос не прижимается к его тугому, мускулистому животу, а его яйца не упираются мне прямо в подбородок. Когда я поднимаю глаза, я вижу, что голова Бобби откинута назад так, что мне виден только его острый подбородок над обвитой вздувшимися жилами шеей. Напрягшиеся брюшные мышцы Бобби нависают надо мной, сходясь треугольником от диафрагмы к лобку, и я глажу их одной рукой, в то время как другая покоится у него на спине в том месте, где она переходит в зад, и я отчаянно сглатываю смесь моей слюны и смазки, сочащейся из отверстия в члене Бобби, и облизываю его, а затем начинаю заглатывать его конец до самого корня медленными, настойчивыми толчками, пока мой нос вновь не зарывается в потную лобковую растительность Бобби, и тогда Бобби начинает двигаться тоже, постепенно убыстряя ритм…

Вот Бобби откидывается назад и падает на кровать, увлекая меня вслед за собой и разворачивая так, чтобы я мог сосать его член в то время, как он сосет мой, и он заглатывает мой конец прямо в горло, энергично двигает головой, и каждый раз, когда мой член появляется у него изо рта, он все сильнее и сильнее покрыт слюной, и Бобби заглатывает его снова и снова, и наши бедра постепенно начинают двигаться в едином ритме. Затем Бобби перекатывается и ложится на живот, подогнув одно колено, так что его яйца растекаются по постели прямо под линией между его ягодицами, и тогда Джейми раздвигает их в стороны, и я, задыхаясь от возбуждения, наклоняюсь и целую его задницу, погружая язык прямо в анальное отверстие, а Бобби отвечает на это тем, что постепенно приподнимается, пока окончательно не становится на колени и локти, и тогда я начинаю вбуравливаться в его анус языком, чувствуя, как отверстие то слегка расширяется, то вновь сужается, и тогда Джейми становится на кровать и присаживается на корточки перед Бобби, широко раздвинув ноги, и хватает Бобби за волосы, а он пытается добраться до нее, но она садится ему на макушку, и тогда он пятится назад, пока Джейми не откидывается на постель, раскинув ноги в стороны, так что ее отверстие оказывается прямо рядом со ртом Бобби, и он начинает вылизывать его, а затем помогает Джейми встать на четвереньки и принимается вылизывать ее сзади, сдавленно постанывая при этом, потому чго рот его заполнен ее складками, а я начинаю натирать анус Бобби кремом, который он вынул из ящика комода…

Я откидываюсь назад и сажусь на пятки, а Джейми наклоняется и принимается сосать мой член, поплевывая на него, пока он не оказывается густо смазан слюной, и тогда я становлюсь на колени, отталкиваю Джейми в сторону, развожу ягодицы Бобби пальцами одной руки, направляя другой мой член прямо в его отверстие, ухватываюсь руками за его бедра и медленно ввожу член, пока наконец не теряю над собой контроль и не начинаю яростно трахать Бобби, так что мой живот звонко шлепает об его задницу, и каждый раз, когда я извлекаю из него член, Джейми подталкивает меня сзади, побуждая меня вогнать его обратно. Я завожу руку под бедро Бобби и натыкаюсь там на его руку, которой он дрочит в едином ритме с движениями моего таза, и тогда я кладу мою руку поверх руки Бобби, и они автоматически начинают двигаться вперед и назад в едином ритме, а я все убыстряю и убыстряю темп, дыша при этом так, что, кажется, мое сердце вот-вот лопнет, а кровь ударяет мне в лицо. «Медленнее, медленнее! — стонет Бобби. — Не кончай пока…»

Вот Бобби хватает меня за член и помогает мне ввести его в Джейми, и я всаживаю в нее член, ухватив Джейми за ягодицы, наваливаюсь на нее, складывая ее пополам, а затем начинаю яростно сосать ее груди, одновременно трахая, а Джейми при этом покачивает задом из стороны в сторону, и ее влагалище хватает меня и втягивает обратно каждый раз, когда я откидываюсь назад, и тогда я начинаю яростно всаживать в нее по самые яйца, постанывая при каждом ударе, а лицо Джейми раскраснелось, она прижимается ко мне и всхлипывает, а затем я вынимаю из нее член и разворачиваю задницей к себе, раздвигаю ее ягодицы двумя пальцами, а третий засовываю к ней в анус, в то время как Бобби густо смазывает кремом мой член, и тогда я ввинчиваю мой твердый как сталь член Джейми прямо в зад, чувствуя, как тот инстинктивно сжимается, и не дожидаясь, когда она расслабится, я начинаю остервенело трахать ее. Бобби наклоняется, наблюдая, как мой член появляется и исчезает в заднице Джейми, а затем перемещается в изголовье кровати и там, ухватившись одной рукой за спинку, разводит ноги и выгибает таз так, чтобы Джейми могла вылизывать ему задницу, одновременно массируя свой пенис свободной рукой. Ослабив хватку на бедрах Джейми, я подкладываю одну руку под ее грудь, а другой дотягиваюсь до ее клитора и начинаю мять его между двумя пальцами, а потом ввожу эти пальцы ей во влагалище, в то время как Джейми продолжает вылизывать анус Бобби, время от времени переключаясь на его член…

Вот Джейми встает на ноги и хватает Бобби за поясницу. Затем она садится ему на член, направляя его в себя одной рукой, затем усаживается к Бобби на живот, наклоняется вперед, утыкаясь грудями в его лицо, и Бобби, схватившись за них, начинает посасывать соски. Я сажусь между ног Бобби сзади от Джейми, развожу ее ягодицы и ввожу палец ей в анальное отверстие, которое вывернуто наизнанку и расширено, потому что в это время во влагалище находится большой и толстый член Бобби. Затем я снова сажусь на пятки, чувствуя крепнущую эрекцию, раздвигаю ягодицы Джейми как можно шире, и она приподнимается на коленях так, что член Бобби практически выскальзывает из нее и внутри остается только одна головка, удерживаемая набухшими половыми губами, а затем мой пенис беспрепятственно проникает в задний проход Джейми. Тогда Джейми вновь осторожно присаживается, вводя внутрь влагалища член Бобби, а я медленно начинаю двигаться взад-вперед, причем, когда мой член практически выскальзывает наружу, член Бобби погружается до отказа внутрь, пока мы оба не чувствуем, как мышцы Джейми начинают конвульсивно сокращаться в то время, как все ее тело сотрясает оргазм…

«Давай привстань!» — говорит Бобби, и я приподнимаю задницу, а он проворно подсовывает под нее полотенце, и я сажусь обратно, ощущая выпуклость его груди и линию, разделяющую пополам его тело, а Бобби разводит мои ноги в стороны, пригибается ко мне и целует меня в губы, и его рот оказывается сильным и влажным, а он вводит сперва один, а затем два пальца в мою задницу и двигает ими, а наши тела блестят от пота, и я прижимаюсь лицом к Джейми, и она гладит меня по голове, нашептывая мне на ухо нежные слова и лаская мой отросток. «Да, да, покажи мне свой член, Виктор! — говорит Бобби. — Давай, раздвинь ноги. Шире. Приподнимись. Я хочу видеть твой зад». Он приподнимает мои бедра и раздвигает их, рассматривая отверстие. «У тебя очаровательная розовая попка, чувак. Мне нравится смотреть на нее. Хочешь, я тебя трахну?» Я оживаю и пристально смотрю на Бобби, лицо которого остается совершенно бесстрастным, и я уже совершенно не понимаю, сколько пальцев он ввел мне в анус, а он начинает совершать рукой круговые движения, погружая пальцы все глубже и глубже, пока мне не приходится схватить его за запястье и прошептать: «Полегче, чувак!», в то время как другой рукой он мнет мои соски, пока те не начинают болеть и саднить, а лицо мое утыкается куда-то в подмышечную впадину Джейми, и мне приходится изо всех сил напрягаться, чтобы не кончить чересчур рано…

— Погоди, — стону я, приподняв голову. — У тебя есть презерватив?

— Что? — спрашивает он. — Чувак, неужели для тебя это имеет значение?

— Да нет, мне наплевать, — говорю я, вновь опуская голову.

— Хочешь, чтобы я тебя трахнул? — спрашивает он.

— Да, хочу.

— Вот этим самым членом? — спрашивает он, забрасывая мои ноги к себе на плечи.

— Да, трахни меня.

И Джейми внимательно следит, как Бобби вставляет свой длинный, толстый член мне в задницу и двигает им вперед и назад, постоянно увеличивая натиск и глубину, извлекая свой орган практически до самого конца, а затем вновь вонзая его в меня, надавливая на мою простату, а я смотрю ему в глаза и кричу, и его брюшной пресс напрягается при каждом движении, и он старается притормозить себя, вцепившись руками в мои плечи, бицепсы на его руках бугрятся от усилия, лоб морщится, а лицо, поначалу такое безразличное, расплывается в довольной ухмылке. «Да, трахни его, трахни его посильнее!» — мурлыкает Джейми. Бобби продолжает наяривать членом у меня в заднице, мы оба стонем от наслаждения, интенсивность страсти нарастает, и наконец я ору от удовольствия, бьюсь в непроизвольных конвульсиях и начинаю извергать семя, которое льется мне на плечи и на грудь, в то время как Бобби продолжает сношать меня в анус, туго сжавшийся вокруг его стержня. «Да, да, чувак, давай еще!» — стонет Бобби, изливается в меня и без сил падает мне на грудь…

27

Я снова в душе, но теперь я один, и вода орошает мою кожу, а я осторожно ощупываю свое анальное отверстие, которое кажется мне необычно растянутым и чувствительным, скользким от крема и семенной жидкости Бобби, и плоть там слегка побаливает, словно после пирсинга. Выйдя из душа, я обтираюсь, стараясь не глядеть на свое отражение в гигантском зеркале. Затем я ищу на полочке то, что мне нужно: расческу, дезодорант, аспирин. Я заглядываю в аптечный шкафчик, но он пуст. Я начинаю открывать ящики: часы Breitling, две печатки от Cartier — одна с цитрином, другая с аметистом — пара солнцезащитных очков с бриллиантами в оправе, флакон одеколона Ambush, баночка с увлажняющим кремом от Shiseido. В другом ящике: дюжина губной помады от Chanel, номер «Harper's Bazaar» с Тамми на обложке, несколько засохших роз и — в прозрачном пластиковом пакете в глубине ящика — сложенная пополам большая черная шляпка.

Я замираю, не решаясь вынуть пакет из ящика. Что-то во мне подсказывает, что не стоит этого делать. Инстинкт скорее всего.

Вот я уже держу пакет у себя перед глазами, стараясь не глядеть на него.

Жужжание мухи, вьющейся над моей головой, вынуждает меня все-таки посмотреть.

В пакете лежит та самая шляпка, которую Лорен Хайнд дала мне в Нью-Йорке.

Шляпка, которую Палакон велел мне взять с собой на «Королеве Елизавете II».

Но теперь у нее вырвана с корнем подкладка.

И большая черная дыра зияет там, где прежде алела роза.

С одной стороны шляпка усеяна красными и зелеными кружочками конфетти.

Теперь я не могу заставить себя даже прикоснуться к мешку. Я непроизвольно сглатываю слюну, пока мне наконец не удается положить пакет обратно в ящик, который я тут же задвигаю на место. «Все это только мне снится, все это только кино», — повторяю я про себя, постепенно успокаиваясь, но откуда-то с задворков моего сознания доносится угрожающий, мрачный хохот, который звучит словно проклятие и доносится как бы из гробницы.

Голый, сжимая в руках полотенце, я медленно вхожу в спальню, где в кровати мирным, глубоким сном спят Джейми и Бобби, прямо на простыне, пропитанной нашим потом, хотя в комнате стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает.

Эта комната — западня. Не стоит спрашивать ничего про шляпку. Вопрос про шляпку — это большая черная гора, а комната — это западня. Фото твоего бесстрастного лица на обложке журнала. Пистолет, лежащий на ночном столике, покрытом изморозью. В этой комнате — зима, и эта комната — западня.

А изо рта у меня вырываются клубы пара, а я все смотрю и смотрю на спящих Джейми и Бобби.

На плече у Бобби — татуировка, черная и бесформенная, которую я никогда не замечал прежде.

Флэшбэк «Королевы Елизаветы II», монтаж с перебивками стробоскопом.

Запах океана, октябрьское утро, Атлантика, медленно проплывающая за бортом, полночь, встреча с Мариной возле «Club Lido», голос ее, хриплый от слез, дымовые машины, темный силуэт Марины на фоне шкафчика в ванной, какой застенчивой была она возле ограждения, как решительно она расхаживала по моей каюте, с капюшоном парки, наброшенным на голову.

Лицо Марины скрывали пряди волос. И капюшон парки.

Над правой лопаткой у нее была татуировка — черная и бесформенная.

Этой татуировки не было там в утро нашей первой встречи.

В ту ночь ты так и не разглядел лица Марины.

— Ты должен поехать в Лондон, — прошептал голос.

В ту ночь у тебя так и не появилась возможность прикоснуться к ее телу.

Ты понимаешь, что тайное стало явным.

Незапланированная остановка на проходке.

Кто-то взошел на борт корабля.

Девушка, которую тебе не удалось спасти, была обречена.

Теперь тебе все ясно, но лучше продолжать делать вид, что ты по-прежнему недоумеваешь.

Самое важное — это то, о чем ты даже не догадываешься… Вот что тебе сказал режиссер.

Я одеваюсь и, пошатываясь, выхожу из спальни.

Когда я оглядываюсь, чтобы посмотреть на дом, он стоит у окна спальни. Он смотрит на меня. Он прикладывает палец к губам. Он говорит: «Тсс!»

26

Поскольку метро открывается только в полшестого, я бесцельно брожу в утреннем тумане, иногда подолгу останавливаясь постоять, прислонившись к стене, пока наконец автоматические таймеры не выключают фонари, и клубы не закрываются, и какой-то встречный, больше смахивающий на привидение, не одаряет меня ядовитой улыбкой, разминувшись со мной, но высотные здания из стекла и бетона постоянно меняют очертания за завесой тумана, и я бреду куда-то, не знаю куда, но когда присматриваюсь, то выясняю, что направляюсь к Эйфелевой башне, через Марсово поле, затем по Йенскому мосту пересекаю Сену, и в конце концов прохожу мимо дворца Шайо. Голубь вылетает из тумана, оставляя за собой клубящийся след. Внезапно я замечаю двойника Кристиана Бэйла, который стоит, прислонившись к «мерседесу».

— Виктор? — спрашивает он с каменным лицом, но видно, что он подавлен. На нем черный кардиган, высокие сапожки со шнуровкой и пальто от Prada.

Не говоря ни слова, я подхожу к нему, улица сплошь усыпана конфетти, а мы со всех сторон плотно укутаны туманом.

— С вами кое-кто хочет поговорить, — заявляет он.

Я киваю в ответ и, не ожидая особого приглашения, лезу в «ситроен», падаю на заднее сиденье, свертываюсь в комок и начинаю поскуливать, а машина тем временем трогается с места. Двойник Кристиана Бэйла просит меня не психовать. Он говорит что-то о наметившемся повороте в моей судьбе. Но я не обращаю на него никакого внимания и слушаю его не больше, чем я стал бы слушать кирпичную стену, дерево или кучу песка. Наконец я задаю нелепый вопрос: «А вы хоть знаете, кто я такой?» В это время по радио звучит какая-то песня, идеально подходящая к моей ситуации, — то ли «Don't Fear The Reaper», то ли «I am a Believer».

Гостиница на авеню Клебер.

Я иду за двойником Кристиана Бэйла по коридору, стены которого обвешаны фотографиями знаменитостей — преимущественно мертвых, но я такой сонный, что с трудом поспеваю за ним, а лампочки у нас над головой стильно помигивают, и наконец, дойдя до конца коридора, мы оказываемся перед дверью, покрытой тонким слоем изморози.

Внутри комнаты приглушенное освещение, посередине стоит стол, а за столом, закинув ногу на ногу и дымя сигаретой, восседает Ф. Фред Палакон, за спиной у которого беззвучно мерцает телевизор, настроенный на Sky-TV. Мне не удается скрыть свое замешательство.

— Привет, Виктор, — говорит Палакон. — Как наши делишки? — спрашивает он угрожающе. — Вы меня вообще-то хоть вспоминаете?

Двойник Кристиана Бэйла закрывает дверь в комнату, а затем запирает ее.

Палакон делает мне знак сесть на край кровати. Когда я сажусь к нему лицом, он перекладывает ноги с одной на другую и окидывает меня недоброжелательным взглядом. В гостиничном номере стоит ужасный холод, и я растираю руки, чтобы не замерзнуть.

— Я… потерялся, — мямлю я стыдливо.

— Ну, не совсем, — отзывается Палакон. — В техническом смысле вы вовсе не «потерялись», но в несколько более широком значении ваше заявление содержит в себе долю истины.

Я смотрю на ковер, разглядывая проступающий на нем узор, и продолжаю растирать руки, чтобы не замерзнуть.

— Я вижу, вы завели себе целую толпу знакомых, — говорит Палакон. — Я ничуть не удивлен. Такой модный, перспективный и симпатичный молодой человек, как вы, долго в Париже в одиночестве не останется. — Эту фразу он произнес так резко, что я вздрогнул и отвел глаза. — Я смотрю, вы загорели?

— Палакон, я…

— Мистер Вард, прошу вас, помолчите, — предупредил Палакон. — Пока по крайней мере.

— Палакон, ты ни разу не позвонил мне, пока я был в Англии, — поспешно выпалил я. — Что мне оставалось делать?

— Не позвонил, потому что мне сообщили, что вы так и не поселились в «Four Seasons», — резко парирует Палакон. — Как мы могли вам позвонить, если не имели ни малейшего представления о том, где вы находитесь?

— Но… но это неправда, — говорю я, выпрямляясь. — Кто это тебе сказал? То есть хочу сказать, о чем таком ты говоришь, Палакон?

— Я говорю о том, что не имеется никаких свидетельств того, что вы когда-либо останавливались в лондонских «Four Seasons», — отвечает Палакон. — Я говорю о том, что, когда мы попытались связаться с «Four Seasons», нам ответили, что ни мистер Виктор Вард, ни мистер Виктор Джонсон не останавливались там. — Ледяная пауза. — Что случилось с вами, Виктор?

— Но я поселился там, — протестую я. — Шофер, который встречал меня в Саутгемптоне, видел, как я поселился там.

— Нет, Виктор, — говорит Палакон. — Шофер видел, как вы вошли туда. Он не видел, поселились вы там или нет.

— Но это неправда, — бормочу я.

— Все попытки войти с вами в контакт в отеле Four Seasons оказались бесплодными, — говорит Палакон, испепеляя меня взглядом. — Когда мы в конце концов попытались установить с вами контакт физически, обыскав гостиницу, мы не нашли вас там.

— Спросите у него, — говорю я, показывая на двойника Кристиана Бэйла, стоящего рядом. — Он следовал за мной повсюду с того момента, как я появился в Лондоне.

— Не повсюду, — говорит Палакон. — Он потерял вас в ту ночь, когда вы отправились в «Pylos», и не мог вас найти вплоть до следующего вечера, когда вы объявились в опере. — Пауза. — В компании Джейми Филдс. — Я ничего не отвечаю. — В связи с вашим поведением мне пришлось существенно повысить его гонорар.

— Палакон, — начинаю я, — мне уже наплевать на деньги. Я просто хочу выбраться отсюда.

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Вард, но нам требовалось, чтобы вы увезли Джейми Филдс из Лондона и доставили ее обратно в Штаты, — говорит Палакон. — Никаких прогулок в Париж. Так что и мы сейчас говорим уже не о деньгах.

Снова опуская глаза, я бормочу:

— Да, я отправился в Париж, я отправился в Париж, я признаю это, признаю…

— Да, но почему вы… — Палакон вздыхает, смотрит на потолок, кривой и грязный, а затем, с поскучневшим лицом, вновь поворачивается ко мне: — Почему вы в Париже, мистер Вард?

Я продолжаю бормотать:

— Да, я отправился в Париж, я отправился в Париж…

— Мистер Вард, — рявкает Палакон. — Я прошу вас!

— Что вам еще обо мне известно? — спрашиваю я. — Как вы нашли меня?

Палакон вздыхает снова, гасит свою сигарету, приглаживает ладонями свой щегольский пиджак.

— Поскольку вы как-то упомянули, что собирались отправиться в Париж с девушкой, с которой вы познакомились на корабле, мы решили проверить и эту теорию.

— Кто такие эти «мы», Палакон? — нерешительно интересуюсь я.

— Вас смущает третье лицо?

— Какое… третье лицо?

— Мистер Вард, какова ситуация в настоящее время?

— Ситуация… ситуация в настоящее время… в настоящее время… — У меня перехватывает дыхание, я пытаюсь придумать что-нибудь и в конце концов сдаюсь: — Ситуация в настоящее время вышла из-под контроля.

Палакон обдумывает полученную информацию.

— Это очень плохо. — После минутной задумчивости он мягко интересуется: — Можно ли исправить положение дел?

— В каком… в каком смысле? — спрашиваю я. — Исправить положение дел? Я же сказал, что ситуация вышла из-под контроля.

Палакон проводит рукой по столу, за которым сидит, а затем, после долгой паузы, спрашивает:

— Можете ли вы как-то это исправить?

— Не знаю. — Я сижу на краю кровати, и мои руки и ноги немеют, и я уже почти их не чувствую. — Не уверен…

— Хорошо, начнем с вопроса, доверяет ли она вам, — интересуется он. — Хочет ли она поехать с вами? Хочет ли она вернуться в Штаты? — Еще одна пауза. — Любит ли она вас по-прежнему?

— Мы… мы были близки с ней, — говорю я глухим голосом.

— Итак, вы теперь вместе. Как мило. Как, — он наклоняет голову вбок, — как кстати.

— Палакон, по-моему, ты просто не в курсе происходящего, — говорю я, сглотнув слюну. — По-моему, мы снимаемся в разных фильмах, — добавляю я осторожно.

— Я всего лишь прошу увезти Джейми Филдс из Парижа. Я всего лишь прошу привезти ее в Нью-Йорк. Мне наплевать, как вы это сделаете. Пообещайте ей все, что захотите, пообещайте, что женитесь на ней, украдите ее — все, что угодно.

Я выдыхаю клубы пара.

— У нее есть… бойфренд.

— Что-то раньше это вам никогда не мешало, мистер Вард, — говорит Палакон. — Кто это? С кем она встречается? С кем-то из живущих в этом доме? Это не Брюс Райнбек. И это не может быть Бентли Харролдс.

— Это Бобби Хьюз, — глухо отзываюсь я.

— Ах да, разумеется, — говорит Палакон. — Его-то я и позабыл.

— Разве это возможно? — смущенно интересуюсь я.

— Это зависит от того, на какой планете кто живет, Виктор. Очень даже возможно.

Долгое молчание.

— Есть одна маленькая проблема, Палакон.

— Если маленькая, то это не проблема, мистер Вард.

— И все же я думаю, что это проблема, — говорю я еле слышно.

— Просто привезите Джейми Филдс обратно в Штаты, — говорит Палакон. — Это все, что от вас требуется.

— Есть одна маленькая проблема, — повторяю я.

— Мое терпение лопнуло в ту же минуту, когда я увидел вас, мистер Вард. Так что это за проблема?

— Дело в том, что, — говорю я, наклонившись поближе, чтобы подчеркнуть важность моих слов, непроизвольно улыбаюсь и шепчу, чувствуя, как замерло мое сердце, — дело в том, что они все убийцы.

Палакон устало вздыхает:

— Вечно у вас какие-то оправдания, мистер Вард. Вы ведь способны гораздо на большее. Ну почему вы такой ленивый?

Спокойно и внятно я пытаюсь объяснить ему все, что происходит: как они запоминают карты, пароли, предупреждающие сигналы, расписания самолетов, как они учатся разбирать, собирать и заряжать множество моделей легкого стрелкового оружия — М-16, «браунинги», «скорпионы», РПГ, «Калашниковы», отрываться от слежки, как в один день они уничтожили в компьютерных системах все, что могло пролить свет на их отношения с Ливией. Я рассказываю Палакону о детальных планах американских и израильских посольств, которые валяются по всему дому, о том, что в любое время в ящике рядом с тренажерным залом можно найти не менее трех миллионов долларов наличными, о том, что мы знаем некоторых людей только по кличкам и что посредники очень часто обедают у нас дома, а еще что мы устраиваем очень много вечеринок. Я рассказываю Палакону о том, как изготовляются фальшивые паспорта и о том, как эти паспорта постоянно уничтожаются и сжигаются, как Бобби постоянно путешествует то в Белград, то в Загреб, запрашивая визы в Вене, и как там протекают срочные переговоры, сопровождаемые визитами в различные пригородные виллы. Как меня постоянно знакомят то с тем, то с другим молодым палестинцем с «тяжелым прошлым» или с кем-нибудь, кто частично потерял зрение после взрыва израильской «почтовой бомбы», с заблудшими патриотами, с людьми, которые объясняют мотивы своего отказа идти на любые уступки, с красивыми мужчинами, которые хвастаются заключенными ими тайными союзами.

Я рассказываю Палакону о взрыве в Институте политических наук, о взрыве в кафе «Flore», о взрыве в поезде метро на Пон-Ройяль. Я рассказываю Палакону о машине, набитой сто двадцатью фунтами взрывчатки, которая скатилась с горы в Лионе и врезалась в здание полицейского участка, убив восьмерых, четверо из которых были детьми, и ранив пятьдесят шесть человек. Я рассказываю о попытке взорвать Лувр, о том, как Джейми Филдс отравила бассейн в отеле «Ritz», об обсуждениях шепотом номеров рейсов TWA, вылетающих из аэропорта имени Шарля де Голля, о том, как создаются новые номера социального страхования, как производят аэрофотосъемку интересующих объектов, как устраняют неугодных людей. Я рассказываю Палакону об одной хаотической вечеринке, затем еще об одной, и я тискаю в руках плед, и все, что я говорю, кажется мне таким несущественным, что я вспоминаю девиз баскского сепаратистского движения, который мне показал один из сценаристов, — он был записан у него в красном блокноте на спиральке:

«Действие объединяет. Слова разъединяют».

Палакон внимательно рассматривает меня. Он вздыхает, а затем вздыхает еще несколько раз в течение чуть ли не целой минуты.

— Если даже я поверю вам, мистер Вард, — а я от этого еще очень далек, какое отношение это все имеет к…

— Послушай, это правда, это не мои выдумки! — кричу я. — Я не настолько хороший актер.

— Я вовсе не говорю, что вы все это выдумали, Виктор, — говорит Палакон, пожимая плечами. — Однако я думаю, что у вас, похоже, оказалось более живое воображение, чем я предполагал вначале. Может быть, вы смотрели слишком много фильмов, мистер Вард.

И тут что-то внезапно озаряет меня. Мрачное воспоминание.

— Шляпка, — говорю я. — Шляпка оказалась у них.

Палакон бросает взгляд на двойника Кристиана Бэйла, затем вновь переводит его на меня.

— Что вы хотите сказать? — спрашивает он неуверенно.

— У них оказалась шляпка, — говорю я. — Та, что вы просили меня привезти.

— Да? — задумчиво переспрашивает Палакон. — Объясните, что вы, собственно говоря, имеете в виду?

— Я нашел шляпку, которую Лорен Хайнд дала мне, — говорю я. — Она оказалась в их ванной. В ванной Джейми и Бобби.

— Ничего не понимаю, — говорит Палакон. — Вы дали ее им?

— Нет. Я не давал.

— Но… — Палакон ерзает в кресле, пока наконец не расправляет спину и не садится прямо.

В воздухе повисает какое-то новое, зловещее предчувствие.

— Что вы имеете в виду? Как она оказалась у них?

— Я не знаю, — говорю я. — Она исчезла из моей каюты на «Королеве Елизавете II», — говорю я. — Я нашел ее час назад в ящике у них в ванной, — говорю я.

Палакон встает и начинает расхаживать, нахмурившись. На его лице явно написано, что это обстоятельство меняет все.

Двойник Кристиана Бэйла стоит, наклонившись и упершись руками в колени, и пыхтит.

Все внезапно начинает видеться под другим углом, границы между кадрами стираются, и выглядит это жутковато.

— Палакон? — спрашиваю я неторопливо. — Почему эта шляпка имеет такое значение?

Ответа не следует.

— Почему Лорен Хайнд дала мне эту шляпку? — спрашиваю я. — Почему она имеет такое значение, Палакон?

— А кто говорит, что имеет? — спрашивает Палакон раздраженно-рассеянно, продолжая расхаживать по номеру.

— Палакон, — вздыхаю я. — Я не знаю, кто я такой, но уж точно не идиот. — Теперь и я тоже так испуган, что мои нервы начинают сдавать.

— Мне нужна помощь. Вы должны помочь мне выбраться отсюда. Мне уже наплевать на деньги. Они убьют меня. Я серьезно, Палакон. Они убьют меня.

В панике я скрючиваюсь на краю постели, представив свой труп, лежащий на пляже, — кому-то показалось, что так будет «эффектнее», — дует легкий бриз, середина дня, чья-то фигура скрывается в скалах.

— Меня здесь даже не должно было быть — сраный боже! — меня здесь даже не должно было быть!

— За вами никто не следил? — говорит Палакон. — Пожалуйста, успокойтесь, мистер Вард.

— Я не могу, — завываю я, все еще скрючившись и раздирая на себе одежду. — Я не могу, не могу, не…

— Мистер Вард, у вас есть кто-нибудь, на кого вы можете положиться? Кто-нибудь, с кем бы мы могли связаться?

— Нет, нет, нет, никого у меня нет…

— А ваша семья? Ваши родители? Может быть, связаться с ними? Может быть, они помогут вам деньгами? Им известно, где вы находитесь?

— Нет, — шепчу я. — Моя мать умерла. Мой отец… я не могу втягивать моего отца во все это.

Палакон внезапно перестает расхаживать по номеру.

— Почему? — спрашивает он. — Возможно, если вы позволите нам связаться с вашим отцом, он приедет сюда, и мы решим вместе с ним, как вытащить вас из всей этой истории…

— Палакон, о какой истории речь? Что это значит — «история»? И я не могу, не могу втягивать моего отца…

— Но, Виктор, почему вы не можете, как вы выражаетесь, «втягивать» вашего отца?

— Палакон, ничегошеньки ты не понимаешь, — шепчу я.

— Мистер Вард, я пытаюсь помочь вам…

— Я не могу, не могу, не могу…

— Мистер Вард! — кричит Палакон.

— Мой отец — сенатор США, — кричу я в ответ, глядя ему прямо в лицо. — Мой отец — гребаный сенатор США. Вот почему я не могу его втягивать, Палакон! — ору я. — Понял? Ты понял?

Палакон молча выслушивает это. Слегка встревоженный, он задумывается, прикрыв глаза. Волны облизывают труп, лежащий на берегу, а вдалеке смуглые мускулистые серфингисты мчатся на гребне зеленой волны под палящим солнцем, стоящим в самом зените, а вдалеке за ними остров — валуны, лесные заросли и старая гранитная каменоломня, запах соли, и на этом острове еще одна фигура скрывается в скалах, а затем наступает ночь.

— Так ваш отец — Самуэль Джонсон? — спрашивает Палакон.

— Да, — цежу я, с ненавистью глядя на него. — Неужели вы не знали этого, когда впервые вступили в контакт со мной?

— Нет, не знали, — говорит Палакон тихо и даже как-то виновато. — Но теперь (тут он прочищает горло) я все понимаю.

— Ничего-то ты не понимаешь, — говорю я невпопад, покачивая головой, словно упрямый ребенок. — Ничего-то ты не понимаешь.

— Виктор, нет никакой нужды объяснять мне, кто ваш отец, — говорит Палакон. — Мне кажется, что я все-таки понимаю. — Он снова делает паузу. — И именно поэтому я также понимаю, что из-за данного обстоятельства ситуация становится гораздо более… э-э-э… деликатной.

Я начинаю хихикать:

— Деликатной? Ситуация становится гораздо более деликатной?

Я перестаю хихикать и всхлипываю.

— Виктор, мы можем помочь вам, я думаю…

— Я в западне, в западне, в западне, и они меня убьют…

— Мистер Вард, — говорит Палакон, становясь рядом с кроватью на колени и склоняясь ко мне. — Прошу вас, мы вам поможем, но…

Когда я пытаюсь обнять его, он мягко отталкивает меня.

— …но вы должны вести себя так, словно ничего не произошло. Вы должны делать вид, что ничего не знаете. Вы должны продолжать играть в эту игру, пока я что-нибудь не придумаю.

— Нет, нет, нет…

Палакон делает знак двойнику Кристиана Бэйла. Я чувствую, как на мои плечи опускаются руки. Слышен чей-то шепот.

— Палакон, мне страшно! — всхлипываю я.

— Не бойтесь, мистер Вард, — говорит Палакон. — Мы знаем, где вы находитесь. Тем временем я должен кое-что выяснить. Мы вступим с вами в контакт…

— Только будьте осторожнее, — говорю я. — Все прослушивается. Везде провода проведены. Все снимают на камеры.

Мне помогают подняться на ноги. Я цепляюсь за Палакона, пока меня ведут к дверям.

— Вам нужно успокоиться, мистер Вард, — говорит Палакон. — Пусть Рассел отвезет вас назад, и мы свяжемся с вами через пару дней, а может быть, даже и быстрее. Но вы должны сохранять спокойствие. Сейчас все пойдет по-другому, и вы должны сохранять спокойствие.

— Но почему я не могу остаться здесь? — взываю я, пытаясь бороться, пока меня ведут к двери. — Пожалуйста, оставьте меня здесь.

— Мне нужно составить всестороннее представление, — говорит Палакон. — А сейчас у меня только одностороннее представление. А мне нужно составить всестороннее представление.

— Что происходит, Палакон? — спрашиваю я, останавливаясь. — Что за дела?

— Просто что-то пошло наперекосяк.

Заднее сиденье черного «ситроена» сплошь усыпано конфетти, и, когда Рассел высаживает меня на бульваре Сен-Марсель, мне кажется, что мы ехали дотуда несколько часов, а затем я прохожу через ботанический сад и оказываюсь на набережной, а надо мной — белесое утреннее небо, и я думаю; «Иди-ка ты домой, ложись спать, ни во что не вмешивайся, смотри на все безучастно, пей виски, вставай в предписанные позы и принимай все, как оно есть».

25

Я стою в телефонной будке на рю де Фобур-Сент-Оноре и пытаюсь дозвониться Феликсу в «Ritz». Телефон в его номере звонит шесть раз, прежде чем он отвечает. Я снимаю мои темные очки, а затем снова надеваю их и снова снимаю.

— Алло, — устало отвечает Феликс.

— Феликс, это я, — говорю я. — Это Виктор.

— Да? — спрашивает Феликс. — В чем дело? Что стряслось?

— Нам нужно поговорить.

На другой стороне улицы кто-то ведет себя как ненормальный — волосы растрепаны, неудержимо хохочет, отгоняет газетой выхлопные газы автомобилей. На другой стороне улицы начинает вставать солнце, но потом передумывает.

— О, Виктор, как я от всего этого устал! — стонет Феликс. — И как я устал от тебя!

— Феликс, прошу тебя, только не сейчас, не ругайся, — говорю я. — Я тебе должен сообщить очень важные вещи, — говорю я. — Я кое-что разузнал и должен рассказать тебе об этом.

— Но я больше не хочу тебя слушать, — говорит Феликс. — Да и никто не хочет. К тому же, Виктор, по-моему, честно говоря, ты не можешь рассказать ничего, что хоть кого-нибудь может заинтересовать. Ты все время говоришь то о своей прическе, то о своих упражнениях в тренажерном зале, то о том, кого ты собираешься трахнуть на следующей неделе.

(Бобби летит в Рим, а оттуда в Амман, в Иорданию, на рейсе Alitalia. В сумке, которую он везет ручным багажом в салоне первого класса, — мотки проволоки, пассатижи, силикон, большие кухонные ножи, алюминиевая фольга, пакеты с ремформом, молотки, видеокамера, десяток папок с чертежами вооружения, ракет, бронетранспортеров. В самолете Бобби читает статьи о новой прическе президента в глянцевом журнале, и как это следует понимать, и Бобби запоминает свои реплики в предстоящей сцене и флиртует со стюардессой, которая мимоходом упоминает о том, что ее любимая песня — это ленноновская «Imagine». Бобби делает ей комплименты насчет правильного выбора профессии. Она расспрашивает его на предмет его ощущений от участия в шоу Опры Уинфри. Он вспоминает визит в комнату 25 в мотеле «Dreamland». Он планирует катастрофу. Он задумчиво жует шоколадное печенье.)

— Феликс, помнишь, ты спрашивал меня, что случилось с Сэмом Хо? — говорю я. — Помнишь вторую съемочную группу? Ту, с которой Даймити видела меня вчера в Лувре?

— Виктор, пожалуйста, успокойся. Возьми себя в руки. Ничего из этого больше уже не имеет значения.

— Да нет, Феликс, имеет, еще как имеет.

— Нет, — отвечает он. — Не имеет.

— Но почему? — спрашиваю я. — Почему это не имеет значения?

— Потому что фильм больше сниматься не будет, — говорит Феликс. — Проект свернут. Все уезжают сегодня вечером.

— Феликс…

— Твой профессионализм оказался на шокирующе низком уровне, Виктор.

(Джейми объезжает по кругу Триумфальную арку, сворачивает на авеню Ваграм, затем направо на бульвар де Курсель, направляясь на авеню Клиши, где у нее встреча с Бертраном Риплэ, и Джейми думает о том, что это вроде бы самый длинный день в году, и вспоминает рождественскую елку из своего детства, но впечатление на нее всегда производила не елка, а украшения, висящие на ней, а затем она вспоминает, как маленькой она боялась океана. «Очень жидкий», — говорила она родителям — и вот ей уже восемнадцать, она в Хэмптонах, летний закат, через неделю она отправляется первокурсницей в Кэмден, и вот она смотрит на Атлантику, прислушивается к парню, с которым она познакомилась за кулисами на концерте The Who в «Nassau Coliseum» и который теперь похрапывает у нее за спиной, а двумя годами позже, в Кэмдене, он совершит самоубийство, ввязавшись в историю, с последствиями которой ему не удастся совладать, но тогда был еще только конец августа, и она ужасно хотела пить, а чайка вилась у нее над головой, и об оплакивании не шло еще и речи.)

— Прошу тебя, Феликс, прошу тебя, нам нужно поговорить. — У меня перехватывает горло, и я оглядываюсь по сторонам, чтобы посмотреть, не следит ли кто-нибудь за мной.

— Ты, что, дебил, не слышишь, что я тебе говорю? — рявкает Феликс. — Проект закрыт. Ты можешь больше ничего не объяснять, потому что это уже не имеет никакого значения. Никому это не интересно.

— Но они убили Сэма Хо в ту ночь, Феликс, они убили его! — поспешно проговариваю я. — И снимается еще одно кино — то, о котором ты совсем ничего не знаешь. Здесь работает еще одна съемочная группа, и Брюс Райнбек убил Сэма Хо, и…

— Виктор, — мягко перебивает меня Феликс. — Брюс Райнбек пришел к нам сегодня утром и разъяснил нам — режиссеру, сценаристу, мне — всю, гм-м, ситуацию. — Пауза. — Я имею в виду ситуацию с тобой.

— Какую ситуацию? Я в полном порядке. Нет никакой ситуации со мной.

Феликс рычит:

— Ладно, все, Виктор, хватит! Мы уезжаем сегодня. В Нью-Йорк. Все кончено, Виктор. До свидания.

— Не верь ему, Феликс! — кричу я. — Брюс лжет. Все, что он сказал тебе, — сплошная ложь.

— Виктор, — устало говорит Феликс.

И тут я внезапно замечаю, что акцент Феликса куда-то пропал.

(Брюс заменяет картонную раму в одной из сумок от Gucci на черный пластик, который должен замаскировать взрывчатку, представляющую собой узкие серые полоски без запаха, в которые вмонтирована позолоченная никелевая проволока. Брюс укладывает в сумку пятьдесят пять фунтов пластиковой взрывчатки, а затем соединяет их с детонатором. Детонатор приводится в действие пальчиковой батарейкой ААА. Время от времени Брюс сверяется с лежащей рядом инструкцией. Бентли стоит у него за спиной, скрестив руки, и молча смотрит на Брюса, на его затылок, думая о том, как Брюс красив. Если бы только… но тут Брюс поворачивается, и Бентли сразу изображает деловитость, кивает ему, пожимает плечами и делает вид, что сдерживает зевок.)

— Думаю, я могу тебе это сказать, поскольку, судя по всему, ты не выносишь Брюса, хотя, по моему мнению, Брюс должен был бы быть звездой этого проекта, — тянет презрительно Феликс. — И знаешь почему, Виктор? Потому что он прирожденная звезда, Виктор, вот почему.

— Я знаю, Феликс, знаю, — говорю я. — Он должен был бы играть главную роль, а не я.

— По словам Брюса, он изо всех сил пытался помочь тебе, Виктор.

— Помочь мне в чем? — кричу я.

— Он сказал, что ты испытываешь острое нервное переутомление, вызванное, вероятно, пристрастием к наркотикам, — вздыхает Феликс. — Еще он сказал, что у тебя часто бывают галлюцинации, и поэтому не следует верить ничему, что ты говоришь.

— Сраный боже, Феликс! — ору я. — Ты — тупица, эти люди — преступники. Они террористы гребаные.

Тут, сообразив, как громко я кричу, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у меня за спиной, затем добавляю уже шепотом:

— Они гребаные террористы.

— Также он сказал, что ты неуравновешенный тип, к тому же — хотя и мне, и режиссеру это показалось не очень правдоподобным — довольно опасный для окружающих, — добавляет Феликс. — Кроме того, он сказал, что ты будешь утверждать, что они — террористы. Вот так вот.

— Он делает бомбы, Феликс, — хрипло шепчу я в телефон. — Мать твою, да это он — неуравновешенный тип. Он врет на каждом шагу.

— Я кладу трубку, Виктор, — говорит Феликс.

— Я сейчас приеду к тебе, Феликс.

— Тогда мне придется вызвать полицию.

— Феликс, прошу тебя, — завываю я. — Ради всего святого.

Феликс ничего не говорит.

— Феликс? — вновь завываю я. — Феликс, ты меня слушаешь?

Феликс продолжает молчать.

— Феликс? — рыдаю я беззвучно, вытирая мокрое лицо.

И тогда Феликс отзывается:

— Ладно, может, от тебя все-таки будет толк.

(В Люксембургском саду его снова настигает похмелье — еще одна кокаиновая оргия, еще одна ночь без сна, еще одно небо, крытое серой черепицей, — но Тамми целует сына французского премьера, подбадривает его и на блошином рынке у Ванвских ворот кладет руки ему на грудь, и он обнимает ее за шею правой рукой, и на нем надеты шлепанцы, и он говорит: «Братья навек?» Тамми пахнет лимоном, и у нее есть для него сюрприз — она хочет, чтобы он пошел с ней кое-что посмотреть в тот самый дом где-то то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. «У меня там есть враги», — говорит он, покупая ей розу. «Не волнуйся, Брюс в отъезде», — отвечает она. Но он хочет разговаривать о путешествии в южную Калифорнию, которое намечается у него в ноябре. « S' il vous plait!» — умоляет его Тамми, и глаза ее блестят, и когда они входят в дом, Тамми закрывает за ним дверь и запирает ее, как было велено, а Бентли наливает на кухне выпивку и протягивает сыну французского премьера стакан с мартини, в котором расплывается туманное облачко, и когда он отпивает из стакана, он чувствует, что кто-то появляется у него за спиной, и это — как и было задумано — Брюс Райнбек, который влетает в комнату с криками, сжимая в руке гвоздодер, и Тамми оборачивается, зажмуривая глаза и затыкая уши ладонями, а сын французского премьера визжит, и в комнате стоит такой ор, что ушам больно, а Бентли тем временем выливает из стакана в раковину остатки наркотика, растворенного в алкоголе, и тщательно протирает оранжевой губкой разделочную доску.)

Я начинаю плакать от облегчения.

— От меня может быть толк, — приговариваю я. — От меня очень даже может быть толк, очень даже может быть…

— Брюс оставил здесь какую-то сумку. Он забыл ее.

— Что? — Я прижимаю телефонную трубку плотнее к уху и вытираю нос рукавом пиджака. — Что ты сказал, чувак?

— Он оставил здесь спортивную сумку от Gucci, — говорит Феликс. — Я решил, что ты мог бы зайти и забрать ее. Если, конечно, тебе это не трудно, Виктор…

— Феликс, подожди, ты должен немедленно избавиться от этой сумки, — говорю я, внезапно чувствуя, что от избытка адреналина в крови меня начинает тошнить. — Не смей даже подходить к ней.

— Я оставлю ее у консьержки, — говорит раздраженно Феликс. — Я вовсе не собираюсь встречаться с тобой.

— Феликс, — кричу я, — не подходи к этой сумке. Скажи, чтобы все немедленно покинули гостиницу…

— И не пытайся искать нас, — говорит Феликс, даже не слушая меня. — Мы закрыли наш продюсерский офис в Нью-Йорке.

— Феликс, немедленно покинь гостиницу…

— Было приятно поработать с тобой, — говорит Феликс. — Хотя это я вру.

— Феликс, — ору я.

(На противоположной стороне Вандомской площади двадцать техников занимают позиции на различных наблюдательных пунктах, а режиссер изучает на мониторе кадры, отснятые прошлым днем, на которых Брюс Райнбек выходит из гостиницы, ковыряя зубочисткой в зубах, Брюс позирует папарацци, Брюс сдержанно смеется, Брюс запрыгивает в лимузин с пуленепробиваемыми стеклами. И в этот момент французская съемочная группа затыкает уши затычками, потому что подрывники начинают приводить в действие детонаторы.)

Я начинаю бежать в направлении гостиницы «Ritz».

(В бледно-розовой комнате Феликс вешает телефонную трубку. Люкс, который занимает Феликс, расположен в самом центре здания, благодаря чему взрыв нанесет максимальный ущерб строительным конструкциям здания.

Спортивная сумка от Gucci стоит на кровати.

В комнате стоит такой холод, что изо рта у Феликса вырываются клубы пара.

Муха садится ему на руку.

Феликс начинает расстегивать молнию на спортивной сумке.

Он удивленно смотрит внутрь.

Сумка до краев заполнена красным и черным конфетти.

Он вытряхивает конфетти.

Он видит, что лежит под ним в сумке.

— Нет, — говорит Феликс.

Взрыв моментально превращает Феликса в порошок. Он исчезает в самом буквальном смысле. От него ничего не остается.)

24

Ужасный грохот.

И в то же мгновение в первом аррондисмане гаснет электрический свет.

Взрыв обрушивает «Ritz» изнутри, практически от стены до стены, ломая каркас здания, и ударная волна достигает внешних стен.

Окна сперва выгибаются, а затем лопаются.

Гигантская стена из осколков бетона и стекла устремляется к туристам, толпящимся на Вандомской площади.

Следом за ней катится огненный шар.

Гигантские, неправильной формы, многослойные клубы черного дыма поднимаются над Парижем.

Ударная волна приподнимает здание в воздух, выворачивая то, что еще уцелело от несущих балок.

Здание начинает оседать в направлении Вандомской площади, и падение его сопровождается хрустом и гулом.

За этим следует еще один мощный взрыв.

Обломки сыплются с неба, стены распадаются на части, и площадь тут же покрывается пылью, словно по ней прошла песчаная буря.

За взрывом следует традиционное «потрясенное молчание».

А затем, как только утихает звон бьющегося стекла, поднимается крик.

Бетонные булыжники усеивают улицы, прилегающие к «Ritz», и для того, чтобы попасть на Вандомскую площадь, приходится перебираться через них, а по площади бегают окровавленные люди, которые кричат что-то в свои мобильные телефоны под небом, затянутым дымом. Весь фасад гостиницы полностью разрушен, обрывки резиновой гидроизоляции крыши плещут на ветру, и несколько машин — в основном это «БМВ» — догорают на мостовой. Два перевернутых лимузина лежат поперек улицы, и повсюду стоит запах горящего битума, а улицы и тротуары разворочены.

Окровавленное тело какого-то японца свисает с третьего этажа, застряв в перекрытиях, огромный стеклянный осколок прошел насквозь через шею, а рядом еще одно тело висит на обрывках стальных балок, лицо застыло в маске страдания, а я бегу, прихрамывая, мимо груд обломков, из которых торчат руки и ноги, куски мебели в стиле Людовика XV, трехметровый канделябр, антикварные комоды, а люди идут, пошатываясь, мне навстречу, некоторые из них совсем без одежды, и они спотыкаются о куски штукатурки и теплоизоляции, и я прохожу мимо девушки, лицо которой рассечено осколком стекла, а нижняя часть тела оторвана, а ее нога, лежащая по соседству, сплошь утыкана гвоздями и шурупами, и я прохожу мимо еще одной закопченной корчащейся женщины с оторванной рукой, которая стонет в агонии, и мимо японки в окровавленных лохмотьях того, что когда-то было костюмом от Chanel, которая падает без чувств прямо мне под ноги, и я вижу, что у нее стеклом распороты и яремная вена, и сонная артерия, так что при каждом вздохе из ее шеи толчками вытекает кровь.

Пробравшись мимо гигантской бетонной плиты, лежащей, накренившись в ту сторону, где раньше была гостиница, я вижу четырех мужчин, которые пытаются вытащить из-под плиты какую-то женщину, но тут ее нога безо всяких видимых усилий отделяется от того, что осталось от ее тела, которое окружено со всех сторон изуродованными фрагментами плоти с торчащими из них костями. Человек, нос которого срезан осколком стекла, и всхлипывающая девочка-подросток лежат рядом во все увеличивающейся луже крови, и у девочки выгорели глазницы, и когда я оказываюсь в непосредственной близости от бывшего главного входа, количество валяющихся на земле конечностей возрастает вдвое, а кожа, сорванная с тел, свисает повсюду с острых обломков гигантскими комками бумаги, порой вместе с трупом, похожим на манекен.

Мне попадаются на глаза лица, покрытые багрово-красными порезами, груды модной одежды, обрывки вентиляционных труб, балки, детский манеж, а рядом с ним — ребенок, имеющий такой вид, словно его только что выкупали в крови, который лежит, изувеченный, на груде обломков. Рядом лежит еще один маленький ребенок, у которого изо рта постоянно течет кровь, а часть его мозга выползла наружу через отверстие в голове. Мертвые коридорные валяются посреди разбросанных журналов, сумок и чемоданов от Louis Vuitton и оторванных голов, среди которых я узнаю голову красавчика бойфренда одной модели, с которой я был знаком в Нью-Йорке, но некоторые головы, по выражению Брюса Райнбека, находятся в состоянии ОНП (опознанию не подлежит). Я с удивлением вижу, как мимо меня проходят: Полли Мелон, Клаудиа Шиффер, Джон Бон Джови, Мэри Уэллс Лоуренс, Стивен Фридман, Боб Колачелло, Мариза Беренсон, Бой Джордж и Марайя Кэрри.

В булыжниках, загородивших подступы к Вандомской площади, проделывают проходы, и папарацци устремляются на место происшествия, за ними следуют репортеры CNN, а затем съемочные группы местного телевидения, и, наконец, последними — машины «скорой помощи» с бригадами спасателей, за которыми следуют черно-голубые грузовики с бойцами антитеррористического подразделения полиции, облаченными в бронежилеты поверх десантной формы, с автоматами в руках, и они начинают заворачивать жертвы в одеяла, а повсюду валяются сотни мертвых голубей, причем некоторые из изувеченных птиц пытаются взлететь, но не могут подняться над кучами обломков, и через некоторое время в импровизированном морге к ногам мертвых детей уже подвязывают бирки, и родители выходят с воем из палатки, в которой он размещается, и тела опознают по родимым пятнам, зубным коронкам, шрамам, татуировкам, ювелирным изделиям, а на дверях ближайшего госпиталя вывешивается список с именами погибших и раненых, с указанием степени тяжести ранений, и вскоре те из спасателей, что не разбирают завалы, уже выводятся из состояния боевой готовности.

23

Я сижу в псевдоготическом театре на Итальянском бульваре. Я лежу без чувств на скамейке на площади Парви. В какой-то момент я обнаруживаю, что пересекаю Пигаль. В другой момент я ловлю себя на том, что пересекаю Сену сперва в одном направлении, а затем в другом. Я прохожу через «Au Trois Quartiere» на бульваре Мадлен, пока, зайдя в бутик Clinique, я не ловлю краешком взгляда свое отражение в зеркале, и то, что я там вижу, не заставляет меня со всех ног направиться обратно в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

В доме я застаю Бентли, который сидит за компьютером в гостиной в майке на бретельках от Gap и слушает что-то на плеере, при этом он изучает изображение, вспыхивающее под разными углами на мониторе. У меня першит в горле от дыма, которого я надышался, и когда я прохожу мимо зеркала, я вижу, что мое лицо покрыто сажей, грязные волосы сбились в колтун от пыли, а белки глаз пожелтели. Я тихо прохожу мимо Бентли, и он меня не замечает.

На экране компьютера актер, играющий Сэма Хо, лежит, обнаженный, в невыразительной спальне со стенами, отделанными деревянными панелями, и какой-то заурядного вида тип, моих лет или немного постарше, тоже голый, поднял ноги Сэма Хо, развел их в стороны и трахает. Бентли нажимает на клавиши, сканируя изображение, увеличивая и уменьшая его. Не проходит и пары минут, как мышцы у типа, который трахает Сэма Хо, становятся больше, грудь приобретает накачанность, видимая часть его члена утолщается, а лобковая растительность светлеет. Невыразительная же спальня превращается в ту самую спальню, где я ночевал в хемпстедском доме: шикарные стальные балки, картина Дженифер Бартлет над кроватью, ваза, наполненная гигантскими белыми тюльпанами, хромированные пепельницы. Зрачки Сэма Хо, красные от вспышки фотоаппарата, заменяются на черные.

Я подношу руку ко лбу и трогаю его. Этот жест заставляет Бентли резко повернуться и снять наушники.

— Что стряслось с тобой? — спрашивает он самым невинным голосом, но ему не удается удержаться, и по лицу его начинает расплываться улыбка.

— Что ты такое делаешь? — спрашиваю я безразлично.

— Я рад, что ты вернулся, — говорит Бентли. — Бобби хотел, чтобы я кое-что тебе показал.

— Что ты такое делаешь? — спрашиваю я снова.

— Это новая программа, — говорит Бентли. — Kai's Photo Soap для Windows 95. Хочешь попробовать?

Пауза.

— А что… что она делает? — спрашиваю я, сглатывая слюну.

— Она улучшает качество изображения, — говорит Бентли капризным тоном.

— И как… как она его улучшает? — спрашиваю я, дрожа от холода.

Фотография с постельной сценой вновь сканируется, и Бентли старательно нажимает на несколько клавиш, время от времени заглядывая в странички, вырванные из буклета, которые лежат на столе рядом с компьютером. Не проходит и пяти минут, как моя голова — в профиль — без единого шва приращивается к телу того самого заурядного типа, что трахает Сэма Хо. Бентли увеличивает изображение и кивает, удовлетворенный.

— Все, что для этого нужно, — говорит Бентли, глядя на меня, — это большой хард-диск и немного терпения.

Я пытаюсь сказать:

— Это… это круто… это очень круто, — но тут волна тошноты подкатывает к моему горлу, и я затыкаюсь.

Бентли снова ударяет по клавиатуре. Фотография исчезает. Экран пуст. Он нажимает еще две клавиши, затем вводит имя файла и команду.

На экране появляется целая серия фотографий, которые быстро сменяют друг друга.

Сэм Хо и Виктор Вард в десятках позиций, обнаженные и возбужденные, целый порносериал.

Бентли, довольный, откидывается на спинку стула, закидывает руки за голову — он выглядит как будто герой кинофильма, хотя по соседству не видно ни одной камеры.

— Хочешь посмотреть еще один файл? — спрашивает Бентли, но в моем ответе он не нуждается, потому что уже нажал на соответствующую клавишу. — Что бы нам посмотреть? — рассуждает он вслух.

Экран вспыхивает. Бентли вводит команду. Перед нами появляется список, каждый пункт в котором помечен датой и номером файла.

«ВИКТОР» Показ КК

«ВИКТОР» В «Telluride» с С.Ульрихом

«ВИКТОР» Концерт Dogstar с Киану Ривзом

«ВИКТОР» Юнион-сквер с Лорен Хайнд

«ВИКТОР» Майами, Оушен-драйв

«ВИКТОР» Майами, вестибюль, «Delano»

«ВИКТОР» на борту «Королевы Елизаветы II»

«ВИКТОР» с Сэмом Хо

«ВИКТОР» в «Pylos» с Сэмом Хо

«ВИКТОР» в «Sky Bar» с Рэндом Гербером

«ВИКТОР» съемки для «GQ» с Дж.Филдс и М.Бергином

«ВИКТОР» кафе «Flore» с Брэдом, Эриком и Дином

«ВИКТОР» Институт политических наук

«ВИКТОР» Нью-Йорк, «Balthazar»

«ВИКТОР» Нью-Йорк, концерт Wallflowers

«ВИКТОР» у Аннабель с Дж.Фениксом

«ВИКТОР» угол 80-й и Парк-авеню с Э.Пул

«ВИКТОР» в «Чертовой кухне» с DJ Микой, Нью-Йорк

Бентли проматывает список, и становится ясно, что он занимает не одну страницу.

Бентли начинает стучать на клавиатуре, загружая новые фотографии. Он усиливает цветность, подправляет оттенки, увеличивает и уменьшает резкость. Пройдя цифровую обработку, губы становятся толще, веснушки исчезают, топор возникает в чьей-то протянутой руке, «БМВ» превращается сначала в «ягуар», а затем в «мерседес», который, в свою очередь, превращается в метлу, из метлы — в лягушку, из лягушки — в швабру, из швабры — в плакат Дженни Маккарти, номера на номерных знаках меняются, количество крови на снимке места преступления увеличивается, необрезанный пенис превращается в обрезанный. Стуча по клавиатуре, сканируя изображения, Бентли добавляет размытость, чтобы создать видимость движения (снимок «Виктора», занимающегося бегом трусцой на набережной Сены), добавляет блики (в какой-то забытой Богом пустыне в восточном Иране я, в солнцезащитных очках и с недовольной миной на лице, обмениваюсь рукопожатиями с присутствующими, а у меня за спиной стоят какие-то бензовозы), он увеличивает зернистость, он производит — он сам выдумал этот термин — «бесшовное удаление людей».

— Скоро таким образом можно будет звезды двигать, — говорит Бентли. — Судьбы менять. Фотография — это только начало.

После очень долгого молчания я тихо говорю, не сводя глаз с монитора компьютера:

— Мне не хочется расстраивать тебя, но… но я думаю, что ты — ублюдок.

— Был ты там или не был? — спрашивает Бентли. — Все зависит от того, у кого спросить, да и это теперь не играет особой роли.

— Не смей… — начал было я, но тут же забыл, что хотел сказать.

— Я должен показать тебе кое-что еще, — говорит Бентли. — Но сначала сходи и прими душ. Где ты пропадал? Ты весь в говне. Дай-ка соображу. В баре Vendome?

В душе я фыркаю как загнанная лошадь и вспоминаю два самых последних пункта в гигантском списке с самыми свежими датами:

«ВИКТОР» Вашингтон, округ Колумбия, с Самуэлем Джонсоном (отец)

«ВИКТОР» Вашингтон, округ Колумбия, с Салли Джонсон (сестра)

22

После душа меня отводят вниз, в помещение тира (Бобби считал, что это ненужная роскошь, но Брюс Райнбек не соглашался с ним), представляющее собой комнату внутри другой комнаты, расположенной в том, что, по моим предположениям, должно быть подвалом того самого дома то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Там сына французского премьера, привязанного к стулу, подвергают медленному отравлению. Он обнажен, кожа его блестит от пота, кружочки конфетти плавают в луже крови, сворачивающейся на полу под ним. Его грудь почти вся почернела, оба соска отсутствуют, и из-за яда, который постоянно вводит ему Брюс, он дышит с большим трудом. Во рту у него удалено четыре зуба, а кожа на лице растянута в стороны проволокой, причем пара витков ее пропущено сквозь губы, так что со стороны кажется, будто сын французского премьера улыбается мне. Еще один провод воткнут в рану на его животе и прикреплен к печени, и по нему туда подводится электричество. Время от времени сын французского премьера теряет сознание, но его тут же снова приводят в чувство. Ему вводят новую порцию яда, затем морфий, а Бентли снимает все это на видео.

В комнате под землей стоит сладковатая вонь, и я пытаюсь не смотреть на жуткую пилу, которая лежит на чемодане от Louis Vuitton, но смотреть больше не на что, а в комнате играет музыка — преимущественно две радиостанции: NOVA или NRJ. Брюс непрестанно задает актеру вопросы на французском — у него целый список из трехсот двадцати пунктов, причем многие вопросы повторяются через равные промежутки, в то время как Бобби смотрит на все это, сидя на стуле вне кадра, с угрюмым выражением на лице. Сыну французского премьера показывают фотографии, он дико таращится на них, но не знает что сказать.

— Задай ему снова вопросы с двести семьдесят восьмого по двести девяносто первый, — внезапно бросает Бобби. — Сперва в обычной последовательности, а затем — в последовательности С.

Затем он приказывает Брюсу ослабить проволоку, оттягивающую губы, и сделать еще один укол морфина.

Я бессильно прислоняюсь к стене, и моя нога от неподвижности вскоре затекает. Пот течет по щекам Бентли, снимающего на видео все происходящее, и Бобби еще раз просит поменять его угол съемки, но Бентли заверяет Бобби, что его лицо не попадает в кадр. К сыну французского премьера внезапно возвращается сознание, и он начинает выкрикивать ругательства. Видно, что Бобби ужасно разочарован. Брюс делает перерыв, вытирает лоб полотенцем от Calvin Klein, делает глоток теплого выдохшегося пива Becks. Бобби закуривает сигарету и делает знак Брюсу вырвать у сына французского премьера еще один зуб. Бобби складывает руки на груди, зевает и смотрит в потолок.

— Вернись к четвертому разделу, задавай вопросы в последовательности В.

И снова ничего не происходит. Актер ничего не знает. Он учил другой сценарий. Он не играет эту сцену так, как хотелось бы Бобби. Ошибка кастинга. Он не подходит для этой роли. Все кончено. Бобби командует Брюсу, чтобы тот облил кислотой руки актера. Боль искажает черты его лица, и он, глядя на меня, разражается бесполезными криками, а затем ему отпиливают ногу.

21

До актера, играющего сына французского премьера, доходит наконец, что отныне для него уже ничего окружающее не имеет значения, — это понимание пришло к нему в комнате, расположенной в подвале того самого дома то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Он гонял по итальянской Ривьере в кабриолете «мерседес», играл в казино в Монте-Карло, лежал в Аспене посреди солнечного патио, засыпанного местами снегом, и девушка, которая только что выиграла серебряную медаль на Олимпиаде моделей, подходила к нему на цыпочках и ревниво целовала его. Он выходил из нью-йоркского клуба «Sky» и скрывался в туманной ночи. Он встречался со знаменитыми негритянскими комиками и выпадал из лимузинов. Он катался на колесе обозрения, разговаривая по мобильнику, а его восхищенная подруга сидела рядом и прислушивалась к обрывкам разговоров. Он сидел в пижаме и наблюдал, как его мать медленно пьет мартини, а за окном сверкали молнии, и он только что подписал своими инициалами рисунок с белым медведем, который он нарисовал для нее. Он пинал футбольный мяч по бескрайнему футбольному полю. Он старался не отводить глаз, встретившись с волевым взглядом отца. Он жил во дворце. Непроглядная темнота, извиваясь, заструилась к нему — пляшущая и лучистая. Все было таким случайным: надежды, страдания, желания, слава, признание. Щелкает затвор фотоаппарата, и что-то начинает падать в его сторону, какая-то фигура в капюшоне, и когда она обрушивается на него, он в последний раз поднимает глаза и видит над собой морду монстра с головой гигантской мухи.

20

Мы на званом ужине в квартире на рю Поля Валери, что между авеню Фош и авеню Виктора Гюго, и все несколько подавлены, потому что значительный процент приглашенных погибли вчера при взрыве «Ritz». Чтобы утешиться, люди отправились делать шопинг, и им можно простить и это, и то, что они совершали покупки с чрезмерным воодушевлением. Сегодня вечером — букеты полевых цветов и белых лилий, сегодня вечером — редактор парижского бюро «W», Донна Каран, Эрин Лаудер, Инесс де ля Фрессанж и Кристиан Любутин, которому кажется, что я ему хамлю, и, вероятно, так оно и есть, но, скорее всего, я просто достиг такого состояния, когда уже на все наплевать. Сегодня вечером — Аннетт Бенинг и Майкл Стайп в помидорно-красном парике. Сегодня вечером — Тамми под героином, безмятежная, с остекленевшим взором, с губами, распухшими от инъекций коллагена и густо смазанными гигиенической помадой на основе пчелиного воска, скользит среди гостей, останавливаясь, чтобы послушать, что говорят Кейт Уинслет, или Жан Рено, или Полли Уолкер, или Жак Гранж. Сегодня вечером — повсюду запах дерьма, он проникает в каждый уголок. Сегодня вечером — еще одна беседа с шикарным садистом, увлекающимся оригами. Сегодня вечером — еще один безрукий, который размахивает культей и возбужденно шепчет: «Говорят, придет сама Наташа!» Сегодня вечером — загорелые люди, только что с пляжа в Ариэл-Сэндс на Бермудах, причем некоторые загорели настолько, что выглядят так, словно им только что сделали пересадку кожи. Сегодня вечером я пытаюсь связать все это воедино, мучимый страхом и головокружением, вливая в себя одну порцию «Ву-Ву» за другой.

После того как мобильник Бобби звонит и Бобби исчезает из комнаты, старательно пыхая сигарой, зажатой в той же руке, что и телефон, и прикрывая свободной рукой второе ухо, чтобы заглушить шум толпы, Джейми подходит ко мне.

— Похоже, что он действительно на седьмом небе, — говорит мне Джейми, показывая на Доминика Сиропа.

У Джейми — удивительно гибкая фигурка в этой тинейджерской юбочке и туфельках за 1.500$, и она жует какое-то итальянское печенье.

— Ты выглядишь сегодня просто великолепно, — говорит она.

— Чем лучше выглядишь, — бормочу я, — тем больше видишь.

— Я это помню.

— Неправда. Но сегодня вечером я предпочитаю тебе верить.

— Я серьезно. — Она отгоняет рукой муху от лица. — У тебя очень элегантный вид. У тебя есть шарм.

— Что тебе от меня нужно? — спрашиваю я, внезапно испытывая к ней омерзение.

На заднем плане появляется поспешно вернувшийся в комнату Бобби. Он мрачно обменивается рукопожатием с хозяйкой вечера, которая с восторгом кивает в ответ на каждую ложь, которую он ей впаривает, а хозяйка уже слегка расстроена тем, что люди танцуют в коридоре, но она старается держаться невозмутимо, а затем Бобби замечает Джейми и начинает двигаться через толпу прямо к нам, хотя здесь полно других людей, с которыми ему надо поздороваться и поболтать.

— Ответ на этот вопрос не так-то прост, — говорит Джейми ледяным голосом.

— Тебе известно, сколько людей погибло вчера в «Ritz»? — спрашиваю я.

— Я не считала, — говорит она, а затем добавляет: — Не будь таким старомодным.

— Это был Бертран, — говорит Бобби, не обращаясь ни кому в частности. — Мне пора сваливать.

— У тебя перепуганный вид, — неторопливо отвечает Джейми. — Что стряслось?

— Расскажу позже, когда вернемся домой, — говорит он, берет у нее из рук бокал с шампанским и отпивает половину.

— Почему ты уходишь, Бобби? — спрашивает Джейми, тщательно выбирая слова. — Куда ты собрался?

— Знаешь, я живу гораздо более интенсивной светской жизнью, чем ты, — торопливо бросает Бобби.

— Ты — скотина, — улыбается Джейми. — Дубина неотесанная.

— Останься на ужин, — говорит Бобби, глядя на часы. — Затем возвращайся домой. Я приду туда к одиннадцати.

Затем Бобби целует Джейми взасос и пытается сохранять непринужденный вид, но что-то пошло наперекосяк, и он с трудом сдерживает панику. Я пытаюсь не встречаться с ним взглядом. Он это замечает.

— Перестань таращиться на меня, — говорит он раздражительно. — Я вернусь домой к одиннадцати. Может быть, и раньше.

По пути к выходу Бобби задерживается рядом с Тамми, которая покачивается из стороны в сторону, слушая с восторгом драгдилера по кличке Кайзер, и Бобби через всю комнату говорит Джейми одними губами: «Присматривай за ней!» Джейми кивает головой.

— Ну что, Бобби ушел? — спрашивает Джейми.

— Ты выглядишь сегодня просто великолепно, — цежу я, испепеляя ее взглядом. — Тебе известно, сколько людей погибло вчера в «Ritz»?

— Виктор, прошу тебя, — говорит она — очевидно, искренне, одновременно пытаясь улыбнуться, на тот случай, если кто-нибудь за нами следит.

Но французская съемочная группа вьется вокруг кучки явившихся на похороны, которые смеются в углу гостиной, больше похожей на склеп. В баре гудят блендеры, в камине пылает огонь, гости отвечают на звонки мобильных телефонов.

— А еще вчера вечером они убили сына французского премьера, — говорю я спокойно, чтобы произвести наибольший эффект. — Они отпилили ему ногу, я сам видел. Как ты можешь после этого надеть это платье? — спрашиваю я, и мое лицо перекошено от отвращения.

— Просто скажи мне — ушел Бобби или нет? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю я презрительно. — Он ушел.

И тут она явно успокаивается.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Виктор, — говорит она, сперва заглянув мне за плечо, а затем посмотрев по сторонам.

— Что? — спрашиваю я. — Что ты уже взрослая?

— Нет, не это, — терпеливо отвечает она. — Мы с тобой не можем больше встречаться.

— Да неужели? — восклицаю я, тоже оглядываясь по сторонам. — Интересно почему?

— Это слишком опасно.

— Да неужто? — ухмыляюсь я. — Какая банальная фраза!

— Я серьезно.

— Я не хочу больше с тобой разговаривать.

— Похоже, все вышло из-под контроля, — говорит Джейми.

Я начинаю неудержимо хихикать, пока внезапный приступ страха не наполняет мои глаза слезами и не заставляет меня скривиться.

— И… и больше ничего? — Я кашляю, вытираю глаза, шмыгаю носом. — Вот так вот… взяло и вышло из-под контроля?

Мой голос звучит визгливо, как у девчонки.

— Виктор…

— Ты играешь не по правилам, — говорю я, чувствуя комок в груди. — Ты отклоняешься от сценария.

— Никаких правил не существует, Виктор, — говорит она. — Какие еще правила? Чушь собачья. — Она выдерживает паузу и снова повторяет: — Это слишком опасно.

— Похоже, мы так и не сдвинулись с мертвой точки, — говорю я. — Разговор двух глухих.

— По-моему, тебе уже следовало понять, кто такой Бобби, — говорит она. — Теперь ведь тебе намного легче, верно? Намного легче оценить масштаб угрозы, да?

Длительное молчание.

— Пожалуй, — говорю я, не глядя на нее.

— Но я буду стараться не упустить тебя из виду.

— Ага, — говорю я. — Звучит утешительно.

— Также держись подальше от Бертрана Риплэ.

— Почему? — спрашиваю я, почти ее не слушая.

— Он тебя ненавидит.

— То-то я удивлялся, чего это он все время на меня рычит.

— Я серьезно, — говорит она, почти что умоляя меня. — Он все еще зол на тебя, — говорит она, пытаясь одновременно улыбнуться кому-то и помахать рукой. — С самого Кэмдена.

— Но почему? — спрашиваю я, испытывая странную смесь страха и раздражения.

— Он был влюблен в Лорен Хайнд, — говорит она. — И считает, что ты поступил с ней как последнее дерьмо. — Пауза. — Это для протокола. — Еще одна пауза. — Так что будь осторожен.

— Это что, шутка, или у них, у французов, так принято?

— Просто держись от него подальше, — предупреждает она. — Не провоцируй его.

— Откуда ты это знаешь?

— Мы же… не в одиночках сидим. — И она пожимает плечами.

Пауза.

— Велика ли вероятность остаться в живых? — спрашиваю я.

— Если ты будешь держаться от него подальше?

Я киваю головой.

Крошечная слезинка начинает катиться по ее щеке, но тут же исчезает, словно передумав, а она тем временем пытается улыбнуться.

— Не особенно, — шепчет она.

Наконец я заявляю:

— Я ухожу.

— Виктор, — останавливает меня Джейми, когда я начинаю поворачиваться.

— Ну что? — стону я. — Я устал. Я ухожу.

— Виктор, погоди, — говорит она.

Я стою.

— В компьютере, — говорит она почти беззвучно. — В компьютере. У нас дома. Там есть файл.

Она делает паузу для того, чтобы кивнуть проходящему мимо гостю.

— Он называется «Wings».

Пауза.

Поворачиваясь в сторону, она говорит:

— Ты должен посмотреть его.

— Зачем? — спрашиваю я. — Мне уже на все наплевать.

— Виктор, — начинает она снова. — Я… я думаю… я знаю, что девушка, с которой ты встретился на «Королеве Елизавете II»… — Джейми сглатывает, не зная, в какую сторону ей отвернуться, пытается взять себя в руки, но ей это не удается. — Девушка, которая исчезла там, на «Королеве Елизавете II»…

Я продолжаю тупо смотреть на нее. Когда Джейми замечает мою реакцию — мой ненавидящий взгляд, она мотает головой и говорит себе под нос:

— Ладно, забудь об этом.

— Я ухожу, — говорю я и направляюсь к выходу, и тут с потолка начинает сыпаться целый дождь из конфетти.

Из-за того, что квартира освещена для съемок, статистам приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о провод или о рельсы, проложенные прямо посреди гостиной, по которым ездит камера, и в коридоре первый ассистент режиссера дает мне листок с расписанием завтрашних съемок, а Рассел — двойник Кристиана Бэйла — в круглых солнцезащитных очках, с косяком в руке, сравнивает размеры туфель с Дермотом Малруни, но тут я понимаю, что на самом деле каждый из них говорит по своему мобильному телефону, а вовсе не друг с другом, и тут Рассел делает вид, что узнает меня, и «пьяно» кричит:

— Привет, Виктор!

Я изображаю улыбку. Я протягиваю ему руку.

— Слушай, кончай, чувак! — говорит он, отстраняя ее. — Мы с тобой уже черт знает сколько месяцев не виделись.

Он крепко обнимает меня и при этом незаметно что-то засовывает в карман моего пиджака.

— Ну что, как вечеринка? — спрашивает он, делая шаг назад и протягивая мне косяк.

Я мотаю головой.

— Да клево все, очень круто — говорю я, прикусив губу. — Только холодно слишком. Ну, до скорого!

И с этими словами я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Класс! — говорит Рассел, хлопая меня по спине, и возвращается к разговору по мобильнику, а Дермот Малруни тем временем открывает бутылку шампанского, зажатую у него между коленей.

В такси, по дороге в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, я нахожу в кармане карточку с телефоном Рассела.

В ней написано время. И число — это завтра. Адрес. Угол, на котором я должен остановиться. Куда мне после этого идти. Как мне себя вести. Все это — так мелко, что я щурюсь, читая, в полутемном такси, пока меня не начинает подташнивать от напряжения. Я прислоняю голову к стеклу. Такси объезжает место какой-то мелкой аварии, проезжает мимо полицейских, вооруженных автоматами, которые хладнокровно патрулируют улицы. У меня болит спина. Я начинаю нетерпеливо стирать грим с лица коктейльной салфеткой.

Заплатив таксисту, я захожу в дом.

Я набираю код, отключающий сигнализацию. Дверь со щелчком открывается.

Я бреду, спотыкаясь, через двор.

Гостиная пуста — повсюду только мебель, сдвинутая утром с места французской съемочной группой.

Не снимая пальто, я подхожу к компьютеру. Он уже включен. Я нажимаю на клавишу. Я ввожу команду.

Я набираю слово WINGS.

Пауза. Экран вспыхивает. Возникает надпись WINGS ASSGN#3764.

Начинает появляться текст. Разворачивается какая-то диаграмма.

15 НОЯ

BAND ON THE RUN

А под этим:

1985

И затем:

511

Я перехожу на следующую страницу. На экране появляется карта: автострада, направление проезда. Дорога ведет к аэропорту имени Шарля де Голля. Ниже появляется логотип Trans World Airlines.

TWA.

И больше ничего.

Я начинаю стучать по клавиатуре, чтобы распечатать файл. Там две страницы.

Ничего не происходит. Я задыхаюсь от избытка адреналина! Затем я слышу один за другим четыре коротких звуковых сигнала.

Кто-то входит во двор.

Тут я соображаю, что принтер не включен. Когда я включаю его, он тихо щелкает, а затем начинает гудеть.

Я нажимаю еще на одну кнопку: экран мигает.

Голоса снаружи. Бобби, Бентли.

Первая страница файла WINGS медленно выползает из принтера.

У входной двери звенят ключами.

Вторая страница файла WINGS следует за первой, слегка наползая на нее.

В холле открывается дверь: шаги, голоса.

Я вынимаю две страницы из принтера, запихиваю их в карман пиджака, затем выключаю компьютер и принтер. Затем бросаюсь в кресло.

Но тут до меня доходит, что, когда я вошел, компьютер был включен.

Я кидаюсь к компьютеру, включаю его обратно и снова бросаюсь в кресло.

Бобби и Бентли заходят в гостиную, сопровождаемые членами французской съемочной группы, включая режиссера и оператора.

Положив голову на колени, я тяжело дышу.

Голос — я не уверен, кому он принадлежит, — спрашивает:

— Что ты здесь делаешь?

Я ничего не отвечаю. В гостиной холодно, как зимой.

— Мне плохо, — говорю я, поднимаю голову и морщусь от света. — Я нехорошо себя чувствую. — Пауза. — Ксанакс кончился.

Бентли смотрит на Бобби, а затем, подойдя ко мне, бормочет без всякого интереса:

— Херово.

Бобби смотрит на режиссера, который изучает меня с таким видом, словно вот-вот примет какое-то решение. Наконец режиссер кивает Бобби — это знак к началу съемки сцены.

Бобби пожимает плечами, падает на диван, развязывает галстук, затем снимает пиджак. Плечо его белой рубашки от Comme des Garзons слегка испачкано кровью. Бобби вздыхает.

Появляется Бентли и протягивает Бобби стакан с выпивкой.

— Что случилось? — спрашиваю я, почти не слыша собственного голоса. — Почему вы ушли с вечеринки?

— Несчастный случай, — говорит Бобби. — Совершенно непредвиденный.

Он отпивает из стакана.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Брюс Райнбек погиб, — говорит Бобби, стараясь не глядеть на меня, а затем недрогнувшей рукой еще раз подносит стакан ко рту.

Бобби не ждет, пока я спрошу у него, как это случилось, — впрочем, я и не собирался спрашивать.

— Он пытался извлечь взрыватель из бомбы в квартире на Бетюнской набережной, — вздыхает Бобби, не вдаваясь в детали. — Уж не знаю зачем.

Я сижу на своем месте настолько долго, насколько это возможно без того, чтобы сойти с ума, но когда режиссер делает мне знак подняться, я, пошатываясь, встаю на ноги.

— Я… пойду, пожалуй, посплю, — говорю я, а затем, ткнув пальцем вверх, добавляю: — На втором этаже.

Бобби ничего не говорит, просто безразлично смотрит на меня.

— Я… я ужасно вымотан, — говорю я, трогаясь с места. — Вот-вот с ног свалюсь.

— Виктор, — внезапно зовет меня Бобби.

— Да? — Я останавливаюсь, чувствуя, что все мое тело покрыто холодным потом, а желудок до краев заполнен кислотой. — Да? — снова спрашиваю я.

— Что у тебя торчит из кармана? Он показывает на мой пиджак.

Я с невинным видом гляжу в указанном направлении.

— О чем ты?

Бобби встает с дивана и подходит ко мне так быстро, что чуть не сбивает меня с ног. Одним движением он выхватывает заинтересовавшую его бумажку из моего кармана.

Он рассматривает ее, переворачивает, а затем вновь глядит на меня.

Он протягивает мне бумажку, скривив рот, и пот блестит у него на висках, на переносице и во впадинах под глазами. Жуткая улыбка во весь рот.

Я беру лист бумаги у него из рук, у меня мокрые ладони и руки трясутся.

— Что это? — спрашиваю я.

— Иди спать, — говорит он, отворачиваясь.

Я смотрю на листок.

Это расписание съемок на завтра, которое первый ассистент режиссера сунул мне, когда я выходил с вечеринки на рю Поля Валери.

— Жаль Брюса, — говорю я неуверенно, потому что мне его совсем не жаль.

Я на втором этаже, замерзаю в постели, закрывшись на замок. Я сожрал ксанакс, однако сон так и не идет. Раз десять я начинаю мастурбировать, но тут же останавливаюсь, осознав всю бессмысленность этого занятия. Я пытаюсь не прислушиваться к крикам, которые раздаются снизу, и надеваю наушники, но кто-то из французской съемочной группы засунул в мой плеер кассету, на которой в течение девяноста минут Дэвид Боуи поет «Heroes» снова и снова, бесконечным кольцом — еще одно, не лишенное логики преступление. Я начинаю считать те смерти, в которых я не виноват: почтовые марки с токсином в клеевом слое, книга со страницами, пропитанными ядом, который убивает в течение считанных часов, костюмы от Armani, настолько насыщенные отравой, что жертва впитывает к концу вечера через кожу достаточное количество, чтобы умереть.

В 23:00 Тамми наконец впархивает в гостиную с букетом белых лилий в руках, а руки у нее все в болячках, большинство которых размещается на локтевом сгибе. Следом появляется Джейми. Я читал эту сцену, так что более менее представляю ее. Когда Джейми сообщают о смерти Брюса, она просто говорит: «Ясно» (но Джейми-то знала, что произойдет с Брюсом Райнбеком, она знала это еще в Лондоне, она знала это, когда мы приехали в Париж, она знала это в первый же день, когда играла в теннис с Брюсом, она знала это всегда).

Когда это говорят Тамми, она вяло смотрит на Бобби, не в силах поверить. Джейми, следуя сценарию, берет лилии из ее рук, и тогда Тамми расслабляется и говорит Бобби шепотом: «Лжец!», а затем она шепчет: «Лжец!» — еще раз, и на лице Бобби появляется слабая улыбка, а французский оператор стоит у него за спиной, чтобы зафиксировать реакцию Тамми, и тут у нее все внутри опускается, и она начинает кричать и выть, не останавливаясь ни на секунду, и ей уже глубоко наплевать, зачем в ее жизни появился Бобби, зачем он велит ей идти спать, зачем он требует от нее, чтобы она немедленно забыла Брюса Райнбека, зачем он рассказывает ей, что Брюс убил сына французского премьера, зачем ей объясняют, что ей следует радоваться, что с ней ничего не случилось, в то время как Бентли (клянусь Богом!) принимается нарезать салат.

19

Озабоченность последствиями смерти Брюса еще некоторое время нарушает спокойное течение жизни в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, и, поскольку у меня нет никаких поручений, и все слишком заняты, чтобы обращать на меня внимание, я незаметно сваливаю. Идут бесконечные разговоры о том, чтобы изменить название, сократить бюджет, сдать в аренду восьмидесятифутовый кран, перенести сроки премьеры, вспыльчивый продюсер из Лос-Анджелеса заикается даже о том, чтобы переписать сценарий. Перед уходом я снимаюсь в сцене, где показана реакция Тамми на наш рассказ о смерти Брюса (мотоциклетная авария, грузовик с полным кузовом арбузов, Афины, не вписался в поворот), но поскольку она не в состоянии даже складывать слова в предложения, а тем более играть на жестах, мои реплики снимаются в холле, а за Тамми реплики подает ассистент режиссера, который делает это гораздо убедительнее, чем сама Тамми (Тамми мы вставим в эту сцену позднее, при монтаже). Для финального кадра мы надеваем на голову ассистента парик, после чего гигантским «панафлексом» снимаем наезд на мое «печальное, но полное оптимизма» лицо во время прощального объятия с Тамми.

Джейми, сидя за компьютером в гостиной, то ли делает вид, что не замечает меня, то ли действительно не обращает внимания на мое присутствие — машинально просматривает диаграммы, рассортировывает электронную почту — в то время как я пытаюсь незаметно прошмыгнуть мимо нее.

На улице пасмурно, небо в серых тучах.

Жилой дом на Бетюнской набережной.

Я сворачиваю возле Пон-де-Сюлли.

Черный «ситроен» запаркован у края тротуара на рю Сен-Луи-ан-Лиль, и, завидев машину, я убыстряю шаг.

Рассел отвозит нас в жилой дом на авеню Вердье в районе Монтруж.

У меня при себе автоматический пистолет «вальтер» двадцать пятого калибра.

У меня в кармане черного кожаного пиджака от Prada — распечатки файла WINGS.

Я глотаю таблетку ксанакса, она застревает у меня в горле, а затем зажевываю ее «Mentos», чтобы избавиться от противного вкуса во рту.

Я пробегаю вслед за Расселом три лестничных пролета.

На четвертом этаже — квартира, совершенно пустая, если не считать шести раскладных белых стульев. Стены покрашены в малиновый и черный цвета, а на полу громоздятся составленные в пирамиды картонные упаковочные коробки. Маленький телевизор, подключенный к видеомагнитофону, стоит на деревянном дощатом ящике. Темноту местами разгоняют отдельные горящие лампочки. Стоит такой холод, что пол покрыт тонким скользким слоем льда.

Ф. Фред Палакон сидит на одном из белых раскладных стульев рядом с двумя своими коллегами, которых мне представляют как Дэвида Кратера и Лоуренса Дельту, — оба одеты в черные костюмы, и оба несколько старше меня. Прикуриваются сигареты, открываются папки. Появляется кофе от Starbucks, делаются первые глотки.

Я сажусь напротив на раскладной белый стул и только тут замечаю: в дальнем темном углу, рядом с окном, занавешенным шторой из бархата в рубчик, еще на одном раскладном белом стуле сидит японец. Он явно старше всех остальных присутствующих — не такой подтянутый, более апатичный, но трудно понять насколько. Он сидит в тени, не сводя глаз с меня.

Рассел остается на ногах: он прохаживается по комнате, негромко беседуя с кем-то по мобильнику. Наконец он выключает телефон и наклоняется к Палакону, чтобы прошептать тому на ухо какую-то неприятную новость.

— Ты уверен? — спрашивает Палакон.

Рассел прикрывает глаза и, вздохнув, кивает головой.

— Ладно, — говорит Палакон. — Тогда у нас осталось совсем мало времени.

Рассел проходит мимо и становится у меня за спиной возле двери, а я оборачиваюсь, чтобы убедиться в том, что он по-прежнему здесь.

— Спасибо, что пришли, мистер Вард, — говорит Палакон. — Вы в точности следовали нашим указаниям.

— Не стоит… благодарности.

— Нам придется быть краткими, — говорит Палакон. — У нас сегодня в распоряжении совсем мало времени. Во-первых, хотел представить вам моих коллег, — Палакон кивает головой в сторону Дельты и Кратера, — и провести предварительную встречу. Нам нужно, чтобы вы просто подтвердили ряд фактов. Посмотрели вместе с нами кое-какие фотографии, не более того.

— Подождите. Так что, проблема, так сказать, решена? — спрашиваю я, чувствуя, как пискляво звучит мой голос.

— Ну, не совсем… — спотыкается Палакон. — Два дня назад вашу информацию довели до сведения Дэвида и Лоуренса, и с этого момента мы начали обдумывать, как извлечь вас из этого… — Палакон останавливается в поисках нужного слова. Я терпеливо жду. — …Из этой ситуации, — находится он.

— Круто, круто, — говорю я нервно, решив сперва закинуть ногу на ногу, но тут же передумав. — Просто подтвердить ряд фактов? Круто. Посмотреть фотографии. Отлично! Это круто. Это я могу.

Повисает пауза.

— Э-э-э, мистер Вард, — осторожно начинает Палакон.

— Да, что?

— Не могли бы вы, — Палакон прочищает горло, — не могли бы вы снять темные очки?

Следует долгая пауза, после которой до меня наконец доходит, о чем меня просят.

— Ах да, конечно!

— Мистер Вард, — начинает Палакон, — как долго вы живете в том самом доме?

— Я… я не знаю, — говорю я, пытаясь вспомнить. — С момента приезда в Париж?

— А когда это было? — спрашивает Палакон. — Пожалуйста, поточнее.

— Ну, скорее всего две недели назад… — Пауза. — Или… может быть, четыре?

Кратер и Дельта переглядываются.

— Я просто предполагаю… На самом деле я не знаю точно… Я просто не уверен… У меня вообще плохая память на даты.

Я пытаюсь улыбнуться, но от этого моих собеседников прямо-таки передергивает — впрочем, качество моей игры их, судя по всему, не устраивает с самого начала.

— Извините, — бормочу я. — Извините…

Где-то неподалеку громко жужжит муха. Я пытаюсь держаться непринужденно, но у меня это не получается.

— Мы хотим, чтобы вы перечислили, кто проживает вместе с вами в том самом доме, — говорит Палакон.

— Ну, наша тусовка, — говорю я. — Тусовка… наша.

Палакон, Дельта, Кратер — все они смотрят на меня в ожидании.

— Ну да, понятно. Ладно, — говорю я, дрожа от холода и постоянно закидывая ноги одну на другую. — Да. В том самом доме. Ясно.

Палакон начинает зачитывать список из своей папки:

— Джейми Филдс, Бобби Хьюз, Тамми Девол, Бентли Харольдс, Брюс Райнбек…

Тут я перебиваю его:

— Брюс Райнбек мертв.

Профессиональное молчание. Кратер смотрит на Дельту, но Дельта не отвечает ему взглядом — вместо этого он кивает головой, глядя куда-то в пустоту.

Палакон наконец спрашивает:

— Вы можете подтвердить это?

— Да, да, — бормочу я. — Он умер.

Палакон перелистывает страницу, делает пометку ручкой, а затем спрашивает:

— Бертран Риплэ тоже проживает вместе с вами?

— Бертран? — переспрашиваю я. — Нет, он не живет вместе с нами. Нет.

— Вы уверены? — спрашивает Палакон.

— Да, да, — отвечаю я. — Я уверен. Я учился с ним вместе в Кэмдене, так что я знаю, кто он такой. Если бы он жил вместе с нами, я бы знал.

И в тот же самый миг до меня доходит, что это не совсем так, и что Бертран Риплэ легко может проживать в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане, а я могу об этом даже и не подозревать, поскольку дом очень велик, в нем постоянно происходят какие-то перестановки, а иногда даже складывается впечатление, что каждый день к нему пристраивают все новые и новые комнаты.

Палакон протягивает мне фотографию.

— Это Бертран Риплэ? — спрашивает он.

Фотография похожа на снимок Херба Риттса для рекламной компании Armani — пустынный пейзаж, красивая, обольстительно угрюмая физиономия Бертрана, зубы сжаты и губы слегка надуты, темные очки с маленькими стеклами устраняют несовершенство формы черепа. Бертран выходит из фургона, одетый в футболку от Tommy Hilfiger, в руках у него — автомат «скорпион», и он не замечает, что его фотографируют издали из укрытия.

— Да, это он, — говорю я безучастно, возвращая Палакону фотографию. — Но живет он не с нами.

— А кто-нибудь из живущих в том самом доме контактирует с Бертраном Риплэ? — спрашивает Кратер.

— Да, — отвечаю я. — Все, пожалуй.

— А вы, мистер Вард? — переспрашивает Палакон.

— Что я?

— Вы с ним контактируете? Я имею в виду Бертрана Риплэ?

— Ах, я? Нет, я с ним не контактирую.

Скрип перьев, долгое молчание, затем снова скрип перьев.

Я смотрю на японца, который продолжает не шелохнувшись следить за мной.

Палакон протягивает мне еще одну фотографию, которая оказывается для меня полной неожиданностью.

Это карточка Сэма Хо, под которой что-то написано на каком-то азиатском языке.

— Вы знаете этого человека? — спрашивает Палакон.

— Да, это Сэм Хо, — говорю я и начинаю плакать.

Я опускаю голову и гляжу на свои ботинки, стараясь сдержать рыдания.

Слышно шуршание бумаг, смущенное хмыканье.

Я делаю глубокий вздох и пытаюсь взять себя в руки, но после того, как я сообщаю им, что Брюс Райнбек и Бобби Хьюз пытали его в Лондоне, а затем убили месяц назад, я вновь начинаю плакать. Проходит не меньше минуты, прежде чем мне удается справиться со слезами. Я сглатываю слюну, прочищаю горло. Рассел наклоняется ко мне и предлагает клинекс. Я прочищаю нос и бормочу:

— Извините.

— Поверьте мне, мистер Вард, мы вовсе не собирались вас огорчать, — говорит Палакон. — С вами все в порядке? Мы можем продолжать?

— Да, со мной все в порядке, — говорю я, вновь прочищая горло и вытирая лицо.

Палакон протягивает мне следующую фотографию.

Сэм Хо стоит посреди безбрежного песчаного пространства, весьма похожего на Саут-Бич, а рядом с ним — Марайя Кэри и Дэйв Грол, и все трое внимательно прислушиваются к чему-то, что рассказывает им k. d. lang. На заднем плане люди устанавливают свет, держат в руках тарелки с едой, позируют, украдкой говорят по мобильникам.

— Ага, это тоже он, — говорю я, вновь высмаркиваясь.

Кратер, Дельта и Палакон обмениваются задумчивыми взглядами, а затем вновь обращают внимание на меня. Я пытаюсь рассмотреть японца, когда Палакон говорит:

— Этот снимок Сэма Хо сделан в Майами.

Пауза.

— Да?

— На прошлой неделе.

Пытаясь не выглядеть слишком удивленным, я проглатываю слова «на прошлой неделе» и холодно замечаю:

— Значит, тогда это не он. Не Сэм Хо.

Кратер наклоняется к Палакону и тыкает ручкой в какую-то запись в папке, которую тот держит на коленях. Палакон раздраженно кивает. Я начинаю нервничать и ерзать на стуле.

— Они умеют подделывать фотографии, — сообщаю я. — Я буквально вчера видел, как Бентли Харольдс это делает. Они постоянно фабрикуют…

— Мистер Вард, эти фотографии были подвергнуты тщательному исследованию в компетентной лаборатории, и они являются на сто процентов подлинными.

— Откуда вы знаете? — выкрикиваю я.

— У нас есть негативы, — парирует Палакон.

Пауза.

— А негативы что, нельзя подделать? — спрашиваю я.

— Негативы не были подделаны, мистер Вард.

— Но тогда… тогда кто этот парень? — спрашиваю я, ерзая в кресле, растираю руки, а затем с трудом шевелю пальцами.

— Стойте, погодите-ка минутку! — говорю я, всплескивая руками. — Ребята, ребята, погодите-ка минутку!

— Да, мистер Вард, — говорит Палакон.

— А это… это все настоящее?

Я осматриваю комнату в поисках камеры, осветительных приборов и других несомненных признаков присутствия съемочной группы, которая, возможно, в настоящий момент прячется за дверью в соседней комнате и снимает происходящее через отверстия в малиново-черных стенах, прорезанные в стратегических точках.

— Что вы имеете в виду, мистер Вард? — спрашивает Палакон. — В каком смысле «настоящее»?

— Ну, я хотел сказать, может быть, это все кино? — разъясняю я, вертясь на стуле. — Может быть, нас сейчас снимают?

— Нет, мистер Вард, — вежливо отвечает Палакон. — Это не кино, и вас никто не снимает.

Кратер и Дельта бросают на меня непонимающие взгляды.

Японец слегка наклоняется вперед, но не настолько, чтобы я смог разглядеть его лицо.

— Но… я… — я гляжу на фотографию Сэма Хо, — я… не…

Я начинаю тяжело дышать, и спертый, холодный воздух в комнате обжигает мне легкие.

— Они… послушайте, они… я думаю, они делают двойников. То есть я не знаю, как они их делают, но… но они их делают. Это не Сэм Хо… это кто-то другой… то есть я хочу сказать, Палакон, что они где-то находят двойников.

— Палакон! — внезапно говорит Кратер. В тоне его голоса слышится предупреждение.

Палакон озадаченно смотрит на меня.

Я роюсь в кармане в поисках таблетки ксанакса и пытаюсь устроиться поудобнее, чтобы у меня не затекали руки и ноги. Я позволяю Расселу поднести огонь к сигарете, которую кто-то мне сунул в рот, но дым отвратителен на вкус, и сигарета выпадает у меня изо рта и падает на пол, зашипев в лужице талой воды, образовавшейся там, где растаял лед.

Дельта протягивает руку за чашкой кофе.

Мне вручают еще одну фотографию.

Марина Гибсон. Простая цветная фотокарточка 8x10, не очень качественно отпечатанная.

— Это та самая девушка, с которой я познакомился на «Королеве Елизавете II», — отвечаю я. — Где она? Что с ней случилось? Когда была сделана эта фотография? — И затем, уже спокойнее: — С ней все в порядке?

Палакон делает небольшую паузу, а затем сообщает:

— Мы полагаем, что она погибла.

Срывающимся голосом я спрашиваю:

— Почему? Откуда вам это известно?

— Мистер Джонсон, — говорит Кратер, наклоняясь ко мне, — мы подозреваем, что эта женщина была послана, чтобы предупредить вас.

— Подождите, — говорю я, чувствуя, что фотография вот-вот выпадет у меня из пальцев. — Послана, чтобы предупредить меня? Предупредить о чем? Подождите минуточку, Господи Боже, подождите…

— Вот это-то мы и пытаемся понять, мистер Джонсон, — говорит Дельта.

Палакон наклоняется к видеомагнитофону и нажимает на воспроизведение. Съемки с ручной видеокамеры, но на удивление профессиональные. Мы на борту «Королевы Елизаветы II». Актриса, играющая роль Лорри Уоллис, прислоняется к ограждению, изображает смущение, откидывает голову назад и рассматривает океан с улыбкой на лице, адресованной оператору, но оператор тут же переводит объектив на Марину, растянувшуюся в шезлонге в коротких штанишках под леопарда, белой полупрозрачной коротенькой блузке и в огромных, в пол-лица, темных очках в роговой оправе.

— Это она, — говорю я. — Девушка, с которой я познакомился на корабле. Откуда у вас эта кассета? Эта та самая девушка, с которой я собирался поехать в Париж.

Палакон снова делает паузу, делая вид, что сверяется со своей папкой, и затем вновь произносит ту же самую полную безнадежности фразу:

— Мы полагаем, что она погибла.

— Как я уже говорил, мистер Джонсон, — говорит Кратер, наклоняясь ко мне так, что в этом чувствуется некоторая угроза, — мы подозреваем, что Марину Кэннон послали, чтобы предупредить…

— Подождите, ребята, подождите, — говорю я. — Ее звали Гибсон. Марина Гибсон.

— Нет, ее звали Кэннон, — говорит Дельта. — Марина Кэннон.

— Подождите, ребята, подождите, — говорю я. — Послана, чтобы предупредить меня? Предупредить о чем?

— Вот это-то мы и пытаемся понять, мистер Джонсон, — подчеркнуто терпеливо повторяет Палакон.

— Мы полагаем, что тот, кто послал ее, не хотел, чтобы вы в Лондоне вступали в контакт с Джейми Филдс, имея в виду в первую очередь Бобби Хьюза, — говорит Кратер. — Мы думаем, что ее использовали в качестве отвлекающей приманки. В качестве альтернативного варианта.

— Использовали? — переспрашиваю я. — Использовали? Что за херню вы тут несете?

— Мистер Вард… — начинает Палакон.

— Джейми сказала мне, что знакома с ней, — внезапно говорю я. — Вернее, что была с ней знакома. Для чего Марине мешать мне встретиться с Джейми, если они знакомы?

— А не сказала ли вам Джейми Филдс, в связи с чем она знакома с Мариной? Или, иначе говоря, в каком контексте произошло их знакомство? — спрашивает Палакон. — Рассказала ли вам Джейми Филдс о характере их отношений?

— Нет… — бормочу я. — Не рассказала…

— А вы не попытались расспросить? — в один голос восклицают Кратер и Дельта.

— Нет… — бормочу я, окончательно смутившись. — Нет… извините… не попытался…

У меня за спиной Рассел говорит:

— Палакон!

— Да, конечно, — отвечает Палакон.

На экране — камера панорамирует вдоль палубы, и каждый раз когда Марина смотрит на нее, возвращается обратно на Лорри Уоллис. Но затем она задерживается некоторое время на Марине, которая смотрит на нее так, словно ей бросают вызов.

— Откуда у вас это? — вновь спрашиваю я.

— Это не оригинал, — отвечает Дельта. — Это копия.

— Это не ответ, — говорю я, скрипя зубами.

— Какая разница, откуда она у нас, — заявляет Дельта.

— Это снимали Уоллисы, — говорю я, глядя на экран. — Выключите.

— Уоллисы? — переспрашивает кто-то.

— Да, — киваю я головой. — Уоллисы. Супружеская пара из Англии. Англичане. Я забыл, чем они занимаются. Они мне говорили, но я забыл. Она, по-моему, занимается ресторанами. Открывает их. Выключите, я же прошу вас, выключите!

— Как вы познакомились с ними? — спрашивает Палакон, и когда он нажимает на кнопку, экран телевизора вновь чернеет.

— Не знаю. Просто оказались на одном корабле. Они представились мне. Пригласили на ужин. — Я издаю стон и начинаю растирать лицо ладонями: — Они сказали, что знают моего отца…

Люди, сидящие напротив меня, немедленно приходят к какому-то выводу, который заставляет их вздрогнуть.

— Вот дерьмо! — восклицает Дельта. Одновременно Кратер начинает бубнить себе под нос:

— Блин, блин, блин.

Палакон продолжает непроизвольно кивать, приоткрыв рот так, чтобы в него попадало побольше воздуха.

Дельта яростно начинает что-то записывать в папку, лежащую у него на коленях.

— Блин, блин, блин, — все бубнит и бубнит Кратер.

Японец закуривает сигарету, и пламя спички на мгновение выхватывает его лицо из темноты. Что-то явно не так, поскольку он хмурится.

— Палакон? — взывает Рассел у меня из-за спины.

Палакон вздрагивает, выйдя из оцепенения. Я оборачиваюсь.

Рассел показывает пальцем на часы. Палакон раздраженно кивает головой.

— Задавала ли вам Марина Кэннон какие-нибудь вопросы? — быстро спрашивает Дельта, наклоняясь ко мне.

— Блин, да я не знаю, — бормочу я. — Какие вопросы?

— Не спрашивала ли она вас?.. — начинает Кратер.

Тут я вспоминаю и, перебив Кратера, тихо отвечаю:

— Она спрашивала, не просил ли меня кто-нибудь что-нибудь отвезти в Англию.

Ее поспешное бегство из «Queen's Grill», отчаянный телефонный звонок позднее, а я был пьян и улыбался собственному отражению в каюте и хихикал, а в её ванной повсюду была кровь, и кто еще, кроме Бобби Хьюза, мог знать, что она на корабле, а ты ехал в другую страну, а на плече у нее была татуировка — черная и бесформенная.

Я стираю пот со лба, и комната плывет у меня перед глазами, но затем останавливается.

— Что именно? — спрашивает Палакон.

Я пытаюсь ухватить какую-то мысль, и наконец это мне удается.

— Я думаю, что она имела в виду, — я смотрю на Палакона, — что она имела в виду шляпку.

Все начинают что-то записывать. Затем ждут, что я продолжу свой рассказ, но, поскольку я молчу, Палакон решает подтолкнуть меня, задав очередной вопрос:

— Но ведь шляпка исчезла на борту корабля, верно?

Я медленно киваю головой.

— Но может быть… мне кажется… может, это она взяла ее и… и передала ее… кому-нибудь?

— Нет, — бросает Дельта. — Наши источники утверждают, что она этого не делала.

— Ваши источники?— спрашиваю я. — Какие еще, мать вашу так, источники?

— Мистер Вард, — вступает Палакон. — Это вам разъяснят позднее, так что прошу вас…

— Что там было в этой шляпке? — спрашиваю я, не давая ему закончить. — Почему вы попросили меня отвезти ее? Почему она оказалась порванной, когда я нашел ее? Что было в шляпке, Палакон?

— Мистер Вард, Виктор, я обещаю вам, что все объясню при следующей встрече, — говорит Палакон. — У нас сейчас просто нет времени…

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, начиная паниковать. — У тебя есть дела поважнее? Палакон, срань господня, я уже совсем перестаю понимать, что здесь происходит, и…

— Мы хотим показать вам еще несколько фотографий, — перебивает меня Палакон и протягивает мне три глянцевых снимка 8x10.

Парень и девушка в тропических костюмах на морском берегу возле линии прибоя. Море за спиной. Яркий солнечный свет, белый с лиловым оттенком. Судя по развевающимся волосам, дует ветер. Парень что-то пьет из скорлупы кокосового ореха. Девушка нюхает гавайский венок из лиловых цветов, надетый на шею. На другой фотографии она (неуместная смена декораций) кормит из рук лебедей. Бобби Хьюз стоит рядом с доброй улыбкой на лице (тоже неуместной). На последней фотографии Бобби Хьюз, наклонившись рядом с девушкой, помогает ей сорвать тюльпан.

Девушка на всех трех фотографиях — это Лорен Хайнд.

Я снова начинаю плакать.

— Это… это Лорен Хайнд.

Длинная пауза, а затем я слышу, как кто-то меня спрашивает:

— Когда вы в последний раз виделись с Лорен Хайнд, Виктор?

Я продолжаю плакать, не в силах взять себя в руки.

— Виктор? — зовет меня Палакон.

— Что она делает рядом с ним? — рыдаю я.

— По-моему, Виктор познакомился с ней, когда они учились вместе в Кэмдене, — тихо разъясняет Палакон своим коллегам — разъяснение, которое ничего не разъясняет, но я безмолвно качаю головой, не в силах поднять глаза.

— А потом? — спрашивает кто-то. — Когда вы в последний раз виделись с Лорен Хайнд?

Сквозь слезы мне удается выдавить:

— Я встретил ее в прошлом месяце…. на Манхэттене… в «Tower Records».

Звонит мобильник Рассела, заставив нас всех подпрыгнуть.

— Хорошо, — говорит он кому-то в трубку.

Завершив разговор, он начинает торопить Палакона.

— Нам пора, — говорит он. — Время ехать.

— Мистер Джонсон, — говорит Дельта, — мы выйдем с вами на связь.

Я засовываю одну руку в карман пиджака, вытирая слезы другой.

— Мы… мы узнали от вас много полезного, — не очень искренне произносит Кратер.

— Вот, возьмите, — говорю я, не обращая внимания на Кратера, и протягиваю Папакону распечатку файла WINGS. — Это я нашел в компьютере в том самом доме. Я не знаю, что все это значит.

Палакон берет распечатку у меня из рук.

— Спасибо, Виктор, — говорит он явно искренне и кладет распечатку в папку, даже не посмотрев на нее. — Виктор, я хочу, чтобы вы успокоились. Мы выйдем с вами на связь. Возможно, даже завтра…

— Но с тех пор как мы виделись в последний раз, Палакон, они взорвали этот гребаный отель, — кричу я. — Они убили сына французского премьера.

— Мистер Вард, — мягко говорит Палакон, — ответственность за взрыв в «Ritz» уже взяли на себя другие группировки.

— Какие еще другие группировки! — кричу я. — Это сделали они! Это Брюс Райнбек подложил бомбу в гребаный «Ritz»! He существует никаких других группировок! Во всем виноваты они!

— Мистер Вард, мы, разумеется…

— Мне начинает казаться, что вам глубоко наплевать на мою безопасность, Палакон! — говорю я, задыхаясь от гнева.

— Мистер Вард, это абсолютно не соответствует истине, — говорит Палакон, вставая, в связи с чем я тоже поднимаюсь со стула.

— Зачем вы послали меня искать ее? — кричу я. — Зачем вы послали меня искать Джейми Филдс?

Я уже готов наброситься на Палакона, но Рассел оттаскивает меня в сторону.

— Мистер Вард, прошу вас, — говорит Палакон. — Вам нужно идти. Мы выйдем с вами на связь.

Я валюсь на Рассела, который пытается не дать мне упасть.

— Мне уже на все наплевать, Палакон, абсолютно на все.

— Судя по всему, это так, мистер Вард.

— Но почему? — говорю я, глядя на него в изумлении. — Почему вы так решили?

— Потому что если бы вам было не наплевать на все, вы бы сюда не пришли.

Я перевариваю это заявление.

— Эй, Палакон, — говорю я, слегка ошеломленный, — я же не утверждал, что я при этом от страха чуть не обделался.

18

Рассел слетает вниз по лестнице здания на авеню Вердье, перескакивая через ступеньки, а я ковыляю за ним следом, хватаясь, чтобы не упасть, за мраморные поручни, которые закованы в толстый слой льда, так что я обжигаю пальцы, и, оказавшись на улице, я начинаю махать рукой в воздухе, умоляя Рассела идти помедленнее.

— Мы не можем, — говорит Рассел. — Нам нужно спешить. Пошли.

— Почему? Ну почему? — спрашиваю я в отчаянии, но не получаю никакого ответа.

Я собираюсь с силами, чтобы направиться к черному «ситроену», но Рассел внезапно застывает как вкопанный и пытается совладать с собой, чтобы не выдать своего волнения.

Растерявшись, я тоже останавливаюсь. Рассел незаметно слегка пихает меня локтем под бок.

Окончательно потеряв ориентировку, я смотрю на него. Он изображает на лице улыбку.

Джейми Филдс нерешительно направляется в нашу сторону, сжимая в руках маленький белый бумажный пакет, — она не накрашена, в тренировочных штанах, волосы заколоты заколкой, солнцезащитные очки от Gucci.

У нее за спиной французская съемочная группа складывает аппаратуру в голубой фургон, который стоит прямо посреди проезжей части на авеню Вердье.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает она, сдвигая очки на кончик носа.

— Привет! — говорю я, сделав при этом руками какой-то невнятный жест.

— Что происходит, Виктор? — спрашивает она, слегка недоумевая.

— Да так, ничего такого, просто болтаемся, — говорю я рассеянно, в легком ступоре. — Я тут так… просто болтаюсь, зайка.

Пауза.

— Что? — переспрашивает она со смехом, словно не расслышала моих слов. — Болтаешься? — Она смолкает на некоторое время, а затем спрашивает: — С тобой все в порядке?

— Да, зайка, у меня все клево, просто зашибись, — говорю я и снова делаю руками невнятный жест. — Вроде бы дождь собирается, а, зайка?

— Ты весь белый, — говорит она. — Такое ощущение, словно ты плакал.

Она протягивает руку, чтобы потрогать мое лицо, и я инстинктивно отшатываюсь назад.

— Нет, ну что ты, — говорю я. — Нет, я не плакал. Все круто. Просто что-то все зевается. А так — все просто зашибись.

— Ах вот как, — говорит она, после чего надолго повисает молчание.

— Bay, — добавляю я для большей убедительности.

— Что ты делаешь здесь? — спрашивает она.

— Понимаешь, зайка, я здесь с… — я бросаю взгляд на Рассела, — с моим другом, и я… — тут меня наконец осеняет, — я беру у него уроки французского.

Она молча взирает на меня.

— Ты же знаешь, зайка, что я по-французски ни бум-бум. Вот мы и договорились, — я пожимаю плечами.

Она по-прежнему молча взирает на меня.

— Ни-бум-бум, — повторяю я натянуто.

— Ясно, — говорит она, переводя взгляд на Рассела. — Ваше лицо мне чем-то знакомо. Мы встречались раньше?

— Не думаю, — отвечает Рассел. — Но кто знает.

— Меня зовут Джейми Филдс, — говорит она, протягивая руку.

— А меня — Кристиан Бэйл, — отзывается Рассел, протягивая свою.

— Ах вот в чем дело! — восклицает Джейми. — Вот почему ваше лицо показалось мне знакомым. Вы же актер!

— Да, конечно. — И он застенчиво кивает. — Я вас тоже узнал.

— Ну, похоже, тут собрались одни знаменитости! — восклицаю я, ненатурально хихикая. — Верно ведь?

— Мне очень понравилось, как вы сыграли в «Разносчиках газет» и в «Детях свинга», — говорит Джейми явно на полном серьезе.

— Спасибо, спасибо, — кивает Рассел.

— И еще, конечно, в «Одержимых», — продолжает Джейми. — В «Одержимых» вы были просто великолепны.

— О, огромное спасибо! — говорит Рассел, заливаясь румянцем и улыбаясь, как положено по сценарию. — Как это приятно! Как это клево!

— Да, в «Одержимых», — повторяет Джейми, задумчиво вглядываясь в лицо Рассела.

Повисает долгая пауза. Я внимательно слежу, как съемочная группа грузит в фургон камеру. Режиссер кивает в мою сторону, но я на это никак не реагирую. Из фургона доносится песня ABBA «Knowing Me, Knowing You», которая напоминает мне о чем-то, но о чем именно я, как ни напрягаюсь, вспомнить не могу. Режиссер трогается с места, направляясь к нам.

— И чем же вы занимаетесь в Париже? — спрашивает Рассела Джейми.

— Да так, просто болтаюсь, — доверительно сообщает Рассел.

— И даете уроки французского? — смущенно смеется Джейми.

— О, это просто небольшая дружеская услуга, — говорю я, смеясь вместе с ней. — Он мне слегка обязан.

У нас за спиной из парадного жилого дома выходят Палакон, Дельта и Кратер — все в пальто и темных очках — и без японца. Они проходят мимо нас и спокойно идут по улице, беседуя между собой. Джейми едва замечает их, поскольку она занята разглядыванием Рассела. Но режиссер тут же останавливается, смотрит на проходящего мимо Палакона, и лицо его каменеет, и он озабоченно переводит взгляд сначала на меня, а затем снова на Палакона.

— Да, это просто дружеская услуга, — повторяет Рассел, надевая темные очки от Diesel. — Я как раз сейчас между ролями, так что все зашибись.

— Он как раз между ролями, — повторяю я. — Он ждет хорошей роли — такой, которая была бы его достойна.

— Извините, мне надо бежать, — говорит Рассел. — Мы с тобой позже побеседуем, чувак. Приятно было с вами познакомиться, Джейми.

— Да, — неуверенно отвечает Джейми, — мне тоже было с вами очень приятно познакомиться, Кристиан.

— Мир вам, братья, — говорит он, выходя из кадра. — Виктор, я свяжусь с тобой. Au revoir.

— Ага, чувак, — отзываюсь я срывающимся голосом. — Bonjour, додик. Oui, monsieur.

Джейми стоит передо мной, скрестив руки на груди. Съемочная группа ждет, прислонившись к фургону, двигатель которого уже урчит. Я пытаюсь успокоиться, чтобы сердце перестало колотиться так сильно. Режиссер вновь начинает двигаться в нашу сторону. У меня все мутится и плывет перед глазами. С неба начинает моросить.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос не звучал плаксиво.

— Пошла в аптеку за лекарством для Тамми, — говорит она.

— Ах вот что. А что, она, типа, сильно больна?

— Да, у нее нервы совсем не в порядке, — холодно отвечает Джейми.

— Ну да, я понимаю, как же иначе.

Я облизываю губы, от страха у меня сводит судорогой ноги, по лицу бегают мурашки. Режиссер уже бежит по улице трусцой, направляясь ко мне, на лице мрачная решимость.

— Ну что ж, давай проясним обстановку, — начинает Джейми.

— Угу.

— Ты берешь уроки французского.

— Угу.

— У Кристиана Бэйла?

— Нет, у нас с ним роман, — брякаю я. — Я не хочу водить его к нам домой.

— А что, вполне правдоподобное объяснение.

— Нет, ну что ты, мы французским занимаемся, — меняю курс я. — Merci beaucoup, bon soir, j e comprends, oui, mademoiselle, bonjour, mademoiselle…

— Все ясно, — бормочет она, сдаваясь.

Режиссер уже совсем близко.

— Скажи им, чтобы проваливали, — шепчу я. — Пожалуйста, скажи им, чтобы проваливали, умоляю, скажи им, чтобы проваливали на хер.

Я надеваю темные очки.

Джейми вздыхает и направляется к режиссеру, который в этот момент разговаривает по мобильному телефону. Увидев приближающуюся Джейми, он подносит трубку ближе ко рту. Режиссер выслушивает Джейми, поправляет красную бандану, обмотанную вокруг шеи. Я беззвучно плачу, а когда Джейми, закончив беседу, возвращается ко мне, меня начинает колотить озноб. Я тру ладонью лоб, чувствуя надвигающуюся головную боль.

— Все в порядке? — спрашивает она.

Я пытаюсь что-нибудь ответить, но у меня отнялся язык. Я даже почти не замечаю того, что уже начался дождь.

В такси, которое везет нас домой, Джейми спрашивает:

— И где же это вы занимались французским?

— Откуда ты знакома с Кристианом Бэйлом?

Такси пробирается сквозь пробки, лобовое стекло залито дождевой водой. Воздух в салоне спертый от присутствия чего-то незримого. Я откидываюсь на спинку сиденья. У меня занемела нога.

— Что с тобой? — спрашивает она. — В молчанку поиграть решил?

— Что в пакете? — спрашиваю я, кивая в сторону белого бумажного мешочка, который лежит у Джейми на коленях.

— Лекарства для Тамми, — отвечает она.

— Какие лекарства? Метадон?

— Хальцион.

— Надеюсь, ты взяла его с запасом, — говорю я. — На меня хватит?

— Нет, — говорит Джейми. — Итак, чем вы на самом деле занимались с этим парнем?

Я выпаливаю:

— Откуда ты знаешь Марину Гибсон?

— О Боже, — стонет Джейми. — Начинаем все сначала?

— Джейми, — начинаю я решительно, но затем смягчаюсь, — прошу тебя.

— Не помню, — говорит она раздраженно. — Я познакомилась с ней в Нью-Йорке. Вместе работали моделями. Или в клубе где-то встречались. Или еще где-то.

Я хихикаю:

— Ты врешь.

— Пошел к черту.

Я тихо спрашиваю:

— А можно было это все предотвратить?

Наконец она отвечает ничего не выражающим тоном:

— Все это досужие домыслы.

— Кто еще сотрудничает с нами? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Круг очень узок. Чем больше группа, тем больше опасность быть застуканными. Да ты и сам знаешь.

— Это так только на бумаге.

— Ты посмотрел файл? — спрашивает она.

— Да, — бормочу я.

— Отлично, — говорит она, сразу успокоившись, а затем добавляет: — По-моему, Кристиан Бэйл — клевый. — Она рассматривает свои ногти. — Это сразу видно.

Я поворачиваюсь к ней:

— Что ты имеешь в виду?

— Кристиан Бэйл не снимался в «Одержимых», Виктор, — говорит Джейми. — Он там не снимался.

Я мнусь, а затем высказываю предположение:

— Может быть, он просто не хотел… не хотел обидеть тебя?

— Да какая разница? — бормочет Джейми в ответ.

А перед тем самым домом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане лучи солнечного света прорываются сквозь редеющие облака, и мы с Джейми открываем калитку и бесшумно скользим через двор. Внутри после того, как Брюса Райнбека не стало, обстановка гораздо спокойнее, и дом кажется более просторным и пустым, несмотря на присутствие членов второй съемочной группы. Бобби сидит у компьютера, беседуя по мобильнику, курит сигарету, стряхивая пепел в пустую жестянку из-под диетической колы, перед ним на столе громоздятся стопки блокнотов на спиральной пружинке, а на заднем плане играет музыка в стиле лаунж. В дом доставили бильярд, заказаны еще один «БМВ» и новые обои, а сегодня вечером где-то намечается вечеринка. «Все подтвердилось», — сообщает мне Бобби. Температура внутри дома не выше нуля. Внутри дома нестерпимо пахнет дерьмом, его запах — тяжелый и тошнотворный — висит повсюду. В доме стоит «кипучая деятельность», повсюду ставят свет.

Стоя рядом с Бобби, я отчаянно пытаюсь не заплакать снова. На экране компьютера: чертежи устройства, расшифровка компонентов, из которых приготовляется пластиковая взрывчатка ремформ, перспективные цели терактов. Джейми на кухне, внимательно читает схему приема лекарств, назначенную Тамми, и достает из холодильника бутылку минеральной воды Evian.

— Как она? — спрашивает Джейми Бобби.

— Утешения в подобных ситуациях не действуют, — отвечает он. — Но ей лучше.

Джейми проходит мимо, не замечая меня, и начинает медленно подниматься по винтовой лестнице, протискиваясь между киношниками, размышляя о том, что, возможно, ей следует относиться ко мне лучше, чем она относится, но ее раздражает мой страх, потому что страх — это не прикольно, это не круто, это мешает общению.

Я трогаю Бобби за плечо, потому что мне это просто необходимо.

Он отстраняется от меня, говорит: «Не надо!», а затем добавляет: «Теперь это больше невозможно».

Долгое молчание, во время которого я пытаюсь хоть что-то понять.

— Что-то ты похудел, — говорит Бобби. — Когда ты в последний раз качался? Кожа да кости. И бледный как смерть.

— Чувак, мне просто нужно немного выспаться.

— Это не объяснение, — говорит Бобби. — Тебе нужно немного позаниматься мотивацией.

— А я так не считаю, — говорю я надтреснутым голосом.

Но Бобби слышит меня не больше, чем если бы в этот момент нырнул в бассейн. Или если бы мы вели беседу по соседству с водопадом. Возможно, его попросту нет в этой комнате. Это всего лишь голос, лишенный тела. Возможно, я просто беседую по телефону с кем-нибудь. Возможно, я смотрю на весь этот мир в телескоп. Возможно, он мне просто снится. Вдруг меня осеняет: может, именно в этом все дело?

Бобби бесшумно заходит на кухню.

— Все рассыпается, э-э-э, на куски, — заявляю я. — И никто не действует так, как положено.

— Что еще там рассыпается на куски? — говорит Бобби, подходя ко мне. — По-моему, так все идет по плану.

Пауза.

— По какому плану? — спрашиваю я. — Что идет по плану?

Пауза.

— Бобби, ты меня слышишь?

— Что идет по плану?

— Да, что идет по плану?

— Все идет по плану, — пожимает плечами Бобби. — Все. Все, что намечено.

Пауза.

— А что… а что будет потом?

— Что будет потом?

— Да, потом?

— Потом?

Я киваю головой, слезы струятся у меня по щекам.

— А потом? Потом — бубум! — говорит оно, несильно хлопая меня по лицу ледяной ладонью.

Словно в ответ на эту реплику сверху слышен крик Джейми.

Даже в полумраке элегантной ванной комнаты, которой пользовались Брюс Райнбек и Тамми Девол, видно, что ванна до краев полна темно-красной водой. Лицо Тамми, плавающей в ней, имеет голубоватый оттенок, глаза ее закатились, белки пожелтели. Наше внимание должна также привлечь разбитая бутылка пива Amstel Light, стоящая на краю ванны, и следы, оставленные брызнувшей из ее вен кровью на покрытых кафельной плиткой стенах. Запястья Тамми распороты до кости, но даже это ей показалось «мало», потому что она умудрилась каким-то образом распороть себе еще и горло.

(но ты замечаешь, что разрез слишком глубок, ты понимаешь, что она не могла сделать его сама, но ты не можешь сказать ничего определенного, потому что эту сцену снимали без тебя, и ты знаешь, что существует еще один сценарий, в котором тебя нет среди действующих лиц, и ты слишком хорошо все это понимаешь.)

и запах стоит такой, какой, по моим представлениям, и должен стоять в комнате сверху донизу залитой кровью, а Джейми кричит так громко, что почти невозможно привести в порядок мысли, сделать соответствующие выводы, принять полагающуюся позу, к тому же я чувствую, что у меня перехватывает дыхание.

Самое важное — это то, о чем ты даже не догадываешься…

Два реквизитора в респираторах расталкивают нас и извлекают обнаженное тело Тамми из ванны, причем ее запястья и шея выглядят так, словно их разворотило изнутри, и огромный пурпурный фаллоимитатор выпадает из ее влагалища и с плеском падает обратно в кровавую воду. Я не могу оторвать взгляда от кольца в ее пупке.

Джейми выскакивает из ванной комнаты и падает в объятия Бентли. Она бьется, обнимает его, затем снова отталкивает. Она подносит руку ко рту. Ее лицо красное, как будто она стояла рядом с огнем.

В углу спальни Бобби беседует с режиссером. Оба они почти неподвижны, только время от времени кивают головой.

Джейми вырывается из рук Бентли и, едва держась на ногах, направляется к спальне Тамми, но ей не дает пройти еще один реквизитор в респираторе, который выносит пропитанный кровью матрац в коридор, чтобы затем вытащить его во двор и сжечь там.

Джейми в ужасе взирает на залитый кровью матрац — на его реальность, а Бентли удерживает ее, и тогда она кидается на кровать Тамми, и Бентли падает вместе с ней, и она кричит, хватает с ночного столика сценарий и швыряет им в режиссера и Бобби. Затем она начинает бессмысленно молотить кулаками подушку. Ее крики становятся громче, словно она пытается импровизировать на заданную тему.

Бобби смотрит на Джейми, но видно, что думает он о чем-то другом. Он смотрит безучастно, слушая то, что говорит ему режиссер, в то время как Джейми царапает ногтями свое лицо, издавая какие-то булькающие звуки, и выкрикивает какие-то слова в адрес любого, кто обращает на нее внимание.

Я не могу вымолвить ни слова, у меня отнялись все рефлексы. Я протягиваю руку, чтобы схватиться за что-нибудь и не упасть, а камеры внимательно следят за нашими движениями, фиксируя их на пленке.

Бобби бьет Джейми по щекам, а Бентли удерживает ее.

— Всем на все наплевать, — говорит Бобби. — По-моему, мы об этом договаривались.

Джейми издает какие-то невоспроизводимые звуки.

— По-моему, мы об этом договаривались, — повторяет Бобби. — Ты меня понимаешь? Всем на все наплевать.

Он снова бьет ее по щекам, теперь сильнее. На этот раз она замечает пощечины и смотрит на Бобби.

— Твоя реакция бессмысленна. Она бесполезна и непонятна никому из присутствующих. Мы же договаривались, что всем на все наплевать.

Джейми молча кивает головой и вдруг, когда уже кажется, что она совсем успокоилась, она впадает в бешенство. Бентли пыхтит от усилия, пытаясь совладать с ней, но при этом он истерически смеется, и тогда кто-то из съемочной группы начинает легкомысленно рассуждать: «Никто не был в состоянии спасти ее». Я стараюсь незаметно выскользнуть в дверь, мне кажется, что, если я перестану видеть этот кошмар, он исчезнет, я хочу стать невидимым, одновременно внезапно отдавая себе отчет в том, что Джейми покупала в аптеке хальцион вовсе не для Тамми, а для себя.

17

Полночь, я пью «Absolut» из пластмассового стаканчика, вырядившись в черный костюм Prada и туфли Gucci, глотаю таблетки ксанакса одну за другой, а в руке у меня — дымящаяся сигарета. Вечеринка проходит в огромном новом «Virgin Megastore», и спонсирует ее, вероятно, Томми Хильфигер: посередине возвышается сцена, судя по всему, ожидаются группы, над сценой висит растяжка Amnesty International, и намечается неизбывный благотворительный концерт (хотя сейчас на сцене никого нет и из порталов гремит «Hazy Shade of Winter» в исполнении Bangles), а в зале наблюдаются многочисленные вспышки враждебности. Я вижу вокалиста из Verve, я вижу двух участников Blur в старинных кроссовках, я вижу Андре Агасси, Уильяма Херта и троих из Spice Girls, и повсюду толкутся какие-то люди с гитарами, я вижу первых негров с того момента, как я приехал во Францию, а также кучу крутых перцев из Голливуда (или почти полное отсутствие крутых перцев из Голливуда — все зависит от уровня амбиций), и повсюду подносы, на которых — крохотные крекеры с мякотью устриц, шашлыки из опоссума на бамбуковых шпажках, мясо креветок в виноградных листьях, огромные блюда, заваленные щупальцами осьминога, обвитыми вокруг пучков петрушки, но у меня кусок в горло не лезет, и я оглядываюсь в поисках кожаной софы, на которую можно рухнуть, потому что я никак не могу определить, то ли этим людям на все на свете наплевать, то ли они просто ужасно скучают. В любом случае эмоции их заразны. Если они не перешептываются или не прячутся от кого-то, то постоянно отмахиваются от невидимых мух. Я здороваюсь со всеми. Я следую ремаркам сценариста. Это жуткая вечеринка, на которую явились сплошные монстры. Она кажется не совсем настоящей, словно отражение в зеркале.

И тут я делаю такой вдох, что легкие чуть не лопаются. Потому что не могу поверить глазам своим.

На самом краю толпы, можно даже сказать — в стороне от нее, идеально освещенная лампами и вспышками камер, окруженная толпой плейбоев, стоит девушка с волосами цвета темного золота.

Хлое.

Воспоминания, нахлынув, увлекают меня за собой, как волна, и вот я уже бесцеремонно расталкиваю толпу, адреналин кипит в моей крови, я дышу как паровоз, и тут меня замечает Эль Макферсон, которая пытается приблизиться ко мне и сказать «Привет!», но когда она видит, в каком я состоянии — лицо перекошено, рот раскрыт, до нее кое-что доходит, и она делает вид, что не заметила меня.

В тот самый момент, когда Эль отворачивается, я вижу Бертрана Риплэ на другом конце магазина, который приближается к Хлое с таким видом, словно она — мишень, а он — снаряд.

В неистовстве я пробираюсь через толпу баттерфляем, сбиваю с ног людей, но в «Virgin Megastore» — такое столпотворение, что все это похоже на попытки взбежать по скользкой наклонной плоскости, а Хлое по-прежнему где-то вдалеке, в нескольких милях от меня.

Меня потрясает скорость, с которой Бертран Риплэ продвигается в ее направлении, и по пути он практикуется в различных улыбках, разучивает начальную реплику, отрабатывает технику приветственного поцелуя.

— Нет, ни за что на свете! — бормочу я, проталкиваясь вперед сквозь шумящую вокруг вечеринку.

Бертран внезапно теряет темп: первый раз по вине официанта с подносом закусок, а второй — из-за необычно настойчивой Изабель Аджани, которая пытается задержать его для абсолютно необходимой ей беседы. Когда он смотрит в мою сторону, он начинает понимать, насколько большой отрезок пути я преодолел, и, бесцеремонно оттолкнув Изабель в сторону, начинает пробираться к Хлое кружным путем.

И когда я наконец добираюсь до нее, я кладу ей руку на плечо и, даже еще не успев посмотреть в сторону Хлое, — потому что от волнения я не могу контролировать себя — успеваю увидеть, как Бертран внезапно тормозит, смотрит на меня с белым от гнева лицом и начинает пятиться назад.

— Хлое, — говорю я, чувствуя, что охрип.

Она оборачивается, готовая одарить улыбкой любого, кто обратится к ней, но когда она понимает, кто я такой, она смущается и не говорит ни слова.

Люди роятся вокруг нас, и я плачу, обнимая ее, и все вокруг словно в тумане, и тут до меня доходит, что и она, в свою очередь, обнимает меня.

— Я думала, что ты в Нью-Йорке, — говорит она.

— Нет, зайка, нет, нет, — говорю я. — Я здесь. Я все время был здесь. С чего ты это вдруг решила?

— Виктор, — спрашивает она, отшатываясь от меня, — с тобой все в порядке?

— Да, зайка, все зашибись, — говорю я, уже обливаясь слезами, но все еще стараясь не плакать.

Мы поднимаемся на второй этаж, и какой-то пиарщик отводит нас к скамейке в секции VIР, с которой можно смотреть сверху вниз на все, что происходит на вечеринке. Хлое жует «Nicorette»[119], стараясь не слизывать помаду с губ, а в уголках глаз у нее наложены золотистые и темно-серые тени, и я хватаю ее за руку, сжимаю ее пальчики, и время от времени она отвечает мне пожатием.

— Как ты? — спрашивает она.

— Классно, просто классно! — Пауза. — Вернее, не совсем классно. — Еще одна пауза. — Похоже, мне нужна твоя помощь, зайка, — говорю я, пытаясь улыбаться.

— Это не с наркотиками связано… надеюсь? — спрашивает она. — Мы ведь вели себе как хорошие мальчики, а?

— Нет, нет, нет, это здесь совсем ни при чем, я просто… — Я натужно улыбаюсь и снова хватаюсь за ее руку. — Я просто очень скучал по тебе, и я ужасно рад, что ты здесь, и я хочу попросить у тебя прощения за все, — выпаливаю я скороговоркой и вновь принимаюсь реветь.

— Послушай, ну что ты, ну перестань, тсс! — говорит она. — Что это с тобой?

Я не могу вымолвить ни слова. Моя голова падает на колени, и я начинаю всхлипывать, обливаясь слезами.

— Виктор? С тобой все в порядке? — спрашивает она мягко. — Тебе нужны деньги? Дело в этом?

Я отрицательно качаю головой, по-прежнему не в силах говорить.

— Ты попал в беду? — спрашивает она. — Виктор?

— Нет, детка, нет, — говорю я, вытирая слезы.

— Виктор, ты меня пугаешь.

— Да нет, нет, все дело просто в этом ужасном костюме, — говорю я, пытаясь рассмеяться. — Костюмеры мне его подсунули. Распоряжение режиссера. Но он плохо на мне сидит.

— У тебя прекрасный вид, — говорит она, слегка расслабляясь. — Слегка усталый, но прекрасный. — Она делает паузу, а затем добавляет нежным голосом: — Я без тебя очень скучала.

— Ах, зайка…

— Я знаю, что я дура, но я ничего не могла с собой поделать.

— Ну перестань…

— Я оставила целую дюжину сообщений на твоем автоответчике в Нью-Йорке за последнюю неделю, — говорит она. — Похоже, ты их так и не слышал.

— Нет, — говорю я, прочищая горло и продолжая хлюпать носом. — Похоже, что не слышал.

— Виктор…

— У тебя кто-то есть? — говорю я, чувствуя, что у меня срывается голос. — Ты приехала сюда не одна?

— Я прошу тебя. Не задавай дурацких вопросов. Договорились?

— Ну продолжай, Хлое, скажи же мне.

— Виктор, Боже! — восклицает она, отстраняясь от меня. — Мы же с тобой уже об этом говорили. Никого у меня нет.

— Что случилось с Бакстером? — спрашиваю я, закашлявшись.

— С Бакстером Пристли? — переспрашивает она. — Виктор…

— Да, с Бакстером.

Я вытираю лицо рукой, а затем вытираю руки о брюки, продолжая шмыгать носом.

— Да ничего с ним не случилось. А в чем дело? — Хлое делает паузу и настороженно жует свою резинку. — Виктор, похоже, я начинаю серьезно, очень серьезно беспокоиться за тебя.

— Я думал, что он снимается в той же самой картине, — брякаю я. — Я даже думал, что ему увеличили роль.

— Его роль вычеркнули, — говорит она. — Впрочем, тебя это в любом случае не должно волновать.

— Зайка, послушай, я просто ужасно счастлив, что вижу тебя.

— Тебя знобит, — говорит она. — Тебя просто колотит.

— Здесь… здесь очень холодно, — говорю я. — Что ты делаешь тут?

— Ну, как обычно, показы, — говорит она, бросая на меня странный взгляд.

— Конечно, конечно. — Я снова беру ее за руку. — А кроме этого?

— А также читаю закадровый текст для документального фильма по истории неглиже.

— Очень круто, зайка!

— Некоторые думают, что да, — уступает она. — А ты? Что ты делаешь в Париже?

— Ну я… я приступаю к работе над следующим проектом, ага? — говорю я.

— Звучит… э-э-э… конструктивно.

— Еще бы, — заявляю я. — Я даже пока не знаю, о чем он.

У входа в секцию VIP, на самом верху стальной лестницы, Бобби о чем-то совещается с Бертраном, который тыкает пальцем в ту сторону, где мы с Хлое сидим рядышком, а затем он говорит Бобби что-то «сердитое», и Бобби «понимающе» кивает головой, а затем делает успокаивающий жест, но Бертран раздраженно отпихивает его руку в сторону. Бобби шумно вздыхает и начинает прокладывать себе дорогу к нам, а Бентли по пути присоединяется к нему.

С большим трудом я закуриваю. Выпустив дым, я морщусь и передаю сигарету Хлое.

— Нет, я больше не курю, — говорит она, улыбаясь, берет сигарету у меня из рук и бросает ее в пустую пивную бутылку. — Зря я даже эту гадость-то жую, — говорит она и тоже морщится.

Бобби и Бентли с решительным видом приближаются к нам.

— Мы с тобой не можем здесь разговаривать, — говорю я. — По крайней мере я.

— Да, здесь очень шумно, — кивает она.

— Послушай, — говорю я полушепотом. — Ты где остановилась?

— В «Costes», — отвечает она. — А ты?

— Я тут прибился к одной компании.

— Кто они?

— Бобби Хьюз, — говорю я, потому что у меня нет охоты лгать.

— Да ну! — восклицает она. — Я и не знала, что вы знакомы!

— Там еще Джейми Филдс. Я с ней вместе в Кэмдене учился. Но они вместе теперь. Я имею в виду Джейми и Бобби.

— К чему эти подробности, Виктор?

— Нет, ты пойми главное — они действительно вместе. А я просто у них живу.

Напряженная пауза.

— Разве у вас с ней не было романа в колледже? — спрашивает Хлое.

— Да, разумеется, был, но теперь она живет с Бобби Хьюзом, — сообщаю я.

— Ну и как он? — спрашивает Хлое, а затем добавляет: — Виктор, успокойся, пожалуйста, а то мне на тебя страшно смотреть.

— У нас с Джейми Филдс ничего нет, — говорю я. — Мне теперь на Джейми Филдс совершенно наплевать.

— Виктор, я уже просила тебя не вдаваться в подробности, — говорит Хлое. — Все в порядке, я не сержусь.

— Я знаю, я знаю.

У меня глаза мокрые и блестящие.

— Ну так какой у тебя адрес? — спрашивает она. — Где ты живешь?

Я боюсь давать ей адрес, поэтому ограничиваюсь тем, что произношу название какой-то улицы в восьмом аррон-дисмане.

— Шикарно, — говорит она, а затем добавляет смущенно: — А что, там еще люди живут?

— Так что я тебе позвоню, ладно?

Внезапно Хлое обращает внимание на кого-то у меня за спиной и, улыбаясь во весь рот, спрыгивает со скамейки, восклицая:

— Боже мой, Бентли!

— Хлое, зайка, — восклицает Бентли, едва не поскользнувшись перед тем, как заключить ее в крепкое объятие.

Она счастливо визжит и брыкается, Бобби безмолвно поджидает рядом, когда все это кончится, внимательно прислушиваясь к их банальным репликам. Я заставляю себя посмотреть в сторону Бобби, который продолжает пялиться на Хлое, и глаза у него — черные и парафиновые, но тут Хлое улыбается и ему, и вокруг нас начинают сверкать вспышки, и мы все четверо становимся рядом, делая вид, что мы встали так случайно, а вовсе не позируем для папарацци, и Бобби берет Хлое за руку и поднимает ее вверх.

— Какая галантность, — шепчет Хлое полушутя, а Бобби целует ей ручку, и когда он делает это, у меня возникает такое сильное непроизвольное желание пнуть его в лицо, что я бессильно падаю обратно на скамью.

Бобби говорит, делая неопределенный жест в мою сторону:

— Какая жалость, что мы вынуждены похитить его у вас. В ответ на эту реплику я говорю:

— Ты бы со мной сначала хоть поздоровался.

— Ничего страшного, — говорит Хлое. — У меня показ завтра утром.

— Пошли, Виктор, — говорит Бентли. — Пошли, дорогой.

— Пошли куда? — спрашиваю я, отказываясь подниматься со скамьи. — Еще только полночь.

— Нет, еще не полночь, — говорит Бобби, сверяясь со своими часами.

— И все же, куда мы пойдем? — снова спрашиваю я.

— Мы опаздываем на званый ужин, — объясняет Бобби Хлое. — К тому же тут сейчас начнет играть очень дерьмовая группа. Хороший повод, чтобы свалить отсюда.

— Зайка, — говорит Бентли, вновь целуя Хлое. — Если ты здесь, значит вечеринка действительно удалась. Ты так много обещаешь.

— Рада была встретиться с тобой, Бентли, — говорит Хлое, а затем, обращаясь к Бобби, добавляет: — И мне было ужасно приятно познакомиться наконец с вами.

Бобби в ответ на эту реплику заливается румянцем.

— Мне тоже, — говорит он, и в этой фразе мне слышится столько намеков, что меня начинает колотить сильный озноб.

— Пошли, — говорит мне Бентли. — Вставай.

— Может, вы оставите меня здесь? — предлагаю я. — Кто же ужинает в такое время?

— У меня с пищеварением полный порядок, — сообщает Бобби. — Никаких проблем.

— Хлое, — говорю я, — не хочешь чего-нибудь выпить со мной?

— Виктор, — говорит Бобби, явно начиная злиться.

Хлое замечает реакцию Бобби.

— Послушай, мне еще нужно распаковать чемоданы, — говорит она. — К тому же я устала после перелета. У меня завтра утром пресс-конференция. В двенадцать — фотосессия с Жилем Бенсимоном, так что… давай лучше в другой раз — извини, ладно?

— Давай отменим ужин, — говорю я Бобби.

— Это невозможно, — сухо отвечает Бобби. — Я умираю от голода.

— Виктор, все в полном порядке, — говорит Хлое. — Все равно мне тоже нужно идти. Я очень устала от перелета. Я приехала сюда прямо из аэропорта.

— Можно встретиться с тобой завтра? — спрашиваю я. Пауза. Зачем-то она бросает взгляд в сторону Бобби.

— Разумеется, — отвечает Хлое наконец. — Позвони мне.

— Хорошо, — говорю я, нервно оглядываясь на Бобби. — Позвоню.

Хлое протягивает руку и стирает следы помады с моей щеки. Затем она целует меня и исчезает.

Мы трое смотрим ей вслед, пока она не исчезает в толпе.

— Пошли, Виктор, — говорит Бобби.

— Нет, — упираюсь я, не вставая со скамьи.

— Что-то мы сегодня вечером раскапризничались, — говорит Бентли и тянет игриво меня за рукав. — Идем, пора кутить.

Я медленно поднимаюсь, но на самом деле это Бентли отрывает меня от скамьи. Я спускаюсь по лестнице, боясь, что поскользнусь и упаду, потому что весь магазин покрыт толстым слоем льда, сверху на нас сыплется дождь из золотых конфетти и повсюду тучами вьются мухи.

16

Снаружи перед «Virgin Megastore» нас поджидает лимузин, а вокруг стоит шум как на карнавале, и вышибалы отодвигают от входа людей, которые по наивности рассчитывали попасть внутрь. От всех переживаний меня два раза выворачивает наизнанку прямо рядом с лимузином, пока Бобби раскуривает сигару.

— Пора ехать, Виктор, — суровым голосом сообщает Бентли. — Пошевеливай задницей.

— Зачем? — хриплю я. — Чтобы доставить тебе удовольствие?

— Кормишь меня одними обещаниями, — изображает усталый вздох Бентли. — Ну-ка давай не выделывайся. Ну вот, так-то лучше.

— Тошно тебя слушать, — говорю я, выпрямляясь.

Бертран, стоящий на тротуаре, смотрит в мою сторону, и я отвечаю ему ненавидящим взглядом, а затем я вырываюсь из рук Бентли и Бобби и кидаюсь к нему, занеся кулак высоко над головой, но Бобби удается поймать меня. Бертран самодовольно ухмыляется мне прямо в лицо и непонятно ругается по-французски.

15

В лимузине, везущем нас домой, я сижу между Бентли и Бобби.

— Хлое Бирнс, — говорит Бобби. — Как это… волнительно.

Я сижу, положив голову на колени, давясь собственной рвотой и задыхаясь в истерике.

— Мне нравится Хлое Бирнс, — говорит Бобби. — Она не стесняется своей чувственности, — бормочет он. — Восхитительное тело. — Пауза. — Можно… развлечься. — И он зловеще хохочет.

— Если ты только попробуешь к ней прикоснуться, Бобби, Богом клянусь, я тебя убью на хер, Богом клянусь, — говорю я, подчеркивая каждое слово.

— О, какие страсти, — хихикает Бентли.

— Заткнись, пидор, — бурчу я.

— На себя-то посмотри, — говорит Бентли. — Если слухи не врут.

Бобби тоже начинает хихикать:

— Мальчики, не надо!

— Ты меня слышал, Бобби? — спрашиваю я.

Бобби продолжает зло хихикать, тиская меня за ляжку и приговаривая:

— Прежде чем угрожать, подумай хорошенько, хватит ли тебе отваги и опыта, чтобы исполнить твою угрозу.

14

В спальне в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане мою бессонницу время от времени нарушают невыносимые кошмары: какие-то хищники гонятся за мной по гостиничным коридорам, слова «ПО ТУ СТОРОНУ» возникают в темноте, что-то мокрое беспрестанно шлепает по стеклу в верхнем углу окна. Я все время причесываюсь перед зеркалом, стараясь расчесать как можно лучше волосы на пробор, отменяю встречи, назначенные во сне, стараюсь ни на чем особенно не зарубаться, спотыкаюсь и падаю с лестниц, слишком узких, чтобы разойтись с тем, кто идет тебе навстречу, а под ногами у меня все время вода, и все, на кого я натыкаюсь, имеют мое лицо. Проснувшись, я понимаю: я просто тот, кто ждет в темноте, когда за дверью раздастся шорох, и тень уже стоит в моей прихожей.

Я открываю дверь. За ней — режиссер из французской съемочной группы. Он, похоже, нервничает. В руке он нетерпеливо вертит видеокассету. На плечах у него — дорогая парка.

Без приглашения он заходит внутрь и закрывает дверь. Затем поворачивает ключ в замке.

— Что вам нужно? — спрашиваю я, направляясь обратно к постели.

— Нам не удалось толком побеседовать во время съемок, Виктор… — начинает он извиняющимся тоном.

К моему удивлению, он говорит без малейшего акцента.

— Мне с вами не о чем разговаривать, — бормочу я.

— Я вас прекрасно понимаю, — говорит он. — Пожалуй, сейчас — даже больше, чем вначале.

— Очень приятно, но мне на это глубоко наплевать. Мне хватает своих собственных проблем, — говорю я, зеваю и спрашиваю: — Сколько времени?

— Снаружи уже светло, — сообщает он.

Я протягиваю руку к тумбочке и заглатываю две таблетки ксанакса, затем подношу к губам бутылку Evian и пронзаю режиссера ненавидящим взглядом.

— Что это такое? — спрашиваю я, кивая на кассету в его руках. — Хроника съемок?

— Не совсем, — отвечает он.

Тут до меня кое-что доходит:

— Бобби знает, что вы здесь?

Он испуганно оглядывается по сторонам.

— Я думаю, вам лучше будет уйти, — говорю я. — Если Бобби не знает, что вы здесь, то вам лучше будет уйти.

— Виктор, — говорит режиссер. — Я долго размышлял, стоит ли это вам показывать.

Он выдерживает небольшую паузу. Затем принимает решение и делает шаг по направлению к телевизору с большим экраном, который врезан в стенной шкаф из белого дуба, стоящий напротив постели, в которой лежу я, стуча зубами.

— Но в свете того, что вскоре произойдет, становится просто необходимым, чтобы вы увидели это.

— Эй, эй, подождите, — говорю я. — Пожалуйста, не надо…

— Но вы действительно должны увидеть это, Виктор.

— Но почему? — спрашиваю я испуганно. — Почему?

— Не ради вашего блага, разумеется, — говорит он. — Ради блага совсем других людей.

Он сдувает кружки конфетти с кассеты перед тем, как засунуть ее в прорезь видеомагнитофона:

— По нашему мнению, Бобби Хьюз становится неуправляемым.

Я заворачиваюсь в плед, мне холодно, изо рта у меня вырываются клубы пара — такой холод стоит в комнате.

— Похоже, пора начинать упрощать картину, — говорит режиссер. — Чтобы ситуация стала для вас более ясной. — Он замолкает для того, чтобы что-то настроить на видеомагнитофоне. — Иначе мы будем снимать это кино битый год.

— Я не уверен, что у меня хватит сил посмотреть эту кассету.

— Она короткая, — говорит режиссер. — У вас еще сохранилась кое-какая способность к сосредоточению. Я проверял.

— Но у меня может произойти нервный срыв, — умоляю я. — Я могу потерять форму…

— Какую форму? — изумляется режиссер. — Нельзя потерять то, чего никогда не было.

Режиссер нажимает на кнопку Play. Я делаю ему знак, чтобы он сел рядом со мной на кровать, потому что мне так страшно, что мне нужно держаться за что-то — пусть даже это будет рука в кожаной перчатке, и он садится и позволяет мне взять его за руку.

Черный экран вспыхивает, и на нем появляется Бобби.

Бобби на бульваре Монпарнас. Бобби, сидящий в «La Coupole». Бобби, прохаживающийся по Елисейским полям. Бобби, что-то черкающий в блокноте, сидя в подвале Лувра в ожидании начала показа Вивьен Вествуд. Бобби, переходящий рю де Риволи. Бобби, переходящий набережную Селестинок. Вот он сворачивает на рю де л'Отель де Виль. Он заходит в метро на Пон-Мари. Он стоит, ухватившись за поручень, в вагоне метро, а поезд медленно вползает на станцию «Сюлли-Морлан». Фотография Бобби на борту рейса Air Inter из Парижа в Марсель с номером «Le Figaro» в руках. Вот Бобби в провансальском аэропорту садится в арендованную машину.

— Что это такое? Лучшие кадры? — спрашиваю я, слегка отмякая.

— Тсс. Смотрите, — говорит режиссер.

— Бобби ведь не знает, что вы мне это показываете? — спрашиваю я. — Верно?

Бобби сходит с борта самолета, приземлившегося в Ле Бурже.

Бобби идет по Плас де Вуайяж и заходит в ресторан «Benoit».

Бобби в туннеле под Плас де л'Альма, возле восточного выхода, стоит, прислонившись к бетонному разделителю между полосами.

Внезапно появляется сцена, которую, насколько я помню, мы не снимали. Кафе «Flore». Кроме меня, в кадре никого нет, я очень загорелый, в белом костюме, волосы зачесаны назад, жду официантки.

— Отвратительный капуччино, чувак, — бурчу я. — Пена-то где?

У меня над головой заметен свисающий с «журавля» микрофон.

Слышен голос — это Бобби, который говорит:

— Мы сюда не капуччино пить пришли, Виктор.

— Это твое мнение, зайка, а мне нужно, чтобы в капуччино была пена.

Кадр, в котором вереница поющих школьниц идет по рю Сент-Оноре.

Затем какие-то полосы.

Затем крупный план: билеты на самолет до Тель-Авива.

Бобби перед входом в «Dschungel» — модный клуб в Берлине — называет шлюхой какую-то девушку. Рядом с ним стоит в непринужденной позе знаменитый американский футболист.

Бобби перед входом в стамбульскую синагогу. Бобби в кипе. Бобби читает молитву на иврите.

Бобби в саудовском посольстве в Бангкоке.

Бобби выходит из бунгало в окрестностях Триполи, проходит мимо сломанной антенны, на шее у него болтается дорогая камера Nicon. За ним следует группа людей в чалмах, несущие в руках дипломаты от Samsonite.

На саундтреке кто-то в это время громко поет лирическую арабскую песню.

Бобби прыгает в побитый «мерседес» модели 450SEL. Следом за «мерсом» едет микроавтобус «тойота» с пуленепробиваемыми стеклами. Колонна скрывается на темных пустынных просторах.

Камера показывает наплывом огромный котлован, на дне которого ползает бульдозер.

Снова какие-то полосы на экране.

Внезапно появляется черный «ситроен», который ползет по Национальной автомагистрали через южную Нормандию в направлении деревушки под названием Маль.

Камера, которую оператор держит в руках, трясется, показывая нечто похожее на рекламу для Ральфа Лорена — ярко-зеленый пейзаж, серое пасмурное небо, а Бобби вырядился на изумление стильно; на нем черный шерстяной блейзер, черная кашемировая водолазка, сапожки от Gucci, прическа безупречна, в руке он держит большую бутылку «Evian». Он идет по тропинке.

Два золотых ретривера появляются в кадре, встречая Бобби на пути к зданию, похожему на амбар, превращенный в жилой дом. Он проходит под просцениумом мимо фургона-столовой. Амбар сложен из известняка и тщательно ошкуренных бревен. Подходя к двери, Бобби поворачивается к камере и улыбается, произнося при этом какую-то неразборчивую фразу и показывая на старинную кормушку для птиц, висящую рядом с входной дверью.

Бобби стучится в дверь. Он наклоняется, чтобы потрепать по загривкам собак. Собаки очень фотогеничны. Внезапно они поворачивают головы и кидаются куда-то в сторону от камеры.

Дверь открывается. В темном дверном проеме появляется неясная фигура. Вышедший человек замечает камеру, делает в ее сторону раздраженный жест, а затем затаскивает Бобби внутрь.

А затем Ф. Фред Палакон, лицо которого на этот раз отчетливо видно, еще раз выглядывает из двери перед тем, как закрыть ее.

Режиссер наклоняется к видеомагнитофону, высвобождает руку из моих пальцев и перематывает пленку к тому моменту, когда лицо Ф. Фреда Палакона впервые возникает из темноты перестроенного амбара.

Еще раз Ф. Фред Палакон жмет Бобби руку.

Еще раз Ф. Фред Палакон делает жест в сторону камеры.

Режиссер нажимает на паузу, останавливая кассету на том месте, где Палакон замечает камеру, и глаза Палакона внимательно вглядываются в спальню, которую я занимаю в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

— Я понимаю, что это не очень утешительная информация, — говорит режиссер.

Я словно в бреду переползаю на другую сторону кровати и забиваюсь в щель между матрацем и стеной.

— Задумайтесь над тем, что это значит, — говорит режиссер. — Пошевелите мозгами.

Я начинаю плакать:

— Я умру, я умру, они меня убьют…

— Виктор…

— Нет, нет, нет, — рыдаю я, катаясь по постели.

— Так или иначе, — говорит режиссер, извлекая кассету из видеомагнитофона, — теперь вы знаете, что это не плод чьего-то воображения.

Я лежу на кровати, перестав наконец биться, и закрываю лицо руками.

— Тогда что это? — задаю я глупый вопрос. — Наказание?

— Нет, — говорит режиссер перед тем, как выскользнуть из спальни. — Руководство к действию.

13

Спустя час я внезапно замечаю, что стою в душевой и чищу зубы. Я небрежно вытираюсь, потому что полотенце постоянно выпадает у меня из рук. Я одеваюсь. Коченея от холода в темной спальне, я принимаюсь громко хихикать, потому что мне в голову пришел план.

12

Я медленно спускаюсь по винтовой лестнице в гостиную; меня бьет озноб, на лице у меня написан крайний ужас. Оператор мрачно пьет из чашки жидкий кофе, облокотившись на камеру «Панафлекс», занимающую почти всю прихожую, а режиссер улыбается мне со своего складного стульчика и глядит в монитор, готовясь снимать сцену, в которой я не играю. Остальные члены съемочной группы вьются вокруг него. Кто-то говорит кому-то другому: «Это почти ничего не меняет». Кто-то пожимает плечами, кто-то крадется на цыпочках.

Я обещаю себе, что вижу всех этих людей в последний раз.

Бентли провел все утро за подготовкой к участию в передаче MTV «По домам», и в настоящий момент он изучает свою внешность в зеркале, в то время как стилист сушит феном его волосы, а Бентли, перекрикивая фен, объясняет интервьюеру: «Это создает впечатление бистро оттого, что в основе своей является современной кухней». Интервьюер также хочет расспросить Бентли о том, какие глаза сейчас в моде, в какой стране самые сексуальные солдаты, а потом вдруг внезапно восклицает: «Извините, не может мне кто-нибудь принести претцель?», а я давлю пальцем на глаз, чтобы не выбежала слеза. У меня ужасно болит сердце, и мне кажется, что оно вот-вот лопнет. Мне с трудом удается даже помахать рукой Бентли, чтобы он меня заметил. Интервьюер шепчет что-то Бентли, затем таращится на меня, затем Бентли говорит: «Я уже об этом позаботился», и они вместе ржут как сумасшедшие, ударяя друг друга по рукам.

Джейми лежит на диванчике с розовой косметической маской на лице, оправляясь после аборта, который она сделала вчера во второй половине дня, и от похмелья после презентации «Планеты Голливуд», которую ей пришлось посетить вчера вечером, и она угрюмо беседует с кем-то по телефону. Книга — астрологический прогноз для Водолеев — лежит у нее на груди, и вообще у Джейми такой вид, словно кто-то поднял ее, шмякнул об землю, а затем положил на диванчик. Она держит в руке цветок, который прижимает к самому лицу, а пальцы ее испачканы типографской краской. Она делает мне знак рукой и шепчет одними губами: «Тсс — это мой менеджер» — и кто-то с портативной камерой становится на колени и снимает ее бледное лицо на «супер-8».

Бобби сидит за компьютером в джинсах от Helmut Lang и молескиновом пиджаке из той же коллекции, под который поддет свитер цвета старой меди от Comme des Garcons. На экране компьютера горят слова «НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ УГРОЗА УНИЧТОЖЕНИЯ», и я непроизвольно думаю: «Уничтожения кого или чего?», и о том, что если это название группы, то я ее не слышал, а Бобби в одном из своих «крайне нетерпимых» состояний спрашивает меня:

— Куда это ты собрался?

— С Хлое повидаться, — говорю я, неловко огибая его на пути в кухню.

Я заставляю себя заглянуть в холодильник, пытаясь держаться непринужденно, хотя это мне с трудом дается. За окном сверкает молния и следом за ней, словно это было сигналом, гремит гром.

Бобби обдумывает мои слова.

— Что, спасти ее пытаешься? — интересуется он. — Или, может, себя? — Он делает паузу. — Это же не выход, — говорит он, а затем добавляет более жестким тоном: — Верно я говорю?

— Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке.

— Похоже, что ты не совсем понимаешь, в каком кино снимаешься, — говорит Бобби. — Похоже, ты что-то перепутал.

— А у тебя что, какие-то возражения? — спрашиваю я, возвращаясь в гостиную.

— Нет, — пожимает плечами Бобби. — Просто я не верю, что больше ты ничего не запланировал. Приходится теряться в догадках.

— Неужели мне обязательно нужно спрашивать у тебя разрешения для того, чтобы навестить бывшую подругу? — спрашиваю я его. — Это же, мать твою, элементарно…

— Эй, — хмурится Бобби. — Не смей разговаривать со мной в таком тоне.

— …я хочу повидать Хлое, вот я и иду к ней. Бывай!

Выражение на лице Бобби неуловимо меняется, оно становится скучающим, почти доверительным.

— Да не обижайся ты так, — говорит он наконец, бросая на меня предупреждающий взгляд. — Не стоит.

Мне начинает казаться, что из дома мне выбраться уже не удастся. Я повторяю едва слышно: «Это просто еще одна сцена, еще один эпизод», словно это строчка из какой-то песни.

— Ты что, думаешь, я лгу? — спрашиваю я.

— Нет, нет, — говорит Бобби. — Просто мне кажется, что ты мне чего-то не договариваешь.

— И что бы ты хотел от меня услышать в ответ? — спрашиваю я, глядя ему прямо в глаза.

Он обдумывает мои слова, затем просто поворачивается обратно к экрану монитора.

— Я лучше послушаю что-нибудь другое.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Тебе что, перевести? — бормочет он. — Приди в себя. Расширяй свой кругозор.

— Я просто пытался вести с тобой так называемую нормальную беседу.

— Похоже, у тебя это не особенно получилось, — говорит Бобби.

— Тебе не удастся вывести меня из себя твоей враждебностью, — говорю я, стиснув зубы. — До скорого, чувак!

Режиссер смотрит на меня и коротко кивает.

— Ладно, нам нужно здесь какое-нибудь спонтанное звуковое сопровождение, — говорит интервьюер из «По домам!».

Я прохожу мимо Бентли, который тем временем демонстрирует стопку киножурналов шестидесятых годов, фотоальбом с фотографиями расчлененных кукол, а также новую татуировку в виде демона у себя на бицепсе.

— Нам будет тебя не хватать, — бросает Бентли, провожая меня взглядом.

На улице идет легкий дождь. Бородатый мужчина спешит домой с собакой, мимо проходит девушка с букетом подсолнухов в руках. Я вновь начинаю плакать, слезы струятся у меня по щекам. Я останавливаю такси. Оказавшись внутри, я делаю все возможное для того, чтобы не закричать от радости. На какое-то мгновение у меня мелькает сомнение, но затем решаю, что это — дурное влияние дождя, и говорю водителю:

— Американское посольство!

11

Я успокаиваюсь настолько, что почти перестаю плакать и сопеть носом. Но я настолько накачан ксанаксом, что все последующее представляется мне в виде сплошного темного пятна, в котором удается что-то разобрать только потому, что паника средней интенсивности, пронизывающая меня насквозь и освещающая все происходящее тусклым светом, не дает мне впасть в ступор.

Как мне кажется, мы выезжаем на авеню Габриэль и останавливаемся перед зданием, в котором, по-моему, располагается американское посольство. Я даю водителю все деньги, которые нахожу в бумажнике, — то ли двести пятьдесят, то ли триста франков. «Наплевать!» — говорю я, неловко выбираясь из такси.

Я с трудом осознаю, как прохожу в здание мимо будки для охраны. Боковым зрением я вижу полицейских с автоматами наперевес, видеокамеру наблюдения, морского пехотинца, который лишь слегка приподнимает брови, завидев меня, и сразу же расплывается в улыбке.

В вестибюле я без проблем прохожу через металлоискатель и направляюсь к плексигласовому окошечку.

Я говорю женщине, сидящей за окошечком, что мне нужно поговорить с работником посольства.

— Un officia l e…?[120]— переспрашивает она, а затем уже по-английски интересуется, назначена ли у меня с кем-нибудь встреча.

— Нет, — отвечаю я.

Она спрашивает, как меня зовут. Я говорю ей:

— Виктор Джонсон.

Она спрашивает меня, по какому вопросу я пришел.

— По вопросу бомбы, — говорю я ей. — Я пришел по вопросу бомбы, — повторяю я.

Она снимает телефонную трубку и говорит в нее что-то, чего я не слышу. Она продолжает говорить, но я слишком устал, чтобы угадать содержание беседы по движению губ.

Внезапно в моем поле зрения появляются два полицейских с автоматами, они становятся у меня по бокам и застывают в ожидании по стойке «смирно».

Молодой человек, непримечательной и очень знакомой внешности, отчасти европейской, отчасти нет, одетый в серый костюм от Prada со стильным зеленым галстуком, быстро шагает по коридору, направляясь ко мне.

Молодой человек спрашивает:

— Чем могу вам помочь, мистер Джонсон?

— Мы можем поговорить где-нибудь в другом месте? — спрашиваю я.

— На какую тему? — осторожно спрашивает он.

— Я знаю людей, которые подложили бомбу в отель «Ritz», — говорю я. — Я знаю, где они живут. Я знаю, как их зовут. Я знаю, кто они.

Сотрудник посольства смотрит на меня, не зная, что на это сказать.

— Вы уверены?

— Да, — отвечаю я как можно серьезнее.

— И? — спрашивает он, выжидая.

— Они организовали взрыв в Институте политических наук, — говорю я. — И в кафе «Flore» тоже. — Из последних сил сдерживая слезы, я говорю: — Они ответственны за взрыв в метро на прошлой неделе.

Нервы мои не выдерживают, и я начинаю рыдать. Сотрудник посольства, судя по всему, приходит к выводу, что это критический момент. Он принимает решение.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — просит он.

Наклонившись, сотрудник говорит что-то по-французски двум охранникам, которые в ответ кивают, слегка расслабляются, но, несмотря на это, подходят ко мне еще ближе.

— Нет, — говорю я, — я не хочу ждать здесь.

— Пожалуйста, мне нужно позвать кого-нибудь из Службы безопасности, чтобы они поговорили с вами, — вежливо просит сотрудник.

— Прошу, возьмите меня с собой, — говорю я. — Вдруг они за мной следили…

— Успокойтесь, мистер Вард, я скоро вернусь, — говорит он и уходит.

К двум охранникам присоединяется третий, и я оказываюсь в середине треугольника, а затем я чувствую черную вспышку где-то в области желудка.

— Эй, — говорю я, — а откуда вы знаете, что моя фамилия Вард? — А затем я срываюсь на крик; — Откуда вам известно, как меня зовут? Я сообщил вам другую фамилию! Откуда вы знаете, что моя фамилия — Вард?

Но он уже отошел далеко по коридору, я вижу только его силуэт, только отбрасываемую им тень, да и та вскоре исчезает.

Охранники подступают ко мне вплотную, и я вздыхаю, чувствуя острую потребность рассказать им о том, как я одинок; страх вырывается из-под контроля, запах дерьма душит меня, и я делаю руками жесты, которые им совершенно непонятны, по крайней мере на их бесстрастных лицах не отражается ровным счетом ничего. Движение, люди, звуки начинают наваливаться на меня, и вскоре по коридору в мою сторону скользят новые силуэты. Еще два охранника, молодой сотрудник и с ними кто-то еще. Чем ближе эти тени, тем громче я дышу, утерев глаза, я смотрю в плексигласовое окошечко, но женщины за ним уже нет, а затем я слышу чей-то голос.

— Мистер Вард? — спрашивает он. Медленно, не говоря ни слова, я оборачиваюсь. Передо мной стоит Ф. Фред Палакон, драматически освещенный светом, льющимся из окна в конце коридора. Я дергаюсь с места.

10

Комната для интервью. Очень холодно. На потолке висит вентилятор и повсюду разбросаны кружочки конфетти: они прилипают к стенам, ими засыпанны пол и стулья, на которых мы сидим, груды их валяются на столе, за которым устроились Палакон, Лоуренс Дельта, Дэвид Кратер, Рассел и японец из квартиры на авеню Вердье. Также там присутствуют инспектор Первого отдела Парижской префектуры полиции, который постоянно что-то строчит, и какой-то представитель Интерпола, явившийся из Лиона. Его внешность настолько мне знакома, что я постоянно смотрю на него. Для того чтобы атмосфера выглядела более убедительной, реквизиторы включили дымовые машины.

— Ты вовсе не хотел, чтобы я нашел Джейми Филдс, Палакон, — говорю я, с трудом сдерживая возмущение. — Дело было совсем не в ней.

Палакон вздыхает:

— Мистер Вард, но факты остаются фактами…

— Палакон, — закипаю я, чувствуя, как убыстряется мой пульс. — Богом клянусь, если ты мне не скажешь, что это все значит, я ни хера тебе больше не скажу!

— Мистер Вард, прошу вас…

— Нет, Палакон, пошел-ка ты на хер!

Я вскакиваю, уронив при этом стул.

— Мистер Вард, пожалуйста, сядьте.

— Не раньше чем ты мне скажешь, что тут за херня творится, Палакон!

— Мы здесь для того, чтобы помочь вам, мистер Вард, — спокойно говорит Палакон.

— Да, заткнись ты, — брызжу слюной я. — Скажи мне просто, что это за херня, срань господня, да у тебя, оказывается, гребаный офис в этом гребаном посольстве. Что вы тут все, блядь, делаете — завтракали вместе?

Палакон бросает взгляд на Кратера, затем на Дельту, затем на японца, который нетерпеливо хмурится и с недовольным видом утвердительно кивает Палакону.

Спокойно, взвешивая каждое слово, Палакон спрашивает:

— И что же именно, Виктор, вы хотите знать?

— На кого вы работаете? — спрашиваю я. — Палакон обдумывает мой вопрос: видно, что у него нет готового ответа. — Палакон, мать твою!

Я смотрю в сторону инспектора из Интерпола, который, по всей видимости, только зря занимает в этой комнате место, поскольку практически не обращает внимания на происходящее. Но эти скулы, эта линия подбородка — я определенно видел их где-то раньше, и теперь изо всех сил пытаюсь вспомнить где.

— Я просто ищу лучший способ…

— В жопу твой лучший способ, — ору я. — Скажи, блядь, попросту. На кого ты работаешь?

— Я — независимый подрядчик, мистер Вард…

Я не даю ему закончить:

— Ты не услышишь от меня больше ни слова, пока не скажешь, на кого работаешь.

Длинная пауза, во время которой Дельта тяжко вздыхает, а затем утвердительно кивает Палакону.

— На кого ты, блядь, работаешь? — спрашиваю я. — Потому что Джейми Филдс никакого отношения ко всему этому не имеет, верно?

— Ну, не то что бы… совсем не имеет, — покачивает головой Палакон.

— Черт бы тебя подрал, Палакон. Я просто не могу больше выслушивать всю эту гребаную хрень, — взвизгиваю я.

— Мистер Вард…

— Они убили Тамми Девол, — кричу я. — Они изнасиловали ее на хер, а затем перерезали ей горло. Бобби Хьюз приказал убить ее.

Все безучастно смотрят на меня из-за стола, словно на недоумка, до которого почему-то не доходят простейшие вещи.

— Мистер Вард… — снова начинает Палакон, причем чувствуется, что его терпение вот-вот лопнет.

— Мать твою так, Палакон! — ору я. — На кого ты, блядь, работаешь? — Я подскакиваю к столу, хватаюсь за его край и наклоняюсь к самому лицу Палакона. — Скажи, блядь, на кого ты работаешь? — ору я истошно, так что у меня перекашивается лицо.

Палакон делает глубокий вздох и смотрит на меня ледяным взглядом. А затем отвечает:

— Я работаю на вашего отца.

Затем он делает паузу, смотрит куда-то в сторону, а затем снова на меня.

— Я работаю на вашего отца, мистер Вард.

Это говорится так естественно, сообщается так бесстрастно, словно где-то посреди реальности передо мной распахнулась дверь, и я вылетаю из нее и лечу над зимним заледенелым шоссе, затем начинаю падать, и нет никого, кто мог бы поймать меня, поэтому я со всей силы врезаюсь в твердый бетон. Смысл происходящего в том, что истина — это хаос, и по мере приближения к истине хаос возрастает. Связанное с этим физическое ощущение заставляет меня на миг позабыть обо всем, что происходит в этой комнате: о Расселе, который поправляет прическу рукой, о японце, который закуривает очередную сигарету, о мухе, кружащей с жужжанием у меня над головой. Все эти люди — сообщники, и стол, за которым они сидят, внезапно становится бескрайним, и они строят планы, строчат меморандумы, набирают актеров, разрабатывают маршруты. Что-то незримое начинает зарождаться в холодном воздухе комнаты для интервью, и оно надвигается, накатывается на меня. Но то, что инспектор Интерпола кажется мне таким знакомым, немедленно расставляет все по своим местам, заставляет меня вспоминать предыдущие сцены, и у меня рождается догадка, которая развеивает морок.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я уже спокойно.

— Меня нанял ваш отец, — говорит Палакон. — Он сам пришел ко мне.

Я медленно отхожу от стола, прикрыв ладонью рот, и, подняв опрокинутый мной стул, сажусь на него.

— Мистер Вард, — начинает японец (он говорит с сильным акцентом). — Срок пребывания вашего отца в сенате США скоро истекает. Это верная информация?

Я тупо гляжу на него:

— Я… я не знаю.

Японец продолжает:

— Ваш отец собирается участвовать в…

— Подождите, — восклицаю я, перебивая его, — какое это отношение имеет ко всему происходящему?

— Виктор, — подхватывает Палакон, — ваш отец…

Японец перебивает его:

— Мистер Палакон, прошу вас, позвольте мне продолжить.

Палакон неопределенно кивает головой.

— Нас до сих пор не представили друг другу, — говорит японец.

— Кто вы? — спрашиваю я.

Подумав, он отвечает:

— И в целях личной безопасности — моей и вашей — нас так и не представят.

— О блядь, — цежу я, скрипя зубами. — Блядь, блядь, блядь…

— Мистер Джонсон, срок пребывания вашего отца в сенате США скоро истекает. — Японец выдерживает паузу. — Он заинтересован в том, чтобы двигаться дальше, скажем так. — Японец жестикулирует руками, пытается выдавить из себя ободряющую улыбку, но у него ничего не получается. — Расти вверх. Он собирается участвовать в борьбе за высшую должность, за…

— О блядь, блядь, блядь, блядь…

Мои стенания обрывают японца на полуслове, и он замолкает.

— Мистер Вард, — начинает Кратер, — когда ваш отец явился к нам, он был обеспокоен некоторыми… ну, некоторыми вашими наклонностями, скажем так…

— Он пытается сказать, Виктор, — перебивает Палакон, — что вы вовсе не черный ящик.

— Я не что? — переспрашиваю я.

— В определенных кругах, в некоторых СМИ, отлично знают, кто вы такой на самом деле, — берет слово Дельта. — Это делает вас удобной мишенью.

— Некоторые аспекты вашего образа жизни, по мнению вашего отца, — Дельта подыскивает слова, — снижали шансы достигнуть поставленной им задачи.

— Послушайте, Виктор, — нетерпеливо продолжает Кратер. — Ваш отец хотел, чтобы вы отправились куда-нибудь отдохнуть.

— Но почему он этого хотел? — спрашиваю я, стараясь говорить медленно и сдержанным тоном.

— По его мнению, некоторые ваши… э-э-э, выходки, скажем так… — Палакон ищет слова, чтобы закончить предложение, и не находит их. Он роется в бумагах, лежащих на столе, отчего начинает казаться, что комната стала сразу меньше. — …они производят неблагоприятное впечатление.

Палакон снова делает паузу.

— Они… они излишни и могут ухудшить его репутацию, — добавляет он, стараясь быть по возможности деликатным.

— Существовала озабоченность тем, что это может нарушить все расчеты, — говорит японец. — Особенное беспокойство вызывал ход дел в Нью-Хемпшире, поскольку вы…

— В это углубляться пока не следует… — обрывает его Палакон.

— Да, разумеется, — говорит японец. — Вы совершенно правы.

— Виктор, ваш отец абсолютно не хотел причинить вам никакого вреда, — продолжает Палакон. — Он просто хотел, чтобы вы… ну, скажем так, немного развеялись. Он хотел, чтобы… вам было, чем занять… э-э-э, свое время. Он не хотел, чтобы вы оставались в Штатах.

Палакон делает паузу.

— Поэтому он пришел к нам. Мы все обсудили. Обо всем договорились.

Молчание, гулкое и безжалостное. Я просто смотрю на них, не в состоянии воспринять все это, потому что некоторые детали мой мозг просто отказывается принять, а этих деталей становится все больше и больше, и у меня такое ощущение, словно я смотрю на все происходящее через окно, которое заколочено, к тому же за ним все равно ночь, и никто никогда не признается мне в том, кто он такой на самом деле.

Мы скользим по поверхности вещей.

Самое важное — это то, о чем ты даже не догадываешься.

Комната покачивается, затем вновь выпрямляется.

Снаружи раздается гром.

Ты справился с чувством беспокойства. Ты заставил себя посмотреть в их лица. Ты не стал падать. Ты пытаешься сделать вид, что тебя еще хоть что-то волнует. Но ты не можешь. Даже если бы ты хотел, все равно бы не смог. И сейчас, в этой самой комнате, до тебя доходит, что они тоже это знают. Смятение и безысходность совсем необязательно подталкивают людей к действиям. Это мне давным-давно сказал кто-то из офиса моего первого рекламного агента. Но только сейчас я понимаю, что он имел в виду. Только теперь я понял значение этой фразы.

— Но почему вы использовали Джейми Филдс как повод? — слышу я свой собственный голос где-то вдалеке.

— Мы проанализировали ваше прошлое, — говорит Палакон. — Поговорили кое с кем. Сделали выбор.

— Мы, однако, даже не подозревали о том, что Джейми Филдс как-то связана с Бобби Хьюзом, — говорит Дельта, скребя свой подбородок.

— Это было ошибкой, — неохотно признает Палакон.

— Мы думали, что она просто на съемках в Европе, — говорит Дельта. — И не более того.

— Блядь, но это ложь! — взрываюсь я. — Это гребаная наглая ложь! Ты знал гораздо больше. Боже мой!

— Мистер Вард, — снова начинает Палакон.

— Ты попросил меня отвезти эту гребаную шляпку и передать ее Джейми Филдс.

— Да, — говорит Палакон. — Это так. Но мы не имели ни малейшего представления о том, что она живет с Бобби Хьюзом. Мы даже не подозревали о существовании Бобби Хьюза, пока… пока не стало слишком поздно.

— А Бобби Хьюз, он знает, кто вы такие? — спрашиваю я, вспоминая про видеокассету, которую показал мне режиссер.

— Да, — отвечает Палакон. — Лично с нами он не знаком, но наверняка догадывается о нашем существовании.

— Известно ли им, что меня послали вы? Что я оказался здесь из-за вас? — спрашиваю я, пытаясь свести все воедино.

— Похоже, что да, — говорит Палакон. — Но мы не думаем, что им сказала об этом Джейми Филдс.

— Как же они тогда узнали?

— Возможно, они знали об этом уже во время нашей первой встречи, — говорит Палакон. — Мы не вполне уверены.

— И что им нужно?

Палакон вздыхает и говорит:

— Они хотят, чтобы наши планы сорвались. Судя по всему, они из кожи вон лезут, чтобы этого добиться.

— Какие планы? — спрашиваю я. — И какие такие они?

— Ну, дать точный ответ на последний вопрос невозможно, — говорит Палакон. — Вернее, ответов существует несколько. Но они, очевидно, решили использовать вас — вернее, факт вашего присутствия — в своих интересах.

— Мистер Вард, — говорит Дельта, — совсем недавно нам стало известно, что Джейми Филдс связана с группировкой, которая соперничает с группировкой Бобби Хьюза. Как только мы выяснили это, мы тут же принялись анализировать, каким образом этот факт может повлиять на исход ситуации, в которой оказались вы.

Говорит Кратер:

— В настоящий момент Джейми Филдс не имеет непосредственного контакта с Бобби Хьюзом. Пока сохраняется такое положение дел, вы находитесь в безопасности.

— Джейми Филдс — агент контрразведки, которому удалось просочиться в организацию Бобби Хьюза, — говорит Палакон. — В тот момент, когда мы вас отправляли, мы не представляли себе, что происходит. Мы не знали ничего об этом до тех пор, пока вы не потерялись в Лондоне. — Он делает паузу. — А там оказалось, что уже слишком поздно:

— Но они же познакомились давным-давно, — бормочу я. — Джейми сказала мне, что они познакомились с Бобби давным-давно, что они уже несколько лет вместе.

— Да, они были знакомы, мы проверили эту информацию, — соглашается Палакон. — Но Бобби Хьюз знаком с кучей людей. Далеко не все из них работают на него. Далеко не всех из них он вербует в свою группу.

Пауза.

— Ну так как насчет шляпки, которую вы попросили меня передать? — спрашиваю я.

Палакон вздыхает:

— Шляпка, которую я попросил вас передать, предназначалась для группы, на которую работает Джейми Филдс.

Следует долгая пауза, которую надо понимать так, что я получил исчерпывающий ответ.

— Так значит… значит, Джейми Филдс не работает на Бобби Хьюза? — спрашиваю я.

— Нет, не работает, мистер Вард, — говорит Палакон. — Джейми Филдс работает на правительство Соединенных Штатов.

— А что было… что было в шляпке? — спрашиваю я нерешительно.

Вокруг меня тяжелые вздохи, поскрипывания, звуки, которые производят люди, устраиваясь поудобнее на стульях. Палакон бросает взгляд на Кратера, который, явно сдавшись, кивает в ответ. Я уже почти догадался, где я видел раньше инспектора Интерпола, но Рассел отвлекает меня тем, что закуривает. Я не чувствую никакого облегчения от известия о том, что Джейми не работает на Бобби, потому что я все равно в это не верю.

— В швах этой шляпки, — говорит Палакон, — был спрятан прототип нового вида пластиковой взрывчатки.

Я чувствую, как все мое тело сковывает жутким холодом, по моей спине пробегает ледяная волна, кровь застывает у меня в жилах, и все мои конечности разом онемевают. Я ерзаю в кресле, не в силах сидеть неподвижно.

— У нас не было твердой уверенности в том, насколько легко детекторы определяют это вещество, — говорит Палакон. — Нам был нужен курьер. Нам был нужен кто-то, кого никто не заподозрит. Кто-то, кто сможет доставить этот образец в Европу.

— Но как только вы оказались на борту «Королевы Елизаветы II», Виктор, вас, очевидно, обнаружили, — говорит Кратер. — Произошла утечка информации. Мы пока не уверены через кого.

— Мне пока… еще не все до конца ясно, — умудряюсь выдавить я.

— Я договорился с вашим отцом, что отправлю вас в Европу. Я выполнил свое обещание, — говорит Палакон. — Также я согласился на кое-что еще. — Он делает паузу. — Потому что у меня был должок перед… перед другой стороной. — Снова пауза. — Я согласился доставить для этой другой стороны ремформ в Европу. Но две эти вещи — отправка вас в Европу и пересылка пластита — не были никак связаны между собой. Ваш отец не знал ничего об этом. Это моя ошибка, и я беру на себя всю ответственность за нее. Но дело было спешным, и курьер требовался мне как можно быстрее. Тут подвернулись вы.

— Что такое ремформ? — спрашиваю я.

— Пластиковая взрывчатка, наличие которой невозможно определить практически ни одним существующим детектором, — говорит Палакон. — Металлоискатели, рентгеновские лучи, следовые детекторы, электронные газоанализаторы, меченые атомы, собаки — ничего не помогает. — Палакон пожимает плечами. — Стопроцентная эффективность.

— А для кого… для кого предназначался ремформ? — спрашиваю я.

— Это не имеет значения. Вам это не нужно знать, Виктор, могу сказать только, что явно не для Бобби Хьюза. Скорее совсем наоборот. Но образец попал не в те руки. — Палакон выдерживает многозначительную паузу. — Вас следовало охранять. Я не позаботился об этом. Приношу мои извинения. Ремформ был похищен — теперь-то мы это знаем — на борту «Королевы Елизаветы II». И мы не понимали — клянусь вам, Виктор, — мы не понимали ситуации, пока не встретились с вами на прошлой неделе в гостинице.

— Мы ничего не понимали, пока Палакон не вступил с вами в контакт на прошлой неделе, — подтверждает Дельта.

— Я не понимал, где находится ремформ, пока вы не сказали мне об этом, — говорит Палакон.

— Почему же вы, ребята, просто не объясните Джейми, что происходит? — спрашиваю я.

— Это может оказаться слишком опасным для нее, — говорит Палакон. — Если бы мы попытались вступить с ней в контакт и это бы обнаружилось, было бы потеряно огромное количество времени и усилий. Это слишком большой риск.

— Знает ли мой отец обо всем этом? — спрашиваю я.

— Нет.

Я молчу, не в силах задать следующий вопрос.

— Итак, Бобби Хьюз имеет в своем распоряжении ремформ и, судя по всему, намеревается производить его и применять, — говорит Палакон. — Это совсем не то, чего мы добивались. Совсем не то.

— Но… — начинаю я.

— Да.

Все присутствующие в комнате ждут.

— Но ты же знаешь Бобби Хьюза, — говорю я.

— Что? — изумляется Палакон. — Я знаю о нем.

— Нет, Палакон, — говорю я. — Ты знаешь его.

— Мистер Вард, объясните, что вы имеете в виду.

— Палакон! — ору я. — Я видел кассету, на которой ты жмешь руку Бобби Хьюзу! Ты, гребаный ублюдок, я видел как ты здороваешься с этим засранцем за руку! Не рассказывай мне сказки!

Палакона передергивает:

— Мистер Вард, я не вполне понимаю, о чем вы говорите. Клянусь вам, я никогда не встречался лично с Бобби Хьюзом.

— Ты врешь, сука, врешь! — ору я. — Зачем ты врешь мне, Палакон? Я видел кассету. Ты жал ему руку.

Я снова вскакиваю со стула и топаю ногами. Палакон мрачно сглатывает слюну, а затем начинает:

— Мистер Вард, как вам должно быть прекрасно известно, они отлично умеют подделывать фотографии и видеосъемки. — Он останавливается и начинает сначала. — То, что вы видели, было всего лишь кино. Спецэффекты. Цифровая обработка изображения. Не знаю, зачем они вам это показали. Но я никогда не встречался с Бобби Хьюзом…

— Бла-бла-бла! — визжу я. — Не вешай мне на уши лапшу, чувак! Меня не обманешь!

В моей крови так много адреналина, что меня просто колотит.

— Мистер Вард, если я не ошибаюсь, вы тоже стали жертвой подобного же трюка, — добавляет Палакон.

— Так что, ты хочешь сказать мне, что мы не можем больше верить собственным глазам? Что все, что мы видим, — это подделка? Что кругом одна лишь ложь? И что все в нее верят?

— Но это факт, — говорит Палакон.

— Где же тогда правда? — кричу я.

— Ее не существует, Виктор, — говорит Палакон. — Вернее, их сразу несколько.

— Тогда как же нам жить дальше?

— Меняться, — пожимает он плечами. — Готовиться.

— К чему? К лучшему? К худшему?

— Возможно, в настоящее время эти понятия уже бессмысленны.

— Но почему? — взвываю я. — Почему?

— Потому что теперь никто не заботится о таких мелочах, — говорит Палакон, — Ситуация изменилась.

Слезы струятся по моим щекам, а кто-то тем временем прочищает горло.

— Мистер Вард, успокойтесь, вы нам невероятно помогли, — говорит Кратер.

— Чем? — рыдаю я.

— Тем, что передали Палакону эту распечатку. Теперь мы знаем, что Бобби Хьюз собирается применить ремформ на этой неделе, — объясняет Кратер. — И теперь мы в состоянии предотвратить взрыв.

Я бормочу что-то невнятное, стараясь глядеть в сторону.

— По нашему мнению, теракт намечен на пятницу, — как ни в чем не бывало продолжает Палакон. — Это пятнадцатое ноября. Мы пришли к выводу, что 1985 — это опечатка. Восьмерка скорее всего, напечатана вместо ноля.

— Почему?

— По нашему мнению, 1985 — это на самом деле 1905, то есть 19:05, — говорит Кратер.

— Да? — бормочу я. — И что?

— В эту пятницу пятнадцатого ноября из аэропорта имени Шарля де Голля в 19:05 вылетает рейс TWA, — объясняет Палакон.

— Ну и что? — спрашиваю я. — Мало ли рейсов вылетает в этот день в это время?

— Номер рейса — 511, — говорит Палакон.

9

Мне сказали, что я должен сохранять спокойствие.

Мне сказали, что со мной выйдут на связь на следующий день.

Мне сказали, что я должен вернуться в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане и вести себя так, словно ничего не произошло.

Мне сказали, что впоследствии меня сделают участником программы защиты свидетелей. (Это мне сказали после того, как я упал на пол и забился там в истерике.)

Мне еще раз сказали, что я должен сохранять спокойствие.

И когда я уже совсем был готов им поверить, я вдруг понял, что инспектора Интерпола играет тот же самый актер, который играл клерка из Службы безопасности на «Королеве Елизавете II».

Мне сказали: «Мы выйдем с вами на связь, мистер Вард».

Мне сказали: «За вами будут следить».

— Я знаю, — говорю я загробным голосом.

Поскольку у меня больше не осталось ксанакса, а на улице идет дождь, я направляюсь к «Hфtel Costes», где захожу в кафе и начинаю ждать, всем своим видом изображая задумчивость, пью чай, курю «Кэмел лайте» из пачки, которую кто-то позабыл на соседнем столике, пока в кафе не входит Хлое в компании знаменитой балерины — всемирно известной героинистки, только что вышедшей из нарколечебницы — и человека, называющего себя Aphex Twins, и они принимаются весело болтать с Гриффином Данном, который стоит возле регистрационной стойки, а затем все, кроме Хлое, уходят, и я, словно в трансе, направляюсь к ней, а она тем временем спрашивает, не оставлял ли кто-нибудь сообщений для нее, и тут я набрасываюсь на Хлое, обнимаю ее, в то же время со страхом оглядывая внезапно притихший вестибюль, а затем целую ее в губы и вновь вхожу в ее жизнь, и мы оба при этом плачем. Консьерж из скромности отворачивается в сторону.

Я уже совсем почти успокаиваюсь, но тут вестибюль наполняется явившейся следом за Хлое съемочной группой, и нас просят «повторить это» еще один раз. Один голос кричит «Мотор!», другой кричит «Стоп!». Я перестаю плакать, и мы повторяем всю сцену.

8

Полдень, серебристые облака скользят по небу, а на серый как сталь Париж падает легкий дождь. Сегодня два показа — один в Консьержери и еще один в саду рядом с музеем Родена, и за выход Хлое получит чертову уйму франков, критики злобствуют, подиумы кажутся все длиннее и длиннее, папарацци совсем обнаглели и одновременно стали ужасно невнимательными, девушки носят украшения из костей, птичьих черепов, человеческих зубов, выходят на сцену в окровавленных белых халатах, с флуоресцентными водными пистолетами, шумиха в прессе или полное молчание, одни говорят, что это — последний писк моды, другие говорят, что в жизни не видали ничего банальнее.

Мы заказываем в номер кофейник с кофе, но она не пьет кофе, бутылку красного вина, которого она выпивает только полстакана, пачку сигарет, но она совсем не курит. Проходит час, за ним другой. Цветы, присланные различными дизайнерами, наполняют номер, они имеют самые необычные формы и окраску, так что когда мы не разговариваем друг с другом, мы с удовольствием их разглядываем. Голубь сидит и курлыкает на подоконнике за нашим окном. Сперва мы все время задаемся вопросом: «Что бы это могло значить?» — и импровизируем, делая вид, что у нас имеются друг от друга секреты, которыми мы с удовольствием друг с другом поделимся, но затем нам приходится вновь вернуться к сценарию, и я начинаю вылизывать ее киску, заставляя кончить несколько раз подряд, а затем мы располагаемся так, что я, лежа на боку, трахаю ее в рот, выгибая спину при каждом движении, а она держится руками за мои ягодицы и не отпускает меня, пока я не кончаю два раза, и вот мои губы уже прижаты к устью ее влагалища, а позже она начинает плакать, потому что все это просто невероятно, и она не верит ни одному моему слову, а я бегаю по комнате, ища коробку с гигиеническими салфетками, и тогда она встает, умывается, и мы пытаемся снова заняться любовью. Голова Хлое лежит на подушке. Мы смотрим MTV с отключенным звуком, а затем она говорит, что мне стоит побриться, а я говорю ей, что хочу отрастить бороду, а затем, выдавив улыбку, добавляю, что мне необходимо изменить внешность, и она воспринимает это заявление всерьез, и когда она говорит: «Нет, лучше не надо», что-то начинает приходить в норму, просыпается надежда, и мне начинает казаться, что у нас есть будущее.

Я пытаюсь заснуть, но мне это не удается, потому что я все время вспоминаю, каким образом я очутился здесь, так что я устраиваюсь поближе к Хлое и глажу ее по голове.

— Я думал, если я исчезну, то… то все удастся поправить, — говорю я. — Я потерял… потерял ориентиры, понимаешь, зайка?

Она улыбается невеселой улыбкой.

— Мне нужно было разобраться со своими приоритетами, — нашептываю я. — Привести в порядок голову.

— Для чего?

Я вздыхаю:

— Потому что меня несло… — Я замолкаю, потому что у меня перехватывает дыхание.

— Несло куда? — спрашивает она. — Говори… — просит она.

Я делаю глубокий вздох и тут же сдаюсь.

— Не было никого другого, — шепчу я.

— Тебе просто было нужно привести в порядок голову?

— Да.

— И ты отправился в Париж?

— Да.

— Виктор, в Нью-Йорке полно парков, — говорит она. — Мог бы начать ходить в библиотеку. Мог бы начать гулять.

Сама того не понимая, она рассказывает мне больше, чем думает. У меня пропадает сон.

— Перед тем как я уехал, у меня начало складываться впечатление, что у тебя с Бакстером…

— Нет, — говорит она, не давая мне закончить фразу.

Но больше ничего не добавляет.

— Но ты же могла мне лгать, верно? — неуверенно спрашиваю я.

— Зачем?

Она протягивает руку, чтобы взять с тумбочки сценарий.

— Ладно, все в порядке, — говорю я. — Все зашибись.

— Виктор, — вздыхает она.

— Я так боялся за тебя, Хлое.

— Почему?

— Я думал, что ты снова начала нюхать героин, — говорю я. — Мне показалось, что я увидел кое-что в твоей ванной, там, в Нью-Йорке… а затем я увидел этого типа Тристана — он же дилер? — в твоем подъезде, и, о Боже!.. я совсем свихнулся.

— Виктор…

— Нет, послушай, зайка, тем самым утром после презентации клуба…

— Вот-вот, именно той самой ночью, Виктор, — говорит она, слегка шлепая меня по щеке.

— Зайка, я совсем свихнулся…

— Не надо, тсс, — говорит она. — Я всего лишь купила у него травы на выходные, да и то — немного покурила, а все остальное выбросила.

— Положи это, прошу тебя, зайка, — говорю я, показывая на сценарий, который она держит в другой руке.

Позже.

— Ты не мог справиться с огромным количеством элементарных вещей, Виктор, — говорит она. — У меня всегда было такое ощущение, что ты разыгрываешь меня. Даже когда я знала, что это не так, ощущение все равно сохранялось. Я всегда чувствовала себя случайной гостьей в твоей жизни. Как будто я была лишь одним из пунктов в твоем списке…

— Но, зайка…

— Ты был очень ласков со мной, Виктор, когда мы только познакомились, — говорит она. — А затем ты изменился. — Она делает паузу. — Ты начал обращаться со мной как с последним дерьмом.

Я плачу, прижав лицо к подушке, а затем, подняв голову, я говорю:

— Но, зайка, теперь я стал гораздо более цельным.

— Нет, сейчас ты пугаешь меня еще больше, — говорит она. — Что ты такое несешь? Ты в ужасном состоянии.

— Я просто… просто очень боюсь, — рыдаю я. — Я боюсь снова потерять тебя… и я хочу, чтобы ты это поняла… Я хочу начать все сначала.

Печаль искажает черты ее лица, создается такое впечатление, словно она мучительно пытается что-то вспомнить.

— Мы не можем вернуться назад, — говорит она. — Я серьезно, Виктор.

— А я и не хочу возвращаться назад, — говорю я.

— Элегантный костюм, — вздыхает она. — Пустая болтовня. Модная прическа. Постоянное беспокойство о том, считают ли тебя люди достаточно знаменитым, или достаточно крутым, или в достаточно хорошей форме, или — что там еще? — Она вздыхает, сдается, смотрит на потолок. — Все это не признаки мудрости, Виктор, — говорит она. — Это дурные предзнаменования.

— Ага, — говорю я. — Именно так, зайка… похоже, я обращал слишком много внимания на внешнюю сторону, верно? Я знаю, зайка, я все понял.

— Бывает. — Она пожимает плечами. — Даже раскаяние твое вполне стандартно.

Я снова начинаю плакать. Хлое спрашивает:

— Что с тобой? Она трогает меня за плечо и снова спрашивает: — Что с тобой?

— Но я не могу найти ничего другого… ничего другого, чтобы заполнить пустоту, — говорю я сквозь рыдания.

— Зайка…

— Почему ты просто не взяла и не бросила меня? — рыдаю я.

— Потому что я влюбилась в тебя, — отвечает она.

Мои глаза закрыты, и я слышу, как она шелестит страницами, а затем Хлое берет дыхание и произносит, соблюдая ремарку (тепло, с чувством ):

— Потому что я все еще люблю тебя.

Я, приподнявшись, начинаю стирать слезы с лица.

— Мне нужно так много рассказать тебе.

— Давай, — говорит она. — Я слушаю. Не бойся.

Мои глаза снова наполняются слезами, но на этот раз я хочу, чтобы она их тоже видела.

— Виктор, милый, — говорит она, — не плачь, а не то я тоже заплачу.

— Зайка, — начинаю я. — Все обстоит совсем не так… не так, как ты, возможно, представляешь себе…

— Тсс, все в порядке, — успокаивает меня она.

— Да нет, не в порядке, — говорю я. — Совсем не в порядке.

— Виктор, перестань…

— В любом случае я собираюсь задержаться здесь на некоторое время, — поспешно говорю я, прежде чем снова залиться слезами.

Я закрываю глаза, а Хлое слегка ворочается в постели, перелистывая сценарий, и молчит, очевидно, решая, сказать что-то или нет, и тогда говорю я, прочистив горло, чувствуя при этом, что мой нос безнадежно заложен: «Не надо, зайка, прошу тебя, положи это обратно!», и тогда Хлое вздыхает, и я слышу, как она роняет сценарий на пол рядом с кроватью, а затем она приближает мое лицо к своему, и тогда я открываю глаза.

— Виктор, — говорит она.

— Что? — спрашиваю я. — В чем дело, зайка?

— Виктор?

— Да.

Наконец она решается:

— Я беременна.

Это неожиданно. Дальнейшее предстает в весьма схематичном свете. Мы пропустили какую-то важную сцену. Я сбежал с лекции, мы вернулись обратно, скрылись в долине — там, где всегда стоит январь, где воздух разрежен, и вот я достаю бутылку кока-колы из ведерка со льдом. Фраза «Я беременна» прозвучала для моих ушей почему-то неожиданно грубо. Я стою в центре комнаты, буквально расплющенный этой информацией и теми требованиями, которые она передо мной ставит. Я пытаюсь придумать какую-нибудь фразу, пообещать что-нибудь, не уклоняться от ответа. Она спрашивает: «Ты что, меня не слышишь?» Я говорю себе: «Ты всегда берешь больше, чем даешь, Виктор». Я пытаюсь оттянуть надвигающийся момент, но она смотрит на меня внимательно, даже нетерпеливо.

— Да, я беременна от тебя, — говорит она.

Поскольку я ужасно перепуган, все, что мне удается выдавить из себя, это:

— А ты, э-э-э, можешь себе сейчас это позволить?

— Нельзя сказать, чтобы я мало зарабатывала, — говорит она, обводя взглядом шикарный номер. — Я могу позволить себе уйти с подиума. Проблема не в этом.

— А в чем? — спрашиваю я, сглотнув слюну.

— Проблема в твоей позиции, — говорит она спокойно. — В том, какую роль намереваешься играть ты во всем этом.

— А откуда ты знаешь… что это от меня? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Потому что с тех пор, как мы с тобой расстались, у меня, кроме тебя, больше никого не было, — говорит она и презрительно смеется.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — А Бакстер?

— Я ни разу не спала с Бакстером Пристли, Виктор! — кричит она в ответ.

— Ну, успокойся, успокойся, — приговариваю я.

— О Боже, Виктор, — восклицает она, отворачиваясь.

— Послушай, зайка, что это на тебя нашло?

— Четыре недели назад? Помнишь? В тот день, когда ты зашел ко мне?

— Что? — спрашиваю я, призадумавшись. — Четыре недели назад? Ты уверена?

Молчание.

— В тот день ты свалился мне как снег на голову, помнишь? — спрашивает она. — Это было воскресенье, и ты мне позвонил. Я только что вернулась из Каньон-Ранч. Мы встретились с тобой в «Jerry's». В «Jerry's», в Сохо, помнишь? Мы сидели в кабинке в дальнем зале. Ты говорил о том, что собрался поступить в Нью-Йоркский университет? — Она делает паузу и смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Затем мы отправились ко мне домой… — Она опускает глаза. Она говорит. — Мы занимались любовью, потом ты ушел. — Она снова выдерживает паузу. — Ты в тот вечер ужинал с Вигго Мортенсеном, Джуд Лоу, одним из продюсеров «Коматозников 2», а Шон Макферсон был в городе с Джиной, и я, в общем-то, не очень хотела туда идти, а ты меня и не пригласил — а потом ты так и не перезвонил… На той же неделе я где-то прочитала, что ты ужинал в «Diabolo's» — возможно, в колонке Бадди Сигала — и что вы с Дамьеном снова наладили отношения, а затем я наткнулась на Эдгара Камерона, который сказал, что он ужинал с тобой в «Balthazar», а после этого вся ваша компания направилась в «Cheetah» и… и ты так мне больше и не перезвонил и… да ладно, Виктор, это же все в прошлом, верно?

Четыре недели назад я был на корабле посреди океана.

Четыре недели назад я смотрел на лужу крови, растекавшуюся на полу в туалетной комнате в каюте обреченной девушки.

Четыре недели назад я был в Лондоне на вечеринке в Ноттинг-Хилле.

Четыре недели назад я познакомился с Бобби Хьюзом. Джейми Филдс обнимала меня, когда я стоял посреди коридора в подвале.

Четыре недели назад меня не было в Нью-Йорке.

Четыре недели назад в квартиру Хлое вошел кто-то другой.

Четыре недели назад в воскресенье он раздел ее.

Я ничего не говорю. В моем животе плещется целое ведро кислоты, и меня всего трясет от ужаса.

— Зайка, — говорю я.

— Что?

Я начинаю одеваться.

— Мне пора идти.

— Что? — вскрикивает она, приподнимаясь в постели.

— Мне нужно забрать мои вещи, — говорю я подчеркнуто спокойным голосом. — Я выезжаю из того самого дома. Я переезжаю к тебе.

— Виктор, — начинает она, но затем меняет тон. — Я не уверена, что это правильно…

— А мне наплевать, — говорю я. — Я хочу жить вместе с тобой.

Она грустно улыбается и тянет ко мне руку.

— Это правда?

— Да, — говорю я. — Это правда. Я уверен на все сто.

— Ладно, — кивает она головой. — Ладно.

Я падаю на кровать и заключаю Хлое в объятия. Я целую ее в губы, глажу по голове.

— Я вернусь через час, — говорю я.

— Хорошо, — говорит она. — Может быть, мне с тобой поехать?

— Нет, не надо, — говорю я. — Жди меня здесь. Я вернусь скоро.

Но уже у двери что-то во мне ломается, я поворачиваюсь и говорю:

— Если, конечно, тебе очень хочется, то… то пошли вместе.

— Как долго тебя не будет?

Я вижу, что она снова взяла сценарий и листает его.

— Час. Может быть, меньше. Минут сорок.

— По-моему, — говорит она, — там написано, что я должна оставаться здесь.

— Почему?

— Потому что здесь должен быть отснят еще один эпизод.

— А про меня что в сценарии написано? — спрашиваю я.

— Про тебя… — Хлое, наморщив лоб, вглядывается в страницу. — …про тебя написано, что ты должен уйти.

— А потом? — спрашиваю я.

— А потом? — переспрашивает Хлое с улыбкой.

— Да, потом?

— Тут написано, что потом ты вернешься.

7

Сегодня мне не нужно вводить код, чтобы отключить сигнализацию и войти в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. Калитка, ведущая во двор, открыта.

Я быстро шагаю через двор, на ходу выхватывая ключи из кармана пиджака от Prada, но и они мне не нужны, потому что входная дверь тоже широко распахнута. На улице уже начинает смеркаться, но пока еще достаточно светло, и дует сильный ветер, вой которого лишь изредка заглушается раскатами грома.

В доме пахнет бедой.

В прихожей я снимаю телефонную трубку, подношу ее к уху и слышу один только шорох. Я направляюсь в гостиную.

— Эй! — кричу я. — Есть ли здесь кто-нибудь? Это я, Виктор!

Только теперь до меня доходит, как темно и тихо в доме. Я протягиваю руку к выключателю. Света нет.

В доме невыносимо пахнет дерьмом, просто разит — сырым, жидким и зловонным, и мне приходится дышать ртом. Я вхожу в гостиную, ожидая какого-нибудь сюрприза, но комната пуста.

— Бобби! — кричу я. — Ты здесь? Где вы все! — А затем тихо добавляю: — Суки гребаные!

Тут я замечаю, что повсюду разбросаны мобильные телефоны — они лежат на столах, под стульями, они свалены в груды на полу — многие из них раздавлены, на некоторых отломаны антенны. У некоторых из них светятся экраны, но сеть отсутствует, и тогда я

ты один из тех, кто плохо видит в темноте

захожу на темную кухню. Я открываю сперва дверь холодильника, а затем морозильник, и свет, льющийся из них, выхватывает из темноты угол пустой комнаты. Я хватаю наполовину пустую трехлитровую бутылку «Столичной», лежащую в морозильнике на боку, и отхлебываю из нее, даже не почувствовав вкуса водки. Снаружи беспрестанно и глухо завывает ветер.

В выдвижном ящике рядом с мойкой я нахожу фонарик, и как только я поворачиваюсь, чтобы открыть другой ящик, я замечаю краем глаза чье-то присутствие. В панике я оборачиваюсь.

Это мое отражение в зеркале с позолоченной окантовкой, висящем над плитой. Испуганное, напряженное лицо. Я нервно хихикаю, подношу руку ко лбу и массирую лоб до тех пор, пока мне наконец не удается найти «вальтер» двадцать пятого калибра, который я спрятал в ящике на прошлой неделе.

Включив фонарик, я обнаруживаю, что дверца микроволновой печи открыта, а ее камера набита серо-коричневой смесью камней, листьев, веток и палок. И тут я замечаю наскальные рисунки.

Они разбросаны повсюду. Бескрайние белые просторы стен густо покрыты схематическими изображениями буйволов, лошадей, драконов и даже чего-то похожего на змею.

— Только спокойно только спокойно только спокойно, — уговариваю я себя.

Внезапно в акустической системе, которая проведена во все комнаты дома, раздается щелчок и, заглушая вой ветра за окном, начинает играть компакт-диск: течет вода, что-то просвистело в воздухе, гитара Пола Уэллера, вступает Oasis, и голос Лайама Галахера, поющего первый куплет из «Champagne Supernova», наполняет погруженный в темноту дом.

— Ну и херня ну и херня ну и херня, — бормочу я, готовый вот-вот впасть в панику, но пока еще сдерживаясь, и я когда начинаю углубляться в дом, я замечаю, как трясется и прыгает на стенах луч от фонарика в моей руке, и

где ты был когда мы ловили свой ка-а-а-йфф?[121]

дом так пропах дерьмом, что меня начинает выворачивать наизнанку. В одной руке у меня фонарик, так что мне приходится прикрывать рот и нос второй, в которой у меня пистолет.

на шампанской сверхновой в небеса-а-а-а-хх

Я наклоняюсь, подбираю еще один мобильник, вытягиваю антенну, открываю крышечку. Сети нет.

Я направляю луч фонарика вглубь коридора, и он натыкается на винтовую лестницу, и я щурюсь, пытаясь разглядеть какие-то звезды, которые мне чудятся повсюду в темноте.

Наконец мне удается их рассмотреть: это — пентаграммы, нарисованные красной краской повсюду — на стенах, на потолке, на лестнице, ведущей на второй этаж.

Какой-то шорох в темноте у меня за спиной.

Я резко оборачиваюсь.

Никого.

Я взбегаю по лестнице. Через каждые пять ступенек я останавливаюсь и оборачиваюсь, буравя лучом фонарика непроглядную тьму.

на шампанской сверхновой на шампанской сверхновой в небеса-а-а-а-хх

На последней ступеньке я замираю в нерешительности, а затем начинаю осторожно идти по коридору, ощупывая рукой стену в поисках выключателя.

Я нерешительно поворачиваю за угол, и — если не считать пентаграмм и разбросанных повсюду мобильников — все как всегда, привычные декорации, ничего не тронуто.

Я направляюсь к комнате, которую занимал, моя тень наползает на дверь, мои руки холодеют, но я неуверенно нащупываю дверную ручку, думая про себя: «Не надо не надо не надо».

Открыв дверь, я кладу пистолет в карман и перебрасываю фонарик в другую руку. Я пытаюсь нащупать выключатель, но не нахожу его.

Я обвожу спальню лучом фонарика.

Я выдвигаю ящик — он пуст. Выдвигаю другой — он тоже пуст. Все мои вещи исчезли. Паспорт, который я прятал под матрацем, тоже исчез.

Из ванной комнаты исчезли все мои туалетные принадлежности.

Огромная красная пентаграмма нарисована на зеркале.

где ты был когда мы ловили свой ка-а-а-йфф?

С бешено колотящимся в груди сердцем я направляюсь к стенному шкафу.

Кто-то забрал всю мою одежду.

Вместо нее все стены и дверцы шкафа оклеены поляроидными снимками, на которых я и Сэм Хо, потные, голые, исступленные, занимаемся любовью.

Посредине этого коллажа — большая фотография: я вонзаю мясницкий нож в грудь Сэму Хо, вид у меня совершенно безумный, я оскалился в ухмылке, глаза красные от вспышки, а выражение лица такое, словно я спрашиваю: «Ну, теперь вы довольны? Теперь вам нравится?»

Отпрянув от шкафа, я захлопываю дверцу. На ней отчетливо видна еще одна гигантская пентаграмма, только на этот раз черная и влажная.

Я провожу лучом по противоположной стене, сплошь испещренной пентаграммами, а затем замечаю какую-то надпись, начертанную высоко на большом чистом белом участке стены над моей кроватью, и я щурюсь, пытаясь разобрать ее, и медленно провожу лучом фонарика вдоль строчек, читая вслух

ИсЧЕзаТЬ

ЗдесЬ

Прочитав эти слова, я прислоняюсь к стене и сжимаю в руке пистолет так сильно, что у меня немеют пальцы, а песня Oasis тем временем достигает кульминации, и начинается бесконечное соло, и когда я, пошатываясь, выхожу в коридор, моя тень падает на еще одну массивную красную пентаграмму.

Компакт-диск выключается.

Тишина.

И только звуки моих шагов по коридору, и эхо в тишине, и внезапная вспышка молнии за окном отбрасывает мой силуэт на стену, а ветер продолжает завывать. Такой холод, что зуб на зуб не попадает. Я прохожу мимо еще одной пентаграммы.

В безмолвии, наполняющем дом, я внезапно слышу какой-то слабый, но отчетливый звук.

Это стон.

Он доносится из коридора.

Держа пистолет в вытянутой руке, я начинаю идти по коридору на этот стон.

Комната Бентли.

Еще одна пентаграмма у меня над головой. Снаружи доносятся беспрестанный вой ветра и раскаты грома. Страх неизвестного происхождения растет во мне, так и не приобретая отчетливых очертаний, — он неотвратимо надвигается на меня. На грани паники я хватаюсь рукою за лицо, чтобы справиться с нервным тиком, а затем делаю шаг и вхожу в комнату.

Я опускаю луч фонарика и обвожу им пол.

— Боже мой, — шепчу я.

Как только луч фонарика падает на темную массу посреди комнаты, мне становится ясно, что это Бентли.

Он лежит на полу, его рот заткнут вместо кляпа черным носовым платком, руки разведены в стороны и привязаны за запястья к ножкам кровати при помощи пучка цепей и канатов. Ноги тоже разведены в стороны и привязаны тем же образом, но уже к ножкам стоящего напротив шифоньера из белого дуба.

Бентли вращает глазами, пытаясь привлечь к себе мое внимание.

К его бедрам и бицепсам привязаны какие-то устройства с мигающими таймерами, на которых сменяют друг друга ярко светящиеся в темноте цифры.

Я направляюсь к нему, то и дело поскальзываясь на заледеневших лужах, и когда я присаживаюсь рядом на корточках, кладу пистолет на пол и навожу фонарик на Бентли, я замечаю, что к его груди тоже прикреплено одно такое же устройство. Наклонившись над Бентли, я вынимаю кляп у него изо рта. Он тут же начинает глотать ртом воздух.

— Помоги мне, Виктор, помоги мне, Виктор, — визжит он срывающимся голосом, а затем начинает рыдать от радости, но тут же замолкает, услышав страх в моем голосе.

— Успокойся, успокойся, все в порядке, — говорю я.

У меня сводит судорогой ноги, когда я пытаюсь отсоединить устройство, закрепленное над правым коленом, а Бентли тем временем лопочет:

— Что ты сказал ему что ты сказал ему что ты сказал ему Виктор о Боже что ты сказал Бобби?

— Ничего я ему не сказал, — бормочу я, освещая фонариком устройство и пытаясь понять, как оно отсоединяется.

Но я боюсь к нему даже притронуться.

— Кто это сделал? — спрашиваю я.

— Брюс Райнбек! — орет он.

— Но Брюс умер, — ору я в ответ. — Подорвался на бомбе…

— Быстрее, Виктор, быстрее, — умоляет Бентли не своим голосом. — Я не хочу умирать не хочу умирать не хочу умирать, — стонет он сквозь стиснутые губы, а затем начинает страшно и коротко взвизгивать.

— Тсс, — шепчу я.

Ветер хлещет по окнам дождевыми струями. Я сижу, тупо уставившись на устройство на ноге Бентли, и у меня нет ни малейшего представления о том, как отсоединить его, мой рот широко открыт, я дышу как загнанная лошадь.

— Ладно, — говорю я, хватаюсь за устройство и тяну за него, но оно слишком крепко примотано к ноге Бентли.

Внезапно раздается какой-то звук.

Это щелчок.

Его издает устройство, примотанное к правой руке Бентли.

Бентли цепенеет.

Тишина.

Затем другой звук — тц тц тц тц.

Бентли смотрит на меня с таким видом, словно я его чем-то обидел, но затем его глаза внезапно начинают бешено вращаться в глазницах, и он нервно сгибает и разгибает пальцы.

Тишина.

Бентли начинает плакать.

Еще один щелчок, за которым слышится какое-то жужжание.

— Спаси меня, — плачет Бентли. — Пожалуйста я не хочу умирать не хочу умирать не хочу о боже я не…

До Бентли внезапно доходит, что сейчас произойдет, и тогда его голос переходит в рычание.

Когда устройство срабатывает, раздается что-то вроде громкого чавканья, слегка приглушенного плотью Бентли.

Смачный, чавкающий звук. Кровавая взвесь в воздухе.

Тело Бентли подпрыгивает.

Оторванная рука отлетает в сторону, скользя по полу, пальцы на ней продолжают сгибаться и разгибаться.

И тут Бентли издает жуткий вопль.

Кровь хлещет из культи толчками, словно вода из пожарного шланга, заливает пол и затекает под кровать.

Вопль обрывается, но рот Бентли остается широко открытым, и из него с хрипением вырывается воздух.

С перекошенным лицом я кричу:

— Нет нет нет нет!

Это спецэффект, убеждаю я себя. Это всего лишь бутафория. Бентли — это просто реквизиторская кукла, которая корчится в судорогах рядом со мной, мотая головой из стороны в сторону, со зрачками, расширенными от боли, и горлом, которое издает какие-то булькающие звуки.

Острый запах пороховой гари висит в воздухе.

Пытаясь не грохнуться в обморок, я поднимаю с пола пистолет, наклоняюсь и прикладываю дуло к веревке, которой прикреплено устройство на второй руке.

— Стреляй! — хрипит он. — Стреляй!

Я засовываю ствол в узел из цепочек и веревок и нажимаю на спусковой крючок.

Ничего не происходит.

Бентли, подвывая, дергается, пытаясь ослабить свои путы.

Я вновь нажимаю на спусковой крючок.

И снова ничего.

Пистолет не заряжен.

В свете фонарика видно, что лицо Бентли по мере того, как кровь вытекает из раны, заливает смертельная бледность, а из открытого рта по-прежнему вырывается свистящее дыхание.

С трудом сдерживая дрожь в руках, я начинаю бессмысленно дергать за канаты и цепочки, пытаясь развязать узлы, а вой ветра за окнами становится все громче и громче.

Пролетает еще один жуткий миг.

И снова щелчок. На этот раз — на левой ноге.

Тишина

тц тц тц тц

Затем жужжание.

Бентли, поняв, что сейчас произойдет, начинает вопить еще до того, как адская машина срабатывает, а я чувствую, как у меня вокруг ширинки расползается мокрое пятно, и я отскакиваю в сторону, вопя вместе с Бентли, и тут раздается этот чавкающий звук.

За ним — жуткий хруст.

Ногу Бентли отрывает в колене, и когда я опускаю глаза вниз, я вижу, как она, пролетев по полу, с глухим звуком ударяется в стену, забрызгивая ее кровью, и тогда я кричу в приступе отвращения.

Бентли теряет сознание от шока, но потом боль вновь заставляет его очнуться.

Я зажмуриваю глаза.

Срабатывает устройство на второй ноге.

— Пристрели меня! — визжит Бентли, глаза его выпучены от боли, кровь хлещет изо всех ран.

В отчаянии я пытаюсь отвязать хотя бы то устройство, что прикреплено к груди. Кровь молотком стучит мне в виски.

— Пристрели меня! — все визжит и визжит Бентли.

Таймер издает характерную последовательность звуков.

Я подношу «вальтер» к голове Бентли и бессмысленно щелкаю курком, нажимая раз за разом на спусковой крючок.

Вот отрывается вторая рука, и пентаграмму, нарисованную над кроватью, заляпывает брызгами крови. Язык Бентли вываливается изо рта, и в предсмертных судорогах он откусывает его кончик.

Устройство на груди начинает жужжать.

Взрыв.

На месте груди у Бентли — огромная дыра.

Из разорванного живота вываливаются кишки. Огромный кровавый шматок прилипает к потолку, и в комнате начинает пахнуть сырым мясом — отвратительный жуткий сладковатый запах — и, поскольку в комнате невероятно холодно, над ранами Бентли и над лужами крови начинает клубиться пар, а по всему полу разбросаны ошметки мяса, и у меня затекли ноги оттого, что я так долго сижу на корточках, так что я пошатываюсь, когда встаю, а ветер за окнами продолжает завывать.

Я начинаю пятиться к выходу, слыша странные хлюпающие звуки — это клочки мяса сползают по стенам и падают на пол — перекошенное лицо Бентли все забрызгано ярко-алыми каплями, рот открыт, тело лежит в поблескивающей луже крови и мясного фарша, которая становится все шире и шире, и я выхожу в коридор, сжимая в одной руке фонарик, а второй, залитой кровью, пачкая стены, за которые я вынужден хвататься для того, чтобы удержаться на ногах.

6

Задыхаясь, я кидаюсь в ванную, пригибая голову и стараясь не отрывать взгляда от пола даже тогда, когда мне приходится огибать углы. В зеркале над умывальником лицо мое выглядит так, словно кто-то разрисовал его кровью, а рубашка спереди густо заляпана кровавым фаршем, поэтому я, истошно вопя, стягиваю с себя одежду, а затем бросаюсь под душ, скребя ногтями грудь и выдирая волосы, после чего, зажмурив глаза, бессильно расползаюсь по кафельной стене.

Я нахожу чистую одежду в комнате Бобби и в полубеспамятстве напяливаю ее на себя, стараясь при этом все время следить за дверью. В каком-то странном оцепенении, обливаясь слезами и почему-то что-то тихо напевая себе под нос, я поспешно завязываю шнурки на парусиновых туфлях от Sparry.

Я ковыляю по коридору, ускоряя шаг на верхней лестничной площадке, чтобы быстрее миновать комнату Бентли, потому что я не могу заставить себя даже посмотреть в ее сторону, и я беспрестанно рыдаю, но тут я внезапно останавливаюсь как вкопанный, потому что теперь весь дом наполняет новый запах, перебивший даже вездесущий запах дерьма.

Только подойдя к входной двери, я понимаю, что это такое.

Так пахнет жарящийся попкорн.

5

На улице уже совсем стемнело, ветер громко завывает где-то высоко в небе над двором, по которому я иду, дождевые капли текут по моим щекам, а ветер гоняет по земле золотистые, зеленые и фиолетовые кружочки конфетти, громоздя из них сугробы вдоль стен, а велосипеды, которых я никогда прежде не замечал, валяются на земле, и их колеса вращаются в осеннем воздухе. В углу я вижу какую-то неясную тень и замираю как вкопанный, и тут же во дворе наступает абсолютная тишина — это знак, по которому мне следует медленно приблизиться к тому месту, где я кого-то заметил.

Над головой Джейми нарисована еще одна неряшливая пентаграмма, под которой кривыми красными буквами написано:

ИсЧЕзаТЬ

ЗдесЬ

Пустая бутылка «Absolut» валяется на земле рядом, а сама Джейми сидит прислонившись к стене, в глубоком ступоре, почти невменяемая, а когда я прикасаюсь к ее отечному лицу, я чувствую, что оно пышет жаром. Я присаживаюсь на корточки рядом с Джейми. Ее глаза закрыты, и когда она приподнимает веки, она узнает меня, но не проявляет никакого интереса, так что мы просто безразлично разглядываем друг друга. На Джейми — белый брючный костюм от Gucci, воротник пиджака слегка запачкан кровью, но я не вижу ран, потому что кто-то завернул все тело в непрозрачный пластик.

— Джейми… с тобой все в порядке? — спрашиваю я загробным голосом. — Тебе помочь?

Слабый вздох. Она что-то говорит, но я не могу расслышать слов.

— Что ты сказала? — переспрашиваю я. — Я тебя не слышу.

— Ты же… должен быть сейчас… в гостинице, — выдыхает она.

— Давай я позову кого-нибудь на помощь…

— Не надо никого звать, — шепчет она, а затем пытается показать рукой на что-то находящееся у меня за спиной.

Я поворачиваюсь и всматриваюсь. Посреди двора лежит матрац, на котором убили Тамми Девол, наполовину сгоревший, превратившийся в обугленный комок, усеянный белыми и золотистыми конфетти.

— Я вызову «скорую помощь», — говорю я.

— Нет… не надо, Виктор, — говорит она приглушенным голосом.

— Я хочу помочь тебе, — говорю я, изо всех сил стараясь звучать оптимистично.

Она хватает меня за запястье, ее веки опущены, лицо напряженное и уставшее:

— Нет. Не надо никого вызывать.

— Что здесь случилось? — спрашиваю я.

— Полный… пиздец… — шепчет она, слабо улыбнувшись.

Ее начинает бить озноб, и она перестает обращать на меня внимание.

— Эй, Джейми, приди в себя — так что здесь случилось?

— Я… видела… сцену… где ты в посольстве, — шепчет она. — Они… солгали тебе, Виктор.

Джейми все дрожит и дрожит, а я смахиваю конфетти с ее волос.

— Насчет чего? — спрашиваю я. — Насчет чего они мне солгали?

Я охрип оттого, что сегодня много плакал, а у Джейми голос тихий и глухой, как голос привидения или человека, который говорит во сне, и откуда-то издалека доносится такой звук, словно что-то разбилось от порыва ветра.

— Палакон работает против японцев, — говорит она поспешно, и лицо ее искажает боль. — Но и на них он… тоже работает.

Она начинает визгливо хихикать как девчонка.

— При чем тут японцы? — спрашиваю я.

— Во всем… замешаны… японцы, — говорит она. — Все принадлежит… японцам… деньги из японских банков… они оплачивают все, Виктор.

Она начинает перечислять, как во сне, голосом, лишенным всякого выражения:

— Пластит… детонаторы… цифровые таймеры…

— Но зачем это японцам? — спрашиваю я, поглаживая ее по голове как ребенка.

— Потому что они… хотят, чтобы… твоего отца избрали.

Пауза.

— Куда избрали?

— Палакон также… работает против… твоего отца, — шепчет она. — Ты меня слышишь, Виктор? — Она пытается рассмеяться. — Твой отец… нанял его… но он работает против него… при этом.

Порыв ветра внезапно врывается с воем во двор.

— Потому что он… одновременно работает на людей… которые не хотят, — что-то внутри заставляет ее дернуться, — чтобы твоего отца… избрали.

— Палакон сказал мне, что мой отец нанял его, Джейми, — говорю я.

— Но Палакон… противоречит сам себе… — продолжает она дрожащим голосом. — Я видела… видеозапись этой сцены… в посольстве… и он солгал тебе. Он знал о том, что я связана… с Бобби… когда посылал тебя. Он солгал тебе.

— Но зачем Палакон послал меня, Джейми?

— Твой отец хотел, чтобы ты… уехал из страны, — говорит она. — Палакон это выполнил, но… но люди, которые не хотели, чтобы твоего отца избрали… тоже имели с ним контакт… и у них на уме… был совсем другой план. — Она вздыхает. — Разработка…

— Какая разработка? — спрашиваю я громко, стараясь перекричать ветер.

— Сценарий…

У Джейми начинают закатываться глаза, но ей тем не менее удается пожать плечами.

— Какой сценарий, Джейми?

Она пытается вспомнить что-то.

— Представь, Виктор, что ты связан… с определенной организацией… и информация об этом… просочится в печать? Сколько Палакону заплатят… за такую услугу?.. В любом случае Палакон в проигрыше не останется. Он все подстроил.

Я смахиваю слезу, которая катится по ее щеке, а очередной порыв ветра вихрем закручивает в воздухе конфетти, летающие вокруг нас.

— Как? — спрашиваю я.

— Он предложил… Палакон предложил тебя… Бобби… они заключили сделку.

— Какую сделку? Почему?

— Палакон, — она с трудом сглатывает слюну, — пообещал Бобби… нового человека. Бобби хотел мужчину… и Палакон прислал ему тебя. Все складывалось великолепно. Твой отец хотел, чтобы ты уехал… а Бобби требовался новый человек. Палакон совместил одно с другим. — Она кашляет, вновь сглатывает слюну. — Сначала Бобби был в бешенстве… когда выяснилось, что нам послали тебя… он знал, кто ты такой… знал, кто твой отец. Все это ему не нравилось.

— Но мне казалось, что Бобби нравилось использовать известных людей, — говорю я. — Ведь он же говорил, что знаменитость никто ни в чем никогда не заподозрит.

— Твой отец… — Джейми медленно покачивает головой. — Это все же чересчур… Бобби что-то заподозрил.

Ему все это не нравилось, и именно в этот момент Бобби… решил, что Палакон работает… на кого-то еще. Молчание.

— И что произошло тогда, Джейми? — спрашиваю я задумчиво.

— Бобби понял, что он может… использовать тебя в своих интересах.

— В своих интересах? Каким образом? — Я начинаю впадать в панику.

— Бобби вышел на связь с твоим…

— Нет, нет, это невозможно! — говорю я, хватая ее за плечи.

— Бобби и твой отец…

— Нет, Джейми, только не это! — я зажмуриваюсь.

— Твой отец и Бобби беседовали, Виктор.

— Нет… нет…

Все вокруг меня кружится и уплывает куда-то вдаль.

— Японцы… очень рассердились на Бобби… когда он заключил сделку… с твоим отцом, — Джейми переводит дыхание. — Они хотели всего лишь, чтобы ты… покинул страну… а теперь им приходилось еще и охранять тебя.

— Зачем?

— Потому что если бы Бобби… передал в СМИ… информацию о тебе… и о том, что ты делал вместе с нами… шансы твоего отца стали бы равны нулю. — Джейми запрокидывает голову, и что-то заставляет ее скривить губы. — Японцы хотят… чтобы твой отец… победил.

Завывание ветра заглушает все вокруг. Я наклоняюсь к Джейми, но она отворачивается в сторону. Я пытаюсь приблизить мое ухо к ее рту.

— Палакон не знал… что было в шляпке, Виктор, — говорит она. — Здесь он тебе тоже солгал.

— Зачем тогда он попросил передать ее?

— Бобби знал, что спрятано в шляпке… Бобби попросил его… чтобы он поручил тебе взять ее с собой, — отвечает она. — Бобби был нужен кто-то, чтобы доставить сюда ремформ.

Ее голос внезапно становится нормальным, даже оживленным:

— Палакон не знал, что находится в шляпке… он узнал только потом… а когда он узнал, то… то… — Голос ее замирает. — Ремформ предназначался… для меня.

— Джейми, посмотри на меня, слышишь? — громко шепчу я. — Как ты попала в эту историю? Почему Палакон послал меня за тобой?

— Он знал, что у меня… роман с Бобби. Палакон знал это с самого начала, Виктор… понимаешь? Палакон думал, что это в его интересах… то, что мы знакомы друг с другом… по Кэмдену.

Она начинает впадать в беспамятство.

— Джейми, Джейми, эй, — я осторожно приподнимаю ее голову. — Кто такая Марина Кэннон?

Джейми слегка морщится.

— Ее послали на корабль… чтобы предупредить тебя, Виктор… Надеялись, что ты последуешь за ней.

— И что случилось, Джейми?

— Бобби послал людей… из Нью-Йорка проследить за тобой… убедиться в том, что ты не поедешь в Париж.

Она начинает тихо плакать.

— Ты имеешь в виду Уоллисов? Ту самую английскую пару?

— Я не знаю… не знаю, как их зовут. Они вернулись к нам и…

— Корабль остановился, Джейми.

— …Палакон тоже хотел, чтобы ты отправился в Лондон.

— Он остановился, корабль остановился! Нам сказали, что они получили сигнал бедствия.

— Я знаю… знаю…

— Гребаный корабль остановился, Джейми, — кричу я. — Прямо посреди океана.

— Бобби не хотел, чтобы ты отправился в Париж. Он и в Лондоне-то не очень хотел тебя видеть, а уж в Париже и подавно.

Она едва заметно улыбается чему-то своему.

— Так это был Бобби? Это был Бобби на корабле в ту ночь?

— Виктор…

— Я видел татуировку! — кричу я. — Что случилось с Мариной?

— Я не знаю, — бормочет она. — Я узнала об этом только от тебя… тогда в гостинице… и я набросилась на Бобби. Но он ничего мне не сказал… ему просто был нужен ремформ.

— Чего еще ему было нужно? — спрашиваю я.

— Твой… труп.

Я зажмуриваю глаза и долго не могу открыть их.

— Не знаю… — продолжает она. — Бобби думал… что твое появление повредит нам… но затем он понял… что тебя можно… шантажировать.

— Убийство Сэма Хо?

Она кивает.

— И как только… это удалось… возникли и другие идеи.

— Какие другие идеи?

— Ах, Виктор, — вздыхает она. — Виктор… все было подстроено с самого начала. Даже в Нью-Йорке… та девушка, которую убили… диджей…

— Мика? — подсказываю я.

— Не важно… ты же пошел в «Fashion Cafй»… встречаться с новым диджеем. Помнишь?

Я киваю, хотя это бессмысленно, потому что ее глаза все равно закрыты.

— Ее убили предыдущей ночью… я видела протокол.

— О Господи! Господи!

— Это было подстроено.

— А ты на чьей стороне, Джейми? — спрашиваю я.

Она улыбается, и при этом на ее верхней губе открывается рана, но кровь не течет.

— На кого ты работаешь?

— Какое… это имеет значение… теперь?

— На кого ты работаешь? — кричу я, тряся ее за плечи.

— Я работала… против Бобби, — бормочет она. — Но когда работаешь против кого-то, Виктор, всегда приходится работать и на него.

Я отшатываюсь, тяжело дыша.

— Я работала на организацию, на которую… работала Марина… и на ту, на которую работал Бобби… и работала на Палакона… как и ты…

— Я не работаю на Палакона.

— Нет… работаешь.

Она снова сглатывает слюну — на этот раз с огромным трудом.

— С тех пор как ты его встретил… работаешь…

Ее начинает бить озноб.

— Джейми, а какое отношение ко всему этому имеет Лорен Хайнд? — спрашиваю я. — Посмотри на меня и скажи: какое отношение ко всему этому имеет Лорен Хайнд? Она дала мне шляпку. Я видел ее на фотографиях вместе с Бобби.

Джейми начинает хихикать как безумная.

— Ты же помнишь Лорен Хайнд по Кэмдену, верно? — говорю я. — Она знает Бобби. Она дала мне шляпку. — Я склоняюсь к самому лицу Джейми. — Наша встреча с ней тоже была подстроена, верно?

— Это была… не Лорен Хайнд, Виктор, — вздыхает Джейми.

— Это была она, Джейми, — говорю я. — Это была Лорен Хайнд.

— Ты не обратил… внимания, — Джейми вздыхает снова. — Эта девушка была не Лорен…

— Джейми, я знаю эту девушку, — говорю я. — Она лучшая подруга Хлое. Что ты такое несешь?

— Это был кто-то другой, — снова вздыхает Джейми.

— Нет, нет, не может быть! — упрямо трясу головой я.

— Лорен Хайнд погибла в… декабре 1985-го… в автокатастрофе… неподалеку от Кэмдена, Нью-Хемпшир.

Она наклоняется ко мне, понижает голос, как будто боится, что кто-то нас подслушивает, а я думаю: «Она всего лишь пустая оболочка», и нечто огромное и бесформенное витает в темноте над двориком, и чей-то голос произносит: «Не только она — все вы».

— Мне нужно поговорить с Бобби, — говорю я, хватая ртом воздух. — Где он?

— Нет, Виктор, не надо!

— Где он, Джейми? Скажи мне!

— Он пошел… — Она хрипит, ее голова запрокидывается. — Он собирался пойти в…

Она теряет сознание.

— Где он? — ору я, тряся ее изо всех сил.

— Он… отправился в «Hфtel Costes»… — хрипит она. — Повидаться с Хлое.

Застонав, я вскакиваю, колючий ветер жалит меня в лицо, а Джейми шепчет: «Подожди, не надо!» — и пытается схватить меня за руку, но я отталкиваю ее.

— Виктор…

— Я ухожу, — говорю я, чувствуя, как паника охватывает все мое существо. — Что ты от меня хочешь, Джейми?

Она говорит что-то, но я не могу разобрать слов. Тогда я торопливо наклоняюсь к ней и шепчу:

— Я не слышу тебя, Джейми.

Перед тем как окончательно впасть в беспамятство, она произносит:

— Я… не… Джейми Филдс.

И по этой реплике, как по знаку, во двор влетает огромный жужжащий рой навозных мух.

4

Я бегом возвращаюсь в гостиницу.

Я врываюсь в вестибюль, но усилием воли заставляю себя спокойно дойти до лифтов на его противоположной стороне.

Однако очутившись на этаже Хлое, я снова срываюсь на бег.

Я молочу кулаками в ее дверь.

— Хлое? Хлое — с тобой все в порядке? — кричу я высоким писклявым голосом. — Открой, Хлое, это я.

Дверь открывается, и передо мной стоит улыбающаяся Хлое в белом платье.

— Ты переоделся, — говорит она, глядя на одежду Бобби. — Где твоя одежда?

Я отстраняю ее и вбегаю в панике в гостиную, не имея при этом ни малейшего представления о том, что я буду делать, если Бобби окажется здесь.

— Кто тут был? — спрашиваю я, распахивая дверь ванной.

— Виктор, успокойся, — говорит Хлое.

— Где он? — кричу я, открывая дверь шкафа, а затем с грохотом захлопывая ее. — Кто тут был?

— Бобби Хьюз заходил, — говорит она, слегка дрожа, и садится обратно на стул с высокой спинкой, стоящий возле стола, на котором лежит блокнот со спиральной пружиной, куда она что-то записывала перед моим приходом. Она закидывает ногу на ногу и одаряет меня суровым взглядом.

— Чего он хотел? — спрашиваю я, слегка успокоившись.

— Поговорить, — пожимает она плечами. — Спрашивал, где ты…

— Что он сказал?

— Виктор…

— Отвечай мне, черт побери! Что он сказал?

— Он хотел поговорить, — отвечает она испуганно. — Хотел выпить немного шампанского. Он принес бутылку. Сказал, что хочет поправить отношения с тобой — уж не знаю, что у вас там случилось. Я сказала ему, разумеется: «Нет, спасибо», и…

— Так ты отказалась?

Длинная пауза.

— Выпила полбокала. — Она вздыхает. — Он хотел, чтобы я оставила для тебя. Оно там стоит, в ведерке со льдом.

— И, — перевожу я дух, — что еще?

Меня охватывает такое облегчение, что на глаза наворачиваются слезы.

— Да ничего особенного. Все было хорошо. Он что-то отмечал — уж не знаю что.

Она замолкает, чтобы подчеркнуть следующую фразу:

— Он очень сожалел, что вы расстались…

— Еще бы, — бормочу я.

— Виктор, он… — она вздыхает, но затем решается договорить фразу до конца, — он беспокоится за тебя.

— Наплевать, — говорю я.

— Но он же за тебя беспокоится! — восклицает она.

— Где он?

— Ему нужно было куда-то бежать, — говорит она, обхватывая себя руками и снова дрожа.

— Куда?

— Я не знаю, Виктор, — говорит она. — Одна вечеринка там, другая здесь.

— Какая вечеринка? Где? — спрашиваю я. — Это очень важно, Хлое.

— Я не знаю, куда он пошел, — говорит она. — Послушай, мы выпили немножко шампанского, чуть-чуть поболтали, а потом он ушел на вечеринку. Что тебя за муха укусила? Почему ты так перепуган?

Молчание.

— С кем он был, зайка? — спрашиваю я.

— Он был с другом, — отвечает она. — Ужасно похожий на Брюса Райнбека, но, по-моему, это не Брюс.

Долгая пауза. Я стою посередине гостиной, держась за бока.

— Брюс Райнбек?

— Ага, жуткое дело. Он был ну просто вылитый Брюс, но что-то в нем было немного не так. Волосы другие или что-то в этом роде.

Она морщится и потирает живот.

— Этот парень сказал, что его зовут Брюс, но фамилии своей не назвал, так что — кто знает?

Я цепенею на месте.

— Так не бывает, — бормочу я.

Брюс Райнбек умер.

— Чего не бывает? — спрашивает она недовольно.

Брюс Райнбек погиб, обезвреживая бомбу в жилом доме на Бетюнской набережной.

— Это был не Брюс Райнбек, зайка.

— В любом случае он ужасно походил на Брюса Райнбека, — говорит Хлое. — Фраза эта звучит довольно резко, поэтому она тут же переходит на более ласковый тон и добавляет: — Я же так и сказала. Виктор, успокойся.

Ее личико снова морщится.

Я начинаю вынимать ее вещи из шкафа. Она оборачивается.

— Что ты делаешь?

— Мы сваливаем отсюда, — говорю я, бросая на кровать чемодан от Gucci. — Прямо сейчас.

— Откуда «отсюда»? — нетерпеливо спрашивает Хлое, поворачиваясь на стуле.

— Из Парижа, — говорю я. — Мы возвращаемся в Нью-Йорк.

— Виктор, но у меня завтра пока…

— Наплевать, — ору я. — Мы сматываемся отсюда немедленно.

— Виктор, я тоже начинаю волноваться за тебя, — говорит она. — Присядь на минутку, я хочу поговорить с тобой.

— Нам некогда разговаривать, — кричу я. — Мы должны немедленно свалить отсюда.

— Перестань, — говорит она, вдруг сгибаясь пополам. — Сядь и успокойся.

— Хлое…

— Извини, мне нужно ненадолго в ванную, — говорит она. — Ты пока не складывай вещи. Я хочу поговорить с тобой.

— Что с тобой? — спрашиваю я.

— Мне дурно, — бормочет она.

— Ты ничего не ела? — спрашиваю я, внезапно начиная беспокоиться.

— Нет, только шампанского выпила.

Я смотрю на ведерко со льдом и на покоящуюся в нем бутылку «Кристалла» и на пустой фужер, стоящий на столе.

Она встает со стула. Я смотрю на нее.

Она проходит мимо меня.

Я смотрю на фужер, а затем делаю шаг к нему.

Заглянув в фужер, я вижу на его дне какие-то крохотные гранулы.

И тут я замечаю кое-что еще.

Огромное кровавое пятно на стуле, где только что сидела Хлое.

Я смотрю на пятно.

Я зову ее:

— Хлое!

Она оборачивается и спрашивает:

— Что?

Я не хочу, чтобы она заметила, как сильно я испуган, но тут до нее доходит, куда направлен мой взгляд.

Она начинает хрипло дышать. Она осматривает себя.

Вся нижняя часть ее платья густо пропитана темно-красной кровью.

— Хлое… — повторяю я.

Она, пошатываясь, направляется к двери ванной и хватается за косяк, чтобы не упасть, а кровь течет по ее ногам тонкими ручейками, и когда она приподнимает подол, мы оба видим, что ее нижнее белье все пропитано кровью, она в ужасе срывает его с себя, и тотчас же из-под ее платья вырывается целый фонтан крови, который с хлюпаньем разбивается об пол.

Хлое хватает ртом воздух, низкий стон вырывается у нее из горла, она складывается пополам, схватившись за живот, и издает крик. С изумленным выражением на лице, не отпуская живот, она извергает рвоту, поскальзывается и падает на пол ванной. Я успеваю заметить, что у Хлое изо рта высовываются какие-то кровоточащие обрывки тканей.

— Хлое! — кричу я.

Хлое ползет по полу, оставляя за собой ярко-красный кровавый след.

Я кидаюсь в ванную следом за ней, а она, хрипло дыша, продолжает извиваться на скользком полу, пытаясь доползти до ванны.

Еще одна струя крови прыскает из нее, сопровождаемая жутким тошнотворным звуком. Она кричит, тянет ко мне руку, я хватаюсь за нее и чувствую, как новый крик сотрясает все ее существо, вслед за чем вновь раздается все тот же противный хлюпающий звук.

В ванной я срываю со стены телефонную трубку и набираю ноль.

— На помощь! — ору я в трубку. — Человек умирает. Я в комнате Хлое Бирнс, и мне срочно нужна «скорая». У нее кровотечение, и она сейчас умрет — гребаный боже, она точно сейчас умрет…

Молчание, а затем чей-то голос переспрашивает:

— Мистер Вард?

Это голос режиссера.

— Мистер Вард? — спрашивает он вновь.

— Нет!Нет!Нет!

— Мы сейчас будем, мистер Вард.

И на том конце провода кладут трубку.

Обливаясь слезами, я швыряю телефонную трубку на пол.

Я выскакиваю из ванной, но в трубке того телефона, что стоит на тумбочке, гудка нет вообще.

Хлое зовет меня.

С того места, где я стою, кажется, что весь пол в ванной комнате залит кровью, словно на него вытекло, превратившись в жидкость, все, что было у Хлое внутри.

Кровь продолжает хлестать у нее между ног и почему-то кажется, что она состоит из мельчайших, похожих на песок крупинок. Хлое вскрикивает от боли, и вместе с кровью из нее на пол плюхается какой-то комок плоти, и когда я обнимаю ее, она разражается серией истерических, беспомощных всхлипываний, а я говорю ей, что все обойдется, обливаясь при этом слезами. Еще один длинный шматок плоти, похожий на кусок каната, выпадает из нее.

— Виктор! Виктор! — вопит она как сумасшедшая, ее кожа на глазах желтеет, крики слабеют, а рот все время открывается и бессильно закрывается.

Я прижимаю полотенце к ее влагалищу, пытаясь остановить поток крови, но полотенце в считаные секунды промокает насквозь. Она продолжает дышать со свистом, затем громко опорожняет кишечник, выгибает спину дугой, еще один лоскут мяса вылетает из нее, и за ним на пол вновь изливается густая струя крови.

Мои руки все перепачканы теплой кровью, и я истошно ору:

— Не волнуйся, зайка, не волнуйся, зайка, не волнуйся!

Еще один фонтан тошнотворно горячей крови вырывается у Хлое между ног, глаза ее выползают из орбит, она делает чудовищный вдох, и я слышу жуткие звуки, доносящиеся из ее нутра. Еще один хриплый, леденящий душу вопль.

— Да сделай ты что-нибудь, Боже, сделай ты что-нибудь, — умоляет она меня, но все, что я могу, — это плакать навзрыд.

Еще один комок плоти, белый и молочный, вылетает наружу. Тело Хлое пронзает такая боль, что она уже больше не может произнести ни слова. Наконец все ее мышцы расслабляются, и она пытается улыбнуться мне, но вместо улыбки на лице у нее — жуткий оскал окровавленных зубов, и я вижу, что вся слизистая ее рта — фиолетового цвета, и она что-то шепчет, вцепившись одной рукой в мою руку, в то время как другая лежит на кафельном полу, сведенная судорогой, а вся ванная наполнена запахом крови, и я обнимаю Хлое, гляжу ей прямо в глаза, и рыдаю: «Прости меня зайка прости меня зайка», а в ее глазах — изумление, потому что она понимает, насколько неотвратима ее смерть, и она то видит меня отчетливо, то я расплываюсь у нее перед глазами и исчезаю, а затем она начинает издавать какие-то звериные звуки, а затем обмякает у меня на руках, глаза закатываются, и Хлое умирает, причем лицо ее тут же бледнеет, рот широко открывается, а я чуть не падаю в обморок, и весь мир тускнеет у меня перед глазами, когда из ее открытого рта вытекает струйка лавандового цвета жидкости.

И когда я наконец закрываю глаза и затыкаю уши ладонями, в комнату врывается съемочная группа.

3

Мы мчимся по автостраде. В большом фургоне. Мы направляемся в аэропорт. За рулем — самый лучший водитель во всей французской съемочной группе. Я лежу на полу фургона в кататоническом ступоре, окруженный камерами и оборудованием, мои штанины липкие от крови Хлое, а за окнами фургона то сплошная темень, то какая-то пустыня, вроде калифорнийской, а порой эти окна превращаются в матовые экраны, от которых исходит сияние — иногда цвета электрик, иногда — ослепительно белое. Иногда фургон останавливается, затем снова срывается с места и набирает скорость. Иногда техники начинают выкрикивать какие-то приказы в свои уоки-токи.

Режиссер сидит на переднем пассажирском сиденье и изучает график съемок. На приборном щитке перед ним лежит автомат «узи».

Во время нашего пути в аэропорт разыгрывается одна короткая интерлюдия.

Она начинается с того, что водитель, внимательно вглядывающийся в зеркало заднего вида, нажимает на сигнал тревоги.

За нами следом едет черный грузовик.

Первый помощник режиссера и бригадир осветителей падают на колени возле задней двери, сжимая в руках «узи».

Они прицеливаются.

Черный грузовик увеличивает обороты и начинает нагонять нас.

Воздух внутри фургона внезапно становится словно радиоактивным.

Пули начинают стучать по обшивке.

Стволы «узи» отвечают короткими вспышками: первый помощник режиссера и бригадир осветителей ведут огонь по черному грузовику, который нагло продолжает преследовать нас.

Я пытаюсь сохранять равновесие, когда фургон устремляется вперед, набирая скорость.

Внезапно лобовое стекло черного грузовика рассыпается стеклянными брызгами.

Грузовик резко виляет вправо, столкнувшись по пути с несколькими автомобилями.

Грузовик слетает с автострады в кювет и переворачивается.

Мотор фургона ревет, мы мчимся дальше вперед.

Через две секунды на месте грузовика уже расплывается огненный шар.

Я лежу на полу, ловя ртом воздух, пока главный реквизитор и ассистент продюсера не поднимают меня и не поворачивают лицом к режиссеру.

За окном — снова пустыня, и я тихо поскуливаю.

Фургон виляет, переходя на соседнюю полосу.

Режиссер достает пистолет из кармана пиджака.

Я смотрю на пистолет.

Из ступора меня выводят слова режиссера: «Мы знаем, где находится Бобби Хьюз».

И тогда я хватаюсь за пистолет, тяну его к себе, чтобы посмотреть, заряжен ли он, но ассистент продюсера оттаскивает меня, меня уговаривают успокоиться, и режиссер отбирает у меня пистолет.

— Бобби Хьюз намеревается убить тебя, — говорит режиссер.

Главный реквизитор крепит ножны на ремешке к моей лодыжке. Он вкладывает в ножны большое сверкающее лезвие с черной рукояткой. Затем сверху снова опускают штанину слаксов от Prada.

Режиссер говорит мне, что они предпочли бы, чтобы умер Бобби Хьюз. Затем меня спрашивают, можно ли на меня рассчитывать.

Я не раздумывая киваю головой. Я продолжаю поскуливать, но теперь уже от нетерпения.

И тут снаружи доносится сильный запах авиационного керосина, водитель резко жмет на тормоз, покрышки скрипят, нас всех швыряет вперед.

— Нужно остановить его, Виктор, — говорит режиссер.

Затем пистолет перекладывают в карман моего пиджака, я вываливаюсь из фургона, съемочная группа следует за мной в некотором отдалении, выкатывают камеры, и мы бегом мчимся в сторону аэропорта. На саундтреке в этом эпизоде — рев взлетающих самолетов.

2

Съемочная группа показывает мне знаками, чтобы я направлялся в мужской туалет на первом уровне, и я бегу к двери, наваливаюсь на нее плечом, дверь распахивается, и я вваливаюсь в помещение. Мужской туалет ярко освещен, но для съемок совсем другой сцены с участием Бобби.

Бобби стоит перед умывальником, изучая свое отражение в зеркале.

Я с криком бросаюсь на него, высоко занеся в воздух кулак, в котором зажат пистолет.

Бобби оборачивается, замечает меня, замечает бегущую за мной следом съемочную группу, на лице его виден испуг, и он в бешенстве восклицает: «Ах вы, суки!», а затем орет то же самое уже во всю глотку: «Ах вы, суки сраные!!!»

Он выхватывает пистолет, но я выбиваю его у него из руки, и он скользит по кафельному полу и залетает под умывальник, и Бобби инстинктивно пытается увернуться, когда я бросаюсь на него и с визгом вцепляюсь пальцами ему в лицо.

Он хватает меня за грудки, толкает мою голову назад, а затем кулаком наносит мне удар такой силы, что я пролетаю в воздухе, шмякаюсь о кафельную стену, а затем, кашляя, медленно сползаю по ней.

Бобби слегка отшатывается назад, но удерживается на ногах и хватает меня за подбородок.

И тут я неожиданно наношу ему удар в зубы, от которого его отбрасывает назад, он пытается спрятаться за угол, но поскальзывается.

Я кидаюсь на него и размазываю по стене. Я тычу стволом ему в лицо и кричу: «Сейчас ты у меня сдохнешь!»

Он пытается выбить пистолет у меня из рук.

Я стреляю — пуля проламывает огромную дыру в кафельной стене у Бобби за спиной. Я стреляю снова — четыре, пять, шесть раз подряд, пока в пистолете не заканчиваются патроны, а от стены ничего не остается.

Бобби распрямляется и смотрит сначала на разряженный пистолет в моей руке, а затем на мое лицо.

— Ах ты, блядь! — вопит он и бросается на меня.

Бобби хватает меня за воротник, затем неуклюже пытается захватить меня за шею, но я подсовываю руку с пистолетом ему под подбородок и запрокидываю его голову назад. Он пытается опустить голову обратно, и моя рука соскальзывает. Я предпринимаю новую попытку, на этот раз я орудую другой рукой и действую жестче, упираясь кулаком прямо Бобби в подбородок. Но он вырывается, разрывает на мне рубашку и снова набрасывается на меня, ухватив на этот раз за плечи и уткнувшись лицом прямо в мое лицо.

— Считай… что… ты… труп… — говорит он низким и хриплым голосом.

Со стороны может показаться, будто мы неловко танцуем, все время наступая друг другу на ноги, пока мы не валимся на стену, чуть не сбив с ног оператора.

Мы продолжаем обнимать друг друга, пока Бобби не ухитряется вырваться и шмякнуть меня носом в огромное стенное зеркало, и он повторяет этот прием пару раз, пока зеркало не разбивается и я не падаю на колени, чувствуя, как что-то теплое растекается по моему лицу.

Бобби, пошатываясь, ищет взглядом свой пистолет.

Я вскакиваю, стирая кровь с лица.

Бригадир осветителей бросает мне новую обойму с патронами.

Я ловлю ее на лету, а затем швыряю Бобби на закрытую дверь кабинки. Я увертываюсь от его удара, и тогда он прыгает на меня так, словно мы боремся в яме с грязью, лицо его страшно перекошено, и он машет кулаками словно псих, совершенно потеряв над собой контроль.

Он ударяет меня головой о писсуар, затем хватает меня за волосы и засовывает мою голову внутрь его, одновременно надавливая мне коленом на затылок, отчего у меня хрустит позвоночник и острой болью пронзает лоб.

Затем Бобби вынимает мою голову из писсуара и начинает тащить меня по кафельному полу к мусорному ведру, возле которого лежит его пистолет.

— Заберите! Заберите его пистолет! — ору я, в то время как Бобби волочит меня по полу.

В отчаянии я хватаюсь за ручку одной из кабинок и повисаю на ней.

Бобби рычит, наклоняется, хватает меня за пояс слаксов от Prada и тянет на себя, пока мы оба не валимся спиной вперед.

Я падаю на Бобби, затем скатываюсь с него, падаю на колено, вскакиваю, запираюсь в кабинке изнутри, чтобы успеть перезарядить пистолет, но Бобби срывает дверь с петель и вытаскивает меня наружу, швыряя на умывальник; я пытаюсь смягчить удар, выставив вперед руки, но когда я врезаюсь в зеркало, оно разбивается, а обойма выпадает из пистолета.

Я увертываюсь от Бобби, но он вцепляется мне в лицо пальцами, и я, ничего не видя, начинаю брыкаться во все стороны. Снова мы оба падаем, распластавшись по полу, пистолет выскальзывает у меня из пальцев, скользит по обледеневшему полу, и тут я замечаю пистолет Бобби под умывальником и тянусь к нему, но Бобби неожиданно наступает на мою руку своим ботинком, ломая мне пальцы, и кошмарная боль немедленно приводит меня в чувство.

Затем вторым ботинком он наступает мне на голову, прямо на висок, я переворачиваюсь и хватаю Бобби за ногу, дергаю за нее, пока он не теряет равновесие и вновь не падает на спину.

Я встаю, пошатываясь, и вновь пытаюсь завладеть пистолетом Бобби.

Я нахожу ствол на полу, но Бобби пинает ногой и выбивает его у меня из рук.

Затем он пихает меня в бок и сбивает с ног, я сажусь, но неожиданно он бьет меня в ухо с бешеной силой, раздается хруст, и Бобби, схватив меня обеими руками за шею, пытается повалить меня на пол.

Оседлав меня, он сдавливает мою гортань, я хриплю, а железные пальцы Бобби все душат меня и душат.

Он обнажает в ухмылке окровавленные зубы.

Я хватаю Бобби рукой за подбородок, пытаясь оттолкнуть его.

Продолжая душить меня одной рукой, он тянется второй к своему пистолету.

Я лягаюсь, не в силах вырваться, и молочу кулаками по кафельному полу.

Бобби держит пистолет на уровне груди, направляя ствол мне в лицо.

— Не волнуйтесь, у вас ничего не сломано, — говорит режиссер, явно пребывающий в восторге. — Просто сильные ушибы.

1

Я сижу на скамейке возле большого окна, в то время как наш врач перебинтовывает мне пальцы, промывает спиртом мои раны, а я шепчу тем временем: «Все умерли», — и тут ко мне поближе подкатывают монитор, и режиссер садится рядом со мною.

— Все умерли, — бубню я. — И Джейми Филдс, наверное, тоже умерла.

— Не спешите с выводами, — отмахивается от меня рукой режиссер, вглядываясь в монитор.

— Ее кто-то всю замотал в пластик, и она умирала, — бормочу я.

— Но ее смерть была не напрасна, — говорит режиссер.

— Что? — спрашиваю я.

— Она сообщила вам ценную информацию, — сообщает режиссер. — Она спасла жизни людей. Она спасла самолет.

И, поясняя свои слова, режиссер протягивает распечатку файла из компьютера в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

WINGS

NOV. 15.

BAND ON THE RUN.

1985.

511

— Виктор, — говорит режиссер. — Посмотрите на экран. Это еще очень грубый монтаж, предстоит еще многое вырезать, но все равно посмотрите.

Он поворачивает монитор к нам, и черно-белое изображение, небрежно снятое на ручную камеру, мелькает на экране, но я почти не гляжу на него, вспоминая о тех временах, когда я отращивал козлиную бородку, прочитав об этой моде в журнале «Young Guy», об одном дне, когда я потратил несколько часов, обсуждая, под каким углом носят на голове берет от известного модельера, обо всех девушках, которым я отказал, потому что у них было не густо по части сисек, потому что они были недостаточно «подтянуты», недостаточно «плотны», «слишком стары» или «не очень известны», и о том, как я махал ручкой модели, которая звала меня по имени с противоположной стороны Первой авеню, и обо всех компакт-дисках, которые я купил лишь потому, что кинозвезды, тусуясь ночами в VIP-залах, сказали мне, что это крутые компакт-диски. «Ты так и не выяснил значения слова „совесть“ — сказала мне одна девушка, которая, по моему мнению, была недостаточно „яркая“, чтобы спать со мной, но которую я считал весьма интересной во всех остальных отношениях. „Ну и что?“ — сказал я ей, перед тем, как мы зашли в „Gap“. Я замечаю, что у меня затекло буквально все тело.

На видеомониторе бойцы штурмуют самолет.

— Кто это? — спрашиваю я, едва кивнув головой в сторону монитора.

— В основном французские коммандос плюс пара-другая агентов ЦРУ, — весело сообщает режиссер.

— Понятно, — еле слышно отзываюсь я.

Дельта и Кратер обнаруживают в салоне первого класса нечто, похожее на бомбу, и начинают обезвреживать

но это вовсе не бомба, это макет, агенты выбрали не тот самолет, бомба в самолете действительно есть, только не в этом, то, что они нашли, — это не настоящая бомба, потому что это кино, а настоящая бомба совсем на другом самолете

Статисты, исполняющие роли пассажиров, покидают самолет и поздравляют коммандос, они обмениваются рукопожатиями с Дельтой и Кратером, а папарацци толпятся у выхода, чтобы снять героев, только что спасших самолет. И тут в глубине кадра я замечаю Бертрана Риплэ, который играет одного из коммандос, и начинаю сопеть.

— Нет, — говорю, когда до меня кое-что доходит. — Это невозможно, этого не может быть.

— Что такое? — рассеянно спрашивает меня режиссер. — Что невозможно? Чего не может быть?

Бернар Риплэ улыбается, глядя прямо в камеру, с таким видом, словно он знает, что я смотрю на него. Он предвкушает мое изумление и прислушивается к стону, который испускаю я.

Я знаю, кто ты такой и что ты делаешь.

— Бомба — не на этом самолете, — заявляю я.

Я рассматриваю распечатку файла WINGS, которую по-прежнему держу в руках. BAND ON THE RUN. 1985. 511

— Это песня… — говорю я.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает режиссер.

— Это песня, — говорю я. — Это не номер рейса.

— Какая песня?

— Песня, — говорю я. — Песня, которая называется «1985».

— Песня? — переспрашивает режиссер.

Видно, что он ничего не понимает.

— На альбоме группы Wings, — говорю я. — На альбоме, который называется «Band on the Run».

— И что? — спрашивает растерянно режиссер.

— Это не номер рейса, — говорю я.

— Что не номер рейса?

— Пять-один-один, — говорю я.

— Пять-один-один — не номер рейса? — переспрашивает режиссер. — Как же не номер рейса? Вот он, — он делает жест в сторону монитора, — рейс пять-один-один.

— Нет, — говорю я. — Это продолжительность песни, — я делаю глубокий вздох и потом сообщаю срывающимся голосом: — Продолжительность этой песни — пять минут одиннадцать секунд. Это не номер рейса.

А где-то в другом небе другой самолет набирает высоту.

0

Ночь над Францией, и в небе возникает гигантская тень, чудовищная декорация, на фоне которой «Боинг 747», набирая высоту, достигает 5.100 метров. Камера показывает нам крупным планом авиабандероль, адресованную куда-то в Джорджтаун, внутри которой лежит упакованный аудиоплеер Toshiba. Бомба активируется на фортепьянных аккордах, с которых начинается песня «1985» Пола Маккартни и группы «Wings» («Band on the Run», Apple Records, 1973). Взрыв происходит одновременно с последним мощным ударом по тарелке, которым песня заканчивается через пять минут одиннадцать секунд после ее начала. В плеер вмонтирован относительно простой таймер на микропроцессоре и полосы ремформа, эквивалентные шестистам граммам тротила, а бандероль расположена в непосредственной близости от обшивки самолета, для того чтобы взрыв нарушил целостность фюзеляжа, ослабил каркас и привел к его разрушению, в результате чего самолет распадется на две половины.

На записи черного ящика разговор пилотов в кабине прерывается оглушительным хрустом.

За резким звуком, отчетливым и похожим на удар, следует громкий скрип, который повторяется несколько раз.

Дым тотчас же заполняет главный салон.

Передняя часть «боинга» — включая кабину пилотов и часть салона первого класса — отваливается и устремляется к земле, в то время как задняя часть, подталкиваемая оставшимися не поврежденными взрывом двигателями, продолжает лететь вперед. Целый ряд кресел, расположенный рядом с дырой, проделанной взрывом, высасывает в пустоту за бортом прямо вместе с пристегнутыми к ним визжащими людьми.

Полет по прямой продолжается еще около тридцати секунд, после чего самолет начинает разваливаться на куски — вначале отрывается огромный кусок обшивки с верхней части, открывая великолепный вид на черное ночное небо.

Несмотря на то что двигатели все еще работают, самолет сразу же теряет тысячу метров высоты.

Рассекаемый воздух воет как сирена.

Бутылки со спиртным, столовые принадлежности, пища из кухни — все пролетает через салоны бизнес-класса и экономического класса, сбиваясь в кучу в хвосте самолета.

Люди гибнут волнами.

Силой инерции их вдавливает в сиденья, затем складывает пополам, затем вырывает из ремней и бросает вверх, летящие обломки и предметы вышибают зубы и глаза, подброшенные в воздух тела ударяются о потолок, а затем устремляются в хвост самолета, врезаясь по пути в другие визжащие тела, а от фюзеляжа продолжают отрываться одна за другой полосы дюралюминия с острыми краями, которые вьются внутри салона, отсекая конечности и разбрызгивая в воздухе кровь, так что вскоре те, кто еще жив, буквально утопают в ней — они выплевывают кровь изо рта, протирают залитые ею глаза, но тут в салон влетает здоровенный швеллер, который скальпирует сразу всех пассажиров, сидящих на одном из рядов, аккуратно срезая каждому из них верхнюю часть головы, а на другом ряду острый кусок обшивки вонзается девушке в лицо, рассекая его на две половины, но не убивая ее до конца.

Основная загвоздка заключается в том, что очень многие из пассажиров совершенно морально не готовы к тому, что им сейчас придется умереть, поэтому, когда самолет резко теряет еще триста метров высоты, они, охваченные паникой, начинают блевать.

Внутри фюзеляжа ломается еще что-то.

В следующий момент рев усиливается, скорость, с которой самолет разваливается, увеличивается, и люди снова начинают гибнуть волнами.

Кто-то вертится в воздухе, отчаянно молотя руками и ногами, но затем и его, закрутив пропеллером, высасывает из корпуса наружу; зацепившись об острый швеллер, тело разрывается на две половины, причем верхняя успевает зацепиться руками за край обшивки и держится так некоторое время, пока пальцы не разжимаются. Какой-то молодой человек все время кричит: «Мамочка! Мамочка!», пожа зазубренный кусок металла не пришпиливает его к сиденью, но он не умирает, а только теряет сознание от болевого шока — умрет он позднее, когда самолет неуклюже рухнет в лесной массив, потому что люди гибнут волнами.

В салоне бизнес-класса все залито кровью, чья-то голова обмотана кишками, выпавшими из того, что осталось от женщины, сидевшей через два ряда впереди, и люди кричат, визжат и завывают от ужаса.

Авиационный керосин, начинающий просачиваться в салон, ускоряет наступление смерти.

В одном ряду все пассажиры залиты кровью и завалены внутренностями разрезанных пополам пассажиров, сидевших в соседнем ряду.

В другом ряду — одни только туловища, обезглавленные листом дюраля, а кровь, смешанная с керосином, вездесуща.

Запах керосина почему-то заставляет пассажиров осознать простой факт: тот, что вскоре они навсегда расстанутся со своими близкими — матерями и сыновьями, братьями и сестрами, женами и мужьями — и что их ждет неизбежная смерть в течение ближайших нескольких десятков секунд. Они осознают, что надежды на спасение нет. Но из-за осознания неотвратимости чудовищной смерти время начинает растягиваться, секунды становятся тем длиннее, чем ближе гибель, и те, кто пока еще остается в живых, болтаются в салоне несущегося к земле воздушного лайнера, непроизвольно вереща, рыдая и извергая рвоту, обхватывая себя руками и пригибая голову, пытаясь удержаться в креслах.

И каждый задается бессмысленным вопросом: «Почему это случилось со мной?»

Оторванная нога, застрявшая в сплетении проводов и обрывков металла, болтается в воздухе из стороны в сторону, а самолет продолжает мчаться к земле.

На этом рейсе находятся трое выпускниц Кэмдена — Аманда Тэйлор (выпуск 86-го), Стефани Мейерс (выпуск 87-го) и Сьюзен Голдман (выпуск 86-го). Аманда умерла первой от удара по голове бимсом, проломившим обшивку потолка, — когда дюралевая балка подняла ее в воздух, ее сын попытался ухватиться за нее, но его подняло тоже, и он умер быстро и без мучений, ударившись со всей силы головой о верхнюю полку для ручного багажа.

Сьюзан Голдман, страдавшая раком матки, отчасти даже рада тому, что ее ждет такая быстрая смерть, но она тут же меняет свое мнение, когда ее заливает горящим керосином.

Самолет вспыхивает, и большое количество людей тут же погибает, глотнув горящих паров, отчего их дыхательное горло и легкие моментально обугливаются.

Но некоторым предстоит еще целую минуту падать в полном сознании.

На лесной массив, расположенный в ста двадцати километрах от Парижа.

Хлюпающий звук лопающихся и разрывающихся при столкновении тел.

Здоровенный кусок фюзеляжа падает на землю, но поскольку аварийная система освещения не повреждена, лампочки продолжают мигать сквозь сыплющийся сверху раскаленный пепел.

Наступает молчание.

Тела, спрессованные в комки, валяются на полу. Некоторые пассажиры — их совсем немного — выглядят так, словно они просто заснули, хотя на самом деле у них переломаны все кости. Другие тела сморщились до половины, трети или даже четверти их обычного размера. Одного сплющило настолько, что он стал похож на мешочек, отдаленно напоминающий человека и оканчивающийся сверху подобием головы с провалившимся внутрь и белым как воск лицом. Другие пассажиры, разрезанные листами металла, настолько изувечены, что невозможно определить даже их пол, несмотря на то что все они без одежды, которую сорвало с них при падении, у некоторых кожа обуглена.

И повсюду стоит тошнотворный запах: он исходит от оторванных конечностей и стоящих вертикально туловищ, от груд кишок и раздавленных черепов, а на тех лицах, которые не обезображены, застыл рвущийся из горла крик. Те деревья, которые не сгорели, все равно придется срубить, для того чтобы извлечь из них обломки самолета и снять с ветвей части тел и желтые полосы жира, украшающие их, словно какой-то зловещий серпантин. Стефани Мейерс по-прежнему сидит, пристегнутая ремнем в кресле, висящем над землей в развилке одного из деревьев, но ее глазницы выгорели дотла. Поскольку в грузовом отсеке самолета в Америку направлялся груз — две тонны конфетти и золотых блесток, на кровавую сцену с неба сыплется дождь из мириад крохотных кружков фиолетовой, розовой, зеленой и оранжевой бумаги.

В лесу теперь появилось много интересных предметов: тысячи стальных заклепок, чудом уцелевшая самолетная дверь, кусок борта с иллюминаторами, огромные листы теплоизоляции, спасательные жилеты, огромные мотки проволоки, подушки с сидений вместе с ремнями, залитые кровью и измазанные внутренностями, причем на некоторых из них огнем выжжен силуэт пассажира. Собаки и кошки лежат, мертвые, в своих клетках.

По какой-то причине большинство пассажиров на этом рейсе были моложе тридцати, что отразилось в характере оставшегося после них мусора: мобильные телефоны, ноутбуки, солнцезащитные очки от Ray-Ban, бейсболки, пара связанных вместе роликовых коньков, видеокамеры, покалеченные гитары, модные журналы (включая номер «Youth Quake» с Виктором Бардом на обложке), полные гардеробы от Calvin Klein, Armani и Ralph Lauren, развешенные на ветвях деревьев, иногда — плюшевый медведь, пропитанный кровью, или Библия, разнообразные электронные игры, а также рулоны туалетной бумаги, обручальные кольца, заплечные мешки, ручки и ремни, сорванные с пояса, так и не расстегнувшиеся дамские сумочки Prada, коробки с трусами Calvin Klein и невероятное количество тряпок из «Gap», пропитанных кровью и другими телесными выделениями, и все это пропахло насквозь керосином.

Все неподвижно, если не считать ветра, колышущего фюзеляж, луны, висящей в небе, таком черном, что это похоже на абстрактную живопись, и продолжающегося сыпаться с неба дождя из блесток и конфетти. От горящего керосина занимаются деревья, слово «ОТМЕНЯЕТСЯ» появляется на большом черном табло прибытия в международном аэропорту имени Кеннеди, а на следующее утро, когда заря освещает бригаду спасателей, работающих на месте катастрофы, начинает звонить колокол на соседней церквушке, экстрасенсы звонят в полицию, сообщая свои версии произошедшего, а по миру начинают распространяться сплетни.

5

9

Я прогуливаюсь по парку на Вашингтон-сквер, покачивая кожаным портфелем Kenneth Cole, в котором лежат мои учебники по юриспруденции и бутылка минеральной воды Evian. Я одет небрежно — в джинсы от Tommy Hilfiger, в верблюжий свитер и шерстяное пальто от Burberrys. Я стараюсь не попадаться на пути ребятам на роликовых коньках и японским студентам с факультета кинематографии Нью-Йоркского университета, которые снимают в парке кино. Из бум-бокса по соседству доносится ямайский трип-хоп, из другого бум-бокса — «New Kid In Town» Eagles, и я чему-то улыбаюсь. Начинает пищать пейджер. Приходит сообщение от Криса Куомо, затем от Элисон Пул, с которой я с удовольствием повидался бы сегодня вечером. На Университи-стрит я наталкиваюсь на моего нового гуру и духовного наставника, которого зовут Дипак.

На Дипаке — костюм от Донны Каран и темные очки от Diesel, он курит сигары Partagas Perfecto и мурлычет с отчетливым индийским акцентом. Мы обмениваемся мнениями по поводу модного нового ресторана (ну и открылось же их в последнее время) и намечающейся фотосессии для журнала George, о том, как у кого-то СПИД перешел в фазу ремиссии, о том, как кто-то вылечил больную печень, об обряде экзорцизма, совершенном над домом с привидениями в парке Грамерси, и о том, как влияние злых духов легко устраняется, если призвать на помощь добрых ангелов.

— Полный блеск, чувак, — говорю я. — Абсолютно гениально.

— Видишь эту скамейку? — говорит Дипак.

— Да, — говорю я.

— Ты видишь эту скамейку, — говорит Дипак, — но ее не существует.

Я терпеливо улыбаюсь.

— Так же обстоит дело и с тобой, — говорит Дипак. — Ты — как эта скамейка.

Дипак совершает легкий поклон.

— Я знаю, что я изменился, — говорю я Дипаку. — Я стал совсем другим человеком.

Дипак снова совершает легкий поклон.

Я слышу мой собственный голос, который произносит:

— Я есмь эта скамейка.

— Ты видишь этого голубя? — спрашивает Дипак.

— Зайка, мне пора бежать, — перебиваю я. — Поболтаем потом.

— Не бойся костлявой, Виктор, — говорит Дипак и уходит.

Я машинально киваю, бездумная улыбка застыла у меня на губах, а затем я поворачиваюсь, смотрю вслед Дипаку и бормочу себе под нос: «Я и есмь костлявая, Дипак», и тут хорошенькая девушка улыбается мне из-под навеса, сегодня у нас среда, дело близится к вечеру и начинает смеркаться.

8

После тренировки с глазу на глаз с Ридом, моим персональным тренером, я принимаю душ в раздевалке, обставленной мебелью Philippe Starck, а затем, когда я уже стою перед зеркалом, обернув вокруг поясницы полотенце от Ralph Lauren, я замечаю, что Рид стоит у меня за спиной, накинув на плечи черную кожаную куртку от Helmut Lang. Я делаю глоток воды Evian прямо из бутылки. Я втираю улучшенный лосьон от Clinique в кожу лица. Я только что проскользнул мимо парня-модели по имени Марк Вандерло, который декламирует какой-то монолог абсолютно мне неинтересный о своей жизни. Версия «Wichita Lineman» в стиле лаундж транслируется по акустической системе тренажерного зала, и я пританцовываю под нее на свой особенный манер.

— Чего тебе? — спрашиваю я Рида.

— Ты мне друг? — спрашивает хрипло Рид.

— Ну да, — говорю я, оборачиваясь.

— Тогда обними старину Рида.

Пауза, во время которой я обдумываю ситуацию и вытираю руки о полотенце, обмотанное вокруг моей поясницы.

— С чего это вдруг… чувак?

— Потому что, чувак, ты у нас — герой, — говорит Рид прочувствованным голосом. — Ты мне не поверишь, но я всерьез торчу от твоих достижений.

— Эй, старик, без тебя я — ничто, — говорю я. — Тебе полагается прибавка к жалованью. Ты вернул мне форму.

— Твое прилежание выше всяких похвал, — добавляет Рид.

— С запоями покончено, посещаемость вечеринок резко сокращена, успеваемость на юрфаке отличная, постоянство в любви, — говорю я, надевая футболку с логотипом Brooks Brothers. — Я перестал обманывать себя и перечитал Достоевского. И все благодаря тебе, чувак.

Глаза у Рида наполняются слезами.

— И ты бросил курить, — добавляет он.

— Угу.

— И снизил толщину жирового слоя на семь процентов.

— Не льсти мне, чувак.

— Такие ученики, как ты, Виктор, наполняют мое сердце гордостью. — Рид с трудом удерживается от того, чтобы не всплакнуть. — Я это тебе серьезно говорю.

— Я знаю, старик, — говорю я и кладу ему руку на плечо.

Рид выводит меня через дверь на Пятую авеню и спрашивает:

— Помогает ли тебе яблочная диета?

— Еще как, — говорю я, голосуя такси. — Моя подружка клянется, что моя семенная жидкость стала гораздо слаще.

— Круто, чувак, — говорит Рид.

Я прыгаю в такси.

Прежде чем я успеваю закрыть дверь, Рид наклоняется ко мне и после небольшой паузы говорит:

— Прими мои соболезнования по поводу Хлое, чувак.

7

После того как мы в порыве страсти срываем друг с друга одежду, я начинаю слегка посасывать груди Элисон, глядя при этом ей прямо в глаза; я ласкаю кончиком языка соски, сжимаю груди, но не слишком сильно, а она все время вздыхает от удовольствия. После секса Элисон сообщает мне, что со мной она ни разу не симулировала оргазм. Мы лежим на ее кровати, две собаки — Мистер и Миссис Чау — возятся, зарывшись в плед неоново-розовой расцветки, лежащий у нас в ногах, а я приглаживаю их шерстку. Элисон рассказывает что-то про Aerosmith в то время как на заднем плане негромко играет компакт Джони Митчелл.

— Стивен Тайлер недавно признался, что его первый эротический сон был о Джейн Фонде. — Элисон вздыхает и затягивается косяком. (Я не заметил, когда она успела его раскурить.) — Сколько же ему лет?

Я продолжаю поглаживать Мистера Чау, затем чешу у него за ушами, и пес закрывает глаза от удовольствия.

— Я тоже хочу завести собаку, — говорю я. — Или кого-нибудь еще.

— Ты же терпеть не мог собак, — говорит Элисон. — И что ты имеешь в виду, когда говоришь «кого-нибудь еще»? Единственное домашнее животное, с которым ты умеешь обращаться, это орел на эмблеме Armani.

— Это было раньше, теперь я стал другим.

— Ты стал лучше, — искренне говорит Элисон.

Повисает продолжительная пауза. Собаки устраиваются ко мне поближе.

— Я слышала, что завтра ты встречаешься с Дамьеном? — говорит Элисон.

Я слегка напрягаюсь:

— Ты все еще думаешь о нем?

— По какому поводу вы с ним встречаетесь?

— Я буду вынужден сказать ему, — говорю я, слегка успокаиваясь, — я буду вынужден сказать ему, что не смогу помочь ему с презентацией нового клуба. Учеба на юрфаке отнимает слишком много времени.

Я беру косяк из рук Элисон, затягиваюсь, выпускаю дым.

— Ты все еще думаешь о нем? — спрашиваю я. — В смысле о Дамьене?

— Нет, — отвечает она. — Я его полностью простила. И хотя я терпеть не могу Лорен Хайнд, на фоне всех этих жутких сучек, что вешаются на парней в этом городе, в последнее время я начинаю приходить к выводу, что это еще не самый худший вариант.

— Это сказано для протокола? — ухмыляюсь я.

— Ты знаешь, что она — активный член ЯТЕНЕПОДА? — спрашивает Элисон. — Это такая новая феминистская организация.

— А что означает ЯТЕНЕПОД?

— Это сокращение от «Я Тебе Не Подстилка», — вздыхает Элисон. — Кроме того, выяснилось, что мы ходим к одному и тому же специалисту по акупунктуре. — Элисон выдерживает паузу. — С некоторыми вещами ничего нельзя поделать.

— Видно, что так, — вздыхаю я вместе с ней.

— А еще она член БОГУОБЖИВа, — говорит Элисон, — так что я не могу ненавидеть ее по-настоящему. Даже зная, что она спала — что она спит — с моим бывшим женихом.

— А что такое БОГУОБЖИВ? — интересуюсь я.

— Борцы за Гуманное Обращение с Животными, — объясняет Элисон, отвешивая мне шутливую пощечину. — Тебе бы следовало знать это, Виктор.

— С чего это? — удивляюсь я. — За гуманное обращение… с животными?

— Нет ничего проще, Виктор, — объясняет Элисон. — Мы хотим, чтобы в этом мире с животными обращались так же, как с людьми.

Я удивленно гляжу на нее:

— А разве… с ними и так… не обращаются… как с людьми?

— Нет. Их ведь, бедняжек, безжалостно убивают.

— Ясно.

— У нас собрание в пятницу в «Asia de Cuba», — продолжает Элисон. — Придут Оливер Стоун, Билл Маэр, Алек Болдуин и Ким Бэйсинджер, Грэйс Слик, Ноа Уайл, Мэри Тайлер Мур. Алисия Сильверстоун прочитает речь, которую написала Эллен Де Дженерис. — Элисон выдерживает паузу. — Диджеем будет Моби.

— И все наверняка припрутся в камуфляжных штанах, верно? — спрашиваю я. — И в пластмассовых ботинках? И будут разговаривать о том, как прекрасно на вкус соевое мясо?

— К чему такая ирония? — перебивает меня Элисон, закатывая глаза. Голос ее явно становится не таким ласковым.

— Да так, ни к чему.

— Если бы ты знал все про капканы, про то, как издеваются над детенышами норки и специально калечат кроликов определенных пород — не говоря уже о медицинских экспериментах, которые ставят над ни в чем не повинными енотами и рысями — о Боже, Виктор, ты бы пробудился ото сна.

— Угу, — бурчу я. — Ах, зайка!

— Над животными издеваются, а ты лежишь тут и не хочешь спасать их.

— Золотце, а куриц они тоже запретят есть?

— Животные не могут защитить себя сами, Виктор.

— Зайка, но это всего лишь курицы!

— Ты бы попытался хоть однажды увидеть мир глазами загнанного зверя, Виктор, — говорит она.

— Зайка, я пытался. Я ведь столько лет проработал моделью, — говорю я. — Так что мне это знакомо.

— Ну не будь ты таким легкомысленным, — стонет она.

— Элисон, — отзываюсь я, приподнимаясь в кровати. — Может, они и овощи с фруктами примутся защищать?

— А что в этом плохого? — спрашивает она. — Это свидетельствует о высоком уровне экологического сознания.

— Зайка, но у персиков нет родителей!

— Зато у них тоже есть кожица и косточки!

— Боюсь, что вы бросаете вызов суровой действительности.

— А кто не бросает? — делает она жест рукой. — Мы должны уделять животным столько же любви и заботы, сколько людям.

Я обдумываю это заявление. Я вспоминаю все, что делал в этой жизни, и все, что делали другие у меня на глазах.

— Лучше не надо, зайка, — говорю я. — По-моему, им и так хорошо.

У меня снова встает, и я забираюсь на Элисон. Позже Элисон задает мне вопрос:

— Это Европа тебя так изменила, Виктор?

— С чего ты взяла? — сонно отзываюсь я.

— Потому что ты стал совсем другим, — говорит она негромко. — Разве нет?

— Пожалуй, — говорю я после продолжительной паузы.

— Как бы ты сам это определил?

— Я стал менее… — Я замолкаю. — Менее… не знаю.

— Что с тобой там случилось, Виктор?

Я осторожно интересуюсь:

— В каком смысле?

Она повторяет, но уже шепотом:

— Что с тобой там случилось?

Я молчу, обдумывая ответ и играя с собачками. Одна из них принимается лизать мне руку.

— И что случилось с Хлое, Виктор? — шепчет Элисон.

6

Придя в «Industrie» на фотосессию для журнала «George» я никак не могу уразуметь, почему пресса подняла такую шумиху вокруг этого события. До: я держу в руке банку пива Bass, на мне костюм от Prada, к подбородку приклеена фальшивая козлиная бородка, на лице типичное выражение, характерное для стиля грандж, глаза заплывшие. После: я держу под мышкой стопку юридических книг, на мне летний креповый костюм от Brooks Brothers, в моей левой руке бутылка диетической колы, на переносице — очки в тонкой металлической оправе от Oliver Peoples. «ТРАНСФОРМАЦИИ ВИКТОРА ВАРДА (НУ ДА, КОНЕЧНО ЖЕ, ДЖОНСОНА)» — таким будет заголовок на обложке январского номера. Сперва съемки собирались проводить перед школой Сент-Альбанс в Вашингтоне, округ Колумбия, — это учебное заведение я посещал непродолжительное время, пока меня из него не исключили, но папа наложил на эту идею вето. У него для этого власти хватает. В «Industrie» заскакивает далай-лама, я обмениваюсь рукопожатиями с Крисом Роком и один из сыновей Харрисона Форда — он штатный работник «George» — болтается рядом в компании бывших сотрудников администрации Клинтона, ушедших в отставку, a MTV что-то снимает для передачи «Рок-неделя» и виджей задает мне вопросы, касающиеся последнего многомиллионного контракта Impersonators с DreamWorks, и меня спрашивают, не сожалею ли я, что ушел из группы, но я ловко выкручиваюсь, отмочив следующую тонкую корку «Учиться на юриста гораздо легче, чем быть членом этой группы», и все очень похоже на «Глаза Лоры Марс», а все вокруг старательно изображают подавленное настроение в знак сочувствия по поводу Хлое.

Джон Ф. Кеннеди-младший (который, если честно, не более чем еще один смазливый болван) трясет мою руку и несет всякую чушь типа «Я восхищаюсь вашим отцом», а я говорю на это «Да?», и хотя я в основном пытаюсь выглядеть спокойным и довольным жизнью, возникает все же один неловкий момент, когда кто-то из кэмденцев подходит ко мне, а я не могу вспомнить, как его зовут. Но я веду с ним беседу настолько общего содержания, что у него не возникает никаких подозрений и он просто отваливает, отчаявшись расшевелить меня.

— Эй! — ассистент с мобильником подскакивает ко мне. — Кто-то звонит.

— Кто? — спрашиваю я.

— Челси Клинтон. На пару слов.

Я беру телефон у ассистента. Сквозь помехи до меня доносится голос Челси, которая спрашивает:

— Это на самом деле ты?

— Ага, — говорю я, «застенчиво» улыбнувшись и покраснев «до самых ушей».

Я шутя преодолел Рубикон.

Но когда фотосессия наконец начинается, мне далеко не сразу удается почувствовать себя в своей тарелке.

Фотограф говорит мне:

— Ну, успокойся, все знают, как трудно быть самим собой.

Я загадочно улыбаюсь, думая о чем-то своем.

— Отлично! — кричит фотограф.

Я стою неподвижно, а кругом сверкают вспышки.

Уже на выходе какая-то нервная поклонница вручает мне приглашение на спонсируемое Gap завтрашнее собрание БОГУОБЖИВа в новом ресторане гостиницы «Morgan».

— Уж не знаю, успею ли туда, — говорю я стоящей рядом супермодели.

— Какой у вас легкий характер! — восклицает супермодель.

Я недавно где-то читал, что она разошлась со своим бойфрендом — мужчиной-моделью, который теперь открыл новый модный клуб под названием «Эххх!». Она игриво улыбается мне на прощание.

— Да? — переспрашиваю я, решив тоже пофлиртовать. — А откуда вы знаете?

— Сама вижу, — говорит она, пожимая плечиками, а затем приглашает меня принять участие в партии стрип-покера на квартире какого-то типа, которого зовут мистер Лейзер.

5

Телефонный разговор с отцом.

— Когда ты к нам заедешь? — спрашивает он.

— Через пару дней, — говорю я. — Я позвоню.

— Отлично.

— Деньги перевели? — спрашиваю я.

— Да. Перевели.

Пауза.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я.

Пауза.

— Да, да. Я просто немного… рассеян.

— Тебе нельзя. Ты должен сосредоточиться, — говорю я.

— Да, да. Конечно.

— Когда я буду там, тебе скажут.

Продолжительная пауза.

— Алло? — говорю я.

— Я… я, право, не знаю, — говорит он, переводя дыхание.

— Ты ведешь себя рискованно, — предупреждаю я. — Перестань.

— Нам действительно не стоит встречаться, пока ты здесь, — говорит он. — То есть я хочу сказать, разве нам обязательно встречаться?

— Нет, совсем необязательно, — говорю я. — Только если ты захочешь. — Пауза. — Назови вечеринки, на которых, по твоему мнению, мне стоит появиться.

— Слушай… — обрывает меня он.

— Осторожнее, — предупреждаю я.

У него уходит сорок три секунды на то, чтобы взять себя в руки.

— Я рад, что ты к нам приезжаешь, — наконец произносит он.

Пауза. Я позволяю эху его слов отзвучать.

— На самом деле рад?

— Да.

— И я тоже рад.

— Правда? — спрашивает он неуверенно, слегка дрожащим голосом.

— Готов на все ради правого дела, — говорю я.

— Издеваешься?

— Нет. — Я выдерживаю паузу и вздыхаю. — Тебе показалось. Да и вообще, какая тебе разница?

Пауза.

— Если тебе чего-нибудь нужно… — Он замолкает на полуслове.

— Ты мне не доверяешь? — спрашиваю я.

Ему требуется немало времени, прежде чем он отвечает:

— Да нет, доверяю.

Я ухмыляюсь и говорю:

— Я выйду на связь.

— До свидания.

— До свидания.

4

Мы договариваемся с Дамьеном встретиться за рюмкой в «Independent», неподалеку от того места в Трайбека, где мы планируем через месяц открыть свой новый клуб. Дамьен курит сигару и вертит в руках порцию кофейной «Столичной» — редкостная гадость, на мой вкус. На Дамьене галстук от Gucci. Я решаю разделаться с этой встречей по-быстрому. На заднем плане играет какая-то сентиментальная фолк-музыка.

— Ты это видел? — спрашивает Дамьен, когда я поворачиваюсь к нему на табурете.

— Что «это»? — спрашиваю я.

Он подталкивает ко мне лежащий на стойке сегодняшний номер «New York Post» развернутый на шестой странице. Сплетни о женщинах, с которыми состоял в связи Виктор Джонсон после того, как Хлое Бирнс трагически погибла в Париже в гостиничном номере. Пета Уилсон. Одна из Spice Girls. Алисса Милане Гарселл Бовэ. Кармен Электра. Еще одна Spice Girls.

— Только для взрослых, ага? — говорит Дамьен, пихая меня локтем под бок и поднимая брови.

Мы обнимаемся без особой теплоты.

Устроившись поудобнее, я заказываю кока-колу, на что Дамьен реагирует покачиванием головы и бормочет «Ну ты даешь, мужик!» каким-то чересчур, на мой взгляд, раздраженным тоном.

— Надеюсь, ты догадался, зачем я сюда пришел? — спрашиваю я.

— Виктор, Виктор, Виктор, — вздыхает Дамьен, покачивая головой.

Я молчу в растерянности некоторое время.

— Так… ты знаешь?

— Я тебе все прощу, — говорит он очень естественным тоном. — Брось дурить, ты же это понимаешь.

— Я выхожу из дела, чувак, — говорю я. — Я повзрослел. Мне учиться надо.

— Да, кстати, как там твой юридический? — спрашивает Дамьен. — То есть это же не треп, верно? Ты действительно поступил?

— Ага, — смеюсь я, отпивая кока-колу. — Поступил. Приходится заниматься как проклятому, но…

Он внимательно рассматривает меня.

— Но?

— Но я приспособился, — нахожусь я наконец.

— Это здорово, — говорит Дамьен.

— Ты так серьезно считаешь? — говорю я. — Я тебя спрашиваю.

— Виктор, — начинает Дамьен, положив руку мне на плечо.

— Да, старик, — говорю я, слегка напрягаясь, хотя на самом деле я его совсем не боюсь.

— Я постоянно размышляю о том, что такое человеческое счастье, — признается он.

— Ни фига себе!

— Да, — соглашается он, сделав крошечный глоток водки. — Именно что ни фига себе.

— Ты справишься сам? — спрашиваю я. — Я тебя не подставляю?

Дамьен пожимает плечами:

— Все будет круто. Инвесторы — японцы. Должно срастись.

Я сочувственно улыбаюсь. Но быстро меняю тему, чтобы показать свое безразличие к судьбе проекта.

— Как Лорен? — спрашиваю я.

— Ну-ну, — морщится Дамьен.

— Нет, чувак, ничего подобного, — говорю я. — Просто интересуюсь.

Дамьен несильно хлопает меня по плечу.

— Знаю, старый. Я просто дурачусь. Делаю вид.

— Вот и хорошо, — говорю я. — Это я понимаю.

— Она классная, — говорит он. — Просто клевая. Улыбка исчезает с лица Дамьена, он делает знак бармену налить еще одну порцию.

— Как Элисон? — спрашивает он.

— В порядке, — отвечаю я ему в тон. — Она увлечена этим самым БОГУОБЖИВом. Ну этими Борцами за Гуманное Обращение с… черт, не помню с кем они там гуманно обращаются. Да какая разница!

— Никогда не знаешь, куда ее занесет, — говорит Дамьен. — Взбалмошная девушка. Впрочем, людям свойственно меняться, правда?

Выдержав осторожную паузу, я отваживаюсь спросить:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну вот ты, к примеру, возьми и превратись в привлекательного, атлетически сложенного энергичного молодого человека.

— Да брось, — говорю я. — Это все так поверхностно.

— Да? А если глубже копнуть? Да я так, шутки шучу, — тут же добавляет он непонятно зачем.

— Мы же не на конкурсе купальных костюмов, додик, — предостерегаю я.

— Жаль, а я только что сделал эпиляцию, — язвит он, заглядывая себе в подмышку.

— Так что без обид? — спрашиваю я непринужденно.

— Какие там обиды, чувак.

Я восхищенно смотрю на Дамьена.

— Я отправляюсь на «Фудзи рок фестиваль», — говорит Дамьен, когда я вновь обретаю способность слушать. — Вернусь на следующей неделе.

— Позвонишь?

— А ты как думаешь?

Я решаю промолчать.

— Да, кстати, кто такой этот мистер Лейзер, о котором весь город говорит? — спрашивает Дамьен.

3

Билл, агент из СМ, звонит мне, чтобы сообщить, что я получил роль Оумена в «Коматозниках 2». Я сижу в новой квартире, я одет в консервативный костюм от Prada, собираясь посетить вечеринку, которую у меня нет ни малейшего желания посещать, и поэтому я веду беседу пресыщенным тоном, к которому Биллу, впрочем, не привыкать.

— Ясно, а теперь расскажи мне что еще есть новенького, Билл, — говорю я. — Пока я тут причесываюсь.

— Я пытаюсь вызвать интерес у продюсеров занятным сценарием о еврейском мальчике, который бросает отважный вызов нацистскому режиму, решив отпраздновать бармицву.

— Что ты сам думаешь об этом сценарии? — вздыхаю я.

— Что я думаю? Нет третьего акта. Что еще я думаю? Слишком много сортирных шуток.

Наступает молчание, во время которого я продолжаю заниматься моей прической.

— А ты, Виктор, — начинает коварный Билл, — что ты думаешь?

— О чем?

— О «Коматозниках 2»! — взвизгивает он, а затем, взяв себя в руки, очень тихо добавляет: — Извини.

— С ума сойти, — говорю я. — Зайка, вот это круто, — говорю я.

— Это все результат твоего нового имиджа, Виктор.

— Люди говорят мне, что у меня очень продвинутый подход, — признаю я.

— Тебе стоит пересмотреть внимательно все старые клипы Мадонны.

— Когда руки дойдут.

— По-моему, ты чувствуешь дух времени, — говорит Билл. — Ты рулишь ситуацией.

— Люди говорят мне, что ситуация — это я, Билл.

— Люди берут с тебя пример, вот в чем вся соль, — говорит Билл. — Люди любят раскаявшихся грешников.

Небольшая пауза, во время которой я изучаю свое отражение в зеркале.

— Так ты меня считаешь таким, Билл? — спрашиваю я. — Раскаявшимся грешником?

— Ты словно Боуи, — говорит Билл. — Такой подход многим нравится. Это называется «внутренний поиск». Я нашел это выражение в словаре.

— В чем ты пытаешься убедить меня, Билл?

— Я собираю предложения для Виктора Джонсона, — говорит Билл. — И я счастлив, что мне предоставлена такая возможность.

Пауза.

— Билл… я не думаю… — Я замолкаю, обдумывая, как бы лучше подать эту новость. — Я не… Это не я.

— Что ты имеешь в виду? С кем я тогда разговариваю? — торопливо спрашивает Билл, а затем добавляет низким, сиплым голосом. — Это ведь не Дагби? — Я слышу, как у него стучат зубы на другом конце провода.

— Дагби? — переспрашиваю я. — Да нет, это не Дагби. Билл, послушай, я только что поступил в университет…

— Но ведь это рекламный ход, верно? — зевает Билл. — А?

Пауза.

— Нет, Билл, это не рекламный ход.

— Остановись, во имя любви, пока мое сердце не лопнуло! — взывает Билл. — Предупреждай меня хотя бы высокочастотным звуковым сигналом, перед тем как произносить в моем присутствии подобные реплики.

— Это не реплика, Билл, — говорю я. — Я поступил на юридический факультет и не собираюсь сниматься ни в каком кино.

— Тебе предложили в «Космических кадетах» роль астронавта, который помогает спасти мир, а режиссировать фильм будет не кто иной, как сам мистер Уилл Смит, ваш покорный слуга! Фирма Hasbro намеревается к следующему Рождеству выбросить на рынок четыре вида кукол «Виктор Джонсон», и я уж прослежу, будь спокоен, чтобы никакой цензуры, реалистичные гениталии и все такое. — Билл заходится в бесконечном приступе кашля, а затем хрипло добавляет: — Если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Это отдает чистой коммерцией!

— Что я слышу! «Космические кадеты» для тебя недостаточно круто? — Я слышу как Билл постукивает пальцем по наушникам. — Алло? Кто на линии? — Пауза. — Может, это все-таки Дагби?

— А что тут еще скажешь? — вздыхаю я, проверяя мое лицо на предмет дефектов, но сегодня вечером мое лицо безупречно.

— Нет, конечно, если ты хочешь, ты можешь сыграть типа по кличке Предатель, которого забивают до полусмерти на автостоянке в независимой кинокартине под названием «Ренегаты», а ставит ее какой-то итальяшка, прямиком из нарколечебницы, известный всем исключительно как Вивви, твои суточные составят двадцать талонов на обед в «Burger King», и никакого банкета в конце съемок. — Билл делает паузу, чтобы дать мне возможность обдумать эту информацию. — Решение — за Виктором Джонсоном.

— Я сообщу тебе его решение, — говорю я. — А сейчас мне надо бежать. Я опаздываю на вечеринку.

— Слушай, перестань изображать из себя крутого.

— А я и не изображаю.

— Не будь ослом, ты должен понимать, что фишку со смертью любимой — клевая фишка, кстати, — все просекут уже через неделю, — Билл выдерживает паузу. — Надо ловить момент.

Я добродушно смеюсь в ответ:

— Билл, я тебе перезвоню.

Он тоже смеется:

— Нет-нет, не вешай трубку.

— Билл, мне пора, — говорю я, продолжая хихикать. — На мою личность сейчас большой спрос.

2

Мои новые агенты из агентства Rogers & Cowan решили, что мне будет полезно посетить спонсируемую ромом Bacardi благотворительную вечеринку. Среди приглашенных звезд: Боно, Кэл Руттенштейн, Кевин Бэкон, Деми Мур, Фиона Эплл, Кортни Лав, Клэр Дэйнс, Эд Берне, Дженифер Анистон и Тэйт Донован, Шакилл О'Нил и Тайгер Вудс в неожиданно приличном прикиде. Кто-то из них узнает меня, кто-то нет. Я пью кока-колу в компании типа по имени Бен Аффлек, в то время как из колонок играет Jamiroquay в похожем на пещеру клубе, где нас так мало, и Габе Доппельт только что представила меня Бьорк, и я снимаюсь вместе с Джорджио Армани, который кладет мне руку на плечо с таким видом, словно мы знакомы уже целую вечность, и на нем — футболка цвета морской волны с вырезом лодочкой, такого же цвета кашемировый свитер и вельветовые джинсы, а также огромный наручный хронометр «Reverso» Jaeger-Le Coultre. И все сочувствуют мне из-за Хлое, с таким видом, словно она чуть ли не виновата в том, что умерла у меня на руках (причина смерти — как ее сообщил я — «обильное внутреннее кровотечение, вызванное приемом смертельной дозы мифепристона — известного также как RU 486»). Присутствуют Марк Вальберг, пожиратели огня, все ведут бессмысленные и бесконечные разговоры о «синдроме поколения» и в воздухе висит навязчивый запах черной икры.

Со всех сторон раздается элегантная тарабарщина. Типичные темы беседы: серийные убийцы, особенности режима в различных нарколечебницах, доля «очень сухих» влагалищ в общем количестве просто «сухих», самоубийственный образ жизни, практикуемый какой-нибудь дурой-моделью. Мне здесь настолько неуютно, что я время от времени отваживаюсь мочить корки типа «Я вообще-то законопослушный гражданин». Фраза «снова за парту» звучит каждый раз, когда какой-нибудь очередной репортер сует мне микрофон в лицо, я начинаю дергаться, услышав ее, и, чтобы отвертеться от всего этого, спрашиваю у кого-то, как пройти в туалет.

В мужском туалете два педрилы в соседней кабинке обмениваются своими соображениями по поводу того, как дальше существовать в этой бессмысленной вселенной, а я просто прослушиваю мой автоответчик с мобильного телефона и наслаждаюсь покоем. Наконец педрилы сваливают и наступает полная тишина, даже абсолютная, и я могу прослушать автоответчик, уже не прижимая трубку к уху изо всех сил.

Я вслух бормочу имена звонивших: снова Дамьен, Элисон, мой агент, кто-то из телешоу, которое я ни разу не видел — но тут я вынужден прерваться, заметив, что мужской туалет совсем не так пуст, как мне показалось вначале.

Кто-то здесь есть кроме меня, и он насвистывает себе под нос мелодию.

Выключив мобильник, я прислушиваюсь, потому что мелодия мне кажется знакомой.

Я осторожно выглядываю из кабинки, но в туалете пусто.

Свист гулко отражается от кафельных стен, а затем низкий, звучный мужской голос, звучащий почему-то как голос призрака, начинает напевать, время от времени останавливаясь.

Я распахиваю дверь кабинки, роняя при этом на кафель мобильник.

Я прохожу мимо раковин умывальников, выстроившихся в ряд под зеркалом во всю стену, чтобы обследовать весь туалет.

Никого нет.

Туалет пуст.

Я мою руки, проверяю все кабинки, а затем возвращаюсь обратно в клуб.

1

Я снова в моей новой квартире в Верхнем Ист-Сайде, которую мне купил отец. Стены в гостиной выкрашены в голубой и желто-зеленый цвета, а шторы на окнах, выходящих на Семьдесят Вторую улицу, сшиты из расписанной вручную шелковой тафты. Антикварные кофейные столики. Французские зеркала в холле. Торшеры работы Ногучи и кресла с гнутой спинкой, расположенные в стратегических точках. Подушки с геометрическим узором на тахте. Вентилятор на потолке. Картины Дональда Бэхлера. У меня есть даже библиотека.

Кухня выдержана в слегка более современном стиле: мозаичный пол из сланца и мрамора, черно-белая фотофреска с изображением пустынного пейзажа, над которым летит игрушечный самолет. Металлическая фурнитура, напоминающая кабинет врача. Матированные стекла в окнах столовой. Изготовленные на заказ стулья вокруг стола, купленного на аукционе Christie's.

Я захожу в спальню, чтобы проверить сообщения на автоответчике, поскольку на индикаторе видно, что с тех пор, как я покинул клуб двадцать минут назад, мне звонили еще пятеро. В спальне над старинной кроватью на полозьях из красного дерева, сделанной в Вирджинии в девятнадцатом веке — по крайней мере мне так сказали, — висит зеркало в стиле чиппендейл — подарок папы.

Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.

Гас Фреротт в городе. Звонила Камерон Диас. Затем Мэтт Диллон. Потом снова Камерон Диас. А потом снова Мэтт Диллон.

Я включаю телевизор в спальне. Клипы, как обычно. Я переключаю его на канал, транслирующий прогнозы погоды.

Я потягиваюсь со стоном, высоко поднимая руки над головой.

Я решаю принять ванну.

Я осторожно вешаю на плечики пиджак от Prada. Я думаю: «Ты надел его в последний раз».

Я наклоняюсь над белой фарфоровой ванной и открываю краны, делаю воду погорячее. Я добавляю немного соли для ванн от Kiehl и размешиваю ее рукой.

Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.

Я снова потягиваюсь.

И тут я замечаю на полу какой-то предмет.

Я наклоняюсь.

Это крохотный бумажный кружок. Я трогаю его указательным пальцем и он прилипает к нему.

Я подношу палец к лицу.

Это кружок конфетти.

Я долго разглядываю его.

В глазах у меня слегка темнеет.

Темнота накатывает на меня.

Беззаботно насвистывая, я медленным шагом возвращаюсь в спальню.

Очутившись там, я замечаю, что конфетти — розовые, белые и серые — разбросаны по всей постели.

Поглядев в зеркало в стиле чиппендейл, висящее над кроватью, я собираюсь с духом, перед тем как заметить чью-то тень за ширмой-гобеленом восемнадцатого века, стоящим в углу.

Тень пошевельнулась.

Она ждет. Терпеливо ждет.

Я подхожу к кровати.

Продолжая беззаботно насвистывать, я наклоняюсь к тумбочке и, посмеиваясь про себя, делаю вид, что никак не могу развязать шнурки на ботинке. Тем временем я засовываю руку в ящик и достаю оттуда «вальтер» двадцать пятого калибра с навинченным на него глушителем.

Я бреду обратно в ванную.

Я считаю про себя.

Пять, четыре, три…

Внезапно я меняю направление и иду прямо на ширму с пистолетом в руке.

Подняв пистолет на уровень головы, я стреляю. Два раза подряд.

Сдавленное рычание. Звук льющейся жидкости — это струя крови ударяется об стену.

Человек, одетый в черное, половина его лица разворочена пулей, падает вперед, опрокидывая ширму, сжимая маленький пистолет в затянутой в перчатку правой руке.

Я уже совсем собираюсь наклониться и вынуть пистолет из его пальцев, как шорох у меня за спиной заставляет меня стремительно обернуться.

Еще одна тень в черном зависла над кроватью в беззвучном прыжке. В ее руке нож, занесенный для удара.

Я приседаю, одновременно целясь из пистолета.

Первая пуля пролетает мимо и разбивает зеркало в стиле чиппендейл.

Но когда человек в черном уже падает на меня, вторая пуля попадает ему в лицо и отбрасывает его назад.

Человек в черном падает на ковер и дрыгает ногами. Я, пошатываясь, подхожу к нему и вгоняю ему две пули в сердце. Он тут же затихает.

— Блин, блин, блин, — бормочу я, пытаясь найти в темноте на ощупь мой мобильник, затем нахожу его и, на ходу вспоминая полузабытый номер, пытаюсь набрать его.

С третьей попытки в трубке раздается сигнал приема. Тяжело дыша я набираю код.

— Быстрее, быстрее!

Еще один сигнал. Еще один код. А затем я набираю еще один номер.

— Это ДЭН, — говорю я в трубку.

Я жду.

— Да. — Я слушаю. — Да.

Я называю адрес. Я говорю:

— Код 50.

Я вешаю трубку. Я выключаю воду в ванной и быстро собираю сумку с вещами на эту ночь. Я проведу ее в гостинице «Carlyle».

0

На следующий вечер я ужинаю с Евой в сверхмодном новом японском ресторане рядом с Сохо в новой зоне развлечений на Хустон-стрит; Ева, терпеливо ожидая, пьет зеленый чай в кабинке, расположенной в битком набитом главном зале, а рядышком с ней лежит на столе аккуратно сложенный вечерний выпуск завтрашнего «New York Observer» (с благожелательной в высшей степени статьей про моего отца, которая на самом-то деле про нового Виктора Джонсона и про все, чему он научился). Метрдотель с преувеличенным энтузиазмом, держа меня за руку, рассыпаясь в соболезнованиях и, рассказывая мне о том, насколько я ультракрут, проводит меня в кабинку. Я воспринимаю все это как должное и, поблагодарив его, усаживаюсь рядом с Евой. Мы улыбаемся друг другу. Я не забываю поцеловать ее. Я совершаю все положенные действия, поскольку весь зал смотрит на нас, и, собственно говоря, ради этого мы и сели в кабинку, ради этого мы и пришли сюда.

Я заказываю марочное холодное саке и сообщаю Еве, что мне дали роль в «Коматозниках 2». Ева говорит, что она очень рада за меня.

— И где же твой приятель сегодня вечером? — спрашиваю я, улыбаясь.

— Его нет в городе, — уклончиво отвечает Ева.

— А где он?

— Он уехал на «Фудзи рок фестиваль», — отвечает она, закатывая глаза и отпивая из чашки зеленый чай.

— У меня туда тоже кое-кто из знакомых поехал.

— Может быть, они поехали вместе?

— Кто знает?

— Да, — говорит она, открывая меню. — Кто знает?

— Если кто и знает, то уж точно не мы.

— Это уж точно.

— Ты выглядишь великолепно.

Она ничего не отвечает.

— Ты меня слышишь? — спрашиваю я.

— Великолепный костюм, — отвечает она, не поднимая глаз.

— Поговорим о шмотках?

— О тебе много пишут в последние дни, — говорит Ева, ткнув пальцем в «Observer»: — За тобой повсюду следуют папарацци.

— Жизнь не сводится к темным очкам и автографам.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Разве не смешны все эти люди? — спрашиваю я, делая жест в сторону зала.

— Ну, не знаю, — говорит она. — Примитивность всегда утешает. Чувствуешь себя снова студенткой.

— Почему это?

— Потому что понимаешь, что, общаясь с тупицами, начинаешь сам себе казаться очень умным, — объясняет она. — По-моему, в этом заключается весь смысл высшего образования.

— Где ты был, когда мы ловили свой кайф? — бормочу я себе под нос, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из присутствующих в зале.

— Что ты сказал?

— Ты подарила мне новый взгляд на вещи, — говорю я, откашлявшись.

— Без нас этот мир — лишь куча мусора, — соглашается она.

Я накладываю себе салат из зеленых бобов сои.

— Да, кстати, — начинает Ева, — как там Элисон Пул?

— Похоже, я разбиваю ее сердце.

— У меня складывается впечатление, что это твоя основная специальность.

— Она постоянно спрашивает меня про Хлое Бирнс, — бормочу я.

Ева никак на это не реагирует. Вскоре она уже пьет «Столичную лимонную», а я ковыряюсь в салате из морской капусты.

— Что ты сегодня делала? — спрашиваю я и тут же осознаю, что ответ на этот вопрос мне не особенно интересен, несмотря на то что я тискаю под столом Евино бедро.

— У меня была фотосессия. Затем обедала вместе с Salt-n-Pepa. Старалась избежать встречи с некоторыми личностями. Встречалась с теми, кого не старалась избежать, — Ева переводит дыхание. — Моя жизнь сейчас гораздо проще, чем я ожидала. — Она вздыхает, но вздох этот печальным не назовешь. — Ко многому я так и не могу привыкнуть, но в целом все очень мило.

— Ясненько, — говорю я и добавляю голосом робота: — Я знаю, откуда ты приехала, зайка.

Ева хихикает и позволяет мне еще откровеннее тискать ее ляжку.

Но затем я начинаю думать свои мысли и настроение у меня сразу же портится. Я выпиваю еще одну чашечку саке.

— Что-то не так? — спрашивает Ева.

— Да так, вчерашние неприятности, — бурчу я.

— Какие?

Я рассказываю ей шепотом.

— Нам нужно быть осторожнее, — говорит Ева.

Внезапно над нами нависают две тени и кто-то восклицает:

— Виктор? Привет, старик, как дела?

Вдохнув поглубже, я отвечаю на это отработанной улыбкой.

— А, привет! — говорю я, протягивая руку.

Перед нашим столиком стоит парочка наших сверстников в очень модном прикиде. Парень — его я не узнаю — хватает протянутую руку и трясет ее с такой интенсивностью, словно хочет сказать: «Вспомни меня, ну пожалуйста, ты ведь такой крутой!», а его спутница, пытаясь удержаться на месте в окружающей ее толчее, умудряется приветственно помахать Еве рукой, и Ева машет ей в ответ.

— Коррин, — говорит парень, — это — Виктор Вард — ох, извините, — поправляется парень, — я хотел сказать — Виктор Джонсон. Виктор — это Коррин.

— Очень приятно познакомиться, — говорю я, пожимая руку Коррин.

— А это Лорен Хайнд, — говорит парень, делая жест в сторону Евы, которая продолжает улыбаться, но остается на месте.

— Привет, Лорен, похоже, мы уже встречались, — говорит Коррин. — На бенефисе Кевина Окойна? В Челси-Пирс? Нас познакомил Александр Маккуин. MTV брало у тебя интервью. По-моему, это были съемки какого-то фильма?

— Да, да, конечно, — говорит Ева. — Да, Коррин, разумеется.

— Привет, Лорен, — говорит парень — может быть, чуточку более смущенно, чем следует.

— Привет, Максвелл, — томно отзывается Ева.

— А вы откуда друг друга знаете? — удивляюсь я, посмотрев сперва на Максвелла, а затем на Еву.

— Мы с Лорен встречались на пикнике для прессы, — объясняет Максвелл. — В лос-анджелесских «Four Seasons».

Ева и Максвелл явно намекают друг другу на что-то очень личное. Я беззвучно рыгаю.

— Популярное местечко? — спрашивает меня Максвелл.

Я выдерживаю паузу, перед тем как ответить вопросом на вопрос:

— Что, играем в «да и нет не говорите»?

— Чувак, о тебе все кругом только и говорят, — отзывается он после секундного молчания.

— Это мои пятнадцать минут славы.

— Да уж скорее час, — смеется Максвелл.

— Мы скорбим насчет Хлое, — перебивает его Коррин.

— А вы придете на вечеринку в «Life»? — спрашивает Коррин.

— Ну да, разумеется, наверное, — отвечаю я расплывчато.

Мы с Евой рассматриваем безразлично Коррин и Максвелла, пока до них не доходит, что мы вовсе не собираемся приглашать их посидеть вместе с нами, и тогда они прощаются с нами, и Максвелл снова жмет мне руку, и они исчезают в толпе, собравшейся у бара, и люди теперь смотрят на Коррин и Максвелла совсем по-другому, потому что они разговаривали с нами, потому что они создали иллюзию того, что с нами знакомы.

— Боже, я никого не узнаю, — говорю я.

— Тебе нужно снова изучить фотоальбом, который тебе дали, — говорит Ева. — Запомнить все лица вместе с именами.

— Верно.

— Я проэкзаменую тебя, — говорит Ева. — Мы займемся этим вместе.

— Хорошая идея, — говорю я.

— Ну и как чувствует себя Виктор Вард? — спрашивает Ева с улыбкой.

— Он участвует в создании лица нашего десятилетия, зайка, — язвительно сообщаю я.

— Только будущее окончательно расставит все по местам, — осаживает меня Ева.

— По-моему, будущее уже наступило, зайка.

Мы оба ржем как сумасшедшие. Но затем я смолкаю, чувствуя уныние и нежелание продолжать беседу. Ресторан набит людьми под самую завязку и все далеко не так ясно, как хотелось бы. Люди, которые приветственно махали нам рукой, видели, как Коррин и Максвелл остановились у нашего стола и скоро на нас обрушится целая толпа визитеров. Я выпиваю еще одну чашечку саке.

— Да что у тебя такой постный вид? — восклицает Ева. — Ты же звезда!

— Тебе не кажется, что здесь холодно? — спрашиваю я.

— Да что с тобой? У тебя просто ужасный вид!

— Тебе не кажется, что здесь холодно? — спрашиваю я снова, отмахиваясь рукой от мухи.

— Когда ты едешь в Вашингтон? — спрашивает она наконец.

— Скоро.

6

0

Джейми сказала:

— Ты рожден под единственным знаком гороскопа, который не является живым существом.

— Что ты имеешь в виду? — ворчу я.

— Ты — Весы, — сказала она. — А весы — неживые.

Я лежал и думал: «Интересно, на что она намекает?» Я лежал и думал: «Я хочу трахнуть ее еще разок».

— Но я всегда считал себя Козерогом, — вздохнул я.

Мы лежали на лужайке, по краям которой росли деревья в красках осени, и я прикрывал глаза рукой от яркого и все еще жаркого солнца, пробивавшегося сквозь листву; наступил сентябрь, лето кончилось, мы лежали на лужайке кампуса и слышали, как кто-то блюет в комнате с открытым окном на втором этаже Бут-Хауса, а из другого окна звучит Pink Floyd — «Us and Them» — я снял рубашку, а Джейми кое-как растерла крем для загара по моей спине и груди, и я думал обо всех девушках, с которыми я переспал за это лето, группируя их попарно, распределяя по категориям, удивляясь случайно обнаруженным аналогиям.

У меня онемели ноги, и тут проходившая мимо девушка сказала, что ей понравился рассказ, который я зачитал на занятиях по писательскому мастерству, Я кивнул, не удостоив девушку особенным вниманием, и она пошла дальше. Я нащупал презерватив, лежавший в моем кармане. Я принял решение.

— Я уйду с этого курса, — сказал я Джейми.

— Нет будущего, нет будущего, нет будущего — у тебя![122] — напела в ответ Джейми.

И теперь в номере миланской гостиницы, я вспоминаю, как я расплакался в тот день на лужайке, потому что Джейми сказала мне кое-что, нашептала мне на ухо так непринужденно, словно могла поделиться этим с кем угодно: она шептала о том, как ей хочется взорвать кампус «ко всем чертям собачьим», и о том, что это она виновата в смерти своего бывшего бойфренда, и о том, как кое-кому неймется полоснуть по горлу ножом Лорен Хайнд, и обо всем об этом она рассказывала, как будто это были сущие пустяки. Исповедь Джейми прервало появление Шона Бэйтмена, принесшего упаковку пива Rolling Rock. Шон лег рядом с нами и принялся щелкать костяшками пальцев, и мы закинулись колесами, и я лежал между Шоном и Джейми, которые время от времени обменивались одним им понятными взглядами.

В какой-то момент Шон прошептал мне на ухо:

— Все парни считают, что она — шпионка.

— Ты многого добьешься, — прошептала мне Джейми в другое ухо.

Воронье, крылатые тени, кружились над нами, а в небе летел маленький самолетик, оставляя за собой след, похожий на эмблему Nike, и когда я наконец приподнялся, сел и посмотрел, что происходит, на другой стороне лужайки, рядом с Концом Света, я увидел съемочную группу. Казалось, что они не вполне уверены, в какую сторону им направиться, но Джейми помахала им рукой и они живо нацелили камеры на нас.

1

На следующий день помощники продюсера из французской съемочной группы накачали меня героином и отправили в Милан на частном самолете, который предоставил некто, которого все называли «мистер Лейзер», а пилотировали самолет два японца. Мы приземлились в аэропорту Линате, и помощники продюсера поселили меня в гостинице «Principe di Savoia». Хотя была пятница, в городе наблюдалось безлюдье — сезон уже давно кончился. Меня заперли в люксе под охраной двадцатитрехлетнего итальянца по имени Давид, вооруженного «узи». Съемочная группа, судя по всему, остановилась в районе, который называется Брера, но никто не потрудился оставить мне номер телефона или адрес, и только режиссер раз в два-три дня заглядывает ко мне. Как-то раз на одну ночь Давид перевозит меня в гостиницу «Diane», но затем мы возвращаемся назад в «Principe di Savoia». Мне говорят, что съемочная группа в настоящий момент снимает натуру возле La Posta Vecchia. Мне говорят, что они уедут из Милана через неделю. Мне говорят, что я должен отдыхать и ни о чем не думать.

2

Я звоню моей сестре в Вашингтон, округ Колумбия.

В первый раз срабатывает автоответчик.

Я не решаюсь оставить сообщение.

Во второй раз отвечает сама сестра, но у них там глубокая ночь.

— Салли? — шепчу я.

— Алло?

— Салли? — шепчу я. — Это я. Это Виктор.

— Виктор? — стонет она. — Ты знаешь, сколько времени?

Я не знаю, что сказать, и вешаю трубку.

Позже, когда я звоню снова, в Джорджтауне уже утро.

— Алло? — отвечает Салли.

— Салли, это снова я, — говорю я.

— Почему ты шепчешь? — раздраженно спрашивает она. — Где ты?

Услышав ее голос, я начинаю плакать.

— Виктор? — говорит она.

— Я в Милане, — шепчу я в промежутках между всхлипываниями.

— Где-где? — спрашивает она.

— В Италии. Молчание.

— Виктор? — начинает она.

— Да? — говорю я, утирая лицо.

— Это розыгрыш?

— Нет. Я действительно в Милане… Помоги мне.

После короткого молчания ее интонация резко меняется и она говорит:

— Кто бы это ни был, у меня больше нет времени.

— Нет, нет, нет — подожди, Салли!

— Виктор, встречаемся за ленчем в час, хорошо? — говорит Салли. — Чего ты такое несешь?

— Салли, — шепчу я.

— Кто бы это ни был, я прошу вас больше не звонить мне.

— Погоди, Салли…

Но она уже повесила трубку.

3

Давид родом из Леньяно, промышленного пригорода к северо-западу от Милана, у него черные, отливающие на солнце темным золотом волосы, и он беспрестанно лакомится мятными леденцами из зеленого бумажного кулька, когда сидит на позолоченном стуле в моем люксе в гостинице «Principe di Savoia». Он рассказывает мне, что в детстве работал мальчиком-курьером, доставляющим шампанское, что у него большие связи в мафии и что его подружка — итальянский двойник Вайноны Райдер. Он часто прочищает нос и при этом пристально смотрит на меня. Он курит «Ньюпорт Лайте», иногда носит шарф, а иногда нет. Пару раз он проговорился, что на самом деле его зовут Марко. Сегодня на нем кашемировая водолазка цвета авокадо. Он катает в пальцах шарик для пинг-понга. У него такие полные губы, что кажется, будто он недоволен тем, что родился на свет. Он играет в электронные игры. Время от времени он смотрит клипы, которые показывает итальянское MTV. Я беспокойно поглядываю на него, лежа на постели, а он сидит не шелохнувшись и на губах у него пузырек слюны. Капли дождя стучат в стекло, и Давид зевает. Над нами потолок в виде голубого купола.

4

Проходит еще один день. За окнами дождь льет почти без остановки, погода отвратительная. Я ем омлет, заказанный в номер Давидом, но не чувствую вкуса. Давид рассказывает мне, что его любимая дикторша на телевидении — Симоне Вентура, и что однажды он повстречался с ней в «L'lsola». В соседнем люксе какой-то саудовский принц резвится с замужней дамой. Нам звонит режиссер из французской съемочной группы. Последний раз мы говорили с ним неделю назад.

— Где Палакон? — машинально спрашиваю я.

— Ах, Виктор! — вздыхает директор. — Когда же ты наконец забудешь это имя?

— Где он? — спрашиваю я сдавленным голосом.

— Объясняю в сотый раз, — говорит режиссер. — Никакого Палакона не существует. Я в первый раз слышу это имя.

— Пока я еще не в состоянии воспринять эту новость.

— Тогда не стоит и напрягаться по этому поводу, — говорит режиссер.

— Я хочу вернуться назад, — скулю я. — Хочу вернуться домой.

— Такая возможность, Виктор, всегда существует, — говорит режиссер. — Не стоит сбрасывать ее со счетов.

— Почему вы меня совсем забросили? — спрашиваю я. — Целую неделю не звонили.

— Еще не готов план, — лаконично отвечает мне режиссер.

— Вы мне не звонили целую неделю! — ору я. — Какого черта я тут торчу?

— Ну… как бы это выразиться… — подбирает слова директор.

— Вы, наверное, решили, что из этого проекта ничего не получится? — взвизгиваю я в панике. — Верно? Именно так вы и думаете. Но вы ошибаетесь.

— Ну… как бы это выразиться … — вновь повторяет директор.

— Потактичнее? — шепотом спрашиваю я.

— Потактичнее?

— Да.

— Твоя роль сыграна, Виктор, — говорит он и тут же добавляет, — Только не надо истерик.

— Это… предупреждение?

— Нет… — Режиссер задумывается на мгновение. — Просто тебе потребуется время, чтобы к этому привыкнуть.

— Вы хотите сказать, что я здесь застрял надолго? Насколько? До августа? До следующего года?

— Рано или поздно эта ситуация так или иначе разрешится, — говорит режиссер. — Просто я не могу назвать точной даты. — Он выдерживает паузу. — Давид присмотрит за тобой, а мы вскоре позвоним.

— Ну а вы что, сами ничего не можете? — вою я. — Почему бы вам не заняться этим вопросом? Позвоните Палакону.

— Виктор, — терпеливо повторяет режиссер, — я и так уже несу убытки. Мне нужно срочно заниматься другим проектом.

— Нет, не нужно, — ору я. — Вы не можете меня бросить здесь просто так!

— Поскольку я больше не занимаюсь этим проектом, подбором, гмм, будущей роли для тебя займется кто-нибудь другой.

— Это все не взаправду, — шепчу я себе под нос и вновь начинаю плакать.

Давид отрывается на миг от очередной электронной игрушки, обращает на меня внимание и неожиданно улыбается.

— Тем временем… — Голос режиссера в трубке замирает.

Перед тем как повесить трубку, режиссер говорит, что он попытается ускорить события и свяжет меня с каким-то военным преступником, который знает «что делают в подобных ситуациях», а потом все же вешает трубку, и это последний раз, когда я слышу его голос.

5

Время от времени мне разрешают прогулку. Перед этим Давид всегда делает ряд звонков. Спускаемся мы всегда на служебном лифте. Давид вооружен, но это со стороны незаметно. Когда мы гуляем, он внимательно всматривается в каждого встречного. Поскольку сезон давно кончился и город пуст, мне позволяют рыться в мужском бутике Prada на улице Монтенаполеоне. Мы заходим выпить в «Cafe L'Atlantique» на бульваре Умбрия. Затем съедаем по суши в «Terazza» на улице Палестро. В моей голове одна за другой рождаются теории. Я пытаюсь сложить вместе осколки, но все время чего-то не хватает, все время в схеме обнаруживаются пробелы — и только иногда все становится кристально ясным, но лишь после того, как я сделаю несколько глотков самбуки из холодной, липкой бутылки. У Давида есть всего лишь одна теория, но она объясняет все. «Ты клево умеешь все объяснять, Давид, — говорю я, опустив глаза в пол. — Извини». Он говорит что-то про Леонардо и «Тайную вечерю» и про то, что у нас очень симпатичная официантка.

Наступает вечер, над Миланом висит затянутое смогом небо, смеркается довольно рано, мы с Давидом бродим в тумане, и когда мы проходим по улице Сотткорно, я замечаю лимузин, ждущий с работающим двигателем у тротуара, и кучку моделей с оранжевыми волосами и губами, накрашенными помадой такой синей, что кажется, будто они покрыты инеем. Модели направляются к зданию с ярко освещенными окнами на первом этаже и я, позабыв про Давида, бегом кидаюсь следом за ними, и вбегаю туда, и это оказывается ресторан «Da Giacomo», и я замечаю внутри Стефано Габбану и Тома Форда, которые тоже замечают меня и небрежно кивают, но тут Давид хватает меня за руку и вытаскивает на улицу. Моя выходка означает, что нам пора возвращаться в гостиницу.

6

Вернувшись в комнату, похожую по форме на пчелиный улей, Давид бросает мне «Playboy», а сам отправляется в душ. В номере — Девушка Декабря и ее любимые игрушки: армейские знаки различия, чертежи военной техники, посещение командного центра в Пентагоне. Но я смотрю вместо этого MTV, передачу о группе Impersonators — рассказ о многомиллионном контракте с DreamWorks, интервью с группой, новый сингл «Ничего не произошло» с их альбома «Никого рядом нет», который скоро поступит в продажу. Я медленно направляюсь к зеркалу и смотрю на свое отражение, которое кажется мне призрачным и нереальным, потому что выражение моих глаз мне незнакомо и я стал совсем седым. Я слышу, как Давид принимает душ, как струи воды хлещут по кафельной плитке. Давид насвистывает хит четырехлетней давности. Когда он выходит из душа, я уже лежу, съежившись, в постели, обессиленный, сонный, посасывая таблетку.

— Ты все еще жив, — говорит Давид, но я уверен на все сто, что ударение в этой реплике он делает на слове «ты».

Совершенно голый, Давид беззаботно вытирается полотенцем прямо у меня на глазах. Огромные бицепсы, густая, курчавая шерсть в подмышечных впадинах, ягодицы твердые как дыни, пресс такой тугой, что пупок торчит наружу. Он замечает мой взгляд и многозначительно улыбается. Я напоминаю себе, что его приставили ко мне, чтобы охранять.

Одевшись, Давид мрачнеет — видно, его раздражают исходящие от меня волны отчаяния, поскольку я без конца рыдаю, бросая на него жалобные взгляды. Он отвечает на них озадаченным непониманием. Включает телевизор и начинает смотреть японское мягкое порно — две девушки занимаются любовью на матраце из пористой резины.

Звонит мобильник Давида.

Он со скучающим видом подносит трубку к уху.

Быстро что-то говорит по-итальянски, Затем слушает. Затем снова быстро что-то отвечает и выключает телефон.

— К нам едут гости, — говорит Давид.

Я лежу и напеваю себе под нос «слушаю как дует ветер и смотрю как солнце всходит».[123]

7

Стук в дверь.

Давид открывает.

В номер входит красивая девушка. Давид обнимает ее, они радостно стрекочут по-итальянски, а я смотрю на них из постели и в глазах у меня туман. У девушки в руках конверт, в котором лежит видеокассета. Даже не представившись, она протягивает кассету мне.

Я смотрю тупо на кассету, пока Давид нетерпеливо не выхватывает ее у меня из рук и не вставляет в стоящий под телевизором видеомагнитофон.

Давид с девушкой удаляются в соседнюю комнату, оставив меня перед экраном.

8

Это эпизод из передачи «60 минут», записанный без звука.

Дэн Разер представляет сюжет. У него за спиной проецируется отрывок из журнальной статьи. Лицо моего отца. А за ним, в полутени, мое лицо.

Азалии. В гостях у Памелы Дигби Черчилль Хэйуорд Гарриман. Ужин в честь Самуэля Джонсона. Сбор пожертвований на президентскую кампанию. Гости: Рут Хотте, Эд Халинг, Дебора Гор Дин, Барбара Раскин, Дебора Таннен, Донна Шалала, Хиллари Клинтон и Маффи Джипсон Стаут. А еще там Бен Брэдли, Билл Сейдман и Малькольм Эндикотт Пибоди. А еще там Клэйтон Фритчиз, Брайс Клэгетт, Эд Берлинг и Сэм Нанн. А еще Мариза Томей, Кара Кеннеди, Уоррен Кристофер, Катарина Грэхем и Эстер Куперсмит.

Отец стоит рядом с женщиной лет сорока пяти, которая одета в коктейльное платье от Bill Blass. Я бросаю на нее невнимательный взгляд.

Затем показывают, как Дэн Разер беседует с моим отцом в его рабочем кабинете в Вашингтоне.

Папа, судя по всему, сделал подтяжку лица, укоротил верхнюю губу, удалил морщины на веках и отбелил зубы. Он непринужденно смеется.

По экрану одна за другой мелькают фотографии. Папа с Мортом Цукерманом. Папа с Шелби Брайаном. Папа со Стромом Турмондом. Папа с Андреа Митчеллом.

Затем нарезка из различных статей и репортажей. Интервью с моей матерью периода середины восьмидесятых. Мои родители в Белом доме в компании Рональда и Нэнси Рейган.

Дэн Разер продолжает брать интервью у моего отца.

Монтаж: братья Брукс, Энн Тэйлор, Томми Хильфигер.

А затем я прогуливаюсь по Дюпон-серкл, а Дэн Разер берет у меня интервью.

Интервью внезапно перебивается отрывком из того осеннего выпуска «Развлечений сегодня вечером», где я занимаюсь с Ридом на тренажерах.

Различные снимки из моего портфолио: Versace, CK One, фрагменты из книги Мадонны «Секс». Снимок, сделанный папарацци, на котором я выхожу из ночного клуба. Снимок, на котором я выхожу из «Jockey Club».

Дэн Разер берет у меня интервью на первом этаже в ресторане «Red Sage».

Я смеюсь, веду себя непринужденно, на мне очки в тонкой проволочной оправе. Я одет как пай-мальчик в костюм от Brooks Brothers. Я киваю в ответ на все вопросы, которые мне задают.

Дэн Разер показывает мне номер «Vogue» с фотографиями, на которых я, в одних только трусах от Кельвина Кляйна, крашу лаком ногти на ногах Кристи Турлингтон. Дэн Разер жестикулирует, явно отпуская какой-то комментарий на тему моей физической привлекательности.

Я киваю головой, но с таким видом, словно мне стыдно.

Затем: фото Хлое Бирнс, сопровождаемое россыпью журналов с Хлое Бирнс на обложке.

Фотография из номера «Hotel Costes».

Съемки с похорон Хлое в Нью-Йорке.

Я сижу, заплаканный, в первом ряду, Элисон Пул и Бакстер Пристли утешают меня.

Интервью с Фредом Томпсоном, Гровером Норквистом и Питером Мандельсоном.

Я гуляю по Вашингтон-сквер.

Снова папа. Он выходит из гостиницы «Palma» в Майами в компании все той же женщины лет сорока пяти с темными волосами, приятной внешности, но не настолько приятной, чтобы привлекать к себе всеобщее внимание. Отец и эта женщина держатся за руки.

Вот они стоят перед клубом «Bombay», и она чмокает моего отца в щеку.

И тут я узнаю ее.

Это Лорри Уоллис.

Англичанка, с которой я познакомился на «Королеве Елизавете II».

Жена Стивена Уоллиса.

Та самая женщина, которая настаивала, чтобы я ехал в Англию.

Женщина, которая узнала Марину.

Я наклоняюсь к телевизору, чтобы сделать его погромче и услышать ее ответы на вопросы интервьюера, но на кассете нет звука и я слышу только фоновый шум.

Наконец, папа и Лорри Уоллис у Кэрол Лаксальт на рождественском балу. Папа стоит возле куста цветущей пуансеттии и жмет руку Джону Уорнеру.

А на заднем плане, попивая пунш из крошечной стеклянной чашки, на фоне огромной рождественской елки, усыпанной огнями, стоит Ф. Фред Палакон.

Я прикладываю руку ко рту, чтобы не закричать.

9

Я вновь набираю сестре.

Телефон звонит три, четыре, пять раз. Она снимает трубку.

— Салли? — Я задыхаюсь и говорю сдавленным голосом.

— Кто это? — спрашивает она подозрительно.

— Это я, — с трудом выдавливаю я. — Виктор.

— Ага, — говорит она с сомнением. — Я бы попросила вас — кто бы вы ни были — больше не звонить сюда.

— Салли, но это действительно я, послушай…

— Это тебя, — говорит она вдруг.

Затем, судя по звукам, трубку кому-то передают.

— Алло? — раздается в трубке мужской голос.

Я ничего не говорю, просто внимательно слушаю.

— Алло? — вновь повторяет тот же голос. — Виктор Джонсон слушает. Кто говорит?

Я молчу.

— Чувак, это было бы очень круто с твоей стороны, если бы ты перестал доставать мою сестру, — говорит голос. — Договорились?

Я молчу.

— До свидания, — говорит голос.

Щелчок.

На другом конце провода повесили трубку.

10

Давид попросил, чтобы я его не тревожил. Он вручает мне свитер и предлагает, чтобы я сходил прогуляться. Девушка, раздетая догола, сидит на коричневом плюшевом диванчике и курит сигарету. Она бросает на меня нетерпеливые взгляды. Я повинуюсь как зомби.

За дверью, уже в коридоре, я спрашиваю Давида:

— Почему ты думаешь, что я вернусь?

— Я тебе верю, — говорит он, улыбаясь и подталкивая меня к двери.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что тебе некуда идти, — объясняет он, продолжая улыбаться.

Он так обаятелен при этом, что мне остается только кивнуть ему и даже поблагодарить.

— Спасибо, — говорю я Давиду.

У меня за спиной девушка направляется к кровати. Она останавливается, поигрывая всеми мускулами своего накачанного тела и что-то настойчиво шепчет Давиду по-итальянски.

Давид закрывает дверь. Я слышу, как поворачивается ключ в замке.

11

Я спускаюсь на служебном лифте в вестибюль, на улице ночь, улицы влажные от сырости, и капли воды стекают по фасадам зданий, мимо которых я прохожу, хотя дождя нет. По улице проезжает такси. Я уступаю дорогу стремительно мчащимся навстречу роллерам. И меня по-прежнему кто-то снимает на камеру. Сколько раз меня предупреждали? Сколько раз я пропускал предупреждения мимо ушей?

12

Через час я возвращаюсь в гостиницу. На служебном лифте поднимаюсь на свой этаж. Медленно пересекаю пустынный коридор. У дверей номера вынимаю из кармана ключ, но решаю прежде постучаться.

Никто не отвечает.

Я поворачиваю ключ в замке.

Я толкаю дверь.

Давид, голый, лежит мешком на полу в ванной. Не видно никаких крупных ран, но кожа словно вся исколота во многих местах и я абсолютно не понимаю, что с ним случилось. Пол вокруг Давида залит кровью и усыпан мелкими осколками фарфоровой посуды из нашего номера. Свет, льющийся в ванную из гостиной, придает всему зрелищу в высшей степени драматический оттенок. Девушки нигде не видать. Проклиная себя на чем свет стоит, я спускаюсь в бар.

13

В соседнем номере гостиницы «Principe di Savoia» реквизитор заряжает мини-«узи» калибра 9 мм.

14

Шинед О'Коннор пела «The Last Day of Our Acquaintance», а на часах было то ли одиннадцать, то ли час, то ли пятнадцать минут четвертого, и мы все лежали вокруг бассейна в большом доме Джанни на Оушен-драйв, и было нас человек двадцать, и все или болтали по мобильнику, или курили шмаль, а я буквально несколько дней назад познакомился с Хлое. Хлое лежала рядом в шезлонге, жарясь на солнце, ее губы распухли от впрыскиваний коллагена, а моя голова раскалывалась от похмелья после десятка манговых дайкири, а я время от времени косился на кольцо с бриллиантом в сорок карат на ее пальце, и лимонад, который я пил, щипал мне язык, и все кругом время от времени говорили: «Ну и что с того?», а перед этим все дружно ловили таракана, и люди мало-помалу расклеивались на жаре. Повсюду бродили парни — стройные, пухлогубые, в обтягивающих плавках — и среди них насчитывалось по крайней мере две рок-звезды, а также подросток-гомосексуалист из Палестины, который хвастался тем, что закидывал израильтян камнями в Хевроне. И все это происходило под ясным небом, голубым, как подушечка жевательной резины.

И Шинед О'Коннор пела «The Last Day of Our Acquaintance», а девушка, лежавшая рядом со мной, расположилась таким образом, что ее задница оказалась прямо у меня перед глазами, а затем она засунула пальцы под бикини и почесала свое анальное отверстие, а затем поднесла пальцы к носу и понюхала их. На огромном телевизоре Bang & Olufsen, который выкатили из дома поближе к бассейну, шел очередной эпизод «Секретных материалов», где чью-то собаку съела морская змея и почему-то кто-то все время читал книгу, озаглавленную «Ужас в Эмитивилле», а какой-то парень, разморенный после вчерашней премьеры нового фильма под названием «Аутопсия 18» склонился над планшеткой для спиритических сеансов, одна девушка только что вернулась с публичного купания младенца Мадонны, а чей-то ребенок играл с коброй, купленной на украденную кредитную карточку. А еще на той неделе шел громкий судебный процесс, в ходе которого адвокаты полностью убедили меня, что жертва — семилетняя девочка, забитая до смерти пьяным отцом, — сама спровоцировала убийство. Когда мы ходили на заре купаться в океане, мы видели русалок.

Я услышал, как чей-то голос спросил:

— Ты бы мог кого-нибудь убить?

Через некоторое время другой голос ответил:

— Пожалуй, да!

— Ну и что с того? — простонал кто-то третий. Кто-то прошел мимо, ведя на поводке тяжело дышащего волка.

А Шинед О'Коннор все пела и пела «The Last Day of Our Acquaintance», и я провел большую часть утра за тем, что подстригал волосы у себя на лобке, и все кругом читали колонки светских сплетен, чтобы проверить, пишут ли там о них на этот раз, но большинству из присутствовавших слава была дана только однажды и на короткое время, а в ванной комнате висела картина Раушенберга и картина Пикассо — в кладовой, и парень, с которым я спал этой ночью — похожий на Пола Ньюмана в двадцатилетнем возрасте, — начал рассказывать о своем друге, которого убили в Мауи на прошлой неделе, а затем в обсуждение ввязались буквально все и я потерял нить беседы. Внезапная ссора с барыгой? Взбесившийся экспортер/импортер? Повстречавшийся на пути каннибал? Кто знает? Умирал ли он в мучениях? Его засунули в бочку с голодными злыми насекомыми. Давайте проведем голосование! Выставляйте баллы от одного до десяти — итак, бочка с голодными злыми насекомыми — хорошо это или плохо? Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. О том, что в этой компании кто-то с кем-то знаком, можно было установить только из содержания разговоров. Я закурил. Я получил шлепок по заднице от Ривера Феникса. Я становился знаменитым, и вскоре все мои отношения с миром должны были кардинально перемениться.

А Шинед О'Коннор все пела и пела «The Last Day of Our Acquaintance», и кто-то бросил ключи от одного из «мерседесов», стоявших в гараже, но на улице было слишком жарко, а высоко-высоко в голубом небе летел реактивный самолет, и я с завистью изучал лицо Брюса Райнбека, ухмыляющееся мне с журнальной обложки, и парень, с которым я провел ночь, прошептал мне: «Ты — маленькая какашка», и я изобразил «изумление, граничащее с негодованием» и сказал: «Ну и что с того?», и я загорел уже настолько, что даже мои соски поменяли цвет и с восхищением любовался моим мускулистым телом, но тут на моем бедре устроилась подремать муха, и я попытался ее прогнать, но она покружила в воздухе и вернулась обратно. Паренек из Бразилии поинтересовался, как мне удалось добиться такой идеальной формы брюшного пресса, и я был настолько польщен этим вопросом, что даже не сразу сумел на него ответить.

Раненая летучая мышь выползла из-под шезлонга; она пищала и беспомощно била крыльями, и вокруг нее столпилась кучка подростков. Мышь перевернулась на спину и один из подростков пнул ее. Зверюшка взвизгнула. Кто-то хлестнул по ней веткой, и от ее шкурки поднялось облачко пыли. Солнечные лучи играли на поверхности воды в огромном бассейне, а я рассматривал все окружающее при помощи бинокля. Слуга принес заказанные мной праздничный торт и жестянку Hawaiian Punch. Летучая мышь билась на земле рядом с выброшенным кем-то мобильником. У нее был сломан хребет, но она все-таки пыталась укусить каждого, кто проходил мимо. Подростки забавлялись, мучая ее. Кто-то принес даже вилку.

Все это представлялось мне чистой случайностью. В тот момент Хлое Бирнс еще не была для меня реальным созданием из кожи и костей, и в тот день в доме на Оушен-драйв мне предстояло принять несколько решений и первым из них стало: ни за что в жизни я не хотел бы жить иначе, чем в этот миг. В первое мгновение я был смущен тем, как в этом мире относились к любви: любимых бросали, просто потому что они оказывались слишком старыми, или слишком толстыми, или слишком бедными, слишком волосатыми или недостаточно волосатыми, недостаточно гладкими или недостаточно мускулистыми, безвкусными или не очень стильными и, наконец, потому что они были недостаточно продвинуты или недостаточно знамениты. Выбирая любимых, следовало принимать во внимание все эти моменты. И выбирая друзей — тоже. И если я хотел чего-то добиться в этом обществе, я должен был принимать правила игры. Когда я посмотрел на Хлое, она пожала плечами. Я не отвел взгляда и тогда она сказала мне одними губами: «Не… упускай… шанс». Со слезами на глазах — потому что мир, в котором я родился, приучил меня считать неоспоримым фактом то, что физическая красота — это признак душевного совершенства — я отвернулся и пообещал сам себе, что стану жестоким, безразличным и бесконечно крутым. Будущее начинало вырисовываться у меня перед глазами, и я сосредоточился на мыслях о нем. И тут мне показалось, словно меня больше нет возле этого бассейна во дворе виллы на Оушен-драйв, словно я взлетел выше верхушек пальм и растворялся в безбрежном голубом небе, пока не исчез совсем, и тут испытал облегчение такой силы, что я непроизвольно громко вздохнул. Затем я внезапно заметил, что один из подростков явно готов в любое мгновение наброситься на меня, а другой, который барахтается в бассейне, возможно тонет, но никто этого не замечает. Я решил не думать об этом, а лучше заняться изучением узора на плавках Марки Марка. «Я бы мог легко взять и забыть об этом дне, — думал я. — Какая-то часть меня могла бы взбунтоваться и стереть воспоминание». Трезвый внутренний голос умолял меня, чтобы я именно так и поступил. Но меня уже познакомили со слишком многими крутыми людьми, я стремительно приобретал известность, и в тот момент я еще не понимал со всей ясностью, что если я немедленно не выкину из памяти этот день, не выйду за дверь, предоставив Хлое Бирнс ее собственной судьбе, то события этого дня еще долго будут являться мне по ночам в кошмарах. Именно это и пытался мне объяснить трезвый внутренний голос. Именно об этом он меня предупреждал. Кто-то начал читать молитву над полузадавленной летучей мышью, но этот жест казался нелепым и неуместным в этой обстановке. Люди начали водить хоровод вокруг читавшего молитву мальчика.

— Хочешь знать, чем все это кончится? — не открывая глаз спросила меня Хлое.

Я кивнул.

— Купи права на сценарий, — прошептала она.

Я отвернулся, чтобы никто не заметил выражения на моем лице.

И вместе с последним грохочущим аккордом «The Last Day of Our Acquaintance» я растворился в пустоте, а мой образ сперва накладывается, а затем плавно перетекает в образ меня, сидящего много лет спустя в баре миланского отеля и разглядывающего фреску на стене.

15

Я сижу над стаканом воды в пустом баре миланской гостиницы «Principe di Savoia» и рассматриваю фреску, занимающую стену позади бара, а на фреске — огромная гора, у подножия которой простирается широкое поле, на котором селяне что-то празднуют посреди высокой травы, а склоны горы сплошь покрыты какими-то высокими белыми цветами, а надо всем этим висит утреннее небо и лучи солнца заливают все пространство фрески, отражаясь от острых камней и от низко висящих облаков, венчающих вершину горы, а в горе виднеется проход, от которого начинается мост, по которому ты можешь попасть куда только захочешь, потому что с другой стороны этой горы — автострада, а вдоль автострады установлены плакаты с ответами на все вопросы — кто, что, где, когда, почему, — и я падаю куда-то, но при этом приближаюсь к горе, моя тень ложится на ее зазубренные пики, и я ныряю в облака, иду на снижение, прорываю их завесу, неистовый порыв ветра подбрасывает меня вверх и тут же наступает ночь, и ярко пылающие звезды, висящие в небе над вершиной горы, начинают быстро вращаться у меня перед глазами.

Это настоящие звезды.

Мое будущее — там, за этой горою.